«Когда звонит телефон...»

Когда медсестра склонилась над Михайловым, то обдала его горячим несвежим дыханием. Руки ее дрожали, она бестолково суетилась и попала в вену лишь с третьего раза. Медсестра была неизбежным злом, которое приходилось терпеть другую было все равно не найти.

Четыре раза в неделю она приходила делать уколы и за дополнительную плату покупала продукты. У нее было серое одутловатое лицо. Брови она зачем-то выщипывала, но зато над верхней губой, ничем не сдерживаемые, топорщились усики. Жалуясь на своего сожителя, она задирала юбку на толстых венозных ногах и с удовольствием демонстрировала царапины и лиловые синяки.

Михайлов подозревал, что медсестра ворует и что хрустальную вазу, о которой сказала, что разбила, она в действительности пропила. Перед тем, как уйти, медсестра стала просить у Михайлова денег. По непонятной причине она подозревала, что у калеки кое-что припрятано.

— Вынужден вас разочаровать. Пенсия двадцатого, — сказал Михайлов. Он всегда выражался немного выспренно, что, помнится, смешило жену.

— Может, из вещей чего-нибудь? — Сиделка забегала глазами по комнате. Скажем, шаль. Я там в шкафу видела.

— Вы были в ТОЙ комнате и рылись в ЕЕ вещах? Как вы открыли дверь?

— Ничего я не рылась, просто посмотрела... Уж и посмотреть нельзя... А ключ вы оставили на кухне. Думаю, дай загляну, может, там уже все моль пожрала...

— Верните немедленно ключ!

— Да подавитесь вы! Нате!

Медсестра рассерженно стала заталкивать в сумку железную коробку со шприцами и ампулами.

— И повернется же язык! И это вместо благодарности! Да чтобы я взяла чужое... Все равно все сгниет... Ей на том свете ничего не нужно...

И она ушла, хлопнув дверью...

Легче всего Михайлов переносил одиночество. Тогда пропадало ощущение времени, и вчера смешивалось с сегодня, а сегодня со завтра.

Днем он часами сидел, уставившись в окно, или рассматривал альбом с фотографиями. На фотографиях жена и сын жили, меняли прически и платья, улыбались, ходили в цирк, а их могилы уже год как заросли одуванчиками, сквозь которые проступала верхушка креста с надписью: Инв. N 123. В этом было какое-то противоречие, пытаясь осознать которое Михайлов впадал в оцепенение, тупое, бездумное и — потому блаженное.