«Палачи из телевизора»

Степан зашел в поросший деревьями дворик. Лаврушина он увидел сразу.

Завлабораторией уже два дня не отзывался на телефонные звонки, не обращал внимания на стук в дверь. Официально он уже неделю числился больным, на что имел «отмазный» лист – проштемпелеваный, выписанный по всем правилам больничный, во всяком случае по телефону он говорил, что дело обстоит именно так Надо же случиться – именно в это время директор собрался в срочную командировку, и не куда-нибудь в филиал в Орловской губернии, а в Данию. Тамошние ученые что-то твердили насчет новых времен, перестройки, о «милом Горби», а потому предлагали русским объединить усилия и грызть вместе гранит науки. Лучшего консультанта и сопровождающего, чем Лаврушин, директору не найти. Завлаб должен появиться в институте и цепляться изо всех сил в представившуюся возможность. Загранкомандировка – предел мечтаний советского человека. Чтобы упустить такую возможность, надо быть дураком. А упустить ее можно было просто – вокруг директора уже вились, нашептывали, науськивали, умасливали желающие поглядеть на копенгагенскую вольницу.

Лаврушин, которого сейчас увидел Степан, меньше всего походил на больного человека. Гораздо больше походил он на человека здорового. И закрадывались сомнения в правомерности проштамповывания ему больничного листа.

Кандидат физматнаук, одетый в грязную робу зеленого цвета – их в последнее время облюбовали дачники, вытаскивал из багажника своего «Запорожца» огромный пузатый медный самовар. Вещь была изрядно потерта, помята, бок продырявлен. На асфальте уже выросла груда никуда негодного хлама: разбитая настольная лампа, сгоревшая телевизионная трубка, всякая металлическая всячина Судя по удовлетворенному лицу хозяина этого хлама, жизнью тот был доволен вполне.

– По совместительству в старьевщики устроился? – укоризненно произнес Степан.

– Во, на ловца и зверь бежит, – сказал Лаврушин, поднимая глаза на друга. – Поможешь дотащить.

Он начал совать в руки Степана железяки – влажные и не совсем чистые.

– Э, – запротестовал было Степан.

– Давай-давай, – Лаврушин сунул ему в руки телевизионную трубку.

– Ты где этот хлам взял? На свалке, что ли?

– Ага. На ней, родимой.

Степан едва не выронил поклажу, положил ее на землю и возмущенно проговорил:

– У тебя загранкомандировка срывается, а ты по свалкам мусор собираешь!

– Загранкомандировка, – рассеянно кивнул Лаврушин, держа в руках мятый самовар и с интересом рассматривая его.

– Посмотри, вещь. То, что надо!

Все хваленое здравомыслие Степана восставало против подобной беспечности, безалаберности и вообще – сущего безумия. Он хотел сказать что-то едкое, но и оглянуться не успел, как друг вновь нагрузил его поклажей, на этот раз завернутой в пленку.

– Самовар я сам понесу, – Лаврушин бережно поднял медное чудище, которое раздували во времена царя Гороха кирзовым сапогом.

– Дела-а, – протянул Степан. – Совсем ополоумел.

В лифте он пытался добиться у Друга объяснений, но тот, ощупывая самовар, отделывался; «подожди», потом», «сейчас увидишь».

Страшнейший кавардак бросался в глаза уже в коридоре. Там была разбросана зимняя, летняя, осенняя обувь, половине которой место было на свалке. Здесь же валялись куски проводов, обломки микросхем, пара паяльников, осциллограф и все тот же свалочный мусор. Ощущался запах бензина.

– Дала-а, – вновь протянул Степан, оглядываясь. Он привык, что дома у друга всегда бардак. Но сегодняшний бардак был бардаком с большой буквы. – У тебя здесь монголо-татары побывали?

– Подожди секунду, – Лаврушин, не выпуская из рук самовара, шагнул в комнату. Степан последовал за ним. И обмер Дело было даже не в том, что в комнате царил уже не Бардак, а БАРДАЧИЩЕ. Но то, что возвышалось посередине, вообще нельзя было назвать никакими словами.

Итак, мебель была сдвинута в угол. В центре расположилась фантастическая по глупости, абсурдности и откровенному сумасшедствию конструкция. Высотой она почти доставала до потолка, диаметром была метра полтора-два. Пробовать уловить в дичайшем нагромождении деталей какую-то систему – занятие бесполезное. Не было этой системы. И смысла не было. Зато были, можно было различить отдельные элементы, из которых и состояла эта ХРЕНОВИНА (иного слова в голову Степана както не пришло). А угадывались в ней: бочка из-под соленых огурцов – центральная часть конструкции, трубка от душа, знакомый бидон, из которого немало пива пито, небольшой и ржавый двигатель внутреннего сгорания (выхлопная труба вела на улицу через окно), панель от стереоприемника, магнитофон «Весна», а также мелочь – змеевики, клеммы, разноцветные провода и табличка от четырнадцатого троллейбуса.

– Дела-а. Точно спятил

– Нравится? – ставя самовар на пол, осведомился Лаврушин.

– Потрясающе!

– Только самовара не хватало.

– Ты чем здесь занимаешься? – с опаской спросил Степан. Он со страхом думал, что у его друга очередной приступ творческой горячки, а тогда – запирай ворота.

– Я над этой штукой три месяца работал, – сообщил Лаврушин – Времени не хватало, вот и сел на больничный.

– Что это за жуть?

– Генератор пси-поля. Торжество энергоинформационных технологий. Двадцать второй век!

– Это генератор? Вот это? – Степан ткнул в машину пальцем.

– А чего удивляешься? – с некоторой обидой спросил Лаврушин. – По-твоему, генератор должен обязательно сиять никелем и пластмассой? У меня нет денег на это. Чем богаты.

– Ты хочешь сказать – эта коллекция металлолома работает?

Лаврушин пожал плечами.

Степан протиснулся боком к дивану, зацепился джинсами за острый край обрезка трубы, со стоном чертыхнулся – джинсы были новые. Он упал на мягкие продавленные подушки. И затеял назидания:

– Лаврушин, эта штука не работает. Такие штуки вообще не работают. Такие штуки выставляются на экспозициях «Творчество душевнобольных».

– Конечно, не работает, – охотно согласился Лаврушин.

– Ну вот.

– Сейчас самовар подсоединю – будет работать.

– Самовар, – простонал Степан.

– Он служит отражателем пси-поля, которое и откроет тоннель в иной пространственно-временной континуум.

– Ага. А я – марсианин. Прибыл в СССР для организации совместного предприятия по разведению розовых слонов.

– А вот ирония здесь неуместна.

Хозяин квартиры поднял валявшийся на полу чемоданчик с инструментом, открыл его и принялся за самовар. Тот под ударами молоточка приобретал овальную форму. Попутно Лаврушин объяснял, что и как. Выражение на лице гостя менялось: недоверие сменилось полным неверием, а затем и страхом, в голове билась цифра «03» – там, кажется, высылают за душевнобольными.

Из объяснений явствовало, что психологическое поле, создаваемое человеком, может реализовываться в параллельных пространствах, число им – бесконечность. Каждая мысль создает свой материальный мир, живущий, пока эта мысль длится, по задумке автора, а затем переходящий в свободное плавание. Если должным образом генерировать псиэнергию, можно попасть в эти производные миры. Притом легче попасть в тот мир, о котором думает наибольшее количество людей. А чем заняты головы большинства людей?

– Это дверь в телевизионный мир, – подытожил Лаврушин.

– Какой бред, – с восхищением произнес Степан. – Всем бредам бред.

– Легко проверяется. Сейчас мы испытаем генератор Лаврушин решил, что довел самовар до кондиции. Отделан он был плохо, на корпусе – вмятины, но, похоже, для целей, которым он был предназначен, годился. Изобретатель присобачил разъемами самовар к аппарату рядом с будильником за шесть рублей двадцать копеек, который резко тикал.

– Начнем?

– Начинай, – насмешливо произнес Степан, скрестивший руки на груди. Он пришел в себя. И решил, что дуровоз вызывать нет смысла. Просто Лаврушин увлекся очередной идеей. Вот слезет с нее – и вновь будет достойным членом коллектива, законным квартиросъемщиком, членом профсоюза.

Лаврушин распахнул дверцу шкафа, вынул заводную ручку для автомобильного мотора, засунул ее в глубь аппарата.

– Двигатель на десять лошадей, – сказал изобретатель. – Приводит в действие вращательные и колебательные элементы.

Он дернул несколько раз ручку. Двигатель чихнул и с видимой неохотой завелся. Аппарат затрясся, как припадочный. В его глубинах что-то закрутилось, заходило ходуном.

– Жду чуда, – саркастически произнес Степан.

– Подождешь, – Лаврушин обошел генератор, лицо его изображало крайнюю степень озабоченности. Он сунул руку в глубь аппарата, начал чем-то щелкать.

– Давай, покажи, – подзадоривал Степан. Тут комната и провалилась в тартарары.

* * *

Степан зажмурил глаза. А когда открыл, то увидел, что сидит не на диване в лаврушинской квартире, а на ступенях старого дома. И что по улице несутся стада иномарок – больших и маленьких, БМВ и «Мерседесов», «Фордов» и «Рено». Народу было полно, по большей части смуглые, горбоносые, кавказистые, одеты одни скромно, другие крикливо. Дома все под одну гребенку, в несколько этажей. Какаято стойка со здоровенными кнопочными телефонами. Напротив афиша кинотеатра – полуголая девица целится в какого-то обормота маньячного вида из гранатомета. И везде – рекламы, рекламы, рекламы – вещь советскому человеку чуждая и ненужная.

Степан посмотрел направо – рядом на ступенях сидела в обнимку парочка стриженных, с красными хохолками, во всем черном, с медными бляшками молодых людей неопределенного пола. Молодые люди обнимались и целовались с самозабвением и отстраненностью, они не замечали ничего. С другой стороны стоял Лаврушин с заводной ручкой в руках.

– Дела-а, – Степан дернул себя за мочку уха, что бы убедиться в реальности происходящего.

– Оторвешь, – сказал Лаврушин.

– Сработала твоя ХРЕНОВИНА!

– А как же… Интересно, какая сейчас передача?

– Сегодня воскресенье. Может быть какая угодно. Наверное, что-то про туризм.

– Пошли посмотрим на зарубеж Когда еще побываем, – предложил Лаврушин – Как мы будем осматривать мир, ограниченный фокусом видеокамеры.

– А кто тебе сказал, что он ограничен? Этот мир – точная копия нашего.

Друзья двинулись мимо витрин маленьких магазинчиков, в которых были ценники со многими нулями и лежали упакованные в пластмассу продукты, мимо витрин с одеждой на похожих на людей манекенах и такими же ценниками, только нулей на них было куда больше. За поворотом к подъездам лениво жались девушки, одетые скупо и вызывающе. Лаврушин притормозил и во все глаза уставился на них. Одна стала глупо улыбаться и подмигивать, а другая направилась к ним.

– Пошли отсюда! – дернул его за рукав Степан. – Быстрее! Свернув на соседнюю улицу, друзья попытались разобраться, где находятся.

– Франция – факт. Речь ихняя. И ценники, – он подошел к спешащему куда-то молодому человеку. – Извините, что это за город?

Молодой человек сперва удивленно посмотрел на замызганную робу Лаврушина. Потом понял, о чем его спрашивают, и лицо его вытянулось.

– Утром был Париж. Вы что, с Луны свалились?

– Русские туристы.

Парень дружелюбно похлопал Лаврушина по плечу:

– Горбатшов, – коверкая русский проквакал он. – Перестройка…

– …и различные приспособления для картофелеводческих, зерноводческих, свиноводческих, хлопководческих работ, а также для мелиорации.

Лаврушин встряхнул головой. Какой отношение имеет «перестоика» к приспособлению для картофелеуборочных работ?

Когда человек переключает телевизор на другой канал, то привычный мозг тут же моментально воспринимет другое изображение как должное. Но когда переключают реальность. Когда человек моментально попадает в другой мир – тут сразу не переключишься.

– Уф, – перевел дыхание Степан.

Путешественники по телепространству были в большом, хорошо освещенном зале, заставленном рядами кресел. В креслах сидели люди – бородатые, плешивые, дурно одетые или, наоборот, в добротных, партийно-профсоюзного кроя костюмах. Публика была чем-то странная и близкая. Впереди было пространство сцены. В зале было несколько телекамер и множество прожекторов, излучающих яркий, жарящий свет. Было очень жарко.

На сцене стоял стол для президиума. Рядом со столом возвышался сложный, ярко-красный, ощерившийся непонятными приспособлениями аппарат на гусеницах. Чем-то он походил на бормашину. Его сущность и назначение расписывал огромный толстый (человек-гора прямо) в синем костюме мужчина. Он постоянно вытирал со лба пот платком, на его лице играл детский румянец.

– Пошли, присядем, – подтолкнул Лаврушин своего друга. Они прошли на край первого ряда, где было несколько свободных кресел Обсуждение было в самом разгаре. Присмотревшись, Лаврушин понял, что они попали на передачу для изобретателей «Это мы могем».

Обсуждение было в самом разгаре, появление новых людей никто не заметил.

– Вызывает некоторый интерес система передач. Некоторые нестандартные решения. Но… – начал речь худой очкастый мужчина из президиума.

Он пустился в длинный перечень этих «но», которые больше походили на мелкую шрапнель, разносящую на кусочки изобретение.

Но ему не дали разойтись. Благородного вида седовласый председательствующий прервал его, обратился к изобретателю:

– Как вы думаете совершенствовать свое изобретение?

– Хочу приспособить его с помощью дистанционного управления для сбора морской капусты под во-1, ой. Также можно продумать и вопрос о придании ему качеств аппарата летательного. Это помогло бы опыления сельхозугодий и борьбы с лесными пожарами.

– Понятно – послышалось рядом с Лаврушиным саркастическое восклицание. Поднялся бородатый штатный скептик. – А вас, так ск-з-зать, многопрофильность этого, с поз-з-зволения скз-зать изобретения, не смущает?

– Смущает, – изобретатель покраснел еще большe, всем своим видом выражая это смущение. – Но хотелось как лучше.

– Ах, как лучше, так скз-з-зать…

Но тут скептика перебил широкоплечий, только что вылезший из-за сохи мужик, разведя лопатообразными руками:

– Эх, братцы! – возопил он. – Человек творчество проявил! Такую вещь изобрел! А вы ему… Бережнее надо к творческому человеку относиться. Аккуратнее надо.

Он сел под гром аплодисментов.

– Ладно, – прошептал Степан. – Все ясно. Поехали обратно.

– Как обратно? – возмутился Лаврушин, – Я по телевизору только эту передачу и смотрю.

– Вот и досмотришь ее по телевизору. Все выяснили. Проверили. Хреновина работает. Пора и честь знать.

– Обратно, – пугающе задумчиво протянул Лаврушин.

Степан с самыми дурными предчувствиями уставился на него.

– Насчет обратно я еще не думал.

– Что? Это как не думал?

– Закрутился. И эта проблема совершенно выпала. Но ничего – со временем я ее решу.

Степан побледнел и сдавленно прошипел:

– Это что же – мы навсегда здесь останемся?

– Да не нервничай. Через шесть часов бензин кончится. Мотор заглохнет. Мы вернемся автоматически.

– Шесть часов, – произнес Степан мрачно, но с видимым облегчением.

Тем временем на сцене появился новый предмет обсуждения – механизм, похожий на огромный самогонный аппарат. По всему было видно, что он тоже создавался из отходов производства. Внесли сие творение два изобретателя – широкоплечий, лысый, что колено гомосапиенса, усатый, что Тарас Бульба, мужчина лет под полтинник, и вихрастый шустрый молодой паренек, напоминающий гармониста из старых фильмов.

– Це пылеи дымоулавливатель, – неторопливо, густым басом произнес лысый, указав могучей дланью на прибор.

– А для чего он? – спросил очкарик из президиума.

– Як для чего? Шоб пыль и дым улавливать.

– Как он действует? – спросил председательствующий.

– Так то ж элементарно. Вот вы, на задних рядах, будь ласка, засмолите цигарку.

Нашлось несколько добровольцев. Когда над задними рядами поплыл дым, изобретатель включил тумблер, сделанный из черенка пожарной лопаты. Дым моментально исчез.

– А какой принцип? – не отставали от лысого.

– Так то мой малой лучше расскажет. «Гармонист» выступил вперед и начал тараторить:

– Диффузионные процессы в газообразной среде, согласно уравнению…

Лысый отошел в сторону и встал неподалеку от Лаврушина.

– Простите, можно вас, – прошептал Лаврушин, приподнимаясь с места.

– Що?

– Вы детали на свалке брали?

– А як же. Главный источник для нашего брата.

– Я вас там видел.

– О. А я бачу – лицо знакомое.

– Мне ваш аппарат понравился. Только из-за того, что у вас стоит маленький чугунок, а не большая алюминиевая кастрюля, меняется синхронизация. И эффект падает. Кстати, такую кастрюлю я вчера нашел. Позвоните мне…

Лаврушин нацарапал на бумажке номер телефона и протянул лысому изобретателю.

– Ну спасибо, – сказал тот.

Когда лысый отошел, Степан прошипел:

– Ты чего? Зачем телефон дал? Это же другой мир!

– Ох, забыл.

Тем временем «гармонист» нудно вещал:

– График охватывает третью и четвертую переменную.

Лысый не выдержал и перебил его:

– Николы, ты просто скажи – там такое поле создается, что всю дрянь из воздуха как магнит тянет.

Тут вскочил набивший всем оскомину бородатый скептик, В отличие от людей творящих, которые еще не знают, что могут, он знал, что не может ничего, а потому обожал поучать и разоблачать:

– А, так сказ-з-зать, научная экспертиза?

– Так це ж разве экспертиза? – лысый вытащил из кармана небрежно сложенный в несколько раз и изрядно потертый листок. – У них сто человек этой проблемой занимаются – ничего не придумают А значит, и вы, братцы, тоже ничего не придумаете. Це экспертиза?

– Что меня, так скз-зать, настораживает, – затеребил скептик бороду – Есть, так скз-зать, магистральные пути развития науки Все большие открытия совершаются, так скз-зать, большими коллективами. Игрушки, мелочь, усовершенствования – это просто для народного творчества. Но тут большая проблема.

– Эй, там, на галерке, будь ласка, засмоли. Поплыл сигаретный дым. Лысый дернул рубильник – дым исчез. Перевел его – дым появился.

– Но я не договорил Значит, так скз-зать, магистральный путь.

Лысый вновь взялся за рубильник – дым исчез.

– Братцы! – вскочил деревенский защитник изобретателей. – Человек творчество проявил! Ум, совесть вложил. Душевнее надо, братцы! А вы – магистраль.

– Но существуют, так скз-з-зть… Лысый дернул за рубильник – дым исчез.

– Так сказ-зать… – донесся возбужденный голос скептика.

Чем кончилось дело друзья не слышали. Они очутились во Дворце Съездов у пресловутого пятого микрофона, к которому выстроилась длинная очередь. Сейчас в него вцепился поп, в длинной рясе, похожий на бомжующего Мефистофеля, и что-то орал. Обсуждали какую-то поправку, но какую. Щелк – опять другая картинка.

Дальше пространства начали меняться быстро.

Путешественники за несколько минут побывали на: виноферме в Голландии, с довольными, обладающими всеми правами свиньями. Затем перенеслись на квартиру писателя Астафьева. Оказались на приеме Белом доме. Оттуда их вытолкали взашей и на полицейской машине повезли в участок. Лаврушин сказал, о они русские, и полицейский восторженно, сугубо по-английски заорал: «О, русский шпион». К счастью, репортаж закончился, и друзья очутились в кооперативном кафе, где успели ухватить по кусочку, прежде чем исчезнуть. Дожевать бутерброды с севрюгой они не успели – перенеслись в Антарктиду, прямо в пингвинье стадо – и стало от холода ни до чего. Едва не обледенели, но подоспел репортаж об испытании новой роторной линии.

– А если покажут открытый космос? – Степан [тряс Лаврушина за плечи. – Или мультфильм?

– Даже и не знаю

Дальше пошли передачи такие, будто специально призванные доставить массу удовольствия Венеция. Рим Сафари в Африке. Друзьям оставалось только радоваться жизни.

– Какой отдых, – лениво потянулся Лаврушин в шезлонге на берегу Средиземного моря. – Какие возможности для индустрии развлечений.

– Неплохо, – Степан огляделся на нежащихся в лучах солнца людей, на белокаменный прекрасный город на другой стороне залива, поднял с песка ракушку и швырнул ее в море.

Ласкающий взор пейзаж исчез, будто и не было вовсе. Путешественники оказались в темном, пыльном углу. Сердце у Лаврушина куда-то ухнуло в предчувствии больших неприятностей.

– Пропала Рассея, – услышал он.

* * *

Угол был завален старыми сапогами, корзинами, одеждой. Тут же стоял высокий (рукой до верхушки не дотянешься) шкаф.

Просторная комната имела сводчатые окна В них уныло глядел узкий лунный серп. Здесь было пыльно В центре стоял большой стол с горящими свечами На столе возвышалась здоровенная бутылка с мутной жидкостью, стояли тарелки с солеными огурцами, картошкой. За столом сидело четверо Человек в строгом сюртуке уронил лицо в свою тарелку с объедками и посапывал громко и омерзительно. Здоровенный мужчина в военной форме с аксельбантами, погонами штабс-капитана, зажав в руке стакан, зло глядел перед собой, его лицо держиморды, напрочь лишенное интеллекта, было угрюмым. Третий за столом был подпоручик с красивым, но порочным лицом. Он обнимал распутную толстую тетку и истошным противным голосом орал:

– Пропала Рассея! Продали ее жиды и большевики! Истоптали лаптями!

От избытка чувств он схватил со стола револьвер и выстрелил два раза в стену. Грохот был оглушительный. Пули рикошетировали с искрами.

– Успокойтесь, подпоручик, – обхватив голову рукой, прошептал капитан. – Не только вам тошно, что Родина в руках хама.

– Хама, – плаксиво и пьяно поддакнул подпоручик «Противные люди, – подумал Лаврушин. – Видимо, попали мы в революционный фильм шестидесятых».

– Ох, Николай Николаевич, – хихикнула дама, теснее прижавшись к порочному молодому офицеру. – Можно хоть сейчас о приятственном.

– Пшла вон, дура! – взвизгнул подпоручик, оттолкнул женщину от себя. Потом всхлипнул: – Землю отобрали. Капитал… Пропала Рассея!

– Не будьте барышней, подпоручик…

Докончить этот унылый разговор им не пришлось. Под ноги Лаврушину со шкафа тяжело шлепнулся откормленный черный кот.

– Кыш, – рефлекторно крикнул изобретатель. Держиморда вздрогнул. Пьяный поручик крикнул противно и тонко:

– Кто там?

Капитан взял револьвер, свечу, направился в сторону шкафа. Путешественники вжались в угол – ни живы ни мертвы.

