«Озорная классика для взрослых»

Озорная классика для взрослых (fb2) - Озорная классика для взрослых [сборник litres] 1027K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаил Юрьевич Лермонтов - Иван Семенович Барков - Александр Сергеевич Пушкин

Иван Семенович Барков, Михаил Юрьевич Лермонтов, Александр Сергеевич Пушкин Озорная классика для взрослых

© ООО «ИД «РИПОЛ классик», оформление, 2007

Иван Семенович Барков

«Срамной поэт» российский

Как-то в 1836 году Пушкин ехал по Невскому проспекту в коляске с сыном своего друга П.Я. Вяземского шестнадцатилетним Павлом. Пушкин раскланялся с неизвестным Павлу господином. «Я спросил имя господина. «Барков», – отвечал Пушкин. И заметив, что имя это мне вовсе неизвестно, с видимым удивлением сказал мне: «Вы не знаете стихов однофамильца Баркова? Барков – это одно из знаменитейших лиц в русской литературе, стихотворения его в ближайшем будущем получат огромное значение. В прошлом году я говорил Государю на бале, что царствование его будет ознаменовано свободой печати, что я в этом не сомневаюсь. Император рассмеялся и отвечал, что он моего мнения не разделяет. Для меня нет сомнения, что первые книги, которые выйдут в России без цензуры, будет полное собрание стихотворений Баркова».

Иван Семенович (или Степанович) Барков родился в 1732го-ду в семье священнослужителя. Читающей публике он известен как автор «срамных» произведений, о которых многие наслышаны, но мало кто их читал. А ведь личность и творчество этого человека далеко не однозначны. Отец отдал Ивана в семинарию. Однако стремление к наукам побудило шестнадцатилетнего юношу пробиться к Ломоносову, отбиравшему даровитых учеников для академического университета. И хотя прием был закончен, Иван был зачислен в студенты, потому что Ломоносова покорило его блестящее знание латинского языка. Но…не прошло и года, как Барков был исключен за «склонность к худым делам»: пьянство, сквернословие и «буянство». И все же наказание талантливому юноше было смягчено. Ему разрешили посещать занятия по русскому «штилю», немецкому и французскому языкам, определили в академическую типографию. Там он работал наборщиком, корректором, затем переписчиком – снимал копии с целого ряда трудов Ломоносова (по отзывам ученого – лучше всех). Затем его назначили академическим переводчиком – прозой и стихами. И хотя Баркова порой по нескольку дней приходилось искать в кабаках и питерских притонах, с должности его не увольняли – талантлив был. Прозой он перелагал труды историков и философов, в стихах – оды Горация, басни Эзопа. Сам написал «Житие князя Антиоха Кантемира», оду императору Петру III и т. д. Современники ставили его талант стихотворца на третье место после Ломоносова и Сумарокова, а Державин «позаимствовал» у него, с небольшой переделкой, несколько строф. Однако все его «благозвучные» труды давным-давно забыты, а на слуху остались лишь срамные сочинения, при жизни поэта начавшие ходить в списках среди любителей «пикантного» чтения, но «невозможные для печати». Со временем сочинения Баркова обрастали приписываемыми ему поэмами, одами, баснями… Водном из списков (две толстых тетради), хранящихся в Государственной публичной библиотеке (Санкт-Петербург), названном «Девичья игрушка или полное собрание эротических, приапических и цинических стихотворений», собрано 20 од, 18 песен, 5 элегий, 23 притчи и сказки и еще более 60 произведений, разных по жанру, но одинаково «специфических» по словарному запасу, как принято говорить – непечатному.

По легенде, не дожив до 36 лет, Барков умер от побоев в публичном доме, успев напоследок произнести: «Жил грешно и умер смешно». Пожалуй, Барков единственный в русской литературе поэт, память о котором сохранило не его собственное творчество, а приписанная ему поэма «Лука Мудищев».

Предвидение Пушкина в конце концов сбылось. На исходе XX века, в России, вскоре после снятия цензурных препон, сочинения Баркова вышли сразу несколькими изданиями, общим тиражом около миллиона экземпляров…

Приношение Белинде

Цвет в вертограде, всеобщая приятность, несравненная Белинда, тебе, благосклонная красавица, рассудил я принесть книгу сию, называемую «Девичья игрушка», ты рядишься, белишься, румянишься, сидишь перед зеркалом с утра до вечера и чешешь себе волосы, ты охотница ездить на балы, на гулянья, на театральные представленья затем, что любишь забавы, но если забавы увеселяют во обществе, то игрушка может утешить наедине, так, прекрасная Белинда! ты любишь сии увеселения, но любишь для того, что в них или представляется или напоминается или случай неприметный подается к е…ле. Словом, ты любишь х…й, а в сей книге ни о чем более не написано, как о п…здах, х…ях и е…лях. Ежели не достанет тебе людности и в оном настоящего увеселения, то можешь ты сей игрушкой забавляться в уединении.

Ты приняла книгу сию, развернула и, читая первый лист, переменяешь свой вид, сердишься ты вспыльчиво, клянешь мою неблагопристойность и называешь юношей дерзновенным, но вместе с сим усматриваю я, ты смеешься внутренно, тебе любо слышать вожделения сердца твоего.

Ты тише час от часу, тише, потом прощаешь меня в самом деле, оставь, красавица, глупые предрассуждения сии, чтоб не упоминать о х…е, благоприятная природа, снискивающая нам и пользу и утешение, наградила женщин п…здою, а мужчин х…ем: так для чего ж, ежели подьячие говорят открыто о взятках, лихоимцы о ростах, пьяницы о попойках, забияки о драках, без чего обойтись можно, не говорить нам о вещах необходимых – «х…е» и «п…зде». Лишность целомудрия ввела сию ненужную вежливость, а лицемерие подтвердило оное, что заставляет говорить околично о том, которое все знают и которое у всех есть. Посмотри ты на облеченную в черное вретище весталку, заключившуюся добровольно в темницу, ходящую с каноником и четками, на сего пасмурного пивореза с седою бородою, ходящего с жезлом смирения, они имеют вид печальный, оставивши все суеты житейские, они ничего не говорят без четок и ничего невоздержного, но у одной п…зда, а у другого х…й, конечно, свербятся и беспокоят слишком; не верь ты им, подобное тебе имеют все, следовательно, подобные и мысли, камень не положен в них на место сердца, а вода не влиянна на место крови, они готовы искусить твою юность и твое незнание.

Ежели ты добродетельна, чиста и непорочна, то читая сию книгу, имей понятие о всех пакостях, дабы избегнуть оных: будешь иметь мужа, к которому пришед цела, возблагодаришь за целомудрие свое сей книге. Любезнее при том вкушаются утехи те, которых долго было предвоображение, но не получаема приятность. Когда же ты вкусила уже сладость дражайшего увеселения любовной утехи е…ли, то читай сию книгу для того, что может быть приятнее нам как напоминание тех действий, которые нас восхищали! Итак, люби сию книгу прекрасную— естественного стыдиться ничто иное, как пустосвятствовать.

Но препоручив тебе, несравненная Белинда, книгу сию, препоручаю я в благосклонность твою не себя одного, а многих, ибо не один я автор трудам в ней находящимся и не один также собрал оную.

Ежели сии причины довольно сильны суть к изданию «Девичьей игрушки» и к приношению оной тебе, прекрасная Белинда, то не менее и оныя, что разум и прилежание погребены были бы многих в вечной могиле забвения: от времени ты будешь оживление их мыслей и твоей преемницы. Ты рассудительна без глупого постоянства, ты тиха без суеверия, весела без грубости и наглости, а здесь сии пороки осмеяны, а потому ни превосходя, ни восходя степеней благопристойности, ты будешь разуметь оную, когда в то ж самое время, не взирая ни на что, козлы с бородами, бараны с рогами, деревянные столбы и смирные лошади предадут книгу сию ругательству, и творцов ея анафеме.

Оды

Ода Приапу

1

Парнасских девок презираю! Не к ним теперь мой дух лежит. Я Феба здесь не призываю, Его х…й вял и не сердит. Приап, все мысли отвлекаешь! Ты бодрым х…ем проливаешь За…бин реки в жирну хлябь. Взволнуй мне кровь витийским жаром, Который ты в восторге яром Из пылких м…д своих заграбь!

2

Дрочи, Приап, х…й, распаляйся! Стекайтесь, б…яди, б…ядуны! С стремленьем страшным всяк пускайся Утех сладчайших в глубины! О, как все чувства восхитились, Какие прелести открылись: Х…ев полки напряжены, Елды премногие заманны, П…зды х…ем лежат тюпранны, Любовной влагой смочены!

3

Ах, как не хочется оставить Драгих сокровищ сих очам! Я в весь мой век потщусь их славить, Не дам умолкнуть я устам. Златые храмы да построят И их внести туда дозволят Приапу и е…кам в честь, За…бин в жертву там поставят! Х…ев в священники представят, Сей чин кому кроме них снесть?

4

Пришло, знать, время все оставить И весь свой век лишь в е…ле жить: Потупя х…й в п…зду наставить И тем ее увеселить. Чтоб подо мной она дрожала И тем бы лучше под…бала: Такую сладость я люблю; Приапа в мыслях я имею, Прогневать его я не смею, П…зду всю разну раз…бу!

5

Животные, что обитают В землях, морях, лесах, везде Сию нам правду подтверждают: Без е…ли не живут нигде. Пары вверху над нами трутся; Летают птицы и е…тся. Как скоро лишь начался свет, П…зды х…ев все разоряют, П…зды путь к счастью отворяют, Без п…зд х…ям отрады нет!

6

Герои, вот я насмехаюсь! Скупых я не могу терпеть, П…здой одною я прельщаюсь, Хочу век с нею жить и еть. Ахиллес грады разоряет И землю кровью обагряет; П…зду зрит у Скамандрских струй; Но что же, мимо ли проходит? Никак! Он дрочит и наводит В нее победоносный х…й!

Похвальные стансы сочинителю сей оды

I

Тебя е…ливая натура На то произвела на свет, Приятного чтоб Эпикура Увидеть точный нам портрет; Умом таким же одарила И чувствы те ж в тебя вселила. Ты так же любишь смертных всех, Натуры все уставы знаешь, В п…зде блаженство почитаешь, Во зле не знаешь ты утех.

II

О, коль приятными стезями Тогда ты на Парнас всходил, Когда огромными стихами П…зде песнь хвальну вострубил. Читая ту, я восхищаюсь, Сладчайшим чувством наполняюсь, Вся в жилах кровь моя кипит, Вся мысль п…здою возмутится, Душа моя к м…дам стремится, А х…й прервать штаны грозит.

III

Богатства, славу, пышность чести Я презираю так, как ты, Не стоят те п…здиной шерсти, Без е…ли всё суть суеты. Вселенну всю я забываю, В п…зду как ярый х…й вбиваю, Счастливей папы и царей, Когда красотка обнимает, Целует, жмет и подъе…ает — Тут всё блаженство жизни сей!

Ода Приапу

1

Приап! Правитель п…зд, х…ев, Владетель сильный над м…дами, Всегда ты всех ети готов; Обнявшись ты лежишь с п…здами; Твой х…й есть рог единорога, Стоит бесслабно день и ночь, Не может п…зд отбить он прочь — Столь ревность есть к тебе их многа!

2

Меж двух покрытых снегом гор, В лощине, меж кустов прелестных, Имеешь ты свой храм и двор, В пределах ты живешь претесных, Куда толпы х…ев идут, Венчавши кажду плешь цветами, Плескают вместо рук м…дами, На жертву целок-п…зд ведут.

3

Твой храм взнесен не на столбах, Покрыт не камнем, не досками, Стоит воздвигнут на х…ях И верх укладен весь п…дами. Ты тут на троне, на суде, Сидишь, внимаешь п…зд просящих, И вместо завесов висящих Вкруг храма всё висят м…де.

4

Но что за визг пронзает слух? И что за токи крови льются? Что так Приапов весел дух? — Все целки в пух пред ним е…утся! Тут каждый х…й в крови стоит, Приапу в честь п…зды закланны, В крови, в слезах лежат попранны, Но паки их Приап живит.

5

Подобятся х…и жрецам: Внутрь п…зд пронзенных проницают И, секеля коснувшись там, Беды велики провещают. П…здищам старым и седым За то, что пасть разинув ходят, Х…ям что трепет, страх наводят, Плоть вечно будет их как дым.

6

Но самым узеньким п…здам, Которы губки ужимают И сесть боятся вплоть к м…дам, Беды ужасны провещают, Что толстый х…й их станет еть, Длиной до сердца он достанет, Как шапку губы их растянет, Столь будут бедные ширеть.

7

Х…и, провестники злых бед, Жрецы е…ливого Приапа! Се идет к вам х…й дряхл и сед, Главу его не кроет шляпа; Лишь ранами покрыта плешь; Трясется и сказать вас просит, Когда смерть жизнь его подкосит; Затем он к вам сто верст шел пеш.

8

Приап, узрев его, и сам Ему почтенье изъявляет,— Велика честь седым власам,— Его он другом называет. Ударил плешью в пуп себя, Тряхнул м…дами троекратно, Потряс землею тем незапно, Но всё, х…й старый, для тебя!

9

«Скажи старик! – Приап вещал,— Ты сделал ли что в свете славно? Кого ты, где и как е…ал? Е…шь ли ныне ты исправно? Коль храбр в своей ты жизни был, Твой шанкер стерть я постараюсь, Твой век продлить я обещаюсь, Чтоб столько ж лет еще ты жил».

10

Старик к ногам Приапа пад, Не слезы, кровь льет с х…ерыком, Столь щедрости его был рад, Что, встав в восторге превеликом, Подняв плешь синю, говорит: «Коль так ты правду наблюдаешь И столь меня ты ободряешь, Твой правый суд мой век продлит.

11

Внимай, Приап, мои дела! Я начал еть еще в младенстве. Жизнь юностью моя цвела, А я уж знал еть в совершенстве. Я п…зд е…ал различных лиц Широких, узких и глубоких, Курносых жоп и краснощеких, Скотов е…ал, зверей и птиц.

12

Но льзя ль довольным в свете быть И не иметь желаньев вредных? Я захотел и в ад сойтить, Чтоб перееть там тени мертвых; Мне вход туда известен был, Где Стикса дремлющие воды, Где мертвым нет назад свободы, И где Плутон с двором всем жил.

13

Промеж двух зыблющихся гор Лежит предлинная лощина, Кусты, болота в ней и бор, И преглубокая пучина. Тут страшна пропасть возле ней На свет дух смрадный испущает, И род живущих устрашает, Тем мерзостно коснуться ей.

14

Я смело в пропасть ту сошел, Но сколь тут дух был ни зловонен, Который Стикса брегом вел, И сколь Харон был своеволен, Без платы в барку не пускал. Со мною платы не бывало — Мне старого еть должно стало, И тем я путь чрез Стикс сыскал.

15

Потом, лишь Цербер стал реветь И вдруг в три зева страшно лаять, Я, бросившись, его стал еть, Он ярость должен был оставить И мне к Плутону путь открыть. Тут тьмы духов со мной встречались, Но сами, зря меня, боялись, Чтоб я не стал их еть ловить.

16

В пещере темной был Плутон, Сидел на троне с Прозерпиной. Вкруг был слышен винных стон, Которы строгою судьбиной Низвержены на век страдать. Тут в первый раз мне страх коснулся: Я, зря Плутона, ужаснулся И весь был должен задрожать.

17

Богиня, сидя близ него, Всем бедным милости просила; Но мало зрелось ей сего: Взяв в руки х…й его, дрочила И тем смягчала его гнев, Тем ярость в милость превращала, Тем многих бедных избавляла От Фуриев, трех адских дев.

18

Кто ж сумневаться будет в том, Пускай сам в ад сойдет к Плутону, Увидел бы он сам притом, Как ё… я страшну Тизифону, У коей вместо влас змеи, Разбросясь, вкруг п…зды лежали, Вились, бросались и свистали, Стрежа иссохши лядвеи.

19

Тем страждет плешь моя от ран, С тех пор блюю я х…ерыком; Сей ясен правды знак мне дан, Что я в труде был превеликом. Хоть больше всех был сей мой труд, Но адска Фурия призналась, Что век так сладко не е…алась, И слезть уж не хотела с м…д!

20

Потом, как я с нее сошел, Изгрызан весь п…зды змеями, Еще я сестр ее нашел, Они пред мной поверглись сами; Я должен был их перееть: Раз е… Алекту, раз Мегеру, Потом уе… я и Химеру, Но тем не мог я и вспотеть.

21

Я муки в аде все пресек И тем всем бедным дал отраду. Ко мне весь ад поспешно тек, Великому подобясь стаду. Оставя в тартаре свой труд, И гарпии и евмениды, И демонов престрашны виды Все взапуски ко мне бегут.

22

Я их поставя вкруг себя, Велел всем в очередь ложиться; Рвался, потел, их всех е…я, И должен сам себе дивиться, Что перееть я смог весь ад. Но вдруг Плутон во гневе яром Прогнал их всех жезла ударом, Я был тому безмерно рад.

23

О храбрость, сила, слава, труд, Которы мне венец сплетали; О тверда бодрость моих м…д; Со мной вы вместе работали! К Приапу станьте здесь пред трон, Свидетели моим делам, Плутон е…н был мною сам! Вы зрели, что то был не сон!

24

Вы зрели, как Цереры дщерь, Богиня ада Прозерпина, Отверзла мне горящу дверь; О, счастьем полная судьбина! Такой красы я не видал, Какую видел в Прозерпине: Какая узкость, жар в богине! Такой п…зды я не е…ал!

25

Во всякий раз, как вверх всходил, Как вниз я в ону ниспускался, Я сладость нову находил: Во мне дух тлел и задыхался, Но как в жару я самом был, Столь многую вкусил я сладость, Что, удержать не могши радость, Ручьи млечные внутрь пролил.

26

Лицо ее как угль горел, Все члены с жару в ней дрожали; Я, глядя на нее, сам тлел, Во мне все жилы трепетали. Белее мрамора меж ног Вздымался вверх лобок прелестный, Под ним был виден путь претесный, Что столь меня пленял и жог.

27

О, путь любезнейший всем нам! Ты наша жизнь, утеха, радость. Тебя блажит Юпитер сам, Ты нам даешь прямую сладость. Ты сладко чувство в сердце льешь, К тебе мысль всех живых стремится. Тобой вся в свете тварь пленится. Ты жизнь отъемлешь и даешь.

28

Разнявши губы, промеж ног Богиня плешь мою вложила; Тогда х…й крепок был как рог, Как лук напряглась моя жила; Я, двигнувшись, вошел внутрь сам. Но Прозерпина прижимала, Мне столь проворно подъ…бала, Что я везде совался там.

29

Плутон, завидуя мне в том, Велел мне выттить вон из ада. Я вдруг оставил его дом, Не зрел уж я чудовищ стада. Лишь мной е…н опять Харон И пес трехглавный, страж Плутона, Не чувствовал мук бедных стона, Я шел к тебе – предстать пред трон.

30

Вот с тех я пор согнясь хожу, С тех пор я чахну и слабею, Трясется плешь, я весь дрожу. Не смею еть, боюсь, робею, Пришел к тебе, Приап, просить Чтоб ты, воззря на скорбь и раны, Мне в аде Фуриями данны Потщился щедро исцелить».

31

Приап, услыша столько дел, Плескал м…дами с удивленья, В восторге, слыша речь, сидел, Но, вышед вдруг из изумленья: «Поди, мой друг, – к нему вещал, Прими, что заслужил трудами». Призвав его, накрыл м…дами И с плеши раны все счищал.

32

Пришед тем в юность вдруг, старик М…дами бодро встрепенулся, А х…й вдруг толст стал и велик. Приап сам, видя, ужаснулся, Чтоб с ним Плутона не был рок, Его в путь с честью отправляет: Идет, всем встречным не спускает, Из млека чистого льет ток.

33

Одна п…зда, прожив сто лет, Пленясь Приапа чудесами, Трясется, с костылем идет, Приапа видит чуть очами, Насилу может шамкать речь: «Приап, мои все слушай службы! Просить не смею твоей дружбы, Хочу на милость лишь привлечь.

34

Как юны дни мои цвели, Во мне красы столь были многи, Что смертные меня е…ли, И все меня е…али боги.— Лет с пять я е…ся не могу, Я в десять про…блася лет, Теперь мне стал не милым свет, Тебе в том истинно не лгу!»

35

Приап на х…й ее воткнул, Власы седые взял руками, А оною долой столкнул И с черными ее усами. Когда б ты мог, Приап, в наш век Должить нас чуды таковыми, К тебе бы с просьбами своими Шел в свете каждый человек.

Ода победоносной героине П…зде

I

О, общая людей отрада, П…зда, веселостей всех мать, Начало жизни и прохлада, Тебя хочу я прославлять! Тебе воздвигну храмы многи И позлащенные чертоги Созижду в честь твоих доброт, Усыплю путь везде цветами, Твою пещеру с волосами Почту богиней всех красот.

II

Парнасски Музы с Аполлоном, Подайте мыслям столько сил, Каким, скажите, петь мне тоном Прекрасно место женских тел? Уже мой дух в восторг приходит, Дела ея на мысль приводит С приятностью и красотой. – Скажи, – вещает в изумленьи,— В каком она была почтеньи, Когда еще тек век златой?

III

Ея пещера хоть вмещает Одну зардевшу тела часть, Но всех сердцами обладает И всех умы берет во власть. Куда лишь взор ни обратится, Треглавый Цербер усмирится, Оставит храбрость Ахиллес, Плутон во аде с бородою, Нептун в пучине с острого́ю Не учинят таких чудес.

IV

Юпитер громы оставляет, Снисходит с неба для нея, Величеством пренебрегает, Приемлет низкость на себя; Натуры чин преобращает, В одну две ночи он вмещает, В Алкменину влюбившись щель. Из бога став Амфитрионом, Пред ней приходит в виде новом, Попасть желая в нижну цель.

V

Плутон, плененный Прозерпиной, Идет из ада для нея, Жестокость, лютость со всей силой Побеждены п…здой ея. Пленивши Дафна Аполлона, Низводит вдруг с блестяща трона. Сверкнув дырой один лишь раз. Вся сила тут не помогает, В врачестве пользы уж не знает, Возводит к ней плачевный глас.

VI

Представь героев прежних веков, От коих мир весь трепетал, Представь тех сильных человеков, Для коих свет обширный мал,— Одной ей были все подвластны, Счастливы ею и бессчастны, Все властию ея одной На верх Олимпа подымались И в преисподню низвергались Ея всесильною рукой.

VII

Где храбрость, силу и геройство Девал пресильный Геркулес, Где то осталось благородство, Которым он достиг небес? Пока он не видал Амфалы, Страны от взору трепетали, Увидя, Тартар весь стенал. П…зда ея его смутила, Она оковы наложила, Невольником Амфалы стал.

VIII

Представь на мысль плачевну Трою, Красу Пергамския страны, Что опровержена войною Для Менелаевой жены. Когда бы не было Елены, Стояли бы троянски стены Чрез многи тысячи веков, П…зда ея одна прельстила, Всю Грецию на брань взмутила Против дарданских берегов.

IX

Престань, мой дух, прошедше время На мысль смущенну приводить. Представь, как земнородных племя Приятностьми п…зда сладит. Она печали все прогонит, Всю скорбь в забвение приводит, Одно веселье наших дней! Когда б ее мы не имели, В несносной скуке бы сидели, Сей свет постыл бы был без ней.

X

О, сладость, мыслям непонятна, Хвалы достойная п…зда, Приятность чувствам необъятна, Пребудь со мною навсегда! Тебя одну я чтити буду И прославлять хвалами всюду, Пока мой х…й пребудет бодр, Всю жизнь мою тебе вручаю, Пока дыханье не скончаю, Пока не сниду в смертный одр.

Ода п…зде

I

Тряхни м…дами, Аполлон, Ударь е…дою громко в лиру, Подай торжественный мне тон В восторге возгласити миру. Ко дверям славы восхожду, Тебя как будто на х…й жду. Приди и сильною рукою Вели всех муз мне перееть, Чтоб в них усердье разогреть Плениться так, как я п…здою.

II

Взд…очу престрашный мой е…дак, Чтоб всю теперь явил он силу, Совсем уже готов кутак, Впущу эпическую жилу. Всарначу я и взговорю, Е…ливым жаром я горю, Бодрюсь, уе…ши Парнасиду, Иду за Пиндаром вследы, Взношусь от Музиной п…зды Туда, где смертного нет виду.

III

На поясе небесном став, Согласной лирой в небе звукну И, в обе руки шмат мой взяв, Зевеса по лбу плешью стукну, Чтоб он сокрыл свой грубый зрак И не д…очил теперь е…дак, Не метил плешью в щели многи, Не портил бы земных красот, Не драл е…дою п…здий рот, Не гнул богиням круто ноги

IV

Нептун и адский бог Плутон, Смягчите ярость вы без шуму, Страшася шанкера бабон, Оставьте вы высоку думу. На вас не буду я смотреть, Велю обеих перееть Ты, море, не плещи волнами, Под секель ветры заключи, А ты престрого закричи, Чтоб в аде не трясли м…дами.

V

Чтоб тем приятный звук и глас Такие вздоры не глушили, Скачи и веселись, Парнас, Мы всё в природе утишили. Сойди, о Муза, сверху в дол И на пуп залупи подол, Я ныне до п…зды касаюсь, Воспеть теперь ея хочу И для того е…дак д…очу, Что я п…здою восхищаюсь.

VI

Со утренних спокойных вод Заря на алой колеснице Являет Фебов нам восход, Держа м…де его в деснице, И тянет за х…й Феба в понт, Чтоб он светил наш горизонт, Мы блеску все его радеем. А ты, восточная звезда, И краше всех планет п…зда, Тобой мы день и свет имеем.

VII

Скончав теченье, Аполлон С эфира вниз себя покотит, К Фетиде в лоно съедет он, П…зда лучи его проглотит, И блеск его тогда минет, Когда богиня подъе…нет, К м…дам свою п…зду отклячит, Сокроется от нас день прочь, Е…ливая наступит ночь, Коль Феб в богиню запендрячит.

VIII

Д…очи, о Муза, добрый х…й, Садись ко мне ты на плешь смело, Чтоб слабже он полез, поплюй, Раздайся секель твой и тело. Я всю вселенную узрел, Когда тебя я на плешь вздел, Кастальской омочен росою, Отверзлись х…я очеса, Открылись света чудеса, Творимые везде п…здою.

IX

Юпитер в смертных бросить гром С великим сердцем замахнулся, Погиб бы сей х…ев Содом И в лютой смерти окунулся, Но в самый оный страшный час П…зда взвела на небо глас, Умильно секелем кивнула, Зевес, схвативши в руки плешь, Бежит с небес на землю пеш, Громовый огнь п…зда задула.

X

Перун повержен там лежит, Пропал великий страх народа, Юпитер над п…здой дрожит, Забыта им уже природа. Пускай злодействуют везде, А он купается в п…зде. Алкмену ныне сарафанит, Е…ет и прет, пендрючит, ржет, Храпит, сопит, разинув рот, И гром уже его не грянет.

XI

Ударил плешью по водам Нептун, властитель над морями, Велел подняться он м…дам, Чтоб дули ветры под волнами. Велел все море возмутить, Неоптолема потопить. Но с вострым секелем Фетида, Подъехав, села на м…де. Нептун, поковыряв в п…зде, Лишился тотчас грозна вида.

XII

Плутон во аде с е…даком Совсем было утратил мысли, Е…да его покрылась льдом, А с м…д уже сосули висли. Но вскоре въехала туда О ты, прелестная п…зда, Богиня ада Прозерпина, Ощерила мохнату щель, Плутон, храпя, наметил в цель, В тебе согрелася е…дина.

XIII

Твоя, о мать х…ев, п…зда, Никак не изъясненна сила, С волшебной сферы ты звезда, О страх, ты солнце ослепила, Когда из волосистых туч Блеснул на Феба п…здий луч, То он сияние оставил, Забыл по должности езду И сунулся тотчас в п…зду, Чем славы он твоей прибавил.

XIV

Гремит Амфалия п…здой, Прельстив усами Геркулеса, Который страшною е…дой Нередко пехивал Зевеса, Творил велики чудеса, Держал на плечах небеса, Подперши плешью твердь ужасну, Атланта бодро облегчил, За то в него и х…й всучил, Однак шентю узрел он власну.

XV

Ахилл под Троей х…й взд…очил, Хотел пробить е…дою стену, Но как он бодро в град вскочил, Чтоб выеть тамо Поликсену, Парис его ударил в лоб Тем дротиком, которым е…, То небо стало быть с овчинку В Ахилловых тогда глазах, Смягчил его шматину страх, П…зда сжевала в час детинку.

XVI

Герой в войне не человек, Намазав ворванью е…дину, Забыв столь надобной нам век, Разит людей так, как скотину. С п…здой он больше не буян, И Бахус без нее не пьян. П…зда природу умножает, Родит, лелеет, кормит нас, Ее продолговатый глаз Сурову нашу плешь смягчает.

XVII

О мать веселья и доброт, П…зда, шентя, фарья, махоня! Я тысячу х…ев дам в рот — Глотай, им ныне есть разгоня, Насыться от моих похвал, Я прямо в цель твою попал, Воздвигну я тебе божницу, Внутри очищу п…здорык И, взявши в руки я голик, Сгоню нечистую площицу.

XVIII

В эфире светлая звезда Или блестящая планета Не так прелестна, как п…зда, Она творительница света. Из сих торжественных ворот Выходит всякий смертный рот И прежде всех ее целует, Как только секелем кивнет, Двуножну тварь на свет пихнет И нам ее она дарует.

Ода на рождение п…зды

I

Какой приятный глас музыки Внезапно слух мой поразил, Какие радостные клики Мой темный разум ощутил! Я зрю, поля все обновились, Цветами новыми покрылись, С весельем ручейки текут, Крутясь меж злачными брегами, И птички, сидя меж кустами, Природе хвальну песнь поют.

II

Природой данную нам радость, О Муза, ты воспой теперь, Какую чувствуем мы сладость, Узря ее достойну дщерь. П…зды любезныя рожденье Весь мир приводит в восхищенье, П…зда достойна алтарей, Она прямая дщерь природы, Ее несчетно чтут народы, П…зда веселье твари всей.

III

Природа, зря, что смертных племя В несносной скуке жизнь ведет, Для облегченья оной бремя П…зду произвела на свет. Всех смертных ею усладила, В приятны цепи заключила, С тех пор п…зда владеет всем. Она героев производит, Она в храм славы их приводит, П…зда вещь лучша в свете сем.

IV

Герои, храбростью своею Что свет старались покорить, Владеть хотели всей землею, Стремясь потоки крови лить, Они все для того дралися, Чтоб после всытость наетися И лучших п…зд себе достать. Для п…зд кровавы были брани, П…зд ради налагались дани, П…зда всех дел вина и мать.

V

Антоний, царствовать желая, Дрался с Октавьем сколько мог, Но, Клеопатру он узная, Ей захотел попасть меж ног, Забыл и храбрость и породу И дал Октавию свободу, Лишь только впрятал в нее х…й. Не зрит, что Рим он тем теряет, К п…зде он страстию пылает, Узря ее в Сиднейских струй.

VI

Руно златое, кое греки В Колхиде тщилися достать, При чем прославлена навеки Язонова пречудна рать. Когда со змеем он сражался, В погибель явную вдавался, П…зда его от ней спасла, Его е…ливая Медея, Волшебно знанье разумея, На верх сей славы вознесла.

VII

Пленясь Калипсо Телемаком От волн морских его спасла, Е…лась с ним лежа, сидя, раком И в е…ле сладку жизнь вела, Но Ментор, зря их то веселье, Из зависти терпя мученье, Так Телемака навострил, Что бросил он п…зду и е…лю И, милую оставя землю, Напасти новые вкусил.

VIII

Эней, оставшись цел на брани, Погибнул бы в морских валах, П…зда коль не простерла б длани При карфагенских берегах. Его е…ливая Дидона, Сошедши с царска пышна трона, Спасла и еть ему дала Он е…, п…здою наслаждался, Но вскоре с нею он расстался, Отплыв, куда судьба влекла.

IX

Когда же сих примеров мало, Взгляните в древность всех времен: Всегда п…зда всех благ начало, Начало всех земных племен. Мы ей на свете сем родимся, Ее е…ем, ей веселимся, Она милее нам всего, П…здой нас девушки прельщают, П…здою нас и утешают, В ней чтим верх счастья своего.

X

О ты, п…зда, п…зда драгая, К тебе душа моя летит, Ты песнь мою воспринимая, Внемли, что дух мой говорит. Всего на свете сем ты боле, Взгляну в моря, в ограды, в поле, Но лучше я тебя не зрю. Поверь, что я не лицемерю И что тому я свято верю, Что днесь языком говорю.

Ода на воспоминание прошедшей молодости

I

Владычица богов и смертных, Мать всех живущих на земли, Источник дружб и ссор несчетных, П…зда, мою мольбу внемли! Из мрачного ко мне жилища На вопль как сирого вдовища Сквозь лес, сквозь блато взор простри, Склонись, склонись моей мольбою, Смягчись, зря страждуща тобою, И с х…я плеснеть оботри.

II

О юность, время скоротечно, Которая теперь прошла, Когда б ты длилась, юность, вечно, Ты б тех забав не унесла, Которыми я наслаждался В тебе, какими восхищался. Приди опять, как ты была! Тогда п…зды ко мне толпами С отверстым ротом и губами Слетятся, как на мед пчела.

III

Без слез не вспомню прежни веки. Я в юности когда бывал, Всяк день текли млечные реки, Всяк день я разных п…зд е…ал, Всяк день они ко мне стекались, Наперстки на х…й мне казались, И я им сколько мог служил. Теперь, о лютая судьбина, Уже не хочет ни едина, Чтоб х…й в нее я свой вложил.

IV

Признаюсь вам, красы любезны, Что х…й уже мой стал слабеть, И все старанья бесполезны, Нельзя мне столько раз уеть, Колико раз е…ал я прежде. Пришел конец моей надежде, Чтоб мог еще я милым быть. Итак, навек прощаюсь с вами, И чем я награжден п…здами — П…здам же я хочу прожить.

Ода на прое…ение целки х…ем славного е…аки

I

Оконча все обряды брака, К закланью целочку ведут, Тебе, о славный наш е…ака, Ее на жертву отдают. Ложись, е…и и утешайся, Вовек п…здами прославляйся И целки в глубину войди, Будь храбр, всю робость оставляя, Такую вещь предпринимая, Ты сам себя не остыди! Ты зришь велико наслажденье.

II

За многие твои труды И приведенну на мученье Судьбиной узкия п…зды Не должно ли тебе потщиться, Ужель твой х…й не разъярится На столь прекраснейший предмет? Ужель ты сильно еть не станешь И храбрости той не докажешь, В которой целок х…й твой рвет?

III

П…здам приятно утешенье, О х…й, источник всех утех, В п…здах вселяешь ты мученье, Ты производишь в них и смех. К тебе я песнь свою склоняю, Твои дела я выхваляю И ими весь наполню слух. Подай, о муза, наставленье И чтоб имел я ободренье, Впихни в меня е…ливый дух.

IV

Какой глас жалкий раздается, Какой п…зду объемлет страх, Мошна ее тем боле рвется, Чем дале х…й в ее устах. Она зрит бед своих причину И на растерзанну судьбину Без слез не может посмотреть. П…зда вся кровью обагрилась, П…зда всех сил своих лишилась, Е…ака продолжает еть!

V

Он жалоб целки не внимает, П…зду до пупа он дерет, Престрашный х…й до м…д впускает И в ярости ужасной ржет. П…зда не знает куда деться, П…зда от робости трясется И устает уж подъе…ать; Е…ака наш лишь в силу входит, П…зды от яру не находит И начинает трепетать.

VI

Хотя б п…зд со сто тут случилось, Он всем бы сделал перебор, Лишь место кровью б обагрилось И всех бы устрашило взор. Он от часу в задор приходит, Предмета боле не находит, Кого бы можно растерзать, В болезнь от ярости впадает; П…зда ту ярость умножает И тщится х…я раздражать.

VII

Е…акиной признак забавы Вовек останется в п…зде, Дела, наполненные славы, Гремят бессмертием везде. Ты имя заслужил героя, Для п…зд лишаяся покоя, Как на себя сей труд берешь, Ты в ужас целок всех приводишь, Великий страх на них наводишь, Когда одну из них дерешь.

VIII

Какая красота явилась, Сколь оной был е…ака рад! П…зда по шею заголилась, Приятный обратя свой зад; Она тем ярость утоляет, Как х…ю ж…пу подставляет. Боль нову чувствуя, кричит, Кричит, вопит и жалко стонет, Но в ж…пе х…й тем больше тонет И по м…де уже забит.

IX

Е…ака жалости не внемлет Добычей пользуясь такой, Руками щеки ж…пы треплет И хвалит столь предмет драгой. Он в ярости не различает И ж…пу за п…зду считает, Вкушая в ней такую ж сласть. П…зда погибель узнавает И совершенной почитает Свою оконченну напасть.

