«Пожиратель снов»

Пожиратель снов (fb2) - Пожиратель снов [ЛП] (пер. Переводы by KuromiyaRen Группа) (Хафу из Портлэнда - 1) 954K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - К. Берд Линкольн

К. Берд Линкольн

Пожиратель снов

(Хафу из Портлэнда — 1)

Перевод: Kuromiya Ren

Глава первая

Кассир протянула мою карточку, улыбаясь слишком яркими зубами.

— Как ужасно, — сказала она, все еще глядя на менеджера с растрепанными волосами. — У него почти нет карьеры, и тут такое… — она замолкла, вздыхая.

Я забрала карту и вздрогнула, когда ее пальцы задели мои. Блин.

Соленый попкорн с маслом на языке. Щеки пылали от страха и волнения, актер с жутко разрисованным лицом появился на экране.

Это я уловила от нее.

Ее яркая улыбка обманула меня, я думала, за ее болтовней нет глубины, но она была искренне расстроена. Я попыталась сделать вид, что что-то попало в глаз, зажмурилась и глубоко дышала. Среди серого за веками я представила кисть в чернилах. Широкий перпендикулярный взмах, короткие черты для кандзи «пять». Вкус попкорна угас, мой обычный трюк сработал.

Я открыла глаза в яркости ламп магазина. Газеты на стенде у полок с конфетами сообщали о гибели кинозвезды с прыщами на щеках — причина грусти блондинки за кассой. Кассир и ее менеджер открыто пялились на меня.

Марлин будет в долгу.

Стоило добавить к счету Марлин батончик горького шоколада. Черный шоколад всегда прогонял фрагменты быстрее. Все те эндорфины и серотонин.

Уже поздно.

Я старалась не задеть руку кассира, забирая пакет. Седовласая дама за мной громко кашлянула. Очередь ждала меня. Я буркнула извинение, сунула покупки в сумку и поспешила на выход.

Чей-то торс преградил мне путь. Я врезалась в него и ощутила теплый шок.

Торс был в серой толстовке, но был твердым и явно мужским.

— Простите, — еще раз пробормотала я, посмотрела с испуганного лица мужчины на коробку в его руках.

Жар прилил к моим щекам.

Отлично. Первый раз вне домашнего треугольника, Стамптауна или колледжа за эти две недели, и что я делаю? Уловила фрагмент от кассира и врезалась в парня с презервативами.

Я прошла мимо него. Нужно уходить. Я пронеслась мимо отдела конфет и за раздвигающиеся двери.

Влага океана делала воздух мокрым и густым. Ель возвышалась над черной блестящей от дождя парковкой, зеленела хвоей.

Слабый фрагмент, как от кассира, легко скрылось в глубинах мозга днем. Как только я усну, эмоции всплывут на поверхность, проникнут в мои сны, как сливки в эспрессо. И ощущения будут преследовать меня весь следующий день. Я не буду знать, мои ли то реакции, или печальной кассирши.

Отлично.

Будто мне требовалось больше пугающих снов. Я старалась держать руки и локти при себе с начала весеннего семестра в колледже, но последние пару недель мне не давал покоя жуткий сон. Я уловила фрагмент где-то в школе. Или в городе.

Я отточила умение избегать, но в девять утра Марлин позвонила и, подкалывая меня, как умеют сестры, надавила на кнопки вины. Ей нужен был Судафед. Или. Она. Умрет.

И я пошла в магазин.

Я пнула шишку на дороге и смотрела, как она катится к мокрой коре.

Марлин была в большом долгу передо мной.

Вскоре школьные автобусы повезут подростков в полосатых футболках и штанах, несмотря на холод и туман, но я успела пробежать мимо средней школы, получив любопытные взгляды только от дам, что сидели под елями у парковки.

Я была в спортивных штанах, что Марлин купила мне в магазине, где работала в прошлом году, и розовой толстовке без пятен. Я выглядела неплохо. Я поправила лямку сумки, тяжелой от учебников, к впадинке между шеей и плечом.

Дверь Марлин была с номером в форме рыбы. Я обвела плавники пальцами. Мама дала Марлин табличку, а мне — розовую толстовку перед тем, как ушла в больницу в последний раз. Мы побывали в Уваджимае, чтобы купить сенбеи в сахаре, которые она так любила, но Марлин заставила нас сначала зайти в магазин сувениров.

С короткими волосами из-за химии и темными кругами под глазами мама выглядела как морщинистый бродяга.

— Ты так похожа на отца, — сказала она, протягивая свитер с моим именем, изображенным там золотыми чешуйками. — Носи это и помни свою сторону Пирсов, — сказала она, игнорируя иронию.

— Мам, у меня твоя фамилия, а не папина. А это слишком ярко для меня.

Мама прошептала мое второе имя, прижала к моей щеке свою холодную сухую ладонь.

— Яркое? Чешуйки из металла больше в стиле Марлин, но дух рыбы отличает эту вещь. Ты выросла с таким именем.

* * *

Я прогнала воспоминание, потерла костяшками уголок глаза. Мама и ее морская психология.

Стук в дверь Марлин заставил ее открыться. Не заперто.

— Кои?

— Принесла «Судафед», — сообщила я, прошла по гостиной с мебелью из Икеи в спальню в дальнем конце. Марлин лежала, укутавшись в бордовое покрывало, на дюжине подушек с узорами цветов и в геометрическом стиле, которые не должны были сочетаться, но выглядело неплохо.

— Моя спасительница, — сказала Марлин. Она победила в лотерее генов, получив глаза Пирсов с красивыми вкраплениями голубого, серого и зеленого, и когда Марлин была в боевом режиме, она могла прожигать дыры в плоти этими глазами. Мои простые карие глаза папы не могли так пронзать. Марлин жаловалась, что они были таинственными.

У обеих были неприметные каштановые вьющиеся волосы матери. Мои были длинными, обычно свисали спутанной массой ниже моих плеч — проще было раз в несколько месяцев обрезать секущиеся кончики, чем терпеть прикосновения стилиста.

У Марлин волосы отливали бронзой, обычно она заплетала их в косу или хвост, но сегодня они были спутанными, как мои, свисали ниже ее плеч, и это смягчало мой гнев из-за раннего часа.

— Вот, — я подняла пакет. Темные мешки под ее глазами напоминали синяки. Она позвала меня не только из-за простуды. — Что такое? — сказала я, опустившись на край ее кровати. Я знала Марлин достаточно, чтобы сразу понять, когда она влияла на мои сны, но мне все еще было не по себе от того, что снилось ей. Это было неловко. Сестры не всем должны были делиться, и сон Марлин о ее свидании на выпускном с игроком в лакросс Тайзо Ковачем были из таких вещей.

— Нужно вернуть папу домой.

«О, опять это».

— Мы не можем это позволить, — я теребила синюю нитку, выбившуюся из вышивки ее подушки.

Если я брошу школу и начну работать по-настоящему, а не хватаясь за заказы онлайн, мы сможем это позволить. Нам хватало денег со страховки мамы, чтобы устроить папу в отделение, где занимались памятью.

Она очень аккуратно не называла меня эгоисткой, а я пыталась объяснить, что только школа спасала меня из ямы, куда я попала за годы, ямы в облике комнаты с нависающим тихим монстром. Нить отцепилась от подушки, расплетая вышитую птицу.

Но я не могла пока столкнуться с этим монстром. Не когда готовилась к колледжу.

Марлин не вытащила папку с приютами, не стала читать мне лекцию. Она просто ждала, глядя на меня мамиными глазами.

Когда Марлин была тихой и логичной, я знала, что у меня были проблемы.

— Он пропал на день. Я пыталась тебе дозвониться, — сказала она. Я обещала брать трубку, если она звонила два раза подряд.

— Прости, — сказала я, показывая ей свой телефон. Он был на вибрации.

— Понятно. Он убегал от всех сиделок, которых мы нанимали. Последняя продержалась всего две недели! Мы не можем постоянно отправлять его на дневной уход для взрослых и не можем оставить его одного.

— Он в порядке. Ты сделала ему пластиковый браслет с именем и адресом, и всегда кто-то звонит в полицию…

— Это не порядок!

Я закрыла рот. Но вместо лекции о жутких последствиях, которую я ожидала, Марлен закашлялась. Она схватила пачку салфеток, прижала комок из них к лицу, вытирая слезы и сопли.

Я открыла сломанным ногтем коробку Судафеда, протянула капсулу на ладони. Предложение мира.

— Ты такая, какая есть, — сказала Марлин, хриплый голос пронзал сильнее ее глаз. — Ты — моя сестра, и я тебя люблю. Но мы все заслуживаем жизнь. Даже папа, — она сунула капсулу в рот.

— Что ты от меня хочешь? — сказала я.

— Возьми папу на две недели.

— Что? Нет, я не могу. А школа? — я втянула воздух. Сначала просьба помочь монстру, а теперь это? Меня будто ударили.

Она помахала рукой в сторону салфеток и пачку Судафеда.

— Я справлялась с папой всю зиму. У меня клиенты на весь апрель и май.

— Ты справлялась раньше.

— Ха, — сказала она. — Справлялась, — с сарказмом сказала она. — Кои, я прошу всего две недели.

— Я не смогу.

Марлин посмотрела на ноготь большого пальца с маникюром, теребила приклеенный цветочек. Волосы упали вперед, закрывая ее лицо блестящим занавесом.

— Я ему не нужна, — тихо сказала она.

В комнату прошел монстр крупнее. Причина, по которой мама бросила папу, связанная с тем, почему мы в семье никогда не говорили о том, что я унаследовала от него.

Мы были ближе всего к разговору об этом со смерти матери — тонкая нить связи зависла в воздухе между нами. Я могла взять Марлин за руку, высказать все то, что копилось во мне. Желание поделиться этим бременем, объяснить мелькнуло во мне. Но разговор об этом с Марлин вызовет у нее инстинкт опеки, а я не хотела позволять ей и дальше решать все за меня. Я должна разобраться со своей жизнью сама.

Миг прошел. Марлин посмотрела на меня из-за волос. Я погладила мягкие пряди, стараясь не задевать край ее уха.

— И мы постараемся найти окончательное решение, — сказала Марлин властным тоном сестры.

Окончательное решение?

— Я собиралась весну посвятить учебе, — сказала я. Она просто глядела на меня, ждала, простывшая, встревоженная и упрямая как мама.

Я сцепила пальцы, пытаясь успокоить вспышки тревоги, пробегающие по рукам. Я не могла спорить с Марлин. Она была ужасно серьезной.

— Ладно. Можешь привести его вечером.

— Ты можешь забрать его из «Армии Спасения» в конце программы этого дня?

— У меня уроки, — даже Марлин не могла это изменить.

— Ладно. Я приведу его. А теперь мне нужно продумать путь по видеорегистратору. Если хочешь остаться со мной и находить примечательные знаки пейзажа, тогда ладно. Если нет — можешь идти, — она взяла пульт. — И спасибо за Судафед.

Она смотрела телевизор, но я послала ей воздушный поцелуй, уходя. Она выводила меня из себя, но только ее в мире после смерти мамы я могла звать своим человеком.

Своим раздражающим мостом к человечности.

Я вышла за дверь, спустилась бегом по скрипящей лестнице, обогнула разросшиеся рододендроны и попала на дорожку.

И врезалась в кого-то головой.

В кого-то с твердым прессом, скрытым свитером.

Я подняла голову, краснея в третий раз за утро.

— Простите, — пробормотала я.

Парень из магазина. Я не рассмотрела его тогда, но теперь не могла убежать. У него были очень темные карие глаза, почти черные. Веки не были особо выделены, и его глаза были приподняты в уголках. Азиат или отчасти азиат. Темные волосы средней длины торчали спутанными прядями на его голове.

Он был в свитере, но казалось, что ему плевать, что надевать, ведь его тело отвлекало внимание.

Я посмотрела на его ладони. Пачки презервативов уже не было видно.

— Это становится привычкой, — сказал он.

Я нахмурилась, но он расслабленно улыбался, приподняв бровь так высоко, что напомнил мне Спока из старого «Звездного пути».

— Прости, — повторила я с нажимом. Я отошла, чтобы обойти его, но он поднял руку, останавливая меня.

— Я надеялся с тобой поговорить, — сказал он.

— Что? — я попятилась, озираясь в поисках людей. Все уже ушли в здание. Никого не было вокруг. Мне стало не по себе.

Я коснулась его. Обычно я получала только фрагменты, которые могли стать снами из сильных эмоций людей — как печаль той кассирши. У этого парня не было ауры драмы, и я ничего не ощутила в аптеке, но вдруг у меня возникли сомнения, что он ничего не передал мне. Может, ночью меня будут мучить сны о безумных маньяках?

— Я недавно в городе, — сказал он с любопытством в голосе.

— Прости, — повторила я. Я только это могла говорить? Нужно было успокоить его и ускользнуть. Я хорошо умела ускользать. — Тебе нужно подсказать, куда идти?

— Подсказать? — он растерялся. — Нихонго вакаримасу ка?

Я покачала головой, растерянно морщась. Странный парень, говорящий на японском? И почему он спросил, понимаю ли я японский?

Я не была копией отца. Были лишь немного приподнятые уголки глаз. Даже мой нос был жутким и острым, как у Пирсов.

— Ах, дамэ ка, — буркнул он. Идеальные брови опустились, его лицо изменилось. Не только выражение, но и ресницы, казались, стали гуще, а рот — шире, губы стали полнее, а щеки — круглее. Я моргнула и пригляделась.

Парень был тем же, но теперь его лицо словно кричало «привлекательный и любезный». Словно он был товаром.

— Ах, мне нужно… меня ждут на встрече за кофе, — я махнула на здание. — Уверена, на всех квартирах написаны фамилии. Ты не должен заблудиться.

— Я собирался узнать у тебя, где ближайшее кафе, — сказал он с искренней улыбкой, но в глазах была тень ухмылки.

«Серьезно?» — я потерла ладони о штаны. Парень был странным, но не пугал меня, хоть я врезалась в него два раза. Марлин могла бы дать мне совет, как поступить. Стоило бежать от него в панике или можно было пойти с ним в Стамптаун?

Он терпеливо ждал, улыбаясь так, словно я участвовала в тайной шутке.

«Ладно, Стамптаун», — там я сделаю заказ первой и улизну, пока он будет ждать свой.

— Иди за мной, — сказала я, направляясь вперед, чтобы он зашагал рядом. Моя голова едва доставала до его подбородка. И, пока я шла бок о бок, я не могла смотреть ему в глаза.

— Ты живешь в одном из тех домов? — сказал он.

Я споткнулась, хоть на тротуаре не было трещины. Он кашлянул.

— Ах, не лучший вопрос, да? Попробую еще раз. Ты не знаешь тут дешевое, но неплохое жилье?

Я задумалась, вспоминая, что знала о районе, где жила почти все время после старшей школы. Но я такое не знала.

Лучшая лапша в Портлэнде? Магазины продуктов с доставкой на дом? Задний ход из колледжа? Базы данных и поиск книг на сайтах? Это я умела. Знания о реальном мире? Почти ничего.

— Я не могу помочь. Но в Портлэнде есть сайты по поиску квартир. И в Стамптауне могут быть буклеты.

Мы остановились на перекрестке и ждали, я глядела на него. Он улыбался, но не нажимал на кнопку перехода, хоть был ближе. Я вздохнула, потянулась мимо него и нажала ладонью на кнопку. Он не попятился, когда я вторглась в его личное пространство, а склонился. Его ноздри раздувались, словно он… нюхал.

Я резко отпрянула.

Он нахмурился в смятении.

— Ты… не просто человек. Почему ты…?

Свет стал красным, и я пошла прочь от него по дороге.

«Он перешел черту странности. Не просто человек? Что?» — мне не нужен был совет Марлин, чтобы понимать, что с мистером Нюхом нужно быть осторожнее.

Стамптаун и относительная безопасность были в конце улицы, отсюда уже было видно желтую табличку в форме петуха. Он мог отыскать путь и сам.

Спину покалывало, но я не хотела оглядываться. Лучше было не привлекать внимание. Я добралась до Стамптауна и обошла стоянку с велосипедами, ударившись коленом о выпирающую ручку детского скутера. Глупые неживые предметы постоянно мешали мне выбраться из проблем.

Внутри был спокойный светлый интерьер из дерева, и я встала боком в очереди, чтобы люди не толпились за моей спиной. И чтобы следить одним глазом за Нюхом.

— Ваша очередь, — сказала женщина в очереди за мной. Я подняла голову, увидела растерянные лица Грега и Саи из-за витрины с пирожными.

— Что желаете? — сказал Грег с нажимом, потому что явно повторял это не в первый раз.

— Большой латте, — сказала я, протянула кредитку Саи.

С тех пор, как я прошла ее в коридоре колледжа три недели назад, я пыталась поболтать с Саи. Мне нужно было сказать что-то нормальное. Что-то интересное и остроумное.

— Как занятия?

— Пока довольно просто, — сказала Саи. Она улыбалась искренне. Я оглядела витрину, думая, о чем спросить.

Взгляд упал на мужчину за одним из столиков. Он казался странно знакомым. Процессор, судя по твидовому пиджаку с замшевыми локтями и охапкой бумаг с пятнами кофе в свободных папках. Может, я видела его в коридорах колледжа. Дрожь пробежала по спине.

Почему от его вида мне было не по себе? Его волосы с проседью не вызывали опасений.

Я прошла в угол, дожидаясь, пока Грег сделает мой латте.

— Ах, видимо, и у тебя с занятиями все хорошо, — сказала мне вслед Саи с ноткой сарказма в голосе. Ой, я отвлеклась на затылок профессора и пропустила ее слова до этого.

Я даже не улыбнулась, когда Грег поставил мой латте на стойку. Может, они спишут мое поведение на нехватку кофе в организме? Я надеялась.

Я коснулась теплого картона, аромат корицы усилился. Странный жуткий фрагмент, что вызывал кошмары, всплыл в голове. Я застыла.

Красный цвет эспрессо-машины растекался по коричневым стенам полосами, размывающими все.

На языке были овсяные отруби и патока. Нотка экзотической пряности… кардамон? Коричневое и красное сливалось в черно-коричневые тени темного коридора. Я сжала холодную металлическую рукоять большого ножа с зубцами на лезвии, как в старых фильмах Рембо. Кровь стекала с клинка на бледное неподвижное тело женщины с длинными черными волосами и выдающимся крючковатым носом.

Молоко обожгло мне руку, пролившись, и я вскрикнула. Крышка латте упала. Кто-то прижал полотенце к моей руке. Я прошептала извинения, зажмурилась, пока глаза мертвой женщины пропадали во тьме.

«Ки, яма, цуки», — под веками проступили твердые мазки кистью на каллиграфии, куда я ходила по субботам. Ужасный фрагмент теперь не давал мне покоя, пока я бодрствовала? Как я получила такой сильный, не заметив? Такого не было раньше. Это снилось мне всю неделю, а детали не размывались.

Дышать. Начертить черную линию. Заключить в черные линии тот коридор, запах, бледную жуткую кожу.

Через миг я открыла глаза. Грег смотрел на меня с мокрым полотенцем в руке.

— Нам позвать Бена? — прошептал он Саи.

Мой прогресс в Стамптауне за последний месяц был испорчен. Пора отступать. Пусть люди забудут о странности.

Я развернулась, сжимая наполовину полный стаканчик.

Профессор тоже смотрел на меня, и я вдруг поняла, где его видела раньше.

Он преподавал в колледже. Я столкнулась с ним у кабинета японской литературы на прошлой неделе. Он только вышел из двери, румяный, в смятении. Я не успела отклониться, а он похлопал по моей голой руке, извиняясь. В этот раз столкновение не было моей виной.

Я ощутила тот страшный фрагмент во сне на той неделе, отруби и патока, фигура мертвой женщины.

Это был его фрагмент, профессора с замшевыми локтями. Но это был кошмар, да? Не сон из-за воспоминания, как у Марлин про выпускной и Тайзо Ковача. Профессора не убивали людей.

Профессор встал, собрал свои вещи. Он был красивым, хоть и староватым с кудрявыми волосами. Я представляла, как на него смотрели блондинки-ученицы, внимая каждому слову. А потом картинку сменили эти блондинки на окровавленном полу.

Как-то много стало проблем.

Чтобы скрыть смятение, я поднесла латте к губам.

Блин. Остыло, и край стаканчика промок от молока и мог вот-вот порваться на моем языке.

Если бы в мире была справедливость, я ушла бы домой, но у меня были занятия. Нужно было отыскать силу, о которой говорила мама, когда давала мне этот свитер, теперь испачканный латте.

Я обходила мешки зерен, не задевая людей в очереди. Я была почти свободна, но заметила в стекле, что за мной отражается тень. Странное покалывание, как с мистером Нюхом, пробежало по моему затылку. Профессор шел за мной?

Я вышла за дверь. Профессор мог уже уйти. Зачем ему задерживаться?

Я была нездоровой, еще и с паранойей. Чудесно.

Я завернула за угол. Покалывание стало сильнее. Кто-то шел за мной. Я замедлилась, поймала промокший рукав, чтобы выжать его над урной и пропустить того, кто шел сзади.

Человек остановился перед урной.

— Я не видел тебя в колледже? — сказал профессор. Я отпрянула, сумка стукнула меня по бедру. Он улыбнулся шире, протянул руку. — Ты была в кабинете Канэко-сенсея?

Он хотел быть дружелюбным, но то, что он меня вспомнил, заметил, хоть и встретил случайно, вызывало страх. Я не коснулась его руки. Я не собиралась это делать.

— Ах, да, эм… — я искала путь к отступлению. — Я… кхм…

— Ах, вот ты где! — раздался голос за мной. Я повернулась, мистер Нюх ослепительно улыбался. — Пора идти.

Он помахал профессору.

— Простите, что мешаю, но я пришел забрать ее, — он сжал мой локоть, и тепло потекло от его прикосновения по моей руке к колотящемуся сердцу.

Профессор чуть нахмурился. Запах кардамона. Бледное неподвижное тело. Мистер Нюх был странным, но безопаснее профессора.

— Да, мне нужно идти, — пробормотала я. Профессор напрягся, словно хотел возразить. Но он улыбнулся мне вежливо, кивнул мистеру Нюху и повернулся к парковке.

Паника унялась. Побег… от чего? От неловкого разговора с коллегой Канэко-сенсея? Когда фрагменты сильно влияли на реальный мир, я знала, что нужно общаться не только с Марлин или писать Тодду, который искал мне работу фрилансера.

Держаться реальности. Не обращать внимания на странности.

Я покачала головой, желая отбросить все, как мамин черный лабрадор стряхивал воду после плавания.

Обычно я была не такой. Фрагменты других людей не влияли на меня так, дело было в профессоре.

Рука сжала мое плечо, потянула меня по дорожке. Я пошла с мистером Нюхом, пытаясь не расплескать латте еще больше.

Он прижимал ко мне ладонь. Голая кожа задевала мою голую ключицу у воротника.

Где была паника? Почему я не сжалась? Только папа мог так трогать, не отдавая мне фрагменты. Но мистер Нюх не пугал своей рукой. Она была тяжелой. Теплой. Без покалывания. Без запахов. Без помех перед глазами.

— Зачем ты это сделал? — выпалила я.

Он моргнул.

— Ты не хотела говорить с тем мужчиной.

— Как ты это понял?

— Это важно?

— Да! — я отдернула руку.

Этот парень… был крут в своей неопрятности. Как парни Марлин, играющие в лакросс. Темные глаза притягивали меня, и я ощущала вину за резкое поведение.

«Откуда вина? Это он странный, а не я», — но я не боялась.

В его темных глазах не было желания навредить мне. Я была уверена. Будто он дал мне фрагмент, который вызовет сны про зеленые поляны с белыми кроликами среди ромашек.

«Осторожно. Будь мудрой», — я не должна была ощущать его тепло, расслабляться при нем, как делала дома в кресле перед компьютером. Может, фрагмент профессора повредил мой мозг.

— Прости, что помешал, ах… э-э…

— Ты не можешь преследовать людей, даже не узнав имя!

— Преследовать? — он снова вскинул бровь. Он что-то пробормотал на мужском сленге японского, но быстро, и я не расслышала. — Тогда назови свое имя.

Я хмуро смотрела на него. Тут Марлин сказала бы мне фыркнуть и уйти. Бросить его.

Но я еще ощущала отруби и патоку на языке, и я не хотела быть одна возле профессора.

— Я — Кен, — сказал парень и поклонился, напоминая мне папу в его ресторане суши.

Кен? Имя ему не подходило. Кеном должен быть растрепанный блондин-громила из футбольной команды. Волосы мистера Нюха были каштановыми, будто раньше были черными, но выгорели на солнце до этого оттенка. Его высокое худое тело было как у олимпийского пловца, а не футболиста. Сияющие темные глаза с густыми ресницами с едва заметным веком. Я не могла понять, был он метисом или азиатом. Но он не был Кеном. Он не был похож на мужа Барби.

Но мое имя теперь не звучало глупо.

— Кои, — сказала я.

Его полные губы растянулись в улыбке.

— Как «симпатия»?

— Нет, у мамы был фетиш на рыб. «Кои» — это карп.

Он снова поклонился, и я не дала себе поклониться в ответ. Так делал папа, когда общался с другими бизнесменами-японцами за бесконечными кружками нама в Язу. Так было раньше.

— Что ж, Кен, — сказала я, — похоже, я у тебя в долгу. Спасибо, что спас от этого профессора.

— Профессор? — веселый блеск стал ярче. — Не за что, — сказал он низким гулким голосом. Тепло растеклось по моей шее, и на спине словно расправились крылья. Откуда у него такой голос? Как у актеров в старых самурайских сериалах папы.

— Спасибо еще раз, — буркнула я и допила латте. Пора было уходить, пока я не стала симпатизировать преследователю. Кен мог и не быть преследователем или безумцем, но жуткий профессор уже должен был уйти. У меня были дела. Нужно было поразить знаниями не таких жутких профессоров.

Взгляд Кена не дрогнул. Он не уловил намек?

— Мне нужно на учебу, — я думала, что это было очевидно, но он стоял там. Женщина с двойной коляской заставила меня отойти в сторону на клумбу.

Кен оставался там после того, как женщина прошла.

— Мне некуда идти, — сказал он. Его веселье смягчилось до открытого выражения лица, чтобы я понимала, что на глубине не скрывалось ничего опасного. Я сильнее ощутила вину. Мама с детства научила нас гостеприимству. Не давать соседу уйти без чашки кофе. Всегда собирать объедки на тарелку для бездомных. Тысяча способов не сказать «нет». Это у нее было общим с папой.

— О, — мои щеки вспыхнули. — Я хотела бы задержаться, но мне пора на учебу.

— Не так, — сказал он. — Я только прибыл на эту территорию.

Территорию? Что с ним? Он был бездомным? Что от меня хотел? В кармане загудел телефон. Я вытащила его и посмотрела на экран. Сообщение от Марлин.

— Минутку, — я открыла телефон.

Привезу папу. Сегодня. В 8.

Сегодня? Блин. Я забыла, что завтра лабораторная. Я не могла весь день нянчиться с папой. Марлин делала вид, что у меня не было жизни, чего-то важного. Может, последние пару лет так и было. Работа фрилансера давала мне гибкий график, но теперь все изменилось.

Я делала что-то в своей жизни.

— Плохие новости?

«О, да», — еще один подарок этого дня еще был со мной.

— Нет. Да. То есть, моя сестра оставит мне папу, а у меня занятия, а его нельзя оставлять одного, — я растерялась. Не стоило вываливать проблемы незнакомцу, как бы безопасно рядом с ним не было.

Кен запутался.

— Почему ты не можешь оставить свою сестру одну?

— Не сестру, а папу. У него Альцгеймер. Он путается и уходит.

— Ах, да. Бокеттэ иру. Йоку вакаримашта. Я приглядывал за таким дядей, — сказал он. — Жил с ним год.

— Серьезно? — совпадение, но мое воображение уже впилось в его слова. Вдруг лабораторная завтра показалась возможной. И это всего на день, пока я не найду другого помощника для папы.

Воздух вылетел из меня, и пузырь фантазий сдулся. Безумие. Я не собиралась пускать незнакомца приглядывать за папой. Темные глаза или нет. Марлин меня убьет.

— Твой отец — японец? — сказал Кен.

Он мог это понять по моему имени.

— Я говорю на японском, — отметил он.

Новичок в городе, без работы и жилья, но с опытом в таком деле и японским языком.

Часть меня решила, желая быть завтра на лабораторной, что Кен не мог создать эту ситуацию. Он не управлял клиентами Марлин.

— Он говорит на редком диалекте японского из префектуры Аомори, и мы не можем нанять сиделку, которая не сможет говорить с ним в… не лучшие периоды.

— Я жил в северной Японии, диалект — не проблема, — он замолчал, опустил взгляд, давая мне решить без давления тех глаз. Он пинал левой ногой кусочки коры на дорожке, движение было исполнено подавляемой энергии. — Я присмотрю за ним за место для сна. Мне некуда идти.

Это было заманчиво просто, легкое решение моих проблем. Папа мог спать в моей комнате на раскладушке, как обычно, а Кен мог устроиться на диване или, если он был хотя бы хафу, как я, а то и чистым японцем, мы могли бы достать футон, а я бы спала на диване. Тогда папа будет спотыкаться об Кена и будить его, если будет ходить во сне.

Разумная часть меня открыла мой рот, чтобы сказать «нет», и язык был наготове.

Кен приподнял бровь.

Я не могла сейчас заняться папой. Я могла только его трогать, не получая фрагменты, но каждый миг с ним, когда ему было плохо, ранил меня. За прошлый год у него часто были странные приступы, он кричал хриплым голосом, что прячется от морских монстров и пылающих пожирателей и прочую чушь. Словно он перешел к шизофрении.

«Я не обдумываю это. Нет».

Марлин будет в ярости, если узнает.

«Может, я смогу назвать Кена школьным приятелем?» — я фыркнула.

— Я дам тебе испытательный срок на два дня, — сказала я.

«Подумай, что сможешь хорошо спать. И учиться».

— Я к твоим услугам, — Кен поклонился очень низко.

— Тогда вот, — я открыла свою почтальонку, вырвала страницу блокнота и записала номер телефона и адрес. — Я иду на занятие, серьезно, но, если ты сможешь прийти ко мне домой этим вечером… я угощу тебя ужином. Может, в полседьмого? Отсюда всего десять минут пешком.

— Я буду там, — сказал Кен.

— Пока.

— Пока.

Мы не двигались. Я будто была в старшей школе, ждала, пока мальчик, который мне нравится, пошевелится первым. Я решительно сжала лямку сумки и прошла мимо него. Два шага, и я обернулась, чтобы понять, что он делал.

Я смотрела, как он шел к кофейне Стамптаун. Может, хотел кофе. Наверное, карамельный макиато со сладким слоем сверху, но темной горечью внутри.

«Сосредоточься».

Я пошла по дорожке. Было обидно, что все смотрели на меня, когда я опоздала. Канэко-сенсей считал себя комиком. Я смеялась с ним, когда он комментировал до этого опоздания учеников, но не знала, выдержу ли еще и его сарказм после событий дня.

К счастью, у него тоже был плохой день. Он был подавлен, когда я ворвалась, едва взглянул на мена, подходя к трибуне.

Он вставил пленку в проектор, и раздался хор стонов. Тест. Мишима и Кавабата. Авторы-самоубийцы, но я хотя бы читала истории, которые Канэко-сенсей задал две недели назад.

В классе было слышно шорох карандашей и дыхание. Мой разум переключался то на зловещее видение профессора, то на моих безумцев — папу и Кена.

Остатков латте не хватило, чтобы привести в порядок мысли. Может, в сумке еще оставалась шоколадка. Я купила себе пачку шоколада с начинкой из черники и лаванды, когда Марлин брала меня на шопинг на прошлой неделе. Теобромин, спасай!

Но я порылась в сумке и ничего не нашла.

«Сосредоточься. Нужно набрать баллы и пройти дальше», — у меня не было сил и денег на другие занятия, все должно было идти на основные предметы для моей специальности.

Специальность дарила жизнь. Работа, которую я смогу делать, касалась бумаг и компьютеров, но там хорошо платили, и там был минимальный риск прикосновений клиентов.

Я прижала ладони к глазам, и во тьме вспыхнула серая помеха. Да. Тест по Мишиме. Я представила книги на полке папы. Там были последние работы Мишимы… «Море спокойствия»…

— Простите, — сказал мужской голос из открытой двери. Профессор из кофейни. Он прошел в класс и повернулся к ученикам, посмотрел на меня.

Глава вторая

Хмурое лицо Канэко-сенсея озарила улыбка.

— Профессор Хайк. Чем могу помочь?

— Я надеялся, что вы позволите мне рассказать об исследовательском проекте.

— Да, конечно, — Канэко-сенсей указал на трибуну перед классом. Его услужливость раздражала. Канэко вел себя так, словно профессор был президентом университета. Канэко-сенсей даже не сказал нам устроить перерыв в тесте. Он смотрел на профессора.

Девушка, которая обычно сидела со мной, Элиза какая-то, посмотрела в «Снежную страну» Кавабаты под столом. Она нахмурилась, поймав мой взгляд.

— Профессор Канэко позволил мне забрать у вас немного времени. Я занимаюсь исследованием языка, ищу носителей японского языка с не самыми известными диалектами.

Элиза перестала хмуриться и сосредоточилась на Хайке, как Канэко-сенсей.

«Ладно, он симпатичный, но разве она не ощущает от него жуткую ауру?».

— Конечно, все помощники получат дополнительные баллы, — сказал Канэко-сенсей. Он почти вилял хвостом Хайку. Что со всеми такое?

Хайк отошел от трибуны и пошел по ряду ко мне. Кожу головы покалывало. Я заерзала на стуле.

— Кои, да? — сказал он. Я моргнула, глядя на его красно-черный полосатый галстук, не желая видеть глаза. Он знал мое имя? Подслушал наш с Кеном разговор? Или хуже — спросил обо мне у Канэко?

Желудок сжался.

— Да, — сказала я. Руки были на парте, ноги — готовы унести меня отсюда.

«Спокойно», — не стоило нападать на любимца Канэко-сенсея во время теста.

Хайк опустил ладонь на мою парту, и я вздрогнула. Он шмыгнул носом.

Я рискнула взглянуть на его лицо. Изумление и презрение. Его мизинец был возле моей ладони, поймал листок теста. Я отодвинулась.

Он смотрел пристально, но уголки рта дрогнули.

— О, да, — сказал Канэко. — Кои, твой отец — Иссэй, да? Из Аомори?

«Молчи. Молчи!» — я хотела, чтобы дорогие кроссовки профессора японского взлетели и ударили его по губам. К сожалению, он лишь приблизился в них.

— Это так? — сказал Хайк.

— Да?

— Да, — Элиза убрала блестящие светлые волосы за ухо с множеством сережек. — Разве ты не рассказывала классу, что означал абзац в «Танцующей девушке Изу» на северном диалекте, с которым переводчик напутал? — она широко улыбалась Хайку. Он даже не повернулся.

— Отлично. Ты поможешь мне? — сказал Хайк.

— Конечно. Я приведу ее после занятия, — сказал Канэко-сенсей.

Хайк убрал руку с моей парты, помахал ею с отрицанием перед лицом Канэко.

— Нет, не обязательно.

Радостное лицо Канэко-сенсея тут же стало пристыженным.

— Но это не сложно, — сказал он.

Горький запах кардамона и гнилой запах старой крови. Фу. Я снова видела перед собой остекленевшие глаза мертвой девушки. Я сжала край парты так сильно, что ноготь на мизинце согнулся и почти сломался.

— Мне очень жаль, — процедила я. Нужно было дышать и успокоиться. — У меня важные дела после урока.

Кто-то фыркнул. Наверное, Элиза, но я еще видела краем глаза тот фрагмент.

— О, это всего на минутку. Уверен, у Кои есть время, — сказал Хайк тепло и тихо.

Хайк шумно вдохнул, и запах кардамона и отрубей в патоке сменился соленым запахом океана.

Энергия двигалась в воздухе, усиливаясь у моей парты. Хайк медленно поднял ладонь к зажиму для галстука в виде нефритового Будды, прижал палец к нему сзади.

Он скривился, и я заметила красную каплю на его большом пальце. Мне было не по себе, сердце колотилось. Плевать на тест, я что-нибудь придумаю. Тут было опасно. Я хотела бежать…

— Уверен, у тебя есть минутка перед важным делом, — сказал звучным голосом Хайк, и звук задел мое лицо и шею, проник глубоко. Покалывание пробежало по рукам.

Я моргнула. На миг все замерцало, словно комната быстро повернулась, встала на место, но все стало четче.

Мои пальцы разжались. Меня окружали растерянные лица учеников. Страх растаял, как масло.

Вдруг я стала усиленно думать, что после урока у меня было пятнадцать свободных минут. Конечно, времени было мало до важного дела с… я сглотнула, в горле была соль.

— Д-да, я зайду к вам после урока, — услышала я себя. Тревога обрамляла мои слова, сделала их тихими и робкими. Мои ладони покалывало. Я сжала пальцы, сорвала резинку с косы и провела руками по спутанным прядям, чтобы не пытаться сломать ногти о парту.

— Вот и разобрались, — сказал Канэко-сенсей. — Вернитесь к тесту, — заявил он.

Хайк улыбнулся мне, но это не отразилось в глазах. Его передние зубы были кривыми, словно он часами сосал лимоны или плохо ухаживал за зубами в детстве.

— Увидимся позже, — приказал он и пошел к двери, бросил мятую салфетку в урну у двери.

Остаток урока прошел размыто. В четыре часа я встала и собрала вещи.

— Тебя точно не нужно проводить до кабинета профессора Хайка? — спросила Элиза. Она потянулась к моим книгам, и я отодвинула их.

— Думаю, нет.

«Я не буду заводить тут друзей», — у меня уже были фрагменты кассира из аптеки и Кена для этой ночи. Мой разум не справится еще и с тем, что снилось Элизе. Что вообще снилось блондинке, бывшей чирлидерше?

Многим людям снилось схожее: полеты, опоздания, погони, падение. В Элизе было что-то не то, несмотря на ее безупречную кожу и веселую улыбку. Элизе могли сниться готические особняки или убийство топором.

Я попыталась прогнать мрачные мысли. Канэко-сенсей назвал мне номер кабинета Хайка, когда я уходила, и я не заметила, как оказалась в пустом коридоре в подвале здания обществознания. Я теребила край лямки своей сумки.

Ноги болели от напряжения, я была готова вернуться по лестнице на людный двор. В это время низкий голос во мне настаивал, что времени мало. И голос был сильнее моих глупых страхов.

Дверь открылась.

— Мисс Пирс, входите, — сказал профессор Хайк. Он не спешил, стоял там, словно знал, что я колебалась у его двери. Я смотрела всюду, но не на его лицо.

Он прошел в кабинет, оставив дверь открытой.

— Конечно, — меня очаровал вежливый разговор. Было сложно уйти, когда я уже прошла к центру его кабинета.

Кабинет Хайка не был профессиональным. На всех стенах висели ковры с геометрическими узорами золотого и алого цвета. Пара ламп на столе со звездами, нарисованными синим, отбрасывали странные тени под собой. У стены за столом был большой кусок серого камня в шрамах, толщиной с двух мужчин и выше Хайка на пару футов. Сверху было стилизованное изображение какого-то зверя с большими загнутыми рогами.

Я словно попала в роскошную комнату шейха из книжек Марлин.

Серый стон Хайка и стулья не вязались с пышностью комнаты.

В голове мелькнула бледная мертвая девушка, ее широкий нос, кровь на ее теле. Всего пять минут. Что может за ним произойти?

— Присаживайся, — приказал он. Я послушалась, не ожидая нетерпения в его голосе, который был уже не таким гладким, как в классе Канэко-сенсея. Складные стулья перед его столом выглядели так, словно на них нельзя было сесть. Я ерзала, металлический край впивался в ноги сквозь хлопок спортивных штанов.

Хайк опустился на край стола, заполнил мое поле зрения, явно намеренно.

— Я ищу список слов на редком диалекте Аомори, на таком говорят в Хераи-мачи.

Я моргнула. Совпадение ли, что он искал диалект, на котором говорил мой папа? Или он как-то проверил меня заранее? Он знал?

Хайк поджал губы. Он выглядел неприятно удивленным, что я не вызвалась сразу помогать ему.

«Ага, вот и трещина в фасаде профессора. Заметила».

Я не хотела рассказывать ему о своем папе и своем происхождении.

Я поежилась. Хоть в комнате было жарко и пахло пряностями, на меня давила влажность, словно я извивалась под взглядом Хайка.

Я не могла просто сидеть и молчать. Моя левая нога дергалась на полу. В воздухе было напряжение. Я лучше сидела бы и смотрела телевизор с Марлин, чем рассказывала профессору о себе.

— Мой отец из Хераи-мачи, — процедила я.

Хайк перестал хмуриться и ухмыльнулся с презрением.

— Конечно, — сказал он. — Тогда ты поможешь мне, — это не был вопрос. Он прошел, взял бумаги из аккуратной стопки. Быстрый взгляд показал, что на его столе были письма, слова на разных языках, и некоторые не выглядели индоевропейскими или германскими.

Руки покалывало. Хайк почему-то пугал меня.

«Соглашусь с тем, что он хочет, и уйду отсюда», — меня ждал ужин, папа и Кен-не-преследователь…

— Чем могу помочь?

