«Война по понедельникам»

АНТОН ПЕРВУШИН

ВОЙНА ПО ПОНЕДЕЛЬНИКАМ

Даже эпоха тирании достойна уважения, потому что она является произведением не людей, а человечества, стало быть, имеет творческую природу, которая может быть суровой, но никогда не бывает абсурдной. Если эпоха, в которую мы живем, сурова, мы тем более должны ее любить, пронизывать ее своей любовью до тех пор, пока не сдвинется тяжелая масса материи, скрывающей существующий с ее обратной стороны свет.

Вальтер Ратенау

- ... Тогда все понятно, - сказал Болванщик. - Убить Время! Разве такое ему может понравиться?

Льюис Кэрролл

ПОНЕДЕЛЬНИК ПЕРВЫЙ

Приготовьтесь, сейчас вам предстоит услышать нечто невероятное. Наша компания, хоть и вполне легальная, всего лишь ширма, предназначенная для добывания средств. Настоящее же наше дело - патрулирование времени.

Пол Андерсон

1 августа 1938 года (год Тигра)

КОЗАП - сектор "Эталон"

Ранним утром Иосиф Виссарионович Сталин прогуливался по своему рабочему кабинету в Кремле и размышлял. Странными бы показались его мысли непосвященным. Странными бы показались они самому Сталину еще вчера вечером, но сегодня - все изменилось.

Только что он закончил изучение краткого, но содержательного отчета сотрудников НКВД, курирующих работу группы ученых, фамилии которых десяток лет уже, как вымараны с титульных листов многочисленных учебных пособий для студентов и школьников. Да, когда-то их имена гремели. Тяжеловесы узкой специализации, мастера популяризации, виртуозы формул, жрецы абстрактного мышления. Они ничего не значили для Сталина как люди. Так - список фамилий, по большей части "жидовских", оттиснутых аккуратными машинописными буковками на стандартного формата листах хорошей бумаги. Головастики, за сухими интегралами прячущие свой страх перед суровыми законами жизни. Но именно они, эти люди, которых Сталин в душе просто-напросто презирал, они своей работой заставили вождя думать сегодня о том, о чем он никогда ранее не задумывался.

А думал Сталин об удивительных свойствах времени.

Конечно, оно всегда представлялось ему одним-единым потоком, бесконечной рекой, по которой плывем мы все, наши страны, Земля, Вселенная. Река, но и не река: нельзя нигде причалить, свернуть в сторону, поплыть, выгребая веслами, против течения. Всегда было нельзя. И вдруг, оказывается, можно! Пожалуйста, в любой момент и в любом направлении. И хоть сейчас отправляйся в семнадцатый год спрашивать совета у Ильича. И значит, не просто так сам человек, все вещи, его окружающие, плывут себе вперед в потоке времени, а каждый человек, каждая вещь - это растянутая во времени змея в бесчисленных своих воплощениях, и так же, как здесь и сейчас существует он, Сталин, так и существует где-то независимо от него Сталин-секунду-назад, Сталин-две-секунды-назад, юноша Косело Джугашвили, безусый поэт из семинарии, и маленький босой Coco, сынок сапожника из Гори.

Впрочем, не эта, абстрактная в общем-то мысль беспокоила вождя. Другая, еще более неожиданная, ошеломляющая и пугающая мысль заставляла его убыстрять иногда шаги, а руки - непроизвольно сжимать до боли в пальцах любимую трубку. Оказывается, время - не просто река, состоящая из бесконечного множества ручейков, прямая и предопределенная. Это река с неисчислимым количеством притоков и ответвлений, и целые миры существуют не только там, позади или впереди, они существуют здесь и сейчас: невидимые, неосязаемые для органов чувств, потому как не может букашка, ползущая по одной стороне листа бумаги видеть и осязать букашку, ползущую под ней, но с другой стороны листа. И Сталин с ужасом чувствовал, как затягивает, поглощает его эта мысль, как остается он один-одинешенек словно на пересечении множества коридоров с зеркальными стенами, полом, потолком, в которых видит свое отражение, а те в свою очередь видят в других отражениях свои отражения и так до бесконечности, и никто не может сказать, кто же тут настоящий: я, ты, он или вон те. А где-то, может быть, отражения искажаются, преломляясь друг в друге настолько, что и не он, Сталин, оказывается расхаживающим здесь, по кремлевскому кабинету, а поблескивающий стеклами пенсне, хитровато ухмыляющийся Троцкий или, чего доброго, Бухарии (жива еще память о недавнем процессе).

Только сейчас Сталин понял вдруг, по кромке какой бездны удалось ему пройти к высшей власти, и сколь много было шансов оступиться, рухнуть вниз. От какой неисчислимой суммы случайностей: случайных совпадений, случайно брошенных фраз, случайных мыслей и встреч зависела его судьба, судьба этой огромной страны. Чуть что не так, чуть в сторону, и все, совершенно все было бы по-другому.

Ведь меня уже раз двадцать - сто двадцать! - могли арестовать, думал Сталин, внутренне холодея. И раз пятьсот уничтожить. Это чудом можно назвать, что я удержался в двадцать четвертом. А семнадцатый год? Разве не чудо, что большевики победили? Признайся, ведь и ты вместе со всеми не верил в возможность продержаться после переворота хоть неделю...

Сталин попытался раскурить трубку, но пальцы тряслись, и у него долго не получалось.

"Расстрелять бы их всех, - подумал Сталин с тоской. - Умники нашлись. Мне на голову".

И это был бы самый простой выход. Тем более что вождь с юности научился не доверять высоколобым мужам с правильно поставленной речью: вечно они что-нибудь придумают, мешают жить спокойно себе и другим. Вот атомную бомбу какую-то изобрели - подавай им деньги на разработку. Да русскому солдату все эти бомбы нипочем, будь они хоть трижды атомные!

Но что-то останавливало Сталина, интуитивно чувствовал он правоту ученых, и какая-то новая, возбуждающе новая перспектива открывалась перед ним. Он понял в озарении, что и как нужно делать, дабы избавиться раз и навсегда от свежеиспеченного страха; он решил действовать. Незамедлительно. Он шагнул уже к столу, на котором лежала раскрытой папка с отчетом, и вдруг окружающее пространство с громким хлопком свернулось вокруг него в жесткий тесный кокон, и Сталин провалился в темноту...

11 мая 1992 года (год Обезьяны)

Основной вектор реальности ISTI-58.96. A

День выдался прекрасный, солнечный: быть может, первый настолько солнечный день новой весны.

Вячеслав Красев, известный и очень модный в последнее время писатель-прозаик, сойдя на остановке "Дворцовая", решил, раз уж подарком нам сегодня славная погодка, дойти отсюда до Дома писателей, что на Шпалерной, пешком. Путь неблизкий, но и спешить особенно некуда.

Проходя через площадь, он обратил внимание на куч-ковавшихся вокруг Александрийской Колонны хмурых людей, преимущественно пожилого возраста, с красными потрепанными флагами, маленькими иконками вождей и неумело сделанными транспарантами.

Нелегко, наверное, приходится в наше время национал-патриотам и верным ленинцам, думал Вячеслав, пробегая взглядом по знакомым до тошноты лозунгам, выписанным на транспарантах. Это нужно быть каким-то особенным человеком, чтобы изо дня в день, из месяца в месяц различать в окружающем мире исключительно плохие, грязно-багровые стороны действительности; чувствовать, как все туже затягиваются вокруг любимой, но глубоко несчастной страны сети несуществующих заговоров; когда паутина слепого ужаса, отчаяния заслоняет собой малейшие проблески сочувствия и добра, а нос старого приятеля, фронтового товарища, начинает казаться длинноватым: длиннее того предела, когда еще можно было бы поддерживать с ним дружеские отношения. Глупые, запуганные, близорукие. Чертовски близорукие! Знали бы вы, сколько я повидал миров, за которые действительно стоило бы отдать жизнь, но не требующих поэтому никогда от своих детей подобной жертвы. И жаль, не дано мне донести до вас это знание, потому что не станете вы читать "сомнительных книжонок" некоего Красева, а по-другому я не умею: нет способностей.

Интерес Вячеслава привлек один из транспарантов. Лозунг, выведенный на белом фоне красными трафаретными буквами, показался необычным для подобного рода сборищ. Наверное, именно поэтому молодой человек (явный студент: очки, короткая стрижка, поношенные джинсы, грязноватая куртка) стоял в стороне от группы непримиримых борцов за идею, поглядывавших на него с нескрываемой враждебностью. Лозунг "студента" гласил: "КОММУНИЗМ - НЕ ТУПИК, КОММУНИЗМ ЕЩЕ ОДИН ПУТЬ!"

Забавно, подумал Вячеслав. Он ждал, что Нормаль каким-нибудь образом отреагирует на знакомую в общем-то смыслом своим декларацию; знакомую, впрочем, в данной конкретной точке пространства-времени одному Вячеславу, но Нормаль безмолвствовала, и значит, можно не беспокоиться: случайное совпадение, и не более того.

Вячеслав прошел мимо "студента", и глаза их встретились. Взгляд "студента" не выражал ничего, кроме скуки. Скучно ему было, оказывается, стоять на Дворцовой со своим нетрадиционным лозунгом, но уйти он не может. Почему? Бог его знает. У всякого свои причуды. И снова Нормаль никак не отреагировала. Впрочем, возможности ее, как стало выясняться, тоже не безграничны. Она не в состоянии, например, анализировать совокупность еще не возникнувших на Светлой Стороне связей. А кто в состоянии? Разве что Всадники...

Так они и разминулись: писатель Вячеслав Красев и скучающий "студент". А ровно через час после мимолетного обмена взглядами (об этом Красев не узнает никогда) со студентом едва не случилась трагедии. Несущийся на бешеной скорости грузовик, проскочив на красный свет, свернет на Дворцовую, и только вмешательство крепкого седовласого мужчины в поношенной "афганке" (именно так впоследствии его будут описывать многочисленные свидетели), появившегося вдруг, словно из воздуха, на подножке ревущего ЗИЛа и два раза выстрелившего в водителя через открытое окно в упор из длинноствольного пистолета, а затем успевшего вывернуть руль, позволило избежать удара радиатором в грудь и голову перепуганного "студента". Не услышит Вячеслав и сообщения о происшествии на Дворцовой, скороговоркой прочитанное тем же вечером диктором информационного агентства "Факт". Водоворот событий закрутит и его, и этот мир, понесет сквозь бурю одной из самых странных и нелепых войн.

Через час Красев уже сидел за столиком в уютном ресторанчике Дома писателей и попивал кофе, оглядывая пустой в это время дня зал. Чувствовал он себя здесь вполне комфортно, ожидая начала скорого общения с людьми, которых хорошо знал и любил в новом своем обличий. И вот тут-то Нормаль и напомнила о себе.

Чуть кольнуло в кончике мизинца левой руки. Сигнал. Вячеслав откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

"Слушаю".

"Прорыв. Синусоидальное возмущение по вектору. Вероятность хроноудара - 67,9%. Предполагаемая мощность - 19 000 хроноватт".

"Эпицентр?"

"Середина 1938 года. С большей точностью определить не берусь".

Вот этого никак не ожидал.

"Переход!" - скомандовал Вячеслав.

И выскочил из основного вектора. Наблюдай за ним кто-нибудь в этот момент, он увидел бы, как тело известного писателя Красева вдруг выгнулось, рассыпаясь снопом ярко-желтых быстро гаснущих искр.

Как всегда, при переходе из вектора на Светлую Сторону времени Вячеслав испытал прокатившуюся от головы до пят волну боли - следствие моментальной перестройки организма. Он стиснул зубы, чтобы не застонать. Теперь даже с закрытыми глазами Красев видел потоки времени. Конечно, не все, что переполняют собой Светлую Сторону: Нормаль, оберегая сознание, преднамеренно сужала поле этого внутреннего зрения, вычленил и обрисовывая лишь основные векторы, но и так, даже лишенное каких-либо красок, зрелище впечатляло.

Сквозь веки закрытых глаз Вячеслав видел альветви, расщепляющиеся в далеком грядущем: там, где нет и не будет никогда более человека как вида, как существа, чрезвычайно ограниченного в восприятии процессов, происходящих в мире. Вместе с тем Вячеслав видел клубок начала времен, где Большой Взрыв сгустка спрессованных сверхтяжелых проточастиц породил в одно мимолетное мгновение все сущее: энергию, материю, время. Видел он все это вечно растущее, вечно подвижное, вечно живое дерево, имя которому Вселенная.

И еще одному стал свидетелем Вячеслав Красев, выскользнув на Светлую Сторону времени. Он увидел, как основной вектор реальности, который он только что покинул: самый странный из всех близрасположенных векторов, лишенный на продолжительном участке малейших намеков на альветви и как бы даже охваченный металлическим корсетом по всей длине этого участка начинает дрожать; по его поверхности бегут волны, ломая, перемешивая индивидуальные векторы людей, планет, галактик, а потом вдруг металлический корсет рассыпается, и вектор дает побеги альтернативных ветвей, которые быстро и беспорядочно разрастаются, сталкиваясь, трепеща, отсыхая, закручиваясь в тугие петли, давая в свою очередь новые побеги. Мгновение и они заполняют собой все вокруг.

"Это невероятно, - подумал Вячеслав, по-настоящему зачарованный происходящим. - Что ты можешь сказать по этому поводу, Нормаль?"

"Корпус Защиты Понедельников перестал существовать".

"Да. И мне кажется, я знаю, кто это сделал".

11 августа 1938 года (год Тигра)

КОЗАП - сектор "Коррекция"

В секторе "Коррекция", на одном из его уровней, отвечавшем за неприкосновенность тридцать восьмого года, проходила церемония присвоения лейтенантских званий вчерашним курсантам Офицерской Школы Корпуса, в просторечии именуемой Петелькой. На семь биолет новоиспеченные лейтенанты были выведены из потока времени Корпуса, но так как временной поток Школы замыкался сам на себя и был направлен перпендикулярно потоку всего остального Корпуса, то по времени последнего с момента отправки курсантов в "петлю" прошло не более получаса - интервал, обусловленный точностью настройки соответствующего оборудования. В Корпусе до самозабвения любили подобного рода эффекты, связанные с разнонаправленностью хронопотоков, и, как следствие, широко использовали их для воспроизводства устаревающей и требующей обновления аппаратуры. Или при подготовке кадров.

Курсантов построили в две шеренги вдоль по бесконечному, созданному применением все тех же "петелек" коридору, и теперь они молча слушали транслируемую с лазерного диска запись вдохновенного выступления генерала-героя Семена Вознисенского.

- Товарищи курсанты, - говорил генерал, - с сегодняшнего дня на вас, на ваши плечи ложится огромная ответственность. Неоднократно враги Коммунизма, враги Нашей-Социалистической-Родины пытались насильственными методами переделать историю Первой-В-Мире-Страны-Советов, чтобы добиться таким образом краха единственного Подлинно-Народного-Строя, добиться такого положения вещей, такого совпадения случайностей, который помешал бы свершиться Великому-Октябрю, помешал бы нашему Народу, нашим Вождям реализовать величайшую, самую героическую эпоху за всю историю существования человечества. Ваша задача - противостоять поползновениям буржуазных выродков и ренегатов всех мастей. И я думаю, вы покажете себя достойными офицерами, осознающими свою высокую ответственность перед Родиной в деле защиты понедельников...

На левом фланге, на самом краю - там, где коридор сектора наконец заканчивался, стоял, вытянувшись по стойке "смирно" небольшого роста курсант по имени Игорь Бабаев. Нельзя назвать его карликом или лилипутом просто ростом не вышел человек: метр шестьдесят при вполне нормальном телосложении. В курсантской среде, где никого, за исключением Игоря, не найти было ниже метра семидесяти пяти, кое-кто порой задавался вопросом, по какой такой уважительной причине Бабаев оказался в рядах Школы. И Бабаев сам - должно быть, почаще других - задавал себе этот вопрос, вспоминая насколько сильный шок испытал (в равной степени были поражены и его родители, служащие сектора "Эталон-71"), когда модуль профориентации БК КОЗАП выдал на дисплей: "БАБАЕВ И. В. - ОФИЦЕРСКАЯ ШКОЛА, РЕГИСТР А-657, СЕКТОР "КОРРЕКЦИЯ-38". С той поры и началась эта удивительная, интересная жизнь, которой Игорь никогда для себя не ждал и причиной поворота к которой до сих пор считал некий сбой в Большом Компьютере Корпуса, хотя никому и не высказывал эти свои крамольные предположения вслух.

Нельзя сказать, чтобы в Школе Игорь (его еще называли снисходительно-ласково "Игорьком") сильно страдал из-за своего роста. Встречались, конечно, среди курсантов и любители задеть, подтрунить, сорвать злобу, но в целом народ подобрался дружелюбный, веселый, чуткий. К Игорю относились хорошо, помогали, когда ему было трудно; не смеялись, не лезли с пустыми советами, когда ему было плохо. И он их всех очень любил за это, потому что чувствовал себя среди них почти как дома, почти как в родном секторе.

Порадовало его и распределение, особенно когда он узнал, что попал политруком в роту Севы Митрохина, лучшего из лучших, возглавлявшего список выпускников-отличников, одного из наиболее терпеливо-доброжелательных в общении с маленьким и импульсивным по натуре Игорьком. Митрохин находился сейчас далеко от него - справа, на другом конце шеренги среди отличников боевой и политической подготовки, но Игорек уже предвкушал, как звонко отрапортует ему, отдавая честь: "Товарищ старший лейтенант, лейтенант Бабаев для прохождения службы прибыл!" - "Вольно, лейтенант", - скажет Митрохин и достанет початую бутылочку трехзвездочного армянского коньяка (он всегда умел и умеет добывать где-то эту драгоценную для каждого курсанта жидкость), и они выпьют, чокнувшись, по полстопочки, и Митрохин улыбнется и расскажет какую-нибудь историю (это он тоже всегда умел и умеет и, что особенно ценно, никогда не повторяется).

- ... Я хочу напомнить вам, товарищи курсанты, - продолжал между тем вещать генерал-герой, - одну известную народную мудрость: "Понедельник день тяжелый". Это непреложная истина. Все самые главные события, важнейшие свершения происходят по понедельникам. Даже день Великого-Октября, защищать который поручено опытнейшим бойцам, доказавшим на деле, что...

Игорек не вслушивался в смысл слов выступления Воз-нисенского: подобное этому он не раз сам уже произносил, выступая на занятиях по политподготовке; все было ему знакомо и привычно проскальзывало мимо ушей. Гораздо более приятным казалось думать о предстоящей встрече с Митрохиным старшим лейтенантом, вспоминать с легкой грустью о тех семи годах, проведенные в Школе, долгий и трудный путь от зеленого первокурсника до уверенного в себе выпускника. И Игорек с удовольствием думал и вспоминал до тех пор, пока речь генерала-героя не закончилась и не прозвучала команда: "Товарищи курсанты, смирно!", заставившая всех подтянуться и застыть в сладостном томлении. Вдоль шеренг побежали прапорщики, катя впереди себя тележки с аккуратно разложенными на них в порядке следования военными билетами, значками выпускников, новенькими погонами и личным оружием с монограммами Школы.

И вот тут церемония была прервана. Раздался громкий хлопок, и в коридоре, выскочив прямо из воздуха, как чертики из коробочки, появились фигуры в полном боевом облачении корректоров Корпуса с АКМами наперевес. Они сразу же начали стрелять от живота без разбора, и коридор наполнился криками, визгом отлетающих рикошетом пуль, запахом пороха.

Надо отдать должное новоиспеченным лейтенантам Корпуса: кое-кто из тех, что успели получить личное оружие, среагировали быстро и открыли ответный огонь. Переломилась пополам первая фигура с автоматом; упала на колени, зажимая ладонями рану, вторая; повело в сторону третью.

Игорек еще не успел выйти из оцепенения, вызванного внезапностью нападения, как увидел четвертую фигуру, сумевшую добежать до самого края левого фланга. Бабаев увидел, как прапорщик, кативший до того тележку, а теперь остановившийся всего в десяти шагах, торопливо открывает кобуру и почти в упор расстреливает этого четвертого. А тот - возможно, уже мертвый, но по инерции продолжающий бег - в конце концов спотыкается, падает, выбросив вперед правую руку, и от той руки отделяется маленький темно-зеленого цвета круглый предмет, катится по полу и останавливается здесь, почти у самых ног Игорька.

Граната!..

Игорек ничего не успел сделать, только зажмурился. Успел сделать другой. И когда прогремел взрыв, и когда Игорек каждой клеткой напряженного в страшном ожидании тела приготовился принять кусочки разорванного горячего металла, ничего не произошло. Совсем ничего. На секунду все стихло; потом вокруг снова заорали, кто-то принялся вычурно материться, а Игорек открыл глаза. Сначала он увидел ноги, потом взгляд его скользнул дальше, и он понял, что произошло. Кто-то из курсантов в последний момент успел схватить гранату и, прижав ее к груди, отпрыгнул подальше в сторону, спасая тем самым Игорька и других, кто стоял на левом фланге.

При взгляде туда, где лежал теперь этот курсант Бабаева затошнило. Он отступил на шаг, потом еще на один, уперся спиной в холодную стену. Так он и сполз по ней, не отрывая взгляда широко открытых глаз от тела на полу и от разливающейся под ним черной лужи.

Это кровь, отрешенно подумал Игорек, сколько же ее много.

В ушах у него звенело.

- Кто они? Откуда? - перекликались вокруг.

Курсанты, с неуверенностью озираясь по сторонам, собрались вокруг распростертых тел. Расстрелянного в упор перевернули на спину, и одному из окружавших это тело курсантов вдруг тоже, как и Игорьку, стало дурно. Мир покачнулся в его глазах, и он поспешно отошел в сторону. Потому что на мгновение курсанту показалось, что в лице расстрелянного налетчика он узнал собственные черты.

- Товарищи курсанты! Смир-рна!

По коридору шел высокий седовласый полковник. Он шел быстро, и не все успели вовремя среагировать, встать навытяжку при его приближении. Получилась заминка, но скоро оставшиеся в живых выстроились в шеренгу, помогли подняться и Бабаеву.

Полковник остановился на левом фланге, над телом четвертого налетчика, постоял с полминуты в задумчивости, потом с неожиданной злостью пнул тело носком ботинка.

- Идиоты, - проскрипел полковник.

Наконец он поднял глаза, и тяжелый взгляд из-под сведенных бровей скользнул по лицам вытянувшихся курсантов.

- Вы все, - сказал полковник, отделяя этим взглядом десятерых, стоявших с краю, Игорька в том числе. - Выйти из строя на два шага. Шагом марш!

Десять курсантов Офицерской Школы Корпуса Защиты Понедельников, так и не успевшие получить лейтенантского звания, новых погон и личного оружия, с отработанной до автоматизма четкостью выполнили приказ.

- Напра-аво! За мной - шагом марш!

И они пошли за полковником. В неизвестность...

10 мая 1982 года (год Собаки)

Новообразовавшаяся альветвь ISTI-58.166. K

- Здравствуй, Вера.

- Bonjour, Владимир Николаевич. - Она присела в книксене: в последние годы молодежная мода вспомнила о светских традициях начала девятнадцатого века, и одежда сейчас же перекосилась ей под стать: атлас, бархат, кружева какие-то немыслимые, лайковые перчатки и так далее в том же духе. Командарм усмехнулся в усы.

Был он, как обычно, гладко побрит, обильно наодеколонен "Тройным Хаттриком", торговая марка "Гамбург". Багрово светились ромбы на его погонах: по четыре на погон.

- Павел Савельевич дома?

- Папа, - и выговор конечно же из того самого исторического периода (ох уж этот мне молодежный жаргон!), - в своем cabinet de travail. (Кабинет (фр.)).

- Не слишком занят?

- Работает над статьей для "Нэйчур", но en toil cas он предупредил, что ждет вас. (Тем не менее (фр.)).

- Спасибо тебе, Верочка. Или как это у вас, у молодежи, принято говорить: гранд мерси.

- Ничего не стоит, Владимир Николаевич... - Она улыбнулась.

Командарм кивнул и стал подниматься по огромной дубовой лестнице на второй этаж в кабинет, где за персональным компьютером работал, готовя статью, выдающийся физик Российской Конфедерации, в свое время одним получасовым выступлением на сугубо научном симпозиуме сумевший повергнуть в шок мировую общественность, лауреат Нобелевской премии в области физики, Найденов Павел Савельевич.

Статья шла легко, слова без затруднений складывались в предложения, предложения - в текст. Оттого Павел Савельевич находился в прекрасном расположении духа: он улыбался, теребил бородку, часто принимался насвистывать мотивчик популярного в этом сезоне кита "Машины времени" под лаконичным и довольно-таки странным названием "Оборот". Заслышав вкрадчивый стук в дверь, знаменитый физик оборвал свист и громко с воодушевлением прокричал:

- Прошу! Командарм вошел.

- А-а, дорогой мой, рад, очень рад вас видеть. - Павел Савельевич вскочил и шагнул к командарму, протягивая руку. Командарм ответил крепким рукопожатием:

- Я вам не помешал?

- Нет, дорогой мой, ни в коем случае. Статья почти готова, осталось только подправить грамматику. Может быть, чашечку кофе?

- Не откажусь.

Павел Савельевич вернулся к столу, нажал кнопку вызова на портативном пульте домашнего селектора:

- Оксаночка? Будь добра, две чашечки кофе... Присаживайтесь, дорогой мой, присаживайтесь - в ногах правды нет.

Командарм уселся в кресло для посетителей, с удовольствием наблюдая за Павлом Савельевичем.

Знаменитый физик пробежался пальцами по клавиатуре компьютера ("Электроника-486 Л", лучшая на сегодняшний день модель персоналов последнего поколения), и на плоском экране монитора высветилась надпись большими желтыми буквами: "ЖДУ!" - на фоне ночного, усыпанного подмигивающими звездами неба. Затем Павел Савельевич придвинул свое кресло поближе к командарму, уселся и со вниманием поглядел на него:

- Я вас слушаю, Владимир Николаевич. Насколько я понял из нашего телефонного разговора сегодня утром, дело не терпит отлагательств.

- Так оно и есть, - кивнул командарм.

Лицо его неуловимо изменилось, стало напоминать лицо очень усталого и, даже можно сказать, по-настоящему изнуренного человека. Появились морщинки в уголках губ, взгляд потемнел. Командарм молча потер переносицу. Эта привычка сохранилась у него с тех еще пор, когда он носил очки. Но теперь благодаря чудотворцам и лазерной технике Хирургического центра академика Федоровн видеть он стал, как и в детстве, но привычка поправлять оправу, в которой отпала теперь необходимость, все равно осталась.

Появилась Оксана, домашняя работница, катя перед собой искусно сервированный столик. Стояли на нем две чашечки ароматного кофе, розетки со взбитыми сливками, сахарница, корзиночка с аппетитно выглядевшим печеньем.

- Благодарю вас, Оксаночка, - сказал Павел Савельевич и вновь посмотрел на командарма.

- Дело действительно не терпит отлагательств, - еще раз подтвердил командарм, когда дверь за домашней работницей закрылась. - Как вы знаете, Павел Савельевич, наше ведомство располагает двумя десятками сканеров Найденова; пять из них всегда на боевом дежурстве... - Знаменитый физик хотел что-то возразить, но командарм жестом остановил его: - Да-да, Павел Савельевич, я знаю о вашем негативном отношении к тому, что сканеры используются не по назначению, которое предполагали вы при создании этих удивительных аппаратов, но выслушайте, пожалуйста, мои контрдоводы.

Нельзя отрицать того факта, что наши потенциальные противники (я имею в виду прежде всего фундаменталистов и Североафриканский блок), несмотря на усилия, предпринимаемые нашей контрразведкой, сумели завладеть чертежами и запустили сканеры в серийное производство даже раньше нас. Вы помните, конечно, дело Фигурнова? По данным уже нашей разведки лаборатории военно-промышленного комплекса Североафриканского блока работают над изучением возможности создания на базе ваших сканеров принципиально нового вида вооружений; для этого выделяются поистине сумасшедшие суммы в рублях и долларах. И все это в обход Конвенции семьдесят девятого года. Вот, Павел Савельевич, пример того, как могут быть использованы выдающиеся открытия и изобретения, попади они в нечистоплотные руки.

Знаменитый физик помрачнел.

- Я понимаю, - пробормотал он. теребя бородку.

- Мы, конечно, предпримем все соответствующие меры, обратимся к генеральному секретарю Союза Народов; воспользуемся авторитетом нашего государства на мировой арене, наконец. Мы остановим эти разработки, но согласитесь, Павел Савельевич, нам нужны ваши сканеры на боевом дежурстве хотя бы для того, чтобы вовремя засечь проведение тех или иных испытаний в данной области. В ином случае мы можем оказаться, ничего о том не ведая, перед лицом более грозной опасности, чем, скажем, внезапная ядерная бомбардировка.

- Я понимаю, - повторил Павел Савельевич; он чуть покраснел. - Чтобы сказать мне это, вы сегодня и пришли?

- Нет-нет, - поправился командарм поспешно. - Понимаете, Павел Савельевич, дело приняло совершенно неожиданный оборот, - знаменитый физик вздрогнул. - Сканеры: та их часть, что находится на круглосуточном боевом дежурстве, - зарегистрировали очень странное возмущение хронополя. Операторы утверждают, что возмущение подобных характеристик не может быть результатом каких-либо испытаний. Но так как в теории наши операторы не слишком сильны, то сами они не способны объяснить причины и физическую сущность явления.

Павел Савельевич положил себе в чашку взбитых сливок и пригубил успевший остыть кофе.

- Я пришел сюда, - переведя дух, продолжил командарм, - чтобы просить вас сформировать группу из сотрудников вашей кафедры. Я также рассчитываю на то, что вы согласитесь лично возглавить эту группу. Только с вашей помощью, Павел Савельевич, мы сумеем разрешить эту проблему.

- Сколько у меня времени? - быстро осведомился знаменитый физик.

- Мне бы не хотелось вас торопить, Павел Савельевич, - отвечал командарм. - Но чем раньше, тем лучше... Хотя время еще есть.

Командарм ошибался. Ни у него, ни у знаменитого физика, ни у родного им мира времени уже не осталось...

ПОНЕДЕЛЬНИК ВТОРОЙ

Невозможно описать, что ощущаешь, путешествуя во времени.

Л. Спрэг де Камп

11 мая 1992 года (год Обезьяны)

Светлая Сторона времени

Вячеслав Красев направлялся, поддерживаемый Нормаль, далеко в сторону, прочь от основного вектора реальности, в которой привык жить и жил последние девять лет биологического времени в новом для себя амплуа модного писателя-прозаика.

Да, девять лет из двадцать семи, отмеренных маленьким - меньше макового зернышка - органом, приобретенным им вместе с нормализацией подсознания, вторым сердцем и дополнительной парочкой надпочечников, организующих особый обмен веществ для организма, способного свободно перемещаться во времени. Этот крошечный потаенный орган следил за бегом секунд с изумительной точностью, определяя продолжительность его собственного, теперь уже независимого движения по векторам четвертого измерения. Только Вячеславу и еще одному человеку в целой Вселенной был дарован этот уникальный комплект новых органов, потому что там, где это произошло, уже не существовало человечества. Там был Мир Всадников, всей величины могущества которых ни Вячеслав, ни тот второй не могли до сих пор оценить. Но при этом Всадники не являлись гуманоидами - тут сомневаться не приходилось.

И теперь Красев шел от мира к миру, от одной реальности к другой; в океане, где царем-повелителем был не простодушный Нептун, а Хронос, один из самых вероломных и жестоких богов древнего Олимпа, отец Зевса, пожиратель собственных детей. Здесь, на Светлой Стороне времени, обыкновенный человек не просуществовал бы и мгновения, не уноси он с собой тонны и тонны громоздкого оборудования, поддерживающего искусственную среду обитания. Кроме того, этот неосторожный путешественник немедленно столкнулся бы с проблемой ориентации в иррациональном, постоянно меняющемся мире. Ученым отдельных эпох удавалось решить эту проблему опять же с использованием хитроумного многотонного оборудования, но при реализации всех этих решений всегда и безусловно имелось в виду, что за точку отсчета, нулем координат, в которых предстояло ориентироваться "хронавту", принималось время отправления. Вячеслав же не нуждался в подобной точке отсчета. Его Нормаль воспринимала океан Хроноса как единое целое и легко находило искомое Вячеславом место в пространстве-времени, отдавая затем команды новым органам в его усовершенствованном теле. Красеву оставалось только идти вперед, и, как результат, он всегда попадал в нужную ему точку континуума.

Он и шел. Он шел от мира к миру, от реальности к реальности, нигде не задерживаясь надолго. Одни миры были ему хорошо знакомы, другие - в меньшей степени, кое-какие (возможно, новообразовавшиеся) - незнакомы совсем.

Он миновал альветвь, описанную им однажды в самом скандальном своем романе "Распятие", вызвавшем истеричные вопли в стане наиболее одиозных критиков на страницах почти всех известных Красеву литературно-художественных журналов. Здесь находилась Земля, где русские жили на правах жителей, утративших родину, подобно некоторым народам в родном мире Вячеслава.

Читая оскорбительные выпады в свой адрес, Красев горько усмехался и жалел даже, что он один имеет возможность видеть и осязать другие вероятности существования человечества. Насколько бы это все упростило, думал он порой. Насколько шире стал бы взгляд каждого человека, насколько глубже понимание. Чтобы вы сказали, дорогие мои, если бы в любой момент могли выбрать мир, в котором вам хотелось бы жить? И хоть один из вас выбрал бы этот?

Вячеслав продолжал идти. Он шел уже мимо реальностей, чьи истоки лежали так глубоко под пластами времен, что относительно его родины, их можно было бы назвать параллельными. Здесь встречались миры, никогда не знавшие колеса и электричества, но тем не менее сумевшие достигнуть высокого технологического уровня и освоившие Солнечную систему. Здесь встречались миры, избравшие путь биологического развития - преимущественно к ним относились миры с несколькими разумными видами на одной планете, нашедшими способ наконец-то договориться после тысячелетних войн. Здесь встречались миры, на влажные или сухие почвы которых никогда за историю Вселенной не ступала нога человекоподобного существа: где-то царили ящеры, где-то - насекомые, где-то - успешно освоившие сушу моллюски.

Физические законы изменялись по мере продвижения Вячеслава Красева вперед. Камень отклонялся от вертикали при падении на землю, энергия превращалась в эксергию, вода становилась взрывоопасным веществом, готовым сдетонировать от малейшего удара, подобно нитроглицерину. Звезды зажигались и гасли, менялся рисунок созвездий и пылали сверхновые, кометы расчерчивали небо лохматыми всех цветов радуги хвостами, вспыхивали отсветы на гранях огромных кристаллов.

Безвоздушный с изрезанной глубокими расщелинами и кратерами мир сменялся миром с атмосферой из тяжелого инертного газа. Количество лун варьировалось в самых широких пределах: от нуля до бесконечности. То же самое с кольцами: то - захватывающее дух зрелище серебряных струн, рассекающих небосвод, то - прозрачная пустота над окаменевшим унылым миром.

Наконец Вячеслав миновал полосу абсолютного нуля, где не было ни Земли, ни Солнечной системы, и ступил на золотой песок очередной безжизненной планеты, днем плавящейся от солнечного жара, по ночам вымерзающей до температур космического вакуума. Эта реальность фактически и являлась целью его перехода. Здесь, на покрытой червонным золотом планете, которую с очень большой натяжкой можно было назвать Землей, стоял дворец одинокий над сияющими равнинами. В этом дворце жил искомый Вячеславом человек. Знакомство Красева с ним насчитывало двадцать семь лет достаточно продолжительный срок. Однако Вячеслав не думал, что тот, второй, будет рад их новой встрече. В этом он был уверен на все сто процентов, потому как упомянутым старым знакомцем был он сам.

11 мая 1998 года (год Тигра)

Основной вектор реальности ISTI-58.96. A

Только в день своего двадцатипятилетия Максим решился наконец просуммировать все смутные подозрения и пришел к неутешительному выводу, что на него ведется самая настоящая охота.

Цепь странных происшествий, каждое из которых легко и на самом деле могло привести его к гибели, вдруг предстали перед ним в новом свете. Первое происшествие - несущийся через Дворцовую грузовик, незнакомец с пистолетом - шесть лет назад. Второе - стрельба на ночной улице под притушенными фонарями, когда возвращался от приятелей в общагу - четыре года назад. Третье - сильные руки, ухватившие Максима под водой за ноги во время купания жарким летом в Озерках - год назад. И вот теперь это четвертое происшествие - жуткая через весь Ленинград погоня; преследовали, не отстающие ни на шаг, какие-то люди... Максиму долго будет сниться эта погоня; он будет просыпаться от собственного крика, замирая и чувствуя, как медленно высыхает на теле липкий холодный пот.

Итак, "случайные" происшествия выстроились в зловещую закономерность, однако главной трудностью в этом деле для Максима было то, что расскажи он кому-нибудь о своих соображениях относительно природы сил, направляющих охоту, его немедленно поднимут на смех, или - еще хуже - сочтут за сумасшедшего. И правильно, думал Максим с горечью. А сам бы ты что решил?

Он слонялся по комнате общежития для молодых специалистов НПО "Квазар", и ему казалось, что еще немного, и голова его расколется от переполнявшего ее хаоса вопросов, идей, надежд и обреченно-панических мыслишек типа: "Ну все - доигрался!" Он изгрыз ногти до крови, прокусил губу, ставил на плитку чайник, чтобы тут же снять его обратно. Предпринял попытку успокоить нервное возбуждение, посидев за клавиатурой персонального компьютера, но очень скоро обнаружил, что работает в редакторе "ЛЕКСИКОН", точнее же - не работает, а автоматически набирает одну и ту же фразу заглавными буквами на ярко-синем фоне окна номер один: "ЧТО ДЕЛАТЬ? ЧТО ДЕЛАТЬ? ЧТО ДЕЛАТЬ?" Он поспешно выключил компьютер и снова пустился в поход по комнате.

Да, одно Максим понимал с совершенной уверенностью: четвертая попытка не означает последнюю. И если сравнивать все предыдущие по степени вероятности печального исхода, то становилось очевидным, что степень эта растет. Грузовик мог проскочить мимо или сбить другого демонстранта. Стрельба велась с большой прицельностью, хотя в тот момент Максим и представить себе не мог, что стреляют в него; решил просто, что чуть не стал случайной жертвой разборок мафиозных кланов, коих при демократах развелось хоть пруд пруди - "то ли еще будет в возлюбленном Санкт-Петербурге, пока не придет к власти порядочный человек!". И стреляли, и не попали. Должно быть, опять что-то помешало. Или кто-то помешал.

Третий случай мог оказаться последним. Но ребята, отдыхавшие с ним в тот день на Озерках, заметили: что-то долго Максима не видать. "Эй, парни, кажется, он вон туда нырял" - "А выныривал?" - "Я что, знаю?" - "Так выныривал или нет?" - "Я его пасти не нанимался" - "Мужики, а ведь утоп наш комсомолец!" Они вытащили его, и хорошо нашелся среди белоручек-дилетантов один профессионал с настоящим умением делать искусственное дыхание откачал, а то бы все, хана.

Вероятность смертельного исхода нарастала как снежный ком. И вот теперь эта погоня...

Вообще не понимаю, как мне удалось уйти, размышлял Максим. Их же никто не мог остановить; менты разлетались, как кегли. Это как в том фильме, и еще хуже, потому что в фильмах все эти терминаторы глупее пробки, а тех было не провести, шли след в след лучше любых ищеек. По запаху, что ли?

Они были неудержимы, дьявольски проворны и чудовищно, просто чудовищно сильны. Перед глазами Максима снова и снова во всей контрастности цветов, запахов, ощущений всплывали отдельные моменты погони. И один из них, самый страшный момент - когда Максим, обернувшись на бегу, увидел, как первый преследователь чуть не попал под не успевший оттормозить автомобиль, но среагировал быстро, уверенно, подпрыгнув, высадив ударом ног лобовое стекло злополучного автомобиля, убив, должно быть, тем ударом водителя, и тут же вывернулся, перехватив управление. Максима передернуло. Он отогнал непрошеное воспоминание. Потому что самое страшное было даже не это, самое страшное заключалось в том, что при своем коронном прыжке преследователь повредил руку, повредил сильно: ее просто вывернуло из плечевого сустава, и она повисла - уродливая и безжизненная, - но это почему-то не остановило преследователя, не заставило его кричать от боли. И вот тогда Максим понял, что обречен.

Тот, кто хочет его смерти, не остановится. Он предпринял четыре попытки и предпримет еще четыре, каждый раз подготавливаясь с большей тщательностью. Он не остановится, он добьется своего.

"Но зачем? Почему?! - думал с паническим отчаяньем Максим. - "Что я ему сделал? Да и кто он такой, собственно?"

Сопоставлять и делать выводы было тяжело: паника без боя не давалась. Однако Максим понимал необходимость холодных умозаключений и в конце концов сумел загнать панику в дальний темный угол сознания, чтобы, как ему казалось, спокойно обдумать сложившуюся ситуацию.

Он сидел верхом на стуле, смотрел в окно на прохожих, на подъезжающие к стоянке у общежития автомобили и думал.

"Это не может быть происками существующего политического режима. Мало кто нынче помнит о моих убеждениях. А кто помнит, что я участвовал в событиях октября девяносто третьего? Кому это теперь нужно? Да и не расправляются у нас так с инакомыслящими. Зачем подсылать убийц (и настолько совершенных убийц!), стрелять, давить, топить, когда можно вызвать по повестке - был человек и нет человека. А тут киборги, терминаторы... "Мафии он опять же неинтересен... Остается другое, и это другое - чистейшей воды фантастика. Причем ненаучная.

И опять вспомнился Максиму дурацкий фильм и та сюжетная линия, что положена была в его основу. В фильме стратегическая компьютерная система сделалась умнее человека и на рубеже тысячелетий, устроив заваруху с применением ядерного оружия, захватила власть на Земле. Но живуче человечество, и вскоре некие ребята научились успешно с новой властью бороться, да так успешно, что система была вынуждена отправить в прошлое киборга, имеющего человеческий облик, дабы уничтожить женщину, которая в этом самом прошлом должна родить ребенка, который в свою очередь, повзрослев, станет лидером движения Сопротивления - достаточно зрелищная вариация на традиционную для американской фантастики тему парадокса во времени. Имелся в фильме и повод для оптимизма: лидер Сопротивления посылает вдогонку своего лучшего боевика, у которого задание: "Хоть умри, но терминатора к мамочке моей любимой не подпусти", и который, как того следовало ожидать, становится отцом все того же лидера. Петля во времени замкнулась, киборг побежден, всеобщий хэппи-энд, слегка омраченный скоропостижной гибелью незадачливого боевика-папаши...

Может, так оно и есть, как в фильме, думал Максим, не веря самому себе, изо всех сил стараясь не верить, словно в страхе как-то спугнуть верой действительно существующую защиту. Но ведь был же кто-то тогда (помнишь незнакомца, вскочившего на подножку грузовика?), и был кто-то, остановивший неумолимых преследователей. Не милиция же...

Кончилось тем, что Максим окончательно запутался в клубке версий, гипотетических построений, невысказанных надежд и бесполезных вопросов. Рекомендаций никаких он для себя так и не выработал. Нужна помощь, но к кому обратиться за ней? В компетентные органы пойти? Там поднимут на смех, если не возьмут, чего доброго, на заметку. К коллегам? Примут за сумасшедшего, начнут обходить стороной, замолкать при появлении, крутить пальцем у виска. Близких друзей у Максима не было: не нашел как-то среди этих "демократов" и "либералов" близкого по духу человека. Своей девушки пока не имелось тоже. Да и что сказала бы ему "своя" девушка: "Максим, ты не в себе?" Остается уповать на эффективность защиты, даже если никакой защиты на самом деле нет.

Между тем Максим совершенно напрасно отбросил идею рассказать об этом компетентным органам. Потому что кое-кто, один человек в Российской Службе Безопасности, давно и пристально наблюдал за ним самим и за происходящими вокруг него событиями. Этот человек в этот же самый день, взглянув на часы, принял наконец решение, одобрив его кивком собственному отражению в огромном, на полстены, зеркале. После чего вызвал двоих наиболее расторопных своих подчиненных.

- Пора, - сказал он этим двоим.

И те, ни слова более не говоря, отправились выполнять задание.

11 августа 1938 года (год Тигра)

Новообразовавшаяся альветвь ISTI-58.101. L

Митрохин умирал.

Он лежал на полу переполненной камеры Лубянки, в духоте, на подстеленной под него десантной куртке Игорька и бредил.

- Люба, Любочка моя, - звал он, мотая головой. - Где ты, Люба? Почему я тебя не вижу?...

Игорек, стоя на коленях, придерживал его голову с горячим, как хорошо растопленная печка, лбом, с волосами, перепутанными, мокрыми от пота, чтобы Митрохин не расшибся об грязный пол.

- Люба! Люба! - звал Митрохин.

- Заткни его! - рявкнул кто-то злобно из другого угла камеры. - И так тошно.

- Человек в бреду. Человек тяжело ранен. Как вы можете? - урезонил "рявкальщика" другой голос.

Игорек с благодарностью посмотрел в ту сторону. Там, тоже на полу, обхватив руками колени, сидел парнишка - может быть, только чуть постарше Игорька - с характерной наружностью: кучерявый, черноволосый, смугловатый, с большим некрасивым носом. Губы у парнишки были разбиты, рубаха порвана, в уголках рта запеклась кровь. Заметив, что Игорек смотрит в его сторону, парнишка улыбнулся распухшими губами и кивнул.

- Люба, Люба, - шептал Митрохин.

Когда расположившегося напротив высокого и молчаливого мужчину увели на очередной допрос, парнишка пересел на освободившееся место, ближе к Игорьку.

- Добрый вечер, - сказал он тихо. - Меня зовут Иосия. Фамилия Багрицкий.

- Игорь.

- Что с вашим другом? - спросил Иосия, кивая на стонущего Митрохина.

- Он умирает, - с горечью отвечал Игорек, чувствуя, как задрожали вдруг губы. - А эти суки не хотят ничего слышать...

- Это понятно, - мягко заметил Иосия, - у них теперь все вверх дном. Хватают людей прямо на улицах - настоящие облавы... - Он помолчал, а потом еще понизил голос: - Правду, наверное, говорят, что с Усатым кто-то разобрался?

Игорек не ответил. Только сейчас он начал понимать, в какую заваруху сунул его и еще девятерых парней-сокурсников седовласый полковник. И понимание это его ужаснуло. Все действительно полетело вверх тормашками; основы миропонимания рухнули с обвальным грохотом рассыпающихся в крошево колонн. И снова, как наяву, Игорек с замиранием видел: рвущуюся пленку капсулы, прыжок в просторный, освещенный ярким утренним солнцем кабинет, мягкий ковер под ногами; движение, отработанное до автоматизма: большой палец правой руки вниз - щелчок спускаемого предохранителя, автомат у бедра, указательный палец уже давит на спуск, глаза ищут, нашли цель оторопевшего от неожиданности маленького рябого, но чем-то очень знакомого человека в форменном френче; и вдруг ответная стрельба со стороны выпрыгнувших секундой позже ребят в амуниции корректоров Корпуса; они почему-то стреляют по своим же; и родное, но перекошенное лицо Митрохина под прозрачным забралом защитного шлема. А потом - только летящие гильзы, летящие пули, с глухими ударами пробивающие защитные жилеты, и снова получается так, что кто-то прикрыл Игорька своим большим сильным телом, и Игорек вдруг оказывается на полу, заливаемый чужой кровью.

Он ждал, лежа в полубессознательном состоянии, того немыслимо страшного момента, когда новообразовавшаяся альветвь начнет судорожно сжиматься, отмирая, уходя на Темную Сторону времени, сминая в агонии своей миры, ее составляющие. И, несмотря на то что никогда он в жизни не был по-настоящему готов к этому моменту и не было в нем той благородной мужественности Героя, о которой столько раз на политзанятиях рассказывали офицеры Школы, а только страх, казалось, переполняет его - несмотря на все это, он почувствовал, словно вдруг любопытство проснулось где-то глубоко-глубоко, желание знать и видеть, как это будет происходить на самом деле...

Но ничего не произошло.

Появились люди: живые, деятельные. Они кричали и матерились; они бегали; кто-то пальнул в потолок, призывая к порядку; кто-то, не теряя надежды, звал: "Товарищ Сталин! Товарищ Сталин! Товарищ Сталин!" А потом мир все-таки поплыл и исчез, но только потому, что Игорек потерял сознание.

И вот теперь он сидел над умирающим Митрохиным и никак не мог понять, почему получилось так, что любимый старлей в команде других корректоров стрелял без пощады в них, своих же сокурсников, выполнявших задание седовласого полковника Корпуса; и почему этот мир не разрушился, как полагалось ему по всем существующим законам Хроноса; что удержало его на Светлой Стороне целым и невредимым? Не означает ли это, что сам Корпус перестал существовать?

Игорю хотелось поделиться с кем-нибудь своими соображениями в неосознанном желании услышать успокоительный ответ: "Все хорошо. Все нормально. Все было рассчитано на Большом Компьютере. Скоро за нами прибудут спасатели, голову на отсечение даю!" Но единственным человеком, который Бабаева понял бы здесь и смог поддержать, был Митрохин. А паренек по имени Иосия явно не годился на роль такого собеседника. И потому Игорь промолчал.

Но Иосия оказался более понятлив и наблюдателен, чем Бабаев решил по первому впечатлению.

- Интересная у вас одежда, - заметил он, разглядывая куртку, на которой лежал Митрохин, десантные штаны Игорька, высокие шнурованные ботинки. - Никогда такого не видел. Специальный отряд, да? - Иосия заговорщически подмигнул. - Интересно, как вы сюда попали?

Игорек хотел снова промолчать, но неожиданно для самого себя сказал:

- Я не могу ответить на твой вопрос.

- Понимаю и принимаю. - Паренек оглянулся, еще понизил голос: Условия игры, да? Полная секретность? Но откровенно говоря, Игорь, все ваши секреты теперь ни к чему. Да и все наши социалистические условности теперь ни к чему. Кончилась эпоха... - Он помолчал. - И знаете, Игорь, я никогда не считал его чем-то более высоким, выше всех остальных людей. Да и как человек он мне не слишком нравился. Нет-нет, не подумайте, что я теперь хочу оправдаться и примазаться. До пятнадцати лет я считал его воплощением Бога на Земле, но что простительно ребенку, непростительно взрослому человеку, правда? И спасибо отцу: он меня научил независимости мысли, умению реально, здраво оценивать происходящее. Но то, что я оказался здесь, не его вина. Все из-за бардака этого распроклятого... И я вот что думаю: давно кто-нибудь должен был сделать это. Может, теперь только и начнется нормальная жизнь. Ведь каждую ночь собирались... каждую ночь ждали - сейчас придут... Отец полгода по краю ходил... А теперь Усатого нет, и все по-другому будет, вот увидите. Думаю, за неделю все уладится. Придут разумные люди...

Игорька больно укололи эти слова Иосии. Мальчишка, безусловно, многого не понимал: его папаша (скрытый антисоветчик, враг!) совсем задурил ему голову. Но как он может, как он смеет говорить такое?! И не о ком-нибудь о вожде, величайшем человеке славной эпохи?! Как у него только язык повернулся сказать такое? И Бабаев не сдержался.

- Заткнись! - выкрикнул он так громко, что на них разом посмотрели все многочисленные обитатели тесной камеры. - Заткнись! Замолчи, предатель, подонок...

Иосия отодвинулся, побледнел. Губы его задрожали.

- Сам ты... - выплюнул он сквозь зубы и встал, чтобы уйти.

Но место его уже заняли, и другого более-менее свободного пятачка в переполненной камере не наблюдалось - разве что вблизи параши. Тогда он снова сел, но сел теперь так, чтобы быть к Игорьку спиной; руки он скрестил на коленях.

Зашевелился Митрохин. Игорек склонился над ним, и вдруг Митрохин открыл глаза. С трудом, но узнал Бабаева:

- Игорек... ты... здесь... тоже здесь... - Было видно, как больно ему говорить; запекшиеся губы его едва шевелились; голос был тихим, срывающимся.

- Да, я здесь, Сева, - ответил Игорек, пытаясь улыбнуться.

- Игорек... я видел... ты там...

Бабаев заметил, что Иосия, чуть повернув голову, внимательно прислушивается. Но на это Игорьку было наплевать: главное - Митрохин заговорил. Он жив и, может быть, выживет.

- Вода... пить... есть вода...

- Сейчас, сейчас. - Игорек засуетился. - Эй, вы, там! - крикнул он, обращаясь к тем из заключенных, кто сидел у небольшой бадьи с теплой солоноватой водой. - Передайте воды!...

- Ему нельзя давать пить, - заметил Иосия. - В таком состоянии вода для него - яд. У меня отец - хирург, я знаю...

- Я сказал тебе, - недружелюбно оборвал паренька Бабаев. - Заткнись!

- Ну заткнусь, - агрессивно отвечал Иосия, - а толку-то? Он же твой друг - пусть подыхает?!

Игорек смерил Иосию презрительным взглядом. Но когда прибыла передаваемая из рук в руки плошка с водой, поить Митрохина, несмотря на его мольбу, он поостерегся, а только смочил лицо старлея мокрой тряпочкой, лоскутом от рукава собственной сорочки.

- Подожди, подожди, - приговаривал Бабаев, - пить тебе нельзя. - Он смочил Митрохину и губы, заметив при этом, что Иосия продолжает наблюдать за ним и снова улыбается.

Вспышка внезапной нетерпимости к этому парнишке у Игорька погасла, но он никак не ответил на улыбку.

- Игорек... - зашептал Митрохин; глаза его блестели, выдавая сильный внутренний жар. - Игорек... ты помнишь... ты был там, да?... Он жив?... Скажи мне, он жив?...

- Кто?

- Товарищ Сталин...

- Он жив, - солгал Игорек и отметил, что Иосия одобрительно качнул головой, поддерживая эту праведную ложь.

- Значит, все хорошо... все хорошо, курсант... вольно... можно оправиться... - Митрохина затрясло; горячими пальцами он схватил Игорька за руку. - Как холодно... как здесь холодно... А я - то подумал было: кончено все... кончился Корпус... Все на волоске висело... на волоске, Игорек... ты... представить не можешь... Нас перебросили... в последний момент... Уже рушилось все... У нас был приказ... остановить коррекцию... Ошибка... сбой в "Эталоне"... или диверсия... Враги... они, знаешь... Люба... Люба... Я не вижу тебя, родная... Где ты, Люба?... - Глаза его закатились; он снова бредил.

Ночью Митрохин умер. И Игорек, задремавший все-таки в неудобной сидячей позе, проспал этот момент. А когда проснулся, то даже не понял сразу, почему горячие пальцы любимого старлея, до сих пор сжимавшие его руку, теперь холодны. Но когда все-таки понял, то закричал, чем немедленно разбудил соседей, вызвав поток вялой сонной брани.

Утром Игорька повели на первый в его жизни допрос. Имени его ни охрана, ни следователь не знали. Потерялись в суматохе последних дней и сведения о том, откуда и как Игорек попал сюда в камеру: люди, которые знали это, были уже мертвы. Потому "голубые фуражки" просто вошли и приказали Игорьку идти с ними. Куртку корректора Бабаев оставил под телом Митрохина. А когда он уходил, Иосия, что-то там про них со старлеем сообразивший, приподнявшись и не глядя в его сторону, шепнул:

- Назовись мной. В бардаке не разберут.

И хотя Игорек перед тем и не допускал подобной возможности, он поступил именно так, как посоветовал ему Иосия Багрицкий.

17 октября 1966 года (год Лошади)

Основной вектор реальности ISTS-63.18. K

Ей сказали, что это будет сеанс психотерапии. Она кивнула безучастно.

Ее провели в кабинет и велели сесть в кресло. Потом на какое-то время оставили одну.

Она огляделась. Высокий потолок, паркет, драпировки: белое, голубое, красное. Всадник, поражающий копьем уродливого зверя, - герб. Ей нужно было привыкать к этой новой для нее реальности, к новым декорациям, к новой атрибутике мира; это являлось главной ее задачей на ближайшие годы при условии, конечно, если собиралась она жить дальше. Но пока не решила еще она, а стоит ли ей жить?

Звеня шпорами, в кабинет вошел врач-психотерапевт. В другом состоянии она удивилась бы: вошедший внешним своим видом ничем не напоминал психотерапевта, а уж тем более врача, скорее он был похож на кавалергарда времен Екатерины Великой: усы, эполет на левом плече, палаш, ордена - все честь по чести. Но и это ей было безразлично. Врач в белом халате или кавалергард - какая, в сущности, разница? Кавалергард уселся в свободное кресло напротив Веры и с минуту, прищурясь, молча ее разглядывал, изучал.

- Здравствуйте, Вера, - сказал наконец он с заметным акцентом. Здравствуйте, дорогая моя. Как вы себя чувствуете?

Голос его оказался на удивление мягким и, несмотря на акцент, приятным. Вера недоверчиво посмотрела на кавалергарда. Тембр и интонация, с которыми он начал беседу, неожиданно напомнили ей манеру беседы отца. Кавалергард улыбнулся ей, подкручивая ус.

- Merci, - сказала она через усилие. - Я чувствую себя хорошо.

- Меня зовут Михаил, - представился кавалергард. - Если полностью, то - Михаил фон Шатов, барон Приамурский. Но вы можете называть меня просто Михаилом. Мне это будет приятно. Да и вам должно быть проще. Я назначен вашим лечащим врачом и в первую пору - наставником. По всем интересующим вас вопросам обращайтесь ко мне без стеснения. Я постараюсь ответить на любой из них. Конечно же в пределах своей компетенции. Но прежде, Вера, нам нужно познакомиться поближе. Вы не возражаете?

Она молча покачала головой. Лечащий врач, наставник... Верой снова овладевала апатия: какая разница - кто он и зачем он?

- В общих чертах, - продолжал фон Шатов, барон Приамурский, - я знаю вашу историю; знаю, что произошло с вашим миром. Но мне рассказали об этом другие люди. А теперь я хотел бы послушать вас. Мне кажется, так я лучше сумею понять ваше состояние сегодня. Вы расскажете мне?

- Это был ад, - сказала Вера недрогнувшим голосом. - Зачем вам знать подробности?

- Меня вовсе не подробности интересуют, - поправился фон Шатов. - Меня интересуют ваши субъективные впечатления. Для меня они гораздо важнее.

Вера не имела сил спорить. Она кивнула и, глядя в пол, очень медленно начала свой рассказ:

- Все рухнуло... malheur... Я сидела в своей комнате... Завтра у меня должен быть экзамен, я должна была s'appariter aexsamen... Экзамен по истории. Я как раз читала восемнадцатый билет. Вопрос: военный переворот тридцать восьмого года, убийство Сталина, изменение геополитического баланса, первые решения Временного Военного Правительства... Вопрос сложный. Я готовилась. Apres погасло солнце. Не как при затмении... Разом... Мне вдруг стало очень больно. Боль во всем теле... Мне было больно и страшно, потому что вокруг было темно, и я подумала, что наш дом рухнул и теперь я погребена заживо... - Вера замолчала, сжимая и разжимая пальцы.

Наступила пауза.

- Что было потом? - напомнил ей о себе фон Шатов.

- Потом?... - Вера словно очнулась. - Потом появился свет. Tout a coup, вдруг... И даже не свет - огонь. Как ярко-желтые полосы. Зажглись в воздухе - совсем близко, рядом. Бесшумно, страшно... И затряслась земля. Полетели искры... Но холодные, от искр не было жара... Я звала отца. Но никто не откликался. А полосы удлинялись. Искр летело все больше. Целый сноп искр. И странно - они ничего не освещали, эти искры... Я не видела в их мерцании ни комнаты, ни стола, ни конспектов... Я снова звала отца. Но опять никто не откликнулся. И в какой-то момент полосы слились, и в темноте словно открылось окно... Там, en dela de... по ту сторону, за окном было море, берег и голубое небо. И на прибрежной гальке стоял человек, седой, с суровым лицом... в военной форме... и звал меня по имени. Я подумала, что это смерть пришла за мной... А он протянул мне руку, и я шагнула туда, на берег... И мне показалось... да, показалось, только показалось... Я увидела отца и Владимира Николаевича, это excellent ami... друг нашей семьи, командарм второго ранга. Они сидели в кабинете отца, пили кофе, говорили... потом в пространстве образовалось такое же окно, только за ним не было берега. Там были трое в таких костюмах... у нас такие надевают команды дезактивации на атомных энергостанциях... только у этих они были пятнистые, зеленого цвета... в руках у них было оружие. Они прыгнули через окно в комнату. Владимир Николаевич успел выхватить пистолет, но выстрелить... он уже не успел...

Потому что эти... они стали стрелять... раньше... И отец... Папа!... Папа!...

Веру прорвало; из глаз брызнули слезы, она разрыдалась, а лечащий врач, "кавалергард" фон Шатов, приподнявшись, мягко обнял ее за плечи, а она долго навзрыд плакала у него на груди, и он аккуратно поглаживал ее по плечу, и взгляд его был печален.

ПОНЕДЕЛЬНИК ТРЕТИЙ

- Нет, нет, сенатор! - крикнул физик. - Все они, все существуют в реальности!

Мы переглянулись.

- Вы хотите сказать, в математическом смысле? - уточнил Кеннеди.

- В любом! Параллельные вселенные создаются каждую миллионную долю секунды, а в "реальности" существует лишь одна из них. Или, если хотите, мы живем в одной из этих вселенных.

Фредерик Пол

18 мая 1998 года (год Тигра)

Основной вектор реальности ISTI-58.96. A

Как-то раз, просто из любопытства, Вячеслав Красев отправился в тот день, чтобы взглянуть на себя самого со стороны.

Он зашел в будку таксофона, что напротив входа в институт, снял трубку и сделал вид, будто ждет, когда откликнутся на другом конце провода. Смеху ради Вячеслав замаскировался: нацепил большие солнцезащитные очки, низко надвинул шляпу, поднял воротник плаща - вылитый спецагент из пародии на тему шпионских страстей.

Он понимал, что в этот день его более молодой по биологическому времени двойник вряд ли сумел бы заметить хоть что-нибудь необычное, даже крутись у него под носом с десяток исключительно на него самого похожих товарищей, не посчитавших нужным навести на себя грим. И в том нет ничего удивительного, потому что в потертом кожаном портфеле Вячеслав Красев номер два (или если уж по справедливости, то все-таки номер один) нес небольших размеров электронный блок, спайку которого собственноручно закончил сегодня около часа назад и который являлся последней недостающей частью к машине, которая в свою очередь, по представлениям Красева-младшего, должна была вскорости перевернуть мир.

И Вячеслав, притаившийся в телефонной будке, увидел наконец себя, испытав притом ни на что не похожее волнение: еще бы, имеет место классический хронопарадокс. Вот же он я - рукой подать. Выйти из будки, сбить неожиданным ударом двойника с ног и потоптаться на портфеле, чтобы там звучно хрустнуло, - такие вот экстремистские фантазии пришли Вячеславу на ум. Но Красев знал, что не сделает этого, потому что слишком хорошо успел изучить, как быстро и жестоко Время избавляется от парадоксов, не жалея, в слепом желании защититься, ни людей, ни целых миров. Хорошо, если обойдется возникновением новой альветви, а если всплеснет хроноволна? Поэтому Вячеслав не стал следовать хулиганским побуждениям, а просто вышел из телефонной будки и двинулся вслед за двойником, глядя ему в спину.

"Такой я и был, - думал Вячеслав, вспоминая между делом себя и свое настроение в этот день. Такой и был: самоуглубленный инженер-механик в международном НИИ физики пространства, золотые руки, незаменимый, хотя и ниже всех остальных оплачиваемый сотрудник, без которого все в лабораториях института останавливалось и замирало. Стоило заболеть - и телефон уже обрывают академики: "Как там? Что там? Почему заболел?"

Кроме ясного ума и феноменальной памяти, он имел еще одну способность (профессионалы называют это "зеленым пальцем") - интуитивное чутье техники, электронно-измерительной аппаратуры любого вида и класса точности. Благодаря этому он был совершенно незаменимым техническим диагностом: мог определить неисправность в каком-нибудь, скажем, синхрофазотроне, не подходя к нему ближе чем на пять шагов. "Наш уникум", - говорили седовласые профессора, представляя его студентам. "Наш уникум", - говорили лысые доценты, представляя его иностранным коллегам. "Наш уникум!" - повесили над его шкафчиком для одежды красочно выполненный плакатик местные зубоскалы. На последнее он не обиделся и плакатик не сорвал: шутка его позабавила, он признал ее удачной.

Кроме прочих достоинств, Вячеслав был нетщеславен. Он не выступал, не лез с сумасбродными идеями, не перебивал, когда кто-нибудь из велеречивых мэтров пускался в глубокомысленные рассуждения, сопровождаемые использованием узкоспециальной терминологии, по поводу, как, например, просверлить дырку вот в этой вот стене, чтобы перебросить коаксиальный кабель из одной комнаты в другую. Любые советы и замечания Красев выслушивал всегда очень внимательно и серьезно, за что тоже был любим многими, если не всеми.

Но одна сумасбродная идея у него все-таки имелась. Однако никому он о ней, что вполне естественно, не рассказывал.

Он думал так: получится - хорошо, не получится - черт с ним. И он неторопливо, на протяжении семи с лишним лет. ни на что особенно не отвлекаясь (основная работа, если разобраться, никогда его сильно не тяготила), шел к реализации своей идеи. И никогда на нелегком этом пути не задумывался даже, сколько еще осталось, сколько еще нужно сделать. И только когда спаял последний блок, с совершенной, идущей от его развитых способностей к интуитивному творчеству, отчетливостью понял, что у него наконец получилось. Он сделал первую в мире действующую Машину Времени.

Да, Машина Времени. Прямо как у Уэллса. И сегодня же он ее испытает.

"... На этой машине, - сказал Путешественник по Времени, держа лампу высоко над головой, - я собираюсь исследовать Время. Понимаете? Никогда я еще не говорил более серьезно, чем сейчас..."

А рабочий день закончился как обычно. Вячеслав положил блок в портфель и вышел на улицу под ласковые лучи яркого еще солнца. Он не заметил идущего за его спиной человека в длинном демисезонном плаще, с низко на глаза надвинутой шляпой и в огромных солнцезащитных очках. Он спокойно добрался до остановки, сел в автобус и поехал домой.

Уже там, во дворе своего дома, у мусорных баков Красев подманил и поймал кошку. И так: с портфелем в одной руке и мяучащей кошкой - в другой, поднялся к себе на седьмой этаж.

Кошку он пронес на кухню, налил ей в блюдечко молока из пакета, а сам направился в спальную комнату, переделанную под мастерскую, где на концентрически укрепленных опорах стояла первая в мире Машина Времени.

Портфель с блоком он поставил на пол и долго, оценивающе, словно видел впервые, осмотрел свое творение, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.

Жил Красев в двухкомнатной квартире отшельником, и никто не мог помешать ему в достаточной мере прочувствовать этот момент - возможно, величайший момент в истории человечества. Вот вам и "нетщеславный"! И тут же, как того, наверное, и следовало ожидать, торжественность минуты нарушило непрошеное воспоминание: кадры из веселого фильма Гайдая, где неутомимый Шурик в белом докторском халате копошится над странным и до предела громоздким агрегатом: вращаются непонятного назначения лопасти, булькают жидкости за прозрачными стенками реторт, перемигиваются многочисленные и по всему совершенно ненужные лампочки, а за спиной Шурика, выпрямившись во весь свой подчеркнуто царский рост, стоит Иван Васильевич Грозный. "Ты пошто боярыню обидел, смерд?!" Вячеслав улыбнулся, и некая нервозность, связанная, по его мнению, с исторической значимостью момента, исчезла, растаяла без следа.

Он включил паяльник и, пока тот нагревался, раскрыл портфель, извлек из него блок. Вячеслав аккуратно, не спеша, припаял соответствующие контакты, вставил блок в крепления, завинтил болтики, законтрил их.

Вот теперь действительно все, сказал Красев себе. И кто бы мог подумать, что первая в мире Машина Времени будет работать от аккумуляторов напряжением в двенадцать вольт? Как какой-нибудь арифмометр?

Вячеслав пошел за кошкой. Та уже вылакала молоко и теперь осваивалась в новом для нее доме, обнюхивала углы. Он снова поймал ее и, насвистывая незатейливый мотивчик из тех, что нравятся современной молодежи, отнес кошку в комнату. Там он включил Машину, выждал, когда прогреются схемы, и через специализированный интерфейс соединил ее с персональным компьютером, который терпеливо дожидался своей очереди в углу. Компьютер провел тест и через минуту выдал сообщение: "Все системы функционируют нормально. Напряжение и потребляемая мощность - в допуске". Наклонившись, Вячеслав отодвинул небольшой люк: человек в такой мог бы пролезть с трудом, согнувшись, и попытался запустить туда кошку. Кошка не желала идти. Она вдруг зашипела, отчаянно вырываясь, исполосовала острыми когтями Вячеславу руку.

- Ну иди же ты! - прикрикнул он на нее и успел захлопнуть люк, прежде чем кошка вырвалась на свободу.

Все-таки в чем-то Красев был ограниченным человеком: несмотря на свое уважение к животным, он и представить себе не мог отправиться в первое путешествие во Времени без такого вот испытания. Впрочем, он был уверен в успехе и полагал, что кошке ничего не грозит.

Поэтому, едва люк захлопнулся, он, не глядя, нащупал пальцами пульт дистанционного управления от телевизора "Самсунг", купленный за какие-то совершенно смехотворные гроши, и нажал на кнопку, в бытовой ситуации включающую первый телевизионный канал. Дрогнул воздух. Плавно и почти беззвучно первая Машина Времени скользнула в океан Хроноса. На том месте, где она только что стояла, взвился и опал сноп холодных золотистых искр. Да с отчетливым стуком упал на пол, потянув за собой шину, разъем компьютерного интерфейса.

- Буду ждать, - успел пробормотать Вячеслав, не отдавая отчета, что, по-видимому, произносит исторические слова, подобные гагаринскому: "Поехали!"

Впрочем, все равно некому было в его тесной санкт-петербургской квартирке оценить и зафиксировать их для потомков.

Ждать Вячеслав собирался ровно двенадцать часов. Он, как и любой другой хронопутешественник на его месте, брал за точку отсчета в своей системе координат момент старта. Таким образом, в масштабе один к сорока восьми на двенадцать часов вперед он и установил механическое устройство, которое сам привык называть "автопилотом". На самом же деле это был достаточно примитивный пружинный механизм - из рода будильников по своему более чем благородному происхождению.

Было шесть часов вечера, но Вячеслав знал, что вряд ли сумеет заснуть в эту ночь. Он вернулся на кухню, открыл аптечку и тщательно протер кровоточащие царапины на пальцах ваткой, смоченной в медицинском спирте.

В это время Красев-старший устроился на скамейке во дворе, покуривая "Родопи" и глядя на знакомые, свои, окна. Он знал, что будет дальше, но ему хотелось еще раз пережить эту ночь, самую замечательную ночь в жизни, глядя на нее со стороны.

А Вячеслав-младший прохаживался по тесной своей квартирке, останавливался у полок с книгами, листал одну-другую, ставил на место, варил себе кофе и тоже очень много курил. Но не "Родопи" - в те времена он предпочитал "Беломор". Вячеслав ждал. И вот тогда-то, в моменты этого томительного ожидания, вдруг с необыкновенной отчетливостью осознал, насколько он одинок. В самом деле, рядом не было никого, кто мог бы разделить его томление. Он был дважды женат. Жены его оказались схожи только в одном - в желании иметь мужа, а не "размазню, полоумного альтруиста": они ушли так же быстро, как и появились в его доме. Детей он с ними завести не успел, да и не захотел бы, по здравом размышлении, заводить. Когда-то у него был пес, пойнтер (черно-пегий окрас, золотистые добрые глаза, широкая грудь, длинная шея, висячие уши, достоинство, присущее английским породам, любовь и верность) по кличке Джулька. Но и он ушел из жизни Вячеслава, подхваченный на прогулке или профессиональными похитителями собак, или живодерами - Красев тогда с ног сбился, его разыскивая, - поиски эти и нервотрепка, с ними связанная, стали последней каплей, переполнившей наконец долготерпение его второй жены, - но друга своего единственного так и не нашел; пес исчез навсегда, сгинул в подворотнях Северной Пальмиры.

Другими друзьями из породы человеческой Вячеслав не обзавелся: пути-дорожки с институтскими сокурсниками разошлись сразу по вручении дипломов, на работе же он хотя и считался незаменимым уникумом, но в друзья никому не набивался и опять обошел все возможности стать членом подходящего клуба стороной. Другие жизненные ситуации? Было кое-что, конечно... Но ведь и вы не назовете другом директора одного малого предприятия из Казахстана, с которым познакомились на крымском побережье в дни отпуска и на пару с которым целый месяц пускались во все тяжкие - приятель всего лишь...

"Одиночество учит сути вещей, - бормотал Вячеслав, заваривая себе новую дозу обжигающе горячего кофе, - ибо суть их - то же одиночество... Он цитировал по памяти стихи любимого им Бродского, не замечая, что повторяет эту фразу в сотый, должно быть, уже раз. - Одиночество учит сути вещей, ибо суть их - то же одиночество..."

И вместе с осознанием всей безмерности своего личного одиночества в этом мире Вячеслав понял, что если все пройдет успешно, если машина вернется в срок, а кошка будет жива, то не найдется причины, которая смогла бы удержать его в этом времени. Когда перед тобой открывается неисхоженными тропами целая terra incognita, по которой ты можешь шагать вперед и назад в бесконечность - что удержит тебя в этом переполненном мелкими желаниями и страстишками, запертом наглухо "нашем общем доме", имя которому двадцатый век? Может быть, поэтому Путешественник по Времени, несмотря на всю силу своей привязанности к любознательным друзьям, не захотел во второй раз вернуться к камину в гостиной комнате, к мягкому креслу, к серому уюту. Что заставит тебя вернуться?

Красев-старший, сидя во дворе, спросил у Нормаль, который уже час по местному времени вектора, и, получив исчерпывающий ответ, улыбнулся. Решение принято, подумал он. А скоро тебе, мой друг, придет в голову идея поправить одну ошибку судьбы...

11 мая 1998 года (год Тигра)

Основной вектор реальности ISTI-58.96. A

- Здравствуй, Максим...

Поднявшийся из-за стола навстречу полковник был высок ростом, широкоплеч. Его седые волосы были коротко подстрижены и, казалось, блестят в свете люминесцентных ламп. Еще на одно обратил внимание Максим: уши полковника, не прикрытые волосами, заметно оттопыривались. Совсем как у меня, подумал Максим. Но если он прятал свои, как сам порой называл, "локаторы" под пышной шевелюрой, то полковник, по всему, никогда не считал нужным комплексовать по такому пустяку, без смущения выставляя свой "физический недостаток" напоказ. Впрочем, главное в мужчине - не уши, а всего остального было в полковнике в меру, как и полагается.

Максим пожал протянутую ему над столом руку.

- Садись, Максим.

Они сели: полковник - по одну сторону стола, Максим - по другую. Полковник улыбнулся открыто, до предела располагающе. Максим улыбнулся в ответ, хотя на душе у него скребли даже не кошки - саблезубые тигры.

- К сожалению, я не имею права на данном этапе представиться тебе под своим настоящим именем, - заявил полковник. - Поэтому обращайся ко мне, скажем, "Игорь Валентинович" или совсем просто: "товарищ полковник".

- "Товарищ"? - не веря, переспросил Максим.