X

Е…ака, храбрость доказавши, Свой х…й из задницы тащит, В ней плешь багряну замаравши, И х…й от ярости трещит. Чем боле плешь багряна рдеет, Тем более п…зда робеет, Бояся в третий раз страдать. Престрашный пуще х…й ярится И над п…здою хоробрится, Котора еть не может дать.

XI

Он зрит в прежалком состояньи П…зденку, приведенну в страх, И что иметь не может дани От целки, разъе…енной в прах. Свой рог в штаны он уклоняет И вниз х…й твердый нагибает, Покорствовать себе велит, Но рог штаны те раздирает И пламенну главу вздымает, В штаны он гнуть себя претит.

XII

Е…ака, видя непокорность Престрашна х…я своего, И зря в штаны его упорность Держать руками стал его. Пригнутый х…й достал колена, П…зда, избавившись от плена, Приятный показала вид, Хотя мошна из целки стала, Хоть век п…зда так не страдала, Она е…аку не винит.

XIII

По окончаньи прое…енья И ж…пы х…ем, и п…зды За то достоин награжденья, Достоин ты великой мзды. П…зды в честь храм тебе состроют И целками всю плешь покроют Наместо лавровых венков, Ты над п…здами величайся И страшным х…ем прославляйся, Несчетных будь герой веков.

Ода собранию п…зд

I

О вы, священницы борделя, Наставницы младых красот, Вы первого обман апреля На весь уже простерли год, Вам таинства везде известны, И ваши хитрости прелестны Так, как волшебством нас мрачат. Вы сделать из старухи целку Считаете для вас безделку. Мне вас досталось умолять.

II

За что, не знаю, вы в презренье, За что гонимы вы от всех? К вам должно всем иметь почтенье, Вы матери драгих утех, К вам в нуждах ближний прибегает, Отраду в муке обретает Вдовец, женатый, холостой. Где б ярость мы х…ев смягчали, Где б разны роскоши узнали, Как не в обители такой?

III

Еще мой х…й не так согнулся, Чтоб вовсе твердость потерял. Не мните, чтоб он не проснулся И чтоб, узря п…зду, не встал; Хотя бы вовсе был бессилен, Но ваших смысл красот обилен Его в желанну крепость взвесть. Чего не сделают п…здами, То сделают они руками; Кто может хитрость их исчесть!

IV

Я помню, негде чел недавно, Как некакий скупой старик В неделю раз один исправно Ходить в бордели приобвык. За то, кто сделать то возмется, Что у скупого раз зайдется, Велику плату положил. А без того имел все даром, И денежки свои с товаром Всегда с собою уносил.

V

Одна сестра за то взялася, Что только их старик трудил И что еще при том смеяся С собою деньги уносил. Схватя подвязку шерстяную И кликнув из подруг другую, Взяла конец, дала другой, Х…й слабый в петлю положила И так его защекотила, Что нехотя вздохнул скупой.

VI

Дошел и я, красы драгие, Дошел и я до сей беды. Бывали времена такие, Когда платили мне п…зды, Бывало, все за мной ходили, Бывало, все меня просили, Чтоб раз один хотя уе…; За то меня вы одаряли, Но вы лишь деньги прое…али, А я вам силу всю прое….

VII

Теперь, сестры златолюбивы, Я к вам прибегнуть принужден, Счастливы вы и пресчастливы, Что вами мир весь населен, Старайтесь мне вы дать отраду, А я за это вам в награду Стараться буду вас про…ть, За всякий раз я малакейку, Конечно, дам вам не копейку, Но будут все рубли звенеть.

Ода победоносному х…ю

I

Дела пребодрого героя Потщися, мысль моя, воспеть! Я, громкой лиры глас настроя, Прославлю то, как х…й мог еть. О ты, пребодра животина, О ты, пречудная шматина, Коликих ты достоин од! Ни рвы, ни камни, ни вершины, Ни адской челюсти стремнины Сдержать не могут твой поход.

II

Хоть много в древности прославлен Победоносный Геркулес И не один трофей поставлен В знак бывших от него чудес, Но если бы он был в том внятен, Сколь женщинам твой ствол приятен, То б он страданья не видал, Любовью сильною сгорая, К Амфоле страстно приступая, Тебя бы он ей в руки дал.

III

Когда на брань х…й ополчится И станет в ярость приходить, Когда багряна плешь зардится, То кто возможет сокрушить? Хотя меж ног клади оковы Иль челюсти разверсты львовы, Но он, опершись на м…дах, Не я ль Дидоне у Енея Принудил с м…д площиц таскать? Какая ж мне за то отрада, Какая в старости награда? Я верных мало зрю сердец, А я всей твари обновитель, Ея блаженства совершитель И всем зиждитель и отец.

Ода х…ю

I

Восстань, восстань и напрягайся, Мой х…й, мужайся, стой, красней, На грозну брань вооружайся И стену ты п…зды пробей. Пробей и, кровью обагренный, Явись, сугубо разъяренный, Удобен к новым чудесам. Да возгласят хвалы повсюды Тебе, герой, другие уды, Воздвигнув плеши к небесам.

II

В источник п…здий окунися, Но пламень свой не утуши, В крови победы омочися И плешью, х…й, стихи пиши. Хвали себя, колико можно, Чтоб быть хвалену, хвастать должно: Дар гибнет там, где славы нет. Хотя ты грановит и ярок, Хоть толст, красен, ретив и жарок, Не скажешь – не узнает свет.

III

Се уж таинственною силой Тебя колеблет ратный жар, Восстал герой, влекомый жилой, Восстал, готов свершить удар. О витязь! красный и любезный! Героев больше всех полезный! Без броней и без всяких сбруй, Тобой природа вся живится, Тобой все тешится, родится, Тобой, всех благ источник – х…й!

IV

О, дар, из всех даров дражайший! Ты, х…й, всего нужнее нам, Для нас ты к счастью путь сладчайший, Орудие утех п…здам. И радость только там родится, Где х…й стоит, где он ярится, Геенна там, где х…я нет. Когда б Судьба тя не создала, Природа б целкою страдала И пребыл бы кастратом свет.

V

Ты всех и вся равно прельщаешь, Когда ты крепко лишь стоишь, Равно в треухе утешаешь, Как и под чепчиком манишь. Коль девушка когда стенает — О чем? – Тебя она желает, Ценою крови х…й купить. О чем же там вдова крушится? — Что не с кем ей повеселиться И некому вдове забить.

VI

Молодка, облившись слезами, Рыдает, проклиная щель, Царапает п…зду руками, Коль отлучен от ней кобель. Молодушка о том крушится, Что больше не стоит, валится Хозяинов буйной кутак. Весь свет тебя, х…й, прославляет, Хоть именем не называет, Но делом х…ю служит всяк.

VII

Гомер на лире велегласной Не гнев Ахилла воспевал — Тебя он пел, о х…й прекрасный! Хоть х…ем он не называл. Коль Бризеида бы смягчила Е…дак Ахиллов, что взд…очила, То не сердился б воин сей. И в славу б те еще е…али Цари, кой, како прах, пропали, Сраженны плешью, х…й, твоей.

VIII

Когда п…зды Ахилл лишился, Он х…ем плошки разбивал, Но, чтоб он в гневе усмирился, Патрокл ему в задок давал. Потом, когда сего убили, Тогда-то х…я рассердили; Он взял копье и шел на брань. Разил, губил всех без пощады, Приамовы тут пали чады, Почувствуя е…ды сей длань.

IX

Дидона, против всех воюя, Могла ли ратися с тобой? На вертеле троянска х…я Сама изжарилась с п…здой. А та не х…ем ли сраженна, П…зда, к звезде что обращенна, Когда уже пропал в ней смак? Диана, х…й не знав, гордилась, Сама увидевши, взвалилась К Андиомону на кутак.

X

Колико крат ни унижался Юпитер, позабыв себя, В быка и гуся обращался, Чтоб только усмирить тебя. Венера целый век прельщала, Однако же не устояла Против кривого мужика, Красы всю хитрость истощила На то, чтоб наконец хватила Кузнечна жарка е…дака.

XI

Живи, о х…й! и утешайся Бессмертной славой сих побед, Е…и и ввеки не прельщайся На гибельный премудрых след. Они природу посрамляют И бедные п…зды не знают, П…зды, чего приятней нет! Когда б одни лишь мудры жили, Они б в пять лет опустошили Сей людный и прекрасный свет.

XII

О вы, парнасские питомцы! Составьте велегласный хор, Писатели и стихотворцы И весь чистейших сестр собор, Согласно х…я прославляйте, Из рода в род стоять желайте, Да он вдохнет вам жар, как петь! А я вам подражать не буду И то вовеки не забуду, Что х…й нам дан на то, чтоб еть.

Ода е…ле

1

Раз…б я б…ди вас Парнасски, И Феба раз…бену мать, Х…й вялый коего без тряски Не мог уж и на Дафну встать! Приап! к тебе я прибегаю! Ты х…й в п…зду забил как сваю, За…бки жарки льешь рекой, Ты дух мой подкрепи и силы, Пролей в мои на час все жилы Из м…д яристых пламень твой.

2

Да все дрочат и распалятся! Спеши ко мне, е…ливый род! Где я? чем очи здесь пленятся? Из штанов лезет уж урод! М…де я вижу здесь упруги, Там ляжки белы, жирны, туги; Х…и полками вздрочены; Зрю жопы без волос и чисты, Прекрасны титьки, жарки п…зды, В за…бинах погружены.

3

На век оставшись пред очами, Собор предметов столь драгих, Моими будьте божествами, Служений целию моих! Пусть храм для вас сооружают, Е…аки в нем да устремляют Везде на вас глаза свои; За…бки будут приношеньем, А с м…д волосья украшеньем, Жрецами будут там х…и.

4

Все твари, кои землю, реки, Моря, болота, лес селят; Слон, кит, орел и человеки Всегда п…ться норовят. Как град за…бины валятся, Глупец и умный – все ярятся, П…здой и е…лей свет живет; П…зда в утехи погружает, П…здой всяк счастья достигает; А еть нельзя – постыл и свет.

Кулачному бойцу

Гудок, не лиру принимаю, в кабак входя, не на Парнас. Кричу и глотку раздираю, с бурлаками взнося мой глас. Ударят в бубны, в барабаны удалы добры молодцы, в тазы, и ложки, и стаканы фабричны славные певцы. Трюх, трях, сыра земля с горами! Трясись, сине море, м…дами. Хмельную рожу, забияку, рвача, всесветного пройдака, борца, бойца пою, пиваку, ширяя в плечах бузника! Молчите ветры, не бушуйте. Не троньтесь дебри древеса. Лягушки в тинах не штурмуйте. Внимайте стройно небеса! Между кулачного я боя узрел тычков, пинков героя. С своей, Гомерка, балалайкой, и ты, Вергилишка, с дудой с троянской греков шайкой дрались, что куры пред стеной. Забейтесь в щель и не ворчите, и свой престаньте бредить бред. Сюда вы лучше поглядите. Иль здесь голов удалых нет? Бузник Гекторку, если в драку, прибьет, как стерву иль собаку. О ты, Силен, наперсник сына, Семелы ражей красный муж, Вином раздута животина, Герой во пьянстве жадных душ. Нектаром брюхо наливаешь, смешав себе с вином сыты, ты пьешь, меня позабываешь и пити не даешь мне ты? Ах! будь подобен Ганимеду, подай вина мне, пива, меду! Вино на драку вспламеняет, дает в бою оно задор, вино п…зду разгорячает, с вином смелее крадет вор. Дурак, напившися, умнее, затем, что боле говорит. Вином и трус живет смелее. И стойче х… с вина стоит. Вином проворне бл…дь встречает. Вином гортань, язык вещает. Хмельной Баханта-целовальник, ты дал теперь мне пить, крючок. Буян я сделался, охальник, Гремлю уж боле как сверчок. Хлебнул вина, разверзлась глотка, вознесся голос до небес, ревёт во мне и хмель, и водка, шумит дубрава, воет лес. Трепещет твердь и бездна бьётся, пыль, дым в полях и вихрь несётся. Восторгом я объят великим. Кружится буйна голова. Е…ал ли с жаром кто толиким п…зду, чтоб шамкала слова. Он может представленье точно огню днесь сделать моему. Когда в п…зде уж будет сочно, колика сладость тут уму! М…де п…зду по губам плещут, душа и члены в нас трепещут. Со мной кто хочет видеть ясно, возможно зреть на блюде, как виденье страшно и прекрасно, взойди ко мне тот на кабак. Иль став где выше на карету, внимай преславные дела, чтоб лучше возвестити свету стена котора прогнала, которая склонилась с боем, котора тыл дала героям. Между хмельнистых лбов и рдяных, между солдат, между ткачей, между холопов бранных, пьяных, между драгун, между псарей Алешу вижу я стояща. Ливрею синюю спустил, разит противников грозяща. Скулы имея взор моршлив, он руки быстро простирает, в висок ударит, в жабр жадает. Зевес, сердитою биткою щелкавши по лбам кузнецов, не бил с свирепостью такою, с какой он стал карать бойцов. Расквасивши иному маску, зубов повыбрал целый ряд. Из губ пустив другому краску, пихнул его в толпу назад, сказав: мать в рот всех на…баюсь, таким я говнам насмехаюсь». Не слон ети слониху хочет, ногами бьет, с задору ржёт. Не шмат его в п…де клокочет, когда уж он впыхах е…т. Бузник в жару то стоя рвется и глас его как сонмов воз в дыре Плутона раздается, живых трепещет смертных род. Голицы прочь, бешмет скидает, дрожит, в сердцах отмстить желает. Сильнейшую узревши схватку и стену где холоп пробил, схватил с себя, взял в зубы шапку, по локти длани оголил; вскричал, взревел он страшным зевом, не бойсь, ребята, наши, стой! Земля подвиглась горы с небом приял бурлак тут бодрость строй. Уже камзолы отступают, уже брады поверх летают. Пошел Бузник, тускнеют вежды, исчез от пыли свет в глазах, летят клочки власов, одежды, гремят щелчки, тузы в боках. Как тучи с тучами сперлися, секут огнем друг друга, мрак. Как сильны вихри сорвалися, валят древа, туманят зрак. Стеной так в стену ударяют. Меж щек, сверх глаз тычкой сверкают. О бодрость, сила наших веков! Потомков дивные дела. О храбрость пьяных человеков Вином скрепленные чресла! Когда б старик вас зрел с дубиной, которой чудовищ побил, которой бодрою елдиной сто п…д, быв в люльке, пробудил, в свой стыд предвидя сии премены, не лез бы в свет он из Алкмены. Бузник не равен Геркулесу. Вступив в размашку, начал пхать. И самому так в век Зевесу отнюдь м…дом не раскачать. Кулак его везде летает. Крушит он зубы внутрь десён. Как гром, он в уши поражает. Далече слышен в жопе звон. Трепещет сердце, печень бьётся, в портках с потылиц отдаётся. Пришла коса на твердый камень. Нашел на доку дока тут. Блестит в глазах их ярость, пламень, как оба страшны львы ревут. Хребты имеючи согбенны, претвердо берцы утвердив, как луки, мышцы напряженны, стоят, взнося удар пытлив, друг друга в силе искушают, махнув, вперед, назад ступают. Недолго длилася размашка. Алеша двинул в жабры, в зоб, но пестрая в ответ рубашка — лизнул Бузник Алешу в лоб. Исчезла бодрость вмиг, отвага. Как сноп упал, чуть жив лежит, в крови уста, а в жопе брага, руда из ноздр ручьем бежит. Скулистое лица холопа не стало рожа – стало жопа. На падшего Бузник героя других бросает, как ребят. Его не слышно стона, воя. Бугры на нём людей лежат. Громовой плешью так Юпитер прибил Гиганта, бросил в Ад. Надвигнув Этну, кишки вытер, бессилен встати, Енцелад. Он тщетно силы собирает, трясет плечми и тягость пхает. Как ветр развеял тонки прахи, исчез и дым, и дождь, и град, прогнали пестрые рубахи так в мах холопей и солдат. Хребет, затылок откровенны. Несут они с собою страх. Фабричны, в вые разъяренны, тузят во след их в сильный мах. Меж стен открылось всюду поле. Бузник не зрит противных боле. С горы на красной колымаге Фетидин сын уж скачет вскок, затем, что ночь пришед во враге, фату развесила платок. Тем твердь и море помрачилась и он с великого стыду, когда Диана заголилась, ушел спать к матери в п…ду! Тогда земля оделась тьмою, а тем конец пришел дню бою. Главу подъят – разбиты нюни, лежа в пыли прибиты в гроб, точат холопы красны слюни, возносят к небу жалкий воп! Фабричны славу торжествуют и Бузника вокруг идут, кровавы руки показуют, победоносну песнь поют, глася: врагов ступленно жало. Гулять восходят на кружало. Уже гортани заревели и слышен стал бубенцов звук, уже стаканы загремели и ходят сплошь из рук во круг. Считают все свои трофеи, который что в бою смахал. Уже пошли врасплох затеи, иной, плясав, себя ломал. Как вдруг всё зданье сотряслося, вино и пиво разлилося. Не грозна туча, вред носивша, в Ефир незапно прорвалась. Не жирна влажность, огнь родивша, на землю вдруг с небес снеслась — Солдат то куча раздраженных сбежав с верхов кабацких вмах. Мечей вид острых обнаженных, нося ефес в своих руках. Кричат, как тигры, устремившись: «руби, коли», – в кабак вломившись. Тревога грозна, ум мятуща, взмутила всех боязнь в сердцах. Бород толпа, сего не ждуща, уже взнесла трусливый шаг. Как вдруг Бузник, взывая смело, кричит: «Постой, запоры дай!» Взгорелась брань, настало дело; «Смотри, – вопят, – не выдавай». Засох мой рот, прешла отважность, в штанах я с страху слышу влажность.

Ода отцу Галактиону

Отец Галактион пред утренней зарёю престрашною биткою заводит сильный звон. Над ж…пою соседки, наевшися он редки, едьбою так трезвонит, что бедна баба стонет. Келейников собор, монаху подражая, и благочинно зная монашески задор, с драчёными х…ми и постными м…ами легко по кельям пляшут, е…дами машут. Отец Галактион, как человек учёный, имея х…й дрочёный, предписывал закон: так борзо не скачите, в смиренье х…й дрочите, еть не мешайте нам, честным Отцам.

На день рождения Татьяны Ивановны

Встань, Ванька, пробудися, День радости настал. Скачи, пой, веселися,— на землю плод твой пал. Днесь кровь твоя лилася. Танюшка родилася!      Умножилось число б…дей. Три выпей вдруг стакана и водки и вина. Да здравствует Татьяна, утех твоих вина! Беги скорей умыться, с похмелья ободриться.      На лиговский спеши кабак. А ты расти спорее, возлюбленная дщерь. Етись учись скорее, х…ям отверзи дверь. Х…ёв не ужасайся. К ним бодро подвигайся.      Ты матушке последуй в том. Она едва достигла, Танюша, возраст твой, как все х… воздвигла, дроча их, над собой. Ног плотно не сжимала. Послюнивши пускала      Претолстый х…й дьячка Фомы. Когда ж потом узнала, сколь сладок х…й в п…де, подол всем залупала, за грош е…сь везде. И ты тому ж учися, смела будь, не стыдися.      Маши, не бойсь, е…ся в прах. На то ведь ты родилась, п…дой чтоб промышлять. И бабка не стыдилась тем твой дом питать. Ведь по миру б ходили, скитаясь бы просили      под окнами от алчбы хлеб. Но слушай, свет Танюша, Жаль дать свиньям твой цвет. Твоя, ах! мне махнуша от зависти всю совесть рвет. Не мужикам то пища. Годится им п…дища      ужасная жены моей. Так время не теряя к нам в Питер поспешай, скачи, скачи скоряе, прямой найдешь здесь рай. Есть некто мне приятель, лихой всех об…батель.      За первый раз даст пять рублей. Он счастье нам устроит, в замужство даст тебя. Награду тем удвоит, потеша сам себя. Слыть будешь копиистша, потом канцеляристша.      Толь знатному я буду тесть. Весь род наш тем восстанет, Прославится во век. Просить меня тот станет, плетьми сперва кто сек. П…зды твоей доброта и ё…ров щедрота      вдруг бедных нас обогатят.

Ода Бахусу

Отраду шумного народа, красу дражайшия толпы, воспой в крылах и губнах ода, внемлите, блохи, вши, клопы. Рассейтесь ныне мысли пьяны. О, ты, что рюмки и стаканы, все плошки, бочки, ендовы великою объемлешь властью, даешь путь пьяницам ко счастью, из буйной гонишь страх главы! Вина и пива покровитель, к тебе стремится шум гудка. Трактиров, кабаков правитель, и ты, что борешься с носка, боец кулачный и подъячий — все купно с алчностью горячей, разбитой кулаками впух. К сей красной песне преклоните и громкой похвале внемлите, что мой воображает дух. Сей Бахус, что во всех забавах своей возвысил славы рог. Во градах весел и дубравах щедроты своей в залог воздвигнул алтари и храмы, где взятки целыми мешками ему на жертву отдают, хвале покровы их внимая и воплем воздух раздирая дружатся, бьются, пьют, поют. Дремучего превыше леса, ходячих ниже облаков, взнося до третьего завеса уж веки провели веков. Исполнившись до сыта хмелю, врут про Ерему и Емелю, пока все дело разрешат, до сильного достигши спору от нестерпимого задору в любви друг друга заушат. Солдат о службе тут не тужит, хоть страшен, стал быть, генерал. Кулак ему с ефесом служит, чтоб страх геройством побеждал. Единым помахавши усом, он Геркулеса сделал трусом и стойку вздором всколебал. Подобясь сильному герою, отнюдь он не боится строю, что пышною спиной попрал. Язык прильнув и изостривши, тут ябедник бежит на суд, вдруг все крючки в свой ум вперивши, за тайной правду подал уд. Служа и правым и виновным, пример даёт делам любовным, и как Елена красотой троян и греков воспалила, хотя всем крупно ею льстила, так плут душёю льстит простой. Источник благостей толиких, вдруг составляя брань и мир, из малых делаешь великих, меняешь с рубищем мундир. Дородством иногда и туком или по рёбрам чистым стуком снабжаешь всех, кто чтит тебя. В сей ратной песне долг последний тебе отдавши, всяк безвредный да будет, Бахуса любя.

Монаху, или Видение исповеди

I

Каким виденьем я смущен? В боязни дух и сердце ноет. Я зрю, ах! х…й в п…зду впущен, Жена, стояща раком, стонет. Без слез слаба она терпеть Дыры трещащия раздранья, От толстой плеши попиранья Возносит глас: «Престань, о! еть!»

II

Не внемлет плач, не чует страх, Не зрит, что дух жены трепещет, Ярясь, е…ет ее монах, Храпит, меж бедр м…дами плещет. Прекрепко движет меж лядвей, Изо рту пену испущает, Достать до почек ее чает, Чтоб всласть скончать труды свои.

III

Мертва почти жена лежит, Но плешь седого старца тамо, Он слезть, пришедши в жар, не мнит, Е…ет ее еще упрямо, Брадой махая с клобуком, Ревет как вол он разъяренны, Что еть телицу устремленны, Ничуть неслабшим е…даком.

IV

Едва души осталась часть В жене смертельно зае…енной, Святы отец, вкусивши сласть, Предстал с молитвой умиленной И, скверну с х…я счистя прочь, Жену десницей осеняет И так в смиреньи ей вещает: «Восстань, духовна с миром дочь!

V

Теперь избавлена ты мной Грехов от тягостного бремя Моей святительской е…дой, С сего не будешь боле время Во беззаконьях жизнь влачить, Но, ставши мною уе…енна, Ты стала в святость облеченна, Сподобившись мой зуд смягчить».

VI

Познав, священно е…ена, Жена желанну ту отраду, От всех грехов что прощена И что не должно боле аду Уж ей страшиться наконец, Последни силы собирает, Глаза на старца обращает, Вопит: «Святой, святой отец!»

VII

Рекла и дух пустила свой, Лежит тут тело умерщвленно, Открыта ж…пой и п…здой, В крови, в сраму, все обагренно. Монах изволил много еть, Тем страстотерпица скончалась, Вздохнув, покойница ус…алась, Когда невмочь пришло терпеть.

VIII

О ты, священный ермонах, Счищающий грехи биткою, Меня и вчуже объял страх, Как ты храбрился над п…дою. Я муки все хочу стерпеть, А в век веков ради прощенья От страшна х…я разъяренья Тебе, монах, не дамся еть.

Эпистолы

Эпистола I От х…я к п…зде

Прости мою вину, почтенная п…зда, Что днесь осмелилась писать к тебе е…да. X…й чести знать тебя еще хоть не имеет, Однако почитать достоинство умеет, Он слышит о тебе похвальну всюду речь И для того к себе он в дружбу мнит привлечь, В таких же чтоб об нем ты мненьях пребывала, Какие ты ему собой, п…зда, вливала. Желание его ни в чем не состоит, Лишь только б изъяснить, как он всегда стоит, Тобою ободрен, как крепость получает, Как новые тобой утехи ожидает. Как в мысль, когда п…зда лишь только ни придешь, Из мысли ты его никак уж не уйдешь. Колико с горести ручьев не проливает, Что долго он твою приязнь не получает, Не знаю я причин тех праведных сказать, Чем можешь ты меня так много побуждать, Куда ни обращусь – все власть твою являет, И все меня к тебе насильно привлекает. Пространнейший мой ум как на плешь ни взвожу, Везде тебя, п…зду, в природе нахожу. М…де, мои друзья, последнее созданье, Имеют внутрь к тебе сердечное желанье, Послышат где тебя – отдыху не дают И склонности свои тот час в меня лиют, Твердят оне, чтоб я с тобою повидался, Припав чтобы к тебе, с тобой поцеловался И слезным с радости потоком омочил, К своим чтобы тебя приязням приучил, Они же искренно тебя хотят обнять, Уста твои к себе приятно прижимать. Итак, скончав, прошу, прими сие писанье, Почтенная п…зда, которого желанье Лишь в дружбе чтоб тебе быть с х…ем, изъяснить, А х…й тебя давно, п…зда, достойно чтит.

Эпистола II От п…ды к х…ю

Могущая е…да, сияюща лучами, Имеюща приязнь с почтенными м…дами, Писание твое принять имела честь С восторгом радостным и оное прочесть. Прочетши ж оное, творю благодаренье За то, что многое ты изъявил хваленье, Которого, однак, совсем не стою я. Чем ласковость твоя почтила так меня? Приязни, х…й, со мной ты ищешь заведенья, Колико на мое попал ты вожделенье, Сама давно того желает уж п…да, Чтоб мне была твоя знакома бы е…да И с нею чтобы я имела обхожденье, Вседневное к себе с м…дами посещенье. Не буду я писать здесь радости моей, Какую получу я встретивши друзей. Ты пишешь, х…й, ко мне, что будешь целоваться, М…дами будешь ты бессчетно обниматься, Но слабости п…ды ты должен, х…й, простить, Что так красно она не может изъяснить, Витийствами твоя как плешь преиспещренна, Довольно скажет так п…зда тебе смиренна: Не буду, свет, тебя я просто лобызать, Но буду я тебя взасос, х…й, целовать, А будущим с тобой друзьям твоим м…дам На волю обнимать я им себя отдам. Светлейшая е…да, такое-то почтенье Имеет за твое п…зда благодаренье.

Сонеты

Сонет I

Если б так х…и летали, Как летают птицы, Их бы тот час поимали Красныя девицы, Все расставили бы сетки, Посадили б в нижни клетки.

Сонет II

Если б плавали п…здушки Так, как плавают лягушки, Около болот бы м…душки Построили б избушки, А х…и бы остряки Пошли б все в рыбаки И, закинувши сеть, Зачали б п…зду еть.

Поэма

Сражение между х…ем и п…здой О первенстве

Не славного я здесь хочу воспеть Приапа, Х…ям что всем глава, как езуитам папа, Но в духе я теперь сраженье возвещать, В котором все х…и должны участье брать, И в славу их начать гласить п…зду такую, Котора первенства не уступает х…ю. Везде она его ругаясь презирает, Все слабостью его предерзко укоряет И смело всем х…ям с насмешкой говорит: – Из вас меня никто не может усладить. Во всех почти местах вселенной я бывала И разных множество х…ев опробовала, Но не нашла нигде такого х…я я, Чтоб удовольствовать досыта мог меня, За что вы от меня все будете в презреньи И ввек я против вас останусь в огорченьи, Которое во мне до тех продлится пор, Пока не утолит из вас кто мой задор, Пока не сыщется столь славная х…ина, Который бы был толст, как добрая дубина, Длиною же бы он до сердца доставал, Бесслабно бы как рог и день и ночь стоял И, словом, был бы он в три четверти аршина, В упругости же так, как самая пружина. X…и, услышавши столь дерзкие слова, – Пропала, – мнят, – с п…здой ввек наша голова, С тех самых пор, как мы на свете обитаем И разные места вселенной обтекаем, Таскаемся везде, уже есть с двадцать лет, И думаем, что нас почти весь знает свет, Ругательств же таких нигде мы не слыхали, Хоть всяких сортов п…зд довольно мы е…али. Что им теперь начать, сбирают свой совет. – Знать, братцы, – говорят, – пришло покинуть свет, Расстаться навсегда с злодейскими п…здами, С приятнейшими нам е…ливыми странами. Мы вышли, кажется, длиной и толстотой, И тут п…зды вничто нас ставят пред собой. Осталася в одном надежда только нам, Чтобы здесь броситься по б…ядским всем домам, Не сыщется ль такой, кто нас бы был побольше, Во всем бы корпусе потверже и потолще, Чтоб ярость он п…зды е…ливой утолил И тем ее под власть навек бы покорил. Последуя сему всеобщему совету Раскинулись х…и по белому все свету, Искали выручки по всем таким местам, Где только чаяли е…ливым быть х…ям. По счастью х…й такой нечаянно сыскался, Который им во всем отменным быть казался: По росту своему велик довольно был И в свете славнейшим е…акою он слыл, В длину был мерою до плеши в пол-аршина, Да плешь в один вершок – хоть бы куды машина. Он е… в тот самый час несчастную п…зду, Которую заеть решили по суду За то, что сделалась широка через меру, Магометанскую притом прияла веру; Хоть абшита совсем ей не хотелось взять, Да ныне иногда сверх воли брать велят. Х…и, нашед его в столь подлом упражненье, – Какое сим, – кричат, – заслужишь ты почтенье? Потщися ты себя в том деле показать, О коем мы хотим теперь тебе сказать. Проговоря сие, п…зду с него снимают, В награду дать ему две целки обещают, Лишь только б он лишил их общего стыда, Какой наносит им е…ливая п…зда. Потом подробно все то дело изъясняют И в нем одном иметь надежду полагают. Что слыша, х…й вскричал: – О вы, мои м…де! В каком вам должно быть преважнейшем труде. Все силы вы свои теперя истощайте И сколько можете мне крепость подавайте. По сих словах х…и все стали х…й д…очить И всячески его в упругость приводить, Чем он, оправившись, так сильно прибодрился, Хотя б к кобыле он на приступ так годился. В таком приборе взяв, к п…зде его ведут, Котора, осмотрев от плеши и до м…д, С презреньем на него и гордо закричала: – Я больше в два раза тебя в себя бросала. Услышав х…й сие с досады задрожал, Ни слова не сказав, к п…зде он подбежал. «Возможно ль, – мнит, – снести такое огорченье? Сейчас я с ней вступлю в кровавое сраженье». И тотчас он в нее проворно так вскочил, Что чуть было совсем себя не задушил. Он начал еть п…зду, все силы истощая, Двенадцать задал раз, себя не вынимая, И е… ее, пока всю плоть он испустил И долго сколь стоять в нем доставало сил. Однако то п…зде казалося все дудки. – Е…и, – кричит она, – меня ты целы сутки, Да в те поры спроси, что чувствую ли я, Что ты, прескверный сын, хотя е…ешь меня, Ты пакостник, не х…й, да так назвать, х…ечик, Не более ты мне, как куликов носочек.— Потом столкнула вдруг с себя она его,— Не стоишь ты, – сказав, – и секеля мово, Когда ты впредь ко мне посмеешь прикоснуться, Тебе уж от меня сухому не свернуться, Зае…инами ты теперь лишь обмочен, А в те поры не тем уж будешь орошен, Я скверного тебя зас…у тогда как грека И посрамлю ваш род во веки и в век века. Оправясь от толчка, прежалкий х…й встает И первенство п…зде перед собой дает, Х…и ж, увидевши такое посрамленье, – Возможно ль снесть, – кричат, – такое огорченье? Бегут все от п…зды с отчаяния прочь, Конечно, – говорят, – Приапова ты дочь. Жилища все свои навеки оставляют И жить уж там хотят, где ж…пы обитают. По счастью их тот путь, которым им идтить И бедные м…де в поход с собой тащить, Лежал мимо одной известной всем больницы, Где лечатся х…и и где стоят гробницы Преславных тех х…ев, что заслужили честь И память вечную умели приобресть. За долг они почли с болящими проститься, Умершим напротив героям поклониться. Пришед они туда всех стали лобызать И странствия свово причину объявлять, Как вдруг увидели старинного знакомца И всем большим х…ям прехрабра коноводца, Который с года два тут в шанкере лежит, От х…ерыка он едва только дышит. Хотя болезнь его пресильно изнуряла, Но бодрость с тем совсем на всей плеши сияла. Племянником родным тому он х…ю был, Который самого Приапа устрашил. Поверглись перед ним х…и все со слезами И стали обнимать предлинными м…дами. – Родитель будь ты нам, – к нему все вопиют,— П…зды нам нынече проходу не дают, Ругаются все нам и ни во что не ставят, А наконец они и всех нас передавят. Тронися жалостью, возвысь наш род опять И что есть прямо х…й, ты дай им это знать. Ответ был на сие болящего героя: – Я бы для ради вас не пожалел покоя, Но видите меня: я в ранах весь лежу, Другой уже я год и с места не схожу От шанкера теперь в мученьи превеликом И стражду сверх того пресильным х…ерыком, Который у меня мои все жилы свел. Такой болезни я в весь век свой не имел; Стерпел ли б я от п…зд такое оскорбленье — Я б скоро сделал им достойно награжденье. Такой ответ х…ев хоть сильно поразил, Однако не совсем надежды их лишил. Вторично под м…де все плеши уклоняют, К войне его склонить все силы прилагают. – Одно из двух, – кричат, – теперь ты избери: Иль выдь на бой с п…здой, иль всех нас порази. Тронулся наш герой так жалкою мольбою. – Ну, знать, что, – говорит, – дошло теперь до бою, Вить разве мне себя чрез силу разогнуть И ради уже вас хоть стариной тряхнуть. Проговоря сие, тот час он встрепенулся, Во весь свой стройный рост проворно разогнулся, В отрубе сделался с немногим в три вершка, М…де казалися как будто два мешка, Багряна плешь его от ярости сияла И красны от себя лучи она пускала. Он ростом сделался почти в прямой аршин И был над прочими как будто господин. Х…и, узрев его в столь красной позитуре, – Такого х…я нет, – кричат, – во всей натуре, Ты стоишь назван быть начальником х…ев, Когда ни вздумаешь, всегда ети готов. Потом, в восторге взяв, на плеши подымают, Отцом его своим родимым называют, Всяк силится ему сколь можно услужить И хочет за него всю плоть свою пролить. Несут его к п…зде на славное сраженье. – Будь наше ты, – кричат, – х…ино воскресенье. С такою помпою к п…зде его внесли, Что связи все ее гузенны потрясли — Она вскочила вдруг и стала в изумленьи, Не знала, что начать, вся будучи в смятеньи. А х…й, узрев п…зду, тотчас вострепетал, Напружил жилы все и сам весь задрожал, Скочил тотчас с х…ев и всюду осмотрелся, Подшед он к зеркалу, немного погляделся, Потом к ней с важностью как архерей идет И прежде на п…зду х…ерыком блюет, А как приближился, то дал тычка ей в губы. – Мне нужды нет, – вскричал, – хоть были б в тебе                                                                         зубы. Не трушу я тебя, не страх твои толчки, Размычу на себя тебя я всю в клочки И научу тебя, как с нами обходиться, Не станешь ты вперед во веки хоробриться. По сих словах тотчас схватил п…зду за край. – Теперя, – говорит, – снесу тебя я в рай. И стал ее на плешь тащить сколь было силы. П…зда кричит: – Теперь попалась я на вилы. Потом как начал он себя до м…д вбивать, По всей ее дыре как жерновы орать, П…зда, почувствовав несносное мученье, – Умилосердися и дай мне облегченье, Клянусь тебе, – кричит, – поколь я стану жить, Почтение к х…ям ввек буду я хранить. Однако жалоб сих не внемля х…й ни мало До тех пор е…, пока движенья в ней не стало. А как увидел он, что чувства в ней уж нет, То, вышед из нее, сказал: – Прости, мой свет, И ведай, что х…и пред вами верх имеют, П…зды их никогда пренебрегать не смеют, Но должны к ним всегда почтение иметь, Безотговорочно всегда давать им еть. С тех самых пор х…и совсем п…зд не страшатся, Которы начали пред ними возвышаться, И в дружестве они теперича живут, Х…и п…зд завсегда как надобно е…ут. По окончании сего столь славна бою Прибегли все х…и к прехраброму герою, Припадши начали от радости кричать: – Нам чем великого столь мужа увенчать, Который весь наш род по-прежнему восставил, Геройство же свое до самых звезд прославил. Мы вместо лавр тебя п…здами уберем И даже до небес хвалой превознесем. Красуйся, наш герой, и царствуй над п…здами, Как ты начальствуешь над всеми здесь х…ями.

Эпиграммы

Улика подъячего

Не выписал писец какого-то указу, Не внес его в екстракт по судному приказу. Взошел в повытье дьяк и дело то просил. – Еще-ста не готов, – подьячий говорил. Взбесился секретарь, велел подать железы, Хотел стегать плетьми, да сжалился на слезы, Е…ну только мать с наставкою сказал, Ерыгой, пьяницой, п…здой его тазал. Подьячий перед ним туда-сюда вертелся, – Ей-ей сте, – говорил, – я пьяным не имелся. – Мошенник, сукин сын, пред мной ты хочешь лгать, Я тот час прикажу твой рот говном зажать, Не будешь никогда ты мною издеваться, Пред ставкой очною ты хочешь запираться! Не я ли всякой день хожу сам на кабак — Всегда вижу тебя, – сказал копейсту дьяк.

Выбор

Муж спрашивал жены, какое делать дело: – Нам ужинать сперва иль е…ся начинать? Жена ему на то: – Ты сам изволь избрать, Но суп еще кипит, жаркое не поспело.

Мельник и девка

Случилось мельнику с девочкой повстречаться, Которая всегда любила посмеяться. Он о постройке с ней тут начал рассуждать, Местечко где б ему для мельницы сыскать. С усмешкою ему та девка отвечала: – Давно уж место я удобное сыскала: Там спереди течет по времени ручей, А сзади хоть и нет больших речных ключей, Да из ущелины пресильный ветер дует. Тут мельник с радости ту девочку целует: – Где ж место, укажи, чтобы и я знать мог. – Изволь, – сказала та, – вот у меня меж ног.

Венерино оружие

Венера у Марса смотрела с почтеньем Шлем бога сего, и меч, и копье, Что видя, Приап ей молвил с презреньем: – Для ваших вить рук х…й лутче ружье.

Заика с толмачом

Желанья завсегда заики устремлялись, И сердце, и душа, и мысли соглашались, Жестоку чтоб открыть его к любезной страсть, Смертельную по ней тоску, любови власть. Но как его язык с природна онеменья Не мог тогда сказать ни слова ей реченья, То, вынувши он х…й, глазами поморгал И немо сию речь насильно проболтал: – Сударыня, меня извольте извинити, Он нужду за меня всю может изъяснити.

* * *

Ходила девушка во храм оракул вопрошать, Узнать, чем можно ей себя от бледности спасать. Ей слышится ответ: – К леченью способ весь, Моя красавица, в начальных словах здесь.

* * *

Полу женску коль случится От любови занемочь, Есть вот способ, чем лечиться, Бредни все другие прочь! Избавлялись тем уж многи, Тем лечились сами боги, Ето сделай хоть чрез лесть: Сила в первых словах есть.

Эпитафия I

Под камнем сим лежит великая жена, Что смолоду в п…зду и в жопу…бена; Под старость же, когда краса ее увяла, То способы…тись другим она давала. Прохожий, то узнав, ей жертву принеси, Хоть малакейку ты на месте сем стряси!

Эпитафия II

Надгробной просишь ты, любезная Агафья: Ляг! мертвой притворись! – я буду эпитафья!

Басни

Коза и бес

Случилося козе зайти когда-то в лес. Навстречу бес попался животине. По этакой причине коза трухнула, хвостом махнула, вернула рожками, прыгнула ножками и ненарочно, только точно попала чёрту на елдак и слезть с него не знала как. С такого страху усрала и рубаху. Вертит дырой. У чёрта х…й сырой. Е…т, как пишет. Коза чуть дышет, визжит, блеет и серет. Чёрт ни в чем козе не верит. К мудам подвигает и прижимает. На…бся бес и скрылся в лес. На козий крик сбежались в миг все звери и медведь. И стали козу еть. Ё… волк её и заяц, потом Зосима старец и все монахи с сермяжными рубахи, потом гады и птицы в п…зду козе совали спицы.

Пожар

Детина страшную битку в руках держал, по улице бежал, разинув рот, кричал, как добрый мерин ржал: «Ах! батюшка, пожар, государь ты мой, пожар!» Громовый как попа ударил тут удар. Он выбежал тот час с своею попадьёю. «Где? Что горит, – кричал,— что сделалось с тобою?» А чтоб огонь залить, водою потушить, поп тот час за ведром метался и принимался. Но бешеный одно кричать лишь продолжал: «Ах! батюшки, пожар! государь мой, пожар!» «Пожалуй, свет, постой, и что, скажи, пылает? — спросил его тут поп, – не мой ли дом сгорает? И нет ли где огня на кровле у меня?» «Ах! нету, батюшка,» – кричит ему детина «Да что ж и где?» «Не видишь? – отвечал. – Горит моя шматина. И так же у твоей у матушки в п…зде. Не можно, батюшка, залить сей жар водою. Подобно молнии огонь. Так сжалься ты со мной и также с попадьею. Не тронь ты нас, не тронь. Вели спустить мой х…й ты с матушкиной п…здой, то пустит дождь в п…зде елда, елду ж обмочит в моч п…зда, и общу так беду я х… свой затушу, а матушка п…зду». «Дурак ты, глуп, как х…й, е…на мать, детина, давно бы так сказал,— тут поп ему вскричал.— Скорей такой огонь потушит вот дубина!»

Истинное покаяние

Попу раз на духу покаялся подъячий, что ё… его сноху. «Ах, в рот те, х…й собачий,— в сердцах вскричал наш поп,— напал ты на кого! За это б я тебя, на старость несмотря, ошмарил самого. Да как её ты ё…? «Того-то и боюсь, и вам сказать не смею. У…б её, винюсь, я стоючи за нею». «Ах, мерзкий человек, во весь ты проклят век! Простить тебя нельзя простым нам, иереям. Ведь в гузно еть – стезя одним лишь архиереям». «Я, батюшка, во всём покаюся в сей час. Не вижу я одним, другой подбили глаз. А некто мне сказал, что в гузно лишь хвачу, глаза тем залечу. Вот в грех я и попал». В ответ сказал наш поп: «Всего б тебя раз…б, мошенника, в клочки. Когда б то было так, е…на мать, дурак носил ли б я очки?»

Госпожа и парикмахер

Не сила иногда пылающей любви, которая у нас в крови колеблет постоянство, смягчает и пространство, старух и стариков в соблазн ведёт и всех умы под власть берёт, а нечто есть ещё сто крат любови слаще, что в заблуждение людей приводит чаще. То некоторый род нежнейшей сласти той, что названа у нас девичьей красотой. Девица ту красу в один раз потеряет, потом к забаве дверь мужчинам отворяет. Любовь быть без сего не может горяча, как без огня свеча. А в сласти ж без любви приятность одинака. Утешна сладость всяка. Изображение одно тех нежных дум в восторг приводит дух и затмевает ум, а сладость нежная любви не разбирает. Нередко и пастух с дворянкою играет. Тут нет любовничьих чинов ниже приятных слов. Лишь жажду утоли, кто б ни был он таков. Но только ли того бывает вся суть в мире — пол женский жертвует венериной кумире и утешает жен не муж, а кто иной, хороший и дурной: боярыню – чернец, француз – графиню иль скороход – княгиню. И со сто есть таких примеров, не один. Мужик ту веселит, какую господин. Всех чаще у госпож те в милости бывают, которы учат их петь или танцевать, или на чем играть, иль кои волосы им нежно подвивают. У барынь лишь одних то введено в манер, чтоб сладость без любви вкушать. Вот сей пример! К боярыне богатой ходил щеголеватый уборщик волосов. Не знаю, кто таков. Ходил дней десять к ней иль уже три недели. Он часто заставал её и на постели. А барыня, хотя б была непригожа, да имя – госпожа. И новомодные уборы и наряды, умильные их взгляды, приятная их речь и в нечувствительном возмогут кровь зажечь. O, коль приятно зреть госпож в их беспорядке, когда они лежать изволят на кроватке! Приятный солнца луч сквозь завесы блестит, боярыня не спит. Вдова её тогда иль девка обувает, чулочки надевает. Какая это красота! Сорочка поднята и видна из-под ней немножко одна прекрасна ножка. Другая вся видна лежит. Наружу нежно тело. О, непонятно дело! Лишь только чьим глазам представится сей вид, приятным чувством мысль в минуту усладит. Потом боярыня, с постели встав спокойно, куда ни вскинет взор, всё в спальне у неё стоит в порядке, стройно. С сорочкою одна, у девок весь убор, там держит кофешенк ей чашку шоколаду, тут с гребнем перюкьер, все люди наподбор. И повеленья ждут все от её взгляду. Кто ж в спальню допущён быть должен очень смел, коль в милость к госпоже желает повтереться, так чтоб ухватки все те нужные имел, каким лишь льзя от барынь понагреться. Французы смелостью доходят до всего и в пышну входят жизнь они из ничего. Из наций всех у нас в народе французы больше в моде. А этот перюкьер несмел был и стыдлив, не так, как оный сорт людей живёт поворотлив. Благопристойность им всегда-то наблюдалась, когда боярыня поутру одевалась и обувалась. Из спальни в те часы он уходил, чем барыню на гнев нередко приводил. Но гнев её тогда был только до порога. Прошло недель немного. Уборщик к этому как-нибудь попривык и стал не дик. Из спальни не бежит он в комнату другую, когда зрит госпожу в сорочке иль нагую. Тогда-то госпожа уборщику тому такое дело поручила и научила мужчине одному пересказать о том, что им она пленилась, а говоря, сама в лице переменилась. Вид ясно показал, что дело о пустом, и нужда ей не в том. Мысль женской слабости не может утаиться, когда она каким вдруг чувством воспалится. Стремление её всё взор изображал, что жар в ней умножал. Тут руку госпожа уборщику пожала, амурный знак дала, но ей в смущении сего казалось мало, отважности его она не подождала, нетерпеливо ей хотелось веселиться. Так стала госпожа с уборщиком резвиться. И будто бы его, играя, обняла. Потом ещё, ещё и много обнимала, и тут и там его хватала. Спустилась вниз её рука и то достала, что распаляет их нежнейшие сердца. Исправно всё нашла тот час у молодца. Но в этот только раз не сделала конца, а только нежною рукой лишь подержала, сама от сладости дрожала. Уборщик стоя млел. Вообрази себе, читатель, эту муку, в каком уборщик мой огне тогда горел, каким приятнейшим его дух чувством тлел. Он также протягал дрожащую к ней руку и уж открытую у ней грудь нежну зрел, а так он был несмел, что дотронуться к ней не мог ни разу и будто ожидал на то приказу. Прошло так много дней. Ходил уборщик к ней. Им только госпожа себя лишь веселила так, как ей было мило. Вдруг, лёжа на софе, изволит затевать, чтоб голову у ней лежачей подвивать. Уборщик исполнял её охоту и начал продолжать свою работу, а барыня его тут стала щекотать, потом за всё хватать. Уж добралась к тому, что так ей нужно, играть ей с ним досужно. Поступком этим стал уборщик мой вольней и начал он и сам шутить так с ней, как шутит с ним она, он так же точка в точку. Отважился сперва боярыню обнять и в грудь поцеловать, а там и юбочку немножко приподнять, потом уж приподнял у ней сорочку и дотронулся чуть сперва к чулочку. Сам губы прижимал к её роточку, и уже от чулка пошла его рука под юбку дале спешно с ступени на ступень, где обитает та приятна тень, которую всем зреть утешно. Дограбилась рука до нежности там всей и уж дурила в ней и вон не выходила. Утеху госпожа себе тем находила. Уборщик – нет. Не шёл ему на ум ни ужин, ни обед. Какая это, чёрт, утеха, что сладость у него лилася без успеха! Не раз он делал так: боярыне скучая о благосклонности прямой ей докучая смотря на её зрак, лишь чуть приметит он её утехи знак, котору он в саму лучшу пору у ней перерывал, прочь руку вынимал и чувство усладить совсем ей не давал, сердилась госпожа за то, но всё немного и не гораздо строго, хотя сперва и побранится, но тот же час опять приятно говорит. Нельзя изобразить так живо тот их вид, в каком был с госпожой счастливой сей детина, какая то глазам приятная картина: в пресладком чувстве госпожа грудь нежну обнажа и на софе лежа, спокойно, не очень лишь пристойно и чересчур нестройно. Прелестны ноги все у ней оголены одна лежала у стены в приятном виде мужескому взору, другая свешена с софы долой, покрыта несколько кафтанною полой, а руки у неё без всякого разбору, одна без действия, друга ж её рука была уж далека и в ней она тогда имела пренежную часть тела. Уборщик без чинов подле её сидел и неучтиво всю раздел. Его рука у ней под юбкою гуляла, тем в сладость госпожу влекла. Прохладна влажность у неё текла, но и опять ей ту приятность обновляла. Вот их картина дел. Уборщик мнил тогда, что нет ни в чем препятства, и только лишь взойти хотел на верх всего приятства, как барыня к себе вдруг няньку позвала и тем намеренье его перервала. К ним нянюшка вошла. Уборщик отскочил тогда к окошку, а барыня дала погладить няньке кошку, приказывала ей себя не покидать с уборщиком одним, он скуку ей наносит, что невозможного у ней он просит, а ей того ему не можно дать. Тут будто не могла та нянька отгадать и стала говорить о дорогом и нужном, о перстнях, о часах, о перлице жемчужном, а барыня твердит: ах! нянька, всё не то; мне плюнуть – тысяч сто, а то всего дороже. А нянька о вещах твердила то ж да то ж. Тут барыня опять знак нянюшке дала оставить их одних. Вот нянька побрела. Жестоко было то уборщику обидно, велику перед ней он жалобу творит и уж бесстыдно тогда ей говорит: «Сударыня моя, какая это шутка, в вас нет рассудка, я не могу терпеть. Немало дней от вас я мучусь без отрады, я чувствую болезнь с великой мне надсады. Недолго от того и умереть». А барыня тому лишь только, что смеялась и, подведя его к себе, с ним забавлялась опять игрой такой. Держала всё рукой. Уборщик вышел из терпенья. «Насилу, – говорит,— от много мученья что прибыли вам в том, понять я не могу?» Ответствует она: «французский это gout.» «Чёрт это gout возьми»,— уборщик отвечает, что скоро от него и живу быть не чает. Меж этим на бочок боярыня легла и в виде перед ним другом совсем была, как будто осердилась, что к стене от него лицем поворотилась. Середня ж тела часть, где вся приятна сласть, на край подвинута была довольно. Уборщик своевольно прелестное у ней все тело обнажил, однако госпожу он тем не раздражил. Она его рукам ни в чём не воспрещала, и к благосклонности прямой не допущала, и не желала то обычно совершить. Уборщик от её упорства уж стал не без проворства. Стараясь как-нибудь свой пламень утушить, его рука опять залезла к ней далёко, и палец, и другой вместилися глубоко, куда не может видеть око. Сей способ к счастию тогда ему служил. Меж теми пальцами он третьим член вложил, на путь его поставил и с осторожностью туда ж его направил. А барыня того не видит ничего, но только слышит, от сладости она лишь только дышит. Уборщик к делу тут прямому приступил. Он с торопливостью те пальцы вынимает, а член туда впускает. Но как он утомлен в тот час жестоко был, весь страх свой позабыл, с боярыней играя, не только не успел достигнуть дну он края,— и части члена он, бедняжка, не вместил, как сладость всю свою потоком испустил. Тут, вставши, госпожа и молвила хоть грозно, что дерзко с нею он отважился шутить, да так тому уж быть, раскаиваться поздно. И вместо чтоб к нему сурово ей смотреть, велела тогда дверь покрепче запереть, потом к порядочной звала его работе. А у него и от того была еще рубашка в поте. Так он тут госпоже имел честь доложить, что ей не может тем так скоро услужить. Тут барыня ему сама уж угождала, с нетерпеливостью рукою ухватя и нежа у него, подобно как дитя, и шоколадом то бессильство награждала. В той слабости ему тот час тем помогла. Тогда-то уж игра прямая потекла. Беспрестанно тут друг друга забавляли, друг друга целовали. Понравился такой боярыне убор, и он с тех пор нашёл свои успехи и тешил госпожу без всякия помехи.

Попадья

Хоть это в свете враки, что в гузне живут раки, но это точно быль — не пыль, не гиль и очень не безделка, невеста у попа бывает, что не целка и также равно он на перву брачну ночь такую честную отеческую дочь на одр священствия с собою спать кладёт, что толку он в п…зде и в сутки не найдёт, м…де лишь только трёт, м…де лишь только бьёт, как в иготе толчёт, и пот пресильный льёт, а век её е…, он всласть не у…ёт, затем, что широка п…зда и глубока. И даром хоть отцы святые тем чинятся, что будто для одних их девочки родятся, что будто только их святительным е…дам надлежит целочками на е…лю быть п…здам. И будто их скуфья уж будет не скуфья, как ежели у них курвяжка попадья. Но поп живёт как поп, а то всегда ведётся, его что попадья…титься всем даётся. И также и дьячицы, и ключарицы, и звонарицы, и понамарницы на лысину мужьям частёхонько рога для прободения диавола врага с молитвою куют. Частёхонько их всех миряне прут, гнетут, е…т, п…зды дерут, как волки рвут, хотя попы твердят, чтоб не е…лися, как можно, попадьи от онаго блюлися, сверх этого, что им сквернейшая беда лишенье сана есть, и вящая беда, толкуют им, что лютые мученья на оном свете есть блудницам за блужденья. И дом уж тот не дом, а в пламени горит, треклятая жена в котором блуд творит. Однако, сей язык б…дям живет невнятен, как о воздержаньи пьянюгам непонятен. И лучше обратить во святость сатану, как б…ядь в честную уставить жену. У оной завсегда свербится ведь п…зда, всегда она ярится, всегда в ней гомозится. Как рыба без воды, не может без ключов, так б…дка равно быть не может без х…ёв. Но в сей час попадьи даются лучше еть, пойдут когда попы заутреню все петь. На самом на просторе, в зарянку на задоре, никто когда не зрит, никто и не шумит. Поп службу отправляет, кадит и распевает. Зачнут они тогда без всякого стыда …тися и в лежачку, …тися и в стоячку, …тися и в сидячку, …тися и в ходячку, …тися и в отлячку, …тися в раскорячку, …тися лучше им, как в мысль тогда прийдёт, а именно, как х… в них далее войдет, способность как найдет, как слаще он е…т, и лучше как зайдёт. Иная попадья и раком сплошь е…тся. Вот жил, подобно был, один в погосте поп, которого жену, кто мог, толок, кто мог, тот ё…. Священник тщетно с сей курвягою возился, он тщетно с ней бранился, он тщетно колотился, он тщетно с нею бился, он тщетно ей твердил: жена, кто блуд творит, то дом уж тот не спор и в пламени горит. И тщетно он её исправити трудился. Устал и поклонился, устал и отступился, и дал на волю ей довольствовать п…дой желающих людей. Толпой тогда народ стекался у ворот. Всяк по мочи и по силе гостинцы попадье тащили и носили. Иной корчагу щей, другой пучок вожжей, а третий мужичок с лошадушки узду Бежал скорей проеть сей матушки в п…ду. Велик тут был приход, велик и был доход. А все хотя попы живут, на взятки хватки, на деньги падки. Дерут и с мертвых рвут. Но всякий только поп весьма тому не рад, что ежели ему течёт женою клад. Подобно эта б…дь тихонько всё махалась, тихонько от попа с ё…урами всё шлялась. Но как в один день поп из церкви лишь пришёл, то въявь уже её е…ущую нашёл. «О, страдница! – вскричал, – ещё не нагрешилась! При мне ты, мерзкая, в глазах не устыдилась». Она ему на то: «Ты правду говоришь, но только выдь лишь вон, а то со мной сгоришь».

Псевдо-Барков

Лука Мудищев

1

Дом двухэтажный занимая, У нас в Москве жила-была Вдова – купчиха молодая, Лицом румяна и бела. Покойный муж ее мужчина Еще не старой был поры, Но приключилася кончина Ему от жениной дыры. На передок все бабы слабы, Скажу, соврать тут не боясь, Но уж такой е…ливой бабы Никто не видел отродясь. Покойный муж моей купчихи Был парень безответный, тихий И, слушая жены приказ, В день е… ее по десять раз. Порой он ноги чуть волочит, Кляп не встает, хоть отруби, Она же знать того не хочет: Хоть плачь, а все-таки е…и. В подобной каторге едва ли Протянешь долго. Год прошел — И бедный муж в тот мир сошел, Где нет ни е…ли, ни печали. О жены, верные супругам, Желая быть вам также другом, Скажу я: мужниным м…дям Давайте отдых вы, mesdames. Вдова, не в силах пылкость нрава И ярость страсти обуздать, Пошла налево и направо И всем и каждому давать. Е…ли ее и молодые, И старые, и пожилые — Все, кому е…ля по нутру, Во вдовью лазили дыру. О вы, замужние и вдовы, О девы (целки тут не в счет!), Позвольте мне вам наперед Сказать о е…ле два-три слова. Употребляйтесь на здоровье, Откинув глупый, ложный стыд, Но надо вам одно условье Поставить все-таки на вид: Е…итесь с толком, аккуратней, Чем реже еться, тем приятней, Но Боже вас всегда храни От беспорядочной е…ни. От необузданной той страсти Вы ждите горя и напасти: Вас не насытит уж тогда Обыкновенная е…да.

2

Три года жизни бесшабашной, Как сон, для вдовушки прошли, И вот в томленьи скуки страшной На сердце грусть, тоска легли. Ее совсем не забавляло, Чем раньше жизнь была полна, Чего-то тщетно все искала И не могла найти она. Всех е…арей знакомы лица, Их ординарные х…и Приелись ей, – и вот вдовица Грустит и точит слез струи. И уже е…лею обычной Ей угодить никто не мог: У одного х… неприличный, А у другого короток, У третьего уж тонок очень, А у четвертого м…де Похожи на капустный кочень И бьют пребольно по м…нде. То сетует она, что яйца Не видны, словно у скопца, То кляп не больше чем у зайца,— Капризам, словом, нет конца. И вот, по зрелом размышленьи О тяжком жребии своем, Вдова, раскинувши умом, Пришла к такому заключенью: Мелки пошли в наш век людишки, Х…ев уж нет, одни х…ишки, Но мне же надо, так иль сяк, Найти себе большой е…дак. Мужчина нужен мне с килою, Чтобы, когда меня он е…, Под ним вертелась я юлою И чтоб глаза ушли под лоб, Чтоб мне дыханье захватило, Чтоб я на свете все забыла, Чтоб зуб на зуб не попадал, Чтоб х…й до сердца мне достал. Такой охвачена тоскою, Вдова решилась сводню звать: Она сумеет подыскать Мужчину с длинною е…дою.

3

В Замоскворечье на Полянке Стоял домишка в три окна, Принадлежал тот дом мещанке Матрене Марковне. Она Жила без горя, без печали, И эту даму в тех краях За сваху ловкую считали Во всех купеческих домах. Но эта Гименея жрица, Преклонных лет уже девица, Свершая брачные дела, И сводней ловкою была. Иной купчихе, бабе сдобной, Живущей с мужем-стариком, Устроит Марковна удобно Свиданье с е…лею тайком. Иль по какой другой причине Свою жену муж не е…ет, Та затоскует по мужчине — И ей Матрена х…й найдет. Иная в праздности тоскуя, Захочет для забавы х…я — Моя Матрена тут как тут, Глядишь, бабенку уж е…ут. Порой с мужчиной входит в сделку: Иной захочет гастроном Свой х…й полакомить – и целку К нему ведет Матрена в дом. И вот за этой, всему свету Известной сводней вечерком Вдова отправила карету И ждет Матрену за чайком.

4

Вошедши, сводня помолилась, На образ истово крестясь, Хозяйке чинно поклонилась И так промолвила, садясь: – Зачем прислала, дорогая? Иль до меня нужда какая? Изволь: хоть душу заложу, А для тебя уж удружу. Не надо ль женишка? – спроворю. Аль просто чешется м…нда — И в этом разе я всегда Могу помочь такому горю. Без е…ли, милая, зачахнешь, И жизнь-то будет не мила! А для тебя я припасла Такого е…аря, что ахнешь! – Спасибо, Марковна, на слове. Хоть е…арь твой и наготове, Но пригодится он едва ль, Трудов твоих мне только жаль! Мне нужен крепкий х…й, здоровый, Не меньше как восьмивершковый, Я малому не дам х…ю Посуду пакостить мою. Матрена табачку нюхнула, О чем-то тяжело вздохнула И, помолчав минуты две, На это молвила вдове: – Трудненько, милая, трудненько, Такую подыскать е…ду; С восьми вершков ты сбавь маленько, Поменьше, может, и найду. Есть у меня тут на примете Один мужчина, ей-же-ей, Не отыскать на целом свете Такого х…я и м…дей. Я, грешница, сама смотрела Намедни х…й исподтишка И, увидавши, обомлела. Как есть пожарная кишка.. У жеребца и то короче, Такой е…дой не баб тешить, А – будь то сказано не к ночи! — Лишь впору ей чертей глушить. Собою видный и дородный, Тебе, красавица, под стать, Происхожденьем благородный, Лука Мудищев – его звать. Но вот беда: теперь Лукашка Сидит без брюк и без сапог; Все пропил в кабаке, бедняжка, Как есть до самых до порток. Вдова в томлении внимала Рассказам сводни о Луке И сладость е…ли предвкушала В мечтах о длинном е…даке. Не в силах побороть волненья, Она к Матрене подошла И со слезами умиленья Ее в объятья приняла. – Матрена, сваха дорогая, Будь для меня ты мать родная, Луку Мудищева найди И поскорее приведи. Дам денег, сколько ты захочешь, А ты сама уж похлопочешь Одеть приличнее Луку И быть с ним завтра ввечеру. – Изволь, голубка, непременно К нему я завтра же пойду И, нарядивши преотменно, К тебе немедля приведу. И вот две радужных бумажки Вдова выносит ей в руке И просит сводню без оттяжки Сходить немедленно к Луке. Походкой быстрой, семенящей Матрена скрылася за дверь, И вот вдова моя теперь В мечтах о е…ле предстоящей.

5

Лука Мудищев был дородный Мужчина лет так сорока. Жил вечно пьяный и голодный В каморке возле кабака. В придачу к бедности мизерной Еще имел он, на беду, Величины неимоверной Семивершковую е…ду. Ни молодая, ни старуха, Ни б…ядь, ни девка-потаскуха, Узрев такую благодать, Ему не соглашалась дать. Хотите – нет, хотите – верьте, А про него носился слух, Что он е…дой своей до смерти Зае… каких-то барынь двух. И вот, совсем любви не зная, Он одинок на свете жил И, х…й свой длинный проклиная, Тоску-печаль в вине топил. Но тут позвольте отступленье Мне сделать с этой же строки, Чтоб дать вам вкратце поясненье О роде-племени Луки. Тот род Мудищевых был древний, И предки бедного Луки Имели вотчины, деревни И пребольшие е…даки. Из поколенья в поколенье Передавались те х…и, Как бы отцов благословенье, Как бы наследие семьи. Один Мудищев был Порфирий, При Грозном службу свою нес И, поднимая х…ем гири, Смешил царя порой до слез. Покорный Грозного веленью, Е..дой своей без затрудненья Он убивал с размаху вдруг В опале бывших царских слуг. Благодаря своей машине При матушке Екатерине Был в случае Мудищев Лев, Красавец генерал-аншеф. Сказать по правде, дураками Всегда Мудищевы слыли, Зато большими е…даками Они похвастаться могли. Свои именья, капиталы Спустил Луки распутный дед, И мой Мудищев, бедный малый, Был нищим с самых юных лет. Судьбою не был он балуем, И про Луку сказал бы я: Судьба его снабдила х…ем, Не давши больше ни х…я. Настал и вечер дня другого, Купчиха гостя дорогого В гостиной с нетерпеньем ждет, А время медленно идет. Под вечерок она в пахучей Подмылась розовой воде И смазала на всякий случай Губной помадою в п…зде. Хоть всякий х…й ей не был страшен, Но тем не менее в виду Такого х…я, как Лукашин, Она боялась за п…зду. Но – чу! – звонок. Она вздрогнула, Прошло еще минуты две — И вот является к вдове Желанный гость. Она взглянула: Пред ней стоял, склоняся фасом Дородный, видный господин, И произнес пропойным басом: – Лука Мудищев, дворянин. Одет в сюртук щеголеватый, Причесан, тщательно обрит, Он вид имел молодцеватый — Не пьян, но водкою разит. – Весьма приятно; я так много О вашем слышала… – Вдова Как бы смутилася немного Сказать последние слова. – Да-с, это точно-с, похвалиться Могу моим… Но, впрочем, вам Самим бы лучше убедиться, Чем доверять чужим словам. И, продолжая в том же смысле, Уселись рядышком болтать, Но лишь одной держались мысли — Скорей бы е…лю начинать. Чтоб не мешать беседе томной, Нашла Матрена уголок, Уселась там тихонько, скромно И принялась вязать чулок. Так, находясь вдвоем с Лукою, Не в силах снесть Тантала мук, Полезла вдовушка рукою В прорез его суконных брюк. И от ее прикосновенья Х…й у Луки воспрянул вмиг, Как храбрый воин пред сраженьем, Могуч, и грозен, и велик. Нащупавши е…дак, купчиха Мгновенно вспыхнула огнем И прошептала нежно, тихо, К нему склонясь: – Лука, пойдем! И вот уже вдвоем с Лукою Она и млеет и дрожит, И страсть огнем ее палит, И в жилах кровь бурлит рекою. Снимает башмаки и платья, Рвет в нетерпеньи пышный лиф И, обе сиськи обнажив, Зовет Луку в свои объятья. Мудищев страшно разъярился: Тряся огромною е…дой, Как смертоносной булавой, Он на купчиху устремился. Ее схватил он поперек И бросил на кровать с размаху, Заворотил он ей рубаху И х…й всадил промежду ног. Но тут игра плохая вышла. Как будто кто всадил ей дышло, Купчиха начала кричать И всех святых на помощь звать. Она кричит – Лука не слышит, Она сильней еще орет, Лука как мех кузнечный дышит И знай себе вдову е…ет. Услышав крики эти, сваха Спустила петли у чулка И шепчет, вся дрожа от страха: – Ну, зае…ет ее Лука! Но через миг, собравшись с духом, С чулком и спицами в руках, Летит на помощь легким пухом И к ним вбегает впопыхах. И что же зрит? Вдова стенает, От боли выбившись из сил; Лука же ж…пу заголил И жертву…ть все продолжает. Матрена, сжалясь над вдовицей, Спешит помочь в такой беде И ну колоть вязальной спицей Луку то в ж…пу, то в м…де. Лука, воспрянув львом свирепым, Матрену на пол повалил И длинным х…ем, словно цепом, Ей по башке замолотил. Но тут Матрена изловчилась, В м…де Мудищеву вцепилась, Остаток сил понапрягла И два яйца оторвала. Взревев, Лука успел старуху Своей е…дой убить, как муху, В одно мгновенье наповал, И сам безжизненно упал. Наутро там нашли три тела: Лежал Мудищев без яиц, Матрена, распростершись ниц, И труп вдовы окоченелый.

Б…ядиада, или Троянская война

Песнь первая

На зеленой лужайке сверкает ручей, Парис восседает под тенью ветвей; Отца своего он стада бережет И х…ем огромным козлицу е…ет! Владея совсем несуразным х…ем, Парис порешил, что нет девы по нем, По этой причине козлиц он е…ет… (Коль нет человечьей – и козья сойдет.) Вдруг девы пред ним красоты неземной — Богини стояли с открытой п…здой. И, будучи видом трех дев поражен, Парис из козлицы х…й вытащил вон… И долго он думал: куда его деть? (Беда х…й огромный, читатель, иметь.) Его размышленья прервали слова: – Царевич! до нас долетела молва, Что славишься ты преогромным х…ем, И мы порешили увериться в том. Давно меж богами (ведь стыдно сказать) Нет х…я нормального, е… же их мать! Нам только лишь п…зды щекочут они; Да, кончились наши счастливые дни, Промчалось то время, промчалося сном, Когда своим твердым, железным х…ем Нас е… до ус…анья могучий Вулкан, — Женился, скотина, забывши свой сан, Женился на смертной – бессмертных забыл. Вот Марс также еться до страсти любил, Но вздумал раз женку чужую уеть — И бедных опутала мужнина сеть. У Зевса невстаниха, мать его е…, Амур окаянный, заешь его клоп, Вчера в Эрмитаже злой шанкер поддел, Поэтому стал он совсем не у дел. Кто будет тереть наш божественный пуп? — Царевич хоть был неописанно глуп, Но понял, что дело об е…ле идет, И, х…й з…лупивши, с земли он встает. – Я к вашим услугам, – богиням он рек, — Но только одну, а не сразу всех трех! – Царевич, голубчик, скорее меня, Полцарства земного отдам тебе я! — Другая богатство сулила ему — С деньгами в три пуда из кожи суму, Но третья – хитрее товарок она — Ему посулила косушку вина И бабу, которой красивее нет. – Ну что же, царевич, давай нам ответ! – Да что отвечать-то? Тут баба, вино,— Все ваши подарки пред этим г…вно! — Что дальше случилось, хоть ведаю я, Но, чтоб не винили в похабстве меня, Я здесь пропускаю циничный рассказ О том, как Парис запускал в этот раз: Богиня осталась довольна вполне, Парис ей задвинул сверх нормы вдвойне… – Ну что же, – окончивши е…лю, он рек,— Приходит твоим обещаниям срок, Давай-ка мне бабу, тащи-ка вина! — Вино появилось. – А баба? – Она На береге дальнем у греков живет, Париса-красавца давно она ждет. Коль хочешь, тебе помогу я достать Красавицу эту. – Ети ее мать! До греков, поди-ка, какая езда! – Зато, милый мой, неземная п…зда! – А дорого стоит? – Совсем ни х…я, Ведь даром тебе отдаю ее я: Корабль у Энея лишь только бери, А бабы уж лучше на свете нет! – Ври! – Да что толковать-то с тобою, дурак! – А ты не того, разъети твою так, Богиней зовется, дурища, ей-ей, Ругается тоже. Небось м…ндавшей Напхала мне в яйца, небесная б…ядь. Хотела дать бабу, ети ее мать, А баба за морем! На кой ее прах! Мне лучше павлина – синицу в руках! — Ворча и ругаясь насколько он мог, Парис свое стадо сбирает в кружок…

Песнь вторая

Эолы надулись, и ветер жужжит, Парис кверху пупом в каюте лежит; Уж месяц как Троя покинута им, А берег все так же вдали невидим. Да, шутки плохие бог моря ведет: Париса то к брегу, то в море несет. Царевич к богине: – П…зда, помоги! Ты видишь, свело у меня две ноги… До Греции, право, не больше чем шаг, Нептун же дурачится, мать его так! — Богиня к Нептуну послала послов Просить для Париса попутных ветров. И вот понеслися на черных крылах, Корабль подхватили, жужжат в парусах Могучие ветры – и вмиг донесли До брега Эллады они корабли. И вот средь прибрежных каменьев и скал Парис велел якорь забросить и стал С своим кораблем – и взирал на народ, Что на берег вышел встречать его бот. Я лодку старинную ботом назвал, Но, собственно, бот ли то был – я не знал: Да дело не в лодке, читатель, кажись; Итак, продолжаю: за весла взялись — И вышли на берег. Навстречу гостям Идет с своей женкой царь эллинов сам. Парис с удивленьем на женку взирал — То был совершенный его идеал: Глаза точно звезды на небе горят И так на Париса умильно глядят!.. А губки! – улыбка не сходит с лица. «Вот счастье дано для сего подлеца!» — Подумал Парис, разумея царя. – Тебе это счастье отдам скоро я,— Над ухом Париса раздалося вдруг. – Так вот она, баба! Отлично, супруг, Кажись, ее малость и стар, да и худ, А я… – И Парис посмотрел на свой уд. Здесь «уд» вместо х…я пишу я для дам,— Наверно, читатель, ты понял и сам: Неловко, ведь может и дама прочесть, А х…й – нецензурное слово; коль счесть В поэме места, что похабством полны, Пожалуй, невинные девушек сны Цензурнее будут и меньше их счет; Так видишь, читатель, меня возъе…ет И так за похабство цензурный кагал… Однако от дамы я вбок убежал. Итак, продолжаю, читатель мой. вот Парис разговоры с гречанкой ведет,— Узнал, что Еленой зовется она И что в п…зде х…ем достанешь до дна. И вот, к удивлению эллинов, в ночь С Еленою вместе отчалил он прочь От берега Греции, и корабли Эолы попутные вмиг унесли.

Песнь третья

Царевич в каюте с Еленой сидит, Ее он ласкает, ей в очи глядит, За титьки хватает горячей рукой И шепчет: – О милая! только с тобой Я понял всю прелесть, всю негу ночей! — С Елены не сводит е…ливых очей; Раздвинув ей ляжки, на лавку кладет И раз до двенадцати сряду е…ет: То раком поставит, то стоя ядрит, — Елена трясется, Елена пердит, Но рада! и в страсти безумной своей На х…й налезает до самых м…дей! Три ночи с Парисом е…ется она, Вдали показалася Трои стена. – Ну вот мы и дома, поддай еще раз! — Казалось, окончен быть должен рассказ — Добился царевич чего захотел, Но видно жесток был троянцев удел, И много за счастье Елену уеть Пришлося красавцу Парису терпеть, И вместо конца я хочу лишь писать Начало поэмы, ети ее мать!

Песнь четвертая

Меж тем как троянцы пируют и пьют На свадьбе Париса – у эллинов бьют Тревогу – и быстро сбирают полки И строют триремы на бреге реки. Царь эллинов в злобе ужасной своей К себе собирает соседних царей, Их кормит дичиной и водкой поит, Клянется богами, что он отомстит Пришельцу Парису, что женку упер, Войны что не кончит до тех самых пор, Пока всех из Трои не выгонит прочь, И просит царей ему в этом помочь. Цари отвечали, что жизнью своей Готовы пожертвовать другу, ей-ей. Читатель, пожалуй, не веришь мне ты И молвишь с сарказмом: – Поэта мечты! На дружбу такую и в тот даже век Едва ли способен быть мог человек! — Однако, читатель, сей миф для тебя Узнал из вернейших источников я. Итак, собралися на Трою идти Героев до сотни, – ах, мать их ети! X…и раскачали – в тот девственный век Еще об оружьи не знал человек, И грек вместо пики сражался х…ем, Читатель, поклясться могу тебе в том!

Песнь пятая

Читатель! чтоб знал ты героев моих, Спешу я представить теперь тебе их: Два брата Аяксы с великой душой Готовые спорить со всякой п…здой, Их первых призвал оскорбленный супруг, А с ними явился и верный их друг, Царь твердый и сильный, хитрец Одиссей, Который в безумной отваге своей Впоследствии тридцать нахалов уе…, И всех их жилищем стал каменный гроб! Вожди всех живущих в Аргосе мужей Явилися тоже, и ж…пой своей Один черезмерною всех удивил. Потом прискакал злое…учий Ахилл, Который хоть молод был очень и мал, Но е…ли искусство до тонкости знал. И был из героев великий герой, Прославленный мужеством и красотой. Собралось героев, е…ена их мать, Так много, что лучше их всех не считать, И к подвигам прямо, их мать всех ети, Героев моих я спешу перейти!

Песнь шестая

Уж месяц прошел – все плывут корабли, Всех девок, что взяли с собой, зае…ли Герои все молча, глядя на свой уд, Троянцев узреть с нетерпением ждут. И вот показалася Троя вдали… И, точно как в небе кричат журавли, Вскричали троянцы, увидя врагов, И строится быстро шеренга х…ев. Троянцев вожди на прибрежный песок, Качая х…ями, собрались в кружок. От них отделясь, богоравный Парис Вскричал во весь голос: – Во ад провались Ты, рать окаянная, мать твою е…! — И х…й свой огромный руками он сгреб, И им, как дубиной, эллинам грозя, Кричал: – Кто не трус? Выходи на меня! — Узрев похитителя женки своей, Царь греков, своих растолкавши друзей, С безумной отвагой, со вставшим х…ем По берегу мчится к троянцу бегом. Увидя всю злобу эллинов царя, Парис помышляет: «Какого х…я Я стану с ним драться? Гляди, какой зверь!» Как хочешь, читатель, мне верь иль не верь, Но только герой мой решился удрать И уж повернулся, как. – Мать твою б…ядь! — Раздалось над ухом его – и глядит: Брат Гектор пред ним разозленный стоит. – Ты Трою позоришь! Какой ты герой? Не с х…ем родиться тебе, а с п…здой! Ты вызвал эллинов, не трусь, а дерись Иль в Тартар от страха с стыдом провались! — Поднялася злоба троянца в груди, И молвил он брату: – Я трус? Так гляди! — И, х…й на плечо положивши, идет К царю Менелаю навстречу И вот Сошлися герои, и злобой горят Глаза их обоих, и вот норовят Друг друга по роже мазнуть м…лафьей, И шепчет Парису царь эллинов: – Стой! Ты жен красотою умеешь пленять — Посмотрим, как драться умеешь ты, б…ядь. — Но только промолвил слова он сии, Как в физию – целый фонтан м…лафьи Ему разозленный Парис закатил… Оселся царь греков и долго водил По воздуху носом, не в силах вздохнуть, Не зная, куда ему надо пихнуть, Что сделать: глаза залепило совсем. Парис же, трусишка, исчез между тем, Подумав, что только глаза лишь протрет Царь греков, как тотчас его зае…ет.

Песнь седьмая

Взыграли тут трубы на новую рать, Собрались троянцы, меж тем как пос…ать Решил Агамемнон – уселся, сидит. От стана троянцев со свистом летит Стрела – и вонзилася в ж…пу ему, И взвыл Агамемнон, браня кутерьму, Которую брат его вздумал поднять За женку свою, окаянную б…ядь. И, в злобе решившись врагам отомстить, О камень он х…й начинает точить… Троянцы меж тем целой кучей камней Царя Менелая и верных друзей Его повстречали, и берег морской Телами покрылся, и панцирь стальной Царя Менелая камнями избит, И снова каменьев град твердый летит. И струсили греки, решились бежать, Как вдруг раздается: – Ети вашу мать! — И царь Агамемнон, могучим х…ем Махая, до Трои прошел напролом. Затем повернулся и снова врагов Громит он без счета. Сто двадцать х…ев На месте осталось, как кончился бой; Так мстил Агамемнон за рану стрелой!

Песнь восьмая

Две рати сошлися; и Гектор-герой Выходит на поле с огромной е…дой, И молвит он грозно: – Друзья и враги, Я слово реку вам… Молчать, е…даки! Чего раскричались, ети вашу мать? Три слова и то не дадут мне сказать. Герои эллинов – собачьи х…и, Кто хочет сразиться со мной? Выходи! — Вскочил Менелай, разозленный врагом, Как вдруг сам по лысине страшным х…ем Царя Агамемнона был поражен, Да так, что чуть духа не выпустил вон: – Какого ты х…я, ети твою мать, С пройдохой троянцем выходишь на рать? Смотри, это Гектор, героям герой — Куда ж тебе драться с ним, друг милый мой? Его даже трусит сам царь Ахиллес, А ты с каким х…ем на х…й этот лез? Не лучше ли бросить нам жребий, друзья? — – Пусть жребий, о боги, падет на меня! — Сказал Менелай, хорохорясь. – Уйму,— Так царь Агамемнон вещает ему. И бросили жребий – и вышел Аякс, И молвил он грозно: – К услугам вам я-с! — Поклон отдает он друзьям своим всем, А Гектору х…ем грозит между тем. Троянцы, увидя, кто вышел на бой, От страха за Гектора подняли вой: Аякс обладал преогромным х…ем, А ростом был выше, чем каменный дом!

Песнь девятая

Сошлися герои… Дрожала земля… Ударил наш Гектор – Аякс ни х…я! Аякс размахнулся – и Гектору в грудь Сквозь щит х…й Аякса прокладывал путь. И щит разлетелся, и броня в куски, И кровью покрылись бойцов е…даки. На битву же эту граждане смотря, Кричали героям: – Какого х…я Вам биться, герои, ети вашу мать? Что оба отважны, нельзя не сказать, Но х…и к чему же ломать так совсем?! – Согласны, – сказали герои. Затем В знак мира пожали и руки они И мирно в палатки убрались свои.

Песнь десятая

Я здесь пропущу очень длинный рассказ Об е…ле, о драках… и прямо как раз К концу перейду я поэмы моей, Бояся наскучить вам музой своей. Погибло премного героев в боях, Большой недостаток явился в х…ях. Оплакан Патрокл, а жестокий Ахилл И Гектора скоро е…дою убил. Взбесился Аякс и в припадке издох Своих же избивши до сотни, как блох! А царь Агамемнон так много убил, Что выбился сам совершенно из сил. Тут греки, подумав, собрали совет И так порешили, что много уж лет Они здесь стоят, ну а Трои все взять Не могут канальи, е…ена их мать! И сила, выходит, их вся не при чем. – Так пусть нам поможет великим умом Наш царь остроумный, герой Одиссей. И тотчас тот тогой покрылся своей, Подумав немного, он громко вскричал: – Вот эврика, други! Я Трою поймал: Героев, товарищи, там ни х…я, И стража из девок. Так выдумал я Из дерева сделать огромный е…дак И двум из героев залезть в него… – Так, А дальше что будет? – Не е…шись уж год, Наверно, х…й в город к себе заберет Та стража из девок. Тотчас из х…я С героем-товарищем выскочу я, Ворота сломаю, а вы между тем К воротам спешите с собранием всем!

Песнь одиннадцатая

Случилося все, как сказал Одиссей. И греки вломилися. В злобе своей Троянок скоблили всю ночь напролет. По улицам кровь с м…лафьею течет, И, в ней по колена герои бродя, Искали все пищи и жертв для х…я. На х…й нацепивши до сотни б…ядей, Валялся Ахилл пред палаткой своей, Другой же царь тоже штук двести уе…,— И весь провонял м…лафьею, как клоп. А царь Агамемнон, взяв девушек в лес, В их п…зды с руками и яйцами влез. Так греки справляли победу свою. На родину каждый принес на х…ю Медалей, нашивок, – наград не сочтешь, Ахилл же почтен был звездой «М…ндавошь»! Я кончил, читатель! Герои мои Домой воротились – и спать залегли!

Исповедь

– Отец духовный, с покаяньем Я прийти к тебе спешу. С чистым, искренним признаньем Я о помощи прошу. – Кайся, кайся, дочь моя, Не скрывай, не унывай, Рад я дочери помочь. – От младенчества не знала, Что есть хитрость и обман: Раз с мужчиною гуляла, Он меня завел в чулан. – Ай да славный молодец. Кайся, расскажи конец, К худу он не приведет, Что-то тут произойдет? – Катя, ангел, – он сказал, – Я в любви тебе клянусь. Что-то твердое совал, Я сейчас еще боюсь, – Кайся дальше, не робей, Кайся, кайся поскорей. Будь в надежде на прощенье, Расскажи про приключенье. – Что-то в ноги мне совал: Длинно, твердо, горячо. И, прижавши, целовал Меня в правое плечо. В то же время как ножом Между ног мне саданул, Что-то твердое воткнул, Полилася кровь ручьем. – Кайся, кайся, честь и слава, Вот примерная забава, Ай да славный молодец. Расскажи теперь конец. – Он немного подержал, Что-то мне хотел сказать, А сам сильно так дрожал, Я хотела убежать. – Вот, в чем дело состоит, Как бежать, когда стоит? Ты просящим помогай: Чего просят, то давай, – Он меня схватил насильно, На солому уложил, Целовал меня умильно И подол заворотил, – Ай да славный молодец. Кайся, расскажи конец, К худу он не приведет. Что потом произойдет? – Потом ноги раздвигал, Лег нахально на меня, Что-то промеж ног совал. Я не помнила себя. – Ну, что дальше? Поскорей Кайся, кайся, не робей. Я и сам уже дрожу, Будто на тебе лежу, Кайся, кайся, браво, браво, Кайся, кайся, честь и слава! Ах в каком я наслажденье, Что имела ты терпенье. – Сердце к сердцу, губы вместе, Целовалися мы с ним. Он водил туда раз двести Чем-то твердым и большим. Мы немного полежали… Вдруг застала меня мать. Мы с ним оба задрожали, А она меня – ругать. Ах хрычевка, старый пес! Зачем черт ее принес? Он немного отдохнул бы Да разок еще воткнул бы. – Ах, безумна, – мать вскричала, Недостойная ты дочь! Вся замарана рубашка, Как тут этому помочь? – Берегла б свою, хрычовка, Что за дело до чужой? Злейший враг она, плутовка, Подождала бы час, другой. – Так пошла я к покаянью Обо всем тебе открыть, И грехам моим прощенья У тебя, отец, просить. – Дочь моя, тебя прощаю. Нет греха, не унывай, В том тебе я разрешаю, Если просят, то давай.

Письмо к сестре

Я пишу тебе, сестрица, Только быль, не небылицу. Расскажу тебе точь-в-точь Шаг за шагом брачну ночь. Ты представь себе, сестрица, Вся дрожа, как голубица, Я стояла перед ним, Перед коршуном лихим. Словно птичка трепетало Сердце робкое во мне, То рвалось, то замирало… Ах, как страшно было мне. Ночь давно уже настала, В спальне тьма и тишина, И лампада лишь мерцала Перед образом одна. Виктор вдруг переменился, Стал как будто сам не свой. Запер двери, возвратился, Сбросил фрак с себя долой. Побледнел, дрожит всем телом, С меня кофточку сорвал. Защищалась я несмело, Он не слушал, раздевал. И бесстыдно, все снимая, Он мне щупал шею, грудь, Целовал меня сжимая, Не давая мне вздохнуть. Наконец поднял руками, На кроватку уложил: – Полежу немного с вами,— Весь дрожа, он говорил. После этого любовно Принялся со мной играть, А потом совсем нескромно Стал рубашку поднимать. И при этом потихоньку На мен он с боку лег, И старался помаленьку Что-то вставить между ног. Я боролась, защищалась, Отбивалася рукой — Под рукой оказался Кто-то твердый и живой. И совсем не поняла я, Почему бы это стало — У супруга между ног Словно вырос корешок. Виктор, все меня сжимая, Мне покоя не давал,— Мои ноги раздвигая, Корешок туда совал. Я из силы выбивалась, Чтоб его с себя столкнуть. Но напрасно я старалась, Он не дал мне и вздохнуть. Вся вспотела, истомилась, И, его не в силах сбить, Со слезами я взмолилась, Стала Виктора просить, Чтоб так не обращался, Чтоб вспомнил он о том, Как беречь меня он клялся, Еще бывши женихом. Но, моленьям не внимая, Виктор мучить продолжал: Что-то с хрустом разрывая, Корешок в меня толкал. Я от боли содрогнулась… Виктор крепче меня сжал. Что-то будто вновь рванулось Внутрь меня, вскричала я. Корешок же в тот же миг Будто в сердце мне проник. У меня дыханье сжало, Я чуть-чуть не завизжала. Дальше было – что, не знаю, Не могу тебе сказать. Мне казалось, начинаю Я как будто умирать. После этой бурной сцены Я очнулась, как от сна. От какой-то перемены Сердце билось как волна. На сорочке кровь алела, А та дырка между ног Стала шире и болела, Где забит был корешок. Любопытство – не порок. Я, припомнивши все дело, Допытаться захотела, Куда делся корешок? Виктор спал, к нему украдкой Под сорочку я рукой Отвернула… Глядь, А гадкий корешок висит другой. На него я посмотрела, Он сложился грустно так, Под моей рукой несмелой Подвернулся как червяк. Ко мне смелость возвратилась — Был не страшен этот зверь. Наказать его хотелось Хорошенько мне теперь. Ухватив его рукою, Начала его трепать, То сгибать его рукою, То вытягивать, щипать. Под рукой он вдруг надулся, Поднялся и покраснел. Быстро, прямо разогнулся И как палка затвердел. Не успела я моргнуть, На мне Виктор очутился, Надавил мне больно грудь, Поцелуем в губы впился. Стан обвил рукою страстно, Ляжки в стороны раздвинул И под сердце свой ужасный Корешок опять задвинул. Вынул, снова засадил, Вверх и в стороны водил, То наружу вынимал, То поглубже вновь совал. И прижав к себе руками, Все что было, сколько сил, Как винтом между ногами, Корешком своим водил. Я как птичка трепетала, Но не в силах уж кричать, Я, покорная, давала Себя мучить и терзать. Ах, сестрица, как я рада, Что покорною была: За покорность мне в награду Радость вскорости пришла. Я от этого страданья Стала что-то ощущать, Начала терять сознанье, Стала словно засыпать. А потом пришло мгновенье… Ах, сестрица, милый друг, Я такое наслажденье В том почувствовала вдруг, Что про то сказать нет силы И пером не описать, Я до смерти полюбила Так томиться и страдать. За ночь раза три бывает, И четыре, даже пять, Милый Виктор заставляет Меня сладко трепетать. Спать ложимся – первым делом Муж начнет со мной играть: Любоваться моим телом, Целовать и щекотать, То возьмет меня за ножку, То мне грудку пососет… В это время понемножку Корешок его растет. А как вырос, я уж знаю, Как тут надо поступать! Ноги шире раздвигаю, Чтобы глубже загонять, Через час-другой, проснувшись, Посмотрю – мой Виктор спит. Корешок его согнувшись Обессилевший лежит. Я его поглажу нежно, Стану дергать и щипать, Он от этого мятежно Поднимается опять. Милый Виктор мой проснется, Поцелует, между ног Глубоко во мне забьется Его чудный корешок. На заре, когда так спится, Виктор спать мне не дает, Мне приходится томиться, Пока солнышко взойдет. Ах, как это симпатично, В это время корешок Поднимается отлично И становится как рог. Я спросонок задыхаюсь, И тогда начну роптать, А потом, как разыграюсь, Стану мужу помогать. И руками и ногами Вкруг него я обовьюсь, С грудью грудь, уста с устами, То прижмусь, то отожмусь. И сгорая от томленья, С милым Виктором моим, Раза три от наслажденья Замираю я под ним. Иногда и днем случится: Виктор двери на крючок, На диван со мной ложится И вставляет корешок. А вчера, представь, сестрица, Говорит мне мой супруг: – Прочитал, я мол, в газете О восстании славян. И какие только муки Им пришлось переживать, Когда их башибузуки На кол начали сажать. – Это, верно, очень больно? Мне на ум пришло спросить. Рассмеялся муж невольно И задумал пошутить. – Надувает нас газета,— Отвечает мне супруг,— Что совсем не больно это Докажу тебе, мой друг. Я не турок, и покаюсь, Дружбы с ними не веду, Но на кол, я уж ручаюсь, И тебя я посажу. Обхватил меня руками И на стул пересадил, Вздернул платье и рукою Под сиденье подхватил. Приподнял меня, поправил Себе что-то, а потом Поднял платье и заставил На колени сесть верхом. Я присела, и случилось, Что все вышло по его: На колу я очутилась У супруга своего. Это было так занятно, Что нет сил пересказать. Ах, как было мне приятно На нем прыгать и скакать. Сам же Виктор, усмехаясь, Своей шутке, весь дрожал И с коленей, наслаждаясь, Меня долго не снимал, – Подожди, мой друг Аннета, Спать пора нам не пришла. Не уйдет от нас подушка, И успеем мы поспать, А теперь не худо, душка, Нам в лошадки поиграть, – Как в лошадки? Вот прекрасно! Мы не дети, – я в ответ, Тут он обнял меня страстно И промолвил: – Верно, нет, Мы не дети, моя милка, Но представь же наконец, Будешь ты моя кобылка, Я же буду жеребец. Покатилась я со смеху, Он мне шепчет: – Согласись, А руками для успеху О кроватку обопрись… Я нагнулась. Он руками Меня крепко обхватил И мне тут же меж ногами Корешок свой засадил. Вновь в блаженстве я купалась С ним в позиции такой. Все плотнее прижималась, Позабывши про покой. Я большое испытала Удовольствие опять, Всю подушку искусала И упала на кровать. Здесь письмо свое кончаю, Тебе счастья я желаю Выйти замуж и тогда Быть довольною всегда.

Пров Кузьмич

Пров Кузьмич был малый видный В зрелом возрасте, Остроумен и речист, Только на х…й был не чист. Е… с отъявленным искусством, С расстановкой, с толком, с чувством И, как дамский кавалер, На особенный манер. Он сперва п…зду погладит, А потом на х…й приладит, Нежно ткнет он, извиняясь, И е…т не торопясь. Он не брезговал интригой Ни с кухаркой, ни с портнихой Но немало светский дам Привлекал к своим м…дям. Раз решили дамы хором: – Пров Кузьмич, герой-мужчина. С ним не е…ля, а малина. Раз в осенний длинный вечер, Натянувши плед на плечи, Взяв лимону, коньяку, Ближе сел он к огоньку. Вечер проходил шикарно. Ароматный дым сигарный Отвлекал его мечты От житейской суеты. Вдруг, с опухшей, пьяной рожей, Появился из прихожей Его заспанный лакей Старикашка Патрикей. – Что тебе, хрен старый, надо? — Пров спросил его с досадой. На полученный вопрос Пробурчал он: «Вам письмо-с». «Милый Пров, письмо гласило, Всю неделю я грустила. Под конец вся извелась, От того, что не е…лась. Если ты, б…дун, обманешь, К своей Дуне не заглянешь, То, поверь мне, не совру, Дам я кучеру Петру. Приезжай ко мне, мой милый, Насладиться твоей силой — Е… страстной жажду я. В плешь целую. Вся твоя». Пров Кузьмич тут прифрантился, Красоту навел, побрился, Закрутивши ус в кольцо, Важно вышел на крыльцо. – Эй, е…на мать, возница! — Гаркнул он. И колесница, Подняв пыль на мостовой Понесла его стрелой. Он у ней, она в постели, И на нежном ее теле Между двух изящных ног Оттеняется пушок. Пров Кузьмич развеселился, Ближе к боку привалился, Начал к делу приступать, За п…зду ее хватать. Тут – о ужас! – х…й обмяк. Скислась, сморщилась з…па. Яйца – нечего пощупать, В общем, дрянь, а не е…дак. Пров Кузьмич мой загрустил, С горя аж слезу пустил. В х…й совсем уже не веря, Он поплелся молча к двери. Что ты, мой миленок Пров? Али х…ем не здоров? – Эх, Дуняш, беда пришла: Отье…лась моя е…да.

Григорий Орлов – любовник Екатерины

В блестящий век Екатерины На все парады и балы Слетались пышно и картинно Екатеринины орлы. И хоть интрижек и историй Орлы плели густую сеть, Из всех орлов – Орлов Григорий Лишь мог значение иметь. Оставим о рейтузах сказки, Мол, будто х…й в них выпирал. Я расскажу вам без прикраски, Как Гриша милости сыскал. Увидев как-то на параде Орлова Гришу в первый раз, Екатерина сердцем б…яди Пришла в мучительный экстаз. Еще бы, Гриша рослый, крупный… И жемчуга его зубов, И пламя взоров неотступно Напоминают про любовь. Вот вам причина, по которой Его увидев раз иль два, Екатерина к мысли скорой С ним о сближении пришла. Изрядно вечером напившись С друзьями в шумном кабаке, Храпел Григорий, развалившись, Полураздетый, в парике. Но растолкал его поспешно К нему прибывший вестовой: – Мон шер, простите, вам депеша От государыни самой. – Депеша? Мне? – вскочил Григорий, Пакет вскрывает вгорячах. По строчкам взгляд летает скорый, И ужас вдруг застыл в очах. – Пропал, пропал… Теперь уж знаю, Погибло все… О мой Творец! Меня немедля вызывают К императрице во дворец. Вчера дебош я с мордобоем, Насколько помнится, создал, И выручили меня с боем Все ге же несколько солдат. Теперь зовут меня к ответу. Конец карьере! Я погиб! Иван, закладывай карету! Парик мне пудрою посыпь!.. А вот, друзья, что дальше было: Подъехал Гриша ко дворцу, Идет по лестнице уныло, Готовый к страшному концу. Поднявшись, стражу встретил он. Начальник стражи. – Ваш пароль? – Кувшин! – Он был предупрежден. – За мною следовать изволь. «Зачем ведут меня – не знаю, И вызван на какой предмет? О Боже! Я изнемогаю… Придется, знать, держать ответ». И вдруг портьера распахнулась, И он Ее увидел вдруг. Она Орлову улыбнулась: – Орлов? Ну здравствуйте, мой друг! Гвардеец мигом на колени Пред государыней упал: – По высочайшему веленью, Царица, к вам я прискакал. Казнить иль миловать велите! Пред вами ваш слуга и раб… Она лакеям: – Уходите! Потом ему. – Да, я могла б Тебя нещадно наказать, Но я совсем не так злорадна, Мне хочется тебя ласкать — Так ласка мне твоя приятна! Дай руку и иди за мною И не изволь, мой друг, робеть, Коль хочешь ты своей женою Меня на эту ночь иметь. Он ощутил вдруг трепетанье, Блеск глаз ее, огонь ланит… Язык его прилип к гортани, Невнятно Гриша говорит: – Ваше Величество, не смею Поверить я своим ушам! К престолу преданность имею! За вас и жизнь и честь отдам! Она смеется, увлекает Его с собою в будуар И быстро мантию сменяет На белый пышный пеньюар. Царица, будучи кокоткой, Прекрасно знала к сердцу ход. К алькову царственной походкой Она его, смеясь, ведет. Вот он с царицей у алькова Стоит, подавлен, потрясен, Не ждал он случая такого, Уж не с похмелья ль этот сон? Она ж, полна любовной муки И лихорадочно дыша, Ему расстегивает брюки… В нем еле теплится душа. – Снимите, черт возьми, лосины! Ну что стоишь ты, словно пень?! — Орлов дрожит, как лист осины, Совсем безрукий, как тюлень. Хоть наш герой и полон страху, Сильнее страха юный пыл. Спустила Катя с плеч рубаху — И в изумленьи он застыл… И молодое тело, плечи, Ее упругий пышный бюст, Меж ног кудрявый ее куст Сразили Гришу, как картечью. Исчезнул страх. Застежки, пряжки Остервенело Гриша рвет И ослепительные ляжки Голодным взором так и жрет. Звук поцелуев оглашает Ее роскошный будуар, Орлов е…дак свой вынимает, В груди горит желанья жар. Его царица упреждает И, нежной ручкой х…й держа, Раздвинув ноги, направляет Его в свою п…зду, дрожа. И, навевая страсти чары Моей возлюбленной чете, У изголовья милой пары Амур кружился в высоте. Амур, Амур! Немой свидетель Неописуемых картин, Скажи, не ты ли сцены эти Нам навеваешь? – Ты один! У всех племен, у всех народов Любви поэзия одна, И для красавцев и уродов Она понятна и родна. Перед Амуром нет различий, Ни этикета, ни приличий, Чинов и рангов – все равны! Есть только юбка и штаны! Однако к делу! Продолжаю Описывать событий ход. Зачем я, впрочем, называю Событьем этот эпизод? – Ой, ой! – Она под ним завыла.— Поглубже, миленький, вот так! Целуй меня’ Ах, что за сила Твой изумительный е…дак! Ну что молчишь? Скажи хоть слово! – Да я не знаю, что сказать. – Я разрешаю сквернословить. – Сиповка, б…ядь, е…ена мать! – Ну что ты, Гриша, это грубо! Нельзя же так, хоть я и б…ядь… А все же как с тобою любо! Как ты умеешь пое…ать! Тут, разъярившись, словно лев, Набравшись храбрости и силы, Григорий крикнул, осмелев: – А встань-ка раком, мать России! Любови служит хмель опорой. Найдя вино в шкапу за шторой, Орлов бутылку мигом вскрыл И половину осушил. И, выпив залпом полбутылки. Орлов, неистов, пьян и груб, Парик поправил на затылке И вновь вонзил в царицу зуб. Облапив царственную ж…пу, Е…ется, не жалея сил, Плюет теперь на всю Европу — Такую милость заслужил. Подобно злому эфиопу, Рыча как зверь, как ягуар, Е…ет ее он через ж…пу, Да так, что с Кати валит пар. Теперь Орлов в пылу азарта Без просьбы Кати, как дикарь, Отборного, лихого мата Пред нею выложил словарь: – Поддай сильней, курвята, шлюха! Крути м…ндою поживей! Смотри-ка, родинка, как муха, Уселась на п…зде твоей! Ага, вошла во вкус, б…дища! Е…ешься, как е…ена мать. Ну и глубокая п…здища! Никак до матки не достать. Орлов не знал, что Кате сладко, Что он ей очень угодил, Что длинный х…й, измяв всю матку, Чуть не до сердца доходил. Орлов е…ет, е…ет на славу О ж…пу брякают м…де. Е…ет налево и направо, Да так, что все горит в п…зде! – Ой, милый, глубже и больнее! — Катюша просит впопыхах, С минутой каждой пламенея, Паря, как птица в облаках — – Что там ты делаешь со мною?..— Она любила смаковать: Во время каждой е…ли новой Себя словами развлекать. – Что делаю? Е…у, понятно,— Орлов сердито пробурчал. – Чего, чего? Скажи-ка внятно! – Е…у-у-у, – как бык он промычал. «Е…у, е…у» – какое слово! Как музыкально и красно! Е…анье страстное Орлова С Катюшей длится уж давно. Но вот она заегозила Под ним, как дикая коза, Метнулась, вздрогнула, завыла, При этом п…ув три раза. Орлов хоть был не армянином, Но все ж при этом п…рдеже Задумал х…й, торчащий клином, Засунуть в ж…пу госпоже. Х…й был с головкою тупою, Напоминающей дюшес. Ну как с з…лупою такою Он к ней бы в задницу залез? Там впору лишь залезть мизинцу… Другая вышла бы игра, Когда бы на х…й вазелинцу… Ведь растяжима же дыра! Он вопрошает Катерину: – Кать, не найдется ль вазелину? Хочу тебя я в ж…пу…ть… – Ах, вазелин! Он, кстати, есть. Достала банку с вазелином, З…лупу смазала сама: – Григорий, суй, да вполовину, Иначе я сойду с ума. – Катюша, ты трусливей зайца…— Вдруг крик всю спальню огласил: – Ой, умираю! – Он по яйца Ей с наслажденьем засадил. Она рванулась с мелкой дрожью, И в то же время х…й струей Стрельнул, помазанницу Божью Всю перепачкав м…лафьей. – Хочу сосать! – Она сказала И вмиг легла под Гришу ниц, Платочком х…й перевязала Для безопаски у яиц, Чтоб не засунул х…й свой в горло И связок ей не повредил. Как давеча дыханье сперло, Когда он в ж… засадил! Она раскрыла ротик милый; Изящен был его разрез, И х…й разбухший, тупорылый С трудом меж губками пролез. Она сосет, облившись потом, Орлов кричит: – Сейчас конец! — Она в ответ: – Хочу с проглотом! Кончай, не бойся, молодец! Он стал как в лихорадке биться, Глаза под лоб он закатил И полный рот императрице В одну секунду напустил. Та связок чуть не повредила. Едва от страсти не сгорев, Всю м… проглотила, Платочком губы утерев. Орлов уж сыт. Она – нисколько. – Ты что – в кусты? Ан нет, шалишь! Еще е…ать меня изволь-ка, Пока не удовлетворишь! «Эге, однако дело скверно. Попал я, парень, в переплет: Не я ее – она, наверно, Меня до смерти зае…ет…» Д…оча и с помощью м…нета Она бодрить его взялась. Орлов был молод – штука эта Через минуту поднялась. А за окном оркестр играет, Солдаты выстроились в ряд, И уж Потемкин принимает Какой-то смотр или парад. «Мне нужно быть бы на параде, Себя на миг хоть показать… Как трудно мне, царице-б…яди, И власть и страсть в одно связать!» И снова на спину ложится И поднимает ноги ввысь… Да, Гриша и императрица Уж не на шутку разъе…лись. Скрипит кровать, трещит перина. А на плацу шагает рать: – О, славься днесь, Екатерина! О, славься ты, е…ена мать!

Александр Сергеевич Пушкин

«Игра воображения» поэта

Великий русский поэт до конца дней своих боролся против цензуры – ханжей, узурпировавших право судить «что нужно Лондону, то чуждо для Москвы». По иронии судьбы до сих пор в роли добровольных цензоров выступают издатели, в первую очередь, академические. Хорошо известно, что Александр Сергеевич не стыдился применять ни одного резкого слова русского языка ни в поэмах, ни в прозе, ни в стихах (в первую очередь в едких и хлестких эпиграммах). Он не брезговал «матерными» выражениями и называл их шутливо «русский титул». В одном из изданных писем к своему другу князю П. А. Вяземскому, кстати, изобилующих цензурными многоточиями, Пушкин так определил свою позицию: «Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и французской утонченности. Грубость и простота более ему пристали. Проповедую из внутреннего убеждения»…

В юности, в период полового созревания, он завел «потаен-ну сафьянову тетрадь», в которую переписывал «сочиненьи, презревшие печать». В лицейской песенке о Пушкине звучало: «А наш француз // Свой хвалит вкус // И матерщину прет»…

Вообще-то эротизм Пушкина традиционен для его эпохи – в этом, как и во многом другом, он был сыном своего времени. Но традиционным было и… ханжество «новейших блюстителей нравственности», против которых он темпераментно выступал: «Но не смешно ли им судить о том, что принято или не принято в свете, что могут, что не могут читать наши дамы… Почему им знать, что откровенные, оригинальные выражения простолюдинов повторяются и в высшем обществе, не оскорбляя слуха»…

Массированной атаке добровольных «цензуровщиков» подвергся пушкинский «Граф Нулин», который «наделал мне больших хлопот. Нашли его (с позволения сказать) похабным, – разумеется в журналах». Поэт-острослов точно окрестил этих критиков «угрюмыми дураками» и противопоставил свои аргументы: «Эти господа критики нашли странный способ судить о степени нравственности какого-нибудь стихотворения. У одного из них есть 15-летняя племянница, у другого 15-летняя знакомая – и все, что по благоусмотрению родителей еще не дозволяется им читать, провозглашено неприличным, безнравственным, похабным и т. д. как будто литература и существует только для 16-летних девушек! <…> безнравственное сочинение есть то, коего целию или действием бывает потрясение правил, на коих основано счастие общественное или человеческое достоинство. Стихотворения, коих цель горячить воображение любострастными описаниями, унижают поэзию, превращая ее божественный нектар в воспалительный состав. Но шутка, вдохновенная сердечной веселостию и минутной игрой воображения, может показаться безнравственною только тем, которые о нравственности имеют детское или темное понятие, смешивая ее с нравоучением, и видят в литературе одно педагогическое занятие».

Стихотворения и эпиграммы

Тень Баркова Баллада

Однажды зимним вечерком, В борделе на Мещанской, Сошлись с расстриженным попом Поэт, корнет уланский, Московский модный молодец, Подьячий из Сената И третьей гильдии купец Да пьяных два солдата. Всяк, пуншу осушив бокал, Лег с б…ядью молодою И на постеле отмечал Горячею е…дою. Кто всех задорнее е…ет, Чей х…й средь битвы рьяной П…зду кудрявую дерет, Горя, как столб багряный? Хвала тебе, расстрига поп, Б…ядун трудолюбивый, О землемер и п…зд и ж…п, Примерный жрец ретивый!.. В четвертый раз ты плешь впустил И снова щель раздвинул, В четвертый принял, вколотил, Но х…й повисший вынул!.. Повис!.. Своей рукой Ему милашка д… очит, И плешь сжимает пятерней, И волосы клокочет.. Вотще! Под бешенным попом Лежит!.. она тоскует И ездит по брюху верхом И в ус попа целует… Вотще! Е…дак лишился сил, Как воин тяжкой брани, Упал, главу свою склонил И плачет в нежной длани. Как некогда поэт Хвостов, Обиженный природой, Во тьме полуночных часов Корпит над сладкой одой, Погромче сочинять хотя,— И вкривь, и вкось, и прямо, Он, слово звучное вертя, Ломает в стих упрямо. Так б…ядь трудилась над попом, Но не было успеха… X…й не становится столбом, Как будто бы для смеха!.. Зарделись щеки, бледный лоб Стыдом воспламенился, Готов с постели прыгнуть поп, Но вдруг остановился… Он видит: в ветхом сюртуке, С спущёнными штанами, С е…диной длинною в руке, С отвислыми м…дами,— Явилась тень… идет к нему Дрожащими стопами, Блистая сквозь ночную тьму Огнистыми очами. – Что сделалось детине тут? — Спросило привиденье. – Лишился пышности я м…д, Е…дак в изнеможенье… Предатель милый изнемог, Не хочет уж яриться!.. – Почто ж, е…ена мать, забыл Ты мне в беде молиться? – Но кто ты? – вскрикнул Еба…ов, Вздрогнув от удивленья. – Я друг, спаситель твой, Барков!..— Вещало привиденье. И, страхом пораженный, поп, Не говоря ни слова, С постели на пол, будто сноп, Упал к ногам Баркова. – Восстань, любезный Еба…ов!.. Востань, повелеваю! Всю ярость праведных х…ев Тебе я возвращаю: Иди, е…и милашку вновь!.. О чудо! х…й ядреный Встает, краснеет плешь, как кровь, Торчит, как кол вонзенный… – Ты видел, – говорит Барков,— Как я тебя избавил… Послушай… правду говори… Из всех ваших певцов Еще меня никто не славил? – Никто! – Так мать же их в п…зду, Хвалы мне их не нужны, Лишь от тебя услуг я жду,— Пиши в часы досужны!.. Возьми задорный мой гудок, Играй, как ни попало… Вот звонки струны, вот смычок — В тебе ума не мало; И спой лишь так, как пел Шатров, Не Шаликовым тоном, Кропоткин, Шахматов, Хвостов Прокляты Аполлоном. К чему, мой милый, подражать Бессмысленным поэтам? Последуй мне, е…ена мать, Моим благим советам, И будешь из певцов певец, Клянусь моей е…дою… Ни черт, ни девка, ни чернец Не вздремлют над тобою!.. – Барков! доволен будешь мной! — Провозгласил детина. И призрак вмиг исчез ночной, И мягкая перина Под милой ж…пой красоты Не раз еще измялась, И б…ядь во блеске красоты Едва с попом рассталась. Но вот яснеет свет дневной, И, будто плешь Баркова, Выходит солнце за горой, Средь неба голубого. И стал трудиться Еба…ов, Е…ет да припевает, Везде хвалит: «Велик Барков!» Попа сам Феб венчает. Пером владеет, как е…дой, Певец он всех славнее,— В трактирах, в кабаках герой, На бирже всех сильнее! И стал ходить из края в край, С гудком, с смычком, с м…дами,— И на Руси вкушает рай С бумагой и п…здами; И там, где вывешен е…дак, Над низкой ветхой кровлей, И там, где с б…ядью спит монах, И в скопищах торговли, Везде затейливый пиит Поет свои куплеты, И всякий день в уме твердит Баркова все советы. И бабы, и х…ястый пол, Дрожа, ему внимают, И даже перед ним подол Девчонки подымают. И стал расстрига-богатырь Как в масле сыр кататься… Однажды в женский монастырь, Как начало смеркаться, Приходит тайно Е…аков, И звонкими струнами Воспел победу е…даков Над юными п…здами. У стариц нежный секелек Зардел и зашатался… Как вдруг – ворота на замок, И поп в плену остался. Вот девы в келью повели Поэта Еба…ова… Кровать там женская в пыли Является дубова. Поп во постелю нагишом Ложится поневоле, И вот игуменья с попом В обширном е…ли поле. Отвисли титьки до пупа, П…зда идет вдоль брюха, Тиранка бедного попа — Проклятая старуха!.. Честную матерь откачал Пришлец благочестивый… И ведьме страждущей сказал С робостью стыдливой: – Какую ж плату восприму? – А вот, мой сын, какую: Послушай, скоро твоему Конец настанет х…ю! Тогда ты будешь каплуном, И мы прелюбодея Закинем в нужник вечерком, Как жертву Асмодея!.. О, ужас! бедный мой певец! Что станется с тобою? Уж близок дней твоих конец, Уж ножик над е…дою! Напрасно е…ь усердно мнишь Девицу престарелу,— Усердьем б…ядь ты не смягчишь, Под х…ем поседелу. Кляни зае…ины отца И матери прореху… Восплачьте, нежные сердца, Здесь дело не до смеху!.. Проходит день, за ним другой, Неделя протекает… А поп в обители святой Под стражей пребывает. О вид, угодный небесам! Игуменью седую Е…ет по целым он часам В п…зду ее. Е…ет…, но пламенный е…дак Слабеет боле… боле… И вянет, как весенний злак, Скошенный в чистом поле. Увы! Настал ужасный день! Уж утро пробудилось, И солнце в сумрачную тень Лучами погрузилось… Но х…й поповский не встает, Несчастный устрашился… Вотще м…де себе трясет,— Напрасно лишь трудился. Но вот, скрипя, шатнулась дверь, Игуменья стремится И в руку х…й берет, – но он Лежит и не ярится… Она щекочет, – но он спит, Дыбом не становится… – Добро! – игуменья рекла И с гневом удалилась. Душа в детине замерла. И кровь остановилась. Расстригу мучила печаль, И сердце боле билось… Но время быстро мчалось вдаль, Темно уж становилось. И ночь с е…ливою луной На небо наступала, И б…ядь в постеле пуховой С монахом засыпала. Купец уж лавку запирал… Поэты лишь не спали И, водкою налив бокал, Баллады сочиняли!.. А в келье тишина была… Вдруг стены пошатнулись, Упали святцы со стола, Листы перевернулись,— Холодный ветер пробежал Во тьме угрюмой ночи… Баркова призрак вдруг предстал Священнику пред очи: В зеленом ветхом сюртуке, С спущенными штанами, С е…диной длинною в руке, С отвислыми м…дами. – Скажи, что дьявол повелел? – Надейся, не страшися! – Увы! что мне дано в удел? Что делать мне? – Д…очися! — И грешник стал е…дак трясти, Трясет и… вдруг проворно Стал х…й все вверх да вверх расти, Торчит е…дак задорно… Баркова плешь огнем горит, М…де клубятся сжаты, В могучих жилах кровь кипит, И пышет х…й мохнатый… Но вот защелкал ключ в замке, Дверь с шумом отворилась, И с острым ножиком в руке Игуменья явилась… Являют гнев черты лица, Пылает взор собачий… Но вдруг на грозного певца И х…й попа стоячий Она взглянула… пала в прах, Со страху обос…алась… Трепещет, мучится в слезах И с жизнью распрощалась… – Ты днесь свободен, Еба…ов! — Сказала тень расстриге. Мой друг! успел найти Барков Развязку сей интриге!.. – Поди! (отверста дверь была) Тебе не помешают, И знай, что добрые дела Е…аки награждают. Усердно ты воспел меня, И вот за то награда!» Сказал, исчез – и здесь, друзья, Окончилась баллада!.. 1814

Леда (Кантата)

Средь темной рощицы, под тенью лип душистых, В высоком тростнике, где частым жемчугом             Вздувалась пена вод сребристых,             Колеблясь тихим ветерком,             Покров красавицы стыдливой, Небрежно кинутый, у берега лежал, И прелести ее поток волной игривой                    С весельем орошал.             Житель рощи торопливый,             Будь же скромен, о ручей!             Тише, струйки говорливы!             Изменить страшитесь ей!             Леда робостью трепещет,             Тихо дышит снежна грудь,             Ни волна вокруг не плещет,             Ни зефир не смеет дуть.             В роще шорох утихает,             Все в прелестной тишине;             Нимфа далее ступает,             Робкой вверившись волне. Но что-то меж кустов прибрежных восшумело, И чувство робости прекрасной овладело; Невольно вздрогнула, не в силах воздохнуть, И вот пернатых царь из-под склоненной ивы,             Расправя крылья горделивы, К красавице плывет – веселья полна грудь; С шумящей пеною отважно волны гонит,                    Крылами воздух бьет,                    То в кольцы шею вьет, То гордую главу, смирясь, пред Ледой клонит.                       Леда смеется —                       Вдруг раздается                       Радости клик.                       Вид сладострастный!                       К Леде прекрасной                       Лебедь приник.                       Слышно стенанье,                       Снова молчанье.                       Нимфа лесов                       С негою сладкой                       Видит украдкой                       Тайну богов. Опомнясь наконец, красавица младая Открыла тихий взор, в томленьях воздыхая, И что ж увидела? – На ложе из цветов Она покоится в объятиях Зевеса;             Меж ними юная любовь,— И пала таинства прелестного завеса.             Сим примером научитесь,             Розы, девы красоты!             Летним вечером страшитесь             В темной рощице воды:             В темной рощице таится             Часто пламенный Эрот;             С хладной струйкою катится,             Стрелы прячет в пене вод.             Сим примером научитесь,             Розы, девы красоты!             Летним вечером страшитесь             В темной рощице воды. 1814

Сравнение

Не хочешь ли узнать, моя драгая, Какая разница меж Буало и мной? У Депрео была лишь запятая, А у меня две точки с запятой. 1813–1816

Красавица, которая нюхала табак

Возможно ль? вместо роз, Амуром насажденных,                    Тюльпанов гордо наклоненных, Душистых ландышей, ясминов и лилей,                    Которых ты всегда любила                    И прежде всякой день носила                    На мраморной груди твоей,—                    Возможно ль, милая Климена, Какая странная во вкусе перемена! Ты любишь обонять не утренний цветок,                    А вредную траву зелену,                    Искусством превращенну                    В пушистый порошок! — Пускай уже седой профессор Геттингена, На старой кафедре согнувшися дугой, Вперив в латинщину глубокой разум свой,                    Раскашлявшись, табак толченый Пихает в длинный нос иссохшею рукой;                    Пускай младой драгун усатый                    Поутру, сидя у окна,                    С остатком утреннего сна, Из трубки пенковой дым гонит сероватый; Пускай красавица шестидесяти лет, У Граций в отпуску и у любви в отставке, Которой держится вся прелесть на подставке, Которой без морщин на теле места нет,                    Злословит, молится, зевает И с верным табаком печали забывает,— А ты, прелестная!.. но если уж табак Так нравится тебе – о пыл воображенья! —                    Ах! если, превращенный в прах,                    И в табакерке, в заточенье, Я в персты нежные твои попасться мог,                    Тогда бы в сладком восхищеньи Рассыпался на грудь под шалевый платок И даже… может быть… Но что! мечта пустая.                    Не будет этого никак.                    Судьба завистливая, злая!                    Ах, отчего я не табак!… 1814

Вишня

Румяной зарею Покрылся восток, В селе за рекою Потух огонек. Росой окропились Цветы на полях, Стада пробудились На мягких лугах. Туманы седые Плывут к облакам, Пастушки младые Спешат к пастухам. С журчаньем стремится Источник меж гор, Вдали золотится Во тьме синий бор. Пастушка младая На рынок спешит И вдаль, припевая, Прилежно глядит. Румянец играет На полных щеках, Невинность блистает На робких глазах. Искусной рукою Коса убрана, И ножка собою Прельщать создана. Корсетом покрыта Вся прелесть грудей, Под фартуком скрыта Приманка людей. Пастушка приходит В вишенник густой И много находит Плодов пред собой. Хоть вид их прекрасен Красотку манит, Но путь к ним опасен — Бедняжку страшит. Подумав, решилась Сих вишен поесть, За ветвь ухватилась На дерево взлезть. Уже достигает Награды своей И робко ступает Ногой меж ветвей. Бери плод рукою — И вишня твоя, Но, ах! что с тобою, Пастушка моя? Вдали усмотрела,— Спешит пастушок; Нога ослабела, Скользит башмачок. И ветвь затрещала — Беда, смерть грозит! Пастушка упала, Но, ах, какой вид. Сучок преломленный За платье задел; Пастух удивленный Всю прелесть узрел. Среди двух прелестных Белей снегу ног, На сгибах чудесных Пастух то зреть мог, Что скрыто до время У всех милых дам, За что из Эдема Был выгнан Адам. Пастушку несчастну С сучка тихо снял И грудь свою страстну К красотке прижал. Вся кровь закипела В двух пылких сердцах, Любовь прилетела На быстрых крылах. Утеха страданий Двух юных сердец, В любви ожиданий Супругам венец. Прельщенный красою Младой пастушок Горячей рукою Коснулся до ног. И вмиг зарезвился Амур в их ногах; Пастух очутился На полных грудях. И вишню румяну В соку раздавил, И соком багряным Траву окропил. 1815?

Городок (Отрывок)

Кладбище обрели На самой нижней полке Все школьнически толки, Лежащие в пыли, Визгова сочиненья, Глупона псалмопенья, Известные творенья Увы! одним мышам. Мир вечный и забвенье И прозе и стихам! Но ими огражденну (Ты должен это знать) Я спрятал потаенну Сафьянную тетрадь. Сей свиток драгоценный, Веками сбереженный, От члена русских сил, Двоюродного брата, Драгунского солдата Я даром получил. Ты, кажется, в сомненьи… Нетрудно отгадать; Так, это сочиненьи, Презревшие печать. 1815

* * *

От всенощной вечор идя домой, Антипьевна с Марфушкою бранилась; Антипьевна отменно горячилась. «Постой, – кричит, – управлюсь я с тобой; Ты думаешь, что я уж позабыла Ту ночь, когда, забравшись в уголок, Ты с крестником Ванюшкою шалила? Постой, о всем узнает муженек!» «Тебе ль грозить! – Марфушка отвечает,— Ванюша – что? Ведь он еще дитя; А сват Трофим, который у тебя И день и ночь? Весь город это знает. Молчи ж, кума: и ты, как я, грешна, А всякого словами разобидишь; В чужой п…зде соломинку ты видишь, А у себя не видишь и бревна». 1813–1817

Измены

«Все миновалось! Мимо промчалось Время любви. Страсти мученья! В мраке забвенья Скрылися вы. Так я премены Сладость вкусил; Гордой Елены Цепи забыл. Сердце, ты в воле! Все позабудь; В новой сей доле Счастливо будь. Только весною Зефир младою Розой пленен; В юности страстной Был я прекрасной В сеть увлечен. Нет, я не буду Впредь воздыхать, Страсть позабуду; Полно страдать! Скоро печали Встречу конец. Ах! для тебя ли, Юный певец, Прелесть Елены Розой цветет?.. Пусть весь народ, Ею прельщенный, Вслед за мечтой Мчится толпой; В мирном жилище, На пепелище, В чаше простой Стану в смиреньи Черпать забвенье И – для друзей Резвой рукою Двигать струною Арфы моей».      В скучной разлуке Так я мечтал, В горести, в муке Себя услаждал; В сердце возженный Образ Елены Мнил истребить. Прошлой весною Юную Хлою Вздумал любить. Как ветерочек Ранней порой Гонит листочек С резвой волной, Так непрестанно Непостоянный Страстью играл, Лилу, Темиру, Всех обожал, Сердце и лиру Всем посвящал. Что же? – напрасно С груди прекрасной Шаль я срывал. Тщетны измены! Образ Елены В сердце пылал! Ах! возвратися, Радость очей, Хладна, тронися Грустью моей. Тщетно взывает Бедный певец! Нет! не встречает Мукам конец… Так! до могилы, Грустен, унылый, Крова ищи! Всеми забытый, Терном увиты Цепи влачи… 1815

Рассудок и любовь

Младой Дафнис, гоняясь за Доридой, «Постой, – кричал, – прелестная, постой! Скажи: „Люблю” – и бегать за тобой Не стану я – клянуся в том Кипридой!» «Молчи, молчи!» – Рассудок говорил, А плут Эрот: «Скажи: „Ты сердцу мил!”» «Ты сердцу мил!» – пастушка повторила, И их сердца огнем любви зажглись, И пал к ногам красавицы Дафнис, И страстный взор Дорида потупила. «Беги, беги!» – Рассудок ей твердил, А плут Эрот: «Останься!» – говорил. Осталася – и трепетной рукою Взял руку ей счастливый пастушок. «Взгляни, – сказал, – с подругой голубок Там обнялись под тенью лип густою». «Беги! беги!» – Рассудок повторил, «Учись от них!» – Эрот ей говорил. И нежная улыбка пробежала Красавицы на пламенных устах, И вот она с томлением в глазах К любезному в объятия упала… «Будь счастлива!» – Эрот ей прошептал, Рассудок что ж? Рассудок уж молчал. 1814

* * *

Орлов с Истоминой в постеле В убогой наготе лежал: Не отличился в жарком деле Непостоянный генерал. Не думав милого обидеть, Взяла Лаиса микроскоп И говорит: «Позволь увидеть, Чем ты меня, мой милый, е…» 1817?

К ней

Эльвина, милый друг, приди, подай мне руку, Я вяну, прекрати тяжелый жизни сон; Скажи, увижу ли… на долгую ль разлуку               Любовник осужден? Ужели никогда на друга друг не взглянет? Иль вечной темнотой покрыты дни мои? Ужели никогда нас утро не застанет               В объятиях любви? Эльвина, почему в часы глубокой ночи Я не могу тебя с восторгом обнимать, На милую стремить томленья полны очи               И страстью трепетать? И в радости немой, в блаженствах упоенья Твой шепот сладостный и томный стон внимать И в неге в скромной тьме для неги пробужденья               Близ милой засыпать? 1815

На Пучкову

Зачем кричишь ты, что ты дева, На каждом девственном стихе? О, вижу я, певица Эва, Хлопочешь ты о женихе. 1816

Экспромт на Огареву

В молчаньи пред тобой сижу. Напрасно чувствую мученье, Напрасно на тебя гляжу: Того уж верно не скажу, Что говорит воображенье. 1816

Фавн и пастушка Картины

I. Пастушка

С пятнадцатой весною, Как лилия с зарею, Красавица цветет; Все в ней очарованье: И томное дыханье, И взоров томный свет, И груди трепетанье, И розы нежный цвет. Все юность изменяет! Уж Лилу не пленяет Веселый хоровод; Одна, у сонных вод, В лесах она таится, Вздыхает и томится, И с нею там Эрот. Когда же, ночью темной, Ее в постеле скромной Застанет тихий сон, В полуночном молчаньи, При месячном сияньи, Слетает Купидон С волшебною мечтою, И тихою тоскою Исполнит сердце он — И Лила в сновиденьи Вкушает наслажденье И шепчет: «О Филон!»

II. Пещера

Кто там в пещере темной, Вечернею порой, Окован ленью томной, Покоится с тобой? Итак, уж ты вкусила Все радости любви; Ты чувствуешь, о Лила, Волнение в крови, И с трепетным смятеньем, С пылающим лицом, Ты дышишь упоеньем Амура под крылом. О жертва страсти нежной, В безмолвии гори! Покойтесь безмятежно До пламенной зари! Для вас поток игривый Угрюмой тьмой одет И месяц молчаливый Туманный свет лиет; Здесь розы наклонились Над вами в темный кров, И ветры притаились, Где царствует любовь…

III. Фавн

Но кто там, близь пещеры, В густой траве лежит? На жертвенник Венеры С досадой он глядит; Нагнулась меж цветами Косматая нога, Над грустными очами Нависли два рога. То Фавн, угрюмый житель Лесов и гор крутых, Докучливый гонитель Пастушек молодых. Любимца Купидона — Прекрасного Филона Давно соперник он… В приюте сладострастья Он слышит вздохи счастья И неги томный стон. В безмолвии несчастный Страданья чашу пьет И в ревности напрасной Горючи слезы льет. Но вот ночей царица Скатилась за леса, И тихая денница Румянит небеса; Зефиры прошептали — И Фавн в дремучий бор Бежит сокрыть печали В ущельях диких гор.

IV. Река

Одна поутру Лила Нетвердою ногой Средь рощицы густой Задумчиво ходила. «О, скоро ль, мрак ночной, С прекрасною луной Ты небом овладеешь? О, скоро ль, темный лес, В туманах засинеешь На западе небес?» Но шорох за кустами Ей слышится глухой, И вдруг – сверкнув очами, Пред нею Бог лесной! Как вешний ветерочек, Летит она в лесочек, Он гонится за ней — И трепетная Лила Все тайны обнажила Младой красы своей; И нежна грудь открылась Лобзаньям ветерка, И стройная нога Невольно обнажилась. Порхая над травой, Пастушка робко дышит, К реке летя стрелой, Бег Фавна за собой Все ближе, ближе слышит. Отчаянья полна, Уж чувствует она Огонь его дыханья… Напрасны все старанья: Ты Фавну суждена! Но шумная волна Красавицу сокрыла; Река – ее могила… Нет! – Лила спасена.

V. Чудо

Эроты златокрылы И нежный Купидон На помощь юной Лилы Летят со всех сторон; Все бросили Цитеру, И мирных сел Венеру По трепетным волнам Несут они в пещеру — Любви пустынный храм. Счастливец был уж там.. И вот уже с Филоном Веселье пьет она, И страсти тихим стоном Прервалась тишина. Спокойно дремлет Лила На розах нег и сна, И луч свой угасила За облаком луна.

VI. Фиал

Поникнув головою, Несчастный Бог лесов Один с вечерней тьмою Бродил у берегов: «Прости, любовь и радость! — Со вздохом молвил он,— В печали тратить младость Я роком осужден!» Вдруг из лесу румяный, Шатаясь, перед ним Сатир явился пьяный С кувшином круговым; Он мутными глазами Пути домой искал И козьими ногами Едва переступал; Шел, шел и натолкнулся На Фавна моего,— Со смехом отшатнулся, Склонился на него… «Ты ль это, брат любезный? — Вскричал Сатир седой,— В какой стране безвестной Я встретился с тобой?» «Ах! – молвил Фавн уныло,— Завяли дни мои! Все, все мне изменило, Несчастен я в любви». «Что слышу? от Амура Ты страждешь и грустишь, Малютку-бедокура И ты боготворишь? Возможно ль? Так забвенье В кувшине почерпай И чашу в утешенье Наполни через край!» И пена засверкала И на краях шипит, И с первого фиала — Амур уже забыт.

VII. Измена

Кто ж, дерзостный, владеет Твоею красотой? Неверная, кто смеет Пылающей рукой Бродить по груди страстной, Томиться, воздыхать И с Лилою прекрасной В восторгах умирать? Итак, ты изменила? Красавица, пленяй, Спеши любить, о Лила! И снова изменяй.

VIII. Очередь

Что, Лила, что с тобою? В пещерной глубине, Сокрытая тоскою, Ты плачешь в тишине; Грустишь уединенно, И свет тебе постыл. Где ж сердца друг бесценный? Увы, он изменил! Прошли восторги, счастье, Как с утром легкий сон; Где тайны сладострастья? Где нежный Палемон? О Лила! вянут розы Минутныя любви: Познай же грусть и слезы — И ныне терны рви!

IX. Философ

В губительном стремленьи За годом год летит, И старость в отдаленьи Красавице грозит. Амур уже с поклоном Расстался с красотой, И вслед за Купидоном Веселья скрылся рой. В лесу пастушка бродит Печальна и одна. Кого же там находит? Вдруг Фавна зрит она. Философ козлоногий Под липою лежал И пенистый фиал, Венком украсив роги, Лениво осушал. Хоть Фавн и не находка Для Лилы прежних лет, Но вздумала красотка Любви раскинуть сеть: Подкралась, устремила На Фавна томный взор И, слышал я, клонила К развязке разговор. Но Фавн с улыбкой злою, Напеня свой фиал, Качая головою, Красавице сказал: «Нет, Лила! я в покое — Других, мой друг, лови; Есть время для любви, Для мудрости другое. Бывало, я тобой В безумии пленялся; Бывало, восхищался Коварной красотой, И сердце, тлея страстью, К тебе меня влекло; Бывало… но, по счастью — Что было, то прошло». 1816

Ты и я

Ты богат, я очень беден; Ты прозаик, я поэт; Ты румян как маков цвет, Я как смерть и тощ и бледен. Не имея ввек забот, Ты живешь в огромном доме; Я ж средь горя и хлопот Провожу дни на соломе. Ешь ты сладко всякий день, Тянешь вина на свободе, И тебе нередко лень Нужный долг отдать природе; Я же с черствого куска, От воды сырой и пресной, Сажен за сто с чердака За нуждой бегу известной. Окружен рабов толпой, С грозным деспотизма взором, Афедрон ты жирный свой Подтираешь коленкором; Я же грешную дыру Не балую детской модой И Хвостова жесткой одой, Хоть и морщуся, да тру. 1817–1820

К портрету Каверина

В нем пунша и войны кипит всегдашний жар, На Марсовых полях он грозный был воитель, Друзьям он верный друг, в бордели он е…ака, И всюду он гусар. 1817

На Аракчеева

Всей России притеснитель, Губернаторов мучитель И Совета он учитель, И царю он – друг и брат. Полон злобы, полон мести, Без ума, без чувств, без чести, Кто ж он? Преданный без лести, Б…яди грошевой солдат. 1817–1820

На кн. А. Н. Голицына

Вот Хвостовой покровитель, Вот холопская душа, Просвещения губитель, Покровитель Бантыша! Напирайте, бога ради, На него со всех сторон! Не попробовать ли сзади? Там всего слабее он. 1824

Письмо к Лиде

Лишь благосклонный мрак раскинет Над нами тихий свой покров, Лишь только время передвинет Стрелу медлительных часов, В счастливой тишине природы Когда не спит одна любовь,— Тогда моей темницы вновь Покину я глухие своды, И я в обители твоей… По скорой поступи моей, По сладострастному молчанью, По смелым, трепетным рукам, По воспаленному дыханью И жарким, ласковым устам Узнай любовника – настали Восторги, радости мои! О Лида, если б умирали С восторгов пламенной любви! 1817

Прелестнице

К чему нескромным сим убором, Умильным голосом и взором Младое сердце распалять И тихим, сладостным укором К победе легкой вызывать? К чему обманчивая нежность, Стыдливости притворный вид, Движений томная небрежность И трепет уст и жар ланит? Напрасны хитрые старанья: В порочном сердце жизни нет… Невольный хлад негодованья Тебе мой роковой ответ. Твоею прелестью надменной Кто не владел во тьме ночной? Скажи: у двери оцененной Твоей обители презренной Кто смелой не стучал рукой? Нет, нет, другому свой завялый Неси, прелестница, венок; Ласкай неопытный порок, В твоих объятиях усталый; Но гордый замысел забудь: Не привлечешь питомца музы Ты на предательскую грудь. Неси другим наемны узы, Своей любви постыдный торг, Корысти хладные лобзанья, И принужденные желанья, И златом купленный восторг! 1818

N. N (В. В. Энгельгардту)

Я ускользнул от Эскулапа Худой, обритый – но живой; Его мучительная лапа Не тяготеет надо мной. Здоровье, легкий друг Приапа, И сон, и сладостный покой, Как прежде, посетили снова Мой угол тесный и простой. Утешь и ты полубольного! Он жаждет видеться с тобой, С тобой, счастливый беззаконник, Ленивый Пинда гражданин, Свободы, Вакха верный сын, Венеры набожный поклонник И наслаждений властелин! От суеты столицы праздной, От хладных прелестей Невы, От вредной сплетницы молвы, От скуки, столь разнообразной, Меня зовут холмы, луга, Тенисты клены огорода, Пустынной речки берега И деревенская свобода. Дай руку мне. Приеду я В начале мрачном сентября: С тобою пить мы будем снова, Открытым сердцем говоря Насчет глупца, вельможи злого, Насчет холопа записного, Насчет небесного царя, А иногда насчет земного. 1819

Дорида

В Дориде нравятся и локоны златые, И бледное лицо, и очи голубые. Вчера, друзей моих оставя пир ночной, В ее объятиях я негу пил душой; Восторги быстрые восторгами сменялись, Желанья гасли вдруг и снова разгорались; Я таял; но среди неверной темноты Другие милые мне виделись черты, И весь я полон был таинственной печали, И имя чуждое уста мои шептали. 1819

Мансурову

Мансуров, закадычный друг, Надень венок терновый, Вздохни – и рюмку выпей вдруг За здравие Крыловой. Поверь, она верна тебе, Как девственница Ласси, Она покорствует судьбе И госпоже Казасси. Но скоро счастливой рукой Набойку школы скинет, На бархат ляжет пред тобой И ноженьки раздвинет. 1819

На Стурдзу

Холоп венчанного солдата, Ты стоишь лавров Герострата Иль смерти немца Коцебу. А впрочем – мать твою е…у! 1819

* * *

Недавно тихим вечерком Пришел гулять я в рощу нашу И там у речки под дубком Увидел спящую Наташу. Вы знаете, мои друзья, К Наташе… подкравшись, я Поцеловал два раза смело, Спокойно девица моя Во сне вздохнула, покраснела; Я дал и третий поцелуй Она проснуться не желала, Тогда я. . . . . . . . И тут уже затрепетала. 1819

Юрьеву

Здорово, Юрьев именинник! Здорово, Юрьев лейб-улан! Сегодня для тебя пустынник Осушит пенистый стакан. Здорово, Юрьев именинник! Здорово, Юрьев лейб-улан! Здорово, рыцари лихие Любви, свободы и вина! Для нас, союзники младые, Надежды лампа зажжена. Здорово, рыцари лихие Любви, свободы и вина! Здорово, молодость и счастье, Застольный кубок и бордель, Где с громким смехом сладострастье Ведет нас пьяных на постель. Здорово, молодость и счастье, Застольный кубок и бордель! 1819

Христос воскрес

Христос воскрес, моя Ревекка! Сегодня следуя душой Закону Бога-человека, С тобой целуюсь, ангел мой. А завтра к вере Моисея За поцелуй я не робея Готов, еврейка, приступить — И даже то тебе вручить, Чем можно верного еврея От православных отличить. 1821

Десятая заповедь

Добра чужого не желать Ты, Боже, мне повелеваешь; Но меру сил моих ты знаешь — Мне ль нежным чувством управлять? Обидеть друга не желаю И не хочу его села, Не нужно мне его вола, На все спокойно я взираю: Ни дом его, ни скот, ни раб, Не лестна мне вся благостыня. Но ежели его рабыня Прелестна… Господи! я слаб! И ежели его подруга Мила, как ангел во плоти,— О Боже праведный! прости Мне зависть ко блаженству друга. Кто сердцем мог повелевать? Кто раб усилий бесполезных? Как можно не любить любезных? Как райских благ не пожелать? Смотрю, томлюся и вздыхаю, Но строгий долг умею чтить, Страшусь желаньям сердца льстить, Молчу… и втайне я страдаю. 1821

Эпиграмма

     Лечись – иль быть тебе Панглосом, Ты жертва вредной красоты — И то-то, братец, будешь с носом, Когда без носа будешь ты. 1821

27 мая 1819 года

Веселый вечер в жизни нашей Запомним, юные друзья; Шампанского в стеклянной чаше Шипела хладная струя. Мы пили – и Венера с нами Сидела прея за столом. Когда ж вновь сядем вчетвером С б…ми, вином и чубуками? 1819

Нимфодоре Семеновой

Желал бы быть твоим, Семенова, покровом, Или собачкою постельною твоей,      Или поручиком Барковым,—      Ах он, поручик! ах, злодей! 1817–1820

* * *

Она тогда ко мне придет, Когда весь мир угомонится, Когда все доброе ложится И все недоброе встает. ?

На К. Дембровского

Когда смотрюсь я в зеркала, То вижу, кажется, Эзопа, Но стань Дембровский у стекла, Так вдруг покажется там ж…па. ?

На Ланова

Бранись, ворчи, болван болванов, Ты не дождешься, друг мой Ланов, Пощечин от руки моей. Твоя торжественная рожа На бабье гузно так похожа, Что только просит киселей. 1822

Дельвигу

Друг Дельвиг, мой парнасский брат, Твоей я прозой был утешен, Но признаюсь, барон, я грешен: Стихам я больше был бы рад. Ты знаешь сам: в минувши годы Я на брегу парнасских вод Любил марать поэмы, оды, И даже зрел меня народ На кукольном театре моды. Бывало, что ни напишу, Все для иных не Русью пахнет; Об чем цензуру ни прошу, Ото всего Тимковский ахнет. Теперь едва, едва дышу, От воздержанья муза чахнет, И редко, редко с ней грешу.  . . . . . . . . . . К неверной славе я хладею; И по привычке лишь одной Лениво волочусь за нею, Как муж за гордою женой. Я позабыл ее обеты, Одна свобода мой кумир, Но все люблю, мои поэты, Счастливый голос ваших лир. Так точно, позабыв сегодня Проказы младости своей, Глядит с улыбкой ваша сводня На шашни молодых б…ядей. 1821

* * *

Раззевавшись от обедни, К Катакази еду в дом. Что за греческие бредни, Что за греческий содом! Подогнув под ж…пу ноги, За вареньем, средь прохлад, Как египетские боги, Дамы преют и молчат. «Признаюсь пред всей Европой,— Хромоногая кричит: — Маврогений толстож…пый Душу, сердце мне томит. Муж! вотще карманы грузно Ты набил в семье моей. И вотще ты пятишь гузно, Маврогений мне милей». Здравствуй, круглая соседка! Ты бранчива, ты скупа, Ты неловкая кокетка, Ты плешива, ты глупа, Говорить с тобой нет мочи — Все прощаю! Бог с тобой; Ты с утра до темной ночи Рада в банк играть со мной. Вот еврейка с Тадарашкой. Пламя пышет в подлеце, Лапу держит под рубашкой, Рыло на ее лице. Весь от ужаса хладею: Ах, еврейка, Бог убьет! Если верить Моисею, Скотоложница умрет! Ты наказана сегодня, И тебя пронзил амур, О чувствительная сводня, О краса молдавских дур. Смотришь: каждая девица Пред тобою с молодцом, Ты ж одна, моя вдовица, С указательным перстом. Ты умна, велеречива, Кишиневская Жанлис, Ты бела, жирна, шутлива, Пучеокая Тарсис. Не хочу судить я строго, Но к тебе не льнет душа — Так послушай, ради Бога, Будь глупа, да хороша. 1821

Эпиграмма

Оставя честь судьбе на произвол, Давыдова, живая жертва фурий, От малых лет любила чуждый пол, И вдруг беда! казнит ее Меркурий; Раскаяться приходит ей пора, Она лежит, глаз пухнет понемногу. Вдруг лопнул он; что ж к…ва? – «Слава богу! Все к лучшему: вот новая дыра!» 1821

* * *

Мой друг, уже три дня Сижу я под арестом И не видался я Давно с моим Орестом. Спаситель молдаван, Бахметьева наместник, Законов провозвестник, Смиренный Иоанн, За то, что ясский пан, Известный нам болван Мазуркою, чалмою, Несносной бородою — И трус и грубиян — Побит немножко мною, И что бояр пугнул Я новою тревогой,— К моей конурке строгой Приставил караул. . . . . . . . . . Невинной суеты, А именно – мараю Небрежные черты, Пишу карикатуры,— Знакомых столько лиц,— Восточные фигуры Е…ливых кукониц И их мужей рогатых, Обритых и брадатых! 1822

На А. А. Давыдову

Другой за то, что был француз, Клеон – умом ее стращая, Дамис – за то, что нежно пел. Скажи теперь, мой друг Аглая, За что твой муж тебя имел? 1822

Из письма к Вигелю

Проклятый город Кишинев! Тебя бранить язык устанет. Когда-нибудь на грешный кров Твоих запачканных домов Небесный гром конечно грянет, И – не найду твоих следов! Падут, погибнут, пламенея, И пестрый дом Варфоломея, И лавки грязные жидов: Так, если верить Моисею, Погиб несчастливый Содом. Но с этим милым городком Я Кишинев равнять не смею, Я слишком с Библией знаком И к лести вовсе не привычен. Содом, ты знаешь, был отличен Не только вежливым грехом, Но просвещением, пирами, Гостеприимными домами И красотой нестрогих дев! Как жаль, что ранними громами Его сразил Еговы гнев! В блистательном разврате света, Хранимый Богом человек И член верховного совета, Провел бы я смиренно век В Париже Ветхого Завета! Но в Кишиневе, знаешь сам, Нельзя найти ни милых дам, Ни сводни, ни книгопродавца. Жалею о твоей судьбе! Не знаю, придут ли к тебе Под вечер милых три красавца: Однако ж кое-как, мой друг, Лишь только будет мне досуг, Явлюся я перед тобою, Тебе служить я буду рад — Стихами, прозой, всей душою, Но, Вигель – пощади мои зад! 1823

Телега жизни

Хоть тяжело подчас в ней бремя, Телега на ходу легка; Ямщик лихой, седое время, Везет, не слезет с облучка. С утра садимся мы в телегу; Мы рады голову сломать И, презирая лень и негу, Кричим: – пошел! е…ена мать! Но в полдень нет уж той отваги; Порастрясло нас; нам страшней И косогоры и овраги; Кричим: полегче, дуралей! Катит по-прежнему телега; Под вечер мы привыкли к ней И дремля едем до ночлега, А время гонит лошадей. 1823

* * *

Мне жаль великия жены, Жены, которая любила Все роды славы: дым войны И дым парнасского кадила. Мы Прагой ей одолжены, И просвещеньем, и Тавридой, И посрамлением Луны, И мы… прозвать должны Ее Минервой, Аонидой. В аллеях Сарского села Она с Державиным, с Орловым Беседы мудрые вела —. С Делиньем – иногда с Барковым. Старушка милая жила Приятно и немного блудно, Вольтеру первый друг была, Наказ писала, флоты жгла, И умерла, садясь на судно. С тех пор… мгла. Россия, бедная держава, Твоя удавленная слава С Екатериной умерла. 1824

К Сабурову

Сабуров, ты оклеветал Мои гусарские затеи, Как я с Кавериным гулял, Бранил Россию с Молоствовым, С моим Чадаевым читал, Как, все заботы отклоня, Провел меж ими год я круглый, Но Зубов не прельстил меня Своею задницею смуглой. 1824

Анне Н. Вульф

Увы! напрасно деве гордой Я предлагал свою любовь! Ни наша жизнь, ни наша кровь Ее души не тронет твердой. Слезами только буду сыт, Хоть сердце мне печаль расколет. Она на щепочку нас…ет, Но и понюхать не позволит. 1825

* * *

Словесность русская больна. Лежит в истерике она И бредит языком мечтаний, И хладный между тем зоил Ей Каченовский застудил Теченье месячных изданий. 1825

Разговор Фотия с гр. Орловой

«Внимай, что я тебе вещаю: Я телом евнух, муж душой». – Но что ж ты делаешь со мной? «Я тело в душу превращаю». ?

* * *

Накажи, святой угодник, Капитана Борозду, Разлюбил он, греховодник, Нашу матушку – п…зду. ?

Рефутация г-на Беранжера

Ты помнишь ли, ах, ваше благородье, Мусье француз, г…вняный капитан, Как помнятся у нас в простонародье Над нехристем победы россиян? Хоть это нам не составляет много, Не из иных мы прочих, так сказать; Но встарь мы вас наказывали строго, Ты помнишь ли, скажи, е…ена мать? Ты помнишь ли, как за горы Суворов Перешагнув, напал на вас врасплох? Как наш старик трепал вас, живодеров, И вас давил на ноготке, как блох? Хоть это нам не составляет много, Не из иных мы прочих, так сказать; Но встарь мы вас наказывали строго, Ты помнишь ли, скажи, е…ена мать? Ты помнишь ли, как всю пригнал Европу На нас одних ваш Бонапарт-буян? Французов видели тогда мы многих ж…пу, Да и твою, г…вняный капитан! Хоть это нам не составляет много, Не из иных мы прочих, так сказать; Но встарь мы вас наказывали строго, Ты помнишь ли, скажи, е…ена мать? Ты помнишь ли, как царь ваш от угара Вдруг одурел, как бубен гол и лыс, Как на огне московского пожара Вы жарили московских наших крыс? Хоть это нам не составляет много, Не из иных мы прочих, так сказать; Но встарь мы вас наказывали строго, Ты помнишь ли, скажи, е…ена мать? Ты помнишь ли, фальшивый песнопевец, Ты, наш мороз среди родных снегов И батарей задорный подогревец, Солдатский штык и петлю казаков? Хоть это нам не составляет много, Не из иных мы прочих, так сказать; Но встарь мы вас наказывали строго, Ты помнишь ли, скажи, е…ена мать? Ты помнишь ли, как были мы в Париже, Где наш казак иль полковой наш поп Морочил вас, к винцу подсев поближе, И ваших жен похваливал да е…? Хоть это нам не составляет много, Не из иных мы прочих, так сказать; Но встарь мы вас наказывали строго, Ты помнишь ли, скажи, е…ена мать? 1827

* * *

Сводня грустно за столом            Карты разлагает. Смотрят барышни кругом,            Сводня им гадает: «Три девятки, туз червей            И король бубновый — Спор, досада от речей            И притом обновы… А по картам – ждать гостей            Надобно сегодня». Вдруг стучатся у дверей;            Барышни и сводня Встали, отодвинув стол,            Все толкнули целку, Шепчут: «Катя, кто пришел?            Посмотри хоть в щелку». Что? Хороший человек…            Сводня с ним знакома, Он с б…ядями целый век,            Он у них как дома. В кухню барышни бегом            Кинулись прыжками, Над лоханками кругом            Прыскаться духами. Гостя сводня между тем            Ласково встречает, Просит лечь его совсем.            Он же вопрошает: «Что, как торг идет у вас?            Барышей довольно?» Сводня за щеку взялась            И вздохнула больно: «Хоть бывало худо мне,            Но такого горя Не видала и во сне,            Хоть бежать за море. Верите ль, с Петрова дня            Ровно до субботы Все девицы у меня            Были без работы. Четверых гостей, гляжу,            Бог мне посылает. Я….. им вывожу,            Каждый выбирает. Занимаются всю ночь,            Кончили, и что же? Не платя, пошли все прочь,            Господи мой Боже!» Гость ей: «Право, мне вас жаль.            Здравствуй, друг Анета, Что за шляпка! что за шаль,            Подойди, Жанета. А, Луиза, – поцелуй,            Выбрать, так обидишь; Так на всех и встанет х…й,            Только вас увидишь». «Что же, – сводня говорит,—            Хочете ль Жанету? В деле так у ней горит.            Иль возьмете эту?» Сводне бедной гость в ответ:            «Нет, не беспокойтесь, Мне охоты что-то нет,            Девушки, не бойтесь». Он ушел – все стихло вдруг,            Сводня приуныла, Дремлют девушки вокруг,            Свечка. . . . Сводня карты вновь берет,            Молча вновь гадает, Но никто, никто нейдет —            Сводня засыпает. 1827

На картинки к «Евгению Онегину», в «Невском альманахе»

I

Вот перешед чрез мост Кокушкин, Опершись ж…пой о гранит, Сам Александр Сергеич Пушкин С мосье Онегиным стоит. Не удостоивая взглядом Твердыню власти роковой, Он к крепости стал гордо задом: Не плюй в колодец, милый мой!

II

Пупок чернеет сквозь рубашку, Наружу титька – милый вид! Татьяна мнет в руке бумажку, Зане живот у ней болит: Она затем поутру встала При бледных месяца лучах И на подтирку изорвала Конечно «Невский альманах». 1829

Из письма к Вяземскому

Любезный Вяземский, поэт и камергер… (Василья Львовича узнал ли ты манер? Так некогда письмо он начал к камергеру, Украшенну ключом за верность и за веру). Так солнце и на нас взглянуло из-за туч! На заднице твоей сияет тот же ключ. Ура! хвала и честь поэту-камергеру. Пожалуй, от меня поздравь княгиню Веру. 1831

* * *

В Академии наук Заседает князь Дундук. Говорят, не подобает Дундуку такая честь; Почему ж он заседает? Потому что ж…па есть. 1835

* * *

К кастрату раз пришел скрыпач, Он был бедняк, а тот богач. «Смотри, – сказал певец безм…дый,— Мои алмазы, изумруды — Я их от скуки разбирал. А! кстати, брат, – он продолжал,— Когда тебе бывает скучно, Ты что творишь, сказать прошу». В ответ бедняга равнодушно: – Я? я м…де себе чешу. 1835?

Вигелю

Для чего, скажи мне, Вигель, Шьет тебе штанишки Бригель С гульфом позади? «Для того он шьет их с гульфом, Что, когда я буду с Вульфом, Быть мне впереди». ?

А. Муравьеву

На диво нам и всей Европе Ключ камергерский, золотой Подвесили к распутной ж…пе, И без того всем отпертой. ?

Поэмы

Монах

Песнь первая

Святой монах, грехопадение, юбка

     Хочу воспеть, как дух нечистый Ада Оседлан был брадатым стариком; Как овладел он черным клобуком, Как он втолкнул монаха грешных в стадо.      Певец любви, фернейской старичок, К тебе, Вольтер, я ныне обращаюсь. Куда, скажи, девался твой смычок, Которым я в Жан д’Арке восхищаюсь, Где кисть твоя, скажи, ужели ввек Их ни один не найдет человек? Вольтер! Султан французского Парнаса, Я не хочу седлать коня Пегаса, Я не хочу из муз наделать дам, Но дай лишь мне твою златую лиру, Я буду с ней всему известен миру. Ты хмуришься и говоришь: не дам. А ты поэт, проклятый Аполлоном, Испачкавший простенки кабаков, Под Геликон упавший в грязь с Вильоном Не можешь ли ты мне помочь, Барков? С усмешкою даешь ты мне скрыпицу, Сулишь вино и музу пол-девицу: «Последуй лишь примеру моему». Нет, нет, Барков! скрыпицы не возьму, Я стану петь, что в голову придется, Пусть как-нибудь стих за стихом польется.      Невдалеке от тех прекрасных мест, Где дерзостный восстал Иван Великий, На голове златой носящий крест, В глуши лесов, в пустыне мрачной, дикой, Был монастырь; в глухих его стенах Под старость лет один седой монах Святым житьем, молитвами спасался И дней к концу спокойно приближался. Наш труженик не слишком был богат, За пышность он не мог попасться в ад. Имел кота, имел псалтирь и четки, Клобук, стихарь да штоф зеленой водки. Взошедши в дом, где мирно жил монах, Не золота увидели б вы горы, Не мрамор там прельстил бы ваши взоры, Там не висел Рафаэль на стенах. Увидели б вы стул об трех ногах, Да в уголку скамейка в пол-аршина, На коей спал и завтракал монах. Там пуховик над лавкой не вздувался: Хотя монах, он в пухе не валялся Меж двух простынь на мягких тюфяках. Весь круглый год святой отец постился, Весь Божий день он в кельи провождал, «Помилуй мя» вполголоса читал, Ел плотно, спал и всякой час молился.      А ты, монах, мятежный езуит! Красней теперь, коль ты краснеть умеешь, Коль совести хоть капельку имеешь; Красней и ты, богатый кармелит, И ты стыдись, Печерской лавры житель, Сердец и душ смиренный повелитель… Но, лира! стой! – Далеко занесло Уже меня противу рясок рвенье; Бесить попов не наше ремесло.      Панкратий жил счастлив в уединеньи, Надеялся увидеть вскоре рай, Но ни один земли безвестный край Защитить нас от дьявола не может. И в тех местах, где черный сатана Под стражею от злости когти гложет, Узнали вдруг, что разгорожена К монастырям свободная дорога. И вдруг толпой все черти поднялись, По воздуху на крыльях понеслись — Иной в Париж к плешивым Картезьянцам С копейками, с червонцами полез, Тот в Ватикан к брюхатым итальянцам Бургонского и макарони нес; Тот девкою с прелатом повалился, Тот молодцом к монашенкам пустился. И слышал я, что будто старый поп, Одной ногой уже вступивший в гроб, Двух молодых венчал перед налоем — Черт прибежал амуров с целым роем; И вдруг дьячок на крылосе всхрапел, Поп замолчал – на девицу глядел, А девица на дьякона глядела. У жениха кровь сильно закипела, А бес всех их к себе же в ад повел.      Уж темна ночь на небеса всходила, Уж в городах утих вседневный шум, Луна в окно монаха осветила. В молитвенник весь устремивший ум, Панкратий наш Николы пред иконой Со вздохами земные клал поклоны. Пришел Молок (так дьявола зовут), Панкратия под черной ряской скрылся. Святой монах молился уж, молился, Вздыхал, вздыхал, а дьявол тут как тут. Бьет час, Молок не хочет отцепиться, Бьет два, бьет три – нечистый все сидит. «Уж будешь мой», – он сам с собой ворчит. А наш старик уж перестал креститься, На лавку сел, потер глаза, зевнул, С молитвою три раза протянулся, Зевнул опять и… чуть-чуть не заснул. Однако ж нет! Панкратий вдруг проснулся, И снова бес монаха соблазнять; Чтоб усыпить, Боброва стал читать. Монах скучал, монах тому дивился. Век не зевал, как Богу он молился. Но – нет уж сил; кресты, псалтирь, слова — Всё позабыл; седая голова, Как яблоко, по груди покатилась, Со лбу рука в колени опустилась, Молитвенник упал из рук под стол, Святой вздремал, всхрапел, как старый вол.      Несчастный! спи… Панкратий вдруг                                                       проснулся, Взад и вперед со страхом оглянулся, Перекрестясь, с постели он встает, Глядит вокруг – светильня нагорела; Чуть слабый свет вокруг себя лиет; Что-то в углу как будто забелело. Монах идет – что ж? – юбку видит он.      «Что вижу я!.. иль это только сон? — Вскричал монах, остолбенев, бледнея.— Как! это что?..» – и, продолжать не смея, Как вкопаный, пред белой юбкой стал, Молчал, краснел, смущался, трепетал.      Огню любви единственна преграда, Любовника сладчайшая награда И прелестей единственный покров, О юбка! речь к тебе я обращаю, Строки сии тебе я посвящаю, Одушеви перо мое, любовь!      Люблю тебя, о юбка дорогая, Когда, меня под вечер ожидая, Наталья, сняв парчовый сарафан, Тобою лишь окружит тонкий стан. Что может быть тогда тебя милее? И ты, виясь вокруг прекрасных ног, Струи ручьев прозрачнее, светлее, Касаешься тех мест, где юный бог Покоится меж розой и лилеей.      Иль как Филон, за Хлоей побежав, Прижать ее в объятия стремится, Зеленый куст тебя вдруг удержав… Она должна, стыдясь, остановиться. Но поздно всё, Филон, ее догнав, С ней на траву душистую валится. И пламенна, дрожащая рука Счастливого любовью пастуха Тебя за край тихонько поднимает… Она ему взор томный осклабляет, И он… но нет; не смею продолжать. Я трепещу, и сердце сильно бьется, И, может быть, читатели, как знать? И ваша кровь с стремленьем страсти льется. Но наш монах о юбке рассуждал Не так, как я (я молод, не пострижен И счастием нимало не обижен). Он не был рад, что юбку увидал, И в тот же час смекнул и догадался, Что в когти он нечистого попался.

Песнь вторая

Горькие размышления, сон, спасительная мысль

     Покаместь ночь еще не удалилась, Покаместь свет лила еще луна, То юбка все еще была видна. Как скоро ж твердь зарею осветилась, От взоров вдруг сокрылася она.      А наш монах, увы, лишен покоя. Уж он не спит, не гладит он кота, Не помнит он церковного налоя, Со всех сторон Панкратию беда. «Как, – мыслит он, – когда и собачонки В монастыре и духа нет моем, Когда здесь ввек не видывал юбчонки, Кто мог ее принесть ко мне же в дом? Уж мнится мне… прости, владыко, в том! Уж нет ли здесь… страшусь сказать…                                                        девчонки». Монах краснел и делать что не знал. Во всех углах, под лавками искал. Все тщетно, нет, ни с чем старик остался, Зато весь день, как бледна тень, таскался, Не ел, не пил покойно и не спал.      Проходит день, и вечер, наступая, Зажег везде лампады и свечи. Уже монах, с главы клобук снимая, Ложился спать. – Но только что лучи Луна с небес в окно его пустила И юбку вдруг на лавке осветила, Зажмурился встревоженный монах И, чтоб не впасть кой-как во искушенье, Хотел уже навек лишиться зренья, Лишь только бы на юбку не смотреть. Старик кряхтя на бок перевернулся И в простыню тепленько завернулся, Сомкнул глаза, заснул и стал храпеть.      Тотчас Молок вдруг в муху превратился И полетел жужжать вокруг него. Летал, летал, по комнате кружился И на нос сел монаха моего. Панкратья вновь он соблазнять пустился. Монах храпит и чудный видит сон.      Казалося ему, что средь долины, Между цветов, стоит под миртом он, Вокруг него сатиров, фавнов сонм. Иной, смеясь, льет в кубок пенны вины; Зеленый плющ на черных волосах, И виноград на голове висящий, И легкий фирз, у ног его лежащий,— Все говорит, что вечно юный Вакх, Веселья бог, – сатира покровитель. Другой, надув пастушечью свирель, Поет любовь, и сердца повелитель Одушевлял его веселу трель. Под липами там пляшут хороводом Толпы детей, и юношей, и дев. А далее, ветвей под темным сводом, В густой тени развесистых дерев, На ложе роз, любовью распаленны, Чуть-чуть дыша, весельем истощенны, Средь радостей и сладостных прохлад, Обнявшися любовники лежат.      Монах на все взирал смятенным оком, То на стакан он взоры обращал, То на девиц глядел чернец со вздохом, Плешивый лоб с досадою чесал — Стоя, как пень, и рот в сажень разинув И вдруг, в душе почувствовав кураж И набекрень, взъярясь, клобук надвинув, В зеленый лес, как белоусый паж, Как легкий конь, за девкою погнался.      Быстрей орла, быстрее звука лир Прелестница летела, как зефир. Но наш монах Эол пред ней казался, Без отдыха за новой Дафной гнался. «Не дам, – ворчал, – я промаха в кольцо». Но леший вдруг, мелькнув из-за кусточка, Панкратья хвать юбчонкою в лицо. И вдруг исчез приятный вид лесочка. Ручья, холмов и нимф не видит он; Уж фавнов нет, вспорхнул и Купидон, И нет следа красоточки прелестной. Монах один в степи глухой, безвестной, Нахмуря взор, темнеет небосклон, Вдруг грянул гром, монаха поражает — Панкратий «Ах!..», и вдруг проснулся он.      Смущенный взор он всюду обращает: На небесах, как яхонты горя, Уже восток румянила заря. И юбки нет. Панкратий встал, умылся, И, помолясь, он плакать сильно стал, Сел под окно и горько горевал. «Ах! – думал он, – почто Ты прогневился? Чем виноват, владыко, пред тобой? Как грешником, вертит нечистый мной. Хочу не спать, хочу Тебе молиться, Возьму псалтирь, а тут и юбка вдруг. Хочу вздремать и ночью сном забыться, Что ж снится мне? смущается мой дух. Услышь мое усердное моленье, Не дай мне впасть, Господь, во искушенье!» Услышал Бог молитвы старика, И ум его в минуту просветился. Из бедного седого простяка Панкратий вдруг в Невтоны претворился. Обдумывал, смотрел, сличал, смекнул И в радости свой опрокинул стул. И, как мудрец, кем Сиракуз спасался, По улице бежавший бос и гол, Открытием своим он восхищался И громко всем кричал: «нашел! нашел!» «Ну! – думал он, – от бесов и юбчонки Избавлюсь я – и милые девчонки Уже меня во сне не соблазнят. Я заживу опять монах монахом, Я стану ждать последний час со страхом И с верою, и все пойдет на лад». Так мыслил он – и очень ошибался. Могущий Рок, вселенной господин, Панкратием, как куклой, забавлялся.      Монах водой наполнил свой кувшин, Забормотал над ним слова молитвы И был готов на грозны ада битвы. Ждет юбки он – с своей же стороны Нечистый дух весь день был на работе И, весь в жару, в грязи, в пыли и поте, Предупредить спешил восход луны.

Песнь третья

Пойманный бес

     Ах, отчего мне дивная природа Корреджио искусства не дала? Тогда б в число парнасского народа Лихая страсть меня не занесла. Чернилами я не марал бы пальцы, Не засорял бумагою чердак, И за бюро, как девица за пяльцы, Стихи писать не сел бы я никак. Я кисти б взял бестрепетной рукою И, выпив вмиг шампанского стакан, Трудиться б стал я жаркой головою, Как Цициан иль пламенный Албан. Представил бы все прелести Натальи, На полну грудь спустил бы прядь волос, Вкруг головы венок душистых роз, Вкруг милых ног одежду резвей Тальи, Стан обхватил Киприды б пояс злат. И кистью б был счастливей я стократ!      Иль краски б взял Вернета иль Пуссина; Волной реки струилась бы холстина; На небосклон палящих, южных стран Возведши ночь с задумчивой луною, Представил бы над серою скалою, Вкруг коей бьет шумящий океан, Высокие, покрыты мохом стены; И там в волнах, где дышит ветерок, На серебре, вкруг скал блестящей пены, Зефирами колеблемый челнок. Нарисовал бы в нем я Кантемиру, Ее красы… и рад бы бросить лиру, От чистых муз навеки удалясь, Но Рубенсом на свет я не родился, Не рисовать, я рифмы плесть пустился. Мартынов пусть пленяет кистью нас, А я – я вновь взмостился на Парнас. Исполнившись иройскою отвагой, Опять беру чернильницу с бумагой И стану вновь я песни продолжать.      Что делает теперь седой Панкратий? Что делает и враг его косматый? Уж перестал Феб землю освещать; Со всех сторон уж тени налетают; Туман сокрыл вид рощиц и лесов; Уж кое-где и звездочки блистают… Уж и луна мелькнула сквозь лесов… Ни жив ни мертв сидит под образами Чернец, молясь обеими руками. И вдруг бела, как вновь напавший снег Москвы-реки на каменистый брег, Как легка тень, в глазах явилась юбка… Монах встает, как пламень покраснев, Как модинки прелестной ала губка, Схватил кувшин, весь гневом возгорев, И всей водой он юбку обливает. О чудо!.. вмиг сей призрак исчезает — И вот пред ним с рогами и с хвостом, Как серый волк, щетиной весь покрытый, Как добрый конь с подкованным копытом, Предстал Молок, дрожащий под столом, С главы до ног облитый весь водою, Закрыв себя подолом епанчи, Вращал глаза, как фонари в ночи. «Ура! – вскричал монах с усмешкой злою,— Поймал тебя, подземный чародей. Ты мой теперь, не вырвешься, злодей. Все шалости заплатишь головою. Иди в бутыль, закупорю тебя, Сейчас ее в колодез брошу я. Ага, Мамон! дрожишь передо мною». «Ты победил, почтенный старичок,— Так отвечал смирнехонько Молок.— Ты победил, но будь великодушен, В гнилой воде меня не потопи. Я буду ввек за то тебе послушен, Спокойно ешь, спокойно ночью спи, Уж соблазнять тебя никак не стану». «Все так, все так, да полезай в бутыль, Уж от тебя, мой друг, я не отстану, Ведь плутни все твои я не забыл». «Прости меня, доволен будешь мною, Богатства все польют к тебе рекою, Как Банкова, я в знать тебя пущу, Достану дом, куплю тебе кареты, Придут к тебе в переднюю поэты; Всех кланяться заставлю богачу, Сниму клобук, по моде причешу. Все променяв на длинный фрак с штанами, Поскачешь ты гордиться жеребцами, Народ, смеясь, колесами давить И аглинской каретой всех дивить. Поедешь ты потеть у Шиловского, За ужином дремать у Горчакова, К Нарышкиной подправливать жилет. Потом всю знать (с министрами, с князьями Ведь будешь жить, как с кровными друзьями) Ты позовешь на пышный свой обед». «Не соблазнишь! тебя я не оставлю, Без дальних слов сей час в бутыль иди». «Постой, постой, голубчик, погоди! Я жен тебе и красных дев доставлю». «Проклятый бес! как? и в моих руках Осмелился ты думать о женах! Смотри какой! но нет, работник ада, Ты не прельстишь Панкратья суетой. За все про все готова уж награда, Раскаешься, служитель беса злой!» «Минуту дай с тобою изъясниться, Оставь меня, не будь врагом моим. Поступок сей наверно наградится, А я тебя свезу в Иерусалим». При сих словах монах себя не вспомнил. «В Ерусалим!» – дивясь, он бесу молвил. «В Ерусалим! – да, да, свезу тебя». «Ну, если так, тебя избавлю я».      Старик, старик, не слушай ты Молока, Оставь его, оставь Иерусалим. Лишь ищет бес поддеть святого с бока, Не связывай ты тесной дружбы с ним. Но ты меня не слушаешь, Панкратий, Берешь седло, берешь чепрак, узду. Уж под тобой бодрится черт проклятый, Готовится на адскую езду. Лети, старик, сев на плеча Молока, Толкай его и в зад и под бока, Лети, спеши в священный град востока, Но помни то, что не на лошака Ты возложил свои почтенны ноги. Держись, держись всегда прямой дороги, Ведь в мрачный Ад дорога широка. 1813

Гавриилиада

     Воистину еврейки молодой Мне дорого душевное спасенье. Приди ко мне, прелестный ангел мой, И мирное прими благословенье. Спасти хочу земную красоту! Любезных уст улыбкою довольный, Царю небес и Господу-Христу Пою стихи на лире богомольной. Смиренных струн, быть может, наконец Ее пленят церковные напевы, И дух святой сойдет на сердце девы; Властитель он и мыслей и сердец.      Шестнадцать лет, невинное смиренье, Бровь темная, двух девственных холмов Под полотном упругое движенье, Нога любви, жемчужный ряд зубов… Зачем же ты, еврейка, улыбнулась, И по лицу румянец пробежал? Нет, милая, ты, право, обманулась: Я не тебя, – Марию описал.      В глуши полей, вдали Ерусалима, Вдали забав и юных волокит (Которых бес для гибели хранит), Красавица, никем еще не зрима, Без прихотей вела спокойный век. Ее супруг, почтенный человек, Седой старик, плохой столяр и плотник, В селенье был единственный работник. И день и ночь, имея много дел То с уровнем, то с верною пилою, То с топором, не много он смотрел На прелести, которыми владел, И тайный цвет, которому судьбою Назначена была иная честь, На стебельке не смел еще процвесть. Ленивый муж своею старой лейкой В час утренний не орошал его; Он как отец с невинной жил еврейкой, Ее кормил – и больше ничего.      Но, братие, с небес во время оно Всевышний Бог склонил приветный взор На стройный стан, на девственное лоно Рабы своей – и, чувствуя задор, Он положил в премудрости глубокой Благословить достойный вертоград, Сей вертоград, забытый, одинокий, Щедротою таинственных наград.      Уже поля немая ночь объемлет; В своем углу Мария сладко дремлет. Всевышний рек, – и деве снится сон: Пред нею вдруг открылся небосклон Во глубине своей необозримой; В сиянии и славе нестерпимой Тьмы ангелов волнуются, кипят, Бесчисленны летают серафимы, Струнами арф бряцают херувимы, Архангелы в безмолвии сидят, Главы закрыв лазурными крылами,— И, яркими одеян облаками, Предвечного стоит пред ними трон. И светел вдруг очам явился Он… Все пали ниц… Умолкнул арфы звон. Склонив главу, едва Мария дышит, Дрожит как лист и голос Бога слышит: «Краса земных любезных дочерей, Израиля надежда молодая! Зову тебя, любовию пылая, Причастница ты славы будь моей: Готовь себя к неведомой судьбине, Жених грядет, грядет к своей рабыне!»      Вновь облаком оделся божий трон; Восстал духов крылатый легион, И раздались небесной арфы звуки… Открыв уста, сложив умильно руки, Лицу небес Мария предстоит. Но что же так волнует и манит Ее к себе внимательные взоры? Кто сей в толпе придворных молодых С нее очей не сводит голубых? Пернатый шлем, роскошные уборы, Сиянье крил и локонов златых, Высокий стан, взор томный и стыдливый Всё нравится Марии молчаливой. Замечен он, один он сердцу мил! Гордись, гордись, архангел Гавриил! Пропало всё. – Не внемля детской пени, На полотне так исчезают тени, Рожденные в волшебном фонаре.      Красавица проснулась на заре И нежилась на ложе томной лени. Но дивный сон, но милый Гавриил Из памяти ее не выходил. Царя небес пленить она хотела, Его слова приятны были ей, И перед ним она благоговела,— Но Гавриил казался ей милей… Так иногда супругу генерала Затянутый прельщает адъютант. Что делать нам? судьба так приказала,— Согласны в том невежда и педант.      Поговорим о странностях любви (Другого я не смыслю разговора). В те дни, когда от огненного взора Мы чувствуем волнение в крови, Когда тоска обманчивых желаний Объемлет нас и душу тяготит И всюду нас преследует, томит Предмет один и думы, и страданий,— Не правда ли? в толпе младых друзей Наперсника мы ищем и находим. С ним тайный глас мучительных страстей Наречием восторгов переводим. Когда же мы поймали на лету Крылатый миг небесных упоений И к радости на ложе наслаждений Стыдливую склонили красоту, Когда любви забыли мы страданье И нечего нам более желать,— Чтоб оживить о ней воспоминанье, С наперсником мы любим поболтать.      И ты, Господь! познал ее волненье, И ты пылал, о Боже, как и мы. Создателю постыло всё творенье, Наскучило небесное моленье,— Он сочинял любовные псалмы И громко пел: «Люблю, люблю Марию, В унынии бессмертие влачу… Где крылия? К Марии полечу И на груди красавицы почию!..» И прочее… все, что придумать мог,— Творец любил восточный, пестрый слог. Потом, призвав любимца Гавриила, Свою любовь он прозой объяснял. Беседы их нам церковь утаила, Евангелист немного оплошал! Но говорит армянское преданье, Что Царь небес, не пожалев похвал, В Меркурии архангела избрал, Заметя в нем и ум, и дарованье,— И вечерком к Марии подослал. Архангелу другой хотелось чести: Нередко он в посольствах был счастлив; Переносить записочки да вести Хоть выгодно, но он самолюбив. И славы сын, намеренье сокрыв, Стал нехотя услужливый угодник Царю небес… а по-земному сводник.      Но, старый враг, не дремлет сатана! Услышал он, шатаясь в белом свете, Что Бог имел еврейку на примете, Красавицу, которая должна Спасти наш род от вечной муки ада. Лукавому великая досада — Хлопочет он. Всевышний между тем На небесах сидел в унынье сладком, Весь мир забыл, не правил он ничем — И без него всё шло своим порядком.      Что ж делает Мария? Где она, Иосифа печальная супруга? В своем саду, печальных дум полна, Проводит час невинного досуга И снова ждет пленительного сна. С ее души не сходит образ милый, К архангелу летит душой унылой. В прохладе пальм, под говором ручья Задумалась красавица моя; Не мило ей цветов благоуханье, Не весело прозрачных вод журчанье… И видит вдруг: прекрасная змия, Приманчивой блистая чешуею, В тени ветвей качается над нею И говорит: «Любимица небес! Не убегай, – я пленник твой послушный…» Возможно ли? О, чудо из чудес! Кто ж говорил Марии простодушной, Кто ж это был? Увы, конечно, бес.      Краса змии, цветов разнообразность, Ее привет, огонь лукавых глаз Понравились Марии в тот же час. Чтоб усладить младого сердца праздность, На сатане покоя нежный взор, С ним завела опасный разговор:      «Кто ты, змия? По льстивому напеву, По красоте, по блеску, по глазам — Я узнаю того, кто нашу Еву Привлечь успел к таинственному древу И там склонил несчастную к грехам. Ты погубил неопытную деву, А с нею весь адамов род и нас. Мы в бездне бед невольно потонули. Не стыдно ли?»                         – «Попы вас обманули, И Еву я не погубил, а спас!» – «Спас! от кого?»                             – «От Бога».                                           – «Враг опасный!» – «Он был влюблен…»                                 – «Послушай, берегись!» – «Он к ней пылал…»                                  – «Молчи!»                                  – «…любовью страстной, Она была в опасности ужасной». – «Змия, ты лжешь!»                                – «Ей-богу!»                                                – «Не божись». – «Но выслушай…»                             Подумала Мария: «Нехорошо в саду, наедине, Украдкою внимать наветам змия, И кстати ли поверить сатане? Но Царь небес меня хранит и любит, Всевышний благ он, верно, не погубит Своей рабы, – за что ж? за разговор! К тому же он не даст меня в обиду. Да и змия скромна довольно с виду. Какой тут грех? где зло? пустое, вздор!» — Подумала и ухо приклонила, Забыв на час любовь и Гавриила. Лукавый бес, надменно развернув Гремучий хвост, согнув дугою шею, С ветвей скользит – и падает пред нею; Желаний огнь во грудь ее вдохнув, Он говорит:                    «С рассказом Моисея Не соглашу рассказа моего: Он вымыслом хотел пленить еврея, Он важно лгал, – и слушали его. Бог наградил в нем слог и ум покорный, Стал Моисей известный господин, Но я, поверь, – историк не придворный, Не нужен мне пророка важный чин!      Они должны, красавицы другие, Завидовать огню твоих очей; Ты рождена, о скромная Мария, Чтоб изумлять адамовых детей, Чтоб властвовать над легкими сердцами, Улыбкою блаженство им дарить, Сводить с ума двумя-тремя словами, По прихоти – любить и не любить… Вот жребий твой. Как ты – младая Ева В своем саду скромна, умна, мила, Но без любви в унынии цвела; Всегда одни, глаз-нà-глаз, муж и дева На берегах Эдема светлых рек В спокойствии вели невинный век. Скучна была их дней однообразность. Ни рощи сень, ни молодость, ни праздность — Ничто любви не воскрешало в них; Рука с рукой гуляли, пили, ели, Зевали днем, а ночью не имели Ни страстных игр, ни радостей живых… Что скажешь ты? Тиран несправедливый, Еврейский бог, угрюмый и ревнивый, Адамову подругу полюбя, Ее хранил для самого себя… Какая честь и что за наслажденье! На небесах, как будто в заточенье, У ног его молися да молись, Хвали его, красе его дивись, Взглянуть не смей украдкой на другого, С архангелом тихонько молвить слово; Вот жребий той, которую творец Себе возьмет в подруги наконец. И что ж потом? За скуку, за мученье Награда вся дьячков осиплых пенье, Свечи, старух докучная мольба, Да чад кадил, да образ под алмазом, Написанный каким-то богомазом… Как весело! Завидная судьба!      Мне стало жаль моей прелестной Евы; Решился я, создателю назло, Разрушить сон и юноши, и девы. Ты слышала, как все произошло? Два яблока, вися на ветке дивной (Счастливый знак, любви символ призывный), Открыли ей неясную мечту, Проснулося неясное желанье; Она свою познала красоту, И негу чувств, и сердца трепетанье, И юного супруга наготу! Я видел их! любви – моей науки — Прекрасное начало видел я. В глухой лесок ушла чета моя… Там быстро их блуждали взгляды, руки… Меж милых ног супруги молодой, Заботливый, неловкий и немой, Адам искал восторгов упоенья, Неистовым исполненный огнем, Он вопрошал источник наслажденья И, закипев душой, терялся в нем… И, не страшась божественного гнева, Вся в пламени, власы раскинув, Ева, Едва, едва устами шевеля, Лобзанием Адаму отвечала, В слезах любви, в бесчувствии лежала Под сенью пальм, – и юная земля Любовников цветами покрывала.      Блаженный день! Увенчанный супруг Жену ласкал с утра до темной ночи, Во тьме ночной смыкал он редко очи, Как их тогда украшен был досуг! Ты знаешь: Бог, утехи прерывая, Чету мою лишил навеки рая. Он их изгнал из милой стороны, Где без трудов они так долго жили И дни свои невинно проводили В объятиях ленивой тишины. Но им открыл я тайну сладострастья И младости веселые права, Томленье чувств, восторги, слезы счастья, И поцелуй, и нежные слова. Скажи теперь: ужели я предатель? Ужель Адам несчастлив от меня? Не думаю, но знаю только я, Что с Евою остался я приятель».      Умолкнул бес. Мария в тишине Коварному внимала сатане. «Что ж? – думала, – быть может, прав лукавый; Слыхала я: ни почестьми, ни славой, Ни золотом блаженства не купить; Слыхала я, что надобно любить… Любить! Но как, зачем и что такое?..» А между тем вниманье молодое Ловило всё в рассказах сатаны: И действия, и странные причины, И смелый слог, и вольные картины… (Охотники мы все до новизны.) Час от часу неясное начало Опасных дум казалось ей ясней, И вдруг змии как будто не бывало — И новое явленье перед ней: Мария зрит красавца молодого. У ног ее, не говоря ни слова, К ней устремив чудесный блеск очей, Чего-то он красноречиво просит, Одной рукой цветочек ей подносит, Другою мнет простое полотно И крадется под ризы торопливо, И легкий перст касается игриво До милых тайн… Всё для Марии диво, Всё кажется ей ново, мудрено,— А между тем румянец нестыдливый На девственных ланитах заиграл — И томный жар, и вздох нетерпеливый Младую грудь Марии подымал. Она молчит: но вдруг не стало мочи. Закрылися блистательные очи, К лукавому склонив на грудь главу, Вскричала: ах!.. и пала на траву…      О милый друг! кому я посвятил Мой первый сон надежды и желанья, Красавица, которой был я мил, Простишь ли мне мои воспоминанья? Мои грехи, забавы юных дней, Те вечера, когда в семье твоей, При матери, докучливой и строгой, Тебя томил я тайною тревогой И просветил невинные красы? Я научил послушливую руку Обманывать печальную разлуку И услаждать безмолвные часы, Бессонницы девическую муку. Но молодость утрачена твоя, От бледных уст улыбка отлетела. Твоя краса во цвете помертвела… Простишь ли мне, о милая моя!      Отец греха, Марии враг лукавый, Ты стал и был пред нею виноват; Ах, и тебе приятен был разврат… И ты успел преступною забавой Всевышнего супругу просветить И дерзостью невинность изумить. Гордись, гордись своей проклятой славой! Спеши ловить… но близок, близок час! Вот меркнет свет, заката луч угас. Все тихо. Вдруг над девой утомленной, Шумя, парит архангел окриленный,— Посол любви, блестящий сын небес.      От ужаса при виде Гавриила Красавица лицо свое закрыла… Пред ним восстав, смутился мрачный бес И говорит: «Счастливец горделивый, Кто звал тебя? Зачем оставил ты Небесный двор, эфира высоты? Зачем мешать утехе молчаливой, Занятиям чувствительной четы?» Но Гавриил, нахмуря взгляд ревнивый, Рек на вопрос и дерзкий, и шутливый: «Безумный враг небесной красоты, Повеса злой, изгнанник безнадежный, Ты соблазнил красу Марии нежной И смеешь мне вопросы задавать! Беги сейчас, бесстыдник, раб мятежный Иль я тебя заставлю трепетать!» «Не трепетал от ваших я придворных Всевышнего прислужников покорных, От сводников небесного царя!» — Проклятый рек и, злобою горя, Наморщив лоб, скосясь, кусая губы, Архангела ударил прямо в зубы. Раздался крик, шатнулся Гавриил И левое колено преклонил; Но вдруг восстал, исполнен новым жаром, И сатану нечаянным ударом Хватил в висок. Бес ахнул, побледнел — И ворвались в объятия друг другу. Ни Гавриил, ни бес не одолел: Сплетенные, кружась идут по лугу, На вражью грудь опершись бородой, Соединив крест-накрест ноги, руки, То силою, то хитростью науки Хотят увлечь друг друга за собой.      Не правда ли? вы помните то поле, Друзья мои, где в прежни дни, весной, Оставя класс, играли мы на воле И тешились отважною борьбой. Усталые, забыв и брань, и речи, Так ангелы боролись меж собой. Подземный царь, буян широкоплечий, Вотще кряхтел с увертливым врагом И, наконец, желая кончить разом, С архангела пернатый сбил шелом, Златой шелом, украшенный алмазом. Схватив врага за мягкие власы, Он сзади гнет могучею рукою К сырой земле. Мария пред собою Архангела зрит юные красы И за него в безмолвии трепещет. Уж ломит бес, уж ад в восторге плещет; По счастию, проворный Гавриил Впился ему в то место роковое (Излишнее почти во всяком бое), В надменный член, которым бес грешил. Лукавый пал, пощады запросил И в темный ад едва нашел дорогу.      На дивный бой, на страшную тревогу Красавица глядела чуть дыша; Когда же к ней, свой подвиг соверша, Приветливо архангел обратился, Огонь любви в лице ее разлился И нежностью исполнилась душа. Ах, как была еврейка хороша!..      Посол краснел и чувствия чужие Так изъяснял в божественных словах: «О, радуйся, невинная Мария! Любовь с тобой, прекрасна ты в женах; Стократ блажен твой плод благословенный, Спасет он мир и ниспровергнет ад… Но, признаюсь душою откровенной, Отец его блаженнее стократ!» И, перед ней коленопреклоненный, Он между тем ей нежно руку жал… Потупя взор, прекрасная вздыхала, И Гавриил ее поцеловал. Смутясь, она краснела и молчала, Ее груди дерзнул коснуться он… «Оставь меня!» – Мария прошептала, И в тот же миг лобзаньем заглушён Невинности последний крик и стон…      Что делать ей? Что скажет Бог ревнивый? Не сетуйте, красавицы мои, О женщины, наперсницы любви. Умеете вы хитростью счастливой Обманывать вниманье жениха И знатоков внимательные взоры И на следы приятного греха Невинности набрасывать уборы… От матери проказливая дочь Берет урок стыдливости покорной И мнимых мук, и с робостью притворной Играет роль в решительную ночь: И поутру, оправясь понемногу, Встает бледна, чуть ходит, так томна. В восторге муж, мать шепчет: слава богу, А старый друг стучится у окна. Уж Гавриил с известием приятным По небесам летит путем обратным. Наперсника нетерпеливый Бог Приветствием встречает благодатным: «Что нового?» – «Я сделал всё, что мог; Я ей открыл». – «Ну что ж она?» – «Готова!» И Царь небес, не говоря ни слова, С престола встал и манием бровей Всех удалил, как древний бог Гомера, Когда смирял бесчисленных детей; Но Греции навек погасла вера, Зевеса нет, мы сделались умней!      Упоена живым воспоминаньем, В своем углу Мария в тишине Покоилась на смятой простыне. Душа горит и негой, и желаньем, Младую грудь волнует новый жар. Она зовет тихонько Гавриила, Его любви готовя тайный дар, Ночной покров ногою отдалила, Довольный взор с улыбкою склонила И, счастлива в прелестной наготе, Сама своей дивится красоте. Но между тем в задумчивости нежной Она грешит, прелестна и томна, И чашу пьет отрады безмятежной. Смеешься ты, лукавый сатана! И что же! вдруг мохнатый, белокрылый В ее окно влетает голубь милый, Над нею он порхает и кружит, И пробует веселые напевы, И вдруг летит в колени милой девы, Над розою садится и дрожит, Клюет ее, копышется, вертится, И носиком, и ножками трудится. Он, точно он! – Мария поняла, Что в голубе другого угощала; Колени сжав, еврейка закричала, Вздыхать, дрожать, молиться начала, Заплакала, но голубь торжествует, В жару любви трепещет и воркует, И падает, объятый легким сном, Приосеня цветок любви крылом.      Он улетел. Усталая Мария Подумала: «Вот шалости какие! Один, два, три! – как это им не лень? Могу сказать, перенесла тревогу: Досталась я в один и тот же день Лукавому, архангелу и богу».      Всевышний Бог, как водится, потом Признал своим еврейской девы сына, Но Гавриил (завидная судьбина!) Не преставал являться ей тайком; Как многие, Иосиф был утешен, Он пред женой по-прежнему безгрешен, Христа любил как сына своего, За то Господь и наградил его!      Аминь, аминь! Чем кончу я рассказы? Навек забыв старинные проказы, Я пел тебя, крылатый Гавриил, Смиренных струн тебе я посвятил Усердное, спасительное пенье: Храни меня, внемли мое моленье! Досель я был еретиком в любви, Младых богинь безумный обожатель, Друг демона, повеса и предатель… Раскаянье мое благослови! Приемлю я намеренья благие, Переменюсь: Елену видел я; Она мила, как нежная Мария! Подвластна ей навек душа моя. Моим речам придай очарованье, Понравиться поведай тайну мне, В ее душе зажги любви желанье, Не то пойду молиться сатане! Но дни бегут, и время сединою Мою главу тишком посеребрит, И важный брак с любезною женою Пред алтарем меня соединит. Иосифа прекрасный утешитель! Молю тебя, колена преклоня, О рогачей заступник и хранитель, Молю – тогда благослови меня, Даруй ты мне беспечность и смиренье, Даруй ты мне терпенье вновь и вновь, Спокойный сон, в супруге уверенье, В семействе мир и к ближнему любовь! 1821

Царь Никита и сорок его дочерей <сказка>

     Царь Никита жил когда-то Праздно, весело, богато, Не творил добра, ни зла, И земля его цвела, Царь трудился понемногу, Кушал, пил, молился богу И от разных матерей Прижил сорок дочерей, Сорок девушек прелестных, Сорок ангелов небесных, Милых сердцем и душой. Что за ножка – Боже мой, А головка, темный волос, Чудо – глазки, чудо – голос, Ум – с ума свести бы мог. Словом, с головы до ног Душу, сердце все пленяло; Одного недоставало. Да чего же одного? Так, безделки, ничего. Ничего иль очень мало, Все равно – недоставало. Как бы это изъяснить, Чтоб совсем не рассердить Богомольной важной дуры, Слишком чопорной цензуры? Как быть?.. Помоги мне, Бог! У царевен между ног… Нет, уж это слишком ясно И для скромности опасно,— Так иначе как-нибудь: Я люблю в Венере грудь, Губки, ножку особливо, Но любовное огниво, Цель желанья моего… Что такое?.. Ничего!.. Ничего иль очень мало… И того-то не бывало У царевен молодых, Шаловливых и живых. Их чудесное рожденье Привело в недоуменье Все придворные сердца. Грустно было для отца И для матерей печальных. А от бабок повивальных Как узнал о том народ — Всякий тут разинул рот, Ахал, охал, дивовался, А иной, хоть и смеялся, Да тихонько, чтобы в путь До Нерчинска не махнуть. Царь созвал своих придворных, Нянек, мамушек покорных — Им держал такой приказ: «Если кто-нибудь из вас Дочерей греху научит, Или мыслить их приучит, Или только намекнет, Чтî у них недостает, Иль двусмысленное скажет, Или кукиш им покажет,— То – шутить я не привык — Бабам вырежу язык, А мужчинам нечто хуже, Что порой бывает туже». Царь был строг, но справедлив, А приказ красноречив; Всяк со страхом поклонился, Остеречься всяк решился, Ухо всяк держал востро И хранил свое добро. Жены бедные боялись, Чтоб мужья не проболтались; Втайне думали мужья: «Провинись, жена моя!» (Видно, сердцем были гневны). Подросли мои царевны. Жаль их стало. Царь – в совет; Изложил там свой предмет: Так и так – довольно ясно, Тихо, шепотом, негласно, Осторожнее от слуг. Призадумались бояры, Как лечить такой недуг. Вот одни советник старый Поклонился всем – и вдруг В лысый лоб рукою брякнул И царю он так вавакнул: «О, премудрый государь! Не взыщи мою ты дерзость, Если про плотскую мерзость Расскажу, что было встарь. Мне была знакома сводня (Где она? и чем сегодня? Верно тем же, чем была). Баба ведьмою слыла, Всем недугам пособляла, Немощь членов исцеляла. Вот ее бы разыскать; Ведьма дело все поправит: А что надо – то и вставит». – «Так за ней сейчас послать! — Восклицает царь Никита, Брови сдвинувши сердито: – Тотчас ведьму отыскать! Если ж нас она обманет, Чего надо не достанет, На бобах нас проведет, Или с умыслом солжет,— Будь не царь я, а бездельник, Если в чистый понедельник Сжечь колдунью не велю: И тем небо умолю». Вот секретно, осторожно, По курьерской подорожной И во все земли концы Были посланы гонцы. Они скачут, всюду рыщут И царю колдунью ищут. Год проходит и другой — Нету вести никакой. Наконец один ретивый Вдруг напал на след счастливый. Он заехал в темный лес (Видно, вел его сам бес), Видит он: в лесу избушка, Ведьма в ней живет, старушка. Как он был царев посол, То к ней прямо и вошел, Поклонился ведьме смело, Изложил царево дело: Как царевны рождены И чего все лишены. Ведьма мигом все смекнула… В дверь гонца она толкнула, Так промолвив: «Уходи Поскорей и без оглядки, Не то – бойся лихорадки… Через три дня приходи За посылкой и ответом, Только помни – чуть с рассветом». После ведьма заперлась, Уголечком запаслась, Трое суток ворожила, Так что беса приманила. Чтоб отправить во дворец, Сам принес он ей ларец, Полный грешными вещами, Обожаемыми нами. Там их было всех сортов, Всех размеров, всех цветов, Все отборные, с кудрями… Ведьма все перебрала, Сорок лучших оточла, Их в салфетку завернула И на ключ в ларец замкнула, С ним отправила гонца, Дав на путь серебреца. Едет он. Заря зарделась… Отдых сделать захотелось, Захотелось закусить, Жажду водкой утолить: Он был малый аккуратный, Всем запасся в путь обратный. Вот коня он разнуздал И покойно кушать стал. Конь пасется. Он мечтает, Как его царь вознесет, Графом, князем назовет. Что же ларчик заключает? Что царю в нем ведьма шлет? В щелку смотрит: нет, не видно — Заперт плотно. Как обидно! Любопытство страх берет И всего его тревожит. Ухо он к замку приложит — Ничего не чует слух; Нюхает – знакомый дух… Тьфу ты пропасть! что за чудо? Посмотреть ей-ей не худо. И не вытерпел гонец… Но лишь отпер он ларец, Птички – порх и улетели, И кругом на сучьях сели И хвостами завертели. Наш гонец давай их звать, Сухарями их прельщать: Крошки сыплет – все напрасно (Видно, кормятся не тем): На сучках им петь прекрасно, А в ларце сидеть зачем? Вот тащится вдоль дороги, Вся согнувшися дугой, Баба старая с клюкой. Наш гонец ей бухнул в ноги: «Пропаду я с головой! Помоги, будь мать родная! Посмотри, беда какая: Не могу их изловить! Как же горю пособить?» Вверх старуха посмотрела, Плюнула и прошипела: «Поступил ты хоть и скверно, Но не плачься, не тужи… Ты им только покажи — Сами все слетят наверно». «Ну, спасибо!» он сказал… И лишь только показал — Птички вмиг к нему слетели И квартирой овладели. Чтоб беды не знать другой, Он без дальних отговорок Тотчас их под ключ все сорок И отправился домой. Как княжны их получили, Прямо в клетки посадили. Царь на радости такой Задал тотчас пир горой: Семь дней сряду пировали, Целый месяц отдыхали; Царь совет весь наградил, Да и ведьму не забыл: Из кунсткамеры в подарок Ей послал в спирту огарок (Тот, который всех дивил), Две ехидны, два скелета Из того же кабинета… Награжден был и гонец. Вот и сказочки конец. Многие меня поносят И теперь, пожалуй, спросят: Глупо так зачем шучу? Что за дело им? Хочу. 1822

Граф Нулин

     Пора, пора! рога трубят; Псари в охотничьих уборах Чем свет уж на конях сидят, Борзые прыгают на сворах. Выходит барин на крыльцо; Всё, подбочась, обозревает, Его довольное лицо Приятной важностью сияет. Чекмень затянутый на нем, Турецкой нож за кушаком, За пазухой во фляжке ром, И рог на бронзовой цепочке. В ночном чепце, в одном платочке, Глазами сонными жена Сердито смотрит из окна На сбор, на псарную тревогу… Вот мужу подвели коня; Он холку хвать и в стремя ногу, Кричит жене: «Не жди меня!» — И выезжает на дорогу.      В последних числах сентября (Презренной прозой говоря) В деревне скучно: грязь, ненастье, Осенний ветер, мелкой снег Да вой волков. Но то-то счастье Охотнику! Не зная нег, В отъезжем поле он гарцует, Везде находит свой ночлег, Бранится, мокнет и пирует Опустошительный набег.      А что же делает супруга Одна в отсутствии супруга? Занятий мало ль есть у ней? Грибы солить, кормить гусей, Заказывать обед и ужин, В анбар и в погреб заглянуть. Хозяйки глаз повсюду нужен: Он вмиг заметит что-нибудь.      К несчастью, героиня наша… (Ах! я забыл ей имя дать. Муж просто звал ее Наташа, Но мы – мы будем называть Наталья Павловна) к несчастью, Наталья Павловна совсем Своей хозяйственною частью Не занималася, затем, Что не в отеческом законе Она воспитана была, А в благородном пансионе У эмигрантки Фальбала.      Она сидит перед окном; Пред ней открыт четвертый том Сентиментального романа: Любовь Элизы и Армана, Иль переписка двух семей. — Роман классический, старинный, Отменно длинный, длинный, длинный, Нравоучительный и чинный, Без романтических затей.      Наталья Павловна сначала Его внимательно читала, Но скоро как-то развлеклась Перед окном возникшей дракой Козла с дворовою собакой И ею тихо занялась. Кругом мальчишки хохотали. Меж тем печально, под окном, Индейки с криком выступали Вослед за мокрым петухом; Три утки полоскались в луже; Шла баба через грязный двор Белье повесить на забор; Погода становилась хуже: Казалось, снег идти хотел… Вдруг колокольчик зазвенел.      Кто долго жил в глуши печальной, Друзья, тот верно знает сам, Как сильно колокольчик дальный Порой волнует сердце нам. Не друг ли едет запоздалый, Товарищ юности удалой?.. Уж не она ли?.. Боже мой! Вот ближе, ближе. Сердце бьется. Но мимо, мимо звук несется, Слабей… и смолкнул за горой.      Наталья Павловна к балкону Бежит, обрадована звону, Глядит и видит: за рекой, У мельницы, коляска скачет. Вот на мосту – к нам точно… нет; Поворотила влево. Вслед Она глядит и чуть не плачет.      Но вдруг… о радость! косогор; Коляска на бок. – «Филька, Васька! Кто там? скорей! вон там коляска: Сейчас везти ее на двор И барина просить обедать! Да жив ли он? беги проведать: Скорей, скорей!»              Слуга бежит. Наталья Павловна спешит Взбить пышный локон, шаль накинуть, Задернуть завес, стул подвинуть И ждет. «Да скоро ль, мой творец!» Вот едут, едут наконец. Забрызганный в дороге дальной, Опасно раненный, печальный, Кой-как тащится экипаж; Вслед барин молодой хромает; Слуга-француз не унывает И говорит: «allons, courage![1]» Вот у крыльца, вот в сени входят, Покамест барину теперь Покой особенный отводят И настежь отворяют дверь, Пока Picard шумит, хлопочет И барин одеваться хочет, Сказать ли вам, кто он таков? Граф Нулин, из чужих краев, Где промотал он в вихре моды Свои грядущие доходы. Себя казать, как чудный зверь, В Петрополь едет он теперь С запасом фраков и жилетов, Шляп, вееров, плащей, корсетов, Булавок, запонок, лорнетов, Цветных платков, чулков б jour,[2] С ужасной книжкою Гизота, С тетрадью злых карикатур, С романом новым Вальтер-Скотта, С bons-mots[3] парижского двора, С последней песней Беранжера, С мотивами Россини, Пера, Et cetera, et cetera[4].      Уж стол накрыт; давно пора; Хозяйка ждет нетерпеливо; Дверь отворилась, входит граф; Наталья Павловна, привстав, Осведомляется учтиво, Каков он? что нога его? Граф отвечает: ничего. Идут за стол; вот он садится, К ней подвигает свой прибор И начинает разговор: Святую Русь бранит, дивится, Как можно жить в ее снегах, Жалеет о Париже страх. «А что театр?» – «О! сиротеет, C’est bien mauvais, зa fait pitiе[5]. Тальма совсем оглох, слабеет, И мамзель Марс, увы! стареет… Зато Потье, le grand Potier![6] Он славу прежнюю в народе Доныне поддержал один». – «Какой писатель нынче в моде?» — – «Всё d’Arlincourt и Ламартин». – «У нас им также подражают». – «Нет! право? так у нас умы Уж развиваться начинают, Дай бог, чтоб просветились мы!» – «Как тальи носят?» – «Очень низко, Почти до… вот по этих пор. Позвольте видеть ваш убор; Так: рюши, банты… здесь узор; Bсt это к моде очень близко». – «Мы получаем Телеграф». – «Ага!.. хотите ли послушать Прелестный водевиль?» И граф Поет. «Да, граф, извольте ж кушать». – «Я сыт и так…»           Из-за стола Встают. Хозяйка молодая Черезвычайно весела. Граф, о Париже забывая, Дивится, как она мила! Проходит вечер неприметно; Граф сам не свой: хозяйки взор То выражается приветно, То вдруг потуплен безответно. Глядишь – и полночь вдруг на двор. Давно храпит слуга в передней, Давно поет петух соседний, В чугунну доску сторож бьет, В гостиной свечки догорели. Наталья Павловна встает: «Пора, прощайте! ждут постели. Приятный сон!..» С досадой встав, Полувлюбленный нежный граф Целует руку ей – и что же? Куда кокетство не ведет? Проказница – прости ей, Боже! — Тихонько графу руку жмет.      Наталья Павловна раздета; Стоит Параша перед ней. Друзья мои! Параша эта Наперсница ее затей: Шьет, моет, вести переносит, Изношенных капотов просит, Порою с барином шалит, Порой на барина кричит И лжет пред барыней отважно. Теперь она толкует важно О графе, о делах его, Не пропускает ничего — Бог весть, разведать как успела. Но госпожа ей наконец Сказала: «полно, надоела!» Спросила кофту и чепец, Легла и выйти вон велела.      Своим французом между тем И граф раздет уже совсем. Ложится он, сигару просит, Monsieur Picard ему приносит Графин, серебряный стакан, Сигару, бронзовый светильник, Щипцы с пружиною, будильник И неразрезанный роман.      В постеле лежа, Вальтер-Скотта Глазами пробегает он. Но граф душевно развлечен: Неугомонная забота Его тревожит; мыслит он: «Неужто вправду я влюблен? Что, если можно?.. вот забавно; Однако ж это было б славно; Я, кажется, хозяйке мил» — И Нулин свечку погасил.      Несносный жар его объемлет, Не спится графу – бес не дремлет И дразнит грешною мечтой В нем чувства. Пылкий наш герой Воображает очень живо Хозяйки взор красноречивый, Довольно круглый, полный стан, Приятный голос, прямо женский, Лица румянец деревенской — Здоровье краше всех румян. Он помнит кончик ножки нежной, Он помнит: точно, точно так! Она ему рукой небрежной Пожала руку; он дурак, Он должен бы остаться с нею — Ловить минутную затею. Но время не ушло: теперь Отворена, конечно, дверь — И тотчас, на плеча накинув Свой пестрый шелковый халат И стул в потемках опрокинув, В надежде сладостных наград, К Лукреции Тарквиний новый Отправился, на все готовый.      Так иногда лукавый кот, Жеманный баловень служанки, За мышью крадется с лежанки: Украдкой, медленно идет, Полузажмурясь подступает, Свернется в ком, хвостом играет, Разинет когти хитрых лап — И вдруг бедняжку цап-царап.      Влюбленный граф в потемках бродит, Дорогу ощупью находит, Желаньем пламенным томим, Едва дыханье переводит, Трепещет, если пол под ним Вдруг заскрыпит. Вот он подходит К заветной двери и слегка Жмет ручку медного замка; Дверь тихо, тихо уступает; Он смотрит: лампа чуть горит И бледно спальню освещает; Хозяйка мирно почивает Иль притворяется, что спит.      Он входит, медлит, отступает — И вдруг упал к ее ногам. Она… Теперь, с их позволенья, Прошу я петербургских дам Представить ужас пробужденья Натальи Павловны моей И разрешить, что делать ей?      Она, открыв глаза большие, Глядит на графа – наш герой Ей сыплет чувства выписные И дерзновенною рукой Коснуться хочет одеяла… Совсем смутив ее сначала… Но тут опомнилась она, И, гнева гордого полна, А впрочем, может быть, и страха, Она Тарквинию с размаха Дает пощечину. Да, да! Пощечину, да ведь какую!      Сгорел граф Нулин от стыда, Обиду проглотив такую; Не знаю, чем бы кончил он, Досадой страшною пылая — Но шпиц косматый, вдруг залая, Прервал Параши крепкой сон. Услышав граф ее походку И проклиная свой ночлег И своенравную красотку, В постыдный обратился бег.      Как он, хозяйка и Параша Проводят остальную ночь, Воображайте, воля ваша! Я не намерен вам помочь.      Восстав поутру молчаливо, Граф одевается лениво, Отделкой розовых ногтей, Зевая, занялся небрежно, И галстук вяжет неприлежно, И мокрой щеткою своей Не гладит стриженых кудрей. О чем он думает – не знаю; Но вот его позвали к чаю. Что делать? Граф, преодолев Неловкой стыд и тайный гнев, Идет.         Проказница младая, Насмешливый потупя взор И губки алые кусая, Заводит скромно разговор О том, о сем. Сперва смущенный, Но постепенно ободренный, С улыбкой отвечает он. Получаса не проходило, Уж он и шутит очень мило, И чуть ли снова не влюблен. Вдруг шум в передней. Входят. Кто же? «Наташа, здравствуй».      – «Ах, мой Боже! Граф, вот мой муж. Душа моя, Граф Нулин».        – «Рад сердечно я. Какая скверная погода! У кузницы я видел ваш Совсем готовый экипаж. Наташа! там у огорода Мы затравили русака… Эй, водки! Граф, прошу отведать: Прислали нам издалека… Вы с нами будете обедать?» – «Не знаю, право; я спешу». – «И полно, граф, я вас прошу. Жена и я, гостям мы рады. Нет, граф, останьтесь!»        Но с досады И все надежды потеряв, Упрямится печальный граф. Уж подкрепив себя стаканом, Пикар кряхтит за чемоданом. Уже к коляске двое слуг Несут привинчивать сундук. К крыльцу подвезена коляска, Пикар всё скоро уложил, И граф уехал… Тем и сказка Могла бы кончиться, друзья; Но слова два прибавлю я.      Когда коляска ускакала, Жена все мужу рассказала И подвиг графа моего Всему соседству описала. Но кто же более всего С Натальей Павловной смеялся? Не угадать вам. – Почему ж? Муж? – Как не так! совсем не муж. Он очень этим оскорблялся, Он говорил, что граф дурак, Молокосос; что если так, То графа он визжать заставит, Что псами он его затравит. Смеялся Лидин, их сосед, Помещик двадцати трех лет.      Теперь мы можем справедливо Сказать, что в наши времена Супругу верная жена, Друзья мои, совсем не диво. 1825

Из исторических записей

<Барков и Сумароков>

Никто так не умел сердить Сумарокова, как Барков. Сумароков очень уважал Баркова, как ученого и острого критика, и всегда требовал его мнения касательно своих сочинений. Барков, который обыкновенно его не баловал, пришел однажды к Сумарокову: «Сумароков великий человек, Сумароков первый русский стихотворец!» – сказал он ему. Обрадованный Сумароков велел тотчас подать ему водки, а Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя, сказал он ему: «Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец – я, второй Ломоносов, а ты только что третий». Сумароков чуть его не зарезал.

Барков заспорил однажды с Сумароковым о том, кто из них скорее напишет оду. Сумароков заперся в своем кабинете, оставя Баркова в гостиной. Через четверть часа Сумароков выходит с готовой одою и не застает уже Баркова. Люди докладывают, что он ушел и приказал сказать Александру Петровичу, что-де его дело в шляпе. Сумароков догадывается, что тут какая-нибудь проказа. В самом деле, видит он на полу свою шляпу, и…

<Арапченок>

Об арапе графа С*. У графа С* был арап, молодой и статный мужчина. Дочь его от него родила. В городе о том узнали вот по какому случаю. У графа С* по субботам раздавали милостыню. В назначенный день нищие пришли по своему обыкновению; но швейцар прогнал их, говоря сердито: «Ступайте прочь, не до вас. У нас графинюшка родила арапченка, а вы лезете за милостыней».

<О Рылееве>

Дельвиг звал однажды Рылеева к девкам. «Я женат», – отвечал Рылеев. «Так что же, – сказал Дельвиг, – разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?»

Строки из писем

П. Б. Мансурову 27 октября 1819 г. Из Петербурга в Новгород

Насилу упросил я Всеволожского, чтоб он позволил мне написать тебе несколько строк, любезный Мансуров, чудо-черкес! Здоров ли ты, моя радость; весел ли ты, моя прелесть – помнишь ли нас, друзей твоих (мужеского полу)… Мы не забыли тебя и в 7 часов с 1/2 каждый день поминаем в театре рукоплесканьями, вздохами – и говорим: свет-то наш Павел! что-то делает он теперь в великом Новгороде? завидует нам – и плачет о Кр…… (разумеется, нижним проходом). Каждое утро крылатая дева летит на репетицию мимо окон нашего Никиты, по-прежнему подымаются на нее телескопы и… – но увы… ты не видишь ее, она не видит тебя. Оставим элегии, мой друг. Исторически буду говорить тебе о наших. Всё идет по-прежнему; шампанское, слава богу, здорово – актрисы также – то пьется, а те е… – аминь, аминь. Так и должно. У Юрьева бардак, слава богу, здоров— у меня открывается маленький; и то хорошо. Всеволожский Н. играет; мел столбом! деньги сыплются! Сосницкая и кн. Шаховской толстеют и глупеют – а я в них не влюблен – однако ж его вызывал за его дурную комедию, а ее за посредственную игру. Tolstoy болен – не скажу чем – у меня и так уже много… в моем письме. Зеленая лампа нагорела – кажется, гаснет – а жаль – масло есть (т. е. шампанское нашего друга). Пишешь ли ты, мой собрат – напишешь ли мне, мой холосенький. Поговори мне о себе – о военных поселеньях. Это всё мне нужно – потому, что я люблю тебя – и ненавижу деспотизм. Прощай, лапочка.

А. И. Тургеневу 7 мая 1821 г. Из Кишинева в Петербург

…В нашей Бессарабии в впечатлениях недостатку нет. Здесь такая каша, что хуже овсяного киселя. Орлов женился; вы Спросите, каким образом? Не понимаю. Разве он ошибся плешью и проломал ж… головою. Голова его твердa; душа прекрасная; но чёрт ли в них? Он женился; наденет халат и скажет:

Beatus qui procul…[7]

Ф. Ф. Вигелю 22 октября – 4 ноября 1823 г. Из Одессы в Кишинев

…Мне брюхом хочется видеть его. У нас холодно, грязно – обедаем славно – я пью, как Лот содомский, и жалею, что не имею с собой ни одной дочки. Недавно выдался нам молодой денек – я был президентом попойки – все перепились и потом поехали по б…дям.

П. А. Вяземскому Начало апреля 1824 г. Из Одессы в Москву

…Знaешь ли что? твой «Разговор» более писан для Европы, чем для Руси. Ты прав в отношении романтической поэзии. Но старая б…дь классическая, на которую ты нападаешь, полно, существует ли у нас? это еще вопрос. – Повторяю тебе перед Евангелием и святым причастием, что Дмитриев, несмотря на всё старое свое слияние, не имеет, не должен иметь более весу, чем Херасков или дядя Василий Львович <…>.

…Теперь поговорим о деле, т. е. о деньгах. Слёнин предлагает мне за «Онегина», сколько я хочу. Какова Русь, да она в самом деле в Европе – а я думал, что это ошибка географов. Дело стало за цензурой, а я не шучу, потому что дело идет о будущей судьбе моей, о независимости – мне необходимой. Чтоб напечатать «Онегина», я в состоянии… т. е. или рыбку съесть, или на х… сесть. Дамы принимают эту пословицу в обратном смысле. Как бы то ни было, готов хоть в петлю…

П. А. Вяземскому 8 или 10 октября 1824 г. Из Михайловского в Москву

…Кстати о стихах: сегодня кончил я поэму «Цыганы». Не знаю, что об ней сказать. Она покамест мне опротивела, только что кончил и не успел обмыть запревшие м…де. Посылаю тебе маленькое поминаньице за упокой души раба божия Байрона…

А. Г. Родзянке 8 декабря 1824 г. Из Михайловского в Лубны

Объясни мне, милый, что такое А. П. Керн, которая написала много нежностей обо мне своей кузине? Говорят, она премиленькая вещь – но славны Лубны за горами. На всякий случай, зная твою влюбчивость и необыкновенные таланты во всех отношениях, полагаю дело твое сделанным или полусделанным. Поздравляю тебя, мой милый: напиши на это всё элегию или хоть эпиграмму.

Полно врать. Поговорим о поэзии, т. е. о твоей. Что твоя романтическая поэма «Чуп»? Злодей! не мешай мне в моем ремесле – пиши сатиры хоть на меня, не перебивай мне мою романтическую лавочку. Кстати: Баратынский написал поэму (не прогневайся – про Чухонку), и эта чухонка, говорят, чудо как мила. – А я про Цыганку; каков? подавай же нам скорее свою Чупку – ай да Парнас! ай да героини! ай да честная компания! Воображаю, Аполлон, смотря на них, закричит: зачем ведете мне не ту? А какую ж тебе надобно, проклятый Феб? гречанку? итальянку? чем их хуже чухонка или цыганка, п…да одна – е…и, т. е. оживи лучом вдохновения и славы.

Если Анна Петровна так же мила, как сказывают, то верно она моего мнения: справься с нею об этом. Поклон Порфирию и всем моим старым приятелям.

Л. С. Пушкину Около (не позднее) 20 декабря 1824 г. Из Михайловского в Петербург

Христом и Богом прошу скорее вытащить «Онегина» из-под цензуры – слава ё… ее мать – деньги нужны. Долго не торгуйся за стихи – режь, рви, кромсай хоть все 54 строфы, но денег, ради Бога, денег!..

А. А. Бестужеву Конец января 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Слушал Чацкого, но только один раз, и не с тем вниманием, коего он достоин. Вот что мельком успел я заметить:

Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным. Следственно, не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова. Цель его – характеры и резкая картина нравов. В этом отношении Фамусов и Скалозуб превосходны. Софья начертана не ясно: не то бл…дь, не то московская кузина. Молчалин не довольно резко подл; не нужно ли было сделать из него и труса?

Л. С. Пушкину Конец февраля 1825 г. Из Михайловского в Петербург

Да пришлите же мне «Старину» и «Талию», господи помилуй, не допросишься. Здесь письмо к Издателю или п…здателю «Невского альманаха».

Прочитай его да доставь. Он, каналья, лжет на меня в афишках да мне присылает свое вранье – добро!

В. К. Кюхельбекеру 1—6 декабря 1825 г. Из Михайловского в Москву

Прежде чем поблагодарю тебя, хочу с тобою побраниться. Получив твою комедию, я надеялся найти в ней и письмо. Я трес, трес ее и ждал, не выпадет ли хоть четвертушка почтовой бумаги; напрасно: ничего не выдрочил и со злости духом прочел «Духов», сперва про себя, а потом и вслух. Нужна ли тебе моя критика?..

П. А. Вяземскому Вторая половина (не позднее 24) мая 1826 г. Из Михайловского в Москву

…Напиши же мне что-нибудь, моя радость. Я без твоих писем глупею: это нездорово, хоть я и поэт.

Правда ли, что Баратынский женится? боюсь за его ум. Законная п…зда род теплой шапки с ушами. Голова вся в нее уходит. Ты, может быть, исключение. Но и тут я уверен, что ты гораздо был бы умнее, если лет еще 10 был холостой. Брак холостит душу. Прощай и пиши.

П. А. Вяземскому 27 мая 1826 г. Из Пскова в Петербург

…Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног— но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? Если царь даст мне свободу, то я месяца не останусь. Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры и бордели – то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство. В 4-ой песне «Онегина» я изобразил свою жизнь; когда-нибудь прочтешь его и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? в нем дарование приметно – услышишь, милая, в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится – ай-да умница.

П. П. Каверину 18 февраля 1827 г. Из Москвы в Боровск

Вот тебе янтарь, душа моя Каверин, – каково поживаешь ты в свином городке; здесь тоска по-прежнему – Зубков на днях едет к своим хамам – наша съезжая в исправности – частный пристав Соболевский бранится и дерется по-прежнему, шпионы, драгуны, бл…ди и пьяницы толкутся у нас с утра до вечера.

Прощай до свиданья.

С. А. Соболевскому Вторая половина февраля 1828 г. Из Петербурга в Москву

Безалаберный!

Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о M-me Kern, которую с помощию божией я на днях у…б. Вот в чем дело: хочешь ли оную сумму получить с «Московского вестника» – узнай, в состоянии ли они мне за нынешний год выдать 2100? и дай ответ…

П. А. Вяземскому Конец января 1830 г. Из Петербурга в Москву

…Я собираюсь в Москву – как бы не разъехаться. Яна-печатал твое «К ним» противу воли Жуковского. Конечно, я бы не допустил к печати ничего слишком горького, слишком озлобленного. Но элегическую е…ену мать позволено сказать, когда невтерпеж приходится благородному человеку. Кланяюсь всем твоим и грозному моему критику Павлуше. Я было написал на него ругательскую антикритику, слогом «Галатеи» – взяв в эпиграф Павлуша медный лоб приличное названье! собирался ему послать, не знаю куда дел.

П. А. Вяземскому 5 ноября 1830 г. Из Болдина в Москву

Когда-то свидимся? заехал я в глушь Нижнюю, да и сам не знаю, как выбраться? Точно еловая шишка в ж…пу вошла хорошо, а выйти так и шершаво. Кстати; о Лизе голенькой не имею никакого известия. О Полиньяке тоже. Кто плотит за шампанское, ты или я? Жаль, если я. Кабы знал, что заживусь здесь, я бы с ней завел переписку взасос и с подогревцами…

П. А. Вяземскому 10—13 января 1831 г. Из Москвы в Остафьево

Майков, трагик, встретя Фонвизина, спросил у него, заикаясь по своему обыкновению: видел ли ты мою «Агриопу»? – видел – что ж ты скажешь об этой трагедии? – Скажу: Агриопа засраная ж…па. Остро и неожиданно! Не правда ли? Помести это в биографии, а я скажу тебе спасибо.

Н. Н. Пушкиной 30 октября 1833 г. Из Болдина в Петербург

Вчера получил я, мой друг, два от тебя письма. Спасибо; но я хочу немножко тебя пожурить. Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе з…; есть чему радоваться! Не только тебе, но и Парасковье Петровне легко за собою приучить бегать холостых шаромыжников; стоит разгласить, что-де я большая охотница. Вот вся тайна кокетства. Было бы корыто, а свиньи будут. К чему тебе принимать мужчин, которые за тобою ухаживают? не знаешь, на кого нападешь…

Н. Н. Пушкиной 6 ноября 1833 г. Из Болдина в Петербург

Что делает брат? я не советую ему идти в статскую службу, к которой он так же неспособен, как и к военной, но у него по крайней мере жопа здоровая, и на седле он всё-таки далее уедет, чем на стуле в канцелярии.

Михаил Юрьевич Лермонтов

Юнкерские «шалости»

В 1832 году Лермонтов сменил студенческую аудиторию на казарму: оставил филологический факультет Московского университета и поступил в Школу гвардейских кавалерийских юнкеров в Санкт-Петербурге. Муштра, смотры и парады сменялись светскими балами, кутежами и разными гусарскими «шалостями». Образовался небольшой литературный кружок, в котором способные к поэтическому творчеству юнкера перелицовывали популярные песни и романсы в произведения «пикантного» содержания. Лермонтов никому не уступал в остротах и веселых шутках. В 1834 году кому-то из юных острословов пришло в голову издавать рукописный журнал. Сказано – сделано. Журнал назвали «Школьная заря». Вышло номеров семь… Под невинным заголовком помещались произведения самого нескромного содержания, которые потом расходились по Петербургу в списках.

Первый биограф Лермонтова, П. Висковатый, использовавший для жизнеописания поэта воспоминания современников, сообщил:

«Тут-то Лермонтов поместил ряд своих поэм, заслуживших ему известность «нового Баркова». Произведения эти отличаются жаркой фантазией и подчас прекрасным стихом, но отталкивают цинизмом и грязью, в них заключающимися… Таким образом, первая поэтическая слава Лермонтова была самая двусмысленная и сильно ему повредила.

Когда затем стали появляться в печати его истинно прекрасные произведения, то знавшие Лермонтова по печальной репутации эротического поэта негодовали, что этот гусарский корнет «смел выходить на свет со своими творениями». Бывали случаи, что сестрам и женам запрещали говорить о том, что они читали произведения Лермонтова: это считалось компрометирующим. Даже знаменитое стихотворение на смерть Пушкина не могло изгладить этой репутации, и только в последний приезд Лермонтова в Петербург за несколько месяцев перед его смертью, после выхода собрания его стихотворений и романа «Герой нашего времени», пробилась его добрая слава».

Что же касается эпистолярного жанра, то все дошедшие до нас письма Лермонтова, даже к приятелям-гусарам, отличаются прекрасным, чистым русским языком. Слой эротизма, по сравнению с Пушкиным, в творчестве Лермонтова очень тонок…

Стихотворения и эпиграммы

Заблуждение купидона

Однажды женщины Эрота отодрали; Досадой раздражен, упрямое дитя, Напрягши грозный лук и за обиду мстя, Не смея к женщинам, к нам ярость острой                                                                   стали, Не слушая мольбы усерднейшей, стремит. Ваш подлый род один! – безумный говорит. С тех пор-то женщина любви не знает!.. И точно как рабов считает нас она… Так в наказаниях всегда почти бывает: Которые смирней, на тех падет вина! 1828

Мадригал

«Душа телесна!» ты всех уверяешь смело;      Я соглашусь, любовию дыша: Твое прекраснейшее тело      Не что иное, как душа!.. 1829

* * *

Он был в краю святом, На холмах Палестины. Стальной его шелом Иссекли сарацины. Понес он в край святой Цветущие ланиты; Вернулся он домой Плешивый и избитый. Неверных он громил Обеими руками — Ни жен их не щадил, Ни малых с стариками. Встречаясь с ним подчас, Смущалися красотки; Он п… их не раз, Перебирая четки. Вернулся он в свой дом Без славы и без злата; Глядит – детей содом, Жена его брюхата. Пришибло старика: За что ж с врагами бился? Он дрался там пока — С женой другой скоблился. ?

* * *

За девицей Emilie Молодежь как кобели. У девицы же Nadine Был их тоже не один; А у Груши в целый век Был лишь Дикой человек. 1829

Эпиграмма

Стыдить лжеца, шутить над дураком И спорить с женщиной всё то же,      Что черпать воду решетом: От сих троих избавь нас, боже!.. 1829

Грузинская песня

Жила грузинка молодая, В гареме душном увядая;      Случилось раз:      Из черных глаз Алмаз любви, печали сын,           Скатился: Ах! ею старый армянин           Гордился!.. Вокруг нее кристалл, рубины; Но как не плакать от кручины      У старика.      Его рука Ласкает деву всякий день:           И что же? — Скрываются красы как тень.           О боже!.. Он опасается измены. Его высоки, крепки стены;      Но всё любовь      Презрела. Вновь Румянец на щеках живой           Явился, И перл между ресниц порой           Не бился… Но армянин открыл коварность, Измену и неблагодарность      Как перенесть!      Досада, месть, Впервые вас он только сам           Изведал! — И труп преступницы волнам           Он предал. 1829

Моя мольба

Да охранюся я от мушек, От дев, не знающих любви, От дружбы слишком нежной – и — От романтических старушек. 1830

(Глупой красавице)

1

Амур спросил меня однажды, Хочу ль испить его вина — Я не имел в то время жажды, Но выпил кубок весь до дна.

2

Теперь желал бы я напрасно Смочить горящие уста, Затем что чаша влаги страстной, Как голова твоя – пуста. 1830

А. Д. З. .

О ты, которого клеврет твой верный Павел В искусстве ёрников в младенчестве наставил; О ты, к которому день всякий Валерьян На ваньке приезжал ярыгой, глуп и пьян, Которому служил лакеем из лакеев Шут, алырь, женолаз, великий Теличеев, Приветствую тебя и твой триумвират: — И кто сказать бы смел, что чорт тебе не брат? 1831

Песня

Ликуйте, друзья, ставьте чаши вверх дном,                       Пейте! На пиру этой жизни, как здесь на моем,                       Не робейте. Как чаши, не бойтесь всё ставить вверх дном. Что стоит уж вверх дном, то не может мешать                       Плóтам! Я советую детям своим повторять                       (Даже с прутом): Что стоит уж вверх дном, то не может мешать. Я люблю очень дно доставать на пирах                       В чаше! И даже в других больше нежных местах                       У П….е. На дне лишь есть жемчуг в морских глубинах! 1831

Счастливый миг

Не робей, краса младая, Хоть со мной наедине; Стыд ненужный отгоняя, Подойди – дай руку мне. Не тепла твоя светлица, Не мягка постель твоя, Но к устам твоим, девица, Я прильну – согреюсь я. От нескромного невежды Занавесь окно платком; Ну, – скидай свои одежды, Не упрямься, мы вдвоем; На пирах за полной чашей, Я клянусь, не расскажу О взаимной страсти нашей; Так скорее ж… я дрожу. — О! как полны, как прекрасны Груди жаркие твои, Как румяны, сладострастны Пред мгновением любви; Вот и маленькая ножка, Вот и круглый гибкий стан, Под сорочкой лишь немножко Прячешь ты свой талисман;  Перед тем, чтобы лишиться Непорочности своей, Так невинна ты, что, мнится, Я, любя тебя, – злодей. Взор, склоненный на колена, Будто молит пощадить; Но ужасным, друг мой Лена, Миг один не может быть. Полон сладким ожиданьем Я лишь взор питаю свой; Ты сама, горя желаньем, Призовешь меня рукой; И тогда душа забудет Всё, что в муку ей дано, И от счастья нас разбудит Истощение одно. 1931

«Склонись ко мне, красавец молодой!..»

1

Склонись ко мне, красавец молодой! Как ты стыдлив! – Ужели в первый раз Грудь женскую ласкаешь ты рукой? В моих объятьях вот уж целый час Лежишь – а страха всё не превозмог… Не лучше ли у сердца, чем у ног? Дай мне одну минуту в жизнь свою… Что злато? – я тебя люблю, люблю!..

2

Ты так хорош! – Бывало жду, когда Настанет вечер, сяду у окна… И мимо ты идешь, бывало, да, — Ты помнишь? – Серебристая луна, Как ангел средь отверженных, меж туч Блуждала, на тебя кидая луч, И я гордилась тем, что наконец Соперница моя небес жилец.

3

Печать презренья на моем челе, Но справедлив ли мира приговор? Что добродетель, если на земле Проступок не бесчестье – но позор? Поверь, невинных женщин вовсе нет, Лишь по желанью случай и предмет Не вечно тут. Любить не ставит в грех Та одного, та многих – эта всех! —

4

Родителей не знала я своих, Воспитана старухою чужой, Не знала я веселья дней младых И даже не гордилась красотой; В пятнадцать лет, по воле злой судьбы Я продана мужчине – ни мольбы, Ни слезы не могли спасти меня. С тех пор я гибну, гибну – день от дня.

5

Мне мил мой стыд! он право мне дает Тебя лобзать, тебя на миг один Отторгнуть от мучительных забот! — О наслаждайся! – Ты мой господин! — Хотя тебе случится, может быть, Меня в своих объятьях задушить, Блаженством смерть мне будет от тебя. — Мой друг! – чего не вынесешь любя! — 1830–1831

* * *

Расписку просишь ты, гусар, — Я получил твое посланье; Родилось в сердце упованье, И легче стал судьбы удар; — Твои пленительны картины И дерзкой списаны рукой; В твоих стихах есть запах винный — А рифмы льются м….ей. 1837

Юнкерские поэмы и оды

Уланша

Идет наш пестрый эскадрон Шумящей, пьяною толпою, Повес усталых клонит сон; Уж поздно; темной синевою Покрылось небо… день угас, Повесы ропщут: «Мать их в ж…пу, Стервец, пожалуй, эдак нас Прогонит через всю Европу!» – «Ужель Ижорки не видать!..» — «Ты, братец, придавил мне ногу; Да вправо!» – «Вот поднял тревогу!» — – «Дай трубку» – «Тише – е… их мать». Но вот Ижорка, слава богу, Пора раскланяться с конем. Как должно, вышел на дорогу Улан с завернутым значком. Он по квартирам важно, чинно Повел начальников с собой, Хоть, признаюся, запах винной Изобличал его порой… Но без вина что жизнь улана? Его душа на дне стакана, И кто два раза в день не пьян, Тот, извините! – не улан. Скажу вам имя квартирьера: То был Лафа, буян лихой, С чьей молодецкой головой Ни доппель-кюммель, ни мадера, И даже шумное аи Ни разу сладить не могли; Его коричневая кожа Была в сияющих угрях, И, словом, все: походка, рожа — На сердце наводили страх. Надвинув шапку на затылок, Идет он… Все гремит на нем, Как дюжина пустых бутылок, Толкаясь в ящике большом. Шумя как бес, он в избу входит, Шинель скользя валится с плеч, Глазами вкруг он косо водит И мнит, что видит сотню свеч; Всего одна в избе лучина! Треща пред ним, горит она; Но что за дивная картина Ее лучом озарена! Сквозь дым волшебный, дым табашный, Блистают лица юнкеров; Их речи пьяны, взоры страшны! Кто в сбруе весь, кто без штанов, Пируют – в их кругу туманном Дубовый стол и ковш на нем, И пунш в ушате деревянном Пылает синим огоньком. «Народ! – сказал Лафа рыгая— Что тут сидеть! За мной ступай — Я поведу вас в двери рая!.. Вот уж красавица! лихая! П…зда – хоть ложкою хлебай! Всем будет места… только, други, Нам должно очередь завесть!.. Пред богом все равны… Но, братцы, надо знать и честь… Прошу без шума и без драки! Сначала маленьких пошлем; Пускай потыкают собаки… А мы же грозные е…аки Во всякий час свое возьмем!» – «Идем же!..» – разъярясь, как звери, Повесы загремели вдруг, Вскочили, ринулись, и с двери Слетел как раз железный крюк. Держись, отважная красотка Ужасны молодцы мои, Когда ядреная чесотка Вдруг нападает на х…и!.. Они в пылу самозабвенья Ни слез, ни слабого моленья, Ни тяжких стонов не поймут; Они накинутся толпою, М…нду до ж…пы раздерут И ядовитой м…лофьею Младые ляжки обольют! Увы, в пунцовом сарафане, Надев передник белый свой, В амбар пустой уж ты заране Пришла под сенью мглы ночной… Неверной, трепетной рукой Ты стелешь гибельное ложе! Простите, счастливые дни… Вот голоса, стук, гам – они… Земля дрожит… идут… о, боже! Но скоро страх ее исчез… Заколыхались жарки груди… Закрой глаза, творец небес! Зажмите уши, добры люди! Когда ж меж серых облаков Явилось раннее светило, Струи залива озарило И кровли бедные домов Живым лучом позолотило, Раздался крик… «Вставай скорей!» И сбор пробили барабаны, И полусонные уланы, Зевая, сели на коней… Мирзу не шпорит Разин смелый, Князь Нос, сопя, к седлу прилег, Никто рукою онемелой Его не ловит за курок… Идут и видят… из амбара Выходит женщина: бледна, Гадка, скверна, как божья кара, Истощена, изъе…ана; Глаза померкнувшие впали, В багровых пятнах лик и грудь, Обвисла ж…па, страх взглянуть! Ужель Танюша? – Полно, та ли? Один Лафа ее узнал, И, дерзко тишину наруша, С поднятой дланью он сказал: «Мир праху твоему, Танюша!» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . С тех пор промчалось много дней Но справедливое преданье Навеки сохранило ей Уланши громкое названье! 1834

Петергофский праздник

Кипит веселый Петергоф, Толпа по улицам пестреет, Печальный лагерь юнкеров Приметно тихнет и пустеет. Туман ложится по холмам, Окрестность сумраком одета — И вот к далеким небесам, Как долгохвостая комета, Летит сигнальная ракета. Волшебно озарился сад, Затейливо, разнообразно; Толпа валит вперед, назад, Толкается, зевает праздно. Узоры радужных огней, Дворец, жемчужные фонтаны, Жандармы, белые султаны, Корсеты дам, гербы ливрей, Колеты кирасир мучные, Лядунки, ментики златые, Купчих парчовые платки, Кинжалы, сабли, алебарды, С гнилыми фруктами лотки, Старухи, франты, казаки, Глупцов чиновных бакенбарды, Венгерки мелких штукарей, . . . . . . . . . Толпы приезжих иноземцев, Татар, черкесов и армян, Французов тощих, толстых немцев И долговязых англичан — В одну картину все сливалось В аллеях тесных и густых И сверху ярко освещалось Огнями склянок расписных… Гурьбу товарищей покинув, У моста грустно он стоял И каску на глаза надвинув, Как юнкер истинный мечтал О мягких ляжках, круглых ж…пках (Не опишу его мундир, Но лишь для ясности и в скобках Скажу, что был он кирасир). Стоит он пасмурный и пьяный, Устал бродить один везде, С досадой глядя на фонтаны, Стоит – и чешет он м…де. «Е…ёна мать! два года в школе, А от роду – смешно сказать — Лет двадцать мне и даже боле; А не могу еще по воле Сидеть в палатке иль гулять! Нет, видишь, гонят, как скотину! Ступай-де в сад, да губ не дуй! На ж…пу натяни лосину, Сожми м…де да стисни х…й! Да осторожен будь дорогой: Не опрокинь с говном лотка! Б…ядей не щупай, курв не трогай! Мать их распрое…и! Тоска!» Умолк, поникнув головою. Народ, шумя, толпится вкруг. Вот кто-то легкою рукою Его плеча коснулся вдруг, За фалды дернул, тронул каску… Повеса вздрогнул, изумлен: Романа чудную завязку Уж предугадывает он. И, слыша вновь прикосновенье, Он обернулся с быстротой, И ухватил… о восхищенье! За титьку женскою рукой. В плаще и в шляпе голубой, Маня улыбкой сладострастной, Пред ним хорошенькая б…ядь; Вдруг вырвалась, и ну бежать! Он вслед за ней, но труд напрасный! И по дорожкам, по мостам, Легко, как мотылек воздушный, Она кружится здесь и там; То, удаляясь равнодушно, Грозит насмешливым перстом, То дразнит дерзким языком. Вот углубилася в аллею; Все чаще, глубже; он за нею, Схватясь за кончик палаша, Кричит: «Постой, моя душа!» Куда! красавица не слышит, Она все далее бежит: Высоко грудь младая дышит, И шляпка на спине висит. Вдруг оглянулась, оступилась, В траве запуталась густой, И с обнаженною п…здой Стремглав на землю повалилась. А наш повеса тут как тут, Как с неба, хлоп на девку прямо! «Помилуйте! в вас тридцать пуд! Как этак обращаться с дамой! Пустите! что вы? ой!» – «Молчать! Смотрите, лихо как е…ать!» Все было тихо. Куст зеленый Склонился мирно над четой Лежит на б…яди наш герой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вцепился в титьку он зубами, «Да что вы, что вы?» – Ну скорей! . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Ах боже мой, какой задорный! Пустите, мне домой пора! Кто вам сказал, что я такая?» – На лбу написано, что б…ядь! И закатился взор прекрасный, И к томной груди в этот миг Она прижала сладострастно Его угрюмый, красный лик. – Скажи мне, как тебя зовут? — – Маланьей. – Ну, прощай, Малаша. – Куда ж? – Да разве киснуть тут? Болтать не любит братья наша; Еще в лесу не ночевал Ни разу я. – Да разве ж даром? Повесу обдало как варом, Он молча м…де почесал. – Стыдись! – потом он молвил важно: Уже ли я красой продажной Сию минуту обладал? Нет, я не верю! – Как не веришь? Ах сукин сын! подлец, дурак! – Ну, тише! Как спущу кулак, Так у меня подол обс…решь! Ты знай, я не балую дур: Когда е…у, то pour amour! Итак, тебе не заплачу я: Но если ты простая б…ядь, То знай, за честь должна считать Знакомство юнкерского х…я! — И, приосанясь, рыцарь наш, Насупив брови, покосился, Под мышку молча взял палаш, Дал ей пощечину – и скрылся. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И ночью, в лагерь возвратясь, В палатке дымной, меж друзьями Он рек, с колен счищая грязь: «Блажен, кто не знаком с б…ядями! Блажен, кто под вечер в саду Красотку добрую находит, Дружится с ней, интригу сводит — И плюхой платит за п…зду!» 1834

Гошпиталь (Рассказ)

1

Друзья! Вы помните, конечно, Наш Петергофский гошпиталь; И многим, знаю я, сердечно С ним расставаться было жаль. Там, антресоли занимая, Старушка дряхлая, слепая Жила с усатым ямщиком… Но дело вовсе не о том! Ее служанка молодая Нескромной бойкостию слов, Огнем очей своих лазурных Пленила наших грязных, бурных, Неумолимых юнкеров. И то сказать: на эти очи, На эту ножку, стан и грудь Однажды стоило взглянуть, Чтоб в продолженье целой ночи Не закрывать горящих глаз И стрясть по меньшему – пять раз!

2

Однажды, после долгих прений И осушив бутылки три, Князь Б., любитель наслаждений, С Лафою стал держать пари. – Клянуся! – молвил князь удалый,— Что нашу польку в эту ночь Я уе…у! – Поди ты прочь! — – Шесть штук шампанского? – Пожалуй! И разошлись. Проходит день… Заря угасла. Вечер ясный. У тесной лестницы, как тень, Наш князь вертится ежечасно. И вот на первую ступень Он ставит трепетную ногу: Доска проклятая скрипит, Боится он поднять тревогу. Как быть? Вернуться? Срам и стыд. А х…й-то! Брандером стоит. Он осушает с ромом фляжку, Скидает все: портки, рубашку. «Courage! mon cher, allons, скорей!» — Кричит Choubin из-за дверей.

3

И, ободренный винным паром, Наверх вскарабкался наш князь; Прижал защелку – входит с жаром, Руками за х…й свой держась; Чердак похабный, закоптелый Едва лампадой озарен, Г…вно и пыль со всех сторон. В широких креслах, в кофте белой, В очках, недвижна как гранит, Слепая барыня сидит. Она чепцом почти закрыта… И мыслил пьяный волокита: «Она, должна быть!.. Подойду!» И вот, приближась с быстротою, Он дерзновенною рукою Хватил старушку за п…зду, – Ага! Ну что? Попалась, душка! – Ах! Боже мой! Да кто же тут? Марися, где ты? Эй, Андрюшка! Сюда, сюда, меня е…ут!

4

В тот самый миг со свечкой сальной Всходил по лестнице мужик. Вдруг слышит он: в господской спальной Зовут на помощь, гам и крик! Он дверь геройски отворяет, Ударив кулаком сплеча, И что ж, о небо! озаряет Его дрожащая свеча?.. Худая мерзостная с…ака В сыпи, заплатках и чирьях, Вареного краснее рака, Как круглый месяц в облаках, Пред ним сияла!.. Свой огарок, Смутясь немного, мой Андрей, Перекрестясь, приставил к ней… Не вкусен князю был припарок, И он немедля с языка Спустил лихого е…ука.

5

Меж тем мужик схватил дубину И лезет к князю… Тот назад… Увы, на княжескую спину Удары сыплются как град! – Эй, господа… Ко мне! Скорее!.. – Попался курвин сын… постой, В другой раз будешь поумнее! Вот раз тебе, а вот другой! – Ты знаешь ли, я князь! – Вот штука! Когда ж князья е…ут старух!» — – Пусти же! – Вишь какой петух! – Е…ена мать! – Вперед наука! Трещит окно, трясется дом, Шум, грохот, стулья вверх ногами, Удары вслед за е…уками Летят, встречаются – содом! И видит князь: в чуланчик темной Открыта дверь – туда скорей. За ним с дубиною огромной И со свечей спешит Андрей. В окно, сквозь щели ветер свищет, Дрянная утварь на полу… Мужик врага повсюду ищет, И видит: что-то там в углу! Но только неуч размахнулся, Вдруг точно черт его схватил. Остановился, заикнулся И тихо руку опустил. В шинели, с грозною шматиной, Марисю обхватя рукой, Пред ним, кидая взгляд орлиный, Стоял Лафа, улан лихой! Огромный, красный прыщ звездою Блистал среди его чела; С х…я тягучею струею Еще зае…ина текла. Закрыв глаза, младая дева, Бледна и трепетна, как Ева, Когда архангел Михаил Ее из рая проводил, Прижавшись к страшному улану, В рубашке, спущенной с груди, Шептала: «Боже! Ах, не стану… Не бей, Андрюша, погоди!»

6

Ужасней молнии небесной, Быстрее смертоносных стрел, Лафа оставил угол тесный И на злодея налетел; Дал в зубы, сшиб его ногою, Ему на горло наступил: – Где ты, Барятинский, за мною! Кто против нас? – он возопил. И князь, сидевший за лоханкой, Выходит робкою стопой, И с торжествующей осанкой Лафа ведет его домой. Как шар, по лестнице скатился Наш голож…пый купидон, Ворчал, ругался и бесился И, морщась, спину щупал он.

7

Но в ту же ночь их фактор смелый, Клянясь, доставить ящик целый, Пошел Какушкин со двора С пригоршней целой серебра. И по утру смеялись, пили Внизу, как прежде… а потом?. Потом?! Что спрашивать? Забыли, Как забывают обо всем. Лафа с Марисей разошелся; Князь мужика простил давно И за разбитое окно С старухой щедро он расчелся, И, от друзей досаду скрыв, Остался весел и счастлив.

8

Промчались дни… Марися, где ты? Где губишь ты младые леты? Она исчезла!.. Никогда Мы не найдем ее следа. Как храм, лишась своей святыни, Уныл наш бедный гошпиталь; Он стал мрачней ночной пустыни… Смешно вздыхать… а, право, жаль! 1834

Ода к нужнику

О ты, вонючий храм неведомой богини! К тебе мой глас… к тебе взываю из пустыни, Где шумная толпа теснится столько дней, И где так мало я нашел еще людей. Прими мой фимиам, летучий и свободный, Незрелый, слабый цвет поэзии народной. Ты покровитель наш, в святых стенах твоих Я не боюсь врагов завистливых и злых. Под сению твоей не причинит нам страха Ни взор Михайлова, ни голос Шлиппенбаха. Едва от трапезы восстанут юнкера, Хватают чубуки, бегут, кричат: пора! Народ заботливо толпится за дверями. Вот искры от кремня посыпались звездами, Из рукава чубук уж выполз как змея, Гостеприимная отдушина твоя Открылась бережно, огонь табак объемлет, Приемная труба заветный дым приемлет. Когда ж Ласковского приходит грозный глаз, От поисков его ты вновь спасаешь нас, И ж…па белая красавца молодого Является тебе отважно без покрова. Но вот над школою ложится мрак ночной, Клерон уж совершил дозор обычный свой, Давно у фортепьян не раздается Феня… Последняя свеча на койке Баловеня Угасла, и луна кидает бледный свет На койки белые и лаковый паркет. Вдруг шорох, слабый звук и легкие две тени Скользят по камере к твоей желанной сени. Вошли… и в тишине раздался поцелуй. Краснея, поднялся, как тигр, голодный х…й. Хватают за него нескромною рукою, Прижав уста к устам, и слышно: «Будь со мною, Я твой, о милый друг, прижмись ко мне сильней, Я таю, я горю»… – и пламенных речей Не перечтешь. Но вот, подняв подол рубашки, Один из них открыл атласный зад и ляжки. И восхищенный х…й, как страстный сибарит, Над пухлой ж…пою надулся и дрожит. Уж сблизились они, еще лишь миг единый… Но занавес пора задернуть над картиной. Пора, чтоб похвалу неумолимый рок Не обратил бы мне в язвительный упрек. 1834

Ода Тизенгаузену

Не води так томно оком, Круглой ж…пой не верти, Сладострастьем и пороком Своенравно не шути. Не ходи к чужой постели И к своей не допускай, Ни шутя, ни в самом деле Нежно рук не пожимай. Знай, прелестный наш чухонец, Юность долго не блестит, Хоть любовник твой червонец Каждый раз тебе дарит. Знай, когда рука Господня Разразится над тобой, Все, которых ты сегодня Зришь у ног своих с мольбой, Сладкой влагой поцелуя Не уймут тоску твою, Хоть тогда за кончик х…я Ты отдал бы жизнь свою. 1834

Строфы из поэмы

Сашка Нравственная поэма

VI

     Герой наш был москвич, и потому Я враг Неве и невскому туману. Там (я весь мир в свидетели возьму) Веселье вредно русскому карману, Занятья вредны русскому уму. Там жизнь грозна, пуста и молчалива, Как плоский берег Финского залива. Москва – не то: покуда я живу, Клянусь, друзья, не разлюбить Москву. Там я впервые в дни надежд и счастья Был болен от любви и любострастья.

L

     Его отец – симбирский дворянин, Иван Ильич N., муж дородный, Богатого отца любимый сын. Был сам богат; имел он ум природный И, что ума полезней, важный чин; С четырнадцати лет служил и с миром Уволен был в отставку бригадиром; А бригадир блаженных тех времен Был человек, и следственно умен. Иван Ильич наш слыл по крайней мере Любезником в своей симбирской сфере.

LI

     Он был врагом писателей и книг, В делах судебных почерпнул познанья. Спал очень долго, ел за четверых; — Ни на кого не обращал вниманья И не носил приличия вериг. Однако же пред знатью горделивой Умел он гнуться скромно и учтиво. Но в этот век учтивости закон Для исполненья требовал поклон; А кланяться закону иль вельможе Считалося тогда одно и то же.

LIV

     Иван Ильич стерег жену свою По старому обычаю. Без лести Сказать, он вел себя, как я люблю, По правилам тогдашней старой чести. Проказница ж жена (не утаю) Читать любила жалкие романы Или смотреть на светлый шар Дианы, В беседке темной сидя до утра, А месяц и романы до добра Не доведут – от них мечты родятся… А искушенью только бы добраться!

LV

     Она была прелакомый кусок И многих дум и взоров стала целью. Как быть: пчела садится на цветок, А не на камень; чувствам и веселью Казенных не назначено дорог. На брачном ложе Марья Николавна Была, как надо, ласкова, исправна. Но, говорят (хоть, может быть, и лгут), Что долг супруги – только лишний труд. Мужья у жен подобных (не в обиду Будь сказано), как вывеска для виду.

LXI

     Два года жил Иван Ильич с женой, И всё не тесны были ей корсеты. Ее ль сложенье было в том виной, Или его немолодые леты?.. Не мне в делах семейных быть судьей! Иван Ильич иметь желал бы сына Законного: хоть правом дворянина Он пользовался часто, но детей, Вне брака прижитых, злодей, Раскидывал по свету, где случится, Страшась с своей деревней породниться.

LXV

     Прошло два года. Третий год Обрадовал супругов безнадежных: Желанный сын, любви взаимной плод, Предмет забот мучительных и нежных, У них родился. В доме весь народ Был восхищен, и три дня были пьяни Все на подбор, от кучера до няни. А между тем печально у ворот Всю ночь собаки выли напролет, И, что страшнее этого, ребенок Весь в волосах был, точно медвежонок.

LXVII

     Младенец рос милее с каждым днем: Живые глазки, белые ручонки И русый волос, вьющийся кольцом, Пленяли всех знакомых; уж пеленки Рубашечкой сменилися на нем; И, первые проказы начиная, Уж он дразнил собак и попугая… Года неслись, а Саша рос, и в пять Добро и зло он начал понимать; Но, верно, по врожденному влеченью, Имел большую склонность к разрушенью.

LXX

     Он был дитя, когда в тесовый гроб Его родную с пеньем уложили. Он помнил, что над нею черный поп Читал большую книгу, что кадили, И прочее… и что, закрыв весь лоб Большим платком, отец стоял в молчанье. И что когда последнее лобзанье Ему велели матери отдать, То стал он громко плакать и кричать, И что отец, немного с ним поспоря, Велел его посечь… (конечно, с горя).

LXXXVIII

     И Саша был четырнадцати лет. Он привыкал (скажу вам под секретом, Хоть важности большой во всем том нет) Толкаться меж служанок. Часто летом, Когда луна бросала томный свет На тихий сад, на свод густых акаций, И с шопотом толпа домашних граций В аллее кралась, – легкою стопой Он догонял их, и, шутя, порой, Его невинность (вы поймете сами) Они дразнили дерзкими перстами.

LXXXIX

     Но между них он отличал одну: В ней было всё, что греет душу, Волнует мысли и мешает сну. Но я, друзья, покой ваш не нарушу И на портрет накину пелену. Ее любил мой Саша той любовью, Которая по жилам с юной кровью Течет огнем, клокочет и кипит, Боролись в нем желание и стыд; Он долго думал, как в любви открыться, — Но надобно ж на что-нибудь решиться.

XC

     И мудрено ль? Четырнадцати лет Я сам страдал от каждой женской рожи И простодушно уверял весь свет, Что друг на дружку все они похожи. Волнующихся персей нежный цвет И алых уст горячее дыханье Во мне рождали чудные желанья; Я трепетал, когда моя рука Атласных плеч касалася слегка, Но лишь в мечтах я видел без покрова Всё, что для вас конечно уж не ново…

XCI

     Он потерял и сон и аппетит, Молчит весь день и часто бредит ночь; По коридору бродит и грустит, И ждет, чтоб показалась Евы дочь, Чтоб ясный взор мелькнул… Суровый вид Приняв, он иногда улыбкой хладной Ответствовал на взор ее отрадный… Любовь же неизбежна, как судьба, А с сердцем, страх, невыгодна борьба!.. Итак, мой Саша кончил с ним возиться И положил с Маврушей объясниться.

CII

     Случилось это летом, в знойный день. По мостовой широкими клубами Вилася пыль. От труб высоких тень Ложилася на крышах полосами, И пар с камней струился. Сон и лень Вполне Симбирском овладели; даже Катилась Волга медленней и глаже. В саду, в беседке темной и сырой, Лежал полураздетый наш герой И размышлял о тайне съединенья Двух душ, – предмет достойный размышленья.

XCIII

     Вдруг слышит он направо, за кустом Сирени, шорох платья и дыханье Волнующейся груди, и потом Чуть внятный звук, похожий на лобзанье. Как Саше быть? Забилось сердце в нем, Запрыгало… Без дальних опасений Он сквозь кусты пустился легче тени. Трещат и гнутся ветви под рукой. И вдруг пред ним, с Маврушкой молодой Обнявшися в тени цветущей вишни, Иван Ильич… (Прости ему всевышний!)

XCIV

     Увы! покоясь на траве густой, Проказник старый обнимал бесстыдно Упругий стан под юбкою простой И не жалел ни ножки миловидной, Ни круглых персей, дышащих весной И долго, долго бился, но напрасно! Огня и сил лишен уж был несчастный. Он встал, вздохнул (нельзя же не вздохнуть), Поправил брюки и пустился в путь, Оставив тут обманутую деву, Как Ариадну, преданную гневу.

XCV

     И есть за что, не спорю… Между тем Что делал Саша? – С неподвижным взглядом, Как белый мрамор холоден и нем, Как Аббадона грозный, новым адом Испуганный, но помнящий эдем, С поникшею стоял он головою, И на челе, наморщенном тоскою, Качались тени трепетных ветвей… Но вдруг удар проснувшихся страстей Перевернул неопытную душу, И он упал как с неба на Маврушу.

XCVI

     Упал! (прости невинность!). Как змея Маврушу крепко обнял он руками, То холодея, то как жар горя, Неистово впился в нее устами И – обезумел… Небо и земля Слились в туман. Мавруша простонала И улыбнулась; как волна вставала И упадала грудь, и томный взор, Как над рекой безлучный метеор, Блуждал вокруг без цели, без предмета, Боясь всего: людей, дерев, а больше света…

XCVII

     Теперь, друзья, скажите напрямик, Кого винить?.. По мне всего прекрасней Сложить весь грех на чорта, – он привык К напраслине; к тому же безопасней Рога и когти, чем иной язык… Итак, заметим мы, что дух незримый, Но гордый, мрачный, злой, неотразимый Ни ладаном, ни бранью, ни крестом, Играл судьбою Саши, как мячом, И, следуя пустейшему капризу, Кидал его то вкось, то вверх, то книзу… 1839

Примечания

1

Ну, смелей! (фр.)

(обратно)

2

Прозрачных (ажурных) (фр.).

(обратно)

3

Остротами (фр.).

(обратно)

4

И так далее, и так далее (фр.).

(обратно)

5

Он очень плох, он просто жалок (фр.).

(обратно)

6

Великий Потье! (фр.)

(обратно)

7

Ни генерала, который удостаивает принимать негодяя у себя дома (фр.).

(обратно)

Оглавление

Иван Семенович Барков

  «Срамной поэт» российский

  Приношение Белинде

  Оды

    Ода Приапу

    Похвальные стансы сочинителю сей оды

    Ода Приапу

    Ода победоносной героине П…зде

    Ода п…зде

    Ода на рождение п…зды

    Ода на воспоминание прошедшей молодости

    Ода на прое…ение целки х…ем славного е…аки

    Ода собранию п…зд

    Ода победоносному х…ю

    Ода х…ю

    Ода е…ле

    Кулачному бойцу

    Ода отцу Галактиону

    На день рождения Татьяны Ивановны

    Ода Бахусу

    Монаху, или Видение исповеди

  Эпистолы

    Эпистола I От х…я к п…зде

    Эпистола II От п…ды к х…ю

  Сонеты

    Сонет I

    Сонет II

  Поэма

    Сражение между х…ем и п…здой О первенстве

  Эпиграммы

    Улика подъячего

    Выбор

    Мельник и девка

    Венерино оружие

    Заика с толмачом

    Эпитафия I

    Эпитафия II

  Басни

    Коза и бес

    Пожар

    Истинное покаяние

    Госпожа и парикмахер

    Попадья

  Псевдо-Барков

    Лука Мудищев

    Б…ядиада, или Троянская война

    Исповедь

    Письмо к сестре

    Пров Кузьмич

    Григорий Орлов – любовник Екатерины

Александр Сергеевич Пушкин

  «Игра воображения» поэта

  Стихотворения и эпиграммы

    Тень Баркова Баллада

    Леда (Кантата)

    Сравнение

    Красавица, которая нюхала табак

    Вишня

    Городок (Отрывок)

    Измены

    Рассудок и любовь

    К ней

    На Пучкову

    Экспромт на Огареву

    Фавн и пастушка Картины

    Ты и я

    К портрету Каверина

    На Аракчеева

    На кн. А. Н. Голицына

    Письмо к Лиде

    Прелестнице

    N. N (В. В. Энгельгардту)

    Дорида

    Мансурову

    На Стурдзу

    Юрьеву

    Христос воскрес

    Десятая заповедь

    Эпиграмма

    27 мая 1819 года

    Нимфодоре Семеновой

    На К. Дембровского

    На Ланова

    Дельвигу

    Эпиграмма

    На А. А. Давыдову

    Из письма к Вигелю

    Телега жизни

    К Сабурову

    Анне Н. Вульф

    Разговор Фотия с гр. Орловой

    Рефутация г-на Беранжера

    На картинки к «Евгению Онегину», в «Невском альманахе»

    Из письма к Вяземскому

    Вигелю

    А. Муравьеву

  Поэмы

    Монах

    Гавриилиада

    Царь Никита и сорок его дочерей <сказка>

    Граф Нулин

  Из исторических записей

    <Барков и Сумароков>

    <Арапченок>

    <О Рылееве>

  Строки из писем

    П. Б. Мансурову 27 октября 1819 г. Из Петербурга в Новгород

    А. И. Тургеневу 7 мая 1821 г. Из Кишинева в Петербург

    Ф. Ф. Вигелю 22 октября – 4 ноября 1823 г. Из Одессы в Кишинев

    П. А. Вяземскому Начало апреля 1824 г. Из Одессы в Москву

    П. А. Вяземскому 8 или 10 октября 1824 г. Из Михайловского в Москву

    А. Г. Родзянке 8 декабря 1824 г. Из Михайловского в Лубны

    Л. С. Пушкину Около (не позднее) 20 декабря 1824 г. Из Михайловского в Петербург

    А. А. Бестужеву Конец января 1825 г. Из Михайловского в Петербург

    Л. С. Пушкину Конец февраля 1825 г. Из Михайловского в Петербург

    В. К. Кюхельбекеру 1—6 декабря 1825 г. Из Михайловского в Москву

    П. А. Вяземскому Вторая половина (не позднее 24) мая 1826 г. Из Михайловского в Москву

    П. А. Вяземскому 27 мая 1826 г. Из Пскова в Петербург

    П. П. Каверину 18 февраля 1827 г. Из Москвы в Боровск

    С. А. Соболевскому Вторая половина февраля 1828 г. Из Петербурга в Москву

    П. А. Вяземскому Конец января 1830 г. Из Петербурга в Москву

    П. А. Вяземскому 5 ноября 1830 г. Из Болдина в Москву

    П. А. Вяземскому 10—13 января 1831 г. Из Москвы в Остафьево

    Н. Н. Пушкиной 30 октября 1833 г. Из Болдина в Петербург

    Н. Н. Пушкиной 6 ноября 1833 г. Из Болдина в Петербург

Михаил Юрьевич Лермонтов

  Юнкерские «шалости»

  Стихотворения и эпиграммы

    Заблуждение купидона

    Мадригал

    Эпиграмма

    Грузинская песня

    Моя мольба

    (Глупой красавице)

    А. Д. З. .

    Песня

    Счастливый миг

    «Склонись ко мне, красавец молодой!..»

  Юнкерские поэмы и оды

    Уланша

    Петергофский праздник

    Гошпиталь (Рассказ)

    Ода к нужнику

    Ода Тизенгаузену

  Строфы из поэмы

    Сашка Нравственная поэма Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg