«Портреты»

Джулия Джей Кендал

ПРОЛОГ

По его виду никак нельзя было сказать, что это ребенок, потерявшийся в необитаемой пустыне, вдалеке от всякого жилья.

Антуан де Сент-Экзюпери

Когда разразился скандал, я еще училась в художественной школе в Париже и, как это сплошь и рядом со мной случается, не запомнила никаких подробностей. Я, разумеется, слышала о Дэвиде Бэнкрофте и даже видела его однажды на выставке моего приятеля в Лондоне, но в то время мое профессиональное мастерство еще не достигло того уровня, когда начинаешь интересоваться художественными критиками. И все же его чудовищная смерть наделала шуму даже в Париже. Я, правда, вскоре уехала на этюды в глухое местечко в Альпах и больше ничего об этой истории не слышала. Тогда я и представить себе не могла, что все это так близко коснется меня. На самом деле все началось пять лет спустя перед моей первой выставкой, и особенно ясно я вижу один день – день, словно вобравший в себя все то длинное и восхитительное французское лето.

Я помню то утро так отчетливо, как будто это было сегодня. Я только приступила к портрету Гастона, портрету, которому было суждено вовлечь меня в ужасную историю предательств и убийств и навеки изменить течение моей собственной жизни. Но обо всем этом мне предстояло узнать много позже. Тогда все казалось простым и понятным, И мне было важно только суметь передать на холсте, что такое Гастон.

– Гастон! Умоляю! Ты можешь побыть в покое?

Но было поздно, – я обращалась к пустому, залитому ярким солнечным светом пространству. Гастон был самым замечательным ребенком на свете, но и самой отвратительной моделью. Пытаться писать его было все равно, что писать натюрморт под названием «Перышко во время урагана».

Я оставила попытки работать, отложила уголь в сторону и принялась за ним наблюдать. Гастон – чудное созданье с густой шапкой непослушных темных волос, огромными карими глазами и напоминающим розовый бутон ртом, наподобие тех, что так любил писать на потолках часовен Микеланджело. Правда, сходство Гастона с ангелом на этом кончалось. В остальном он был типичным девятилетним мальчишкой: неуемное любопытство, помноженное на безостановочную болтовню, прямая как стрела фигурка, утратившая плавность детских линий, но еще пока не ставшая по-юношески угловатой. Длиннющие загорелые ноги с вечно ободранными коленками, торчащие из-под потертых коротких штанов, мелькали в данный момент у меня перед глазами, в то время как их хозяин носился как угорелый по лугу, на котором мы, точнее я, сидела, оглашая воплями окрестности. В конце концов он устремился ко мне подобно заходящему на посадку бомбардировщику.

– Вы видели меня, мадемуазель? Правда, я быстро бегаю? Правда, я бегаю быстрее всех мальчишек?

– Потрясающе быстро, Гастон, но, может быть, теперь ты будешь любезен присесть?

– Да, конечно, мадемуазель, – согласился Гастон, сопроводив свои слова небрежным пожатием плеч ей – движением столь типичным для его соотечественников и неподражаемо мужским. – Но вы же понимаете, что я мальчик и мне надо двигаться. Я не могу сидеть столько часов подряд, пока вы разглядываете меня так и эдак.

– Понимаю, Гастон, – засмеялась я в ответ. – Но я же вовсе не прошу тебя сидеть здесь часами. Вот что я тебе скажу, давай-ка на сегодня закончим, и я поучу тебя работать акварелью.

– Ой, пожалуйста, мадемуазель! – с радостью согласился Гастон и тут же устроился возле моего этюдника, правда, предварительно собрав аккуратно сделанные мною за утро наброски. – По-моему, сегодня хорошо получилось, мадемуазель Клэр. Как это выговорите, – вы поймали мое сходство?

– Уловила, дурачок ты мой. Похоже, твоего тщеславия хватит на десять парижанок.

– Ага! – согласился Гастон и, не удержавшись, захихикал. – Может, это потому, что я не такой, как все. Очень красивые люди это о себе знают.

Я расхохоталась и покачала головой. С последним утверждением было трудно спорить. Хотя для своих лет Гастон был маловат, а его родители были типичными сельскими жителями, которые никогда не читали ничего кроме еженедельной газеты, он был на редкость умен и рассудителен. Держался он, как правило, особняком, мало общаясь с другими деревенскими ребятишками. Я познакомилась с ним год назад, когда покупала свой маленький домик неподалеку от Сен-Виктора на деньги, которые заработала сама, продав несколько картин. Дом, Грижьер, достался почти даром, так что мне даже удалось усовершенствовать более чем скромный интерьер, и теперь я могу похвастаться своей первоклассно оборудованной ванной комнатой с душем и даже небольшой стиральной машиной.

Уже два лета подряд я пишу французскую деревню и местных жителей. Гастона отчего-то очень заинтересовала «американская тетя, которая рисует», и я почему-то сразу ему понравилась. Видимо, мы оказались родственными душами. Я ведь тоже всегда была не «такой как все», вечно делала не то, что положено. В общем Гастон стал ходить за мной по пятам, и я решила учить его английскому, который, к моему величайшему удовольствию, он схватывал с необыкновенной легкостью и любил использовать при каждом удобном случае.

Ну и еще, конечно, моя привязанность к нему усиливалась оттого, что он очень любил рисовать и был поразительно талантлив. Мы тогда совершенствовались с ним в работе акварелью, несмотря на то, что он ужасно хотел начать писать маслом. Я отказывалась откликнуться на его просьбу только лишь из опасения, что с масляными красками ему пока не удастся справиться.

Я наблюдала за тем, как он, держа в руке кисть, размышляет о композиции.

– А не нарисуешь ли ты мне барашка, – попросила я.

Он затрясся от смеха и сказал:

– Но ведь так говорил Маленький принц, «мадемуазель, честное слово!»А вы не можете быть Маленьким принцем, потому что он это я! А вы взрослая, вы что, забыли?

– Разве я могу забыть, если ты только и делаешь, что мне напоминаешь? – Гастон был ненасытным читателем и обожал «Маленького принца». Он не понимал, что напоминает мне Маленького принца куда больше, чем ему кажется – любопытство и наивность сочетались в нем с удивительной мудростью.

– Нет, сегодня я решил нарисовать вас, мадемуазель Клэр, – он зажал кисточку зубами и принялся с важным видом разглядывать меня, затем нагнулся к своим краскам и начал работать аккуратными длинными мазками. – Волосы я вам сделаю такого цвета, как подсолнечник, потому что они на него похожи, только без черной серединки.

– О, уж пожалуйста, Гастон, иначе все подумают, что я крашусь!

– Pardoп?

Почти не обращая на меня внимания и полностью сосредоточив внимание на листе лежавшей напротив него бумаги, он прикусил свою очаровательную губку и нахмурил брови. Целый час позируя ему, я старалась не шелохнуться и, запоминая меняющееся выражение чудесной мальчишеской мордашки, мечтала только добраться домой, чтобы успеть сделать набросок. Ну а потом он наконец закончил и торжествующе протянул мне работу.

– Хорошо, тadeтoiselle? Я, кажется, поймал сходство?

– Очень хорошо, малыш, – ответила я с улыбкой. Получилось и в самом деле совсем недурно, хотя черная краска у моего ученика предательски затекла на голубизну зрачка, отчего создавалось впечатление, будто я только очнулась после глубокого наркоза. Но Гастон, надо было отдать ему справедливость, действительно уловил сходство, хотя едва ли этот портрет помог бы мне завоевать победу на конкурсе красоты.

– Реализм в искусстве, – заметила я печально. – Могу я взять его себе?

Гастон любезно кивнул.

– Благодарю вас, месье. Собственного портрета у меня никогда не было. Знаешь, он мне до того нравится, что я обязательно его повешу. Ну, давай собираться. Твои родители начнут волноваться.

– Моих родителей волнуют только деревенские сплетни. Они никогда не беспокоятся обо мне и не спрашивают, куда я пошел.

Это была чистая правда, и я это знала, но все же с отвратительным лицемерием взрослого человека сказала:

– Ты не должен так говорить, Гастон, и мы не имеем права заставлять их волноваться.

– Ха! – крикнул он через плечо, стремглав пронесся через луг и исчез за холмом, а поскольку солнце уже скрылось за верхушками деревьев, я поспешила за ним.

1

Вот самый лучший его портрет, какой мне после удалось нарисовать.

Антуан де Сент-Экзюпери

Лондон весной – это сады, расцветающие всеми красками; тщательно подстриженные и ухоженные безграничные пространства парков; деревья, пенящиеся шапками цветов и распускающейся листвы, – словом, великолепная, радующая глаз картина. Но во второй половине того апрельского дня все было по-другому. Небо казалось свинцовым, нарциссы и тюльпаны совсем прибило дождем, который лил без остановки целую неделю. Такси я, разумеется, не нашла, а от станции метро «Бонд-стрит» до ресторана надо было пройти целых три квартала; к тому же я забыла зонтик и потому явилась туда насквозь мокрая и несчастная.

– Ты похожа на мышь, едва вырвавшуюся из лап кота, – приободрила меня моя сестрица, пока я усаживалась. Она-то выглядела безупречно – умело подкрашенное лицо обрамляли темные, как всегда уложенные в изящную прическу волосы.

– Ну, не у всех же имеется возможность разъезжать в удобных «Роллс-Ройсах», всегда сохраняя прекрасный вид, – съязвила я. – Признаться, я опаздываю. Вот эта акварель должна быть у Джорджа уже два часа назад.

– Солнышко, разве ты хоть раз в жизни сделала что-нибудь вовремя?

– Честно говоря, не припомню, – ответила я и налила себе кофе из стоявшего на столе кофейника. Пег – моя любимая сестра, она на пять лет меня старше и считается в семье красавицей. Она вышла замуж за состоятельного британского промышленника и владельца множества домов, разбросанных по всему миру. Да, он сумел сделать ее очень счастливой, о чем свидетельствовало ее сияющее лицо. Надо отдать должное Пег, – в ней было какое-то особое очарование, в то время как все мы росли как самые обычные дети.

– Ну как ты, Пег? Мы с тобой не виделись целую вечность!

– А мы и не виделись. Я провела в Париже целых два месяца, но ты, наверное, этого даже не заметила, совсем зарылась в свои холсты. Ну расскажи, как проходит твоя выставка? Стоящее оказалось дело?

– Пожалуй, да. У меня ощущение, что я провела годы в заточении, пока готовилась к ней. 3ато, без ложной скромности могу сказать, что пока все отзывы, пусть и не очень подробные, но положительные.

– Не сомневаюсь. Я заглянула в галерею перед тем, как ехать сюда. По-моему, ты сделала первоклассную работу. Тебе удалось перенести на полотна суть французской жизни, а от портрета мальчика я просто в восторге. Кажется, что он вот-вот оживет. Настоящее «Воплощение детства», правда, в нем немного чувствуется грусть.

– Ты в самом деле так думаешь? Честно говоря, это моя любимая работа, я ужасно привязана к Гастону. Если у меня когда-нибудь будет ребенок, я бы хотела, чтобы он был похож на него, хотя, знаешь, иногда он бывает ужасно утомительным, или, точнее сказать, несносным.

– Мне ты можешь не объяснять, у меня же их двое, я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду.

Мы еще немного поболтали о семейных делах, и Пег посвятила меня в последние проделки своих двойняшек-сорванцов, которых я обожаю. Они как раз должны были приехать на пасхальные каникулы, и Пег, хотя и не без трепета, их очень ждала. Меня не удивляло, что она отправляет их на большую часть года в закрытую школу, которой по их вине уже не раз угрожала серьезная опасность. Как выяснилось, последние неприятности произошли из-за фейерверка в школьном туалете.

– Сказать откровенно, Пег, я не понимаю, почему именно ты произвела на свет двух таких озорников. И самое ужасное, что с виду они – чистые ангелы!

– Ничего удивительного. Льюис в их возрасте был точно таким же, а погляди на него сейчас. Теперь он – сама респектабельность, так что я не беспокоюсь. Между прочим, раз уж мы об этом заговорили, – я знаю, ты терпеть не можешь расспросов, – но как насчет тебя, Клэр? Я не хочу быть назойливой, но не думаешь ли ты, что пора всерьез задуматься о семейной жизни? Тебе ведь двадцать восемь...

– Понимаю, Пег, и спасибо за заботу. Но все не так просто. Ведь не бывает, чтобы человек вдруг решил, что настало время обзавестись семьей, и начал производить на свет детей как конвейер. Сначала необходимо найти человека...

– Насколько мне известно, у тебя он был. – Она вопросительно приподняла изящно очерченную бровь, а я уже знала, что последует дальше. – Я совершенно не понимаю, почему ты ни с того ни с сего прогнала Найджела.

– О, ну не надо, Пег, ты отлично знаешь, что у нас с ним все равно ничего бы не получилось. Найджел так же не способен понять художника, как я ученого. Я была бы ужасной женой для университетского профессора, а кроме того у меня нет ни малейшего желания быть накрепко привязанной к стране, в которой отвратительная погода считается совершенно нормальной.

– Ты прожила здесь треть жизни и пока не умерла от сырости. Разве ты найдешь мужа, если будешь и дальше по полгода прятаться в своей французской глуши?

– Но мне там хорошо, – ответила я, пытаясь защититься, – к тому же именно там есть мужчина, способный доставить мне истинное наслаждение, а поскольку ему всего десять лет, то у меня с ним нет никаких проблем. Кроме того, ты же видишь, каков результат моего отшельничества – у меня, наконец, персональная выставка, и это именно то, в чем я нуждаюсь – полнейшее удовлетворение без примеси романтики.

– А я тебе не верю. Ты – самая безнадежная мечтательница из всех, но только скрываешь это от всего мира!

Я засмеялась.

– Ты думаешь? Интересно, почему ты так решила. Уж ты-то отлично знаешь, что все романтические истории, едва начавшись, начинают меня раздражать.

– Да ты ничего не пробовала. Вечно витаешь в облаках, пока какой-нибудь несчастный идиот выбивается из сил, чтобы тебе понравиться. Ты никого не подпускаешь к себе! Кто же может успеть произвести на тебя хорошее впечатление?

– Я еще ни разу не встретила мужчины, который мог бы меня всерьез заинтересовать.

– Просто тебя еще не настигла стрела Купидона, стремительная и неотвратимая.

– Надежда на стрелу Купидона оставила меня, – со вздохом ответила я. – Честно говоря, желание выйти замуж не слишком меня одолевает. В конце концов не всем же это удается, можно и обойтись.

– Ты, вероятно, шутишь! Ты обожаешь детей, а они обожают тебя. В общем, я считаю, что нечего тянуть.

– Я тебя знаю, Пег. Ты мечтаешь, чтобы кто-нибудь прибрал меня к рукам. А мне и так хорошо, мне нравится быть одной. И потом, кто захочет иметь со мной дело, да еще и терпеть мой странный образ жизни?

– Никто, если ты сама не даешь никому возможности попробовать.

– Кажется, ты все еще продолжаешь верить в Волшебного Принца!

– Ты права, только в наше время принцы являются предварительно все обдумав и подготовив брачный контракт.

– Пег! – воскликнула я с притворным ужасом, – уж не хочешь ли ты уверить меня, что Льюис...

– Да нет же, – засмеялась она, – у нас как раз исключительный случай – немеркнущая любовь. В семействе Гамильтонов такая традиция, и мне она по душе. Я была бы счастлива, если бы у Льюиса был младший брат.

– Благодарю, но я никогда не была поклонницей непотизма. Я уж сама поищу свою немеркнущую любовь. Кстати, пока я тут рассуждаю, меня вполне может разлюбить Джордж, я должна сейчас же ехать к нему с этой картиной. Она мне не очень нравится, но она похожа на ту, что он продал, и он хочет заполнить пустое место. Типичный Джордж. Спасибо за кофе, давай поскорее встретимся опять, ладно? – Я снова влезла в промокшее пальто и взяла отсыревший пакет.

– Как только захочешь.

Помахав сестре на прощанье, я поспешила к выходу.

До галереи Джорджа Беннета было не очень далеко от центра, и, что мне особенно нравилось, у него была большая стеклянная стена, сквозь которую сейчас виднелись мои картины. Еще прямо с улицы можно было разглядеть лысый затылок самого Джорджа и прижатую к уху телефонную трубку. Он говорил с большим воодушевлением. Впрочем, Джордж все и всегда делал с воодушевлением, и я понимала, как мне повезло, что он остановил свой выбор на мне, потому что он не жалел сил, чтобы его художники получили известность. Я открыла дверь и вошла.

– Клэр! Ну куда же ты запропастилась, милочка? Я жду тебя уже сутки! – Он на секунду снова вспомнил о телефоне. – Нет, нет, мы обязательно к этому вернемся. Самое позднее – завтра. До свиданья, дорогой. – Телефонная трубка с грохотом упала на рычажки. – Принесла акварель?

– Да. Вот она, Джордж. Прости, что опоздала, мне пришлось...

– Ничего, ничего, – он понизил голос, у меня сейчас человек, который очень хочет познакомиться с тобой. И я не стану скрывать, милочка, что это не кто иной, как Макс Лейтон, – подхватив меня под локоть, он уже тащил меня в соседнюю комнату, – сам Макс Лейтон! До тебя дошло?

– О, Боже, Джордж – что он здесь делает? – я почувствовала одновременно радость и страх. – Он давно ждет?

– Всего сорок пять минут, но, как мне кажется, он от этого не в восторге. Будь добра, постарайся быть очаровательной, детка, если не хочешь, чтобы тебя зажарили живьем. Тебе ведь известна его репутация. – Джордж снова заговорил громко. – А, вот вы где, мистер Лейтон...

Человек, стоявший напротив портрета Гастона, обернулся так резко, будто наше появление вывело его из глубочайшей задумчивости. Я отчего-то представляла себе, что он старше, но Лейтон оказался весьма привлекательным мужчиной лет тридцати пяти. По привычке я взглянула на него взглядом художника. Он был не особенно высокого роста, но хорошо сложен и широкоплеч, а потому казался выше. Черты лица у него были приятные и правильные, рот крупный и красиво очерченный, волосы волнистые и очень темные. Главным в его лице были, конечно, глаза – темно-синие и очень пронзительные, сейчас они с нескрываемым интересом смотрели на меня.

– Клэр Вентворт, а это мистер Лейтон, – произнес Джордж, будто он был хозяином небольшой вечеринки, знакомившим гостей, а не владельцем галереи, представлявшим перепуганную, никому не известную художницу искусствоведу с мировым именем.

– Добрый день, мистер Лейтон, – волнуясь, выговорила я.

– Добрый день, мисс Вентворт, – он протянул руку, и я почувствовала, что рукопожатие у него крепкое.

– Надеюсь, я не заставила вас ждать слишком долго.

– Ничуть, и, кроме того, мы ведь не договаривались о встрече.

– Нет. – От волнения я проглотила язык и совершенно не знала, о чем говорить дальше. С ужасом представила себе, до чего жалкое зрелище я сейчас собой являю.

– Я впервые вижу ваши работы.

– Да, но вы тут ни при чем, вам негде было их увидеть. Разве что на нескольких небольших выставках вместе с другими художниками или ежегодной демонстрации в академии.

– Правда? Скажите, где вы учились? Ваша техника кажется мне очень интересной. – Он принялся ходить по галерее, а я следовала за ним, чувствуя себя весьма неуютно, кем-то вроде спаниеля, послушавшегося команды «к ноге».

– Я... три года я провела в Париже...

– Где именно? – перебил он нетерпеливо. – В высшей школе искусств, а потом вернулась сюда и занималась у Пола Максдорфа еще три года, потом работала сама... – Я заметила, что Джордж тактично выскользнул из комнаты.

– Понимаю. Голодающий художник в мансарде? – Он улыбнулся, довольный своей шуткой.

– Не совсем, – ответила я, начиная чувствовать раздражение, – до сих пор мне удавалось не страдать ни душой, ни телом.

– Рад за вас. Значит, вам удавалось постоянно работать?

– Последние два года я работала над тем, что вы видите. Как, по-вашему, этого достаточно?

К моему удивлению, он расхохотался.

– Поделом мне, но скажите, мисс Вентворт, вы всегда так легко обижаетесь?

– Только если мне кажется, что кто-то наступает на мое драгоценное самолюбие.

– Постараюсь не заниматься этим чересчур усердно. Скажите, в каком уголке Франции вы писали эту серию?

– Я... я бы не хотела говорить.

– Не хотели бы?

– Нет, – твердо сказала я, думая про себя, что в это мгновенье прощаюсь с надеждами на рецензию, уже не говоря о карьере.

– А можно узнать почему?

– По личной причине.

– Понимаю. В таком случае, разрешите ли вы мне узнать хотя бы кое-что о «Портрете мальчика»? Он представляется мне особенно интересным.

– Да, конечно. – Мы подошли ближе к картине и остановились. Портрет у меня получился большой – шесть на четыре фута. Гастон смотрел на нас со своего луга, и его взгляд был устремлен вдаль. Он был очень задумчив – маленький мальчик, совсем одинокий, оглядывал мир и лишь ему одному было ведомо, что он о нем думает.

– Вы знаете, что это лучшее, что вам пока удалось сделать?

Я удивленно взглянула на Лейтона.

– Да.

– Отлично. Полное отсутствие излишней скромности. Мне это нравится. Чтобы добиться успеха, надо твердо знать, что хорошо, а что плохо. Я уже сказал, – это ваша лучшая работа. Интересно, о чем вы думали, когда писали ее?

– О Маленьком принце, – ответила я тихо, скорее сама себе, чем ему.

Теперь настала его очередь удивиться. Он помолчал, потом тоже тихо произнес:

– Понимаю.

Я до сих пор так и не знаю, что произошло в то мгновенье, но я неожиданно стала воспринимать этого человека совсем по-другому. Я поняла, что он и в самом деле правильно видит.

– Мисс Вентворт, мне бы очень хотелось поговорить с вами еще о вашей работе, но уже поздно и, насколько я понимаю, галерея сейчас закроется. Я хотел вас спросить... не выберете ли вы времени, чтобы пообедать со мной?

Вопрос был настолько неожиданным, что я глупо уставилась на него и с трудом заставила себя собраться с мыслями.

– Мистер Лейтон, вы отлично знаете, что подобная возможность представляется раз в жизни, и я бы наверное согласилась не попасть на собственную свадьбу ради того, чтобы пообедать с вами.

Он высоко запрокинул голову и рассмеялся.

– Нет, вы все же голодающая художница. Ну что ж, мне нравится ваша прямота, хотя, должен сказать, более странного ответа мне еще не доводилось слышать.

– Я хочу вас предупредить, что я ужасающе прямолинейна. Это настоящее проклятье, так же как и полнейшая неспособность приходить вовремя.

– Я понимаю и постараюсь об этом вспомнить, если мне придется ждать вас, стоя у алтаря.

– Будем надеяться, что ни того, ни другого не случится.

– Чего именно? Я никогда не буду вас ждать или вы не опоздаете?

– Вы отлично знаете, что я имела в виду. – Да, думаю, знаю. В восемь вам удобно? – Это будет чудесно, – с достоинством ответила я.

– А в какой именно мансарде я вас найду? – спросил он с довольной улыбкой.

– Бошом-Плейс, тридцать три.

– Неплохая, должна быть мансарда. Я заеду за вами в восемь.

Я постаралась добраться до дому побыстрей, несмотря на то, что метро в этот час было переполнено, приняла душ и переоделась. 3вонок в дверь раздался как раз, когда я причесывалась, злясь из-за того, что волосы отказываются слушаться, упорно желая по привычке свободно падать мне на плечи. Поняв, что мне все равно не удастся их по-модному уложить, и сердито проворчав: «Черти непослушные», я снова расчесала их на прямой пробор, бросила расческу и кинулась к двери.

– А, вы готовы? Вы что же меня разыгрывали? – Лейтон как ни в чем не бывало вошел в дверь, держа в руке книгу. – Видите – я приготовился ждать.

– Мистер Лейтон...

– О, я вижу, мне надо с вами серьезно поговорить. Вы должны называть меня по имени, иначе мы не сможем как следует пообедать.

– Почему?

– Потому что мне кусок не полезет в горло. Когда молодая красивая дама называет меня «мистер Лейтон», я начинаю чувствовать себя благородным отцом, а это вредно для психики и еще вреднее для пищеварения.

– Ясно, – я весело кивнула. – А я думала, у нас будет деловой обед.

– Вы правы. Я всегда даю своим жертвам выговориться, прежде чем выношу окончательный приговор. Но перейдем к делу. Столик заказан и будет накрыт через полчаса видите, я не безнадежный пессимист – так что мы вполне можем ехать.

Не найдя, что ответить, я надела пальто, взяла сумку, и мы вышли. Макс довольно улыбался.

Это был маленький французский ресторанчик, в котором раньше мне никогда не приходилось бывать. Пожалуй, в таком месте я вполне могла бы встретить Пег. Нас провели к столику, расположенному в глубине зала, и, после того как мы сделали заказ, который принял официант, несомненно прошедший курс галантного обхождения в Париже, Макс откинулся на спинку стула и пытливо посмотрел на меня глазами цвета полночного моря.

– Итак, не хотите ли вы поведать мне о терниях и невзгодах, которые не дают покоя стремящемуся к славе художнику в доме тридцать три на Бошом-Плейс? Я подумал, что вам для начала захочется поговорить именно об этом.

– О, Господи, а я-то надеялась, что вы не станете расспрашивать. Только представьте себе, что значит прозябать в безвестности! Что-то вроде этого: «А чем же вы занимаетесь, детка? Рисуете? А, ну да, маленькие картиночки. Как мило. Не замужем, говорите? Понимаю... В ваши годы... Ну-ну, не стоит огорчаться, вы еще молодая, не поздно...» Ужасно противно.

Макс улыбался.

– Неожиданный поворот, я бы' сказал. И какие перспективы?

– Боюсь, кроме вас – никаких.

Теперь он расхохотался.

– Благодарю за откровенность, мадемуазель.

– Ой, я не то хотела – я онемела от смущения, почувствовав себя полнейшей идиоткой. – Я вас неправильно поняла.

– Я знаю. Ну так что, есть у вас на горизонте выгодные мужья?

– Нет, пока ничего не светит, но я не испытываю ни малейшего беспокойства поэтому поводу, так что в выражении сочувствия не нуждаюсь.

– Не буду, ни в коем случае, клянусь, – он резко переменил тему. – Расскажите, что заставило вас взяться за французскую серию?

Принесли бутылку белого вина «Мерсо». Я молча наблюдала за спектаклем, который устроил официант, разливая его, и только потом заговорила.

– Просто захотелось и все. Мне полюбился этот уголок земного шара, и я, не удержавшись, купила там дом два года назад. На первый взгляд там нет ничего особенного, но для меня – в общем я там сразу начала писать и не могла остановиться, пока не сделала эту серию.

– Да, в ней заметно развитие. В людях меня всегда восхищает, что они к чему-то стремятся, и не важно, на пользу это или наоборот. Вы знаете, что я собираюсь писать о ваших работах?

Я набрала побольше воздуха. Он, конечно, повернул разговор так, как было удобней ему.

– Нет, откуда мне знать, какие у вас планы. Но, если можно, я хотела бы спросить, почему обо мне? Я не слишком заметная фигура.

– Мне попались на глаза кое-какие отзывы о вашей выставке. К тому же у Джорджа Беннета хороший вкус, и потому я решил зайти и посмотреть, с чем он возится на этот раз. Он не часто устраивает вернисажи вроде этого неизвестным художникам. Ему случалось и прогорать, вы, вероятно, слышали, и я не мог отказать себе в удовольствии посмотреть работы, ради которых идет на риск владелец галереи. Кстати, звучные имена не всегда меня привлекают. Я пишу о том, что мне интересно, и о хорошем, и о плохом.

– Макс, – я опустила глаза.

– Да?

– А зачем этот обед? – я попыталась заглянуть в его глаза и заметила, что они смеются.

– Что вы имеете в виду, мисс Вентворт?

– Послушайте, мне не хотелось бы, чтобы вы писали обо мне только потому, что я согласилась с вами пообедать. Я хочу, чтобы вы оценили мои работы, как они того заслуживают.

– Бог ты мой, Клэр, неужели вы всерьез думаете, что мне так трудно найти с кем пообедать, что я вынужден прибегать к подкупу? Поверьте, в той профессиональной среде, к которой я причастен – юных, привлекательных, и, прошу меня извинить, не обремененных семьей художников соответствующего пола хоть отбавляй.

– Макс, вы шутите, но я-то отлично знаю, что в ваших силах как сделать художнику имя, так и испортить репутацию, а я... в общем, я хочу быть уверена, что вам понравились мои работы, а не я, – выпалила я скороговоркой.

– Вы – умнейшая собеседница.

– Что?

– Я пригласил вас пообедать со мной, потому что обожаю умных собеседников.

Я не смогла удержаться от смеха.

– А вы всегда столь обходительны?

– Вообще-то, обходительным меня мало кто находит. Я считаюсь неприятным человеком, и притом не только в кругу художников.

– Я слышала. Когда я узнала, что в галерею явился Макс Лейтон, которого я к тому же заставила ждать, то чуть не умерла от страха.

– Правда? – спросил явно довольный Макс. – А вид у вас вовсе не был испуганный.

– Я забыла, что мне положено волноваться. Вы меня разозлили.

– Ах, вот как. Я это заметил. Возможно, я пригласил вас пообедать еще и поэтому.

Нам принесли две порции чудесного супа. На его гладкой белой поверхности виднелись крохотные кусочки лука.

– И отлично сделали, что пригласили. Я обожаю такой суп и просто дрожу при виде утиной грудки, а уж картофельные крокеты...

– Теперь в вас точно заговорил голодающий художник. Как давно вы последний раз ели? – спросил Макс, с удивлением наблюдая, как я наслаждаюсь супом.

– Насколько я помню, торопясь доставить Джорджу картину, я забыла про ланч. Знаете, у меня совсем нет времени. Джордж не любит пустот, и я едва успеваю закончить для него очередную картину.

– Что? – Макс аккуратно положил ложку на стол.

– Ой, вы знаете, у него все должно выглядеть идеально, и он совершенно не выносит, если картина продана и его симметрия нарушается. Бывает, конечно, картина остается у него до закрытия выставки, с такой хорошенькой красной наклеечкой, но одна очаровательная югославская пара, – они собирались уехать в тот же день, и очень беспокоились, что по почте картина не дойдет, – короче говоря, я ничего не смогла с собой поделать и убедила их взять ее с собой. Я хочу сказать, она им действительно очень понравилась, а это ведь, пожалуй, самое важное, да?

Джордж до того огорчился, что я пообещала ему сразу принести другую, но мне надо было еще как следует доделать раму и вот я опоздала.

– Теперь ясно, – кивнул Макс и снова взялся за суп.

После утки (Макс взял себе телятину в каком-то особенном темном соусе) и шоколадного суфле мы перешли к кофе. Хотя я немного волновалась, мне было легко с ним разговаривать, и, узнав то, что ему было необходимо о моей работе, Макс незаметно перешел на обычные темы. К моему удовольствию, он совершенно не старался произвести на меня впечатления, и с ним не надо было пускаться в умствования.

– Будете коньяк, Клэр? – спросил он, когда возле его локтя снова застыл в почтительной позе чопорный официант.

– С наслаждением.

– Тогда два «Реми Мартэна», и, если хотите, пойдем в соседний зал. – Он отодвинул мой стул и помог мне подняться, и мы отправились в небольшую гостиную с удобными низкими диванами и мягким приглушенным светом.

– Извините, Клэр, могу я спросить, откуда вы родом? Я никак не могу определить, какой у вас акцент.

– Из Америки. Во всяком случае мои родители – американцы. Правда, они таскали нас за собой повсюду, где бы ни работали по контрактам. Мы недолго жили в Нью-Йорке, затем в Париже, а вот теперь – в Лондоне, пожалуй, уже почти девять лет. Думаю, мама и папа решили осесть здесь окончательно, когда купили дом на Бошом-Плейс, а сейчас они преподают в Оксфорде, и потому разрешают мне жить у них. Я плачу совсем мало, а в доме есть комната, которая очень подходит для мастерской, с чудесным освещением. Они приезжают в Лондон достаточно часто, и нам всегда очень хорошо вместе, так что дом нужен всем. Только мама иногда приходит в ужас, когда видит, в каком состоянии музыкальная комната. Правда сказать, туда я большую часть года не заглядываю.

Макс с вниманием все это выслушал, а потом поинтересовался:

– А чем именно они занимаются?

– Папа флейтист, а мама – пианистка. Они играют вместе, и у них это обычно неплохо получается.

– Могу себе представить. Вероятно, мама приходит в ужас, увидев, что ее великолепный «Стэнвей» заляпан красками.

– Ничего подобного, – возмутилась я, к тому же это «Бехштейн», и я слежу, чтобы он всегда был аккуратно зачехлен. Я хоть и ужасно люблю опаздывать, но вовсе не неряха.

– Как я догадываюсь, вы у родителей не единственная?

– Ну теперь-то уже не у родителей, но вообще-то – да, у меня есть старшая сестра Пег, у нее меццо-сопрано, но теперь она естественно замужем, ни в чем не нуждается и поет, насколько я знаю, только в ванной. А еще у нас есть Томас, он преподает музыку в Джиярде, и Люсинда. Она самая младшая, и захотела учиться на флейте, чем ужасно угодила отцу, который счел это более чем справедливым, после того как Томас выбрал пианино.

– 3начит, вы одна не как все – исключение.

– Ох, если бы вы только знали! Я не просто всегда желала иметь дело с кистью вместо скрипки, но мне к тому же наступил на ухо медведь! Папа говорит, что я подкидыш – с моим цветом волос, глазами и полным отсутствием слуха.

– Разве с вашими волосами и глазами что-то не то? Мне они очень нравятся. По-моему, все в порядке.

– Да, но в семье ни с той ни с другой стороны уже много поколений не рождались голубоглазые блондины. Все как один – темноволосые и кареглазые. Так что моя расцветка, как вы понимаете, всегда была поводом для шуток. Но мне повезло: родители превыше всего ценят индивидуальность, и это утвердило меня в намерении заняться живописью. Представляете, что было бы, если бы моими предками были фермеры из Канзаса?

– Честно говоря, нет. Полагаю, вы бы доставили им множество огорчений, впрочем, я очень мало знаю о канзасских фермерах.

– Я тоже, но вы же поняли, что я имею в виду. А вы? Какая у вас семья?

– У меня есть дед, которого я очень люблю, но он старый и больной, и двоюродный брат Роберт, вот и все.

– Макс! Но это же ужасно! Что случилось с вашими родителями? О, простите, я лезу не в свое дело. – Я прикусила губу, проклиная себя за бестактность.

– Все нормально, Клэр, ради Бога, не смущайтесь. Они погибли в авиакатастрофе вместе с моим младшим братом.

– Господи помилуй, Макс...

– Прошло много лет, это старая история. С тех пор было еще много чего...

– Да, но вы один? Так ведь? Я имею в виду, у вас нет ни жены, ни детей?

– Нет. – Он сделал глоток коньяку, потом взглянул на меня и усмехнулся. – Клэр, детка, не надо жалеть меня, будто я бездомная собака. Мне всего тридцать семь, и я в состоянии отлично сам о себе позаботиться. Вы что, склонны принимать на себя все заботы обо всех сиротах?

– Вовсе нет, – ответила я, – разве что о собаках и детях.

– И вероятно, ваш французский мальчик – один из них?

– Пока что – один-единственный.

Макс рассмеялся.

– Не удивительно, что портрет вам удался, коли вы так сострадаете одиноким сердцам.

– Нет, тут дело совсем не в том, то есть, может быть, отчасти вы и правы, но не в главном.

– Вы ведь очень любите этого мальчика, правда?

– Да. Он ужасно забавный. Живет словно на другой планете – или зарывается в книжки, или сам сочиняет маленькие забавные истории. Задает тысячи вопросов и очень внимательно выслушивает ответы, а иногда мне кажется, что он смотрит на меня и не слышит. Он еще совсем маленький, но немного не от мира сего, что ли.

– Думаю, я понимаю. Как Маленький принц.

– Вот именно. – Я отвела взгляд от его слишком проницательных глаз.

Он довольно долго молчал, а потом спросил:

– Клэр, но почему вы так упорно стараетесь держать все это в секрете?

Я настороженно посмотрела на него. Обычно я не склонна откровенничать, тем более с первым встречным. Но, похоже, Макс Лейтон решил взять приступом все мои прочно выстроенные укрепления, и его, как и Гастона, было не так просто обвести вокруг пальца. Наконец я решилась:

– Мой дом во Франции – место особенно для меня дорогое. Как бы это объяснить, – моя жизнь будто разделена на две половины, и они не соприкасаются.

– Почему?

– Ну... – я никогда прежде не пыталась выразить это ощущение словами. – Я думаю, потому что то, что во Франции, – целиком принадлежит мне одной. Там со мной что-то происходит... нет, не знаю, как рассказать. Это воздух, свет, атмосфера деревни и даже мелкие, каждодневные заботы. Там не надо делать вид, вести... – я запнулась, неожиданно смутившись.

– Умные разговоры? – договорил за меня Макс.

Меня поразило то, как он точно угадывает мои мысли.

– Да. Может быть, то, что я сейчас скажу некрасиво, но, когда все время варишься здесь и ведешь все эти разговоры, умные, но лишенные простоты, только ради того, чтобы поговорить, обесценивается все, что действительно имеет значение. Это все равно как покрыть полотно Рембрандта блестящим лаком.

Макс странно посмотрел на меня.

– О, Боже, я не могу толково объяснить! – Напротив. Я отлично понял. Иногда и мне кажется, что я рехнусь, когда я слушаю претенциозную болтовню.

– Правда? Я ужасно рада это слышать. – А почему?

– О, это долго рассказывать, – поежившись, ответила я.

– Но я никуда не спешу.

– Ну что ж. Видите ли, я два года встречалась с человеком, который больше всего преуспел по части умных разговоров. Ой, я стала ужасно злющей...

– Ни капельки. В откровенности нет ничего дурного. Продолжайте.

Он закурил сигарету и откинулся на спинку дивана.

– Хорошо. Найджел как раз один из именно таких блестящих интеллектуалов, чья жизнь протекает в академических кругах. Он филолог, – пояснила я. – В общем, он и его друзья просто упивались всеми этими невыносимыми рассуждениями, из которых я почти ничего не могла понять. А мне нельзя было произнести ни одной фразы, без того, чтобы меня не поправили и не подвергли критике. Конечно, Найджелу тоже досталось, когда я соприкоснулась с миром искусства. Не думаю, что он принимал всерьез мои занятия живописью. Он считал, что это отличное увлечение, но когда я купила дом и стала сидеть там месяцами, он не проявил достаточного терпения. Если честно, должна сказать, что и я не принимала его особенно всерьез, так что мы были квиты. А чем все кончилось угадать не трудно.

– Да, особого воображения не требуется. Итак, вы окончательно пропали во французской глухомани, откуда и явились с новой серией картин.

– Не совсем. Я вернулась поздней осенью и принялась как сумасшедшая доделывать работы почти не вылезая на свет божий. Потом Джордж взялся устроить мне выставку, и вот я здесь.

– И вот вы здесь, – машинально повторил за мной Макс. – А что же дальше?

– А теперь, как только выставка закроется, я снова уеду в свою деревню.

– Понимаю, нельзя слишком долго вкушать плоды цивилизации.

– Макс, а я думала вы меня поняли. – Как ни странно, я почувствовала себя уязвленной.

– Я понял, моя дорогая Персефона, и очень хорошо. Вы сумели продержаться несколько долгих месяцев в беспросветной тьме, чтобы при первой же возможности снова убежать высоко в горы. И вы готовы оберегать вашу обожаемую деревню, чтобы никому в этом бренном мире не пришло в голову принизить ее, скажем, упомянув ее название в газете: «Сент-тра-та-та, или что-нибудь в этом роде, своеобразная маленькая деревенька, которую так очаровательно пишет мисс Вентворт».

Я обиженно надулась.

– Вы что, смеетесь надо мной?

– Почему вы так решили? – спросил он с довольной улыбкой.

– О, простите, мистер Лейтон, – ответила я резко, – но, если вы прикрываетесь цинизмом, как только речь заходит о чем-то настоящем, – это ваше дело. Но я не позволю вам также обращаться со мной.

Он в изумлении приподнял бровь и затушил сигарету. Я насторожилась, приготовившись услышать очередное ехидное замечание, но он только сказал:

– Вы, безусловно, правы. Но я же предупреждал вас о своем мерзком нраве. Можете сравнить меня с Гадесом, если хотите, и тогда вам будет легче смириться.

– Мне это совершенно ни к чему, и вообще нечего вам на это сказать. – Я, сама того не ожидая, со стуком поставила рюмку на стол.

– Насколько я помню, Персефоне тоже нечего было сказать в подобных обстоятельствах. Гадес похитил ее и утащил в свое царство вовсе не спрашивая ее согласия. Но если вы хотите избежать опасностей, подстерегающих вас в подземном мире, то лучше не блуждайте в поисках цветущих нарциссов.

– Я намерена блуждать там, где мне нравится, – ответила я, начиная злиться всерьез.

– А, ну да, это как раз очень типично для богини весны. Что-то подсказывает мне, что вы сами подобны цветку нарцисса. И должен сказать, очень красивому. – В уголках его рта заиграла едва заметная улыбка.

Я удивленно взглянула на него, чувствуя, что краснею и перестаю сердиться так же быстро, как начала.

– Это, по всей вероятности, должно означать, что вы просите прощения?

– По-моему, да. Я действительно не очень приятный человек, Клэр, и вы имели возможность достаточно быстро в этом убедиться.

– Вполне приятный, – пробурчала я, и мы поднялись.

Макс отвез меня домой.

2

Скоро оказалось, что красавица горда и обидчива.

Антуан де Сент-Экзюnерu.

Этой ночью я плохо спала. Необычный вечер завершился и вовсе странно. Повертевшись с боку на бок, я бросила тщетные попытки уснуть, спустившись в кухню, заварила ромашкового чаю и, усевшись за стол, принялась размышлять над тем, что произошло.

Макс Лейтон, конечно же, произвел на меня впечатление, но все-таки это было не то, о чем говорила Пег. Я не без удовольствия подумала, что оказалась права. Хватит мечтать волшебных принцах из красивых и добрых сказок со счастливым концом. Пожалуй, точнее всего сказал сам Макс: он похож на Гадеса, из подземного царства; явился прямо из греческого мифа, со всеми его сложными перипетиями – где и боги, и человеческие существа редко обретали счастье. Ну что ж, надо отдать ему справедливость, он себя знает. И со мной он себя вел именно так, как захотелось ему, причем решив все заранее, черт бы его побрал.

Ему без усилий удалось про никнуть в самые заветные уголки моей души. И, судя по всему, он совсем не испытывал при этом угрызений совести – заставил разоткровенничаться, а потом посмеялся надо мной. Впрочем, он действительно предупреждал заранее. Проводив меня до самой двери, он почти ничего не сказал на прощанье. «Доброй ночи, Клэр. Спасибо за приятный вечер». Вежливо и холодно. Даже не пожал руки. Я усмехнулась от этой мысли. Едва ли рукопожатие было бы уместным в такой ситуации, это я и сама понимала. Но хуже всего было то, что я совсем не поняла, о чем думает он. Макс держался совершенно нейтрально, и мне не стоило себя понапрасну обманывать, видимо, много ожидать не приходилось. Надо молить Бога, чтобы он своей рецензией не уничтожил меня. Не многим художникам удавалось оправиться после словесной порки Макса Лейтона. Придя к печальному заключению, я поставила чашку в раковину и пошла спать.

Настало воскресенье, и я услышала, как на пол возле входной двери упали газеты. Поставив кофейник так осторожно, как будто он был из драгоценного лиможского фарфора, я принялась вытирать мокрые руки о джинсы, чтобы успокоиться. Даже это утро, не говоря уж о прошедшей неделе, тянулось бесконечно, пока я жила ожиданием этого мига. Я выключила телефон, чтобы не услыхать дурной новости от кого-нибудь, кто успеет прочесть газету раньше меня.

Чтобы собраться с духом и отправиться в прихожую, мне потребовалось минуты три. Газета с приговором лежала на коврике. Понимая, что я лишь прячу голову в песок, отдаляя ужасный конец, я подняла ее и развернула. «Санди Таймс» выглядела такой же безобидной как всегда. Кто знает, не напечатан ли в ней некролог по моей едва начавшейся карьере? Я пошла в гостиную и, открыв сразу раздел, посвященный искусству, судорожно пробежала глазами страницу. Еженедельная колонка Макса Лейтона была на своем обычном месте, только на этот раз в первой же строчке я нашла свою фамилию.

Мне кажется, до меня не сразу дошло, что я читаю. Несколько минут я сидела неподвижно, окаменев от волнения, и слезы медленно катились у меня по щекам. Потом я также медленно поднялась, включила телефон и подпрыгнула от неожиданности, когда он зазвонил прямо у меня под рукой.

– Д-да, – ответила я, шмыгая носом.

– Клэр, милочка, где тебя носило все утро! Господи, я звонил каждые пять минут, ты что, не видела газеты?

Я откашлялась.

– Видела, Джордж. Как раз только что прочитала.

– Ну? Ну?

– Я, я не могу... – я опять разревелась.

– Ради бога, девочка, успокойся, что с тобой? О тебе написали статью, лучше которой я не читал уже много лет, и не кто-нибудь, а Макс Лейтон! Чего ты плачешь?

Я вытерла глаза и попыталась улыбнуться.

– Я всегда плачу от радости, Джордж. Я все еще не могу поверить.

– Уже можешь поверить. Ты теперь станешь знаменитой, и мы оба разбогатеем. Только послушай: «Клэр Вентворт, пожалуй, одна из наиболее самобытных художников, чьи картины выставлялись в последние годы в Великобритании, заново открыла для нас утраченную свежесть и непосредственность восприятия мира. Ее работы, выполненные сдержанными, экономными мазками, отличаются простотой линий и одновременно ясным видением деталей. На полотнах мисс Вентворт оживает французская провинция и ее люди, написанные неравнодушным и вдумчивым наблюдателем. Более всего тонкий вкус и изящная техника проявились в «Портрете мальчика»... А дальше он все продолжает и продолжает про портрет. И если ты откроешь, где этого мальчика найти, то ему, пожалуй, предложит после этого подписать контракт какая-нибудь кинокомпания. А теперь я хочу, чтобы ты поскорее приехала сюда и приготовилась, что тебя начнут рвать на части.

– О, Джордж! – взмолилась я. – Только не говори, что снова собираешься заставить меня заполнять пустые места.

Следующие несколько дней были совершенно сумасшедшими, так как я, можно сказать, стала знаменитостью. Телефон не умолкал ни дома, ни в галерее, и в пятницу, добравшись до дому к семи вечера, я была совершенно без сил. Телефон я выключила еще с утра, так что, ринувшись прямо В ванну, я вознамерилась насладиться одиночеством и покоем. Прежде я думала только, как продать картины, и мне никогда не приходило в голову, что все может так внезапно измениться и что окружающие начнут смотреть на меня совсем по-иному, как будто я вдруг стала куда талантливей и значительней, чем неделю назад. Из разряда безвестных мастеровых я перешла в когорту «художников». Вся эта история показалась мне обременительной, но приятной, и было любопытно, сколько это будет продолжаться. Я ни на минуту не забывала, что всем обязана Максу Лейтону.

После того как мое уставшее тело насладилось бездумным лежанием в теплой воде, я закуталась в махровый халат и прошлепала босиком в мастерскую. По стенам у меня все еще были развешаны эскизы, которые я давным-давно собиралась снять. Я никак не могла заставить себя убрать их, потому что они напоминали о любимом доме. Рисунка карандашом, углем, пастели, пейзажи и деревенские сценки – все наброски, которые я делала прошлым летом, были сейчас передо мной. А еще, конечно, Гастон – во всех мыслимых и немыслимых позах, которые мне только удавалось уловить: радующийся солнцу, зарывшийся в книгу, рисующий, закусив губу, мой портрет. Гастон был со мной, и я с улыбкой обратилась к нему: «Может, ты все это выкинешь, солнышко? Тогда наше тщеславие вылетит прямо в трубу».

В дверь позвонили. Я чуть было не выругалась от злости и сперва хотела не открывать, но, сообразив, что родители могли как всгда забыть ключи, покорно двинулась к двери.

– Кто там? – спросила я.

– Макс.

– Макс? – в ужасе воскликнула я. – Макс Лейтон?

– Он самый.

– О, Боже, как вы сюда попали?

– Мне кажется, я приехал, чтобы вас повидать. А вы намерены беседовать со мной через дверь?

– Я…я не одета.

– Неважно, откройте, а Клэр? Льет как из ведра.

Я открыла дверь и впустила его, будто последний аргумент был важнее всего.

Он действительно промок до нитки, вода ручьем стекала с него.

– Кажется, вы еще мокрее меня, – сказал он, оглядывая меня.

– Да, но я не ожидала, что вы придете!

– Естественно. Я пытался до вас дозвониться, но линия часами занята.

– А я выключила телефон. Заходите, пожалуйста, – пригласила я его, с опозданием вспомнив о вежливости.

– Благодарю, мисс Вентворт, – произнес он с ехидной улыбочкой и решительно шагнул в прихожую, протягивая мне огромный букет белых цветов, который вытащил из-за спины.

– За ваш успех.

– О, Макс, – я с наслаждением вдохнула аромат. – Они такие красивые, спасибо! – я взяла у него букет, зарылась носом в цветы и только после этого поняла, что это нарциссы.

Я удивленно посмотрела на него, но он казался совершенно безмятежным.

– А почему бы вам не поставить их в воду? Хотя я, конечно, понимаю, что они вдоволь напились на улице.

– Да, сейчас так и сделаю. Но все же, Макс, как вы сюда попали? Вас я никак не ожидала увидеть. – Он снова показался мне ужасно привлекательным, но, убедившись в этом лишний раз, я отнюдь не почувствовала себя уверенней.

– А вы не догадываетесь?

– Ой, я даже не поблагодарила вас за статью. Вы так замечательно обо мне...

– Вот глупышка, я пришел сюда вовсе не для того, чтобы выслушивать ваши благодарности, тем более что вы все это заслужили. Я приехал, чтобы пригласить вас пообедать, если, на мое счастье, у вас нет других планов.

– Нет, нет, я свободна, – я в растерянности оглядела себя, – но я совсем не готова.

– Неужели? Вот неожиданность, – рассмеялся он. – Так почему бы вам не начать собираться? Я полон терпения и готов ждать.

– О, Макс. Хорошо, я с удовольствием. Я быстро.

Он остался в гостиной, а я побежала наверх, соображая на ходу, забрала ли я свое любимое платье из чистки.

– Вам известно, что вы продержали меня в страхе всю прошлую неделю, – спросила я, поддевая на вилку последний кусочек мяса, – не могли бы вы объяснить мне, зачем вам понадобилось заставлять меня думать, что в мире искусства я стану изгоем?

– Бросьте, Клэр, я ничего такого не делал. Просто по чисто профессиональным соображениям я не имел права рассказывать вам о своих намерениях.

– Да, но вам вовсе не обязательно было стараться выглядеть таким равнодушным, я посмотрела на него поверх пламени свечи, – впрочем, приблизительно я представляю себе, почему вы так поступили.

– Вы думаете? Я очень сомневаюсь. – Он наклонился ко мне, крепко сцепив перед собой руки. – Послушайте, Клэр... – внезапно он замолчал, и на его лице появилось выражение, было которое точнее всего можно назвать холодной яростью.

Подняв глаза, я увидела, что к нашему столику плавной кошачьей походкой приближается очень красивая женщина. Ее рыжеватые волосы были замысловато уложены, а платье, несомненно, представляло собой одну из последних моделей парижской коллекции.

– Привет, Макс, – произнесла она голосом, сладким как патока. На меня она взглянула высокомерно, а я сразу почувствовала к ней неприязнь и мне стало не по себе.

– София? – Макс взял сигарету и закурил, не сводя с нее глаз.

– А почему ты не представишь мне свою очаровательную приятельницу? – спросила женщина, стараясь казаться любезной, но ее бархатистые карие глаза стали колючими и недобрыми.

– София, разреши представить тебе Клэр Вентворт. Клэр, это...

– Ну да-а, юная протеже Макса. Я обязательно должна побывать на вашей выставке, чтобы увидеть, из-за чего Макс устроил весь этот шум. – Теперь София, словно кошка, отпускающая мышь, в надежде обрести более лакомый кусочек, отвернулась от меня и снова обратилась к Максу:

– Я не видела тебя целую вечность, Макс, дорогой. Что ты поделываешь, кроме того, что распинаешь или... создаешь художников?

– То, чем я занимаюсь, абсолютно тебя не касается, – его глаза зло сверкнули.

– Ах, Боже мой, я, кажется, помешала? она снова посмотрела на меня. – Может быть, Макс напутствовал вас, мисс Вентворт? Ему страшно нравится роль наставника. Но на вашем месте я была бы осторожна, ему так легко наскучить.

– Я надеюсь, ты извинишь нас, – Макс произнес эти слова сдержанно, но между его носом и ртом пролегли две белые жесткие складки.

– О, ну разумеется, – любезным тоном ответила София, – мне все равно пора бежать, я спешу. До свиданья, мисс Вентворт. Рада была тебя повидать, Макс, – она легонько коснулась его плеча, но он увернулся. Женщина рассмеялась тонким звенящим смехом и удалилась, шурша юбкой и оставляя за собой запах дорогих французских духов.

Я проводила ее взглядом и молча вопросительно посмотрела на Макса, который сердито вытряхивал сигарету из пачки. Он взглянул мне в глаза.

– Простите, Клэр. Вышло неловко.

– Но Макс, скажите же, кто она такая?

Пожалуй, эта сцена позабавила бы меня, если б он не был так заметно огорчен.

– Моя бывшая жена.

Он попросил принести счет.

Почти всю дорогу домой Макс не разговаривал, и я тоже предпочла молчать. Но когда мы подъехали к Бошом-Плейс, он спросил:

– Можно я зайду к вам выпить чашку кофе?

– Конечно.

Несколько минут я хлопотала на кухне, а Макс наблюдал за мной. Когда кофе был готов, он взял поднос и пошел с ним в гостиную, а я достала бутылку коньяку и два бокала. Похоже, Макс сейчас в этом нуждался.

– Клэр... – стоя у окна, он повернулся ко мне лицом.

– Погодите, Макс. Вы не должны мне ничего объяснять. Лучше просто забыть о том, что произошло, – я подошла к нему и протянула стакан. Ему удалось заставить себя улыбнуться.

– Но вы же не станете меня уверять, что вам совсем не интересно.

– Ну конечно, интересно – а кому на моем месте не было бы? Я просто хотела сказать, что вы совершенно не обязаны заставлять себя говорить о том, что вам неприятно, просто из-за того, что я случайно оказалась рядом.

Макс с минуту подумал, а потом вздохнул.

– Спасибо вам, Клэр. Но, как ни странно, мне самому хочется вам рассказать.

Он сделал глоток коньяку и посмотрел на меня с улыбкой.

– Может, вы даже найдете это более интересным, чем мое сиротство.

– Что же может быть интереснее, чем тридцатисемилетний сирота?

– О, ну как вам сказать... Давайте сядем, – он взял меня за руку и подвел к дивану. Я разлила кофе. – Собственно рассказывать особенно и не о чем. Да, да спасибо, я буду без молока. С Софией мы познакомились, когда мне было двадцать пять. Она с первой встречи заимела на меня виды, а того, чего София хочет, она всегда добивается. Я думаю, вы и сами это заметили. Двенадцать лет назад я был куда менее искушен, чем сейчас, и мы поженились. Наш брак стал рушиться почти что сразу, но мы промучились около трех лет, прежде чем расстались. София так и не простила мне, что я настоял на разводе, хотя она была не менее несчастлива, чем я, и крутила романы, чтобы как-то потешить уязвленное самолюбие. Думаю, если бы развестись решила она сама, все было бы по-другому. Она до сих пор не смогла смириться, как вы, наверное, догадались.

– Да, она не очень старалась быть сдержанной.

– Да, разумеется. Она никак не может поверить, что я разлюбил ее. Она всегда рассматривает людей как собственность, но вовсе не потому, что бывает к кому-то искренне привязана, – взгляд его снова стал мрачным, и он опустил голову.

– Я сочувствую вам, Макс. Вы много пережили.

Он встал и, не оборачиваясь ко мне, подошел к книжной полке.

– Меня это все несомненно закалило. Я понял, что можно существовать и в аду.

Он старался говорить беспечно, но по тому, как вдруг поникли его плечи, было понятно, что ему нелегко.

– Я понимаю, Макс, – поставив на стол чашку, я тоже поднялась и, подойдя к нему, чуть дотронулась до его руки.

Он резко повернулся.

– Я, вероятно, преувеличиваю.

– Мне кажется, не слишком. Из-за таких, как София, вы не должны проклинать всю женскую половину рода человеческого.

Он помедлил, словно хотел еще что-то сказать, но потом передумал.

– Клэр, может, вы покажете мне мастерскую, – неожиданно попросил он.

Я еще не успела привыкнуть к характерным для Макса резким переменам настроения.

– Мою... мастерскую?

– Да, если вы позволите.

– Да... вот сюда. – Когда мы поднимались по лестнице, я подумала, что готова сейчас сделать для него что угодно, чтобы он перестал думать о Софии, в том числе и впустить в святую святых – мою драгоценную мастерскую. Я включила свет. В комнате все выглядело как обычно. Собственно смотреть было особенно нечего: несколько этюдов, оставшихся после подготовки к выставке, пять или шесть прислоненных к стене картин, которые я решила не выставлять, да пара мольбертов с начатыми работами.

Макс очень тихо стоял в дверях, оглядывая комнату, его глаза быстро скользили с предмета на предмет.

Я вдруг ужасно смутилась.

– Даже не знаю, что может быть вам интересно...

Он словно не слышал.

– Можно мне...

Казалось, он сейчас так далеко от меня, что я даже не могла представить себе, о чем он думает. Почему-то я решила, что это не имеет отношения к моим работам. Он все еще думал о своих неприятностях и, скорей всего, старался взять себя в руки. Я наблюдала за тем, как он пересек комнату и остановился, разглядывая этюды. Он так ничего и не сказал. Я не могла поручиться, что он сейчас что-то видит. У меня было ощущение, что прошла вечность, прежде чем он посмотрел на меня. Лицо его было сейчас странно отрешенным.

– Макс, ради Бога, что это с вами? – Мне стало неловко, будто я узнала о нем что-то очень сокровенное, хотя я и не могла определить, что именно. Он прикрыл глаза рукой.

– Все в порядке, Клэр. Извините, – отчетливо проговорил он и сделал попытку улыбнуться. – Пойдемте вниз.

Пройдя мимо меня, он вышел из комнаты, а я застыла на месте, не в силах преодолеть изумления. Я ощущала страшную неловкость от того, что оказалась слишком близкой свидетельницей чужих переживаний. Но я не имела права вмешиваться. Я выключила свет, осторожно прикрыла за собой дверь, раздумывая над тем, что же терзает Макса, и поражаясь тому, до чего жестоко сумела обидеть его эта женщина.

Спустившись вниз, я обнаружила, что он спокойно сидит на диване.

Когда я вошла, он поднял голову.

– Вы знаете, я сейчас думал, что у вас может получиться отличный цикл, если вы будете продолжать писать деревенских жителей. Люди прекрасно вам удаются, и мне кажется, что здесь вы еще не достаточно испробовали свои силы. Сцена на рынке получилась замечательно.

Меня поразила его способность быстро собираться, хотя я и обратила внимание на несколько нарочитую небрежность его тона. Я постаралась подыграть ему.

– Да, я думаю, вы правы. Мне кажется, было бы интересно написать целое семейство. Понимаете, поближе узнать отношения. Здесь по-моему кроется масса возможностей.

– Интересно, почему вы так много занимаетесь пейзажем? Может, это безопаснее? он улыбнулся.

– Вы хотите сказать, что я опасаюсь добираться до сути?

– Я ничего не хочу сказать. Это было бы бестактно, но мне кажется, вы обладаете способностью очень ясно видеть, не отвлекаясь на мелочи. Портрет вашего юного друга – прекрасный тому пример.

– Ну это-то было несложно. Я его люблю, – тихо ответила я.

– Это заметно. А вам ведь не просто полюбить, так ведь, Клэр?

Я ужасно растерялась, до того неожиданно прозвучало его последнее утверждение, которое, надо отдать ему должное, было весьма справедливым.

– Да... пожалуй, вы правы.

– Тут нечего стыдиться, моя милая. Некоторые расточают любовь с такой щедростью. будто раздают театральные контрамарки. Она для них мало что значит. А вы, наоборот, относитесь к тем, кто чувствует глубоко, и потому очень разборчивы. Но я думаю, если вы уж полюбите, то так сильно, что разлюбить вас сможет заставить только...

– Макс, вы что, читаете в мыслях? – спросила я, приходя опять в полное замешательство.

– Нет, просто я наблюдателен. 3а последние несколько лет я научился разбираться в человеческой породе.

– Я вижу, и иногда это доставляет некоторое неудобство.

Он улыбнулся.

– Вас это не должно беспокоить. У вас самая прекрасная порода из всех, что мне приходилось наблюдать. Скажите-ка мне, у вас были с кем-нибудь серьезные отношения?

– Господи, вы что всегда таким способом исправляете себе настроение?

– Бывает. Но вы мне не ответили, – продолжал он невозмутимо, – впрочем, если вам неприятно, можете не отвечать.

– Нет, отчего же. Я отвечу на ваш вопрос отрицательно. Нет, не было, и это является предметом бесконечных огорчений для моего семейства.

Макс кивнул.

– Я так и думал. Только не могу понять, почему?

– Думаю потому, что я ни разу не встретила человека, с которым бы чувствовала себя свободно. Вы понимаете, что я имею в виду? В конце концов, любой мужчина начинает куда больше интересоваться следствием, а не причиной.

Он рассмеялся.

– Мне нравится ваше объяснение. 3наете, шагать не в ногу всегда трудно.

– Ну еще бы, отлично знаю. Большую часть жизни я чувствую себя дурочкой, стоит мне открыть рот, потому что все, что я произношу, бывает либо неверно понято, либо ставит людей в тупик.

Макс посмотрел на меня задумчиво.

– Когда вы говорите то, что думаете?

– Вот именно. И я ничего не могу с собой поделать. Я говорю так, как вижу, а потом кляну себя за то, что не сделала нужных выводов. Наверное, потому мне так необходимо мое французское убежище. Там я не должна все время за собой следить. Просто могу писать и все. Окружающим я совершенно безразлична.

Наступила тишина. Макс вертел и вертел в руках рюмку с коньяком, и я не была уверена, что он вообще меня слушает. Потом он поднял глаза и, с одобрением посмотрев на меня, сказал:

– Я, мне кажется, вас понимаю. Я даже вздрогнула от неожиданности.

– Простите, я что, опять прочитал ваши мысли? Видите ли, то, что вы сказали, я и сам часто чувствую. Если имеешь свой взгляд на мир или чувствуешь глубже, чем другие, всегда бывает трудно. Я знаю, что значит быть одиноким. Мне кажется, я был таким всегда. – Он пожал плечами. – Но если я чему-то и научился в жизни, то это терпению. Нет, конечно, не терпимости, – дураков я переношу с трудом.

– Да, пожалуй, вы действительно поняли, – подумав, ответила я, – а теперь мне бы хотелось спросить и вас кое о чем.

– С удовольствием отвечу.

– Вероятно, я должна быть благодарна за все Гастону?

Макс удивленно поднял брови.

– Гастону?

– Мальчику с портрета.

Он тяжело вздохнул и улыбнулся мне.

– Я не ожидал такого поворота. Спасибо и вам за откровенность, Клэр.

– Не стоит, – ответила я с усмешкой, – как ни прискорбно, но вы, вопреки моему желанию, мне нравитесь, Макс Лейтон. Я давным-давно не встречала никого, кто бы ничего от меня не требовал.

– Это что, декларация о дружбе?

– Во всяком случае, мне бы хотелось так думать. Честно говоря, в дружбе я очень нуждаюсь.

В эту минуту Макс, который как раз снова доставал сигарету из пачки, остановился и посмотрел на меня.

– В таком случае, считайте, что один друг у вас уже есть, но будьте бдительны – дружить со мной не просто. Вы берете на себя большую ответственность, чем вам кажется.

Я взглянула ему в глаза, немного удивляясь той серьезности, с которой он все это произносит.

– Вероятно, превыше всего вы цените прямоту.

– Да, и вы готовы принять меня таким, какой я есть?

– То, что вы сейчас сказали, больше похоже на юридический контракт.

Он помотал головой.

– Клэр, перестаньте увиливать. По-моему мы друг друга отлично поняли.

И снова он меня удивил. Он был прав. Я действительно увиливала, и это было несправедливо по отношению к нему.

– Простите меня, Макс. Я ведь говорила вам, что не слишком четко выражаю свои мысли. Да, конечно, я принимаю ваши условия.

Макс расхохотался.

– Клэр-максималистка. Ну хорошо, договорились. Я не ответил на ваш вопрос. Вы угадали насчет Гастона – его портрет очень многое мне о вас рассказал.

Я опустила голову, неожиданно почувствовав, что меня разоблачили.

– Что же именно?

– То, что вы очень уязвимы и неравнодушны, – ответил Макс, протягивая руку и дотрагиваясь до моей щеки. – И очень недоступны, моя милая Персефона, – закончил он, убирая руку.

– Вы преувеличиваете, – сказала я, – ей-богу же, преувеличиваете.

– Поверю вам на слово. – Он встал. – Спасибо за прекрасный вечер, Клэр. 3автра я рано улетаю в Нью-Йорк, но обязательно дам о себе знать.

Я проводила его до двери, и его последние слова все никак не шли у меня из головы.

– Спокойной ночи, Макс.

Вдруг, резко повернувшись, он взял меня за плечи и произнес, глядя прямо мне в глаза:

– Не бойтесь рисковать, Клэр. Спокойной ночи.

Легонько поцеловав меня в щеку, он ушел, а я осталась размышлять о том, что он имел в виду.

Наконец появилось солнце и, словно желая наверстать упущенное, принялось шпарить без остановки. Температура не опускалась ниже двадцати пяти, и парки, приободрившись, открыли свой запоздалый весенний фестиваль.

Я жалела, что мне надо уезжать именно теперь, когда Лондон выглядит так восхитительно, но уже пора было приводить в порядок дом, чтобы успеть поработать на природе, пока стоят теплые месяцы. Сидя за чашкой кофе и вздыхая, я думала о том, где сейчас Макс и что он делает по ту сторону Атлантики.

Заехала Пег и привезла мне огромную охапку цветов. Естественно первое, что она заметила, были стоявшие в вазе нарциссы Макса.

– Кто-то опередил меня? – спросила она с ехидной улыбкой.

– Конечно. Меня засыпали цветами, но все равно большое тебе спасибо. Я тебя очень люблю.

– Не за что. Прости, что не смогла приехать на прошлой неделе. Мы отдыхали. Бог ты мой, Клэр! Какая статья! Кто он такой, этот Макс Лейтон? Папа чуть не сошел с ума от радости, он, естественно, с тобой уже говорил.

– Это очень известный критик. Мне страшно повезло.

– Ну да, и, как я понимаю, это означает, что ты взяла штурмом Вест-Энд. Я безумно за тебя рада. Так от кого же эти нарциссы?

– Вообще-то от Макса Лейтона.

– Правда... – произнесла она задумчиво, – очень любопытно.

– Не особенно. А Льюис вернулся с тобой?

– Да, и просил передать тебе привет, мне как раз надо с ним встретиться, и меня внизу ждет машина, но я хотела обязательно сама к тебе забежать, завезти цветы и сказать, что родители обязательно хотят с тобой повидаться до твоего отъезда во Францию. Сообрази, когда ты свободна, и я приглашу вас всех к себе.

– Договорились, Пег. Спасибо еще раз за цветы.

Сестра поцеловала меня и, и прежде чем выйти из дома, почему-то снова странно на меня посмотрела.

Я отправилась в галерею, где, улыбаясь до ушей, уже ждал меня Джордж.

– Итак, Джордж, что нового? – спросила я, поняв по выражению его лица, что он сейчас выложит мне очередную сенсацию.

– Моя дорогая, ты все пропустила! – он покачивался на каблуках своих дорогих итальянских туфель.

– Что еще я пропустила, не тяни ради Бога!

– Здесь была самая поразительная женщина на свете и ее не менее восхитительный друг, который сопровождал ее явно не только из-за ее красоты. Наверное, мне надо было получше к нему присмотреться, но я, как всегда, прозевал. Короче, она явилась сюда с таким видом, будто эта галерея принадлежит ей, и прохаживалась так высоко задрав нос, что я бы не удивился, если бы она шлепнулась на задницу, и представь, моя милочка, на ней была соболья шуба! В эдакую погоду!

– Правда? – я улыбнулась, приготовившись слушать дальше. Джордж был самым большим сплетником и самым славным малым среди всех моих знакомых.

– Дамочка с надменным видом разгуливала по залу – как будто здесь, в моей галерее дурно пахнет, и отпускала замечания, обращаясь к своему дружку, его зовут Гарольд. Какое дурацкое имя, правда?

– Какого рода замечания? – перебила его я, зная, что он будет распространяться об этом несчастном Гарольде битый час.

– Ну, что-то вроде этого: «Очень скучно, Гарольд, тебе не кажется?», или: «Мило, но не то, что обычно нравится Максу». Потом, моя дорогая, она замерла напротив «Мальчика» и замолчала. «Лучше, чем я думала», – сказала она в конце концов, и у ее парня хватило ума с ней не спорить. Но представь себе, после этого вид у нее стал совершенно растерянный.

А дальше я и охнуть не успел, как она запахнула свою шубу и вылетела отсюда злая, как черт! Ну, что ты по этому поводу думаешь, могу я узнать?

– То, что ты рассказываешь, очень странно. Как по-твоему, кто это такая?

– Я бы и сам хотел знать, милочка, это явно птица высокого полета. Жаль, что тебя здесь не было.

– Джордж, – произнесла я, начиная медленно соображать, что к чему, – ты можешь описать ее, я имею в виду внешность.

– Ну да, конечно могу. Так, у нее рыжеватые волосы, как я понимаю, крашеные, красиво уложенные в пучок, продолговатое лицо. Она умело пользуется косметикой, пожалуй, в стиле Лиззи Арден, высокая, как ты, моя милая, правда, она была на каблуках, поэтому, может быть, мне показалось, каблуки у нее дюйма три...

– О, Джордж, – растерянно пробормотала я, – неужели это была София Лейтон? Я не могу себе представить! Она, наверное, пришла, чтобы посмотреть, чего тут намалевала Максова юная подружка. Просто невероятно!

– София Лейтон? – переспросил Джордж, и в глазах его загорелось любопытство. – Уж не его ли бывшая? Ну да, конечно! Вот это да! На нее посмотришь, хочется ему посочувствовать, особенно, если вспомнить все, что он пережил.

– Откуда ты знаешь? – удивилась я.

– А кто же не знает? Эту историю трепали все газеты наверное, лет шесть назад.

Вдруг мне почему-то расхотелось его слушать. Частная жизнь Макса касалась только его одного, и мне стало неприятно, что Джордж сплетничает о ней. Максу и без того здорово досталось.

– Послушай, Джордж, если я не начну сейчас смотреть документы, то ничего не успею. Где эти счета, по поводу которых ты так стонал?

– Да, конечно, – ответил Джордж, сходу сосредоточившись. Дело есть дело. Об этом Джордж не уставал напоминать мне при каждой возможности. Он повел меня в свой кабинет, и больше от него я о Софии Лейтон ничего не слышала.

На следующий день, когда я уже выходила из дому, зазвонил телефон. Не без колебаний вернувшись, я с неудовольствием сняла трубку. В списке вещей, которые я ненавижу, телефоны занимают одно из первых мест.

– Да, – ответила я в нетерпении.

– О, Господи, неужели я дозвонился?

Казалось, голос звучал совсем рядом, и я обрадовалась.

– Макс! Где вы? Слышно так, будто вы за углом!

– Неужели? Я бы сказал, за несколькими углами. Я все еще в Штатах. Как дела?

– Нормально. Стало тепло. А как у вас? Как Нью-Йорк?

– Отвратительно. Кошмарная неделя с бесконечными встречами и выставками. Я позвонил, чтобы услышать ваш голос. Скажите что-нибудь простое и не слишком умное.

– Я без вас скучаю. Нормально?

Последовало молчание, потом Макс сказал:

– Приятнее, чем я мог предполагать. К тому же весьма оригинально, по-моему, по мне уже много лет никто не скучал. Я возвращаюсь завтра. Вы можете освободить для меня вечер?

– 3автра? Это просто восхитительно! Но вы, наверное, будете ужасно усталый?

– Об этом уж позвольте мне самому побеспокоиться. Надеюсь, вы как-нибудь это переживете.

Я рассмеялась.

– Я-то, разумеется, переживу, глупый вы человек, и более того, сама приготовлю для вас ужин.

– Правда? А что, София отбила у вас охоту ходить со мной по ресторанам?

– Не надейтесь. И не думайте, что меня так легко выбить из колеи. Кстати, вы мне напомнили. Вчера в галерее произошло нечто из ряда вон выходящее, но до завтра я вам не расскажу.

– Я умираю от любопытства, – сказал он со смехом. – Но я должен бежать, я завтракаю с десятью выдающимися художниками. Боже, помоги мне!

– И правда, спаси вас Господь. До завтра. – Договорились. Пока, Клэр. – Я услышала щелчок, и голос исчез.

В семь раздался звонок, и я побежала открывать дверь. Передо мной стоял Макс, и выглядел он великолепно.

– Привет, – улыбнулась я.

– 3дравствуйте, Клэр.

Одет он был менее тщательно, чем обычно, в коричневые вельветовые брюки и темно-красный свитер, и я подумала, что впервые вижу его не в костюме.

– Я так рада, что вы приехали! Я, конечно, понимаю, что должна на самом деле сказать: «3дравствуйте, Макс, дорогой. Вы уже вернулись?»

– И если бы вы так поступили, я бы повернулся и ушел. Вы сегодня очаровательны – отрада для утомленных глаз.

– Надеюсь, вы не преувеличиваете. Пошли на кухню, а то все сгорит.

– 3вучит не слишком ободряюще, – ответил он сдержанно. – Между прочим, вижу я прекрасно. Где у вас штопор? Я принес красное вино. Надеюсь, оно подойдет к тому, что вы готовите?

– Отлично.

Я попробовала соус, который приготовила для устриц, потом проверила, прожарилась ли свинина, фаршированная фруктами. Все получилось как надо, и я сказала:

– Пошли наверх. Начнем с шампанского, оно давно ждет нас в своем серебряном ведерке.

– Божественный нектар, – произнес Макс, сдирая с горлышка фольгу. – Я слышал как-то, что звук, который издает бутылка шампанского, когда ее открывают, должен походить на вздох удовлетворенной женщины.

– Макс Лейтон, придержите язык! Вы хотите дать мне понять, что хорошо знаете, каков этот вздох?

– А вы сомневаетесь? Тогда послушайте, – произнес он усмехаясь. Пробка негромко шипя вылезла из бутылки. – Гораздо удачнее, чем обычно бывает. Один приятель рассказал мне, что страшно испугался, столкнувшись с этим явлением впервые. Ему показалось, что кругом открывают шампанское.

– Ваше здоровье. .

Он подождал, пока я перестану смеяться, потом протянул мне стакан.

Я легонько чокнулась с ним и тихо сказала:

– 3а вас.

Устрицы были вкуснейшие, свежие, крупные и очень холодные и запивать их шампанским было очень приятно, а свинина получилась у меня очень красивая. Еще я сделала морковку в глазури из жженого сахара и масла, и пышное картофельное пюре с густой, блестящей подливкой. У вина, которое принес Макс – «Романс-Сен-Виван», был великолепный букет, и мы с удовольствием запивали им мясо. 3авершили мы нашу трапезу лимонным муссом.

Макс откинулся на спинку стула.

– Это было куда удачней, чем я предполагал. С этого дня наши походы в ресторан отменяются, теперь я знаю, куда можно прийти поесть.

– Не надейтесь, что так будет всегда. Скорее всего вам придется довольствоваться тунцом или макаронами с сыром, а на десерт получите рисовый пудинг.

– Повседневность меня не страшит, я обожаю детскую пищу. А ну-ка, дайте я помогу вам помыть посуду. – Он пошел за мной в кухню, прихватив грязные тарелки, и опустил их в мыльную воду. Я мыла посуду, а Макс вытирал, причем получалось у него до того естественно, будто мы занимались этим вместе годами.

– Где вы научились так хорошо готовить? Я почему-то не видел, чтобы вы записывали рецепты в «Кордон Бле».

– Подсматривала то там, то здесь. В основном, во Франции. Если хочешь, чтобы к тебе там относились с уважением, то обязан научиться готовить. В первое лето, когда я только купила дом, женщины посматривали на меня с любопытством, но и с большим недоверием.

– Могу себе представить.

– Они никак не могли понять, как может женщина жить одна и только писать картины, то есть заниматься совершенно бессмысленным делом, причем по собственной воле. Но я восстановила свою репутацию во время деревенского праздника, когда для общего застолья я приготовила coque de vin. Я подслушала, как мадам Клабортин, мать Гастона, говорит одной из своих подруг: «А мадемуазель Вентворт серьезная женщина. Она готовит!»

– Цыпленок в вине помог спасти ваше доброе имя. Чудная история! Типично для тамошних людей, правда? Вы сумели это передать в своих картинах – удивительная простота нравов. А мадам Клабортин нет среди женщин в сцене на рынке?

– Есть! Это та самая, с красным лицом, в платке и без талии. Она держит в руках огромный кочан капусты.

– О, Боже, но у нее же ужасно глупый вид! Не удивительно, что сам Гастон на портрете такой грустный.

– Вы знаете, Макс, он очень забавно относится к своим родителям. Говорит о них, стараясь быть справедливым. Но совершенно ясно, что они друг друга не понимают.

– А какой у него отец?

– Они с женой очень подходящая пара. Он толстенький коротышка, пьет, как сапожник, и играет с мальчишками в boules, когда у него есть возможность оторваться от его табачной плантации.

– 3наете, похоже, Гастону приходится сталкиваться с тем, что вы называете «канзасской проблемой».

– Ну конечно, бедный малыш. Потому-то мы и подружились – два оригинала на целую деревню.

– Я так и понял. – Макс забрал у меня последнюю тарелку.

– Макс...

– Ау?

– А я ведь должна уехать в конце месяца. – Я догадывался. – Он повесил полотенце на крючок и повернулся ко мне. – Вы хотите, чтобы я попытался вас отговорить, убедил остаться и пожинать плоды нагрянувшей славы?

– Конечно нет. – я почувствовала, что краснею.

Макс стоял, прислонившись к раковине и сложив перед собой руки.

– Вот и отлично. Мне бы страшно не понравилось, если бы вы поступили иначе. 3начит, в конце месяца вы уезжаете. И почему вы мне об этом говорите?

– Просто так, собственно. – Мне стало совсем неловко, я и вправду не знала, зачем я это произнесла.

Макс сел за кухонный стол и сам ответил вместо меня.

– Я хочу, чтобы вы послушали меня, Клэр. Я понимаю, что наша дружба возникла неожиданно, – он очень тщательно выбирал слова. – Мне, конечно, будет жаль расставаться с вами, но я вовсе не хочу, чтобы вы подумали, что я жду от вас чего-то другого.

Я села рядом с ним и стала машинально наливать кофе, стараясь собраться с мыслями. Макса достаточно часто было трудно понять, а сейчас это было просто немыслимо.

– Да, конечно, просто все это немного необычно. И еще эти ваши шутки насчет Персефоны...

– Милая моя девочка, я же говорил вам, что временами, когда мне это удобно, я веду себя как отпетый мерзавец. Только, пожалуйста не думайте, что это хоть в малой степени может коснуться вашей работы.

– Простите, Макс. Я наверное недостаточно понятно объяснила. Мне всего лишь хочется, чтобы вы поняли, почему я уезжаю. Немногие меня понимают.

– Клэр... – Он немного помедлил, не решаясь продолжать, а потом все же сказал: – Вспомните, мы уже говорили об этом однажды. Вы мне очень нравитесь, и я бы хотел, чтобы вы были счастливы. У вас нет никаких обязательств ни передо мной, ни перед кем либо другим. Вы должны продолжать делать то, что делаете, и что касается меня, то я этим восхищаюсь.

– Спасибо. Мне важно было это услышать и особенно сейчас. Пойдемте наверх. У меня есть арманьяк, и я давно ждала какого-нибудь повода, чтобы его открыть.

Он пристально и долго смотрел на меня, но сказал только:

– Как вам угодно.

Макс удобно устроился на диване, положив одну руку на спинку, а другой придерживая на коленях чашку кофе.

– Так что же вы все-таки собирались мне сообщить не раньше сегодняшнего вечера?

– Ах, да! Чуть не забыла, вы никогда не догадаетесь, кто вчера приходил в галерею!

– Вы правы. Конечно, не догадаюсь, ответил он удивленно. – Так почему бы вам не удовлетворить мое любопытство.

– София!

Макс дернулся, и кофе пролился ему на колени.

– Неважно, – нетерпеливо сказал он, когда я вскочила и кинулась за салфеткой.

– Расскажите мне, как это было.

Он достал носовой платок и положил его на мокрое пятно, не обращая на него особого внимания.

– В общем... – я пересказала ему всю сцену, и Макс слушал очень внимательно и напряженно.

После того, как я закончила, он с минуту молчал, а потом сказал только:

– Как странно...

– Чего странного? Мне показалось, это как раз на нее похоже.

– Ну да, отчасти. Я вполне могу понять, почему она решила нанести визит Джорджу Беннету. Но странно, что София смогла оценить портрет Гастона. Она, конечно, успела многое узнать о живописи, пока мы были женаты даже помимо своего желания. Возможно, она стала разбираться лучше, чем я думал.

– Джордж ужасно смешно переполошился. Особенно его заинтриговал этот Гарольд. Как вы думаете, кто он такой?

– О, очередной ухажер. Во всяком случае я так думаю. У нее их целая коллекция, и она ее постоянно обновляет. Она из тех женщин, которые терпеть не могут одиночества.

– Макс, может быть, я лезу не в свое дело, когда говорю о Софии...

– Клэр, мне действительно не хотелось бы долго говорить о ней просто потому, что это неинтересно и вызывает раздражение, но это вовсе не означает, что вы должны чувствовать какую-то неловкость и стараться меня оберегать.

– Я просто хотела спросить, почему она больше не вышла замуж? Или вышла?

– Бог ты мой, конечно, нет! Ей это совершенно ни к чему. Она получила от меня огромную квартиру и будет получать деньги, пока не выйдет снова замуж. Естественно, я мечтаю, чтоб она снова окрутила какого-нибудь идиота, но она, может быть, этого и не сделает, чтобы мне насолить. Это тоже часть непрекращающегося сражения.

– Знаете, Макс, после всего, что вы пережили, я не удивлюсь, если вы будете стараться держаться от женщин подальше.

Он рассмеялся.

– Значит, вы считаете, что мне остается только принять обет безбрачия?

– Вы отлично знаете, что я имею в виду.

– Ну да, думаю, что знаю. Если вам интересно, то мне действительно после неудачного опыта с Софией успешно удается оставаться совершенно свободным. И у меня нет ни малейшего желания попробовать еще раз.

Что-то у меня внутри болезненно сжалось.

– Простите меня, Макс, я напрасно завела этот разговор.

– Чепуха, Клэр. – Он протянул руку, коснулся моих волос и откинул непослушную прядь назад. – Я вам уже говорил, что не стоит жалеть меня как бездомного пса. Это неприятно и в общем-то обидно.

– Макс, вы невыносимы. – Я не удержавшись засмеялась. – Вы что, так обращаетесь со всеми друзьями?

– Не понимаю, о чем вы, – сказал он, и в его глазах заплясали шаловливые огоньки.

– Ну да. Не понимаете! Хотите еще кофе, милый Гадес?

– Спасибо, с цианистым калием.

Вскоре он ушел.

3

Ведь она такая таинственная и неизведанная, эта страна слез.

Антуан де Сент-Экзюпери

Неделю спустя я шла по Кенсингтон Хай Стрит, погрузившись в раздумья о своих делах, как вдруг меня окликнул показавшийся мне знакомым голос. Растерянно оглядывая окружающих, я заметила, что ко мне пробирается София Лейтон. Одета она была не менее нарядно, чем в прошлый раз. На ней был голубой костюм из рогожки и маленькая изящная шляпка. Она заметно выделялась из толпы, и я, как ни странно, обрадовалась, что сегодня надела платье, а не вечные джинсы.

– 3дравствуйте, миссис Лейтон, – сказала я, когда она подошла.

– Мисс Вентворт? Какая приятная встреча, – приветливо ответила она. – Может быть, у вас найдется полчасика, чтобы выпить чашку кофе?

– Кофе? – глупо переспросила я, застигнутая врасплох.

– Ну да. Мне бы хотелось поговорить с вами. Есть у вас время?

– Да... да, наверное. – Мне совсем не хотелось кофе, но стало очень любопытно.

– Чудесно. 3десь неподалеку есть небольшое бистро, на Черч-стрит.

Я пошла за ней, удивляясь тому, как легко она двигается, несмотря на высоченные каблуки. Сама я всегда ношу плоскую обувь и, скорее всего, в таких туфлях, как у нее, просто бы шлепнулась.

Усевшись за столик, мы сделали заказ, и она начала с места в карьер:

– Как я понимаю, Макс объяснил вам, что мы были женаты.

– Да, он говорил.

– Полагаю, он рассказал вам не только об этом. – Она положила одну продолговатую кисть поверх другой. Я обратила внимание, что она не носит колец, и это меня немного удивило, впрочем, руки у нее были холеные и не нуждались в дополнительных украшениях.

– Нет, не рассказывал. 3ачем? Это касается только его.

– А-а, значит, у вас с ним сугубо деловые отношения? Ну да, я сразу подумала, что вы не в его вкусе.

– Миссис Лейтон, – прошипела я, начиная злиться, – деловые или еще какие-нибудь, но моя жизнь и то, с кем я общаюсь, совершенно вас не касается. – Принесли кофе, но я к нему не притронулась. – И вообще, к чему все это? Я уверена, что вы притащили меня сюда вовсе не для того, чтобы выяснить, сплю ли я с вашим бывшим супругом.

Она рассмеялась.

– О, Боже! Вы еще совсем молоденькая. Вы правы, моя милая, меня интересуют ваши картины. Я ведь была на выставке.

– Честно говоря, я знаю. Мне сказал Джордж Беннет. А вы что, любите знакомиться с плохой живописью?

Ее карие глаза сузились, и, сделав глоток кофе, она посмотрела на меня поверх чашки.

– Портрет показался мне очень интересным, впрочем, как и всем остальным. Хотя шум вокруг него начался, конечно, благодаря Максу.

– Миссис Лейтон, я спешу, так что, может быть, вы перейдете к делу?

– К делу? Но у меня вовсе нет никакого дела.

– В таком случае, зачем мы здесь? – спросила я с досадой.

Она заулыбалась, вероятно, ее насмешило мое простодушие.

– Ну-у, я подумала, что нам стоит познакомиться поближе.

– Не думаю. – Я понимала, что грублю, но больше я не могла находиться рядом с этой женщиной ни минуты. – Если вас что-то еще интересует, то вы можете прочитать все в каталоге. – Я встала.

– Вы любите тайны? Правда? Я слышала, что вы не желаете рассказывать, где работаете, скрываете имена людей, которых пишете. Вы что, таким способом добиваетесь популярности? Хотите заинтриговать публику? Это очень неглупо. Вы своего добились, я слышала массу толков и пересудов.

– Собственно, я поступила так, как сочла нужным, потому что это мой секрет. А вам хочется выпытать у меня побольше, чтобы потом разболтать?

– Вы весьма подозрительны, мисс Вентнорт, и, судя по всему, только с виду наивны. Я вам сказала, мне стало любопытно, и это естественно – Макса не просто привести в восторг.

С меня было довольно.

– Ну ладно, раз уж так, я вам отвечу. Я художница, миссис Лейтон. Я познакомилась с вашим бывшим мужем, когда он пришел на мою выставку, и мы с ним всего лишь друзья. Если вам хочется купить картину, – то идите к Джорджу Беннету, и он договорится с вами конкретно. Продается все, кроме портрета. Спасибо за кофе.

Я ушла, а она осталась и смотрела мне вслед.

У меня не хватило терпения дождаться вечера, до того мне хотелось увидеть Макса. Я вспомнила, что он говорил мне, где его офис.

Он был на месте, и его помощник сходил за ним и вытащил из-за стеллажей с книгами.

– Клэр? – удивился он. – Как вы сюда попали?

– Мне надо рассказать вам одну историю, и она до того занимательная, что я не могла ждать. Я вам помешала?

– Ничуть. Я ужасно рад вас видеть. Садитесь.

Он подвинул мне стул, а сам сел на край письменного стола.

– Хотите кофе?

– Ни в коем случае! Из-за кофе все и получилось. – Глупо хихикая, я пересказала ему от начала до конца свой разговор с Софией, не пощадив ее. – Ну, что скажете? – закончила я.

– Думаю, вы правильно сделали, что поставили ее на место.

– Да, но как вы думаете, я не ошибаюсь? Не может быть, чтоб ее интересовали мои работы. Мне кажется, она решила разузнать, какие у нас... – О, Господи... – Я прикрыла рот рукой и снова расхохоталась.

– Я вижу, от подобной мысли вы готовы хохотать до упаду, – сухо проговорил Макс.

– Ну да, конечно. Ведь она попала пальцем в небо. Но как вам кажется, я-то права?

– Да, вы ее быстро раскусили, и, насколько я ее знаю, она скорее всего до сих пор сидит там и гадает – то ли вы до невозможности наивны, то ли чрезвычайно умны.

– Ой, Макс, вы что, сердитесь?

– Ну отчего же, я счастлив, что она доставила вам столько удовольствия. Правда, мне ее фокусы никогда не казались слишком забавными, но я другое дело – я был ее мужем.

– Да, и я вам очень сочувствую.

– Я сам себе сочувствую. Слушайте, уже около четырех. Почему бы мне не закрыть тут, и мы могли бы...

В дверь постучали, и появился сотрудник Макса.

– Макс, извините, звонит ваш дед.

– Спасибо, Генри.

Я привстала, но он махнул мне, чтобы я оставалась на месте, и взял трубку.

– 3дравствуй, дед. Как ты? – Несколько мгновений он слушал, а потом заулыбался. Ну, конечно, приеду. Неужели ты мог подумать, что я забыл? Роберт? А, понимаю, это очень любезно с его стороны. Погоди, прошу тебя, погоди, дедушка. Думаю, что как раз смог бы. Можешь подождать еще секунду? Макс прикрыл трубку рукой. – У моего деда день рожденья в субботу. Вы согласны поехать к нам в Холкрофт?

– Ох, Макс, я... я даже не знаю. Я стесняюсь, ведь у вас семейное торжество.

Я была совершенно не готова к подобному повороту событий.

– Не дурите. Поедете?

– Да, – я кивнула, чувствуя, что не нуждаюсь в дальнейших уговорах. – С удовольствием.

– Очень мудрое решение. – Он снова поднес трубку к уху. – Я привезу с собой приятельницу, Клэр Вентворт. Она потрясающая художница, дед, и я надеюсь, она тебе понравится. Да, она сидит тут, рядом, красная как помидор. – Он рассмеялся. – Я передам ей. Увидимся в субботу около шести. Пока.

– Что передадите? – подозрительно спросила я, когда он положил трубку.

– Что я плохо воспитан. Я рад, что вы согласились. Вам понравится Холкрофт, а дед – чудесный старик.

– А Роберт? Он тоже приедет?

– Да. Скоро вы сами его увидите. Ну так что, давайте закроем мою контору и попробуем заняться чем-нибудь поинтереснее. Вы уже видели новые поступления в «Виктории Альберте»?

Я почти что закончила укладывать пожитки для Грижьера и уже не в первый раз с ужасом подумала, что ни за что не упихаю все в мою крошечную машину. Уперев руки в бока, я с неудовольствием глядела на гору коробок, но, говоря откровенно, мое раздражение объяснялось скорее необходимостью через три дня уехать, чем трудностями с укладкой вещей.

За окном послышался сигнал автомобиля, и, высунувшись из окна, я увидела, что Макс, задрав голову, смотрит на меня, сидя за рулем своего «Мерседеса» с откинутым по случаю хорошей погоды верхом.

Я с тревогой поглядела на часы как раз в ту минуту, когда раздался звонок в дверь.

– Клэр... – с расстановкой произнес Макс, окидывая взглядом сначала мои джинсы, а потом смущенное лицо. – Вы еще даже не начали собираться?

– Ох, простите, Макс, я совсем не рассчитала времени. Мне только переодеться, это всего одна минута.

– Ничего, – смиренно согласился он. – Дедушка, возможно, и не заметит, если мы задержимся на несколько часов. Ну, подумаешь – сгорят свечки на праздничном торте, ну глазурь смешается с воском...

– Макс! – возмутилась я, – это уже нахальство. Мне нужно всего-то пять минут. Чемодан я собрала.

Макс недоверчиво посмотрел на меня, я поспешила вверх по лестнице. Мне понадобилось десять минут, а не пять, но когда я появилась, Макс расплылся в довольной улыбке.

– Я потрясен, Клэр. Для вас это, вероятно, рекорд, и выглядите вы восхитительно. – Он смотрел на меня с явным одобрением, и я засмеялась.

– Мне приятно, что вам нравится, но у меня не все так благополучно, как вам кажется, я не смогла справиться с крючками на платье. Вы не могли бы помочь?

Я встала к нему спиной, и его пальцы легонько прошлись по моей коже, пока он, умело соединив спинку платья, застегивал крохотные крючочки. От его прикосновений мне почему-то стало жарко, и я ощутила нервную дрожь.

– Готово.

– Спасибо, – сказала я, поспешно поворачиваясь к нему лицом.

– Поехали, Клэр, – попросил Макс. – Мы действительно опаздываем.

Вырвавшись из потока лондонских машин, мы выехали на шоссе, шедшее на юго-восток. Где-то через час дорога стала совсем свободной, и мы ехали почти одни. Чем дальше мы оказывались от города, тем реже попадались нам дома и тем больше становилось расстояние между ними, а за окном чередовались длинные полосы земли, то черной, только что распаханной, то уже покрывшейся нежно-зелеными всходами. Я успела заметить, как два сокола устремились вниз, преследуя добычу, а мои мысли, рассеянно перескакивая с предмета на предмет, неизбежно возвращались к Максу. Мне было очень любопытно узнать, о чем он сейчас думает. Макс был молчалив. Возможно, и он был озабочен предстоящим отъездом из Англии? У него была давнишняя договоренность о том, что он прочтет курс истории искусств во Флоренции, который должен был занять три недели. Нам оставалось провести вместе последние два дня.

Машина неслась вперед, и ветер трепал мои волосы. Я смотрела на резко очерченный красивый профиль Макса. Он уверенно держал руль и сосредоточенно следил за дорогой. Я откинулась на подголовник, закрыла глаза, и передо мной замелькали события, произошедшие с того дня, когда я впервые его увидела. «Друзья, – как он сказал, так и получилось, добрые друзья, – подумала я. – А в общем-то он славный, мне с ним хорошо».

И все же, чем лучше я узнавала этого человека, тем большей загадкой он для меня становился. Дело было не в том, что он от меня что-то скрывал. Когда я просила его рассказать о себе, он отвечал честно и прямо, но был все же скорее немногословен. Я чувствовала, что он умалчивает о чем-то важном, и не знала, как спросить. Для меня оставалось загадкой, отчего он часто бывает тревожен, задумчив или ни с того ни с сего становится язвительным. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что то, что я принимала в нем за цинизм, было глубокой, незаживающей раной, слишком плохо затянувшейся, чтобы можно было разглядывать ее при ярком свете. Макс был чувствителен и многое воспринимал слишком остро, а потому предпочитал прятать голову в песок, как большинство смертных. Но я тогда этого не понимала. Тогда я еще очень многого не понимала.

Я почувствовала, что машина замедляет ход, и, открыв глаза, обнаружила, что мы поворачиваем на узкую проселочную дорогу. Нас заливал солнечный свет, пробивавшийся сквозь верхушки деревьев, а зелень живых изгородей, мелькавших мимо нас, подчеркивала великолепную желтизну полей, расцвеченных посевами рапса. Макс покосился на меня.

– Вы спали? Мы уже почти приехали.

Он кивнул в сторону холма, который высился над блестящей поверхностью воды, испещренной маленькими белыми гребешками. На вершине холма стоял дом, при виде которого у меня захватило дух. Он был построен из желтовато-коричневого камня в виде длинного прямоугольника, И Я не сразу заметила, что два более низких крыла тянулись от заднего фасада прямо к океану. В длинных рядах окон отражались лучи садящегося солнца, отчего создавалось впечатление, что дом светится изнутри.

– Макс! – воскликнула я, – так это и есть Холкрофт? Какая красота!

– Вам нравится? – радостно спросил он, въезжая в кованые железные ворота и без труда поднимаясь на холм. Мы сделали два не слишком крутых поворота и оказались на подъездной дорожке между большой лужайкой и гладким как стекло прудом.

– Слушайте, почему вы не предупредили меня, что мы едем осматривать исторический памятник? Не хотели выдавать секрета?

– Разве? По-моему, я был довольно откровенен.

Остановив машину, Макс легко выскочил из нее.

Мы подошли к главному входу, перед которым с обеих сторон были большие клумбы с многолетними цветами, правда немного заглушенными сорной травой. Заметив, что я обратила на них внимание, Макс застенчиво улыбнулся и произнес:

– Садовник перед вами.

– Ох, Макс, вот уж не подумала бы! Меньше всего вы похожи на садовника.

– По-моему, цветы тоже так считают. Я обожаю это занятие, хотя бываю здесь слишком редко, чтобы как следует за ними ухаживать.

– Неважно, здесь... – я не договорила, потому что дверь неожиданно распахнулась, и нам навстречу вышел человек такой же темноволосый, как Макс, и примерно того же возраста. То, что они родственники, не вызывало сомнений. Значит, перед нами был Роберт. Он сделал несколько шагов нам навстречу. Походка у него была такая же стремительная, как и у Макса, но в нем не ощущалась характерная для первого легкость. Напряжение, с которым он держался, плохо сочеталось с небрежно брошенными словами:

– Макс, ну наконец-то.

– Вот и мы, – ответил Макс без особой теплоты. – Это Клэр Вентворт. Клэр – мой двоюродный брат, Роберт.

– Здравствуйте. – Роберт пожал мне руку, но был рассеян и обращался по-прежнему к Максу. – Привет, входите побыстрей. Дед давно ждет.

– Как он? – с тревогой спросил Макс. – В общем-то ничего, немного беспокоился, как вы доедете.

Я снова ощутила в его тоне настороженность. Было ясно, что эти двое не особеннопривязаны к друг другу.

– В таком случае, не будем больше заставлять его ждать. – Макс взял меня под руку, и мы вошли в дом.

Широкая лестница, ведущая на второй этаж, прямо из холла, отделанного на манер шахматной доски квадратами мрамора, заканчивалась большой площадкой, рядом с которой находился небольшой лифт. Направо от входа стояли старинные часы с инкрустацией и позолоченным циферблатом, и вообще повсюду было много старинных вещей, как мне показалось, в основном итальянского происхождения. Все это я успела разглядеть за те несколько мгновений, что мы шли через холл в гостиную, и с радостью подумала, что Макс наверняка покажет мне все, что здесь есть интересного.

– Они приехали, дед.

Роберт отошел в сторону, а Макс быстро пересек комнату и наклонился, чтобы поцеловать старика, сидевшего в инвалидном кресле с накрытыми пледом коленями. Выглядел он изможденным и дряхлым, но голос у него был, как у Макса и у Роберта, глубокий и низкий, и поприветствовал он меня очень радушно.

– Клэр, милая, я ужасно рад, что вы согласились принять участие в нашем скромном семейном празднике. Как вам понравилась дорога?

– Она чудесная, особенно когда подъезжаешь. Дом стоит в самом красивом месте.

– Это верно. Наш предок, Максвелл Лейтон, построил его в конце семнадцатого столетия. Конечно, с тех пор многое изменилось, но вы должны обязательно потребовать, чтобы Макс показал вам приходскую церковь четырнадцатого века. Это здесь самое любопытное.

– Я с удовольствием посмотрю.

– Я прослежу, чтобы завтра он непременно вас туда сводил. Итак, Макс, мой мальчик, рассказывай, что у тебя нового.

Обстановка за обедом была более непринужденной, чем встреча возле дома, но все же и тут не ощущалось семейного тепла, к которому я привыкла.

Столовая, где мы сидели, была огромной и с очень высоким потолком, украшенным лепниной. На висевших на стенах портретах, вероятно, были изображены предки, отрешенно поглядывавшие на нас, будто то, что происходило сейчас в этой комнате, не имело к ним никакого отношения. Я узнала, что отец Макса был старшим сыном в семье, а его младший брат, тоже умерший несколько лет назад, был отцом Роберта.

Мне стало грустно, когда я подумала, что эти трое сидевшие за столом – все, что осталось от некогда большой семьи.

Мы уместились за одним концом длинного стола в стиле королевы Анны. Дед Макса оставался по-прежнему в своем кресле, и я решила, что он, вероятно, прикован к нему уже много лет. Он был заметно немощен. Его руки, красивой формы, но слабые и безжизненные, густо покрытые выступающими венами, немного подрагивали, когда он ел, и, чтобы ими владеть, ему явно требовалось усилие. Но, несмотря на слабое здоровье, ум у него оставался ясным. 3а мягкостью манер скрывались наблюдательность и чуткость. Он не потерял интереса к людям.

– Макс уверяет, что вы – весьма талантливая художница, Клэр.

Я улыбнулась.

– Я и в самом деле художница, мистер Лейтон, но только снисходительность Макса позволила ему применить ко мне слово «талантливая».

– Чепуха, моя милая, Макс еще никогда в жизни не тратил слов понапрасну. Если он говорит, что вы талантливы, значит, так оно и есть. Доброта тут ни при чем. А что же вы пишете?

– Я кончила серию, посвященную французской деревне.

– И где же именно находится эта деревня? – поинтересовался Роберт.

Макс подавил смешок, а я бросила на него уничтожающий взгляд. Он улыбнулся и уставился в тарелку.

– Обычная маленькая деревня в ничем не примечательном месте, которая, похоже, совсем не изменилась с прошлого века.

– А что вы собираетесь делать дальше? – поинтересовался Роберт. – Как я понимаю, благодаря Максу, выставка имела успех. Наверное, теперь вы можете писать все, что вашей душе угодно?

– Роберт! – попытался одернуть его старик, и я снова, в который раз ощутила неослабевающее напряжение в отношениях этих трех людей. Я почувствовала себя неуютно.

– Не стоит объяснять этого Роберту, спокойно сказал Макс. – У него дурная привычка – вечно суется не в свое дело. Правда, Роберт?

– В нашей семье бытуют привычки и похуже, мой милый Макс. – Роберт говорил вкрадчиво. – Вот например...

– Довольно, – резко прервал его старый мистер Лейтон. – Сегодня у меня день рожденья, и я не желаю слушать ваших пререканий. – Потом он обратился ко мне: – Не обращайте на них внимание, деточка. Они росли вместе и все никак не прекратят своего детского соперничества. А теперь расскажите мне, где выросли вы? Думаю, что не в Англии, не так ли?

После именинного торта и кофе, поданных в гостиную, мистер Лейтон попросил разрешения нас покинуть, и Макс тоже поднялся.

– Разреши, я помогу тебе лечь, дед, попросил он.

– Ну, разумеется, Макс. Я уверен, миссис Кингсли будет счастлива отдохнуть, а, кроме того, я еще недостаточно на тебя нагляделся. Доброй ночи, милая Клэр. Я рад, что познакомился с вами. Надеюсь, утром наше чудесное знакомство продолжится.

– Благодарю вас, сэр. Буду ждать. Спасибо, что пригласили меня. Спокойной ночи.

– Клэр, я ненадолго. Роберт может предложить вам коньяку, – Макс улыбнулся мне, а затем подошел к деду и, взявшись за спинку, вывез кресло из комнаты.

Я не без тревоги прислушалась к шуму катившихся через холл колес, негромкому поскрипыванию поднимавшегося наверх лифта, щелчку, когда он остановился на площадке, и последовавшей затем тишине. Подняв глаза, я увидела, что на меня внимательно смотрит Роберт.

– Ну как, Клэр, вам нравится у нас? Интересно, вы давно знаете Макса? Он не часто привозит сюда гостей.

– Я рада, что он меня пригласил. Ваш дед – чудесный старик.

– Да. Ужасно жаль, но он может не протянуть и года. – Роберт встал и начал разливать коньяк, а я с отвращением смотрела на его спину. Было трудно поверить, что он и Макс – двоюродные братья. Несмотря на значительное сходство, лицо Роберта казалось жестким и грубым, и сейчас, когда у меня появилась возможность получше его разглядеть, я поняла, что оно лишено тонкости, отличавшей Макса, как будто художник, не доделав одного портрета, принялся за второй, который получился удачнее. Губы у Роберта были тонкие и неподвижные, а у Макса крупные и чувственные. К тому же у Роберта был тяжелый, исподлобья взгляд. Возможно, я была недостаточно беспристрастна, заведомо отдавая предпочтение Максу. У меня в общем-то не было повода чувствовать столь откровенную неприязнь к человеку, которого я почти не знала. Но в присутствии Роберта мне становилось ужасно неуютно, и я ничего не могла с этим поделать. Тем временем он повернулся ко мне и не мигая смотрел своими холодными голубыми глазами.

– А вы ведь не ответили мне. Когда вы познакомились с Максом?

– Вообще-то не очень давно, хотя я не понимаю, почему вас это так уж интересует?

– Ах ты, Боже мой, кажется, мы не хотим давать себя в обиду... Впрочем, это легко понять, раз вы успели пообщаться с моим милым братцем. Но не стройте иллюзий, дорогая. Его романы не бывают продолжительными.

– Послушайте, Роберт, – устало произнесла я, мечтая поскорее от него отделаться. – Макс всего лишь мой друг, так что не стоит торопиться с выводами. И вообще я терпеть не могу, когда кто-то лезет в мою жизнь, тем более малознакомые люди. Произнеся это, я вдруг вспомнила о Софии.

– Неужели? В таком случае, я не понимаю, почему вы пишете то, что для вас важно, если и впрямь не хотите, чтобы кто-то узнал ваши затаенные думы. Скрывать, где находится то, что вы изобразили, все равно, что запирать стойло, после того, как коровы сбежали. Я, между прочим, был на вашей выставке. Должен сказать, вам многое удалось, а особенно портрет мальчика. Тут с Максом нельзя не согласиться.

– Я счастлива это слышать. Но, тем не менее, не убеждена, что мои работы помогли вам проникнуть в мой внутренний мир. Хотя, как ни нелепо это звучит, именно картины многое рассказали обо мне Максу.

– Неужели я ошибаюсь? 3начит, мальчик был для вас не более чем моделью? А вообще-то конечно – столь горькое одиночество на лице такого маленького ребенка...

Терпеть его издевательство над Гастоном я не могла. Это было именно то, что я люто ненавидела в «цивилизованном», как выражался Макс, обществе. В эту минуту мне хотелось только оказаться как можно дальше отсюда, неважно с Максом или без него.

– Этот маленький мальчик, как ни странно – мой друг, он ласковый и смышленый, и хотя он действительно еще совсем ребенок, н, признаться, предпочитаю его общество вашему!

Поняв, что нагрубила ему, я прикусила губу.

– Клэр? – позвал меня Макс, появляясь в дверях, и наши взгляды встретились. Я уверена, что он сразу заметил, что я покраснела. Он подошел, присмотрелся вначале ко мне, потом перевел взгляд на брата. Роберт стоял, прислонясь к стене, и на его лице было заметно удовлетворение от того, что ему удалось меня огорчить, но он в свою очередь пристально посмотрел на Макса.

Макс, видимо, решив не выяснять, что произошло здесь в его отсутствие, сказал только:

– Я бы хотел сводить вас к морю, Клэр. Ночь лунная и теплая. Вы согласны?

– С удовольствием. Спасибо.

Я встала, стараясь не оглядываться на Роберта, но услышала, что он негромко усмехнулся.

Ровная поверхность холма ясно вырисовывалась в темноте, омытая лунным светом. Макс вел меня по тропинке, пролегавшей сквозь низкий кустарник. Он не произнес ни одного слова, но мне показалось, что он очень взволнован. Мы дошли до края, за которым начинался крутой обрыв, и Макс, бросив на землю свою куртку, предложил посидеть.

После напряженной обстановки, которая окружала нас дома, все здесь казалось на редкость мирным. Нас обдувал легкий ветерок, а внизу, омывая скалистый берег, постанывал прибой. В небе висел золотой диск, отражавшийся в темной воде. Густой и соленый запах моря действовал успокаивающе. Мы еще немного посидели в тишине, и Макс, наконец, заговорил.

– Я должен был предупредить вас насчет Роберта, а я, дурак, понадеялся, что он сегодня будет вести себя по-человечески. Простите меня, Клэр. Он очень огорчил вас, да?

– Нет, честное слово, нет, – ответила я, – мне не хотелось больше волновать Макса, а то, что он взволнован, было заметно.

– Клэр, милая, вам ни к чему меня обманывать. Я все равно знаю, что он донимал вас. Он выспрашивал обо мне?

– Нет, нет, – поторопилась я его разуверить. – Он просто пытался меня дразнить, я не понимаю, почему.

– А я понимаю. И он тоже. Черт возьми, я не должен был оставлять вас с ним наедине даже ненадолго. Так чего же он все-таки хотел?

– Он меня вывел из себя, заговорив о Гастоне – начал почему-то отпускать злобные и глупые замечания. Он был на выставке и, как я понимаю, хорошо знает, как сделать больно.

Макс долго не отвечал, а потом сказал:

– Да, узнаю Роберта. Ему нравится запах крови. Бедная девочка. Я бы с радостью задушил его за то, что он вас расстроил, пусть только еще попробует...

– Макс, что между вами произошло? Я почувствовала это, как только мы приехали.

– Ну хорошо... – Макс вынул сигарету из пачки и наклонился над сложенными вместе ладонями, чтобы прикурить. Затянувшись поглубже, он вздохнул и заговорил.

– У нас в доме вечно были сложности не одно, так другое, во всяком случае сколько я себя помню. Роберт на три года старше, и когда я появился на свет, он перестал быть тут главным. Как вы понимаете, мы все жили в Холкрофте. Мой отец был писателем, – хорошим, но немного себя переоценивавшим, а Джеймс, его брат – художником, как вы, и тоже хорошим. В доме много его работ, я вам их покажу. Места всем хватало, но, видимо, Роберт так не считал. И в один прекрасный день ему, как я понимаю, ударило в голову, что я, а не он унаследую поместье, хотя он и старший. На этом мирная жизнь кончилась. Еще хуже было то, что я хорошо учился в школе, и уж совсем никуда – что я с успехом занимался спортом, а это, как вы понимаете, имеет огромное значение в этом возрасте. Роберту спорт давался хуже. Нас обоих отдали в одну частную школу, что было роковой ошибкой.

– О, да, – тихо сказала я.

– А потом мои родители и младший брат, его звали Тристан, погибли. Тристану было всего одиннадцать, бедняге. Роберта злило, что ко мне проявляют участие, хотя я и сам охотно обошелся бы без этого.

Макс все курил, и сердце у меня сжалось, когда я увидела, какое у него сейчас было лицо. Кажется, Роберт сказал, что Гастон на картине выглядит одиноким? Сейчас я видела перед собой воплощенное одиночество, которое началось не сегодня, а длилось долгие годы.

– Роберт не жалел сил, чтобы досадить мне, и, учитывая, что он старше, ему это неплохо удавалось. Я не хочу вдаваться в подробности, но я, мягко говоря, вздохнул с облегчением, когда он кончил школу. Мне вполне хватало каникул, которые мы проводили здесь. Три года немалая разница в возрасте, когда приходится иметь дело с задирой.

– Могу себе представить! Не удивительно, что он не понравился мне с первого взгляда! Как же можно быть таким злющим! – с негодованием воскликнула я, чувствуя, как во мне закипает обида за Макса.

– Клэр, – отвечал он со смехом, – не стоит бросаться на мою защиту, уверяю вас. Но я еще не все вам рассказал.

– Ах, вот как? А что же еще?

– Несколько лет все было спокойно. Мы почти что друг друга не видели, начался университет, и так далее. Потом я женился на Софии. – Снова последовала долгая пауза, и я ждала, внимательно разглядывая пуговицу на куртке Макса, напряженно ожидая, что он расскажет дальше.

– Потом я начал становиться известен как критик. Мне везло, я преуспел, мне многое удавалось. Роберт мечтал стать художником, как его отец, но он неталантлив. Жизнь Роберта сложилась неудачно, и это сделало его еще и недоброжелательным. Он очень честолюбив, но так и не смог добиться признанья, а то, что его младший брат делал успехи, ожесточало его еще больше. В конце концов его жутко раскритиковали газеты, я, слава Богу, оставался в стороне. Но он обвинил меня в том, что я настроил против него моих друзей. Я, разумеется, этого не делал, но он мне так и не поверил. К сожалению, даже его отец критиковал его работы, и это его доконало. В конце концов он забросил живопись и открыл собственную галерею. У него были кое-какие деньги, чтобы начать свое дело, и он сумел их с толком употребить. Таким образом мы начали вращаться с ним в одних и тех же кругах, и он снова, причем еще пуще, стал со мной соперничать. Правда, на этот раз он нашел объект совсем рядом, дома.

Я, затаив дыханье, слушала Макса. Мне стало казаться, что шум разбивающихся о скалы волн звучит в ушах громче и громче.

– Роберт знал, что у нас с Софией нелады, и не преминул этим воспользоваться. София, как вы сами могли убедиться, очень красива, но для него куда важнее было то, что она моя жена. Я полагаю... в общем я уже говорил вам, что Софию бесило то, что я к ней охладел, а она прекрасно знала, какие у нас с Робертом отношения. – Макс выбросил окурок, и он полетел вниз, долго мерцая в темноте красным огоньком, пока не исчез из виду.

– Макс... что было дальше?

– У них начался роман. – Он произнес это спокойно, как будто рассказывал не о себе.

– Макс, о, Макс... это ужасно!

– Приятного мало. Роберт не долго думая сообщил мне об этом, а София, когда я ее спросил, не стала отрицать. Я думаю, она знала, что последует, и потому решила хотя бы получить удовольствие, вывалив все это на меня. Она своего добилась, и я тут же подал на развод.

Я не могла вымолвить ни слова. Я представила себе, что должен был пережить Макс, и теперь мне было понятно, почему он был холоден с Софией, не говоря уже о Роберте.

– Я думаю, что именно поэтому сегодня...

– Да, конечно. Мы с Робертом стараемся избегать друг друга, но я считал, что обязан приехать сюда в день рождения деда, тем более что он, как вы заметили, нездоров. Но, наверное, я напрасно привез сюда вас.

– Не дурите, Макс. Я вполне могу не обращать внимания на Роберта. С ним, правда, нелегко беседовать, и мне ужасно жаль, что вам так от него доставалось все эти годы.

Макс улыбнулся.

– Я понимаю. Но я тоже научился его раздражать. Он, например, совершенно не переносит запаха табака.

– А я-то удивляюсь – никогда не видела, чтобы вы столько курили.

– А я и не курю много обычно. Но если Роберт рядом, я начинаю чувствовать, что готов даже заболеть раком. Он молчит, потому что знает – я все равно закурю следующую сигарету и буду стараться дымить в его сторону. Это, естественно, ребячество, но оно приносит мне некоторое удовлетворение.

– Я могу это понять. Я тоже вполне способна так себя вести. Ну и гадкая же мы парочка, а?

– Неправда. Я уже вам говорил, что мы с Робертом сейчас стараемся по возможности не встречаться. К тому же теперь я стал старше и знаю, как его укротить. Его хулиганские выходки перестали меня трогать. Ужасно только, что Холкрофт по-прежнему не дает ему покоя. Дед едва ли долго проживет, а после его смерти дом перейдет ко мне.

– Да... понимаю. О, Господи!

– Ничего, так даже лучше, это заставляет его быть осторожней. На самом деле сегодня он вел себя вполне прилично, пока не начал вас дразнить.

– Я бы на вашем месте выгнала его отсюда.

Макс рассмеялся.

– Поместье давно превратилось в ужасную обузу, несмотря на то, что семейная преданность не дает ему прийти в окончательный упадок. Насколько я знаю Роберта, он с радостью предоставит мне возможность возиться с ним, а сам начнет наезжать в гости. Я бы лучше передал все на попечение государства, чтобы братец, купив билет, приезжал сюда на организованную экскурсию. Он этого вполне заслуживает.

Я покачала головой.

– Какой стыд. Все могло быть совсем иначе, вы могли стать друг другу родными братьями.

– Что? Как Каин и Авель? Нет, спасибо. С меня вполне достаточно и такого родства. Но мне приятно, что вы меня понимаете.

«Слишком хорошо, – подумала я про себя, – слишком».

4

Я не знал, как позвать, чтобы он услышал, как догнать его душу, ускользающую от меня...

Антуан де Сент-Экзюnери

На следующее утро я поднялась очень тихо. Было еще рано, и я спустилась в холл, никого не встретив. Я уже собралась выйти из дома, как дверь распахнулась, и передо мной предстал Макс, в старой одежде и с садовыми ножницами в руке.

– Клэр! Я бы разбудил вас, но решил, что вы захотите выспаться. Мы вчера поздно засиделись.

Он говорил, как ни в чем не бывало, и мне после прошедшей ночи с ее внезапными откровениями это показалось странным. С внезапной остротой я поняла, что для Макса все, о чем он говорил, давно стало привычным.

– Я всегда рано просыпаюсь, даже в свободные дни, ничего не поделаешь. Вы хорошо спали?

– Как ни странно – да, хотя я этого и не ожидал. Знаете ведь, как говорится – откровенность лечит душу. Но боюсь, мне еще ох как много раз надо исповедоваться, чтобы снова начать спать младенческим сном. – Он рассмеялся и небрежно обнял меня за плечи. – Вы позавтракали?

– По-королевски. Кажется, больше пока никто не встал.

– Как обычно. Ни Роберт, ни дед не встают рано. А как насчет прогулки?

– А вы ели?

– Давным-давно. Кажется, это звучит весьма благостно. Обычно люди склонны считать добродетелью то, что встают на рассвете.

– Он снова рассмеялся, и на этот раз до того беспечно, что ощущение тяжести, оставшееся после вчерашнего дня, рассеялось окончательно.

Я подхватила его тон.

– Не поддающаяся описанию добродетель. А я на ногах, потому что боюсь упустить хотя бы миг этого дня.

– Тогда пошли. Я отведу вас на берег. Купаться пока еще рано, но мы отлично прогуляемся. Я успел привести в порядок несколько цветочных клумб, так что у меня не будет угрызений совести. – Он бросил ножницы в холле, и мы вышли навстречу солнечному свету.

К океану вела длинная извилистая тропинка. Небольшие кустики вероники виднелись в густой траве, а белоцветник и колокольчики пробивались сквозь каменистую почву. Покрывшаяся белыми цветами морская смолевка росла на скалах вместе с папоротником и еще какими-то похожими на чертополох цветками, которых я не знала. По ярко-голубому небу плыли толстые и пушистые белые облака, которые легкий ветер время от времени разносил по сторонам и снова собирал вместе. Идти было не слишком удобно, и я остановилась, чтобы вытряхнуть из туфли камешек.

– Ой, Макс, глядите. – Я увидела паучка, зацепившегося за тонкую ниточку, поблескивающую жемчужинами росы. Подсвеченная золотыми лучами утреннего солнца паутина обвивала кустик куманики. Паучок, видимо, не испугался нас, когда мы наклонились, любуясь его шедевром, и мирно сидел, дожидаясь мухи, чтобы позавтракать. Я повернула голову и, взглянув на Макса, увидела, что он наблюдает за мной с очень странным выражением лица.

– Любопытные созданья, правда? – сказал он, – бесконечно терпеливые.

– Самое главное для них – ожиданье, – согласилась я, выпрямляясь.