- Ах да, я и забыл... - поморщился Игорь Валентинович. - У вас же нынче принято "господа"... Ничего, со мной, Максим, можно. Я на "товарища" не обижусь. Человек-то я старой еще закалки: молодость - в комсомоле, зрелость - в партии, до октября девяносто третьего, представь себе. Да, были наши годы... - Он замолчал, задумался, вспоминая.

Максим же лихорадочно соображал, не на шутку встревоженный: не пришлась ему странная откровенность полковника, ни к месту она была здесь в этом кабинете с окнами на Литейный проспект.

Полковник извлек из кармана белый платок, с придыханием в него высморкался, потом встал и прошелся по кабинету. Максим снизу вверх настороженно наблюдал за ним.

- Значит, так, Максим, - сказал полковник, на собеседника своего не глядя. - Не будем терять времени, перейдем сразу к делу. Допустим на секунду, что я все о тебе знаю: все самые твои сокровенные мысли, твои чувства и пожелания, и даже сверх того - я знаю, какое решение ты в скором времени примешь.

- Это невозможно, - пробормотал Максим, хотя вдруг с ужасающей отчетливостью понял, что да, он знает!

- Да, - кивнул полковник, словно прочитав его мысли. - Я знаю.

Максиму стало страшно. Страх его сгустился почти до той же степени, что и в минуты бешеной гонки через город. От полковника, от того, как он произносил слова, от того, как он смотрел, повернув голову в сторону стоявшего в кабинете сейфа, повеяло такой глубокой, черной, непонятной, а потому особенно страшной бездной, что Максиму захотелось убраться отсюда немедленно, куда угодно, хоть в лапы киборгов, но подальше и навсегда.

Полковник выдержал многозначительную паузу и, подавшись вперед, наклонился через стол к съежившемуся на стуле Максиму. Максим инстинктивно отпрянул. Теперь полковник смотрел на него в упор.

- Я все знаю о тебе, - повторил полковник твердо. - Я знаю, что ты давно и последовательно сочувствуешь коммунистическому движению. Я знаю, где ты находился в дни так называемого "мятежа". Я знаю, что твоя личная программа гораздо разумнее программ ортодоксов идеи. Я знаю, насколько хорошо ты научился скрывать свои убеждения, ведь мальчишки, которые тебя окружают, вряд ли сумеют оценить их глубину?

Максим молчал. Расширенными глазами он смотрел на полковника. Полковник шумно вздохнул и выпрямился.

- Но главное, - продолжал он, возвышаясь над столом, уперев в столешницу огромные кулаки, - я знаю, что ты достоин; ты - патриот и настоящий коммунист; ты пройдешь свой путь до конца и нигде не свернешь в сторону...

- Товарищ полковник... - попытался выдавить из себя Максим.

- Постой, - Игорь Валентинович погрозил ему указательным пальцем, - я еще не закончил. Дело в том, Максим, что я в курсе твоих проблем.

- Да?! - Максим встрепенулся. У него появилась надежда.

- Мы в курсе, - непреклонно продолжил полковник, - что за тобой, за твоей бедной головушкой идет охота. - Он сделал упреждающий жест, остановив новое восклицание Максима. - Мы даже осведомлены о характере этой охоты. На тебя обратили внимание не просто сильные, а сверхсильные мира сего; они наращивают и темп, и мощь охоты. Ты, как нетрудно догадаться, хотел бы избавиться от преследований?

- Да-да, конечно...-горячо заговорил Максим, стоило представиться такой возможности; при этом он заерзал на стуле. - Но как? Там были такие... существа... это...

- Киборги, ты хочешь сказать, - чуть улыбнувшись, напомнил полковник. - Искусственные человекоподобные существа? Как в известном американском фильме?

- Да-да, вы точно говорите, все правильно... - На этот раз Максима не испугала совершенная проницательность полковника.

- Видишь, как много я знаю, - улыбнулся тот поощрительно. - А теперь и тебе, Максим, предстоит узнать кое-что новое... Ответь, ты веришь в путешествия во времени?

- После работ Михайлова - Несса кто же не верит? - вырвалось у Максима, который был сейчас захвачен другим, но когда он сумел-таки переключиться, то сразу пожалел, что вырвалось.

Все-таки с результатами работ Михайлова и Несса он был знаком лишь по иллюстрированным статейкам в популярных журналах типа "Знание - сила". К тому же и в наиболее оптимистически-восторженных статьях нет-нет да и проскальзывала приглушенная нотка скепсиса: а не вкралась ли все-таки где-нибудь в выкладки двух великих ученых, удостоенных в прошлом году Нобелевской премии, маленькая ошибка, пока незамеченная и неучтенная математическая загогулина, которая в будущем возьмет да разрушит все великолепное с большим трудом и талантом возведенное здание теории. Может быть, здесь что-то не так... Но с другой стороны - бегают вот киборги по улицам Ленинграда и американский фильм... Тьфу ты, дался тебе этот фильм...

- Я открою тебе, Максим, одну тайну, - сказал полковник проникновенно, и Максим, сосредоточив все внимание, приготовился слушать. - Путешествия во времени реализованы уже давным-давно, и я один из тех людей, кто сумел шагнуть из одного времени в другое. Я, в некотором роде, агент, Максим. Агент из другого времени. Но прибыл я не из будущего, как показано в твоем фильме. - Полковник снова улыбнулся. - Я агент прошлого. И прошлое, наше славное прошлое, Максим, спрашивает тебя, готов ли ты отдать всего себя во имя нашей славной борьбы?

Без юмора в тот момент на Максима смотреть было нельзя. Он вытаращился, замер и по отсутствующему выражению его лица можно было бы подумать, что он ничего не понял. Но полковнику-то не нужно было даже догадываться: он точно знал, что Максим его слышит и верит каждому слову. И он знал, что самое большее через три минуты, получив быстрые лаконичные ответы на два своих вопроса, Максим скажет: "Да!", и потом уже делом техники будет отправить его в спецотдел Корпуса. Он начнет там свой путь, пока не придет наконец к подлинному осознанию своей миссии. "И тогда круг замкнется, - подумал полковник. - Впрочем, о чем это я? Круг уже замкнулся..."

18 августа 1938 года (год Тигра)

Новообразовавшаяся альветвь ISTI-58.101. L

Последовавшие за первым допросом события запомнились Игорьку смутно. Несмотря на спонтанно образовавшуюся легенду, на допросе его долго били. Били с жестокостью отчаянной. Били сапогом в пах, били кулаком в лицо и в солнечное сплетение. Когда Игоря в очередной раз приводили в чувство, ему подумалось, что его хотят просто убить. Но тогда зачем все эти сложности? В конце концов он сам уже не понимал, какая сила удерживает его на плаву в этом мире. От побоев он скоро потерял способность соображать, не понимал, чего от него требуют эти огромные, остро пахнущие табаком, потом и перегаром люди. Ему что-то подсунули подписать - он подписал, не читая, даже не подписал, а вывел на ощупь какие-то каракули. Он не понимал, да и не мог понять, что эти люди просто-напросто мечутся, как муравьи в растревоженном муравейнике. Они не знают, что им делать, потому что нет никаких приказов на этот счет сверху; потому что там, наверху, разыгралась нешуточная борьба за власть; они не знают и потому, усугубляя неразбериху, действуют так, как подсказывает им многолетний опыт "работы" и особое понимание аспектов введенного на днях чрезвычайного положения. Они неистовствуют, потому что чувствуют: их время подходит к концу и если при "Всеобщем Отце" еще был шанс как-то вывернуться в период очередной глобальной чистки органов, то теперь, кто бы ни занял кремлевский трон, любой в первую очередь займется ими, и уж тогда пощады не жди. Они паниковали, они напивались до беспамятства, они выкуривали тонны табака, они сошли уже с ума, и еще они били, били, били, не разбираясь, всех заключенных подряд, срывая на них злобу своего безумия.

А на улицах Москвы уже стреляли по ночам; и новоиспеченный комиссар НКВД Лаврентий Павлович сцепился в отчаянной схватке с осмелевшими командармами; и Гитлер, позабыв все другие свои заботы, с неиссякаемым интересом читал и перечитывал подробные донесения абвера о развитии событий в России. От того, чем закончится московская die Belustigung, зависела не только судьба Страны Советов, но и судьба всей Европы, а то и мира. А в Москву стекались люди, забивая плотной массой вагоны; они ехали проститься с вождем, и никто не мог им объяснить, что происходит, почему нет доступа к телу и когда будут похороны.

Но Игорек не мог знать всего этого. Заключенные шептались по углам тесных камер, обсуждали скудные сведения, приносимые с воли очередной партией арестованных, но Игорек не слушал этих разговоров, не воспринимал их, находясь в пределах узкого затуманенного мирка своего нового полубредового бытия. Он сидел на полу камеры; избитое тело болело, гудела голова, и ему казалось, что он видит Митрохина, и Митрохин кивал и улыбался ему, и словно манил куда-то молча, жестами. И хотелось поверить ему, встать и идти, но Митрохин начинал исчезать, сквозь его прозрачное тело можно было разглядеть стену; его место занимала мама, поджав губы, качала головой, смотрела укоряюще.

Иногда ему казалось - происходило это чаще всего в ходе допросов - что он видит того седовласого полковника, что отправил его и других умирать в этот жестокий кровавый мир. Полковник обычно находился в тени, сидел за столом в кабинете и вроде бы даже сочувственно наблюдал за тем, как избивают Игорька. Форму старшего офицера Корпуса он сменил на форму полковника НКВД, но Игорек все равно узнал его, и когда кто-нибудь из допрашивающих бил его по лицу с криком: "Ну говори, вражина, на кого работаешь?", он пытался сказать им, что врагом он стал по ошибке, а настоящий враг вон там, за столом, но распухшие губы отказывались повиноваться, из горла вырывался лишь слабый стон. Однажды смурные от бессонницы "голубые фуражки", войдя в камеру, приказали всем встать и строиться в коридоре, потом гуртом повели заключенных на выход, чего раньше никогда не делалось. Кто-то крикнул:

- Мужики, кончать ведут!

И толпа вмиг обезумела. В узких коридорах трудно и опасно стрелять, но "голубые фуражки", запаниковав, открыли огонь. Истошно закричали раненые. Игорька сильно толкнули, он упал бревном и ударился головой о бетонный пол. Когда он очнулся и получил возможность более-менее адекватно воспринимать действительность, то обнаружил, что находится внутри вагона-зава, на Архипелаге прозванном "Столыпиным". Купе этого вагона, отгороженные от коридора косой решеткой, с маленьким окошком на уровне вторых полок были набиты под завязку - до двадцати человек на купе. В невыносимой духоте они ехали уже сутки, и не было никакой возможности расслабиться, размять затекшие члены, элементарно справить нужду.

- Где я? - спросил Игорек хриплым шепотом у притиснутого к нему старичка в рваной косоворотке.

- Так что ж, - отвечал старичок, невесело усмехаясь. - По этапу везут, дело известное.

Поезд шел очень медленно, подолгу простаивая на каких-то заброшенных полустанках. Заключенных из него не выводили, конвой покуривал в коридоре, делая вид, что не слышит ни мольбы, ни проклятий. Кормили селедкой, после селедки мучила жажда, но воду конвой наливал неохотно и редко: замучаешься потом эту рвань в сортир выводить. Так и ехали.

Игорек думал, что умрет здесь; сил жить у него почти не осталось. Он думал только: скорее бы. Но смерть пока обходила его стороной. Обошла и на этот раз.

Как-то поезд стоял особенно долго, и заключенные услышали отдаленную канонаду.

- Мать честная, война у них там, что ли? - предположил кто-то с третьей багажной полки.

- Этого быть не может, - уверенно заявил другой, сидевший на полу. Это вам не семнадцатый год! Какая война?

Тем не менее все зашевелились, а те, кому повезло захватить "престижные" места на вторых полках, приникли, свесившись к зарешеченному окошку.

- Не видать ни черта.

- Дай я посмотрю.

- Эй, вы, урви, хватит п...ть, толково говорите, что видно.

И в этот самый момент возник свист, сначала - предельно тонкий, едва различимый, затем - растущий, все заглушающий. Потом рвануло так, что качнуло вагон, и один из любознательных сверзился вниз на охнувших в один голос заключенных.

- Вот едрить твою налево, - сообщил старичок в косоворотке. - Как в Гражданскую.

Все затаили дыхание.

Грохот канонады усилился. Очевидно, фронт придвигался. И придвигался быстро.

Протопав по коридору, конвой высыпал из вагона. Охранники забегали вдоль состава. Пока еще можно было различить их выкрики:

- Наступление... наступление...

- ... Вашу мать! Какое наступление?! Ты хоть соображаешь, какую...

- Танки прорвались!..

- Связь... связь... свяжитесь же...

- Поджигай вагоны, чего уставился?! Поджигай, кому говорят!..

Последнее это восклицание, произнесенное рядом и отчетливо, расслышали все.

- Мама родная, да они нас спалить хотят!

Заключенные, не веря, уставились друг на друга. Но последовавшая за приказом возня под окнами и острый запах керосина, проникший в вагон, не оставляли места сомнениям.

- Ломайте решетку! - взвизгнул кто-то сверху. - Ломайте решетку! Навались все вместе!

- Ее разве сломишь?

- Ох скоты, ох и скоты! Ведь спалят же, так запросто и спалят.

Все шло к тому, что сейчас начнется паника и в тесноте заключенные просто передавят друг друга еще до того, как конвой подожжет вагон. Нечто похожее творилось и в соседних купе. Грохнул новый взрыв - на этот раз снаряд лег чуть дальше.

- Что же делать-то?! Что же делать-то, братцы?! Последние эти слова заглушил рев двигателей.

- Танки! Танки! - завопил тот мужик, который сумел удержаться у окошка.

И новые крики снаружи, сухие щелчки выстрелов. У Игорька от рева, грохота и криков нестерпимо разболелась голова, а перед глазами замельтешили яркие разноцветные точки. Он зажал уши ладонями и скорчился на своем месте, чтобы только не видеть ничего, не слышать ничего. Он готов был умереть, но снова выжил.

Рев двигателей сошел на нет. В коридоре вдруг появился охранник. Не видя ничего от ужаса, с перекошенным лицом он успел почти добежать до купе конвоя, но грохнуло два выстрела - один за другим - и охранник с лету уткнулся носом в пол. В коридор шагнул новый персонаж - веселый молоденький танкист в комбинезоне и кожаном шлеме, с огромным пистолетом в отставленной руке.

- Ну что, мужики, заждались?! - радостно спросил у открывших рты заключенных.

Он снял шлем, и сразу стали видны веснушки на его потном и грязноватом лице. Он засунул пистолет в кобуру и наклонился к хрипящему на полу охраннику. Отыскал связку ключей и пошел вдоль решеток, снимая замки.

- Выбирайтесь, - пригласил он, - да только по одному, не кучей. А то передавите друг друга, - танкист засмеялся.

- А кто вы такие будете? - поинтересовался старичок в косоворотке.

Освободитель посуровел.

- Танковая бригада "Львы Троцкого", - отрапортовал четко.

- Откуда такие?

- Ха, они еще спрашивают! - почему-то возмутился танкист. - Вылазьте по одному, нечего тут дискуссию разводить...

Заключенные хлынули на волю, останавливались, жмурясь на ярком солнце и разглядывая с замиранием странные, необычайной формы башни танков, что растянулись колонной вдоль всего состава; на бегающих танкистов, на распростертых под ногами конвоиров, еще минуту назад выступавших в роли злых богов для измученного племени заключенных, а теперь - или растянувшихся в смертной судороге в грязи, или построенных здесь же с поднятыми над головой руками.

Еще одна новообразовавшаяся реальность, войдя в прямое соприкосновение с другой, прекратила существование...

10 апреля 1967 года (год Овцы)

Основной вектор реальности ISTS-63.18. K

Урок политической правильности (Dieu! - что за название!) сегодня вела поручик лейб-гвардии Ея Императорского Величества, младшая дочь Государыни Всех Британских губерний Жемчужного Пояса Пресветлой Империи баронесса фон Больцев Александра Сергеевна. Это была высокая и весьма спортивная дама, коротко, по армейской моде, стриженная, с прямым взглядом и сильным голосом.

Вера долго не могла понять, почему в имперской армии служат женщины, да еще и столь высокого в категориях Империи происхождения, но когда ее познакомили с официальной версией истории этого нового для нее мира, все встало на свои места. Пресветлая Империя была не просто сверхдержавой, Пресветлая Империя была сверхдержавой с четко выраженной политикой экспансии. Определилось так исторически. Долгое время (почти целое тысячелетие!) на ее территории существовало множество мелких государств-княжеств, находившихся в состоянии перманентной войны друг с другом. Война эта ослабляла нацию, делая ее города легкой добычей для тевтонов запада и кочевников востока. Так продолжалось до тех пор, пока четыреста лет назад не появился человек, ум, воля и военное искусство которого сумели поднять с колен униженный и почти уже уничтоженный народ. Звали этого человека Александр Новгородский, он стал основателем Пресветлого Новгородского Княжества, и первым русским, которого могучие тогда бароны Тевтонии признали равным себе. Именно его усилиями, а впоследствии усилиями его сыновей - Новгородское Княжество выросло до размеров всемирной Империи.

Однако экспансия на том не прекратилась. Три научно-технические революции, обусловленные последними войнами за мировое господство с извечными противниками Империи - Государством Верховных Друидов и Республикой Восходящего Солнца - за четыре десятилетия преобразили лик планеты и саму Империю. Некий ученый по имени Андрей фон Нукер открыл для нее недостигаемые ранее миры других реальностей. Широта новых горизонтов поставила и новые требования. Победным шествием бронекавалерийских дивизий не заканчивается экспансия; от победителя требуется еще и удержать захваченные земли за собой. И хотя Империя весьма ловко использовала принцип "разделяй и властвуй", верных людей все же катастрофически не хватало. По этой объективной причине в Пресветлой Империи стала возможна эмансипация, и женщины (и в первую очередь наиболее знатные из них) стали пользоваться всеми без исключений правами наравне с мужчинами. Но и не только правами и обязанностями тоже. Как-то: служба в вооруженных силах.

Именно поэтому Александра фон Больцев находилась здесь, в стенах гвардейской разведшколы для девочек. Но, впрочем, она никогда и не сетовала на судьбу и понимала историческую необходимость такой работы. Можно сказать, что такая судьба ее даже устраивала.

- Итак, милые, я сегодня вам много чего порассказала, - говорила Александра фон Больцев, заложив руки за спину и прохаживаясь перед доской, на которой висела упрощенная схема аристократической иерархии Пресветлой Империи, - а теперь хочу послушать вас. Что вы знаете, что вы запомнили, что вы впитали. Вы, я надеюсь, готовы ответить на мои вопросы?

По классному залу (здесь были одни девушки, в большинстве своем сироты, лишенные в своих вселенных нормальной семьи, нормального дома, нормальной жизни) прокатился легкий шепоток. Затем наступила тягостная пауза, известная во всех школах во все времена, - пауза того пограничного состояния в обучении, когда преподаватель переходит от ответов к вопросам. Александра фон Больцев прекрасно умела выдерживать эту драматическую паузу. Вот и теперь, дождавшись, когда накал молчаливой мизансцены достигнет предельной величины, она продолжила:

- Хочу я, например, послушать сегодня, почему народы Поясов всегда приветствуют политику Империи вне зависимости от их собственных политических, этнических, религиозных представлений и норм? Кто-нибудь хочет ответить на этот мой вопрос? Самостоятельно. Ну же, милые, прошу...

Вера знала, как согласно программе политической правильности следует отвечать на этот вопрос, но до сих пор и вполне сознательно избегала проявлять в делах обучения какую-либо инициативу. У нее имелось собственное мнение о политике Пресветлой Империи, она полагала ее политикой закоренелого реваншизма, деформировавшегося со временем в национальную традицию. И по поводу "приветственного отношения народов" у Веры также имелось особое мнение, не совпадавшее, правда, с установками программы. Собственно, сам дух Пресветлой Империи противоречил тем ценностям, что принесла она с собой из родного мира. При других обстоятельствах она просто отказалась бы от участия в этой "экспансии", но теперь у нее был Михаил. А он любил Империю, он был верен Империи, он готов был отдать жизнь за Империю. И она пошла с ним. И с Империей.

- Вижу, милые, вы не спешите отличиться, - констатировала Александра фон Больцев с наигранным удивлением. - Что ж, буду тогда вызывать. - И снова эта пауза. - Сегодня мы послушаем... Веру Найденову, - Всеобщий вздох облегчения: "не меня". - Встань, милая, пожалуйста.

Вера поднялась из-за парты.

- Ты помнишь вопрос?

- Я помню вопрос, государыня.

Придется отвечать. И следи за своей речью: не дай бог ляпнуть что-нибудь по-французски - наряд вне очереди в зверинце, кормить смрадных гадов...

- Ты готова отвечать?

- Я готова отвечать, государыня.

- Отвечай.

- Политика Пресветлой Империи в Поясах опирается в основе своей на один из наиболее прогрессивных принципов, - забубнила Вера, стараясь не глядеть в глаза Александре фон Больцев. - Этот принцип понятен всем и находит поддержку в самых широких слоях населения. Суть принципа состоит в том, что каждому, кто примет гражданство Пресветлой Империи, будет даровано право на эмиграцию в любой мир Империи по его выбору. Мечта многих людей таким образом и благодаря Империи может теперь быть осуществлена. Любой человек, если он не государственный преступник и если он присягал на верность Ее Величеству, может теперь выбрать мир себе по душе, получить там работу, обрести место в жизни и покой.

- Блестящий ответ, милая, - оценила Александра фон Больцев, а потом вдруг шагнула к Вере и крепкими пальцами взяла ее за подбородок, чтобы теперь та не могла спрятать взгляд. - У тебя красивое имя: Вера. И потому именно тебя я хочу спросить: ты веришь, Вера, в то, что говоришь?

- Верю...

- Тогда громче, пусть все слышат. Девушки затаили дыхание: подобное на их глазах происходило впервые.

- Я верю!

- Странно, очень странно, - Александра фон Больцев отпустила Веру, спрятав руку за спину, - а мне тут рассказывали, что именно по этому вопросу ты как-то обронила в столовой: "Там хорошо, где нас нет". Как понимать твои слова?

Вера в отчаянии закусила губу. Уже донесли! Dieu! Dieu! Что за люди?!

- Ты не веришь, - покачивая головой, заключила Александра фон Больцев. - Ты сомневаешься... И это мне нравится. - Она резко развернулась на каблуках и направилась к доске. - Вы удивитесь, милые, - говорила она, а класс видел ее спину, - но почему-то именно из сомневающихся получаются самые хорошие разведчики. Мы, Гвардия, ценим сомневающихся. Сомневайтесь, милые, сомневайтесь. - Она остановилась и, обернувшись, вновь посмотрела на Веру. - А с тобой, Найденова, я бы в разведку пошла.

Девушки разинули рты: более высокой оценки личных качеств ученика в школе не существовало.

И тут - очень вовремя - прозвенел звонок.

- Урок закончен, - объявила Александра фон Больцев. - Все свободны. А ты, Вера, подумай над моими словами.

- Я подумаю, - пообещала Вера.

А подумать было над чем.

Когда девушки покинули класс, Александра фон Больцев уселась за одну из парт, посидела, сцепив пальцы и недолго о чем-то размышляя, затем набрала на телефонном диске номер коммутатора школы и попросила:

- Пришлите ко мне смерта по имени Азеф. Срочно. И пусть захватит бумаги по формированию групп. Я буду ждать.

ПОНЕДЕЛЬНИК ЧЕТВЕРТЫЙ

Возможность стать собственным родителем - еще не самая главная проблема путешествия во времени. Откровенно говоря, вопрос материнства или отцовства - сущий пустяк, который в дружных семьях с прогрессивными взглядами разрешить не так уж сложно.

Дуглас Адаме

11 мая 1992 года (год Обезьяны)

Основной вектор реальности CELT-167.09. Z

Он коснулся кончиками пальцев гладкой зеркальной поверхности ворот, и створки легко разошлись, пропуская Вячеслава во двор.

Двор замка был широк и совершенно пуст. Здесь вполне можно было бы устроить парад, смотр войск и тому подобное, если бы кому-нибудь в этом пустом мертвом мире понадобилось по странной причуде держать войска. Даже Вячеславу-прим, несмотря на его склонность к разного рода помпезным забавам, это показалось излишним. Он предпочел жить здесь в одиночестве этакий добровольно ушедший от мирской "суеты сует" в тишину и благодать отшельничества гордый, независимый и великолепный в свой гордости и независимости лорд.

"Позер, - думал о нем Вячеслав, шагая через двор. - Неужели и я где-то в глубине души поддерживаю некую позу? Не хочется верить. Но ведь он - это я, а я - это он. Как все сложно, хотя пора уже и привыкнуть".

Да, пора бы уже и привыкнуть. А ведь не думалось, что так далеко все зайдет, даже когда Вячеслав замкнул первое и далеко не последнее в своей жизни хронокольцо, похитив у более молодого биологически двойника Джулика и отправившись с вновь обретенным другом в будущее сразу на миллиард лет, надеясь увидеть закат планеты Земля, ее старость, сравнить реальность со знаменитым описанием Уэллса: "нe могу передать вам, какое страшное запустение царило в мире. На востоке - багровое небо, на севере - темнота, мертвое соленое море, каменистый берег, по которому медленно ползали мерзкие чудовища..." Все усложнилось с тех пор. И в усложнении этом Всадники сыграли не последнюю роль. А для чего - вопрос пустой, потому что никогда никто из рода Homo sapiens не получит на него ответа.

Парадные двери, ведущие во внутренние помещения замка, скрывали за собой герметичный тамбур со сложной вентиляционной системой: среда замка была более привычна для человеческого организма; и Вячеслав-прим позаботился о том, чтобы ни грана ядовитого наружного воздуха не попало внутрь. Порой ему нравилось в нарушение своего гордого одиночества пригласить в гости какого-нибудь экзотического персонажа из мира людей. Рядом с парадной дверью на высоте человеческого роста был врезан обыкновенный электрический звонок. Вид этого звонка в который уже раз позабавил Вячеслава прекрасной иллюстрацией на тему известного произведения М. Твена "Янки при дворе короля Артура" - круглая кнопка электрического звонка на стене величественного в готическом стиле замка. Красев протянул руку и нажал на кнопку.

- Ага! - прогремел через полминуты усиленный скрытыми динамиками голос. - К нам, оказывается, гости пожаловали. И нетрудно догадаться, кто же именно из гостей.

- Нетрудно, - согласился Вячеслав. - Кто же еще может заявиться к тебе без приглашения?

- Что ж, проходи. Гостям, даже незваным, всегда мы рады.

Позер, улыбаясь, думал Вячеслав, заходя в тамбур. Какой же все-таки позер. О себе говорит не иначе как во множественном числе. У кого из юмористов было: "мы" могут позволить говорить о себе лишь короли да беременные женщины? Король! Хотя если вдуматься, каждого из нас действительно много: какой хвост из разных "тебя" тянется за любым человеком из прошлого.

Дверь за его спиной закрылась, с характерным чмоканьем сработала система герметизации; загудели компрессоры, заполняя тамбур воздухом далекой отсюда реальности. Вячеслав-прим славно потрудился, построив здесь, на золотой планете, свой "высокий замок".

Наконец состав воздушной среды в тамбуре изменился (Вячеслав почувствовал это по тому, как изменилась частота его собственного сердцебиения) настолько, что ничем теперь не отличался от принятого за норму в IS-реальностях, и дверь во внутренние покои открылась с веселым мелодичным перезвоном.

Вячеслав шагнул через порог. Он привычно миновал импровизированный вестибюль, за ним - целую анфиладу комнат, освещенных мягким рассеянным светом, наполненных тончайшими арматами незнакомых цветов и мелодиями - у каждой комнаты своя. Он встал на бегущую бесшумно дорожку, и она понесла его по бесконечной галерее мимо знакомых и незнакомых картин, мимо знакомых и незнакомых скульптур и скульптурных групп, мимо чего-то вообще для человека XX века непостижимого, изваянного с использованием технологии голографических проекций и изощренной компьютерной графики. Кроме всего прочего, думал Вячеслав, оглядываясь вокруг, мой разлюбезный двойник еще и сибаритствующий эстет. Хотя, конечно, в отсутствии вкуса ему не откажешь.

Дорожка, приобретенная, по всей видимости, где-то в самом начале XXI века, вынесла Вячеслава к приемному кабинету, обставленному хозяином замка с подчеркнутой скромностью. Красев уже бывал здесь и, войдя в кабинет, отметил, как мало изменилась обстановка за последние семь лет биологического времени (чего не скажешь, например, о галерее, которая всегда поражала новизной размещенных там экспозиций). Все тот же широкий, просто необъятный стол; мягкие и чертовски удобные кресла из странного, ни на что не похожего материала, теплого на ощупь; сияющие золотом вытесненных на корешках букв книги в добротных переплетах - стеллаж от потолка до пола; на столе - компактный, но до невозможности вместительный компьютер на биопроцессоре, позаимствованный хозяином из середины XXI века.

Вячеслав-прим использовал этот компьютер для разных целей. Но главной называл компьютерные игры производства все того же XXI века, которыми вроде бы не на шутку увлекался. Красев считал его увлечение пустым времяпрепровождением. "Ты же почти бог, - сказал он ему как-то. - В твоих силах отправиться в любое время и в любое место, принять участие в сколь угодно острых конфликтах в любой роли и на любом уровне. Зачем тебе этот эрзац реальности?" В ответ Вячеслав-прим снял с полки книгу самого Красева ("Подозрение", издательство "Советский писатель", 1987 год) и спросил, небрежно пошелестев страницами: "А тебе зачем этот эрзац?" Красев рассмеялся и перевел разговор на другую тему. Вячеслав-прим всерьез полагал компьютерные игры видом искусства и как ненасытный эстет не мог обойти это направление стороной.

Сегодня компьютер был выключен. Из стереодинамиков не доносились звуки оглушительной стрельбы и математически выверенных взрывов.

Вячеслав-прим дожидался своего двойника, сидя в одном из кресел, потягивая из высокого бокала изумрудного цвета напиток и раскрыв на коленях толстенный том какой-то энциклопедии. Кажется, это был "Брокгауз и Ефрон".

- Здравствуй, тезка, - сказал ему Красев.

- О, Господи! - вырвалось у Вячелава-прим. - Будь мы всего-навсего тезками, я бы скончался от счастья. Садись, не стой в дверях.

Вячеслав, воспользовавшись приглашением, уселся, вытянул из кармана пачку сигарет. Он привычно махнул сигаретой в воздухе, и кончик ее тут же задымился: еще одна благоприобретенная способность - концентрировать в точке пространства сколь угодно большую энергию. Затянулся, стряхнул пепел на пол. Здесь это можно было делать безбоязненно: пол, необыкновенное покрытие из каких-то умопомрачительно комфортных времен, быстро и бесшумно поглощал любую дрянь.

- Тебе не нравится моя компания? - спросил Красев своего двойника. Любопытный факт. Надо будет запомнить.

- Нравится - не нравится, что за вопрос? Но если ты ставишь его таким образом, то изволь: кому понравится, что где-то по свету бродит этакая совесть в штанах, и никуда от нее не убежать и не скрыться. А главное, что сделать с этой самой совестью ничего нельзя, а если бы и представилась такая возможность, стало бы ее жалко: как-никак один-единственный близкий человек на целую Вселенную.

- Мне лестно, - признался Вячеслав. - Продолжай в том же духе - суд это учтет.

- Вот-вот, сначала: "суд это учтет", а потом выдашь по полной программе: какой я плохой, какой я сякой. Дроблю реальности, не проводя референдума; сталкиваю миры, не подумав о последствиях; порчу девок, не испросив на то твоего персонального согласия. Давай. Начинай.

- О дроблении реальностей и порче девок мы поговорим в другой раз. А сейчас, если ты все-таки настаиваешь на беспристрастном судилище, я выступлю в привычном амплуа ходячей совести и спрошу: что сделал ты с КОЗАПом?...

- Как ты сказал? - Вячеслав-прим изобразил недоумение. - КО-ЗАП?

- Корпус Защиты Понедельников.

- А-а, ты этих коммунистических проходимцев, оказывается, имеешь в виду. А то я успел испугаться, что совершил нечто такое, о чем и сам не помню...

- Короче, твоя работа?

- Допустим, моя. Но даже в таком случае неужели у тебя найдется чем меня попрекнуть?

- Значит, твоя?

- Зануда ты, товарищ Красев. Не найти для беседы темы повеселей?

- Ответь честно. Вячеслав-прим вздохнул.

- Я не понимаю, Слава, чего ты о них так печешься? Они изначально были обречены. Хотя, конечно, об этом не догадывались. Время при всей своей податливости не терпит насильственного обращения над собой, не тебе это объяснять. И чем дольше они занимались бредовой игрой в защиту понедельников, тем быстрее приближали свой собственный конец. И я надеюсь я не знаю, что там с ними произошло, - но надеюсь, они получили по заслугам. И теперь уж точно прослежу за тем, чтобы подобное явление никогда не повторилось.

- С какой непринужденностью ты об этом говоришь. Ведь это были люди, Вячеслав, сотни тысяч, миллионы живых людей. А теперь их нет.

- Люди?! - Вячеслав-прим даже привстал, уронив том энциклопедии на пол. - После всего ты еще называешь их людьми? Ты что, никогда ничего не слышал о методах Корпуса?...

"Да, и не только слышал, но и видел, испытал на собственной шкуре", думал Вячеслав, наблюдая, как наливается кровью праведного гнева лицо двойника.

Промелькнуло, трепеща, ожившее воспоминание. Вернулось на долю секунды та совокупность ощущений: свобода, веселость, азарт, когда захотелось невыносимо чистой мальчишеской выходки - интеллигентский выпендреж, лелеемое с самого момента прочтения "Архипелага ГУЛАГ" желание сыграть пару циничных (тогда он не понимал, насколько циничных) шуток с забитыми обывателями, не сумевшими противостоять террору (помните, наверное, этот знаменитый конъюнктив: "Если БЫ во времена массовых посадок, например, в Ленинграде, когда сажали четверть города, люди БЫ не сидели по своим норкам, млея от ужаса при каждом хлопке парадной двери и шагах на лестнице, - а поняли БЫ, что терять им уже дальше нечего, и в своих передних бодро БЫ делали засады по нескольку человек с топорами, молотками, кочергами, с чем придется? Органы быстро БЫ недосчитались сотрудников и подвижного состава, и, несмотря на всю жажду Сталина, остановилась БЫ проклятая машина!").

И ведь какая же ты все-таки был тогда скотина: пошел на это, твердо зная, что ничего тебе не грозит - даже девять граммов свинца в затылок не страшны, разве что в плане острой, но непродолжительной боли. И не задумался хотя бы на минуту, а что грозит тем, с кем решил ты сыграть злую циничную шутку?

Не задумался...

А суть шутки заключалась в следующем. Отправляется новоиспеченный путешественник по времени в сорок девятый, скажем, год. Берет в Москве билет до Владивостока и, расположившись в купе идущего через всю страну поезда, быстренько знакомится с пассажирами и, не хмурясь, не оглядываясь через плечо и ничуть не понижая голоса, начинает травить забористые анекдоты из жизни Сталина и компании.

Ты даже не подумал тогда, что тебя вполне могут принять за сексота-провокатора и тут же легко, без малейших угрызений совести заложить - и что в таком случае станется с твоим удовлетворением от изобретательно сконструированной хохмы?

Тебе очень хотелось посмотреть на то, как вытянутся лица попутчиков нет, какая ты все-таки был скотина, нашел удовольствие - наслаждаться чужим страхом. И ведь почти шагнул за эту черту, предвкушал уже эмоциональный подъем, возбуждение от осознания себя Повелителем Миров, Олимпийским Божеством, стоящим над людьми, над моралью, над любой авторитарнейшей властью. Но вмешался Корпус, и это остановило тебя.

... Он купил билет, устроился в купе, он дождался, когда попутчики сначала робко, затем увереннее начали знакомиться друг с другом. Завязался уже скучный разговор о каком-то прокатном стане и социалистических обязательствах, и Вячеслав открыл было рот, чтобы наконец всласть повеселиться, как вдруг дверь в купе рывком отъехала в сторону, и очередь, выпущенная без прицела из ручного пулемета, швырнула, разбросала пассажиров; и в ту же секунду мир вокруг - Вячеслав воспринимал это сквозь пелену болевого шока - стал сминаться, скручиваться в жгут; и поплыли, обесцвечиваясь на глазах, углы измерений; и солнечный свет за окнами вагона померк и скоро погас совсем. Кто-то успел пронзительно крикнуть, но крик этот неожиданно огрубел, растянулся тягуче и басовито, как голос певца на пластинке, если остановить проигрываемый диск.

Вячеслав потерял сознание; вытащила его из переделки Нормаль. Так Красев познакомился с Темной Стороной времени. Так он познакомился с тактикой Корпуса.

А тактика была проста и даже изящна в своей простоте. Вячеслав-прим очень правильно заметил: "Время при всей своей податливости не терпит насилия". Потому достаточно решительным способом устранить в момент образования новой реальности причину, благодаря которой новая реальность получила шанс реализоваться, как время само собой отторгнет новообразовавшуюся альветвь в пустоту и мрак Темной Стороны. Два лика времени, два свойства - легко порождать новые реальности и так же легко убивать их. Хронос, пожирающий своих детей.

Понятно, что для выполнения подобной задачи Корпусу требуются смертники, заведомые камикадзе, которые умеют только убивать и умирать вместе со своими жертвами, которых легко отправить умирать во имя Идеи. И Корпус воспитывал таких людей; целую школу корректоров для этого организовал.

Да, тактика была проста и даже изящна.

- ...семьдесят лет, - красноречиво разглагольствовал между тем двойник. - Семьдесят лет они истребляли свой собственный народ; семьдесят лет занимались производством дерьма и производством дерьма в квадрате; породили самое бездуховное общество в мире, и вместо того чтобы успокоиться наконец, с энтузиазмом некрофилов занялись защитой этого своего квадратного дерьма от каких-либо посягательств. Организовали для этого целый Корпус, воспитали миллион киборгов, не заметив даже, с какой легкостью докатились в славном этом деле до примитивного фашизма. И после всего этого ты приходишь ко мне и, рыдая в голос, призываешь поплакаться и покаяться, пожалеть эту банду? А они кого-нибудь когда-нибудь жалели? Знаешь, Вячеслав, раньше я не понимал фразеологического оборота: "интеллигентские сопли". А сегодня, после твоих заявок, начинаю понимать...

- Я знаю, как ты до них добрался, - сообщил Красев бесстрастно, словно и не касалось его вдохновенное обращение Вячеслава-прим. - Я сам обдумывал такую возможность. Чисто теоретически, конечно. При наших с тобой способностях подобный план вполне осуществим... Кстати, давно хотел тебя спросить: когда ты обращаешься к своему нормализованному подсознанию, какое имя ты используешь?

- Нормаль, - не стал скрывать двойник, хотя и несколько обиженный невниманием к его патетическому монологу, - а что?

- И в этом, как того следовало ожидать, мы с тобой совпадаем... Так вот, пришла мне в голову с час назад интересная мысль. Если я сумел до такого вполне законченного плана низвержения Корпуса додуматься, то тебе сам Бог велел. А принципиальная разница между нами в том, что я только обдумываю подобные идеи, ты же - всегда готов действовать.

- А что за план? - жадно поинтересовался Вячеслав-прим.

- Ну-ну, продолжаем, значит, наши игры? - Красев старался изобразить сарказм, но это не слишком хорошо у него получилось. - Ты ведь наверняка понимаешь, что я имею в виду?... Ну Бог с тобой, иначе мы тут просидим столетие, переливая из пустого в порожнее. А план прост. Если нельзя никак "добраться" до КОЗАПа из основного вектора - значит, нужно зайти с другой стороны - через "Эталон"...

- Через "Эталон"? Любопытно.

- Может быть, ты еще и не знаешь, что это такое? Ладно, расскажу. Как известно, Большой Компьютер Корпуса прослеживает состояние понедельников контролируемого вектора, сравнивая их с состояниями в особой эталонной реальности, после чего, интерполируя положения изменений вектора, выдает указания сектору коррекции. Изменив состояние эталона, описывающего некий ключевой момент истории Корпуса, ты таким образом заставил БК заслать корректоров в основной вектор и в результате Корпус уничтожил сам себя. Далее все происходит быстро и красиво: Корпус рассыпается в пыль, вектор дробится, ты победил, справедливость торжествует, благодарные потомки и так далее и тому подобное. Так все было?

- Очень неплохо, - оценил задумку Вячеслав-прим. - Для писателя твоего уровня - очень неплохо. Ну допустим, я все это проделал. А что дальше?

"Вот теперь будь внимателен, - сказал себе Красев. - Сейчас он дрогнет".

- Но ты допустил ошибку, Слава. Незначительную на первый взгляд и, к счастью ли, к несчастью, вполне поправимую. Все зависит от того, как скоро ты постараешься ошибку эту исправить.

- Ты меня, признаться, заинтриговал. Что же это за ошибка?

- Ты ведь знаешь, что Корпус - это замкнутое на себя кольцо времени. Лишь поэтому ему удавалось так долго сохранят стабильность. А с этими кольцами всегда одно и то же: пытаешься их разорвать, ошибешься на секунду или микрон, упустишь из виду неприметное звено, и смотришь, а оно уже восстановилось, срегенерировало.

- Не понимаю, - медленно произнес двойник. - Что ты хочешь этим сказать?

"Вот ты почти себя и выдал", - устало подумал Вячеслав. - Купился на элементарный блеф. И теперь я тебя дожму. Но без спешки, разговор нам предстоит еще долгий".

- Я хочу сказать, что ты упустил важное звено, ты упустил основателя Корпуса... Пауза.

- Это невозможно, - произнес Вячеслав-прим наконец. - Основателем Корпуса был Сталин. Я забросил его... - Он остановился, внимательно посмотрел на Красева, улыбнулся: - Поймал меня, да? Молодец! Хотя не будем исключать и возможности того, что я действительно ошибся. Тогда, выходит, ты решил мне помочь? Но почему, при твоей-то щепетильности?... Хотя ладно, так ты скажешь мне имя основателя Корпуса?

- Тебе понравилось убивать? Двойник поморщился.

- Запомни, дорогой мой тезка, - он выделил, пародируя, обращение, - за свою жизнь, в отличие от любимых тобою лейтенантов Корпуса, я не убил ни единого человека. Но зарекаться не буду. Если меня вынудят, то... сам понимаешь.

- И ты думаешь, после сказанного я буду тебе помогать? - искренне удивился Красев.

В ответ Вячеслав-прим спокойно пожал плечами.

- Но ведь и мешать не будешь, а выследить мерзавца я сумею сам...

И пока Красев соображал, что бы это значило, его двойник откинулся в кресле и, глядя своей копии в глаза, отчетливо произнес:

- Крибле-крабле-бумс!...

Опора под Вячеславом вдруг исчезла, исчез пол, мир провалился куда-то в одно мгновение, и Красев полетел вниз, в темноту, успев услышать слабый отчаянный возглас Нормаль. Красева потащило по темному тоннелю, бросая от стены к стене, переворачивая в полете. Он закричал, вызывая Нормаль, но не получил ответа. А потом все вокруг заполнил белый ослепительный свет.

11 сентября 1967 года (год Овцы)

КОЗАП - сектор "База данных"

В Корпусе к Максиму относились с плохо скрываемым пренебрежением. Не улучшило положение и то, что Максиму было присвоено звание лейтенанта Корпуса, выдана новенькая с иголочки форма (которая ему, кстати, понравилась, вполне отвечая его представлениям о том, как должна выглядеть и сидеть современная офицерская форма), а также - маленький пластиковый квадратик, перечеркнутый по диагонали тремя красными линиями, высший приоритет до пуска, подтвержденный самим Главнокомандующим Корпуса.

Максима легко определяли по акценту (в КОЗАПе выработался свой особый выговор), легко определяли по тому, с каким веселым любопытством он оглядывался вокруг, определяли по его вопросам невпопад и по незнанию элементарных вещей, а главное - по неумению держаться с тем достоинством и осознанием собственной нужности общему делу, с каким привыкли держаться все солдаты Корпуса: от рядового до генерала. Сам же характер пренебрежения объяснялся элементарно тем, что в Корпусе прекрасно знали: если человек взят из Времени, значит, он не принадлежит к Великой Эпохе, которую Корпус призван был защищать от посигновений (подобные изъятия были запрещены, иначе само существование КОЗАПа теряло смысл). А раз этот посторонний, этот иждивенец, даже и наделенный столь высокими полномочиями, прибыл из какого-то другого времени (а любое другое время априори означает деградацию, забвение идеалов Великого Октября), следовательно, и особо считаться с ним, отпрыском враждебных и призрачных столетий, не стоит.

Разумом Максим соглашался с подобным положением вещей: нигде не любят перебежчиков, но порой ему было горько от ощущения полного своего одиночества среди, казалось бы, единомышленников и потенциально настоящих друзей. Максим следил за собой, одергивал себя: "В конце концов, ты действительно чужой здесь. И ты иждивенец, отдыхаешь здесь как на курорте: любая жратва, любые развлечения - все бесплатно. А они каждый день рискуют, жгут нервы; они - герои, а ты - маленький перебежчик и сибарит. За что тебя уважать?"

Однако самоуничижением Максим занимался совершенно напрасно. От самого его присутствия здесь зависело существование Корпуса в целом, но он пока этого не понимал. Знание, а следом - понимание, пришли позже.

Одиночество Максима в Корпусе усугублялось еще и тем, что ему пришлось расстаться со своим новым другом, полковником Игорем Валентиновичем. "Я ухожу, - заявил как-то полковник. - Теперь ты вполне самостоятелен. А у меня еще много дел". - "Когда вы вернетесь?" - спросил Максим, застигнутый этим сообщением врасплох. "Скорее всего, никогда", - ответил полковник после паузы. Максим расстроился. Совершенно искренне. Он уже полагал, что нашел себе наконец собрата по духу, по идее, старшего товарища. "Неужели мы никогда не встретимся? - робко спросил он. - Я рассчитывал лучше познакомиться с вами". - "Не расстраивайся, - сказал на это полковник. Наше знакомство еще только начинается". Так они разошлись. Так они встретились...

В повседневные обязанности Максима входило усвоение информации. Не обучение, а именно - усвоение. Каждое утро в десять ноль-ноль по биологическому времени Корпуса он, миновав со своей карточкой особых полномочий четыре (!) контрольно-пропускных пункта, оборудованных немыслимо сложной аппаратурой для идентификации, проходил в небольшое, совершенно изолированное помещение. Здесь стояло одно-единственное кресло, на подлокотнике которого имелось специальное крепление для шлема. Максим садился в кресло, надевал шлем, нажимал кнопку и отправлялся в очередное путешествие. На встроенные в шлем очки проецировалось трехмерное цветное изображение некоего искусственного пространства, представляющего собой визуальное воплощение всего огромного массива информации, накопленного Большим Компьютером Корпуса. Нечуждый в своем векторе миру информационных технологий, Максим знал, что называется подобная система "Базой данных в виртуальной реальности". Он помнил, конечно, что для России и в 1998 году эта технология была редкостной и необычайно дорогой диковиной. Но Корпус, чье влияние простиралось на целый вектор, не испытывал дефицита в технологиях будущего.

Пользоваться базой данных было одно удовольствие, особенно для Максима: с его уровнем допуска, с его высшим приоритетом, здесь не было запретных уголков. Первоначально Максим не понимал, что же от него требуется, что нужно искать, на что обращать особое внимание. Игорь Валентинович его успокоил: "Просто прогуливайся. Смотри вокруг, читай, что покажется интересным". И Максим прогуливался.

Перемещая двумя пальцами встроенный в подлокотник миниатюрный джойстик, он бродил по коридорам, выполненным в строгой, но не лишенной определенного изящества графике, под ярко вспыхивающими надписями типа: "Архив Службы информационного обеспечения", "Массивы Отдела социологического прогнозирования", "База данных сектора "Эталон". Изменения в базе данных исключены!" Максим штудировал непонятные ему отчеты, инструкции и рекомендации, приказы и доклады, расшифровки стенограмм заседаний Военного Трибунала, распоряжения Главнокомандующего, списки награжденных и разжалованных; знакомился с техническими описаниями и спецификациями на оборудование; не без смущения просматривал личную переписку: подробно изучал уставы и летопись Корпуса, выяснив, например, что КОЗАП существует вот уже более трех столетий биологического времени весомый срок. Самыми интересными, самыми впечатляющими оказались для Максима сухо, без эмоций написанные рапорты о выполненных заданиях. Ребята дрались не на жизнь, а на смерть. И за суконным лаконизмом очередного рапорта Максиму мерещилось ослепительное сияние Подвига, поистине героического самозабвенного поступка во имя Идеи, во имя Великой Эпохи.

Великая Эпоха существовала в истории мира; она существовала вопреки жестокости и прагматизму Вселенной; одним своим существованием она доказывала всем и каждому, что есть еще один путь, кроме серого безвыходного кружения по спиралям Истории, и хотя коротка была эта эпоха, короче вспышки - более прекрасной, более благородной эпохи не было на пути человечества. И ради этого стоило жить. Ради этого стоило драться.

Бесцельное, казалось, блуждание по лабиринтам базы данных пошло Максиму на пользу. Очень скоро он хорошо стал себе представлять организационную структуру Корпуса, его иерархию, назначение секторов и служб. Все было здесь упорядочено, подчинено требованиям целесообразности и результативности. Накладок, ошибок, сбоев почти не происходило, а если вдруг и случалось что-то подобное, бойцы Корпуса слаженно и быстро тушили не успевающий набрать силу "пожар". Не могло здесь идти и речи о таких чрезвычайно злободневных проблемах родной Максиму реальности, как межнациональный конфликт, сегрегация национальных меньшинств. У солдата Корпуса имелся только один повод для претензий к другому солдату, в случае если этот другой недобросовестно относился к исполнению своих прямых обязанностей. Однако и тут прецеденты случались крайне редко, и обычно после разговора с опытнейшими психологами из особого отдела замеченный в этом проступке возвращался к работе с удвоенным рвением.

Здесь никогда никто не слышал таких слов, как "коррупция", "проституция", "наркобизнес" и "мафия бессмертна". Здесь не было развязной шпаны; здесь не было "хозяев жизни", разъезжающих на шикарных "лимузинах" и поплевывающих на нищих жалких старушек, пересчитывающих каждый медяк до пенсии; здесь не было места лжи; здесь не было места предательству. Здесь был коммунизм, здесь был мир мечты Максима.

И к его несчастью, Максим был чужой здесь.

Он надеялся, что неприязнь когда-нибудь пройдет; что когда-нибудь и его назовут своим, но всерьез говорить об этом было пока рано.

Максим чувствовал себя очарованным самим ходом, укладом жизни в Корпусе. Как-то раз он задался вопросом, а почему, собственно, Корпус при всем его могуществе, при всех своих неисчислимых ресурсах как в личном составе, так и в технике не поможет другим эпохам достичь похожего уровня такого же наиболее разумного из всех возможных жизнеустройств? Ответ пришел быстро. В банке данных служб технического обеспечения сектора "Коррекция". Ответ удручал и не оставлял камня на камне от надежд на скорый и эффективный экспорт коммунистической революции в страны и эпохи. А проблема заключалась в природе Времени.

Дело в том, что образовать новую реальность в потоке Времени достаточно легко: вносишь некое изменение в уже существующий вектор внешним воздействием, и вектор немедленно выпускает боковую альветвь. Нет препятствий и для того, чтобы приложением определенных мощностей поддержать стабильность альветви, не дать ей скользнуть в небытие на Темную Сторону времени, "отсохнуть" или войти в чреватое взаимной аннигиляцией соприкосновение с другой альтернативной ветвью. Однако совсем невозможно прогнозировать, как будут развиваться события в этой новой реальности, приведет ли в конце концов внешнее воздействие к долгожданному результату. Если нет, придется снова вводить поправки, удерживать в равновесном состоянии все новое количество альветвей, и все это до тех пор, пока число альветвей на промежуток времени не достигнет критического и не произойдет так называемый хроноколлапс, когда разом будут выброшены в ничто все новообразовавшиеся альветви на участке, а то и пострадает сам вектор, что в нашем случае недопустимо по вполне понятной причине. Время терпит совершаемое над ним насилие, пока насилие это находится в допустимых пределах. Шаг за предел - и вселенская катастрофа.

Гораздо проще и надежнее поддерживать в неприкосновенности отдельно взятую эпоху. Это тоже в некоторой степени противоречит природе Времени, но пока все в пределах допустимого, существованию Корпуса ничто не угрожает.

Несколько позже, обратившись к архивам, Максим обнаружил, что есть и еще одна причина, из-за которой Корпус никогда не предпринимал попыток заняться экспортом своего образа жизни. Такой причиной стала воля вождя. Когда-то, еще на заре теоретических разработок, вождь сказал, медленно выговаривая слова, с сильным акцентом: "Что там будэт в будущем - нас нэ интэрэсуэт. Главное, чтобы настоящее принадлежало советскому народу". Данный исторический факт свидетельствовал не в пользу "отца всех времен и народов", скорее он говорил о его бесконечном эгоизме, но с другой стороны, он все-таки был по-своему прав. Будущее - оно действительно находится в будущем, важнее существование Великой Эпохи уже сегодня, сейчас. К тому же коммунизм все-таки существовал, хотя бы и здесь в стенах Корпуса, но существовал на самом деле.

Всерьез заинтересовавшись историей КОЗАПа, Максим перерыл горы информации и сделал поразительное открытие. Суть открытия заключалась в следующем. Действительно, стабильным образованием в рамках Хроноса является замкнутое само на себя кольцо или петля, если угодно, еще более точно аналог петли Мебиуса в четырехмерном пространстве, топологи называют его бутылкой Клейна). В сущности, само Древо Времени - это тоже петля, только бесконечно большого радиуса. Нарушить стабильность петли очень трудно. Терминатору из американского фильма это, например, не удалось. Целостность петли часто бывает неявной, особенно если петля имеет естественное происхождение. Кроме всего прочего, такие петли могут находить широкое применение для обновления устаревающего оборудования или для ускоренной подготовки личного состава. В Корпусе это делалось так. В специальную камеру, образующую петлевой поток локального времени, укладывается, к примеру, новенький автомат Калашникова. Через шестьдесят секунд тот же автомат вынимается из камеры. Теперь в камере находится сколь угодно много автоматов Калашникова. Достаточно сместить выход из петли по ее звеньям на секунду назад - и вот перед вами снова новенький в смазке и готовый к бою АКМ.

Таким вот устойчивым, непрерывно подпитываемым энергией Времени образованием являлся и сам Корпус. Теоретически внешним воздействием из него можно было извлечь до девяноста процентов целостности, но он тут же восстанавливался, регенерировал, если оставалась целой образующая его петля.

И вот однажды Максим с ошеломляющей ясностью понял, кто же является незаменимым составляющим и скрепляющим элементом этой петли. Он нашел подтверждение своему открытию в самом глухом уголке архива; он понял наконец смысл загадочных слов Игоря Валентиновича, смысл его оговорок и недоговорок, природу его необыкновенной проницательности. Он, Максим, новичок, чужак, новоиспеченный лейтенант, и блестящий полковник Корпуса одно и то же лицо. Они оба - растянутая во времени петля, основа существования Корпуса. И именно ему суждено явиться в засекреченную шарашку под Москвой, когда работы попытаются свернуть под предлогом смерти вождя; именно ему суждено подсказать верное решение физикам и ему же суждено отыскать потом себя в будущем, оберечь от всех невзгод, от непреклонных преследователей из враждебных эпох и привести сюда в Корпус, замыкая петлю. Он, Максим, и никто иной, своими руками создаст мир мечты, еще один путь человечества. Какая миссия может быть более достойной?

И когда волнение улеглось, когда Максим успокоился, взяв себя в руки, он почувствовал, что по-настоящему счастлив. Счастлив как никогда за свою короткую скучную жизнь...

Ради этого стоило жить. Ради этого стоило драться...

11 сентября 1967 года (год Овцы)

Основной вектор реальности ISTA-19.19. M

Статья называлась "Эпигоны мечты, или Никто не уйдет обиженным?" Автор - некий Ю. Легкоступов. Имя это ничего Игорьку не говорило. Но Серж Гашарти должно быть где-то уже встречал публикации упомянутого автора, потому что немедленно вцепился в газету и теперь читал ее, по привычке своей шевеля губами. С любопытством Игорек следил за тем, как его Ведущий быстро пробегает печатные строки глазами и чуть заметно кивает время от времени. Игорек не понимал пока, откуда у Гашарти такой интерес к статье, написанной заведомым противником Клуба в духе нового широкомасштабного наступления на идеологическом фронте.

"Где гарантия, - спрашивал автор статьи, - что так называемый Клуб Альтруистов сумеет отыскать среди двух тысяч известных реальностей ту, которая одна, и только одна, подходит конкретному индивидууму, обратившемуся в представительство так называемого Клуба с прошением о миграции? - И сам же почти без перехода отвечал: "Нет и не может быть такой гарантии!... Не означает ли это, - продолжал Ю. Легкоступок, - что члены так называемого Клуба Альтруистов своими безответственными заявлениями вселяют в граждан нашей страны ничем не подкрепленную надежду на лучший мир, лучшую жизнь? Такое уже было в нашей истории - вспомните "культурную" революцию, устроенную Плехановым и его приспешниками - и мы с вами хорошо знаем, чем все это закончилось.

И далее: почему до сих пор, несмотря на многочисленные запросы со стороны общественного движения "АнтиКА", так называемый Клуб Альтруистов не предоставил статистические данные по случаям отказов на прошения о миграции? Опасаетесь подмочить репутацию, господа Альтруисты?!

И последний вопрос, на который мы давно дожидаемся ответа: кто вас финансирует, господа Альтруисты, кто финансирует это неприкрытое издевательство над чувствами и надеждами наших сограждан?"

- Да, - резюмировал Серж, откладывая наконец газету. - Новый этап. Поумнели, черти! Дошло наконец, что кавалерийским наскоком не возьмешь. Раньше-то как было? "Кто нам сказал, что под видом так называемого Клуба и тому подобное в нашем мире не бесчинствует свора бандитов, гангстеров, продающих доверившихся им людей в рабство другим мирам? - процитировал Гашарти, умело пародируя пафос анонимного автора. - Куда смотрит наше правительство? Куда смотрят общественные организации? Куда смотрит наша хваленая интеллигенция? Запретить! Арестовать! "Пятую колонну" разоблачить и заклеймить! Ввести поправку к Конституции! Чтобы раз и навсегда и на веки вечные!" Всего пять лет назад их называли "изоляционистами", теперь вот "общественное движение "АнтиКА"... Поумнели. Не позволяют себе бездарных частушек на рифму: "ШавКА-МурКА". Бить научились точнее, передергивать изящнее; вместо высокого слога и лозунгов - претензия на рассудительность и здравый смысл. Правда, этот вот Легкоступов пока молод, впадает в митинговщину, но в конце концов не все потеряно: подрастет и задаст нам перцу, вот увидишь... И знаешь, Игорек, если уж совсем откровенно, иногда читаю их прессу и ловлю себя на мысли: жаль, что эти ребята не с нами. Поумнели. И метко, как метко стали бить...

Игорек восхищенно слушал. Очень ему нравилось, когда Серж заводился, становясь по мановению блестящим оратором, Цицероном, - так слушать его, казалось, можно бесконечно. Но было у Ведущего Гашарти и еще одно неоспоримое достоинство: он всегда знал, где и когда нужно остановиться. Вот и сейчас он оборвал свою вдохновенную речь, лукаво улыбаясь, взглянул на внимающего Игорька и предложил:

- А не испить ли нам кофею?

- С удовольствием, - отозвался Игорек смиренно, хотя и несколько разочарованно.

- А потом я научу тебя играть в "съемку", - заявил Серж, уходя на кухню.

Игорек встал и прошелся по комнате. Остановился у окна. За окном шел дождь. И уже совсем стемнело. Перед коттеджем рос вяз; силуэт дерева на фоне размытого света далеких огней казался силуэтом причудливого существа из волшебной сказки или из невероятно отдаленной реальности. Там, за вязом, скрытая сумраком, тянулась присыпанная песком дорожка; она выходила к высокой ограде, вдоль которой прохаживались ребята в непривычном и в первое время смешившем Игорька облачении спецподразделения полиции, выделенного мэром Питерполиса для защиты представительства КА от возможных выходок экстремистов-изоляционистов. А еще дальше - прятались от дождя в походных палатках активисты Казачьей Рады, сорвавшиеся с насиженных мест защищать отечество от "чудищ из иной реальности" и не осознавшие еще всю бесполезность своего пребывания здесь. По утрам они громко перекрикивались, варили себе завтрак в походном котле и тренировались в искусстве владения шашкой. Игорек несколько раз ходил смотреть на это зрелище и простосердечно восхищался, наблюдая, с каким искусством усатые мужики и совсем еще безусые мальчишки управляются с этим большим остро заточенным лезвием.

Один из казаков, высокий и седовласый, показался Игорьку очень на кого-то похожим. Он пытался вспомнить, но происхождение этих воспоминаний находилось в той области его памяти, которую психотерапевты реабилитационного центра сочли необходимым временно заблокировать. Поэтому вспомнить ему не удалось, но смутный осадок в душе остался, и Бабаев больше на бесплатные представления не ходил.

Игорек отошел от окна и направился на кухню взглянуть, как там справляется Серж с кофеваркой. Тот справлялся с присущим ему изяществом.

- Вот объясни мне, Серж, - Игорек невольно копировал разговорную манеру своего Ведущего, - откуда все это идет: вот это неприятие деятельности Клуба - откуда?

- Всегда готов ответить на любой твой вопрос, даже на самый трудный, ни на секунду не отвлекаясь от кофеварки, сказал Серж. - А это, замечу, трудный вопрос. Хороший вопрос. Видишь ли, Игорек, тебе вот нелегко, должно быть, представить, ведь ты молод и не отягощен предрассудками, что далеко не все люди питают к нам добрые чувства. Но все-таки попытайся представить: вот живет человек, ничего не подозревая о существовании параллельных реальностей, ничего не зная, кроме своего собственного ограниченного до предела мирка; он привык жить в рамках своего мира, приспособился к его требованиям, приноровился к его условностям. И вдруг являемся мы, никому не известный Клуб Альтруистов, причем являемся совершенно неожиданно, из воздуха, в прямом смысле, и заявляем, что единственная наша цель - это совершенно безвозмездно, без всякого злого умысла одаривать счастьем всех встречных-поперечных. У такого вот человека сразу возникают подозрения: как это так, откуда, почему о вас ничего раньше слышно не было, так ли уж искренни ваши намерения, не вешаете ли вы нам очередную лапшу на уши? Ну ты все это должен помнить по статьям и тенденциозным подборкам писем читателей в газету. Но главное недоверие к нам и даже отторжение вызывает какая идея? Действующий альтруист? Вот что это такое? Будь мы просто альтруистами, размышляй мы о своем альтруизме по грязным пивным, забегаловкам, не предлагай конкретных решений - было бы понятно, и для всех в порядке вещей; нас бы просто не замечали. Альтруисты? Все мы, господа, в некотором смысле альтруисты!

Существуют и более мелкие, более приземленные мотивы у тех, кто не желает нас принимать. Например, зависть к нашему богатству и к нашей щедрости. Страх перед возможностью ослабления собственной власти: ведь не исключено, что наше появление в этом мире пошатнуло не одно высокое кресло. Любая реальность, Игорек, - это по большому счету совершенно автономная система; ничтожное воздействие извне приводит к нарушению установленного равновесия и, как следствие негативную реакцию на это вот нарушение. Никому не нравится жить в эпоху переоценки ценностей, переосмысления опыта, накопленного поколениями. Поэтому, пока люди не осознают всех выгод для мира, в котором они живут, для себя лично в нарушении пресловутого равновесия, поддержки от них не жди. Ну как, я понятно изъясняюсь?

Игорек кивнул, подтвердив, что объяснение Сержа он принимает. Но тут же заметил:

- Но вот я слышал, будто бы Клубу Альтруистов с каждой новой реальностью все труднее и труднее вживаться в нее; сила отторжения нарастает по мере удаления от альфа-вектора; некоторые реальности, чего раньше не было, вообще отказывают Клубу в праве открывать свои представительства на их территории. Это ведь факт, не пустые слухи?

Серж взглянул на Игорька, и Бабаев увидел, как сползла с его лица улыбка, а лицо Сержа посуровело, черты стали жестче, что ли?

- Это не слухи. - Серж снова обратил свое внимание на кофеварку, и вовремя: горячий напиток чуть не выплеснулся черным фонтанчиком на плиту. Да, это факт. А мы принимаем факты такими, какие они есть, а не такими, какими нам хотелось бы их видеть. Поступать иначе - проиграть сражение, еще не начав его. Надеюсь, ты согласен с данной тезой?

Игорек послушно кивнул.

Серж снял кофеварку и выключил плиту. Лицо его продолжало оставаться сумрачным. И даже тон голоса его изменился; исчезла веселая беззаботность. Игорек успел пожалеть, что вообще задал этот вопрос: таким он Сержа еще не видел. Хорошо начавшийся вечер мог оказаться безнадежно испорченным. Но делать нечего, сказанного не воротишь, и оставалось только надеяться, что проблема не столь тяжела, чтобы надолго подавить природную жизнерадостность альтруиста Гашарти.

- По поводу лавинообразного нарастания изоляционистских тенденций при удалении от альфа-вектора в Клубе не существует единого мнения, - заявил наконец Серж. - Наибольшее количество приверженцев имеет теория перманентного накопления альтернатив. Вот согласно этой теории, все дело в том, что при движении от альфа-вектора встречающиеся нам на пути миры все больше отличаются от нашего. И точка разветвления, нас связующая, отстоит дальше и дальше во времени. Сумма различий между социумами-этносами увеличивается, и идеи, принятые за основу мировоззрения в реальностях, близких к нашей, оказываются совершенно неприемлемыми в реальностях, достаточно удаленных. Очень правдоподобно.

Но есть и еще одна теория, пользующаяся, впрочем, несколько меньшей популярностью. Однако категоричный отказ учитывать ее стал бы для нас не меньшей ошибкой, чем, например, всеобщее и параноидальное ей следование. Посылки именно этой теории вынуждают нас принимать ряд не слишком популярных мер по охране представительств; сюда же входят различные процедуры административно-бюрократического толка, о которых, думаю, уже наслышан... - Гашарти помолчал, он разливал горячий кофе по чашкам, потом поставил к ним на маленький серебряный поднос сахарницу и корзиночку с печеньем.

- А суть этой второй теории в том, - продолжал он, поманив Игорька за собой из кухни в гостиную комнату, - что допускается существование миров-антиподов, то есть реальностей, которые по своим основным чертам не имеют ничего общего - скорее они даже противоположны друг другу. Но притом они обладают особым взаимным притяжением... Здесь дурно попахивает мистикой, ты заметил? А я все-таки считаю себя материалистом, и поэтому мне ближе первая теория: пустые домыслы - не моя стезя. Но и возразить трудно: а вдруг да существует такой мир...

- Не понимаю, - пожал плечами Игорек. - Допустим, он существует, этот мир-антипод. Какой нам от его существования вред? И как он может...

- Ты просто не уловил главного, - перебил Гашарти нетерпеливо (это не являлось признаком невежливости, просто Серж схватывал идею гораздо раньше, чем порой успевал ее высказать Игорек). - Мир и мир-антипод противоположны в средствах, но цель у них, согласно теории, одна - осчастливить человечество во всех возможных реальностях его существования. Рано или поздно к подобной цели для себя приходят все цивилизации. И вот тут, заметь, появляется сразу вопрос: а что данная конкретная цивилизация понимает под счастьем для человечества?

- Но разве счастье - это не одно и то же во всех мирах? Принцип ведь прост: счастье для каждого, и пусть никто не уйдет обиженным, - как и автор статьи, Бабаев процитировал главный лозунг Клуба Альтруистов.

- Хотелось бы, Игорек, чтобы это было так, но миров много, а понятий счастья - еще больше. Мы, Альтруисты, если ты заметил, исповедуем принцип выбора. Пусть человек сам выберет себе счастье, в прикладном смысле - мир, где, как ему кажется, он будет счастлив. Мы предоставляем человеку возможность выбора. Но в мире-антиподе могут думать совсем наоборот, а именно: если мы сами сумели добиться стабильности, процветания - значит, наш путь наиболее правильный; он ведет ко всеобщему счастью. Вывод отсюда делается такой: возьмем-ка мы с десяток миров и переделаем их по своему образу и подобию, то-то все обрадуются и заживут счастливо. Ни о какой возможности выбора, заметь, здесь речи не идет. Разные мелочи, по мнению антиподов, в счет не принимаются. Ну-ка, все к счастью, ша-агом арш!

- Теперь понятно, - признал Бабаев. - Значит, неприятие наших идей объясняется постепенным сближением с миром-антиподом?

- Именно так, - подтвердил Гашарти.

- А что будет, если мы все-таки когда-нибудь встретимся с ними?

- Здесь трудно прогнозировать, - медленно произнес Гашарти. Возможно, мы сумеем договориться, провести, так сказать, демаркационную линию. Наш Совет, по крайней мере, постарается сделать все для этого. Но может получиться и так, что антиподы вообще не захотят вести каких-либо переговоров. И тогда... - Серж замолчал, нахмурившись.

- Неужели война? - не вытерпел Игорек.

- Все-таки нет, наверное... - Гашарти задумчиво покачал головой. - Нас и антиподов разделяют, заметь, тысячи миров, тысячи реальностей, а допустить войну на своей территории вряд ли хоть одна из всех этих реальностей согласится. Но в любом случае, сколь не гипотетична и мистична предлагаемая теория, к возможной встрече мы должны быть готовы. И мы, заметь, готовы.

Серж снова замолчал, но ненадолго, потом встряхнул головой, словно отгоняя мрачные мысли, улыбнулся и с хитрой искоркой в глазах посмотрел на Игорька.

- Что-то совсем мы сегодня с тобой... - заявил он. - Вселенской тоски только здесь не хватало. Так можно весь вечер испортить. Давай-ка лучше партию в "съемку".

- Давай, - повеселел Игорек.

Серж давно собирался научить Бабаева правилам этой игры, но до этого, без сомнения, ответственного мероприятия все как-то не доходили руки.

Гашарти отправился в свои апартаменты и скоро принес пластмассовую коробку, в которой свернутым в трубочку лежало игровое поле и хранился комплект разноцветных фишек.

- Рассказываю правила, - говорил Серж, разворачивая на столике круглое игровое поле.

Поле выглядело как правильная спираль из трех витков; каждый из полувитков был окрашен в свой цвет. Кроме того, игровое поле было разбито на клеточки; спираль накладывалась на них, и в каждом витке соответственно клеток было меньше, чем в предыдущем.

- У тебя и у меня по двадцать семь фишек. Выберем вот эти: синие и желтые. Из них, заметь, по три "съемки". Отличить их просто...

Гашарти перевернул, подбросив на ладони, одну из фишек. Оказалось, плоская сторона фишки была окрашена не в черный, как у большинства других, а в темно-фиолетовый цвет. Глядя на фишки сверху, из положения для игры, заметить разницу было бы невозможно.

- ... Когда ты расставляешь фишки на поле, нужно запомнить, где находятся твои "съемки", не раскрывая, естественно, этого секрета противнику. Цель игры - или слопать все мои фишки, или суметь довести все свои до центра спирали - вот здесь красные клеточки. Заметь, и то и другое сделать очень непросто... В начале игры, - продолжал объяснять Гашарти, фишки выставляются здесь, здесь и здесь по девять штук на каждом из первых трех полувитков. Потом мы поочередно бросаем два кубика. Сумма выпавших очков дает тебе право ходить фишками на соответствующее число клеток как по вертикали, так и по горизонтали в пределах витка. В любой момент ты имеешь право заявить, что "открываешь съемку", демонстрируешь ее мне, после чего объявленная "съемка" проходит в три раза большее количество клеток, чем обычная фишка при той же сумме набранных очков. Но преждевременно "открывать съемку" теорией не рекомендуется. По той простой причине, что если я, заметь, побью ее "закрытой", необъявленной, то на полувитке, где это произойдет, снимаются с поля все мои фишки. Понимаешь?

- Ага, - кивнул Игорек. - Что еще?

- В основном все. Приступим?

- Поехали.

Бросив кубики, они разыграли право первого хода. Затем минут десять играли молча.

Сержу в игре везло. Ему выпадало большее количество очков. Он опережал Игоря почти на целый виток. Одна из фишек Бабаева отставала от фишки Сержа на шесть клеток, и у него как раз на кубиках выпали "двойка" и "четверка". Игорек передвинул свою фишку и протянул руку, чтобы снять с поля фишку Сержа.

- Стой-ка, - сказал Гашарти и ловко поймал Игорька за запястье, потом сам перевернул фишку.

- Попался, - заявил он, улыбаясь до ушей.

Снизу фишка имела темно-фиолетовую окраску. Игорек в один момент лишился пяти своих фигурок. Но особо не расстроился, потому что сам процесс игры доставлял ему большое удовольствие.

Тем более через пару ходов и сам Серж попался на точно такой же трюк.

- Ай-ай-ай, - пробормотал он, качая головой. - А слона я не заметил.

Игра продолжалась.

- Серж, - обратился к своему наставнику Игорек, - ты не мог бы рассказать мне о своем мире? О той реальности, откуда ты родом?

- Могу, - кивнул Серж, бросая в очередной раз кубики и задумчиво наблюдая, как они катятся, - выпало "одиннадцать", Гашарти улыбнулся. Происхождения, Игорек, я более чем благородного. Мне посчастливилось родиться в том самом легендарном мире, где появилось и набрало силу движение Альтруистов. В мире Альфа.

- Правда?! - не поверил Игорек.

- Правда?! - передразнил его Гашарти со смехом. - Да, из того самого мира. О-о, далекого отсюда, но незабываемого. Моя родина...

- Расскажи мне о нем, - потребовал Бабаев.

- Да тебе на курсах адаптации и так должны были все про него рассказать. С подробностями.

- Всегда интереснее услышать подробности от человека, который оттуда родом. И ты - первый такой. Вот если бы я знал раньше...

- Ну не знал - теперь знаешь. А нового к тому, что тебе известно, я вряд ли сумею добавить. Голографические слайды тебе показывали? Учебные фильмы там, да? О чудесах нашего света ты тоже наслышан. О культуре, геополитике и жизненном укладе этносов - тем более. Технологию видел и изучал в действии. А люди, они везде - люди, что тут добавишь?

- Ты хотя бы попытайся, Серж, - настаивал Игорек. - Нам ведь давали информацию, и только. Статистика, диаграммы, голая цифирь. Пусть даже не очень у тебя получится. Я ведь ничего толком не видел. Реабилитационный центр, представительство, ну вот еще Питерполис... Расскажи.

- Уговорил, - сдался Серж. - Кстати, твой ход... - Он потер подбородок. - И что же рассказать тебе? С чего начать?...

Ну скажем, развилка, благодаря которой появился мир Альтруистов, находится в тысяча восемьсот двенадцатом году по христианскому летосчислению. Наполеон в нашей версии победил, сумел удержаться в Москве. И европейская часть России превратилась во французский протекторат... Хотя да, историю Альтруистов после войны двенадцатого года ты лучше меня теперь знаешь... Или вот, погоди... Видишь ли, тридцатилетие в качестве протектората оказалось не таким уж и мрачным периодом для истории России, как это принято думать в иных, избежавших подобного пути развития, реальностях. Во-первых, отмена крепостного права. Во-вторых, выборы в Конвент Управителей как основа демократической традиции. В-третьих, переворот сорок четвертого года и двухлетняя война за независимость восстановили национальные ценности русских, национальную гордость уже на новой морально-этической основе. Опять же тайные общества, появившиеся как фактор Сопротивления, и одно из этих обществ, - Клуб Альтруистов, объединившее в своем составе лучших людей эпохи. Они возглавили правительство периода Реконструкции. Князь Трубецкой, первый президент... Серж спохватился. - Вот снова я, - с досадой сказал он. - Хочется рассказать что-нибудь свое, новое, а получаются одни трескучие фразы. Сплошной цитатник из учебника истории для малолетних да недоразвитых. Тебе еще меня слушать не надоело? Тебе ведь небось ощущения подавай?

Игорек кивнул. Он понимал, как трудно Гашарти подобрать верные слова, но на самом деле ему было интересно все, что бы тот ни сказал; а как помочь ему, он и не думал.

Однако Серж сам нашел нужную интонацию.

- Вот представь, - сказал он медленно, - ты выходишь ранним утром из коттеджа... где-нибудь под прибалтийскими соснами; вдыхаешь чистый воздух, вглядываешься в расцветающий над бором восход, ощущаешь покой, умиротворенность огромного мира. И ты знаешь, кому и чему мир этот обязан за свой покой. И вот именно в такие моменты, когда чувства обострены, когда особую индивидуальную значимость приобретает это знание, когда приходит желание привнести умиротворенность и покой в другие вселенные - вот именно в такие минуты можно почувствовать ритм, добрую пульсацию реальности Альтруистов, осознать его великое предназначение...

Игорек мечтательно улыбался, слушая Сержа.

Да, ему это нравилось. Он пока не имел возможности с чем-нибудь сравнить чудное видение, кратко представленное Сержем; он не мог сравнить его даже с видениями из своего прошлого: усилиями психотерапевтов они были закрыты для

Игоря. Но ему не нужно было сравнивать, реальность Альтруистов устраивала его и такой, какая она есть, без всяких сопоставлений с чем-то иным: худшим или даже, может быть, лучшим в этой Вселенной.

Они с Сержем в молчании доиграли партию в "съемку". Гашарти выиграл и сразу поинтересовался:

- Еще по одной? Партия-реванш? Вдруг да повезет тебе сегодня...

- В чем я глубоко сомневаюсь, - отозвался Игорек весело: поражение его не расстроило.

- Давай местами поменяемся, - предложил Гашарти.

Но начать новую партию они не успели. Внезапно дверь распахнулась, и в комнату шагнул незнакомец в черном дождевике. Он откинул капюшон, под которым оказались копна длинных ярко-рыжих волос, черные мохнатые брови, бледное лицо и огромные зеркальные очки, полностью скрывавшие глаза.

С дождевика стекала вода. При каждом шаге с ботинок незнакомца летели ошметки грязи - прямо на желтый пушистый ковер.

Серж, выпустив игральные кубики, вскочил:

- Ты? Здесь?

- Да, это я.

Голос незнакомца Игорек определил для себя как "предельно низкий".

Гашарти со странным выражением лица оглянулся на Бабаева, потом снова повернулся к незнакомцу:

- Ты рехнулся. Есть же установленный порядок. Ты не должен был...

- Они у меня на хвосте, - раздраженно перебил его незнакомец. - Я едва ушел. Секундная пауза.

- Ты уверен, что это они! - Серж снова оглянулся на Игорька.

Незнакомец вдруг дернулся всем телом, но тут же замер, опустив руки.

- Поздно, - сказал он. - Теперь поздно.

Дверь распахнулась во второй раз, и в комнату проникли подвижные, затянутые в черное фигуры. Гашарти пружинисто прыгнул им навстречу. Но пришельцы оказались проворнее. В воздухе мелькнула сталь, и Серж оступился, рухнул, схватившись за горло, хрипя, судорожно задергался на ковре, а потом вдруг разом затих.

Все произошло настолько быстро, что Игорек ничего не успел понять. Он даже не успел испугаться. Он сидел в кресле и, оцепенев, наблюдал, как умирает его наставник, его друг, Серж Гашарти.

- Сволочи, мать ва... - только и успел выдохнуть рыжий незнакомец, перед тем как его ударили короткой дубинкой, и он кулем свалился на пол.

- Вырубите третьего, - приказал злой, звенящий от напряжения, но несомненно женский голос, и перед Игорьком возникло по самые глаза затянутое в черное лицо.

Последнее, что Бабаев увидел, был стремительно приближающийся, заслоняющий собой весь мир, всю Вселенную, ярко-желтый ворс ковра.

11 сентября 1967 года (год Овцы)

Основной вектор реальности ISTS-63.18. K

- Откуда это у тебя? - спросила она.

- Ерунда, - пробормотал Михаил, поворачиваясь на бок. Она коснулась кончиками пальцев - осторожно - старого шрама у него на груди и очень ласково погладила это место.

Михаил вспомнил: хмурое до промозглости утро; дуэльная площадка на заднем дворе училища - сразу направо от турников и полосы препятствий; крытый фургончик "неотложки"; скучающие санитары в синих халатах; молчаливые серьезные секунданты (кто же был моим секундантом? - а-а... помню: Резо, барон Балканский из Серебряного Пояса - где он интересно? Где он теперь?...); и еще: два офицера-преподавателя и гвардии-подполковник фон Саломатов, дуэль-мастер; и в руках у этого последнего футляр; он идет к ним, упруго ступая по асфальту дуэльной площадки; он останавливается, глядя куда-то в пространство над головой Михаила, произносит привычно обязательную формулу: "Господа, у вас есть еще возможность помириться. Подайте друг другу руки, и закончим с этим делом". - "Нет", - говорит Константин твердо. "Нет", - вторит ему Михаил. Глупые злые мальчишки...

- Ерунда, - сказал он Вере с неопределенной интонацией. - Память о детских играх. Вера приподнялась на локте.

- Странные у тебя были игры, - сказала она тихо и очень печально.

Он постарался улыбнуться и положил руку ей на бедро:

- А какие у тебя были игры? Она помолчала.

- Игры... игры... Как давно это было... В другом времени... В другом мире... В другой жизни...

... Дуэль-мастер открывает футляр. Внутри на мягком бархате лежат две рапиры: простые, без украшений.

"В таком случае, господа, поторопитесь", - говорит дуэль-мастер, давая тем самым понять, что они сегодня не последние, что сегодня есть еще желающие свести счеты, и они ждут своей очереди. "Мы быстро", - отвечает Константин...

- К несчастью, - сказал Михаил, и Вера отметила, что голос его стал внезапно сухим и как бы даже ломким, - к несчастью, мы имеем возможность жить в разных мирах и в разные времена, но жизнь у нас все равно только одна.

Вера перевернулась на живот, и Михаил увидел на ресницах ее слезы. Еще секунда, и он понял, что она уткнется лицом в подушку и...

- Будут потери... - Голос Веры дрогнул. Он быстро обнял ее за плечи, привлек.

- Не думай об этом, - зашептал горячо. - Не нужно думать об этом. Так устроен мир. И все мы что-то находим и что-то теряем. Таково положение вещей, такова природа вещей, и изменить ее - не в силах человека... И знаешь, я счастлив, я действительно счастлив, пусть и прозвучит это кощунством, но я счастлив, что судьба свела нас, что мы встретились... любимая моя, родная моя...

... Они выходят в геометрический центр площадки, становятся друг против друга, салютуют друг другу рапирами. А потом Михаил отводит левую руку назад за пояс и делает первый выпад...

Вера тихо плакала, а он гладил ее плечо, думая о том, что поступает, мягко говоря, несправедливо, ставя на чаши одних весов потерю Верой семьи, друзей, родного мира и приобретение ею... кого, тебя?., самовлюбленный поручик, эгоист до мозга костей, вот ты кто! - и это единственная и самая правильная для тебя характеристика. Барон Приамурский, как же!...

А еще он подумал, что потери и для него, и для Веры не закончились, они только начинаются...

О том же думала и Вера. И плача (он не мог догадаться, что оплакивает она сегодня не старые и зарубцевавшиеся уже во многом раны - оплакивает она будущее) Вера произнесла одно слово:

- Мобилизация, - сказала она.

- Я знаю, - сказал он. - Я получил предписание сегодня утром.

... Константин делает неуловимое для глаз движение кистью, и Михаила обжигает боль. На распоротой белой сорочке проступает багровое пятно. Но он ждал этой боли, он приготовился к ней, потому что эта "ошибка" была частью его холодно продуманного плана. В то же мгновение он делает резкий выпад снизу вверх, и острый клинок рвет Константину печень...

- Я получу предписание завтра, - сказала она, и новые слезы покатились по ее лицу. - Мы больше не встретимся... Мы никогда больше не встретимся... Война...

Он подумал, она права. Война в Платиновом Поясе смажет судьбы миллионов людей. Как кисть бездарного штукатура смазывает порой краски на картине гения. Война сотрет, легко оборвет миллионы тонких и спутанных жизненных нитей. Время войны - всегда время потерь.

Он подумал, она права. Однако вслух сказал иное:

- Мы встретимся, любимая моя. Отныне нам суждено быть вместе. Мы встретимся. Главное - верить, и мы встретимся...

- Главное - верить, - прошептала она. - Я буду верить. Я буду ждать. Я буду искать тебя, Михаил. Не исчезай, не исчезай, пожалуйста.

- Мы встретимся, любимая моя, - он целовал ее в губы, в нос, в глаза, утирал ей слезы, как малому ребенку, и снова целовал. - Я найду тебя, я вернусь к тебе...

... Константин всхлипнул. Мгновенно побледнел. Его рапира вывалилась из ослабевших пальцев и покатилась, звеня, по асфальту дуэльной площадки. Потом он рухнул на колени и простоял так еще секунду, зажимая рану руками.

Тяжело дыша, чувствуя, как быстро намокает кровью сорочка на груди, Михаил стоял над ним и смотрел, как Константин (вчера еще - друг, лучший друг, почти брат, а сегодня - кто?) умирает у его ног. К ним с возгласами бежали секунданты, и санитары разворачивали уже складные носилки, а он стоял и смотрел.

На широко открытые тускнеющие глаза.

На помертвевшее серое лицо.

На сбившиеся мокрые от пота волосы.

На сгибающееся в судороге тело.

На темные, почти черные капли крови.

На смерть.

Глупые злые мальчишки...

ВОСКРЕСЕНЬЕ

... Вы куда хотите - в будущее или в прошлое?

- В будущее, - сказал я.

- А, - произнес он, как мне показалось, разочарованно.

Аркадий и Борис Стругацкие

10 мая 1992 года (год Обезьяны)

Основной вектор реальности PAST -???

Подобной встряски Вячеслав Красев не испытывал давно.

После того как пол в резиденции двойника выскользнул у него из-под ног, Красева закрутило, как в водовороте, силой, которой он не смог противостоять. В один момент были ввергнуты в шок все органы чувств. В том числе и новоприобретенные. Вячеслав ослеп, оглох, был лишен обоняния, осязания и чувства времени.

В какой-то момент Красев подумал, что вот он и умер, однако сам факт того, что эта мысль пришла ему в голову, утверждал обратное.

Нормаль не отзывалась на призывы помочь, хоть как-то оценить ситуацию и выбраться из переделки живым. И вот когда Вячеслав отчаялся вернуться в мир привычных ощущений, реальность взрывоподобной комбинацией цветов, запахов, шумов, болей обрушилась на него.

Он лежал на спине, чувствуя, как что-то твердое и острое упирается ему в бок, и смотрел в вечернее небо. Точнее, ему показалось, что оно вечернее. Небо это выглядело непривычным для человеческих глаз: матово-оранжевое, расчерченное тонкими, похожими на инверсионные следы полосами - облаков? Полосатое небо. Что за бредовая фантазия?

"Нормаль!" - позвал Вячеслав в первую очередь.

Нет ответа.

"Нормаль!"

"Контакт". - Шепот Нормаль звучал нечетко, словно перебиваемый помехами.

"Где я?"

"Информации недостаточно".

Такой ответ от Нормаль касательно местонахождения Вячеслав получал впервые.

Чудеса продолжаются, подумал он. Пора привыкать.

"Информации недостаточно".

Заладила!

Помогая себе руками, Красев сел.

Огляделся. Пейзажик был ничего себе, необыкновенный пейзажик. Вячеслав сидел на целой груде обломков, но не бетона или кирпича, а какого-то невиданного раньше полупрозрачного материала, твердого и легкого, как оргстекло. Груда эта была навалена прямо посередине длинного проспекта, обозначенного справа и слева высотными зданиями примечательной архитектуры: усеченные конусы одинаковой высоты и диаметра в основании. Здания эти, как понял Вячеслав, были построены из того же самого полупрозрачного материала и казались невесомыми сюрреалистическими призраками на фоне матово-оранжевого неба. Как артефакты внеземной цивилизации выглядели они.

Но при всем при том одного первого взгляда на мегаполис было достаточно, чтобы понять: совсем недавно здесь бушевала война.

Некогда совершенно гладкие стены небоскребов были изъязвлены меткими попаданиями; почти за каждой трещиной, выбоиной зияли пустоты внутренних помещений. Проспект был усыпан обломками; обломки громоздились, образовывая мощные завалы вроде того, на вершине которого сидел Вячеслав... И везде, куда ни кинь взгляд, среди завалов целехонькая с виду или, напротив, обгоревшая до основания стояла боевая техника. Торчали стволы тяжелых орудий: по три-четыре - на одну поворотную часть; валялись пустые конусообразные гильзы; закрепленные в треножниках стояли странного вида пушчонки, детища от внебрачной связи мушкета с гранатометом.

Красев попытался встать, чтобы охватить взглядом всю панораму целиком, но оступился, упал, скользя по обломкам, больно ударился локтем. Наконец все-таки сумел подняться на ноги, потирая ушибленное место, и тут же увидел костюм. Да, это был костюм. Блестящая серебром эластичная пара: куртка с высоким воротником, штанины, каждая заканчивается широкой мягкой повязкой под ступню. Две руки, две ноги, одна голова, одно туловище - гуманоиды.

Это обнадеживает, подумал Вячеслав. С гуманоидами всегда найдем общий язык.

Красев обратился к Нормаль:

"Выходит, я не так уж и далеко от IS-направления?"

"Информации недостаточно".

Сегодня Нормаль в ударе. Ни одного толкового ответа за последние полчаса. Куда же все-таки любимый двойник исхитрился меня забросить?

"Информации недостаточно".

Тьфу ты!... А костюм, между прочим, к месту.

Вячеслав критически оглядел себя: мятый джемпер, поношенные джинсы для сей реальности явно не подойдет. Он быстро разделся, машинально засунул свою одежду под обломок и несколько минут потратил на то, чтобы напялить на себя серебристую пару. Ботинки решил пока оставить на ногах: эластичная подвязка совершенно не защищала ступни от мелких осколков. А так, в общем, костюм пришелся впору: не казался коротким, но и не висел мешком на животе или под мышками.

Экипировавшись подобным образом, Вячеслав еще раз огляделся вокруг.

- Люди! - позвал он громко. - Хозяева! Есть кто дома?!

Никто не отозвался в ответ. В мире царили разруха и запустение. Лишь легкий ветер прошелестел над проспектом, закрутил пылевой буранчик, коснулся разгоряченного лица.

Красев пошел по проспекту, обходя завалы и рассматривая по ходу движения боевую технику. Первое, что сразу бросилось ему при этом в глаза все вооружение, представленное здесь, было склепано на скорую руку. Словно конструкторы, а за ними - техники и рабочие так спешили выпустить готовый скорострельный продукт, что забыли совершенно и думать о каких-либо удобствах для личного состава потенциальных боевых расчетов. Нелепо расположенные седалища; подвижные части не прикрыты кожухами; очевидное отсутствие противооткатных устройств. Не думали они по всему и о долговечности своих металлических уродцев. Часто Вячеславу попадались орудия с разорванными стволами, а порой можно было увидеть шестерни передаточных механизмов со срезанными подчистую зубцами. Общее впечатление: свалка устаревшей, давно снятой с вооружения техники - ничего иного и на ум не приходит. Но, судя по всему, это было не так, технику использовали, и использовали сравнительно недавно, потому что, кроме всего прочего, Вячеслав нашел здесь целый склад костюмов, расположенных весьма примечательно для обыкновенного склада.

Костюмы, подобные тому, который носил теперь он сам, были везде, куда ни посмотри: на "седалищах" тяжелых машин, внизу у колес, у треножников, среди конических гильз и обломков. И вид этих костюмов, пустых, в изобилии разбросанных по проспекту, заставлял особо задуматься, а что здесь, собственно, произошло? Результат применения абсолютного оружия? Полное истребление армий противника при сохранении всех материальных ценностей? Но где тогда завоеватели, оккупанты? Или полное истребление оказалось взаимным?

"Нормаль, где я?"

"Информации недостаточно".

Учудил двойник, учудил. Кто бы мог ожидать такое? И как это у тебя получилось, хоть убей - не пойму!

Вячеславу ничего не оставалось другого, как продолжать путь в выбранном наобум направлении, вдоль по проспекту. Однако не успел он пройти еще и десятка шагов, как наткнулся на первое тело.

Абсолютным оружием здесь и не пахло. Пахло здесь смертью. Смертью мучительной, страшной и, скорее всего, бессмысленной, как большинство смертей в любом далеко не лучшем из миров.

Совсем недавно на этом месте полыхало пламя. Стена здания рядом оплавилась, оплыла. Потеки застыли почерневшими причудливыми надолбами. Орудия в зоне минувшего пожара были искорежены до состояния окончательной недееспособности: груда железа в окалине. И вот среди всего этого Красев увидел человека.

Тот был недвижим, в обгоревшем костюме, сам весь черный, похожий скорее на извлеченную из-под обломков сгоревшего дома куклу, но все-таки человек - лежал ничком, раскинув руки, и голова его, не голова - головешка, была повернута под неестественным углом к туловищу.

Вячеслав, осторожно ступая, обошел мертвеца и обнаружил, что у того не хватает ног. Точнее, ноги были, но полупрозрачный материал стен, деформируясь под воздействием чудовищно высоких температур, залил ноги человека по ягодицы и теперь составлял с ним единое целое, как постамент поверженного на землю памятника.

Вячеслав почувствовал дурноту, отвернулся. Такое-то у них абсолютное оружие!...

И здесь тоже люди, и здесь тоже человеки. И убивают они друг друга, как принято у людей. Как только у них и принято.

"Если хочешь уйти от войны, - подумал Вячеслав отрешенно, - лучший способ - построить себе замок над золотыми равнинами в мире, где нет больше ни одного человека, кроме тебя самого!... Иногда, мой дорогой тезка, я тебе завидую. - Красев глубоко подышал носом. - Если оставить в сторонке философию, то что нам дает присутствие здесь, в этом мире, человека? А это нам дает, что все-таки мы находимся где-то в пределах IS-направления, согласно реестру Координационного Центра торговых связей между реальностями, 2564 года издания. Но тогда почему я до сих пор ничего не знаю о существовании подобной альветви? И откуда, кстати, узнал о ее существовании двойник?"

"Информации недостаточно".

Где уж тебе, - подумал Красев устало. - Обломанный ты мой костыль".

"Информации недостаточно".

Вячеслав двинулся дальше и за полчаса бесцельных перемещений по разрушенному городу получил возможность лицезреть сотни пустых костюмов и десятки новых тел.

Они же совсем не умеют воевать, очень скоро понял Красев.

Подобный вывод напрашивался сам собой. Кто-то из этого множества славных вояк отличился, например, тем, что не успел пригнуться от летящих осколков; кто-то нашел свою смерть под колесами неповоротливых металлических мастодонтов, склепанных из броневых листов опять же, судя по всему, на очень скорую руку; один из встреченных так вообще просто оступился и упал вниз головой с высоко поднятой платформы; как следствие сломал шею. Вячеслав, сам не понимая зачем, перевернул этого последнего на спину и долго разглядывал мальчишеское, в запекшейся крови перепачканное лицо с мертвыми пустыми глазами и открытым в немом крике ртом. Они не умели воевать.

Красев осторожно прикрыл ему глаза, постоял еще минуту над телом и пошел дальше.

Еще через полчаса (небо к тому времени приобрело темно-лиловый оттенок) он повстречал наконец живых. Миновав очередной завал, остановился от неожиданности.

Они шли ему навстречу. Двое. В стерильно белых одеждах до пят - что-то среднее между сутаной и более привычным халатом. За ними на небольшой высоте над землей летела мерно гудящая платформа. Выступающие части ее блестели хромированным покрытием. Принцип работы двигателя платформы был Вячеславу, мягко говоря, не ясен, но зато ее назначение отлично известно. На платформе были свалены искалеченные тела погибших. Значит, это могильщики.

Могильщики не сразу заметили Вячеслава. Остановились над очередным мертвецом; при этом платформа, как послушное, хорошо выдрессированное животное, скользнула к ним в обход препятствий и неподвижно зависла, дожидаясь, когда на нее обратят внимание. Могильщики подняли тело Вячеслав заметил, что руки у них в перчатках, - и положили на платформу рядом с другими. Работали молча, согласованно. И так же молча и согласованно двинулись дальше.

От них шел запах. Красев, чуть напрягшись, уловил его. Уже знакомый запах смерти. Печальная, страшная, но необходимая работа для мира, где идет война.

Наконец один из них, с падающей до плеч копной белых, как у альбиноса, волос поднял глаза и увидел Красева. Он издал невнятное восклицание и толкнул своего напарника. Тот дернулся и тоже поднял глаза.

Немая сцена.

Вячеслав, не медля более, зашагал к ним. Он подумал, что в ботинках покажется им очень странным: оба могильщика оказались босы, видно, здесь такая традиция - но теперь было уже поздно исправлять ошибку.

Он остановился, не дойдя пяти шагов, и продемонстрировал могильщикам раскрытые пустые ладони - общечеловеческий жест. И те, кажется, поняли.

- Ахто-тат-ла-то, - произнес гортанно тот беловолосый, который первым заметил Вячеслава.

Должно быть, вопрос. Хотя никакого подобия вопросительной интонации Вячеслав не уловил.

"Идет структурно-лингвистическая интерполяция", - доложила Нормаль.

Ну наконец-то! Хоть какая-то от тебя помощь. Сейчас Нормаль должна перебрать известные ей корневые лингвистические системы основных гуманоидных векторов, выбрать "близлежащие", провести линейную интерполяцию и подключиться в режиме "переводчика". Кстати, таким манером есть шанс заодно определиться и со своим местоположением в пространстве-времени.

Ага, кажется, готово.

"Кто ты такой?" - перевела Нормаль.

Вполне естественный вопрос.

"Нормаль, теперь ты можешь сказать, где я нахожусь?"

"Информации недостаточно".

Та-ак, если и теперь недостаточно...

"Я готов говорить с ними. Как лучше ответить на первый вопрос?"

Дело пошло быстрее. Нормаль подсказывала Вячеславу целые фразы; он повторял их вслух, одновременно получая приблизительный перевод произносимых слов.

Диалог завязался.

- Кто ты такой?

- Я путешественник. Я прибыл издалека.

- Да, это видно по твоему произношению.

- Что здесь произошло?

- Ты не знаешь о войне? Могильщики переглянулись.

- Я прибыл издалека.

- Разве есть в мире место, где не знают о войне? Ты обманываешь.

То, что Вячеслава обвинили во лжи, не слишком ему понравилось. Кто знает, как здесь относятся к лжецам. Может, поедают их на завтрак. Сколько реальностей - столько и этических норм, он давно убедился в этом.

"Нормаль, что будет, если я расскажу им правду?"

"Оценка вероятности неблагополучного исхода - 16,378%".

Иногда Вячеслава, как всякого нормального человека, раздражала самоуверенность, с какой Нормаль определяла (с точностью до третьего знака после запятой!) вероятность неблагоприятного исхода для Красева при принятии им того или иного решения. Ну в самом деле, ну откуда можно знать с подобной точностью, что произойдет, если он расскажет этим вот странным могильщикам всю подлинную историю Путешественника по Времени? Быт этноса, проявляющий себя в архитектуре, в манере поведения конечно же многое может дать для анализа такой хитроумной системе, как нормализованное подсознание, но разве все однозначно, что скрывается за бытом и манерой поведения? Вспомним-ка Японию конца двадцатого века. Ну ладно, другого выхода нет, поверим Нормаль на слово и скажем правду.

- Я прибыл издалека, - повторился Вячеслав и пояснил: - Я прибыл из другого времени. Могильщики вновь переглянулись.

- Из Вчера?

"Нормаль, я не понимаю. Что значит "из Вчера"?

"Информации недостаточно".

Опять двадцать пять! Придется разбираться самому.

- Я не понял вас. Почему "из Вчера"? Тут в разговор вмешался второй до того момента предпочитавший помалкивать могильщик.

- Он не может быть из Вчера. Вчера знают о войне.

- Откуда ты знаешь, что знают Вчера? - осведомился у него первый.

- Они передают информацию. Они чистят сектора. Они знают. Как можно не знать? - Он сделал вполне характерный по-человечески жест, ткнув указательным пальцем в сторону одного из полуразрушенных небоскребов.

- Это верно, - согласился первый. - Но тогда откуда он? Из Завтра?

- На нем военная одежда Завтрашнего.

- Значит, он из Завтра.

Какой-то у них занудно-выхолощенный разговор получается, думал Вячеслав, наблюдая перипетии диалога. Впрочем, здесь, скорее всего, сказывается несовершенство перевода. Линейная интерполяция - она и есть линейная интерполяция. Кстати, а что такое в их речи "Вчера", "Завтра", "военная одежда Завтрашнего". Ощущение, будто они вкладывают какой-то особый смысл в эти временные наречия. Не тот смысл, который привык, скажем, вкладывать я. Ох уж эта мне семантика с семиотикой - беда и проблема любого литератора.

Могильщики продолжали свой спор.

- На нем военная одежда Завтрашнего.

- Значит, он из Завтра.

- Если он из Завтра, он должен знать о войне.

- Может быть, он обманывает.

- Зачем ему обманывать? - Значит, у него есть интерес.

- Какой интерес в мире, разрушаемом Сферами?

- Ты - абсурд. Посмотри на его ноги!

Вячеслав, хотя и знал, холодея, что там увидит, но и сам невольно опустил глаза и посмотрел на свои ноги. На ногах были ботинки. Ну вот добрались наконец и до обуви. Да-а, тут уже не выкрутиться. Улика налицо. Какая последует реакция?

Второй могильщик резко отшатнулся. Платформа за спиной дернулась ему в ритм.

- Ты - Сфера?!

Красев почувствовал себя не слишком уютно. Нормаль разъяснить смысл понятия "Сфера" не удосужилась. Могильщики - тем более. Но совершенно очевидно, что к Сферам последние относятся с опаской. И это либо некая "конкурирующая организация", либо некий противник, ведущий в этой реальности войну на уничтожение. Очень щекотливая ситуация обрисовалась. И если в своем мире Вячеслав Красев, благодаря ново приобретенным способностям, непринужденно избежал бы любой потенциальной угрозы, до Хроноколлапса включительно, то здесь, где даже Нормаль на прямо поставленные вопросы отвечает без заметной уверенности, он случайно и так же непринужденно мог неосторожным словом или действием спровоцировать конфликт и, как результат, вызвать непосредственную угрозу для своей жизни.

Впрочем, первый могильщик не стал дожидаться оправданий от Вячеслава. Он повернулся к своему напарнику и, уперев руки в бока, безапелляционно заявил:

- Ты - абсурд абсурдов. Сфера - это Сфера, а он - человек.

Красев, впрочем, решил, что самое время и ему вставить пару словечек.

- Простите меня, - сказал он. - Я не умею хорошо по-вашему говорить. Я только понял, что вы принимаете меня за другого. Но я не Сфера, я действительно человек. Только прибыл я не из завтра или вчера, я прибыл из будущего, из очень далекого будущего, если вы понимаете, о чем я хочу вам сказать.

Теперь и первый могильщик отшатнулся в сторону так, что, оступившись, чуть не упал.

"Нормаль, ты уверена, что перевела все правильно о будущем?"

"Оценка неадекватности перевода - 23,446%".

Час от часу не легче, успел подумать Вячеслав, осознав, что допустил-таки некую ошибку, спровоцировал конфликт.

Но в ту же секунду могильщики без предупреждения проделали непонятную Красеву последовательность манипуляций. Они взялись за руки; причем первый повернулся к Вячеславу спиной; глядя в глаза друг другу, присели на корточки, подняв сплетенные руки вверх, и затянули длинную песнь, сопровождаемую невнятными подвываниями. Или, что вполне возможно, длинную молитву. "Если, конечно, мне приходится наблюдать отправление религиозного обряда, - подумал Красев обеспокоенно, - а не ритуал по изгнанию демона".

"Нормаль, где перевод?"

"Структурно-лингвистический анализ. Представленный фонетический фрагмент не имеет общих структурных корней с лингвистической системой рассматриваемой реальности".

"Какой же тогда имеет?"

"Информации недостаточно".

"Ив банке нет?"

"И в банке нет".

Последний ответ Нормаль дала, как обычно, сухо, но в самом его построении Вячеслав уловил некий оттенок язвительности, что для Нормаль было, в общем-то, нехарактерно.

"Красев в Стране Чудес", - подумал он о себе с усмешкой. Минут через пять могильщики, завершив свою песнь (или молитву?) громким совместным урчанием, наконец успокоились, встали к Вячеславу лицом и в полный рост, зачем-то спрятали за спиной руки и, кажется, не смея более поднять на него глаз, повели хором то, что Красев поименовал для себя ОБРАЩЕНИЕМ:

- О, пришедший из Будущего! Прости абсурдов за непонимание. Из-за него мы нарушили Установление и задавали тебе вопросы. Ты волен выбрать любое наказание для абсурдов. Но в оправдание себе мы скажем лишь, что не имели в том интереса. Абсурды осознают свою вину. Абсурды ждут твоего решения.

"Так, нам все-таки повезло с тобой, Нормаль. Нам придется выступить в роли не местного дьявола, но местного божества, и это радует. Такое положение, как я понимаю, позволяет нам задавать вопросы без риска быть неправильно истолкованными".

"Нормаль, что ты думаешь по этому поводу?"

"Информации недостаточно".

"Будет тебе сейчас море информации. Успевай только переваривать".

- Я не буду вас наказывать, - заявил Красев могильщикам. - Я принимаю ваше оправдание. Но вы должны будете ответить на мои вопросы. Вы согласны?

- Да, пришедший из Будущего. Мы будем отвечать на твои вопросы.

- Кто вы такие? - с ходу взял быка за рога Красев.

- Мы трупоеды ("Могильщики", - немедленно поправила перевод Нормаль, прежде чем Вячеслав успел поразиться такому сообщению). Мы убираем тела. Тел стало много. Завтра идет война. Сферы ведут войну. Из-за Сфер разрушаются города. Из-за Сфер гибнут люди. Завтра нет возможности убирать тела. Мы убираем тела Сегодня. Каждый день убираем тела за Завтра.

Многословный ответ, но далеко не исчерпывающий. Скорее с ним вопросов даже прибавилось. Ну-ну, чем дальше в лес, тем больше дров. Попробуем выяснить главное.

- Кто такие Сферы? Почему они ведут войну? Объяснения могильщиков, последовавшие за этим, оказались еще более пространны и еще более невнятны. Однако кое-что не без помощи ожившей Нормаль с ее комментариями Вячеслав для себя уяснил.

Выводы из уясненного ошеломляли. Выводы из уясненного заставляли Красева задуматься, а так ли уж верна картина мира, те представления о природе пространства-времени, которые он для себя считал устоявшимися, пересмотру не подлежащими. Даже при описании в своих романах самых необыкновенных миров, когда прозаик Красен пускал в ход не только личный опыт от посещения той или иной альветви, но и давал вволю погулять своей личной фантазии - даже в том случае не решился бы он описать подобной реальности, куда оказался заброшен злой волей своего двойника.

Во-первых, потому, что никогда не принимал основ мировоззрения солипсистов. А здесь был рай для настоящего солипсиста. Во-вторых, потому, что всегда полагал нелепой философию субъективных идеалистов. А здесь тот же Беркли очень быстро стал бы общепризнанным авторитетом, спорить с которым бесполезно, потому что он всегда и во всем прав.

Но самое интересное - мир этот был создан искусственно, а это уже ни в какие ворота не лезло. И создан, между прочим, не абстрактным Демиургом, а вполне конкретными людьми.

Случилось это, как понял Вячеслав, невообразимо давно. Местное человечество уверенной поступью вошло в Золотую Эру мирного сосуществования, сбалансированной экономики и потрепанной, но как-то сохраненной экологии. Все было хорошо, оставалась одна проблема демографическая. Меры по регулированию рождаемости запоздали. Мегаполисы росли, как грибы. До возможности космической экспансии здесь не додумались в силу различных исторически сложившихся причин.

Человечество нашло более простой (так им казалось!) выход из положения. Оно разделилось на семь равных частей, и каждая из этих частей получила право пользоваться одним из дней недели. Но только одним. Решение проблемы было как-то связано с умелым использованием волновой природы кровотока. Обнаружилась также некая связь между ним и биотоками живых организмов. Ученые нащупали ниточку между Временем и материальной основой гештальта. По сути, они выявили то, что, по словам Всадников, являлось жизненной квинтэссенцией Времени. И в результате действительно замечательных разработок в этом направлении им удалось достигнуть существующего на сегодня в векторе положения вещей.

Каждые сутки ровно в полночь одно человечество на планете по мановению ока сменялось другим. Они жили каждый в своем дне: в Понедельнике, во Вторнике, в Среде и так далее по семидневному циклу, никогда не встречаясь друг с другом. Но тесно сотрудничая. Дело в том, что эффект не распространялся на неживые объекты или объекты низшей организации. Поэтому между днями действовали торговые, деловые, юридические, гражданские и прочие иные соглашения, обеспечивающие приемлемое сосуществование семи цивилизаций на одной общей для всех территории. К прочему, действовал Закон, обязующий человечества дней обмениваться информацией.

Конечно, не обходилось без недоразумений. Конечно, не обходилось без эксцессов. Конечно, не обходилось без разногласий и официальных нот. Но все это было решаемо, все это в конце концов улаживалось. Люди привыкли жить в мире. Война началась не по вине людей.

Поначалу Вячеслав долго не мог понять, кто или что имеется в виду. Объяснения могильщиков не слишком помогли делу. В конце концов он выяснил, что Сферы - это не организация и не нация, Сферы - это вообще не люди, Сферы - это Сферы. Судя по всему, они пришли извне. Откуда? Точно неизвестно.

Куда? В Понедельник, в Завтра. Что они представляют собой - тоже неизвестно. Конечные цели Сфер? Нет ясности в этом вопросе.

Но из-за Сфер началась война. Война идет по Понедельникам, а остальным дням приходится хоронить мертвецов. Сферы... Сферы...

Что-то было знакомое для Вячеслава в этом образе бездушных всепроникающих сфер. Что-то очень знакомое...

Он не сумел поймать ускользающий образ-воспоминание и обратился к Нормали за помощью.

"Версия, - откликнулась Нормаль. - Здесь действует научная миссия Всадников времени".

Ну конечно!

Все сразу встало на свои места.

Всадники! Ведь он сам, Вячеслав Красев, когда-то называл их Сферами.

Всадники... Научная миссия Всадников.

Теперь он мог только посочувствовать местному человечеству. Оно сделало поразительное открытие, связанное с природой Времени. Этим оно спасло себя от последствий демографического взрыва, но и этим же оно привлекло к себе внимание Всадников, могущественных бесчеловечных властителей и охранителей Времени. Всадников никогда не интересовали дела людей, никогда не волновали проблемы человеческой этики или морали. Привлечь к себе их внимание было опасно, очень опасно, потому что никогда нельзя было предсказать, чем это внимание обернется. Красеву когда-то повезло. Всадники проявили желание говорить с ним, но здесь по всему другой случай. Здесь - научная миссия. И добром это не кончится.

Красев мог только посочувствовать миру дней. Против Всадников нет защиты. Не придумано. И не будет никогда придумано. К тому же местное человечество, судя по примитивной, склепанной на скорую руку бронетехнике, давно уже разучилось правильно воевать. Но в конце концов они обретут опыт, вспомнят хорошо забытое старое: чего-чего, а как делать оружие, человек быстро вспоминает. Но что-либо существенное противопоставить силе Всадников они все равно не смогут.

Красев мог бы дать местному человечеству совет. Он мог бы сказать им: сидите, ребята, и не рыпайтесь. Пережидаете, как непогоду. Но догадывался, что вряд ли его слова возымеют хоть какое-то действие, даже в случае если его посчитают настоящим божеством и тут же на месте канонизируют. Да и не хотелось давать ему такого совета, потому что, будучи все-таки плоть от крови существом человеческим, он понимал их, понимал их желание защитить свой мир, свою жизнь от бесцеремонного вторжения.

Однако и задерживаться здесь он не видел для себя особой необходимости. Теперь он знал, как сумел его двойник, давно с пристальным вниманием наблюдавший за деятельностью Всадников на Светлой Стороне времени, отправить его сюда, в странный непривычный мир Дней. И главное Вячеслав теперь знал, как ему отсюда выбраться.

Ведь эффект перехода не распространяется на неживые Объекты и Объекты низшей организации, не так ли?

"Отличная идея", - поддержала Нормаль.

Вячеслав, глядя на ожидающих его дальнейших вопросов могильщиков, на платформу с мертвыми телами, задумчиво кивнул. Ему не хотелось снова умирать, но это был единственный выход.

ПОНЕДЕЛЬНИК ПЯТЫЙ

Это трудно объяснить непосвященному человеку. Один мир фактически переходит в другой совершенно случайно. По существу, природа бесконечности такова, что кажется, должно существовать бесконечное число близких линий, по которым мы непрестанно перемещаемся. Обычно здесь нет видимых отличий, и мы не замечаем их примерно так же, как не замечаем того, что движемся из одной временной точки в другую в процессе нормального возрастания энтропии.