Хайк протянул бумаги, чтобы я их взяла. Я сделала это осторожно. И все равно его запах овса, патоки и кардамона ударил меня по ноздрям. Я кашлянула за кулаком.

— Мне нужен перевод диалекта. Все объяснено на бумаге.

«Зачем ему перевод диалекта Аомори? Что он исследует?» — но если бы я спросила, это продлило бы встречу.

— Ладно. Я посмотрю, — сказала я. Я не могла встать, пока он сидел на краю стола, ведь задела бы его. Он не двигался.

Прищуренные глаза разглядывали меня. Тысяча иголок. Я встретилась с ним взглядом, пытаясь выглядеть невинно. Как Элиза. Бывшая чирлидерша, свободная от картинок мертвых девушек.

— Что-то в тебе есть, — сказал он и схватил меня за запястье.

Он трогал меня. Трогал! Мозг беспомощно лепетал. Фрагмент принесло в меня ледяной волной. Я тонула… тонула в глубинах синевы.

«Дыши. Возьми себя в руки», — ковры и серый стол возникли передо мной.

— Что-то не так? — сказал он, его голос зазвучал странно, как в классе Канэко-сенсея. Я думала, его глаза были карими, но сейчас вокруг его радужки сияли тонкие бирюзовые кольца.

— Нет, сэр, — сказала я, вдохнув. Его фрагмент наполнил мой живот. Казалось, что я переела васаби. Я резко встала, оттолкнув стул. Я ощущала тяжелое присутствие мертвой девушки, ее холодные стеклянные глаза.

Хайк посмотрел на свою ладонь на моем запястье, нахмурился и отпустил мою руку, потер ладони, словно бился ими, а не держал меня за запястье. Я сжала лямку сумки, желая, чтобы между нами были мои острые локти. Я отпрянула на шаг, голова кружилась от запахов и видений, которые я не понимала.

Я не должна была покидать дом этим утром.

— Я… пойду, — пробубнила я. Вдруг я ощутила раздраженную энергию. Словно я выпила эспрессо Грега и Ред Булл. Хайк смотрел на меня странными глазами, но не двигался, пока я шла к двери. Как хищник, который пока что позволил добыче сбежать.

Спину покалывало, кожа ждала острый нож из его фрагмента. Я повернула ручку, и облегчение охватило меня жаркой волной. Побег.

— Принесите переводы через неделю, мисс Пирс, — сказал Хайк.

Я кивнула, закрыла осторожно за собой дверь и выдохнула, услышав щелчок. Напряжение из живота тут же перешло в виски, запульсировав болью.

«Что это было? Я не в себе, — профессор попросил меня перевести слова, а я перепугалась. И он коснулся меня. Может, я получила еще фрагмент. Нужно было убегать, будто он был серийным убийцей? Я сглотнула. — Плохое сравнение», — но он не проверял орудия пыток.

Я посмотрела на бумаги в руке. Он просто хотел перевод диалекта. Этим фразам не было эквивалента на английском. «Ощущение воспоминания, которое когда-то ты знал, но забыл» и «сильное удивление», и «острота эфемерной красоты перед тем, как она пропадет».

Я прищурилась, глядя на последний лист. Там были научные названия. Растения? Я могла справиться со своими знаниями диалекта и черным поясом по поиску в Гугле.

Но мне было плохо не от этого. Я покачала головой. Было просто убежать от неловкой ситуации. Было сложнее остаться и справляться с глупой паранойей. И я решила не выбирать больше легкий путь.

Отчаянный голос Марлин зазвенел в моей голове: «Не сдавайся паранойе, Кои-нэ-чан», — я издала странный высокий смех. Пора было послушаться совета Марлин. Отправиться домой и успокоиться безопасностью своего убежища.

Автобус был людным, и мне нужно было сосредоточиться на дыхании и замереть, чтобы никого не задеть. Я была в улице от дома, и в голову сквозь туман пробилась мысль.

«Кен. Блин», — и Марлин привезет папу. Блин. Даже дома не было спокойствия.

Я глубоко вдохнула. Все по порядку. Ужин, потом другие проблемы. Я могла заглянуть в магазин, сделав крюк, и взять готовые пулькоги, которые любил папа. Я надеялась, что Кен не был вегетарианцем.

Как-то Кен и овощи не вязались. Я представляла его, отрывающего мясо с ребрышка и вытирающего соус с уголка широкого рта.

Внутри «Торговца Джо» я замерла, сердце гремело без повода, и парень с двумя малышками в коляске врезался в меня.

— Простите, — выдохнула я. Он растерянно посмотрел на меня. Я взяла корзинку и пошла в менее людный ряд закусок. Я думала о своих встречах, о Кене, и как я не боялась его, хоть думала, что он преследовал меня. Снаружи кофейни, когда он коснулся меня, спасая от Хайка, я не дрогнула. Будто в глубине меня не было страха перед его фрагментами. Его ладонь на моем локте была источником тепла.

Я присела, чтобы взять любимые папины крекеры с кунжутом с нижней полки. Кен придет на ужин. В мою квартиру.

Пачка крекеров захрустела под моими пальцами. Подумаешь. Люди все время ходили в гости к другим. Это было нормально. Я любила нормальное.

«Сделать ужин, запереть дверь спальни и не добавлять себе еще паранойи», — Марлин обычно перегибала, а я была логичной. Я улыбнулась кассиру в гавайской футболке. Конечно, рядом была витрина с шоколадом.

Их черный шоколад оставлял горькое послевкусие, и я его не любила, но взяла пачку сушеной черники в шоколадной глазури.

Антиоксиданты были важными.

Снаружи я открыла пачку, съела пару штук и сунула остальные в пачку.

Бархатная горечь смыла соль и кардамон с моего горла. Я пошла по почти пустым улицам, не думая о моросящем дожде.

Кен сидел на скамье под двойным вишневым деревом у гаража здания с моей квартирой, когда я подошла с пакетом покупок.

Усталость пропала, и вместо нее возникло что-то подозрительно веселое.

Кен встал, улыбаясь. Он помахал, и улыбка стала робкой. Эта улыбка, белые зубы за губами, что-то сделала со мной внутри. Я нахмурилась.

Почему его вид ощущается нормальным?

— Не говори мне, — сказала я, — что ты ждал тут все время?

Он указал на свою одежду — уже не свитер, а рубашку с короткими рукавами и черно-белым узором.

— Не все время, — сказал он. Может, дело было в дождике, но он казался менее круглолицым, словно дождь придал ему острые черты.

Он потянулся к моему пакету.

— Все хорошо, — сказала я, прошла мимо него, скрывая то, что вздрогнула. — Я справлюсь.

— Я был осторожен, — сказал он. — Я бы не задел твою руку, — он глубоко вдохнул. — Почему ты… почему ты не признаешь то, какая ты?

Я развернулась. Я помнила Марлин на заднем дворе, отпрянувшую от меня, своей сестры, когда я рассказала ей, что мне снилось прошлой ночью.

Урок был выжжен в моих костях. Не говорить об этом никому. Даже мама избегала любых упоминаний моей странности, словно одна не могла с этим справиться.

«Отпусти. Веди себя так, словно все в порядке», — сначала Хайк, теперь Кен. Все, что я скрывала эти годы, грозило взорвать мою новую и улучшенную жизнь. Нет уж. Я доучусь. Я буду жить нормально, а не как запуганный отшельник.

Я развернулась, бросила Кену пакет. Он поймал его у земли. Большие карие глаза разглядывали мое лицо, словно на моей коже были написаны ответы. Мои щеки покалывало. Нужно было вести себя нормально.

— Идем, — сказала я, подражая маминому тону. Я взбежала по ступенькам на второй этаж и замерла у своей двери. Я же не бросила где-нибудь нижнее белье? У меня был бардак?

«Уже ничего не поделать», — я вставила ключ в замок.

Кен навис за мной, согревал мою спину в прохладном коридоре. Я уже касалась его дважды за день. Мне будут сниться его фрагменты этой ночью? Спина неловко выгнулась, пока я открывала дверь, чтобы не пятиться к нему.

Я не боялась его фрагмента. Не боялась касаться его. Как отшельник, я не хотела, чтобы в мое логово кто-то проходил.

«Только и всего».

Я повела Кена к моей кухне, и он стал доставать покупки. Он открыл холодильник и рассмеялся.

— Ты выживаешь только на кофе?

— Неделя была занятой, — и метро было дешевым.

Кен сел на один из моих барных стульев из секонд-хенда. Он сидел прямо, такую позу я видела только у людей, которые занимались йогой или балетом.

Я вытащила все из пакета, оставила крекеры на столе. Кен встал после мига тихих размышлений.

— Давай я помогу с ужином, — сказал он.

— Не нужно. Я просто подогрею пулькоги в микроволновке, и потом сделаю лапшу со шпинатом.

На моей кухне не было места для двух взрослых. Между нами было мало пространства, и оно было заряжено тем, как он нависал надо мной. Его длинные конечности были на барном стуле, он терпеливо ждал. Пока что. Сколько времени и пространства он мне даст, пока то, что сделало его острее, пока он сидел под дождем, выберется из-под его любезного вида?

Как бы там ни было, в комнате ощущалось напряжение, и я словно пробудилась, будто выпила двойной эспрессо.

Я кашлянула, повернулась к своему искаженному отражению в рукомойнике. Он не был против, чтобы это закипало. Нам нужен был просто разговор. Я подвинула к нему банку маринары, указала на сковороду, висящую на крючке у плиты.

— Думаю, ты в состоянии подогреть это, — сказала я. Я порвала пачку руколы и высыпала в миску. А потом, изображая бодрый голос Марлин, я сказала. — И… откуда ты прибыл в Портлэнд?

Он остановился с банкой в руках.

— Ты не знаешь, да? — сказал он.

Мои ладони стали потирать руки, пытаясь прогнать мурашки.

— Просвети меня.

Кен склонил голову на миг, глубоко вдохнул. Он пробормотал что-то резкое, мужское и японское. Он не казался напряженным, но в темных глазах была борьба.

После мига переживаний он поднял голову, решив не выпускать то, что закипало в нем. Он налил соус в сковороду, взял мою деревянную ложку, чтобы размешать его.

— Я родился в Точиги, у подножия Нантаи-сан, но рос по всей Японии. Теперь я чаще всего возле Токио, но провел несколько лет в Киото, — он назвал Киото осторожно, словно ожидал, что я с пониманием вскину бровь или вздрогну. Это была проверка?

Но я склонилась над рукомойником, наполнила миску водой. Я провалю проверку.

— Звучит неплохо.

Кен сзади ощущался слишком близко. По спине пробегала дрожь, как от холода, но на кухне было тепло.

— Я не успел побывать в храмах или дворце. Я был там… по делу, а не ради развлечения.

И как на это ответить? Я потерла глаз мокрой ладонью. Я реагировала на его присутствие как школьница с разыгравшимися гормонами. Он был милым и странным парнем, разогревающим соус для спагетти. Я была замкнутой в себе девушкой. Мы должны суметь поговорить и поужинать.

Кен приблизился сзади. Я напряглась, прижала миску к животу для защиты.

— Кои, — сказал он тихо у моей шеи. Я ощущала ладонь на своем плече, а потом уловила пряность мужского лосьона после бритья, прогнавшую горький запах руколы. — Кои? — сказал он снова, и его голос проник в меня, мне захотелось прильнуть к нему, укутаться в тепло и запах. Его ладонь скользнула по моей спине и пропала. Я затаила дыхание. По телу пробежали эмоции, и я поджала голые пальцы ног на холодной плитке пола. — Я тут не по своей работе, — сказал он. — Не нужно так опасаться.

— Не понимаю, — мне нужно было пространство. Я не могла сдерживаться, пока он проникал в мое личное пространство.

— Стена между тобой и миром не скрывает твою сущность, — сказал он. — Тебе не нужно бояться меня.

Я повернулась к нему, резкие слова о незнакомцах и их непрошеных советах крутились на языке. Ошеломление в его глазах остановило слова, но мы были так близко друг к другу. Он словно источал приглушенное сияние, и моя кожа впитывала это тепло как губка. Наше дыхание слилось на миг: кофе и свежесть.

— Кто ты? — прошептал он, и я ощущала себя открыто и уязвимо. Веселье пропало. Он впивался в меня взглядом, видел меня.

Кои Пирс не была уязвимой.

— Я — Кои, — мой голос разрезал напряжение в воздухе. — И остальные вопросы могут подождать конца ужина.

Кен рассмеялся, его черты смягчились.

— Ты такая же независимая и полная смыслов, как твой тезка.

Я прищурилась.

— Откуда ты вообще берешь такие слова?

Он склонился и понюхал.

— Похоже, соус подгорает.

Я ткнула его локтем и забрала деревянную ложку. На дне сковороды образовалась подгоревшая корочка. Я выключила конфорку.

— Надеюсь, ты не очень голоден, — сказала я.

— Ужасно голоден, — сказал он и обошел стол.

Я отдала ему почти весь спасенный соус, а свою лапшу посыпала кучей пармезана и перцем. Мы сели на барных стульях у стойки. Кен почти не трогал салат. Он съел лапшу в японском стиле, доказывая, что он не рос в Америке. Мама жаловалась миллион раз, когда папа так делал.

Мы говорили, пока ели, о школе и моей сестре. Каждый раз, когда я спрашивала о жизни Кена, он разворачивал разговор ко мне. Я не могла бороться с ним в беседе, не выглядя грубо. Блеск в его глаза показывал, что ему нравилось смотреть, как я борюсь.

В дверь постучали.

Я покраснела. Я совсем забыла о Марлин. И папе.

Кен указал на дверь вилкой с лапшой.

— Ты не будешь отвечать?

— Конечно, буду, — рявкнула я, накалывая на вилку латук.

Я оставила вилку, не съев латук, и отодвинула стул, чуть не сбив стакан с водой.

Я открыла два замка, сдвинула заедающий засов. Марлин стояла у двери, обвивая рукой пояс папы.

Я смерила ее взглядом старшей сестры.

Марлин вздохнула. Папа отрастил немного бороду, серая просвечивающая кожа натянулась на острых скулах. Мой всегда опрятный отец, даже в худшие времена, не покидал дом, не побрившись. Одно из одеял мамы было на его плечах, как плащ.

— Я не могу справиться с папой, — сказала Марлин. — Сестра из программы опеки больше не возьмет его.

— Блин, Марлин, — я шагнула вперед и обвила папу руками. Я ощущала его слабую дрожь, как у алкоголика, который старался не пить. — Давно он такой?

— Неделю.

— Он принимает лекарства? Почему ты не отвела его врачу? Нельзя это запускать!

— Перестань, — сказала Марлин. — Конечно, я отвела его к врачу. И он принимает лекарства.

Я сморгнула слезы. Марлин тоже было непросто. Она всех исправляла, но не могла помочь одному из самых важных людей. Я покачала головой и провела папу в квартиру. Кен встал, но я махнула ему скрыться из виду. Марлин не нужно было его видеть.

Папа упал на диван, как медуза. Марлин повернулась, словно хотела уйти. Что? Я бросилась за ней.

— Знаю, с папой сложно. Но я пытаюсь строить жизнь. Я не могу оставить его и ходить на занятия.

— Серьезно? — Марлин повернулась, было видно ее красные глаза и дорожки от слез на лице. — В этот раз будет иначе? Ты не станешь пропускать занятия, когда станет слишком сложно? Или будешь и дальше сбрасывать звонки? Игнорировать скучные детали жизни, которые просто мешают тебе, как когда мама умирала от рака?

— Ты не понимаешь, как это.

За мной Кен подвинулся и прошептал папе что-то на японском.

— Перестань, — она подняла ладонь, словно могла физически остановить мои протесты. — Ты бросила все курсы, на которые ходила. Ты бросила маму, когда она нуждалась в тебе больше всего. Ты можешь потерпеть хоть раз ради папы.

— Марлин, — сказала я. Гнев превратился в боль. Это было не так. Я не сдалась. Она не понимала, как сложно мне было каждый день.

Я поежилась. Как я могла объяснить, что ощущала, когда мама умирала? Сначала она хотела, чтобы я касалась ее, и я держала ее за руку и ощущала холод, в меня пробиралась пустота.

Но было хуже, когда мама поняла, что что-то не так. Она посмотрела на меня и медленно отпустила мою руку.

— Знаешь, почему я назвала тебя Кои? — сказала она. — Потому что ты всегда была сильной, даже когда была крохой. И я хотела, чтобы ты помнила, когда станет тяжело, — голос мамы дрогнул. Она закашлялась, и я взяла стакан воды и придерживала соломинку у ее потрескавшихся губ.

Она с болью делала глотки, и я ощущала боль в своем горле.

— Кои могут жить на любом континенте, почти при любой температуре. Выживать даже в самой грязной воде. И ты это получила, да? — я посмотрела в окно, где медсестры бегали по коридору. — Грязную воду, — повторила мама.

— Ничего страшного, — я хотела взять ее за руку.

Она слабо отбила мои пальцы.

— Тебе нужно беспокоиться о себе, когда весь день проводишь с тем, что лежит на дне пруда.

Морфий спутал ее мысли. Мама была эмоциональной, опасно затрагивала темы, которые не стоило поднимать. Я обняла красного плюшевого дьявола в плаще и с А на груди, которую я вышила, когда она начала адриамициновую химиотерапию.

— Порой сила, моя маленькая рыбка, означает держаться у дна пруда всю зиму, — сказала она. — И так можно выжить.

Сердце разбивалось на тысячу осколков в той комнате. Мама разрешала мне не приходить в больницу. Не трогать ее. Не получать холодные фрагменты умирающей женщины.

Она никогда не говорила вслух, но она знала.

Сны о ее смерти ночь за ночью превратили меня в оболочку из костей и горя.

Слезы горели в уголках глаз.

Я сжала кулаки.

«Игрушки или слезы не помогут ни Марлин, ни папе. Соберись».

— Прошу, — умоляла Марлин. — Постарайся ему помочь.

— Мне… — я не дала себе произнести «жаль». Иначе я признаюсь, что все ее обвинения были правдой.

Марлин быстро вдохнула. Маска, которую она использовала с клиентами, встала на место.

— Две недели, — твердо сказала она и ушла.

Папа бормотал за мной. Темп слов увеличивался, и они полились из его слов неразборчивым и мрачным диалектом деревни в Аомори. Я повернулась, и он замолк.

С большими глазами и бледным от напряжения лицом папа произнес чистым английским без акцента:

— Тебе нужно уходить, Кои. Пока не стало слишком поздно. Беги!

Глава третья

Кен сидел рядом с папой на диване. Папа обвивал руками согнутые колени, раскачиваясь, бормоча снова бред на диалекте.

Мои щеки пылали. Мы были семьей безумцев.

— Можешь принести стакан воды? — попросила я Кена.

В моей ванной должны были остаться транквилизаторы после моей прошлой попытки опеки. Марлин напоминала мне обновить их, но я… да, вот они. Я схватила баночку и побежала в гостиную.

Кен стоял на кухне с нечитаемым выражением лица и со стаканом воды в руке. Я забрала стакан и пошла к дивану.

— Пап?

Больше лепета. Он бубнил на том диалекте. Вспышка, что заставила его произнести безумное предупреждение на английском, пропала.

Я опустила его на пол рядом с собой, прижала одной рукой локти к его бокам, а другой сунула в его рот маленькую розовую таблетку. Такой худой. Из кожи выпирали кости.

Папа боролся, выплюнул таблетку.

— Позволь, — Кен обошел диван.

— Я справлюсь, — едко сказала я. — Просто оставь нас одних на минуту.

Кен попятился и ушел в ванную.

Паника во мне утихла.

— Пап, таблетку нужно съесть, ладно? Пожалуйста, — я повторила это и на английском, и на его диалекте. На третий раз папа позволил сунуть таблетку сквозь его губы.

Он сделал глоток, кадык дернулся, но, когда я попыталась дать ему воды, она стекла по его подбородку на рубашку.

Я оставила его, хоть глаза жгло, и слезы не полились только потому, что я прикусила губу.

Папа мог поспать в моей комнате этой ночью. Но мне нужно было разложить диван для Кена.

Из ванной донесся звук смывающего унитаза.

Чем скорее, тем лучше.

Я быстро разложила диван, бросила сверху одеяла и подушку, потащила папу к себе.

— Чувствуй себя как дома, — крикнула я Кену и закрыла дверь.

На миг я села на край кровати рядом с папой и дышала, ощущая свою комнатку самым безопасным местом в мире. Безопаснее, чем там, где мне нужно было думать, что сказать Кену и его нарочито нейтральному выражению лица.

Папа зевнул, его глаза слипались после таблетки. Я помогла ему лечь на кровать, сняла с него тапки. Блин. Футон был свернут в шкафу снаружи. Я не буду выходить. Я ворчала, как старушка, сооружая гнездо из одеял на полу, но таблетка сработала на папе. Он лишь дышал с замиранием, а из гостиной не доносилось ни звука.

Хоть в теле оставался адреналин, я смогла лишь пару мгновений думать, что было на Кене, пока он лежал на моем диване, а потом я тоже уснула.

И увидела сны.

Лицо мертвой кинозвезды в макияже злодея из фильма было в чернильных слезах. Я бежала от безымянного ужаса, от тени, а потом поняла, что это был не мой сон, а кассира из аптеки.

Сон стал размытым, пропал в темном лесу.

Желтые глаза смотрели из-за темных веток. Сильные запахи мускуса и хвои со старым мхом оставляли след на моем языке.

Меня охватила тревога. Я пригнулась у хвои на земле, руки и ноги были неудобно выгнуты, но сильные, дрожали от желания бежать… и я побежала. Быстрое движение, дыхание обжигало легкие, и скорость была как падение во влажном воздухе.

После этого был еще один кошмар. Когда я проснулась, потея и задыхаясь, я ощущала себя опухшей, как после пира на День Благодарения.

Ни один из кошмаров не пропал к утру. Они толпились за моими глазами, давили на череп изнутри, расправляли темные крылья надо мной. Свет дня проникал сквозь шторы. Я приподняла голову с пола, увидела папу в одеялах под картиной баку, выполненной чернилами — единственным украшением в моей спальне.

Я хрипло рассмеялась. Впервые за десять лет я не спала под картиной.

Когда я была девочкой, папа укладывал меня спать с историями о злых воплощениях снов из деревни Хераи. Две сплетенные змеи, лис с голосом человека, кровавая одежда, говорящий котелок с рисом — обычная Япония, где постоянно были ужасы. Те картинки не пугали меня, и у меня не было кошмаров после историй папы.

Но в те ночи, когда у него была вечерняя смена в Маринаполисе, у меня были ужасные кошмары, не полные запутанных фрагментов, как в подростковом возрасте, но сны, где безымянные существа гнались за мной в темных местах.

Когда мне было восемь, даже вид мамы на пороге ночью вызывал у меня слезы, и папа взял кисть для каллиграфии посреди ночи. Он сел в позе сэйза на моем ковре, растер чернила об камень и сильными мазками набросал силуэт баку, пожирателя кошмаров из японского фольклора, на плотной рисовой бумаге. Баку выглядел как смесь слона и тигра. Неуклюжий, нескладный и немного грозный, но, если люди говорили: «Баку, приди и съешь мой сон» — три раза на японском, просыпаясь, они должны были получить защиту от плохих последствий кошмаров.

Папа повесил эту картину над моей кроватью, и кошмаров стало меньше. Они не пропали, но не заставляли со страхом просыпаться утром, потея и задыхаясь.

В начале шестого класса у меня начались месячные, и в мои сны стали вторгаться фрагменты других людей. По утрам я просыпалась со страхом, который окружал мою голову, в голове будто плавали электрические угри, и я открывала глаза и смотрела сразу же на картину баку.

Меня странно успокаивали его нескладные части тела, они сочетались с разбитым ощущением в моем теле. Чернила на белом фоне помогали отделить фрагменты других людей от моей реальности.

Жаль, но этим утром вид баку мне не помог.

Я глубоко вдохнула, воздух застрял в легких, словно их набили ватой. На лице были высохшие дорожки от слез. От поворота головы, чтобы проверить папу, мышцы закричали, словно я гребла сама в лодке по всей рек Уилламетт.

Сон про лес был непонятным в свете дня, и он не вызывал у меня тревогу.

Последние сны, которые я испытала ранним утром, перед тем, как выбралась из паутины сна, были фрагментом Хайка.

Уже не просто мертвая девушка.

Еще и юноша. Я смотрела сверху. Он лежал далеко внизу меня, то ли в колодце, то ли в яме. Густые черные волосы стали блестящими кудрями вокруг его головы, где вытекла кровь.

Парень был мертв. И я ощущала это с радостным смехом, жутким триумфом.

От воспоминания меня мутило.

«Хайк — очень плохой».

Хайку снилась смерть и убийства, и это его радовало. Это были не кошмары, они были слишком… радостными. Сильные эмоции показывали, что фрагменты были не просто фантазией, а отголоском реальности. Сны от воспоминаний. Жутких воспоминаний. Они давили на меня, и желудок мутило.

Я не переживала из-за проекта. Это был просто перевод слов. Но я не хотела помогать Хайку. Я не хотела снова быть возле него.

Я подавила тошноту, смогла усидеть, пока комната переставала кружиться. Я прижала большие пальцы к носу возле глав, чтобы голова не раскалывалась. Это немного помогло.

Желание пойти в туалет пересиливало смущение от мысли, что Кен увидит меня растрепанной после сна. Я пошла, спотыкаясь, в ванную, проглотила три ибупрофена без воды. Марлин заставляла меня пользоваться особым шампунем, и он холодил руку, но не помог гнезду на моей голове. Зато запах был приятным.

После пары минут борьбы с колтунами с помощью мокрой расчески, я стянула волосы в аккуратный хвост.

Мне нужно было отвести папу в туалет. Порой он обмачивал кровать, если я давала ему спать слишком долго утром.

Боль в голове стала слабее, и я рискнула опуститься на колени у кровати.

— Пап, — сказала я. Движений не было. Я пощупала его под одеялами, и было удивительно мягко. Я сорвала одеяло. Под ним были свернутые штаны пижамы и подушка.

«О, боже».

Я выбежала за дверь и врезалась в знакомый серый свитер, скрывающий твердый и теплый живот.

— Уф, — сказал Кен, поймав меня за плечи, — ты вообще смотришь, куда идешь?

— Папа! — сказала я ему, сердце грохотало. Его утренний запах был чуть горьким, и я невольно вдыхала глубоко, наслаждаясь этим.

— Он ушел около десяти минут назад, — глаза Кена потемнели, он удерживал мой взгляд, и грань между зрачком и радужкой пропала. Черные глаза, как у зверя. Я вспомнила хвою на земле в лесу, силы в ногах. И мох с землей на языке. — Он вел себя адекватно, знал свое имя, дату, и что это твой дом. Он сказал мне не будить тебя и ушел. Я не мог возразить.

— Тебе не хватило его срыва прошлой ночью? — я сжала кулаки. Я еще раз глубоко вдохнула и закрыла глаза. Избиение Кена не вернет папу. — Я должна найти его. Его прояснения не длятся долго.

Я попыталась обойти Кена, но его руки на моих плечах удержали меня на месте. Я подняла голову, увидела, что он нюхает воздух, а потом он пронзил меня взглядом, и я сжалась.

— Не так, — хрипло сказал он.

«Ой, точно», — я спала в футболке и нижнем белье. Я надеялась, что футболка хотя бы скрывала мои трусики, но не могла отвести взгляд от Кена и проверить. Моя шея покраснела, румянец грозил покрыть все тело.

Кен гулко рассмеялся. Тепло охватило меня, мурашки покрыли открытые места. Длинные ресницы опустились, и его глаза стали темными полумесяцами, которые едва выдавали движение его глаз, пока он разглядывал меня с головы до пят.

Ладони на моих плечах медленно развернули меня и толкнули в открытую дверь моей спальни. Он закрыл дверь между нами. Он управлял собой.

Папа мог лежать где-то в канаве. Или петь энку, почти обнажившись, в фонтане на площади. Не было времени смущаться перед Кеном.

Я порылась в почти чистой одежде в куче возле шкафа. Я вытащила первое, что ухватила: джинсы, черную толстовку с короткими рукавами и вышитым губаном на спине. Еще один подарок мамы.

Я снова была у двери, спустилась и поняла, что Кен шел за мной. Он успел уложить волосы в шипы на макушке, надел черные джинсы, хотя я не знала, где он их взял, ведь пришел ко мне без сумки.

— Ты не обязан идти, — сказала я.

— Двое проверят больше территории, — он серьезно воспринимал роль сиделки.

— Я найду его, жди здесь, — бросила я через плечо. Но Кена за мной уже не было.

Он был почти вдвое ближе к почтовому ящику в конце дорожки. Он снова нюхал. Я замерла. А он повернулся, пробуя воздух вокруг себя. Это должно было выглядеть глупо, но в его мышцах копилась энергия, он словно сдерживался. Был как тучи перед дождем.

Как я не заметила, что его волосы доставали до шеи? Или какими острыми были его плечи?

— Он пошел по той улице, — сказал Кен. Я покачала головой. Серьезно? Он мог учуять папу?

Я указала в другую сторону.

— Он почти всегда пытается вернуться в наш старый дом в Тригарде. Он явно пошел на юг.

Кен шагнул ко мне, его черты были острыми от подавляемой энергии.

— Ты — какая-то проверка? Совет это подстроил? Что я должен доказать…

— Я не знаю, о чем ты, — рявкнула я и шагнула в сторону, но Кен оказался передо мной. Я моргнула.

— Я пришел сюда не ради бед. Я показываю желание помочь, — низко прорычал он.

— Ты меня серьезно пугаешь. Мне нужно найти папу. Дай пройти.

Лицо Кена лишилось эмоций. Его глаза расширились, уже не были гневными полумесяцами. Но они все еще были черными, ни капли белого.

— Я знаю твоего отца, Кои. Я не знаю насчет тебя, но с ним все понятно. Даже если ты не знаешь, а не притворяешься, ты должна понимать, что я не такой, каким выгляжу. Я могу его найти по запаху.

Кен повернулся в другую сторону. Что с ним такое? Я вырвалась из его оков. Ладно. Я не знала, куда именно ушел папа. Но мне нужно было двигаться, чтобы не взорваться.

Кен источал ту же надежность, что и Марлин, словно всегда знал, что делать. Я была королевой отрицаний, но не могла отрицать, что что-то с ним не было нормальным. Что-то не было нормальным в том, что можно было видеть сны других людей и понимать, что делаешь это. Знать, что некоторые сны были просто кошмарами, а некоторые — воспоминаниями о злых поступках.

Я пошла по дорожке глубже в соседний район, минуя территорию школы. Я не видела нигде следов лиловой пижамы отца. И он не прятался в колючих кустах у ограды. Но я шагала за Кеном, указывающим кивками направление.

Кена было невозможно игнорировать. И дело было не в том, что его глаза вызывали у меня трепет. Он не был нормальным. Он мог быть таким, как я. Я бы выбрала его президентом своего клуба, если его нюх найдет отца.

Мы прошли школу и попали в небольшой район магазинов. Его не было видно. Я резко замерла, но грация не подвела Кена. Он остановился плавно, даже не задыхался от быстрого темпа ходьбы.

— Куда теперь? — я указала на основные перекрестки у магазинов.

Кен склонил голову к моему уху и глубоко вдохнул. Я отпрянула.

— Что такое?

— Твой запах очень сильный, смешивается с запахом твоего отца. Я пытался различить их, — он приподнял бровь.

— И? — я топнула ногой.

— Сюда, — он указал на остановку для автобусов, едущих к колледжу.

«Нет, прошу, нельзя, чтобы папа сел на автобус».

Прикосновения к папе не давали мне кошмары, но порой я видела свои сны.

Как-то в пятницу, когда я была подростком, после того, как я стала видеть фрагменты, я была в его доме и упала с лестницы подвала с шестью пачками бутылок колы. Он убирал осколки стекла и промывал рану на моем колене, вел себя сдержанно, но ему пришлось задеть мою голую кожу.

И той ночью, когда мне снились фрагменты, собранные у одноклассников, был и темный сон, кошмар.

Я проснулась уставшей. За завтраком папа спросил меня, с кем я обедала вчера. Я знала, что что-то не так — папа никогда не спрашивал о друзьях или школе, это делала мама. Я рассказала о своей лучшей на тот момент — и единственной — подруге Лисе.

В следующий понедельник в школе Лиса не сидела со мной на английском. На физкультуре она избегала моего взгляда. На следующий день ее не было в школе.

Через неделю до меня дошли слухи. Семья Лисы вдруг переехала. Кто-то анонимно сообщил школе и социальной службе, что отец Лисы сексуально домогается ее.

Я не удивилась из-за папы Лисы. После старшей школы я смогла отделать сны-воспоминания от фантазии, но кошмары Лисы были необычными. Ей снился туман с тонкими бледными конечностями, лежащими обнаженно на простынях, и над ней нависали грозные лица, глаза того же зеленого оттенка, что и у Лисы.

Меня удивило, что папа увидел фрагменты Лисы ночью, коснувшись моего колена. И он стал действовать, хоть он никогда не приходил на родительские собрания или школьные собрания.

Если папа уловил от меня фрагменты Хайка, то он мог направляться только в одно место с этой остановки.

Кабинет Хайка.

Я надеялась, что он был адекватным.

— Он на пути в мой колледж, — выпалила я.

Кен с вопросом посмотрел на меня, словно пытался увидеть мозг. Чтобы не ерзать, я прикусила губу и впилась ногтями в ладони.

Желание объяснить поднималось во мне, давило на горле. Долгое время были только мы с папой, не озвученные подозрения мамы и стена между нами и миром. А потом мама умерла, а папа все реже был адекватным.

Кен стоял там, его глаза снова стали карими, и он вглядывался в меня, словно не боялся того, что мог найти, словно хотел узнать. Ком возник в моей груди — желание рассказать Кену правду. Всю правду.

Я… не ощущала страх.

И слова полились спешным потоком:

— Профессор, от которого ты спас меня вчера… доктор Хайк… папа пошел к нему.

— Потому что…?

Что я могла ему сказать? Потому что Хайку снились убийства, и это меня пугало? Тонкая ветка, по которой я двигалась, дрожала и грозила сломаться.

Как скоро теплый интерес на его лице станет шоком?

— Потому что мог увидеть бумаги, которые дал мне вчера доктор Хайк. Я согласилась кое-что перевести с диалекта моего отца, и, может, отец обнаружил это, — это было близко к правде.

Обмануть Кена не удалось. Он приподнял бровь.

— Это игра с новеньким в городе? — он ухмыльнулся. — Я не такое ожидал от Хераи-сан, — он опустил голову к груди и глубоко вдохнул. — Все инстинкты говорят мне уходить.

Жар подступил к голове. Я была такой глупой. Марлин всегда дразнила меня из-за проблемы с границами. Один близкий момент на кухне из-за соуса, и я уже подавляла желание рассказать Кену тайны, которые хранила всю жизнь.

Больше никакого нюха и глаз, что видели так много. Я найду папу сама. Так безопаснее.

— Так почему бы не уйти? — рявкнула я.

Кен потянулся к моей руке, но я отпрянула. Он выпрямился и резко подошел, и я оказалась в ловушке между скамейкой остановки и его грудью.

— Потому что я еще не встречал никого такого, как ты, — низко прорычал он. — Потому что тебя и твоего отца сложно оставить.

«Что он имеет в виду?».

— И, — продолжил он, — потому что Хераи-сан — одни из трех оставшихся баку, о которых знают. И ты боишься того, что он пошел к этому профессору.

Я моргнула.

— Боишься не просто от тревоги, что он заблудится, — сказал Кен.

— Баку? — я смогла выдавить лишь одно слово. Я запуталась в потрясении, раздражении и страхе за папу.

К остановке подъехал автобус, и Кен бросился к открывшейся двери.

Слова бились о мой череп, как рыба. Я стояла и смотрела на дверь. Водитель нетерпеливо кашлянул.

«Ладно, по шагу за раз», — я сяду в автобус, заставлю потом Кена объяснить, почему он назвал папу баку.

Ступеньки автобуса казались границей. Недовольный водитель с неохотой принял у меня два бумажных билета из блокнота, который я носила в кармане толстовки. Он окинул меня взглядом, говорящим, что его не удивило бы, даже если бы у меня выросли крылья, или я стала лиловой. Кен вынюхивал папу, как гончая, звал его «баку», не дрогнув. Словно он был из сериала, типа «Гримма».

Сидения были заняты. Группа учеников по обмену, наверное, корейцев, заняли всю заднюю часть. Кен стоял у шеста возле двух девушек с оранжевыми прядями в их гладких волосах и с сочетающимися сумками.

— Расскажи о Хайке. Почему тебя пугает, что твой отец может быть с ним?

Я повернулась к нему, отвернулась от автобуса и старалась не задевать колено кореянки.

— Ты сказал баку.

Кен вздохнул, провел рукой по волосам, запутывая каштановые пряди. Девушка у окна улыбнулась ему, и он ответил ей тем же.

Я многозначительно кашлянула. Девушка ухмыльнулась, сказала что-то подруге на быстром корейском. Они рассмеялись, звук терзал мои уже потрепанные нервы.

— Мне нужно это произносить? — сказал Кен. — Лучше расскажи, чего ждать в колледже. Насколько опасен Хайк? Он из Тех?

«Что это такое вообще?» — автобус дернулся, и я пошатнулась. Кен поймал меня за плечи. Его глаза снова потемнели, пристально глядели на меня, пока тьма поглощала белизну.

Он не был просто безумным. И я не была. Что-то ненормальное происходило здесь.

— Ты не знаешь, — хрипло сказал он. — Хераи-сан тебе не поведал? — он сжал мои плечи. — Глупец.

Я охнула.

— Отпусти, — пропищала я не властно.

В автобусе не было воздуха. Он притянул меня ближе, и нас разделял только металлический шест. Где-то далеко хихикали кореянки. Я сосредоточилась на Кене. Теперь он ощущался не безопасным, а неустойчивым. Энергия искажала воздух, словно перед ливнем.

— Расскажи. Мне. Все, — сказал он.

Автобус остановился перед студенческим самоуправлением, и меня вырвало из его хватки, когда группа корейцев встала и пошла из автобуса. Я попала в волну, спустилась по ступенькам, энергия покалывала кожу.

«Прочь. Прочь, — прочь от Кена и тех вопросов. Ответы были на дне глубокого водоворота безумия, и мне хватало шрамов от побега из того водоворота. — Блин, я просто хочу пойти в колледж, окончить его и жить нормально. Хотя… вычеркните это нытье. Сейчас я хочу найти папу».

Я почти бежала среди кустов, хоть шипы и впивались в мои джинсы. Я спустилась по траве склона к серым зданиям из кирпича и бетона, сливающимся с пасмурным небом. Мимо кафе, к ступенькам, что вели к двухэтажному зданию обществознания. Один шаг внутрь, и я увидела Элизу у стеклянной двери, глядящую в мою сторону, словно желающую привлечь мое внимание. На нее не было времени. Я повернулась и пошла к лестнице снаружи.

Там никого не было, кроме Кена. Он прислонялся к двери, скрестив руки на груди.

— Ты чего так долго? — сказал он. Даже не запыхался. Как он попал сюда первым? Его черты снова стали острыми, как когда он вынюхивал папу. Не довольный Кен.

«Плохо дело».

— Уйди с дороги.

Он выпрямился и поклонился.

— После вас, — я прошла мимо него, чтобы открыть дверь, ощутила бурю его энергии, задевшую мою руку. Знакомый запах заполнил мой нос, едкий привкус окутал язык. На миг я оказалась на хвое, пальцы сжимались от желания дышать.

Сон Кена.

Я взглянула на его лицо, пока входила. Его глаза были полностью черными.

«Ладно», — хоть мне снились фрагменты людей, я была уверена, что была человеком. А Кен? И что означало то, что, хоть он странный, с ним было безопаснее, чем искать папу в одиночку?

— Запах твоего отца тут сильный, — сказал Кен за мной. Я быстро шагала по коридору. Там было пусто, двери кабинетов не пропускали свет. Было еще рано, чтобы профессоры прибыли к себе. Я надеялась на то, что Хайка тут не было. Может, папа уже ушел домой.

Дверь Хайка была приоткрыта, свет падал в тусклый коридор.

Я зашла так далеко в панике, но вдруг мысль, что я войду в логово Хайка, сдавила мою грудь, и я резко остановилась.

Мертвый мальчик на дне ямы, его кудри блестели от крови. Крючконосая женщина в коридоре. Тошнотворная смесь кардамона и гнили.

— Все хорошо, — хрипло сказал Кен. Он коснулся моего плеча.

Тепло заполнило грудь, и я смогла глубоко вдохнуть. И фрагменты погасли, как спичка в стакане воды.

Из кабинета донесся приглушенный всхлип. Папа. Я прошла в дверь. Тот же дешевый металлический стол выделялся среди алой роскоши. Огромный камень стоял у стены. Хайка не было. Всхлип донесся снова. Папа сжался в углу, голова была между колен.

— Пап? — я опустилась рядом с ним. Моя ладонь замерла над его спиной. Пару раз в прошлом, когда папа был во время «срыва», он резко реагировал на мои прикосновения.

— Кровь… она в крови, — сказал папа. Наверное, видел один из фрагментов Хайка. Будет хуже, если я его коснусь. Я села на пятки.

— Пап, вставай. Тут нельзя оставаться.

Он поднял голову. Его лицо было в красных пятнах, блестело от слез.

Ком с болью застрял в горле. Мне не нравилось видеть его таким. Терпеть это. Разрываться между желанием тряхнуть его и обнять, и я могла лишь сидеть на коленях, сжимая крепко кулаки, пока я дрожала.

— Кто в крови? — сказал Кен. Его теплые ноги прижимались ко мне сзади, поддерживая.

— Девушка в коридоре, — прошептал папа.

Я охнула.

— Юноша в колодце.

Кен решит, что это бред сумасшедшего, но если услышит Хайк…

— Нельзя, чтобы Хайк нашел нас тут, — сказала я.

— Хайк — просто человек, — буркнул Кен. Он опустился рядом с папой, и моя спина стала холодной без его тепла. — Не опасен для баку.

— Опасность, Кои, — сказал папа. Дрожащие ладони впились в мою толстовку у воротника. Он встал, его мышцам хватило сил поднять меня с ним. — Всюду кровь, — сказал он, ладонь впилась в мои волосы. — Пропитала ее изорванную блузку.

— Хватит, — прошипела я. — Я тут. Я в порядке.

Отец провел потным большим пальцем по центру моего лба к переносице.

— Кои, — его зрачки стали черными точками. — Еще жива.

«Он не в себе», — касания были необходимым риском. Я сжала его запястья и оттащила папу от стены.

— Тут что-то есть, — сказал Кен, прижав ладонь к моему плечу. Его запах подавил вонь старых пряностей и плесени в кабинете Хайка.

— Тут мы, — рявкнула я. — И скоро будет Хайк.

Кен хмуро посмотрел на меня, оскалился, показывая белые зубы. Его ноздри раздувались, он высунул язык, пробуя воздух. Он медленно развернулся.

— Не человек и не баку.

Он медленно шагнул к камню.

Кен мог стоять тут и играть в странного парня, но я должна была увести папу. Я потянула его, но папа упирался и сосредоточился на Кене и камне.

— Это не просто камень, — сказал Кен. Его ладони замерли над поверхностью камня, словно он ощущал тепло. — Там что-то есть… почти как Те, но не совсем.

— Вишап, — сказал папа. — Я не могу… дотянуться до снов… не могу защитить… — его тело напряглось, содрогнулось, и я обвила его плечи рукой, чтобы удержать его вес.

— Запах камня неправильный, — сказал Кен. — Как странные пряности и металл. Что-то неправильно спит в этом камне. Нужно уйти, пока оно не проснулось.

Я отчаянно вздохнула.

— Думаешь?

Кен покачал головой, взял папу за другую руку и закинул на свои плечи. Мы повели папу от камня к двери.

Хайк стоял на пороге, на его лице была пустая маска. Это могло быть его удивлением, потому что через миг я увидела с ужасом то, как его лицо становится таким, как в мультиках: злая насмешка. Он даже потирал руки.

— Какой приятный сюрприз, мисс Пирс.

— Эм, профессор Хайк, здравствуйте.

Папа что-то буркнул на диалекте. Я не уловила значение, но Кен кивнул в сторону Хайка.

— Эм, это мой отец. Я думала, что он поможет мне с… переводами.

— Отлично, — сказал Хайк. Он шагнул в свой кабинет, потянулся к моему локтю. — Тогда просто… — сказал он, и Кен зарычал.

Зарычал.

Я отпрянула, вес папы остался на мне. Я услышала хорош сзади, словно двигался камень.

Кен зарычал снова. А потом оказался передо мной, закрывая от Хайка. И все сходство с нормальностью пропало. Кен согнулся, одна нога была сзади, и обе ладони с когтями были на уровне груди.

— И что же ты такое? — профессор не боялся. Он выглядел радостно.

— Мы уходим, — хрипло сказал Кен, его слова звучали глухо из-за сжатых челюстей.

— Нет, вы только пришли, — Хайк шагнул вперед, но резко застыл из-да когтей Кена. Когти? Пальцы Кена не напоминали когти, а на их концах были толстые ногти длиной с дюйм грязно-бежевого цвета. Хайк посмотрел на коготь на его груди и моргнул.

— Мы уходим, — повторил Кен.

— Но ты даже не назвал имя, — сказал Хайк. От того, как он произнес «имя», я поежилась, вспомнила, как странно кружился класс Канэко-сенсея. Разум был настороже, кожу покалывало. Я усиленно ощущала шершавую ткань рубашки папы и удушающий запах кардамона. За нами снова подвинулся камень. Раздался громкий треск.

Улыбка Хайка стала шире, и на миг он перевел взгляд с Кена на камень. От увиденного он шагнул ближе, не думая, что когти Кена оставили дырки в его рубашке.

«Соберись», — я покачала головой и уперлась в тело папы бедром.

— Не ошибись, считая меня несведущим, — сказал Кен.

Довольное лицо Хайка дрогнуло на миг.

— Не бойся, я не ошибся ни в тебе, ни в мисс Пирс. Мне интересно, кто же ты.

— Кицунэ нам поможет, не даст тебе умереть, — сказал папа на японском, но без диалекта. Его глаза были ясными. Кен фыркнул.

— Кицунэ, — повторил Хайк. Его голос давил, полный гармонии, странный, и в воздухе запахло горелой паприкой. — Интересно, — мои руки и спина дрожали. — Я покажу, что вам покажется интересным.

Я быстро заморгала, пытаясь убрать жжение паприки.

Гулкий голос Хайка продолжал:

— Уверен, у вас есть немного времени до…

«Нельзя, чтобы он договорил».

— Идем, — заявила я, тяжело дыша, пробиваясь сквозь туман специй. — Вперед.

Слова Хайка сбились, гнев пробил его любезную маску.

Кен выпрямился. Он ладонью оттолкнул Хайка с дороги. Хайк врезался в стену, охнув, из него вылетел воздух.

Я потащила папу за руку, кожу на шее покалывало, там проступили мурашки. Мы миновали Хайка и дверь. Я поспешила по пустому коридору, зная, что Хайк бросится за нами и вот-вот заберет у меня папу.

Я оглянулась возле угла. Хайк стоял у себя в кабинете, пронзая меня мрачным взглядом.

Глава четвертая

— Ты — кицунэ? — сказала я на японском. Не было смысла пугать водителя такси.

Папа тихо сидел между нами на заднем сидении. Его глаза были ясными, словно он был адекватен, но он поджимал губы так, что они побелели. Не выпускал слова. Или его тошнило.

Я пыталась говорить с ним на его диалекте. Ответа не было. Он был мне нужен больше всего в жизни, но пропал. Пропал в бреду. Это вызывало у меня только гнев и печаль. Желая отвлечься, я повернулась к странному Кену.

— Простой ответ — да, — сказал Кен на том же языке.

— Так ты — рыжий лис?

Кен рассмеялся.

— Ты видела когти, — он поднял руку, покрутил ее передо мной. Я представляла, что она станет жуткой мохнатой лапой, но она оставалась красивой, с сильными тонкими пальцами и мышцами на предплечье. Когтей не было видно. Их можно было выпустить?

Я оторвала взгляд от его ладони и посмотрела в окно. Мне всегда нравились ладони. У Кена были хорошие ладони, длинные и сильные пальцы. Когти. Кицунэ. Если это не был розыгрыш.

— Не изображай глупость, — сказал Кен. — Нельзя говорить на японском так хорошо, не зная хоть чего-то об истории. Ясное дело, что кицунэ — не в смысле лисы, а в смысле оборотня и иллюзиониста.

— Так ты оборотень? — я не знала, откуда взялся высокий голосок. Может, от истерики. Может, я сорвалась.

— Да, — сказал Кен на английском, — в ночи полной луны я покрываюсь шерстью и роюсь в людских урнах.

Раздражение во мне убило смех.

— Не издевайся.

— Не тупи. Ты — дочь чистокровного баку, а я — кицунэ. Мы оба из Тех. Не знаю всего твоего наследия, но если ты — дочь Хераи Акихито, то ты хотя бы пробовала сны людей. Может, и мои сны, — судя по его гримасе под конец, мысль обо мне, видящего его фрагмент, не радовала обоих.

Но Кен не закончил. Он говорил, хоть папа склонил голову, прикрыв глаза.

— И Хайк, может, и человек, но в нем есть что-то от Тех. Ты в опасности. Не прячься за неведением, это делает тебя уязвимее, — пыл в его голосе добрался до моего живота, пошевелил ощущения, и я не могла больше отличить гнев от страха на мутной глубине.

— Ты не можешь игнорировать это, как делал Хераи-сан со всем, что угрожало разбить его ценную человеческую жизнь, — он опустился.

«Как он смеет? Он встретил меня вчера. Он не имеет права…».

Такси проехало мимо моего дома. Я попросила на английском развернуться и оплатила проезд.

Такси уехало, Кен стоял, придерживая рукой моего папу, и его лицо было бесстрастным, эту маску я уже ненавидела.

«Изображать глупость?» — кем был этот загадочный кицунэ, раз звал меня закрытой? Словно он был открытым. Он знал о папе больше, чем говорил. Но он не избегал этого. Он не скрывался где-то в квартире, делая вид, что все в порядке.

Он был прав. Мы с папой скрывали это всю мою жизнь. Если я позволю снам или странностям занять мои мысли днем, если признаю, что не просто догадываюсь, что означают слова Кена про Тех и баку, то придется признать и все остальное.

Мне снились фрагменты других людей. Я получила талант от папы, который, скорее всего, был мифическим пожирателем снов. И Хайк не просто словами приказал мне прийти в его кабинет. Он не был нормальным. Еще и был злым.

Я не была готова к борьбе со Злом. Или думать, что болтовня папы была не бредом от болезни.

Или представлять, что я могла делать с фрагментами других людей. Я подавила всхлип. Я хотела вернуть настоящего папу, который не кричал, не путался и мог объяснить, что мне делать.

— И? — Кен не мог терпеть мое молчание.

Папа прижал мою ладонь к своей груди. Я ощущала тепло, знакомое ощущение его, единственного человека в этом мире, которого я могла касаться. Только от него не нужно было отходит из-за снов. Его фрагменты мне никогда не снились. Ни разу.

«Пожиратель снов».

— Пап, — сказала я так напряженно, как только могла, на английском. Кен удивленно моргнул. — Тебе снились мои сны? Ты… ел их?

Папа выдохнул.

— Я видел сны дракона мира, — прохрипел он на японском. — Я видел леди света.

Мои плечи расслабились. Не этого ответа я ждала. Так он хрипел во время помутнений. Это говорил Альцгеймер, а не папа-баку. Жуткий страх немного утих. Это была проблема болезни, а не мистики.

— Конечно, — сказала я. Просто никогда не было. Я повела папу по лестнице.

— Не зарывай голову снова в песок, — сказал Кен.

— Верь в меня хоть немного, — рявкнула я. Рука папы была тонкой и уязвимой под моей ладонью, но он был тихим, словно ждал еще вопрос. Спокойный и серьезный. Не раздраженный, как при помутнениях. Это был не бред. Он был серьезен.

Хуже того, что папа был поражен Альцгеймером, было лишь то, что все эти годы он мог пытаться сказать нам правду.

Ладонь на запястье папы ощущалась неправильно, неловко. Как у девочки, которая тянула умного родителя склониться к ней.

— Почему ты убежал? Что делал в кабинете профессора Хайка?

— Хайк? — сказал папа. Его лицо вытянулось, тени под прикрытыми глазами делали из его восковую статую. Его язык теребил передние зубы. Я вспомнила запах горелой паприки, желтую ткань и зловоние крови.

— Ты видел фрагменты прошлой ночью, да?

— Да, — сказал папа. — Я ощутил вкус дракона. Но я не мог… дотянуться до того, кому это снилось, — он волновался все сильнее, Кен подошел за нами и прижал ладонь к его плечу, чтобы поддержать, но папа отпрянул. — Ты в опасности. Он знает — пешка дракона знает о тебе.

— Знает о чем?

Папа закрыл глаза, сморщил нос, словно от боли. Жилы выступили на его шее. Все мышцы тела отца были напряжены, делая… что-то. Я такое уже видела. Это было началом его сильных припадков, когда туман Альцгеймера делал его другим, несущим бред.

Или это проступал настоящий папа, который скрывался от семьи столько лет, что стало слишком поздно?

— Что такое, пап? — я обвила рукой его плечи и потянула к входной двери, его тело было напряженным, похожим на камень. — Ему нужно присесть.

Уязвимый папа был ужасен. От дрожи его рук я прикусила губу. Изящные пальцы, которые раньше управлялись с разделочным ножом на уровне искусства, теперь были бесполезными.

Папа рухнул на диван.

Он сжался в комок, напоминал высохшую оболочку себя. Его глаза дико вращались под закрытыми веками.

— Где ты была? — спросил голос. Я повернулась и увидела Марлин, выходящую из ванной, поправляя юбку.

— Отлично, — сказала я. Желание Марлин узнать все было тем, чего мне не хватало в этот миг открытий. — А как же «Я умираю и не могу встать»?

— Я выздоровела, — сказала она. — И я забыла принести лекарства папы вчера, — она кивнула Кену. От радости на ее лице я сжала кулаки, но ее улыбка сменилась хмурым видом при виде папы. Он уткнулся лицом в ладони, раскачивался и бормотал. — Что ты сделала с папой?

— Ничего, — я тут же стала защищаться. — У него просто было очередное помутнение.

— И все? — едко спросила Марлин. Я подавила желание извиниться и объяснить. Чем меньше Марлин знала о Хайке, тем лучше. Я не хотела, чтобы он лез к моей семье.

Марлин вздохнула. Она прошла мимо меня и обняла папу с любовью.

— Ты не можешь бросать его одного.

— Он не ушел один, — сказал Кен. — Я видел, как он ушел. Я не знал, что это проблема. Хераи-сан вел себя нормально.

Марлин приподняла бровь, глядя на Кена.

— И кто это? — она пронзила меня взглядом в стиле мамы.

— Его зовут Кен, — сказала я.

Как объяснить, чтобы Марлин не выдумала дикостей? Я не пускала мужчин сюда. Кен был первым из не родственников из всех, кого Марлин видела при мне за годы.

Кен и Марлин смотрели на меня, требуя то, что я не могла дать.

— Он помогал мне с опекой папы.

Марлин кивнула Кену, окинула его взглядом, словно он был тканью для клиента.

Ноздри Кена раздулись.

— Ты — сестра Кои? — его глаза потемнели. — Что знаешь о баку и Тех?

Рот Марлин застыл открытым от удивления.

— Прости, что? — сказала она.

«Точно. Мне пора вмешаться», — я не хотела, чтобы она получила кучу бреда с утра.

Нам нужно было сходство с нормальным. Я хорошо умерла подражать. Я изображала всю жизнь.

— Кен — ученик японского в колледже, — сказала я. — Ему нравится эта работа, — я посмотрела на Кена, чтобы он поддержал меня.

— Пусть постарается помочь моему отцу, и проблем не будет, — сказала Марлин.

— Это я и хотел, — вежливо сказал Кен.

Марлин хмыкнула. Она провела ладонью по шее и спине папы, шепча на японском. Через миг папа перестал раскачиваться и устроился на боку на подлокотнике с подушкой.

— Кои, — сказал он. Я подошла к нему и опустилась на колени. Но он не дал коснуться его руки. — Нет, — процедил он. — Не трогай меня. Фрагменты дракона…

Я села на пятки, ощущая боль. Глаза папы затуманились. Морщины окружили уголки его рта.

— Я знаю, зачем ты пришел сюда, — сказал он Кену. Он говорил на английском, и ему было неудобно, как при спорах с мамой. — Я ощущаю водного дракона в фрагменте сна Кои. Ты понимаешь, о чем я?

Я повернулась к Марлин, попыталась изобразить удивление, какое было у нее.

«Теперь мы больше напоминаем нормальное».

Кен кивнул, скрывая эмоции.

Папа сжал кулаки на коленях.

— Я не… я не смогу уснуть, — сказал он. Он опустил голову, вдыхая так, словно его грудь сдавило.

— Пап? — Марлин погладила его кулак, потирая его и расслабляя ладонь. Гнев проступил пятнами на ее щеках, черта Пирсов. — Не сдавайся заблуждениям. Для него плохо…

— Дай закончить, Мару-чан, — сухо сказал папа на японском.

Кен опустился на колени возле меня, ноги заняли позу сэйза.

— Слушаю, сэр, — сказал он.

Взгляд Марлин мог растопить стекло.

— Когда я покинул Аомори, — сказал папа, глядя на Кена, — Те только обрадовались, а остальные не верили в разговоры о крови.

Молчаливый папа рассказывал такое на английском. Кену, незнакомцу. Это обижало.

— Я никак это не исправил, — продолжил папа. — А потом женился на человеке. И она родила детей.

— Человеке? — сдавленно повторила Марлин.

— Они ничего не знают. — Кен не скрывал неодобрения.

Папа нахмурился.

— Им лучше жить без знаний с людьми, чем жить так, как принимают с кровью Тех.

— Кои переживает сны других людей. Вы оставили ее уязвимой без советов? Без объяснений?

Плечи папы опустились.

— Я думал, это было… по силам.

«По силам?».

Я подавила всхлип. Или смех? На вкус было как кислая хурма. Все те уроки, которые я пропустила, чтобы не задеть случайно кого-то. Фрагменты людей, размывающие всех вокруг меня. Я не знала порой, была ли реакция моей или от фрагмента другого человека. Я вспомнила, как меня раз за разом тошнило в туалете, когда я ощущала фрагменты умирающей матери, и как сны Лисы о ее папе вызывали боль, желание сорвать кожу, как кожицу лука.

«По силам».

— Пап, — сказала я. Все посмотрели на меня. Марлин злилась, а в глазах папы было не смятение, а горе. Я сглотнула ком в горле.

— Ты — баку, — сухо сказала я. После его признания Кену во мне не осталось нежности.

— Кои, не глупи, — рявкнула Марлин.

— Послушай меня. Перестань все сглаживать хотя бы на миг.

Марлин побелела. Мой тон был резким? Не важно. Марлин могла хоть раз умолкнуть. Я повернулась к папе.

— Я тоже баку?

— Может, да, — сказал он. — Я точно не знаю, сколько в тебе от меня, а сколько — он Андреи.

— И за все годы… ты не подумал, что это была важная информация?

Папа покачал головой. Гнев делал все в комнате острым и четким. Было приятнее, чем ощущать смятение.

— Я думала, что я — фрик! Тебе нужно было просто сказать: «Кои, ты не чокнутая, просто твой отец — слон, пожирающий сны, из мифов». Это было так сложно?

— Какой была бы твоя жизнь, если бы я показал тебе Тех? Ты не понимаешь, — сказал папа, английский стал еще хуже.

— Думаешь? — я указала на Кена. — Он не такой и ужасный, — я прижала костяшки к вискам. Я хотела рычать или ударить что-нибудь.

— Хватит, — сказала Марлин.

— Почему не она?

Папа покачал головой.

— Те редко связываются с людьми. Мы держимся в стороне, — он моргнул пару раз.

Мой папа не плакал даже на похоронах мамы, но теперь влага собралась в уголках его глаз.

Гнев стал потрясением. Весь мир перевернулся и вывернулся. Я опустила руки.

— Ха, точно, — сказала я, но сердце болело. Папа никогда еще не выглядел таким уязвимым, похожим на человека. Мои колени не выдержали. Я падала возле Кена. Он обвил рукой мои плечи под хвостом волос.

Не было сил стряхнуть его руку.

Папа теребил край рубашки.

— Андрея? Не плачь, милая, — сказал он.

Марлин сжала его руку.

— Пап?

Он ударил кулаками по бедрам, словно мог прогнать смятение болью.

— Кои, да. Ах, нет, — он содрогнулся, вдохнув. — Я долго медлил. Слишком поздно, — прошептал он на японском.

— Что поздно? — закричала Марлин.

Кен зашипел на нее. Папа снова заговорил дрожащим голосом:

— Я взываю к тебе, кицунэ, как один вид к другому. Догадываюсь, зачем ты в Портлэнде. Но я не об этом. Ты должен помочь моей дочери. Водный дракон не может ее получить.

— Клянусь честью, — медленно сказал Кен на древнем японском, который я слышала только в исторических японских сериалах.

Папа ответил в том же стиле.

— Я пойму, кицунэ, сдержал ли ты обещание. Я почувствую вкус во мне.

Последние слова дорого ему обошлись, потому что его веки опустились, быстрое движение под ними указывало, что он был на взводе, хоть сжимал губы так, что они побелели.

Вдруг по крыше застучал дождь. Папа сжался от звука. Марлин укутала его в одеяло с вышитым гибискусом, тоже мамино.

Я ощутила, как Кен опустился на свои пятки.

— Что ты наделала? — нарушила тишину Марлен. — Он устал и отключился.

— Ты о том, что папа наделал? — тихо сказала я.

— Он пробыл у тебя всего ночь, но уже разваливается. Тебе так сложно позаботиться о нем? Почему ты ведешь себя так, словно все должно подстроиться под тебя? У других людей есть свои проблемы.

Я подумала о ее жестоких словах, что я бросила маму. Такой она меня видела?

Марлин цокнула языком.

— Не закрывайся так от меня, Кои. Скажи что-нибудь.

Я смотрела на нее, на языке было столько слов, что они не могли сбежать. На меня давил жуткий слой жара. Я хотела, чтобы все в комнате пропали. Мне нужно было побыть одной, понять, что говорил папа. Что значили его слова.

— Ладно. Можешь получить свое драгоценное одиночество. Я заберу папу. Он останется у меня…

— Нет!

Марлин вздрогнула.

— Я помогаю тебе.

— Я оставлю папу, — сказала я. Мне хотелось побыть одной, но я не собиралась сдаваться. Как и не хотела бросать колледж. Даже с безумием про Тех и баку. Обратного пути не было.

Если Марлин заберет папу, это докажет, что она права, и я — жалкая и бросила маму. Лучше бы меня порезали ножи папы для суши.

— Он не ранен и не сошел с ума. Это его срыв, — сказала я. — Ты знаешь, как это.

— Я не просто его бред.

Кен поерзал на коленях.

— Твой отец скрыл всю историю от твоей семьи.

Я не дам Кену рассказать все Марлин.

— Ладно, — сказала я. — Тут происходит нечто странное, — посмотрим, как ей понравится ее стиль. — Странность в том, что мы с папой видим сны других людей.

— Кои, — сказала Марлин, в слове звучали годы молчания об этом.

Возмущение накрыло меня волной, сталкиваясь с традицией Пирсов хранить тайны.

— И мы — баку. Существа, которые едят кошмары, знаешь?

— Зачем ты так? Я пытаюсь помочь, — Марлин указала на Кена, тихо сидящего у дивана. — Ты явно занята, а я-то думала…

— Что? — сказала я. — Что все исправишь? Поможешь бедной Кои с проблемами? Пригладишь все на поверхности?

Марлин моргнула, словно убирала что-то с глаз. Словно пыталась убрать меня с глаз.

— Не будь сволочью, — сказала Марлин. — Будто я могу бросить папу с тобой, когда ты отвлечена от всего.

Дождь стучал все сильнее. Град? Весной? Окно кухни было в воде, мир снаружи тонул.

Как я могла объяснить Марлин? Я не хотела, чтобы она все исправляла. Это была моя проблема. За папу теперь отвечала я.

Я подумала о голодном взгляде Хайка, когда мы сбегали.

Стук дождя был поразительно громким в напряженной тишине. Марлин хмурилась. Кен ждал, замерев у колена папы.

Что будет, если я открою рот, пока смятение накопилось вокруг так, что трещало в воздухе?

Раздался перезвон, и Марлин открыла телефон, посмотрела на него и скривилась.

— Блин. Новый клиент хочет встретиться через пятнадцать минут, — она посмотрела на меня с гримасой. — Мы. Не. Закончили, — идеально ухоженный ноготь ткнул меня в грудь. — Я серьезно.

— Знаю, — я старалась убрать ярость с лица.

В открытую дверь проник влажный запах ливня. Я протянула Марлин зонт из шкафа — подношение мира. Она вскинула бровь. Только у туристов и азиатов были зонты в Портлэнде. Этот стереотип в нашей семье был как шутка.

— Постарайся, — сказала Марлин, замерев у двери.

Я вдохнула влагу ливня, пыталась увидеть что-нибудь за ним.

— Он будет в порядке, — сказала я.

— Я не только о папе, — сказала она и ушла.

Глава пятая

Папа был мертв для мира, словно наш разговор забрал у него силы, которые могли пойти на марафон по бегу, и только неровное движение его груди показывало, что он жив.

Кен натянул одеяло до подбородка папы, укутал его с удивительной нежностью. Он источал силу. Каждое движение было уверенным. Словно он годами учился балету или тхэквондо.

Или это было фишкой кицунэ?

— И? — сказал он, поймав мой взгляд.

— И? — повторила я. Я справлюсь. Я смогу. Что бы там ни было. Иначе я была жалкой, как сказала Марлин. — Итак, — я глубоко вдохнула, — я проголодалась. Ты не хотел бы поесть? — как только слова вылетели из моего рта, я поняла, что это правда. Я бы съела корову.

Кен взглянул на папу на диване.

— Твой холодильник пустой.

Я опустила плечи.

— Ох. Кому-то из нас придется пойти в «Черного медведя» за едой.

Кен взглянул на окно.

«Ливень. Точно», — я не могла даже добыть нам еды. Как я справлюсь с тем, кем был Хайк, и что он хотел?

Кен сел на барный стул на кухне, отклонился на стойку, согнув ноги и скрестив руки. Он осторожно убрался из моего пространства.

Все кицунэ так выражали эмоции языком тела?

— Может, кофе? — спросил он.

Я вздохнула и полезла в шкафчик за «Нескафе», который хранила для экстренных случаев.

Кен смотрел на «Нескафе».

— Меня предупреждали, что американский кофе ужасен, но когда я увидел тебя с латте, у меня была надежда.

Я убрала «Нескафе» в шкафчик и закрыла дверцу сильнее, чем хотела.

— Ладно. Тогда вода, — я открыла другой шкафчик и взяла пару пластиковых бутылок.

Он с шипением вдохнул сквозь зубы: так делали мужчины в Японии, когда злились.

— Мне не нравится, что Хераи Акихито скрывал все от тебя, — медленно сказал Кен. — Теперь ты расстроена, но я не мог тебе такое рассказать.

— А теперь?

— Все еще не могу, — сказал он, проведя рукой по волосам, и они спутались сильнее. — Но то, что я увидел Хераи Акихито с тем камнем Вишап, все меняет.

«Вот и это», — я никогда не буду готова к этому, но боль и беды будут всегда. Как и говорила мама, важно то, как ты это встречал.

— Расскажи, — попросила я. — Обещаю слушать и не комментировать.

Кен ухмыльнулся, и через миг его улыбка стала мягче. Настоящей, а не иллюзией кицунэ.

— Мы с твоим отцом, как и ты, — из Тех.

— Это я поняла, — сказала я, протягивая ему воду.

— Не умничай, — он похлопал по соседнему стулу, но я встала с другой стороны стойки, сжала ее, и холодная поверхность под пальцами успокаивала.

— Что такое Те?

— Ты читала Джозефа Кэмпбелла?

Я моргнула.

— Ты про «Силу мифа»?

— Так объяснить будет проще. Если читала Кэмпбелла, знаешь про универсальные мифы, типа миссии героя, вампиров и драконов.

— Так Те — это вампиры и драконы?

— Не совсем, но похожи.

— Баку — не универсальный миф.

— А Морфей? А ловцы снов? Инкубы? Ночница?

— Морфей реален?

— Нет, — Кен приподнял бровь, и я уже знала, что это его изумление. — Но твой отец из сильной семьи. Он покинул Японию века назад из-за разногласий и скрылся от общества Тех.

— Он не поладил с другими баку?

— Баку редкие. В Японии из Тех, в основном, кицунэ и тэнгу. И немного капп. Разногласия были с Советом.

— Что это? Объединенные Нации Тех?

— Как-то так. Все сильные существа. И твой отец был одним из последних известных баку, пока не ушел, — Кен осторожно обходил разговор о баку.

— Папа говорил, что перебрался в Штаты 25 лет назад.

Кен медленно покачал головой.

— Твой отец покинул Японию сразу после Второй Мировой войны, когда Япония вторглась в Китай.

— Но тогда ему больше 90 лет.

— Некоторые из Тех стареют медленнее людей.

— Ясно, — но я не понимала. Я посмотрела на комок среди одеял на диване. И сколько лет было папе? Что еще он скрывал от нас? Как много из того, что я знала об отце, было ложью?

Вспыхнул гнев, я посмотрела на Кена. Его слова убрали моего папу и оставили странного подменыша, к которому я не знала, что чувствовать.

— Зачем ты пришел сюда? — я склонилась над стойкой, желая, чтобы он ощущал угрозу. Пряный запах лосьона после бриться, как корица на рисовых пирожках в Уваджимайе, согревал воздух между нами.

Он посмотрел на притихшего папу.

— Это сейчас не важно. Я обещал твоему отцу…

— Это важно для меня! — сказала я и ударила кулаком по столу. Вода пролилась из кружки Кена.

Он накрыл мой кулак ладонью. Я хотела отпрянуть, но от его прикосновения мои смятение и гнев ушли в живот, сжались там в жаркий комок. Ток пропитал воздух под стук дождя. Кен склонился, пальцы скользнули от моего запястья к чувствительному сгибу локтя.

— Тебе нужна моя помощь, — сказал он, низкий голос и вкусный запах влекли меня ближе.

— Мне нужны ответы. Нужна правда, — сказала я, голос дрогнул.

— Ты пробовала мои сны, — его пальцы потянули меня к его стороне стойки. — Ты знаешь мою правду.

Его глаза потемнели, белизна пропала, и я смотрела в эти глаза, пока его ладони притянули меня к его груди, поймав. Его ладони пульсировали, словно голуби бились в клетке, которую он сделал из себя.

«Ого, назад. Выдави из него ответы», — голос разума был тихим и далеким, почти весь разум трепетал на грани, готовый упасть во тьму в его глазах. Сильные и тонкие пальцы Кена медленно выводили круги на моих, ритм его сердца ощущался под моими ладонями.

Так тепло.

Мне снились его фрагменты — бег по лесу. Ничего плохого. Безопасность.

— Тебе снится бег. Под зелеными деревьями. Я никогда, — я сглотнула горечь, — не ощущала после прикосновения только бег. Простое движение.

Кен повернулся боком, показывая острый профиль: напряженную челюсть и орлиный нос. Кицунэ в нем был силой, сдерживаемой в каждой мышце.

— У меня нет других снов, — сказал он пылким шепотом, склонив голову. Жаркое дыхание и щетина на подбородке задели мою ладонь.

Кен быстро вдохнул и сократил расстояние между нами. Его губы легонько задели мои. Он отстранился, посмотрел на мое лицо, но мои ладони впились в его рубашку и притянули обратно.

Он поцеловал меня с пылом, его губы были уверенными, просили впустить его. Он открыл рот, поймал мою нижнюю губу, чуть прикусил ее и языком заставил меня открыть рот.

Мои ладони сжали и отпустили его рубашку, я отвлеклась на этот пыл. После пары минут или вечности он проник в мой рот.

От его знакомого запаха сердце колотилось в груди. Его рот настойчиво двигался на моем, и я не могла даже вдохнуть.

Я отпустила его рубашку, чтобы провести ладонями по его плечам к теплой шее. Кожа на коже. Я восхищалась отсутствием страха от прикосновения.

Кен подвинул меня у стойки, его ладони гладили мои бока.

«О, это безумие. Все вышло из-под контроля», — от поцелуя с ним тело бунтовало, словно я прыгнула в реку голой.

Опасность одиночки: прикосновение было заразительным. И его губы на моих, его ладони на мне сломили меня. Я была переполнена ощущениями, голова кружилась. Без контроля. Часть меня не была рада этой беспомощности. Я словно застряла на утесе, и океан буйствовал вокруг меня, грозя смыть меня.

Край стойки впивался в мою талию, зубы Кена прикусили мою губу сильнее, чем стоило. И туман пропал, мои глаза открылись, и я с ужасом поняла, что целовала Кена. Он напрягся, губы замерли на уголке моего рта, и он отодвинулся.

Он смотрел мне в глаза, не двигался, не менял выражение лица. Ужасно терпеливый. Осторожный. Будто я была хрупкой бабочкой. Я не хотела тревоги от его, как с Марлин. Я отодвинулась и встала на свои ноги, отпуская его рубашку.

Его запах щекотал горло. Я кашлянула. Кен вздохнул и провел рукой по волосам. Жест закончился любопытной неловкостью, словно он не знал, куда деть руки.

«Неловко», — я могла убежать в свою спальню и закрыть дверь после этого?

Нет, так сделала бы старая Кои. Я была новой, сильной Кои. Папа не двигался под одеялом, где-то там был Хайк, и попытки скрыться ничего не решили бы.

«Ладно, разберемся с последствиями поцелуя с кицунэ. Да. Лишу себя шоколада».

— Доставка пиццы? — сказала я. Может, пустота пройдет, если я поем.

Кен улыбнулся, прислонился к стойке со спокойным видом.

— У меня четыре сестры, — сказал он.

— И все любят пиццу? — сказала я.

Кен покачал головой.

— Я думал к этому времени, что научился понимать женщин.

Я фыркнула.

— Меня просто так не понять, — сказала я.

— Нет? — протянул он, и слово как-то охватило все — Хайка, спящего отца и напряжение, еще трещащее в воздухе.

Я хмуро посмотрела на него.

— Поверь, тебе придется разбираться с возмущениями женщины, если мы вскоре не поедим, — я вздохнула. — И не выпьем кофе. Лучше — тройной латте.

— Ладно. Не думай, что сможешь избегать произошедшее вечно, — сказал Кен. Он склонился, и уголок его рта приподнялся, когда я отпрянула. — Но у нас есть, о чем беспокоиться.

— Например, какую выбрать пиццу.

— Например, почему Хераи-сан считает Хайка опасным.

Я порылась в выдвижном ящике, где хранила листовки пиццерий, что совали в мою дверь, подняла палец Кену и набрала номер. Кен сидел идеально и зловеще неподвижно пару минут, пока я делала заказ. Я отложила телефон, и он встал, подошел к дивану, проверил папу и вернулся к моей стороне стойки.

Я глубоко вдохнула, пытаясь успокоить желудок.

— Тебе снились фрагменты Хайка, да? — сказал он.

Я спешно выдохнула.

— Да, — я скрестила перед собой руки.

— Расскажи.

— Их было два, — я закрыла глаза, пытаясь сдержаться от запаха кардамона, крови, пустоты в глаза мертвой девушки и юноши на дне ямы. — Они ощущались не так, как обычные фрагменты от прикосновений. Я не знаю… — я сглотнула. Пока я рассказывала об этом, я словно неслась с горки вниз головой. — Но они ощущались реальнее. Словно сны-воспоминания, а не простые сны, как у всех, о полете, беге или появлении голым в классе.

Кен приподнял бровь, и я ощутила, как краснеет моя шея.

— Что ты видела в фрагментах Хайка?

— Убийство. Он убил двух людей, — тошнота подступала к горлу. Я крепко обняла себя. — И было ощущение удовлетворения. Словно он завершил задание и счастлив.

— Ты съела те сны?

— Я… что?

— Ты — баку.

— Ты издеваешься.

Кен покачал головой и стиснул зубы.

— Пожиратель снов. Тебя не просто так зовут.

Я подняла руки, отталкивая слова.

Он продолжал:

— Баку едят кошмары и забирают силу сна себе.

— Это безумие.

— Да, — сказал мягко Кен, но глаза были серьезными, прижимали меня к шкафчикам. — Это не по-человечески.

Я представила папу в его черной повязке на голове, режущим лосося на тоненькие ломтики, тихую дрожь гнева в его тонких руках, когда он спорил с мамой, неловкий комок, спящий на моем диване.

Папа ел сны? Кошмары, как у Хайка?

— Мой отец — не чудовище. И я не чудовище.

— Ты не совсем человек. Хераи Акихито сам расскажет, почему покинул Японию и Совет. Но вряд ли совпадение, что он ушел вскоре после того, как Япония вторглась в Маньчжурию. Вторжение в другую страну сопровождается злом.

— Он ушел, чтобы сбежать от зла?

Кен медленно кивнул.

— Я мало знаю о том, как пожирают сны, но знаю, что многие из Тех верят, что у всего есть равновесие. И для баку пожирание множества кошмаров, вбирание зла в себя может пошатнуть равновесие. Это может быть опасно.

Я поежилась, казалось, дождь снаружи пробрался в меня, и этот холод не могло прогнать даже тепло Кена. Как именно опасно? Это повлияет так, как произошло с папой, из-за чего врачи ошиблись, поставив диагноз Альцгеймера?

— Что именно ты имеешь в виду под «пожиранием»?

Кен закрыл глаза, поднял палец, нагло повторяя то, как я до этого заглушила его.

— Я — кицунэ. Иллюзии — моя сила. Хераи-сан ответит на твои вопросы.

В дверь позвонили. Я поспешила покинуть кухню, чтобы ответить, забрала по пути со столика у двери чековую книжку.

У двери стоял промокший юноша. Он неловко снял пакет, пальцы скользили на мокром материале, и я обменяла чек на горячую коробку пиццы. Его пальцы оставили мокрые следы на бумаге чека.

— Погоди, — сказал Кен. Он вдруг оказался рядом со мной, прижал руки к дверной раме. — Дождь.

— Ливень, — сказал юноша.

Кен выглянул из дверного проема, провел языком по губам, пробуя. Моя шея покраснела, я крепче сжала коробку, желая что-нибудь сделать.

— Что за…? — сказал юноша, отпрянув на шаг.

— Это не обычный дождь, — сказал Кен. — Понюхай.

Я шагнула в коридор и высунула руку из-под карниза. Дождь покрыл ладонь как теплый сироп. Я отдернула руку и понюхала.

Кардамон.

— Д-да, — осторожно сказал юноша. — Приятного аппетита, — он поспешил по коридору и лестнице.

— Хайк, — сказала я. — Пахнет как его фрагменты.

— Вкус силы, — сказал Кен, коснувшись кончиком языка нижней губы. — Силы Тех.

— Кицунэ? Баку?

— Не японские. Я не ожидал встретить тут кого-нибудь из Средней Азии.

Кен увел меня внутрь, плотно закрыл за нами дверь и прижался к ней, словно мог закрыть от дождя своим телом.

— Хайк вызвал дождь, — сказала я.

— Нет. Хайк — человек. Тот, кто в камне в его кабинете, вызвал его, дождь на вкус как то, что я учуял там.

— Вишап?

Кен оттолкнулся от двери и встал передо мной, слишком близко, его взгляд щекотал мою кожу.

— Что он от тебя хочет?

Я бросила пиццу на стол, отпрянула к дивану и опустилась рядом с неподвижным папой под одеялом.

— Он хотел переводы диалекта Хераи. Там ничего зловещего, но странно все это.

Кен покачал головой.

— Уловка. Он знает Тех, знал о кицунэ. Он знает, что ты в родстве с баку. Дождь ищет тебя. Камень Вишап хочет тебя не для переводов.

— Камень?

— То, что в камне.

Мой желудок ужасно громко заурчал.

— Я мало знаю, — сказал Кен. — Меня послали сюда без информации.

— Вопросы никуда нас не заведут. Давай поедим, и я поищу в интернете. Может, там есть о камне Вишап.

Кен разделил пиццу на зеленые тарелки, которые Марлин подбирала под мои обои.

Я пошла проверить папу, он посапывал под одеялом. Бледный, с острыми скулами, но все еще папа, человек снаружи. Не чудовище, как я твердо себе говорила. Я принесла ноутбук на кухню. Масло обжигало ладонь, когда я свернула кусок пиццы, чтобы не навредить клавиатуре.

Кен резал свой кусок ножом с вилкой. Он подул на кусочек, аккуратно сунул его в рот и передал мне две салфетки.

Когда загрузился браузер, заморгала иконка почты. Там было полно новых сообщений, в основном от Эда, который искал мне работу. Он будет злиться, что я не отвечала, особенно, когда я брала по проекту в неделю. Может, отдаст контракты Вайолет или Хуперу, у них не было другой жизни.

Теперь у меня была жизнь. Эд подождет.

— Что говорится в Википедии?

Я испуганно взглянула на Кена. Он вскинул бровь.

— Те окутаны мифами, но мы хоть немного о мире знаем, — сказал он, показывая сверток, который вытащил из кармана. Он медленно убрал упаковку… кхм, это был презерватив? Телефон. В презервативе. Я покачала головой. Уникальный способ защитить телефон от воды.

Я вспомнила, как он просил показать ему путь к кафе. У него все время был доступ к GPS. Кен сунул в рот маслину и разжевал, удерживая мой взгляд, приподняв бровь, чтобы я прокомментировала.

Я перевела взгляд на экран. Пара запросов, и я уже смотрела на статью «Вишап» на Википедии.

— Почти ничего. Статья не закончена. Минутку, я применю Гугл-фу, — мои салфетки были уже грязными, и я взяла его салфетку, чтобы вытереть соус с подбородка. — Вот, кое-что есть. Похоже на проект ученика для семинара. Камни, как в кабинете Хайка, есть в Армении с доисторических времен. Никто не знает, для чего их использовали. Этот ученик думает, что силуэт быка на вершине — бог грома, а волнистые линии вокруг представляют воду, точнее, водного дракона. Улли… Уллике…

— Улликеми, — сказал Кен.

— Да, вот так, — я прищурилась, глядя на экран, слизывая жир с пальцев. Я даже не знала, что на Среднем Востоке были драконы.