– Именно так. И, видимо, это себя оправдывает. – Он улыбнулся и зашагал вперед своей стремительной и легкой походкой.

Был отлив, и мы пошли вдоль берега по песку, заглядывая в наполненные водой ямы – маленькие мирки, живущие своей жизнью, – в которых находили интересных представителей морских глубин. Невдалеке виднелся лодочный сарай, плотно прилепившийся к скале, от которой тянулся выдававшийся далеко в море пирс, но мы не успели до него дойти, как Макс повернул назад.

– Нам пора назад, иначе начнется переполох.

Мы быстро вернулись домой.

Остаток дня пролетел незаметно. Макс отвел меня в маленькую церковь, и мы побродили вокруг, любуясь восхитительной архитектурой. Я выяснила, что он такой же страстный поклонник старинных церквей, как и я. Но как только я попыталась заглянуть в усыпальницу, где покоились поколения Лейтонов, Макс увел меня. Я с горечью подумала, что там наверное лежат его родители и брат, и не стала упорствовать. Он устроил мне настоящую экскурсию по Холкрофту, показал дядины картины, которые я нашла очень интересными, и рассказал историю поместья и различных его обитателей.

Я помогла ему поработать в саду, с удовольствием подрезала кусты и полола, радуясь тому, что снова касаюсь руками земли, и мы болтали о всякой всячине, ненадолго замолкая, как бывает, когда заняты руки. Роберт вышел к ленчу, но на этот раз, к счастью, вел себя мирно. Я бы, наверное, не вынесла, если бы он снова начал говорить колкости. Когда я выслушала спокойный и беспристрастный рассказ Макса о том, как они росли с Робертом, мне стало легче понять, почему он бывает таким замкнутым. Отношения с Робертом, потеря родителей и брата, неудачная женитьба на Софии – всего этого было более чем достаточно, чтобы у человека появилось желание отгородиться от всего мира.

После еды Роберт исчез, и я испытала облегчение. От меня не укрылось гадкое выражение, с каким он поглядывал на нас, и в какое-то мгновение я поймала его взгляд, устремленный на меня в упор и сопровождавшийся недоброй улыбкой. Я опустила глаза, но меня не покидало чувство омерзения, вероятно, он все же относился к типу людей, которые в детстве, чтобы развлечься, отрывают крылышки насекомым. Став взрослым, он несомненно научился находить иные способы доставлять себе удовольствие.

Во второй половине дня мы с Максом вывезли мистера Лейтона в его кресле в сад и вскоре стали собираться. Прощались мы с ним в гостиной. Роберта, слава Богу, нигде не было видно.

Макс поднялся наверх, чтобы взять чемоданы и поговорить с сиделкой деда, а я ждала в холле, с восхищением разглядывая табакерки и вееры на одном из маленьких столов, как вдруг услыхала за спиной шаги, заставившие меня вздрогнуть.

– Надеюсь, вы не собирались уехать, не простившись? – Роберт стоял ко мне чуть ближе, чем мне бы хотелось.

– Разумеется. Я просто мечтала сказать вам «до свиданья».

– Ай-ай, какие мы сердитые!

Я почувствовала себя мухой, беспомощно бьющейся между оконными рамами и, бессознательно ощутив панику, сделала попытку проскочить мимо него.

Но стоило мне сделать одно движение, как его пальцы цепко впились в мое плечо, и он притянул меня к себе. _

От неожиданности я потеряла равновесие. Его руки обхватили меня, словно клещи, он прижал меня к своей груди и, поймав губами мой рот, принялся яростно целовать меня. Я отчаянно вырывалась, но Роберт был сильный и не выпускал моих рук. Меня охватило отвращение, и, когда его язык оказался у меня во рту, я крепко сжала зубы и почувствовала вкус крови.

Он отпрянул и, резко отпустив меня, прикрыл губы рукой.

– Ах ты, маленькая дрянь... – пробормотал он.

Я с силой съездила ему по физиономии. Он напрягся, побелел, и я увидала на его щеке красный след от моей ладони.

– Только попробуйте еще ко мне прикоснуться, – свирепо прошептала я. – Получите и не так. .

– Представляю, что вы за штучка в постели, – злобно буркнул он. – Как это Макс с вами управляется?

– У Макса нет такой необходимости. Но вам, разумеется, этого не понять. Вы, как я погляжу, привыкли всего добиваться силой.

Глаза Роберта неприятно поблескивали.

– Точнее говоря, я получаю то, чего мне хочется, тем способом, который мне нравится, и вы не представляете собой исключения, дражайшая мисс Вентворт.

– Не рассчитывайте, Роберт. Может, вас это удивит, но есть люди, которые считают, что с вами не о чем разговаривать. И себя я отношу как раз к ним. Если вы облапали меня для того, чтобы я немедленно бросилась жаловаться Максу, то вы просчитались. Я не стану доставлять вам этого удовольствия. А в дальнейшем советую держаться от меня подальше.

Я стремглав кинулась через холл на улицу, чувствуя, что взгляд Роберта буквально жжет мне спину.

Я ждала Макса в машине, ужасно волнуясь, и изо всех сил старалась успокоиться. Он появился минуты через две, забросил чемоданы в багажник и сел за руль.

– Вперед? – спросил он.

– Вперед, – кивнула я. Он завел мотор и вопросительно посмотрел на меня.

– Клэр?

– Что? – Я крепко сцепила руки, пытаясь отвечать как ни в чем не бывало.

– Что-нибудь не так?

– Нет! Почему что-то должно быть не так? – Я высунулась в окно и смотрела, как исчезает из вида Холкрофт. Признаться, я испытывала облегчение. Я повернулась к нему.

– Потому что вы взволнованы, как никогда, и я хочу знать, что случилось.

– Без всякой причины, – соврала я. – Я устала, а у меня еще тысяча дел, вы сами видели, что я совсем не готова к поездке во Францию.

– Понятно. – Макс произнес это без выражения, и я рискнула взглянуть на него.

Он насупился и выглядел сердитым, а я вдруг почувствовала себя просто ужасно. В том, что сделал Роберт, не было вины Макса, а я повела себя именно так, как того хотел его братец.

– Я... простите меня, Макс, – произнесла я торопливо. – Уик-энд был чудесный, а сейчас, когда все кончилось, тяжело возвращаться к повседневным заботам.

– Понятно, – повторил он, на этот раз немного повеселее. – Ну что ж грустите, сколько вам хочется, только не стоит огорчать и меня.

– Я понимаю, простите. Иногда я не могу совладать со своим дурным нравом. Послушайте, вы почти не рассказали мне о том, какие у вас планы на лето, что будете делать после Флоренции?

– Да собственно все то же – лекции, статьи, рецензии, музеи, правда, в июле должен приехать один очень интересный человек из Сан-Франциско...

Кажется, мы благополучно миновали опасную тему. Эту дорогу я запомнила очень хорошо. В глубине души я была твердо уверена, что это конец. Ехать оставалось совсем мало, Лондон был уже рядом. Макс уедет, и я уеду, и, кто знает, что будет, когда я вернусь. Я встретила Макса, когда он оказался свободен, и он решил провести со мной время, зная, что я скоро уеду и не стану предъявлять к нему никаких претензий.

Я наблюдала за ним, а он сейчас с удовольствием со мной разговаривал, изредка улыбаясь своей чуть озорной улыбкой, которая всегда вызывала у меня желание улыбнуться в ответ. Густые темные волосы падали время от времени ему на лоб, и он поднимал руку, чтобы откинуть их. Я следила взглядом за его ладонью, пока он не взялся снова за руль. Меня всегда интересовали руки людей – их очень трудно писать, но они многое могут рассказать о характере человека. У Макса кисть была длинной и узкой, но ничуть не похожей на женскую, и хотя мне лишь несколько раз пришлось обменяться с ним рукопожатием, я сразу ощутила в нем твердость и уверенность.

Думая об этом, я поняла, что мы с ним почти совсем не касались друг друга. Один мимолетный поцелуй – вот и все, что можно вспомнить. И все же мне была приятна его близость, едва уловимый мужской запах, нравилось то, как он двигается, как красиво держит голову, поворачивает шею, расправляет свои широкие, сильные плечи. И еще, насколько я могла судить, у него были очень красивые мышцы. Мышцы – это вообще моя слабость, я люблю рисовать обнаженную натуру, и Макс напоминал мне классическую греческую скульптуру.

– Клэ-эр? Интересно, о чем это вы так задумались? – спросил Макс. – У вас такой вид, словно вы витаете в облаках.

– Ох, извините, я задумалась об анатомии.

– Конкретно о чьей-то? – спросил он с улыбкой.

– Откровенно говоря, о вашей.

– О моей? Боже правый! Мне, вероятно, следует покраснеть?

– Не валяйте дурака. Я просто подумала, что из вас получился бы великолепный натурщик. – И тут я почувствовала, что краснею.

Он захохотал.

– Честно говоря, я всегда предпочитал находиться по другую сторону мольберта. Мне кажется, натурщик должен ощущать себя чем-то вроде вазы с фруктами, а это должно быть ужасно неприятно.

– Неприятно?

– Ну да. Мне всегда было жалко людей, которые сидят в чем мать родила в классе, полном студентов, дрожат и мечтают заполучить назад свою одежду.

– Вы что, брали уроки рисования? – удивилась я.

– Да, и это было ужасно. Мое внимание было все время сосредоточено на чем-то не том.

– Макс, вы просто безобразник, – сказала я, и мы дружно рассмеялись.

– Мой преподаватель тоже так считал. Вот мы и приехали.

Он плавно остановил машину и достал мой чемодан, пока я рылась в сумке в поисках ключа.

Проводив меня до двери, он остановился, небрежно прислонившись плечом к косяку.

– Ну что ж... спасибо, что съездили со мной в Холкрофт. Было очень приятно.

– Не за что, я сама получила огромное удовольствие, честное слово. – Я улыбнулась. – И спасибо, что пригласили меня. Но может быть, вы зайдете?

– Спасибо, но я не могу, Клэр. У меня еще полно дел.

– Конечно. У меня тоже, откровенно говоря.

Вдруг я почему-то почувствовала себя ужасно несчастной. Ведь я теперь так нескоро, ох как нескоро снова увижу Макса!

– Клэр... что случилось?

– Ничего. Правда, ничего. – Я опустила глаза, не зная, что сказать.

Макс медленно выпрямился.

– Если действительно ничего не случилось, тогда почему у вас такой странный вид?

Подняв голову, я заметила, что он очень внимательно всматривается в мое лицо. Наши взгляды встретились, и мы оба не стали отводить глаз. В считанные доли секунды я поняла, что весь мой прежний мир рухнул. Мне стало жарко, желанье, словно горячая волна, вдруг почему-то нахлынуло на меня, заставив почувствовать в буквальном смысле слабость в ногах. Никогда в жизни я еще не испытывала подобного физического ощущения, и это явилось для меня полнейшей неожиданностью. Я отвернулась, чувствуя себя ужасно глупо.

– Мне... мне кажется, я только что поняла, что буду без вас скучать, – запинаясь выговорила я, думая, что мое сердце вот-вот выпрыгнет наружу.

Макс ответил не сразу, и я продолжала ощущать на своем лице его взгляд. Потом он сказал:

– Я тоже. Вот посмотрите, что я для вас приготовил.

Достав что-то из кармана куртки, он взял мою руку и вложил в нее какой-то предмет. Разжав пальцы, я увидела, что он дал мне завязанный в узелок носовой платок. Развязав его, я нашла шесть маленьких темно-красных зерен.

Я молча удивленно смотрела на него. Он улыбнулся.

– Гранатовые зерна. Гадес попросил Персефону съесть одно, чтобы она думала о нем только хорошее и пообещала вернуться.

– О, Макс... – я смотрела на красные зернышки, лежавшие на своем белоснежном как лилия ложе. – Я обязательно вернусь. – Боясь заплакать, я снова завязала платок и положила его к себе в карман. – Вернусь обязательно, не сомневайтесь.

– Тогда я поехал. Увидимся, Клэр.

Наклонившись, он нежно поцеловал меня в щеку. И ушел.

Я осталась стоять, прислонясь к закрывшейся за ним двери, и по моим щекам тихо катились горячие слезы. Неужели возможно, чтобы все так изменилось в одно мгновенье, или я просто была слепой и не замечала очевидного? Собственно, какая разница, ведь все неотвратимо двигалось именно к этому с той первой встречи в галерее, и мне стало казаться, что чувство просто дремало во мне, ожидая, когда наконец я сама разбужу его. Прежде я смутно помнила изречение из Библии, – что-то насчет пелены, спавшей с чьих-то там глаз, но вот теперь, кажется, точно узнала, что оно означает. Пелена спала с моих собственных глаз, и мне оставалось лишь осмыслить тот факт, что я безнадежно влюблена в Макса Лейтона.

Заснуть в ту ночь я никак не могла и, крутясь с боку на бок, раздумывала над тем, сколь бессмысленно то, что со мной приключилось. Кажется, Пег упоминала о быстрой стреле Купидона? Она только забыла сказать, как больно эта стрела ранит – ведь у меня не было ни малейшего повода думать, что и Макс в меня влюблен. Даже я не могла обманывать себя до такой степени. Макс предложил мне дружбу и ничего другого, причем сказал об этом совершенно ясно. А я сама? Разве не я ответила, что и мне не нужно никаких романтических приключений?

А теперь я отправлюсь в Грижьер на целых шесть месяцев.

«Увидимся», – сказал он вместо «до свиданья». Откуда ему было знать, что кровь вдруг начала бурлить во мне даже не от прикосновения, а лишь от взгляда на его руку. Боже милосердный, что я с собою сделала?

Значит, вот она какая – любовь, эта безрассудная неподвластная разуму страсть, стремление к другому человеческому существу. Вот она, любовь, которая, как я думала, никогда не придет ко мне. Вот она, любовь ужасная, рвущая сердце боль. Я плакала, пока не заснула.

На следующее утро я проснулась с ощущением странной пустоты, но как только мой взгляд упал на завязанный узелком платок, я вспомнила обо всем. Ужасная тоска снова нахлынула на меня, и я уткнулась лицом в ладони, чтобы хоть немного унять волнение. Это неправильно, твердо сказала я себе. Надо продолжать жить той жизнью, которой я жила, и которая до сих пор приносила мне удовлетворение. У меня еще будет время подумать, сегодня полно дел, так что нельзя долго рассиживаться, жалея себя.

Приняв душ и проглотив две таблетки аспирина, я почувствовала себя лучше. Одеваясь, я уже думала о завтрашней поездке во Францию. У меня оставалась еще целая куча мелких забот, и я думала, что не успею попасть к своим в Редли раньше трех. Но к полудню я совсем замоталась и решила ехать прямо туда.

Дом из серого камня с решетчатыми окнами стоял на берегу пруда, где обитало утиное семейство, и от него так и веяло спокойствием. Я толкнула входную дверь и прошла прямо в гостиную.

– Клэр, родная, до чего приятно тебя видеть! – Папа оторвался от бумаг, занимавших все свободное пространство вокруг него. Наконец-то я сумел по-новому взглянуть на этот этюд Прокофьева. Великолепное маленькое скерцо, создает прелестный контраст... ох, прости, Клэр, я не могу переключиться.

– Слушай, папа, я не настолько безнадежна, чтобы не отличить скерцо от куска мыла. – Я поцеловала его в щеку. – А где мама?

– У нее занятия. Она скоро придет. А к вечеру должна приехать Пег с ребятами. Я ужасно рад, что ты нашла время нас навестить. – Неожиданно он замолчал и всмотрелся в меня пристальней. – Что-нибудь не так, Клэр?

– Нет, нет, все нормально. Честное слово. Я просто устала от этой шумихи. Ты же знаешь, до чего я не люблю подобных вещей. И потом я же еду в Грижьер. Я буду без вас скучать.

– Милая моя дочка, учитывая, что мы не видим тебя по полгода, а то и по восемь месяцев, мне трудно поверить, что на тебя наводит грусть мысль о предстоящей разлуке с нами.

Однако папа все же решил поверить моим объяснениям и не вдаваться в подробности.

У моего отца очень выразительная наружность – он высокий и крупный мужчина. И, хотя ему за шестьдесят, у него по-прежнему густые и темные, как у всех Вентвортов, волосы, которые он всегда зачесывает назад, открывая высокий лоб. Тому, кто видит его во время концертов, наверное, никогда не приходит в голову, что за этой строгой внешностью скрывается непобедимое чувство юмора. Для многих оказывается неожиданным то, как он ухитряется разрядить обстановку с помощью одной-единственной вовремя отпущенной шутки. То же свойство есть и у мамы, а потому, сколько я помню, в нашем доме всегда звенел смех.

– Мне почему-то кажется, что сегодня ты забыл съесть свой ленч, а папа? – сказала я.

– Ленч, ленч... «Ты уж стар, папа Вильям...»

– Перестань, папа, – засмеялась я. – Ну так как же?

– Честно говоря, да. А ты?

– Тоже, – теперь мы вместе расхохотались.

– Вот значит как. Может, все-таки чем-то мы похожи, как ты думаешь, Клэр? Оба просто безнадежно рассеяны!

– Мне приятнее думать, что это – следствие нашей полнейшей сосредоточенности на искусстве. Ну так как насчет того, чтобы переместиться в запретную кухню?

Следующий час мы провели, поглощая сандвичи, и при этом ухитрялись болтать, несмотря на набитые рты. Потом мы обшарили кладовую в поисках оставшегося с пятницы пирога. Когда открылась дверь и на пороге появилась мама, мы оба стыдливо заулыбались, поглядывая на обсыпанный крошками стол.

– Клэр! Я видела твою машину – могла сразу догадаться, где вас найду! Ну как, прикажете следить, чтобы отец был в хорошей форме, если вы, дети, то и дело сбиваете его с пути. Ей-богу, Чарльз! Ведь через два часа будет чай! – Махнув рукой, она по очереди поцеловала нас. Итак, дорогая, как твои дела? И, пожалуйста, выкладывай все как на духу.

Мама тоже села к столу и выжидающе посмотрела на меня.

– Я еще не встречала человека, который бы любил посплетничать так же, как ты, мама. Что скажут люди, если узнают о тебе правду?

– Думаю, они будут потрясены до глубины души. Но видишь ли, я до того скрытная, что сомневаюсь, чтобы истина выплыла наружу. Ну? Ты не звонила несколько недель и не вздумай рассказывать, что всему виной твоя телефонная фобия.

У моей мамы голос высокий и звонкий, и она, если хочет, умеет этим пользоваться.

– Ничего интересного. У меня все как всегда, кроме выставки, про которую вы уже знаете.

– Не верю ни единому слову. Что-то здесь...

3вук хлопнувшей двери автомобиля и голос Пег, обращавшейся к детям, не дали ей договорить. Через минуту дверь кухни распахнулась настежь, и мы их увидели.

– Клэр, сестричка! Ты молодчина, что приехала! – Пег повернулась, потому что в кухню, толкая друг друга, вор вались ее двенадцатилетние близнецы.

– Прошу вас, мои милые, ведите себя как люди и не забудьте поздороваться.

– Привет, бабушк, дедушк, – произнесли мальчики хором и кинулись их целовать. Клэр, здорово, что ты тут! – Как два щенка лабрадора, получившие команду взять любимую игрушку, они дружно повисли на мне.

Я обняла их обоих, а потом, немного отступив, оглядела с головы до ног и сказала:

– Я терпеть не могу произносить подобные слова, но, по-моему, вы оба здорово подросли.

Они зарычали и скорчили рожи, потом мы немного поболтали, и они снова убежали на улицу.

Кристофер и Хьюго не совсем одинаковые, хотя оба темноволосые и крепкие. Хьюго всегда верховодит, он очень сообразителен и к тому же большой фантазер. Кристофер – ребенок более практичный, у него хорошие способности к технике и он, как правило, воплощает идеи Хьюго на практике. В общем, дополняя друг друга, они могут перевернуть вверх дном все вокруг.

Часа два, пока близнецы резвились на улице, мы имели возможность спокойно поговорить, лишь ненадолго прервавшись, когда Хьюго со страшным треском свалился с яблони. Пег всего-навсего высунулась из окна и, быстро убедившись, что он ничего не сломал, принялась снова рассказывать нам о новой постановке «Волшебной флейты». Поскольку этими выходными заканчивались пасхальные каникулы, она, видимо, уже ни на что не способна была реагировать. Меня заставили подробно перечислить все, чем я занималась в течение последних двух недель, и я послушно это сделала, ухитрившись ни разу не упомянуть имени Макса. Если бы я хоть что-то о нем рассказала, мне бы обязательно пришлось ответить на множество совсем нежелательных для меня вопросов. Я все же позабавила родных историей Джорджа о визите Софии в галерею, правда, выдав ее за загадочную незнакомку.

Мы пили чай – традиция, которой давно следуют мои родители. Вообще они переняли такое множество обычаев тех стран, где мы жили, что в нашем доме никогда не было раз и навсегда заведенного порядка, что, впрочем, всех нас вполне устраивает.

Мы с Пег мыли посуду, пока мама решала кроссворд, а папа вышел к мальчикам, чтобы поиграть с ними в крикет. Он обожает крикет, – эта игра тянется бесконечно, не требует особенно резких движений, и он, играя, может обдумывать новые идеи.

Вероятно, я вытирала одну тарелку минуты три, когда Пег, забрав ее из моих рук, спросила:

– Что случилось, Клэр?

– И ты туда же? То же самое сказал папа, стоило мне войти в дверь!

– Ты же знаешь, что мы с ним оба сразу догадываемся, если с тобой что-нибудь происходит. Так, может быть, ты расскажешь?

Я бросила на нее взгляд полный отчаянья и попросила:

– Не спрашивай.

Пег наклонила голову, сполоснула раковину, опустила рукава своей шелковой блузки, застегнула маленькие перламутровые пуговички – даже в джинсах она напоминала манекенщицу из «Вога» – и, выдвинув для меня стул, заставила сесть.

– Я собственно догадываюсь. Это Макс Лейтон, верно?

– Не представляю, почему ты так решила? – спросила я, потрясенная тем, с какой скоростью она сумела прийти к подобному заключению.

– Ты ни разу о нем не упомянула. Я бы назвала это весьма опрометчивым умолчанием, а?

Я села, обхватила голову руками и вынуждена была признать поражение.

– Вместо того чтобы попусту болтать, ты должна была предупредить меня, что за отчаянная мука – влюбиться.

– Ну-у, тогда это было бесполезно. К тому же ты считала, что с тобой этого никогда не случится. Но почему ты не хочешь со мной поделиться? Поверь, тебе будет легче.

В общем, я ей рассказала. Рассказала все. И Пег, с присущей ей мудростью слушала меня, не перебив ни разу, пока я не закончила.

– Что скажешь? – спросила я, силясь улыбнуться. – Разве это не похоже на меня? Наконец влюбиться и вместо того, чтобы наслаждаться розами и райской музыкой, чувствовать себя так, будто тебя лягнула лошадь. Я же знала, что мне лучше не пробовать.

Пег рассмеялась.

– Клэр, милая, ты же по-другому просто не можешь. Ты не умеешь ничего делать вполсилы. Слушай, я бы с радостью тебе помогла, но боюсь это невозможно. Самый лучший совет, который я могу тебе дать, – не спеши, должно пройти время. Твоя поездка в Грижъер сейчас как никогда кстати. Или все пройдет, или Макс появится сам.

– Макс клятвенно заверяет, что кроме мимолетных связей у него ничего не бывает. Ты разве не понимаешь, почему он предложил мне дружбу? Он сможет разговаривать со мной и не думать о прочей чепухе! Во всяком случае, ему так кажется.

– Послушай, но и ты должна постараться понять. Когда Макс Лейтон влюбился последний раз, по нему прошлось кое-что потяжелее лошадиного копыта!

– Ты упомянула Макса Лейтона, деточка? – спросила мама, входя в кухню. – Клэр, я все время хотела у тебя спросить, с той минуты, как увидела его фамилию в статье, но забывала, и вот только сейчас вспомнила. Не о нем ли писали несколько лет назад все газеты? Что-то насчет того, что он совершил убийство? Может быть, убил жену? Нет, что-то не то. К сожалению, не помню.

Мы с Пег уставились друг на друга, онемев от ужаса.

На следующий день по дороге на Дуврский паром я решила заехать в галерею Джорджа Беннета. Я просто не могла уехать во Францию, не выяснив, с чем связаны смутные воспоминания моей мамы. Как ни пытались мыс Пег вытянуть из нее что-нибудь еще, она так ничего и не вспомнила, а только твердила, что Макс кого-то убил, причем вообще не была уверена, что имеет в виду его.

– Клэр, милочка! Разве мы уже не простились? – Джордж извлек из-за уха карандаш, послюнявил его, сосредоточенно приписал еще несколько цифр к идеально аккуратному столбику и лишь потом снова взглянул на меня. – Или мне показалось? Я совсем замотался, так что не мудрено, если забуду, где моя голова.

– Ты прав, – ответила я, поторопившись убрать стаканчик с малиновым суфле со стула, пока он не сел на него. – Я действительно с тобой попрощалась. Только мне совершенно необходимо тебя кое о чем спросить. Насчет Макса Лейтона.

– Макса Лейтона? А что?

– Просто до меня дошли разговоры о том, что случилось несколько лет назад, и я хотела бы знать правду, – я старалась говорить как можно равнодушней.

– Но я был уверен, что ты знаешь о судебном процессе. Я имею в виду, ты говорила...

– Я думала, ты имеешь в виду развод с этой жуткой дамочкой. Так что же все-таки случилось, не тяни, ради Бога!

Видимо, Джордж все-таки почувствовал по моему тону, что я волнуюсь, потому что он вдруг с сочувствием посмотрел на меня.

– Сядь, дорогая. Хочешь кофе? Нет? Тогда я готов немедленно сообщить тебе все подробности, которые мне известны. Я вижу, что для тебя это важно.

– Спасибо, Джордж. – Несмотря на его видимое легкомыслие, я всегда знала, что сердце у Джорджа из чистого золота.

– Не стоит, Клэр. Дай-ка подумать – это было давно, но, наверное, главное я помню. Макса Лейтона обвинили в убийстве художественного критика, одного из его соперников.

– Бог ты мой... – теперь и во мне зашевелились смутные воспоминания о парижской весне и скандале, разразившемся в мире живописи. Я почувствовала на спине холодный пот. – Продолжай, – поторопила я Джорджа, заметив, что он снова с любопытством посмотрел на меня.

– Короче говоря, это была история с Рембрандтом, которого он получил на экспертизу. Картина была куплена на провинциальном аукционе за бесценок, потому что никто не знал, что это, – сама знаешь, такое иногда случается. Затем она каким-то образом пропала, и в ту же ночь тот критик, Дэвид Бэнкрофт, был убит. Лейтон оказался замешан. Он был арестован, и ему предъявили обвинение в убийстве.

– Но оправдан? – заставила я себя выговорить, слова застревали у меня в горле.

– Не оправдан, а отпущен за отсутствием улик. – Джордж смотрел на меня с великим сочувствием, видимо поняв, как я страдаю. – София Лейтон свидетельствовала против него в суде, но всего за год до этого они с шумом разводились, так что не думаю, что ее показания были приняты к сведению. Картина, а это скорее всего все-таки был Рембрандт, таки не нашлась. Процесс длился довольно долго, но потом о нем забыли, и Лейтону удалось восстановить свою репутацию. Хотя я сомневаюсь, чтобы кто-то еще раз доверил ему ценную картину.

Мне стало нехорошо.

– Спасибо, Джордж, если можно я зайду в ванную и поеду, а то опоздаю на паром.

– Ну, конечно, дорогая. Надеюсь, что я хоть чем-то тебе помог. Счастливого пути, пиши и ни о чем не думай. Следующая выставка у тебя будет, когда пожелаешь.

Путешествие в Грижьер, все четырнадцать часов дороги, могли сравниться разве что с кошмарным сном. Я, как положено, останавливалась, чтобы перекусить, но пища почему-то напоминала опилки, а природы, прежде всегда приводившей меня в восхищение, я на этот раз просто не замечала. Я не могла думать ни о чем, кроме глубоко потрясшей меня истории Макса, и все время пыталась понять, какова в ней его истинная роль. Мне было невыносимо тяжело думать об этом – жуткие картины всплывали в моем воображении: Макс арестован, София присягает в качестве свидетеля, ее предательство, Макс, беспомощно сидящий в ожидании приговор а, который должен решить его судьбу. Но почему он скрыл от меня такую важную страницу своей жизни? Он не мог не понимать, что рано или поздно я все равно узнаю. Больше всего меня мучило то, что он не доверяет мне, иначе он рассказал бы мне все сам, молчание же свидетельствовало об обратном. Он сказал только то, что считал нужным.

Стемнело. Часа три назад я свернула с автотрассы и ехала сейчас по узкой сельской дороге. Я выпрямилась, стараясь расправить плечи и размять спину, онемевшую от стольких часов, проведенных за рулем. Мимо меня пронеслась машина, ослепив мои уставшие глаза ярко-желтым светом. Я чувствовала, что должна остановиться и отдохнуть. Я ужасно устала, но это не была та блаженная усталость, которая наступает, когда близится к завершению какое-то дело. Это была тяжесть, пробравшаяся ко мне в душу, захватившая мысли и чувства, обнажая их до предела и заставляющая осознать, что я просто не смогу продолжать так жить дальше. А потом я увидела знакомый указатель на Лалэн, и это означало, что мое путешествие окончено. Дальний свет выхватил из темноты каменный мост, перекинутый через широкую реку, потом я проехала через Кузэ и до поворота на Сен-Виктор. Мне стало легче и даже показалось, что я уже ощущаю затхлый запах дома, когда после перерыва первый раз заходишь в него.

Через пятнадцать минут я была на холме и смогла различить очертания стоявшего на отшибе Грижьера. Я свернула на грязный проселок и, заглушив мотор, прижалась лбом к рулю. Все, я дома.

Дверь заскрипела, когда я повернула большой металлический ключ и толкнула ее. От собственной тяжести она распахнулась настежь, и в проникавшем внутрь лунном свете комната с покрытой слоем пыли мебелью показалась мне жилищем привидений. Я дотянулась до выключателя. Со стены над каминной полкой на меня приветливо смотрел мой собственный портрет работы Гастона, словно мое изображение присматривало за домом, пока я отсутствовала. Я вздохнула и почувствовала себя немного лучше. Решив больше не терять времени, я принялась снимать отовсюду покрывала. Вот он, мой обеденный стол из вишневого дерева, который я нашла в задней комнате захудалого магазинчика. Возможно, он бы так и остался там на многие годы никем не замеченный, как множество его деревенских собратьев, а теперь он гордо красуется напротив продолговатых французских окон с полотняными занавесками. А вон, возле дальней стены, мой провансальский буфет, который я купила себе в подарок, и в котором теперь хранится целая коллекция толстых керамических тарелок. Удобные старые диван и кресла отделяют кухонный отсек. Это у меня graпde piece, и как только я привела здесь все в порядок, я спустилась на три ступеньки в petite piece, уютную маленькую гостиную, где стоит мой письменный стол, висят полки с книгами, и которая иногда бывает задымленной, если я недостаточно осторожно обращаюсь с печкой. У меня пока не хватило денег, чтобы сложить новый дымоход, но в апреле и ноябре я прихожу сюда из мастерской погреться, когда застывшие пальцы перестают меня слушаться.

Именно туда, в глубину дома, сейчас я и направилась. Это мое любимое место и именно там я провожу большую часть времени, если не пишу на природе. Я специально сделала здесь множество окон, и комната целый день залита солнечным светом. Но сейчас было темно, и я могла различить только очертания стоявших там, где я их оставила, мольбертов и аккуратно составленных холстов. Краски, кисти и все прочие необходимые для моего дела принадлежности расположились на полках. Мне показалось, что я чувствую в кончиках пальцев желание побыстрее взяться за них и начать работать.

Но вместо этого я вернулась назад. Вот-вот наступит утро, и я надеялась, что, быть может, тогда отступит черная, выворачивающая меня наизнанку тоска.

Проснулась я от крика петуха, важно и настойчиво оповещавшего всех, кто желал его слушать, что он приступил к работе. Открыв глаза, я не сразу сообразила, где я, но наконец, совсем проснувшись, поняла, что передо мной мой милый, родной Грижьер. Я выпрыгнула из постели, в которую вчера, судя по всему, просто рухнула, и осмотрела комнату. Толстые грубые стены из камня были сейчас освещены лившимся из окна солнечным светом, и я с удовольствием потянулась, предвкушая наступающий день. Вот она, простая мирная жизнь, с ее нехитрыми радостями. Надо было купить продукты, прибрать и, самое главное, найти Гастона. Мне хочется так много ему рассказать. Я вывесила за окно чуть сыроватую перину и, ступая босыми ногами по деревянным половицам, направилась в ванную. Как ни странно, несмотря на прошлую морозную зиму, трубы не лопнули, и мой душ, настоящее чудо слесарного искусства, итог многочисленных консультаций и огромного счета, – работал как миленький.

К сожалению, уезжая в ноябре, я не заменила газового баллона, газа едва хватило, чтобы согреть воду для кофе, и мне пришлось напомнить себе о прелестях жизни вдали от цивилизации.

Для начала необходимо было выгрузить вещи из машины, и на это ушло почти все утро, потом я отправилась в супермаркет, до которого было минут пятнадцать езды, и который обычно удовлетворял все мои насущные потребности, начиная с ветчины для сандвичей, сыров, молока, вина, в общем всего, что только можно вообразить. Хлеб я хотела купить попозже – в местной boulaпgerie, а с овощами решила подождать до базарного дня, то есть до завтра, и ограничилась несколькими помидорами и салатом. Я обрадовалась, когда меня узнал мясник. Он решил не терять времени даром.

– Boпjour, мадемуазель Вентворт! Мы не знали точно, когда вы приедете, но я оставил специально для вас лучшие бараньи котлетки, которые я продаю только моим любимым клиентам. Вы возьмете несколько?

Я рассмеялась, поскольку очень хорошо знала милого месье Трибо.

– А почем эти замечательные котлетки, месье?

– О, вам будет достаточно всего франков на двадцать.

– Я возьму одну за пять.

– Но, мадемуазель, – возмутился он, – этого мало даже птичке!

– Это как раз столько, сколько мне нужно, месье, – сказала я твердо. – И еще, пожалуйста, дайте мне шесть сосисок, ага, и еще копченую курицу, – добавила я, заглядывая в свой список.

– Готово, мадемуазель. 3аписать на счет? – Пожалуйста.

Он завернул мои покупки в плотную белую бумагу, заклеил и с поклоном протянул мне. Я поблагодарила и пошла к выходу, а он принялся аккуратно записывать цифры в голубую тетрадь. Я знала, что, получив этот счет, буду проверять его тоже очень внимательно.

К четырем часам все дела были завершены, и мой маленький дом приведен в полный порядок. Все было так, будто я вовсе и не уезжала. Довольная, я вышла в сад. Было начало мая, и я подумала, что пора высаживать помидоры, если я хочу, чтобы к середине лета они начали плодоносить.

– Мадемуазель!

Я вздрогнула и обернулась. Велосипед полетел в сторону, и по траве ко мне несся Гастон. Даже его стремительные движения не могли скрыть от меня того, как он вырос.

5

...зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь.

Антуан де Сент-Экзюneри

– Гастон, – я поймала его и с силой прижала к себе. Его худенькие загорелые руки сомкнулись за моей спиной, и он долго не разнимал их, прижимаясь ко мне щекой. Потом поднял вверх глаза и расплылся в широкой улыбке.

– Вы ведь рады меня видеть, тadeтoiselle?

– Да, petit, я действительно очень рада тебя видеть. – Я немного отстранилась и долго, внимательно его разглядывала. Он и вправду вырос, и после перерыва, длившегося несколько месяцев, мне это было особенно заметно. Личико у него похудело, и стали заметней широкие скулы, безошибочно выдававшие в нем мужчину. Но все же он был еще совсем ребенок.

– Ты получал мои открытки? – спросила я.

– Ну да! Больше всего мне понравилась толстая тетя на велосипеде.

– Я так и предполагала. Как ты узнал, что я здесь? Я хотела подождать, пока у тебя кончатся занятия, а потом пойти тебя поискать.

– Но я слышал от месье Флери, а он от мадам Жакарад, а она слышала...

– Не имеет значения, – я рассмеялась, картина ясна.

– А что это значит, «картина ясна»?

– Это просто выражение, которое означает «я поняла». – С Гастоном надо все время быть начеку. Он ужасно любит английские идиомы, и, если ему позволить, будет все время их использовать.

– А... это значит увидеть картину и понять, что на ней нарисовано. Мне нравится. Картина ясная, – повторил он, чтобы попробовать, как у него получится.

– Отлично выходит, – похвалила его я. Я привезла тебе кое-что из Лондона. Запоздалый подарок ко дню рожденья.

Вид у Гастона сделался очень довольный.

– Я ждал, хотя, наверное, так говорить неприлично. А можно мне его сейчас посмотреть?

– Конечно, пошли в дом, – он взял меня за руку и потащил в graпde piece.– Так, давай-ка поглядим... куда же я его положила?

Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– Ага, – я подошла к шкафу, вытащила длинную, завернутую в бумагу и завязанную веревкой коробку и протянула ему.

– О, мадемуазель... – Бумага полетела на пол, и он замер от восторга при виде модели самолета. Это была игрушка, которую надо было собрать и потом запускать с помощью дистанционного управления. Я совершенно не представляла себе, как с ней обходиться, но Гастон, я была уверена, справится. Игрушка обошлась недешево, но я задолжала Гастону куда больше.

– Ты разберешься в инструкции, малыш? Продавец в магазине пытался мне объяснить, но, боюсь, я уже все забыла.

– Ну еще бы, конечно, смогу. Ой, спасибо... спасибо большое, мадемуазель! – Он бережно положил свое сокровище на стол и вновь смущенно взглянул на меня.

– А еще я привезла тебе новую акварель.

– Вот спасибо, мадемуазель! Мне ужасно нужны краски, но я не хотел просить у родителей, вы понимаете...

– Я понимаю. Но краски – это на завтра. Сегодня я должна рассказать тебе что-то очень важное.

– Правда? – глаза у него расширились от любопытства. – Если это то, о чем я думаю, то мы должны пойти на наше место.

– Отличная идея! Погоди, я только достану велосипед из сарая. Давай посмотрим, не спустили ли шины.

Оказалось, что все в порядке, и мы дружно покатили к реке. Я успела раскопать огромную соломенную шляпу и старые туфли. Когдa я оказываюсь в обществе Гастона, то начинаю вести себя будто мне столько же лет, сколько ему, и получаю удовольствие от весьма нехитрых развлечений. Солнце щедро грело нас своими лучами, и мне казалось, что, нажимая на педали, я оставляю позади все те проблемы, которые взвалил на меня Лондон. Собственно только на это я и надеялась, и ко мне вернулось ощущение, что я принадлежу здешней жизни, и что эта деревня в той же мере принадлежит мне. Урожай кукурузы и подсолнечника, видимо, обещал быть неплохим. Всю дорогу я кланялась и здоровалась. Бабушка Гантес улыбнулась мне смешной беззубой улыбкой и важно поприветствовала меня, сидя на солнышке в кресле, а ее собака, по-своему выражая свои чувства, побежала за нами. Мы с Гастоном болтали о всякой всячине, и он старался обратить мое внимание на самые значительные события, произошедшие здесь за время моего отсутствия. Я сверху поглядывала на него, и до меня доносился его звонкий голосок, произносящий английские слова с французской интонацией. Сейчас я слушала про то, что творится в школе, и о забавном приключении Паскаля и Доминик, которые были его ровесниками, но уже целовались в велосипедном сарае. Гастон недовольно покачал головой.

– А они надо мной смеялись, когда я на перемене рисовал, мадемуазель! Вот дураки! У меня что, не хватит времени для подобной чепухи! – он хитро посмотрел на меня.

Мы повернули на бугристую тропинку, по которой обычно гоняли домой с поля коров и которая вела к нашей рощице за песчаной отмелью. Роща была не видна с дороги, и никто не ходил туда. Сюда мы приезжали, когда нам надо было серьезно обсудить то, о чем нельзя было говорить, где попало.

Я сняла туфли и задрала подол ситцевого сарафана. Вода была ледяная, а камешки на дне скользкими, но мы благополучно перебрались на другую сторону и очутились в своем укрытии.

Тут было сейчас просто волшебно, и мы нашли чудесную полянку, освещенную солнцем, проникавшим сквозь деревья, за верхушками которых можно было разглядеть высокий шпиль церкви Сен-Виктор. Гастон бросился на землю и, обхватив руками колени, торжественно сообщил:

– Я готов вас слушать, мадемуазель Клэр.

Я набрала побольше воздуха.

– Все хорошо, Гастон. Выставка прошла удачно, в основном благодаря тебе.

Он захлопал в ладоши, и его карие глаза заблестели.

– Вы же этого очень хотели! Я так рад за вас! Я каждую ночь молился, чтобы у моей мадемуазель был огромный успех. А мой портрет? Я что теперь такой же знаменитый, как Мона Лиза?

– Ох, Гастон! Боюсь, тебе придется немного подождать, пока меня начнут упоминать в одном ряду с Леонардо, но с твоей помощью начало положено.

– А меня кто-нибудь купил? – спросил он тоном собственника.

– Нет... предложений было много, но я не собираюсь продавать портрет.

– Но почему, мадемуазель? – лицо Гастона вытянулось от огорчения. – Я бы хотел висеть у кого-нибудь на стене, и чтобы все говорили, «какой красивый молодой человек. Он, наверное, ужасно терпеливый, раз смог просидеть столько времени».

– Ни один человек ни слова не сказал о твоем терпении, мой милый. И как мне ни неприятно тебе об этом напоминать, но ты не сидел, а стоял.

– Неприятно говорить? А почему...

– Не имеет значения! В общем я оставила портрет у себя.

– Но, мадемуазель, у вас же я и так есть! Вы можете нарисовать меня еще и тогда вы разбогатеете!

– Вот оно что, оказывается, ты печешься о моем достатке! Я-то подумала, что тебе хочется, чтобы твоей физиономией обклеили всю Англию, как афишей.

Гастон захихикал, но потом вновь призадумался, видимо, ему пришла в голову какая-то новая идея.

– Зато теперь вы прославитесь, мадемуазель. Вам больше не надо будет приезжать в нашу бедную маленькую деревню, у вас будет большой-большой дом, и в нем много комнат, и люди, которые будут для вас готовить и...

– Гастон, ты глупец. Я никогда ни за какие деньги не продам Грижьера. Я его люблю. И вовсе я не стала знаменитой – надеюсь! Просто сейчас у меня дела немного получше. Тебе совершенно ни к чему беспокоиться, что я исчезну в тучах мехов, духов и бриллиантов, потому что я этого не хочу.

Вероятно, он мне поверил, так как с минутку подумав он кивнул и оценивающе посмотрел на меня.

– Мех вам не пойдет, мадемуазель. Вам к лицу простые вещи.

Я изумленно уставилась на него и просто затряслась от хохота.

– Ох, Гастон, как я без тебя скучала.

– Я тоже скучал без вас, мадемуазель. Я уж думал, вы никогда не приедете.

– Я здесь, Гастон, я опять на высоком холме, – сказала я, а про себя подумала: «вот только оставила моего повелителя в его темном царстве».

Потянулись дни, похожие друг на друга. Пока было светло, я писала, а вечера мы проводили вдвоем с Гастоном. Пока я работала, он успевал сделать уроки, а потом я учили его рисовать, и иногда, если у него не было дел по хозяйству, мы с ним вместе обедали. Часто на закате я читала ему, пока огромное красное солнце медленно опускалось за холм, отбрасывая сначала розовый, а затем синий отсвет, постепенно становившийся черным.

Повседневные хлопоты, жизнелюбие Гастона, все время находившегося рядом, его бесхитростная любовь, которой он одаривал меня без лишних слов, помогли мне собраться с духом и не чувствовать себя такой несчастной, но я все же не переставала думать о Максе, и могла только надеяться, что Пег окажется права, и что время постепенно сделает свое дело. Маленькие гранатовые зернышки, спрятанные в его носовой платок, напоминали о клятве, которую я дала ему: думать о нем только хорошо и обязательно вернуться. Ведь согласно мифу, Персефона знала, что ее время на земле ограничено, и что она неизбежно должна будет спуститься к Гадесу в его подземное царство. И теперь, осознав, какой властью надо мной обладает мой повелитель, я все больше боялась этого возвращения.

Майская свежесть сменилась теплом июня и июля, а затем пришел сухой и жаркий август. Я часто спасалась от палящего солнца в мастерской, но в тот вечер пошла на деревенскую площадь, где мужчины играли в свои любимые boulle, а женщины наблюдали, восхищались и не переставая сплетничали о деревенских делах. Для меня всегда оставалось загадкой, о чем они каждый день часами болтают, потому что местечко было маленьким, и важные события происходили здесь не часто. Однако прошлогодний побег Марии-Кристины от мужа и ее последовавшая за тем беременность все еще относились к разряду самых свежих новостей.

Мужчины, которых это не интересовало, с не меньшей страстью отдавались игре, требовавшей сосредоточенности, и лишь изредка прерывавшейся резким грубоватым смехом или солеными шутками.

Сейчас против моего присутствия здесь не возражали, хотя, чтобы ко мне привыкли, понадобилось не меньше года. Но теперь, на третье лето, я чувствовала себя среди друзей и с полным правом участвовала в деревенской жизни. Я сидела и рисовала восхитительные галльские лица, такие живые и близкие к природе. По совету Макса я взялась за серию портретов крестьян. Начала я с родных Гастона, хотя сами они об этом не знали. Они считали меня эксцентричной американкой, незамужней и одинокой, которая занимается рисованием просто от нечего делать. Иначе зачем мне было тратить столько времени на Гастона?

– Мадемуазель Вентворт? – от моих раздумий меня отвлек месье Бланк – местный парикмахер, симпатичный сухопарый мужчина с длинным и острым носом.

– Да? – я улыбнулась и отложила в сторону свой набросок.

– Может, сыграете с нами?

Подобное предложение было верхом доверия. Я согласилась и, хотя мне ужасно хотелось дорисовать, я понимала, что отказ сочтут немыслимой невоспитанностью. Месье просиял и предложил мне набор своих boulle, тяжелых свинцовых шаров, которые ценились здесь примерно также, как членский билет престижного гольф-клуба.

Я бросила камень на мостовую и ждала, пока он, перестав подпрыгивать, спокойно ляжет на плоскую сторону. Вокруг заволновались, и я, взяв один шар, тщательно прикинула его вес, прицелилась и бросила. Он взлетел в воздух, а потом упал и покатился к камешку, но вместо того, чтобы попасть в цель, завертелся и улетел направо.

Публика вздохнула, послышалось несколько замечаний, а потом вперед вышел месье Клабортин – краснощекий коротышка в вечном голубом берете, словно при клеенном к голове, и с висящей в уголке рта сигаретой. Его шар замер совсем рядом с моим, но немного ближе к цели, и снова наступила моя очередь. Он кивнул мне, чтобы приободрить, я засмеялась и бросила еще раз. И так продолжалось до тех пор, пока я окончательно не проиграла. Все пожали друг другу руки, я с облегчением вернулась на место, а игра продолжилась.

Подняв голову, я увидела, что с холма спускается мадам Клабортин вместе с другой женщиной – молодой и худощавой, но немного похожей на нее. Меня немного удивило то, как ступала незнакомка, такую походку, как у нее, не часто можно увидеть в Сен-Виктоpe, – женщины постарше ходили тяжело, а молоденькие девушки были проворными и гибкими до первой беременности. Эта женщина, явно родственница, двигалась и была одета с хорошо отработанным изяществом парижанки. Позже я узнала, что она хозяйка магазина готового платья. Следом за ними плелся Гастон, я редко видела его таким скучным, правда, увидев меня, он повеселел и, подбежав, сказал:

– Ох, мадемуазель! Здорово, что вы здесь. – Он говорил очень тихо. Гастон почему-то не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что он говорит по-английски, возможно считая, что это связывает нас и не касается остальных.

– Простите, что я не смог прийти сегодня на занятие, но понимаете, приехала тетя Жозефина, и я не мог уйти. А что вы рисуете?

– Делаю наброски людей. А сколько пробудет у вас тетя?

– Несколько дней, но этого хватит. Я ее не люблю, мою тетю. – Он произнес это с отвращением.

– Почему? С виду она очень приятная.

– Она злюка, и слишком любопытная. Хорошо еще, что она живет в Ницце и не слишком часто является. Она мамина младшая сестра, но она вечно всех учит.

– Понимаю. – Я покосилась в сторону скамейки, где сидели сейчас сестры, и с удивлением обнаружила, что тетя Гастона смотрит на нас. Я поспешила отвернуться.

– Боже, мне кажется, она за тобой следит, сказала я с удивлением.

– Это за вами она следит, мадемуазель. Моя татапрассказала ей о вас и о том, что мы часто бываем вместе. А она ответила, что ей это не нравится, потому что я отвлекаюсь от уроков и домашних дел. Я слышал, как они разговаривали.

– Правда? Но знаешь, ты не должен подслушивать чужих разговоров. – Я прикусила язык, увидав, до чего обиженно он на меня смотрит. Я только что отчитала его, как ненавистная взрослая, и поняла, что он счел мою нотацию предательством.

– Прости меня, солнышко. Я просто хотела сказать, что у тебя могут быть неприятности.

Гастон великодушно принял мои извинения.

– Я понимаю. Но мне приходится быть начеку. Я не дам им запретить мне делать то, что для меня важно.

– Конечно. Но вот что я тебе скажу. Пока твоя тетя здесь, нам лучше не встречаться. Ведь это ненадолго, но зато все будет спокойно. По рукам?

Гастон, закусив губу, обдумывал мое предложение и потом сказал:

– Мне это не нравится, но я буду делать, как вы скажете. Но только потому, что вы просите, а не потому, что так хочется тете Жозефине.

– Молодец. А теперь, я думаю, тебе лучше пойти к своим и постараться быть повежливее. Это будет лучше для всех.

Гастон недовольно скривился, но встал.

– Я пошел, мадемуазель. Увидимся через пять дней. Только вы должны знать, что мне плохо. – Он изобразил из себя такого страдальца, что я едва удержалась от смеха.

– Моп brave, – сказала я. – Скоро увидимся. – Он нехотя отправился к родственникам, а я, поскольку стало темнеть, пошла домой.

Честно говоря, было даже неплохо, что у меня появилось лишнее время, потому что я уже заканчивала эскизы и собиралась перейти к холсту. Тетушка Гастона заинтриговала меня, и я нарисовала ее по памяти, чтобы потом сделать портрет обеих сестер. Их лица сейчас казались совсем разными, несмотря на явное сходство – лицо мадам Клабортин давно расплылось и выглядело добродушным, тогда как черты ее сестры были резкими, а глаза злыми. Конечно, нельзя было исключить, что все это я просто придумала, но все же я доверяла своей интуиции, которая меня, как правило, не подводила. К тому же я могла посоветоваться с Гастоном.

Как ни странно, мне самой через два дня представился еще один случай поближе узнать Жозефину.

В Бомоне был базарный день, и я поехала туда, поскольку там всегда бывали рыбные ряды, которые я ужасно любила. Я обожала бывать на marche, но так как в каждой деревне был свой рынок в разные дни недели, я старалась ограничиться двумя походами в неделю.

Здесь было настоящее царство сюжетов и еды. Огромные прилавки ломились от овощей всех цветов, размеров и формы. Великолепные фиолетовые блестящие баклажаны соседствовали с мясистыми зрелыми помидорами и ярко-зеленым салатом. На прилавке напротив был отличный выбор маслин – зеленые, черные, в натуральном соку и в масле, с чесноком, тмином и перцем. Там же лежали горы орехов – грецких прошлогоднего урожая, арахиса из Испании и каких-то еще, названия которых я даже не знала. Я уложила в свою соломенную корзину немного оливок к кефали, решив приготовить ее сегодня же на обед и, не сумев устоять, купила несколько персиков. На противоположной стороне улицы женщина в блестящем черном платье запихивала в сумку двух цыплят, которых связали для нее за ноги, несмотря на то что они яростно вырывались и квохтали. Я никогда не покупала живых цыплят для того, чтобы их зарезать, предпочитая, чтобы месье Трибо завернул мне в бумагу что-нибудь неодушевленное, что можно было опустить в кастрюлю не чувствуя уколов совести.

Я зашла еще в хозяйственный магазин, находившийся на другой стороне площади, и, закончив все дела, решила зайти в кафе «Та6ак», чтобы достойно завершить свое предприятие.

Я уселась за маленький столик, заказала cafe пoir и достала блокнот. Отсюда мне был хорошо виден рынок и особенно молочный ряд, который был ближе всего к кафе. Стоявшая ко мне спиной женщина громко спорила с торговцем сыром, и что-то в ее позе подсказало мне, что разговор у них будет долгим. Она стояла, уперев одну руку в бок, второй помахивала у него перед носом, а ноги ее были широко расставлены, словно она приросла к месту. Я принялась быстро водить рукой по бумаге и часто поднимала глаза, чтобы успеть уловить суть этой сцены. И вот, в очередной раз посмотрев кверху, я увидела, что изображаемый мною объект, закончив дело, ищет очередной повод, чтобы излить ярость. Женщина ринулась в направлении кафе, «ринулась» – единственное слово, которым я могу обозначить подобный способ передвижения. Я огляделась вокруг в поисках цели, к которой она устремилась, и с изумлением убедилась, что передо мной тетя Гастона, которая направляется прямо ко мне. Остановившись возле моего столика, она уничтожала меня взглядом.

– Кто разрешил вам меня рисовать! – заорала она, – отдайте сейчас же рисунок!

Я оторопела, но все же сообразила, что надо поскорее убрать блокнот, чтобы она не могла схватить его.

– Не понимаю, простите?

– Я знаю, кто вы такая, и не надо морочить мне голову. Вы – мадемуазель Вентворт, которая лезет не в свое дело. Позвольте узнать, почему это я вас так интересую? И еще было бы неплохо, если бы вы оставили в покое мальчика.

– Послушайте, мне и в голову не приходило, что вы – тетя Гастона, пока вы не подошли. Извините, если я вас обидела, но я всего-навсего рисовала marche. Вот, можете сами посмотреть. – Я протянула ей блокнот.

Она быстро схватила его и всмотрелась. Не увидев ничего, кроме собственной спины и лица своей жертвы, она недовольно вернула мне рисунок.

– Есть люди, которым не нравится, когда вмешиваются в их личные дела, мадемуазель.

Кажется, она собиралась с силами для новой атаки.

– Простите меня, если вам показалось, что я вмешиваюсь в ваши дела, я совсем этого не хотела, поверьте.

– Видимо, вы хотите одного, а получается у вас совсем другое. Вы должны знать, что не всем нравится, когда их используют в каких-либо целях. Вы и так доставляете достаточно беспокойства нашей семье.

Я тяжело вздохнула.

– Мадемуазель, Гастон мой друг, и только он связывает меня с вами. Но, может быть, вы скажете мне, почему вам это так неприятно?

Она неожиданно страшно покраснела, и я с удовлетворением отметила, что она по-настоящему разволновалась.

– Иностранцам не следует соваться, куда не следует. Найдите себе занятие потолковее, чем подобная ерунда.

– Извините, мадемуазель, но живопись моя работа. Я зарабатываю ею себе на жизнь, хотите верьте, хотите нет. И я должна вам сказать, что Гастон на редкость способный ребенок, и я очень стараюсь помочь ему научиться рисовать.

– А я повторяю, что вам следует оставить Гастона в покое. – Она оперлась руками о стол и наклонилась ко мне. Ее лицо было сейчас совсем близко от меня, и серьезность намерений не вызывала сомнений. Говорила она сейчас тише, но голос ее все равно был резким. – Советую вам держаться подальше, мадемуазель. У такого ребенка, как он, не может быть с вами ничего общего. Вы только испортите его, и что дальше? У моей сестры не хватает ума, чтобы это понять, но зато я все вижу. Так что, повторяю, оставьте его в покое и не забивайте ему голову чепухой, которая кончится для него разочарованием. – Она решительно повернулась.

– Всего доброго, – сказала я ей вслед. Я еще немного посидела в кафе, раздумывая над тем, что сейчас произошло. Эта тетя Жозефина оказалась весьма любопытной особой. Мне, конечно, стало понятно, почему Гастон не любит ее, – мне она тоже не показалась симпатичной. Значит, она не случайно показалась мне злой. Но почему она заранее была так настроена против меня? Похоже, тут действительно было над чем поразмыслить. А нарисовать ее все же интересно.

Я работала целыми днями, так что к тому времени, как Гастон снова у меня появился, многое было сделано. Месье и мадам Клабортин, Жозефина, которой, как мне казалось, было немногим за тридцать, и которая все же, несмотря на ужасный характер, была недурна собой, были практически закончены. Хитрый месье Трибо был уже перенесен на холст, но тетя Гастона так завладела моим воображением, что именно ее я и решила первой писать маслом.

Мне казалось, что серию портретов лучше всего начать с вечернего сборища на площади. Жозефину я усадила на скамейку, и слева от нее набросала силуэт ее сестры, чтобы доделать ее потом. Бедная мадам Клабортин, видимо, это была ее извечная участь. Я увлеклась. Именно этот этап, когда с головой погружаешься в работу и идеи приходят сами собой, я люблю больше всего. К тому же мне повезло, и через два дня, во время ежегодного праздника в Кузэ, у меня появилась возможность получить вдобавок к почти бесплатному обеду новый материал. Я договорилась встретиться там с друзьями, и мы засветло приехали на деревенскую площадь, чтобы немного побродить, пока шли приготовления. Длинные скамейки и столы, покрытые белой бумагой, занимали почти все пространство. Всем было весело, и мы, усевшись локоть к локтю, приступили К еде, состоявшей из салатов, свинины и еще многого, что я не запомнила. Продолжалось это бесконечно. Огромные кувшины с вином были пущены по кругу, и все ели, пили, болтали и чем становилось темнее, тем веселее делалось присутствовавшим.

Мне почему-то казалось, что за мной непрерывно наблюдают, и, оторвавшись от своих собеседников, я увидела, что Жозефина сидит вместе с супругами Клабортин через один стол от меня. Гастона нигде не было видно. Я вежливо ей кивнула, а она поднесла ко рту сигарету, сделала глубокую затяжку, чуть наклонила голову в ответ и отвернулась. Я удивилась, что она курит – деревенские женщины почти никогда не делают этого, но ей это шло, и я представила себе, как бы она вышла на портрете курящей. Я исподтишка подглядывала за ней до конца обеда, подмечая, как она двигается и как меняется выражение ее лица. На меня она больше не смотрела.

Лимей – тихий очаровательный городок, расположенный на высоком берегу реки Дордонь. Именно здесь мы с Гастоном и устроились в этот раз, трудясь каждый над своим произведением.

– Ну все, мадемуазель. – Гастон закончил работу, нанеся акварелью последние мазки. – Вы правильно говорите, она действительно рассердилась, что вы ее рисовали. Но не только из-за этого. Она знает про мой портрет. У нее есть картинка из журнала!

– Картинка? Боже ты мой... ну кто бы мог подумать? Интересно, что за журнал?

– Не знаю. Она ее вырезала. Я очень горжусь, мадемуазель.

– Угу, – отозвалась я рассеянно. – Это что-то объясняет, хотя все равно не могу понять, что ей не нравится. А что сказали твои родители?

– Мама с папой сказали, что она слишком много беспокоится из-за пустяков и видит сложности там, где их нет, а она ответила...

– Ох, Гастон, ты опять подслушивал? – спросила я, едва сдерживая смех.

– Ну да, мадемуазель. А что же мне было делать? Они думали, я сплю, а сами разговаривали о вас!

– А что еще они говорили? – не выдержала я.

– Ничего... папа закрыл дверь.

– Гастон я все-таки не могу понять, почему твоя тетя так возражает...

Он пожал плечами.

– Она сказала, что у меня появятся идеи, не соответствующие моему положению и...

– Не соответствующие положению? Господи!

– И что вы только напрасно поощряете эти мои глупости с красками, а я должен буду зарабатывать деньги и помогать семье. Вы тоже думаете – она права, мадемуазель? – спросил он с беспокойством.

– Конечно, нет. По-моему, дела у твоих родителей идут совсем не плохо. Нет, скорее всего, ее беспокоит что-то другое. Думаю, она не очень любит иностранцев.

– Да. Она совсем не хочет иметь с ними дела. Я не знаю, почему. Может, она в какого-нибудь влюбилась, а он ее взял и бросил.

Тут я снова невольно оторвалась от работы.

– Гастон, где ты этого набрался?

– Я – француз, мадемуазель, – сказал он, как будто одно это все объясняло. – Правда, я не понимаю, как даже иностранец мог влюбиться в мою тетку.

Я снова не смогла удержаться от смеха.

– Ты еще слишком молод, чтобы разбираться в подобных вещах.

– Ха-ха. Et voila, мадемуазель, – сказал он сияя, – я закончил. Теперь можете взглянуть.

Я поднялась из-за своего этюдника и подошла к нему сзади.

– Знаешь, Гастон, очень удачно! – сказала я, внимательно всматриваясь. Это был вид с берега на четырехарочный мост через реку, уходящий обоими концами в густые заросли ивняка, – Ты верно выбрал перспективу, и мне нравится, что ты добавил немного красного к платью женщины у воды.

– Это вы раскрыли мне этот фокус, мадемуазель, вот я и попробовал. Это, как вы это назвали – главный цвет?

– Цветовой удар. И ты совершенно прав. Он привлекает глаз. Мне кажется, ты делаешь успехи. В общем, думаю, ты можешь начать работать маслом.

– Правда? Вы честно так думаете? – он бросил кисть и обвился вокруг меня, как питон.

– Да, я правда, так думаю, солнышко, только ради Бога, не задуши меня до смерти, иначе некому будет тебя учить! – Я осторожно высвободилась.

Гастон рассмеялся.

– Простите меня, мадемуазель. Я иногда не могу рассчитать силы. Мне ведь уже десять.

– Действительно, – сказала я серьезно. – Что же со мной будет, когда тебе исполнится одиннадцать?

– А когда мне будет одиннадцать, я уже почти стану мужчиной, и потому не смогу вас так обнимать, это будет уже не coпveпable, неудобно, вы понимаете? – В его глазах плясали шаловливые искры.

– Ох, Гастон, когда-нибудь ты меня уморишь. Ладно, давай собираться и пойдем.

Я открыла большой плоский портфель. Гастон осторожно уложил туда свои сокровища, а я взяла этюдник. Он посмотрел на меня из-под своих длинных ресниц.

– А вам, правда, нравится, как я работаю, мадемуазель? Вы не смеетесь надо мной?

Я увидела, что на этот раз он спрашивает очень серьезно.

– Нет, Гастон. Я над тобой не смеюсь. Я считаю, что для своего возраста ты работаешь просто отлично.

– Я бы... я бы очень-очень хотел стать художником, понимаете?

Пожалуй, так серьезно он говорил впервые, и я видела, что ему не легко далось это признание. Он был гордым и держал мечты втайне. Мне было приятно, что он мне доверяет.

– В таком случае, ты должен этого добиваться, у тебя есть талант и желание, что, по-моему, не менее важно. Я постараюсь тебе помочь.

– Я знаю, мадемуазель. Я люблю вас.

Он произнес эти слова легко, хотя я-то знала, каких ему это стоило усилий. Такого он тоже никогда раньше не говорил. Я вообще сомневалась, что он когда-нибудь говорил так хоть с кем-то. Вдруг я почувствовала, что к глазам у меня подступают слезы, но я ответила беспечно, как будто он не сказал ничего необычного.

– Я тоже люблю тебя, малыш. И спасибо за доверие. Я думаю, что когда-нибудь ты станешь куда лучшим художником, чем я.

– Никогда, мадемуазель, – ответил он преданно, но я видела, что он очень доволен. – Ой, смотрите!

Он показал пальцем. Неведомо откуда появилась стая гусей, огромных важных птиц, шествовавших строем вдоль реки в гаснувшем медовом свете. Чем ближе они были к нам, тем яснее слышался их нестройный гогот, а потом, вдруг захлопав крыльями прямо над нашими головами, они скрылись в дали.

– Вот здорово! – обрадовался Гастон. – Они красивые, эти гуси. Они такие свободные. Хотел бы я быть, как они, или, может быть, как лебедь.

Он притих, видимо глубоко задумавшись, и молчал, пока мы садились в машину и ехали в Сен-Виктор. Я остановила машину возле его дома, стоявшего на пригорке неподалеку от главной площади. По деревенским меркам дом был хорош – с недавно выкрашенными деревянными балками и новыми ставнями. Я повернулась к нему:

– Все в порядке? Наверное, тебе пора обедать. Надеюсь, я не задержала тебя.

– Нет, тетя уехала, так что теперь все равно. Мадемуазель? – Он вскинул на меня огромные темные глаза.

– Да?

– Помните, как вы рассказывали мне насчет того, что у каждого есть своя звезда?

3начит, вот о чем он думал все это время.

– Ну, конечно. Это или что-то похожее, утверждал Маленький принц. – Я много об этом размышлял. Я думаю – я иногда думаю, что моя звезда ужасно далеко, и никто не может ее увидеть. Это потому, что я – другой.

Я ждала, и сердце у меня сжалось, потому что я знала, что он чувствует. Я сама прошла через это.

– Я какой-то неподходящий, – он старательно подбирал слова. – Я пробовал объяснить родителям, но они не понимают, что я имею в виду. Они меня любят, я знаю. Но я не могу поговорить с ними о важных вещах и иногда... иногда от этого очень одиноко.

– Я понимаю, малыш, хорошо тебя понимаю. У меня тоже так было. Просто мне больше повезло. Мои родители понимали. Они ведь тоже люди искусства и знают, что иногда, чтобы верно увидеть мир, надо отрешиться от повседневности.

– Вы думаете, и у меня так, мадемуазель? – Да, Гастон. Но ты должен верить в свою звезду. Это непросто, и иногда ты действительно будешь себя чувствовать очень одиноким, пока не сумеешь удержать ее между ладонями. Но когда ты станешь старше и самостоятельней, у тебя обязательно будет твоя звезда, и все увидят ее, я тебе обещаю.

– А у вас есть ваша, мадемуазель?

– Да, конечно, – ответила я, почему-то вздрогнув.

– Но вы ведь тоже одна.

– У меня есть ты, Гастон, моя семья, друзья, работа и мне этого достаточно. – Я солгала, и он это почувствовал.

– Нет, мадемуазель. Вы несчастны, я точно знаю. Вы были другая, когда уезжали в прошлом году. Ваша звезда тогда была яркой, а теперь – нет. Может, когда-нибудь вы расскажете мне почему.

Он обнял меня, открыл дверцу и вышел из машины.

Я принялась торопливо готовить себе обед. Гастон попал в самую точку и нарушил мой покой, заговорив о том, от чего я старательно отворачивалась. Но он меня очень хорошо знал. Я разбила яйцо для омлета и смотрела, как густой прозрачный белок, упав в раскаленное масло, начинает белеть вокруг нежного желтка. Моя рука застыла, и я уставилась в сковородку, как будто глядела на свое отраженье. С досады я так сильно ударила ножом по еще одному яйцу, что оно растеклось. Я с силой швырнула скорлупу в раковину и, закрыв лицо руками, расплакалась.

Через полчаса, поев без особого аппетита, я, взяв с собой чашку крепкого горячего кофе, отправилась в мастерскую. Я рассеянно прислушивалась к донесшимся издалека раскатам грома, а потом довольно скоро по крыше застучали дождевые капли. Я ужасно обрадовалась, дождь был необходим, потому что начиналась засуха. Я подошла к окну и с удовольствием смотрела на водяные струи. Я могла различить очертания склона и ряд тополей на вершине. Теперь лило как из ведра, и в помещение стал проникать запах свежести и земли. Я глубоко вздохнула. Я сидела в тепле и безопасности в моем маленьком доме, и мне было ужасно одиноко. Рассердившись, я сказала себе, что нечего валять дурака – я была именно там, где мне и хотелось быть, и делала именно то, что мне хотелось бы делать. А дурное настроение накатило на меня из-за ненастья.

Я снова постаралась заняться работой. Но Жозефина никак мне не удавалась. Я не могла сосредоточиться, все время думала о другом, и было бессмысленно продолжать себя обманывать. Если я хочу сделать хоть что-то, надо быть честной. Я нетерпеливо убрала в сторону холст и взялась за блокнот. И вот, наконец, моя рука заскользила по бумаге, уголь оставлял на ней точные, уверенные штрихи, и передо мной медленно появлялись очертания лица Макса. Я немного откинулась назад и посмотрела на рисунок. Получалось похоже, и мне стало больно. Я снова почувствовала, как он далеко, и какая жалкая замена – этот листок бумаги. Я очень долго не желала разобраться в себе, потому что правда заключалась в том, что стоило мне подумать о Максе, как меня охватывала ужасная, не поддающаяся объяснению тоска, сковывающая душу и тело и пронзающая болью все мое существо. Такое не может пройти само, если не обращать внимания. Возможно, время сделает свое дело, и мне станет немного легче, но я понимала, что стоит мне увидеть его еще раз, и все начнется сначала, хочу я этого или нет. Безумие? Я не знала. Я любила Макса, потому что это был Макс, со всеми его достоинствами и недостатками.

Гастон помог мне, его прямота заставила меня перестать себе лгать. Он открыл дверь, которую я так старательно запирала. Я попросила у Макса дружбы, и он мне ее не раздумывая подарил. В том, что мне оказалось этого мало, виновата я одна. Я не смогу просто избегать его и не смогу притворяться, что все осталось по-прежнему. Я никогда не умела лукавить, и Макс обязательно все поймет. Меньше всего мне хотелось с ним объясняться, – я легко могла представить себе, что он может мне ответить. Остается только смириться.

А была и еще одна правда. Узнав, что Макса обвиняли в убийстве, я воспользовалась этим, чтобы отвернуться от него, убедив себя, что он не достаточно мне доверяет. Но, собственно говоря, почему Макс был обязан говорить мне то, что не считал нужным? Если бы и я была до конца откровенна с ним, то должна была признаться, что все знаю, и тогда, вероятно, он бы повел себя по-другому.

Я глубоко вздохнула – свободней, словно внутри у меня вскрылся гнойник. Боль не прошла совсем, но, когда я взглянула правде в глаза, мне стало немного легче.

Я снова взяла уголь и принялась за работу, – нарисовала крупный красивый рот, широкие плечи, и вдруг сквозь шум дождя до меня донесся негромкий стук в дверь.

Раздосадованная тем, что мне помешали, я крикнула:

– Входите! Сейчас иду! – Я быстро провела линию руки, не понимая, кто мог оказаться здесь в такой поздний час. Бросив последний взгляд на рисунок, я отложила в сторону уголь и потянулась за полотенцем, чтобы вытереть руки.

– Клэр...

Я подняла голову, и на мгновенье мне показалось, что я сошла с ума. Он стоял в дверях мастерской, и по нему ручьями стекала дождевая вода. Не успев подумать, я вскочила со стула и кинулась через комнату прямо в объятия Макса.

6

Ты будешь для меня единственной в целом свете. И я буду для тебя один в целом свете...

Антуан де Сент-Экзэюпери

Макс, смеясь, поймал меня и прижал к себе, с минуту я изо всех сил старалась взять себя в руки и говорить как можно более естественно.

– Макс! Как здорово! Но я не понимаю, как вы сюда попали?

– Я все объясню, только не могли бы вы для начала дать мне полотенце?

– Ой, ну конечно, – ответила я, наконец-то начав снова соображать.

– Скорее заходите и снимайте свитер. Как это вы так промокли. Машину можно поставить возле двери.

– Я спрашивал, как проехать. Остановил человек десять прохожих, и каждый объяснил по-своему. – Он стянул свитер через голову.

Я зажгла свет и достала полотенце из пакета с чистым бельем, который еще не разбирала.

– Держите. Но вы все-таки должны мне рассказать... – Сердце мое колотилось с такой силой, что, когда я доставала из холодильника бутылку вина, у меня дрожали руки.

– И, как я понимаю, многое. – Вытираясь, он наблюдал за тем, как я наливаю вино в стакан. – Я не был уверен, что вы мне обрадуетесь. Спасибо, Клэр. – Он взял у меня стакан.

– За то, что обрадовалась или за вино? Я выдвинула из-под стола стул и присела. Я никак не могла поверить. Макс здесь, в Грижьере. Мне даже захотелось себя ущипнуть.

– И за то, и за другое.

Он последовал моему примеру, сел напротив и закурил, а я, дотянувшись до буфета, достала пепельницу и подвинула ему.

– Вы голодны? – спросила я, совершенно не зная, что говорить дальше. – Я могу что-нибудь соорудить, если хотите.

– Нет, спасибо. На последней бензоколонке я съел отвратительный сандвич, который дожидался меня там, лежа в целлофане много дней. Ну и долго же сюда ехать!

– Да... – больше я не могла терпеть. – А как вам удалось узнать, где я?

– У Джорджа. Обычный шантаж и ничего больше.

– У Джорджа! Вот удивительно... Вот уж никак не думала, что он даст мой адрес! Я же сижу тут, чтобы зарабатывать для него деньги, а не принимать гостей!

– Честно говоря, я тоже не надеялся, но кроме него мне не у кого было спросить. Понимаете, я хотел вам написать...

– Так почему же вы приехали?

– Он мне посоветовал. Как я понял, когда вы с ним в последний раз виделись, у вас было неважное настроение. А это для творчества вредно, так что он действовал и в собственных интересах.

– Бог ты мой! – Кажется, все становилось на место. – Макс, послушайте...

– Клэр, выслушайте сперва вы. Я собирался вам все рассказать, но откладывал, считая, что вы должны для начала разобраться в своих чувствах.

– Значит, он сообщил вам о нашем разговоре, – произнесла я безразлично.

– Да. И еще рассказал мне о вашей реакции. Он подумал, что вы в меня влюбились. Я не мог оставаться равнодушным и приехал.

Краска густо залила мои щеки.

– О, Боже! – я чувствовала себя круглой дурой и жутко разозлилась на Джорджа. Я закрыла лицо руками.

– Это правда?

– Что? – Я снова посмотрела на него. – Макс…

Наверное, сильнее он не мог бы меня ошарашить, хотя всего каких-нибудь полчаса назад мне казалось, что я ко всему готова. В волнении я встала и подошла к камину. Впервые в жизни мне отчаянно захотелось закурить. Почему-то мне показалось, что сигарета смогла бы меня успокоить.

Тишину нарушал лишь мерно стучавший за окном дождь. Я заметила, что кусок камня отломался от каминной полки. Протянув руку, я дотронулась до его гладкой холодной поверхности.

Голос Макса показался мне неожиданно резким.

– Простите меня, Клэр. Я не хотел вас огорчить. Я не должен был спрашивать.

Я повернулась к нему лицом, не выпуская камня из руки, и его острые края впились в мою ладонь, но я почти ничего не почувствовала. Посмотрев на Макса, я поняла, что огорчен как раз он сам.

– Нет. Вы меня не огорчили. Просто все так неожиданно...

– Ну разумеется. Вы же меня не приглашали. Я уеду, если хотите. – Он встал и затушил сигарету.

– Нет, Макс, пожалуйста, не надо. Вы даже не представляете, до чего я рада, что вы здесь. И вы вправе получить ответ.

Он внимательно наблюдал за мной.

– Я не знаю, как насчет права, но мне бы хотелось знать, на что я могу надеяться. Для меня это очень важно.

– Но... почему? – спросила я глупо.

– Вот почему, – ответил он почти что со злостью. Он шагнул ко мне и с силой притянул меня к себе. Губы его поймали мои, а его поцелуй на этот раз был поцелуем не друга, а любовника, и причем нетерпеливого. Потом он отпустил меня.

– А теперь понимаете? – Я ошарашено уставилась на него. – Вы собираетесь дать мне по голове этой штукой?

– Что? – поняв, что в руке у меня по-прежнему зажат камень, я посмотрела на него, словно впервые увидела. – Ой, нет, просто он отломался.

– Я не был уверен. Не так-то просто признаваться женщине в любви, когда она приготовила для тебя булыжник. – Он осторожно забрал у меня камень и положил его назад на каминную полку. – Итак, как насчет ответа?

Я на минуту закрыла глаза, вдумываясь еще раз в его слова, а потом смело взглянула на него.

– Да. Да, это чистая правда. Хорошо это или плохо, но я по уши влюбилась в вас, Макс Лейтон. Вы довольны?

Он вздохнул с облегчением.

– Доволен, поверьте мне, вполне доволен. – И я снова очутилась в его объятиях, и его поцелуй развеял мои последние сомнения относительно того, что он сейчас чувствует.

– Клэр, я думаю, нам пора поговорить, – произнес он, подводя меня к дивану.

– Макс, вы в этом уверены?

– Думаю, вы не должны во мне сомневаться теперь, когда я потратил столько энергии, чтобы вас убедить.

– Да. Но все же это ужасно странно.

– Ничего странного, моя милая. По-моему, все давно витало в воздухе.

– Но вы и виду не показывали!

– И совершенно сознательно. Меньше всего мне хотелось подталкивать вас к тому, к чему вы еще не были готовы. Я же предупреждал, что отношусь к подобным вещам очень серьезно.

– Вы сказали мне, что подобные вещи вас вообще не интересуют, – перебила я его, и он улыбнулся.

– Вы преувеличиваете. Хотя, конечно, я считал, что ваше пребывание во Франции пойдет на пользу нам обоим. Мне нужно было время, чтобы не осталось сомнений. Я принял решение, но если бы не Джордж, я бы по-прежнему не был уверен в вас.

– Ой, Макс, мне было так плохо. Я никогда ни к кому ничего такого не чувствовала, и я совсем не знала, что мне делать. Я понимала, что рано или поздно должна буду вам признаться, но думала... думала... что вы можете...

– Что я вас не пойму.

– Наверное. Да.

– Я вас совсем запугал? Честно говоря, я и сам не ожидал. Обжегшись на молоке, дуют на воду, – так ведь вы думали?

– Да. Вы сами сказали...

– Так и было. Но лишь до того дня, когда я, прийдя в галерею Джорджа Беннета, встретил одну молодую особу, удивительно похожую на Персефону. – Он погладил меня по голове. – Удар был нанесен, бедный Гадес влюбился.

– Значит, вы собирались с силами и готовились сразиться?

Он снова улыбнулся.

– Именно. И еще. Я не мог оставить вас в неведении, особенно после того, что мне рассказал Джордж.

Я дотронулась до его руки.

– Макс, вы пережили такой кошмар. И я не знала, как мне у вас спросить, потому что это касается только вас, но я должна была знать.

– Насчет процесса? Могу себе представить, что вы подумали. Клэр, послушайте меня. Это запутанная история и не слишком приятная, но я не убийца. У меня множество недостатков, включая глупость, и меня можно обвинить в чем угодно, но только не в этом.

Я взглянула на него.

– Нет, конечно, нет. Я не могла поверить. Но вы должны были догадаться, что я услышу.

– Да, рано или поздно. И лучше, если от меня.

– Мне тоже так кажется. Тем более, мне многое все еще не ясно.

Он вздохнул.

– Послушайте, что бы вы ни подумали, я не могу вас в этом винить. Я уже сказал, что чувствую себя последним идиотом. Я совсем не собирался что-то от вас скрывать, но еще меньше я хотел, чтобы эта история встала между нами.

– Я знаю, вы не любите, когда вам сочувствуют. Не надо сейчас ничего говорить, если вам не хочется.

Он неожиданно рассмеялся.

– Что? Вы предпочитаете, чтобы нас продолжала разделять недосказанность? Некий страшный вопрос, на который невозможно ответить? Нет, Клэр. Вы заслуживаете лучшего. Мне давно надо было решиться, и я думаю, что могу надеяться вас не разочаровать.

– Макс, я все равно буду относиться к вам также.

– Не понимаю, что я такого сделал, чтобы заслужить ваше расположение, Клэр? – спросил он изумленно. – Ну так я начну с начала. – Макс встал и, держа руки в карманах, подошел к окну.

– Как вы знаете, мы с Софией разводились с шумом. Отношения у нас были окончательно испорчены, и она вела себя вызывающе, где только могла. – Он немного помолчал. – Нельзя сказать, чтобы это был особенно приятный период моей жизни. Но потом разразился скандал. – Теперь Макс повернулся ко мне лицом. – Я получил на экспертизу картину, как оказалось, это был Рембрандт. Это была неизвестная работа и, если бы мне удалось установить авторство, это можно было бы считать немыслимым везением. Владелец, Джонатан Раш, по вполне понятным причинам не хотел, чтобы вокруг открытия устраивали ажиотаж, так что вместо того, чтобы везти картину в музей, он привез ее ко мне – я специализировался именно на этом периоде. Однажды вечером, когда я как раз работал с картиной и был весьма взволнован, – мне показалось, что я практически знаю ответ, – мне позвонил один из секретарей Раша и попросил встретиться с его шефом в ресторане, где я часто бывал. Я пошел, заперев картину у себя в хранилище. Раш не появился, я нигде его не нашел и вскоре вернулся домой. Было поздно, и я уже больше не работал. На следующее утро, когда я пошел за картиной, ее не оказалось на месте. Вы можете вообразить, что со мной было.

– О, Господи, конечно.

– Да. Так вот, я как раз собирался позвонить в полицию, чтобы заявить о краже, когда блюстители порядка сами явились ко мне. Я подумал, что они нашли картину, но они, как оказалось, пришли не поэтому. Они принялись задавать мне кучу всяких вопросов на счет того, что я делал накануне вечером. Я, естественно, все рассказал. В ответ я услышал, что подозреваюсь в убийстве Дэвида Бэнкрофта, художественного критика. Он был найден мертвым, с огнестрельным ранением, в одной из аллей рядом с рестораном, где я был накануне. Всем было хорошо известно, что мы не слишком большие друзья, нас разделяли профессиональные разногласия и личная неприязнь. Я его всегда не переваривал.

– А... а София? При чем тут она?

– Она видела меня в ресторане и, узнав об убийстве, донесла в полицию. К тому же она слышала, как Бэнкрофт с кем-то спорил возле ресторана на улице, и подумала, что со мной.

– Ой, Макс, мне даже трудно поверить! Ну как можно быть такой мстительной!

Он невесело усмехнулся.

– Вот тут она мастерица! У нее в то время оставалось кое-что очень для меня дорогое, что я очень хотел у нее отобрать. Я думаю, она решила не упустить возможности устроить мне настоящие неприятности, чтобы я не смог добиться своего, хотя, скорее всего, даже ей не приходило в голову, что дело зайдет так далеко. Я не могу себе представить, что она желала моей смерти. Она не знала о Рембрандте, понимаете, и кроме того, была еще одна улика, из-за которой я вполне мог оказаться на том свете.

Я почувствовала, что кровь отхлынула от моего лица, и с трудом вымолвила:

– И что же это была за улика?

– Фотография. Хотя полиция ничего не знала о краже, у них была фотография картины. Они мне ее показали, и я подтвердил, что это пропавшая картина, хотя я не мог понять, откуда у них снимок. Оказалось, его нашли на теле Бэнкрофта. Вот оно как. Мотив, обстоятельства – все работало против меня. Но я как-то не мог взять в толк, зачем мне было организовывать какую-то кражу, потом опознавать картину – причем по фотографии, найденной на теле человека, которого я предполагал убить.

Я нахмурилась.

– Значит, кто-нибудь все же убил Дэвида Бэнкрофта. Но зачем? И кто украл Рембрандта?

– Вот в этом-то и загвоздка. Разумеется, это всего лишь мое предположение, но я почти убежден, что прав. У Джонатана Раша много сотрудников, нескольким из них было известно о картине, и, вероятно, они проболтались. Во всяком случае, кроме меня и Раша, только они знали о ее существовании. Тот факт, что позвонил мне один из этих людей, свидетельствует о том, что он был замешан. А возможно, он работал и не один. В общем, им ничего не стоило сфотографировать картину до того, как Раш передал ее мне, и отдать фотографию Бэнкрофту. Должен сказать, что одной из причин моей нелюбви к Бэнкрофту была его причастность к черному рынку. Кто бы ни украл картину, – без его посредничества при перепродаже все равно бы не обошлось. Что-то, видимо, там сорвалось, и Бэнкрофта убрали. Подставить легче всего было именно меня, и, вызвав меня из дому, можно было не только украсть картину, но еще и подстроить так, чтобы я оказался на месте убийства.

– Но, вероятно, было повторное расследование, после того как вас отпустили?

– Ну конечно, но оно ничем не кончилось. Думаю, что полиция все же считала, что это моих рук дело, и не слишком усердствовала. Раш допросил и потом уволил половину своих служащих – вот и все. Больше никто ничего не узнал. Каждый, на кого падало хоть малейшее подозрение, имел железное алиби и мог сказать, где он находился в тот вечер. Я был единственным человеком, который провел несколько часов в одиночестве, и к тому же оказался там, где мне совсем не следовало быть. А что касается кражи, то Рембрандта так больше никто и не видел. Много бы я дал, чтобы найти картину.

– А что же Джонатан Раш?

– Ничего. Он вполне приятный пожилой господин. Он, по-моему, хотел сохранить свое открытие в тайне, так же, как и я, пока не началась вся эта чертовщина. Он был крайне огорчен, но он так богат, что несколько сотен тысяч фунтов не играют для него особенной роли, к тому же, часть этой суммы восполнила страховка. Его куда больше огорчило, что Рембрандт бесследно исчез. И к его чести, должен сказать, что он был единственным человеком, кроме моего деда, ни разу не усомнившимся в моей невиновности.

– И чем же все кончилось?

– Был суд, на котором, как я уже говорил, я имел бледный вид, но в конце концов был признан невиновным. Убийцу Бэнкрофта так и не нашли.

– Ох, Макс, вы даже не представляете, как я вам сочувствую. Но все же то, что я ничего об этом не знала, я имею в виду о том, в чем вас обвинили, означает, что ваша репутация не пострадала. Я должна признаться, что слышала об убийстве Бэнкрофта, но и только. Все это в прошлом, и все давно забыто.

– Почти. Но все же всплывает то тут, то там. Роберт никогда не упускает возможности напомнить кому только можно, ему-то вся эта история была на руку. Я уверен, что он собирался упомянуть о ней за обедом в тот вечер, только дед его оборвал. Я решил, что вы расстроились, потому что он вам рассказал, пока я был наверху. Но вы говорите, что это не так, тогда откуда же вы узнали? Джордж уверял, что к нему вы пришли после.

– Ой, – щеки мои стали пунцовыми. – Это все моя мама. Она совершенно неисправимая сплетница, и она смутно помнила, что ваше имя как-то связано с убийством.

– Бедная крошка, вы, наверное, подумали: «если бы я только знала, какой он негодяй!»

– Нет... нет. Я подумала, что она перепутала. Вы уехали, и я отправилась к Джорджу. Понимаете мне... мне надо было выяснить.

– Конечно. Потому что к этому времени вы поняли, что дело не ограничивается одной лишь дружбой.

– Совсем не ограничивается.

– И когда же на вас снизошло озарение? – спросил Макс с хитрой улыбкой, – уж не когда ли мы с вами прощались?

– Как это вы догадались?

– Милая моя девочка, только не думайте, что ваше лицо загадочно, как у сфинкса. Я надеялся, но не был уверен. Вот я и решил подождать и поглядеть, куда ветер дует.

– В вашу сторону, Макс, – сказала я тихо.

Он так посмотрел на меня, и у меня перехватило дыханье, а сердце заколотилось в груди как бешеное.

– В таком случае, – медленно произнес он, – думаю, нам стоит подняться наверх. Осталось кое-что, чему давно следовало случиться. – С этими словами он приблизился ко мне и заставил встать. Мне кажется, я никогда в жизни не забуду того, что было дальше. Я шла вместе с ним по лестнице, словно неживая. Меня страшило то, что должно было произойти между нами, я ужасно боялась, что все будет не так. Тысячи нелепейших мелочей казались мне в то мгновение очень важными. Макс, естественно, это почувствовал.

– Клэр?..

Я застыла при виде постели. Все мысли о страсти в миг улетучились, а с ними ощущение физического влечения к этому человеку, которое я испытывала на протяжении нескольких месяцев. Мысли мои занимала стоявшая передо мной широкая кровать и уверенность, что я хочу сейчас оказаться где угодно, но только не здесь.

Макс взял меня за плечи и сквозь темноту всмотрелся в мое лицо.

– Клэр, что случилось? Ты похожа на испуганного кролика.

– Ерунда, – произнесла я, стараясь говорить как можно беспечней, – но, вероятно, я тогда была похожа на переполошившуюся школьницу, а не на двадцативосьмилетнюю женщину.

– А-а, погоди, – насторожился Макс, – ты же... не хочешь сказать, что у тебя этого еще ни разу не было?

– Разумеется было, – рассердилась я. Макс, откинув назад голову, расхохотался.

– О, я понимаю, тогда уже легче. Не то чтобы я очень давно не ложился в постель с девственницей. Ага... у тебя нет таблеток. Неважно, не беспокойся, можно обойтись.

– Да нет же! – я чувствовала себя все глупей.

– Тогда в чем же дело, дорогая? – спросил он снова, на этот раз очень ласково.

– Я... просто это слишком важно. Я не могу лучше объяснить.

Макс улыбнулся, притянул меня к себе и крепко обнял.

– Клэр, я должен был догадаться. Послушай, дорогая, мы не будем заниматься любовью, если тебе этого не хочется, хотя в таком случае ты вынудишь меня простоять всю ночь под холодным душем. Но поверь, я не людоед, и тебе ведь не то чтобы совсем безразлично, судя по тому, что ты мне сказала.

– Н-нет. Ой, Макс, я просто не уверена, что у меня получится...

– Но, может быть, ты позволишь мне судить самому?

Он нежно меня поцеловал, и я немного успокоилась, но он продолжал целовать меня все более долгими поцелуями, и я почувствовала, как в моих жилах запульсировала кровь. Я совсем забыла о своем волнении, и сейчас для меня не существовало ничего, кроме его прикосновений, жара, исходившего от его тела, его сильных мускулов, которых касались мои ладони. Губы Макса скользнули по моей шее, он медленно расстегнул мою рубашку и принялся целовать обнажившиеся плечи.

– Лучше?

– Да... О, да!

– Еще? – голос его сейчас был хриплым. – Да, – с трудом вымолвила я.

Он дотронулся до моей груди, и у меня перехватило дыханье. Он бережно опустил меня на кровать и бросил мою рубашку на пол. Я дрожала, и в то же время мне казалось, что я горю как в лихорадке. Мои руки потянулись к нему, и я прижала его голову к себе. Он тоже успел сбросить с себя рубашку, и я дотронулась до его груди. Я ощущала сильные удары его сердца, пока его руки ласкали меня.

– О Боже, Макс...

– О, Боже, Макс? Я слушаю, Клэр, продолжай. – Он произнес это очень глухим, почти сдавленным голосом, потом поднял голову, улыбнулся и затем, стянув с меня джинсы, бросил их на пол, и следом кинул свои. А потом его рука, осторожно касаясь меня, начала опускаться все ниже и ниже, скользя по чувствительной коже бедер. Я напряглась, и он это, видимо, почувствовал, а пальцы его продолжали поглаживать и дразнить, пока я не ощутила, что меня разрывают на части восторг и желанье. Я не могла поверить в свое счастье, мне казалось, что я создана для него и для вот этих прикосновений его длинных пальцев. Меня охватило блаженство, и я застонала, повторяя его имя. В следующий миг мы соединились, и я только видела, как его лицо то взлетает, то опускается над моим. Мое тело отзывалось на каждое его движение.

– Я люблю тебя, Клэр, – шептал он, и я чувствовала на своей щеке его горячее дыханье, и он снова целовал: меня глубокими долгими поцелуями. Время и пространство перестали существовать для меня, потому что Максу удалось перенести меня в мир, которого я прежде не ведала – чувственный мир физического наслажденья. Потом мы молча лежали, не выпуская друг друга из объятий, и я думала, что наступил миг, которого я дожидалась всю жизнь. Я глубоко вздохнула, Макс улыбнулся и поцеловал меня в плечо.

– Кажется, я только что слышал вздох удовлетворенной женщины? А ты сомневалась, что я не знаю, как это бывает.

– Макс, я никогда не была так счастлива, и больше никогда не буду в тебе сомневаться, обещаю. Ты – восхитительный любовник, и, кажется, я только что поняла, почему я раньше не придавала особого значения сексу.

Он рассмеялся.

– Здесь кроется серьезное противоречие, но я готов принять то, что ты сказала, за комплимент. – Отбросив простыню, он принялся шарить по полу. – Где, черт возьми, мои брюки? Клэр, тут огромная лужа у окна.

– Ой, я забыла закрыть его, – ответила я совершенно равнодушно.

– Похоже, что так. Ага, вот они, и, как ни странно, сухие. – Он достал из кармана сигареты, закурил и откинулся на подушку. – Ты не жалеешь?

– Жалею? Как ты можешь спрашивать? – Только потому, что ты не была уверена. – То было раньше...

– Да, а теперь я хочу знать, почему ты так беспокоилась.

– Я же сказала, что это было слишком для меня важно. Я никогда не испытывала подобного и не хотела, чтобы все получилось не так, понимаешь? Я считала, что значение секса преувеличивают. И я волновалась, ну в общем я боялась, что со мной будет, как уже бывало, а я бы этого не пережила. В общем, это было бы ужасным разочарованием, и все бы сразу сделалось ужасно обыденным. Ну не знаю, мне всегда бывает трудно объяснить...

– Понимаю, но ты нашла другой способ выразить то, что чувствовала, – произнес он с улыбкой. – Клэр, когда люди не безразличны друг другу, как мы, все меняется. До сих пор ты была захвачена только одним, так что не удивительно, что ты ничего не чувствовала в постели.

– Да, наверное. Но я не предполагала, что может быть по-другому. Я думала – дело во мне.

– Должен заметить, что здесь ты можешь мне доверять.

– Твое самомнение безгранично, – сказала я, глядя на светящийся в темноте красный огонек сигареты.

– Это верно. Мне очень давно хотелось того, что произошло сегодня, но я боялся, что это все усложнит.

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что ты должна была сама в себе разобраться.

– И это чудесно, Макс, что так получилось, что ты не стал заставлять меня...

– По-моему даже наоборот, – сказал он и засмеялся.

– Да, но когда это случилось, мне показалось, что на меня свалилась тонна кирпичей. Хотя нет, скорей это было похоже на грузовик, который гонится за мной со скоростью пятьдесят миль в час.

– Я тебе очень сочувствую.

– И правильно делаешь. Я была ужасно перепугана. И теперь знаю, почему. – Он затушил сигарету и обнял меня.

– Я мог бы сейчас, пожалуй, повести грузовик со скоростью девяносто. – Он нагнулся, и вновь все вокруг перестало существовать для меня, кроме него.

На следующее утро меня разбудил запах кофе и стук посуды. На часах было уже больше десяти, но я, совершенно не чувствуя угрызений совести, с удовольствием потянулась в постели. Я все еще не могла поверить, что моя жизнь так переменилась всего за каких-нибудь двенадцать часов. Тоска и неуверенность сменились счастьем.

– Клэр?

Я вскочила, потому что в дверях появился Макс.

– Ой, Макс?

– А ты думала, кто? Надеюсь, ты не ждала молочника?

Он вошел в комнату, неся перед собой поднос, на котором дымился кофе и лежала гора булочек, и поставил его в ногах кровати.

– Молочник? Если бы ты хоть раз увидел его, ты бы так не говорил! Ему около девяноста, он глух как пень, к тому же, говорят, с отвратительным характером. Так что он не смог бы вскарабкаться по этой лестнице, даже за отдельную плату. Ох, Макс, завтрак в постели! Упоительно! Где ты добыл эти булки?

– На этот раз множество прохожих пошло мне на пользу. Проехал через две деревни и очутился прямо у печки. – Он присел возле меня, легонько поцеловал в щеку и налил кофе в две большие чашки. – Выспалась?

– Великолепно!

– Да? А что, Найджел всегда рано вставал? – в его глазах засветились обычные для него ехидные огоньки.

– Найджел, – ответила я, не желая больше говорить с ним на эту тему, – был скучен, как в постели, так и вне ее.

– Ага, – поддакнул Макс. – Я был уверен. Мена это вполне устраивает. Тебе с молоком?

– Да, пожалуйста, – ответила я, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

Макс протянул мне чашку.

– Послушай, прошлой ночью нам было до того некогда, что я даже не успел спросить тебя, как идет работа.

– Кроме нескольких обедов с друзьями и кое-каких мелких дел, до твоего приезда меня ничто не отвлекало. Все идет неплохо, но пока я тебе не покажу, если ты не против.

– А я даже и не буду просить. А как твой друг Гастон?

– Прекрасно. И знаешь, он по-настоящему талантлив, мне бы очень хотелось показать тебе некоторые его работы. Думаю, тебе должно быть интересно, а он не станет возражать. Пока он еще не начал стесняться.

– Посмотрю с удовольствием. Как я понимаю, над камином его картинка? Там, пожалуй, есть настроение.

– Да, конечно. Но с тех пор он стал рисовать куда лучше. Он относится к этому занятию очень серьезно. Мне хочется, чтобы ты с ним познакомился. Мы с ним тут чудесно проводим время. – И я принялась рассказывать о долгих летних днях, проведенных вместе с Гастоном, останавливаясь только затем, чтобы укусить очередной раз непередаваемо воздушную хрустящую булку – истинно французскую еду. Макс, удобно устроившись рядом, с удовольствием слушал – как всегда внимательно и не перебивая.

– О Господи! – вздохнул он, когда я рассказала ему о Жозефине и о сцене на marchi, – судя по всему, женщина она грозная. Но хотел бы я знать, как попала к ней в руки статья о выставке? Она не похожа на человека, регулярно следящего за публикациями об искусстве.

– Это просто непостижимо! Только меня удивляет, что новость ее огорчила. И дело не в том, что статья может навредить Гастону. Я достаточно тщательно скрывала его имя.

– Да, конечно, И теперь я начинаю понимать, что ты была совершенно права. Судя по всему, он действительно очень необычный ребенок.

– Безусловно, и ты сам скоро в этом убедишься. Ой, только посмотри который час!

Макс дотянулся до часов и положил их на стол вниз циферблатом.

– Который час? – переспросил он, поставил поднос на пол и стал снимать рубашку.

Позже мы поехали в Монпазье и побродили по старому городу. День был приятный, ясный и не слишком жаркий после вчерашнего ливня. Мы полюбовались на старую крепость с изумительными арками, потом зашли в прохладную церковь с высокими сводами и незамысловатыми витражами, приглушавшими проникавший сквозь них яркий солнечный свет. Мы немного там посидели, а потом Макс повел меня пообедать в маленький ресторанчик на площади, где мы заказали наваристый и прозрачный рыбный суп с огненно острыми чесночными фрикадельками. Ресторанчик был почти пуст, так что хозяин радовался, что мы долго сидим, наслаждаясь едой и местным красным вином.

– Клэр? – обратился ко мне Макс, когда мы снова подошли к машине. – Не сочти за навязчивость, но мне бы очень хотелось посмотреть места, где ты писала свои пейзажи.

– Конечно. Но ты увидишь – сотворенное природой куда богаче того, что удалось передать мне.

Я завела машину, и мы поехали по извилистым сельским дорожкам. Я провезла его через Бомонт в Кузэ очень красивым путем, мимо островерхого замка и лепившихся к скалам домов, мы остановились в Кузэ на мосту через Дордонь, и я показала ему один из видов, над которым я сейчас работала. А потом мы повернули на восток, и через Тремола, чудесный крохотный городок, со старинной церковью, возле которой мы, конечно, остановились, чтобы полюбоваться, отправились в Лимей, где река Дордонь впадает в реку Везэр, и где через каждую из них переброшен свой акведук.

Я возвращалась в Сен-Виктор по узкой деревенской дороге, и мы часто останавливались, чтобы пройти немного по полю или леску, где я находила то, что мне нравилось писать. Отсюда была видна река, широкая и темная, медленно несшая свои воды позади яркого поля подсолнечника. Мы забрались на вершину холма, над овечьим пастбищем – белые шерстяные шары на яркой зелени травы, а за ними залитый солнечным светом виноградник, с сочными листьями и тяжелыми гроздьями, невдалеке от которого белый дом, окруженный вязами.

Мы говорили о том, как использовать эти цвета и освещение и еще о многом, что бывает понятно только людям, связанным с миром живописи, и я испытывала истинное блаженство от того, что со мной рядом человек, который понимает, чем я занимаюсь.

А потом, под конец, совсем близко от дома, я показала ему луг, где писала портрет Гастона. Луг пестрел сейчас полевыми цветами, среди которых порхали бабочки, и источал запах свежего сена. Мы с наслаждением улеглись на траву и лениво наблюдали за облаками, прислушиваясь к жужжанию пчел, деловито выполнявших свою хлопотливую работу. Я даже не заметила, как задремала, и только почувствовав, что Макс дотронулся до моей щеки, открыла глаза.

Свет сейчас отливал темным золотом, и он улыбался мне, наклонившись так, что его лицо наполовину оказалось в тени.

– Ты, оказывается, удобная подушка, – пробормотала я.

– Правда? – он продолжал гладить меня по щеке. – Я не хотел тебя тревожить, но у меня немного заныла спина. Ты весьма любезна.

– Не стоит, – ответила я и вдруг с ужасом вспомнила про Гастона и наш урок. Он, наверно, удивляется, куда я пропала, а я даже не оставила ему записки! – Ой, Макс, нам надо скорее ехать! Бедняга Гастон...

– Не беспокойся, – ответил он тихо. По-моему он тебя сам нашел. – Я села, щурясь от света. Конечно же, это он летел на всех парах через луг. Я встала, торопливо поправляя блузку, с ощущением, что меня поймали за руку.

– Мадемуазель! – крикнул он и прибавил скорость. – Я потерял вас и побежал сюда... – и тут он резко остановился, не добежав до нас всего несколько метров, потому что Макс поднялся ему навстречу.

– Привет, ты, наверное, Гастон?

Гастон взглянул на него, потом снова на меня, а потом уже более внимательно снова на Макса. Я могла только предположить, о чем он подумал в это мгновенье, но он быстро справился с собой.

– Месье? Вы меня знаете? – Он подошел к нам. Я только собралась их познакомить, как Макс сделал это вместо меня.

– Боюсь, у меня есть перед тобой преимущество. Я узнал тебя, потому что видел твой портрет. Меня зовут Макс Лейтон. Я – друг Клэр. – Он протянул руку, и Гастон, вспомнив о том, что он хорошо воспитан, пожал ее.

– Здравствуйте, месье. Простите, что я вас побеспокоил. Я не знал, что у мадемуазель гость. – Он произнес это очень любезно, слишком любезно, как мне показалось.

– Месье Лейтон только что приехал, Гастон, – негромко сказала я. – Он тот самый критик, о котором я тебе говорила. Я показывала ему место, где мы делали твой портрет.

– А-а, – с облегчением протянул Гастон. – Хороший портрет, да, месье?

– Очень, – улыбаясь, подтвердил Макс, ты – прекрасная модель.

Гастон просиял, и я с удивлением увидела, что он решил признать Макса.

– Благодарю вас, месье. Это большая честь. – Потом он смущенно поглядел на меня. – Так я пойду, мадемуазель?

– Вовсе нет, Гастон. Я как раз собиралась за тобой. Молодец, что захватил все что нужно. Макс, ты ведь не станешь возражать, если мы с Гастоном позанимаемся?

– Конечно, нет. Честно говоря, я с удовольствием прогуляюсь, спущусь к реке, если вы не против.

Я про себя поблагодарила его за деликатность.

– Конечно, нет. Вон там, к югу отсюда, чудесная тропинка.

– Спасибо за совет. Удачно вам поработать, – сказал он и ушел.

Гастон молча достал все необходимое из рюкзака, но затем не в силах сдержать любопытства спросил:

– А когда он приехал, мадемуазель? Вы ничего не говорили.

– Неожиданно, Гастон. Возникла необходимость обсудить кое-какие дела. Я думаю, он пробудет здесь несколько дней. А сейчас давай начнем с пейзажа. Почему бы тебе не доделать вид на реку?

Гастон послушно открыл свой альбом, положил его на колени и склонил голову, но через минуту до меня долетел его сдавленный смешок.

– Гастон, что смешного?

– Простите, мадемуазель, но у вас в волосах трава, и еще… сено.

Он заливался хохотом, а я, наверное, стала просто пунцовой.

– Не надо стесняться, мадемуазель, – едва выдохнул он, держась за бока, как будто они у него болели, – вам очень идут палочки, но я никогда не видел вас раньше такой важной, и вы должны знать, что это fortamusant (просто здорово)!– Он свалился на траву, сотрясаясь от новых приступов.

Думаю, что так глупо я не чувствовала себя еще никогда в жизни. Я попыталась еще с минуту сохранять достоинство, которое и довело Гастона до этого состояния, но вскоре перестала сдерживаться и тоже захохотала. Он глядел на меня сквозь выступившие на глазах слезы и снова заходился от смеха, а я вторила ему. Еще некоторое время мы не могли остановиться, но наконец заставили себя успокоиться.

– Слушай-ка, Гастон, – сказала я серьезно, с трудом собираясь с силами, – если ты хочешь стать великим художником, принимайся за дело. Мы уже и так упустили самое лучшее освещение.

– Хорошо, мадемуазель. – Он поднял альбом и улыбнулся, но на этот раз воздержался от замечаний, и его рука задвигалась по бумаге. Вскоре он с головой ушел в работу, и, когда на лугу появился Макс, нам показалось, что он очень быстро вернулся, хотя, вероятно, его не было около часа.

Отвесные солнечные лучи падали на него прямо, отчего создавалось впечатление, что от его жгуче-черных волос исходит алмазное сиянье.

Я почувствовала, что Гастон наблюдает за тем, как я смотрю на Макса, и обернулась к нему.

– Ты закончил, малыш?

– Вот, мадемуазель, – он протянул мне альбом. Я взглянула на рисунок вначале рассеянно, но потом всмотрелась внимательней. Он сделал все так, как я просила, но внизу, возле реки, нарисовал дерево, причем не то, прямое, которое действительно росло там, но странно раздвоенное и напоминающее двух обнявшихся людей. Это была отлично сделанная работа, но, вместе с тем, странная для рисунка с натуры.

– Гастон... – начала было я.

– Можно взглянуть? – перебил меня Макс, подходя и обращаясь к Гастону.

– Ну, конечно, месье, – любезно ответил мой безобразник-ученик.

Макс взял альбом и начал рассматривать рисунок. Он смотрел долго, как смотрят работу мастера, и потом молча вернул. Его лицо ничего не выражало.

– Отлично сделано, Гастон. Я считаю, что Клэр права, у тебя прекрасные способности. Честно говоря, я потрясен тем, как ты умеешь видеть природу.

Гастон вспыхнул от удовольствия. – Правда, месье?

– Да, да, правда. Я, например, восхищен треугольником, который ты использовал, чтобы привлечь внимание к реке, а это дерево просто потрясающая точка фокуса. По сути, ты придал ему антропомрофическое свойство.

– Антро... простите, месье, я не знаю этого слова.

– А, это термин. Так говорят, если предмет наделен свойствами живого организма, которыми он не обладает.

Гастон обдумал то, что услышал, и сказал:

– Видеть надо сердцем, месье, только тогда рисунок может ожить, понимаете?

Макс взглянул на меня, потом улыбнулся Гастону.

– Ты станешь хорошим художником, Гастон. Клэр будет тобой гордиться.

– Это я горжусь, месье, что она моя учительница. – Он закрыл альбом и засунул его обратно в рюкзак.

Мы погрузили велосипед Гастона в машину и довезли его до дому.

– Спасибо, мадемуазель, – сказал он, выпрыгивая. Макс помог ему взять велосипед, после чего Гастон, как положено, пожал ему руку.

– Благодарю вас, месье, за добрые слова о моей работе. Надеюсь, мы еще увидимся. Может быть, завтра?

– Непременно, Гастон. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, месье, мадемуазель.

Макс сел в машину и сказал:

– Думаю, я все понял.

– Боюсь, Гастон тоже, – ответила я задумчиво и включила зажигание.

– Он умный маленький чертенок. Это его дерево – просто что-то невероятное, но и замечание насчет того, чтобы видеть сердцем, тоже стоящее. Он немного слишком взрослый для своих лет, да? Судя по всему, он необыкновенно талантлив.

– Я ужасно рада, что ты ему понравился. Знаешь, как правило, такого добиться непросто.

– Мне думается, для этого требуются следующие условия: знакомство с живописью, в частности, с его портретом, и любовь к его мадемуазель.

– Ой, Макс, – сказала я смеясь, – я ужасно счастлива. Хотя мне бы очень хотелось, чтобы он был моим ребенком.

Мне, пожалуй, тоже, – ответил Макс.

7

Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце.

Антуан де Сент-Экзюnери

По настоянию Макса в тот вечер я приготовила на ужин цыпленка в вине, и пока я хлопотала на кухне, он сидел на диване, просматривая папку с рисунками Гастона. Снаружи доносилось стрекотание кузнечиков, становившееся все более отчетливым с наступлением темноты. Я резала грибы и поглядывала на то, как сосредоточенно углубился Макс в рисунки акварелью и углем.

Опустив цыпленка в густой душистый соус, я оставила кастрюлю на маленьком огне, почистила картошку, чтобы потом сразу сварить, накрыла стол белоснежной скатертью и положила серебряные приборы. Довольная тем, что все вышло, как я хотела, я налила в стакан вина и понесла его Максу.

Он поднял голову.

– Спасибо. Некоторые из рисунков очень хороши. По-настоящему.

– Мне тоже кажется. Я собираюсь попробовать работать с ним маслом. Как, по-твоему, он готов?

– Да... да. У него потрясающее ощущение цвета. Ты хорошо его выучила.

– Спасибо. Но дело не во мне. Он очень старается.

– Я вижу. – Собрав рисунки, Макс отложил их в сторону. – Клэр, он должен поступить в художественную школу, чтобы получить настоящую подготовку. Ты думала об этом?

– Конечно, думала. Я пока не знаю, как это сделать, но буду стараться.

– Я готов помочь, чем могу, но боюсь сложней всего будет найти общий язык с его родителями... Ему, кажется, сейчас девять...

– Сейчас уже десять.

– Ах, да, десять. – Он нахмурился. – Это значит, что ему надо учиться семь лет. Но ведь его отец наверняка захочет, чтобы он помогал по хозяйству. Разве здесь бывает иначе? Насколько я понял, он единственный ребенок в семье.

– Да. И боюсь, что ты прав. Сейчас они не особенно обращают на него внимания, но когда придет время, скорей всего, с ними будет непросто договориться.

– Гастон умеет думать самостоятельно, и это должно ему помочь. Но я бы не простил себе, если бы такой талант не развивался. Впрочем, пока еще рано беспокоиться. Но если бы он был моим сыном... – Он неожиданно замолчал.

– Если бы он был твоим сыном, у него было бы все, в чем бы он нуждался, даже если бы ты из-за этого по миру пошел.

Макс пожал плечами.

– Это непростой вопрос. Я успею принять душ до ужина? Пахнет, между прочим, восхитительно.

– Сто раз. Только будь осторожнее с занавеской, иначе вода затопит всю кухню не хуже Ниагарского водопада.

– Ну что ты, разве я могу затопить цыпленка в вине? – Он говорил беспечно, но мне послышалась в его голосе какая-то странная натянутость. Я не могла понять почему.

Ужин удался, Макс много разговаривал, и, судя по всему, беспокойство его прошло. Мы то и дело смеялись, ели, потом опять смеялись, и меня все время не покидало ощущение, что я еще никогда не была в Грижьере такой счастливой. Макс ни разу не заговорил о своем отъезде, но я знала, что он неизбежен, и только это тревожило меня. Макс настоял на том, чтобы вымыть посуду, а я сварила кофе. Мы взяли его с собой на террасу и сидели, глядя на мерцающие вдали огни Сен-Виктора. Было совсем тихо, и лишь по-прежнему стрекотали кузнечики, иногда ветер, напоминавший шепот, шелестел листвой в верхушках деревьев.

– Вот они, высокие горы, – вдруг сказал из темноты Макс.

– Ты выдумал собственный миф. Гадес, насколько мне известно, никогда не наносил визита Персефоне.

– Не наносил. Но мне кажется, мы оба выдумали собственные мифы. У меня своя теория.

– Правда? Расскажи.

Он помедлил, закурил сигарету и откинулся в кресле:

– Я думаю, все мы носим в себе некий миф, основанный на том, что нам внушили в детстве. Все дело в том, как мы сами воспринимаем себя. И мы крепко держимся за свои мифы, пока что-нибудь не заставляет нас измениться.

– Ты хочешь сказать, что мы сами выбираем себе роли?

– Именно. И я очень хорошо играл свою, пока не встретил тебя, и ты не подсказала мне что-то совсем другое. А я тебе.

– Да... кажется, я начинаю понимать, что ты имеешь в виду. А Гастон считает, что он Маленький принц, спустившийся на землю, и ищет свою звезду.

– Я убежден, что его увлекла эта история, потому что он рассматривает ее как свою собственную, и так будет, пока не явится тот, кто нашепчет ему другую.

– Когда он найдет свою звезду, – сказала я тихо.

– Когда найдет, – согласился Макс.

Я поглядела в темноту на огоньки, зажигающиеся в черном огромном небе, и улыбнулась.

– Интересно, какую из них? – спросила я.

– Это предстоит узнать только ему самому. А меня больше интересует твоя. Ты нашла ее, Клэр?

– Да... да. 3наешь, забавно, но Гастон спросил меня то же самое, как раз накануне твоего приезда. И я поняла тогда, что-то, что делало меня раньше счастливой, стало без тебя пустым, и. еще, что ты был прав, когда говорил, что я боюсь рисковать.

Макс оперся локтями о стол, положив подбородок на руки. Он держал между пальцев горящую сигарету и лениво поглядывал на меня. Я уже знала этот его взгляд и то, что за ним обычно следует что-то важное.

– А теперь? – наконец спросил он.

– Теперь? – Я не могла понять, куда он клонит.

– Да, – он сделал последнюю затяжку и загасил окурок, – ты готова рисковать теперь? – я почувствовала, что он настроен очень серьезно.

Я тщательно выбирала слова, зная, насколько важно то, что я сейчас скажу.

– Макс, ты для меня дороже всего на свете, если тебя это устраивает.

– Меня? – спросил он недоверчиво. Господи, меня устраивает все, что ты можешь мне предложить! Я никогда не думал, что со мной может снова произойти нечто подобное. Я не имею в виду Софию. Ты нужна мне, Клэр. И да поможет нам Бог, если и ты решила, что я тоже тебе нужен. Я знаю, как со мной непросто, но я тебя люблю. И это все, что могу предложить тебе я.

– А больше мне ничего не надо, – ответила я просто.

Больше мы ничего не сказали друг другу.

Позже, много позже я проснулась и поняла, что Макса нет рядом со мной. Я снова легла и стала думать обо всем, что произошло. То, что я чувствовала, пожалуй, невозможно передать словами. Мне казалось, что душа Макса слилась с моей душой. Нас связывало сейчас нечто более важное, чем физическая близость. Макс нуждался в утешении, и именно я могла ему его дать. Я встала и пошла его искать.

Он был на улице, сидел на скамейке, обхватив голову руками. Плечи его вздрагивали, и я испугалась, догадавшись, что он беззвучно плачет.

С минуту я стояла, застыв на месте, боясь потревожить его, вмешавшись в то, что наверняка касалось его одного, и опасаясь задеть его самолюбие. Едва ли мне самой было бы приятно, если бы меня потревожили в такой момент. Но потом мое сердце не выдержало и, отбросив разом все доводы, я подошла и просто обняла его.

Он резко повернулся, я почувствовала, как он напрягся, но лишь крепче прижала его к себе, он вздрогнул, а потом расслабился, ощутив тепло моего тела, и я отпустила его, пока он не выплакался.

– Макс, – я гладила его по голове и целовала мокрое от слез лицо. Он посмотрел на меня, и я увидела в его глазах такое глубокое горе, что не сразу нашла, что сказать. – Я могу тебе помочь?

– Ты уже помогла, Клэр. Поверь. – Он вытер глаза ладонью.

– Что случилось, Макс? Ты можешь поделиться со мной? Может, тебе станет легче. – Мне казалось, что у меня самой разорвется сердце от жалости к нему.

– Прости, Клэр. Это не имеет к тебе никакого отношения. Мне, наверное, лучше побыть одному.

– Не дури, – ответила я спокойно. – Я схожу за коньяком. Что бы там ни было, тебе это поможет.

Он молча кивнул.

Я пошла в кухню, схватила первые попавшиеся стаканы и плеснула в них коньяку. Когда я снова вышла к нему, то увидела, что он успел взять себя в руки. Он сразу осушил стакан, и я налила ему еще.

– Спасибо.

– Похоже, что к утру может пойти дождь, – произнесла я, просто чтобы не молчать.

Макс рассмеялся. Смех его звучал неестественно, но все же я обрадовалась.

– Вполне возможно, – кивнул он. – Клэр, ты ангел, спасибо, что не терзаешь меня расспросами.

– Макс – все твое принадлежит тебе, и я не собираюсь вмешиваться.

– В том-то и дело. Ты не настаиваешь и оставляешь за мной право иметь свои секреты, и поэтому я и начинаю чувствовать, что не могу от тебя ничего скрывать.

– Не сейчас, если тебе не хочется. А может, и вообще не надо.

Он тяжело вздохнул.

– Ты умница. Но если ты готова, то слушай.

Я поцеловала его в щеку.

– Конечно, готова, тем более, если тебя что-то тяготит.

– Ну что же тогда... – Он еще раз вздохнул и сделал еще глоток. – Ты, может быть, помнишь, я уже говорил, что у Софии было то, что я безумно хотел получить, а она не отдавала.

– Да, помню.

– Это был мой сын.

У меня перехватило дыхание. Вот уж это я меньше всего ожидала услышать.

– Дэниел, – Макс помолчал с минуту, собираясь с духом, и потом продолжил: Дэниел родился через два года после того, как мы поженились. Софию ее беременность привела в ярость, да и я не был особенно рад. Но она родила мне сына, и дороже него у меня в жизни ничего не было. Несмотря на наш с самого начала незадавшийся брак, я обожал мальчика, и София это знала. На самом деле ей было наплевать и на меня и на ребенка, но она видела, как я его люблю. Она понимал а, что я не ухожу от нее только из-за него, и когда все стало совсем плохо, она принялась грозить, что отнимет его у меня, если я с ней разведусь. Я смирился и жил с ней, пока она не связалась с Робертом. Больше я не смог терпеть шантажа. Мы развелись. После этого я подал прошение об опеке.

– Макс... – едва выговорила я и покачала головой. Больше мне нечего было сказать.

– Начался процесс, и, как ни странно, я мог его выиграть. София давала множество поводов для того, чтобы ее сочли плохой матерью. Она держала няню, почти не обращая на ребенка внимания, вела крайне рассеянный образ жизни. 3атем произошла история с картиной. Теперь тебе понятней?

– Да, о, да, – прошептала я. – Боже мой... значит, вот почему она хотела, чтобы тебя признали виновным – Дэниел бы остался с ней.

– Да, дело было не в том, что он был ей нужен, а в том, что он был нужен мне, поэтому как только у нее появилась возможность мне навредить, она ею воспользовалась.

Я прикрыла глаза руками.

– Клэр, родная, ты не должна принимать близко к сердцу эту историю. Именно потому я тебе не хотел рассказывать.

– Макс, перестань. Это часть твоей жизни. Где сейчас Дэниел? С Софией?

Макс только покачал головой. Видимо, он с трудом заставил себя снова заговорить.

– Последний раз я видел его всего за несколько дней до убийства Дэвида Бэнкрофта. Он был совсем крохотный. Ему тогда только исполнилось три, И он едва научился как следует говорить. Я использовал каждую свободную минуту, чтобы его видеть. Боже, какой это был чудный ребенок, Клэр, ты бы его полюбила! – Голос его дрогнул, и он снова уткнулся в ладони.

– Так что же случилось, Макс? – спросила я осторожно.

– Дэниел утонул, это случилось в Холкрофте.

Я помню, мне показалось тогда, что воздух стал вдруг совершенно неподвижным. Таким неподвижным, что я почти не могла дышать.

– О, Боже... – Я обняла его, чувствуя, что нуждаюсь в его близости не меньше, чем он в моей. Я не знала, что ему сказать.