Кейт Лаумер

18 сентября 1967 года (год Овцы)

Основной вектор реальности ISTB-01.14. S

Их держали под замком на хлебе и воде уже неделю: Игорька и того странного человека в дождевике, который появился вдруг на пороге представительства Клуба Альтруистов, разом взорвав приобретший относительную устойчивость мир Бабаева. В физическом смысле незнакомцу досталось тогда крепче, чем Игорьку, и первые сутки он провалялся в беспамятстве, но не бредил, а лишь болезненно постанывал. Почему-то никто здесь не удосужился привести к раненому человеку врача.

Их держали под замком в подвале, и подвал этот был как подвал, ничем специально не оборудованный - сразу становилось ясно, что не тюрьма, а обыкновенный подвал в обыкновенном доме: здесь было жарко и сыро; подтекали трубы, проходившие под самым потолком, но вообще было достаточно светло и чисто; крыс, по крайней мере, не наблюдалось.

Воду в алюминиевом ведре и краюху хлеба раз в день приносил хмурый здоровенный дядька: седой и с примечательно большими ушами, в замызганном, некогда пестром, протертом на локтях до дыр халате и в шароварах непривычного покроя. Дядька молча ставил все это хозяйство перед дверью и сначала уходил куда-то с другим ведром, заменявшим узникам парашу, и только уже после этого отдавал Игорьку хлеб, возвращал два традиционных ведра.

Но в конце концов странный товарищ Игорька по несчастью как-то сам собой оклемался и на третий день уже смог прогуляться по камере, кряхтя и поглаживая бока. Бабаев попробовал немедленно выяснить, кто он такой и как оказался в резиденции Клуба Альтруистов, но незнакомец на его торопливые и зачем-то шепотом заданные вопросы отвечать не соизволил; и Бабаеву ничего не оставалось, как отвязаться пока со своими расспросами и дожидаться того момента, когда незнакомец сам захочет все объяснить.

Время текло медленно; заняться здесь, в этой импровизированной камере предварительного заключения, было решительно нечем; неопределенность положения угнетала, давила на психику, и в результате незнакомец тоже устал играть в молчанку и как-то на четвертое утро пленения, прохаживаясь и поглаживая, спросил:

- Ну и как тебе это нравится?

Игорек встрепенулся и вскочил. Но незнакомец смотрел в сторону с независимым видом, и Бабаев решил было, что ему послышалось. Однако незнакомец вдруг резко повернулся на каблуках - в уверенном движении его Игорьку померещилась угроза, он даже отшатнулся - и тут же снова этот странный человек расслабился, потянулся, зевнув широко, и продолжил:

- Из князи - в грязи, а?

- А кто вы такой? - Игорек не хотел, но контрвопрос его получился с вызывающей интонацией - невольно.

- Я? - незнакомец улыбнулся кривой, очень нехорошей улыбкой. - Тебе мое имя все равно ничего не скажет. Но!.. Если ты так нуждаешься в метке, зови меня Милордом. - Он неожиданным плавным движением выставил руку вперед и вверх и покрутил в воздухе кистью; Бабаев так и не понял, что должен был символизировать собой подобный жест.

Милорд, прищурившись, покачал головой. Улыбка его чуть выправилась.

- Именно так, - сказал он мечтательно, - именно так меня когда-то называли...

- А меня зовут Игорь...

- Бабаев, - закончил за Игорька Милорд.

- Откуда вы?... - Но тут Игорек спохватился, вспомнив, что буквально вчера, перед тем как изложить очнувшемуся незнакомцу скудную информацию из первых рук и задать свои вопросы, он для начала представился.

- Игорь Бабаев, - повторил Милорд. - Из новообращенных, а?

- Я - Альтруист, - заявил Бабаев гордо.

- Вижу, что не валенок, - отвечал Милорд.

Он вдруг подмигнул Игорьку. Бабаеву не понравился этот мимический жест. За тем, как подмигнул ему Милорд, казалось, кроется нечто заведомо дурное, по-человечески противное натуре любого Альтруиста. Бабаев от внезапной озабоченности сразу же потерял нить и не знал, что сказать на "валенка".

- Так-так... - Впрочем, Милорд и не ждал от него каких-либо реплик по этому поводу; он прошелся по камере, привычно поглаживая бока. - Убежать, значит, нельзя? Да и смысла побег особого не имеет... Как ты считаешь, а?

Игорек попытался отогнать ощущение неприязни к Милорду, которое вдруг нахлынуло на него. В конце концов этот человек, Милорд, пришел к Гашарти как к хорошо знакомому, как к другу; и они разговаривали как хорошо знакомые, и почти как друзья, и это может означать только одно... А что вообще ты можешь знать об их отношениях, об истории их отношений? Но судишь по полной строгости! Не так он сказал, не так повернулся, не так посмотрел - слушать тебя, Игорь, противно! Может, еще скажешь, что именно Милорд в смерти Сержа виноват? А он такая же жертва, как и ты, как... Серж. И не забудь, кстати, Милорду ты представлен не был, сам представился; и безоглядно доверять тебе у него оснований не больше, чем у тебя ему. И тогда все его оговорки, намеки, мимические жесты - лишь способ проверить, а тот ли человек Игорь Бабаев, за какого себя, не краснея, выдает.

И если еще неделю назад подобное умозаключение вряд ли само собой пришло бы Игорьку в голову ("Ведь он видел меня в представительстве Клуба, рядом с Гашарти - как он может мне не доверять?"), то теперь, после вероломного нападения людей в черном, после того как в одну секунду убили они любимого человека прямо там, на ковре, в представительстве - теперь Игорек вполне понял и оценил осторожность своего нового знакомого.

Потому неприязнь почти без сопротивления подчинилась и ушла, хотя и оставив где-то на самом дне души Бабаева мутные капли ожидания подвоха.

- Бежать всегда имеет смысл, - заявил Игорек убежденно, он продумал свой ответ. - У меня даже есть идея.

- Вот как? - Милорд, казалось, искренне заинтересовался.

Он уселся на койку - пружины скрипнули - и поманил Игоря пальцем, предлагая сесть рядом.

- И что же это за идея?

- Завтра утром придет сторож. Охранник. Он принесет хлеб и воду. Он всегда приходит один. По виду сильный, и мне одному с ним не справится, а вот вдвоем мы вполне...

- Значит, "вполне"? - перебил Бабаева Милорд. - Мы на него наваливаемся - и дело в шляпе, а?

Нормальный человек. Почему ты ему не доверял? А он с ходу ухватил, с ходу поддержал.

- Да-да. - Игорек закивал. - Заманить его сюда и вдвоем навалиться. Только вот когда мы выберемся, я не знаю, куда идти, и вообще... где мы находимся, я не знаю. Но ведь это не проблема, правда? Главное - выбраться?

- Или допросить охранника, - медленно произнес Милорд, а потом вдруг снова, посмотрев Игорьку в глаза, многозначительно подмигнул. - С пристрастием, а?

Бабаев не понял, что означает "с пристрастием", но идея ему понравилась. В самом деле, кому еще как не охраннику знать, где они, насколько далеко от представительств Клуба находятся? Впрочем, тут же Игорек подумал о том, что охранник-то как раз ничего этого знать не должен. Ведь он, судя по всему, находится на низшей должности в иерархии гипотетического противника, а таким, как он (и это Бабаев знал уже из курса современной социологии), обычно не считают нужным сообщать информацию более той, чем необходима для исполнения непосредственных обязанностей. Вышестоящие инстанции в этих мирах традиционно не привыкли разъяснять нижестоящим, что, зачем и где происходит; они привыкли отдавать приказы и ждать их беспрекословно точного выполнения. Это тебе не КА, где все равны и иерархия строится по признакам опытности и личных способностей; здесь охранник, скорее всего, ничего не знает, да и не хочет ничего знать...

- Но ведь главное - выбраться? - заторопился успокоить самого себя Игорек, разгоняя эти вполне здравые, но подрывающие веру в успех задуманного дела мысли. - А там мы еще что-нибудь придумаем.

Милорд молчал, покачивая головой. Неясно было, то ли он согласен с планом Игорька и просто беспокоят его те же самые вопросы об осведомленности стража, то ли думает он совсем о другом, о постороннем.

Только тут наконец Бабаев сообразил, что в принципе его визави должен знать о противнике гораздо больше, ведь ему уже пришлось убегать от людей в черном, и хотя в конечном итоге уйти от них ему не удалось, что повлекло за собой смерть Гашарти, но по меньшей мере он должен хотя бы догадываться, кто они - люди в черном, каковы их цели и возможности.

- Милорд, - обратился к товарищу по несчастью Игорь. - А что вы знаете об этих людях?

- О каких людях? - рассеянно переспросил Милорд; он продолжал о чем-то напряженно размышлять.

- О тех, которые засадили нас сюда... Тех, которые убили Сержа... Если бы вы рассказали мне...

Игорек не закончил вопроса. Он увидел, что Милорд его не слушает. И Милорд действительно его не слушал. Вид он имел совершенно отрешенный.

Но прошла минута, и взгляд его прояснился. На губах появилась знакомая кривоватая ухмылочка, и на душе Игорька, как только завидел он ее, опять неприятно засвербело. Ну ничего не мог он с собой поделать, тем более что сам Милорд своим поведением, своими словами настороженность Бабаева подкреплял. Даже просто манера держать себя с собеседником, присущая Милорду, напомнила Игорьку не кого-нибудь из знакомых ему и уважаемых Альтруистов, а поведенческие повадки мэра Питерполиса, который частенько появлялся в представительстве по тому или иному делу. Это позерство, это откровенное неумение и нежелание слушать собеседника, это пренебрежение и эти намеки. И недомолвки, и ужимки, и многозначительные жесты. Все это претило Игорьку. Он ценил в людях честность, открытость в словах и поступках.

- Так-так, - сказал Милорд, с юмором Игорька разглядывая. - Бежать отсюда, значит, можно? И у тебя, значит, есть даже план? Что ж, уважаю. Ты из дергунков, а?

Бабаев снова, и в который уже раз, не понял вопроса. "Из дергунков"?...

- Я не... совсем... понимаю, - признался он неуверенно. - А кто это такие - "дергунки"?

Милорд хлопнул себя по колену и вдруг громко расхохотался. Можно сказать, он зашелся смехом, откинувшись спиной на подвальную холодную стену, и чуть слезы не брызнули у него из глаз. Но видно, сразу напомнили о себе скрытые травмы, и смех почти немедленно сменился громким надсадным кашлем. Когда приступ кашля наконец прошел, Милорд с минуту молчал, осторожно ощупывая бока. Потом встал и, не глядя более на Игорька, обратился к стене напротив с некоей высокомерной патетичностью в заметно подсевшем голосе.

- Господа судьи, - сказал он. - Мы глубоко ошибались, когда думали, что перед нами предстал закоренелый преступник, из тех, что давно позабыли такие замечательные архаичные слова, как "честь", "достоинство", "благородство". На самом же деле перед нами элементарный заморыш, господа! Один из множества других, подобных ему и несчастных заморышей. Да-да, господа, мы могли бы догадаться об этом и раньше, ведь наш общий скоропостижно скончавшийся друг - я Сержа Гашарти, конечно, имею в виду работал именно с этим замороченным контингентом Клуба, и кого еще я мог встретить в его резиденции как не очередного подопечного? Но, господа, могу сказать в свое оправдание и то, что до сей поры лучше думал о разведчиках известной вам Империи! А они оказались не на уровне, не сумели, как видите, отличить песняра от заморыша. Невольно задумаешься, а стоит ли с ними сотрудничать в дальнейшем, а?

Теперь Игорек кое-что стал понимать, но не так много, как ему хотелось бы. Он понимал, что Милорд обезьянничает; он понимал, что Милорд не желает говорить с ним серьезно. Не понимал Бабаев главного: почему Милорд так себя повел? В результате к осадку настороженности прибавилась еще темная обида. Да, теперь Игорек определился: мне не по пути с этим человеком, кем бы ему ни приходился Серж, пусть даже братом родным!

- Вам не нравится мой план? - сердито вопросил Бабаев. - Предложите другой.

Милорд повернулся на каблуках. Упер левую руку кулаком в бок, а правую - поднял, наставив указательный палец на Игорька.

- Вот посмотрите, господа судьи, - продолжал он играть в свой театр одного актера. - Перед вами классический образчик заморыша или, если кому угодно, замороченного. Одно, как известно, производное от другого, и вы можете выбрать себе для него любое поименование из этих двух: или то, которое вам более нравится, или то, которое, по вашему мнению, ему более соответствует. Вот он весь перед вами, господа. Марионетка так называемого Клуба Альтруистов; он не представляет себе жизни без Клуба; чтобы воссоединиться с Клубом он задумал побег и, надеюсь, легко пойдет на то, чтобы лишить жизни охранника ради этой своей цели. Но простим, господа, ему это невинное по большому счету намерение. Ведь не со зла он это хочет сделать, а от любви к Клубу, а значит, от любви к человечеству, во имя большого общечеловеческого счастья...

Смысл, как минимум, половины слов Милорда ускользал от Игорька. Но одно его зацепило, покоробило и укрепило в новом мнении - эта непреднамеренно брошенная фраза, словно напрямую взятая, выделенная из знакомо-злобного шипения дешевых бульварных газет: "...так называемый Клуб Альтруистов". Худшие подозрения Бабаева подтвердились: перед ним стоял враг!

Но только почему, зачем такой честный чистый человек, как Серж Гашарти, мог что-то общее иметь с этим... этим проходимцем?

- Да, господа, - продолжал тем временем витийствовать Милорд, казалось, не замечая гаммы чувств, находившей наглядное отображение на честном лице Бабаева. - Именно таков образ мыслей нашего заморыша. Однако, я повторюсь, не будем слишком строги к нему. В конце концов, он всего лишь замороченный; его лишили памяти о прошлом; он был избавлен от такой мелочи, как прежние его моральные убеждения и ориентиры. На самом деле, в данный конкретный момент своей жизни он ничего другого не знает, кроме Клуба Альтруистов; ничего другого не видел, кроме Клуба Альтруистов; ничего другого не может принять, кроме Клуба Альтруистов. Вы скажете, это было жестоко - лишить его права выбора? Я соглашусь с вами, но добавлю, что все это с ним было проделано опять же от большой любви к человечеству. Кстати, вы заметили, господа, ведь это всегда так: чем больше любовь к человечеству, тем больше ее носителями применяется способов для переделки конкретных его представителей, а?

- Стойте! - закричал, не выдержав, Игорек. - Зачем же вы так?! Что я вам сделал?!

И Милорд сбился. Так и застыл с открытым ртом в позе трибуна. И судя по всему, снова ушел в себя. Взгляд его опустел. А надежда Игоря на то, что товарищ по несчастью поддержит план побега, подскажет какую-нибудь идею, которая пойдет на пользу дела, рассыпалась ненадежным карточным домиком. Веру в то, что перед ним Альтруист, постигла еще более тяжелая участь. Игорек с ужасом думал о том, что вот теперь он остался один на один против врагов Клуба, и не от кого ждать поддержки или хотя бы доброго слова, и как теперь себя вести, что предпринять? Гашарти подсказал бы, но Гашарти мертв, а этот его... "знакомый", он, это ясно, ответит насмешкой, очередной издевкой, или вообще не захочет отвечать...

Так и оказалось. Когда через минуту визави Бабаева осмотрелся вокруг более осмысленным взглядом, желание продолжать свое издевательски высокомерное выступление у него пропало, и он грубо сказал Игорьку, все еще сидящему на его кровати:

- Расселся, а? Слазь-ка, Альтруист.

Игорек, понурившись, встал.

Милорд немедленно бухнулся на кровать, закинул руки за голову, а ноги, вытянув, водрузил на спинку. Больше в тот день он не сказал ни слова.

Предпочитал он помалкивать и потом. Лишь иногда приступом нападало на него веселье, и он начинал насвистывать какой-то незнакомый мотивчик, или напевал себе под нос, или если уж совсем испытывал подъем духа, то отпускал в адрес Игорька иронические реплики, называя то "Альтруистом недоделанным", то "заморышем замороченным".

Бабаев не отвечал на его реплики, он злился и отчаянно размышлял, что же все-таки предпринять. В конце концов он решил, что вполне может реализовать свой план в одиночку, но нужно обзавестись каким-нибудь оружием. Для нейтрализации охранника. Так, весь шестой день заключения, воскресенье, он посвятил тому, что разбирал собственную кровать. Без инструментов это было не так-то просто сделать: восемь до упора затянутых болтов, четыре - зачем это? - сварочных шва. Милорд со своего места не без интереса наблюдал за его приготовлениями и, ухмыляясь во весь рот, подзуживал:

- Давай, давай, веселее. Ну еще один болтик остался... Да тресни ты ее об стену - она и отвалится!..

Игорек старался не обращать внимания, не слушать и не слышать. Но голос Милорда был единственным живым звуком в этом подвале, и просто так отвлечься, отрешиться от него Бабаев оказался не в силах. Милорд посмеивался.

- Какой бегунок растет! - заключил он.

Тем не менее к вечеру Игорьку удалось справиться с кроватью, и он в качестве оружия заполучил ее тяжелую стальную ножку. Взвесил на руке вполне подходяще.

- Молодец! - оценил Милорд все в той же издевательской интонации. Только вот Гашарти не одобрил бы твой поступок, а?

Игорек медленно повернулся к Милорду.

- Не трогай Сержа, - сказал он твердо: как ни странно, стальная ножка в руке прибавляла уверенности духу и весомости произносимым словам.

- Ты можешь говорить что угодно, - пояснил Игорек сурово; он давно заготовил эту фразу и мысленно отрепетировал. - Но не трогай Гашарти!

- А почему, собственно, а? - возмутился Милорд, невзирая на страшное орудие в руках Бабаева. - Я ведь как-никак знаю его лет уже восемь. Ты-то ведь не можешь похвастаться столь продолжительным с ним знакомством, а?

Игорек ожидал какой угодно реакции от Милорда на свое требование: смеха, очередных подначек или всегда непредсказуемого ухода в себя. Однако Милорд и теперь обманул все его ожидания, вполне резонно напомнив о давнем знакомстве с Гашарти (ну почему Серж разговаривал с этим подонком как со своим?) и отстаивая таким образом свое право говорить о нем. Игорек, конечно, понимал, что за этим его "правом" нет ничего настоящего, что Милорд - предатель и провокатор, что он враг и что, скорее всего, он слова доброго не скажет о Гашарти, станет поливать его грязью. Так оно в конце концов и получилось, но Бабаев уже ничего не мог поделать, допустив и приняв весомость аргумента "как-никак знаю его лет восемь".

- Так вот, - с ленцой в голосе расслабленно продолжил Милорд; он почесывал себя за ухом, - наш любимый и уважаемый Серж не одобрил бы твои действия ни под каким видом. Он ведь до того, как в песняры податься, знаешь кем был, а? Не знаешь. А был он, между прочим, ломок и специалист по "съемке". Большой, между прочим, специалист. Виртуоз. А у ломка какая забота знаешь ты, а? Забота у него - и монету срубить, и целым остаться. Вот и приходилось крутиться: тем подмахнет, и этим тоже подмахнет; и фарам - друг, и клонам - приятель. И ловок был, пройдоха, куда уж мне или тебе до него. Так что попади он в такую заваруху - не стал бы кровати уродовать, а подмахнул бы тому-другому - и на свободу. Опять фишки переставлять большой виртуоз все-таки... Он тебя-то в "съемку" учил играть, а?

Игорек не ответил. Было очевидно - Милорд лжет: бессовестно, ни слова правды. Не мог быть таким человеком Гашарти, каким описывал его Милорд. Серж погиб как герой; он не мог договариваться о чем-либо с людьми в черном; не раздумывая, он шагнул под пулю, во имя Клуба пожертвовал самым ценным - жизнью.

И неужели заслужил он, чтобы называли его такими погаными кличками: "песняр", "ломок"? Необходимо было дать Милорду отповедь, но тот снова очень метко подцепил Игорька, спросив к месту: учил ли Серж играть его в "съемку"? А ведь действительно - учил! И Милорд, словно почуяв, что здесь оно - слабое звено, надавил еще чуть сильнее:

- И небось дал выиграть для начала, а? Потом захотел отыграться? Распалил, завел, а? И пошел выигрывать? Привычка - вторая натура, а?

- Неправда! - закричал Игорек с искренним облегчением и даже палку свою опустил. - Он первым выиграл!

- О-о! - очень так наигранно удивился Милорд. - А Серж наш рос, оказывается. Более индивидуальные подходы стал искать, а?

Игорек собрался. Это далось ему не бет труда, но он догадывался, что, только собравшись, мобилизовав все силы, можно достойно противостоять этому лицемерному подлецу с его лживостью, с его ухмылками, с его откровенной, нескрываемой ненавистью к Альтруистам. Игорек собрался.

- Предатель, мерзавец! - выкрикнул он в лицо Милорду первые пришедшие на ум слова. - Честь свою продал! Теперь и Сержа хочешь туда же записать?! Ты... ты... - Игорек захлебнулся.

- Кому продал-то, а? - устало махнул рукой Милорд; по всему, охота к дальнейшему разговору на эту тему у него пропала, и он завозился, отворачиваясь к стене, и, уже устроившись, пробурчал спиной к Игорьку: Твоему Клубу любимому и продал. Только не я первым был. Гашарти - раньше...

Бабаев легко мог сейчас подойти и ударить Милорда по рыжему затылку ножкой от кровати, но то, как спокойно, не подумав даже о подобной возможности, повернулся к стене Милорд (пусть негодяй! пусть предатель! пусть враг!), охладило Игорька, и он, тяжело дыша, уселся на жалкие останки собственной постели, а не подошел и не ударил...

Не получился у него и другой удар, вроде бы до мелочей продуманный и положенный, как фундамент, в основу примитивного плана побега. Тут Бабаев не колебался: слишком многое зависело от того, не дрогнет ли рука в нужную секунду. Однако он промахнулся, и не потому даже, что неопытен был в подобных делах, а потому, что слишком опытен оказался охранник, и хотя этот последний выглядел неуклюжим, он мгновенно ушел от замаха, одним точным ударом выбил из рук Бабаева стальную ножку, а другим - отшвырнул Игорька на пол. Притом он даже не рассадил себе кожу на костяшках толстых сильных пальцев.

Милорд издевательски захохотал и уж конечно не пошевелился, чтобы хоть как-то помочь Игорьку. Бабаев ворочался на полу подвала, кровь из рассеченной брови заливала ему лицо, а в подвал спускались какие-то новые люди. Он пока еще их не видел, и только голос (женский!) он узнал, и от узнавания этого все перевернулось у него в груди, и продрала тело смертельная дрожь. Тот голос, тот самый голос, распорядившийся ночью над умирающим на ковре Гашарти: "Вырубите третьего!" И этот голос во влажном сумраке подвала чуть насмешливо и с заметным акцентом произнес:

- А нам достался прыткий пленник! Смотрите, судари, он задумал побег!

18 мая 1992 года (год Тигра)

Основной вектор реальности PAST -???

Идут часы. Пропуская через себя секунды, минуты. Пропуская через себя Время.

Идут часы. Но часы эти - не примитивный механизм из комбинации пружин и не хитроумный сплав из полупроводников, часы эти - крошечный, меньше макового зерна сгусток живой ткани, комбинация клеток, построенных на основе сложного синтеза аминокислот. Часы эти - единственное, что еще живет в давно остывшем человеческом теле.

Человек лежит среди развалин некогда великого города. Покоится, вытянув ноги, скрестив руки на груди. Глаза человека закрыты, и он не дышит. Он мертв. И мертв мир вокруг него.

Но часы идут, пропуская через себя Время. И наступает полночь, одни сутки сменяются другими, воскресенье - понедельником; и темное небо над городом озаряется яркими вспышками; среди развалин оживают, рыча двигателями, бронированные механизмы; перебегают фигуры в серебристых костюмах - армия Понедельника возобновляет боевые действия.

Вереница разноцветных, светящихся во мраке сфер проносится над домами. Офицеры-наводчики выкрикивают гортанно команды, и пушки открывают огонь. При каждом выстреле они тяжело откатываются назад, и нужно быть очень внимательным, чтобы не попасть, не быть задетым выступающей частью тяжелого механизма, не подцепить осколок от разрывающегося высоко над головами снаряда. Но разве можно быть внимательным в пылу боя? Наводчики часто ошибаются; снаряды попадают в стены небоскребов, выбивая фонтаны обломков. Вздыбленная пыль затягивает город.

Наконец есть попадание! Один из сферических объектов меркнет, распластываясь в змеевидные, повисающие в воздухе нити. Но вопли победного торжества сменяются вздохом разочарования. Нити скатываются, накручиваются клубком, и сфера, регенерирован на глазах солдат, устремляется вслед за ушедшей далеко вперед вереницей своих собратьев.

В этом нет ничего нового для армии Понедельников. Так случается почти всегда. Но в этом "почти" - последняя надежда защитников. Мертвый человек, успокоившийся среди развалин, не видит всего этого. Но скоро увидит. Биологические часы, микроскопический комок клеток, отмечают приход определенного момента, когда, повинуясь неощутимому толчку, биологическое время мертвого организма потечет вспять, встречно вектору времени окружающего мира; когда законы смерти, определяемые процессами автолиза, пикноза, всего некроза в целом, будут для этого тела отменены. И момент настал.

В первые секунды даже самый внимательный глаз не заметил бы изменений. Но токи регенерации уже разбегались по мертвому телу: восстанавливались наружные мембраны клеток, окатыши клеточных ядер, лизосомы и митохондрии; с толчком ожило одно из двух сердец, погнав по сосудам кровь. Через минуту дрогнула правая рука; шевельнулись непроизвольно пальцы; судорожно дернулась, сгибаясь в колене, нога. Из горла мертвого человека вырвался каркающий звук, после чего человек задышал. С этой секунды в его пробуждающемся к жизни мозгу замелькали калейдоскопом яркие картинки из прошлого. Известно, что человек, умирая, видит всю прожитую им жизнь. То же самое предстояло теперь и этому воскрешаемому человеку, но в иной, чем обычно, последовательности.

Он видел свою жизнь, события протекали через его мозг одно за другим: от детства к юности, от юности к зрелости. Он видел их, переживал заново, и этот чисто субъективный его путь тоже вполне можно назвать путешествием во времени. Он видел...

... Отец и мать.

Отец - тихий инженер, затюканный бытовыми неурядицами на почве нескладного своего характера, ничего не видевший и не увидевший в жизни, кроме нелюбимой работы, возни обывателей вокруг и мрачных попоек в прокуренных кухнях, но тогда же - и тонко чувствующий интеллигент, поклонник де Шардена, способный непринужденно цитировать из Аквинского или Бэкона.

Мать - стержень семьи, целеустремленная, с блестящим умением противостоять жизненным неурядицам, практичная женщина, ничего не боявшаяся, никогда не избегавшая принимать решения, чему, видимо, в немалой степени помогала ее профессия врача "Скорой помощи". При этом она хорошо вязала: Вячеслав до сих пор везде носил с собой вязанный толстой шерстяной ниткой брелок-сумочку для ключей...

Он видел...

... Детство. Гатчина. Лето. И озеро. Серебряные брызги и стоячая темная вода над омутами.

Они играли в войну. Они всегда играли в войну. Сколько себя Вячеслав помнил, все и всегда играли в войну.

Славик Карась забрался на крышу сарая и залег на раскаленном шифере, который жег обнаженные коленки и локти. Но стиснув зубы, как подобает настоящему взрослому мужчине, он прищурясь наблюдает за двором. Под рукой у него - верный кольт, грубо выструганный из деревяшки, с рукояткой, замотанной в изоленту, чтобы не занозить пальцы. Солнце печет неприкрытый затылок. От напряжения у Славика сводит ногу. Это очень больно, и он тихонько плачет, но никак не выдает лазутчикам противника своего присутствия на крыше. Он помнит, как учила справляться с судорогой мама, аккуратно массирует пальцами икру и лодыжку, чуть приподняв ногу, тянет носок. Судорога проходит, по ноге бегут мурашки. Это все еще болезненно, но более терпимо. Внизу появляется противник, Андрюха Костлявый, держит в руках уникальную вещь - заграничный игрушечный автомат, который может выдавать убедительный треск, стоит нажать на спусковой крючок, создавая тем самым вполне даже пристойную имитацию стрельбы. А еще он может выпуливать особые шарики, которые, впрочем, Костлявый давно частью растерял, а частью обменял у Макса Гуманоида на серию "Космос" и у Фомки Кактуса - на редкую лупу с трехкратным увеличением. Да, автомат Костлявого - предмет чернейшей зависти для пацанов из команды, однако, несмотря на единоличное обладание этой замечательной вещью, Костлявый остается Костлявым; боец из него никудышный, и сейчас Славик Карась легко и навылет прострелит его глупую бритую башку, а тот не сумеет даже воспользоваться своим совершенным оружием. Одно пока останавливает: необходимо выждать, подпустить противника ближе, чтобы не было потом сомнений, споров и взаимных упреков. Ближе... и еще ближе... И еще самый чуток ближе... Андрюха Костлявый идет медленно, топчет сандалиями траву, вертит бритой головой; перед майки на животе вымазан землей, и капли пота блестят у него на лбу и подбородке. Костлявый останавливается, облизывает губы и, словно заподозрив что-то, почуяв чей-то на себе пристальный взгляд, начинает поднимать голову. Ждать более бессмысленно и просто опасно, и Славик Карась, подхватывая деревянный кольт и с заготовленным криком-имитацией на устах "Трах-тахтах!!!" вскакивает на крыше, но в этот самый неподходящий момент ногу его сводит во второй раз; от резкой боли он оступается, но, падая уже вниз, успевает увидеть смесь растерянности и почти животного ужаса на лице Костлявого Андрюхи.

В тот день, упав с крыши сарая, Славик Карась сломал левую руку. С первых же его шагов по жизни война проучила его, оставив отметину и на теле, и на душе.

Месяц после падения Славик провел дома под строгим присмотром матери. Интересно, что именно тогда, в дни вынужденной отсидки, он впервые прочитал "Машину времени" Уэллса, чтобы потом много-много раз перечитывать ее всю жизнь. Он по-настоящему увлекся идеей, изложенной в романе, она захватила его. В ней Славик нашел для себя замену той чисто мальчишеской тяге к приключениям, чаще всего подменяемой игрой в войну. А сцена гибели маленькой Унны расставила все точки над i. Война.

... Свой кольт с обмотанной изолентой рукояткой он выбросил в мусоропровод. А когда через месяц вышел во двор, то на предложение сыграть в очередное историческое побоище ответил по-взрослому твердым отказом. И даже новое прозвище, весьма, кстати, уважительное, данное ему в честь признания заслуг: Ветеран Отечественной, не принял. И никогда потом не жалел об этом. Через месяц Вячеслав собрал свой первый радиоприемник...

Он видел...

Война. Все и всегда играли в войну.

Вячеслав насмотрелся на многое в той прежней жизни, до Путешествия, но реальной войны в самом крайнем, грубом и грязном ее проявлении ему посчастливилось избежать. Как любой другой, не нюхавший по-настоящему пороха, он имел склонность к абстрактным рассуждениям о войне, ее побудительных мотивах и свойствах. Иногда он даже сожалел, что не довелось ему увидеть большой войны, этого экстремума человеческой нетерпимости, пика эмоциональных и социальных потрясений. В такие минуты он думал, что подобное знание каким-то образом могло бы обогатить его, помочь разобраться в потаенных особенностях мира, в котором ему суждено жить. Но такие минуты были редки, и самоубийственные мечты уходили, оставляя после себя саднящую боль в левой, сломанной давно и вроде бы давно вылеченной руке. Чаще Красев думал совсем иначе.

На войне невозможно быть просто наблюдателем, думал он.

На войне ты обязан будешь принять чью-то сторону, думал он.

На войне ты обязан будешь убивать, думал он.

Ради этого, собственно, войны и ведутся, так думал он и благодарил судьбу, что не пришлось ему увидеть крови на своих руках.

Зато пришлось ему увидеть другие войны. Целое множество войн локального характера...

Он видел...

... Военные игры. Ребята смеялись, ребята любили хорошую шутку, остроумный "подвыверт". Раз в неделю, по понедельникам, им, согласно расписанию занятий, приходилось тратить целый день на так называемую "спецподготовку" в стенах институтской военной кафедры - какая возможность проявить остроумие! Они называли это "войной по понедельникам" и веселились от души, без труда доводя туговатых на подъем майоров и полковников до белого каления...

Он видел...

... Война была здесь другой, но суть ее всегда оставалась неизменной: столкновение идей, столкновение интересов и мировоззрений. Именно тогда он понял, что война всегда там, где общая сумма правд больше единицы. А ведь сколько людей - столько и правд. И нельзя назвать идеи и ценности другого человека ложью и злом потому лишь, что они не соответствуют твоей личной правде; для другого человека они - именно правда (субъекты, гордо заявляющие, что защищают зло, что для них "зло - благо и высшая ценность", выдуманы литературой самого дурного пошиба). А еще Вячеслав понял, что именно там. на тончайшей грани, на почти незаметном разделе правд, всегда начинаются боевые действия той или иной степени активности. И выхода, и компромисса нет; возможно только или принимать чужую правду, выбросив белый флаг капитуляции, или сопротивляться и наступать-наступать-наступать до победного конца. Таков мир, такова Природа, таково человечество.

Простая эта и банальная в общем-то мысль поразила его. Он искал покоя, но в ситуации перманентной войны не находилось места покою.

Он ушел в науку, но очень быстро и здесь обнаружил все признаки неутихающей войны: ради должностей, публикаций и академических званий. Он не развернулся на сто восемьдесят и не хлопнул дверью: слишком увлекала его эта работа, притягивала. Однако постарался занять низшую ступеньку в иерархии, приняв почетную должность "нашего уникума" - отсюда еще можно было наблюдать не участвуя.

Он искал покоя в любви. Но и в этой (лучшей) области человеческих отношений война не затихала ни на минуту. И розовое очарование медового месяца как-то уж очень быстро сменялось грохотом артподготовки и воем авиационных бомб. Скажите же, дорогие мои Катя и Лариса, почему так? Почему не захотели вы жить по-другому; зачем нужна была вам эта война?

И в запястье левой руки его вновь просыпалась старая боль...

Он видел...

... Вячеслав отыскал-таки себе тихую заводь. Он развелся, терпеливо играл в "нашего уникума", жил отшельником, отдаваясь работе по восемь часов в день и еще столько же - конструированию Машины Времени. Очень редко он задумывался о смысле этого последнего своего занятия. Дань ностальгическим воспоминаниям? Или форма все того же антивоенного эскапизма? Что поможет лучше бегству от мира людей, если не Машина Времени? Впрочем, в те дни он не осознавал побудительных мотивов в конструировании машины - осознание пришло много позже, когда он стал уже совершенно другим человеком, у которого имелась новая правда. И потому вряд ли его оценки Красева-младшего так верны, как ему хотелось бы с новой высоты думать.

Он был одинок.

В одиночестве он находил один из обязательных атрибутов своего совершенного пацифизма. Но одиночество и тяготило его; к одиночеству, казалось Вячеславу, невозможно привыкнуть. Люди в присущей им воинственности были Красеву отвратительны, но и обойтись совсем без этих самых людей он не умел. И вот именно тогда в его жизнь ворвался, радостно сопя, Джулька-Джульбарс-Жулик...

Он видел...

... Пасмурное утро начала осени. Суббота. Рынок в "Автово" ломится от обилия товаров. Здесь продают и покупают все: от элементарных дверных глазков до сложнейших систем видеоконтроля, от орехов до микроскопов, от игрушечных автомобильчиков до самых натуральных "фордов", от аудиокассет до компьютеров, от бритв до бензопил, от рогаток до автоматических винтовок.

Он приехал сюда подобрать несколько специфических печатных плат для Машины, отыскал и выкупил по вполне приемлемой цене - даже остались еще деньги. Он продвигался между прилавками, вдыхая холодный воздух, переступая лужи и размокшие в воде обрывки упаковочной бумаги, приглядываясь к товарам. И вдруг... увидел его.

Маленькая, лет под сорок женщина в коричневом плаще стояла чуть в стороне от торговых лотков, почти в проходе, а у ног ее на асфальте лежала сумка, в которой возились, поскуливая, породистые по виду щенки. Щенков в сумке было четверо. Трое из них образовывали собой копошащийся подслеповатый клубок. И только один сидел вне этого клубка, грустно покачивая маленькой мордочкой со вполне раскрывшимися уже круглыми глазами, сидел у самого края, у застежки - "молнии", и молчал.

Он был одинок, он был осознанно, рассчитанно одинок здесь, в стороне от своих братьев, и Вячеслав понял, что встретил тут, в этом маленьком комке плоти, родственную душу.

Красев зачарованно, не спуская глаз со щенка, шагнул к женщине. Та оправила цветастый платок и подбоченилась, изготовившись к торгу. Породистые щеночки! - объявила она самоуверенно. - Английский пойнтер. Знающий человек сразу увидит.

- Сколько? - спросил Вячеслав: он не собирался долго здесь рассусоливать.

Женщина назвала цену. Возможно, кого другого названная сумма заставила бы призадуматься, но Вячеслав безропотно полез за кошельком.

- Какого вам? - несколько разочарованная тем, что покупатель не торгуется, уточнила женщина.

- Вон этого, пожалуйста, - попросил Вячеслав. - С пятном на лбу.

- Вы с ним аккуратнее, - предупредила женщина. - Щенки ухода требуют... И курой не вздумайте кормить!

- Знаю, - отвечал Вячеслав, расстегивая куртку и неловко прижимая к себе щенка.

Щенок щекотно лизнул его маленьким язычком и обмочился...

Он видел...

... Вячеслав не стал мудрствовать с кличкой для щенка.

Возвращаясь, он остановил во дворе соседского мальчишку, Степку и, показав ему щенка, спросил серьезно:

- Как наречь посоветуешь?