— Улликеми были созданы Арамаздом, чтобы одолеть бога грома, — сказал Кен, глядя на пустую тарелку.

— Так тут и говорится, — сказала я. — Ты уже знал все это?

— Я не знал о камне Вишап. Улликеми. Я с таким уже сталкивался, — он усмехнулся, но это не затронуло глаза. — Я знаю все имена драконов.

Я моргнула. За этими словами пульсировал гнев, но он решительно отрезал еще кусочек и стал жевать.

Папа бормотал что-то о водном драконе. Я думала, что он бредил, но он пытался предупредить меня. Я кашлянула.

— Улликеми наслал дождь на весь Портлэнд, чтобы найти меня?

Кен опустил ладонь на коробку пиццы, словно думал, есть еще кусок, или не стоит.

— Да, тебя или твоего отца. Не человеческий миф об Улликеми, конечно. Люди сочинили истории, чтобы объяснить Тех по всему миру. Но мы не божества, — тихо и мрачно сказал он.

— О, это радует. Не божество. Это лучше, чем армянский дракон, который ищет меня, — я отбила руку Кена, чтобы взять еще кусочек.

Сарказм сработал. Тяжесть стала легче. Он покачал головой, как делала Марлин, когда приходила в квартиру и обнаруживала, что я не выходила неделю.

Я не замолкала:

— Хорошо, что я — раб расплавленного сыра. Я просто закроюсь тут с папой и пиццей. Хайку надоест через пару дней, и он начнет надоедать кому-то другому.

Кен отодвинул барный стул.

— Боюсь, все не так просто.

— Это я поняла. Но я всегда сначала отрицаю.

Кен встал на носочки, энергия собралась в его теле, и он уже не выглядел дружелюбно. Его лицо стало яростно острым. Тяжелый запах мускуса собрался в воздухе, и напряжение в нем было не от грозы.

Кицунэ, его другая сторона. Потому волоски на моих руках встали дыбом. Да, это было из-за кицунэ в нем, только поэтому. Не из-за изящной линии его запястья и ладони, не из-за острых скул, подчеркивающих мужскую красоту его лица.

Я вспомнила его губы на своих, когда я была уязвимой и чувствовала каждый дюйм своего тела.

— Камень Вишап — это ключ, — Кен сжал кулак. — Я слышал раньше истории. Извращенная природа Тех. Кто-то приковал дракона к камню.

— Мы можем сделать такое с Теми? — я пыталась не представлять, как папа становится дымкой, и его затягивает в бутылку, как в Аладдине.

— Знания, как это сделать, утеряны века назад. Это хуже безумия. Дракон мог измениться, стать злым из-за того, что заперт в истории людей.

— Ты… заперт в облике кицунэ? — сказала я.

— Нет, — сказал Кен. — Истории людей о кицунэ не ограничивают меня. То, какой я, проще объяснить народными сказками. Или рисунками на стенах. Улликеми — это другое. Кем он ни был раньше, теперь это только то, что есть в истории людей. Дракон — уже не полностью Тот.

— Миф Улликеми, — сказала я, желая повернуться к экрану и почитать еще. Мне нужно было знать, как обернулась история дракона.

Кен думал о другом.

— Хайк, скорее всего, слуга камня, у человека нет сил, чтобы поработить дракона. Он знает, что твой отец — баку, так что Улликеми направляет его. Они не оставят вас в порок.

Мой желудок заныл, словно я сама съела целую пиццу.

— Хватит, — сказала я. — Просто скажи, каким бы ужасным это ни было, — Кен прислонился к стойке возле меня, его глаза были темными и холодными.

— Дракон хочет выполнить свою роль в истории Улликеми. Ему нужно одолеть бога грома или того, кого он считает этим божеством.

— Я — не божество грома.

— Нет, но Улликеми ослабел, прикованный к тому камню. Ему нужна сила.

— И как он может ее получить?

— Сила, которой хватит, чтобы одолеть что-то, похожее на бога грома, получается только из внезапного освобождения жизненной энергии. При рождении или смерти.

— Он хочет поймать меня, да? Но я не беременна.

— Ты человек и уязвима, но ты — пожиратель снов. Твоя кровь — сильная смесь смертного и Той в смерти. Улликеми хочет, чтобы Хайк принес тебя в жертву, и с силой в твоей крови он сможет одолеть бога грома.

Глава шестая

Красный соус на моей тарелке вдруг перестал выглядеть аппетитно.

«Жертва. Как девушка с крючковатым носом и юноша в колодце?» — Хайк убил их для магии Улликеми?

— Кто — бог грома?

— Не знаю, — сказал Кен. — Нужно разузнать, что задумал Хайк, — его пальцы стали когтями на столе.

— А есть какая-нибудь ассоциация Тех, с которой тут можно связаться? Тайное общество? — сказала я.

— Те в США рассеяны, разделены на свои группы. Они не собраны воедино, как в Японии и Европе. Тут есть большие группы в Сан-Франциско и Нью-Йорке. Но им плевать на то, что тут происходит.

— Ты упоминал Совет.

Кен прищурился.

— Нет, — сказал он. Слово прозвучал так, словно он захлопнул дверь.

— Ладно, — сказала я. — Пойдем старым путем, — я вернулась к ноутбуку и поискала Хайка на сайте колледжа. — Мангасар Хайк. Родился в Абовяне, Армения. Вот так сюрприз. Учит восточным языкам. Он в колледже всего два года.

— Где был раньше?

Я щелкнула по ссылке под его биографией.

— Он был во многих местах. Университеты Мексики, Франкфурта, даже в Токио, а недавно — на Аляске. В каждом заведении провел год или два.

— Он что-то ищет, — сказал Кен.

— Наверное, пропадающие языки, — сказала я. — Последние десять лет его работы посвящены языкам, что в опасности. Я посмотрела список его статей. Он в Портлэнде работает над языком толова.

— Что за толова? — сказал Кен.

— Одни из первых людей на тихоокеанском северо-западе.

— Как айны в Хоккайдо, — Кен почесал подбородок.

— Постой, тут есть ссылка для людей, готовых помочь ему с переводом, — сказала я. — У него тут список носителей определенных языков.

Список был смесью активных и мертвых ссылок. Хераи и еще один диалект Тохоку были активными, как и ссылки толова и Оканаган. Майя и сахаптин были мертвыми.

Как женщина из фрагмента Хайка. Она была частью этой жуткой головоломки. Если бы я повторила фрагмент, я могла понять, как она подходила к этому.

От одной мысли сдавило желудок. Захотеть повторить тот фрагмент ради детали, что прольет свет на план Хайка? Это ужасно. Даже если это сработает.

— Нам нужно больше информации. Жаль, я не обыскал его кабинет, — сказал Кен.

Я закрыла глаза, чтобы не видеть яркий экран ноутбука.

— Я могу написать другу дома, чтобы там посмотрели что-нибудь о Хайке и Улликеми, но вряд ли они оставляли следы, — продолжал Кен. Я не слушала. Кену не нужно было знать, что я делала, особенно, если я провалюсь.

«Ты сможешь. Спокойно. Дыши».

Первый взмах кистью для кандзи «ичи» появился в голове. Нет. Я не хотела прогонять фрагмент. Я хотела испытать его. Плавно выдохнув, я заставила кандзи стать серым. Серый углубился, и кожу стало покалывать. Всю взрослую жизнь я подавляла фрагменты, пока бодрствовала. Поэтому нужно было миновать слои фильтров, чтобы повторить фрагмент.

«Вспомни кардамон. Черно-коричневые тени в коридоре. Бледную кожу женщины, ее темные волосы и выдающийся нос, перерезанную шею, откуда еще текла кровь. Бумаги в крови, рассыпанные по грязному ковру».

Фрагмент быстро проявился, и было сложно понять, как я упустила до этого его жуткую четкость, не свойственную для человека. А Хайк был человеком.

Кардамон, а потом медь наполнили мой рот. Язык болел, будто я прикусила его. Фрагмент раскрылся в голове, заполнил пространство между клетками. Он полился по моей спине, в пальцы рук и ног.

Меня заполнил гул, ожидание, как голод после десяти дней голодовки.

Я подавила тревогу, заставила фрагмент сосредоточиться на одной из страниц, как камера в фильме, приближающая кадр.

Хоть там были капли крови, я узнала округлые и квадратные символы на бумаге. Не китайские или египетские, но схожие. Иероглифы майя. Толстая ладонь под веревкой, обвязывающей солнце.

И неровный почерк Хайка: «немного времени перед своими делами».

Хайк ведь говорил мне что-то похожее, когда я согласилась прийти к нему после занятия Канэко-сенсея?

«Уверен, у тебя найдется немного времени перед важным делом», — сказал он. А потом все стало размытым, и я согласилась, хоть не хотела приближаться к мужчине, которому снилось убийство.

Мертвая женщина была до боли яркой, четкой. Я хотела закрыть глаза, но воспоминание безжалостно сжало меня пальцами. Она была майя, я была уверена в этом. Меня охватила радость вместе с гулом голода, который усиливался, и горькие эмоции едва помещались в моей хрупкой грудной клетке.

Меня стошнило, я ощущала горечь, обжигающую как кислота. Я пыталась проглотить ее, но она резала мое горло острыми краями. И собралась в неприятный ком возле живота.

Гнев. Комок пылал жаром гнева. Хайк был отвратительным, злым, и этот ужасный фрагмент было во мне. Я хотела, чтобы он пропал!

Комок вспыхнул, меня охватил жар, и шея вспотела, а огонь угас.

Я робко пошевелила пальцами ног и рук, которые уже не казались опухшими. Горечь угасала, тело медленно возвращалось ко мне, как маяк, который отпускала волна прилива.

Я открыла глаза. Кардамон, мертвая женщина пропали, и лишь следы фрагмента, как отпечаток карандаша на бумаге, остались, когда я закрыла глаза.

Лицо Кена было очень близко, его теплые и тяжелые ладони прижимались к моим кулакам. Пот стекал по моей спине. Кислород едва проникал в легкие, хоть я глубоко дышала.

— Он собирает носителей пропадающих языков для перевода, а потом убивает их, — выдохнула я.

— Что ты сделала? — он говорил сухо, но его гнев был слабым эхом гнева, который я ощутила во фрагменте Хайка. — Ты застыла, но глаза дико дергались под веками. Ты охнула и стала ужасно бледной. Что это было? Улликеми?

Все внутри сжималось от смеси гнева и радости, оставшихся от фрагмента. Близость Кена вызывала покалывание на коже. Его темные глаза пронзали слои защиты во мне, он гневно хмурился. Кем он себя возомнил? Требовал ответы, словно имел право указывать мне.

— Назад! — я оттолкнула его ладонью на груди. Кен отлетел в холодильник с грохотом, сбил надорванную коробку с гранолой с ягодами, и содержимое посыпалось потоком на его голову.

На миг я ощутила триумф. Это научит его не нависать надо мной.

А потом я все поняла, и гнев сменился смущением.

— Прости. Прости, — я тряхнула головой. Что со мной?

Кен стряхнул гранолу с волос, встал грациознее, чем должен был человек в граноле.

— Ты злишься, — сказал он сдержанным тоном. — Я переживал, что на тебя напали.

— Я пыталась повторить фрагмент Хайка. Я думала, что это был сон-воспоминание. О женщине, убитой в коридоре.

— Сон-воспоминание?

— Сны-воспоминания сильнее, там больше деталей, ведь они основаны на реальности, — сказала я. Щеки слабо покраснели. — Фрагмент, полученный от тебя, про бег по лесу, был другим видом сна, туманным, не настоящим воспоминанием.

— Фрагмент Хайка показал план Улликеми? — сказал Кен. Он стряхнул с себя гранолу, но ягоды остались на воротнике.

Я покачала головой и смахнула ягоды. Кен вздрогнул. У меня во рту пересохло. Я занялась уборкой рассыпанной гранолы. Он не вздрагивал, когда я забирала у него совок.

Может, я не так его поняла?

— Прости, — сказала я в кладовой, куда убирала метлу.

— Да, ты это уже говорила, — он поджал губы.

— В этот раз я извиняюсь за то, что швырнула по кухне. Я не знала, что так могу. Я так не умею. Как я это сделала?

— Не знаю точно, — сказал Кен. — Но ты — баку. Думаю, сознательно воззвав к фрагменту, ты вобрала в себя немного сил.

«Ого».

— Я съела сон.

— Возможно.

«Кто теперь чудовище?» — я посмотрела на спящего на диване папу. Он словно задумал все, чтобы я влилась в семейное дело, вот только это был не бизнес с суши, а пожирание снов.

Голова казалась горячей, гудела, словно я выпила тройной мокко. Пожирание зла просто делало тебя ворчливым, или были последствия, о которых стоило беспокоиться?

— Это была не ты, — сказал Кен. Он скрестил руки, сидя на барном стуле. Не нависал надо мной. Делал себя как можно меньше в тесном пространстве. — Меня отбросила та энергия.

Я протянула к нему ладони.

— Это была я.

— Нет, — сказал он. — Не ты, не твой гнев и не твоя сила. Запах другой. Смертельная сила, слабое эхо крови. Конечно, Хайк привязан к Улликеми.

— Хайк исследует мертвые языки, убивает переводчиков и удерживает дракона Улликеми в том камне в своем кабинете, чтобы он набрался сил уничтожить бога грома, кем бы он ни был?

— Бог грома — ключ к пониманию, что Хайк сделает дальше. Но первую часть ты поняла не так. Хайк — лишь человек. Он — слуга Улликеми, а не наоборот.

— Боги грома в этом месте вряд ли будут из Среднего Востока, — я щелкнула ноутбук. Гугл ничего не нашел по «бог грома, Портлэнд», кроме ссылок на шведскую группу в стиле металл и меню из магазина мороженого.

Я подняла голову, а Кен ополаскивал стаканы в рукомойнике. Пицца кончилась. Я коснулась живота. Груз там был пиццей или остатками фрагмента Хайка?

Кен со стуком выключил воду. Он прислонился к рукомойнику, опустил плечи, сжал край так сильно, что я видела, как побелела кожа у костяшек.

«Что я сказала? Он злится за то, что его отбросило через всю комнату?».

— Я не знал, что получу, когда согласился прийти сюда, — мрачно сказал он, и волоски на моей руке встали дыбом. — Каким бы ни стал Хераи-сан в Портлэнде, я не хотел вмешиваться, только… убедиться…

— Я не знаю, о чем ты, — сухо сказала я. Что-то в этой странности нужно было прояснить. Я встала, подавляя раздражение и тревогу, но расхаживать было негде. Папа занял гостиную, а кухня была слишком тесной из-за Кена. И я прислонилась к стойке, уперев кулак в бок.

Волны смятения, исходящие от Кена, были почти заметными.

«Хорошо. Почему ему должно быть проще? Он лишь говорит загадки о кицунэ и Совете».

Кен повернулся ко мне.

— Это не должно быть борьбой. Потому послали меня, наполовину… — он подавил слова. — Того, кто не выглядит грозно.

Мы были очень близко. Любое движение могло вызвать искру, начать между нами то, что пугало меня.

Кен скользил по мне взглядом, пронзая. Страх наполнил меня. Мой? Оставшийся от фрагмента Хайка? Я не знала.

Не страх. Ответ на силу эмоции в голосе Кена, на побелевшие костяшки. Его глаза потемнели и стали двумя полумесяцами полуночи на бледной коже.

Его лицо менялось. Щеки потеряли округлость, брови выгнулись выше над глазами, в которые я не могла перестать смотреть.

— Я не дам Хайку навредить тебе. И не только из-за обещания Хераи-сану.

— Кен…

— Просто позволь, — он быстрым движением перемахнул через стойку. — Мне нужно немного твоей простой силы. Чего-то, не запятнанного богами, — закончил он, оказавшись так близко, что я ощущала тепло его дыхания на лице.

Я задела его руки, пытаясь не спешить, но, как только мои ладони оказались на его голой коже, энергия загудела между нами. Я сжала его локти и притянула его к себе.

— Кои, — сказал он, его губы задели мое ухо, но его руки были напряжены и не двигались. — Это приятно, — он отодвинулся, чтобы заглянуть в мои глаза. — Но в прошлый раз ты отпрянула. Там был страх.

Слова мешали. Тело хотело двигаться, чувствовать. Мои ладони сжали его плечи. Я ощутила терпкий запах.

— Сейчас во мне нет страха, — прошептала я и прижалась к его рту своим.

Кен не сдерживался. Его губы открылись, из его горла вылетел низкий стон. Он пригласил меня в глубину своего рта движениями языка, пока его твердые, но нежные губы скользили по моим, пытаясь найти, как лучше всего соединиться.

«Наконец-то, — я ощутила его пальцы в моих волосах в висках, большой палец гладил мое ухо, словно перышком. Я вдохнула, чуть отклонилась, а потом подняла голову, и Кен поцеловал уголок моего рта. — И все?» — я ощутила укол разочарования, который медленно пропал от покалывания, ведь его губы двигались по моему горлу. Он терся носом о нежную кожу моей ключицы, осторожно освободил мои волосы из хвоста и провел по ним пальцами. Его пальцы замерли возле моей груди. Он потерся лицом о мою шею и глубоко вдохнул.

Я не хотела легкие ласки. Я потянула его за плечи, требуя поцелуя, но он отодвинулся.

Его глаза стали тьмой. Я бросилась, но он удерживал меня, чуть давя на мои виски.

«Он не хочет?» — уверенность пропадала. Пыл, который я ощущала после сна Хайка, угасал. Я стала с неловкостью ощущать чеснок в своем дыхании, жжение на губах, где его щетина задела меня, и ток в воздухе. Я снова целовала мужчину, которого встретила только вчера. И я позволила ему миновать мою защиту.

Моя шея пылала. Кен провел пальцем от уха до моих щек.

— Ты снова краснеешь, — тихо сказал он. Ноздри чуть раздувались.

Я медленно кивнула, слезы обжигали глаза. Да что со мной такое? Его молчание было сложно вынести. Я отвернула лицо. Взгляд упал на папу на диване. Мои щеки запылали еще сильнее. Папа был там, на диване!

Кен глубоко вдохнул и медленно отпустил мое лицо, его пальцы задели мою щеку и убрали волосы мне за ухо.

Я поежилась от легкого прикосновения.

— Это не ты, — сказал он серьезным тоном. Его черты чуть смягчились, стали той версией, которую я встретила вчера у Стамптауна.

— Нет, — я потерла пальцами щеку, не давая голосу разума вмешаться. Он отпрянул, моя рука замерла в напряженном воздухе между нами. — То есть, — я кашлянула и отпрянула на шаг. Я не доверяла своему телу. Опустила руки. — То есть, тебе не нужно так использовать иллюзию. Другое твое лицо — настоящее, да?

Кен кивнул.

— Ах, — сказал он. — Да, — он чуть отвернулся, замкнулся в себе. Словно ощетинился. Я так выглядела, когда говорила с Марлин? Словно готовилась к удару? — Это все я, но я думал, что это лицо поможет. Будет приятнее, — сказал он. Его черты стали острее, лицо было тем, которое я целовала.

Я целовала. Его. Кицунэ.

Кои, которой я себя считала, не трогала людей по своей воле и вот так близко. Он не был на вкус как пицца или лосьон для бритья, было в нем что-то горькое и заманчивое.

Я едва его знала, но он помогал мне. Все внутри было ушибленным, как в упавшем пакете персиков, но я хотела коснуться его. Его присутствие было гудением под кожей.

Если он попытался бы сейчас поцеловать меня, я бы не перечила.

Он сказал: «Это не ты».

Это я целовала его, но куда делась спешка, которую я ощущала секунду назад? Пропала, как и остатки фрагмента Хайка. Может, это все было побочным эффектом пожирания злого сна.

— Думаю, ты прав, — сказала я, внутри все опустело без того пыла. Комната вдруг показалась слишком яркой, а стойка — невыносимо серой. То, что нужно — подступающая головная боль.

— Что другое мое лицо успокаивало тебя?

— Нет, что, кхм, в поцелуе была не я.

Кен стиснул зубы. Это ранило.

Ой.

— Я должен был понять, что ощущал не тебя, — сказал он, став серьезным Кеном.

— Все было как тогда, когда я отбросила тебя в холодильник? — сказала я.

Кен скривился и кивнул.

— Фрагмент Хайка.

— Баку ест сны и становится буйным?

Кен помрачнел.

— Хотел бы я знать ответы, Кои. К сожалению, я не знаю, — он махнул на диван. — Ответы про баку есть у твоего отца.

Папа. Он всегда отключался после таких приступов, но этот раз затянулся.

Я прижала большие пальцы к месту, где череп соединялся с шеей. Боль уже была там, как дома.

Яркость комнаты убавилась, и я опустилась на колени у дивана. Папа не менял позу. Дыхание щекотало мои костяшки, когда я поднесла их к его лицу, но его грудь едва двигалась.

— Что-то не так? — сказал Кен с кухни.

— Пап? — я ткнула его щеку. Щетина оцарапала кожу. — Это не естественный сон.

— Ты можешь его разбудить?

Я сжала его плечи. Боль возникла в груди от того, какими худыми и хрупкими казались его плечи в моих руках. Я встряхнула его, но реакции не было.

— Видимо, нет, — горло сдавило.

Кен подошел к дивану и опустил ладонь на лоб папы.

— Лихорадки нет.

— Нужно вызвать доктора Брауна. Марлин недавно дала номер, — я встала и оцарапала ногу о диван. — Где мой телефон?

— Погоди, — Кен склонился над диваном, его нос задел нос папы. Он глубоко вдохнул. — Этот сон вообще не естественный.

— Что?

— От Хераи-сана пахнет той же энергией, что была в тебе. И там след чего-то еще… энергии не отсюда? Ты можешь войти в его сон? — сказал Кен.

Я вернулась к дивану.

— Не знаю, — от смятения голос стал резким. — Я не получала фрагменты от папы. Никогда. Даже не знаю, с чего начать.

— До этого дня ты не получала и фрагменты Тех, верно?

Я покачала головой, мы поняли, что это не так. Я уже испытывала фрагменты Тех.

— Фрагмент Хайка. Тот сон об убийстве был очень ярким, такого я еще не ощущала.

— Сила Улликеми в фрагментах Хайка из-за их связи.

— Потому я не смогла подавить их днем? В отличие от фрагментов обычных людей, — словно мне не хватало тревог. Я думала, что хотя бы не пускала фрагменты в то время, пока бодрствовала. Но фрагменты Тех были кое-чем новым.

— Ладно, — сказал Кен. — Другого выбора нет.

— Выбора нет? — повторила я.

— Причины, по которым я пришел в Портлэнд, сложные, — твердо сказал он, не допуская вопросы. — Чтобы получить разрешение уйти, пришлось дать обещания Тем здесь, что я не буду мешать. Но это, — он медленно сглотнул. Его следующие слова прозвучали очень осторожно. — Этот Улликеми — не результат моих действий. Это связано с Хераи-саном. И это может подвергнуть опасности всех нас.

Он пытался убедить меня или себя? Тупая боль в голове мешала думать. Может, Кен ошибался, что это было не естественным.

Куртка! Там был мой телефон. Кен остановил меня, коснувшись руки.

— Что ты делаешь?

— Хочу позвонить Марлин, — я стряхнула его руку.

— Постой, — сказал он. — Опасно втягивать в это твою сестру.

— Папа в коме! — сказала я.

— Если за этим стоят Хайк и Улликеми, то твоя сестра или ты ничем не поможете, — сказал Кен. Я мгновение ненавидела его, все безумие с кицунэ, баку и драконами. Это означало, что я ничего не могла сделать для папы.

— И что ты предлагаешь?

Кен провел руками по волосам, убивая их растрепанность. Волосы упали на его лоб милой волной. Мне хотелось сдвинуть ее.

— Позови Кваскви.

— Что, прости?

— Ты спрашивала, если ли у меня связи с Теми здесь. Есть местный. Кваскви.

— Кто?

Кен задумчиво посмотрел на меня.

— Он — Тот первых людей. У племен северо-запада есть легенды о нем.

Я пыталась представить Того коренных американцев. Было сложно не думать о Кене. Нет, в моем разуме вообще не должно быть Кена.

Я немного покраснела и опустила голову, чтобы Кен не видел. От резкого движения виски гудели.

Я хотела ибупрофен.

— Как это нам поможет?

— Кваскви получил доступ к ресурсам. Он — как глашатай Портлэнда. Нам нужны не только твои навыки Гугла, чтобы понять, что привело сюда Хайка. И кого Улликеми считает богом грома.

— Ясно. И пока мне оставить папу спать?

— У него нет признаков стресса, его дыхание и биение сердца ровные. Его кожа сухая и прохладная. Давай я сначала поговорю с Кваскви.

— Ладно.

Кен поднял руку, словно хотел коснуться меня. Я задержала дыхание, но он отодвинул руку и отвернулся. За пару минут мы от злости перешли к напряжению. Я медленно выдохнула.

Кен пару минут говорил по телефону на смеси английского с языком, который я раньше не слышала. Он кивал, будто кланялся, эта привычка напомнила мне папу.

— Кваскви хочет встретиться, — Кен убрал телефон в боковой карман. Он двигался резко, словно был пружиной, которая вот-вот распрямится.

— С нами?

— Да. Он озвучил условие встречи. Через час у выступа с видом на гору Худ на вершине Хойт Арборетума. Думаю, ты знаешь, где это.

— Что? Он не любит Старбакс? Мы не можем взять папу в таком состоянии в Арборетум, и я не оставлю его одного.

— Звони сестре, — голос Кена звучал как приказ.

Я хмуро посмотрела на него.

— А как же «это слишком опасно»?

— Нам нужен Кваскви, чтобы расправиться с Хайком. Он готов встретиться только в нескольких местах, и Хойт ближе всего. Он… непростой. Марлин и Хераи-сан должны продержаться пару часов. А ты, может быть, съела тот фрагмент.

— И?

Кен взглянул на меня краем глаза.

— И Хайк с Улликеми будут, скорее всего, менее агрессивными пару часов.

Он знал больше, чем показывал. Но я не могла думать об этом. Голова болела, шипы боли пронзали виски и шею. Я зажмурилась на миг, ощутила воронку из ветра. Кен тут же сжал мои локти, поддерживая меня.

— Что такое?

— Ничего. Сильно болит голова. Пара таблеток ибупрофена поможет, — сказала я, желая прильнуть к нему, как просило меня тело.

«Плохая идея», — я отодвинулась.

Кен отпустил меня. И снова мне казалось, что он сдерживал гнев или смятение. Мышца дергалась на его челюсти.

Злиться на меня? За то, что он ввязался туда, куда не должен был?

Я пошла к шкафчику с лекарствами и проглотила три оранжевые таблетки без воды. Я набрала Марлин и смотрела, как Кен сел за мой ноутбук. Он посмотрел, спрашивая разрешения. Я кивнула, нетерпеливо стуча пальцами по стойке, пока шли гудки. Я завершила вызов и нажала на ее номер снова. Ответа не было. Может, она с клиентом? Я написала ей: «Ты нужна. Срочно».

Я посмотрела за плечо Кена. Он гуглил.

— Что ищешь?

— Денталия.

— Зубы? — сказала я.

— Нет, раковина. Моллюск, похожий на бивень. Коренные жители использовали его как валюту.

— Что? Кваскви требует плату? — почему Марлин не отвечала? Обычно она делала это сразу.

— Как-то так, — бросил он через плечо.

— Ты издеваешься.

Кен что-то буркнул, но я не уловила. Телефон пикнул, и я прочитала сообщение:

«Твоя сестра тоже говорит на Хераи».

— О, нет, — сказала я. Сообщение пришло с номера Марлин.

Глава седьмая

— У Хайка моя сестра.

Кен поймал меня за руку на половине пути к входной двери.

— Куда ты?

— В кабинет Хайка, — я вырывалась, но его хватка стала оковами. — Пусти!

«Он стал менее агрессивным? Как же!».

— Ты даже не знаешь, там ли Хайк. И как же твой отец?

Надоело, что он хватал меня! Я ударила кулаком по его запястью изо всех сил. Кен резко отпустил меня, и я отшатнулась и ударилась головой о перила в дожде.

Он пошел за мной, прикрывая своим телом.

— Успокойся на минуту и подумай.

— Я могу думать, пока бегу, — процедила я. Боль пронзала голову. — Ты хотел помочь. Можешь присмотреть за папой.

Он шагнул ближе, поймал меня у перил. Я ощущала, как дождь пропитывает толстовку, запах кардамона проникал в коридор.

— Кои, послушай меня. Хайк и Улликеми опасны. Правил нет, и полиция с Теми не поможет. Ты не можешь так бежать в его кабинет.

— У него Марлин, — сказала я. Я ощутила фрагменты Хайка. Я знала лучше Кена, на что он способен.

— Давай я позвоню Кваскви, и мы…

— Нет! — я толкнула Кена в грудь, но энергия фрагмента Хайка пропала, и он даже не вздрогнул. — Прошу, — я почти всхлипывала. — Прошу, отпусти меня.

Кен обхватил мой подбородок, заставляя смотреть в его глаза. Он медленно опустил нос к моему, вдохнул мой испуганный выдох, а потом нежно подул на мои нос и рот.

Он отошел, отпуская меня. Я не мешкала. Я побежала по скользкому от дождя полу, перепрыгивая по две ступеньки. Я вырвалась под дождь, меня окружили запах кардамона и старый голод, пропитывали с каждой каплей, попадающей на мои волосы и ресницы. Тяжелое присутствие опустилось на мои плечи, прогоняло все мысли и вызывало смятение.

Я остановилась у здания, замешкавшись, отчаяние гнало меня вперед. Мне нужна была машина. Нужно было добраться до Марлин. Я обернулась, глядя по сторонам.

Я сжала кулаки, неровные ногти впились в кожу. Проклятье! Хупера не было в городе. Эд жил в Ванкувере. Далеко. Никто не мог помочь мне добраться до колледжа.

— Я вызвал такси, — сказал за мной Кен. Он стоял на пороге с папой у левого бока. Глаза папы были приоткрытыми, седые волосы торчали в беспорядке.

— Папа, — я подбежала к его другому боку. Он обмяк, как мешок костей. — Что ты делаешь, Кен? Он проснулся? Ему нельзя сюда.

— Мы отвезем Хераи-сана к Кваскви. А потом найдем Хайка.

— Я не доверю папу незнакомцу!

— Ты доверила его мне, — сказал Кен.

— Ты не чужой… ты… ты…

— Есть еще варианты сиделок? — сказал Кен.

Я вытерла с глаз жгучие капли кардамона, убрала с лица мокрую челку. Запах вызывал тошноту. Мне уже не хотелось пирожных с кофе.

Черная машина такси подъехала к дорожке.

— Останься тут с папой. Прошу. Я доверяю тебе.

Кен покачал головой.

— Я пообещал. Ты не можешь пойти без меня, — водитель нетерпеливо загудел.

Время утекало. Чем дольше я спорила с Кеном, тем дольше Марлин была у Хайка. Даже остановка у Армии Спасения и уговоры строго медсестры, что отвечала за пациентов, принять папу займут много времени — ей нравилась только Марлин. Я склонилась и открыла дверцу такси. Мы вместе усадили папу на заднем сидении между нами, игнорируя вопросительный взгляд водителя из-под светлых дредов.

— Лучше бы Кваскви быть достойным доверия, — прошептала я на японском.

— Он неплохой, — ответил Кен на английском.

Водитель нажал рацию на руле.

— Куда?

— Хойт Арборетум, — сказал Кен. Водитель пожал плечами и повернул, счетчик радостно тикал.

Голова папы опустилась на мое плечо. Его длинные ноги были согнуты на боку. Его глаза снова закрылись, и он выглядел уязвимо настолько, что хотелось его встряхнуть.

Кен сказал на японском:

— У тебя есть украшения? Кулон? Серьги?

Я показала ему голые мочки и шею. У меня было лишь кольцо на мизинце, которое Марлин подарила мне на прошлый день рождения — полоска золота и стилизованный карп.

— Сойдет, — сказал он.

— О чем ты? — процедила я, но была такой разъяренной, что не хотела говорить.

— Кваскви примет это как плату.

— Еще чего, — я представила, как слова пылают огнем. Он не понимал, что толкал меня за грани разумного?

— Поверь, ты не захочешь приходить к нему с пустыми руками. Он может взять твоего отца как «плату».

— Ты останешься с Кваскви и папой, — сказала я на английском.

— Потому что ты сама справишься с Хайком и Улликеми? Утром хорошо получилось. Я не буду нарушать обещания. Я сдержу слово, Кои.

Я хмуро смотрела на него. Лучше бы папа передал мне полезные силы, типа лазера из глаз.

Кен продолжил мягче:

— Кваскви хитрый, но, если мы договоримся, ему придется защищать Хераи-сана.

— Ладно. Заставим твоего друга Кваскви сидеть с папой, но потом вломимся в кабинет к Хайку.

Таксист испуганно посмотрел на меня через зеркало заднего вида. Ой. Я забыла, что последнее было на английском. Я попыталась улыбнуться ему, но получилась гримаса. Таксист ускорился, поехал на желтый свет на следующем перекрестке.

Мы добрались до Пятого шоссе за десять минут, но каждая минута казалась вечностью, пока я смотрела, как затрудненно дышит папа, желая ударить кого-то, чтобы убрать напряжение паники в животе.

Мы обогнули лес над рекой Уилламетт, снежная вершина горы Худ появилась из-за облаков над блестящим от дождя Портлэндом. По моей спине пробежала дрожь, мурашки проступили на руках. Обычная радость при виде горы сменилась болезненным осознанием двух мужчин рядом со мной.

Еще пара мучительных минут в лабиринте дороги к парковке зоопарка, и таксист миновал их с заметным выдохом облегчения. Он повернул налево и оказался у винтовой лестницы памятника.

— Мы приехали, — сказал он.

Черт, конечно, я выбежала из дома, не взяв сумку или деньги. Кен вытащил потрепанный черный кошелек и дал таксисту две удивительно новых двадцаток. Мы вытащили папу, который был тяжелее, чем такой худой мужчина, каким он был.

«Все неправильно».

Но Марлин… Я представила ее лицо, когда она уходила сегодня. С ней ничего не должно произойти. Ничего.

Мы с Кеном отвели папу к скамейке в тени дуба возле карты дендрария. С опущенной на локоть на спинке скамьи головой папа выглядел так, словно задремал. Хотя никто не поверил бы, что он уснул под дождем.

Его пульс и дыхание еще были ровными. Я подавила желание сжаться рядом с ним на скамье и спрятаться, как часто делала в детстве. Влага капала с моего носа, и я заметила удивление во взгляде Кена.

— Ладно, — тревога беспокоила мой желудок. — Где твой друг?

Кен указал на дорожку на склоне — деревянные ступеньки и гравий — ведущую прочь от бетона памятника вьетнамцам.

— Наверху.

— Мы не потащим туда папу.

— Нет, — Кен многозначительно взглянул на меня, а потом на скамейку.

— Если заставишь ждать меня тут, я сойду с ума. Марлин может… — я затихла, не озвучив то, чего боялась сильнее всего. Хайк хотел жертву. Марлин тоже была дочерью папы.

— Доверься мне, — сказал Кен. Он коснулся моей руки и повел под густые листья дума. Я не могла говорить.

Его другая ладонь сжала мое плечо, он чуть встряхнул меня.

— Марлин в порядке. Улликеми не хочет ее, ему нужна ты. Хайк ничего не сделает, пока мы не появимся. Но я не буду встречаться с Кваскви, пока ты не поклянешься, что останешься тут, а не уйдешь куда-нибудь сама.

— Обещаю. Скорее, — я села рядом с папой. Его ладонь была горячей и сухой, несмотря на дождь. — Поспеши, — сказала я.

Кен протянул руку, и я отдала ему кольцо. Он повернулся без слов, миновал по две ступеньки за шаг и пропал за вишневыми деревьями вдоль тропы.

Я поежилась, придвинулась к папе, ощущая близость моей руки к его, как не было ни с одним живым человеком. Но это было ложью. Кен, если его считать как человека, тоже был близок. Я закрыла глаза ладонями. О чем я думала? Папа — не человек. Может, и я тоже.

Головная боль утихла до тусклого гула у основания черепа.

Баку. Пожиратель снов. Это было безумием, но в этом была логика, и часть меня была рада. Рада, что я не просто безумна. Что связь с папой была настоящей, а не выдумкой.

Я прикусила щеку изнутри. Что со мной такое? Я должна продумывать спасение Марлин. Представив себя спасителем, я отчаянно рассмеялась.

Мимо проехал минивэн с детьми, направляющийся в зоопарк. Я ощутила зависть. Какая разница, безумна ли я? Я съела сон Хайка и ощутила ту энергию, которая позволила бросить Кена через всю комнату. Разве это нормально? Это было зло. И я приняла зло в центр себя.

Я прижала кулаки к ребрам, давила, словно могла так раздавить тревогу в груди. Не помогало. Слезы собрались в уголках глаз, когда стало видно юную пару, старшеклассников. Они были так увлечены друг другом, что даже не взглянули на меня. Но я отвернулась, ощущая себя так плохо, словно могла взорваться дымом от их взглядов.

Старшеклассники поднимались по лестнице к памятнику. Я коснулась щеки папы. Сколько времени займет разговор? Когда вернется Кен?

«Это бесит».

Большая птица опустилась на карту дендрария и смотрела на меня черным глазом. Птица была большой, как вороны возле урн колледжа, но перья были ярко-синими, кроме черно-белых полосок на крыльях. Голубая сойка.

— Что? — осведомилась я, слово вырвалось из меня с силой.

Я махнула рукой, но сойка даже не дрогнула.

— Тут нет крошек.

Сойки и вороны пугали меня. Они разрывали мусорные пакеты, агрессивно прогоняли воробьев от кормушек зимой.

Сойка расправила крылья, ярко сияя, несмотря на морось, и опустилась к ногам папы. Я замерла, следила, как она роет землю, словно в бетоне могли прятаться черви.

— Кыш, — сказала я, голос звучал тихо среди стука дождя по листьям. Тревога смешалась с другими чувствами. Внимание сойки было неестественным. Я подвинула папу к себе. Его голова покачнулась, как у сломанной куклы. Мою грудь сдавило. — Тебе пора проснуться, — прошептала я на японском.

Сойка склонила голову от моих слов. Без предупреждения она расправила крылья и полетела в лицо папе. Я повернулась, закрывая папу собой, мое лицо уткнулось в его волосы, дыхание вырывалось порывами.

Через миг я поняла, что шорох лапок пропал. Я выпрямилась и чуть не вскочила со скамьи.

Юноша сидел на скамье с другой стороны от папы.

Он улыбнулся, показывая белые кривые зубы, которые были слишком большими для его лица.

— Приветствую, — сказал юноша.

Сойки не было видно. Я вытерла ладони о влажные штаны, шею покалывало, волоски на руках встали дыбом.

— Простите?

Юноша улыбался. Он был в выцветших, но выглаженных джинсах и клетчатой рубашке, застегнутой на все пуговицы. Его волосы были темными, торчали шипами на макушке. Он не пугал меня, в отличие от Хайка.

Он протянул руку, но я покачала головой, глядя на его лицо. Я не буду его касаться. Вместо сойки возник человек, и я невольно их сравнивала.

— Думаю, у нас встреча, — сказал он, убрал руку, подмигнув, и опустил ладони на колени.

— Кваскви? — пропищала я.

— Угадала.

— Но Кен пошел к тебе на холм.

— Кен? А, кицунэ. Ты хотела о чем-то меня спросить? — он склонился выжидающе, глаза сияли.

Папа все еще был без сознания между нами, и мне было не по себе, но, если это был Кваскви, я не могла терять время.

— Я… да, кхм, там дракон из Тех, заточенный в камне в колледже, и профессор с этим камнем похитил мою сестру, и я надеялась, что ты сможешь…

— Кои! — раздался сверху вопль.

Я замолкла, Кен спешил по ступенькам, дождь прилепил его волосы ко лбу.

— Прошу, продолжай, — сказал Кваскви. Его теплый и низкий голос увлекал меня. Тревога еще покалывала на шее. Его глаза не отражали тепло голоса, их блеск был… алчным.

— Нам нужно, чтобы ты присмотрел за папой, пока… — начала я.

Кен закричал на японском с площадки на лестнице над нами.

— Ничего не говори!

Я моргнула, рот был еще открыт. Кваскви встал, сжимая запястье папы.

— Вы пришли заключить сделку без платы. По традиции я должен назвать плату. Я называю Хераи Акихито.

— Что? — я вскочила на ноги. Моя ладонь зависла над предплечьем Кваскви, но я решила сжать другое запястье папы. Я лучше возьмусь за лезвие ножа, чем за этого парня. Я не хотела видеть фрагменты, что скрывались за этими черными глазами и слишком широкой улыбкой.

Кен пролетел последние ступеньки и вклинился между нами.

— Не используй ее неведение, — прорычал он.

Я ткнула его в бок. Он мешал! Кен скривился, оглянувшись на меня, но подвинулся. Кваскви не переживал.

— Я не использую. Она пришла сюда под прикрытием переговоров Тех, — сказал он.

— У нас есть плата! — сказала я, сжала другую руку папы выше места, где его держал Кваскви. Получился странный твистер.

— Ты не предложила ее до своей просьбы, — сказал Кваскви. Он отпустил папу, пожав плечами.

— Я принес плату к назначенному месту, — Кен показал мое кольцо.

Кваскви рассмеялся.

