«Филипотен»

Оноре де Бальзак Филипотен

I ФИЛИПОТЕН

Филипотен ни мал, ни велик ростом, ни толст, ни тонок; ясно только одно: он принадлежит к мужскому полу. У него есть голова, поскольку она есть у всех; но ни одна яркая черта не отличает ни эту голову, ни другие составные части его личности; он даже не совсем был бы уверен, что они принадлежат именно ему, если бы кому-нибудь вздумалось это оспаривать.

Одаренный такими приятными личными качествами, Филипотен постарался занять свое место в обществе по той простой причине, что свое место есть у каждого: он стал бакалейщиком. Это было в 1815 году. После того как он приобрел вывеску, надо было подумать и о приобретении политических взглядов. Филипотен знал многих бонапартистов: однажды один из них назвал его либералом; перепуганный Филипотен бросился к себе в спальню, зарывшись в тюфяки, закричал: «Да здравствует император!» — и на другой же день подписался на три месяца на газету «Конститюсьонель».

Потом Франция потеряла Людовика XVIII, а Филипотен — дядюшку; Франция взяла себе Карла X, а Филипотен — жену; потом Франция прогнала Карла X, а Филипотен прогнал кухарку. В этом совпадении событий заключалась единственная связь Филипотена с вероломным правительством.

Наступило 27 июля[1]. Филипотен не знал, что ему делать, так как «Конститюсьонель» не вышел; посему он воздержался от действий. 28 июля он обошел свои погреба, чтобы проверить сохранность сыров и масла. К вечеру 29 июля его негодование разразилось в полную силу; он рвался на приступ Лувра, и его удалось остановить только сообщением, что патриоты захватили Лувр еще утром.

Именно с этого дня и началась политическая жизнь Филипотена. Однажды он отправился к одному несостоятельному покупателю, чтобы взыскать с него долг по просроченному счету. Он спросил деньги — ему предложили кресло; он предъявил счет — ему вручили грамоту; он пришел простым бакалейщиком без всяких отличий, а вернулся удостоенным июльской награды. Тут он подписался на «Конститюсьонель» на полгода.

Патриотические посулы, которые он читал в газете на каждой полосе, приводили его в восхищение, потому что ими восхищались все; но случилось так, что Филипотена охватило также особое, лично ему принадлежащее восхищение, когда королевская рука пожала его гражданскую руку. Две недели нельзя было уговорить его вымыть эту историческую часть тела; в тот день, когда он, наконец, подчинился, с его уст сорвалось знаменательное восклицание:

— Ах! Вот подлинный король лавочников. «Конститюсьонель» этого еще не сказал, но это так!

С этого момента для Филипотена существовали только мечты об общественном порядке; жизнь его превратилась в сплошные смотры, караулы, строевые занятия, аресты и патрулирование. Бескозырка сменила меховой картуз, военные брюки он носил, не снимая. Как-то он даже скомандовал «На кра-ул!» покупателю, спросившему у него шоколаду.

Но однажды произошел случай, несколько охладивший пыл Филипотена. Его рота блестящим образом атаковала нескольких беззащитных граждан, одного из них он собственноручно проткнул штыком и опрокинул на мостовую.

«Как! — подумал Филипотен. — Я, самый мирный человек на земле, убил человека, а ведь у меня никогда не хватило бы смелости даже оцарапать казака!»

И он отправился к своему старому клиенту рассказать о терзавших его угрызениях.

Тот выслушал его и спокойно ответил:

— Прежде всего пришлите мне завтра три сахарные головы и десять фунтов свечей.

Затем он объяснил, что убитый был не человек, а нарушитель порядка, враг трона и прилавка, и хорошо, что Филипотен избавил от него отечество, каковое не преминет по этому случаю пожаловать ему, Филипотену, домашний Пантеон, то есть орден Почетного легиона.

А так как Филипотена, казалось, по-прежнему терзали сомнения и он высказывал мысли, которые никак не мог почерпнуть в «Конститюсьонеле», клиент заверил его, что постарался бы приобщить его вместе с супругой к придворным развлечениям и балам и ввел бы его во дворец, где, несомненно, уже стали известны его заслуги и преданность, если бы, к несчастью, одежда четы Филипотен не была насквозь пропитана запахом имбиря и корицы, ненавистным для французской аристократии.

Видя уже себя при дворе, Филипотен в восторге упал перед своим клиентом на колени и поклялся завтра же продать все свои бакалейные запасы; но когда вместе с дыханием к нему вернулся здравый смысл, он спросил, а что же он станет потом делать, он, рожденный быть бакалейщиком и Филипотеном? Тогда ему дали понять, что его, несомненно, устроят соответственно его высоким заслугам и патриотизму и он вступит в ряды многочисленных должностных лиц, которые обязательно понадобятся, когда у короля-гражданина будет настоящий дом[2]. Через неделю у Филипотена дома уже не было.

Он ждал, полный надежд. И вот, когда цивильный лист был проголосован и утвержден, Филипотен, считая, что все королевские замки и дворцы могут уже составить неплохой дом, решил, что его дело в шляпе, и побежал к своему клиенту. Беседа с ним пополнила политическое образование Филипотена, научив его, что неторопливость и зрелое размышление являются правилом поведения всякого сильного правительства и что нельзя делать все сразу.

Вынужденный подчиниться доводам, которые он и сам повторял каждый день, Филипотен отправился домой и стал ждать с достоинством благонамеренного подданного.

Заняв новое положение и не зная куда девать время, Филипотен сделал рвение своей профессией. Он не пропускал ни одного официального бала, ни одной караульной службы. Кроме того, он поносил республику, произносил речи против «сына великого человека»[3], разил сарказмами сторонников герцога Ангулемского[4] и кричал: «Да здравствует золотая середина!» Так он заранее стал беззаветным защитником системы, которой сам не понимал, но считал своей в силу связанных с нею надежд.

Филипотен начал тратить вторую четверть своего капитала и подписался на «Конститюсьонель» на весь год.

II ДОМАШНИЙ ОЧАГ ФИЛИПОТЕНА

Все в доме Филипотена овеяно одушевляющими его чувствами. По стенам столовой тянется длинная вереница портретов. Можно подумать, это портреты предков, но ничуть не бывало, — это портреты монарха и его многочисленной августейшей семьи.

Гостиную украшают две большие картины: знаменитые битвы при Жеммапе и Вальми. Их окружают другие полотна, поменьше, на коих воспроизведены различные сцены, посвященные политической и научной деятельности, а также путешествиям его высочества герцога Орлеанского. Филипотен берет вас за руку и объясняет вам одну картину за другой; если в пылу повествования ему изменяет память, — достаточно перевернуть картину; содержание ее написано на изнанке во всю длину полотна.

Обстановка в доме Филипотена также отмечена хорошим вкусом, свойственным всем его склонностям. Обои в гостиной составлены из узеньких красных, белых и синих полосок, что придает этой комнате сходство с полотняным навесом над террасой кафе. Мебель ему тоже удалось обить трехцветной материей; можно подумать, что на диванные подушки и кресла Филипотена пошла обивка со всех его матрасов.

Вначале одним из самых больших волнений в жизни Филипотена был выбор костюма — такого костюма, который весь целиком и в каждой своей части служил бы ему защитой от всяческих подозрений и заблуждений на его счет, а главное, оберегал бы от неприятности быть убитым в качестве врага трона и прилавка. Когда в моде на фасоны шляп и панталон случались кризисы, он каждые три часа посылал в верное место узнавать, какая именно одежда является признаком благонамеренности. Таким образом он сохранил себе жизнь, а также уважение своего бывшего клиента.

Теперь принципы Филипотена стали более устойчивыми, ибо он начал понимать самое основное. Так, например, из туалетов его жены были навсегда изгнаны белый и зеленый цвета, что придавало платьям этой дамы несколько странный и непривычный вид. Цифра V произносилась в доме Филипотена крайне редко[5] и всегда шепотом. Наконец, кухарке было запрещено подавать к столу груши[6] под страхом наказания по всей строгости закона.

Оставалось облачить в патриотические цвета Пулотена.

Пулотен — это сын Филипотена, шестилетний крепыш, который не столько употребляет, сколько теряет носовые платки, но все же подает большие надежды, если принять во внимание, что когда маршал Лобо позволяет ему сопровождать отца на смотр, он кричит: «Да здравствует король-гражданин!» — до тех пор, пока он сам и все его маленькие товарищи не осипнут окончательно.

Одеть его национальным гвардейцем — идея заурядная, по одному этому она должна была прийти на ум Филипотену. Но идея разрослась, расширилась и привела к весьма примечательному проекту, осуществить который и поторопился Филипотен. Он решил соединить все роды оружия доблестной национальной гвардии в лице Пулотена, прямого и единственного наследника всех его настоящих и будущих надежд. И вот он заказал ему семь мундиров. В понедельник Пулотен был гренадером; во вторник — артиллеристом; в среду — стрелком; в четверг — охотником; в пятницу — гвардейцем предместья; в субботу — пожарным, а в воскресенье, весь сверкая галунами, он изображал спешившегося конного гвардейца.

В первые дни этой национальной роскоши Пулотен по праву мог считаться самым нарядным солдатом-гражданином in partibus[7] в своем квартале. Но с каждым днем появлялись все новые пятна или дыры на панталонах, куртке или мундире какой-нибудь военной одежды, а так как ее никогда не удавалось вовремя привести в порядок, то в конце концов это привело к полному смешению родов оружия. И теперь Пулотен объединяет в своем лице все эмблемы почтенной национальной гвардии вперемежку, перестав уже распределять их по дням недели. Он был бы сурово наказан за такую сборную форму, если бы, подобно своему отцу, имел честь стоять на часах перед будкой привратника Тюильрийского дворца.

III ЗЛОСЧАСТНЫЙ КОНЕЦ ФИЛИПОТЕНА

Это случилось не далее как вчера.

— О! Какая сладостная, восхитительная ночь! — сказал Филипотен, потягиваясь и тараща глаза. — Я видел во сне красное, видел во сне синее, видел трехцветное, я видел даже целую радугу!.. Да, это предвещает счастье всем патриотам!

Филипотен зевнул, протянул руку, чтобы взять газету «Конститюсьонель», и нащупал какое-то письмо; он взял его, вскрыл; это было письмо от бывшего клиента; прочтя его, он едва не лишился чувств от счастья. Покровитель приказывал Филипотену явиться к нему сегодня же в полдень, намереваясь представить его важной особе, которая, наконец, вручит ему назначение на долгожданный высокий пост.

В тот же миг умиленное состояние духа сменилось у Филипотена приступом буйного помешательства. Он прыгал, он кувыркался в одной рубашке и ночном колпаке, поражая своим невиданным и неприличным поведением жену, сына и кухарку.

Но внезапно, подумав о всей значительности человека, который, несомненно, будет представлен министру, Филипотен обрел спокойствие, приличие и способность оценить требования момента.

— Скорее завтрак! Карету! Казимировые панталоны! Желтые перчатки! Парикмахера! Надушенный платок! Лакированные башмаки! Шпагу! Нет, не шпагу — мешочек с камфарой против холеры!

Пробило полдень, когда Филипотен уселся в карету. Он подгоняет кучера, кучер подгоняет лошадей. Поехали.

И вдруг — остановка.

— Что случилось? — кричит Филипотен в нетерпении.

— Да это, сударь, король отправляется инкогнито в Венсен, и кто-то из свиты, расчищая дорогу, поранил мою лошадь; но ничего, сейчас поедем...

— Эй, кучер, ты что, решил останавливаться на каждом шагу?

— Я пропустил экипаж королевы, сударь, она едет в Нельи...

— Кучер, кучер, будь ты проклят! Что же ты не едешь?

— Прошу прощения, извините, хозяин, но вон едут герцоги Орлеанский и Немурский, они спешат на Марсово поле на военное учение. Я уж лучше пропущу их, а то как бы не ранили и вторую лошадь.

В конце концов Филипотен прибыл к своему покровителю, но на целый час позже назначенного срока. И потому был принят, как принимает провинившегося подчиненного начальник, желающий показать свою власть. Филипотен рассыпался в извинениях; ему удалось умилостивить клиента. Тот сообщил, что желанное назначение у него, и вручил бумагу новому должностному лицу...

Вне себя от счастья, Филипотен развернул ее, — в глазах у него замелькало: префектура! отделение! управление!.. Потом он прочел внимательнее... О! Какой обман!.. Его назначили... привратником Страсбургского замка!

— Такого человека, как я!

Не в силах совладать с этим административным разочарованием, Филипотен разразился обвинениями против отечества, которое дает такое ничтожное вознаграждение гражданину, пожертвовавшему ради него всеми богатствами своей бакалейной лавки, всем богатством своих убеждений и чуть ли не всеми богатствами, какие только у него были! Тщетно клиент убеждал его, что хороший гражданин украшает любую должность своим патриотизмом, — Филипотен ничего не слушал. Он вышел с блуждающим взором, бросился бегом по улице, забыв о своей карете, ворвался в шляпный магазин и купил себе красную шапку. Через час он попал в арестный дом. Три часа спустя он лежал на больничной койке в жестокой горячке. Вечером несчастного Филипотена не стало!

Nota. Лиц, не получивших извещения о похоронах, просят собраться завтра в редакции «Карикатуры».

«Карикатура», 22, 29 марта, 5 апреля 1832 г.

Примечания

1

27 июля — день Июльской революции 1830 года.

2

...когда у короля-гражданина будет настоящий дом. — Королем-гражданином именуется здесь Луи-Филипп, который стал королем не в порядке наследования, а в результате Июльской революции 1830 года. Под настоящим домом подразумевается королевский двор.

3

«Сын великого человека» — сын Наполеона I, герцог Рейхштадтский, известный под именем Наполеона II.

4

...сторонников герцога Ангулемского... — то есть легитимистов, сторонников свергнутой династии Бурбонов, находившихся в оппозиции к монархии Луи-Филиппа.

5

Цифра V произносилась... крайне редко... — Имеется в виду Генрих V, претендент на французский престол, соперник Луи-Филиппа.

6

...кухарке было запрещено подавать к столу груши... — Карикатуристы изображали голову Луи-Филиппа в виде груши.

7

Находящимся (лат.).

Оглавление