«Дневник дьявола»

АНИ и МАРИУШУ

Одолеваемый приступом бессонницы, я начал писать эту книгу месяц назад, второго ноября, ночью, более темной, чем остальные. Честно говоря, меня попросили написать прощальную речь, эдакий панегирик в память о человеке, с которым я работал на протяжении двадцати лет. Через два дня ректор Гейдельбергского университета должен был прочесть ее на его похоронах. Мне намекнули, что, даже если в ходе нашей работы покойный обнаружил какие-то черты характера, которые могли не лучшим образом отразиться на его репутации, то упоминать о них не стоит. «Мой дорогой Август, — ректор взял меня под руку, — речь на похоронах должна напоминать предвыборную программу кандидата в президенты. Ничего конкретного. С большим чувством. Самое большее на две страницы». Сам не знаю, почему мне в голову взбрело, будто я смогу написать что-то, выходящее за рамки схемы «занятная история, предваряемая тезисом».

Несколько раз я подходил к гробу, крышка которого была откинута, и смотрел на ухмылку, с которой он встретил свою кончину. Согласно последней воле покойного, его тело должно было лежать в моем доме до похорон. В центре гостиной, без свечей, с удаленными операционным путем веками — это также было его пожеланием. Он хотел, чтоб его закопали в землю, а не кремировали. Сколько себя помню, он всегда боялся огня. Однажды этот человек пошутил, что, живи он в Средние века, то не подписал бы договора с дьяволом только потому, что за такой поступок мог угодить на костер. Я достаточно хорошо знал его и уверен, что это стало бы единственной причиной. Однако сейчас он лежал в моей гостиной, с открытыми глазами, в огнеупорном, отливающем металлическим блеском гробу, утопая в обивке из пурпурного бархата.

Когда два чеченских боевика помогали этому человеку сесть в машину, чтобы ехать в горы, на встречу с полевым командиром очередной войны за независимость, ему в голову внезапно пришла какая-то мысль. Нелепо взмахивая руками — глаза у него были завязаны, — он позвал меня. Вытащив из сумки несколько перевязанных бечевкой тетрадей и на ощупь передавая их мне в руки, он пробормотал: «Уничтожь, если я не вернусь». Беспомощный и потому смешной слепец, он произнес эти слова сухо, как приказ.