– О, лазутчики, – капитан улыбнулся, как змея перед завтраком. – Покажитесь на свет, господа большевички.

– Влипли, – вздохнул Степан. Где-то в словах капитана была истина. Полгода назад Степана приняли кандидатом в члены КПСС.

Первопроходцы пси-измерений вышли на свет божий. Они прошли в центр комнаты, подталкиваемые в спину. Держиморда-офицер критически оглядел их и впился глазами в потертые фирменные новые джинсы Степана – их специально протирают на заводе, чтобы они выглядели более обтрепанными.

– Оборванцы, – констатировал капитан, – В обносках ходят, а все туда же – великой державой управлять.

– Быдло К стенке их! – подпоручик взял револьвер и направился к нежданным гостям.

Капитан-держиморда улыбнулся и учтиво, как полагается выпускнику пажеского корпуса юнкерского училища – или откуда он там, произнес:

– Закончилась ваша жизнь, господа. Закончилась бесславно и глупо. Впрочем, как все на этом свете.

– Зак-кончилась, – икнул подпоручик и поднял револьвер, – Не здесь, Николай Николаевич, – с укоризной сказал капитан. – Выведем во двор, и…

Он подтолкнул Степана стволом к дверям.

У выхода из комнаты Лаврушин наконец осознал, что пускать в расход их собираются на полном серьезе. Мир этот, может, и был воображаемым, только вот пули в револьверах были настоящими. Поэтому он обернулся и воскликнул:

– Товарищи, – запнулся. – То есть господа. Что же вы делаете? Мы тут случаем.

– Николай Николаевич, нас уже зачислили в товарищи. Как…

Договорить капитан не успел. Степан отбил револьвер и врезал ему в челюсть, вложив в удар все свои девяносто килограммов. Капитан пролетел два шага, наткнулся за подпоручика, еле стоявшего на ногах от спиртного, они оба упали.

– Бежим! – Степан дернул друга за руку. Они сломя голову ринулись вниз по лестнице. Выскочили из парадной на темную, без единого фонаря, освещенную лишь жалким серпом луны улицу.

Вдоль нее шли одно-двух этажные дома с темными окнами. Только в немногих были стекла. И в двух-трех тлели слабые огоньки. Черное небо на горизонте озарялось всполохами огней. Приглушенно звучали далекие орудия. Было прохладно – на дворе ранняя весна или поздняя осень.

Бежать по брусчатке было неудобно. Но страх гнал вперед получше перспективы олимпийской медали. Друзья нырнули в узкий, безжизненный, немощенный переулок.

– Стой! – послышался сзади крик,

В паре десятков метров возникли фигуры в шинелях. В руках они держали чтото длинное, в чем можно было в темноте с определенными усилиями распознать трехлинейки с примкнутыми штыками.

– Стой, тудыть твою так!

Грянул выстрел. Вжик – Лаврушин понял, что это у его уха просвистела пуля. Вторая порвала рукав зеленой тужурки и поцарапала кожу.

Фигуры в шинелях перекрыли переулок впереди.

– Назад, – прикрикнул Степан.

И тут они с ужасом увидели, как еще одна фигура с винтовкой появилась с другого конца переулка. Беглецов взяли в клещи. Они попались какому-то ночному патрулю.

– Сюда! – послышался тонкий детский голос.

Лаврушин рванул на него и увидел, что в заборе не хватает нескольких штакетин.

Друзья ринулись через пролом, пробежали через дворик, полный поленьев, перемахнули еще через один забор. Потом оставили позади себя колодец – Лаврушин по привычке заправского растяпы наткнулся на ведро – шум был страшный.

Вскоре они выбежали на другую улочку, Лаврушин рассмотрел фигуру их спасителя – это был мальчонка лет десяти.

Через развалины кирпичного дома, скорее всего, развороченного при артобстреле, все трое пробрались в какой-то двор. Лаврушин перевел дух. Кажется, от погони они ушли.

– Я спрячу вас, – сказал мальчишка. – За мной.

* * *

Друзья сидели в тесной, освещенной керосиновой лампой комнатенке. Обстановка была бедная – грубый стол, скамьи, застеленная одеялами и подушками кровать, занавешенный тонкой ситцевой занавеской угол.

Встретила их хозяйка – дородная, приятная женщина. Она приняла их без звука, когда мальчишка сообщил, что эти люди от беляков бежали.

При тусклом свете керосиновой лампы можно было получше рассмотреть спасителя. На мальчонке был пиджак с чужого плеча, больше годящийся ему как пальто. Глаза живые, смышленые, в лице что-то неестественноеслишком открытое, симпатичное. Фотогеничное. С другой стороны – так и положено в кино.

– Откуда, люди добрые, путь держите? – спросила хозяйка, присаживаясь за столом рядом с гостями.

– Из Москвы.

– Ой, из самой Москвы, – всплеснула умиленно женщина руками. И строго осведомилась: – Как там живет трудовой люд?

– Более-менее, – пожал плечами Степан, но вспомнил, где находится, и поспешно добавил: – Война. Разруха. Эсеры разные. Империалисты душат.

– Война, – горестно покачала головой женщина. – Она, проклятая… Не взыщите, мне к соседке надо, – заговорщически прошептала она.

«Какая-нибудь связная по сценарию», – решил Лаврушин.

Дверь за ней захлопнулось Тут настало золотое время для мальчишки. Он начал морочить гостей распросами:

– Дядь, а дядь, а вы большевики или коммунисты?

– Большевики.

– А в Москве где работали?

– Мы с этой, как ее, черти дери, – Лаврушин пытался что-то соврать. – С трехгорки.

– И Ленина видели?

– Видели, – кивнул Степан, – По телевизору.

– Степ, ты сдурел?

– А, то есть, – растерявшийся окончательно Степан едва не брякнул «в мавзолее», но вовремя прикусил язык. – На митинге.

В дверь постучали замысловатым узорным стуком – наверняка условным. Мальчишка побежал открывать. В коридоре послышались шорохи, приглушенная беседа. Лаврушин различал голоса – мужской и детский: «Кто такие?», «Трехгорка… от солдат бежали», «Ленина видели», «большевики».

В комнате возник невысокий, в кожаной куртке и рабочей кепке мужчина с проницательным взором и картинно открытым лицом.

– Здравствуйте, товарищи, – заявил он.

– Вечер добрый, – сказал Степан. Лаврушин приветственно кивнул.

– Зовите меня товарищ Алексей, – представился пришедший. Друзья представились. Из последовавшего разговора выяснилось: на дворе девятнадцатый год. Действие фильма происходит в центральной России, в небольшом городе, который не сегодня завтра будет взят Красной Армией.

В свою очередь путешественники наплели подпольщику, что были в красноармейском отряде, их разбили, теперь пробираются к своим. Заодно, немножко приврав, рассказали о встрече с капитаном-держимордой и дитем порока смазливым поручиком.

– Контрразведка, – сказал товарищ Алексей. – Изверги. Ну ничего, Красная Армия за все воздаст душителям трудового народа… Теперь к делу. Вы, видать сразу, люди образованные, грамоте обученные. Небось книги марксистские читали.

– Читали, – кивнул Степан. – «Капитал» там. Присвоение прибавочной стоимости – очень впечатляет. «Шаг вперед, два шага назад». Союз с середняком. Два семестра зубрил, – и едва сдержался, когда с языка рвалось «эту хрень».

Товарищ Алексей посмотрел на него с уважением.

– Нам нужны агитаторы, – воскликнул он. – Знайте, подпольный ревком действует. Мы поможем Красной Армии.

– Ну и ну, – покачал головой Степан, кляня себя, что распустил язык насчет своих марксистских познаний. Но товарищ Алексей истолковал это восклицание посвоему.

– Мы скинем ненавистных беляков. Установим царство счастья и труда. Пойдемте, товарищи, у нас сход.

Путешественников поразило, с какой легкостью им поверили. Деваться было некуда, пришлось идти.

Поплутав по переулкам, друзья и их сопровождающий оказались на территории полуразвалившегося заводика. Вверх вздымалась красная кирпичная башня. Через узкий проход протиснулись в просторное помещение, раньше, похоже, оно служило складом продукции. Оно было завалено ящиками, металлическими брусками. Керосиновая лампа отвоевала у темноты часть склада.

В сборе было человек пятнадцать. Среди них были и крепкие по-рабочему, фотогеничные, как на подбор, парни с пламенем в глазах и энергичными движениями, были и пожилые седые рабочие с мудрыми улыбками. А один из присутствующих сразу не понравился – лицо мерзкое, худой как щепка, и глаза воровато бегают.

Товарищ Алексей представил путешественников как агитаторов из Москвы и открыл сход. На железную пустую бочку с громыханьем карабкались поочередно ораторы. Они клеймили империализм, белую армию, Деникина, Колчака, хозяйчиков, пьющих кровь из рабочего класса.

На бочку взобрался вихрастый, лет восемнадцати парнишка – самый пламенный и самый фотогеничный из числа беззаветно преданных, чистых, немного наивных рыцарей революции. Звали его Кузьма. Говорил он долго и искренне. Закончил свою затянувшуюся речугу словами;

– Как говорил товарищ Маркс, мы наш, мы новый мир построим!

После этого товарищ Алексей заявил, что сейчас выступят агитаторы из Москвы, которые самого Ленина видели. Испуганного Степана затолкали на бочку, с которой он тут же едва не навернулся. Помявшись, он начал:

– Друзья, – решив добавить пафоса, он крикнул: – Братья!

Не зная, чем продолжить, замолчал. На него смотрели ждущие глаза. И он, зажмурившись, начал без оглядки плести все, что приходило в его голову:

– Враг не дремлет! Контрреволюция костлявой рукой хочет задушить советскую власть! Недобитые белогвардейцы, скажем даже, белобандиты, тянут щупальца к Москве, хотят отдать Россию на поругание! – он постепенно входил в роль. – Не буду скрывать, товарищи, положение серьезное. В столице не хватает топлива, хлеба. Мяса, масла, – начал он перечислять все задумчивее. – Мыла, холодильников, стиральных машин.

– Да ты что? – прошипел Лаврушин.

– Ах да, – очнулся Степан, отгоняя как наяву вставшие перед мысленным взором картины пустых горбачевских прилавков. – В общем, много чего не хватает. Но партия во главе с вождем мирового пролетариата Лениным твердо держит штурвал истории в своих руках. Мы победим! Да здравствует революция! Ура, товарищи!

– Ура, – приглушенно прокатилось по помещению.

Кузьма было затянул «Интернационал», но его одернули из соображений конспирации. Перешли к обсуждению конкретных планов: захват почты, телеграфа, мобилизация рабочих отрядов, агитация в войсках. В разгар обсуждения раздался истошный вопль:

– Руки вверх.

Со всех сторон в помещение посыпались солдаты в серых шинелях и с ружьями наперевес. Из темноты, как демон из страшного сна, появился держиморда-капитан.

– Товарищи, я уполномочен закрыть ваше собрание, – язвительно произнес он.

Из толпы рабочих выскочил тип с неприятным лицом, который с самого начала так не понравился Лаврушину. Кланяясь держиморде, подобострастно загнусил:

– Все здесь, господин капитан. Тепленькие.

– Молодец, Прохор. Получишь награду, – улыбнулся зловеще штабс-капитан.

– Дела-а, – прошептал Степан…

* * *

Когда членов ревкома выводили, товарищ Алексей затеял красивую, как в кино, драку, богатырскими движениями раскидывая наседавших шпиков. Но его все равно скрутили, а он кричал: «Мы победим».

Всех затолкали в грузовики с обещаниями к утру расстрелять. Затем – тесный тюремный коридор, удары прикладом в спину. Наконец, первопроходцев псипространств запихали в небольшую тюремную камеру. Сверху сочилась вода. Из угла доносились шорохи. Крысы? Наверняка.

Лаврушин уселся на гнилой копне соломы в углу. Страх, появившийся после погони, стрельбы на улицах, ушел, осталось раздражение. Бояться нечего. Бензин в генераторе на исходе. После того как он кончится, они возвратятся. Но все равно местечко приятным не назовешь. И холод – зуб на зуб не попадает. Не топят тут, что ли?

Степан устроился рядом с ним. А потом к ним подсел Кузьма и наивными глазами всматривался в кусок звездного неба, расчерченный решетками. Наконец он с придыханьем произнес:

– Как быстро прошла жизнь Но я счастлив, что прожил ее недаром. Правда.

– Правда, – для приличия поддакнул Степан.

– Хорошо, что отдал я ее счастью рабочих всего мира. Правда?

– Угу.

– И лет через пять, а то и раньше, будет на земле, как говорил товарищ Маркс, мир счастья и труда. И будет наш рабочий жить во дворцах. А золотом их клятым мы сортиры выложим. Правда?

Этого Степан не стерпел.

– Черта лысого это правда! И через семьдесят лет в лимитской общаге в комнате на четверых помаешься. И за колбасой зеленой в очереди настоишься. Золотом сортиры! Ха!

– Что-то не пойму я тебя, товарищ. Как контра отпетая глаголешь.

– Что знаю, то и глаголю.

Кузьма насупился, забился в угол и углубился в мечты о драгоценных унитазах. Степан поднес к глазам часы, нажал на кнопку, в темноте засветился циферблат. Кузьма зерзал и заморгал:

– Ух ты, какие часики буржуйские. Даже у нашего заводчика Тихомирова таких не было.

– Барахло, – отмахнулся Степан задумчиво. – «Электроника». В каждом магазине навалом.

– И слово буржуйское, – с растущим подозрением произнес Кузьма. – Электроника.

– Лаврушин, – вдруг встрепенулся Степан. – Мы тут уже три часа! Три!

– Ну и чего? – спросил Лаврушин, его начинало клонить в сон.

– Где ты видел, чтобы фильмы по телевизору три часа шли?

– Что ты хочешь сказать?

– А то, что нас шлепнут. Хоть и к революциям здешним мы никакого отношения не имеем.

– Ах ты контра, – с ненавистью прошипел Кузьма.

– Хоть ты помолчи, когда люди взрослые говорят, – кинул ему Степан.

Лаврушин задумался Воскликнул обрадованно:

– Все понятно. Мы упустили из виду, что пси-мир – это особый мир. Со своим Бременем.

– Угу То есть – если по сценарию за минуту проходит день, то мы переживем именно этот день, а не нашу минуту.

– Верно.

– А если это эпопея? Вдруг за одну серию тридцать лет пройдет? Даже если нас не расстреляют, мы от старости сдохнем, пока кино кончится.

Тут Лаврушин отодвинул свои научные интересы в сторону, И ясно осознал, в какую историю влип сам и куда втравил друга. Легкая прогулка моментально превратилась в его глазах в длинный путь по джунглям, где кишат гады, людоеды и хищники Как же так – какой-то дурак-сценарист написал дурацкий сценарий, и теперь его дурацкие персонажи пустят в распыл настоящих, не дурацких людей Эх, если бы выжить, выбраться, глядишь, и смог бы Лаврушин соорудить машину для обратного перехода, хотя это и нелегко в мире, где электроника только начинает свое шествие по планете.

Через час путешественников потащили на допрос. В большой комнате, выход из которой заслоняли двое дюжих солдат явно жандармской внешности, за столом, тумбы которого опирались на резные бычьи головы, сидел знакомый поручик и макал в чернильницу перо, записывая что-то на бумаге. Штабс-капитан склонился над привязанным к стулу, избитым товарищем Алексеем. Когда в комнату ввели Лаврушина и Степана, капитан отвернулся от подпольщика и произнес с угрозой:

– О, знакомые рожи. Господа коммунисты, мы, кажется, имели удовольствие видеться раньше.

– Было дело, – вздохнув, согласился Степан.

– Значит, прямехонько из Москвы? Отпираться было бессмысленно. Провокатор уже все доложил. Поэтому Лаврушин смиренно кивнул:

– Из нее, златоглавой.

– Я родился в Москве, – задумчиво произнес капитан, лицо его на миг утратило свирепое выражение. – Это было давно. Наверное, тысячу лет назад. Балы, цыгане, свет… Тогда Россия еще не была истоптана. Как там теперь?

– Все равно не поверите.

– А вы попробуйте, – усмехнулся капитан.

– Мы из другой Москвы. Будущей. Такой Москвы вы не видели, – грустно проговорил Лаврушин. – Половину церквей снесли. Понастроили новых районов – тридцати этажные здания. Башня останкинская в пятьсот метров. Миллионы автомобилей. Все асфальтом залили. В домах – газ, горячая вода. Несколько аэропортов.

– Аэропортов, – в голосе капитана появилась заинтересованность. – Вы так представляете себе ваш красный рай?

– Эх, если выживите в этой мясорубке, лет через пятьдесят вспомните меня. Огромный прекрасный город. И ощущение новой грядущей смуты. Так будет.

Вряд ли вспомню, – офицер повернулся к товарищу Алексею и для удовольствия залепил ему держимордовским кулаком Лаврушин вздрогнул, будто ударили его самого. – Вот он, облик грядущего хама, который от всей Руси не оставит ни камня. Вижу, вы интеллегентные люди. Что у вас общего с этими?

– Мне очень жаль, господа, – офицер встал перед ними. – Единственно, чем могу помочь вам – это не пытать.

– Подарок, – хмыкнул Степан.

– Но завтра вас расстреляют.

