«Человек, который сбился с пути»

Джером Клапка Джером ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СБИЛСЯ С ПУТИ Рассказ

Впервые я встретился с Джеком Барриджем лет десять назад на ипподроме в одном из северных графств.

Колокол только что возвестил, что скоро начнется главный заезд. Я слонялся, засунув руки в карманы, наблюдая больше за толпой, чем за скачками, как вдруг знакомый спортсмен, пробегая к конюшням, схватил меня за руку и хрипло зашептал на ухо:

— Бей по миссис Уоллер. Верное дело.

— Бей… кого? — начал было я.

— Бей по миссис Уоллер, — повторил он еще внушительнее и растворился в толпе.

В немом изумлении смотрел я ему вслед. Что такое содеяла эта миссис Уоллер, чтобы я должен был поднять на нее руку? И если даже леди виновата, то не слишком ли жестоко так обходиться с женщиной.

В это время я проходил мимо трибуны и, взглянув наверх, увидел, что на доске у букмекера выведено мелом: «Миссис Уоллер, двенадцать к одному». Тут меня и осенило, что «Миссис Уоллер» — лошадь, а поразмыслив еще немного, я сделал умозаключение, что совет моего друга, выраженный более пристойным языком, значил: «Ставь на «Миссис Уоллер» и не жалей денег».

— Ну нет, дудки, — сказал я себе. — Я уже ставил наверняка. Если я и буду играть еще раз, то просто закрою глаза и ткну булавкой в список лошадей.

Однако семя пустило корни. Слова приятеля вертелись у меня в голове. Птички надо мной чирикали: «Бей по миссис Уоллер, бей по миссис Уоллер».

Я пытался образумиться. Я напоминал себе о своих прежних авантюрах. Но неистребимое желание если не пойти ва-банк, то, во всяком случае, рискнуть на «Миссис Уоллер» полсовереном только усиливалось по мере того, как я с ним боролся. Я чувствовал, что если «Миссис Уоллер» выиграет и окажется, что я на нее не поставил, то я буду корить себя до самого своего смертного часа.

Я находился на другой стороне поля. Времени вернуться на трибуну не было. Лошадей уже выстраивали на старте. В нескольких шагах от меня под белым зонтом зычно выкрикивал окончательные ставки уличный букмекер. Это был крупный добродушный мужчина с честным красным лицом.

— Как идет «Миссис Уоллер»? — спросил я.

— Четырнадцать к одному, — ответил он. — И дай вам бог удачи.

Я вручил ему полсоверена, а он выписал мне билетик. Я засунул билетик в карман жилета и побежал смотреть скачки. К моему неописуемому удивлению, «Миссис Уоллер» выиграла. Непривычное ощущение, что я ставил на победителя, так взбудоражило меня, что деньги совершенно вылетели у меня из головы, и прошел добрый час, пока я вспомнил о своей ставке.

Я пустился на поиски человека под белым зонтом, но там, где я, как мне помнилось, оставил его, ничего похожего на белый зонт не было.

Успокаивая себя мыслью, что так мне и надо, раз я, как дурак, доверился уличному «буки», я повернулся на каблуках и направился к своему месту. Вдруг чей-то голос окликнул меня:

— Вот и вы, сэр! Вам же Джек Барридж нужен. Сюда, сэр.

Я оглянулся и увидел Джека Барриджа совсем рядом.

— Я, сэр, видел, что вы меня ищете, — сказал он, — но никак не мог докричаться вас. Вы искали не с той стороны навеса.

Приятно было обнаружить, что честное лицо его не обмануло меня.

— Очень мило с вашей стороны, — поблагодарил я его. — А то уж я потерял было надежду увидеть вас. И свои семь фунтов, — добавил я с улыбкой.

— Семь фунтов десять шиллингов, — поправил он. — Забываете, сэр, про свою ставку.

Он подал мне деньги и вернулся к своему зонту.

По пути в город я снова наткнулся на него. Какой-то бродяга колотил изможденную женщину. Вокруг собралась небольшая толпа и задумчиво наблюдала за происходящим.

Джек сразу оценил ситуацию и тут же начал стаскивать с себя пиджак.

— Эй, вы, наидостойнейший английский джентльмен! — окликнул он бродягу. — Ну-ка, поворачивайте сюда. Посмотрим, как это у вас выйдет со мной.

Бродяга был здоровенный верзила, да к тому же и боксером Джек был не из лучших. Не успел он и оглянуться, как заработал синяк под глазом и расквашенную губу. Несмотря на это, и не только на это, Джек не отставал от бродяги и доконал-таки его.

Кончилось тем, что, помогая своему противнику подняться на ноги, Джек доброжелательно шепнул ему:

— Ну, чего ты связался с бабой? Ты же крепкий малый. Чуть меня не отделал. Ты, миляга, видать, забылся.

Человек этот заинтересовал меня. Я дождался его, и мы пошли вместе. Он рассказал мне о своем доме в Лондоне на Майл-Энд-роуд, — об отце с матерью, о маленьких братьях и сестренках и о том, что он готовился сделать для них. Каждая пора на его лице источала доброту.

Многие встречные знали Джека, и каждый, взглянув на его круглое красное лицо, невольно начинал улыбаться. На углу Хай-стрит навстречу нам попалась маленькая девочка-поденщица. Проскользнув мимо, она промолвила:

— Добрый вечер, мистер Барридж.

Он проворно повернулся и поймал ее за плечо:

— Как отец?

— С вашего позволения, мистер Барридж, он опять без работы. Все фабрики закрыты, — ответила крошка.

— А мама?

— Ей, сэр, нисколечко не лучше.

— На что же вы живете?

— С вашего позволения, сэр, теперь Джимми немножко зарабатывает, — ответила малышка.

Он вынул из кармана жилетки несколько соверенов и вложил в руку девочки.

— Ну, будет, будет, девчушка, — прервал он поток ее сбивчивой благодарности. — Обязательно напишите мне, если ничего не переменится к лучшему. А где найти Джека Барриджа, сами знаете.

Вечерком, прогуливаясь по улицам города, я оказался около гостиницы, где остановился Джек Барридж.

Окно в залу было открыто, и из него в туманную ночь лилась старинная застольная песня. Запевал Джек. Его раскатистый, жизнерадостный голос несся, как порывы ветра, своей бодрящей человечностью выметая весь мусор из сердца. Он сидел во главе стола, окруженный толпой шумливых собутыльников. Я немного постоял, наблюдая за ними, — и мир показался мне не таким уж угрюмым местечком, каким я порой рисовал его.

Я решил, что, вернувшись в Лондон, разыщу Джека, и вот однажды вечером отправился на поиски переулочка в районе Майл-Энд-роуд, где он жил.

Только я завернул за угол, как прямо на меня выехал Джек в своей собственной двуколке. Выезд у него был, прямо сказать, щегольской. Рядом с ним сидела опрятненькая морщинистая старушка, которую он представил мне как свою мать.

— Я твержу, что ему нужно сажать с собой какую-нибудь красотку, а не такую старуху, как я, которая весь вид портит, — проговорила старая леди, вылезая из коляски.

— Скажешь тоже, — возразил он смеясь, спрыгнул на землю и передал вожжи поджидавшему их мальчугану. — Ты у нас, мама, любой молодой еще сто очков вперед дашь. Я всегда обещал старой леди, что придет время — и она будет ездить в собственном экипаже, — продолжал Джек, обращаясь ко мне. — Так, что ли, мама?

— Конечно, конечно, — ответила старушка, бодро ковыляя вверх по ступеням. — Ты у меня хороший сын, Джек, очень хороший сын.

Я последовал за ним в гостиную. Когда он вошел, лица всех находившихся в комнате просветлели от удовольствия, его встретили дружным радостным приветствием. Старый, неприветливый мир остался по ту сторону хлопнувшей входной двери. Казалось, что я перенесся в страну, населенную героями Диккенса.

У меня на глазах краснолицый человек с маленькими искрящимися глазками и железными легкими превратился в огромную толстую домашнюю фею. Из его необъятных карманов появился табак для старика отца, огромная кисть оранжерейного винограда для больного соседского ребенка, который в это время жил у них; книжка Гента — любимца мальчишек — для шумного юнца, который называл его «дядей»; бутылка портвейна для немолодой усталой женщины с одутловатым лицом — его свояченицы, как я узнал позднее; конфеты для малыша (чьего малыша, я так и не понял) в количестве вполне достаточном, чтобы малыш проболел целую неделю; и, наконец, сверточек нот для младшей сестры.

— Мы обязательно сделаем из нее леди, — говорил он, притянув застенчивое личико ребенка к своему яркому жилету и перебирая своей грубой рукой ее красивые кудри. — А когда вырастет большая, выйдет замуж за жокея.

После ужина он приготовил из виски превосходнейший пунш и принялся уговаривать старую леди присоединиться к нам; старушка долго отнекивалась, кашляла, но в конце концов сдалась — и у меня на глазах прикончила целый стакан. Для детишек он состряпал необыкновенную смесь, которую назвал «сонным зельем». В состав «зелья» входили горячий лимонад, имбирное вино, сахар, апельсины и малиновый уксус. Смесь произвела желаемое действие.

Я засиделся у них допоздна, слушая истории из его неиссякаемых запасов. Над большей частью из них он смеялся вместе с нами, от его заразительного могучего смеха подпрыгивали на камине дешевые стеклянные безделушки; но временами на его лицо набегали воспоминания, оно становилось серьезным, и тогда низкий голос Джека начинал дрожать.

Пунш немного развязал языки, и старики могли бы надоесть своими дифирамбами в его честь, если бы Джек почти грубо не оборвал их.

— Замолчи-ка, мама, — прикрикнул он на нее совершенно рассерженным тоном. — То, что я делаю, я делаю для собственного удовольствия. Мне нравится видеть, что всем вокруг меня хорошо. И если им не хорошо, то я расстраиваюсь больше, чем они.

После этого я не встречался с Джеком около двух лет. А затем одним октябрьским вечером, прогуливаясь по Ист-Энду, я столкнулся с ним, когда он выходил из небольшой часовни на Бардетт-роуд. Он так изменился, что я бы не узнал его, если бы не услышал, как проходившая мимо женщина поздоровалась с ним:

— Добрый вечер, мистер Барридж!

Пышные бакенбарды придавали его красному лицу выражение угрожающей респектабельности. На нем был плохо сшитый черный костюм, в одной руке он нес зонт, в другой — книгу. Каким-то непостижимым образом он умудрялся выглядеть тоньше и ниже, чем я помнил его. При виде его мне показалось, что от прежнего Джека осталась только сморщенная оболочка, а сам он — живой человек — был неизвестным способом из нее извлечен. Из него выжали все животворные соки.

— Ба, никак это Джек Барридж! — воскликнул я, в удивлении уставившись на него.

Его маленькие глазки зашмыгали по сторонам.

— Нет, сэр, — ответил он (голос его утратил былую живость и звучал твердым металлом), — это, слава тебе, господи, не тот Джек, которого вы знали.

— Вы, что же, забросили старое ремесло?

— Да, сэр, с этим покончено. В свое время был я, прости меня, господи, отвратительным грешником. Но, благодарение небесам, вовремя раскаялся.

— Пойдем пропустим по маленькой, — предложил я, беря его под руку. — И расскажите-ка мне, что с вами произошло.

Он высвободился мягко, но решительно.

— Я не сомневаюсь, сэр, что у вас самые благие намерения, — сказал он, — но я больше не пью.

Очевидно, ему очень хотелось отделаться от меня, но не так-то легко избавиться от литератора, когда он учует поживу для своей кухни. Я поинтересовался стариками, живут ли они все еще с ним.

— Да, — ответил он, — пока что живут. Но нельзя же требовать от человека, чтобы он содержал их всю жизнь. В наше время не так-то просто прокормить столько ртов, а тут еще каждый только и думает, как бы попользоваться твоей добротой и сесть тебе на шею.

— Ну, а как ваши дела?

— Спасибо, сэр, довольно сносно. Господь не забывает своих слуг, — ответил он с самодовольной улыбкой. — У меня теперь небольшое дело на Коммершл-роуд.

— А где именно? — продолжал я. — Мне бы хотелось заглянуть к вам.

Адрес он дал неохотно и сказал, что сочтет за великое удовольствие, если я окажу ему честь, навестив его. Это была явная ложь.

На следующий день я пошел к нему. Оказалось, что держит он ссудную лавку, и, судя по всему, дела тут шли бойко. Самого Джека в лавке не оказалось: он ушел на заседание комитета трезвенников, но за прилавком стоял его отец, который пригласил меня в дом. Хотя день был не из теплых, камин в гостиной не топился, и оба старика сидели около него молчаливые и печальные. Мне показалось, что они обрадовались моему приходу не больше, чем их сын, но через некоторое время природная говорливость миссис Барридж взяла свое, и у нас завязалась дружеская беседа.

Я спросил, что стало с его свояченицей — леди с одутловатым лицом.

— Не могу сказать вам точно, сэр, — ответила старуха. — Она с нами больше не живет. Знаете ли, сэр, Джек у нас сильно переменился. Он теперь не слишком жалует тех, кто не очень благочестив. А ведь бедная Джейн никогда не отличалась набожностью.

— Ну, а малышка? — поинтересовался я. — Та, с кудряшками?

— Это Бесси-то, сэр? Она в служанках. Джон считает, что молодежи вредно бездельничать.

— Ваш сын, миссис Барридж, кажется, и в самом деле сильно переменился, — заметил я.

— Да, что и говорить, сэр, — подтвердила она, — поначалу-то сердце у меня прямо на части разрывалось. Уж больно все изменилось у нас. Не то чтобы я хотела стать сыну поперек дороги. Если от того, что нам немножко неудобно на этом свете, ему будет получше на том, мы с отцом не обижаемся. Верно, старик?

«Старик» сердито хмыкнул в знак согласия.

— Что же, перемена в нем наступила вдруг? — спросил я. — Как это произошло?

— Сбила его одна молоденькая бабенка, — принялась рассказывать старая леди. — Она собирала на что-то такое деньги и постучалась к нам, ну, а Джек — он всегда был такой щедрый — дал ей бумажку в пять фунтов. Через неделю она снова заявилась еще зачем-то, задержалась в прихожей и начала разговоры про душу Джека. Она сказала ему, что он идет прямой дорогой в ад и что ему нужно бросить букмекерство и заняться чем-нибудь почтенным и богоугодным. Сперва он только посмеивался, но она навалилась на него со своими книжонками, в которых такое понаписано, что жуть берет, — и как-то раз затащила она Джека к одному из этих проповедничков, а уж тот-то и добил его.

С тех пор Джека нашего как подменили. Забросил скачки и купил это вот заведеньице, а какая тут разница, хоть убей, не вижу. Сердце кровью обливается, когда слышишь, как мой-то Джек околпачивает бедняков, — совсем не похоже это на него. Я видела, что сначала и Джеку это было не по нутру, но они сказали ему, что раз люди бедны, то сами виноваты, и что в этом божья воля, потому что бедняки — все сплошь пьяницы и моты. А потом они заставили его бросить пить. А ведь он, наш Джек, привык пропустить стаканчик-другой. Теперь вот бросил, и я так думаю, что от этого он малость озлобился, ну, словно все веселье из него вылетело, — и, конечно, нам с отцом тоже пришлось отказаться от маленького удовольствия. Потом они сказали, что он должен бросить курить, это, мол, тоже ведет его прямо в ад, — но от этого он тоже не стал веселее, да и отцу трудненько приходится без табачку. Так, что ли, отец?

— Да, — свирепо буркнул старикан. — Черт бы побрал эту публику, что собирается попасть на небеса! Накажи меня бог, если в аду не соберется компания повеселее.

Нас прервала сердитая перебранка в лавке. Вернулся Джек и уже пугал полицией какую-то взволнованную женщину. Она, как видно, ошиблась и принесла проценты на день позже срока; отделавшись от нее, Джек вошел в гостиную. В руке он держал часы, бывшие предметом спора.

— Поистине безмерна милость господня, — проговорил он, любуясь часами. — Часики же стоят в десять раз больше, чем я ссудил под них.

Он отрядил отца обратно в лавку, а мать — на кухню готовить ему чай, и некоторое время мы сидели одни и беседовали. Его разговор показался мне странной смесью самовосхваления, проглядывавшего сквозь тонкую завесу самоуничижения, с приятной уверенностью, что он обеспечил себе тепленькое местечко в раю, и равно приятной уверенностью, что большинство других людей такового себе не обеспечили. Разговаривать с ним было нудно, и, вспомнив о неком деловом свидании, я поднялся и начал прощаться.

Он не пытался удерживать меня, но видно было, что его так и распирает от желания сказать мне что-то. Наконец, вытащив из кармана какую-то церковную газету и указывая пальцем на колонку текста, он выпалил:

— Сады господни вас, сэр, наверное, совсем не интересуют?

Я бросил взгляд на место, на которое он указывал. Во главе списка жертвователей на какую-то очередную миссию к китайцам красовалось: «Мистер Джон Барридж — сто гиней».

— Вы много жертвуете, мистер Барридж, — заметил я, возвращая ему газету.

Он потер свои большие руки одну о другую и ответил:

— Господь воздаст сторицей.

— И на этот случай недурно обзавестись письменным свидетельством, что аванс внесен, а? — добавил я.

Он бросил на меня пронзительный взгляд, но не ответил ни слова. Пожав ему руку, я вышел вон.

1897

Оглавление