— Даже ты, Вестник, не можешь так глупо меня оскорблять, — он улыбнулся шире, но зубы и прищуренные глаза делали его яростным. — Совет дал ясно понять, что у тебя тут нет власти. Ты не можешь нарушать правила без последствий.

— Это наша плата, — осторожно сказал Кен. Он чуть склонил голову. — Конечно, мы должны были принести нечто достойное твоего народа, Кваскви. Но времени было мало.

Кваскви перекатывался на пятках. Он рассмеялся снова, напоминая лошадь. Напряжение пропало из плеч Кена.

— Я пытался, не вини меня. Баку — ценный. Даже для нас, — он забрал у Кена кольцо.

Кен кивнул. Я опустилась на скамью, обвила рукой плечи папы. Мы достигли некого понимания, но я не доверяла Кваскви.

— Нам нужно скрыть Хераи-сана. И все, что ты знаешь о Мангасаре Хайке и Улликеми.

Кваскви вскинул брови.

— Я согласен предоставить баку убежище. Но я ничего не знаю о Хайке, — он облизнул губы, размышляя. — Так вкус дождя не твой?

Кен покачал головой, чуть склоняясь.

— Я постараюсь выполнить условия моего пребывания на твоей территории.

Я чуть не фыркнула от его важного тона. Разговоры Тех всегда полны бреда? Они говорили так, словно были в кружевных рубашках с галстуками в бальном зале, окруженные слугами с шампанским.

Я шмыгнула носом. Кен пронзил меня испепеляющим взглядом, но я шмыгнула снова, дуясь. Я не была виновата, что Кваскви нашел меня первой.

— Улликеми — дракон, да? У нас не было драконов с тех пор, как взорвалась церковь Святой Елены, — сказал Кваскви. — Поисковая сила дождя — проблема. Хераи Акихито заключил с нами сделку, чтобы его дочери не знали о Тех в обмен на отсутствие нашего… интереса к ним. Все те от острова Сови до долин Чуалатин подчиняются этому соглашению, пока жива эта девушка. Но что-то пошло не так, да? Она платит штраф за то, что ее отец сам себя изгнал. Только вы вдвоем против дракона?

Козел. Он пришел сюда, зная, кто я, и что я уязвима, чтобы обмануть меня.

— Не просто дракон. Улликеми связан с человеческим мифом Среднего Востока. Не позволяй долгому отсутствию Хераи-сана подумать, что род Хераи слабый. Кои не обладает знаниями отца, но она — баку.

Кваскви склонил голову, подражая Кену. Он снова широко улыбнулся, и на щеках Кена появились два пятна цвета. Кен рассказал слишком много обо мне, и Кваскви точно может использовать это для своей выгоды. — Я постараюсь не недооценивать тебя, дочь Хераи.

Я хотела сжать кулак и ударить его по зубам.

— Папа спит после приступа. Ему нужны укрытие и отдых. Если у него появится лихорадка или беспокойство, вот мой номер, — Кен поднял меня со скамьи.

«Что я делаю? Я оставлю папу с Кваскви?».

— У тебя есть где-то машина? Мы вдвоем с трудом дотащили его сюда, — я хмуро посмотрела на Кена, но тот едва заметно тряхнул головой.

— Я клянусь заботиться о Хераи Акихито как о госте моего дома, — сказал Кваскви. — Машины — не мой стиль.

Вдали послышался гром, небо над холмом расчистилось, появился синий участок среди серого. Нас окружило сияние солнца среди капель дождя — фишка Портлэнда.

Кен кивнул на небо, показывая на большой предмет в просвете между туч. Он опускался по спирали, лениво взмахивая крыльями на красно-золотом пернатом теле.

Я смотрела, пытаясь заставить уставший мозг понять, что я видела: яркий самолет или воздушного змея. Но мозг не слушался. Он говорил, что большая птица — роскошный орел — опускался на мраморный блок памятника — стену имен. Большие ногти сжали камень, крылья прижались к телу размером с пони, золотые глаза сияли как небольшие солнца.

— Ого, — выдохнула я.

— Тебе повезло, дочь Хераи. Сам Буревестник спустился помочь твоему отцу, — сказал Кваскви.

— Я не знал, что его вид еще существует, — тихо сказал Кен. С потрясением.

Кваскви шагнул к Кену, руки были прямыми по бокам, но угроза исходила от тела.

— Послание твоему Совету. Буревестник — не единственный из нас, «запятнанных», кто выжил века под влиянием людей в Америках. Мы не любим вмешательства тех, кто ценит чистоту крови и старые традиции выше ценности жизни.

Кен нахмурился, лицо стало острым, а глаза потемнели, как когда мы искали папу. Его лицо кицунэ.

— Я запомнил, — процедил он. Напряжение между ними напоминало молнии.

Буревестник заерзал на насесте, шурша большими крыльями с шумом летнего дождя.

Кен и Кваскви синхронно отпрянули на шаг, на плечах Кена проступили мышцы.

Кваскви повернулся ко мне с обезоруживающим видом.

— Возвращайся скорее, маленький карп. Был рад знакомству, — он подхватил папу на руки и пошел к Буревестнику, словно папа был весом со спящего ребенка.

Птица спрыгнула на землю в паре футов от нас, большая и золотая среди бетона. С высоким воплем она опустила голову и плечи у ног Кваскви.

Это было неправильно. Папа должен быть в палате экстренной помощи, а не на спине мифологического зверя. Я шагнула вперед, протянув руку, когда Кваскви опустил папу на пернатую спину.

— Кои, — Кен потянул меня за руку, и я остановилась, не сделав шаг до конца.

Раскрытую ладонь покалывало. Птица манила меня, звала ближе. Я вырывалась из хватки Кена. Среди бело-золотых перьев два озера раскаленной желтой лавы вспыхивали огнем, очаровав меня. Я слышала, как Кен вдали ругался на японском.

Я ужасно хотела коснуться мягких перьев на шее птицы. Какие сны могла дать мне эта красота? Сильные. Я облизнула губы, дернула рукой еще раз и вырвалась из хватки Кена. Как он смел удерживать меня от бриллианта оранжевого цвета, окруженного золотом топаза?

Кен вдруг возник между мной и птицей. Треск, и щека вспыхнула. Я сморгнула слезы боли. Кен ударил меня по лицу!

— Ай! — я потерла щеку.

Буревестник раскрыл клюв и закричал. Звук пронзил меня лезвиями. Над холмом раздался гром, эхо разнеслось над мокрым городом.

Кен пошатнулся, качая головой, словно стряхивал воду с ушей. Кваскви стоял, расставив ноги, прочный, как дерево, широко улыбаясь, показывая все зубы. Его блестящие глаза смотрели на меня.

«Зачем все это?» — Буревестник заставлял меня коснуться его? Фрагмент этой красоты привязал бы меня к нему? К Кваскви?

— Осторожнее с ней, Вестник, — сказал он, сдерживая смех, поправляя ремни на спине папы. Буревестник ерзал, приоткрыв большие и изящные крылья.

Я отпрянула.

Эхо крика Буревестника еще звенело у меня в голове. Я терла уши кулаками, прижимала, пока отзвуки не угасли.

Я открыла глаза, Кваскви пропал, голубая сойка сидела на мраморном монументе. Она смотрела на меня одним глазом.

— Заботься о нем, — твердо сказала я. — Или будет хуже.

Дождь застучал по земле, приклеил мою челку ко лбу, небо над нами потемнело от туч. С каких пор просьба позаботиться о папе, обращенная к Кваскви и его огромному орлу, была самым безопасным решением?

Мышцы Буревестника двигались под золотыми перьями, пока он взлетал с папой на спине. Еще раз пророкотал гром вдали, и зловещее биение крыльев Буревестника заполнило тишину после него.

Буревестник описал круг над нами, выглядя тяжело для полета. В моей голове вспыхнули золотые топазы глаз, и птица полетела на север, идеальная вершина горы Худ закрыла птицу.

Спину покалывало, как было в такси. Я услышала шумный вздох за собой. Я повернулась, Кен был на коленях на мокром бетоне, сжимал голову руками.

— Разве я могу терпеть насмешки голубой сойки? — сказала я.

Кен подставил лицо дождю. Его глаза потемнели от гнева, он мрачно сжал губы.

Его ноздри раздулись, и запах кардамона вдруг ударил по моему носу, окутал язык, сдавил горло. Я закашлялась, пытаясь прогнать вес существа за этим запахом.

«Улликеми. Тут», — вокруг нас, покрывал мое тело, деревья и холм. Слой с оттенком… триумфа.

Меня охватило отчаяние. Я взбежала по лестнице на первую площадку, словно могла вернуть Кваскви и Буревестника из пустого неба.

Мы привели Хайка к Кваскви и Буревестнику. Как же глупо!

— Папа, — сказала я. С большим орлом он все еще не был в безопасности.

— Если бы я знал, что Буревестник еще живет с Кваскви, я бы никогда… Буревестник — древний дух Тех. Началось, — Кен медленно поднялся на ноги, горбясь, как старик с болью в пояснице. — На земли падет тень. Еще один важный свет в опасности. Нас так мало. Я должен был помочь Хераи-сану все наладить. А теперь Улликеми нашел своего бога грома.

Глава восьмая

Телефон запищал снова, новое такси подъехало к большой парковке у холма с колледжем. Я открыла телефон, сердце колотилось в груди, я хотела залезть в грудную клетку и утихомирить его так, как Кен раздавил на кусочки подлокотник скамьи в дендрарии.

Лицо Кена было полным острых черт, он выместил боль на скамью, а потом встал, сжимая и разжимая окровавленные кулаки в воздухе.

Я тоже хотела что-нибудь побить. Или молить на коленях о прощении. Или сжаться в комок под маминым одеялом и забыть о том, что я привела Улликеми к Буревестнику.

И папе.

Марлин была права. Кен был прав, говоря не зарывать голову в песок. Я вырыла свою яму, оказалась на дне, и я не могла никого попросить о помощи, когда жуткий Хайк похитил мою сестру.

Был только Кен. И я не стала разбивать невинную скамью, а вызвала такси.

Кен до жути неподвижно сидел теперь рядом со мной в такси. Я смотрела на мигающую иконку на экране телефона. Почти разрядился. Хайк, как я и боялась, больше не писал. Я вздохнула и подавила желание выбросить тупой телефон в окно.

Жуткий голод Улликеми обрел цель, и она обжигала дождем, словно ароматный дым, и водитель такси кашлял от резкого запаха, проникающего в открытую дверцу. Я сочувствовала ему, от вкуса кардамона во рту хотелось сплюнуть.

* * *

Кирпичные и бетонные здания колледжа собрались у холма, едва заметные за дождем.

— Кои, — сказал резким голосом Кен.

Я подняла руку. Его слова могли толкнуть меня в трещину вины. До того, как ее положили в больницу, мама говорила, что в плохие дни притворялась, что все будет хорошо, и мир удавалось обмануть, все срабатывало в тот день. Я надеялась, что во мне было достаточно силы воли Пирсов, чтобы обмануть мир в этот час. Ради Марлин. Только бы она была в порядке…

Я прошла мимо Кевина в узком проеме между машинами. Он следовал за мной.

— Слушай, — громче сказал он.

Лабиринт машин сводил меня с ума. Я шла к скользкой дорожке. Вдруг Кен преградил путь.

— Я ненавижу, когда ты это делаешь!

— Дай мне проверить кабинет Хайка, — сказал он. Дождь превратил его волосы в спутанные кудри, усилившие острые бледные черты его лица. Там была мрачная решимость.

Я покачала головой.

— Сестра. Отец. Я иду. Хайк хочет не вас.

— Теперь он хочет тебя и Буревестника, — Кен снова преградил путь, когда я попыталась обойти его. — Ты слушаешь? — он заговорил на грубой мужской версии японского.

Я пошла к нему, задрав голову. Страх во мне стал закипать.

— Ты говорил, что Хайк хочет жертву, смертную кровь, да? Ты не смертный.

Кен вздрогнул со странным выражением лица.

— У него. Моя. Сестра, — я стучала кулаком по его груди. Жаркий страх из моей ладони перетекал в него.

— Я больше похож на тебя, чем ты думаешь, — Кен чуть сжал мое запястье, распрямил мои пальцы по одному и прижал ладонь к влажному хлопку его рубашки. Его сердце колотилось, все тело гудело.

«Опасно. Отойди», — больше никакой близости. Я не хотела больше его соблазнительные туманные сны. Физическая хватка Кена на мне была крепкой, словно он мог силой успокоить панику, прогнать ее теплыми ладонями и твердой грудью.

Его глаза стали хищными, темными. Глазами зверя.

— Пусти меня, — я хотела звучать властно, но получилась мольба.

— Если ты ворвешься в кабинет Хайка, будет только хуже, — прорычал он.

Гнев никуда меня не заведет. Я заставила плечи опуститься.

— У меня осталась только Марлин, — сказала я, усталость и печаль проникли в моей голос. Я прижала лоб к своей пойманной ладони. — Если с ней что-то произойдет из-за меня… — слова утихли, приглушенные рубашкой Кена. Он ослабил хватку на миг, чтобы прижать меня к себе обеими руками.

Я извернулась под его рукой и побежала, скользя и спотыкаясь на мокрой дорожке.

Я добралась до подножия холма, где ученики в дождевиках и мокрых толстовках брели по тропам между бетонных зданий, а потом Кен поймал меня, поравнялся со мной у ступенек здания Хайка.

— Так не честно, — сказал он.

— Ты удерживал меня своей силой, — я прошла мимо него, шагая через две ступеньки. Кен ждал внизу. Меня бесило, как быстро он мог двигаться.

— Я дал обещания, — сказал он. — Совету, твоему отцу, себе.

Я замерла с ладонью на дверной ручке, хмуро посмотрела на него.

— Прости, но мне плевать на твои обещания.

Кен пошел за мной в коридор. Мне пришлось остановиться снова, прижав ладонь к грязной стене, чтобы не упасть. Кардамон. Голод. Давящее присутствие Улликеми.

— Ты хоть знаешь, что будешь делать, если он там?

— У меня есть план, — сказала я.

Кен кашлянул и встряхнулся, как собака, вышедшая из воды.

— Почему ты не рассказала он нем в такси?

— Я только что его придумала, — я замерла, переводя дыхание. — Я обменяю себя на Марлин.

— Неприемлемо.

— Это не твой бой!

Висок Кена пульсировал. Он отпрянул.

— Не мой бой, — повторил он и вытащил телефон из кармана.

— Хорошо, что ты понял это, — сказала я, хотя хотела провалиться под серый ковер. Отличный план — настроить против себя единственного сверхъестественного помощника.

— Хайк не просто помогает Улликеми добраться до Буревестника. Он что-то хочет для себя, — сказал Кен. Его пальцы танцевали на поверхности телефона. Я отвела взгляд, грудь сдавило.

Его последние слова преследовали меня в коридоре.

— Не приноси себя в жертву убийце.

Дверь кабинета Хайка открылась в паре футов от меня, золотой квадрат света упал на ковер.

— Блин, мне надоело приходить сюда за семьей, — проворчала я.

Из кабинета донесся гул камня, царапающего бетон, и вдруг присутствие Улликеми сдавило тисками мою голову. Я упала на колени. Кен за мной пыхтел от боли.

Я впилась в стену и смогла встать. Она была ледяной под моими пальцами, пока я брела сквозь давление Улликеми, подползая к двери.

— Приветствую на нашем занятии, — сказал Хайк. Он сидел в черном крутящемся кресле за столом, самодовольно улыбаясь, как кинозвезда, показывая белые зубы. Марлин сидела прямо на одном из стульев перед его столом, ее стеклянные глаза рассеянно смотрели на стопки бумаг на столе Хайка.

Я прижалась к дверной раме. Легкие едва ощущали воздух с такой близостью к камню Вишап.

— Чего ты хочешь? — выдавила я с кашлем.

— Марлин была доброй и помогла с исследованием, — Хайк лениво указал на стопку бумаг.

Я ощутила, как Кен подобрался к краю двери, прижался к стене рядом. Мою шею покалывало от желания посмотреть, но я подавила это. Он не зря не показался Хайку.

— Марлин, — сказала я. — Думаю, мы опаздываем.

Сестра издала скулящий звук, но не двигалась.

— Ну-ну, мисс Пирс, — сказал Хайк. — Твоя сестра так помогла. Нельзя увести ее, когда мы на грани невероятного открытия.

Я миновала порог. Марлин была потной, когда я коснулась ее руки.

— Что ты с ней сделал?

Улыбка Хайка стала шире.

— Ты бы не принесла мне те переводы. К счастью, когда твоя сестра пришла в мою квартиру как к клиенту, оказалось, что и она знает диалект Хераи. И она помогла с фразой, которую я особенно хотел перевести.

Хайк вдруг встал, и стало видно скрытую правую руку. Тонкий изогнутый серебряный кинжал вспыхнул во флуоресцентном свете. Он медленно облизнул губы, сделал тонкий порез на указательном пальце.

Я потянула Марлин, но она не двигалась. Я потянула снова, изо всех сил, тащила ее со стулом по полу. Хайк прошел к камню и прижал к нему окровавленную ладонь, добавляя пятно к коричневым следам на вершине.

— Это ты оценишь, мисс Пирс, — сказал Хайк. Он что-то тихо и быстро пробурчал на языке, который я не знала. Камень гремел по бетону. Я накренила стул Марлин и потянула обеими руками.

Вырезанное лицо Вишапа потемнело, линии извивались, становились толстыми полосами зеленого металла, словно древний слой патины на меди. Линии отделились от камня, зависли в трех футах над полом. В воздухе медленно появились очертания. Длинная пасть, как у крокодила, ряды зубов, похожих на акульи, большие глаза, сияющие и дымящиеся. Дракон. Улликеми.

Я охнула.

— Не смеши. Ты знаешь существ другого мира, маленькая баку. Не будем долго знакомиться, — нетерпеливым тоном профессора сказал Хайк.

«Где моя поддержка?» — почему Кен не выбежал в хищном режиме кицунэ и не помогал мне поднять Марлин со стула? Боялся Улликеми? Я изо всех сил потянула ее наверх, и стул сложился, сестра рухнула на меня.

— Так спешишь уйти, — сказал Хайк. — Не хочешь посмотреть, какую фразу помогла перевести твоя сестра?

Я выбралась из-под Марлин. Ее сердце колотилось, как рыба на крючке. Что он с ней сделал?

Следя за пульсирующей парящей головой Улликеми, я смогла поставить Марлин на ноги. Хайк что-то сказал на резком языке, и пасть Улликеми открылась.

Холодный влажный воздух вылетел из пасти дракона, пронесся паром. Он направлялся ко мне.

— Твоя сестра научила меня диалекту Хераи для сильного удивления, которое сковывает тебя, — сказал Хайк. Последние слова прозвучали сухо и драматично, что было бы смешно, если бы фраза не звенела многослойной гармонией. Сущность дракона наполнила фразу вспышкой кардамона, силой Улликеми. Глаза жгло, выступили слезы.

И вдруг шевелиться во мне смогло только бьющееся сердце.

Та фраза. Как тогда, когда он заставил меня пойти к нему после занятия Канэко-сенсея. Хайк говорил на английском, но за ним будто повторял хор других языков, словно в песне. Я уловила диалект Хераи, испанский и немецкий языки и несколько непонятных. Словно все языки мира объединялись в одной фразе.

Хайк отошел от камня, пересек расстояние между нами. Силуэт Улликеми летел за ним, глаза мерцали, как солнце на рыбьей чешуе.

— Я могу весь вечер искать в голове твоей сестры полезные фразы для исследования. Но у моего друга другая цель, — сказал он и опустил ладонь на плечо Марлин. — Теперь вы будете вежливее, мисс Пирс, — его другая ладонь дрогнула, я посмотрела на тонкий кинжал с красным пятном на лезвии. — Или лучше звать вас Хераи-сан?

От резких слов Хайка лед отпустил меня. Я пошатнулась, едва устояла на ногах.

— Отпусти ее, — сказала я после пары глубоких вдохов. Ладони сжимались и разжимались в ярости.

Хайк рассмеялся, склонился к Марлин, задевая щекой ее волосы.

— Я — разумный человек. Я хочу отдать ценный источник, но за кое-что ценное взамен. Мелочь. Пустяк.

Я упрямо смотрела, стиснув зубы, по спине пробегала дрожь. Я еще никого так не ненавидела в жизни. До этого.

«Я ненавижу Хайка».

— Что? — рявкнула я.

— Я предлагаю торг. Твоя сестра уходит свободной, целой, — последнее слово Хайк растянул, исказив и наполнив холодом, — а ты ведешь нас к местному Тому, с которым была днем.

Я была убеждена, что он попросит меня взамен. Разочарование сдавило горло. Было ли эгоистично планировать пожертвовать собой? Теперь это не поможет.

Он хотел Буревестника. Как и сказал Кен.

— Может, я просто позвоню полиции, и ты отпустишь нас обеих, — сказала я.

Хайк покачал головой.

— Ц-ц, мисс Пирс. Вы меня разочаровываете. Даже если они поверят вашей безумной истории, думаете, меня сможет схватить полиция?

— Ваше положение в университете будет под угрозой, ведь я могу заявить о насилии. Может, вас даже уволят, — сказала я.

Его ладонь скользнула по плечу Марлин, погладила ее шею, как котенку.

— Уже не важно. Работа, маскарад. Как только мы разберемся с маленьким делом Улликеми, мои годы тщательных исследований дадут результат, — его движения стали грубыми. На шее сестры появились красные следы, где он сжимал ее. Она едва моргала, застыв с большими глазами.

— Не трогай ее, — я оттащила Марлин от его хватки. Хайк отпустил ее, кривясь с отвращением.

— Ты не знаешь, через что я прошел, откапывая все эти языки, с какими людьми я имел дело, — Хайк говорил, взмахивая руками, чертя кинжалом узор. — Лишь несколько подходящих фраз, которые существовали среди малого количества языков, которые удалось собрать.

Он злился, ворчал. Я не понимала, как это было связано с Буревестником или Улликеми. Я отошла на шаг, застывшая Марлин была как кусок дерева в моих руках. Кену пора было ворваться и спасти нас.

— А потом я нашел камень Улликеми. Ночью в пустыне очень холодно, девица. Но это того стоило, — его голос наполнился больной страстью, как у религиозного фанатика. Он придвинулся ближе. — Ты все знаешь о магии, да? Те держат силу при себе. Пойми мою дилемму. Я бы не хотел больше иметь дела с тобой или твоей сестрой. Но без Улликеми все годы тяжелой работы были бы напрасными. Сначала нужно удовлетворить его нужды, иначе я буду таскать этот камень вечно. Отведи меня туда, где ты встретила местного Того, — он уже не был спокойным злодеем, и это пугало больше ложной вежливости. — Сейчас.

— Нет, — сказала я и повернулась к двери. Но монолог Хайка придал мне ложное ощущение безопасности. Я не успела сделать шаг, а он бросился, прижал к груди запястье Марлин и прижал серебряный нож к ее коже.

— Не такая умная, как я думал, — сказал Хайк. — Я думал, ты поймешь мои приоритеты.

Я оценивала ущерб от его ножа. Порезанное запястье и побег против предательства Буревестника, папы и без гарантии нашей безопасности.

Хайк цокал языком в тишине.

— Сдайся судьбе, мисс Пирс. Тебе суждено стать кульминацией моих исследований. Пока что Те Портлэнда избегали меня, враги Улликеми прячутся близко, но вне досягаемости. И тут ты появилась в колледже, и впервые за все время в этом мокром городе я ощутил надежду.

Тонкая струйка крови потекла по запястью Марлин. Было ли ужасно привести Хайка в дендрарий? Кваскви и Буревестника не найти оттуда. Даже если Хайк как-то отследит их по воздуху, у них было больше шансов одолеть маньяка, чем у меня. За Хайком потемнел силуэт Улликеми, его глаза вспыхивали зеленым, дымясь.

Нет, опасным был не только Хайк, но и Улликеми.

— Отведи меня, — сказал Хайк. Быстрый взмах, и диагональный порез на запястье Марлин стал кровоточить. Хайк размазал кровь по своему клинку и пальцам. Марлин не дрогнула. Не могла. Хайк заставил ее застыть.

— Ладно, — сказала я. Он порезал ее. Ранил Марлин. Паника заморозила мои легкие. Кровь Марлин была слишком красной, слишком яркой. Я представила нож Хайка в ее горле. — Больше не вреди ей. Я отведу тебя.

Хайк улыбнулся. Серебряный нож вспыхнул, и длинный порез появился внутри предплечья Марлин. Она закричала, извиваясь.

— Что такое? Я сказала, что отведу тебя!

Хайк прижал ладонь к ране Марлин, покрывая ладонь кровью. Он толкнул ее ко мне так быстро, что я едва успела поймать ее за талию.

— Просто делаю это официальным, — он прошел к камню, прижал ладонь к поверхности, оставляя кровавый отпечаток, который с шипением впитался в камень. — Im kyanqi xostuma misht uji mech klini, — сказал Хайк, резкие звуки пронзали густой воздух комнаты.

Мир пропал под моими ногами, словно лифт опускался очень быстро.

— Твое обещание сковывает тебя, — Хайк скрестил руки.

Ощущение резко пропало, Марлин закашлялась.

— Он порезал меня!

Во мне росло желание уйти, убежать. Ноги сделали еще шаг к двери, и я опомнилась. Эта спешка была не моей.

— О, уведи меня отсюда, — Марлин искала в карманах телефон, но он не появлялся.

— Что ты с нами сделал?

Хайк обдумывал мои слова.

— Не изображай неведение.

Он что-то сделал с кровью Марлин и силой Улликеми. Я не могла не пойти в дендрарий. Мое обещание привести его к Буревестнику тянуло меня как работников в столовую во время обеда.

— Я должна… идти в дендрарий.

— Но ты — Та, или сила Улликеми не сковала бы тебя, — сказал Хайк.

— Кои, — тихо и с дрожью сказала моя сестра. — Идем. Прошу.

— Ладно, — сказала я. Рукав ее свитера удалось растянуть и прижать к длинному кровоточащему порезу.

Магия Хайка уже не сковывала ее, но она была слабой и растерянной. Мне нужно было увести ее отсюда в безопасное место. Мысль быстро раздавило сильное желание пойти к дендрарию. Я должна была пойти туда сейчас, или все внутри лопнет.

Хотелось шагать за дверь, и я не могла думать. Я миновала порог. Кена не было видно. Что-то сжалось в комок в моем животе. Я надеялась.

Я не могла не двигаться. Таща Марлин за собой, я направилась к выходу. Хайк следовал за мной, заставляя Марлин шагать прямо за мной.

Я прошептала сестре на диалекте Хераи.

— Ты выберешься отсюда. Твоя квартира не безопасна. У тебя есть ключи от старой квартиры папы?

Марлин не ответила. Я прижала ладонь к металлической ручке двери. Где Кен? Я не могла и не хотела верить, что он убежал и бросил меня тут одну. А обещания? Как мне самой отвести Марлин в безопасное место? Ноги двигались, но я шагала так, словно была пьяной.

— Марлин! — я сжала ее запястье.

— Да, — хрипло прошептала она сквозь стиснутые зубы. Я еще не видела ее такой молчаливой.

— У тебя есть папины ключи?

Хайк догнал меня, не дав ей ответить. Его глаза уже не были светло-голубыми, они переливались разными цветами в тусклом коридоре.

— Веди, а мы за тобой, — сказал он, и низкий голос с осторожным акцентом не принадлежал Хайку. И не только Хайк замер на бетонных ступенях. В нем ехал Улликеми, я вела дракона за собой.

Глава девятая

Я задержала дыхание у автобусной остановки, ожидая, что учеников перепугает Хайк. Его глаза сияли! Даже Портлэнд не был таким странным.

Черноволосый парень в начале очереди даже не оглянулся. Я посмотрела на девочек перед нами, отчаянно желая, чтобы кто-нибудь заметил нас. Обернулся.

Но никто не заметил глаза Хайка, его странную позу, как его руки трепетали по бокам, словно его подхватил невидимый поток. Никто не опешил от осунувшегося лица Марлин или ее руки в крови. Хайк или дракон скрывали все мороком? Запаха кардамона не было, только дождь и хвоя.

Так Кваскви и Те скрывались среди людей так долго? И мы не заметили?

«Мы. Ха! Я уже не отношусь к этому «мы».

— Ключ под горшком алоэ на задней веранде, — сказала Марлин на английском.

— Говори на японском, — рявкнула я.

Ее лицо побледнело.

— Прости, — я притянула ее ближе. Она всегда была одной из самых низких в нашей семье, и она выглядела уязвимо, как ребенок, под моей рукой. Паника снова поднялась во мне, как и сильное желание защитить Марлин. Я должна была ее уберечь. Я сказала на диалекте Хераи. — Когда сядем в автобусе, оставайся сзади. Спрячься. Обещай, что не вернешься в свою квартиру.

— Я позвоню в полицию, — сказала она. — Напишешь, где ты будешь.

Я покачала головой.

— Нет. Ты знаешь, что он с тобой сделал. Полиция не справится.

— Не понимаю. Он опоил меня как-то…

Я сжала ее сильнее, передавая через объятие желание двигаться.

— Это не так, Марлин. Ты знаешь, что это. Ты знаешь, что папа и я — другие. Я отведу Хайка туда, куда он хочет, и он оставит нас в покое.

— А папа? — сказала она на английском.

Я повернула лицо, чтобы прижаться щекой к ее макушке. Она дрожала. Я утешала ее. Говорила ей, что делать. Все перевернулось.

— Он в безопасности, — соврала я в ее спутанные волосы.

«Только бы его удалось уберечь. И ее».

Заскрипели тормоза. Автобус двигался по холму, и дворники двигались на стекле. Улликеми/Хайк был так сосредоточен на автобусе, что мог не заметить, если Марлин не пойдет с нами.

— Ты можешь так делать? Эту… магию?

Я не слушала ее вопрос, вытащила потрепанный кошелек из искусственной кожи и нашла мятую купюру внутри. Марлин покачала головой. Ладонью в крови она сжала мои руки с жалким предложением.

— У меня есть деньги, — сказала она. — Кои, позвони, как только ты… — ее голос оборвался.

Как закончить это предложение? Как только я избавлюсь от дракона? Спасу папу? Пойму, как найти Буревестника? Это было безумием, и, хоть Марлин изображала спокойствие, ее дрожащие руки и огромные глаза показывали, что она была на пределе. Я подпрыгивала на носочках, от волнения болели зубы.

Ей нужно было оставить это безумие позади и вернуться в свой мир, настоящий мир.

Я попробую дать ей это, даже если от мысли, что я буду одна в автобусе с Хайком, во рту становилось кисло, как после эспрессо.

— Автобус, — Хайк посмотрел на меня жуткими зелеными глазами. Я сжала руку сестры и заслонила ее собой от Хайка.

Он прошел мимо черноволосого парня в начале очереди, вызвал удивленные оскорбления от трех девушек перед нами, но никто не останавливал его, пока он заходил в автобус. Местные жители были вежливыми. Я бы все отдала сейчас за раздраженных ребят из Нью-Йорка или за мачо-ковбоя из Техаса.

«Или кицунэ».

Кен заставил меня подумать, что он заботился обо мне, моем папе, но его не было видно.

Я заплатила водителю, пробормотав извинение. Я не смогла сесть рядом с Хайком, но опустилась перед ним, чтобы он смотрел на меня.

Дверь возмущенно скрипнула, закрываясь, и мы поехали. Я подавляла желание посмотреть в окна. Марлин нужно было пару мгновений, чтобы уйти, но Хайку было все равно.

— Благодарю, маленькая баку, — сказал он странным голосом. Он был похож не на перезвон колоколов, а на отзвук в глубинах вод. Я поежилась. Говорил Хайк или Улликеми?

Автобус взобрался на холм, оставив Марлин позади. Я выдохнула с облегчением, паника утихала. Моя семья была более-менее в порядке. Осталось разобраться с Хайком.

— Не стоит, — я повернулась вперед.

— О, это лишь вежливость, — продолжил он, голос был холодной лаской, влажной, как октябрьский дождь, на моей шее. Говорил Хайк. — Без тебя я бы не нашел врага Улликеми. Он позволяет мне теперь брать больше его силы.

Я согнулась, уперла колени в пустое сидение передо мной. Я водила ладонями по рукам, пытаясь прогнать давление. Как мне пережить двадцать минут пути?

«Не трать время. Думай».

Мысли путались, бурлили. Я не могла одолеть Хайка физически, и принуждение вело меня в дендрарий.

Я приведу Хайка туда, и, если Кваскви и Буревестник там, они расправятся с ним.

Я надеялась. А если их там нет?

Я представила, как Хайк достает лупу, склоняется над землей и ищет улики как Шерлок Холмс. Кваскви оставлял магические следы? Может, Улликеми мог как-то искать летающих существ.

С моих губ сорвался отчаянный смешок. Я приготовилась к комментарию Хайка/Улликеми с его жутким голосом, но слышала только стон автобуса на повороте.

Вот только не все пассажиры на местах, что были впереди автобуса, повернутых к салону, дремали или смотрели в окно. Черноволосый парень, которого Хайк не пустил первым в автобус, был в капюшоне лиловой толстовки на голове, хоть сидел в автобусе.

Лицо парня на три четверти было повернуто в мою сторону, и я поймала его внимательный взгляд.

Я села ровнее, и парень тут же повернул голову в другую сторону. Мне было видно только яркий хлопок толстовки.

Невозможно. Я потерла глаз кулаком, увидела пятна крови Марлин и грязный рукав. Я прошла мимо других пассажиров, не заметив их, а на его толстовке было кандзи «кицунэ», стилизованное под граффити с барабанами тайко.

Кен? Надежда щекотала изнутри. Парень отклонился. Его ноздри раздувались, пробуя воздух. Это точно был Кен. Я сжала кулаки, обломанные ногти впились в ладони.

Он не убежал. Он следовал за нами. Я прижала ногти к коже сильнее. Я не собиралась радоваться этому. У него был свой план, и это доказывало то, что он дал мне одной пройти в кабинет Хайка за Марлин. Он позволил Хайку порезать Марлин, словно ее кровь была не ценнее грязи. Где был мистер Скрытность, когда Хайк заставил меня пообещать, что я отведу его туда?

Поздно.

И не важно, как я себя ощущала при поцелуе с ним.

Я была одна.

Я ломала ногти еще сильнее, сидя перед Хайком, но принуждение не давало уйти, и адреналин с колотящимся сердцем утихали.

Другие нужды вышли на первый план. Голод. Мне нужно было в туалет. Я была бы рада выпить латте Грега. Жаль, в дендрарии не было нормальной кофейни, только кафе с высокими ценами для туристов в зоопарке у большой парковки.

Разум сосредоточился на этом, пока я не поняла, что автобус подъезжал к бетонному бункеру на остановке, а я не знала, что собиралась делать, когда отведу Хайка к скамейке возле памятника, где я видела Кваскви.

Я взглянула на Хайка, он не выглядел выжидающе, пока мы подъезжали. Он не знал, куда мы ехали. Может, я могла пропустить дендрарий, уехать в Розовый сад. Но двери открылись, и принуждение потянуло меня за органы. Я вскочила с места.

Хайк быстро спустился за мной на бетонную дорожку. Солнце появилось среди туч. Луч света прорезал пасмурную погоду, и кудрявые волосы Хайка напоминали ореол, что не вязалось с почти дьявольскими намерениями в зеленых глазах. Он не был нетерпеливым, но напряженно ждал — как кот Марлин, когда открывали банку тунца.

Не кот. Дракон.

Точно.

Я озиралась, словно искала правильный путь. Лиловую толстовку было видно среди деревьев. Я глубоко вдохнула и шагнула на перекресток, заставив несколько машин с туристами с шумом затормозить.

На другой стороне улицы дорожка, ведущая к памятнику вьетнамцам, была в грязи, ее обрамляли мокрые кипарисы и ели. Несколько ребят из колледжа и спортсменов в шортах виднелись неподалеку, многие спускались с холма к парковке.

Я попыталась шагнуть к парковке, но словно пробивалась через мороженое. Тело не слушалось, холод гладил мою кожу, хоть и светило солнце в промежутках между туч над парком.

— Обещание сковывает тебя, — сказал Хайк. — Веди меня к Тем.

Я глубоко вдохнула и пошла вверх по склону.

— Я встретила их у скамейки перед памятником вьетнамцам, — сказала я.

— Встретила? — повторил голос Улликеми, кардамон смешался с хвойным запахом дендрария.

— Нейтральное место, — ухватилась я за идею. Принуждение не давило, так что обещание «привести к Тем» не означало, что я могла привести Хайка к Буревестнику. Может, зря я переживала.

— Бог грома, — сказал Улликеми. — Я его ощутил, но там был и другой, меньший слуга. Назови их имена.

Мы попали на площадку с картой и скамейкой. Парень в лиловой толстовке сидел посреди скамьи.

Казалось, что не стоило говорить Хайку о Кваскви и называть Буревестника.

— Обещание не касалось этого, — сказала я.

Хайк потер мое плечо, заставляя повернуться к нему. Его другая ладонь сжала ткань у моего воротника и потянула, край толстовки давил на мою шею.

— Скажи, — голос Улликеми и ощущение, будто гнилые листья гладили все мое тело. Я поежилась, отодвигаясь от него, но сила дракона была в руках Хайка.

— Пусти ее, — сказал голос за мной. Хайк напрягся.

Парень в лиловой толстовке встал со скамьи. В его руках была ветка толщиной с мое запястье, и он сжимал ее как бейсбольную биту. Хайк улыбнулся.

— Кицунэ. Я ощутил тебя, но не мог определить, где ты. Или кто ты.

Парень шагнул ближе, края его лица расплывались. Я моргнула. Густые ресницы и теплые карие глаза.

— Даже на драконов действует иллюзия кицунэ, — сказал Кен.

Хайк сжал ткань у моего горла. Я охнула.

— Уязвимая, — отметил Хайк. — Иронично, что стоит называть так меня, — странная дрожь пробежала по моим плечам до ладоней, которые сильно чесались.

Отличное шоу мы устроили для туристов, спускающихся по холму.

— Где ты был? — прошептала я, как на сцене.

— Получал разрешение на действия, — сказал Кен и взмахнул веткой.

Хайк толкнул меня на землю, но не успел избежать удара Кена. Он попал по спине Хайка. Я извернулась, бедро ударилось о землю с болью, удивление лишило меня остатков воздуха.

Двое мужчин кружили у моего тела. Запах кардамона усилился, глаза Хайка сияли зеленью Улликеми.

— Не вмешивайся, кицунэ, — сказал Хайк. Нет. Это был не тон профессора, а странная гармония голоса Улликеми. — Пожиратель снов — не моя добыча. Я ищу бога грома. Я вынужден.

— Твой союзник-человек позорит тебя, — сказал Кен, поднимая ветку.

Ветка с шипением развалилась. Кусочки мокрого гнилого дерева посыпались на землю и мое лицо. Кен скривился и отбросил остатки.

«Сила Улликеми? Хайк это сделал?».

— Ты меня не остановишь, — сказал Улликеми, голосовые связки человека охрипли от этой гармонии звука, казалось, звучал одновременно и балканский хор, и диджериду. — Поиск был трудным. Я хочу закончить.

Я осторожно села, дрожа в мокрой одежде на холодном воздухе. Мужчины не двигались, их глаза почти трещали от вызова во взглядах. Лицо Хайка было бледным, красные пятна горели на высоких скулах. Лихорадка. Его тело было быстро сгорающим топливом, и оно сгорало изнутри.

«Где же туристы, когда они нужны?» — вокруг не было ни души.

Присутствие Кена сзади успокаивало теплом, но я не могла оставаться на земле. Я подвинула ступни под согнутыми ногами.

— Мы все привязаны к определенному пути, — сказал Кен. — Но каждый выбирает, как по нему идти.

«Я смогу улизнуть в сторону?» — Хайк смотрел на Кена, отвлекся на их борьбу. Воздух между ним сгустился от напряжения, энергия дракона еще задевала мое лицо.

— Ты говоришь о выборе? Каком? Меня давно поработил людской миф. Я не помню, что было до Улликеми. Скажи, кицунэ, ты ли выбирал путь далеко от родного острова?

Гул, похожий на рычание, донесся от Кена.

— Притворяйся, что людские мифы не называют тебя, кицунэ. Притворяйся, что Совет не зазнался от своей важности. Верь своим иллюзиям. Я сдался неминуемому. Я хочу только узнать конец истории.

Хватит слов. Это было хуже дебатов, монолог Улликеми никуда нас не заведет. Серые штаны Хайка были перед моим лицом, и в голове возникла идея. Поймет ли Кен? Я сглотнула комок горечь в горле, не дала разуму остановить меня, прокатилась в колени Хайка. Он упал как башня из кубиков, размахивал руками, и локоть задел мою голову, пока я отползала.

Кен бросился на него, склонился над грудью Хайка, быстро дыша. Его лицо было острым, с темными глазами, которые я видела, когда мы искали папу по городу. Лиловая толстовка стала его свитером, а я села, стряхивая грязь и прутья с джинсов.

Серебряный нож сверкнул в свободной руке Хайка, он порезал свою ладонь. Кен толкнул предплечье к улыбающемуся рту Хайка на миг позже, чем нужно. Сила Улликеми загремела в голосе Хайка:

— Миг удивления заморозил тебя, — сказал Хайк, гармония звенела в приказе.

Меня охватил холодный страх, сделал меня пленницей своей плоти.

Кен застонал, мышцы его спины напряглись и расслабились. Он не мог двигаться.