Степка, наморщив лоб, с видом спеца-кинолога осмотрел зверя, после чего изрек:

- Джульбарсом называется. - И тут же почти без перехода потребовал гонорар в оплату своих профессиональных услуг: - Дядя Слав, угостите жвачкой!

Так щенок стал Джульбарсом, Джулькой, Джуликом и, как производная четвертого порядка, Жуликом. Так вошел он в жизнь Вячеслава, переменив и режим дня, и сам его уклад. Отменив одиночество.

Впрочем, одиночество не сгинуло совсем; оно было здесь, притаившись тенями по углам квартиры Красева, спрятавшись до времени, лишь чуть напуганное задорным молодым лаем щенка по имени Джулька.

А потом позвонила Лариса и сказала: "Прости меня. Давай попробуем все сначала". Вячеслав поверил ей, и казалось ему, что все, одиночеству конец и что можно, оказывается, жить не только в мире с самим собой, но и с другими. И даже работа над Машиной приостановилась было - недосуг, и Вячеслав чувствовал себя почти счастливым, и вот именно тогда судьба нанесла ему последний и самый болезненный удар...

Он видел...

... Раннее утро. Шесть часов. Оранжевый диск, выползающий в небо Петербурга. Улицы пусты и открыты. Ветер с Невы. Прогулка: сначала по двору, затем - сто двадцать шагов по набережной и дворами-дворами - домой. Иногда Джулька выпадал из поля зрения, но это не беспокоило Вячеслава. Умный пес, верный пес - всегда найдет хозяина...

Он видел...

... Оглянулся.

- Джулька, - позвал он. И громче: - Джулька!

Ни лая, ни повизгивание, ни жизнерадостного прыжка на задних лапах с неизменным облизыванием хозяйского лица. Тишина холодной пустой подворотни.

- Жулик, где ты? Ну не прячься, не прячься - я оценил твою шутку.

Но он уже понял. Он знал. Лукавства Джульки никогда не хватило бы на подобную шутку. Холодея, Вячеслав обежал подворотню. Пса не было. Только что он был здесь, впереди, а теперь...

- Джулька, Джулька, не пугай меня!

Нет ответа.

Он искал три дня, забыв о работе (чем взбудоражил научную общественность своего института), о назначенной встрече с Ларисой (чего она не смогла ему простить), забыв про все на свете. Потом он развесил объявления по городу, хотя знал уже, что ничего это не даст.

И одиночество, усмехаясь нехорошо, покачивая укоризненно уродливой головой, вернулось на свое прежнее место. Это было несправедливо. Это было настолько несправедливо, что Вячеслав готов был возненавидеть весь мир, Вселенную целиком, устройство которой допускало несправедливость подобного масштаба. Исчезновением Джульки (как в омут канул - беззвучно, не успев и пискнуть о помощи) Вселенная бросила Вячеславу Красеву, "нашему уникуму", вызов, и он принял его. Результат - Машина Времени, первые ходовые испытания. Результат - он поставил Вселенную на колени. Она была у его ног, готовая выполнить любое желание. Теперь он мог исправить несправедливость...

Он видел...

... Тот же двор. Но другой угол зрения, другая сторона реальности.

Он выкурил папиросу. Потом сразу - еще одну. И еще одну. Он ждал. И Машина, накренившись в детской песочнице, ждала вместе с ним. В этот момент он не думал о том, что впервые замыкает петлю во Времени, что вот он имеет место классический хронопарадокс, и что человек, ведущий Джульку по набережной к нему, сюда во двор, - это он сам, только более молодой и более, должно быть, счастливый. Пока еще счастливый...

Он видел...

... Джулька выскочил во двор первым. И остановился, почувствовав присутствие-запах родного ему человека, хозяина. И тот рассмеялся, увидев почти по-человечески выраженную растерянность на собачьей, с большим белым пятном на лбу, морде.

- Ну, Джулька, давай иди сюда, - позвал он вполголоса.

Пойнтер наклонил голову, потом оглянулся. Он не мог понять, каким образом хозяин, только что неспешно прогуливавшийся позади, заметно отставший, вдруг разом оказался здесь. Но в том, что перед ним именно хозяин, Джулька усомниться не мог ни на секунду.

- Иди-иди, - вновь позвал Красев; он немного нервничал: с минуты на минуту во дворе, шагнув под арку, должен был появиться его более молодой по биологическому времени двойник.

- Ну же...

Джулька помотал очумело головой, однако подчинился и направился к хозяину. И тут Вячеслав услышал шаги. Было рано и пусто, даже для дворников еще очень рано, и звук шагов далеко разносился по проходным дворам Петербурга. Двойник.

Услышал шаги и Джулька. Он снова растерянно оглянулся. Тогда Красев прыгнул. Терять ему было нечего. Он должен был вернуть себе единственного друга, даже если цена этому - зыбкое счастье самого себя, более раннего. Он без колебаний обменял прошлое на будущее, и это символично, не правда ли? Красев схватил Джульку поперек туловища (пес только гавкнул), а через секунду уже протискивался с ним (вот ведь теленок вырос!) в тесное нутро Машины, и когда молодой двойник появился-таки во дворе, там уже никого и ничего не было. Только тлели в песке, быстро угасая, холодные золотистые искры...

Он видел...

... Красев не стал тянуть. Может быть, он боялся передумать.

Он выделил полчаса на встречу с новообретенным другом, для чего вернулся с ним в свою квартиру. Джулька все эти полчаса никак не мог понять, чем вызваны столь бурные ласки со стороны хозяина. Вроде и не праздник сегодня.

Потом они отправились в будущее. На тридцать миллионов лет вперед. Как и рекомендовал мистер Уэллс. Чтобы наблюдать закат на планете Земля...

Он видел...

... Вячеслав не подумал, что за этот весьма ощутимый промежуток времени условия жизни на Земле могли кардинально измениться, исключив тот узкий диапазон параметров окружающей среды, в котором только и может существовать Homo sapiens: поднялся бы, например, до опасного уровня радиационный фон, или содержание двуокиси углерода в атмосфере превысило бы в несколько раз ПДК (Предельно допустимая концентрация), или появились бы новые вирусы, от воздействия которых у Вячеслава не было и не могло быть иммунитета. В чем-то все-таки Вячеслав Красев оставался ограниченным человеком.

Впрочем, ему так и не довелось увидеть закат Земли. Этой планеты, в привычном понимании слова, через триста миллионов лет просто не существовало - там был мир Всадников Времени...

Он видел...

... Всадники. Неуклюжее название, но зато точное по смыслу.

Как писатель-прозаик впоследствии он смог это оценить.

Всадники. Именно такой образ - всадник, голый по пояс, в кожаных штанах с бахромой, на высоком гнедом жеребце - принял Красев, когда они пытались объяснить ему свое положение в невозможном, иррациональном мире будущего. Как всадник с конем на Аничковом мосту, силой воли и умением подчиняющий себе гордое животное, они управлялись со Временем.

Они могущественны. Для них не существует более непознанных граней Вселенной. Единственное, что еще может занять и удивить их - это исключение из давно определенных и сформулированных правил. И Красеву повезло стать таким исключением. Только по этой причине Всадники проявили желание разговаривать с ним. Красев сумел сделать то, что не удавалось никому на протяжении существования всего человеческого рода. Красев сумел перепрыгнуть через Барьер, установленный Всадниками в семьсот девяносто шестом столетии от Рождества Христова, в период окончательного упадка Хроносоции. Вячеславу помог уникальный принцип, положенный им в основу работы Машины Времени, в корне отличавшийся от всех других известных принципов. Он перепрыгнул через Барьер, даже не заметив его присутствия...

Он видел...

... Красев раскрыл люк и вдохнул полной грудью воздух будущего. Воздух будущего показался ему затхлым. Джулька заскулил, путаясь под ногами и дрожа всем телом.

- Ну что же ты, Жулик? - подбодрил его Вячеслав, сам заметно нервничая. - Трус какой, не подумал бы. - И сам сделал первый шаг.

Он не увидел ни темно-красного неба, ни солнца, "кровавого и огромного, неподвижно застывшего над горизонтом", ни "темно-коричневых скал, покрытых ядовито-зелеными лишайниками", ни отлогого берега; не увидел чудовищных крабов, ни огромных белых бабочек. Уэллс ошибался. Темнота и затхлость царили в мире будущего. Как где-нибудь в захламленном чулане.

Вячеслав огляделся, напрягая зрение, но в первые минуты ничего не увидел, кроме пятен фосфенов в глазах. А потом чернота впереди и правее словно бы загустела, приобрела вещественность, форму - шаровидную, да? - и в сознание Красева разом ворвался сокрушительный поток образов, причудливых ассоциаций, странных мотивов. Всадник говорил с Красевым. И вопросы коснулись лица.

И еще одно уловил Вячеслав: за спиной кто-то стоял, какой-то человек; и в момент совершенной открытости, а со Всадниками нельзя разговаривать по-другому, он понял, что человек этот близок ему, ближе родителей - он сам...

Он видел...

... Вряд ли Всадники это запланировали. Но мир их устроен таким образом, что даже тень желания любого разума там исполняется немедленно, реализуется в лучшем виде. И возможно, что желание как-то наградить Вячеслава у них возникло. Они подняли Красева до уровня, сопоставимого с их собственным. Или же им было просто удобнее беседовать с подобным себе? Но и не только его одного. Для Всадников в принципе было безразлично, кто перед ними: человек и собака из XX века не представляли для них разницы. И уж тем более не углядели они различий между Вячеславом Красевым из реальности ISTI-58.96. A и Вячеславом Красевым из новообразовавшейся альветви ISTI-58.74. S, тем более что последняя разница эта определялась вовсе не биологическими признаками (в биологическом смысле эти двое были совершенно идентичны), а психологическими. Один из них был вольным Путешественником во Времени, самостоятельно, по доброй воле избравший новый для себя путь; другой же - беглецом из мира, который на данный момент усилиями Корпуса перестал существовать. Из страшного мира. Они встретились за Барьером - две ипостаси одного человека, получив равное могущество, и там же пустило первый росток их противостояние друг другу...

Он видел...

... Красев не знал, сколько прошло времени с той минуты, как с ним заговорили Всадники. Просто в какой-то момент многоцветный сон этого контакта прервался, и Красев обнаружил себя сидящим на холодной сырой траве под прозрачным звездным небом, в родном векторе реальности, в начале XXI века. Теперь ему предстояло очень много интересного узнать о себе, о своих новых возможностях и о своем двойнике. Он многое приобрел благодаря Всадникам. Но верного дорогого друга, пса Джульку, опять потерял. И теперь, может быть, навсегда...

Он видел...

... Двадцать семь лет он провел в изучении свойств и особенностей Времени. Двадцать семь лет уже длилось его плавание по океану Хроноса, и он сам задавал направление движения. Собственно, теперь у него не было определенной, четко выраженной цели в жизни, и он просто жил, стараясь быть полезным миру людей. Он многое повидал за эти двадцать семь лет, но воспоминания о них были гораздо более свежими, и они гораздо быстрее проскользнули в мозгу оживающего среди развалин человека, растворились в вялой дреме. Он вернулся в исходную точку.

Он снова был жив теперь. Он проснулся. Он открыл глаза.

Он встал.

Вокруг была ночь. Ночь Понедельника. И вокруг были развалины. Темноту прорезали вспышки выстрелов из тяжелых орудий.

Красев потянул воздух носом.

"Нормаль, - позвал он, - ты их чувствуешь?"

"Без сомнения, - доложила Нормаль. - Всадники здесь. Они близко".

Красев подумал, что, наверное, стоило бы здесь пожить какое-то время, присмотреться к этой реальности по примеру Всадников, но тут же остановил себя, потому что сейчас у него были дела поважнее научных изысканий.

"Веди меня, Нормаль, - приказал он. - Я хочу говорить со Всадниками".

18 сентября 1967 года (год Овцы)

Основной вектор реальности ISTB-01.14. S

- ... А нам достался прыткий пленник! - заявила Александра фон Больцев, проходя в подвальное помещение вслед за Азефом. - Смотрите, судари, он задумал самый настоящий побег! - И добавила привычно ожидаемое: - Как это романтично, не правда ли, милая?

- Конечно, - покорно отвечала Вера.

Вере не хотелось в подвал. Ей не хотелось во всем этом участвовать. Но и воли к сопротивлению в стремительно накативших событиях у нее уже не осталось.

Протасий, маленький и сухонький пытчик с глазами, полными темного веселья, чуть поклонившись, пропустил ее вперед, и Вера пошла за Александрой фон Больцев, шагнула в душное, насыщенное запахами человеческих миазмов помещение.

Пленников было двое. Один, молодой мальчишка, ворочался на полу; кровь обильно лилась ему на глаза из рассеченной брови. Другой, рыжий и высокий, тоже еще не старик, хохотал (на грани истерики), сидя по-турецки на своей койке.

По всему этот второй гораздо более ценный экземпляр, чем первый. Он-то и будет главным объектом приложения сил для всей команды, поняла Вера. И этот человек должен будет заговорить, для чего разведка Империи не побрезгует ни одним из существующих в природе методов выбивания информации.

Александра фон Больцев сочла необходимым сразу преподать этому второму урок. Она кивнула Азефу:

- Пусть он замолчит.

И тот, тяжело ступая, пересек помещение, сделал без замаха рубящее движение рукой, после чего пленник поперхнулся собственным смехом, скорчился и часто задышал.

Вера отвернулась, делая вид, что ее интересует подвальный интерьер, хотя на самом деле смотреть здесь было особенно не на что. Ей казалось, что готова она все отдать, лишь бы очутиться от этого подвала, от деловито разворачивающихся сослуживцев - за тысячу, нет, за сто тысяч километров. То, что должно было произойти здесь, в духоте и смраде, настолько противоречило всем ее представлениям о морали, настолько не стыковалось с ее взглядами, что рисовалось дурным сном - а что еще это может быть как не сон? - Я давно уже умерла, - думала Вера, - тогда под развалинами нашего дома, вместе с отцом и другими. Я давно умерла, и здесь - первый круг ада... И сколько их еще впереди?..."

Протасий по знаку баронессы начал свои приготовления. Он щелкнул пальцами - очень так театрально, - и двое его сумрачных помощников принялись распаковывать реквизит предстоящей драмы. На сцене появились, тускло отсвечивая, какие-то хитроумные приспособления из нержавеющей стали, более всего напоминающие инструменты из кабинета зубного техника - все миниатюрное, все по индивидуальному заказу, весьма эффективное в применении.

Азеф тем временем, не боясь запачкать белых рук, рывком поднял на ноги пленника-мальчишку и ловко приковал его наручниками к одной из тянувшихся вдоль стен труб. К другой трубе, на противоположной стене, он приковал рыжего.

Первый, мальчишка, успел оправиться и стоял теперь прямо - кровь подсыхала у него на брови и щеке, - смотрел угрюмо перед собой. Второй же, рыжий и более ценный, хоть и отдышавшись, все еще сгибался и громко по-стариковски кряхтел. Потом он увидел пыточный инвентарь. Он никак не выдал свое смятение лицом или взглядом, но голос его, когда он задал свой первый вопрос, дрогнул:

- За-ачем это? Я готов... сотрудничать.

- Предатель! - крикнул от противоположной стены первый пленник.

- Весьма умное решение, - как само собой разумеющееся приняла от пленника открытое желание сотрудничать Александра фон Больцев.

- Прошу покорно простить мою дерзость, сударыня, - вмешался заметно разочарованный таким оборотом дела маленький пытчик Протасий, - но не кажется ли вам, что наш "язык" слишком легко идет на контакт? Я лично нахожу это подозрительным.

- Я прощаю тебя, смерт. И где-то ты, видимо, прав, - признала задумчиво баронесса. - Он может лгать. Скорее всего, он лжет... Тем не менее давайте послушаем: вдруг он скажет что-нибудь интересное для нас.

Были принесены стулья. Уселась баронесса. Присела Вера, все еще избегая смотреть на пленников. Пыточная команда продолжала стоять, гремя инструментами.

- Что бы вы хотели нам рассказать? - обратилась к разговорчивому "языку" Александра фон Больцев.

- Я готов рассказать все, что знаю, - быстро проговорил пленник. - А знаю я, между прочим, немало. Я готов сотрудничать с вами.

- Это мы уже слышали, - со скукой в голосе отметила баронесса, а потом вдруг резко энергично подалась вперед: - Твое имя?

- Луи Мирович.

- Звание?

- У меня нет звания. Я секретный сотрудник представительства Клуба Альтруистов в Мировой Линии дзета-ню.

"Желанный Платиновый Пояс", - машинально перевела Вера в более привычную систему координат. Ей приходилось изучать захваченную специальную литературу противника, но думать в их своеобразной системе мер так и не приспособилась.

- Секретный сотрудник - это, судари, интересно! - обратилась к подчиненным Александра фон Больцев. - Он и в самом деле должен многое знать.

Протасий поморщился, но он мнение свое уже высказал, а повторяться лишний раз - не в правилах разведчика Пресветлой Империи.

- Что ж, - продолжала баронесса, - тогда пойдем с самого начала, с основ. Что такое Клуб Альтруистов?

- Это общественная организация, - с расстановкой заговорил Луи Мирович, - которая ставит своей целью установление так называемого "всеобщего счастья". Главное средство для достижения этой цели Альтруисты видят в свободе выбора для каждого человека такой мировой линии, которая наиболее подходит его представлениям о лучшем из миров. В теории все это очень красиво и правильно, но, как вы понимаете, вряд ли реализуемо на практике. Поэтому под прикрытием иммиграционной доктрины Клубом решаются совершенно иные задачи, как-то: экспансия, расширение сферы влияния, личное обогащение отдельных Альтруистов...

И тут пленник-мальчишка, до того хмуро помалкивавший, громко, срывая голос, выкрикнул:

- Лжец! Он лжет! Грязный лжец!

Вера вздрогнула и невольно, впервые по-настоящему взглянула на этого "непримиримого противника", этого человека с той стороны, задумавшего даже побег. Он стоял, выпрямившись, у стены. Правая рука его повисла в браслете наручников над головой. Легкая домашняя, разорванная во многих местах одежда; черные лоснящиеся прямые волосы, близко посаженные глаза на в общем-то совершенно обыкновенном человеческом лице - обыкновенный парень, ровесник, должно быть, - неудачно, по дьявольской задумке судьбы, оказавшийся в этих застенках. Так в первый момент и именно таким увидела его для себя Вера, а секунду погодя она встретилась с ним глазами, и вдруг екнуло и учащенно забилось у нее сердце, и только большим усилием воли ей удалось отвернуться: взгляд пленника очень живо напомнил ей взгляд другого человека, единственного близкого ей в первом адском круге, - взгляд Михаила... И может быть, воспоминанием раньше - взгляд отца...

- Это, судари, интересно! - заявила Александра фон Больцев в наступившей тишине.

Она встала и сделала шаг в сторону прикованного парнишки, с любопытством его разглядывая.

- А как тебя зовут, мой юный друг?

- Вы - убийцы! - выкрикнул тот. - Я ничего вам не скажу...

- Ты уже сказал, - заметила баронесса.

- Не слушайте его, - вмешался Мирович, но сдержанно: понимал, что все теперь зависит от малейшего жеста, интонации, полуслова. - Он ведь заморыш.

- Что это значит? - Александра фон Больцев обернулась к Вере.

С этой минуты Вера Найденова не могла оставаться в стороне, безучастно наблюдая происходящее. Разъяснять жаргонные словечки и специальную терминологию обитателей Платинового Пояса входило в ее обязанности члена разведгруппы.

- Заморыш, - механически начала она, - есть хилый недоношенный ребенок или детеныш у животных; вообще недоразвитое существо...

- Да нет, - предпочел самолично внести ясность Луи Мирович. Заморышами у нас называют замороченных, а замороченный - это такой вот мальчишка, которому промыли мозги в Клубе. У Альтруистов целая система отработана по их приручению; на таких Клуб и держится...

- Он лжет! - снова выкрикнул безымянный пока пленник: в отличие от Мировича он явно не умел скрывать своих чувств.

Его прямота, его взгляд - все это импонировало Вере, но она еще пыталась отогнать внезапную симпатию, потому что с симпатией было бы во сто крат больнее и страшнее участвовать в этой "работе".

- Заморыш... - повторила Александра фон Больцев раздумчиво. - Не слишком все это убедительно, милый мой Луи. Почему-то я более склонна верить нашему второму другу.

- Но он ничего не знает, - отстаивал свое утверждение Мирович. - Он и не должен ничего знать. Иначе он стал бы задавать вопросы, а лишние вопросы Клубу не нужны. И так деятельность Альтруистов во многих реальностях вызывает естественное отторжение. Он не должен ничего знать.

- Ой ли? А ты, получается так, знаешь больше?

- Да, я знаю больше. Я шесть лет выполнял деликатные поручения представительства. Уж я насмотрелся. И на дела их насмотрелся. И на делишки.

- Как же тебе повезло оказаться в Клубе? Насколько нам известно, это закрытая организация.

- Повезло... Оказался полезен. Я по... - Мирович замялся, - я по роду своей деятельности был трубач. - Опережая Веру, он пояснил: - Таку нас называют людей, занимающихся вымогательством денежных средств у граждан.

- Другими словами, мошенник, - кивнула Александра фон Больцев.

- Можно назвать и так, - легко согласился Мирович. - И такие люди, как я, Клубу нужны, особенно в мирах, где только-только появились Альтруисты. Вот мне и предложили, а я не смог отказаться.

- Почему?

- Крепко предложили.

- То есть? Нельзя ли изъясняться более внятно?

- Ну вот почти как вы. - Мирович кивнул на разложенный пыточный инвентарь.

- А ты что скажешь, наш юный... Кстати, как его зовут?

- Игорь, - представил молодого пленника Мирович. - Его зовут Игорь. Фамилия - Бабаев.

- Игорь? - чуть улыбнулась баронесса. - Ну хорошо. Что скажешь нам ты, милый Игорь?

- Я не собираюсь ничего говорить, - сказал Бабаев прямо. - Вы убийцы. Вы убили моего друга. А этот ваш... он предатель и лжец. Клуб Альтруистов совсем иное, но вы скорее... - Он замолчал.

- Продолжай... Игорь. Бабаев отвернулся к стене.

- Видите, а? - сказал, ухмыляясь, Мирович. - Он фанатик. Умрет за идею. А идея его яйца тухлого не стоит.

- Что ты там о яйцах? - несколько рассеянно переспросила Александра фон Больцев.

Мирович побледнел, но, облизав губы, продолжил:

- Он - замороченный, смотрите сами. И гордится своей замороченностъю. Благодаря таким, как он, Клуб подчинил себе уже три сотни миров. Они движущая сила экспансии.

- Понимаешь, в чем дело, милый Луи. - Александра фон Больцев вернулась к своему стулу, положила руки на спинку. - Вас здесь двое. До сей поры ни ты, ни твой друг нам представлены не были. И вот мы видим: один из вас говорит много и охотно, другой преимущественно молчит, но иногда высказывается о своем приятеле как о законченном лжеце. Как ты думаешь, кому из вас мы должны поверить? Чтобы не допустить при том ошибки? Возникла пауза.

Мирович лихорадочно размышлял. На лбу и лице его выступили капли пота. Пытчики переглянулись, а Протасий плотоядно потер руки.

- Я не могу ответить, - признался Мирович с напряжением в голосе. Вам, наверное, виднее.

- Правильно, - согласилась Александра фон Больцев. - Нам виднее... А мы привыкли доверять вон тем забавным игрушкам, - она указала на пыточный инструментарий, после чего повернулась к радостно воспрянувшему Протасию: Приступай, смерт!

Когда раскаленная над огнем сталь коснулась тела Мировича, он закричал.

Вера прикусила губу. "Господи, - подумала она, - за что же мне такое? Почему именно я, Господи?!"

А процедура шла по-накатанному. Пытки сменяли одна другую; инструменты в мозолистых руках виртуозов от пыточного нелегкого дела почти не оставляли следов на теле пленника, но вызывали при этом чудовищную, невыносимую боль. Мастерство заключалось еще и в том, чтобы пленник ни при каких обстоятельствах не потерял сознания.

- Я же дал!... - захлебывался криком Мирович. - Я же с-сотрудничать!... Я правду!...

- Что ты теперь скажешь, милый Луи? - спросила Александра фон Больцев ровно через двадцать минут, секунда в секунду.

- Я... - Он тяжело дышал, весь в поту, сотрясаемый дрожью. - Я... правду... я говорю только правду...

- Что есть на самом деле Клуб Альтруистов?

- Это... организация подонков... они жаждут власти... Я расскажу... У них целая сеть... на мировых линиях... Они покупают правительства... Они...

Бабаев стоял, повернувшись лицом к стене, но его молчание было красноречивее любых слов.

- А твой друг считает это ложью, - заключила Александра фон Больцев. Продолжим.

- Боже, - прошептал Мирович, на лице его теперь не было ничего, кроме неприкрытого животного ужаса. - Боже, ну почему я еще вчера не прикончил этого идиота?!

Через час он уже не был способен говорить связно, только стонал и плакал, и слезы катились по его опухшему обезображенному мукой лицу. Он не обращался более ни к Александре фон Больцев, ни к пытчикам - он обращался к Бабаеву, и только к нему.

- Игорь... - шептал он, дергаясь от прикосновений нержавеющей стали. Игорек... скажи... Игорь... им скажи... пусть... Игорь... молю... скажи... я говорю... скажи им... что правду... им... я... на колени... Богом тебя... скажи... больно... как больно... Игорек... я прошу... ведь правду... скажи им... я готов... Игорь...

Он шептал, и звал, и плакал, пока Бабаев не крикнул сорванным голосом:

- Прекратите! Остановитесь! Нельзя так!

Александра фон Больцев взмахнула рукой, и пытчики, утирая трудовой пот, отошли в сторону. Мирович замолчал (отчего Вера ощутила почти физиологическое облегчение), обвис, прислонившись к стене.

- Ты хочешь что-то добавить к уже сказанному, милый юный друг? вкрадчиво обратилась баронесса к Игорю.

- Он говорит неправду, - отвечал Бабаев хмуро. - Но не потому, что он хочет солгать. Просто он заблуждается...

- Старая песня. - Александра фон Больцев прикрыла ладонью зевок. - А ведь твой друг просил совсем не об этом.

- Боже, Боже, Боже, - заведение шептал Мирович; взгляд его помутнел. Игоречек, что же... ты... ты... что же?...

Пытчики бодро загремели инструментами.

Вера зажмурилась.

- На сегодня достаточно, - остановила Протасия Александра фон Больцев. - Продолжим завтра. И завтра, - она смотрела прямо на Игоря, глаза в глаза, - завтра ты займешь его место!...

ПОНЕДЕЛЬНИК ШЕСТОЙ

Замыкание круга во Времени преследует важную и благородную цель спасти человечество от гибели. Мы должны раскрыть людям тайну путешествий во Времени и основать Вечность задолго до того, как это позволит сделать естественный ход развития науки. В противном случае предоставленное самому себе человечество не познает истинной природы Времени и Реальности, пока не будет слишком поздно. Развитие науки и техники в других направлениях без контроля Вечности приведет человечество к неизбежному самоуничтожению

Айзек Азимов

25 сентября 1967 года (год Овцы)

Основной вектор реальности ISTB-01.14. S

- Ты, милая, должна будешь сделать это, - сказала Александра фон Больцев; тон ее не терпел возражений.

Вера смотрела в пол. Она знала: поднять сейчас голову, и глаза выдадут ее.

- Вот твое оружие, - сказала баронесса, раскрывая на весу замысловато инкрустированный полудрагоценными камнями лакированный ящичек, в котором на черном бархате лежал пистолет с коротким стволом и деревянной рукояткой пятизарядный, системы МАК-61. - Это будет твое личное оружие. Но только после того, как ты выполнишь приказ.

- Почему я? Почему мне? - вопрос прозвучал естественно.

- Это проверка, милая моя. Чтобы стать одной из нас, ты должна делом доказать свою верность идеалам Пресветлой Империи. А что лучше закрепляет верность делу как не кровь, пролитая во имя его? Не бойся, это совсем не страшно - уничтожить негодяя, врага Империи. Это противно, но не страшно. Возьми пистолет.

Вера медленно протянула руку, коснулась пальцами рукояти.

Со стороны внимательно наблюдал за ней пытчик Протасий. Когда Александра фон Больцев убрала футляр, а пистолет остался у Найденовой в руках, Вера краем глаза заметила, как Протасий многозначительно подмигнул ей и осклабился. Он не доверял ей с самого начала - она это знала, - и он же, без сомнения, был одним из инициаторов этого кровавого теста, испытания на верность.

"В каких романтических тонах описывается подобное в беллетристике, подумала Вера горько, - и как все отвратительно, дико на самом деле".

Она снова искоса взглянула на Протасия. Тот ухмылялся, не догадываясь, что его в скором времени ждет. Вера вспомнила, как он зажимал ее в углу; вспомнила его потные руки; как елозили они у нее под блузкой; изо рта у Протасия пахло: запах чеснока и перегара; как наваливался на нее, шепча: "Ну давай, давай, девочка. Я смерт, ты тоже смерт. К чему нам условности? Один раз живем"; его член распирал узкие брюки - он был отвратителен. Вера ударила его наотмашь, вложив в удар не только личное свое отвращение, но и ненависть, скопившуюся за те десятки часов пыток, на которых ей пришлось против воли присутствовать. Он отшатнулся. Камень на перстне (прощальный подарок Михаила) рассек ему щеку. Он отступил с кривой ухмылкой. "Посмотрим, сучка, - сказал он, усмиряя свое частое возбужденное дыхание. Еще посмотрим".

Тогда он ушел. А вот теперь это неопределенное "посмотрим" обернулось оружием в ее руке, и холодный приказ не оставлял Вере выбора.

"Но выбор всегда есть", - подумала она. Так ее воспитывали. Выбор всегда есть.

Она приняла решение. Она будет стрелять. Но не в пленных. В конце концов они такие же жертвы, как и она, - растоптанные тяжелыми сапогами судьбы.

- Пойдем, милая, - сказала Александра фон Больцев. - И не забудь снять эту штуку с предохранителя.

Вера кивнула.

Азеф распахнул перед ними тяжелую дверь, и знакомый, ставший почти привычным за неделю тяжелый запах боли и нечистот окутал Веру Найденову.

Они - баронесса, Вера, Протасий и Азеф - вошли в подвальное помещение, расположенное в четырех с половиной метрах под уровнем мостовой в основании трехэтажного здания торгового предприятия "Петерсити-лоск", одного из многих процветающих предприятий города, богатого и знаменитого своими каналами, культурными памятниками и безотходными технологиями, самого блистательного города реальности ISTB-01.14. S. Больше месяца БДСН (Боевые Дружины Специального Назначения) Клуба Альтруистов и Гвардия Пре-светлой Империи готовились к вторжению в этот благополучный мир. Более полугода разведки и контрразведки обеих сторон с переменным успехом вели между собой тайную войну на арене из двух десятков реальностей. И теперь, когда были закончены последние приготовления, проведены рекогносцировка и мобилизация, запасены тонны оружия, топлива и провианта; теперь, когда были продуманы и проработаны всевозможные тактические и стратегические планы, сценарии развития боевых действий; теперь, когда идеологи, агитаторы и демагоги, послушные воле хозяев, отвернулись и на время прикрыли рты, дабы не мешать грубым утехам экспансии - теперь войне суждено было стать явной, а благополучному миру ISTB-01.14. S - первым полем боя этой войны.

Ни баронесса Александра фон Больцев, ни пытчик Протасий, ни Вера Найденова, ни уж тем более Милорд или Игорек - этого не знали и не могли знать. Как и многие другие (пятеро из миллионов), они являлись разменными пешками в большой игре, и про их собственную маленькую войну давно забыли те, кто, раскуривая вонючие трубки, рассаживался вокруг шахматной доски. Эти пятеро находились в подвале, на глубине четырех с половиной метров, готовились к расправе, и в то же самое время над городом во внезапно расцвеченном искусственными радугами небе появились боевые самолеты Дружин Клуба и Гвардии; а по улицам, за секунду до того мирным, живущим обычной благоустроенной жизнью, загрохотали, залязгали траками тяжелые боевые машины. Эфир в один момент наполнился кодированными сообщениями, полукодированной информацией и просто приказами открытым текстом по прямой связи, а также - зондирующими сигналами радиолокационных систем, электромагнитным треском от постановщиков помех, шорохом отраженных волн.

Разменные пешки не видели ничего этого, они продолжали свою маленькую войну.

Когда загремели засовы и дверь, проскрипев на петлях, открылась, Игорек, щурясь, встал. Этим утром ему приснился сон. Ему снилось, что он, Игорь Бабаев, умер. А точнее, его убили. Во сне друг Игорька (сквозь сумрачную дрему Бабаев пытался вспомнить его имя, но оно ускользало) стрелял из автомата. В него, в Бабаева. Вспышки выстрелов четко выделились на фоне багровых драпировок; Игорек видел пули, их медленное движение по заданной пороховыми газами траектории; он хотел уйти в сторону, но тело оцепенело, не слушалось панических приказов мозга; и пули так же плавно, медленно вошли в него, разорвали грудь и живот в мелкие клочья. Хлынула кровь - целое море крови. Сколько ее, успел подумать Игорек перед тем, как мягко осесть на пол. А друг-стрелок (Сева - вот как его звали) улыбнулся, качнул головой и сказал: "Вольно, лейтенант!" Игорек закричал от невыносимой боли и проснулся. Он проснулся в темноте подвала, в поту, ощущая боль нанесенных пытками ран, и понял вдруг, что умрет сегодня. Это открылось ему с прозрачной ясностью, но он вовсе не испугался и даже горечи не испытал. Не раз уже, когда сталь пыточных инструментов касалась его тела, он просил смерти. Не умея молиться, не веруя в Бога, он просил смерти у мира, у Вселенной, у судьбы и у своих мучителей. И скорый ее приход казался ему желанным. А теперь он твердо знал, что умрет, что пыткам конец, и единственное осталось, беспокоившее его, - как бы умереть достойно.

Он размышлял об этом несколько часов под стоны Милорда, но додумался только до того, что надо будет встать и принять смерть с гордо поднятой головой. И когда дверь наконец открылась, он встал вопреки сгибающей его боли, помогая себе руками, сначала на колени, а потом по стене и выпрямился во весь рост. От слабости его повело, качнуло, но он, стиснув зубы, восстановил равновесие.

Мучители вошли. Две женщины, седой охранник, которого Бабаев так неудачно пытался нейтрализовать, и главный палач, знакомо жмурящийся и потирающий руки. У одной из женщин, у переводчицы, был пистолет. Она смотрела, опустив голову, в пол. Волосы падали ей на лицо, закрывая глаза, однако сомневаться не приходилось: именно ей поручено убить Игорька и Милорда. Осознав это, Игорек испытал облегчение: почему-то ему оказалось легче принять смерть из рук девушки-переводчицы; она вызывала у него, пусть скомканную болью и ненавистью, но самую искреннюю симпатию. А еще - он жалел ее. Бабаев испытывал желание сказать что-нибудь приличествующее, что они, то есть пытчики, могут сломать его тело, но им никогда не сломать его дух, но он жалел девушку, он догадывался, что ее заставляют убивать против воли, и промолчал, чтобы облегчить ей это дело.

Вооруженные силы Клуба Альтруистов и Пресветлой Империи сходились на поле боя. Каждая из участвующих в конфликте сторон располагала совершенно достоверной информацией о том, что ее противник имеет в арсенале ядерное тактическое оружие. Нетрудно было предположить, что в случае каких-либо осложнений (провала наступательной операции, например) противник не замедлит пустить его в ход. Следовательно, появилась и требовала обдумывания идея превентивного удара. Обдумывание не заняло много времени ни у одной из сторон. Впрочем, первым нанести превентивный удар принял решение все-таки главнокомандующий Гвардией Пресветлой Империи генералиссимус Дмитрий фон Голь.

Вера подняла пистолет на вытянутой руке. Направила его в сторону Игоря Бабаева. На миг она и Игорь встретились взглядами. В глазах Бабаева не было страха смерти. Он ничего не сказал ей, не проронил ни звука.

Вера не колебалась ни секунды. Она подняла пистолет выше, одновременно всем корпусом поворачиваясь к разведчикам Империи и ловя мушкой ненавистную, ухмыляющуюся рожу Протасия. И надавила на спусковой крючок.

Ничего не произошло. Лишь сухо щелкнул боек пистолета.

- Вариант "Черный тюльпан"! - пронеслось сквозь эфир открытым текстом.

- Есть "Черный тюльпан", - приняли распоряжение главнокомандующего к исполнению начальники штабов, одинаковыми жестами подзывая адъютантов.

- Есть "Черный тюльпан", - приняли распоряжение главнокомандующего командиры бомбардировщиков, одинаковым, отработанным до автоматизма движением рук в черных перчатках сбрасывая колпачки предохранителей и вставляя ключи в одинаковые гнезда.

- Есть "Черный тюльпан", - приняли распоряжение главнокомандующего командиры тяжелых боевых машин, одинаковым, отработанным до автоматизма движением пальцев перекидывая одинаковые тумблеры и тем замыкая системы герметизации своих машин.

- Есть "Черный тюльпан", - приняли распоряжение главнокомандующего командиры пехотных подразделений, на языке жестов давая сигнал подчиненным немедленно рассредоточиться за естественными укрытиями.

- Есть "Черный тюльпан"... Есть "Черный тюльпан"... Есть "Черный тюльпан"...

... Глупые злые мальчишки...

- Ты был прав, смерт, - произнесла Александра фон Больцев после секундной паузы; Протасий, довольный, улыбнулся на похвалу. - Что же ты, милая? - надменно обратилась баронесса к опешившей Вере. - Проверять нужно оружие перед стрельбой. Посмотреть - есть ли патрон в стволе.

