«Тайный агент»

Грэм Грин Тайный агент

Часть первая Человек, за которым охотились

I

Чайки парили над Дувром. Они выплывали, как хлопья тумана, и разворачивались к невидимому городу. К их крикам присоединилась пароходная сирена, другие пароходы откликнулись, и вот уже заголосили все суда на рейде. Чью смерть они оплакивали? Корабль шел на малой скорости сквозь горечь осеннего вечера. Он напоминал Д. катафалк, который шофер медленно и бережно ведет к «саду вечного покоя», стараясь не растрясти гроб, как будто покойник стал бы возражать против пары-другой толчков; а над гробом пронзительно завывают истеричные плакальщицы.

Бар для пассажиров третьего класса был битком набит — команда регбистов возвращалась домой, парни в полосатых галстуках затеяли шумную возню у стойки. Д. не мог разобрать, что они кричат, — возможно, это был спортивный жаргон или какой-то местный диалект. Потребуется немного времени, чтобы английский полностью восстановился в памяти. Когда-то он владел им свободно, теперь помнил больше книжный язык, чем живую речь. Человек средних лет, с густыми усами и шрамом на подбородке, с нахмуренным лбом, придававшим лицу выражение глубокой озабоченности, он старался держаться подальше от людей. Но в баре было слишком тесно: чей-то локоть угодил ему в ребро, кто-то дыхнул в лицо пивом. Эти люди изумляли его. Глядя на их окутанную табачным дымом дружную компанию, никто бы не сказал, что идет война. А война шла, и не только в стране, откуда он прибыл, но и здесь, в полумиле от дуврского мола. Он нес войну с собой. Где был Д., там шла война. И он не мог понять, как люди этого не замечают.

— Пасуй сюда, сюда пасуй! — заорал бармену один игрок, но кто-то перехватил его кружку с пивом и крикнул:

— Офсайд!

— Вбрасывание! — завопила вся ватага.

— Позвольте, позвольте, — сказал Д., выбираясь из бара.

Он поднял воротник макинтоша и вышел на холодную туманную палубу. Чайки, скорбно крича, неслись над его головой к Дувру. Опустив голову, он принялся расхаживать взад-вперед вдоль поручней, чтобы не замерзнуть. Палуба расстилалась под его ногами как карта — он видел пунктир окопов, образующих линию фронта, причудливо изломанную клиньями прорывов. Там бушевала смерть. Бомбардировщики, казалось, вылетали у него прямо из глаз. Горы сотрясались от разрывов артиллерийских снарядов. Он не чувствовал себя в безопасности, прогуливаясь по палубе английского корабля, так буднично скользящего к Дувру. Постоянное ощущение опасности стало частью его бытия. Опасность не сбросишь, как пальто, страх въедается в кожу. С ним и умираешь, только тлен освобождает от страха. Доверять можно лишь себе. У одного его друга нашли под рубашкой церковную медаль. Другой, как выяснилось, состоял в организации не с нашим названием.

Он ходил туда и обратно, по холодной открытой палубе третьего класса, до кормы и назад — до деревянных воротец с табличкой: «Только для пассажиров первого класса». Было время, когда напоминание о классовых различиях выглядело оскорбительным, но теперь, когда в классах появилось столько подклассов и прослоек, само деление уже потеряло всякий смысл. Он взглянул на палубу первого класса — там, на холодном ветру, стоял, как и он, в одиночестве пассажир с поднятым воротником. Держась за поручни, он смотрел в сторону Дувра.

Д. зашагал обратно к корме. И снова, в такт его походке, один за другим взлетали бомбардировщики. Никому, кроме себя, нельзя верить, а порой и не знаешь, можно ли доверять самому себе. Начальство тебе не верило, как и тому другу с церковной медалью. Тогда они оказались правы, а кто может гарантировать, что они не ошибутся в тебе? Ты сам? Но ты сторона заинтересованная, а идеология — дело сложное, ересь заползает в душу незаметно... Он допускал, что за ним и сейчас следят, — что ж, их тоже можно понять — в конце концов есть кое-какие аспекты экономического материализма, с которыми он, если покопаться в душе, не согласен. Ну а за соглядатаем тоже приглядывают? Он представил себе бесконечную цепочку недоверия, и на миг ему стало страшно. Во внутреннем кармане, который оттопыривался на груди, лежали его так называемые удостоверения, но «удостоверять» в наше время не значит доверять.

Он медленно пошел назад, словно невидимая цепь не пустила его дальше. Сквозь туман донесся молодой женский голос, резкий и отчетливый: «А я хочу еще одну, и я выпью». Раздался звон — били рюмки. Кто-то там плакал за спасательной шлюпкой — как странно все нынче в этом мире... Он осторожно обогнул корму и увидел ребенка, забившегося в угол. Д. остановился. Он не понимал, что происходит, — словно перед ним лежала неразборчивая рукопись, не поддающаяся расшифровке. Интересно, мелькнула мысль, сумеет ли он когда-нибудь снова понимать чужие чувства? Он сказал ребенку положенным в таких случаях ласковым тоном:

— Что случилось?

— Головой ударился.

— Ты здесь один?

— Папа меня сюда поставил.

— За то, что ты ударился головой?

— Он сказал, не надо было шалить.

Ребенок перестал плакать, он закашлялся — туман попал ему в горло. Темные глазенки глядели из укрытия между лодкой и фальшбортом, прося о заступничестве. Д. повернулся и снова зашагал. Он подумал, что заговаривать с ребенком не следовало — за ним наверняка наблюдали отец или мать. Он подошел к табличке «Только для пассажиров первого класса» и заглянул поверх воротец. Тот, другой, приближался сквозь туман — его цепь была длиннее. Д. увидел сперва тщательно отутюженные брюки, затем меховой воротник и, наконец, лицо. Они вглядывались друг в друга поверх барьера. От удивления оба не знали, что сказать. Кроме того, они никогда друг с другом не разговаривали. Названия их партий начинались с разных букв — их разделяли и эти буквы, и великое множество смертей. Давным-давно они встретились на вернисаже, однажды — на вокзале и еще как-то раз в аэропорту. Д. не мог даже вспомнить его имени.

Тот отвернулся первым. В зимнем пальто, тощий как корешок сельдерея, высокий, нервный и подвижный, он быстро удалялся на прямых и твердых, как ходули, но достаточно упругих ногах. Вид у него был решительный и целеустремленный. Д. подумал: «Наверное, попробует ограбить меня, а не исключено, что постарается организовать убийство. У него-то наверняка побольше помощников, денег и друзей. Отправится со своими рекомендательными письмами к пэрам и министрам — он и сам-то, помнится, носил какой-то титул до провозглашения республики, не то граф, не то маркиз». Какое невезение, что оба они оказались на одном корабле, да еще заметили друг друга, два тайных агента, выполняющих, быть может, схожие задания.

Снова взвыла пароходная сирена, и вдруг из тумана, словно лица из окон, выглянули другие суда, засверкали огни, вырисовался нос волнолома. Их корабль медленно, сквозь скопление судов, прокладывал себе путь к причалу. Машины сбавили скорость и вскоре застопорились. Д. услышал, как вода плещет о борт — шлеп, шлеп, шлеп. Очевидно, подваливали боком. Кто-то невидимый крикнул что-то будто из самого моря. Судно еще подалось бортом, и они причалили просто и буднично. Поток ринувшихся пассажиров с чемоданами был остановлен матросами. Команда как будто вознамерилась разобрать корабль на куски — матросы сняли кусок фальшборта. И тогда все пассажиры с чемоданами, обклеенными ярлыками швейцарских отелей и пансионатов Биаррица, ринулись к трапу. Д. пропустил толпу мимо себя. Весь его багаж состоял из кожаного портфельчика, содержащего гребешок, зубную щетку и другие мелочи. Пижаму Д. носить отвык — да и что в ней проку, если два-три раза в ночь тебя будит грохот бомбежки и надо бежать в убежище.

Поток пассажиров перед паспортным контролем разделился на два: в одном — иностранцы, а в другом — британские подданные. Иностранцев было немного; в нескольких шагах от Д. стоял высокий пассажир первого класса и зябко дрожал в своей шубе. Бледный и изящный, он смотрел с отвращением на распахнутые двери расположенного у самого причала и продуваемого всеми ветрами барака контрольно-пропускного пункта. Но его быстро, словно ветром, пронесло через контроль. Оказалось, легко опознают, как предмет антиквариата. Музейный экземпляр, беззлобно подумал Д. Все они по ту сторону фронта казались ему музейными экспонатами — жизни их проходили в больших холодных особняках, похожих на городские художественные галереи, увешанные унылыми полотнами старых мастеров, с инкрустированными шкафами Буля в коридорах.

Д. добрался до стойки паспортного контроля. Отменно любезный человек с золотистыми усами спросил:

— Вы полагаете — это ваша фотография?

— Конечно, — ответил Д.

Он посмотрел на снимок. Давно ему не доводилось заглядывать в собственный паспорт — годы, наверное. Он увидел лицо незнакомца, человека более молодого и явно более счастливого, чем он, — незнакомец улыбался в объектив.

— Это старый снимок, — сказал Д.

Должно быть, он снимался до тюрьмы, и до того, как убили его жену, и до воздушного налета двадцать третьего декабря, когда он отсидел пятьдесят шесть часов в подвале под обломками дома. Но все это вряд ли можно было объяснить офицеру паспортного контроля.

— Ну, что значит старый?

— Приблизительно двухлетней давности.

— Но вы сейчас совершенно седой.

— Разве?

— Будьте добры, отойдите в сторону. Дайте другим пройти.

Чиновник был вежлив и нетороплив — это была Англия. Там, на родине, вызвали бы солдат, немедленно заподозрили бы в нем шпиона, допрашивали бы громко, возбужденно и долго. Рядом с Д. вырос детектив.

— К сожалению, вынужден задержать вас. Не пройдете ли вот сюда на минутку?

Он отворил дверь в какую-то комнату. Д. вошел. Стол, два стула, застекленная фотография на стене — король Эдуард VII на церемонии присвоения скоростному поезду имени Александры. Сообразно чрезвычайному событию над высокими белыми воротничками — улыбающиеся лица, машинист в котелке.

— Вы уж извините, — сказал детектив, — паспорт в полном порядке, да вот фото... Вы сами взгляните.

Д. посмотрелся в стекло фотографии — это была единственная вещь в кабинете, способная заменить зеркало, — труба паровоза и борода короля Эдуарда изрядно искажали отражение, но надо признать, что у детектива были серьезные основания для сомнения. Д. действительно выглядел теперь иначе.

— Мне, признаться, и в голову не приходило, что я так сильно изменился.

Детектив пристально в него вглядывался. Теперь Д. вспомнил — он фотографировался всего три года назад. Ему было тогда сорок два, но молодых сорок два. Жена пошла с ним в ателье. Он собирался взять в университете отпуск на полгода, поехать за границу, с женой, разумеется. Ровно через три дня разразилась гражданская война. Шесть месяцев его продержали в военной тюрьме, жену расстреляли — по ошибке...

— Война, видите ли, меняет людей, — сказал Д. — Это довоенный снимок.

Он рассмеялся тогда какой-то шутке, что-то там насчет ананасов. Впервые за долгое время они отправлялись в отпуск вместе. Женаты они были пятнадцать лет. Припомнилась допотопная фотокамера и фотограф, нырнувший под покрывало. Жена ему виделась смутно. Она была его страстью, а чувство трудно вспомнить, когда оно мертво.

— Какие-нибудь другие документы у вас есть? — спросил детектив. — Или, может быть, кто-нибудь в Лондоне вас знает? В вашем посольстве, например?

— О нет, я — частное лицо, совсем незначительная персона.

— Вы совершаете туристическую поездку?

— Нет. У меня несколько поручений делового характера. Есть рекомендательные письма. Впрочем, может быть, поддельные. — Д. улыбнулся.

Как он мог сердиться — седые усы, тяжелые морщины у рта, которых прежде не было, как и шрама на подбородке. Он потрогал шрам.

— Поймите, у нас идет война.

Интересно, а что тот, другой, сейчас поделывает? Уж он-то, наверное, зря время не теряет. Скорее всего, его ждала машина, так что до Лондона он доберется намного раньше, а это плохо. Надо полагать, у него есть приказ помешать представителю противника закупить уголь. До того как люди открыли электричество, уголь называли черным золотом. Сейчас в его стране уголь стал дороже золота, а скоро будет такой же редкостью.

— Конечно, ваш паспорт в полном порядке, — сказал детектив. — Может быть, сделаем так — вы мне скажете, где остановитесь в Лондоне, и этого будет достаточно.

— Понятия не имею.

И вдруг детектив подмигнул ему. Д. с трудом поверил глазам своим.

— Ну, хоть какой-нибудь адрес назовите.

— А-а, тогда, допустим, отель «Ритца», кажется, есть такой.

— Есть, но я предпочел бы какой-нибудь подешевле.

— «Бристоль». В любом городе есть отель «Бристоль».

— Но не в Англии.

— Хорошо, тогда скажите, где, по-вашему, может остановиться такой человек, как я?

— В «Стренд-паласе».

— Прекрасно.

Детектив с улыбкой вернул ему паспорт.

— Мы вынуждены проявлять осторожность. Вы уж извините... И поторопитесь, а не то свой поезд упустите.

«Осторожность!» — подумал Д. И это они в Англии называют осторожностью. Как он завидовал их уверенности.

Из-за этой задержки Д. оказался в хвосте очереди к таможеннику. Шумные молодые люди были уже, вероятно, на платформе, где их ждал поезд; что касается его земляка, то этот наверняка обошелся без поезда. «Ой, у меня целая куча всего, что надо вносить в декларацию», — произнес девичий голос. Он уже слышал в баре этот резкий голос, тогда она заказывала еще одну рюмку. Он взглянул на нее без особого интереса, он был в таком возрасте, когда влюбляются без памяти или вообще равнодушны к женщинам. А эта грубиянка по возрасту годилась ему в дочери.

— Вот у меня бутылка коньяка, только откупоренная, — сказала она.

Поменьше бы ей пить, промелькнула у него мысль, голос не соответствовал ее облику. Интересно, почему она пила в баре третьего класса? Одета она превосходно, как манекенщица на демонстрации модной одежды.

— И вот еще бутылка кальвадоса, но тоже початая.

Д. это надоело, скорее бы они с ней закончили и пропустили ее. Совсем молоденькая блондинка и неизвестно почему такая задиристая. Она была похожа на ребенка, которому не дали игрушку, и тот в отместку стал требовать все подряд, что нужно и ненужно.

— Да, а у меня еще есть, — сказала она. — Я сама хотела вам сказать, но вы же мне рта не даете раскрыть. Вот, полюбуйтесь, и эта тоже початая.

— Боюсь, что все-таки придется взыскать с вас пошлину, — сказал таможенник, — по крайней мере за несколько бутылок.

— Не имеете права.

— Прочтите инструкцию.

Перепалка затягивалась до бесконечности. Какой-то другой таможенник заглянул в портфель Д. и пропустил его.

— На лондонский успеваю? — спросил Д.

— Уже ушел. Придется дожидаться поезда семь десять.

Часы показывали без четверти шесть.

— А мой отец — владелец этой железной дороги! — яростно доказывала девица.

— Железная дорога никакого отношения к таможне не имеет.

— Его фамилия лорд Бендич.

— Если вы хотите забрать с собой ваши напитки, извольте уплатить двадцать шесть шиллингов и шесть пенсов.

Значит, она — дочь Бендича! Д. стоял у выхода, наблюдая за ней. Он думал, как бы ему не пришлось с Бендичем так же трудно, как таможеннику с его дочкой. Очень многое зависело от Бендича — если он согласится продать им уголь по сходной цене, они продержатся еще несколько лет. Если нет, война может завершиться еще до весны.

Дочь Бендича, кажется, победила, судя по гордому виду, с каким она вышла из дверей, направляясь к виднеющейся в тумане платформе. Рано стемнело, тускло светила лампочка над книжным киоском. Дальше второй платформы ничего не было видно. Этот железнодорожный узел при крупном морском порте — так называл его про себя Д. — мог быть и маленьким захолустным полустанком, мимо которого проносятся скорые поезда.

— Ах, черт, ушел! — сказала девушка.

— Будет другой, — сказал Д. — Через полтора часа.

Он чувствовал, что язык возвращается к нему с каждым произнесенным словом; он впитывал английский вместе с туманом и запахом дыма.

— Мало ли что они вам сказали! На самом деле в таком тумане поезд опаздывает на несколько часов, — сказала она.

— Мне нужно быть в городе сегодня вечером.

— А кому не нужно?

— Дальше от моря, возможно, туман не такой густой.

Но она уже не слушала, торопливо шагая по холодной платформе, и скрылась за книжным киоском. Однако очень скоро она вернулась, жуя на ходу булочку. Другую она протянула ему, будто сунула сквозь решетку камеры.

— Хотите?

— Благодарю вас.

С серьезным видом он взял булочку и принялся есть, показывая, что воздает должное английскому гостеприимству.

— Возьмем напрокат машину. Я не намерена часами дожидаться поезда в этой дурацкой дыре. Действительно, там подальше, наверное, не так туманно.

Значит, она расслышала его слова.

Она швырнула недоеденную булочку в сторону рельсов. Получилось что-то вроде фокуса — была булочка, нет булочки.

— Поедете со мной? — И, видя, что он колеблется, добавила: — Я трезва как стеклышко.

— Благодарю вас. Я об этом и не думал. Просто прикидываю, как будет быстрее.

— Быстрее всего будет со мной.

— Тогда поехали.

Внезапно на уровне их ног странным образом обрисовалось человеческое лицо — оказывается, они стояли у самого края платформы. Лицо было рассерженное.

— Леди, я ведь не в зверинце.

Она глянула вниз, ничуть не изумившись.

— А разве я это утверждала?

— Вы кинули в меня булку.

— Не городите ерунду, — сказала она нетерпеливо.

— Оскорбление действием, — сказал человек. — На вас можно подать в суд, леди. Вы кидаетесь тяжелыми предметами.

— Неправда. Это всего-навсего булочка.

На уровне их ног появились рука и колено, лицо чуть придвинулось.

— Так вот, имейте в виду...

— Булку бросила не леди, а я, — сказал Д. — Судиться можете со мной. Адрес запишите: отель «Стренд-палас», фамилия — Д.

Он взял девушку под руку — ее-то как зовут? — и повел к выходу. Тип в тумане взревел от злости, как раненый тюлень: «У-у, иностранец проклятый».

— А знаете, — сказала девушка, — зря вы за меня заступились.

— Зато вы узнали мою фамилию.

— О, а моя, если вам интересно, — Каллен. Роз Каллен. Жуткое имя, но мой папаша, понимаете ли, свихнулся на розах, он вывел — так говорят? — сорт «Маркиза Помпадур». И еще он любит фруктовые пирожные. Такие подают при дворе. А наш особняк называется Гвин-коттедж.

С машиной им повезло. Гараж рядом со станцией был хорошо освещен, свет проникал сквозь туман ярдов на пятьдесят. В гараже нашелся старый «паккард», которым они могли воспользоваться.

— А у меня дело к лорду Бендичу. Какое странное совпадение.

— Не вижу ничего странного — у всех встречных-поперечных есть к нему дело.

Она медленно вела машину, полагая, что держит направление на Лондон. Машину потряхивало на трамвайных рельсах.

— Когда по рельсам едешь, с дороги не собьешься.

— Вы всегда путешествуете третьим классом? — спросил он.

— Всегда, — ответила она. — Люблю выбирать общество по собственному вкусу. Там хоть нет папочкиных деловых знакомых.

— Однако я же там оказался.

— Вот черт! — сказала она. — Надо же — в гавань заехали.

Она резко переключила скорость и развернула машину. В тумане завизжали тормоза, послышалась чья-то ругань. Теперь они неуверенно двигались в обратном направлении, машина пошла в гору.

— Ну конечно, — сказала она, — были бы мы скаутами, то знали: под гору идешь — к воде придешь.

На вершине холма туман несколько рассеялся, проглянуло холодное серое небо, поблескивали сталью колючки живых изгородей. Все дышало покоем. Ягненок на обочине дороги то скакал, то тихо щипал траву. Вдали, ярдах в двухстах, внезапно засветился огонек. Здесь был мир.

— Наверное, вы тут очень счастливы, — сказал Д.

— Счастливы? — спросила она. — С чего вы это взяли?

— Ну, у вас тут как-то... безопасно.

Он вспомнил, как дружески подмигнул ему детектив, и его слова: «Мы должны проявлять осторожность».

— Нет, по этой части у нас не очень-то, — сказала она своим еще не окрепшим девчоночьим голосом.

— Видите ли, мы два года воюем. — Он решил ей объяснить. — Я бы по такой дороге ехал очень медленно, чтобы при звуке самолета тут же остановиться и броситься в канаву.

— Ну, я думаю, что вы там сражаетесь не просто так, у вас есть какая-то цель, верно?

— Я уже не помню какая. Опасность, помимо всего прочего, со временем убивает в человеке все чувства. Мне кажется, что, кроме страха, я уже никогда ничего не почувствую. Все мы уже больше не можем ни любить, ни ненавидеть. Вы знаете, что статистикой установлено: рождаемость у нас близка к нулю.

— Но война-то идет. Значит, есть причина.

— Чтобы кончить воевать, нужно что-то почувствовать. Порой я думаю, что мы держимся за войну только из страха. Страх — последнее оставшееся у нас чувство. Никому из нас мир не доставит удовольствия.

Впереди, как островок, показалась деревушка. Старая церковь, маленькое кладбище, гостиница. Он сказал:

— Живя в таком раю, я бы на вашем месте нам не завидовал. — Он имел в виду безмятежный покой этих мест, странную призрачность дороги, убегающей за горизонт, в бесконечность.

— Чтобы вогнать в тоску, необязательно нужна война. Деньги, родители и еще много чего — это не хуже войны.

— Тем не менее вы такая молодая, очаровательная...

— Черт возьми, вы, никак, собираетесь за мной приударить?

— О нет, безусловно не собираюсь. Я ведь сказал вам... Я утратил все чувства. К тому же я уже старик.

Раздался оглушительный выстрел, машину отбросило в сторону, руки Д. взметнулись, прикрывая лицо. Машина замерла.

— Дрянную камеру подсунули, — сказала она.

Он опустил руки.

— Простите, во мне все еще сидит страх. — Руки его дрожали.

— Здесь бояться нечего, — сказала она.

— Не уверен.

Он нес войну в своем сердце. Дайте мне время, подумал он, я все здесь заражу войной, даже эту деревушку. Мне бы надо колокольчик на шею нацепить, как прокаженному старику.

— Не устраивайте мелодраму, — сказала она. — Я этого терпеть не могу.

Она нажала на стартер, и машина, подскакивая, покатила дальше.

— Скоро должен быть пост дорожного мастера или автомастерская, — сказала она. — Слишком холодно, чтобы менять эту рвань на улице. Да и поздновато — опять туман нанесло.

— Вы полагаете, что можно ехать дальше на спущенном колесе?

— Не бойтесь.

Он сказал виновато:

— Видите ли, меня ждет в Лондоне довольно серьезное дело...

Она обернулась к нему с недовольным выражением на худощавом, до смешного юном лице, похожая на ребенка, которому стало скучно в гостях.

— Ну зачем вы строите из себя загадочную личность? Хотите произвести на меня впечатление?

— Ничуть.

— Старый трюк.

— И многие его пытались проделать с вами?

— Я их не считала.

До чего же печально, подумал он, что люди смолоду уже знакомы с обманом. С высоты его лет молодость представлялась ему, если так можно сказать, временем светлых надежд.

— Ничего загадочного во мне нет. Я — обыкновенный бизнесмен, — сказал он мягко.

— Обыкновенный бизнесмен, битком набитый деньгами?

— Что вы! Я представляю довольно бедную фирму.

Она внезапно улыбнулась ему, и он равнодушно отметил, что, пожалуй, кому-то она могла бы показаться красивой.

— Вы женаты?

— В каком-то смысле да.

— Живете врозь?

— Да. Жена погибла.

Впереди туман стал бледно-желтым. Она сбавила скорость, и машина, подскакивая, подъехала туда, где краснело множество автомобильных стоп-сигналов и звучали голоса.

— Я предупредила Салли, что мы будем здесь, — прозвенел женский голос.

Блеснула длинная витрина, донеслась тихая музыка.

Низкий голос пел с фальшивым надрывом: «Да, я тогда была печальна, одинока, но появился ты, и ожил мир вокруг».

— Ну вот, вернулись в цивилизованный мир, — хмуро сказала она.

— Нам тут сменят камеру?

— Хотелось бы...

Она открыла дверцу, вышла и сразу растворилась в тумане, среди огней и прохожих. Он остался в машине. Мотор не работал, холод пробирал Д. Он попробовал обдумать свои дальнейшие действия. Прежде всего ему предписывалось поселиться в квартире на Блумсбери-стрит. Надо полагать, жилье было выбрано с таким расчетом, чтобы держать его под наблюдением. На послезавтра назначена встреча с лордом Бендичем. Они не попрошайки, они в состоянии уплатить хорошую цену за уголь и проценты с прибыли, когда окончится война. Многие шахты Бендича закрылись, так что обе стороны получали свой шанс. Его предупредили, что появляться в посольстве нежелательно. Посол и первый секретарь не внушали доверия, хотя второй секретарь считался лояльным. Ситуация безнадежно запутанная — вполне возможно, что как раз второй секретарь работал на мятежников. Как бы то ни было, действовать надо осмотрительно, никто не мог предвидеть осложнений, которые возникнут теперь в результате встречи на корабле. Теперь может произойти все, что угодно, — от установления конкурентных цен на уголь до убийства. Да, тот уже обогнал его в тумане. Где-то он сейчас?

Д. погасил свет в машине. В темноте вытащил документы из нагрудного кармана и после некоторого колебания засунул их в носок. Дверца машины резко распахнулась, и девушка сказала:

— Какого черта вы погасили свет? Я намучилась, пока нашла вас. — Она включила свет и сказала: — Сейчас у них все мастера заняты, но обещали прислать кого-нибудь чуть позже.

— Придется ждать?

— Я хочу есть.

Он осторожно вылез из машины, прикидывая, не должен ли он пригласить ее пообедать. Он берег каждый пенс, избегал лишних расходов.

— Здесь можно пообедать? — спросил он.

— Конечно. А денег у вас хватит? Я истратила последнее су на машину.

— О да, да. Надеюсь, вы не откажетесь пообедать со мной?

— На это я и рассчитывала.

Он проследовал за ней в дом, не зная, как назвать это заведение — придорожным рестораном, гостиницей или еще как-нибудь. В те дни, когда он молодым человеком приехал в Лондон для занятий в библиотеке Британского музея, таких заведений не существовало. Это было что-то новое. Старый дом в стиле Тюдоров — он не сомневался, что это подлинный тюдоровский стиль, — был набит креслами и диванами, а в том месте, где он рассчитывал увидеть библиотеку, расположился коктейль-бар. Человек с моноклем принялся трясти девушке левую руку.

— Роз, ну конечно это Роз! — воскликнул он. — О, извините, я, кажется, вижу Монти Крукхема. — И с этими словами владелец монокля исчез.

— Ваш знакомый? — спросил Д.

— Да, это администратор. Я и не знала, что он перешел сюда. Прежде он работал на Вестерн-авеню. — И добавила с усмешкой: — Премиленькое местечко, вы не находите? Вам тут сразу расхочется возвращаться на вашу войну.

Но возвращаться не было необходимости. Он нес войну с собой. И эта зараза уже давала о себе знать. Через вестибюль он увидел за крайним столиком в ресторане сидящего к нему спиной другого агента. Рука его затряслась, как это всегда бывало перед воздушным налетом. Нельзя просидеть полгода в тюрьме, ежедневно ожидая расстрела, и не выйти оттуда трусом. Он сказал:

— Не пообедать ли нам где-нибудь в другом месте? Здесь слишком многолюдно.

Бояться, конечно, было нечего, но, увидев в ресторане эту сутулую, тощую спину, он почувствовал себя беззащитным, будто стоял в тюремном дворе у голой стены, перед взводом солдат, взявших его на прицел.

— Тут поблизости больше ничего нет. А чем вам здесь-то плохо? — Она взглянула на него с подозрением. — Много народа? Ну и что? По-моему, вы все-таки собираетесь что-то устроить.

— Ничего я не собираюсь устраивать. Мне просто кажется...

— Я пойду помою руки, а вы ждите меня здесь.

— Хорошо.

— Я на минутку.

Едва она ушла, он оглянулся в поисках туалета — ему требовалась холодная вода и время, чтобы поразмыслить, как действовать дальше. Нервы его стали пошаливать, на пароходе он чувствовал себя куда увереннее. Здесь его пугали даже такие мелочи, как хлопóк прохудившейся камеры. Он поискал глазами администратора. В вестибюле было полно народу. Заведение явно процветало, вопреки, а может быть, благодаря туману. То и дело тявкали гудки машин, подкатывавших из Дувра и Лондона. Наконец он высмотрел администратора, тот беседовал с пожилой седовласой дамой.

— Вот такой высоты, — говорил администратор. — Да у меня есть снимочек, не желаете ли взглянуть? Я сразу вспомнил, что ваш муж просил меня подобрать...

Болтовня его звучала неубедительно, глаза бегали, он не упускал из виду никого вокруг. Его задубелое лицо с резкими рублеными чертами выдавало в нем солдафона с изрядным стажем армейской службы за плечами. Эмоций на его физиономии было не больше, чем у чучела на витрине зоомагазина.

— Одну секундочку. Извините, пожалуйста... — начал Д.

— Конечно, первому встречному я такого пса не продам. — Администратор круто повернулся к Д. и включил улыбку, словно щелкнул зажигалкой. — Позвольте, где-то мы с вами встречались? — В руке у администратора был снимок жесткошерстного терьера. — Отличная родословная, а стойка какая, а зубы!..

— Простите, я хотел спросить...

— Извините, старина, я вижу, к нам Тони пожаловал. — И человек с моноклем испарился.

— Бесполезно о чем-нибудь его спрашивать, — сказала седовласая дама и добавила без церемоний: — Если вам нужен туалет — вниз по лестнице.

Туалет был явно не в стиле Тюдоров — сплошь стекло и черный мрамор. Д. снял пиджак и повесил на крючок. В туалете было пусто. Он наполнил раковину холодной водой. Нужно было привести нервы в порядок — прикосновение холодной воды к темени обычно действовало на него как электрический разряд. Нервы были настолько напряжены, что он молниеносно обернулся, когда кто-то вошел в туалет — судя по внешности, шофер одной из машин. Д. окунул голову в холодную воду и выпрямился. Вода стекала на рубашку. Он нащупал полотенце и прежде всего протер глаза. Стало легче. Рука его совсем не дрожала, когда, обернувшись, он произнес:

— Что вы там делаете с моим пиджаком?

— О чем это вы? — спросил шофер. — Я вешаю свой пиджак. Вы на меня не наговаривайте.

— А мне показалось, что вы собираетесь что-то взять у меня из кармана, — сказал Д.

— Тогда зови полицейского, — ответил шофер.

— У меня нет свидетелей.

— Зови полицейского или проси прощения. — Шофер был здоровенный мужик под два метра. Он с угрожающим видом двигался к Д. по сверкающему полу. — Я тебя сейчас хорошенько проучу, мозги вон вышибу. Инострашка паршивый, шляются тут, жрут наш хлеб, думают, что им все можно...

— Возможно, я ошибся, — сказал Д. примирительно. Он и впрямь засомневался. Может быть, этот тип — заурядный карманник, к тому же он еще ничего не успел украсть.

— Возможно, он ошибся. А я вот, возможно, из тебя сейчас душу вытрясу. Так не извиняются.

— Я готов принести извинения в любой форме, в какой вам будет угодно, — сказал Д. Война уничтожает в людях чувство стыда.

— Что, драться, значит, кишка тонка? — сказал шофер.

— Зачем мне с вами драться? Вы и сильнее и моложе.

— Да я справлюсь с дюжиной таких паршивых латиносов...

— Ничуть не сомневаюсь, что это в ваших силах.

— Издеваешься, да? — сказал шофер. Один его глаз косил в сторону, казалось, что он все время поглядывает на каких-то зрителей. Возможно, подумал Д., там и впрямь есть зрители.

— Если вы считаете, что я над вами издеваюсь, то я еще раз готов принести вам извинения.

— На черта мне твои извинения, захочу — ты мне подметки лизать будешь.

— Ничуть не удивлюсь.

Пьян он или кто-то подучил его затеять скандал? Д. стоял спиной к раковине. Его слегка подташнивало от надвигающейся беды. Он ненавидел физическое насилие. Одно дело — убить человека пулей или самому быть расстрелянным — это был механический процесс, который противоречил лишь воле к жизни или вызывал страх перед болью. Другое дело — кулак. Кулак унижает, быть избитым — значит вступить в постыдные отношения с насильником. Д. испытывал к этому такое же отвращение, как и к связям со случайными женщинами. Он ничего не мог с собой поделать, то и другое его ужасало.

— Опять хамишь?

— И в мыслях не имел ничего подобного.

Его педантично-правильный английский язык, казалось, приводил шофера в бешенство. Он сказал:

— Говори по-английски, а не то я расквашу твою паршивую морду.

— Я — иностранец.

— А я сделаю из тебя мокрое место.

Шофер был уже рядом. Его опущенные сжатые кулаки напоминали два куска непрожаренного бифштекса. Видимо, он нарочно доводил себя до бешенства.

— Ну, где твои кулаки? Сейчас выясним, трус ты или герой.

— Я не собираюсь с вами драться, — сказал Д. — Будьте добры, разрешите мне пройти. Меня наверху ждет дама.

— Она получит то, что от тебя останется, — рявкнул шофер. — Я тебе покажу, как обзывать честных людей ворами.

Он, видимо, был левшой, так как отводил левый кулак для удара. Д. прижался к раковине... Ну вот, он снова был в тюремном дворе, и к нему подходит охранник, размахивая дубинкой. Будь у него сейчас пистолет, он бы им воспользовался, он был готов на все, лишь бы этот человек не прикоснулся к нему. Он закрыл глаза и откинулся к зеркалу. Он был беззащитен. Он не знал даже элементарных основ бокса.

Раздался голос администратора:

— Послушайте, старина, вам дурно?

Д. выпрямился. Шофер отходил от него с видом самодовольного праведника. Не сводя с него глаз, Д. сказал как можно любезнее:

— Со мной иногда это бывает, как у вас говорят? Головокружение, да?

— Мисс Каллен попросила меня отыскать вас. Может быть, послать за доктором?

— Да нет, ничего серьезного.

Они вышли из уборной. Д. спросил:

— Вам знаком этот шофер?

— Впервые вижу. Да и не упомнишь всю обслугу, старина. А что такое?

— По-моему, в туалете его интересовали главным образом карманы моего пиджака.

Глаз холодно блеснул за стеклом монокля.

— В высшей степени маловероятно, старина. Не сочтите меня за сноба, но у нас, знаете ли, бывает только самая лучшая публика. Вы наверняка ошиблись. Мисс Каллен подтвердит вам мои слова. — И добавил с наигранным безразличием: — Вы что, старые друзья с мисс Каллен?

— Нет, не сказал бы. Она весьма любезно согласилась подвезти меня из Дувра, и только.

— О, понимаю, — ледяным тоном одобрил администратор и проворно взбежал на верхнюю ступеньку. — Вы найдете мисс Каллен в ресторане.

Д. вошел в зал. Какой-то мужчина в свитере под горло играл на пианино, и женщина пела низким, полным тоски голосом. Деревянной походкой Д. прошел мимо стола, за которым сидел тот, другой.

— Что случилось? — спросила Роз. — Я уж решила, что вы от меня сбежали. Вид у вас такой, как будто вы повстречались с привидением.

С того места, где он сидел, был виден Л. — фамилия всплыла наконец в памяти. Он сказал негромко:

— На меня сейчас напали. Точнее говоря, пытались напасть... В туалете.

— Ну что вы все сказки рассказываете? — не выдержала Роз. — Напускаете на себя таинственность. Лучше закажите бутылочку «Три медведя».

— Пожалуйста. Но ведь я должен чем-то объяснить свое отсутствие.

— Да вы сами-то верите своим басням? — спросила она раздраженно. — Вы случайно не контуженый?

— Нет, не думаю. Просто я не очень приятный попутчик.

— Отчего же! Если бы вы только не чудили и не устраивали мелодраму. Я ведь вас уже предупреждала — терпеть не могу мелодрам.

— Тем не менее они иногда происходят в жизни. Видите: там сидит мужчина, за первым столиком от дверей. Пока что не смотрите на него. Я готов заключить с вами пари, что он смотрит на нас. Ну, как?

— Да, смотрит, но что из этого?

— Он следит за мной.

— А я могу объяснить это иначе. Он не сводит глаз с меня.

— Почему именно с вас?

— А потому, мой милый, что мужчины всегда на меня глазеют.

— Ах да, — сказал он торопливо. — Ну конечно, понятно.

Он откинулся в кресле и внимательно взглянул на нее: полные губы, нежная тонкая кожа. Он почувствовал неприязнь к лорду Бендичу — будь он ее отцом, он бы приструнил ее. Женщина на эстраде красивым низким голосом пела какую-то чушь о безответной любви:

Слова, одни слова, — я этого не знала, Ты грезил наяву, моя душа пылала, Ты говорил — любви пришла твоей пора, Мне сердце обещал, но то была игра.

Публика, отставив рюмки, жадно слушала, словно внимала настоящей поэзии. Даже Роз на минуту перестала есть. Их жалость к самим себе раздражала его — такой слабости давно уже не могли позволить себе его соотечественники по обе стороны фронта.

Но все ж тебя сегодня не корю я, Такое время — все живут в обмане, И я, мой друг, не отравлюсь, горюя, Как дева в рыцарском романе.

Песенка, очевидно, выражала дух времени в их понимании. Лично он предпочел бы тюремную камеру, руины после авианалета и врага у порога, чем такой «дух». Он задумчиво наблюдал за девушкой. Будь он помоложе, он бы сочинил в ее честь стихи, и, право, получилось бы получше этих.

Ты только грезил наяву — теперь я это знаю, Ты лишь красиво говорил — теперь я понимаю.

— Песенка — дрянь, но почему-то трогает, верно? — сказала Роз.

К их столику подошел официант.

— Джентльмен, сидящий у дверей, просил передать вам вот это, сэр.

— Для человека, который только что сошел на берег, вы довольно быстро заводите друзей, — сказала Роз.

Он прочитал записку, короткую и деловую, хотя по ней невозможно было судить о подлинных намерениях ее автора.

— Вероятно, вы опять не поверите, — сказал Д., — но мне только что предложили две тысячи фунтов.

— Конечно не поверю; если бы предложили, вы бы мне рассказывать не стали!

— Я говорю правду. — Он подозвал официанта. — Скажите, не знаете ли вы, есть у этого джентльмена шофер, такой рослый детина, у которого что-то не в порядке с одним глазом?

— Сейчас выясню, сэр.

— Здорово вы играете, — сказала Роз. — Браво! Человек-загадка.

Не иначе как она уже опять перебрала.

— Если вы не будете проявлять умеренности, мы так никогда не доберемся до Лондона.

Официант вернулся и сказал:

— Да, сэр, это его шофер.

— Он левша, не правда ли?

— Ну, хватит, — сказала она. — Прекратите.

— Я не рисуюсь, — кротко сказал он. — И отнюдь не пытаюсь произвести на вас впечатление. События развиваются с такой быстротой, что я должен быть уверенным в правильности своих подозрений. — Он дал официанту на чай. — Верните джентльмену его записку.

— Будет какой-нибудь ответ, сэр?

— Ответа не будет.

— Почему не написать по-джентльменски: «Благодарю за предложение»? — спросила Роз.

— Не хочу давать ему образец моего почерка, он может его подделать.

— Сдаюсь, — сказала она. — Вы победили.

— И все-таки больше не пейте.

Певица испустила протяжный стон и смолкла, как выключенное радио. Несколько пар начали танцевать. Он сказал:

— Нам предстоит еще немалый путь.

— А куда торопиться? Мы всегда можем остаться здесь ночевать.

— Вы, конечно, можете, — сказал он, — но я так или иначе должен быть сегодня в Лондоне.

— Зачем?

— Мое начальство не поймет причины задержки в пути.

Он знал наверняка, что у них есть график его движения, и они заподозрят именно это — встречу с Л. и попытку подкупа. И никакие его завтрашние подвиги не переубедят их, что где-то на каком-то этапе он не продался врагу. В конце концов, всем есть своя цена, печально признал он. Неспроста вожди продают и перепродают свой народ. Но если единственная философия, которая вам осталась, — это чувство долга, то даже мысль о всеобщей продажности не собьет вас с пути.

Администратор, помахивая моноклем, пригласил Роз танцевать. Ну, теперь это на всю ночь, мрачно подумал Д., ее уже не удастся отсюда вытащить. Они медленно двигались под музыку. Администратор крепко прижимал Роз, растопырив пальцы на ее спине. Другую руку он засунул себе в карман, что Д. расценил как оскорбительный жест по отношению к партнерше. Администратор что-то доказывал Роз, то и дело поглядывая в сторону Д. Когда они приблизились, Д. уловил слово «осторожно». Девушка слушала внимательно, хотя ноги уже плохо ей подчинялись. Она была пьянее, чем он предполагал.

«Интересно, сменили ли колесо?» — подумал Д. Если машина готова, может быть, после этого танца он убедит ее ехать дальше.

Он встал и зашагал к выходу. Л. склонился над ломтем телятины, не отрывая глаз от тарелки, он резал мясо тонкими ломтиками — вероятно, скверно с пищеварением. Теперь Д. нервничал меньше, будто, отказавшись от денег, он получил весомое преимущество над своим противником. А шофер? Вряд ли он теперь еще раз полезет к нему.

Туман немного рассеялся. Во дворе было шесть машин: один «даймлер», один «мерседес», пара «моррисов», их старый «паккард» и красная малолитражка. Колесо заменили.

Д. подумал: «Вот сейчас бы и уехать, пока Л. обедает». И тут же услышал сзади на своем родном языке:

— Извините, я хотел бы переговорить с вами...

Д. почувствовал легкую зависть — даже в такой обстановке, во дворе среди машин, Л. держался абсолютно уверенно. За этим человеком стояли пятьсот лет безупречной родословной. Он обладал тем, что называется происхождением. Но при всей его врожденной непринужденности он — жертва, его преследуют пороки его предков. Он связан по рукам и ногам их обветшалыми взглядами. Д. сказал:

— Я думаю, нам не о чем разговаривать.

Но он не мог не оценить обаяния этого человека — словно некий великий деятель удостоил его своим вниманием, избрав единственного из толпы для личной аудиенции.

— Мне остается думать, что вы не понимаете сложившейся ситуации. — Л. скептически улыбнулся, понимая, что его заявление звучит как дерзость после двух лет войны. — Я хочу сказать, что на самом деле вы — наш человек.

— В тюрьме я этого как-то не почувствовал.

Л. был в некотором роде цельной натурой и производил впечатление человека правдивого. Он сказал:

— Вероятно, вы пережили нечто ужасное. Я посещал некоторые наши тюрьмы. Сейчас они меняются к лучшему. Но начало войны — всегда самое тяжелое время. И вообще, нет смысла сваливать друг на друга жестокости войны. Надеюсь, вы видели и ваши собственные тюрьмы. И вы и мы — не безгрешны. Так будет и впредь, пока кто-то из нас не победит.

— Ну, это очень банальный довод: если мы не сдадимся, значит, мы будем продолжать войну. И вообще, не лучший аргумент для человека, который потерял жену.

— Да, это был страшный случай. Вы, вероятно, слышали — мы расстреляли за это коменданта. Я вам вот что хочу сказать. — У Л. был длинный хрящеватый нос старинной лепки, как на старинных потемневших портретах, которые висят в картинных галереях, этому человеку пошла бы шпага, такая же узкая и длинная, как он сам. — Если вы победите, какая жизнь выпадет на долю людей вашего круга? Вам все равно не будут доверять — ведь вы буржуа. Я не думаю, чтобы они вам и сейчас верили. А вы не доверяете им. Неужели вы серьезно думаете, что среди тех, кто разрушил Национальный музей и уничтожил картины З., найдется хоть один человек, заинтересованный в вашей работе? — Он говорил с пафосом, словно сам президент Государственной академии признавал заслуги Д. — Я имею в виду Бернскую рукопись.

— Я борюсь не ради себя, — сказал Д. Ему пришло в голову, что, если бы не война, они, пожалуй, могли бы стать друзьями с этим человеком. Иногда аристократическое происхождение пробуждает в людях, вот в таких, как это тощее существо, интерес к наукам, искусству, желание меценатствовать.

— Я и не предполагал, что вы сражаетесь за себя, — сказал он. — Вы еще больший идеалист, чем я. Я понимаю, что мои мотивы кажутся вам подозрительными. Мое имущество конфисковано. Уверен, — он грустно улыбнулся, давая понять, что не сомневается в сочувствии, собеседника, — что мои полотна сожжены вместе с моей коллекцией старинных рукописей. Конечно, у меня не было ничего ценного в вашем понимании, не считая одной из первых рукописей «Божьего града» Августина.

Этот дьявол-искуситель умел быть очаровательным и проницательным. Д. не нашелся что ответить. Л. продолжал:

— Но я не жалуюсь. Такие ужасы неминуемо происходят во время войны с тем, что дорого нашему сердцу. С моей коллекцией и вашей женой.

Поразительно, как он не заметил своего промаха! Этот высокий поджарый человек с длинным носом и чувственным ртом явно ждал, что Д. с ним согласится. Этот дилетант не имел ни малейшего представления о том, что значит любить другое человеческое существо. Его дом, который сожгли, был, вероятно, похож на музей: старинная мебель, вдоль стен картинной галереи, наверно, натягивали шнуры в те дни, когда туда допускали публику. Весьма вероятно, он знал цену Бернской рукописи, но где ему было понять, что эта рукопись ничего не значит, если рядом нет любимой женщины. Следуя дальше по ложному пути, Л. добавил:

— Мы оба пострадали.

Трудно было поверить, что этот человек на секунду показался ему другом. Лучше вообще уничтожить цивилизацию, чем допустить, чтобы власть над людьми попала в руки вот таких «цивилизованных» господ. Мир в их руках превратился бы в кунсткамеру с табличками: «Руками не трогать». Вместо искренней веры — нескончаемые грегорианские псалмы и пышные церемонии. Чудотворные иконы, кровоточащие или покачивающие головами по определенным дням, были бы сохранены — предрассудки занимательны. Существовали бы великолепные библиотеки, но новых книг бы не выпускали. Нет, лучше недоверие, варварство, предательство, даже хаос. Уж он-то как специалист знает, что такое средневековье. Д. сказал:

— Действительно, проку от нашего разговора не будет. Нас ничто не объединяет. В том числе и рукописи.

Вероятно, Л. прилагал отчаянные усилия, чтобы спасти свою коллекцию рукописей, ради них воевал и убивал. Тонкий вкус, эрудиция — опасные вещи, они могут погубить в человеке душу.

— Вы послушайте... — пытался настаивать Л.

— Мы напрасно тратим время.

Л. подарил ему улыбку:

— По крайней мере, я рад, что вы успели завершить вашу работу о Бернской рукописи еще до начала этой мерзкой войны.

— По-моему, это не имеет большого значения.

— О, — протянул Л. — А это уже измена своим идеалам.

Он грустно улыбнулся. В нем война не убила эмоций, поскольку их и было-то в нем не больше, чем требуется для внешнего лоска в великосветском обществе. Его место было на свалке. Он проговорил высокопарно:

— Ну что ж, я вас отпускаю. Надеюсь, вы не будете винить меня?

— За что?

— За то, что сейчас произошло.

Высокий, тонкий, вежливый, он, не сумев убедить собеседника, теперь умывал руки. Он был похож на мецената, который покидает выставку художника, обманувшего его ожидания, — слегка опечаленный, но с затаенным раздражением.

Д. подождал с минуту и вернулся в гостиную. Сквозь двойные стеклянные двери ресторана ему была видна узкоплечая фигура, вновь склонившаяся над телятиной.

Девушки не оказалось на месте. Она пересела за другой столик к какой-то компании. Монокль поблескивал у ее уха: администратор что-то нашептывал ей по секрету. До Д. доносился их смех и резкий девичий голос, который он впервые услышал в баре для пассажиров третьего класса: «Я хочу еще одну. А я все равно буду». Да, она засела тут на всю ночь. Доброта ее не много стоила: угостила булочкой на холодном перроне, подвезла на машине, а после этого бросила на полпути. Взбалмошный характер, типичный для людей ее класса, — подадут нищему фунт и начисто забудут о несчастном, как только он скроется из виду. Впрочем, что удивительного: она принадлежит к тому же кругу, что и Л. Он вспомнил своих — сейчас они стоят в очередях за хлебом или пытаются согреться в нетопленых комнатах.

Он резко повернулся на каблуках. Неправда, что война уничтожает в людях все чувства, кроме страха: сейчас он испытывал разочарование и злость. Он вернулся во двор и распахнул дверцу машины. Сторож обогнул капот машины и поинтересовался:

— А разве леди не...

— Мисс Каллен остается ночевать, — сказал Д., — можете передать ей, что машину я завтра оставлю у лорда Бендича.

Он ехал осторожно, не слишком быстро. Не хватало еще, чтобы его остановили и арестовали за вождение машины без шоферских прав. Дорожный указатель сообщал: «Лондон — 45 миль». Если все будет благополучно, он поспеет на место задолго до полуночи. Он начал раздумывать, в чем могло заключаться задание, полученное Л. Записка ничего не поясняла: «Желаете ли вы принять две тысячи фунтов?» — и все. С другой стороны, шофер обыскивал его пиджак. Если они искали удостоверение и рекомендательные письма, значит, им было известно, ради чего он приехал в Англию. Без этих бумаг английские шахтовладельцы не рискнули бы подписать с ним контракт. Но только пять человек на родине знали о характере его задания — и все они были министрами. Да, вожди продают свой народ. Кто же из пяти его продал? Старый либерал, который однажды протестовал против казней? Или молодой и энергичный министр внутренних дел, который, возможно, мог рассчитывать на более широкие перспективы при диктатуре? Да любой из них мог. Там никому нельзя доверять. Но в то же время он твердо знал, что повсюду в мире есть люди вроде него, которых невозможно купить. Без них жизнь была бы просто немыслимой, так же как и без единого слова правды. Неподкупность для этих людей — даже не вопрос морали, это закон их бытия.

Дорожный указатель показывал 40 миль.

Но зачем здесь оказался Л. — для того лишь, чтобы помешать сделке, или потому, что «те» так же остро нуждаются в угле? У них есть шахты в горах, но, быть может, верны слухи о том, что шахтеры отказываются спускаться в забой?

В кабине стало светлее от фар машины, идущей сзади. Он высунул руку и сделал знак, чтобы его обогнали. Они поравнялись. Это был «даймлер». Д. увидел водителя. Тот самый шофер, который пытался обокрасть его в уборной.

Д. нажал на акселератор. «Даймлер» отказался пропустить его вперед. Очертя голову мчались они бок о бок сквозь редкий туман. Неужели они хотят убить его? В Англии это казалось невероятным, но за два года он привык ко всему. Нельзя пробыть пятьдесят шесть часов погребенным под развалинами, а затем выбраться из-под обломков, продолжая считать насилие над личностью невозможным.

Гонка продолжалась лишь несколько минут, стрелка спидометра дошла до шестидесяти, потом он выжал из машины шестьдесят две, шестьдесят три, на какое-то мгновение даже шестьдесят пять, но старый «паккард» не мог тягаться с «даймлером». Тот чуть замедлил ход, давая «паккарду» выйти вперед, а затем, как борзая, прижавшая уши, рванулся со скоростью восемьдесят миль в час. Обойдя «паккард», «даймлер» почти скрылся в тумане, но внезапно развернулся и, заскользив по шоссе боком, стал поперек дороги. Д. резко затормозил. Возможно это или невозможно, но дело, кажется, все-таки шло к убийству. Сидя за рулем и ожидая, пока они подойдут, он напряженно размышлял, как сделать, чтобы они не ушли от ответственности — огласка обернулась бы для них плачевно. Его смерть могла бы принести больше пользы делу, чем вся его жизнь. Когда-то он опубликовал со своими комментариями одну старофранцузскую поэму. Теперь ценность ее наверняка возрастет.

Голос из тумана произнес: «Вот он, этот прощелыга». К удивлению Д., голос принадлежал не Л. и не его шоферу, который стоял у машины, а администратору. Но Л. там был тоже — Д. видел его тощую, как сельдерей, фигуру, колеблющуюся в тумане. Значит, и администратор с ними заодно? Ситуация не из веселых. Он сказал:

— Что вам нужно?

— Что мне нужно? Это машина мисс Каллен.

Нет, в конце концов, он в Англии — произвол здесь невозможен, он в безопасности. Просто предстоит неприятное объяснение. Чего Л. думает этим добиться? Не намереваются ли они сдать его в полицию? Девушка-то наверняка не заявит на него. Так что в худшем случае предстоит задержка на несколько часов. Он стал объяснять миролюбивым тоном:

— Я оставил записку для мисс Каллен, я написал, что она найдет машину у своего отца.

— Ах ты, мерзавец! — бросился к нему администратор. — Неужто ты действительно думаешь, что можешь вот так просто взять и укатить с багажом доверчивой девушки, да еще прихватив ее драгоценности?

— Я забыл о багаже.

— Но я бьюсь об заклад, что ты не забыл о драгоценностях. А ну, вылезай.

Делать было нечего. Он вышел из «паккарда». Две или три машины отчаянно сигналили где-то сзади. Администратор крикнул:

— Эй, старина, дай им дорогу. Мерзавец в моих руках. — Он схватил Д. за отворот пальто.

— Это излишне, — сказал Д. — Я готов дать объяснения мисс Каллен или полиции.

Машины проехали мимо них. За спиной управляющего возникла фигура шофера. Л. стоял рядом с «даймлером», разговаривая через окно с кем-то, кто был в машине.

— Думаешь, ты очень хитрый, — сказал администратор. — Ты рассчитывал на то, что мисс Каллен, при ее доброте, не станет подавать на тебя в суд.

Монокль бешено раскачивался на шнурке. Администратор приблизился к Д. и прохрипел ему в лицо:

— Не думай, что тебе удастся воспользоваться ее добротой.

Один его глаз был странно мертвенный, голубоватый, как глаз рыбы, в нем нельзя было прочесть никаких чувств. Он продолжал:

— Знаю я вашу породу. Втерся к ней в доверие еще на пароходе. Я тебя сразу заприметил.

Д. сказал:

— Я тороплюсь. Дайте мне возможность встретиться с мисс Каллен или доставьте меня в полицию.

— Ездят сюда всякие иностранцы, — не унимался администратор, — пристают к нашим девушкам. Пора вас проучить...

— Ваш приятель, который там стоит, по-моему, тоже иностранец...

— Он джентльмен.

— Не понимаю, — сказал Д., — что вы собираетесь делать?

— Будь моя воля, я бы засадил тебя в тюрьму. Но Роз — мисс Каллен — не хочет заявлять на тебя в полицию.

Он основательно выпил — от него здорово несло виски.

— Мы поступим с тобой лучше, чем ты того заслуживаешь, — просто зададим тебе взбучку.

— Вы хотите драться со мной? Но вас же трое.

— О, тебе будет предоставлена возможность защищаться. Снимай пальто. Ты назвал этого парня вором? Сам ты ворюга. Он тебе сейчас за это вмажет.

Д. ощутил ужас:

— Если вы хотите драться, тогда нельзя ли на пистолетах — один на один?

— У нас так не дерутся.

— Вы просто хотите воспользоваться чужими кулаками.

— Ты же знаешь, — сказал администратор, — что у меня протез. — Он вынул руку из кармана и поводил ею перед лицом Д. Затянутые в перчатку неподвижные, негнущиеся пальцы напоминали руку куклы необыкновенных размеров.

— Я не буду драться.

— Это уж твое дело.

Шофер подошел сбоку. Он был без шапки и без пальто, в тесноватом грубом синем пиджаке, снимать который он посчитал излишним. Д. сказал:

— Он на двадцать лет моложе меня.

— Здесь не Национальный спортивный клуб. Мы не собираемся устраивать соревнования, — буркнул администратор. — Мы собираемся тебя проучить.

Он потянул Д. за воротник.

— А ну раздевайся.

Шофер дожидался, опустив сжатые кулаки. Д. медленно снял пальто. Как тогда в тюрьме, когда взлетела дубинка и он увидел лицо охранника, его вновь объял ужас перед физической расправой, перед человеческой деградацией. Вдруг он заметил, что сзади подъезжает машина. Он метнулся на середину шоссе и замахал руками.

— Ради бога... эти люди...

За рулем маленького «морриса» сидел худощавый мужчина, рядом с ним — седая дородная дама. С видом самодовольным и презрительным она рассматривала странное сборище на дороге.

— Послушайте, — сказал мужчина, — что здесь происходит?

— Пьяные, — ответила его жена.

— Все в порядке, старина, — сказал администратор. Он снова водрузил монокль на свой рыбий глаз. — Меня зовут капитан Кэрри. Вы знаете, из клуба «Тюдор». Этот человек украл машину.

— Вы хотите, чтобы мы сообщили в полицию? — спросила дама.

— Нет, не стоит. Владелица — милейшая девушка, добрейшее существо на свете, она не хочет жаловаться на него. Мы сами его проучим.

— Ну, значит, мы вам не нужны, — сказал человек за рулем. — Я не хотел бы вмешиваться...

— Он, знаете, из тех иностранцев, — объяснял администратор, — которые слишком распускают язык.

— Ах, иностранец. — Женщина поджала губы. — Поехали, дорогой...

Муж включил сцепление, и машина скрылась в тумане.

— А теперь, — спросил администратор, — ты будешь драться? — И презрительно добавил: — Не трусь. Все будет по справедливости.

— Отойдем-ка лучше в поле, — сказал шофер, — тут слишком много машин.

— Я не двинусь с места.

— Ладно, тогда так.

Шофер ударил его легонько по щеке, и рука Д. инстинктивно поднялась, чтобы прикрыть лицо. В тот же миг шофер нанес ему удар в зубы. При этом он одним глазом косил куда-то в сторону, и поэтому казалось, что бьет как-то небрежно, между делом, вполсилы. Дрался он, что называется, «не по науке» и, кажется, совсем не стремился побыстрее разделаться с противником. Наоборот, он старался разбить ему в кровь лицо и причинить побольше боли. Д. не знал, что делать со своими руками, он не пытался нанести ответный удар — мысль о том, чтобы прикоснуться к этому человеку, внушала ему ужас и отвращение. Кроме того, он и понятия не имел, как нужно защищаться. Шофер молотил его. Д. думал с отчаянием: «Он скоро перестанет, они же не хотят меня убить». После очередного удара он упал. Администратор сказал:

— Вставай, вонючка, не притворяйся.

Когда он поднялся на ноги, ему почудилось, что Л. держит в руках его бумажник. Слава богу, подумал он, что я спрятал свои бумаги в носок, туда они не доберутся. Шофер подождал, пока он встанет, и нанес ему удар такой силы, что он отлетел в сторону и врезался в живую изгородь. Шофер отступил на шаг и ждал, ухмыляясь. Д. видел с трудом, рот его был полон крови, сердце прыгало в груди, и он думал с непонятной радостью: «Идиоты, они действительно меня убьют. В конце концов, это было бы неплохо. Пусть убивают». Из последних сил он выбрался из ветвей и ударил шофера в живот. Он услышал, как администратор закричал:

— Ах ты, свинья! Бить ниже пояса! Давай кончай его!

Он снова рухнул наземь от удара кулаком, который показался ему твердым, как кованый каблук. Странно, но ему послышалось, будто кто-то считает: «Семь, восемь, девять».

Один из них расстегнул его пиджак. На какой-то миг ему показалось, что он опять лежит в подвале, заживо похороненный под грудами битого кирпича, рядом с мертвой кошкой. Потом он ощутил прикосновение чьих-то пальцев, которые шарили по его рубашке, что-то отыскивая. Вернулось зрение, и он увидел очень близко и крупно лицо шофера. Чувство торжества охватило его — он выиграл этот раунд. Он презрительно усмехнулся в лицо шоферу.

Администратор спросил:

— Как он — в порядке?

— Да, сэр, дышит.

— Ну, — обратился администратор к Д., — надеюсь, это послужит тебе уроком.

Д. с трудом встал на ноги. Ему бросилась в глаза явно озадаченная физиономия администратора. Он напоминал школьного учителя, который высек ученика розгами и убедился, что тот неисправим. Администратор повернулся спиной к Д.

— Ну, поехали. Я сам поведу машину мисс Каллен.

— Вы меня подвезете? — спросил Д.

— Подвезем? Конечно нет, черт тебя возьми. Можешь топать пешком.

— В таком случае ваш приятель, быть может, вернет мне пальто?

— Сам возьмешь.

Д. подошел к кювету, в котором валялось его пальто. Он не мог припомнить, оставлял ли он пальто именно здесь, рядом с машиной Л. Тут же лежал бумажник. Он наклонился за вещами и, когда, превозмогая боль, распрямился, увидел Роз. Все это время она сидела на заднем сиденье «даймлера» — машины Л. Снова он заподозрил весь мир в вероломстве — неужели она тоже заодно с Л.? Нет, это абсурд, конечно. Она пьяна и обо всем происшедшем имеет еще более смутное представление, чем этот идиот капитан Кэрри. Застежка-молния на его бумажнике была раскрыта; она всегда заедала, и тот, кто только что лазил в бумажник, не смог его застегнуть. Он поднес бумажник к окну машины:

— Посмотрите, эти люди очень старались. Но они не нашли того, что им нужно.

Она взглянула на него сквозь стекло с отвращением — наверное, лицо его было в кровоподтеках.

Администратор сказал:

— Оставь мисс Каллен в покое.

Д. продолжал:

— Всего-навсего выбили несколько зубов. Ну что же, в моем возрасте так или иначе их приходится терять. Возможно, мы с вами увидимся в Гвин-коттедже.

Она смотрела на него с безнадежно озадаченным видом. Он хотел приложить руку к шляпе, но шляпы не было, должно быть, он потерял ее где-то. Он сказал:

— А сейчас вы должны меня извинить. Мне предстоит долгий путь. Но я хочу вас серьезно предостеречь: будьте осторожны с этими людьми.

Он зашагал в сторону Лондона и услышал, как в темноте, позади него, капитан Кэрри негодующе воскликнул: «Вот дьявольщина». Ему подумалось, что день был длинным, но в общем успешным.

События этого дня не были для него неожиданными — в такой атмосфере он прожил последние два года. Окажись он на необитаемом острове, и там бы он ожидал, что насилие каким-то образом вторгнется в его жизнь. Он не ушел от войны, покинув свою страну, изменились только средства: кулаки — вместо бомб, воровство — вместо артиллерийского обстрела. Только во сне он освобождался от насилия. Наверное, в науке это как-нибудь именуется — компенсацией или исполнением подсознательных желаний. Но тайны собственной психики его теперь мало занимали. Снились ему обычно университетские аудитории, его жена, иногда — вкусная еда, вино и очень часто — цветы.

Он шел по обочине дороги, чтобы не попасть под машину. Мир был окутан густой тишиной. Порой из темноты выступали коттеджи с пристроенными к ним курятниками, изредка меловые откосы дороги вспыхивали, как киноэкраны, под лучами фар. Интересно, каков будет следующий ход Л. У него мало времени, и сегодня он ничего не добился, кроме разве того, что узнал о предполагаемой встрече Д. с Бендичем. Неосторожно было говорить дочери Бендича о назначенном свидании с ее отцом, но разве он мог предположить, что мисс Каллен встретится с Л. Мысли о делах настолько поглотили его, что он забыл об усталости и боли. Он шел, как автомат, не замечая времени, быстрой, странно подпрыгивающей походкой. Наконец, словно очнувшись после долгих размышлений, он вдруг увидел свои шагающие ноги и подумал, что хорошо бы остановить попутную машину. И тут же услышал позади натужный звук мотора. Грузовик взбирался в гору.

Немолодой, основательно помятый человек вышел на дорогу и поднял руку.

II

Первые трамваи, покачиваясь на ходу, огибали общественную уборную на Теобальд-роуд по дороге к Кингсвею. Грузовики из восточных графств направлялись к Ковент-гарденскому рынку. Через большую площадь Блумсбери, обсаженную голыми деревьями, трусил домой кот, нагулявшийся по чужим крышам. Город казался Д. необычайно открытым и до смешного неразрушенным. Никто не стоял в очередях, никаких признаков войны, кроме него самого. Он нес свою заразу мимо закрытых магазинов, табачной лавочки, общественной библиотеки. Он знал номер дома, но на всякий случай полез в карман, чтобы проверить в записной книжке, — книжка пропала. Итак, они все-таки получили кое-что за свои хлопоты. Но что там было еще, кроме его адреса, который представлял для них определенный интерес? Вырезка из французской газеты с кулинарным рецептом всевозможных блюд из капусты, откуда-то им выписанная цитата английского поэта итальянского происхождения, которая перекликалась с переживаниями Д. после гибели жены:

И все равно стук сердца моего Летит вослед твоим шагам, И хоть меняются пути и дни И безответна страсть, Любви полет не кончен.

Было еще там письмо из французского ежеквартального журнала по поводу старой статьи Д., посвященной «Песни о Роланде». Любопытно, что Л. и его шофер подумали о стихах, скорее всего они приняли их за шифр. Нет пределов человеческому легковерию и подозрительности.

Хорошо хоть, он помнил номер дома — 35. Не без удивления он обнаружил, что это гостиница, хотя и дешевенькая. Распахнутые парадные двери были верной приметой таких заведений в любом европейском городе. Он огляделся — район этот он помнил смутно. С ним были связаны полузабытые чувства и воспоминания о занятиях в Британском музее, учебе, мирной жизни, любви.

Улица выходила на большую площадь — там вдали чернели прихваченные морозцем деревья, виднелись фантастические купола какого-то огромного отеля, реклама приглашала посетить «Русские бани».

Д. вошел в подъезд и нажал кнопку звонка рядом со стеклянной дверью. Где-то в глубине часы пробили шесть раз. Выглянуло остренькое, изможденное личико девчушки лет четырнадцати.

— У вас для меня заказан номер. Моя фамилия — Д.

— А мы вас вчера вечером ждали, — сказала девочка. Она торопилась завязать на себе фартук с бантиком. Глаза у нее были сонные. Он догадался, что в ушах у нее еще дребезжит беспощадная трель будильника.

— Ты мне только дай ключи, — сказал он мягко, — я сам поднимусь в номер.

Она с ужасом вглядывалась в его лицо.

— Попал, понимаешь, в небольшую автомобильную аварию, — объяснил он.

— Ваш номер — двадцать седьмой. На самом верху. Я вас провожу.

— Не беспокойся.

— Ах, да какое тут беспокойство. Вот когда «на часок» снимают, тогда правда беспокойство. Так и шастают по ночам — одни приходят, другие уходят.

Чуть не с самого рожденья жизнь этого невинного существа соседствовала с грехом.

До третьего этажа лестницу покрывала ковровая дорожка, дальше шли голые деревянные ступени. Приоткрылась какая-то дверь, выглянул индиец в цветастом домашнем халате, окинул их тяжелым взглядом, полным ностальгической тоски. Девочка, как поводырь, поднималась впереди, с трудом одолевая ступени. Дырка на пятке чулка мелькала над задником разношенной туфли. Будь ребенок постарше, он назвал бы ее неряхой, но пока что на нее было просто грустно смотреть.

— Есть какое-нибудь письмо для меня? — спросил он.

— Один мужчина заходил вчера вечером. Оставил записку. — Она отперла дверь. — Конверт на умывальнике.

Комната была маленькая; железная кровать, стол, покрытый скатеркой с бахромой, плетеный стул. Покрывало на кровати — из реденькой голубоватой ткани, застиранное, выцветшее.

— Принести вам горячей воды? — хмуро поинтересовалась девочка.

— Нет, нет, не беспокойся.

— А что на завтрак будете заказывать? У нас обычно заказывают копченую селедку или яйца всмятку.

— Сегодня я вообще не буду завтракать. Посплю немножко.

— А хотите, я приду вас разбужу?

— О нет, не надо. Зачем тебе лишний раз взбираться на такую верхотуру. Я привык сам просыпаться. Так что не беспокойся.

— Так приятно обслуживать джентльмена, — с горячностью сказала девочка, — а то все эти, которые «на часок», ну, понимаете, о ком я говорю, да еще индийцы.

Ее доверие нарастало с каждым словом, на глазах превращаясь в преданность. Она была в таком возрасте, когда одним словом можно было завоевать ее сердечко навеки.

— А вещи у вас есть?

— Нет.

— Хорошо, что за вас поручились. Мы не сдаем комнаты людям без багажа. Приехал без всего — не пускаем.

Его ждали два письма, засунутые за стакан для чистки зубов на полочке над умывальником. В первом он обнаружил приглашение на бланке с грифом «Центр по изучению энтернационо». Машинописный текст гласил:

«Стоимость курса из тридцати уроков энтернационо составляет шесть гиней. Ознакомительный урок для вас назначен на 8.45 утра шестнадцатого сего месяца. Весьма надеемся, что после этого вам захочется записаться на весь курс. Если предлагаемое время вас почему-либо не устраивает, соблаговолите позвонить нам, и мы перенесем занятия на любое иное время, соответствующее вашим пожеланиям».

Во втором письме секретарь лорда Бендича подтверждал, что назначенная встреча состоится.

— Мне вскоре надо будет выйти в город, а пока хотелось бы вздремнуть.

— Грелку вам принести?

— Нет, я прекрасно обойдусь без нее.

Она взволнованно переминалась у двери.

— А еще здесь есть газовый камин со счетчиком. Знаете, как им пользоваться?

Нет, Лондон мало изменился! Он вспомнил тикающий счетчик, жадно поглощавший пенсы, и его непостижимый циферблат. Долгими вечерами они вдвоем выгребали медяки из его кармана и ее сумочки, покуда ничего не оставалось, а ночь становилась холоднее, и она покидала его, не дождавшись утра. Он вдруг понял, что два года мучительные воспоминания только и ждали, чтобы наброситься на него.

— Да, да, — сказал он быстро, — я знаю, спасибо.

Она жадно ловила его «спасибо» — ведь он был джентльмен. Судя по тому, как тихонько она прикрыла за собой дверь, одна ласточка, по крайней мере в ее глазах, все-таки делает весну.

Д. снял туфли и улегся на кровать, не смыв кровь с лица. Он приказал своему подсознанию, как надежному слуге, которому достаточно одного словечка, разбудить его в 8.15 и почти немедленно провалился в сон. Снилось ему, что какой-то пожилой человек с прекрасными манерами идет рядом с ним вдоль реки и интересуется его мнением о «Песни о Роланде», иногда весьма почтительно возражает. На другом берегу реки высилась группа холодных красивых зданий, напоминающих нью-йоркский Рокфеллер-плаза, который он видел на снимках. И что-то наигрывал оркестр.

Когда Д. проснулся, часы на его руке показывали ровно 8.15. Он встал, умылся, выполоскал сгустки крови изо рта. Он потерял два зуба, но не передних. «К счастью», — мрачно подумал он. Жизнь, кажется, задалась целью делать его все менее и менее похожим на фото в паспорте. Синяков и царапин на лице было меньше, чем он ожидал.

Он спустился вниз. В вестибюль доносился запах рыбы из столовой. Маленькая служанка, никого не замечая, мчалась, держа тарелку с двумя яйцами, и врезалась в Д.

— Ой, — воскликнула она, — извините!

Он почти инстинктивно задержал ее.

— Как тебя зовут?

— Эльза.

— Послушай, Эльза, я запер дверь своей комнаты. Прошу тебя, приглядывай за ней, чтобы никто туда не заходил, пока меня нет.

— Ой, да никто и так не войдет.

Он ласково положил ей руку на плечо.

— Кто-нибудь может попробовать. Так что держи ключ при себе, Эльза. Я тебе верю.

— Я присмотрю, я никого не пущу, — шепотом поклялась она. На тарелке катались яйца.

«Центр по изучению энтернационо» обосновался на третьем этаже здания на южной стороне Оксфорд-стрит. На первом этаже была лавка, торговавшая бусами, выше — страховая компания и редакция журнала «Психическое здоровье». Старенький лифт, дергаясь, поднял его на третий этаж. Д. не представлял себе, что ждет его наверху. Он толкнул дверь с табличкой «Справочная» и оказался в большой, продуваемой сквозняком комнате с несколькими креслами, двумя шкафами, набитыми папками, и конторкой, за которой сидела занятая вязанием дама средних лет.

— Моя фамилия — Д., — сказал он. — Я пришел на ознакомительный урок.

— Я очень рада, — сказала дама, одаряя его ослепительной улыбкой. Морщинистое лицо ее под нечесаными, торчащими в разные стороны волосами излучало идеализм. На ней был синий шерстяной джемпер с болтающимися алыми помпонами. — Надеюсь, что вскоре вы станете нашим добрым другом. — И с этими словами дама позвонила в колокольчик.

«Ну и страна!» — подумал он насмешливо, но не без восхищения.

— Доктор Беллоуз любит перекинуться словцом с новыми слушателями, — сказала она.

«Интересно, не к нему ли меня направили?» — подумал Д. За конторкой приоткрылась дверца, ведущая в кабинет.

— Пройдите, пожалуйста, — сказала дама.

Нет, он ни за что бы не поверил, что его командировали к этому Беллоузу. Д-р Беллоуз стоял в крохотной комнатушке — стены, крашенные под орех, кожаные кресла, запах высохших чернил — и простирал руки навстречу гостю. У него были гладкие седые волосы, во взгляде теплилась робкая надежда. «Ме трей жоес», — приблизительно так прозвучало его приветствие. Жесты и голос его были красноречивее его лица, которое, казалось, ссохлось от бесчисленных неудач.

— Первые слова на языке энтернационо — всегда слова привета, — сказал д-р Беллоуз.

— Очень приятно, — сказал Д.

Д-р Беллоуз затворил за ним дверь.

— Я устроил так, что урок вам даст — надеюсь, вскоре я смогу сказать «уроки» — ваш соотечественник. Такова, по возможности, наша система. Это способствует лучшему взаимопониманию и постепенно прокладывает путь к новому мировому порядку. Вы сами убедитесь, что мистер К. весьма способный педагог.

— Не сомневаюсь.

— Но прежде всего, — сказал д-р Беллоуз, — я, как принято, хотел бы вкратце ознакомить вас с нашими идеалами.

Все еще держа Д. за руку, он любезно подвел его к кожаному креслу.

— Я всегда питаю надежду, что новичка привела к нам любовь.

— Любовь?

— Любовь к человечеству. Желание обрести возможность обмениваться идеями со всеми. Вся эта ненависть, эти войны, о которых мы читаем в газетах, все это от непонимания друг друга. Если бы мы все заговорили на одном языке... — Он вздохнул горестно, ничуть не актерствуя. — Я всегда мечтал помочь такому сближению.

Суетливый, невезучий человек, он пытался претворить свою мечту в жизнь и понимал, что хорошего пока вышло мало — кожаные креслица, продуваемая сквозняками приемная, тетка в джемпере с вязаньем в руках. Он мечтал о мире во всем мире, а располагал двумя этажами в доме на южной стороне Оксфорд-стрит. Что-то от святого было в этом человеке, но святым сопутствует успех...

— Я считаю, что вы занимаетесь весьма благородным делом.

— Я хочу, чтобы каждый, кто приходит к нам, понял, что вступает с нами не... ну как бы это сказать, не в коммерческие отношения. Я хочу, чтобы все чувствовали себя моими соратниками.

— Конечно.

— Я понимаю, что мы пока еще недалеко продвинулись. Но дела у нас обстоят лучше, чем может показаться. В наших рядах — итальянцы, немцы, сиамцы, один из ваших земляков, ну и англичане. Но, конечно, наибольшую поддержку мы получаем от англичан. Увы, не могу сказать того же о французах.

— Это вопрос времени, — сказал Д. — ему было жалко старика.

— Я занимаюсь этим делом уже тридцать лет. Конечно, война нанесла нам страшный удар. — Внезапно он выпрямился в кресле и твердо сказал: — Но итоги этого месяца великолепны, мы уже дали пять ознакомительных уроков. Ваш — шестой. Не смею вас дольше отрывать от мистера К.

Часы в приемной пробили девять.

— Ла opa сонас, — сказал д-р Беллоуз с испуганной улыбкой и протянул ему руку. — Это значит — «Часы бьют». — Он снова взял Д. за руку, словно испытывал к нему особую симпатию. — Всегда приятно встретить интеллигентного человека. С такими, как вы, можно сделать много хорошего. Могу ли я надеяться на еще одну столь же интересную беседу с вами?

— Да, конечно.

В дверях д-р Беллоуз еще чуточку задержал Д.

— Я должен, вероятно, предупредить вас — мы учим прямым методом. Мы верим, полагаясь на ваше слово, что вы будете общаться с преподавателем исключительно на энтернационо.

И он закрылся в своей комнатенке.

Женщина в джемпере сказала:

— Какой интересный человек д-р Беллоуз, не правда ли?

— Он полон великих надежд.

— Кто-то же должен надеяться, ведь верно? — Она вышла из-за конторки и проводила его к лифту. — Комната для занятий на четвертом этаже. Нажмете кнопку. Мистер К. вас ждет.

Лифт, громыхая, поднял его на четвертый этаж.

Интересно, как выглядит этот К., — наверное, он не вписывается в эту обстановку, поскольку принадлежит к тому же растерзанному миру, откуда явился Д.

Но мистер К. вполне вписывался если и не в идеализм, то, по крайней мере, в обстановку этого заведения. Маленький потертый человечек с пальцами, перепачканными чернилами, он был похож на заурядного низкооплачиваемого преподавателя языка в коммерческом училище. Он носил очки в стальной оправе и явно экономил на бритвенных лезвиях. Он открыл дверь лифта и сказал:

— Бона матина.

— Бона матина, — ответил Д., и мистер К. повел его по коридору, облицованному сосновыми досками, раскрашенными под орех.

Одна большая комната, размером с нижнюю приемную, была разделена на четыре клетушки. Из головы Д. не выходила мысль: не тратит ли он время понапрасну, может быть, произошла какая-то ошибка? Но тогда кто же им дал его фамилию и адрес? Или все это подстроил Л., чтобы выманить его из отеля, пока они там обшаривают его номер? Но это тоже было невозможно. — Л. не мог узнать его адрес до того, как завладел его записной книжкой.

Мистер К. провел его в одну из клетушек, где было тепло от батарей. Двойные оконные стекла не пропускали ни воздуха, ни шума с Оксфорд-стрит, тянувшейся внизу. На одной стене висела простенькая, по-детски нарисованная картинка, изображавшая семейство, готовящееся к трапезе, на фоне строения типа швейцарского шале. Отец семейства держал в руках ружье, а одна из дам — зонтик. Были там и горы, и лес, и водопад. Стол был завален странным набором всяческой снеди — яблоки, кочан капусты, цыплята, груши, апельсины, картофель, кусок мяса. Один ребенок играл с обручем, а младенец сидел в коляске и сосал из бутылочки. На другой стене висел картонный часовой циферблат с подвижными стрелками. Мистер К. сказал: «Табло» — и постучал по столу. Затем с нарочитой старательностью уселся в одно из двух кресел и произнес: «Эссего». Д. тоже сел. Мистер К. сказал: «Эль тимо эс, — и указал на часы, — нуево». После чего начал извлекать из кармана множество коробочек, сказав при этом: «Атентио».

— Извините, — сказал Д. — Но тут, наверное, какая-то ошибка...

Мистер К. стал ставить одну коробочку на другую и при этом считал:

— Уна, да, треа, квара, виф. — И шепотом добавил: — Правилами воспрещается говорить не на энтернационо. Если меня на этом поймают, то оштрафуют на шиллинг. Так что, пожалуйста, говорите шепотом, если не на энтернационо.

— Кто-то организовал для меня урок...

— Совершенно верно. У меня есть инструкция. — И сказал громко, указывая на коробочки: — Ку сон ля? — И сам же ответил: — Ля сон кастес. — И спросил шепотом: — Что вы делали прошлым вечером?

— Я желал бы взглянуть на ваше удостоверение.

К. достал из кармана карточку и положил ее перед Д.

— Ваш пароход опоздал только на два часа, а в Лондоне вас вчера вечером не было.

— Прежде всего я опоздал на поезд — задержка на паспортном контроле. Затем одна женщина меня подвезла на машине, но лопнула шина, и пришлось задержаться в придорожном отеле. Там был Л.

— Он говорил с вами?

— Он послал мне записку с предложением двух тысяч фунтов стерлингов.

Странное выражение промелькнуло в глазах человечка — похожее на зависть или голод. Он сказал:

— Ну и как вы поступили?

— Отказался, естественно.

К. снял очки в стальной оправе и протер стекла.

— Женщина связана с Л.?

— Думаю, что это маловероятно.

— Что еще произошло? — И вдруг, указывая на картинку, сказал: — Ля эс ун фамиль. Ун фамиль жентильбоно.

Дверь открылась, и заглянул д-р Беллоуз.

— Экселенте, экселенте, — сказал он с доброй улыбкой и снова закрыл дверь.

— Продолжайте, — сказал К.

— Я взял ее машину. Девица была пьяна и не могла ехать дальше. Администратор отеля, некто капитан Кэрри, догнал меня в машине Л. Шофер Л. избил меня. Я забыл вам сказать, что он пытался меня ограбить в туалете, я говорю о шофере. Они обыскали мой пиджак и пальто, но, конечно, ничего не нашли. Пришлось идти пешком, пока не удалось остановить грузовик.

— А этот капитан Кэрри, он что?..

— О нет, просто идиот, я думаю.

— История из ряда вон выходящая.

Д. позволил себе улыбнуться.

— Для нашего времени история вполне обычная. Если не доверяете, взгляните на мое лицо. Вчера, после того, как меня избили, я еще не так выглядел.

— Предложить такие деньги, — сказал человечек. — Но он хоть сказал, за что?

— Нет.

Д. вдруг пришло в голову, что этот человек не знает, с каким заданием Д. прибыл в Лондон. Это весьма похоже на его начальство — послать с тайной миссией, но поручить следить за ним людям, которым они не доверяют знать суть дела. Недоверие в гражданской войне дошло до фантастических пределов — оно создавало жуткие осложнения, неудивительно, что иногда оно вредило больше, чем излишнее доверие. Нужно быть сильной личностью, чтобы вынести недоверие, люди слабодушные начинают вести себя согласно навешенной на них репутации. Д. подумалось, что К. — слабый человек.

— Сколько они вам тут платят? — спросил Д.

— Два шиллинга в час.

— Не густо.

— К счастью, я живу не на эти деньги, — сказал К.

Но по его костюму, усталым бегающим глазам трудно было предположить, что другой источник приносит ему больше средств к существованию. Глядя на свои пальцы с ногтями, обгрызенными до мяса, К. сказал:

— Надеюсь, у вас все согласовано?

Один ноготь ему не понравился, и он принялся обгрызать его, чтобы сравнять с другими.

— Да, все в порядке.

— Нужные вам люди в городе?

— Да.

Он явно выуживал информацию, но попытки его были вопиюще беспомощными. Пожалуй, учитывая, сколько ему платили, начальство было право, не доверяя К.

— Я должен послать рапорт, — сказал К. — Я сообщу, что вы добрались благополучно, а за задержку отчитались.

Позор, когда твои действия контролируют людишки такого сорта...

— Когда вы завершаете свои дела?

— Через несколько дней, самое большее.

— Я так понимаю, что вы должны покинуть Лондон в понедельник вечером?

— Да.

— Если вас что-нибудь задержит, вы дадите мне знать. Если ничего не случится, вы обязаны отбыть поездом не позднее 11.30.

— Понимаю.

— Ну, хорошо, — сказал К. устало, — вы не можете отсюда уйти раньше десяти часов. Давайте лучше продолжим урок. — Он встал рядом с картинкой на стене, маленький, худосочный, видно, редко евший досыта. Что заставило их остановить свой выбор на этом человеке? Неужто внешность обманчива и под ней таится живая и страстная преданность идеям его партии? — Ун фамиль трей жентильбоно, — сказал он и, указывая на кусок мяса, добавил: — Вици эль карнор.

Время тянулось медленно. Однажды Д. показалось, что он слышит, как д-р Беллоуз прошел по коридору в туфлях на резиновой подошве. Даже в центре интернационализма — дефицит доверия...

В приемной он назначил следующий урок на понедельник и уплатил за курс занятий. Пожилая дама поинтересовалась:

— Поначалу, наверное, чуточку трудновато, да?

— О, я чувствую, что уже продвинулся.

— Я очень рада. Хочу вам сообщить, что для успевающих студентов д-р Беллоуз устраивает небольшие вечера. Это исключительно интересно. В субботу вечером, в восемь. Вы получите возможность встретиться и обменяться мыслями со студентами из всех стран — испанцами, немцами, сиамцами. За это д-р Беллоуз денег не берет — надо заплатить только за кофе и пирожные.

— Я уверен, что пирожные прекрасны, — сказал Д., учтиво откланиваясь.

Он вышел на Оксфорд-стрит. Теперь он не торопился. До визита к лорду Бендичу делать ему было нечего. Он пошел пешком, наслаждаясь нереальностью окружающего, — никаких руин, витрины полны товаров, дамы идут к «Буссару» пить кофе. Похоже на один из его снов о мире. Он остановился перед витриной книжной лавки и стал разглядывать новые книги — надо же, у людей есть время книжки читать. Одна называлась: «Фрейлина двора короля Эдуарда». Фотография на суперобложке запечатлела полную даму в белом шелковом платье и шляпе со страусовыми перьями. Невероятно! Был там и том «Дни сафари». На обложке джентльмен в пробковом шлеме позировал, поставив ногу на мертвую львицу. Что за страна! — еще раз подумал он с теплотой. Он пошел дальше. Нельзя было не заметить, как хорошо одеты здесь люди. Сияло бледное зимнее солнце, ярко-красные автобусы стояли неподвижно по всей Оксфорд-стрит — образовалась пробка. Какая мишень для авиации противника! Именно в это время дня они и налетали. Но в небе было пусто или почти пусто — один поблескивающий самолетик кувыркался в бледном ясном небе и тащил за собой через пушистые облака рекламу: «Обогревайтесь каминами Ово!» Он дошел до Блумсбери. Ему подумалось, что утро прошло вполне спокойно. Мирный, поглощенный своими делами город словно нашел противоядие от его заразы. Площадь с голыми деревьями была безлюдна, если не считать двух индийских студентов, сравнивающих свои конспекты под рекламой «Русских бань».

В вестибюле он увидел женщину, по-видимому, управляющую гостиницей, темноволосую толстуху с красной сыпью вокруг рта. Она скользнула по нему проницательным оценивающим взглядом и закричала сильным голосом:

— Эльза! Эльза! Куда ты запропастилась?

— Ничего, — сказал он, — я найду ее по дороге в номер.

— Ключ должен быть здесь на крючке, — сказала женщина.

— Спасибо, не беспокойтесь.

Эльза подметала в коридоре.

— Никто к вам не заходил, — сказала она.

— Спасибо. Ты хороший сторож.

Но едва войдя в номер, понял, что она сказала неправду. Он оставил бумажник на столе строго в определенном положении по отношению к другим точкам комнаты, чтобы проверить. Бумажник был сдвинут. Возможно, Эльза смахивала с него пыль. Он расстегнул молнию — все на месте, но содержимое лежало уже в ином порядке. Он позвал спокойно, без крика:

— Эльза.

Глядя, как она входит, маленькая, костлявая, с выражением преданности, которое держалось на ее мордашке так же неуклюже, как фартук на ее фигурке, он подумал: «А есть ли на свете хоть одно неподкупное существо?» Неужели и его самого можно подкупить, но чем?

— А ведь кто-то здесь побывал, — сказал он.

— Только я и...

— И кто?

— Хозяйка, сэр. Я думала, что против нее вы возражать не станете.

Он почувствовал удивительное облегчение, обнаружив, что все-таки честность еще кое-где сохранилась.

— Конечно, ей ты не могла запретить.

— Я старалась изо всех сил. А она сказала, что я боюсь, что она увидит, как я плохо убираю в номерах. Она сказала: «Давай ключ». А я сказала: «Мистер Д. дал мне ключ в руки и велел никого не впускать в номер». Тогда она вырвала ключ. Я не хотела, чтобы она заходила, а потом подумала: «Ну и что, вреда-то никакого не будет». Я не пойму, как вы вообще догадались. Простите, сэр. Я не должна была впускать ее в номер.

Девочка заплакала.

— Она здорово на тебя рассердилась? — спросил он мягко.

— Она меня уволила, — торопливо рассказывала девочка. — Ну и пусть, это не важно. Здесь я в рабстве. Соберу вещички и уйду. Можно и побольше заработать, я не собираюсь всю жизнь в служанках ходить.

«Я все еще ношу с собой заразу, — подумал он. — Вот пришел сюда и сломал бог знает чью жизнь».

— Я поговорю с хозяйкой.

— Нет, я тут все равно не останусь, и даже не из-за этого случая. — И, словно признаваясь в собственном преступлении, пояснила: — Она меня ударила по лицу.

— Что же ты будешь делать?

Ее невинность и одновременно такое знание прозы жизни ужаснули его.

— Сюда одна девушка постоянно ходила, пока у нее не было своей квартиры. Она говорит, что я могу перейти к ней в горничные. С мужчинами-то я, конечно, никаких дел иметь не буду, только дверь им отворять.

— Нет, только не это! — воскликнул он.

Как вспышка, явилась догадка, что он, сам того не ведая, несет вину за происходящее с Эльзой. Никто из нас не подозревает, сколько неповинных душ мы предаем. Да, он будет в ответе за судьбу Эльзы.

— Подожди, пока я не поговорю с управляющей.

— Да ну, что тут вообще хорошего! — сказала она с горечью. — Служанкой быть так и сяк плохо. А с Кларой мы, как подружки, будем ходить в кино каждый вечер. Ей нужна подруга, она мне сама сказала. У нее никого нет, один мопс, и только. Мужчины-то не в счет.

Она была еще чудовищно мала для близкого, пусть даже только теоретического знакомства с пороком.

— Обожди немного, я уверен, что как-нибудь тебе помогу.

Он не представлял себе, как ей помочь. Разве что дочь Бендича... Но после истории с машиной это маловероятно.

— Больше недели я тут не останусь. У Клары телефон вделан в куклу. А кукла одета как испанская танцовщица. И еще Клара сказала, что свою горничную она кормит шоколадом.

— Клара может подождать, — сказал он.

Он уже получил полное представление об этой молодой даме. Сердце у нее, вероятно, действительно доброе, но он и о дочери Бендича был такого же мнения. Угостила его сдобной булочкой на платформе, и эта небрежная щедрость произвела на него сильное впечатление.

— Что ты тут делаешь, Эльза? — донесся из коридора голос управляющей.

— Я позвал ее к себе, чтобы выяснить, кто заходил ко мне в номер.

Он не успел еще как следует обдумать то, что ему рассказала девочка. Была ли управляющая его сообщницей, вместе с К. желавшей убедиться, что он следует по узкой тропе добродетели, или она уже продалась Л.? Зачем же в таком случае ему велели остановиться именно в этой гостинице? Номер был заказан для него заранее, и вообще все было приготовлено с таким расчетом, чтобы он не терял контакта со своими шефами. С другой стороны, все это, конечно, могло быть организовано человеком, который одновременно снабжал информацией и Л. Кто знает... Не было конца кругам этого ада.

— Никто сюда не заходил, кроме меня и Эльзы, — сказала управляющая.

— Я просил Эльзу никого ко мне не впускать.

— Вы должны были меня предупредить. — У нее было квадратное тяжелое лицо, к тому же еще обезображенное какой-то болезнью. — Вообще у нас в отеле никто не ходит по чужим комнатам, кроме прислуги, и то по делу.

— И все-таки кто-то интересовался моими бумагами.

— Эльза, ты трогала документы джентльмена?

— Конечно нет.

Управляющая повернула к нему свою квадратную, усеянную красными прыщами физиономию — эдакая старая щербатая крепостная башня, еще способная выдержать атаку неприятеля.

— Итак, вы, безусловно, ошиблись, если вы, конечно, верите этой девочке.

— Ей я верю.

— Значит, и говорить больше не о чем. Тем более что все на месте, ничего не пропало.

Он не ответил. Не стоило продолжать спор. Во-первых, она действительно ничего не нашла. А во-вторых, кому бы она ни служила — людям, на стороне которых был Д., или противнику, все равно Д. обязан был жить в этом отеле — так предписывала инструкция.

— А теперь вы, может быть, все-таки позволите мне сказать, ради чего я поднималась сюда: какая-то дама желает поговорить с вами по телефону. Телефон — в холле.

Он переспросил с удивлением:

— Дама?

— Насколько я могу судить...

— Она назвала свое имя?

— Нет.

Повернувшись, он заметил взволнованный взгляд Эльзы и подумал: «Господи, только этого еще не хватало — детской влюбленности». Шагнув к двери, он тронул ее за рукав и сказал:

— Мне ты можешь доверять.

Четырнадцать лет — ужасный возраст: так много знаешь и так мало можешь. Если это и есть их цивилизация — людные улицы, богатые витрины, дамы, идущие стайками пить кофе к «Буссару», мемуары фрейлины при дворе короля Эдуарда, и тут же рядом гибнущий, тонущий в этой пучине ребенок — нет, тогда он предпочитает варварство, разбомбленные улицы, очереди у продовольственных магазинов. Там самое худшее, что ждет ребенка, — это смерть. Да именно ради таких, как Эльза, он боролся, чтобы подобная «цивилизация» не вернулась в его страну.

Он взял трубку.

— Алло. Простите, кто это?

Голос, раздраженный ожиданием, ответил:

— Это Роз Каллен.

«Что бы это значило? — подумал он. — Неужели они, как в дешевых романах, ставят ему ловушку с красоткой для приманки?»

— А-а... Надеюсь, вы благополучно добрались до вашего Грин-коттеджа.

Только Л., один-единственный, мог дать ей его адрес.

— Конечно добралась. Но послушайте...

— Я сожалею, что был вынужден оставить вас в столь сомнительной компании.

— Ладно, не валяйте дурака. Вы правда вор?

— Я начал угонять машины раньше, чем вы появились на свет.

— У вас действительно назначена встреча с моим отцом?

— Это он вам сказал?

Из трубки вырвался нетерпеливый возглас:

— Вы думаете, мне нечего больше делать, как болтать с отцом? О встрече написано в вашем блокноте, который вы выронили.

— И адрес отеля тоже был в блокноте?

— Да.

— Не худо бы получить его обратно — я имею в виду блокнот. Он мне трогательно напоминает о других моих кражах.

— О, ради бога, — сказал голос, — не нужно так...

Он оглядел маленький гостиничный холл: азиатские ландыши в высокой напольной вазе, в углу стойка для зонтиков, напоминающая формой гильзу артиллерийского снаряда. У него на родине валяется столько гильз, что их хватило бы на весь мир. Пустые снарядные гильзы на экспорт! А что, отличный подарок к рождеству — со вкусом выполненная стойка для зонтиков, присланная из полуразрушенного города.

— Вы что там, уснули? — спросил голос в трубке.

— Нет, я просто жду, чем это кончится. Ваш звонок, признаться, меня несколько удивил. Последняя наша встреча произошла, как вы помните, при странных обстоятельствах.

— Я хочу поговорить с вами.

— Серьезно? — Если бы знать точно — работает она на Л. или нет.

— Но не по телефону. Может быть, поужинаем сегодня вечером?

— Вы ведь знаете, что у меня нет для этого подходящего костюма.

— Ну, пойдем, куда вы захотите, в какое-нибудь местечко поскромнее.

Странно, но в голосе Роз Каллен слышалось несвойственное ей волнение. Если она в сговоре с Л., тогда, конечно, можно понять ее состояние — у них оставалось слишком мало времени. Его встреча с Бендичем была назначена на завтрашний полдень. Если он встретится с ней, пожалуй, беды от этого не будет. Если, конечно, он не потащит с собой свои рекомендательные письма, пусть даже запрятав их в носок. С другой стороны, и оставлять их нельзя — они могут снова обыскать его номер... Тут было над чем подумать.

— Где мы встретимся? — спросил он.

— У остановки «Рассел-сквер», ровно в семь, — быстро ответила она.

Это звучало вполне невинно.

— Вы не знаете человека, которому нужна хорошая горничная? Может быть, вам или вашему отцу?

— Вы с ума сошли?

— Ничуть. Ладно, поговорим об этом вечером. До свидания.

Он медленно поднялся к себе в номер. Рисковать он не хотел. Рекомендательные письма необходимо спрятать. Нужно продержаться только двадцать четыре часа, после чего он свободен — свободен вернуться к своему истерзанному бомбежками и голодом народу. Нет, конечно же они не собираются подсунуть ему любовницу — только персонажи мелодрам поддаются на такие трюки. К тому же в мелодрамах тайный агент никогда не бывает усталым, безразличным к девушкам человеком, влюбленным в свою покойную жену. А если Л. поклонник мелодрам? В конце концов, он представитель аристократии — все эти маркизы, генералы и епископы живут в собственном странном мире, где они бренчат орденами и медалями, которыми награждают друг друга. На остальной мир они смотрят, как рыбы сквозь стекла аквариумов. Даже по своим физиологическим особенностям они принадлежат к одному виду, роду, семейству. Так что вполне возможно, что они черпают свои представления о внешнем мире — о людях мыслящих и работающих — именно из мелодрам. Было бы ошибкой недооценивать невежество правящего класса. Сказала же Мария-Антуанетта о бедняках: «У них нет хлеба? Пусть едят бриоши».

Управляющая ушла. Возможно, она слушала его разговор с Роз через отводную трубку. Эльза с яростным усердием наводила чистоту в коридоре. Он остановился и с минуту понаблюдал за девочкой. Рискнуть? Кто не рискует, тот не выигрывает.

— Загляни-ка ко мне в номер на минутку. — Она вошла, и он плотно затворил за ней дверь. — Я буду говорить шепотом, чтобы она не подслушала.

И снова его поразил ее преданный взгляд. Господи, ну что он такого сделал, чтобы заслужить ее преданность? Немолодой иностранец, со шрамом на лице, с которого он только что смыл кровь. Ну, сказал несколько добрых слов, но неужели слова эти были для нее такой редкостью, что вызвали этот волшебный отзвук в ее душе?

— Я хочу, чтобы ты для меня кое-что сделала.

— Я все сделаю, — сказала она.

Вот точно так же, подумал он, она предана и Кларе. Что же это за жизнь такая, если ребенок за неимением лучшего вынужден дарить свою любовь старику иностранцу и проститутке.

— Ни одна душа не должна об этом знать. У меня тут есть кое-какие бумаги, за которыми охотятся нехорошие люди. Мне нужно, чтобы ты подержала их у себя до завтра.

— Вы шпион?

— С чего ты это взяла?

— А мне все равно, кто вы, — сказала она.

Он уселся на постели и снял туфли. Она следила за ним как зачарованная.

— А вот той леди, которая по телефону... — начала она.

Держа носок в одной руке и бумаги в другой, он взглянул на Эльзу:

— И она не должна знать. Только ты и я.

Лицо ее просияло, словно он преподнес ей бриллиантовое кольцо. Он тут же раздумал расплачиваться с ней деньгами. Позже, перед отъездом, он сделает ей какой-нибудь подарок, который она, если захочет, продаст, но сам он не унизит ее, давая ей деньги.

— Где ты будешь это хранить?

— Там же, где и вы.

— Никто не должен об этом знать.

— Могу перекреститься.

— Лучше спрячь бумаги сейчас же, сию минуту.

Он отвернулся и стал смотреть в окно. Прямо под ним растянулись большие золоченые буквы названия гостиницы. Сорок футов отделяло его от покрытой изморозью мостовой, по которой медленно ехал фургон с углем.

— А теперь, — сказал он, — я опять прилягу поспать.

Он мог позволить себе спать до вечера.

— А вы поесть не хотите? Сегодня обед неплохой — тушеное мясо по-ирландски и пудинг с патокой. Поедите и согреетесь, — сказала она. — А я вам побольше кусочек подложу, когда она отвернется.

— Я еще не привык к вашим огромным порциям, — сказал он. — Там, у себя, мы отвыкли так есть.

— Есть-то все равно надо.

— А мы нашли способ подешевле — вприглядку. Глядим на журнальную цветную картинку, где еда нарисована...

— Ну, это вы загибаете, сэр. Я вам не верю. Вам надо поесть. Если вы из-за денег...

— Нет, не в деньгах дело. Я обещаю тебе хорошо поесть вечером, а сейчас все, что я хочу, — это поспать.

— На этот раз к вам никто не войдет, — сказала она. — Ни одна душа.

Он слышал, как она расхаживает по коридору, словно часовой, и мерно шлепает мокрой тряпкой, — шлеп, шлеп, шлеп, притворяясь, будто убирает.

Он опять лег не раздеваясь. Сейчас не нужно было давать команду подсознанию разбудить его. Он никогда не спал больше шести часов кряду — это был самый длинный интервал между двумя воздушными налетами. Но сейчас он вообще не мог уснуть. Ни разу еще с тех пор, как уехал, он не расставался со своими документами. Они пересекли с ним Европу, были при нем в парижском экспрессе и на корабле Кале—Дувр. Даже когда его били, они лежали здесь, в ботинке, в полной безопасности. Без них ему было не по себе. Документы придавали ему вес, авторитет, без них он никто, просто какой-то нежелательный иностранец, лежащий на обшарпанной кровати в сомнительном отельчике. А что, если девчонка начнет похваляться оказанным ей доверием? Нет, ей он доверял больше, чем кому-либо на всем свете. Но если она растяпа и, переодеваясь, оставит по забывчивости его документы в старых чулках?.. Вот уж Л., подумал он невесело, так никогда бы не поступил. Некоторым образом в чулке полунищей служанки лежало будущее того, что осталось от его родины. Бумаги стоили самое меньшее две тысячи фунтов стерлингов, это уже доказано, но это была начальная сумма. Они предложили бы много больше, согласись он подождать и получить в рассрочку... Он чувствовал себя обессиленным, как Самсон с остриженными волосами. Он уже было поднялся с кровати, чтобы вернуть Эльзу. Но если он это сделает, куда девать документы? В этой маленькой голой комнатушке их негде спрятать. Что ж, по-своему логично: будущее бедняков — в руках этой нищей девочки...

Медленно тянулись часы. Казалось, во всей гостинице наступил мертвый час. В коридоре — ни шороха. Понятно, не могла же она там до бесконечности орудовать своими швабрами и тряпками. Жаль, что у меня нет пистолета, — подумал он. Я бы не чувствовал себя таким бессильным. Но провезти в Англию оружие было немыслимо, слишком велик риск попасться на таможне. Наверно, где-то из-под полы можно было бы приобрести пистолет и здесь, но где, у кого? Он вдруг почувствовал, что его слегка знобит от страха. Их время истекало — они наверняка нанесут ему какой-то удар, и притом скоро. Если они начали с избиения, то следующая атака будет пострашнее. Ему стало не по себе, он почувствовал себя всеми брошенным, ужас овладевал им от сознания своего полного одиночества перед лицом опасности. Дома в трудные минуты с ним рядом стоял весь город. Впрочем, когда в тюрьме, пересекая заасфальтированный двор, к нему приближался охранник, он тоже был в одиночестве. В древние времена сражаться было веселее. В битве при Ронсевале у Роланда были соратники — Оливье и Тюрпин, на помощь ему спешила вся кавалерия Европы. Людей объединяла общая вера. Против мавров даже еретики объединились с христианами. У них могли быть разногласия по поводу святой Троицы, но в главном деле они были едины и тверды как скала. А сегодня такое множество оттенков материалистической политэкономии, так много вариантов начальных букв в названии партий...

Из холодного уличного воздуха донеслись выкрики старьевщика и обойщика кресел — они предлагали свои услуги. Он говорил себе, что война убивает чувства, — нет, неправда. До того мучительно было слышать эти голоса, что он, как ребенок, зарылся с головой в подушку. С невероятной отчетливостью вспомнилось время перед свадьбой. Тогда они вдвоем прислушивались к крикам старьевщика и обойщика мебели. Сейчас он чувствовал себя обманутым, преданным, осмеянным. Жизнь — сплошное предательство... Как часто они любили повторять, что не переживут друг друга и на неделю, но вот он не умер, вышел живым из тюрьмы, не погребен под развалинами дома, хотя бомба пробила все четыре этажа. Убитой оказалась кошка, а он остался жив. И Л. воображает, что его можно заманить в капкан, подсунув ему красивую девицу? Неужто душевные муки и отчаяние — это все, что припас для него Лондон — этот мирный иностранный город? За окном сгустились сумерки. На улице зажглись огни, и казалось, что оконное стекло покрылось изморозью. Он лежал на спине с открытыми глазами. Поскорей бы оказаться дома... Он встал, побрился. Пора было выходить. Он застегнул пальто под горло и вышел в промозглую тьму. Ветер дул со стороны Сити, неся с собой холод каменных стен, больших контор и банков. Он напоминал о длинных коридорах, стеклянных дверях и нудных канцелярских буднях. Такой ветер мог выдуть душу из тела.

Он шел по Гилфорд-стрит. Поток клерков, возвращающихся с работы, уже иссяк, час театралов еще не наступил.

Свернув в переулок, Д. услышал, как его окликнул сзади вкрадчивый, тихий, интеллигентный голос: «Прошу прощения, сэр. Извините, пожалуйста». Он остановился. Весьма странно одетый тип — продавленный котелок и длинное черное пальто, с которого спороли воротник, — поклонился ему с чрезмерной учтивостью. У незнакомца была седая щетина на подбородке, мешки под налитыми кровью глазами. Старик протянул вперед, как для поцелуя, свою тощую сморщенную ладонь и рассыпался в извинениях с интонациями, оставшимися с университетских, а может быть актерских, лет:

— Я был уверен, сэр, что вы не осудите меня за то, что я к вам обратился. Дело в том, сэр, что я оказался в затруднительном положении.

— В затруднительном?

— Речь идет всего лишь о нескольких шиллингах, сэр.

К такому Д. не привык, у него на родине нищие в прежние времена были куда живописнее — стоя на церковных ступенях, они выставляли напоказ свои рубища и гноящиеся язвы.

Видно было, что старик едва справлялся с волнением.

— Естественно, я бы не обратился к вам, сэр, не будь я уверен, что вы... ну, как бы это лучше сказать... человек необыкновенный. — Впрямь ли нищий мнил себя аристократом или это был лишь верный, обкатанный метод? — Но, конечно, если вам в данную минуту почему-либо неудобно, тогда не может быть и речи...

Д. полез в карман за деньгами.

— О, только не здесь, сэр, если не возражаете, не на виду у всей улицы. Может быть, зайдем в подворотню? Признаюсь вам, сэр, — безумно стыдно просить взаймы у совершенно незнакомого человека. — Он нервно метнулся в пустую подворотню. — Обстоятельства вынуждают, вы уж простите, сэр.

В переулке не было ни души, только поодаль стояла машина. Разговор происходил у больших зеленых запертых ворот.

— Хорошо, вот вам полкроны, — сказал Д.

— Благодарю вас, сэр. — Оборванец схватил деньги. — Не исключено, что когда-нибудь я буду в состоянии вернуть вам долг... — И, шустрой рысцой выбежав из подворотни в переулок, исчез из виду.

Что-то негромко чиркнуло за спиной Д., и острый осколок кирпича, внезапно отскочивший от стены, ожег ему щеку.

«Беги!» — подсказала память. На улице светились окна, на углу стоял полисмен. Здесь он в безопасности. Он понял — кто-то выстрелил в него из пистолета с глушителем. Дурачье, не знают, что с глушителем точно не прицелишься.

Нищий, размышлял он, должно быть, караулил его еще у гостиницы и заманил, как подсадная утка, в подворотню. Если бы они в него попали, машина стояла наготове, чтобы забрать тело. А может быть, собирались только покалечить его. Возможно, они и сами-то не решили точно, что им делать, потому и промахнулись — как в биллиарде: задумаешь положить два шара подряд — и мажешь с первого удара, не положив ни одного. Но откуда они узнали, в котором часу он выйдет из отеля? Он ускорил шаг и вышел на Бернард-стрит. Гнев в нем еще не остыл. Конечно, девица не явится в назначенное место.

Но она ждала его.

Он сказал:

— Не думал, что вы придете. Особенно после того, как ваши приятели только что пытались меня подстрелить.

— Послушайте, — сказала она, — хватит этой ерунды. Я пришла, чтобы просить у вас извинения за то, что случилось вчера вечером. Не верю, что вы действительно собирались украсть машину. Но я была слишком пьяна и даже подумать не могла, что они собираются избить вас. А они все-таки вас избили... Все этот кретин Кэрри! Но насчет того, что в вас стреляли, — это уж явная мелодрама... Или вы пытаетесь сыграть на романтических струнах женского сердца? Должна вас огорчить — на меня это не действует.

Он спросил:

— Л. известно о том, что вы должны были встретиться со мной на этом месте в семь часов?

Она немного смутилась:

— Знал только Кэрри. Л. — нет.

Это признание удивило Д. Возможно, она действительно ни при чем?

— Кэрри подобрал вашу записную книжку. Он сказал, что будет держать ее у себя на тот случай, если вы попытаетесь еще что-нибудь натворить. Я говорила с Кэрри сегодня по телефону — он еще был в городе. Я сказала, что не верю, будто вы хотели угнать машину, и добавила, что собираюсь с вами встретиться. Ну, хотя бы чтобы вернуть вам книжку.

— Так он ее отдал?

— Вот она.

— И вероятно, вы сказали ему, где и в каком часу мы встретимся?

— Очень может быть. Мы долго говорили с ним, спорили о вас. Я ему — свое, он — свое. Но все равно вы напрасно будете меня уверять, что Кэрри в вас стрелял, я не поверю.

— О нет, этого я не думаю. Я предполагаю, что он встретился с Л. и сообщил ему все, что от вас услышал.

Она сказала:

— Да, он завтракал с Л. — И возмущенно воскликнула: — Но это же фантастика! Как они могли стрелять в вас прямо на улице? А как же полиция, жители соседних домов? Ведь все услышат выстрел. И почему вы до сих пор разговариваете тут со мной, а не с инспектором в полицейском участке?

Он усмехнулся:

— Разрешите доложить по порядку. Дело происходило в подворотне. Оружие было с глушителем. А что касается полиции, то по старой привычке, выбирая между участком и свиданием, я останавливаюсь на последнем.

— Не верю. Не хочу верить. Неужели вы не понимаете, что, если бы могли происходить подобные вещи, жизнь была бы невозможной.

Он сказал:

— Почему? Не вижу ничего странного. Моя страна живет под пулями. И даже вы, наверно, смогли бы к этому привыкнуть. Жизнь все равно продолжается.

Он взял ее за руку, как ребенка, и повел по Бернард-стрит, а затем по Гренвиль-стрит. Он сказал:

— Вот здесь. Пожалуйста, ничего не бойтесь. Тот, кто стрелял, уже скрылся.

Они вошли в подворотню. Он поднял с земли осколок кирпича и сказал:

— Видите, куда они попали.

— А вы можете доказать? Как вы докажете? — сказала она запальчиво.

— Попытаюсь, хотя это маловероятно...

Он начал ковырять пальцем стену, надеясь, что пуля застряла в кирпичах.

— Они идут на самые отчаянные меры. Вчера эта история в уборной. Потом то, что вы видели на шоссе. Сегодня кто-то обыскивал мой номер — впрочем, возможно, это работа наших людей. Но то, что произошло сейчас, — не шутки. Они зашли слишком далеко. Теперь им остается только убить меня. Удастся ли? Не думаю. Меня ужасно трудно убить.

— Боже мой! — внезапно сказала она. — А ведь верно, вот она!

Он обернулся. Роз подняла с земли пулю.

— Хватит разговоров, — сказала Роз. — Пора что-то предпринять... Может, в полицию...

— Я никого не видел. Нет доказательств.

— Вы говорили вчера, что вам предлагали деньги?

— Да.

— Почему же вы их не взяли? — спросила она со злостью. — Вы что, хотите, чтобы вас прикончили?

Она была на грани истерики. Он взял ее за руку и потянул в бар.

— Два двойных бренди. — Он заговорил с ней весело и быстро: — Помогите мне в одном деле. В отеле, где я остановился, есть девчонка, горничная. Она оказала мне одну услугу, и за это ее увольняют. Хорошая девочка, правда, немного диковата. Одному богу известно, что с ней будет дальше. Не могли бы вы подыскать ей какую-нибудь работу? У вас много состоятельных друзей.

— Да перестаньте вы донкихотствовать, наконец, сказала она. — Давайте действительно поговорим о деле, обо всей этой истории.

— А что тут говорить? Очень просто — они не хотят, чтобы я встретился с вашим отцом.

— Может быть, вы патриот? — спросила она с легким презрением.

— Не сказал бы... Патриоты — это люди, которые кричат: «Наша родина! Наша родина!» — но не совсем понятно, что они конкретно под этим подразумевают.

— Тогда почему вы не взяли деньги?

— Понимаете, человек так устроен — раз навсегда выбираешь какую-то линию жизни и придерживаешься ее до конца. Иначе жизнь теряет всякий смысл и остается только поплотнее закрыть окна и открыть газ. Я стал на сторону обездоленных, тех, кому столетиями достаются крохи от пирога.

— Все равно ваших обездоленных продавали и будут продавать.

— Тем более, единственно правильная позиция — это стоять на своем. Я не идеализирую мой народ — он совершает не меньше жестокостей, чем люди по ту сторону баррикад. Наверное, если бы я верил в бога, многое для меня было бы проще.

— Вы считаете, — спросила она, — что ваши вожди хоть сколько-нибудь лучше тех, кому служит Л.? — Она выпила свой бренди и нервно постукивала найденной пулей по стойке.

— Нет, нисколько. Я люблю народ, простых людей, независимо от того, куда ведут их вожди.

— Куда бы их ни вели, они все равно хорошие, потому что бедные, так, да? — усмехнулась она.

— Что-то в этом роде. Существует же изречение: «Права она или не права, но это моя родина». Приблизительно так же я отношусь к народу. Может, я и не прав, но выбор сделан окончательно. Только история рассудит — кто был прав и кто виноват. — Он забрал у нее из рук пулю и подбросил на руке: — А вы знаете, что я ничего не ел со вчерашнего вечера? — Он взял со стойки блюдо с сандвичами и поставил на стол. — Прошу вас. Я заметил вашу привычку пить на пустой желудок. Это вредно для нервов.

— Мне не хочется есть.

— А мне хочется. — Он взял сандвич с ветчиной и откусил здоровенный кусок. Она водила пальцем по краю блюда.

— Расскажите мне, — сказала она, — что вы делали до того, как все это началось.

— Я читал лекции по французской средневековой литературе. Не бог весть какое захватывающее занятие. — Он улыбнулся. — Но есть и кое-что интересное. Вы слышали про «Песнь о Роланде»?

— Да.

— Так вот, я обнаружил Бернскую рукопись этой «Песни».

— Мне это ничего не говорит, — сказала она. — Я в этом ничего не понимаю.

— Лучшим оригиналом «Песни» считался тот, что хранится у вас в Оксфорде, хотя в нем масса пропусков и более поздних исправлений. Затем — Венецианская рукопись. В ней восполнены пропуски Оксфордской, но не все. Научная ее ценность невысока. — И с гордостью добавил: — А я нашел Бернскую.

— Вы нашли? — сказала она задумчиво, не сводя глаз с пули, которую он держал в руке. Потом посмотрела на его израненный подбородок и рубец на губе.

Он сказал:

— Помните сюжет — Оливье, увидев приближающихся сарацинов, уговаривает Роланда протрубить в рог и призвать на помощь войска Карла?

Шрам на его подбородке, казалось, интересовал ее больше, чем Роланд. «А как...» — начала было она, но он продолжал свое:

— Однако Роланд не протрубил, он поклялся, что, сколько бы ни было врагов, они не заставят его взывать о помощи. Здоровенный, отчаянный балбес. На войне часто выбирают в герои не того, кого надо. Оливье — вот кто должен был стать героем «Песни», а его отставили на второй план, рядом с кровожадным епископом Тюрпином.

Она спросила:

— Как погибла ваша жена?

Но теперь уже он не мог допустить, чтобы бациллы войны отравили их встречу. Он продолжал не останавливаясь:

— И вот, когда Роланд разбит и все идет к концу, он вдруг хочет протрубить в рог. И автор «Песни» устраивает... как это по-английски... танцы на поминках. Кровь струится изо рта Роланда, на виске у него смертельная рана — а Оливье издевается над ним! Ведь ты мог протрубить в рог вовремя, как советовал Оливье, и все бы остались живы, но, боясь утратить славу храбреца, ты этого не сделал. А теперь, когда разбит и умираешь, хочешь призвать помощь — для чего? Только навлечешь позор на свой народ и свое имя. Умри уж спокойно, Роланд, хватит тех бед, которые совершились из-за твоей самовлюбленности и упрямства. Ну, разве я не прав, когда говорю, что именно Оливье и есть настоящий герой?

— Когда вы это говорили? — переспросила она. Она не слушала его. Он увидел, что она вот-вот заплачет и стыдится этого, наверно, от жалости к самой себе. Это качество в людях его не трогало, даже в детях.

Он сказал:

— В том-то как раз и ценность Бернской рукописи, что она восстанавливает подлинную роль Оливье. Она делает всю историю трагической, а не просто героической. Ибо в Оксфордском варианте образ Оливье сглажен: он наносит Роланду смертельный удар случайно, когда глаза ему заливает кровь, струящаяся из ран. Такая версия, как вы понимаете, подстроена: кому-то она была нужна. В Бернском варианте Оливье беспощаден: он расплачивается с Роландом за напрасно погубленные жизни. И тот умирает, ненавидя человека, которого он любил, — гордый себялюбец, которого больше волновала личная слава, чем победа его веры... Конечно, этот вариант не исполнялся в древних замках на пирах. Менестрели хорошо знали вкусы своих повелителей, которые вполне могли сойти за Роланда в миниатюре, — у них все держалось на обмане и силе. Оценить значение Оливье они были неспособны.

— А мне Оливье очень даже нравится! — воскликнула она. Д. не без удивления посмотрел на нее, и она пояснила: — Мой отец, как средневековый барон, был бы полностью на стороне Роланда.

Он сказал:

— Вскоре после того, как я опубликовал Бернскую рукопись, началась война.

— А когда она кончится, что вы будете делать?

Он никогда над этим не задумывался. Он сказал:

— Вряд ли мне суждено увидеть конец войны.

— Вы как Оливье — прекратили бы кровопролитие, если бы могли, но раз уж оно началось...

— О, я похож на Оливье не больше, чем мои несчастные соотечественники, которые сидят в окопах, — на Роланда. Или Л. на Ганелона.

— Кто это Ганелон?

— Предатель из «Песни о Роланде».

Она сказала:

— А вы уверены в своих подозрениях относительно Л.? На меня он производит впечатление вполне приятного человека.

— Такие умеют быть приятными. Они веками упражнялись в этом искусстве. — Он допил свой бренди и сказал: — Ладно, хватит. Зачем мы говорим о делах? Вы просили меня прийти, я пришел.

— Я хотела помочь вам. Вот и все.

— Зачем?

— После того как они вас вчера избили, мне было не по себе. Кэрри, конечно, подумал, что я перепила. Но у меня перед глазами стояло ваше лицо. Послушайте, — воскликнула она, — вам нужно знать, с кем вам предстоит иметь дело. Здесь никто никому не верит. Я никогда не видела более или менее честной физиономии. Я имею в виду настоящую честность во всем. Мой отец и окружающие его люди — они честны, ну, скажем, с официантом в ресторане и, возможно, с собственными женами. Кстати, жены у них как на подбор — тупые и самодовольные особы. Но, когда дело касается угля или рабочих... Если вы хотите что-нибудь получить от них, ради бога, не устраивайте мелодраму и не будьте сентиментальны. Покажите им чековую книжку и постарайтесь, чтобы контракт был составлен железным, недвусмысленным языком.

Д. было видно, как в смежном зальчике посетители, оставив кружки, предавались традиционной забаве — метали стрелки в мишень, и, надо признать, весьма метко.

Д. сказал:

— Я приехал не для того, чтобы просить милостыню.

— Вам действительно позарез необходим уголь?

— Теперь воюют не так, как во времена Роланда. Уголь может оказаться ценнее танков. Как раз танков у нас сейчас больше, чем нужно. Правда, не очень высокого качества.

— И Ганелон еще может все испортить?

— Ему это будет не так-то просто.

— Я думаю, у отца вы застанете всю добрую компанию. Все прибегут — и Голдстейн, и старый лорд Фетинг, Бригсток и Форбс. У жуликов тоже есть свои правила игры. Вам надо знать, кто будет играть против вас...

— Зачем так резко? Как-никак — это люди вашего круга.

— Нет у меня никакого круга. Мой дед был рабочим.

— Вам не повезло: вы подобно мне стоите на нейтральной полосе. От выбора не уйти. И все равно, и та и другая сторона не будет нам доверять.

— Вы можете верить Форбсу, — сказала она, — я имею в виду — в том, что связано с углем. Конечно, не абсолютно во всем. Например, фамилия у него не настоящая, на самом деле его зовут Фурстейн — он еврей. И в любви он не честен. Хочет на мне жениться, а сам содержит любовницу, которая живет на Шепердс-маркет. Об этом рассказал мне его друг. — Она рассмеялась. — Не правда ли, милые у меня друзья?

Это признание причинило ему боль, второй раз за сегодняшний день. Он вспомнил девочку из отеля. В нынешние времена мы узнаем слишком много, не достигнув зрелости. У него на родине дети знакомятся со смертью, еще не начав ходить. Люди теперь рано привыкают желать, а ведь желание должно вызревать медленно, как плод на древе опыта... Для счастливой жизни необходимо, чтобы разочарование наступало одновременно со смертью. Теперь же сначала полностью разочаровываются, а потом кое-как живут.

— Вы не собираетесь выйти за него замуж? — спросил он с беспокойством.

— Может, и выйду. Он лучше многих.

— Да и насчет любовницы, возможно, сплетня...

— Нет, правда. Я посылала частных сыщиков проверить.

Рухнула последняя иллюзия — и здесь нет мира и покоя. Когда он высадился на английский берег, он почувствовал некоторую зависть. Еще бы, какая безмятежность, какое доверие к человеку, даже когда проверяют его паспорт. Но за этим скрывалось что-то другое. Он-то воображал, что подозрительность, в атмосфере которой проходила его собственная жизнь, — неизбежное порождение гражданской войны. Теперь он приходил к выводу, что подозрительность существует повсюду, — она часть человеческого бытия. Людей объединяют их пороки — свои кодексы чести существуют среди неверных супругов и у воров. В прежние времена он был слишком поглощен любовью к жене, Бернской рукописью и еженедельными лекциями по романским языкам и мало замечал, что творилось в окружающем его мире. Похоже, на всем свете едва наберется с десяток честных людей. Жаль. Не лучше ли уничтожить этот мир и начать с самого начала — с тритонов...

— Ну, пойдемте, — сказала она.

— Куда?

— Куда-нибудь. Возвращаться еще рано. Может быть, в кино?

Часа три просидели они в шикарном кинотеатре — стены, расписанные ангелами с золотыми крыльями, пушистые ковры и разодетые официантки, то и дело предлагающие освежающие напитки. Такой помпезной роскоши он раньше в Лондоне не замечал. На экране элегантно страдали и переживали главные герои — бедный режиссер и преуспевающая блондинка. Сначала имя ее неоновыми буквами пылало над Пикадилли, но потом она пожертвовала славой и вернулась на Бродвей — спасать режиссера. Она втайне откладывает деньги на новую постановку, и ее громкое имя приносит постановке успех. Молниеносно сочиняется ревю, и труппа, укомплектованная голодающими талантами, блистательно его ставит. Все зарабатывают уйму денег, имена актеров снова в неоновых огнях, в том числе и имя режиссера. И конечно, блондинка открывает этот список. Безумные страдания, глицериновые слезы не просыхают на пухлых щечках блондинки, но в конце все ужасно счастливы. Их изысканность и патетичность, их безусловное благородство не пропали даром, и все они здорово разбогатели.

«Люди как будто тысячу лет назад потеряли идеалы и веру, — думал Д., глядя на экран, — и пытаются восстановить то и другое с помощью смутных воспоминаний, подсознательных порывов и полустертой клинописи на каменных плитах».

Он почувствовал на своем колене ее руку. Поскольку она не раз уверяла, что романтика ей чужда, ему оставалось предположить, что это был лишь условный рефлекс на глубокие кресла, полутьму и душещипательные песенки, — нечто вроде слюнотечения у павловских собак. Видимо, независимо от происхождения и воспитания, все реагируют на это одинаково. Пожалуй, за исключением его самого. Он положил свою руку на ее с чувством жалости — она заслуживала кого-то получше, чем Фурстейн с его содержанкой на Шепердс-маркет. И хоть она и не была склонна к романтике, ее холодная рука покорно замерла под его рукой. Он сказал тихо:

— Кажется, за нами следят.

Она ответила:

— Ну и пусть. Тоже не новость на этом свете. Лишь бы не стреляли и не бросали бомбы. Не люблю, когда что-то под ухом грохает. Вы уж, пожалуйста, предупредите меня заранее.

— Ничего страшного — это некий преподаватель энтернационо. Я видел в фойе, как промелькнули его очки в стальной оправе.

Блондинка на экране рыдала все громче. Эти киногерои были чрезмерно тупы и плаксивы, если учесть, что по требованию публики их в любом случае ждал неминуемый счастливый финал. Если б нам в жизни был гарантирован успешный исход, зачем бы мы так мучительно и долго искали к нему пути, — подумал Д. Не в этом ли секрет счастья святых — вступая на свой тернистый путь, они уже заранее знали, как вознаградит их бог, и потому не воспринимали всерьез своих страданий.

Роз сказала:

— Я больше не могу этого выдержать. Давайте уйдем. Чем это все кончится — за полчаса ясно.

Они с трудом выбрались в проход между рядами. Ему так и не пришло в голову отпустить ее руку. Он сказал:

— Иногда мне хочется посмотреть финал моей жизни.

Он чувствовал себя безмерно усталым и слабым — сказывалось напряжение этих двух длинных дней.

— Могу вам предсказать. Хотите? — сказала она. — Вы будете и дальше сражаться за людей, которые того не стоят. И однажды вас убьют, и вы не успеете нанести удара Роланду. В этом месте в Бернскую рукопись вкралась роковая опечатка.

Они сели в такси.

— Гостиница «Карлтон», Гилфорд-стрит, — сказала она водителю. Д. посмотрел в заднее стекло — никаких признаков К. Может быть, и простое совпадение — даже К. должен иногда отдыхать и смотреть на глицериновые слезы. Он сказал, обращаясь больше к себе, чем к ней:

— Не может быть, чтобы они так скоро от меня отстали. В конце концов, если я продержусь еще день, это будет их поражением. Уголь сейчас для нас значит не меньше, чем эскадрилья новейших бомбардировщиков.

Они уже медленно ехали по Гилфорд-стрит.

— Да, будь у меня пистолет...

— Неужели они осмелятся?

Она взяла его под руку, словно хотела остаться с ним в такси, где им ничто не угрожало. Он со стыдом вспомнил, что считал ее сообщницей Л.

— Милая моя, это как сложение в математике. С одной стороны, они могут навлечь на себя дипломатические неприятности, но, с другой стороны, это для них все же выгоднее, чем позволить нам раздобыть уголь. Важны не отдельные слагаемые, а общая сумма.

— Вы боитесь?

— Честно говоря, да.

— А почему бы вам не остановиться где-нибудь еще? Скажем, у меня. Место всегда найдется.

— Не могу. Я оставил кое-что там, в номере.

Такси остановилось. Он вышел из машины, она — за ним. Они стояли на тротуаре у дверей отеля. Она сказала:

— Я могу подняться с вами... на тот случай, если...

— Лучше не надо.

Держа ее за руку, он огляделся и убедился, что вокруг никого нет. Интересно все-таки, управляющая с ним или против него. А мистер К.? Он сказал:

— Перед тем как вы уйдете, мне хотелось бы еще раз напомнить вам... Насчет места для девочки, о которой я говорил. Я ручаюсь за нее. Ей можно доверять.

Она сказала резко:

— Не порите чепухи. Я пальцем не пошевелю, даже если она подыхать будет!

Таким же тоном она требовала еще виски у бармена на пароходе, пересекавшем Ла-Манш. Капризное, избалованное дитя, не терпящее, когда ему перечат. Кажется, с тех пор прошла вечность.

— Отпустите мою руку!

Его пальцы разжались.

— Идиотское донкихотство. Думайте, думайте о какой-то сиротке, а пока пусть в вас стреляют и убивают! Вы не от мира сего.

Он сказал:

— Вы не хотите понять меня. Эта девочка так молода, что годится мне в...

— Дочери, — подхватила она. — Продолжайте в том же духе. Только учтите — я тоже гожусь вам в дочки. Смешное совпадение, не правда ли? Но у меня всегда так. Я знаю. Я вам не врала, когда говорила, что не люблю романтики. Просто у меня, наверно, «комплекс отца». По тысячам различных причин ненавидишь собственного папашу и вот влюбляешься в мужчину того же возраста, что и отец. Знаю, это ненормально. Уж романтикой, во всяком случае, и не пахнет — звоню вам по телефону, назначаю свидание...

Он смотрел на нее, со смущением осознавая свою полную неспособность чувствовать что-либо, кроме страха и разве что жалости. Поэты семнадцатого столетия утверждали, что можно навеки потерять сердце. Современная психология говорит иначе: можно чувствовать такую тоску и отчаяние, что атрофируются все иные эмоции. Он стоял перед открытой дверью этой гостиницы, куда забегали «на часок», чувствуя свою безнадежную непригодность для нормальной человеческой жизни.

— Если бы только не война...

— Для вас она никогда не кончится, вы сами говорили.

Она была красива. Никогда, даже в дни молодости, не встречал он такой красивой девушки. И уж конечно, его жена на нее не походила: она была обычная, незаметная. Но это не имело значения. Чтобы вспыхнуло желание любить, видимо, особой красоты и не требуется.

Он обнял ее, так, для эксперимента: решил попробовать.

Она спросила:

— Можно, я поднимусь с вами?

— Неподходящее место для вас.

Он опустил руки — чуда не произошло.

— Я поняла, что со мной что-то не то творится, когда вы подошли вчера вечером к машине. Мне стало плохо, когда я услышала, что они вас бьют. Я думала, это от того, что я перепила. А сегодня утром проснулась, а на душе все так же. Ведь я раньше никогда не влюблялась. Как называется детская влюбленность — телячьи нежности?

От нее исходил запах дорогих духов. Д. хотел бы чувствовать к ней нечто большее, чем жалость. В конце концов, судьба дарила шанс немолодому человеку, бывшему преподавателю романских языков.

— Милая, — сказал он.

— Такая любовь долго не продолжается, я знаю. Да она и не может быть долгой. Вас ведь убьют, это ясно как дважды два.

Он неуверенно поцеловал ее и сказал:

— Роз, милая, мы увидимся... завтра. К тому времени все мои дела закончатся. Мы встретимся и отпразднуем...

Он понимал, что слова его звучат не очень убедительно, но это был не тот случай, когда следует раскрывать душу. Она слишком молода, чтобы выдержать правду.

Она сказала:

— Даже у Роланда, я думаю, была женщина...

И он вспомнил: эта женщина — ее звали Альда — упала замертво, когда ей принесли весть о гибели Роланда. В легендах всегда так — когда обрывается жизнь одного из влюбленных, умирает и другой. Считалось, что это само собой разумеется. Недаром менестрель посвятил Альде лишь несколько отписочных строчек. Вот и его жизнь кончилась после расстрела жены.

Он сказал:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Она ушла по улице туда, где чернели деревья. Нет, она слишком хороший человек, чтобы работать на Л., — подумал он. Он открыл в себе желание любить. Это было равносильно предательству, но стоило ли терзаться — завтра все будет улажено, и он вернется на родину... Интересно, выйдет ли она все-таки замуж за Фурстейна?

Он толкнул внутреннюю, стеклянную дверь, та легко поддалась, не заперто. Он автоматически сунул руку в карман, но вспомнил, что безоружен. Свет не горел, хотя кто-то был в холле — он слышал дыхание у той стены, где стояла высокая ваза с цветами. Сам он еще торчал перед дверью, освещенный уличными фонарями. Продвигаться дальше нет смысла — стрелять будут они, а не он. Он вынул из кармана пачку сигарет, попытался совладать с дрожью в пальцах, но страх перед болью не отпускал. Он сунул сигарету в рот и полез за спичкой — вспышка тут, прямо у стены, будет для них неожиданностью. Он сделал шаг и внезапно чиркнул спичкой о стену. Спичка царапнула по раме картины и вспыхнула. Бледное детское лицо выплыло из темноты, как воздушный шар. Он сказал:

— О господи, Эльза, ты меня напугала. Что ты здесь делаешь?

— Жду вас, — прошептал тонкий дрожащий голос. Спичка погасла.

— Зачем?

— Я думала, вы ее приведете сюда. Моя обязанность — провожать гостей в номера.

— Какая чепуха!

— Но ведь вы поцеловали ее?

— Это был ненастоящий поцелуй.

— Почему ненастоящий? Вы могли поцеловать и по-настоящему — за то, что она сказала.

Уж не совершил ли он ошибку, оставив ей документы, — девчонка могла уничтожить их из ревности. Он переспросил:

— Что она сказала?

— Она сказала, что вас все равно убьют, ясно как дважды два.

Он с облегчением рассмеялся.

— Мы говорили о войне у меня на родине. Там, верно, людей убивают. Но она никогда не видела, как это происходит.

— Здесь за вами тоже охотятся, — сказала девочка.

— Ничего серьезного они мне сделать не могут.

— Что вы! У нас тут такой ужас был, — сказала она. — Они там сейчас наверху разговаривают.

— Кто? — спросил он резко.

— Хозяйка и один человек.

— Что за человек?

— Маленький, седой, очки в стальной оправе.

Так. Значит, он выскочил из кино перед ними. Девочка шептала дальше:

— Они задавали мне всякие вопросы.

— Какие вопросы?

— Не говорили ли вы мне чего-нибудь, не видела ли я каких-нибудь бумаг. Ну, конечно, я говорила только нет и нет. Я б им все равно ничего не сказала, что бы они со мной ни делали.

Он был тронут ее преданностью. Почему же мир так устроен, что душевные сокровища растрачиваются понапрасну. Она сказала горячо:

— Пусть хоть убьют.

— Тебе это не грозит.

Ее голосок задрожал:

— Она на все способна. Она иногда как сумасшедшая, если ей перечат. Ну и пусть. Я вас не подведу. Вы джентльмен.

Аргумент был абсолютно несостоятельный. Она печально продолжала:

— Я для вас все сделаю, как та ваша девушка.

— Ты уже сделала значительно больше.

— Она уедет с вами вместе в вашу страну?

— Что ты, конечно нет.

— А мне можно?

— Маленькая, — сказал он, — ты не знаешь, что там у нас делается.

Он услышал долгий, разочарованный вздох.

— А вы не знаете, что тут у нас делается!

— Где они сейчас? Управляющая и этот ее знакомый?

— На первом этаже, — сказала девочка. — Они ваши заклятые враги, да?

Бог знает, из каких грошовых книжонок вычитала она это выражение.

— Я думаю, скорей наоборот — они мои друзья. Но точно не знаю. Хорошо бы мне это узнать до того, как они обнаружат, что я пришел.

— О, они уже знают. Она все слышит. Слышит в кухне, что говорят на чердаке. Она приказала мне ничего вам не рассказывать.

Его пронзила мысль: неужели и этому ребенку тоже грозит опасность? Быть не может. Что они могут ей сделать? Он осторожно начал подниматься по неосвещенной лестнице. Одна ступенька скрипнула. Лестница сделала поворот, и он ступил на площадку. Дверь комнаты, выходившей на площадку, была распахнута. Электрическая лампочка под розовым шелковым в сборочку абажуром освещала фигуры двух людей, терпеливо дожидавшихся его.

Д. вежливо приветствовал:

— Бона матина. Вы не сказали мне, как будет ночь на энтернационо.

— Входите и закройте за собой дверь, — приказала управляющая.

Он повиновался — ничего другого не оставалось. Ему подумалось, что пока еще ни разу ему не разрешали взять на себя инициативу. Он был чем-то вроде кегли, которую все норовят сбить шаром.

— Где вы были? — спросила управляющая.

У нее было бычье лицо, с такой квадратной челюстью эта прыщавая уродина неопределенного пола должна была родиться мужчиной.

Д. сказал:

— Мистер К. вам все расскажет.

— Что вы делали с той девицей?

— Развлекался.

Стоило приглядеться к этому логову. Точнее слова не подыщешь, во всяком случае, ничто не свидетельствовало о том, что здесь живет женщина. Массивный стол без скатерти, стулья, обитые кожей, шкафчик для обуви. Дверца шкафчика была распахнута, виднелись внушительных размеров тяжелые туфли на низком каблуке. Ни цветов, ни безделушек в этом жилище не было.

— Эта девица — знакомая Л., — продолжала управляющая.

— Я тоже знаком с Л.

Даже дешевые цветные картинки на стене подбирались на мужской вкус: на каждой непременно присутствовали женщины в шелковых чулках и нижнем белье — он как будто попал в комнату закоренелого холостяка. Что-то туманное, пугающее, как тайное робкое желание порочной близости, витало в воздухе.

Неожиданно вмешался мистер К. Скорее уж именно он внес некую женскую ноту в разговор. Он начал визгливо, истерично:

— Пока вы были в кино, сюда кто-то звонил из компании Л., хотели вам кое-что предложить.

— Едва ли они стали бы это делать. Им следовало знать, что меня нет в гостинице.

— Вы были готовы отказаться от завтрашней встречи, если они примут ваши условия. Они их приняли.

— Я никому не ставил никаких условий.

— Но они просили меня передать вам об этом, — вставила управляющая.

— Следовательно, их не смущало, что об этом все узнают? И вы, и К.?

Мистер К. сцепил кисти своих костлявых рук.

— Мы хотим убедиться, — сказал он, — что секретные документы все еще находятся при вас.

— Вы боитесь, что я их уже продал? По дороге в гостиницу?

— Мы обязаны проявлять осторожность, — сказал К. и тут же прислушался, словно выяснял, не ходит ли за дверью доктор Беллоуз на своих резиновых подошвах. Видно, его даже здесь преследовал смертельный страх быть оштрафованным на один шиллинг.

— Вы действуете по инструкции? — спросил Д.

— Наши инструкции достаточно гибки. Многое оставлено на наше усмотрение. Быть может, вы все-таки покажете нам бумаги?

Женщина молчала — она предоставила слабым меряться силами.

— Нет, не покажу.

Он посмотрел на К., потом на нее. Ему казалось, что инициатива наконец-то переходит в его руки. Еще бы на них поднажать... Но он был слишком измотан. Англия на каждом шагу воскрешала в его душе образы былого и напоминала ему, что он занимается не своим делом. Сидеть бы сейчас в библиотеке Британского музея и читать средневековые рукописи на старофранцузском. Он сказал:

— Я допускаю, что нами руководят одни и те же люди. Но доверять вам у меня нет никаких оснований.

Седой человек сидел как приговоренный. Опустив голову, он разглядывал свои обгрызенные ногти. Его сообщница в упор смотрела на Д. У нее было грубое властное лицо, хотя вся ее власть ограничивалась гостиницей сомнительного пошиба. Он знавал немало людей по обе стороны фронта, позже расстрелянных за предательство, — их лица и манеры не внушали подозрений. По внешности невозможно распознать людей типа Ганелона.

— Уж не оттого ли вы так волнуетесь, что хотите получить свою долю из тех денег, которые я выручил за продажу бумаг? Так знайте, что я ничего не собираюсь продавать.

— Ну что же, тогда вы, вероятно, не откажетесь прочитать это письмо? — внезапно сказала женщина. Единоборство мужчин кончилось. Управляющая взяла игру на себя.

Он медленно и внимательно прочел письмо. В его подлинности не могло быть никаких сомнений. И подпись, и даже сорт бумаги, на которой в министерстве писали такого рода документы, были ему хорошо знакомы. Тут все было без обмана. Стало быть, конец его миссии — женщине предоставлялось право забрать у него секретные бумаги — с какой целью, не указывалось.

— Как видите, — сказала женщина, — вам не верят.

— Почему же вы не предъявили мне это, когда я приехал?

— Доверять вам или нет — это было оставлено на мое усмотрение.

Фантастическая ситуация! Ему доверили доставить бумаги в Лондон; мистеру К. велели следить за его передвижениями по городу, но не сообщили о секретном смысле его миссии; этой бестии готовы были доверить и документы, и содержание задания, но опять-таки с оговоркой «только в крайнем случае», если его поведение окажется подозрительным. Он вдруг сказал:

— Вы, конечно, знаете, что это за бумаги.

Она отрубила:

— Конечно.

Но он понял по ее каменному лицу — она ни черта не знает. Значит, еще не конец тем сложным хитросплетениям полудоверия и полуобмана. А что, если министерство ошиблось в них обоих и, если он отдаст им документы, они продадут их Л.? Верить можно только себе, больше никому. В комнате отвратительно пахло дешевыми духами — единственный признак того, что здесь жила женщина. И это было противно, как запах духов от мужчины.

— Теперь вы видите, — сказала она, — что можете ехать обратно? Ваша работа закончена.

«Нет, мадам. Так будет слишком уж просто», — подумал он. Министерство не верило ни ему, ни им, и вообще никому. Они не верили друг другу. Только каждый в отдельности знал о себе, честен он или ведет двойную игру. Мистер К. знал, что собирается делать с документами. Управляющая знала собственные намерения. Ни за кого нельзя отвечать, — только за себя. Он сказал:

— Мне таких приказов не давали. Бумаги останутся у меня.

Мистер К. закричал пронзительно:

— Если вы будете действовать за нашей спиной...

В прыгающих глазках полунищего преподавателя энтернационо горели жадность и зависть. Да и чего ждать от человека с такой зарплатой? В измученных душонках идеалистов под пленкой высоких идей нередко вызревает предательство.

Управляющая тянула свое:

— Вы — человек сентиментальный. Буржуа, профессор. Со склонностью к романтике. Если вы нас обманете, с вами такое будет... Вам даже трудно представить, что произойдет.

Теперь он боялся взглянуть ей в лицо, как страшился бы заглянуть в преисподнюю. Она умела действовать на воображение. Он вспомнил слова Эльзы: «Она как сумасшедшая». Оставалось переспросить:

— Кого обману? Вас или народ?

Он действительно не был уверен в том, как следует понимать ее слова. Стоя перед людьми, которые вполне могли оказаться его врагами, он чувствовал себя потерянным и измученным. Чем дальше уходишь от открытой схватки, тем больше ты одинок. Можно только завидовать тем, кто сейчас в окопах, на передовой... Он услышал вдруг там, дома, звон колоколов, пожарных машин и завывание карет «скорой помощи». Налет окончился, откапывают трупы, спасательные команды осторожно расковыривают ломами груды щебня, ищут заваленных. Бывает, нечаянно ломом приканчивают тяжелораненого. И тут вдруг мир вокруг Д. окутался туманной дымкой, похожей на уличную пыль после налета. Ему стало плохо. И снова та же самая мертвая кошка: кошачий мех почти касается его губ, а он не может даже отодвинуться.

Комната закачалась. Голова управляющей раздулась, как пузырь. Он услышал, как она сказала:

— Заприте дверь, быстрее.

Надо взять себя в руки. Что они хотят с ним сделать? Враги они ему?.. Или друзья?.. Он вдруг понял, что стоит на коленях. Время замедлило ход. Мистер К. с ужасающей медлительностью плывет к двери. Пыльная, как кошачья шкура, черная юбка управляющей почти касается его губ. Ему хотелось выть, но мешало чувство собственного достоинства, точно кляпом оно заткнуло ему рот. Даже если на темя обрушивается дубинка тюремщика, все равно нельзя выть. Управляющая, склонившись над ним, шипит: «Где бумаги?» И опять омерзительная смесь дешевых духов и никотина — полубаба, полумужик...

Он вспоминал вслух:

— Вчера били, сегодня стреляли.

Толстые беспощадные пальцы надавили ему на глаза. Он погружался в какой-то кошмар. Он сказал:

— У меня ничего нет.

— Где бумаги?

Большой палец уперся в его правый глаз. К. все еще возился у двери, жаловался:

— Она не запирается.

— Не в ту сторону крутите ключ.

Д. попытался приподняться, но снова палец упирается в глаз и уже не двинешься с места. Ее здоровенная туфля прижимает его ладонь к полу. От двери опять верещит, жалуясь на что-то, К., и вдруг испуганный, но решительный голосок из-за двери: «Это вы звонили, мадам?»

— Нет.

Д., шатаясь, поднялся на ноги.

— Это я звонил, Эльза, — сказал он. — Мне стало плохо. Небольшое головокружение. Кажется, «скорая помощь» на улице?.. Пожарники... Однажды меня засыпало во время налета. Дай мне руку, пожалуйста, чтобы я мог добраться до кровати.

Комната снова качнулась — тумбочка для обуви, девицы на стенах в черных шелковых чулках, массивные кресла. Он сказал:

— Я запрусь на ночь в номере, иначе я буду ходить во сне по всему дому.

Они медленно карабкались на верхний этаж. Он сказал:

— Ты вовремя пришла. Я мог бы сделать какую-нибудь глупость. Думаю, что послезавтра утром мы сможем отсюда уехать.

— И я тоже?

— Да, и ты тоже, — пообещал он опрометчиво. Как будто в этом ожесточенном мире можно что-то предсказать хотя бы на секунду вперед...

III

Кошачий мех и пыльная юбка преследовали его всю ночь. Покой его обычных снов рухнул: ни цветов, ни тихих рек, ни старых джентльменов, рассуждающих о лекциях. После того самого страшного налета он больше всего боялся удушья. Хорошо, что противник расстреливает, а не вешает тех, кто попадается ему в руки. Нет в жизни ничего кошмарнее веревки, затягивающейся на шее.

Настал день, но сумрак за окном не рассеялся. Улица тонула в желтом тумане. Метров за двадцать уже ничего не было видно. Когда он брился, вошла Эльза и принесла на подносе яйца, копченую рыбу и чайник.

— Ты напрасно беспокоилась, — сказал он, — я спустился бы вниз.

— Я подумала, что это хороший предлог. Вы, наверное, хотите, чтобы я отдала ваши бумаги. — Она сняла туфлю, потом начала стягивать чулок. — О господи, что подумают, если сюда войдут. — Она села на кровать и засунула руку в чулок.

— Что это? — сказал он, напряженно прислушиваясь. Он вдруг понял, что смертельно не хочет забирать свои документы, — как хочется переложить на кого-то другого, незнакомого, чреватое бедой бремя ответственности. Она встала и тоже прислушалась. Звуки шагов затихли внизу.

— О, да это мистер Мукерджи — индийский джентльмен. Он не похож на других индийцев, которые живут внизу. Мистер Мукерджи — очень порядочный человек.

Он взял у нее бумаги — ну, теперь уже он скоро от них избавится. Она натянула чулок и сказала:

— Вот только он любит расспрашивать. Задает всякие вопросы.

— Какие?

— Ну, обо всем. Верю ли я гороскопам? Верю ли газетам? Что я думаю о мистере Идене? И ответы записывает. Не знаю, зачем ему это.

— Странно.

— Вы думаете, у меня из-за этого могут быть неприятности? Когда у меня есть охота поболтать, я говорю ему всякие глупости — про мистера Идена и вообще про все. Для смеха, понимаете? А иногда, как подумаю, что он записывает каждое мое слово, страшно становится. А то, бывает, оглянусь и вижу, что он наблюдает за мной, как будто я зверек какой. Но ведет он себя всегда почтительно.

Д. перестал слушать, мистер Мукерджи его мало заботил. Он сел завтракать. Девочка не уходила. Она как будто всю жизнь ждала его, чтобы выговориться, — его или мистера Мукерджи.

— А вы правду мне сказали вчера вечером, будто мы вместе уедем отсюда?

— Да, — сказал он, — я это как-нибудь устрою.

— Я не желаю обременять вас. — Она опять заговорила языком дешевых романов. — Я всегда могу пойти к Кларе.

— Я придумаю для тебя что-нибудь получше, чем Клара. — Он снова попросит Роз, вчера вечером она просто была не в настроении.

— А можно мне уехать с вами в вашу страну?

— Нет, нельзя.

— Я читала, — сказала она, — как одна девушка переоделась...

— Так бывает только в книжках.

— Я боюсь оставаться здесь с ней.

— Ты здесь не останешься, — заверил он.

Внизу бешено зазвонил колокольчик. Она сказала:

— Не зря его зовут Гам. Настоящий шум-гам.

— Кто это?

— Индиец со второго этажа.

Она неохотно пошла к двери и, берясь за ручку, еще раз спросила:

— Вы мне обещаете, да? Сегодня вечером меня здесь не будет?

— Обещаю.

— Перекреститесь.

Он повиновался.

— Этой ночью, — сказала она, — я не могла уснуть. Я думала, она сделает что-нибудь страшное. Вы бы видели ее лицо, когда я вошла. Я спрашиваю: «Это вы звонили?» — «Нет», — говорит и как посмотрит на меня — будто насквозь проткнула. Что она хотела с вами сделать?

— Не знаю. Но ничего серьезного она сделать не может. Знаешь, она вроде как черт из сказки: разведет дыму, серы, а сделать ничего не может. Если мы не будем ее бояться, она не причинит нам никакого вреда.

— Ох, до чего же я буду рада, когда уберусь отсюда.

Она радостно улыбнулась ему с порога. Как ребенок в день рожденья.

— Не будет больше ни мистера Гама, — сказала она, — ни этих «на часок», ни мистера Мукерджи, и ее никогда больше не увижу. Сегодня у меня самый счастливый день!

Она прощалась со всей своей нынешней жизнью, чтобы начать новую.

Заперев за ней дверь, он посидел еще у себя, пока не пришло время отправляться к лорду Бендичу. Он не хотел рисковать. Он спрятал бумаги во внутренний карман пиджака, надел пальто и застегнул его под горло. Он был уверен, что ни один карманник не доберется до его документов. Если только не попытаются отобрать силой. Что ж, такая опасность не исключена. Ведь сейчас они будут знать наверняка, что бумаги находятся при нем. Оставалось только надеяться, что Лондон гарантирует ему безопасность. Особняк лорда Бендича был для него как «дом» для ребятишек, которые играют в прятки в заросшем, незнакомом саду. Через три четверти часа, думал он, когда часы будут показывать 11.15, все будет так или иначе решено. Но они, наверное, попробуют воспользоваться туманом.

Маршрут его будет таков. По Бернард-стрит до Рассел-сквер — в метро они вряд ли что-нибудь предпримут, затем от Гайд-парк-корнер до Четтэм-террас десять минут пешком в тумане. Конечно, он мог бы по телефону вызвать такси и проделать всю дорогу в машине, но на это ушла бы уйма времени. Уличные «пробки», шум и туман дали бы новые возможности его паникующим противникам, а в том, что они мечутся, он уже почти не сомневался — их подстегивала нехватка времени. Кроме того, они могут додуматься подсунуть ему свое такси. Если ему понадобится взять машину до Гайд-парк-корнер, то он выберет ее сам на стоянке.

С сильно бьющимся сердцем он начал спускаться вниз по лестнице. Напрасно он внушал себе, что днем в Лондоне с ним ничего не может случиться, что он в безопасности. Он обрадовался, когда индиец в потертом цветастом халате выглянул из своей комнаты на втором этаже. Как будто это был свидетель, который в случае чего мог дать показания в его пользу. Д. хотел бы оставлять за собой на всем пути какие-нибудь явные следы — неоспоримые свидетельства его действий.

Он ступил на ковер. Он шел тихо, не испытывая ни малейшего желания оповещать хозяйку о своем уходе. Но он не смог проскользнуть так, чтобы она его не заметила. Она сидела в своей холостяцкой комнате, за столом, перед открытой дверью. На ней было то же черное заношенное платье, что и во время вчерашнего кошмара. Он задержался у двери:

— Я ухожу.

Она сказала:

— Вам виднее, отчего вы не подчинились инструкции.

— Я вернусь через несколько часов. Вечером я уезжаю.

Она взглянула на него с полнейшим безразличием. Это его насторожило — как будто она знает о его планах больше, чем он сам.

— Я полагаю, — сказал он, — что вам заплатили за мою комнату.

— Да.

— Горничной за неделю вперед я уплачу сам.

— Не понимаю.

— Эльза вас тоже покидает. Вы запугивали ребенка. Не знаю уж, зачем вы это делали...

На лице ее появилось явное любопытство — он не заметил никаких признаков гнева. Ему показалось, что он навел ее на какую-то мысль.

— Вы хотите сказать, что вы забираете девочку?

Ему стало не по себе. Он не должен был говорить ей об этом. Как будто кто-то предостерегающе шепнул ему: «Будь осторожен». Он оглянулся — конечно, никого не было. В конце коридора закрылась дверь какой-то комнаты: это тоже было как предупреждение. Он сказал ей резко:

— Советую вам больше не запугивать ребенка.

Почему-то ему было тяжело сойти с места. Но почему же? Бумаги находились в безопасности в его кармане. Однако он чувствовал, что оставляет что-то еще, нуждающееся в его заботе. Это было глупо — девочке ничто не угрожало. Он враждебно взглянул на грубое, прыщавое лицо хозяйки:

— Я скоро вернусь. Я спрошу у нее и, если только вы...

Вчера вечером он заметил, какие у нее толстые большие пальцы. Сейчас она спокойно сидела, спрятав их в пухлые кулаки, — говорят, это симптом невроза. Колец она не носила. Она сказала твердо и громко:

— Я по-прежнему ничего не понимаю.

И тут вдруг лицо ее исказилось, одно веко опустилось — она невероятно грубо подмигивала ему, с какой-то непонятной усмешкой. «Кажется, совершенно успокоилась и чувствует себя хозяйкой положения», — подумал Д. Он повернулся и пошел к дверям. Сердце его все еще стучало, как будто пыталось предупредить еще шифром о какой-то опасности, но он не знал этого шифра.

«Мы слишком разговорчивы, — думал он, — в этом слабость интеллигентов». Он мог ей все сказать, когда вернется. А если не вернется? Ну что же, в конце концов девочка — не рабыня, ее нельзя замучить в неволе. К тому же лучшая полиция в мире — лондонская.

Когда он спустился в холл, чей-то подчеркнуто почтительный голос произнес:

— Не соизволите ли вы оказать мне величайшую честь?

Это был индиец, в его карих непроницаемых глазах застыло выражение подобострастия. Он был в ярко-голубом костюме и оранжевых туфлях. Должно быть, это и есть мистер Мукерджи. Он сказал:

— Не могли бы вы ответить всего лишь на один вопрос? Каким образом вы копите деньги?

Может быть, мистер Мукерджи сумасшедший? Д. сказал:

— Я вообще не коплю денег.

У мистера Мукерджи было большое, открытое, доброе лицо с глубокими складками вокруг рта. Он сказал взволнованно:

— Совсем? А ведь многие люди откладывают каждую медную монету, которая попадет им в руки. Существуют строительные кооперативы и национальные сберегательные общества.

— Нет, я совсем не откладываю.

— Благодарю вас, — сказал мистер Мукерджи, — это как раз то, что я хотел знать. — И он начал что-то писать в блокноте.

За спиной мистера Мукерджи появилась Эльза. Она провожала его взглядом. Снова он почувствовал радость, наверное, от присутствия мистера Мукерджи — все-таки он не оставлял девочку наедине с хозяйкой. Он улыбнулся Эльзе поверх согнутой спины пишущего мистера Мукерджи и помахал рукой. Она робко улыбнулась в ответ. Так бывает перед отходом поезда — пока влюбленные и родственники торопливо прощаются, о чем-то просят, стараясь не особенно демонстрировать свою нежность или растерянность, у постороннего — вот такого мистера Мукерджи — есть возможность заглянуть в чужую жизнь. Мистер Мукерджи оторвался от блокнота и раскланялся:

— Возможно, мы еще сумеем увидеться и так же интересно побеседовать.

Он протянул руку, но тут же поспешно отдернул ее, как будто испугавшись, что ему не ответят тем же. На лице его появилась извиняющаяся улыбка.

Д. вышел на улицу, в желтый туман.

Если бы, расставаясь, мы точно знали, на сколько расстаемся, тогда, наверное, мы обращали бы больше внимания и на прощальные улыбки, и на прощальные слова. Гостиница скрылась в тумане. Итак, его поезд тронулся. Провожающие разошлись с перрона, и даже те, кто остались, чтобы на прощание помахать ему рукой, тоже скоро скроются из глаз.

Он быстро шел, напряженно прислушиваясь к каждому звуку. Промелькнула девушка с сумкой через плечо, почтальон сошел с тротуара и растворился во мгле. Он чувствовал себя как летчик, которому предстоит пересечь Атлантику, — пока самолет летит над берегом, словно перед прыжком. Это займет не больше чем полчаса. Все должно решиться быстро. Он не боялся, что они с Бендичем могут не столковаться. Те, кто послал его в Англию, готовы были дать за уголь любую цену. Он прислушивался к шагам прохожих, но слышал только стук собственных каблуков по каменным плитам. В тишине таилась опасность, — он незаметно для себя нагонял людей и замечал их только тогда, когда их фигуры неожиданно прорывались из мглы. Если за ним следят, он этого не заметит. Но, с другой стороны, в состоянии ли они следить за ним в этом укутанном в туман городе?

Однако где-нибудь они, конечно, нанесут удар.

Вдоль тротуара медленно двигалось такси. Шофер сказал: «Такси, сэр?» Д. забыл о своем решении взять машину на стоянке. Он сказал: «Гвин-коттедж, Четтэм-террас» — и сел в машину. Они медленно пробирались сквозь непроницаемую мглу, поворачивали обратно, кружили. Он подумал внезапно: «Мы едем не туда. Какой я дурак!» И сказал: «Остановитесь», — но такси ехало дальше. Он не мог разглядеть, где они находились, все, что он видел, — это широкую спину шофера и туман. Он постучал по стеклу. «Выпустите меня». Такси остановилось. Он сунул шиллинг шоферу в руку и выскочил на тротуар. Послышался удивленный возглас: «Что за фокусы!» Водитель, очевидно, был вполне честным малым. Нервы Д. напряглись до предела. Он наткнулся на полисмена.

— Это метро «Рассел-сквер»?

— Вы сбились с дороги. Идите обратно, первая улица налево.

Ему показалось что он очень долго шел до метро. Он дождался лифта[1] и вдруг понял, что поездка в метро потребует от него больше выдержки, чем он думал. Он не был под землей с того дня, когда после бомбежки оказался замурованным под развалинами. После того случая во время воздушных налетов он забирался на крышу. Лучше погибнуть сразу, чем медленно задыхаться рядом с мертвой кошкой. Пока не закрылись двери лифта, он стоял, стиснув зубы, сдерживая отчаянное желание рвануться к выходу. Нервы сдавали. Он сел на скамью, и стены поплыли вверх. Он обхватил голову руками, чтобы не видеть и не чувствовать спуска. Лифт остановился. Он был под землей.

Чей-то голос произнес: «Помочь вам? Дай джентльмену руку, Конвей». Он почувствовал, как чья-то маленькая липкая ручонка дергает его вверх. Женщина с меховым воротником на тощей шее продолжала: «Конвей всегда помогает в лифте, правда, птенчик?» Бледный мальчуган лет семи нахмурившись держал Д. за руку. Д. сказал:

— О, теперь мне лучше.

Однако белый туннель, затхлый воздух и гром приближавшегося поезда еще действовали на него скверно.

Женщина сказала:

— Вам на запад? Мы вам скажем, где выходить. Вы иностранец, да?

— Да.

— Ну что ж, иностранец так иностранец.

Он почувствовал, что его ведут по длинному коридору. Ребенок был одет ужасно — короткие плисовые штанишки, лимонно-желтый джемпер и школьная шапочка — коричневая в розоватую полоску. Женщина сказала:

— Конвей меня очень беспокоит. Доктор говорит, что это у него возрастное. Но его отец страдал язвой двенадцатиперстной кишки.

Спасения не было. Они загнали его в вагон, и он оказался зажатым между ними. Она продолжала:

— Понимаете, мальчик сопит. Закрой рот, Конвей. Джентльмен не собирается осматривать твои гланды.

В вагоне было немного людей. В поезде за ним наверняка не следили. Неужели что-нибудь произойдет на Гайд-парк-корнер? А может быть, он преувеличивает опасность? Ведь он в Англии. Но тут же вспомнились наглая ухмылка шофера на дороге из Дувра и пуля в подворотне. Женщина сказала:

— Беда в том, что Конвей совсем не ест фруктов.

Д. осенило:

— Вам далеко ехать?

— Хай-стрит-Кенсингтон. Мы едем в магазин Баркера. На этом мальчике все просто горит.

— Может быть, вы разрешите мне подвезти вас на такси...

— О, нам бы не хотелось затруднять вас. В метро быстрее.

Он сидел в напряженной, скованной позе. Поезд прибыл на станцию «Пикадилли» и снова с грохотом вошел в туннель. Вот с таким же в точности грохотом идет взрывная волна после падения фугасной бомбы, неся с собой запах смерти и крики боли.

Он сказал:

— Я думаю, что это будет приятно Конвею...

— Смешное имя, не правда ли? Мы с мужем были на выставке Конвея Тирля как раз перед тем, как малыш появился на свет. Мужу это имя показалось занятным. «Вот имя, которое подойдет для нашего ребенка, если это будет мальчик», — сказал муж. И мы тогда же решили, что это хорошая примета.

— Возможно, мальчик любит покататься?

— О нет, в такси его укачивает. В этом смысле он просто ужасный ребенок. В автобусе все хорошо и в метро тоже. Хотя были, чего говорить, времена, когда я стыдилась входить с ним в лифт. И окружающим было неловко. Вы не успеете и рта раскрыть, как он уже готов.

Договориться с этой дамой было невозможно. А впрочем, что могло с ним случиться? Свои главные козыри они уже выложили. В их распоряжении оставалось последнее средство — убийство. Правда, трудно представить, как сам Л. будет участвовать в таком деле, — у него есть удивительная способность в нужную минуту превращаться в стороннего наблюдателя.

— Ну, вот вы и приехали, — сказала она. — Это ваша остановка. Очень приятно было побеседовать. Дай джентльмену ручку, Конвей.

Д. механически пожал протянутые ему липкие пальчики и поднялся навстречу туманному утру.

Воздух был полон веселого гама. Все кричали так, будто праздновали великую победу. Тротуар у Найтсбриджа был запружен народом. Через дорогу из низкой желтой пелены тумана торчала верхушка ворот Гайд-парка. С другой стороны над грязными клочьями тумана можно было разглядеть колесницу, запряженную четверкой вздыбленных лошадей. Все пространство вокруг госпиталя Святого Георга было забито автобусами, постепенно их поглощал туман, и они исчезали, как крокодилы в болоте. Послышался какой-то свист. Появилась инвалидная коляска. Владелец одной рукой крутил колесо, другой — прижимал к губам флейту — печальный прогресс в области музыкального оформления нищеты. Мотив упорно ему не давался, флейта пищала, словно воздух выходил из резиновой свинки, сжимаемой детским кулачком. Дощечка на груди инвалида извещала: «Жертва газовой атаки 1917 года. Нет одного легкого». Желтый туман сомкнулся за его спиной. Толпа продолжала весело гомонить.

Из уличной пробки вырвался «даймлер». Женщины завизжали, несколько мужчин сняли шляпы, Д. удивился. Такое он видел на религиозных процессиях в прежние времена, но тут никто не опускался на колени. Машина медленно двигалась мимо него. Две маленькие девочки в элегантных пальтишках и в перчатках равнодушно смотрели из окон автомобиля. Женский голос запричитал: «Какие милые. Посмотрите, они едут в магазин «Хэрродс». Это было любопытное зрелище — выезд принцесс в «даймлере». Голос, который Д. определенно уже где-то слышал, резко сказал: «Снимите шляпу, сэр». Это был Кэрри.

В ту же секунду Д. подумал: «Он следил за мной». Но замешательство Кэрри, когда тот увидел Д., было неподдельным, — он хмыкнул, отступил в сторону и затеребил свой монокль.

— Ах, извините, это вы, иностранец.

Он вел себя так, как будто перед ним был не Д., а женщина, которую он пытался изнасиловать: поскольку ее нельзя зарезать, надо хотя бы попытаться поскорее прошмыгнуть мимо.

— Послушайте, — сказал Д., — вы не могли бы сказать мне, как пройти к Четтэм-террас?

Кэрри оживился.

— Вы идете к лорду Бендичу?

— Да.

Снова прерывисто запищала флейта нищего. Автобусы тяжело тронулись с места. Народ расходился.

— Вот какое дело, — сказал Кэрри, — я, кажется, свалял дурака в ту ночь. Приношу извинения.

— О чем говорить, вопрос исчерпан.

— Думал, что вы один из этих шпионов. Глупо, конечно. А мисс Каллен — славная девчонка.

— Да. Это верно.

— Один раз я купил затонувший испанский галеон. Из непобедимой армады, знаете? Заплатил сотню фунтов наличными. Ну, и конечно, это оказался не галеон.

— Разумеется.

— Вот что. Я хочу вам доказать, что ничего против вас не имею. Я провожу вас до Четтэм-террас. Всегда рад услужить гостю. Надеюсь, вы сделаете то же самое, если я приеду к вам. Впрочем, это маловероятно.

— Я весьма тронут.

Д. испытывал большое облегчение. Это конец битвы — если они и собирались предпринять в тумане последнюю отчаянную атаку, то им не повезло. Не он перехитрил их — судьба. Он с удовольствием нащупал сквозь пальто пачку документов.

— Конечно, — продолжал капитан Кэрри, — после таких промахов становишься осмотрительнее.

— Промахов?

— Ну да. С испанским галеоном. Этот малый был ловкач. Перед тем как отправиться получать деньги по моему чеку, он вручил мне пятьдесят фунтов. Я и слышать об этом не хотел, но он настаивал. Он сказал, что так всегда поступают благородные люди, когда идут получать наличными по чеку покупателя.

— Так что вы пострадали только на пятьдесят фунтов?

— Он дал мне фальшивые банкноты. Я думаю, он увидел, что я романтик в душе. Но он преподал мне урок. На ошибках учатся.

— Учатся ли? — Ему доставляло огромное удовольствие слушать болтовню Кэрри.

— А вы слышали о заведении под вывеской «Испанский галеон»?

— Нет, по-моему, не слышал.

— Это моя первая дорожная гостиница. Около Мейден-Хеда. Но в конце концов пришлось ее продать. На Западе, видите ли, публика небогатая. Вот Кент — это другое дело, даже Эссекс лучше. А на Западе живет мелкота, ездит только в Косволдс.

Прямое нападение казалось немыслимым в этой стране с ее сложными социальными различиями и странными табу. Разбой средь бела дня был чем-то слишком примитивным для нее, этакой безвкусицей... Они свернули влево, в переулок. Фантастические красные башни и замки возникли из тумана. Капитан Кэрри спросил:

— Что-нибудь хорошее в театрах успели посмотреть?

— Я был очень занят.

— Всех дел не переделаешь.

— Кроме того, я изучаю энтернационо.

— Господи, зачем он вам понадобился?

— Язык международного общения.

— Пока вы его осилите, — сказал капитан Кэрри, — большинство людей во всем мире будет хоть немного соображать по-английски. Постойте, будь я проклят! Вы знаете, мимо кого мы сейчас прошли?

— Я никого не видел.

— Шофер. Как его звали? С которым вы дрались.

— Я его не заметил.

— Он стоял в подъезде. А у тротуара была его машина. Что, если мы вернемся и поболтаем с ним? Как вы на это смотрите? — Он положил здоровую руку на плечо Д. — Время терпит. Четтэм-террас в двух шагах.

— Нет, нет. У меня нет ни минуты. — Его охватила паника. «Неужели все-таки ловушка?» Рука тянула его мягко, но настойчиво. — У меня встреча с лордом Бендичем.

— Так ведь всего одна секунда. В конце концов, это была честная драка, без поблажек той или другой стороне. Пожмите руки в знак того, что не затаили друг против друга никакого зла. Так полагается. Вы же знаете, что виноват был я, а не он.

Не замолкая ни на секунду, он дышал Д. в ухо и тянул его за рукав. От капитана слегка попахивало виски.

— Потом, — сказал Д. — После того, как я повидаюсь с лордом Бендичем.

— Меня мучает мысль, что понапрасну пострадал хороший человек. Я виноват.

— Ничего, ничего.

— На когда назначено ваше свидание?

— Ровно на двенадцать.

— А сейчас еще без пяти. Давайте все пожмем друг другу руки и выпьем.

— Нет, нет.

Д. сбросил со своего плеча сильную настойчивую руку капитана. Кто-то присвистнул прямо за его спиной. Он обернулся в отчаянии, сжав кулаки. Но это был всего лишь почтальон. Д. спросил:

— Не скажете ли, как пройти к Гвин-коттедж?

— А вы почти на пороге, — сказал почтальон. — Вот туда.

Д. успел заметить, какое растерянное и обиженное лицо было в этот момент у капитана Кэрри. В конце концов, подумал он, я все-таки, наверно, ошибся. Кэрри действительно просто хотел уладить дело.

Огромная дверь особняка, выдержанная в стиле эпохи Эдуардов, открылась, пропуская его в великолепный холл. Вид ее подействовал на него как сигнал отбоя после воздушной тревоги. Он даже нашел в себе силы улыбнуться — шахтовладелец был помешан на королевских фаворитках. Стены раскрашены под шелк и увешаны копиями знаменитых картин. Выше других висел портрет Нелл Гвин. Она, как на пьедестале почета, возвышалась над прочими красотками дворянского звания. Подумать только: какой многочисленный дворянский род вел свое происхождение от этой торговки апельсинами. Он узнал мадам Помпадур и мадам де Ментенон. Здесь была также мадемуазель Гэби Деслей, чей портрет был написан до войны, — об этом свидетельствовали черные шелковые чулки и черные перчатки. Странный вкус у лорда Бендича!

— Разрешите ваше пальто, сэр?

Он позволил лакею снять с себя пальто. В холле была ужасающая мешанина разностильной мебели — китайской, Людовика XVI и Стюартов. Д. блаженствовал. Для тайного агента этот дом, казалось суливший полную безопасность, был сущим раем. Он сказал:

— Кажется, я немного рано.

— Его милость распорядились сразу же проводить вас к нему.

Любопытно, что Роз выросла именно здесь, в этой дышавшей чувственностью обстановке. Неужели этот дом — воплощение мечты честолюбивого сына простого рабочего? Обладать деньгами для него значило обладать женщинами. Даже в лакее все было чрезмерным до нелепости — очень высокий, брюки отутюжены до самой талии, казалось, что он сохраняет все тщательно отглаженные складки на своем костюме в образцовом порядке только благодаря тому, что двигается слегка откинувшись назад, как Пизанская башня. Д. всегда чувствовал неприязнь к лакеям, он считал их символом консерватизма и паразитизма. Но вид этого человека вызывал у него только улыбку. Он был карикатурен. Такие же ливрейные лакеи были в доме одного театрального режиссера, куда он как-то был приглашен на обед.

Лакей распахнул дверь и произнес: «Мистер Д.». Д. вошел в огромную комнату с паркетным полом. Здесь тоже было множество портретов — причем вряд ли это были предки Бендича. Несколько кресел стояло вокруг большого камина. За высокими спинками нельзя было увидеть, сидел ли в них кто-нибудь. На другого эта комната произвела бы большее впечатление, подумал он. Обстановка заставляла вспомнить по контрасту о собственном протертом рукаве, убогом костюме и необеспеченном будущем, но, к счастью, снобизм был чужд ему от природы. Он просто-напросто не обращал внимания на свой потрепанный вид. Он усмехнулся про себя и небрежно пошел по паркету. В самом деле, он был слишком счастлив, что вообще попал сюда, чтобы заботиться о чем-то еще.

Кто-то поднялся из среднего кресла — крупный человек с широким лицом и гривой седых волос. Челюсть у него была как у статуи конкистадора.

— Мистер Д.?

— Лорд Бендич?

Человек махнул рукой в сторону остальных кресел — «мистер Форбс, лорд Фетинг, мистер Бригсток». И добавил: «Мистер Голдстейн прийти не смог».

Д. спросил:

— Надеюсь, вы осведомлены о цели моего визита?

— Две недели назад мы получили письмо, — сказал лорд Бендич. Он протянул руку, указывая на большой стол, украшенный инкрустацией. У него была привычка пользоваться руками как дорожными указателями. — Разрешите сразу перейти к делу. Я человек деловой.

— Вполне согласен.

Из-за высокой спинки кресла появился еще один человек, маленький, черноволосый, остроносый, чем-то похожий на принюхивающуюся собачонку. С важным видом он начал придвигать стулья к столу.

— Мистер Форбс, — позвал он, — мистер Форбс!

Появился мистер Форбс. Он был в костюме из твида и мог бы вполне сойти за сельского жителя, только что приехавшего из деревни в город, если бы профиль не выдавал в нем бывшего Фурстейна. Форбс сказал: «Иду, Бригсток, иду», как будто слегка передразнивая того.

— А что же Фетинг?

— Пусть Фетинг немного подремлет, — сказал мистер Форбс, — если, конечно, он не будет храпеть.

Они уселись рядом по одну сторону стола, лорд Бендич — посередине. Это было похоже на заключительное заседание комиссии по присвоению ученой степени. «Бригсток, наверное, попортит мне немало крови, — подумал Д., — вцепится, как бульдог».

— Что вы стоите, садитесь, — хмуро бросил Бендич.

— Я бы, разумеется, сел, — сказал Д., — если бы было на что.

Форбс засмеялся. Бендич рявкнул: «Бригсток!»

Бригсток засуетился и придвинул еще одно кресло. Д. сел. Его охватило ощущение полной нереальности всего происходящего. Наступал решающий момент, но этому трудно было поверить в доме, где от всего разило фальшью, среди портретов вымышленных предков и давно умерших королевских фавориток. Невозможно было представить себе, что в таком месте решится исход войны. Он сказал:

— Вы знаете, сколько угля требуется нам до апреля?

— Да.

— Можете вы обеспечить поставки?

Лорд Бендич ответил:

— Да, но при условии, если меня, а также Форбса, Фетинга и... Бригстока, — добавил он, как будто с трудом припомнив имя четвертого участника, — удовлетворят ваши...

— Цены?

— Разумеется. А также гарантии.

— Мы заплатим по самым высоким рыночным ценам, а кроме того, выплатим двадцатипятипроцентную премию, когда поставки будут завершены.

Бригсток спросил:

— Золотом?

— Частично золотом.

— Не надейтесь, что мы возьмем бумажными банкнотами, которые к весне могут обесцениться, или товарами, которые вы будете не в состоянии вывезти из своей страны, — сказал Бригсток.

Лорд Бендич откинулся в кресле, предоставляя вести разговор Бригстоку. Тот, очевидно, был специально натренирован, чтобы выигрывать такие матчи. Мистер Форбс рисовал на листе бумаги курносые рожицы и глазастых девиц в купальных костюмах.

— Если мы получим уголь, вопрос об оплате не будет представлять сложности. Даже с тем, чем мы сейчас располагаем, мы выдержали два года войны. Поставки вашего угля будут означать полнейший крах для мятежников.

— Мы располагаем иной информацией, — возразил Бригсток.

— Не думаю, чтобы ваша информация была надежней моей.

Внезапно раздался храп — откуда-то из-за кресел.

— Мы настаиваем на оплате золотом, — повторил Бригсток. — Может быть, разбудить Фетинга?

— Пусть спит, — отмахнулся мистер Форбс.

— Можно пойти на компромисс, — предложил Д. — Мы готовы уплатить рыночную цену золотом, если премию вы согласны принять банкнотами или товарами.

— В таком случае премия должна составлять тридцать пять процентов.

— Это слишком много.

Бригсток сказал:

— Мы идем на большой риск. Корабли должны быть застрахованы. Риск очень велик.

За его спиной висела картина — пышнотелые нимфы, возлежащие на лужайке среди цветов.

— Когда вы можете начать поставки?

— Некоторый запас угля есть у нас на складах... Мы могли бы начать со следующего месяца, но, чтобы обеспечить поставки полностью, нам придется снова открыть несколько шахт. А на это потребуются время и деньги. У нас износилось оборудование. И хороших шахтеров теперь не сыщешь. Люди изнашиваются быстрее, чем машины.

Д. сказал:

— Вы держите нас за горло. Уголь нам необходим.

— Это нас не интересует, — отрезал Бригсток. — Мы деловые люди, мы не политиканы и не крестоносцы.

От камина донесся истошный крик лорда Фетинга: «Мои туфли! Где мои туфли?»

Мистер Форбс улыбался, дорисовывая девичьи глаза с длинными ресницами. Может быть, он думал о своей даме с Шепердс-маркет? У него был вид здорового и чувственного человека. Чувственность как-то гармонировала с его костюмом из твида и трубкой.

Лорд Бендич пояснил мрачно и презрительно:

— Бригсток имеет в виду, что в другом месте нам могут предложить более выгодные условия.

— Возможно и так, но надо думать о будущем. Если они победят в войне, они вашими покупателями не будут. У них другие союзники...

— Ну, это дело весьма далекое. Нас интересуют доходы, которые можно получить сейчас.

— Их золото гарантировано меньше, чем наши бумаги. Оно краденое. Мы еще предпримем юридические меры по этому вопросу... А кроме того, ваше правительство может счесть поставки угля мятежникам незаконным делом.

Бригсток резко сказал:

— Мы можем согласиться на тридцать пять процентов банкнотами по курсу, который будет существовать в день поставки последней партии. И учтите — комиссионные платит ваша сторона. Мы и так максимально пошли вам навстречу.

— Комиссионные? Я не совсем понимаю.

— Лично вам комиссионные, с продажи. Их должна уплатить ваша сторона.

— Я и не собирался просить комиссионные, — опешил Д. — Это что, так полагается? Я не знал. Во всяком случае, я не намереваюсь вести разговор об этом.

— Вы удивительный клиент, — проронил Бендич и взглянул на Д. так, точно тот сказал какую-то ересь или был изобличен в неблаговидном поступке. Бригсток сказал:

— Перед тем как подписать контракт, мы хотели бы взглянуть на ваше удостоверение и поручительство.

Д. сунул руку во внутренний карман. Он был пуст. Бумаги исчезли.

В панике он начал лихорадочно обыскивать все свои карманы. Бумаг нигде не было. Он поднял глаза и увидел, что все трое внимательно наблюдают за ним. Мистер Форбс бросил рисовать и смотрел на него с интересом. Д. сказал:

— Что-то невероятное. Я положил их сюда, во внутренний карман.

Мистер Форбс попытался подсказать:

— Может быть, они остались в пальто.

— Бригсток, — бросил лорд Бендич, — позвоните.

Вошел лакей. «Принесите пальто этого джентльмена». Это был бессмысленный церемониал — Д. знал, что бумаг там нет. Но как они исчезли? Капитан Кэрри? Нет, это невозможно. Никто не мог этого сделать, кроме... Лакей вернулся, неся на руке пальто. Д. взглянул в его глаза, полные хорошо оплаченного безразличия, и не увидел в них даже намека на истину. Но эти люди продаются так же невозмутимо, как берут чаевые.

— Ну? — нетерпеливо спросил Бригсток.

— Здесь их нет.

Неожиданно перед камином появился дряхлый старик.

— Когда же появится этот человек, Бендич? Я уже устал ждать.

— Он здесь.

— Почему же мне никто не сказал?

— Вы спали.

— Чепуха!

Д. обыскивал один карман за другим. Он пошарил за подкладкой. Конечно, там ничего не было. Все, что он делал, было не более чем театральным действом. Надо было убедить их хотя бы в том, что у него раньше действительно были удостоверения. Он сам чувствовал, что играет плохо, неубедительно, и зрители не верят, что он рассчитывает найти бумаги.

— Разве я спал, Бригсток?

— Да, лорд Фетинг.

— Ну и что из того? Зато теперь я чувствую себя бодрее. Надеюсь, ничего еще не решено?

— Ничего, лорд Фетинг.

Бригсток сидел с самодовольным видом, говорившим: «Я предполагал это с самого начала».

— Быть может, — сказал лорд Бендич, — вы не захватили с собой бумаги? Но это очень странно.

— Документы были при мне. Их украли.

— Украли! Когда?

— Не знаю! По дороге в эту комнату.

— Н-да, вот так так, — протянул Бригсток.

— Что «вот так так»? — спросил вдруг Фетинг. — Я не подпишусь под контрактом, который вы тут без меня составили.

— Мы ничего не составили.

— Очень хорошо. Всякое дело нужно сперва хорошенько обдумать.

— Я понимаю, — сказал Д., — что ничем, кроме своего слова, это подтвердить не могу, но документы у меня были. Ведь я сам никакой выгоды от этой сделки не получаю.

Бригсток наклонился к нему через стол и ядовито спросил:

— А комиссионные? Разве мы не говорили о комиссионных?

— Послушайте, Бригсток, — поморщился Форбс, — он же отказался от комиссионных.

— Да, когда увидел, что на них нечего рассчитывать.

— Это не тема для спора, Бригсток, — оборвал их лорд Бендич. — Или этому джентльмену можно верить, или нельзя. Если он тот, за кого себя выдает, и может это доказать, я готов подписать контракт.

— Конечно, — сказал Форбс, — я тоже.

— Но вы, сэр, как деловой человек, должны понять, что контракты не подписываются с людьми, не уполномоченными на то по всей форме.

— Кроме того, вы должны уяснить себе, — добавил Бригсток, — что в нашей стране существует закон против лиц, пытающихся получить деньги под фальшивым предлогом.

— Я мог бы еще поспать, — проворчал лорд Фетинг. — Вместо того чтобы заниматься этими делами, нам всем стоило бы поспать.

«Что же мне теперь делать, — подумал Д., — что теперь делать?» Униженный, он опустился в кресло. В том, что он сумел избежать всех ловушек, кроме одной, утешения было мало. Единственное, что теперь ему оставалось, — это долгое путешествие обратно — пароходом через Ла-Манш, затем парижским экспрессом. Разумеется, дома не поверят ни одному его слову. Не странно ли избежать пули врага для того, чтобы быть расстрелянным у себя на родине, у кладбищенской стены... Теперь у них казнят на кладбищах, чтобы не перевозить трупы.

— Итак, — сказал лорд Бендич, — я думаю, говорить больше не о чем. Если, вернувшись в отель, вы найдете свои документы, звоните сразу. У нас есть другой клиент... Мы должны кончить это дело так или иначе.

Форбс спросил:

— Кто-нибудь в Лондоне может поручиться за вас?

— Никто.

Его перебил Бригсток:

— Не думаю, что мы должны более задерживать этого джентльмена.

Д. не выдержал:

— Я понимаю, бесполезно говорить вам о том, что я ожидал такого конца. Я пробыл здесь менее трех дней — за это время мой номер в гостинице обыскивали, меня избили. — Он потрогал лицо рукой. — Вы видите — синяки и царапины. В меня стреляли.

Наблюдая за их лицами, он вспомнил предупреждение Роз — никаких мелодрам. Бендич, Фетинг, Бригсток сидели с бесстрастными лицами, точно он рассказывал непристойный анекдот в абсолютно не подходящем для этого обществе. Лорд Бендич медленно проговорил:

— Я охотно верю, что вы потеряли документы.

— Мы тратим время попусту. — Бригсток явно выказывал нетерпение. — Все ясно.

Лорд Фетинг пробормотал:

— Чепуха. Есть же полиция.

Д. встал.

— Еще минуту, лорд Бендич. Ваша дочь знает, что в меня стреляли. Она видела это место. И нашла пулю.

Лорд Фетинг засмеялся.

— Ох уж эта молодая особа! Бездельница этакая...

Бригсток быстро взглянул на лорда Бендича. Он как будто хотел что-то сказать, но не решался. Лорд Бендич произнес:

— Слова моей дочери не являются доказательством... в этом доме.

Он нахмурился и стал рассматривать свои толстые волосатые пальцы.

— В таком случае мне остается сказать «до свидания». Но дело еще не кончено. Я очень прошу вас не торопиться.

— Мы никогда не торопимся, — сказал лорд Фетинг.

Д. повернулся и пошел, чувствуя спиною их ледяные взгляды. Путь до двери показался ему бесконечным. Это было похоже на начало отступления. Неизвестно, сумеет он остановиться или так и будет отступать до самой кладбищенской стены.

В холле ждал Л. С некоторым удовлетворением Д. подумал, что Л. заставили дожидаться как обыкновенного просителя. С подчеркнуто равнодушным видом Л. изучал Нелл Гвин и окружающих ее красоток. Он не повернул головы, как патрон, не замечающий бывшего подчиненного, которого он был вынужден уволить за серьезный проступок. Наклонившись к полотну, Л. тщательно разглядывал зад герцога Сен-Альбано. Д. сказал:

— Мне следовало быть осторожней. Разумеется, у вас множество агентов, но в конечном итоге игра идет между мною и вами.

Л. оторвался от созерцания картины, чтобы с грустью поглядеть на человека, опрометчиво порвавшего со своей средой. Л. проговорил:

— Я полагаю, вы отбудете первым же пароходом. Но на вашем месте я бы дальше Франции не ездил.

— Что вы, я не собираюсь покидать даже Англию.

— Какой прок от вашего пребывания здесь?

Д. молчал. У него не было никаких планов. Его молчание, кажется, озадачило Л. Он повторил серьезно:

— Я вам действительно советую...

«Значит, я представляю для него какую-то опасность, — подумал Д. — Но какую? Может быть, самое простое?..»

— Вы допустили ряд ошибок. Во-первых, когда избили меня. Мисс Каллен ни за что не подтвердит, что я украл машину. Затем в меня стреляли. Пулю нашел не я. Ее нашла мисс Каллен. Я подам на вас в суд...

Вдали зазвонил колокольчик. Лакей появился слишком быстро и бесшумно. «Лорд Бендич может принять вас, сэр».

Л. не обратил на слугу никакого внимания. И это тоже говорило о многом. Л. сказал:

— Если только вы дадите слово... больше не будет никаких неприятностей.

— Я обещаю вам, что еще несколько дней пробуду в Лондоне.

К Д. начало возвращаться самообладание. Поражение было не окончательным. Л. был чем-то расстроен. Казалось, он готов о чем-то просить. Очевидно, ему было известно нечто такое, чего не знал Д. Прозвенел электрический звонок. Слуга открыл парадную дверь, и Роз, как посторонняя, вошла в свой дом. Она бросилась к Д.:

— Я хотела вас застать... — и вдруг заметила Л. — Что это вы все тут собрались?

Д. сказал:

— Я доказывал ему, что не крал вашей машины.

— Конечно нет!

Л. поклонился:

— Я должен идти. Лорд Бендич ждет меня.

Лакей открыл дверь, и Л. скрылся в большой комнате.

— Ну, — сказала она, — вы еще помните свое обещание — отпраздновать победу?

Она взглянула на него с напускной бравадой — нелегко встречаться с мужчиной, после того как первой призналась ему в любви. «Интересно, — подумал он, — не попытается ли она сейчас объяснить все происшедшее тем, что плохо соображала после виски». Но Роз сказала с отчаянной прямотой:

— Вы не забыли вчерашний вечер?

— Я все помню. Только праздновать нечего. Они похитили мои документы.

Она быстро спросила:

— Но вам они ничего не сделали?

— О, они проделали это безболезненно. Вы не знаете, как давно работает здесь привратник?

— Не знаю. Вы, может быть, думаете, что я живу здесь? — Она тут же сменила тему: — Что вы им сказали?

— Я сказал им правду.

— Получилась мелодрама?

— Да.

— Я же вас предупреждала. А как отнесся к этому Фурт?

— Фурт?

— Форбс. Я его зову Фуртом.

— Не знаю. Говорил главным образом Бригсток.

— Фурт по-своему честный человек.

Она плотно сжала губы. Наверное, размышляла над своеобразной честностью Фурта. Он снова почувствовал к ней огромную жалость. Вот перед ним стоит эта девушка, чужая в доме своего отца, вынужденная не верить жениху, нанимать каких-то частных сыщиков. Подумать только — она была несмышленышем, когда он женился! Как мало нужно времени для страшных перемен в жизни человека.

Роз сказала:

— В вашем посольстве хоть кто-нибудь может за вас поручиться?

— Не думаю. Мы им не верим. Кроме разве второго секретаря.

— Попытаться все-таки стоит. Я возьму с собой Фурта. Он не дурак.

Она позвонила в колокольчик. Появился лакей.

— Я хочу видеть мистера Форбса.

— Сожалею, мадам, но он занят на совещании.

— Не важно. Скажите ему, что мне срочно нужно с ним поговорить.

— Лорд Бендич распорядился...

— Вы, наверное, понятия не имеете, кто я. Вы, как видно, здесь новенький. Я вас знать не обязана, а вот вам бы меня знать следовало... Я дочь лорда Бендича.

— Очень сожалею, мисс. Я не знал...

— Идите и передайте Форбсу то, что я велела. — Когда слуга ушел, она сказала: — Да, значит, он тут недавно.

Когда дверь открылась, до них донесся голос Фетинга: «Торопиться некуда. Лучше поспать».

— Если действительно этот лакей украл ваши документы...

— Я в этом убежден.

Она продолжала с яростью:

— Я сделаю так, чтобы он сдох с голоду. Ни одна биржа труда в Англии...

Вошел мистер Форбс.

— Фурт, — сказала она, — я хочу, чтобы вы для меня кое-что сделали.

Он прикрыл за собой дверь.

— Все, что угодно.

Несмотря на свои брюки-гольф, он был похож на восточного царя, готового повергнуть к ее ногам любые сокровища. Она сказала:

— Эти идиоты ему не верят.

Глаза его становились влажными, когда он смотрел на Роз, — что бы там ни доносили частные сыщики, он был в нее безнадежно влюблен. Форбс повернулся к Д.

— Простите, но вы рассказали необыкновенную историю.

— Я нашла пулю, — возмутилась Роз.

— Я сказал — необыкновенную, а не невозможную.

Теперь, когда он стоял здесь один, без своих компаньонов, он выглядел старше и как-то резче обозначились еврейские черты его лица. Где-то в жизни его далеких библейских предков была пустыня, мертвое соленое море, безлюдные горы и разрушенные трубными звуками стены Иерихона. Этот человек имел основания верить в чудеса.

— Что они там делают? — спросила Роз.

— Ничего особенного. Старый Фетинг — поразительная дубина. И Бригсток — тоже. Не думайте, что вы единственный человек, которому Бригсток не доверяет, — обратился он к Д.

Роз сказала:

— Если бы можно было доказать, что мы не врем...

— Мы?

— Да, мы.

— Если доказательства меня убедят, я подпишу контракт на максимальное количество угля, какое только смогу дать. Вам этого угля не хватит, но другие наверняка последуют за мной.

Форбс с беспокойством смотрел на Роз и Д. Он как будто чего-то испугался. Наверное, этот человек жил в постоянном страхе увидеть объявление в газете: «Состоялась свадьба» — или услышать: «А вы знаете, за кого вышла дочь Бендича?»

— Вы можете сейчас поехать в посольство? — спросила она.

— Но он же говорит, что никто в Лондоне...

— Я и теперь не думаю, чтобы из поездки в посольство что-то вышло, — сказал Д. — Видите ли, мы не доверяем нашему послу в Лондоне... Но попробовать можно.

Они молча ехали в машине, медленно пробираясь сквозь туман. Первым заговорил Форбс:

— Я буду рад, если шахты начнут работать. Паршивая жизнь у безработных шахтеров.

— А почему вас это беспокоит, Фурт?

Он обернулся к Роз и печально усмехнулся:

— Не люблю, когда меня не любят.

Затем он снова уставился своими темными, как изюмины, глазами в желтый уличный туман с терпеливостью святого Иакова, который мучился семь лет... Но ведь в конце концов, подумал Д., даже Иаков отмучился и нашел утешение. Он почти завидовал Форбсу — все-таки хорошо любить живую женщину, даже если это не приносит тебе ничего, кроме страха, ревности и боли. По крайней мере, низким такое чувство не назовешь.

У дверей посольства он обратился к Форбсу:

— Спросите второго секретаря. Хоть какая-то надежда.

Их проводили в приемную. На стенах висели картины.

— Вот место, где я родился. — Д. указал на изображение крохотной деревушки на фоне гор. — Сейчас она у них.

Он медленно переходил от стены к стене, оставив Форбса с Роз. Картины были скверные, приторно-красивые. На них клубились мрачные облака и рдели пышные цветы. На одной был изображен университет, где он когда-то читал лекции, — здание казалось пустым, заброшенным и никому не нужным...

Открылась дверь. Человек в черном пиджаке и высоком белом воротничке, унылый, как гробовщик, спросил:

— Мистер Форбс?

Д. обернулся к Форбсу:

— Не обращайте на меня внимания. Задавайте ему любые вопросы, какие только пожелаете.

В приемной стоял шкаф с книгами в одинаковых богатых переплетах. Это были главным образом произведения известных драматургов и поэтов его родины. Похоже было, что толстые тома никто никогда не снимает с полки. Д. повернулся спиной к остальным и сделал вид, что рассматривает книги.

Мистер Форбс начал:

— Я приехал навести кое-какие справки. От моего имени и от имени лорда Бендича...

— Мы сделаем для вас все, что сможем. Для нас это большая честь.

— Нас посетил джентльмен, который утверждает, что уполномочен вашим правительством закупить уголь у ряда британских фирм.

Бесстрастный голос произнес:

— Я не думаю, чтобы мы располагали какой-либо информацией... Спрошу у посла, но я убежден... — Голос от слова к слову звучал уверенней.

— Ведь могло случиться и так, что вас не проинформировали, — настаивал Форбс. — Допустим, это тайный агент.

— Это весьма маловероятно.

Роз резко вмешалась:

— Вы второй секретарь?

— Нет, мадам. Очень сожалею, но он в отпуске. Я первый секретарь.

— Когда он вернется?

— Сюда он больше не вернется.

Итак, по-видимому, все кончено. Но мистер Форбс продолжал:

— Джентльмен утверждает, что его документы были украдены.

— Гм... Боюсь, что мы ничего об этом не знаем. Все это, как я уже сказал, представляется маловероятным.

Роз не сдавалась:

— Джентльмен, о котором идет речь, известен в вашей стране. Он ученый, преподавал в университете...

— В таком случае мы легко можем установить, так ли это.

«Эта девчонка — настоящий боец, — подумал Д. с восхищением. — Она всегда знает, куда бить».

— Он специалист по романским языкам и средневековой литературе. Он нашел и опубликовал Бернскую рукопись «Песни о Роланде». Его фамилия Д.

— Боюсь, что... эта фамилия мне абсолютно незнакома.

— Ну, это вполне возможно. Вы, наверное, просто не интересуетесь романскими языками.

— Конечно, — усмехнулся секретарь, — но если вы подождете две минуты, я поищу эту фамилию в справочнике.

Д. отвернулся от книжного шкафа и сказал Форбсу:

— Мы понапрасну тратим ваше время.

— О, мое время меня не так волнует, как исход всей этой истории, — возразил Форбс. Он не мог отвести глаз от девушки. Устало, печально, но с нежностью он следил за каждым ее движением. Она стояла около шкафа, разглядывая книги. Затем взяла одну из книг с нижней полки и начала перелистывать. Дверь открылась, и снова вошел секретарь.

— Я пытался найти эту фамилию, мистер Форбс. Такого ученого нет. Боюсь, что вас ввели в заблуждение.

Роз повернулась к нему и выкрикнула гневно:

— Вы лжете!

— Почему же я лгу, мисс?..

— Каллен.

— Дорогая мисс Каллен, во время гражданской войны всегда появляются проходимцы, которые выдают себя за кого угодно.

— Тогда почему же здесь его имя напечатано? — Она держала раскрытую книгу. — Я не могу прочесть, о чем здесь говорится, но вот его фамилия. Тут уж я не ошибаюсь. И слово «бернский» рядом. Это, кажется, справочник.

— Очень странно. Разрешите взглянуть. Возможно, вы не знаете нашего языка.

Д. сказал:

— Поскольку я знаю наш язык, может быть, я прочту? Здесь указана дата моего назначения преподавателем университета и упоминается моя работа о Бернской рукописи. Вот тут все это и написано.

— Вы и есть Д., о котором идет речь?

— Да.

— Можно мне взглянуть?

Д. протянул ему книгу: «Боже, она победила!» Форбс смотрел на Роз с восхищением. Секретарь сказал:

— О, я прошу меня извинить, вы так произнесли эту фамилию, мисс Каллен, что я вас сразу не понял. Ну, конечно, мы знаем Д. Это один из наших наиболее уважаемых ученых и... — Он оборвал фразу на полуслове. Это было похоже на полную победу. Но он смотрел только на девушку, а не на человека, которого это касалось. Где-то был подвох, здесь непременно был подвох.

— Ну вот, — сказала Роз Форбсу, — вы видите.

— Увы, — вкрадчиво продолжал секретарь, — этого человека уже нет в живых. Он расстрелян мятежниками.

— Нет, — сказал Д., — это неправда. Я был обменян. Вот мой паспорт.

Как хорошо, что он не положил паспорт вместе с остальными бумагами. Секретарь взял паспорт.

— Что вы теперь скажете? Что это подделка? — спросил Д.

— Ну почему же, я полагаю, что паспорт настоящий, но не ваш. Вы только взгляните на фото.

Секретарь протянул им паспорт. Д. вспомнил незнакомое улыбающееся лицо, которое он рассматривал на контрольно-пропускном пункте в Дувре. Он сказал без всякой надежды на то, что ему поверят:

— Война и тюрьма меняют человека.

Мистер Форбс попытался вмешаться:

— Сходство, конечно, очень большое.

— Разумеется, — усмехнулся секретарь, — он знал, что подбирал.

Роз набросилась на секретаря:

— Это он! Разве вы не видите, что это его лицо? Присмотритесь получше.

Но Д. чувствовал, что и она в душе сомневается. Она кричала для того, чтобы убедить себя.

— Как он раздобыл этот паспорт, неизвестно. — Секретарь повернулся к Д. — Я прослежу, чтобы вы получили по заслугам. Мы это так не оставим. — Он уважительно понизил голос: — Сожалею, мисс Каллен. Д. был одним из наших виднейших ученых.

Голос первого секретаря звучал с почти неподдельной убежденностью. Д. ощущал странное удовольствие — его как будто расхваливали заочно, в конце концов слова секретаря ему даже льстили. Мистер Форбс развел руками:

— Пусть лучше полиция докапывается до истины. Я тут уже ничего не понимаю.

— Если вы разрешите, я сейчас же туда позвоню.

Секретарь присел к столу и поднял трубку.

Д. сказал:

— Для человека, которого нет в живых, я успел совершить слишком много преступлений.

— Это Скотленд-Ярд? — Секретарь назвал свое посольство.

— Сначала меня обвиняли в том, что я угнал вашу машину.

Секретарь говорил в трубку:

— Паспорт проштемпелеван в Дувре два дня назад. Да, да. Фамилия эта.

— Затем мистер Бригсток хотел задержать меня за попытку мошенничества.

— Да, да, — продолжал секретарь, — все совпадает. Обязательно задержим.

— И вот теперь меня обвиняют в использовании поддельного паспорта. Для преподавателя университета просто рекорд — и надо сказать, рекорд мрачноватый.

— Перестаньте шутить, — не выдержала девушка. — Это безумие. Вы Д. Я знаю, что вы Д. Если и вы врете, значит, весь мир — дерьмо...

Секретарь поднялся:

— Этого типа уже разыскивают. Не пытайтесь сдвинуться с места. У меня в кармане пистолет. Полиция хочет устроить вам небольшой допрос.

— Да уж, небольшой, — сказал Д. — Кража машины, попытка заключить мошенническую сделку, еще этот паспорт.

— А также смерть одной девочки, — добавил секретарь.

IV

Кошмар вернулся. Он как прокаженный. Повсюду, куда ни ступит его нога, возникает насилие. Как заразный больной, он повинен в гибели соприкасавшихся с ним людей. Д. опустился на стул:

— Какая девочка?

— Вы это очень скоро узнаете.

— Я думаю, нам лучше уйти, — сказал мистер Форбс. Он выглядел искренне озадаченным.

— Весьма желательно, чтобы вы остались, — возразил секретарь. — Полиция, вероятно, захочет узнать, чем он занимался в Лондоне.

Роз сказала:

— Я не уйду. Это же просто бред, сумасшествие какое-то. Вы сможете рассказать им, как провели сегодняшний день?

— Конечно смогу. Есть свидетели, они могут подтвердить каждый мой шаг.

Он постепенно приходил в себя. Произошла ошибка. А его враги не могли позволить себе делать слишком много ошибок. Но тем не менее где-то кто-то погиб! Тут ошибки быть не могло. Он чувствовал скорее жалость, чем ужас, — мы привыкаем к тому, что каждый день кто-то умирает.

Роз воскликнула:

— Фурт, ведь вы не верите всему этому?

И снова Д. услышал сомнение в ее голосе.

— М-да. Не знаю, что вам сказать. Очень странная история.

И снова она нашлась в нужный момент:

— Если он обманщик, зачем же кто-то стрелял в него?

— Если действительно стреляли...

Секретарь сидел у двери, вежливо давая понять, что он не слушает.

— Но я сама нашла пулю, Фурт!

— Пуля, положим, могла быть подброшена.

— Я этому не поверю.

«Она уже не говорит «не верю», — подумал Д. Роз снова обернулась к нему:

— Что им теперь от вас нужно?

Мистер Форбс повторил:

— Вам лучше уйти.

— Куда? — спросила она.

— Домой.

Она истерически рассмеялась. Больше никто не проронил ни слова. Все ждали. Форбс начал внимательно, одну за другой, рассматривать картины, как будто они представляли какой-то интерес. Раздался звонок. Д. встал. Секретарь остановил его:

— Оставайтесь на месте. Полицейские войдут сюда.

Появились двое — один, постарше, походил на лавочника, другой — на его приказчика. Пожилой спросил:

— Вы мистер Д.?

— Да.

— Не пройдете ли вы с нами в участок, чтобы ответить на несколько вопросов?

— Я готов ответить на любые вопросы здесь.

— Как вам угодно, сэр.

Полицейский замолчал, видимо, дожидаясь, пока уйдут остальные. Д. сказал:

— Я не возражаю против того, чтобы эти люди присутствовали при допросе. Если вам хочется узнать, что я делал в течение этих дней, они могут вам помочь.

Вмешалась Роз:

— Что он мог сделать? У него есть свидетели, они каждый его шаг могут подтвердить!

Полицейский обеспокоено сказал:

— Дело серьезное, сэр. Для всех нас было бы лучше, если бы вы прошли в участок.

— В таком случае арестуйте меня.

— Я не могу арестовать вас здесь, сэр. Кроме того, пока это еще не нужно...

— В таком случае приступайте к делу. Задавайте вопросы.

— Вы знакомы с мисс Кроул?

— Никогда о такой не слышал.

— Как же не слышали? Вы остановились в отеле, где она работала.

— Эльза? — Он встал и умоляюще простер руки к полицейскому. — Они ей ничего не сделали, ведь правда?

— Не знаю, кто это «они», сэр, но девочка погибла.

— О боже, это я виноват!

Мягким тоном, как доктор больному, полицейский напомнил:

— Я обязан вас предупредить, сэр, что каждое ваше слово...

— Ее убили.

— Юридически — возможно и так, сэр.

— Что вы этим хотите сказать?

— Сейчас это не имеет значения, сэр. Все, что нам известно в настоящий момент, сэр, — это то, что девочка, кажется, выбросилась из окна верхнего этажа.

Он вспомнил, как выглядел сверху сквозь космы тумана тротуар. И услышал слова Роз: «Не впутывайте его в это дело. Начиная с полудня он был у моего отца». Он вспомнил, как, узнав о смерти жены, подумал, что никогда уже не испытает подобной душевной боли — так не страшна скарлатина тому, кто ею переболел. Но сейчас он будто узнал о смерти своего единственного ребенка. Как же, должно быть, ее запугали перед тем, как она выпрыгнула! И зачем, зачем, зачем?

— Вы находились с ней в интимных отношениях, сэр?

— Нет, конечно нет! Она же совсем ребенок.

Они все не отрываясь смотрели на него. Полицейский офицер с усами респектабельного лавочника поджал губы. Наконец, прервав молчание, он обратился к Роз:

— Вам бы лучше уйти, мэм. Эта история не для ваших ушей.

Она сказала:

— Вы идете по ложному пути. Я уверена, что это ошибка — от начала и до конца.

Форбс взял ее за руку и увел из приемной. Полицейский повернулся к секретарю.

— А вы лучше останьтесь, сэр. Быть может, этот джентльмен пожелает стать под защиту своего посольства.

Д. возразил:

— Это не мое посольство. Определенно не мое. Так что не обращайте внимания. Продолжайте.

— Джентльмен из Индии, мистер Мукерджи, проживает в вашем отеле. Он заявил, что видел сегодня утром, как эта девочка раздевалась в вашем номере.

— Чепуха! Откуда он это взял?

— Он подглядывал в замочную скважину. Он признался в этом без всякого стеснения, сэр. Говорит, что добывал таким образом нужные ему сведения, — не знаю уж для чего. По его показаниям, девочка сидела на вашей кровати и снимала чулок.

— Ах да, теперь я вспомнил.

— И вы все еще отрицаете интимную близость?

— Да.

— Что же это в таком случае означает?

— Накануне вечером я попросил ее припрятать кое-какие важные документы. Она положила их в чулок. Видите ли, я имел основания предполагать, что мою комнату будут обыскивать, а на меня могут напасть.

— Какие документы, сэр?

— Документы, выданные мне моим правительством. Они удостоверяют, что я являюсь правительственным агентом и имею полномочия на заключение определенных деловых соглашений.

Полицейский возразил:

— Но этот джентльмен говорит, что вы вовсе не Д. Он утверждает, что вы путешествуете с паспортом умершего человека.

— Ну, у него есть свои причины так говорить.

Сети были расставлены надежно, они его накрепко опутали. Полицейский спросил:

— Могу ли я посмотреть эти документы?

— У меня их украли.

— Где?

— В доме лорда Бендича.

Это действительно звучало невероятно, и он уточнил, сам ужасаясь всей этой дикой истории:

— Их украл слуга лорда Бендича.

Наступила тишина. Все молчали. Полицейский не потрудился даже записать последнюю фразу Д. Его спутник смотрел по сторонам, показывая, что его больше не интересуют басни, которые сочиняет преступник. Полицейский сказал:

— Ладно, вернемся к девочке. — Он остановился, как будто для того, чтобы дать Д. время еще раз все взвесить. — Можете ли вы пролить свет на это, м-мм... самоубийство?

— Это не самоубийство.

— Ей плохо жилось?

— Сегодня она была счастлива.

— Вы грозили бросить ее?

— Слушайте, вы! Я не был ее любовником. Я не занимаюсь растлением малолетних.

— Вы случайно не предлагали ей покончить самоубийством вместе с вами?

Наконец они проболтались: уговор совершить самоубийство вдвоем — вот что полицейский подразумевал под юридическим убийством. Они вообразили, что он убедил ее первой выброситься из окна, а сам спокойно спустился по лестнице — чудовищная подлость. Господи, что же их навело на такое подозрение? Он устало сказал:

— Нет, не предлагал.

— Кстати, — полицейский глядел в сторону на скверную картину на стене, — почему вы остановились в этом отеле?

— Номер был заказан еще до моего приезда.

— Следовательно, вы раньше знали эту девочку?

— Каким образом? Я не был в Англии почти восемнадцать лет.

— Вы выбрали довольно странный отель.

— Не я, а мое начальство.

— Почему же в Дувре вы на паспортном контроле заявили, что остановитесь в гостинице «Стрэнд-палас»?

Он чувствовал, что изнемогает. Каждый его поступок после того, как он ступил на берег Англии, оборачивался против него.

— Я думал, что это простая формальность.

— Почему?

— Чиновник в Дувре подмигнул мне, когда спрашивал, где я остановлюсь.

Полицейский невольно вздохнул. Видно было, что он собирается закрыть блокнот.

— В общем, вы не можете пролить свет на это, так сказать, самоубийство?

— Ее убили управляющая гостиницей и человек по имени К.

— С какой целью?

— Этого я еще точно не знаю.

— Вы, наверное, удивитесь, если узнаете, что она оставила письменное заявление.

— Не может быть.

Полицейский сказал:

— Если бы вы во всем признались, и вам и нам было бы легче. — И добавил презрительно: — За самоубийство по сговору не вешают. Хотя, по-моему, зря.

— Могу ли я видеть, что писала девочка?

— Пожалуй, я прочту вам несколько выдержек, если это поможет вам сознаться. — Он откинулся в кресле и откашлялся, как будто собирался огласить поэму собственного сочинения.

Д. сидел, опустив руки и разглядывая физиономию секретаря посольства. Предательство черным облаком заволокло весь мир... Он подумал: «Это конец. Если они способны убить ребенка...» Он представил себе, как она летела вниз, к заледеневшему тротуару, какими долгими казались ей две секунды падения. Слепая ярость поднималась в нем. Хватит, он достаточно долго был пешкой в чужих руках. Пора начать действовать самому. Если они понимают один язык — насилие, что ж, будет им насилие. Секретарь беспокойно заерзал под его взглядом и сунул руку в карман, где, должно быть, лежал пистолет. Вероятно, он захватил оружие, когда выходил докладывать послу.

Полицейский начал читать:

— «Я не могу этого больше выдержать. Сегодня вечером он обещал, что мы вместе уедем отсюда навсегда». Видите, она вела дневник. Между прочим, очень хорошо написано.

Полицейский ошибался. Дневник был написан отвратительным языком журнальчиков, которые читала Эльза. Но Д. как будто слышал ее голосок, слышал, как она запинается, произнося неуклюжие фразы. Он поклялся себе: «Кто-нибудь поплатится за это жизнью». Такую же клятву он дал, когда расстреляли его жену. Но то обещание он так и не выполнил.

— «Сегодня вечером, — продолжал читать полицейский, — я подумала, что он любит другую, но он сказал, что это не так. Я не думаю, что он из тех мужчин, которые порхают с цветка на цветок. Я написала Кларе о нашем плане. Думаю, она опечалится, когда узнает». Где она выучилась так здорово писать? Прямо как в романе, — с чувством сказал полицейский.

— Клара, — объяснил Д., — это проститутка. Вам бы следовало ее найти. Это не сложно. Если она не выбросила письмо Эльзы, вам все станет ясно.

— Все и так достаточно ясно.

— Наш план, — упрямо продолжал Д., — заключался в том, что я всего-навсего собирался забрать ее сегодня из отеля.

— То есть собирались вступить в интимную связь с несовершеннолетней?

— Я не такая скотина. Я просил мисс Каллен подыскать для нее работу.

— Правильно ли будет сказать, что вы уговорили девочку уйти с вами, пообещав устроить ее на работу?

— Конечно неправильно.

— Но это вытекает из ваших слов. Ну, а что вы можете сказать относительно этой Клары? При чем тут она?

— Она приглашала девочку к себе в горничные. Мне казалось, что это не лучший выход для Эльзы.

Полицейский начал писать: «Некая молодая особа предложила ей работу, однако мне эта работа показалась неподходящей, и я уговорил ее уйти со мной...»

Д. сказал:

— Вы пишете в ее стиле.

— Шутки тут неуместны.

Ярость неудержимо росла в нем. Ему вспомнилось, как она говорила: «Большинство постояльцев любит копченую рыбу». Вспомнились ее манера поворачивать голову, ее боязнь одиночества, ее безграничная детская преданность.

— Я не думаю шутить. Я говорю вам — это не самоубийство. Я обвиняю хозяйку и мистера К. в преднамеренном убийстве. Ее толкнули вниз...

Полицейский прервал его:

— Это уж наше дело, кого обвинять. Управляющая, разумеется, была подвергнута допросу. Она глубоко опечалена. Она признает, что, возможно, иногда была груба с ребенком. Что касается К., мы ничего о нем не слышали. Постояльца с такой фамилией в гостинице нет.

Д. настаивал:

— Я вас предупреждаю. Если вы не накажете виновных, это сделаю я.

— Ну, хватит, — сказал полицейский. — В этой стране вы уже больше ничего не сделаете. Пожалуй, пора идти.

— У вас нет достаточных оснований, чтобы арестовать меня.

— По данному обвинению — пока нет. Но этот джентльмен сообщил нам, что у вас чужой паспорт.

Д. проговорил медленно, отчеканивая каждое слово:

— Хорошо, я готов идти с вами.

— Машина ждет на улице.

Д. встал:

— Наручники будете надевать?

Полицейский, несколько смягчившись, сказал:

— Можно обойтись без этого.

— Я вам понадоблюсь? — спросил секретарь.

— Боюсь, сэр, что да. Видите ли, здесь мы прав не имеем, юридически это территория вашей страны. В случае политических осложнений нам понадобится ваше заявление о том, что вы сами пригласили нас. Питерс, — обратился он к помощнику, — подгоните машину к подъезду. Ждать ее в таком тумане — удовольствие маленькое.

Итак, это конец — теперь уже не только для Эльзы, но и для тысяч людей там, дома. Конец потому, что угля не будет. Смерть этой несчастной девочки была лишь первой и, может быть, самой страшной, — она сражалась в одиночку. Другие будут умирать все вместе в бомбоубежищах. Переполнявшая его ярость искала выхода... Он проводил глазами Питерса. Потом сказал детективу:

— Вот то место, где я родился, — деревушка под горой.

— Очень живописно.

Д. ударил секретаря кулаком прямо в кадык, как раз туда, где кончался высокий белый воротничок. Секретарь упал, взвизгнув от боли, и полез в карман за пистолетом. Теперь Д. знал точно, где оружие. Прежде чем детектив успел пошевельнуться, пистолет был в руке у Д. Он быстро сказал:

— Вы ошибаетесь, если думаете, что я не умею стрелять. Я на действительной службе.

— Ну, ну. — Детектив поднял руку с таким спокойствием, будто регулировал уличное движение. — Не сходите с ума. За то, в чем вы обвиняетесь, больше трех месяцев не дадут.

Д. сказал секретарю:

— Станьте у стены. С того момента, как я приехал сюда, за мной охотится целая шайка предателей. Теперь стрелять буду я.

— Уберите пистолет. — Детектив говорил спокойным тоном, будто уговаривая. — У вас разыгрались нервы. В участке мы проверим ваши показания.

Д. стал пятиться к двери.

— Питерс! — громко позвал детектив.

Рука Д. лежала на ручке двери. Он нажал на нее, но почувствовал сопротивление. Кто-то пытался войти. Он отпустил ручку и прижался к стене, целясь в детектива. Дверь распахнулась, закрыв Д., а голос Питерса спросил:

— Что случилось, сержант?

— Осторожнее!

Но Питерс уже вошел в комнату. Д. навел на него пистолет:

— Станьте к стене вместе с ними.

Пожилой детектив начал сердиться:

— Вы ведете себя глупо. Если вы и выберетесь отсюда, через несколько часов вас все равно найдут. Бросьте пистолет, и мы забудем об этом происшествии.

— Пистолет мне нужен.

Дверь была открыта. Медленно пятясь, он вышел из комнаты и быстро захлопнул дверь. Запереть ее он не мог. Он крикнул:

— Я буду стрелять в первого, кто попытается выйти!

Он оказался в зале, среди старинных портретов и мраморных колонн. Он услышал восклицание Роз: «Что вы делаете?» — и быстро обернулся, держа палец на спуске. Около девушки стоял Форбс.

Д. сказал:

— Разговаривать некогда. Ребенка убили. Кто-то должен ответить за это.

Форбс возмутился:

— Бросьте пистолет, дурень вы этакий. Вы в Лондоне.

Д. не обратил на него ровно никакого внимания. Он смотрел на девушку.

— Я на самом деле Д.

Он чувствовал, что обязан это подтвердить, в основном ради Роз. Вряд ли он еще когда-нибудь увидит ее, но пусть она не думает, что весь мир ее обманывает. Он продолжал:

— Должен же быть какой-нибудь способ доказать...

Она с ужасом смотрела на пистолет. Вероятно, она ничего не слышала.

— Когда-то я подарил библиотеке Британского музея свою книгу с благодарственной надписью. — Ручка двери начала поворачиваться. Д. выкрикнул: — Отпустите ручку, или я выстрелю!

Какой-то человек в черном с портфелем в руке быстро спускался по широкой мраморной лестнице. Увидев пистолет, он остановился как вкопанный и воскликнул:

— Ну и ну!

Все, кто был в зале, застыли в напряженном ожидании — что произойдет дальше? Д. колебался — ему казалось, что Роз сейчас что-нибудь скажет, что-то очень нужное ему, вроде «Желаю удачи» или «Будьте осторожны». Но она молча глядела на пистолет. Зато заговорил Форбс:

— Вы же знаете, что на улице, у подъезда, стоит полицейская машина.

Человек на лестнице снова недоумевающе пробормотал:

— Ну и ну!

Где-то зазвонил телефон и тут же смолк. Форбс сказал:

— Не забудьте, что у них там телефон.

Об этом он забыл. Он бросился к выходу, открыл стеклянную дверь, сунул пистолет в карман и быстро вышел. У тротуара стоял полицейский автомобиль. Если Форбс уже позвал их, у него есть запас ярдов в десять, не больше. Он быстро зашагал прочь — водитель машины подозрительно смотрел на него. Д. забыл надеть шляпу. В тумане видно было ярдов на двадцать. Он не смел бежать. Может быть, Форбс не позвал их. Он оглянулся — автомобиль был уже едва различим, светились лишь задние фонари. Он побежал на носках, бесшумно. Сзади вдруг послышались голоса, взревел мотор. Они преследовали его. И тут он увидел, что путь отрезан.

Площадь, на которой стояло посольство, была тупиковой, к ней вела лишь одна улица. Он повернул не в ту сторону, и теперь ему нужно было бежать кругом. Он слышал, как тронулась машина. Они не стали терять время на разворот, а рванули прямо через площадь.

Неужели все-таки конец? Он вряд ли понимал, что делал, когда мчался вдоль стены, касаясь рукой каких-то перил, навстречу своим преследователям. Внезапно перила под рукой оборвались, нога провалилась в пустоту — на ступеньку лестницы, ведущей в подвал. Он сбежал вниз и, скорчившись, прижался к стене. Наверху прогудел мотор. На несколько минут туман спас его. Вряд ли они думают, что он убежал далеко. Они не собирались давать ему шанс уйти. Он услышал трель свистка, а затем медленные шаги — его преследователи осматривали площадь. Один шел в одну сторону, другой — в противоположную. Автомобиль, возможно, блокировал выход на единственную улицу. Кроме того, конечно, скоро прибудет подкрепление. Неужто они совсем не боятся, что он вооружен, или у тех, кто в машине, тоже есть оружие? Полагается у них в Англии полицейским носить оружие или нет? Шаги приближались.

Свет в окне, выходившем на лестницу в подвал, был погашен. В этом тоже таилась опасность: они не стали бы искать его там, где есть люди. Он заглянул в окно. Ничего нельзя было различить, кроме края дивана. По-видимому, здесь кто-то жил. На двери висела записка: «До понедельника молока не нужно». Он сорвал ее. Около звонка прибита небольшая медная дощечка с фамилией «Глоувер». Он потянул дверь. Безнадежно — заперто на два замка. Шаги приближались — очень медленно. Они, должно быть, обшаривают каждый уголок. Оставался последний шанс — люди иногда небрежны. Он вынул нож и засунул его под нижнюю часть оконной рамы. Нажал. Рама поднялась. Он перевалился в комнату и бесшумно упал на диван. Шаги удалялись. Он чувствовал слабость во всем теле, не хватало воздуха, но он все еще не смел перевести дыхание. Он закрыл окно и зажег свет.

В комнате пахло засохшей землей, должно быть от горшка с цветами над камином. Диван был застелен вышитым покрывалом, на нем лежали голубые и оранжевые подушечки. У стены — газовая плитка. Он быстро оглядел комнату: любительские акварели на стене, приемник, трюмо. Обстановка говорила, что хозяйка — незамужняя стареющая женщина, очевидно, довольно ограниченная. Он снова услышал приближающиеся шаги. Квартира ни в коем случае не должна казаться необитаемой. Он поискал розетку и включил приемник. Бодрый женский голос произнес: «Но что же делать молодой хозяйке, когда за ее стол могут усесться лишь четверо? Одолжить большой стол у соседей не всегда возможно». Он наугад отворил дверь и очутился в ванной. «А почему не составить два стола одинаковой высоты — под скатертью это будет почти незаметно. Но где взять скатерть?» Кто-то — это мог быть только полицейский — звонил в соседнюю дверь. «И в этом случае можно не обращаться за помощью к соседям, если у вас есть обычное покрывало».

Теперь его поступками руководил гнев. Его затравили, загнали в тупик — пришла его очередь действовать. Он открыл дверцу комода, нашел то, что искал, — небольшую безопасную бритву, какие женщины обычно употребляют для бритья подмышек, мыло, полотенце. Он засунул полотенце за воротник, намылил усы и шрам на подбородке. Снова зазвонил звонок. Голос по радио сказал: «Вы слушали вторую беседу леди Мэршэм из серии «Советы молодой хозяйке».

Д. медленно подошел к двери. Перед ним стоял полицейский. В руке он держал смятый клочок бумаги. Полицейский сказал:

— Тут вот написано, что до понедельника молока не нужно. Я подумал, что квартира пуста и хозяева забыли погасить свет.

Он внимательно взглянул на Д. Тот ответил, произнося слова так, словно сдавал экзамен по английскому языку:

— Это было на прошлой неделе.

— Вы не видели тут незнакомых людей?

— Нет.

— До свиданья. — Полицейский неохотно отошел. Внезапно он обернулся: — Странная у вас бритва.

Д. сообразил, что держит в руках бритву хозяйки.

— О, это бритва сестры. Я потерял свою. А в чем дело?

Полицейский был очень молод. Извиняющимся тоном он сказал:

— Что поделать, сэр. Нам приходится держать ухо востро.

— Простите. Я здорово тороплюсь.

Он видел, как полицейский поднялся на улицу и растворился в тумане. Тогда он закрыл дверь и вернулся в ванную. Несколько взмахов бритвы, и он смыл с лица пену. Усов не было. Лицо изменилось, невероятно изменилось. Он выглядел моложе лет на десять. Гнев вселял в него энергию и силы. Он будет бороться против них их же оружием. Он выдержал слежку, побои, стрельбу, теперь их очередь. Пусть теперь они попробуют выдержать все, что вынес он, если смогут. Он думал о мистере К., об управляющей, о мертвой девочке. Входя обратно в душную комнату, пахнущую увядшими розами, он поклялся, что отныне выслеживать, охотиться и стрелять будет он, Д.

Часть вторая Охотник

I

Тусклый голос диктора Би-би-си произнес: «Через полминуты мы будем передавать концерт органной музыки из Сюпер-Пэлэса в Ньюкасле. А сейчас прослушайте экстренное объявление Скотленд-Ярда. Полиция ищет иностранца, скрывающегося под именем Д., который был арестован сегодня утром по просьбе Н-ского посольства и сбежал, совершив вооруженное нападение на первого секретаря посольства. Возраст: около сорока пяти лет, рост пять футов девять дюймов, шрам на подбородке. Бандит вооружен».

Официантка сказала:

— Как интересно. У вас тоже шрам. Смотрите, еще попадете в историю.

— Ну что вы, — сказал Д. — Но вообще приходится быть осторожным.

— Чего только не случается, — рассказывала официантка. — Просто ужас. Иду я по улице и вижу толпу. Говорят, что кто-то покончил с собой, выбросился из окна. Конечно, я тоже остановилась. Смотрела, смотрела, но так ничего и не увидела. Потом забежала в гостиницу навестить Эльзу и узнать, что случилось. А мне говорят: так это и была Эльза... У меня ноги подкосились.

— Вы дружили с ней?

— О, мы очень дружили, очень...

— И вы, конечно, потрясены?

— Просто не верится, что это действительно случилось.

— Как странно: девочка в таком возрасте и вдруг — самоубийство? Вы не думаете, что это просто несчастный случай?

— Конечно нет. Если хотите знать, тут совсем другое дело. Я-то знаю побольше других. У нее была несчастная любовь.

— Ах вот как?

— Точно. С женатым мужчиной из Хайбэри.

— Вы это уже рассказали полиции?

— Меня должны вызвать к следователю.

— И она вам сама в этом признавалась?

— Ой, что вы! Она была такой тихоней. Но, знаете, понемножку все узнаешь.

Он с ужасом разглядывал ее: и это называется подруга! Он смотрел в ее безжалостные глаза и слушал, как она тут же на ходу выдумывает небылицы. Не было никакого человека из Хайбэри — он появился лишь в этой убогой и взбалмошной голове. Интересно, не у нее ли набралась Эльза этих дешевых сентиментальных фраз? Официантка не унималась:

— Я уверена, что все из-за детей.

В голосе чувствовалась гордость художника-созидателя. Эльза была мертва, и можно было лепить ее образ на любой манер.

— Эльза просто с ума по нему сходила. Прямо наваждение какое-то.

Он положил на стол деньги и сказал:

— Мне было очень интересно послушать о ваших... приключениях...

— О, это будет мучить меня всю жизнь. Я же вам говорила: у меня ноги подкосились, когда...

Он вышел в промозглый сумрак вечерней улицы. Пожалуй, неплохо, что случай привел его именно в это кафе и что оно всего в двух кварталах от гостиницы. О его истории уже раззвонили все газеты — из киосков на него смотрели заголовки «Бандит в посольстве». Газеты сообщали его приметы, а также и то, что он обвиняется во въезде в страну по фальшивому паспорту. Одна газета даже откопала, что он остановился именно в той гостинице, где сегодня утром покончила самоубийством горничная. Автор заметки усматривал связь между этими загадочными фактами и намекал на дальнейшее развитие событий. Что ж, прекрасно, будет им дальнейшее развитие событий.

Он решительно двинулся к гостинице. Туман почти рассеялся, и он чувствовал себя как рабочий сцены, который замешкался и после поднятия занавеса оказался у всех на виду.

Интересно, дежурит ли у гостиницы полицейский? Он шел настороженно, держа перед собой развернутую вечернюю газету... Никого не было. Дверь была распахнута, как обычно. Он быстро вошел и захлопнул за собой вторую стеклянную дверь. Ключи висели на своем обычном месте на гвоздиках. Он взял свой ключ. Откуда-то со второго этажа донесся голос хозяйки: «Мистер Мукерджи?»

Он буркнул: «Да», надеясь, что мистер Мукерджи не употреблял в таких случаях какие-нибудь особенные выражения, а акцент у двух иностранцев спутать нетрудно. Во всяком случае, она не переспросила. Все заведение казалось удивительно тихим, будто смерть еще витала в воздухе. Не было слышно стука вилок в столовой; из кухни тоже не доносилось ни звука. Он беззвучно поднялся по покрытой ковром лестнице. Дверь кабинета управляющей была полуоткрыта; он прошел мимо и поднялся по деревянной лестнице. Из какого окна она выбросилась? Он вставил ключ в дверь своей комнаты и тихо открыл ее. Где-то за стеной послышался кашель. Дверь он оставил приоткрытой — рано или поздно он услышит голос мистера К. Легче иметь дело именно с ним. Он, если на него посильнее нажать, сломается быстрей, чем управляющая.

Он осмотрел полутемную комнату. Шторы были опущены. Он обернулся к кровати и вдруг с ужасом понял, что Эльза лежит здесь, уже готовая для обряда похорон. Разумеется, это ведь единственный свободный номер. Ее комната уже наверняка занята — жизнь идет своим чередом... Она лежала — неподвижная, чистая, неестественная — кто придумал, что смерть похожа на сон? Смерть похожа только сама на себя. Птенец со скрюченными лапками, лежащий вверх клювом на дне клетки, — вот смерть. Он видел мертвых людей на улице после воздушных налетов. Они лежали, как-то неестественно сжавшись, как зародыши во чреве. Здесь все было иначе — люди придали мертвому телу особую позу — так не лежит ни спящий, ни человек, страдающий от боли.

Иной, оказавшись на его месте, стал бы молиться. Это пассивное выражение чувств. А ему в эту минуту хотелось действовать. Смерть девочки освободила его от страха перед болью. Теперь он ощущал этот страх как что-то далекое. Встретиться бы сейчас с тем шофером где-нибудь на пустынной дороге... На лестнице послышались шаги, голоса. Он спрятался за портьеру и присел на подоконник, чтобы убрать ноги с пола. В комнате стало светло. Голос управляющей произнес:

— Я могла бы поклясться, что заперла дверь. Девочка лежит вот здесь. Вот она.

Голос помоложе удивился:

— Какая она сейчас красивая!

— Она часто говорила о вас, Клара, — произнесла с тяжелым вздохом управляющая.

— Милая девочка. Что ее заставило?.. Вы думаете, что...

— Чужая душа — потемки.

Сквозь щель в портьерах он увидел девушку с грубоватым, но приятным лицом и влажными от слез глазами.

Она спросила:

— Это случилось здесь? — В голосе ее послышалась почтительность.

— Да, она выпрыгнула вот в это окно.

«В это окно. Но почему она не сопротивлялась? — подумал он. — Почему полиция не обнаружила никаких следов?»

— Так она выпрыгнула из этого самого окна?

— Да.

Они направились к окну, чтобы осмотреть его повнимательнее. Сейчас они его обнаружат. Около самого окна Клара остановилась.

— Если бы она пошла работать ко мне, этого бы не случилось.

— Ей тут было хорошо, — сказала хозяйка, — пока не появился этот человек.

— У этого человека и в самом деле совесть была нечиста. Хотя когда она мне написала, что собирается с ним уехать, я никогда не подумала бы, что она имеет в виду это.

Он подумал: тогда и письмо не поможет — ведь его можно толковать символически! Бедная девочка, она всю жизнь пользовалась этим чудовищным лексиконом дешевых романов.

Управляющая сказала:

— Если вы не возражаете, я позову мистера Мукерджи. Он очень хотел взглянуть на нее в последний раз.

— Как вам угодно, — сказала Клара.

Он слышал, как управляющая вышла. Клара достала пудру и губную помаду. Она не стала вытирать слезы — при подобных обстоятельствах они были вполне уместны.

Управляющая вернулась. Она была одна.

— Странно. Его нет.

— Может быть, он еще не вернулся?

— Я же слышала, как он вошел. Он брал ключи, и я окликнула его. Он ответил.

— Может быть, он... вы понимаете?

— О нет. Я дернула дверь. — Она поежилась и сказала: — Не могу понять. Ведь вошел кто-то.

— Да, тут поневоле поверишь в привидения.

— Я, пожалуй, поднимусь наверх, — ответила та, пропустив ее слова мимо ушей, — и посмотрю, что там делается. Надо приготовить комнату для новой горничной.

— Эльза не слишком чисто убирала, да? Бедняжка. Не думаю, что она бы подошла мне. Я имею дело с джентльменами, тут приходится особенно заботиться о чистоте.

На мгновение ее лицо, обращенное к Эльзе, мелькнуло в щели между портьерами.

— Что ж, мне пора идти. Ровно в восемь я жду гостя. А он из тех, кто не любит ждать.

Она сделала несколько шагов. Голос управляющей произнес:

— Вы не возражаете, дорогая, если я еще побуду с ней? Есть вещи, которые...

Он нащупал в кармане пистолет. Свет погас. Дверь закрылась, щелкнул замок. У управляющей, наверное, свой ключ. Он обождал немного и вышел из-за портьеры. Теперь он даже не взглянул на мертвую, ей уже ничем не поможешь... Если ты веришь в бога, можно утешать себя тем, что она избавлена от всех невзгод и за гробом ее ждет блаженство. И наказание можно оставить богу... хотя бы потому, что и наказывать-то не за что — убийца ведь только избавил ее от земных горестей. Но он верил в другое: если люди не получают по заслугам — в мире воцаряется хаос. Он открыл дверь.

Управляющая с кем-то разговаривала этажом ниже. Он бесшумно притворил за собой дверь, но не запер. Пусть их и дальше преследуют призраки. Внезапно он услышал голос К.:

— Я думаю, вы просто забыли. Что же еще?

— Я ничего не забываю, — отрезала управляющая. — И кроме того, кто ответил мне, если это был не мистер Мукерджи?

— Он мог снова выйти.

— На него это не похоже — бегать туда-сюда.

Сильно пахло краской. Д. медленно поднялся по лестнице. Комната, где жила Эльза, была как на ладони: в ней горел свет, а сам он оставался в темноте. Мистер К. с кистью в руках склонился над подоконником. Ясно, она упала из собственного окна.

На подоконнике остались следы — вернее, оставались раньше, сейчас их уже не было. Комната была отремонтирована к приезду новой горничной. Но мистер К. не очень ловко обращался с кистью — они побоялись пригласить мастера, — зеленые пятна от краски сверкали у него не только на пиджаке, но даже на очках в стальной оправе. Он сказал:

— Но кто же в конце концов это мог быть?

— Может быть, Д.?

— Он бы никогда не решился. — И, желая услышать подтверждение, спросил: — Он ведь наверняка не решился бы, да?

— Кто знает... На что только не решится человек, когда ему нечего терять.

— Но он же не знает. Неужели вы действительно думаете, что он здесь... сейчас... где-то в доме? Может быть, с ней? — Его голос слегка задрожал. — Что ему могло здесь понадобиться?

— Может, ему нужны мы?

Видя, как лицо мистера К. жалко задрожало за стальными дужками очков, Д. почувствовал удовлетворение. Если поднажать на него, он безусловно заговорит. К. сказал:

— Ах, господи, по радио говорили, что у него пистолет.

— Не надо так громко. Он, может быть, подслушивает. Мы не знаем, где он. Я уверена, что заперла дверь.

Мистер К. взвизгнул:

— Но вы не можете сказать точно, есть у него ключ или нет, не можете?

— Ш-ш! — Она и сама не очень уверенно себя чувствовала. Ее крупное лицо, покрытое пятнами, казалось еще более бледным, чем обычно. — Подумать только, что он мог прятаться там, когда я разговаривала с Кларой.

Д. начал спускаться по лестнице. Он слышал, как мистер К. испуганно крикнул:

— Не оставляйте меня одного!

И ее презрительный ответ:

— Нужно убедиться, что все в порядке. Я спущусь вниз и посмотрю, на месте ли ключ от его комнаты. Если нет, всегда можно позвонить в полицию, — добавила она не слишком твердо.

Д. бросился вниз, только бы не скрипнула лестница и не встретился индиец. Впрочем, тот, может быть, уже собрался и уехал — люди не любят оставаться там, где побывала смерть. Все было тихо. Он повесил на гвоздик свой ключ, затем притаился у двери, ведущей в столовую, и насторожился. Он слышал, как управляющая, тяжело дыша, спустилась в холл и крикнула: «Ключ на месте». Следом за ней спускался и мистер К. Д. слышал, как в банке, которую тот нес в руке, плескалась краска. Женщина заговорила ободряющим тоном:

— Должно быть, я ошиблась. Посмотрите, у него дверь заперта? Вы ведь все равно мимо идете.

— Мне бы не очень хотелось это делать.

— Не валяйте дурака. Я заперла ее минуту назад.

Он пролепетал:

— Теперь она открыта.

Д. мог видеть в зеркале отражение ее лица. На нем было написано нечто большее, чем просто страх. Казалось, она что-то просчитывала в уме и одновременно прислушивалась. Ему пришло в голову, что она вряд ли захочет позвать полицию, пока краска наверху еще не высохла и запах ее наполнял весь дом: чем меньше пришлось бы объяснять, тем лучше. Теперь мистер К. был уже в холле. Он тревожно сказал:

— Наверное, вам только показалось, что вы ее заперли. Он бы не решился.

— А голос был чей?

— Но это же был мистер Мукерджи...

— Ну что ж, — сказала она, — вот и он. Спросите его сами.

Дверь в холл отворилась. Он видел в зеркале ее глаза, сосредоточенные, обдумывающие... Она сказала:

— Вы что-то поздновато сегодня, мистер Мукерджи. Мне показалось, что я слышала ваши шаги минут десять тому назад...

— Нет, мадам, это был не я. Я был занят, очень занят... у соседей.

— О боже, — сказал мистер К., — тогда это был...

— Так чем вы были заняты, мистер Мукерджи?

— Вы не обидитесь? У вас есть поговорка «представление продолжается», так ведь? Когда бедная девочка совершила самоубийство, этот факт показался мне интересным для социологии. Вы знаете, миссис Мендрил, ведь мы, социологи, изучающие поведение людей, всегда, так сказать, на службе.

«Что это значит?» — подумал Д. Он ничего не мог понять.

— Поэтому я стал собирать данные об этом деле. Все поводы для ее смерти — женатый человек в Хайбэри, парень из Ламбера — все это, конечно, не соответствует действительности, но дает возможность проследить за ходом их мыслей. Мы, конечно, знаем, что приезжий джентльмен...

— Послушайте, — сказал мистер К., — послушайте. Я здесь не останусь. Позовите полицию.

Мистер Мукерджи продолжал с упреком:

— Кроме того, я столкнулся со множеством примеров истерической реакции. Это должно заинтересовать вас, миссис Мендрил. Тут есть женщина, которая утверждает, что видела, как девочка упала. На самом деле она этого не видела.

— Не видела?

— Нет. Потому что она показывает на другое окно. Все остальное верно. Но она начиталась газет, видите ли, и домыслила то, чего не хватало: будто вы были там наверху и старались удержать ее... Что кто-то кричал... Но она указала на другое окно. Это очень интересно, я думаю.

— Что вы делаете со всей этой информацией? — спросила управляющая.

— Перепечатываю на машинке и отправляю нашему руководству.

— А они все это публикуют?

— Они заносят сведения в картотеку. Потом они войдут в сводный справочник, конечно, без указания моего имени. Мы работаем, — сказал он с сожалением, — для науки.

Мистер К. сказал:

— Вы должны позвать полицию.

— Не будьте идиотом, — резко ответила управляющая и пояснила мистеру Мукерджи: — Ему чудится этот человек — знаете, тот, кто довел ее до самоубийства. Он видит его всюду.

Мистер Мукерджи сказал автоматически:

— Это очень интересно. — Он чихнул. — Пахнет краской. Как интересно — вы устроили ремонт. Скажите: вы поступили так из практических соображений — чтобы убрать следы, или это суеверие?

— Что вы имеете в виду, какие следы? — возбужденно спросил мистер К.

— О, я имею в виду пятна, грязь... словом, вещи, которых избегают в хороших гостиницах... Вы и раньше собирались заняться ремонтом? Или это суеверие? Может быть, все это из-за того, что здесь умер человек? Видите ли, в Западной Африке есть племена, которые уничтожают хижину, одежду — все, что принадлежало покойнику. Им хочется забыть о недавней смерти. Мне очень хотелось бы установить: ваше желание все перекрасить — того же рода?

Мистер К. сказал:

— Я пошел. Я не могу больше этого слушать. Если вам нужна помощь...

Внезапно Д. осознал, что он тоже виден управляющей в том же зеркале. Их глаза встретились. Она медленно выговорила:

— Не беспокойтесь за меня. Здесь мистер Мукерджи. Это вам нужно быть осторожнее. — Она добавила: — Вы хотите посмотреть на умершую, мистер Мукерджи?

— Да, если это вас не затруднит. Я принес маленький букетик. Это суеверие, но оно имеет практический смысл. Запах...

— Обычно я не разрешаю держать в комнатах цветы, но в данном случае, я думаю, это можно.

Д. внимательно следил за ней, и она выдержала его взгляд. В приключенческих романах, подумал он, герои умеют стрелять даже вот так — ориентируясь по отражению в зеркале.

— Я ухожу, Мари, — сказал мистер К., явно надеясь услышать от нее что-то большее, чем просто сухое предостережение. А она словно подталкивала Д. своим взглядом на самый отчаянный шаг. Да, сильная натура, такая призналась бы последней. Квадратная, с пятнистым лицом, решительная — она, казалось, сама выдавала ему жертву на расправу.

Мистер Мукерджи сказал:

— Минуточку. Мне кажется, я забыл очки в столовой.

Д. вынул из кармана пистолет, ожидая.

— Не беспокойтесь, мистер Мукерджи, — сказала управляющая, — вы найдете их у себя в комнате. Мы всегда кладем на место забытые вещи.

Она взяла его под руку и повела вверх по лестнице. Мистер Мукерджи нес несколько растрепанных цветов, завернутых в газету.

Это преступление, казалось, изменило все в мире. Они думали, что уберут его с дороги, сами оставаясь в безопасности. Но получилось наоборот, именно ему сейчас ничего не грозило... И единственной его целью было отомстить этим людям. А они — они были рады теперь присутствию мистера Мукерджи, как утром радовался тому же он сам.

Дверь, ведущая на улицу, захлопнулась. Д. вышел вслед за мистером К. Тот шел быстро, не оглядываясь. В руке у него был зонтик. Они шагали по направлению к Грейз-Инн-роуд — Д. в двадцати шагах сзади. Он не пытался скрываться. Уж едва ли у мистера К. хватит мужества окликнуть полицейского. Внезапно с отчаянной решимостью К. бросился к автобусной остановке: должно быть, он услышал позади себя шаги. Он повернулся и посмотрел на Д. Сигарета в его руке дрожала. Он сказал:

— Простите, у вас нет огня?

— Пожалуйста.

Д. зажег спичку; огонек осветил испуганные близорукие глаза К. Он смотрел на Д. с облегчением, но в глазах его все еще оставалось какое-то загнанное выражение. Стало быть, если сбрить усы, лицо и в самом деле меняется до неузнаваемости. Ему пришлось самому придержать сигарету. К. сказал:

— Я вижу: у вас в кармане вечерняя газета. Можно взглянуть?

Он относился к числу людей, которые всегда занимают, когда могут: он сэкономил спичку и газету.

— Можете взять ее себе, — сказал Д.

Они виделись всего два раза, он и К., но что-то в его голосе заставляло К. нервничать. Он быстро вскинул глаза и снова уткнулся в газету. Он колебался. Подошел автобус. К. сказал «спасибо» и взялся за поручень. Д. последовал за ним. Когда автобус тронулся, они оба качнулись. Мистер К. сел впереди, Д. прямо за ним. К. поднял голову и увидел в стекле отражение Д. Сгорбившись, К. застыл, отложил газету и начал что-то обдумывать.

Автобус повернул в Холборн, потом свернул еще раз. Д. следил за отражением К. в стекле. Где он живет? Хватит ли у него смелости отправиться домой? Автобус уже пересек Сент-Джайлс-Серкес и повернул на Оксфорд-стрит. Мистер К. с тоской проводил взглядом полицейского регулировщика и толпу людей у «Астории». Он снял очки и потер рукой глаза: ему хотелось видеть все отчетливо. Газета лежала на его коленях, раскрытая на истории с бандитом в посольстве. Он начал читать заметку — как будто он доверял газете больше, чем своей памяти. Он еще раз бросил быстрый, нерешительный взгляд на лицо Д., на этот раз его глаза остановились на шраме. Прежде чем он успел спохватиться, у него вырвалось «ох!».

— Вы что-то сказали? — Д. нагнулся к нему.

— Я? Что вы, — отозвался мистер К. Он несколько раз кашлянул, словно желая прочистить горло, и встал, покачиваясь вместе с автобусом.

— Вы здесь выходите?

— Я? Д-да.

— И я тоже, — сказал Д. — Вы себя плохо чувствуете? Хотите, я помогу вам?

— Нет, нет. Я вполне здоров.

Он направился к выходу, Д. последовал за ним.

Они стояли рядом на тротуаре, ожидая зеленого сигнала светофора. Д. сказал:

— Все изменилось к лучшему, не так ли?

Он почувствовал злорадное веселье.

— Что вы имеете в виду? — спросил мистер К.

— Я говорю о погоде. Утром был такой туман!

Зажегся зеленый свет, и они бок о бок перешли улицу. Он видел, как мистер К. пристально всматривался в стекла витрин, пытаясь увидеть отражение своего спутника. Но близорукость мешала К. — он не видел Д. и боялся заговорить с ним. Как будто Д., пока он не назвал себя, был вовсе не Д.

Внезапно он свернул в темный проход и почти побежал по направлению к электрическому фонарю в дальнем конце двора. Двор показался Д. знакомым. Он слишком увлекся преследованием, чтобы заметить это раньше. Они вошли в подъезд. Старый лифт, жужжа, спускался к его жертве. Мистер К. внезапно выкрикнул, повышая голос так, чтобы его было слышно наверху:

— Почему вы преследуете меня?

Д. сказал успокаивающе:

— Вам, конечно, следовало бы говорить со своим учеником на энтернационо. — Он ласково обнял мистера К. за плечо. — Никогда бы не поверил, что, сбрив усы, можно так изменить внешность.

Мистер К. схватился за дверь лифта:

— Я не хочу больше иметь с вами дело.

— Но мы ведь с вами играем в одной команде.

— Нет, вы отстранены от своего задания.

Д. легонько втолкнул его в лифт и закрыл за собой дверь. Он сказал:

— А вы разве забыли — сегодня на курсах вечеринка для студентов.

— Вы должны были уже покинуть Лондон.

— Но мне помешали. И вам об этом должно быть известно.

Он нажал кнопку «стоп», и лифт остановился между этажами.

Мистер К. сказал:

— Зачем вы это сделали?

Он прислонился к стенке кабины и часто замигал глазами за стальной оправой очков. Наверху кто-то фальшиво играл на пианино.

Д. сказал:

— Вы когда-нибудь читали детективные романы Голдторба?

Мистер К. взмолился:

— Выпустите меня отсюда.

— Обычно преподаватели увлекаются детективными романами.

— Я буду кричать, — сказал мистер К., — я буду кричать.

— Это никак не вяжется с хорошими манерами, которые приняты на ваших студенческих вечерах. Кстати, у вас на пиджаке до сих пор пятна краски. Это не слишком благоразумно с вашей стороны.

— Что вам нужно?

— Хорошо, что мистер Мукерджи нашел женщину, которая видела, как это произошло... то есть что она выбросилась из другого окна.

— Меня там не было, — сказал мистер К. — Я ничего не знаю.

— Интересно.

— Пустите меня.

— Но я начал рассказывать вам о детективных романах Голдторба. Один человек убил другого в лифте. Потом вместе с убитым спустился на лифте вниз. Затем поднялся по лестнице, вызвал лифт наверх и в присутствии свидетелей обнаружил труп. Конечно, ему повезло. Но убийство всегда несет в себе долю риска.

— Вы не посмеете.

— Я всего лишь пересказываю один из романов Голдторба.

Мистер К. пробормотал:

— Такого писателя нет. Фамилия какая-то дурацкая...

— Видите ли, он писал на энтернационо.

Мистер К. сказал:

— Вас ищет полиция. Вам лучше убраться отсюда, и побыстрей.

— У них нет фото, а описание внешности, как вы убедились, не всегда помогает. — Он сказал почти с нежностью: — Если бы вас можно было сбросить в шахту лифта. Чтобы, понимаете, наказание соответствовало преступлению...

Внезапно лифт начал подниматься. Мистер К. сказал торжествующе:

— Вот видите. Бегите лучше.

Лифт качнулся и медленно проскрипел мимо второго этажа, где была редакция журнала «Психическое здоровье».

Д. сказал:

— На вашем месте я бы молчал. Вы читали в газетах, что у меня пистолет.

— Вам нужно бояться не меня, — сказал мистер К. — Я не питаю к вам плохих чувств. Но мисс Карпентер или доктор Беллоуз...

Окончить фразу он не успел. Лифт остановился, и доктор Беллоуз вышел на площадку. Поблекшая женщина в коричневом шелковом платье вошла в лифт, помахала рукой, унизанной фальшивыми бриллиантами, и произнесла таинственную фразу, что-то вроде: «Наугэт». Доктор Беллоуз сказал: «Бона нуче, бона нуче» — и лучезарно улыбнулся.

Мистер К. пристально смотрел на него и ждал. Рука Д. сжимала пистолет в кармане, но доктор Беллоуз, казалось, не заметил ничего подозрительного. Он тепло поздоровался с каждым из них за руку и сказал:

— Полагаю, что мне можно сказать несколько слов новому ученику по-английски. — И добавил слегка смущенным тоном: — Конечно, вы новый ученик. Мне показалось, что я видел вас...

Д. сказал:

— Вы ищете мои усы.

— Совершенно верно.

— Я решил: раз я изучаю новый язык — нужно обзавестись новым лицом. Вы, кстати, не видели сегодняшних вечерних газет?

— Нет, — сказал доктор Беллоуз, — и пожалуйста, пожалуйста, не говорите мне о газетах. Я никогда не читаю ежедневных газет. Я нахожу, что в еженедельниках получаешь факты, отсеянные от всяческих слухов. Там есть все важные новости.

— Прекрасная методика.

— Всячески рекомендую. Например, мисс Карпентер, моя секретарша, вы ее знаете, придерживается теперь этой системы, и знаете, она утверждает, что чувствует себя гораздо более счастливой, чем раньше.

— Да, эта система должна способствовать всеобщему счастью, — сказал Д. Мистер К. куда-то ускользнул. — Мне следует поговорить об этом с мисс Карпентер.

— Вы найдете ее в гостиной. Она разливает кофе. Правила на наших вечеринках не очень строгие. Мы надеемся, что ученики будут говорить на энтернационо, если возможно, но главное — это побыть всем вместе, среди друзей.

Он ввел Д. в гостиную. Мисс Карпентер, в клубах пара, помахала ему рукой. На ней все еще был синий джемпер.

— Бона нуче, — крикнула она ему. — Бона нуче.

С десяток лиц обернулось, чтобы посмотреть на него. Картина была похожа на рисунок в энциклопедии, изображающей человеческие расы. Здесь было много азиатов, почти все в очках. Мистер К. стоял с пирожным в руке, но не ел.

— Я должен представить вас нашему ученику из Сиама, — сказал доктор Беллоуз и потянул Д. в дальний угол. — Хи эс мистер Д. Доктор Ли.

Доктор Ли непроницаемо посмотрел на него сквозь толстые стекла очков.

— Бона нуче.

— Бона нуче, — сказал Д.

То здесь, то там вспыхивал разговор и тут же снова угасал. Мисс Карпентер разливала кофе, а мистер К. все еще держал в руке пирожное. Доктор Беллоуз бродил взад и вперед, бесцельно, как влюбленный. Гладкие седые волосы, безвольное, благородное лицо.

Д. сказал:

— Идеалист.

— Куа?

— Боюсь, — сказал Д., — что я не очень бойко говорю на энтернационо. Я новичок.

— Куа? — сурово переспросил доктор Ли. Он пристально смотрел на Д. из-за толстых стекол очков, словно ожидал от него какой-нибудь грубости. Мистер К. начал потихоньку пробираться к выходу, держа в руке пирожное.

Доктор Ли сурово сказал:

— Парла энтернационо.

— Парла англис.

— Но, — сказал доктор Ли уверенно и сердито. — Но парла.

— Простите, — сказал Д. — Ун моменто.

Он быстро пересек комнату и взял мистера К. под руку.

— Нам нужно еще побыть здесь. Если мы уйдем, это покажется гостям странным.

Мистер К. сказал:

— Пустите меня. Умоляю вас. Я ничего не знаю. Я чувствую себя совершенно больным.

Снова появился доктор Беллоуз.

— Как вы поговорили с доктором Ли? Он очень влиятельный человек. Профессор Чулаланкаранского университета. Это вселяет в меня большие надежды на будущее Сиама.

— К сожалению, с ним трудно говорить по-английски, — сказал Д. Он по-прежнему держал мистера К. под руку.

— О! — сказал доктор Беллоуз. — Он отлично говорит по-английски. Но он считает, и, конечно, вполне справедливо, что единственная цель изучения энтернационо — это говорить на нем. Как и многие жители Востока, он несколько... упрям.

Все трое взглянули на доктора Ли, молча стоявшего с полузакрытыми глазами. Доктор Беллоуз подошел к нему и начал о чем-то серьезно беседовать на энтернационо. Вокруг воцарилась благоговейная тишина. Послушать, как рассуждает на энтернационо сам его изобретатель, — не частое удовольствие. Он напоминал конькобежца — так ловко он скользил среди падежей.

Мистер К. быстро проговорил:

— Я больше не могу. Что вам от меня надо?

— Немного справедливости, — мягко сказал Д. Он совершенно не чувствовал жалости. Вся эта странная обстановка — жидкий конторский кофе, поблекшие женщины в старомодных вечерних платьях, которые по году не вынимались из шкафа, азиаты с внимательным и деловым выражением глаз за стеклами очков — все это призрачное окружение лишало мистера К. плоти и крови; он уже не казался живым существом, которое способно чувствовать боль и требует жалости.

Доктор Беллоуз снова вернулся. Он сказал:

— Доктор Ли просил меня передать, что он будет рад встретиться с вами в другой раз, когда вы лучше изучите энтернационо. — Он смущенно улыбнулся. — Такой упорный характер. Я не встречал ничего подобного даже среди сынов Израиля.

— Мистер К. и я, — сказал Д., — очень сожалеем, но нам пора идти.

— Так рано... О, я так хотел представить вас одной румынской леди. Вон той, что беседует с доктором Ли. — Он улыбнулся им, как будто они были юной парой, чьей любви он покровительствовал. — Как очаровательны такие беседы — контакты вместо непонимания, ссор...

Непохоже, подумал Д., что у Румынии и Сиама когда-нибудь будет серьезный конфликт... Доктор Беллоуз снова устремился в гущу толпы, выковывая новые связи между самыми несхожими странами, а мисс Карпентер, улыбаясь, все разливала кофе. Д. сказал:

— Пора идти.

— Я не пойду. Я собираюсь проводить мисс Карпентер домой.

Д. сказал:

— И мне не к спеху.

Он подошел к окну и посмотрел вниз. Автобусы, похожие на гигантских жуков, медленно двигались по Оксфорд-стрит. На крыше противоположного здания мигали бегущие буквы последних известий: «Счет 2:1...» А внизу отряд полицейских маршировал в сторону Мальборо-стрит. Что еще? Слова последних известий, мигая, продолжали бежать по стенду: «Сообщается о новом наступлении... 5000 беженцев... Четыре воздушных налета...» Он читал эти слова и слышал голос своей страны: «Что ты здесь делаешь? Почему ты теряешь время? Когда же назад?»

Он почувствовал тоску по дому, по гулу моторов в небе, по пыли, которая поднимается над руинами после бомбежек. Нужно за что-то любить свою родину, даже если приходится любить ее за боль и жестокость. Пришел ли Л. к соглашению с Бендичем? Для него надежды на сделку потеряны окончательно: в этой стране, где придают такое значение формальностям, он остался без бумаг и доверенностей, к тому же его разыскивает полиция по обвинению в убийстве. Он вспомнил девочку, представил, как она кричит возле окна, цепляется ногтями за подоконник, увидел рваные клочья тумана, окутавшего ее труп на тротуаре. Она была одной из тысяч погибших. Ее смерть как будто выдала ей паспорт его родины. Да, он породнился со смертью: он теперь любил мертвых и умирающих больше, чем живых. Например, этот доктор Беллоуз и мисс Карпентер — их спокойное, защищенное существование делало их какими-то нереальными. Наверное, только мертвыми он смог бы принять их всерьез.

Он отошел от окна и сказал мисс Карпентер:

— У вас здесь есть телефон?

— О, конечно. В кабинете доктора Беллоуза.

Он улыбнулся:

— Я слышал, мистер К. собирается проводить вас домой?

— О, это очень любезно с вашей стороны, мистер К. Право, не стоит беспокоиться. До Мордена так далеко.

— Ничего, — пробормотал К. Он все еще держал в руке пирожное, как солдатский жетон, по которому можно опознать труп.

Д. открыл дверь кабинета и быстро извинился. Какой-то средних лет человек с бритым тевтонским черепом сидел с угловатой девицей на столе доктора Беллоуза. Слегка пахло луком, кто-то из них поужинал бифштексом.

— Простите, я зашел позвонить по телефону.

Угловатая девица захихикала. Она была удивительно непривлекательна. На ней были большие мужские часы и брошка в виде собаки.

— Пожалуйста, — буркнул немец. — Пойдем, Уинифред. — Он натянуто поклонился Д. — Корда, — сказал он, — корда.

— Корда?

— На энтернационо это — сердце.

— А, да-да.

— Мне страшно нравятся английские девушки, — пояснил немец.

— Вот как?

— Они так невинны. — Немец снова поклонился и закрыл дверь.

Д. набрал номер лорда Бендича.

— Мисс Каллен дома?

— Мисс Каллен здесь не живет.

Ему повезло: ответила женщина, а не дворецкий, который мог запомнить его голос. Он сказал:

— Я не могу найти ее в телефонном справочнике. Не дадите ли вы мне ее номер?

— Не знаю, могу ли я это сделать.

— Я ее старый друг. Приехал в Англию всего на день-два...

— Простите, но...

— Она будет очень огорчена...

— Простите...

— Она несколько раз специально просила...

— Мэйфэр 3012.

Он набрал номер и стал ждать. Приходилось надеяться, что мисс Карпентер не отпустит мистера К. Он хорошо знал, что условности бывают сильнее страха, особенно когда это страх неопределенный и расплывчатый. Научиться бояться — это тоже наука. Он спросил:

— Мисс Каллен дома?

— Не думаю. Подождите.

Даже если он сам не получит угля, нужно хотя бы помешать Л. И кроме того, доказать, что убийство... было убийством.

Внезапно раздался голос Роз:

— Алло. Кто это?

Он сказал:

— Мое имя Глоувер.

— Что вы хотите? Я не знаю никакого Глоувера.

— Я живу в Честер-гарденс, дом номер три. Почти рядом с посольством.

На другом конце провода воцарилось молчание. Он сказал:

— Конечно, если вы верите в эту историю... с самоубийством или если вы тоже думаете, что я и в самом деле не Д., можете сегодня же вечером поднять на ноги всю полицию.

Она не отвечала. Может быть, повесила трубку? Он сказал:

— Девочку все-таки убили. Отлично придумано, а?

Ее прорвало наконец:

— Вас волнует только это?

Он сказал:

— Я убью того, кто это сделал... Я не знаю точно, кто именно. И не хочу ошибиться. Нельзя позволить себе убивать невиновных.

— Вы по-прежнему сходите с ума. Разве нельзя выбраться отсюда и уехать домой?

— Меня, возможно, расстреляют. Хотя это и не имеет большого значения... Но мне не хотелось бы, чтобы Л....

Она сказала:

— Вы опоздали. Они подписали контракт.

— Вот этого я и боялся... Вам известны условия контракта? Я не представляю, как они могут надеяться вывезти уголь, не нарушив соглашение о нейтралитете.

— Я спрошу Фурта.

— Он тоже подписал?

— Да, он подписал.

За дверью опять забренчало пианино, кто-то запел. Песня тоже пелась как будто на энтернационо: то и дело повторялось слово «корда». В трубке снова послышался ее голос:

— Он больше ничего не мог сделать. — Она оправдывала его. — Когда подписали остальные... все...

— Да, конечно.

Он почувствовал странный укол ревности из-за того, что ей хотелось защитить Форбса. Так онемевшая рука начинает снова чувствовать, и первое, что она чувствует, — это боль. Он не любит ее. Он давно не может любить ни одного живого человека, но тем не менее ощутил этот укол. Она сказала:

— Откуда вы звоните? Все время какие-то странные звуки...

— Я на студенческом вечере. У них это так называется. Вечер школы энтернационо.

— Боже, какой вы осел! — сказала она с отчаянием. — Неужели вы не понимаете, что у них есть ордер на ваш арест. Сопротивление полиции. Поддельный паспорт. Бог знает что еще.

Он сказал:

— Здесь самое безопасное место. Мы сидим и едим пирожные.

— Ну что вы за балбес, ей-богу! — сказала она. — Вы же взрослый человек, вы обязаны о себе позаботиться.

Он сказал:

— Вы спросите у Форбса то, что хотели?

— Когда вы говорили, что собираетесь кого-то убить, вы ведь не имели в виду?..

— Имел.

В ее голосе зазвучал гнев:

— Значит, вы любили эту потаскушку?

— Нет, — сказал он. — Не больше, чем других. Сегодня у нас было четыре воздушных налета. Наверное, кроме нее, они убили еще пятьдесят или сто детей...

Он внезапно осознал, как все это было глупо. Он тайный агент, посланный для заключения сделки, определяющей судьбы его страны. Она — дочь лорда, у которого он хотел купить уголь, столь необходимый его стране. Кроме того, она — возлюбленная некоего мистера Форбса, контролирующего семь угольных шахт и содержащего любовницу в Шепердс-маркет (впрочем, это к делу не относится). Управляющая гостиницей или мистер К. убили ребенка — они действовали, очевидно, по поручению тех, кто послал Л., хотя находились на службе у тех же людей, что и Д. Такова ситуация — с точки зрения стратегии, политики и уголовного кодекса. И, несмотря на это, они разыгрывают сцены ревности, будто нет войны и время ничего для них не значит.

Она сказала:

— Я не верю. Вы любили ее.

— Ей было только четырнадцать лет, насколько мне известно.

— О, я полагаю, вы достигли того возраста, когда ищут утешения у молоденьких.

— Нет.

— Но вы же не станете здесь... Я имею в виду убийство... понимаете? Они повесят вас. На такое идут только ирландцы. И их всегда вешают.

— Что ж, — сказал он неопределенно.

— Ах, черт возьми, — сказала она. — Все время была открыта дверь. — Потом, после паузы, добавила: — Я, возможно, выдала вас. Они, наверное, догадались... Они ведь читали газеты. Возможно, и Скотленд-Ярд подслушивает. Им ничего не стоит спуститься вниз и набрать по другому телефону три девятки.

— Кому «им»?

— Горничной или моим друзьям. Никому нельзя верить. Уходите. Вам нельзя там оставаться.

— Да, — сказал он. — Пора двигаться. Бона нуче.

— Это еще что за чертовщина?

— Энтернационо, — сказал он и повесил трубку.

Он открыл дверь в гостиную. Людей поубавилось, да и пирожных тоже. Мистер К. стоял около мисс Карпентер, которая, болтая без умолку, не отпускала его от себя. Д. направился к ним, и мистер К. вздрогнул. Д. пришло в голову, что он не похож на тех, кого убивают. С другой стороны, он — предатель и вполне заслужил смерть. Возможно, это неспортивно: К. — слишком легкая жертва. Но его смерть будет предостережением для остальных предателей. Д. сказал мисс Карпентер:

— Боюсь, мне придется похитить у вас вашего спутника. — При этом он надел перчатки и подумал, что их уже больше нельзя снимать.

— Я не пойду, — сказал мистер К., и мисс Карпентер кокетливо надула губки.

— Право же, это очень важно, — сказал Д. — Иначе я не стал бы лишать вас его общества.

— Не понимаю, — игриво сказала мисс Карпентер, — что за секреты такие?

— Я был в своем посольстве, — сказал Д. Его воображение заработало. Он никого не боялся. Наступила его очередь внушать страх, и он чувствовал странное веселье, он едва удерживался от смеха. — Мы обсуждали возможность основания центра по изучению энтернационо в нашей стране.

— Как вы говорите? — спросил доктор Беллоуз. Он появился около буфета с черноволосой женщиной средних лет, одетой в платье из розового кретона. Его голубые глазки возбужденно сияли. — Сейчас, во время войны?

— Какой смысл, — философствовал Д., — отстаивать то или иное общество с оружием в руках, если мы одновременно не укрепляем его изнутри? — Он слегка ужаснулся простоте, с которой он произнес эти слова, и одновременно почувствовал сожаление: безумные, несбыточные грезы вселял он в обитателей этого невзрачного заведения. Глаза старого либерала наполнились слезами. Доктор Беллоуз был в восторге:

— И в конце концов в этом горниле страданий зародится некий лучший мир?

— Теперь вы понимаете, почему я и мой соотечественник должны немедленно покинуть вас.

Это была совершенно нелепая выдумка, но во что только не поверят те, кто надеется на осуществление своей мечты. Все люди в этой комнате жили в нереальном мире, высоко над Оксфорд-стрит, в безмятежном ожидании чуда. Доктор Беллоуз весь сиял:

— Я бы ни за что не поверил в это сегодня утром... сколько лет... исполняется мечта моей жизни. — Он протянул Д. руку. Все смотрели на него. Мисс Карпентер вытерла слезы. — Да благословит вас Господь.

Мистер К. сказал:

— Я не пойду. Мне не хотелось бы... — Но никто уже не обращал на него внимания. Леди в кретоне восторженно подвела его вместе с Д. к лифту, еще раз поблагодарила их... От страха К. позабыл английский и начал на языке, понятном лишь Д., умолять всех обождать и выслушать его. Он выглядел больным и разбитым. Он пытался объясниться на энтернационо, сказать хоть что-нибудь. Побелевшими губами он повторял: «Ми корда, ми корда», — но в этот момент все словно забыли энтернационо, лифт захлопнулся, и они стали спускаться вниз. Проплыло мимо лицо доктора Беллоуза, пуговицы жилетки, ботинки — он носил ботинки. Мистер К. взмолился: — Вы не посмеете ничего сделать. Ничего.

Д. сказал:

— Вам нечего бояться, если вы не участвовали в ее убийстве. Идите рядом со мной. Не забудьте, что у меня есть пистолет.

Бок о бок они вышли на Оксфорд-стрит. Внезапно мистер К. сделал шаг в сторону, кто-то прошел между ними. Теперь их отделяло несколько зевак, глазевших на витрину. Мистер К. бросился наутек. Он был небольшого роста и проворен, но близорук: он бежал зигзагами, налетал на людей и отскакивал, не извинившись. Д. остановился — преследовать в толпе не имело смысла. Он подозвал такси и сказал шоферу:

— Поезжайте как можно медленнее. Вон там впереди мой приятель. Он изрядно поддал, и я потерял его в толпе. Придется его подвезти, а то он свалится. — Глядя в окно машины, он не выпускал мистера К. из виду.

К. метался из стороны в сторону. Люди останавливались и глядели на него. Какая-то женщина сказала: «Стыдно», — а мужчина добавил: «Последняя рюмка явно не пошла ему на пользу». Очки К. в стальной оправе сползли на кончик носа. То и дело он оглядывался назад. Его зонтик путался у всех под ногами, и какой-то ребенок громко заплакал, испугавшись его маленьких, перепуганных и налитых кровью глаз. Толпа негодовала. На углу Саут-Одли-стрит он врезался в полицейского. Тот добродушно придержал его:

— Э, уважаемый, нельзя же так.

Мистер К. уставился на него, ничего не понимая.

— А теперь топай домой, только потихоньку.

— Нет, — вдруг сказал мистер К., — нет.

— Голову под кран, а потом — спать.

— Нет! — Мистер К. внезапно опустил голову и попытался было боднуть полицейского в живот, но тот своей большой рукой терпеливо отстранил его.

Толпа зашумела. Какой-то человек в черной шляпе пронзительно крикнул:

— Какое вы имеете право его задерживать? Он никому ничего не сделал.

— Я только сказал... — начал было полицейский.

— Я слышал, что вы сказали, — быстро отпарировал человек в черной шляпе. — На каком основании, позвольте полюбопытствовать, вы его задержали?

— Нарушение общественного порядка в нетрезвом виде, — констатировал полицейский.

Мистер К. смотрел на полицейского с выражением лихорадочной надежды в глазах: он даже забыл, что ему нужно было прикидываться пьяным.

— Чушь, — сказал прохожий. — Он ничего не сделал. Я готов дать показания...

— Ну-ну, — запротестовал полицейский с негодованием. — Из-за чего весь этот шум? Я только сказал ему, чтобы он шел спать.

— Вы сказали, что он пьян.

— Он пьян.

— Докажите это.

— Да вам-то, в конце концов, какое до этого дело?

— До сих пор считалось, что мы живем в свободной стране.

— Хотелось бы мне знать, что я сделал? — уже унылым голосом спросил полицейский.

Прохожий в черной шляпе вытащил визитную карточку и сказал мистеру К.:

— Если вы хотите привлечь этого полисмена к ответственности за клевету, я готов дать показания.

Мистер К. схватил карточку, но зачем она ему, понять не мог. Полицейский взмахнул руками и крикнул:

— Расходитесь!

— Не расходитесь, — сказал прохожий. — Вы все свидетели.

— В конце концов, вы меня вынуждаете... — Голос у полицейского уже дрожал и срывался. — Я вас предупреждаю...

— Что вы имеете в виду?

— Вы пытались помешать полиции при исполнении служебных обязанностей.

— Скажите пожалуйста, служебные обязанности! — саркастически повторил незнакомец.

— Но я действительно пьян, — внезапно умоляющим тоном произнес мистер К. — Я нарушаю порядок.

В толпе захохотали. Полисмен обернулся к мистеру К.

— Вы снова за свое, — рявкнул он, — речь идет не о вас.

— Нет, речь идет именно о нас, обо всех нас, — распалялся человек в шляпе.

Лицо полицейского передернулось. Он сказал мистеру К.:

— Возьмите такси и отправляйтесь-ка домой.

— Да-да, сейчас, — сказал мистер К.

— Такси!

Такси поравнялось с мистером К., он благодарно ухватился за ручку и открыл дверцу. Д. улыбнулся ему и сказал:

— Влезайте.

— А теперь, — сказал полицейский, повернувшись к незнакомцу, — ваша фамилия?

— Хогпит.

Мистер К. отпрянул от машины. Он заверещал, как придушенный:

— Только не это такси. Я не поеду на этой машине.

— Повторяю, меня зовут Хогпит.

Опять раздался хохот. Мистер К. взмахнул руками, пытаясь отскочить на тротуар.

— Господи, — сказал полицейский, — опять вы!

— Там в такси человек... — сказал мистер К.

Д. вылез и сказал:

— Все в порядке, сержант. Это мой приятель. Он крепко выпил, и я потерял его в толпе у Карпентерс-Армс.

Он взял К. под руку и решительно направился к такси. Мистер К. крикнул:

— Он убьет меня! — и попытался уцепиться ногой за тротуар.

— Не поможете ли вы мне, сержант, — сказал Д. — Я постараюсь доставить его домой.

— С удовольствием, сэр. Буду только рад от него отделаться. — Он нагнулся, поднял мистера К., как ребенка, и уложил на пол такси. Мистер К. слабо вскрикнул:

— Я же говорю вам... он меня преследует...

Человек по фамилии Хогпит сказал:

— Какое вы имеете право делать это? Вы слышали, что он говорит? Откуда вы знаете, а вдруг это действительно так?

Полицейский захлопнул дверцу машины и обернулся. Он разозлился не на шутку:

— Потому что у меня есть голова на плечах... А теперь скажите: прекратите вы наконец или нет?

Такси тронулось. Толпа людей, размахивающих руками, поплыла назад. Д. сказал:

— И вам не стыдно быть посмешищем уличной толпы?

— Я разобью окно и закричу, — сказал мистер К.

— Если дело дойдет до этого, — Д. заговорил тихо, точно хотел сообщить что-то по секрету, — я буду стрелять.

— Вы не решитесь на это. Ведь вы не успеете скрыться.

— Так говорят в романах. В наши дни все выглядит по-другому. Идет война. Вряд ли кто-нибудь из нас сумеет, как вы выражаетесь, «скрыться».

— Что вы собираетесь делать?

— Просто хочу побеседовать с вами. Мы едем домой.

— В каком смысле — домой?

Д. промолчал. Машина медленно ехала через парк. У Мраморной арки, как всегда, витийствовали несколько уличных ораторов; было холодно, и они подняли воротники пальто. Хозяева стоящих вдоль дороги автомобилей высматривали подходящих девочек, на перекрестках толкались проститутки. Здесь же, косясь одним глазом в кусты, — единственное пристанище бесприютной любви, — прогуливались аферисты, вымогающие деньги у влюбленных парочек. Все это входило в понятие «мирный вечер». Афиша на газетном киоске гласила: «Сенсация: трагедия в Блумсбери».

II

Мистер К. имел вид обреченного. Не говоря ни слова, он вышел из такси и сошел по ступенькам в подвал. Д. зажег свет. Нагнувшись за спичкой у газовой плиты, он подумал, а сможет ли он убить человека. Да, мисс Глоувер, кем бы вы ни были, вам не повезло.

От любого обжитого дома веет непотревоженным покоем, но когда взрывная волна сносит переднюю стену дома и в проломе показывается кровать, стулья, ночной горшок — это похоже на изнасилование. Вторжение в чужой дом — всегда насилие. Но приходится поступать так же, как поступают твои враги. С неожиданной злостью он повернулся к К.

Мистер К. пятясь подошел к дивану и сел. Над его головой была полочка с несколькими тощими книжками — жалкая библиотека набожной женщины. Он сказал:

— Клянусь, меня там не было.

— Но вы не отрицаете, что вы и она намеревались завладеть моими бумагами, так?

— Вас отстранили от задания.

— Это я уже слышал.

Он вплотную подошел к мистеру К. Можно было одним ударом свернуть ему челюсть и разрядить накопившийся гнев. Совсем недавно ему преподали неплохой урок бокса. Но он не мог этого сделать. Если бы он хотя бы просто коснулся К., тот уже не был бы ему посторонним. От этой мысли Д. стало так противно, что он даже скривился от отвращения. Затем он сказал:

— Единственный ваш шанс выбраться отсюда живым — это быть откровенным. Они купили вас обоих, так?

Очки мистера К. упали на диван, и он начал шарить по вышитому покрывалу. Потом залепетал:

— А как мы могли знать, что вы сами не подкуплены?

— Это вы-то не могли узнать?

— Ведь вам не доверяли... Иначе зачем они обратились к нам?

Он слушал, сжимая в кармане пистолет. Когда ты и судья, и присяжный, и даже прокурор, нужно дать человеку высказаться — нужно сохранять объективность, даже если земной шар сошел с орбиты.

— Продолжайте.

Мистер К. приободрился, глянул на Д. своими поросячьими глазками — и скривил рот, пытаясь улыбнуться.

— К тому же вы и сами вели себя довольно странно, так? Откуда нам было известно, что вы уже не продались?

— Справедливо.

— Каждому приходится заботиться о себе. Если бы вы совершили сделку первым, мы бы не получили ничего.

Где предел человеческому падению? Мистера К. куда легче было терпеть, когда он дрожал от страха. Теперь к нему возвращалась храбрость. Он даже философствовал.

— Плохо оказаться за бортом. В конце концов, наша война проиграна...

— Безнадежно?

— Почитайте сегодняшние газеты. Мы разбиты.

— Интересно, сколько вы получили?

Мистер К. нашел очки и уселся удобнее. В нем почти не осталось страха. Лицо его выражало какую-то победоносную хитрость. Он не скрывал удовлетворения:

— Я так и думал, что вы благоразумный человек.

— Рассказывайте все.

— Если вы хотите получить свою долю, — пояснил мистер К., — это у вас не выйдет. Даже если бы я захотел...

— Вы ведь не настолько глупы, чтобы предавать в кредит?

— Зато они слишком умны, чтобы предлагать деньги такому человеку, как я.

Д. был сбит с толку. Он сказал, не веря:

— Вы хотите сказать — вы ничего за это не получили?

— Я получил пока что письменное обязательство, подписанное Л.

— Никогда не думал, что вы так непрактичны. Если вам достаточно обещаний, вы могли их получить от нас в таком же количестве.

— Это не обещания. Это приказ о моем назначении, подписанный ректором. Ведь Л. теперь ректор. Это произошло уже после вашего отъезда.

Голос К. звучал уже совершенно непринужденно.

— Ректор чего?

— Университета, разумеется. А я назначен профессором. Мне дали факультет, и я могу снова вернуться домой.

Д. не удержался от смеха, но в смехе звучало отвращение. Вот она, цивилизация победителей, наука будущего... Он прикинул вслух:

— Стало быть, если я убью вас, то на моей совести будет уже профессор К....

Ему представилось на миг отвратительное сборище поэтов, музыкантов, ученых, художников — все в очках со стальной оправой на покрасневших глазках: предатели с куриными мозгами лакеев, остатки старой поношенной цивилизации, преподающие молодежи полезные уроки соглашательства и покорности. Он вытащил пистолет и сказал:

— Интересно, кого они назначат на ваше место. — Но он знал, что у них найдется тысяча таких же.

— Не играйте с оружием. Это опасно.

Д. сказал:

— Если бы вы сейчас были на родине, вас бы судил и расстрелял военный трибунал. Почему же вы здесь надеетесь избежать этого?

— Вы шутите. — Мистер К. силился улыбнуться.

Д. вынул обойму: в ней было два патрона. В ужасе мистер К. затараторил:

— Вы же обещали, что, если я не повинен в смерти девочки, вы сохраните мне жизнь.

— Ну и что? — Он снова вставил обойму.

— Я не убивал ее. Я только позвонил Мари...

— Мари? А, да, управляющая гостиницей. Продолжайте.

— Мне так велел Л. Он позвонил из посольства и сказал: «Просто передайте ей — сделать все, что возможно».

— И вы не догадывались, что он имел в виду?

— Не совсем. Как я мог догадаться? Я лишь знал, что у нее был какой-то план... сделать так, чтобы вас выслали. Она и не собиралась доводить дело до убийства. Только когда полиция прочла дневник... все пошло как по маслу. Она писала, что вы обещали ее забрать.

— Ах, вы и это знаете.

— Мари рассказала мне... потом. Для нее все это было прямо находкой. Она собиралась инсценировать ограбление. К тому же девчонка, вы понимаете, была довольно наглой. Мари думала лишь припугнуть ее, но затем вышла из себя. Вы же знаете, у нее ужасный характер, она не умеет сдерживаться. Совершенно не умеет. — Он снова попытался изобразить улыбку, чтобы посмотреть, как прореагирует Д. — Всего лишь одна девчонка, — трещал К., — одна из тысяч. На родине они погибают ежедневно. Война! — Что-то в выражении лица Д. заставило его чересчур поспешно добавить: — Так говорила Мари.

— А вы что ответили?

— Я, конечно, был против этого.

— Против — до того, как это случилось?

— Да. То есть нет, я хотел сказать... после... Когда я потом увидел ее.

Д. сказал:

— Все ложь. Вы были в курсе дела от начала до конца.

— Клянусь. Я не был у окна...

— Вот в это я верю. У вас бы нервы не выдержали. Это вы предоставили ей.

— Да, это она... Только она...

— Я не убиваю женщин — из суеверия. Но ей придется несладко, будьте уверены, когда вас найдут мертвым. Она будет теряться в догадках... Прислушиваться к звукам... Кроме того, у меня только два патрона. И я не знаю, как достать еще. — Он взвел курок.

— Но ведь мы же в Англии! — Маленький человечек с посеревшим лицом заклинал его, будто пытался убедить самого себя. Он вскочил на ноги. С диванной полки упала книга. Она раскрылась на каких-то религиозных стихах со словом «Бог» с заглавной буквы.

«Ведь мы же в Англии!» Конечно. В этой комнате все было так по-английски. И диван, и корзина для бумаг, сделанная из старых цветных литографий, и географическая карта в рамке на стене, и подушечки. Чужая обстановка тяготила Д., хотелось поскорее все кончить. Он яростно сказал:

— Отойдите от дивана!

Мистер К., дрожа, сделал шаг. Он еще надеялся:

— Вы разрешите мне уйти?

Годы научной работы могут сделать из человека хорошего судью, но не палача.

— Почему не Л.? — умоляюще подсказал К.

— О, когда-нибудь я разделаюсь и с Л. Но уже совсем по другому счету.

Разница между ними была очевидной: нельзя испытывать к музейному экспонату ту же ненависть, что к живому человеку.

Мистер К. простер над головой выпачканные в чернилах руки.

— Вы не стали бы винить меня, если бы знали. Я прожил такую жизнь. О рабстве написано столько книг. — Он заплакал. — Вам жалко эту девчонку, а вот я... меня... — Он не мог продолжать.

— Идите в ту дверь, — сказал Д. В ванной не было окон. Рука, державшая пистолет, дрожала в предчувствии надвигавшегося кошмара. Они загнали его в угол, теперь настала его очередь... И опять проклятый страх, страх перед чужой болью, страх за жизнь других, за их страдания. Он был обречен на сочувствие... Он скомандовал: — Быстрее!

Мистер К., спотыкаясь, попятился в ванную. Д. напряженно старался придумать какую-нибудь последнюю шутку, вроде «простите, у нас нет кладбищенской стены», но так и не нашелся: шутить можно лишь по поводу собственной смерти. Смерть других — слишком серьезное дело. Мистер К. сказал:

— Она не пережила того, что я... за пятьдесят лет... А я... мне осталось жить всего шесть месяцев... так говорят врачи... надежды никакой.

Д. старался не слушать и уж ни в коем случае не понимать. Он ни на секунду не отводил пистолет, который с отвращением держал в руке.

— Когда остается полгода жизни, разве нельзя позволить себе немножко комфорта?.. — Очки сорвались с его носа и разбились. Слово «комфорт» он произнес всхлипывая. — Я всегда мечтал когда-нибудь... университет. — Теперь он уже топтался в ванной, слепо уставясь туда, где, ему казалось, стоял Д. — Врач так и сказал: через шесть месяцев. — Он тявкнул от боли, как собака. — Бона матина, бона матина. Умереть учителем энтернационо. Холодно... Они здесь никогда не включают отопление... — Он словно бредил — говорил первое, что приходило в голову. Казалось, им движет ощущение, что, пока он говорит, он в безопасности. И все слова, которые рождались в его измученном, пропитанном злобой и горечью сознании, рассказывали о ничтожных курсах, классе-конурке с холодным радиатором и картиной на стене «ун фамиль жентильбоно». — Старичок бродит вокруг на своих резиновых подошвах... Мне будет больно... извиняться даже приходится на энтернационо... иначе штраф... ни одной сигареты за неделю...

С каждым словом он оживал, а приговоренный не должен оживать. Он должен умереть задолго до того, как судья произнесет приговор.

— Замолчите, — сказал Д.

Голова мистера К. повернулась, как у гуся. Подслеповатые глаза снова подвели его. Он смотрел не в ту сторону.

— Можете ли вы обвинять меня? — сказал он. — Последние шесть месяцев на родине... профессор...

Д. закрыл глаза и нажал на спуск. Грохот и отдача пистолета ошеломили его. Звякнуло разбитое стекло, и где-то зазвонил звонок.

Он открыл глаза: промахнулся. Безусловно промахнулся. Зеркало над раковиной в футе от птичьей головки К. было разбито. Мистер К. стоял на ногах, мигая с недоумевающим видом. Кто-то стучал в дверь. Оставался последний патрон.

Д. сказал:

— Не двигайтесь. Молчите. Второй раз я не промахнусь, — и закрыл дверь. Он стоял у дивана, прислушиваясь к стуку с улицы. Если это полиция, на что ему употребить оставшийся патрон? Пауза показалась ему вечностью. На диване лежала раскрытая маленькая книжица:

Бог в солнечном свете, Где птицы парят невесомо. Бог в свете свечей Ожидает вас дома...

Дурацкий стишок запечатлелся в его мозгу, как оттиск печати на воске. Он не верил в бога, у него не было дома. Стишок напоминал заклинание дикарей, которое производит впечатление даже на цивилизованного человека. Снова стук, и еще раз стук, звонок. Может, это кто-нибудь из знакомых хозяйки? Или она сама? Нет, у нее, наверное, ключ. Скорее — полиция.

Он подошел к двери, крепко сжимая пистолет. Он забыл о нем, как забыл раньше о бритве. С решимостью обреченного он открыл дверь.

Это была Роз.

Он медленно выговорил:

— Конечно. Я забыл. Я ведь дал вам адрес? — Он посмотрел мимо нее, как будто ожидая увидеть за спиной полицию или Форбса.

Она сказала:

— Я пришла рассказать вам то, что узнала от Форбса.

— Так. Да-да.

— Вы ведь ничего не натворили? Отвечайте — ничего страшного?

— Нет.

— А пистолет?

— Я думал — полиция.

Прикрыв дверь, они вошли в комнату. Он еще следил за ванной, хотя уже точно знал — больше он не выстрелит. Из него, наверное, получился бы неплохой судья, но не палач. Война ожесточает человека, но не настолько. Как окольцованная птица обречена всю жизнь носить свое кольцо, так и он навеки прикован к своей средневековой литературе, к «Песни о Роланде», к Бернской рукописи.

Она сказала:

— Боже, какой странный у вас вид. Вы удивительно помолодели.

— Усы...

— Конечно. Так вам больше идет.

Ему не хватало терпения:

— Что сказал Фурт?

— Они подписали.

— Но это противоречит английским законам о невмешательстве во внутренние дела других стран.

— Они подписали контракт не прямо с Л. Закон всегда можно обойти. Уголь пойдет через Голландию.

Итак, крах полный и окончательный — он не смог даже застрелить предателя. Она сказала:

— Вам придется уехать. Прежде чем вас найдет полиция.

Он опустился на диван, свесив между коленей руку, в которой держал пистолет. Он сказал:

— И Форбс тоже подписал?

— Нельзя требовать от него слишком многого.

И снова он почувствовал странный укол ревности. Она сказала:

— Ему это не по душе.

— Почему?

— Видите ли, он по-своему честен... В серьезных делах ему можно верить.

Он задумчиво сказал:

— У меня есть последний шанс.

— Какой? — Она испуганно глянула на пистолет.

— Нет, не это. Я говорю о шахтерах. О профсоюзах. Если бы они знали, кому пойдет этот уголь, не могли бы они?..

— Что?

— Что-нибудь предпринять?

— Что они могут? — Ее раздражал этот идеализм. — Вы не знаете, что здесь происходит. Вы никогда не видели шахтерского поселка, где остановлены все шахты. У вас еще хватает сил для энтузиазма, криков и размахивания флагами. А тут... Я побывала с отцом в одном поселке. Отец ехал туда вместе с членами королевской семьи. Так вот, нет у шахтеров никакого боевого духа. Иссяк.

— Значит, вы кое-что понимаете в этих делах?

— Конечно. Разве мой дед не был...

— Вы знаете кого-нибудь среди рабочих?

— Там живет моя старая няня. Она вышла замуж за шахтера. Но отец выплачивает ей пенсию. Ей легче других.

— Для начала подойдет любая зацепка.

— Вы все еще ничего не понимаете. Нельзя разъезжать по шахтам и выступать там с речами. Тем более, когда вас ищут.

— Я еще не собираюсь сдаваться!

— Послушайте. Пока еще можно попытаться вытащить вас отсюда. Деньги чего-нибудь да стоят. Из маленького порта. Скажем, Свонси...

Он внимательно посмотрел на нее.

— Вам так не терпится...

— Хватит, хватит — все ясно. Просто живые и свободные люди мне нравятся больше, чем покойники и каторжане. Я не смогла бы вздыхать о вас и месяца после вашей смерти. Я не такая. Не могу быть верной тому, кого нет рядом. Вы можете, а я нет.

Он рассеянно поигрывал пистолетом. Она сказала:

— А это отдайте мне... Я не могу спокойно смотреть...

Он молча протянул пистолет. Протянул, не думая, — и тем самым первый раз выразил кому-то доверие. Она сказала:

— Почему пахнет дымом? Так я и думала, что-то случилось. Вы стреляли. Вы кого-нибудь убили...

— Нет. Пытался его убить, но ничего не получилось. Я, по всей видимости, жалкий трус. Я попал всего-навсего в зеркало.

— Это случилось как раз когда я звонила?

— Да.

— Я слышала. Мне показалось, что на улице хлопнул глушитель автомобиля.

Он сказал:

— К счастью, здесь не знают, как звучит настоящий выстрел.

— А где же этот тип?

— В ванной.

Она распахнула дверь. Мистер К., как всегда, внимательно подслушивал: он стоял на коленях. Д. мрачно сострил:

— Знакомьтесь, профессор К.

К. свалился на бок, странно подогнув ноги. Д. добавил:

— Он в обмороке.

Она наклонилась над К., с отвращением заглядывая ему в лицо.

— Вы уверены, что промахнулись?

— К сожалению, факт — промахнулся.

Довольно любопытный факт, потому что он мертв. Любой дурак это сразу заметит.

III

Мистера К. перетащили на диван. Книжка со стихами лежала рядом с ним — возле самого уха. «Бог в свете свечей ожидает вас дома». С красной полоской на переносице от дужки очков К. казался удивительно жалким.

— Его врач считал, что он протянет еще полгода, не больше. И он очень боялся смерти... внезапной... во время урока энтернационо. Они платили ему два шиллинга в час.

— Решайте, что делать.

— Это всего лишь несчастный случай.

— Он умер, потому что вы выстрелили в него, — они могут рассматривать это как убийство.

— С юридической точки зрения — это убийство?

— Да.

— Это уже второе убийство, в котором меня подозревают, — не много ли? Мне бы хотелось, чтобы для разнообразия меня обвинили в настоящем убийстве, явном и преднамеренном.

— Вы всегда шутите, когда дело касается вас, — сказала она.

— Что вы? Как-то не заметил...

Она снова рассердилась. Когда она сердилась, то становилась похожей на ребенка, который, взбунтовавшись против здравого смысла и авторитета взрослых, колотит по полу ногами. В такие моменты он чувствовал к ней отцовскую нежность — она и вправду годилась ему в дочери. Она не требовала от него страстной любви. Она сказала:

— Не стойте так, как будто ничего не случилось. Что мы будем с ним делать?

Он примиряюще ответил:

— Сейчас подумаем. Сегодня — суббота. Женщина, которой принадлежит эта квартира, оставила записку: «Молока не надо до понедельника». Следовательно, она вернется не раньше завтрашнего вечера. В моем распоряжении двадцать четыре часа. Смогу я попасть на шахты к утру, если я сейчас отправлюсь на вокзал?

— Вас схватят на станции. Вас уже разыскивают. Кроме того, — она говорила с раздражением, — это пустая трата времени. Говорю вам — у них не осталось боевого духа. Они просто существуют. Вот и все. Я там родилась. Я знаю эти места.

— Стоит попытаться.

Она сказала:

— Мне безразлично, останетесь вы живы или нет, но мне страшно представить себе, как вы будете умирать.

Она не стеснялась ни в словах, ни в поступках — говорила и действовала, не думая. Он вспомнил, как она шла по мокрой платформе с булкой в руке. Вот тогда впервые в нем и шевельнулось что-то похожее на нежность. Наверное, потому, что именно в этом они были очень похожи. Обоих швыряла и толкала жизнь — и оба яростно не желали смиряться с нею, хотя ярость в действительности была чужда им. Она сказала:

— Я знаю, бессмысленно уговаривать людей: «сделайте это ради меня...», как в романах.

— Отчего же, я готов на многое ради вас.

— Ах, боже, — сказала она, — не притворяйтесь. Оставайтесь честным. Именно за это я вас люблю. А может, из-за своих неврозов. Эдипов комплекс и тому подобное...

— Я не притворяюсь.

Он взял ее за плечи. На этот раз совсем не так автоматически, как в прошлый, — теперь его толкнула нежность. Да, нежность, но не желание и не страсть влюбленного. Он забыл, как жаждут влюбленные. Влюбленный должен верить в мир, в радость рождения новой жизни. Противозачаточные средства этого не изменили. Акт желания остается актом веры, а он потерял веру...

Она больше не сердилась. Она печально сказала:

— Что случилось с вашей женой?

— Ее расстреляли. По ошибке.

— Как?

— Спутали с другой заложницей. У них сотни заложников. Когда заложников слишком много, они все на одно лицо.

Неужели он пытается ухаживать, рассказывая о мертвой жене, да еще когда рядом на диване труп? Впрочем, он может быть спокоен: ему не удастся сфальшивить — поцелуй выдает слишком многое, его гораздо труднее подделать, чем голос. Их прижатые друг к другу губы выражали общую для обоих пустоту. Она сказала:

— Мне кажется странным — любить человека, который давно мертв.

— Это свойственно большинству людей. Ваша мать...

— О, я не люблю ее... — сказала она. — Я незаконнорожденная. Потом, конечно, все скрепили браком, и я никак от этого не пострадала. Но как-то противно, что ты была нежеланной, уже тогда...

Без испытания трудно решить, где любовь и где жалость. Он крепче прижал ее к себе. Через ее левое плечо на него смотрели открытые глаза мистера К., и он опустил руки.

— Это бред. Я не гожусь для вас. Я больше не мужчина. Может быть, потом, когда перестанут убивать людей...

Она сказала:

— Мой дорогой. Я не боюсь ожидания... пока ты жив.

Что верно, то верно — условие немаловажное. Он сказал:

— А теперь вам лучше уйти. Постарайтесь, чтобы никто не заметил, когда вы будете выходить. И не садитесь в такси в этом районе.

— А что вы собираетесь делать?

— С какого вокзала мне ехать?

Она сказала:

— Примерно в полночь идет поезд с Юстона... Он прибывает туда утром в воскресенье, бог знает в котором часу. Только переоденьтесь... Так вас сразу узнают.

— Даже без усов?

— Шрам-то остался. Вас именно по шраму ищут. — Она добавила: — Подождите минуту, — и когда он попытался что-то сказать, перебила его: — Я уйду. Я буду рассудительной, сделаю все, как вы говорите, отпущу вас на все четыре стороны и постараюсь проявить благоразумие. Но — минутку.

Она шагнула в ванную. Было слышно, как под ее туфлями хрустнули очки мистера К. И через секунду вернулась.

— Слава богу, — сказала она, — хозяйка женщина запасливая. — В руках у нее была вата и кусок пластыря. Она сказала: — Стойте спокойно. Никто не найдет вашего шрама. — Она прижала к его щеке клочок ваты и заклеила ее пластырем. — Вполне убедительно, — сказала она, — как нарыв.

— Но ведь пластырь не закрывает шрама.

— В этом весь фокус. Край пластыря немножко закрывает шрам, а сама вата — на щеке. Никому и в голову не придет, что скрывают что-то на подбородке. — Она сжала его голову ладонями и сказала: — Из меня бы вышел неплохой тайный агент, правда?

— Вы слишком хороший человек. Вы верите людям, — сказал он. — А тайным агентам это мешает.

Он почувствовал теплую волну благодарности за то, что в мире, полном войн и обмана, есть кто-то, кому он может доверять. Так человек, скитающийся в одиночестве по пустыне, радуется, встретив товарища. Он сказал:

— Дорогая, от моей любви мало толку, но вся она ваша... вернее, то, что от нее осталось. — Пока он говорил, в нем снова подымалась боль воспоминаний. От этого не уйти...

Она сказала мягко, словно говорила о любви:

— У вас есть шансы. Особенно если учесть, что вы хорошо говорите по-английски. Немножко забавный акцент, но не он выдает вас, а прочитанные книги. Осталось совсем немного — забыть, что вы когда-то читали лекции по средневековой литературе. — Она снова провела по его лицу ладонью, в этот момент послышался звонок.

Они стояли посреди комнаты. Снова позвонили. Он сказал:

— Вам надо скрыться. — Но спрятаться в этой комнатушке было негде. — Если полиция, то виноват я, и только я, — договорились? Вам незачем лезть в эту историю. Обвиняйте меня во всем. А теперь откройте дверь.

Он взял мистера К. за плечи, повернул лицом к стене и закутал его в покрывало. Теперь казалось, что он просто спит. Д. слышал, как открылась дверь и какой-то голос сказал:

— О, простите, меня зовут Фортескью.

В комнату робко вошел неопределенного возраста человек с залысинами на висках, в двубортной жилетке. Роз попыталась загородить ему дорогу. Она сказала:

— Что вам угодно?

Он повторил «Фортескью» со слабым подобием улыбки.

— Кто вы такой?

Он, мигая, посмотрел на них. Он был без пальто и без шляпы.

— Простите, я живу наверху. Что, Эмили... извините, мисс Глоувер дома?

Д. сказал:

— Она будет в понедельник.

— Я знал, что она собиралась уехать, но когда увидел в окне свет... — Он забормотал: — Боже правый, что это?

— Знакомьтесь, — сказала Роз, — это Джек. Джек Отрем.

— Он болен?

— Ему нехорошо. У нас тут небольшая вечеринка.

Он еще колебался:

— Как странно! Я хочу сказать, что Эмили, мисс Глоувер...

— О, зовите ее просто Эммой, — сказала Роз, — мы все здесь друзья.

— Эмма никогда не приглашала гостей.

— Она оставила нам ключи.

— Д-да. Я понимаю.

— Хотите выпить?

Это уж слишком, подумал Д., нельзя же найти в этой квартире все, что только не вздумаешь. Потерпевшим кораблекрушение необходима находчивость, но только в детской книжке Робинзон Крузо на необитаемом острове находит все необходимое, и как раз тогда, когда нужно.

— Нет, спасибо, — сказал Фортескью. — Я не употребляю. То есть я хотел сказать, что я не пью.

— Все пьют. Иначе не проживешь.

— Ну, разумеется, — воду. Я тоже пью воду.

— В самом деле?

— О да, несомненно. — Он пугливо взглянул на лежащего на диване, потом на Д., который стоял возле дивана, как часовой. Он участливо поинтересовался: — Вы поранили лицо?

— Увы.

Молчание стало почти осязаемым. Оно затягивалось, как проводы гостей у радушных хозяев. Наконец Фортескью сказал:

— Мне надо идти.

— Неужели? — сказала Роз.

— Да нет, я не то хотел сказать. Понимаете, мне не хочется портить вам вечеринку.

Он оглядывался по сторонам и явно искал глазами бутылки и рюмки. В этой комнате что-то было не так. Ему и в голову не приходило, что рядом с ним лежит труп, — в его мире не было места таким ужасам.

— Эмма не предупредила меня...

— Вы, наверное, часто разделяете ее одиночество?

Он покраснел и сказал:

— Да, мы с ней добрые друзья. Мы оба, видите ли, групперы.

— Кто-кто?

— Оксфордские групперы[2].

— Ах, вот что! — воскликнула Роз. — Домашние вечера, Браунс Отель, Крауборо...

Посыпались названия, которых Д. никогда не слышал. Что это — ее фантазия или истерика? Фортескью просиял. Его старческое младенчески розовое лицо растянулось в улыбке, чем-то напоминая экран кинотеатра, где показывают лишь тщательно отобранные фильмы, те, что можно смотреть в семейном кругу. Он пролепетал:

— Вы у нас когда-нибудь бывали?

— Нет. Это не для меня.

Он еще раз посмотрел на диван. На редкость прилипчивый тип, приходится следить за тем, что говоришь, — стоило ей неосторожно затронуть не ту тему, как он тут же за нее цеплялся.

— Обязательно заходите! У нас самые разные люди бывают: и бизнесмены, и... Один раз был даже помощник министра внешней торговли. Ну, и конечно, Фрэнки... — Он почти вплотную подошел к дивану, с жаром объясняя: — Это религия, но, как бы вам сказать... практическая. Она помогает вам жить — вы всегда чувствуете себя правым. В Норвегии мы достигли потрясающих успехов.

— Что вы говорите! — подхватила Роз, надеясь отвлечь его. А его так и тянуло к мистеру К.

— К примеру, вас что-то беспокоит — понимаете, о чем я говорю? Ничто так не очищает, как общение... на семейном вечере. Дружеское сочувствие, ведь многим приходилось испытать что-то похожее... — Он слегка наклонился вперед и обеспокоено заговорил: — Все-таки ваш друг выглядит совсем больным... С ним точно все в порядке?

Фантастическая страна, подумал Д. Такие фантастические вещи могут происходить только в мирное время, но никак не во время гражданской войны. Война упрощает жизнь: людей не интересует ни любовь, ни энтернационо. Они думают только о том, как бы поесть и укрыться от бомбежки. Фортескью сказал:

— Если бы... понимаете... он облегчился, может быть, все как рукой?

— О нет, — сказала Роз. — Ему так лучше. Пусть полежит спокойно.

— Конечно, — сказал он покорно, — я в этом не большой специалист. Я говорю про выпивку. Очень может быть, он плохо переносит спиртное? Ему бы не следовало пить, это так вредно. И к тому же такой немолодой человек. Простите меня, если это ваш близкий друг...

— Ничего, не беспокойтесь, — нетерпеливо отрезала Роз.

Пора этому типу и честь знать, подумал Д. Неужели ледяной тон Роз до него не доходит?

— Я, конечно, понимаю, что выгляжу пристрастным. Видите ли, мы у себя в общине учимся воздерживаться от всего плотского — в разумных пределах, конечно... Я думаю, вы вряд ли захотите подняться ко мне... Я там чайник поставил. Я собирался пригласить Эмму... — Он внезапно наклонился еще ниже и вскрикнул: — Боже правый, у него открыты глаза!

«Конец», — подумал Д. Роз ответила тут же, да еще с насмешкой:

— А вы что — думали, он спит?

Можно было заметить, как в его глазах мелькнула страшная догадка и тут же погасла, не найдя подтверждения. В его кротком и фальшивом мире не было места для убийства... Они молча ждали. Он прошептал:

— Как ужасно, он слышал все, что я про него говорил!

Роз перешла в наступление:

— Ваш чайник расплавится.

Он посмотрел на них по очереди: что-то было не так. Как будто он хотел, чтобы они его разуверили...

— Я, кажется, задерживаю вас? Мне нужно идти. Спокойной ночи.

Они напряженно следили, как он шагнул за порог в привычный ему мир. На лестнице он обернулся и помахал им рукой.

Часть третья Последний выстрел

I

Над тихими просторами Мидлэнда еще не рассеялась темнота. Маленький вокзальчик был освещен, будто последняя новинка на затемненной витрине магазина. Около зала ожидания горели масляные фонари. Железный пешеходный мостик вел на другую платформу, освещенную таким же дымным огоньком масляной лампы. Порывистый холодный ветер выхватывал из-под паровоза клубы пара и швырял их на платформу. Начиналось воскресное утро.

Последние огоньки поезда сверкнули двумя искорками и исчезли в тоннеле. Д. остался один, если не считать старика носильщика, тащившего тележку оттуда, где только что стоял багажный вагон. За последним фонарем платформа откосом спускалась к рельсам; в предутреннем сумраке они почти не были видны. Далеко-далеко пропел первый петух, и повисший над путями огонек вдруг из красного сделался зеленым.

— Поезд на Бендич уходит отсюда? — спросил Д.

— Отсюда, — сказал носильщик.

— А долго ждать?

— Да уж с часок — это точно... Если не опоздает.

Д. поежился от холода и похлопал себя по бокам, чтобы согреться.

— Многовато, — протянул он.

— А что ж вы хотите? — откликнулся носильщик. — Здесь и по будням так же.

— А может, какой-нибудь проходящий есть?

— Были, когда работали шахты... А теперь кому надо в Бендич?

— А нет ли тут ресторана? — спросил Д.

— Ресторана! — воскликнул носильщик, внимательно приглядываясь к нему. — Да на что же тут, в Виллинге, ресторан?

— Ну, посидеть...

— Я вам открою зал ожидания. Если хотите, — сказал носильщик. — Только там холодно.

— Печка не топится?

— Не знаю, может, еще и топится. — Старик вынул из кармана здоровенный ключ и отпер коричневую дверь. — Вроде и не так уж холодно. — Он зажег свет.

На стенах желтели выцветшие фотографии отелей и курортов, по бокам тянулись деревянные скамьи, а в центре — три или четыре громоздких стула и тяжелый стол. От печки едва тянуло теплом. Не тепло, а одно воспоминание. Носильщик взял чугунный совок и кинул угольную пыль на едва тлевшие угольки.

— Так-то оно будет лучше.

Д. сказал:

— А стол? Для чего здесь стол?

Носильщик посмотрел на него удивленно:

— Чтобы за ним сидеть. А то для чего же?

— Но ведь скамьи-то к нему не подвинешь.

— Это точно. Скамейки не сдвинешь. Смотри-ка, двадцать лет я здесь, а этого не замечал. Вы, наверное, иностранец?

— Верно.

Вы, иностранцы, народ сообразительный! — Он угрюмо уставился на стол. — У нас на нем сидят, — сказал старик.

Снаружи послышался резкий, как окрик, гудок паровоза. Потом проплыло облако пара, простучали и смолкли вдали колеса.

— Это четыре пятьдесят пять, — сказал носильщик.

— Экспресс?

— Товарняк.

— На шахты?

— Нет, в Вулхэмптон.

Д., нахохлившись от холода, расхаживал по комнате. Над печкой поднималась тоненькая струйка дыма. Д. стал рассматривать фотографии, висевшие на стенах. Одна из них запечатлела сценку на пристани: джентльмен в спортивном костюме беседовал с дамой в белом муслиновом платье и замысловато украшенной шляпке. В отдалении виден был тент летнего кафе. Д. ощутил, что атмосфера счастья и безмятежности, разлитая в этой картине, коснулась и его. Казалось, он покинул свое время и теперь принадлежал прошлому — как этот джентльмен в костюме для гольфа. Не было больше войны, боли и насилия. Другая фотография изображала громадное готическое здание с вывеской «Отель Мидлэнд». Рядом были трамвайная линия, свинцово-серая статуя человека во фраке и общественная уборная.

— Вот-вот, — заметил носильщик, помешивая угольную пыль сломанной кочергой, — это и есть Вулхэмптон. Я там был в тысяча девятьсот втором году.

— Как будто неплохое местечко...

— Это точно. А гостиница — в нашей округе лучше не найдешь. Мы там тогда как раз обедали. Одна леди пела песенку — будь здоров... И еще там есть турецкая баня.

— Скучно здесь, наверное?

— Да нет. Я так думаю, везде по-своему интересно. К рождеству, бывает, потянет туда повеселиться. Ну, а здесь зато для здоровья полезно. — Он вовсю орудовал кочергой.

— И бойкое у вас место?

— Ага. Когда шахты работали. Вот в этой самой комнате ожидал поезда сам лорд Бендич. И дочка его, мисс Роз Каллен.

Д. поймал себя на том, что, как влюбленный мальчишка, жадно ловит каждое слово.

— Здесь была мисс Каллен?

Опять пробасил паровозный гудок, вдалеке на него откликнулся другой. Вот так перекликаются в деревне дворовые псы, если по улице идет чужой.

— Точно, была, последний раз я видел ее здесь за неделю до того, как ее представили ко двору, королю и королеве.

Ему стало грустно — светская жизнь — та жизнь, которой жила она, — проходила мимо него, он не принимал в ней участия. Он чувствовал себя как человек, который, разведясь, был вынужден отдать ребенка в другую семью. Сейчас у этого ребенка новый отец — богатый, влиятельный. А ему остается только читать в газетах о его успехах. Что ж, он попробует отсудить свое дитя. Он вспомнил, как она стояла на платформе в Юстоне. Она сказала тогда: «Не повезло нам — мы не верим в Бога. Если б я верила, я бы помолилась, а так что остается — плюнуть через левое плечо». В такси она, по его просьбе, вернула ему пистолет и сказала: «Ради бога, берегите себя. Не делайте глупостей. Вспомните Бернскую рукопись; вы не Роланд. А поэтому, ради бога, осторожнее, если вам перебежит дорогу черная кошка...»

Носильщик вспомнил:

— Ее мать из здешних мест. Говорят, что...

Итак, он здесь. На какое-то время он отрезан от зловещего мира. Но в этой маленькой холодной комнатке, где так спокойно и тихо, он лишь яснее почувствовал, как чудовищен этот мир.

И кто-то еще говорит о предначертаниях свыше! Какая безумная мешанина — Роз представляют к королевскому двору, его жену расстреливают в тюремном дворе, журнал «Татлер» печатает картинки из светской жизни; самолеты бомбят города, и все это безнадежно сцепилось в те минуты, когда они с Роз стояли рядом над телом мистера К. и разговаривали с Фортескью. Будущая сообщница убийцы удостаивается приглашения на прием в королевском саду... Он словно обладал способностью соединять в химической реторте абсолютно несоединимые элементы. А его собственная жизнь? Какой долгий путь нужно было пройти от чтения лекций по средневековой литературе до абсурдного выстрела в мистера К. в ванной комнате подвальной квартиры, принадлежащей незнакомой женщине! Как же после этого можно было без самых мрачных опасений строить жизненные планы и заглядывать в будущее?

Но ему от этого не уйти, он обязан планировать свои будущие действия.

Он рассматривал теперь фотографии пляжа. Кабинки для переодевания, зáмки, возведенные мальчишками из песка, кучи мусора — рваные газеты и банановая кожура. Он думал: если меня поймают — будущего у меня нет, и тогда все просто. Но вот если удастся как-нибудь ускользнуть и вернуться домой — вот тогда начнутся проблемы. Она ведь сказала: «Теперь вы не можете от меня просто отмахнуться».

Носильщик продолжал:

— Когда она была еще совсем малышкой, она вручала нам призы за лучший палисадник при станции. Это еще до того, как умерла ее мать. Эти призы лорд Бендич придумал — уж очень он розы любил.

Она не может вернуться с ним туда, в его жизнь, жизнь человека, которому не доверяют, в страну, охваченную войной. Да и что он мог ей обещать, в конце концов? Он остался с той, что была в могиле.

Он вышел на платформу. Было еще темно, но чувствовалось, что совсем рядом уже начинается новый день. Где-то далеко, за гранью видимого мира, тревожно звонил колокол. Д. расхаживал по платформе: взад-вперед, туда-обратно. Выхода не было — впереди тупик. Он остановился у автомата. Конфеты, спички, жевательная резинка. Он бросил монетку, но пакетик с жевательной резинкой не выскочил. Сзади вырос носильщик и укоризненно сказал:

— Наверное, сунули погнутую монету.

— Да ладно, пустяки...

— Есть такие ловкачи, — ворчал носильщик, — что только отвернись, он за свой пенни три пакетика вытащит. — Он постучал по автомату. — Пойду за ключами. Как же так? Нехорошо получается, — сказал носильщик и пошел за ключом.

По краям платформы горели два фонаря. Д. расхаживал взад-вперед по платформе. Медленно и словно бы осторожно поднимался рассвет. Казалось, природа совершает некий ритуал: свет фонарей становится тусклее, поют петухи и небо подергивается серебром. Из темноты стали медленно выступать товарные вагоны, стоявшие на запасном пути. На каждом была надпись: «Шахты Бендича». Рельсы тянулись до самой изгороди, за нею виднелось что-то темное (вскоре уже можно было разглядеть, что это просто сарай). Дальше было поле — безобразное, еще не покрытое снегом, черное зимнее поле. Стала видна и вторая платформа — безлюдная, словно вымершая. Вернулся носильщик и открыл автомат.

— Так и есть, все отсырело. Он теперь редко когда работает. Вот. — Он протянул пакетик с жевательной резинкой, влажный и липкий.

— Вы же говорили, что тут отличный климат?

— Точно. Мидлэндский климат — для здоровья самый полезный.

— Откуда же сырость?

— Так понятное дело, — объяснил тот, — станция в низинке... Глядите.

Ночная темнота таяла, как туман на склонах холмов. Вдалеке, за сараем и полем, над станцией, запасными путями, над холмами поднималась заря. Домики виднелись уже не сплошной массой, а каждый по отдельности. Пни спиленных деревьев напомнили Д. поле сражения. Теперь можно было разглядеть и странную металлическую конструкцию, возвышающуюся над гребнем холма. Д. спросил:

— Что это?

— А, так, — ответил носильщик, — это они тут открытие сделали.

— Надо сказать, безобразный вид у этого «открытия».

— Безобразный? Вы так думаете? Не знаю. Мы тут привыкли к этой штуке. Если б она вдруг исчезла, мне бы чего-то не хватало.

— Похоже на нефтяную вышку.

— Она самая и есть. Открытие они, понимаешь, сделали — здесь, мол, полно нефти. Мы им говорили, что это все ерунда, да они и слушать не стали. Они ж из Лондона — лучше всех все знают.

— И что, они нашли нефть?

— А как же, нашли. Как раз хватит, чтоб заправить эти фонари. Вам теперь недолго ждать осталось. Вон Джарвис спускается.

Дорога была видна уже до самых домов. На востоке небо слегка заалело, но мир окрест, не считая неба, казался темным из-за цвета побитых морозом овощей.

— Кто это — Джарвис?

— Он ездит в Бендич каждое воскресенье. Иногда и по будням тоже.

— Работает на шахте?

— Нет, куда ему, стар больно. Говорит, ему там воздух нравится. Я слышал, у него там старуха. Правда, сам он говорит, что не женат.

На Джарвисе были вельветовые брюки и куртка. А когда он подошел ближе, стали видны его мохнатые брови, черные глаза и седая щетина на подбородке.

— Как поживаешь, Джорджи? — спросил носильщик.

— Да ничего, бывает хуже.

— К старухе собрался?

Джарвис не удостоил насмешника ответом.

— Этот джентльмен едет в Бендич. Он иностранец.

— А-а...

Д. почувствовал себя как заразный больной среди здоровых людей, которым сделана прививка: заразить их он не может. Они надежно защищены от страха и жестокости, которые он несет в себе. Он испытывал полное расслабление, словно после долгих странствий пришел наконец туда, где можно просто посидеть, отдохнуть, подождать... Вот на эту крохотную станцию, затерявшуюся среди промерзших полей. Сзади раздался голос носильщика: «Чертов мороз, все овощи побил...»

Теперь все — и Джарвис тоже — одновременно поглядели вперед — туда, откуда должен был подойти поезд. В сигнальной будке дважды прозвонил колокол. Все вдруг заметили, что ночь кончилась. В окне сигнальной будки показался человек с чайником в руке. Он поставил чайник на стол и дернул рычаг. Раздался сигнал.

— Едет, — сказал Джарвис.

На горизонте выросло облачко дыма, потом из этого облачка показался паровоз и цепочка слегка раскачивающихся вагонов.

— Далеко до Бендича? — поинтересовался Д.

— Миль пятнадцать. Так ведь, Джордж?

— Четырнадцать миль от церкви до «Красного льва».

— Тут не в расстоянии дело, — сказал носильщик. — Главное, сколько остановок.

В подернутых инеем окнах поезда поблескивало бледное утреннее солнце. Несколько небритых физиономий глазели в окна на занимающийся день.

Д. вошел вместе с Джарвисом в пустой вагон. Платформы, носильщик, здание вокзала, сигнальщик с дымящейся кружкой чая в руке — все это уплывало назад. И вместе с этой картиной из жизни Д. уходил мир. Низкие заснеженные холмы подступали вплотную к рельсам. Фермы, небольшой лесок, похожий издали на старую меховую шапку, затянутая льдом канава — все это выглядело не слишком величественно, не сказать даже, чтобы очень красиво, но зато несло в себе атмосферу спокойствия и отрешенности. Джарвис молча смотрел в окно. Д. спросил:

— Вы хорошо знаете Бендич?

— А что?

— Может быть, вы знаете миссис Беннет?

— Это Джорджа Беннета жена или Артура?

— Она была няней у дочки лорда Бендича.

— Так, ясное дело.

— Вы ее знаете?

— Ясное дело, знаю.

— Где она живет?

Голубые навыкате глаза Джарвиса долго и внимательно разглядывали его.

— А для чего она вам?

— У меня к ней письмо.

— Она живет рядом с «Красным львом».

Чем дальше они ехали, тем реже становился лес, исчезали островки зеленой прошлогодней травы. На холмах все отчетливей проступал камень. За окном промелькнула платформа, позади нее видна была каменоломня. К ней вела ржавая одноколейка, возле которой в бурьяне валялась перевернутая вагонетка. Холмы расступились, и открылась широкая равнина, на которой возвышались терриконы. Высотой они не уступали соседним холмам. По сторонам дороги разбегались узкоколейки — казалось, они не ведут никуда. У подножия терриконов тянулись цепочки домов, издали похожие на шрамы. Поезд, теперь уже нигде не останавливаясь, грохотал по этой безобразной равнине. Почти у каждого террикона была платформа с каким-нибудь замысловатым названием: Замок Крэг или даже Гора Сионская; поезд проезжал мимо. Место это напоминало гигантскую свалку, куда вывалили целый пласт жизни: огромные ржавые подъемники, трубы, крытые шифером часовенки, темное белье, сушившееся на веревке и добавлявшее картине атмосферу безнадежности. Дети брели с ведрами от водоразборных колонок. Трудно было представить, что совсем рядом, в десяти милях отсюда, лежит совсем другая страна: поля, петухи поют... Дома тут стояли плотно, стена к стене, образуя улочки, которые тянулись к железной дороге. Улочки эти кое-где пересекали узкоколейки, ведущие к терриконам. Д. спросил:

— Это Бендич?

— Не-ет. Это Пэрэдайз.

Поезд прогрохотал по мостику и обогнул еще один террикон.

— И это тоже не Бендич?

— Не-е. Это Каукамберилл.

— Как вы их различаете?

— А, чего там...

Джарвис угрюмо глянул в окно и неохотно, точно жалуясь, пояснил:

— Любой скажет, что Каукамберилл — это не Бендич. Вот он — Бендич.

Показался новый террикон, и у его подножия — скопление домов, похожее на огромный серый струп.

— Эдак, — негодовал старик, — можно спутать Бендич с Замком Крэг или с Горой Сионской. Вы поглядите толком-то.

Д. глядел. Он привык к развалинам, но теперь подумал, что бомбежка — пустая трата времени. Руины возникают сами собой, если о людях просто забыть.

Поезд подошел к Бендичу. Это была не обычная платформа, а прямо-таки настоящая станция. Здесь имелся даже зал ожидания первого класса — правда, стекла в нем были выбиты, а дверь заперта на засов. Д. задержался, чтобы пропустить вперед Джарвиса, но Джарвис тоже задержался, пропуская Д., — словно заподозрил, что Д. за ним шпионит. Похоже, этот человек отличался наивной природной скрытностью, остерегаясь других, как животное, боящееся звука чужих шагов или незнакомого голоса близ своей норы.

Д. пошел по платформе. Городок лежал перед ним как на ладони. Одна улица шла вниз, другая пересекала ее, дома были поразительно одинаковыми, они ничем не отличались друг от друга. Однообразие нарушала вывеска гостиницы, фасад церкви да редкие жалкие лавчонки. Во всем поселке чувствовалась какая-то пугающая простота, словно дети сложили его из кубиков. Поразило его и полное безлюдье — обе улицы совершенно пусты. Никто никуда не спешил. Поскольку нет работы, уж лучше оставаться дома в теплой постели. Д. прошел мимо биржи труда и шеренги одинаковых серых домов с опущенными шторами. Сквозь полураскрытые ворота виднелись грязные, запущенные дворы и в них сортиры с распахнутыми дверьми. Казалось, здесь идет война, но без следов отчаянного сопротивления.

В «Красном льве» когда-то была гостиница. Здесь, наверно, и останавливался лорд Бендич. Возле дома был небольшой дворик и гараж, на стене которого желтой краской были выведены инициалы А.А.[3] На улице воняло газом и сортирами.

Жители городка следили за незнакомцем из окон, но без особого любопытства. Дом миссис Беннет был сложен из того же серого камня, что и все остальные; правда, занавески несколько опрятнее, чем в других домах. Судя по тому, что через окно виднелась маленькая гостиная, заставленная хорошей, явно неиспользуемой мебелью и разными вещицами, денежки в этом доме водились. Д. дернул за ручку звонка — блестящую медную ручку с изображением щита и геральдических знаков. Конечно, это же герб Бендича: какое-то пернатое, мифическое чудовище держало в клюве нечто похожее на листок. В этом простеньком городке герб выглядел слишком замысловато.

Дверь открыла пожилая женщина в переднике. Ее высохшее, морщинистое лицо было белым, как кость.

— Вы миссис Беннет? — спросил Д.

— Да. — Она придержала ногой дверь, не давая ему войти.

— У меня к вам письмо, — сказал Д., — от мисс Каллен.

— А вы знаете мисс Каллен? — недоверчиво спросила она.

— Вы все прочтете.

Она тут же, стоя на пороге, начала читать письмо. Читала она медленно, поскольку была без очков, держа листок почти у самых глаз.

— Она здесь пишет, — сказала старуха, — что вы ее хороший друг. Может, зайдете? Тут сказано, что я должна помочь вам... Только она не пишет — как.

— Простите, что я в такую рань.

— В воскресенье это единственный поезд. Не идти же вам пешком. Джордж Джарвис тоже приехал?

— Да.

— Понятно.

Маленькая гостиная была битком набита фарфоровыми безделушками и фотографиями в гнутых серебряных рамках. Круглый стол из красного дерева, тахта с бархатной накидкой, жесткие стулья с изогнутыми спинками и бархатными сиденьями, газеты, расстеленные на полу, поверх ковра. Все это походило на декорации для пьесы, которую не сыграли и никогда уже не сыграют. Показав на фото в серебряной рамке, миссис Беннет сурово сказала:

— Вы узнаете, надеюсь?

Беленькая пухленькая девочка неуклюже держала в руках куклу. Он ответил:

— Боюсь, что я...

— А, — сказала миссис Беннет с каким-то горьким торжеством, — она вам не все показывала. Понятно. Видите эту подушечку для булавок?

— Да.

— Она сделана из платья, в котором Роз была представлена ко двору. Там есть и число, когда это было. — На обратной стороне сверкала торжественная дата, вышитая белым шелком. Тот самый год, когда он сидел в тюрьме, ожидая расстрела. — А вот здесь, — показала миссис Беннет, — она как раз в этом платье. Уж эту-то фотографию вы, наверное, видели.

Ужасно торжественная, молодая и очень похожая на себя, Роз смотрела на него из бархатной рамки. Маленькая гостиная, казалось, была полна ею.

— Нет, — признался он, — и этой фотографии я никогда не видел.

Она бросила на него удовлетворенный взгляд:

— Так вот, говорят, старый друг — лучше новых двух.

— Старый друг — это, должно быть, вы?

— Точно, — отрезала она. — Я знала Роз, когда ей не было и недели от роду. Даже сам лорд не видел ее — он впервые взглянул на нее, когда ей исполнился месяц.

— Она очень тепло говорила о вас, — соврал Д.

— Еще бы, — подтвердила миссис Беннет, покачивая седой головой. — После того, как умерла ее мать, все для нее делала я. Только я.

Почему-то всегда странно себя чувствуешь, узнавая от кого-нибудь о прошлом любимого человека — будто нашел в старом столе потайной ящик с чужими письмами.

— Она была послушной девочкой? — спросил он с улыбкой.

— У нее был твердый характер. А это главное, — сказала миссис Беннет. Она переходила с места на место, то поглаживая подушечку для булавок, то поправляя фотографии. — Нельзя требовать, чтобы тебя помнили. И я не жалуюсь на лорда. Он поступил великодушно. А как бы мы жили? Особенно сейчас, когда шахты закрыты?

— Роз говорила мне, что она вам регулярно пишет. Уж она-то помнит вас.

— По праздникам, — согласилась миссис Беннет. — Много она не пишет, но у нее, конечно, мало времени из-за всех этих званых вечеров и прочего. Конечно, она могла бы написать мне, что сказал ей тогда его величество король, но, в конце концов...

— Может, он ей ничего не сказал?

— Наверняка что-нибудь да сказал. Она милая девушка.

— Вы правы...

— Уж надеюсь, — ядовито сказала миссис Беннет, разглядывая фарфоровые безделушки, — она умеет выбирать друзей.

— Ну, обмануть ее трудно, — подтвердил он, вспоминая о мистере Форбсе, частных сыщиках и обо всем мрачном мире недоверия, в котором они жили.

— Вы не знаете ее так, как знаю я. Помню, однажды, в Гвин-коттедж, она прямо-таки все глаза выплакала. Ей было четыре года, и Питер Триффин, гадкий лживый мальчишка, стащил заводную мышку. — Ее старое лицо вспыхнуло от былых, уснувших, казалось, чувств. — Готова поклясться, что из мальчишки так и не вышло толку.

Это могло бы показаться странным, но от этой женщины во многом зависело воспитание Роз — наверное, не меньше, чем от родной матери. Видимо, она старалась вырастить девочку по своему образу и подобию — в костлявом лице миссис Беннет, если присмотреться, временами мелькало почти то же выражение, что и у Роз.

Старуха внезапно сказала:

— Вы ведь иностранец?

— Да.

— Понятно.

Он сказал:

— Мисс Каллен должна была написать вам, что я здесь по делам.

— Но она не написала, по каким делам.

— Я рассчитываю, что вы сможете мне кое-что рассказать о вашем городе.

— Что именно?

— Ну, хотя бы, кто здесь руководит местной профсоюзной организацией.

— Вы хотите с ним увидеться, так, что ли?

— Да.

— Ничем не могу вам помочь. Мы с такими людьми дела не имеем. И не уверяйте меня, что мисс Каллен имеет с ними что-то общее, с этими социалистами.

— В конце концов, ее мать...

— Мы знаем, что представляла собой ее мать, — резко оборвала его миссис Беннет, — но она умерла, а о мертвых не говорят худо.

— Стало быть, вы не можете помочь мне?

— Могу, но не хочу.

— И даже не скажете, как его фамилия?

— Это вы могли бы и сами узнать. Бейтс его фамилия. — По улице проехал автомобиль, скрипнули тормоза. — Кто бы это мог приехать? — заинтересовалась миссис Беннет.

— Где он живет?

— На Пит-стрит... Вот так же однажды приехал член королевской семьи. — Миссис Беннет прижалась к стеклу и старалась рассмотреть, кто выходит из машины. — Очень был приятный молодой человек, зашел ко мне домой и выпил чашку чаю. Наверно, хотел убедиться, что есть шахтеры, у которых в доме все блестит. Он хотел заглянуть к миссис Терри, но ему сказали, что она больна. У этой Терри в доме — шаром покати. Потому и не пустили. Ему б там пришлось не по вкусу.

— Мне нужно идти.

— Можете передать мисс Роз, что ей не нужно иметь дело с Бейтсом, — сказала миссис Беннет не вполне уверенно, как человек, который привык командовать: «надень теплые чулки», «не ешь конфет», «выпей это лекарство», но боится, что теперь его уже не послушают.

В гостиницу «Красный лев» вносили чемоданы, и улица моментально оживилась. Люди стояли кружком, словно приготовившись к обороне или отступлению, и разглядывали машину. Какой-то мальчик спросил: «Это герцог?» Неужели лорд Бендич уже начал действовать? Быстро! Контракт подписан только вчера... Внезапно толпа зашумела. Кто-то крикнул: «Шахта открывается!» Люди окружили автомобиль, как будто на его сверкающем боку они надеялись прочесть ответы на волнующие их вопросы. Д. спросил у какого-то человека:

— Кто приехал?

— Уполномоченный лорда Бендича.

— Не могли бы вы сказать мне, где тут Пит-стрит?

— Прямо и налево.

Из всех домов стекались люди, как будто их подхватила волна надежды. Пожилая женщина стучала в окно соседке: «Нелл, в «Красном льве» уполномоченный лорда». Д. вспомнил, как однажды в голодающей столице пронесся слух, что привезли продовольствие. Люди бежали на набережную — вот как сейчас. Потом оказалось, что привезли не продовольствие, а танки, и люди смотрели, как их разгружают. Смотрели и молчали. А танки были очень кстати...

Он опять спросил:

— Где живет Бейтс?

— Дом семнадцать. Если он у себя, конечно...

Дом стоял как раз за баптистской молельней. Над дверью молельни висело изречение «Красота жизни незаметна лишь для усталых глаз» с загадочным добавлением: «Придорожная мысль». Он постучал в дверь. Никто не ответил. По улице спешили люди: одеты они были плохо — в старые, уже не способные защитить от ветра плащи и застиранные, уже не державшие тепла фланелевые рубашки — это были люди, за которых он сражался, и у него возникло пугающее ощущение, что они стали его врагами, — ведь он приехал, чтобы стать между ними и их надеждой. Он стучал снова и снова, но по-прежнему никто не отвечал. Он попробовал постучать в дом девятнадцать — дверь быстро открыли. Он поднял глаза и увидел Эльзу.

Она сказала:

— Что вы хотите? — Девочка была как две капли воды похожа на Эльзу: такая же замученная, измотанная и... совсем ребенок. Он был потрясен. Однако, присмотревшись, понял, что ошибся — на шее у девочки был шрам. Конечно, это не Эльза. Просто у них одни и те же родители — нужда и голод...

— Я искал мистера Бейтса.

— Его дом рядом.

— Я не могу достучаться.

— Так он, наверное, пошел со всеми в «Красный лев».

— Да, все куда-то бегут, спешат...

— Говорят, шахта открывается.

— А ты почему дома?

— Надо же кому-то и печку топить. — Девочка посмотрела на него с любопытством. — А вы тот иностранец, что приехал на поезде вместе с Джорджем Джарвисом?

— Да.

— Он сказал, от вас ничего хорошего не жди.

Он ощутил укор совести — маленькая Эльза так и не дождалась от него ничего хорошего. Зачем он принес в чужую страну это бремя жестокости? Лучше уж потерпеть поражение, чем втягивать в войну еще и этих людей... Без сомнения, он впадает в ересь. Его партия имеет все основания не доверять ему. Девочка добавила:

— А вообще на Джорджа никто особенно внимания не обращает. Так зачем вам Бейтс?

Что ж, особых тайн тут нет. Тем более он сам хотел, чтобы это узнали все. Значит, можно начать прямо здесь. Он сказал:

— Я хотел сказать ему, куда пойдет этот уголь, — мятежникам в моей стране.

— О, — сказала она уныло, — значит, вы один из этих?

— Да.

— А Бейтс тут при чем?

— Я хочу, чтобы шахтеры отказались работать.

Она изумленно посмотрела на него.

— Отказаться? Нам?

— Да.

— Вы рехнулись, — сказала она. — Какое нам дело, куда пойдет этот уголь?

Он понял: надежды нет. Уж если она, совсем ребенок... Она крикнула ему вслед:

— Не сходите с ума. Нам до этого нет дела.

Он упрямо шагал по улице. Он будет добиваться своего до конца, пока ему не заткнут рот, не повесят, не расстреляют, — короче говоря, до тех пор, пока его не освободят от его долга и не дадут ему наконец отдохнуть.

У «Красного льва» уже пели: события развивались быстро. Очевидно, уже официально сообщили, что шахты открывают. Две компании шахтеров, стараясь перекричать друг друга, горланили песни. Это были старинные песни, он слышал их много лет назад, когда работал в Лондоне. Простые люди хранят верность любимым мелодиям. Пели одновременно две песни: «Забудем все невзгоды» и «Бога мы благодарим»; толпа подхватывала то одну, то другую. В этом своеобразном состязании двух песен духовный псалом в конце концов потерпел поражение — первую песню знало больше народу. По рукам ходили воскресные газеты. Несколько пачек таких же газет были видны через заднее стекло автомобиля. Д. схватил кого-то за руку и твердо спросил:

— Где Бейтс?

— Там, наверху, с уполномоченным.

Д. пробрался сквозь толпу. Кто-то сунул ему в руку газету. Из заголовка на первой странице он понял все: «Поставки угля за границу. Шахты открываются». Он ворвался в вестибюль гостиницы, ощущая острую потребность что-то предпринять, немедленно, сейчас же, пока надежды этих людей не окрепли. Вестибюль был пуст. В стеклянных шкафах были выставлены чучела здоровенных рыб — видимо, раньше в эти места приезжали порыбачить. Он кинулся по лестнице — и снова никого. На улице пели, кричали «ура». Он распахнул тяжелую дверь и сразу же увидел себя в высоком зеркале в золоченой раме: небритый человек с ватой, торчащей из-под пластыря. Огромное французское окно было распахнуто, у подоконника стоял человек и что-то кричал вниз, обращаясь к толпе. За столом, спиной к Д., сидели двое. Пахло пыльным бархатом.

— Завтра утром на работу должны выйти только забойщики, машинисты подъемников и механики. Но не бойтесь. Через неделю работы хватит всем — кризис кончился! Можете спросить своего мистера Бейтса. Это вам не то что раньше, когда вы работали по четыре дня в неделю. Работы хватит на триста шестьдесят пять дней в году.

Этот маленький человечек в кожаных гетрах, похожий на агента по торговле недвижимостью, имел странную манеру: ораторствуя, он все время раскачивался на носках.

Д. подошел к нему и сказал:

— Простите, могу я поговорить с вами?

— Не сейчас, — сказал человечек, не оборачиваясь, и закричал в окно: — А теперь отправляйтесь по домам и повеселитесь немножко. Мы обещали всем работу и в свою очередь надеемся...

Д. обратился к двум сидящим за столом:

— Кто из вас мистер Бейтс?

Оба обернулись. Один из них был Л.

— ...что вы поработаете на славу. Будьте уверены, что угольная компания Бендича умеет держать слово. — На этом человечек, стоявший у окна, закруглился.

— Я Бейтс, — сказал второй.

Вид у Л. был озадаченный: ему трудно было сразу сообразить. — Д. это или не Д. Д. сказал:

— С полномочным представителем мятежного генерала вы уже познакомились. Теперь моя очередь представиться.

Лицо Л. прояснилось. Он слегка улыбнулся, давая понять, что узнал Д., и подмигнул. Оратор обернулся и спросил:

— В чем дело?

Д. сказал:

— Дело в том, что этот уголь пойдет не в Голландию.

Он посмотрел на Бейтса, молодого человека с громадной копной волос и детским безвольным ртом.

Бейтс сказал:

— А какое это, собственно, имеет ко мне отношение?

— Если люди доверяют вам, скажите им, ради чего они завтра спустятся в шахту.

— Постойте, постойте, — вмешался уполномоченный Бендича.

Д. наступал:

— Ваш профсоюз заявил, что никогда не станет помогать этим...

— Уголь предназначен для Голландии, — сказал Бейтс.

— Это ширма. Наше правительство поручило мне купить ваш уголь. Вот этот человек выкрал у меня доверенность на сделку.

— Он больной, — убежденно заявил уполномоченный, покачиваясь на носках. — Джентльмен, которого он обвиняет, — друг лорда Бендича.

Бейтс беспокойно заерзал в кресле.

— Что я могу сделать? — сказал он. — Это дело правительства.

Л. мягко сказал:

— Я знаю этого человека. Он фанатик. Его ищет полиция.

— Вот и позовите полицию, — подхватил уполномоченный.

— У меня в кармане пистолет, — сказал Д. Он не сводил глаз с Бейтса. — Я знаю, что значит для безработных шахтеров год работы. Но в этом наша смерть. У нас гибли и ваши люди. Вы, наверное, слышали о них?

Бейтс внезапно взорвался:

— Какого черта я должен вам верить? Уголь предназначен для Голландии. — Говорил он с легким, почти незаметным акцентом. Он вышел из низов — это было видно — и старался упрятать подальше следы своего происхождения. Он добавил: — И ничего подобного я не слышал...

Но Д. почувствовал, что Бейтс заколебался. У другого буйный вьющийся чуб казался бы признаком решительности. У Бейтса с его безвольно отвисшей губой лихая прядь волос выглядела фальшиво, как неудачно подобранный парик.

— Если вы не хотите сами говорить с людьми, это сделаю я, — сказал Д.

Человек в гетрах бросился к двери. Д. остановил его:

— Сядьте. Можете позвать полицию, когда я кончу. Я ведь не собираюсь удирать, верно? Можете спросить этого джентльмена, в чем я обвиняюсь. Я уже и сам запутался: фальшивый паспорт, кража автомобиля, хранение оружия. Что еще? Добавьте сюда подстрекательство к беспорядкам.

Он подошел к окну и крикнул:

— Шахтеры! — Он увидел в толпе старого Джарвиса, скептически посматривающего на него. Внизу стояло человек полтораста. Добрая половина уже разошлась по домам с приятным известием. — Я должен поговорить с вами.

Кто-то ответил:

— Зачем?

Он сказал:

— Вы не знаете, куда пойдет этот уголь.

У всех был веселый и бесшабашный вид. Кто-то крикнул:

— На Северный полюс, куда ж еще?

Д. сказал:

— Уголь пойдет не в Голландию...

Люди начали расходиться. Да, он когда-то читал лекции, но никогда не выступал на митингах и не знал, как удержать толпу. Он сказал:

— Ради бога! Выслушайте меня! — Он схватил со стола пепельницу и грохнул ею по окну.

— Эй, полегче, — прикрикнул Бейтс, — это собственность гостиницы.

Звон стекла заставил всех обернуться. Д. сказал:

— Этот уголь нужен им, чтобы вести войну, чтобы убивать детей!

— Да заткнись ты! — угрюмо ответил кто-то.

— Я знаю, что значит для вас работа. Но для нас это — гибель. — Краем глаза он видел в зеркале отражение лица Л., спокойного, невозмутимого, ожидающего, когда он закончит. Он крикнул: — Почему им нужен ваш уголь? Потому что там у нас шахтеры не хотят на них работать. В них стреляют, но они не работают...

Он снова заметил в толпе старого Джорджа Джарвиса, стоящего немного в стороне. Вид у него был такой, будто он не верит ни одному его слову. Кто-то крикнул:

— Пусть Джо Бейтс скажет!

В толпе подхватили: «Джо Бейтс, давай!»

Д. поддержал:

— Дело за вами, — и повернулся к молодому профсоюзному лидеру.

Человек в гетрах крикнул ему в спину:

— Я уж постараюсь, чтобы вы получили полгода.

— Постарайтесь, — сказал Д.

Бейтс нехотя подошел к окну. Он манерно вскинул голову, отбрасывая со лба непокорную прядь, и Д. подумал, что это движение, взятое напрокат у профсоюзных лидеров, наверное, единственное проявление его непокорности. Бейтс сказал:

— Друзья! Обвинение, которое мы услышали, очень серьезное.

Неужели он все-таки не побоится сказать правду?

— Благотворительность начинается дома, — взвизгнула какая-то женщина.

— Я думаю, — сказал Бейтс, — лучшее, что мы можем сделать, — это потребовать от уполномоченного лорда Бендича решительного заверения в том, что уголь идет в Голландию, и только в Голландию.

— Что толку в заверениях? — вставил Д.

— Если он даст их нам, мы можем завтра с чистой совестью спускаться в шахту.

Маленький человечек в гетрах бросился вперед. Он заорал:

— Правильно! Мистер Бейтс говорит дело. И я заверяю вас от имени лорда Бендича... — Конец фразы потонул в радостном гуле толпы.

В тот момент, когда гул за окном стих, Д. оказался рядом с Л. Л. сказал:

— Знаете ли, вам следовало бы вовремя принять мое предложение. А теперь я вам не завидую... Мистера К. нашли.

— Мистера К.?

— Женщина по фамилии Глоувер вчера вечером возвратилась домой. Она сказала полиции, что ее мучили предчувствия. Все это уже попало в утренние газеты.

Уполномоченный снова кричал в окно:

— Что касается этого человека, то его ищет полиция. Он обвиняется в подлоге и краже...

Л. сказал:

— Они ищут человека, которого ее сосед по имени Фортескью видел у нее в квартире вместе с молодой женщиной. Щека у него была заклеена пластырем, но полиция предполагает, что пластырь прикрывает шрам.

Бейтс сказал:

— Пропустите полицию.

— Вы бы лучше смылись, а? — посочувствовал Л.

— У меня остался один патрон.

— И кому он предназначен: мне или вам?

— Хотелось бы мне знать, — сказал Д., — как далеко вы зайдете. — Он хотел, чтобы его вынудили стрелять, хотел точно знать, что именно Л. приказал убить девочку... Ему нужно было возненавидеть Л., чтобы убить его. Правда, Л. и эта девочка существовали как бы в двух разных мирах, и трудно было поверить, что он отдал приказ... Тот, кто убивает, и тот, кого убивают, всегда чем-то связаны. Разумеется, за исключением тех случаев, когда убивают безлично — из дальнобойного орудия или бомбой, сброшенной с самолета.

— Констебль, сюда, быстрее! — кричал в окно уполномоченный лорда Бендича. У такого рода людей существует твердое убеждение, что один полицейский может справиться с кем угодно, даже с вооруженным преступником.

Л. сказал:

— Между прочим, не все потеряно... можно вернуться назад...

Он уверен, абсолютно уверен в себе. Весь его образ жизни угадывался за этой невозмутимостью: длинные коридоры особняков и подстриженные сады, дорогие книги и картинная галерея, резной письменный стол и старые, обожающие его слуги... Но можно ли вернуться назад, если неотступные призраки пережитого ничего не дадут забыть. Д., колеблясь, нащупал в кармане пистолет. Л. сказал:

— Я знаю, о чем вы думаете. Но эта женщина сумасшедшая, совершенно сумасшедшая.

Д. сказал:

— Благодарю вас. В таком случае...

Ему внезапно стало легче, как будто известие, что управляющая гостиницей — сумасшедшая, сделало более нормальным этот мир. Он бросился к двери.

Уполномоченный лорда Бендича отвернулся от окна и заорал:

— Задержите его!

— Пусть бежит, — успокоил Л. — Там же полиция...

Д. сбежал по лестнице. Констебль, пожилой уже человек, в это время входил в вестибюль. Он спросил Д.:

— Сэр, вы не видели...

— Там, наверху...

Он побежал через двор. Уполномоченный вопил, свесившись из окна:

— Вон он! Держите его!

Сзади раздались крики и глухой стук: констебль споткнулся и упал. Внезапно Д. услышал голос: «Сюда, дружище», — и машинально повернул к уборной во дворе. Все произошло мгновенно. Кто-то сказал: «Подсади его», — и он понял, что падает через забор. Он тяжело плюхнулся на землю около мусорного ящика и снова услышал шепот: «Тихо». Он оказался в каком-то садике, перед ним был крохотный газончик с редкой травой и узенькая, посыпанная шлаком тропинка. Около тропинки лежал кусок кирпича, на который кто-то водрузил половинку кокосового ореха. Видимо, это была кормушка для птиц. Он спросил:

— Что вы затеяли? И зачем вам это нужно?

Садик показался ему знакомым — ну да, точно такой у миссис Беннет. Она, конечно, тут же позовет полицию. Он хотел объяснить им, что происходит, но никого уже не было. Он был один, его просто перебросили через забор, как мешок с опилками. На улице слышались крики. Он опустился на колени, бессильный, как огородное пугало. Мысли неслись, обгоняя друг друга. Ему было мерзко; в нем закипала злость. Его снова пытаются загнать в угол. Зачем? Все равно ему конец. Теперь он мог обрести спокойствие разве что в тюремной камере. Он сделал все, что мог. Д. наклонил голову, чтобы прошло головокружение. Он вспомнил, что давно ничего не ел. В последний раз он съел пирожное на вечере энтернационо.

И снова совсем рядом послышался чей-то торопливый шепот:

— Вставайте.

Он поднял голову и увидел трех парней.

— Кто вы?

Они, ухмыляясь, смотрели на него. Старшему едва ли было двадцать. Еще детские, округлые и уже диковатые черты лица. Старший парень ответил:

— Не имеет значения. Пошли в сарай.

Он безропотно последовал за ними. В темной конуре для четверых едва хватило места. Они расположились на кучах угля и обломках старых ящиков, приготовленных для растопки. Сквозь дыры в стене пробивался слабый свет. Он сказал:

— Для чего все это? Миссис Беннет...

— В воскресенье старуха за углем не пойдет. Она человек точный.

— А сам Беннет?

— Он уже наклюкался.

— Кто-нибудь все-таки мог нас заметить?

— Не-е. Мы следили.

— Будут искать по домам.

— Без ордера они не могут. А судья в Вулхэмптоне.

Он сдался и устало сказал:

— Наверное, я должен вас поблагодарить.

— Плевать, — сказал старший из трех, — у вас ведь есть пистолет?

— Да.

Парень сказал:

— Ваш пистолет нужен организации.

— Пистолет? Зачем? И что это за организация?

— Организация — это мы.

Они уставились на него. Он уклончиво сказал:

— Что случилось с полицейским? Почему он упал?

— Наши ребята взяли это на себя. — Младший задумчиво погладил себя по ноге.

— Чистая работа.

— Видите ли, у нас тут организация, — сказал старший.

— И нас десятки.

— Этому вот, Джо, разок всыпали как следует. Выпороли.

— Понятно.

— Шесть розг мне вмазали.

— Это было до того, как мы создали нашу организацию.

Старший повторил:

— Теперь нам нужен ваш пистолет. Вам он больше не понадобится. О вас мы позаботимся.

— Позаботитесь?

— Мы все устроили. Вы останетесь здесь, а когда стемнеет и пробьет семь, пойдете вверх по Пит-стрит. В это время все пьют чай или сидят в церкви. Сразу за церковью будет аллея. Там придется подождать автобуса. Крикки проследит, чтобы все было в порядке.

— А кто это — Крикки?

— Один парень из наших. Он кондуктор. Он позаботится, чтоб вы благополучно добрались до Вулхэмптона.

— Действительно, вы все продумали. Но зачем вам пистолет?

Старший из парней наклонился к нему. У него была бледная, без кровинки, кожа и глаза пустые и безжизненные, как у пони, которые катают вагонетки в шахтах и никогда не видят дневного света. В нем не было той одержимости, той буйной энергии, которая обычно свойственна анархистам. Похоже, что вся его анархия заключалась в отсутствии сдерживающих центров.

— Мы слышали, что вы там говорили. Вы не хотите, чтобы шахта работала. Это можно сделать. Нам все равно.

— Вам или вашим отцам?

— При чем тут наши отцы?..

— А как вы это сделаете?

— Мы знаем, где хранится динамит. Нужно только взломать склад и высыпать в шахту заряды. На полгода хватит разбираться!

У парня скверно пахло изо рта. Д. почувствовал отвращение.

— А в шахте никого нет?

— Пока ни души.

Пожалуй, придется рискнуть, хотя союз с этими юными анархистами ему не нравился.

— А зачем вам пистолет?

— Мы собьем пулей замок на складе.

— А сумеете?

— Можете не беспокоиться.

Он сказал:

— У меня последний патрон...

Все трое склонились над ним. Он чувствовал на своем лице их дыхание. Изо рта у них пахло кислятиной. Ему показалось на секунду, что это не люди, а какие-то ночные животные, которые не выносят дневного света и способны видеть лишь в темноте. Он же, наоборот, может видеть только при свете дня. Он спросил:

— А вам-то зачем все это нужно?

Равнодушный детский голос ответил:

— Так, интересно.

«Петля по мне плачет», — подумал Д., вздрогнув.

— Ну, а если кто-то спустится в шахту?

— Мы проверим, кому охота болтаться на виселице.

Виселица им, конечно, не грозила. В этом-то и беда: они несовершеннолетние и потому могут вести себя безответственно. «Но все равно, — сказал он себе, — мой долг воспользоваться ими — даже если стрясется беда, жизнь иностранцев не в счет, если на карту поставлена судьба моего народа. Когда начинается война, общепринятый кодекс морали идет побоку, и дозволено творить зло во имя победы».

Он вынул из кармана пистолет, и рука старшего парня мгновенно вцепилась в оружие.

Д. сказал:

— Пистолет бросите в шахту. Незачем оставлять на нем отпечатки пальцев.

— Это точно. Мы учтем.

Он все еще не разнимал пальцев, жалко было последнего патрона. Парень сказал:

— Мы не проболтаемся. Наши никогда не болтают.

— А что там в поселке? Где полиция?

— Их всего двое. У одного мотоцикл, он поехал в Вулхэмптон, чтобы получить ордер на обыск. Они думают, что вы у Чарли Стоува. А Чарли не хочет пускать их. У него с ними старые счеты.

— У вас считанные минуты после того, как собьете замок. Успеете удрать, когда бросите заряды?

— Мы подождем до темноты.

Он отпустил пистолет.

— Не забудьте, — напомнил старший, — в семь у церкви. Билли будет следить.

Когда они ушли, Д. вспомнил, что надо было попросить хоть кусок хлеба. Он был голоден, и от этого время тянулось особенно медленно. Он чуть приоткрыл дверь сарая, но увидел лишь сухой куст и дорожку рядом с ним. Он прикинул, как ему действовать, но как можно предвидеть будущее, если жизнь швыряет тебя, как щепку. Если он даже попадет в Вулхэмптон, стоит ли ему пытаться уехать? На вокзале его наверняка уже ждут. Он вспомнил о пластыре на подбородке — теперь он ни к чему. Он сорвал его... Ему чертовски не везло: надо же было этой женщине так быстро вернуться и найти тело мистера К. Впрочем, не везло ему с той самой минуты, как он высадился в Англии. Он снова представил себе Роз, как она шла тогда по платформе. Если бы он не встретился с ней, наверное, все было бы иначе? Его бы не избили, он бы не опоздал в гостиницу. Мистер К. не стал бы подозревать, что он продался, и не поспешил бы продаться первым. Эта управляющая гостиницей... «Она просто сумасшедшая», — сказал Л. Что он имел в виду?.. Итак, все началось тогда, на платформе, когда он впервые увидел Роз, и кончилось смертью Эльзы.

Какая-то маленькая птичка — он не знал названий здешних птиц — уселась на краешек кокосового ореха и принялась клевать. Она энергично орудовала клювиком — видимо, мякоть ореха пришлась ей по вкусу.

Итак, предположим, он доберется до Вулхэмптона. Стоит ли ему ехать в Лондон? А если не в Лондон, то куда? Когда он прощался с Роз, он был уверен, что ехать в Лондон нужно, но сейчас все изменилось... Тем более что его хотят арестовать за убийство К. Теперь за ним будут охотиться всерьез. Он и так уже основательно втянул Роз в свои дела, и впутывать ее снова ему не хотелось. Насколько было бы проще, устало подумал он, если бы сейчас вошел полисмен... Внезапно птичка вспорхнула: на дорожке послышались чьи-то тихие шаги, словно кто-то шел на цыпочках. Д. сидел и ждал, когда его арестуют.

Однако это оказалась всего-навсего кошка — черная, с блестящим, пушистым мехом. Она стояла в ярком свете зимнего дня и глядела на него с таким видом, словно он был не человеком, а подобным ей четвероногим... Впрочем, он и в самом деле был похож сейчас на загнанного зверя. Кошка повернулась и пошла дальше, оставляя за собой сильный запах рыбы.

Внезапно он подумал: кокосовый орех, ну конечно... когда стемнеет, я возьму его и хоть немного поем. Томительно тянулось время, а вечер все не наступал. С кухни доносился аппетитный запах стряпни. Потом из открытого окна послышалась брань. Д. слышал только обрывки фраз: «...стыд и срам...», «...нажрался как свинья». Видимо, миссис Беннет пыталась вытащить своего благоверного из постели. Затем окно захлопнулось, и то, что происходило после этого в комнате, осталось тайной — соседям не положено знать секреты чужого дома, который, как известно, «моя крепость».

Вернулась птичка и снова принялась клевать орех. Он смотрел на нее с завистью — она орудовала клювом, как шахтер кайлом. Надо бы ее согнать.

Над садом разливался полуденный свет.

Больше всего его беспокоила сейчас судьба пистолета. Не стоило отдавать пистолет этим юнцам. Они вообще могли выдумать всю эту историю со складом динамита — просто чтобы побаловаться оружием. В любой момент может случиться все, что угодно... Они могут пустить оружие в ход просто из озорства, смешно ждать высокой морали от сопляков с такими отвратными физиономиями. Один раз ему послышался выстрел, потом еще — наверное, заводили автомобиль, на котором приехал уполномоченный.

Стало темнеть. Он подождал, пока по-настоящему стемнело, и лишь когда орех стал совершенно не виден в густых сумерках, он выбрался из сарая. В предвкушении этой птичьей трапезы рот его наполнился слюной. Песок на дорожке скрипнул у него под ногой — и тотчас в доме отдернули занавеску. Миссис Беннет испуганно таращила глаза. Он ясно видел в освещенном окне ее суровое худое лицо. На ней было выходное платье — она собиралась в церковь. Она стояла, прижавшись лицом к стеклу. Застыв на месте, он ждал — заметит или нет? Слава богу, опустила занавеску.

Д. подождал немного и двинулся дальше. В горле у него совсем пересохло. Он вернулся в сарай и принялся маленькими кусочками есть орех. Это был настоящий праздник! Ножа у него не было; он пальцами отколупывал белую плотную мякоть ореха и отправлял в рот. За эту минуту он успел подумать обо всем: о Роз, о будущем, о прошлом, о ребятах, забравших его пистолет, даже о том стихотворении, которое осталось в записной книжке, украденной шофером Л. «И все равно... хоть безответна страсть...» Бессмыслица, а ведь тогда он находил в нем нечто многозначительное. Ах да — оно напоминало ему о жене. В ее смерти сосредоточилась вся подлость жизни. Вот и он в своей памяти все реже и реже возвращается к ней. Людям, близким душой, надо умирать вместе, только вместе, а не в одиночку...

Часы на церкви пробили семь.

II

Д. положил в карман то, что оставалось от ореха, и осторожно вышел из сарая. Он внезапно сообразил, что парни не сказали ему, как выбраться из садика. Типичное ребячество: продумали план в общем и целом, а о деталях забыли. И таким юнцам он отдал пистолет! Сами-то небось махнули через стенку. А он — усталый, голодный, старый человек — да у него просто сил не хватит перебраться через этот забор. Он попробовал подтянуться — не вышло. Еще раз... Мальчишеский голос из-за уборной шепнул: «Это ты, друг?»

Значит, они все-таки и о деталях помнят. Он ответил:

— Да.

— Там в стене нет одного кирпича.

Пошарил рукой — верно.

— Давай быстрее.

Он спрыгнул с забора и оказался как раз там, откуда удирал сегодня утром. Грязноватый маленький оборвыш критически посмотрел на него и сказал:

— Я тут на стрёме.

— А где другие?

Оборвыш кивнул головой в ту сторону, где возвышалась темная масса террикона, словно грозовая туча нависая над городом.

— Там, на шахте.

Он почувствовал, как его нервы сжимаются в комок. Словно ему опять предстоит пережить те страшные пять минут, что отделяют сигнал воздушной тревоги от начала бомбежки.

— Идите и ждите Крикки, — хрипло скомандовал мальчуган.

Он повиновался, что ему оставалось делать? А время они выбрали точно: на темной, еще не освещенной улице не было ни души. Казалось, он попал в город-музей — памятник угольного века. Только освещенные окна церкви разрушали это впечатление. Он почувствовал себя усталым и больным, и с каждым шагом в нем нарастало напряжение. Он буквально всем телом ожидал грохота взрыва, который с минуты на минуту мог разорвать тишину. На северо-востоке, где-то над Вулхэмптоном, небо розовело, как от пожара.

Между церковью и соседним домом был узкий проход. Д. застыл в этом проходе, ожидая Крикки и автобуса. Единственный оставшийся здесь полицейский дежурил, наверное, у дома Чарли Стоува, дожидаясь, пока его товарищ привезет ордер на обыск. Позади возвышалась громада террикона. Наверно, где-то там, в темноте, у склада, где хранилась взрывчатка, уже собирались мальчишки. Из церкви доносился нестройный хор женских голосов: «Слава всевышнему на небесах...» Северный ветер принес мелкий дождь. Он был пропитан угольной пылью и стекал по лицу, как разведенная краска, оставляя грязные полосы. Где-то совсем рядом мужской голос произнес: «Помолимся». Раздались торжественные слова молитвы: «Источник добра и правды... к Тебе припадаем...» Дождь просочился через плащ, и мокрая рубаха лежала на груди как холодный компресс. На улице послышался шум. Что это, автобус? Действительно, отчетливо был слышен шум мотора; он быстро приближался. Д. осторожно выбрался из своего убежища, надеясь, что это Крикки.

Однако он тотчас же нырнул обратно. Это был не автобус, а мотоцикл; на нем сидел полицейский. Видимо, он вез из Вулхэмптона ордер на обыск. Сейчас они обыщут дом Чарли Стоува и обнаружат, что его там нет. Интересно, сколько еще ждать автобуса? С обыском они быстро управятся, и тогда... Он прижался к церковной стене и попытался представить себе, что там, внутри: светлый уютный зал, стены обшиты панелями, вместо алтаря стол. От горячих батарей расходится тепло, женщины в воскресных платьях произносят слова молитвы... И миссис Беннет, наверно, там... «Мы молим Тебя за наш измученный мир... Мы помянем перед Тобой убитых на войне, бездомных и нищих». Он угрюмо улыбнулся и подумал: «Если бы они знали, что молятся за меня, как бы им это понравилось?» Они запели гимн, из каменного, как тюрьма, дома, где томилась их плоть, поплыли странные, неясного смысла слова: «Верное любви святой, да не убоится сердце мое перемен...»

Внезапно его бросило поперек мостовой, и он упал, ударившись затылком о камень. Шрапнелью посыпалось стекло. Ему показалось, что стена накренилась и готова обрушиться на него. Он закричал. Он ощутил силу удара, но шума не услышал — звук был слишком громким. Только когда все кончилось, он понял, какой здесь стоял грохот. Сейчас, когда грохот этот смолк, стал слышен лай собак, крики людей, даже шорох кирпичной пыли, которая сыпалась из развороченной стены. Он закрыл лицо руками, чтобы пыль не попала в глаза. По улице бежали люди. Где-то невдалеке играла гармоника, но он уже не слышал ее. Он снова почувствовал, что он под развалинами и шерсть мертвой кошки щекочет ему ноздри. Какой-то голос сказал: «Это он». Его откапывали, но он не мог даже пошевельнуться, чтобы по нему не пришелся удар лопатой или ломом... Он обливался потом от ужаса и звал кого-то на своем родном языке. Чья-то рука коснулась его, в его мозгу что-то щелкнуло, и он снова очутился на Дуврском шоссе. К нему прикасались большие и жесткие руки шофера. Он свирепо сказал:

— Уберите руки.

— Пистолет у него?

— Нет.

— А что у него там в правом кармане?

— Ну-ка... забавно! Кусок кокосового ореха.

— Он ранен?

— Не думаю, — сказал кто-то из темноты. — Просто перепугался.

— Надевайте наручники.

Внезапно все исчезло — не было больше ни Дуврского шоссе, ни мертвой кошки. Он был здесь, в Бендиче. Он почувствовал, как стиснули кисти его рук и смахнули с лица мусор. Стена была цела; она, как прежде, возвышалась над ним, и мелкий дождь моросил все с тем же упорством: ничего не изменилось, если не считать кучи разбитого стекла. Над ним стояли двое полицейских, а в нескольких шагах небольшая угрюмая толпа с интересом следила за развитием событий. Из церкви донесся голос: «Эта проповедь...»

— Ладно, — сказал Д., — я пойду сам.

Он с трудом сделал несколько шагов — падая, он ушиб спину. Д. сказал:

— Я бы посидел минутку, если вы не возражаете.

Полицейский усмехнулся:

— У вас для этого времени хватит.

Когда они свернули за угол, в нескольких шагах оказался автобус с табличкой «Вулхэмптон». С подножки за ним следил парень с сумкой через плечо.

Д. спросил:

— В чем меня обвиняют?

— Много в чем, — сказал полицейский, — не беспокойтесь.

— Я думаю, — сказал Д., глядя на наручники, — что у меня есть право...

— Подстрекательство к нарушению общественного порядка... и присутствие в огороженном частном владении с целью грабежа. Этого вам достаточно?

Д. засмеялся. Он просто не мог удержаться от смеха:

— Итак, два новых пункта обвинения... Список увеличивается...

В участке ему дали хлеба с маслом, чашку какао и заперли в камере. Он давно не испытывал такого чувства покоя. Он слышал, как они звонили по телефону в Вулхэмптон, докладывали, но не мог разобрать ни слова... Вскоре младший полицейский принес тарелку супа и сказал:

— А вы, оказывается, важная птица!

— Правда?

— Вас требуют в Лондон, и побыстрее. — Он добавил уважительно: — Они хотят допросить вас.

— Что они хотят узнать?

— Я не имею права говорить, но вы, наверное, видели газету. Мы поедем ночным поездом. Мне приказано вас сопровождать. Я, признаться, давненько не бывал в Лондоне.

Д. спросил:

— Не могли бы вы сказать... этот взрыв... кто-нибудь пострадал?

Полицейский охотно объяснил:

— Какие-то ребята взорвали сарай с взрывчаткой около шахты. Вы не поверите, но, ей-богу, никто не пострадал. Кроме старого Джорджа Джарвиса. Что он там делал — никто не знает. Он уверяет, что его сильно контузило, но я-то знаю — чтоб хорошенько растрясти старика Джорджа, и целого землетрясения не хватит.

— Значит, ущерб невелик?

— Да нет никакого ущерба. Конечно, если не считать склада и дюжины выбитых окон.

— Благодарю вас.

Вот и последний патрон пропал без толку.

Часть четвертая Конец

I

У судьи были реденькие седые волосы, пенсне и глубокие морщины вокруг рта, придававшие его лицу выражение кислого добродушия. Он нетерпеливо постукивал авторучкой по пресс-папье. Свидетели, представленные полицией, говорили путано, с бесконечными околичностями: «Учитывая вышеизложенное...», «Принимая во внимание также и то...». Похоже, судье это действовало на нервы. Он раздраженно прервал одного из свидетелей: «Что вы, собственно, имеете в виду?»

Д. разрешили сесть. Со своего места он никого не видел, кроме нескольких судейских чиновников, адвокатов, полицейских и секретаря суда — все они были ему незнакомы. Но когда в начале судебного заседания он встал, то увидел в зале среди публики немало знакомых лиц: мистера Мукерджи, старого доктора Беллоуза и даже мисс Карпентер. Усаживаясь на скамью подсудимых, он нашел в себе силы страдальчески улыбнуться им. Как все-таки они были озадачены — все, кроме, конечно, мистера Мукерджи, у которого на все случаи жизни были свои особые теории. Д. чувствовал огромную усталость.

Последние тридцать шесть часов казались ему бесконечными. Сначала эта поездка в Лондон в обществе словоохотливого полицейского, который всю ночь не давал ему спать — все приставал с разговорами о каком-то чемпионате по боксу в Альберт-холле, куда он то ли попадет, то ли не попадет... Потом допросы в Скотленд-Ярде. Вначале это его забавляло: так это было не похоже на допросы, через которые он уже прошел у себя на родине, — там показания выбивали дубинкой.

Допрашивали трое. Они сидели или прохаживались по комнате. Все они старательно соблюдали формальности. Время от времени один из них приносил ему на подносе чай и печенье — чай был дешевый, но печенье вполне съедобное. Иногда они угощали его сигаретами, и он ответил той же любезностью. Однако его крепкий черный табак пришелся им не по вкусу, и он усмехнулся про себя, заметив, как они украдкой записали марку сигарет — на всякий случай.

Вероятно, они хотели приписать ему смерть мистера К. Ему показалось, что о других обвинениях они как будто забыли: о так называемом самоубийстве Эльзы, о поддельном паспорте, не говоря уже о взрыве в Бендиче, речь о котором пока не заходила. Потом его спросили, что он сделал с пистолетом. Это был единственный вопрос, связанный с инцидентом в посольстве.

— Я бросил его в Темзу, — ответил он, усмехнувшись.

Они со всей серьезностью настаивали на деталях: казалось, они готовы пригласить водолазов, чтобы проверить его слова.

Он пояснил:

— У какого-то моста... Я все забываю их названия.

Они подробно расспрашивали о вечере на курсах энтернационо, где он был с мистером К. Они нашли человека, который слышал, как мистер К. устроил скандал из-за того, что его преследуют, этого человека звали Хогпит.

— Я не преследовал его, — сказал Д. — Мы расстались на улице, недалеко от курсов.

— Свидетель по имени Фортескью видел вас вместе с какой-то женщиной...

— Я не знаю никакого Фортескью.

Допрос продолжался несколько часов. Один раз зазвонил телефон. Полицейский повернулся к Д. с телефонной трубкой в руке и спросил:

— Вы ведь знаете, что все это сугубо добровольно? Вы можете отказаться отвечать на вопросы без адвоката.

— Мне не нужен адвокат.

— Ему не нужен адвокат, — повторил полицейский в трубку и положил ее.

— Кто это был? — спросил Д.

— Убей бог не знаю... — соврал полицейский. Он налил Д. четвертую чашку чаю и поинтересовался: — Вам сахару сколько? Два куска? Простите, я не помню...

— Мне без сахара.

— Извините, пожалуйста.

В тот же день устроили опознание. Бывший преподаватель средневековой литературы оказался тут не в самом изысканном обществе. Он с некоторой обидой смотрел на небритые физиономии этих странных типов, явно обитавших в Сохо. Они смахивали то ли на сводников, то ли на официантов из каких-нибудь злачных мест. Неужели они считают, что он похож на этих субъектов? Увы, вскоре он убедился, что это так. Полиция еще раз проявила свою честность. Внезапно вошел Фортескью, держа в одной руке зонтик, а в другой котелок. Он прошел вдоль строя собранных здесь прощелыг (держался он неуверенно, как молодой президент перед строем почетного караула) и нерешительно остановился против соседа Д. Этот субъект имел вид отъявленного бандита, готового зарезать человека за пачку сигарет.

— Я думаю... — сказал Фортескью, — нет, возможно, не этот... — Он посмотрел своими светлыми искренними глазами на полицейского и сказал: — Простите, но я, знаете ли, плохо вижу, а тут совсем другая обстановка...

— В каком смысле другая?

— Я хочу сказать, тут все совсем не так, как у Эмили... извините, я хотел сказать, у мисс Глоувер.

— Вы же опознаете не мебель, — сказал полицейский.

— Да, конечно. Но к тому же у человека, которого я видел, был пластырь на лице... а здесь ни у кого...

— Попробуйте представить себе пластырь...

— Да-да, — сказал Фортескью, глядя на щеку Д., — вот у этого шрам... он мог бы...

Следователи вели себя по-джентльменски и не стали цепляться к словам Фортескью. Они увели его и впустили другого свидетеля — человека в широкополой черной шляпе, которого Д., как он смутно припоминал, раньше где-то видел.

— Ну вот, сэр, — сказал ему полицейский, — нет ли здесь человека, который, как вы говорите, был в такси?

Он начал:

— Если бы ваш полицейский обратил внимание на то, что я ему говорил, вместо того чтобы пытаться арестовать того пьяного человека...

— Да, да. Мы допустили ошибку.

— Из-за этой ошибки меня потащили в участок за сопротивление полиции...

Полицейский остановил его:

— В конце концов, сэр, мы извинились перед вами.

— Хорошо, Где ваши люди?

— Вот они.

— Ах, эти... Ну да, конечно. А они здесь добровольно?

— Конечно. Всем им платят. Не считая, разумеется, арестованных.

— Так кто же из них арестован?

— Вот это, сэр, вы и должны нам сообщить.

Человек в шляпе сказал:

— Так-так, — и быстро пошел вдоль шеренги. Он остановился перед тем же бандитского вида типом, что и Фортескью, и твердо сказал: — Вот он.

— Вы уверены, сэр?

— Абсолютно.

— Благодарю вас.

На том опознание было окончено. Против него было выдвинуто достаточно много обвинений, и они были уверены, что у них хватит времени, чтобы доказать хотя бы самое серьезное из них. Ладно, ему уже все равно. Пусть доказывают что хотят. Вернувшись в камеру, Д. быстро заснул. Старые сны обрастали теперь новыми подробностями. Он спорил на берегу реки с какой-то девушкой. Она говорила, что Бернская рукопись относится к значительно более поздней эпохе, чем рукопись из Бодле. Они были отчаянно счастливы; они гуляли вдоль тихого ручья, и он сказал ей: «Роз...» Пахло весной, а на противоположном берегу ручья стояли небоскребы, похожие на обелиски...

Его с трудом растолкал полицейский:

— Вас хочет видеть адвокат, сэр.

Видеть адвоката ему не хотелось. Он слишком устал.

Он сказал:

— Я думаю, что вы не совсем понимаете, в каком я положении. У меня нет денег. Точнее, у меня есть два фунта и обратный билет.

Адвокат оказался ловким молодым человеком со светскими манерами. Он сказал:

— Все в порядке. Сейчас мы готовим защиту. Вас будет защищать сэр Теренс Хиллман. Мы считаем нужным продемонстрировать, что у вас есть друзья и средства.

— Если два фунта вы называете...

— Сейчас не время обсуждать финансовые вопросы, — вставил адвокат. — Уверяю вас, все в порядке.

— Но я все-таки хотел бы знать...

— Мистер Форбс взял на себя все расходы.

— Мистер Форбс!

— А теперь, — продолжал адвокат, — перейдем к делу. У них целая обойма обвинений против вас. С первым мы уже разделались. Мы доказали полиции, что ваш паспорт в полном порядке. Вам повезло, что вы вспомнили о подписанном вами экземпляре книги, который хранится в музее...

Д. стряхнул с себя сон: «Умница. Подумать только, она не забыла про книгу». Он сказал:

— А гибель девочки?

— О, здесь у них не было никаких доказательств. Кстати, управляющая гостиницей во всем призналась. Без сомнения, она психически больна. У нее был припадок истерии. К тому же этот индиец, что живет у нее, ходил по соседям и всех расспрашивал... Давайте лучше подумаем о более серьезных вещах.

— Припадок? Больна? Когда это случилось?

— В субботу вечером. Это было во всех воскресных газетах.

Д. вспомнил, как, проезжая в такси через парк, он видел светящийся стенд с последними новостями, видел даже громадный заголовок «Трагедия в Блумсбери». Если бы он только купил газету, он оставил бы мистера К. в покое и не было бы всех этих неприятностей. Что ж, пусть будет око за око, но похоже, он за одно око потребовал два.

Тем временем защитник продолжал:

— В известном смысле наши шансы — в многочисленности обвинений.

— Но ведь они в первую очередь станут обвинять меня в убийстве.

— Сомневаюсь, чтобы они сейчас могли предъявить такое обвинение.

Тут все становилось чертовски сложным и не очень интересным. Они его поймали, и вряд ли им будет трудно подобрать доказательства. Слава богу, Роз осталась в стороне. Хорошо, что она не пришла навестить его. Он подумал, не случится ли чего, если он пошлет ей записку через адвоката, но потом решил, что у нее достаточно здравого смысла, чтобы держаться подальше от этого дела. Он вспомнил ее слова: «Я не могла бы любить вас мертвого». Сейчас ей ни в коем случае нельзя делать глупостей — от этого зависит его судьба. Эта мысль вызвала в нем какую-то смутную, неясную боль.

В зале суда ее не было. В этом он был уверен — ее бы он, конечно, заметил с первого взгляда. Может быть, тогда он и вел бы себя иначе. Любовь толкает на безумства, перед любимым человеком всегда стараются показать свою храбрость. Если, конечно, любят по-настоящему.

Судьи и пожилой джентльмен с носом, похожим на клюв попугая, устроили настоящий перекрестный допрос полицейскому, который выступал свидетелем. Д. решил, что этот пожилой джентльмен и есть сэр Теренс Хиллман. Разбирательство тянулось бесконечно долго, но кончилось как-то внезапно. Сэр Теренс попросил отсрочить судебное заседание: у его клиента не было времени подготовить свои показания, к тому же в деле обнаружилось много неясностей. Неясностей действительно много, но зачем требовать отсрочки? Это уже было неясно и самому Д. Его еще никто не обвинял в убийстве, и, уж конечно, чем меньше времени у полиции, тем лучше.

Представитель полиции, маленький, нахохленный, похожий на воробья человечек, заявил, что у него нет возражений. Он саркастически ухмыльнулся в сторону королевского адвоката, как будто сейчас он одержал полную победу, причем одержал ее благодаря тупости своего противника. А тот снова встал и потребовал освободить обвиняемого под залог.

Начались продолжительные препирательства. Д. они показались довольно бессмысленными. Он предпочел бы остаться в камере, переселяться в отель ему не хотелось. Да и, кроме того, кто же станет вносить залог за него — не вызывающего доверия иностранца?

Сэр Теренс заявил судье:

— Ваша честь, я возражаю против поведения полиции. Здесь проскользнули какие-то намеки на более серьезные обвинения. Если это действительно так, пусть нам представят эти обвинения, чтобы мы могли на них ответить. А пока что они цепляются за всякие мелочи: хранение огнестрельного оружия, сопротивление при аресте... А на каком основании был произведен арест? На основании ложного обвинения, которое полиция не удосужилась даже как следует проверить?

— Подстрекательство к нарушению общественного порядка! — выкрикнул полицейский.

— Это политика! — отпарировал сэр Теренс. Он повысил голос: — Ваша честь, полиция усвоила себе привычку, от которой, я надеюсь, вы сможете ее отучить. Полицейские стараются засадить человека в тюрьму на основании каких-нибудь ничтожных обвинений, чтобы у них было время представить доказательства более серьезного преступления. И если у них ничего не получается, что ж, арестованного отпускают. О предъявленных ему обвинениях — порой весьма серьезных — речь уже не заходит... А между тем обвиняемый, пока он находится под арестом, лишен возможности представить доказательства...

Перебранка затянулась. Внезапно судья заговорил, нетерпеливо постукивая пером по пресс-папье:

— Я не могу отделаться от впечатления, мистер Фенник, что в доводах сэра Теренса есть некий смысл. Право же, в предъявленных обвинениях нет ничего, что помешало бы мне отпустить обвиняемого под залог. Надеюсь, вы не станете возражать против этого, если залог будет достаточно велик. В конце концов, у вас же его паспорт.

Снова начались споры.

Все это было довольно фантастично — фигурально выражаясь, в кармане у него было два фунта. Говоря же буквально, в его кармане не было ничего — все отобрали при аресте. Судья решил:

— В таком случае я освобождаю обвиняемого из-под ареста сроком на одну неделю под залог в две тысячи фунтов.

Д. не мог удержаться от улыбки: две тысячи фунтов! К нему подошел полицейский и, дотронувшись до его рукава, сказал: «Вам сюда». Он снова оказался в коридоре с кафельными стенами. Там, улыбаясь, его уже ждал защитник:

— Да, сэр Теренс преподнес им сюрприз.

— Надо сказать, для меня это тоже сюрприз, — сказал Д., — у меня нет денег, да и вообще... в тюрьме не так уж плохо.

— Все в порядке, — сказал защитник.

— Так кто же внес залог?

— Мистер Форбс. Он ждет вас на улице.

— И я свободен?

— Как птица. На неделю. Или пока у них не наберется достаточно доказательств для вашего вторичного ареста.

— Не понимаю, зачем так тревожиться из-за меня?

— Мистер Форбс — ваш друг, — сказал защитник.

Д. вышел на улицу. Мистер Форбс в шикарных брюках-гольф беспокойно расхаживал вокруг своего «паккарда». Они с каким-то смущением переглянулись и даже не пожали друг другу руки. Д. сказал:

— Итак, я должен поблагодарить вас за то, что вы дали мне возможность воспользоваться услугами сэра Теренса и внесли залог. Право, не стоило так беспокоиться.

— Хорошо, хорошо, — сказал мистер Форбс. Он бросил на Д. долгий тоскливый взгляд, словно хотел прочитать на его лице ответ на какой-то мучивший его вопрос. Он сказал: — Садитесь рядом со мной. Шофера я оставил дома.

— Придется поискать какое-нибудь место, где я мог бы переночевать. Но раньше надо зайти в полицию, забрать деньги.

— А, бросьте... сейчас не до этого.

Они сели в «паккард», и мистер Форбс завел мотор. Он сказал:

— Я плохо вижу. Что там показывает указатель бензина?

— Полный бак.

— Прекрасно.

— Куда мы отправляемся?

— Если не возражаете, заедем на минутку в Шепердс-маркет.

Всю дорогу они ехали молча, через Стрэнд, вокруг Трафальгар-сквер, по Пикадилли, пока не подъехали к небольшому дому. Мистер Форбс дважды просигналил, глядя в окно над рыбной лавкой. Он сказал извиняющимся тоном:

— Одну минутку.

В окне показалось пухленькое, смазливое личико молодой женщины. Она вяло улыбнулась и помахала рукой.

— Одну минуту, — повторил мистер Форбс и исчез в подъезде.

По улице лениво шел большой кот. Обнаружив на решетке водостока рыбью голову, он брезгливо понюхал ее и отвернулся.

Мистер Форбс вышел, сел за руль и, включив мотор, украдкой взглянул на Д.

— Понимаете, она неплохая девушка.

— В самом деле?

— Похоже, она всерьез привязалась ко мне.

— Неудивительно.

Они ехали по Найтсбриджу. Форбс сказал:

— Вы иностранец. Вам, возможно, покажется странным, что я содержу Салли и в то же время... люблю Роз.

— Да какая вам разница, что я об этом думаю.

— Мужчина должен как-то устраивать свою жизнь, а у меня все не складывалось...

— Ясное дело, — сказал Д. и подумал: «Кажется, я усваиваю лексикон Джорджа Джарвиса».

— Кроме того, это полезно для дела, — сказал мистер Форбс.

— Еще бы.

— Вот сегодня, например. Она готова будет подтвердить под присягой, что я провел с ней весь день, если это понадобится.

— Зачем же это может понадобиться?

Они молча ехали по Хаммерсмит. Лишь когда машина выехала на Уэстерн-авеню, мистер Форбс заговорил снова:

— Вы, наверное, несколько озадачены?

— Немножко.

— Вы, конечно, отдаете себе отчет в том, что вам придется покинуть нас, прежде чем полиция сможет доказать, что вы причастны к этой злополучной истории. Если они найдут пистолет...

— Не думаю, что они его найдут.

— Нельзя рисковать. Вы же знаете: попали вы в него или нет, юридически — это убийство. Они вас не повесят, но, уж поверьте мне, лет пятнадцать вы получите.

— Может, и так. Но вы забываете про залог.

— Это уж мое дело. Вы должны уехать сегодня вечером. Поедете грузовым пароходом. Особого комфорта там не будет, но на нем вы сможете добраться к себе на родину. Возможно, по дороге вас будут бомбить... Но вас этим не удивишь... — В голосе его послышалась какая-то дрожь. Д. обернулся и кинул на своего спутника быстрый взгляд. Перед глазами его мелькнул яркий — пожалуй, даже слишком яркий — галстук, характерный еврейский профиль... и заплаканные черные глаза. Форбс плакал. Они ехали по Уэстерн-авеню, и этот солидный немолодой человек, сидящий за рулем автомобиля, плакал.

Форбс сказал:

— Все готово. Вас отвезут, когда мы утрясем все таможенные формальности.

— Очень любезно с вашей стороны... Вы для меня столько сделали.

— Я это делаю не для вас. Роз просила меня сделать все, что я смогу.

Значит, он плакал от любви... Они повернули к югу. Резко, как будто его в чем-то обвинили, мистер Форбс сказал:

— Я, конечно, поставил свои условия.

— Какие?

— Чтобы она не виделась с вами. Я не разрешил ей пойти в суд.

— И она обещала выйти за вас замуж, несмотря на Салли?

— Да. Откуда вы знаете, что Роз известно про Салли?

— Она мне говорила.

«Ну, вот так-то оно лучше, — подумал он. — Какой из меня влюбленный? А к Фурту она понемногу привыкнет. В доброе старое время редко кто женился по любви. Чаще это бывало похоже на сделку — заключали брачный контракт. Это тоже сделка. И незачем мучиться. Я должен радоваться — радоваться, что могу снова вернуться к могиле жены, не изменив ей».

Мистер Форбс сказал:

— Я высажу вас у отеля в Саут-Кроле. Там вас посадят на катер. Вы никому не броситесь в глаза, это курорт, и даже сейчас там полно приезжих. Климат там хороший.

Они погрузились в угрюмое молчание — жених и любовник, если считать его любовником... Было уже часа три, они ехали по пустынным равнинам Дорсета, когда мистер Форбс сказал:

— Знаете, а вы в общем-то кое-чего добились. Как вы думаете, у вас будут неприятности, когда вы вернетесь?

— Скорее всего.

— Но этот взрыв в Бендиче... Ведь вы же взорвали контракт! Л. ничего не получит. К тому же, эта история с К....

— Я ничего не понимаю.

— Вы не получили уголь, но и Л. его тоже не получит. Сегодня рано утром мы устроили совещание и расторгли контракт. Риск слишком велик.

— Какой риск?

— Мы откроем шахты, а тут вмешается правительство... Вы не могли бы провернуть это дело лучше, даже если бы купили первую полосу в «Дейли мейл». Кстати, все это попало в газеты: политический бандитизм... гражданская война перекинулась в Англию... и прочее в том же роде. Вот и решай тут: подавать ли на газету в суд за клевету или проще — расторгнуть контракт и заявить, что мы его подписали в полной уверенности, что уголь предназначается для Голландии. И мы решили расторгнуть контракт.

Итак, он победил — по крайней мере наполовину. А значит, к стенке его не поставят, расчеты с жизнью откладываются — теперь она во власти вражеских бомб... С гребня холма открылось море. Он не видел его с того вечера в Дувре, когда сошел на английский берег. Тогда над морем стоял туман и громко кричали чайки. Справа показалась вереница вилл. «Саут-Крол», — сказал мистер Форбс. Нигде на огромном сером фоне моря не было видно ни огонька.

— Темнеет, — сказал мистер Форбс с некоторым беспокойством.

— И куда мне теперь идти?

— Видите вон тот отель в двух милях отсюда?

Машина покатила под гору. Отель был похож на нечто среднее между деревней и аэропортом: вокруг сияющей огнями центральной башни кольцами расположились отделанные хромированной сталью новенькие коттеджи, за ними тянулось поле и дальше снова коттеджи.

— Все это называется «Лидо». Новое слово в гостиничном бизнесе. Тысяча комнат, спортивные площадки, плавательные бассейны.

— И море с подогревом?

— Нет, море подогревать мы пока не научились. — Мистер Форбс вошел во вкус. — Я купил этот отель и теперь занялся его рекламой. «Морской круиз на суше. Игры, концерты. Спортивный зал. Наличие обручальных колец у молодых людей не проверяется». И главное, вы на море, но не укачивает. И дешево. — Он выпалил все это с воодушевлением и добавил: — Салли очень интересуется такими вещами. Знаете, она здорово разбирается в спорте.

— А вы, похоже, очень увлеклись этим делом?

— Верно. Иногда мне хочется плюнуть на все и заняться только этим отелем. Должно же у человека быть что-нибудь для души. Но я тут привез одного парня, он большой спец по гостиницам. Если он согласится, я назначу его управляющим и положу ему полторы тысячи фунтов в год. Мы хотим превратить «Лидо» в круглогодичный курорт. Сейчас как раз начинается рождественский сезон.

Мистер Форбс затормозил и дал последние наставления:

— На ночь вам оставили комнату. Вы будете не первым, кто исчезнет, не оплатив счета. Мы, конечно, сообщим полиции. Я надеюсь, вы не будете возражать, если в списке ваших прегрешений появится еще один пункт. Ваш номер 105-С.

— Звучит как номер тюремной камеры.

Мистер Форбс сделал вид, что не понял шутки.

— За вами придут в номер. По-моему, все должно сойти гладко. Дальше я не поеду. Ключ у дежурного.

Д. сказал:

— Я понимаю, что незачем благодарить вас, но все равно... — Он стоял около «паккарда» и никак не мог найти нужных слов. Он сказал: — Передайте привет Роз, хорошо? И поздравьте ее от меня. От всей души... — Он запнулся.

На лице Форбса Д. прочел ненависть. Горько, должно быть, когда соглашаются стать твоей женой на таких унизительных условиях — обычно приданое достается жениху. Д. сказал:

— Она поступила как настоящий друг.

Форбс нажал на стартер и рванул машину с места. Д. смотрел, как удаляются красные габаритные огни его автомобиля — в темноте они были похожи на глаза какого-то диковинного существа. «Нет, это не ненависть, — подумал Д., — это настоящее горе». Д. повернулся и зашагал к центральному входу, над которым возвышалась неоновая арка. Посреди арки сверкал огромный рождественский пудинг, сделанный из множества светящихся лампочек, но сами ворота были еще даже не покрашены и имели поэтому мрачный вид.

Дежурный администратор помещался в небольшом домике прямо около входа.

— Да, да, комната вам заказана мистер... — он взглянул на бланк, — Дэвис. Когда прибудет ваш багаж?

— От Саут-Крола я прошелся пешком. Багаж привезут потом.

— Может быть, лучше позвонить на станцию?

— Стоит ли их торопить? К обеду, наверное, переодеваться необязательно.

— Разумеется. У нас тут полная свобода. Тренер вам не нужен?

— Я хотел бы денек просто подышать свежим воздухом.

Он шел вдоль коттеджей с плоскими крышами — на них можно было принимать солнечные ванны. Мужчины в шортах, с посиневшими от холода ногами, резво гонялись друг за другом. Девушка в пижаме кричала какому-то лысому толстяку:

— Лапочка, не знаешь — они набрали баскетбольную команду?

Номер 105-С походил на каюту. Вместо окна тут был иллюминатор, а умывальник имел откидную раковину, прижатую к стене — для экономии места. Не хватало только запаха машинного масла и гудения двигателей. Он вздохнул: Англия, наверно, навсегда сохранит свои причуды — причуды страны, давно забывшей, что такое гражданские войны.

В «Лидо» было шумно: раздавался чей-то заливистый смех (смеяться полезно для здоровья). В нескольких коттеджах гремело радио. Перегородки были тонкие, и Д. казалось, что в соседней комнате кто-то, развлекаясь, швыряет в них ботинки. В комнате было слишком жарко — как в настоящей каюте. Д. открыл окно, и в ту же минуту над подоконником появилась голова:

— Хэлло!

— Да? — устало спросил Д., даже не вставая с кровати. Вряд ли это за ним. — Вы ко мне?

— О, простите. Я думал, это комната Бегемота.

— В чем дело, Кабан? — откликнулся женский голос.

Голова исчезла. За окном послышался шепот: «Это какой-то иностранец». — «Дай-ка я погляжу». — «Не валяй дурака. Неприлично же». — «Чего тут неприличного?» Носатая девица со взбитыми волосами всунула в окно голову, хихикнула и исчезла. И снова чей-то голос: «А вот и Бегемот. Где ты шлялся?»

Д. лежал на кровати и думал о Форбсе, который сейчас возвращался в Лондон. Интересно, куда он поедет в первую очередь — к Роз или к Салли? Где-то пробили часы. Итак, его миссия окончена, и чем раньше он вернется на родину, тем лучше. Он постарается забыть эту нелепую и смешную сцену — они стоят на платформе, вокруг густой туман... и она, размахнувшись, кидает в этот туман кусок булки... Он задремал и проснулся через полчаса. Сколько еще ждать? Он выглянул в окно: за цепочкой огней не было ничего, лишь ночь и протяжные вздохи моря. И ни огонька — похоже, поблизости не стояло на якоре ни одно судно.

Он открыл дверь. Коридоров не было. Каждая комната выходила на открытую веранду. Главное здание гостиницы вырисовывалось в тумане, как капитанский мостик. Луна мчалась по покрытому мраморными прожилками небу. Казалось, ветер и море были тут, совсем рядом... Как это непривычно — стоять и знать, что никто тебя не ловит: в первый раз после того, как он сошел на берег, он чувствовал себя в полной безопасности.

Он быстро шел, вдыхая прохладный вечерний воздух, вдоль веранды мимо маленьких душных комнат. Оттуда доносилась музыка. Люксембург, Штуттгарт, Хильверсум — приемник орал в каждом номере. Варшава была почти не слышна — мешали помехи. Из Лондона передавали беседу политических обозревателей о положении в Индокитае. Клуб помещался в главной башне. Он поднялся по широким ступеням, покрытым резиновым ковриком, и открыл стеклянную дверь. Небольшие столики, кресла, автоматы для продажи сигарет и молочный бар у входа. На столе лежали вечерние газеты. Рядом — блюдо с мелочью. Тут действовала система доверия. В углу группа мужчин потягивала виски, оттуда раздавался оглушительный хохот. Кроме них, в этом аквариуме никого не было. Д. вдруг сообразил, что у него нет ни пенни. Мистер Форбс не дал ему даже возможности забрать в полиции те два фунта. Будет весьма нескладно, если он не попадет на судно... Он взглянул на стопку газет и подумал: ко всем его преступлениям вполне можно добавить еще и мелкое воровство. Он небрежно подошел и взял газету.

Знакомый голос произнес:

— Отличный трюк! Браво!

Все-таки господа бога, подумал он, правильнее всего изображать в виде карточного джокера. Надо было проделать весь этот страшный путь, чтобы в самом конце снова встретиться с капитаном Кэрри. Он вспомнил, что мистер Форбс говорил ему про какого-то человека — большого специалиста по части гостиниц... Что ж, не самый подходящий момент, чтобы обменяться дружескими приветствиями. Он раскрыл газету и спрятался за ней. Чей-то голос сладко пропел у него над ухом:

— Простите, сэр, по-моему, вы забыли положить монетку?

Для верности система доверия дополнялась официантом, который следил за блюдом с мелочью. Пришлось ответить:

— Простите, у меня нет мелочи.

— О, я вам дам сдачи, сэр.

Д. сидел спиной к шумной компании, разместившейся в углу, но ему показалось, что смех прекратился. Он сказал, засунув руку в карман:

— Кажется, я оставил деньги в другом костюме. Заплачу позже.

— Какая у вас комната, сэр?

— 105-С.

Голос капитана Кэрри выкрикнул:

— Ого, черт меня побери!

Пытаться улизнуть было бессмысленно. Кроме того, ведь за него внесен залог. К своему удивлению, он увидел, что Кэрри тоже в шортах. Очевидно, он поддерживал местный стиль. Д. сказал:

— Не ожидал вас здесь встретить.

— Еще бы, — сказал капитан Кэрри.

— Я думаю, мы увидимся за обедом. — И, прихватив с собой газету, он направился к выходу.

Капитан Кэрри встал:

— Прошу вас остаться.

— В чем дело?

— Ребята, это тот самый тип, о котором я вам говорил.

Две круглые немолодые физиономии, раскрасневшиеся от виски, смотрели на него с благоговейным ужасом.

— Не может быть!

— Точно!

— Черт побери, наверняка он спер газету, — сказал один из них.

— С такого все, что угодно, станется, — прибавил капитан Кэрри.

— Будьте любезны, — сказал Д., — дать мне дорогу. Я хочу пойти к себе в комнату.

— Скажите пожалуйста! — возмутился капитан Кэрри.

Один из его спутников робко сказал:

— Осторожнее, старина. У него может быть пистолет.

Д. сказал:

— Я не совсем понимаю, джентльмены, в чем дело. Я не скрываюсь от правосудия. Я отпущен под залог, и закон не запрещает мне проводить время там, где мне вздумается.

— Лихо излагает, — бросил один из них.

— Не заговаривайте нам зубы, — отрезал капитан Кэрри. — Вы ухлопали своего дружка. Вы, наверное, думали, что смоетесь отсюда, но вам не обдурить Скотленд-Ярд. Это лучшая полиция в мире.

— Не понимаю.

— Газеты надо читать... Выдан ордер на ваш арест... Вот смотрите: «В последний час...» Вас ищет полиция. За убийство.

Д. посмотрел в газету. Сэру Теренсу Хиллману не удалось надолго оттянуть дело. Полиция, видимо, спохватилась, как только он вышел из здания суда. Его искали, и капитан Кэрри блестяще завершил охоту. Он знал цену своей удачи! Убийство — это не кража автомобиля. Он соблюдал английскую традицию — обращаться с осужденными мягко, включая завтрак перед казнью. Капитан Кэрри сказал:

— Теперь нас трое против одного. Спокойно. Незачем устраивать скандал.

II

Д. сказал:

— Дайте мне сигарету.

— Да ради бога. Берите хоть всю пачку, — и, подозвав официанта, капитан Кэрри продолжал, не меняя тона: — Позвоните в Саут-Крол, в полицию, и скажите, что он у нас.

— А вы пока присаживайтесь, — сказал один из его спутников. Они были смущены — стояли между ним и дверью в явной нерешительности: скрутить ли ему руки, но тогда получится скандал, а тут все-таки общественное место...

Когда Д. сел, они с облегчением вздохнули и придвинулись к нему.

— Послушай, Кэрри, — сказал один из них, — я думаю, ничего не случится, если дать этому парню выпить. — Потом добавил, и напрасно, как показалось Д.: — Вряд ли ему удастся выпить еще раз.

— Что вы пьете? — спросил капитан Кэрри.

— Я предпочитаю виски с содовой.

— Шотландское?

— Пожалуй.

Когда официант вернулся, Кэрри сказал:

— Шотландское виски. Кстати, вы позвонили, куда я просил?

— Да, сэр. Они сказали, что будут через пять минут и чтоб вы не спускали с него глаз.

— Мы сами не дураки.

Д. сказал:

— Я полагал, что в Англии людей считают невиновными, пока не докажут их вину.

— Да, — сказал Кэрри, — это верно. Но полиция не станет выдавать ордера на арест, пока у нее не будет серьезных доказательств.

— То есть?

— Конечно, — сказал капитан Кэрри, наливая из сифона в стакан содовую воду, — вы, иностранцы, всегда допускаете одну и ту же ошибку. Вы там у себя убиваете друг друга почем зря — и никого это не волнует, но в Англии это не пройдет. Тут за такие дела приходится отвечать.

— Ты помнишь Блу? — спросил Кэрри один из его приятелей.

— Тони Блу?

— Вот именно. Того самого, который так скверно сыграл тогда в матче Лансинг—Брайтон.

— Ну и что, при чем тут Блу?

— А вот при чем. Он однажды поехал в Румынию и видел, как кто-то прямо на улице стрелял в полицейского. Он даже рассказывал...

— Блу — трепло.

Д. сказал:

— Вы не возражаете, если я схожу к себе в комнату за вещами? Один из вас мог бы пойти со мной. — Д. подумал, что, вернувшись к себе в комнату, он сможет хоть как-то попытаться сбежать на пароход с присланными за ним людьми. Здесь же, в клубе, они его просто не найдут.

— Лучше обождать полицию, — сказал приятель Блу, — не надо рисковать.

— Выстрелит и убежит...

— Далеко я не убегу, — сказал Д. — Это же остров.

— Не будем рисковать, — сказал Кэрри.

За ним, наверное, уже пришли и обнаружили, что в номере никого нет.

Кэрри сказал:

— Ребята, вы подождите минутку за дверью, а я тут с ним кое о чем поговорю.

— Смотри, старина.

Кэрри перегнулся через подлокотник своего кресла и тихо сказал:

— Послушайте, вы джентльмен, не так ли?

— Я не уверен... Это ведь чисто английское понятие.

— Я хочу сказать... Вы ведь не расскажете им больше, чем нужно? Незачем впутывать в такие дела приличную девушку.

— Я не совсем улавливаю...

— Видите ли, в газетах была напечатана эта история, как какой-то Форестер застал вас с женщиной...

— Фортескью — так его называли газеты. Я читал.

— Вот-вот. Так он...

— Насколько я понимаю, эта женщина, хотя, конечно, я о ней ничего не знаю, — обыкновенная проститутка.

— Вот-вот, — сказал Кэрри, — это я и хотел от вас услышать. — Он крикнул: — Все в порядке, ребята. Ну, что, еще по одной?

Приятель Блу сказал:

— Я угощаю.

— Нет, ты ставил прошлый раз, сейчас моя очередь.

— Бросим монетку.

Пока они спорили, Д. смотрел на стеклянную дверь, которую они загораживали своими плечами. У входа горели яркие фонари, заливая светом газон перед дверью, а дальше стояла тьма. Отель выставлял себя на обозрение миру, но сам мир оставался невидимым. А где-то там, в темноте, шло судно. Оно отправлялось к нему на родину. Вот когда он по-настоящему пожалел, что отдал в Бендиче свой пистолет: ребятишки неплохо сделали то, что нужно, а все-таки один патрон прекратил бы сейчас этот запутанный и скучный спор.

Появилась стайка девиц. Они принесли с собой в жарко натопленный зал холодный воздух зимней ночи. Девицы вели себя шумно, были ярко накрашены, но держались несколько неуверенно: они явно старались походить на юных леди из высшего общества, к каковому, увы, не принадлежали. Они громко и радостно загалдели:

— Хэлло, вот и наш капитан Красавчик!

Кэрри покраснел до самого воротника. Он сказал:

— Рад вас видеть, девочки. Выпейте где-нибудь в другом месте. У нас тут мужской разговор.

— Как это понять, Красавчик?

— Да тут такое дело...

— Понятно, анекдотики похабные.

— Нет, девочки. Тут дело посерьезней.

— Почему они зовут вас Красавчиком? — спросил Д.

Кэрри снова залился румянцем.

— Представьте нас этому очаровательному иностранцу, — не унималась толстая девица.

— Я сказал: успокойтесь. Ничего не выйдет.

Два человека в макинтошах распахнули дверь и заглянули в клуб. Один из них сказал:

— Кого здесь зовут Д.?

Капитан Кэрри сказал:

— Слава богу. Вы из полиции?

Они взглянули на него, и один из них сказал:

— Да.

— Вот ваш подопечный.

— Вы Д.?

— Да. — Д. встал.

— У нас ордер на ваш арест по обвинению в...

— Не продолжайте, — сказал Д. — Я знаю, в чем меня обвиняют.

— Предупреждаем, — все, что вы сейчас скажете...

— Да, да, это мне известно. Пойдемте, — и, повернувшись к девушкам, которые стояли, раскрыв от изумления рты, добавил: — Теперь Красавчик к вашим услугам.

— Сюда, — сказал полицейский, — машина ждет у ворот.

— Наручники наденете?

— Не думаю, чтобы в этом была необходимость. — Полицейский, улыбнувшись, подтолкнул его к дверям. — Быстрее.

Второй полицейский незаметно взял его под руку. Они вполне могли бы сойти за дружескую компанию, возвращающуюся после вечеринки.

Тактичная Англия, подумал Д., все боятся скандала.

Они вышли на улицу; ночная темнота обступила их со всех сторон. Огни этого фантастического отеля — последнего увлечения мистера Форбса затмевали собой звезды.

Где-то далеко в море мерцал огонек. Смешно, если это тот самый корабль, на котором он должен был уехать. Уехать из этой страны, освободив ее от заразы, которую привез в себе, избавить друзей от неудобств, от опасности разоблачения, постоянной необходимости держать язык за зубами. И что скажет за утренним кофе мистер Форбс, прочитав в газете, что его поймали.

— Быстрее, — снова подтолкнул его один из полицейских, — у нас мало времени.

Они вывели его через неоновую арку, махнув рукой портье. А все-таки одним грехом в его черном списке будет меньше: теперь они не смогут, по крайней мере, сказать, что он не уплатил по счету. Машина стояла поодаль от ворот, у бордюра газона, с предусмотрительно выключенными фарами — нет нужды компрометировать отель и выставлять перед всеми полицейскую машину. В этой стране всегда охраняют спокойствие налогоплательщика. За рулем сидел третий. Как только они подошли, он включил мотор и фары. Д. сел на заднее сиденье между обоими полицейскими. Они выехали на дорогу к Саут-Кролу.

Один из тех, кто был сзади, вытащил платок и принялся вытирать лоб.

— Черт возьми, — пробормотал он.

Внезапно они свернули с шоссе. Тот же человек объяснил:

— Когда мне сказали, что вас стерегут, у меня подкосились ноги.

— Вы не из полиции? — Он даже не почувствовал радости: опять все сначала.

— Да какая там полиция! Задали вы нам задачу: ну, думаю, сейчас потребует ордер. Вот это была бы петрушка...

— А ведь они ожидали полицейский патруль.

— А ну-ка, Джо, поднажми.

Машину затрясло на ухабах. Шум моря нарастал: где-то совсем рядом разбивался о камни прибой.

— Вы хорошо переносите качку? — спросил второй сосед.

— Сносно.

— Вот и прекрасно. Ночь бурная, а в заливе будет еще хуже.

Машина остановилась. Свет фар освещал каменистую тропинку и исчезал в пустоте — дальше был обрыв. Они вышли на край невысокого утеса.

— Быстрее, — опять сказал один из них. — Нам нужно поторапливаться. Теперь на счету каждая минута.

— Но ведь они в море могут нас задержать.

— Ну, пошлют пару радиограмм вдогонку. А мы ответим, что в глаза вас не видели. Вряд ли они отправят за вами крейсер. Велика честь!

Они осторожно спустились с утеса. Внизу на цепи плясала моторная лодка.

— А как же машина? — спросил Д.

— Бог с ней.

— Но ведь они могут выяснить, кому она принадлежит?

— Пусть отыщут магазин, где мы ее сегодня утром купили за двадцать фунтов. И конфискуют, если она им понравится. Ни за что больше не сяду в такой драндулет, даже за миллион.

Вот так. Миллион не миллион, но кое-что они на него потратили. Мистеру Форбсу, по крайней мере, пришлось раскошелиться. Лодка отошла от берега, и ее тут же стало трепать. Волны бросались на нее то справа, то слева. Иногда наступало короткое затишье, и потом опять начиналась качка. А потом снова затишье. У Д. не было ни времени, ни возможности оглянуться на берег, и только один раз, когда волна подняла их, казалось, на крышу мира, он увидел, как под тусклой луной вспыхнули огни отеля.

Больше часа добирались они до грязного суденышка водоизмещением примерно в три тысячи тонн под датским флагом. Д. подняли на палубу лебедкой и тут же отвели в каюту. Моряк в старом свитере и грязных серых брюках предупредил:

— Посидите внизу часок-полтора. Так будет лучше.

Каютка была крохотная, рядом с машинным отделением. Кто-то догадался принести пару старых брюк и непромокаемый плащ: на Д. и нитки сухой не было. Иллюминатор был плотно закрыт, по железной переборке бегали тараканы. «Ну вот, — подумал Д., — почти дома. И, кажется, в безопасности. Если вообще существует на свете безопасность». Ведь он удалялся от одной опасности, но приближался к другой. Он присел на край койки: голова кружилась. В конце концов, подумал он, годы уже не те. Он не годится для такой жизни. Ему вспомнился мистер К., который так мечтал о тихой жизни в университете подальше от фронта. Что ж, по крайней мере, одна его мечта сбылась — он не умер в своем крохотном классе на курсах энтернационо, в присутствии какого-нибудь мистера Ли, которого возмутил бы перерыв в заранее оплаченном уроке. Другое дело — Эльза. Но и для нее самое страшное позади, во всяком случае все дурное, что могло бы с ней случиться, ее уже не коснется. Мертвым можно только позавидовать. А вот живые страдают от одиночества и недоверия. От недоверия и одиночества... Он встал и вышел на палубу — ему хотелось на воздух.

Палуба была открытая, и ветер швырнул ему в губы пригоршню колючих брызг. Он облокотился о поручни. Белые гребни волн вздымались на мгновение перед носом судна и уносились куда-то в невидимую бездну. Вдали мигал огонек — Лэндс-Энд? Нет, так далеко от Лондона они еще не могли уйти. Мистер Форбс едет по темной ночной дороге, и его ждет Роз. Или Салли?

Внезапно он услышал знакомый голос:

— Это Плимут.

Он не обернулся. Он боялся. Сердце у него заколотилось как у мальчишки. Он сказал:

— А мистер Форбс?..

— Фурт, — сказала она, — отверг меня.

Так вот они — его слезы и этот полный ненависти взгляд.

— Он сентиментален, — сказала она, — и предпочел красивый жест. Бедный Фурт.

Одной фразой она покончила с ним, и он удалялся от них в соленую и рокочущую темноту со скоростью десять узлов.

Д. сказал:

— Я старик.

— Если уж мне это все равно, — сказала она, — какая вам-то разница? Вы живы, для меня это главное. Это вы умеете сохранять верность тем, кто в могиле, а я не умею любить мертвых и не буду.

Он быстро взглянул на нее. Ее волосы намокли и висели влажными прядями. Она выглядела старше, чем раньше, — старше и проще. Как будто она хотела убедить его, что отныне весь блеск ее молодости не имеет никакого значения. Она сказала:

— Когда ты умрешь, она снова получит тебя. Тогда я не смогу с ней соперничать.

Последний огонек потерялся за кормой. Теперь впереди были только волны, долгий путь и темнота. Она сказала:

— Ты можешь очень скоро погибнуть, я знаю, но сейчас...

Примечания

1

Старые станции лондонского метро снабжены не эскалаторами, а лифтами.

(обратно)

2

Оксфордские групперы — религиозная секта, основанная проповедником Бухманом.

(обратно)

3

Автомобильная ассоциация.

(обратно)

Оглавление

Часть первая . Человек, за которым охотились

  I

  II

  III

  IV

Часть вторая . Охотник

  I

  II

  III

Часть третья . Последний выстрел

  I

  II

Часть четвертая . Конец

  I

  II . . . .

Реклама на сайте