Тут очнулся товарищ Алексей и прокричал:

– Держитесь, товарищи! Им не сломить нас пытками и застенками. Будущее за нами!

– Это все твои эксперименты, Лаврушин! Говорил тебе, не может быть такого генератора, аН нет – испытывать понесло!

– Вы о чем? – насторожился офицер.

– О том, что это не наше кино, – вздохнул Лаврушин и заискивающе произнес: – Господин капитан, а может, не стоит расстреливать? Может, договоримся.

Он заработал презрительный взор подпольщика и насмешливый взор капитана.

– Нет веры тому, кто раз связался с хамом, – процедил тот. – Увести.

Лаврушин пытался обдумать, сидя на соломе, планы спасения, но ничего путного не приходило. Под утро задремал. Разбудил его конвоир.

– Вставай, краснопузый. Час твой пробил…

* * *

Во дворике у стены красного кирпича стояли члены подпольного ревкома – избитые, в ссадинах, с разорванными рубахами. Больше всех досталось товарищу Алексею – тот еле держался на ногах.

Внутри у Лаврушина было пусто. Подташнивало. Но он все не мог до конца поверить, что этот синтетический мир расправится с ним.

Он поднял глаза. Увидел строй солдат в длиннополых шинелях, с приставленными к сапогам винтовками.

– Боже мой, – прошептал он.

– Это все твои идеи, – кивнул Степан, он был не столько напуган, сколько зол.

– Товсь! – тонко проорал знакомый поручик и поднял руку. Взвод взял наизготовку. И Лаврушин на удивление ясно с такого расстояния увидел бегающие, неуверенные глаза солдата, целящегося ему прямо в сердце.

Тут товарищ Алексей гордо и зычно закричал:

– Да здравствует партия Ленина! Наше дело не умрет!

И запел «Интернационал».

Соратники подхватили его – стройно и слаженно, как профессиональный хор.

Ноги у Лаврушина слабели. Он оперся о холодную стену и закрыл глаза. Это слишком тяжело – смотреть в глаза собственной смерти.

– Цельсь! – проорал еще более тонко подпоручик.

«Все», – подумал Лаврушин. Холод кирпича продирал до костей мертвенным морозом.

Прошло несколько секунд. Лаврушин почувствовал, как его трясут за плечо.

– Заснул? – послышался голос Степана. Лаврушин открыл глаза и увидел своего друга. Живого. Только бледного.

– Где мы? – слабо спросил Лаврушин.

– Кажется, в Англии.

Вокруг простирались бесконечные вересковые поля, на горизонте синел лес и озера. Сам Лаврушин стоял, оперевшись о мшистый булыжник запущенного и достаточно безобразного, без единого намека на величественность, замка. Это был сарай-переросток из булыжника, а не замок. Но он был несомненно английский.

– По-моему, это «Международная панорама», – сказал Степан. – Интересно, как мы проскочили диктора, заставки.

– Пси-миры неисследованы. Интересно, как там с ребятами из ревкома?

– Я, кажется, смотрел этот фильм. В следующей серии солдаты откажутся стрелять. Пленников освободят.

– Хорошо бы, – Лаврушину было жалко до слез тех людей. Хоть и киношные они, но в то же время живые. – Красиво. Хоть бы этот репортаж подольше продлился.

– В этой передаче репортажи короткие.

В подтверждение этих слов замок исчез. Друзья очутились в толпе негров. Чернокожие прыгали поочередно то на одной, то на другой ноге и что-то подвывали по-своему. Окна в многоэтажных домах были выбиты. Жара стояла немилосердная.

– Степка, мы в ЮАР, – крикнул Лаврушин.

Негры рядом прекратили прыгать, раздвинулись, пошептались и начали угрожающе смыкаться вокруг двух белых.

Один толкнул Степана в спину. Другой взял Лаврушина за локоть, и тот только вежливо улыбнулся. Обстановка накалялась.

Тут начался кавардак.

Метрах в тридцати перед толпой улицу перекрывали два черных бронетранспортера с водометами на крышах. По обе стороны от них стояли полицейские. Они напоминали, в шлемах с опущенными стеклянными забралами, со щитами, дубинками и ружьями с резиновыми пулями, древнюю рать, вышедшую на битву. Это были уверенные в своих силах головорезы, лениво смотрящие на приближающихся негров. Но и те знали толк в хорошей драке. Из толпы полетели камни. Метрах в пяти за спиной путешественников рванула граната со слезоточивым газом. Затем еще одна. Захлопали выстрелы. Негр, державший Лаврушина под локоть, свалился, сраженный резиновой пулей. Потом стало невыносимо резать глаза, сдавило горло. Лаврушин, кашляя, бросился в сторону…

Очень кстати опять все изменилось.

С час друзья провели на стадионе, где болельщики что-то орали поиностранному. Путешественники с ужасом думали, какой еще сюрприз принесет им программа телепередач.

Но в генераторе кончился бензин.

– По-моему, – сказал Степан, – путешествие закончилось. Твою берлогу пока по телевизору не показывают.

* * *

Следующим утром друзья встретились в светлом коридоре казавшегося теперь невероятно близким и родным института.

– Ну как, очухался? – спросил Лаврушин.

– Угу. Только всю ночь со слезогонки кашлял. Тут появился Толик Звягин в огромных очках и с (толстым портфелем.

– Привет, ребята.

– И тебе того же, – буркнул Степан.

– Не поверите, у меня глюки начались, – сообщил Звягин.

– Почему, очень даже поверим, – кивнул Степан, теперь готовый поверить во что угодно.

– Вчера «Международная панорама была, – пояснил Звягин. – Там в негритянской демонстрации двух белых показывали. Как две капли воды на вас похожие. Привидится же такое.

– Да, – Лаврушин издал нервный смешок – Это мы и были.

– Но…

– Вот тебе и «но.

– Шутите, – обиделся Звягин.

– Шутим…