«Мультипроза, или Третий гнойниковый период»

В Москве в голодные годы в очереди ссорились Чанская и Федоскина.

– А вот тебе козявка во правый глаз, а вот и в левый! – вскрикнула Чанская. Она сунула палец свой в нос и выудила оттуда зеленую козявь, и мазнула ею Федоскину.

– Не видеть теперь временно мне ни правым глазом, ни левым! – всплакнула Федоскина.

– Съешь ты у ее полголовы! – приказали сверху.

Съела полголовы Федоскина от Чанской, и мыслей у нее в собственной голове стало больше; сложнее, круче стал внутренний ее мир.

Вскрикнула она тогда удовлетворенная вот что:

– Вот какая я! Засчастливилось мне – такой обыкновенной с виду, такой вроде бы невзрачной – две жизни жить!

Смешались после этих слов мысли Федоскиной с мыслями Чанской. Глядит она вокруг – перед ней улица не улица, проулок не проулок, и люди бегут. Полны их сумки всякой всячины: бегут, семечки пощелкивают, по сторонам поглядывают. Побежала Федоскина вместе с ними, вскрикнув при этом любознательно:

– Люди, а год у нас на дворе сегодня какой?

– Цри япнадцатый! – обернулась люди и побежали дальше. – В промежутке от 40-х до 80-х 20-го столетия!

Вбежала вместе с ними в магазины Федоскина и стала думать: поляницы купила ли я? А баночка для сметаны есть ли у меня в сумке?

Глянула в сумку, а сумка не ее.

Испугалась Федоскина:

– Да никак украла я?

А люди бегут дальше – с ними Федоскина.

– Сверни-ка ты в проулок Ебукалистый, – говорит ей Чанская загробным голосом.

– Что ж мне в переулке том делать? – заупрямилась Федоскина мыслям Чанской. – Больно надо мне туда!

– А сапоги мои каблукастые, да железом подкованные в ремонт стали там в мастерской... У старого московского татарина Галяма...

– А что мне сапоги твои, хоть и бессапожная ходи ты! – буркнула Федоскина.

– Эх, ты, тьвёрстая какая! – застонала Чанская. – Выходи тогда прочь ты из головы моей!

– А уж нет! – метнулась Федоскина по улице; к старому московскому татарину Галяму не побежала, пущай к ей старая московская татарка Фарида-апа бежит, супруга.