Макс с усилием продолжил:

– В тот самый день, когда меня освободили. Прошло шесть лет. С тех пор я жил, оставаясь равнодушным ко всему. Но потом появилась ты...

– Макс, милый мой... это все так ужасно, и я готова сделать все, чтобы тебе стало легче, но, увы, это невозможно.

– Да, невозможно. Хотя время идет, и боль притупляется. Понимаешь, мне казалось, что я уже научился жить, справляясь с этим, и в общем-то так и было, по крайней мере почти все время, но сегодня мне снова показалось, что это случилось совсем недавно.

– Сегодня?

– Да. Наверное оттого, что я увидел, как вы близки с Гастоном, и воспоминания вновь нахлынули.

– Я понимаю.

– И еще дело в тебе, Клэр. С тобой я снова обрел способность чувствовать глубоко. Но прошу тебя, не беспокойся обо мне, даже лучше, что горечь, копившаяся у меня внутри, наконец выплеснулась. Ты успокоилась?

– Почти. И хорошо, что ты со мной поделился. Тебе полегче?

Макс попытался улыбнуться.

– Не знаю, благодаря тебе или коньяку, но я чувствую себя лучше. Кажется, я еще никогда столько не исповедовался!

– Но ты же сам говорил мне, что исповедь исцеляет душу!

– Это ты исцеляешь душу, родная. Ты моя путеводная звезда в мире живых – в царстве теней мне было ужасно одиноко.

– Макс, прошу тебя...

– Ш-шш, Клэр. Мне повезло, что я нашел тебя. Пусть будет так.

Я не ошиблась насчет дождя. Он разбудил меня, вовсю забарабанив по крыше, хотя проклятый петух сегодня, видимо, решил помолчать. Было мрачно и серо, и я дотянулась через спящего Макса до часов. Оказалось, что еще только около семи, но я едва ли смогла бы снова заснуть. Я окончательно проснулась, голова у меня просто лопалась от мыслей, вчера я очень разволновалась и хотела посидеть в одиночестве.

Я взглянула на Макса. Он крепко спал, сном очень усталого человека. Но его лицо сейчас не выглядело печальным, и он казался совсем молодым. Я очень тихо соскользнула с постели и, прихватив джинсы и рубашку, прокралась в ванную. Вскоре я уже сидела внизу в мастерской.

Привычная работа успокаивала и не мешала размышлять. Последние два дня принесли мне немало сюрпризов. Словно в головоломке, частицы стали наконец попадать на нужные места, и я теперь смогла как следует понять Макса. Передо мной была жизнь, сквозь которую пролегла трагедия, и любовь существовала в ней лишь для того, чтобы ее снова и снова вырывали с корнями. И все же Макс выжил. Конечно, ничто не проходит бесследно, горький след остался, но Макс сумел снова полюбить. Какое везенье, что его выбор пал на меня! Я поклялась себе, что он не будет разочарован!..

Дэниел. Чудесный малыш, который заменял Максу целый мир. И вот этот мир рухнул в один день шесть лет назад. И шесть лет Макс оставался наедине с горем. Больше у меня не было сил думать об этом. Макс или расскажет мне, как все было, или больше никогда не заговорит об этом. Что бы там ни было, решать должен он.

Я положила кисть и потянулась, чтобы размять спину. У нас обоих появился шанс обрести счастье, и я постараюсь держать его обеими руками и не позволю ни Богу, ни дьяволу снова обидеть Макса.

Не успела я об этом подумать, как услышала, что он входит в кухню. Он насвистывал, и это был хороший знак, вероятно, тяжелые ночные воспоминания оставили его. У меня тоже стало легче на душе, и я пошла к нему.

День мы провели спокойно. Макс чинил наверху ставни. Он висел на окне, и я ужасно боялась, что он свалится.

– Будь добра, дай-ка мне шило! – крикнул он, не поворачиваясь.

Должна сказать, что я, будучи весьма самостоятельной женщиной, совершенно теряюсь, когда дело доходит до инструментов и техники и встаю в тупик при виде молотка или отвертки. Я принялась копаться в ящике, отчаянно пытаясь вспомнить, как оно выглядит.

– Клэр? А ну-ка поторопись. Опять начинается дождь.

– Иду. А как оно выглядит? – я сдалась.

– Что? – Он повернулся и поглядел на меня через стекло. – Невероятно! Клэр Вентворт, которая не нуждается в мужчинах, не знает, как выглядит несчастное шило?

Я бросила то, что было у меня в руке, а он прыгнул ко мне. Кончилось тем, что мы оба оказались на полу. Макс скрутил мне руки, и потом почему-то одежда слетела с нас, и мы занялись любовью. Я многое узнала о сексе за последние два дня и две ночи. Макс был тут весьма искушен. Раньше мне это никогда не приходило в голову, но, наверное, если бы я задумалась, то поняла бы, что его умение держать себя в узде, говорит о том, на что он способен, если захочет. А сейчас он этого хотел. Макс умел быть и совершенно раскованным, и очень разумным. Он был то ласковым и терпеливым, то насмешливым и настырным, как сейчас, или бесконечно чувственным, когда начинал рассказывать мне, что он со мной делает и что будет дальше, пока я не начинала сама просить его об этом, почти теряя рассудок от возбуждения.

– Макс? – я погладила его по груди, и он, повернув ко мне голову, чуть приоткрыл глаза.

– М-мм?

– Тебе не кажется, что пол немного твердоват, чтобы дремать на нем?

– А кто это дремлет? Я просто восстанавливаю свою мужскую силу.

– Я как раз хотела тебя спросить... – сказала я, смеясь, и потянулась к своей рубашке.

– Насчет мужской силы? – перебил он, – она произвела на тебя впечатление?

– Не то слово. Ты что, всегда решителен и готов к атаке?

– Бедняжка, я чувствую, Найджел действительно был занудой. Он что ни разу не кинул тебя на пол.

– Нет. Ему бы такое даже в голову не пришло. Этим было положено заниматься в постели, при погашенном свете, и по возможности скромно.

Макс захохотал.

– Я чувствую, мне еще многое придется тебе показать. Но попозже. Я не супермен.

Потом я съездила в город, чтобы забрать почту и купить хлеба для ленча, и мы ели сандвичи с паштетом, сыром и помидорами из сада. Когда распогодилось, мы пошли побродить по лесу и болтали о разных мелочах, о которых всегда говорят влюбленные, словно это помогает им увидеть мир глазами друг друга. Нам было просто очень хорошо вместе.

Мы прошли мимо деловито пасущихся на лугу коров, за которыми приглядывала старуха, сидевшая с шитьем в руках в кресле. Возле ее ног лежала ленивая собака, лаявшая только для того, чтобы отогнать мух. Толстая телка подняла голову, когда мы приблизились к ней, и дружелюбно взглянула на нас, а затем снова принялась жевать.

– Кажется, мы тут мешаем, а, милая? – с улыбкой спросил Макс. – Только представь себе, чтобы сказала вот та мадам, если бы знала, в каком мы живем грехе.

– Да, она была бы весьма шокирована и за ужином обязательно пожаловалась бы на нас своему глухому супругу.

– Разумеется. И испортила бы ему аппетит и настроение. Когда-нибудь, возможно, и ты будешь так со мной обращаться.

– Не исключено. Я вполне могу себе представить, как мы сидим дряхлые и ворчливые и жалуемся на ноющие суставы и непутевых детей.

– А ты бы хотела иметь несколько непутевых детей, Клэр? – спросил Макс между прочим, выдавая свое волнение разве что тем, что немного замедлил шаг.

– Хотела бы я... Ох, Макс. – Я совершенно забыла об осторожности, наслаждаясь счастьем и свободой, но все же сумела ответить быстро и легко. – Конечно, хотя, думаю, они у меня все бы стали музыкантами.

– Не обязательно. Может быть, вдвоем мы сумели бы передать им какой-нибудь ген, чтобы из них вышло что-нибудь толковое. Серьезно, Клэр. Ты когда-нибудь думала об этом... о детях, я имею в виду. Многим художникам вполне хватает искусства.

– Я люблю детей. И я бы хотела, чтобы они у меня были, даже очень.

– И я. Но в таком случае, нам прежде всего следует пожениться.

Слова, которые он произнес, прозвучали настолько обыденно, что я даже решила, что ослышалась. Но когда до меня дошло, я, как это уже бывало не раз за время моего знакомства с Максом, просто обомлела.

– Ты хочешь жениться? – с трудом вымолвила я.

– А ты как думала? Естественно. И чем скорей, тем лучше. Согласна?

– Я... да, конечно! Только я не хочу, чтобы ты вот так между прочим мне об этом сообщал.

– Милая моя девочка, между прочим, или нет, но, по-моему, я спросил что надо. Ты же сама мне все сказала вчера вечером. Я не хочу, чтобы ты передумала после того, как придешь в чувство.

– Поскольку дело касается вас, Макс Лейтон, то я едва ли когда-нибудь вообще приду в чувство.

Он засмеялся и привлек меня к себе.

– Будем надеяться, что не придешь, иначе еще передумаешь!

– Именно этого как раз не случится.

– Ловлю тебя на слове! Может быть, дадим мадам повод рассказать муженьку такое, чтобы у него действительно уши горели?

Он утащил меня с дорожки поглубже в лес, и мы, не раздеваясь, упали на сухие листья, наверное, всего в трехстах метрах от старухи. Макс заглушил мои протесты своими поцелуями, и мы скрепили нашу клятву печатью.

Ровно в четыре, в сад, где мы лениво читали на солнышке, стремительно влетел Гастон, и Макс оторвал голову от книги.

– Что-нибудь случилось, Гастон?

– Boпjour, месье, мадемуазель, – произнес Гастон с улыбкой и, почти не обращая внимания на меня, сразу обратился к Максу: – Я принес самолет, который мне подарила мадемуазель Клэр. Я все сделал, как в инструкции, а он не работает. Я подумал, может, вы сможете мне помочь? У папы тоже не получается, и я не знаю, как быть. Понимаете, это было так сложно – его собрать.

Доверие, которое Гастон оказывал Максу, было безграничным. Макс на глазах превращался из моего друга в эпического героя. Я не знаю точно, в какой момент это случилось, но это было очевидно, и я, оставив их наедине сих мужским занятием, продолжала спокойно читать. Гастон, по всей вероятности, решил отложить наш урок на другое время, что меня тоже вполне устраивало.

Чуть позже я прислушалась, и до меня долетело тихое бормотанье двух голосов. Я увидела две головы, склоненные над игрушкой. Видимо, занятие казалось обоим весьма серьезным. Гастон забрасывал Макса вопросами, на которые тот, судя по всему, мог ответить. Я отложила книгу и подошла к ним.

– Ой, мадемуазель, вы хотите, чтобы мы сейчас позанимались?

– Нет, Гастон, ты и так занят делом. Но, может быть, останешься с нами поужинать?

– Ну конечно! А это будет... не знаю как сказать...

– Удобно? – спросил Макс, – конечно. Мы так и так должны посмотреть, взлетит ли эта штука.

– Ой, спасибо. Я сбегаю домой сказать маме, но я быстро вернусь. Спасибо, месье.

Он унесся как вспышка молнии, а Макс рассмеялся.

– Он просто прелесть, этот мальчик. Ты молодец Клэр, что проявила терпение. Мы сделали сложную работу. Но как тебе могло прийти в голову, что он сможет сам с этим справиться? Это же сложнейшая электроника.

– Я не подумала. Он просто любит все, что летает, а продавец сказал, что с этим справится каждый дурак.

– Ну ясное дело, он сразу понял, кто покупатель.

– Между прочим Гастон сам собрал самолет. Но я не могла понять, почему он не несет его мне показать, бедолага. Ты не против, чтоб он с нами поужинал?

– Я? Наоборот, это отличная идея. Я хочу поговорить с ним насчет его рисования и посмотреть, что ему можно внушить. Мне кажется, он нуждается в поощрении.

– Да, думаю, если это будет исходить от тебя, то произведет впечатление. Мне кажется, ты превратился из Гадеса в Зевса.

– Ты считаешь? Ну что же, они ведь были братья.

– Знаю. И еще мне известно, что Зевс со своим дорогим братцем сговорились похитить Персефону. И бедняжке так и не удалось спастись.

– И не удастся. Мы с Гастоном хорошо за тобой следим, – Макс обнял меня. – Отвечай, Персефона, ты хочешь убежать?

Ужин удался на славу. Гастон прилип к Максу как утка к воде и, видимо, вполне мог рассчитывать на взаимность. Беседа не затихала, Гастон решил посвятить Макса в подробности жизни Сен-Виктора, а Макс, надо отдать ему должное, проявлял необыкновенную заинтересованность и выспросил у Гастона даже то, что тот упустил. Я узнала факты, о которых мне было неизвестно до сих пор, – оказалось, Гастон не жил всю жизнь в Сен-Викторе, а переехал сюда, когда был еще совсем маленьким, и у его отца появилось достаточно денег, чтобы купить ферму. Я подумала, что, возможно, Гастону будет проще, раз его корни не здесь, и поколения Клабортинов не возделывали эту землю.

Макс, в свою очередь, не жалея красок, описал Гастону свою жизнь, полную событий и странствий, и мальчик слушал его затаив дыханье. Я собрала тарелки, с которых без остатка исчезло приготовленное мной жаркое, и оставила их беседовать наедине.

Моя посуду, я радовалась, что они получают друг от друга такое удовольствие. Гастону давно не доставало рядом настоящего мужчины – того, кто нашел свою звезду, как он это называл, а Максу... как знать, может, Макс вновь открывал для себя радость общения с ребенком.

Я принесла Максу кофе и услышала обрывок разговора, что-то насчет устройства Максова «Мерседеса».

– Довольно, – сказала я твердо, – если я еще что-нибудь услышу про карбюратор или тормоза, я сойду с ума.

– Вы правы, мадемуазель. Но вы должны понимать, что нам с месье Максом интересно. Мне не часто случается поговорить о подобных вещах.

– Мой дорогой Гастон, я прекрасно понимаю. Но я не смогу переварить ужин, если буду все время слушать про болты и гайки. Не съешь ли ты мороженого в качестве компенсации?

– Ой, конечно, мадемуазель! – сказал он, сразу забывая о своей важности. – А шоколадное у вас есть?

– Конечно, малыш. И ты получишь две порции, если пообещаешь не раздражать меня.

– А я, мадемуазель? Если я тоже пообещаю? – спросил Макс с хитрой улыбочкой.

– Да, и ты тоже, безобразник. – Я принесла благословенное мороженое, и они с энтузиазмом принялись за него, причем Макс с не меньшим усердием долизывал последние капли.

– Ах, – сказал он, откидываясь в кресле, – ничто в этом мире не способно доставить человеку такого наслажденья, как шоколадное мороженое.

– В самом деле, – подтвердил Гастон идеально вторя ему. – Спасибо, мадемуазель, все было очень вкусно.

– Я вас сейчас убью.

– Разве не вы несколько часов назад клялись, что ваше решение непоколебимо?

– Не существует правил без исключений, – ответила я и обратилась к Гастону, ты знаешь, что Макс проглядывал твою папку?

– Правда, месье?

– Да. Скажи, Гастон, ты намерен продолжать серьезно заниматься? Я понимаю, что рано задавать такой вопрос ребенку твоего возраста, но мне кажется, что у тебя большие возможности.

Гастон опустил голову и посмотрел на свои руки. В нем явно шла сейчас борьба, но я пока не понимала, в чем дело. Потом он взглянул на меня, и я увидела на его лице почти что мольбу.

– Что такое, малыш? – спросила я ласково. – Не волнуйся. Ты можешь сказать Максу все.

Он с минуту посидел, закусив губу, потом тяжело вздохнул. Когда он заговорил, голос у него немного дрожал.

– Я ужасно хочу стать хорошим художником, понимаете. Но это не имеет значения. И мне совсем не хочется вас огорчать, мадемуазель. Но понимаете, человек должен знать, откуда он происходит. Я всего-навсего деревенский мальчик, и мне не стоит метить особенно высоко. Так мне сказала вчера моя мама. – Он снова опустил глаза.

Я беспомощно смотрела на Макса и увидела, что он, нахмурившись, обдумывает то, что услышал. Потом он протянул руку и дотронулся до плеча Гастона.

– Гастон, – Макс обратился к нему спокойно, но твердо, и мальчик поднял на него полные слез глаза. – Гастон, послушай меня. В жизни можно делать все что угодно, кроме одного – нельзя себя предавать. Ты понимаешь, о чем я? Ты не имеешь права, поддавшись обстоятельствам или воле других людей, делать не то, что сам хочешь. Это равносильно медленной смерти. Иметь талант – означает использовать его с пользой, то есть искать дорогу, которая приведет тебя к цели. Никто, совсем никто не имеет права в это вмешиваться.

Я, задержав дыханье, следила за тем, как Гастон слушает Макса и обдумывает каждое его слово. И вдруг он улыбнулся и вытер глаза.

– Да, месье. Я и сам говорил себе это много-много раз. Я хочу стать художником. Но у меня ничего не получится, если мне нечем будет работать и некому будет меня учить. Сейчас у меня есть мадемуазель. Но рано или поздно я останусь один. А мне надо думать о будущем, так мне сказали родители.

– Гастон, вот что мы с Клэр можем тебе пообещать: у тебя всегда будут друзья, на чью помощь ты можешь рассчитывать. Ты станешь таким художником, каким захочешь. Не сомневайся в нас и, главное, не сомневайся в себе.

– Хорошо месье, – кивнул Гастон. Спасибо вам. И я очень рад, что вы приехали к мадемуазель. Она снова счастлива. Вы на ней женитесь?

– Да, – подтвердил Макс, даже не улыбнувшись, – а ты будешь на нашей свадьбе, идет?

– Я хочу быть тем, который держит кольцо, – заявил Гастон, – ведь если бы не я, вы бы не встретились с мадемуазель, правда?

– Вот именно, – подтвердил Макс, и у меня появилось ощущение, что я, независимая женщина, которая никогда не нуждалась в мужчинах, нахожусь у них обоих в плену.

8

Надо было судить не по словам, а по делам.

Антуан де Сент-Экзюпери

Утром мы отправились на луг, где Макс и Гастон закончили подготовку самолета к первому испытанию. Это было большое событие, и я решила, что надо отпраздновать его, устроив пикник в тени на берегу реки. Они еще немного повозились на пригорке и наконец позвали меня. Узкий, изящный самолет взмыл над землей и, послушный Гастону, парил в небесах, а я следила за ним, затаив дыханье, радуясь их общему успеху. Гастон визжал от восторга, а Макс улыбался во весь рот. Он задрал голову и, прикрыв глаза ладонью, чтоб защититься от слепящего солнца, крикнул:

– Сажай его, Гастон, мы посмотрим, может, нам удастся заставить его сделать вираж.

Они посадили самолет на землю, потом снова запустили и еще почти час совершенно счастливые играли в чудо-игрушку. Потом, проголодавшись, оба спустились к реке, чтобы подкрепиться. Я взяла с собой ветчину, паштет, сыр нескольких сортов, сладкий перец, два хрустящих baguette и несколько гроздей великолепного черного винограда на сладкое. Мы с Максом пили белое вино, охлажденное в речной воде, а Гастон наслаждался шипучим лимонадом. Потом он снова принялся возиться со своим самолетом, но уже без Макса, а я в полном удовлетворении улеглась на одеяло.

– А что, правда, восхитительная штука, – раздался надо мной голос Макса.

– Потрясающая, – пробормотала я, не открывая глаз, – может, и тебе подарить такой на день рожденья?

– Ты знаешь, я бы не возражал.

Он закурил и прислонился спиной к дереву.

– Макс? – немного помолчав, решилась я задать вопрос, который не давал мне покоя.

– Да?

– Когда тебе надо уезжать? – я лежала к нему спиной и была рада, что он не видит моего лица.

– Думаю, я могу побыть здесь еще неделю. – Я стала привыкать, что ты рядом. Мне будет одиноко, когда ты уедешь. – Голос мой дрогнул.

Он придвинулся ко мне, обнял и прижал к себе. Я чувствовала, как бьется под рубашкой его сердце.

– Клэр, мне не хочется, чтобы ты грустила. Все будет хорошо, и ты не должна чувствовать себя несчастной. Понимаешь?

– Но я все равно буду по тебе скучать. – Я тоже, но я постараюсь устроить так, чтобы приехать снова в начале следующего месяца.

– Правда? – обрадовалась я. – А мне это даже в голову не приходило! Тогда совсем другое дело. А я думала, мы не увидимся до ноября.

– Когда я просил тебя выйти за меня замуж, я вовсе не имел в виду длительной дружбы, дорогая. А поскольку у тебя нет телефона, то остается только непосредственное общение. – Он улыбнулся и поцеловал меня. – Может быть, я подарю тебе аппарат в качестве свадебного подарка.

– Спасибо, но я предпочитаю тебя живьем. Необходимость доверять свои мысли любимому с помощью куска пластмассы меня не устраивает.

Макс рассмеялся.

– Ты права. Не волнуйся, Клэр. Мы что-нибудь придумаем. В следующем году я поменяю свое расписание на летние месяцы. Я вполне могу здесь писать. Сейчас мне уже сложно что-то изменить, так что как получится, ладно?

Я почему-то вдруг успокоилась, как будто у нас началась устроенная, спокойная семейная жизнь.

– Договорились. И спасибо, что ты готов пойти мне навстречу.

– Для Персефоны я готов пойти хоть на край света.

– А кто это Персефона? – спросил Гастон, падая на одеяло, и без колебаний вторгаясь в чужой разговор.

Макс, подмигнув мне, сказал:

– Персефона – это богиня весны, красавица-дочь Деметры, богини плодородия. Это история из греческой мифологии, про то, как сменяются времена года.

– Ой... а вы мне не можете ее рассказать, месье? – Гастон устроился поудобнее и, подперев подбородок рукой, выжидающе поглядел на Макса.

– Ну что ж, попробую. Персефона как-то раз бродила по горам с друзьями и отстала от них, залюбовавшись прекрасным цветком нарцисса. Тут из-под земли в повозке, запряженной вороными конями, появился Гадес, властелин подземного царства, князь мертвых.

Гастон поежился и погрустнел.

– Он забрал с собой Персефону, а ее мать, услышав крики дочери, бросилась ее искать. Но она не смогла ее найти и страшно опечалилась. В тот год земля стала холодной и голой, и все ужасно страдали от того, что ничего не выросло. И вот, 3евс, главный из всех богов, понял, что надо что-то делать. И он послал своего гонца, Гермеса, в подземное царство, чтобы тот велел Гадесу отпустить Персефону.

– А почему же он сразу так не поступил? – поинтересовался Гастон, который любил справедливость.

– А-а, дело в том, что Гадес был его братом, и он хотел, чтобы тот был счастлив. Но все же он не мог допустить, чтобы вся земля мучилась только из-за того, чтоб его брат не был одинок.

– Этот Гадес, наверное, здорово рассердился, что ему надо отдать Персефону.

– Он очень опечалился, потому что любил ее. Но он заставил ее проглотить гранатовое зернышко, потому что знал, что тогда она обязательно вернется к нему. – Макс многозначительно посмотрел на меня, и я улыбнулась.

– Ну и дальше, месье? – нетерпеливо спросил Гастон.

– Персефона вернулась к матери, которая, конечно, страшно обрадовалась. Но когда она узнала, что Персефона съела зернышко, она снова огорчилась, поняв, что дочь снова ее покинет. Тогда Зевс послал нового гонца, на этот раз к своей матери, и попросил, чтобы та договорилась с Деметрой, что Персефона будет спускаться под землю на четыре месяца в году, и тогда природа будет умирать, но зато, когда она будет возвращаться к Деметре, земля снова будет становиться плодородной. И вот потому у нас бывает зима.

– Вот это да! – воскликнул Гастон, – значит, вот почему вы назвали мадемуазель Персефоной, – она приезжает сюда, когда хорошая погода, а когда холодно – живет в Англии. А я, как печальная мама, скучаю, пока ее нету, и жду, чтобы кончилась зима. А вы, месье...

Макс кивнул, а я рассмеялась и сказала:

– Перед тобой Гадес собственной персоной, но он еще не привык к своей роли. Может, искупаемся?

Мы провели почти полдня у реки, и потом поехали в Бомон и зашли в кафе «Табак», где я купила Гастону обещанное мороженое, а мы с Максом выпили кофе. Мы немного посидели там, болтая с Гастоном, а Макс с удовольствием курил, смотря и слушая. Потом он пошел посмотреть старую церковь тут же на площади, и, когда вернулся, мы заказали еще кофе, на этот раз с коньяком. Но как только тени стали длиннее и протянулись вдоль деревенской площади, мы все же заставили себя подняться и отвезли Гастона в Сен-Виктор.

Мы шли втроем по дорожке, которая вела к его дому. Гастон, идя между нами, нес свой самолет и напевал забавную песенку, когда я увидела мадам Клабортин. Она постояла у двери, а потом направилась к нам. Она явно спешила и была озабочена. Заметив нас, она замедлила шаг и остановилась.

– Boпjour, мадам, разрешите познакомить вас с месье Лейтоном. – Я следила за выражением ее лица, а она разглядывала нас.

– Гастон! – вдруг сказала она сердито. – Где ты пропадал целый день?

– Я как раз шел домой... – озадаченно ответил мальчик. – А что такое? Я был с...

– Сейчас же домой, Гастон.

– Oui, – кивнул он, недоуменно пожав плечами. День сразу перестал казаться веселым, как будто туча закрыла солнце и подул ледяной ветер. – Спасибо, мадемуазель, месье. Было очень весело.

Он хотел что-то еще добавить, но мадам Клабортин схватила его за предплечье и потащила за собой, не произнося больше ни слова.

Макс, вероятно, почувствовал, что я удивлена, потому что спросил:

– Что все это означает?

– Честно говоря, просто не представляю себе, – ответила я, – прежде она никогда не бывала грубой. Не понимаю. Ты думаешь, что-нибудь, правда, случилось?

– Не знаю. Может, она растерялась, увидев тебя с мужчиной?

Он произнес это спокойно, но я увидела, что он тоже озадачен.

– Возможно, ты прав. Но все же странно...

– Ничего, Клэр. Не стоит беспокоиться. Что бы там ни было, Гастон завтра нам все расскажет. Наверное, какие-то семейные проблемы. Поедем домой.

На следующий день Гастон не появился, и к вечеру я уже так беспокоилась, что не могла сосредоточиться на работе. Я подошла к Максу, который писал статью в graпde piece.

– Макс?

– Да? – он рассеянно поднял глаза, но потом заметил, что я взволнована, и спросил: – В чем дело, Клэр?

– Как ты думаешь, может, мне сходить к Гастону домой? Он ни разу не пропускал урока за все время, что мы с ним знакомы, во всяком случае без предупреждения.

– Послушай, милая, я не думаю, что стоит тревожиться, но, если тебе станет легче, конечно, сходи.

– Хорошо. Может быть, мадам узнала, что ты живешь у меня, и не хочет, чтобы Гастон мешал?

– Скорее она не хочет, чтобы он был свидетелем того, что, как ей кажется, здесь происходит, – сказал он сухо.

Я улыбнулась.

– Сомневаюсь, чтобы у нее хватило воображения. И все же, если я узнаю, мне будет спокойнее. Я скоро.

– Не спеши.

– Спасибо, Макс. – Я быстро вымыла руки и ушла.

Я стучала в дверь Клабортинов, стараясь не волноваться, но когда мадам открыла, моя выдержка почему-то сразу же испарилась. Она смотрела на меня так, словно меня прислал сам сатана.

– Да, мадемуазель? – произнесла она тоже не очень уверенно.

– Простите, мадам, надеюсь, я вас не побеспокоила, но Гастон пропустил два урока подряд, и я разволновалась. Он не заболел?

– Нет.

– О, – только и сказала я, растерявшись еще больше. – Может быть, тогда я смогу с ним поговорить?

– Его нет.

– Нет? В таком случае можно мне оставить ему записку...

– Это исключено, мадемуазель. Его забрала к себе тетя.

– К себе? Не понимаю. Он ничего не говорил, а это так на него не похоже... Уехать, не предупредив меня, чтобы я ждала...

– Он не знал. Сестра приехала за ним. Она увезла его к себе на несколько месяцев.

– Понимаю. – Я изо всех сил старалась не показать, до чего я огорчена, но внутри у меня все дрожало. – Может быть, вы могли бы дать мне адрес? Я бы хотела написать...

3а спиной жены появился месье Клабортин. Его обычное добродушие сменила сдержанная любезность.

– Простите, мадемуазель, но лучше уж я скажу прямо. Мы подумали, что Гастон бывает с вами чересчур много. Такому ребенку, как он, совершенно ни к чему тратить попусту время на никчемные занятия, чтобы после только разочароваться.

– Но он очень талантлив! Он будет делать успехи, если ему помочь. Неужели вы хотите ему в этом отказать? – спросила я с испугом.

– Не для него все это. Мы против вас ничего не имеем, мадемуазель, но так лучше. Ему будет хорошо с тетей, и больше тут не о чем разговаривать.

– Погодите, быть может, это из-за месье Лейтона?

– Месье Лейтона... – переспросила мадам Клабортин, бросив беспомощный взгляд на мужа.

– Человека, который был вчера со мной. Он критик, понимаете, и он так же, как и я, считает, что Гастон подает большие надежды. Пожалуйста...

– Тут больше не о чем говорить, мадемуазель, – повторил отец Гастона и сделал шаг по направлению к двери.

– Да, конечно. Простите, что побеспокоила вас. Спокойной ночи.

Я повернулась и ушла, понимая, что оставила за спиной куда больше, чем просто-закрытую дверь.

Домой я ехала не спеша, глубоко задумавшись.

– Клэр? – Войдя в дом, я остановилась, прислонившись к толстой деревянной стене. Макс тут же подошел и обнял меня.

– Ну что? – спросил он с тревогой. – Я надеюсь, Гастон здоров?

– Да, Макс. Он в порядке. Но он уехал. Я просто ничего не могу понять!

– Что значит уехал? Что ты имеешь в виду? Ну-ка иди сюда, сядь и расскажи все как следует. – Он усадил меня на диван.

– Его увезла тетя. Они не хотят, чтобы он бывал со мной и занимался рисованием. Господи, мне надо было догадаться вчера, когда он сам говорил. Он ведь никогда раньше не произносил ничего подобного, ну, что ему нечего на многое замахиваться, и прочее. И он терпеть не может эту Жозефину, Макс, я тебе уже рассказывала. Называет ее противной.

Макс помолчал, обдумывая все то, что я сказала. Потом он встал и, держа руки в карманах, заходил по комнате.

– Ну, хорошо, а как ты сама можешь все это объяснить?

– Не знаю! Не знаю и все тут! – мне казалось, что мой собственный голос звенит у меня в ушах, и на меня все сильней накатывало волнение. – Я занимаюсь с ним третий год, и почему-то сейчас они вдруг стали возражать. Все были довольны, и только неделю назад Гастон впервые сказал, что тетя увидела его портрет и рассердилась. Насколько я помню, он вообще никогда о ней не упоминал. Ох, Макс, они теперь его насовсем куда-нибудь ушлют, и ему будет очень плохо! Он бы обязательно предупредил меня, что уезжает, если бы смог. Тут что-то не так, и я совершенно не представляю, что можно предпринять!

– Успокойся, дорогая. Ты права, история и в самом деле странная, но лучшее, что мы можем сейчас сделать – все как следует обдумать. Во-первых, пойми, Гастону может не нравиться его тетя, но ведь ему всего десять. Если они настаивали, то он был вынужден с ней уехать. Это объясняет вчерашнее поведение мадам Клабортин, помнишь, когда она нас увидела. Вероятно, тетушка уже была здесь, и мадам не хотела, чтобы она устроила сцену.

– Макс, это невыносимо! Бедняга Гастон страдает из-за меня. Ему там будет так плохо! – Слезы подступили к моим глазам, и я уткнулась ему в плечо.

– Я понимаю, Клэр. Слушай, все утрясется. Он очень быстро изведет тетку, а мать соскучится и заберет его домой. В следующем месяце начинаются занятия, и он все равно вернется.

– Так должно быть, но они же сказали, что отправили его на несколько месяцев.

– Я, точно также как ты, совершенно не понимаю, в чем дело, но сейчас мы с тобой совершенно бессильны.

– Если бы я хоть знала, где она живет, я бы написала, но они мне даже адреса не дают!

– Да? Но это в общем-то можно понять. Раз уж они решили, что ты на него дурно влияешь... Странная, конечно, реакция, но, поверь, все обязательно уладится. Выпей-ка вина, а я пойду приготовлю ужин.

Спокойствие Макса отчасти передалось и мне, поев, я почувствовала себя немного лучше, а мое огорчение сменилось ужасной злостью из-за того, что родные поступили с Гастоном так жестоко. Но Макс был прав мне оставалось только ждать и надеяться на лучшее. Во всяком случае, так мне тогда казалось.

Утром я рано ушла в мастерскую и, поскольку мне хорошо работалось, не стала делать перерыва. Писать ту часть картины, где была Жозефина, было неприятно, но, с другой стороны, ярость, которая копилась во мне и не находила выхода, придавала мне силы. В одиннадцать Макс постучал и вошел, неся дымящийся кофейник.

– А ну-ка, отвлекись и выпей кофе. Ну, как ты?

– Спасибо, лучше. Я послушалась тебя и решила, что надо ждать. Но меня это все просто бесит, и, боюсь, Жозефине несдобровать, – во всяком случае на холсте.

– А, ты ее пишешь? Я не знал. Не разрешишь хоть одним глазом взглянуть на эту ведьму?

– Если хочешь. Она еще совсем не закончена, но кое-какое представление получить можно. – Макс подошел, и я взяла у него чашку. – Надеюсь, она не получится у меня слишком злющей, но намек есть... Макс? Ну как тебе? Что, очень плохо?

Его лицо стало вдруг почему-то белым как мел, и он схватился руками за мольберт.

– Макс, что с тобой? – изумленно спросила я.

Взгляд его стал тяжелым, и он смотрел мимо меня.

– Это Жозефина?

– Ну да! А что? – я еще больше удивилась. – Боже... Погоди, Клэр, не говори ничего... Мне надо подумать.

Он подошел к открытому окну и, беспомощно уронив руки на подоконник, наклонился, чтобы глотнуть воздуха. Я снова подошла к мольберту и посмотрела на незаконченную картину, пытаясь понять, что могло его так глубоко потрясти, но не увидела ничего, кроме Жозефины, едва намеченного силуэта ее сестры и набросков фона.

Макс, не поворачиваясь ко мне, спросил:

– Так в каком городе, ты говоришь, живет Жозефина?

– Кажется, в Ницце. Я же сказала тебе, что точно не знаю... – мне почему-то становилось страшно. – Послушай, я не понимаю, что происходит?

Он повернулся, и теперь я испугалась всерьез. Макс сейчас напоминал профессионального убийцу, и это было малоприятное зрелище.

– Я и сам не знаю, но я только что понял, что просто обязан ее разыскать. Я вернусь сразу же, как смогу, Клэр. Дай мне несколько дней.

– Но Макс, куда ты поедешь? Прошу тебя, объясни, в чем дело!

– Я был когда-то давно и при весьма необычных обстоятельствах знаком с этой женщиной. Если она полагает, что ей удалось от меня спрятаться... она очень сильно ошибается.

– Что? Макс, о чем ты?

– Пожалуйста, не спрашивай больше. Не сейчас. – Он поднялся наверх и, прихватив с собой сумку, тут же спустился и направился к «Мерседесу». Я вышла вслед за ним, не в силах вымолвить ни слова от удивления. Пока он открывал дверцу и, наклонившись, забрасывал сумку на сиденье, мне казалось, что он вообще не замечает меня, но он выпрямился и сказал:

– Послушай, Клэр, мне ужасно неприятно, что так вышло, но я все обязательно тебе объясню, когда вернусь.

Глаза его сузились от гнева, я никогда не видела его таким прежде.

К концу следующего дня после внезапного отъезда Макса, мои нервы были напряжены до предела. Я ужасно старалась хоть в чем-то разобраться. Макс откуда-то знал Жозефину, и это заставило его ринуться в Ниццу. Больше я так ни до чего и не додумалась. Меня безумно беспокоило, что он так зол, но теперь я сама начала сердиться на него за то, что он оставил меня в неведении.

Неожиданно мне показалось, что кто-то скребется в окно мастерской, и я чуть не вскрикнула от испуга. Крепко сцепив руки, я уговаривала себя, что мне мерещатся страхи там, где их нет, но все же сердце у меня ушло в пятки. Я поднялась и дрожа подошла к окну.

– Мадемуазель... – донесся до меня едва слышный голос Гастона.

– Гастон! – я распахнула окно настежь.

– Ох, мадемуазель, – едва выговорил он, залезая, и, оказавшись в комнате, бросился ко мне в объятия. Я не выпускала его несколько мгновений, затем немного отодвинула от себя и пристально всмотрелась в его лицо.

– Гастон, что стряслось? – вид у него был ужасный, темные круги залегли под глазами, а кожа казалась восковой.

Он молча мотал головой, и только крупные слезы капали из огромных глаз.

– Малыш, ты удрал?

Он кивнул.

– Пойдем на кухню, выпьем горячего какао, и ты мне все расскажешь.

– Вы одна, мадемуазель? – с опаской спросил Гастон.

– Да, как всегда, а что собственно? И почему ты не захотел войти в дверь?

– Я все объясню. А можно мне какао и чего-нибудь поесть? Я страшно голодный и устал.

Он говорил по-французски, что тоже являлось доказательством того, что он по-настоящему измучен. Я ответила ему на его языке.

– Я сделаю тебе омлет, и ты будешь рассказывать и есть.

Он только кивнул и пошел за мной, не выпуская моей руки. Я быстро принялась за дело, а Гастон уселся напротив и молча смотрел на меня. Видимо, его успокаивали мои размеренные движения. Я болтала с ним, рассказывала о том, как я о нем беспокоилась, и о том, как рада, что он вернулся, уговаривая больше ни о чем не волноваться. Он ничего мне не отвечал. Что бы с ним ни случилось, но он был явно ужасно огорчен, и ему нужно было время, чтобы прийти в себя.

Омлет с толстым куском ветчины и большой ломоть хлеба, с помощью которого он помогал себе уничтожать все это, помогли ему восстановить силы, и он стал менее бледным. Бормоча слова благодарности, Гастон допил свое какао, и я, сделав ему вторую чашку, усадила его на диван.

– А теперь, малыш, расскажи мне все с самого начала.

Было похоже, что я открыла шлюзы, и на меня хлынул поток. Тетя, которая приехала, чтобы увезти его подальше от меня, его протест, потом долгое путешествие в машине на юго-восток. Он сказал, что в Ницце его заставили сидеть почти все время взаперти и что он собирался добыть денег, чтобы удрать, но прошлой ночью был вынужден убежать, ничего не дожидаясь.

– Потому что понимаете, мадемуазель, я ужасно перепугался, просто ужасно... Я такое увидел и услышал...

– Чего же ты испугался? – спросила я, начиная что-то подозревать.

– Я спал, но меня разбудил крик, и я услышал мужской голос. Мне показалось, что я его знаю, я пошел вниз и стал слушать из-за двери. Слышно было не очень хорошо, но я смотрел в замочную скважину.

– И о чем они говорили, Гастон? – впервые я не могла его отругать за то, что он подслушивал.

– Они говорили по-английски, мадемуазель. Я даже не знал, что тетя знает английский. Но это точно.

– Да, да. Так что же заставило тебя удрать среди ночи?

– Они дрались. Вообще-то я почти ничего не понял. Тетя Жозефина сказала, что она сделала то, что надо, что она знала, что собирается сделать он, и что ей бы тогда не поздоровилось. А он ответил, что она совершенно права, и что если она думает, что земля может сейчас носить их обоих, то ошибается. Что это значит, а, мадемуазель?

Я нахмурилась.

– Только то, что они должны быть друг от друга подальше. Продолжай.

– Он закричал, что хватит того, что она уже выиграла от своего вранья, и что он не допустит, чтобы через столько лет все вылезло наружу. И еще сказал, чтобы она даже не пыталась скрыться, и чтобы знала, что он ее все равно разыщет. А потом они стали спорить насчет других людей и денег. Это все я не очень хорошо разобрал. Я думаю, он ругался. Но я не понял, мадемуазель!

– Я тоже не понимаю, малыш, – ответила я, стараясь казаться спокойной, хотя чувствовала, что кровь стынет в моих жилах. Меньше всего Гастону сейчас нужна была женская истерика. – Вспомни все-все, что помнишь, и, может быть, мы вдвоем сумеем разобраться. Все, Гастон, понимаешь? – торопливо добавила я.

– Ну, она ответила, что если бы только могла, то сообщила бы про него в полицию, и если он еще что-нибудь попробует сделать, то сообщит, пусть даже ей придется рассказать про то, что она тоже участвовала. А потом он сказал, что убийство, так он и сказал, мадемуазель, что убийство совершить легче, чем многие думают, и что, если она не глупая, то лучше ей его послушаться. А она сказала, что он, наверное, ненормальный, если хочет решиться на такое, и что на этот раз он точно окажется на веревке, где ему и место. И еще она сказала, что ей положена ее доля – я правильно говорю по-английски? Я точно не знаю.

– Да, Гастон, правильно. – Мне казалось, что вокруг меня все рухнуло в одно мгновенье.

– Что ей положена ее доля, если он не хочет, чтобы она пошла в полицию. А он ответил, что давным-давно с ней расплатился, и что лучше умрет, чем даст ей еще хоть один пенс, и что он не позволит ей ему мешать. А потом он сказал, что увезет меня, мадемуазель! Тетя ответила, что я для него никто, а он не согласился и сказал, что она не должна была меня забирать, потому что так только хуже, и что это глупейшая ошибка и что он бы никогда не узнал, если бы не картина. А она сказала, что даже не подозревала о ней. Потом она начала плакать и повторять, что я принадлежу ей, и что он не может меня у нее отнять, иначе она вправду позвонит в полицию. Они кричали друг другу просто жуткие слова, и он очень сильно ее ударил...

Голос Гастона дрогнул, и он жалобно всхлипнул.

– И что потом, малыш? – осторожно спросила я.

– Не знаю, мадемуазель. Я не удержался на ногах и шлепнулся возле двери. Получился ужасный грохот, и он снова выругался. Наверное, он понял, вот я и дунул из дому. Не знаю, видел ли он меня или нет.

– И что же ты сделал дальше? – спросила я, уже почти не слыша его.

– Побежал на железнодорожную станцию. У меня не было денег, понимаете, и я пошел к начальнику. Я объяснил, что ехал на поезде с мамой и пошел искать туалет, но с моей стороны оказалось занято и пришлось идти в другую. А в Марселе поезд поделили, и я попал в неправильную часть, ту, которую отправили в Ниццу, и у меня нет билета и багажа, а мою маму увезла другая половина. Ну он и дал мне обратный билет, потому что он решил, что я храбрый и смогу сам найти маму, если доеду. А я правда храбрый, да?

– Да, Гастон, конечно. Даже очень. И очень изобретательный, раз придумал такую историю.

– А потом я подошел со своим билетом к другому окошку и поменял на такой, с которым я мог ехать в нашу сторону, докуда хватало денег. Мне пришлось подождать утреннего поезда, а потом я останавливал проходящие машины, пока не добрался сюда. Мадемуазель, что нам теперь делать?

Он с полным доверием возлагал на меня всю ответственность, а я сама чувствовала себя совершенно больной и растерянной.

– Честно говоря, не знаю. Скажи мне еще вот что, Гастон, – я из последних сил молилась, чтобы мое подозрение не подтвердилось. – А ты разглядел этого мужчину? Ты знаешь, кто это?

– Но я думал, вы сами поняли, мадемуазель! Это был месье Макс.

– Гастон, – еле выговорила я, – ты точно не ошибся?

– Ну да, мадемуазель, точно. Правда, я видел его в замочную скважину, но я его узнал. И потом тетя называла его по фамилии.

– Я понимаю. – От волнения я почти не могла думать. Мне казалось, что Гастон обращается ко мне откуда-то издалека.

– Почему, мадемуазель, почему он говорил так странно с моей тетей Жозефиной?

– Не знаю, Гастон, правда, не знаю. Но зато он сейчас уже знает, что ты сбежал, и наверняка заподозрит, что ты придешь прямо сюда.

– Он, конечно, ужасно разозлился, что я все слышал.

– Да, я тоже так думаю.

– Но я ведь правильно поступил, да, мадемуазель? Я жутко перепугался и думал, что попаду в беду.

– Да, малыш, ты правильно поступил.

– 3начит, он приезжал в Сен-Виктор, чтобы найти мою тетю?

– Если бы только знать... – я тяжело вздохнула. – Нам бы с тобой было хоть чуточку легче. Думаю, приехал он все же ко мне, а остальное вышло случайно. Весь вопрос, какое отношение твоя тетя имеет к Максу. Он ничего не говорил, пока два дня назад не увидел картину, которую я писала. Вот тут-то он и уехал в Ниццу.

– Но зачем он хотел забрать меня, мадемуазель? Я же ему никто, зачем я ему понадобился?

– Да, но ты много значишь для меня, и он знал, что я очень без тебя скучаю. Я должна поговорить с твоими родителями, Гастон. Ты останешься здесь, пока я не вернусь.

9

Я тебя не оставлю.

Антуан де Сент-Экзюneри

Я как следует устроила Гастона, еще раз заверив его, что скоро вернусь. Он не хотел оставаться, но я не могла рисковать, боясь снова поставить его под удар, потому что поведение его родителей во всей этой истории по-прежнему оставалось для меня загадкой. Я поехала прямо к ним.

– Мадемуазель? – дверь мне открыла мадам Клабортин. Ее круглое лицо опухло от слез, и даже стекла очков не скрывали воспаленных глаз. Я поняла, что она знает об исчезновении Гастона.

– Мадам, простите, что беспокою вас так поздно, но у меня для вас хорошая новость.

– Хорошая? – переспросила она, хлюпая носом.

– Да. Гастон у меня.

– Ох, спасибо, что сказали, – поблагодарила она и поднесла к носу платок. – Слава Богу, а то я ужасно волновалась.

Муж подошел к ней и обнял за плечи.

– Вы должны простить мою жену, мадемуазель, у нас в семье большое горе.

Страх захлестнул меня ледяной волной.

– О, я сочувствую, но что...

– Мне послышалось, вы говорили, что Гастон вернулся?

– Да. Он убежал из Ниццы. Он у меня. Месье, он страшно расстроен, и только поэтому он не пришел сразу домой.

– Зайдите, пожалуйста, мадемуазель. Не годится нам толковать обо всем этом вот так, в дверях.

Я вошла вслед за ними в их grапd piece, не слишком красивую, но очень чистую комнату. Месье выдвинул для меня из-за неполированного соснового стола стул с тяжелой толстой спинкой, и я села, плохо соображая, что делаю. Затем он усадил жену.

– Простите, что я снова вмешиваюсь, но я подумала, что вы будете рады узнать, где Гастон. Наверное, его тетя вам звонила и беспокоилась. Я понимаю, это очень нехорошо, что он не слушается, но...

Месье Клабортин резко оборвал меня:

– Его тетя умерла, мадемуазель.

У меня закружилась голова, я ощутила во рту горечь.

– Ж-жозефина... у-умерла?

Месье Клабортин кивнул.

– Ее нашли сегодня в ее квартире. Мы сами только узнали. Позвонили из полиции. Из Ниццы.

– Да, – произнесла я растерянно, – а... как она умерла?

– Сломала позвоночник. Вчера вечером оступилась и упала с лестницы. А Гастон, что, видел? Он, может, потому убежал?

Я не могла говорить, и только отдаленно, как сквозь стену, до меня доносились всхлипыванья мадам.

– 3начит, он видел? – не унимался месье.

– Нет, – я с трудом сглотнула слюну, из всех сил стараясь взять себя в руки. – Нет. Он не знает.

Месье Клабортин потер лоб.

– И то хорошо. Не дай Бог ребенку увидеть такое.

– А как... как это выяснилось?

– Полицейские сообщили, что ее сегодня днем нашел месье Лейтон.

Я обмерла.

– Что?

– Мы тоже ужасно удивились, но, знаете, он, оказывается, страшно беспокоился, где Гастон. Я позвоню сказать...

– Нет! – Я вскочила на ноги. – Нет. Прошу вас – подождите. Я вам еще не все сказала.

– Мадемуазель, – медленно произнес месье Клабортин, – я ничего не понимаю.

– Я тоже, месье. Но думаю, может быть, вы и ваша жена поможете разобраться. Гастон вчера подслушал разговор, который очень его огорчил. Потому он и убежал. У Жозефины был мужчина, и они ссорились. Гастон мало что понял, но речь шла о ее прошлом, и о том, что она когда-то солгала этому человеку. Быть может, вы что-то знаете, ну хоть приблизительно?

– Моп Dieп!– Мадам побледнела и схватила мужа за руку.

Я внимательно за ними наблюдала. Видимо, им была известна правда.

Месье Клабортин, облизав губы, спросил:

– А что еще он услышал, мадемуазель?

– Ничего, что бы могло хоть что-то прояснить. Я думала, это удастся вам. Возможно, все это и не имело отношения к тому, что случилось потом. Но Гастон сказал мне, что они оба кричали, и что мужчина был очень зол.

В комнате стало совсем тихо, тишина была до того плотной, что казалось, ее можно резать ножом. Наконец, я услышала, как месье шумно вздохнул, но мадам не дала ему заговорить.

– Нет, Жан-Пьер! – голосу нее стал визгливым и тонким.

Муж сурово посмотрел на нее.

– Мадемуазель Вентворт должна знать, Фредерика.

– Но Жозефина... она не хотела!

В это мгновенье я, вероятно, так крепко сжала руки, что позже заметила на тыльных сторонах своих ладоней глубокие следы ногтей.

Месье Клабортин снова вздохнул.

– Мы должны успокоить мадемуазель Вентворт. – Он посмотрел на меня. – Это секрет, которого мы много лет не раскрывали. Мы никогда не думали, что все выплывет наружу.

– Прошу вас, вы можете мне доверять. – Я знаю. Гастон не наш ребенок, мадемуазель.

– Что? – вот уж этого я никак не ожидала. – Его матерью была Жозефина.

– Жозефина была матерью Гастона?

– Да, мадемуазель. Она была молодая, глупая и одинокая, уехала в Англию, и мы несколько лет ничего о ней не слышали, пока с ней не стряслось беды. У нас своих детей не было, и мы решили взять Гастона, когда она поняла, что не сможет сама его вырастить. Мы как раз переезжали в Сен-Виктор, и никто бы все равно не узнал. Гастон был еще слишком маленький, чтобы помнить.

– Это был ужасный позор для моей сестры – родить ребенка без мужа, – прошептала мадам. – Она посылала нам деньги каждый месяц и приезжала, когда могла. У нее в Ницце был свой магазин одежды, понимаете, и ей было не просто выбраться. Но она любила Гастона.

– Да, конечно. Но месье... может быть, Жозефина все же говорила, кто был отцом ребенка?

– Сначала нет, – ответил он безразлично, – да никто и не спрашивал. Она осталась одна, вот и все, и вернулась домой. Разве будешь расспрашивать, если человек в беде?

– Да. – В голове у меня была сплошная каша. Все мои домыслы оказались пустыми. Но месье снова меня удивил.

– Не так давно Жозефина начала беспокоиться, и мы узнали кое-что новое. Она сказала, что забрала ребенка и уехала, когда отец, – его звали Джон Эдисон, стал ей угрожать. Он не собирался на ней жениться, понимаете, но очень хотел отобрать у нее мальчика. Так что она удрала, не сказав ему, куда едет. И она боялась, что он с ней что-нибудь сделает, если найдет.

– Думаешь, это он, Жан-Пьер?

– А кому еще? Понимаете, мадемуазель, она перепугалась, когда вы нарисовали Гастона. Она думала, он увидит портрет и узнает мальчика. До нее дошло, что у вас выставка в Англии и что вы рисовали нашу деревню и Гастона. Вот она и решила, что он может приехать и забрать парнишку.

– Да, да. Понимаю. – И все же это была сплошная бессмыслица. Что-то здесь по-прежнему отдавало враньем. Жозефина не сказала им, что была замешана в краже. И они пришли к выводу, который напрашивался сам собой, – отец Гастона приедет и заберет его. Впрочем, он действительно вполне мог так поступить, и мне было лучше не разубеждать их, пока я не смогу сама во всем разобраться. Но было и более срочное дело. – Гастон сказал, что тот человек хотел забрать его с собой, ну, когда он убежал. Он подумал, что этот кажется, вы сказали Джон Эдисон? Он думает, Эдисон понял, что он подслушивал. Тут все не так просто. Эдисон, возможно, будет продолжать искать своего сына. Он вполне может узнать, где вы живете. Судя по всему, он не особенно приятная личность, и будет ужасно, если он официально заявит свои права на Гастона, теперь, когда Жозефина умерла.

– Но мадемуазель, – в отчаянье обратилась ко мне мадам Клабортин, – что же мы-то можем сделать?

– Я думаю, Гастону лучше всего уехать на некоторое время, пока все не уладится.

– Да... это имело бы смысл. Но куда же он может поехать, мадемуазель? У нас больше никого нет...

– Я заберу его, заберу с собой в Англию. Отцу не придет в голову искать его там.

– Ой, мадемуазель, вы столько делаете для нашего Гастона!

– Я думаю, он с удовольствием со мной поедет, а я буду только рада.

– Вы так добры, – мадам зажала мою руку между своими пухлыми ладонями. – С ним иногда не просто, но вас он очень любит. Мы никогда не хотели, чтобы вы решили, что мы плохо к вам относимся. Но вы должны понять, что нам ничего не оставалось, мы не имели права голоса.

– Да, я прекрасно понимаю. Я просто огорчалась, что он не может заниматься. Я вам уже говорила, что он необычайно талантлив.

– А этот месье Лейтон? – спросил месье Клабортин.

– Месье Лейтон? – растерянно повторила я. – А что?

– Вы говорили, он критик? Он что, поехал к Жозефине из-за Гастона?

– А, вы об этом, ну да. Он поехал поговорить с ней о... о Гастоне. Он, знаете, очень известный человек и считает, что можно попробовать как-то организовать обучение Гастона в художественной школе, может быть, получить стипендию. Очень важно, что мальчик начал учиться рано. Месье Лейтон с моих слов понял, что по-настоящему возражала против этого одна Жозефина. – Я лукавила и знала об этом, но была готова на все, лишь бы выгородить Макса – по крайней мере, сейчас. Несмотря на веские улики, я не могла найти в себе мужества выдать Макса полиции. По крайней мере, пока.

– Ну да, – кивнул месье, – мы так и подумали. Что ж, теперь, когда бедняжки Жозефины нету, может быть, это и получится. Мы-то понимаем, что Гастону тут не очень хорошо и что он достоин большего, чем мы можем ему дать. Но сейчас нас волнует и другое. Мадемуазель, как вам кажется, а могло быть, что это не несчастный случай?

– Честно говоря, не знаю. Если полиция не нашла никаких доказательств и никого не подозревает, то почему мы должны сомневаться? Возможно, Жозефину так огорчил разговор, что она проявила неосторожность. Но я вот что хотела сказать вам, месье. Если Гастона действительно необходимо защитить от его отца, то никто не должен знать, где он. Никто, понимаете? Даже месье Лейтон.

– И полиция?

– Вы можете сообщить им все, что услышали от меня, что Гастон убежал, пока еще ничего не случилось, а вернулся домой только что и ни о чем не подозревает. Ну а говорить ли, что Эдисон его отец – решать вам. Собственно все может остаться по-старому и секрета Жозефины никто не узнает. Если кто-то спросит, где Гастон, вы можете сказать, что он уехал со мной на специальные занятия.

– Да, – согласился месье Клабортин, начиная понимать.

– Значит договорились. Я обещаю давать вам знать обо всем.

Я быстро записала адрес, не веря, что они дали согласие, и, благословляя Джона Эдисона, поторопилась назад к Гастону, прихватив наспех уложенный чемодан с его вещами.

Как ни странно, я обнаружила, что он крепко спит, свернувшись калачиком на перине, словно птенчик в уютном гнездышке. Я не была уверена, что он вообще спал прошлой ночью, и присела рядом с ним, потому что мне было жаль его будить, и к тому же надо было самой успокоиться.

Я закрыла лицо руками, чувствуя, что слезы начинают жечь мне глаза. Но у меня было мало времени. Придется поплакать потом, когда Гастон будет в безопасности. Вполне возможно, что он, сам того не подозревая, стал свидетелем убийства, и не дай Бог ему из-за этого пострадать.

Я понимала, что веду себя непоследовательно. Я скрыла то, что произошло между Жозефиной и Максом, и я же увозила Гастона от опасности, причем тоже исходящей от Макса. Моя совесть играла со мной в ужасную игру, но я сейчас плохо соображала и не собиралась выдавать Макса до тех пор, пока ко мне не вернется способность трезво мыслить, независимо от того, прав он или виноват.

Гастон, слегка потянувшись, устроился поудобнее под одеялом, а я пошла к маленькому чердачному окошку, посмотрела сквозь него на холодные, голубоватые звезды, все пытаясь выстроить в стройный ряд те события, что произошли в последние дни, но у меня ничего не получалось.

Я осторожно поцеловала Гастона, чтобы разбудить его.

– Мадемуазель? – он моргнул и сразу сел.

– Послушай внимательно, малыш. Я поговорила с твоими родителями и все им объяснила.

– И что они сказали, мадемуазель? Мне не надо возвращаться к себе?

– Нет. Они все поняли, и мы договорились, что будет неплохо, если ты ненадолго уедешь со мной.

– Уеду? Но куда, мадемуазель? – он протер глаза.

– Я хочу взять тебя с собой в Англию. Я думаю, будет лучше, если какое-то время мы не будем видеться с Максом, во всяком случае, пока я не узнаю, какое он имеет отношение ко всей этой истории.

– В Англию? – Гастон теперь окончательно проснулся. – Ох, мадемуазель, как здорово! Я побаивался, что месье вернется. Я знаю, я не должен был подслушивать, а потом я удрал, и он, наверное, понял, что я все слышал.

– Я знаю, Гастон, но ты больше не беспокойся. А теперь поторопись. Нам лучше уехать поскорей. Я только соберу кое-что, захвачу немного еды, и мы поедем.

– Спасибо, мадемуазель. Я так и знал, что вы меня спасете.

Даже теперь дорогу в Англию я вижу сквозь туман. Это было подсознательное стремление поскорее очутиться как можно дальше от Макса. Остаток ночи Гастон проспал на заднем сиденье, а я останавливалась только для того, чтобы заправиться. В серые предрассветные часы мы миновали Париж, очень быстро добрались до Кале, и на пароме, к счастью, нашлось место для машины. Я немного вздремнула, пока мы переправлялись, и, когда открыла глаза в Дувре, мне показалось, что они полны песка, но надо было ехать дальше. Гастон пересел ко мне вперед и почти не разговаривал. Время от времени, увидав за окном что-то, что его интересовало, он задавал вопросы, но больше ни разу не спросил, почему мы с такой скоростью несемся по шоссе. Мы снова говорили по-английски, и это был хороший признак, – видимо, Гастон окончательно пришел в себя.

Как назло, почти возле самого Лондона я проколола колесо, но мне удалось быстро сменить покрышку, и к двум часам дня, проехав Стэмфорд, я свернула на длинную подъездную дорожку, которая вела к Вудбридж-Мэнор, уповая на то, что Пег будет дома.

К счастью, так и оказалось. Она подрезала розовый куст перед домом и, заслышав шум приближающейся машины, выпрямилась, уронила ножницы и изумленно посмотрела на нас.

– Клэр! Господи, что такое...

Она не договорила, увидев, что из машины вылез измученный и очень бледный Гастон, и, как всегда, мгновенно сориентировалась.

– Входите-ка побыстрей. Поговорим в доме, у вас обоих усталый вид.

– Спасибо, Пег. А это, кстати, Гастон. Гастон – моя сестра, мадам Гамильтон.

– Здравствуй, Гастон. Рада тебя видеть, – она приветливо улыбнулась ему.

– Bonjour, мадам, – произнес Гастон, вежливо пожимая ей руку, а затем снова крепко цепляясь за мою.

Пег накормила нас сандвичами, не задавая лишних вопросов, и сказала Гастону, что она счастлива наконец познакомиться с ним и что мы молодцы, что выбрались их навестить. Я стала уговаривать мальчика поспать, и, судя по тому, что он не очень возражал, ему это было необходимо. Я посидела возле него, пока он засыпал, и затем снова спустилась в кухню.

