«Реджинальд – хормейстер»

«Старайся никогда не быть первым, – написал как-то Реджинальд своему самому дорогому другу. – Самый жирный лев достался первым христианам».

Но Реджинальд и сам кое в чем был первым.

Ни у кого в его семье не было золотисто-каштановых волос, как не было и намека на чувство юмора. На стол ставили примулу. Считалось, что это красиво.

Отсюда следует, что Реджинальда в семье не понимали, когда он опаздывал к завтраку, обгрызал со всех сторон поджаренный хлебец и непочтительно отзывался о Вселенной. Все остальные члены семьи ели кашу и во все верили, включая прогноз погоды.

Понятно, что все члены семьи облегченно вздохнули, когда узнали, что дочь викария взялась перевоспитать Реджинальда. Ее звали Амабель; она была единственной роскошью, которую мог себе позволить викарий. Амабель слыла красавицей, девушкой умственно одаренной; она никогда не играла в теннис и, по слухам, прочла «Жизнь пчелы» Метерлинка. Если вы держитесь подальше от тенниса, да к тому же еще и читаете Метерлинка, то в небольшой деревеньке непременно сойдете за человека интеллектуального склада. А она к тому же еще и два раза была в Fecamp,[1] чтобы перенять хороший французский акцент у живших там американцев; следовательно, она имела какое-то представление о мире, что небесполезно при общении с мирянами.

Теперь понятен восторг, с каким было воспринято известие о том, что Амабель взялась перевоспитать непокорного члена семейства.

Амабель приступила к делу с того, что пригласила своего ничего не подозревавшего ученика на чашку чая в сад викария; она верила в здоровое воздействие естественного окружения, ибо никогда не была на Сицилии, где все обстоит совершенно иначе.

И, как всякая женщина, взявшаяся проповедовать раскаяние упорствующему в своих заблуждениях юноше, она принялась подробно расписывать греховность ничем не заполненной жизни, что особенно постыдно в деревне, где люди встают рано затем, чтобы узнать, не выросла ли за ночь еще одна ягодка клубники.

Реджинальду вдруг вспомнились лилии, которые «просто стоят себе где-нибудь в поле и очень хороши, и нет им равных».

– Это не тот пример, которому мы должны следовать, – с неудовольствием проговорила Амабель.

– К сожалению, нам не остается ничего другого. Если б вы только знали, скольких трудов мне стоят попытки сравниться с лилиями в их художественной простоте.