Хайк легко оттолкнул его. Он встал, стряхнул с рук мокрую хвою.

— Теперь ты назовешь мне нужные имена, — Хайк нетерпеливо цокнул языком. Он обошел Кена, который пытался побороть оковы холода на руках и ногах и дрожал. — Имена, — голос Хайка, лицо было близко к моему, в тоне звучало презрение.

Так просто: два слова. Я могла произнести их, и Хайк отпустит меня, и Кен заберет меня домой. Я помнила поражающий взгляд Буревестника, угрозу в широкой улыбке Кваскви. Кваскви и Буревестник не стали бы мешкать, использовали бы меня для своей выгоды. Они могли сами за себя постоять.

Выступили слезы. Ложь себе не помогала. Все было не просто. Хайк не отпустит меня. Я понимала это. Улликеми хотел Буревестника, а потом моей крови, как и сказал Кен. Если Хайк узнает имена, он получит преимущество, а не отпустит меня.

— Мисс Пирс, я думал, вы умнее. Рядом есть те, кого можно заставить страдать, — он прижал серебряный нож к Кену.

«Он когда-нибудь перестанет угрожать важным мне людям?».

Что-то дрогнуло во мне. Я включала в эту мысль и Кена. Как того, кто был важен.

У него были тайны, но я доверяла ему. Может, глупо. Я скрывалась всю жизнь. От боли, от реального. От друзей, от мамы, от медленного увядания папы. Забота означала, что нужно было видеть, как страдают другие, видеть во снах их боль.

Если я буду сидеть и смотреть, как Хайк режет Кена на кусочки, что-то сломается.

«Не будь трусихой».

Хайк провел пальцем от уголка моего глаза по щеке, сжал мой подбородок, как делали в одном из черно-белых фильмов мамы.

— Кваскви, — прохрипела я.

Хайк скривился.

— Для следующей части нужна кровь смертного, — его тон звучал виновато. Он схватил меня за хвост у головы, сильно потянул. — Твоя кровь Хераи куда сильнее моей.

Серебряный нож снова сверкнул, и боль опалила линией мою левую щеку. За ним застонал Кен.

Кровь текла по моей щеке. Хайк смотрел, поймав зубами кончик языка, в глазах темнело желание Улликеми. Он из вежливого профессора стал то, что я обходила бы за километр при свете дня.

Шум искажал зрение по краям. Я забыла, как дышать. Холодный воздух стал льдом в моих легких, я задыхалась, как золотая рыбка без аквариума. Хайк моргнул, мое шумное дыхание спугнуло его из тьмы, где жили его желания.

Его гримаса стала голодной усмешкой, и он прижал ладонь к моей щеке, ловя кровь. Когда его кожа коснулась моей, я ощутила, как лишилась чего-то важного, задрожала в его хватке, конечности едва держали меня.

Хайк вдруг отпустил меня, и я рухнула на влажную землю. Зубы до боли сжали край языка, кислый вкус заполнил рот.

Хайка не было видно, но я слышала, как он заговорил на резком языке, на котором говорил с Улликеми. Шумное дыхание и ругательства показывали, что Кен еще боролся.

Ветви деревьев надо мной озарило солнце, вышедшее из-за туч. Вершина горы Худ была как бежевые осколки среди зелени.

Меня снова слепили серые помехи. Сознание утекало, как вода из дырявой чашки. Я цеплялась изо всех сил за треугольник горы Худ.

Хайк звучал все громче, и я поняла только одно слово.

— Кваскви! — произнес он. Сила Улликеми звучала в гармонии его голоса, проливалась на поляну во все стороны арктическим ветром.

Я боролась с силой Хайка/Улликеми и смотрела закрыть глаза.

За веками холод чуть Хайка немного убавился. Я смогла понять, что в моем животе горел уголек. Я попыталась прикрыть его рукой, но мышцы все еще сковывал лед.

— Он скоро придет, — сказал Хайк. — Потерпи еще немного.

Я закрылась от его голоса, боли на щеке и холодной влаги одежды. Уголек был теплым.

Это был фрагмент. Фрагмент Хайка. Он коснулся меня, когда забирал мою кровь, и, несмотря на тепло уголька, он вонял поглощающим желанием.

Этот фрагмент ощущался так же, как убитая женщина и юноша на дне ямы.

Сильное желание. Хайка.

Я нащупала уголек внутри себя, он напоминал твердый шрам.

Я вспомнила, как отбросила Кена. Не своей силой, а взятой из съеденного фрагмента Хайка. Я могла использовать сейчас эту силу.

«Пожиратель снов».

Меня тошнило. Я не хотела принимать в себя мерзкую страсть Хайка. Но она пригодится.

Откуда-то вне моей тьмы я услышала резкие крики голубой сойки. Кваскви.

«Он идет. С папой? Или папа в безопасности?».

Я была виновата. Я назвала Хайку имя Кваскви. Моя кровь питала его призыв.

Холод пробежал по спине.

«Как я сделала это раньше?» — мне не снился тот фрагмент. Это было другим. Фрагмент был вне моего подсознания, ускользал, как рыба. Но он должен был плавать в моем мозгу.

Я потянулась к вкусу болезненного желания внутри себя, пока меня терзали со всех сторон пронзительные вопли сойки. Я поймала уголек Хайка, он стал раскаленным металлом, сжигал тошноту. Он поднимался по спине к моей голове, обжигая ритмичным пульсом. Кожа болела. Мышцы сжались, спина выгнулась высоко над влажной землей.

Я видела сон, хоть не спала.

Бесконечная синева сапфира и изумрудная вода окружили меня, тени мерцали вдали. Тело парило среди бирюзы, мышцы спины сдавливало странно и с силой.

Морская соль и ил покрыли мой язык.

Гром раздался сверху — вызов — и я взмыла из глубин, появилась на поверхности под ослепляющим золотом огненным шаром. Желание охватило меня, терзая изнутри. Водный дракон бросал вызов существованию неба, хотел поглотить солнце. Вода против воздуха. Вызов нельзя было пропустить.

«Боже. Это не сон Хайка».

Я охнула, глаза открылись. Яркость дождливого дня жалила глаза, полные слез. Через миг безумных морганий я смогла различить стаю соек — голубые вихри в сером небе надо мной.

Я была бумажным пакетом с костями. Жалкое подобие человека, тем более, баку, и желание Улликеми пронзало ножами мое горло, усиливалось, пока мне не показалось, что я лопну, а живот не сдавило давление.

Но я сглотнула. Сглотнула. Мышцы послушались меня. Магия Улликеми/Хайка таяли? Я медленно выдохнула.

Желание опаляло под тонкой тканью моей кожи. Каждая клетка горела, словно огонь на самом деле охватил мое тело.

Лед магии Хайка отступал.

Крик вырвался из меня от иголок в конечностях. Связки тянулись, все вставало на место.

Слезы лились, я села, хоть мышцы спины протестовали. Я поднялась, как старушка, пока сойки вопили над головой.

Кен оставался на четвереньках, но Хайк стоял, широко расставив ноги, протянув руки к небу. Зеленые глаза Улликеми пылали на его лице.

— Кваскви, — сказал Улликеми. — Я тебя вызвал сюда.

Сойки падали с неба мертвым грузом, выстраивались в ряды синих перьев и кричащих клювов на том же куске мрамора, где пару часов назад сидел Буревестник.

По какому-то незримому сигналу птицы притихли и замерли.

Хайк/Улликеми так сосредоточился на сойках, что не реагировал, когда я подобралась к Кену. Дрожа, стиснув зубы, он выглядел так странно, его лицо было острым, больше кицунэ, чем человека.

Мои ладони замерли в паре дюймов от его плеч.

Кен был сильным. И касаться его, когда он оказался слабым, было жестоко.

— Такие трюки не достойны бога грома, — сказал Хайк/Улликеми.

Я сжала плечи Кена, и он низко застонал. Я склонилась над ним, прижала руки и щеку к его спине.

Ужасно и чудесно. Кожу шеи и спины покалывало, мы с Кеном были уязвимы перед Хайком, но в моих объятиях было тепло из-за груди Кена. Я была рада этому теплу.

От уголька — фрагмента сна — почти ничего не осталось, но там, где кожа Кена задевала мою, его жар был сильнее. Я вдохнула запах пота и соли, выдохнула, и наша связь вспыхнула. Я отпрянула. Боль сдавила мои виски, деревья вокруг нас стали размытыми по краям. Я не ощущала землю под ладонями.

Кен застонал и встал, тряхнул длинными конечностями как собака после плавания в озере. Он медленно попятился от Хайка, схватил меня за запястья и потащил за собой.

Сойки нарушили тишину, злые вопли соединялись с их взволнованными взмахами крыльями на мраморе. Хайк стоял на месте. Он глубоко вдохнул и издал поток резких звуков. И фраза закончилась единственным словом, которое я узнала:

— Кваскви.

Сойки полетели в стороны, словно Хайк бросил гранату в их гущу. Кен согнулся надо мной, закрывая от облака лапок и острых клювов.

Одна сойка осталась на мраморе. Она подняла клюв к небу и издала протяжный и пронзительный вопль, от которого все волоски на моем теле встали дыбом.

Другие птицы опустились на ветки деревьев вокруг, зловеще тихие и внимательные.

— Наконец-то, — сказал Улликеми, — мы встретились.

Глава десятая

— Кто-то рассказал тебе сказки, — прозвучал за нами голос.

Кен напрягся.

— Не отходи, — прошептал он мне на ухо. Я осторожно кивнула. Голова ужасно болела.

Кваскви в клетчатой рубашке и джинсах, с волосами, уложенными как у модели нижнего белья из Нью-Йорка, шагнул на поляну со стороны парковки. Кен смотрел на мужчин.

Кваскви потянул за стебель высокого колоса пшеницы. Он сломался. Кваскви отклонился на мраморный блок с именами рядом с неподвижной сойкой и жевал обломанный край колоска. Выглядел безобидно.

— Я — не бог грома.

Глаза Хайка вспыхнули зеленым. Он тряхнул головой.

— Ты не врешь.

Кваскви выплюнул стебелек изо рта, медленно и широко улыбнулся.

— Не вру.

Дождь кончился, но влаги в воздухе хватало, чтобы усилить давление Улликеми, как и запах соли и пряностей.

— Назови имя бога грома, — сказал Хайк.

— Это еще зачем? — сказал Кваскви. Сойки засмеялись на соснах вокруг.

Кен опустил меня, когда я попыталась встать. Безумный альфа-самец. Пора было убегать подальше, пока два придурка были заняты друг другом. Найти папу, проверить, как там Марлин…

Кен коснулся своего рта и указал на Хайка.

«Зараза, знает сразу изъян в моем гениальном плане», — Хайк все еще мог заморозить нас словом.

— Судьба. Наша судьба — встретиться и определить победителя, — сказал Улликеми.

— Твоя мифология, — Кваскви встал прямо, как сосна, не скрывал раздражения, — кем бы ты ни был.

— Унктехила, — сказал Хайк, — рогатый змей, — он улыбнулся сардонически, но глаза сияли слишком яростно. — Сисиутл, трехглавый змей. И в твоей мифологии, Кваскви Квайцкук. Умелтх. Даже в этой земле смешанных верований на Тех влияют люди.

Хайк глубоко вдохнул, собирая воздух и силу, но не успел заговорить, Кен бросился с кулаком, ударил Хайка по лицу так сильно, что я услышала тихий треск. Хайк пошатнулся.

— Не давай Хайку говорить, — крикнул Кен, подняв руки для удара.

Кваскви завопил на языке, который я не знала, и воздух ожил бьющимися крыльями и острыми ключами. Сойки сыпались со всех сторон, синяя кавалькада. Я пригнулась, когти терзали мои волосы.

Какофония. Хайк/Улликеми кричал, но звук заглушали. Кен рычал, зловеще хохотали сойки, и звуки покалывали кожу когтями.

Капли собирались в воздухе, темная туча синевы стала рассеиваться, ведь их перья становились мокрыми и тяжелыми. Улликеми отгонял их своей силой. Сойки разлетелись, кружили, пытались не падать, хоть крылья покрылись солью.

Кваскви снова закричал. Соль и пряности угасли, вернулся влажный запах Портлэнда.

Облако атакующих птиц разделилось на две спирали по бокам от Хайка. Сотни порезов были на мятой одежде, он пятился к парковке зоопарка. Присутствие Улликеми едва мерцало зеленым в его глазах.

Он с трудом сглотнул. Хайк вдруг согнулся, широко открыл рот и сплюнул перья, синева стала черной от гадкой жидкости.

Дракон ощущался силой у камня Вишап. Хайк терял связь с расстоянием?

Или бой с Кваски ослабил его?

Или пожирание сна в реальности как-то лишало жизненной энергии?

Я прикусила губу. Я не была энергетическим вампиром. Боль пронзила виски.

Кен отошел к краю дорожки. Гибкий. Опасный. Не человек.

— Прочь, — прорычал он властно голосом альфы.

Хайк пытался говорить, но давился мокрыми перьями. Он кашлял, изо рта вылетали перья и белый пух. Хайк вдохнул со звуком тонущего человека.

Зелень Улликеми пропала, оставив удивление человека, но лишь на миг. А потом Хайк взял себя в руки. Презрение. Ненависть. Больное желание. Но только Хайк. Не водный дракон.

Что-то неприятное бурлило в моем животе, словно я съела много тако на улице.

— Ты не можешь прятаться от нас вечно, — хрипло сказал Хайк без гармонии Улликеми. — Ты дашь Улликеми имя.

— Не сегодня, профессор, — сказал Кваскви. — Ты — лишь мешок плоти без своего господина.

Кен шагнул вперед.

— Уходи. Или пострадаешь.

Хайк не сдвинулся.

— Это пустая угроза. Тебя неплохо сковывают законы.

— Закон изменчив для Вестника, — прорычал Кен. — Испытай меня. Давай.

Хайк скривился, сжал кулаки по бокам. Едва слышный рык Кена поднял дыбом волоски на моих руках.

Хайк явно пожалел, что не использовал нож на Кене, пока он был без сознания, но было понятно, что без Улликеми он едва стоял на ногах. Со сдавленным звуком отвращения Хайк развернулся и ушел, сойки сверху смеялись над его отступлением.

Кваскви подошел, вытянув руки, как профессиональный рестлер, готовый бросить меня как мешок риса. Он приблизился, странное мерцание окружило меня. Я протянула руку, зеленый стал темно-синим и угас. Остатки фрагмента Улликеми?

Кваскви вдруг замер. Да, я съела энергию дракона. Пожиратель снов.

— Забавно ты показываешь благодарность, — гнев звучал в словах Кваскви.

Я стряхнула перья с волос. Синий слой покрывал дорожку и поляну. Словно тысяча птиц решила раздеться. Я посмотрела на сосны вокруг. Сойки сидели на ветках, но в перьях.

— Ты такая трусливая? — сказал Кваскви. — Или баку считают себя выше других?

Чего он злился? Хайк ушел. Моя голова раскалывалась, и мы могли вскоре увидеть мой завтрак, которого не было. Я была готова убить за латте. Я пронзила его взглядом в стиле Марлин.

— Хайк собирался убить Кена.

Кваскви посмотрел на Кена, еще скалящегося, ведь он не увидел, как Хайк пропал среди лабиринта припаркованных машин.

— Хм, — сказал он. — В опасности. Вестник. Да, понятно, почему ты выдала мое имя, когда тот жуткий человек напал на твоего ручного кицунэ.

— Я извинилась, — сказала я. Ему нужно было отойти и выпустить пар. Я выдала его имя. Я не выдержала, и Кваскви теперь был в опасности. Я это знала. И все же энергия от съеденного фрагмента текла во мне, и я сжала кулаки по бокам. Этой же силой я отбросила Кена на кухне, и ей было все равно, кого ранить.

Кваскви взмахнул рукой.

— Заберешь своего отца, — сказал он. — Договор отменен.

«Ну и ладно, козел».

Кен пнул перья передо мной и прижал ладонь к моей спине. Его рука была теплой за моей мокрой одеждой.

— Нашу сделку не разорвать, — сказал он.

Кваскви медленно улыбнулся, большие зубы опасно сияли.

— Жалкие мифы людей не трогали Буревестника с тех пор, как Льюис и Кларк опустили свои мозолистые ноги на землю у реки Колумбия. Осторожность важнее всего, мой мохнатый друг. Наши принимают общество людей, в отличие от некоторых, — он несомненно намекал на Кена.

Ладонь на моей спине стала напряженным кулаком.

Ленивое поведение Кваскви пропало, он проник в личное пространство Кена.

— Но мы не подаем себя людям на блюдце, — между ними почти летели искры.

— Не смей, — тихо сказал Кен. — Хераи ничего ей не говорили. Она не поняла, чем был Хайк, и что Улликеми был в нем.

— Нет, — сказала я. — Это не так. Я не знаю правила, но я не дура.

Кен стиснул зубы. Давление его ладони притягивало меня ближе к нему, словно он мог сам меня защитить. Было заманчиво дать ему попробовать. Виски и шея пульсировали, будто в такт песне.

Так я ощущала себя, когда отбросила Кена в холодильник. Это была отдача? Мое тело желало сны как героин?

— Прости, но твои слова не затронули мою душу, — сказал Кваскви. Сойки щебетали вокруг нас, поддерживая его.

— Ладно. Неси папу к нам. Мы уйдем от тебя.

— В этот раз без мифических птиц, — сказал он.

— Я вызову такси, — сказала я. — Папа уже не будет твоей ответственностью.

Дождик моросил, в роще стало зловеще тихо. Куда делись сойки? Ветви вдруг стали голыми, и Кваскви, несмотря на ухмылку, выглядел утомленно и потрепанно, как Хайк без сияния Улликеми.

— Что ты знаешь о нашем доме? — тихо сказал он. По спине пробежал холодок. Я предпочитала насмешку, а не его серьезный тон.

Кен издал горлом низкий звук. Мы все стояли на краю обрыва гнева, могли сделать неверный шаг и лишиться шанса покинуть это место без крови.

— Лишь догадки, — я пыталась быть незаметной, как делала в коридорах колледжа. — Но ты должен признать, что гора Худ — очевидный дом бога грома.

Кваскви поднял пустые ладони к небу, собирал в них дождь. Я уловила слабый запах кардамона. Блин. Разве злодей не должен был отступить и набираться сил после боя?

— Этот Ули-как-то-там все еще с нами, — сказал Кваскви. — Кто он? Полинезиец?

— Средний Восток, — сказал Кен. — Его человек — профессор в колледже.

— Можешь обижаться, но я не пущу тебя или Вестника к своему дома. Я принесу Пожирателя снов.

— Нейтральная территория, — заявил Кен.

— Назови место, — сказал Кваскви.

Кен повернулся ко мне. Отлично. Нейтральное место. Не под дождем, или Улликеми найдет нас. И с людьми, чтобы скрыться, если появится Хайк.

Я прижала большие пальцы к шее, пытаясь прогнать тупую боль, чтобы подумать. Я желала попасть в царство ибупрофена.

Сейчас же суббота?

— Субботний рынок под мостом Бернсайд.

— А ты редко выходишь, да? — сказал Кваскви с понимающей ухмылкой.

— Что?

— Рынок переехал на площадь Энкени годы назад.

Я подавляла румянец. Я так давно не была в центре?

— Остановка с фонтаном Скидмор еще под мостом, да? — мы могли уехать оттуда, быть не под дождем, спрятать папу. Если повезет, Улликеми не сможет погнаться за нами.

— Тогда фонтан Скидмор, — сказал Кваскви.

— Прости, — сказала я, слова вылетели раньше, чем я закрыла рот.

Кваскви задумчиво смотрел на меня, этот вид не вязался с его расслабленной позой. Смятение, что я видела в нем, когда он пойти коснулся меня, еще было там, но пропало через миг. Жалость. Это я ощущала от него. А не страх перед пожирателем снов.

Жалость была хуже страха. Даже хуже гнева. От нее нельзя было оправиться.

Я отвернулась раньше, чем тишина выдавила бы из Кваскви доброе слово, которое я не вынесла бы. Боль гремела в висках, деревья и асфальт были удивительно яркими и четкими.

— Два часа, — сказал Кваскви Кену. Он сунул ладонь в задний карман джинсов, вытащил белый прямоугольник бумаги. Он бросил прямоугольник Кену и пропал в кустах на огромной скорости. Кен тоже был таким быстрым. Не как человек. Было глупо забывать, с кем я имела дело.

«Точно», — к Кену или Кваскви не прилагалась инструкция, и часы, проведенные за каналом научной фантастики, не готовили меня к этому. Монстры были настоящими и слишком близко.

Яркая синяя вспышка, и вопль сойки сообщил об отбытии Кваскви. Хотя я все еще не могла понять, как мужчина становился птицей. Куда пропадала масса? А одежда?

«Хватит представлять Кваскви без одежды, — я должна была остерегаться его. И Кена тоже. — Все это связано с магией».

Но боль в висках скрывала то же ощущение стыда, что давило на меня, когда умерла мама.

Я не смогла быть хорошей дочерью, когда она нуждалась во мне, и я не справилась тут. Кошмар. Пытаясь сбросить с себя ответственность за папу, я подставила всех нас. Я должна была просто забрать папу и убежать.

Но я не могла убежать с папой и Марлин. Куда? И я не могла представить жизнь не в Портлэнде. От одной мысли, что нужно запоминать новые улицы, поведение в другой толпе, в груди становилось пусто.

Я поняла, что Кен стоял, ждал, не лез ко мне, но и не убирал руку.

Он сжимал белый прямоугольник. Пластырь.

Медленно, словно я была диким зверем, которого он мог спугнуть, он оторвал внешний слой пластыря и прижал его к моей щеке с порезом.

Зачем он рисковал собой, помогая мне?

Подозрение щекотало мой разум, занимало все больше места. Я хотела верить, что поцелуй означал, что ему было важно, что случилось со мной, но логичная часть меня, которая помогала выжить все эти годы, знала правду: у Кена была миссия, связанная с папой.

Как Кваскви назвал его? Вестник? Это имя точно имело зловещее значение.

Вес и тепло его ладони успокаивали, и я отодвинулась. Смятение и боль в висках заставили меня пройти мимо скамьи и по дорожке к автобусной остановке.

Два часа. Мы встретимся с Кваскви через два часа.

Мы успеем добраться до центра, может, даже съесть большой бурито с прилавка на площади Пайонир — тошноту сменил голод. Пустота. И… разум сосредоточился на бурито.

Кен шел за мной по дорожке. Остановка была пустой. Дождь прогнал всех туристов в здания, их машины были мокрыми и тихими.

— Ты была находчивой, — сказал Кен. Он скрестил руки и занимал как можно меньше места на мокрой скамейке на остановке. Он старался не выглядеть угрожающе. Зараза.

— Ах, и? — я старалась подражать папе, когда он не хотел общаться.

— Это все в новинку для тебя, и твоего отца тут нет, чтобы научить…

— Пожиранию снов, — подсказала я. Я пыталась оторвать кусочек кутикулы от большого пальца. Кваскви был готов получить папу, пока Улликеми не явился в жуткой голове Хайка. — Ты пришел в Портлэнд за папой, — боль в висках чуть ослабела от глубокого дыхания. Может, не стоило толкать энергией. Может, она рассеялась бы, если бы я дала ей шанс.

— Да, — сказал Кен.

Я хмуро посмотрела на него, не зная, что делать, ведь я ожидала объяснение, которое лишит меня подозрений в его эгоистичных мотивах.

Я хотела услышать такое объяснение.

Если он сидел тут, безопасный, открытый и помятый, я могла остановить свое желание физически ощутить его? Прикоснуться к коже? Понюхать его?

— Чтобы вернуть его в Японию? — сказала я.

— Да, — сказал Кен. — Он… долгое время был вдали от Совета. Я не знал, позволит ли он найти себя.

— Но ты нашел меня, — сказала я.

— Да.

Мне не нравилось, что одно слово оставляло все невысказанным.

— Ты собираешься уехать, когда Кваскви вернет его?

Поза Кена не изменилась, но лицо стало острым, безопасность пропала, и его плечи и ноги были напряжены. Он снова применял иллюзию, чтобы я хотела довериться ему. Глупо было забывать, что то, что я видела от него, не всегда было реальным.

Проблема была в том, что доверять ему я хотела не из-за того, что видела, а из-за запаха кинако и тоски в его фрагменте сна. А еще он, несмотря ни на что, был на моей стороне.

Он провел рукой по волосам, убирая хвою, и короткие черные волосы почти встали дыбом.

— Мой план уже не такой.

Но был таким. Забрать папу и убежать.

Я сглотнула, пытаясь проглотить ком из горла в грудь. На миг я представила жизнь без папы. Без помех и вины, когда я забирала его у Армии Спасения. Учеба. Жизнь вне стен квартиры. Все было возможным без папы и его рушащегося разума.

Если бы я могла игнорировать пожирание снов.

Я кашлянула, отвернулась от Кена и спрятала лицо в сгибе локтя, чтобы он не видел мои мокрые щеки.

— У Улликеми теперь запах бога грома. Он не даст Хайку сдаться, — сказал Кен. — Автобус.

Я кивнула, еще кашляя, ощущая, как горели кончики ушей.

Автобус остановился, заскрипев тормозами, подняв брызги из луж у края дороги. Грязные капли добавились к грязи на моих джинсах. Я вытащила два последних билета, отдала водителю и опустила уставшие кости на сидение сзади.

Кен присоединился ко мне, сидел достаточно близко, чтобы наши ноги соприкасались, хоть по краям были пустые сидения. Кицунэ не понимал, как выбирали место в автобусе.

— Кваскви нужно быть осторожным, когда он будет передавать папу, — я потирала виски. Ибупрофен, бурито и большой латте. И жизнь станет не такой ужасной.

— Не только Кваскви, — сказал Кен.

— Уверена, он не так глуп, чтобы в этот раз брать Буревестника.

Кен прижал палец к своим губам, очаровательно хмурясь.

— Лучше не произносить его имя.

Я вдохнула.

— Ты шутишь? Хайк встретил Кваскви. Разве сложно найти Буревестника, увидев коренного американца? Бог грома. Громовая птица?

Кен протянул руку за моими плечами, провел пальцем по следам дождя на окне.

— Имена — это важно. Поверь, — глядя в окно, повернув голову, он открыл шею с длинными мышцами под гладкой кожей.

Его рука источала тепло. Он даже не задевал меня, рука лежала на спинке сидения, но каждый миллиметр кожи моей шеи покалывало от его присутствия.

«Просто рука. Перестань».

— Хайк — профессор, — сказала я, повернувшись к Кену, удивляясь жару на своих щеках.

Кен смотрел на меня так же, как в квартире перед тем, как страсти накалились. Мою нижнюю губу покалывало так, что я с болью понимала, как близко мы сидели.

Тихим голосом, который подходил интимной атмосфере, а не автобусу, Кен сказал:

— Даже профессора не знают всего, — он обвил рукой мои плечи, притягивая ближе к себе. — Например, твое имя, — выдохнул он. Его свободная ладонь поднялась, и он двумя длинными пальцами с короткими ногтями постучал по уголку моего глаза, провел ими к моей челюсти под порезом, который Хайк оставил на моей щеке.

— Мое имя?

— Кои Пирс, — мое ухо щекотал теплый воздух от резких гласных, и его прикосновение задержалось, отвлекая. — Короткие и резкие звуки для такой, как ты.

— У меня есть другое имя, — я покраснела. Я не должна была ничего ему объяснять.

— Да, но даже «Кои Пирс» — не твое истинное имя. Дело не в словах, а в намерении, в концепте того, кто ты. Громовой друг Кваскви — Тот, его именование не такое простое, но лучше не рисковать, давая намеки Улликеми. Ты видела, как он вызвал Кваскви одним лишь именем хитреца.

Что-то пробило теплый туман в моем теле. Потому Улликеми требовал имя. И я думала, что имя Кваскви было пустяком. Но это им и требовалось. Имена. Все имена. Еще кусочек головоломки встал на место. Магия Хайка, что сковывала, была версией застывшего мига на всех языках. И магия появлялась, когда Хайк произносил ее, беря силу Улликеми.

Хайк не был дураком, и он мастерски исследовал. Какое имя он сказал Кваскви?

«Унктехила».

Я точно слышала это имя раньше, это было связано с первыми людьми у Портлэнда. Кен наивно думал, что у Хайка не было источников. И Хайк знал два моих имени. Эта магия имен работала на людях?

Пожиратель снов.

Я забывала, что уже была не только человеком.

Кен слабо улыбнулся. Блеск появился в темных глубинах его глаз. Он не думал о Хайке.

— Какое твое другое имя?

Я покачала головой.

— Как можно знать версии слова на всех языках? — я старалась прогнать ауру интимности. Но Кен притянул меня еще ближе.

— Какое твое другое имя? — его губы задели мой висок.

— Если я скажу, ты получишь власть надо мной, как Хайк?

— Я не стал бы ее так использовать, как ты никогда не используешь мои сны, баку.

Я сжалась.

Кен поднял мой подбородок, чтобы я не могла избежать его взгляда.

— Почему ты боишься баку в себе?

Из огня да в полымя. Он бросил попытки узнать мое имя. Все инстинкты во мне кричали сбить его со следа. Я не хотела обсуждать прилив силы, радость от власти во мне, которую я ощущала, когда…

«Скажи это. Признай. Когда ты съела фрагмент злого сна Хайка. И Улликеми. И тебе понравилось ощущать себя сильной, пока не заболела голова».

Я отогнала эти мысли вглубь себя, пытаясь не пускать Кена в двери, которые он почти открыл хриплым голосом и бровями.

— Ты знаешь о баку больше, чем говоришь, — я пыталась звучать возмущенно.

Кен убрал руку, вздыхая. Он пообещал мне взглядом, что мы не закончили.

— Баку — сильные. Такие сильные, что Совет отчаянно хочет, чтобы твой отец вернулся в Японию.

— Твоя миссия.

— Да. Я должен был привести его обратно любой ценой. Но тут возникла ты.

— Я, — румянец проступил на моей шее, и это не было связано с темными глазами Кена. — О. Твой Совет не думал, что у баку была маленькая бакуша.

— Хераи-сан жил очень долго. Он — один из последних известных в своем роде. Многие Те не… продолжают род с людьми. Потому детей и не учитывали.

— Но я тут.

— Да, — сказал Кен, склоняясь ко мне, как-то наполняя слово напряженными нотками. Все снова трепетало во мне.

И двери снова открывались, манили меня признаться во всем этому мужчине.

«Дурацкие гормоны», — не время для трепета, как и не тот мужчина. Кто знал, какой была жизнь Кена в Японии? Кицунэ жили стаями? Он не был отшельником. Он не знал, какие безумные идеи мелькали в моей голове, когда он касался меня. Поцелуй, ласки на кухне и в автобусе не означали для него то, что значили для меня.

Мне нужен был шоколад. Пара кусочков шоколада с фисташками, и я буду в порядке, голова станет лучше работать.

Глаза Кена были темными, как у кицунэ, показывали его настоящее лицо. Я открыла рот, запах кинако задевал мои губы. Пульс был осязаемым в воздухе между нами, настойчивый, полный желания.

Но я ничего не знала о нем. Может, в Японии у него была миссис Кицунэ. Когда я встретила его впервые, в его руках была пачка презервативов! Даже если он использовал их только как чехол для телефона, а не для очевидных причин, он целовался не как новичок.

Пора было перестать вести себя как старшеклассница на первом свидании.

Но это было мое первое свидание. Почти. И я не боялась видеть во сне фрагменты Кена.

Я склонилась, пересекая оставшееся расстояние между нами, и задела его открытый рот своим.

Кен отпрянул, словно его обожгло, и с приглушенным японским ругательством прижал руку к телу.

— Прости, — прошептала я, не глядя ему в глаза. Могло быть хуже? Он, может, просто вел себя мило, и я поступила наивно из-за нехватки опыта…

Кен стиснул зубы.

— Нет, ты не так поняла, — прошептал он.

— Да, — сказала я, краснея. — Я это уже поняла.

Мышца подрагивала на его челюсти, сдерживая пылкие эмоции.

— Нет, — тихо прорычал он и поймал мою руку своими ладонями. Морщинистая кожа была горячей, и я сосредоточилась на покалывании ладони.

Автобус остановился, одинокий пассажир встал из-за места водителя и вышел. Никто не вошел.

— Прикосновения к тебе и близость не были хорошей идеей, — сказал он.

Я отдернула руку.

— Ладно. Я поняла!

— Я не говорю, что не хочу тебя, Кои Пирс, — сказал он, темные глаза пронзали взглядом, прибивали к месту, как бабочку иголкой. — Мы могли побыть вместе для общего комфорта. Приятно, да, и я думал об этом.

«Ох».

Кен продолжил:

— Но на кону куда больше физических отношений. Это будет стоить больше, чем я готов отдать.

— Ладно, считай, что тему закрыли.

Он еще сильнее напоминал лиса с прищуренными темными глазами, острыми скулами и шерстью, проступившей над кустистыми бровями. Бурная энергия исходила от него волнами, вызывая внутри меня трепет.

Он пытался напугать меня своим настоящим лицом.

— Ты ничего обо мне не знаешь. И о том, что я делаю для Совета. Я… многое сделал не так.

Смех прервал саркастичные слова, что зависли у меня на языке. Да что с ними всеми такое?

— Многое не так? Серьезно? — Те любили преувеличивать. Раздувать драму.

— Я — Вестник. Ты слышала, как меня назвал Кваскви.

— Да, я хотела спросить об этом.

Кен глубоко вдохнул.

— Те не убивают. Не убивают других Тех. Иногда людей. Это не закон, просто мы такие.

— Ты серьезно, — веселье пропало. Я смущенно покраснела.

— Да, — он переключился на японский, руки были по бокам, напряжение гудело в нем так сильно, что я почти ощущала запах. — Ты росла в мире людей, в твоих венах кровь человека. Люди не знают неумолимое врожденное стремление к жизни. Инстинктивное ощущение жизненной энергии в других. И ужас, когда ты ее гасишь.

«Он серьезно, но все еще королева драмы», — и теперь казалось, что он пренебрегал людьми.

— Так вы с Кваскви могли биться весь день и не убить друг друга?

— Кваскви не может, — сказал Кен. Он глубоко вдохнул. — Улликеми не может, потому и хочет использовать Хайка как оружие.

— Потому что люди умело убивают.

Кен не отреагировал. Он решил выдавить из себя болезненное признание.

— Я — исключение. Я — Вестник. Мое происхождение дает способность преодолеть принуждение.

Мир боли лежал в его осторожном тоне. Происхождение? И какой ценой давалось это преодоление?

— Я приношу Смерть.

Водитель оглянулся на нас из-за защитной панели. Нам нужно было снизить градус драмы. Хорошо, что автобус еще был пустым.

Я склонилась к Кену.

— Так ты убийца?

Он скользнул взглядом по моему лицу и отвернулся.

— Вестник смерти, — сказал он с горечью в тихом голосе.

— И ты имел в виду, что тут многое сделал не так?

— Я погружаюсь в черную бездну, и она отмечает меня. Ты росла человеком. Невинной. Не знаешь, как ужасны Те. Не знаешь боль, что охватывает всех нас, когда я убиваю.

Я фыркнула и сказала на английском:

— Ты же не убиваешь по своей воле?

Кен поднял голову, глядя мне в глаза черными полумесяцами.

— Я попробовал пустоту смерти, чтобы выполнять работу Совета.

Он явно ожидал мой ужас.

— Я десяток раз видела убийства Хайка. Моя ладонь на ноже, тепло крови на коже, едкий запах страха. Я съела тот сон, что бы это ни значило, и забрала себе тот голод и силу. И мне это понравилось! Чем это делает меня?

— Баку. Забирать зло из мира — не зло.

«Он не понимает. Совсем», — я скрипнула зубами с недовольством. Мы приподнялись над сидениями, почти касающиеся друг друга, но далекие, и я хотела кричать, встряхнуть его, а лучше ударить, но боль в его глазах пропала, и он снова стал альфа-самцом.

Автобус остановился, содрогнувшись.

— Мы на месте, — сказала я, разрушая напряжение, подражая сухому голосу Грега.

Кен сжал края сидения и глубоко дышал, пока водитель объявлял остановку, а двери с возмущениями открывались.

Площадь Пайонир. Белые колонны граничили со стороной чаши. Кирпичные ступени формировали края чаши и были тускло-красными от дождя. Только крепкие туристы с зонтами ходили у фонтана на северной стороне чаши.

Знакомо. Реально. Понятно.

— Водитель не сказал, что это Скидмор, — отметил Кен.

— Вылезай. Мне нужно бурито.

Кен встал и вышел первым. Автобус уехал, а он преградил мне путь рукой.

— Погоди-ка, — сказал он.

В запахе дождика на площади не было кардамона. Приторный запах гнилой еды, грязи на бетоне и раскаленного масла из Старбакса на северной стороне площади, но ничего от Хайка или Улликеми.

Я сосредоточилась на «Бурито Шелли» и обошла руку Кена.

— Здесь Те, — сказал он.

Я вздохнула.

— Хайк?

— Нет. Коренной народ.

Я посмотрела на него.

— Кваскви не доверяет нам, да? Понятно, что он решил следить за нами.

Ноздри Кена раздувались, вдыхая дождь и запах Портлэнда.

— Или он решил схватить тебя, чтобы его народ мог управлять баку Хераи.

— Откуда подозрения? Я думала, слово Тех — золото, и все такое.

— Он не обещал нам ничего, кроме убежища для твоего отца и того, что он вернет его у фонтана Скидмор.

— Так что он обязан вернуть его мне.

— Да, — сказал Кен на японском. — Но если он схватит тебя тут, раньше, чем ты доберешься до фонтана, он не нарушит слово. Уговор заставляет его вернуть твоего отца у фонтана. Если тебя там нет…

— Он ничего не хочет от меня. Он боится Хайка.

— Говори на японском, — сказал Кен.

Я вскинула руки и указала на женщину с желтым флажком на палке, которую окружали черноволосые туристы с зонтами.

— Половина людей там — японские туристы!

Он склонился и поймал мой взгляд, заставил меня посмотреть на него, его глаза потемнели от тревоги, но губы были недовольно поджаты.

— Почему ты споришь со мной?

— Потому что я хочу бурито!

Лицо Кена потеряло округлость, стало острым. Он указал на тележку с едой.

Ладно. Упрямый кицунэ. Я получу бурито и покажу ему, что это все паранойя. Он просто параноик.

Кваскви хватит ума не устраивать сцену на публике, ведь это могло привлечь внимание Кваскви. Схватит нас. Ха!

Я сделала заказ и заплатила, отошла к нервному Кену. Он разглядывал бизнесменов, идущих к офисным зданиям, туристов и даже группу девушек из католической школы, хихикающих и делающих селфи.

Жутко и напряженно. Но раздражение покинуло меня, когда я нуждалась в нем. Кен не шутил, говоря, что переживает из-за Кваскви. Я не хотела думать о причине. Кваскви был со мной почти милым. Я обманывала себя, думая, что поэтому он не навредит мне?

Марлин сказала бы мне терпеливым голосом умной сестры, что я была склонна доверять лицам людей, не задумываясь об их намерениях.

— Двенадцатый! — сказала кассир, смахнув рыжую челку с глаз. Она хмуро глядела на меня. Значит, назвала мой номер не в первый раз.

Я вздрогнула и забрала свой бурито, ладоней едва хватило, чтобы обхватить набитую фольгу, обжигающую пальцы.

— Теперь, — Кен посмотрел на бурито с укором, — нужно поговорить о важном, — он повернул меня к Старбаксу, заговорил старым японским, вежливым, но с вкраплениями диалекта Хераи. — Та женщина в платье с блестящими кусочками и ее юный спутник — Те из племен, что поселились тут до европейского вторжения.

Я моргнула и ответила на английском:

— Так у тебя есть что-то типа Те-дара?

— Дара? — повторил Кен и ткнул меня локтем.

— Ладно, я буду говорить на японском, — сказала я. — Ты думаешь, Кваскви хочет схватить меня?

— Я полностью осознаю, что он уже совершил бы это, если бы тебе не повезло оказаться со мной.

Он звучал так официально и старомодно, когда так говорил, и это не вязалось с высокими скулами и спутанными, как у модели, волосами. Это как если бы одна из учениц католической школы стала читать Шекспира.

Я подавила улыбку. Кен был ужасно серьезен, но это было мило. Укол боли в виске напомнил о бурито. Я стала разворачивать его. Пожирание снов вызвало сильное желание съесть настоящей еды. А его милый вид мог быть иллюзией. Сколько ему было лет?

— Нам нужно направляться к месту встречи, — сказал Кен. — Ты сможешь поесть в автобусе?

— Конечно, — я снова заговорила на английском. — Но он знает, куда мы идем. Мы не сможем оторваться.

— Твои слова верны, но, хоть Кваскви не обещал безопасный путь, он связан уговором встретиться в указанном месте и привести твоего отца. В этом месте такого преимущества нет.

Я жевала фасоль с чесноком и томатным соусом. Вдруг чеснок на языке стал кардамоном. Я сплюнула и уронила бурито на землю.

— Улликеми! — сказала я.

Глава одиннадцатая

Кен привел меня к автобусной остановке, и мой бурито остался на земле у ног любопытных зевак.

— Я все еще голодна! — сказала я.

— Этот автобус отвезет нас к месту встречи? — сказал он на английском.

— Нет, но мы можем сесть на трамвай до фонтана Скидмор. Он под навесом, дождь нас там не заденет. Это же важно? Не попадать под дождь?

И трамвай выехал из-за угла.

— Оставайся передо мной, — сказал Кен.

Женщина с блестящей цыганской юбкой, школьница-блондинка и два лысых парня в спортивной форме быстро шли к нам.

Не просто блондинка. Элиза из класса Канэко-сенсея, и она явно указывала в мою сторону и быстро говорила, скалясь. Что? Она была в команде Кваскви? Вопросы и дождь тянули мои плечи вниз. Как давно Элиза следила за мной в классе Канэко-сенсея.

Я ощущала теперь панику, как Кен, сердце колотилось, любопытный серый шум появился по краям глаз. Боль в висках превратилась в пульс, сдавила мою голову.

Странная зеленая аура окружила приближающийся трамвай. Я моргнула и отпрянула в твердую грудь Кена.

— Кои, — прорычал он.

Я потерла глаза кулаком, оглянулась за плечо Кена и увидела, что зеленая аура обрамляла все предметы в округе. Все, кроме женщины в блестящей юбке, которая была теперь в паре футов от меня.

Она подняла руки, показывая ладони.

— Кицунэ, не глупи, — сказала она.

— Кваскви нарушает уговор?

Элиза захихикала, как капитан болельщиц.

— Вы нарушили его первыми.

Зеленая аура стала ярче, отделилась от предметов и собралась в сияющий ком между мной и открытой дверью трамвая.

Улликеми. Собирался из дождя с запахом кардамона. Но как змей стал таким сильным? Хайк снова убил?

Я попятилась сильнее, врезалась в неподвижного Кена.

— Мы просто хотим привести девочку к ее отцу, — сказала Блестящая юбка. Боже. На ее юбки были не кусочки зеркала, а зубы, отполированные до блеска.

— Не подходите ближе, — сказал Кен.

Элиза побелела от приказа в его голосе, ушла с прямой линии огня, встав отчасти за одним из кирпичных столов, где летом люди играли в шахматы.

— Но я люблю маленьких девочек, — сказала женщина, широко улыбаясь, показывая острые жемчужные зубы.

Я сжалась.

— Рыбка, маленький карп, такой яркий и блестящий, — она сжала губы, красные на фоне бледной кожи, и подула. — Ху-у-у-у, — звучало ее дыхание. Леденящий ветер среди кедров. Он окружил меня, подавляя запах Улликеми ароматом дыма, покалывая.

Пассажир с велосипедом в руках смотрел из открытой двери трамвая, озаренного зеленым из-за присутствия Улликеми.

Две точки раскаленной бирюзы вспыхнули в зеленом тумане, и в ответ боль пронзила мои виски. Кен поймал меня под руки, мои колени подкосились.

— Улликеми, — выдавила я.

— Не глупи, — прорычал Кен. — Отступай.

— Ху-у-у-у, — снова выдохнула женщина, и ее дыхание смешивалось с зеленым туманом, делая его светлее. Кардамон на миг пропал, но дыхание женщины лишило тепла каждую клеточку моего тела. Я рухнула у ног Кена в сточную канаву улицы Ямхилл.

— Глупые туристы, — услышала я пассажира, двери трамвая закрылись, он поехал, скрежеща колесами.

Иней белел на Кене. Он зарычал, скаля клыки, которые соперничали с зубами женщины по остроте, на его ладонях появились опасные бежевые когти.

Лысые парни встали стеной за блестящей женщиной, готовые порвать Кена.

Туман Улликеми отделился от дыхания женщины. Кардамон резко вспыхнул у меня в носу и горле. Щупальце зеленого тумана вылетело из основной массы, пробовало воздух… искало.

Щупальце целилось в мое лицо, словно пришелец в фильме ужасов. Я закрыла рот руками, серый шум поглощал все сильнее мое зрение.

Холод подул на мою спину, сообщая, что Кен бросился прочь. Слева донесся стук и жуткий звук рвущейся плоти.

— Улликеми, — охнула я, туман проник щупальцем в мое горло. Сверху вспыхнула молния, раскалывая мою голову.

В брешь полилась глубокая синева, сокращающиеся мышцы и изгибающаяся длина, и я изо всех сил пыталась дотянуться до золотого тепла, сверкающего на поверхности океана…

Легкие вобрали воздух, и на миг кислород наполнил мою грудь, выталкивая Улликеми из моей головы. Серый шум пропал. Я различила Кена, стоящего над телом лысого парня, он прикрывался вторым, чья футболка была изорвана и в крови, как щитом. Женщина с блестящей юбкой, казалось, стала выше и тоньше.

А потом, словно хлынула волна, вернулся Улликеми, заполнил меня, прижимаясь к моей коже, мое смертное тело не могла выдержать желание получить золотое тепло. Тепло было мучительно вне досягаемости надо мной/нами, пока мы неслись вверх изо всех сил, к сияющему занавесу, где вода встречалась с воздухом. Мой рот широко раскрылся, болел от напряжения, и я вырвалась из воды с могучим рыком, клыки щелкнули на хвосте золотого света, тепло радостно вспыхнуло у моего рта, стекло в мое горло.

Фрагмент? Нет, скорее живое видение. Я извивалась в сточной канаве, ладони бесполезно сжимались. За закрытыми веками я пыталась рисовать кандзи, но чернила становились зелеными. Голод Улликеми сдавил мое горло, пока он силой запихивал в меня видение. Я падала в синеву в длинном теле водного дракона.

Хлопающие красно-золотые крылья и пронзительный крик орла пронзили золотое тепло. Острые когти терзали мою спину. Рот болел от пустоты, я падала в воду. Орел завопил снова, смеясь.

Я застряла в видении Улликеми, и имя нашего врага бурлило на глубине, где я его спрятала. Он дразнил нас, Буревестник не давал нам получить тепло солнца!

И голос Улликеми, жуткая гармония, сдавил мои мышцы рук и ног, зубы стучали, как у скелета.

«Буревестник!»

«О, нет».

Видение Улликеми отпустило меня, зеленые и синие пятна пропали, и я видела обычное пасмурное небо Портлэнда.

Что дракон со мной сделал? Использовал против меня видение снов баку?

— Улликеми знает имя Буревестника, — сказала я, горло болело. — Я предала его.

— Кваскви заберет твою рыбку, — сказала Кену женщина в юбке.

Я сморгнула слезы, поднесла руки к лицу, но они были в городской слизи. Я поднялась на колени.

Два лысых парня лежали на мокром тротуаре, их руки были выгнуты под неестественными углами. Кен еще стоял, напоминал снеговика, а не кицунэ. Дыхание женщины в блестящей юбке покрыло его слоем блестящего инея. Он не двигался.

В паре футов от нас собрались полукругом туристы, глядели и шептались между собой, делали фотографии, словно это было уличное выступление.

Где копы?

Женщина в юбке приближалась.

— Она подвергает нас опасности, кицунэ. Она предала Кваскви, а теперь Буревестника. Кваквакавакв, Берег, Хайду и Цимшиан не оставят Буревестника из-за нее!

Стуча блестящими зубами и выдыхая холодный ветер, женщина приближалась ко мне, крупная как для старушки, которой она казалась.

— Жизнь маленькой баку будет платой.

— Не трогай ее, — сказал Кен, но его голос был человеческим и слабым.

Почему он не двигался?

Паника охватила меня. Я не могла позволить людям Кваскви забрать меня, мне нужно было добраться до фонтана Скидмор и заставить Кваскви выполнить обещание отдать папу.

— Рыбка моя, — проворковала великанша, склонилась и сжала когтистыми ладонями мое горло.

В куртке заиграли первые аккорды пятой симфонии Бетховена. Рингтон Марлин. Я не подведу ее. Не подведу папу. Я не дам этой карге задушить меня в сточной канаве.

Нет.

У рыбки были козыри в рукаве. Женщина в юбке тянула меня по тротуару за горло в сторону Старбакса.

Я потянулась к ее запястьям, и она напряглась, лишая меня воздуха. Все потемнело перед глазами, но я не пыталась убрать ее руки со своего горла, как она думала. Я впилась ногтями в ее запястья и крепко держалась.

Пожиратель снов.

Кен звал себя запятнанным.

Какой стану я, проглотив ее фрагмент? Кровь шумела в ушах, сердце билось быстро, сбиваясь.

Выбора не было. Я потянулась к фрагменту карги, который уже покалывал в моих пальцах.

Кедры в снегу, острые горы и бесконечный вой ветра. Горько-сладкий вкус крови на языке и медведи среди озаренных луной ветвей, скрипящие кустами.

Дзунуква, голый и бледнокожий монстр Кваквакавакв, пожиратель детей, даритель богатства.

Ее фрагмент о себе, который она видела каждую ночь. Она давила на мои плечи и грудь как мешки с рисом.

— Я тебя знаю, — выдохнула я, и фрагмент погрузился глубже.

Пожиратель снов.

Уголек стал раскаленным металлом, обжигал удовольствием. Мышцы сжимались на спине. Я выгнулась, как тетива, пронзенная тысячью огненных игл.

Дзунуква вздрогнула, отпустила меня и поднесла свои ладони, красные от моей крови, к вискам. Она закричала, пятясь.

Я встала на ноги, вытянула руки, рыча, как медведь.

Уголек пылал, жар двигался по каждому позвонку к месту, где шея переходила в спину, пульсируя ритмом в голове. Как в прошлый раз, когда я забрала фрагмент Улликеми, чтобы сломать силу Хайка, давление грозило разбить мою голову.

Дзунуква выпустила порыв ледяного воздуха, и он закружился, поймав нас в снежную бурю. Я едва это замечала. Старуха не была опасна. Она сжималась а земле, жалкий мешок костей. Я была Пожирателем снов. Я…

— Кен? — я пошатнулась от невыносимого давления. Что я наделала?

— Поймал, — послышался голос Кена, я ощутила его руки на талии. Через миг он отпустил меня с воплем боли. — Ты горишь.

— Я не… — органы давили на грудную клетку, как воздушные шары.

Буря Дзунуквы растаяла, стала мокрым снегом. Она согнулась, бледная, мелкие блестящие зубки дрожали на ее юбке.

— Ты пролила первую кровь, — выдохнула старуха. Одна когтистая рука резко взмыла в воздух, и снег упал на землю, становясь маслянистыми темными лужами. — Ты забрала мою силу и сделала ее магией смерти.

Острый нож, нет, клык размером с мою ладонь, но опасно заточенный, появился в ладони Дзунуквы. Глаза сияли опасной синевой, она взглянула на меня, вдруг став не такой слабой, какой казалась.

— По закону я могу забрать твою жизнь.

— Нет, — Кен толкнул меня за него. — она не полностью Та, она не скована как мы.

Все давление должно было куда-то уйти. Фрагмент Дзунуквы был не таким и трудным. Не как у Хайка. Два. Во мне было два фрагмента Тех. Я еще не ощущала никогда такую силу.

Но магия смерти? У меня?

Дзунуква бросилась с клыком. Кен повернулся в сторону, отталкивая меня от нее.

Бизнесмены и туристы с картами подошли ближе, восклицая с опаской про снег. Кто-то в лиловом велюре и кроссовках не дал мне упасть.

Элиза.

— Слезь с меня, — сказала она, отталкивая меня. Но ее пальцы задели голую кожу моей шеи.

Роща кедров в скрытой долине, дым поднимался от костров в безопасности и тенях горы Рейнир.

Еще фрагмент в добавок к Улликеми и Дзунукве.

Моя голова взорвалась.

Краски вспыхнули перед глазами, и земля накренилась под моими ногами. Из легких вылетел весь воздух.

Я дышала с болью, из меня вылились отчасти переваренные бобы с соусом, и все — на кроссовки Элизы.

— Черт! — она пнула меня.

Стало слышно, как рвется ткань.

— Осторожнее, — Кен разорвал свою рубашку. У меня все так расплывалось перед глазами, что я видела только странную черную метку на его груди. — Будешь рассказывать Вестнику о законе Тех?

— Убийца, — сказала Дзунуква. — Кваскви не позволит букашке Совета портить наши традиции.

— Это не конец, чудачка, — процедила Элиза и с силой пнула меня в живот. Я отклонилась, голова ударилась о кирпичный стол. Все почернело. Я пыталась вдохнуть, рот был раскрыт, как у рыбы вне воды.

Ладонь на моем локте. Я вздрогнула.

— Все хорошо, Кои. Это я, — сказал Кен.

— Что происходит?

— Старушка уходит. Пока что они сдались. Нам нужно добраться до фонтана Скидмор, — сказал он.

— Я не могу. Не вижу, — я сжала его расстегнутый воротник. Моя ладонь задела кожу на его груди.

Я снова вздрогнула. Больше не было фрагментов. Я была истерзана под гудящей кожей. Даже безобидные сны Кена о беге по лесу могли порвать оставшиеся связи между моими клетками.

— Все хорошо, — сказал он. — Теплое дыхание щекотало мою щеку, его губы коснулись кожа возле моего уха. Кожу покалывало, и ощущение от шеи пробежало к рукам.

— Кен, — сказала я. — Не трогай…

Ничего. Ничего не было. Ни фрагмента. Ни сна о четырех лапах, бегущих среди вечнозеленого леса.

Я перегорела? Как-то выключила это?

Его рот пропал, но он прижался лицом к моей шее, обвил меня руками, прижимая меня к груди, хоть я и была в грязи.

Я медленно провела ладонями по его плечам, ощущая вязкость, которую пыталась не замечать. За его шеей я сцепила их на голой коже.

Просто кожа. Без фрагмента. Не нужно бояться. Он согревал меня в этой тенистой тьме. Мир мог рушиться. Впервые в жизни я расслабилась при ком-то другом, обжигающие слезы лились свободно.

— Ты в порядке, — прошептал он в мое горло, где пульсировал мой пульс. — Все будет хорошо.

— Что-то сломалось, — сказала я.

Кен поднял голову, прижимая ладони к моей спине.

— Мне пришлось… взять кое-что у той старухи. Не сон. Что-то вроде видения. Думаю, я перегружена. И я не могу видеть.

Воздух пронесся перед моим лицом.

— Ты это не видишь? — сказал Кен.

Я покачала головой.

— И теперь, когда мы соприкоснулись, я не получила от тебя фрагмент.

Мышцы шеи Кена напряглись. Он отпустил меня, накрыл мои сцепленные ладони своей, осторожно разжимая мои пальцы.

— Едет трамвай, — сказал он. — Нам нужно сесть в него.

Мои щеки пылали. Я сказала ему о пожирании его снов, пока он держал меня. Конечно, он напрягся. И мы оба были покрыты гадостью.

— Вот, — сказал Кен, что-то пластиковое задело мои губы. Вода. Я проглотила ее, набрала немного и прополоскала рот, а потом сплюнула. Что-то влажное вытерло мой подбородок. Мокрый рукав Кена?

— Ты перестал говорить, что все будет хорошо, — сказала я.

Кен повел меня вперед, забрал бутылку из моих непослушных пальцев.

— Сделай шаг вверх, — он направлял меня по двум металлическим ступенькам. Меня окружил запах носков и металла.

Я услышала, как двери с шумом закрылись. От резкого движения трамвая я впилась в Кена.

— Плохо, что ты не можешь видеть, — сказал он.

— Точно, — сказала я. — Может, это временно.

— Возможно, — его большие пальцы скользнули по моим скулам, задели ресницы. — Глаза с виду не повреждены.

Он смотрел в мои глаза? Я заморгала, ощущая, как краснеют щеки. Моя ладонь опустилась на его грудь, где была расстегнута рубашка, где до этого я видела странный знак.

— Что это? — сказала я.

Кен замер под моими ладонями и вздохнул.

— Когда ты испытываешь сны Улликеми или старухи, ты не замечаешь ничего вокруг себя. Ты видишь другое, да? Как человек в кошмаре. В этот раз ты выглядела как эпилептик в кошмаре. Но ты это заметила?

Я кивнула.

— Сложно упускать все. Не обижайся, но язык Тех у тебя, Кваскви и Улликеми банальный.

Тишина.

— Ты объяснишь метку?

— Нет, — сказал Кен.

— Мой папа с Альцгеймером, который оказался древним японским пожирателем сов, в плену у сойки-хитреца, и за мной охотится дух-дракон и безумный профессор, который хочет порезать меня ножом. О, и я ослепла. Ты уже рассказал мне об убийствах. Что может быть хуже?

Трамвай остановился.

— Торговый центр? — сказал Кен.

— Нет, еще три остановки до Скидмора. Просто скажи. Я хочу… Мне нужно доверять тебе.

— Прости, — выдохнул он. — Я просто не могу… — губы Кена задели мой рот, требовательно и грубо. Я не ожидала этого, отпрянула на миг. Его ладони притянули меня, и я прильнула к нему.

Кен отодвинулся, чтобы прошептать:

— Я пытался держаться в стороне.

«Тепло, безопасность, — говорили его руки вокруг меня. — Желание, — говорили его губы, короткая щетина на подбородке, дразнящая уголок моего рта. — Отпусти, просто чувствуй. Не нужно сдерживаться. Фрагмента нет. Ты можешь ему доверять».

Я доверилась, приняла чувство, связанное запахом корицы и моими ладонями, застрявшими между нашими телами.

Ощущение сменялось другим ощущением, накатывало волнами, подражающими ритму наших губ, и у меня кружилась голова, я дрожала.

— Кои, — сказал он, от его тона моя грудь болела. Одна ладонь скользнула по моему боку, вызывая покалывание, пока он не прижал ладонь за моим ухом, медленно целуя у уголка моего рта, чуть в стороне от еще саднящего пореза на щеке.

Это было слишком.

Слеза покатилась из моего зажмуренного глаза. Кен поймал ее кончиком языка, его губы медленно коснулись моих закрытых век.

— Не плачь, — прошептал он.

— Не делай этого, — сказала я, вяло толкала его в грудь. — Не заставляй меня ощущать это, только чтобы отвлечь. От этого я боюсь тебе доверять.

Кен вздохнул, отодвинулся, и его ладонь на моей пояснице помогала мне устоять в шатающемся трамвае, но между нашими телами было расстояние.

Ох, я просила правды. Это ощущалось как затишье перед бурей.

— Говори уже, лис.

— Ты знаешь, что я прибыл сюда, чтобы забрать твоего отца.

— И?

— Ты использовала часть баку в себе, чтобы вырваться из хватки Хайка, а теперь попробовала, что можешь сделать даже с такой сильной Той, как старуха.

— Да, — сказала я. — А теперь я слепая и выгоревшая.

— Я не знаю, связано ли это с твоей человеческой кровью, или это из-за того, что твой отец не обучил тебя, но…

— Дело не во мне, — перебила я. — Скажи, что значит твоя метка, и как это связано с папой.

Трамвай снова остановился. Двери открылись, и я услышала топот ног, выходящих из вагона, а потом двери снова закрылись. Казалось, мы остались одни.

«Кен применил иллюзию, чтобы всех прогнать? Или чтобы мы выглядели не так потрепано?»

Кен заговорил на японском:

— Совет порой решает, что один из нас слишком опасен, слишком силен вне контроля. Моя метка показывает, что я — Вестник. Ты знаешь, что я приношу.

Дзунуква назвала его убийцей.

Искорка вспыхнула в моей груди. Гнев. Яркий, жаркий, и он придал мне сил отойти от Кена, прижаться спиной к поручню трамвая.

— Не папа. Он не опасен, — сказала я на английском.

— Не обученная наполовину баку смогла порвать магию той старухи и чары Улликеми. Представь, что может устроить Хераи-сан, если он будет не в себе, — сказал Кен на японском.

Мне было все равно, кто вокруг. Я не выиграю спор на японском. Даже папа ругался с мамой на английском.

— Папа не опасен. Он никому не навредил бы.

— Карга, что душила тебя, злая? Она защищала свой клан от чужаков. Хераи-сан стал бы мешкать, если бы Хайк прижал нож к твоему горлу?

— Хайк — зло. На Хайке нужно использовать особые умения.

— Хайк — человек. Другие правила, — выпалил Кен на английском. Ха. Кен злился, раз сменил язык. Очко было за мной.

— Да? Если он человек, как Улликеми использует его?

— Не знаю, — сказал Кен. Его ладонь коснулась моей щеки. Я отвернулась, не желая краснеть как гирлянда Марлин. Не желая его руку на мне.

«Убийца».

Хайк был злом. Я забрала то зло в себя. И карга Дзунуква. И Улликеми. Я еще не навредила кому-то до крови. Какой бы я ни была, какой ни становилась, разница была очень важной.

Но если Кен попробует свои особые умения на папе…

Желудок мутило, желчь подступила к горлу.

Двери открылись.

— Фонтан Скидмор, — сказал Кен.

«Уже?»

Он взял меня за локоть и помог выбраться из трамвая. Как только тротуар оказался под моими ногами, я вырвалась из его хватки.

Тени стали обретать силуэты. Светло серым был край навеса из моста Бернсайд над нашими головами, за ним открывались ярко площадь Энкени и фонтан. Мое зрение. Слепота была временной. Не стоило паниковать.

— Кои, — сказал Кен с предупреждением в тоне. Он вдохнул сквозь зубы с шипением. — Фонтан может быть пустым в это время дня?

— Вряд ли.

Глава двенадцатая

Пятая симфония Бетховена прорезала тяжелую тишину. Я порылась в карманах и выудила свой телефон.

— Это я, — сказала Марлин. — Папа в порядке?

— Не знаю, — сказала я.

«Дай мне еще пару минут избавиться от слепоты, уклониться от Улликеми и забрать папу у разозленной американской сойки».

— Я… мне страшно тут одной.

— Потерпи еще немного, — сказала я. Тон прозвучал резче, чем я хотела.

Голос Марлин прервался всхлипом.

— О, Кои, просто ты говорила о магии и всем остальном… Но, Кои, это папа. Я не могу его потерять, как и кого-нибудь еще. Я просто не могу.

Марлин никогда еще не была так близка к истерике. Даже на похоронах мамы она держалась, помогая нам держаться.

Я кашлянула. Я моргала, и тени становились четче. Ерзающее пятно слева явно было Кеном.

— Сестра, — сказала я на диалекте Хераи. — Оставайся та и жди. Знаю, это тяжело.

— Я вызвала полицию, — ответила Марлин на английском.

— И?

— Я не говорила о баку или том профессоре. Просто сказала, что папа с болезнью, и мы не можем его найти, и что ты думала, что кто-то удерживал его против воли…

— Марлин, — сказала я с усталостью в голосе.

— Знаю. Знаю. Но ты не отвечала на звонки и сообщения. Я не знала, что делать.

Тяжелое признание. Она была на грани. Я почти слышала, как она заламывала руки.

Я глубоко вдохнула. Это не было виной Марлин.

— Знаю, это тяжело. Но позволь мне разобраться с этим.

— Полиция может помочь. Я дала им код твоего телефона. Они сказали, что отправят патруль, чтобы проверить ситуацию.

Полиция не могла ничего сделать с Хайком и Улликеми, но Кваскви было бы забавно смотреть на мужчин в синем в качестве моей поддержки.

Кен недовольно прошипел:

— Будет сложно объяснить твое вмешательство в это, — тихо сказал он. — Полиция склонна все усложнять. Когда они видят дело Тех, они хотят вмешаться.

«Просто прекрасно», — я пронзила его взглядом, намекая, что это мой разговор.

— Я заберу папу. Приведу его домой примерно через час.

— Приведешь папу?

— Да, — сказала я. Или взорвусь, пытаясь. — Но мне нужно, чтобы ты посидела на месте и никому больше не звонила.

— Ладно, — сказала она слабым голоском, и я представила ее шестилетней, с короткими спутанными от беспокойного сна волосами. Мама настаивала, что под кроватью нет чудовищ. Она была смелой ради мамы.

«Придай мне смелости, сестренка», — мы обе знали, что настоящие чудовища уже не прятались.

— И найди мне тройной латте, пока ждешь, — сказала я, надеясь, что мой ворчливый тон заставит ее думать, что все в порядке.

— Заканчивай, — сказал Кен.

Я отмахнулась, но Кен шлепнул меня рукой.

— Кваскви тут.

Хлопали крылья, словно сотню флагов трепал ветер на площади. Я прищурилась, увидела синие силуэты на чаше фонтана. Они окружили скульптуру женщин, несущих квадратный пьедестал на плечах.

— Мне пора, — сказала я и закрыла телефон.

— Оставайся под навесом, — сказал Кен, шагая к чаше.

Все становилось четче, уже не приходилось щуриться. Временная слепота была даже на пользу.

— Ни за что, — я пошла за ним. Он резко замер, и я врезалась носом в его спину.

Мягкий хлопок, теплая сила тела, к которому я легко могла прильнуть.

Я отдернула руки.

— Ты будешь мешать, — сказал Кен.

Его спина оставалась передо мной. Не помощь, а препятствие.

— Чему? — сказала я, смелая, пока не видела его лица. — Твоим умениям, которые так ценит Совет? Что ты задумал? Убить соек?

Кен повернулся ко мне, глаза стали черными. Моя шутка была плохой. И посылать Кена за Кваскви было неправильно. Не было времени на бой или соперничество. Я была в долгу перед Кваскви за то, что выдала его имя, и Кен был в режиме атаки, резко дышал. Если он возьмется за это, всему быстро придет конец.

— Дай поговорить с ним, — я прошла мимо него.

— Ты не видишь, — сказал он.

— Становится лучше, — вопли птиц утихли. Их синие силуэты застыли на краю фонтана, и струи в нем стали бить в полную силу, а не слабым потоком.

Кен зарычал, и мне не нужно было видеть, чтобы знать, что он снова становился лисьей версией себя. Не было времени на сомнения, когда Кен почти бросился в атаку, и вот-вот могла приехать полиция.

Я понюхала. Кардамон. Улликеми был неподалеку.

Я оставалась под навесом, скрытая от дождя, и замерла.

— Кваскви, — сказала я ждущим птицам. — Я здесь. Спасибо за заботу о моем отце. Я готова избавить тебя от бремени.

Тишина оглушала. Влажный воздух сгустился, был приторно сладким от пряностей, давил на кожу, но сойки не двигались.

Я кашлянула, горло саднило.

— Мы договорились.

Предупреждение покалывало мою шею сзади, как и чувствительные уши.

Через миг сойки завопили. Перья сияли синим для моего серого зрения, и они собирались перед фонтаном.

Кен потянул меня за руку, чтобы я отошла дальше под навес, но я стояла на месте.

— Уже не так просто испугать, — сказал голос из центра облака соек. — Быстро потеряла ту невинность, да?

Воздух затрещал, сойки полетели во все стороны, забрались на железные арки за фонтаном и колонны Первой Авеню.

Кваскви вышел из-за фонтана, черная кожаная куртка с цепями и сапоги со стальными носами звенели на площади. Его волосы были заплетены рядами, он уже не выглядел как простой паренек. Он был готов воевать, и Кен почти начал бой. Это не поможет папе.

Моргая так, что слезы потекли по щеке, я прижала кулаки к глазам и потерла. Ладони промокли, но площадь теперь было четко видно.

Другое дело.

— Я пришла за отцом, — твердо сказала я, но сердце безумно билось, как живая креветка в аквариуме ресторана папы. Я стояла на ногах, потому что боролась с хваткой Кена.

— Выходи, — провел Кваскви. — Постой, — сказал он. — Ты не можешь рисковать. У тебя больше нет имен, которые можно дать другу-змею, чтобы спасти свой зад.

Кен снова зарычал. Я просила мысленно, чтобы он оставался за мной. Мужское соперничество душило не хуже кардамона.

Я выскочила из-под навеса здания под моросящий дождь.

Я опустилась на колени на мокрой брусчатке перед Кваскви, склонила голову как самурай в историческом сериале папы на «TVJapan».

— Прошу прощения, — сказала я. Остывай уже, Кваскви. — Я в долгу перед тобой.

— Не надо, — сказал Кен. Его ноги появились сбоку. Он недовольно шипел. — Это глупо. И теперь Улликеми знает, где ты.

Кваскви рассмеялся.

— Это не принуждение. Она невинна и не знает, что говорит.

— Хорошая попытка, кицунэ, — сказал Кваскви, скаля большие зубы в широкой улыбке. — Но на площади, когда она повалила Дзунукву и Братьев-медведей, она не выглядела так. Она — Та. Ее слова сковывают.

«Она — Та».

Больше не было попыток обойти это. Я была баку. Я отрывала фрагменты снов и ела их силу.

Я вспомнила больше слов самураев. Я старалась звучать вежливо, насколько могла на английском.

— Покорно прошу вернуть моего отца мне, как мы и договаривались.

— Мне нравится такое, — сказал Кваскви. — Постой еще пару минут на коленях, и мы посмотрим.

Дождь пропитал мои волосы, окутал запахом Улликеми. Его зеленая энергия была на площади, напоминая перегорающую лампу.

— Ее отец, — прорычал Кен. Он прижал ладонь к моему плечу, чтобы я встала.

— Спокойно, — сказал Кваскви. — Ваш дружок-змей не прибудет в ближайшую минуту.

— Я знаю, что поступила неправильно, но ты знаешь, что это было из-за неведения.

Кваскви спокойно прислонился к мокрому краю фонтана, словно сдерживался, чтобы не задушить меня моей толстовкой.

— Неведение, пф. Хераи держал тебя в неведении. Если бы он извинился, это уменьшило бы твои страдания? — Кваскви сделал три шага вперед. Гнев исходил от него волной жара. — Нет прощения за предательство Буревестника.

Кен будто пожал плечами, мышцы напряглись на его теле. Его рубашка раскрылась, и было видно скрытые ножны на поясе и черный знак на груди. Сложный кандзи старого стиля с завитками.

Длинный тонкий кинжал оказался в его руки, хищные глаза не скрывали желания убить.

— Хватит, — сказал Кен.

Кваскви застыл как статуя гнева.

— Мы закончим с этим сейчас, — процедил он.

К краю дороги подъехал Субару. Двери открылись, и близнецы в футбольной форме — с целыми конечностями — вытащили обмякшее тело с пассажирского места.

«Папа!».

Я побежала к машине. Близнецы толкнули папу ко мне. Я едва поймала мертвый вес, пошатнулась под длинными конечностями. Ладонь папы задела мою щеку.

Все мышцы в моем теле застыли. Мир не двигался, а я была снарядом, неслась в яркую синеву, мчалась среди золота. Мышцы спины двигались так, как не должны были. Изнутри меня пронзал жар, вопли пронзали мой разум, терзая его, прогоняя все людское.

Я парила, крылья могли нести меня вечно над широким пространством изумрудного моря. Резкий запах древний камней, покрытых весом океана. Тень мелькала в глубинах внизу, завидуя, что я летела свободно на солнечном ветре, поддерживающим мои крылья, пока он тонул в водной темнице.

Буревестник.

Копия видения, которое вызвал во мне Улликеми.

Я задыхалась, ощутила ладони Кена на своей спине словно через слои одеял. Я была заперта в видении Буревестника. Нет, не видении. Это был фрагмент, и он снился папе.

Шок погрузил меня глубже в сон. Я впивалась в остатки воли. Я еще не получала фрагменты от папы, не видела его сны. Но ему снилось видение Буревестника, и я попала в ловушку с ним.

Я держалась обрывком себя за тело папы, ощущение пропало, но тут мою щеку с порезом пронзила боль — Кен ударил меня? Но это вытащило меня из сна лишь на миг, а потом синее небо снова окружило меня.

Мощь бьющихся крыльев вызывала гром, вопль терзал мою волю на клочки.

Разум Кои замер на острие ножа. Мне нужно было вырваться из этого фрагмента, или я утону в слившемся с реальностью сне. Как папа.

Папа?

«Я нужна папе. Нужна Марлин».

Боль и дрожь конечностей на холодном камне или роскошь полета?

«Кои. Кои А. Пирс. Сосредоточься».

Опустись все ниже, в себя, прочь от безграничного неба и ласки воздуха.

Я впитывала картинки из своих костей: сестра, женщина, дочь. Мама в пледе. Кирпичные здания Портлэнда под дождем. Строчки кода на моем ноутбуке. Папа за столом в пижаме, тревога пролегла морщинами на его лбу, пока он спрашивал, что мне снилось ночью.

«Я — баку».

Жар проник в мои кости, формируя плоть, и я осознавала границы своего тела.

Пожиратель снов. И сильный сон грозил поглотить меня. Я не хотела бороться с ним — было бы чудесно сдаться этой ужасной красоте, принять ее, чтобы она наполнила такое ничтожество, как я, проглотила меня.

Слабый голос донесся до меня: «Почему ты боишься баку в себе?».

Не страх. Сильный голод. Ради силы. Ради тепла. А если, став баку, я не смогу быть Кои?

Не важно. Я буду бороться. Обеими частями себя. Не частями — это была я. Я была всем этим, и не было только баку или только Кои. Была я.

Мне нужно было съесть сон Буревестника, как я сделала с Улликеми. Съесть сон сильного Того. Но когда я сделала так с Дзунуквой, она кричала, словно с тем фрагментом я проглотила часть ее сущности.

Я надеялась, что не наврежу Буревестнику.

Я перестала бороться с безграничной свободой неба. Крылья несли меня вверх сияющей стрелой, направленной к солнцу. Ощущение накрыло меня лавиной, я тонула в золоте и синеве. Солнце было приятной обжигающей болью, пока я взлетала все выше.

Я ощущала трепет. Да! Я могла охватить эту силу, вобрать ее. Видение ускользнуло, холодные камни возникли под моей щекой, промокшая одежда давила на потную кожу. В меня впивались взглядом темные глаза кицунэ.

Через миг я вернулась, летела по бесконечному небу без облаков к яркому солнцу.

Сон Буревестника, живой уголек истории Буревестника.

«Гори, уголек».

Я тянулась к угольку, разжигала его. Я охнула, грудь сотряс вдох, и огонь вспыхнул ярче. Каждая клетка моего тела страдала, но сон разгорелся ярче солнца Буревестника, вливал жар и энергию в каждую клетку моего тела, наполняя меня горячей силой.

Пронзительный вопль орла донесся сверху, разбивая синеву на кусочки паззла, которые падали, открывая белые колонны и тяжелое от туч небо. Дождь моросил на мое лицо.

«Милые облака. Прекрасная слякоть».

— Что она сделала? — закричал Кваскви.

— Она — баку, — сказал Кен.

Лишь миг радости, и я ощутила отдачу. Жар пробежал по позвоночнику к моей шее. Пульс заполнил голову. От шеи растекался жар, давление словно жарило кости. Шипы пронзили мои виски. Легкие сжались, всхлипнув. Кислый вкус во рту был как ферментированные натто папы. Я сделала это. Съела сон наяву от Буревестника, сломала его хватку на мне. Теперь я была исполнена золотой сущности Буревестника.

«Магия смерти».

Площадь Энкени, размытая от дождя, появилась во всех красках. Синие сойки покрывали арки. Мутная вода ниспадала с гранита фонтана в чашу, и только это двигалось на площади.

Кен был напротив Кваскви и лысого парня. Мужчины чуть склонились вперед, словно боролись с ветром, жестокость пропитала воздух.

Вдали заворчал гром.

Больше энергии потекло из моего живота в раскалывающуюся голову. Я смаргивала слезы, встряхнула себя и поднялась на ноги. Площадь накренилась, краски грозили смешаться в мокром калейдоскопе.

— Назад, — прохрипела я, шагая вперед. Я прошла к руке Кена и ударила лысого парня по зеленой груди.

Парень отлетел, врезался в лобовое стекло машины с треском.

Кен повернулся.

— Кои!

Часть давления в черепе, грозящего разбить его, пропала после удара по лысому парню. Я прижала ладони к вискам.

«Думай. Что мне делать?» — тревога не давала мыслям выбрать что-то полезное.

— Где папа?

— Ты в порядке?

— В полном, — сказала я и шагнула к Кваскви.

— Эй-эй, — он поднял руки перед собой. — Назад.

Кости казались невероятно тяжелыми, тянули вниз мою плоть, пульсируя в такт с ритмом в голове. Глаза жгло.

— Где папа?

Кен кивнул в сторону остановки трамвая.

— Он под навесом, вне дождя.

— Я доставил его целым и невредимым, — сказал Кваскви. — Я выполнил наш уговор.

На миг воздух вокруг меня вспыхнул золотом, обжигая легкие, словно я проглотила свежий васаби.

Вдали стало слышно вой сирен. Кваскви сунул руки в карманы джинсов. Уголок его рта приподнялся.

— Бесполезная вещица, которую дали в обмен на мою щедрую заботу о Хераи Акихито, — продолжил Кваскви. Он вытащил мелкий предмет из кармана и поднял.

Мое кольцо.

Он легко бросил его в фонтан.

— Без глупостей, — сказал Кен стонущему парню, слезшему с машины. Его товарищ хотел сесть за руль, но передумал от взгляда Кена.

— Не совсем целым и невредимым, — процедила я. Все силы ушли на то, чтобы не стукнуть Кваскви.

— Хочешь сказать, что я нарушил слово? — Кваскви выпрямился. Вспыхнули большие зубы, и сойки на арках и белых колоннах зло завопили.

— Ты что-то с ним делал, — сказала я. — Он заперт во сне Буревестника.

— Он — баку, — сказал Кваскви с ленивой улыбкой. — Как ты.

— Это не естественно. Я… — жжение пронзило меня, прерывая слова. Мир стал туманным, накренился, и усмешка Кваскви стала осью.

Лучи солнца падали сквозь серые камни площади, обжигая.

— Что ты наделал? — процедила я. Сапфир и золото сливались среди камней, растекались лужами. Фонтан отражал слепящий свет летнего солнца, которое тут не видели месяцами.

Сон Буревестника снова схватил меня когтями. Уголек горел и горел, и мои плечи болели, помня о борьбе…

Это было слишком. Слишком много для уязвимой плоти моего тела.

«Я взорвусь».

Кен прижал ладонь к моей пояснице, не давая упасть. Тепло от его ладони проникло сквозь мокрую толстовку. Вместе с давлением пришла сила, укрепила меня, и я могла дышать, хоть и с болью.

— Мы — не дикари, — сказал Кваскви. — Пуританские взгляды твоего Совета устарели. Вестник, ты сам видишь, что мы не слабые. Мы плевали на их правила жизни с людьми.

— Поверь, я передам это Совету, — сказал Кен.

Сирены пронзили воздух, были уже близко. Запах Улликеми удушал.

Мне нужно было добраться до папы. А потом уйти подальше от Кваскви и Буревестника.

— Отведи меня к папе, — сказала я Кену.

— Вот так спасибо, — сказал Кваскви. — Меня использовали. Не хотите остаться на шоу.

— Шоу?

Кваскви бросился в Субару, а машина полиции со скрежетом остановилась под арками.

— Буревестник дал твоему папе свои самые глубокие сны. Имя Буревестника не поможет Улликеми, когда еще и вы оба горите его сущностью.

Дверь захлопнулась, скрыв его широкую улыбку. Кваскви лениво помахал в открытое окно.

— Пока, карпик. Удачи с драконом, — машина уехала.

«Обмани меня раз — позор тебе, обмани меня дважды — позор уже мне», — а я переживала, что наврежу Буревестнику, съев его сон.

Хлопали дверцы. Кен прижал кулак к моей лопатке.

— Полиция, — сказал он. — Ты можешь идти?

— Вряд ли, — сказала я. — Все снова размытое…

Дождь бил по нам, внезапный ливень с запахом пряностей и соли. Кен издал недовольный звук. Кулак поднялся к моим плечам, и он подхватил меня как ребенка, прижал к груди.

— Сэр, — раздался мужской голос с другой стороны площади. — Полиция Портлэнда, нам нужно говорить.

Кен побежал к просвету.

— Стоять!

Мы добрались до обмякшего папы, прислоненного к кирпичной стене здания. Я съехала с тела Кена, опустилась на дрожащие ноги.

— Полиция…

— Доверься мне, — сказал он, тьма заполнила его глаза, лицо изменилось.

Он показывал свое истинное лицо.

Я пригнулась и подобралась к папе. Его рот был приоткрыт, слюна собралась в уголке, его глаза были широко открытыми, ничего не видели.

Нет. Они были поглощены золотом и синевой, пока он летал с Буревестником.

Транс, который чуть не сковал меня.

«Держись».

Лицо папы стало размытым. Я моргнула. У него, нет, у нее были длинные светлые волосы, стянутые в хвост, бледное лицо и синие глаза, как небо в просвете над нами.

«Что это такое?».

Я взглянула на Кена и чуть не рассмеялась. Он изменил свое лицо на юную и мужскую версию женщины. Иллюзия кицунэ.

— Сэр? — сказал полицейский, тяжело дыша. — Вы не слышали? Я попросил остановиться.

— Прости, дружбан, — сказал Кен голосом парня из Калифорнии. — Сложно слышать из-за дождя.

У полицейского были румяные щеки и рыжая густая борода. Он должен был носить фланелевую рубашку и делать на ферме биотопливо, а не преследовать подозрительных типов по городу.

— Всегда лучше помогать властям.

— Что я могу для вас делать?

Офицер Биотопливо смотрел на скрытого иллюзией папу.

— Мы ищем японца, страдающего от болезни Альцгеймера. Его могут удерживать силой.

Кен пожал плечами и развел руками.

— Никого такого не видел.

— Вы в порядке? — сказал офицер Биотопливо папе. Он не получил ответа и повернулся ко мне. Кен скрыл иллюзией и меня. — Мэм? — он прошел к Кену. — Этот мужчина доставляет вам проблемы?

— Нет, — пролепетала я.

— Можете объяснить, почему ваш друг нес вас? — он указал на папу. — И что не так с этой леди?

