«Девятичасовой на Аддис-Абебу»

Большой серьезный медведь в черном драповом пальто, в красном шерстяном шарфе и, как нам уже известно, в клетчатой панаме, сидел напротив и смотрел на Пса.

— Мне нужна ваша помощь, — сказал медведь, — я вижу, что вы как раз тот, кто мне нужен. Вы прекрасно умеете развлекать детей, и не ваша вина, что с этим мальчиком вышла осечка. Может быть, ребенок ехал из гостей, где он объелся кислыми щами, и жизнь стала ему не мила? Как знать? Всякое бывает.

— Да, всякое… — согласился Пёс, — но этот попался — просто кремень!

— Но у меня ситуация еще сложнее, — хмуро сказал медведь. Пёс насторожился, потому что рядом с медведем не было никаких плачущих медвежат.

— Вы ведь странствующий собакопоэт? Верно? Не откажите в любезности, переселитесь хоть ненадолго ко мне, я как раз на «Динамо» живу. Сейчас я всё объясню…

Они вышли из метро. Выяснилось, что зовут медведя Потапием Михайловичем Бер-Беровым. Потапий Михайлович Бер-Беров жил в большом старом доме за стадионом «Динамо». Но это к делу прямого отношения не имело.

— Уважаемый Пёс, помогите мне. Ведь вы же настоящий поэт? — сказал Бер-Беров.

— Как вам сказать… — замялся Пёс.

— Вот-вот, я же понимаю, что настоящий. Видите ли, есть у меня знакомая девушка. Совершенно необыкновенная. И понимаете, Пёс, самая большая радость на свете для меня — видеть ее.

— Понимаю, — сказал Собакин.

— Да, сначала кажется, что все просто. Да. Тем более, что она неплохо ко мне относится. Мы даже дружим. Она говорит всякие хорошие слова. Поздравляет меня с днем рожденья, приходит иногда в гости. Но она абсолютно невидимая. Совсем.

— Вот это да! — изумился Пёс.

— При этом она волшебно красива. Необыкновенно. А видеть ее можно только тогда, когда сделаешь что-нибудь как следует настоящее. Понимаете? Первоклассное. Тогда она становится видимой. Ненадолго, правда. Я песни сочиняю, то есть музыку пишу. Иногда. Придумаешь что-нибудь, звонишь ей: «приходи, послушай». Приходит. Невидимая. Только голос. Привет-привет. Садишься за инструмент, играешь. Она слушает внимательно. Потом говорит: «Потапий, говорит, ты молодец! Давно ничего такого замечательного не слыхивала!» Говорит она и остается при этом прозрачной как воздух.

— Это значит, что музыка ей не понравилась? — спросил Пёс.

— Это значит, что музыка была ничего себе, но не настоящая. Все, вроде как надо: трам-пам-пам, — а не то.

— Но, вы, Потапий Михайлович, значит, ее все-таки видели?