Она шагнула к Найденовой, протягивая руку. В краткий этот миг Вера поняла, что для нее теперь все кончено, что она ляжет здесь, в подвале, рядом с гордым мальчишкой, которого она так не ко времени и не к месту нашла пожалеть... Так глупо все... И никто теперь не поможет. И Михаил никогда не найдет ее... "Мы встретимся, любимая моя. Главное - верить, и мы встретимся..."

Инстинктивно Вера отшатнулась к стене, и это спасло ей жизнь.

Одновременно в сотнях бомб и ракет, запущенных с подвесок самолетов или с направляющих на земле, одинаковым коротким сигналом была снята последняя защита на пусковых механизмах ядерных устройств. Одинаковые электрические импульсы проскочили в одинаковых цепях. И небо над Петерсити превратилось в раскаленный ослепительный ад. Словно солнце опустилось вдруг на землю. И земля содрогнулась от прикосновения его.

В одно мгновение здание, в подвале которого находились разведчики Империи с пленниками, обрушилось в ряду сотен других зданий взорванного города. Балка перекрытия, переломившись, разворотив отопительные трубы, в облаке пыли рухнула на головы пытчикам. Ни Александра фон Больцев, ни Протасий, ни Азеф - никто из них не успел и вскрикнуть. Молча умер Милорд, грудь которого пробил раскаленный обломок трубы. Веру же только оцарапало кирпичным осколком и швырнуло на Игорька.

Погас свет. И с кромешным мраком вернулась наконец благословенная ватная тишина, нарушаемая лишь журчанием воды и шорохом сыплющегося откуда-то песка.

Вера ошеломленно покрутила головой. Впрочем, подготовка в школе имперской разведки не пропала даром: Найденова почти сразу справилась с шоком и начала действовать. Нащупала в потайном кармане "брелок разведчика", миниатюрное устройство, полагавшееся каждому выпускнику и представлявшее собой хитроумную комбинацию из пружинного ножа, универсальной отмычки, однозарядного малокалиберного ствола и минифонарика. На ощупь включила фонарик, отвоевав у кромешной тьмы пространство в полметра радиусом. Она огляделась и вскрикнула, зажав рот ладонью. Под ногами она увидела раскрошившуюся от удара балку, а из-под обломков этой балки торчала рука - знакомая рука! И рядом с рукой на полу валялся знакомый ей пистолет.

Вера глубоко задышала, приходя в себя. Потом она нагнулась, чтобы взять пистолет. Медленно коснулась деревянной рукоятки пальцами, следя за мертвой рукой, словно опасаясь, что та вдруг вытянется и схватит ее за запястье. Едва подняв оружие, она резко отступила, потом выщелкнула в ладонь обойму. Обойма была пуста.

- Как глупо, - пробормотала Вера, выронив бесполезный пистолет.

Рядом зашевелился Игорь. Найденова посветила ему в лицо. Игорь был в сознании, но притом совершенно невменяем. Он слепо щурился и как-то очень заторможено поднял свободную руку, чтобы прикрыть лицо от света.

- Ты меня понимаешь? - спросила Вера, и голос ее в заваленном подвале прозвучал глухо.

Игорек медленно кивнул.

Вера не стала искать под обломками ключ от наручников, все еще приковывающих Бабаева к трубе; подсвечивая себе фонариком, она воспользовалась отмычкой из своего шпионского набора.

- Ты можешь двигаться сам?

Игорек снова кивнул. Он медленно, очень неуверенно, помогая себе руками, поднялся с пола, который заливала грязная вода. Вере не понравилось, как он двигается. Она понимала, что отсюда, из разрушенного города, нужно убираться как можно быстрее: то, что Петерсити кто-то из враждующих сторон подверг ядерной атаке, не вызывало сомнений, а радиация, заметим, наиболее страшна именно в эти первые часы после взрыва. На первый взгляд самым правильным для нее было бы бросить Бабаева здесь, но она твердо собиралась спасти его, иначе теряло смысл все остальное.

Это было действительно очень трудно, но они сумели выбраться из подвшта, ориентируясь по сквозняку. Несколько раз пришлось лечь и пробираться вперед ползком, обдирая живот, грудь и локти, под готовыми в любой момент осесть плитами перекрытий. Игорек все еще не пришел в себя, и Вере приходилось думать за двоих. Но они все-таки выбрались наружу, в город, и хотя здесь было ненамного светлее: небо закрыла черная туча от поднятой ядерными грибами высоко вверх горячей пыли; и дул режущий ветер, унося в сторону гигантского пожарища мегатонны кислорода, - здесь было свободно, и можно было идти, двигаться прочь от этого кошмара безумной и совершенно бессмысленной конфронтации, уничтожившей целый мир.

И они уходили.

В развалинах зоны средних разрушений на них напало чудовище. Выскочило, оскалив зубастую пасть - стремительное в желании насытиться, испробовать свежей крови, существо ростом с человека на двух птичьих лапах с атрофировавшимися передними. Выскочило, сбило Веру с ног, и спасла девушку только ее быстрая реакция (еще раз спасибо тебе, ненавистная школа!), она рывком откатилась в сторону, и чудовище промахнулось, подарив Найденовой еще несколько секунд. И этих секунд ей хватило, чтобы издать горлом пронзительный и неприятный каркающий звук, после чего чудовище замерло, мотнуло плоской головой и ушло, скрылось в развалинах.

- Что это было? - спросил с земли Игорек: чудовище при нападении задело его хвостом, и теперь он лежал, скорчившись, прижав искалеченную пытками правую руку к животу, но взгляд его на чумазом осунувшемся лице был более осмысленным, чем минуту назад.

- Наши подопечные из зверинца, - пояснила Вера, вставая на ноги. Биологическое оружие Империи.

Игорек тоже попытался встать, но осел от внезапно острой боли в измученном теле, и Вере пришлось помочь ему.

- Надо идти.

А потом их окликнул Азеф.

Найденова даже не сразу признала его. Он выглядел намного приличнее и совсем не производил впечатление недалекого, но исполнительного служаки, каким казался совсем недавно. Не было на нем и вечно замызганного халата. И вообще, необычно он выглядел для человека, который по идее должен был только что выбраться из-под развалин рухнувшего дома. Был он в военного покроя костюме цвета хаки и высоких шнурованных ботинках; энергично направлялся наперерез Игорю с Верой и осторожно нес в руках некий цилиндрический предмет. И Бабаев сначала вспомнил назначение этого предмета, а когда следом из глубин памяти всплыло его, предмета, название, Игорек вспомнил все остальное. И немедленно закричал на Веру, быстрым движением зарядившую свою мелкокалиберную игрушку с очевидной целью пустить ее в ход:

- Нельзя! Это наш, наш, это свой!

В цилиндрическом предмете Игорь Бабаев опознал стандартный твердокристаллический накопитель с общим объемом памяти на шестьсот сорок терабайт, а в самом Азефе - того самого полковника Корпуса, с которым он впервые повстречался в коридорах сектора "Коррекция-38". И хотя помнил Игорек, что ничего хорошего для него полковник этот не сделал, а скорее наоборот - подтолкнул, стал причиной многих бед Игоря, но он был единственным по-настоящему близким человеком в этих зыбких реальностях, переполненных ложью и ненавистью...

Вера, однако, подняла одноразовый, размером с шариковую ручку, ствол.

- Ты уверен? - спросила она.

- Уверен, - сглотнув, отвечал Бабаев, опершись ей на плечо.

Так они и стояли вдвоем, дожидаясь, пока Азеф, полковник Корпуса, не подойдет вплотную. А потом он поставил накопитель на землю, выпрямился и сказал, обращаясь к Игорьку:

- Здравствуй, товарищ лейтенант. Вот мы и встретились.

2 октября 1967 года (год Овцы)

Основной вектор реальности ISTB-01.14. S

По ночам тварь отлеживалась в норе - закутке, образованном двумя стенами: выгоревшего изнутри дома и приземистого закопченного гаража при нем. Ночью тварь не могла охотиться: она впадала в оцепенение, что присуще всем рептилиям в холодное время суток.

По науке тварь называлась дейнонихом, но конечно же не подозревала об этом. Ростом она была со среднего человека. Длинный прямой и жесткий хвост позволял ей легко балансировать на двух задних мускулистых конечностях при стремительном всесокрушающем броске. Еще на каждой лапе у твари имелось по изогнутому и прочному, как сталь, когтю. Тактика твари состояла в том, чтобы напасть из-за засады на ничего не ведающую жертву, сбить ее коротким мощным ударом на землю, мгновенно изодрать своими отставленными когтями на трепыхающиеся, возбуждающе пахнущие горячей сладкой кровью куски. Стратегия твари основывалась на простейшем принципе: жить и выживать. В этом смысле дейноних являлся одним из наиболее приспособленных к выживанию хищников, когда-либо обитавших на Земле. В IS-реальностях его популяции не пережили мелового периода, но на Древе Времени много иных миров.

По утрам, перед самым восходом, тварь выбиралась из своего убежища, сонно переставляя лапы, и забиралась на сорванный когда-то ударной волной лист дюраля, после чего на несколько часов замирала, всем телом принимая тепло солнца, тепло нового дня. В этот момент она была очень уязвима, но другие хищники, в силах которых вполне было бы противостоять дейнониху или даже закусить им на завтрак, относились к тому же подклассу архозавров и в освоении этого нового холодного для них мира испытывали схожие трудности. Еще одну реальную опасность для твари представлял собой человек - существо, известное коварством, не боящееся ночного холода, умелое в выслеживании, хитроумное и беспощадное. Однако люди этого мира были заняты своими премудрыми делами, легко подставлялись, и до сих пор они казались дейнониху простой, но нежной и вкусной добычей.

Тепло дня насыщало тело твари энергией; она поднималась с места и, толкаемая вперед никогда не утихающим чувством голода, отправлялась на охоту. Совершая ежедневный обход своей территории, помеченной пахучей слизью, дабы отпугнуть конкурентов, тварь выбирала всегда новое место для засады, пряталась и начинала ждать. Ждать тварь могла долго, и хотя порой ей приходилось возвращаться в нору ни с чем, терпение твари окупалось. Среди хлама и развалин появлялась вдруг прямая фигурка на двух ногах и с двумя руками, воспринимаемая и знакомая твари по целому ряду признаков: по характерному запаху, по характерному свечению в инфракрасном диапазоне, по характерным телодвижениям.

После этого следовал стремительный прыжок, и как результат - упоение сытного обеда.

Человек был здесь легкой добычей. Может быть, он и успевал заметить хищника, но уже в самый последний момент, когда предпринимать что-либо во спасение было поздно. Не имелось причин для дейнониха беспокоиться и на этот раз. Единственное отличие, выделявшее шествующую сегодня по руинам фигуру от всех остальных, состояло в несколько необычном спектре теплового излучения. Но это не насторожило тварь; привычка условного рефлекса оказалась сильнее.

Тварь изготовилась к броску.

Человек приближался. При ходьбе он оглядывался вокруг, но как-то рассеянно, словно его не особенно интересовал окружающий пейзаж, словно он был ему хорошо знаком, и вид развалин представлялся для него чем-то привычным, вполне естественным. На ходу этот человек что-то непринужденно насвистывал. Тварь, резко оттолкнувшись задними лапами, наклонив корпус и раскрыв зубастую в пене пасть, рванулась к нему. Подобно живой торпеде она в одно мгновение преодолела разделявшее их расстояние, и ее атака, как всегда, должна была завершиться успехом, если бы не досадный, совершение необъяснимый промах. Дейноних промахнулся. Врезался с ходу плоской крокодильей мордой в торчащую под углом из земли балку и еще по инерции проскреб два раза изогнутыми страшными когтями по вздутому асфальту сохранившегося участка тротуара.

Тварь не могла промахнуться. Но промахнулась, потому что за долю секунды до столкновения человек, застывший в удивлении, исчез. Чтобы еще через мгновение появиться в другом месте, в десятке метров от прежнего положения.

Человек засмеялся. Громко. И тварь услышала, развернулась на смех. Возможно, ее удивила необычная скорость реакции человеческого существа, но среднее арифметическое опыта подсказывало, что не все потеряно и можно попробовать еще раз. Однако и во второй раз человек умудрился уйти от клацнувшей пасти, и тварь промахнулась снова.

На секунду она замерла, принюхиваясь и оценивая обстановку. Добыча оказалась проворнее, чем все другие представители человеческого рода до нее. Но это вовсе не означало, что она неуязвима. В конце концов она устанет и допустит ошибку. Это соображение побудило тварь испытать охотничье счастье в третий раз.

Однако человеку уже надоела игра в кошки-мышки. Улыбка исчезла с его лица, он вскинул в направлении дейнониха руку, и тварь не успела закончить третий бросок. Невидимый глазу сгусток энергии сорвался с выставленного указательного пальца человека, и тварь взорвалась, в один момент превратившись в пар и труху.

- Так, и только так, - пробормотал человек.

И, брезгливо поморщившись, вытер пальцы о штанину. Он повернулся, чтобы продолжить свой прерванный путь по разрушенному городу, и тут пуля, выпущенная из развалин, пробила ему череп чуть выше затылка.

Двое людей появились из-за осыпающейся стены здания, ступая по осколкам битого и оплавленного невыносимым жаром стекла, черным от копоти кирпичам высокими шнурованными ботинками, одетые в форму защитного цвета без знаков различия, уверенно сжимающие в руках полуавтоматические винтовки с длинными стволами - эти двое приблизились к только что убитому ими человеку.

- А ты, Иванко, молодец, - похвалил старший по виду своего более молодого спутника. - Метко стреляешь.

Сказав так, он привычным движением руки вытянул из нагрудного кармана портативный дозиметр. Всмотрелся в показания на цифровом индикаторе, нахмурился. Молодой, отмеченный болезненного цвета сыпью на лице, польщенно кашлянул.

- Кто он хоть был? - спросил юношеским ломким баском. - Имперец или... этот... как его... осчастливливатель?

- Не знаю, не знаю, - покачал старший обмотанной грязноватым бинтом головой. - Видел, как он с жабой расправился?

Иванко кивнул.

- Вот... А имперец бы ее голосом отогнал, Альтруист - бегом бы пустился. Потому, брат Иванко, перед нами не имперец и уж никак не Альтруист. Это тот гость, которого Седой дожидается - точно! И повезло нам, что ты не промахнулся.

- А я думал, это так -придурь Седого, - признался Иванко.

- Как же, думал он, - помрачнел старший, сплюнул и приказал: - Давай бери его, чего стоишь? За ноги бери, за ноги...

Они подхватили мертвое тело: Иванко взялся за ноги, старший, покряхтев, под мышки.

Нести было далековато: километра три с половиной, да к тому же и по сильно пересеченной местности. Потому эти двое совершенно выбились из сил, прежде чем доволокли убитого до штаба гражданской обороны.

Был это железобетонный бункер, оснащенный по последнему слову техники - совершенно автономная система со своей собственной энергоустановкой, своими линиями коммуникаций, своим собственным арсеналом и даже собственной прозекторской. Именно в это последнее из упомянутых специальных помещений и приказал доставить убитого Седой, известный нам как полковник Корпуса по имени Игорь Валентинович, как полевой разведчик Гвардии Пресветлой Империи по имени Азеф, как маленький, ничем не примечательный инженер из Петербурга по имени Максим, а теперь - как один из членов Директората Гражданской Обороны Петерсити. Двое вызвали Седого по внутренней связи штаба.

- Кажется, мы прихлопнули вашего гостя, господин директор, - доложил старший.

- Волоките его в прозекторскую, - распорядился Седой. - Я подойду.

Он действительно появился очень скоро, одетый легко (в бункере не все было ладно с кондиционированием), в безрукавку и шорты, на груди серебряный медальон.

Двое, поднатужившись, взвалили тело на столик-каталку, и Седой, кивком поприветствовав их, подошел, чтобы посмотреть. И сразу отпрянул, потому что мертвое тело под ярким светом люминесцентных ламп вдруг утратило свою вещественность, тая, обесцвечиваясь вместе с одеждой. У Иванка отвисла челюсть. Старший с повязкой на голове ловко перехватил свою винтовку с плеча на ладонь за ложе ствола. А сквозь истончающиеся на глазах очертания мертвеца проступили новые контуры того же самого человека, но живого, дышащего, и это второе его воплощение обретало в противу первому плотность, материальную зримость.

Наконец фантастическая метаморфоза, происходившая на глазах троих оборонщиков, завершилась, и, улыбаясь, живой и здоровый, человек сел на каталке.

- Вот я тебя и нашел, - такими были его первые слова. Седой при звуках его голоса вздрогнул, быстро взглянул на двоих, ничего не понимающих подчиненных.

- Отпусти их, - велел незнакомец. - Они тебе не помогут.

- Господин директор... - начал старший, одновременно передергивая затвор на винтовке, но директор тут же остановил его:

- Вы свободны, ребята. Вы свободны.

- Но...

- Молчать! Я вас отпускаю. Выполняйте приказ!

Бойцы подчинились. Они ушли из прозекторской, шаркая ботинками по чистому кафелю и озабоченно оглядываясь.

Незнакомец встал с каталки и, все так же улыбаясь, рассматривая, обошел Седого.

- Здравствуй, Максим, - приветствовал он. - Отыскать тебя, скажем, было непросто. Но я все-таки отыскал.

- Я ждал тебя, - судорожно сглотнув, заявил Максим.

- Ну, коли ждал, то давай тогда познакомимся, - насмешливо предложил незнакомец. - Тебя я знаю. И знаю очень хорошо. А кто такой я?... Помнишь тот анекдот, что Маркс и Энгельс - это два разных человека, а Слава КПСС вообще не человек?... Называй меня Славой. Это мое настоящее имя, и, в сущности, я тоже давно уже не человек.

- Что тебе от меня нужно?

- Ха! А разве ты еще не понял? - Слава прищурился и начал перечислять, загибая пальцы: - Дворцовая, Площадь Мужества, Озерки, Девяткино. Продолжим список?

Максим побледнел. Черты лица его болезненно заострились. Но ответить он ничего не успел. В центре прозекторской взлетел сноп золотистых искр, и в пространство вывалился третий.

- Ты - здесь?! - В голосе Славы прозвучала открытая растерянность. Так быстро?!

Максим обернулся и оторопел: третий в точности походил на "сверхсильного". Как единоутробный брат-близнец. Только вид он имел более встрепанный и одет был не в безрукавку и шорты, а в серебристый костюм странного покроя.

- Не ожидал, что успею? - переспросил новый персонаж у своего двойника с очень похожей улыбкой на губах.

- Да-а, - протянул Слава. - Не ожидал, брат Красев, я от тебя такой прыти. Ты ведь всегда казался таким... неповоротливым. Как, впрочем, любая порядочная совесть.

- Но, как видишь, сегодня я успел.

- Поздравляю. И что ты собираешься делать?

- Я? - Брат Красев искренне удивился. - Я - ничего не собираюсь. Что собираешься делать ты? Собираешься убить его? Собираешься изменить своему принципу?

- А почему бы и нет? - отозвался Слава. - Все мы когда-нибудь изменяем свои принципам. А тут такое благородное дело - прихлопнуть разом основателя Корпуса.

- Ты говоришь о нем так, будто перед тобой рисованный человечек из любимых тобой компьютерных игр...

- А в сущности так оно и есть, - кивнул Слава. - Ну посмотри ты сам. Он снова пошел в обход Максима, который молча и настороженно следил за ним, поворачивая голову. - Он человек из несуществующей более реальности, отец-основатель несуществующего более Корпуса, по самому большому счету он - обман зрения, фикция, мнимая величина.

- Живой человек...

- Он - мертвый человек!

- Давай поговорим спокойно.

- Это ты можешь говорить спокойно. Я не могу и не хочу говорить спокойно. Он враг, а для меня - даже более чем враг. Его ученики и последователи уничтожили миллионы ни в чем не повинных людей. И моих близких, заметь, тоже. Всех под корень! Что ты можешь об этом знать? Что ты вообще понимаешь?! Дитя благополучного времени! Ты можешь говорить спокойно, а я - не могу!

- Я так понимаю, мое мнение по обсуждаемому вопросу здесь никого из присутствующих не интересует? - ровным голосом осведомился Максим.

Слава замолк и уставился на него, приоткрыв рот. С непонятным выражением взглянул на Максима и брат Красев.

- Интересует, - сказал наконец этот последний.

- Я, честно говоря, так и не понял, кто вы. - сказал Максим. - Но это не важно. Я много встречал людей - таких, как вы. Они не обладали и долей той силы, с которой вы играетесь так... э-э... непринужденно. Но во всем остальном они ничем от вас не отличались. Порождения ненависти. На ненависти взращенные. Вы ненавидите все, что вам непонятно; все, что не укладывается в рамки вашей узкой морали. Эта мораль представляется вам наивысшим достижением цивилизации, но при этом она позволяет под своим флагом делать любые подлости, предавать, обманывать, убивать. Чем вы лучше нас, чем вы выше нас, чем вы чище нас? Мы хотя бы честны перед самими собой. Мы знаем, что наша мораль несовершенна, и открыто признаем это. А вы в то же самое время сжигаете миры, спасая их от "красной угрозы". Не будь Корпуса, вы мимо походя во имя светлых идей демократии и христианских замшелых заповедей сожгли бы и мой мир... Впрочем, о чем я - вы ведь и так его сожгли... Вы любите кричать о величии своего духа, но никто из вас не способен на элементарный подвиг во имя чего-то более высокого, чем ваша жалкая жизнь. Вы до сих пор ставите нам в вину репрессии, но виноваты в них прежде всего вы сами, готовые в любой момент встать на колени и забыть все свои путаные идеалы ради мелкого желания выжить любой ценой. А мы победим, мы победим, потому что любой из нас всегда готов на подвиг... И я готов... как другие...

Максим замолчал, и наступила пауза. Потом Слава скривился, словно укусил что-то такое до предела кислое, и с поддевкой сказал:

- Ах-ах-ах! Какие мы, черт возьми, благородные. Как же, как же: "Безумству храбрых поем мы песню". Благородное все из себя ощущение благородной обреченности. Вот с такими уродами, брат Красев, ты и собираешься найти общий язык?

- Постой... - Брат Красев смотрел прямо на Максима и первым понял, что сейчас произойдет. - Он... постой же! - последнее он крикнул уже Максиму.

А тот, не слыша более ничего и не видя ничего, только шепнув: "... А умирать-то..." - рванул с груди медальон и бросил его через комнату в Славу.

Лицо Вячеслава-прим перекосилось. С криком он отпрянул и вскинул руку вперед и вверх.

Максима отшвырнуло к противоположной стене, и еще в воздухе он превратился в огненный шар.

Минула секунда.

- Ты видел? - спросил Вячеслав-прим, тяжело дыша. - У фанатика была хронобомба. Если бы он... если бы я...

- Дурак, - сказал Красев с отвращением. - Откуда у него технология Всадников? - И добавил, помолчав: - Ты как-то говорил, что не убил в своей жизни ни одного человека? Что ж, поздравляю с первым!...

ПОНЕДЕЛЬНИК, ВТОРНИК, СРЕДА, ЧЕТВЕРГ,

ПЯТНИЦА, СУББОТА, ВОСКРЕСЕНЬЕ

Отныне время будет течь по прямой,

Шаг вверх, шаг вбок - их мир за спиной.

Я сжег их жизнь, как ворох газет,

Остался только грязный асфальт...

Борис Гребенщиков

Светлая и Темная Стороны времени

Понедельник.

Вячеслав Красев ощущал беспокойство. Он не понимал природы этого беспокойства, а Нормаль в подобных делах помочь была бессильна, так как отвечала всегда на прямо и точно сформулированные вопросы, а сформулировать интуитивные домыслы, порождаемые ненормализованной частью подсознания, таким конкретным образом не был способен и Вячеслав.

Казалось, что все закончено. Раз и навсегда. Корпус Защиты Понедельников, эта военная машина, этот протез особой реальности, перестал существовать, выброшенный на Темную Сторону времени. Его восстановлению могла бы поспособствовать хитро сплетенная петля из скрытых, но многое определяющих событий. Однако уже готовая петля была обнаружена и жестоко разорвана Вячеславом-прим. Он позаботился о том, чтобы малейшего звена ее на Светлой Стороне не осталось.

Казалось, что все закончено. Раз и навсегда. Но беспокойство Вячеслава Красева при мысли об этом лишь усиливалось. Его беспокоило смутное подозрение, будто упустили они некую мелочь, незначительную деталь. Возможно, то интонация, с которой основатель Корпуса, этот удивительный и фанатичный в своей вере человек, разговаривал с ними, перед тем как совершить самоубийственный поступок (подвиг?). Насколько не были бы несовместимы два понятия: умный и фанатик, но перед ними стоял тогда действительно умный человек. Он очень ловко использовал возможности Хроноса, умело составил петлю, которая обеспечивала Корпусу стабильность. По всему, он знал многое о свойствах Времени, его Светлых и Темных Сторонах; он должен был понимать, что с его гибелью теперь, когда КОЗАП превратился во мнимую величину, он сам - единственное, что еще связывает Корпус с реальностью; он должен был беречь себя, а не соваться грудью на амбразуру пулеметного дота, вроде тех, кто, идя в атаку, оставлял в окопе записку: "Считайте меня коммунистом!" Да, безусловно, он все-таки был фанатиком. Но при этом же он был и умным человеком. Зачем ему нужен был этот подвиг, который в итоге привел к окончательному краху идеи, которой он этот подвиг посвятил? Вячеслав Красев не находил ответа.

Вторник.

Впрочем, ответ по здравом размышлении, все-таки был. Самоубийственный поступок Максима - суть прикрытие, хорошо продуманный отвлекающий маневр. Максим знал, что является единственным настоящим основателем Корпуса, и догадывался, конечно, что "деструктивные силы", желающие уничтожить Корпус, когда-нибудь доберутся до него. И следовательно, единственный путь во спасение КОЗАПа - это в одну уже существующую петлю вложить другую, новую и скрытую, которая обусловит когда-нибудь возникновение на Древе нового Корпуса с новым основателем. А для того чтобы новая петля была подлинно тайной, принципиально не выявляемой существующими методами сыска, новое основание Корпуса должно быть не результатом некой целенаправленной (и заметной во времени) деятельности организаций, специальных служб с привлечением многих человеческих и материальных ресурсов (это, заметим, уже было, и Вячеслав-прим сумел все легко остановить), а скорее - результатом некоего желания, итогом особой, скрытно запрограммированной судьбы самого обыкновенного человека. Слабое звено, очень непрочное, мнимая величина, но при удачном стечении обстоятельств вполне способное вытащить Корпус на Светлую Сторону.

Вячеслав Красев не знал, пришел ли к похожему выводу двойник. Скорее нет, чем да. Красев оценил бы его состояние как депрессивное: не так-то легко оказалось убить человека. Но сам он решил пуститься в поиск.

Зачем?... Он не знал зачем. Никого убивать он не собирался. Но и помогать... Он никогда не считал себя сторонником идей, которые проповедовали и за которые боролись Максим и Корпус. Однако беспокойство не оставляло. Ведь вернись

Корпус на Светлую Сторону, сколько новообразовавшихся альветвей будет отрублено в один момент, сколько людей и миров убито? "Хватит, - думал он, начиная поиск. - Хватит крови. Пусть хоть здесь не будет альтернатив..."

Среда.

Он искал. Много месяцев, бродя по мирам и временам, стараясь сверхчутьем своим или с помощью Нормаль уловить наличие тех связей, что, возможно, упрятал Максим, очертив вторую тайную петлю. Он искал, но пока ничего не находил. Однако на этом пути его ожидали другие не менее интересные встречи.

Как-то в тихом южном городке, в одном из многочисленных ресторанчиков под открытым небом, он повстречал Сталина. Да-да, того самого Иосифа Виссарионовича Джугашвили, похищенного Вячеславом-прим из сектора "Этшгон". Правда, сам Красев не узнал бы его, не скажи ему об этом Нормаль, у которой было задание замечать и указывать на все, что может иметь отношение к КОЗАПу. Сталина действительно было трудно узнать. Он сидел на скамеечке на заднем дворе ресторана: обросший, грязный, в каком-то совершенно невообразимом рванье: фуфайка, засаленные, в заплатах, штаны. Он курил самокрутку, пряча огонек в ладони. Глаза у него слезились, а остановившийся взгляд выдавал запойного пьяницу.

- Иосиф! - гортанно позвала его хозяйка заведения. - Иосиф, ты мусор сегодня вынесешь или нет?

Сталин поднял непокрытую рыжую голову, поспешно загасил окурок и, неверно ступая, направился в подсобку. Когда он вынес мусор, Вячеслав подошел к нему и, взяв за локоть, обратился так:

- Пожалуйста, разделите со мной обед, отец.

Под неодобрительно буравящим взглядом хозяйки он усадил старика за столик и наблюдал, как тот с жадностью, роняя крошки, ест. От Сталина пахло: перегар, табак, пот, откровенная помойка - целый букет, но Вячеслав не обращал на это внимания.

Ну вот, думал он, глядя на старика. Вот итог, о котором мечтали многие. Едва ли не каждый интеллигент в твоей реальности. И что ты испытываешь, увидев эту альтернативу, этот более справедливый итог? Удовлетворение? Радость? Восторг? Может быть, наслаждение? Странно, что нет... Жалость - будет вернее. И так было всегда. И будет, наверное, всегда. Они убивали нас, а мы их жалели. И только это мы умеем противопоставить "героическому самопожертвованию" Максима. Жалость... И так будет вернее...

Он дал старику несколько рублей, пачку сигарет, и тот долго кланялся и что-то бормотал ему вслед. Жалость...

Четверг.

Река. И водопад. Ревущие потоки воды, падающие с огромной высоты, чтобы разбиться брызгами, а затем опять слиться воедино.

На берегу, на камне, в переливающемся радугами рое брызг сидит человек. В этом человеке Красев узнал своего двойника.

- Ну, как жизнь?! - крикнул он, стараясь перекрыть немолчный рев водопада.

Двойник услышал Красева.

- Жизнь? - отозвался он не оборачиваясь. - Отвратительная похабщина вот что такое жизнь!

У ног его лежали горкой отшлифованные водой голыши разной величины, и он, выбрав один, запустил его далеко в реку.

- Ничего теперь не изменишь, - сказал ему Красев сочувственно. - В чем-то ведь и ты был прав.

- Да, в чем-то был прав, - эхом повторил Вячеслав-прим. - В чем-то мы всегда бываем правы. В чем-то оправдано любое убийство на этой Земле... Вот так мы и делаем из них героев, - добавил он вроде бы невпопад с предыдущей мыслью и забросил в реку новый камень.

- Тебе нужна моя помощь? - спросил Вячеслав у двойника.

- Оставь меня, - отвечал тот. - Оставь мне мое одиночество...

Пятница.

Вячеслав Красев искал. Но не мог найти и следа.

Тогда он пошел на осознанный риск и проник на Темную Сторону времени.

Это было опасное предприятие. Даже с его способностями любая ошибка в том мире призраков, несбывшихся возможностей, неясных теней и исчезнувших альтернатив могла привести его к боли и смерти. Но он рискнул и бродил теперь по черно-белой Вселенной под паническое верещание Нормаль, призывающей опомниться, бросить все и вернуться на Светлую Сторону. Он бродил по потерявшим всякую вещественность коридорам Корпуса, искал следы пребывания Максима здесь, его путь во времени КОЗАПа, и даже находил их, но не умел определить, где и как тот выложил тайную петлю.

Красен испытывал разочарование. Он начал терять надежду найти хотя бы указание, некий признак-ориентир. Он стал подумывать, что никакой второй петли на самом деле нет и это вымысел его собственного слишком богатого воображения.

Но там, в стенах Корпуса, он встретил Джульку.

Вячеслав зашел в одно из помещений, обычный арсенал, населенный призраками скорострельных агрегатов и призраками же людей, которые собирались пустить эти агрегаты в ход. Он шел, пересекая линии жизней солдат Корпуса, их личные вектора, каждый из которых благодаря Вячеславу-прим имел теперь не больше возможностей для реализации, чем имеет шансов достичь цели один из миллиона сперматозоидов в момент оплодотворения. Все они были мертвы, даже более чем мертвы, потому что для остального мира они никогда не существовали, да и не могли существовать. Как не существуют никогда не рожденные дети.

И вот именно там, в черно-белом сумраке мнимого арсенала, он, шагая, заметил вдруг, что словно лучик света, подобно цветной вставке в черно-белом немом фильме (помните красный флаг Эйзенштейна?), разорвал в одном месте сумрак. Вячеслав подошел ближе и увидел пса, но даже не сразу узнал его, не мог поверить счастливой догадке. Но пес поднял голову единственное движение в застывшем мире - и с радостным лаем бросился к нему. Подпрыгнул, уперся передними лапами в грудь, едва не повалив, и вмиг облизал лицо дорогого хозяина.

- Джулька! Джулька, Жулик ты мой! Где ж ты, собака, пропадал?! кричал Красев вне себя от радости, лаская, обнимая друга, целуя его в морду, в нос, смеясь и плача.

И теперь, когда они наконец встретились, дело у Красева сдвинулось с мертвой точки.

Джулька был все-таки прекрасным породистым псом. С прекрасным породистым верхним чутьем. А новые способности, подаренные ему Всадниками, сделали его поистине незаменимым, уникальным псом за всю историю существования собачьего рода. И с его помощью Вячеслав в буквальном смысле выследил человека, третьего и главного основателя Корпуса.

Суббота.

Они жили в городе на побережье. Жили вместе, как муж и жена. Они были молоды, но через многое прошли и теперь были счастливы: впервые в покое и тишине.

Его звали Игорь, и он когда-то был лейтенантом Корпуса. Ее звали Вера, и она когда-то была полевым разведчиком Пресветлой Империи. Он хорошо разбирался в электронике и устроился работать. Она училась в местном колледже, училась хорошо и скоро должна была получить диплом магистра естественных наук. И все вроде бы у них было нормально, однако Красев был способен увидеть их взаимоотношения в перспективе, и он быстро понял, где Максим поставил последний межевой столб, где должна была по его замыслу замкнуться новая петля. Хватит крови, подумал Вячеслав, принимая решение. Пора положить конец войне.

Он встретил ее как бы случайно, прогуливаясь с Джуликом у парапета морской набережной в яркий солнечный день. Она шла, торопилась - высокая стройная девушка с узкими бедрами и красивой грудью, в легком платье, и каблучки ее звонко цокали по мостовой.

- Извините, Вера, - обратился он к ней. - Вы бы не могли уделить мне несколько минут.

Она отпрянула, испугавшись. Глаза ее расширились. Заметно побледнела.

- Нет-нет, не думайте, я не разведчик Империи, - опередил ее невысказанное предположение Вячеслав. - Я ваш друг и хочу предостеречь вас. От ошибки.

И он рассказал ей все: коротко, самую суть, не вдаваясь особенно в подробности.

Он рассказал о Корпусе, о его основателях. Рассказал ей о задачах и методах Корпуса, рассказал ей о войне по понедельникам и о своей собственной роли в ней. Он закончил и посмотрел на Веру, ожидая вопросов.

- Ну и что? - спросила она равнодушно. - Мне какое дело до ваших проблем? Вы и так уже отняли у меня все, что могли. Я вам ничем не обязана, и оставьте меня в покое.

- Понимаете, Вера, - сказал он, видя, что она все-таки приняла его слова и они не показались ей бредом сумасшедшего (что понятно, если вспомнить, через какие тернии ей довелось пройти, сколько миров и времен увидеть), - ваш муж Игорь Бабаев - человек определенного склада характера. Он импульсивен, склонен поддаваться влиянию момента, совершать большие поступки на основании сиюминутного настроения. И его биография. У него мало светлого было в жизни. Все доброе, что он помнит, имеет отношение или к Корпусу, где у него остались друзья и родители, или к вам, кто поддержал его, кого он впервые по-настоящему полюбил. Но я знаю еще и то, чего пока, к счастью, не знает он. Я знаю, что на самом деле вы его не любите. Вы тоже поддались влиянию момента. Вы стали его женой из жалости, а такой брак всегда недолговечен. И вы от него уйдете. К человеку, которого встретили вчера и в котором увидели свое прошлое...

- А вам какое дело?! - закричала она, в глазах ее перемешались страх и гнев. - Вам какое дело до моего прошлого?!

- Этот человек - не Михаил, - сказал Вячеслав, стараясь вложить в голос всю свою способность к убеждению. - Михаил погиб. Он действительно погиб. Этот человек просто похож на него. Ведь было бы странно, если бы среди миллиардов людей в сотнях миров не нашлось двух похожих...

- Je n'en crois rien, - тихо проговорила она, а потом добавила громче и по-русски: - Я этому не верю! Слышите? Не верю вам!...

Он кивнул.

- Это ваше право - не верить мне. Но я хочу сказать только, что, когда вы уйдете от Игоря и у него ничего не останется больше в жизни, он вспомнит об информационном накопителе, и Корпус снова начнет убивать миры, людей. Как когда-то убил ваш Мир. Вы сами сделаете выбор, сами определите свою судьбу. Выбор за вами, Вера, только за вами...

- Я не верю вам... - повторила она как заклинание. Он снова кивнул. И сказал только:

- Выбор за вами... Прощайте...

И она увидела, как странный и напугавший ее незнакомец сделал шаг в сторону и вдруг рассыпался роем холодных золотистых искр. И только пес остался у ее ног. Но и он, словно заслышав неуловимый нормальным человеческим ухом посвист, зов хозяина, скакнул и исчез, растаял в горячем воздухе.

Воскресенье.

Она бежала вдоль берега моря. Оступаясь в песке. Сломала каблук и сбросила туфли. Не видя никого вокруг, не замечая ничего вокруг. И люди на пляже встревоженно оглядывались ей вслед.

Она бежала, пока не выбилась из сил. Упала у самой кромки воды, и соленая волна, журча в гальке, коснулась ее пальцев. Она сидела у воды, плача навзрыд, как ребенок, и все повторяла, повторяла, захлебывалась слезами и повторяла вновь:

- Господи, ну почему я? Почему я должна, Господи?! Почему это мне?.. И почему я ему верю?..