— Нет, все хорошо. Мы в порядке. Я просто подвернула лодыжку. Мы собирались домой.

— Вы пили? — сказал он.

— Нет. Моя подруга просто страдает от нарколепсии.

Кен вскинул бровь. Я продолжала лепетать:

— Мы даже не приехали сюда на своей машине, так что не переживайте…

Офицер Биотопливо стал отцеплять рацию.

— Не нужно, — сказала я, пытаясь встать, но по носу ударил сильный запах специй и соль.

— Не нужно, сэр, — сказал новый голос. — Правда, — Хайк вышел из-за угла здания, его глаза сияли как изумруды, его голос был полон зловещей гармонии и беспокойной энергии Улликеми. — Миг удивления заморозил тебя.

Глава тринадцатая

Глаза офицера Биотопливо расширились от шока. Иллюзия на папе и Кене замерцала и пропала.

— Какой приятный сюрприз, — сказал Хайк… или Улликеми.

Кен дрогнул, его лицо было хищным, мышцы напряглись, он явно готовился напасть.

Иглы пронзили мою кожу, энергия Буревестника шипела в моих венах, борясь с холодной магией Улликеми.

— Сначала разберемся с парнем в синем, — Хайк направил офицера Биотопливо к полицейской машине, он спотыкался по пути. Он усадил полицейского за руль и захлопнул дверцу.

Я потянулась к угольку, радостно горящему в моем животе, и открыла золотую энергию Буревестника. Я не была беспомощной. Сила Хайка была взята у Улликеми. Тогда я возьму силу Буревестника для боя.

Холод отступил.

— Что ты делаешь? — охнул Кен сквозь сжатые зубы. — У тебя золотые глаза.

Сила Буревестника текла по венам. Я приветствовала огонь.

Хайк прибежал под навес, его глаза сияли золотом. Он склонился над папой, прижал ладонь к его лбу, потом — пальцы к его запястью.

Он отвернулся — это был мой шанс. Я ужасно медленно поднялась на ноги, колени скрипели. Кожа Кена ближе всего была тонкой полоской между волосами и толстовкой. Я потянулась, толкая пальцы сквозь влажный воздух, медленно, как деревянный нож в вязком торте моти.

Связь вызвала вспышку влажной хвои кипариса и запаха кинако.

Фрагмент Кена.

Он застонал, напрягся под моими пальцами.

Я ломала чары Хайка раньше, но в дендрарии Кен источал жар, как котатсу папы. В этот раз, после сна Буревестника, я горела изнутри. Шли секунды. Капля пота стекла по моей шее.

Почему не работало? Уголек Буревестника снова вспыхнул, я попыталась толкнуть жар в Кена, напрягала все мышцы, словно балансировала на носочках у костра.

Кен снова застонал.

Кожа пылала красным, как от ожога, там, где мои пальцы касались его шеи.

Я вредила ему. Желудок сжался. Опасная игра с Буревестником могла убить меня, но Хайк трогал папу, и мне нужна была помощь Кена. Боль пронзила голову.

— Кен, — сказала я, рот двигался медленно. — Позволь увидеть твой сон.

Напряжение в его шее пропало с протяжным стоном. Словно прорвало плотину, сон Кена ворвался в меня: кипарисы, туман, запах влажного мха и заразительное желание бежать на сильных лапах…

Сильнее, чем раньше, меня утащило с площади, прочь от боли. Я была сном. Я, Фудживара Кенноске, в глубине сердца. Дома в этом диком чистом месте.

Тень среди деревьев. Маленькая и худая, окруженная кипарисами, скрытая их ветвями. Она подошла ближе, стало видно длинные темные волосы, глаза и упрямую челюсть. Решимость и сила влекли меня к фигуре, как мотылька к огню.

Женщина.

Кои.

Я?

Видение прервалось, я рухнула в себя. Ладонь еще сжимала его шею, но теперь между нами искрился ток, как перед бурей.

Кен заорал. Его тело сжалось, как в припадке, а потом расслабилось. Он прижался ладонями к кирпичной стене, чтобы не упасть.

Страх пробил мою первую вспышку триумфа.

Глаза Хайка вспыхнули изумрудным.

— Что ты делаешь, мисс Пирс?

— Уходи, Хайк, — прохрипел Кен. — Может, так ты выживешь.

Папа открыл глаза у ног Хайка. На его знакомом смуглом лице горели сине-золотые глаза Буревестника.

Нет. Как удар по животу.

— У нас с Улликеми на тебя планы, — сказал Хайк. Он вытащил серебряный нож, что все еще был в крови, из ножен на поясе. — Это было бы приятнее в моем кабинете, но ее кровь, пролитая тут, все равно даст мне силы.

Папа сел. Его лицо из рассеянного тут же стало хмурым.

— Мы полетим золотыми путями солнца, — сказал он на английском, гармония в голосе вызвала мурашки на моей спине и руках. Страх сжал все внутри.

Это был не папа. Буревестник захватил его, как Улликеми — Хайка. Потому Буревестник заманивал меня взять фрагмент в нашу первую встречу. Таким был план Кваскви? Захватить меня? Чтобы я питала его магию? Убивала?

Дрожь пробежала по спине, за ней еще. Она не унималась. Прозвучал гул. Не гром, не сверху — я ощущала глубокую вибрацию подошвой.

Большие куски камней на площади дрожали. Кен отдернул руку от кирпичной стены, дождь из цемента посыпался на нас.

— Акихито, шикари шитэ, — сказал Кен. Держись.

Папа? Это делал перегруженный баку? Тряс камни?

Уголек сна Буревестника вспыхнул в моем животе. Жжение растеклось в груди, добралось до кончиков моих пальцев.

Кости горели и болели. Слишком много энергии, и я не могла ее выпустить. Сердце колотилось, выбивая тату в груди, каждая клеточка тела пульсировала.

Хайк дернулся. Кен бросился наперерез, но был медленным и неуклюжим после чар Хайка. Нож Хайка вспорол мою толстовку у шеи и провел пылающую линию боли на моей ключице.

— Прошу прощения, но терпение кончилось, — сказал он, сжал мой локоть, пока на моей груди проступало красное пятно.

Он притянул меня ближе.

— Ты ощущаешь это? Силы больше, чем я думал, — он повернулся, нож оказался у моего горла. — Стоять, — сказал он Кену. — Я поиграю с двумя баку, но нужен мне только один.

Кен отпрянул на пару шагов, поднял руки.

— Воспоминание, что знал, но уж давно забыл, — сказал Хайк. Зловещая гармония пронзила мой мозг.

Картинки мелькали в голове — я ворвалась в ратушу и обнаружила папу на полу в кабинете мэра, Кваскви отказывался отдавать Буревестника мэру, и мэр приказывал офицеру Биотопливо вернуться в его машину. Мэр Хайк.

Что-то яростно пылало в моем животе. Кабинет мэра стал призрачным, нарисованным на открытой двери подвала колледжа. Я покачала головой в смятении. Магия Хайка искажала реальность.

Нож Хайка упал на камни со звоном, он провел ладонью по моей крови с грубой лаской.

— Не трогай ее, — сказал Кен. — Даже мэр Портлэнда не может… — его слова утихли, на лице было смятение.

«Мэр? Хайк — мэр?».

Нет. Это была магия.

— Да, — торжествовал Хайк, — мэр Портлэнда может.

— Нет, — сказала я. Уголек Буревестника сжигал картинки. Этого Хайк хотел? Потому связал себя с Улликеми?

— Маленький порез, и даже кицунэ поддался, — сказал Хайк. — Может, мне и не нужна вся твоя кровь.

Здание стонало, цемент сыпался крошкой. Труба скрипела, отрываясь от стены. Зеленя ткань упала на землю.

— Ты не используешь ее, — сказал папа с гармонией в голосе.

Хайк рассмеялся.

— Решил меня остановить? Миг удивления… — начал он.

Но слова прервал крик боли. Я отпрянула, вдруг получив свободу.

Зеленый туман вытекал из глаз Хайка, словно уходила его душа. Два потока потемнели, стали веревками, обвившими мэра, сковавшими мерцающей синевой.

Мэр — нет, профессор — отыскал голос:

— Ты обещал, что я могу использовать девчонку, если отдам тебе Пожирателя снов!

Его голос был смертным. Синие путы сжались, волна прошла по нему с головы до пят, и его конечности повисли под неловкими углами, выглядя неправильно.

Папа встал резким движением, напоминая марионетку на нитях.

— Voghjuynner odz, — сказал папа, челюсть неловко произносила странные слова. — Kpareik’ indz het?

«Змей, потанцуешь со мной?».

Значение поднялось из моих ноющих костей, пропитало меня. Буревестник отдавал приказ на родном языке Улликеми.

Из тела папы.

Хайк широко оскалился, зловещий голос Улликеми заявил на том же странном языке, и гремящий звук не могли повторить людские голосовые связки:

— Возьми баку, захвати его, как я — своего слугу. Я больше не буду прятаться в камне Вишап. Потанцуй со мной. Или солнце в тебе съест меня, или я проглочу его сегодня.

Хайк плавно, словно не имел костей, пошел к папе.

Кен с криком вскочил перед папой. Его лицо менялось, острые углы и сила подтянутого тела приближались к его истинному облику.

Улликеми произнес ультразвуком слово ртом Хайка, и Кена окружил прохладный и соленый ветер, мини-торнадо. Синие ленты отделились от неподвижного Хайка, напомнили языки змей, окружили Кена. Ленты тумана вспыхнули раз, другой и стали жидким. Волна воды обрушилась на Кена, отбрасывая его в кирпичную стену здания.

Лязг металла. Край трубы рухнул на него.

Хайк встал перед папой, тянулся к нему ладонями, пальцы на которых сжимались как когти.

Я бросилась к папе, притянула его к себе.

Резкое движение открыло рану на моей груди, свежая кровь пропитала футболку папы. Он пылал в моих руках, а я могла думать только о его рисунке баку, висящем над моей кроватью. Я держалась за эту картинку, и она не давала нам утонуть в мерцающем море силы сна Буревестника. Но все было на грани.

Уголек Буревестника вспыхнул из-за фрагмента в моем животе и прикосновения к голой коже папы под моими руками. Здесь было мое место. Среди драконов и огромных орлов. И я пылала!

Сон расколол меня, ноющие кости таяли в ослепительной агонии. Слишком сильно. Я не могла думать, едва видела или чувствовала, пойманная в раскаленном, как солнце, сердце Буревестника. Боль разбивала меня на куски, меняла меня, собирая иначе и разбивая снова.

Я закричала пронзительным воплем Буревестника.

Ослепительный белый свет. Вверху, внизу, вокруг и внутри меня.

Раздался гром, и тонкие трещины потянулись по свету вокруг меня, и далеко внизу стало видно пульсирующий изумрудный слой. Изумруд вторгся в мой свет щупальцами из тумана. Древний холод пожирал мой огонь. Ядовитый туман пытался дотянуться до меня, утащить вниз, но я яростно била крыльями, поднималась прочь, возвращалась в безграничное небо.

Кто-то коснулся меня. Моего плеча. У меня было плечо. Я смогла ощущать тело, очертания руки, ног и головы были знакомыми, но не сочетались.

Слова, едва слышные, на диалекте Хераи, задели мое ухо:

— Съешь сон, Кои-чан, или ты умрешь.

Место, где я ощущала себя, все еще было скрыто под белыми пятнами солнца и золотыми перьями. Я смогла узнать папин голос.

Папа был в сознании, проснулся…

Боль снова сотрясла меня, но в этот раз я удержала смертельной хваткой кусочки вокруг маленькой Кои.

Осторожно, сохраняя кусочек себя в стороне, я потянулась к сну Буревестника.

«Гори, уголек».

На мою голову давили, сжимали со всех сторон.

— Не так, — сказал папа на диалекте Хераи. — Сон древних расколет тебя на куски. Тяни сон Буревестника через другой фрагмент.

Другой фрагмент? Буревестник заполнил меня, прогоняя все, кроме жутких видений Хайка.

Нет, я не буду наполнять силой Буревестника сны о смерти.

Папа был рядом, связывал нас с Буревестником, но у него не было фрагментов, чтобы передать их мне.

Больше ничего не оставалось, все сжег белый свет. Все.

Погодите.

Что-то. Обрывок воспоминания. Туман другого типа, реальный, влажный, с каплями на лице. Тишина была как приглушенная песня в роще больших кипарисов. Хвоя под лапами.

Фрагмент Кена. Его сон кицунэ.

Прозвучал гром, взрываясь золотым светом в прохладной тьме. Хватка ускользала. Я дико хваталась, ощущая ладони в реальности. Теплые горько-сладкий струйки текли по моим рукам. Кровь.

Папа?

Скольжение…

Я тянула изо всех сил, напрягалась до предела, укутывалась в запах кинако и кипариса, в мягкую влагу росы. А потом отпустила.

Я неслась к ядовитому туману, который принял облик огромных колец дракона Улликеми.

Давление росло, моего тела не хватало, чтобы уместить Буревестника. Мои органы менялись, кожа бурлила. Агония пронзала разум, но я все падала.

Вниз, без направления. Были только белый свет и падение.

Я вдруг рухнула. Тело болело, словно я прыгнула с платформы в пустой бассейн. Бассейн. Это была мысль Кои. Это была я. Человек. Еще живая.

Дыхание с болью вернулось в мои легкие, и я открыла глаза.

Ах, я была не в Канзасе, даже не на площади Энкени. Я была в лесу Кена. Туман скрывал края поляны под сумеречным небом. Большие зеленые кольца Улликеми обвивали прямой кипарис. Я задела ладонью шершавую кору цвета старой крови, чтобы не упасть. Я моргнула. Мои пальцы сияли.

Моя ладонь, рука, все тело сияли, озаряя движущийся туман вокруг меня. Свет Буревестника тек под моей кожей, как лава под тонким слоем камня.

Улликеми отпустил кипарис, придвинулся ко мне. Его изумрудные глаза и острая голова на мускулистой шее покачивались передо мной как кобра размером с Фольксваген перед чародеем.

С ним пришла волна запаха хвои и паприки.

— Буревестник, — сказал он. — Ты все еще не даешь мне солнце?

— Я не Буревестник, — сказала я, разводя в стороны руки, но странная гармония звучала в моем горле, терзала язык, вызывала боль в зубах.

— Буревестник захватил тебя, как я — Мангасара Хайка.

— Хайка тут нет.

— Он — человек. Я думал, ты тоже человек. Но ты из Тех. И в тебе горит сущность Буревестника.

Баку. Пожиратель снов. Я ела сны монстров. Их сны текли в меня, и я проглатывала их. Хоть сила Буревестника грозила вырваться из меня, как из лопнувшего пузыря, я была рада, что не ощущала себя уязвимо, что не поддалась силе Хайка. Я разберусь с этим, хоть не смогла помочь маме, когда она умирала в больнице.

Хвоя двигалась под моими ногами, и в воздух поднимался ее запах. Эта роща была из давней Японии, появилась из фрагмента Кена. Она обрела облик от силы из съеденного сна Буревестника. Но это было моим.

Моим.

— Не важно. Все равно в тебе Буревестник. Если я поглощу тебя, я восторжествую.

Почему все было связано с пожиранием? Те были кучкой драматичных каннибалов с паранойей. Я улыбнулась. Только я могла думать о паранойе, когда стояла перед драконом в лесу из сна своего парня. Кои вернулась.

Улликеми раскрыл большую пасть и бросился.

Я отпрянула в сторону, но недостаточно быстро. Нос Улликеми врезался в мое плечо, и я растянулась на земле в облаке гниющей хвои.

Блин. Больно! Сила Буревестника вспыхнула, и, словно в перемотке на DVD, в один миг я была кучей на земле, а в другой уже стояла на ногах, обвив руками шею Улликеми под массивной челюстью. Я напрягалась, сжимала его ладонями.

Прижимаясь щекой к ледяной чешуе, я сжимала.

Улликеми буйствовал. Он извивался, ударил меня о ствол кипариса.

Я держалась, поглощала больше сна Буревестника о безграничном небе, чтобы не слететь со скользкой чешуи.

Улликеми провез меня по земле, поднял, чтобы ударить о дерево.

Сколько вреда я могла выдержать в этом мире сна? Улликеми собирался превратить меня в лепешку.

— Погоди, — прохрипела я.

Змей бросился к дереву. Боль сотрясала меня с треском, спина врезалась в ствол кипариса. Я отпустила, ладони дрожали от слабости.

Это не я сжимала Улликеми. Съеденный сон Буревестника наполнил меня пылом орла, но это была не я.

Это было безумие Буревестника. Может, Буревестник желал жестокости, но не я. Если я боролась с Улликеми, это доказывало, что Совет Кена был прав, послав убийцу разобраться с папой, со мной, а не рисковать исполненным жестокости баку на свободе.

Улликеми снова раскрыл пасть, закрывая зелень наверху.

— Я скормлю тебе солнце, — сказала я. — Ты этого хочешь?

Улликеми замер.

Я попыталась сесть, застонала, ощущая внутри будто осколки стекла. Я повернулась на бок.

Челюсти сомкнулись в воздухе над моей головой.

— Не думай играть со мной. Я ждал так долго, пока Мангасар Хайк найдет мне бога грома.

Я вспомнила Кваскви у памятника, безобидная внешность скрывала ярость внутри.

«Ты выдала мое имя».

Я подавила волну вины. Кваскви использовал меня. Буревестник прибыл в дендрарий, пытаясь поймать меня в сон. Не удалось, и они использовали папу. Я не была перед ними в долгу. Я не была обязана что-либо делать с Улликеми.

— Я могу отпустить тебя.

Змей выводил сложный танец над моим телом. Кипарисы возвышались над нами, скрывая небо. Запах пряностей Улликеми боролся с запахом хвои.

Кен сказал, что людской миф заставлял Улликеми быть в этом облике дракона. Я не понимала, как люди могли так влиять на Тех, но Улликеми не считал Хайка другом. Хайк был его человеческой рукой для убийств, пока Улликеми забирал силу мертвых переводчиков и наполнял ею странные волшебный фразы Хайка.

Если Улликеми освободить, Хайк станет из опасного серийного убийцы простым убийцей.

— Ты отдашь мне солнце? — гармония голоса Улликеми сотрясала мои уши.

— Ты порвешь с Мангасаром Хайком, — сказала я. — Больше не будешь Энерджайзером для его фраз.

Забирать силу из сна Буревестника, чтобы освободить Улликеми, могло быть опасно. Тяжело. На мою шею давило, золотое сияние окружило крону дерева. Улликеми убьет меня, если я не сделаю что-нибудь.

— Я клянусь, — сказал Улликеми. В мире сна вес соглашения упал на нас паутиной.

— Вот, — я подняла руки, потянулась к змее.

Большая пасть раскрылась, слюна капала с клыков.

— Стой, что ты творишь! — заорала я. Пасть сомкнулась на мне.

Я поспешила потянуться за золотистым огнем. Раскаленные испарения поджигали каждую клеточку моего тела. Сон Буревестника был напрямую связан с сердцем-звездой, названным Солнцем.

Я толкала силу во все стороны, и порезы на моей коже источали золото.

Агония.

Долгий миг, когда Кои пропала в сиянии.

А потом тьма ослабила свет, поглотила его. Бездонный голод Улликеми объедал сон Буревестника по краям, двигался к центру, и тьмы стало больше, с ней пришел холод, и…

Сон замедлился. Буревестник пытался сопротивляться нашей связи, ведь я забирала скрытое у него на глубине.

Хуже агонии. Через открывшуюся связь я ощущала вкусный прилив света, восторгалась силой. Я. Кои-баку использовала Буревестника. Сила опьяняла. Я желала сиять как солнце.

Но Улликеми все еще голодал в бездне.

Рывок, словно вся вселенная вывернулась наизнанку, чтобы влить в меня энергию. Цунами все рос, а потом волна обрушилась с грохотом, который сотряс вселенную.

Что-то кричало.

Что-то вырвалось с радостным воплем.

Остатки сна утекали от меня золотыми ручейками.

DVD снова перемотал время. Я стала Кои-человеком в крохотном теле, которое словно переехал грузовик, и голова ужасно болела.

Улликеми пропал, змея превратилась в зеленый туман, который рассеивался в прохладном воздухе с запахом дождя.

Я лежала на брусчатке, слепая. Кто-то коснулся моей щеки с поразительной нежностью. Я вздрогнула.

— Кои, — сказал знакомый голос, и я провалилась в приятную и прохладную пустоту.

Глава четырнадцатая

— Прошла ночь, — донесся из-за тьмы голос Марлин. — Если она не подаст знак, что она еще в себе, я отправлю ее в больницу, хотите вы того или нет…

Я застонала. Точнее, я сделала это в голове, но часть, видимо, добралась до мира снаружи, потому что кто-то вдруг схватил мою руку так сильно, что заскрипели кости.

— Кои? Ты меня слышишь? — сказала Марлин.

Я снова застонала. Она сминала мою руку так, что я не могла сжать ее в ответ. Может, ей хватит трепещущих век? Но веки весили тонну.

— Она проснулась, — сказал папа на японском.

Все внутри будто набили ватой, и все мышцы были вялыми, как лапша удон, но голос папы все же вызвал искру в моей спине.

«Он жив. Я жива. И Марлин в порядке, иначе не калечила бы мне руку».

Картинки мелькали под веками. Улликеми, сон Буревестника, тьма в пасти змея вокруг меня.

Попробуем стон еще раз. Губы двигались, кожа трескалась, их покрывала сухая вязкая субстанция.

— Змей, — пыталась сказать я, но голос был слишком хриплым.

С усилием Геркулеса я приоткрыла глаза до щелочек.

Я ошибалась. Сжимала не Марлин. Кен сидел у дивана на раскладном стуле, а Марлин с гримасой на лице нависала над его плечом.

— Улликеми уже нет, — тихо сказал Кен. Марлин пыталась отодвинуть его локтем, но Кен сидел неподвижно, согревал мою ладонь своими руками.

— Пап?

— Я тут, Кои-чан, — сказал папа слева. Мышцы шеи протестовали, но немного тепла от Кена помогло, и я повернула голову.

Папа. Он был бледным, как ткань моего дивана, с тенями под глазами и впавшими щеками, но на нем не было заметных ран или шрамов, и его насыщенные карие глаза не выглядели растеряно. Это был папа. Настоящий. Таким я его не видела годы.

Тысяча слов и чувств кружили в моей голове, но давление на горле было барьером всем вопросам, которые я хотела задать.

Баку ворвались в мою жизнь как торнадо, оторвали осколки и смели все в кучу. Папа был в центре бури.

Он был живым, и я была рада, но от взгляда на него глаза пылали. Я повернулась к Кену.

— Хайк? — сказала я.

Марлин протянула чашку с крышкой, сунула соломинку между моих губ. Я тянула воду, пока Кен водил свободной рукой по своим коротким волосам. У него было лицо с острыми скулами, которое я считала его нормальным видом, без дружелюбного морока.

— Нужно было вызвать полицию, — сказала Марлин.

Ага, потому что офицер Биотопливо всех спас на площади Энкени.

— Он не по зубам полиции, — сказал Кен терпеливым тоном, который указывал, что они с Марлин не впервые говорили об этом. — Я отдал его Кваскви и старухе.

Я сделала еще глоток. В этот раз вода потекла по горлу без ощущения осколков в нем.

— Почему я не могу пошевелиться?

Папа кашлянул.

— Это пройдет.

— Откуда ты знаешь? — Марлин еще злилась.

— Она проснулась, — сказал папа. — Если она не впала в кому после сна Буревестника, она исцелится.

— Улликеми нет? — повторила я слова Кена, горечь сдавила живот. Мне нужно было знать, что означало это «нет».

Кен убрал прядь волос мне за ухо. Прикосновение было теплом и давлением на грани боли, словно моя кожа была гиперчувствительной.

— То, что произошло между тобой, Буревестником и Улликеми, отпустило Хайка. Я был занят, сдерживая его, — он чуть скривился и повел осторожно левым плечом. Даже в таком состоянии Хайк навредил ему. — А потом вспыхнул свет, и ты упала на землю без чувств. Улликеми, его запах и присутствие, пропали.

— Упала без чувств? — Марлин распалялась. — Я говорила, что ее должен осмотреть…

С кухни донеслось пиканье.

— Марлин, помешай рис, — сказал папа тоном шеф-повара.

Ворча под нос, младшая сестра пошла, пронзив меня взглядом, обещающим возмущения позже.

— У тебя в урне только коробки от пиццы и пачки от замороженных креветок, — сказал папа с кухни. — Тебе нужно есть больше свежих фруктов и овощей.

Резкий запах чеснока донесся до меня вместе с мягкостью кунжутного масла. Папа делал свой знаменитый пибимпап с рублеными овощами и говядиной.

Желудок заурчал.

— Ты освободила Улликеми, да? — сказал Кен. Его большой палец рисовал круги на моем запястье лениво, чтобы отвлечь меня от серьезного тона.

— Да, — сказала я. — Я дала ему силу из сна Буревестника о солнце, и он вырвался из оболочки Улликеми. Думаешь, он сбежал?

Кен печально улыбнулся.

— Свободен Тот, кто стал Улликеми, или погиб — это был его выбор.

Его выбор. Или сон Буревестника был слишком сильным и привел к смерти древнего духа?

А Буревестник? Этот древний дух тоже погиб, потому что я проглотила все из его сна, его солнечной энергии, которая позволяла ему жить?

Мне не нужны были мягкие слова Кена. Если бы я смогла заставить бесполезное тело двигаться, я бы умчалась из комнаты или ударила бы что-нибудь, или я сжалась бы в жалкий комок на футоне.

Я подумала о рисунке папы над моим футом и вдруг очень обрадовалась, что была на диване и не видела его.

Монстр. Как я. Я была баку и выбрала пожирание снов.

— Ты не убила их, — сказал Кен.

Я смотрела на пол.

— Твой злой и растерянный вид вызывает у меня желание встряхнуть тебя, поцеловать или… — голос Кена стал невнятным бормотанием, он поднял меня с дивана. Он обвил меня руками и прижал к груди.

Я вдыхала Кена — корица, пот и мускус — и на миг забыла боль в мышцах, в голове и потрескавшихся губах.

Щека прижалась к мягкому и теплому от тела хлопку его свитера, я вдыхала с болью. Сильная ладонь Кена с длинными пальцами скользила по моей спине.

— Думаю, моя рука уже может двигаться, — я медленно шевелилась. Кен недовольно зарычал. Я прошептала. — Ты сказал, что мы не должны быть вместе.

Кен сжал мои плечи и удерживал меня на расстоянии вытянутой руки.

— В тебе есть сила, — сказал он достаточно громко, чтобы папа и Марлин могли услышать.

— Не сейчас.

Кен встряхнул меня.

— Это серьезно. Внимательнее.

— Ладно. У меня есть сила баку, — сказала я, — сила монстра.

— Нет, — сказал Кен грубым тоном. — Это сила Кои, твоя сила.

Я без слов покачала головой.

— Ты — не совсем Та. Ты не совсем человек. Ты уже не можешь скрываться от своей силы.

— Ни то, ни другое. Я — бесполезное существо.

— Нет стыда в том, что ты смешанная, — сказал Кен с любопытным нажимом. Словно убеждал себя. — Мало Тех, кто по силе близок к баку. И ты выросла, не зная, кем можешь быть…

Мне не нравилось снисхождение Кена. Я пыталась отпрянуть. Но мои мышцы все еще были вялыми, как лапша в удоне. Еще и болели.

— Бог знает, что я сделала с Буревестником, Кваскви может убить меня при встрече, — я издала смешок, и он прозвучал истерически.

Кен прижал к моим губам указательный палец. Его рот был приоткрыт, губы порозовели от гнева или чего-то еще. Было видно милые, хоть и чуть кривые клыки. Мое сердце билось все быстрее, забыв о боли, ощущая эндорфины. Острые ли эти клыки? Если я коснусь их языком, они уколют?

Кен склонился и поцеловал меня. Я упала на диван, он опустился следом, придерживал мое лицо ладонью, чтобы осторожно опустить меня.

Марлин и папа стояли на кухне!

Мои ладони вяло трепетали на его груди. Вялые мышцы не могли оттолкнуть его, но он отодвинулся, глядя на меня, нагло приподняв бровь.

— Что ты делаешь?

— Передаю твоей семье важное послание.

Я нахмурилась. Потом покраснела. Что такое?

— Твой отец не согласится вернуться в Токио без тебя. И он не пустит тебя так близко к Совету без защиты, — Кен сжал подушку за мной. — Теперь он не может сомневаться, что я защищу.

Папа кашлянул. Его взгляд из кухни мог поджарить лосося в чешуе.

— Я не вернусь в Токио, — сказал он на английском с акцентом.

Я неуклюже сжала кулак и стукнула по руке Кена.

— Ау? Слышишь? Не говори, что поцелуй был только манипуляцией!

Марлин издала сдавленный смешок.

— Глупо, да?

Кен посмотрел на папу.

— Только Шишин в Сан-Франциско и Гарпии Нью-Йорка достаточно организованы, чтобы дать вам убежище.

— Профессор не будет проблемой без Улликеми, — сказал папа. — Мне не нужно, чтобы Циньлун или Элло заботились о моей семье, — он напал моим тупым ножом на лук.

— А кто будет заботиться о вас? Вас раскрыли, Хераи-сан. Даже народ Кваскви, разобщенный и слабый, хотел схватить вас.

— Думаешь, Совет сделает выбор лучше? — сказал папа.

— Эй, — Марлин коснулась плеча папы. — Раскрыли? И врачи ошиблись, что ли? Твой Альцгеймер исцелен?

— Это был не Альцгеймер, — сказала я. — Баку, который видит злые фрагменты, но не ест их, медленно теряет рассудок, да, пап?

В моей маленькой квартире было слишком много людей, эмоций. Кен сжал мою руку.

Я ужасно нуждалась в кофе. Или в кусочке черного шоколада с чили. Или чтобы Кен включил голову и понял, что убивал все шансы на мое согласие отправиться с ним.

— Да, — сказал папа. Одинокое и печальное слово. Этого было мало. Мы с Марлин годами заботились о нем, и он оставил маму одну с раком, оставил нас.

Ужасные сны Хайка все еще ощущались как пятно в моем разуме. Судьбы Буревестника и Улликеми были неясными. Даже если они были в порядке, даже если я оказалась супербаку, и мне не нужно было бояться прикосновений людей, я не могла просто простить папу. Он выбрал туман, а не семью. Он заставил свою дочь думать, что она — полная неудачница.

— Ты точно в порядке? — сказала Марлин.

Папа высыпал из пакета фарш на раскаленное масло в воке; шипящий пар заглушил его ответ. Я не могла вынести надежду и горе, смешавшиеся в глазах Марлин.

— Кои связана с Кваскви долгом после площади Энкени, — тихо сказал Кен. — Он использует ее, не мешкая. И если ее не будет в городе…

Папа развернулся, подняв металлическую лопатку, словно мог отбить слова Кена в воздухе. Он тяжко вздохнул, звук вжал меня в подушке, словно содержал в себе вес мира.

— Я пойду, — сказал он.

— Нет! — закричала Марлин. — Ты не можешь уйти. Не сейчас, когда ты в порядке.

— Марлин, — сказала я строгим голосом старшей сестры. Она нападала на папу словами, словно они могли пробиться сквозь его молчание. Но его плечи были напряжены, он сосредоточенно помешивал мясо и явно не собирался отвечать. Ее слова лишь раздражали нас.

Марлин бросила лопатку, еще покрытую липким рисом, на пол и опустилась на колени у дивана, подбежав к нему. Ее глаза, похожие на мамины, блестели слезами.

— Не оставляйте меня тут одну, — сказала она. Уверенная властная сестра трещала по швам. Кого я обманывала? Все в комнате страдали. Я прижала ладонь к ее плечу и использовала ее как опору, чтобы встать на ноги.

Она поднялась на ноги и обвила рукой мою талию. На миг мы прислонились друг к другу. Сладкое тепло. Так могло быть между нами, когда мамы не стало, а папа увядал.

Мои мечты о самодостаточности были разбиты. Сколько занятий я пропустила? И Эд, наверное, думал, что я умерла. Или желал мне этого, ведь я не отвечала на его письма.

Я должна была расстроиться, но, что странно, меня не терзало ощущение поражения. Может, мне не быть бухгалтером. Тогда кем? Я могла решить сама. Поездка в Токио к Совету не будет путешествием в Диснейленд, но как я пойму все, связанное с баку, без этой поездки?

— Нам с папой нужно ехать, — сказала я.

Марлин крепко обняла меня, послышался всхлип, хоть она пыталась приглушить его, уткнувшись лицом в мое плечо.

— Все будет хорошо, — прошептала я.

— Я прослежу за этим, — сказал Кен.

Марлин отодвинулась и обрушила на него всю мощь своего хмурого взгляда.

— Если что-то произойдет с моей сестрой или отцом, я выслежу тебя, где бы ты ни спрятался, и порежу тебя на неровные кусочки.

Ого. Жестокость передавалась в нашей семье.

Кен официально поклонился с серьезным видом.

Мое левое колено дрогнуло, я склонилась на бок. Кен быстро встал, сжал мой локоть, поддерживая с другой стороны.

— Мне нужно в дамскую комнату, — сказала я.

Кен и Марлин помогли мне доковылять до ванной. Кен хотел помочь мне и в самой комнате, но я смущенно икнула и вытолкала его.

Дверь в царапинах закрылась перед встревоженными лицами Кена и Марлин.

Одна и в безопасности ванной, я включила воду на полную, чтобы заглушить звуки и мысли. Я прижалась лбом к влажным ладоням и просто сидела и дышала.

Я рассмеялась, разбитый звук, к счастью, скрыла вода. Все внутри словно взрывалось, как моя маленькая квартира. Фрагмент Кена, дикий бег по зеленому лесу, спас меня на площади Энкени, когда сон Буревестника поджаривал меня изнутри. Он спас меня. И не раз. И я его спасла. Вызволила из замораживающих чар Хайка. Я вспомнила жар его кожи на моей.

На языке появился отголосок кинако. Я сглотнула слезы.

Я прикусила щеку изнутри, чтобы остановить слезы. Не плакать. Я не собиралась плакать из-за парня. Я хотела его. Хотела, чтобы он хотел меня, но именно из-за меня, а не потому, что я удобно оказалась рядом, или что я была баку, а ему нужно было вернуть папу в Японию. Или из-за того, что произошло за последние пару дней. После тех событий было просто сблизиться.

Но что я знала? Может, он целовал всех девушек, в которых было что-то от Тех?

И он страдал из-за своей роли Вестника в Совете. Было непросто любить того, кто считал себя запятнанным. Отношения с Кеном были ловушкой. Ловушкой, полной обоюдоострых лезвий.

Постойте, я сказала о любви?

Блин, как же глупо! Кен из чужака стал тем, о ком я думала как о… черном шоколаде или латте. Нечто сладкое и темное, что помогало вытерпеть мир.

Кошмар.

В дверь постучали.

Я выключила воду и встала. Унитаз еще не закончил смывать, а я услышала, как повернулась дверная ручка.

Я забыла запереться.

Дверь открылась, и стало видно Кена в облике хищного кицунэ, он заполнил проем своими широкими плечами и мужской аурой.

— Не думай, что можешь спрятаться, — прорычал он. Я отпрянула, и он шагнул вперед, отгоняя меня к прохладному фарфору рукомойника.

Он одной рукой закрыл за собой дверь, и я услышала, как щелкнул замок.

— Решил сделать это в ванной? — сказала я.

— Да.

— А как же послание моему отцу?

— Это послание ему не нужно.

Я закрыла глаза, чтобы не видеть эти темные полумесяцы глаз.

— Ты прячешься тут, успокаиваешь себя словами. Ты не отделаешься от меня так просто, — сказал он.

С закрытыми глазами я поднялась пальцами по его груди, кончики онемели, были холодными, и приходилось давить, чтобы ощущать их.

— Ты будешь отчитывать меня за скрытность, Вестник смерти?

Кен напрягся под моими пальцами.

— Играй честно, — прорычал он, его дыхание обожгло кожу за правым ухом.

— Ведь ты был открытым и честным и не отвлекал меня поцелуями или запахом кинако?

Он фыркнул, убрал мои руки, чтобы прижаться ко мне, жар, сила и вибрирующая энергия курсировали между нами вместе с неровным дыханием.

— Тебе нужно в Японию, как и Акихито. И тебе нужен я.

— Разве? — прорычала я, его близость и эта энергия невероятно заводили. Мои пальцы сжались, словно у меня были когти.

— Да.

— Я уже сказала, что пойду с тобой. Чего еще ты хочешь?

— Больше.

Я повернула голову, чтобы его губы попали на пульс на моей шее, а не на мои губы. Его язык скользнул по моей коже. Дрожь и другое притяжение — голодная тяжесть — хлынули на меня.

— Назови свое другое имя, — прошептал он в мою кожу.

— Что?

Кен хрипло вздохнул, убрал руки и провел ими по своим волосам, от этого они очаровательно встали дыбом. Я прильнула к рукомойнику, ощущая себя как среди шторма без его тела как якоря.

— Ты все скрываешь. Ты видишь мои сны, сводишь меня с ума своими решительными губками, кудрявыми волосами и яростным видом, словно ты сорвешь с меня кожу заживо, а получил я только неохотное соглашение отправиться со мной? Я не так глуп, чтобы вести тебя к Совету, когда все так неясно. При первой же опасности ты убежишь и снуешь голову в песок, а я не смогу тебя остановить.

Я прикусила губу, с трудом удерживая ладони от его шеи. Чтобы медленно выдавливать из него жизнь.

«Убегу?»

Может, Кои, которую он встретил пару дней назад, так и сделала бы, но теперь на моих волосах не было песка. Я ведь была тут? С чего он взял, что я была должна ему поцелуи и доказательства?

Хм, раздражение ощущалось неправильно. Может, я еще не оправилась после пожирания снов?

Я знала, кем он был. Он мне сказал. Вестник. Вестник смерти для Тех. Кицунэ, который мог убить папу в ту первую ночь и убежать в Японию, не связываясь с Хайком, Улликеми и мной.

Но он остался.

Он доказал, что не бросил. Зря я злилась, что он хотел тех же доказательств от меня.

Могла ли я их дать? Хватит мешкать. Я уже ничего не решала. Он уже миновал мою защиту.

Туман скользил среди кипарисов с красной корой, прямые и высокие стволы охраняли поляну, где хвоя источала свежий аромат от каждого шага. Фрагмент Кена, его сущность во сне. Хоть он звал себя Вестником смерти, ему не снилась смерть, как Хайку. Его фрагмент был безопасным, как рука вокруг меня в автобусе. Укрытие, способ отогнать мир.

Мои страхи, мои искаженные отношения в прошлом — жалкие оправдания. Я не могла закрываться в себе вечность. Но мое среднее имя даст ему некую власть надо мной, да? Как моя сила сна над ним.

Это было справедливо.

Если не сработает, я выживу. Так делали люди, да? Ели зло, бились с драконами, а потом приходили домой и делали суши. Только сдаваться, как делали мы с папой, было непростительно.

— Авеовео, — сказала я, желая звучать уверенно, но вышло так, словно пятилетняя девочка сдерживала слезы.

Кен моргнул.

— Мое другое имя.

Плечи Кена заметно расслабились, появилась усмешка, которую я связывала с кицунэ. Он приблизился, жар его тела проникал глубже настоящего прикосновения.

Что-то настойчивое и уязвимое появилось в моей груди, поднялось к горлу, мешая дышать. Я пожала плечами, пытаясь смягчить то, что дала ему.

— Мама была с Гавайев.

— Ах, девушка с острова. Это объясняет волосы, — сказал он. Его глаза потемнели, стали полностью черными и бездонными.

Он поднял руку, потянул меня за хвост волос, отклоняя голову, чтобы прошептать в мое открытое и беззащитное горло:

— Что значит «авеовео»?

Я поежилась. Его рот на мне заставил меня сжать кулаки от желания ощутить его тело, точеные мышцы, настоящую кожу, — но, если я коснусь его, то сдамся.

— Большеглазый тунец.

Он фыркнул, а потом продолжил двигаться по моему горлу к другим чувствительным местам у моего уха и виска.

Через миг я потянула его за ухо, желая увидеть его лицо.

Он поймал мой взгляд, замер, позволяя заглянуть в него, во что-то голодное и внимательное, глядящее на меня.

— Кои Авеовео Пирс, — сказал он медленно, смакуя звучные гласные и глухие согласные, — пообещай, что… — начал говорить он, но я бросилась и поцеловала его открытый рот, чтобы передать все губами, прижатыми к его губам, и ритмом нашего дыхания.

Никаких обещаний. Только это.

Что бы ни случилось, когда мы доставим папу в Японию, я не хотела обещаний Тех, эти оковы. Это должны быть мужчина и женщина и простое желание.

В дверь постучали.

Я медленно отодвинулась. Кен выглядел ошеломленно. Он облизнул уголок рта, словно хотел ощущать мой вкус дольше.

— Народ? Ужин готов, — сказала Марлин за дверью. — И я не могу удерживать папу еще дольше, — произнесла она сценическим шепотом.

Кен открыл дверь.

Сестра встала, уперев руки в бока, хмурясь, но без злобы.

— Разобрались? Хорошо. Идемте есть.

Каменные миски риса и идеально приготовленные овощи ждали нас на стойке. Папа, Марлин, Кен и я уместились за столом странной маленькой семьей.

И ели.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg