«Сон о чужой стране»

Дом профессора со всех сторон окружали ели, густо росшие среди больших серых камней. Хотя от столицы было всего двадцать минут езды, а затем от шоссе на север несколько минут ходу, приехавшему сюда казалось, что он попал в самую глушь страны, за сотни миль от кафе, магазинов, оперы и театров.

Профессор оставил службу два года назад, когда ему исполнилось 65 лет. Его место в больнице было уже занято, частную практику в столице он прекратил и продолжал лечить только нескольких своих привилегированных пациентов, приезжавших к нему сюда на собственных машинах. Те, кто победнее (он оставался верным не только богатым пациентам), пользовались автобусом. От остановки автобуса до профессорского особняка было всего десять минут ходьбы.

Сейчас именно один из таких неимущих пациентов стоял в кабинете профессора, выслушивая свой приговор. Раздвижные двери из смолистой сосны вели из кабинета в жилые комнаты, куда пациенты не заходили. Напротив двери стоял огромный мрачный книжный шкаф, набитый книгами в потемневших переплетах, должно быть, только по медицине (никто никогда не видел, чтобы профессор читал иную литературу, и не слышал также, чтобы он высказывал какое-либо мнение о произведениях даже самых уважаемых классиков литературы. Однажды, когда ему задали вопрос, как отравилась г-жа Бовари, он открыто признался, что никогда не читал Флобера[1], в другой раз выяснилось, что он также не знает, что написал Ибсен о лечении сифилиса в своих «Привидениях»[2]).

Письменный стол профессора был такой же массивный и такой же темный, как и книжный шкаф; только такой письменный стол мог, не дав трещины, держать огромное, высотой больше фута, пресс-папье, изображавшее прикованного к скале Прометея