– Садись, Клэр. – Пег пододвинула мне стул. – Ребята вернутся только к ужину, так что нам никто не помешает. Рассказывай, что случилось.

У меня было достаточно времени все обдумать, пока мы ехали, и я выложила ей все, начиная с моего последнего посещения Джорджа и разговора с Клабортинами. Я решила не скрывать от нее ничего, что касалось и моих отношений с Максом, и теперь Пег знала столько же, сколько я сама.

– Я рассказала тебе все. Остается только вместе заполнить белые пятна.

– Клэр, какой ужас. Значит, если я правильно понимаю, Макс все же убил Дэвида Бэнкрофта, скрыл Рембрандта, и во все это неведомо как оказалась замешана Жозефина?

– Вероятно, да. Это единственный вывод, который можно сделать из того, что слышал Гастон.

– А как насчет этого Эдисона? Тебе не кажется, что он ни при чем? Его, по-моему, было просто удобно сюда приплести.

– Я понимаю. Бедняга, возможно, сидит себе в Англии и ни о чем не подозревает. Могу себе представить, что с ним будет, если Клабортины вдруг решат привлечь его к ответственности.

Пег помолчала, лицо ее стало очень серьезным, и она сказала:

– Прости меня, Клэр, но я должна тебя об этом спросить. Ты скрываешь Макса от полиции?

– Скрываю? Нет, конечно нет! – Я почувствовала, что краснею, и опустила глаза.

– В таком случае, почему тебя радует, что ты узнала, кто настоящий отец Гастона? Ты полагаешь, что таким образом обеспечиваешь Максу отличное алиби?

– Ой, Пег, послушай, мы же не знаем наверняка, что Жозефину убил Макс. Полиция считает, что это несчастный случай.

– Я понимаю. Нам неизвестно, что именно Макс свернул ей шею, хотя Гастон и слышал, как он ей угрожал, и видел, как он чуть дух из нее не вытряхнул!

Я тяжело вздохнула.

– Ну ладно, допустим, я все это знаю, и это просто ужасно, но я слишком хорошо знаю Макса. Он вполне мог выйти из себя, но я ни за что не поверю, что он способен убить! Не верю, и все тут!

– Клэр, – тихо сказала Пег, – Жозефина умерла.

– Знаю, – ответила я.

– Ладно, давай оставим в покое Макса и попробуем еще раз как следует во всем разобраться. Слушай, помоги-ка мне почистить картошку. Сегодня у моей помощницы выходной, и мне пора готовить ужин. – Она протянула мне маленький острый ножичек, и мы, встав рядом у раковины, приступили к делу. Почему-то, когда наши руки принялись за работу, разговаривать стало легче.

– Жозефина, как мне кажется, много знала, – начала я, разрезая очищенную картофелину на четвертинки и опуская их в холодную воду.

– Во всяком случае достаточно, чтобы ее в конце концов убили, – суховато заметила Пег. – Думаю, мы вполне можем предположить, что она в то время была в Англии и ее что-то связывало с Максом.

– Вообще... мне приходило в голову, что они могли быть любовниками, и потому она знала так много, – мне ужасно неприятно просто произнести эту фразу вслух.

Пег, напротив, вовсе не казалась смущенной.

– Вполне вероятно, особенно если она как раз тогда выпутывалась из своей истории с Эдисоном. Ведь ты говорила, что она упоминала о своей доле. Предположим, они действовали на пару, инсценируя исчезновение картины. Что бы там ни было, он должен был как следует с ней расплатиться. Не исключено, что Бэнкрофту все стало известно, и он принялся шантажировать Макса. Макс убил его, возможно, при содействии Жозефины, а может, и без нее.

– Нет, все равно тут что-то не так. Во-первых, София почему-то с радостью подставила его. И потом эта фотография. Что это? Обычная небрежность со стороны Макса оставить ее на теле Бэнкрофта? Он очень сообразителен, Пег, и не мог он совершить подобной оплошности.

– Может, у него просто не было времени проверить, что у того в карманах? Он же не знал, что у Бэнкрофта есть эта фотография.

– Но послушай, если он был виновен, почему он сидел спокойно дожидаясь, чтобы его арестовали!

– А он, наверное, не догадался, что все сопоставят. Придумал, что картина исчезла из его дома. И если тебе от этого легче, то его не имеют права допрашивать вторично по тому же поводу.

– Спасибо и на том, – произнесла я с горечью. – Послушай, Пег, прости, я знаю, что ты хочешь мне помочь, но, сколько я ни размышляю об этом, я все равно никак не могу поверить.

Сестра посмотрела на меня с сочувствием.

– Я бы думала совершенно так же, если бы это был Льюис, Я прекрасно тебя понимаю, Клэр, честное слово. Ты же любишь Макса. Но возможно, если мы переворошим все еще раз, то ты найдешь то, что ищешь.

– Все дело в том, что я сама не знаю, что ищу, но только это так или иначе связано с Жозефиной.

– Да, вернемся к Жозефине, – спокойно сказала Пег, выбрасывая последние картофельные очистки в мусорное ведро и ставя на огонь воду. – Она тогда исчезла из виду. Допустим, удрала, когда Максу предъявили обвинение, подумав, что дело дойдет и до нее. Она могла считать, что он будет осужден. Во всяком случае, этим может объясниться ее бегство во Францию. Макс не смог ее найти и бросил этим заниматься, но, увидев портрет, который ты делала, понял, где она. Он пришел в ярость, кинулся за ней и дальше случилось то, о чем мы знаем.

– Погоди минутку. А как насчет того, что Жозефина рассказала Клабортинам? Она говорила им, что уехала из Англии с Гастоном, потому что опасалась, что отец начнет его искать. При чем тут это?

– Прекрасно. Она просто не сказала, что беспокоится еще и о том, что заодно с Джоном Эдисоном ее найдет и Макс Лейтон. Откровенно говоря, я думаю, она использовала его существование как удобный предлог, чтобы скрыть свою связь с Максом. Ты не думаешь, что Макс мог увидеть на твоей выставке что-то, что могло подсказать ему, где ее искать?

– Не представляю, что это могло быть. Правда, он сразу спросил, где я делала этот цикл.

– Именно это я и хотела знать. Ты говоришь, он приходил к Джорджу, чтобы узнать твой адрес. Почему он не спросил его сразу у тебя?

Я ответила, стыдясь собственной глупости:

– Я ему не сказала. Сама не знаю, почему. Из гордости.

Как ни странно, Пег рассмеялась.

– Так, ну что ж, по крайней мере хоть в чем-то есть ясность. Ты думаешь, у него уже тогда возникли подозрения?

– Пег, ей-Богу, не знаю, поверь. Я могу поклясться, что в Сен-Виктор он приехал ради меня, – так невозможно притворяться, – и лишь увидев портрет Жозефины, сошел с ума. Тьфу ты, черт, мы ходим по замкнутому кругу.

Я больше не могла обсуждать все это. Да собственно и не видела особого смысла. Наши домыслы ограничились только тем, что мы с легкостью припаяли Максу два убийства.

– Хорошо, – мягко сказала Пег, видя мое отчаянье, – хватит, лучше выпей-ка чаю.

И она поставила передо мной чашку свежезаваренного чудесного напитка «Эрл Грей», отличное английское средство от всех неприятностей. – Я все-таки хотела бы понять еще одно – почему Макс говорил, что хочет отобрать у Жозефины Гастона?

– А-а, это. Он знал, что я о нем беспокоюсь, что Гастон не любит тетю и ему будет у нее плохо. Он, наверное, подумал, что, пригрозив ей, заставит ее отправить мальчика назад в Сен-Виктор. Не думаю, что он хотел навредить ему. Но Гастон сам себя выдал.

– Да, и в итоге мы имеем труп, предположительно еще одно убийство, свидетеля и твое бегство сюда, в Вудбридж.

– Я-то все равно не верю, но если все же Макс убил Жозефину, то кому-то из них – ему или Гастону – придется за это поплатиться, и я бы себе не простила, если бы это оказался Гастон. Я не могла рисковать, понимаешь, Пег?

– Конечно. Ты правильно сделала, что приехала. Я не знаю, что тебе посоветовать, я не хочу притворяться. Это грязное и запутанное дело, но ты, по-моему, пока вела себя разумно. Надо посоветоваться с Льюисом. А пока допивай чай и поспи немного. Я присмотрю за Гастоном, если он проснется, и разбужу тебя к ужину.

Я только тупо кивнула в ответ.

– Пег, Гастон не знает ничего, кроме того, что он услышал. Не говори ему о Жозефине, ладно? Я сама ему скажу, но потом, попозже.

– Разумеется, не буду. Иди, иди. Не беспокойся о Гастоне.

Я ушла, успокоенная тем, что мне есть на кого положиться, точно так же как раньше Гастон положился на меня.

Я заснула мертвым сном, и когда Пег постучала в мою дверь, уже стемнело. Глядя, как она задергивает шторы, я медленно приходила в себя. Она улыбнулась мне и включила лампу .

– Ты выглядишь получше. У тебя есть время принять ванну, если хочешь. Льюис дома, и я ему все объяснила. Он готов поднять на ноги Скотланд-Ярд, но хочет сперва сам с тобой поговорить.

– А где Гастон? – спросила я садясь.

– Играет с Хьюго и Кристофером. Не волнуйся, Клэр. Дети быстро все забывают, и, насколько я поняла из того, что он рассказал ребятам, – для него это не более чем приключение.

– Слава Богу, если так. Он молчал всю дорогу, и я не знала, что творится у него в голове.

– Не торопи его, он сам тебе все объяснит. Полотенце в ванной, ужинать будем через час.

Я долго с удовольствием лежала в ванной, мозги мои окончательно прояснились, и, спускаясь вниз, я уже почти что чувствовала себя человеком, во всяком случае, если не душой, то телом. Душа моя по-прежнему была не на месте, и я всячески старалась оправдать Макса. Но, вопреки моему желанию, что бы я ни говорила, я рыла ему все более и более глубокую яму. Я, которая согласилась выйти за него замуж и поклялась, что никогда не предам его. А теперь оказалось, что все повторяется и, если этот кошмар окажется правдой, я буду вынуждена выдать Макса полиции. Даже мысль об этом была просто непереносима.

Льюис был крайне со мной любезен и ни словом ни о чем не обмолвился. Он был гостеприимен, как будто я приехала предупредив заранее, а не вломилась в дом, прихватив с собой целую кучу неприятностей. Гастон прибежал вместе с близнецами. Он уже вполне нормально выглядел и был очень веселый. Он сразу подлетел ко мне.

– Мадемуазель, наконец-то вы проснулись! Вы даже не представляете, я был в форте, это такой дом среди деревьев, и оттуда все видно!

Его перебили Хъюго и Кристофер, которые повисли на мне, и следующие пятнадцать минут в комнате стоял галдеж, сквозь который можно было с трудом разобрать, чем они только что занимались и что я молодец, что приехала с Гастоном. Гастон заявил, что он полностью присоединяется к последнему утверждению, хотя считает, что я вообще всегда поступаю очень разумно. С тем мы отправились ужинать.

Расположившись вокруг огромного елизаветинского стола, дети опять загалдели. Сегодня почему-то всем хотелось говорить сразу, шум стоял непередаваемый, и это напоминало мне о времени, когда мы сами были маленькими. Гастон, правда, вел себя потише, он не привык к подобной обстановке, и его рука тихонько протянулась к моей, я сжала его ладошку, и мы оба прислушивались к общей болтовне, радуясь, что на нас не обращают внимания.

Потом мальчики отправились в ванную, где Хьюго и Кристофер предложили новому другу свои игрушки для купания, – в основном военные корабли. Гастон признался, что ему не хочется, чтобы я уходила, когда он будет спать, но в остальном чувствовал себя, кажется, неплохо. Он с удовольствием визжал и плескался, придумав замечательную игру и атакуя врага – свою собственную ногу, пластмассовым орудием. Но в конце концов я уложила его и, присев на край кровати, подоткнула под него одеяло.

– Все нормально, малыш?

– Да, мадемуазель. Мне здесь нравится. Хьюго и Кристофер – хорошие ребята. Мне бы хотелось, чтобы у меня был брат-близнец.

– Боюсь, тебе придется помечтать о чем-то другом, Гастон. – Я улыбнулась и взъерошила ему еще не просохшие волосы.

– Ну... ну тогда просто брат?

– Сомневаюсь, малыш. Придумай что-нибудь попроще.

Он с минуту помолчал.

– Может быть, лошадка? 3автра я буду кататься верхом, мы уже ходили в конюшню. Там столько лошадей! И такие красивые.

– Лошадь? Вот это возможно. Я погашу свет, а ты помечтай, договорились? Как ты себя чувствуешь? Тебя ничего не беспокоит?

– Нет... А вас, мадемуазель?

– Немного, Гастон. Но ничего страшного, все поправимо.

– Хьюго и Кристофер сказали, что мы завтра придумаем план сражения.

– Правда? – Я с усилием улыбнулась. – Может быть, ты и меня потом посвятишь?

– Конечно. Но сейчас я хочу спать. Не волнуйтесь, мадемуазель. Вы меня спасли, а теперь я о вас позабочусь. Я знаю, что вам грустно из-за месье Макса, но, я думаю, вам будет лучше, когда вы узнаете правду.

– Я надеюсь, Гастон. Спокойной ночи, мой маленький. – Я поцеловала его, и он поглубже зарылся в мягкое одеяло.

– Спокойной ночи, мадемуазель. – Глаза его закрылись, он задышал глубже и быстро заснул. Я порадовалась тому, как легко успокаиваются дети.

10

...у меня так мало времени. Мне еще надо найти друзей и узнать разные вещи.

Антуан де Сент-Экзюпери

Когда я вошла в гостиную, Льюис с улыбкой поднялся мне навстречу и предложил стаканчик портвейна. Пег все еще была наверху, и я знала, что она пробудет там еще некоторое время. Мне предстоял тот самый разговор, которого я очень боялась. Комната, в которой мы сейчас находились, была теплой, уютной и без претензий, точно так же как и ее хозяин. Деньги нужны были Льюису только для того, чтобы сделать жизнь удобной и интересной. Темно-синие занавески, закрывавшие продолговатые окна, надежно защищали нас от ночной тьмы, а большущий диван и старые кожаные кресла располагали к долгой беседе. Мягкий свет лился из красивого торшера, а торшер и два стакана Льюис поставил на столик на колесиках. Он жестом указал мне на диван, а сам сел в кресло.

– Клэр, мне очень жаль, что вышла эдакая незадача. Гастон чудесный парнишка, верно? Ужасно неприятно, что он попал в такую историю.

– Да, Льюис, конечно, и спасибо за сочувствие. Я ужасно боюсь, что доставлю и вам неприятности.

– Вовсе нет. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы вам помочь. – Он глядел на меня своими большими умными глазами. Я знала, что Льюис прекрасный человек, но, полностью доверяя оценке Пег, никогда не задумывалась над этим сама. Он всегда спокойно и с уважением относился ко всем Вентвортам, возможно учитывая и наше численное преимущество. Однако сейчас он был явно готов принять на себя удар, и я начала понимать, почему Пег вышла за него замуж.

– Послушайте, Клэр, Пег мне все рассказала, и я не стану делать вида, что я в восторге. Как я понимаю – вы пока не хотите, чтобы вмешивалась полиция, но, честно говоря, я не вижу другого выхода.

– Да, но я по-прежнему думаю, что всему должно быть какое-то объяснение, несмотря на улики, которые свидетельствуют против Макса.

– Вы решили привезти сюда Гастона для большей безопасности?

– Ну да, пока я не смогу хоть что-то понять. Спасибо вам обоим, что вы приняли нас...

– Не дурите. Я понимаю, что вам хочется самой разобраться, но, пожалуйста, не думайте, что я буду молчать и позволю виновному уйти от ответственности за убийство.

– Ну что вы, Льюис, я вовсе этого не думала. Справедливость должна восторжествовать, но я не хочу, чтобы снова совершилась ошибка. Вы все слышали от Пег. Что вы можете сказать?

– Давайте рассуждать так: независимо от прочих обстоятельств женщина скорее всего была убита. Гастон видел сцену, которая этому предшествовала, и узнал Макса Лейтона. Вы это знаете...

– Я знаю, что Макс полетел как сумасшедший в Ниццу, чтобы увидеть Жозефину. Еще я знаю, что он когда-то был с ней знаком, хотя мне неизвестны подробности. Он, кажется, сказал, что она от него пряталась, и это вполне увязывается с тем, что видел и слышал Гастон. Но Льюис, есть кое-что еще, что вы не хотите принять во внимание и о чем я уже говорила Пег. Я знаю Макса, и я не могу поверить, что он способен совершить убийство.

– Вполне естественное ощущение. Вы же любите этого человека.

Я опустила голову.

– Клэр, – обратился он ко мне уже мягче, – я понимаю, как вам тяжело, но все дело в том, что Гастон действительно может оказаться в опасности, и то, что вы привезли его сюда, говорит само за себя. Я прошу вас смотреть правде в глаза. Факты свидетельствуют против Макса Лейтона, и у нас нет веских оснований это отрицать. Гастон – неважно, понимает он это сам или нет – слышал, а, возможно, и видел то, что ему совсем не надо было слышать и видеть. И я считаю, это ставит его под угрозу.

Я замотала головой.

– Льюис, это было первое, о чем я подумала. Но Макс обожает Гастона. Он не сможет причинить мальчику зла.

– Неужели вы думаете, что человек, уже совершивший одно убийство, остановится сейчас, зная, что существует кто-то, кто может выдвинуть против него новое обвинение, пускай даже ребенок?

– Не знаю. Не знаю и все. – Слезы тихо бежали по моим щекам, а я даже не замечала этого, пока Льюис не протянул мне носовой платок.

– Спасибо. Вы, конечно, правы, – сказала я беспомощно. – Я и сама не знаю, зачем спорю. Ничего другого не может быть. Нет у меня другого объяснения.

– Я, во всяком случае, его тоже не нахожу. Вы утверждаете, что знаете Макса. Если вы попробуете представить себя на его месте, как, по-вашему, что он сейчас должен делать?

– Ну... – я попыталась рассуждать логично. – Что делает Макс? Я как-то не думала об этом. Скорее всего он поехал в Грижьер, ведь это он сообщил, что Жозефина умерла, а Гастон пропал. Но подумайте сами, зачем ему было делать подобную глупость – навлекать на себя подозрения?

– Вообще-то как раз это – очень умно. Вы знали, что он отправился в Ниццу разыскивать Жозефину. Было бы хуже, если бы он решил это скрыть. Я сомневаюсь, что он намеревался ее убить, когда уезжал, иначе он бы не выдал себя. Так что не исключено, что, объявившись на следующий день у нее, он решил обеспечить себе своего рода алиби и позвонил в полицию. Понимаете?

– Понимаю. Видимо, полиция его не подозревает, во всяком случае Клабортины совершенно спокойно восприняли то, что он поехал к Жозефине, чтобы поговорить о Гастоне. Вероятно, он так сказал полицейским.

– Да. А как вы думаете, что он будет делать, когда узнает, что вы с Гастоном уехали?

– Думаю, он все сопоставит и поймет, что Гастон мог видеть... О, Господи. Думаю, он пойдет к Клабортинам. Они ничего ему не скажут, Льюис, это я знаю наверняка, но он ведь приедет в Англию, да? Он догадается, куда я могла отвезти мальчика. – Я как могла старалась не поддаться панике. .

– Да, – подтвердил Льюис спокойно. Но он не будет знать, что вы здесь. Полагаю, что вы не сообщали ему, где живем мы с Пег?

– Нет, об этом никогда и речи не заходило. Но я должна предупредить Джорджа. Макс вполне может приехать к нему... Джордж один раз уже помог ему меня найти.

– А что, этот Джордж знает, где мы живем? – резонно поинтересовался Льюис.

– Ой, нет, ну конечно нет. Откуда ему знать, простите, Льюис. Я совсем запуталась.

– Я как раз считаю, что вы очень даже разумно себя ведете. И я бы не стал ничего говорить Джорджу. Я бы даже не сообщал, что вы в Англии именно на тот случай, если Макс начнет интересоваться. Подумайте сами, раз Макс думает, что Гастон вам все рассказал, то, простите меня, Клэр, но и вы оказываетесь замешаны. Еще раз, простите, но я обязан вам это сказать.

– Да, – прошептала я. – Да, наверное, это так. Я не совсем... – мне показалось, что я тону, и я с трудом слышала свои собственные слова.

Вероятно, Льюис что-то почувствовал, потому что он сказал:

– Давайте больше не будем все это обсуждать. Вы должны сами решить, как вам поступить, а я обещаю не вмешиваться, я только оставляю за собой право принять меры, если почувствую, что кому-то из вас двоих угрожает опасность.

– Да, да, конечно. Прошу вас, Льюис, дайте мне несколько дней, чтобы я могла как следует подумать. А потом вызывайте полицию, Скотланд-Ярд, в общем делайте, что сочтете необходимым.

– Хорошо. Это вполне справедливо. Я думаю, вам полезно будет узнать подробней обстоятельства убийства Дэвида Бэнкрофта. Завтра я буду в Лондоне и попробую получить в суде протоколы.

– Спасибо.

– И еще. Как насчет настоящего отца Гастона – Эдисона?

– А что?

– Хотите попробовать связаться с ним? Он все-таки самый близкий родственник мальчика.

– Нет. Я сказала Клабортинам, что увожу Гастона в Англию, чтобы уберечь от этого человека. Начать его разыскивать было бы предательством по отношению к ним. Я пообещала держать все в секрете. К тому же представьте себе, сколько в Англии Джонов Эдисонов. Я даже не представляю себе, с чего начала бы, если бы и захотела.

– Хорошо, Клэр. Я понимаю. И поверьте, я очень вам сочувствую, это чертовски неприятная история.

– Спасибо, Льюис, хотя мне даже трудно передать, что я сейчас ощущаю. Но самое главное, чтобы не пострадал Гастон. Я-то как-нибудь переживу, а вот Гастон – если он узнает правду...

– Правду вы все равно не сможете скрыть от него. Он слишком смышленый и рано или поздно догадается. Но это решать вам. Я уже говорил, что мы с Пег будем молчать. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь, как только вы дадите мне знать.

– Договорились, Льюис. – Я закрыла глаза и откинулась на спинку дивана. Я еще никогда в жизни не испытывала подобной боли. Жгучие слезы катились из-под моих сомкнутых век. Все это было просто чудовищно, и я готова была провалиться сквозь землю от того, что Льюис стал свидетелем моего унижения. Но я попросту не могла двинуться с места.

К счастью, вскоре появилась Пег, которая подошла прямо ко мне и крепко обняла.

– Льюис, что ты сделал с моей сестрой? Клэр, милая, тебе нехорошо?

– Нет, нет. Я просто устала. Льюис ни при чем. Он очень трезво на все смотрит. Вы оба замечательные... – я вдруг перестала сдерживаться, и слезы ручьем полились из моих глаз. Я принялась громко всхлипывать, и Льюис тактично удалился, дав мне вволю поплакать в объятиях Пег.

На следующее утро меня разбудили голоса игравших в саду детей, запах жарящегося бекона и кофе – обычные приметы нормально текущей жизни. Я столько плакала накануне, что сейчас внутри у меня была пустота, словно из меня выкачали все силы. Я не спеша оделась и спустилась вниз, навстречу унылому дню, который будет тянуться, пока не придет время снова заснуть и ненадолго забыть обо всем. Человеколюбивая Пег обсуждала со мной только семейные новости, местные сплетни и делилась заботами о своем огороде, куда мы с ней и отправились. Видимо, она считала, что земля помогает вновь обрести энергию, а я выдергивала сорняки и трудилась как житель Трои, для которого не существует будущего. Да собственно у меня его и не было, во всяком случае такого, чтобы не было мне безразлично.

Гастону здесь было хорошо, и, казалось, он совсем забыл о событиях, которые предшествовали нашему отъезду из Сен-Виктора. Я видела его только во время ленча, перед тем как он убежал с близнецами и четырьмя соседскими мальчиками купаться. Я вполне могла понять его равнодушие к истории, которая заставила нас удрать из его деревни все для него было тут внове, и он, очевидно, представлял себе, что попал в волшебную пещеру Алладина, и воспринимал это с энтузиазмом юного существа, очутившегося в мире, который прежде был известен ему только по книгам. Ну и конечно, он не представлял себе всей серьезности дела, участниками которого были Макс и его тетя. Да и это скорее было бы для него вымыслом, а не реальной жизнью. Впрочем, я его очень хорошо понимала.

– Мадемуазель? – послышался за моей спиной его негромкий голосок, и я замерла, не выпуская из руки стручка фасоли, которую как раз собирала к обеду.

– Почему вы плачете, мадемуазель? – Я быстро вытерла слезы.

– Разве? Ну что ты, малыш. Я и сама не заметила. Наверное, сегодня в воздухе что-то не то, и у меня слезятся глаза. У меня жуткая сенная лихорадка.

– Не надо стесняться, мадемуазель. Вы можете мне сказать. Это все из-за месье Макса?

Я кивнула. Надо было мне сразу сообразить, что с ним бесполезно притворяться. Я опустила голову, чувствуя в горле комок.

Гастон встал рядом со мной на колени и взял у меня корзинку.

– Он сделал что-то плохое, да?

– Похоже, что так, Гастон. Наверное что-то очень плохое, и нам с тобой лучше с ним не встречаться.

– Я подозревал. Я думал об этом очень много. Трудно поверить, что месье не хороший человек, но иначе вы бы не стали меня увозить и так беспокоиться. Я все рассказал близнецам, и пусть он только попробует приехать, – мы ему такое устроим! Они тоже вас любят, мадемуазель. Мы не дадим вас в обиду.

– Спасибо тебе, Гастон, – сказала я, вопреки здравому смыслу тронутая этим признанием.

– Мадемуазель, я еще кое-что хотел вам сказать. Я не люблю мою тетю Жозефину, но, понимаете, я за нее боюсь. Месье был ужасно на нее сердит. Я... думаю, не позвонить ли нам ей. Надо узнать, все ли у нее в порядке. И может, она нам скажет...

– Малыш, – я почувствовала, что у меня трясутся руки, – малыш, послушай меня...

Его глаза расширились, а его быстрый ум тут же сумел сделать выводы:

– Ой, нет, мадемуазель. Вы что-то знаете? Очень плохое? Поэтому вы меня так быстро увезли?

Я снова молча кивнула, стараясь собраться с мыслями, но Гастон опередил меня.

– Тетя Жозефина умерла?

– Да, – ответила я тихо. – Боюсь, что так. Мне сказали твои родители.

– Это что, сделал месье Макс? – его глаза возбужденно заблестели.

– Не знаю, Гастон. Полиция считает, что она упала с лестницы и сломала шею...

– Нет, мадемуазель, я так не думаю. Я же сказал вам, что он был ужасно злой и грозился ее убить. – Он не смотрел на меня. – Этого не могло бы случиться, если бы я не струсил и не сбежал.

– Ну что ты, малыш! Ты не должен так думать, ни в коем случае не должен. Я... я думаю, это все произошло, когда ты еще был там. – Я бы не стала ему этого говорить, но он бы все равно догадался сам, а я не могла допустить, чтобы он считал себя виноватым.

– Значит, когда я был там? Когда он тряс ее, мадемуазель?

– Возможно. Мы не знаем.

– Но если бы я не прятался, то он бы так не сделал. Разве нет?

– Гастон, я не представляю, что бы помогло предотвратить это ужасное преступление. Ты правильно сделал, что убежал, он мог... мог и тебя не пощадить.

– Еще чего, – возмутился Гастон. – Пусть бы только попробовал. Я бы ему задал, он бы сам пустился от меня наутек! – И тут он расплакался.

Потом мы долго с ним разговаривали, и я думаю, что он по-своему сумел все понять, но у меня просто сердце разрывалось, когда я видела, до чего он огорчен, тем более еще совсем недавно он так здесь всему радовался. То, что началось для него как восхитительное приключение, превратилось в ужасную неприятность, подобно тому, когда надкусив чудесное румяное яблоко, вдруг находишь в нем червоточину. Но он все же держался лучше, чем можно было ожидать, и только засыпал меня вопросами. Я постарался ответить на них, ничего не скрывая, кроме обстоятельств, связанных с его настоящими родителями. С моей стороны было бы несправедливо поступить иначе, тем более Гастон так и так сам о многом догадался. Он сумел с помощью собственной логики прийти к тому, о чем теперь от меня услышал, и, надо признать, его версия того, что произошло между Максом и Жозефиной, была поразительно близка к истине.

– ...Понимаете, мадемуазель, я сразу догадался, что моя тетя была влюблена в месье Макса. А он совершил убийство, про которое они разговаривали, и она убежала от него, потому что боялась за свою жизнь. Потому-то она и не любила иностранцев, и еще художников, ведь они напоминали ей про его делишки.

– Да, Гастон. Ты, наверное, прав, – согласилась я, в очередной раз поражаясь его сообразительности.

– Правда, по-моему, моя тетя совсем не подходила месье. У него вкус гораздо лучше.

Я покраснела до корней волос.

– Извините, мадемуазель, но это правда. Хотя я больше не люблю месье и думаю, он меня тоже. Я ведь все видел и могу рассказать полиции.

– Конечно, солнышко. Но понимаешь, в чем дело, – мы ничего не знаем наверняка. И я хочу сделать все возможное, чтобы случайно не обвинить Макса в том, чего он не делал.

Гастон нахмурился, обдумывая то, что услышал. Потом он сказал:

– Думаю, вы хотите так поступить, потому что любите месье Макса. Я это понимаю. Я подожду, пока вы решите сами.

– Спасибо, Гастон. Я ценю твое доверие, даже очень. Помнишь, что ты однажды сказал Максу насчет того, что видеть надо сердцем?

– Да, мадемуазель, помню. .

– Вот и мне надо суметь, чтобы знать, как поступить.

– Я помогу, – пообещал он.

Вудбридж – огромный старый дом, со множеством совершенно бесполезных потайных переходов и запутанных коридоров. Правда, пройдя по ним, в конце концов оказываешься в местах весьма практичных, вроде кухни или верхнего чулана для сушки белья. Здесь жили три поколения семьи Льюиса, и ему доставляет большое удовольствие то, что его сыновья растут здесь, так же как рос он сам и его сестры, а до этого его отец. Я думаю, наличие четырех сестер приучило Льюиса чувствовать себя легко в женском обществе, и мне все эти дни было рядом с ним очень спокойно, за что я была ему очень признательна. А еще мне было приятно, что он обращается с Гастоном так же, как со своими мальчиками. В эту субботу он повез всех троих на рыбалку. Я в одиночестве сидела на лужайке возле входа. Пег уехала к друзьям, а я отказалась составить ей компанию. Я была рада тишине. Мне надо было успеть много прочитать, причем чтение не обещало быть приятным.

Льюис, как и обещал, не теряя времени начал действовать, и ему удалось получить протоколы судебных заседаний. Первой моей реакцией было попросить его самого просмотреть их – мне это занятие казалось просто непереносимым. Но он мягко, но настойчиво убедил меня, что я смогу обратить внимание на то, что он может пропустить, хотя он и собирался обязательно все прочитать после меня.

Я с трудом заставила себя открыть первую страницу, но вскоре увлеклась и с нарастающим волнением углубилась в подробности запутанного и весьма умело поданного обеими сторонами дела. Добравшись до показаний Софии Лейтон, я почувствовала ужасную обиду за Макса. Я представила себе ее, собранную, хорошо одетую, с голосом сладким, как патока. Софию вызвали как непосредственного свидетеля обвинения. Ее попросили вспомнить, что произошло в тот вечер, и она рассказала обо всем подробно и безжалостно:

«Я уложила ребенка и оставила его с няней, а сама поехала с приятелем, который раньше заехал за мной, поужинать в ресторан. Мы выбрали «Мирапон», и я вошла первая, пока мой друг ставил машину. Макс, – мистер Лейтон, – находился в баре. Он был чем-то взволнован. Мы не разговаривали. Я прошла через зал. Мы быстро поужинали, и человек, сопровождавший меня, заговорил с каким-то знакомым, а мне их беседа показалась скучной.

В зале было душно, мне захотелось на улицу, и я пошла к реке подышать воздухом. Пройдя по аллее, которая ведет к ресторану, мимо двух домов, я услышала голоса. Я узнала голос Макса, он спорил с другим мужчиной. Я слышала, как он называет Бэнкрофта по имени, но не могла понять, о чем они говорят. Макс терпеть не мог Дэвида Бэнкрофта, как вы уже слышали. Он с ним старался никогда не иметь дела, и в лучшем случае бывал холоден и вежлив. Так что меня не удивило, что они ссорятся. У Макса ужасный характер, и он часто без разбору обрушивается на кого попало. Я решила сразу же вернуться, чтобы не встречаться с Максом, раз он в дурном настроении. Больше я о нем не вспоминала, пока утром не услышала новость. Я, разумеется, страшно огорчилась, но сочла необходимым позвонить в полицию и сообщить все, что мне известно».

Прокурор уточнил кое-какие детали, чтобы установить точное время, и так далее. 3атем адвокат Макса устроил перекрестный допрос. Видимо, здесь София и запуталась, и, скорее всего, прокурор это предвидел. 3адав несколько общих вопросов, касающихся ее показаний, он установил, что было очень темно, и что она не видела ни Макса, ни Бенкрофта, но решила, что слышит их голоса, и потом перешел непосредственно к убийству:

« – Миссис Лейтон, подтверждаете ли вы, что разведены с мистером Лейтоном после пяти лет супружества, два года из которых вы жили раздельно, и что мистер Лейтон возбудил против вас иск о передаче под его опеку вашего трехлетнего сына Дэниела?

– Да.

– Верно ли, что дело о разводе возбудил мистер Лейтон?

– Да, но...

– Как я понимаю, поводом послужили ваши близкие отношения с его двоюродным братом, Робертом Лейтоном?

– Он не смог этого доказать! Он воспользовался...

– Будьте добры, скажите, кто сопровождал вас вечером тринадцатого апреля, когда был убит Дэвид Бэнкрофт?

– Роберт Лейтон.

– Спасибо, миссис Лейтон. У меня больше нет вопросов...»

Я плохо разбираюсь в законах, но, если бы я была юристом и все это услышала, я бы, наверное, сразу выкинула в мусорную корзину показания Софии. Прокурор вторично допросил ее, пытаясь восстановить доверие суда, но это было уже бесполезно. В деле отсутствовали прямые улики. Адвокат умело представил Макса как человека с прекрасной репутацией, неудачно женившегося и не расторгавшего брак только ради ребенка. Прокурору не удалось заставить его потерять присутствие духа, хотя он и задавал жесткие вопросы. Макс отвечал ему просто и без колебаний. Наконец дело было передано на рассмотрение присяжных. Они размышляли два дня и вынесли приговор. «Не виновен». Я с облегчением вздохнула, дочитав до конца. Можно только догадываться, что пережил Макс за три недели, пока длился процесс, и еще два дня, которые решили его судьбу.

А потом его отпустили, и он узнал, что Дэниел утонул. Я закрыла папку трясущимися руками. Все, что я прочитала, отнюдь не свидетельствовало о том, что Макс мне солгал. Кроме... кроме того, что Гастон слышал в Ницце.

С подъездной дорожки донеслось тарахтенье мотора, и я подняла голову, ожидая увидеть Пег и Льюиса с мальчиками, но с испугом поняла, что приехали мои родители. Вот уж чего я никак не ожидала! Я медленно поднялась, с трудом соображая, как мне им объяснить, что я тут делаю. Мне даже и в голову не приходило, что я могу сказать им правду, это только огорчит их. Я пошла им навстречу.

– Клэр! – папе с его ростом всегда нелегко вытаскивать ноги из машины, – как ты здесь очутилась? Погоди, дай-ка я угадаю. Тебя замучила французская жара, и тебе захотелось помокнуть под английским дождиком! – Он захохотал и крепко меня обнял.

– Привет, папа! – так чудесно было оказаться в его руках, и на мгновение я снова ощутила себя маленькой девочкой, уверенной, что он не даст меня в обиду.

– Клэр, родная! Как я рада видеть тебя! – они по очереди передавали меня друг другу.

– 3дравствуй, мамочка.

– Ну что мы стоим здесь? – не выдержал папа. – Дело близится к пяти, и я очень хочу чайку.

– По-моему, он очень хочет виски, – засмеялась мама. – А я очень хочу услышать, что у тебя новенького.

– Честно говоря, – начала объяснять я им, заваривая чай, – я приехала сюда совершенно без всякой цели, просто чтобы сделать перерыв. Я привезла с собой Гастона, у него каникулы.

– Мы здесь недавно, – произнесла я, чувствуя угрызения совести от того, что приходится врать. – Все получилось совершенно неожиданно. Мы вдруг собрались и поехали. Пег была удивлена не меньше, чем вы. – По крайней мере хоть это было правдой.

– Милая, это замечательно! И сколько вы можете погостить?

– Я... я точно не знаю. Недолго. А вы-то почему вдруг появились? По-моему, и вас Пег не ждала?

– Да, мы не предупредили. Но мы возвращались из Йоркшира и, раз уж проезжали мимо, решили остановиться и взглянуть на Пег и близнецов. Какой приятный сюрприз увидеть заодно и тебя! – не переставал радоваться папа. – Ну, рассказывай, как твои успехи.

– Идите в гостиную, а я сейчас приду. – Я взяла поднос и понесла его, надеясь, что они не заметят, как позвякивают чашки из-за того, что у меня дрожат руки, и услышала, как папа говорит что-то маме вполголоса, а она что-то едва слышно отвечает.

Мы пили чай, и я рассказывала всякие дурацкие истории о Сен-Викторе, чтобы как-то поддержать беседу и отвлечь родителей от расспросов о моей личной жизни. Потом пришла Пег и, здороваясь с ними, бросила на меня вопросительный взгляд. Я помотала головой, и она кивнула в знак согласия. Она выпила с нами чаю, и, к счастью для меня, ей удалось отвлечь их от меня. Она принесла папе виски с содовой и заговорила о музыке. Это продолжалось, пока не вернулись Льюис с мальчишками, – мокрыми, грязными и полными впечатлений от своей рыбалки.

Гастон проявил себя по отношению к моим родителям с лучшей стороны и мгновенно понял, что они не знают, почему мы на самом деле находимся здесь. Он уже давно научился быть осторожным, – наблюдать, слушать, но молчать о том, что он на самом деле думает. Отчасти я даже огорчилась из-за того, что он снова подумал об осторожности – последние дни он, как и подобает ребенку, был совершенно беспечен, и мне было больно видеть, что ему опять приходится вспоминать о том, как все серьезно. Он на редкость умело отвечал на вопросы моих родителей, возможно даже излишне серьезно, а близнецы помалкивали, предоставив ему все решить самому. Им это все представлялось всего лишь захватывающим приключением. К тому же возможность утаить что-то от взрослых, оказавшихся не в курсе дела, доставляла им удовольствие. Они могли наслаждаться детством, не переживая невзгод, которые выпали на долю Гастона.

Пег отправила всех троих наверх в ванную, а мы с родителями продолжали игру в кошки-мышки еще целый час, пока они не уехали. Пег проводила их и вернулась, смеясь.

– Знаешь, они о чем-то догадываются, но папа считает, что ты переработалась, а мама – что сохнешь по какому-нибудь французу. Я намекнула им, что они оба по-своему правы, заверила, что пригляжу за тобой и отпущу, только когда ты отдохнешь, а еще попросила не приставать с расспросами.

– Пег, ты мой ангел-хранитель.

– Вовсе нет. Разве ты забыла, что мы уже много лет разыгрываем спектакль под названием «Что происходит с Клэр?» – и это приносит всем огромное удовлетворение. Два года, что ты была с Найджелом, ты заставляла маму приходить в экстаз, теряясь в догадках. Остальные по сравнению с тобой ужасно скучны, потому что все или почти все рассказываем. Люсинда звонила и сказала, что собирается переехать к своему другу, и советовалась, как ей объяснить маме и папе...

Пег унаследовала способность отца быстро улучшать мне настроение, и вскоре мы уже смеялись, болтая о том, какое будущее ожидает Люсинду в качестве падшей женщины.

Только после того, как я совсем расслабилась, выпив джина с тоником, Пег, как бы между прочим, поинтересовалась, прочла ли я протоколы. Я глубоко вздохнула.

– Прочла... Пег, и не узнала ничего нового, а только еще больше возненавидела Софию. Ты поймешь, что я имею в виду, когда сама прочитаешь. Я представить себе не могла, что она вела себя до такой степени отвратительно, и, более того, я окончательно убедилась, что она говорила только неправду.

Пег вздохнула.

– Должна признать, что ты весьма последовательна. Но пойми, Клэр, ты должна проявить благоразумие. Макс не может больше уходить от ответа.

– А он и не уходит, Пег. Его собственно ни в чем не обвинили.

– Да. Но только благодаря твоему молчанию. Рано или поздно ты будешь вынуждена на что-то решиться, и времени у тебя остается все меньше. Мне ужасно не хочется говорить тебе такие неприятные вещи, но кто, кроме тебя, по-твоему, обязан предъявить обвинение? Я пойду взгляну, как там мальчики. Они, наверное, затопили всю ванную.

И она ушла, оставив меня одну.

В Англии летом бывает удивительно красиво, но мне почти не доводилось бывать там в это время года. На живых изгородях из шиповника созревают плоды, поля покрыты сочной, напоенной дождевой водой зеленью и приятно пахнут влажной землей, и всюду, куда бы ни падал взгляд, – цветы. Мы с Гастоном шли к востоку от Вудбриджа по лугу, который тянулся вдоль скошенного примерно месяц назад и покрытого стерней поля, но трава под нашими ногами была густой и пестрела белыми и голубыми колокольчиками. Это был приятный, располагающий к лени полдень, и солнце приятно пригревало, пробиваясь сквозь тонкий заслон облаков.

Мы подошли к загону для лошадей, и Гастон, подбежав к изгороди, принялся тихонько насвистывать. Он принес сахара для пони, на котором учился ездить верхом. Он вытаскивал твердые белые кубики из кармана и протягивал маленькой карей лошадке, которая, узнав его, подошла, приветливо покачивая головой и раздувая ноздри.

– Ой, мадемуазель, – вздохнул Гастон. – Вот было бы здорово, если бы все так осталось навсегда. Англия очень красивая, мне здесь ужасно все нравится, и ваша семья тоже.

– Я понимаю, Гастон.

Мы провели в Вудбридже уже пять дней, и Пег была права – время у меня было на исходе. Я прятала голову в песок, и, хотя я знала, что Пег и Льюис не станут меня принуждать, я понимал а, что сама обязана решить, что мне делать.

Накануне вечером я позвонила Клабортинам, заверила их, что у нас все хорошо, а они, в свою очередь, сказали, что отец Гастона не появлялся у них, и полиция больше ничем не интересовалась. Я подумала, что они скорее всего продолжают молчать, чтобы не запятнать доброго имени Жозефины, несмотря на то, что у них не могло не возникнуть подозрений. Но самое важное, что я узнала, что к ним приезжал Макс и спрашивал, где сейчас мы с Гастоном. Они сказали ему только то, что я им велела, – что я увезла Гастона на несколько дней, чтобы он пришел в себя после потрясения, вызванного смертью тети. Макса якобы подобное объяснение удовлетворило, и он уехал.

Вскоре, однако, выяснилось, что это не так.

11

Слова только мешают понимать друг друга.

Антуан де Сент-Экзюпери

– Пошли Гастон, пора домой. Мы уже долго гуляли, и близнецы вот-вот вернутся.

– Вот странно, зачем надо измеряться для школьной формы, мадемуазель?

– Думаю, тебе это тоже предстоит, и сомневаюсь, что понравится – надо стоять смирно целый час.

– Ну и кислый вид был у Хьюго и Кристофера, когда их увозил шофер. Хорошо, что мне не надо было ехать с ними! Правда, мне нравится кататься в «Роллс-Ройсе». Здорово! Сидишь на заднем сиденье, как будто ты очень важная птица. Но «Мерседес» месье Макса лучше, особенно когда у него верх опущен. У него такая скорость... Ой, – он вдруг замолчал и потом тихо добавил: – Я забыл, мадемуазель.

– Все нормально, малыш. Ты спокойно можешь упоминать при мне о Максе, это нисколько меня не огорчает. – Я немного лукавила, но Гастону вовсе не обязательно было знать об этом. – Интересно, когда же ты ездил с большой скоростью на Максовом «Мерседесе»?

– Я обещал не говорить.

– Тогда ладно. Представляю себе, до чего тебе это пришлось по вкусу.

– Да! Когда я вырасту, у меня обязательно будет такая же машина, и я буду повсюду на ней носиться. Ваша машина тоже очень хорошая, мадемуазель. Но «Мерседес» – совсем другое дело... Посмотрите... – вдруг испуганно прошептал он.

Мы как раз повернули к подъездной дорожке, возле которой я оставила свой «Рено», и сейчас рядом с ним находилась машина, о которой только что вспоминал Гастон.

Я похолодела от страха и замедлила шаг, а Гастон сказал только:

– Мадемуазель, он приехал.

– Да, приехал, – я очень старалась не показать, что я взволнована. – Слушай меня, малыш, слушай очень внимательно. – Я крепко взяла его за плечи. – Я прошу тебя пройти через черный ход и сразу подняться в твою комнату. И сиди там тихо, как мышь, договорились?

Он кивнул, глядя на меня огромными, расширившимися от ужаса глазами.

– А как же вы, мадемуазель?

– Макс видел мою машину, поэтому мне прятаться бесполезно. Да и все равно пора с ним поговорить. Не волнуйся, Пег и Льюис будут со мной, так что мне ничего не грозит. А теперь иди, Гастон, побыстрей, вон через тот лесок и вокруг дома. Я потом сама за тобой приду.

Гастон торопливо обнял меня.

– Только будьте осторожны, мадемуазель.

Я бы солгала, сказав, что я храбро вошла в дом, чтобы встретиться с Максом. Инстинкт подсказывал мне, что я должна повернуться и бежать отсюда во всю прыть. Наверное, в ту минуту я была бы меньше испугана, узнав, что Макс участвовал в массовом убийстве. Я дрожала как осиновый лист, и ноги отказывались слушаться меня. Не знаю, как я нашла в себе силы собраться. Словно в дурном сне, когда не можешь укрыться от настигающего тебя кошмара и все происходит медленно и словно не в фокусе, я шагнула навстречу тому, что ожидало меня за закрытой дверью.

Взявшись за ручку, я повернула ее, и тяжелая дверь с легкостью распахнулась. В доме было очень тихо. Я остановилась, почувствовав некоторое облегчение, и подумала, что, возможно, смогу незаметно подняться по лестнице. Однако меня немедленно постигло разочарование. Я услыхала стук каблуков Пег, которая спешила ко мне по коридору.

– Клэр, я хотела идти искать тебя. – Она остановилась. – Бедная моя, ты белая, как простыня, и это не удивительно. Он в гостиной с Льюисом и говорит, что чуть с ума не сошел – до того беспокоился за тебя и Гастона.

– Что... вы ему рассказали?

– Немного. Мы решили, что лучше дождаться тебя. А где Гастон?

– Наверху. Пег, откуда Макс узнал, как меня найти? – произнесла я с отчаяньем.

– Боюсь, мы сами допустили ужасную глупость. Он поехал прямо к родителям в Редли, когда выяснил, что тебя нет в Лондоне. Мама ему сразу же сообщила, что ты здесь. Заменила романтического француза на романтического англичанина и дело с концом. Она-то считала, что оказывает тебе услугу.

Я стояла, беспомощно опустив голову.

– Пойди умойся холодной водой, а потом, думаю, тебе лучше выйти к нему. – Пег отвлек звук громко хлопнувшей двери, и затем – влетевшие в прихожую, толкая друг друга, близнецы.

– Чья машина? Вот красавица! – завопил Кристофер.

– А что это с Клэр? Она жутко выглядит, – перебил его Хьюго, – о-оу, это, наверное, убийца собственной персоной. А где он, мам? Можно нам на него взглянуть?

– Во-первых, не смейте называть мистера Лейтона убийцей, а во-вторых – нельзя. Марш наверх и побудьте с Гастоном, ему сейчас не весело.

– Ой, ну мама... – попытался возражать Кристофер, но Хьюго похлопал брата по плечу.

– Пошли, Кристофер, – многозначительно произнес он. Братцы переглянулись и больше не споря поскакали вверх по лестнице.

Пег с подозрением посмотрела им вслед и снова повернулась ко мне.

– Хочешь, я тебя подожду?

– Нет, я сейчас. – Я последовала ее совету, плеснула холодной воды себе в лицо, потом взглянула в зеркало и ужаснулась. Хьюго был прав – вид у меня был действительно просто ужасный. Глаза ввалились, а щеки и губы побелели, как у покойника, однако деваться было некуда и, причесавшись, я отправилась в гостиную.

Макс, стоя спиной к двери, разговаривал с Льюисом, но, услышав шаги, сразу же повернулся.

– Клэр, слава Богу! – он пошел мне навстречу, но резко остановился, увидев, что я застыла на пороге.

– В чем дело... – он с минуту смотрел на меня, затем по очереди перевел взгляд на Пег и Льюиса. – Что здесь происходит?

– По-моему, нам надо сесть, – сказал Льюис.

Макс кивнул, не отводя от меня глаз, и я внутренне сжалась, увидев их выраженье. Он был очень зол и не хотел сейчас этого скрывать.

– Хорошо, – наконец произнес он. – Клэр?

Я прошла мимо него и села на диван рядом с Пег, которая сжала мне руку, чтобы приободрить. Макс занял одно из кожаных кресел напротив.

– Надеюсь, кто-нибудь все же объяснит мне, что случилось?

– Клэр приехала к нам несколько дней назад с Гастоном, – сдержанно заговорил Льюис, – как я вам уже сказал, она считала, что мальчику может угрожать опасность, после того, что произошло с его тетей.

– Да... – кивнул Макс, – я догадывался. – Мистер Лейтон, быть может, прежде чем мы перейдем к подробностям, вы расскажете то, что известно вам, думаю – это сбережет время.

– Разумеется. Можно мне закурить?

– Пожалуйста.

Макс достал сигарету, закурил и глубоко затянулся, выпуская густые клубы дыма. Я смотрела, как они расползаются маленькими голубоватыми волнами, будто это было самое удивительное явление в мире.

– Я не так уж много могу рассказать. Я поехал в Ниццу, полагая, что Жозефина – та самая женщина, которую я знал много лет назад. Мне надо было задать ей весьма важный вопрос. Мне не сразу удалось выяснить, где она живет. Ее телефона не оказалось в справочнике, но я все же напал на след, найдя ее магазин, и таким образом узнал адрес. Спряталась она, надо сказать, весьма ловко. Когда я подъехал к ее дому, дверь оказалась не заперта, и, позвонив несколько раз, я вошел и увидел, что она лежит у подножья лестницы.

Макс говорил очень спокойно, и я покосилась на Льюиса, чье лицо оставалось совершенно бесстрастным.

– Я не нашел никаких следов Гастона и, разумеется, позвонил в полицию. Меня допросили и сразу же отпустили. Полиция искала Гастона, пока мы не дозвонились до Клабортинов и не узнали, что он благополучно добрался домой. Тогда я успокоился и поехал в Грижьер. – Макс нахмурился и посмотрел на меня. – Я ехал всю ночь, но Клэр уже не было. Естественно, я пошел к Клабортинам, чтобы выяснить – дома ли Гастон. Они и сказали мне, что Клэр уехала на несколько дней и взяла с собой мальчика. Поступок на первый взгляд вполне объяснимый, но Клэр даже не оставила записки, и это понять было уже трудней. Я полагаю, она рассказала вам о наших отношениях? – Он снова взглянул на меня, и я опустила глаза.

– Да, – подтвердил Льюис. – Клэр нам все рассказала...

– Ну вот. Я начал беспокоиться. Ведь что-то, вероятно, вынудило ее поспешно уехать вместе с Гастоном, не написав мне ни слова. Это навело меня на мысль, что смерть Жозефины – не следствие несчастного случая. Поскольку я знаю, как Клэр относится к Гастону, я предположил, что она испугалась за мальчика и решила на всякий случай его спрятать. Мне не понадобился метод дедукции, чтобы догадаться, куда она могла уехать. Джордж Беннет ничего не знал о том, что Клэр уехала из Франции, и потому, как я вам и говорил, я отправился в Редли. Я был там, пока не вернулись родители Клэр, и, честно говоря, чуть не свихнулся от волнения. Я не ожидал такого приема, Клэр. Может, ты все-таки возьмешь на себя труд объяснить, что это все за чертовщина? – Голос его стал ледяным.

Я почувствовала дурноту. В объяснении Макса не было ничего для меня неожиданного. И вот теперь я должна была сказать ему в лицо все, что знала я. Льюис, вероятно, это понял, потому что он первым прервал молчание.

– Я думаю, будет проще, если я, чтобы не утомлять Клэр, расскажу вам все, что знаем мы.

– Пожалуйста, – согласился Макс и затушил сигарету.

Было заметно, что Льюис волнуется. Я могла представить себе, о чем он сейчас думает. Ему предстояло описать убийце, как тот действовал, и к тому же сообщить, что этому был свидетель, а я трусливо позволила ему это сделать.

– Гастон слышал, как в ту ночь Жозефина ссорилась с мужчиной...

Быстро и без комментариев Льюис перечислил основные факты. Макс ни разу не прервал его, и только взгляд у него становился все более тяжелым.

– ...И вот мальчик убежал, испугавшись, после всего, что он слышал и видел, попасть в беду. Он сумел сам добраться до Грижьера и рассказал все Клэр.

Макс посмотрел на меня.

– А почему это не было известно полиции?

Вопрос застал меня врасплох.

– Гастон тогда еще не знал, что Жозефина умерла. Я и сама выяснила это только, когда пошла к Клабортинам сказать, что Гастон у меня.

– В таком случае, может быть, ты объяснишь мне, почему Клабортины тоже промолчали? Ведь они не могли не понять, что смерть Жозефины – не несчастный случай?

– Я... я кое-что им не рассказала. Они подумали, что ссора вышла совсем из-за другого. – Макс явно вел себя не как человек, которого в чем-то обвиняли. Сейчас он скорее был похож на следователя.

– Это становится более и более бессмысленным. – Он встал и, держа в руке стакан, подошел к окну. Солнце садилось, и его длинные прямые лучи падали сквозь окно на ковер. О стекло билась муха, и только ее жужжание нарушало тишину. Макс, не поворачиваясь, заговорил:

– Так что же по мнению Клабортинов послужило причиной ссоры?

– Это не имеет никакого отношения ко всему остальному, – жалобно пробормотала я.

– В таком случае, может быть, ты мне объяснишь, к чему это имело отношение?

Стало опять тихо, и снова заговорил Льюис.

– По-моему, Клэр, будет справедливо, если вы скажете мистеру Лейтону. Надеюсь, он подтвердит, что секрет не покинет пределов этой комнаты. Это частное дело Клабортинов.

Макс повернулся и молча кивнул мне.

– Гастон – незаконнорожденный ребенок Жозефины, и ее родные думают, что человек, который ругался с ней, – настоящий отец Гастона, и что он явился для того, чтобы увезти его. Я не стала разубеждать их и не сказала им, что Гастон узнал этого человека. Он утверждает, что это был ты, Макс. – Я чувствовала себя Иудой.

Макс стал совершенно белый, когда я это произнесла, стакан выскользнул из его руки и упал на деревянный пол. Он даже не посмотрел на осколки возле своих ног.

– Что... что ты сказала?

– Прости, Макс, но Гастон совершенно уверен.

Макс опустил голову и, кажется, только сейчас заметил разбитый стакан, лежавший в темной лужице.

– Простите, ради Бога, – произнес он, наконец. Потом он посмотрел на меня. Вид у него сделался совершенно больной.

– Мистер Лейтон, по настоянию Клэр, мы пока ничего не предпринимали. Но мы не можем это так оставить. Быть может, вам есть что сказать?

Макс закрыл лицо руками.

– Вы можете разрешить мне увидеть Гастона?

– Нет, – поторопилась сказать Пег.

Боюсь, об этом не может быть и речи. Он и так был ужасно перепуган, и мы просто не имеем права заставлять его снова расстраиваться.

– Да, да, бедняга, конечно, не имеем. Ну что же, я вижу, вы сумели разложить все по полочкам. Я убил Жозефину Ла Саль, которая могла доказать, что я убил Дэвида Бэнкрофта. Она убежала, потому что боялась меня, и я был счастлив, наконец, обнаружить ее в Ницце. Я правильно понял?

– Боюсь, что да, мистер Лейтон.

– Вы знаете, за исключением нескольких весьма существенных упущений, вы удивительно близки к истине. Надеюсь, вы меня извините, но я вспомнил, что у меня есть неотложное дело.

– Макс... что ты собираешься делать? – я поднялась, и сердце мое болезненно сжалось.

– Делать, Клэр? Тебе не кажется, что я сделал и так вполне достаточно. Не беспокойся. Я не обижу Гастона. Поверь, не обижу.

Он перехватил мой взгляд. – Ну что ж, моя верная Клэр, разве это не забавно? Я делаю успехи на поприще знакомства с женщинами, которым нравится отправлять меня на галеры. Если я кому-нибудь понадоблюсь – я в Лондоне.

Сказав это, он вышел. Я услышала, как завелся мотор «Мерседеса», и через несколько секунд он уехал.

– И что дальше? – беспомощно спросила Пег после поспешного ухода Макса.

Льюис пожал плечами.

– Честное слово, не знаю, дорогая. Я не вижу объективных причин сомневаться в том, о чем мы думали раньше. Он не сделал попытки защититься и практически не отрицал того, что Гастон видел именно его. Думаю, мы должны позвонить в полицию и все рассказать. Они сами должны решить, как действовать. Это дело не попадает под Британскую юрисдикцию, понимаешь, и его передадут во Францию. Что скажете, Клэр?

– Мне нечего добавить. Делайте, что считаете нужным. – Я устало поднялась и подошла к окну, туда, где валялись осколки.

– Брось, Клэр, я потом уберу, – сказала Пег.

– Мне не трудно, – я нагнулась и бережно собрала крупные осколки. Острые края поблескивали в мягком свете. Я почувствовала, что беззвучно плачу, слезы катились по моим щекам и падали на хрусталь.

– Клэр, перестань, Клэр, – Пег осторожно забрала у меня стекло и обняла, покачивая и прижимая к себе, как обиженного ребенка.

– Я... я не вынесу, Пег. У него был такой жуткий вид, и он решил, что я предала его, я заметила это по его глазам.

– Ш-шш, – я знаю. Но ты вела себя правильно, моя милая. Мне ужасно жаль, что на тебя все это свалилось.

– Я все равно никак не могу поверить. Боже, мы были до того счастливы, Пег. Я думала, так будет всегда.

– Я понимаю. Но постарайся сейчас успокоиться, от тебя больше ничего не зависит.

Я кивнула и вытерла глаза.

– Я пойду к Гастону. Он наверное беспокоится. Спасибо вам обоим.

Гастона я нашла в комнате у близнецов, и все трое были очень взволнованные и красные. Почему-то увидев их, я немного приободрилась.

– В чем дело? – поинтересовалась я, оглядывая их, – чем это вы здесь занимались?

Первым заговорил Хьюго.

– Не сердись, Клэр, но мы подумали, что это несправедливо – отослать нас и чтобы мы ничего не знали.

– Ну и?

– И нам ужас как захотелось увидеть его, ну убийцу, – добавил Кристофер.

– Гастон! – воскликнула я с негодованием. – Вы что снова подслушивали?

– Он ни при чем, Клэр. Это мы сами придумали, – объявил Хьюго – сама подумай, разве он мог нас отговорить? Вы, взрослые, вечно что-то от нас скрываете и говорите только, что хочется вам. В общем, дело оказалось стоящее.

– Не сомневаюсь. И что же вы предприняли?

– Мы провели Гастона по потайному ходу, в нишу священника. Там могут уместиться только двое, но у Кристофера было другое задание.

– В нишу священника?

– Она вдается в гостиную, там есть одна ложная стенка. Мама с папой думают, что проход замурован много лет назад, но мы нашли другой способ туда пробираться. Думаю, нам здорово достанется, если они узнают.

– Посадят на хлеб и воду на несколько недель, – согласился Кристофер. – Хорошо, что вот-вот в школу. Но Гастон имел право все знать. В конце концов это с ним приключилось. К тому же он был в полной безопасности.

Я плюхнулась на кровать.

– О, Боже! Ну раз вы сочли возможным все выяснить сами, то что скажете?

– Ты молодец, Клэр. Спасибо, что не поднимаешь шума. Мне кажется, убийца был очень уж спокойный до самого конца. Но на тебя он ужасно злился, правда? Как он противно сказал про женщин, которые вечно хотят отправить его на галеры! Что он имел ввиду?

– Его жена донесла на него в полицию, приписав ему убийство Бэнкрофта.

Кристофер со знанием дела присвистнул.

– Месье Макс был женат? – удивленно спросил Гастон. – А что случилось с женой? Может, он и ее прикончил?

– Гастон, прекрати. Не будь таким кровожадным. Довольно того, что есть. Он с ней разошелся.

– Правильно сделал, – с удовлетворением отметил Хьюго. – Я бы обязательно развелся с женщиной, которая донесла на меня в полицию.

– Он развелся с ней задолго до этого, Хьюго. Это был просто неудачный брак, так что не надо ничего выдумывать.

– Да-а, все-таки хорошо, что вы не успели с ним пожениться, а то ему и с тобой пришлось бы разводиться.

– Да, боюсь, ты прав, – ответила я мрачно.

– А может быть, почти поженились тоже считается?

Мне самой с трудом верилось, что я сижу здесь и обсуждаю подробности своей личной жизни с мальчишками – двумя двенадцатилетними и одним десятилетним.

– Едва ли, но давайте оставим в покое мои взаимоотношения с мистером Лейтоном, если вы не против?

– Конечно, Клэр. А папа был очень суровый, правда?

– По-моему, ваш папа вел себя исключительно умело. Макс был просто в шоке, когда узнал, что Гастон все видел.

– Еще бы. Кокнул мамин лучший хрусталь. Жаль, что ты не видел, Кристофер. Он был похож на привидение. Наверно, у него перед глазами замелькала вся его жизнь, знаешь, говорят, так бывает перед смертью.

– Хьюго, прекрати немедленно. Я больше не могу. Гастон? А ты что такой тихий. Ты расстроился, солнышко?

– Нет, мадемуазель. Но я не все понял и хотел бы кое-что выяснить.

– Что, малыш?

– Во-первых, вы сказали месье, что я сын моей тети. Я спросил у Хьюго, что это за длинное слово, которое вы употребили, и он сказал, оно означает родить ребенка, не выходя замуж.

– О, Господи! – я совершенно забыла, что он слышал и это... – Гастон...

– Не надо волноваться, мадемуазель. Я думаю, что не должен был этого знать, но раз уж я услышал, то хотел бы все выяснить, – он выглядел скорее заинтересованным, чем озабоченным. – Я не против, что Хьюго и Кристофер слышали, – добавил он, заметив, что я с сомнением на них посмотрела. Хьюго и Кристофер помалкивали, но их физиономии просто горели любопытством.

Я сдалась.

– Гастон, это должно было навсегда остаться тайной, и я не хочу, чтобы твои родители огорчились из-за того, что ты узнал. Ты обещаешь не выдавать секрета?

Он молча кивнул.

– Тогда ладно...

Он уперся подбородком в кулачок и не отрывал от меня глаз, пока я рассказывала ему все то, что было известно мне самой.

– ...Вот почему Жозефина увезла тебя в Ниццу, понимаешь, а твои родители отпустили тебя.

– Мне не очень нравится, что злая тетя Жозефина была моей мамой, но я бы хотел встретиться со своим настоящим отцом, месье Эдисоном. Он, наверное, очень добрый, если он столько лет хотел забрать меня у нее.

Я почувствовала себя совершенно беспомощной, услыхав подобное признание.

– Миленький, может быть, когда ты станешь старше, ты попробуешь его разыскать, но сейчас, я думаю, тебе надо сдержать свое слово. Ты же не хочешь обидеть своих родителей, правда?

– Они не мои родители, они мои дядя и тетя, – поправил меня Гастон. – Мне часто хотелось узнать – не приемный ли я... я совсем на них не похож. Теперь я знаю, почему. Но конечно, мадемуазель, я вовсе не хочу обижать их. Они меня вырастили, и я люблю их.

– Умница. – Я обняла его.

– Это ведь тоже часть приключения, правда?

– По-моему, ты верно все понимаешь, малыш. О чем еще ты хотел спросить?

– Месье Макс... он хотел увидеться со мной. Зачем ему это понадобилось?

– Я думаю, он хотел услышать прямо от тебя, что именно ты видел и слышал. Узнать из вторых рук – не совсем то же самое. Возможно, он бы мог воспользоваться твоим свидетельством, чтобы оправдаться. – Мне было странно, до чего спокойно я это произнесла.

– О! Мне что, придется выступать в суде? – Не знаю, Гастон, ей-Богу не знаю.

– Да, думаю, придется. Ну и счастливчик же ты, старина Гастон! – с завистью сказал Кристофер. – Вот бы и мне стать свидетелем убийства...

– Прекрати, Кристофер! Это отвратительно. Вы оба просто несносны!

– Как вы сказали? Не... не, – Гастон с неудовольствием сдался, – ну это слово, мадемуазель?

– Это значит, что их обоих надо отправить в какую-нибудь исправительную школу, Гастон.

– А-аа, а разве они не в такой? Они же и так мерили форму!

Близнецы закатившись от смеха, упали на пол, а Гастон удивленно пожал плечами.

– Я все скажу судье, и все узнают, какой я смелый, мадемуазель. И хотя вам сейчас ужасно грустно, скоро все будет лучше.

– Я надеюсь, малыш. Сегодня самый ужасный день в моей жизни. Знаешь, мне даже почему-то захотелось закурить.

– Радуйся, что не куришь, Клэр, – сказал Хьюго важно. – Знаешь, я видел в лаборатории легкие курильщика в колбе, они такие жуткие, черные и...

– Мадемуазель... – перебил его Гастон, и на его лице появилось странное выражение, – замолчи! – обратился он к Хьюго, который продолжал описывать поразивший его орган.

– Что такое, Гастон? – Он вдруг стал ужасно бледным, только на щеках алели два ярких пятна. Я взяла его руки в свои. – Что, малыш?

– Он так сказал, убийца, мадемуазель! – Что? – переспросила я изумленно.

– Я вспомнил только сейчас, но он это сказал, когда кричал.

– Сказал что, малыш? – не понимала я.

– Что у нее отвратительная сигарета, и он велел тете Жозефине выбросить ее! Но почему он так сказал, если он сам курит? Я же сколько раз видел, и сегодня он тоже курил!

Я сразу вспомнила лунную ночь, постанывающий внизу океан и негромкий голос Макса.

– Да, почему? – очень медленно произнесла я, начиная что-то соображать. – О, Боже... – сердце заколотилось у меня в груди, и его сильные болезненные удары отдавались в ушах, мешая слышать.

– Мадемуазель? Что случилось? У вас какой-то странный вид.

– Да, Гастон, – еле выговорила я, – боюсь, что случилось что-то совсем неправильное. – Я обхватила голову руками, стараясь собраться с мыслями.

Хьюго вскочил и сказал Кристоферу:

– Иди скорей за мамой. Кажется, Клэр сейчас хлопнется в обморок. Я принесу воды.

– Мадемуазель? – тихонько позвал меня Гастон. – Вам нехорошо?

– Нет, мой маленький. Все нормально. Я просто испугалась, вот и все. – Хьюго сунул мне в руку стакан воды.

– Попей, по-моему, это то, что тебе нужно.

Я постаралась улыбнуться и дрожащей рукой поднесла стакан ко рту. В комнату вбежала Пег, а следом за ней Кристофер.

– Клэр, что стряслось? Кристофер сказал, что ты чуть не упала в обморок? Ты и правда ужасно бледная. Тебе надо лечь.

Я помотала головой.

– Погодите минуту, сейчас все пройдет. Льюис уже звонил в полицию?

– Он как раз сейчас дозванивается до Скотланд-Ярда.

– Ой... Слушай, скорее попроси его положить трубку, Пег! Я, кажется, наконец поняла, что случилось, и если я права, то Макс не виновен.

– Ну давай же, не беспокойся обо мне! Я сейчас спущусь и все объясню.

Гастон подпрыгивал от возбуждения.

– Расскажите нам, мадемуазель!

– Сейчас, я хочу, чтобы вы тоже пошли со мной вниз.

У Льюиса был весьма мрачный вид, когда мы явились в гостиную.

– Я бы хотел, Клэр, чтобы то, что вы сейчас скажете, оказалось действительно хорошей новостью, а не капризом.

– А это и есть хорошая новость, Льюис! Просто замечательная! Дело в том, что Макс сказал правду. Я не думаю, что он успел побывать у Жозефины, пока она была жива.

– Интересно, как вам вдруг удалось до этого додуматься?

– Это все моя сигарета, – с гордостью сообщил Гастон.

– Что? – Пег растерянно посмотрела на него.

– Сядьте, пожалуйста, я все объясню. Но прошу вас, не наказывайте ребят. Они, конечно, плохо себя вели, но зато помогли все выяснить.

– О чем вы говорите, Клэр? – нетерпеливо спросил Льюис.

– Они подслушивали в нише священника, и Гастон заметил, что Макс курит, а человек в Ницце не только не курил, но и специально сказал об этом.

– Но ведь Гастон уверял, что узнал Макса Лейтона в Ницце, – резонно заметила Пег.

– Да, и к тому же Жозефина называла его по фамилии. Разве не так, Гастон? Но как именно она его называла, ты не помнишь?

– Ну конечно помню, мадемуазель, я же говорил, «месье Лейтон».

– Вот именно, – торжествующе сказала я. – Она называла его «месье Лейтон», – Пег и Льюис смотрели на меня как на сумасшедшую.

– Она переутомилась, уложи ее в постель, Пег, – распорядился Льюис.

– При чем тут переутомление, черт возьми! Вы же читали протоколы! Кто был с Софией Лейтон в ту ночь, когда убили Бэнкрофта?

– Роберт Лейтон, двоюродный брат Макса, – медленно произнес Льюис.

– Который похож на Макса настолько, что при плохом освещении и к тому же сквозь замочную скважину их вполне можно перепутать. Я познакомилась с ним в Холкрофте, понимаете! Роберт не курит, а Макс всегда курит при нем вдвое больше, чтобы его позлить, потому что Роберт не выносит запаха дыма, а Макс не выносит Роберта. Человек, которого видел в Ницце Гастон, сказал Жозефине, что у нее отвратительная привычка, понимаете?

– Кажется, начинаем, но какое отношение Жозефина имеет к Роберту Лейтону?

– Не знаю. До этого я пока еще не додумалась. Но я еду за Максом. – Я вскочила.

– Подождите, Клэр. Во-первых, он уже далеко, к тому же, если вы ошибаетесь, то снова окажетесь в опасности. И еще, подумайте, как он будет вести себя теперь?

– Я… я не знаю. Откуда мне знать? Но Роберт имеет ко всему этому какое-то отношение, и именно он был в квартире у Жозефины в ту ночь, я уверена, что это так! Неужели вы не понимаете? Гастон ошибся!

Льюис прервал мою бессвязную тираду относительно невиновности Макса.

– Клэр, постарайтесь рассуждать здраво. Если вы не ошибаетесь, то полиция быстро во всем разберется, и Макс будет вне подозрений. Но вы слишком рискуете, бросаясь сейчас следом за ним.

– Я не ошибаюсь, и Макс должен поскорее узнать, что я не считаю его виновным в смерти Жозефины. Прошу вас, Льюис, мне надо спешить.

– Ну хорошо, но вы не должны вести машину в таком состоянии. Я сам отвезу вас.

– Нет, ни в коем случае. Ехать далеко, и вы должны остаться здесь с Пег и детьми.

– Я думаю, Клэр, ты его быстро догонишь, – неожиданно вмешался Кристофер, а Хьюго захихикал.

Льюис испытующе посмотрел на них.

– Почему вы так думаете, мои милые дети?

– Потому что мы прокололи в его колесе маленькую дырочку и выпустили воздух!

Я оторопела.

– Что вы сделали?

– Ну мы же считали, что он убийца.

Я в недоумении взглянула на Пег, а она в ответ только закатила глаза.

– Ясно, – наконец сказала я.

– Я еще поговорю с вами со всеми, – свирепо сказал Льюис.

– Никаких наказаний, вы обещали, Льюис. Они не только помогли нам во всем разобраться, но, наверное, еще и задержали Макса, и теперь вам тем более не придется ехать со мной. Он скорее всего недалеко, и я должна поговорить с ним наедине.

– Мне эта идея не кажется блестящей... – Я его люблю, и я перед ним в долгу, – сказала я просто.

Льюис пожал плечами, признавая свое поражение.

– Все Вентворты упрямы, как ослы. Привезите его сюда, если хотите.

– Спасибо, Льюис. – Я быстро обняла Гастона и шагнула к двери, но он потянул меня за руку, и я остановилась.

– Что, малыш?

– Я ужасно рад, мадемуазель. Теперь месье Макс опять хороший человек, и вы можете выйти за него замуж.

– О, Гастон, – взволнованно ответила я, – боюсь, он сейчас об этом совсем не думает.

Я побежала к машине.

Было совершенно темно, когда я в своем «Рено» выехала на извилистую сельскую дорожку, освещенную только моими собственными фарами. Стрелка спидометра показала сначала пятьдесят, потом шестьдесят миль и замерла на семидесяти. Сердце мое колотилось в такт словам, которые я произносила про себя: «...Ну прошу тебя, Макс, прошу тебя...», я и сама не знала, о чем молюсь, кроме того, чтобы найти его, и как можно скорее. Мне было невыносимо думать, что он второй раз переживает тот же кошмар. Я понимала, что потеряла право надеяться на прощение, когда вошла в гостиную и бросила обвинение ему в лицо.

Я чуть не проскочила указатель, но успела с силой надавить на тормоза и со скрежетом повернула налево. Вглядываясь в темноту, я искала на обочинах машину, но все было напрасно. Подъехав к Стэмфорду, я сбавила скорость. Огни города приветливо сверкали, но я хотела лишь скорее очутиться на шоссе, чтобы снова ехать быстрее. И вот наконец возле бензоколонки я разглядела смутные очертания «Мерседеса». Резко затормозив, я услыхала целый хор сердитых гудков и съехала на обочину.

Человек в спецовке, который возился с Максовым колесом, показал большим пальцем в сторону пивной, расположенной через дорогу.

– Скажите ему, через полчаса, – гаркнул он.

Кивнув в знак благодарности, я направилась к заведению под вывеской «Зеленый друг», вздохнула поглубже и решилась войти.

В передней комнате, где находился бар, было шумно и накурено, но Макса я не увидела. Пройдя дальше, я остановилась на пороге следующего небольшого зала. Здесь народу оказалось немного, и я быстро огляделась вокруг.

Макс сидел за угловым столиком, склонившись над тарелкой, и методично поглощал что-то похожее на пирог с почками. Перед ним стоял высокий стакан с темным пивом. Вероятно почувствовав на себе взгляд, он поднял голову и, заметив меня, медленно опустил вилку.

– Привет, Макс, – я решилась подойти к нему, хотя ноги у меня подгибались от волнения.

– Клэр. – Он отодвинул стул и встал. Ты что явилась, чтобы самой надеть на меня наручники?

Он добился своей цели, и внутри у меня все болезненно сжалось.

– Макс, прощу тебя, нам надо поговорить. – По-моему мы сегодня уже наговорились.

Мне больше нечего тебе сказать, и ты должна это понимать. Я поговорю с моим адвокатом. – Он снова сел, а я выдвинула для себя стул, чувствуя себя незваной гостьей. Макс перестал обращать на меня внимание и снова принялся за еду.

– Макс, послушай меня. Я должна объяснить тебе кое-что насчет смерти Жозефины. Понимаешь, Гастон только что вспомнил одну подробность, которая доказывает, что это был не ты.

– 3накомая история. Один раз так уже было – вначале обвинение, а затем задний ход. Попридержи свою подробность, Клэр.

– Это был Роберт.

Услышав это, Макс резко вскинул голову, и глаза его сузились от злости.

– Роберт? Откуда ты знаешь?

– Жозефина называла его «мистером Лейтоном», и Гастон говорит, он был похож на тебя... но он не выносит сигаретного дыма. Макс, это правда.

Макс отодвинул тарелку и закурил, с любопытством, но недобро глядя на меня.

– Скажи-ка мне, Клэр, отчего ты так догадлива? Сначала увозишь Гастона, чтобы я до него не мог добраться, затем бросаешь мне в лицо обвинение в убийстве, а теперь хочешь меня оправдать и преподносишь мне Роберта. Ну что ж, я рад, что ты очень сообразительна, но боюсь, уже поздно. Видишь ли, у меня все время было одно преимущества – я знал, что не убивал Жозефину, понимаешь? А теперь, не будешь ли ты любезна оставить меня в покое, чтобы я мог спокойно доесть?

Меня больно резанули его слова, но я стерпела.

– Я сейчас уйду, но сперва я еще кое-что скажу тебе. Я хочу, чтобы ты знал, как я виновата перед тобой. Я понимаю, что это не поможет, но поверь, что это так.

– Охотно верю, – ответил Макс, стараясь не глядеть на меня. Он глотнул пива, потом поставил стакан, сложил руки и откинулся на спинку стула, продолжая по-прежнему смотреть на меня. – Но видишь ли, это маленькое представление, которое вы устроили в Вудбридже, довольно трудно переварить. Не очень-то приятно, когда женщина, которую ты любишь, отказывается иметь с тобой дело, потому что считает тебя преступником.

Мне хотелось уползти куда-нибудь и умереть, до того несчастной я себя сейчас чувствовала. Он был совершенно прав, и вполне понятно, что он на меня сердился, но куда хуже было то, что он оскорблен. Я просто обязана была найти способ это исправить.

– Макс... Макс, пожалуйста, послушай меня. Я не верила, что ты мог это сделать, но после того, что сказал Гастон – что мне оставалось! Я же не имела права подвергать его опасности, и потому то, что я думаю, тогда не имело значения! Ты умчался в Ниццу в ужасном состоянии и ничего мне не объяснил, а в Вудбридже даже не попробовал защититься...

Глаза мои наполнились слезами, и я сердито провела по ним рукой, – я уже достаточно наплакалась в эти дни. Но было поздно, я не могла остановиться, и слезы ручьем побежали по моим щекам. Я, плохо соображая, рылась в сумке в поисках платка и, так и не найдя его, воспользовалась рукавом.

Макс ничего не сказал. Он смотрел на меня по-прежнему загадочно, и я совершенно не представляла себе, о чем он думает. Всхлипнув, я продолжила:

– Я и не думала, что ты простишь меня, я приехала, чтобы рассказать про Роберта. Я считала себя обязанной... после... после всего, что было... извиниться, я имею в виду, и объяснить.

Снова наступила неловкая пауза, потом Макс сдавленно усмехнулся.

– Понимаю, – он покачал головой и усмехнулся еще раз.

Я смотрела на него сквозь завесу слез и, вдруг почувствовав себя ужасно уязвленной, совершенно забыла, что должна утешать его.

– Мне не понятно, что тебя так веселит, – прошипела я, снова вытирая глаза. – Я чуть не рехнулась, а ты способен сидеть здесь и издеваться надо мной, глядя, как я, можно сказать, ползаю перед тобой на коленях.

– Милая моя девочка, а что я по-твоему должен делать? Тебе не кажется все это немного странным? И если ты уверяешь, что чуть не рехнулась, то, как по-твоему, что было со мной? Гоняться за тобой и Гастоном сначала по Франции, а затем по Англии – не тоже самое, что охотиться на жаворонков. И, наконец, я выяснил, что ты скрываешься от меня, считая убийцей, замышляющим очередное преступление!

– Макс, я понимаю, и я уже сказала, что я виновата, ужасно виновата, и чувствую себя страшной дурой из-за того, что вообще могла сомневаться в тебе. Я буду жалеть об этом всю жизнь. И это после того, как я поклялась, что никогда тебя не обижу. Но самое ужасное – то, что я тебя потеряла, а ты единственный, кого я когда-либо любила, и, возможно, больше я никогда не полюблю. Считай, что я наказана, если тебе будет от этого легче. Но повторяю, я никогда не верила, что ты убийца, иначе почему, как ты думаешь, я не позволила Льюису позвонить в полицию? Это ты сам, черт тебя дери, убедил его, что виновен. 3ачем тебе это понадобилось? Почему ты ничего не отрицал, а стоял и слушал, как я рассказываю, что Гастон видел тебя. Ты был похож на смерть и даже уронил этот проклятый стакан! Ну что всем оставалось думать?

– Не знаю. Ты меня ошарашила.

– Понимаю. Но и ты от меня не отстал. Вспомни, как ты злой, как дьявол, понесся в Ниццу искать Жозефину! Я понимаю, что она действовала заодно с Робертом, но какое отношение она имела к тебе? Она была твоей любовницей?

– Моей... любовницей?

– Я подумала, что Роберт увел от тебя еще одну женщину. Ничего другого я не могла предположить. – Я чувствовала себя ужасно глупо.

Макс на секунду закрыл лицо руками, а потом посмотрел на меня.

– Ты поняла все шиворот навыворот, Клэр. Жозефина никогда не была моей любовницей. Она была няней Дэниела.

12

О, Маленький принц! Понемногу я понял, как печальна и однообразна твоя жизнь.

Антуан де Сент-Экзюпери

– Что? – от изумления я чуть не онемела. Если я и прежде многого не понимала, то теперь совсем растерялась. – Няней Дэниела?

– Да.

– Но... но почему ты на нее так злился? Я не понимаю...

– Именно она и была виновата в его смерти.

– В смерти Дэниела... О, Боже, но каким образом? – Кажется, наконец, я начинала хоть в чем-то разбираться. Если ребенок утонул по вине Жозефины, ее внезапное исчезновение и гневная реакция Макса, когда он напал на ее след, становились объяснимыми.

– Больше я не могу ничего сказать, пока не знаю фактов, – коротко ответил он. – Послушай, я должен расплатиться и забрать машину. Думаю, тут не обошлось без Софии, и я хочу попасть в Лондон и побеседовать с ней. Я вытрясу из нее правду, пускай даже силой. Ты поедешь?

Я почувствовала, как кровь внезапно отхлынула от моего лица.

– Ты... ты хочешь, чтобы я поехала с тобой, после всего?

– Из-за всего, Клэр. Я не стану тебя уверять, что совсем не сержусь. Кому понравится, если его назовут убийцей, и причем второй раз на протяжении жизни. И то, что так подумала ты – только больнее. Однако справедливости ради я должен сказать, что могу понять, почему ты сделала подобный вывод. Но я хочу, чтобы ты поехала со мной. Хотя тебя вся эта история совершенно не касается, из-за Софии и Роберта ты тоже оказалась втянутой в нее и должна все знать. И честно говоря, возможно, на этот раз ты действительно не позволишь мне совершить убийство.

– Макс... спасибо, спасибо, что ты пытаешься меня понять. Я знаю, ты никогда не сможешь простить, но спасибо и на этом.

– Буду вырабатывать в себе терпимость, не могу же я все годы нашего супружества нести на себе эдакий груз, правда? Ты ведь не думала, что я так просто тебя отпущу?

– О, Господи, Макс. – Я схватилась за голову, чувствуя от волнения слабость в ногах. – Я не думала...

– Неважно. Мы потом обсудим. А пока у нас много дел. Кстати, а что могло случиться с моими покрышками? Трудно поверить, что это случайность.

Кажется, я начинала привыкать к быстрым переменам в его настроении. Я улыбнулась и сказала:

– Кристофер, один из мальчиков Пег, решил изобразить из себя ангела правосудия. Да, между прочим, Гастон и Хьюго подслушали наш разговор через отверстие, о существовании которого не знали Льюис и Пег.

– Правда? Однако им было что послушать. Я-то думал, Гастону хватило его приключения в Ницце.

– Как бы не так, и на этот раз, увы, он узнал, что он незаконнорожденный.

– Этот мальчик такой же незаконнорожденный, как я, – пробормотал Макс, и я с удивлением подумала, что, вероятно, ему известны еще какие-то подробности из жизни Жозефины. Он вытащил из кармана деньги и положил на стол.

– Готова? – спросил он.

Мы оставили мою машину на бензоколонке и поехали в Лондон. «Мерседес» летел с такой скоростью, что мне было страшновато. Макс не разговаривал со мной. Свет встречных машин освещал его лицо, казавшееся сейчас очень спокойным. Думаю, он волновался, но старался этого не показывать. Я сидела тихо, понимая, что спрашивать бесполезно.

– Макс! – София приоткрыла дверь, и на тротуар упал длинный столб ярко-желтого света. – Как ты сюда попал в такое позднее время? И, пожалуйста, не рассказывай, что это визит вежливости. Или, может, ты соскучился? – голос ее был полон сарказма.

– Брось свои штучки, София. Мне надо с тобой поговорить.

– Перестань, Макс. Придешь завтра. Я устала и хочу лечь, – она зевнула, и я увидела розовый и острый как у кошки кончик ее языка.

Макс, взявшись за край двери, распахнул ее шире, и я тоже оказалась теперь в расползшемся пятне света. Увидев меня, София немного растерялась, но быстро снова овладела собой.

– О-о, мисс Вентворт! Вот так неожиданность! Макс, дорогой, ты все же должен был позвонить. Я не одета, чтобы принимать гостей. – Это была неправда. На ней было длинное белое кашемировое платье простого свободного покроя, которое украшала только нитка крупного жемчуга. Белое на белом оттеняло ее кожу, делая ее более матовой, а волосы, которые сейчас свободно падали ей на плечи, и глаза – более живыми. Она вполне могла бы сейчас отправиться на официальный обед, если бы захотела.

– Итак, София, мне необходимо кое-что обсудить с тобой.

– Ну ладно, если ты упорствуешь, – заходи. Не хватает еще сцены на улице. – Она повернулась и пошла вперед.

Дом был очень красиво и тщательно обставлен преимущественно старинной французской мебелью. Несмотря на изысканность и вкус, все здесь почему-то казалось ненастоящим, будто сделанным на показ, а не для удовольствия и удобства. «Как и сама София», – подумала я. Мы прошли через типично женский кабинет с маленьким письменным столом, и она пригласила нас в гостиную. 3анавески были задернуты, и в окна проникал свет фонарей, расположенных по бокам небольшой площадки, обсаженной кустами. София, щелкнув выключателем, зажгла хрустальную люстру. Она любезно указала на стоявшие у камина кресла в стиле Людовика Пятнадцатого, но я предпочла устроиться на бархатном диване в дальнем углу комнаты.

– Может, объяснишь, наконец, что все это значит? – голос у нее был беззаботный, и мне показалось, что она совершенно не волнуется.

– Я подумал, ты первая должна узнать хорошую новость – мы с Клэр решили пожениться.

– О! – София одарила его сияющей улыбкой, правда, глаза у нее остались холодными. По-моему, Макс здорово ее огорошил, но она сумела этого не показать.

– Как это любезно с твоей стороны, мой милый, побеспокоиться, чтобы бывшая жена узнала из первых рук. Вы разрешите вас поздравить?

– Спасибо.

– Но не кажется ли тебе, Макс, что невеста чуть молода для тебя, – она немного понизила голос, – я хочу сказать, ты не будешь выглядеть глуповато?

Макс рассмеялся.

– Не думаю, что разница в девять лет в нашем возрасте может кого-то шокировать, София. Я уже не похититель несовершеннолетних.

– Я понимаю. Ну что ж посмотрим, сколько ты продержишься на этот раз. Я-то знаю, как быстро тебе все надоедает. И когда же свадьба?

– Скоро, очень скоро. Но сплетничать не советую. Ты все равно ничего не добьешься.

– Ну, разумеется. – Теперь София обратилась ко мне. – Клэр, дорогая, могу я к вам обращаться по имени? Вы скоро станете миссис Лейтон, но мне сложно будет вас так называть.

– Клэр меня вполне устраивает.

– Отлично, а для вас я, разумеется, просто София. Клэр, я желаю вам только счастья и надеюсь, у вас все сложится удачней, чем у меня. Ну вот, разве мы не воспитанные люди? – она засмеялась своим негромким звенящим смехом. – Может быть, принести шампанского?

– Не стоит, София, – оборвал ее Макс.

София была не глупа, и, думаю, она догадалась, что Макса привел к ней другой повод. Но она отлично играла роль, совершенно не показывая виду, что ее что-то тревожит. Она была готова защищаться.

– Не хотите ли шампанского? Ну что за грустная вечеринка по случаю помолвки! Так когда же все-таки это случится? Я, честно говоря, считала, что наш брак навсегда отбил у тебя вкус к подобным мероприятиям.

Макс сделал вид, что не слышит ее слов.

– Это случилось во Франции, на прошлой неделе. Клэр живет на окраине одной очаровательной деревушки. Впрочем, ты и так знаешь...

– Я? – спросила она, удивленно вскинув брови.

– Ну да. Я знаю, что ты побывала на выставке.

– О!

– Клэр сказала мне. Она уверяет, что тебя необычайно тронул «Портрет мальчика». Я восхищен твоим вкусом.

– Благодарю, Макс. – Она сделала изящный жест рукой. – По-моему, он хорошо сделан, и действительно очень трогательный.

– Да, я тебя вполне понимаю. Думаю, я мог бы купить портрет и подарить его тебе.

Я вздрогнула. Вот уж чего я никак не ожидала, и, судя по выражению ее лица, София тоже. К счастью, ее внимание было сейчас приковано к Максу.

– Подарить... я не понимаю? С какой стати ты решил сделать мне подарок? Это на тебя не похоже.

– Ну что ты. Пускай картина будет утешительным призом.

– Утешительным призом? – переспросила она растерянно. – Что ты имеешь ввиду?

– Ну то, что я женюсь на Клэр, естественно, что же еще?

Наконец до нее, видимо, дошло.

– Я уж как-нибудь обойдусь без твоих утешений, или, как ты там это называешь, «призов». Если ты решил, то и женись на несчастной одураченной девочке. Ты совершенно не изменился, Макс, хотя собственно с чего бы тебе меняться? Такой же холодный и жестокий, как всегда.

Макс подошел к камину и встал, прислонившись плечом к полке и сложив перед собой руки.

– Согласен. Но каким еще может быть мужчина, обманутый женой, обвиненный в убийстве и потерявший единственного любимого ребенка?

Я видела, что Макс тихо издевается над ней. Было несложно представить себе, какой была когда-то их совместная жизнь.

– О, довольно, ты уже получил удовольствие, сообщил мне тут о своей предстоящей женитьбе, а я должна была знать, что от тебя не дождешься ничего хорошего.

– Прости, если обидел тебя, София. Я не хотел тебя огорчить. Я пришел из-за портрета.

София немного успокоилась.

– Ну уж это меня совсем не интересует. Если тебе он так нравится, то и держи его у себя.

– Видишь ли, мне теперь портрет не нужен, у меня есть оригинал, – сказал Макс.

– О... оригинал?

– Да. Гастон живет совсем рядом с Клэр. Он восхитительный мальчик, наверное, таким был бы сейчас Дэниел, но он, разумеется, француз. Думаю, сходство и привлекло меня сразу к портрету.

– Дэниел! – она схватилась за нитку жемчуга и закрутила ее вокруг пальцев. – Ну что за странные мысли приходят тебе в голову? Я не заметила никакого сходства. Разве это возможно? Ему было всего три, когда он умер, а этот мальчик гораздо старше. И прошу тебя, Макс, ты же знаешь, как тяжело мне об этом говорить.

Макс выпрямился и засунул руки в карманы.

– Да, знаю, и мне тоже. Смерть ребенка всегда чудовищна. Временами мне хотелось самому умереть, чтобы не терпеть этой боли. Уверен, что и ты чувствовала то же.

София нахмурилась.

– Послушай, Макс, если ты пришел сюда только для того, чтобы снова все разворошить, то лучше уйди.

– Ну что ты. Я действительно когда-то упрекал тебя в том, что ты плохо заботишься о ребенке, но ты же не бесчувственна, и я уверен, что его смерть глубоко потрясла тебя.

– Да, ты прав, но в отличие от тебя я сумела начать снова жить, не оглядываясь все время в прошлое.

– О! Но я не думаю, что ты можешь совсем забыть Дэниела. Все же ты была его матерью.

– Прошу тебя, прекрати этот бессмысленный разговор, я этого не вынесу! – Она все накручивала и накручивала ожерелье на палец.

– Прости, София, но я считал, что нет ничего дурного в том, чтобы родители поговорили о своем ушедшем ребенке. Встреча с Гастоном вызвала в памяти столько воспоминаний, понимаешь. Дэниел, конечно, сейчас был бы помладше, но они очень похожи. Все же и ты, вероятно, заметила сходство. Дэниел был точно так же полон жизни...

– Макс, зачем ты это делаешь? Меня совершенно не интересует мальчик с портрета и то, насколько он напоминает Дэниела! Дэниел умер, ты слышишь! И хватит об этом.

– Видишь ли, кроме Роберта и судебного процесса, нас связывает только Дэниел.

Рука Софии дернулась, нитка, натянувшись, лопнула, и жемчужины покатились по ковру.

Она вскочила, и, задохнувшись, схватилась за шею. Два ярко-красных пятна горели на ее скулах.

– Что ты наделал! Мой жемчуг! Ты хоть представляешь, сколько он стоит?

Макс наклонился и поднял одну бусину.

– София, – обратился он к ней, – блестящий шарик лежал у него на ладони, и он смотрел поверх него взглядом полным ненависти. – Однажды, шесть лет назад, ты отняла у меня то, что дороже любого жемчуга. А теперь сядь и расскажи подробно, как и почему ты это сделала.

– Не понимаю, о чем ты, – холодно ответила она.

– 3наешь, когда я входил в эту комнату, я все же не был до конца уверен, что прав. Ну какая мать способна отправить ребенка в вечную ссылку, сообщив всему свету, что он умер? Так что, я думал, что и ты поверила в его смерть и страдала так же, как я. Но я слишком хорошо знаю тебя, София. Ты ведь все время знала, что Дэниел жив, не так ли?

3ловещая тишина нависла над комнатой, и я помню, что меня замутило от страха. Я подумала, что Макс, вероятно, доведен до крайности. Но он, конечно, не мог предъявить столь чудовищного обвинения, не имея для того оснований.

– Ты сумасшедший, – произнесла она.

– Сумасшедший? – Макс продолжал смотреть на бусину. – Нет, София, возможно, обезумевший, обезумевший настолько, что готов убить тебя за то, что ты сделала, но совсем не сумасшедший.

– Честное слово, Макс, не понимаю, зачем ты устраиваешь такой шум из-за Дэниела. Его нет уже много лет. Но главное – он не твой сын. Это никогда не приходило тебе в голову. Он ребенок Роберта, ты, идиот. – Она откинула назад голову и расхохоталась. Ее торжествующий смех эхом разнесся по комнате.

– Ребенок Роберта? Ты хочешь уверить меня, что Дэниел был сыном Роберта? – У него вдруг сделался очень усталый вид.

– Ну да, неужели тебе непонятно, что вы с братом похожи, и мне не сложно было тебя обмануть. О, нет, не думай, что я настолько глупа, что сказала правду Роберту. Я прекрасно понимала, как он сможет этим воспользоваться.

Макс опустил голову, губы у него были крепко сжаты, и я заметила, что он очень старается взять себя в руки. Я смотрела на него, и перед моими глазами проплывали одна за другой разные сцены: Макс, когда я его увидела впервые возле портрета Гастона; Макс в моей лондонской мастерской и его загадочное поведение, связанное, как я теперь поняла, с моими эскизами к портрету Гастона, а вовсе не со встречей с Софией, как я тогда подумала, и потом, позже после того, как они с Гастоном познакомились, его рвущий сердце рассказ о Дэниеле и его смерти. Все складывалось в единую картину, и я теперь знала, что Макс говорит правду. Гастон – это Дэниел. Я помню, мне тогда казалось, если бы у меня были нож или ружье, то я бы наверное бросилась на Софию.

Не выдержав, я встала со своего места, где я все это время оставалась, стараясь быть как можно незаметнее, и подошла к ним. Макс взглянул на меня удивленно, словно он вообще обо мне забыл.

– София. Я хочу вас кое о чем спросить, – обратилась к ней я.

Она посмотрела на меня с презрением.

– А, значит, Золушка умеет разговаривать.

– Я не Золушка, боюсь, вы меня недооцениваете. До сих пор то, о чем вы говорили, касалось только вас и Макса. Но вы, вероятно, забыли, что я знакома с Гастоном.

Она пожала плечами.

– Ну и какое это имеет значение? Я не могу понять.

– Не можете? А я могу, и даже очень хорошо. Очень похоже, что вы спрятали своего ребенка, София, и сумели убедить всех, что он умер. Сказать, что у меня не хватает слов, чтобы выразить то, что я думаю об этом, значит ничего не сказать. Но главное – я хорошо знаю Гастона – вашего Дэниела, знаю Роберта, и еще лучше знаю Макса. И я не могу ошибаться. Я училась наблюдать за людьми много лет. Без этого нельзя стать художником. Я могу утверждать, что вы бы не стали молчать, если бы Дэниел был сыном Роберта. Вы бы давным-давно использовали это орудие, если не до развода, то тогда, когда Макс возбудил дело об опеке. Нет, София, Дэниел – сын Макса, и тут нечего обсуждать, а то, что вы хотите защититься, ничего не меняет. Хватит издеваться над Максом.

– Тебя еще не хватало, маленькая дрянь, – прошипела София.

Макс неожиданно рассмеялся, причем на этот раз искренне и с удовольствием. Его смех казался странным посреди всего этого ужаса, и лицо Софии стало еще более напряженным.

– Боже, Клэр, ты просто создана, чтобы вернуть миру чистоту. А еще говорила, что не умеешь складно выражать свои мысли. – Он подошел, обнял меня и прижал к себе.

– Спасибо тебе, дорогая, но не беспокойся, ты напрасно стараешься меня защитить. Мне отлично известны ее фокусы. Ты совершенно права, если бы это было правдой, она бы давно этим воспользовалась. – И знаешь, София, – обратился он к ней, отпуская меня, – тебе, наверное, трудно это понять, но даже если бы ты сейчас не лгала, это не имело бы большого значения. Я обожал Дэниела с момента его появления на свет и никогда не переставал любить его или, если хочешь, память о нем. А к Гастону я почувствовал симпатию сразу, вовсе не подозревая, что он мой сын. Впрочем, ты же не знакома с Гастоном. Итак, теперь после того, как мы разобрались с еще одним из твоих обманов, не перейти ли нам к тому, что произошло тогда на самом деле. Знаешь, я нашел Жози.

– Это... это невозможно. Жози умерла! Она утонула вместе с Дэниелом. Перестань, Макс. Я начинаю всерьез думать, что ты – сумасшедший.

– Она жила в Ницце. Вдруг запаниковала и забрала племянника из Сен-Виктора, того самого племянника, чей портрет написала Клэр, и который так меня заинтересовал. Похоже, она не хотела, чтобы многие увидели его лицо, впрочем, как и ее собственное.

– Я ничего не понимаю, но, если ты уверен, что это была Жози, то она и должна была объяснить тебе все! Вероятно, она сбежала, чтобы избавиться от ответственности.

– Жози не смогла ничего объяснить. Мой милый кузен Роберт убил ее, а Дэниел видел, как это случилось.

София поднесла дрожащую руку ко рту.

– Да, я понимаю, что ты разволновалась. Жози сломала шею, София.

– Н-нет...

– Да, теперь я все знаю, София, – вы с Робертом украли Рембрандта, и Роберт убил Бэнкрофта. Потом по какой-то причине вы отняли у меня сына и заставили думать, что он мертв. А теперь, если ты хочешь спасти свою шкуру, то в твоих интересах начать говорить, а ты ведь всегда дорожила своими интересами.

– Я ничего тебе не скажу! – крикнула София. – Ты не можешь ничего доказать. Слова ребенка никто не станет принимать всерьез!

– Ты все скажешь, София, – холодно продолжал Макс. – Скажешь, если хочешь сохранить жизнь. Я отлично помню, как ты стремилась покончить со мной. Теперь настала твоя очередь. Если тебе повезет и ты перестанешь упрямиться, то тебя обвинят лишь в пособничестве убийству. Тем более за сроком давности тебе ничего не грозит. Лучше признайся сперва мне или тебе придется говорить с полицией. Так или иначе ты заговоришь, и лучше начни с Дэниела.

Как ни странно, Макс своего добился. София с такой силой вцепилась в ручки кресла, что ее изящные руки стали похожи на когти.

– Я же знала, что из-за этой проклятой картины будут неприятности! Я это просто сразу почувствовала, хотя не подозревала, что это Дэниел!

– Итак, – произнес Макс, – это правда. – Губы его побелели от гнева. Он добился от нее признания, и я могла представить себе, что он чувствует.

– Да, черт тебя подери, правда, – ты это хотел услышать?

– Мне кажется... – сказал Макс, – мне кажется, тебе лучше все рассказать по порядку. Все началось с появления Жозефины Ла Саль и кончилось с ее смертью, не так ли? Ты наняла ее няней к Дэниелу, поручив заодно приглядывать за мной.

– Да, – отчетливо произнесла София. Вероятно, она наконец решилась рассказать ему правду и спасти себя. – Это она, подслушав твой телефонный разговор, рассказала нам о Рембрандте. Ты упомянул, что стоимость картины приближается к четверти миллиона фунтов, и говорил так уверенно, будто не сомневался в том, что это подлинник. Роберт решил, что украсть его будет совсем несложно, и попросил Дэвида Бэнкрофта найти частного покупателя. Дэвид сказал, что на черном рынке можно получить за картину полмиллиона. Роберт заставил Жозефину сфотографировать картину. Мы уже распределили роли, но потом Дэвид и Роберт поспорили из-за того, кому какая причитается доля... У Роберта было ружье, они стали за него бороться, и оно выстрелило. Бэнкрофт умер на месте. Нам надо было что-то придумать, и вот Роберту пришло в голову обвинить тебя.

Макс посмотрел на нее с отвращением.

– Он так и не смог отделаться от застарелой привычки. Кто-то позвонил мне, изменив голос. Очень умно. Я на это попался. Потом вы поехали в ресторан, и Роберт бросил тело Бэнкрофта на аллее, а ты как ни в чем небывало пошла в бар и случайно заметила меня, как ты потом сообщила. В это время Жози украла картину из моего дома, воспользовавшись своими ключами.

– Да.

– Да. А можно спросить, что было с картиной дальше?

– Я... я не знаю.

– Не знаешь? Брось, София. Мне в это трудно поверить.

– Не знаю, клянусь тебе. Роберт куда-то спрятал ее, чтобы найти покупателя. Я не знаю, где она, но он ее не продал, это точно. Во-первых, после смерти Бэнкрофта он потерял связи, и потом считал, что надо выждать, чтобы все успокоилось.

Макс покачал головой.

– Вы с Робертом друг друга стоите. Знаешь, София, по-моему, тебе вообще неизвестно, что такое совесть. Жаль, что мне понадобилось столько времени, чтобы это понять. Единственное, что тебе удалось сделать хорошего – дать жизнь Дэниелу, да и то против своей воли. А потом ты ухитрилась от него избавиться. И здесь начинается следующая глава этой славной истории. Вы, конечно, все здорово придумали, но меня все-таки отпустили. И что было дальше? Я хочу знать, почему Жози увезла Дэниела во Францию, и зачем ты убедила меня в том, что они погибли.

– Я хотела как лучше, Макс, – не поднимая глаз произнесла София. Она выглядела сейчас перепуганной, и, вероятно, у нее были на то основания.

– Лучше для кого, София? Для тебя? Или, может быть, для Дэниела? Да, вероятно, для него. Ты решила, что он будет куда счастливее у совершенно чужих людей в крошечной французской деревеньке, оторванный от родных и одинокий. Думаю, когда меня выпустили из тюрьмы, ты поняла, что я снова захочу забрать ребенка, и решила, что лучше уж подстроить его неожиданную смерть, чем отдать мне. Какой великолепный способ причинить мне боль, и до чего это на тебя похоже, София!

– Нет! Макс, все было не так!

– В таком случае, может, ты мне объяснишь, как именно?

– Роберт испугался. Он был уверен, что тебя обвинят. А Дэниел... Я опасалась, что он станет преследовать Дэниела.

– Преследовать Дэниела? – удивленно переспросил Макс, подойдя к ней. – Но почему, почему, София? Зачем ему было преследовать ребенка, которому едва исполнилось три года?

– Дэниел все видел, неужели непонятно? – Видел... видел, как Роберт убил Бэнкрофта? – лицо Макса исказилось от ужаса.

– Да, произошла чудовищная ошибка. Мальчик встал с кровати и пошел вниз, но мы этого не заметили, и он все видел. Мы не знали, что он тихо стоял и смотрел. Я была уверена, что Жози не проболтается, потому что она сама была замешана, но Дэниел совсем другое дело. Он мог сказать что-то тебе, а ты бы заподозрил неладное. Я отослала Дэниела и Жози в Холкрофт. Твой дед был тогда в больнице, они жили одни, и я думала, если в Холкрофте никого не будет, то Дэниел забудет... Но, когда тебя освободили, и я узнала о намерениях Роберта...

– Значит, – Макс стал бледнее смерти, значит, он решил покончить со свидетелями?

– Да, он всегда не любил Дэниела, и я знала об этом, как знала и то, что Жози можно подкупить. Я, может быть, и была плохой матерью, но я не могла допустить, чтобы он причинил зло ребенку, поверь мне. И вот, когда вынесли приговор, я... позвонила Жози. Роберту вполне могло прийти в голову, что я догадываюсь о его намерениях. Ему ничего не стоило устроить несчастный случай, так что мне надо было его опередить. Жози была напугана, и не осмелилась бы меня ослушаться.

– И что же ты ей приказала?

София не смотрела на него.

– Я велела ей взять моторку и, погрузив на нее весельную лодку, отплыть подальше от берега, а потом прыгнуть в воду, как будто Дэниел упал, а она кинулась за ним. Я подумала, что те, кто будут их искать, решат, что тела отнесло течением. Потом она должна была вернуться на веслах к берегу и увезти Дэниела из Холкрофта в старом «Лэндровере», который обычно стоял в дальнем гараже. Никто бы не заметил, что машины нет на месте. Жози должна была доехать до Лондона и пересесть на Дуврский поезд. Я сказала ей, где оставить машину, и потом забрала ее. Жози согласилась забрать Дэниела, сделав вид, будто он ее ребенок, взамен на безопасность и большую сумму денег.

– Понимаю, – произнес наконец Макс. – Ты подарила нашего сына Жози, дала ей денег в придачу и умыла руки.

София взглянула на него с мольбой.

– Макс, это единственное, что я могла придумать. Я боялась иметь дело с Робертом – это было слишком опасно! Я знала, что Жози будет хорошо смотреть за ребенком. И ведь он все эти годы жил нормально и был в безопасности!

– Ни то, ни другое, София. В безопасности – возможно, но только не нормально. Нет.

– Я понимаю, что это ужасно. Но я сделала это ради него.

– Ради Дэниела? Да, разумеется. А мы все тебе поверили, – Роберт, я, наш дед. Я не стану упрекать тебя, но неужели ты думала, что ребенок обо всем просто забудет, приспособится, и в его душе не останется раны? Ты должна увидеть Гастона – твоего сына, София. Ты знаешь, он очень талантливый художник, но всю свою сознательную жизнь он чувствует себя изгоем. О, да, дети быстро приспосабливаются, тут ты оказалась права. Запрятать ребенка в таком возрасте далеко в деревню, где говорят на другом языке – отличная идея, но только не уверяй меня, что все прошло для него бесследно.

– Будь ты проклят, Макс Лейтон! Я живу с тех пор, не забывая об этом ни на минуту думаешь, только ты знаешь, что значит страдать? Меня не покидало чувство вины и страх быть разоблаченной. Ты считал, что твоего сына больше нет! Для тебя все было кончено. Что ты знаешь о муках, которые испытала я, беспокоясь о Дэниеле, – не зная, здоров он или болен, и понимая, что больше никогда не смогу обнять его!

– Господи Иисусе! Да в своем ли ты уме? Ты что, решила меня разжалобить? Да ты ни разу не обняла Дэниела, когда он был с тобой рядом. Ты что, всерьез сравниваешь свои переживания с тем, что чувствовал я, зная, что он утонул – утонул, понимаешь? Думаешь, я не представлял себе, как все это было? А каково было приехать в Холкрофт и, не найдя их, до темноты ждать и беспокоиться, а потом узнать, что лодка исчезла и найти ее в океане с двумя спасательными жилетами на борту? Подумай, София. Что значит жить, зная, что он умер, и потом выяснить... неважно. Это бесполезно. Человек, столь эгоистичный, как ты, не способен видеть ничего, кроме того, что ему хочется.

София взглянула ему в лицо. Она дрожала с головы до ног.

– Я ненавижу тебя! – крикнула она, – я возненавидела тебя почти в тот самый день, когда мы поженились. Ты первый отвернулся от меня, и потом я возненавидела Дэниела, из-за которого ты отдалился от меня еще больше. Что знаешь ты о боли, об отчаянье, которое охватывает, когда чувствуешь себя недостойной человека, которому ты безраздельно предана, и сознаешь, что этого нельзя изменить? Боже, все эти ночи, когда ты закрывался от меня в другой комнате или уходил с друзьями, принадлежавшими к миру искусства, и не возвращался до утра. Что тебе известно об одиночестве? Почему ты удивляешься, что я искала общества других мужчин и остановилась наконец на Роберте? Тебе объяснить, почему я пробыла с ним так долго? Он был самым близким к тебе человеком, из всех, кого я знала. Возможно, плохой копией, но это было лучше, чем ничего. И он хотя бы делил со мной постель!

– Прекрати, София. Прекрати немедленно! – устало сказал Макс. – Ты знаешь не хуже меня, отчего у нас все не сложилось. Бессмысленно копаться во всем этом теперь. В том, что не удался наш брак, я тоже виноват, но все, что ты натворила потом, не имеет к этому отношения.

– О-о! Как мило с твоей стороны стоять тут сейчас передо мной с твоей юной невинной невестой и презирать меня. Ты всегда ненавидел меня, хотел избавиться и терпел только из-за Дэниела. А ты не задумывался, как меня уязвляет то, что ты не уходишь от меня только ради ребенка? Я прекрасно понимала, что Роберт просто использовал меня, чтобы навредить тебе, но это было неважно. Я хотела причинить тебе ту же боль, которую ты причинил мне. Да, я действительно позволила впутать себя в грязное дело, но откуда я знала, к чему это приведет! Он мог убить Дэниела!

– И значит, ты решила проявить некоторую изобретательность, чтобы спасти Дэниела от Роберта. Брось, София, у тебя было много возможностей защитить ребенка.

– Хорошо, – согласилась она, но глаза ее по-прежнему были полны ненависти. – Возможно, был и другой выход, но меня устраивал этот – спрятать его и дать тебе вволю настрадаться. Я была сыта по горло твоими судебными процессами – развод, потом новая тяжба, из-за ребенка. Ты получил по заслугам. И я рада, что тебе пришлось мучиться, слышишь? Ты никогда не сможешь расплатиться со мной за все, что я от тебя вытерпела, но и тебе никогда не восполнить тех лет, Дэниел был для тебя потерян, и пускай теперь со мной будет, что угодно.

Было мгновенье, когда я подумала, что Макс набросится на нее. Но он только сжал кулаки. Я видела, чего это ему стоило.

– Да, не восполнить, – повторил он, и его лицо стало очень серьезным. – И Дэниелу тоже, хотя я постараюсь сделать для этого все возможное. Ты скучная и претенциозная женщина, София. И мне, как ни странно, отчего-то жаль тебя. Я не думал, что когда-нибудь придет день, когда я тебе это скажу, но это правда. Вся твоя жизнь напоминает оперетту, ты помешана на своей внешности, в восторге от своих чар и никогда не давала себе труда подумать о ком-то еще. Ты обращалась с жизнью собственного ребенка, как будто он игрушка, и я не вижу, чтобы ты раскаивалась. Ну что ж, пусть будет так. У меня снова есть Дэниел, мы с ним снова есть друг у друга и у нас есть Клэр. У тебя не осталось никого, София. Никого, запомни.

13

И снова меня оледенило предчувствие непоправимой беды.

Антуан де Сент-Экзюпери

После этих слов Макса, в которых было столько горечи и обвинений в ее адрес, София перестала защищаться и, опустившись в кресло, закрыла глаза и заплакала. Выглядела она сейчас ужасно, и мне было очень неприятно на нее смотреть, ее лицо вдруг стало совсем некрасивым и грубым, а кожа на скулах обвисла как у старухи. Она просто сидела, слезы катились по ее щекам, а она даже не делала попытки их вытереть.

Макс протянул ей платок.

– Возьми себя в руки. Твои слезы меня совсем не трогают.

София кивнула, поспешно взяла у него платок, промокнула глаза и высморкалась.

– Что ты собираешься теперь предпринять?

– Я думаю, пора подключить полицию, ты скажешь им все, что сказала мне, София.

– Макс, пожалуйста, – взмолилась она, в отчаянье хватаясь за его рукав. – Ты же знаешь, что они со мной сделают! Я ничего от тебя не скрыла – неужели ты не можешь избавить меня от дальнейшего. Я уеду, и пусть они разбираются с Робертом. Умоляю тебя, я не вынесу, если меня засадят за решетку, а ты знаешь, что так и будет, если выплывет все, что мы сделали. Прошу тебя, во имя любви к Господу!

Слышать ее мольбу было тягостно. Все ее высокомерие вдруг куда-то исчезло. От красавицы-гордячки Софии сейчас ничего не осталось.

– Ты хочешь уйти от ответа? – недоверчиво спросил Макс. – Неужели ты это серьезно? Возможно, ты легко отделаешься, если скажешь правду и поможешь подтвердить виновность Роберта. Но если ты думаешь, что я способен тебя пожалеть, то ты сошла с ума. Ты мне нужна, чтобы разделаться с Робертом, и поможешь в этом, нравится тебе это или нет, – он посмотрел снова на меня. – Клэр, позвони в полицию и попроси их поскорей приехать сюда. Просто сообщи коротко факты, а остальное они узнают потом. Чем быстрее найдут Роберта, тем лучше.

Я кивнула и отправилась искать телефон. 3вонок не занял много времени и, когда я вернулась, Макс спокойно говорил с Софией. Он взглянул на меня, когда я вошла.

– Дозвонилась?

– Они выехали, – ответила я, – им это все показалось весьма занимательным.

– Спасибо, Клэр. – А София тут успела мне еще кое-что рассказать. Вкратце это сводится к тому, что они с Жози договорились видеться, только если случится что-то чрезвычайное. Жози сказала Софии, что намерена на те деньги, что получила, как давно мечтала, купить магазин одежды в Ницце и что она назовет его «La chiтere» – представь, каков полет фантазии! Если бы она понадобилась Софии, то она бы нашла ее там. Продолжай, София.

Видимо, Софии удалось кое-как собраться с силами, а страх, что вот-вот появится полиция, заставил ее подумать об уязвимости своего положения, и она решилась выложить все до конца, чтобы снять с себя подозрения в причастности к смерти Жозефины. Рассказывать ей было нелегко.

– В общем, несколько лет прошли спокойно, но в этом апреле я попала на выставку и, естественно, увидела портрет. Мне почудились в нем знакомые черты, но все же, вообразить, что этот ребенок мог оказаться Дэниелом, было невозможно. Все картины были написаны в маленькой деревушке, а я была уверена, что Жози и Дэниел живут в Ницце. Тем не менее я стала тревожиться и в конце концов решилась ей написать, просто для того чтобы успокоиться.

– Так вот почему вы захотели в тот день выпить со мной кофе, – перебила ее я, – значит, это не имело никакого отношения к Максу. И вы послали Жозефине статью с фотографией портрета. А я-то гадала, откуда она у нее!

– Да, – подтвердила она устало. – И она ответила, что это портрет Дэниела. Она сообщила, что ей было слишком трудно одной воспитывать мальчика, и что он живет в деревне с ее сестрой и зятем. Она также написала, что он проводит много времени с некой мисс Вентворт, которая писала его портрет. Я очень разволновалась, но я не знала, какие отношения, кроме деловых, связывают вас с Максом, и мне не пришло в голову, что он может отправиться в забытую богом французскую деревушку. Я знала, что у него не бывает длительных связей, понимаете? Он, конечно, появлялся с вами на людях, но я не думала, что ваши отношения зайдут далеко. И все же, когда я услышала от Роберта, что вы побывали в Холкрофте, я поняла, как все опасно складывается. Я отлично знала, что Макс не повезет в Холкрофт женщину, к которой он недостаточно серьезно относится, тем более, когда там Роберт.

– До чего же ты проницательна, София, – сухо заметил Макс.

Она покраснела, но предпочла не заметить укола.

– Я знала, что Клэр по несколько месяцев подряд проводит в деревне, и подумала, что если ты ее любишь, то едва ли ограничишься тем, что станешь сидеть и ждать. Я написала второе письмо Жози. я велела ей сразу же увезти Дэниела, объяснив, что Клэр – твоя приятельница и что нам всем не поздоровится, если ты приедешь в деревню.

– Но ваш план лопнул, – сказала я. Жозефина выполнила все, как вы ей велели, понимаете. Я просто не знала, что у Гастона есть сердитая тетя, как он ее называл, кстати это о чем-то говорит. Она появилась, вероятно, после того, как получила ваше первое письмо, и сказала мне, что не хочет, чтобы я рисовала ее или Гастона и вообще совалась, как она выразилась, в семейные дела. Но она меня заинтересовала, и я стала набрасывать ее по памяти. Она не могла догадаться, что я этим занимаюсь. Потом неожиданно приехал Макс. И ваши расчеты снова не оправдались. Он познакомился с Гастоном. И, простите, София, но я не могу вам этого не сказать, все ваши прочие прегрешения ничтожны по сравнению с тем, что вы сделали с Гастоном и Максом. Я видела их вместе, и по-моему на земле нет наказания, которого было бы достаточно для человека, разлучившего их.

София мне не ответила.

– Жозефина приехала и увезла Гастона, – продолжила я. – И я ужасно огорчилась, потому что это было совершенно бессмысленно, и я знала, что ему будет плохо. Для меня очень важно, чтобы люди, которые дороги мне, были счастливы. Я жаловалась Максу на Жозефину, моя досада выливалась в холст, и Макс просто из любопытства попросил показать ему набросок. Я думаю, вы представляете, какова была его реакция.

– Я не был счастлив, София, отнюдь не был. А теперь, может быть, ты расскажешь о том, как Роберт нашел Жози.

– Он… он нашел письмо на прошлой неделе. Мы ужасно поссорились, и я в конце концов была вынуждена сказать ему правду. Он помялся, что не станет ничего предпринимать и не причинит вреда Дэниелу, потому что, если бы Дэниел мог что-то сказать, он бы давно это сделал. Он говорил, что поедет туда, чтобы нагнать страху на Жози. Я не смогла удержать его, Макс, я никак не думала, что он убьет ее!

– Она, очевидно, тоже. Она стала упрямиться и говорить, что расскажет обо всем полиции, если он не даст ей еще денег. И ты напрасно поверила ему насчет Дэниела. Он хотел отобрать его у нее. Одному Господу известно, что он собирался с ним сделать! Вот тут и случилось самое ужасное. Наш сын, София, все слышал и видел. Не многовато ли, как тебе кажется – дважды стать свидетелем того, как твой дядя совершает убийство. Естественно, что он дунул оттуда, хотя и не понял, что Жозефина умерла, пока Клэр не сказала ему.

– Где он... где он сейчас?

– Здесь, в Англии.

София вздрогнула.

– Разве тебя это удивляет? У Клэр хватило здравого смысла увезти его из Франции сразу, как только он до нее добрался. Он прибежал к Клэр, София, а не к своим приемным родителям. Дэниел уверен, что Роберт знает, что он видел его. Боюсь, за это еще придется заплатить.

– Придется, братец.

Макс резко обернулся, а у меня замерло сердце. В дверях стоял Роберт. Он держал в руках ружье и направлял его на Макса. С минуту, которая почему-то показалась мне ужасно долгой, все молчали, а потом Макс спокойно сказал:

– А, Роберт, я предполагал, что ты явишься сюда. Ты, конечно, понял, что София нам все выложит. Ты ведь не думал, что тебе и на этот раз удастся скрыться?

Роберт вошел в комнату.

– Сядь-ка вон там, Макс, вместе со своей маленькой подружкой. И не делайте глупостей, иначе вам обоим конец.

Я с некоторым облегчением подумала, что он скорее всего не знает о том, что сюда приедет полиция, иначе он бы не стал нас усаживать. Надо было протянуть время, и Макс заговорил:

– Я не хочу с тобой спорить, Роберт, сказал он, – но мне кажется, для всех нас будет лучше, если ты уберешь ружье. Ты что-то слишком развоевался.

Макс осторожно взял меня за руку и молча подвел к дивану. Он не отрывал глаз от Роберта, который стоял сейчас посреди комнаты и смотрел на Софию, которая так и сидела у камина, с широко открытыми, полными страха глазами.

– Да, София, – сказал Роберт, – кажется, тебя подвели нервы. Ты покаялась? Это предательство с твоей стороны. Впрочем, от тебя не приходится ждать преданности.

– А что я, по-твоему, должна была делать? Они и так все знали. Какой же ты идиот! Зачем тебе понадобилось убивать Жози, я тебя предупреждала!

– Заткнись! – грубо сказал он. – Значит, ублюдок все видел? Я так и думал, хотя мне, конечно, не приходило в голову, что он понимает по-английски. Тем хуже для него. Благодарю вас, Клэр, за то, что вовремя доставили его в Англию. Да, бедный мой Макс, ты, наверное, огорчен тем, как все сложилось?

– Огорчен? Ну что ты, Роберт, я, напротив, безумно счастлив. Ты, мой милый, вот-вот получишь по заслугам, и это доставит мне огромное удовольствие. Знаешь, я не стану сворачивать тебе сейчас шею, как ты это сделал с Жози, только потому, что ты не тронул Дэниела.

– О, я бы сделал это, если бы тогда Софии не удалось провести меня. Но мне было достаточно и того, чего я добился, мой брат несчастен, у него утонул ребенок, чуть не рухнула карьера, а его бывшая жена согревает мою постель. Нет, все вышло как нельзя лучше.

– Я ничуть не удивлен.

Меня просто трясло от омерзения и ярости. Было невозможно поверить, что человек способен на подобную низость. К Софии я испытывала презрение, но ее я все же могла понять, – ею двигали ревность и злость. Но Роберт – Роберт это был совсем другой случай. Если я прежде задумывалась о том, рождаются ли люди на свет порочными или их делает такими жизнь, то сейчас я знала ответ.

– Знаете, Роберт, – обратилась к нему я, не думая, что он может в меня выстрелить, вы не понравились мне сразу, как только я вас увидела, а к концу следующего дня я вас уже ненавидела, и вы знаете почему. Но вот теперь я все поняла. Вы отравляете даже воздух вокруг себя, от ваших прикосновений все становится грязным, потому что вы – низкий человек. И мне кажется, ваша беда в том, что вы всегда это сами знали, как знали и то, что вам никогда не догнать Макса. И что бы вы ни пытались предпринять – все было напрасно, а теперь вы тем более ничего не добьетесь, размахивая здесь ружьем.

– Так, так, – медленно произнес он, и его глаза сузились. – Ну и мерзкий же у тебя язычок! Я и забыл, что ты за маленькая дрянь. Макса, наверное, обманули твое миленькое личико и голубые глазки. С ним-то ты, наверное, бываешь ласковой, а, девочка? Ты небось нежная и сладкая, когда он тебя целует. В тебе что-то есть, раз он столько времени возле тебя крутится.

– Довольно, Роберт, – грозно сказал Макс.

– Довольно? Да я еще и не начинал. Она разве тебе не рассказала, как мило мы с ней пообщались в Холкрофте, я даже ее поцеловал на прощанье.

Я почувствовала, что Макс насторожился, и взяла его за руку.

– Что же вы не договариваете, Роберт, поинтересовалась я, – расскажите Максу, какую цену вы за это заплатили.

Он рассмеялся.

– Ну, можно сказать, у меня сделалась кислая мина и стало кисло во рту. Твоя подружка не слишком честно борется. Но я ее еще кое-чему научу.

Макс, не выдержав, встал.

– Я не позволю тебе так разговаривать с Клэр, Роберт, и не посмотрю, что ты с ружьем.

– Макс изменился, Роберт, – сказала София. – Я взглянула на нее с беспокойством, но подумала, что она побоится подыгрывать сейчас Роберту, она уже выбрала то, что было для нее безопасней. Но она не упустила возможности задеть меня.

– Он влюбился и собирается жениться на этой крошке.

– О! Вот так новость. Это придает нашей красавице еще большую прелесть. Мы же всегда всем делились, правда, Макс? – Он сделал: шаг в мою сторону, и я сморщилась от отвращения.

Макс преградил ему дорогу.

– Если тронешь хоть пальцем, я убью тебя.

– Убьешь меня? – удивился Роберт. Слушай, Макс, ты что забыл, у кого из нас в руках ружье? Только сейчас у меня есть дело поважней, чем ухаживать за твоей невестой. – Он обратился снова ко мне. – Вы отвезете меня к мальчику, мисс Вентворт, или у вас на виду я выстрелю Максу между глаз.

– Нет, – ответила я, – не отвезу.

Роберт удивился.

– Вы что сумасшедшая, вам интересно увидеть, как ваш дорогой Макс скончается у вас на глазах? Я ведь сделаю, как сказал, не сомневайтесь.

– Я знаю. Я поняла, что вы хотите прикончить нас, пока мы не успели рассказать всю эту отвратительную историю полиции. Вам нужен Гастон, чтобы вы могли убить и его. Так вот, его вы не получите! Вам его не найти, а как только станет известно, что нас с Максом нет в живых, люди, у которых он находится, мгновенно наведут на ваш след полицию. Им все известно, и Гастон, который видел, как вы убиваете, своими глазами, с ними. Вам все равно нет смысла стрелять в нас, вы только сделаете себе хуже. Так или иначе, вы проиграли.

– Сдавайся, Роберт, – сказал Макс.

– Вы правы во всем, кроме одного, – у меня в руках ружье, и я ни перед чем не остановлюсь. Я тебя не люблю, братец, очень не люблю.

– Не могу сказать, что ты меня этим безумно огорчил. Мне, в свою очередь, трудно вспомнить о тебе хоть что-то хорошее.

Роберт пожал плечами.

– А чего ты хотел? У тебя всегда было все, начиная с Холкрофта, который поднесли тебе на блюдечке. Тебе никогда не приходилось за что-то бороться, как мне, все само падало тебе в руки. Успех, женщины, деньги. Но мне казалось, что и я кое-чего заслуживаю, и если тебе было плохо, я радовался. Как я хотел, чтобы тебя приговорили к смерти! И София не ошиблась насчет крошки Дэниела, но дело не в том, что он видел, как я пристрелил Бэнкрофта – если бы не стало тебя и его, то, после смерти деда, Холкрофт достался бы мне. Ты мешал мне с момента своего появления на свет. Я даже помню тот день, можешь себе представить? Помню, как ты родился наверху в большой спальне, и какой шум тогда поднялся. Дед был счастлив, и все пили шампанское, и говорили тосты в честь будущего наследника Холкрофта.

– А ты уже тогда сидел, забившись в угол, и вынашивал план мести.

– И тогда, и потом, я всегда что-нибудь придумывал. Помнишь ту историю в школе, как у тебя нашли шпаргалку?

– Да, и еще я помню выражение твоего лица, когда меня вызвали к директору. Но, видишь ли, меня так и не наказали, директор оказался весьма проницательным человеком.

– Неужели? – безразлично поинтересовался Роберт. – Неважно, я все же кое-чего добился. Блестящему Максу выразили недоверие. Потом я научился действовать умнее.

– Да, это верно. Знаешь, мне приходило в голову, что ты как-то связан с тем, что со мной происходит, но я не верил. Мне казалось, у тебя не хватает изобретательности.

Я внутренне сжалась, подумав, что Макс играет с огнем, оскорбляя его, но Роберт посмотрел на него равнодушно.

– Естественно. Ты всегда меня недооценивал. И история с Софией – тому прекрасный пример. Стоило мне поманить ее пальцем, и она была тут как тут. Не сомневаюсь, что твоя дражайшая Клэр повела бы себя точно также. Ужасно жаль, что вам обоим придется умереть. Я бы с удовольствием ею занялся.

– Ты болен, Роберт, – сказал Макс гадливо.

– Болен? Нет, я не болен. Скорее уязвлен. Все бы досталось мне, если бы не ты. И знаешь, что самое несправедливое, – то, что ты не погиб в той катастрофе, с твоими родителями и Тристаном. Это был просто верх несправедливости.

Макс покачал головой.

– Грустно, Роберт, ужасно грустно. Почти все твои сорок лет зависть съедала тебя, направляя всю твою энергию на то, чтобы вредить мне. И чего ты в итоге добился?

– Пусть я не получу Холкрофта, но я хорошо тебе насолил, а что касается меня, то я о себе позаботился, у меня есть кое-что, чем я смогу воспользоваться, пусть под чужим именем, пусть в другой стране. Не думай, что я не приготовился. Полиция еще и шага не сделает, а меня уже здесь не будет. Бедняжке Софии придется их дождаться и за все ответить одной.

София переводила безумный взгляд с Роберта на Макса. Макс едва заметно наклонил голову, и она глубже подвинулась в кресле.

– О, что такое? – спросил Роберт, глядя на Софию. – Ты что, опять попала под его влияние, София? Я думал, у тебя это прошло много лет назад. Не дури, послушайся лучше меня, дорогая.

– Где Рембрандт, Роберт? – спросил Макс, не обращая внимания на его последние слова.

– Давным-давно продан. А ты что думал? Я же не идиот, чтобы держать его у себя.

Услышав это, София насторожилась.

– Но ты же говорил, что не можешь найти покупателя! А как же моя доля?

– Ты так же глупа, как и твой бывший муж, София, – холодно ответил Роберт и снова обратился к Максу.

– Я выручил за картину кругленькую сумму. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь ее скоро увидел – покупатель хотел остаться анонимным. А потом, чего тебе волноваться, ты все равно не доживешь.

– Думаешь? – спросил Макс и посмотрел в окно.

Роберт тоже резко повернул голову, вероятно, услышав звук сирены, сперва далекий, но быстро становившийся все более отчетливым. Голубые отсветы замелькали на стеклах, и он выругался.

– Все кончено, Роберт, – спокойно сказал Макс, – опусти ружье.

Роберт быстро подошел к окну и выглянул на улицу. Потом мы узнали, что внизу было четыре полицейские машины и пол-Скотланд-Ярда. Льюис тоже, оказывается, успел позвонить.

Роберт снова посмотрел на нас, его лицо напоминало сейчас гипсовую маску.

– Да, кажется, я действительно поздновато приехал.

– Ты сделаешь хуже себе. Брось ружье, – повторил Макс.

– Бросить? О, нет. Я все испорчу, если доставлю тебе удовольствие увидеть мое поражение. Этого мне не вынести.

Я услыхала тяжелые шаги возле входа, громкие голоса и потом звук с шумом хлопнувшей двери.

– Твое время истекло, мне и так ясно, что ты проведешь за решеткой остаток своей несчастной жизни, Роберт. Довольно. Ты проиграл.

Я заметила в глазах Роберта странный холодный блеск – это были глаза сумасшедшего. Его лицо исказила жуткая улыбка.

– Ты не прав, – он поднял руку и, онемев от ужаса, я услышала, как он взводит курок, – последнее слово будет за мной, брат. И, не сводя глаз с Макса, он, продолжая улыбаться, вскинул ружье и выстрелил.

Я плохо помню первые мгновения после того, как услышала грохот. Думаю, я была в шоке, и рассудок мой не воспринимал происшедшего. София все время кричала, все громче и громче, и я, кажется, подошла к ней и сильно ее встряхнула, чтобы она замолчала, потому что это было невыносимо. Потом я прижал а ее к себе, чтобы она не могла ничего видеть. Макс упал на колени и смотрел на меня, онемев от ужаса.

Роберт лежал кверху лицом, вокруг него была кровь, и ужасная черная дыра зияла в его голове. Роберт выбрал тот единственный путь, который ему оставался.

Мне кажется, полиция появилась всего через несколько секунд после выстрела, и дальше все напоминало хорошо организованный кошмар. Кто-то, вероятно, догадался принести простыню и накрыть тело, и я почувствовала облегчение. Макс пошел в соседнюю комнату с полицейским инспектором. Я нашла коньяк и принесла его Софии, которая оставалась в том же кресле, в котором просидела весь вечер и рыдала, закрыв лицо руками.

– София, – стараясь говорить мягко, я дотронулась до ее плеча, – выпейте, вам станет легче.

Она покачала головой.

– Почему? – спросила она. – Я не понимаю, почему?

Я не знала точно, о чем она спрашивает, но постаралась ответить.

– Думаю, он понимал, что все кончено, и не хотел...

– Нет, я не об этом. Почему вы такая добрая?

– Добрая? – изумилась я.

– Да. – Она взяла у меня стакан, сделала глоток и закашлялась.

– Я бы сделала это для любого человека, – ответила я смущенно и, взяв низкий маленький стульчик, села возле нее. – Не думайте, что мне вас жалко, это не так. Но я хочу вам сказать, что, открыв Максу правду, вы совершили самый порядочный поступок в своей жизни, хотя это и не снимает с вас вины полностью.

– Да. Мне теперь никогда не оправдаться. У Макса снова есть Дэниел, Роберт мертв, а мне остается пожинать плоды. Вам, наверное, это приятно?

– Знаете, мне отчего-то безразлично. Просто хочется, чтобы все побыстрее закончилось. Так будет лучше для Макса. Хватит с него.

Она посмотрела на меня насмешливо, правда, на этот раз добродушно.

– Я начинаю думать, что вы действительно сможете сделать Макса счастливым, как ни горько мне это признать. У меня не получилось. Я сама виновата, мне было трудно его понять.

– Наверное, Макса невозможно подчинить своей воле.

Она тяжело вздохнула.

– Теперь все это не имеет никакого значения. Как вы думаете, что будет со мной?

– Не знаю. Честное слово, не знаю.

Мне вдруг стало ее искренне жаль. Мы посидели несколько минут молча, а затем пришел Макс и попросил ее пойти поговорить с инспектором. София без возражений поднялась. Выглядела она сейчас старой и усталой. Макс улыбнулся мне, сказал, что скоро вернется, и я осталась одна. Я налила себе коньяку в стакан, из которого пила София, и, сделав несколько глотков, почувствовала, как по моему телу разливается приятное тепло. За моей спиной была комната, где находилось тело Роберта и откуда доносились голоса, но вдруг мне показалось, что я не имею к этому никакого отношения. Через полчаса появились Макс и София. Он что-то тихо сказал ей, она кивнула в ответ и снова вышла.

– Все нормально, милая? – спросил он.

– Я тут сижу и потихоньку напиваюсь.

Макс засмеялся.

– Пожалуй, это самое лучшее, чем можно заняться в подобных обстоятельствах. Инспектор хотел бы поговорить теперь с тобой. Имей в виду, ему известно только то, что ты узнала от Гастона, перед тем, как увезла его в Вудбридж, где рассказала обо всем Льюису, и что ты присутствовала при том, как сюда явился Роберт.

Я удивленно на него посмотрела и кивнула.

– Мы скоро поедем. Осталось совсем недолго.

– Не волнуйся. Все нормально.

– Ты действительно чудо, Клэр, к тому же у тебя железные нервы.

– Это коньячные пары, – объяснила я. Макс обнял меня, и я пошла в соседнюю комнату.

Меня подробно расспросили о Гастоне и Клабортинах, о Жозефине и о том, как я уехала из Грижьера в Вудбридж. Я вспомнила все, что могла, и тогда инспектор спросил о том, как появился Роберт. Я рассказала, как он явился с ружьем и угрожал выстрелить в Макса, если я не скажу, где Гастон, и как я ему ответила. Инспектор похвалил меня за сообразительность, и я по краснела. А потом он попросил меня описать последнюю сцену, и Макс держал меня за руку, пока я говорила. После этого все было кончено. Меня поблагодарили, предупредив, что, возможно, вызовут, чтобы задать еще кое-какие вопросы, и очень вежливо попросили не уезжать из Англии до конца расследования. А потом Макс отвел меня в кухню, где один из полицейских сварил кофе. Он усадил меня за стол и, налив мне чашку, сказал, что ему надо подняться наверх к Софии, и потом мы поедем домой. Я пила черный крепкий кофеи беседовала о разных пустяках с полицейским.

– Можно ехать, Клэр, – в дверях кухни снова появился Макс.

– Слава Богу! Но, может, сперва выпьешь кофе?

– Нет, спасибо, сейчас нет времени. Давай выберемся отсюда. С меня достаточно этого дома.

И мы ушли, ушли через ту самую дверь, в которую входили два часа тому назад, чтобы стать свидетелями развязки трагической истории, в которой переплелись несколько жизней и которая окончилась, когда пуля пробила голову Роберта Лейтона.

Макс вел машину по темным пустым улицам Лондона. Шел дождь, и дворники ритмично двигались по стеклу, смывая капли. Я чувствовала себя смертельно усталой, и Макс, вероятно, тоже, потому что он молчал. Мы оба нуждались сейчас в тишине, казавшейся сейчас удивительно мирной. Я откинулась на сиденье и старалась сейчас ни о чем не думать.

– Клэр?

Я повернула голову и посмотрела на Макса.

– Да?

– Клэр, наверное, ты очень устала, чтобы ехать сейчас в Вудбридж? Уже слишком поздно, и мы можем поехать ко мне, если хочешь.

Я сразу все поняла. В Вудбридже был Дэниел, а Макс уже достаточно долго ждал.

– Я вовсе не устала, ехать всего часа два.

– Спасибо, – коротко ответил он и повернул в сторону шоссе.

– Может, все-таки остановимся выпить кофе? Вот у тебя вид действительно ужасно усталый.

– Нет. Сказать честно, я бы не отказался от жидкости, которой ты воспользовалась в гостиной у Софии. Да, ну и денек...

– Одно потрясение за другим. Макс, тебе, наверное, тяжело из-за Роберта?

– Мало приятного увидеть такую смерть, но, в конце концов, все к лучшему.

– Почему он это сделал? Могу поклясться, что он хотел убить тебя.

– Думаю, понял, что загнан в угол. Не исключено, что он хотел заставить меня чувствовать себя виноватым в его смерти. Ладно, все позади. С меня окончательно снято подозрение в убийстве Бэнкрофта. Да, черт возьми, хотел бы я добраться до Рембрандта, но думаю, он очень хорошо его спрятал. Интересно было бы узнать, кто купил картину, – Макс покачал головой. – А как тебе понравилась реакция Софии, когда она услышала, что картина продана, а ей ничего не досталось? Она просто неподражаема, эта женщина!

– Макс, я понимаю, что тебе неприятно об этом говорить, но что будет с Софией?

– Ничего.

– Ничего? Но как это может быть? – удивилась я.

– Полиция считает, что она ни при чем.

– Макс! – воскликнула я, ощутив огромное облегчение, – ты им не сказал!

– Зачем? Роберт мертв. Какой смысл снова ворошить старую историю. По-моему ты, я и Дэниел заслужили покой. А Софией я сыт по горло. Но мне интересно, почему ты так обрадовалась? Она не была с тобой слишком любезна.

– Да... Но мне кажется, я ее немного понимаю. По-моему, она любила тебя, как умела, хотя это и ненормальная, странная любовь. А когда она поняла, что ты стал к ней равнодушен, то в отместку стала мучить тебя. С начала с помощью Роберта, потом выступила в суде, но на самом деле она понимала, что единственным орудием, способным тебя уничтожить, был Дэниел. Она воспользовалась им, и мне кажется, она сама по-настоящему страдала из-за этого.

Макс посмотрел на меня с любопытством.

– Ты продолжаешь удивлять меня, Клэр. Поразительно, как ты смогла разобраться в Софии! Когда-нибудь я расскажу тебе, как все началось, хотя это вполне банальная история – влечение, принятое за любовь.

– Ничего удивительного, вы оба все сами сказали, а мне оставалось только слушать, и, глядя на вас, я думала, в какую ужасную ловушку вы оба попались. София – оттого, что тебя не понимал а, и чем больше старалась привязать к себе, тем больше ты от нее отворачивался. А тебя неотступно преследовал кошмар – жена, готовая на все, лишь бы удержать при себе мужа. Я думаю, вы оба были не правы. Это, наверное, было просто ужасно!

– Да. И посмотри, что из этого получилось. Униженная, одинокая женщина, как тяжело!

– Я понимаю. Но Макс, как тебе удалось выгородить ее? Она ведь соучастница.

– Это было несложно. Я совсем немного исказил версию. Сказал, что София оказалась заложницей Роберта, и что он в тот вечер использовал ее, чтобы иметь алиби, а она не знала ничего о краже, убийстве и исчезновении Дэниела, потому что это были делишки Жози, и что мы приехали вчера к ней, чтобы сообщить, что Дэниел жив, и этим, вероятно, объясняется ее повышенная эмоциональность.

– Макс, спасибо.

– Почему ты меня благодаришь?

– Потому что у тебя были все основания засадить Софию за то, что она тебе сделала, и тебе это было совсем нетрудно.

– Но теперь это бессмысленно. Я добивался от нее признания, чтобы Роберт не ушел от ответа. С него все началось, им и закончилось, а она и в самом деле оказалась своего рода заложницей.

– Но как насчет Дэниела? Это-то ее рук дело. Роберт тут ни при чем.

– С этим все. Не думаю, что ребенку было бы лучше, если бы лицо его матери замелькало на первых полосах всех газет страны. Ему еще и так многое предстоит узнать.

– Я люблю тебя, Макс Лейтон. Макс посмотрел на меня и улыбнулся.

– Похоже, ты станешь матерью куда скорее, чем рассчитывала. Клэр, ты хотела, чтобы Гастон был твоим, и он стал. Что скажешь?

– Я думаю, это великолепно. Но как насчет Софии и бедных Клабортинов?

– С Софией мы долго беседовали. Она со мной согласилась, раз она не была ему матерью до сих пор, то не стоит пытаться стать ею и теперь. Она думает переехать в Италию.

– Но неужели она готова вообще не видеть Гастона? Ведь все-таки он ее сын.

– Да. И я ее понимаю. Она утратила все права на него, когда услала его с Жози. Думаю, она понимает, как тяжело ей будет увидеть его после всего, что она сделала.

– Наверное. А Клабортины? Им будет не легко.

– Может быть, легче, чем ты думаешь. Они будут видеться с ним в те месяцы, которые мы будем проводить в Грижьере. Конечно, ко всему этому надо будет привыкнуть, но мы постараемся.

– Макс, а когда именно ты догадался насчет Дэниела?

– О, разве ты не поняла? Стакан твоей сестры пострадал вследствие моего потрясения. Вспомни секрет, который ты выдала тогда – что Гастон незаконнорожденный сын Жозефины.

– Значит, вот почему у тебя сделался такой жуткий вид...

– Ну не потому же, что мальчик узнал меня. Я-то понял, что он видел Роберта. Но мне было точно известно, что у Жози нет и быть не может ребенка этого возраста.

– О Боже, Макс...

– Да, было несколько весьма неприятных мгновений.

– Значит, вот почему ты даже не сделал попытки себя защитить, и с таким странным видом просил разрешения посмотреть на него.

– Я не хотел ничего говорить, прежде чем узнаю факты, и потому уехал, ничего не объяснив. Мысль, что Гастон – это Дэниел, никогда не приходила мне прежде в голову, у меня не было причины сомневаться, что Дэниел умер, хоть я и узнал, что Жози жива. К тому же я был уверен, что Клабортины – родители Гастона. И вот ты взорвала свою маленькую бомбу. Дальше было уже не сложно восстановить картину, пускай чего-то в ней и не хватало.

– Да. Но главное несоответствие, как я понимаю, касалось возраста Дэниела, – судя по тому, что ты говорил, ему должно сейчас быть девять.

– А ему и есть именно столько. Думаю, Жози на всякий случай добавила несколько месяцев, что было несложно, Дэниел был крупным ребенком. Вот она и сделала его на год старше.

– А портрет?

– Дорогая, не думай, что я недооцениваю твоих работ, но именно портрет сразу заворожил меня. Кроме очевидных достоинств, в нем было что-то заставившее меня подумать о Дэниеле. Теперь-то я понимаю что, но тогда это было подсознательно.

– 3наешь, это похоже на сон.

– 3наю, конечно, знаю. Но все позади и можно жить дальше. Ты вела себя просто замечательно, Клэр, и мне ужасно неприятно, что тебе пришлось сегодня столько пережить.

– Не надо. В общем-то даже хорошо, что я там оказалась. Как ты думаешь, как Гастон... я хотела сказать Дэниел, ко всему этому отнесется?

– Для него это не просто смена имени. Да и мне будет непросто думать о нем не как о Гастоне. Но, я думаю, он сумеет правильно понять. Он должен узнать правду, и не думаю, что его удовлетворит упрощенная версия. Он слишком смышлен, чтобы поверить малоубедительной сказке о том, почему его мать не хотела видеть его. Но это уже моя забота.

– Странно, наверное, стать снова отцом, причем девятилетнего ребенка.

– Еще как. Но Дэниелу давно пора узнать новую историю. Хватит ему быть Маленьким принцем.

– А его отцу пора достать с неба его звезду и положить ему в руки.

14

Хотел бы я знать, зачем звезды светятся... Наверное, затем, чтобы рано или поздно каждый мог вновь отыскать свою.

Антуан де Сент-Экзюпери

В Вудбриже светились все окна, когда мы подъехали. Из дома нам навстречу выскочила Пег.

– Клэр! Ну, слава Богу! Мы чуть с ума не сошли от беспокойства. Льюис не слезает с телефона. О, мистер Лейтон, – добавила она, заметив сзади меня Макса, – значит, все хорошо?

– Все хорошо, – кивнула я. – Мы все расскажем, только я умираю с голоду, а Макс, я думаю, не откажется от коньяка.

– Все, чего пожелаете. Вы не представляете, до чего я рада, что вы тут. Но тебе лучше зайти сначала к Гастону, Клэр. Он отказывается спать, не убедившись, что его мадемуазель в безопасности. Проснулся полчаса назад, как раз когда я последний раз заходила взглянуть на него. Откуда у этого ребенка такой решительный характер?

– Действительно откуда? – сказала я. Мы с Максом переглянулись, а Пег озадаченно на нас посмотрела.

Через пять минут в кухне появился Льюис, и они с Максом приветливо пожали друг другу руки.

– Я только что узнал все от инспектора Маллэвея, – сказал Льюис. – Он в общих чертах рассказал мне, что произошло. Я прошу вас извинить меня за допрос, который мы вам здесь учинили, мистер Лейтон.

– Ничего страшного. Это вполне объяснимо. И прошу вас, зовите меня Максом.

– Макс начнет вам пока рассказывать, – сказала я, – а мне надо подняться к Гастону.

– Конечно, – согласился Льюис, второй раз за сегодняшний день доставая бутылку с коньяком, и, когда я уходила, Пег и Макс усаживались за стол.

В комнате Гастона было темно и очень тихо. Он, вероятно, все же уснул от усталости, и я осторожно присела на край матраса. Гастон повернулся на спину и закинул руку за голову – движение, удивительно характерное для Макса, когда он спал. Я вдруг удивилась, что не заметила раньше сходства – темные ресницы, опустившиеся на высокие скулы, завиток волос на шее, четкий рисунок рта, правда, пока еще нежного и по-детски розового.

Дэниел. Я погладила его по голове, ставшей чуть влажной во сне. Меня переполняло ощущение любви и покоя. Рука ребенка свободно лежала на одеяле, а дыхание было легким и свободным. Мой маленький художник! Завтрашний день принесет в его жизнь почти неправдоподобные перемены, к которым ему еще предстоит приспособиться, но он сумел это сделать однажды, а значит сумеет и теперь. А сейчас он спал, и я была этому рада. Я еще немного посидела возле него, но вдруг почувствовала, что кто-то появился у меня за спиной, и, повернув голову, увидела Макса.

– Ну как? – прошептал он.

– Выключился, будто свет. Я спущусь вниз.

Я ушла, а Макс сел на кровать, чтобы впервые за шесть долгих лет одиночества посмотреть не на Гастона, а на своего сына.

– Что вам успел рассказать Макс? спросила я, садясь к столу и берясь за большой сандвич с ветчиной, который приготовила для меня Пег.

– В основном о первом убийстве и о том, что Роберт застрелился. Как ты думаешь, Клэр, Макс в порядке? Он сидел здесь как на иголках, а потом с каким-то странным видом поставил стакан и попросил извинения.

– Он пошел наверх к Гастону, – объяснила я, улыбаясь, – думаю, он задержался здесь только чтобы выпить коньяку.

– Инспектор сказал, что какие-то подробности вы хотели сообщить нам сами, – сказал Льюис.

– Да, это правда, а кроме того, есть еще много такого, о чем не знает и никогда не узнает инспектор. Но начать стоит с весьма впечатляющей детали. Наш маленький французский друг – Гастон Клабортин, оказался англичанином. Он – Дэниел Лейтон, сын Макса, который считался утонувшим шесть лет назад.

Последовала долгая пауза, – потрясенные Льюис и Пег даже не сразу начали задавать вопросы, но потом они заговорили, перебивая друг друга, и я рассказала им всю эту совершенно невероятную историю.

Макс вскоре вернулся, мы перешли в гостиную, еще немного выпили и поговорили, а затем Пег и Льюис ушли, пожелав нам спокойной ночи. Несмотря на усталость, я была слишком возбуждена, чтобы заснуть.

Я прилегла на плечо Макса.

– Наверное, все теперь будет совсем по-другому.

– Я тоже так думаю, дорогая. Но сегодняшний день еще не закончился, и я пока не хочу ничего менять.

– Макс, нам надо еще кое о чем поговорить.

– Да, – согласился он. – Вот о чем – в следующий раз, если ты во мне усомнишься, спрашивай сперва обо всем меня, договорились? Я боюсь состариться раньше времени, бегая за тобой сразу по двум континентам.

– Ты все еще сердишься?

– Честно говоря, у меня нет сил. Слишком много мы сегодня пережили. И кроме того, ты так замечательно вела себя с Софией и Робертом! Кстати, а почему ты мне не сказала, что он так ужасно поступил с тобой в Холкрофте?

– А зачем? Ты бы рассердился и расстроился, а Роберт был бы доволен. Он все и затеял, чтобы еще раз тебя разозлить.

– Да, это верно. Кажется, ты сумела дать ему отпор?

– Еще как. Только меня огорчает, что твой брат поцеловал меня первым.

– А я зато поцелую последним, – и он подтвердил свои слова действием.

– О, – вздохнула я. – Ты знаешь, ты ведь ни разу не целовал меня с той минуты, как увидел портрет Жозефины.

– Неужели? Это ужасное упущение, но ты должна понять, почему я немного отвлекся. – Он снова поцеловал меня и заставил подняться.

– Пойдем, Клэр, я хочу рассказать тебе на ночь сказку, ты такой прежде наверняка не слышала, это будет подходящим завершением дня.

Мы разделись и скользнули под прохладные простыни. Лежа на боку, я ясно различала лицо Макса в лунном свете. Я не знала, что мне предстоит услышать, но чувствовала, что что-то важное.

– Это история о человеке, полюбившем очень красивую женщину, – начал Макс. Он никогда еще не любил по-настоящему и не был уверен, что сумеет полюбить. Сердце его стремилось к ней, как и его тело, но она была недосягаема. И вот он издали смотрел на нее, думая о том, как ему хочется дотрагиваться до ее волос, целовать ее губы, которые так часто смеялись и произносили то, что его трогало. Он представлял себе, что бы почувствовал, если бы она обвила его своими руками и прижала к себе. И чем больше он думал, тем больнее ему становилось. Никогда в жизни ему еще ничего не хотелось так сильно.

Макс вздохнул, повернулся на спину и стал смотреть в потолок. Я решила, что он выбрал такой способ рассказать мне о своих отношениях с Софией, и, глядя на него, ожидала, что будет дальше.

– И вот, в один прекрасный день, случилось чудо. Она улыбнулась ему таинственной женской улыбкой, которая говорила о том, что она благоволит ему. Он собрал все свое мужество и повел ее в спальню. Теперь-то ты можешь понять этого несчастного, который несколько месяцев был в ужасном состоянии, но боялся напугать ее, действуя поспешно. Она стояла посреди комнаты и ждала. Естественно, он боялся обидеть ее или испугать, но он и не желал упустить своего шанса. И вот он осторожно обнял ее, поцеловал прохладные губы, и они немного приоткрылись в ответ. Он так часто мечтал о том, как будет ее целовать, и вот их губы встретились, а ее руки сомкнулись у него за спиной. Он стал немного смелее. Он уложил ее на кровать, целовал в шею, и рука его коснулась ее груди. Она прошептала его имя, и он понял, что она довольна, и сердце его забилось еще сильнее.

Макс снова лег на бок и всмотрелся в меня. Я покраснела и разволновалась. Это не был рассказ о Софии. Макс вспоминал о том, как мы с ним впервые за нимались любовью, и это возбуждало меня сильнее его прикосновений.

– О, Макс, – прошептала я, чувствуя, что внутри у меня начинает бушевать пламя.

Теперь его руки обвились вокруг меня, он прижал меня к себе очень крепко, а я целовала его снова и снова.

– Разве ты не говорила, что плохо разбираешься в подобных вещах? – пробормотал он, чуть покусывая мои губы.

– Я толковая ученица, – выдохнула я, чувствуя, как его рука ласкает меня.

– Очень толковая, – подтвердил он, целуя мою шею и прикрытые веки, – а почему ты плачешь?

– Сама не знаю. Макс, я еще никогда не чувствовала себя так, как сейчас.

– Я тоже. Наверное, это еще из-за того, что мы сегодня пережили.

– Да, но ты напрасно скромничаешь. Ты очень хороший рассказчик.

Он рассмеялся и взглянул на меня.

– Правда? Тебе понравилось? Я старался. – Я видела. И ты бесстыдник. Я первый раз слышала такое.

– Но я же говорил только правду. Конечно, я сомневаюсь, что у Найджела так же развито воображение...

– Макс, я не позволю тебе до конца наших дней поминать Найджела каждый раз, когда тебе захочется похвастаться своими физическими достоинствами.

Он рассмеялся.

– Не позволишь? Жаль. Я бы хотел когда-нибудь взглянуть на беднягу Найджела. Я очень хорошо его себе представляю.

– Боюсь, ты будешь разочарован. Он красив и хорошо сложен.

– Да, но зато только я знаю, что ты можешь вздыхать с удовлетворением. Послушай, дорогая, мы, по-моему, не только открыли бутылку шампанского, но и выплеснули все ее содержимое. Я должен написать моему приятелю, ему будет очень интересно.

– Ты ужасный нахал, Макс Лейтон, сказала я, смеясь.

– Я знаю, – он снова привлек меня к себе и обнял, – давай немного поспим.

Мы поздно проснулись на следующее утро, и, открыв глаза, я увидела, что солнце уже высоко в небе. В доме было очень тихо. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя, но потом я все вспомнила. Макс лежал рядом со мной, и Дэниел сегодня вновь обретет отца.

Макс вздохнул.

– Господи, который час?

– Одиннадцатый, – ответила я, зевая и глядя на часы.

Макс мигом вскочил на ноги.

– Хватит валяться, женщина. У нас уйма дел!

Заметив у него в глазах волнение, я сказала:

– Дай только проснуться, ладно?

– Прости, дорогая. Наверное, я немного беспокоюсь.

– Что вполне объяснимо, учитывая сложившиеся обстоятельства.

Я заставила себя встать и натянуть платье.

Умывшись, мы спустились вниз.

– Мадемуазель! – Дэниел летел ко мне со скоростью пули, – мадемуазель, я ждал и ждал, а потом заснул, хотя и поклялся себе вас дождаться... Здравствуйте, месье, – смущенно произнес он, когда Макс вошел за мной на кухню.

– 3дравствуй, Гастон, – ответил он. Дэниел снова обратился ко мне:

– Я ужасно волновался, что вы не вернетесь, – и дальше он разразился целым потоком французских слов, из которых можно было понять, что его заставили пойти спать против его воли, но что он понял, что Макс совсем не опасный человек, и что я вернусь домой целая и невредимая, хотя он, конечно, считает, что я должна была его разбудить, поскольку его это все тоже касается.

– Милый, как выяснилось, именно тебя-то все и касается больше, чем других, – поглядывая на Макса, ответила я по-английски, – но, видишь ли, тебе должен все рассказать Макс, потому что его это касается не меньше.

Гастон взглянул на Макса из-под длинных ресниц:

– Правда, месье?

– Гастон, – очень отчетливо произнес Макс, называя его последний раз этим именем, – как ты посмотришь на то, чтобы прогуляться, пока Клэр завтракает? Мне бы хотелось поговорить с тобой наедине.

– Как хотите, месье, если мадемуазель не против.

– Конечно, малыш. Иди с Максом, а мы поговорим потом.

Их долго не было, и я ждала, волнуясь. Пег была настолько предупредительна, что с утра увезла близнецов, чтобы дать нам побыть одним, а Льюис работал в библиотеке. Я сидела, пила кофе и ждала, поглядывая в окно.

Через час я увидела их на лужайке. Дэниел держал Макса за руку.

Я пошла их встречать. Кажется, они заметили, как я выходила из дома, и потому ускорили шаг. Я понимала, что волноваться сейчас глупо, но ничего не могла с собой поделать. Это был решающий миг, – я должна была обрести новую семью.

Макс отпустил руку Дэниела, что-то шепнул ему, и мальчик бегом бросился ко мне.

– Мадемуазель, – повторял он, – мадемуазель...

Я опустилась на колени, протянула к нему руки и прижала к себе.

– Мадемуазель, спасибо, что вернули меня моему папе, – сказал он, а потом его плечики затряслись, он начал всхлипывать и уткнулся мне в шею. Я почувствовала, что тоже плачу, и беспомощно залепетала всякую чепуху. Спустя несколько минут к нам подошел Макс, и у него тоже были влажные глаза. Я поцеловала Дэниела и заставила себя встать.

– Ну вот, малыш, – сказала я, глядя на него с улыбкой, – как ты себя чувствуешь теперь, когда знаешь правду?

– Меня зовут Дэниелом, мадемуазель, – ответил он, беря Макса за руку и заглядывая ему в глаза. – Я Дэниел Лейтон. Хорошее имя, да?

– Даже очень, – подтвердила я.

Я так и не узнала, что произошло между Дэниелом и Максом за этот час, и никогда не спрашивала. Но потом мы еще немного поговорили втроем и обсудили кое-какие подробности. Дэниел несколько раз сказал что-то резкое о Софии, заметив, что, может быть, было бы лучше, если бы его матерью оказалась все-таки Жозефина.

– И прекрасно, что она уезжает, и я ее не увижу, потому что я могу ей нагрубить и сказать, что я ее ненавижу.

Мы с Максом переглянулись, и он сказал:

– Я тебя вполне понимаю, Дэниел. Но она твоя мама, и ты должен с этим смириться. Может быть, когда-нибудь ты постараешься понять, почему она так ужасно поступила.

– Ладно, – милостиво согласился Дэниел, и мы засмеялись. – Только вот одно мне не нравится, – продолжил он.

– Что, малыш.

– Мне вовсе не десять, оказывается, и мне вовсе не хочется возвращаться назад, это несправедливо, хотя месье и говорит, что так можно возвратить упущенное время.

– Так и есть. И потом, осталось всего два месяца. Как я понимаю, на самом деле ты родился в октябре.

– Пятого октября, мадемуазель. Смешно, когда у тебя меняется день рождения, да? Мне всегда будет грустно четырнадцатого апреля, когда никто не будет дарить мне подарков.

– Да-а, это действительно серьезная проблема. Но мы постараемся помнить, и, подумай сам, в этом году у тебя будет второй день рождения и гости и подарки.

– Мадемуазель, я подумал... месье... мой папа говорит, мы будем жить вместе, и я буду вашим ребенком тоже.

– Да, малыш, тебя это устраивает?

– Да... по-моему, неплохая идея, вы будете хорошей мамой, лучше тех, что были у меня до сих пор.

– Спасибо. А ты, я уверена, будешь прекрасным сыном, правда, ты у меня будешь первым.

– Я только вот что хотел сказать, – не надо меня мерить для школы, я не хочу, чтобы меня увозили, даже в «Мерседесе».

Макс вздохнул и обнял его.

– Милый мой мальчик, никто не собирается тебя никуда увозить. Мы уже достаточно долго были друг без друга. Но послушайте, я ведь как-то не подумал, что кончатся каникулы...

– И начнутся занятия, и...

– Дэниел, а тебе делали всякие там прививки, и чем ты болел?

– У меня была оспа.

– Ветрянка, – поспешила я его поправить, заметив, что глаза Макса расширились от ужаса. – 3наешь, не стоит всего перечислять, а то твой папа упадет в обморок.

– Да, – согласился Макс. – А еще, я думаю, мне надо как следует посмотреть твои зубы.

– Мои зубы, – твердо сказал Дэниел, в полном порядке. И на них совсем не нужно смотреть.

– Правда? Когда-то ты, помню, укусил меня за большой палец, и я подумал тогда, что они у тебя очень крепкие. Клэр, а что мы будем делать, пока не кончились каникулы?

– А что нам собственно надо делать? Проведем остаток лета в Грижьере, ты, я думаю, не против, Дэниел?

– Конечно, – ответил он, удивляясь, что его спрашивают об этом. – Почему бы и нет?

– Наверное, Клэр беспокоится, что тебе неловко возвращаться, – мягко сказал Макс.

– Вы имеете в виду из-за моих прежних родителей?

– Из-за воспоминаний, малыш.

– Ну во-первых, у меня появятся новые воспоминания, а месье рассказал мне совсем старые, и потом я очень даже хочу их всех увидеть, и друзей, и месье Шеналя, и Паскаль мне будет завидовать...

– Договорились, – согласилась я, – я просто на всякий случай спросила. Я очень рада, что у нас останется Грижьер. Нам надо поехать туда и привести все в порядок. Я думаю, Макс, я закончу Жозефину и ее сестру, попрошу у Клабортинов разрешения выставить картину, а потом подарю ее им.

– Отличная идея. Думаю, им это будет приятно.

– И не беспокойтесь насчет школы. Я уже много успела сделать и могу вернуться из деревни раньше.

Я не успела договорить, потому что послышался шум, из-за угла вылетел Хьюго и, увидев нас, застыл как вкопанный.

– Ох, простите, – начал он, но тут вслед за ним появился Кристофер.

Я услышала, как Пег открывает окно и зовет их домой.

Макс поднялся.

– Здравствуйте, – сказал он. – Вы э-ээ...

– Я – Хьюго, сэр.

– Хьюго. Таким образом, вы – Кристофер. Насколько мне известно, вы очень интересуетесь машинами.

Кристофер покраснел до корней волос.

– Мне ужасно стыдно, мистер Лейтон. Мы... думали...

– Ничего страшного, – любезно сказал Макс. – Вы удивительно кстати сумели меня задержать.

И тут Дэниел с гордостью произнес:

– Хьюго, Кристофер, – это мой папа.

– Мы уже слышали, – ответил Хьюго. – Это все здорово! А еще лучше, что ты теперь будешь жить в Англии. Слушай, мама разрешила нам устроить пикник в форте, может, пойдешь с нами, она, наверное, даст нам много всего вкусного!

Макс кивнул, и Гастон вскочил на ноги.

– Можно мне пойти, мадемуазель, месье?

– Конечно, беги, Дэниел, – сказал

Макс, – и все трое убежали в сторону кухни.

В этот раз Холкрофт показался мне совершенно другим, когда мы к нему подъезжали. Дэниел сидел сзади и всю дорогу не закрывал рта. Он был невероятно возбужден, и сдерживал его сейчас, пожалуй, только ремень безопасности. С тех пор как он узнал всю правду, прошло два дня, и с присущей ему тонкостью, он сумел не только принять новый порядок вещей, но и вел себя так, будто ничего не изменилось. С поразительной легкостью он стал называть Макса «папой», и мы убедили его, что он должен звать меня Клэр, объяснив, что я вот-вот перестану быть мадемуазель, и что будет странно, если он будет говорить мне «мадам», и ему наши доводы показались логичными.

Макс тоже обращался с ним так, словно они никогда не расставались. Клабортинам мы позвонили, и, хотя было много слез и испуга, они вели себя примерно, как и предсказывал Макс. Они согласились с тем, что будут постоянно видеть Дэниела, а он поговорил с ними очень ласково и тактично.

– Какой большой и красивый, – сказал Дэниел, завидев вдалеке дом, – мне всегда хотелось такой. Наверное это, как говорить по-английски, – воспоминание, о котором я и сам не знал.

– Думаю, да, – согласился Макс. – И когда-нибудь он станет твоим.

– Моим? – удивился он. – Вот так подарок!

– Этот подарок многие отцы передавали своим сыновьям. А ты – мой старший сын, и значит, будешь моим наследником.

– А у тебя с Клэр будут еще сыновья? – поинтересовался Дэниел, совершенно не думая о том, что задевает мои сокровенные чувства.

– Я на это очень рассчитываю, – ответил Макс, столь же непосредственно. – И дочки тоже, надеюсь. У тебя будут братья и сестры, и ты будешь ими командовать.

– Помнишь про мое желание, Клэр? – спросил Дэниел гордо. – Ты думала, оно не может исполниться! Это же куда лучше, чем лошадь! А когда, папа?

Макс расхохотался.

– Я думаю приступить к делу без промедленья. Ты согласна, Клэр?

– Ну что мне вам обоим ответить? Что завтра я выйду замуж, а через месяц рожу?

– А собственно мы завтра и поженимся, – сообщил Макс, залезая в карман, отчего машина чуть вильнула. – У меня все с собой, и кольцо и брачный договор, а твои родители, Пег, Льюис, близнецы, Люсинда, в общем все, согласились завтра приехать...

– Макс! Ты когда-нибудь кого-нибудь спрашиваешь хоть о чем-то? – Я не могла прийти в себя от изумления.

– Редко. Но я же просил тебя выйти за меня замуж, и я хорошо помню, что ты охотно согласилась.

– Кажется, да.

– Ну вот и все. – Он остановил машину возле входа и, подняв Дэниела на руки, вытащил его и поставил на землю. – Тут живет человек, с которым тебе обязательно нужно увидеться, и я уверен, что он будет очень рад вам обоим. Но побудьте, пожалуйста, несколько минут одни, я скоро.

– Конечно, мы пойдем посмотрим на твой заброшенный сад.

Макс появился через пятнадцать минут, мы подошли к нему, но он только, молча улыбнувшись, взял нас за руки и ввел в дом.

– Дед, – сказал он, – вот и они.

Мы стояли втроем в дверях гостиной. Дэниел крепко держал Макса за руку, но вдруг отпустил ее и пошел к старику. Мы с Максом наблюдали за ним, и я помню, как восхитили тогда меня его смелость и независимость.

– Прадедушка? – обратился к нему Дэниел ласково, опускаясь на колени возле инвалидного кресла. – Я знаю, что ты меня помнишь маленьким, правда, я тебя не помню, но я знаю, что ты меня любил и очень огорчался, что я умер. Но я живой, видишь, и приехал, и папа сказал, что нам всем надо забыть про то, что было. И ты теперь не должен расстраиваться, потому что Клэр, и мой папа, и я твоя семья и мы будем часто навещать тебя.

Старик попытался что-то ответить ему, но не смог и жестом попросил его встать. Он долго смотрел на Дэниела, и по щекам его текли слезы, а потом прижал к себе.

– Мальчик мой, – еле выговорил он, мой дорогой мальчик...

Макс подошел к ним, и я незаметно выскользнула из комнаты.

Позже Макс пришел за мной. Я была в теплице и занималась тем, что обрывала увядшие головки цветов, чтобы успокоиться. Я испуганно повернулась, когда он меня окликнул.

– Клэр, я тебя всюду ищу! Почему ты так странно исчезла?

Мне показалось, вам надо побыть одним.

– Правда? Я и не догадался. Послушай, дед теперь знает все, и про Роберта тоже. Он держится молодцом, хотя, конечно, его это все потрясло. Но встреча с Дэниелом смягчила удар. Сейчас он лег, волнение утомило его, он просил у тебя извинения.

– Ну что ты, могу себе представить, до чего он устал. А где Дэниел?

– Дэниел, моя милая, отправился изучать свой дом. По-моему он уже ощутил себя собственником.

– У него это в крови. Тут все так тесно связано с прошлым, все эти портреты предков, и потом работы твоего дяди Джеймса. Знаешь, по-моему не удивительно, что Дэниел такой способный, у него в роду столько людей искусства.

Макс улыбнулся.

– Он любил рисовать, когда был еще совсем малышом, носил с собой цветные мелки и оставлял повсюду забавные каракули. Знаешь, Клэр, годами мысли о Дэниеле причиняли мне ужасную боль, и вот теперь я могу спокойно вспоминать, каким он был тогда. Временами мне это все еще кажется неправдоподобным.

– Могу себе представить. Наверное, Дэниелу удалось приспособиться лучше, чем нам. Я все еще ловлю себя на том, что думаю о нем как о Гастоне. Но все же наступит день, когда существование Гастона станет для всех чем-то неправдоподобным. Он изменился даже за эти дни. Ты понимаешь, о чем я?

– Да. По-моему, он перестал чувствовать себя одиноким. Наверное, все эти годы его не покидало подсознательное ощущение, что с ним происходит что-то не то. Интересно, каким бы он стал, если бы все осталось по-прежнему?

– Теперь мы уже не узнаем. Но ты права. Вероятно, ранние воспоминания не стерлись без остатка. Смотри, как он быстро привязался к тебе. – Слава Богу, что у него была ты, Клэр, и причем целых три года.

– И слава Богу, что он был у меня. Только подумай, если бы я не написала его, ты бы не увидел его портрета, и мы бы не оказались здесь сегодня.

– Ты права, пожалуй, все это заставляет поверить в судьбу. Но хватит об этом, а то еще сглазим. Давай лучше поищем Дэниела, пока он не перевернул весь дом вверх дном.

Мы обнаружили его в столовой, сидящим верхом на стуле, напротив портрета надменного господина в охотничьем костюме, окруженного любимыми гончими.

– Кто это, папа? – спросил Дэниел, – У него не очень-то приятная физиономия, мне кажется.

– Это твой прапрадед Филипп, – ответил Макс, подходя к нему. – Он был большой повеса и в конце концов сломал себе шею, перескакивая верхом через изгородь.

– А что это значит, повеса? – заинтересовался Дэниел.

– Человек, который ничего не делает и только развлекается. Филипп был отличный наездник, но на этом все его достоинства заканчиваются. В основном, он занимался тем, что пил вино, играл и доставлял неприятности другим людям, так что понятно, почему окружающие не слишком огорчились, когда он умер в канаве.

– Так, может, он стал этим самым повесой, потому, что у него обе ноги были левыми?

Макс засмеялся.

– Так, кажется, но скорее всего, тут что-то не то с художником, а не с ним. Согласно предположению, когда Филиппа начали писать, он скрестил ноги, а потом незаметно встал прямо.

Я присмотрелась внимательней и убедилась в том, что башмаки Филиппа в самом деле смотрят в одну сторону. Дэниел покатился со смеху.

– Ну и глупый же, наверное, был художник! Он даже не знал, как натягивать холст. Клэр меня научила, и ее картины никогда не морщат.

Макс снова посмотрел на картину.

– Как странно, – произнес он. – Что тут странного, Макс? – Я заметила, что холст и в самом деле немного топорщится, но в общем-то едва заметно.

– Странно, что Дэниел заметил. Раньше этого не было. 3начит, картина отсырела. Это очень неприятно.

Макс быстро прошел по комнате, окидывая опытным взглядом другие картины, и снова приблизился к прапрадедушке Филиппу. К счастью, кажется, только одна. Быть может, дело в раме.

Привычным движением он легко приподнял тяжелый портрет и, поставив его на пол, ощупал позолоченную раму, потом встал на колени и повернул его.

– Вот это уже интересно. Посмотри, Клэр, полотно почти не держится на подрамнике. Сказав это, он осторожно стал снимать раму.

«Художник действительно плохо знал свое дело», – подумала я, глядя как двигаются его опытные руки.

– Макс... – он окончательно освободил картину, и я заметила, что у нее двойные края. Макс тоже это сразу увидел, и я почувствовала, что у него перехватило дыханье. Он бережно отделил то, что казалось на первый взгляд оборотной стороной портрета Филиппа.

Между настоящим портретом и прикрывавшим его сзади пустым полотном была другая, потемневшая и потрескавшаяся от времени картина.

– Что это, папа? – с любопытством спросил Дэниел. – Как она сюда попала?

– Это он, Макс? – прошептала я.

Он не отвечал, его пальцы осторожно, очень осторожно освобождали холст.

Он наклонил голову, и на мгновенье мне даже показалось, что он шепчет молитву.

А потом он повернул ее ко мне и показал. Это был восхитительно сделанный пейзаж, с почти мистическим светом. Грозовое небо прорезал один-единственный солнечный луч, прорвавшийся сквозь тучи, чтобы осветить мост. У меня перехватило дыханье, а Дэниел прислонился ко мне и восхищенно произнес:

– Вот это да! Правда красиво, и сделано как надо! А кто это рисовал?

– Рембрандт, – тихо ответил Макс. Человек, которого звали Рембрандт Харменс ван Рейн. Картина была написана что-нибудь около 1640 года. Он больше всего известен своими портретами и библейскими сценами, а это очень редкий пейзаж на холсте. Это та самая картина, которую украли, я рассказывал тебе о ней, Дэниел.

– Так, значит, я ее нашел, папа! Вот так я! И теперь все будет отлично, и никто уже не подумает, что ты ее взял! А что с ней теперь делать?

– Она вернется к законному владельцу, – ответил Макс. – Думаю, он будет безумно счастлив. Он собирался передать ее музею, чтобы много-много людей могло ею любоваться.

– Это правильно. Зачем ей скрываться за спиной у прапрадеда Филиппа.

– Да. Наверное, Роберт хотел так пошутить, – сказал Макс, обращаясь ко мне, – они с Филиппом Лейтоном были чем-то похожи, и он об этом знал.

– Он скорей всего считал, что если она будет найдена здесь в Холкрофте, вина целиком упадет на тебя.

– Конечно. Значит, покупателя он все же не нашел. Последняя ложь Роберта. Картина могла оставаться здесь еще много лет, а может, так бы и не нашлась. Кому могло прийти в голову убрать старину Филиппа с места, где он провел целое столетие? Ты молодец, Дэниел, у тебя острый глаз.

– Это все его ноги, – ответил Дэниел, – я никогда не видел таких раньше.

– И будем надеяться, не увидишь, а теперь, я думаю, Клэр уложит тебя спать, а я займусь нашим шедевром.

– Спокойной ночи, папа. – Дэниел поцеловал отца, и я отвела его наверх, оставив Макса наедине с картиной, которая раз и навсегда должна была теперь смыть позор с его имени. Правда, когда я уходила, мне показалось, что он думал совсем не об этом. Он смотрел на нее с восхищением, как смотрит на мастера ученик.

Я вскоре вернулась, и Макс сидел в гостиной, чему-то про себя улыбаясь.

– Клэр, – сказал он, протягивая ко мне руку, – неужели такое возможно. К нам вернулось то, чему нет цены, – вначале Дэниел, а теперь вот это.

– Да, – ответила я, обнимая его за шею и прижимаясь к нему щекой.

– Макс, я так за тебя счастлива.

– А я счастлив за всех нас. Гадес и Персефона уходят, и появляются Макс и Клэр Лейтоны. Я пойду посмотрю на Дэниела, а ты тоже ложись. Завтра у тебя свадьба, ты же не хочешь опоздать, правда?

– Не надейтесь, мистер Лейтон. Мне еще, может быть, придется пообедать с художественным критиком.

ЭПИЛОГ

Тогда я счастлив. И все звезды тихонько смеются.

Антуан де Сент-Экзюпери

Следующий день выдался ясным и солнечным. Это был день моей свадьбы. Максова половина постели была пуста, и я медленно, наслаждаясь покоем, одевалась. Он оставил записку, в которой говорилось, что они ушли с Дэниелом к океану и что Пег звонила и просила не беспокоиться, она приедет к двенадцати и захватит для меня свое свадебное платье. Не без смущения я сообразила, что мне вообще не пришло в голову позаботиться о том, что я надену. Я вполне могла отправиться к алтарю в джинсах. Я немного поболталась по дому, а потом дед Макса спустился вниз, и мы с ним поговорили, и он со своей обычной любезностью сказал, что будет счастлив считать меня членом семьи.

Он поблагодарил меня за то, как я все это время обращалась с Дэниелом, коснулся смерти Роберта, но заметил, что все к лучшему. Потом вернулись Макс с Дэниелом, посвежевшие от воздуха, и приехала Пег со своим семейством, моими родителями и сестрой, и дом наполнился шумом и радостью.

– Все-таки, дорогая, ты должна была нас предупредить, а не оставлять в недоумении. Я просто чувствовала, что-то такое должно произойти, но чтобы так... – говорила моя мама, пока они с Пег помогали мне одеваться, – единственное, что я могу сказать, – все хорошо, что хорошо кончается. И он такой славный, твой Макс. Я ужасно счастлива, и Дэниел, чудесный мальчик...

Болтая, они нарядили меня в платье Пег, – красивое, шелковое, ярко белое, которое сидело на мне как влитое. Приспособив шляпку с вуалью, я отправилась вниз.

Макс с Дэниелом уже ушли в церковь. Спускаясь по лестнице, я услышала оживленные голоса, и один из них, с его непередаваемой интонацией, показался мне особенно знакомым.

– Ну, мои дорогие, вы должны были видеть лицо Софии, когда она увидела... Теперь-то мы все, конечно, знаем, почему, только, пожалуйста, не думайте, что я хоть кому-нибудь проболтаюсь. Клэр и Макс должны начать свою супружескую жизнь тихо, им совершенно не нужна шумиха...

– Джордж! – обрадовалась я, входя в гостиную. – И как это я не догадалась, что ты приедешь?

– Клэр, милочка, ты выглядишь как в сказке! Ну кто бы мог подумать, что то, что началось у меня в галерее, завершится свадьбой? – Он поцеловал меня и заставил покрутиться, придирчиво оглядывая. – Да, – сказал он одобрительно, – просто чудесно! Так вот, я привез самое главное. Я подумал, что тебе будет приятно. Я думаю, это то, что надо.

Он подошел к стене, где стоял большой, накрытый материей квадрат.

Джордж сдернул покрывало, и перед нами оказался маленький мальчик, глядящий на мир, один посреди луга. Слезы навернулись у меня на глаза.

– О, Джордж.…

– Брось, брось, милочка. Просто я подумал, что раз этот портрет помог вам троим объединиться, то должен быть с вами.

– Так и есть. Спасибо, Джордж, – сказала я, вытирая глаза.

– Вот и отлично. А ты можешь подобрать для меня потом что-нибудь подходящее. Макс вчера позвонил и пригласил меня, он все рассказал, и, знаешь, я думаю, ты должна...

– Потом, – твердо сказала Пег, – пора идти.

Мне вложили в руки чудесный букет роз, и повели в старую церковь венчаться.

Макс выглядел удивительно красивым в смокинге и улыбался, когда отец вел меня к алтарю. Дэниел хихикал, протягивая Максу кольцо. А потом все это кончилось, и Макс стал моим мужем.

– А теперь, – сказал он, поцеловав меня, – тебе, мне и Дэниелу надо кое-что сделать. – Он достал из кармана отвертку, и я посмотрела на него как на сумасшедшего. Он повел нас в дальний угол церкви, туда, где были надгробия. Там на стене виднелась маленькая бронзовая табличка.

«Дэниел Лейтон, – было написано на ней, – 5 октября 1979 – 20 октября 1982».

Открутив все четыре винта, он снял табличку и протянул ее Дэниелу, который с важным видом взял ее.

– Voila! – сказал он, – все-таки я очень хороший свадебный подарок, правда?

– Самый лучший, – согласился Макс, поднял его и посадил к себе на плечи, и мы вышли на солнце.

Оглавление

ПРОЛОГ

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

ЭПИЛОГ

Реклама на сайте