«Трое отважных, или Жизнь и необычайные приключения "мушкетеров"»

Олег Сидельников Трое отважных, или Жизнь и необычайные приключения "мушкетеров"

С34

Сидельников Олег.

Трое отважных. Приключенческая повесть. «£ш гвардия», J977 ©

Ч. I. 1977 122 с.

70803-110 138_77

356(06)-77 © „Ёш гвардия", 1977

«МУШКЕТЕРЫ»

В доме этом до революции жил богатый купец первой гильдии Варахасин Силыч Собакин. Торговал тот купец кожею, мылом казанским. Счастливо торговал, надо полагать. Ибо отгрохал себе трехэтажный домино каменный с белой мраморной лестницей, ведущей в апартаменты. А парадный подъезд украсил двумя кариатидами — мраморными женскими фигурами, поддерживающими кровлю.

В гражданскую войну беляки, отступая из города, устроили грабеж. Тащили все, что ни попало: золото — хорошо, драгоценные камни — еще лучше!.. Ковры, детские колясочки, граммофоны с огромными трубами — рупорами, отрывали медные дверные ручки, стекла из окон выставляли!.. А некий ловкач исхитрился даже выломать одну собакинскую кариатиду. Зачем она ему понадобилась, что собирался делать с кариатидой ловкач, наверно, он и сам толком не знал. Просто вошел в раж грабитель — и вся недолга. Это как хорек: стоит ему проникнуть в курятник, пока всех кур не передушит — не успокоится.

Как бы там ни было, а парадный подъезд остался с единственной кариатидой. А там, где стояла когда-то ее подружка, подперли кровлю столбом, покрасили «под мрамор», и вышло не так уж худо. Оригинально, пожалуй, даже.

Новая власть отдала дом беглого купчины под школу. Учиться в ней, конечно, ребятам было хорошо. Просторные классы с огромными венецианскими окнами, стены обшиты — метра на два от пола— дубовыми панелями, в некоторых классах имелись даже мраморные камины, всюду паркет прочности необычайной, разве что топором вырубить. Однако с топорами в школу как-то не принята приходить. Даже — в такую, как эта. Что это за особенная школа— об том речь впереди.

Школьный сад был просто замечательный. Огромный, дремучий, похожий на лес. Липовая аллея, дубняк, розарии, пруд в котором когда-то плавали черные лебеди. Однако и лебедей черных беляки не пощадили. Теперь же в пруду покрякивали обыкновенные утки с утятами. Они веселили, радовали глаз. А за садом — крутояр, поросший кустарником, и открывался удивительный, захватывающий дух вид на Волгу.

Бывший губернский город К вообще был красив и своеобразен. Этакая экзотическая смесь Европы с Азией. Купеческие и дворянские дома с колоннами и портиками соседствовали с постройками кудрявой восточной архитектуры. Напротив бывшей церкви Якима и Анны, переоборудованной1 под парашютную вышку, высилась бывшая мечеть бывшего святого Резы. И даже свой небольшой Кремль белокаменный в городе имелся.

Но школа была особенно хороша. Правда, и недостатки в ней обнаружились. Дело в том, что купец Собакин планировку и внутреннее убранство дома сам измыслил. Как только его ни отговаривали архитекторы, как ни упрашивали довериться им, купчина знай хрипел: «Моему ндраву не препятствуй!» И вот, извольте, изукрасил стены разными изречениями из «Домостроя»; для дочери своей Прасковьи соорудил светелку с крохотными цветными оконцами; для купеческих пиршеств приказал сложить боярскую палату — низкую, со сводами и витыми колонками. А главное, повсюду собственный «герб» изобразил — боярский сапог, на высоком каблучке и с загнутым носом, в перекресте рулоном кожи, и девиз: «Копеечка рупь бережетъ!»

Все это он воспроизвел либо барельефами, либо какой-то особенной, совершенно несмываемой краской. И получалось так, что висит, скажем, стенгазета 6-го «Б» класса «За ударную учебу», а над ней сквозь побелку проступает: «Жена да убоится своего мужа!», а сбоку от общешкольной доски «Наши отличники»—сапог виднеется и часть собакипского девиза «... рупь бърежетъ!» Правда, на доске той давно уже портретов отличников не имелось. Почему?.. Об этом также речь впереди.

Л сейчас давайте, ребята, лучше познакомимся с заведующим этой замечательной школы, воспитанником Казанского университета, Егором Ивановичем Канаевым по прозвищу «Пардон». Прозвище это свидетельствовало о мягком характере Егора Ивановича. Имел он дореволюционную привычку чуть что — «пардон» изрекать, по-французски — извините. Плетет какой-нибудь ученик ахинею вместо нормального ответа, и Егор Иванович сперва морщится, как от зубной боли, а затем мягко так произносит: «Молодой человек, пардон, а вы урок-то и не выучили. Пардон, но вынужден поставить вам «неуд». И это еще, пардон, явно завышенная оценка».

Был Егор Иванович тощ, сутуловат, с козлиной профессорской бородкой; на костистом носу с ямочкой на кончике—маленькие очки с синими стеклышками. Ходил он по-журавлиному, высоко подымая колени. Учеников своих он любил, но и остерегался. Почему? Об этом тоже разговор впереди.

Л сейчас, высокий, худой, в серой толстовке, перетянутой на поджаром животе кавказским наборным ремешком, он быстро шагал по боярской трапезной, где находилась учительская, и тревожно размышлял: «Почему это во время большой перемены в школе царит мертвая тишина?.. Почему?!» Учителя тоже этому дивились. И кто-то даже произнес замогильным голосом: «Не к добру это, коллеги, ох, не к добру!»

Егор Иванович пометался еще малость по трапезной-учительской. Душно ему стало. Подошел к окоьцу, распахнул створки. Глянул на улицу — и ноги его подкосились. То, что он увидел, повергло его в ужас.

А увидел oн вот что.

От школы через улицу тянулся стальной трос к зданию напротив. Толстый, пятимиллиметровый трос. Когда-то к нему крепился электропровод. Потом мастера перенесли линию электропроводки, а трос остался. Так вот... По этому тросу — на высоте третьего этажа!— шагал парнишечка с длинным шестом в руках, а на его плечах сидел еще один парнишечка, а у того — еще один!.. А вся школа застыла на улице в оцепенении...

Пирамида эта, колеблясь на тросу, медленно продвигалась вперед!

—''Мамочка!—прошептал Егор Иваныч. Мысленно он уже видел, как, сорвавшись с троса, падают эти трое безобразников на булыжную мостовую, и вот их тела уже увозят в морг, а его, Егора Ивановича Канаева,— в тюрьму. И не так ему тюрьма была страшна, как то, что эти трое безумцев погибнут!

— Егор Иваныч, что с вами?— испуганно ахнула «немка» Анна Францевна.

— Та... та... Тамммм!..— пролепетал заведующий, одной рукой судорожно хватаясь за сердце, а другой, дрожащей, показывая за окно.

Анна Францевна выглянула, и с тихим возгласом «О, майн готт!», сомлев, опустилась без чувств на подоконник. К окну кинулись другие учителя. И их словно молнией ударило. Кто, как и Ка-наев, хватался за сердце, кто рвал на себе скудные остатки волос... Один лишь учитель физкультуры не потерял окончательно присутствия духа. Прошелестел трепетным голосом: — Только не нап-п-пугайте их... Дойдут если.:. Тогда ругайте... Тем временем страшная пирамида подходила уже к дому напротив. Еще шаг — и они на крыше!.. Нет!!! Безумец с шестом в руках вдруг сделал поворот, отчего вся пирамида заколыхалась, вот-вот развалится! Отправился назад...

— Господи!.. Господи, пронеси!— молил закоренелый безбожник Егор Иванович Канаев.

Физкультурник кусал себя за большой палец и плел несуразное:

— Милые, родные! Негодяи! Ну еще шаг... Еще!— и утирал ладонью струившийся по лицу пот.

Парнишка с шестом сделал еще шаг. Еще! Вот и крыша. Буря восторга грянула на улице. И тут же сторож Пахомыч, и не подозревавший о потрясающем переходе по тросу, ударил в медный колокол с выпуклой надписью «Станция Лесная», возвещая о конце большой перемены.

Привели в чувство Анну Францевну. Отпоили водой других учительниц и наиболее впечатлительных учителей. Егор Иванович, бледный, как мел, со сверкающими негодованием глазами, жевал успокоительную таблетку. Наконец промолвил, заикаясь:

— Bo-oт... Принял циркачей па спою голову! Немедленно к черту!.. Гнать в три шеи!

Учителя подхватили:

— Гнать этих дружков. «Трех мушкетеров»!..

— Своих хлопот полон рот.

— Изверги!.. Я чуть не умерла от ужаса.

Но тут подал голос физкультурник. Это был ладный плечистый молодой человек в черно-оранжевой полосатой футболке со шнуровкой вместо пуговиц, в спортивных шароварах и в тапочках-спортсменках из разноцветных кусочков кожи. Он вдруг засмеялся и сказал:

— Ну и мерзавцы!.. Мне бы их не на месяц—два, а на постоянно!.. Не выгоняйте их, Егор Иваныч. Пусть хоть месяц, а может, и два... Пригодятся школе. На носу городские соревнования. Мы же обязательно кубок завоюем. Слово Иголкина!.. Да и за что их гнать? Дисциплину не нарушили. Где сказано, что ученики во время большой перемены не имеют права ходить по тросу?

Егор Иванович изумленно воззрился на физкультурника. Ошалел он, что ли? И без того школа... спаси и помилуй! А тут еще этаких приютить!.. Пришли вчера—тихие, смирные. Табеля у них нормальные, без «неудов».

В те далекие времена (шла тогда Итало-Абиссинская война) ученики непонятно во что были одеты... В отцовские ношеные-переиошеные штаны, в опорки, вообще неизвестно во что. А эти трое— в костюмах, сшитых по росту. Гуго Орсини так даже в брюках гольф—штаны чуть ниже колен, а от колен — толстые клетчатые чулки и ботинки на белой каучуковой подошве... Но не в одежде дело. Вид у ребят солидный. Им лет по тринадцати-четырнадцати. Но все трое крепко сбитые, широкоплечие, как взрослые люди. И в глазах серьезный блеск, взрослое что-то чудится.

Вот тебе и взрослые!

Негодяи!

Физкультурник не унимался.

— Егор Иваныч!.. Такие парнишки!

— Вы в своем уме, Геночка?— возмутился заведующий.— Держать в школе таких... таких...— Егор Иванович не нашел подходящего слова, вхолостую несколько раз открыл и закрыл рот.— Это же хуже, чем наш негодяй Спирька Закидон!

При воспоминании о Спирьке Закидоне по боярской палате-трапезной пронесся протяжный вздох. Спирька был ужасом, проклятием школы. А фамилия у него, у Спирьки, совсем не Закидон. Фамилия красивая —Ленский. Откуда у такого прохвоста такая прекрасная фамилия?! Закидон же просто кличка. Спирька состоял в воровской шайке, которая посещала по ночам чужие квартиры с совершенно определенной и явно преступной целью — поживиться .чужим добром. Когда надо было, скажем, забраться на второй этаж, Спирька метко закидывал железную «кошку» с веревкой в узлах на перила балкона, карабкался по веревке... Шайку поймали. Судили. А Спирьку, как малолетка, помиловали, определив в школу к Егору Ивановичу, пусть, мол, исправляется, учится. Пусть станет настоящим человеком.

Однако Спирька не желал становиться человеком. Стриженый «под бокс», с сивым чубчиком и золотым «клыком», крепкий, кряжистый для своих шестнадцати лет, он самодержавно-деспотически царствовал в школе, его боялись не только ученики (а среди них были такие, которых самих следовало побаиваться!),— Спирьку опасались и учителя. Правда, Закидон редко удостаивал школу своим посещением. И это было счастьем. В шестом «Б» ему автоматически ставили в классном журнале «плюс», мол, присутствует Спирпдон Ленский на занятиях. Эту тактическую хитрость придумал Егор Иванович. Решил: как-нибудь помучаемся до экзаменов и вздохнем с облегчением. Закидон, разумеется, провалится с треском. А поскольку он уже третий год в шестом классе, то и заберут Спирьку в другую воспитательную организацию... Туда ему н дорога!

— Егор Иванович!— продолжал канючить физкультурник Геночка.-- Не гоните их из школы... Да разве они хулиганы? Циркачи он::. Артисты высокого класса! Сами убедились. Ну захотелось ребятам показать свою удаль. Так ведь это не просто дурь в голову ударила, как в прошлом году Бубликову. Взял и похвастал: «Залезу на крышу по водосточной трубе!» Долез чуть выше второго этажа, да и с испугу ухнул вниз. Ногу вывихнул, ребро сломал. Дурь это все. А циркачи — ребята тренированные. Они наобум Лазаря не пошли бы по тросу. Городские соревнования скоро!.. Честное слово, первое место возьмем!

Тут вдруг подал голос завуч Илларион Аристархович. Старый педагог — еще в гимназии лет пятнадцать преподавал словесность!— произнес задумчиво, поправляя чеховское пенсне на горбатом носу:

— А пожалуй, Геночка прав. Первое место. Кубок! И думается еще, что придавать этому ужасному случаю значение непедагогично. Договоримся так: мы, педагоги, ничего не знаем и ничего не видели. Мы же находились в учительской. Просто после уроков Егор Иванович, если, разумеется, он сочтет это нужным, пригласит к себе Новичков, побеседует. А заодно осторожненько так, без нажима, объяснит, что новички должны показать пример дисциплины.

Это была прекрасная мысль. Егор Иванович одобрительно закивал головой, отчего его бородка как бы ожила, зашевелилась. Геночка бросился обнимать завуча, затем подлетел к заведующему, тоже обнял. Он бы и поцеловал его, да только Егор Иванович вежливо отстранился.

— Ладно, ладно, Геночка, без телячьих нежностей.

Учителя лруг друга величали по имени и отчеству. Это и понятно. А вот физкультурника звали Геночкой. Ибо был он очень молод, за двадцать ему еще не перевалило, был шустр, энергичен, по-мальчишечьи резв. Окончил он физкультурный техникум. Ученики, правда, обращались к нему по всем правилам: «Геннадий Федорович», но заглазно тоже звали Геночкой, и это стало его прозвищем — милым и симпатичным. Учителя втайне завидовали юному Иголкину, ибо у всех у них тоже были прозвища, но не такие симпатичные. Даже канаевское «Пардон» таило в себе чуточку иронии. А были и прозвища не очень приятные, и даже, прямо скажем, обидные. Например, «Вздыхайло» — так нарекли ученики учителя истории за то, что он имел привычку тяжко вздыхать, прежде чем вымолвит какую-либо дату...

Геночка все же изловчился, чмокнул Егора Ивановича и стремглав выскочил из боярской трапезной. Вновь ударил в колокол, «позаимствованный» у станции Лесная, сторож Пахомыч. Начинались уроки.

После занятий Егор Иванович державно принимал новичков. Они вошли настороженные, тихие, застенчивые даже.

— Ну-с..— начал заведующий, перебирая па столе бумаги,— как в новой школе? Не обижает ли кто?

Новички переглянулись.

— Ну вот ты... Пардон, как тебя?..

Светловолосый парнишка с быстрыми серыми глазами учтиво ответил:

— Гуго Орсипи... Кто же нас обидит?

— А ты?

— Лео Клеменс. Все нормально.

— Может тебя, пардон, кто обижает?

Черноволосый, смуглый, с раскосыми черными и блестящими глазами здоровяк, улыбнулся.

— Эркип Гулям-Хайдар. Меня вообще никогда не обижали. Егор Иванович пожевал губами, встал, прошелся по кабинету.

— Школа, значит, приняла вас хорошо. Так-с... А как, пардон, насчет Спирьки Закидона?.. Пе тиранит?

— Спирька? Мы его и в глаза пе видывали.

— Это хорошо-с. Очень хорошо-с. Предупреждаю: трудный субъект. Если откровенно, неисправимый субъект Спирька. С кастетом ходит. Имели место случаи избиения Закидоном... То бишь, я хотел сказать,— Спиридоном Ленским. Короче говоря, вы, ребята, не связывайтесь с ним.

Новички переглянулись недоуменно. Тот, что звался Гуго Орсини, желтоволосый, плечистый парнишка с усмешистыми в искорках глазами, глянул на приятелей и вдруг хихикнул. Красивый парень с копной отливающих бронзой волос — Лео Клеменс — удивленно

пожал плечами. Лишь третий новичок, восточного вида, стоял с невозмутимым видом.

— Ничего Смешного...— начал было Егор Иванович.

— Зачем же вы тогда Закидона в школе держите?— вдруг спросил Гуго.

— Как зачем?— смешался заведующий. Ему самому эта мысль довольно часто приходила в голову.— Должен же кто-то его перевоспитать?

— Ну, и как успехи?— это уже спросил восточный новичок. Егору Ивановичу стало не по себе. Самостоятельная публика!

А ну как и они начнут куролесить? Начнут? Уже начали! Этот переход по тросу!..— Мороз по коже пробежал у заведующего при воспоминании о жутком переходе. И как бы угадав ход мыслей главы школы, Лео успокоил:

— За глупое трюкачество извините нас, пожалуйста, Егор Иванович. Уж очень ребята просили... Какие вы циркачи, если ничего не можете? Сезон-то только завтра открывается в цирке. Что мы умеем, ребята пока не видели. Самолюбие у нас закипело.

— Какое, пардон, трюкачество?— Егор Иванович прикинулся, будто ничего не знает.

Гуго откровенно посмеивался. Затем сказал:

— В общем, извините нас, ладно? Мы ведь, три друга, редко встречаемся. Работаем в аттракционах... А дружим крепко. Как герои романа «Три мушкетера».

— Аттракционах?..

Егор Иванович чувствовал себя довольно неловко. Ему стыдно было признаться, что никогда он не был в цирке. Посетил однажды в молодости балаган на Нижегородской ярмарке: поглядел на «чудо природы» — «Бородатую женщину» и «Женщину-паука». Борода была настоящая, и это не удивительно, ибо женщину изображал мужик, старавшийся говорить писклявым голосом. «Паук» же представлял собою обыкновенную женщину, довольно непривлекательного вида, сидевшую во чреве огромного матерчатого паука. Затем два размалеванных клоуна, бессмысленно кривляясь, спели куплеты про отставного солдата, уморившего купчину и женившегося на его богатой вдове. Выступал еще «Человек без костей». Он закладывал себе ноги за уши и при этом подпрыгивал на руках, отчего юного и впечатлительного Егора стало мутить.

Вот и все познания заведующего в цирковом искусстве. Французское слово «аттраксьон» он, разумеется, знал, поскольку свободно владел французским еще с гимназических и университетских времен. Но последнее время оно ассоциировалось почему-то с аттракционами городского парка — «Чертово колесо» и «Комната смёха».

— Ну... «гвоздевые номера»,— терпеливо пояснил Гуго.— Обычно в каждой цирковой программе по одному аттракциону — главному номеру. Потому мы и встречаемся редко. Обычно приедешь в город, а Лешка или Эрка уже заканчивают гастроли. Недельку всего и повидаешься. И опять на полгода, а то и на год расстаемся. А вот дружим.

— А когда вырастем,— подал голос до того молчавший Эркин,— сделаем общий номер, всем аттракционам аттракцион. Мирового класса!

Необычный разговор этот происходил в кабинете заведующего, в той самой светелке, сооруженной купчиной Собакнным для своей дочери Прасковьи. А за резными дверьми ее притаился настырный физрук Геночка, ожидая, когда, наконец, «мушкетеры» выйдут, чтобы перехватить их и завербовать в свою спортивную команду. Беседа в светелке, однако, затягивалась. В чем дело? Непохоже это на Егора Ивановича. Обычно беседы с учениками у него короткие.

Причина для разговора долгого была, однако, основательная. Заведующий, во-первых, поинтересовался, почему у новичков такие необычные имена и фамилии. Ежели они иностранцы, то, пардон, необходимо специальное разрешение, чтобы посещать советскую школу. С другой же стороны, все трое, как видно из документов, с третьего класса учатся в наших школах...

— Почему именно с третьего класса?— поинтересовался заведующий.

— В первом и втором не пришлось учиться,— спокойно пояснил Гуго.— Мы с родителями за границей были.

— Что?!— Егору Ивановичу показалось, будто он ослышался.

— С тридцать второго по тридцать третий год,— подтвердил красавчик Лео.

— Да вы не волнуйтесь,— успокоил Эркин.— На гастроли законно ездили. В Германию, Испанию, Францию...

Канаев вытащил платок и утер взмокший лоб. Что бы это все значило?

— Не волнуйтесь,— повторил Гулям-Хайдар.— Мы советские. С давнишних времен в цирке приняты псевдонимы. Старая традиция. Отмирающая. Гуго никакой не Орсини. Просто он Гога, Гоша, Георгий в общем. И не Орсини, а Осинин. Когда-то прадед его в итальянской труппе выступал. Так и повелось. А Лео Клеменс и вовсе Лешка Доленко, иностранец из Хохландии. Ну, а я из Узбекистана. Имя мое чисто узбекское, подлинное. Фамилия, правда, переиначена. На самом деле—Гулямхайдаров. Паспорта будем получать, все приведем в порядок.

Егор Иванович внутренне с облегчением перевел дух.

— Так-с...— протянул он и улыбнулся.— Да вы садитесь, друзья-«мушкетеры». Интересный вы народ, пардон.

Он усадил новичков на неудобные и жесткие «боярские» кресла со спинками, украшенными резными петушками. Сам тому удивляясь, перешел на «вы».

— Ну вот вы... Лео, кажется?

— Алексей.

— Пардон... Ну как там, за кордоном, Алексей? Угнетают простой народ?

— Угнетают, Егор Иваныч. Особенно в Германии. Как фашистский переворот произошел, мы сразу на родину уехали. Но я бы того Гитлера!—Лео-Алексей покраснел от гнева.— Я ему башку чуть камнем не разбил!

Завшколой от изумления замер с открытым ртом.

— Башку? Камнем?! Гитлеру!.. Вы что же, видели Гитлера? То, что тринадцатилетний советский мальчишка видел самого

Гитлера и даже пытался проломить ему голову камнем,— выходило за границы разумения. Это все равно, как если бы Лео-Алексей сказал, что он чуть не угробил библейского царя Ирода! Пусть даже он фантазирует. Дети живут в мире фантазий. Пусть даже этот парнишка и не видел Гитлера и тем более не швырял в него камнем. Пусть! Но ведь он мог, мог его видеть и мог запустить камнем!

— Он не выдумывает,— подтвердил Эркин.— Мы тогда с Гошей во Франции гастролировали, слух до нас дошел. Вроде бы сам советский полпред в Берлине, отправляя труппу Клеменс на родину, погрозил Лешке пальцем, мол, какой нехороший мальчишка, дипломатический конфликт из-за него едва не возник. А потом погладил по голове и шепнул на ухо: «Молодчина! Жаль только, не в того угодил».

— Да как же это?— не унимался Егор Иванозич.— Уму непостижимо! Расскажите, Алексей.

- Нечего рассказывать,— нахмурился тот.— Ну встречали штурмовики и прочие гады своего фюрера. Орали «зиг-хайль!», руки вперед тянули. А я с отцом проходил. Улочка как раз узенькая, народу поменьше. А у меня в куртке камень, с чернильницу. Я его на Лазурном берегу еще нашел. Красивый. И он, фашист тут и появился, надо же! Я и не сдержался... В него не попал, а другому кг.кому-то досталось, аж фуражка с башки слетела. Ух, что тут началось!.. Свистки... Полицейские — шуцманы, по-ихнему,— мечутся! Штурмовики орут, на народ кидаются!.. Еле ушли с отцом. Чудом спаслись.

Завшколой верил и не верил. Чудеса! Ну и новички!.. Постой... В тридцать третьем году они уже гастролировали, то есть выступал в цирках! Им же по десять лет всего было.

— Когда же... Со скольки лет, ребята, пардон, вы работать-то начали, а?

Ответил Гуго-Гога:

— С шести лет. В цирке иначе никак нельзя. Если хочешь стать настоящим артистом, мастером своего дела, надо начинать очень рано. Конечно, на первых порах трюки легкие. Вот я, например, жокей-наездник. Что я мог в шесть лет?.. Так, пустяки. Лошадь для курса — для прыжков на ходу. Хорошая лошадь. Першерон! Спина как стол! Орликом зовут. Сажали меня на Орлика, он скачет галопом, а на спину Орлику вскакивали мой старший брат, затем мой отец... Музыка гремит. Орлик фыркает, в раж входит. Тогда отец, стоя на спине Орлика, брал себе на плечи брата, а затем и я на брата карабкался. Только я не ногами становился, а просто сидел на нем. Мал тогда еще был.

Егор Иванович представил себе картину: скачущая лошадь по кличке Орлик, а на ее спине стоит колонна из отца и двоих сыновей... Такая примерно колонна, которую он сегодня видел на тросе и чуть не умер от страха!

— Так этот трюк, по-вашему, пустяки?

— Средней трудности.

— Так-с...— растерянно протянул Канаев. Затем спросил Алексея:— А ваше цирковое амплуа?

— Акробат-прыгун. Труппа Клеменс.

— Почему именно Клеменс?

— Мой прадед в американском цирке Барпума начинал. Принял псевдоним в честь американского писателя Марка Твена. «Твен» ведь тоже псевдоним. Настоящая его фамилия Клеменс.

Эркин Гулям-Хайдар тоже оказался из старинной цирковой семьи. Прадед его был узбекским дорвозом — эквилибристом на наклонно натянутом канате. Дед выступал на площадях городов Туркестана как симдор-эквилибрист и плясун на канате с амортизаторами. Оба предка пользовались огромной популярностью. Работали они безо всяких страховочных приспособлений на головокружительной высоте. И оба погибли. У прадеда пеньковый трос оборвался. А деда сразил из английского винчестера басмач-недобиток— за то, что по случаю Земельно-водной реформы устроил праздничную тамошу, развлекал дехкан в большом ферганском кишлаке.

Ну, а отец Эркина, создав современный номер канатоходцев, работал с семьей уже в системе советских цирков.

— Теперь что?— улыбнулся Эркин.— Сетка внизу натянута.

— Сетка?— тоже улыбнулся Егор Иванович.— Что-то я не видел никакой сетки под тросом, по которому вы сегодня с приятелями прогулялись.

— Извините. Больше не будем. А вообще-то мы этот трюк с Гошей и Алешей отрепетировали. Раз тридцать прошли в цирке по канату. У нас ведь теперь не пеньковый канат, а стальной трос. Проверенное дело.

И еще с удивлением узнал Егор Иванович, что новички, пусть примитивно, но владеют немецким, французским, английским разговорными языками. По первым двум он даже малость прощупал

ребят. Вполне сносно говорят. С правилами, конечно, не в ладах. По понять можно. И словарный запас приличный.

— Как же это вас сподобило, голубчики?—спрашивал Канаев, проникаясь к «мушкетерам» все большей и большей симпатией.

— В Германии были, во Франции... Поневоле пришлось...

— А в Англии вы ведь не были?

— Зато англичане к нам приезжают. Артисты иностранные. Вот и в нашей программе есть номер — «Сальтоморталисты на проволоке», австралийцы под псевдонимом Углюк. Великие мастера своего дела! Отец, мать и сын, Джонни его зовут. Хороший парень, года на четыре нас постарше. Да и отец Леший в Америке проработал лет семь. По-английски он запросто.

— Полиглоты,—засмеялся Канаев.—Только, пардон... Отчего же тогда у вас у всех троих «посредственно» по немецкому языку в табелях?

— Из-за правил.

— Подучите.

— Придется, Егор Иваныч.

Заведующий встал. И ребята поднялись. Воспитанная публика.

— Ладно, ребята, спасибо за интересную беседу. Как-нибудь загляну в цирк, посмотрю, чем вы там занимаетесь.

— А мы сами хотели вам предложить, Егор Иванович. В выходной день у нас два представления, утром и вечером. Что если всю школу пригласить? Всего-то человек триста, не больше. Семилетка ведь. Мы с директором цирка уже говорили. Одобряет. Он вообще любит, когда дети циркачей не только работают, но и учатся. У нас... У нас не все дети в школу ходят. Иные рассуждают: «А зачем учиться? Я свое дело знаю. К чему мне история с географией?»

— Не накладно ли будет? Действительно, в школе триста гавриков.

— А в цирке две тысячи мест! Местком проведет как шефское выступление. Для красноармейцев мы ведь бесплатно выступаем. Придет целый полк, заполнит цирк до отказа... Глянешь из-за занавеса, приятно смотреть! А школьники — будущие красноармейцы.

— Ну, коли приглашаете школу... Мерси. Большущее вам спасибо, ребята. Только с директором цирка точно договоритесь. Чтобы без накладок-с.

— Слово даем. Честное пионерское!

И вновь был ошеломлен завшколой. Эти бывалые мальчишки, эти крепыши, отважные парни, бестрепетно шагающие по тросу меж домами, на головокружительной высоте, пытающиеся разбить камнем башку Гитлеру,— не взрослые люди, а обычные пионеры!

— Еще раз спасибо, ребята. А теперь идите и не удивляйтесь, что за дверью вас подкарауливает учитель физкультуры, Геннадий Федорович Иголкин.

Когда друзья ужо выходили из светелки, Егор Иванович вдруг окликнул их:

— А позвольте вас спросить, давно ли вы дружите между собой?

Леша Доленко ответил:

— С Гошей я подружился еще в Одессе, в тридцать первом году. А с Эркином мы встретились после заграницы, на Сталинградском тракторном заводе. Там как раз лев убежал, а Эркин нас от его когтей спас...

Заведующий выпучил глаза. Какой еще лев?!.. Потом махнул рукой, идите, мол, от вас чего только не услышишь!

ОБ ОДЕССЕ, ЗАВОДНОЙ РУЧКЕ И СВИРЕПОМ

ЛЬВЕ ЦЕЗАРЕ

Не знаю, ребята, как насчет правдивости рассказа Алеши Доленко-Клеменса о его «расправе» над Гитлером. Кто его знает, как в действительности было дело. Может, просто проехали какие-нибудь фашисты на автомобиле, а десятилетний Алеша, горя справедливым негодованием, мысленно запустил в них камнем. Но и это тоже хорошо. Благородная ненависть к негодяям, захватившим власть, чинящим расправу над тельмановцами!.. А впрочем, все могло быть. И из дальнейшего повествования вы узнаете, что история с камнем имеет свое продолжение.

Что касается истории со львом, то это сущая правда. Вы можете спросить: «Почему?» И я отвечу: «Потому, что меня самого этот свирепый лев по кличке Цезарь едва не слопал. Дело в том, что я тоже родился в цирковой семье. А познакомился я с героями этой повести вот как...

Это было в 1931 году, в Одессе. Мои родители приехали в знаменитый «Железный цирк» на гастроли. Почему «железный»? Раньше, до революции, предприниматели, в целях экономии, обходились так называемыми цирками «шапито». Эти брезентовые шатры можно было быстро разбирать и собирать и перевозить в другой город. Строили и постоянные цирки, деревянные. Вокруг манежа в таких цирках стояли толстые столбы, подпиравшие купол, столбы эти мешали зрителям, частично загораживая манеж. Но цирки эти были дешевы. Правда, горели они довольно часто. Деревянные же!

А одесситы народ остроумный и честолюбивый. Они, например, утверждают, что здание Одесского оперного театра — лучшее в мире. И, пожалуй, это так. Одно из лучших, во всяком случае. И приморский бульвар,— уверяют одесситы,— лучший в мире. Действительно, очень красивый бульвар. А уж знаменитая Потемкинская лестница, ведущая к морю,— единственная в своем роде! Приезжайте хоть сейчас в Одессу, и любой мальчишка будет вам клясться и бить себя в грудь, доказывать,

что Чарли Чаплин родился в Одессе, на Молдаванке!..

Короче говоря, одесситы убеждены, что в нх городе все самое лучшее. А вот цирк в дореволюционной Одессе (у Полицейского моста) подкачал. Обыкновенная деревянная времянка. И тогда предприниматель Сапценбахер раскошелился и соорудил огромный цирк на 2300 зрителей! Построен он был по последнему слову тогдашней науки и техники — этакая металлическая полусфера без единого столба! Отсюда и название — «Железный цирк». Открылся он в январе 1894 года. Одесситы ликовали: «Лучший в мире цирк — наш. Лучше, чем даже в Санкт-Петербурге!»

Цирк этот существует в Одессе и по сей день (на ул. Подбельского). И вот, в 31-м, приехал я с родителями в Одесский цирк, где и познакомился с Лео-Лешей и Гуго-Гошей. Мне было тогда всего семь лет, однако все запомнилось до того четко, что и сейчас я отчетливо вижу мысленным взором события тех дней.

В цирке менялась программа. Перед нами гастролировала труппа во главе с потрясающим аттракционом. Вся Одесса была заклеена красочными афишами:

НЕБЫВАЛЫЙ АТТРАКЦИОН!!!

ПОЛЕТ ВОКРУГ ЭЙФЕЛЕВОЙ БАШНИ НА АЭРОПЛАНЕ!!!

ВОЗДУШНЫЕ ГИМНАСТЫ ВЕКА!!!

ЭДЕР И БЕРЕТТО!!!

СПЕШИТЕ ВИДЕТЬ!!!

В те времена было принято малость перебарщивать в рекламах. Но в данном случае реклама оказалась правдивой. Действительно, уникальный аттракцион.

Представьте себе, ребята, почти точную копию парижской Эйфелевой башни, только высотой 12 метров. На вершине ее, поперек, смонтирована решетчатая металлическая перекладина, сужающаяся к концам. На одном конце висит крохотный самолетик с мотоциклетным мотором, на другом — «бамбук»: труба длиною около трех метров, на которой в два этажа размещаются гимнасты — Борис Эдер и Орест Беретто. Эдер был «нижним» и, следовательно, находился выше; «верхний», Беретто,— внизу.

Я тоже «спешил видеть» этот аттракцион. Он потрясал воображение.

...Звучит торжественный, величавый «Эгмонт» Бетховена. Появляются гимнасты в серебристых, как бы сейчас сказали, «космических» костюмах. Моторист садится в самолетик, Эдер и Беретто

поднимаются на «бамбук». Рев мотора, сверкает в лучах прожекторов диск пропеллера, и самолет все быстрее и быстрее начинает раскручивать перекладину с бамбуком вокруг башни... Уже «бамбук» почти параллельно манежу витает в воздухе!

Темп вращения все нарастает, нарастает... «Эгмонт» уже звенит трубами, грохочет барабанами. А гимнасты творят в воздухе чудеса! Эдер держит в зубах трапецию, а на ней Беретто балансирует на спине, становится на голову, наконец вновь ложится спиной — и вдруг цирк ахает! Гимнаст срывается с трапеции, но ... в последний момент цепляется ступнями! Это так называемый «обрыв», выполнявшийся без страховки!

Затем следуют различные вращения, другие отчаянные трюки... И вот финал. Беретто продевает ногу в петлю, а Эдер, зажав другой конец петли в зубах, раскручивает своего партнера вокруг продольной оси... Самолетик все носит и носит с грохотом и треском «бамбук» вокруг башни. Так что можете себе, ребята, представить, что творилось в голове у Беретто. А у него еще в руках две пиротехнические трубки. Он как-то там их воспламеняет и, держа в руках, носится вокруг манежа на головокружительной высоте, да еще вращаясь!.. Гремит, торжествует заключительная часть «Эгмонта»... Из трубок — пламя, искры, дым! Ад кромешный царит в цирке!.. Восторженные зрители вскакивают, гром оваций!.. Действительно, всем аттракционам аттракцион. А после представления началось профсоюзное собрание. Я слонялся по конюшне, ожидая родителей. И вдруг ко мне подошел мальчишка чуточку меня постарше. Лео—Леша, как выяснилось вскоре, и говорит: «Ты что здесь делаешь?» Я сказал — что. «А,— говорит,— слышать слышал, а не видал... Эй, Гога, шагай сюда!..» Подошел Гога-Гуго. Так мы и познакомились. Потом Леша сказал: «Там, возле аэроплана, трубки лежат, они еще теплые. Ты их вэзь-ми. Если друг о дружку постучать, из них искры посыпятся. Честное слово!»

Я пошел и взял. В ожидании родителей мы замечательно проводили время: стукали пиротехнические трубки, и из них действительно сыпались искорки. Не очень много, но сыпались.

Вдруг мы услышали грубый окрик, и еще я почувствовал, как мне заехали по шее. Довольно больно. И тут же я увидел, как Леше с Гогой дали по шеям. Нас поймал на месте преступления моторист, грубый мужчина, пе имевший никакого отношения к цирку. Случайная личность! Это было особенно обидно. Ну Эдер нас бы поймал или Беретто! Все ясно. А то какой-то неизвестный тип. Сегодня он в цирке, завтра еще где!

А тип этот стал орать на нас, гоняться за нами. От него за несколько шагов разило водочным перегаром. Это надо же! Он, оказывается, еще в самолете был «на газах». Факт возмутительный.

И тогда, увертываясь от ухватистых рук моториста, мы стали грозить, что сейчас же побежим на собрание и скажем, что он, тип этот, сидел в самолетике пьяный!.. Тип испугался и, изрытая проклятия и 1розя в следующий раз свернуть нам шеи, куда-то исчез. А мы трое, чуть не плача от обиды, уселись возле стойла ослика по кличке Чудак и стали продумывать планы мести.

Ту ночь я до сих пор прекрасно помню. Но вот кто первый предложил конкретный план, как отомстить пьянице,— ума не приложу. Может быть, это была и моя идея...

А на следующий вечер вот что произошло.

Старая программа заканчивала гастроли. Все шло своим чередом. Наконец — третье отделение: знаменитый аттракцион Эдер и Беретто!.. В центре манежа высится Эйфелева башня с самолетиком и «бамбуком» на поперечной штанге. Звучит «Эгмонт». Мы трое сидим на галерке и мстительно улыбаемся. Сейчас моторист, выпивоха и драчун, получит свое... Нарастает музыка... Гимнасты уже на «бамбуке», моторист — в самолете. Но не слышно грохота мотора, не вращается пропеллер!

Публика недоуменно переглядывается, раздаются негодующие свистки. Но самолетик не заводится. Моторист суматошно машет руками и что-то кричит гимнастам. Публика возмущается, свистит. А мы трое ликуем. Вся штука в том, что перед самым третьим отделением программы мы выкрали из самолетика заводную ручку и выбросили ее в канализационный люк.

Уже оркестр давно перестал исполнять «Эгмонта». Гневный свист публики потрясает огромный цирковой купол. Гимнасты спустились на манеж. Шум, гам, скандал!..

Заключительное выступление аттракциона было сорвано. Мотористу тут же предложили подать заявление об увольнении, тем более, что он и на этот раз оказался «под градусом». Я, Леша, Гога ликовали.

И вдруг нас — словно камнем по темени!.. Кому же мы отомстили?.. Моторист, наш враг, уйдет в порт или еще куда. Мы напакостили ни в чем не повинным Эдеру и Беретто!!!

Это гнетущее чувство вины я носил до тысяча девятьсот тридцать восьмого года. В городе Калинине мы вновь встретились с Эдером, теперь уже известным укротителем львов. Борис Афанасьевич дружил с моим отцом и однажды пожаловал к нам в гости вместе с ручной львицей. Мы сидели, пили чай. И вдруг Борис Афанасьевич заговорил о том самом происшествии в Одесском цирке. Мне стало невмоготу. Улучив момент, когда отец с матерью вышли на кухню, я, заикаясь и еле выговаривая слова, которые душили меня, признался: «Дядя Боря... Это я тогда с Лешкой Клеменсом и Гогой Орсини... ручку заводную стащили».

И поник головой, ожидая справедливого возмездия.

А он никак не реагировал. Я исподлобья глянул на дядю Борю. Лицо его, суровое, изрезанное грубыми благородными морщинами,

было словно каменное. Лишь небольшие, глубоко упрятанные в орбиты глаза хитро поблескивали. И вдруг он меня огорошил: «Значит, все-таки совесть мучила?» Я опешил. Он все знал?.. Откуда?! Борис Афанасьевич усмехнулся. «Тогда, в Одессе, не знал. Позже другие признались... И Гога, и Лешка!»

И мне после долгих лет стало легко и радостно на душе. Я всегда любил Гогу с Лешей. Но после этого!.. Поэтому я и пишу о них сейчас.

Из Одессы мы разъехались по разным городам. Гога и Леша затем отправились за границу. А встретились мы снова только в тридцать третьем году, в цирке Сталинградского тракторного завода.

Об этом цирке тоже следует рассказать.

Сталинградский тракторный завод — детище первой пятилетки. Времена были тогда трудные и, что греха таить,— голодные. Однако партия и правительство все, что только могли, делали для тракторостроителей на Волге. Возвели Соцгород. Дома были, конечно, не такие, как сейчас. Но хорошие дома, со всеми удобствами. Вместо трамвая по Соцгороду курсировал паровоз. Школы четырехэтажные, с хорошими буфетами. Приходи в большую перемену и ешь сколько угодно. Одно было условие: хлеб не мочить. У школы, где я учился, подсобное кроличье хозяйство имелось. Кормили кроликов остатками хлеба. А кролики моченый хлеб не едят.

Ну, а цирк для рабочих соорудили - просто загляденье. Куда там Одесскому!.. На 3000 зрителей. И прямо к верхней части амфитеатра полукругом примыкало общежитие для артистов. Каждому - отдельная комната!

Сколько радости было, как только мы встретились... Леша к этому времени уже заставил заговорить о себе знатоков. Одиннадцатилетним мальчиком он крутил в манеже полный круг «арабских прыжков» — боком через голову — в темпе, на крохотной площадке делал подряд три десятка фляков, т. е. совершал прыжки через спину назад на руки - на ноги и так далее.

Гога тоже стал выходить в «премьеры». На скачущей лошади выполнял задние сальто. В колонне уже не сидел на старшем брате, а стоял. А затем выжимал у него на голове стойку на руках. Эти трюки и сейчас бы отнесли в гимнастике к разряду «ультра-си», т. е. сверхсложных!

И опять вышло так, что мы приехали сменять старую программу. В ней, в частности, выступали канатоходцы Гулям-Хайдар. И еще был другой аттракцион — немецкий дрессировщик львов и белых медведей Лаци Кайтар. Это был представитель так называемой «дикой» дрессировки. То есть он стремился заставить животных выполнять различные упражнения с помощью силы, страха. В основе дрессуры нашей лежит иное: ласка, если хотите, «убеждение», хотя это и звучит довольно странно. Но это так.

Лаци с невероятной пунктуальностью, ежедневно, ровно в пять часов утра приходил на манеж (Клетка оставались с вечернего представления, поскольку Лаци Кайтар выступал последним) и занимался дрессировкой. И был у него лев Цезарь. Однажды Цезарь, получив рогатиной под горло, взбунтовался. Он стал прыгать на клетку, биться об нее... И добился своего: могучим ударом вышиб щит и помчался по рядам все выше, выше... А дверь в последнем ряду вела прямиком в общежитие!

Тогда в школе занятия начинались в восемь часов. Мало еще было школ. Учились в три смены.

Как обычно, я поднялся в половине седьмого. Рано? Надо размяться, отработать кое-какие упражнения.

По дороге в туалет я встретил Гогу и Лешу. Туалетная — в конце коридора, довольно большое помещение без закрывающейся двери. Мы там беседуем, говорим, что хорошо бы не опоздать на занятия в школе...

И вдруг!..

Вот представьте, ребята, себя на нашем месте. Вы тоже размышляете по поводу того, что в школу нехорошо опаздывать. И вдруг!..

В двери появляется Эркнп Гулям-Хайдар. Он почему-то до сих пор не желал с нами знакомиться.

Эркип заходит, видит нас, что-то бормочет неразборчивое. Мы — тоже. И вдруг!..

Тоже себе представьте!.. В тихое местечко врывается разъяренный лев! Да, да, лев, самый настоящий. Африканский лев Цезарь!

Что бы вы сделали на нашем месте?.. Правильно! Мы то же самое. Мы замерли, оцепенели, закаменели в самых неподходящих позах. Даже тысячу лет спустя история не оценила бы их, эти наши изваяния.

А лев рычит ужасно, так, что стекла звенят, и своими страшными лапами размахивает, как смертоубийственными палицами, в метре перед нашими головами... Влетел Лаци Кайтар, но тут же с воплем кинулся прочь-—Цезарь зацепил его когтем и, как потом выяснилось, распорол ему руку от плеча до локтя!..

Зверь вышел из повиновения. Он ощутил свободу. Теперь к нему никто не подступится!

И вот в этот момент — глазам мы своим не поверили!—Эркин, который как раз умывался, схватил жестяную урну и... ударил ею Цезаря по носу! Мы закрыли глаза от ужаса. А когда открыли, увидели, что Эркнп лупит свирепого льва урной но башке, по носу. Лев яростно рычит, наконец схватил зубами урну, и она повисла у него на нижних клыках. У Эркина опустились руки. Защищаться уже было нечем! Лев напрягся для прыжка... Мы снова зажмурились...

И вдруг в коридоре раздались крики. Это ассистенты Кайтара,

двигая впереди себя стальные решетчатые щиты, пытались заблокировать злосчастное место, где мы находились!.. Ужас объял нас.

Но крики отвлекли внимание Цезаря. Он кинулся назад, конечно же, опрокинул щиты, и вновь стал носиться по цирку. Но это нас уже не так волновало. Смертельная опасность исчезла, испарилась.

А Эркин стоял с висящими, как плети, руками, и слезы текли по его щекам. Ну — парень!.. Льва по морде урной! Леша подошел к нему. Спасибо не сказал. Не принято это в цирке. Просто пожал руку.

Так мы подружились с Эркином. И что там говорить!.. Такого парня днем с огнем не сыщешь.

ПОСРАМЛЕНИЕ СПИРЬКИ ЗАКИДОНА

Теперь в самый раз рассказать подробнее об удивительной школе в доме купца Собакина. Табличка возле одинокой кариатиды гласит:

ОБРАЗЦОВО-ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ ШКОЛА № I

Табличка потрескалась, потускнела. Оно и понятно. Вывесили ее еще в 1919 году. Все правильно решили новые власти. Здание прекрасное. Значит, и школа должна быть соответствующей, образцовой. Со всего города собрали в нее самых одаренных учеников, самых лучших преподавателей. А самого наилучшего назначили заведующим. Виктор Петрович Кузин, заведующий школой, был действительно удивительным педагогом. Знающие люди утверждали, что в нем пылал огонь гениальности. Виктор Петрович, наладив педагогический процесс, заскучал, заскорбел, ибо ничто не мешало школе показывать замечательные успехи в учебе, поведении и общественной жизни. А Кузину желалось, не терпелось совершать педагогические подвиги. Он жаждал исправлять души неисправимые, дарить стране толковых людей, еще совсем недавно имевших конфликты с Уголовным кодексом.

И Виктор Петрович добился своего. С настойчивостью коллекционера он собирал в своей школе учеников сомнительных — всяких хулиганов, драчунов, полууголовников и бездельников. Последних он не любил, говорил: «Жизнь может сыграть с молодым человеком всякое. Но вот лентяи, бездельники... Это же дар божий. Как и трудолюбие. Но лень — это ужасный дар!» Однако Кузин возился и с ними. Он ведал школой до тридцатого года. Вырастил из беспризорников и всяких брандахлыстов множество замечательных людей, которыми и поныне гордится наша страна.

Сколько стоило Кузину трудов заполучить в свою школу беспризорников, парнишек, искалеченных тяжелой жизнью!.. Вывеска Виктору Петровичу здорово помогла, поскольку на ней значилось: «Образцово-экспериментальная». По мысли организаторов школы слово «экспериментальная» должно было означать всего лишь то, что в школе этой применяются новые методы педагогики. Однако Кузин толковал слово это расширительно. И убедил власти. И он увидел первые плоды. Сын матерого уголовника в 30-м году получил диплом инженера!

Все поздравляли Виктора Петровича с педагогическими победами. А Виктор Петрович хирел, чах, приближался к могиле. Жалко ему было умирать. Именно — жалко. Не страшно. Человеку, прожившему жизнь честно, с пользой для людей, не страшно умирать.

И он умер.

И заведовать школой стал прекрасный педагог Канаев Егор Иванович. Он знал все. Одного только не ведал: как обращаться с учениками, вчерашними беспризорниками, уголовниками, хулиганами...

А по традиции в школу все присылали и присылали «трудных» учеников и учениц. Егор Иванович старался продолжать традиции своего замечательного предшественника. Покойный Кузин в бывшей людской купчины Собакииа — большой комнате с низкими потолками — организовал общежитие на десять коек, для иногородних и бездомных своих воспитанников. Егор Иванович продолжал дело, начатое его предшественником. В общежитии этом обитали бывшие беспризорники. Жили они коммуной, в свободное от учебы время мастерили табуретки, вырезали деревянные ложки, и это занятие давало им хлеб насущный. Общежитейские ребята держались несколько особняком, поглядывая на обычных учеников свысока. Они считали себя уже взрослыми, поскольку зарабатывали на жизнь. Учились получше «мелюзги», ибо у них были строго определенные часы для подготовки домашних заданий и дежурные преподаватели внимательно следили за распорядком дня. Одеты общежитейские были одинаково: серая куртка, под курткой синяя рубашка-косоворотка и черные грубого сукна брюки.

В общежитии числился и Спирька Закидон. Однако его койка почти всегда пустовала. И это было даже хорошо-. Как только появлялся Спирька, общежитейские ребята словно с ума сходили. Какой там порядок! Какая там дисциплина! Первым делом в школе устраивалась «Итало-Абиссинская война», п тогда уже с ума сходила вся школа. Мальчишки, девчонки, вперемежку, дубасили друг дружку учебниками, кипели массовые кулачные побоища... В самую гущу бойцов врезался с воплями и улюлюканьем могучий Спирька, вооруженный ногой

скелета, хранящегося в кабинете природоведения. Он крушил безжалостно «макаронников», нисколько, впрочем, не заботясь о том, чтобы разобраться, кто «макаронник», а кто «абиссинец». Да и мудрено было разобраться. Никто не хотел быть «фашистом». Но кого-то надо было тузить. Общежитейские несокрушимой фалангой врезались в толпу за Спирькой...

Шум! Гам! Победные вопли! Жалобные вскрики! А по коридору метался несчастный Егор Иванович, тщетно пытаясь утихомирить воспитанников, охваченных боевым азартом, и восклицал:

-- Ну, ребята, образумьтесь... Пардон, вы же почти взрослые люди!

Остальные учителя прятались в трапезной. Лишь Геночка Иголкин бесстрашно влезал в свалку, схлопатывая иной раз тумака и в азарте тоже раздавая тумаки. Егор Иванович сильно подозревал, что юный преподаватель физкультуры Геночка под видом добровольца-усмирителя просто сам не прочь помахать кулаками, ибо силушка в нем так и играла.

«Война» кончалась обычно тем, что Егор Иванович, высоко, как страус, вздергивая длинные ноги, бежал в трапезную, крутил ручку старинного телефона и звонил в милицию. Начальник милиции сразу узнавал его взволнованный голос и иронически басил:

— A! Опять, значит, война в образцово-экспериментальной... Высылаю наряд.

После «Великой войны» в школе на неделю-другую устанавливался относительный порядок. Спирька исчезал. Ученики подсчитывали синяки и шишки, искали утерянные галоши, употреблявшиеся в качестве метательных снарядов, замывали, закрашивали на стенах чернильные пятна, потому что, если чернильница-непроливайка врежется в стену, она обязательно оставляет огромное фиолетовое пятно.

Ученики ходили с виноватым видом. А в учительской царила оживленная и, я бы даже сказал, радостная атмосфера: война кончилась — впереди недели две относительно спокойной жизни. Административных, карающих мер против зачинщиков безобразий заведующий применять не решался. Да и кто зачинщики? Спирька-негодяй! А Спирьки нету. Нельзя же всю школу исключать!

Школа досталась новому заву в хорошем состоянии. Однако Егор Иванович не обладал редкостным даром управлять «неуправляемыми» воспитанниками. В обычной школе ему бы цены не было. А вот в «образцово-экспериментальной»...

И постепенно падала дисциплина. А по стародавней традиции в , «образцово-показательную» присылали все новых и новых учеников на перевоспитание. Самых, как говорится, отпетых. Из всех школ города. И даже из области. А Федьку Пыжика импортировали даже из города Минска, где он в трамваях шарил по карман.

Вот в какую прелюбопытную школу угодили «три мушкетера»!

На другой день после знаменитого своего перехода по тросу через улицу, Гога, Леша и Эркин явились па занятия. Весь класс таращил на них глаза. Еще бы! Только поступили, и уже о них город говорит! И уже вчера какой-то чудик из школы ФЗС (Фабрично-заводская семилетка), желая посрамить циркачей, попытался выжать стойку на перилах балкона и, конечно же, свалился вниз, чуть не свернув себе шею. Сейчас лежит в больнице.

Федька Пыжик подошел к новичкам. Это был стриженый под машинку парнишка, курносый и веснушчатый. Левый глаз у Федьки косил наружу. Пыжик утверждал, что этот недостаток у него не врожденный, а благоприобретенный, поскольку его трамвайная «профессия» требовала постоянно быть настороже.

— Здорово, циркачи!—сказал Федька небрежно.—Ух, и влетит вам теперь от Спирьки Закидона!

И он объяснил новичкам, кто такой Спирька.

— За что влетит?— не понял Леша.

— За то. Хотите школу в свои руки взять? Спирька в ней бог и царь. А вы...

— Ничего мы не хотим. Сам же приставал: покажите, покажите!

— Теперь уже поздно. Не простит вам Спирька.

— А что он нам сделает?— поинтересовался Гога.

— Отлупит до бессознательности, вот что!

— Одни — троих?—удивился Эркнп.

— Зачем один? Общагу приведет.

— Общагу?

— Ну, наше общежитие. Промежду прочим, я ведь тоже из общаги.

— И ты нас — бить?

Федька почесал стриженый затылок, развел руками.

— Куда деваться? Закидон шутить не любит. Откажусь — он и меня отвалтузит. Вы, циркачи, птицы залетные. Месяц, другой покувыркаетесь в нашем городе—и отчалите. А Спирька останется. Так что и мне придется вас бить. Не хотелось бы, одначе... Да вы не трухайте. Я больно не буду. И братве потихоньку скажу, мол, не очень старайтесь. Циркачи ребята клёвые.

— Как бы мы вашу общагу не побили,— усмехнулся Эркин.— Ты своему ненаглядному Спирьке так и передай: пусть лучше не связывается.

— Да ты что?! — испугался Федька.—Да за такие слова!.. Он из меня лепешку сделает. Вы вот что, братишки, не кочевряжтесь. Зла я вам не желаю. Пусть он вас малость поколотит. Положено так, понятно? Во-первых, вы новички. Во-вторых, Закидон здесь хозяин...

Вокруг толпился уже весь класс И даже девчонки подтвердили: положено «учить» новичков. Так Спирька распорядился. А если

осерчает он, то и вовсе беда: соберет свою городскую шпану. А у них и кастеты, и финки!

— Плевать!— в сердцах вскричал Гога.— Плевать нам на Спирьку и его шпану!

Класс ахнул. В глазах смятение, испуг, восхищение. И тут как раз ударил в колокол сторож Пахомыч. Начинались занятия. На пороге возникла импозантная, представительная фигура учителя географии с великолепным прозвищем «Мадагаскар». Однако в сокращенном виде прозвище это носило, пожалуй, несколько обидный характер — «Модя», тем более, что учителя звали Модестом Леонидовичем.

Сделав перекличку и с удовлетворением отметив, что Спирька Ленский отсутствует, географ, по заведенной привычке, выложил на кафедру свои прекрасные золотые часы. Модест Леонидович, старый либерал, не любил ставить «неуды». Он боролся за успеваемость демократическими методами. Никогда не вызывал ученика сам, а предлагал отвечать урок желающим. К тому же он был очень близорук, и ученики этим пользовались. «Специалист» по географии Ленька Емцов научился копировать голоса пяти своих приятелей и за небольшое вознаграждение (бутылка ситро, пирожок с повидлом) честно зарабатывал благодарным клиентам «оч.хор»ы.

— Ну-те-ка, кто желает подвергнуться?— спросил географ, снимая очки и сильно щурясь.— Есть желающие, или желающие не желают?

Федька урока по географии не выучил, однако вскинул руку и воскликнул:

— Я желаю! Федор Пыжик.

— Пыжик?— удивился учитель.— Приятно слышать ваш голос.— Учитель-демократ говорил всем ученикам «вы».

Проходя мимо новичков, Федька задержался и прошептал:

— Поглядите, что сейчас будет. Не хуже, чем ваш переход по тросу.

— Тэ-э-эк!— учитель разгладил пальцами красивые серебристо-черные усы.— Слушаем вас, Пыжик. Что было задано?

Пыжик молчал. Он не знал, что именно надо было выучить.

И тут произошло чудо. Новички ясно видели, что Пыжик прошел к доске по среднему проходу между партами, метрах в трех от кафедры. К учителю он не приближался. И тем не менее прекрасные золотые часы исчезли с кафедры!

— Не будем тянуть время, Пыжик,— учитель по привычке захотел взять часы и, близко-близко поднеся к глазам своим, проверить, сколько времени потеряно зря.

— Часы!— вскричал учитель страшным голосом.— Пропали мои часы!!

Начались суматошные и шумные поиски часов. Учитель совсем потерял голову. Исчезновение часов, очевпдно, помутило его разум, и он стал говорить удивительные слова:

— Господи!.. Семейная реликвия. Настоящий Брегет!.. Мой прапрадед, граф Иловайский, купил эти часы у самого Брегета. Разве вы, современные ученики, знаете, кто такой был Брегет?! Вы вообще ничего не знаете...

— Почему мы не знаем?— вдруг возразил Федька и ошеломил учителя своей эрудицией: «Пока недремлющий брегет не прозвонит ему перерыв на обед».

Географ, столь неосторожно открывший свое графское происхождение, которое тщательно скрывал, выдавая себя за потомка историка Иловайского, услышав из уст Федьки чудовищно изувеченные пушкинские строки, онемел. Затем опомнился п вновь занялся поисками, говоря, говоря, говоря...

— «Перерыв на обед!..» Черт знает что!.. Неслыханное кощунство! Онегин... Лишний человек — по звонку уходит на обеденный перерыв!.. Вы, Пыжиков, фальсификатор Пушкина. Запомните, тонкий знаток поэзии, у Пушкина вот как: «Пока недремлющий брегет не прозвонит ему обед». Уразумели разницу?.. Однако, где же мой... мой Брегет?!. Мой прапрадед участвовал во взятии Парижа и низложении Наполеона, он приобрел эти часы лично у самого Брегета! Этот кудесник делал часы специально для королей, императоров... И вот пропал мой Брегет!.. В нашей школе всякое бывает, однако случаев хищений!.. Даже Спирька Закидон не позволяет в щколе ничего подобного!.. Неслыханная наглость! Верните мой Брегет, негодяи!..

Сторож Пахомыч ударил в колокол. И тут, словно в сказке, на кафедре возник злополучный брегет. Учитель взвизгнул от восторга и мистического ужаса.

— Ну вот,— пробурчал Федька.— А еще ругаетесь! Сами потеряли. Как лежал ваш брегет, так и лежит.

Модест Леонидович сидел томный от счастья, прижимая свое сокровище к груди.

— Модест Леонндыч,— нагло потребовал Федька,— вы мне все же отметку!..

— Конечно, конечно!..— закивал головой географ, от волнения позабыв, что Пыжик ему и не отвечал вовсе.— Прекрасный ответ. Ставлю «оч. хор». Садитесь, Пыжик.

— Ну, как?—самодовольно спросил Пыжик новичков.— Годится?

Новички восхищенно оглядывали Федьку с ног до головы.

— Сила!— воскликнул Леша.

— Самого иллюзиониста-манипулятора Марчеса за пояс заткнешь!— подтвердил Гога.

А Эркин подытожил:

— Вот и шел бы ты в цирк, Пыжик. Мартин Марчес, как я слышал, скоро должен сюда приехать на гастроли. Покажись ему. Сперва будешь ассистентом. Получишься н самостоятельно выступать станешь.

— А возьмут?—с сомнением спросил Пыжик.

— Марчес примет,— успокоил Федьку Гога.— Мы поговорим с директором цирка, расскажем о твоих способностях. Возьмет он тебя на заметочку, а приедет Марчес — познакомит. Считай, что ты уже циркач!

Круглая физиономия Федьки расплылась в довольной улыбке.

Вновь ударил колокол. Следующий урок — немецкий язык. Взошла в класс Анна Францевна. На ее уроках почему-то ученики вели себя прилично. Может быть, потому, что эта молодящаяся старая дева была поразительно добра. Ее пригласил в школу еще покойный Кузин, приняв во внимание, что доброта ее — надежный щит против хулиганских выходок «трудных» подростков. Лишь однажды обошлись с Анной Францевной очень плохо — посадили в выдвижной ящик кафедры мышь, которая и напугала «немку» до полусмерти.

Анну Францевну в школе любили. Только вот уроков не учили. И сейчас она тщетно приглашала желающих прочесть наизусть стихотворение Вольфганга Гёте. Наконец она вызвала Бубликова, того самого, который в прошлом году ногу вывихнул. Лопоухий Бубликов, грызя ногти, начал:

— Вне, значит... герлих леухтет мир ди Натур...

— Бубликофф!—страдальчески воскликнула Анна Францевна.— Что за произношение! Язык Гёте, Шиллера...

— У-у-у-у-уууу!— вдруг пронеслось по классу.— Огого...у-у-у... ыыыыы-йих!!!

Страшное, таинственное завывание ошеломило класс. Анна Францевна побледнела.

— Аих-аих-аиххххх! — вновь пронеслось по классу.

Всем стало жутко. В старинных книгах так обычно стонут и вопят привидения.

— И-и-и-и-и-и-и! —завопило привидение на высокой ноте.

И вдруг в камине, находившемся за вертящейся вокруг оси классной доской, что-то зашуршало, заклекотало... Девчонки взвизгнули. Анна Францевна схватилась за сердце. И в это время из камина вылез... Спирька Закидон собственной персоной!

— А вот и я!— воскликнул он, по-дурацки раскланиваясь.— Наше вам с кисточкой! Разрешите присутствовать, майи либер Анна Францевна?

— Спиридон!—возмутилась кроткая «немка».— Как тебе не стыдно? Как ты очутился в камине?

— Известно — как. Прогуливался по крыше. Залез в трубу, ибо, как известно, прямая между двумя точками есть кратчайшая...

А ну выйди из класса!— услышал вдруг Спирька резкий голос. — Тебе говорят!

От неожиданности Спирька вздрогнул.

— Это кто еще мазу тянет, а?— произнес он угрожающе.

— Я,— услышал он твердый ответ.

Этосказал одни из ненавистных Спирьке новичков — волосы бронзой отливают, глаза синие, подбородок с ямочкой.

— А ты кто такёй?—пропел по-блатному Спирька, вперяя свои глазки-буравчики в нахального новичка.—Жить надоело, да? Вот пощекочу тебе «пером» двенадцатиперстную кишку...

— Пшел вон!

— Чо?!

— Вон пшел!

Лешка поднялся, за ним Гога и Эркин. Втроем они двинулись на хулигана. Добрая Анна Францевна стала упрашивать Спирьку:

— Выйди, Спиридон, очень прошу, битте...

Но не мог, не имел права Закидон выйти. Это означало бы — власти конец. Всему конец!

Класс ахнул — Спирька вытащил страшный кастет с шипами!

И в тот же миг — как это случилось, никто и не заметил!— кастет оказался в руках Лешки, а двое его друзей, заломив Спирьке руки за спину, волокли его к двери. Лешка дал ему пинка, и Закидон вылетел из класса.

В классе воцарилась гнетущая тишина. Идолище, терроризировавшее всю школу четвертый год кряду, было посрамлено. Но страх перед идолищем еще глубоко сидел в душах подростков. Что-то еще будет!..

— Дакке шён,— пролепетала Анна Францевна.— Бубликов, продолжайте, шнелль, шнелль...

— Так, значит, вне герлих леухтет...

Дверь распахнулась, показалась искаженная яростью физиономия Спирьки.

— Общага!—прохрипел он.—На перемене — ко мне. Я сказал! ...Прозвенел колокол. Федька Пыжик плелся за новичками и

горестно шептал:

— Я ж не хочу вас бить, ребятки! А что делать? Я только видимость создам. Закидон все классы обежал, собрал общагу. Как мне откалываться?

— Ладно, бей,— сказал улыбаясь Гога.— Ты — нас, мы — тебя. Трусоват ты, парень, малость.

К новичкам подбежал вихрастый первоклашка с выпученными от испуга глазами.

— Сам Спирька вас зовет! За сарай. Это где пруд и потом направо. Поговорить, говорит, надо.

— Ладно.

Новички отправились за пруд. За ними, в почтительном отдалении, следовала почти вся школа.

Спирька ожидал новичков. Он стоял, покуривая папиросу, поплевывая. Брюки заправлены в сапоги, сапоги «гармошкой». Из-за правого голенища торчала рукоять финского ножа. Позади Закидона толпилась обшага. Федька оставил новичков и тоже влился в общагу.

— Эй вы, фрайера!—заговорил нараспев Спирька.—Я добрый. Я дарю вам жизнь. Но при одном условии... В знак преданности вы поцелуете мне сапог. Задача ясна?

— Иди ты!..— не вытерпел Гога. От бешенства его желтые волосы встали дыбом.— Проваливай!

— Ага, так!—Спирька потемнел лицом. Скомандовал:—Общага!..

Лешка замахал руками.

— Погодите, ребята!

— А-а-атставпть!— милостиво скомандовал Закидон, внутренне ликуя. Сломил все-таки этих циркачей.

Но он сильно ошибся. Лешка сказал:

— Зачем нам свалку устраивать? Неприятности для Егора Иваныча. Давайте по старинному обычаю. На Руси так было принято— перед боем вступали в единоборство первые силачи, богатыри, витязи. У вас первый силач — Спирька. У нас... Каждый из нас троих может выступить. Справедливо?

Школа одобрительно зашумела. Действительно, справедливо. Даже Спирька ничего не мог возразить. Лешка заключил:

— А поскольку я предложил поединок, то я и выступлю.

— Хе!— презрительно скривился Спирька.— Выходи... Сейчас я из тебя мартышку сделаю.

И пожалуй, он не преувеличивал. Спирька был и выше ростом Лешки, и значительно тяжелее. Да и старше он был года на три. Вразвалку направился Закидон к противнику, замахнулся для сокрушающего удара и... ноги его вдруг взлетели вверх, и Спирька грянул оземь, ёкнув селезенкой.

— Хватит или еще?— осведомился Лешка.

Спирька вскочил, бросился на врага, как разъяренный медведь. Схватил Лешку за грудки, стал валить. Новичок покорно падал на спину, но в последний момент поддал Закидона ногой в живот, и тот, высоко взлетев и описав дугу, шлепнулся по-жабьи.

— Хватит или еще?

Хулиган не отвечал. Памороки ему отшибло. Но ярость все еше клокотала в его душе. Отдышавшись, он поднялся на ноги и, ие помня себя от бешенства, выхватил из-за голенища финку. Вопль ужаса раздался — конец новичку!..

Нет, это был конец Спирьки Закидона. Конец его абсолютно-монархической власти в школе. Лешка перехватил левой рукой

правую руку Спирьки, сжимающую нож, как-то ловко пристроил правую руку под спирькин локоть, принял противника на бедро — Закидон мешком взлетел, обезоруженный, жалкий, получив в полете еще тяжелый удар в челюсть, и рухнул на траву.

— Нокаут!—констатировал Гога —Хорошо сработано. Молодец, Лешка.

Вся школа в восхищении смотрела на новичка. Даже общага. Подбежал Пыжик. В глазах восторг.

— Вот это да! Кончился Закидон, ребята, теперь я с вами. И общага вся. Вся школа!

... Учителя удивлялись: что произошло? Па уроках дисциплина, порядок.

Новичков, героев дня, после занятий провожала целая толпа.

— Где это вы так научились, а?

— Ловко как!

— Что это за приемы такие?

— Приемы «дзю-до». Японская борьба.

— Есть у нас приятель. Мать русская, а отец чистокровный японец. Он с нашим паспортом, но японец. Он и научил. Тоже в цирке работает. Фамилия его Исияма.

— А боксу учил Ян Цыган. Слыхали о таком борце?

— Как не слыхать! Говорят, к концу циркового сезона борцы у нас выступать будут?

— Будут.

Из-за угла вывернул Спирька с дюжиной блатных, вооруженных гирьками на цепочках, велосипедными цепями, дубинками и даже ножами.

— Общага!!!—завопил Закидон.— Ко мне, а то плохо будет!!! Но общага уже не подчинялась низвергнутому идолищу. Школа

ощетинилась. И хулиганы не успели оглянуться, как были обезоружены, схвачены. Подоспели и милиционеры.

С того дня дела в школе пошли просто на удивленье до чего хорошо. Оказалось, что это действительно образцовая школа. Ученики ее, еще совсем недавно пользовавшиеся самой дурной репутацией, теперь патрулировали по вечерам на улицах, отлавливая остатки спирькиной «компании». Начальник городской милиции посмеивался, встречаясь с Егором Ивановичем Капаевым.

— Долг платежом красен. Раньше школа нам хлопот задавала. Теперь пусть ученички ваши расквитываются за грехи свои тяжкие.

Егор Иванович был на седьмом небе. Но порой его душу посещала тревога. А что дальше? Уедут «мушкетеры». И опять старая история?

Однако он, к счастью, ошибался. Уехали Алешка, Гога и Эркин. Но остались их традиции. Оказывается, не только дурной пример заразителен.

ЧЕЛОВЕК СО ШРАМОМ

Я несколько забежал вперед, сказав, что друзья мои уехали из города К. Они там учились и работали два месяца. После утреннего представления, на котором побывала вся школа, авторитет троих друзей вырос необычайно. Ну а после городских спортивных соревновании—они стали кумирами не только школы, но и всего города.

Они великолепно выиграли эстафету 4х100 метров, причем с ними бежал Пыжик. Он сказал, что имеет опыт. Когда «работал» по трамваям, ему приходилось нередко пробегать спринтерские дистанции, спасаясь от милиционеров. И он подтвердил свой класс.

Циркачи заняли первые три места по прыжкам в высоту. И с какими результатами! Но уж совершенно потрясли школьников и горожан их прыжки в воду с вышки.

Они не прыгали «ласточкой», не крутили обычные сальто. Они вот что придумали.

К краю вышки подходил Эркин. Ему на плечи вскакивал Гога, а на плечи Гоги карабкался Лешка. Драймангоф — по-цирковому. Три человека, один на другом! Лешка, значит, на высоте метров пятнадцать! И вдруг колонна эта начинает заваливаться. Дух захватывает от этой картины!.. .Но все трое входят в воду аккуратно, с блеском... Опять та же колонна. Вновь она заваливается. Но при этом все трое крутят передние сальто... Новый «завал» — с двойными задними сальто. И наконец последний ошеломляющий прыжок. Гоша с Эркипом, переплетя крестом руки, ставят на них Лешку, высоко подкидывают вверх. Он стремительно взлетает в заднем сальто прогнувшись, и вдруг, сжавшись в комок, крутит и крутит и крутит сальто, расгруппировавшись перед самой водой. И в этот же миг в воду врезаются его товарищи, закрутившие с вышки боковые, «арабские» сальто!

Образцово-экспериментальная торжествовала. Геночка И гол кип ходил именинником. Правда, его коллеги пз других школ, мучимые вполне понятной завистью, пытались было опротестовать участие циркачей в соревнованиях. Однако Геночка хоть и молод был, но смекалист. Он не просил Гогу участвовать в конном кроссе. Ведь Гога — профессиональный жокей-наездник. Он не уговаривал Лешу участвовать в соревнованиях по акробатике, ибо Леша был профессиональным акробатом-прыгуном. И когда Геночку вызвали для объяснений, он сказал:

— Своих профессиональных навыков мои ученики не проявляли. Этак вы не разрешите молотобойцу участвовать в соревнованиях по метанию молота!..

Егор Иванович Канаев души не чаял в циркачах. И не скрывал этого, хотя понимал, что поступает непедагогично.

Последнее время Леша Клеменс хмурым какой-то холит. Надо бы осторожненько прозондировать, что с ним?

Канаеву не хотелось специально призывать к себе Лешку и расспрашивать о причинах плохого настроения. Мальчишка не по годам развит, характер у него упрямый. Надобно исподволь побеседовать.

Случай такой вскоре представился. Лешка Доленко-Клеменс схлопотал «неуд» но немецкому языку.

— Что же это ты так, а?—начал издалека Егор Иванович.— Говорить можешь по-немецки. И вдруг — «неуд!»

— Грамматику не выучил... Плюсквамперфект. Мы немецкий как-то странно учим... Зубрим окончания глаголов... «Суффикс «нш» служит для образования имен прилагательных...» Неинтересно.

— Может, ты устал? Учеба, работа, репетиции.

— Ничего.

Разговор происходил в «светелке». Собственно, и не получилось разговора. Лешка бычился, избегал смотреть Егору Ивановичу в глаза. Таился.

Завшколой начал с другого конца. Похвалил цирковую программу. И он не кривил душой. Программа была замечательная. Канатоходцы Гулям-Хайдар хотя и работали со страховочной сеткой, но все равно сердце Егора Ивановича сжималось, видя, как его ученик, Эркин, на головокружительной высоте третьим в колонне выжимает стойку па голове старшего брата. С удивительной легкостью Гога Орсини-Осинин крутил на скачущей лошади задние и передние сальто. А когда выбежали на манеж молодые жизнерадостные парни — акробаты-прыгуны Клеменс и стали совершать свои прыжки, подбрасываемые вверх подкидными досками чуть ли не до самого купола, один за другим завертели головоломные прыжки на манеже, педагогу показалось, что закон всемирного тяготения перестал действовать!.. Ну, в самом деле... Вот разбегается Леша. Заднее сальто — сальто с пируэтом, еще сальто, еще... Взвивается в воздух, поворачивается, и тут же заканчивает каскад обезьяньих своих прыжков передним сальто! Заключительный прыжок этот с поворотом в воздухе называется «твист» — это ему сам Лешка растолковал.

— И иностранные номера тоже мне понравились,— Егор Иванович одобрительно закивал головой.

— Подходящие. Джонни Углюк здорово работает на проволоке. Надо же: двенадцать сальто в темпе на проволоке! Правда, с селами, и все же...

— Сёдами?

— А вы разве не заметили? Джонни сальто крутит в темпе, по не одно за другим. Сделает одно — сед. Ну, как вам объяснить?.. После сальто он сразу же боком или вразножку садится на прово локу, она на амортизаторах, подбрасывает Джонни вверх, и опять он стоит на проволоке, и новое сальто. Сед — для точности баланса.

Егор Иванович с уважением посмотрел на паренька. Дока он в своем цирковом искусстве. Обычно подростки худые, угловатые. А этот— крепко сбитый, мускулы так и играют.

Он хотел было уже отпустить ученика, как вдруг вспомнился ему другой иностранный номер — «Прогулка на яхте». Уж до чего не был искушен в тонкостях циркового мастерства Канаев, и тот не мог взять в толк, зачем надо было выписывать из Германии за валюту столь слабеньких артистов... На манеж выкатывалась маленькая лодочка на колесиках. В лодочке находилась яркая блондинка, а вокруг бегал здоровенный детина, размалеванный клоуном, совершенно бездарный. Он ухаживал за блондинкой, бросал ей бутафорские цветы, а она возвращала ему их. Затем детина бросал ей бутафорские апельсины. Они перебрасывались максимум тремя предметами. Вот и все. Возвратившись после представления домой, Егор Иванович ради спортивного интереса попробовал жонглировать двумя яблоками... Через полчаса он уже жонглировал тремя яблоками. Не очень уверенно, разумеется, но кое-что получалось.

— Послушай, Алеша,— спросил Канаев.— А вот этот номер с яхтой... Зачем его пригласили?

Алеша потемнел лицом, нахмурился.

— А я почем знаю? Мы все удивляемся. Правда, кто-то сказал, что Эрвина Гросса с женой Матильдой просто навязали, дескать, не все же номера экстра класса вам давать. У вас в Советском Союзе нет безработицы, а у нас есть. Эрвин Гросс уже восемь месяцев не имеет ангажемента...

Алеша помолчал и закончил:

— Пожалели герра Гросса, наверно. Все-таки трудящийся человек.

— Ну если так... Тогда понятно. Только вот мне сдается, что не симпатизируешь ты этому герру Гроссу.

Парнишка вскинул на заведующего синие гневные глаза.

— Фашист он!

— Ну уж!.. Сам сказал, что Гросс этот был восемь месяцев безработный.

И тогда Леша, прерывисто дыша, ошеломил Егора Ивановича:

— Это тот самый фашист, которого я... камнем по башке! У него и шрам на виске.

Наступило молчание. Канаев размышлял. В тридцать третьем году Леше было лет десять. Как мог он запомнить лицо человека да еще проезжавшего в машине?.. Это фантазия. Взрослые часто совершают ошибку, обвиняя, изобличая ребенка во лжи, когда он всего-навсего фантазирует. Ребенок живет в мире иллюзий. Он скачет верхом на палочке, а ему представляется, будто он на лихом коне. Ребенок положил стул на спинку, и вот уже готов паровоз...

«Гу-гу-у-у!» Некоторые детские фантазии со временем как бы обретают реальность... Точнее, иллюзию реальности. Так и Алеша. Десятилетним ребенком он жил в Германии, слышал разговоры взрослых о бесчинствах фашистов, может быть, видел марширующих штурмовиков, гитлеровцев, проезжающих на автомобилях... Лицо какого-то фашиста запомнилось ему... И вот спустя три года Леша встречает другого немца, Эрвнна Гросса. В глазах подростка теперь все немцы поголовно фашисты. Значит, и этот бездарный артист тоже фашист!.. Возможно, внешне Гросс и напоминает подростку того гитлеровца...

Леша прервал молчание.

— Вы не думайте, Егор Иванович... Мне не показалось. Я даже друзьям своим ничего о Гроссе не говорил. Скажу — засмеют. А вам сказал.

— Спасибо за доверие, Леша.

— Я не врал, что камнем того... Этого Гросса! Честное слово. Как вышло? Улочка узенькая. Машина выворачивала на нее медленно, осторожно. Он на меня и посмотрел. Улыбнулся и рукой помахал, за немецкого киндера меня принял. Глаза мне его запомнились, никогда больше таких не видел. Один светлый, а другой темный. И у Гросса такие же глаза.

— Разноглазие, Алеша, явление редкое, но не уникальное.

— Он это, Егор Иванович, он!

Оба замолчали. Все-таки,— размышлял Канаев,— Алеша еще ребенок. Он много ездил, многое повидал. Впечатлительный паренек. Пожалуй, все же подозрения его—плод давешней детской фантазии. И зачем шпиону выступать в цирке? Смешно. Просто Гросс, не имея никакой специальности, подрабатывает на жизнь.

— Леша, а как он ведет себя?

— Всем пытается услужить. Здоровается, как тельмановцы, «Рот фронт». Данке шён,— говорит,— Совиет Унион. Их хабе арбайт. Спасибо Советскому Союзу, теперь он имеет работу, свой кусок хлеба с маслом... Буттерброд!

— Вот видишь?

— Вижу... Он это. Он!

— Ты понимаешь, конечно, Алеша, что твоих подозрений мало для того, чтобы сообщить о Гроссе, куда следует. Можешь попасть в глупое положение.

— Понимаю. Это меня и мучает. В нашем городе авиационный завод... Герр Гросс... Он себя «камрадом» называет, товарищем. Так и рвется выступать с шефскими представлениями. На заводах, фабриках, в воинских частях! Хорошо хоть, что ему вежливо отказывают, объясняют, что не имеют права приглашать иностранного подданного выступать бесплатно. А Гросс обижается, сердится. Жаловаться собирается.

— Может быть, он просто хороший человек, сочувствует нам?

— Я сам иногда начинаю сомневаться... Гитлера ругает последними словами. Идет профсоюзное собрание —он тут как тут. И ведь не понимает ни шиша по-русски, а сидит. А сколько он репетирует!.. Упорство страшное. Теперь он уже четырьмя апельсинами жонглирует. И пробует пять штук бросать. Через год номер его будет вполне приличный. До Саши Кисса, конечно, ему далеко. Саша жонглер гениальный. Но свои шесть шариков научится бросать.

— А жена Гросса?

— О ней ничего плохого не скажешь. Живем рядом, в общежитии. Чистюля. Все вышивает разные мешочки. «Для старых чулок», «Для писем»... Красивые вышивки — гномики разные, виды Шварцвальда. Я как-то заходил. Готовит вкусно. Тихая.

— А муж, значит, шпион?

Лешка покраснел. Тряхнул упрямо головой.

— Он, он... Понимаете,—он!

— Вбил ты себе в голову, Леша. Тебе десять лет тогда было. Мальчишке всякое в голову может втемяшиться.

— Он!

Опять оба задумались. И тут Егора Ивановича осенило.

— Вот что, Алеша. Ты пока помалкивай. Но товарищам своим расскажи. Займитесь Гроссом. Понаблюдайте.

Тут впервые за весь разговор Лешка улыбнулся.

— Я тоже так думаю... Спасибо, Егор Иванович.

— Ну и прекрасно. Только незаметно надо, понял?

— Разумеется... А Эркин с Гогой смеяться не станут?

— Ничего смешного нет. А понаблюдать не грешно. Договорились?

— Договорились.

...Сообщение Лешки о подозрениях насчет Эрвнна Гросса вызвало у приятелей возражения.

— Выдумываешь!— усмехался Гога.— Гросс из юнгштурмовцев... Из немецких комсомольцев. Он сам рассказывал.

— Са-ам,— возмутился Лешка.— Сам кто хочешь о себе и о других рассказать может!

— Ты тоже сам о камраде Гроссе рассказывал. Рассудительный Эркин сказал примирительно.

— Оба вы правы. Зачем врать Лешке? И ты, Гога, тоже по-своему прав. И ведет себя Эрвин нормально. Прошлый раз субботник озеленительный возле общежития организовали. Так Эрвин лучше всех землю копал. Добрый он человек, услужливый. А то, что глаза разные... У Гладильщикова, дрессировщика львов и тигров, дог есть, тоже с разными глазами. Один голубой, другой карий.

— Иди ты со своим догом!—возмутился Лешка.

— Не злись, Лешка. Короче... Егор Иванович хорошо подсказал. Надо проследить. Осторожно.

Друзья уселись на барьере манежа (время было «пустое» — репетиции кончились, представление не начиналось), стали разрабатывать план наблюдения за Гроссом. Дело осложнилось тем, что все трое учились в школе, репетировали, выходили на манеж. Но ведь и Гросс работал, репетировал. Значит, вечернее, дневное время не в счет. И утром за ним наблюдать невозможно.

— Может, все же сообщим, куда следует?— тихо спросил Лешка.

— А если все твои подозрения чепуха?— резонно заметил Эркин.

— Да,— поддержал его Гога,— засмеют нас тогда. Отвлечем людей от настоящей работы, а в итоге — пшик!

— А что, если Пыжика тоже привлечь?— подал идею Эркин. Идея понравилась.

Гросс выступал со своим бездарным номером в первом отделении. В это время и Лешка, и Гога, и Эркин не могли отлучиться из цирка: подготовка к выступлению, разминка. А Гросс уже свободен, может шагать, куда заблагорассудится. Пусть за ним Пыжик и присмотрит.

Федька пришел в восторг, выслушав предложение приятелей. На него, Пыжика, они могут положиться, как на каменную гору! Глаз он, Федька, не спустит с камрада Гросса. Пусть даже он, Пыжик, «неудами» обзаведется, поскольку вечером не сможет готовить домашние задания. Дело прежде всего! И какое дело!!

«Операция «Гросс» была продумана до мельчайших подробностей. Но, увы, плодов она не приносила. Камрад Эрвин Гросс вел себя безупречно. Вставал в семь часов на физзарядку. Позавтракав яичницей с ветчиной (ветчину он получал в специальном магазине для иностранных специалистов), являлся на манеж и репетировал, репетировал, репетировал до изнеможения. Потом играл в домино с инспектором манежа и еще двумя любителями забивать «козла». После этого выходил в городской парк, где стоял цирк, выпивал кружку пива и возвращался в общежитие. Там его Матильда уже приготавливала обед. Затем Гросс отдыхал, а к вечеру отправлялся в цирк. После выступления он прогуливался по парку.

Гросс был вне подозрений. Вот только... По ночам он до трех— четырех утра слушал радио, в основном музыку. У Эркнна с Гроссами комнаты были через стенку, поэтому все было слышно. Музыка, как музыка. Джазовые ритмы... Нью-Орлеан, чарльстоны.

Проваливались в небытие дни, педели... Гастроли цирковой программы подходили к концу.

А за день до конца гастролей произошло вот что.

Вечером, как и договорились, Пыжик дежурил в городском парке. Первое отделение окончилось. Федька лежал себе на травке и размышлял, мол, как все интересно получается. Был он, Федька, карманником, а стал школьником, да не из худших. И скоро приедет иллюзионист-манипулятор Марчес и возьмет его к себе в номер. Пусть не сейчас. Должно быть, заставит закончить семилетку. Но впереди — интересная и притом честная жизнь!.. Закачаться можно.

Федька высунулся из жухлой осенней травы и вдруг увидел герра Гросса. Вот неожиданность! Обычно Гросс в это время уже бывал дома, у своей Матильды. А сегодня Гросс разгулялся. Он сел на скамейку, тускло освещенную садовым фонарем, посмотрел на часы, закурил сигару.

Это тоже был непорядок — сигара. Ребята уже точно знали: Эрвин Гросс курит сигару только после обеда. Остальное время пробавляется сигаретами, и еще любит курить наш «Беломор канал».

Гросс ничего такого предосудительного не делал. Просто сидел и курил. И изредка смотрел по сторонам.

По аллее прошел человек невзрачной наружности. В волосатой кепке с большим козырьком, в москвошвеевском пиджачке и в брюках, заправленных в брезентовые сапоги. Он прошел раз, другой, третий. А потом сел рядом с Гроссом.

Федька мог поклясться, что сигара у Эрвина курилась прекрасно. И все же жонглер вытащил спички и стал заново раскуривать сигару. Он сломал одну спичку, вторую, третью... Наконец поднес пламя к сигаре. Затянулся, пустил кольца дыма.

А человек в волосатой кепке сидел с безучастным видом. Так они сидели довольно долго. Эрвин наконец поднялся и зашагал к своей Матильде, забыв на скамейке спички. Человек в кепке посидел еще малость, осмотрелся и тоже ушел, прихватив спички Эрвина. Вот и все. Разные бывают люди. Иному жадобе и коробка спичек — радость.

Но почему-то у Пыжика засосало под ложечкой. Зачем закуривать дымящуюся сигару? Сломал три спички! Оставил спички!

Отбой в «общаге» был в десять часов вечера. Федька давно не соблюдал режим дня, выслеживая вечерами Гросса. Но сейчас уже было поболее часу ночи! В общагу можно забраться по водосточной трубе, это не проблема. Но как разбудить товарищей—циркачей?.. И что дальше? Сказать, что Гросс раскуривал горящую сигару? Глупо. А что сказать?

Так и не придумав ничего толкового, Пыжик помчался к цирковому общежитию. Лешка жил в отдельной комнате, что, разумеется, свидетельствовало о его профессиональной квалификации. Это хорошо, что он живет один. Окно у Лешки всегда распахнуто, для свежего воздуха. Кину ему в окно камешек...

Федька кинул в окно камешек, и так удачно, что даже попал в спящего Лешку. Хорошо хоть камень был на излете, просто тюкнул приятеля по голове. Но и от этого удара Лешка встрепенулся, схватился за голову, вскочил.

— Это я,— тихо позвал Федька.

— Балда, чуть не убил. Лезь ко мне,— тоже тихо отозвался Лешка.

Пыжик, старательно сопя, стал карабкаться по водосточной трубе на второй этаж.

— Что случилось?—спросил Лешка.

Федька рассказал. И по мере того, как он рассказывал, ему становилось тоскливо и тяжко. Принес новость... Герр Гросс курил сигару и забыл спички. Ну и дурак ты, Федька!

Алеша тоже сидел ошеломленный.

— Ты молодец, Федька,— проговорил, наконец, Алеша.— Правильно сделал. Одно смущает... Ну побежим мы, куда следует, расскажем. А нам скажут: курить сигары по ночам не запрещено, забывать спички — тоже.

— Да я...— начал было Федька.

Ночную тьму сотряс мощный грохот. За рекой, в стороне авиационного завода всплыл к черным небесам огненный всполох.

— Завод взорвали!—надрывно вскричал Федька.— Ах, гады!

— Бежим!— вскричал Лешка.

— Куда?

— Бежим, тебе говорят!

Они бежали, мчались, не зная куда... И никак не могли взять в толк, что рядом с ними бегут в одних трусах Гога и Эркин. Откуда они появились?

По улицам взвывая сиренами и трезвоня в колокола, проносились пожарные машины. Бежала воинская часть. А ребят остановил милиционер.

— Куда вы, пацаны?

Тяжело дыша, они объяснили — куда.

— Так это ж в другую сторону, братва,— сказал милиционер.— Шуруй за мной!

Их встретил худой, с въедливыми глазами чернявый человек с двумя шпалами в петлицах. Сперва он слушал не очень внимательно, в основном переговариваясь с кем-то по телефону. Но постепенно рассказ Федьки стал привлекать его внимание. А когда Лешка поведал о Гроссе, человек со шпалами стал серьезным.

— Так ты говоришь,— обратился он к Федьке,— тот, второй, что забрал спички, был в брезентовых сапогах?.. Какого цвета?

— Не разобрал.

— Узнать того сможешь?

— Запросто.

— Поехали.

Они сели на «эмку»—пикап. Через Волгу их переправили на быстроходном катере... Вот и завод.

Напрасно ребята тревожились, что завод взлетел на воздух. Диверсанты взорвали лишь цех готовой продукции. Ущерб, конечно, нанесен немалый. Но завод все-таки цел. Спасибо пожарной охране.

Она сразу же локализовала очаг пожара. Огонь не смог перекинуться на другие цеха и службы. В пылающем цехе раздалась стрельба.

— Как.— спросил человек со шпалами,—хватит решимости? Того негодяя обязательно поймать надо и уличить.

— Пошли,— спокойно сказал Лешка.

— Э-э, нет,— возразил чекист.— Вам там делать нечего. Я вашего Федора только приглашаю. Он ведь один видел. Пошли, Федор.

Друзья стояли, переминаясь с ноги на ногу. Было обидно, что не позволили им принять участие в облаве. И радостно: попался герр Гросс!

Объятый пламенем огромный цех освещал округу, как огромный факел. Оттуда доносилась отчаянная стрельба.

— Ай да Федька...— сказал Эркин и осекся.

Из дыма и пламени выскочил человек в брезентовых сапогах. Он выстрелил нз пистолета, не целясь, назад раз, другой... Бросил пистолет— влетел прямо в объятия мальчишек-циркачей!

Нет, это был не Спирька Закидон. Он крутанул кисть руки Лешки так, что тот со стоном покатился по земле. Гогу он ударил в солнечное сплетение — и Гога согнулся пополам. Но в этот момент Эркин с размаха ударил диверсанта ногой в живот.

Из пылающего цеха бежали чекисты. Впереди огромными прыжками бежал тот самый, со шпалами.

— За руки! За руки его держи!— надрывно кричал чекист. Эркин не мог ничего понять. Зачем держать за руки, когда

гад лежит на земле и корчится от боли.

— За руки!

Диверсант, продолжая держаться за живот, вдруг вытащил другой рукой из-под пиджака уголок рубашки и прикусил зубами.

— За руки!

Субъект в брезентовых сапогах задергал ногами и затих.

— Он! Он это!— возбужденно размахивая руками, заорал Федька.— Точно — он!!

— Все, ребята,— вздохнул чекист.— Оборвалась ниточка. Эх, не обучены вы... Как ножом отрезало!

— Гросса надо брать! Гросса,— закричал Лешка. Чекист грустно усмехнулся.

— За что? За то, что ночью сигару курил? Эх, вы, пацаны мои хорошие! Этот...— он с сожалением посмотрел на мертвого.— Он бы нам все выложил по полочкам. А теперь ищи-свищи!— чекист нагнулся, пощупал пульс у мертвого. Чекист все еще надеялся: а вдруг живой! Безнадежно махнул рукой.

Ребята стояли, потрясенные всем случившимся.

— Он бы меня на прием не поймал,— произнес смущенно Леша, все еще потирая ноющую кисть руки.— Невзрачный такой... Я и подумал: схвачу, заломлю ему двойной нельсон...

— Индюк тоже думал,— устало улыбнулся чекист.

— Гросса не упустить бы.

А Эрвин Гросс и не думал никуда бежать. Светало уже. На стук чекистов жонглер бодро произнес: «Херейн!», войдите, значит. Он и дверь-то на ночь не запирал. Да и не спал он вовсе. Он сидел со своей Матильдой за столом и пил кофе. Увидев, с кем имеет дело, расплылся в жизнерадостной улыбке.

— О! Ваша фирма — есть фирма колоссаль!

Эрвин Гросс говорил по-русски очень плохо. Поэтому дальнейшую его беседу с чекистами я попросту приведу в порядок, как если бы Гросс умел говорить по-русски нормально.

— Почему вы не спите, господин Гросс?— спросил чекист со шпалами в петлицах.

— Можете говорить мне «товарищ Гросс»... Не сплю? Да кто же заснет, когда прогремел такой взрыв, пылает пожар, и все говорят, что диверсанты пытались уничтожить какой-то завод? Загляните во все комнаты общежития, и вы убедитесь, что никому не хочется спать... Прошу извинить, я в пижаме, не предполагал, что на заре ко мне придут с визитом столь приятные гости!.. Ха-ха-ха...

— Для выяснения некоторых обстоятельств, господин Гросс, просим вас следовать за нами.

Гросс любезно улыбнулся.

— О да! Понимаю. Бдительность! Это очень хорошо. Только в пижаме я не привык гулять по улицам.

Он быстро оделся, поцеловал в щечку свою ненаглядную Матильду, сказал ей, чтобы не беспокоилась и вышел в коридор. Это был русоволосый молодой человек, рослый, спортивного вида. Лицо продолговатое, приятное. На лбу, возле правого виска, белел небольшой шрам. Приятный молодой человек. Только вот глаза!.. Правый светлый-светлый, а левый — темно-серый. Глаза красивые, но неприятные какие-то. Бегающий взгляд. А то вдруг как упрутся в человека эти разные глаза,— жутковато становится.

В коридоре толпились артисты. Эрвин, довольный, сказал чекисту:

— Я вам говорил? Никто не спит!

Гога, Лешка и Эркин безумно хотели поехать вместе с чекистами, дать там свои показания. Однако человек в штатском, отведя ребят в сторону,сказал:

— Тот парнишка... Федор, кажется?

— Да.

— Он поедет. Он видел и того диверсанта, и Гросса. А вы ничего не видели. И это хорошо. Как по-вашему, жонглер вас в чем-нибудь подозревает?

— Вряд ли,— за всех ответил Алексей.— Приглядывали мы за ним аккуратно. А так и разговаривали, и даже шутили. Эркин ему узбекский ножик подарил па добрую память, пычак называется.

— И прекрасно,— довольно закивал человек в штатском.— Если мы его отпустим, продолжайте наблюдать.

— Да мы послезавтра уезжаем,— уныло заметил Эркин.

— Не печальтесь. Может, и встретитесь еще со своим лучшим другом,— штатский похлопал Эркина по плечу, кивнул всем на прощанье и смешался с толпой взволнованных артистов.

А часа через два возвратился Эрвин Гросс. Его доставили с комфортом, па синем «бьюике». Долго извинялись за беспокойство. Жонглер дружески заметил, что он только выполнил свой долг. Он, камрад Гросс,— антифашист.

А о том, как происходил допрос Эрвина Гросса, рассказал приятелям Федька Пыжик. Взрослые почему-то убеждены, что дети и подростки народ несообразительный и недогадливый. Поэтому взрослые иной раз ведут разговоры при них, убежденные, что смысл, подтекст «взрослых» бесед недоступен подросткам.

И взрослые ошибаются. Дети и подростки гораздо более смышленый народ, чем принято думать. Вот что поведал Федька.

— Сперва Гросса одного допрашивали, а я сидел в другом кабинете и меня угощали чаем с лимоном и печеньем. Я выпил пять стаканов. Вкусно! И хотел шестой попросить. Но тут меня вызвали. В кабинете были Гросс, чернявый со шпалами в петлицах и тот в штатском. Попросили меня рассказать, что я видел в городском саду. Я рассказал. Гляжу на Гросса и ликую: ну, голубчик, сейчас ты расколешься! А он улыбается и согласно кивает головой, все, дескать, истина, святая правда!

— Хитрый!— в сердцах воскликнул Лешка.

— Еще какой!— Пыжик шмыгнул носом, утерся рукавом по стародавней своей привычке, когда он еще вел несчастную жизнь трамвайного воришки.— Гросс сказал: «Да, я сидел и курил сигару. Ночь была хороша. Потом рядом сел человек. Откуда мне знать, что это за человек? Он сидел, отдыхал, молчал. Мальчик ошибается, говоря, что моя сигара хорошо курилась. Сигара хорошо дымилась. Это бывает, когда сигара не есть высший сорт. Нужно немножко размять, удалить лишний дым, и спичкой немножко шевелить, и зажигать нох айн маль, еще разок! Я так и поступил. А спички действительно забыл. И это бывает.

— А того, кто подсел к вам, вы никогда раньше не видели?— спросил человек в штатском.

— Нет, конечно. Какой-то человек в смешной кепке. Федька перевел дух и продолжал:

— Потом перед Гроссом извинились и отвезли домой. А мне предложили поесть. Я, конечно, же, согласился. Кусок жареного мяса с картошкой... Очень вкусно!.. Компотом запивал. А чернявый со штатским говорили между собою — так, чтобы я ничего не понял,

намеками. Но я понял. Тот, который отравился,— фашистский диверсант. Сумел проникнуть на завод, устроился техником. Он и заложил взрывчатку и лишь ждал команды и других распоряжений — куда потом ему перебраться и так далее. В цехе готовой продукции как раз находились новые самолеты. Гросс ему и передал, как предполагают чекисты, в спичечной коробке приказ о взрыве и что надо делать. Коробку, правда, не удалось разыскать...

— А как диверсант после взрыва в горящем цехе очутился?— спросил Гога.

— Не рассчитал малость. Он как раз в проходную завода зашел, когда ахнул взрыв. Тут, конечно, стали хватать и обыскивать всех подряд, невзирая на пропуска. А у него в кармане пистолет! Хотел было назад податься — охрана за ним, он от нее. Стал отстреливаться. Охранника ранил. И бросился к горящему цеху, думал, наверно, что там-то его искать не станут. Но его и там обнаружили. Тогда он забрался в кабину портального крана. Кругом железо, от пуль защищен. Да и понимал, что его живьем хотят взять. Долго отстреливался. Десять пустых обойм нашли! А как завидел чекистов, сразу сомлел—и дёру!

Пыжик умолк. Молчали и трое его приятелей. Вот, оказывается, каков в действительности лик фашизма! Они думали, что фашист— это обязательно окровавленный топор в волосатых лапах, торчащие клыки! А этот... в смешной волосатой кепочке, в сапожках брезентовых, как какой-нибудь весельчак цирковой экспедитор, который встречает приезжающих артистов, размещает по квартирам, провожает... А Эрвин Гросс!.. Значит, ни при чем...

— Да!— воскликнул вдруг Федька.— Совсем забыл. Тот в штатском велел вам передать... Если вы в каком-нибудь другом городе встретитесь в одной программе с Гроссом, то продолжайте наблюдение. Но очень осторожно. И попрощайтесь с ним здесь перед отъездом по-товарищески, подарите пустячок какой-нибудь «на добрую и вечную память». И еще сказал штатский: «Передай товарищам, что мы на них надеемся. И если что обнаружат, пусть сразу сообщат. Назовут себя — и все. Л с Гроссом они обязательно еще встретятся. Если и не все вместе, то поочередно».

— Эх ты!—возмутился Алеша.— Самое главное чуть и не позабыл.

Пыжик покраснел, шмыгнул носом.

— Самое главное я нарочно под конец оставил, чтобы вы хорошенько запомнили.

Разговор этот происходил в школьном парке, за прудом, во время большой перемены. Сторож Пахомыч ударил в колокол.

— Пошли, ребята,— сказал печально Гога.— Последние уроки остались в этой школе. Жаль. Жаль уезжать. Хорошая все-таки школа!

ТРИ ГОДА, СПРЕССОВАННЫЕ В ОДИН РАССКАЗ

Время летит быстро, очень быстро, мои юные читатели! Иной раз вам, наверно, досадно бывает. Ах, как медленно тянется время. Целых два, а то и три года ждать паспорта! А до получения школьного аттестата — вечность! И усы никак не растут — вот досада!

Не серчайте на время, ребята. Оно знает, что делает. И паспорт в свое время получите, и аттестат; и усы вырастут (у бывших мальчишек, разумеется,— не у девчонок). И надоест еще бывшим мальчишкам каждый день бриться...

Не успеете оглянуться — а вы уже взрослые-превзрослые! И так вам вдруг захочется стать юными, что хоть плачь. А время необратимо! Так что не сетуйте на него. Радуйтесь тому, что молоды, полны сил. И главное — не транжирьте его, время, без толку. Уже сейчас постарайтесь выбрать жизненный путь, и следуйте по этому пути упрямо, не жалея сил, мужественно преодолевая препятствия, невзгоды. И тогда ваша жизнь будет прекрасна.

Это вам только кажется, что время почти не движется. С годами оно летит, мчится, все быстрее и быстрее...

Я рассказываю вам о моих товарищах, и мне все кажется, что события, о которых я повествую, происходили не сорок лет тому назад, а вчера. Только вот все затянуто какой-то дымкой. Это— дымка времени.

И пока я сейчас рассуждал, знаете, сколько времени прошло?.. Никогда не догадаетесь...

Целых три года! Чудеса, не правда ли? Однако в литературе, в искусстве такое часто случается. Вы, например, смотрите в кинотеатре знаменитый фильм «Чапаев». На экране перед вашими глазами — несколько месяцев из жизни легендарного героя Гражданской войны. А кончился фильм, посмотрели на циферблат, всего полтора часа прошло. Если даже не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой читать «Тихий дон» Михаила Шолохова, то все равно не больше двух недель понадобится. А ведь эпопея эта охватывает многие годы из жизни донского казачества.

Так вот, миновало три года. 1939-й год! Товарищам моим уже по шестнадцати лет. Они стали выдающимися мастерами циркового искусства. Но по-прежнему в школе учатся. Точнее — в школах. За учебный год приходится им менять по семь-восемь школ! Трудно ребятам приходится. В одной школе отстали с прохождением учебной программы, в другой, напротив, вперед ушли. В каждой школе свои традиции, свои требования. Где больше внимания точным наукам уделяют, где — гуманитарным дисциплинам. А ведь приятелям моим и работать приходится, и репетировать часами. Без напряженного труда мастерство не приходит. Однажды мне Алеша признался: «Знаешь,— сказал он,— кого я больше всех на свете ненавижу?» — «Наверное, Эрвина Гросса», — предположил я. «Гросса точно, ненавижу. Но, честно говоря, люто ненавижу я свой будильник!»

Смешно, да, ребята?.. Совсем не смешно. Он правду сказал. Подъем в семь утра. Зарядка, разминка. Школа. После школы репетиции. Уроки надо приготовить на завтра, и уже пора в цирк, представление начинается. А кончается оно в двенадцать ночи, а то и позднее. А там какое-нибудь собрание, новый кинофильм в цирк привезли. В два, а то и в три ночи ложился Леша спать. И тут же будильник над ухом: «дрррррр!» Поневоле возненавидишь. И Эркин, и Гога не любили свои будильники. Да что скрывать, я и сейчас иной раз вздрагиваю, заслышав резкий телефонный звонок— так он злосчастный будильник напоминает!

Однако я несколько отвлекся. Понимаю, вам, ребята, хочется знать, а что же произошло за прошедшие три года? Как дальше складывалась жизнь у героев повести?

Сейчас расскажу.

Разъехались они из города К. в разные края. Акробаты-прыгуны Клеменс в Ленинград, канатоходцы Гулям-Хайдар — в город Иваново, а жокеи-наездники Орсини должны были сперва отправиться в Харьков, однако в последний момент из Главного управления цирками пришла срочная «авизовка», распоряжение: «Отъезд Орсини в Харьков отменяется». Через два дня новая «авизовка», предписывающая Орсини выехать в небольшой северный городок. А тремя днями раньше в тот же городок отправился Эрвин Гросс со своей Матильдой.

Что произошло в этом городке? Об этом, думается, пусть лучше расскажет сам Гога — Гуго. Он писал Леше Клеменсу уже зимой тридцать седьмого года. И, разумеется, уж не из северного городка, а из одного сибирского шахтерского города.

Одно из этих писем я и предлагаю вам, ребята, прочитать.

ЗДРАВСТВУЙ, ЛЕША!

Мне сказал Борька Брунос (знаешь такого? Родители его выступают в номере «Стрелки-снайперы»), что видел тебя совсем недавно в Нижнем Тагиле и что ваш аттракцион выехал в Томск. Вот и пишу тебе письмо. О многом хочется рассказать. Но начну с нашего подопечного. Уж я с него глаз не сводил, троих верных ребят подключил из школы. Всего им, конечно, не рассказал. Просто, мол, понаблюдать надо осторожненько. Никакого результата! Ведет себя прекрасно. В гости меня к себе два раза приглашал. Угощал кофе, показывал семейные альбомы. Отец его погиб в 16-м году под Верденом. Есть даже снимки: отец в кайзеровской форме (рядовой солдат) и еще фотокопия траурного извещения о гибели Пауля Гросса. Остался Эрвин сиротой. Мать умерла. Она участвовала в какой-то демонстрации, и ее так избили шуцманы, что она заболела туберкулезом и скончалась. Маленький Гросс был чистильщиком ботинок, лифтером, кельнером в третьеразрядном гаштете (кабачке). И наконец стал циркачом. Но бедствовал. Матильда его, оказывается,— наездница («Высшая школа верховой езды по системе Филлиса»), но лошадь ее пала, а марок нет, чтобы приобрести другую лошадь. Пришлось наспех делать номер «Прогулка на яхте». Но никто не хотел заключать с ними контракт. Бедствовали страшно. Спасибо Главному управлению цирками. «Теперь,— говорил Эрвин,—у меня все зер гут. И я очень старайса арбайтен карашо!» И он действительно старается. Целыми днями репетирует. В его возрасте поздновато учиться на классного жонглера. Но он не унывает.

Знаешь, Леша, мне даже немного стыдно стало, что мы заподозрили Эрвина в нехороших делах.

Однако хватит пока о нем. Расскажу о себе. Сейчас я отрабатываю с отцом и старшим братом новый трюк. Мы стоим на скачущем Орлике драйманхоф, брат выпрыгивает из колонны на манеж, а я, делая заднее сальто, опускаюсь отцу на плечи, а он — в темпе!— тоже спрыгивает с Орлика, а я опять-таки кручу заднее сальто и оказываюсь на Орлике, с которого — тоже в темпе!— боковое, «арабское», сальто на манеж. Если отработаем этот трюк... Эх, что заранее хвастать! Пока что у меня из десяти попыток раза два нормально получается, а так все зависаю на лонже (пояс с предохранительной веревкой, перекинутой под куполом через блок — О.С).

Школа здесь, Леша, ужасная — в смысле очень хорошая. Учиться очень трудно. Требования невероятно высокие. Дело в том, что городок этот имеет большие культурные традиции. Здесь провел юные годы знаменитый гимнаст и драматический артист, журналист и писатель Владимир Гиляровский. В городок этот цари ссылали революционеров, прогрессивных людей. Они и оставили добрые традиции. Почти все преподаватели школы либо их потомки, либо сами эти деятели!

А вот собор все-таки не уберегли, обветшал. Огромный, каменный, он— в запустении, двор зарос крапивой и чертополохом. А ведь произведение искусства. Я сказал об этом Палпалычу, преподавателю истории. Старик посмотрел на меня поверх очков, пробурчал: «Всему свое время, молодой человек».

Не обошлось у нас и без приключений. Приехал с семью дрессированными слонами восточный человек по фамилии Пуркет. Как почти все иностранные дрессировщики, он не лаской воздействует на животных, а силой, страхом. Есть у него замечательно умный слон Рамо. Громадина. Глазки маленькие, добрые, хитрые. Он словно посмеивается над дрессировщиком. Не хочет подчиняться — и баста! Однажды на репетиции Пуркет этот стал лупить Рамо по лбу ломом, согнул лом! Рамо ревет, а не желает делать стойку на передних ногах. Я сидел в первом ряду, не выдержал, перепрыгнул через барьер, кричу: «Вам на бойне служить, а не в цирке!»

Пуркет, крючконосый, сухонький, на меня с кулаками!.. А Рамо протянул хобот, обвил им Пуркета поперек живота, да как швырнет, аж до самого форганга (Занавес, отделяющий манеж от выхода из кулис—О.С). Крючконосый мучитель перепугался, да и ушибся он. Кричит на тарабарском своем языке: «Ай ест Пуркет!.. Артист селебр (знаменитый). Ти ест анфан террибль (ужасный мальчик). Я имей писать Союсрабис жлоб!» Это он так произносит — Союз работников искусства. А жлоб — это жалоба!

И написал, такой-сякой, научился нашим порядкам. Гуго Орсини, написал Пуркет, раздразнил слона умышленно, чтобы слон Рамо убил своего дрессировщика!

Но все кончилось благополучно. А на другой вечер — новая история. На этот раз жалобу на Пуркета писал один зритель. В антракте, как водится, желающие могут пройти на конюшню, посмотреть зверей. Все, разумеется, толпятся возле слонов. И вдруг один подвыпивший гражданин пролез под заградительную веревку и прямиком к Рамо, тянет вперед руку, будто вкусным угостить хочет. Рамо, добряк, протянул хобот, а тот пьянчужка возьми и ткни его в хобот горящей папироской!

Никто и ахнуть не успел, как Рамо, взревев, схватил негодяя за шиворот, поднял высоко вверх. Пьянчужка сомлел, от ужаса кричать не может и обмочился даже, честное слово!.. Другой слон раздавил бы его как лягушку. Но Рамо — добряк и умница. Он помотал обидчика на высоте минуту — другую, опустил на землю. А за ворот пиджака держит. Наконец выпивоха слегка оклемался, выскочил из пиджака и давай бог ноги! А Рамо довольно гукнул, сунул пиджак в пасть, медленно так, со вкусом пожевал и проглотил.

Публика только что ужасом была объята. А тут вдруг смех. И в довершение всего является «пострадавший» в одной рубашечке с короткими рукавами. Начинает «качать права». Пусть он (Рамо, значит) отдаст пиджак. В пиджаке бумажник, в бумажнике паспорт и пятьсот рублей подотчетных денег! А в верхнем карманчике пиджака серебряные часы фирмы «Павел Буре»!

И смех, и грех. Какие уж тут часы, какие подотчетные деньги! Рамо стоит, вроде как улыбается. Очень хитрый и умный слон. Мы с ним сдружились. Я его эскимо угощал. Он любит. А Рамо меня хоботом гладил. А однажды даже на спину себе посадил.

Пуркет бесился. Грозился еще «жлоб» написать. И мне назло стал все чаще и чаще лупцевать Рамо ломом по лбу. Ну, и просчитался. Я с родителями жил неподалеку от цирка. Однажды рано утром слышу слоновий рев. Какой-то особенный. Вроде боевого клича. Даже страшно стало. Затем шум, грохот падающих бревен, треск ломающихся досок, крики и слоновий рев!

Я бегом к цирку... Где цирк?.. Нету его. Здесь, Леша, был цирк-шапито. Подбегаю — слоны заканчивают разбирать по бревнышкам гардеробные и конюшню. Освобожденные из стойл лошади дрессировщика Никитина мечутся по улицам и переулкам. Слоны ревут!.. А поодаль бегает Пуркет, припадая на правую ногу. «Хальт!» — кричит... «Стой!» — кричит. Даже «Караул!» — по-русски! — кричит. А слоны делают свое. И к ним не подступить.

Забыл сказать, что у Рамо есть подруга, слониха Рози. Симпатичная животина. Но коварная. Если возле нее чуть-чуть зазевался, стал спиной, тотчас получишь такого тумака хоботом, что отлетишь шагов на пятнадцать? А Рамо она слушается беспрекословно. Так вот Рамо и организовал бунт. Слоны сломали мачты, и брезентовый купол шапито обрушился... Груда бревен осталась от пристроек к шапито.

И больше всех предавалась разрушительным деяниям Рози. Оказывается, как потом выяснилось, Пуркет очень сильно бил ломом Рози. И тут Рамо не выдержал. Он схватил мучителя и зашвырнул его через конюшню через другие пристройки в городской сад, где стоял цирк. К счастью Пуркета, он шлепнулся не на землю (тогда бы ему и конец пришел!), а в маленький садовый пруд. Но все-таки и в пруду расшибся изрядно (под водой большой камень оказался).

В городе началась паника. Прибыла пожарная команда с брансбойтами. Но что они, пожарные, могли поделать против слонов? Слоны нежились под водяными струями, подставляли бока, ложились на живот, чтобы полностью насладиться «водяными процедурами». Подняли по тревоге воинскую часть. Дело не шуточное!.. Слоны взбунтовались. Если они цирк разнесли начисто, то и до жилых домов свободно доберутся!

Увидев винтовки, Пуркет побледнел. Припадая на правую ногу, стал.умолять не убивать его «люпимый элефанты». Негодяй сообразил, что без слонов станет безработным. Тем временем слоны под предводительством Рамо отправились за город, к реке, и стали купаться. Это было замечательное зрелище!.. А Пуркет уже ревел горючими слезами и не знал, что делать. Слоны перестали его слушаться. И тогда этот крючконосый мучитель вдруг подбежал ко мне и стал канючить:

— О, чилдрн (мальчик), ти ест лубить Рамо. Рамо лав (любит) тибье. Прошайт Рамо тихо есть марширен цурюк циркус!

Страшновато мне стало. Но решил попробовать. Разделся до трусов. Зашел в воду, поплыл к Рамо. Слон увидел меня, затрубил радостно. Стал гладить хоботом. Я взобрался к нему на спину, прошу: «Пошли, Рамоша, домой... Форвард!» И Рамо послушался. Тихонько вышел из воды, за ним остальные слоны. А рядом — Рози.

На этом и закончился слоновий бунт. Мне за это—благодарность в приказе и даже пятьсот рублей премии!.. Вот.

Говорят. Центральное управление госцирками покупает у Пуркета слонов. Хоть бы купили!.. Было бы мне лет восемнадцать, попросил бы себе эту группу. Ну да ничего. У нас нет «диких» дрессировщиков. Попадет Рамо в хорошие руки — станет чудо-слоном!..

Лешка, друг дорогой! Я ведь письмо это сочиняю не для того, чтобы похвастаться. Главное — впереди. Вот уже февраль 1937 года. И я уже в сибирском шахтерском городе. А до этого гастролировали в Омске и Томске. Г росс сгинул куда-то. А здесь опять его встретил. Не знаю почему, но, думается мне, встреча эта не случайная. В школе здешней подружился я с хорошей девочкой, Любой Фроловой. Как мальчишка смелая! Косички с бантиками — вверх. Курносая. Замечательная девочка. Хочет стать киноактрисой. После десятилетки поедет в Москву учиться. И меня уговаривает. Только ты не подумай... У нас чисто товарищеские отношения. А впрочем... Короче, замечательная девочка!

А три недели назад появился за кулисами ее папа. Я, конечно же, смутился. А папа ее, здоровенный такой дяденька с сединой на висках, говорит: «Вот что, парень. То, что ты за моей Любкой ухаживаешь, это твое с Любкой дело. Повзрослеете, если не передумаете,— женитесь на здоровье. Ты мне, парень, в общем нравишься. Подходящий зятек. И защитить жену сможешь. Но это пока — необозримое будущее. А вот есть и настоящее, злободневное. Ты, как я знаю, к Эрвину Гроссу неравнодушен. Не так ли?»

Что мог я ему ответить? Молчу.

Тогда он вытащил красную книжечку и показал мне. И я все понял.

А он продолжает: «Гросс ведет себя безукоризненно. Но есть тут у нас специалист, инженер Ганс Цицке. Великий любитель циркового искусства. Понял?»

Я ничего не понял. Любин отец разъяснил:

«Он у нас год работает на шахте. Нормально работает. И почти каждый день, как только приехал Эрвин Гросс, посещает цирк. Мы бы и сами проследили за Цицке. Но, видать, это стреляный воробей. Мы за ним один раз «хвост» пустили — тут же раскусил! А подросток... Извини, Гога, но ты пока подросток... Подросток вне подозрений. Приглядись, а? Может, что и обнаружится».

Очень хороший дядька — отец Любы. И я, разумеется, все рассказал Любе. А она — мне: «Если подросток вне подозрений, то я — подросток совсем вне всяких возможных и невозможных подозрений!»

Долго мы с ней спорили. И она меня убедила. А через два дня вот что произошло. Люба тоже ежедневно ходила в цирк. И всякий раз в первом ряду сидел Г анс Цицке. И был такой номерочек у Г росса: он бросал в зрителей якобы гирей, а на самом деле — резиновым макетом гири. Эрвин то в женщину «гирей» швырнет, то в гтарика... Гиря небольшая, на вид килограмма на два. А в этот ран он прямиком в Цицке угодил!

Ну и что, скажешь? А вот что. Я проморгал. А Люба — нет! Она прибежала за кулисы, говорит, волнуясь: «Видел?.. Цицке от этой «гири» шарахнулся. Спрашивается, зачем?.. Он каждый день ходит и знает, что гиря резиновая. Это раз. А во-вторых... Я собственными глазами видела, что к донышку гири что-то прикреплено. Бумажка, что ли... А Ганс Цицке провел ладонью по донышку и бросил назад Эрвину гирю, она кувыркнулась, а бумажки и нет!.. Тут что-то не так. И я сразу же после представления иду за Цицке. Прослежу...»

Как одну Любу среди ночи отпустить? И я за ней поплелся.

Цицке преспокойно зашел к себе в коттедж. А через пятнадцать минут — идет! В руке портфельчик. Мы притаились. Инженер огляделся — никого, и потопал. Куда думаешь? К мачтам подвесной дороги!

Тут я должен рассказать, что это такое. Город стоит по обеим берегам широченной реки Томь.А через реку на воздушной канатной дороге движутся вагонетки, уголь транспортируют. «Канатка» эта на здоровенных металлических мачтах подвешена. А через всю реку, чуть ли не километр шириной, на тросах — вагонетки... Видим, Цицке полез на мачту. Сообразили: хочет на ту сторону в вагонетке переправиться. А на той стороне — шахты. Зачем ему туда ночью с портфелем?

Мы с Любой тоже полезли на мачту. Высота окаянная: мачта метров двадцать, да береговой обрыв никак не меньше шестидесяти!.. Забрались в вагонетку, катимся потихоньку. Вдруг Люба говорит: «.А зачем мы вдвоем едем, Гога? У Цицке, если он гад, наверняка пистолет есть. Он нас просто пристрелит. А его схватить надо! Давай так сделаем. Я за ним прослежу издали, а ты к папе.

Легко сказать — «к папе»! А как? «Канатка» на двух тросах: по верхнему тросу на ту сторону вагонетки катят, по нижнему — в обратном направлении. И расстояние между тросами метра три-четыре. Значит, чтобы поехать назад, надо прыгнуть в вагонетку, движущуюся в обратном направлении метрах в трех-четырех ниже!.. Эх, Леша! Как я тогда жалел, что не канатоходец, как Эркин!

Но что делать? Высотища же! Ужас меня сковал. А делать нечего. Возвращаться надо. И еще Люба рядышком. Как я в нижнюю вагонетку угодил — объяснить не могу. Одно скажу: едва не промахнулся. Даже ребром сильно ударился о край вагонетки... Помчался к Любиному отцу. Тот — к телефону. Тут же появился воинский наряд... Я кричу: «Надо к противоположной мачте и по следам!»

Помчались по следам. И вовремя!.. Цицке припрятывал свой портфельчик в дупле дерева, а тут как раз появилась Люба. «Инженер» оглянулся — и обомлел.

Любе бы что-нибудь придумать, зачем она вдали от дома бродит, но ее такая злость разобрала! Шагнула к дереву. — Хальт!— заорал бандит.— Стой! Убью. И бросился на Любу.

Люба не дрогнула. Недаром — дочка чекиста! Она каким-то непостижимым образом выбила нож из руки диверсанта!.. Завязалась борьба. И конечно же, у Любы не было никаких шансов... Он уже душил Любу, когда мы подоспели. Любин отец все кричал: «Брать живьем! Живьем!» А я не сдержался. Помнишь, нам отец Жорки Исияма показывал прием — удар, укладывающий противника на несколько часов?.. Я ему, Цицке этому, и врезал. И он лег. Только утром в себя пришел.

Ну и девчонка, а?.. Теперь сам решай, как я к ней отношусь. Да и к отцу ее. Его дочь душат, а он кричит: «Брать живьем!»

А в портфельчике том, между прочим, были все данные о шахтах города, схема, описания уязвимых мест шахт, так что тот самый «инженер» мог бы надолго вывести их из строя; и все это, как предположили чекисты, предназначалось нашему «жонглеру», чтобы он. значит, доложил Берлину, мол, шахты для взрыва подготовлены. Ждем сигнала! Вот гады!.. Цицке, конечно же, погорел, а вот артист — ничего доказать нельзя. Молчит Цицке. Такие дела, дорогой друг Леша!

На этом закругляюсь. Пиши мне, если узнаешь, где я.

Твой друг Гога ОРСИНИ».

А вот другое письмо. От Эркина Гулям-Хапдара — Гоге Орсини.

ГОГА, ДРУГ ДОРОГОЙ!

Около года прошло, как мы потеряли друг друга. Однако Леша мне описал твои приключения. Твоим прыжкам из вагонетки в вагонетку есть продолжение. Месяц назад и я встретился с Эрвином Г россом. Он по-прежнему волынит свое «Путешествие на яхте». Честно скажу, я никак не могу связать твои приключения в шахтерском городке с Г россом. Ну бросил он фальшивую гирю в того подлеца Цицке! Ну и что? В цирке тысячи людей. Не случайно Эрвина даже не допросили после того происшествия...

А я ведь опять встретился с ним в одной программе. Можешь себе представить, как я за ним следил. А что в итоге?..

Город расположен так же, как и твой шахтерский, где ты совершал разные подвиги,— по обе стороны реки. И через реку — тоже канатная дорога. И уже весна, по льду реку не перейти. А Эрвин Г росс, захватив с собой большой чемодан и ненаглядную Матильду, все же перебрался через реку. Что делать?.. И я тоже решил проехаться в вагонетке. Когда до противоположной стороны осталось метров десять, вдруг электричество вырубили. Стали вагонетки. Это меня подстегнуло. Ну, думаю, сделал Гросс аварию на электростанции. И меня понесло!.. Сам до сих пор удивляюсь. Взял — и пошел по тросу на тот берег! Шеста-балансира нету. Высота жуткая. Я привык ходить по канату на высоте 15—20 метров, не больше. А здесь свыше ста метров! Жуть! Но иду. Перешел.

Апрель на дворе. Снег еще кое-где. Ну и, разумеется, следы — Гросса и Матильды... Шагаю, сам не знаю, что дальше будет. Наконец вижу: сидят Эрвин с Матильдой на брезенте и пьют любимый кофе!.. Они, черти полосатые, пикник себе устроили! Я не верю, сижу в заснеженных кустах, слежу. А за кем и за чем? Они допили свой кофе, поцеловались и отправились назад. Возле полыньи ждал их лодочник, местный дядя по имени Ферапонт и по прозвищу «Ошалелый». Он любителей острых ощущений всегда перевозит в ледоход через реку за небольшую плату.

У меня такое впечатление, что вы с Лешей шибко бдительные. Уж заподозрили несчастного немца-безработного в самых тяжких преступлениях. Зачем, спрашивается, я прогуливался по «канатке» на высоте ста метров без лонжи! Обидно.

Так что Гросс, как я убедился,— человек как человек. И напрасно мы его в чем-то подозревали. На этом закругляюсь. Если узнаешь, где сейчас Лешка, как-нибудь сообщи.

Всех тебе благ и успехов на манеже.

ЭРКИН.

ЭРКИН, ДРУЖИЩЕ!

Вот мы встретились во Владивостоке. Август стоит на дворе. Погода здесь странная. Выйдешь на улицу — теплынь, солнышко греет. А через полчаса — проливной дождь! Но город хорош. Стоит на сопках. Народу тут всякого!.. Моряки — из каких только стран их нет! Англичане, американцы, бразильцы... И все в цирк ходят. Так что мы стараемся.

До того стараемся, что Лешка, закрутив с трамплина тройной стрекасат (Когда при исполнении сальто артист летит вперед, а сальто крутит в обратном направлении.— О. С), растянул сухожилия и две недели был на больничном. Мы очень по тебе скучаем, Эркин. Когда-то мы соберемся вместе и создадим аттракцион, о котором мечтаем! В нем будет сочетание многих цирковых жанров: и воздушный полет, и полет с амортизаторами, и эквилибристика, и прыжки партерные, и акробатика на лошадях! Но это не скоро. Только после совершеннолетия.

Мы здесь объедаемся крабами. Они не такие, как в Черном море. Огромные. Туловище величиной с обеденную тарелку. А лапы — поболее полуметра. Из океана приходят суда-краболовы, трюмы которых кишат крабами. Выбираем самых крупных. Разводим костер, засовываем в ведро краба, бросаем перцу, соли, лаврового листа. Вкусно удивительно, никакого сравнения с консервированными крабами «Чатка».

Но жизнь здесь напряженная. В июле, ты знаешь по газетам, японские самураи напали на нас в районе озера Хасан. Это совсем рядом с Владивостоком. Был объявлен комендантский час, часто воют сирены — воздушные тревоги. Короче — прифронтовой город. Но это уже в прошлом. Самураев выбросили окончательно с нашей земли. И теперь в городе царит торжественная, радостная обстановка. Все-таки как здорово! Коварно напали самураи, исподтишка, а по зубам схлопотали!

Здесь с нами работают хорошо тебе известные сестры Кирш. Отец у них обрусевший чех. Две сестры, разумеется, к нам не относятся. Они лет на семь-восемь нас постарше, а старшая из сестер — Ира — даже замужем за чудным парнем, Иваном Хаэовым. Он и гимнаст замечательный, и эквилибрист. И еще он мастер на все руки. Сам смастерил кофр — большой такой чемодан, который, когда поставишь стоймя, превращается в гардероб — такой, что иностранцы поражались: «Мэйд ин Эмеика?» А он отвечает: «Мэйд ин СССР». Так этот Хазов вместе со своим тестем Карелом Киршем такой номер создал с младшей сестрой, Карлой, что просто закачаешься. Называется номер — «Забор». Вот представь. На манеже забор. Выбегают девочка лет тринадцати и вроде бы ее старший брат. И начинают играть. Она карабкается на забор — он за ней. А на заборе — шагает по краю! Делает переднее сальто. Брат оказывается на трапеции, на которой делает копфштейн — стойку на голове. Карла лезет на трапецию, потом ложится на спину, балансирует, а в руках у нее концертино — маленькая английская гармошка. И вот так, лежа, играет она виртуозный каприз Паганини, который не каждый скрипач и в нормальном положении сможет исполнить!.. И вообще... Мы Карлу очень полюбили. Высокая, сероглазая... Мы даже так сказали друг другу: у нас под руками всего одна книжка — «Приключения барона Мюнхгаузена». Бросим жребий, кому эту книжку Карле читать. Выпало Лешке. Он и читал... Вот и все.

Но главное мы оставили напоследок. Всем нашим подозрениям конец. Вот что вышло. Приехал во Владивосток Эрвин Г росс со своей Матильдой. Это еще до событий на озере Хасан. И он полюбил кататься на лодке в бухте Золотой Рог. И еще охотой стал увлекаться. Жил он в гостинице «Челюскин» (в честь челюскинцев). И мы за ним следили... Все нормально. Ничего подозрительного. А однажды отправился в Уссурийские дебри — и не вернулся! После трехдневных поисков нашли его тело, обезображенное, растерзанное. Должно быть, на медведя напоролся. Бедняжка Матильда только по агатовому перстню его и опознала. Вот и конец детективной истории. Нам его даже жаль стало. Невезучий человек... Впрочем, неизвестно, что бы с ним за границей стало. Буквально через неделю пришло распоряжение откомандировать все иностранные номера в Москву. Кажется, решено пока обходиться без зарубежных циркачей.

Из Владивостока мы разъезжаемся. Гога в Хабаровск, я, пишущий это письмо от имени двоих твоих друзей,—Лешка,—в Иркутск. Может быть, твое письмо нас и застанет. А лучше всего, для гарантии, пиши по адресу, тебе хорошо знакомому: «Москва, Цветной бульвар, 13, Центральное управление госцирками. Передать Лео Клеменсу или Гуго Орсини».

Желаем тебе всех благ. Как говорится, не дрейфь, крути передний?

ЛЕША, ГОГА. 28 августа 1938 года, гор. Владивосток».

Среди писем этих трех лет, ребята, есть еще одно весьма примечательное.

Москва, Цветной бульвар, 13, Центр, управл. госцирками. Передать Лешке Клеменсу, или Гоге Орсини, или Эркину Гулям-Хайдару. Лично! А ну, угадайте, кто вам пишет, ребята!

В жизни не угадаете. Поэтому сразу раскрываю свое инкогнито. Это я — Федька Пыжик. Спасибо вам, други, что помогли мне. Приехал Марчес. Директор цирка тут же позвонил в школу. Я пришел. Мартин Александрович сказал: «А ну покажи, что умеешь». Я показал. Я у него вытащил из жилетки часы. И он не заметил. Но часы моментально нашел — как магнитом искал — в моем левом рукаве. И он еще сказал: «У тебя, дружок, есть способности».

И взял меня к себе с условием, что буду продолжать учиться, пока не закончу десятилетку. Я дал согласие. Теперь работаю ассистентом. Марчес мужик вспыльчивый, но отходчивый и душевный. Он теперь мне все равно как родной отец. Его жена Софья Михайловна заботится обо мне как о сыне. Мне даже неудобно. А она только посмеивается. Имей в виду, Теодор,— говорит,— придет время, и ты о нас станешь заботиться.

Я, ребята, не помню ни отца, ни матери. А теперь у меня и отец, и мать! Я их очень полюбил. И пусть даже никогда не стану иллюзионистом с мировым именем, все равно — мне здорово повезло, ребята! Спасибо вам.

Мы сейчас в городе Иваново. Цирк здесь тоже новый, большой, современный. Школа рядом.

Что еще? Помните заварушку в городе К., на правобережном заводе? Удалось следственным органам выявить еще... Короче, поймали Прасковью, дочку того самого купца Собакина, в домине

которого обосновалась наша незабываемая «Образцово-экспериментальная». Помните школу? Приятно вспомнить! Не знаю, правда ли это, но ребята из школы написали мне, что та Прасковья даже отстреливалась. Надо же! Ей уже за сорок. Старуха, а туда же — в диверсанты. Это потому, что злоба у нее большая. И дом хотелось назад прикарманить, и мыловаренный да кожевенный заводы, да лабазы разные! Страшная это штука — частная собственность, человека в зверя превращает!

Эх, ребята! Как хочется с вами повидаться! Слышал я, что все три ваши номера включают в Юбилейную программу в честь 20-летия Советского цирка! Завидую. Но по-хорошему. Осенью будущего года, значит, встретитесь в Москве, будете кататься на метро, в автомате-кафе получать по жетонам пирожные «Наполеон» и «Трубочка». И вообще...

Однако хватит мне ныть и завидовать. Расскажу о своей школьной учебе. Невероятно, но факт. Когда я просто учился,— плохо-учился, прямо признаюсь. А сейчас, когда времени не хватает, каждая минута на учете и приходится переезжать из города в город,— хорошо пошла учеба. И знаете почему?.. Раньше я лоботрясничал, а нынче делом занят. Так это опять вам спасибо, ребята.

Желаю вам успехов, чисто крутить свои сальто и хорошей учебы.

Да! Совсем упустил из виду сообщить!.. «Образцово-экспериментальная» стала просто образцовой средней школой-десятилеткой! Ребята пишут: Егор Иванович толково справляется с делом. Геноч-ка Иголкин, учитель физкультуры, женился, и теперь его все величают Геннадием Федоровичем. Всем новым ученикам он рассказывает о вас были и легенды. Одно время он вроде сам в цирк нацелился (его приглашали в аттракцион «Перекрестный полет под куполом цирка»), да молодая жена не пустила. Она у него химичка, очень серьезная. Говорит: «Я не для того замуж выходила, чтобы стать молодой вдовой!»

И последнее. Помните дурака Бубликова. Заклепки какие-то в его голове наперекосяк. Ничего не умеет, а хвастает. Полез по трубе на третий этаж — ногу вывихнул. Вы уехали, Бубликов вдруг заявляет: «Я не хуже циркачей с вышки в воду прыгну!» Забрался на пятиметровку да как сиганет!.. И на спину. Три недели в больнице провалялся.

А недавно, ребята написали, похвастался сделать заднее сальто с парты. Сейчас лежит в палате для тяжелых: шейные позвонки, повредил и сотрясение мозга.

Ну что за человек — этот Бубликов? Ребята пишут: «Может, он после сотрясения мозга поумнеет? Шел ведь фильм «Последний миллиардер». Там короля-дурака по башке старинным мушкетом огрели, и он... поумнел!»

Вот пока и все новости. Ваш друг

Федор ПЫЖИК».

А в конце 1939 года, ребята, вот какая интересная телеграмма прибыла в Московский цирк на Цветном бульваре:

«Георгию Осинину, Алексею Доленко, Эркину Гулям-Хайдаро-ву. Находясь вдали от столицы нашей Родины, в городе Иркутске, душой я, друзья мои, с вами! Горячо и пламенно поздравляю вас с высокими Правительственными наградами! Вы их заслужили, ребята! Поздравляю славным двадцатилетием Советского цирка! Обнимаю! Ваш друг ФЕДОР ПЫЖИК».

Телеграмма эта требует пояснений. Обычно в телеграммах не пишутся союзы и предлоги — в целях экономии места и чтобы лишних денег не платить. Запятые ставят только самые необходимые, а уж восклицательные знаки и вовсе не употребляют. Однако Федор от полноты чувств не пожалел ни денег, ни запятых с предлогами и союзами, ни, тем более, восклицательных знаков. От души он был рад за своих друзей. И вы, ребята, надо полагать, обратили внимание, что адресована эта телеграмма была уже не Орсини с Клемен-сом, не Гулям-Хайдару, а ребятам с обычными именами и фамилиями. К концу тридцать девятого года все трое друзей получили паспорта и избавились от своих «иностранных» псевдонимов. К тому времени в советском цирке стали выходить из употребления псевдонимы. И представьте себе, номера от этого нисколько не стали хуже. Напротив, артисты работали еще лучше и лучше, и цирк наш по уровню акробатической техники и артистизма стал выходить на первое место в мире.

Конечно же, вас так и подмывает спросить: «О какой высокой Правительственной награде телеграфировал Федор Пыжик?»

Дело в том, что в связи с 20-летием Советского цирка наиболее выдающихся цирковых артистов удостоили орденов и медалей. Лешу, Гогу и Эркипа Правительство наградило орденом «Знак Почета»... Что, не очень верится, да, ребята?.. А между тем это факт. Шестнадцатилетние юноши получили ордена. У нас ведь награждают не за долгожительство, а за выдающиеся трудовые дела. Ну, а друзья мои, как я неоднократно говорил,— замечательные мастера циркового искусства. И чтобы окончательно развеять ваши сомнения, назову еще нашу землячку, артистку «Узбекского цирка» наездницу Лолу Ходжаеву. Ей тогда всего пятнадцать лет было, а на цветастом узбекском платьице ее уже поблескивал «Знак Почета». А в двадцать семь лет она стала Народной артисткой Узбекской ССР.

Леша, Гога и Эркин мне позже рассказывали. Получили они ордена."Выступают в Москве, в Юбилейной программе, ну и, разумеется, учатся в школе, в девятом классе. Сами понимаете, ну как не явиться в школу при полном параде?!

Являются. На лацканах пиджаков — по ордену. Можете себе представить, что творилось в школе. Каждому любопытно посмотреть, пальцем орден погладить. Короче говоря, первый урок был сорван. А в перемену вызвал орденоносцев директор. Тоже полюбовался наградами, поздравил, а потом говорит:

— Это, конечно, ваше дело, настаивать я не имею права. Однако я полагаю, что в школу вам лучше без наград являться.

Друзья мои ничего понять не могут, даже обиделись. Ордена ведь для того, чтобы их носить. Чтобы все знали: вот идет человек, отличенный самим правительством!

Директор пояснил свою мысль:

— Рад я за вас очень, и поздравляю от всей души. Но вот ведь какая штука... Кому много дано, с того много спрашивается. Вот на прошлой неделе Гулям-Хайдаров получил двойку по тригонометрии. Получать двойки вообще занятие не из лучших. А уж орденоносцу!.. Вызовут к доске, а он начнет мямлить и экать-мекать. Так что вы, друзья-товарищи, послушайтесь моего доброго совета. И еще такой вывод сделайте: как хотите, а учиться вы должны и даже обязаны только на «отлично». Вы теперь орденоносцы, и это вас ко многому обязывает. Даже если и нет на пиджаке ордена... Ребята-то все равно знают, что есть!

И что же вы думаете? Поднажали орденоносцы на учебу, самолюбие взыграло,— стали учиться на «отлично»!

А вы, ребята, на их месте не стали бы отличниками, а?

На Новогоднюю школьную елку директор лично пригласил Лешу, Гогу и Эркина, попросил их выступить в самодеятельности, показать свое искусство и особо напомнил:

-- На Новогодний бал очень прошу пожаловать при всех регалиях. Будут у нас гости из других школ, из рай- и гороно. Страна должна знать своих героев!

Вот и пролетели незаметно три года. Успешными, счастливыми они были для Леши, Гоги и Эркина. И, пожалуй, пора ставить точку, заканчивать повествование?

Нет, рано ставить точку. Почему? Сейчас объясню — почему.

ПОДВИГ ФЕДОРА ПЫЖИКА

Паш старый знакомый Федор Пыжик, бывший беспризорник, карманник, а затем — честный человек, любимый ученик замечательного иллюзиониста-манипулятора Марчеса, после некоторых раздумий решил все же отказаться от карьеры манипулятора. Возможно, он и ошибался, но все же ему было виднее. А как утверждал Федор, профессия иллюзиониста все время напоминала ему прежнюю, трамвайную «работу». Он от души поблагодарил своего учителя, его добрую супругу, распрощался с ними и стал униформистом, то есть рабочим манежа в одном из цирков на Юге страны. Рабочие цирка одеты в одинаковую красивую форму — униформу, отсюда — униформист. Униформисты помогают ставить на манеже турники, другую аппаратуру, разравнивают опилки на манеже, ковер стелят... А Федора вскоре сделали даже старшим униформистом, ибо он умел держать страховочную лонжу, изучил незаметное для зрителей, но очень важное в цирке искусство пассировки, то есть Федор знал, как подстраховать артиста, выполняющего сложный прыжок, как, когда, с какой стороны подать артисту кольца, булавы, другой реквизит.

А в свободное время Федор вместе с товарищем, тоже униформистом, готовил номер «Воздушные гимнасты на летающей торпеде». Такой номер в цирке уже был — муж и жена Волгины. Однако Михаил Никитич и Валентина Михайловна, когда к ним за советом обратился Федор, сами предложили сдублировать их аттракцион, усовершенствовать его. Дали Пыжику много хороших советов и даже писали письма, помогая в работе. Так, например, они посоветовали заканчивать выступление прыжком на штрабатах. Это очень эффектный прыжок.

Представьте себе, ребята, вы — в цирке. Под куполом летает по кругу серебристая торпеда, а к ней подвешен «бамбук» и двое гимнастов выполняют головокружительные трюки. И вдруг один гимнаст выскальзывает из рук партнера н стремительно падает, падает!.. Зрители ахают... До зрительских рядов остается метра полтора!.. И все кончается благополучно. Гимнаст повисает па двух веревках, прикрепленных петлями к его ступням. А секрет вот в чем. Веревки сложены особым способом, «вечной петлей», примерно так складывают стропы парашютов. Длина веревок, скажем, десять метров, а в сложенном виде — около метра. Гимнаст падает не отвесно — партнер выбрасывает его вперед, да и центробежная сила летающей «торпеды» помогает, поэтому смельчак летит по касательной, полностью разматывает штрабаты, и когда обе веревки уже натянуты, он, как маятник, скатывается к манежу. Очень впечатляющий прыжок. Но требует мужества и ловкости.

Федор Пыжик, попав в ученики к Марчесу, даром времени не терял. Репетировали акробаты — он с ними репетировал. Тренировались канатоходцы — и Федор на воздушном мостике. Жонглеры— он с жонглерами, с гимнастами... Перестал бояться высоты. И захотелось стать воздушным гимнастом. Уже приезжала из Москвы просмотровая комиссия. Дала высокую оценку номеру. Особенно ьонравилсн прыжок со штрабатами. Через месяц номер должен быть просмотрен в Москве, и вот она — путевка в жизнь!

Увы! Не суждено было Федору порадовать зрителей своим искусством. Нет, он не разбился во время репетиций.

Его убили.

Как это произшло — об этом рассказал своим друзьям Эркин Гулям-Хайдаров, побывавший в том южном городе, где пал смертью героя хороший парень, униформист, ученик десятого класса, честный человек — Федор Пыжик. Вот это письмо.

ДРУЗЬЯ ДОРОГИЕ, ЛЕША И ГОГА!

Мы словно сглазили, радуясь, что у нас все хорошо. Страшную весть должен я вам сообщить. Нет больше Федора Пыжика! Нет нашего товарища. Он пал от руки врага. Но отдал он свою жизнь не зря.

Федя был нежен душой. И очень любил природу. Лишь выдастся свободное время, он уходил за город, в лесок, к реке. Рыбу ловил, слушал пение птиц, любовался восходом и заходом солнца, голубыми небесами...

В душе он был поэт, ребята!

И еще он очень любил нашу Родину. Он это доказал.

Я разыскал старика-рыболова, рядом с которым расположился со своей удочкой Федя. Это было два месяца назад, в августе. Поодаль сидел еще один рыбак, лет тридцати, с бородкой, в синих очках. Он рыбачил как-то странно: не столько на поплавок смотре.*, сколько на часы. Потом вдруг встал и. оставив свои удочки, зашагал в сторону железной дороги. Тогда поднялся и юноша-рыбак, но не следом, а как-то непонятно, словно от кого-то прятался. Старик как раз и заподозрил Федора в дурных замыслах. Однако не решился проследить за ним, мол, стар, немощен.

А вот рассказ машиниста.

«— Я вел паровоз «ИС», состав насчитывал пятьдесят пять вагонов и платформ. Уже смеркалось, видимость была незначительная. Километрах в восьми от города железнодорожное полотно делает левый поворот. Справа почти вплотную приближается лесок, слева— заросли кукурузы. Я выглянул — и обомлел: на рельсах катались двое. Дал экстренное торможение... Я видел, как один сел на другого верхом, пытаясь скрутить ему руки, а тот, внизу, вырвав руку, выхватил из-за голенища нож и ударил снизу раз, два!.. Когда мы с помощником и кочегаром подбежали, тот, который побеждал — совсем юнец!— умирал. Он хрипел, слов его нельзя было разобрать. Он бредил, с трудом выдавливая из себя какое-то иностранное слова. Мы даже подумали, что он и есть диверсант: под рельс был подложен «сюрприз» — мина нажимного действия.

А второй, который несколько раз пырнул молодого ножом, исчез в зарослях кукурузы. Мы стали кричать, бросились к кукурузе... Оттуда прогремел выстрел, другой... Что мы могли сделать? Он перестрелял бы нас, как куропаток!.. Вытащили «сюрприз» из-под. рельса, погрузили умирающего в паровозную будку. А он все выдавливал из себя вроде: «Гос... эре...»

На станции он уже не дышал. К месту происшествия направили поисковую группу. Но она вернулась ни с чем. Следы были засыпаны нюхательным табаком и черным перцем. Розыскные собаки чихали, кашляли и, конечно же, не смогли взять след. Негодяй ушел от возмездия. И все равно...— Машинист вздохнул,— замечательный парень, Федор по имени, как я теперь знаю, совершил героический поступок. Подумать только! Безоружный, он бросился на матерого диверсанта, вооруженного ножом и пистолетом!»

Ребята! Федор стоит у меня перед глазами как живой! И мне горестно, что я не мог ему помочь в трагическую минуту — последнюю минуту его жизни!.. И не выходили из головы его странные слова: <Гос... эре...»

А позавчера меня осенило.

Гросс! Эрвин Гросс!.. Можете меня высмеять. Ведь Гросс погиб еще в 1938 году, медведь его растерзал. Но Федор не мог ошибиться. Перед смертью он говорил: «Гросс... Эрвин Гросс меня убил!» Должно быть, Федор узнал Гросса, несмотря на бороду и синие очки и решил поймать на месте преступления!

И я отправился в органы, ребята. И все рассказал. Я боялся, что меня поднимут на смех. Совсем нет! Мой полубредовый рассказ о том, как мертвец, возможно, воскрес и убил Федора, выслушали и записали. Поблагодарили и сказали еще, чтобы я присматривался: как знать, вдруг судьба сведет меня с этим «жонглером!» А если сведет, то в борьбу не вступать. Немедленно дать знать.

Сейчас я вроде как полупомешанный. Все присматриваюсь. Раньше не замечал, а теперь обнаружил уже двоих с разными глазами. Только у этих и цвет глаз иной, один серый, другой карий... Голубой — черный...

Мы должны, мы обязаны поймать убийцу Федора, ребята. Иначе нет нам покоя!

И вы, очень прошу вас, ищите Эрвина Гросса. Не смейтесь надо мной. Ищите!

О том, что вы, Леша и Гога, в Архангельске, узнал от Виктора Мирославского (Переходная лестница, рекордные балансы с першами. Перш — шест 6-10 метров длиной. Его держат на плече, на лбу или на специальном поясе, а на верхней его части артист выполняет различные гимнастические упражнения.— О. С.). Через две недели я буду в Златоусте. Так что можете мне туда написать.

Не поминайте лихом.

Ваш друг ЭРКИН».

Письмо это потрясло Лешу и Гогу. И все же их сознание не могло принять подозрений Эркина. Они же были свидетелями гибели Гросса. Ну не совсем свидетелями. Они лично не видели, как его терзал медведь или там тигр. Но они видели, как убивалась его Матильда... Ей выражали соболезнования. Утешали. Ей выдали даже значительную сумму в качестве пособия. И она уехала «нах Фатерляид», горько оплакивая гибель своего Эрвина.

Может, Эркин, узнав о гибели Федора, несколько с ума тронулся?.. Такое потрясение!

И все же письмо Эркина заронило сомнение в души его друзей. Они вновь разъехались, и теперь уже каждый в отдельности, одержимый несбыточной целью — обнаружить Гросса,— присматривался, искал людей с разными глазами. Но тщетно!

И вдруг — письмо!

От кого бы вы думали, ребята?.. Ни за что не догадаетесь. Прочтите его.

ПРИВЕТИК, ГОГА! Хоть мы с тобой и не корешевали, но ты мне все равно что кореш!

Я отбываю срок. Научился столярничать. А учиться бросил в девятом классе. Отбуду свое — пойду на мебельную фабрику. Вот в прошлое воскресенье водили нас в цирк. Программа ничего себе. Ну, а твой номер, сам понимаешь, чтоб я так жил!.. Потрясный. Тебе, я слышал, орден дали. За дело! Поздравляю и желаю новых успехов и наград.

И решил я тебе написать. Может, заглянешь, потолкуем. Все же старые товарищи, хоть вы тогда со мной поступили не фартово. Но правильно! Спасибо. Теперь я сам все понимаю.

Да что там крутить-вертеть! Спирька я. Спирька Закидон. А по фамилии Ленский. Ух, и свирепел я на вас тогда, на цирковых пижонов. Осрамили на весь город! Из-за вас срок получил!!. А как после подумал... Кто же виноват, как не я?!! Сам кругом виноват.

Загляни ко мне, кореш! Не поцапаемся. Даже спасибо тебе скажу.

Приходи на свиданку, орденоносец, не задирай нос зазря!

Жди и надеюсь.

Спиридон ЛЕНСКИЙ.

ЛЕША, ДРУЖИЩЕ!

Прилагаю к своему письму послание Спирьки. Вот уж действительно ошеломил парень. Пошел на поправку. Получил профессию. Ошибки свои жизненные наконец-то осознал. Ты бы только видел, как он меня встретил! Как брата родного. И сколько было разговоров. Вспоминали «Образцово-экспериментальную». Егора Ивановича, физкультурника Геночку... Спиридон крепко изменился. Ему уже девятнадцать стукнуло. Здоровенный мужик вымахал. Но главное — в глазах что-то серьезное появилось.

Поговорили. Время свидания кончается. И тут он мне потихоньку вот что сообщает: «Надзиратель у нас есть тут один. Не старый, а с бородой, в усах и синие очки носит. Подбивает меня, дескать, помогу бежать, а со мной не пропадешь. Я, конечное дело, не отказываюсь, а сам думаю: «Зачем бежать, если всего ничего отбывать-то

осталось? Да и вообще к чему бежать? Выйду, поступлю на мебельную фабрику. Профессия дай бог каждому»... Слышь, Лешк, зачем он мне предлагает, а?.. Этот надзиратель у нас недавно. Раньше работал багажным раздатчиком. Непонятный человек. Молодой, а седой уже и по этой причине, как он объясняет, волосы на голове, усы и бороду красит в черный цвет. И эти очки... Как у слепого! Страшит он меня, Лешк!»

Тут как раз смена охраны происходила. Спиря меня в бок толкает, мол, смотри! Гляжу: шагает тот — в синих очках, чернейшая борода, усы, волосы на голове тоже иссиня-черные. А кожа белая, хоть и подзагорел.

Тип в темно-синих очках посмотрел в нашу сторону, видимо, хотел что-то сказать Спиридону, да раздумал. Круто повернулся и зашагал по коридору.

И тут словно кто в грудь меня толкнул: это он, он! Эрвин Гросс! Л в спину его узнал, по походке. Помнишь, мы все удивлялись походке Гросса — скользящая какая-то, кошачья. И у этого очкарика — такая же. И честно признаюсь, я сперва растерялся. Объяснять С пире, кто этот «надзиратель»,— времени нет. Да и чем поможет бывший Закидон? Он сам пока под надзором. Я бросился за Гроссом, но его и след простыл. Я — к начальнику лагеря. От волнения ничего толком сказать не могу, «Убийца,— лепечу,— у вас здесь. Скрывается!»

Начальник с удивлением на меня смотрит. Я знай свое: «Не упустите его! Опасный преступник!» Он смеется: «Из нашего заведения никто еще тягу на давал».

А когда наконец я растолковал,— поздно. Исчез «очкарик» бородатый. Он, надо полагать, узнал меня (хоть я и подрос изрядно и вообще повзрослел) и решил не искушать судьбу.

Так что, Леша, напрасно мы над Эркой посмеивались. Жив Гросс. И теперь я понимаю, зачем ему понадобилось «погибнуть» в Уссурийской чащобе. Он узнал, что с иностранными артистами расторгают контракты и, следовательно, ему придется убираться восвояси. А ему во что бы то ни стало необходимо было остаться. К тому же он понял, что как связник уж достаточно скомпрометировал себя. За ним наблюдают. Дважды чудом выкрутился. Не было веских доказательств его преступной деятельности. И тогда фашистское начальство решило его «умертвить», с тем, однако, чтобы Эрвин Гросс, или как там его настоящее имя и фамилия,— перешел на нелегальное положение.

Как только начальник лагеря убедился в правдивости моих слов, он проявил кипучую деятельность. Стал звонить по телефонам, послал своих людей на поиски. Приехали чекисты. Однако фашистский гад будто сквозь землю провалился! Как предположил командир поисковой группы, Гросс сразу же сел на какой-нибудь попутный грузовик, совершающий дальний рейс, и вышел из поисковой зоны. Объявили Всесоюзный розыск, разослали «словесный портрет» — это такие устойчивые признаки лица преступника, его внешности. Например,—разные глаза Г росса. Как бы он ни притворялся, как бы ни прикидывался, а глаза его останутся прежними: один — темно-серый, другой — светлый! Поэтому его обязательно (схватят. Рано ли, поздно, но схватят.

Я все просил, чтобы в «словесном портрете» была помечена его кошачья походка. И еще я боялся, что меня ругать станут за то. что, увидев Гросса, не схватил его прямо в коридоре. Однако главный чекист сказал: «Спасибо и за то, что хоть поздно, но опознал преступника. Мы понимаем: ты был убежден, что Гросс погиб. Пока размышлял... И потом походка — шаткая примета. Она хороша лишь как приложение к другим приметам, основным. Разноглазое Гросса — это хорошо. И ежели кто приметит гражданина с кошачьей походочкой, а у него еще и глазки разные,— это-с нашим удовольствием!»

Такие вот дела, Леша! Шурует где-то этот подлец Гросс. Ловко рассчитал. Еще свалит под откос эшелон с самолетами или танками — большой ущерб обороноспособности нашей. Работает в одиночку. Поймай его!.. Это все равно, что иголку в стоге сена отыскать!

А искать надобно. Чекисты чекистами. Но и нам не следует забывать о долге. Кровь Федора Пыжика требует возмездия!

Честно признаюсь: плакал, узнав о гибели Федора. Такой был неприметный внешне!.. Человек, Леша,— это не внешность, это- душа! Федор был человеком с большой буквы!

Письмо на этом заканчиваю. Жми руку,

ГОГА.

ВСТРЕЧА НА ГОРЕ МТАЦМИНДА

Если вы, ребята, спросите меня, какие самые красивые города в нашей стране, я назову много городов: Москва, Ленинград, Киев, Владивосток, Ташкент, Сочи... И среди них я обязательно вспомню Тбилиси.

Чудесный город!

Расположен Тбилиси по обеим сторонам реки Мктвари (Кура). Левобережная часть города более равнинна, хотя и там есть всякие гористые места,— знаменитый Метехский замок, район Авлабар, поднимающийся все выше и выше... А на правой стороне Куры знаменитый проспект Руставели, от которого вверх карабкаются улочки в сторону фуникулера, вагончики которого взбираются на поросшую зеленью гору Мтацминда. На склоне этой прекрасной горы высится храм, а неподалеку могила Александра Сергеевича Грибоедова.

Я влюблен в Тбилиси. Здесь живут многие мои фронтовые друзья, здесь школа моя, в которой я проучился в 1934 и 1930 году. Она вот где расположена: там, где от проспекта Руставели Верийский спуск сворачивает направо, а налево — поднимается в гору улица имени Варнова. Прошагал метров двести вверх, и вот она, школа.

В эту школу принесли свои документы Леша, Глеб и Эркин.

Да, ребята! Им крупно повезло — после долгой разлуки — они вместе, в начале апреля 1941 года вновь встретились.

В эту пору в Тбилиси ранняя весна. Уже зеленеют деревья и тучи приносят уже не снег, а грозовые короткие ливни, вроде тех, что в России называют «грибными дождями».

Вьющаяся шоссейная дорога-серпантин так и зазывает подняться на Мтацминду. А надо учиться, работать в цирке. И еще — разобраться во взаимоотношениях с соучениками 10-го «В».

Сообщение это требует некоторых пояснений. Вышло так, что синеглазый Алеша за три дня покорил сердце белокурой красавицы Иры. Он и не желал этого. Ира ему нравилась, но Алеша не выражал своих эмоций. Что касается Иры, то она сочетала в себе стыдливость и скромность грузинки с бесшабашной удалью запорожских сечевиков. И в данном случае сечевики взяли верх. Ира написала Алеше записку, ничуть не хуже, чем Татьяна — письмо Онегину. Она так начала: «Я вам пишу, чего же боле... И еще я могу сказать, что, я знаю, в вашей воле после уроков подняться на Мтацминду, где мы вместе поупражняемся в решении задач.»

Прекрасное, деловое и эмоциональное письмо.

Одна беда — письмо это попало Гиви Дарбайсели. А парень Гиви — просто чудо. Высоченный, под метр девяносто, плечи широкие, а талия осиная. Черные, пылающие огнем глаза, тонкие, в стрелочку, усики. Он первый на перемене подошел к циркачам, раскинул по старинной традиции руки, сказал:

— Дарагие! Ваабще-то по традиции палагается навичков побить мала-мала. Но вы разве навички! Мы полюбили вас с первого взгляда на манеж!

И он стал верным другом «трех мушкетеров». И весь класс подружился с ними, поскольку Гиви был негласным главой класса. И еще все знали, что он влюблен и Иру. Еще бы не знать. По ночам Гиви бродил по городу и исписывал несмываемой краской «Ира», «Ира!», «Ира!!!» стены домов. Не на первом этаже, нет! На уровне второго этажа, на уровне третьего! И если внимательно разобраться, как это он делал, то придется признать, что Гиви проявлял чудеса храбрости.

И вдруг записка Иры попала в руки Гиви. Совершенно случайно. Надпись на ней была печатными буквами. Гиви и не предполагал, что это писала Ира. Он как-то вдруг, сам того не замечая, машинально прочитал записку. Сперва и не уловил ее страшного смысла. А потом!.. Шел урок астрономии Учитель объяснял, что такое звездный параллакс. Однако Гиви было не до параллакса. Тут как раз раздался звонок. Гиви вскочил, в голове его закручивался тяжелый смерч. Подошел к парте, за которой сидели трое новичков, отвесил Леше пощечину, произнеся при этом весьма пижонскую фразу]

— Так будет со всяким, кто осмелится осквернить чистую мужскую дружбу! Вызываю на дуэль!..

Конечно, Гиви тут же получил сдачи — прямой в подбородок, да такой, что в глазах его звездочки засверкали. Бойцов разняли.

Ясное дело, Гиви был неправ. Алеша ни в чем перед ним не провинился. Разве Алеша мог нести ответственность за поступки Иры? Но и Гиви надо понять. Такую записку прочитать!..

И здесь в самый раз сказать о том, что в Тбилиси, по-моему, состоялась последняя на территории нашей страны дуэль. Битва происходила на краю школьного двора, кончавшегося обрывом. У противников не было ни кинжалов, ни пистолетов, ни шпаг. Но был обрыв. Около семи метров. И секунданты определили: побежденным признается тот, кто первый попросит пощады или свалится с обрыва. И еще секунданты признали справедливым — использование противниками всех возможных приемов для достижения победы.

Леша хорошо помнил о «подсечке Исияма». Помнил о приемах на удушение. Но Леше не хотелось сбрасывать товарища с семиметровой высоты: тот бы мог искалечиться. И тем более не хотелось душить.

Все, к счастью, обошлось прекрасно. Леша попытался провести подсечку правой, по Гиви разгадал его намерение и, в свою очередь, попробовал сделать зацеп левой йогой. Он, видать, знал толк в национальной грузинской борьбе «чидаоба», изобилующей, как и дзю-до, подсечками, зацепами с последующими бросками через бедро. Леша все же в конце концов, думается, смог бы одолеть грозного противника. Леша был сильнее физически, натренирован, он знал и болевые приемы. Однако пока что схватка шла на равных. Недостаток в технике Гиви компенсировал яростью атак, рождаемых кипевшим в его груди благородным негодованием. Но негодование ему и мешало. Увлекшись атаками, он забыл о защите и пропустил сильнейший удар в солнечное сплетение.

Гнви сел на землю. Леша ждал, пока он отдышится. Приемы можно применять всякие, но в школе действовал железный закон: лежавшего противника не трогать! Наконец Гиви отдышался, а Леша, убаюканный успехом, зазевался и схлопотал хлесткий удар правой. Ничего не скажешь, в этой школе умели за себя постоять!

Гиви, раздувая ноздри, тоже благородно ждал... Леша резко вскочил, бросился вперед, и они схватили друг друга в объятия, словно старинные друзья, не видевшиеся много лет. Замысел Леши был ясен. Ему надоела затянувшаяся дуэль. Руки у Леши могучие, он две двухпудовые гири запросто выжимает по тридцать—сорок раз! Сделав стоику на краю стола, отжимается раз тридцать! Ну, а ноги у него еще сильнее. Ведь он акробат-прыгун. Для того, чтобы сделать с трамплина тронное сальто с пируэтом или отпрыгать в темпе два полных круга «арабских сальто» вокруг манежа, сами понимаете, хилые ноги, «макароны», не годятся — нужны ноги, сильные, как стальные пружины.

И все же Гиви не сдавался. Благородное негодование ему помогало. Мужская половина класса окружила дуэлянтов кольцом. Секунданты то и дело осаживали особенно нетерпеливых болельщиков, в азарте подсказывавших противникам «подходящие», по их мнению, приемы.

Вдруг болельщики расступились, и появился директор школы, высокий, бравый брюнет с проседью, густыми черными бровями и веселыми серыми глазами. Заметив Ираклия Давидовича, противники разжали объятия.

Директор заговорил по-русски, с великолепным акцентом:

— Как приятно видеть такую нэжную дружбу! Прадалжайте абниматься, прошу вас.

Гиви и Леша стояли красные, растерянные, пот струился по их лица:.! Директор не унимался.

— Вах! Я, кажется, ашнбся. Пажалуй, это было не объятие друзей. Как, нэужели? Это была дуэль, да?.. Атвечайте, мои родные выпускники, пачти уже студенты!.. Вах!.. Новичок почти уже народный артист!

Все ученики, от первоклашки до десятиклассников, просто обожали своего «дира». Это был умный, замечательно умный человек, тонкий педагог. Он никогда не придирался по пустякам. Он порой закрывал глаза на «схватки чести», изредка происходившие на школьном дворе, за сараем. «В них кровь играет,— говорил завучу «дир».— Приказом это не остановишь. Потом там все происходит благородно».

Завуч, маленький человек в пенсне на черной ленточке, узкогрудый, педантичный сухарь, возражал: «Нельзя превращать полную среднюю школу в боксерскую школу».— «Зачем боксерскую?.. Это же редко бывает. Очень редко. Послушайте, Георгий Вахтангович, а вы разве не были юнцом?.. Были?.. Странно. И ни с кем никогда не поссорились, нет? Поразительно!.. И даже на дерево ни разу не залезли?.. Вах... Значит, вы никогда не были ребенком, подростком, юнцом. Вы, извините, мне кажется, прямо в своем пенсне родились».— «Мне некогда было лазать по деревьям,— сухо отвечал завуч.—Я учился играть на скрипке».— «На скрипке!—с ужасом восклицал Ираклий Давидович, будто услышал, что завуч в детстве учился укрощать ядовитых змей.— Зачем — на скрипке? У вас ведь музыкального слуха нет. Вы «Сулнко» толком спеть не можете. А за праздничным столом, когда все педагоги нежно и торжественно поют «Мрайвал жамиер», прославляя застолье, жизнь, счастье, ваш, извините, писклявый тенор всю симфонию портит фальшивыми нотками».— «Неправда,— уныло возражал флегматик завуч.— Я пою, как все».— «Это вам кажется. Зачем вы учились на скрипке?» — «Родители считали, что у меня есть способности».

Ираклий Давидович с притворным ужасом хватался за голову. «Вах! Какое несчастье. Мальчишки лазали по деревьям, боролись, жили полноценной жизнью, а в это время взрослый мальчик, Георгий Вахтангович, изводил своих соседей пиликаньем на скрипке!.. До, ре, ми, фа, соль, ля, си, до!.. Вы убили свое детство, дорогой».

Несмотря на частые словесные пикировки, в которых всегда брал верх Ираклий Давидович, директор и завуч работали дружно и даже дружили домами. И «сухарь» Георгий Вахтангович частенько подавал дельные педагогические советы, которые директор принимал к сведению. Вот и сейчас, например, в какой-то степени завуч прав. Пусть кипит кровь у юнцов. Южный народ, горячий, вспыльчивый. И все же... Может, все же найти какой-нибудь другой выход излишнему темпераменту? Директор долго думал, и вдруг его осенило. И он даже обрадовался, узнав о «поединке» Гиви Дарбансели с Алешей Доленко. Тем не менее поспешил к месту происшествия.

— Да-а-а...— протянул директор, глядя на смущенных дуэлянтов.— Я, знаете ли, в принципе за дуэли. Поединок — это хорошо. Без тяжелых последствий, канешно. А разве харашо, если вы друг другу носы паламаете?.. Це-цеце!...—издал он особый звук, который только на Кавказе и услышишь.— Мужчину нос украшает. А вы придете на выпускной вечер с кривыми носами!.. Девушки смеяться будут, танцевать с вами не станут. Кому нужен мужчина с кривым носом?.. Никому! Это я точно знаю... А поединок — это харашо. И я, со своей стороны, приглашаю вас, в соответствие с законами чести, помериться силами...

Гиви и Леша от неожиданности рты открыли. Ираклий Давидович пояснил свою странную мысль.

— Позапрошлый год в цирке гастролировал Чемпионат французской борьбы. Очень интересно! Загоруйко, Плпч, Александр Богатырев, Николай Верден. Силачи, богатыри! А когда кончался чемпионат, борцы устроили соревнования в силе и ловкости. И в нашей школе пускай так будет. Не все, конечно, нам пригодится. Гвозди перекусывать зубами не надо, балки железные на плечах гнуть тоже вряд ли нужно... Железные прутья галстуком на шее завязывать совсем нелепо. Представьте себе, сидит ученик в классе, а на шее у него железный галстук!..

Гиви, Алеша и толпившиеся вокруг десятиклассники невольно рассмеялись. Улыбнулся и Ираклий Давидович.

— Я предлагаю взять у профессиональных борцов вот какие способы поединков... Перетягивание каната, затем — кто поднимет противника с земли. Помните? Двое борцов садятся на ковер друг против друга, упершись ступнями, а в руках держат толстую палку и тянут эту палку, каждый в свою сторону; ноги в коленях ни в коем случае сгибать нельзя. Поднявший противника — победитель.

К этому времени вокруг директора полшколы собралось. Предложение Ираклия Давидовича вызвало бурю восторга. А он продолжал:

— И наконец, когда уж очень сильно задета мужская честь, выясняйте отношения с помощью «Индейского бокса»!

Ликованию учеников не было предела. «Индейский бокс» — это действительно замечательная штука! На двух козлах лежит гладко оструганное бревно. «Дуэлянты» садятся на бревно лицом к лицу. Держаться за бревно руками запрещено. Противникам вручается по мешку, туго набитому сеном, и этим мешком они стараются сбить друг друга с бревна наземь. Кто первый свалится на спортивные маты, тот и побежден!

Ну и хитрец Ираклий Давидович! «Индейский бокс»— игра темпераментная, полная иллюзии настоящей битвы. Противники, размахивая мешками, тратят много сил, энергии. Здесь требуется ловкость, точность удара, умение балансировать на скользком круглом бревне. Бойцы полностью выкладываются, наконец кто-то побеждает, а случается и так, что оба падают. Болельщики шумят, переживают за «своего» бойца. И никаких телесных повреждений! Просто гениально придумал Ираклий Давидович!

Слух о новшествах в «выяснении отношений» с молниеносной быстротой облетел весь Тбилиси. Являлись ходоки из других школ, перенимали «опыт». Даже из отдаленного пригорода — Сабуртало приходили любопытные. Вскоре во всех школах, на радость преподавателям физкультуры, начались соревнования. В перетягивании каната 10-й «В» был вне конкуренции — в нем подобрались очень крепкие ребята. Алеша Доленко стал чемпионом города в поднятии противника на палке. Еще бы! И рукн и ноги у него железные! Что касается «Индейского бокса», то в этом виде «поединков» блистал Эркин Гулямхайдаров. Он ведь канатоходец, с исключительным чувством баланса. Уж каких только витязей ни засылали к Эркину другие школы!.. Все были повержены. Лишь однажды Гиви Дарбайсели изловчился, сбил Эркина. Грянула буря восторга, исторгнутая из сотен глоток болельщиков. Но восторг оказался преждевременным. Эркин, сцепив ноги под бревном, сделал резкий швунг (рывок) н, описав полный оборот вокруг бревна, с ходу огрел мешком торжествующего победу Гиви, и тот свалился!

Упражнения эти развивали у юношей силу, ловкость. А главное, в охотку все было. Никто не заставлял ребят соревноваться. Даже первоклашки и канат перетягивали, и на палке соревновались, и в «Индейском боксе»!..

Однако я забежал несколько вперед. После ухода Ираклия Давидовича с места поединка противники некоторое время молчали. Затем Леша спросил:

— Ты зачем на меня набросился, Гиви?

— Как зачем?!— вскинулся пламенный Дарбайсели.— Он еще спрашивает! В знаменитой поэме Шота Руставели «Вепхатхаосанн»—«Витязь в тигровой шкуре»— сказано: «Если друг тебя обманет, значит, он тебе не друг!»

Я очень сомневаюсь, что эти строки украшают знаменитую поэму Шота Руставели. Пожалуй, они родились в оскорбленной душе Гиви, который и решил: раз стихи, то, конечно, их написал великий Руставели.

— Я тебя не обманывал.

— Не обманывал? Он не обманывал! А ну отойдем в сторонку, я тебе кое-что покажу. Ты собственными глазами увидишь, как не обманывал! Идем.

Занятия в школе давно кончились. Ученики разошлись по домам. Остались лишь друзья Леши и Гивины друзья — на всякий случай. Вдруг с новой силой вспыхнет конфликт.

«Враги» отошли к обрыву. Гиви вытащил из кармана бумажку и протянул Леше. Тот читал, перечитывал, недоуменно развел руками. Затем Гиви долго и темпераментно жестикулировал, после чего вдруг раскинул широко руки и заключил Лешу в объятия. Друзья того и другого шагнули вперед, решив, что начинается новый поединок. Но нет!.. Гиви с Лешей, обнявшись, шагали им навстречу и улыбались. Гиви, сверкая глазами, торжественно произнес:

— Мы с Лешей были друзья. Но то, что раньше было — это просто смешно подумать, в сравнении с тем, какие мы с ним теперь друзья! Мы теперь такие друзья, как герои великой поэмы великого Шота!

А тем временем коварная Ира находилась на вершине горы Мтапминда. Она знала, что в классе произошла ссора и, разумеется, Алеше после уроков придется объясняться с наглецом Гиви (еще бы! Осмелился стукнуть Алешу ни за что, ни про что!). Объяснения, конечно же, будут с помощью «обмена жестами». И, несомненно, Алеша проучит наглеца Гиви. Правда, объяснение что-то затянулось. Хоть и начало апреля, а все-таки прохладно. А она оделась специально для занятий геометрическими задачами с применением тригонометрии: крепдешиновое платьице нежно-василькового цвета, отделанное тонкими полосками кружев, лакированные туфли-лодочки, на руке старинный бабушкин браслет с вделанными в него крохотными часиками. И благоухала она духами «Красная Москва». Ира хорошо знала, что оаа красива. О красоте ее шла слава но всему городу. Тонкие, нежные черты лица, темные, красиво изогнутые брови, огромные бледно-голубые глаза, опушенные длинными мохнатыми ресницами. Толстая золотистая коса, словно нарисованный, чуточку капризный рот... Картинка, а не девушка. Говорят, что как-то приехал из города Гори одни парень, до которого также докатилась слава о красоте Иры. Долго слонялся по школьному двору, не сводя завороженных глаз с Ирины. Наконец произнес: «Не может быть!», махнул рукой и уехал.

Ира терпеливо ждала своего репетитора. Она сидела на скамеечке, возле живой изгороди с проклевывающимися листочками, делала вид, будто читает «Королеву Марго», то и дело украдкой поглядывая в сторону станции фуникулера. Рядом со станцией, в ресторанчике, гуляла веселая компания. Гремела музыка, зурна и кларнет выводили под барабан забористое «Кинтаури». Легкий ветерок доносил до Иры аппетитный запах шашлыка, терпкий аромат кинзы, тархуна, петрушки, другой зелени, без которой немыслим никакой шашлык.

Наверное, какие-нибудь лауреаты, а может, геологи пли зимовщики, герои Арктики, решившие провести весело и приятно отпуск в прекрасном городе Тбилиси...

Захрустела «живая изгородь». Ира от неожиданности вздрогнула: перед ней стоял подвыпивший гражданин средних лет, полноватый, с заметным брюшком, одетый с иголочки. Серый коверкотовый костюм; широченные брюки скрывали ботинки, так что казалось, будто незнакомец просто вырос из песчаной дорожки. Яркий галстук повязан узлом величиной с кулак. Физиономия круглая, добродушная, лукавая. И конечно — усы. Не такие, как у Гиви. У Гиви усики тоненькие, как у английского министра иностранных дел Антони Идена. А у незнакомца усы большие, с проседью. Но тоже ничего. «Однако, что ему от меня надо?» — подумала Ира. Она хотела встать, уйти. Незнакомец остановил ее плавным жестом, как бы отстраняя себя от святыни.

— Приношу к вашим ногам, прекрасная незнакомка, тысячу извинений. Я сидел все время на веранде, смаковал с друзьями прекрасное вино «Хванчкара» и любовался вами издали... Не подумайте ничего такого! Боже сохрани!.. Когда я был в парижском Лувре, я точно так же, с благоговением любовался Моной Лизой.

Ире стало интересно. Был в Париже! Дипломат, что ли? Вскоре выяснилось, что незнакомец человек довольно знатный, хотя и не зимовщик и не дипломат. Он представился кинорежиссером. А на веранде отмечают выход на экран нового кинофильма его друзья, съемочная группа.

Вообще-то толстяк, как узналось позднее, лишь слегка прилгнул. В Париже он не был, режиссером — тоже. Он был администратором съемочной группы, хозяйственником. Причем даже старшим администратором. В его подчинении имелся младший администратор. Незнакомец с ходу стал предлагать Ире посвятить себя киноискусству. Такие, как он выразился, «фантастические внешние данные»! Голос!!! «И вообще, идемте в нашу компанию. Исключительно порядочные и интересные люди!»

И вышло так, что Ирина на некоторое время позабыла о своем репетиторе. Поставьте, ребята, себя на ее место. Вот вам вдруг предложили сниматься в кино.

Из благоговения перед «такой неземной красотой» толстяк не смел садиться на скамью. Он стоя уговаривал Иру посвятить себя «великому киноискусству». Он не был еще совсем стар. Но у него уже, видимо, развивался склероз. Потому что пять минут спустя он уже говорил о музее Ватикана в Риме и как он в том музее благоговейно любовался Моной Лизой. На веранде грянули веселые куплеты из «Кето и Котэ»:

Как родился я на свет — Дал вина мне старый дед...

Толстяк, позабыв о будущей «кинозвезде» (а может быть, для нее специально!), вскинул коротенькие ручки, сложил ладони и, ловко щелкая пальцами, стал танцевать, изображая старого тифлисского кинто. Широченные брюки его вполне заменяли шаровары этого уличного весельчака, гуляки, остроумца и любителя розыгрышей.

Ире было весело смотреть на танцующего толстяка. Едва кончились куплеты, грозно загремел барабан — «доли», выбивая ломаный, четкий ритм воинственного танца «Хоруми». Этот танец исполняют несколько человек. Положив друг другу руки на плечи, они выбрасывают ноги вправо, влево, совершают прыжки, подчиняясь барабану, отбивающему на пять четвертей:

Трам-трампам, трарарарам!

Толстяк, пригнувшись и раскинув ручки, как бы положив их на плечи воображаемых партнеров, принялся дрыгать ножками. Он так увлекся этим своим занятием, что был просто поражен, увидев рядом с собой юного гиганта, с раздувающимися ноздрями, с грозными молниями в черных глазах. Ну, конечно, это был Гиви.

— Послушайте, почтенный старец! Это еще что за концерт художественной самодеятельности? — произнес гигант гортанным, гневным голосом.— Пастыдились бы! Дома, наверно, взрослые дети плачут, внуки дедушку потеряли!.. А дедушка «хоруми» пляшет.

Толстяк сперва перепугался страшно. Но вспомнив, что па веранде пирует съемочная группа, что духанщик* — свой человек, а у него целый штат,— воспрянул духом. Выпятив животик, ответил с достоинством:

— Не надо опаздывать на свидание, биджо!** Как честный человек, я не мог равнодушно взирать на страдания этой девушки, неземная красота которой...

— Если хотите научиться танцевать «Хоруми» как следует,— перебил его Гиви,— советую записаться в хореографический кружок Дворца пионеров. А то просто смотреть на вас обидно.

— Паслушай, биджо,— запетушился подгулявший киноадминистратор,— если ты будешь продолжать разговаривать со мной таким непочтительным тоном, я об этом скажу директору школы, где ты получаешь «двойки».

— А если вы будете продолжать говорить мне «ты» и называть мальчиком,— ответил Гнви, кусая губы,— я, несмотря на то, что очень уважаю старость, вынужден буду спустить вас с горы Мтацминда без помощи фуникулера.

И толстяк понял: пока прибегут на помощь его коллеги и духанщик с помощниками, этот верзила сделает, что обещал.

— Ну и молодежь нынче пошла!— молвил толстяк сварливым голосом.— Вот в наше время...— и поспешно удалился.

Наступило молчание. Ира не могла понять, что случилось, почему вместо Алеши явился Гиви. Рослый красавец долго сверлил Иру испепеляющим взглядом. Наконец сказал с напускным спокойствием:

— Алеша не придет. Алеша сказал, что ему некогда обучать тебя задачкам по геометрии.

Кровь бросилась в лицо Иринке. Задыхаясь от стыда и гнева, она спросила:

— А зачем ты пришел? Ты что — теперь на побегушках у этого циркача? Или, может быть, он сегодня тебя так проучил, что ты запросил пощады и поклялся выполнять все его прихоти?

— Ирина!—вскричал гневно Гиви.— Ирина! Ты не можешь меня оскорбить после того, что я только что видел. Обольщать друга Печорина...

— Какого Печорина?

— А вот этот толстый, который танцевал «Хоруми». По его истасканной физиономии видно, что он дружил еще с Печориным... Только Печорин, возвращаясь из Персии, давно помер, а его друг все еще пляшет!

Гнев, ребята,— плохой советчик. Вместо того, чтобы как-то объясниться, Ира и Гиви пошли на поводу у гнева. Ире следовало бы разобраться в своих чувствах. С девятого класса они дружили. Вместе учили уроки, бегали на Куру купаться, в кино ходили и на проспекте Шота Руставели пили в фирменном магазине газировку со знаменитыми сиропами самого Лагидзе. Да, именно, знаменитыми. Кудесник сиропов Лагидзе получил за них высокую премию! И вообще, есть где побывать в Тбилиси.

— Ирина!—вновь воскликнул Гиви.— Мы с Алешей во всем разобрались. Он настоящий друг. А ты, Ирина...— Гиви долго подыскивал подходящее слово и наконец добавил:—А ты — кокетка. И это недостойно пашей советской девушки, комсомолки!

— Дурак!— воскликнула Ирина, глотая слезы.— Ты сам кокетка!

— Насчет кокетки несогласен. А дурак — это да. Как я пе мог разглядеть...— он замолчал.

Молчала и Ирина. Действительно, зачем она написала записку Алеше? Ну поссорилась она с Гиви из-за новой книги Алексея Толстого «Хлеб». Гиви утверждал, что это замечательная книга, поскольку се написал сам Алексей Толстой. Ну а Ира была другого мнения. Вот и все. А Алеша красивый парень. И уже знаменитый артист. И орден у него есть! Подумать только—орден!.. Она решила позлить Гиви, доказать ему, что он, хотя и имеет метр девяносто роста, и вообще хорош собою, но... Пусть он не очень задается.

Ира понимала, что поступила глупо, легкомысленно. И именно сознание собственной ошибки приводило ее в бешенство, хотелось отыграться на Гиви.

— Послушай, Ира,— вдруг заговорил Гиви тихо,— я согласен забыть все обиды. Мы с Лешей стали такими друзьями!.. Понимаешь? Высшая дружба! Как в поэме «Витязь в тигровой шкуре»... Мы с Алешей сражались... А потом разобрались... Ты во всем виновата!

— Нет, ты!— вскричала, чуть не плача Ира.— Пристал с этим «Хлебом!» И вообще... Что тебе надо? Он, видите ли, меня прощает!.. Ах, какой рыцарь!

— Ирина!

— Вот назло тебе возьму и пойду к этим киношникам. Друг Печорина меня приглашал.

— Ирина, опомнись!..

Но Ира уже поднялась и зашагала по дорожке, навстречу призывно поющей зурне.

— Ира! Опомнись!

Нет, красавица не желала опомниться. Гиви в сердцах сделал жест пальцами — «Иех!..», который я не в состоянии описать,— его надо увидеть. Первая мысль: силой удержать Иру. И тут же другая: «Ты же мужчина, Гиви! Нельзя унижаться. Пусть всему конец... Пускай снимается в кино. Она пожалеет, горько пожалеет. Но будет поздно!»

Парень бросился бегом, обогнал Ирину, запрыгнул в уже двинувшийся вниз вагончик фуникулера. У подножия горы он выскочил и побежал... Куда? Конечно, к своему лучшему другу Леше!

У него не было с собой денег. А в цирк без билета не пройти. Однако Гиви прошел и без билета. Точнее, прорвался.

Это был уже новый цирк, построенный в прошлом году. Раньше в Тбилиси был цирк маленький, деревянный. Но тбилисцы любили его. Может быть потому, что директором там был старый циркач,

Роман Сергеевич Хамеакурдия, почтенный старец, перед которым благоговели самые знаменитые гастролеры. Он и начал строительство нового цирка. Поэтому тбилисцы полюбили и новый цирк, стоящий на взгорье,—современный, красивый.

До начала представления было еще около часа, но артисты уже разминались, отрабатывали трюки. Дуровская слониха Макси, добрая, умная громадина, ухватила Гнви хоботом. Парень еле вырвался... Побежал дальше и увидел Гогу возле стойла Орлика. Гога угощал сахаром своего четвероногого партнера.

— Где Леша?!— вскричал Гиви.

— Здесь. А что случилось?

— Надо!.. Срочно. И тебя, Гогия, и Эрика... Всех!

Несколько минут спустя друзья сидели в гримировочной комнате Леши и слушали сбивчивый рассказ Гиви. Парень взволнованный, разгоряченный, нарисовал ужасающую картину: краса и гордость школы, Ирина уходит к киношникам. Она уже там. Она пьет вино, ест шашлык и слушает пошлые комплименты. Надо спасать человека!

Эркин, которого Гиви называл Эриком, выразил, правда, сомнения... А что ужасного в том, что Ира станет «кинозвездой;>?

— Ка-ак?!—возмутился Гиви.—Она должна со мной учиться в медицинском институте. Все эти финтили-минтили ей только голову заморочат!

И вот друзья уже мчатся па трех велосипедах. Гиви сидит на раме у Алеши, приговаривая в азарте:

— Пусти меня к педалям. Я быстрее буду крутить! Пусти... Бросив велосипеды на нижней станции, четверо друзей вскочили

в вагон фуникулера. Вагончик добирался до вершины горы бесконечно долго. Уже смеркалось. Зажигались огни. Великолепный вид вечернего Тбилиси открывался из вагончика. Темная, блестящая лента Куры, перерезающая город надвое. Поблескивающий огоньками проспект Шота Руставели. А во-оп там — школа, белеет обрыв, которым заканчивается школьный двор!

Но друзьям было не до любований вечерним городом. Не дожидаясь остановки вагончика, они выскочили па ходу, бросились к духану.

Пир там шел горой. Ирина сидела на почетном месте рядом с седовласым красавцем, который и оказался режиссером. Тощий человек в яркой клетчатой рубашке говорил витиеватый тост в честь гостьи.

— Прекрасная Ирина!—с чувством говорил тощий.— Я поднимаю этот маленький бокал... Маленький бокал, но с большим чувством!.. Я вижу в вас будущую звезду киноэкрана. Светило киноискусства! Наконец-то восходит солнце нашего кино! Если бы я был маленьким муравьем, если бы я даже был невидимой-инфузорией... То и тогда, завидев вас, великолепная Ирина, я сказал бы сам себе так!..

Что бы сказала себе тощая инфузория — так и осталось тайной, ибо тост был прерван явлением четырех друзей. Толстяк администратор, завидев Гиви, стал потихоньку выбираться из-за пиршественного стола.

— Вы к кому, молодые люди?—удивился седовласый.

— Прошу извинить, но не к вам,—ответил Гиви, раздувая ноздри.— Мы просто хотим забрать у вас Красную шапочку.

— Кого?!

— Эту девушку, которую сбивают с толку, хотят сделать артисткой, хотя она должна учиться на врача.

Седовласый, как оказалось, был умница. Он сразу сообразил что к чему. Пожал плечами.

— Понятно, молодой человек. Мы не против медицины.

— Еще бы!— ядовито усмехнулся Гиви, намекая на то, что пирующие достигли такого возраста, когда медицина крайне необходима.

— Извините нас, молодой человек. Все вышло так неожиданно. Не знаю, какие у Ирины перспективы в медицине. Но для кино... Внешние данные, так сказать, фактура...

— Фактура, да?!— возмутился Гиви.— Может быть, еще накладная, квитанция, да? Разве так можно говорить о такой девушке! Фактура-мануфактура!

Ирина потупила глаза. Как хорошо сказал Гиви! «О такой девушке!»... Ей стало не по себе. Как она только решилась пойти! О, если узнает мама!.. И папа! Ужас... Фактура!

Слева от режиссера сидел человек с черной повязкой на правом глазу. Пока Гиви пикировался с режиссером, остальные незваные визитеры осматривались. Компания, как видно, собралась за пиршественным столом веселая и добродушная. Напрасно Гиви лезет на рожон. Но и его понять можно. Он ведь мечтал окончить с Ирой медицинский, уехать в горную деревушку — сапели, лечить людей. И вдруг — эти киноискусители! Леша обратил внимание на человека с повязкой вместо глаза. Лет тридцати, широкоплечий. И, видимо, совестливый. Он, пожалуй, больше всех смутился, завидев ири-ных «освободителей»: покраснел, побледнел, сорвался с места, кажется, собираясь вовсе покинуть духан. Правая нога, приметил Леша, у него не сгибалась. Но его окликнули: «Степан Кузьмич, вы куда это?» — и одноглазый вернулся на свое место. Если бы не увечье, Степана Кузьмича можно было бы, пожалуй, назвать красивым. Русые волосы, прямой нос, уцелевший глаз темно-серый, выразительный. Большие густые усы с приятным изгибом.

Одноглазый вдруг попросил слова.

— Молодые люди,—торжественно произнес режиссер,—к вам хочет обратиться со словами привета и дружбы наш администратор,

Степан Кузьмич Малышев. Мы все горячо любим нашего дорогого Степана Кузьмича. В пашем сплоченном коллективе он сравнительно недавно. Он — герои боев за сопку Заозерную у озера Хасан, где, как известно, японские самураи получили сокрушительный удар... Просим вас, дорогой Степан Кузьмич.

К удивлению ребят Степан Кузьмич говорил с ярко выраженным грузинским акцентом. Впрочем, многие русские, живущие в Грузии, говорят с грузинским акцентом. И одет он был по-кавказски. Черная шерстяная блуза с множеством маленьких пуговок от самого ворота книзу, наборный поясок, галифе и сапоги с мягкими подошвами. Над левым карманчиком блузы поблескивал орден Красной Звезды.

Степан Кузьмич сказал приветственную речь сдержанно и умно.

Немного погодя Степан Кузьмич снова оказался в центре внимания. Гиви попросил его рассказать, за что получил он «Красную Звезду». Одноглазый ветеран поведал о боях за сопку Заозерную, где был ранен: искалечен глаз, пулевое ранение в колено. Но он сполна расквитался с самураями. И товарищи его воевали замечательно.

Заговорили о международном положении. Оно было сложным, тревожным. В мае позапрошлого года самураи вновь затеяли «необъявленную войну», на этот раз в Монголии, в районе реки Хал-Хин-Гол — озеро Буир-Нур — гора Банн-Цаган. До конца августа 1939 года гремели ожесточенные бои. В воздушных сражениях с обеих сторон участвовали сотни самолетов... 30 августа 6-я японская армия, вторгшаяся в пределы союзной нам Монгольской Народной Республики, была наконец полностью уничтожена. А на другой день, первого сентября, Гитлер бросил свои бронированные полчища на Польшу!

В конце того же года вспыхнула кровопролитная война с белофиннами. 12 марта 1940 года наши войска штурмом взяли город Выборг. На советских границах наступило обманчивое затишье. А в Европе бушевала война. Пала Норвегия, раздавленная гитлеровскими десантниками, капитулировали Дания, Голландия, рухнула под кованые сапоги фашистских оккупантов Франция! А вчера, 6 апреля 1941 года, гитлеровские полчища вторглись в Югославию! Война подбиралась, подползала к нашим границам.

...Толстяк администратор, тот, который первый приметил Ирину и предложил ей попробовать свои силы в кино, все время молчал. I.го смущало близкое соседство с Гиви, и вообще он понял, что вел себя там, возле скамейки, не лучшим образом. Но сейчас он не выдержал:

— Э! Что надо этим фашистам? Живем мирно. Нэт, воевать хотят.

— У нас с Германией пакт о ненападении,— успокоил толстяка

режиссер, хотя и сам в душе сомневался насчет прочности этого пакта.

— Зачем так говорите?—огорчился толстяк.— Для фашистов любой пакт, договор — всего лишь бумажка.

— Это верно,— согласился седовласый.— Но коли что... сумеем постоять за себя! Мы хотя люди и не военные, мирные. Но если понадобится... Я уже не говорю о Степане Кузьмиче. Герой боев на Хасане, тяжелораненый, он показал нам пример...

И тут вдруг раздался страшный возглас:

— Хватайте его... Степана Кузьмича! Это фашистский диверсант!

Все замерли, онемели, окаменели. Замер и одноглазый.

— Хватайте его!— это кричал Эркин. Он бросился вперед. Одноглазый вскочил, опрокинул стол и, перемахнув через перила веран ды, скрылся в темноте. Никто ничего не мог понять. Только Леша с Гогой смекнули, в чем дело. Но самый факт бегства одноглазой; говорил за себя. «Хромой» помчался как заправский спринтер! Все бросились в погоню. Раздались крики:

— Он по склону горы побежал!..

— В сторону церкви, где могила Грибоедова!..

— Нет, он вот сюда шмыгнул!..

Всех охватил охотничий азарт. Даже толстяк старший адм!ь нистратор, вооружившись кочергой, метался из стороны в сторону, не зная, куда же надо бежать. Седовласый режиссер оказался недурным стратегом. Распорядился:

— Искать в разных направлениях!— И указал кому — куда. «Три мушкетера» с Гиви и Ириной побежали по склону, к могиле Грибоедова. Но в сумерках разве найдешь беглеца? Все равно, что иголку в стоге сена отыскать. И все же розыски продолжались. Седовласый хлопнул себя по лбу.

— Он схитрил! Зачем ему к церкви? Он к нашим автомобилям побежал!.. Скорее! Угонит!

ПОГОНЯ

Кшюстудипские «эмка» и длинный голубой автобус «ЗИС» стояли левее станции фуникулера, там, где начинается асфальтовая дорога, петляющая с горы в город. Преследователи бросились к машинам. Впереди бежали шофера, также участвовавшие в пиршестве. Только пили они освежающие напитки великого Лагидзс. Потому они и бежали быстрее. Но их вскоре обогнали «Три мушкетера» и Гиви. Длинноногий Дарбайсели мчался быстрее лани. Ира отстала, но упрямо бежала за товарищами.

Как, однако, стремительно ни летел Гиви, он опоздал. Слишком много времени было потеряно. На глазах Гиви Эрвин Гросс вскочил в «эмку». Взревел мотор, и автомобиль, виляя лучами фар, помчался вниз. Водитель «эмки» в отчаянии рухнул наземь, хрипло восклицая: «Нэгодяй! Нэгодяй!» Зато водитель автобуса, пожилой человек, которого на студии все называли почтительно «дядя Вано», словно барс кинулся к своему «ЗИС»у:

— Скорее, в погоню! Не уйдет!

С «тремя мушкетерами», Гиви и Ирой каким-то образом оказался толстяк с кочергой в руке. Шофер азартно приговаривал:

— Мой автобус, как быстроногая лань. Догоним! Перегоним!

— А вдруг у него пистолет?— осенило толстяка.

— Наверняка есть,— хладнокровно отвечал водитель.— Но нас ведь семеро. Не может быть, чтобы он всех нас уложил. Кто жив остался — хватай его!

Что и говорить, логика дяди Вано была железной. Но тут подал голос Эркин:

— Товарищ водитель, мы этого гада уже упускали. Потому что все сами хотели сделать. Хватит самодеятельности. Надо подключить товарищей из органов безопасности.

— Безопасности?—откликнулся дядя Вано, не спуская глаз с удирающей «эмки».— Пожалста! Безопасность — это хорошо. А как сделать? Надо сперва узнать, по какой дороге он спасаться собирается.

К счастью, за ними погнался милицейский мотоцикл. Превышение скорости! Милиционеры сигналили, мол, остановись! Но дядя Вано гнал, гнал, а левой рукой подзывал преследователей. Тяжелый мотоцикл приблизился, шофер вкратце прокричал в чем дело. И заключил:

— Если надо, штраф заплачу. Но сперва жмите за мастерами погони. И скажите, что преступник вырвался на дорогу...—Он назвал дорогу.— И он имеет запас бензина на триста километров. У него машина — наша киностудийская машина. У нас всегда запас горючего. У меня тоже на триста километров. Нэ уйдет от меня!

Милицейский мотоцикл отвалил, помчался в город, а автобус продолжал преследование.

— Слушайте, ребята,— сказал наконец Гиви,—растолкуйте, что произошло. Кричат: «Диверсант! Ловите!» А у него орден на груди, глаз у Хасана потерял... Да, в самом де...

Он не договорил. Автобус, сделав стремительный поворот на горном вираже, вдруг завыл тормозами. Но — поздно! Негодяй Гросс сразу же за поворотом поставил «эмку» поперек дороги, автобусу некуда было отвернуть, и он, правда, значительно сбросив скорость, врезался в «эмку». Раздался треск, всех бросило вперед, послышались крики, и тут же обе машины вспыхнули. Гиви с огромной шишкой на лбу вытаскивал из автобуса Иру, «три мушкетера» — дядю Ва"п, сильно ударившегося грудью о баранку руля.

Подлетели «ЗИС»ы с чекистами. Двое держали на поводках овчарок. Старший группы, стремительный п движениях брюнет, взволнованно спросил:

— Он не погиб, да?!

Казалось, что старший чекист спрашивает о близком человеке и очень волнуется, здоров ли его родственник. На самом же деле ему очень, очень хотелось схватить диверсанта живьем. От мертвого врага проку нет. А живой враг — разговорчивый, он много знает и знаниями своими обязательно поделится. А мертвый враг, кому он нужен!

Потерпевшие аварию все еще не могли прийти в себя. Вдруг дядя Вано, корчась от боли в груди, показал пальцем вперед.

— Вон он, нэгодяй!

За пылающим!! машинами, примерно в двухстах метрах, через пропасть был переброшен хлипкий подвесной мостик, и по нему перебирался на противоположную сторону ущелья человечек.

— За мной!—скомандовал старший группы. За ним устремились его товарищи, «три мушкетера» с Thru. Ира и толстяк остались с рененным дядей Вано. На что рассчитывали преследователи — трудно сказать. Так бывает, когда охотник, долго бродивший по полям и перелескам, вдруг, обнаружив зайца, промажет и в азарте некоторое время бежит за косым, хотя и понимает, разумеется, что не догнать ему быстроногого беляка. И все же...

Гросс уже перебрался по мостику на противоположную сторону и что-то там возился. Его хорошо было видно при свете пожарища. Два легковых «ЗИС»а все же изловчились проскочить рядом с пылающими машинами, они развернулись и осветили фарами противоположную сторону ущелья. Гросс взбежал на мостик, плеснул чем-то... Чекисты открыли стрельбу из пистолетов и карабинов. Однако преступник укрылся за большим валуном. Да и не очень боялся он стрельбы. Он понимал, что нужен живым.

— У него бидон был в руках,— вскричал остроглазый Гиви.

И в этот момент вспыхнуло пламя. Гросс, прихватив с собой бидон с бензином, зажег мост. Пламя охватило шаткое сооружение, сделанное из веревок, дощечек. Это был обыкновенный горный мостик, какие строили и тысячу лет назад: через теснину перебрасывался прочный канат, а к канату крепился мостик, качающийся на ветру. Не всякий отважится перебраться по нему. Это горцы народ привычный.

Гросс выглянул из-за валуна, приветственно помахал рукой и мигом скрылся за поворотом горной тропы. Овчарки метались возле пылающего мостика, исходили лаем.

— Ушел, дьявол!— в сердцах вскричал старший группы и швырнул фуражку наземь.— Ушел!

— Еще не совсем ушел,— произнес Эркин и зашагал к пылающему мосту. За ним — друзья. Старший поисковой группы машинально пошел следом, за ним — вся группа. Собаки истерично лаяли, метались. Они словно понимали, что преступник натянул им нос.

— Что вы собираетесь предпринять, ребята?— спросил чекист. Вместо ответа Эркин вдруг бросился к охваченному пламенем

мосту и стал вытаскивать из его останков длиннющую жердину, на которой плясали огненные язычки. Кое-как затушив изрядно обгоревшую жердь, Эркин обратился к друзьям:

— Что, мушкетеры, рискнем?

Друзья не сразу ответили. Честно говоря, они были ошеломлены. Длинная жердина объяснила им все. Эркин хочет использовать ее в качестве балансира! Он намеревается перейти на ту сторону ущелья по металлическому тросу, на котором держался догорающий мост. Глубина ущелья с урчащим на его дне горным потоком метров триста, если не больше! А Эркин мало того что сам хочет перейти по слабо натянутому тросу, по и их за собой поведет. В цирке такой трюк делают запросто. Несложно это. Канатоходец с балансиром идет по канату, а за ним, положив руки ему на плечи,— второй партнер, у второго на плечах руки третьего... Они как бы пользуются искусством баланса переднего партнера. Но это в цирке. Высота метров пятнадцать, не больше. Стальной трос туго натянут, а внизу предохранительная сетка. И идти-то по канату недалеко, над манежем, всего тринадцать метров. А тут!.. Ширина ущелья метров семьдесят, трос качается, а вниз посмотришь,— тошнота к горлу подкатывает.

Старший чекист никак не мог понять, что предлагают ребята. Наконец понял и отшатнулся.

— Вы что — с ума сошли?!

— Не беспокойтесь, постараемся перейти,— вежливо улыбнулся Эркин.— Мы же циркачи.

— Может, поблизости еще мост через ущелье есть?

— Далеко!— Гиви сделал жест, как бы протыкая указательными пальцами что-то перед своим лицом — жест досады.— Километров тридцать еще ехать. Машины придется оставить. Назад по той стороне тридцать километров придется шагать! Пока будем гулять, он уйдет так далеко... Я эти места знаю. В пионерском лагере здесь бывал.

— Вот и договорились,— сказал Эркин, хотя никто ни о чем не договаривался.— Нам бы парочку карабинов. Мы ведь в стрелковых кружках занимались, имеем значки «Ворошиловский стрелок». С оружием обращаться умеем. Когда будем переходить, прикройте огнем. А то наш старинный «приятель» Эрвин Гросс, возможно, притаился за камнями. Чувствует он себя сейчас в безопасности. Лежит, отдыхает, набирается сил для прогулки в горы. А увидит нас, обязательно начнет упражняться в стрельбе. Мы ему и без того изрядно досадили.

Старший группы смахнул ладонью со лба холодный пот. Посмотрел на Эркина, на Лешу, Гогу, произнес хрипло, восхищенно:

— Ну, ребята! Ну и...— отчаянно махнул рукой.— Берите карабины! Будь что будет... Три карабина берите!

...Они двигались медленно, очень медленно. Эркип вел за собой двоих друзей, и они сейчас полностью зависели от его искусства, замечательного чувства баланса, выработанного годами напряженных тренировок... Вот налетел ветерок, качнул трос... Трое смельчаков замерли, Эркин отчаянно заработал балансиром... Вот они дошли до середины, и тут с противоположной стороны щелкнул выстрел. Гросс не дремал. Чекисты ударили из карабинов по вспышке. Два легковых «ЗИС»а освещали мощными фарами отчаянных парней, будто шагающих по воздуху, часть противоположной стороны ущелья...

— Поверните немного машины в сторону, так, чтобы ребят не освещать,— приказал старший группы. Затем, приложив ладони ко рту рупором, заорал во все горло:— Гросс... Или как вас там! Прекратите стрельбу! Если будете продолжать стрелять, пощады не ждите!

В ответ щелкнул второй выстрел. Для пистолета расстояние изрядное. «Мушкетерам» осталось пройти еще метров тридцать, да преступник прятался за поворотом на горную тропу. Еще полсотни метров. Но ведь бывает и шальная меткость. Трудно даже представить себе, что чувствовали Эркин, Леша и Гога, шагая над бездной и слыша свист пуль! Но они упрямо шли вперед. По команде старшего группы чекисты открыли яростную пальбу по месту, где укрылся Гросс. Стрельба с противоположной стороны прекратилась. Однако чекисты на всякий случай продолжали огонь, чтобы не дать негодяю высунуться... Наконец старший группы перевел дух:

— Ах, храбрецы! В жизни не забуду! Ведь перешли... Пе-ре-шли!

Подвиг Эркина, Леши и Гоги воодушевил остальных. Они тоже рвались на противоположную сторону. Но как это сделать?

Как именно перебраться через бездну — придумал Гиви. Он подошел к старшему.

— Мне — тоже карабин!

— Как?— ахнул чекист.— И ты пойдешь?!

Однако карабин дал. Теперь он уже ничему не удивлялся.

В брюки Гиви был продет отцовский пояс — прочный, командирский, с большой медной пряжкой со звездой. Юноша подошел к тросу, уцепился за пего руками и ногами, сказал чекистам:

— Расстегните мне пояс и застегните его поверх троса.

— Вах!---восхитился старили"! группы.-— Ай, маладец!.. И я за тобой... Остальным быть на месте! Нет!.. Одна машина здесь останется, вторая — в город. Втчко. дашь там полную информацию о случившемся.

«Путешествие» это было, как говорится, на любителя. Перебирая руками и ногами, Гиви, а за ним старший группы поползли над бездной. Пояса, конечно, страховали их. И все же...

Гиви и чекисту казалось, что они висят над бездной на паутинке. Трос старый, обгорел, из него торчат концы проволочек, колют, рвут пальцы, кровь капает с ладоней на лицо. Но преследователи не чувствуют боли. Стиснув зубы, ползут, ползут, перебирая руками и ногами...

Вот и конец путешествию. Оба, с трудом расстегнув пояса, в изнеможении повалились на землю. В груди гулко ухало, пот заливал глаза. Но они тут же вскочили, как подстегнутые, услышав шорох торопливых шагов.

— Стой, кто идет!— крикнул чекист и передернул затвор карабина. Гиви тоже щелкнул затвором.'Как пригодились школьные занятия по военному делу!

— Это я, Эркин. Леша послал за вами. Мы видели вас на тросу. Даже со стороны смотреть страшно. Идемте... Там всего одна горная тропка. Некуда ему деваться. Узкая тропиночка. Слева отвесные скалы, справа — пропасть.

— За мной!—скомандовал чекист. Под его началом снова была боевая группа. Да еще какая!

И они бросились по тропе догонять Лешу и Гогу.

...Эрвин Гросс, стиснув в руке пистолет, тоже бежал но тропе. Он значительно опередил преследователей. Сердце бешено колотилось, в висках словно молоты бьют. Но он продолжал бежать, сознавая, что только ноги могут его спасти. Лишь бы выбраться на развилку тропы. Тогда пусть гадают, куда он, Гросс, побежал.

Тропинка обрывалась. Впереди расселина метров восемь шириной, через которую переброшена толстая доска. Ага! Кажется, есть шанс уйти!

Гросс перебежал через расселину, остановился, тяжело переводя дыхание, поднатужился, сбросил доску в расселину. Зер гут! Догоняйте теперь меня! Он уже не бежал — сил не было, он зашагал. Теперь ему нечего опасаться погони. Тропинка словно смилостивилась над преступником, пошла под уклон. Идти стало легко. Скоро тропинка приведет его в долину, а там... Он толком не знал, что будет дальше. Но сейчас он мог поразмыслить, прикинуть, что предпринять. Эрвин Гросс давно сдернул с глаза черную повязку, и она висела у него на шее. Он со злобой сорвал ее, швырнул. Проклятые циркачи! Если бы не они!.. Каким образом этот канатоходец узнал меня? Непостижимо... Если он попадется мне с дружками — перестреляю как щенят!..

Тем временем погоня достигла расселины. Запыхавшиеся преследователи замерли у края обрьгиа. Переглянулись.

— Эх!— горестно вздохнул чекист.— Вот и прибыли на конечную остановку.

Леша сказал мечтательно:

— Был бы фонарик, чтобы посветить, определить точно ширину расселины. И еще бы веревку...

— Фонарик у меня есть,— ответил чекист.— И веревка есть довольно длинная. Мог бы этого Гросса обмотать ею с ног до головы. А сейчас веревка ни к чему, разве что повеситься с горя.

— Дайте, пожалуйста, фонарик.

Старший группы вытащил из полевой сумки портативный, но мощный фонарик. «Три мушкетера» посветили вниз — дна не видать. Посветили на противоположную сторону.

— Восемь метров с небольшим,— прикинул на глаз Гога.

- Эх!— огорчился чекист.— Нет среди нас Джесси Оуэнса, американского негра. Это как раз его мировой рекорд.

— Обойдемся без Оуэнса,— утешил его Леша.

— Как? Опять что-то затеяли?!—изумился чекист.— Что, по воздуху придумали летать?!

- Минутку,— промолвил Леша, внимательно осматривая край расселины, на котором стоял.— Кстати, мы так и не познакомились.

— Вас троих я хорошо знаю. Орлы! Горные орлы. А с Гиви вот познакомился на тросу. Век не забуду!

— А вас как звать?

— Капитан госбезопасности Дамджарадзе. Можно и по имени-отчеству — Нодар Теймуразович.

— Очень приятно,—сказал Леша.—Так вот, Нодар Теймуразович, видите...— он посветил фонариком.— Та сторона чуточку ниже нашей. Это раз. А вот здесь, смотрите, где начинается обрыв,— скала чуточку приподнимается.

— Прекрасно. И я уже догадался. Вы предлагаете перепрыгнуть! Не знаю, как вы, отчаянные вы головы, а я метров шесть, может быть, и пролечу. Если, конечно, удачно попаду ногой на этот самый край.

— Он, край этот, как трамплин для прыжков...

— Очень приятно. Значит, я пролечу шесть с половиной метров. А дальше что? Пешком, да?

— Нодар Теймуразович, веревку, пожалуйста, дайте.

— Веревку?.. Хм... Извольте. А дальше что? «Три мушкетера» и Гиви отошли в сторонку, стали о чем-то

договариваться. Донесся азартный голос Гиви: «За меня не беспокойтесь. Я сейчас храбрый до безумия. Все сделаю. Не будь я Дарбайсели!»

— Эй, заговорщики!—пошутил Дамджарадзе —Все-таки я старший в группе. Так не положено, шептаться.

— Извините,— подошел Леша.— Мы сперва сами хотели разобраться. И предлагаем вот что...

Выслушав Лешу, Нодар Теймуразович сказал только:

— Эх, ребята! Не были бы вы прекрасными цирковыми артистами, взял бы я вас к себе!.. Действуйте. Я на все теперь согласен.

Леша стал отсчитывать шаги от края расселины. Двенадцать шагов, а дальше скала. Маловато, однако... Гога осветил ему фонариком край обрыва, тот самый небольшой скальный подъем, смахивающий на акробатический трамплин. Наконец, собравшись с духом, Леша помчался вперед, стремительно наращивая скорость. Чекист обмер. «Не промахнись... Не промахнись ногой... попади...»

.Леша попал точно: взмыл ввысь, устремился вперед, чтобы пролететь подальше — крутанул переднее сальто — и тут же приземлился на противоположной стороне расселины.

— Ах!..

Леша не устоял на ногах, стал заваливаться на спину, но в последнее мгновенье вывернулся с кошачьей ловкостью, каким-то чудом удержавшись на краю обрыва. Полежал, приходя в себя. Поднялся. Сказал хриплым голосом:

— Теперь веревку.

Гога привязал конец веревки к ложу карабина и забросил его на ту сторону. Эркин, Гиви и Нодар Теймуразович также перебросили карабины. Затем Леша, обмотав конец веревки у основания большого камня, крикнул, чтобы и на противоположной стороне сделали так же. Гиви поискал подходящий камень, не нашел и крикнул, что он будет держать веревку, как держат альпинисты: через плечо и под рукой, а для гарантии он даже ляжет и упрется ногами, тут как раз есть подходящий выступ.

Эркин, взяв у Гиви пояс, пристегнулся к веревке и, перебирая руками н ногами, двинулся на ту сторону. Затем перебрался через пропасть Гога. За ним отправился в «путешествие» капитан Дам-джарадзе. На противоположной стороне остался один Гиви.

— Слушай, Гиви,— сказал Нодар Теймуразович,— оставайся. Тебе одному не перебраться.

— Я? Оставаться!—возмутился Гиви.— А что мне тут делать одному? Я темноты боюсь. А потом... Как я назад перелезу через пропасть? Опять на тросу? Нет уж, извините. Такое удовольствие раз в жизни можно себе позволить!

Он был прав, еще как прав, долговязый Гиви.

— Вы не беспокойтесь,— продолжал парень,— у меня ноги длинные. Я хорошо прыгну. А «мушкетеры» меня подстрахуют. Только посветите мне хорошенько.

Капитан навел на край обрыва фонарик. Гиви отошел к скале, некоторое время раздумывал, с какой ноги начать разбег, и вдруг, заорав для храбрости: «Ыиххх!», помчался к обрыву... Оттолкнулся и полетел вперед «ласточкой». И, конечно, загудел бы в пропасть: он только руками долетел до противоположной стороны, все остальное—над бездной. Однако Леша с Гогой были мастерами пассировки — страховки. Они схватили зависшего над бездной друга за руки и буквально выдернули на спасительный край обрыва. Гиви лежал на животе. Длинные ноги его свешивались в расселину. Его вновь подтянули. Парень сел, потер шишку, набитую еще при аварии автобуса, почесал другую шишку, которую только что заработал, и воскликнул, радуясь собственной отваге:

— Ах, почему здесь нет Иры? Ведь если ей расскажу — не поверит. Никто не поверит.

— А рассказывать и не надо,— охладил его пыл капитан.—Государственная тайна. Впрочем, пожалуй, можно будет и рассказать... Внукам своим... Ладно, ребята, — капитан заговорил деловым тоном.— Вы мною покомандовали. Теперь — я ваш командир. Первым делом снимайте туфли. А я, вот посмотрите, снимаю сапоги. Пойдем дальше босиком. Никаких разговоров, если кто захочет чихнуть, пусть пожует рукав и пожмет пальцами в уголках глаз, возле переносицы. Д1ы должны тихо настичь преступника. Понятно?.. В чем наше преимущество? Гросс думает, что избавился от погони. Он, возможно, и отдохнуть себе позволит. Положение его, конечно, аховое. Но надежды на спасение не теряет. Еще тот тип! Я теперь понимаю .. Он ведь как «Степаном Кузьмичом Малышевым» стал?.. Инсценировал свою гибель на охоте... Познакомился с героем боев у озера Хасан, Степаном Кузьмичем Малышевым, дважды раненным, орденоносцем. Узнал, что Малышев детдомовец, семьи у него и родственников нет. Малышева демобилизовали из Красной Армии. Он собирался в Новосибирск. Гросс позвал на охоту... Такие дела, ребята! Страшный, свирепый враг — фашизм.

На темном небосводе появилась половинка лупы. Она вывалилась из мраморных облаков н освещала теперь горную тропу серебряным неясным светом. Капитан Дамджарадзе шел впереди. Группа хранила молчание. Даже дыхание ребята сдерживали.

...На рассвете Гросс вышел наконец к долине. Впереди расстилался просторный луг, поросший молоденькой травкой. Вдали темнели силуэты пасшихся на лугу лошадей. Он лег на траву, сладко потянулся. Приложил ухо к земле... Тишина... Ему показалось, что он закрыл глаза на мгновение. Звериный инстинкт разбудил его. Он открыл глаза, ошпаренный ужасом. Ледяной пот прошиб его. Он заснул!.. Заснул!.. Сколько он спал, болван?.. Час... Минуту!.. Какая разница! Надо скорее туда, к табуну... И вновь его прошиб ледяной пот, страх ударил в ноги... Гросс увидел их! Они цепочкой выходили из ущелья. На крыльях они, что ли, через расселину перелетели?! Неужели конец?

Он пополз, как змея, прижимаясь к траве. Но его все равно заметили. Грохнул предупредительный выстрел.

— Стой!

— Сдавайся!

— Стрелять будем!

Гросс вскочил, огромными прыжками помчался к лошадям. В руке он намертво зажал пистолет, в котором оставалось еще три патрона. Но он забыл о пистолете. Гросс, охваченный ужасом, мчался без оглядки. Хоть бы добежать до лошадей! Преследователи тоже бегут. Кажется, стреляют. Нет, он им нужен живой... Раскусить ампулу с цианистым калием, зашитую в воротник блузы,— и конец!.. Нет. Пускай мелкая сошка травится, воображая, что совершает подвиг... Вон они, лошади! Скорее...

— По ногам! По ногам стреляйте!—кричал капитан.—Осторожно, ребята, не дай бог уложите наповал! Стреножить его...

Белый конь, пасшийся ближе к Гроссу, запрядал ушами, увидев незнакомца. Гросс протянул ладонь, как бы предлагая коню угощение. Конь потянулся губами и тут же ощутил на себе всадника, вцепившегося ему в гриву, яростно бьющего по бокам каблуками. Конь заржал, поднялся на дыбы, пытаясь сбросить с себя обманщика, посулившего угощение. Но никакая сила теперь не заставила бы Гросса выпустить из рук конскую гриву. Обманутый конь в ярости помчал не разбирая дороги. Беглец оглянулся. Преследователи бегали вокруг лошадей, но те, наученные горьким опытом их товарища, не давались.

— А-а-а!..— обрадовался Гросс.

И тут как раз один из преследователей вспрыгнул на коня, погнал. «Ничего,— злобно подумал преступник,— с одним справлюсь. У меня пистолет...» Он зарычал от бессильной ярости: пистолета в руке не было! Очевидно, он уронил его, когда конь встал на дыбы. «Черт!.. Да!.. За голенищем сапога — финский нож. Однажды он уже сослужил службу...»

Расстояние между беглецом и преследователем сокращалось. Тот, кто скакал за Гроссом, был, видно, отменным наездником. Беглец оглянулся... Преследователь скакал, не держась за гриву коня, размахивал руками, что-то кричал. Да он не вооружен! Сейчас отведает золингеновской стали!

Вы, наверное, догадались, ребята,—преследовал Гросса знаменитый жокей-наездник Гога Осинин. Опытным взглядом он быстро выбрал лучшего в табуне коня. Его товарищи асе еще гонялись за лошадьми, а он сумел подманить своего коня, вскочил верхом. А скакать без седла было его любимой работой! Конь, сразу же почувствовав опытного наездника, подчинился его воле, понес широким галопом.

Далеко отстав, скакали остальные преследователи.

— Стой!— кричал Гога.— Все равно догоню. Стой!..— как он теперь жалел, что впопыхах бросил карабин на лугу.—Стой!

Вот уже Гога почти рядом с Гроссом. Преступник ощерился, потянулся за ножом, и в это мгновение Гога, встав своему коню на спину, резко оттолкнулся и бросился на врага.

Они катались по земле, каждый старался схватить противника за горло, оглушить... Гоге наконец удалось подмять иод себя негодяя... Нет! Гросс умышленно очутился под противником. В спецшколе его педантично обучали подлым, гнусным приемчикам рукопашной. Отрабатывали каждое движение. Тогда, на полотне железной дороги, ему удалось сделать все, как его учили Он сделал вид, будто изнемогает от усталости, оказался под противником, а когда тот, предвидя победу, ослабил бдительность, Гросс выхватил из-за голенища финку!..

Ослепляющий удар в переносицу на мгновенье оглушил Гросса. Нет, с этим так просто не выйдет. Собрав все силы, вывернулся, вскочил, занес нож...

Его преследователь парировал новый удар локтем правой, провел молниеносный захват и резко бросил Гросса через бедро. Шпион закричал от боли в вывернутой руке, перевернулся в воздухе неуклюже, как мешок, и рухнул наземь.

К месту битвы подбегали остальные преследователи. Сзади па Гросса набросился Леша и заложил ему «двойной нельсон» так, что руки у преступника оказались вздернутыми, а голова плотно прижата к груди.

— Осторожно, ребята!— крикнул капитан Дамджарадзе. Вид у него был устрашающий: два карабина (один, Гогин, через плечо, другой — наперевес), на боку пистолет. Фуражку капитан потерял во время погони, и густые иссиня-черные волосы его стояли дыбом, образуя на голове нечто вроде шалаша.— Не поломайте его. Пригодится.

Нодар Теймуразович, все еще тяжело дыша, вытащил из полевой сумки большой складной нож, подскочил к Гроссу и ловко отхватил оба угла на воротнике блузы. Скомандовал:

— Обыскать!

Гросс, охая, схватился за правое плечо.

— Рука! У меня вывихнута рука.

— Чепуха,— сказал «автор» вывиха Гога.— Мы, циркачи, умеем вправлять вывихи. Ну-ка дайте... Сам испортил, сам и поправлю...— он ловко, словно выстиранную рубашку, встряхнул руку, и она стала на место.

— Данке шён,— поблагодарил Гросс по-немецки.

— Битте,— невозмутимо ответил Гога,— пожалуйста, всегда рад стараться.

Капитан покопался в своей полевой сумке.

— У меня в сумке все есть,— и вытащил красивые стальные наручники.— Битте, герр Гросс. Отведите, пожалуйста, назад ваши ручки.

И — о чудо!— Гросс вдруг стал очень смирный. Он спросил ни с того, ни с сего:

— Зачем воротник испортили у блузы?.. Хорошая была блуза. Ребятам стало смешно. Блузу пожалел!

- Не хотелось, чтобы вы, герр Гросс, схватили зубами уголок воротничка,— усмехнулся капитан.— Мне, конечно, приятно было бы посмотреть на ваши предсмертные конвульсии. Но дело прежде всего. Пока что... Подчеркиваю: пока что!.. Вы нам нужны в живом виде.

-- Очень тронут. Вы очень умно поступили. Как знать, может быть, спасаясь от погони, я и разгрыз бы ампулу с ядом. Когда меня взял на «двойной нельсон» вот этот...— Гросс кивнул в сторону Леши,— явилась такая трусливая мысть. Я даже попытался. Однако этот юнец так меня скрутил, что дыхнуть не было возможности. Я тоже рад, что все обошлось. Убедительно прошу передать по начальству: Эрвин Гросс просит аудиенции. И добавьте: в его голове, если его расстреляют, умрет и радиоигра, столь увлекательная. Когда начнется война...

— Война?! — хором воскликнули «три мушкетера» и Гиви.

А капитан Дамджарадзе промолчал. Он привык молчать — работа такая.

А «радиоигра» — вот что.

Фашистская разведка, забрасывая Гросса к нам, допускала мысль о том, что он может быть схвачен. Естественно, у советской разведке возникает мысль использовать Гросса. Он должен вести радиопередачи, сообщая секретные данные о боевой технике, ее передвижении, другие важные сведения. Гросс хочет жить, миновало то время, когда он мог раскусить ампулу с ядом. Поэтому он пойдет па все. Пусть же Гросс продолжает быть радистом. Только он теперь станет передавать фальшивые сведения.

Но фашисты, хотя и негодяи, тоже ведь были не дураки. Своим агентам они давали так называемые радиоприметы. Передал в эфир лишнюю запятую их агент,— значит он провалился и ведет передачи по принуждению. Не надо верить этим передачам! Или там отточие: вместо трех точек — четыре.

Но все это значительно позднее стало известно. А тогда сообщение Гросса вызвало смех у «мушкетеров*, Гиви. Капитан же промолчал. Он молча радовался успеху.

Ребята сбегали за ключевой водой. Напились. Дали воды Гроссу. И вдруг Эркин воскликнул:

— Ну и влетит же нам, ребята! Представление давным-давно закончилось, а мы...— Эркин засмеялся.—Отвечай за этого Гросса!

ГРУСТНО РАССТАВАТЬСЯ ДРУЗЬЯМ

Прав был Эркин. Исчезновение «мушкетеров» вызвало настоящую панику в цирке. Родители юношей, друзья, знакомые высказывали самые невероятные предположения. Кто-то дрожащим голосом вымолвил, мол, ие утонули ли ребята в своенравных водах Куры. Другой и вовсе ошалел: решил, что юные премьеры циркового искусства ушли в горы и стали жертвой хищных зверей. Хотя общеизвестно, что никаких хищников вблизи Тбилиси давно уже не водится. Нашлись и такие, что говорили о нарушении уличного движения, вызвавшего тяжелые последствия... Позвонили в милицию, в больницы...

Наконец в цирк приехал товарищ. Он объяснил кое-что директору, просил не распространяться насчет подробностей и сказал на трощанье:

— Ваши парни — золотые парни. Уяснили?.. А представление... как-нибудь без них, ладно?

Представление прошло в общем нормально. Правда, знатоки циркового искусства в антракте зашли на конюшню и выразили неудовольствие в связи с тем, что в группе жокеев они ие увидели их любимца Гоги. Во втором антракте знатоки уже сетовали по поводу отсутствия в группе акробатов-прыгунов Алеши Доленко. Им ответили коротко: «Заболели. И Эркин Гулямхайдаров тоже прихворнул. Что поделаешь — грипп».

На другое утро «мушкетеры» и Гиви и в школе отсутствовали. И там тоже этот факт подвергался различным аналитическим предположениям. Завуч, Георгий Вахтангович, поставил такой диагноз:

— Повлияла весна. В горы ушли. Я на своем веку повидал таких учеников. Они шатаются в горах, природой любуются, а то, что до выпускных экзаменов осталось всего ничего — на это они слабо реагируют.

Ираклий Давидович возразил, конечно:

— Почему вы так не доверяете своим воспитанникам, Георгий Вахтангович? Я, например, убежден, что у них были уважительные причины. Заметили, как нервничает Ира? Что-то с пей происходит. Я заметил. Я все давно заметил. Гиви и Ира... Короче, нет ли тут рокового «треугольника»?... Кажется, Алеша Доленко правится Ире. Нет!.. Исключено. Что-то произошло серьезное.

На другое утро пропавшие объявились. Директор школы тут же вызвал их к себе. И произошел такой разговор.

— Вы пришли учиться?—спросил Ираклий Давидович невинным голосом.— Спасибо вам. Значит, вы хорошо усвоили, что науки юношей питают. Особенно накануне выпускных экзаменов. Где вы были, а?.. Спрашиваю Иру — молчит. Говорит, что не знает. Это вы ее так научили?

На беседе присутствовала и Ира. Ей хотелось все сказать. Но она молчала. Товарищ из госбезопасности, прихватив ее вместе с раненым дядей Вано и толстяком администратором, предупредил: «Не распространяться».

— Ну,— допытывался директор,— где же вы все-таки пропадали?

Тут вдруг открылась дверь и вошел лейтенант милиции. Откозырял директору и вручил пакет. Ираклий Давидович тоже машинально козырнул, хотя был сугубо штатским, без головного убора и. следовательно, козырять не имел права. Милиционер ушел. А Ираклий Давидович стал читать вслух:

«Директору школы.. товарищу... Настоящим удостоверяется, что ученики десятого класса вверенной Вам школы Гиви Дарбап-сели, Алексей Доленко, Георгий Осинин и Эркин Гулямхайдаров... числа участвовали в поимке опасного преступника, проявив при этом отвагу, мужество и находчивость.

В связи с вышеизложенным доводим до Вашего сведения, что означенные ученики вверенной Вам школы приказом... награждены именными наручными часами марки «ЗИФ». Просим Вас не налагать взысканий на упомянутых учеников в связи с пропуском занятий...»

Ираклий Давидович перечитал письмо раз, другой, третий и вдруг застучал кулаком в стенку, призывая к себе завуча. Тот вошел чопорный, важный, в чеховском пенсне.

Директор протянул ему письмо.

— Читайте!

Завуч прочел, пожал плечами. Промолчал. Возражать ему было нечего.

— А вы говорите — весна, горы!—азартно произнес Ираклий Давидович.— Вы говорите...

— Весна еще не кончилась,— хладнокровно заметил завуч.— А горы никуда не уйдут.

— Нет, вы только посмотрите на наших учеников, Георгий Вахтангович!— зскричал директор.— Орлы! Поймали опасного преступника. И от меня спасибо вам, дорогие! А сейчас — марш на занятия.

На перемене Гога предложил:

— Вот что. Мы — «три мушкетера». В какой бы город ни приехали, всюду нас так называют, хотя внешне никакого сходства и к тому же никто из нас не желает быть Портосом.

— Глуповат Портос,— пояснил Леша.

— Обжора,— добавил Эркин,— хвастун.

— Это понятно,— засмеялся Гога.— Мы все вместе—«три мушкетера», не разбирая, кто Атос, кто Портос или Арамис. Мы — в целом. Однако нам просто необходим д'Артаньян. И у меня есть идея...— он обратился к Гиви:— Послушай, дорогой друг, становись д'Артаньяном! Ты доказал...

Дарбайсели порозовел от удовольствия. И вдруг задумался.

— Д'Артаньян?.. Овсепян... Погосян... Давайте просто: «Три мушкетера» н Гиви Дарбайсели! Нет, не так. Гиви д'Арбайсели!

И все четверо, как когда-то мушкетеры, в знак нерушимой дружбы встали в кружок и положили ладони — одна на другую.

Промчатся годы, десятилетия. Но дружба эта, выдержав самые тяжкие испытания, будет крепнуть, мужать, радовать четырех друзей и тех, кто их окружает.

А наутро пришли «авизовки». Гоше срочно выезжать в приграничный западный город М., Леше — в Калинин, а Эркину — в Ташкент.

Ираклий Давидович огорчился.

— Как же это? А выпускные экзамены!

— Ничего, Ираклий Давидович,—успокоил директора Леша,— нам не привыкать. Сдадим экзамены. Может и так случиться, что перед самыми экзаменами нас еще перебросят. Сдадим экстерном.

— Всех благ вам, дорогие мои, всех благ... А после школы что? Не собираетесь учиться дальше?

«Мушкетеры» заулыбались. Гога ответил:

— Право, Ираклий Давидович, вы нас, пожалуй, и за людей не считаете. Такой вопрос вы не задали бы Гиви д'Арбайселн. Вы знаете, что с позапрошлого года в Красную Армию призывают с восемнадцати лет тех ребят, которые окончили десятилетки. А мы что  рыжие, что ли?.. В армию пойдем. А после армии видно будет.

— Вах!—воскликнул директор.— Действительно. Я как-то не сообразил. Раз, думаю, знаменитые артисты...

— В армию пойдем,— заключил Эркин.

— Ну что ж, доброго вам пути, орлы. Хорошие вы парни. Очень рад, что познакомился с вами. Очень!

А спустя два дня Гиви и Ира провожали «мушкетеров». Гоша с Лешей уезжали московским поездом. Спустя час Эркин отправляется бакинским. В Баку он сядет на пароход «Дагестан», доберется до Красноводска. И оттуда — прямиком в Ташкент.

«Три мушкетера» и д'Арбайсели чуть не плакали — так им не хотелось расставаться. Но ничего не поделаешь. Наступила пора разлуки.

— Вы только, ребята, нам обязательно пишите. Слово ведь дали,—все время повторяла Ира. Гиви торопливо кивал головой, подтверждая слова Иры.

— Напишем. Обязательно,— уверял Леша.

— И вы нам пишите,— в свою очередь напомнил Эркин. И Гоша согласно кивал головой.

И вот умчался Московский экспресс, унося Лешу с Гогой. Немного погодя с подножки плывущего вдоль дебаркадера^ вагона улыбался сквозь слезы и махал рукой Эркин. Гиви с Ирой бежали рядом и д'Арбайсели нее кричал: «Смотри, не забывай!.. Пиши чаше!» А Ира. вдруг- запела модную в те времена песенку:

Веселья час и боль разлуки Готов делить с тобой рсегда.

Давай пожмем друг другу рук», И в дальний путь, на долгие года!

Не думала, не гадала Ира, что им что так оно и будет. На долгие времена свяжет судьба друзей.

«Мушкетеры» сдержали слово. Одно за другим пришли вскоре на имя Гиви и Иры письма. Прочтите их, ребята.

Пребывая в солнечном Ташкенте, я, понятное дело, обращаюсь к вам, Ира и Гиви, с узбекским приветствием! Ассалам алейкум, кадырли дустымляр! Что означает: «Здравствуйте, дорогие друзья!»

Миновали первомайские праздники. Близятся выпускные экзамены. У меня в этом смысле все вроде нормально, однако, как ни странно, плохи дела с узбекским языком. Говорю я хорошо, а вот правил не знаю. Пишу с ошибками. Сейчас часами зубрю грамматику и так называемые «гаплар намунаси», типовые предложения.

Школа, в которую я поступил, небольшая, одноэтажная. Всего один 10-й класс. А в классе двадцать два человека. Половина — девочки, половина — мальчишки. Класс дружный. Но меня ребята сперва приняли настороженно. Комсорг Толя Гринайт прямо сказал: «В классе нашем все отличники и хорошисты. А ты — как снег на голову! Смотри, не завали нам успеваемость. Мы на первое место в городе тянем».

Со мной занимается языком Джонрид Гулямов. Он все правила назубок знает. Не правда ли, красивое имя — Джонрид? Но это не узбекское имя. Отец Джонрида. старый большевик, назвал сына в честь американского журналиста Джона Рида. Он одним из первых побывал в молодой Советской республике, стал большим нашим другом и написал замечательную книгу о революционной России — «10 дней, которые потрясли мир».

В Ташкенте сейчас, как и в Тбилиси, царствует весна. Цветут урюк, персики, кругом «белых яблонь дым»!.. А вдали — снежные шапки гор, очень красиво. Мальчишки уже купаются, ныряют с моста в канал Анхор, и коричневатый горный поток несет их стремительно — словно ухватили пацанов громадные рыбины и вот-вот утянут в пучину. Есть у нас в Ташкенте искусственное озеро. Вырыли его комсомольцы в огромном парке, потому оно и называется Комсомольским озером. Здесь водная станция и вода потеплее.

В новом двухэтажном кинотеатре «Родина» на проспекте А литера Навои перед сеансами —танцы под джаз. Кинотеатр шикарный. Он превратился в своеобразный молодежный клуб. Старики ведь на танцы не ходят.

Еще что? Могу вас порадовать: в Ташкенте есть красивая, широкая улица имени Шота Руставели! Как видите, не только в Тбилиси чтут автора поэмы «Витязь в тигровой шкуре».

Что еще нового? Наконец-то я отработал один интересный трюк, над которым бился три года. Поскольку вы, Ира и Гиви, не циркачи, то я не стану злоупотреблять нашим цирковым «языком». Просто расскажу. Отец с моим дядей выходят на канат с рогаткой на плечах... Ну вот, обещал без терминов, а все же приходится объяснять, что такое цирковая рогатка. Это не та рогатка, из которой мальчишки стреляют. Это шест около трех метров длиной, на концах у него такие рога, что ли, и они ложатся на плечи отца и дяди. А я на этом шесте. Отец с братом выходят на середину каната с балансирами в руках. Я тоже с балансиром, только покороче. Партнеры мои, «нижние», дают мне темп, и я делаю заднее сальто и «приземляюсь» на шест. Затем делаю два сальто подряд и, наконец, бросив Салансир,— двойное сальто! Только не ногами становлюсь на шест, а верхом на него возвращаюсь.

Ну, как, годится ваш друг в канатоходцы? Насколько мне известно, трюк этот единственный в своем роде. По крайней мере в рекламном журнале «Дас Программ», в котором описываются мировые достижения во всех цирках планеты, этого трюка нет. Правда, Джонни У глюк делает на проволоке двойное сальто. Но, во-первых его проволока с амортизаторами, которые подбрасывают его, во-вторых, на высоте чуть более двух метров. А я, когда кручу двойное, едва ногами за купол не цепляю. Позавчера, кстати сказать, сорвался. И не потому, что плохо сбалансировал. Задел ногой за штамберт — закрепленную перекладину, на которой монтируется аппаратура воздушных гимнастов. Упал в страховочную сетку, но неудачно. В сетку тоже падать надо уметь. А у меня после сальто, двух сальто в темпе и двойного сальто малость завихрилось в голове. Потерял ориентировку и, попросту говоря, «спикировал». Шея побаливает — чуть не свернул.

Ну да это пустяки. Вот что я вам еще сообщу. Стал я учиться играть на саксофоне. Купил настоящий американский «Кои». А играть пока не могу. Такие звуки извлекаю, что хоть святых выноси! Но я научусь, друзья мои дорогие. Нравится мне сакс, прекрасный инструмент. К тому же, учит меня не кто-нибудь, а сам Владимир Капитонович Макеев. Вы его, наверное, знаете, Ира и д'Арбайсели — бывший королевский гвардеец. Владимир Капитанович приезжал в Тбилиси в позапрошлом году с братом Александром Капитоновичем. Партерные акробаты и музыкальные эксцентрики. Великолепный номер. Они выходят — старший брат с гитарой, младший — с саксофоном и играют вальс из кинофильма «Цирк». Ребята!.. Такого нежного звучания сакса, как у младшего Макеева, я никогда не слыхал. Хоть и приезжали к нам знаменитые негры Блек-Блек, джаз Синкопаторс, а по своему приемнику «6—Н—1» я слушал прорву джазов всего мира. Блистательное звучание, тембр такой, что просто мороз по коже!.

Макеев замечательный человек. Мастер. Музыкант талантливейший. В двадцать семь лет заслуженный артист РСФСР. А вот со мной возится, учит, хотя и понимает, что не стану я знаменитостью. Дорогой Владимир Капитонович, как мне отблагодарить вас за заботы? Разве что пожелать доброго здоровья, новых творческих успехов и долгих лет жизни! Но разве это от меня зависит? Честно говорю, ребята, вот запросто отдал бы ему лет десять своей жизни!*

Вот пока и все, друзья! Самое симпатичное оставил напоследок. Двадцатого июня наш аттракцион должен прибыть в приграничный город М.— в тот самый, где сейчас гастролирует Гоша. Как знать, может, и застану его на месте. Повезло мне, ребята! И еще слух дошел, что и Леша в тот город припожалует. Собираются какой-то там конкурс проводить — на лучший аттракцион. Вот ведь придумали — друзей ссорить! Но мы все равно не поссоримся.

Семнадцатого у нас последний экзамен. А вечером я уже уезжаю. До Москвы самолетом, а оттуда поездом. Так торопят! Даже на выпускном вечере на смогу побыть... Такая наша цирковая жизнь!

Желаю вам, Ира и Гиви, успешно сдать выпускные экзамены и еще более блистательно выдержать конкурс в медицинский институт!

Ваш Эркин ГУЛЯМХАИДАРОВ.

Пламенный привет вам, Ира и Г иви, из славного града Калинина! Все здесь хорошо, жаль только вас нет рядом. После тбилисских приключений жизнь кажется тихой, пенсионерской. И скучаю по вас, по Эркину с Гогой. А вообще-то все хорошо. С учебой нормально. Здесь я впервые сделал сальто с подкидной доски на одной ходуле! Это, доложу вам, кое-что. Местная молодежная газета расхвалила. Даже совестно. Хотя, впрочем, зачем ложная скромность? Этот трюк репетировал в свое время мой дед, затем — отец. А я вот завершил фамильные усилия.

Город Калинин небольшой, но очень приятный. Цирк стоит в саду, недалеко от Волги. В саду же парашютная вышка. Я познакомился с инструктором и получил возможность напрыгаться от души. Мы с ним иногда и на рыбалку ездим. У него есть «душегубка» с подвесным моторчиком. Недавно чуть не утонули. Волга здесь не очень широкая, но когда надвигаются тучи и начинается непогодь, она становится своенравной. Ливень хлынул, волны разгулялись. И как-то так вышло, что опрокинуло нас. Однако все обошлось. Только промокли и продрогли.

Рад сообщить вам приятную для меня весть. Должен наш номер быть в городе, где сейчас обретается Гога, не позднее девятнадцатого июня. Это меня, конечно же, радует. Но последний экзамен в школе — двадцатого. Может быть, удастся уговорить педсовет, ввиду крайних обстоятельств, принять у меня экзамен досрочно. Надежда на это есть. Знаете, кто здесь директором моей школы* Ни за что не догадаетесь. Мы вам все уши прожужжали про преподавателя физкультуры в городе К. Геночку. Так это он! Солидный стал. А жена его, химичка, нас так гоняет, просто жуть.

Если встречу Гогу, то преподнесу ему сюрприз. Здесь, в Калинине, я встретил Любочку Фролову, к которой так неравнодушен Гога. Отца ее сюда перевели. И вот интересно: она по секрету мне сообщила, что ее отца тоже переводят в тот приграничный город, где Гога и куда меня отправляют. Поразительное совпадение! Представляю себе ликование Гоги. Такое раз в тысячу лет случается.

А пишу я вам, ребята, из больницы. Но не подумайте, что я на манеже поломался. Нет! По глупости. В том же парке, где стоит цирк, появился парковый аттракцион — «Полет из пушки».

Это некоторое подобие выстрела из пушки в фильме «Цирк». Только в кино Любовь Орлова взлетает вверх и цепляется за обруч с изображением полумесяца. А Иван Платонов, ставший моим другом, хотя и намного старше меня, вылетая из пушки, описывает дугу и падает в небольшую страховочную сетку. Номер этот очень опасный. Чуть не сработали с расчетной силой пружины — и Ваню выбросит за сетку или он не долетит до нее. Но этот человек без нервов. Ему не хватало его «пушки», так он еще купил себе мощный мотоцикл «Харлей Давидсон». И гоняет на своем «Харлее» как ошалелый.

Однажды позвал меня, как он выразился, «прогуляться в Москву». Выехали вечером. Шоссе прекрасное, фонари через каждые двадцать метров — Ленинградское шоссе. Иван и начал выкидывать фортели! Мчится, не держась руками за руль! А скорость около ста километров в час, из глаз слезы ветер выжимает, дышать трудно... И вдруг вдали — телега. Иван сигналит, мол, посторонись. А возница спит. Лошадь шагает себе не спеша. А как услышала сигнал, испугалась и стала поперек шоссе!

Я и сдрейфить не успел. Только подумал: «Черт тебя дернул С этим лихачом в Москву отправиться. Теперь вместо Москвы...»

Додумать я не успел. Иван, увидев, что гибель, резко своротил в кювет...

Меня метров двадцать по воздуху пронесло, с заднего сидения, как из катапульты, выбросило. А Ивана перевернуло раза три г.месте с его «Харлеем». И оба затихли. Очнулся я — один только стрекот кузнечиков. Окликнул Ивана — молчит. А я ползти не могу, все отбито. Кое-как добрался до Ивана. Лежит он под мотоциклом. Приник к груди — вроде дышит, но тихо...

На счастье, подкатил грузовик. Забросили нас в кузов — ив калининскую больницу. У меня ничего особенного, только опущение желудка. А у Ивана ребра поломаны, перелом правой ноги... Короче говоря, прокатились. Ох, эти лихачи мотоциклетные! Ведь предупреждал же!..

Обнимаю вас, друзья!

ЛЕША.

ИРА, ГИВИ, ЗДРАВСТВУЙТЕ!

Это я, Гоша, весть о себе подаю. Так хорошо в Тбилиси было! «Мушкетеры» собрались там вместе, д'Арбайсели объявился. И ты, Ира. Только вот как тебя поименовать? За «миледи» вполне можешь мне глаза выцарапать. Анна Австрийская тоже не годится. Разве что госпожа Бонасье. Нет, и «Бонасье» не подходит. Тебе, Иринка, что-то другое надо. Ты ведь подвиги совершала, за Гроссом гонялась, врачевала раны мужественному дяде Вано! Короче говоря, будь просто Иринкой!

Забот у меня — полон рот. Надо ведь выдержать выпускные экзамены. Математические формулы уже по ночам сниться стали. И физика донимает. После представления прихожу на квартиру и начинаю долбить. Страшно измотался. Одно утешение: скоро конец учебе. В субботу, 21 июня у нас будет выпускной бал. Уже сейчас стали готовиться. Петька Рыбаков, мой здешний приятель, раздобыл где-то трехградусный напиток «Москва» в бутылках из-под г.ампанского. Ну никак не отличишь. Два ящика заготовил и при-.рятал в родительском леднике. Я написал Леше в Калинин: если в выходной поедет в Москву, пусть купит чего-нибудь вкусненького и вышлет мне. И Эркину написал. В Ташкенте вяленая дыня классная, кишмиш, урюк, миндаль. Сгодилось бы к нашему праздничному столу. Но они почему-то молчат. Ума не приложу, в чем дело. На них это не пoxoжe.

Если увидите капитана Дамджарадзе, передайте ему от меня и остальных «мушкетеров» пламенный «салам»! Хороший он человек. У него кураж есть — смелость, отвага. Другой бы на его месте тогда давно бы лапки сложил. Помните наши приключения в горах?.. Конечно, помните, такое не забывается.

Жду от вас вестей. Желаю всех благ!

ГОГА.

Слушай, Гога/ Экзамены уже начались, поэтому много писать не в силах. Я пишу, Ира диктует. Спасибо за письмо. На друзей не обижайся. Хотят преподнести тебе сюрприз. Они нам писали. 19-20 июня они явятся перед тобой! Их посылают к тебе. Ну не к тебе лично, а в город, где ты сейчас находишься. Привезут все, что ты просил. А мы выслали чурчхел - перемешанный с мукой виноградный сок с ореховой и инжирной начинкой. Такая фруктовая кс-.: 'шел.

Чурчхел сладкий, но еще слаще другая новость. Отца твоей знакомой Любы Фроловой переводят на работу в тот же город, где ты сейчас! Уразумел Арамис-ловелас?..

Мы просто горюем, вас вспоминая, «мушкетеры». Так весело было! По мы надеемся, что встреча не за горами.

Пиши нам, хотя бы изредка.

Верные твои друзья

ИРА и ГИВИ.

И наконец — телеграмма. Довольно странная телеграмма. «М-кий Госцирк. Георгию Осинину срочно. Выезжаю твой город подробности встрече. Очень важные новости Спиридон».

НА РАССВЕТЕ

Спиридона Ленского (бывший Закидон) в армию не взяли, хотя он и достиг призывного возраста. Обнаружилось у него плоскостопие, а главное,— правый глаз близорукий. Спиридон упрашивал комиссию, даже притворялся, что левша, и нагло заявлял:

— Зачем мне правый глаз? Коли я левша, то буду стрелять с левого плеча. Правый глаз все равно зажмуривать надо будет.

Но его разоблачили и выставили за дверь. Спиря повздыхал, пообижался на «нечуткое» отношение. II пошел на свою мебельную фабрику. Ему было стыдно: уж до того ледащий Ленский оказался, что в армию негож, забраковали!

Однако на фабрике к возвращению Спиридона отнеслись по-иному. Директор сказал:

— Может быть, для армии ты и негож, а на фабрике в самый раз. И, учитывая все вышеизложенное, а также твое добросовестное отношение к порученному делу и столярное мастерство, решили мы назначить тебя бригадиром.

Спиря, конечно, порадовался. За дело взялся с великим рвением. Рабочие поддержали его начинания. Все вроде складывалось хорошо. Одна беда: завелся в его бригаде один тип, по прозвищу Паршивец. Из бывших уголозников, присланных на перевоспитание. Невзрачный такой, можно сказать, даже смотреть не на что. А задиристый, глаза мутные, трудные глаза. Лентяй первостатейный. Однажды Спиря после работы решил провести с Паршивцем разъяснительную работу. А тот ему — в ответ:

— Заткнись, Спирька. Ты у «Медведя» работал? Работал! А теперь решил «завязать»? Не выйдет. У «Медведя» лапа длинная. Достанет. Сейчас он, конечно, в «зоне», надолго его туда пристроили. Однако скоро рванет когти. Может, уже и рванул. А велел он тебе передать вот что... Кончай базар на фабрике этой. Увольняйся и жми в город... (тут плюгавый Паршивец назвал приграничный город М.). В том городе и жди его. А коли найдет тебя одна краля и скажет: «Медведь» велел кланяться», все ее приказания выполняй. Понятно, Закидон?.. А ежели не понятно, прощайся с молодой жизнью. Все. Разговор окончен.

Страшно стало Спиридону. Он уже душой и телом давно откололся от блатного мира, успел порадоваться новой жизни. И вот па тебе! И он знал, что «Медведь» не любит шутить. Если сказал что, так тому и быть.

На другой день плюгавый снова подошел.

— Чтобы накладки не произошло, вот погляди на ту кралю,— и вытащил фотографию.

Спиридон посмотрел внимательно. И словно его — в сердце иголкой! Видел он эту женщину. Видел!

Несколько дней ходил, вспоминал. Тщетно! Но видел, это точно.

Тем временем, однако, плюгавый на него наседал. Пришлось Спиридону подавать заявление. Испугался парень. Идти жаловаться? А доказательства где? Пока то да сё... Подловят его в темном переулке — и амба!

Директор сперва наотрез отказался уволить Спирю. Но парень выдумал жалостливую историю, про любовь наплел. Короче — уговорил. Добрый человек был директор фабрики. Ведь с прошлого года в связи с тревожным международным положением действовал Указ «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». А вот Спиридону удалось уволиться. Директор пожалел. Очень его растрогало сообщение Ленского о девушке, которую он якобы любит с пятого класса.

Ночей не спит Спиря. Переживает. Честно говоря, страшится «Меднедя». И все ему не дает покоя та женщина — на фотографии. Знает он ее. Видел! Но где... Где?

И вот однажды снится ему сон. Он, Спирька Закидон, сидит в цирке, в первом ряду. Гуго Орсини выступает, Лео Клеменс, Эркин Гулям-Хайдар... И еще болтаются на манеже пустяковые жонглеры... Лодочка такая с небольшим парусом, возле увивается клоун с размалеванным лицом, а в лодочке... Вот та самая женщина!!!

Спиридона в озноб бросило. От страха он проснулся. Ничего понять не может. Матильда! Жена Эрвина Гросса!.. Но ведь Гросс... До Спири дошли слухи о том, что Гросс погиб. Но главное — как же это так?.. Иностранка Матильда — и вдруг: «Медведь» велел кланяться»!.. Может, Паршивец ошибся, перепутал?.. Нет, точно. Это она!

И тогда Спиридон Ленский и отправил телеграмму Гоге. Сперва он зашел к директору цирка, представился, сказал, что Гога его большой друг, и ему спешно надо сообщить другу важную весть. Не поможет ли директор через Центральное управление цирками навести справку, где сейчас Георгий Осинни? Почему именно Спиря решил к Гоше обратиться, а не к Леше или Эркину, он и сам не знал. Пришло на ум его имя, и все. И надо же такое! Гога, оказывается, работает в том же городе, куда Спире приказано ехать!

Прибыв в М., Спиридон устроился на мебельную фабрику.

В городе недавно появились афиши:

СЕГОДНЯ И ЕЖЕДНЕВНО!

БОЛЬШАЯ ЦИРКОВАЯ ПРОГРАММА

BЕCb ВЕЧЕР У КОВРА ЗНАМЕНИТЫЙ КОМИК П А П С И К! АТТРАКЦИОН - ЖОКЕИ-НАЕЗДНИКИ О С И Н И Н Ы! РЕКОРДНЫЕ ТРЮКИ!!!

И он собрался в цирк. Надо поскорее рассказать все Гоге. Это надо же — Матильда Гросс — в шайке «Медведя!» Уму непостижимо.

Спнря наскоро пообедал в общежитейской столовке, зашел в свою комнату, приоделся. Вышел на улицу. До начала представления было часа полтора. Не спеша спустился он по бегущей книзу, в сторону парка, улице. Побродил по парку, в центре которого высился огромный шатер шапито. Он волновался. В горле пересохло. Спнря подошел к киоску с газировкой, спросил крем-соды. И тут вдруг его окликнули:

— Эй, Спиридон, допивай скорее свою соду и шагай сюда! Он оглянулся. Неподалеку на садовой скамейке сидела... Матильда Гросс!

Левое колено парня задрожало мелкой дрожью. Он знал, что встретит ее. Паршивец передал ему приказ «Медведя» — приехать в М. Но... И все равно было жутко.

На негнущихся ногах поплелся он к скамейке. Матильда тихо

сказала:

— С опозданием приехал. «Медведь» велел кланяться. С такими работничками, как ты, много не нашуруешь. Ну чего зенки вытаращил?! Пошли вон в ту аллейку. Пока ты ехал сюда... Вот, смотри и радуйся.

По аллейке навстречу Спире шагал... «Медведь» собственной персоной.

Спирька обомлел. Да как же это так? Неужели «когти рванул»?

— Здоров, Спирька!— приветствовал его «Медведь», приземистый, мрачный, с маленькими свирепыми глазками. Медведь был острижен под машинку, и чтобы как-то скрыть это, напялил почти до ушей кепку с большим козырьком — Чё, не ожидал? Бывает. Всякое бывает. Ты меня пока не боись. Я пока добрый. Прощаю тебе,'Закидон, твою попытку стать передовиком производства!.. Ха-ха-ха! Первый и последний раз прощаю. Усеки это на всякий случай.

Спиридон стоял, словно его к земле автогеном приварило.

Знаете, ребята, в жизни человека бывают минуты, когда надо собраться с силами и проглотить комок страха, подкатывающий к горлу, подчинить свою волю совести, разуму, которые подсказывают: даже если тебе грозит гибель, действуй так-то и так-то; не идти па поводу у меленького, гнусного чувства, имя коему — трусость!

Однако Спиря дрогнул. И нет ему за это прощения. Ибо, если бы он задушил в себе панический страх перед «Медведем»,— вовремя рассказал Гоге о своем несчастье, сколько бед было бы предотвращено!

А Спирька смалодушничал. Страх перед главарем вошел в е»о существо с детских лет. Он ведь и сам только-только выбрался на честный путь. Многое еще оставалось в Спиридоне такого, что надо было вычищать, выправлять. Но особое, парализующее волю впечатление на парня произвело то, что всесильный (по его представлениям) «Медведь» если не трепетал, то совершенно откровенно угодничал перед Матильдой. Он говорил ей: «Хозяйка», всячески выражал свое почтение и, кажется, даже побаивался.

— Ладно,— тихо произнесла «Хозяйка».— Вы тут поговорите, вспомните былое, а через полчаса — ко мне. Входить с интервалами. Спиридон, поотстань от своего старшого, посмотришь, куда он зайдет, а немного погодя — и сам. Там еще кое-кто будет. Так ты не принимай близко к сердцу. Все!

Она ушла. «Медведь» прохрипел:

— Сила!.. И не вздумай шутки шутковать, Спирька. «Хозяйка» мигом влепит пломбу в затылок. Я ее сам опасаюсь. И не рад, что связался. Правда, тугрики хорошие выкладывает. Вот и тебе велела... На, здеся тридцать червонцев! Что, хорош навар для начала, ха-ха-ха!

Громила протянул Спиридоиу пачку червонцев. Парень ие посмел отказаться. Тяжелое, муторное предчувствие ледяной плитой придавило ему душу. Что делать?.. Надо скорее разыскать Гогу...' '

— А слягавпшь — всё, хана тебе,— усмехнулся «Медведь», словно заглянул в трепещущую Спирькину душу.— Однако надо бы подзаправиться, принять граммчиков по двести по случаю счастливой встречи.

И он потащил Спирьку в летний буфет. Парень давно уже ие пил водки. Он попытался отказаться. Но «Медведь» был-непреклонен! '

— Сегодня от водяры откажешься, завтра — от корешей! Смотри мне!

С непривычки Спирька захмелел. И прошел острый страх. \ Подумаешь, Матильда! Видали мы таких...

«Медведь» шагал впереди. Спирька шагах в тридцати поодаль.

Он проследил, куда свернул его «шеф», заметил дверь, скрытую гроздьями сирени. Пошатался еще немного взад-вперед, внутренне храбрясь, и тоже направил стопы к той двери. Он ожидал увидеть «малину», дым коромыслом, гулянку. И был поражен, увидев чистую, вылизанную комнату, стены которой украшали аппликации, изображающие старорежимных красоток, кавалеров на лошадях с лебедиными шеями, пастушек. В центре комнаты стоял стол, покрытый белоснежной накрахмаленной скатертью. А на столе ничего не было вовсе, хотя вокруг него сидели здоровенные мужики, один вид которых убеждал в том, что простокваша вряд ли является их любимым напитком. Они сидели смирно, бросая подобострастные взгляды на Матильду, и даже не курили. И это обстоятельство вызвало новую волну страха в душе Спирьки.

Всего в комнате собралось, вместе со Спирькой, двенадцать гавриков. «Хозяйка» произнесла деловито:

— Это новичок, Спирька Закидон. «Медведь» рекомендовал. Все. Никаких вопросов. Перейдем к делу. Вы все здесь собравшиеся, за исключением Спирьки, осведомлены, в чем состоит ближайшая задача. Работа ваша оплачена в виде авансов... Весьма солидных авансов. Если кто забастует...— «Хозяйка» мило улыбнулась и добавила простецки:—Это я так, в порядке шутки. Вы ведь все тут интеллигентные люди. Кто сберкассу пощупал, кто и вовсе к «мокрым» делам привержен. У таких, как вы, не может быть общего языка с Советской властью. Один лишь Спиря... Бывший стахановец. Но это ничего. С кем не бывает. Его лучший друг «Медведь» позаботится о Спире. Он станет хорошим. Так вот насчет задания...

И Спиридон Ленский, холодея, понял, что очутился он не в блатной компании, собравшейся «брать» хату или учинить еще что, противозаконное, но в общем терпимое. Он, Спиридон, очутился в шпионском гнезде! «Хозяйка» вытащила карту и еще раз повторила, кому и что надо делать. Каждодневно надо являться в городской парк, в аллейку, где она, «Хозяйка», имеет обыкновение отдыхать. (Она назвала время). Когда наступит час «Ч», все тут собравшиеся обязаны немедленно отправиться к своим объектам. Одному верзиле, как с ужасом узнал Ленский, надо перерезать в нескольких местах телеграфные провода. Другому мрачному субъекту предстояло подкараулить и «убрать» командира дислоцирующейся на окраине города воинской части, третьему надлежало пускать ракеты возле бензохранилища, четвертому... пятому!..

— А тебе, дорогой Спиря,— дружески произнесла «Хозяйка»,— я подарю ракетницу, и ты, милый мой, в компании со своим лучшим другом «Медведем» отправишься за город и станешь пускать зеленые ракеты возле аэродрома. «Медведь» с одной стороны, ты — с другой, чтобы показать аэродром, его взлетную полосу.

На юго-западной окраине города неумолчно гудели авиационные моторы. Самолетов там, судя но гулу, было множество. Спирька в первый же день узнал о существовании этого аэродрома. И сейчас его внутренне всего корчило, как дохлую лягушку, через которую пропускают электрический ток. Только лягушка ничего не ощущает при этом, ибо дохлая, а Спирька был пока что живой. И душевная боль была нестерпимой.

«Хозяйка» заметила его внутренние переживания. Пояснила:

— Поздно, Спиря. Тридцать черг.онцев получил? Получил. И вообще... Поздно! Не надо беспокоить чекистов. Они тебя первого приголубят. Обеспечат тебе общую анестезию, так что ты никогда уже в жизни не будешь ощущать окружающую действительность. Й потом учти, что и твои новые друзья весьма болезненно отнесутся к твоему возможному стремлению свести знакомство с голубыми околышками на фуражках.

Спирька возвращался в общежитие, покачиваясь. Рядом шагал «Медведь» и хрипел:

— Не трухай, Спирька. Дело толковое. На аэродром пробираться без надобности. Попускаем ракетки на расстоянии. Ты в мою сторону, я в твою. Обозначим,— как она гозорит, и порядок. И за такую пустяковую работенку получим «навар», как если бы сберкассу взяли! Это ж понимать надо. А как придут немцы, заживем мы с тобой, Спирька, шикарно. Как в той песне... «Сижу на нарах, как король на именинах, и пайку серого мечтаю получить!..»

— Какие немцы?!— испугался Спиридон.

— Обыкновенные. Ты что, географию не изучал?

— Откуда они придут?!— совсем уж потерялся Ленский.

— Известно откуда — из Германии.

— Там же фашисты!!!

— Точно.

Спирька взмок. Ледяной пот его прошиб. Что делать?! К Гоге? Так тебя же первого схавают, ты тоже в этой жуткой шайке. И червонцы получил!

«Медведь» заговорил с придыханием:

— Она нам, конечно, не говорила, но понять можно. Скоро Советам конец. И мам с тобой это прямая выгода. При новой власти мы чистенькие. Это раз. При новой власти мы будем людями, пострадавшими от большевиков! Начнем шуровать, имея заслуги. Это понять надо!

Расставаясь, «Медведь» предупредил:

— Ты гляди!.. В цирк шагай себе, занятная штука. Но к этому Гоге — Гуге — ни-ни! «Хозяйка» из тебя кишку вынет.

Спирька уж и не помнил, как отвязался от «шефа». По дороге в цирк в полном умоисступлении швырнул пачку червонцев в урну. Потом опомнился, вернулся, а червонцы кто-то уже увел. Не «Медведь» ли?! При этой мысли озноб прошел по Спирькиному хребту.

Тогда все! Поминай как звали... И он в дикий восторг пришел, заметив, что в конце аллеи замшелый старикашка, трусливо озираясь, пересчитывает его червонцы. В цирк! Скорее к Гоге!

Спирька взял билет в первый ряд. Деньги у него водились и без подлых червонцев. Выступал фокусник Алли-Вад. Прыгал через бочки, как резиновый, веселый парень с забавной фамилией Файер-так. Затем акробаты-каскадеры Масловы завертели невообразимую карусель па ковре. Хорошая программа. Только Спирьке она сейчас была до лампочки. Ему бы Гогу дождаться. Жокеи-наездники заключали второе отделение.

Вот и Гога. Он здорово подрос, возмужал. Этакая желтоволосая молния на скачущей лошади!.. Гога вытворял чудеса. Делал сальто с лошади на бегущую сзади лошадь. И наконец — сальто с колонны на колонну! Вот дает!

Па несколько минут Спирька, захваченный искусством Гоги, забыл о своих ужасных злоключениях. Но как только инспектор манежа, дородный дядя в смокинге, объявил утробным голосом: «Антракт!»,— вновь закручинился. Поплелся за кулисы, сам не зная зачем.

Гога его узнал запросто. Похвалил за честную жизнь. И вообще держался по-товарищески. Говорили о всяких пустяках, как это обычно бывает, когда люди давно не виделись. Наконец Гога сказал:

— Что-то ты, Спиридон, не рад нашей встрече. Понимаю, дружбы особой не было. Но все же... «Образцово-экспериментальная».

Спирьке очень, очень хотелось рассказать все. Но подленькая мысль: «А как же тогда ты?» заставляла его прикусывать язык. Он бормотал нечто нечленораздельное, мекал, мыкал.

Гога удивленно поглядывал на Спирьку. Что с ним?

А Спиридон отчетливо представил себе, как возвращается в общагу темной ночью, и вдруг перед самым своим носом видит масля-но поблескивающий ствол нагана или хищный блеск финки.

Гога хлопнул себя ладонью по лбу, воскликнул:

— Совсем забыл, дурья голова! Послезавтра Леша с Эркипом сюда приезжают! Здорово," а? А еще через два дня у меня выпускной вечер в школе. Хочешь и ты приходи на наш вечер?

— Чего я там не видал?—хмуро ответил.Спирька.

— Твое дело. Все же ты дикий человек, Спиридон. Я, например, за время учебы сорок три школы поменял. Звучит?.. И друзья мои не меньше, а то и больше. И вот учебе в школе конец. Для: нас это праздник. А ты плетешь несуразное, даже обидно.

— Ну ладно,— глухо сказал Спирька,— поговорили и хватит. Пошел я. Бывай.

Гога, удивленный, смущенный, глядел ему во след. Пьяный, что ли? . Пожалуй. От Спирьки попахивало.

Телский неверными шагами взбирался вверх, из парка Навстречу ему шел ладный человек в форм' и фуражке с голубым околышем. Нестарый еще. Крепкого сложения. Виски поседелые. Спирька шагнул к нему. Мысль спасительная его осветила: «Раскрыться этому человеку. Он все сможет!» И тут же другая мыслишка: «Хочешь, чтобы тебя взяли за жабры?»

А был тот человек, ребята, отец Любы Фроловой!

Вот как иногда судьба зло шутит. Что стоило Спирьке подойти, рассказать!..

А девятнадцатого июня был в городе великий праздник. То есть великий не в том смысле, что весь город ликовал. Просто встретились вновь «три мушкетера». И радости было столько, будто не виделись они лет десять, если не больше. Гошиио предложение отметить послезавтра окончание школы на его выпускном вечере было принято с ликованием. Эркин привез и кишмиш, и вяленую дыню, и прочие сладости. Леша специально заезжал в Москву, разжился бананами и ананасами. Разумеется, таких «варягов» всякая школа рада была бы принять: знаменитые артисты, орденоносцы!

...Все в школе было торжественно. Замечательно было. Вышел на эстраду директор, сказал речь.

— У меня сегодня, друзья, тридцать шестой выпуск. Гимназистов в жизнь выводил. Реалистов. Потом учеников первой и второй ступени. И вот уже несколько лет — выпускников полной средней школы. Уходите вы в безбрежный мир. Встречу ли я вас еще?.. Как знать. Одно меня радует: идете вы прямой дорогой, без страха и сомнения. Завидую вам!..

Мушкетеры вышли в школьный сад.

Начались воспоминания. «Три мушкетера» искренне удивлялись, как это им удалось закончить десятилетку! Столько школ!.. Разные требования. Работа, отнимающая много часов... А вот закончили школу, черт возьми!

Прибежал новый приятель Гоги — Петька Рыбаков, взволнованно затараторил:

— Где же вы это, а?.. Там танцы, викторина... Там в последний раз в «Морской бой» играют... Там!..

Леша особенно как-то всполошился. Стал тащить друзей в актовый зал. Но не только чувство товарищества влекло его в украшенный бумажными гирляндами и вереницами разноцветных лампочек зал. Приметил там девушку — небольшого роста, худенькую, синеглазую, с вздернутым носиком, тронутым веснушками. Звали ее Рогнедой. Леша к ней не подходил, не разговаривал с ней. Он просто слышал, как обращались к пей подружки и приятели. И он долго не мог взять в толк, как же ее все-таки зовут. Одни кричали:

«Рога!» другие—«Неда». Наконец понял: Рогнеда. И не ошибся.

Они взошли в актовый зал, где в это время самодеятельный оркестр «рубал» фокстрот Цфасмана «Неудачное свидание». Длинноногий парнишка, смахивающий па железнодорожный семафор, не пел — докладывал:

С утра побрился и галстук новый

В горошек синий я надел,

Купил три астры,

В четыре ровно

Я полетел, я полетел!..

Леша с товарищами прислонился к стене. Вчерашние десятиклассники «выдавали» еще «тот» фокс!.. О! Они умели танцевать, Они просто скрывали от учителей свои таланты. А сейчас... Приятно было смотреть на пары, ловко исполняющие легкий ритмичный танец, которому суждена долгая жизнь. Так думал Леша, п он не ошибся. И по сей день, ребята, звучит «Неудачное свидание» Цфасмана, пусть в новой аранжировке, но звучит.

Было Леше неуютно на душе. Рогнеды не видать. И вдруг:

— Девушка, позвольте пригласить вас...— Как из-под земли появилась Рогнеда. Это она Лешу приглашала, Лешу назвала «девушкой»!

Стыд-то какой!

А он, чудак, растерявшись, сказал:

— Пожалуйста!

Смех раздался, юный, безудержный смех.

А деваться было некуда. Леша, красный как рак, вышел вперед. Маленькая язвочка Рогнеда и взяла-то его так, как если бы она была мужчиной. Но тут Леша опомнился. Все переиграл. И они затанцевали. Кто-то пустил в них ленточкой серпантина, над головой лопнула хлопушка, осыпав пару бумажными разноцветными кругляшками. Рогнеда вдруг застеснялась, щеки ее стали пунцовыми, и бросилась вон из зала.

Вокруг вновь засмеялись. И Леша, не очень-то сознавая, что делает, тоже бросился в школьный двор.

Неда сидела на пенечке и всхлипывала. Леше стало не по себе. Парнишка, смущенно выкручивая модный галстук с огромным узлом, произнес удушливым голосом:

— Ты что, а? Я тебя ничем не обидел. Это ты... Девушкой меня назвала. Тоже мне придумала!

Она молчала. Но перестала всхлипывать. Сидела, потупившись, Н вдруг Лешка как-то особенно остро сообразил, какого дурака он ломает. Ему стало попятно, почему Неда всхлипывала. И ему самому захотелось реветь — во нее горло. Так бы вот сесть рядышком на пенечке и заголосить!..

— Я уезжаю,— произнесла Рогнеда.— Поэтому мне и грустно. Я еду в Ленинград.

— Я, может быть, тоже приеду в Ленинград.

— Правда?!

Леша промолчал. Какая там правда!.. Откуда ему знать, куда их аттракцион направят из этого города?

— Учиться едешь?— спросил Леша.

— Учиться.

Они помолчали. А потом как-то так вышло, что они, взявшись за руки, миновали школьный двор и тихо побрели к реке. Позади них в предрассветной сероватой мгле появилась малиновая полоска. Она все росла, ширилась, становилась светлее. И вот малиновый мазок, пронизанный золотыми стрелами, превратился в Восход Солнца!

Они дошли до реки. Оглянулись. Рассвет улыбался им.

— Как красиво,— тихо сказала Неда.

— Да.

Послышались торопливые шаги. Это Гога с Эркином разыскивали друга.

— Вот вы где, оказывается!—воскликнул наивно Гога.— А мы с Эркином с ног сбились...— Гога запнулся, получив от Эркина локтем в бок, смущенно засопел.— Вот... значит... Такие дела. Ну... мы пошли.

— Глупо как!—засмеялась Рогнеда.— Раз нашли — оставайтесь. Давайте вместе полюбуемся восходом. Прелесть какая!

— Да-да,— торопливо закивал Алеша.— Давайте вместе. Подумать только!.. Еще час назад мы были школьниками. Пока аттестаты не получили. И вот мы взрослые, окончательно и бесповоротно. Смотрите... Это ж первый восход солнца в нашей взрослой жизни!

Шумной гурьбой к реке спускались остальные выпускники школы.

А рассвет наливался красками, растворял темноту небес. Росная трава прямо на глазах стала просыхать. Запели птицы. Громадная рыбина выскочила из реки, с шумом плюхнулась, пустив по водной глади широкие круги. Мир просыпался, оживал, радовался жизни.

Вдруг на западе, оттуда, где посветлевшее небо сливалось с горизонтом, отчеркнутым сиреневой полоской леса, донесся неясный гул. Он нарастал, наливался грозными звуками.

Ребята недоуменно переглядывались. Из-за сиреневого леса показались точки... Много точек. И они, разрастаясь, излучая гул, превратившийся уже в рев, мчались прямо на ребят!

— Самолеты!— весело воскликнула Рогнеда.— Наши самолеты возвращаются на аэродром после учений!

Парии и девушки стали кричать, весело размахивать руками, платками, косынками, приветствуя летчиков.

Самолеты, как-то странно рыча моторамп — надрывно, невесело, разделились на три стаи. Одна полетела в сторону аэродрома, вторая взяла чуть правее, к громадному подземному бензохранилищу. А третья стая со снижением устремилась прямиком на ребят!

— У них не звезды!—закричал кто-то отчаянно.—Кресты!!! Самолеты промчались над рекой, устремились к центру города.

И сразу же взлетела зеленая ракета, еще ракета... Еще! Самолеты ринулись в ту сторону. Что-то запело в воздухе, тонким голоском, превратилось в леденящий душу свист, и вдруг раздался страшный взрыв, который качнул землю под ногами. Еще взрыв... Еще... Еще!..

Взвизгнули девчонки, заметались парни, сразу превратившиеся в мальчишек. Смятение охватило ребят. Кто-то бросился наутек, кто в страхе рухнул наземь. Чуть погодя, повинуясь инстинкту самосохранения, все сбились в кучу, хотя это-то и было самое опасное.

Но самолеты были заняты другими объектами...

Гремели, потрясали город мощные взрывы. Там, где было подземное бензохранилище, тоже взлетели ракеты, посыпались бомбы, и через несколько минут округу потряс чудовищной силы взрыв!.. К светлеющему небу взметнулся огромный огненный столб, окутанный дымом. Он вырастал, превращаясь в зловещий дымный гриб.

— Бензохранилище взорвали!

— Бежим, ребята!

— Спасайтесь!!

— Стой!!!—не своим голосом заорал вдруг Алеша.— Куда бежите?.. Убьют! Слушай меня...

Толпа испуганных, растерянных юнцов и девушек замешкалась.

— Стой!—все орал Леша.—Ко мне!.. Девчонкам не реветь. Пошли к школе. Она на взгорье. Надо осмотреться.

Леша первый быстро зашагал по косогору вверх. Его так и подмывало побежать, но он сдержался. За ним ведь идут целых два выпускных класса. Стоит броситься бегом, как и все побегут, может возникнуть паника. Только что удалось погасить смятение. Поэтому надо держаться спокойно.

Так размышлял Алеша, таща за собой за руку тихо всхлипы? вающую Неду. Рядом, тяжело дыша, шагали его друзья. «Три мушкетера» вели за собой остальных товарищей, показывая пример выдержки, спокойствия. Но в душе у них было маятно, дыхания не . хватало.

Навстречу им выбежал директор школы, за ним завуч, учителя. Они суматошно размахивали руками. Увидев своих воспитанников, бросились к ним:

— Что случилось?! Все целы?

—Целы все,— глухо отозвался Леша.— А что случилось?.. Война, наверное.

— Что ты, что ты!—замахал руками директор.—Думай, что говоришь! У нас договор о ненападении...

Он осекся.

Город был весь в дыму и пламени. Самолеты крутили над ним карусель, поочередно подпрыгивали, с воем и визгом валились на крыло — и пикировали, пикировали, пикировали... Рухнула стена жилого дома для комсостава. Завалилась фасадная часть Дома Красной Армии. Окуталось дымом, зашевелилось, как живое существо, здание, где помещался штаб механизированного корпуса!..

Все смотрели, как завороженные, на страшную картину разрушения мирного города. Тем временем самолеты, разбомбившие склад горючего, повернули на помощь тем, которые бомбили аэродром. Посыпался новый град бомб, однако больших пожаров там почему-то не было. А ведь и возле аэродрома взлетали предательские ракеты!

И вдруг Эркин закричал надрывно:

— Ребята! Цирк... Цирк наш горит! Скорее...—он бросился вперед, но послышался негромкий, властный голос директора.

— Гулямхайдаров! Назад... Нехорошо. Зачем сеять панику?

Фашисты наконец отбомбились и стали разворачиваться на запад. С нашего аэродрома взлетели и погнались за ними лобастые истребители «И-шестнадцатые», звено каких-то новых самолетов—веретенообразных, с острыми носами. Значит, не все самолеты сгорели во время бомбежки!

— Урра-а-ааа! — закричали ребята. — «Ура!»—подхватили и учителя.

— Теперь — по домам,— распорядился директор.

Не чуя под собой ног, все бросились со школьного двора. Леша даже о Рогнеде позабыл. А когда вспомнил — было поздно. Она исчезла в окутанном дымом переулке.

«Мушкетеры» не побежали по своим квартирам. Они знали: если родители живы, они обязательно прибегут в цирк. Так повелось исстари. Если у циркача дома несчастье, он идет в общий дом — в цирк. Когда своенравная река Аму-Дарья вышла в прошлом году из берегов и стала затоплять город, в котором гастролировал Эркин, то все артисты помчались спасать цирковое имущество, аппаратуру. Они остались в чем были — все вещи их погибли. Но цирковой реквизит они спасли!

...Цирк догорал. Вокруг пего еще фыркали белесыми искрами угасающие маленькие бомбочки — «зажигалки». От брезентового шапито ие осталось и следа. Дымились опилки на манеже. И всюду сновали те, кто еще так недавно радовали зрителей своим искусством — ш-пп-чибристи и жоксп, канатоходцы, акробаты, жонглеры, клоуны, которые сейчас выглядели как обычные очень взволнованные люди.

К счастью, никто из близких «трех мушкетеров» не пострадал. После представления, ночью, шли просмотры новых аттракционов, прибывших на конкурс. Все артисты были в сборе, каждому ведь интересно, что приготовил его товарищ... Бомба ударила по конюшие, несколько зажигалок воспламенили гардеробные с костюмами и реквизитом. И сразу же все, едва прошел шок, бросились на борьбу с пожаром. Хлынули из брандспойтов тугие водяные струи, зашипели огнетушители. Люди засыпали огонь песком, таскали из пруда в ведрах воду... Многое удалось спасти.

Гога, увидев отца с матерью,— оборванных, с обгоревшими бровями, радостно засмеялся, и вдруг умолк, отступил назад. Его потрясло лицо отца. Могучий мужчина с коротко подстриженными тронутыми сединой волосами... плакал!

— Папа!..— воскликнул Гога.

У отца запрыгали губы. Он всхлипнул и показал в сторону.

Гога вскрикнул и побежал туда, куда указывал отец дрожащей рукой. Страшную картину разрушения представляла собой конюшня. Дым, тлеющие головешки, смрад пожарища. На асфальтовой площадке недвижимо лежал слон Марс. Огромная голова его была расколота, как грецкий орех. Рядом с убитым великаном сидел, дрожа и скуля от страха, семимесячный львенок Кутя, выбравшийся из разбитой бомбой клетки... Но все эти картины всплыли в памяти Гоги много позже. А тогда он, не впдея ничего, не помня себя от ужаса, бежал к своему другу!..

Орлнк лежал на боку, испуская тихие, почти человеческие стоны. Белоснежный красавец с темной гривой умирал. Он лежал в луже крови с развороченным животом и ждал, ждал своего друга. Ему так не хотелось умереть, не повидавшись с ним... Завидев Гогу, конь тихо заржал — горестно, ласково. В больших, с фиолетовым отливом, глазах его в последний раз вспыхнули живые искорки.

Гога бросился к Орлику, упал на колени, обнял могучую шею и заплакал навзрыд. Конь нежно трогал руку друга мягкими холодеющими губами.

— Орлик!.. Милый Орлик...

Гога заглянул другу в глаза, которые уже подергивала смертная пелена. В них были боль, тоска и недоумение. Он как бы хотел сказать: «За что меня, Гога?.. Я был хорошим цирковым конем. Бегал вокруг манежа рысью и галопом — как только было надо, бегал не взапуски, а строго соблюдая все правила, так, чтобы ты, Гога, попадал все время в темп, крутя свои сальто, чтобы не разбился. Я старался, дружище... Кто меня так, Гога?.. А помнишь, как ты поспорил с известным мастером высшей школы верховой езды и заявил, что я, Орлик, сделаю все то, что сделает его лошадь?..

Но Мастер смеялся, называл тебя зазнайкой. Но вот мы выскакали на манеж. Его лошадь делает курбет — я его повторяю, она прыгает кабриоль —я тоже, пиаффе — и я — пиаффе!.. Славно мы тогда подшутили над знаменитым мастером!.. Прощай, Гога. Прощай, дружище!..»

Орлик вздрогнул, вздохнул коротко и затих. Навсегда. Гога горько плакал, обняв шею друга. А рядом стояли его товарищи и тоже плакали. Ведь Орлик был и их другом. Он был настоящим артистом. Пусть четвероногим, но артистом. Настоящим.

ПОДВИГ СПИРИДОНА ЛЕНСКОГО

В ту субботу Матильда, как обычно, сидела в дальней аллейке городского парка и вышивала что-то болгарским крестиком. В условленное время Спирька пришел. Сел на скамью, делая вид, будто любуется природой. «Рукодельница», не глядя на него, тихо сказала:

— Ровно в двенадцать ночи — ко мне. Все. Шагай.

Парень чувствовал себя обреченным кроликом, на которого уставил свои замораживающие волю глаза голодный удав. С работы си отпросился, сославшись на головную боль и сердцебиение. Врач нашла и сильное сердцебиение, и, по мутным, полным страдания глазам Спирьки,— головную боль. Выписала лекарства и дала освобождение на три дня. Парень действительно чувствовал себя хуже некуда.

Он вышел из поликлиники. Побродил по городу, удивляясь тому, что почти все люди, которых он встречал, смеялись, рассказывали друг другу что-то интересное. У людей было хорошее настроение. Завтра воскресенье — отдых, рыбалка, дружеское застолье, спортивные соревнования...

А он бродил по улицам в рабочем комбинезоне; свежие стружки прилипли к рукавам, запутались в его сивом чубчике.

...В недоброй памяти тридцать третьем голодном году остался Спирька сиротой. Соседи говорили, что должны за ним прийти из детского дома. Мальчуган ждал. Но, видать, там заминка вышла. А есть страсть как хочется! Пришел квадратный дядька с пугающей челюстью. Глаза маленькие, въедливые, злые. А сам улыбается.

— Я,— говорит,— твой дядя. Черт с ними, с детдомами. Я тебя воспитаю. И специальность дам классную.

Увел. И дал «специальность». Это был «Медведь», и он научил Спирьку влезать в открытые форточки. Парнишка маленький, тоненький. Влезет Спирька по-тихому в форточку, прокрадется босыми ногами мимо спящих хозяев, аккуратно отомкнет дверь... «Медведь» со своей шайкой тут как тут!

...Спирька, сам того не волан, очутился возле фасада Дома красной Армии. Огромное здание построенное буквой «П». В левом флигеле — бассейн с вышкой. А чуть подалее серый дом. Вход туда ио пропускам, а у входа часовой под «грибком». Вот туда надо бн!

Послышался переливчатый тихий свист. Спирька вздрогнул. Т;;к свистит только «Медведь». Оглянулся... «Медведь» манил его к себе толстым негнущимся пальцем. Спирька, как на веревочке, пошел. В переулке громила взял его за грудки, прохрипел:

— Ты чо, как дерьмо в проруби, по центральным улицам шастаешь? Жить надоело?! Вали в свою общагу!

Спирька покорно повернул в сторону общаги. Оглянулся. «Медведь» исчез. Может, потихоньку следит? Свернул в один переулок, в другой... Вроде никого. А в голове — картины прошлого... Вот «Медведь» обучает его, Спирьку, «закидону».

Поначалу Спиридон нос задирал. Мал да удал! В шайке ему не последняя роль отведена. А позже грустно стало. Особенно, когда «Медведь» старушку ударил по голове свинчаткой. Она, как подкошенная, рухнула. Защищала, бедняжка, кстати сказать, чужое добро. Домработницей была!

И приятные воспоминания: угрозыск берет «малину», всю шайку. Тогда Спирька не радовался, тогда он кусался, царапался, не давался. Но его все же скрутили. И, что особенно важно,— поняли его. Даже прокурор на суде просил для Спирьки снисхождения, назвав «жертвой матерого уголовника по кличке «Медведь».

И определили Спирьку в «Образцово-показательную». Одежду дали, койку с постелью, еду. Конечно, все это не очень-то... Однако от души. И ему, Спирьке, надо бы в ножки поклониться. А он, дурак, стал «фасон давить». В школе всех в черном теле держит. Чего-нибудь вкусненького захотелось — шмыг в трамвай, «взял» кошелек, и порядок. И потянулась к нему вся городская «шпанка». Даже почетную кличку Спирька получил — «Король». Что хочет, то и делает. До той поры, пока циркачи не объявились в школе. Здесь и кончилось его «царство». Сейчас-то он понимает: хорошо, что кончилось...

Спирька от удивления остановился и чуть не присел Вновь он оказался возле серого дома, вход в который охранял часовой. Из окна второго этажа на него смотрел человек в военной форме. Волосы с проседью... Тот самый, кого он уже однажды встретил!

К нему! Скорее!

Спирька шагнул к входу. Часовой спросил безразличным голосом

— Пропуск.

А какой у Спирьки пропуск?

— Мне к тому... Вон на втором этаж ..

По тот человек уже исчез. Не было его видно ь окис. Часовой сказал ворчливо:

— Вали отсюда, милый.

Именно в это время майор госбезопасности Фролов мучительно думал: «Как?.. Как выявить гнездо диверсантов-наводчиков?»

Час назад пришла шифровка. Уголовник по кличке «Паршивец», схваченный на месте преступления, когда пытался ограбить сберкассу, сообщил о существовании в городе М. фашистско-диверсионной группы. Оп пока никого из этой группы не назвал и примет не дал, требуя помилования за попытку «взять» сберкассу. «Паршивец? будет доставлен самолетом в город М.

Но это же надо ждать!

Опытный, бывалый чекист находился сейчас в затруднении.

Что делать? Нельзя терять ни минуты! На границе неспокойно. Гитлеровцы забрасывают диверсантов. Их самолеты то и дело нарушают наше воздушное, пространство, углубляясь на многие десятки километров... Назревают события. Это по всему чувствуется. А стране надобно выиграть хотя бы еще полгода. Будут сформированы многочисленные мотомеханизированные корпуса, новые типы самолетов, танков и артиллерии выйдут на конвейер, и тогда никакой агрессор не будет нам страшен...

Пока же надобно искать «дивергруппу». Где?.. Ни малейшей зацепки!

Фролов затребовал все материалы, связанные с происшествиями последних месяцев. Задержан нарушитель границы, сумевший добраться до города, но схваченный патрулем НКВД... Сброшенный с самолета на парашюте диверсант показал... Колхозник Адамович С. И. был задержан вблизи аэродрома. Адамович С . И. пояснил, что в результате потери ориентировки он...

Майор Фролов тяжело вздохнул. Попросил себе чаю и продолжал листать материалы... И вдруг!

«Пенсионер Чернышевич К. О. прислал письменное заявление о том, что он, находясь на своей пасеке в двенадцати километрах юго-западнее города М., услышал около трех часов ночи прерывистый гул самолета. Чернышевич притаился в густой и высокой траве. Он видел, как примерно в двадцати шагах от него опустился парашют. Потом неизвестный скинул с себя комбинезон, и тогда стало ясно, что это не неизвестный, а неизвестная, ибо это была женщина. Затем, закопав парашют и комбинезон, неизвестная направилась по дороге в сторону города М. Далее Чернышевич...»

А вот и письмо Чернышевича, и протокол беседы с ним. Предшественник почему-то решил, что показания Чернышевича — плод буйной фантазии. Даже парашют с комбинезоном не попытался' отыскать!..

Фролов немедленно вызвал оперативную группу, распорядился немедленно выехать на пасеку, разыскать Чернышевича и с его помощью отыскать парашют с комбинезоном.

Майор, конечно, понимал, что парашют и комбинезон — это не сам диверсант или диверсантка. Но это уже кое-что. Потом он почему-то вспомнил лицо парня лет двадцати (тоже в комбинезоне!). Он, Фролов, глядел из окна второго этажа, а тот парень с древесными стружками в сивых волосах глядел на него, словно что-то хотел сказать... Надо было его окликнуть. Эх!.. Фролов вспомнил об этом парне только потому, что и он был в комбинезоне. А образ парня по непонятной логике вытащил из отдаленных уголков памяти другого парня, Гогу Оснннна, приятеля Любки, а может и больше, чем приятеля. Во всяком случае Любка все уши ему прожужжала, какой это замечательный человек—Гога!.. Он и в самом деле помог тогда выявить и обезвредить негодяя Цицке. Гога с товарищами помог схватить Эрвина Гросса... А что если с Гогой потолковать? Он ведь здесь сейчас гастролирует!.. Молодые парни охотно дружат с циркачами. Может, Гога знает этого... со стружками в волосах...

Эта идея — потолковать с Гогой — родилась в голове майора как акт отчаяния. Надо же было как-то действовать! И майор отправился в цирк. Гоги в цирке не было. Фролов отправился к нему на квартиру. Гога собирался на выпускной вечер, был уже в темно-сером костюме, при галстуке и благоухал «Шипром». Увидев Фролова, он обрадовался, покраснел и замер в полном смятении.

— Здорово, зятек!— приветствовал парня Фролов.— Поздравляю с окончанием десятилетки. Через два дня Любка сюда пожалует.

— О!..— воскликнул Гога.

— Но я к тебе не за тем приехал, чтобы сообщить радостное известие. Дело есть.

И майор стал рассказывать о парне со стружками в волосах. Гога тут же понял, о ком идет речь.

— Так это же Спирька! Он здесь на мебельной фабрике работает.

Гога умолк. Как же это он так! Друзьям своим, «мушкетерам», ничего о Спирьке не сказал.

— Дальше рассказывай, Гога.

— Да вот нехорошо вышло. Какой-никакой Спирька, а все же учились вместе. А я товарищам и не сообщил, что Спирька здесь.

— А ты пока и не сообщай.

— Почему?

— Слушай, Гога...

И майор рассказал ему о том, как странно смотрел на него Спирька, словно хотел что-то важное сообщить, и какое у него было несчастное лицо. Потом произнес смущенно:

— Понимаешь... Все это глупо, конечно. Но вот интуиция... Паршивая это штука — интуиция. Иной раз угадает в самую точку, а чаще в такой конфуз загонит!.. Короче, отыщи мне Спиридона.

Поехали на фабрику. Ленского там не оказалось. Болен. Отправились в общежитие. Тоже нет Спирьки. Майор помолчал, что-то обдумывая, и вдруг сказал:

— Записку ему оставь на всякий случай. Вот карандаш... Вот листок бумаги. Пиши... «Спиридон! Немедленно шагай к тому человеку, на которого ты смотрел, когда он выглядывал из окна второго этажа. Это рядом с ДК.А. Ты ему очень нужен. Очень! С приветом. Гога Осинин»...

Тем временем Спиря слонялся по улицам и переулкам города. Вокруг него кипела жизнь, люди смеялись, шутили, из ярко освещенных окон доносились застольные песни... А ему, Спирп-дону Ленскому, ровно в двенадцать ночи надо явиться к этой гадине!

Смеркалось. На центральных улицах матово засветились уличные плафоны. Возле кинотеатра «Ударник» стояла очередь за билетами. Шел фильм «Фронтовые подруги». Это о трех девчонках, отправившихся добровольцами на финскую войну. Одна из этих девчонок — плотная, коренастенькая, курносая, со смешными косичками, вздернутыми, словно рожки, была... обыкновенной ученицей десятого класса, подружкой гогиной девушки Любы. Об этом Гога ему недавно рассказывал. Люба с седьмого класса мечтает стать артисткой кино. А эта и не думала об экране. Хотела стать маркшейдером. А приехал кинорежиссер, случайно увидел ее на стадионе, где проходила встреча женских хоккейных команд,— тогда девушки играли в хоккей с мячом,— и застонал от восторга.— Это она, одна из героинь его будущего фильма! Его убеждение не изменил даже несчастный случай: режиссер сидел неподалеку от ворот, п та коренастенькая врезала режиссеру плетеным мячом прямиком в глаз.

Рел<иссер снял хороший фильм. Три девчонки сражаются за Родину!.. А ты, Спирька?.. Тебе сегодня ночью надо пускать в небо ракеты, как только услышишь гул самолетов. Гад ты, Спирька!..

И так горько стало у парня на душе, что он едва не заревел.

....А ровно в двенадцать он постучал условным стуком в дверь и произнес условленные слова: «Напиться бы».

«Хозяйка» ответила:

— Подожди.

Она сегодня принимала по одному. Долго не задерживала. Через несколько минут Спирька вошел. Матильда протянула ему пистолет-ракетницу, дюжину патронов-ракет и сказала:

— Работать будешь с «Медведем». Он у западной оконечности аэродрома, ты — у восточной. Как услышишь гул моторов и увидишь первую ракету «Медведя», так и ты пускай свои... Ко мне не показывайся. Только в самом крайнем случае. Пароль прежний! «Напиться бы». На восточной окраине аэродрома быть ровно в два часа ночи. Все!

Спирька вышел, покачиваясь. До чего же ты докатился, Закидон

проклятый!.. Ясное дело, прилетят вражеские самолеты!.. Зачем же тогда аэродром обозначать? И ты своих!.. Нет. Ни за что! Бежать надо. Бежать!

Он хотел было прямиком отправиться на вокзал, но, поразмыслив, отказался от этого. Может, там его «Медведь» И поджидает!.. И потом... У Спири сохранилась фотокарточка: отец в красноармейской форме и мать в белом платье. Фотография эта хранилась в его тумбочке. Спиридон помчался в общежитие. Здесь ему передали записку.

Закидон раз прочитал ее, другой, третий... Прихватив заветную фотографию, кинулся на улицу.

...Часовой был другой. Белобрысый парень, видимо, уже знал о возможном появлении Ленского. Спросил паспорт, перелистал и сказал:

— Второй этаж, комната номер восемь.

А в комнате номер восемь тем временем шел допрос «Паршивца». Плюгавый держался с гонором, он понимал, что от него ждут сведений, и поэтому всячески торговался, оговаривал себе свободную жизнь. Майор, внутренне сатанея, сдержанно вел допрос.

— Не станем терять времени. Что вы знаете о диверсионной группе в нашем городе? Советую не тянуть время. Оно не работает на вас. (Майор с горечью подумал, что и на него сейчас время тоже не работает!) Если в результате промедления произойдет нечто такое, что принесет ущерб... Вы получите, как у вас говорят, «на полную катушку».

«Паршивец» задумался. Кажется, все — торговаться больше нет смысла, надо открывать карты. Но какие? «Паршивец» знал ведь немного. Ну обитают здесь «Хозяйка», «Медведь». А где они находятся?..

— Записывайте,— важно произнес подонок.— Здесь, у вас в городе, обосновалась... Это я точно знаю... Одна женщина. У нее в подчинении домушник по кличке «Медведь». И еще сюда направлен Спирька Закидон. По приказу «Медведя»...

Тут распахнулась дверь и дежурный ввел в кабинет Спиридоиа Ленского. «Паршивец» от неожиданности задохнулся. А Спиридон произнес:

— Гражданин начальник, надо брать как мошю скорее эту гадину!

И рассказал все.

«Паршивца» увели. Тот, зеленый от злости, выкрикнул в дверях:

— Хана тебе, Закидон.

«Паршивца» душила ярость. Он так надеялся выкрутиться, сообщив-о диверсионной группе! И вдруг заявляется Спирька и сообщает такое!.. И он понял: срок ему предстоит отбывать по всей строгости закона!

А тем временем машина мчалась в сторону городского парка.

Затем она свернула в проулок и остановилась. Майор Фролов ска-» зал:

— Как хочешь, Спиридон. Риск большой. Ты явишься в неурочное время. Так что, вполне свободно можешь пулю в лоб схлопотать. Сам думай.

А чего тут думать?.. Он впервые ощутил себя настоящим человеком и был рад этому. Он, бывший Спирька Закидон, наконец-то может заплатить Советской власти за все, что сделано для него хорошего.

— Какой разговор, я согласный,— ответил Спиридон.

И вот он подходит к двери, скрытый ветвями сирени. Стучит условным стуком и, в ответ на «Кто?», говорит пароль: «Напиться бы». Матильда взволнованная, злая, как дьявол, спрашивает:

— Что случилось? «Медведь» засыпался?!

И в этот момент дверь с треском вылетает, и на пороге появляется некто с пистолетом в руке, за ним еще трое. А некто произносит:

— Ручки на затылок, фрау!

Матильда, ошеломленная, пытается достать из кармана браунинг... Но Спирька, стоящий рядом, хватает ее за руки.

Матильда оказалась крепким орешком. Она ничего не знает. Она работает в парке, на аттракционе «Золотые рыбки». Посетители приходят, платят полтинник и ловят удочкой золотых рыбок, не настоящих, разумеется. Иные вылавливают рыбок и получают призы. А что вам от меня нужно?.. Я несчастная женщина, брошенная мужем! Браунинг не ее — мужа!..

Матильду увели.

И тогда Спиридон решился. Он сказал Василию Ивановичу Фролову:

— Сейчас второй час ночи. А ровно в два мне надо быть на окраине аэродрома. С западной стороны «Медведь» обосновался. А я с восточной. И вот что я предлагаю...

Майор задумался. Сердцем чекиста он чувствовал, что Спиридон открыл душу. Может быть, впервые в жизни. Но... А вдруг?..: Нет, не будет «а вдруг». Однако то, что предлагает парень...

Фролов вдруг понял: война-! А война требует жертв. Спиридон* быть может, станет одной из этих жертв. Но отказать ему невозможно. Парень хочет, наконец, стать человеком. И он дело предлагает. Что ж, надо обдумать.

Привели небритого типа с кривым носом. Он быстренько сознался в том, что ровно в три ночи должен был взорвать городской водопровод. И это окончательно убедило майора: война! Матильду допрашивали уже его подчиненные.

Майор посмотрел в сторону Спиридоиа, сидевшего в глубоком кресле.

— Как дела, Спиря?

— Время теряем.

— Тогда пошли.

...«Медведя» взяли просто прелесть как замечательно. Он, дурак, лежал в кустах, положив перед собой ракетницу с патронами. Ему крикнули: «Эй, ты, погоди, «Хозяйка» велела передать...» Он поднялся из травы и тотчас повалился со скрученными руками.

Его ракетницу взял лично майор Фролов. А километрах в полутора восточнее лежал Спиридон Ленский. И он страдал: а вдруг не возьмут «Медведя»?..

Заалел восток, на западе просветлело. И — гул авиационных моторов! Спирька напрягся. И тут же кинулся со всех ног на восток. Пробежал километра два. Тяжело дыша, опустился на замшелый пень. Как там майор, который вместо «Медведя»?.. А вдруг там контроль!.. Вдруг подстрелят!..

Рев моторов приближался, ширился, подавлял в душе волю к сопротивлению... И все же Спиридон не дрогнул. В эту решающую минуту в его жизни он, к счастью, не сломился.

Спиря увидел ракету!.. Какого цвета она была, Спиря не смог бы ответить под страхом смертной казни. Но то, что ракета взлетела,— он знал. И тут же пустил свою ракету, ложно обозначив аэродром. И он захохотал, ибо майор Фролов выпустил ракету на километр восточнее аэродрома!

Самолеты, рыча моторами, с включенными сиренами, которые вопили так, что могли разбудить мертвого, сбросили свой страшный груз па пустое место!.. И это сделал он, Спиридон Ленский!

Спиря встал во весь рост и громко захохотал.

Он, Спиридон Ленский, покончил со своим прошлым! На аэродроме базировались два полка!.. И он, Спиридон Ленский, их спас!

Опять вой моторов. Но одни самолет врага продолжал кружить в посветлевшем небе.

«Что ему надо?—с тревогой подумал Спиридон.—А вдруг?.. Вдруг он разгадал нашу хитрость?!. Сейчас он сбросит бомбы на аэродром!..»

Парень вскочил, опрометью бросился подальше от аэродрома. На бегу зарядил ракетницу. Выстрелил в сторону самолета... Еще... Еще!..

Фашистский летчик развернул самолет в сторону ракет, завалил на крыло, ввел в пике...

Спиридон не услышал взрывов. Просто перед его глазами вздыбилась земля, и свет померк.

...Спиря лежал умиротворенный. Сперва было больно, потом не очень. А то, что это тяжелая рана, он сразу догадался, безо всяких врачей. Эта страшная губительная рана не испугала Спирю. Он i вывела его окончательно в люди!.. В настоящие, которые честно трудятся, рассказывают веселые истории, гуляют по парку...

Опять началась бомбардировка города, Спиридон попытался подняться с больничной койки. Его уложили. И он еще раз понял:

«Не надо бояться». Спиря, ты сделал дело. Ты, может быть, совершил то, что не всякому дано.

Он откинулся на подушку. И в этот момент распахнулась дверь и вбежали трое. Да это же «три мушкетера»! Леша, Гота, Эркин!

«Мушкетеры» остановились у койки Спири. Они молчали. О чем говорить... И вдруг Гога произнес:

— Моего Орлика убили.

Спиря криво улыбнулся, сказал тихо:

— Меня вот тоже... Но я выкручусь. Нельзя мне умирать. С фашистами посчитаться надо... А Орлика жаль. Хороший был конь... Спасибо вам, ребята. За все... Вы настоящие друзья.

Он улыбнулся. И друзья поняли: Спиря выживет. Обязательно выживет!

Новые бомбежки обрушились на город. Валились здания. Умирали люди. Зарево пожаров возносилось в поднебесье... И тем строже, бесстрашнее становились люди. И тогда Алеша сказал:

— Это война, «мушкетеры». Страшная — такая, что не было до нее страшнее войны.

Гога сказал:

— Пойдем воевать. Эркин сказал:

— Смерть фашистским захватчикам!

Конец первой части.

ОГЛАВЛЕНИЕ

«Мушкетеры»

Об Одессе, заводной ручке и свирепом льве Цезпре

Посрамление Спирьки Закидона

Человек со шрамом

Три года, спрессованные в один рассказ

Подвиг Федора Пыжика

Встреча на горе Мтацминда

Погоня

Грустно расставаться друзьям

Ни рассвете

Подвиг Спиридона Ленского

Сидельников Олег Васильевич

ТРОЕ ОТВАЖНЫХ

ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ

Редактор В. Новопрудский Художник В. С л а б у н о в Худож. редактор К. А л и с в Техн. редактор Г. Ахмеджан она Корректор 3. Наджатопа

X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?