«Ленин, том 54»

Ленин, том 54 (fb2) - Ленин, том 54 34K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виталий Алексеевич Коротич

Виталий Коротич Ленин, том 54

Я

    себя

        под Лениным чищу…

В. Маяковский

Поэма

В пятьдесят четвертый том Полного собрания сочинений В. И. Ленина входят письма, записки и телеграммы, написанные в ноябре 1921 — марте 1923 года…

В И. Ленин. Полн. собр. соч. т. 54. с. VII Берегите их все!.. Революции грозной пора озирает себя в золотых зеркалах запыленных. Нету родов трудней, чем рождение мира добра, — он приходит на землю в кровавых, как знамя, пеленках. Хруст подвесок хрустальных, раздавленный скрежет стекла… На колени винтовку пристроив, с обоймой пустою, он тепла ожидает, — лишь только дождавшись тепла, новорожденный мир окончательно станет собою. Всем невзгодам навстречу, навстречу свинцовым дождям — он, как первый листок, ищет лето ладонью шершавой. …Долго пули под сердцем солдатам носить и вождям, долго братским могилам зарастать непокорной отавой. Восстает. Вырастает. Росы предрассветную стынь выпивает, рассветный огонь зажигая на донце, по ступеням булатных клинков поднимается в синь в быстрых отблесках острых стократ повторенное солнце. Затихают легенды… Живым остаются пути, на которых, как прежде, хватает любви и тревоги. …На коленях в грядущее, как ни моли, не вползти, и неправедный гнев не откроет надежной дороги. Берегите их все! Разгибаются спины людей. И ведет из подвалов, из нор, прокопченных и душных, словом книг и плакатов на вольный простор площадей основная из всех революций — идущая в душах. Берегите их…           Силой вскипает своей это слово, чтоб люд, оставляя всю боль за спиною, вышел, полон расчета, рожденного водоворотом страстей, на великую стройку, что сердце назвало — страною. Берегите их все — и от пуль, и от лести врагов, поверяйте дела их высокой и честною мерой, — так весной наполняются соком сосуды стволов, так и сердце исполнено каждое правдой и верой. Поднимаются тысячи. Совесть, надежда и честь. Прозревают далекие дали отважно и смело. Нет людей неприметных, лишь души никчемные есть. Нету мелких делишек в борьбе за великое дело. В каждом дне оживают грядущего вещие сны. Примененье найдется для каждого божьего дара. И грядущее новью становится — так, что видны лица всех, кто стоит на заре мирового пожара.

На основании указаний ординатора Кремлевской больницы доктора Левина предписываю Вам:

1. Ограничить свой рабочий день 8-ю часами.

2…с 1-го апреля отправиться в длительный отпуск.

(с. 170)

Очень прошу дать отдых Скворцову-Степанову… ибо он в отдыхе абсолютно нуждается.

(с. 218)

…предлагаю Вам немедленно же сдать должность на время отпуска и выполнить все предписания врачей.

(с. 220)

…помочь фельдшерице Грешновой, которая возилась со мной много дней после операции извлечения пули.

(с. 268) Он, даже умирая, все равно тревожился, чтоб жили мы счастливо, чтоб колыхала трудовая нива людских сердец отборное зерно. Казалось, ослабевшая рука с пером уже не справится, однако строка его, крылата и строга, легла, как мост, над смертной бездной мрака. О совесть наша! Нам доверил жить, идти, не обольстясь тропой обходной, — пускай вовеки будет путеводной из ран его струящаяся нить… Каких жар-птиц не пожалели мы, какие думы пали сединою, чтоб встал неодолимою стеною и жил наш свет, пробившийся из тьмы! И, всякого изведав на веку, когда до капли силы истощались, шли к Ленину мы, словно к роднику, и мудрой чистотою очищались. Эпоха пьет из этого ключа. А он, даруя нам глоток насущный, уходит вдаль, рекою клокоча, огромный мир в грядущее несущей. А мы? Что мы?! И выжигали тьму, и рвались к солнцу сердцем увлеченным… Но отчего, скажите, почему беседовать так трудно с Ильичем нам? Зачем? К чему? А времени — в обрез. И, честно шаг обдумывая новый, на ленинский встревоженный вопрос судьбой своей ответить мы готовы. Он рядом с нами — другом и вождем. Он учит нас — и учимся прилежно… Так с Лениным мы к Ленину идем. И в этом — наша сила и надежда!

…Не напишете ли Бернарду Шоу, чтобы он съездил в Америку, и Уэллсу, который-де теперь в Америке, чтобы они оба взялись для нас помогать сборам в помощь голодающим?

Хорошо бы, если бы Вы им написали.

Голодным попадет тогда побольше.

А голод сильный.

(с. 62–65) В лесу безмолвном срубленных веков года на пнях закручены в пружину, и счет их темен, как число в пучину ушедших навсегда материков. Как Атлантиды, дни идут на дно — одни круги по деревянным водам. О, дни — не журавли под небосводом, которым возвратиться суждено!.. Игла долгоиграющих дождей, резец ветров навеки записали в извивах нескончаемой спирали все голоса давно минувших дней. И мор, и глад, и щедрость, и корысть… Мишени срезов сумрачны и грубы. И пули в них — как вырванные зубы, что вечность не осилили разгрызть. Стоят леса. Ковер пожухлых трав древесные окутал пьедесталы. Корням и кронам память передав, минувшее давно подзолом стало. И высятся народы, как леса, — с кустарниками, просеками, пнями, с голодными и праздничными днями, где спят тысячеусто голоса… Бессонно пробиваясь в глубь земли, объемлют высь, омыв зарею ветви, и не боятся ничего на свете, — иначе бы они и не смогли. Лишь так они в историю вступают, сочувствия и жалости не ждут, встают под пули, с голодухи мрут — и летопись порубок оставляют… А поросль молодая почву рвет, и новой кровью набухают вены! Страдания лишь те благословенны, в которых имя утвердил народ. О лес людской, не знающий оков, растущий необузданно и смело!.. Пружиной годы сжаты до предела в лесу бессмертном срубленных веков.

…несмотря на все затруднения, несмотря на непрерывные заговоры эсеровско-белогвардейских врагов рабочей республики, Советская республика выйдет победителем из всех затруднений.

(с. 248) Ленина не трожьте! Если он упадет, еще страшней вам станет. Если выстрел грянет — буря грянет над бездонной пропастью времен. Золото сусальное клоками тут же с ваших идолов облезет. Как вы ни машите кулаками, ненависть народа перевесит. Оправданий жалобные взвизги никого еще не обманули, и, хоть ваши лбы на диво низки, их найдут слова и сыщут пули. …Вся в чаду голодных эпидемий, родина вставала из развалин… Безграничье ленинских раздумий не для ваших, господа, извилин. Не для ваших пушек, наконец, хоть металл тяжел, жесток, бесстрастен… Не убить вам Ленина! Свинец над его бессмертием не властен. Яд хлебать бы вашими устами! Ну в каком вас зачинали лоне, бунтари с холуйскими глазами, спины изогнувшие в поклоне?! Вы живете страшно и тревожно, не постигнув самого простого: застрелить идею невозможно, невозможно уничтожить слово! Злая, шутовская ваша слава — будто вдохновение убийцы. Но живет Ильич, не меркнет Слово, и вовек вам цели не добиться. Где там! Вот и пятитесь как раки, тщась, хотя б улыбочкой паскудной, обесценить вечные уроки, оплести хвалою непробудной… Слишком безнадежно ваше дело. Лучше, от бессилия хрипаты, к своему виску приставьте дуло, смерть освобождая от работы…

Очень благодарю. К сожалению, по болезни никак не могу выполнить хотя бы в ничтожной мере долг члена Социалистической академии. Фиктивным быть не хочу. Прошу поэтому вычеркнуть из списков или не заносить в списки членов.

(с. 184) Восходит солнца огнекрылый шар. Навстречу дню апрельский клен растет. И самолет — растерянный комар — во власти их величества высот. Вовек благословенна будь, заря, и пробужденья самый сладкий плен, и полный дел простор календаря, и пыльный путь — пребудь благословен! О трепет идиллический! Увы… О буря, грозовым огнем нарушь покорное молчание листвы, слепую бессловесность темных душ! Пусть шепчет раболепие: «Поладь, смирись…» Но и над черной бездной рва учитесь гневом праведным пылать, народы, люди, думы и слова! Пожары революций — плоть идей, сквозь бунты прорастающих на свет. И страшно мне за страны и людей, что не способны распрямить хребет!.. Бессмертен не с икон глядящий бог, не космос проколовшая звезда, — бессмертен, кто людские судьбы смог сложить в судьбу народа навсегда. Кто, сам до капли выбившись из сил, сумел понять истории разбег и каждому на свете объяснил, что значит это имя — человек. О, сколько отчадило позади великих истин и великих строк! Давно сложили руки на груди бессмертный песнопевец и пророк. О пылкость, обратившаяся в пыль! О сладость несбывающихся снов! О, сколько их уже отлито — пуль — из сданных в переплавку орденов! Вовеки остаются: миг, когда возносят гордо головы рабы и тот, кто дал народу навсегда седую мудрость жизни и борьбы. И все. А остальное — шум дождя… Лишь гениям судилось испокон оставить в дар потомкам, уходя, миры, а не миражных званий звон.

…узкая котловина; нервным не годно; прогулок нет, иначе как лазить, а лазить Надежде Константиновне никак нельзя. Боржом очень годится, ибо есть прогулки по ровному месту, а это необходимо для Надежды Константиновны.

(с. 242) Так вот любовь какая — до конца! До шепота последнего, до мига, когда глаза, омыты смертью, мимо глядят, в упор не различив лица… Прощаемся. И времени поток уносит нас все дальше друг от друга. Лишь память, безотказная, как драга, дни наши промывает, как песок. Покой нисходит. Страшный. Навсегда. Жестокий и, как женский крик, бессильный. Как дым — огонь, так застит взгляд беда. Так рыба чешуей дымит обильной. Все — в пепел, в смерть, в метели, в седину, — все в серебро, замкнув границы круга… И лишь любовь, как будто тень по дну, скользит под толщей времени упруго. Она — дыханье солнечных ключей, твой облик сберегающая сила, — не существует в мире мелочей, когда людей великое сплотило. Пусть нам легко вздохнется, как впервые; хоть лики дней и в оспинах утрат, так тянет к солнцу листья молодые в прохладной тьме таящий корни сад. Деревья, наполняя ветром ветки, стучат по ледяному хрусталю… Уходит тень — пребудет свет вовеки! Ты слушаешь? Я так тебя люблю. Когда сквозь осень пролетают птицы, роняя тени крыльев на жнивье, я знаю — нам с тобой не разлучиться, весна моя, дыхание мое! Любовь моя, прощальный миг ловлю — к слезинкам Вашим прикоснусь губами, оставлю Вам возникшее меж нами единственно возможное: «Люблю…» Когда в глаза слепящей вьюжной схваткой сибирская входила синева, Вы становились болью слишком сладкой, чтобы диагноз ставили слова… Сквозь снежный дым, сквозь годы, непокорен больничной этой белой тишине, я ощущаю Вас! Так слышен корень ростку, что пробивается на пне. Какая радость нам дана в награду? Какие звезды светят нам во мгле? Любовь… К любимой, к матери, к народу. Все это учит жить нас на земле. Любовь — как сердце, дышащее кровью, как самосотворения пора: душа, не освященная любовью, не в силах распахнуться для добра. Мы мерим век делами, а не днями, сердечной болью под ребром крутым: любили те, кто шел на бой — за нами, полюбят те, чье детство мы храним. Любовью революция всевластна — и сокрушая вековое зло… Любовь моя, как быть людьми прекрасно! Любовь моя, да будет Вам светло!

…требую еще раз, чтобы был создан такой порядок, при котором идущие ко мне, хотя бы без всяких пропусков, имели возможность, без малейшей задержки, созвониться… с моим секретариатом.

(с. 36) Когда часовые задремлют, прижавшись щекой к прикладам, и в коридоры белые бурая вступит ночь, пропахший огнем и пылью, к Вам посетитель входит с кровавым бинтом на белом без единой кровинки лбу. Минует приемные, и отворяет двери, и руки кладет на острые углы тяжелых колен, и долгую быль рассказывает о том, как падали парни — один за другим — во ржавую, как будто солнце, траву. Вы слушаете человека, чьим самым последним словом стало призывное слово — в атаку бросавшее, смерть поправшее, — услышанное от Вас. Бессмертие дум кремлевских бессмертием дела стало. И вы беспокойно слушаете суровый рассказ бойца. О, в жилы нового мира влилось немало крови — очи нового мира красны от дыма и слез. …Опять из тьмы проступают под ропот багровых ливней взор Александра Ульянова, глаза ненаглядные матери, звездные дали митингов, — сколько очей погаснет, пока запылает день!.. На скатерти — крошки хлеба: встречал ходоков поволжских. На скатерти — пятна крови: вчера ходоки с Украины пришли на совет к нему. «Мы — к Ленину», — говорили, входя в открытую дверь. Вам надобно всех принять. Вам, который обязан все на плечи свои принять. Целый мир вместила душа и вечной стала, как мир! …Когда Вы отсюда выйдете, не выключайте свет — пусть включенная лампа всегда горит в кабинете для тех, кто сюда придет позднее, потом, вослед… Им тоже взглянуть придется в глаза — всех и каждого, прошедшего сквозь охраны, пришедшего из боев. Идите… Вам нужен отдых… Но в теле усталом пуля толкается, напоминая… Воистину лучшее средство, чтобы забыть о сне! Как тут заснешь, если в тиши коридорной слышны слова и шаги, шаги и слова, обращенные к Вам?! Из-за стола встаете, протягивая ладонь, идете навстречу прибывшим, несете навстречу сердцебиенье свое, сталь воли своей, боль раны, полученной в битве за общенародное дело, той битвы, где полководцем — Вы!

…учить с азов, но учить не «полунауке», а всей науке.

(с. 210) А он ушел — так падает вода, насытив щедро пахоту собою, так впитывает кровь равнина боя, так незаметно входит в дом беда. Ушел он, и сердца планеты всей застыли, не рассудку — чувству внемля… Так ливень световой нисходит в землю с омытых летним солнышком ветвей. О крик планеты — колокола стон! И перед каждым вставшая сурово необходимость вслушиваться в слово, в котором он отныне повторен. Мы — вслед за ним — строители страны. В его раздумьях — наших дней истоки. Четки и недвусмысленны уроки, когда слова, как выстрелы, точны. Эпохи ветер холоден и хмур… Но мы идем, поэты и солдаты, — все наши обретенья и утраты высвечивает ленинский прищур. Здесь главное — не отвернуть с пути, не испугаться непроглядной ночи и, Ленину взглянув однажды в очи, уже вовеки глаз не отвести. Прозреть через века ожесточенья, чужую боль и смех чужой постичь… Жизнь после Ильича полна значенья тогда лишь, если жить, как жил Ильич. Идти к нему. Взойти. Так на рассвете восходят к солнцу птица и росток. Пылать огнем, который он зажег, за всех живущих до конца в ответе. …В кринице слова — наши дни и ночи, зарницы славы, времени набат… Родной эпохе вглядываюсь в очи, чтоб встретить Ваш, пронзивший время, взгляд.

1970

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg