«Конан. Путь к Трону»

Конан. Путь к Трону (fb2) - Конан. Путь к Трону [компиляция] (Конан) 3700K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лайон Спрэг Де Камп - Роберт Ирвин Говард - Лин Картер

Роберт И. Говард, Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер, Бьёрн Ниберг. Конан. Путь к Трону

Путь к Трону 

Роберт Ирвин Говард. Киммерия (стихотворение, перевод С. Троицкого)

Я помню…

Я помню шкуру мокрую лесов

На ребрах гор, угрюмых и безмолвных.

Я помню вечный полог серых туч,

Дождей безмолвный плач с утра до ночи

И ветра стон неслышный средь теснин.

Сюда не пробивался солнца луч,

В те сумерки с рассвета до заката.

Был мрак ночной, но не было луны,

И звезды не мерцали сквозь туманы.

Там голос глох, и застывал там звук.

Ручьи журчали еле в хмурых чащах,

И листья перешептывались тихо

Средь мрачного молчания лесов.

Все монотонно, все однообразно.

За лесом — лес, за склоном — новый склон,

А за хребтом — другой. И дальше — то же.

Унылый мир. Коль смог бы взобраться

На голую вершину, пред тобой

Открылись бы опять за склоном — склон,

За лесом — лес, как братья-близнецы.

Суровый край. Казалось, будто всем

Ветрам, и снам, и тучам, что бежали

От гнева солнца, — всем он дал приют

В своих глухих и непролазных дебрях.

Мир древних гор… И называлась эта

Земля, что не видала света дня,

Киммерией, Страной Извечной Тени.

Слизало время с лика мира все.

Забыл я даже, как тогда я звался.

Топор кремневый, верное копье,

Охоты, войны — только сны. Я помню

Одни лишь бесконечные леса

Да туши туч на сумрачных вершинах.

Как тяжела ты, призрачная память

Киммерии, Страны Извечной Тени!

Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер. ЛЕГИОНЫ СМЕРТИ

I. Охота

Олень оторвал голову от ледяного ручья и настороженно втянул в себя морозный воздух. С его морды, словно брызги расплавленного хрусталя, сбегали капли воды. Застывшее невысоко над землей солнце сверкало на ветвистых, покрытых легким инеем рогах.

Ни звук, ни запах, побеспокоившие зверя, не повторились. Олень снова склонился над журчащим ручьем и фыркнул, подняв фонтанчик ледяных брызг.

Оба пологих берега ручья были покрыты свежим, только что выпавшим снегом. Густой кустарник почти вплотную подходил к воде, местами покрытой тонким, еще совсем прозрачным льдом. Ни единого звука, кроме еле уловимого шептания подтаивающего на солнце снега, не доносилось из темного леса.

Из этого молчаливого, почти мертвого леса вылетело пущенное чьей-то сильной и верной рукой копье, застигнувшее врасплох успокоившегося зверя. Олень успел сделать несколько прыжков в сторону от ручья, но его ноги подкосились, и он рухнул на снег, заливая все вокруг себя кровью. Еще несколько раз все его тело напряглось, словно в последнем рывке, а затем все мышцы расслабились, глаза животного закатились, и олень затих.

Сбоку из-за деревьев выскользнули, осторожно оглядываясь вокруг, два человека. Один — старший по возрасту и, несомненно, по положению — был настоящим широкоплечим, сильным великаном с тяжелыми, длинными руками. Из-под расстегнутого мехового плаща виднелись мощные мышцы груди и плеч. Под плащом этот человек носил лишь шерстяные штаны, заправленные в сапоги. Широкий ремень из сыромятной кожи с золотой пряжкой перепоясывал его, а капюшон из волчьего меха почти закрывал лицо.

Шагнув вперед, человек откинул с лица капюшон, из-под которого показались золотистые кудри, чуть тронутые сединой. Короткая, неровно подстриженная борода закрывала широкие скулы и тяжелый подбородок. Цвет волос, светлая кожа, большие голубые глаза — все это свидетельствовало о том, что их обладатель принадлежит к племени асиров.

Стоявший рядом юноша во многом не был похож на него. Еще почти подросток, ростом он лишь чуть-чуть уступал северянину-великану, но был еще не столько крепок, сколько строен и жилист. По плечам юноши рассыпалась копна черных как смоль волос, а из-под густых темных бровей сверкали ярко-голубые глаза — такого же цвета, как и у его спутника. Но если глаза старшего были полны радости охотника, удачно подкараулившего дичь, то в глазах юноши сверкал огонь неудовлетворившего жажду крови хищника. Молодой человек не носил бороды, но сейчас его подбородок был покрыт темной жесткой щетиной.

Бородатого звали Ниал. Он был ярлом — вождем асиров и главарем банды, наводившей ужас на пограничье Асгарда и Гипербореи. Его юного спутника звали Конаном.

Он был родом из той горной страны, где вечные снега и ледники покрывали горные вершины, страны Киммерии, лежавшей южнее этих мест.

Не скрывая удовольствия от удачного завершения охоты, оба воина перешли вброд ручей и направились к месту, где на залитом кровью снегу лежала их жертва.

Олень весил едва ли не больше, чем они оба, поэтому нести его целиком было бы затруднительно, да и ненужно. Старший из охотников наклонился над поверженным красавцем, привычным, уверенным ударом ножа вспорол ему брюхо и начал освежевывать тушу. Сняв шкуру, он разрубил оленя на части, отбросив в сторону внутренности, голову и крупные кости.

— Выкопай яму, парень, да поглубже, — приказал старший младшему.

Сорвавшись с места, юноша выхватил из-за спины боевой топор на длинном топорище и в два счета вырыл в еще не замерзшей земле яму, достаточную, чтобы спрятать в ней все отходы. Пока Ниал промывал кровоточащие куски в ручье, Конан сгреб в яму не только остатки туши, но и весь забрызганный кровью снег. Затем принес в плаще с другого берега чистого снега, присыпал им яму, стараясь по возможности скрыть от глаза случайного прохожего следы охоты.

Ниал положил мясо на свежеободранную шкуру и связал ее за концы, превратив ее таким образом в импровизированный мешок. Пока вождь отчищал от крови свое копье, Конан срубил подходящую сосенку, приготовив жердь примерно в рост человека. Продев ее в горловину мешка, воины взвалили ношу себе на плечи и направились к лесу.

В этих местах, на самой границе с Гипербореей, леса были густыми и тянулись далеко-далеко за горизонт. С вершины каждой гряды, по которой проходили охотники, открывался вид на бескрайний океан зеленой хвои, покрытой шапками только что выпавшего снега. Время от времени с разных сторон доносился вой волков, а в воздухе беззвучными тенями проносились огромные белые совы.

Двоим хорошо вооруженным охотникам не были страшны обитатели этих лесов. Однако, когда наперерез им прошествовал сквозь чащу огромный медведь, они почтительно остановились, уступая ему дорогу. Словно два привидения, шли они по лесу, не создавая ни малейшего шума и почти не оставляя следов. Ни один сухой сучок не хрустнул под их сапогами, пока они приближались к своему отряду, остановившемуся на дневной отдых у подножия скалистого кряжа.

Лагерь был замаскирован так удачно, что путники сначала услышали приглушенный шум голосов, а уж затем заметили скрытый среди камней костер. Голоса же не смолкли лишь потому, что часовые вовремя подали знак, что к лагерю приближаются свои. Пожилой асир, чьи кудри и борода уже давно превратились из золотых в серебряные, встал и молча поприветствовал пришедших. Один глаз он потерял в каком-то давнем бою, и теперь прикрывал страшный шрам кожаной повязкой. Это был Горм, певец и поэт асиров. За его плечами виднелась арфа в футляре из оленьей кожи.

— Есть новости от Эгиля? — первым нарушил молчание вернувшийся с охоты вождь, опуская на землю жердь с мешком.

— Нет, Ниал, — мрачно ответил одноглазый старик. — Не нравится мне это.

Он беспокойно поежился, словно зверь, почуявший опасность.

Ниал обменялся взглядом с Конаном, но тот не проронил ни слова. Два дня назад передовой отряд под покровом ночи вышел на разведку подступов к замку Халога, находившемуся недалеко, за ближайшим хребтом, к юго-востоку.

Тридцать воинов — проверенных, опытных бойцов — отправились на разведку подступов и оборонительной системы крепости гиперборейцев. Конан, мнения которого никто не спрашивал, заявил, что было бы неразумно разделять силы отряда, находясь так близко от логова врага.

Ниал, недослушав, приказал ему заткнуться. Правда, позднее он смягчился и в качестве извинения за свою грубость взял парня с собой на охоту.

Посланцы Эгиля должны были вернуться уже много часов назад. То, что они до сих пор не появились, очень беспокоило Ниала. Где-то в глубине души он уже ругал себя за то, что не послушался совета киммерийца.

Причина раздражительности Ниала и того, с какой срочностью он повел своих людей к границам Гипербореи, была в следующем: пол-луны назад гиперборейские гроботорговцы — с красной эмблемой Халоги на их черных одеждах — похитили и увезли с собой его единственную дочь Ранн.

Вождь с трудом подавил пробежавшую по его телу дрожь. Колдуны

Гипербореи славились своими достижениями в черной магии, а жестокую хозяйку замка Халога и вовсе звали Черной Смертью.

Собрав в кулак всю волю, Ниал спокойно приказал Горму:

— Скажи повару, пусть приготовит мясо. Только на углях, мы не можем рисковать, разжигая дымный костер.

И пусть все едят побыстрее. Как только стемнеет — выходим.

II. Кошмар на крепостной стене

Всю ночь отряд асиров шел по заснеженным холмам, словно стая волков. Сначала их путь освещали звезды, затем от земли поднялась морозная мгла, северный туман, плотно скрывший от путников небо. Даже вышедшая луна едва-едва пробивалась нечетким пятном сквозь густую пелену.

Несмотря на то что эту болотистую, поросшую лесом землю укутывал непроницаемый туман, воины Асгарда старались использовать любые холмы, густые буреломы, валуны и скалы для прикрытия. Халога — сильная крепость, и часовые наверняка стоят уже на дальних подступах к ней. Как бы ни хотелось Ниалу побыстрее освободить дочь, он понимал, что единственная надежда на успех — это внезапное нападение.

К тому времени, когда асиры добрались до замка, туман рассеялся, но и луна уже зашла. Крепость Халога стояла на небольшом холме в центре круглой, похожей на котел долины. Высоко в небо вздымались стены замка.

Мощная каменная кладка обрамляла тяжелые крепкие ворота. Несколько окон виднелось на верхних этажах башен, а ниже — лишь узкие бойницы для стрелков из лука разрывали монолитную отвесную поверхность стен.

«Тяжело же будет штурмовать такую крепость», — подумал Ниал. И куда же подевались его разведчики? Опытные следопыты отряда оказались бессильны: выпавший снег скрыл все следы.

— Может, посмотреть стены вблизи? — спросил Ниала один из воинов — беглый раб родом из Ванахейма, если судить по характерной рыжей бороде.

— Нет. Проклятье! Скоро рассвет, — прохрипел вождь. — Нужно дождаться темноты или молиться, чтобы эти белобрысые дьяволы настолько потеряли осторожность, что рискнули бы опустить мост и поднять решетку на воротах. Передай остальным: пусть спят. Только сначала набросайте на шубы снега, чтобы нас днем не заметили. Отделение Трора Железной Руки дежурит первым.

Ниал лег и закутался в меховой плащ. Он долго не мог уснуть, а когда все же заснул, его забытье, полное предчувствий опасности, было беспокойным и тяжелым.

А Конан и вовсе забыл про сон. Юношу продолжало мучить полученное от Ниала оскорбление. Дело было не в тоне, а в том, что мнения киммерийца даже не выслушали до конца. В Асгарде он был чужаком. Вынужденный покинуть родную Киммерию, он с трудом заработал хоть какой-то авторитет среди этих опытных златокудрых воинов. Они оценили его способность переносить все тяготы и лишения разбойничьей жизни без единой жалобы, а самые задиристые уже ощутили на себе тяжесть его кулаков. Несмотря на молодость, дрался Конан, как загнанная в угол крыса. Стоило большого труда оторвать парня от уже поверженного соперника. Но, как все молодые воины, Конан мечтал заслужить похвалу старших, проявив настоящий героизм, совершив настоящий подвиг…

Конан внимательно рассматривал стены и окна замка.

Нет, слишком высоко. Рожденный в горной стране, Конан прекрасно лазал по скалам. Но на любой скале всегда найдешь неровности, позволяющие хотя бы зацепиться пальцами рук и ног. Камни, составлявшие стены Халоги, были отполированы, словно стекло, и пригнаны друг к другу так точно, что по ним не могло вскарабкаться ни одно живое существо крупнее насекомого.

Другое дело — бойницы. Их нижний ряд находился на высоте всего в три человеческих роста, чтобы дать лучникам удобный угол для стрельбы по приближавшимся к стенам врагам. Несомненно, бойницы слишком узки для любого из взрослых, широкоплечих, могучих асиров. Но столь ли безнадежно узки они для куда более худого и гибкого Конана.

На рассвете выяснилось, что в отряде не хватает одного бойца — киммерийского изгнанника Конана. «Кишка тонка у парня оказалась, сбежал»,

— мимоходом подумал Ниал Ему и без того было над чем поразмыслить.

Вождь асиров только что обнаружил своих разведчиков.

В первых лучах солнца они были хорошо видны: на крепостной стене, привязанные к специальным перекладинам, висели все тридцать воинов. Они были еще живы.

Хриплый от боли и гнева голос Ниала изрыгал проклятия; ногти вонзались в ладони — сжав кулаки, Ниал, содрогаясь от ужаса, все же не мог отвести взгляд от страшной картины.

На стене, лениво улыбаясь алыми губами, стояла вечно молодая королева Халоги, Вамматар Жестокая, — ее длинные светлые волосы развевались по ветру, чувственные изгибы тела проступали сквозь белоснежное одеяние. Двое сопровождавших ее были настоящими гипербореями — с блеклыми, невыразительными глазами и гривами бесцветных волос.

Сгорая от бессильного гнева, кусая руки и сдавливая в себе стоны, асиры наблюдали, как одного за другим их соплеменников предавали мучительной смерти при помощи страшных, безжалостных крюков и кривых ножей. Те, кто еще вчера были мужественными воинами, стонали и выли, извиваясь в последних судорогах. Долгие часы пришлось им мучиться, дожидаясь смерти как избавления.

Ниал постарел на много лет за это страшное утро. Самое страшное — то, что он ничего не мог изменить. Командир не может бросить легковооруженный отряд на каменные стены. Будь у него большая, хорошо оснащенная армия, готовая месяцами продолжать осаду, — он разрушил бы эти стены таранами и катапультами, подкопал бы под них туннели, подогнал бы осадные башни и сам, перекинув мостик, первым бросился бы в рукопашную на территории противника. Можно было бы запастись терпением и уморить защитников замка голодом. Не имея такого превосходства, можно было бы рискнуть, на худой конец воспользовавшись приставными лестницами и организовав хорошее прикрытие из отряда лучников и метателей дротиков.

Но даже в таком случае самым важным делом была внезапность.

А вот именно внезапность, единственное преимущество Ниала, была безвозвратно потеряна. Как удалось гипербореям захватить в плен всех воинов Эгиля — загадка.

Но сам факт пленения продемонстрировал гарнизону Халоги, что асиры где-то поблизости. Скорее всего, черные колдуны предупредили своих о приближении неприятеля. Мрачные легенды об их могуществе получили сегодня кровавое подтверждение. Теперь в Халоге знали, что асиры неподалеку, и готовились отразить любое нападение. Ничто, никакие боги Асгарда не могли помочь отряду Ниала.

Вдруг из одного из окон на стене потянулась струйка черного, густого дыма, вскоре сменившаяся плотным, смоляным столбом чада. Палачи с криками исчезли в глубине замка, взмахнув, словно вороны крыльями, своими черными плащами. Ленивая кошачья улыбка слетела с губ повелительницы Халоги. В глубине души у Ниала, вождя асиров, затеплился слабый огонек надежды.

III. Призрак мести

Подняться по стене оказалось не легче, но и не труднее, чем предполагал Конан. С пятнадцатой или шестнадцатой попытки ему удалось накинуть петлю на резной, в виде головы дракона, водосток. На крепкой веревке аркана через равные промежутки были завязаны узлы — поэтому взбираться по ней было проще простого.

Вскарабкавшись до уровня бойницы, Конан дотянулся до стены и ухватился одной рукой за камень, другой продолжая удерживать веревку. Затем, изогнувшись в воздухе, киммериец сумел просунуть ноги в отверстие в стене. Медленно-медленно он перенес вес тела и оказался по пояс в толще стены. При этом Конан продолжал удерживать веревку левой рукой, сообразив, что она еще может здорово ему пригодиться, особенно в случае срочной необходимости спасаться бегством из этого страшного места.

В глубине бойница оказалась уже, чем с внешней стороны стены. Это было сделано для того, чтобы лучник имел более широкий угол ведения стрельбы. Пыхтя и извиваясь, Конан продвигался вперед ногами сквозь узкий лаз. В какой-то момент задравшаяся на груди шерстяная рубаха застопорила движение. Конана прошиб пот. Вот ведь смеху-то будет, когда его найдут застрявшим по пояс в бойнице. Эти колдуны наверняка навеки замуруют чужака в этой стене. А если даже его и не обнаружат — то через некоторое время, полумертвый от голода и жажды, он станет лакомым куском для воронов днем и сов ночью.

Спасительная мысль молнией пронеслась в его голове.

Несколько раз глубоко вздохнув, Конан сделал резкий выдох и, уменьшив таким образом ширину грудной клетки, проскользнул внутрь, затем перевалился через край бойницы и наконец коснулся ногами пола из грубых толстых досок. Помогая себе руками, он разжал кулак и чуть не потерял веревку, змеей скользнувшую вниз. Лишь в последний момент киммерийцу удалось схватить ее.

Наконец Конан смог оглядеться. Он находился в маленькой круглой комнате

— помещении для лучника. В ее центре стоял большой пень, по форме похожий на стул со спинкой, — «рабочее место» стрелка, к нему-то Конан и примотал веревку: тяжелый кусок дерева послужит отличным якорем при спуске. Потянувшись, киммериец поморщился от боли. Ему показалось, что как минимум несколько солидных кусков его кожи осталось на камнях бойницы.

Напротив окна в каменной кладке внутренней стены был оставлен дверной проем. Вынув из ножен свой длинный кинжал, Конан шагнул вперед. Деревянная винтовая лестница вела куда-то вверх и вниз, но, несмотря на то что в стенах кое-где торчали чадящие факелы, тьма была — хоть глаз выколи.

Прижимаясь к стене, все время прислушиваясь, Конан шаг за шагом пробирался к центральной темнице, где, по его предположениям, должны были содержаться важные пленники. Снаружи уже должно было рассвести, но сюда, внутрь замка, сквозь узкие окна и бойницы свет почти не проникал. По душераздирающим стонам, пробивающимися даже сквозь толстые стены, Конан мог смутно догадываться о том, чем были заняты палачи на стене замка.

В одном из коридоров, освещенном намного лучше, Конан наткнулся на двух стражников, охранявших запертую клетку. Никогда раньше не доводилось ему видеть гипербореев, и сейчас, взглянув на них, Конан вздрогнул.

Они казались дьяволами из какого-то черного ада.

Длинные худые лица, бледная кожа, бездумные янтарные глаза, бесцветные волосы. С ног до головы они были одеты в черное. Лишь алая эмблема Халоги горела на костлявой груди. Конану показалось, что эти алые пятна — все, что осталось у них вместо вырванных сердец. Похоже, легенды не врут, утверждая, что эти люди — не более чем оживленные демонами мертвецы.

Но оказалось, сердца у них все же были, а из раны течет теплая алая кровь. Кроме того, их можно убить, как убедился Конан, налетев на стражников из-за поворота коридора. Первый из них не успел даже пошевелиться, когда нож киммерийца вонзился ему в грудь.

Второй стражник, на миг застыв в удивлении, встряхнулся и потянулся за мечом. Но клинок Конана, сверкнув в воздухе, словно жало серебряной змеи, рассек гиперборейцу горло, оставив на тонких бледных губах стражника непонимающую улыбку.

Конан, не мешкая, снял с погибших оружие и подтащил трупы к свободной камере, где закидал валявшейся на полу соломой. Затем он вернулся к охранявшейся ими клетке-темнице.

Высокая девушка с молочно-белой кожей, длинными волосами цвета спелой пшеницы и ясными голубыми глазами гордо стояла посреди камеры, ожидая своей участи.

При виде короткого боя она задышала чаще от волнения, но в ее глазах не появилось ни тени страха.

— Кто ты? — спросила она.

— Конан, киммериец. Я из отряда твоего отца. Если ты, конечно, дочь Ниала.

Девушка гордо вскинула подбородок:

— Да, я — Ранн, дочь Ниала.

— Ну и хорошо, — буркнул он, вставляя в замок ключ, снятый с пояса одного из стражников. — Я, вообще-то, за тобой пришел.

— Один? — недоверчиво спросила она.

Конан кивнул. Подав девушке руку, он вывел ее в коридор. Здесь он вручил ей один из мечей-трофеев. Сам, сжимая в руке новое оружие, он повел Ранн по уже знакомым ему коридорам и переходам.

Киммериец двигался неслышно, словно дикий кот, в любую секунду готовый к отчаянному прыжку. В его глазах отражалось танцующее пламя факелов, довершая облик не человека, а какого-то создания дикой природы.

Конан понимал, что его самого и его спутницу могут обнаружить в любой момент. Не все же обитатели замка сейчас любуются работой палачей на стенах. В глубине души Конан даже призвал на помощь Крома — бесстрастного бога своей родной Киммерии, прося его дать им возможность незамеченными добраться до знакомой бойницы.

Те же мысли одолевали и Ранн, столь же беззвучно, как и ее провожатый, пробиравшуюся вслед за ним по коридорам в неверном свете факелов.

Пока что им никто не встретился, но Конан понимал, что везение не может продолжаться бесконечно. Хорошо, если они наткнутся на двух-трех гипербореев. Скорее всего, им удастся прорваться. Конан знал, что женщины Асгарда не были изнеженными куклами, а, наоборот, отлично владели мечом и при необходимости вставали в строй плечом к плечу со своими мужьями, сражаясь храбро как тигрицы.

Но что, если им навстречу попадутся шесть, а то и десять воинов Халоги? Как бы юн Конан ни был, он твердо знал, что ни один смертный не может противостоять одновременным ударам со всех сторон. Даже если удастся отбиться спина к спине с Ранн — все равно замок будет поднят по тревоге.

Нужно было отвлечь внимание гарнизона. Но как? Неожиданно смоляной факел навел киммерийца на спасительную мысль. Смола горит медленно и коптит при этом, но, с другой стороны, пламя на ней держится долго, и погасить его нелегко. Конечно, стены замка сложены из камня, но полы и перекрытия — деревянные. По лицу Конана пробежала недобрая усмешка.

Нужно было найти склад факелов. Конан стал открывать все попадавшиеся ему по пути незапертые двери. Первая комната оказалась пуста. Во второй стояли две незастеленные кровати. Третья была завалена сломанным оружием и доспехами, требующими ремонта.

Следующая дверь была чуть приоткрыта. Заглянув в щелку, Конана отшатнулся. Там в свете свечи он разглядел кровать и лежащего на ней человека. На маленьком столике рядом с ним стояли пиалы и кубки — видимо, с лекарствами для больного. Так подумал Конан, увидев покрытое испариной лицо спящего.

Тихо прикрыв дверь, Конан двинулся дальше. Вдруг из-за поворота коридора до его слуха донесся звук шагов и голоса. Словно кошка метнулся киммериец к следующей двери и втащил за собой в темную комнату девушку.

— Тес! — прошептал он, прижав палец к губам.

Сжав в руках мечи и затаив дыхания, Конан и Ранн слушали, как шаги и гортанные голоса гипербореев сначала приблизились, поравнявшись с их комнатой, а затем затихли вдали.

Только тогда Конан с облегчением вздохнул. Приоткрыв дверь, он увидел лишь пустой коридор. Тогда киммериец распахнул дверь пошире и, увидев содержимое комнаты, довольно потер руки. В одном углу лежала кипа приготовленных факелов, в центре помещения стоял бочонок со смолой, а противоположная сторона комнаты была забита соломой, используемой для постели узников тюрьмы замка.

Для Конана оказалось делом одной минуты разбросать по всему полу солому и опрокинуть бочонок. Черная смола растеклась во все стороны. Выдернув из держателя в стене один из факелов, киммериец швырнул его в середину комнаты. Солома вспыхнула, зажигая вслед и смолу. Густой, едкий дым потянулся по коридору.

В саже с головы до ног, Конан выскочил в коридор и, схватив Ранн за руку, потащил ее вперед за собой по закручивающимся ступеням к уже знакомому выходу. Киммериец очень рассчитывал, что пожар привлечет внимание всех обитателей замка настолько, что он и его спутница успеют пролезть в узкую бойницу, спуститься вниз по веревке и добежать до спасительного леса.

IV. Погоня ведьмы

Ярл Ниал со слезами на глазах обнимал дочь, прижимая ее к своей широкой груди. Но при этом он не забыл благодарно посмотреть в глаза Конану и дружески хлопнуть его по плечу (такой хлопок мог бы сбить с ног любого, но не киммерийца).

Направляясь вместе со всем отрядом к границам Асгарда, Конан вкратце описал свои приключения. Прекрасным подтверждением его словам служила черная туча, поднимавшаяся в предвечернее небо за спинами асиров. Время от времени до них доносился громоподобный треск проваливающихся бревен перекрытий. Конечно не все, но наверняка многие белокурые дьяволы сгинут навеки в огне этого страшного пожара.

Несомненно, оставшиеся в живых гипербореи бросятся в погоню. Поэтому Ниал потребовал немедленно возвращаться. Только далеко в глубине территорий Асгарда асиры смогут почувствовать себя в безопасности. Решив не медлить с отходом, асиры решили пожертвовать скрытностью ради того, чтобы как можно скорее оказаться подальше от объятого пламенем замка Халога.

С гребня стены вслед им смотрела красивая, невзирая на возраст, королева Вамматар. Ее глаза горели ненавистью, а на губах застыла злая ухмылка.

По мере того как солнце клонилось к горизонту, от еще не покрытых льдом болот потянулись клубы тумана, наполняя тревогой и дрожью сердца людей.

Время от времени то один, то другой асир прикладывал к земле ухо, но гула приближающихся лошадей не было слышно. Чуть приободренные, воины Асгарда, не снижая скорости, продвигались вперед сквозь густой туман. Но прежде чем на день спустилось покрывало морозного неба, Конан остановился и пристально посмотрел назад.

— Нас преследуют! — крикнул он.

Асиры остановились и тоже стали вглядываться в гаснущий горизонт. Некоторое время все молчали и уже собрались идти дальше, подшучивая над киммерийцем, как вдруг один из воинов, известный своим орлиным зрением, воскликнул:

— Он прав! Это не всадники, это пешее войско!

— Вперед! ~ прорычал вождь асиров. — Сегодня мы не будем устраивать ночной лагерь. В этом тумане противнику ничего не стоит подобраться к нам вплотную, сколько часовых мы бы ни выставили.

Отряд двинулся дальше. Дневной свет сменился сумерками, сумерки — ночной тьмой. Когда же туманную равнину осветило серебряным светом ночное светило, у всех асиров волосы встали дыбом: темная полоска на горизонте превратилась в уже близкую массу отряда преследователей.

Ниал — железный человек — продолжал идти, держа на руках обессилевшую дочь. Эту ношу он не доверил бы никому на свете. Конан и остальные воины шли следом, стараясь не замедлять шаг. А их преследователи, казалось, вовсе не знали усталости. Отряд из Халоги не только не сбавлял скорости, но, наоборот, все быстрее и быстрее нагонял беглецов.

Изрыгая проклятия, Ниал подбадривал своих воинов. Но вот и сам вождь асиров понял: скоро придется остановиться и, собравшись с силами, вступить в бой.

Каждый раз с гребня очередного невысокого холма они оглядывались и видели, как приближается отряд преследователей, превосходящий их по численности как минимум вдвое. Что-то странное было в воинах-преследователях. Но что? Ни Ниал, ни Горм, ни Конан не могли этого определить.

По мере того как погоня приближалась, беглецам удалось рассмотреть, что не все преследователи были гипербореями — более высокими и стройными, чем асиры. В темноте вырисовывались могучие плечи, а так же украшенные рогами шлемы воинов Асгарда и Ванахейма. Ниал вздрогнул, в первый раз ощутив ледяное дыхание отчаяния.

Нет, как-то странно они шли, эти преследователи…

Впереди показался очередной холм. Его склоны вздымались к вершине круче, чем у других возвышенностей на этой равнине. «Что ж, — решил для себя вождь асиров, — лучшей позиции здесь не найдешь, да и убегать дальше нет смысла». Ниал развернулся и закричал во все горло:

— Все на тот холм! Живее! Там занимаем оборону!

Глаза асиров, резво взбиравшихся по склону, засверкали извечным огнем, сверкающим в глазах любого воина перед сражением.

Трор Железная Рука и другие командиры пустили по рядам кожаные фляги с вином и водой, хотя и того и другого оставалось немного. Воины переводили дыхание, отдыхали, подтягивали тетиву луков. Длинные легкие щиты из прутьев и кожи были сняты с заплечных ремней и установлены сплошной стеной вокруг вершины холма.

Одноглазый Горм достал арфу и затянул сильным голосом древнюю воинскую песню.

Клинки наши пламенем были В кипящих недрах земных, Их темные воды калили В глубинах рек ледяных. На дне синеструйных потоков Белеют кости врагов, Напоминая потомкам О подвигах наших отцов. Передышка была недолгой. Из тумана у подножия холма вынырнули одна за другой шеренги зловещих фигур, плечо к плечу шагнувших вверх по склону. Они двигались как-то не так… словно спящие или словно куклы на веревочках. Град копий и стрел не замедлил их неумолимого приближения к стене из щитов. Вот уже асиры занесли над головами мечи, топоры и боевые молоты, готовясь вступить в бой. Из горла Ниала вырвался древний боевой клич асиров. Но не успел он дозвучать до конца, как что-то оборвалось в груди ярла — вождя племени. Человек, вышедший ему навстречу, готовый к бою противник, оказался не кем иным, как Эгилем. Тем самым Эгилем, лучшим разведчиком и заместителем Ниала, погибшим сегодня в муках на крепостной стене. Бледная луна осветила знакомое лицо, и Ниал на миг опустил оружие.

V. «Человек не умирает дважды!»

Лицо противника Ниала, без сомнения, было лицом его старого приятеля. Всё, даже шрам на скуле, полученный в бою против ваниров пять лет назад, — всё в точности совпадало с лицом Эгиля. Но мертвые голубые глаза, пустые, как ночное небо без звезд, не узнали своего друга, командира и вождя.

Понимая, что отступать некуда, Ниал размахнулся и полоснул мечом по груди Эгиля так, чтобы не убить, а лишь ранить его. С изумлением вождь асиров обнаружил, что из раны на груди его противника не идет кровь, а сам Эгиль продолжает идти вперед, не обращая внимания на нее.

За спиной погибшего утром соплеменника показалась фигура полусгоревшего гиперборея, его обгоревшее лицо застыло в маске ужаса и боли. Без сомнения, это один из обитателей Халоги, погибший в сегодняшнем пожаре.

— Прости, брат, — прошептал вождь асиров и изо всех сил рубанул мечом по телу Эгиля. Разделенное на две части тело покатилось вниз по склону. Но его место тут же занял оскаленный полу обгоревший гиперборей.

Командир и вождь асиров сражался грамотно, умело, но безо всякой надежды. Если твой противник может победить саму смерть, оживив мертвых, как можно надеяться на победу в схватке с ним.

Вдоль строя тут и там раздавались удивленные хриплые возгласы. Это воины-асиры сбились со своими товарищами, погибшими тем же утром на крепостной стене. Но не только это поражало людей из отряда Ниала. Помимо обожженных гипербореев и своих соплеменников, они натыкались на тела давно умерших людей, из которых при ударе мечом или топором вылезали длинные белые черви. Все они без оружия в руках навалились на строй асиров. В воздухе повис отвратительный трупный запах.

Песня Горма сбилась с ритма и оборвалась. Старый бард прохрипел:

— Да помогут нам боги! На что еще мы можем надеяться, скрещивая мечи с самой смертью! Человека нельзя убить дважды!

Строй асиров начал редеть. Один за другим храбрые воины погибали, разорванные на куски ледяными руками нападающих. Да, все они были безоружны, лишь крючковатые пальцы и оскаленные зубы тянулись к жертвам. Но этих оживших мертвецов было много. Слишком много.

Киммериец стоял во второй шеренге. Когда перед ним рухнул на землю с перегрызенным горлом и изуродованным лицом опытный воин, Конан издал душераздирающий клич и закрыл образовавшуюся брешь в строю. Одним ударом трофейного меча он снес голову полуразложившемуся гиперборею, только что вонзившему ногти в грудь асира. Череп с почти истлевшей кожей покатился вниз по склону.

В этот момент сердце Конана замерло в груди: обезглавленный полуразложившийся труп продолжал тянуть к нему свои костлявые руки. Стряхнув оцепенение, киммериец ткнул мечом под торчащие из-под гниющей кожи ребра. Труп покачнулся, отшатнулся назад, но затем снова пошел на киммерийца, скрипя по снегу костями ступней.

Перехватив меч обеими руками, Конан вложил всю свою молодую силу в следующий удар. Наконец-то! Рассеченное надвое по диагонали — от правого плеча до левого бедра — тело больше не поднималось с земли. На мгновение перед Конаном не оказалось противника. Тяжело дыша, киммериец вытер пот со лба и огляделся.

Ниал погиб, разнеся на куски не менее дюжины своих противников. Одноглазый старик Горм с дьявольским мастерством орудовал своим боевым топором. Но исход битвы был уже предрешен.

— Всех не убивать! — пронесся над полем боя ледяной голос. — Кого можете, берите в плен.

Вглядываясь в темноту, Конан пытался найти хозяина этого страшного голоса. Вдруг его взгляд наткнулся на королеву Вамматар, сидевшую верхом на черном жеребце.

Конан понял, что это ее команды слушают и выполняют с нечеловеческим усердием ожившие мертвецы.

Неожиданно в поле зрения киммерийца попала еще одна женская фигура. Ранн! Видевшая, как погиб ее отец, как рухнул, не выдержав натиска, Горм, она сжала в руках поднятый с земли меч и приготовилась умереть, сражаясь.

Слезы текли по ее щекам, но в самих глазах не было страха.

Вдруг в голове Конана, словно подарок Крома, промелькнула мысль. Сражение проиграно. Те, кто останется в живых, попадут в рабство к гипербореям. Это так же очевидно, как то, что за ночью последует день. Но все же есть шанс спасти хоть кого-то, дать надежду хотя бы одному человеку.

Конан подскочил к Ранн и, подхватив ее, перекинул через плечо. Затем, прорубая себе путь мечом и пинками, он потащил ее туда, где у подножия холма ждала окончания боя одетая в белое королева.

В темноте Вамматар, поглощенная зрелищем боя, не заметила приближающегося Конана. Ее интуиция молчала до того мгновения, когда железные пальцы киммерийца не сомкнулись на ее руке. Один рывок — и королева полетела прочь из седла, в болотную жижу в нескольких шагах от своего скакуна. В этот же миг Конан легко забросил протестующую Ранн в освободившееся седло.

Прежде чем он успел запрыгнуть на круп коня, у него на руках повисли сразу два мертвеца, повиновавшиеся отчаянным воплям-приказам королевы, доносившимся из болота.

Последним усилием киммериец сумел поднять меч и сильно уколоть острием черного скакуна.

— Скачи, девочка, скачи! — закричал Конан. — Домой, в Асгард!

Конь, напуганный боем, не выдержал еще и укола в бок. Он всхрапнул и понесся по снежной равнине прочь от битвы живых с мертвыми. Прижимаясь заплаканной щекой к шее животного, Ранн с развевающимися на ветру волосами с каждым мгновением уносилась дальше и дальше от опасности.

Когда жеребец, огибая холм, повернулся боком к полю боя, Ранн успела заметить, как над храбрым юношей, дважды спасшим ей жизнь, сомкнулись костлявые руки оживших мертвецов. Королева Вамматар, выбравшись из болота, стояла в лунном свете, все так же улыбаясь своей дьявольской улыбкой. В следующий миг склон холма и клубы тумана скрыли от плачущей девушки картину бойни.

По заснеженной равнине, с трудом передвигая ноги, брели два десятка выживших воинов-асиров. Их руки были связаны за спиной ремнями из сыромятной кожи.

Пленных окружили и конвоировали оживленные мертвецы — те, кто не был разрублен на части в жестоком сражении. Во главе колонны шли два человека: Конан и королева Вамматар.

С каждым шагом королева, чье лицо было искажено яростью, хлестала Конана хлыстом. Множество красных полос перекрещивались на его лице и теле. Но киммериец шел, распрямив плечи и высоко подняв голову. Не только боль пронзала все его тело. Не менее страшно было вспоминать о том, что еще ни один беглый раб не возвращался из этой проклятой страны. Конану ничего не стоило убить сброшенную с коня злодейку королеву, но законы его страны запрещали воину поднимать оружие против женщины. Юноша не смог переступить те правила, которые впитал еще с молоком матери.

Когда небо на востоке чуть просветлело, Ранн, дочь Ниала, добралась до границы Асгарда. У нее на сердце было очень тяжело, но вдруг в памяти всплыли последние строки древней воинской песни, спетые старым Гормом в ночном бою.

Прольется кровь на камни, И грудь пронзит клинок, Но мести вскинут знамя Все те, кто выжить смог. Вперед, северяне! Пусть пытка вспыхнет болью, Ударит рабства плеть — Сердец свободных волю Врагу не одолеть. Вперед, северяне! Слова песни храбрых воинов распрямили ее спину, высушили слезы, заставили вспомнить о том, чья она дочь. Расправив плечи, распустив по плечам длинные золотые волосы, Ранн в первых лучах восходящего солнца властно взялась за поводья и направила жеребца к дому.

 Лайон Спрэг де Камп и Бьерн Ниберг. НАРОД ВЕРШИН

Невысокий, жилистый туранец, несшийся во весь опор на своем скакуне, резко дернул поводья и остановился, повинуясь жесту командира — настоящего великана с яркими голубыми глазами. Оба всадника были одеты одинаково — в изрядно пропыленные и влажные от пота красные рубахи и белые шаровары. Такой была форма в отрядах пограничной кавалерии Турана, дополнявшаяся шлемом в виде закрученного тюрбана. На широком рукаве голубоглазого всадника была вышита золотой нитью кривая сабля — знак сержантского звания.

Рядовой пограничник удивленно посмотрел на своего командира:

— Останавливаться сейчас — это безумие.

Сержант размотал полотнище тюрбана, закрывавшее

почти все его лицо, чтобы уберечь рот и нос от дорожной пыли и палящего солнца, и, вздохнув, сказал:

— Лошадям нужно отдохнуть.

Морды скакунов, покрытые пеной, и бока, ходившие ходуном, подтверждали правоту этого решения. Однако туранец продолжал протестовать:

— Слушай, Конан, а что, если эти чертовы козгары все еще гонятся за нами?

Его рука беспокойно нащупала рукоятку кривой сабли, висевшей в ножнах на левом боку, затем пробежала по притороченному к седлу копью. Пошевелив плечами, туранец удовлетворенно ощутил за спиной тяжесть большого лука и полного колчана стрел.

— Проклятый идиот этот посол! — зло выпалил киммериец. — Джамаль, ты свидетель: я его сто раз предупреждал, что козгарам нельзя доверять! А у него в голове — одни торговые договоры да караванные пути. Он даже не слушал меня. А теперь эта дурная башка украшает алтарь жрецов племени вместе с головами семи ребят из нашей роты. Провались он в преисподнюю, да и лейтенант вместе с ним! Зачем он потащился на переговоры в саму деревню?

— Брось ты, Конан. Что мог поделать лейтенант. Ему было приказано охранять и защищать посла, подчиняясь ему во всем. Посмей он ослушаться приказа — и капитан на глазах у всего полка сорвал бы с лейтенанта офицерскую эмблему и разжаловал бы его в солдаты. Ты что, капитана не знаешь?

— Лучше уж в солдаты, чем без башки, — нахмурившись, буркнул Конан. — Да, нам-то с тобой очень повезло. Знать бы еще, что эти дьяволы прекратили погоню... Тихо! — Сержант поднял руку в предупредительном жесте. — Слышал? Это еще что за шум?

Конан привстал в стременах и, обхватив рукоять сабли рукой, внимательно осматривал окружающие их изрезанные склоны ущелья. Джамаль снял со спины лук и вынул из колчана стрелу.

Через несколько мгновений Конан неожиданно спрыгнул с коня и, словно атакующий бык, бросился к ближайшим скалам. Мгновенно преодолев ровное пространство, он с ловкостью обезьяны стал карабкаться вверх по камням.

Легкость, с какой он двигался по склону, несомненно была следствием многолетней привычки. Он мгновенно добрался до гребня скалы и, высунув голову, был вынужден резко отпрянуть в сторону, чтобы избежать удара дубинкой, опустившейся на то самое место, где только что появилась его голова. Прежде чем дубинка успела вновь подняться и с силой опуститься на него, Конан успел подтянуться, перекатиться на бок, вскочить и схватить противника за руки.

Лишь тогда он разглядел свою добычу: в его стальных руках оказалась девушка — грязная и растрепанная, но с фигурой, достойной внимания лучшего скульптора королевского двора. Красота ее лица проглядывала даже через слой пыли и недовольные гримасы, с которым пленница пыталась высвободить руки.

Конан крикнул Джамалю:

— Тут за нами, оказывается, следят. — Затем, обернувшись к девушке, он спросил: — Ты из какого племени?

Перестав вырываться, пленница гневно взглянула на киммерийца изумрудными глазами и с достоинством ответила:

— Я — Шания, дочь Шафа Караза, вождя козгаров, властелина этих гор! Он тебя насадит на копье и изжарит на костре перед всем племенем за то, что ты посмел поднять на меня руку!

— Интересно, почему это дочь вождя шляется по горам одна, без охраны?

— Никто не посмеет прикоснуться ко мне. Когда я выхожу на охоту, другие охотники стараются обходить эти места стороной, чтобы не помешать мне и не вызвать гнев отца. Слушай, ты, туранский пес! Отпусти меня немедленно!

Она вновь попыталась сбросить железные тиски со своих рук, но безуспешно.

— Отпущу, красотка, только не сейчас. Ты послужишь нам отличным пропуском для безопасного возвращения в Самарру. Поедешь со мной на лошади, и лучше сиди смирно, а не то — остаток пути проделаешь связанной и с кляпом во рту.

— Скотина! — крикнула она, но, увидев в глазах незнакомца решимость в точности выполнить обещанное, сказала: — Ладно, я выполню то, что ты требуешь. Но мой тебе совет: не вздумай когда-нибудь еще оказаться на земле козгаров!

— Каких-то два часа назад твои соплеменники окружили нас. Да только ваши лучники и в здоровенный валун не попадут. Один Джамаль запросто уложит дюжину таких стрелков раньше, чем они подберутся к нам. Ладно, хватит об этом. Нам нужно возвращаться домой, да побыстрее. Напоминаю: сидеть тихо, и не вздумай без спросу открыть рот. Кляп вставить — секундное дело.

Губы девушки скривились, она едва удержалась, чтобы не вылить на своего похитителя гневные проклятия.

— Как поедем? — поинтересовался Джамаль.

— Назад возвращаться не стоит. Не по душе мне прикрываться заложницей. Лучше отпустим ее, как только доберемся до безопасного места. А сейчас поедем на юг, к дороге на Тарму, потом через Туманные Горы по перевалу Бханбар. Так мы через два дня уже будем в Самарре.

Девушка неожиданно обернулась, глядя на Конана округлившимися от страха глазами:

— Идиот! Тебе что, жить надоело? Только самоубийца может сунуться в Туманные Горы. Это территория Народа Вершин, оттуда еще никто не возвращался. А сам Народ Вершин лишь однажды спустился со своих гор во времена вашего короля Ангарзеба, который послал в Туманные Горы отряд, чтобы восстановить контроль над погребениями древних туранцев в горах. Народ Вершин наголову разбил тогда всю туранскую армию при помощи колдовских чар и неведомых чудовищ. Это земля ужаса и смерти. Не вздумай ехать туда!

Выслушав все это, Конан спокойно ответил:

— Ох уж мне эти сказки про демонов и чудовищ. Болтовня. Зато это кратчайший путь. Будем надеяться, что твои родственнички, если они так боятся этих мест, не сунутся за нами. А мне неохота на гауптвахте сидеть за опоздание. Чем быстрей доберемся до своих, тем лучше.

Киммериец направил своего коня дальше — вверх по ущелью. Единственным звуком, нарушавшим мертвую тишину вокруг, был цокот копыт двух коней.

— Проклятый туман! Он гуще, чем кобылье молоко! — воскликнул Джамаль.

Действительно, путники видели тропу лишь на два шага вперед. Лошади шли бок о бок, часто останавливаясь, продвигаясь вперед осторожными шагами. Время от времени в разрывах тумана вырисовывались отвесные склоны обрывов и огромные черные скалы.

Зрение, слух и обоняние Конана были напряжены до предела. В одной руке у него поблескивала обнаженная сабля, другой он крепко держал пленницу. Напрягая взгляд, киммериец старался воспользоваться любым разрывом в пелене тумана, чтобы рассмотреть дорогу хотя бы на лишний шаг вперед.

Неожиданно крик Шании заставил их остановиться. Девушка откинулась назад, прижимаясь к груди Конана и показывая рукой куда-то в сторону.

— Там что-то шевелится! Я видела только что! Это не человек!

Конан внимательно всмотрелся в туманную мглу, но, ничего не увидев, пожал плечами и с чуть преувеличенным спокойствием в голосе сказал:

— Чего может бояться храбрая дочь вождя козгаров?

Но, проехав еще несколько шагов, киммериец и его спутники вздрогнули при виде представшего их глазам зрелища.

Чуть покачиваясь в воздухе, на двух местах висел человеческий скелет. Побелевшие кости были связаны между собой обрывками веревок и кожаных ремней. Череп лежал на земле, зияя пустыми глазницами и огромной, как от удара топором, дырой на макушке.

В этот миг тишину разорвал какой-то непередаваемый звук: сначала он напоминал демонический смех, переходящий в гневное рычание и заканчивающийся жалобным воем. Девушка задрожала и, повернувшись к Конану, заметила:

— Это демоны, демоны Вершин. Они жаждут нашей плоти и крови. Солнце еще не успеет зайти, а наши кости уже будут разбросаны по камням. О боги! Нет, я не хочу умирать!

Конан и сам почувствовал, как его волосы встали дыбом. По коже пробежали мурашки... Но, отогнав страх, киммериец спокойно сказал:

— Раз мы уже здесь, нам нужно двигаться дальше. Пусть этот голосистый шутник подойдет поближе, посмотрим, как он тогда запоет.

Конь киммерийца сделал несколько шагов, но раздавшийся вдруг сзади грохот заставил Конана оглянуться. В этот момент он почувствовал, как петля аркана упала на плечи Шании и стащила вскрикнувшую пленницу с седла. Девушка моментально скрылась в тумане, оборвался и ее крик. Конь Конана резко взбрыкнул, сбросив с себя растерявшегося всадника, и цокот его копыт тоже затих в туманной мгле.

Вскочив на ноги, киммериец увидел, что Джамаль и его конь похоронены под огромным камнем, сорвавшимся или сброшенным с обрыва. Из-под камня торчала лишь рука туранца, сжимающая лук и колчан. Сейчас не время оплакивать погибшего друга, решил Конан. Молниеносным движением перекинув через плечо лук и приладив к ремню колчан, киммериец вновь напряженно застыл, сжимая в руке саблю.

Острый слух и первобытный инстинкт спасли его от петли аркана. Отскочив в сторону, Конан перехватил веревку свободной рукой и издал хриплый крик человека, на шее которого захлестнулась петля. Подчиняясь неведомой силе, он потащился по земле, держась за веревку.

Сильные руки вцепились в Конана, когда наконец его подтащили к скалам. Киммериец так и не разобрался, как выглядят его похитители, казавшиеся в тумане бесплотными тенями. Резким движением он сбросил с себя чужие руки и вонзил саблю в ближайшую тень. Крик боли и знакомое легкое сопротивление клинку подсказали киммерийцу, что удар пришелся во что-то живое. Тени угрожающе приближались к Конану.

Никогда ему еще не приходилось вести бой с таким неуловимым, почти невидимым противником. Тени то появлялись, нанося удары, то исчезали в пелене тумана. Их клинки сверкали с разных сторон, словно жала гигантских змей. Но вскоре Конан понял, что его противники — никудышные фехтовальщики. Приободрившись, он даже начал издеваться над молчаливыми тенями.

— Эй вы, шакалы из тумана! Сначала научитесь меч в руках держать, а уж потом к людям приставайте. Нет, вам крупно повезло со мной. Так и быть, научу вас, как нужно саблей орудовать. Вот смотрите! Режущий удар снизу — раз! Скользящий по руке — два! Прямой укол в голову — вот так! Боковой под ребра — смотрите!

Одна за другой стонущие тени падали на каменистую землю и вскоре затихали навсегда. Конан орудовал саблей хладнокровно и убийственно четко. Вот и еще один противник рухнул на камни с распоротым горлом. Оставшиеся в живых застыли в нерешительности, а затем обратились в бегство, растаяв в тумане.

Копан вытер рукавом пот со лба и наклонился над одним из упавших противников. В следующее мгновение киммериец издал возглас удивления: лежавшее тело принадлежало не человеку. Узкий лоб, близко посаженные глаза, плоский, с широкими ноздрями нос, выдающаяся вперед челюсть — сомнений не было, перед ним лежала огромная обезьяна. Правда, это животное не было похоже на тех, что Конан встречал в джунглях на побережье моря Вилайет. На теле этой обезьяны с головы до пят не было ни единого волоса. Толстая веревка кольцом обвивала живот зверя. Никакой одежды на его теле не было.

Конан был поражен. Обезьяны, даже специально дрессированные в цирке, не умеют пользоваться оружием и тем более изготавливать его. А меч, поднятый киммерийцем с земли, был выкован из лучшей туранской стали и заточен, как бритва.

Раздув ноздри, Конан аккуратно втянул носом воздух. От мертвой обезьяны исходил специфический мускусный запах. Принюхавшись, Конан запомнил его и теперь мог без труда преследовать в тумане скрывшихся обезьян.

— Надо спасать эту дуру, — пробурчал он себе под нос. — Она, конечно, дочь вражеского вождя, но оставлять девчонку в лапах лысых обезьян — не дело.

Словно охотящийся леопард, он двинулся по следу.

Пелена тумана стала чуть менее плотной, а запах от обезьян показывал, что они метались из стороны в сторону, в панике уходя от свирепого преследователя. Конан злорадно улыбнулся. Лучше быть охотником, чем загоняемой или выслеживаемой дичью.

Время от времени ему на глаза попадались проступающие сквозь туман невысокие пирамиды из крупных камней размером с человеческую голову. Конан знал, что это могилы вождей древних туранских племен. - Время тронуло эти каменные сооружения. Киммериец почтительно обходил пирамиды, не только опасаясь засады, но и из уважения к древним могилам.

Ближе к вершине туман почти рассеялся. Неожиданно за очередной пирамидой Конан увидел, что дальше тропа идет по узкому гребню, обрывающемуся почти отвесно в обе стороны в глубокую пропасть. А впереди, в конце тропы, возвышалась на фоне дальних склонов огромная башня из цветного, драконового камня. Спрятавшись за погребальным холмиком, Конан решил понаблюдать за местом, где, скорее всего, спрятались его противники. Но очень долго ничто не тревожило безмолвный покой одинокой башни.

Очнувшись, Шания долго не могла прийти в себя от пережитого. Она обнаружила, что лежит на мягком ложе, покрытом грубой черной тканью. Она не была связана, но чьи-то руки сорвали с нее и куда-то подевали всю одежду. Вскочив на ноги, девушка оглянулась и вздрогнула.

В резном деревянном кресле рядом с ее ложем сидел человек. Таких людей Шания никогда раньше не видела. Его лицо было словно вылеплено из смеси воска и меха, глаза были абсолютно черными — без белка вокруг огромных зрачков. Человек был лыс, он сидел, спрятав руки в рукава какой-то черной хламиды, накинутой на плечи.

— Вот уже много-много лет не появлялась молодая, красивая женщина в башне Шангара, — сказал незнакомец с сильным свистящим акцентом. — Вот уже двести лет не было свежей крови у Народа Вершин — наследника древней могущественной расы. Ты будешь отличной матерью для моих детей и детей моего сына.

Шания передернулась. В глазах гордой девушки сверкал огонь гнева и презрения.

— Да чтобы дочь вождя в сотом поколении связалась с таким мерзким ублюдком! Я скорее брошусь с ближайшего обрыва, чем останусь у тебя в доме. Отпусти меня немедленно, или эти стены рухнут под градом козгарских копий!

Насмешливая улыбка показалась на губах ее собеседника.

— Глупая, самоуверенная девчонка! Ни одно копье не проникнет сквозь туманы Бхамбара. Ни один смертный не проникнет сюда. Приди в себя, детка. Если будешь упрямиться, то тебе не удастся уйти от судьбы, всего лишь бросившись в пропасть. Твое прекрасное, полное жизни тело будет отдано на растерзание тому, кто с незапамятных времен жил в этих заповедных горах, а теперь превращен в верного слугу Народа Вершин,

Это Он помог нам разбить вторгшегося в наши владения короля Турана. Тогда, столетия назад, нас было еще много, а теперь всего дюжина человек осталась от некогда могучего народа. Мы спрятались здесь, скрывшись в тумане, под защитой наших обезьян. Нам по-прежнему нечего бояться врагов, ибо Он жив и готов сражаться за нас. Можешь взглянуть на Него и выбрать свою судьбу.

Старик хлопнул в ладони, и в комнату вошли еще два человека. Повинуясь его жесту, они подошли к одной из стен и ваялись за вделанные в каменные плиты большие ручки. Тяжелые створки сдвинулись е места, открыв взору помещение, заполненное густым туманом, хлынувшим к ногам Шании и ее собеседника. Когда мгла чуть рассеялась, глазам пленницы предстала неподвижная тень. Присмотревшись к темному силуэту, девушка вскрикнула и потеряла сознание.

Тяжелые каменные двери вновь плотно закрылись.

Конан сгорал от нетерпения. Он уже долгое время сидел, спрятавшись за каменной пирамидой, но ни единого звука не доносилось до его ушей, ничто не шевелилось на башне. Если бы не доносящийся оттуда мускусный запах обезьян, можно было подумать, что башня покинута. Конан нетерпеливо поглаживал рукой то рукоятку сабли, то снятый с плеча лук.

Наконец кто-то показался на вершине башни и остановился, оглядывая окружающие склоны. Судя по одежде ч движениям, это был человек. Губы Конана сжались в жестокой улыбке.

Одним движением он выдернул из колчана стрелу, приладил ее, натянул тетиву и выстрелил. Стрела вонзилась человеку в грудь; он покачнулся, сделал шаг вперед и рухнул со стены вниз, в бездонную пропасть.

Достав вторую стрелу, Конан приготовился к продолжению. И точно, на этот раз ждать пришлось недолго. У подножия башни отворилась тяжелая дверь, из-за которой выскочила и побежала по узкой тропе целая стая лысых обезьян. Одну за другой посылал Конан стрелы, каждым выстрелом сбрасывая с обрыва одного из противников.

Когда колчан опустел, на тропе, преграждая проход к башне, осталась лишь две человекоподобные фигуры. Бросившись вперед, Конан легко увернулся от неумелого удара мечом одной из обезьян, а в следующий миг сам вонзил свою саблю глубоко в тело противника. Вторая обезьяна двигалась порезвее. Киммериец едва ушел выдернуть из трупа окровавленную саблю, чтобы отразить сильнейший удар, направленный ему в голову. При этом он не успел удобно встать и, потеряв равновесие, был вынужден упасть на колени, чтобы не свалиться в пропасть. Почувствовав близкую победу, обезьяна подскочила к человеку, намереваясь столкнуть его с обрыва.

Молниеносное движение сабли застало обезьяну врасплох. Взвыв от боли, она не рассчитала прыжка, споткнулась о Конана и, перевалившись через него, рухнула вниз, в бездонную пропасть.

Избавившись от противников, Конан быстро подбежал по неохраняемой тропе к открытому входу в башню. Вдруг что-то свистнуло в воздухе рядом с его головой. Реакция не подвела киммерийца: нырнув в сторону, он вонзил клинок в одетого в черное человека, стоявшего на страже за дверью. Раздался слабый стон, за которым последовал звон упавшего на пол оружия.

Конан наклонился над лежащим человеком. Это был высокий, очень худой мужчина, смотревший в потолок остановившимися навеки черными глазами. Его лицо было скрыто под маской из какого-то непонятного полупрозрачного материала. Конан снял маску и внимательно рассмотрел ее.

Никогда раньше он не видел ничего похожего. Повертев маску в руках, Конан засунул ее себе за пояс и вошел в башню.

Он медленно шел по спиралью уходящему вверх коридору. Камни стен были влажными на ощупь, влага висела в самом воздухе, концентрируясь в маленьких капельках на руках и лице киммерийца. Коридор неожиданно вывел Конана в большой зал, в котором расположилась престранная, на его взгляд, компания: десять человек, одетых во все черное, среди которых были две женщины, стояли вдоль стен неподвижно, как нарисованные привидения, сжимая в руках длинные отточенные ножи,

В центре зала находилось нечто вроде каменного алтаря, на котором неподвижно лежала обнаженная девушка. Присмотревшись, Конан узнал в ней Шанию. Лишь легкое движение груди говорило о том, что она еще жива. Дочь вождя козгаров либо была без сознания, либо крепко спала под воздействием каких-то снадобий.

Конан непроизвольно крепче сжал рукоять своей сабли, когда увидел полные нескрываемой ненависти черные глаза обернувшихся к нему людей.

Первым нарушил тишину высокий лысый человек, стоявший напротив входа в зал:

— Что привело тебя сюда? Кто ты? Хотя на тебе одежда туранского воина, ты не похож на уроженца этой страны. Ты не гирканиец и не житель гор. Откуда ты пришел?

— Я Конан из Киммерии. Эта девушка — моя заложница, и я пришел, чтобы забрать ее и ехать дальше, куда мне нужно.

— Ким-ме-ри-я. Язык сломаешь. Что-то я о такой стране не слыхал. Ты, часом, не шутишь?

— Если бы ты когда-нибудь бывал на севере, ты бы знал, кто такие киммерийцы. И уж за шутников нас никто не держит. Будь со мной половина моего племени, я покорил бы весь огромный Туран и правил в нем.

— Врешь, — прошипел старик. — Страна Северных Ветров — это край света. За нею нет ничего — только бескрайние снежные пустыни, в небе над которыми даже не горят звезды. Девчонка — наша по праву победителя. Она даст нашей расе новую силу, вынашивая в своем молодом чреве здоровых, сильных детей. А ты, дерзко вторгшийся в обитель Народа Вершин, будешь отдан на съедение Ему, нашему древнему защитнику.

— Если мне суждено погибнуть здесь, ты отправишься в преисподнюю раньше меня, — отчеканил Конан, поднимая саблю.

Его собеседник резко ударил в серебряный гонг, висевший рядом с ним. Звон эхом отразился от стен. По сигналу двое из десяти людей, стоявших в зале, подбежали к каменной двери и приоткрыли тяжелые створки. Из образовавшейся щели потянулся густой, почти непрозрачный туман. Уже почти ничего не видя, Конан заметил, что все черные фигуры закрыли свои лица какими-то масками.

Киммериец тоже выхватил из-за пояса прозрачную маску, снятую с поверженного противника, и спешно приложил ее к лицу. К его удивлению, материал, из которого она была сделана, плотно обхватил кожу, повторяя до мельчайших подробностей форму лица Конана. Но самое главное для него было не в этом. Оказалось, что для человека под маской становился прозрачным этот проклятый туман, под покровом плотной завесы которого двое из десяти противников уже подошли к Конану вплотную, занеся для удара ножи. Их намерения не вызывали сомнений, и Конан, учитывая численное соотношение, первым нанес удар.

То, что произошло потом, можно описать одним словом — бойня. Наследники некогда сильной, но выродившейся расы были бессильны против юного, жаждущего мести за погибшего друга и похищенную девушку киммерийца. Одна за другой падали на каменный пол черные фигуры, роняя свои ножи. Сначала Конан, следуя неписаным законам своей страны, всячески избегал столкновения с обеими женщинами, но, поняв, что ему не удастся отделаться от них миром, ответил ударом на удар.

Наконец он оказался в зале один, не считая десяти поверженных и все еще лежащей без сознания девушки. Киммериец, опираясь на саблю и тяжело дыша, удовлетворенно осмотрел место боя. Вдруг один из лежащих на полу, собрав остатки сил, протянул к нему руку и сказал, с трудом разжимая зубы от боли:

— Мерзкий варвар, ты уничтожил нашу расу, но и сам ты умрешь мучительной смертью. Наш древний защитник сдерет мясо с твоих поганых костей и высосет из них мозг Дай же мне сил, древний защитник...

Конан остолбенел: невероятным усилием тяжелораненый старик поднялся на колени и почти ползком преодолел два шага, отделявшие его от каменной двери. Дотянувшись до ручки, он всем весом потянул ее на себя. Тяжелая плита с грохотом откатилась в сторону.

Волосы Конана встали дыбом при виде показавшегося в облаках тумана существа. Оно было похоже на гигантского паука. Множество ног окружало огромное яйцевидное тело. Почти осязаемый поток злости лился из ворочающихся глаз и мощных подрагивающих челюстей. Это было порождение древних эпох, тех времен, когда человек еще не ходил по земле.

Преодолев инстинктивный ужас, Конан бросился вперед и схватил на руки бесчувственное тело девушки. Положив ее на плечи, он, не дожидаясь, когда чудовище окончательно проснется и откроет дверь пошире, бросился вниз по винтовому коридору, выскочил из башни и побежал, стараясь не потерять равновесие, по узкой тропе.

Добравшись до ее конца, киммериец обернулся. Чудовище, быстро передвигая всеми десятью лапами, уже

достигло середины тропы. Положив Шанию на землю рядом с одной из погребальных пирамид, Конан приготовился к бою.

Отскочив в сторону от бросившегося на него чудовища, Конан изо всех сил рубанул саблей по одной из ног гигантского паука. Тот на мгновение отскочил, и Конан воспользовался моментом, чтобы нанести удар по яйцевидному туловищу. Бесполезно — клинок не смог проломить роговую броню, а чудовище приготовилось к новой атаке.

Конан в отчаянии огляделся в поисках выхода. Вдруг его взгляд упал на погребальную пирамиду. Подбежав к ней, киммериец схватил обеими руками один из круглых булыжников и, подняв его над головой, с размаху запустил в уже почти подобравшееся к нему создание.

Древние заклятия, наложенные туранскими жрецами на могилы своих вождей, видимо, не потеряли силу. Получив удар в голову, чудовище издало душераздирающий вопль и забилось в каком-то диком припадке, дергая одновременно всеми десятью лапами.

Конан, не дожидаясь, чем кончится дело, выхватил из основания пирамиды второй камень и отшвырнул его в сторону, потом еще один и еще... Лишившаяся часта опоры пирамида обрушилась, засыпав градом камней многолапое чудовище и утащив его вместе с большинством булыжников в пропасть.

Конан вытер ладонью пот со лба и перевел дух. За его спиной послышалось какое-то шевеление. Обернувшись, он увидел, что Шания пришла в себя и удивленно оглядывается.

— Где я? Где этот злодей с меловым лицом? Он... — она вздрогнула, — он хотел скормить меня...

Голос Конана приободрил ее:

— Я хорошенько почистил это змеиное гнездо. А чудовище отправилось в пропасть, из которой его, видно, и вызвали эти колдуны. Тебе повезло, что я вовремя добрался сюда, чтобы спасти твою симпатичную шкурку.

Шания зло посмотрела на него:

— Я бы и сама смогла справиться с ними, потянув время. А отец бы сумел освободить меня без твоей помощи.

Конан ответил:

— Даже если бы он нашел дорогу сюда и сумел избежать ловушек этих лысых обезьян, чудовище устроило бы себе добротный завтрак из козгарских воинов. Лишь по чистой случайности я обнаружил оружие, способное убить этого таракана-переростка. Ладно, надо выбираться отсюда. Мне нужно как можно быстрее добраться до Самарры. И заложница мне по-прежнему необходима. Так что пошли!

Шания пристально посмотрела на красивого варвара, чей силуэт четко вырисовывался на фоне темно-синего неба. Конан протянул ей руку, помогая встать. Взгляд девушки смягчился. На мгновение она опустила глаза и тут же покраснела, вспомнив о своей наготе. Но, взяв себя в руки, она гордо вскинула голову, пожала голыми плечами и оса-зала:

— Я пойду с тобой, Конан, но не как заложница, а как проводник в незнакомой тебе стране. Ты спас мне жизнь и в награду получишь безопасный путь до границы страны козгаров.

В ее голосе послышались теплые, до сих пор не слышанные Конаном нотки. Чуть помолчав, девушка с легкой улыбкой добавила;

— По дороге ты мне расскажешь о северных странах. Это, наверное, так интересно...

Опираясь на протянутую руку, она легко встала на ноги. Заходящее солнце заиграло розовыми отблесками на ее красивом теле.

Конан внимательно осмотрел ее, а затем одобрительно кивнул:

— Кости Крома! Я думаю, несколько дней задержки в пути с тобой стоят недели на гауптвахте!

Лайон Спрэг де Камп. Подземелье Смерти. Роман  

Глава 1 ПОРОК И СМЕРТЬ

Высокого роста воин, почти великан, неподвижно стоял в сумеречном дворике. Туранка уже зажгла в окне свечу в знак того, что путь свободен, и для него, горца, детской забавой было вскарабкаться по стене — но воин ждал. Он не желал, чтобы его схватили на полпути цепляющегося за плющ, который разросся на стенах старинного дома. Городская стража, конечно, навряд ли задержит надолго офицера короля Илдиза, но слух о проделке достигнет ушей покровителя Наркии. А покровитель Наркии — не кто иной, как господин Оркан, старший капитан королевской гвардии.

Конан-киммериец, капитан королевской гвардии, пристально всматривался в небо зоркими голубыми глазами: полная луна уже серебрила купола и башни Аграпура. К ней приближалось облако, однако сей несомый ветром галеон не годился для целей Конана. Пока луна будет скрыта, он успеет вскарабкаться по плющу только до половины стены. Но за первым облаком, с радостью заметил Конан, плыло другое, более крупное.

Когда луна спряталась за большим густым облаком, Конан закинул перевязь с мечом за плечи. Скинув сандалии, он заткнул их за пояс и, обвив руками и ногами твердую узловатую лозу, стал взбираться проворно, будто кошка.

Над погруженными во тьму шпилями и городскими крышами стояла мертвая тишина, изредка нарушаемая чьими-нибудь торопливыми шагами. Облако, окаймленное серебром, медленно проплывало мимо. Ветерок слегка взъерошил густые черные волосы Конана, и по телу пробежала легкая дрожь. Он вспомнил слова астролога, с которым советовался три дня назад.

— Остерегись предпринимать что-либо в ближайшее полнолуние, — предупредил его седобородый мудрец. — Расположение звезд показывает, что твой поступок чреват внезапными переменами судьбы.

— К худшему или к лучшему?

Сидящий перед ним в цветном халате астролог пожал костлявыми плечами:

— Об этом звезды молчат, можно только сказать, что перемены будут самыми крутыми. Жизнь твоя потечет совсем иначе.

— Скажи хотя бы, удастся ли мне осуществить свою затею?

— Не знаю, капитан. Звезды не сулят тебе ничего доброго, и потому жди, скорее, краха.

Конан, недовольный этим мало вдохновляющим предсказанием, расплатился и ушел. Он верил в магию и чародейство, но допускал, что предсказатели могут ошибаться. Среди них встречаются и обманщики, и малосведущие люди, как и среди представителей любой другой профессии. Вот почему, когда Наркия прислала ему записку, в которой сообщала, что ее покровитель в отъезде, Конан не стал прислушиваться к советам астролога.

Свеча исчезла, и окно со скрипом растворилось. Киммериец ловко прополз вовнутрь и, соскользнув, вскочил на ноги. С жадностью глядел он на стоящую перед ним туранку.

Черные волосы водопадом лились по нежным плечам Наркии, и сияние свечи, которую она переставила на табурет, озарило великолепное тело под полупрозрачным халатом лилового шелка.

— Вот и я, — пробормотал Конан.

Наркия взглянула на рослого силача в дешевой шерстяной тунике и широких заплатанных панталонах, и глаза ее заблестели от удовольствия.

— Я ждала тебя, Конан. — Она протянула руки ему навстречу. — Хотя, по правде, не думала, что ты оденешься как конюх. Где же твой роскошный, кремовый с алым, мундир и сапоги с серебряными шпорами?

— Я не счел разумным надевать их сегодня вечером, — резко ответил Конан, снимая через голову перевязь и беспечно опуская ее на ковер. Лицо киммерийца, обрамленное густой черной шевелюрой, было смуглым и иссеченным шрамами, голубые глаза глубоко сидели под тяжелыми черными бровями. Хотя юноше было чуть больше двадцати, выглядел он значительно старше, так как суровая, полная опасностей жизнь до времени сделала его зрелым, бывалым человеком.

С тигриной ловкостью Конан скользнул вперед, обнял куртизанку коричневыми от загара руками и повлек к кровати. Но Наркия уперлась ладонями в широченную грудь киммерийца.

— Погоди! — выдохнула она. — Какие вы, варвары, необузданные. Нужно сначала отметить наше знакомство. Садись и выпей глоток вина.

— Что ж, если так надо, — проворчал Конан — на гирканийском он говорил с жестким варварским акцентом. С неохотой Конан сел на табурет и в три глотка осушил предложенный бокал золотистой влаги.

— Спасибо, девочка, — пробормотал он, ставя пустой бокал на маленький столик.

— Да ты и в самом деле дикарь, капитан Конан! Превосходное вино из Иранистана нужно отпивать маленькими глотками, медленно смакуя, а не вливая в глотку, как горькое пиво. Станешь ли ты когда-нибудь цивилизованным?

— Сомневаюсь, — буркнул Конан. — Ваша так называемая цивилизация за все эти годы, что я здесь болтаюсь, не вызвала у меня особой любви.

— Зачем же ты живешь в Туране? Мог бы вернуться на родину, к своим соплеменникам.

Криво усмехнувшись, Конан поднял руки и, сплетя пальцы за головой, прислонился к увешанной коврами стене.

— Почему я живу здесь? — Он пожал плечами. — Здесь больше платят, что ни говори; есть на что посмотреть, чем заняться. Жизнь в киммерийской деревушке довольно скучная, если не считать соседских сор и войн меж кланами. Но что это там?

На лестнице послышались шаги и звон шпор; дверь резко распахнулась. В дверях стоял старший капитан Оркан, в мундире и витом шлеме, с разинутым от удивления ртом. Оркан, высокий, с ястребиными чертами лица, был не столь массивен, как Конан, но крепок и увертлив, несмотря на то, что седина уже тронула его коротко стриженную черную бороду. Когда капитан Оркан понял, что происходит, лицо его побагровело от ярости.

— Ах вот как! — прорычал он. — Хозяин из дому…

Рука его потянулась к сабле.

Едва дверь открылась, Наркия бросилась на кровать. Не дослушав Оркана, она закричала:

— Спасите! Насилуют! Этот дикарь угрожал, что убьет меня!

Конан в замешательстве смотрел то на Наркию, то на Оркана, но растерянность его длилась недолго. Не дожидаясь, пока Оркан вытащит саблю из ножен, киммериец вскочил, схватил табурет и швырнул его в противника. Тяжелый табурет угодил в живот туранцу, капитан Оркан пошатнулся. Тем временем Конан наклонился и подхватил ножны с мечом, что лежал на полу. Когда Оркан пришел в себя, Конан был уже вооружен.

— Хвала Эрлику, ты вернулся, господин! — вопила Наркия, съежившись на кровати. — А не то бы он…

Капитан словно вихрь налетел на Конана. Киммериец с мрачным упорством отражал его удары. Звенели клинки, высекая искры. Противники рубили сплеча — и ловко ставили защиту. Правда, кривая сабля Оркана не годилась для прямого колющего удара.

— Остановись, осел! — прорычал Конан. — Женщина лжет! Она позвала меня сюда, и мы еще…

Наркия провизжала что-то, слов Конан не сумел разобрать. Оркан усилил атаку, и в жилах Конана вскипела ярость. Киммериец стремительно атаковал Оркана — и тот отступил, тяжело дыша. На миг утратил бдительность, и меч Конана, пропоров звенья кольчуги, вонзился туранцу в бок. Оркан пошатнулся, выронил оружие и схватился за рану — кровь проступила меж пальцев. Еще один разящий удар — и клинок меча погрузилось в шею Оркана. Капитан рухнул и, дернувшись, замер. На ковре расплылись темные пятна крови.

— Ты убил его! — завизжала Наркия. — Тугрил снимет с тебя за это голову. Почему ты не ударил плашмя?

— Защищая жизнь, — буркнул Конан, — не станешь взвешивать каждый удар, как аптекарь лекарство. Ты тоже виновата. Зачем закричала, что тебя насилуют?

Наркия пожала плечами, лукаво улыбнувшись:

— Я не знала, кто из вас победит. Если бы он убил тебя, он убил бы и меня — в отместку за измену.

— Вот она, ваша цивилизация! — презрительно фыркнул Конан.

Прежде чем надеть перевязь, он круто повернулся и шлепнул Наркию по бедру ножнами. Женщина взвизгнула от боли, в глазах ее стоял ужас.

— Не будь ты бабой, — прорычал Конан, — тебе бы несдобровать. Выжди час, прежде чем поднимать переполох. А иначе…

Оскалившись, киммериец чиркнул пальцем по горлу и ринулся к окну. Вскоре он уже спускался вниз по плющу, вослед ему неслись проклятия Наркии.

Лико из Хоршемиша, лейтенант королевской легкой кавалерии, наигрывал на флейте грустную мелодию, когда Конан ворвался в их комнату на улице Мэйпур. Мимоходом поздоровавшись, Конан быстро переоделся в офицерский мундир. Расстелив на полу одеяло, он покидал на него свои скудные пожитки. Отперев сундук, Конан достал оттуда кошелек с золотом.

— Куда это ты? — спросил Лико, плотный смуглокожий юноша, примерно одних лет с Конаном. — Похоже, сматываешь удочки. За тобой гонятся?

— Да, надо торопиться, — буркнул Конан.

— А что ты натворил? Проник в королевский гарем? Давно ли ты получил отличное назначение — и вот уже все бросаешь!

Поколебавшись, Конан ответил:

— Ладно уж, скажу тебе, в чем дело. Ведь я успею ускакать далеко, прежде чем ты меня заложишь.

Лико принялся было горячо протестовать, но Конан остановил его:

— Я пошутил, Лико. Я только что убил Оркана.

Вкратце Конан пересказал все, что с ним случилось.

Лико присвистнул:

— Ну и кашу ты заварил! Верховный Жрец Эрлика не только его покровитель. Даже если бы король тебя простил, мести старого Тугрила не миновать.

— Знаю, — согласился Конан, стягивая концы одеяла в узел. — Вот почему я так спешу.

— Убил бы ты заодно и бабу — все сошло бы за воровство. Комар носа бы не подточил!

— Да, так поступил бы любой кофиец, — съязвил Конан. — Но я еще недостаточно цивилизован, чтобы убивать подвернувшихся под руку женщин. Хотя, прожив еще пару лет здесь, в южных странах, возможно, научился бы.

— А пока, как узколобый варвар, ты попадаешь в одну ловушку за другой. Говорил же я тебе, что предзнаменования неблагоприятны, и к тому же я видел недобрый сон.

— Твой дурацкий сон никакого отношения ко мне не имеет. Подумаешь, какой-то чародей завладел драгоценным сокровищем! Тебе надо было стать гадателем, а не служакой, парень.

Лико поднялся с места:

— Дать тебе еще денег?

Конан покачал головой:

— Спасибо, здесь, в кошельке, достаточно, чтобы добраться до другого королевства. Хвала Крому, я сэкономил кое-что от жалованья. Если ты сумеешь затронуть нужные струны, Лико, тебя назначат на мое место.

— Возможно, но я предпочел бы не расставаться со своим другом-сослуживцем: некому теперь говорить мне гадости! Что отвечать на расспросы?

Конан помолчал, нахмурившись.

— Кром! Вот замысловатая штука! Наплети им, что я отправился с поручением нашего короля, — как называется небольшая страна южнее Кофа?

— Хауран?

— Точно. К королю Хаурана.

— Там у них не король, а королева.

— Значит, к королеве. Прощай, и в сражениях никогда не забывай прикрывать яйца.

Они попрощались коротко и грубо, на солдатский манер, похлопав друг друга по спине и ткнув кулаком в плечо. Конан вышел порывистым шагом, его шафрановый плащ на миг взметнулся словно крылья невиданной птицы.

Круглая луна, клонясь к закату, мирно лила свой свет на Западные Ворота Аграпура, когда Конан подскакал на своем боевом коне, вороном жеребце Эджиле. Пожитки киммерийца, увязанные в одеяло, были надежно прикреплены к задней луке седла.

— Открывайте! — крикнул Конан. — Королевский гвардеец с поручением от короля!

— Что за поручение, капитан? — спросил офицер стражи.

Конан достал пергаментный свиток.

— Послание от его величества к королеве Хаурана. Я должен срочно доставить его.

Пока солдаты, ворча, отворяли окованные бронзой дубовые ворота, Конан спрятал пергамент в кожаную сумку, свисавшую с пояса. Свиток на самом деле был кратким трактатом об искусстве владения мечом: Конан изучал этот трактат, чтобы расширить свои скудные познания в гирканийском письме. Он надеялся, что стражники не станут в него заглядывать. Да и навряд ли кто-то из них сумел бы прочесть свиток, тем более при свете фонаря.

Наконец ворота со скрипом распахнулись. Махнув на прощанье рукой, Конан пустил коня галопом. Он направился к широкому тракту, который в здешних краях именовался Королевской дорогой, нося помимо того еще много других названий. Королевская дорога вела на запад — к Заморе. Ночь была уже на исходе; Конан скакал, не меняя направления, вдоль полей пшеницы, вдоль роскошных пастбищ, где паслись стада овец и коров.

Не доезжая Шадизара, столицы Заморы, нужно было свернуть на тропу ко взгорьям, прилегающим к Хаурану. Но Конан вовсе не собирался ехать в Хауран. Едва Аграпур исчез из виду, Конан свернул с дороги к небольшой роще, окаймлявшей ручей. Недоступный взору случайного прохожего, он спешился, привязал лошадь, снял с себя красивый мундир и надел грубую куртку и простые кожаные штаны, в которых был при злополучном свидании с Наркией.

Переодеваясь, Конан клял себя, как безмозглого глупца. Лико прав: какой же он дурак! Бабенка прислала ему записку, приглашая прийти, пока ее покровитель в Шахпуре. Конан, которому прискучили шлюхи из таверны, возмечтал о любви куртизанки высшего ранга. Вдобавок киммерийца раззадоривала мысль, что он умыкнет девчонку у начальника едва ли не из-под самого носа. И вот из-за этого рухнула блистательная карьера! Ему и в голову не приходило, что Оркан может вернуться из Шахпура раньше времени. Самое худшее, пожалуй, что он даже не испытывал вражды к старшему капитану; строгий был начальник, но справедливый…

В угрюмом расположении духа Конан развил тюрбан с остроконечного шлема, обмотал ленты вокруг головы наподобие зуагирской каффии и заткнул оба конца за тунику. Вновь упаковав свои пожитки, он сел на коня и быстро поскакал — но не к Королевской дороге. Вместо этого он направился на север страны, через поля и леса, по бездорожью, где его конь не оставил бы следов.

Он мрачно улыбнулся, заслышав стук копыт целой кавалькады на Королевской дороге, которая осталась далеко позади. Разыскивая беглеца в том направлении, королевские конники никогда его не поймают.

Спустя полчаса, в лиловых предутренних сумерках, Конан направил коня по объездной дороге, пролегавшей сквозь кустарники и узкой, как тропа. Погруженный в размышления о будущем, он не сразу обратил внимание на стук копыт и позвякиванье поводьев за поворотом. Прежде чем Конан успел свернуть в придорожные заросли, на него галопом выехали всадники. Это были лучники короля Илдиза, верхом на взмыленных лошадях.

Проклиная собственную рассеянность, Конан свернул на обочину, не зная, бежать ему или защищаться. Но воины проскакали мимо, даже не взглянув на него. Только офицер, замыкающий колонну, приостановил коня и крикнул:

— Эй, парень! Ты не видал отряд всадников и с ними женщину?

— Какого… — разъярился было киммериец, но вспомнил, что он теперь не капитан Конан, королевский гвардеец. — Нет, господин, не видел, — пробормотал он, не вполне убедительно разыгрывая испуганного слабака.

Чертыхаясь на все лады, офицер пришпорил коня и поскакал за отрядом. Конан, не помня себя от радости, продолжал свой путь на север. Однако постепенно на смену радости пришло удивление. Что-то стряслось в Аграпуре, по сравнению с чем убийство Оркана должно было показаться сущим пустяком. Отряд, проскакавший мимо, даже не заинтересовался его личностью. Возможно, всадники, что умчались по Королевской дороге, разыскивают птицу поважней, чем беглый гвардейский капитан?

Конан надеялся, что разрешит эту загадку, оказавшись в Султанапуре. 

Глава 2 БОЛОТНАЯ КОШКА

Путешествовать по болотам Мегары было не менее тяжело, чем пересекать пустыню с караваном верблюдов или плыть на суденышке по бескрайним морским просторам. Тростники — высокие, выше, чем лошадь Конана, — простирались насколько хватало глаз. Желтые стебли прошлогодней травы шуршали монотонно, едва по ним пробегал ветер; меж корней пробивалась молодая нежная поросль, которая служила пропитанием Эджилу.

Всадник, пробирающийся через болота, определял верный путь по солнцу и звездам. Но пешему приходилось туго; высокий тростник, обступавший его со всех сторон, позволял разглядеть только клочок неба над головой.

Сидя на жеребце, Конан видел верхушки тростника, по которому, будто по мирной водной глади, пробегали ровные волны. Поднявшись на пригорок, Конан мог различить вдали, по правую руку, море Вилайет. По левую руку тянулась гряда невысоких холмов, отделявших Мегарские болота от Туранской возвышенности.

Конан переплыл на коне реку Ильбарс под Акитом и поехал дальше на север, не выпуская море из поля зрения. Чтобы избежать преследования, надо было затеряться в городской толпе или укрыться в совершенно безлюдном месте, где он первым заметил бы напавших на его след королевских всадников.

Конан прежде не бывал на Мегарских болотах. Говорили, что это одно из самых пустынных мест на земле. Заболоченная почва была непригодна для возделывания. Деревья там росли карликовые, с кривыми узловатыми стволами, к тому же встречались редко. Тучи жалящей, назойливой мошкары были столь огромны, что даже охотники на кабанов и прочую дичь, побывав здесь однажды, зарекались возвращаться вновь в эти края.

Ходили также слухи, будто на болотах водится опасный хищник, которого туманно именовали «болотной кошкой». Конан, правда, не встречал ни одного человека, который бы видел этого зверя воочию, но все дружно утверждали, что хищник свиреп, как тигр.

Пустынность болот превзошла все ожидания Конана. Тишину нарушали только всплески грязи из-под копыт Эджила, шорох тростника да гудение туч бесчисленной мошкары, вившейся над колеблемыми ветром стеблями. Конана надежно защищала каффия, лентами которой были обвиты и голова, и лицо; на руки он надел кожаные гвардейские перчатки. Но бедному коню приходилось постоянно взмахивать хвостом и трясти гривой, чтобы отделаться от жалящих насекомых.

Весь день Конан ехал по бесконечным тростникам. Однажды он заметил стадо диких, с рыжевато-черной щетиной кабанов. Свежая свинина внесла бы разнообразие в его скудный рацион, состоявший из вяленого мяса и сухарей, и Конан потянулся за луком. Но пока он вытаскивал из дорожной сумы гирканский, с двойным изгибом, лук, кабаны исчезли. Конан решил, что охотиться не стоит: это привело бы к значительной задержке в пути.

Три дня пробирался Конан через болота, а тростники все тянулись и тянулись. На исходе третьего дня с вершины пригорка Конан заметил, что море и холмы стали к нему как будто ближе. Раздумывая, не достиг ли он северного края болот, неподалеку от которого находится город Султанапур, Конан пустил коня рысью.

Вскоре он услышал отчаянный крик: кричали люди, их было несколько, судя по голосам. Повернувшись налево, Конан заметил поодаль небольшой холм, с вершины которого уходил в небо голубоватый дымок. Голоса доносились именно с того холма. Благоразумие подсказывало Конану, что, какова бы ни была причина переполоха, следует ехать дальше. Чем меньше народу встретит он на пути из Турана, тем больше шансов покинуть это царство незамеченным.

Но помимо благоразумия были у Конана и другие соображения. Там, на холме, бивак, там найдет он горячую пищу, а то и хозяина, который даст ему работу. Любопытство также говорило в нем, и чувство чести не было чуждо душе дикаря: поддавшись порыву, он мог действовать не только в собственных интересах.

Сейчас любопытство и мысли о еде победили его осторожность. Конан пришпорил коня и поскакал к холму.

Подъехав, киммериец заметил несколько человек, которые бегали по холму, поросшему всяческими цветами: алыми, золотистыми, лиловыми, вносившими живость в унылый пейзаж.

Конан насчитал пятерых человек, суетившихся вокруг шатра, близ которого горел костер. Вьючные животные — четыре осла, две лошади и верблюд — были привязаны к узловатому карликовому дереву. Сейчас они, чем-то испуганные, метались, натягивая веревки; люди пытались успокоить их.

— Что случилось? — громко крикнул Конан, стараясь, чтобы его услышали сквозь шорох тростников.

— Берегись! Болотная кошка! — отозвался худощавый мужчина в белом тюрбане.

— Где? — завопил Конан.

Люди замахали, указывая в разных направлениях. Вдруг раскатистое рычание сотрясло воздух, и из тростников выпрыгнул пятнистый зверь, прежде невиданный Конаном. Голова и туловище зверя были крупными, как у тигра или пантеры, но задние лапы всего вдвое длинней, чем у обычного кота. Зверь приближался к Конану огромными прыжками, равновесие его поддерживалось тяжелым и прямым, как палка, хвостом. Хищник казался причудливой помесью пантеры и зайца.

Жеребец, увидев приближающегося зверя, испуганно заржал и метнулся в сторону. За два года службы в туранской армии Конан вполне овладел верховой ездой, но ему недоставало ловкости гирканских кочевников, выросших в седле. Растерявшись от неожиданности, Конан полетел кувырком с жеребца и, упав в тростниковые заросли, больно ушиб плечо. С громоподобным стуком копыт Эджил умчался.

Вскочив на ноги, Конан выхватил из ножен клинок: зверь уже подскочил к нему на расстояние вытянутой руки.

Шерсть его стояла дыбом, глаза сверкали. Изготовившись к атаке, Конан взмахнул мечом и издал боевой клич киммерийского воина. Услышав этот страшный, нечеловеческий вопль, хищник остановился и зарычал. Вдруг он прыгнул, но не на Конана, а наискось, и стал взбираться на холм. Пятеро путешественников, вооруженные копьями, кинжалами и единственным мечом, ринулись ему наперерез. Но болотной кошке нужны были не люди, а привязанные к дереву животные.

Конан взбежал по пологому склону на вершину холма, где весело пылал костер. Схватив горящую головню, он подскочил к хищнику, который подобрался для гигантского прыжка. Взмахнув разгоревшейся головней, он ткнул ею в морду зверю.

С воплем болотная кошка отпрыгнула и, воя, умчалась в тростники — от ее подпаленной шерсти вился слабый дымок.

Конан вернулся к костру; путешественник — тот, что был с мечом и в тюрбане, — подошел, чтобы поприветствовать его. Это был худощавый мужчина средних лет, с остроконечной черной бородкой; он был выше ростом и одет богаче, чем остальные. И все же все шестеро — смуглые, невысокие, сухощавые — выглядели пигмеями в сравнении с огромным киммерийцем.

— Позволь выразить нашу благодарность, господин, — сказал человек в тюрбане, — без вьючных животных мы бы пропали в этой пустыне.

— Не стоит благодарности, — вежливо кивнул Конан. — Вы не поможете поймать моего коня? Надеюсь, его еще не сожрала болотная кошка.

— Возьми мою лошадь, господин, — предложил вожак отряда. — Динак, оседлай вьючную лошадь и сопроводи нашего гостя.

Хищник скрылся из виду, и животных легко было успокоить. Сев в седло, Конан отправился на поиски Эджила, Динак шел за всадником. Пробираться по примятому тростнику было не так уж трудно, Конан повернулся в седле и спросил:

— Вы путешественники из Заморы, верно?

— Да, господин.

— Я угадал по акценту. Тот, в тюрбане, — ваш вожак?

— Его имя Харпагус. Мы купцы. А ты, господин?

— Я просто наемный солдат, оказавшийся не у дел.

Конана так и подмывало спросить, отчего же заморийские купцы бродят по безлюдному болоту, вместо того чтобы следовать по большому тракту, пролегающему вдоль западных холмов. Но он понимал, что замориец вправе задать ему тот же вопрос; не продолжая беседы, Конан стал внимательно всматриваться в примятую поросль.

Алый шар солнца низко навис над западными холмами, когда они нашли наконец Эджила: конь пасся, пощипывая побеги тростника. Уже в сумерки Конан привел беглеца в лагерь. Замориец у костра поджаривал к ужину баранью ногу, и Конан раздул ноздри, вдыхая аромат жаркого. Конан и Динак расседлали коней и оставили их на лужайке посреди цветов, которые покрывали склоны холма.

— Отужинай с нами, господин, — пригласил киммерийца Харпагус.

— С удовольствием, — ответил Конан. — Я не пробовал горячей пищи с тех пор, как еду по этим болотам. Там кто-то есть?

Конан ткнул большим пальцем в сторону шатра и потянулся за едой.

Харпагус засмеялся, прежде чем ответить.

— Там дама, — сказал он наконец. — Госпожа не желает, чтобы посторонние ее видели.

Киммериец пожал плечами и принялся за еду. Он мог бы съесть вдвое больше баранины, чем предложили ему заморийцы, и поневоле добавил к ужину два сухаря из дорожной сумы.

Замориец достал кожух с вином, и путешественники отпили из него, передавая друг другу по очереди. Расчесывая бороду пальцами, один из которых был украшен массивным перстнем, Харпагус сказал:

— Ты такой смельчак, молодой господин! Кто ты и как оказался здесь?

Конан пожал плечами:

— Совершенно случайно. Я простой наемный солдат, как я сказал уже Динаку.

— Тогда тебе следовало бы ехать в Аграпур, а не прочь от него. Там ты найдешь офицеров, которые вербуют рекрутов для армии короля Илдиза.

— У меня другие планы, — коротко ответил Конан, надеясь, что сумеет наскоро сплести подходящую небылицу.

Вдруг Харпагус обернулся, заслышав тихое шуршание шагов по прошлогодней траве. Взглянув в ту сторону, Конан увидел хрупкую женщину, которая шла к ним от шатра.

Отсветы пламени позволяли заметить, что она примерно десятью годами старше киммерийца, миловидна и одета изысканно; платье ее более подходило для гирканского гарема, нежели для путешествия по безлюдным болотам. Вокруг точеной шеи поблескивала золотая цепочка, на которой держалась крупная камея пурпурного цвета. Освещение было скудное, но Конан отметил, что таким драгоценностям место посреди царских сокровищ. Женщина подошла к костру, взгляд ее был безразличен, как у сомнамбулы.

— Эй, госпожа! — резко окликнул ее Харпагус. — Тебе запрещено покидать шатер.

— Холодно, — пробормотала женщина. — Холодно в шатре.

Она протянула к огню бледные руки, взор ее скользнул безразлично по лицу Конана и вперился во тьму. Харпагус поднялся и, взяв незнакомку за плечи, повернул к шатру.

— Взгляни! — Он поднес к ее лицу руку с перстнем, на котором сверкал крупный драгоценный камень. — Ты вернешься в шатер. Ты ни с кем не будешь разговаривать. Ты забудешь все, что сейчас увидела. Ты вернешься в шатер…

Харпагус повторил это несколько раз, прежде чем женщина кивнула и вернулась в шатер, завесив за собой вход покрывалом.

Проследив, как она уходит, Конан с удивлением взглянул на Харпагуса в надежде, что тот объяснит ему недавнюю сцену. Ему было непонятно, находится ли госпожа под воздействием некоего зелья или на нее наложены колдовские чары. Где заморийцы нашли ее и куда везут? По ее речам Конан понял, что перед ним туранка знатного рода: говорила женщина чисто, без гирканского акцента.

Однако Конан, изведавший хитросплетения преступных заговоров и интриг, не спешил обнаруживать свои подозрения. Во-первых, они могли оказаться ложными: не исключено, что заморийцы везут с собой госпожу на законных основаниях; во-вторых, даже если она похищена, Харпагус способен насочинять сколько угодно небылиц, чтобы объяснить свое обращение с пленницей. И в-третьих, хотя киммериец не опасался малорослых заморийцев, он находил неприличным ссориться с людьми, которые предложили ему ужин и ночлег.

Конан решил подождать, пока все уснут, и тогда заглянуть в шатер. Хотя заморийцы настроены к нему дружественно, инстинкт варвара подсказывал: творится что-то неладное. Если эти пятеро купцы, где же их товар? И потом, они все молчат, очевидно, что-то скрывая; обычно купцы любят поговорить о ценах, похвастаться выгодными сделками. Конан за годы, проведенные в Заморе, изучил нравы и обычаи страны. Заморийцы — народ, принадлежащий к древней цивилизации, они на удивление привержены к злу. Их король, Митридат VIII, как говорят, является игрушкой различных жреческих кланов, которые постоянно ведут борьбу за власть.

После ужина замориец достал арфу и взял несколько аккордов. Трое других запели заунывную песнь, которую Харпагус прослушал с молчаливым достоинством.

Музыкант спросил Конана:

— Споешь ли ты нам, странник?

Конан, смутившись, покачал головой:

— Я не певец. Я могу подковать лошадь, заточить клинок или раскроить череп, но петь я не умею.

Заморийцы не отступали, пока Конан не взял наконец инструмент.

— У нас на родине другие арфы, — заметил он, настраивая струны.

 Глубоким, низким басом киммериец запел:

 В мир мы приходим

 С мечом и секирой!

 Мы, северяне…

 Когда Конан закончил петь, Харпагус спросил:

— На каком языке ты пел? Он мне неизвестен.

— Это язык асиров.

— Кто такие асиры?

— Племя на севере, далеко отсюда.

— Ты оттуда родом?

— Нет, но я долго жил там.

Конан вернул инструмент и деланно зевнул, чтобы прекратить расспросы.

— Пора ложиться спать.

Заморийцы вслед за Конаном тоже зевали — кроме одного, что остался стоять на страже. Конан завернулся в одеяло, подложил под голову седло и закрыл глаза.

Когда прибывающая луна встала высоко над восточным горизонтом и четыре заморийца звучно захрапели, Конан осторожно приподнял голову. Стражник медленно обходил лагерь с копьем на плече. Конан заметил, что всякий раз, переходя на северный склон холма, часовой скрывается из виду.

Дождавшись, пока он опять скроется, Конан тихо и быстро поднялся и крадучись стал подбираться к шатру; двигался он бесшумно, будто тень. Костер почти догорел, только уголья еще тлели.

— Не спится? — промурлыкал кто-то за ним. Конан обернулся: рядом, озаренный бледным сиянием луны, стоял Харпагус. Даже острый варварский слух Конана не сумел уловить, как тот приблизился.

— Я — кхм… по нужде, — пробормотал Конан. Харпагус сочувственно хмыкнул:

— Бессонница, понимаю… Но у меня есть средство: оно поможет тебе уснуть до утра.

— Никаких снадобий, — запротестовал Конан. Он опасался, что его опоят зельем или отравят.

— Не бойся, добрый господин. Я и не думал предлагать тебе снотворное, — мягко заверил его Харпагус. — Взгляни на меня внимательней…

Конан посмотрел в глаза заморийцу. Что-то притягивало в них, не желало отпускать… Глаза Харпагуса сделались вдруг странно огромными и сверкающими. Конан словно бы оказался в бесконечном черном, беззвездном пространстве, где не было ничего, кроме этих огромных, сверкающих глаз.

Харпагус поднял руку с перстнем к лицу Конана и, то приближая, то удаляя от глаз киммерийца крупный блистающий камень, забормотал:

— Ты засыпаешь… Ты будешь спать долго-долго… Проснувшись, ты забудешь заморийских купцов, с которыми провел ночь. Ты засыпаешь…

Конан проснулся и с удивлением увидел, что солнце стоит высоко над головой. Вскочив на ноги, он взволнованно огляделся — и разразился проклятиями. Не только заморийцы со своими вьючными животными, но и его лошадь исчезла бесследно. Седло и дорожная сума лежали там, где он их оставил, смастерив свое грубое ложе, но мошны с золотыми монетами Конан не обнаружил.

Самое худшее было то, что он не мог вспомнить, с кем провел минувшую ночь. Он помнил, как выехал из Аграпура и как сражался с болотной кошкой. Остатки костра и след копыт свидетельствовали о том, что он ночевал на холме с несколькими спутниками, однако Конан не помнил, кто они и как выглядят. Сохранилось слабое воспоминание о том, как он пел, наигрывая на арфе, но слушатели представлялись ему неясно, будто тени.

Конан помнил также, что направляется в Султанапур. Излив свою ярость посреди равнодушно внимавших ему болот, Конан взвалил на одно плечо завернутые в одеяло пожитки, а на другое — седло и направился на север, угрюмо пробираясь меж тростников со своей поклажей. Ориентируясь по солнцу, Конан шел по примятому тростнику — вслед за своими недавними компаньонами. 

 Глава 3 СЛЕПОЙ ЧАРОДЕЙ

Четыре дня спустя после встречи Конана с заморийцами в двери дома чародея Кушада, который жил в портовом городе Султанапуре, постучали. Дочь Кушада отворила дверь — и в испуге отпрянула.

У порога стоял великан, одетый в лохмотья, — небритый, выпачканный илом; при нем были кожаное седло, две дорожные сумы, лук в чехле и свернутое в узел одеяло.

Вид у великана был устрашающий, но улыбка на потном и грязном лице — широкая и дружественная.

— Привет, Тамина! — гаркнул великан. — Ты подросла с тех пор, как мы виделись в последний раз. Какая ты сейчас миловидная и привлекательная!

— Капитан Конан — возможно ли!.. — ахнула Тамина. — Входи! Отец будет тебе рад.

— Когда я расскажу тебе, что со мной приключилось, ты не будешь так радоваться, — проворчал Конан, освобождаясь от поклажи. — Как здоровье отца?

— Неплохо, только глаза слабы, он почти ослеп. Сейчас у него нет посетителей, идем со мной.

Девушка повела Конана в комнату, где на подушках скрестив ноги сидел маленький седобородый человек. Он поднял лицо: глаза его почти полностью были скрыты катарактой.

— Конан? — спросил старик. — Я узнаю тебя и без помощи глаз. От чьей еще поступи так сотрясается мой домишко?

— Да, это я, Конан, — подтвердил киммериец. — Рад тебя видеть, дружище Кушад! Помнишь, ты говорил мне, что, если я попаду в переплет, здесь мне окажут приют?

Кушад хмыкнул:

— Точно, говорил. Но это было всего лишь платой за спасение от шайки головорезов. И помню, как тебя возмутила мысль, что ты — капитан его величества, опора королевства — вдруг окажешься в беде и будешь искать убежища. Сядь и поведай, что привело тебя сюда. Ты ведь не будешь просить, чтобы я, прибегнув к астральному зрению, нашел утраченные тобой деньги?

— Нет, хотя отыскать кошель, полный монет, а заодно пропавшего жеребца мне бы хотелось, — проворчал Конан.

Прежде чем Тамина принесла кувшин вина, киммериец рассказал Кушаду о своем злоключении с Наркией и побеге из Аграпура, а также о встрече с заморийцами.

— Странно, — добавил Конан. — Вот уже несколько дней я не могу вспомнить, что это были за путешественники. Все впечатления стерлись, как под воздействием дьявольских чар. Только вчера память начала восстанавливаться, и понемногу я нарисовал мысленно все происшествие. Что это было, как ты считаешь?

— Гипнотическое внушение, — предположил Кушад. — Заморийцы владеют этим искусством. Тот, кого ты встретил, наверное, жрец или чародей. Замора кишит чародеями, как постоялый двор клопами.

— Знаю, — проворчал Конан.

— Ты упорно сопротивлялся его чарам, а то до сих пор ничего бы не вспомнил. Вы, северяне, лишены фантазии, которая сковывает волю у нас, жителей Востока. Я научу тебя, как противостоять подобному колдовству. Расскажи мне о заморийских купцах поподробней.

Конан, как мог подробно, рассказал о путешественниках, добавив, что с ними была женщина; она вышла к костру погреться, но Харпагус велел ей вернуться в шатер. Она казалась как бы безумной или околдованной.

Кушад изумленно приподнял брови:

— Женщина? Как она выглядела?

— Лунный свет едва освещал ее, но я заметил, что она высокая и черноволосая, примерно около тридцати лет. Платье на ней шелковое, вид изнеженный — наверняка не привыкла к…

— Клянусь Эрликом! — воскликнул Кушад. — И ты не знаешь, кто была эта дама?

— Нет. Кто же она такая?

— Ах, я и забыл, что ты две недели провел в полном безлюдье. Ведь ты не слышал, что Джамиля, любимая жена короля Илдиза, похищена?

— Клянусь Кромом, нет! Так вот почему отряд Илдиза проскакал мимо, даже ни о чем меня не расспросив. Я поначалу подумал, что это за мной погоня, а потом только гадал, не случилось ли дельце покруче, чем смерть Оркана.

— Жаль, что ты не знал о похищении. Если бы ты спас госпожу, король бы тебя простил. Люди Его Величества рыщут по всему королевству в надежде напасть на след похитителей.

— Когда я служил во дворце, — сказал Конан, — мне приходилось слышать об этой фаворитке, но видеть я ее не видел. Поговаривали, что Илдиз — безвольный простофиля и все ответственные государственные дела возлагает на нее. Она — истинный правитель страны. Там был верблюд на привязи — заморийцы, наверное, увезли ее на верблюде. Но если бы даже я спас ее, возвращаться на службу к королю не стал бы.

— Почему?

Конан усмехнулся:

— Когда я скакал посреди гирканских степей, убегая от волчьих стай и уворачиваясь от стрел кочевников, для меня не было ничего желанней, чем служба у короля. Мне представлялось: я только и буду что красоваться в великолепном мундире и бросать пылкие взоры на дам. Но, как выяснилось, жизнь капитана королевской гвардии невыносимо скучна. Исключая короткую муштру по утрам, весь день надо стоять как статуя, салютуя королю и его приближенным, да следить, чтобы амуниция подчиненных была в полном порядке. От скуки я и затеял интрижку с этой потаскухой Наркией. Кстати, злополучный Оркан — сын Тугрила, Верховного Жреца бога Эрлика. Насколько мне известны нравы жрецов, рано или поздно он отомстил бы, даже если бы король не одобрил его мести: отравленные иглы в постели, кинжал в спину безлунной ночью. Два года прослужить у одного хозяина — для меня это более чем достаточно, к тому же чужеземцы в Туране не назначаются на высокие посты.

— Что ж, чем слаще яблоко, тем прожорливей червь. Куда ты направляешься теперь?

Конан отхлебнул вина.

— В Замору, где водил дружбу кое с кем, когда еще был вором. Кстати, проклятые заморийцы украли мою лошадь.

— Ты хочешь сказать, лошадь короля Илдиза?

Конан пожал плечами:

— У него достаточно лошадей. Эти чертовы мумии не только коня увели — они украли золото, которое мне удалось скопить. Ты сам советовал мне откладывать хоть немного из месячного жалованья, теперь видишь, какая от этого польза! Лучше бы я истратил эти деньги на вино и женщин — по крайней мере сохранились бы приятные воспоминания.

— Скажи спасибо, что они не перерезали тебе сонному глотку. — Обернувшись, Кушад позвал: — Тамина!

Девушка явилась на зов, и старик велел ей:

— Подними вон ту половицу и дай мне то, что под ней лежит.

Тамина продела палец в кольцо, прикрепленное к половице, и подняла ее. Наклонившись, она сунула руку в отверстие и извлекла оттуда небольшой, но тяжелый сверток. Она вручила его Кушаду, а тот передал Конану:

— Возьми, сколько тебе нужно, на покупку новой лошади и на расходы по пути в Замору, — сказал чародей.

Конан запустил руку в сверток и извлек оттуда пригоршню золотых монет.

— Ты так добр ко мне! — с удивлением воскликнул киммериец.

— Но ведь и ты помог мне, когда я нуждался в помощи, мой долг отблагодарить тебя. Что ты смотришь на меня не отрываясь? Иди и купи себе все необходимое.

— Откуда ты знаешь, что я смотрю на тебя?

— Я вижу глазами души, поскольку телесные глаза подвели меня.

— Не многих я встречал за годы странствий, кто отвечает благодарностью на добро и является истинным другом, — ответил Конан. — Большинство только и думает, как бы ухватить побольше да покрепче удержать. Я верну тебе деньги как только смогу.

— Вернешь или не вернешь — не беспокойся. У меня их достаточно, чтобы спокойно провести остаток дней. Дочка, задвинь занавески и достань треножник. Духовным зрением я попытаюсь увидеть, куда направились эти заморийцы. Но на это уйдет какое-то время. Ты, наверное, голоден, Конан.

— Голоден! — взревел Конан. — Да я готов разорвать лошадь! Два дня пришлось обходиться совсем без еды: ведь запасы были рассчитаны на путешествие верхом.

— Тамина, приготовь ужин, а ты пока можешь посетить баню, что на нашей улице. Возьми мой старый плащ и накрой лицо капюшоном. Королевские воины наверняка рыщут повсюду, разыскивая тебя.

Спустя полчаса Конан вернулся в дом Кушада.

— Тише, капитан Конан, — прошептала Тамина. — Отец сейчас в магическом трансе. Он разрешил пройти к нему, только сидеть надо очень тихо.

— Тогда я сниму башмаки, малышка, — прошептал Конан, разуваясь.

С обувью в руках, Конан тихо вошел в святилище. Кушад сидел все там же, скрестив ноги; перед ним стоял узкий медный треножник, на котором помещался кубок; в кубке что-то дымилось. Зеленоватый дымок вился тонкой спиралью, сужая и расширяя кольца, наподобие призрачной змеи, стремящейся выскользнуть из темной комнаты.

Конан, наблюдая, уселся на пол. Кушад бесстрастно смотрел перед собой. Наконец чародей пробормотал:

— Конан, ты здесь. Молчи, я чувствую, что ты рядом. Я вижу небольшой караван, идущий по песчаной пустыне. Там — сейчас я перемещусь поближе — четыре осла, три лошади и верблюд. Одна из лошадей — большой черный жеребец, он навьючен поклажей. Это, должно быть, твой конь. На верблюде паланкин, но я не вижу, кто внутри; наверное, госпожа Джамиля.

— Где они? — прошептал Конан.

— Кругом плоская, бескрайняя равнина.

— Что там растет?

— Мелкая колючая трава. Они идут вослед заходящему солнцу. Это все, что я могу тебе сказать.

Чародей медленно высвобождался из магического транса.

— Наверное, они пересекают пустыню меж западной границей Турана и Кезанкийскими горами, за которыми начинается Замора, — предположил Конан. — Короли Турана частенько грозили очистить эти бесхозные земли от зуагиров и прочих разбойников, но обещания остаются обещаниями. Похитители идут быстро, они уже на полпути от Заморы. Навряд ли мне удастся догнать их, даже если я куплю самого быстроногого коня в королевстве. И все же я отправлюсь в путь, чтобы возвратить коня и деньги или хотя бы отомстить.

— Если выпадет случай освободить госпожу Джамилю, обязательно сделай это. Королевство нуждается в ней.

— Ладно, если риск не будет смертельным. Но зачем заморийцам жена короля Илдиза? Хотят получить выкуп? Или разгневать короля? Что ж, они этого добьются. Ведь Туран куда могущественней, чем Замора.

Кушад покачал головой в тюрбане:

— Уверен, король Заморы не желает войны. Митридату не хуже нашего известно о мощи соседнего королевства, в любом случае он всего лишь игрушка в руках жрецов. Глубокий сон, в который Харпагус тебя погрузил, свидетельствует о том, что он владеет приемами жреческой магии. Ты твердо решил ехать в Замору?

— Да.

— Тогда поживи у меня, пока я не обучу тебя некоторым приемам своей профессии.

Конан нахмурился:

— Я предпочитаю разить клинком, а не бормотать заклинания.

— Но меч не спас тебя в Мегарских болотах, не правда ли? А ну-ка припомни, юноша! Прибыв в первый раз в Султанапур, ты возмущался, насколько бесчеловечна стрельба из лука. Однако, живя в Туране, ты признал полезность этого искусства. Подобное же открытие ты сделаешь, изучая магическую науку.

— Я буду держаться подальше от жрецов и чародеев, — проворчал Конан.

— Но будут ли они сторониться тебя? И как ты избежишь их, пускаясь вослед, чтобы вернуть украденное?

— Понимаю, к чему ты клонишь, — хмыкнул Конан.

— Где бы ты ни был, ни одна стрела в твоем колчане не окажется лишней. Ты удивляешься, как легко Харпагус и его сообщники выскользнули из Турана. Стоит королевскому отряду настигнуть их, Харпагус наводит чары — и погоня направляется в противоположную сторону. Так же они поступят и с тобой.

— Хм, — настороженно кашлянул Конан. — И чему же ты намерен меня учить?

Кушад улыбнулся:

— Всего лишь защите от чужих чар. Я не могу столь искусно создавать иллюзию, как это делал, имея острое зрение, но кое-что я еще умею. Пойдем ненадолго в сад.

Конан вышел с мудрецом в сад, находящийся за домом; там было много цветов и плодовых деревьев. Кушад обернулся и приказал:

— Смотри на меня!

Конан взглянул на Кушада и увидел, что его незрячие глаза смотрят так же остро и цепко, как глаза Харпагуса. Кушад стал водить рукой перед лицом Конана, что-то тихо нашептывая.

И вдруг Конан увидел, что находится в джунглях, посреди мощных, увитых лианами вековых деревьев, их корни-подпорки громоздились, переплетаясь, поверх лесной почвы. Треск сучьев заставил его обернуться, рука потянулась к мечу. В десяти шагах от него огромный тигр прокладывал тропу в зарослях высокой травы. Издав протяжный рык, тигр оскалил острые, изогнутые наподобие зуагирских клинков зубы и подобрался для прыжка.

Конан молниеносно выхватил меч. К ужасу своему, он не чувствовал силы в руках. И тут же киммериец заметил, что вместо рукояти широкого, длинного меча сжимает в руках извивающуюся змею. Змея вертела головой, пытаясь впиться в руку Конана острыми, как иглы, зубами. С воплем отвращения Конан отшвырнул от себя змею и отпрянул в сторону, чтобы увернуться от прыгнувшего на него тигра. Конан схватился за кинжал. Зная, насколько слабее даже самый сильный боец, чем эта огромная кошка, Конан приготовился к смерти, которая на этот раз казалась неминуемой… И вдруг он увидел, что лежит на траве в саду Кушада. Ворча, Конан поднялся на ноги.

— Теперь ты понял, о чем я вел речь? — с тонкой улыбкой спросил слепой чародей. — Мне следует быть осмотрительней с моими внушениями — ведь ты едва не снес мне голову. К счастью для меня, ты устал после долгого пути и потому был не на высоте. Иди, постель для тебя готова. Завтра мы приступим к обучению.

— Приготовился? — спросил Кушад. Солнечные блики играли на резной изгороди. — Вспоминай правила сложения и пытайся мысленно удерживать в голове картину моего сада. А сейчас взгляни!

Кушад взмахнул рукой и что-то пробормотал. Тонущий в густой зелени внутренний дворик медленно растаял. Конан очутился на краю бескрайнего болота, в призрачно-алом блеске заходящего солнца. Желтые островки болотной травы и тростника перемежались с озерцами стоячей воды, черная гладь которых отражала кровавый отсвет пылающего неба. Странные твари, наподобие летучих мышей, с головами ящериц, бесшумно метались в воздухе.

Из илистой, стоячей воды высунулась голова рептилии; шея была толстой, как у быков, головы которым Конану доводилось сворачивать в годы ранней юности.

Огромная голова поднималась и поднималась на фоне пылающего диска; шее, казалось, не будет конца. Выше, выше, выше…

Рука Конана потянулась к оружию, но он вспомнил, что оставил дома: Кушад настоял, чтобы киммериец проходил испытание невооруженным.

Голова на гигантской шее поднялась уже втрое выше человеческого роста. С лихорадочным напряжением Конан припомнил наставления чародея. Он сосредоточил внимание на образе сада, где хрупкий седобородый мудрец сидел сейчас на подушках, разложенных у тропы. Понемногу черты воображаемого сада становились все отчетливей и он превращался в настоящий, реально существующий сад.

— Четыре плюс четыре — восемь… четыре — плюс пять — девять… — бормотал Конан.

Болото и его обитатели ящеры постепенно растаяли, и Конан увидел, что снова находится в саду. Утерев рукавом пот со лба, он выдохнул:

— Я как будто час провел в сражении.

— Умственное напряжение не менее тяжело, чем физическое, — мягко заметил Кушад. — Ты делаешь успехи, сынок, но все еще мешкаешь там, где требуется проворство. Давай повторим урок.

— Умоляю, только не теперь. Я так устал, словно пробежал десять лиг.

— Что ж, отдохни немного. Как ты впредь собираешься себя именовать?

— Конан из Киммерии — разве плохо звучит? — фыркнул Конан.

— Не кипятись. За твою голову скоро назначат кругленькую сумму, будь уверен. Судя по слухам, тебя считают похитителем Джамили, поскольку вы оба исчезли в одну и ту же ночь.

— Только трусы живут под чужим именем, к тому же я забуду, что нужно на него откликаться.

— К новому имени привыкаешь довольно скоро. Так или иначе, тебе надо выдавать себя за другого человека, пока ты не попадешь в страну, где тебя не будут преследовать. Какое имя ты бы предпочел?

Конан свел брови, размышляя. Наконец он сказал:

— Отца моего звали Ниун-кузнец. Он был хорошим человеком.

— Замечательно! Ты станешь Ниуном, по крайней мере, ненадолго. Тамина! Наш гость снова проголодался. Накорми его как следует.

— Вы, наверное, думаете, что я ем за четверых, — Конан широко улыбнулся, взглянув на ломоть хлеба, предложенный ему девушкой. — После голодных скитаний по Мегарским болотам надо как следует подкрепиться. Спасибо, Тамина.

Конан отхлебнул из кружки пиво.

— Капитан Конан, — обратилась к нему девушка, — ночью я видела сон, который касается вас.

— Почему ты сразу не рассказала его нам, моя юная волшебница? — спросил Кушад.

— Потому что вы заперлись и велели, чтобы никто вас не тревожил.

— Что тебе снилось, девочка? — поинтересовался Конан. — Подобные предостережения меня не пугают: слишком уж много пророческих снов снилось моим знакомым.

— Мне снилось, будто ты бежишь по длинному ходу в подземелье. Тебя преследует какая-то тварь. Там была ужасная темнота, и все же я знала, что тварь эта — огромных размеров, примерно с быка. Ты убегал, а чудовище тебя преследовало.

— Расскажи подробней, — настаивал Конан.

— Нет, не могу. Помню только еще, что у него были светящиеся глаза. Восемь глаз, сверкающих как драгоценности.

— То была стая голодных волков? — предположил Конан.

— Нет, там было одно существо. Но передвигалось оно не как обычные животные. Оно — как бы это сказать — семенило, будто какой-то ужасный призрак. И все приближалось и приближалось. Я знала, что вот-вот оно схватит тебя.

— Да? — встрепенулся Конан. — И что потом?

— А потом я проснулась. Вот и все.

Кушад принялся расспрашивать дочь, но девушка не смогла сообщить больше того, что рассказала.

— Мне кажется, — предположил наконец чародей, — сон этот вещий, мой дорогой Ниун. Только что именно он предвещает? Сны можно толковать по-разному, и любое истолкование может оказаться верным. Возможно, тебе следует избегать подземелий — в случае, если от них будет исходить реальная угроза. А теперь, если ты уже сыт, мы снова испытаем твою душевную стойкость.

Через несколько дней Конан, пряча лицо под капюшоном плаща, который дал ему Кушад, выехал на коне Имире из ворот дома чародея. Ему удалось купить мохногривого гирканского скакуна, куда менее длинноногого, чем украденный Эджил. Конан знал, что такие лошади, уступающие в быстроте длинноногим северным жеребцам, превосходят их выносливостью и неприхотливостью в еде.

Конан торопливо, хотя и сердечно, простился с Кушадом и его дочерью. Тамина бодро улыбнулась и смахнула слезинку. Конан втайне был рад, что уезжает. Молодая девушка, чьи формы уже округлились, поглядывала на него с нежностью. Из оброненных мимоходом слов Кушада киммериец понял, что старик не прочь иметь его своим зятем, но для этого надо было, распрощавшись с вольной жизнью, поселиться в Султанапуре в качестве законопослушного гражданина и ждать, пока Тамина достигнет брачного возраста.

У Конана не было охоты ни становиться оседлым горожанином, ни связывать свою жизнь с какой бы то ни было женщиной. А как человек чести, он не позволил бы себе обмануть первое девическое чувство Тамины. И потому со вздохом облегчения Конан вскочил в седло, обнял наставника и молодую хозяйку, натянул поводья и поскакал прочь.

 Глава 4 ЗОЛОТОЙ ДРАКОН

Конан все дальше и дальше продвигался на запад, пуская коня то неспешной рысью, то резвым аллюром. Через день он делал привал, и конь его пасся по нескольку часов. Без этих остановок животное могло выбиться из сил или даже погибнуть от тягот долгого пути, прежде чем они доберутся до цели.

Конан ехал теперь через обширные луга западного Турана, где равнина пестреет алыми, голубыми, золотистыми цветами, а над зеленой травой порхает бессчетное количество бабочек всех оттенков радуги. Плавность тянущихся на многие лиги лугов разнообразили только пологие спуски и подъемы. Путешественнику, проезжающему тут, просторы эти представляются почти пустынными, разве что попадется изредка стадо пасущихся коров или овец. Раз или два в течение дня Конану встречался караван верблюдов, который двигался, позванивая серебряными колокольчиками; звон их сопровождался поскрипыванием и позвякиванием сбруи лошадей, на которых ехала сопровождающая караван наемная охрана. Еще реже одинокий торговец трусил на своем осле и на привязи шел второй, навьюченный поклажей.

Вскоре Конан увидел, что достиг границы. Здесь, в бревенчатых хижинах, жили воины короля Илдиза, охранявшие королевство от вторжения кочевых разбойников, населявших дикие степи. Охрана была довольно ненадежной. Первым поручением Конану, когда он поступил в регулярную армию Илдиза, было вытеснить прорвавшихся в страну грабителей назад, в малонаселенные западные степи. Порой какой-нибудь отряд разбивал шайку степняков, и воины возвращались к себе в укрепление, везя на копьях отсеченные разбойничьи головы. Но чаще головорезы задавали солдатам трепку, и они, понурые, ехали на взмыленных лошадях, перекидываясь невеселыми шутками.

Помимо охраны границ воины имели и другие обязанности. Они останавливали и допрашивали путешественников, идущих в Туран или покидающих его пределы, и задерживали преступников и лиц, разыскиваемых властями. Дорога, по которой ехал Конан, упиралась в песчаный тракт; путешествующему верхом предстоял скудный выбор: то ли ехать по этому тракту, то ли скакать по девственной степи.

Поразмыслив, Конан решил, что ему не стоит показываться на глаза королевским воинам, но лучше будет объехать заставу кругом. Он повернул коня на северо-запад, и вскоре торная дорога исчезла из виду.

Около полудня Конан заметил впереди, на ближайшем подъеме, темное пятно. Подъехав ближе, Конан понял, что это продолговатые обломки скал, из тех, что туранские короли велели водружать вертикально, чтобы обозначить границу. Однако точно определить, где проходит граница, довольно трудно, и потому камни могли оказаться на несколько лиг дальше или ближе той линии, которая обозначала границу на картах Турана.

Конан продолжил свой путь на запад и с наступлением вечера пустил коня пастись, а сам растянулся на одеяле, убежденный, что Туран остался далеко позади.

Проснулся он, услышав, что кто-то подкрадывается к нему. Прежде чем Конан успел вскочить, на него набросили какую-то хитрую ловчую снасть. Чем сильней он отбивался, тем больше запутывался. Киммериец понял, что угодил в охотничью сеть, которую гирканцы часто используют в совместной охоте.

Выпутаться ему не удалось: на голову обрушился удар дубинки, перед глазами замелькали искры — и наступила тьма.

Придя в себя, Конан обнаружил, что руки у него крепко скручены за спиной. Подняв голову, он увидел, что лежит во тьме, под звездным небом, и его окружают одетые в мундиры королевские стражники — кто пеший, кто верхом. Один из них, судя по знакам отличия — офицер, скомандовал:

— Поднимайся на ноги, проходимец!

Ворча, Конан попытался встать, но со связанными за спиной руками невозможно было подняться без посторонней помощи. После нескольких неудачных попыток Конан повалился на траву.

— Помогите мне кто-нибудь, — прорычал он.

— Арслан, помоги ему, — велел офицер. — А ты, Эйдин, стой с дубинкой наготове, если он вздумает бежать или кусаться.

Наконец Конану удалось подняться.

— Что это значит? — возмущенно проревел он. — Кто дал вам право совершать насилие над беззащитным путешественником?

— Вот это мы и выясним, — сказал офицер. — Честные путешественники останавливаются у заставы и отвечают на вопросы, а ты постарался улизнуть. К счастью, пастух заметил, как ты свернул с большой дороги, и ночь для погони довольно ясная. А теперь идем и выясним, так ли уж ты безобиден.

Один из воинов накинул на шею Конана гирканское лассо — веревочную петлю, прикрепленную к шесту, — и сдавил ему горло. Стражники сели на коней и поехали по равнине, один из них вел Имира. Конан, спотыкаясь, брел следом.

Когда они добрались до заставы, солдаты втолкнули Конана в крохотную, набитую людьми каморку. Шестеро человек стояли с саблями наготове, не сводя с Конана глаз, пока их начальник усаживался за грубый складной стол.

— Вот нарушитель, капитан, — доложил лейтенант, который привел Конана.

— Он сопротивлялся?

— Нет, мы схватили его сонным. Но я думаю, что…

— Меня не интересует, что ты думаешь. Эй, парень!

— Да? — проворчал Конан и, прищурившись, взглянул на офицера.

— Кто ты такой?

— Ниун, туранский воин.

— Ты не гирканец, судя по акценту. Откуда ты?

— Я родился в Пограничном Королевстве, — сказал Конан. Он успел это сочинить по пути на заставу.

— Что за страна?

— На северо-западе, недалеко от Гипербореи.

— В каком полку ты служил?

— В кирасирском полку под командованием капитана Шендина в Хоарезме.

Это был реальный полк, хорошо известный Конану. Конан был рад, что послушался Кушада и оставил свой роскошный мундир у чародея; будь он сейчас с ним, его личность установили бы без труда.

— Почему ты покидаешь Туран? Задумал дезертировать?

— Нет, мне дали отпуск, чтобы я смог навестить свою больную мать. Сейчас я иду домой, а вернуться должен через три месяца. Пошлите спросить капитана Шендина, если не верите.

— Тогда почему ты пытался обойти заставу?

— Чтобы не тратить времени, отвечая на глупые вопросы, — отрубил Конан.

Капитан побагровел от ярости. Прежде чем он успел ответить, лейтенант сказал:

— Не думаю, что это сбежавший капитан Конан, хоть он и соответствует описанию. Во-первых, с ним нет госпожи Джамили. Во-вторых, он не пытается задобрить нас, как обычно это делают виновные. И наконец, капитан Конан, если верить тому, что о нем говорят, не настолько глуп, чтобы так легко позволить себя схватить.

Капитан поразмыслил и наконец сказал:

— Да, похоже, ты прав. Но его следует высечь за непочтительность и за то, что задал нам столько напрасных хлопот.

— Прости, господин, но люди так часто заблуждаются. К тому же, если он и вправду воин-отпускник, наша грубость заденет его командира и у нас будут неприятности.

Капитан вздохнул:

— Развяжите веревки. И в следующий раз, достопочтенный Ниун, постарайся обойтись без подобных штук, а не то не избежать тебе кнута. Можешь идти.

Невнятно пробормотав слова благодарности, Конан забрал у солдата свой меч и направился к дверям. Он уже отошел на несколько шагов от хижины, когда ему вдруг встретился другой лейтенант.

— Конан! — с удивлением воскликнул лейтенант. — Разве ты забыл Кхурсо, своего старого…

Конан отреагировал мгновенно. Нагнув, как бык, голову, он бросился на лейтенанта и так сильно толкнул его в грудь рукой, что тот покачнулся и рухнул на спину. Перескочив через распростертое туловище, Конан ринулся во тьму.

Имир был привязан к колышку у крайней хижины. Не имея времени вытащить меч или кинжал, Конан рывком оборвал кожаные поводья, прыгнул в седло и больно ударил коня пятками в ребра.

Воины короля как ошпаренные выскочили из хижины и бросились к конюшне седлать своих скакунов, но Конан был уже далеко — маячил во тьме крохотным пятнышком. Скрывшись за пологим гребнем, он поскакал к дороге. Задолго до того, как шар солнца всплыл над горизонтом, Конан ушел от преследователей.

В заморийском языке слово «мол» обозначает наиболее грязную, пользующуюся дурной славой часть города. В обеих заморийских твердынях — и Шадизаре, и Аренджуне — есть трущобы, и даже небольшие города могут похвастаться своим «молом». В трущобах обитает беднота. В лачугах-развалинах находят себе приют полуголодные несчастливцы, потерпевшие жизненный крах и забытые всеми; разорившиеся селяне, перебравшиеся в город в тщетной надежде найти пропитание; воры и разбойники, грабящие и богатых, и своих же соседей-бедняков. Тут же живут скупщики и хранители награбленного добра.

Вонючие извилистые улицы Шадизара вызвали у Конана воспоминания о днях, когда он был заморийским вором. Хотя за последние два года он привык к солдатской жизни, запах трущоб пробудил в нем неуемного искателя приключений, который не считается ни с какими законами. В душе Конана зашевелилась тоска по тем дням, когда у него не было хозяина и он не знал иной дисциплины, кроме говорившей порой совести и варварского представления о чести. Досадуя на дисциплинарные ограничения, Конан, в бытность свою наемником, подумывал о том, что, ведя полуголодное существование вора, он вкушал истинную свободу.

Направляясь к гостинице Эриака, Конан шагал по омерзительным переулкам, скудно освещенным факелами и лампами с пылающей нефтью, редкие полоски света перемежались с длинными провалами тьмы.

Конан шел, увязая в грязи и мусоре, отбиваясь от попрошаек и сводников. Две шайки головорезов попались ему навстречу, но он не испугался их хищных и угрожающих взглядов, и разбойники отступили: могучий рост Конана и его огромный меч поумерили их пыл. Наконец киммериец подошел к дому, на дверях которого, освещенная двумя дымящимися факелами, висела темная доска с намалеванным на ней желтым драконом. Это значило, что здесь располагается гостиница «Золотой дракон», где можно было расположиться на ночлег, а также выпить вина или пива. Протолкнувшись вовнутрь, Конан окинул залу цепким взглядом. С низкого, черного от копоти потолка свисали две медные лампы, свет от горевшей в них нефти падал на стены подвижными бликами. За столами на скамьях располагался обычный для таких заведений сброд: пара подвыпивших солдат, похвалявшихся своими любовными приключениями; трое беглых зуагиров в каффиях, которые пугливо озирались по сторонам, что выдавало в них явно не городских жителей; дурачок, без конца что-то бубнящий себе под нос. Один из посетителей был довольно недурно одет — наверное, глава местной артели воров; за соседним столом сидел астролог, углубленный в вычисления звездных путей на свитке папируса…

Конан подошел к прилавку, за которым стояла смуглая женщина средних лет.

— Тигранес здесь? — спросил у нее Конан.

— Он только что вышел, но скоро вернется. Что будешь заказывать?

— Вина. Самого обычного.

Женщина сняла крышку с бочонка, достала черпак и, наполнив сделанную из кожи кружку, подала ее Конану. Киммериец положил на прилавок монету и взглядом окинул комнату. Только одно место было свободно, за небольшим столом на двоих. Там уже сидел худощавый темнокожий заморийский юноша, бездумно созерцавший свою кружку с пивом.

Конан подошел к столу и сел. Юноша нахмурился, и киммериец спросил:

— Не возражаешь?

Замориец с неохотой покачал головой:

— Да нет, располагайся.

Конан выпил вино и, вытерев губы, спросил:

— Что нового в Шадизаре?

— Не знаю. Я только что с севера.

— В самом деле? Что же нового на севере?

Юноша недовольно хмыкнул:

— Я служил охранником храма в Йезуде, но эти вонючие жрецы уволили всех солдат-заморийцев. Теперь Феридун нанимает только чужеземцев, чтоб его разорвало. Прости, — добавил замориец, спохватившись, — я вижу, ты тоже из дальних стран. Я не хотел тебя оскорбить.

— Пустяки. А кто такой Феридун?

— Верховный Жрец бога Заца.

Конан напряг память:

— Зац — это бог-паук, покровитель Йезуда?

— Да.

— Но почему жрецы предпочитают охрану, набранную из чужеземцев?

Юноша пожал плечами:

— Они говорят, что хотят иметь воинов покруче. Но я полагаю, это всего лишь уловка в ходе бесконечных жреческих войн.

— Что-то вроде ножа в спину?

— Вот-вот. Сейчас жрецы Уруда обладают полной властью над королем, а жрецы Заца намереваются взять над ними верх.

— И жрецы Заца надеются, что чужеземцы для них будут более надежной опорой, чем воины из местного населения. Что ты сейчас собираешься предпринять?

— Буду искать новую работу. Я Азан, сын Вологаса, и пользуюсь доброй славой — хоть и не такой верзила, как ты. А ты не знаешь, где здесь нужда в наемных воинах?

Конан покачал головой:

— Я недавно прибыл в Шадизар и нахожусь в том же положении, что и ты. Говорят, туранцы вербуют наемников в Аграпуре. А вот и нужный мне человек.

Конан допил вино, поднялся и возвратился к прилавку, где лысый мужчина с толстым животом сменил смуглокожую хозяйку.

— Привет, Тигранес! — сказал Конан.

Лысый толстяк, просияв, воскликнул было: «Ко..», — но киммериец остановил его протестующим жестом.

— Меня зовут Ниун, — предупредил он. — Не забывай, пожалуйста. Как поживаешь, друг? Когда мы с тобой расставались, макушка твоя была еще прикрыта волосами.

— Увы, в этой жизни все преходяще, друг. Давно ли ты в Шадизаре? Где остановился? Как нашел меня?

— Отвечу по порядку, — улыбнулся Конан. — Но прежде найдем местечко, где можно поговорить без свидетелей.

— Да, ты прав. Атосса!

Женщина вновь заняла место за буфетной стойкой. Тигранес, сжав локоть Конана, провел его в заднюю комнату, отгороженную занавеской.

— Других отдельных комнат в доме нет, — пояснил Тигранес, разливая по кубкам вино. — А теперь расскажи мне о себе. Что ты делал в последние несколько лет?

— Служил солдатом в Туране, но мне пришлось поспешно убраться оттуда.

Хозяин таверны хохотнул.

— Узнаю тебя, дружище Конан, — то есть, я хотел сказать, Ниун.

— Где ты остановился?

— В гостинице Эриака, в районе трущоб. Я расспрашивал всех о тебе, и мне сказали, как тебя найти.

— Чем ты сейчас занят?

— Ищу для себя подходящее дело, законное или любое другое. Если тебе нужен скупщик краденого, на меня не рассчитывай. Когда меня арестовали, я отдал все, что имел, до последней копейки. Только так и удалось избегнуть виселицы.

Тигранес многозначительно взглянул на занавеску, закрывавшую дверной проем. Конан покачал головой:

— Нет уж, полуголодная жизнь мне надоела. Но я был солдатом и участвовал в походе из Шахпура в Кхитай, мне бы подыскать что-нибудь в этом роде.

— Кстати, вчера сюда приходили туранцы, — вспомнил Тигранес. — Задавали много вопросов. Они разыскивали человека, по описанию похожего на тебя, и с ним какую-то женщину. Это имеет к тебе отношение?

— И да и нет. Как выглядели эти туранцы?

— Старший коренастый, широкоплечий, с седой бородой. Зовут его Парвез. С ним несколько человек селян и охрана из гвардейцев короля Митридата. Наш король, очевидно, помогает ему в поисках.

— Парвеза я знаю, — сказал Конан. — Это дипломат короля Илдиза. Шайка заморийцев похитила любимую жену Илдиза, и король жаждет ее возвращения. Я к этой проделке не имею никакого отношения, но туранцы меня подозревают. Похоже, мне надо поживей убираться из Шадизара.

— И это не единственная причина, — заметил Тигранес. — Власти еще не забыли твоих похождений, несмотря на то, что миновало несколько лет. Внешность тебя выдает, как ты там себя ни называй.

Тигранес, прищурившись, взглянул на Конана, и в его маленьких поросячьих глазках засветился огонек алчности.

— Наверное, я поеду в… — начал было Конан, но, почуяв недоброе, замолчал. По опыту он знал, что чувство чести у обитателей трущоб — явление столь же редкое, как птичье молоко. — Впрочем, не знаю, — с деланной небрежностью сказал Конан. — Я пробуду здесь несколько дней, прежде чем решу, куда ехать. К тебе я вскоре опять загляну.

Грубовато посмеиваясь, чтобы Тигранес не заметил его подозрений, Конан вышел из «Золотого дракона» и вернулся в гостиницу Эриака. Но вместо того чтобы отправиться спать, он разбудил хозяина, расплатился за постой и вывел Имира из конюшни. Рассвет он встретил далеко от города, на дороге, ведущей в Йезуд.

На следующее утро Тигранес, который мучился бессонницей, размышляя, как ему поступить, отправился в ближайшую караулку стражников. Он рассказал сержанту, что небезызвестный Конан, который разыскивается заморийскими властями за множество совершенных им преступлений и которого ищут всюду посланники из Турана, находится сейчас в гостинице Эриака.

Но когда сержант с отрядом стражников вторгся в гостиницу, ему сообщили, что Конан несколько часов назад уехал неизвестно куда. Тигранес, вместо платы за донос, был наказан кнутом, поскольку запоздал со своей вестью. Потирая синяки, он вернулся к себе домой. Как это ни нелепо, Тигранес призвал проклятия на голову киммерийца, виня его в своих злоключениях.

А тем временем Конан на Имире мчался вперед так быстро, как только мог нести его конь.

Жители деревушки Заминди приготовились к занятному зрелищу. Селяне в заплатанных серых, бурых, коричневых шерстяных туниках все, как один, вышли из домов, многие держали детей на плечах, чтобы малышам лучше было видно. Всем хотелось посмотреть, как сожгут ведьму Ниссу.

Старуху привязали к сухому дереву на расстоянии полета стрелы от деревенских домов. В лохмотьях, с развевающимися на ветру седыми волосами, ведьма угрюмо наблюдала, как несколько человек громоздят вокруг нее сучья и хворост. Ведьма была крепко прикручена к стволу, но веревки не врезались в ее плоть, потому что старуха была немыслимо худа.

Селяне, поглощенные приготовлениями к зрелищу, не услышали стука копыт на тропе, соединяющей дорогу на Шадизар с деревней. Пока старейшина подносил горящий факел к хворосту, сквозь толпу протиснулся коренастый гирканский гнедой.

Хворост занялся огнем и запылал с веселым треском. Нисса молча смотрела вниз, ее старческие, слезящиеся глаза выражали отрешенность.

Почувствовав толчок и фырканье над самым ухом, селянин, жующий яблоко, оглянулся и отскочил: это Имир, потянувшись на запах и желая откусить кусок, ткнулся в парня своим бархатным носом. Парень удивленным взглядом скользнул по крупу коня и уставился на сидящего на нем огромного всадника.

— Что это вы затеваете? — проскрежетал Конан.

— Собираемся сжечь ведьму, — с презрительной гримасой ответил селянин.

— А что она сделала?

— Погубила злыми чарами троих детей и корову, все умерли в одну и ту же ночь. А ты кто такой, чтобы спрашивать?

— Вы враждовали с ней?

— Нет, если уж тебе так интересно, — раздраженно ответил парень. — Она была нашей знахаркой. Но злой дух вселился в нее и заставил погубить живые души.

Пламя объяло уже толстые сучья, и Нисса закашлялась от дыма.

— Люди и скот мрут постоянно, — возразил Конан. Отчего ты думаешь, что тут замешано колдовство?

— Послушай-ка, чужестранец, — закипая, сказал селянин, — не совал бы ты нос в чужие дела. Езжай отсюда подобру-поздорову.

Конан не любил ведьм. Ни малейшего понятия не имел он и о судопроизводстве. Но киммериец был убежден, что селяне вымещают свое горе на немощной, безобразной старухе, даже не считая ее в действительности виноватой.

Конан не имел обыкновения вмешиваться в чужие дела. Если парень говорит с ним искренне, только и остается, что пожать плечами и ехать своим путем. Но его задела грубая манера собеседника. К тому же, как варвар, он считал, что обязан покровительствовать женщинам, независимо от их возраста, внешности или положения в обществе. Дерзкие слова парня только раззадорили его. Конан твердо решил, что должен спасти старуху.

Он заставил коня попятиться и выехал из толпы. Взяв разгон, он пришпорил Имира и, издав боевой киммерийский клич, на всем скаку помчался к горящему дереву. Зеваки бросились врассыпную. Замешкавшихся сбил с ног скачущий конь.

Оказавшись близ охваченной кольцом огня жертвы, испуганный Имир закатил глаза и взвился на дыбы. Конан успокоил коня и сквозь дым подъехал к стволу, чтобы перерезать путы.

Сделать это было нетрудно: бережливые селяне принесли на костер самые старые, полусгнившие веревки.

В толпе послышалось недовольное ворчание, когда Конан протянул ведьме руку, взревев:

— Держись-ка, матушка!

Нисса крепко ухватилась за его загорелую руку; мощным рывком Конан поднял ее и посадил на загривок лошади перед седлом.

— Держись! — снова крикнул Конан, прижав к себе старуху и пуская Имира вскачь.

Селяне, с ропотом подступавшие к костру, бросились в разные стороны. Промчавшись сквозь толпу, Конан заметил, что самые проворные побежали к своим хижинам. Вскоре они выскочили оттуда кто с серпом, кто с вилами, кто с острогой.

— Куда тебя отвезти, матушка? — спросил у ведьмы Конан.

— У меня больше нет дома, — дребезжащим голосом ответила старуха. — Они сожгли мою лачугу.

— Так куда же теперь?

— Туда, куда и ты, умоляю, господин.

— Я направляюсь в Йезуд, не могу же я взять тебя с собой.

— Если доехать до главной дороги, а там свернуть налево, на тропу, мы доберемся до моего убежища. Но одолеет ли конь крутой подъем, неся двойную ношу?

— Пойдет ли он, если я его поведу?

— Да, господин, в этом я не сомневаюсь. Но поспешим! Я слышу позади лай собак.

Отдаленный лай достиг ушей Конана. Киммериец имел острый слух, и однако старуха раньше его заслышала погоню.

— Ты хорошо слышишь, хоть и стара, — заметил Конан.

— Я знаю способ, как притупить обострившиеся чувства, — ответила ведьма.

— Они пустили собак по нашему следу, — не приведут ли их собаки к твоему убежищу?

— Нам бы только добраться туда, а там уж я сумею их провести.

Когда Конан и Нисса выехали наконец на большую дорогу, шум погони сделался громче: Имир устал, обремененный двумя седоками. Вскоре Нисса различила вдали преследователей.

Конан пустил Имира рысью по крутой тропе, которая вилась и ныряла меж холмов. Лай становился все слышней, Конан понял, что положение почти безнадежно. На равнине, где достаточно места для маневра, его бы не испугала ватага деревенщины, вооруженной серпами и вилами. Но тут, посреди камней и ям, преследователи, при достаточной смелости, могут легко окружить его, перерезать поджилки коню, а всадника изрубить в куски.

— Преследователи скачут верхом, — сквозь зубы пробормотал Конан.

— Да, господин. Лошадей в деревне хоть отбавляй, селяне сами их разводят. А парни наши искусны в беге, они всегда одерживают верх над жителями других селений. Я всегда гордилась своей деревней.

Конан знал, что, если он бросит Ниссу, преследователям не догнать его. Но раз уж он взялся ее спасти, ничто не заставило бы его отказаться от этой затеи. В таких случаях Конан всегда проявлял упорство.

Тропа становилась все более крутой и каменистой. Конан спешился и обошел уставшую лошадь.

— Я пойду пешком, — сказал он. — Далеко ли еще?

— С четверть лиги. Как подъедем ближе, я тоже пойду пешком.

Они продолжили путь, Конан шел, ведя под уздцы Имира. Лай собак приближался: преследователи настигали их. Конан ожидал, что они вот-вот появятся.

— Я тоже должна спешиться, — дрожащим голосом сказала Нисса, — помоги мне, господин.

Конан помог ей слезть с коня. Ноги плохо держали ослабевшую старуху, но она тут же, указав рукой на склон, где не было никакой тропы, проворно стала взбираться наверх, хотя дышала затрудненно, с мучительным сипом. Оглянувшись через лужайку, где на редкой траве были разбросаны валуны, Конан увидел, как на солнце зловеще сверкнула сталь.

— Надо поторопиться, — проворчал он. — Я понесу тебя, матушка.

Не слушая протестов, он сгреб ее хрупкое тело и стал торопливо подниматься по склону. Пот градом катился по лицу, дышать становилось все трудней.

— Вон туда, в тот пролом, — прошептала ведьма.

Со старухой на одной руке, другой сжимая уздечку Имира, Конан оказался на дне узкого ущелья, по склонам которого росли редкие чахлые сосны. Пробиваясь сквозь нагромождение валунов, пенился и рокотал ручей. Идти приходилось перепрыгивая с камня на камень; Имир, пошатываясь и спотыкаясь, следовал за хозяином.

— Здесь! — прошептала Нисса.

За выступом скалы Конан заметил вход в пещеру, прикрытый колючим кустарником и свисающими до самой земли лозами дикого винограда. Ведьма села у входа, стараясь отдышаться.

— Поскорей берись за ворожбу, матушка: селяне вот-вот настигнут нас.

— Помоги мне развести огонь, — тяжело дыша, попросила ведьма.

Конан набрал сухой листвы и сучьев и высек искру при помощи стали и кремня. Он обернулся к Ниссе, но ведьма исчезла в глубине пещеры. Вскоре она вышла к костру, сжимая в костлявом кулаке кожаную суму. Порывшись в ней, ведьма достала щепоть порошка, который тут же бросила в огонь. Пламя затрепетало и забилось; от костра, извиваясь, будто змея в предсмертных судорогах, стал подниматься пурпурный дымок.

Шепотом ведьма прочла заклинания на языке столь древнем, что Конан сумел понять только одно-два слова.

— Поторопись, матушка, — прорычал он, так как шум погони становился все ближе. — Они вот-вот будут здесь.

— Не мешай мне, дитя! — отрезала ведьма.

Много лет протекло с тех пор, как кто-либо осмеливался так обращаться к Конану, но он благодушно снес оскорбление.

Сидя на валуне, Конан видел конец ущелья, упиравшийся в склон, по которому они поднимались. Заметив всадников, он вскочил на ноги и схватился за меч. Преследователи смогут проникнуть в ущелье через узкий пролом по одному или по двое, если только не вскарабкаются на утес, чтобы атаковать сверху. А если у кого-нибудь из них лук со стрелами? У Конана не было при себе доспехов, и, даже обладая ловкостью пантеры, нельзя увернуться от стрелы, пущенной с близкого расстояния.

Нисса все еще бормотала над костром, когда Конан рявкнул:

— Вот они!

— Молчи и положи клинок, — взмолилась ведьма. — Взгляни-ка теперь! — сказала она, и в ее дребезжащем старческом голосе прозвучало торжество.

Конан взглянул на вход в ущелье: и селяне на лошадях, и их собаки — все промчались мимо.

— Молчи, дитя, а не то они услышат нас, — прошептала старуха.

Вскоре шум погони совершенно затих.

— Благодаря чарам вход в ущелье стал казаться сплошной скалой. Если бы ты крикнул, или лезвие меча сверкнуло бы на солнце, или кто-то из преследовавших попробовал прислонить вилы к мнимой скале — иллюзия рассеялась бы, как туман.

Ведьма устало оперлась на отвесный камень.

— Помоги мне войти в пещеру, умоляю. Я слишком слаба.

Конан помог старухе войти в пещеру, где в беспорядке были сложены съестные припасы, пучки трав и всяческий скарб.

Ведьма, усевшись на пол, спросила:

— Молодой господин! Могу ли я попросить тебя еще об одном одолжении? Надо приготовить ужин. Я слишком слаба, чтобы хлопотать у костра.

— Я немного умею готовить, — сказал Конан. — В придворные повара я точно не гожусь, но на ночлеге в безлюдных степях приходится готовить себе самому.

Порывшись в ведьминых припасах, Конан разложил костерок.

— Расскажи-ка, матушка, — предложил он, — за что на тебя обозлилась деревня?

Старуха прокашлялась и начала свой рассказ:

— Я Нисса из Комата. Много лет я прожила в Заминди, занимаясь скудно оплачиваемым ремеслом белой колдуньи. Я исцеляла от болезней людей и скотину, гадала для влюбленных, предсказывала перемены погоды. Но я всегда говорила людям, что в ворожбе ничего нельзя сказать наверняка, в конечном итоге все зависит от воли богов. Случилось, что в Заминди начался мор. Многие заболели, и в одну ночь умерло трое детей. Я делала все, что от меня зависело, но ни заклятья, ни снадобья не помогли. В деревне стали поговаривать, что я злая колдунья. Все ограничилось бы сплетнями, если бы не Бабур, наш старейшина. Он давно зарился на клочок земли, где стояла моя хижина. Я отказывалась продать ему участок даже по хорошей цене, вот он и отомстил мне. — Ведьма закашлялась. — Вчера я составила себе гороскоп и увидела, что расположение планет предвещает зло. Сегодня утром я собиралась перенести свои пожитки сюда, в пещеру, которую я давно уже высмотрела на всякий случай. Но опоздала: селяне, ворвавшись в дом, схватили меня и поволокли в деревню. — Нисса усмехнулась: — Нам удалось обмануть предзнаменования. По крайней мере, на сегодня. А что приключилось с тобой, молодой господин?

Рассказав Ниссе то, что счел нужным, киммериец спросил:

— Что ждет меня в будущем?

Нисса вгляделась в даль старческими, слабыми глазами.

— Кое-что я могу тебе сказать. Ты человек страстный, и раздоры сопутствуют тебе, даже если ты сам тому не рад. Несметные полчища идут на тебя. Я — не последняя ведьма, к помощи которой тебе придется прибегнуть в крайней нужде. Осторожней с привязанностями. Тебе будет часто казаться, что счастье близко, но оно ускользнет из рук, растает, как утренняя дымка. Это все, что я сейчас могу тебе сказать. Мои старческие силы подорваны, необходимо отдохнуть. Я не из тех колдунов, кто вливает в себя новую жизнь при помощи магии. Завтра я прибегну к более действенным заклинаниям, чтобы приоткрыть завесу над твоим будущим. А пока прими знак моей благодарности.

— Матушка, мне ничего не… — стал было спорить Конан, но ведьма остановила его жестом.

— Еще никто не называл Ниссу неблагодарной, — сказала она. — Это сущая безделица в сравнении с тревогами минувшего дня.

Порывшись в разбросанном по пещере хламе, ведьма нашла маленький мешочек и протянула его Конану.

— Здесь несколько щепоток Порошка Забвения, — пояснила она. — Если к тебе приблизится враг, брось ему в лицо щепоть порошка. Вдохнув порошок, он забудет, кто ты такой и все, что с тобой связано.

— Как же мне с ним потом поступить? — спросил Конан. — Если он оскорбил меня, его следует убить, но нельзя же убивать человека, который забыл, что мы с ним в ссоре.

— Можно отпустить его, ни о чем не беспокоясь. Убить такого человека — все равно что убить ребенка из-за того, что ты в ссоре с его отцом. Бессмысленно жестокая месть.

Конан проворчал, что он согласен, хотя никогда прежде не задумывался о подобных поступках. Для киммерийцев было обычаем мстить представителям враждебного клана, убивая их детей.

Конан попытался отказаться от порошка, заявив, что не собирается связываться с магией. Но старуха была так настойчива, что он со словами благодарности принял дар, лишь бы только ее не обидеть.

Проснувшись на следующее утро, Конан обнаружил, что Нисса мертва, тело ее давно остыло. Все-таки не удалось ей обойти предзнаменования.

 Глава 5 ГОРОД НА СКАЛЕ

Солнце пряталось за крутыми склонами Карпашских гор, когда Конан направил Имира в узкую долину, ведущую к Йезуду, городу бога-паука. Сгущавшиеся сумерки набросили тень на ущелье. Почва была каменистой, растительность чахлой, потому что покрытые вечными снегами Карпашские, тянувшиеся сплошным массивом с севера на юг, не пропускали в Замору влажные западные ветра. Подковы Имира то звонко цокали по камням, то вязли в лужицах просачивающейся на поверхность нефти.

Тропа вилась над полувысохшим ручьем, который пенился и как будто играл в прятки посреди валунов. Забиравшая все круче и круче тропа была узка настолько, что по ней мог ехать только один всадник. Там, где она расширялась, Конана, бывало, поджидал какой-нибудь путник, чтобы, разминувшись, продолжать спуск. Однажды Конану попался торговец, который вел с собой четырех ослов, нагруженных по бокам сосудами с нефтью. В низинах южной Заморы эта черная маслянистая жидкость использовалась для различных нужд: ее употребляли как слабительное, смазывали колеса повозок, заправляли лампы, лечили чесотку.

Конан нагнал стадо коров, которое неспешной вереницей продвигалось вверх по тропе. На одном из поворотов стало видно все стадо, на удивление огромное: Конан насчитал около восьмидесяти голов. Стадо гнали в Йезуд несколько пастухов. Медлительность неуклюжей скотины раздражала Конана, но по узкой, извилистой тропе объехать стадо было невозможно.

Несмотря на то что с заходом солнца долина погрузилась во мрак, небо все еще светилось лазурью; наконец ущелье перешло в узкую долину. Близ дороги приткнулась деревушка. Поодаль высился уступ, делящий долину надвое, и на нем теснился обнесенный стеной акрополь. Купол мраморного храма, где поклонялись богу Зацу, поднимался над розовыми городскими крышами подобно венцу монарха. Йезуд — так назывался город-крепость, а деревня именовалась Кшесрон.

Как только тропа стала шире, Конан объехал стадо и проскакал по деревушке: чумазая ребятня бросилась врассыпную, дворняги отскакивали, отчаянно гавкая вслед Имиру. Единственным общественным заведением в Кшесроне была гостиница, верхний этаж которой высился над грязными деревенскими развалюхами; над дверным косяком была прибита ветка.

Чтобы попасть в город, надо было подняться на утес по вырубленной в скале узкой крутой дороге. Это был единственный путь, и Конан заключил, что при упорной защите город будет совершенно неприступен. Склоны утеса почти что отвесны, а с тыла город защищает громоздящаяся над ним гора Чаф. Преодолеть все эти препятствия под силу разве что отряду легковооруженных киммерийских горцев.

Имир, едва ступив на дорогу, отказался идти вперед. Напрасна всадник пришпоривал его: конь стоял будто вкопанный. В конце концов Конан спешился и начал подниматься по склону, ведя под уздцы упирающегося коня. На протяжении всего подъема лошадь закатывала глаза, прядала ушами и вела себя так, как если бы чуяла некое зло, неподвластное человеческому восприятию.

Человек и упирающийся конь достигли наконец тесной каменной площадки перед городскими воротами, находящейся на головокружительной высоте. Двое вооруженных стражников, более крупных и рослых, чем заморийцы, стояли перед распахнутыми обитыми бронзой воротами.

— Кто ты такой и по какому делу? — лаконично спросил один из стражей, сурово глядя на Конана.

— Ниун, наемный солдат, — ответил киммериец. — Я слышал, вам нужны такие, как я.

— Были нужны, — язвительно скривив губы, ответил солдат. — А теперь нет. Ты опоздал.

— То есть все вакансии заняты?

— И твое путешествие оказалось напрасным.

Стражник говорил по-заморийски с незнакомым акцентом.

— Вас обоих недавно наняли? — спросил Конан.

— Да, мы из Вольного отряда капитана Катигерна.

Конан, которого раздражала грубая манера стражника, старался сохранять спокойствие.

— Откуда ты родом, дружище?

— Мы бритунийцы.

— Да что ты! Где я только не путешествовал, а в Бритунии не бывал. Мне до зарезу надо поговорить с чиновником, который вас нанимал, какого бы ранга он ни был.

— Сегодня уже поздно. Попробуй завтра утром.

Конан хмыкнул:

— Есть ли в Йезуде постоялый двор, где я мог бы заночевать, оставив лошадь в конюшне?

Солдат презрительно захохотал:

— Любой дурак знает, что только жрецы и работники храма могут приклонить голову в стенах Йезуда.

Конан так и вспыхнул от ярости. Он и без того был раздосадован медлительностью стада и упрямством жеребца, но стражник своей наглостью довел его до белого каления. Удержавшись от грубых слов, Конан постарался запомнить грубияна, чтобы при случае свести с ним счеты. Притворяясь хладнокровным, варвар спросил:

— Где же ночуют путешественники?

— У Бартейка в гостинице, в Кшесроне. Но если там битком набито паломниками, переночуешь под звездным кровом.

— Мне не впервой, — огрызнулся Конан. Он собрался было спуститься вниз, но по дороге уже поднималось стадо. Мыча и вздыхая, коровы и быки вереницей трусили под проклятия пастухов.

— Посторонись, олух, пусть стадо пройдет! — рявкнул охранник.

Конан, стиснув зубы, схватился было за меч, но, припомнив все же, что высовываться лишний раз не стоит, сдержал свой пыл. Кипя от злости, он стоял и смотрел, как проходит стадо, пока последнее животное не скрылось в воротах. На небе уже мерцали звезды. Ведя Имира, Конан с напряжением вглядывался во тьму, чтобы не оступиться и не рухнуть вместе с конем вниз с крутого утеса.

В гостинице Бартейка было много свободных спален. Паломники стекались в основном в определенные дни года, во время больших праздников в храме Заца. Весенние торжества только что миновали, а праздник Всех Богов еще не наступил, и потому в комнатах пустовали кровати, а в конюшне — стойла.

Конан, пригнувшись, вошел и осмотрел залу, где несколько посетителей сидели за столами — кто за ужином, кто за выпивкой или игрой. Некоторые были крупного телосложения, с каштановыми или рыжеватыми волосами; по их мундирам Конан догадался, что это наемники-бритунийцы. Другие, довольно невзрачного вида, были местные, за исключением одного стройного смуглого молодого стигийца с бритой головой, в длинном, до пят, монашеском одеянии. Конан встречал уже таких людей в Коринфии и Немедии, где ему объяснили, что это жрецы, монахи или просто ученые. Бритоголовый сидел, склонившись над разложенными на столе пергаментами, папирусными свитками, плоскими деревянными табличками.

За стойкой молодая пышногрудая женщина с вьющимися волосами наливала ковшом пиво в кружки посетителей. Когда Конан подошел, она обернулась и позвала:

— Отец!

Толстяк-хозяин, фартуком вытирая руки, вышел из кухни.

— Слушаю, господин, — учтиво сказал он.

Конан заказал ужин и кровать для себя и кадку зерна и стойло для Имира. Поужинав и выпив пива, киммериец рано улегся спать.

С рассветом Конан уже стоял у ворот Йезуда. Когда ворота распахнулись, Конан увидел незнакомых стражников и с ними офицера в красивом мундире. Офицер был мускулистый и ростом почти с Конана, с жесткими рыжими усами, концы которых лихо закручивались. Увидев киммерийца, офицер сказал:

— Ха! Это ты сюда приходил вчера поздно вечером и расспрашивал о работе в Йезуде? Рубаке здесь нечего делать, мои парни взяли крепость под свою охрану.

— Ты, конечно, капитан Катигерн, — догадался Конан.

— Да. Ну и что?

— Капитан, я хотел бы поговорить с человеком, который нанимает работников. Ведь я умею не только крушить черепа.

Капитан изучающе посмотрел иа Конана:

— Не думаю, чтобы у него что-то нашлось для тебя. Расположен ли ты к культу бога Заца?

— Я расположен ко всему, за что мне хорошо платят, — сказал Конан.

Сжав губы, Катигерн поразмыслил над словами киммерийца. Повернувшись к одному из стражников, он сказал:

— Моркант! Отведи этого парня к викарию. Пусть он решает, можно ли ему доверить работу в храме. А ты, чужестранец, оставь пока тут свой меч.

Конан ни слова не говоря вынул из ножен клинок и пошел за Моркантом.

Городская застройка отличалась суровой простотой: один за другим следовала рады чистеньких, выбеленных лавок и жилищ с красными крышами, почти неотличимых друг от друга. Улицы были чисто выметены — никакого сравнения с другими городами, где пришлось побывать Конану; даже главная улица, по которой вчера провели стадо, была безукоризненно чистой.

Конан спросил у Морканта:

— Вчера я видел, как в город вошло стадо, до восьмидесяти голов скота. Неужто населению требуется такое количество жратвы? Городишко маленький, жителям и за месяц не слопать столько мяса.

— Не любопытствуй, чужеземец, — отрезал бритунийский воин.

Конан поглядывал по сторонам из-под тяжелых бровей, не попадается ли им по пути большой скотный двор, где могли бы разместить всех этих животных. Они проходили мимо конюшен и самых разных мастерских, но загона для скота Конан так и не заметил.

Наконец они приблизились к стенам храма. Конан, задрав голову, глазел, как деревенщина, на огромное строение, каких он прежде не видывал. Храм Заца был грандиозней, чем храмы и дворцы в Шадизаре и Аграпуре. Сложен он был из огромных плит светло-серого мрамора, на которых играли золотые блики солнечного света. От огромного центрального корпуса отделялось восемь крыльев, каждое с отделанными мозаикой колоннами в пилястрами. Концы крыльев соединялись стенами из отполированного гранита, но главный вход в храм не был загорожен, и к нему вели широкие ступени. Обширный центральный купол возвышался над постройкой, и утреннее солнце играло на его позолоте.

Перед главным входом — огромной двустворчатой дверью, украшенной бронзовыми барельефами, — два бритунийских воина стояли на страже: в алых новехоньких мундирах и блистающих кольчугах, с алебардами наготове.

— Посетитель к викарию, — объявил Моркант.

Стражник открыл маленькую дверцу в одном из бронзовых отсеков главного входа. Конан нырнул под притолоку и оказался в просторном, устланном коврами притворе, от которого в разные стороны тянулись коридоры. Напротив входных дверей была еще одна огромная дверь, украшенная изысканной золотой резьбой. И здесь стояли двое стражников с алебардами. Моркант, кивком поприветствовав стражей, повел киммерийца по одному из коридоров. Конан ощутил слабый запах падали. Он не однажды замечал это в храмах, где животных приносили в жертву божеству либо гадали по внутренностям. И потому он почти не придал значения этому неприятному запаху. Проведя киммерийца по хитросплетению коридоров, Моркант остановился у дубовой двери, которую охранял бритунийский наемник, и постучал. Из-за двери послышалось: «Входите!» — и Моркант, открыв дверь, знаком велел Конану войти.

За большим, украшенным резьбой письменным столом сидел человек в белом тюрбане и что-то писал при свете нефтяной лампы.

Конан вздрогнул и потянулся к мечу, но вспомнил, что оставил его у ворот. Сидевший за столон был не кто иной, как Харпагус, погрузивший его в гипнотический сон на болотах Мегары.

Похоже было, что Харпагус не узнал Конана. Конан вспомнил, что при встрече с заморийцами лицо его было обмотано лентами каффии. Даже за ужином Конан, опасаясь мошкары, ел, приподняв край полотнища надо ртом.

Подавив в себе вспышку ненависти, варвар сказал с напускным спокойствием:

— Меня зовут Ниун, я вольный воитель из Пограничного Королевства. Услышав, что в храме Заца нужны часовые, я приехал сюда.

Человек в тюрбане покачал головой:

— Ты опоздал на две недели, сын мой. Капитан Катигерн из Бритунии, которая сейчас не воюет, привел сюда свой отряд.

— Да, мне говорили об этом. И все же, господин, нет ли для меня какой-нибудь работы? Мне нужно хоть что-то заработать, прежде чем пуститься в обратный путь.

Харпагус потер узкий подбородок:

— Храму нужен человек, чтобы вести амбарные книги. Справишься ли ты с этой задачей?

— Нет, — покачал головой Конан. — Такая работа не по мне! Я не способен, дважды сложив колонку цифр, получить одинаковый результат.

— Ну, тогда… а, вспомнил! Храму нужен кузнец, по крайней мере на время: наш кузнец сейчас лежит в лихорадке. Родные говорят, он очень плох. Тебе знакомо ремесло кузнеца?

На лице Конана сверкнула белозубая улыбка:

— Мой отец был кузнецом, и я несколько лет проработал у него в подмастерьях.

— Очень хорошо. Замечательно! По крайней мере, ты для этого достаточно силен. Сегодня же можешь взяться за дело. Этот бритуниец покажет тебе, где находится кузница. За ней сейчас присматривает Лар, ученик Парискаса. Он будет твоим подмастерьем.

Выяснив вопросы насчет жалованья и жилья и договорившись о стойле для лошади, Конан выслушал от Харпагуса напутствие.

— Теперь мы все обсудили, сын мой, — сказал викарий. — Но ты должен также понимать, что, находясь в священном Йезуде, нельзя пить опьяняющие напитки, играть в азартные игры и предаваться разврату. И хотя бы раз в десять дней следует посещать богослужения.

Вдруг викарий нахмурился и спросил:

— Приходилось ли нам встречаться с тобой когда-либо прежде?

Конан почувствовал, как у него на голове волосы встают дыбом.

— Нет, господин, — ответил он с безразличным видом. — Разве что в Немедии, когда я там служил солдатом?

Харпагус покачал головой:

— Нет, в Немедии я никогда не бывал. И все же твой голос как будто мне знаком… Ну да ладно. Сейчас стражник покажет, где твое новое жилище. Дел у тебя будет предостаточно.

— Еще один вопрос, господин. Я хочу, чтобы мне вернули мой меч, он сейчас у стражников.

Харпагус тонко улыбнулся:

— Тебе отдадут его. Отнять клинок у кузнеца все равно что забрать стихи у поэта: он тут же сочинит новые.

Топая рядом с бритунийцем по узким улочкам города, Конан угрюмо спросил:

— Викария зовут Харпагус?

— Да.

— Я так и думал. Я правильно его понял, что в Йезуде нет ни вина, ни пива, ни женщин на ночь?

Моркант усмехнулся. Он стал держаться гораздо дружественней, как только узнал, что Конана берут на работу в храме.

— Верховный Жрец Феридун — очень праведный человек, и он надеется распространить благочестие по всей Заморе. Нам, наемникам из Вольного отряда, приходится спускаться к Бартейку для греховных увеселений. Феридун давно бы уже закрыл гостиницу, но он не решается это сделать, понимая, что мы тут же покинем Йезуд.

Конан хохотнул, зная, что наемники вовсю предаются разгулу, пока нет военных действий, однако нигде об этом не говорилось столь открыто.

— Не вижу причин для веселья, — обиженно проворчал Моркант.

— Не обижайся, дружище, — серьезно сказал Конан. — Ведь я тоже служил наемником и кое-что знаю об их нравах.

Кузница помещалась в нижнем этаже и состояла из двух комнат: первая, попросторней, где был горн, — с дверью на улицу; вторая, поменьше, служила жильем кузнецу.

Конан вошел — и мальчик, что сидел, поигрывая прутиком, на наковальне, вскочил на ноги.

— Я — Пиал, новый кузнец, — объявил Конан.

— Меня зовут Лар, сын Яздаха, — сказал мальчишка. — Умоляю, господни Ниун, обучи меня кузнечному делу. Старый кузнец не позволял мне даже прикасаться к инструментам. Похоже, он боялся, что я вырасту и займу его место.

— Посмотрим, как у тебя будет получаться, — заметил Конан.

— О, я способный, поверь мне, господин. Я исподтишка учился сам, когда Парискаса не было дома. Порой он заставал меня за работой и награждал колотушками.

Мальчик пытливо взглянул на великана, которому предстояло стать его новым хозяином.

— Если уж тебе от меня достанется, — проворчал Конан, — то только не за то, что ты пытаешься учиться. Давай-ка взглянем на инструменты.

Конану не приходилось работать в кузнице с тех самых пор, как из-за распрей меж соседними кланами он покинул киммерийскую деревню. Но, взвесив на руке тяжелый молот и взявшись за массивные железные щипцы, он почувствовал знакомое волнение. Конану стало ясно, что не пройдет и нескольких дней, как прежние навыки восстановятся.

— Лар, — позвал Конан, — я отправляюсь в Кшесрон за вещами и лошадью. Пока я хожу, раскали горн; сегодня же примемся за работу. Кстати, куда девался весь этот скот, что вчера пригнали в Йезуд?

— Его загнали в храм с западного входа, — ответил Лар.

— Такой маленький городок, а брюхо бездонное… — покачал головой Конан.

— Стадо привели не для жителей, и даже не для жрецов, господин. Коровы предназначены в жертву Зацу.

— В самом деле? — изумился Конан. — Невероятно. Я бывал во многих храмах и видел немало жрецов. Везде, где в жертву божеству приносят животное, на алтаре сжигают кожу, кости и требуху. Мясо остается жрецам, которые пируют вдоволь. Почему ты думаешь, что в храме Заца другие обычаи?

— Но, господин, в Йезуде каждому известно, что скотина пожирается Зацом! Был ли ты в святилище храма?

— Нет еще. А что?

— Ты все увидишь сам, как только придешь на богослужение. Там находится статуя Заца, в облике гигантского паука, вырезанная из огромного камня. Туловище его такое огромное, а ноги… ноги…

Мальчик содрогнулся и замолчал.

— Статуя не может поедать коров, — возразил Конан, удивляясь ужасу мальчугана.

— Каждую ночь статуя оживает, — продолжал паренек. — Сквозь люк в полу святилища Зац спускается в подземелье, где хватает и пожирает приведенных для него животных. Так говорят жрецы.

— Много я встречал удивительного в своей жизни, — задумчиво проговорил Конан. — Но даже если это правда, слопает ли такой паук столько скота за один присест? Ручного паука я не держал, но знаю повадки животных. Думаю, половины быка ему хватило бы на полмесяца.

— Ах, господин, все это священные тайны! Слабому уму смертных не постичь их, — Лар коснулся лба указательным пальцем.

— Возможно, — хмыкнул Конан. — Берись за растопку горна, а я иду в гостиницу за пожитками.

Вскоре, ведя под уздцы Имира, Конан подошел к воротам храмовой конюшни, где для его коня отвели стойло. Пока Конан рассказывал конюху, как надо ухаживать за Имиром, в дальнем стойле послышалась возня. Лошадь вставала на дыбы и била воздух копытами с возбужденным ржанием.

— Что там такое? — спросил Конан. Конюх обернулся.

— А, это тот проклятый жеребец, которого викарий купил в Туране, — ответил он. — С ним нет сладу: никого к себе не подпускает.

— Вот как! — хмыкнул Конан. — А можно взглянуть?

Подойдя к стойлу, он узнал Эджила. Конь радостно заржал и ткнулся в него носом. Не смея заговорить со своим любимцем, Конан обратился к конюху:

— Я ему как будто понравился, одному небу известно почему.

Конюх оперся на лопату, раздумывая. Наконец он пробурчал:

— Может быть, ты, господин, объездишь его? Возьмешься за это? Жрецы разрешат, я уверен.

Конану так и хотелось сказать «да!», но он боялся, что Харпагус тотчас догадается: новый кузнец и прежний хозяин Эджила — одно и то же лицо. И потому он ответил:

— Посмотрим. Сейчас у меня нет времени даже на Имира.

 Глава 6 ХРАМ БОГА-ПАУКА

В Йезуде не было ни гостиницы, ни харчевни. Конану не хотелось всякий раз тащиться в Кшесрон, и он договорился с матерью Лара, чтобы она готовила для него пищу. Вечером Конан смывал с лица и рук копоть и шел вместе с Ларом в их небольшой домик, где жили мальчик и его рано овдовевшая мать. Свежевыбеленный домик был чист и уютен, с тенистым садом во внутреннем дворике.

Амитис, женщина средних лет, с морщинистым лицом и седыми волосами, готовила довольно вкусно, хоть Конан и ворчал, что нет пива — прихлебывать за ужином. Молча он слушал, как хозяйка болтает о себе, о своей родне и сыне, о незабвенном супруге.

— Нам приходится туго с тех пор, как он скончался, горемычный, — вздыхала она. — Но Лар получает как подмастерье, да еще заработок дочери в храме, да я кое-что зарабатываю, стирая белье, — вот и сводим концы с концами.

— У вас есть дочь? — с любопытством спросил Конан.

— Да, Рудабе — главная танцовщица храма; помимо того, на ней много других обязанностей. Очень смышленая девушка, счастлив будет тот, чьей женой она станет.

— Танцовщицам разрешается выходить замуж?

— Да, по истечении срока службы в храме. Жрецы поощряют брак: если девушка работала старательно, ее наделяют приданым.

— Как выбирают для храма танцовщиц? — спросил Конан, принимаясь за еду.

— Жрецы ежегодно устраивают смотр, — пояснила Амитис, — чтобы выбрать двух самых красивых девушек. Иные семьи приезжают из Шадизара, привозят дочерей, но в основном приходят жители округи. Считается честью, если дочь берут в услужение Зацу.

— Каков срок их службы?

— Избранницы работают в храме пять лет.

Конан взглянул на Лара:

— Почему ты не сказал мне, что у тебя есть сестра?

Мальчик скривил губы:

— Разве я думал, что такой великий человек заинтересуется какой-то девчонкой?

Конан обернулся к Амитис, чтобы скрыть улыбку от своего юного почитателя, и спросил:

— Ваша дочь когда-нибудь навещает вас?

— Да, примерно раз в неделю ее отпускают поужинать с нами. Не далее как три дня назад она провела вечер дома.

Конан лениво потянулся и поднялся из-за стола.

— Лар, — бросил он небрежно, — тебе придется взять меня в храм на службу и пояснить обряды. Викарий велел посещать храм не менее трех раз в месяц, мне следует повиноваться.

Попрощавшись с Ларом и Амитис, Конан вернулся к себе в кузницу. Он подумал, не пойти ли ему в гостиницу Бартейка, чтобы весело провести остаток вечера, но день работы с тяжелым молотом давал себя знать. И поэтому Конан улегся спать гораздо раньше, чем хотелось бы.

Весь следующий день Конан провел у горна и наковальни. Он подковал нескольких лошадей, перековал зазубренный серп, расправил вмятину на шлеме одного из бритунийцев и между делом выковал множество гвоздей самой разной величины; Лар при этом исправно раздувал мехи. Конану приятно было сознавать, что он не забыл ремесло, которому с охотой обучался еще мальчишкой.

Наутро Конан вместе с мальчиком отправился в храм Заца, народ стекался на богослужение со всего города.

И огромная входная дверь, и дверь в притворе были распахнуты. Стражи с алебардами стояли не шевелясь, но глаза их были скошены на хорошеньких женщин, сочетавших набожность с веселым нравом.

Возвышаясь над толпой, Конан вошел в святилище. Запах падали тут ощущался сильней, но Конан привык к запаху смерти на полях битвы и потому не почувствовал тошноты. Круглый зал святилища, располагаясь в центре храма, вмещал тысячи молящихся. Но так как до большого праздника было далеко, около сотни местных жителей собралось в огромной ротонде. Конан заметил, что весь пол украшен изысканной мозаикой в виде узора из паутинок. Каждая сеть была не шире, чем плечи человека; в центре одной из них поместился Лар и жестом пригласил Конана встать рядом.

Конан с изумлением глядел на высокие колонны, поддерживающие купол. Всюду повторялся узор паутины. Он украшал алебастровые стены, колонны, огромной сетью простирался по золоченой поверхности купола. Нити паутины были то черными на белом фоне, то белыми на черном, алыми на голубом, золотистыми на зеленом, пурпурными на серебристом; было и много других цветовых сочетаний.

Блеск позолоты, отражающий блики сотен ламп, которые свисали на бронзовых цепях из углублений в куполе, и бесконечно повторяющийся узор паутины зачаровывали зрителя. Конан закрыл глаза, чтобы не видеть ни круглых ламп, ни мозаики, и постарался представить тихий садик чародея Кушада.

Решившись наконец открыть глаза, Конан сосредоточился на том, что было перед ним.

Наполовину вдаваясь в стену и наполовину выступая в святилище, располагалось священное ограждение, по форме представляющее квадрат. Площадка эта возвышалась над полом, чтобы молящимся лучше было видно храмовое действо; к ней вели три широкие ступени.

Медные полированные перила на подпорках, по пояс высотой, плавной линией огораживали ступени от остальной части святилища.

На площадке, с правой стороны, стоял тяжелый старинный сундук из черного эбенового дерева с бронзовыми замками, позеленевшими от времени. Сундук был украшен вездесущей паутиной, сплетенной из серебряной проволоки, искусно вделанной в полированную поверхность дерева.

Как бы уравновешивая сундук, на левой стороне площадки возвышалась, наподобие алтаря, позолоченная мраморная плита; вся она была покрыта вязью древних заморийских письмен. На этом великолепном основании высилась чаша, вырезанная из халцедона; в ней горел неугасимый огонь — в знак преклонения, понял Конан, пред богом-пауком. В дальнем конце площадки, декорированной кроваво-алой тканью, была ниша, перед которой помещалась статуя Заца. Идол был вырезан из черного оникса с такой тщательностью, что и впрямь можно было поверить, будто он оживает по ночам.

Тяжелое овальное туловище опиралось на подставку, покрытую алым бархатом; в мерцающем сиянии ламп казалось, будто оно висит без опоры; восемь членистых ног паука, каждая прочней галерного весла, покоились на мраморном основании. Статуя напомнила Конану огромного паука, с которым он когда-то сражался в Слоновой Башне, но представленное здесь насекомое было вдвое крупней.

Спереди на голове у паука — или на том отростке, что пауки имеют вместо головы, — помещались четыре огромных глаза, отливавшие голубоватым цветом. С места, где стоял Конан, были видны еще четыре глаза: два по бокам и два на верхушке. Воровской инстинкт пробудился в Конане, и он спросил:

— Из чего сделаны глаза, парень?

— Тсс! — прошептал Лар. — Жрецы идут.

И слева, и справа на площадку выходили двери: одна располагалась за чашей с неугасимым огнем, другая — за эбеновым сундуком.

Внушительная процессия появилась слева: дюжина жрецов в шелковых тюрбанах и парчовых халатах, у каждого в руках — жезл с золотым или серебряным набалдашником. Процессию возглавлял самый рослый жрец, в белоснежном балахоне и дымчато-черном тюрбане; кустистые черные брови, орлиный нос и пышная белая борода придавали ему внушительный вид.

Другие жрецы были одеты в балахоны яркие, как цвета радуги. Один был в алом балахоне и лазурном тюрбане, другой — в пурпурном балахоне и головном уборе цвета шафрана, третий — в сапфирово-голубом балахоне и тюрбане цвета морской волны. На Харпагусе, как всегда, был черный балахон и белоснежно-белый тюрбан.

Двенадцать жрецов выстроились в ряд перед богом-пауком. По знаку Харпагуса молящиеся воздели руки и воскликнули:

— Хвала Зацу, богу всех! Хвала Феридуну, Верховному Жрецу Заца!

Самый молодой из жрецов защелкал в вонючем воздухе длинными тонкими пальцами, и молящиеся запели гимн Зацу. Понятнее всего Конану показался припев: в нем утверждалось, что величие бога Заца летит по всей Заморе, как паутина на крыльях ветра.

Четверо жрецов медленно подошли к неугасимому огню и встали полукругом. Каждый вытащил из рукава какой-то предмет. Конан увидел серебряный кубок, кинжал с инкрустированной драгоценными камнями рукояткой, бронзовое полированное зеркало и золотой ключ. Жрецы исполнили некий сложный ритуал: над чашей взвился и рассеялся по площадке дымок, при этом жрецы произносили заклинания, из которых Конан не понял ни слова.

Жрецы, ступая размеренным шагом, перестроились и стали в два ряда вдоль стен площадки; правая дверь отворилась, и оттуда вышли восемь девушек-танцовщиц и приблизились к богу-пауку. На них не было ничего, кроме длинных нитей, унизанных черными блестящими бусинами; нити хитро переплетались в виде огромной паутины. Драгоценные камни сверкали в эбеновых волосах и на пальцах девушек, подобно каплям росы.

Жрец в сапфирово-голубом балахоне достал флейту и заиграл чарующую мелодию, и девушки исполнили величественный танец вокруг огромного идола. Стройные тела танцовщиц сплетались и изгибались, бусины сверкали и сталкивались при каждом движении.

— Я понял, что Зац — бог чистоты, — прошептал Конан. — Но эти девушки никак не вяжутся с проповедью о воздержании.

— Тсс! Господи, ты не понимаешь, — выдохнул мальчик, глаза которого горели религиозным восторгом. — Это священный танец, древний и почитаемый.

Конану словно кто на ухо шепнул, что украсть такую девицу и сделать ее своей наложницей — затея, достойная похвальбы.

— Которая твоя сестра? — не отставал он.

— Вон та — слева от центра, сейчас она за статуей. Она самая высокая.

— Хорошенькая, — пробормотал Конан. — Если это только она.

Девушка была и в самом деле и выше ростом, и красивей сложена, чем большинство низкорослых, сухощавых замориек. Глядя на нее, Конан почувствовал, как кровь у него закипает.

Танец закончился тем, что восемь девушек простерлись вокруг идола, каждая у края паучьей лапы. Поднявшись и взявшись за руки, они цепочкой покинули площадку. Верховный жрец Феридун выдвинулся вперед и, оперевшись костяшками левой руки о крышку старинного сундука, воздел правую, призывая к вниманию. Он начал свою проповедь:

— Возлюбленные! Мы переживаем дурные времена, времена падения некогда великой Заморы. Мы, жрецы, множество раз твердили — увы, напрасно! — о греховной распущенности народа. Развращенность распространена среди вас, источник ее — королевский трон: мы, некогда великая нация, варимся в котле интриг, преступлений и прочих злодеяний. Привычными стали воровство, убийство, разврат. Культы других богов, призванные остановить падение нравов, оказались бесполезны или — увы! — способствуют неправедному обогащению и утопанию в грязи чувственных удовольствий.

Ораторские интонации Феридуна раздражали киммерийца, Конану так и хотелось выкрикнуть, что, в каких бы злодеяниях ни погряз народ Заморы, он ничуть не хуже, чем любой другой народ. Но, понимая, что один человек ничего не сделает против сотен воодушевленных религиозным пылом фанатиков, Конан попридержал язык. Тем временем Верховный Жрец продолжал:

— Только истинная вера, вера в бога Заца, способна в корне пресечь разложение. Только вера в Заца способна очистить королевство от порока и восстановить Замору во всем ее древнем величии. Уверяю вас, возлюбленные, день очищения недалек. Все, преданно собравшиеся здесь, доживут до него. Это будет великий переворот, схватка со злом, какой мир еще не видывал, но вы ее увидите. Пламя великого отмщения охватит страну, поглощая грешников, как насекомых, попавших в костер! Час близится! Готовьтесь, дорогие, вступить в ряды священной армии Заца…

Конан, слушая Феридуна, беспокойно ерзал на месте. Наконец Верховный Жрец закончил свое выступление молитвой. Восемь девушек, одетые в соблазнительные полупрозрачные накидки всех оттенков радуги, торжественно вышли и пропели гимн, пока жрец в сапфирово-голубом балахоне и тюрбане цвета морской волны подыгрывал им на флейте. Под музыку служители в изумрудно-зеленых туниках обходили верующих, потряхивая чашами для сборов. Позвякивание монеток весело, хотя и не в такт, аккомпанировало звонкоголосому пению девушек.

Один из служителей протянул чашу Конану. Заглянув в чашу, Конан увидел груду самых разных монеток. Ворча, киммериец выудил из своего тощего кошелька медную монету и бросил в чашу.

Служитель презрительно фыркнул.

— Ты не слишком щедр к богу, чужеземец, — пробормотал он.

— Пусть жрецы побольше платят мне за работу в кузнице, — прорычал Конан. — Тогда я стану щедрей.

Служитель уже приготовил резкий ответ, но сердитый блеск в глазах Конана заставил его прикусить язык.

Когда сборы подаяния завершились, девушки умолкли и исчезли. Верховный Жрец Феридун подошел к сундуку, церемонно отпер его и откинул крышку. Служители торжественно прошествовали мимо, опоражнивая свои чаши; эхо от гремящих монет гулко разносилось под куполом храма.

Феридун пропел еще одну молитву, благословил приношения и запер набитый монетами сундук. Воздев руки, молящиеся вновь возгласили хвалу богу Зацу, и богослужение закончилось.

Когда Конан и его юный провожатый вышли из храма, Лар, кипя воодушевлением юности, воскликнул:

— Разве Верховный Жрец Феридун не замечательный человек? Не наполняет ли он сердца духовным горением?

Конан помедлил, прежде чем ответить:

— Я уверен, что жрецы ничем не отличаются от прочих людей. Они стремятся к власти, деньгам и славе, как и все мы, только маскируют свои желания благочестивой болтовней.

— Ах, господин! — воскликнул мальчик. — Не дошли бы твои слова до ушей жрецов! Возможно, они простят тебя, как невежественного чужеземца, но ты не должен отзываться непочтительно ни о боге, ни о его служителях, находясь в священном Йезуде, — если не хочешь послужить пищей для бога-паука.

— Такова судьба всех нечестивцев? — поинтересовался Конан.

— Да, господин. Так обычно казнят нечестивцев.

— Как совершается казнь?

— Служители бросают преступника в подземелье под храмом. Когда наступает ночь, бессмертный Зац принимает облик паука и спускается вниз, чтобы пожрать виновного.

— Кто-нибудь видел превращение Заца?

— Только жрецы, господин.

— Но хоть один житель Йезуда присутствовал при этом чуде?

— Н-нет, господин. Никто не осмеливается входить в обиталище бога-паука, кроме жрецов. В прошлом году, говорили, один нечестивец тайком проник в подземелье, надеясь похитить сокровища. Вы слышали о заморийских ворах?

— Я слышал, что никто не сравнится с ними в ловкости и смелости. Так что же случилось с тем храбрецом? Его сожрал Зац?

— Нет, ему удалось ускользнуть. — Мальчик содрогнулся. — Но он вышел оттуда сумасшедшим и через несколько дней умер.

— Хм… Да, подземелья вредны для здоровья. Скажи-ка мне, Лар, из чего сделаны глаза Заца?

— Из того же, что и твои и мои, думаю, но когда Зац возвращается на пьедестал и застывает в своем каменном облике, тогда, наверное, его глаза состоят из какого-то голубоватого минерала. Большего я не могу сказать.

До конца пути Конан не промолвил больше ни слова — все его мысли были связаны с новое затеей. Глаза Заца, конечно, сделаны из какого-то драгоценного камня. Если удастся украсть хотя бы парочку, он обеспечит себя на всю жизнь. Обычно Конан с легкостью принимал культ чужого бога, но он не мог поверить в божественность паука, пусть даже самого огромного. Превращается или не превращается статуя в живое существо, Конан ни за что не стал бы поклоняться ей как богу. Он чувствовал, что жрецы Заца надувают доверчивых заморийцев и что поступит справедливо, если лишит их неправедно нажитых сокровищ.

К вечеру Конан, устав от царящей в Йезуде трезвости, прицепил меч и отправился в Кшесрон, в таверну Бартейка. Посетителей было немного, чем Конан остался доволен, так как ему хотелось поразмышлять в одиночестве.

Конан, с кружкой пива, сел в дальний угол. Он сожалел, что так цинично беседовал с Ларом о богах и жрецах, потому что его неосторожные слова давали набожному и впечатлительному мальчику власть над ним, Конаном. В случае если они поссорятся или Лар сделает какую-нибудь глупость, а Конан накажет его, мальчик может пойти к жрецам и, сгустив краски, рассказать о ереси кузнеца. Из жизни в цивилизованных странах он усвоил многое, но трудней всего было научиться держать язык за зубами и взвешивать каждое слово, которое собираешься сказать.

Мрачные размышления киммерийца были прерваны перебранкой: на противоположном конце тускло освещенной залы препирались сидящие за столиком мужчина и женщина, меж ними стояла пустая бутылка вина. Женщина, в плотно прилегающем платье из алого с белым ситца, с огромным декольте, из которого выступала пышная грудь, была Мандана, дочь хозяина гостиницы. В мужчине Конан узнал капитана Катигерна, которого мог бы приметить сразу, как тот вошел, по закручивающимся кверху рыжим усам. Но, поглощенный собственными мыслями, Конан не заметил присутствия офицера. Катигерн нагрузился так, что не мог подняться из-за стола, и женщина бранила его за это. Капитан, тупо слушая ее, громко рыгнул, уронил голову на руки и захрапел.

Женщина, придвинув к столу свой табурет, обвела взглядом комнату и, подойдя к Конану, сказала:

— Могу я посидеть с тобой, господин?

— Конечно! Что-нибудь случилось, детка?

— Сам видишь!

Большим пальцем руки она ткнула в сторону спящего Катигерна.

— Он обещал мне восхитительный вечер, а сам напился как свинья. Я уверена, что ты, например, не уснешь, когда придет время доставить девушке удовольствие.

Мандана зазывно улыбнулась и поправила лиф платья так, что ее пышные груди едва не вывалились из декольте. Конан приподнял тяжелые брови.

— Ого! — пробормотал он голосом, охрипшим от вожделения. — Если хочешь получить удовольствие, назначь только место и время встречи.

— Наверху, в моей комнате. Но сначала выпьем, а потом ты уплатишь отцу за мое к тебе расположение.

Кивком Мандана указала на буфетную стойку, где работал Бартейк.

Конан озабоченно взглянул на нее:

— Сколько он просит?

— Десять медяков. Да, кстати, ведь ты не вернулся в гостиницу и провел здесь всего одну ночь. Наверное, жрецы дали тебе работу в Йезуде?

— Да, я теперь кузнец при храме, — ответил Конан, вынимая из кошелька необходимое количество монет. — В соответствии с мирным ремеслом, неплохо бы…

Но Конан не договорил: капитан Катигерн проснулся, поднялся на ноги и теперь возвышался над столом, где сидели Конан и Мандана.

— Что ты делаешь тут с моей девчонкой, ты, неотесанный олух?

Конан, прищурив глаза, смотрел на капитана, пытаясь определить, насколько тот пьян.

— Убирайся к чертям, капитан, — ровным голосом сказал он. — Девушка выбрала меня, пока ты храпел, свалившись, как мешок с дерьмом.

Взяв свою кружку с пивом, Конан неторопливо отхлебнул.

— Наглый щенок! — завопил Катигерн и размахнулся, метя противнику в лицо. Костяшки его пальцев ударились о предплечье Конана, и пиво выплеснулось из кружки.

Конан невозмутимо поставил кружку и, вскочив с ловкостью пантеры, залепил Катигерну в челюсть левым кулаком. Голова капитана дернулась, он зашатался и тяжело рухнул. Обыкновенный человек от такого удара лишился бы сознания, а то бы и с жизнью распрощался, но рослый капитан Катигерн был силен чрезвычайно. Он тут же вскочил и вытащил меч из ножен.

— Я вырежу у тебя печень и брошу псам! — прорычал он, ринувшись на Конана.

Не обращая внимания на жалобные вопли хозяина, Конан ловко отразил удар Катигерна. Скрещенные клинки сверкнули в желтоватом свете лампы. Посетители таверны, забравшись под столы, в страхе наблюдали, как два великана кружат, обрушивая и отражая удары. Звон стали, крики перепуганных наблюдателей наполнили вечерний воздух дьявольским эхом.

После первой смерчеподобной атаки у капитана Катигерна появилась одышка, и тогда он переменил тактику. Меч его, сработанный где-то на Севере, имел прямой клинок. Бритуниец, вместо того чтобы обмениваться с противником рубящими ударами, принялся делать стремительные смертельные выпады.

Конан сам любил сражаться длинным широким мечом. Однако ему редко доводилось встречать столь умелого бойца, сжимающего в руках оружие северных племен. Трижды лишь пантероподобная ловкость в сочетании с лихими отражающими ударами спасла его от участи быть изрубленным в куски разящим мечом Катигерна. Один из выпадов, подобный броску змеи, проколол тунику Конана и оставил кровавую зарубку на плече.

Конану стало ясно, что бритуниец — бывалый воин, которого трудно одолеть даже пьяного. Хотя Конан был выше, крепче, моложе и проворней, он радовался, что искусный в сражении наемник не вполне трезв.

Бартейк приплясывал вокруг сражающихся, заламывал свои пухлые ручки и вопил:

— Выйдите на улицу, прошу вас, почтенные! Не деритесь в моей таверне! Вы меня погубите!

Соперники не слушали его. Вдруг из полутемного угла залы выскользнул маленький невзрачный человечек и приблизился к Катигерну. Конан увидел, как в свете лампы блеснул кинжал.

Конан охотно убил бы противника в честном сражении, но он был не способен на коварный удар в спину. Однако предупредить бритунийца было нельзя: Катигерн почел бы это за отвлекающий маневр.

Все эти мысли промелькнули в голове у Конана, пока капитан заносил оружие над головой. Молниеносно, как леопард, Конан отпрыгнул назад и опустил меч.

— Оглянись! — воскликнул он. — Предательство!

Мигом сообразив, что сейчас он вне досягаемости меча Конана, Катигерн не замедлил оглянуться. В то же время убийца сделал выпад, намереваясь вонзить клинок в бритунийца. Катигерн с воплем проклятия обрушил на незнакомца меч. Лезвие вонзилось меж ребрами и едва не перерубило позвоночник. Убийца рухнул возле стола, на пол вывалились окровавленные внутренности. Он коротко простонал и затих.

— Мощный удар, — заметил Конан, все еще держа меч опущенным. — Желаешь продолжить?..

— Вы, олухи… — начал было Бартейк, но умолк, увидев, как свирепо сверкнули глаза Конана и Катигерна.

— Нет, не хочется, — ответил капитан.

Он вытер меч о край платья убитого и вложил его в ножны, убедившись только, что и Конан делает то же самое.

— Я не могу убить человека, который только что спас мне жизнь, пусть даже он за минуту до того пытался уложить меня самого. А что касается девушки — кстати, где же малышка?

— Пока вы тут сражались, — вставил Бартейк, — она ускользнула к себе в комнату с другим посетителем. Он из твоего же отряда, капитан.

Хозяин крикнул сыновьям, чтобы те убрали мертвое тело и вымыли и отскребли дочиста пол.

— Зац да спасет меня от пары других таких глупцов!

Катигерн криво усмехнулся:

— Ты прав, дружище, мы оба были дураками, рискуя жизнью из-за простой потаскухи. — Он зевнул. — Что касается меня…

— Погоди, — проворчал Конан. — Давай-ка поглядим на того, кто пытался воткнуть в тебя кинжал. Поставь поближе лампу, хозяин.

Перевернув мертвеца, Конан увидел, что это был типичный замориец, маленький, худой и смуглый.

— Тебе он знаком, Бартейк? — спросил Конан.

— Конечно! — ответил хозяин. — Он приехал сегодня на муле и намеревался переночевать, назвался он Вартраном из Шадизара.

— Прежде ты его когда-нибудь видел?

— Нет. Почтить бога-паука съезжаются паломники со всей Заморы.

Конан ловко обшарил мертвое тело. К поясу Вартрана был подвешен кошель, полный серебряных и медных монет, там же Конан нашел маленький пергаментный свиток.

Развернув его, Конан нахмурился:

— Катигерн, ты читаешь по-заморийски?

— Нет! Я с трудом читаю на своем родном языке. А ты?

— Как-то выучил несколько заморийских букв, но давно уже позабыл.

— Дайте-ка мне взглянуть, — попросил хозяин таверны.

Поднеся пергамент поближе к лампе, он беззвучно зашевелил губами, пытаясь разобрать замысловатую вязь строк. Но, разочарованно пожав плечами, он все же вернул свиток Конану.

— Это старый заморийский алфавит, — сказал он. — Мы не используем его с тех пор, как Тиридат Первый усовершенствовал нашу систему письма. Возможно, какой-нибудь жрец в Йезуде сумеет это разобрать, а я не могу.

— Можно взглянуть? — промурлыкал некто тихим высоким голосом с особым иноземным акцентом. Стигиец, которого Конан видел ранее, стоял теперь возле него и глядел выжидательно. — Наверное, я смогу помочь вам.

— А кто ты будешь?

Бритоголовый улыбнулся:

— Я Псамитек из Луксура, бедный ученый-оккультист.

Хмыкнув, Конан передал ему свиток, и стигиец принялся изучать его при колеблющемся свете лампы.

— Ну-ка, ну-ка… «Я — Тугрил, Верховный Жрец Эрлика, клянусь своим богом, что уплачу десять тысяч золотых монет за голову…» Что за имя?.. «Конана… киммерийца». Что вы скажете, почтенные? Кто такой этот Конан? Есть ли среди нас человек с таким именем?

Катигерн мельком оглядел комнату. И он, и Конан отрицательно покачали головами.

— Припоминаю, что два года назад, — сказал Бартейк, — будучи в Шадизаре, я что-то слышал о знаменитом воре по имени Конан. Я давно забыл эту историю, но сейчас пергамент напомнил мне о ней. Говорили, наглость этого вора была столь велика, что каждый стражник в Шадизаре мечтал о его поимке. Но в конце концов киммериец бежал из страны неизвестно куда.

— Вот оно что… Не сомневаюсь, здесь есть некая загадочная связь. Этот Конан и в самом деле незауряден, иначе бы туранский жрец не предлагал за его жизнь королевское вознаграждение. На эту сумму можно приобрести библиотеку оккультных трудов, величайшую в Стигии. — Вздохнув, ученый свернул пергамент и положил его в свою суму. — Послание не относится ни к кому из присутствующих; надеюсь, не будет возражений, если я оставлю его себе. Хороший пергамент стоит дорого, а этот я выскоблю и использую снова. Доброй ночи вам всем.

Он скромно поклонился и ушел. Конан хотел было потребовать, чтобы ему вернули свиток, но понял, что тогда все догадаются, кто он такой в действительности. Чтобы скрыть свое неудовольствие, он повернулся к Катигерну:

— Капитан, самое лучшее сейчас — выпить. Мы это заслужили, к тому же я не знаю наиболее подходящего способа промотать добычу.

— Ладно, — согласился Катигерн. — А завтра я доложу об убийстве викарию. Тебе, наверное, придется быть моим свидетелем.

— Разве цивилизация не похожа на преисподнюю? — спросил Конан. — Убил противника, защищаясь, — тут же пиши докладную какому-нибудь чинуше.

Поздно вечером, когда уже загорелись звезды, стражники из Вольного отряда с удивлением увидели, как их капитан и городской кузнец, обнявшись, поднимаются по крутой дороге на утес. Оба ревели во всю глотку, не одну, а сразу две песни — каждый свою.

 Глава 7 ВИНО ИЗ КИРОСА

Спустя три дня Конан вместе с Ларом пришел домой к Амитис и застал там Рудабе.

— Здорово, сестра! — воскликнул мальчик. — Это наш новый кузнец, всемогущий господин Ниун. Он разрешает мне держать заготовку на наковальне, пока он кует. А сегодня он объяснил мне, как металл меняет цвет, когда нагревается или охлаждается. Я тоже буду кузнецом.

— Ты так добр, господин Ниун! — просияв, сказала Рудабе.

Конан взглянул на девушку, и глаза его вспыхнули жгучей голубизной. Рудабе была выше и несравненно красивей, чем другие заморийки; не из тех красавиц, что выбирают правители для своих сералей, но миловидная, румяная, с правильными чертами лица. Незамысловатого покроя туника и панталоны из грубой шерсти — повседневный наряд замориек — не могли полностью скрыть привлекательности округлых форм танцовщицы.

— Мама пересказала мне несколько историй с необыкновенными приключениями, которыми ты потчевал ее с братом. Твои повествования правдивы?

— Да, почти, — усмехнулся Конан. — Хотя хороший рассказчик должен кое-что приукрасить ради увлекательности. Не тебя ли я видел во время последнего богослужения танцующей перед Зацом?

— Да, меня, если ты был среди молящихся.

— Сейчас ты одета теплей, чем тогда.

Девушка улыбнулась, ничуть не смутившись.

— Верно. Но пусть тебя не обольщает мой храмовый костюм: я не хочу стать жертвой Заца за то, что доставила мужчине минутное удовольствие.

— Каждый, кто попытается скормить тебя этому раздувшемуся клопу, будет иметь дело со мной, — пробурчал Конан.

— Красивая и смелая речь, господин Ниун, но вряд ли ты сможешь изменить мою судьбу, если жрецы вынесут такое решение. — Девушка вздохнула. — Иногда мне кажется, что святые отцы доводят добродетель до степени порока, но, раз уж я сделала выбор, надо идти до конца.

— Когда истекает срок твоего служения?

— Через восемь месяцев.

— И что же потом? — расспрашивал Конан, пока Амитис расставляла тарелки с тушеным мясом.

— Выйду замуж за местного парня, надеюсь. Некоторые давно уже поглядывают на меня, но мне сейчас не до того. Храмовые обязанности поглощают меня целиком.

— В чем они состоят?

— Как старшая труппы, я возглавляю девушек в танцах и пении, учу новеньких. Вдобавок мы служим на побегушках у жрецов, делаем уборку в храмовых помещениях. Но и это еще не все. С тех пор как умер старый распорядитель собственностью, распорядительницей сделали меня. Жрецы не могли меж собой решить, кто из них подходит для этой должности, и потому все обязанности свалили на меня.

— Что ты делаешь как распорядительница?

— Я отвечаю за храмовое имущество, слежу, чтобы мозаика, мебель, священная утварь были в полном порядке. Вот почему я так редко навещаю маму.

— В дни посещения, наверное, ты ночуешь дома?

— Нет, до полуночи я должна возвратиться в храм.

Какое-то время Конан ел молча. Когда Амитис унесла тарелки и послала Лара за водой, чтобы вымыть посуду, Конан спросил:

— Ты была когда-нибудь в гостинице Бартейка в Кшесроне, Рудабе?

— Много лет назад, когда еще отец был жив, он брал нас туда с собой. Но я мало что помню.

— У них там сейчас новый арфист — говорят, очень хороший. Хочешь, я сопровожу тебя туда сегодня? К полуночи я доставлю тебя в храм.

Девушка опять вздохнула:

— Как бы мне этого хотелось! Но пока я служу в храме, мне запрещено отлучаться из Йезуда, разве что в сопровождении жреца. Меня высекут кнутом, если я нарушу это правило.

— Пойдем со мной! Надень плащ с капюшоном и не открывай лица. У девушки твоего возраста должна быть какая-то жизнь помимо работы.

— Ты искушаешь меня, господин. Я так мало знаю о внешнем мире. И все же…

Они долго еще так спорили, стараясь говорить как можно тише, и наконец Рудабе уступила.

— Погоди немного, — сказала она.

Когда Рудабе появилась вновь, она была закутана с ног до головы.

— Кром! — воскликнул Конан. — Ты похожа сейчас на стигийскую мумию. Что ж, пойдем, самая пора.

В обеденном зале гостиницы стоял гул. Конан испытующим взором окинул столы, чтобы убедиться, что ни ему, ни девушке ничто не угрожает, и провел Рудабе в затененный угол.

Стигийский ученый сидел за соседним столом, разложив свои таблички. За другим столом поблизости сидело несколько новоприбывших — гирканцы в дорожных костюмах; штанины их были заправлены в сапоги, шапки с загнутыми краями, сшитые из овчины, прикрывали бритые черепа. Они шумно играли в кости, потягивая пиво из огромных кружек.

Из Турана, наверное, подумал Конан, во всяком случае, один из них, углубившийся в какие-то бумаги, точно был туранец. Туранцы, одна из ветвей гирканского племени, считали себя наиболее цивилизованными и презирали родственных зуагиров, которые кочевали по бескрайним степям к востоку от моря Вилайет. Однако туранцы сохраняли многое от облика и повадок своих предков-варваров, общих и для них, и для кочевников-зуагиров.

Туранец, склонившийся над свитками, был невысокий, коренастый, с аккуратно подстриженной седой бородкой. Одет он был богаче, чем его спутники, короткие седые волосы покрывала черная бархатная, красиво расшитая жемчугом тюбетейка. Отодвинув в сторону тарелку с остатками пищи, туранец внимательно изучал разложенные на столе документы.

Конану показалось, что он где-то видел этого человека, однако не удавалось припомнить, где же именно и при каких обстоятельствах. Одно было ясно: в Йезуде он с ним не встречался, и потому можно было пока не думать о нем. Конан пощелкал пальцами, чтобы подозвать стоявшую за стойкой Мандану.

— Вина для меня и для госпожи, — вполголоса велел Конан. — Хорошего вина, а не вашей кислятины. Что ты можешь предложить?

Мандана, недружелюбно взглянув на закутанную в плащ фигуру, ответила:

— У нас есть красные нумалийское и иантийское и белое аккарийское.

— А что-нибудь получше у вас есть?

Мандана презрительно фыркнула:

— Да, мы держим бочонок вина из Кироса, но это для благородных господ. Тебе не по карману.

— Не твоя забота считать деньги у меня в кошельке, — отрезал Конан, высыпая на стол пригоршню серебряных монет. — Принеси лучшего вина.

Мандана ускользнула. Теперь у Конана вдоволь было денег: пока Парискас болел, накопилось много заказов, и заказчики щедро платили за то, чтобы работа была сделана вне очереди. Эти чаевые значительно превышали жалованье, которое платили Конану жрецы.

Вскоре два кубка с золотистым киросским уже стояли на столе. Конан, вместо того чтобы залпом выпить вино, как он делал обычно, вдохнул в себя изысканный аромат, подражая цивилизованному обычаю, и выпил не спеша, смакуя каждый глоток. Хотя Конан легко относился к деньгам, вино это стоило так дорого, что киммерийцу хотелось растянуть удовольствие.

— Какое чудесное вино! — прошептала Рудабе, которая пила чуть приподняв край капюшона. — В жизни ничего подобного не пробовала.

— Я знал, что тебе понравится, — откровенно заявил Конан. — Как у вас там в хра… то есть там, где ты работаешь, насчет интриг?

— Что-то затевается, — задумчиво, тихим шепотом ответила девушка. — Мой хозяин заговорил об очищении неспроста: он слов на ветер не бросает. Он вынашивает какой-то ужасный замысел и намекает, что вскоре осуществит его — возможно, через месяц.

Конан, наклонившись к ней, прошептал:

— Что он за человек, ваш Верховный Жрец?

Рудабе чуть заметно вздрогнула.

— Все его боятся, — призналась девушка. — Это жестокий надсмотрщик, верный своим правилам; он не знает жалости, если уверен в своей правоте, — а в правоте своей он уверен всегда.

Конан, сузив глаза, пристально взглянул на Рудабе.

— Интересно, что он затевает?

— Не знаю. И потом, визит этих… — девушка кивнула в сторону стола, за которым сидели посетители в овчинных шапках и седобородый мудрец в унизанной жемчугом тюбетейке.

— Что тебе о них известно? — спросил Конан.

— Они прибыли из Аграпура с миссией от короля Илдиза. Не знаю, как зовут этих головорезов, а старик — это господин Парвез, туранский дипломат.

Конан хлопнул себя по лбу широкой, крепкой ладонью:

— Конечно же! И как это я… — Он вовремя осекся и не сказал, что видел однажды Парвеза при дворе короля Илдиза, то есть там, где кузнец Ниун никогда не бывал. Желая скрыть замешательство, он сделал знак Мандане, чтобы та вновь наполнила кубки. Рудабе, заметив его смущение, тихо спросила:

— Ты знаешь этого Парвеза?

— Нет, но я слышал о нем, будучи в Шадизаре, — пробормотал Конан. — Что ему нужно от Феридуна? Короли обычно направляют послов к другим королям, а не к иноземным жрецам.

— Не знаю, наверное, здесь существует какая-то связь с женщиной в вуали.

— Женщина в вуали? А кто она такая? — живо поинтересовался Конан. Догадка уже зашевелилась у него в мозгу.

— Незадолго до того, как ты пришел в Йезуд, из долгого путешествия возвратился наш викарий и с ним женщина, покрытая разноцветной накидкой. Она тут же была заключена в храме, в отведенной для нее комнате, и теперь ее не видит никто, кроме жрецов и одной-единственной рабыни. Эта служанка, темнокожая девушка, привезена из какой-то дальней страны и ни слова не понимает по-заморийски.

Конана наконец осенило: женщина в вуали — да ведь это Джамиля, любимая жена короля Илдиза! Он покрепче сжал губы, боясь проговориться, что ему известно о похищении Джамили. Пытаясь казаться равнодушным, он небрежно спросил:

— Эту женщину жрецы похитили ради выкупа?

Рудабе покачала головой:

— Нет. Зац и его служители несказанно богаты. Монеты в сундуке — это всего лишь символ храмового богатства. Подлинные сокровища Заца — сосуды из золота и серебра, набитые алмазами, рубинами и изумрудами, слитки драгоценных металлов, груды цельных самородков, — все это хранится под семью замками в сокровищнице. Помимо десятины, которую платят верующие, и приношений короля, храм получает доход от продажи нефти: она повсюду сочится из-под земли, и по приказанию жрецов ее вычерпывают из луж и сбывают по выгодной цене. Таковы богатства Заца, и потому даже королевский выкуп не заставит жрецов пойти на преступление. Скорее всего, эта женщина — какая-нибудь особа королевской крови, пожелавшая избегнуть жестокого обращения супруга.

— Или ставшая из-за этого отравительницей, которой необходимо убежище, — добавил Конан.

Глаза киммерийца блестели от алчности, планы лихорадочно роились в голове, но он не стал расспрашивать девушку ни о храмовых сокровищах, ни о запертой женщине, чтобы посетители за соседним столом ничего не заподозрили. Напустив на себя веселость, он беззаботно улыбнулся, осушил свой кубок и вновь подозвал Мандану. Мандана с угрюмым видом наполнила кубки и вновь дерзко взглянула на Рудабе. Танцовщица еще больше натянула на лицо капюшон и съежилась в углу.

— Не обращай внимания на эту девку, — посоветовал Рудабе Конан. — Ей завидно, что ты красиво одета, только и всего. Лучше расскажи мне, как ты проводишь день.

Конан уже заметил, что Рудабе — хорошая рассказчица, говорит она рассудительно, ясно и не без остроумия. Женщины, которые ему попадались, с тех пор как он покинул Киммерию, мололи всякую чепуху, болтовня всякий раз являлась либо предисловием к любовной схватке, либо прелюдией к отказу, если такое случалось. Но беседа с Рудабе доставляла Конану неведомое ранее удовольствие: он наслаждался острым умом девушки.

— Одна из моих задач, — тихо рассказывала Рудабе, — следить за уровнем масла, которым подпитывается неугасимый огонь.

— Как это делается? — спросил Конан.

— Скрученный из волокон фитиль, пропитанный жидким топливом, вставлен во впадину, выдолбленную в мраморной плите прямо под халцедоновой чашей. Из углубления около двери, из которой в святилище появляются жрецы, выведена трубка, в которую вставлен бронзовый вентиль. Я поворачиваю вентиль влево — масло течет, вправо — масло прекращает течь.

— Экая хитрость, — пробормотал Конан, — такого и в королевских дворцах не увидишь. А как наполняется емкость?

— Каждый день, — продолжала девушка, — я проверяю, каков уровень жидкого топлива. Если он довольно низок — например, на третий день, — я сообщаю об этом жрецу, которому поручено наполнять емкость. Он наполняет кувшин и вливает топливо в резервуар. В прошлом году жрецы, отговариваясь тем, что и без того очень заняты, поручили мне эту работу. Первый раз, как я попробовала это сделать, еще не имея навыка, я пролила немного нефти. Верховный Жрец пришел в ярость. Можно было подумать, что я украла глаз у Заца. Позднее он обвинил меня, что я плохо вытерла мраморный пол, из-за чего жрец Мирзес поскользнулся и опалил свой балахон.

— Как же это случилось?

— Мирзес был не слишком осторожен во время Представления Телесмов, то есть священного ключа, зеркала и прочих вещей, — он взмахнул рукавом против пламени. Край рукава вспыхнул, и было очень много суеты и крика, прежде чем удалось загасить огонь.

— Чем же все кончилось?

— Мирзес две недели ходил с перевязанной рукой. Когда он выздоровел, Верховный Жрец поручил ему наливать масло в емкость, заявив, что он-то уж будет осторожен. Я была несказанно рада, избавившись от этой работы, хотя и негодовала на Феридуна за его колкое замечание насчет женской глупости.

— Где вы берете это топливо?

— Не знаю точно, но мне говорили, что подземная труба выходит за пределы храма и ведет к ущелью, где нефть сочится из земли, образуя озеро.

Конан понимающе кивнул:

— Кстати, насчет глаз Заца. Наверное, они из драгоценных камней — во всяком случае, тогда, когда Зац принимает вид статуи. Ты не знаешь, что это за камни?

— Говорят, это восемь искусно подобранных, одинаковых огненных опалов. Стоят они, наверное, не меньше, чем все остальные сокровища Заца.

Окинув взглядом залу, Рудабе вдруг замерла и схватила Конана за руку:

— Ниун! Надо поскорей уходить!

— Почему? Что случилось, девочка?

— Видишь вон того, что сейчас вошел? — незаметным кивком девушка указала Конану, куда следует смотреть. — Только не поворачивайся. Это Дариус, один из жрецов! Если он заметит меня, я пропала!

Дариус был одним из младших жрецов, худощавый, аскетического вида молодой человек, примерно одних лет с Конаном; одет он был в янтарно-желтый балахон и изумрудно-зеленый тюрбан. Не обращая внимания на прочих посетителей, он напрямик двинулся к столу, где сидел стигиец. Они приветствовали друг друга поклонами и величавыми жестами, после чего жрец отодвинул табурет и сел напротив Псамитека. Они принялись шептаться, время от времени стигиец что-то помечал на вощеной деревянной табличке.

— Я слышала, что этот стигиец, — сказала Рудабе, — путешествует, изучая культы разных богов, сюда он прибыл, интересуясь поклонением Зацу. Похоже, Дариус рассказывает ему об этом. Идем?

Конан чуть заметно покачал головой:

— Мы не должны вскакивать и уходить в спешке, привлекая всеобщее внимание. Впрочем, он сейчас совершенно поглощен беседой со стигийцем.

— Дариус из тех, кого я меньше всего боюсь, — шепнула Рудабе. — Он идеалист, не от мира сего; ходят слухи, что он не в ладах с Верховным Жрецом и викарием. Смотри, вот идет арфист. Может быть, стоит остаться и послушать?

— Конечно! — ответил Конан. — Я закажу еще вина, пока он не начал.

Конан махнул рукой Мандане. Рудабе зевнула и улыбнулась за своей вуалью.

— Мне не следует так много пить, но это вино так освежает. Как оно называется?

— Это вино из Кироса, что на шемитском побережье. Я слышал, что сочетание климата и почвы делает его лучшим в мире, а если есть еще лучше, мне предстоит его отведать.

Арфист сел на табурет и настроил арфу. Проворные пальцы забегали по струнам, и он запел трагическую песнь, в его звенящем голосе слышалась безысходность. Когда он умолк, слушатели зааплодировали. Арфист поклонился и с перевернутой шапкой обошел комнату, собирая плату.

Затем последовала разухабистая баллада о прославленном разбойнике, который грабил богатых и раздавал награбленное беднякам. Но на сей раз нежные переливы струи и красивый голос певца были заглушены грубой перебранкой: меж четырьмя туранцами вспыхнула ссора. Несколько посетителей попытались призвать их к тишине, но безуспешно. Говорили на гирканийском, и потому Конан сумел понять причину ссоры.

Туранцы спорили о том, кто из них нынешним вечером воспользуется расположением Манданы. Конан был в замешательстве, когда впервые узнал, что Бартейк торгует телом своей дочери. Несмотря на то что киммериец позабыл многие нравственные предписания своего варварского отечества, все же он находил бесчестным поведение отца, заставляющего родную дочь заниматься непотребством. Но чего еще ожидать, говорил он себе, от развращенных заморийцев? Тем не менее сам он был не прочь, до того как встретил Рудабе, прибегнуть к услугам девки из таверны.

Спорящие наконец решили, что их разногласия покончит удачный бросок игральной кости. Какое-то время бряцание арфы сопровождалось стуком игральных костей. Внезапно самый удачливый игрок воплем возгласил о своей победе, прочие приветствовали его громкими выкриками и непристойными жестами.

Рудабе, отпив вина, сказала:

— Да ведь это… ведь это позор, невозможно слушать арфиста. Ниун, нельзя ли успокоить этих невеж?

Однако Конан не имел намерений впутываться в какую-нибудь заварушку. Киммериец опасался, что его самого либо его спутницу могут узнать или — что еще хуже — Бартейк откажется его впускать. С другой стороны, не в его характере было сидеть сложа руки, когда женщина взывает о помощи.

Прежде чем он успел взвесить, как ему следует поступить, пьяный туранец поднялся и, пошатываясь, подошел к столу Конана. Он хлопнул Конана по плечу и пробубнил на ломаном заморийском:

— Эй, парень! Уступи свою девушку на ночь.

Стараясь не взорваться, Конан сказал:

— Моя девушка, как ты сам назвал ее, не сдается внаем или напрокат. И потом, ты ведь уже договорился с дочерью хозяина?

Туранец, покачнувшись, сплюнул на пол:

— Нет, она досталась Тутушу. А я, козел похотливый, остался без бабы. Сколько ты возьмешь? Я не поскуплюсь.

Конан скрипнул зубами:

— Я тебе уже сказал, что эта девушка не продажная.

Туранец шлепнул Конана по плечу, что можно было счесть и дружеским похлопыванием, и враждебным тычком.

— Э-э, не задирай нос! Я Чагор, известный боец. Клянусь Эрликом, я беру то, что хочу…

Конан вскочил на ноги и резко выбросил кулак, метя Чагору в подбородок. Челюсть лязгнула, и туранец повалился на спину как подрубленный. Конан, с бесстрастным лицом, сел и отпил глоток вина.

Однако туранец быстро пришел в чувство. Он слабо зашевелился, пытаясь встать на ноги. Конан снова поднялся из-за стола, перевернул Чагора концом сапога, сграбастал его за края одежды и понес к выходу. Пинком открыв дверь, Конан вышел во двор и погрузил туранца в лохань, из которой поили лошадей. Окунув соперника несколько раз, он швырнул его в грязь и вернулся в гостиницу.

Едва переступив порог, Конан оказался лицом к лицу с товарищами Чагора, каждый из них держал наготове обнаженный клинок. С ловкостью пантеры вытащив собственный меч, Конан готов был уже броситься в атаку, зная, что только молниеносное наступление спасет его от участи быть окруженным и изрубленным в куски. Вдруг из-за спин туранцев повелительный голос провозгласил на гирканийском:

— Смирно! Вложить мечи в ножны! Назад к своему столу, болваны!

Седобородый туранец в тюбетейке, поднявшись с места, громовым голосом отдал какой-то приказ — резкий, будто удар кнута. К изумлению Конана, неотесанные туранцы моментально повиновались. Они побрели назад к своему столу, с недовольным ворчанием вкладывая сабли в ножны.

Конан тоже убрал оружие и возвратился к столу. Там он увидел, что Рудабе спит, прислонившись к стене, несмотря на шум вокруг.

Арфиста не было. Молодой жрец, беседовавший со стигийцем, встал, отвесил прощальный поклон и тоже ушел.

Конан допил остаток вина и, подняв глаза, увидел, что рядом стоит Парвез.

— Добрый вечер, капитан Конан! — приветствовал его дипломат. — Как тебе живется в Йезуде?

— Спасибо, что помешал драке, почтенный, — буркнул Конан, — но меня зовут Ниун, я здешний кузнец.

Хмыкнув, туранец выдвинул свободный табурет и уселся.

— Так вот чем ты тут промышляешь. Что ж, я буду звать тебя Ниун. Только не думай, что я не узнал тебя. Кстати, куда ты девал Чагора?

— Я хорошенько его выкупал, теперь его можно учуять издали. А вот и он сам.

Чагор шел пошатываясь, вода каплями стекала с него. Он вызывающе оглядел комнату, но Парвез сурово ткнул пальцем, и боец послушно поплелся к столу, где сидели его товарищи.

— Что ж, я рад, что ты не причинил ему серьезного вреда, — сказал Парвез. — Они хорошие ребята, но по временам в них как будто дьявол вселяется.

Конан придвинул кубок Рудабе к Парвезу.

— Допей, раз уж моя спутница спит.

Парвез вдохнул аромат вина и отпил глоток.

— Киросское? Должно быть, ты при деньгах.

— Что ты здесь делаешь? — пропустив мимо ушей замечание дипломата, спросил Конан.

— Дипломатическое поручение, — почти шепотом ответил Парвез и огляделся по сторонам. — Возможно, мы сумеем быть полезными друг другу. Я кое-что расскажу тебе, потому что на тебя, знаю, можно положиться. Ты от меня зависишь, и мне известно о тебе более, чем ты думаешь. Давай же доверять друг другу. В Аграпуре я слышал о тебе как о человеке, который держит слово, несмотря на вспыльчивость.

Конан, набычившись, проворчал:

— Я не разглашу твоих тайн, как и ты — моих.

— Итак, договорились? А теперь скажи, что тебе известно о похищении госпожи Джамили?

Конан рассказал Парвезу о своей встрече с Харпагусом в Мегарских болотах. Рассказал он также и то, что сообщила ему Рудабе о женщине в вуали. Наконец киммериец спросил:

— Как тебе удалось выследить, где находится госпожа?

— Это не составило труда. Верховный Жрец Заца в послании сообщил нашему королю, что его любимая жена жива и здорова, но ее не отпустят, пока планы Феридуна не осуществятся.

— На кой черт, — спросил Конан, — понадобилась жрецам Заца туранская фаворитка? Богатства храма невозможно даже вообразить. Не хотят ли они насадить поклонение Зацу в Туранском королевстве?

— Нет — во всяком случае, пока. Я был сегодня на приеме у Верховного Жреца, чтобы получить ответ на этот же самый вопрос. Феридун с презрением отметает всяческие предложения выкупа, и, конечно же, речь его изобиловала всевозможными аллегориями и иносказаниями. Если собрать воедино все намеки и бахвальство, то становится ясно: в Заморе готовится некий переворот, который сбросит с трона «развращенного и изнеженного», по словам Феридуна, правителя. Очевидно, госпожа им нужна, чтобы предотвратить вмешательство короля Илдиза, если тот вознамерится спасти своего собрата монарха, как предписывает старинный договор. Верховный Жрец уверял меня, что пленнице обеспечен надлежащий уход и она получит свободу, как только в стране завершится «очищение».

— Я не причастен к ее похищению, как некоторые подозревают, — резко заявил Конан. — Не в моих правилах использовать женщин будто пешек в игре.

Господин Парвез насмешливо приподнял брови:

— Я первый был уверен, что ты замешан в похищении госпожи, поскольку вы исчезли в одну ночь, и даже послал вслед погоню. Теперь я рад, что тебе удалось бежать, так как убедился в твоей непричастности, но в Туране тобой недовольны из-за убийства Оркана.

— Я убил его, так как был вынужден защищаться, — буркнул Конан, — что бы там Наркия ни наплела.

Парвез пожал плечами:

— Это меня не касается, как бы там ни было на самом деле. Верховный Жрец Тугрил поклялся, что отомстит за смерть сына, но это его и твоя забота, а не моя. — Парвез задумчиво почесал подбородок.

— Мне известны его замыслы. — И Конан рассказал Парвезу о нападении Вартрана на Катигерна и о том, какая сумма назначалась за его, Конана, голову. — Не понимаю только, — продолжал Конан, — почему этот мерзавец напал на Катигерна, а не на меня. Разве мы похожи?

— Это нетрудно объяснить, — сказал Парвез. — Представь, Тугрил посылает человека, чтобы тот нанял надежного убийцу. Среди подонков Шадизара посланник встречает Вартрана и говорит ему: «Иди и убей Конана-киммерийца — это дюжий детина, который бежал в Йезуд и служит там стражником в храме». Вартран прибывает сюда и видит двух огромных детин, вступивших в драку. Но один из них в штатском платье, а на другом — мундир наемного воина. Разумеется, в качестве жертвы он намечает Катигерна.

— Тебе известен каждый мой шаг, — недовольно заметил Конан.

— Твое дело — сражаться, а мое — собирать сведения. А теперь, друг, — ах, вспомнил! — Ниун, у меня есть для тебя предложение.

— Ну? — буркнул Конан, и глаза его засветились интересом.

— Нам нужна Джамиля, живая и невредимая. Ты единственный человек, кто может нам помочь.

Конан, подумав над его словами, сказал:

— Как же я, по-твоему, это сделаю? Госпожа упрятана в лабиринте храмовых коридоров, где именно — мне неизвестно. И даже если я узнаю, где она, — удастся ли провести ее мимо бритунийских стражников? Там их великое множество — что днем, что ночью.

Парвез небрежно махнул рукой:

— В прежние и не столь почтенные времена — не думай, что мне неизвестно о них, — тебе удавались кражи, где требовалось не менее смелости и изворотливости.

— Но и тогда я не умел взламывать замки. Мои друзья во… мои помощники говорили, что у меня слишком грубые, неловкие пальцы, бесполезно даже учить меня. Как же я войду к ней в комнату сквозь запертую дверь? Слабаком меня не назовешь, и все же сломать толстые дубовые двери не под силу человеку. Мне бы понадобился топор, а на его стук сбежится стража.

Дипломат улыбнулся:

— Вот тут я смогу тебе помочь. Посылая меня сюда, Его Величество приказал освободить госпожу, даже если для этого понадобится тайком проникнуть в храм. В случае неуспеха он велит отрубить мне голову. Но чтобы увеличить мои шансы, он заставил дворцового чародея отдать мне вот эту безделушку.

Парвез достал украшенную драгоценными камнями серебряную стрелку, длиною не больше пальца.

— Это, — пояснил он, — Ключ Гацрика, волшебная безделушка из королевской сокровищницы. С ее помощью ты откроешь любую дверь. Мне не доводилось воровать, и потому страх не оставлял меня, но вот я встретил тебя — и это упрощает задачу.

— Как этой штуковиной пользоваться? — спросил Конан.

— Прикоснись концом стрелки к замку и скажи: «Капинин ачилир гениши!» — и замок сам откроется. Волшебный ключ способен отодвинуть засов, но не слишком тяжелый. Пусть эта стрелка будет у тебя, пока ты не освободишь госпожу Джамилю.

— Хм. А сколько мне заплатят за эту работу?

— Я могу заплатить тебе пятьдесят золотых монет из тех, что у меня с собой. Мне понадобится много денег, прежде чем я вернусь в Туран с госпожой.

— Ха! — воскликнул Конан. — За такой риск? Нет уж, мой господин. Подобные услуги стоят гораздо дороже.

— Вернувшись домой, я похлопочу о присвоении тебе более высокого звания и увеличения жалованья. Я пользуюсь влиянием при дворе и уверен, что тебя назначат старшим капитаном.

Конан покачал головой:

— Если бы это случилось до несчастного происшествия с сыном Тугрила… Но Тугрил уже подослал ко мне одного убийцу и может подослать другого. Подстроить ловушку, подсыпать яду — на это он скор, как говорят. В Туране мне от него не спрятаться.

— Тогда скажи, что бы ты хотел получить от меня — в пределах моих возможностей?

Глаза Конана блеснули голубым пламенем:

— Пятьдесят золотых монет — в качестве аванса — и эту серебряную стрелку, но не на время. Мне бы хотелось владеть ею постоянно.

Парвез горячо спорил, отказываясь отдать Ключ Гацрика Конану насовсем, но киммериец твердо стоял на своем, и посланник уступил.

— Стрелка твоя, — сказал он наконец. — Король будет недоволен, но благодарность за возвращение Джамили перевесит огорчение из-за утраченной безделки.

Парвез передал Конану волшебный ключ и отсчитал пятьдесят золотых монет.

— Полагаю, эта стрелка понадобится тебе для иных затей. Король Илдиз высоко бы оценил глаза Заца.

Парвез, подмигнув, протянул руку киммерийцу, которую тот пожал в знак заключения сделки. Глядя на спящую Рудабе, посланник добавил:

— Как ты доставишь свою прекрасную спутницу домой? Хоть она и закутана, я полагаю все же, что это красавица.

Конан потряс девушку за плечо. Он даже шлепнул ее легонько, но без успеха. Рудабе продолжала спать.

— Я отнесу ее, — проворчал Конан, поднимаясь. Он взял танцовщицу на руки и пожелал Парвезу доброй ночи. Когда он проходил мимо стола, где сидели спутники Парвеза, Чагор сплюнул на пол и пробормотал грозное ругательство. Не обращая внимания, Конан вышел из гостиницы. Небо было усыпано звездами.

Прохладный ночной воздух не пробудил Рудабе, которая продолжала спать мертвым сном. Конану пришлось подниматься по дороге на холм к воротам Йезуда, неся девушку на руках. Молча прошел он мимо стражников, которые открыли для него маленькую дверцу в воротах. Он был уверен, что бритунийцы не станут наушничать и жрецы ничего не узнают: наемные солдаты и сами частенько впутывались в сомнительные приключения.

Поначалу Конан хотел отнести Рудабе прямо к дверям храма. Но потом он сообразил, что, если он там оставит ее спящую, трудно даже вообразить, какие неприятности могут последовать. Да и Конану жрецы будут задавать щекотливые вопросы. Поразмыслив, он пронес ее через кузницу в свое собственное жилище.

Ночь была безлунной, и в комнате Конана было темно, как в яме, только угольки светились в жаровне. Продвигаясь наугад, Конан уложил девушку на свой соломенный тюфяк и снял с нее плащ. Рудабе шевельнулась, но продолжала спать.

Конан зажег щепку от жаровни и засветил свечу. Когда он подошел со свечой поближе, он увидел, что Рудабе и в самом деле красавица. Любуясь ею, он пришел в волнение. Кровь ударила в виски, киммериец поставил свечу и принялся тихонько раздевать спящую гостью.

Он развязал тесемки плаща и откинул его полы, затем расшнуровал тонкую сорочку Рудабе, обнажив ее крепкие груди. Слабо освещенная комната поплыла перед глазами Конана, едва только он взглянул на свой трофей. Дыхание участилось. Конан принялся быстро стаскивать с себя платье, но внезапная мысль поразила его.

Конан гордился тем, что никогда не брал женщин силой или обманом. Он охотно откликался на их желания, но ему еще не приходилось ни принуждать, ни обманывать девушку ложными обещаниями. Овладеть Рудабе, пока она спала, по его понятиям, было почти что равно насилию.

И все же желание овладеть ею не покидало его. Конан стоял неподвижно как статуя, раздираемый противоположными устремлениями.

Неожиданно к варвару явился образ матери, прекрасной Маев, погибшей от руки вожака гиперборейских бандитов — злобного Дуума. Видение лишь на миг мелькнуло перед ним, это перевесило чашу весов. Сказав себе, что у него еще будет возможность открыто заслужить любовь девушки, он наклонился и принялся завязывать тесемки ее сорочки, и тут Рудабе вновь шевельнулась и открыла глаза.

— Что ты делаешь? — пробормотала она.

— О!— воскликнул Конан. — Ты жива, хвала Митре. Я собирался послушать, бьется ли твое сердце.

— Думаю, ты замышлял что-то другое, — сказала она, поднимаясь. — Кхм… сейчас меня стошнит!

— Только не на пол! Вот сюда! — Конан подтолкнул ее к умывальнику и нагнул голову над тазом.

Спустя полчаса, незадолго до полуночи, Конан оставил Рудабе, умытую и трезвую, у двери храма на северной стороне.

— Спасибо, — сказала девушка, — но тебе не следовало так щедро угощать меня киросским.

— В другой раз я буду скупей. Когда мы увидимся снова?

Девушка вздохнула:

— До того как Феридун стал Верховным Жрецом, можно было подойти к этой двери и стукнуть четыре раза. Старик Оксиатрес открывал, и ты, заплатив ему монетку, вызывал девушку, с которой хотел поговорить. Но с Феридуном все это прекратилось. Теперь нужно ждать, пока жрецы снова отпустят меня домой, а когда это будет — и самому хитроумному астрологу не предсказать. Встретимся опять при случае в доме у моей матери.

— Тебе бы хотелось пойти опять в гостиницу Бартейка?

— О нет! Я не отважусь теперь и носа высунуть за городскую стену. Чудом Дариус не узнал меня, но второй раз я не пойду на такой риск.

Девушка быстро поцеловала его и ушла. Конан возвратился к себе в кузницу, угрюмо ворча. Если бы он воспользовался ею сонной, навряд ли бы он чувствовал себя таким дураком, как теперь.

 Глава 8 ВОСЕМЬ ГЛАЗ ЗАЦА

Несколько дней Конан провел за работой. Он надеялся вновь увидеться с Рудабе в доме ее матери, но девушка не появлялась.

— Жрецы так загрузили бедную девочку, — жаловалась Амитис, — что никак нельзя угадать, когда она опять заглянет к нам. Они обещали, что будут отпускать ее четырежды в месяц; но надо считать везеньем, если удастся выкроить хотя бы три свободных вечера.

Когда Конану удалось наконец справиться со всей накопившейся еще при старом кузнеце работой, он почувствовал себя свободней. Ежедневно час-другой он объезжал своего коня. Однажды он остановился близ гостиницы Бартейка, чтобы побеседовать с Парвезом, который выказывал явное беспокойство.

— Не могу же я освободить ее, не зная, где ее прячут! — возразил Конан.

— Постарайся узнать, — сказал Парвез. — Ходят слухи, что переворот, на который намекали жрецы, начнется уже через неделю.

— Возможно, ты прав, — проворчал Конан. — Я сделаю все, что смогу.

На следующий день Конан вновь посетил службу в храме Заца — отчасти из желания быть на хорошем счету у жрецов, но также и затем, чтобы освоиться с планировкой. Он выслушал разглагольствования Феридуна о грядущем великом очистительном перевороте. Когда появились танцовщицы, он сосредоточил все свое внимание на Рудабе. В нем закипало желание при виде ее обнаженного тела, прикрытого только редкой паутиной из черных блестящих бусин. В чашу прислужника он опустил большую по стоимости, чем в первый раз, монету: пусть думают, будто он склоняется к культу Заца.

С неменьшим вожделением Конан смотрел на огромные драгоценные камни, украшавшие статую паука, — крупные опалы, каждый величиной с детский кулачок, — четыре камня, уложенные в ровный ряд спереди, по одному с каждого бока и два на верхушке. Если бы удалось, завладев ими, ускользнуть и добраться до какой-нибудь отдаленной страны, тогда он купил бы себе поместье и титул или высокую должность в армии и был бы обеспечен до конца своих дней. Нет, он не собирался порывать с жизнью, полной опасности и приключений, но приятно было бы сознавать, что существует уголок, куда бы он мог вернуться и спокойно передохнуть после очередной отчаянной вылазки. Конан перебрал уже несколько планов, как бы он мог заполучить эта сокровища, но ни один из них не годился вполне.

После службы он задержался в притворе, сделав вид, что вытряхивает камушек из обуви. Когда все молящиеся вышли, он не последовал за ними, но свернул в коридор направо, если стоять лицом к святилищу, — туда, куда Моркант повел его в первый раз. Он прошел уже половину пути, озираясь по сторонам и пытаясь угадать, что лежит за толстыми дубовыми дверьми.

Коридор поворачивал, и, зайдя за угол, Конан наткнулся на стражника-бритунийца, который охранял проход в другой, примыкавший к первому, сумрачный коридор. Конан, судя по экстерьеру храма, сообразил, что этот коридор проходит внутри первого из четырех крыльев храма, лежащих на правой стороне.

Необходимо было немедленно отвести подозрения стражника.

— Привет, Урайен! — небрежно проговорил Конан. — Ты опять потерял свой выигрыш?

Стражник нахмурился:

— Ничуть не бывало. Но что ты тут делаешь, Ниун? Мирские люди наподобие тебя могут появляться здесь только в сопровождении жреца или послушника…

— Да я ради храма и стараюсь, — начал было Конан, но замолчал, заметив, что бритуниец смотрит ему за спину. Оглянувшись, он увидел викария Харпагуса, в черном балахоне и белом тюрбане, который неслышными шагами приближался к нему. — Наверное, многие изделия из металла здесь, в храме, нуждаются в починке, викарий. Надо бы проверить каждый крючок и гвоздь без отлагательств.

Харпагус холодно улыбнулся:

— Это хорошо, что ты беспокоишься о том, чтобы у нас было все в полном порядке, Ниун. Но слуги Заца ревностно стараются выявлять недостатки. Если возникнет необходимость, они обратятся к тебе. Как обстоят дела в кузнице?

— Спасибо, ничего, — пробормотал Конан. — Работы хватает.

— Вот и хорошо! Один из заказчиков жаловался, что выделка груба по сравнению с твоим предшественником. Я объяснил ему, что ты долго служил солдатом и давно не держал в руках молота. Со временем, надеюсь, дела пойдут успешней.

Конана подмывало сказать викарию, как неудачливому заказчику следует поступить с починенным изделием, но он сдержался.

— Я постараюсь, господин. Сейчас я перековываю чугунный узор для двери.

— Минуточку, почтенный Ниун. Поговорим у меня в кабинете, надо кое-что выяснить. Пожалуйста, идем со мной.

Пытаясь угадать, зачем бы это он понадобился жрецу, Конан вернулся за Харпагусом в притвор и вышел из храма через главную дверь. Молящиеся, как оказалось, еще не разошлись по домам: бритунийские стражи, скрестив алебарды, удерживали их на ступенях. Через городские ворота, заполняя улицы, входило большое овечье стадо, животные, теснясь, проходили перед храмом и сворачивали, скрываясь за западным крылом; их гнали двое пастухов в кожаных туниках, при пастухах была собака. Когда бритунийцы наконец подняли алебарды, викарий повел Конана вслед за стадом, к западному крылу. Стадо сгрудилось у двери в конце первого крыла на западной стороне. Эта дверь, подобно двери на противоположной стороне, была высокой и прочной.

Собака бегала с лаем вокруг стада, сгоняя животных в гурт, если они пытались разбрестись. Пастухи стояли опершись на посохи и ждали. Викарий протолкнулся меж овцами к двери. Он отодвинул засов, отпер замок ключом и отворил дверь. Отступив на шаг, он махнул пастухам, чтобы те вели стадо.

Под громкий лай собаки пастухи принялись загонять овец в зияющее отверстие. Когда овцы почти все уже вошли, собака вдруг отскочила назад, с вставшей дыбом шерстью и рыча, как если бы почуяла чужой, угрожающий запах. Пастухи толкали оставшихся овец при помощи увесистых посохов.

Харпагус затворил дверь, запер замок на ключ и опустил огромный засов. Спрятав ключ, он достал маленький кошель, который передал старшему пастуху. Пастухи поклонились, пробормотали на своем наречии слова благодарности и удалились, ведя за собой собаку.

— А теперь, господин Ниун, направимся в мой кабинет.

Не зная, как отговориться, Конан проследовал за Харпагусом в его кабинет. Харпагус сел за свой большой письменный стол и приказал:

— Взгляни на меня, Ниун!

Жрец поднял руку с перстнем, украшенным камнем огромной величины. Он пристально глядел в глаза Конану и то приближал, то удалял от его лица блистающий камень. При этом он монотонно приговаривал:

— Ты засыпаешь, засыпаешь, засыпаешь… Воля твоя спит… И ты правдиво расскажешь мне все, что я хочу о тебе знать.

Глаза жреца, казалось, стали нечеловечески огромными, очертания комнаты растаяли, и Конан стоял словно в густом тумане, не видя ничего, кроме этих огромных глаз.

Однако Конан вовремя припомнил уроки, которые получил от Кушада, слепого чародея из Султанапура. Сделав над собой могучее усилие, Конан отвел взгляд и сконцентрировал внимание на мысленном образе комнаты, где он сейчас находился, повторяя про себя: «Дважды три — шесть… Трижды три — девять…»

Понемногу туман рассеялся и вновь стали видны очертания кабинета. Конан молча смотрел на викария, который говорил:

— А теперь расскажи мне, Ниун, чего ты в действительности хотел, разгуливая по храму после службы, вместо того чтобы с народом отправиться домой?

— Мне попался камушек в ботинок, господин. А потом я подумал вдруг, что буду добросовестным кузнецом, если проверю, нет ли каких недостатков в металлических изделиях в храме.

Харпагус недоуменно нахмурился и повторил свой вопрос, на который Конан ответил то же самое.

— Ты поддался моему влиянию, — спросил викарий, — или притворяешься?

— Спрашивай что тебе угодно, господин, я расскажу всю правду.

— Глупейший вопрос, — пробормотал Харпагус, — но можно попробовать. Ответь мне, какие чувства ты испытываешь к танцовщице Рудабе и в каких ты с ней отношениях, — расскажи все, до мельчайших подробностей.

— Госпожа Рудабе — дочь женщины, у которой я столуюсь, — пояснил Конан. — Однажды я ужинал с ней вместе, когда она навещала мать, вот и все.

— А ты никогда не сопровождал ее, скажем, в гостиницу Бартейка в Кшесроне?

— Нет, господин, она сказала, что это запрещено правилами храма.

— О чем вы говорили с ней, когда ужинали вместе в доме ее матери?

— Обсуждали местные сплетни, я рассказывал о своих приключениях.

— Путался ли ты с публичной девкой?

— Нет, господин, я знаю, это запрещено.

Харпагус коснулся поверхности стола указательным пальцем.

— Хорошо, — сказал он. — А теперь я щелкну пальцами по столу, и ты проснешься, но забудешь весь наш разговор. И потом можешь идти.

Жрец щелкнул пальцами. Конан глубоко вздохнул, распрямил свои могучие плечи и спросил:

— Так о чем ты хотел спросить меня, почтенный викарий?

— Я позабыл, — раздраженно отозвался Харпагус. — Иди, работай.

Конан кивнул, повернулся и пошел к двери.

— Эльдок! — окликнул Харпагус.

Бритуниец, стоявший на страже у дверей викария, просунул голову в кабинет:

— Да, викарий?

— Покажи господину Ниуну, где находится выход. А ты, Ниун, — добавил он сурово, — не забывай, что мы не позволяем мирским людям блуждать по храму без сопровождения. Надеюсь, мне не придется еще раз напоминать тебе об этом.

Оказавшись в коридоре, Конан вытер концом рукава взмокший лоб и в ярости проскрежетал зубами. По крайней мере, он надеялся, викарий поверил, что гипнотическое влияние подействовало.

Придя вечером в дом Амитис, Конан вновь застал там Рудабе. Лето было в разгаре, темнело поздно, и после ужина они вышли в сад.

— Смотри не наступи на нашу капусту, — сказала Рудабе.

Нахваставшись своими приключениями, Конан спросил:

— Что за погибель обещает напустить на нас Верховный Жрец?

— Не знаю, — ответила девушка. — Внутренний круг хранит свои тайны.

— Похоже, он грозит чумой. Я знаю, можно насылать мор при помощи волшебства.

Рудабе пожала плечами:

— Узнаем, когда придет время.

— Случается, чародею не совладать с собственным творением, — размышлял Конан. — Все мы можем оказаться в числе жертв.

— Ты всегда можешь бежать.

— А ты?

Девушка вновь пожала плечами:

— Что будет, то будет. Йезуд мой родной город, я не странник, которому все равно, где жить.

— Но чума может опустошить весь город, и у тебя не останется ни родни, ни знакомых.

— Что ж, — пробормотала девушка, — такова, значит, моя судьба.

— Ох уж эти восточные суеверия! Почему бы тебе не бежать вместе со мной?

Девушка спокойно взглянула на него:

— Я все гадала, когда ты до этого дойдешь. Так вот, Ниун, знай, что я никогда не буду игрушкой в руках мужчины. Когда кончится срок моего служения, я выйду замуж за какого-нибудь пригожего паренька, буду вести хозяйство в его доме и растить детей.

Конан скорчил кислую мину:

— Такая же скука и в моей родной деревне. Я бы показал тебе настоящую жизнь.

— Не сомневаюсь, но быть подругой неприкаянного искателя приключений — не в моем вкусе.

— Откуда тебе знать, девочка, если ты никогда не странствовала.

— Если жизнь хозяйки дома покажется мне невыносимо скучной, я всегда смогу бежать с храбрецом вроде тебя. Но если я уйду сейчас с тобой, я никогда уже не смогу вернуться в Йезуд: жрецы скормят меня Зацу.

Конан воздел к небу руки:

— Митра да сохранит меня от умных женщин, которые планируют свою жизнь, как командир предстоящее сражение! Да ведь вся прелесть жизни состоит в том, что ты никогда не знаешь, что ждет тебя завтра и будешь ли ты вообще жив. И все же ты мне нравишься куда больше всех прочих женщин, хоть и остаешься холодна как лед.

— Ты мне тоже нравишься, Ниун, но не настолько, чтобы потерять голову. Конечно, если бы ты переменил образ жизни — осел на месте, как говорится, — но нет, я не должна давать опрометчивых обещаний. Пожалуйста, проводи меня обратно в храм.

Пожелав Рудабе доброй ночи, Конан вернулся к себе в кузницу. Не зная, куда девать себя от скуки, он спустился в Кшесрон, где в гостинице застал Парвеза за изучением карты Заморы.

— Мне кажется, наше предприятие, — заявил Конан, — должно осуществить извне, а не изнутри. Покои храма усиленно охраняются. — Он рассказал о своей попытке обследовать храмовые коридоры и о последующем допросе у Харпагуса. — И потому, — заключил он, — мне понадобится длинная прочная веревка, примерно в сорок — пятьдесят локтей. Ты не подскажешь, где такую достать?

— Нет, я не знаю, — ответил дипломат, — но возможно, наш хозяин ответит. Эй, Бартейк!

Бартейк сообщил им, что веревку можно купить в деревне Картой, расположенной в долине в двух лигах от Кшесрона.

— Хорошо, — сказал Конан. — Во сколько может нам обойтись пятьдесят локтей веревки?

Когда Бартейк, прикинув в уме, назвал им сумму, Конан протянул к Парвезу руку:

— Деньги на веревку, господин.

— Трудный же ты человек, — вздохнул дипломат, роясь в своем кошельке. — Но погоди.

Кисло взглянув на Конана, Парвез поднялся из-за стола и ушел.

Оставшись один, Конан оглядел залу. Вошел капитан Катигерн, и Конан приветствовал его кивком. Оба они заказали вина — дешевого, местного, потому что Конан не видел причины разоряться на киросское, если уж не с кем было сегодня разделять это изысканное удовольствие. И он, и Катигерн не потратили слишком много.

Хотя Конан пил больше, чем обычно, вино Бартейка не вызывало опьянения. Через час и он, и бритуниец были все еще трезвы, и Конану было скучно как никогда.

Дочь хозяина подошла, чтобы лишний раз показаться на глаза мужчинам. Конан зевнул и сказал:

— Довольно, капитан. Я, наверное, пойду спать.

— В одиночестве? — лукаво спросила Мандана. Поймав его взгляд, она чуть подалась вперед.

Конан глядел на нее безо всякого интереса.

— В кузнице тяжело работать, — проворчал он. — Ковать мечи — все равно что сражаться. Работа отнимает у меня все силы.

— Ха! — фыркнула Мандана. — Такому силачу, как ты, надо еще и ночью потрудиться, чтобы устать. Ты бегаешь за танцовщицей из храма. Думаешь, я не узнала ее, несмотря на то что она была спеленута, как мумия! По крайней мере, я не скачу перед народом голая, нацепив на себя только нитку бусин.

На другом конце стола раздался кашель: Катигерн безуспешно старался сдержать свое веселье. Сердито взглянув на капитана и на дочку Бартейка, Конан сдержанно попрощался и ушел.

Разыскав на ощупь в темноте свой матрас, Конан улегся, но сон не шел к нему. Он мог думать только о Рудабе, ее образ преследовал его. Хоть он и твердил себе, что о девушке надо забыть, что с нею он утратил бы независимость и свободу, которые были для Конана дороже всего, — лицо Рудабе стояло у него перед глазами.

С нею, размышлял Конан, он перестанет быть борцом. Она опутает его клейкою паутиной домашней рутины, из которой невозможно будет с честью выбраться. Или паук и в самом деле символ Йезуда? Он будет привязан к одному и тому же месту жительства и к одной и той же отупляющей работе всю свою жизнь, пока не станет седым беззубым стариком, живущим на жидкой похлебке. А скольких городов он не увидит, скольких приключений не изведает!

Но хотя Конана и ужасала мысль, что остаток жизни он проведет как кузнец в Йезуде, иное, более сильное побуждение донимало его гораздо сильней: ему хотелось снова видеть Рудабе, любоваться ее милым лицом, слушать нежный голос, созерцать горделивую походку танцовщицы, держать девушку за руку. Это было не просто вожделение, хотя и оно присутствовало.

Не было это также и простым желанием обладать женщиной. Он мог бы проводить ночи с этой глупой девкой Манданой, внеся только назначенный отцом выкуп. Но он хотел именно ту женщину, а не какую-нибудь другую.

Эта потребность, эта зависимость была для Конана новой, и оттого ему было не слишком уютно. Вновь и вновь пытался он разорвать невидимые путы, пока еще не поздно. Но всякий раз, едва только он собирался выбросить Рудабе из головы, он понимал, что это невозможно, как невозможно ограбить калеку нищего.

И однако он уже согласился на предложение Парвеза освободить Джамилю, а за это получить доступ в храм, откуда он надеялся похитить глаза Заца. Но если он украдет их, ему придется бежать как можно дальше от Йезуда. Ладно, если Рудабе поедет с ним, — а если девушка не решится? Отказаться ли ему от замысла, чтобы вести оседлую жизнь в Йезуде? И если он поступит так, переживут ли они затеваемый Феридуном переворот? Глупо трудиться над замыслом и затем рисковать, освобождая Джамилю, если потом ему не удастся использовать Ключ Гацрика.

Мысли его крутились и крутились, как молоко в маслобойке, не складываясь в какой-либо вывод. Наконец Конан понял, что не уснет, и поднялся с постели.

За полночь капитан Катигерн обходил своих бритунийских стражей. Идя вдоль стены Йезуда, он заметил, что на дороге в Шадизар что-то шевелится. Он разглядел человека, минующего Кшесрон и бегущего наверх по каменной тропе.

Катигерн, обернувшись к лейтенанту, возглавлявшему стражников, поинтересовался:

— Кто это там? Посыльный от короля?

— Нет, — ответил лейтенант. — Если не ошибаюсь, это наш кузнец Ниун. Час тому назад он вышел из города, сказав, что нуждается в хорошей пробежке.

Конан, пытаясь отдышаться, ждал, пока ему откроют, дверцу в воротах. Все еще тяжело дыша, он нырнул в дыру, бегло поприветствовал бритунийцев и исчез.

— Не сошел ли кузнец с ума? — предположил лейтенант. — Я не видел, чтобы так проворно убегали от врагов.

— Да, можно сказать, он безумен, — хохотнул Катигерн. — Любовь заставляет человека проделывать штуки почудней, чем ночные пробежки!

 Глава 9 ПОРОШОК ЗАБВЕНИЯ

Ухаживая за Рудабе, если это так можно назвать, Конан делал приготовления на случай внезапного побега, несмотря на то что пока еще не видел повода для бегства. Он, у которого было в обычае принимать мгновенные решения и тут же следовать им, испытывал теперь опасные колебания.

Каждый день на час или более он оставлял кузницу и объезжал своего коня. Он натачивал свой меч. Он чинил и начищал обувь, седло и прочую экипировку. Он запасался пищей, которую можно долго хранить: солониной, сухарями и финиками, купленными у зуагирских торговцев. Он взял у Парвеза карту Заморы и тщательно изучил ее.

Если он сбежит из Йезуда с глазами Заца, куда ему следует направиться? Возвращаться в Туран нельзя, поскольку Тугрил не откажется от мести. Верховный Жрец Эрлика, чьего сына он убил, в своей жажде мщения способен прибегнуть даже к заклинаниям чародеев.

Западнее Йезуда, с юга на север, тянулся на много центральный хребет покрытых вечными снегами Карпашских гор. Конан, рожденный в горах, не сомневался, что сумеет пешком пробраться через уступы горного кряжа, но коню наверняка это окажется не под силу. Можно ли было помыслить путешествовать по ту сторону гор, в чуждой стране, без коня? К тому же, если Рудабе согласится бежать с ним, ей необходима будет лошадь.

Он мог бы пробраться на север, где кончается хребет, и оттуда податься в расположенную западнее верхнюю Бритунию. Там, в этой малонаселенной стране, он мог бы жить долгие годы — но какими бы событиями он заполнил их? Да, он мог бы купить участок земли и возделывать его. Но гнуть спину на пашне и ковыряться в грядках не пристало отважному воину! Стоило ли тогда покидать родную Киммерию?

Можно было отправиться также на юг, к другому концу Карпашей, и оттуда пробраться в Коринфию либо еще южней, в Хауран. Тогда его путь будет пролегать через Шадизар, где какой-нибудь дружественно настроенный скупщик краденого выложит Конану кругленькую сумму за его добычу. С другой стороны, множество заморийцев из приближенных короля Митридата помнят его прошлые похождения и точат на него зуб. Замора — страна небольшая, здесь трудно спрятаться; вдобавок Конан выше ростом любого заморийца на целую голову — его нетрудно будет разыскать.

Через несколько дней после ночной пробежки Конан на три дня отлучился из Йезуда, спустившись в долину. Киммериец возвращался из деревушки Каршой с мотком веревки, прикрепленным к седлу.

Он мирно трусил по извилистой тропинке, которая змеилась по узкому ущелью ниже долины, где лежал Кшесрон. Скалистые склоны ущелья круто поднимались по обе стороны, изъеденные эрозией валуны или поднимались к небу пиками, или валялись, раскиданные там и сям. Прекрасное место для засады, подумал Конан, обводя округу тревожным взглядом: в каменном хаосе можно отыскать множество мест, чтобы притаиться, а лошадь навряд ли преодолеет такой подъем, не сломав ноги.

Только он успел это подумать, как вдруг услышал столь знакомый по службе в туранской армии звук: хлопок туго натянутой тетивы, сопровождаемый ноющим свистом летящей стрелы.

Конан тут же метнулся вперед и повис на правом боку коня, потому что звук пришел с левой стороны ущелья. Зацепившись ногой за седло и обвив рукой Имира за шею, он теперь не был удобной мишенью для невидимого лучника. Едва Конан спрятался, стрела пропела как раз там, где только что был всадник, и раскололась о камень по правую руку от Конана.

Конан в ярости вскочил в седло и вытащил меч. Он развернул коня и впился взглядом в каменистый склон, как если бы сверкание его голубых глаз могло испепелить скалы, за которыми спрятался убийца. Имиру передалось возбуждение седока: конь затанцевал и зафыркал. Однако в скалах ничто не шевельнулось.

Конан мог бы направить Имира вниз по склону ущелья и пересечь ручей, но потом бы ему пришлось спешиться и карабкаться наверх, без щита и доспеха, под прицелом меткого лучника, надежно укрытого в засаде; ясно было, что это равносильно самоубийству. Собственный лук киммерийца оставался вместе с колчаном в Йезуде. Конан, с бьющимся сердцем, вглядывался в камни, но враг оставался невидим.

Наконец киммериец вновь направил коня на север, намереваясь продолжить путь: если нельзя вступить в сражение, лучше поскорее уйти от опасности.

Но едва Конан пустил коня галопом, как вновь запела стрела. Вновь Конан стремительно пригнулся, но на этот раз стрела вонзилась коню в бок. Имир сделал огромный скачок — и свалился на край дороги; содрогаясь в конвульсиях, животное скатилось вниз по склону.

С потерей коня Конан всецело сосредоточился на обороне. Ловко, как кошка, он вскочил на ноги, но склону был таким крутым, что киммериец упал и покатился вниз. И все же, оказавшись на середине спуска, Конан снова поднялся и в два прыжка очутился на дне ущелья. Перепрыгнув через ручей на другую сторону ручья, киммериец стал по камням карабкаться наверх. Поскольку на смену ярости явилась расчетливая осторожность, Конан поднимался наверх более обдуманно, прячась за валунами и выступами, пристально всматриваясь в открытые пространства и делая стремительные броски к следующему укрытию.

Преодолев значительную часть подъема, он вновь внимательно оглядел валуны и выступы утеса, за которыми прятался убийца. Но киммерийцу так и не удалось его заметить, даже когда он выбрался из ущелья.

Наверху простиралось неширокое травянистое плато, тянувшееся на расстояние полета стрелы, далее оно переходило в склоны и вершины скалистых Карпатских предгорий. Конан, нахмурившись, обошел плато. Вдруг дыхание его участилось: он заметил на песке след лошади. Пройдя чуть далее, он заметил еще несколько отпечатков копыт и колышек, воткнутый в землю. Очевидно, кто-то недавно поднялся на это плато, привезя с собой колышек. Спешившись, незнакомец воткнул колышек в землю, привязал лошадь и отошел, чтобы пускать стрелы в Конана. Промахнувшись оба раза, он возвратился к своей лошади и уехал так быстро, что даже колышек с собой не захватил.

Конан сновал вокруг следов, как ищейка, учуявшая запах, чтобы разгадать, в каком направлении скрылся лучник. Но плато местами сильно поросло травой, местами же было каменистым, и потому следов больше не было видно.

Наконец Конан отказался от своей затеи и спустился вниз, где у ручья лежал его мертвый конь. Он снял седло и уздечку и, поднявшись на тропу, потащился к Йезуду, мрачный, с веревкой и седлом на плече. Он брел, раздумывая, как убийца мог так ловко пробраться на плато незамеченным, — наверняка без магии тут не обошлось.

Да, решил Конан, это единственное объяснение. Чародей был не настолько силен, чтобы убить Конана посредством только лишь волшебства, однако он сумел, как викарий, навести морок. Для убийства были использованы лук и стрелы, а чары — только как прикрытие, благодаря которому лучник остался незамеченным.

Конан вернулся в Йезуд в ярости: конь потерян, а враг ушел неотмщенным. Но гнев киммерийца значительно ослаб, когда он увидел Рудабе.

Рудабе не выглядела счастливой.

— Выйдем в сад, Ниун, — сказала она взволнованно. — У меня есть новости.

— Да? — оживился Конан, идя за ней по тропке меж грядок с капустой.

— Ты знаешь викария Харпагуса? Ему стало известно, что я была с тобой в Кшесроне.

— Как он узнал?

— Он вызвал меня и заявил, что некая женщина — имени он не назвал — сообщила ему об этом.

— Клянусь Сетом! — прорычал Конан. — Уверен, что это шлюха из таверны, Мандана.

— Зачем бы ей это понадобилось? Я ничего плохого ей не сделала!

— Из ревности, моя девочка, разве ты не знаешь женщин? И каковы же намерения Харпагуса?

— Ему хотелось бы получить от меня то, в чем я отказала тебе. В противном случае он угрожает донести господину Феридуну.

Голос Конана стал подобен рычанию леопарда:

— Еще одно свидетельство против этого пса! Если это не он подослал убийцу сегодня на дороге, считай меня стигийцем.

— Что случилось? Тебя пытались убить?

Конан вкратце рассказал Рудабе о своем приключении по дороге из Каршоя.

— Какая жалость, что убили коня! — воскликнула Рудабе. — Но зато ты невредим, а это куда важней.

— Не беспокойся. Расскажи лучше, как может отомстить тебе Харпагус, если ты не уступишь?

— Отдаст на съедение богу-пауку, — мрачно сказала Рудабе. Лицо ее было бледно даже в лучах заходящего солнца. — Или велит высечь кнутом и переведет в младшие прислуги. Что меня ждет? Я могу уступить Харпагусу, но, даже если обойдется без последствий, стану так или иначе кормом для Заца; могу отказать похотливому викарию, пригрозив пожаловаться Феридуну. Я могу и заблаговременно пойти к Верховному Жрецу. Но викарий обличит меня, и его слово перевесит.

— Ты не учла четвертую возможность: бежать со мной, — проворчал Конан.

Рудабе покачала головой:

— Мы уже об этом говорили. Я бы, наверное, предпочла быть убитой Зацом, чем вести такую жизнь, как ты обрисовал. Но ты, наверное, разделишь мою участь: если Феридун узнает, что ты обесчестил девушку, служащую в храме, тебе несдобровать.

— Развратники! — фыркнул Конан. — Все они развратники. Ваши жрецы, как и прочие правители, не желают подчиняться тем законам, которые они предписывают другим.

— Когда правил предшественник Феридуна, ненасытный сластолюбец, никто и не думал о законах, но Феридун настолько нравственно чист, что его оскорбляет, когда другие позволяют себе наслаждаться жизнью. Да, насчет Харпагуса, — ты уже решил, как поступить?

Девушка имела в виду, решил ли Конан стать ее скромным, не жаждущим приключений мужем. Конан сжал кулаки и заскрежетал зубами от противоположных чувств, терзающих его. И вдруг ему пришло в голову, что есть еще одно решение, которое спасло бы их от роковой развязки.

— Ты слышала что-нибудь о Порошке Забвения? — спросил он у девушки.

— Нет. А что это такое?

— Это волшебное средство, меня снабдила им одна знакомая колдунья. Брось щепотку в лицо врага, сказала она, и враг позабудет все о тебе, как если бы никогда тебя не знал. Если ты зайдешь ко мне, я… — Конан умолк, так как Рудабе протестующе взглянула на него. — Да, да, понимаю. Нельзя, чтобы нас видели вместе. Подожди меня здесь.

Вскоре Конан вернулся с волшебным порошком, который дала ему Нисса. Передавая его Рудабе, Конан вздохнул:

— Я и вправду люблю тебя, девочка. Я покажу тебе такую любовь, какая местным чурбанам и во сне не снилась!

— А когда ты умчишься от меня навстречу новой любви и новым безумным приключениям, оставив с младенцем на руках, — что тогда я буду делать?

Конан возмущенно фыркнул:

— Вам, госпожа, следует вести диспуты с философами во внутреннем дворике храма! Уверен, вы бы посрамили их.

— У тебя ум острее, чем ты полагаешь, но не хватает навыка.

— Я умею рубить мечом, стрелять из лука и скакать на боевом коне, искусству словопрений меня не обучали.

— Это дело поправимое. Дариус, младший жрец, ведет занятия с детьми, он мог бы и тебя научить.

— Клянусь Кромом! — рявкнул Конан. — Ты, девчонка, пытаешься взять надо мной верх? Как бы не так!

Когда им надоело спорить, Конан проводил Рудабе до храмовых дверей. Убедившись, что ночные улицы пустынны, Конан схватил девушку, прижал к себе и покрыл ее лицо горячими поцелуями.

— Поедем со мной! — бормотал он голосом, охрипшим от страсти.

Высвободившись из объятий, Рудабе мягко сказала:

— Я допускаю, Ниун, что смогла бы любить тебя, — но только в том случае, если ты позволил бы мне «взять над тобою верх». Это значит отказаться от странствий и обосноваться в Йезуде в качестве примерного мужа и хозяина дома.

— С другой женщиной о таком и помыслить было бы смешно, — проворчал Конан. — Но что касается тебя — я подумаю.

На следующее утро Конан отпустил Лара из кузницы и принялся за новое изделие, которое ему не хотелось показывать подмастерью. К полудню футовый крюк, загибающийся внизу тремя концами, был готов. Он как раз привязывал его к купленной в деревне веревке, продев ее в ушко на верхнем конце, когда взволнованный голос позвал его:

— Ниун!

В дверях кузницы стояла девушка. Конан узнал Рудабе, несмотря на то что она была в накидке с капюшоном. Конан отложил работу и вышел наружу.

— Заходи, — сказал он. — Нам нельзя говорить тут, где каждый нас может увидеть. И не опасайся за свою проклятую девственность.

Оба вошли в кузницу, Конан плотно прикрыл дверь.

— Что случилось?

— В храме такой переполох, что, думаю, меня не скоро хватятся.

— Вот как, а что случилось?

— Твой порошок подействовал — да еще как! Харпагус заглянул сегодня ко мне в спальню и вновь принялся угрожать мне, не скупясь на льстивые уговоры. Едва он коснулся меня своими похотливыми руками, я открыла коробочку и вытряхнула на него весь порошок.

— Одной щепотки было бы достаточно.

Девушка пожала плечами:

— Не сомневаюсь, но я так волновалась, что не могла отмерять с точностью. Харпагус расчихался, раскашлялся, стал утирать слезы. Придя в себя, он уставился на меня невинными, как у ребенка, глазами! Спросил, кто я такая и где он находится. Вот пустая коробочка.

— Кром! Похоже, порошок начисто отшиб ему память! А что было дальше?

— Я вытолкала его из комнаты, и он ушел, бормоча что-то невнятное. Потом мне сказали, что жрецы нашли его в таком состоянии и отвели к Верховному Жрецу, который при помощи магии пытался восстановить память викария, но безуспешно! Я так тебе благодарна, Ниун…

— Ладно. Я попросил бы тебя об одной ответной услуге… О нет, совсем не то, что ты думаешь, — поспешил он ее заверить, заметив, что Рудабе отпрянула в сторону. — Хотя, надеюсь, и до этого со временем дело дойдет. А сейчас я должен узнать, где прячут пленную туранку.

— Я не вправе открывать храмовые секреты, — начала было возражать Рудабе, но Конан перебил ее:

— Чепуха! Разве ты не знаешь, что священники используют других людей для своих целей? Та госпожа — пешка в игре Феридуна, который добивается неограниченной власти, и я должен знать, где они ее держат. Кстати, я ведь не чужой, я тоже работаю для храма, как и ты. Так ты скажешь мне, девочка?

— Хорошо. Ты представляешь, где расположен второй этаж северной части храма?

— Да, издали видны окна второго этажа, если идти вокруг храма.

— Та госпожа живет в помещении на втором этаже меж самым северным из западных крыльев и ближайшим к нему.

Конан сел на корточки и начертил пальцем несколько линий на пыльном полу.

— Верно. Стена тянется от одного крыла к другому, образуя внизу замкнутый треугольник.

— А что за стеной? Наверное, цветник?

— Нет, там Феридун держит гирканского тигра, по кличке Кирмизи. Вот почему, когда Феридун хочет изолировать гостя, он помещает его именно в те покои.

— Тигр! — хмыкнул Конан. — Этакий ручной, игривый котеночек.

— Нет, он дик и свиреп и слушается одного только жреца Феридуна. Господин Феридун умеет покорять животных, используя магию. Возможно, это просто случайность, но, когда он и жрец Зариадрис соперничали, кому из них быть Верховным Жрецом, а избрали Феридуна, Зариадрис отправился в Шадизар пожаловаться королю, что выборы были мошенническими. Но по пути его окружила стая волков, звери стащили его с коня и разорвали. И потому, если ты затеваешь…

— Это мое дело, что я затеваю, — буркнул Конан. — Отправляйся домой к матери, я скоро приду туда.

Поздней ночью, при бледном свете полной луны, Конан осторожно обошел храм вдоль огромной стены. Подойдя к дворику под окнами Джамили, он размотал веревку и попытался забросить крюк на стену. Вторая попытка оказалась удачной.

Через миг Конан, ловко вскарабкавшись по веревке, был уже на стене. Он оглянулся с осторожностью: улицы Йезуда были пусты. В городе отсутствовали пивные и прочие увеселительные заведения, и потому жители рано ложились спать. Городской сторож уже обошел улицы и отправился на покой, Катигерн закончил разводить своих бритунийцев на посты у городских ворот и внутри храма. В Йезуде преступления были столь редким явлением, что не стоило предпринимать серьезных мер для их предупреждения.

Конан внимательно вгляделся в треугольный дворик и примыкающие к нему крылья храма. Деревья и кусты отбрасывали бархатные тени, казавшиеся черными заводями в потоках лунного света. Острые глаза Конана вскоре различили темный силуэт, простершийся под деревом.

Зверь, почувствовав взгляд Конана, вскочил и подошел к стене. Он издал продолжительный рык, подобный шуму пилы, вгрызшейся в древесный ствол.

Конан определил, что окно Джамили находится примерно в три человеческих роста над двориком, где разгуливал Кирмизи. Едва тигр приблизился, Конан снял с кладки свой крюк и спрыгнул на землю по ту сторону стены. Смотав веревку, Конан вернулся к себе в кузницу.

 Глава 10 ТИГРИНАЯ ПАСТЬ

На следующий же день Конан пошел в гостиницу к Бартейку. Склонившись над маленьким столиком, Парвез и Псамитек, ученый-стигиец, играли в шахматы. Помимо двух туранцев, спутников Парвеза, и торговца с юга, в зале таверны никого не было. Едва Конан появился, ученый и дипломат оторвались от игры.

— Здравствуй, дружище Ниун! — приветствовал его Парвез. — Ты объезжаешь своего коня?

— Обычно я так и делал, — отозвался Конан. — Но два дня назад какой-то негодяй убил коня, пустив в него стрелу, прямо подо мной. Однако я не это хотел тебе сообщить.

Конан многозначительно взглянул на Псамитека.

— Мы просим извинить нас, — обратился Парвез к стигийцу. — Пусть Чагор играет вместо меня.

Псамитек, поднявшись, поклонился, пробормотал извинения и перенес доску на другой стол, стараясь держать ее ровно, чтобы фигуры не соскользнули. Тут же он и Чагор склонили головы над доской, хмуро глядя на фигуры и попеременно делая ходы.

Конан сел на освободившийся табурет и, понизив голос, сказал:

— Я узнал, где держат госпожу.

Он рассказал туранцу о предварительной ночной разведке.

— Тигр, говоришь? — раздумывал туранец. — Такому силачу, как ты, пожалуй, удастся его одолеть.

— Нет уж, благодарю! — проворчал Конан. — Однажды мне пришлось убить льва в саду у чародея, который держал таких кисок вместо сторожевых псов. Но, считаю, мне просто повезло. Страна теней была ко мне в тот миг ближе, чем во время битв и поединков.

— Так что же ты собираешься предпринять? — спросил Парвез. — Пробраться в комнату госпожи по храмовым коридорам?

— Нет, коридоры охраняются и днем и ночью. Есть ли у тебя магическое средство, чтобы убить тигра или хотя бы заставить уснуть?

— Увы, нет! Я не искушен в магии, только и было у меня, что серебряная стрелка, которую ты забрал. Но, думаю, у меня найдется средство, чтобы справиться с полосатым котеночком Феридуна. — Он порылся в суме и достал оттуда флакон с зеленоватой жидкостью. — Принадлежность моей профессии: три капли в бокал — и человек уснет на много часов. Но не знаю, как мы уговорим тигра принять снадобье…

— Это нетрудно. Погоди, — сказал Конан.

Сквозь узковатый для него дверной проем он протиснулся на кухню, где застал Бартейка за приготовлением ужина. Когда тот заметил его, Конан спросил:

— Хозяин, не продашь ли нам хороший кусок сырого мяса?

— А на что вам, черт побери… — начал было Бартейк, но, встретив злобный взгляд Конана, умолк. — Да-да, конечно. Это будет стоить…

— Господин Парвез заплатит, — сказал Конан, ткнув большим пальцем через плечо в сторону залы. — Принеси мясо. Мы собираемся устроить пирушку для одного нашего друга.

Бартейк исчез и вскоре вернулся, неся на тарелке кусок говядины, которого хватило бы, чтобы накормить дюжину воинов. Положив тарелку на свободный стол, он ушел подсчитывать, сколько надо взять денег с Парвеза. Вытащив меч, Конан сделал несколько надрезов — так глубоко, как входил клинок, потом влил в эти надрезы содержимое флакона. В это время в залу вошел Бартейк.

— Что это? — полюбопытствовал он. — Наверное, приправа?

— Да, замечательная приправа из дальних земель. У тебя найдется мешковина, чтобы завернуть мясо?

Когда кусок говядины был завернут в мешковину, Конан вернулся в залу, неся сверток на плече.

— Когда ты собираешься это сделать? — шепотом спросил у него Парвез.

— Сегодня ночью. Медлить нельзя: жрецы уже подозревают меня. Как мне убедить госпожу, что я не новый похититель?

— Возьми вот это, — сказал Парвез, снимая с пальца перстень с печатью и передавая его Конану. — Лучшего доказательства не найти.

Конан надел кольцо на мизинец и, со свертком на плече, вышел из гостиницы.

Луна, едва на ущербе, лила свой серебряный свет сквозь разрывы в облаках. Она еще не достигла зенита, когда Конан, неслышно передвигаясь по пустынной улице, подошел к стене, за которой помещался Кирмизи. Остановившись, Конан крепко стиснул огромный кусок говядины обеими руками и, дважды крутанув его над головой, рывком забросил за стену. Приманка упала с тяжелым влажным шлепком. Тигр с рычанием поднялся, и вскоре по урчанью и чавканью киммериец понял, что зверь наслаждается нежданным поздним ужином.

Конан ждал, присев на корточках за выступом стены, чтобы скрыться от предательского лунного света. Со спокойствием охотника в дикой пустыне он дожидался, не двигаясь и почти не дыша, пока луна уйдет по своей пересекаемой облаками тропе к западному краю неба.

Услышав мощный сиплый зевок, Конан разулся и, не снимая перевязи, закинул меч за спину. Размотав веревку, он закинул крюк на стену и взобрался наверх.

Какое-то время внизу ничего нельзя было различить, потому что тень от огромного облака надвинулась на храм и прилегающие к нему улицы, Но вот луна выглянула вновь, и Конан увидел тигра, который мирно спал, положив голову на лапы. Взглянув в очистившееся небо, киммериец с неудовольствием вспомнил ту ночь, когда он взобрался по плющу к окну Наркии. Благоприятно ли для него расположение светил сегодня ночью?

Конан тихо присвистнул и подождал. Тигр не пошевельнулся, и Конан снял крюк со стены. Повиснув на руках, он спрыгнул; зверь продолжал спать.

Конан осторожно оглядел загон. Тигр лежал неподвижно, только бока вздымались и опускались. Черные полоски были видны отчетливо, тогда как оранжевый мех меж ними отливал мутным серебром в призрачном лунном свете.

Над спящим зверем поднималась узкая полоса каменной кладки, разделявшей два примыкавшие к ней крыла храма. На уровне земли находилась железная дверь, через которую, по-видимому, входил и выходил служитель, кормивший тигра. А прямо над воротами находилось окно комнаты, где помещалась Джамиля; ставни были распахнуты, чтобы теплый летний ветер мог проникать вовнутрь; оконный проем темным прямоугольником выделялся на фоне мерцавших под луной мраморных плит: свет в комнате был погашен.

Скользящей тенью Конан прокрался мимо спящего тигра к внутренней стене. Вновь размотав веревку, он раскрутил над головой трехконечный крюк и швырнул его, метя в темный оконный проем. Крюк стукнулся о стену с металлическим лязгом, необыкновенно громким в ночной тишине, и упал на землю. Вторая попытка тоже оказалась неудачной.

Сматывая веревку перед третьей попыткой, Конан проклинал себя за то, что не догадался потренироваться, прежде чем приступить к делу. С третьей попытки Конан попал в окно, но крюк не зацепился, когда он дернул за свободный конец веревки. И только четвертая попытка оказалась удачной.

Перебирая веревку руками, Конан полез наверх; мускулы его вздувались, напрягаясь, как у питона. Перевалившись через подоконник, с легким шлепком босых ног о каменные плиты, он встал на непокрытый ковром пол.

Странствующая луна бросала наискось в окно серебряные стрелы, расплывавшиеся продолговатыми пятнами на шелковых занавесках. Бледный свет вырисовывал ложе с покоящейся на нем хрупкой фигуркой. Ночь была теплой, и спящая сбросила с себя одеяло; длинные черные волосы, разметавшись вокруг опаловых плеч, не закрывали от света луны ее роскошные груди.

Конан скользнул к кровати и прошептал:

— Госпожа Джамиля!

Красавица не шелохнулась. Тогда киммериец легонько потряс ее за нежное покатое плечо. Джамиля медленно открыла глаза. И вдруг ресницы ее затрепетали, она тихо ахнула. Конан широкой ладонью зажал ей рот, и потому вместо крика вышел слабый стон.

— Тсс, госпожа! — прошипел он. — Я пришел освободить тебя.

Он отнял ладонь от ее губ, но не убрал руку совсем, на случай если Джамиля вздумает звать на помощь.

— Кто… кто ты? — прошептала Джамиля.

— Зови меня Ниун, — пробурчал Конан. — Я здесь по поручению господина Парвеза, посла короля Илдиза. Посол ждет поблизости.

— Как ты докажешь, что это правда?

Конан снял перстень с печатью и передал его женщине.

— Вот это посол велел показать тебе. Здесь слишком темно, чтобы увидеть печать, но ты можешь нащупать ее большим пальцем.

Джамиля погладила кольцо.

— Как ты вошел сюда?

— Через окно.

— А тигр?

— Кирмизи спит со снотворным в брюхе. Идем! Ты должна довериться мне, если не хочешь оставаться здесь пленницей.

Джамиля, вдруг вспомнив, что она обнажена, потянулась за одеялом.

— Я не могу встать, пока ты на меня смотришь! Отвернись хотя бы.

— Вот они, женщины! — с отвращением прошипел Конан. — Наша жизнь висит на волоске, время ли соблюдать церемонии!

Все же он отошел к окну и повернулся спиной, напряженно прислушиваясь, не решится ли Джамиля в порыве страха и недоверия ударить его кинжалом в спину. Однако было слышно только шуршание надеваемых в спешке дорогих шелковых одежд.

— Ты можешь повернуться, достопочтенный Ниун, — прошептала наконец Джамиля. — Что теперь?

Конан втащил веревку; когда она четкими кольцами легла на полу, киммериец на свободном конце завязал большую петлю и опустил ее за окно.

— Погоди, — сказал он. — Есть у тебя еще подходящий плащ, кроме этих вычурных одеяний? Если тебя увидят в таком виде на улице…

— Понимаю.

Джамиля подошла к сундуку и достала оттуда черную бархатную накидку с капюшоном. Кован, свернув накидку, бросил ее вниз, стараясь не попасть в спящего тигра.

— Подойди сюда, — сказал он. — Сядь на подоконник, и я поддержу тебя, пока ты не упрешься ногами в петлю. Не смотри вниз, но держись за мою руку, пока не почувствуешь под собой веревку. Готово! А теперь держись за веревку обеими руками.

— Веревка колет пальцы, — пожаловалась Джамиля. — И такая высота!

— Что поделаешь, госпожа. Держись, начинаю опускать.

Перебирая руками веревку, Конан медленно опустил женщину на землю. Потом он ощупал крюк, крепко упирающийся в подоконник. Если спуститься сейчас по веревке, сообразил Конан, то нельзя будет рывком освободить его, а веревка еще нужна, чтобы взобраться на внешнюю стену.

Конан втащил веревку в комнату, снял крюк с подоконника и придвинул к окну массивную кровать Джамили. Пропустив свободный конец веревки под ножкой кровати, он тянул ее до тех пор, пока веревка не сложилась пополам.

Опустив оба конца веревки за окно и крепко уцепившись за них, Конан перевалился через подоконник и повис довольно высоко над землей. Развязав петлю, он с ловкостью пантеры прыгнул на землю и тянул за крюк до тех пор, пока вся веревка не легла, свернувшись кольцами, у его ног.

Перепуганная Джамиля, прижавшись к стене, смотрела на спящего тигра широко раскрытыми глазами; в ноздри ей бил неприятный, резкий запах зверя. Быстро смотав веревку и подобрав с земли плащ госпожи, Конан покровительственно обнял ее за плечи и в молчании провел по зеленому дерну мимо спящего Кирмизи. Оказавшись у внешней стены, Конан вновь раскрутил железный крюк и вновь забросил его на стену. Он уже собрался было лезть наверх, когда Джамиля, вскрикнув, предупредила его о надвигающейся опасности. Обернувшись, он увидел, что тигр поднялся на четыре лапы и, пошатываясь, бредет к нему. Очевидно, доза снотворного была невелика, несмотря на то что Конан полностью опустошил флакон.

Конан вовремя успел выхватить меч: тигр, раскатисто прорычав, сжался для прыжка — и тут же, как распрямившаяся струна, взвился в воздух с открытой пастью, в которой пенилась слюна.

Конан, широко расставив ноги, взмахнул мечом — и поразил огромного, летящего на него с оскаленными зубами и выпущенными когтями зверя: удар пришелся в голову, прямо меж сверкающих изумрудами глаз. Под тяжестью чудовищной туши Конан потерял равновесие и отлетел назад к стене, тигр рухнул на него.

Джамиля, не видя Конана, взвизгнула, но тут же прикрыла рот унизанной драгоценностями рукой.

— Ты жив, Ниун? — прошептала она.

— Почти, — проворчал Конан, выбираясь из-под полосатой туши, как жук из-под камня.

Поднявшись на ноги, он взглянул на зверя, который лежал распростертый, с мечом Конана, застрявшим в расколотом черепе. Встав босой ступней тигру на голову, Конан могучим рывком высвободил клинок.

— Проклятье! — пробормотал он. — Клянусь, никогда больше не впутаюсь в такую заварушку. Это выше сил человеческих. К счастью, добрая сталь выдержала удар.

— Ты ранен? — с трепетом в голосе спросила Джамиля.

— Кости целы, хотя царапин и синяков достаточно. Меня как будто сквозь строй прогнали.

Вытерев лезвие о тигриный мех, Конан вложил меч в ножны. Взобравшись по веревке наверх, Конан сел верхом на стену, поднял принцессу и с осторожностью опустил ее на улицу. Освободив крюк, он спрыгнул вниз и обулся.

— Надень плащ и опусти капюшон, — приказал Конан. — У городских ворот стоят стражники, и потому тебе придется сыграть роль моей возлюбленной — одной из девиц, что живет в Кшесроне. Понятно?

— Надеюсь, уважаемый Ниун, что ты не допустишь со мной излишних вольностей, — предупредила Джамиля. — Ведь я особа приближенная к государю.

— Не беспокойся, хотя тебе лучше позабыть об этом, если хочешь выбраться из Йезуда.

— Но…

— Никаких «но», госпожа. Или ты делаешь, что я велю, или остаешься здесь. Выбирай.

— О, я поняла, поняла, — закивала Джамиля.

Прихрамывая от ушибов, Конан повел смирившуюся особу прочь.

Проходя мимо одного из огражденных стеной внутренних двориков храма, Конан вдруг замер на месте и велел остановиться Джамиле.

— Что там? — прошептала женщина.

— Послушаем. — Он приложил ухо к камню, знаком приказав госпоже молчать.

Из-за стены доносились голоса: двое во внутреннем дворике о чем-то усиленно спорили. Звучный, будто колокол, голос принадлежал Верховному Жрецу; второй из собеседников, по-видимому, был жрец более низкого ранга.

Верховный Жрец произнес:

— Боюсь, дети не успеют достаточно вырасти за несколько месяцев.

— Но, ваше святейшество! — возразил другой голос. — Мы не сумеем избавиться от короля при помощи одних лишь пустых угроз. Он подумает, что мы запугиваем его воображаемыми призраками.

— Это он попусту хвастает, а не мы, дорогой мой Мирзес. Королю неплохо бы знать, что его разношерстная армия, едва завидит детей Заца, тут же рассеется в панике. Мы обладаем самым ужасным орудием с тех пор, как изобретен меч.

— Но как убедить его?

— Вскоре прибудет еще один посол. Если не подействуют уговоры, я возьму посланника Митридата с собой в подземелье и покажу ему их.

— Допустим, и это не поможет.

— Тогда мы претворим наш Великий Замысел в действие. Хоть дети не вполне еще выросли, они достаточно велики, чтобы исполнить предназначенное.

— Зац да благословит вашу затею, господин, — пробормотал Мирзес.

— Не беспокойся, — звучным голосом ответил Феридун. — Я сумею управлять ими, как и другими животными. Как моему новому викарию, тебе следует также знать, что…

Голоса зазвучали тише — наверное, беседующие удалились в храм. Конан кивнул Джамиле, и они продолжили путь. Но хрупкая туранка не поспевала за Конаном: обутая в изящные туфельки, она то и дело спотыкалась о булыжники.

— Позволь, я понесу тебя! — предложил Конан. Она слабо запротестовала, но киммериец подхватил ее на руки и понес к городским воротам.

Вскоре, при свете луны, низко висящей над Карпатами, Конан предстал перед удивленными бритунийцами с ношей на руках. Поставив закутанную в плащ женщину на землю, он обвил ее загорелой рукой:

— Играй свою роль, черт побери, но молча! Их может насторожить твой выговор.

— Ниун-сердцеед, ты опять за свое! — развеселился один из стражников.

— Спокойно, ребята, — откликнулся Конан. — Я должен проводить девушку домой: ее родичи не свободны от предрассудков!

Рывком он притянул к себе Джамилю. Она принужденно захихикала и положила голову ему на плечо. Стражник отпустил сальную шуточку насчет недавнего времяпрепровождения парочки — и Конан почувствовал, как женщина застыла от негодования. Но дверца в воротах была уже открыта, и он немедля вывел свою спутницу из города и заторопился вниз, к подножию утеса.

Громовые удары в дверь разбудили хозяина гостиницы Бартейка. Он с неохотой вылез из постели и через окно выкрикнул проклятия, добавив:

— Любому олуху известно, что на ночь гостиница запирается!

— Да провались ты со своей гостиницей! — взревел Конан. — Сейчас же разбуди господина Парвеза, а не то я по бревнышку раскатаю этот свинарник! Скажи ему, что прибыл знатный путешественник.

Вскоре позевывавший туранец появился у порога, запахнутый в пестрый домашний халат.

— Вот она, — отрывисто бросил Конан. — Здорова, но очень слаба.

Парвез опустился на одно колено.

— Моя госпожа! — воскликнул он, и слеза блеснула у старика на щеке. — Входи, умоляю!

— Ты совершил чудо, молодой господин! — обратился он к Конану. — Но могу ли я получить обратно свой перстень с печатью?

— Ах да, я и забыл про него, — отозвался Конан. Он снял кольцо и отдал его Парвезу.

— Еще вопрос: не видел ли ты моего прислужника Чагора?

— Нет. А что случилось?

— Парень исчез вместе с лошадью. Никто ничего не знает. Что ж, мы должны проститься: нельзя ждать, пока жрецы обнаружат пропажу пленницы. Бартейк, будь добр, разбуди мою охрану, надо выехать до рассвета.

— Позволь мне поблагодарить тебя, достопочтенный Ниун, — сказала Джамиля. — Если ты окажешься в Туране, проси у меня сколь угодно великой награды, и я буду страстно убеждать короля даровать ее тебе. Прощай! — И туранка скрылась за дверями гостиницы.

Проспав остаток ночи в своей каморке, Конан с утра ревностно принялся за работу; четыре жреца и два бритунийских стражника, зайдя в кузницу, застали его у наковальни. Жрец, в алом тюрбане и темно-голубом балахоне, перешагнул через порог, возвысил голос, дабы перекрыть удары молота:

— Это ты кузнец Ниун, верно? Из храма похищена знатная госпожа. Ты не видал ее?

— Что еще за госпожа? — проворчал Конан, внимательно разглядывая свое изделие. Ударив молотом еще несколько раз, он сунул железяку в печь и повернулся к вошедшим.

— Высокая, темноволосая, миловидная, чуть больше тридцати лет, — продолжал жрец.

— Я не знаю такой женщины, — покачал головой Конан.

— Далее, посол Парвез со своими туранцами сегодня ночью поспешно покинул гостиницу в Кшесроне. Что тебе известно об этом?

— Ничего не известно. Я был с ним знаком, мы иногда выпивали вместе.

— О чем вы разговаривали?

— Об оружии да о лошадях.

— К тому же, — злобно добавил жрец, — ночью одним ударом меча или топора был убит тигр нашего Верховного Жреца Феридуна. Кто бы мог еще это сделать, если не ты?

Конан пожал плечами:

— Почти все бритунийцы крепкие и сильные. Да вам, заморийцам, любой мужчина покажется горою мускулов. А что до меня, так я впервые слышу об этих новостях.

— Все варвары — лжецы! — с презрением воскликнул жрец. — Не беспокойся, мы докопаемся до истины, и тебе еще прядется доказывать свою невиновность. — Он шагнул по направлению к Конану.

Киммериец вытащил раскаленную заготовку щипцами из печи и стоял, держа перед собой кусок светящегося железа.

— Поосторожней у наковальни, дружище. Не подходи, а то бороду опалишь.

Жрец торопливо отскочил в сторону, а Конан положил болванку на наковальню и принялся изо всей силы лупить молотом.

Жрец вышел за порог, присоединившись к своим спутникам. Лар, с широко раскрытыми глазами слушавший перепалку, воскликнул:

— Ах, господин Ниун, ты не повинуешься жрецам Заца! Они призовут божественное проклятие на твою голову, если ты будешь непочтителен!

— Как зовут того, что сейчас со мной разговаривал? — спросил у мальчика Конан.

— Святой отец Мирзес.

— Мне как будто знаком его голос, — размышлял Конан. — Это новый викарий? А ну-ка, паренек, поддай жару! На таком огне только воду кипятить. 

Глава 11 ЗАПАХ ПАДАЛИ

Конан не встречался с Рудабе почти неделю, он видел ее только во время ритуального танца перед статуей Заца. Конан приходил в храм рано и выбирал место поближе, чтобы лучше видеть изваяние паука. В ясные дни солнце светило через отверстие в куполе, и Конан отчетливо различал четыре глаза на верхней части идола с расстояния в двадцать локтей.

Острые глаза варвара сумели различить тонкие кольца вокруг каждого глаза — по цвету чуть светлей, чем черный монолит статуи. Наверное, это были металлические либо цементные кольца, при помощи которых драгоценные опалы прикреплялись к камню. Чтобы забрать драгоценности, необходимо было снять эти кольца, причем сделать это очень бережно, не повредив сокровище. Конан, в бытность свою вором, имел дело с драгоценными камнями и потому знал, как хрупки опалы.

И однако страсть его к Рудабе не ослабевала, но мучила его все больше и больше. Как только Амитис сказала, что дочь должна прийти к ужину, Конан вышел в сад и взволнованно бродил там, поджидая девушку.

С одной стороны, думал Конан, жгучая страсть, будто стремительный вихрь, увлекает его за собой, побуждая бросить бродячую жизнь, полную приключений, жениться на Рудабе согласно заморийским законам и стать почтенным гражданином, который печется о своей разрастающейся семье, служит в городской страже, молится в храме и платит церковную десятину.

Но, с другой стороны, свободолюбивая, необузданная душа Конана с ужасом отшатывалась от этой картины, как от ядовитой змеи. Значит, надо было забыть девушку и бежать немедля — либо с похищенными драгоценностями, либо без них. Если Феридун нашлет на страну мор, и так и так придется бежать — вместе с девушкой или одному.

Рудабе вышла в сад, и Конан раскрыл ей свои объятия. Но она, покачав головой, сказала:

— Не мучь меня, Ниун. Я и вправду люблю тебя, но ты знаешь, на каких условиях я согласна стать твоей.

— Но, девочка моя, — начал было возражать Конан, однако Рудабе остановила его жестом:

— У меня есть новости… Ты знаешь, что исчезла госпожа Джамиля?

— Да, до меня дошли слухи.

— Верховный Жрец в ярости. Некоторые жрецы подозревают тебя.

— Меня? — тоном оскорбленной невинности переспросил Конан. — На что мне сдалась туранка?

— Им известно, что ты встречался в гостинице Бартейка с дипломатом, который исчез в ту же ночь. Тебя бы уже схватили, но Феридун утверждает, что улик недостаточно. Надо признать, старик верен своим принципам. И потом, — продолжала Рудабе, — если слухи правдивы, Верховный Жрец точно назначил день переворота. Джамилю держали как заложницу, чтобы обеспечить лояльность туранского короля. А теперь, когда женщина бежала, Верховный Жрец вынужден действовать незамедлительно, прежде чем король услышит о ее освобождении. Феридун приказал всем храмовым служителям быть в готовности через семь дней. Когда колокол забьет тревогу, мы должны разойтись по своим комнатам и запереться там.

Конан хмыкнул, обдумывая новость. Ему следовало бы спрятать подальше веревку, пока какой-нибудь жрец не разнюхал, что к чему.

Амитис позвала ужинать, и они вошли в дом. Потом Конан проводил Рудабе в храм и отправился в Кшесрон. Ему предстояло срочно разработать план набега, а размышлять он любил, сидя в одиночестве за кружкой вина.

— Здорово, Ниун! — приветствовал его зычный голос Катигерна, капитан дружески подтолкнул приятеля локтем. — Сыграем?

Бритуниец тряхнул игральными костями, зажатыми в кулаке.

— Спасибо, но не сейчас, — уклонился Конан. — Мне нужно побыть одному.

Катигерн пожал плечами и пошел искать другого компаньона. Конан вновь погрузился в раздумье. Опустошив еще несколько кружек, он вдруг услышал гортанный, чуть шепелявый голос. Рядом стоял Псамитек, стигиец.

— Достопочтенный Ниун, — произнес худощавый смуглокожий книжник. — С тобой желает поговорить вне таверны некий человек.

— Пусть войдет сюда, — буркнул Конан. — Здесь, на свету, он разглядит меня лучше.

Ученый слегка улыбнулся,

— Это женщина, — уточнил он. — Не пристало ей находиться в этой грязной забегаловке.

— Женщина? — хмыкнул Конан. — Какого демона…

Он встал, гадая, не Джамиля ли вдруг вернулась по какой-либо непредвиденной причине, но это было бы безумием.

У порога гостиницы, при свете ущербной луны, стояла Рудабе; пламя, горевшее в лампаде над дверью, бросало на нее свои отблески. У Конана при взгляде на девушку перехватило дыхание: Рудабе вместо скромного уличного платья была одета в костюм храмовой танцовщицы, состоявший из переплетенных бус.

— Конан, милый! — взволнованно заговорила девушка. — Ты был прав, а не я. Пойдем, и я дам тебе все, что может дать женщина мужчине. Там, наверху, трава густая и мягкая.

Она повернулась и быстро пошла прочь, а Конан последовал за ней, как зачарованный. В душе его шевелилась догадка: что-то тут неладно, — но страсть пересилила здравый смысл. Кровь звенела у него в ушах.

Рудабе провела Конана мимо убогих хижин за деревню. Ее округлые бедра соблазнительно покачивались при каждом шаге. За Кшесроном поднимался ввысь крутой каменистый склон, и Конан спешил за девушкой в жажде достичь обещанной лужайки.

Наконец они добрались до площадки, и Рудабе повернулась лицом к Конану. Она протянула к нему руки — и вдруг исчезла. На ее месте стоял туранец Чагор, пропавший слуга Парвеза, — тот самый, которого Конан выкупал в лошадином пойле. Чагор держал массивный, дважды изогнутый гирканский лук, и стрела лежала на натянутой тетиве.

— Ха! — воскликнул туранец. — Вот теперь гляди! — И он отпустил стрелу, причем тетива тенькнула, точь-в-точь как тогда, в ущелье, где Конан потерял коня. Но теперь, с такого малого расстояния, промахнуться было невозможно.

Однако едва Чагор выпустил стрелу, увесистый камень вылетел из-за спины Конана и ударил туранца в грудь. Стрела просвистела мимо уха Конана.

Прежде чем Чагор успел достать из колчана другую стрелу, Конан с ревом разъяренного льва напал на противника. Туранец бросил лук и выхватил меч, отражая атаку киммерийца.

Сталь звенела и скрежетала, блистая в лунном свете. Позади Конан слышал шум борьбы, но оглянуться ему было некогда. Туранец оказался опытным бойцом, и Конан был поглощен поединком. Удар сплеча — отражающий удар — нападение справа — отражающий удар — обманный выпад — отражающий удар… Танцующие клинки сшибались, звенели, им вторил тяжелый топот сапог, затрудненное дыхание и ругань.

Бранился Чагор, ибо Конан дрался в мрачном молчании. Чагор задыхался.

— Я покажу тебе, пес… Я отдам твою голову жрецу Эрлика! То-то будет потеха…

Но вот Чагор недостаточно расторопно парировал удар. Клинок Конана вонзился ему в предплечье. Завопив от ужаса, Чагор уронил саблю. Конан ловко, как кошка, подскочил к врагу и с силой, порожденной бешенством, описал лезвием горизонтальную дугу. Клинок прошел сквозь шею туранца, голова его, словно сброшенная дыня, отскочила в ближайшие кустарники. Туловище, извергая фонтан крови, черной при лунном свете, рухнуло на землю, будто срубленное дерево.

Позади Конана продолжали бороться. Киммериец обернулся и увидел катающихся по земле капитана Катигерна и стигийца Псамитека.

Конан схватил стигийца за руку и выкрутил ее. Вдвоем с Катигерном они одолели книжника: Псамитек замер, с руками, заломленными за спиной, и острием кинжала, который Катигерн приставил к его горлу.

— Вовремя же ты поспел! — удивленно заметил Конан.

— Я увидел, ты идешь за этим псом, — объяснил Катигерн, — хотя сказал мне, что хочешь побыть один. Как тут не заподозрить неладное? Я никогда не доверял этому стигийскому выродку. Потом гляжу, ты идешь за Чагором на холм, бормоча нежности, а Псамитек спешит за тобой по пятам, нашептывая заклинания. Ты был сам на себя не похож, Ниун, вот я и пустился следом. Когда туранец наставил на тебя стрелу, я швырнул в него камнем, чтобы он промахнулся, а сам напал на стигийца. Ты с ним поосторожней: он сильней, чем кажется. Укусил меня, мерзавец.

— А ну-ка, Псамитек, — потребовал Конан, — объясни нам, в чем дело. Если нас удовлетворит твое объяснение, возможно, мы сохраним тебе жизнь.

— Ты слышал, что говорил Чагор, — объявил Псамитек. — Он подслушал, как посол называет тебя «Конан», а мне было известно, сколько Тугрил обещает за голову Конана. Мы сговорились с Чагором, что он сбежит от Парвеза и поможет мне, а награду мы поделим пополам. И если бы ваши дурьи головы были способны уловить смысл…

Ровный голос Псамитека завораживал — и Катигерн, и Конан, слушая, поневоле ослабили хватку. Вдруг Псамитек, верткий, как угорь, выскользнул и вскочил на ноги. Конан прыгнул к нему и ударил с такой силой, что мог бы разрубить хрупкого стигийца пополам. Но клинок со свистом рассек воздух: стигиец исчез, как язычок потухшего пламени.

— Стой, назад! — взревел Конан, размахивая мечом направо и налево, с треском круша тернистые кустарники. В ответ послышался холодный, издевательский смех.

— У тебя свои приемы, варвар, — донесся шепелявый голос, — а у меня свои, как ты еще увидишь. Прощай, неотесанный болван!

Конан метнулся на голос, но клинок вновь распорол пустоту.

— Не трать силы попусту, Ниун, — вмешался Катигерн. — Парень мастерски насылает морок и становится невидим. А почему тебя называли Конан и почему назначают цену за твою голову?

— Мы с тобой оба наемники — так надо ли ворошить прошлое?

— Верно, дружище, забудь мои слова… Давай-ка перетащим тело туранца в деревню. Придется снова писать рапорт жрецам.

— А почему бы не оставить его гиенам?

— Его дух будет тревожить нас.

— И в самом деле, — согласился Конан. Схватив труп за пятку, он потащил его вниз. — А ты неси голову, хотя следовало бы отослать ее Тугрилу. И спасибо, что спас мне жизнь.

С наступлением праздника Всех Богов храм Заца гудел от оживления. Рудабе была полностью поглощена своими обязанностями, и потому Конан с ней больше не встречался. Гостиница Бартейка была переполнена: жрецы со всех концов Заморы съехались в Йезуд, и тем, кто прибыл поздней, приходилось ночевать в лачугах селян либо разбивать шатры в окрестных полях.

Празднество началось три дня спустя после гибели Чагора. Посланцы богатых и более мелких святилищ различных заморийских божеств торжественно шествовали по широким ступеням храма. Бритунийцы Катигерна, в начищенных кольчугах, сияющих на солнце, стояли в два ряда по краям ступеней. И пока жрец, в блистающих драгоценностями балахоне и головном уборе, медленно всходил наверх, они торжественно поднимали свои алебарды, а потом опускали их с громовым стуком. Насколько было известно Конану, жрецы различных культов находились друг с другом в непримиримой вражде и вечно затевали погибельные козни. Но сегодня каждый жрец, лучезарно улыбаясь, милостиво приветствовал сборище жрецов Заца.

Конан смотрел на процессию жрецов, стоя в отдаленном углу предхрамовой площади. Когда последний жрец-посланник вошел в храм и жители Йезуда, а с ними набожные паломники устремились в храм, чтобы почтить богов заморийского пантеона, Конан присоединился к толпе. В притворе ему пришла мысль улизнуть, чтобы вновь попытаться исследовать коридоры, но бритунийцы стояли на страже у каждого выхода. И потому Конан решился вытерпеть весь бесконечно длинный ритуал.

Он занял место подальше от возвышения и отстоял всю трехчасовую церемонию, на протяжении которой жрецы каждого божества по очереди восславляли своих чудесных покровителей и умоляли их даровать всяческие милости. Конан не прислушивался к смыслу речей, но любовался блеском усыпанных драгоценностями жреческих регалий. Если бы ему удалось снять хоть с одного жреца балахон и тюрбан, нашитые на них драгоценные камни обеспечили бы жизнь киммерийца до конца дней, хотя стоили они несравненно меньше, чем любой глаз Заца.

Через два дня, когда праздник Всех Богов подошел к концу, потоки дождя обрушились на Йезуд, хлеща мощеные улицы города. Приезжие жрецы, закутавшись в пышные накидки, чтобы не промокнуть, церемонно распрощались с Феридуном и новым викарием на ступенях храма и отправились в путь — кто в повозках и портшезах, кто верхом на лошади, муле или на верблюде.

Ночью, когда дождь продолжал лить, огромный человек в черном плаще и мокасинах неслышно, как тень, пробрался к храму. Оказавшись у крайнего южного, с восточной стороны, крыла, Конан достал серебряную стрелку Парвеза. Прикоснувшись острием стрелки к замку, киммериец пробормотал:

— _Капинин ачилир гениши!_

Сквозь шум дождя послышался слабый ржавый скрежет, как если бы кто-то повернул ключ в давно не открывавшейся двери. Конан толкнул ее, но она не поддалась.

Конан в ярости подналег на дверь, надавив на нее своим мощным плечом. Но и это не помогло. Тогда он сделал передышку, чтобы подумать.

Наверное, жрецы, не полагаясь на единственный замок, заперли дверь изнутри на засов, наподобие того засова с внешней стороны западной двери, в которую вошли овцы. Поднимая Ключ Гацрика то повыше, то пониже, Конан повторял: «Капинин ачилир гениши». Наконец он услышал, как лязгнул, откидываясь, засов по ту сторону двери. Конан опять толкнул дверь — и она открылась.

В храме было темно, только на расстоянии в тридцать локтей, где к притвору примыкал главный кольцевой коридор, смутно виднелся четырехугольник света. Конан прислушался: кругом было тихо, как в стигийской гробнице. Все, от Верховного Жреца до рабов, спали — должно быть, утомившись после трех дней праздничных хлопот.

Конан прокрался вглубь притвора, озираясь, нет ли поблизости бритунийских стражников. Осторожно он обогнул угол, но бритунийцев нигде не было видно. Как он и надеялся, стражники, не желая нести тоскливое ночное дежурство в одиночестве, собрались где-то вместе — возможно, в вестибюле, — чтобы поиграть в кости или поболтать, отдыхая от дневных обязанностей.

Коридор, в котором оказался Конан, был освещен единственной лампой, державшейся в настенном кольце. Конан повернул направо и, продолжая свой путь, подошел к левой двери. Если он верно оценил пространственные соотношения, это, должно быть, один из боковых входов в святилище.

Вновь он приложил Ключ Гацрика к двери и прошептал заклинание — замок, по-видимому хорошо смазанный, отперся с легким щелчком. Но, открыв дверь, Конан отпрянул назад. Вместо святилища перед ним была узкая спальня с двумя кроватями, на которых спали служки, один из них храпел. Конан тихо прикрыл дверь и скользнул прочь.

Следующая дверь была той, что он искал. Конан юркнул в святилище, ярко залитое неровным оранжевым светом неугасимого огня. Конан поспешил на противоположный край, к черной каменной статуе Заца.

И вновь он был потрясен детальной проработкой изваяния. Статуя была точной копией огромного паука, помимо разве что волосков на лапах, которые скульптор, не имея возможности воссоздать в камне, обозначил перекрещивающейся штриховкой.

Конан скинул с себя накидку. Он был в рабочем переднике, с карманами и петлями для прихваченных инструментов. Вытащив кузнечный молот, Конан с затаенным дыханием осторожно ударил по паучьей ноге. Звук был точь-в-точь как при ударе по камню, никаких признаков жизни статуя не подавала.

Конан встал поближе, прямо перед статуей. Четыре передних глаза светились а мерцающем блеске неугасимого пламени; в зеленовато-таинственной глубине каждого из них плясала шестиконечная алая искорка.

Конан понял, что для работы ему понадобится более яркое освещение, чем горящая нефть. Из-под передника он вынул колышек, в локоть длиной, конец которого был обмотан промасленным тряпьем. Подойдя к светящейся чаше, в которой пылал неугасимый огонь, он поднес конец своего факела к пляшущему пламени и подождал, пока тот не загорится.

Вернувшись к статуе, Конан укрепил свой факел в щели меж двумя из восьми ног Заца так, чтобы пляшущий желтый свет падал на него с нужной стороны. Наклонившись, Конан ощупал пальцами гладкие сферические выпуклости глаз и кольца, благодаря которым они держались на камне. Опалы были примерно с кулачок ребенка. Кольца были сделаны из свинца. Это облегчает задачу, подумал Конан.

Из кармана передника он достал пригоршню сверел и стамесок. Среди них было плоское, заостренное к концу долото. Поместив конец его в щель между свинцовым кольцом и камнем, Конан принялся аккуратно постукивать молотом. Раз, еще раз — долото продвинулось под кольцом, еще несколько ударов, и кольцо можно будет снять.

Вдруг за стенами святилища послышался шум. Кто-то разговаривал, слышались шаги, открывались и закрывались двери. Конан различил бряцанье бритунийских доспехов. Что именно, черт побери, подняло обитателей храма на ноги в этот поздний час?

В скважине двери, через которую Конан недавно вошел, загремел ключ. Прежде чем он успел спрятаться, дверь распахнулась. Отложив инструменты, Конан, беззвучно выругавшись, обернулся. Увидев в дверях Рудабе, он буркнул:

— Как ты сюда попала, девочка?

Танцовщица, на миг застыв с широко распахнутыми ресницами, спросила:

— Что ты здесь делаешь, Ниун?

Конан с напускной безмятежностью отвечал:

— Жрецы велели мне приладить кольцо к сундуку для приношений.

— В такой поздний час? Который из жрецов? — взволнованно спросила девушка.

— Не помню, — пожал плечами Конан.

— Я тебе не верю.

— Но почему же, скажи на милость? — поинтересовался Конан с видом оскорбленной невинности.

— Потому что подобные приказы исходят лишь от меня, распорядительницы собственностью. Ты пробрался сюда, чтобы украсть. Это святотатство.

— Но, Рудабе, дорогая, тебе ли не знать, какие лгуны и развратники эти жрецы…

— Однако Зац остается богом, каковы бы ни были его… Ниун, милый! Зачем бы ты ни пришел, сейчас же уходи! Только что к нам прибыли жрецы Аренджуна. Их задержали ливни, размывшие дороги, и потому они опоздали на празднество Всех Богов. Сейчас господин Феридун водит их по храму, и вот-вот они явятся сюда. Новый викарий, Мирзес, послал меня взглянуть, достаточно ли топлива в чаше с неугасимым огнем.

Словно в подтверждение ее слов, за огромной бронзовой дверью святилища послышались шаги и голоса множества людей.

— Беги! — воскликнула Рудабе. — Или ты пропал!

— Иду-иду, — проворчал Конан.

Но вместо того чтобы направиться к двери, через которую он вошел, Конан, схватив факел и инструменты, ринулся в левый дальний угол святилища, где из стены выступала труба для подачи нефти. Прямо под ней находилась широкая крышка люка.

Когда он наклонился и отодвинул засов, Рудабе вскрикнула от ужаса:

— Что ты делаешь?

— Собираюсь спуститься вниз, — буркнул Конан, берясь за кольцо и открывая люк. Из разверстого черного отверстия сильно пахнуло гнильем.

— Не хода туда! — заклинала его Рудабе. — Ты сам не знаешь, что ты… о боги, жрецы идут!

Рукоять огромной бронзовой двери повернулась — и двери со скрипом начали отворяться, голоса зазвучали громче. Рудабе метнулась из святилища, хлопнув дверью, а Конан, озираясь, как затравленное животное, ступил на лестницу, ведущую во тьму подземелья. Закрыв над собой крышку люка, он остался во мраке, который рассеивало только колеблющееся оранжевое пламя его небольшого факела.

Массивные бронзовые двери отворились настежь, и голоса зазвучали над мраморным полом и сквозь тонкие доски люка. Конану был слышен звучный, как колокол, голос Верховного Жреца Феридуна. Однако слов разобрать было нельзя. Но разговор тек спокойно, бессодержательный и елейный; значит, жрецы не заметили ничего особенного.

Конан осторожно сошел вниз по каменным ступеням, вглядываясь во тьму, насколько позволял свет его факела. Он находился в просторном коридоре, много выше его самого и шире, чем раскинутые в стороны руки. Потрескивание пламени, едва различимое даже для острого слуха варвара, отчетливо раздавалось в могильной тишине. Запах падали ударял в нос. Медленно продвигаясь по каменному полу подземелья, Конан споткнулся о какой-то массивный предмет неправильных очертаний. Предмет этот оказался черепом быка с лоскутьями гниющей плоти на нем. Конан пнул ногой отвратительный кусок падали и двинулся дальше, перешагивая через различные части остова — ноги, ребра и прочие кости. Хотя киммерийцу было не привыкать к запаху трупов и падали, поскользнувшись на склизких, гниющих кишках, он едва удержался от приступа рвоты и чуть было не пустился бежать с возгласами ужаса.

Дойдя до перекрестка, Конан свернул налево и несколько шагов прошел по коридору, который резко поднимался наверх. Он все еще находится под храмом, размышлял Конан. В конце коридора, наверное, будет дверь, через которую ввели стадо овец.

Вернувшись к перекрестку, Конан продолжил свой путь вниз и вперед. Какое-то время он шел, натыкаясь на останки расчлененных животных. Когда коридор стал извилистым, расходясь на множество боковых ответвлений, Конан, испугавшись, что заблудится в этом лабиринте, вновь вернулся к первому перекрестку.

На этот раз он попробовал свернуть направо. Коридор тянулся и тянулся на расстояние полета стрелы, а потом тоже разошелся на множество ветвей, как и основной, ведущий вниз ствол.

Конан стал беспокоиться, не погас бы факел. Медлить было нельзя, потому что остаться без света во тьме лабиринта значило погибнуть. Под передником у него был запасной факел; если первый погаснет прежде, чем он успеет зажечь второй, ему долго придется возиться в потемках с огнивом, но, с другой стороны, если он зажжет запасной факел слишком рано, он догорит скорее, чем требуется.

Конан шел осторожно, простирая тлеющий конец факела к зияющим в стенах проходам и вглядываясь в них, насколько позволял слабый свет. Под ноги ему по-прежнему попадались кости и гниющие комки плоти. Вскоре помимо запаха падали он уловил другой острый запах — запах живого существа, но какого — он не мог понять. Это не зверь и не рептилия, не растение и не корм из знакомых ему. Запах совершенно особый — острый, но не отталкивающий.

Конан двигался крадучись, прислушиваясь и вглядываясь во тьму. Вдруг до него донесся негромкий перестук, как если бы кто-то ударял рогом о камень. Он не был уверен, что и в самом деле слышит стук; возможно, ему мерещится это от ужаса.

На один только безумный миг Конан вообразил, что статуя Заца и в самом деле ожила и, спустившись из святилища, преследует его теперь в подземелье. Но разум твердил Конану, что ониксовый бог-паук по-прежнему высится на своем пьедестале. Если бы статуя действительно ожила, когда Верховный Жрец показывал гостям святилище, Конан наверняка услышал бы крики и беготню там, наверху.

И все же _некая тварь_ гигантских размеров пожрала всех этих животных, чьи останки разбросаны по полу коридоров. Внезапно Конан, который ничего не боялся ни на земле, по которой ходил, ни на воде, ни в небе, почувствовал, что трепещет от ужаса при одной только мысли о неведомом звере.

Он свернул в один из боковых коридоров, высоко держа факел, но не обнаружил там ничего, кроме призрачно белеющих костей козла или овцы. Вернувшись назад, он исследовал другую боковую ветвь — она заканчивалась тупиком.

Однако теперь Конан был уверен, что постукивание не было плодом его воображения. Затухающие звуки, казалось, теперь были ближе, но было непонятно, откуда они исходят. С ужасом прикинув, что его, возможно, загонят в угол в этом тупике, Конан вернулся в главный коридор.

Мгновение Конан стоял недвижно, водя факелом над головой и пытаясь определить, откуда слышится загадочное постукивание. Наконец он уловил, что звуки доносятся оттуда, с того конца коридора, — и, несомненно, приближаются.

У Конана мороз пробежал по коже, когда постукивание усилилось, хотя он и не знал, кто его производит. Во тьме, куда не досягал свет его факела, что-то зашевелилось. И наконец пламя выхватило четыре ослепительных пятна примерно на уровне груди Конана.

Ослепительные пятна приближались, напоминая драгоценный узор на доспехах какого-нибудь вооруженного короля. Но это был не человек. За сверкающими пятнами колыхалась неопределенных очертаний туша. Конан, тщетно силясь рассмотреть чудовище получше, вытащил кузнечный молот. Меч, который мог насторожить не в меру любопытных стражей, киммериец оставил дома. Яркие пятна застыли где-то на границе меж тьмой и светом факела. Постукивание прекратилось и потом возобновилось. Блестящие пятна приблизились, и за ними Конан рассмотрел кошмарное, покрытое волосками туловище, покачивающееся на множестве ног.

Конан повернулся и ринулся прочь, пламя факела ярко разгоралось на бегу. За собой киммериец слышал перестук огромных когтистых лап, который раздавался все ближе и ближе. Конан сам не заметил, как пробежал перекресток — первый, на который вышел после спуска в подземелье. В мыслях у него мелькнуло вернуться к люку, распахнуть его и, если жрецы еще в святилище, сразиться с ними открыто. Но потом он решил, что еще лучше свернуть направо, в спускающийся вниз туннель, который, возможно, выведет его наверх, за пределы обнесенного стеной Йезуда.

Конан бросился назад. Но было слишком поздно: четыре светящихся глаза, отражая шафрановый свет факела, появились на перекрестке — путь был отрезан. Конан был загнан в этот конец коридора.

Конан ринулся по коридору, ведущему наверх. Коридор заканчивался массивной дверью, через которую, несомненно, ввели при нем стадо овец. Дрожа от недоброго предчувствия, он опустил молот, достал Ключ Гацрика и поднес его к замку. Проговорив заклинание и услышав звяканье замка, он надавил на дверную ручку, но дверь не поддалась. Конан вспомнил, что дверь закрыта на засов с внешней стороны.

Следуя прежнему опыту, Конан поднял стрелку на высоту, где, по его предположениям, находился засов, и громко повторил:

— _Калинин ачилир гениши!_

Когда и это не подействовало, он выкрикнул заклинание во всю мощь своих легких.

Но засов остался недвижим, зато Конан почувствовал, как серебряная стрелка раскаляется у него в руках. Держать ее стало невозможно, и он выронил ее. Стрелка вспыхнула, потом засветилась алым. На полу она растаяла и превратилась в лужицу, которая быстро остыла и затвердела. Конан вспомнил, что Ключ Гацрика способен открыть дверь, если засов не слишком тяжел. Он переоценил возможности талисмана и без остатка израсходовал его волшебную силу. Что ж, поделом ему за обращение к магической силе.

Конан схватил молот и обрушил на дверь яростный удар. Дверь загудела, но не отворилась. Конан увидел вмятину в железе: насквозь пробить дверь ему не удалось. Дерево было слишком прочным, и понадобилось бы не менее часа работы с молотом и долотом, чтобы проломить дверь.

Конан, обезумев от отчаяния, вновь ударил по двери молотом, однако, услышав постукивание за спиной, обернулся. Над ним стоял огромный паук — живая копия статуи в храме, за исключением жестких, в палец длиной, волосков, покрывавших паучьи лапы. Четыре огромных глаза отражали пляшущее пламя факела.

Пониже глаз пара волосатых членистых усов протягивалась вперед наподобие рук. Когда один из усов дотянулся до Конана, он ударил по нему молотом. Послышался треск переломленной роговой оболочки — паук отступил на шаг и подогнул поврежденный ус под покрытое волосами туловище.

Затем чудовище перешло в наступление. Стоя на шести задних лапах, паук протянул к Конану две передние вместе с неповрежденным усом, намереваясь схватить свою жертву. Конан почувствовал себя мухой в паутине, ожидающей неизбежной гибели.

Чуть ниже щупалец у паука были видны зубы — два блестящих, остроконечных, наподобие бычьих рогов, изогнутых вовне, а потом вовнутрь, со сближающимися остриями. Паук тянулся клыками к Конану, чтобы пронзить его с боков; из отверстий капал зеленоватый яд. Членистые челюсти паука возбужденно двигались вверх-вниз.

На мгновение противники застыли друг против друга. Конан, с поднятым молотом, готовый нанести последний сокрушительный удар и погибнуть, и паук, с протянутыми вперед чудовищными усиками, стремящийся стиснуть человека в последнем объятии.

Вдруг из-за спины Заца Конан услышал полный ужаса голос Рудабе:

— Ниун! Милый! Я…

Заслышав этот страдальческий выкрик, паук отступил от Конана. Он развернулся — в свете факела блеснул один из его боковых глаз. Шаркнув по стене животом, так как коридор был узок, паук заспешил на голос. Девушка испуганно вскрикнула — и в наступившей тишине стало слышно, как, затихая вдали, постукивают по полу когтистые лапы. Еще мгновение — и факел Конана погас.

С воплем ярости Конан ринулся за пауком в полной тьме, но он потерял дорогу и ударился о каменную стену. Вскочив на ноги, он вытащил второй факел из-за пояса. Киммериец изрыгал проклятия, словно безумный. Конец старого факела светился темно-красным, как остывающая под пеплом лава.

Соединив концы, Конан яростно дул на них, пока не запылал второй факел. Бросив на пол старый, Конан побежал вниз по склону, преследуя Заца.

На главном перекрестке он задержался, заметив, что на полу простерто нечто, никак не похожее на останки быка или овцы. С ужасом догадываясь, что он сейчас обнаружит, Конан приблизился к телу Рудабе. Девушка, казалось, спала; встав на колени, он приложил ухо к ее груди — сердце не билось.

Прислонив факел к стене, Конан принялся ощупывать и осматривать тело. На Рудабе было полупрозрачное легкое одеяние, в каком танцовщицы пели при окончании службы. Сняв его, Конан перевернул красивое тело девушки. На плече и на середине спины он увидел пунктиры ранок, окруженных черными пятнами: воздействие яда.

— Рудабе! — позвал он. — Скажи хоть слово!

Он растирал ей руки, размеренно надавливал на ребра, надеясь, что она начнет дышать. Но ничего не помогало.

Горячие слезы скользнули по его грубому лицу — впервые за много лет. Он сердито вытер их, но они бежали неудержимо. Те, кто знал Конана как свирепого, безжалостного воителя, были бы удивлены при виде того, как он плачет в этом склепе, забыв, что ему угрожает опасность.

Девушка, должно быть, осмелилась спуститься в это вонючее подземелье, после того как жрецы ушли, чтобы предупредить его об опасности. Никто еще не отдавал свою жизнь, желая спасти его, Конана. Осознание жертвы, принесенной Рудабе, наполнило его душу сожалением, стыдом и ненавистью к себе.

Вдруг в нем вскипела ярость, и, схватив факел и кузнечный молот, Конан огляделся. Паук, наверное, выронил свою жертву, испугавшись яркого света пламени, и уполз туда, где сидел прежде.

С бешеным воплем Конан устремился в дальний конец коридора, ища там Заца; пламя факела ярко пылало. Он пробежал около четверти лиги, крича:

— Зац! Выходи биться!

Но паук не показывался. Наверное, испуганный светом пламени, он спрятался в один из боковых коридоров. Однако, для того чтобы найти его там, надо было потратить много дней.

Конан вернулся на главный перекресток. Рудабе, уже остывшая, лежала все там же. Конан подумал, что ему нельзя оставить ее здесь, в этом зловонном подвале, на съедение Зацу: среди варваров считалось обязательным хоронить тела своих дальних и близких родственников.

Дух непогребенного родича, как учили Конана в детстве, станет являться ему. В чужих землях у киммерийца не было ни друзей, ни родных. Потому Конан не заботился о мертвецах, которых за последние годы ему пришлось навидаться вдоволь. Однако Рудабе была единственной, кто его действительно любил и кого он любил тоже, с тех пор как покинул родину; бросать ее тело на произвол судьбы нельзя. Надо было вынести ее из подземелья и похоронить в безлюдном месте: выкопать могилу, если придется, руками и положить ее там. На могилу навалить больших камней, чтобы волки или гиены не тронули тело, и, посадив какой-нибудь дикий цветок, уйти своей дорогой.

Конан поднял мертвую девушку и, взвалив ее на плечо, побрел к выходу под святилищем. Он был уверен, что в такой поздний час там уже никого нет. Положив Рудабе возле лестницы, он поднялся по ступеням и прислушался.

С удивлением он услышал, что наверху еще разговаривают. Он узнал зычный голос Верховного Жреца, высокий голос Мирзеса, голос третьего жреца был ему незнаком.

— Зац да проклянет твои глаза, Дариус! — грозно рычал Феридун. — Ты обещал, что в течение трех дней празднества сохранится хорошая погода, — и что же, наши гости мокнут под проливным дождем! Где же твое умение заклинать духов воздуха, коим ты похвалялся? Если тебе не справиться, мы поручим изучать магию погоды другому жрецу!

Дариус невнятно оправдывался, его перебил Мирзес, новый викарий:

— Я подозреваю, ваше святейшество, что Дариус нарочно так поступил, чтобы умалить наше влияние и укрепить свое.

— Вовсе нет! — запротестовал Дариус. — Я и не думал, что…

Все трое заговорили одновременно, и нельзя было разобрать слов.

Конан подумал, не подняться ли ему в святилище и, оставив на сундуке тело Рудабе, снять долотом глаза Заца и бежать. Но это невозможно было осуществить, пока там находятся люди. Дикая мысль пришла ему в голову: появиться неожиданно перед жрецами с телом Рудабе на руках. Но у Конана не было с собой меча, а жрецам стоило лишь крикнуть, и тут же прибежала бы бритунийская стража.

Конан немедля отбросил этот самоубийственный замысел. Если жрецы поймут, что Рудабе действовала заодно с Конаном, — а они быстро это раскусят, — навряд ли они похоронят девушку с подобающими почестями. И он не смог бы сражаться с бритунийцами, имея при себе хрупкие драгоценные опалы. Значит, надо было похоронить девушку самому, а потом вернуться за опалами, когда в святилище никого не будет.

Тяжело вздохнув, Конан спустился вниз, поднял мертвое тело и пошел вперед. Миновав перекресток, он продолжил свой путь по главному коридору. Когда начались разветвления, он выбрал из них самое широкое. 

 Глава 12 ДЕТИ ЗАЦА

Вдруг коридор расширился, и Конан оказался у входа в просторную пещеру, где сталактиты нависали над тянущимися к ним сталагмитами. Несколько ступенек вели вниз, на дно пещеры, которая хорошо просматривалась вся, вплоть до дальней стены. Свет факела был слишком слаб, чтобы осветить пространство, но с противоположной стены зияло отверстие, служившее выходом наверх. Сквозь отверстие было видно темное ночное небо с мерцающими на нем звездами. По-видимому, дождевые облака, висевшие над городом накануне, рассеялись.

В дальнем конце пещеры, под самым проемом, поблескивало обширное пятно: вглядевшись, Конан различил круглый водоем, в котором отражалось звездное небо. Водоем этот преграждал путь к выходу. Острый запах, который киммериец ощутил перед столкновением с Зацом, наполнял пещеру, едва ли не вызывая тошноту.

На полу пещеры там и сям, меж сталагмитов, при оранжевом колеблющемся свете факелов можно было различить выпуклые предметы, похожие на огромные серо-коричневые грибы. Когда Конан стал спускаться, намереваясь пробиться к выходу, ему показалось, что они слабо шевелятся. Подойдя поближе, киммериец заметил, что один из предполагаемых грибов оживает. Он выпростал длинные членистые лапки, поднялся на них над полом и уставился на Конана четырьмя светящимися глазами.

Паук был уменьшенной копией Заца, примерно вдвое, меньше по размерам в сравнении с богом-пауком. И все же он был значительно крупней, чем тот паук, с которым Конану довелось сражаться в Слоновой Башне несколько лет назад. Подобное чудовище легко могло убить Конана, а в пещере их были сотни.

Паук, проснувшийся первым, надвигался на Конана, а на полу пещеры повсюду оживали и поднимались на когтистые лапы другие гигантские пауки. Заметив Конана, они ползли к нему, постукивая жесткими коготками. Куда ни взгляни, всюду светились, отражая пламя факела, четверки паучьих глаз.

Конан повернулся и бросился бежать по коридору, слыша, как пауки толпой преследуют его, будто многоногий поток. Конан побежал еще быстрей. Шум погони стих: по-видимому, от преследователей удалось оторваться. Но с тяжелой ношей на плече далеко не убежишь… Постукивание сотен когтистых лап нарастало. Вот это и есть те самые дети Заца, о которых говорил Верховный Жрец, подумал Конан.

Стены коридора тянулись бесконечно. Конан был уверен, что, если бы не мертвое тело, он давно ушел бы от пауков: тяжелая ноша замедляла бег. Но бросить мертвую девушку он не мог. Конан чувствовал себя как в ночном кошмаре, когда бежишь и бежишь во тьме, а неведомая опасность настигает тебя неотвратимо. Он опасался, что выберет неверный поворот и заблудится в лабиринте коридоров.

Уже в отчаянии, он достиг наконец главного перекрестка. Никуда не сворачивая, Конан оказался у лестницы, ведущей к люку.

Поднявшись по ступеням, Конан прислушался. Наверху было тихо — ни разговоров, ни шарканья, ни других признаков человеческого присутствия. Наверное, проклятые жрецы отправились спать. В предутренние часы в храме все спят, кроме бритунийских стражников. Конан не знал, как ему удастся выскользнуть из храма незамеченным, неся тело Рудабе, но постукиванье когтей пауков слышалось все ближе, и раздумывать было некогда.

Кулаком, в котором он сжимал факел, Конан ткнул в крышку люка. Но квадратная панель не шелохнулась. Конан, беззвучно чертыхаясь, решил, что кто-то обратил внимание на отодвинутый засов и вернул его в прежнее положение.

Когти детей Заца стучали все громче, и засов не представлялся Конану преградой. Если хороший толчок не поможет, придется действовать молотом, хотя лучше обойтись без этого во избежание липшего шума.

Конан сошел по ступенькам вниз и положил мертвую Рудабе на пол. Горящий факел он прислонил к стене. Вновь поднявшись по ступеням, он приложил к крышке обе ладони и сильно надавил на нее.

Поначалу крышка не поддалась, как если бы сверху мешала тяжесть. И вдруг сопротивление прекратилось: послышался крик, грохот падающего тела, и люк открылся.

Едва Конан показался над полом, струя масла брызнула в него, испачкав одежду. При колеблющемся свете неугасимого пламени Конан увидел викария Мирзеса, который пытался встать на ноги. Рядом с ним лежал кувшин, из него на мраморный пол выливалось, растекаясь лужицей, масло.

Конан тут же все понял. Не дождавшись Рудабе, Мирзес отправился ее искать. Но девушки нигде не было, и ему самому пришлось наливать масло в резервуар. Он стоял на крышке люка, наполняя нефтью свой кувшин, когда Конан рывком поднял крышку и повалил его наземь.

Мирзес, пытаясь встать, воскликнул:

— Кто?.. Почему?.. Пиал! — Вновь поскользнувшись, он упал.

Конан шагнул к Мирзесу, и тоже чуть не поскользнулся. Пошатнувшись, он все же устоял на ногах.

— Помогите! — захрипел Мирзес. — Стража!

Поскальзываясь и выпрямляясь, Конан успел добраться до Мирзеса прежде, чем тот поднялся. Едва викарий открыл рот, чтобы опять позвать стражу, Конан ударил его кулаком в челюсть. Викарий рухнул без сознания на мозаичный пол.

Склонившись над своей жертвой, Конан хотел было уже прикончить викария, проломить ему череп тяжелым молотом, но, уже замахнувшись, вдруг отказался от своего кровавого намерения. Убить человека спящего или лишенного чувств не соответствовало его понятиям о чести. Лучше изрезать тюрбан на куски и сделать кляп.

Однако Конан оставил Мирзеса лежать на месте: надо поскорее забрать свой факел и тело Рудабе, пока дети Заца не хлынули в святилище. Конан шагнул к двери, сообразив, что кран все еще открыт и поток нефти продолжает течь в подземелье. Надо срочно перекрыть его, опустить на люке засов и потом уже вернуться к Мирзесу.

Затем, думал Конан, он займется драгоценными камнями. Покончив с ними, он подбежит к дверям, станет кричать и звать на помощь. Когда бритунийцы откроют дверь, он с криком «Разбой! Убийство! На помощь викарию!» проскочит мимо стражников, которые бросятся в святилище, и выбежит из храма.

Конан уже шагнул к люку, как вдруг оттуда вырвался огромный столб пламени, сопровождаемый густыми клубами дыма. Видимо, струя масла соприкоснулась с горячим факелом Конана. Киммериец попытался сойти вниз, но пламя колыхнулось ему навстречу, опалив волосы и брови; Конан выскочил, хлопками пытаясь потушить загоревшуюся одежду.

Поняв, что уже ничего не сможет сделать для Рудабе, Конан подскочил к статуе и вытащил инструменты, пытаясь отделить хотя бы один глаз Заца, прежде чем пожар распространится по храму. Дым вырывался наружу, становясь все гуще и гуще. Конан начал кашлять, из-за дыма он едва видел и саму статую, и украшавшие ее драгоценные камни.

Но он упрямо продолжал свою работу. Ударив молотом по долоту, Конан с удовлетворением почувствовал, как оно вошло под свинцовое кольцо. И все же едкий дым вызвал у него приступ кашля — пришлось схватиться, скорчившись, за ближайшую ногу статуи.

Вдруг свет в святилище вспыхнул ярче, сквозь волнующуюся стену дыма Конан увидел, что занавеска позади статуи занялась огнем. Раздались крики:

— Пожар! Пожар!

Дым продолжал валить. Конан поглядел в сторону люка — и содрогнулся. Огромный серо-коричневый паук выбирался из прямоугольного отверстия. Его массивная туша шаркала о края люка, пока он проталкивался наверх; казалось, некий демон восстает из пылающего ада. Наконец-то Зац покинул служившее ему тюрьмой подземелье.

Зац повернулся на своих членистых длинных лапах и увидел Конана. Побросав инструменты, киммериец кинулся прочь. Волочащееся чудище настигало его. Схватившись за бронзовые двери, киммериец попытался открыть их, но они были заперты. Оглянувшись, он увидел, что паук ползет за ним.

Ключ щелкнул в замке, и дверь отворилась. Конан предстал перед изумленными бритунийцами, один из них держал в руке большой тяжелый ключ. За наемниками толпились жрецы и служители. Дым, просочившись сквозь щели дверей, встревожил обитателей храма.

Конан, кашляя, выскочил из святилища. В притворе была сумятица: жрецы Заца, жрецы Аренджуна, служители, танцовщицы, наемные солдаты и рабы бегали туда-сюда. Жрецы выкрикивали различные распоряжения.

Окутанный дымом, Зац показался в дверном проеме. Заметив его, все кинулись к выходу. Несколько человек застряли в проходе, стараясь выскочить одновременно.

Конан, с бешеными усилиями пробившись к выходу, вцепился в дверные ручки, повернул и мощным толчком растворил главную дверь. Люди, толпившиеся возле, повалили наружу, толкая друг друга. Конан увидел, как двое служителей выводят из храма бывшего викария. Харпагус с младенческим изумлением озирался по сторонам.

Конан сбежал вниз, прыгая через ступеньку. На полпути он мельком оглянулся. Густой дым валил из открытых дверей. Небо над головой было ясным, усеянным звездами, полумесяц стоял высоко на востоке.

В проеме дверей показались двое. Один — гигантский паук, с опаленными длинными волосками и все же целехонький; другой — почти рядом с чудовищем — худой горбоносый Верховный Жрец Феридун, в белом балахоне и черном тюрбане. Жрец делал магические пассы и произносил нараспев какое-то заклинание.

Паук, который уже приподнял передние лапы, чтобы схватить Феридуна, замер на месте. Жрец продолжал петь — громко, едва ли не переходя на крик, жестикулируя так неистово, что его белая борода сотрясалась в темном задымленном воздухе. Две гротескные фигуры выделялись темными силуэтами на фоне бушующего позади них пламени. Паук на один шаг отступил к святилищу, потом еще на шаг. Феридун, благодаря своей прославленной способности управлять животными, мог бы заставить чудовище броситься в огонь.

Но вдруг Феридун, глотнув дыма, закашлялся. Тут же паук, не сдерживаемый более властью хозяйского голоса, ринулся на Феридуна. Жрец испустил вопль, барахтаясь в обхвативших его членистых лапах.

Дородный воин в доспехах взбежал мимо Конана по ступеням, размахивая мечом. По рыжим развевающимся волосам Конан узнал капитана Катигерна. Подскочив к пауку, бритуниец ударил его мечом, из раны потекла черная жидкость. Зац, который вышел теперь из дверного проема и громоздился на верхней ступени, уронил тело жреца и повернулся к новому противнику. Он протянул свои щупальца к Катигерну, капитан отскочил, отчаянно размахивая мечом. Паук наступал, и разделял их только клинок.

— Держись, Катигерн! — прокашлявшись, крикнул Конан.

На ступенях он заметил алебарду, которая принадлежала одному из стражников. Бритуниец выронил ее на бегу. Прыгая по ступенькам, Конан подхватил алебарду. Подскочив к Зацу сбоку, он взмахнул алебардой и опустил ее на грудь чудовища.

Лезвие алебарды вонзилось в складчатую плоть паука. Удар был такой силы, что рукоять алебарды переломилась на середине. Зац, тяжело переступая, повернулся к Конану. Забежав с другой стороны, Катигерн вонзил свой меч глубоко в ногу паука и перерубил ее.

Зац стал поворачиваться к бритунийцу, но двигался все медленнее. Прежде чем он сделал полный оборот, ноги его подкосились — и паук рухнул на мраморные ступени, из ран его обильно текла липкая жидкость. Его раскинутые лапы еще шевелились, но судороги их затихали. Зац был мертв.

Катигерн обхватил Конана за плечи.

— Хвала всем богам, ты подоспел вовремя! Захочешь стать лейтенантом в моем отряде, скажи лишь слово.

— Я подумаю, — кашляя, ответил Конан.

К ним подошел другой бритуниец:

— Капитан, жрец Динак просит, чтобы мы помогли потушить пожар.

Узнав, что паук мертв, жители города начали скапливаться на площади перед храмом. Горожане высыпали из домов — кто в ночном халате, кто в торопливо натянутой рабочей одежде. Жрецы руководили борьбой с огнем. Густой маслянистый дым продолжал вырываться из дверей храма.

— Держи! — крикнул Катигерн Конану, сунув ему ведро. — Становись в цепь!

Конан хотел было уже зайти к себе в кузницу, собрать пожитки и отряхнуть пыль Йезуда со своих ног. Храм Заца был пристанищем зла, как никакой другой из заморийских храмов. Конан был равнодушен к его архитектурным красотам, и чем больше служителей злого божества погибнет в огне, тем лучше. Если уж ему не удалось похоронить Рудабе, горящий храм будет для нее подходящим погребальным костром. С ее смертью в Йезуде не осталось никого, чья судьба беспокоила бы Конана.

И все же это не было правдой. Капитан Катигерн стал ему товарищем, и каждый из них спас другому жизнь. Если бритунийцам приходится сражаться с огнем, Конан обязан помочь им.

Небо побледнело: близился рассвет. Но вдруг оно начало хмуриться. Небольшое, но очень темное облако повисло над Йезудом. Вспышки молний одна за другой освещали купол, за ними следовали оглушительные раскаты грома. Начался ливень, да такой сильный, какого Конан прежде не видывал. Киммерийцу казалось, что он стоит под водопадом.

Конан, заняв место в цепи, под хлещущим в лицо ливнем размеренно передавал ведра туда и обратно. Ведра наполнялись водой из фонтана на площади и передавались по цепи в храм.

С оглушительным грохотом центральный купол содрогнулся и рухнул. Облако искр, дыма и пыли поднялось из зияющей ямы, в нее хлынул дождь. Понемногу, усилиями людей и благодаря дождю, пламя затухало, оно отступило к святилищу.

Жители Йезуда все еще боролись с огнем, но Конан, увидев, что солнце уже тронуло алой краской предрассветные облака, потихоньку покинул площадь. Вскоре он, в чистой одежде и сапогах, появился в конюшне, держа на одном плече седло, а на другом — завернутые в одеяло пожитки. Молодой флегматичный конюх Яздан спросил:

— Зачем ты пришел, достопочтенный Ниун? Разве твой конь не убит?

— Да, один убит, — буркнул Конан, идя вдоль ряда стойл туда, где помещался Эджил. — Но этот тоже мой.

— Что?! — воскликнул Яздан. — Да ты, должно быть, бредишь. Этот норовистый жеребец принадлежит храму, его купил в дальних землях викарий Харпагус.

— Не купил, а украл у меня! — рявкнул Конан. — Отойди, а не то пожалеешь!

— Нет, да проклянет Зац… — Юноша расставил руки, загораживая проход.

— Что ж, сам виноват, — проворчал Конан, кладя на пол седло и сверток. — А ну-ка!

Он поднял брыкающегося и молотящего кулаками воздух Яздана и швырнул его о стену. Конюх без чувств сполз на пол.

Через минуту Конан уже выводил оседланного Эджила из конюшни. Конь радостно ржал и пританцовывал, довольный, что его старый хозяин опять с ним.

Конан заглянул к Бартейку, чтобы запастись провизией: сухарями, сушеным мясом, пивом, которое было налито в кожаную бутыль. Он уже отсчитывал монеты зевающему Бартейку, которого поднял из постели в этот ранний час, когда вдруг услышал знакомый голос.

— Ах, вот ты где! А я-то думаю, куда ты пропал? — Перед ним стоял капитан Катигерн — перепачканный сажей, с рукой на перевязи. — Судя по узлу с пожитками, ты оставляешь нас.

— Да, — сказал Конан. — Поищу счастья где-нибудь в другом месте. Что у тебя с рукой?

— На меня упала балка. Наверное, перелом. Как только освобожусь, пойду к костоправу. Пламя почти погашено, и я передал командование Гвотелину.

— Храм сильно поврежден?

— Святилище превратилось в неописуемое месиво: балки рухнули, разбив эту проклятую статую паука на тысячу кусков. Но в остальном повреждения незначительные. Здание сложено из камня, и масло перестало течь из трубы: наверное, озерцо, из которого оно текло, обмелело досуха.

— С культом Заца покончено?

— Митра! Нет!.. Они уже поговаривают о ремонте. Думаю, Верховным Жрецом изберут Дариуса: это он вызвал ливень, чтобы погасить пламя. Мастерам вроде тебя найдется дело.

— Не сомневаюсь, но у меня другие планы.

Конан подумал, что, если опаловые глаза Заца не разбились при падении купола, они наверняка переплавились от жара в кусочки белого простого камня. Что ж, решил киммериец, если уж кража не удалась, пусть они никому не достанутся.

— Дело твое, — сказал Катигерн. — Этот черный жеребец — точная копия одной храмовой лошади.

— Эджил принадлежит мне, — отрубил Конан. — Когда-нибудь я расскажу тебе, как Харпагус украл его у меня. Если не веришь, могу показать, как слушается он моего голоса.

— Я не собираюсь спорить, — заметил Катигерн. — С новым Верховным Жрецом, надо надеяться, больше не будет чудовищных пауков в подземелье.

— Где Феридун взял этого?

Катигерн пожал плечами — и поморщился от боли в руке.

— Не знаю. Наверное, такие обитали в древние времена, а может быть, при помощи чар он вывел его из обыкновенного тарантула.

— Где же викарии?

— Харпагус все еще безумен, а Мирзес мертв. Мы нашли его в святилище — очевидно, он задохнулся от дыма.

— Отлично! — буркнул киммериец.

Катигерн проницательно взглянул на киммерийца:

— Да, вспомнил. Один из моих ребят клянется, что видел, как ты выскочил из святилища, преследуемый пауком, но не видел, как ты туда входил. Связано ли твое тайное посещение храма с гибелью Мирзеса?

— Возможно, — ответил Конан. — Но тебе следует знать еще кое-что. — И Конан рассказал Катигерну о пещере с детьми Заца. — Паук, наверное, сделал кладку яиц, после того как Феридун поместил его в подземелье. Если бы король не принял его условий, Феридун напустил бы на Замору полчище гигантских пауков. Наверное, они предполагали осушить водоем в пещере, чтобы дети Заца выбрались из подземелья и рассеялись по стране.

Катигерн присвистнул:

— Значит, это была паучиха, хотя они считают Заца мужским божеством! А эти твари все еще там?

— Да, если не сварились в пылающем потоке нефти, устремившемся по коридору. Наверное, так и случилось, а иначе они бы выбрались наружу вслед за большим пауком.

— Надо взглянуть, — задумался бритуниец. — Ты можешь показать мне вход в пещеру?

Конан покачал головой:

— Он где-то в близлежащих холмах, но на поиски ушло бы не менее месяца. Лучше спуститься в подземелье через люк, как это сделал я.

Катигерн поежился.

— Что ж, я поведу туда своих парней с пиками и факелами, чтобы убедиться, что эти проклятые твари и в самом деле мертвы! — пробормотал он. — Феридун был по-своему честен, но да спасут меня боги от фанатиков!

— Мне говорили, что он обладает властью над животными, — сказал Конан, зевнув во весь рот, — вместо паука он мог бы натравить на заморийцев волков, львов или орлов. Ну, пора ехать.

Катигерн проводил Конана до дверей:

— Осталось множество загадок, и жрецы хотят, чтобы я расследовал их. Но я не желаю ничего выпытывать у человека, дважды спасшего меня и расстроившего безумную затею Феридуна.

Конан сжал здоровую руку Катигерна и стал было уже отвязывать коня, как вдруг заметил бочку с нефтью для ламп, стоявшую за углом гостиницы.

Конан оставил коня и открыл дверь.

— Мандана! — позвал он.

— Да? — Дочь хозяина выглянула из кухни, вытирая руки передником.

— Прощай, дружище, — обратился Конан к капитану. — Мне надо перемолвиться с девушкой словечком наедине.

Катигерн, плотоядно усмехнувшись, вошел в таверну.

— Мандана, ты не могла бы выйти сюда? — крикнул Конан. — На два слова.

Неверно истолковав зловещую улыбку Конана, девушка поспешила выйти к нему и, жеманничая, спросила:

— Тебе уже надоела эта костлявая потаскушка из храма?

— С ней мы уже не увидимся, — отрезал Конан. — Харпагус, до того как сойти с ума, говорил мне, что ты донесла ему о посещении Рудабе вашей таверны.

— Ну и что такого я сделала? Она, нарушив правила храма, явилась сюда, чтобы отбивать у меня клиентов. Как же быть, если видишь такое нечестное соперничество?

Конан понимающе кивнул.

— Я тебе кое-что покажу. — Отступив к бочке, он поднял крышку. — Прямо сейчас. — Обняв Мандану за талию, он подхватил ее на руки.

— Ниун! — воскликнула Мандана. — Прямо здесь, в грязи! Вы, варвары, так нетерпеливы! У меня наверху прекрасная спальня…

— Сойдет! — хмыкнул Конан. Держа на руках смеющуюся Мандану, он наклонил ее над бочкой и окунул ее длинные пышные волосы в нефть.

Сделал он это так быстро и четко, что Мандана ничего не сообразила, пока ее макушка не окунулась в вязкую черную жидкость. От неожиданности девушка вскрикнула.

В одну минуту Конан снова поставил ее на ноги. Мандана так и застыла, пока нефть стекала вниз по ее пухлым розовым щекам. Поднеся руки к волосам, слипшимся в жесткие черные жгуты, и увидев черные следы на ладонях, Мандана пронзительно завизжала.

— Достойная награда за болтовню, — заключил Конан. — До тех пор пока отрастут новые волосы, ты, возможно, научишься не соваться в чужие дела.

Конан отвязал коня и вскочил в седло. Слыша за собой крики: «Я тебя ненавижу! Ненавижу!», он пустился рысью по дороге на Шадизар.

Съехав от Йезуда к узкому горному ущелью, Конан миновал Кашрой и выбрался на широкие пространства центральной Заморы. Солнце только миновало зенит, когда Конан, натянув поводья, остановил коня на крутом подъеме, откуда был виден весь путь, который он только что проделал. Позевывая, Конан достал куриную ножку и сухарь из седельной сумы и сел, скрестив ноги на землю, чтобы позавтракать. Эджил, с волочащимися поводьями, пощипывал придорожную траву. Сон одолевал Конана, но он не решался отдохнуть, потому что еще недостаточно далеко отъехал от Йезуда.

Вдруг воздух перед ним заколебался, закрутив небольшой столб пыли. Пыль рассеялась, и Конан увидел стигийца Псамитека, с треножником, на котором была укреплена дымящаяся жаровня. Пока Конан взирал на стигийца с изумлением, чародей наклонился и поставил треножник на землю. Он делал над ним пассы, гортанно напевая; слов заклинания Конан не понимал.

— Какого демона? — воскликнул Конан, вскакивая и хватаясь за рукоять меча. — Клянусь Кромом, на этот раз…

Пока он говорил, Псамитек прошептал какое-то слово. Дым над жаровней тут же сгустился в плотную извивающуюся ленту.

С чуть заметным жестом стигиец прошептал еще одно слово — и голубая лента дыма обвилась вокруг Конана, словно змея. Кольца ее стискивали киммерийца наподобие питоньих, прижав к телу руку с наполовину вытащенным клинком. Одно из колец обвило его горло и сжималось, не давая дышать.

Конан бился, пока изо рта не показалась пена. Левой рукой он пытался освободить горло, мускулы от напряжения бугрились под его туникой. Лента на ощупь оказывалась гладкой, упругой, живой — наподобие угря, только не влажная.

Конан протиснул большой палец меж нею и своей шеей, оцарапав себе ногтем кожу, и оттянул ленту от горла настолько, чтобы хоть как-то дышать, но кольцо сжалось, словно стальное. Лицо Конана побагровело. Вены вздулись так, что, казалось, вот-вот лопнут

Псамитек холодно улыбался.

— Я обещал, что поближе познакомлю тебя со своим искусством. За твою голову я получу солидное вознаграждение. Мне не придется делить его с этим дикарем туранцем. У меня будет лучшая в Стигии библиотека оккультных наук!

Конан попытался перекусить петлю, но не мог достать ее зубами. Кинжал тоже нельзя было достать, так как он был прижат к туловищу одним из голубых колец. Конан слышал, как позади него топчется жеребец, настороженно наблюдая за тем, что происходит.

При виде отчаянной, но бесплодной борьбы Конана Псамитек ядовито рассмеялся.

— Это, — промурлыкал он, — доставляет мне большее удовольствие, чем бои гладиаторов в Аргосе!

Все потемнело и поплыло перед глазами Конана. Последним отчаянным рывком он оттянул голубую петлю от горла и прохрипел:

— Эджил! Убей его!

Фыркнув, отлично обученный боевой конь промчался мимо Конана и взвился над Псамитеком. Испуганный стигиец широко открытыми глазами взглянул на нежданно явившуюся помеху. И тут же одно из копыт Эджила опустилось на его бритый череп, треснувший под ударом.

Магическая лента немедленно растаяла, и дым развеялся по ветру. Конан глубоко вздохнул, набрав полные легкие воздуха.

Придя в себя, киммериец выпрямился и нетвердо шагнул к лежащему на земле Псамитеку. Вытащив кошелек стигийца, он обнаружил там множество золотых монет, а также маленький пергаментный свиток с письмом Тугрила. Деньги Конан пересыпал к себе в кошелек.

Взглянув на свиток, он попытался разобрать его витиеватые письмена. Не годится, подумал киммериец, оставлять подобный документ. Кто-нибудь доберется до сути и, подобно Псамитеку, соблазнится наградой за его, Конана, голову.

Конан, наклонившись, подул на слабо курящийся в жаровне дымок: треножник как стоял, так и продолжал стоять на прежнем месте. Раздув пламя, Конан опустил край свитка в жаровню и подождал, пока пергамент займется огнем. Он держал свиток, поворачивая его над углями. Загадочные письмена заалели — и исчезли. Вскоре свиток превратился в золу.

Конан вскочил в седло и галопом поскакал прочь. Тело стигийца он оставил на съедение гиенам.

Роберт Ирвин Говард, Лайон Спрэг де Камп. КОНАН: ОКРОВАВЛЕННЫЙ БОГ

Во времена после затопления Атлантиды и до начала писаной истории, в Гиборейскую эпоху, когда по Земле еще бродили древние боги, соперничали между собой могучие маги, остатки племен и цивилизаций, существовавших до воцарения человеческого рода, встречались на пути отважного странника, а в развалинах некогда пышных городов таились сокровища, охраняемые заклятиями и страшными чудовищами; когда великие империи возникали, достигали расцвета и рассыпались в прах под копытами варварских орд, а рожденный жалким рабом мог добыть себе корону отвагой и острым мечом, - в те времена жил могучий воитель, Конан, родом из варварского племени, чьи деянии запечатлены в древних свитках.

Сын кузнеца, рожденный в холодных северных землях Киммерии, проведший детство среди покрытых снегом горных вершив, где жили его родичи, поклонявшиеся богу Крону, он юношей попал в плен к гиперборейцам - так он стал рабом. Вырвавшись на свободу, Конан направился в Замору, где научился ремеслу вора. Природная сметливость и могучая сила, унаследованная от отца, выносливость, свойственная сыну варвара, помогли ему победить великого мага, прятавшего источник своей силы в неприступной Башне Слона, выйти невредимым из множества смертельно опасных ситуаций.

Странствуя по землям юга, он стал наемным воином в армии Илдиса, повелителя Туранского царства. Так он жил около двух лет, совершенствуясь в воинском искусстве и совершая дальние путешествия. После одного из самых неприятных эпизодов в своей жизни, - говорят, там была замешана любовница командира конного отряда, в котором служил Конан, - ему пришлось дезертировать из туранского войска. Слухи о таинственном сокровище заставляют его отправиться в горы Кезаика, простирающиеся вдоль границы Заморы.

В этом зловонном переулке, по которому Конан-киммериец пробирался на ощупь, такой же слепой, как и окружавшая его чернота, было темно, как на самом дне преисподней. Случайный прохожий, чудом оказавшийся в таком проклятом месте, увидел бы высокого и необычайно сильного юношу, одетого в свободную рубаху, на которую была натянута кольчуга, сплетенная из тонких стальных полос, а поверх всего - зуагирский плащ из верблюжьей шерсти. Грива черных волос и широкое серьезное молодое лицо были полускрыты зуагирским головным убором-каффией.

Тишину прорезал душераздирающий крик боли.

Такие крики не были чем-то необычным на кривых, извилистых улочках Аренджуна, Города Воров; робкий или сколько-нибудь осторожный человек поспешил бы прочь, даже не подумав вмешаться не в свое дело. Однако Конан не был ни робким, ни осторожным. Его неуемное любопытство не позволяло оставить без внимания призыв о помощи; к тому же он кое-кого разыскивал здесь, а этот вопль может, навести его на нужных людей.

Не раздумывая, повинуясь безошибочному инстинкту варвара, Конан повернул в сторону луча света, прорезавшего неподалеку темноту. Через минуту он уже стоял у окна в массивной каменной стене, заглядывая в щель крепко запертых ставней.

Его взгляду открылась просторная комната, увешанная бархатными тканями с богатой вышивкой, устланная дорогими коврами, уставленная мягкими диванами. У одного из них столпилось несколько человек: шестеро дюжих заморинских бандитов, и еще двое, - Конан не смог определить, кто они. На диване был распростерт человек, по всей видимости кочевник из Кезаика, обнаженный до пояса. Он был крепким и мускулистым. Четыре здоровенных головореза крепко держали его за руки и лодыжки. Он лежал, словно распятый между ними, не в силах пошевелиться, хотя напрягал мускулы изо всех сил, так что они вздулись узлами на руках и плечах. Его покрасневшие глаза блестели, по груди лились струйки пота. На глазах у Конана гибкий человек в красном шелковом тюрбане выхватил щипцами горящий уголь из жаровни и положил его на трепещущую обнаженную грудь лежащего человека, уже покрытую ожогами.

Один из присутствующих, высокий, выше, чем тот, что был в красном тюрбане, злобно проворчал что-то, глядя на лежащего, - вопрос, смысл которого Конан не уловил. Кочевник изо всей силы затряс головой и в бешенстве плюнул в лицо спросившему, раскаленный уголь скользнул ниже, и он неистово завопил. В тот же миг Конан навалился всем своим весом на ставни.

Действия киммерийца были не такими уж бескорыстными. Именно сейчас он нуждался в друге среди горцев Кезанкской гряды - народа, который был известен своей враждебностью к чужакам. И теперь случай помог ему. Ставни с грохотом раскололись, и Конан, извернувшись, свалился внутрь комнаты ногами вперед, держа в одной руке секиру, а в другой - зуагирский длинный нож. Люди, пытавшие горца, быстро повернулись к нему, невольно вскрикнув от неожиданности.

Перед ними стоял высокий могучий воин, облаченный в зуагирскую одежду; развевающиеся складки каффии закрывали нижнюю часть лица. Над этой маской горели, словно раскаленная лава, синие глаза. На мгновение все застыли, потом немая сцена словно взорвалась лихорадочным действием.

Человек в красном тюрбане что-то коротко крикнул, и навстречу незваному гостю бросился гигант, весь покрытый волосами, словно обезьяна. Он держал трехфутовую саблю и, нападая, резко поднял лезвие чтобы нанести смертельный удар. Но секира опустилась на его руку. Кисть, все еще сжимавшая острый клинок, отлетела, разбрызгав, струи крови, и длинный узкий нож Конана перерезал глотку заморийца, заглушив последний хрип.

Перепрыгнув через убитого; киммериец бросился к Красному Тюрбану и его высокому спутнику. Тот взмахнул ножом, второй выхватил из ножен саблю.

- Руби его, Джиллад! - зарычал Красный Тюрбан, отступая перед мощным натиском киммерийца.- Зал, помоги ему

Человек, которого назвали Джилладом, отбил нападение Конана и нанес ответный удар. Конан увернулся с легкостью, которой позавидовала бы голодная пантера, хватающая добычу, и это движение приблизило его к Красному Тюрбану. Тот сразу нанес удар; нож блеснул, его острие коснулось бока молодого воина, но не смогло проникнуть сквозь почерневшую сталь кольчуги. Красный Тюрбан отскочил, едва увернувшись от лезвия Конана, которое все же прорезало его шелковое одеяние, задев кожу. Споткнувшись о сиденье, он упал, ударившись об пол, но, прежде чем Конан смог воспользоваться своим преимуществом, Джиллад стал теснить его, осыпая дождем сабельных ударов.

Парируя эти удары, киммериец заметил, что человек, которого называли Зал, пробирается к нему, держа в руке тяжелый топор, а Красный Тюрбан с трудом поднимается на ноги.

Конан не стал ждать, пока враги сомкнут кольцо вокруг него. Его секира описала широкий сверкающий круг, и Джиллад быстро отскочил. Потом, как только Зал поднял топор, Конан пригнулся и прыгнул вперед, выставив, нож. Удар, - и Зал оказался на полу, извиваясь в луже крови, среди собственных внутренностей, вывалившихся из распоротого живота. Конан бросился на тех, кто еще держал пленника. Они отпустили его, с громкими воплями извлекая из ножен свои кривые сабли.

Один из головорезов попытался ударить горца, но тот спасся, ловко скатившись с дивана. Тут меж ними оказался Конан. Отступая перед их натиском, он крикнул пленнику:

- Сюда! Ко мне! Быстрей или тебе конец!

- Эй вы, собаки! - крикнул Красный Тюрбан. - Не дайте им удрать!

- Иди сюда сам и понюхай, каков запах смерти, пес! - крикнул Конан, говоря на языке Заморы с варварским акцентом; он бешено захохотал.

Пленник из Кезанка, ослабевший от пыток, с трудом отодвинул засов и открыл дверь, ведущую в небольшой дворик. Спотыкаясь, пошатываясь, он пробежал через этот двор; пока Конан, стоя в дверях, преграждал путь его мучителям, теснившимся в узком проходе, где их многочисленность превратилась из преимущества в недостаток. Молодой варвар смеялся и сыпал проклятиями, отражая удары и нападая. Красный Тюрбан метался позади своих людей, громко проклиная их медлительность. Секира Конана мелькнула, словно жало кобры, один из заморийцев завопил и упал, сжимая живот. Джиллад, стараясь прорваться во двор, перепрыгнул через раненого, но сам упал. Не дожидаясь, пока копошащаяся и вопящая куча людей в дверях оправится и бросится преследовать его, Конан повернулся и побежал через двор к стене, за которой скрылся горец.

Вложив оружие в ножны, Конан прыгнул, ухватился за край стены, подтянулся и увидел перед собой темную извилистую улицу. Потом что-то ударило его по голове, и он, обмякнув, скатился со стены вниз, на скрытую тенями землю мрачной улицы.

Когда к нему вернулось сознание, первое, что он увидел, был слабый свет восковой свечи. Он сел, моргая и ругаясь вполголоса, нащупал свою саблю. Потом кто-то задул свечу, и в темноте незнакомый торос произнес не бойся, Конан-киммериец, я твой друг.

- Кто ты такой, во имя Крома? - спросил Конан. Он нашел на земле свою секиру и, подобрав под себя ноги, приготовился к прыжку. Он находился на той же улице, у подножия стены, с которой упал; человек, обратившийся к нему, стоял рядом: фигура с неясными очертаниями, еле видная при неверном свете звезд.

- Друг, твой друг, - повторил незнакомец с мягким акцентом, присущим жителям Иранистана. - Зови меня Сасан.

Конан встал, держа наготове секиру. Сасан вытянул руку. В свете звезд блеснула сталь, и Конан приготовился нанести удар, но увидел, что иранистанец протягивает рукояткой вперед его собственный нож, который Конан выронил при падении.

- Ты подозрителен, как голодный волк, Конан, - рассмеялся Сасан, - но побереги лучше свой клинок для врагов.

- Где они? - спросил молодой варвар, забирая нож.

- Ушли. Отправились в горы, на поиски Окровавленного Бога.

Конан, вздрогнув, схватил железной хваткой Сасана за ворот и всмотрелся в темные глаза иранистанца, таинственные и насмешливые, странно блестевшие в свете ночных звезд.

- Что ты знаешь об Окровавленном Боге, проклятый? - Нож Конана коснулся бока незнакомца немного ниже ребер.

- Я знаю вот что, - сказал Сасан. - Ты прибыл в Аренджун по следам тех, кто похитил у тебя карту, на которой обозначено, где находится сокровище, которое дороже сокровищницы короля Илдиса. Я тоже ищу здесь кое-что. Я прятался неподалеку и подсматривал через дыру в стене, когда ты ворвался в комнату, где пытали несчастного кочевника. Откуда ты узнал, что это те самые люди, которые украли твою карту?

- Я ничего не знал, -пробормотал Конан. - Я услышал крик и подумал, что не худо бы вмешаться. Если бы знал, что это те самые люди, которых я ищут. Что ты знаешь о них?

- Не очень много. Неподалеку в горах скрыт древний храм, куда горцы боятся выходить. Говорят, что он построен еще в незапамятные времена, до Великой Катастрофы, но мудрецы спорят о том, были его создатели грондарианами или неизвестным народом, непохожим на людей, правившим в Гиркании сразу после Катастрофы.

Горцы объявили эти моста запретными для всех чужеземцев, но некий немедиец по имени Осторио нашел храм. Он вошел внутрь и нашел там золотого идола, усыпанного драгоценными камнями, которого назвал Окровавленным Богом. Он не смог взять его с собой, потому что идол выше человеческого роста, однако составил карту, намереваясь вернуться. Ему удалось выбраться из тех мест, но в Шадизане какой-то бандит ударил его ножом, и он умер. Перед смертью он отдал карту тебе, Конан.

- Ну и что? - мрачно произнес варвар. Дом за его спиной был молчаливым и темным пятном.

- Та карта была украдена - сказал Сасан - И тебе известно кем.

- Тогда я этого не знал, - проворчал Конан. - Потом мне сказали, что воры - Зирас-коринфянин и Аршак, туранскнй принц, изгнанный из страны. Какой-то слуга подслушал наш разговор с Осторио, когда тот умирал, и рассказал им. Хотя я не знал похитителей даже в лицо, но выследил их до вашего города, Сегодня я выведал, что они прячутся на этой улице. Я бродил здесь, надеясь узнать что-нибудь, а потом услышал крик.

- И ты сражался с ними, не зная, кто они! - воскликнул Сасан. - Тот горец - Рустум, соглядатай Кераспа, вождя одного из местных племен. Они заманили его к себе домой и пытали, чтобы выведать тайный путь через горы. Остальное тебе известно.

- Все, кроме того, что случилось, когда я влез на стену.

- Кто-то швырнул в тебя скамьей и попал в голову. Когда ты упал сюда, за стену, никто больше не обратил на тебя внимания, либо думая, что ты умер, либо не узнав тебя под каффией. Они погнались за кочевником из Кезанка, но мне неизвестно, поймали они его, или нет. Очень скоро они вернулись, оседлали коней и, как безумные, помчались на запад, Оставив убитых там, где они лежали. Я подошел к тебе, чтобы посмотреть, кто ты, и узнал тебя.

- Значит, человек в красном тюрбане и есть Аршак, - пробормотал Конан. - А Зирас?

- Это тот, в тураиской одежде, человек, которого они называли Джиллад.

- Так, что теперь? - проворчал варвар.

- Как и ты, я ищу Окровавленного Бога, хотя среди всех, кто занимался этим много столетий, только Осторио смог уйти из храма живым. Говорят, на сокровище наложено заклятие против возможных грабителей.

- Что ты знаешь об этом? - резко спросил Конан. Сасан пожал плечами.

- Немного. Люди в Кезанкии говорят, что этот Бог губит всех, кто осмеливается поднять святотатственную руку на него, но я не такой суеверный глупец, как они. Ты ведь тоже не боишься, верно?

- Конечно, нет! - По правде говоря, Конану было страшно. Хотя он не боялся ни человека, ни зверя, все сверхъестественное наполняло его варварскую душу необъяснимым ужасом. Но он никак не хотел признаться в этом.

- Что ты задумал?

- Я думаю только о том, что никто из нас в одиночку не справится с целой бандой, но вдвоем мы можем последовать за нами и отобрать идола. Что скажешь?

- Да, я согласен. Но я убью тебя как собаку, если ты попытаешься строить со мной какие-нибудь фокусы.

Сасан засмеялся:

- Конечно, убьешь, поэтому можешь мне доверять. Пошли. Там наши кони.

Иранистанец шел впереди; они шагали по извилистым улицам, над которыми нависали балконы с ажурными решетками, и дальше, по зловонным трущобам. Наконец, они остановились у ворот, освещенных светом фонарей. На стук Сасана в окошко ворот выглянула бородатая физиономия. Сасан обменялся с привратником несколькими словами и ворота открылись. Сасан быстро вошел, Конан, то и дело оглядываясь, последовал за ним. Но его подозрения был напрасны: там действительно их ждали кони, и по приказу содержателя постоялого двора сонные слуги стали седлать их и накладывать провизию в седельные сумки.

Скоро Конан и Сасан выехали из западных ворот города, кратко ответив на вопросы сонного стражника, стоявшего у ворот.

Сасан был довольно полным, но мускулистым, с широким хитрым лицом и быстрыми черными глазами. На плече он держал пику, и видно было, что это оружие ему не в новинку. Конан не сомневался, что в случае надобности его спутник будет сражаться, применив всю хитрость и смелость. Он не сомневался и в том, что может доверять Сасану только до тех пор, пока их союз на руку иранистанцу: он, не раздумывая, убьет Конана при первой возможности, как только тот будет ему не нужен, чтобы завладеть сокровищем целиком, не деля его ни с кем.

Рассвет застал их в пути, когда они проезжали, по неровной поверхности коричневых бесплодных Кезанкских гор, отделяющих восточные оконечности болот Кота и Заморы от туранских степей. Хотя и Кот, и Замора претендовали на обладание этой областью, никто не мог покорить ее жителей и подчинить их себе; город Аренджун, возвышающийся на крутом высоком холме, дважды успешно выдерживал осаду туранских орд, нахлынувших с востока. Дорога разделилась, ее стало трудно различать, и, наконец, Сасан признался, что не знает, где они находятся.

- Я вижу их следы, - проворчал Конан. - Если ты не можешь различить их, то я могу.

Прошло несколько часов, и следы недавно проскакавших коней стали еще заметнее. Конан сказал:

- Мы приближаемся к ним, и врагов все еще немного больше. Не будем показываться до тех пор, пока они не найдут идола. Тогда сможем устроить засаду и отобрать его.

Глаза Сасана блеснули.

- Хорошо! Но надо быть осторожным. Это земли Кераспа, а он алчен: хватает все, что увидит.

В полдень они все еще следовали по древней, забытой дороге. Подъезжая к узкому ущелью, Сасан сказал:

- Если этот горец вернулся к Кераспу, все племя будет готово к приходу чужеземцев…

Они натянули поводья: поджарый кезанкиец с лицом коршуна выехал из ущелья, подняв руку.

- Стойте! - крикнул он. Кто позвонил вам ступать на землю Кераспа?

- Осторожно, - пробормотал Конан. - Они наверняка окружили нас.

- Керасп требует уплаты пошлины с проезжающих, - сквозь зубы ответил Сасан. - Может быть, это все что надо этому парню. - Пошарив у себя в поясе, он сказал горцу: - Мы просто бедные путешественники и с радостью заплатим пошлину вашему доблестному предводителю. Мы путешествуем вдвоем.

- А это кто же за вами? - спросил горец, кивая в ту сторону, откуда они ехали.

Сасан быстро оглянулся. В то же мгновение горец выхватил из-за пояса кинжал и метнул его в иранистанца.

Движение было молниеносным, но Конан все же опередил его. Не успел кинжал коснуться горла Сасана, блеснула секира Конана; сталь зазвенела о сталь. Кинжал отлетел в сторону, и горец, рыча от ярости, схватился за свою саблю. Но прежде, чем лезвие вышло из ножен, Конан нанес еще один удар, рассекая тюрбан и череп под ним. Конь под кезанкийцем заржал и встал на дыбы, сбросив убитого на землю. Конан повернул своего коня.

- В ущелье! - крикнул он. - Это засада!

Труп горца ударился оземь, в то же мгновение зазвенела тетива и засвистели стрелы. Конь Сасана сделал скачок, когда стрела впилась ему в шею, и помчался к входу в ущелье. Конан почувствовал, как стрела порвала рукав, дал шпоры своему коню и направил его вслед за Сасаном, который не мог справиться с раненым конем.

В то время как они неслись к ущелью, оттуда выехали три всадника, размахивавшие кривыми саблями. Сасан, оставив все попытки успокоить обезумевшее от боли животное, направил пику на ближайшего из них. Оружие пронзило его и сбросило с седла.

В следующую минуту Конан поравнялся со вторым всадником, тот поднял саблю высоко над головой. Киммериец взмахнул секирой, кони сошлись грудь с грудью, зазвенела сталь. Конан, поднявшись на стременах, потянул секиру вниз мощным рывком, выбив из рук противника саблю и раскроив ему череп. Через мгновение он уже скакал вверх по ущелью, слыша свист стрел, пролетавших слева и справа.

Конь Сасана, раненный стрелой горцев, споткнулся и упал; иранистанец успел извернуться и высвободил ноги.

Конан натянул поводья.

- Садись позади меня! - прохрипел он.

Сасан прыгнул на круп коня Конана, не выпуская из рук пику. Прикосновение шпор, - и несущее двойную ношу животное рванулось вверх по ущелью. За спиной у них раздавались крики, горцы бежали к своим коням, спрятанным неподалеку. Поворот ущелья заглушил шум.

- Должно быть, этот кезанкский соглядатай вернулся к Кераспу, - задыхаясь, сказал Сасан. - Они жаждут крови, а не золота. Как ты думаешь, горцы уже покончили с Зирасом?

- Он мог проехать здесь до того, как они устроили засаду, или же они преследовали его и остановились, чтобы устроить нам ловушку. Думаю, он все еще впереди.

Проехав около мили, они услышали доносившийся издали стук копыт. Погоня! Они доскакали до чашеобразной ложбины, окруженной утесами с отвесными склонами. От ее середины полого поднималась дорога к выходу из углубления, узкому, словно горлышко бутылки. Приблизившись к проходу, Конан увидел, что он перегорожен невысокой каменной стеной. Сасан громко крикнул, соскочил с коня, и в то же мгновение на них обрушился ливень стрел. Одна из них попала коню в грудь.

Конь упал, но Конан сумел вовремя спрыгнуть и покатился по земле к куче камней, за которой успел укрыться Сасан. Еще одна волна стрел разбилась о камни, некоторые, дрожа, воткнулись в землю рядом с ними. Два искателя приключений обменялись насмешливым взглядом.

- Вот мы и нашли Зираса! - сказал Сасан.

- Через минуту они нападут на нас, - со смехом отозвался Конан, - Керасп ударит с тыла, и ловушка захлопнется.

- Эй, выходите, чтобы вас легче было пристрелить, чтобы вам пропасть! - крикнул кто-то из-за стены с открытой издевкой. - Что за человека ты взял с собой, Сасан? А я-то думал, что вышиб ему мозги прошлой ночью!

- Меня зовут Конан! - прогремел киммериец.

Минуту длилось молчание, потом Зирас крикнул:

- А, мне надо было сразу узнать тебя! Ну ладно, теперь уж ты попался!

- Мы оба попались! - ответил Кован. - Слышали вы схватку внизу, в ущелье?

- Да, слышали, когда остановились, чтобы напоить коней. Кто за вами охотится?

- Керасп и сотня кезанкийцев! Когда горцы покончат с нами, и вам не сдобровать, ведь им станет известно, как вы пытали одного из них!

- Лучше пусти нас к себе! - добавил Сасан.

- Керасп действительно гонится за вами? - крикнул Зирас. Его голова, обернутая тюрбаном, показалась над краем стены.

- Ты что, глухой? - резко спросил Конан. Ущелье дрожало от воплей горцев и стука копыт.

- Входите сюда, быстрее! - воскликнул Знрас. - У нас хватит времени на то, чтобы разделить сокровище по справедливости, если мы живыми выберемся из этого ада.

Конан и Сасан, выскочив из-за камней, побежали вверх по склону к выходу из лощины, к стене. Из-за нее показались волосатые руки, которые помогли им перебраться через неровные камни. Конан осмотрел своих новых союзников: Зираса, мрачного, с тяжелым взглядом, в одежде туранцев; Аршака, все еще франтоватого, даже после долгой утомительной скачки; тройку смуглых заморийцев, оскаливших зубы в приветственной улыбке. На Зирасе и Аршаке были такие же кольчуги, как на Конане и Сасане.

Около двух десятков кезанкийцев натянули поводья, остановив своих коней, когда с тетивы луков заморийцев и Аршака сорвались свистящие стрелы. Некоторые ответили выстрелами из своих луков, другие быстро повернули коней и отъехали на безопасное расстояние, где спешились, потому что перескочить через стену вряд ли было под силу их коням. Одно седло опустело, один раненый конь понес своего всадника назад в ущелье.

- Они, должно быть, преследовали нас, - прорычал Зирас. - Конан, ты солгал! Здесь не будет сотни всадников!

- Достаточно, для того чтобы перерезать нам всем глотки, - ответил Конан, положив руку на свою саблю. - И Керасп может в любое время послать за подкреплением.

- Мы удержимся за стеной, - хрипло сказал Зирас. - Думаю, ее построил тот же народ, что и храм Окровавленного Бога. Берегите свои стрелы до той поры, когда они нападут.

Под прикрытием стрел, которыми осыпали стены четверо кезанкийских лучников справа и слева, остальные горцы сплошным потоком ринулись вверх по склону; передовые подняли вверх блестящие круглые щиты. За ними Конан различил рыжую бороду Кераспа, коварный предводитель кочевников гнал вперед своих людей.

- Стреляйте! - крикнул Зирас.

Стрелы полетели в столпившихся людей, и трое, корчась в судорогах, остались лежать на склоне. Но остальные продвигались вперед, с горящими глазами, сжимая сабли в волосатых руках.

Оборонявшиеся выпустили последние стрелы в плотную массу горцев и поднялись из-за своего укрытия, обнажив сабли. Горцы подкатились к стене. Некоторые попытались подсадить друг друга на стену, другие подтаскивали небольшие валуны к ее подножию, устраивая что-то вроде ступеней. Вдоль стены были слышны глухие удары, словно боровшиеся ломали друг другу кости, хрипло свистела сталь, раздавались прерывистые стоны и проклятия умирающих. Конан снес голову вражескому воину и увидел рядом с собой Сасана, который направил пику прямо в открытый рот другого, так что острие вышло у него из затылка. Горец, бешено выкатив глаза, всадил длинный нож в живот одного из заморийцев. Тот упал, и тотчас же его место занял вопящий горец, который подтянулся и влез на стену прямо перед Конаном, не успевшим остановить его. Киммериец получил небольшую рану в левую руку, ответный удар секиры рассек врагу плечо.,

Перепрыгнув через его тело, он бросился на тех, кто пытался перелезть через стену, не ведая, как идет сражение с другой стороны. Зирас сыпал проклятиями на языке коринфян, Аршак ругался так, как это умеют лишь одни гирканцы. Кто-то издал страшный предсмертный крик. Горец охватил руками, длинными и сильными как у гориллы, мускулистую шею Конана, но киммериец напряг мышцы и нанес удар ножом вниз, раз и еще раз; наконец, кезанкиец со стоном отпустил его и упал со стены.

Задыхаясь и ловя ртом воздух, Конан огляделся и понял, что натиск врагов ослабел. Оставшиеся в живых, покрытые кровавыми ранами, кезанкийцы бежали вниз по склону. У подножия стены лежал ряд трупов. Все три заморийца были убиты или испускали последний вздох. Конан увидел, что Аршак сидит; прислонившись спиной к стене, прижав руки к телу, и кровь струится у него между пальцев. Губы принца посинели, но он растянул их в улыбке, внушавшей ужас.

- Рожденный во дворце, - прошептал он, - умирает за каменной стеной! Что ж, это судьба. На сокровище наложено проклятие: все, кто шли по следам Окровавленного Бога, умирали… - Он затих.

Зирас, Конан и Сасан молча посмотрели друг на друга: одежда висела клочьями, они были с головы до ног забрызганы кровью. Руки и ноги каждого были покрыты неглубокими ранами, но кольчуги спасли этих троих от смерти, не пощадившей их спутников.

- Я видел - Керасп ускользнул - прорычал Зирас. - Он доберется до своего селения и поднимет против нас все племя. Они пойдут по нашим следам. Мы должны опередить их, добыть идола и увезти из этих мест, чтобы он не успел схватить нас. Сокровища хватит на всех.

- Верно, - проворчал Конан. - Но прежде, чем мы отправимся в путь, верни мне мою карту.

Зирас открыл рот, желая что-то сказать, но увидел, как Сасан взял один из луков, принадлежавших заморийцам, и, натянув тетиву, прицелился в него.

- Делай, как тебе велит Конан, - сказал иранистанец. - Зирас, пожав плечами, протянул Конану скомканный пергамент.

- Будь ты проклят! Но мне все же причитается треть сокровища.

Посмотрев на карту, Конан засунул ее себе за пояс.

- Ладно. Я не злопамятный. Конечно, ты - свинья, но держи слово и не пытайся обмануть нас, и мы поступим так: же. Верно, Сасан?

Сасан кивнул и подобрал с земли целый пучок стрел.

Кони людей Зираса были привязаны в проходе за стеной. Конан, Сасан и Зирас выбрали себе лучших и направились к каньону, открывавшемуся за узким проходом. Трех оставшихся коней они вели на поводу. Наступила ночь, но они двигались без остановок, помня, что за спиной Керасп со своими горцами.

Конан зорко наблюдал за своими спутниками. Самое опасное время наступит, когда они добудут золотую статую и больше не будут нужны друг другу. Тогда Зирас и Сасан способны сговориться и убить Конана или один из них может предложить ему убрать третьего. Каким бы жестоким и безжалостным ни был сын варвара, его кодекс чести не позволял первым замыслить измену.

Он раздумывал и о том, что хотел сказать ему перед своей кончиной тот, кто составил карту. Смерть настигла Осторио в тот момент, когда он описывал храм: его слова были прерваны кровавой струей, хлынувшей изо рта. "Немедиец хотел о чем-то предупредить", - нодумал Конан. Но о чем?

Уже рассвело, когда они выехали из ущелья в долину, с боков которой стеной вставали крутые склоны. В долину вел только один путь - проход, через который они проникли в нее. Он переходил в карниз шириной примерно в тридцать шагов. С одной стороны на высоту равную дальности полета стрелы поднимались утесы, с другой стороны зияла бездонная пропасть. Казалось невозможным сойти вниз, в глубину долины, затянутую туманом. Но все трое почти сразу отвели глаза, ибо то, что они увидели перед собой, заставило их забыть голод и усталость.

На самом краю пропасти возвышался храм, мерцавший в лучах восходящего солнца. Он был целиком высечен в гранитном утесе, и его огромный портал был обращен прямо к ним. Карниз вел к высокой бронзовой двери, позеленевшей от времени.

Конан не пытался угадать, какой народ, какие существа воздвигли это сооружение. Развернув карту он стал разглядывать заметки на ее полях, стараясь понять, каким образом можно открыть дверь храма.

Но Сасан, соскользнув с седла, побежал к дверям, опередив своих спутников, издавая радостные вопли. Алчность заставила его забыть об осторожности.

- Дурак! - проворчал Зирас, спешиваясь. - Осторио записал предостережение здесь, на Полях карты: что-то относительно Бога, который сам взимает дань с тех, кто хочет проникнуть в его святилище.

Сасан в это время ощупывал выпуклости на богато украшенном портале и одну за другой тянул их к себе. Конан и Зирас услышали его торжествующий крик, когда одна из них подалась у него под рукой. Но его крик превратился в ужасный вопль: дверь храма, целая тонна литой бронзы, внезапно наклонилась наружу и рухнула на землю с оглушительным грохотом, раздавив иранистанца, словно насекомое. Его не было видно под огромным ломтем металла, лишь алые струйки потекли оттуда.

Зирас пожал плечами.

- Ну вот, я же сказал, что он дурак. Осторио должно быть нашел какой-то способ открыть дверь так, чтобы она не падала, не сходила с винтов, на которых укреплена.

"Одним ножом в спину меньше", - подумал Конан.

- Эти винты не настоящие, - сказал он, рассматривая дверь вблизи. - А! Видишь, дверь опять поднимается!

Винты, как и сказал Конан, были фальшивыми. В действительности дверь была укреплена на двух пружинах в нижних углах, так что могла падать вперед, как подъемный мост. На верхних углах двери было прикреплено по цепи, которые шли вверх по диагонали и исчезали в отверстии у верхнего края дверной рамы. Сейчас цепи натянулись, в отдалении раздался глухой, скрежещущий звук, - и дверь стала медленно подниматься.

Конан схватил пику, брошенную Сасаном. Всунув конец ее древка в углубление в резьбе на внутренней поверхности двери, он вставил острие, словно клин, в верхний угол дверной рамы. Скрежет умолк, и дверь замерла, поднявшись едва на одну десятую.

- Неглупо, Конан, - произнес Зирас. - Ну теперь, раз Бог получил свою пошлину, дверь больше не закроется.

Ступив на внутреннюю поверхность лежавшей двери, он спрыгнул - в храм. Конан последовал за ним. Остановившись у самого порога, они вглядывались в покрытое мрачной тенью пространство, словно осматривая змеиное логово. Тишина царила в древнем храме, и ее нарушил лишь мягкий звук их шагов, когда они двинулись вглубь.

Они осторожно шли в полутьме. И вдруг мрак прорезала вспышка багрового света, ударив в глаза, словно яркие лучи заходящего солнца. Они увидели Бога-глыбу литого золота, усыпанную горящими драгоценными камнями.

Изваяние, немного больше человеческого роста, было похоже на гнома, стоявшего выпрямившись на широко раздвинутых ногах на огромном куске базальта. Оно было повернуто лицом к входу в храм, с обеих сторон от него стояли резные сиденья из блестящего черного дерева, выложенного драгоценными камнями и перламутром в странном узоре, не похожем на что-либо, созданное людьми, ныне живущими на Земле.

Слева от статуи, в нескольких футах от основания пьедестала, в полу храма, от стены до стены зияла трещина, шириной примерно пятнадцать футов. В незапамятные времена, может быть еще до постройки храма, землетрясение разделило скалу. И в эту черную бездну много веков назад безжалостные жрецы бросали людей, вопивших от ужаса, принося их в жертву своему страшному божеству. Высокие стены храма были, покрыты фантастическими резными узорами, кровля над головой утопала в тени.

Но внимание людей было приковано к идолу. Несмотря на то, что он был отталкивающе уродлив и грубо сделан, для них он воплощал богатство, при одной мысли о котором Конан почувствовал головокружение.

- Кром и Имир! - выдохнул он. - На эти рубины можно, купить целое королевство!

- Это слишком прекрасно для того, чтобы достаться неотесанному варвару! - задыхаясь, прошептал Зирас.

Эти слова, произнесенные полубессознательно сквозь стиснутые зубы, были предостережением для Конана. Он быстро пригнулся, рядом свистнула сабля Зираса - лезвие, не задев шеи, срезало кусок ткани с каффии. Проклиная свое легкомыслие и неосторожность, Конан отпрыгнул, подняв секиру.

Зирас набросился на него, Конан принял бой. Они сражались, нападая и отступая, перед изваянием, которое, казалось, злобно наблюдало за схваткой, их ноги скользили по гладкому камню пола, стальные лезвия звенели и свистели в воздухе. Конан был крупнее коринфянина, но Зирас отличался, необычайной ловкостью, был силен и опытен и знал множество опасных приемов. Снова и снова Конан оказывался на волоске от смерти.

Но вот варвар поскользнулся на отполированном полу, и удар его пришелся по воздуху. Зирас, призвав на помощь всю свою силу и быстроту движений, сделал мощный выпад; казалось, сейчас его сабля неизбежно должна пронзить молодого воина. Но киммериец вовсе не потерял равновесие. С гибкостью пантеры он изогнул свое сильное тело, так что длинное лезвие Зираса прошло у него справа под мышкой, сквозь ткань рубахи. На мгновение сабля Зираса запуталась в складках. Коринфянин, не растерявшись, нанес удар кинжалом, который держал в левой руке. Острие вонзилось Конану в правую руку, и в тот же момент нож в левой руке варвара, прорвав кольчугу врага, проник ему в тело меж ребер. Зирас закричал, в горле у него что-то булькнуло, он откинулся назад и упал, раскинувшись на полу.

Конан, отбросив оружие, встал на колени и оторвал кусок ткани от своей рубахи, чтобы добавить еще одну повязку к тем, которые уже были на нем. Он перевязал рану, затянув узлы руками и зубами, и поднял Голову на Окровавленного Бога, глядевшего на него с высоты пьедестала. Кошмарное сверкающее лицо, казалось, выражало злорадство и ненасытную жадность. Конан вздрогнул, и по спине у него пробежал холодок; он замер, охваченный страхом перед сверхъестественным, который был присущ суеверному варвару.

Но он быстро взял себя в руки. Багровый Бог теперь принадлежал ему, Вопрос заключался лишь в том, как увезти эту массивную глыбу. Если идол не полый, то он не сможет его даже сдвинуть с места. Но когда Конан постучал рукояткой ножа по статуе, то убедился, что внутри пустота. Конан прошелся по храму, строя различные планы и раздумывая, не разбить ли ему одно из тяжелых деревянных сидений, стоявших по бокам идола, чтобы сделать из ножки рычаг, с помощью которого можно будет поднять Бога с пьедестала и вытащить его из храма, привязав цепями от входной двери к нескольким коням. Внезапно громкий возглас заставил его круто повернуться.

- Ни с места! - Торжествующий крик прозвучал на кезанкском диалекте Заморы.

Конан увидел двух человек, стоявших в дверях и целившихся в него из тяжелых двойных гирканских луков. Один из них был высоким, тощими рыжебородым.

- Керасп! - воскликнул Конан, потянувшись за саблей и ножом, которые бросил на пол.

Спутник Кераспа был крепкий и приземистый человек, которого Конан, как ему показалось, уже где-то видел раньше.

- Не двигаться! - сказал предводитель горцев. - Ты подумал, что я бежал в свое селение, верно? Так вот, я преследовал вас всю ночь с единственным из моих людей, который остался невредимым. - Он с восхищением посмотрел на идола. - Если бы я знал, что в этом храме хранится такое сокровище, я давно бы взял его себе, что бы там ни говорили суеверные дураки из моего племени. Рустум, подбери саблю и кинжал.

Спутник Кераспа бросил взгляд на медную голову ястреба, которой кончалась ручка секиры Конана.

- Погоди! - крикнул он. - Это ведь тот самый, кто спас меня от пытки в Аренджуне! Я узнал его оружие!

- Молчи! - прорычалКерасп- Вор умрет!

- Нет! Он спас мне жизнь! Что я когда-нибудь видел от тебя, кроме тяжких трудов ничтожной платы? Я больше не слуга тебе, грязный пес!

Рустум ступил вперед, подняв подобранную им секиру Конана, но в ту же минуту Керасп, повернувшись к нему, спустил стрелу с тетивы. Она вонзилась в тело противника. Горец пронзительно крикнул и покатился, скользя по полу храма, прямо, к краю бездонной трещины он рухнул вниз. Отчаянные вопли доносились из бездны все слабее и слабее и, наконец, замерли.

Быстрый, как метнувшаяся к своей жертве змея, прежде чем безоружный Конан успел сделать хоть одно движение, Керасп выхватил из колчана новую стрелу и натянул тетиву для выстрела. Конан прыгнул, словно тигр, так что сбил бы с ног вождя кочевников, даже если бы тот успел выстрелить в него. И вдруг послышался тяжелый звон металла, усыпанный рубинами Бог сошел с каменного возвышения и сделал широкий шаг к Кераспу.

С испуганным воплем вождь кочевников выпустил стрелу, предназначавшуюся Конану, в ожившую статую. Стрела ударилась о плечо золотого Бога, отскочила и полетела вверх, переворачиваясь в воздухе, а длинные руки идола вытянулись и схватили Кераспа за руку и ногу. Отчаянные крики срывались с покрытых пеной губ Кераспа, а Бог, повернувшись торжественно двинулся к провалу. Это зрелище парализовало Конана, наполнив его ужасом, а Бог, медленно шагая вперед, преградил ему путь к выходу; куда бы он ни повернул, он неминуемо попал бы в объятия этих страшных рук, длинных как у обезьяны. К тому же Бог при всей своей массивности двигался стремительно.

Багровый идол приблизился к бездонному провалу и поднял Кераспа высоко над головой, чтобы сбросить его в черную бездну. Конан увидел, как Керасп открыл рот; с губ его на рыжую бороду стекала слюна; он издавал отчаянные вопли, словно обезумев. Покончив с Кераспом, Бог, без сомнения, примется за него. Древние жрецы не должны были бросать жертвы в бездну - этим делом занимался сам золотой Бог. Когда статуя качнулась назад на своих золотых ногах, чтобы сбросить вниз Кераспа, Конан, протянув руку назад, нащупал одно из деревянных сидений. Они, конечно, были предназначены для верховных жрецов или других прислужников древнего Бога. Конан, резко повернувшись, схватил массивное сиденье за высокую спинку и поднял его. Чувствуя, что мускулы едва не лопаются от напряжения, он раскрутил сиденье над головой и ударил им золотого Бота в спину между лопатками, в то время как тело все еще вопящего Кераспа полетело в бездну. Дерево сиденья расщепилось от удара о металлическую поверхность. Нападение застало Бога в тот момент, когда он покачнулся вперед бросая Кераспа, и он потерял равновесие. Какую-то долю секунды чудовище балансировало на краю провала, отчаянно било по воздуху своими длинными золотыми руками. Затем сверкающий Бог тоже рухнул в пустоту.

Конан бросил на пол обломки сиденья и заглянул в пропасть. Больше оттуда не доносились крики Кераспа. Конану почудилось, что он услышал где-то очень далеко внизу слабый звук падения, какой мог бы произвести идол, ударившись о скалу и отскочив от нее, но точно сказать было трудно. Ни грохота, ни всплеска: все стихло.

Конан провел рукой по лбу, и устало улыбнулся. Кончилось проклятие Окровавленного Бога, и сам Бог исчез. Какое бы огромное богатство не скрылось сейчас навсегда в земных недрах, Конан не жалел, что его ценой купил себе жизнь. На земле осталось еще немало сокровищ.

Он подобрал свою секиру, лук Рустума и вышел из храма на солнечный свет, чтобы выбрать себе лучшего коня.

Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер. ЛОГОВО ЛЕДЯНОГО ЧЕРВЯ

Преследуемый ледяной красотой дочери Имира Атали и заскучав от простой жизни киммерийских поселений, Конан отправляется на юг, в цивилизованные королевства, в надежде найти применение своему мечу, устроившись командиром наемников на службе у разных Гиборейских князьков. В это время ему около двадцати трех лет.

1

Весь день одинокий наездник ехал высоко по склонам Эглофийских гор, которые тянулись через мир с востока на запад как могучая стена из снега и льда, отделяя северные земли Ванахейма, Асгарда и Гипербореи от южных королевств. В середине зимы большая часть перевалов была закрыта. Однако с приходом весны они открывались, чтобы открыть отрядам свирепых светловолосых северных варваров пути, по которым они могли совершать набеги на теплые южные земли.

Этот наездник был один. На вершине перевала, который вел на юг в Пограничное Королевство и Немедию, он сдержал на секунду коня, засмотревшись на фантастический вид перед собой.

Небо представляло собой купол пурпурных и золотых паров, темнеющих от зенита к восточному горизонту пурпуром наступающего вечера. Но огненное великолепие умирающего дня все еще очерчивало белые шапки гор обманчиво-теплым на вид розовым сиянием. Оно отбрасывало темно-лиловые тени на замерзшую поверхность огромного ледника, который извивался как ледяная змея из ущелья между высокими пиками, все ниже и ниже, пока не поворачивал перед перевалом и не уходил затем опять влево, чтобы истощиться у подножий гор и превратиться в водяной поток. Путешествующим через перевал приходилось осторожно выбирать путь мимо края ледника в надежде не провалиться в одну из скрытых на нем трещин и не быть сметенным горной лавиной с высоких склонов. Заходящее солнце превратило ледник в сверкающий багряно-золотой простор. На скалистых склонах, поднимающихся от краев ледника, были редко разбросаны точки — сучковатые карликовые деревья.

Путник знал, что это — Ледник Снежного дьявола, известный также под именем Реки Смертельного льда. Он слышал об этом леднике, хотя за годы странствий ему так и не довелось попасть сюда раньше. Все, что он только слышал об этом охраняемом ледником перевале, было покрыто тенью невыразимого страха. Никто не мог сказать, почему в суровых горах запада в рассказах о Снежном Дьяволе его соплеменники-киммерийцы употребляли самые страшные выражения. Его часто поражали легенды, которых много ходило о леднике и которые наделяли его смутной аурой древнего зла. Рассказывали, что там без вести пропадали целые группы людей.

Киммерийский юноша Конан нетерпеливо отметал эти слухи. У пропавших, думал он, наверняка не хватало опыта горных переходов и они беспечно забредали на один из тех мостиков из тонкого льда, под которыми скрывались ледяные расщелины. И тогда снежный мост рушился, обрекая их на смерть в зелено-голубых глубинах ледника. Знает Кром, такое случалось довольно часто; не один детский приятель молодого киммерийца погиб таким образом. Но это не значило, что надо говорить о Снежном Дьяволе с дрожью в голосе, смутными намеками и отводя глаза в сторону.

Конан горел желанием спуститься по перевалу к низким плато Пограничного Королевства, потому что ему стала надоедать простая жизнь родных киммерийских селений. Его злосчастные приключения с отрядом златовласых асов в походе на Ванахейм принесло ему много горьких поражений и никакой выгоды. Оно также оставило в его памяти воспоминание о ледяной красавице Атали, дочери ледяного великана, которая чуть не завлекла его на смерть во льдах.

В общем, он получил все, что хотел в суровых северных краях. Он горел желанием вернуться на жаркие земли Юга, вновь испытать радость от шелковых одеяний, золотистого вина, прекрасной еды и нежного женского тела. Довольно, думал он, тоскливого однообразия сельской жизни и спартанской суровости полевой жизни!

Его конь вышел к месту, где ледник пересекал прямую дорогу к равнинам. Конан слез с седла и повел животное по узкой тропинке, слева от которой был ледник, а справа — высокий, укрытый снегом склон. Его огромная накидка из медвежьей шкуры была велика даже для его громадной фигуры. Она скрывала кольчугу и широкий меч на бедре.

Его глаза вулканического голубого цвета сверкали из-под края рогатого шлема, а шарф закрывал и нижнюю часть лица, чтобы защитить легкие от остроты холодного воздуха высот. В свободной руке он нес тонкую пику. Там, где тропинка извивалась по поверхности ледника, Конан шел осторожно, втыкая конец пики в снег в тех местах, где могла скрываться расщелина. Боевой топор висел на ремне, прикрепленный к седлу.

Он приблизился к концу узкой тропинки между ледником и горой, где ледник сворачивал влево, а тропинка продолжала спускаться по широкой пологой поверхности, слегка покрытой весенним снегом, на которой попадались валуны и холмики. Вдруг крик ужаса заставил его резко обернуться и вскинуть покрытую шлемом голову.

Слева от него, на расстоянии полета стрелы, где ледник в последний раз выравнивался прежде чем начать свой окончательный спуск, группа косматых неуклюжих существ окружила стройную девушку в белых мехах. Даже с такого расстояния сквозь чистый горный воздух Конан мог различить теплый, с румяными щечками овал ее лица и копну блестящих коричневых волос, которые выбивались из-под ее белого капюшона. Она была настоящей красавицей.

Не оставив себе времени на раздумья, Конан сбросил свою накидку и, опершись на пику, вспрыгнул в седло. Он дернул за поводья и ударил в ребра коня шпорами. Когда перепуганное животное подалось слегка назад из-за спешки, с которой было сдержано его движение вперед, Конан открыл рот, чтобы произнести проклятие и страшный боевой клич киммерийцев, но тут же закрыл его. Будучи молодым человеком, он бы издал этот клич, чтобы вдохновить себя, но годы службы в Туране научили его некоторой хитрости. Не было смысла предупреждать нападавших на девушку о своем появлении раньше времени.

Впрочем, они услышали его приближение довольно скоро. Хотя снег заглушал стук конских копыт, слабый звон кольчуги, скрип седла и сбруи заставили одного из них обернуться. Этот человек что-то крикнул и потянул за руку соседа, и через несколько секунд все они повернулись в сторону приближающегося Конана и приготовились встретить его.

Там было с десяток горных людей, вооруженных толстыми деревянными дубинами, топорами и копьями с каменными наконечниками. Это были приземистые существа с короткими конечностями, закутанные в рваные грязные куски меха. Маленькие, налитые кровью глаза горели из-под нависающих бровей и покатых лбов; толстые губы растянулись, обнажив большие желтые зубы. Они напоминали остатки какой-то из ранних стадий эволюции человека, о которых Конан однажды слышал спор придворных философов немедийских замков. Но сейчас, однако, он был слишком сильно занят управляя конем и целясь пикой, чтобы уделить этому предмету более чем одно мимолетное воспоминание. И он обрушился на них как гром небесный.

2

Конан знал, что с таким количеством пеших врагов можно справиться единственным способом — полностью использовать преимущество подвижности коня, все время находиться в движении, чтобы не дать им сосредоточиться вокруг себя. Потому что, в то время как его кольчуга могла защитить его собственное тело от большинства ударов, даже их оружием, самым примитивным, можно было быстро уложить коня. Поэтому он направился к ближайшему звере-человеку, направляя коня немного левее.

Когда железная пика пробила кость и мохнатую плоть, горный человек вскрикнул, выронил оружие и попытался схватить древко копья Конана. Рывок коня швырнул недочеловека на землю. Острие пики потянулось вниз, а противоположный ее конец поднялся. Пронесшись на коне сквозь разбежавшуюся толпу, Конан высвободил пику.

За его спиной горные люди взорвались хором криков и воплей. Они махали руками и кричали что-то друг другу, отдавая одновременно десятки противоречивых команд. Тем временем Конан резко развернул коня и галопом понесся сквозь толпу. Брошенное копье задело его покрытое кольчугой плечо; другое оставило небольшую открытую рану на боку коня. Но он направил свою пику в следующего горного человека и снова выехал со свободной пикой, оставив позади корчащееся, бьющееся тело обрызгивать снег алым.

На третий раз человек, которого он поразил копьем, покатился в падении и обломал древко пики. Выехав на свободное пространство, Конан отбросил обломок пики и схватился за рукоятку топора, который висел у него на седле. Когда он въехал в гущу еще раз, он наклонился из седла. Стальное лезвие сверкало огнем в зареве заката, когда топор описал огромную восьмерку с одной петлей налево и одной направо. С каждой стороны на снег упал горный человек с расколотым пополам черепом. Багряные капли забрызгали снег. Третий горный человек, который недостаточно быстро двигался, был сбит с ног конем Конана.

С воплем ужаса сбитый человек, шатаясь, встал на ноги и, хромая, побежал. Через мгновение шестеро остальных присоединились к его паническому бегству через ледник. Конан натянул поводья, чтобы посмотреть на их уменьшающиеся косматые фигуры и вдруг вынужден был спрыгнуть с седла, потому что его конь зашатался и упал. Копье с кремневым наконечником глубоко засело в туловище животного, как раз за местом, где была левая нога Конана. Взглянув на животное, Конан понял, что оно мертво.

«Прокляни меня Кром за мою глупость!» — проворчал он про себя. В северных краях кони были редкостью и дорого стоили. Этого жеребца он привез из самой Заморы. Он держал его в конюшне, кормил и баловал всю долгую зиму. Он не взял его с собой в поход с асами, зная, что глубокий снег и ненадежный лед практически сделают его практически бесполезным. Он рассчитывал, что верное животное доставит его в теплые края, а теперь оно лежало мертвое, и все из-за того, что он, повинуясь импульсу, вмешался в ссору горных людей, к которой не имел никакого отношения.

Когда его тяжелое дыхание успокоилось и красный туман боевой ярости рассеялся из его глаз, он обернулся к девушке, из-за которой сражался. Она стояла в нескольких метрах, глядя на него широко раскрытыми глазами.

— С тобой все в порядке, милая? — промычал он. — Эти звери не ранили тебя? Не бойся, я не враг. Я Конан, киммериец.

Она ответила на диалекте, который он никогда раньше не слышал. Похоже, что это была одна из форм гиперборейского, в которой попадались слова из других языков — некоторые из немедийского, а некоторых он не знал вовсе. Он с трудом понимал половину из того, что она говорила.

— Ты сражаешься… как бог, — выдохнула она. — Я думала — сам Имир пришел спасти Илгу.

Когда она успокоилась, ему удалось из потока ее слов понять что произошло. Ее звали Илга, она была из племени вирунийцев — ветви гиперборейцев, которые перекочевали в Пограничное королевство. Ее народ жил в непрекращающейся войне с косматыми каннибалами, которые жили в пещерах в Эглофийских горах. В этой пустынной местности шла отчаянная борьба за выживание; если бы Конан не спас ее, каннибалы съели бы ее.

Два дня назад, объяснила она, она отправилась с небольшой группой вирунийцев, чтобы пройти перевал над ледником Снежного Дьявола. Отсюда они намеревались ехать верхом еще несколько дней на северо-восток до Сигтоны, ближайшей гиперборейской крепости. Там у них были соплеменники, с которыми вирунийцы собирались торговать на весенней ярмарке. Там же дядюшка Илги, который ехал с ними, думал подыскать ей хорошего жениха. Но они попали к косматым в засаду и только Илга уцелела в страшной схватке на скользких склонах. Последними словами дяди к ней перед тем, как ему раскроили череп каменным топором, были слова лететь домой как ветер.

До того как она скрылась из виду горных людей ее конь поскользнулся на льду и сломал ногу. Ей удалось вовремя соскочить и, хотя и в синяках, убежать. Но косматые видели ее падение и часть из них бросилась стремглав за ней по леднику чтобы схватить ее. Ей показалось, что она убегала от них много часов. Но, в конце концов они догнали и окружили ее, как видел сам Конан.

Конан промычал сочувственно; его глубокая неприязнь к гиперборейцам, основанная на его временном пребывании рабом на гиперборейских плантациях, не распространялась на их женщин. Это была суровая история, но и жизнь в суровых северных краях была жестокой. Он часто слышал о подобных вещах.

Теперь, однако, у них появилась другая проблема. Наступала ночь и ни у нее, ни у Конана не было коня. Поднимался ветер и у них было мало шансов пережить ночь на поверхности ледника. Они должны найти убежище и развести костер, или к дани Снежному Дьяволу добавятся еще две жертвы.

3

Конан уснул глубокой ночью. Они нашли углубление под нависшей скалой сбоку от ледника, где растаяло достаточно льда, чтобы они могли втиснуться. Если повернуться спиной к гранитной поверхности утеса, усеянной глубокими бороздами и следами от трения ледника, было достаточно места чтобы вытянуться. Перед углублением поднимался край ледника — чистый, прозрачный лед, изборожденный полостями расщелин и туннелями. И хотя холод от льда пробирал их до костей, им все же было теплее, чем если бы они были на поверхности, где завывающий ветер толкал перед собой плотные снежные облака.

Илга не хотела идти с Конаном, хотя он дал ей ясно понять, что не причинит ей вреда. Она пыталась вырвать у него свою руку, выкрикивая непонятное слово, которое звучало примерно как «яхмар». Наконец, потеряв терпение, он слегка стукнул ее по голове и принес ее, потерявшую сознание, в сырое убежище пещеры.

Потом он ушел, чтобы подобрать свою медвежью накидку, оружие и припасы, привязанные к седлу. На скалистом склоне, возвышавшемся над ледником, он насобирал две охапки веток, листьев и поленьев, которые принес в пещеру. Там с помощью кремня и стали он развел небольшой костер. Он больше создавал иллюзию тепла, чем давал настоящее тепло, потому что Конан не осмеливался позволить ему разгореться, чтобы он не растопил находящуюся рядом стену ледника, вынудив их покинуть их убежище из-за воды.

Оранжевые отблески огня глубоко освещали трещины и туннели, которые уходили в тело ледника, пока их извилины и ответвления не терялись в смутной дали. Негромкое журчание текущей воды достигало ушей Конана, то и дело прерываемое скрипом и хрустом медленно двигающегося льда.

Конан снова вышел на обжигающий ветер, чтобы отрубить от окоченевшего трупа коня несколько толстых ломтей мяса. Он принес их в пещеру, чтобы поджарить на концах заостренных палок. Жаркое из конины и ломти черного хлеба из переметной сумы, залитые горьковатым асгардским пивом из бурдюка составили грубую, но питательную трапезу.

Казалось, что Илга пришла в себя, когда поела. Сначала Конан подумал, что она все еще сердится на него за то, что он ее ударил. Но постепенно он увидел, что она вовсе не думает об этом происшествии. Напротив, она была охвачена страшным ужасом. Это был не тот обычный страх, который она испытывала к банде косматых зверей, которые преследовали ее, но глубокий, суеверный ужас каким-то образом связанный с ледником. Когда он попытался расспросить ее, она не смогла сказать ничего, кроме одного слова: «Яхмар! Яхмар!» и ее прекрасное лицо стало бледным и исказилось от ужаса. Когда он попытался узнать у нее значение этого слова, она сделала только какие-то мало понятные жесты, которые ему ничего не объяснили.

После еды, согревшиеся и уставшие, они завернулись вдвоем в медвежью накидку. Ее близость навела Конана на мысль, что если с ней разок хорошо заняться любовью, ее мозг успокоится и она сможет поспать. Его первые пробные ласки показали, что она вовсе не против. Не осталась она безответной к его юношескому пылу; как он вскоре обнаружил, она не была новичком в этой игре. После часа любовных утех она тяжело дышала и вскрикивала от страсти. Потом, подумав, что она теперь расслабилась, киммериец свернулся и заснул как убитый.

Девушка, однако, не спала. Она лежала, напрягшись, всматриваясь в черноту, которая зияла в ледяных полостях за слабым светом кучки тлеющих углей. И вот, перед рассветом, пришло то, чего она боялась.

Это был слабый свист — тонкая завывающая нить музыки, которая обвила ее мозг пока она не стала беспомощной как попавшая в сеть птичка. Сердце трепетало у нее в груди. Она не могла ни пошевелиться, ни произнести звук, даже чтобы разбудить похрапывающего рядом с ней юношу.

Потом в отверстии ближайшего ледяного туннеля появились два диска холодного зеленого огня — два больших круга, которые прожгли ее молодую душу и набросили на нее смертельное заклятие. За этими пылающими дисками не было ни души, ни ума — только беспощадный голод.

Словно лунатик Илга встала, не заметив как соскользнула к ногам ее сторона медвежьей накидки. Обнаженной белой фигуркой на фоне сумрака она пошла вперед в темноту и исчезла. Дьявольский свист звучал все тише и смолк; холодные зеленые глаза вздрогнули и исчезли. Конан продолжал спать.

4

Конан проснулся внезапно. Какое-то жуткое предчувствие — какое-то предупреждение от сверхострых чувств варвара — кольнуло током кончики его нервов. Подобно некоторым воинственным лесным кошкам Конан мгновенно перешел от глубокого, без сновидений, сна к полной пробужденности. Он лежал не двигаясь, исследуя свое окружение всеми органами чувств.

Затем с глубоким ревом, грохочущим в его могучей груди, киммериец встал на ноги и обнаружил, что он один в пещере. Девушки не было. Но ее меховые одежды, которые она разбросала во время их любовных игр, были все еще здесь. У него нахмурились брови. Опасность все еще витала в воздухе, царапая своими тонкими пальцами кончики его нервов.

Он поспешно надел на себя одежду и оружие. Сжав в кулаке топор, он ринулся в узкое пространство между нависшей скалой и краем ледника. Ветер наверху утих. Хотя Конан чувствовал в воздухе приближение зари, свет утра еще не притупил алмазное сверкание тысяч пульсирующих над головой звезд. Горбатая луна висела низко над западными вершинами, покрывая бледным золотым светом снежные поля.

Острым взглядом Конан ощупывал снег. Возле нависшей скалы он не увидел ни отпечатков ног, ни каких бы то ни было следов борьбы. С другой стороны, невозможно было представить себе, чтобы Илга ушла в лабиринт туннелей и расщелин, где идти было практически невозможно даже в обуви с шипами и где от одного неверного шага можно было погрузиться в один из тех холодных потоков из растаявшего льда, которые бегут по дну ледников.

У Конана зашевелились волосы на затылке от странности исчезновения Илги. Будучи в душе суеверным варваром, он не боялся ничего смертного, но был полон страхами жутких сверхъестественных существ и сил, которые таились в темных углах первобытного мира.

Вдруг, продолжая свои поиски на снегу, он застыл. Мгновение назад что-то появилось из проема во льду в нескольких шагах от каменного навеса. Оно было огромным, длинным, мягким и волнообразным и двигалось без помощи ног. Его извивающийся след был хорошо заметен по неровной тропинке, продавленной животом в мягкой белизне, как от чудовищной змеи, живущей в снегах.

Заходящая луна светила слабо, но обостренным в дикой природе зрением Конан мог легко проследить тропинку. Она вела, извиваясь между сугробами и выступающими краями скал вверх по горе от ледника — в сторону открытых ветру горных вершин. Он сомневался, что это была единственная тропинка.

Когда он пошел по тропинке — массивной черной мохнатой тенью, он прошел место, где лежал его мертвый конь. Теперь от туловища осталось всего несколько костей. След чудовища можно было различить возле останков, но с трудом, потому что ветер уже засыпал их свежим снегом.

Чуть поодаль он нашел и девушку, вернее то, что от нее осталось. У нее не было головы, а вместе с ней и плоти всей верхней части туловища так, что белые кости светились как слоновая кость в рассеянном лунном свете. Выступающие кости были очищены, как если бы мясо было обсосано с них или соскоблено каким-то многозубым языком.

Конан был воином, суровым сыном сурового народа, и видел смерть в тысячах разных видов. Но сейчас мощная ярость сотрясала его. Несколько часов назад эта стройная, теплая девушка лежала в его могучих объятиях, отвечая страстью на страсть. Теперь от нее ничего не осталось, кроме чего-то распластанного и безголового, подобно поломанной и выброшенной игрушке.

Конан заставил себя осмотреть труп. С возгласом удивления он обнаружил, что он был насквозь промерзший и покрыт слоем твердого льда.

5

Конан задумчиво прищурился. Она покинула их убежище не больше часа назад, потому что накидка все еще хранила немного тепла ее тела, когда он проснулся. За такое короткое время теплое тело не может промерзнуть насквозь и покрыться коркой сверкающего льда. Такое не может быть в природе.

И тут он прорычал ругательство. Теперь он понял, с чувством отвращения и яростью в душе, кто забрал у него девушку. Он вспомнил полузабытые легенды, которые слышал в детстве у костра в Киммерии. Одна из них была о ужасном чудовище, живущем в снегах, мрачной Реморе — снежном черве-кровососе, чье имя в киммерийском мифе превратилось в почти забытый шепот ужаса.

Он знал, что высшие животные излучают тепло. Ниже их по уровню развития шли покрытые чешуей или панцирем пресмыкающиеся, температура которых совпадала с температурой окружающей их среды. Но Ремора, червь ледяных земель, похоже, был уникальным в своем роде, потому что он излучал холод; так, по крайней мере, мог бы это сформулировать Конан. От него исходил такой жуткий холод, который мог заточить труп в ледяной панцирь за несколько минут. Поскольку ни один из соплеменников Конана не говорил, что видел Ремору, Конан полагал, что это существо давно вымерло.

Это, должно быть, и было то чудовище, которого так боялась Илга и о котором она тщетно пыталась предупредить его, произнося слово «яхмар».

Конан угрюмо решил проследить это создание до его логова и убить его. Мотивы его решения были туманны, даже для него самого. Но, несмотря на свою юношескую импульсивность и дикую, не знающую законов, натуру, он имел свой грубый кодекс чести. Ему нравилось держать свое слово и выполнять обязательства, которые он свободно брал на себя. Хотя он не считал себя безупречным рыцарем и героем, он относился к женщинам с грубой добротой, которая контрастировала с жестокостью и свирепостью, с которыми он относился к представителям своего пола. Он воздерживался от насильного удовлетворения своей жажды к женщинам, если они сами того не хотели, и пытался их защитить, если считал, что они зависят от него.

Теперь он пал в собственных глазах. Приняв его грубый акт любви, девушка Илга отдала себя под его защиту. И вот, когда она стала нуждаться в его силе, он спал как какой-нибудь одурманенный зверь. Не зная о гипнотическом свистящем звуке, которым Ремора парализует свои жертвы и с помощью которого чудовище держало его, обычно чутко спящего, в глубоком сне, он называл себя глупым, невежественным дураком за то, что не уделил должного внимания предупреждениям девушки. Он скрипел своими мощными зубами и кусал губы в ярости, решив стереть это пятно со своего кодекса чести, даже если это будет стоить ему жизни.

Когда небо посветлело на востоке, Конан вернулся в пещеру. Он связал в узел свои вещи и продумал план действий. Несколько лет назад он ринулся бы по следу ледяного червя, полагаясь на свою невероятную силу и на помощь острых лезвий оружия. Но жизненный опыт, если и не приручил до конца его необдуманные импульсы, то по меньшей мере научил началам осторожности.

Схватиться с ледяным червем голыми руками было бы невозможно. Малейшее прикосновение чудовища означало смерть от замерзания. Сомнительно было, что даже его меч и топор смогут быть полезны. От страшного холода металл, из которого они сделаны, мог стать хрупким, или холод мог подняться по их рукояткам и заморозить руку, которая их держит.

Но — тут мрачная усмешка заиграла на губах Конана, — возможно, ему удастся обратить силу ледяного червя против него самого.

Быстро и тихо он сделал все приготовления. Нажравшийся ледяной червь будет несомненно дремать в дневные часы. Но Конан не знал, сколько времени ему понадобится, чтобы достичь логова существа и боялся, что очередная буря может стереть его змеиный след.

6

Как оказалось, Конану понадобилось меньше часа, чтобы найти логово ледяного червя. Утреннее солнце едва поднялось над восточными вершинами Эглофийских гор, заставив снежные поля сверкать подобно мостовым из алмазных осколков, когда он наконец остановился перед входом в ледяную пещеру, куда привел его извивающийся в снегу след. Эта пещера уходила в небольшой боковой ледник, который впадал в ледник Снежного Дьявола. Отсюда, сверху, Конан мог проследить взглядом вниз по склону этот меньший ледник до места, где он поворачивал чтобы влиться в основной подобно притоку реки.

Конан вошел в пещеру. Свет восходящего солнца сверкал и вспыхивал в прозрачном льду с обеих сторон, разбиваясь на многоцветные радужные блики. У Конана было ощущение, будто он идет каким-то волшебным способом сквозь твердое вещество огромного драгоценного камня.

Вскоре, когда он глубже проник в ледник, темнота застыла вокруг него. Тем не менее, он упрямо продолжал переставлять ноги, двигаясь вперед. Он поднял воротник своей медвежьей накидки, чтобы защитить лицо от леденящего холода, который разливался вокруг него, от которого болели глаза и который заставлял делать короткие неглубокие вдохи, чтобы не заморозить легкие. Кристаллы льда собирались на его лице в тонкую маску, которая распадалась при каждом движении, чтобы тут же появиться снова. Но он продолжал идти, бережно держа то, что он нес так осторожно под своей накидкой.

И вот во мраке перед ним возникли два холодных зеленых глаза, которые глядели в самую глубь его души. От этих светящихся шаров шло леденящее подводное свечение. При этом слабом (так светятся некоторые грибы) свете ему было видно, что здесь пещера заканчивалась круглым колодцем, который был гнездом ледяного червя. Он свернулся во впадине своего гнезда во всю свою огромную длину, одно волнистое кольцо на другом. Его бескостная форма была покрыта шелковистым ворсом густого белого меха. Его рот представлял собой просто круглое отверстие без челюстей, сейчас сморщенное и закрытое. Над ртом из гладкой закругленной, не имеющей больше ничего, угреподобной головы мерцали два светящихся шара.

Насытившийся ледяной червь замер на два удара сердца, прежде чем отреагировал на присутствие Конана. За бесчисленные века проживания этого снежного монстра в холодной тишине ледника Снежного Дьявола ни один человечишка не посмел бросить ему вызов в замороженных глубинах его гнезда. Теперь над Конаном зазвучала его роковая, вибрирующая, связывающая мозг песня, которая лилась на него успокаивающими, непреодолимыми, наркотическими волнами.

Но было слишком поздно. Конан отбросил накидку, чтобы открыть свою ношу. Это был его тяжелый стальной рогатый асгардский шлем, который он набил раскаленными углями из костра и в котором покоилась еще и головка топора, закрепленного петлей из подбородочного ремешка шлема, обхватывающей рукоятку. Сверху на рукоятку топора и ремешок была наброшена петля из уздечки.

Держа поводья за один конец в руке, Конан начал раскручивать всю эту массу над головой, круг за кругом, как пращу. Поток воздуха раздул слабо тлеющие угли до красного, желтого, наконец до белого цвета. Завоняла горящая подкладка шлема.

Ледяной червь поднял свою тупую голову. Его круглый рот медленно открылся, открыв кольцо мелких, направленных внутрь зубов. Когда свистящий звук дошел до невыносимой высоты и черный круг рта двинулся в направлении Конана, он остановил вращение шлема на конце ремня. Он выхватил топор, рукоятка которого обуглилась, дымила и горела в том месте, где она входила в страшно светящуюся головку топора. Коротким броском он послал, закрутив, раскаленное добела оружие в пещеру утробы. Держа шлем за один из рогов, Конан швырнул пылающие угли вслед за топором. После этого он развернулся и побежал.

7

Конан так никогда и не смог понять, каким образом он добрался до выхода. Снежное чудовище, корчась в агонии, сотрясало ледник. Со всех сторон от Конана громоподобно трещал лед. Поток межзвездного холода больше не шел из глубины туннеля; его заменили ослепляющие, кружащиеся водоворотом, облака пара, которые не давали дышать.

Оступаясь, поскальзываясь, падая на скользкой, неровной поверхности льда, ударяясь то об одну стенку туннеля, то об другую, Конан наконец достиг открытого воздуха. Ледник дрожал у него под ногами от титанических конвульсий умирающего внутри чудовища. Столбы пара били из множества расщелин и пещер со всех сторон от Конана, который, поскальзываясь и съезжая, сбегал вниз со снежного склона. Он срезал угол, чтобы сойти со льда. Но, до того как он достиг твердой поверхности горы с ее торчащими валунами и чахлыми деревьями, ледник взорвался. Когда раскаленная добела сталь головки топора встретилась с холодной внутренностью чудовища что-то одно должно было уступить.

С ревом крушения лед задрожал, сломался, швырнул стеклянные осколки в воздух и превратился в хаотическую массу льда и льющейся воды, которая вскоре скрылась под большим облаком пара. У Конана земля ушла из-под ног, он упал, перевернулся, покатился, заскользил и уткнулся, набив синяки, в валун на краю ледяного потока. Снег забил ему рот и залепил глаза. Большой кусок льда упал сверху, переворачиваясь, и ударился о камень, у которого лежал Конан, едва не похоронив его под обломками льда.

Полуоглушенный Конан выбрался из-под массы разбитого льда. Хотя, осторожно пошевелив конечностями, он понял, что обошелся без переломов, ушибов у него было столько, сколько бывает после сражения. Над ним от места, где раньше была пещера ледяного червя, а теперь чернел кратер, кружась, уходило вверх огромное облако пара и сверкающих кристаллов льда. Обломки льда вместе с ледяной кашей стекали в этот кратер со всех сторон. В этом месте весь ледник осел.

Понемногу пейзаж пришел в норму. Колючий горный ветер сдул облака пара. Вода от растаявшего льда опять замерзла. Ледник вернулся к своей обычной почти неподвижности.

Избитый и утомленный, Конан захромал вниз к перевалу. Таким покалеченным ему придется теперь пройти весь путь до самой Немедии или Офира, если он не сможет купить, выпросить, одолжить или украсть нового коня. Но он шел с радостным сердцем, повернувшись лицом в синяках к югу — золотому югу, где блистающие города устремляли высокие башни к благодатному солнцу и где сильный мужчина, обладающий храбростью и удачей, мог завоевать золото, вино и мягких, полногрудых женщин.

Лайон Спрэг де Камп , Лин Картер. ЗАМОК УЖАСА

Конан не успел воплотить в жизнь свои планы построения черной империи с собой во главе. Эти планы были разрушены чередой стихийных катастроф и интриг его врагов в племени бамула, многие представители которого с негодованием воспринимали приход к власти в их племени чужестранца. Вынужденный бежать, он направляется на север через экваториальные джунгли и через травянистую степь в полуцивилизованное королевство Куш.

1. ГОРЯЩИЕ ГЛАЗА

За бездорожными пустынями Стигии лежали широкие луга Куша. На сотни лиг не было ничего, кроме бесконечных пространств густой травы. Местами попадались одинокие деревья, которые поднимались, чтобы нарушить плавно текущую монотонность степи: колючие акации, драконник с листьями в форме меча, заостренные изумрудные лобелии и ядовитый молочай, густо покрытый отростками. Время от времени редкий ручей прорезал неглубокую лощину через прерию, давая жизнь узкой галерее леса вдоль своих берегов. Стада зебр, антилоп, буйволов и других обитателей саванны кочевали через степь, подкармливаясь по мере движения.

Травы шептали и качались от бродящих ветров под темно-синим небом, в котором слепяще сверкало свирепое тропическое солнце. Время от времени вскипали облака и короткая гроза ревела и сверкала с яростью катастрофы, всего лишь чтобы умереть и очистить небо так же быстро, как появилась.

Через эту безграничную пустыню на исходе дня устало брела одинокая молчаливая фигура. Это был молодой великан, крепко сложенный, с перекатывающимися мышцами, которые выделялись под бронзовой от солнца кожей, изборожденной белыми следами прошлых ран. У него была большая грудная клетка, широкие плечи и длинные конечности; его скудный костюм, состоящий из набедренной повязки и сандалий открывал его могучее телосложение. Его грудь, плечи и спина загорели настолько, что были почти такие же черные как у коренных жителей этих краев.

Спутавшиеся локоны нечесаной гривы жестких черных волос обрамляли угрюмое, невозмутимое лицо. Под нахмуренными черными бровями свирепые глаза, горящие голубым, неустанно блуждали из стороны в сторону, когда он шел пружинящим неутомимым шагом через просторы равнины. Его внимательный взгляд пронизывал густую тенистую траву, которая росла со всех сторон и покраснела от заката, имевшего темно-красный цвет разозленного лица. Над Кушем скоро должна была опуститься ночь; во мраке ее затеняющих мир крыльев опасность и смерть бродили по пустыне в поисках добычи.

Но одинокий путник, а это был Конан Киммериец, не боялся. Варвар из варваров, он был выкормлен на суровых холмах далекой Киммерии, железная выносливость и свирепая жизнь дикой природы были ему сродни, даря ему выживание там, где цивилизованный человек, пусть даже более образованный, более воспитанный и более умудренный мог бы погибнуть жалкой смертью. Хотя путник сумел пройти пешком восемь дней, не имея еды, за исключением дичи, которую он убивал с помощью большого бамульского охотничьего лука, висевшего у него сейчас за плечом, этот могучий варвар сейчас все еще не приближался к пределам своих сил.

Конан давно привык к спартанской жизни на дикой природе. Хотя ему довелось испробовать вялую роскошь цивилизованной жизни в половине окруженных стенами, сверкающих городов мира, он не скучал по ним. Он продолжал идти к далекому горизонту, скрытому теперь темно-багровой дымкой.

За его спиной лежали непроходимые джунгли черных стран, граничащих с Кушем, где фантастические орхидеи горели в мрачной темно-зеленой листве, где свирепые черные племена вели опасную жизнь, прорубая места для поселений в зарослях кустарника, и где тишину троп во влажных тенистых джунглях нарушал только рык охотящегося леопарда, хрюканье дикой свиньи, напоминающий медные духовые рев слона или внезапный крик разозленной обезьяны. Больше года Конан прожил там, будучи военным вождем могущественного племени бамула. Наконец хитрые черные колдуны, ревниво относившиеся к приходу его к власти и возмущенные его неприкрытым презрением к их кровожадным богам и их жестоким кровавым обычаям, отравили умы бамульских воинов, настроив их против их белокожего предводителя.

Это случилось следующим образом. К племенам, живущим в джунглях, пришло время долгой непрерывной засухи. С истощением рек и пересыханием колодцев пришла кровопролитная, ревущая война, когда черные племена сошлись в отчаянной битве за несколько оставшихся источников драгоценной влаги. Деревни исчезали в огне, целые роды вырезали или оставляли гнить. И тогда на гребне засухи, голода и войны пришла чума, чтобы очистить землю от людей.

Злые языки хитрых колдунов обвинили в этих бедах Конана. Они клялись, что это он принес все эти бедствия народу бамула. Боги разгневались за то, что этот бледнокожий чужестранец незаконно захватил украшенный трон долгой династии вождей бамула. С Конана, настаивали они, необходимо содрать кожу и умертвить с помощью тысяч изощренных пыток на черных алтарях богов зла, иначе всему народу суждено погибнуть.

Не предвкушая ничего доброго от такой мрачной перспективы, Конан дал быстрый разрушительный ответ. Он прикончил верховного жреца, проткнув его тело своим большим и широким северным мечом. Затем он опрокинул окровавленного деревянного идола бамульского божества на других шаманов и скрылся во тьме окружающих джунглей. Он наугад прошел на север много утомительных лиг, пока не достиг района, где густой лес поредел и уступил открытым пастбищам. Теперь он намеревался пересечь пешком саванну, чтобы добраться до королевства Куш, где он мог найти работу для своих варварских сил и для своего тяжелого меча на службе у смуглых монархов этой древней страны.

Вдруг его мысли были оторваны от размышлений о прошедшем будоражащим ощущением опасности. Какой-то первобытный инстинкт выживания насторожил его, сообщив о присутствии опасности. Он остановился и осмотрелся вокруг себя, вглядываясь в длинные тени, отбрасываемые от света заходящего солнца. Поскольку волосы на затылке варвара стали торчком от прикосновения невидимой угрозы, великан варвар втянул воздух чувствительными ноздрями и исследовал мрак тлеющими глазами. Хотя он ничего не увидел и не почувствовал никакого запаха, таинственное чувство опасности, воспитанное жизнью в дикой природе, сказало ему, что опасность рядом. Он ощутил пуховое прикосновение невидимых глаз и, обернувшись, увидел мельком пару больших кругов, мерцающих во мраке.

Почти в то же мгновение светящиеся глаза исчезли. То что он видел было настолько кратковременным, а его исчезновение — таким быстрым, что у него появилось искушение отбросить видение как плод своего воображения. Он повернулся и снова пошел вперед, но теперь он был начеку. Когда он продолжил свой путь, пылающие глаза снова появились в плотной тени густой травы чтобы следовать за его молчаливым движением вперед. Рыжевато-коричневые выгнутые фигуры скользили за ним на бесшумных лапах. За ним увязались кушитские львы, жаждущие горячей крови и свежего мяса.

2. КРУГ СМЕРТИ

Через час на саванну опустилась ночь, за исключением тонкой полоски закатного зарева вдоль западного горизонта, на фоне которого черным силуэтом стояло маленькое одинокое и чахлое дерево степи. Конан уже почти достиг пределов своей выносливости. Трижды львицы бросались на него из теней справа или слева. Трижды он отбивался от них летучей смертью своих стрел. Хотя трудно было стрелять прямо в сгущающуюся тьму, взрывы рева нападающих львов трижды говорили ему о попадании, хотя ему не дано было узнать убил он или только ранил смертоносных хищников.

Но сейчас его колчан был пуст и он знал, что это уже только дело времени, когда молчаливые убийцы утащат его. По его следу шло сейчас восемь или десять львов и даже в душе сурового варвара звучал крик отчаяния. Даже если на его могучий меч придется один или два нападающих, остальные разорвут его на кровавые куски до того как он успеет размахнуться или вонзить меч опять. Конан встречал львов раньше и знал их невероятную силу, которая позволяла им поднимать и тащить целую зебру с такой же легкостью, как кошка мышь. Несмотря на то, что Конан был одним из самых сильных людей своего времени, от этой силы было бы столько же пользы, сколько от сил маленького ребенка, если бы лев достал Конана хотя бы раз своими когтями или зубами.

Конан продолжал бежать. Он бежал уже почти час большими быстрыми прыжками, покрыв много лиг. Сначала он бежал без усилий, но сейчас лишающее сил напряжение его путешествия через черные джунгли и восьмидневного перехода по равнине начало давать знать о себе. У него поплыли пятна перед глазами и болели мышцы ног. Каждый сумасшедший удар сердца, казалось, лишает его сил, оставшихся в его могучей фигуре.

Он молил дикарских богов, чтобы луна вышла из плотных грозовых туч, закрывших большую часть неба. Он молился, чтобы появился холмик или дерево, которые бы нарушили идущую плавными волнами плоскость равнины, или хотя бы валун, к которому он мог бы стать спиной, чтобы в последний раз постоять за себя.

Но боги не слышали. Единственными деревьями в этом районе была карликовая, покрытая шипами поросль, которая поднималась вверх на шесть-восемь футов и затем разбрасывала свои ветви горизонтально, образуя подобие гриба. Если бы ему удалось, не взирая на колючки, взобраться на такое дерево, первый же лев, добравшийся до основания дерева, с легкостью одним прыжком сбросил его вниз на землю. Единственными холмиками были гнезда термитов, некоторые из которых были высотой в несколько футов, но слишком маленькими для обороны. Ничего не оставалось как продолжать бежать.

Для того чтобы облегчить себя, он отбросил большой охотничий лук, когда истратил последнюю стрелу, хотя выбрасывание такого великолепного оружия резануло ему сердце. Колчан и ремни вскоре отправились вслед. Теперь на нем остались всего лишь набедренная повязка из шкуры леопарда, высоко зашнурованные сандалии, в которые были обуты его ноги, бурдюк с водой и тяжелый широкий меч, который он теперь нес в ножнах в одной руке. Расстаться с этим означало лишиться последней надежды.

Львы теперь шли за ним почти по пятам. Он слышал сильный запах их гибких тел и слышал их тяжелое дыхание. Теперь они могли в любой момент окружить его и он в последний раз вступит в яростную схватку за свою жизнь перед тем как они уложат его.

Он рассчитывал, что преследователи будут следовать своей старой возрастной тактике. Самый старый самец — вожак стаи — будет следовать прямо за ним, а с обеих сторон от него будут самцы помоложе. Более быстрые львицы забегут вперед с обеих сторон, образуя полукруг, пока не будут достаточно далеко впереди чтобы кольцо замкнулось и он оказался в ловушке. Тогда они бросятся на него все сразу, делая какие-либо попытки защититься невозможными.

Вдруг землю залил свет. Круглый серебристый глаз восходящей луны осветил равнину, купая своим взглядом бегущую фигуру великана-варвара и рисуя линии серебристого огня вдоль струящихся мускулов львов, мчащихся прыжками за ним по пятам, омывая их короткий шелковистый мех своим призрачным сиянием.

Настороженный взгляд Конана поймал лунный свет на струящемся мехе слева впереди и он понял, что окружение почти закончено. Подготовившись внутренне встретить нападение он был удивлен, увидев, что та самая львица изменила направление бега и остановилась. Двумя прыжками он обогнал ее. На бегу он заметил, что молодая львица с правой стороны тоже внезапно остановилась. Она, замерев, присела на траву подергивала и била хвостом. Странный звук — наполовину рев, наполовину вой — исходил из ее оскаленной пасти.

Конан рискнул замедлить бег и оглянуться. К своему крайнему удивлению он увидел, что вся стая остановилась как бы перед невидимым барьером. Они стояли рычащим строем и их клыки сверкали как серебро в лунном свете. Сотрясающий землю рев ярости от сорванных планов исходил из их глоток.

Конан задумчиво прищурился и его хмурые брови сошлись от изумления. Что остановило стаю в тот самый момент, когда львы были уже наверняка с добычей? Какая невидимая сила остановила яростное преследование? Он стоял, какое-то мгновение глядя на них, держа в руке меч и думая о том, возобновят ли они свою атаку. Но львы оставались на месте, рыча и ревя так, что пена капала из их челюстей.

И тут Конан заметил странную вещь. Место, где остановились львы, казалось, находится на демаркационной линии, проходящей через равнину. С одной стороны от нее росла густая, высокая, сочная трава. На невидимой границе, однако, трава становилась тонкой, щетинистой и неразвитой, с широкими прогалинами голой земли. Хотя Конан не мог ясно различить цвета при одном лишь лунном свете, ему показалось, что траве на ближней к нему стороне линии недоставало нормального для растений зеленого цвета. Напротив, у его ног трава казалась сухой и серой, как если бы вся жизнь из нее была выщелочена.

По обе стороны от себя в ярком лунном свете ему было видно уходящее вдаль пространство, покрытое мертвой травой, как если бы он одиноко стоял в широком круге смерти.

3. ЧЕРНАЯ КРЕПОСТЬ

Хотя у Конана все тело еще болело от усталости, но короткая передышка дала ему силы продолжить движение вперед. Поскольку он не знал природы невидимой линии, которая остановила львов, он не мог сказать сколько времени это таинственное влияние будет удерживать их в страхе. Поэтому он предпочел насколько возможно увеличить расстояние между собой и стаей.

Вскоре он увидел, что перед ним вырисовалась из сумрака темная масса. Он двинулся вперед с удвоенной осторожностью, держа меч в руке и всматриваясь в туманную громаду впереди. Луна по-прежнему сверкала, но с расстоянием это сияние становилось более тусклым, как если бы оно проходило сквозь какой-то сгущающийся туман. Поэтому сначала Конан ничего не мог разглядеть в черной однородной массе, которая вставала перед ним из равнины. Он только видел ее размер и неподвижность. Как какой-то колоссальный идол примитивного поклонения дьяволу, высеченный неизвестными существами из черной каменной горы на заре времен, темная масса неподвижно сидела, окруженная мертвой серой травой.

Когда Конан подошел поближе, в темном однородном пятне стали различимы детали. Он увидел, что это огромное сооружение, которое лежало частично в руинах на равнинах Куша — колоссальное строение, воздвигнутое неизвестными руками с какой-то непонятной целью. Оно выглядело как замок или крепость, но такого архитектурного стиля, который Конану никогда не встречался. Сделанное из твердого черного камня, оно поднималось сложным фасадом с колоннами, террасами и зубчатыми стенами, силуэт которых казался странно искаженным. Взгляд не мог воспринять его. Взгляд следовал за выкручивающими мозги изгибами, в которых что-то казалось немного неправильным, таинственно искривленным. Огромное сооружение создавало впечатление хаотического недостатка порядка, как если бы строители были не совсем в своем уме.

Конан оторвал свой взгляд от кружащих голову изгибов бесформенной массы, сложенной из камня, от одного взгляда на которую у него начинала кружиться голова. Он подумал, что теперь наконец может постичь почему степные звери избегали этой распадающейся кучи. От нее каким-то образом исходила аура угрозы и ужаса. Возможно, за тысячелетия, в течение которых черная крепость сидела на равнине, животные стали бояться ее и избегать ее затененные окрестности, пока эта привычка избегать не стала инстинктивной.

Луна внезапно скрылась опять от того, что высоко нагроможденные грозовые тучи снова затемнили ее вечное лицо. Прогрохотал раскат отдаленного грома и изучающий взгляд Конана уловил огненную вспышку молнии в кипящих массах туч. Вот-вот должна была разразиться одна из внезапных, ураганных гроз саванны.

Конан колебался. С одной стороны, любопытство и необходимость в укрытии от наступающей бури тянули его в разваливающуюся крепость. С другой, ум варвара испытывал глубоко коренящееся отвращение ко всему сверхъестественному. К земным, имеющим отношение к смертным, опасностям он не испытывал никакого страха, но потусторонние опасности могли вызвать паническую дрожь в его нервах. А в этом таинственном сооружении что-то намекало на сверхъестественное. В самых глубоких слоях сознания он чувствовал исходящую от него угрозу.

Еще более громкий раскат грома заставил его принять решение. Сжав нервы железной хваткой, он уверенно направился в темный портал, держа в руке обнаженную сталь, и исчез внутри.

4. ЗМЕЕЛЮДИ

Конан не спеша шел вдоль зала с высокими сводами, не обнаруживая ничего живого. Пыль и сухие листья в беспорядке валялись на черном полу. Истлевший мусор кучами громоздился в углах и у оснований высоких каменных колонн. Какой бы старой не была эта каменная громада, было очевидно, что ни одна живая душа не обитала здесь уже несколько столетий.

Зал, открывшийся взору очередным коротким появлением луны, был высотой в два этажа. Защищенный перилами балкон тянулся вдоль второго этажа. Испытывая любопытство заглянуть глубже в тайну этого загадочного сооружения, которое находилось здесь, на равнине, за сотни лиг от ближайшей другой каменной постройки, Конан бродил по коридорам, которые извивались как след змеи. Он заходил в пыльные комнаты, о изначальном предназначении которых он даже не мог догадываться.

Замок был устрашающего размера, даже для того, кто видел храм бога-паука в Йезуде в Заморе и дворец короля Йилдиза в Аграпуре в Туране. Большая часть его — фактически одно целое крыло — развалившись, превратилось в однородную массу наваленных черных камней, но часть, которая осталась в большей или меньшей степени невредимой, по-прежнему превосходила размерами любое здание, которое видел Конан. О возрасте постройки нельзя было ничего предположить. Черный оникс, из которого она была сложена, не был похож ни на один из камней, которые Конан видел в этой части мира. Он, должно быть, был перенесен через огромные расстояния

— почему, Конан не мог представить себе.

Некоторые черты причудливой архитектуры сооружения напомнили Конану древние захоронения в ненавистной Заморе. Другие наводили на мысль о запретных храмах, которые он мельком видел в далекой Гиркании во время своей службы наемником у туранцев. Но он не мог сказать, был ли этот замок воздвигнут именно как могила, крепость, дворец, храм или как их сочетание.

И потом, в этом замке было что-то тревожно чужеродное, от чего Конан чувствовал смутное беспокойство. Если фасад еще казался построенным в соответствии с канонами какой-то чуждой геометрии, то интерьер сбивал с толку. К примеру, ступени лестниц были значительно шире и ниже, чем требовалось для ног человека. Дверные проемы были слишком высокие и узкие настолько, что Конану приходилось поворачиваться боком, чтобы пройти сквозь них.

На стенах был выложен неглубокий рельеф со свернутой в кольца геометрической вязью запутывающей, гипнотизирующей сложности. Конан обнаружил, что ему приходится отрывать взгляд от украшенных рельефом стен усилием воли, иначе его мозг приковывался к шифрованным символам, образуемым извивающимися линиями.

По сути, все в этом странной, затуманивающей мозг каменной загадке напоминало Конану о змеях — извилистые коридоры, извивающиеся орнаменты и даже, подумал он, слабый след мускусного запаха змей.

Конан остановился, задумчиво нахмурив брови. А может быть эти неизвестные руины были воздвигнуты змееподобным народом древней Валузии? Дни этого дочеловеческого народа лежали в неподдающемся мысли удалении во времени, до зари самого человечества, в непроглядных туманах времени, когда землей правили гигантские рептилии. Прежде чем возникли Семь Империй еще перед Катастрофой — еще до того как Атлантида поднялась из вод Западного океана — уже тогда правили на земле змеелюди. Они исчезли задолго до прихода человека — но не полностью.

У костров в суровых холмах Киммерии и потом опять в мраморных дворах немедийских храмов Конан слышал легенду о Кулле, короле-атланте Валузии. Змеелюди сохранились в некоторых местах с помощью своей магии, которая позволяла им являться другим в виде обычных человеческих существ. Но Куллу удалось раскрыть их тайну и очистить свое королевство от этой заразы, уничтожая их огнем и мечом.

И все же, возможно черный замок с его чужестранной архитектурой был осколком той далекой эры, когда люди сражались за власть на планете с этими выжившими в затерянных веках рептилиями?

5. ШЕПЧУЩИЕ ТЕНИ

Первая гроза прошла мимо черного замка. Недолго слышался говорок дождевых капель, падавших на крошащиеся камни, и вода струйкой стекала через дыры в крыше. Потом молнии и гром стихли, потому что буря ушла на запад, снова оставив незакрытую луну светить через проемы в каменных стенах. Но за этой грозой спешили другие, бормоча и бросая вспышки на востоке.

Конан беспокойно спал в углу балкона над большим залом, вздрагивая и поворачиваясь как какое-то настороженное животное, которое смутно чувствует приближение опасности. Осторожность заставила его усомниться в безопасности сна в зале перед широко распахнутыми дверями. Даже несмотря на то, что круг смерти, казалось, отгораживает от обитателей равнины, он не доверял невидимой силе, которая держала зверей в страхе.

Десяток раз он вскакивал, проснувшись, хватался за меч и изучал мягкие тени перед собой в поисках того, что разбудило его. Десяток раз он ничего не обнаруживал в мрачной шири древних развалин. Каждый раз он опять устраивался подремать и, однако, смутные тени собирались вокруг него и он слышал в пол-уха шепчущие голоса.

Утомленно прорычав ругательство своим варварским богам, киммериец проклял все тени и эхо, отправив их в одиннадцать багровых кругов Ада его мифологии и снова свалился, пытаясь задремать. Наконец он уснул глубоким сном. И ему приснился странный сон.

Казалось, что хотя тело его спит, но дух бодрствует и насторожен. Нематериальные глаза его Ка, как называли это стигийцы, видели как сумрачный балкон залит тусклым, кровавого оттенка светом от невидимого источника. Это не был ни серебряный блеск луны, которая бросала косые лучи в зал через проемы в камне, ни бледные вспышки отдаленных молний. В этом кровавом свечении дух Конана видел плавающие тени, которые пролетали как летучие мыши, сделанные из облаков, среди черных мраморных колонн — тени с мерцающими глазами, наполненными безумным голодом, тени, в шепоте которых нельзя было услышать ничего кроме какофонии издевательского смеха и зверских криков.

Дух Конана откуда-то знал, что эти шепчущие тени были призраками тысяч чувствующих существ, которые умерли в этом древнем сооружении. Откуда он знал это, он не мог сказать, но для его Ка это был ясный факт. Неизвестный народ, который воздвиг эти громадные руины — то ли змеелюди из валузийской легенды, то ли какая-то другая забытая раса — окропила мраморные алтари черного замка кровью тысяч жертв. Их призраки навечно были прикованы к этому замку ужаса. Возможно, они были привязаны к земле каким-то могучим заклятием дочеловеческого волшебства. Возможно, это было то же заклятие, которое отпугивало степных зверей.

Но это было еще не все. Призраки черного замка жаждали крови живого существа — крови Конана.

Его истощенное тело лежало, скованное глубоким сном, в то время как тени призраков витали вокруг него, хватаясь за него неосязаемыми пальцами. Но дух не может причинить вред живому существу, пока не проявится на физическом уровне и не воплотится в какой-либо материальной форме. Эти орды тараторящих теней были слишком слабы. Ослабев от долгого недоедания, они теперь уже не могли с легкостью материализоваться в бродячие орды вурдалаков.

И дух спящего Конана каким-то образом знал об этом. Пока его тело продолжало спать, его Ка следило за движением на астральном уровне и смотрело как вампирические тени хлопают нематериальными крыльями возле головы спящего и хлещут неосязаемыми когтями у его пульсирующего горла. Но, несмотря на все их безголосое бешенство, они не могли причинить ему вред. Он продолжал спать, связанный чарами.

Через неопределенное время в красном астральном свечении произошла перемена. Привидения собирались вместе в бесформенную массу сгущающихся теней. Хоть они и были безмозглыми мертвяками, голод привел их к жуткому союзу. У каждого призрака оставался небольшой запас той жизненной силы, которая вела к материальному воплощению. Теперь каждый призрак сливал свой скудный запас с запасом своих братьев-теней.

Постепенно ужасная фигура, вскормленная жизненной силой десяти тысяч призраков, начала материализоваться. В сумраке черного мраморного балкона она медленно появлялась из кружащегося облака частиц-теней.

А Конан продолжал спать.

6. СТО ГОЛОВ

Оглушающе грянул гром; молния сверкнула огнем над потемневшей равниной, где снова скрылся свет луны. Громоздящиеся одна на другую грозовые тучи взорвались, проливая потоки ливня на заросшие травой низины.

Стигийские охотники на рабов ехали всю ночь, прижимаясь к югу к лесам Куша. Их экспедицию трудно было назвать удачной; ни один черный из кочевых охотничьих и скотоводческих племен саванны не попал в их руки. Они не знали — война или мор очистили землю от людей, или племена, предупрежденные о появлении охотников на рабов, бежали вне их досягаемости.

В любом случае, казалось, что им больше повезет в буйных джунглях юга. Лесные негры жили в постоянных деревнях, которые охотники могли окружить и взять быстрым внезапным нападением на заре, хватая жителей как рыбу в сеть. Жителей слишком старых, слишком молодых или слишком слабых, чтобы вынести дорогу обратно в Стигию, они убили бы на месте. Затем они погонят оставшихся несчастных, связанных вместе в одну человеческую цепь, на север.

Стигийцев было сорок, они были на хороших лошадях, в шлемах и длинных кольчугах. Это были высокие, смуглые люди с ястребиными лицами и могучими мускулами. Они были лишенными чувств убийцами — крепкими, хитрыми, бесстрашными и беспощадными, испытывающими не больше угрызений совести при убийстве нестигийца, чем большинство людей испытывает, прихлопывая комара.

Сейчас первый ливень бури разметал их колонну. Ветер хлестал по их шерстяным накидкам и льняным рубахам и бросал гривы их лошадей в лица. Почти непрерывное сверкание молний ослепило их.

Их предводитель увидел черный замок, очертания которого смутно вырисовались над лугом, потому что сверкающая молния сделала его видимым в темноте под завесой дождя. Он прокричал гортанную команду и ударил шпорами в ребра своей большой черной кобылы. Другие, пришпорив лошадей, последовали за ним и поехали к мрачным бастионам с цокотом копыт, скрипом кожи и звоном кольчуг. В расплывчатом от дождя и ночи пятне ненормальность фасада не была видна, а стигийцы жаждали попасть в укрытие пока совсем не промокнут.

Они вошли, топая ногами, ругаясь и мыча и стряхивая воду с накидок. Через мгновение мрачная тишина руин была разрушена шумом. Собрали хворост и сухие листья; ударили кремнем и сталью. Скоро дымный, шипящий огонь поднялся в центре мраморного пола чтобы окрасить покрытые рельефом стены в ярко-оранжевый цвет.

Люди сбросили переметные сумы, развязали мокрые бурнусы и расстелили их сушиться. С трудом они выбрались из своих кольчуг и принялись вытирать с них влагу промасленными тряпочками. Они открыли переметные сумы и погрузили крепкие белые зубы в круглые буханки твердого черствого хлеба.

Снаружи ревела и сверкала вспышками буря. Потоки дождевой воды водопадами стекали через проемы в стенах. Но стигийцы не обращали на них внимания.

Вверху на балконе молча стоял Конан, проснувшийся, но дрожащий от трепета, который сотрясал его могучее тело. Ливень разрушил заклятие, которое держало его в плену. Вздрогнув, он начал искать глазами сгусток тени — скопление призраков, которое он видел формировавшимся в своем сне. Когда блеснула молния, ему показалось, что он заметил темную бесформенную фигуру в дальнем конце балкона, но он не рискнул подойти ближе чтобы рассмотреть ее.

Пока он размышлял о том, как ему покинуть балкон, не проходя в пределах досягаемости Этого, топая и ревя вошли стигийцы. Вряд ли они были лучше призраков. Скорее всего, они бы с удовольствием схватили его, чтобы сделать рабом. Несмотря на всю свою огромную силу и опыт во владении оружием, Конан знал, что ни один человек не в силах противостоять одновременно сорока хорошо вооруженным противникам. Если он немедленно не выберется отсюда и не убежит, они спустят его сами. Ему приходилось выбирать либо быструю смерть либо пожизненные горькие стенания от тяжелой работы рабом в Стигии. Он не знал что лучше.

Если стигийцы отвлекли внимание Конана от призраков, они таким же точно образом отвлекли внимание призраков от Конана. В своем безумном голоде тени забыли о Киммерийце ради сорока расположившихся внизу стигийцев. Там было достаточно живой плоти и жизненной силы, чтобы во много раз больше насытить их вампирский голод. Как осенние листья они поплыли через перила балкона вниз, в зал.

Стигийцы распростерлись вокруг костра, передавая из рук в руки бутылку вина и разговаривая на своем гортанном языке. Хотя Конан знал лишь несколько слов на стигийском, из интонаций и жестов он мог понять о чем шел спор. Предводитель — гладко выбритый великан, ростом как сам Киммериец, — клялся, что он не рискнет идти в ливень в такую ночь. Они подождут до зари в этих разваливающихся руинах. По крайней мере, крыша местами казалась целой и там можно было лежать так, чтобы не попадали капли.

Когда было опустошено еще несколько бутылок, стигийцы, уже согревшиеся и обсохшие, устроились спать. Костер горел слабо, потому что хворостом, который они подкладывали нельзя было поддержать долго хорошее пламя. Предводитель указал на одного из людей и что-то резко произнес. Мужчина запротестовал, но после недолгого спора он со стоном поднялся и натянул кольчугу. Конан понял, что его выбрали стоять первую смену на страже.

Теперь, держа в руке меч и надев щит на другую, часовой стоял в тени на краю освещенного умирающим костром места. Время от времени он медленно прохаживался взад-вперед по залу, останавливаясь, чтобы заглянуть в извилистые коридоры или выглянуть через передние двери наружу, где буря уже отступала.

Пока часовой стоял у главного входа, повернувшись спиной к своим товарищам, мрачная фигура образовалась среди храпящих охотников на рабов. Она медленно вырастала из колышущихся облаков бесплотных теней. Составившееся создание, которое постепенно обретало форму, было сделано сложением жизненных сил тысяч мертвых существ. Оно приобрело ужасную форму

— огромная масса, из которой во все стороны отходили бесчисленные уродливые конечности и отростки. Десяток коротких ног поддерживал его чудовищный вес. Сверху подобно ужасным плодам отросло множество голов: некоторые из них напоминали живые, с лохматыми волосами и бровями; другие были просто кусками мяса, на которых случайным образом располагались глаза, уши, рты и ноздри.

Увидеть это стоголовое чудовище в сумрачно освещенном огнем костра зале было достаточно, чтобы кровь застыла в жилах от ужаса у самого отважного человека. Конан почувствовал как у него поднялись волосы на затылке и как по коже поползли мурашки, когда он увидел внизу это зрелище.

Чудовище пошатываясь двинулось по полу. Неустойчиво наклонившись, оно схватило одного из стигийцев полудюжиной своих жадных когтистых лап. Когда человек с криком проснулся, кошмарное Это разорвало свою жертву на части, обрызгав его спящих товарищей окровавленными, капающими кусками человека.

7. БЕГСТВО ОТ КОШМАРА

В одно мгновение стигийцы вскочили на ноги. Хоть они и были закаленными разрушителями, зрелище было достаточно страшным, чтобы вызвать у некоторых из них крики ужаса. Обернувшись на первый крик, часовой бросился обратно в зал, чтобы зарубить чудовище мечом. Выкрикивая команды, предводитель схватил ближайшее оружие и ринулся в бой. Остальные, хоть и были безоружные, взъерошенные и оторопевшие, схватили мечи и копья, чтобы защититься от массы, которая хватала и убивала их.

Мечи рубили бесформенные бедра чудовища, копья вонзались в раздутое, раскачивающееся брюхо. Отрубленные хватающие кисти и руки с глухим звуком падали на пол, продолжая сгибаться и сжиматься. Но чудовище, которое, казалось, не испытывало боли, продолжало хватать одного человека за другим. Некоторым стигийцам своими душащими руками оно отвернуло головы. Других хватало за ноги и разбивало на кровавые куски об колонны.

Пока Киммериец смотрел за происходящим сверху, дюжина стигийцев была избита или разорвана насмерть. Ужасные раны, нанесенные чудовищу оружием стигийцев, мгновенно затягивались и заживали. Отсеченные головы и руки заменились новыми, которые выросли из грушевидного туловища.

Увидев, что у стигийцев нет ни единого шанса спастись от чудовища, Конан решил сбежать, пока Это все еще было занято охотниками на рабов и пока оно не обратило внимание на него. Сочтя глупым идти через зал, он нашел более прямой выход. Он выбрался через окно. Оно вело на террасу крыши с проломленной черепицей, где от любого неосторожного шага он мог упасть через пролом на уровень земли.

Дождь утих, перейдя в изморось. Луна, которая теперь была почти над головой, снова прерывисто бросала лучи. Глянув вниз с парапета, который окружал террасу, Конан нашел место, где наружные изгибы вместе с поднимающимися вверх лианами давали возможность спуститься. С проворностью обезьяны он начал спускаться, перебирая руками, вниз вдоль покрытого странными изгибами фасада.

Теперь луна засияла в полную силу, освещая внизу двор, где были привязаны лошади стигийцев, беспокойно двигающиеся и ржущие от звуков смертельной схватки, доносившихся из большого зала. Шум сражения заглушали крики агонии, когда у одного человека за другим отрывались конечности.

Конан спрыгнул, мягко приземлившись во дворе. Он быстро подбежал к большой черной кобыле, которая принадлежала предводителю охотников. Он бы подождал, чтобы ограбить тела, потому что ему нужны были оружие и другие припасы. Кольчуга, которую он носил, будучи разбойником и другом Бэлит, давно уже износилась и проржавела, а его бегство от племени бамула было слишком поспешным, чтобы позволить экипироваться более полно. Но никакая сила на земле не смогла бы затянуть его в этот зал, где по-прежнему шествовала и убивала ужасная живая смерть.

Когда молодой киммериец отвязал лошадь, которую он себе выбрал, из входа в замок вырвалась кричащая фигура и топая бросилась через двор в его сторону. Конан увидел, что это был человек, который стоял часовым. Шлем стигийца и кольчуга защитили его в достаточной степени, чтобы пережить страшную смерть его товарищей.

Конан открыл было рот, чтобы заговорить. Он не испытывал любви к стигийскому народу; тем не менее, если из всего отряда уцелел только этот стигиец, Конан был бы не против заключить с ним плутовской союз, хотя бы временно, пока они не достигнут более населенной страны.

Но Конан не получил возможности сделать такое предложение, потому что от увиденного крепкий стигиец сошел с ума. Его глаза дико сверкали в лунном свете, а изо рта капала пена. Он ринулся прямо на Конана, размахивая саблей так, что она вспыхивала в свете луны, и крича: «Возвращайся в свое пекло, о демон!»

Примитивный инстинкт самосохранения выросшего в дикой природе киммерийца сработал без какого-либо контроля сознания. Когда человек оказался на расстоянии удара, меч Конана уже не был в ножнах. Удар за ударом, высекая искры, сталь звенела о сталь. Когда стигиец с озверевшими глазами развернулся, чтобы снова занести саблю, Конан воткнул кончик меча в горло сумасшедшего. Стигиец забулькал, покачнулся и упал головой вниз.

Какую-то секунду Конан стоял, опершись о седло кобылы, переводя дыхание. Дуэль была короткой, но свирепой, а стигиец был непростым соперником.

Из древней кучи камня больше не доносились страшные крики. Не было ничего кроме зловещей тишины. Потом Конан услышал медленные, тяжелые, шаркающие шаги. Неужели это пожирающее людей чудовище расправилось со всеми? Неужели оно тащило свою бесформенную массу к двери чтобы появиться во дворе?

Конан не стал ждать пока это выяснится. Дрожащими пальцами он развязал кольчугу и стащил ее с мертвеца. Он подобрал также шлем стигийца и его щит, сделанный из кожи какого-то толстокожего степного зверя. Он поспешно привязал эти трофеи к седлу, взобрался на лошадь, взялся за поводья и ударил кобылу по ребрам. Галопом он пронесся из разрушенного двора в район высохшей травы. С каждым ударом летящих копыт замок древнего зла удалялся.

Где-то за кругом мертвой травы, возможно, по-прежнему бродили голодные львы. Но Конану было все равно. После диких ужасов черной крепости он бы с радостью померился силами с обычными львами.

Роберт И. Говард, Лайон Спрэг Де Камп. ЯСТРЕБЫ НАД ШЕМОМ

После событий, описанных в рассказе «Морда в темноте», Конан, разочарованный своими достижениями в черных странах, предпринимает путешествие на север через пустыни Стигии к зеленым долинам Шема. Во время этого перехода ему помогает его репутация. Вскоре он оказывается в армии Сумуаби, короля одного из южных городов-государств Акхарии. Из-за предательства Отбаала, кузена сумасшедшего короля Пелиштии Акхирома, акхарские войска попадают в ловушку и погибают. Все кроме Конана, выжившего, чтобы выследить предателя в столице Пелиштии Асгалуне.

Высокая фигура в белом плаще кружила, глухо чертыхаясь, не выпуская рукоятки ятагана. Нелегко ему было идти ночными улицами столицы шемитской Пелиштии. В этих темных извилистых переулках невзрачного речного квартала всякое могло случиться.

— Зачем ты идешь за мной, пес?

Голос был грубый. Шемитские гортанные звуки смешивались с гирканским акцентом.

Другая высокая фигура, также в белом шелковом плаще, но без остроконечного шлема, возникла из темноты.

— Ты сказал — «пес»?

Акцент отличался от гирканского.

— Да, пес. Ты следил за мной...

Прежде чем гирканец успел договорить, другой сделал ослепительный рывок атакующего тигра. Гирканец схватился за меч, но прежде чем успел обнажить его, удар огромного кулака поразил его голову. Если бы не мощное телосложение гирканца и не защита кольчуги, свисавшей со шлема, его шея была бы сломана. Даже без этого он как подкошенный полетел на мостовую. Меч загремел о камни.

Когда гирканец начал мотать головой и приходить в себя, он увидел над головой своего преследователя с обнаженной саблей. Незнакомец сказал громовым голосом:

— Я никого не преследую и не позволю называть себя псом! Ты понял, пес!

Глаза гирканца искали меч. Он уже был отброшен на безопасное расстояние. Он пытался выиграть время, чтобы вернуть меч.

— Прошу прощения, если оскорбил тебя, но меня начали преследовать, как только стемнело. В темных переулках я слышал предательские шаги. Затем неожиданно появился ты. Место здесь подходящее для убийства.

— Иштар тебя возьми! Зачем ты мне нужен? Я заблудился. Никогда тебя не видел и надеюсь...

Крадущийся топот ног заставил его оглянуться и отскочить назад, чтобы видеть гирканца и пришельцев перед собой.

Четыре огромных фигуры замаячили во мраке. Их мечи поблескивали в тусклом свете звезд. На черных лицах мерцали белые зубы и глазные яблоки.

На мгновение все застыли в ожидании. Затем один из них пробормотал с плавным акцентом черного королевства:

— Кто из них наш пес? Оба одеты одинаково, а в темноте вообще как близнецы.

Другой, возвышавшийся над остальными на полголовы, сказал:

— Зарежем обоих. Не ошибемся и не оставим свидетелей.

С этими словами четверо негров молча двинулись вперед. Незнакомец в два прыжка достиг места, где лежал меч. Крикнув «Держи!» он швырнул его гирканцу. Тот подхватил оружие. С клятвенным рыком незнакомец ринулся на приближавшихся негров.

Великан кушит и его приятель были блокированы, тогда как два других побежали за гирканцем. Незнакомец с той же кошачьей скоростью прыгнул вперед не дожидаясь атаки. Быстрое обманное движение, звон стали и молниеносный удар сносит с плеч голову меньшего негра. Пока он наносил удар, то же самое делал и великан. Мощный взмах кисти мог перерубить его пополам.

Но, несмотря на свой рост, незнакомец двигался быстрее лезвия меча. Он лишь услышал свист клинка, когда пригнулся к земле, чтобы пропустить ятаган над собой. Пока он сидел на корточках перед своим противником, он ударил по его ногам. Лезвие вонзилось в мускулы и кости. Пока негр, пошатнувшись, размахнулся для следующего удара, незнакомец вскочил под его руку и по самую рукоятку вонзил клинок в его грудь. Кровь фонтаном хлынула на руку незнакомца. Описав кривую, ятаган упал на землю, отсекая его стынущий взгляд под металлическим шлемом. Умирающий гигант осел на землю.

Незнакомец освободил клинок и помчался. Гирканец хладнокровно встретил атаку двоих негров, медленно отступая, чтобы держать их перед собой. Неожиданно он поразил одного в грудь и плечо, так что тот уронил меч и со стонами упал на колени. Падая, он схватил противника за колени и повис на них как пиявка. Гирканец тщетно пытался сбросить его. Могучие черные руки с железными мускулами намертво зажали его ноги, тогда как оставшийся негр удвоил ярость своих ударов.

Кушитский воин как раз собрался нанести связанному гирканцу неотразимый удар, когда услышал за спиной топот ног. Прежде чем он успел оглянуться сабля незнакомца вонзилась в него с такой неистовой силой, что наполовину вышла у него на груди. Эфес толкнул его в спину. Жизнь с криком покинула его тело.

Гирканец обрушил рукоятку меча на голову второго негра и освободился от его трупа. Он повернулся к незнакомцу, вынимавшему саблю из пронзенного тела.

— Зачем ты пришел мне на помощь после того, как чуть не снес мне голову?

Тот пожал плечами.

— На нас напали воры. Судьба сделала нас союзниками. Теперь, если хочешь, мы можем продолжить нашу ссору. Ты сказал, что я шпионил за тобой.

Гирканец торопливо ответил:

— Я вижу, что ошибся и прошу прощения. Теперь я знаю, кто следил за мной.

Он вытер и вложил в ножны свой меч. Затем стал наклонился над каждым трупом по очереди. Дойдя до тела великана, он остановился и проворчал:

— Сохо! Меченосец Келука! Знатный лучник, чье древко украшено жемчужинами!

Он вывернул с вялого пальца тяжелое, украшенное орнаментом кольцо и спрятал его в кушак. Затем взял его за одежду.

— Брат, помоги мне убрать эту падаль, чтобы не возникло лишних вопросов.

Незнакомец взял по окровавленному сюртуку в каждую руку и потащил их вслед за гирканцем вниз по темному переулку, в котором возвышался фундамент заброшенного колодца. Трупы полетели в пропасть. Послышался их мрачный всплеск где-то глубоко внизу. Гирканец улыбнулся с облегчением.

— Боги сделали нас союзниками. Я перед тобой в долгу.

— Ничего ты мне не должен, — мрачно ответил он.

— Слова не сдвинут гору с места. Я Фарук, лучник гирканской конницы Маздака. Пойдем со мной в более подходящее место, где мы сможем поговорить. Я не держу на тебя зла за твой удар, хотя, признаюсь, моя голова все еще гудит.

Незнакомец неохотно спрятал в ножны свою саблю и последовал за гирканцем. Их путь лежал через мрак дымных переулков и узких извилистых улиц. Асгалун поражал контрастами великолепия и упадка, где между грязных руин прошлых веков возвышались роскошные дворцы. Сразу за стенами запретного города, где жил король Акхиром и его придворные, ютились окраины.

Мужчины подошли к более новому и респектабельному кварталу, где решетчатые окна нависающих балконов почти смыкались над головой.

— Во всех магазинах темно, — проворчал незнакомец. — Несколько дней назад город освещался так ярко, как днем от заката до восхода.

— Один из капризов Акхирома. Теперь у него другой каприз: чтобы в Асгалуне вообще не зажигали огней. Что будет завтра — одному Птеору известно.

Они остановились перед кованой дверью под тяжелой каменной аркой и гирканец осторожно постучал в нее. Изнутри отозвался чей-то голос, на который гирканец ответил паролем. Дверь отворилась и он протиснулся в кромешную темноту, увлекая за собой своего компаньона. Дверь за ними закрылась. Тяжелая кожаная занавеска была отодвинута, обнажая освещенный лампой коридор и перепуганного старика-шемита.

— Старый солдат занялся торговлей вином, — сказал гирканец. — Отведи нас в комнату, где мы могли бы побыть одни, Кханон.

— Большинство комнат свободны, — проворчал Кханон, хромая перед ними. — Я пропащий человек. Мужчины боятся дотронуться до бокала, так как король запретил вино. Да покарает его Птеор!

Незнакомец с любопытством заглянул в большие комнаты, которые они проходили, где ели и пили мужчины. Большинство посетителей Кханона были типичными пелиштимами: коренастые и смуглые с орлиными носами и кучерявыми иссиня-черными бородами. Изредка здесь можно было встретить мужчин более стройного телосложения, пришедших из пустынь восточного Шема, а также гирканцев или черных кушитов из наемной армии Пелиштии.

Кханон отвел их в маленькую комнату, где расстелил для них маты. Он поставил перед ними огромное блюдо с фруктами и орехами, налил вина из бурдюка и поковылял в сторону, бормоча что-то невнятное.

— Пелиштия переживает тяжелые времена, брат, — протяжно сказал гирканец, жадно глотая вино Кироса. Он был высоким человеком, худощавым, но крепко сбитым. Проницательные черные глаза, немного косящие, придавали его желтоватому лицу беспокойное выражение. Его нос с горбинкой нависал над тонкими черными висящими усами. Его простой плащ был из дорогой ткани, а заостренный шлем украшен серебром. Рукоятка его ятагана была усеяна драгоценными камнями.

Он смотрел на человека, такого же высокого как сам, но совсем непохожего на него. Он был плотнее и шире в плечах. У него было телосложение горца. Под белой чалмой его широкое коричневое лицо, еще моложавое, но уже покрытое шрамами, было гладко выбритым. Его сложение было легче, чем у гирканца, а в смуглости лица было больше от загара, чем от природы. Его холодные голубые глаза хранили печать пережитых бурь. Он залпом выпил свое вино и облизался.

Фарук усмехнулся и снова наполнил его бокал.

— Ты здорово дерешься, брат. Если бы гирканцы Маздака не были такими завистливыми к пришельцам, ты бы стал отличным воином.

Тот лишь заворчал в ответ.

— Так кто же ты? — настаивал Фарук. — Я ведь сказал, кто я такой.

— Я Ишбак, зуагирец из восточных пустынь.

Гирканец запрокинул голову и громко засмеялся. На что тот сказал нахмурившись:

— Что здесь смешного?

— Ты думаешь я поверил?

— Ты хочешь сказать, что я лгу? — зарычал незнакомец.

Фарук усмехнулся.

— Ни один зуагирец не говорит на пелиштинском с таким акцентом как у тебя. Так как зуагирцы говорят на диалекте шемитского языка. Более того, во время схватки с кушитами, ты обращался к неизвестным богам: Крому и Мананану, имена которых я слышал раньше от северных варваров. Не бойся, я перед тобой в долгу и умею держать язык за зубами.

Незнакомец привстал, схватившись за рукоятку меча. Фарук лишь отхлебнул немного вина. После минутного напряжения незнакомец снова сел на место. Он сказал в смущении:

— Пожалуйста. Я Конан Киммериец, служил в армии короля Акхарии Сумуаби.

Гирканец усмехнулся и набил рот виноградом. Прожевывая, он сказал:

— Дорогой Конан, ты никогда не сможешь быть шпионом. Ты слишком вспыльчив и открыт. Что привело тебя в Асгалун?

— Месть.

— Кто твой враг?

— Анакиец по имени Отбаал, гнить его костям!

Фарук присвистнул.

— Клянусь Птеором, ты нацелился на большую шишку! Знаешь ли ты, что этот человек — генерал анакийских войск короля Акхирома?

— О Кром! Это ничего не меняет, даже если бы он был мусорщиком.

— Что он тебе сделал?

Конан стал рассказывать:

— Народ Анакии восстал против своего короля, который был еще глупее, чем Акхиром. Они попросили помощи у соседней Акхарии. Сумуаби надеялся, что им удастся победить и выбрать нового, более дружественного короля-соседа, поэтому он набирал добровольцев. Пятьсот воинов отправились на помощь анакийцам. Но этот проклятый Отбаал вел двойную игру. Он поднял мятеж, призывая врагов короля к открытой битве. А затем передал восставших в руки его армии. Почти всех их перебили.

Отбаал также знал о нашем приходе. Поэтому устроил нам ловушку. Ничего не подозревая, мы попали в нее. Я один спасся, притворившись мертвым. Остальные либо пали на поле битвы, либо были подвергнуты самым страшным пыткам, на которые были способны королевские палачи. Его унылые голубые глаза сузились.

Мне приходилось воевать и раньше. Но на этот раз я поклялся отмстить Отбаалу за моих друзей. Когда я вернулся в Акхарию, то узнал, что он, испугавшись народа, бежал из Анакии и прибыл сюда. Как ему удалось так быстро возвыситься?

— Он — кузен короля Акхирома, — сказал Фарук. Хотя — Акхиром по национальности пелиштиец, он также кузен короля Анакии и поэтому получил этот трон. Короли этих шемитских городов-государств все в какой-то степени родственники, что делает их войны похожими на семейные раздоры, имеющими еще более тяжелые последствия. Как долго ты пробыл в Асгалуне?

— Всего несколько дней. Этого правда хватило, чтобы понять, что король сумасшедший. Запретить вино! — Конан сплюнул.

— Ты еще не все знаешь. Акхиром действительно сумасшедший и люди стонут под его пятой. Он держится у власти с помощью трех группировок наемных войск. С их помощью он сверг и убил своего брата, бывшего королем. Первую, анакийскую, он сформировал, находясь в ссылке при дворе Анакии. Вторая состоит из черных кушитов. Под командованием своего генерала Имбалайо она ежегодно пополняется новыми силами. Третью группировку составляет гирканская конница, в которой я служу. Ею командует генерал Маздак. Между ним, Имбалайо и Отбаалом столько ненависти и зависти, что ее хватило бы на дюжину войн. Ты испытал ее в сегодняшней схватке.

— Год назад Отбаал пришел сюда нищим странником.

Он возвысился отчасти благодаря родству с Акхиромом, а отчасти с помощью интриг офирской рабыни по имени Руфия, которую он выиграл у Маздака, а когда протрезвел отказался вернуть. Это одна из причин неприязни между ними. За Акхиромом также стоит женщина. Это Зерити Стигийская, ведьма. Говорят, он свихнулся из-за небольших доз яда, которыми она его пичкала, чтобы удержать под своим контролем.

Конан поставил свой кубок и в упор посмотрел на Фарука.

— И что же дальше? Ты предашь меня. А может и нет.

Перебирая в руках кольцо, снятое с Келуки, Фарук рассуждал:

— Я буду нем как могила. По простой причине: у меня к Отбаалу также есть долг. И если тебе удастся твоя месть или я смогу рассчитаться с ним, мой сон от этого станет лишь крепче.

Конан рванулся вперед. Его железные пальцы коснулись плеча гирканца.

— Ты говоришь правду?

— Пусть эти пузатые шемитские боги покарают меня своими горшками, если я лгу!

— Тогда я помогу тебе в твоей мести!

— Ты? Пришелец, не знающий ничего о секретах Асгалуна?

— Конечно! Это облегчает задачу. Здесь у меня нет никаких родственников. Мне можно доверять. Давай составим план. Где эта свинья и как можно добраться до нее?

Фарук был не из робкого десятка, но поначалу растерялся. Прошло несколько минут, прежде чем в его глазах загорелся мстительный огонек.

— Мне надо подумать, — сказал он. — Есть один способ, если хватит сноровки и дерзости...

Через некоторое время две фигуры в капюшонах остановились у группы пальм, росших среди руин ночного Асгалуна. Перед ними текли воды канала, за которым возвышалась городская бастионная стена из кирпича-сырца. Фактически город представлял собой огромную крепость, в которой жили король со свитой и наемные войска. Простолюдин мог попасть туда только по пропуску.

— Мы сможем перелезть через стену, — прошептал Конан.

— И ничуть не приблизимся к своей цели, — ответил Фарук, что-то нащупывая в темноте.

— Здесь!

Конан смотрел как гирканец рылся в бесформенной куче мрамора.

— Это развалины древней гробницы, — пробормотал Фарук. — Но что это?

Он отодвинул широкую плиту, под которой оказалась лестница, уходящая в темноту. Конан нахмурился, его одолевали сомнения.

Фарук объяснил:

— Этот тоннель проходит под водами канала и ведет в дом Отбаала.

— Под каналом?

— Да. Когда-то дом Отбаала был притоном короля Уриаза. Он спал на диване, плававшим в бассейне со ртутью, охраняемый дрессированными львами. Все-равно ему не удалось уйти от мести. Он построил тайные ходы во всех уголках своего дома. Прежде чем Отбаал занял дом, он принадлежал его сопернику Маздаку. Анакиец ничего не подозревает об этой тайне. Пойдем!

Зачехлив мечи, в полной темноте они стали пробираться вниз по каменной лестнице, а затем по горизонтальному тоннелю. Конан осторожно ощупывал стены. Они были выложены из огромных глыб камня. По мере их продвижения воздух становился сырым, а камни скользкими. Конан почувствовал как по спине потекли капли воды. Он вздрогнул и поморщился. Над ними текли воды канала. Через некоторое время влажность уменьшилась.

Фарук предостерегающе зашикал и они стали подыматься вверх по лестнице.

Наверху руки гирканца нащупали засов. Плита слегка отодвинулась и в тоннель проникла полоска мягкого света. Фарук протиснулся вперед и, пропустив Конана, задвинул плиту на место. Она ничем не отличалась от обычных плит, которыми был выложен подземный ход. Перед ними открылся просторный сводчатый коридор. Фарук закрывал лицо чалмой, жестами предлагая Конану сделать то же самое. Оставив сомнения, Фарук решительно зашагал по коридору. Киммериец, сжимая меч и оглядываясь по сторонам, последовал за ним.

Отодвинув занавеску из темного бархата, они очутились в сводчатой веранде из черного дерева, отделанного золотом.

Огромный негр в шелковой набедренной повязке, очнувшись ото сна, вскочил на ноги и выхватил огромный меч. Почему-то он не кричал. Они все поняли, когда увидели его открытый рот, зиявший пустотой.

— Тихо! — огрызнулся Фарук, уклоняясь от удара меча. Когда негр покачнулся от обманного удара, Конан подставил ему ножку. Тот растянулся на полу, а Фарук пронзил мечом его смуглое тело.

— Быстро и довольно тихо! — с улыбкой вздохнул Фарук. — Теперь за настоящей добычей.

Пока он осторожно пробовал открыть дверь, великан-киммериец согнулся для прыжка. Его глаза горели как у тигра на охоте. Дверь поддалась и они впрыгнули в комнату. Фарук закрыл за собой дверь и начал хохотать над человеком, с проклятиями вскакивавшего с кушетки. Лежавшая рядом женщина вскрикнула и приподнялась на подушках.

— Он в наших руках, брат!

Долю секунды Конан был захвачен зрелищем. Отбаал был высоким похотливым мужчиной. Его густые черные волосы были собраны на затылке в узел. Черная тщательно ухоженная борода лоснилась. Несмотря на поздний час он был полностью одет в шелковые шальвары и бархатный жилет, под которым поблескивала кольчуга. Он бросился к зачехленному мечу, лежавшему рядом с кушеткой.

Что касается женщины, то ее внешность была скорее приятной, нежели красивой: рыжеволосая, с широким веснушчатым лицом и карими глазами, светящимися умом. Она была крепко сложена. Плечи казались шире обычного. Большой бюст и полные бедра создавали впечатление огромной физической силы.

— На помощь! — заорал Отбаал. — Я окружен!

Фарук бросился было к нему, но затем отпрыгнул назад к двери, через которую они вошли. Краем уха Конан услышал шум в коридоре, а затем стук чего-то тяжелого в дверь. Затем их мечи скрестились. Ночной воздух наполнился звоном стали. Дождем посыпались искры.

Оба противника атаковали, нанося яростные удары, поглощенные единственной целью — жизнью друг друга. За каждым ударом скрывалась несгибаемая воля. Они сражались молча. Когда они кружили по комнате Конан из-за плеча Отбаала увидел, что Фарук удерживает плечами дверь. Удары снаружи становились все сильней. Они уже сорвали дверь с петель. Женщина исчезла.

— Ты справишься с ним? — спросил Фарук. — Если я отпущу дверь, сюда хлынут его рабы.

— Пока все идет хорошо, — проворчал Конан, отражая жестокий удар.

— Тогда поспеши. Я не смогу долго удерживать их.

Конан бросился вперед с новой силой. Теперь внимание анакийца было занято отражением киммерийского меча, который бил теперь как молот по наковальне. Непомерная сила и ярость варвара начала сказываться. Смуглое лицо Отбаала побледнело. Дыхание стало прерывистым, его клонило к земле. Кровь, струившаяся из ран, заливала его руки, бедра и шею. Конан также истекал кровью, но его бешеный натиск не ослабевал.

Отбаал был рядом со стеной, покрытой гобеленом, когда ему удалось резко уклониться от удара Конана. Потеряв равновесие от обманного удара, киммериец метнулся вперед. Острие его меча застряло между каменных плит стены. В тот же миг Отбаал со всей убывающей силой размахнулся, чтобы снести ему голову.

Но стигийская сталь, вместо того, чтобы треснуть, подобно обычному клинку, изогнулась и выпрыгнула из ловушки. Меч ударил по шлему Конана. Гнутое железо больно вонзилось ему в голову. Но, прежде чем Отбаал успел восстановить равновесие, тяжелый клинок Конана пробил кольчугу, тазовую кость и вонзился в позвоночник.

Анакиец пошатнулся и упал, задыхаясь от боли. Его внутренности вывалились на пол. Пальцы судорожно царапали ворс тяжелого ковра. Потом они застыли.

Конан, мокрый от крови и пота, в бешенстве продолжал вонзать меч в лежащее месиво. Он был слишком опьянен яростью, чтобы заметить, что его противник был мертв. Наконец, Фарук крикнул:

— Хватит, Конан! Пока они несут тяжелый таран, мы можем бежать.

— Как? — спросил Конан, смахивая кровь с глаз. Его голова продолжала кружиться от удара, пробившего ему шлем. Он сорвал с головы окровавленный шлем и швырнул его в сторону, обнажив коротко стриженную черную гриву. Алая струйка стекала ему на лоб, застилая глаза. Он нагнулся и оторвал полоску ткани с шальвар Отбаала, чтобы перевязать голову.

— В ту дверь! — сказал Фарук, показывая рукой. — Руфия убежала через нее, чертовка! Если ты готов, бежим!

Конан увидел за кушеткой потайную дверь. Она была задрапирована, но Руфия, спасаясь бегством не успела закрыть за собой дверь.

Гирканец достал из за пояса кольцо, снятое с руки черного убийцы Келуки. Рванувшись к потайной двери, он бросил его около трупа Отбаала. Конан последовал за ним. Ему пришлось наклониться и повернуться боком, чтобы протиснуться через дверь.

Они очутились в другом коридоре. Фарук вел Конана обходным путем, поворачивая и протискиваясь по лабиринту ходов до тех пор, пока Конан совершенно не запутался. Таким образом им удалось избежать армии домашних телохранителей, собравшихся у главного входа в спальню убитого. Один раз, проходя мимо комнаты, они услышали женские крики, но Фарук продолжал идти. Вскоре они достигли секретной плиты, вошли в подземный ход и стали идти ощупью в кромешной темноте, пока снова не очутились в заброшенной могиле.

Конан остановился, чтобы перевести дыхание и перевязать голову. Фарук спросил:

— Как твоя рана, брат?

— Простая царапина. Зачем ты бросил это кольцо?

— Чтобы перехитрить мстителей. Тарим! Жаль, что этой шлюхе удалось скрыться.

Конан сухо улыбнулся. Очевидно Руфия не считала Фарука своим спасителем. Картина, которая предстала перед его глазами за секунду до схватки, не покидала воображения. Такая женщина, думал он, очень подошла бы ему.

За стенами города начала распространяться потрясающая новость. Тем временем под балконами домов пробиралась фигура, закрытая шалью и капюшоном. Впервые за три года улицами Асгалуна пробиралась женщина.

Зная об опасности, она вздрагивала от каждой тени. Камни впивались в ступни ее бархатных комнатных тапочек. Уже три года сапожникам Асгалуна было запрещено изготовлять женские туфли. Король Акхиром издал закон, обязывающий женщин Пелиштии сидеть дома, подобно рептилиям в клетке.

Руфия, рыжеволосая офирка, бывшая фавориткой Отбаала, обладала большей властью, чем любая другая женщина Пелиштии. Кроме любовницы короля Зерити, конечно. Теперь же, пробираясь по ночному городу как отверженная, она страдала как никогда. Одна мысль жгла ей сердце: в одно мгновение плоды ее трудов рухнули под мечом врагов Отбаала.

Руфия принадлежала к типу женщин, привыкших брать троны своей красотой и умом. Она почти не помнила свой родной Офир, откуда ее выкрали в детстве катианские работорговцы. Аргосский магнат, воспитавший ее и принявший в свой дом, погиб в битве с шемитами. Четырнадцатилетним подростком Руфия попала в руки стигийского принца, слабого женоподобного юноши, которого она легко обвела вокруг своего маленького пальчика.

Через несколько лет из мифической земли, лежащей якобы за Вилайетским морем, пришли банды пиратов. Они напали на остров удовольствий принца, лежащий в верховьях Стикса. Там было все: кровавая бойня и огонь, грабеж и рухнувшие стены, смертельные крики и рыжеволосая девушка в объятиях капитана.

Руфия не погибла и не стала хныкающей игрушкой, так как привыкла управлять мужчинами. Маздак со своей бандой поступил на службу к Акхирому, так как его целью был захват Пелиштии у своего ненавистного брата. Тогда Руфия начала действовать.

Она не любила Маздака. Сардонический авантюрист, он был холоден и властен в обращении с женщинами. У него был большой гарем. Командовать или убедить его в чем-то было практически невозможно. Так как Руфия не могла терпеть соперниц, она не очень расстроилась, когда узнала что Маздак проиграл ее своему сопернику Отбаалу.

Анакиец пришелся ей по вкусу. Несмотря на свою жестокость и лживость этот человек обладал силой, жизнеспособностью и умом. А главное им можно было управлять. Стоило лишь задеть его самолюбие. Руфия умело пользовалась этим.

Она подталкивала его вверх к сияющим вершинам служебной лестницы. И вот двое убийц в масках, неизвестно откуда взявшихся, убили его.

Охваченная горькими думами она подняла голову, когда чья-то высокая фигура в капюшоне вышла из-под нависающего балкона и уставилась на нее. Были видны лишь глаза, почти светившиеся в темноте ночи. Она съежилась и вскрикнула от испуга.

— Женщина на улицах Асгалуна! — Голос был безжалостным и призрачным. — Разве это не против воли короля!

— Видит бог, я вышла на улицу не по своей воле, — сказала она. — Моего хозяина убили и я бежала от его убийц.

Незнакомец стоял как статуя, слегка наклонив голову. Руфия с нетерпением смотрела на него. Что-то мрачное и зловещее было в его фигуре. Он был похож скорее на мрачного пророка, задумавшегося о судьбах грешников, чем на человека слушающего случайного прохожего. Наконец, он поднял голову.

— Пойдем! — сказал он. — Я найду место для тебя.

Не оглядываясь он зашагал по улице. Руфия едва поспевала за ним. Она не могла ходить по улицам всю ночь, так как любой офицер мог лишить ее жизни за нарушение указа короля Акхирома. Может быть незнакомец вел ее еще в худшее рабство, но у нее не было другого выхода.

Несколько раз она пыталась заговорить с ним, но его мрачное молчание заставляло ее умолкнуть. Его неестественная отчужденность пугала ее. Один раз она заметила чьи-то фигуры, тайком пробирающиеся за ними.

— Нас преследуют какие-то мужчины!

— Не обращай на них внимания, — ответил человек жутким голосом.

Они молчали до тех пор, пока не достигли маленьких сводчатых ворот в высокой стене. Незнакомец остановился и что-то крикнул. Ему ответили изнутри. Ворота отворились и из-за них показался немой раб с факелом. В его свете рост незнакомца в плаще неестественно увеличился.

— Но это... это же ворота большого дворца! — заикаясь сказала Руфия.

Вместо ответа он сбросил с головы капюшон, обнажив бледное овальное лицо и эти странные светящиеся глаза.

Руфия вскрикнула и упала на колени:

— Король Акхиром!

— Да, король Акхиром! Неверная грешница! — Его голос был похож на звон колокола. — Глупая и презренная женщина, непослушная указам Великого короля, Короля из королей, Короля Мира, да услышат нас боги! Которая погрязла в грехе и не прислушивается к законам любимца богов! Хватайте ее!

Тени, преследовавшие их, приблизились. Ими оказались отряд немых негров. Когда ее схватили, она потеряла сознание.

Офирка пришла в себя в комнате без окон. Сводчатые двери комнаты были закрыты на золотые засовы. Она дико оглянулась по сторонам и, увидев своего захватчика отшатнулась. Он стоял прямо над ней, поглаживая свою острую седеющую бороду, тогда как его ужасные глаза заглядывали прямо в ее душу.

— О, Шемитский Лев! — сказала она, задыхаясь и вставая на колени. — Пощади!

Она знала тщетность своей мольбы. Она ползала на коленях перед человеком, чье имя было проклятием Пелиштии. Он, ссылаясь на волю богов, приказал убить всех собак, вырубить все виноградники, весь виноград и мед сбросить в реку. Он запретил вино, пиво, азартные игры и считал малейшее неповиновение самым непостижимым из грехов. Переодевшись, он ходил по ночному городу и проверял как выполняются его приказы. Руфия машинально ползала по полу, пока он смотрел на нее немигающим взглядом.

— Богохульница! — прошептал он. — Дочь зла! О, Птеор! — закричал он, вознося руки к небу. — Какое наказание ты назначишь этому демону? Какой ужасной агонии, какой пытки будет достаточно для свершения правосудия! Дай мне твоей великой мудрости!

Руфия встала на колени и указала в лицо Акхирома.

— Зачем ты призываешь на помощь богов? — воскликнула она. — Обратись к Акхирому. Ты сам бог!

Он остановился, пошатнулся и бессвязно закричал. Затем он остановился и посмотрел на женщину. Ее лицо было бледным, глаза выпучены. Ужас ее положения усиливал ее актерские способности.

— Что ты видишь, женщина? — спросил он.

— Бог снизошел ко мне! В твоем облике, сияющий как солнце! Я сгораю, я умираю в сиянии твоей славы!

Она спрятала лицо в ладони и задрожала, еще больше согнувшись. Акхиром провел дрожащей рукой по своим бровям и лысине.

— О, да! — прошептал он. — Я бог! Я догадывался об этом. Я мечтал. Одному мне доступна мудрость вселенной. Теперь и смертная увидела это. Наконец, я прозрел. Я не простой служитель и выразитель воли богов. Я сам бог богов! Акхиром — земной бог Пелиштии. Фальшивого демона Птеора надо отбросить, а его статуи переплавить...

Опустив свой взгляд, он приказал:

— Встань, женщина и посмотри на своего бога!

Она повиновалась, ежась от его ужасного взгляда. Глаза Акхирома были окутаны пеленой. Казалось он впервые видит ее.

— Твой грех прощен, — переменил тон Акхиром, — так как ты первая увидела своего бога. Теперь ты сможешь служить мне в роскоши и великолепии.

Она распростерлась, целуя ковер у его ног. Он хлопнул руками. Поклонившись, вошел евнух.

— Быстро иди в дом Абдаштарта, главного служителя Птеора, — сказал он, глядя поверх головы слуги. Передай ему, что Акхиром теперь единственный истинный бог Пелиштии и скоро станет единственным настоящим богом всех народов на земле. Завтра будет начало всех начал. Идолы Птеора будут низвергнуты, а на их месте будут воздвигнуты статуи истинного бога. Должна быть провозглашена истинная вера, а жертва из ста самых благородных детей Пелиштии закрепит это торжественное событие...

У входа в Храм Птеора стоял Маттенбаал, первый помощник Абдаштарта. Почтенный Абдаштарт стоял со связанными руками в окружении двух темнокожих анакийских солдат. Его длинная белая борода покачивалась, пока он молился. Позади них другие солдаты готовили костер в основании огромного идола Птеора. У него была бычья голова и явно преувеличенные мужские достоинства. Невдалеке стояло огромное семиэтажное здание асгалунской пагоды, из которой священникам было удобно читать волю богов, обитающих на звездах.

Когда медная поверхность статуи раскалилась, Маттенбаал шагнул вперед, достал папирус и стал читать:

— Наш божественный король Акхиром — плоть от плоти Якин-Я, происшедшего от богов, когда они еще ходили по земле. Сегодня он является богом среди нас! И теперь я приказываю вам, послушным гражданам Пелиштии, признать, преклониться и молиться ему, величайшему из богов, Богу богов, Создателю Вселенной, Воплощению Божественной Мудрости, королю Богов. Слава Акхирому, сыну Азумелека, королю Пелиштии! Те же, кто, подобно низкому и упрямому Абдаштарту, в глубине сердца отвергает это откровение и отказывается преклониться перед настоящим богом, будет брошен в огонь вместе с идолом фальшивого Птеора!

Солдат дернул за медную дверь в животе статуи. Абдаштарт закричал:

— Он лжет. Этот король не бог, а сумасшедший смертный! Убейте богохульников праведного бога Пелиштии, могучего Птеора, пока он не отвернулся от своего народа...

В этот момент четверо анакийцев взяли Абдаштарта, как бревно, и швырнули его в открытую дверь ногами вперед. Его вопли были заглушены лязгом закрывающейся двери, через которую во времена кризисов те же солдаты бросали сотни детей Пелиштии под руководством того самого Абдаштарта. Из отверстий в ушах статуи повалил дым, а лицо Маттенбаала расплылось в самодовольной улыбке.

Толпа всколыхнулась и вздрогнула. В тишине раздался дикий вопль. Вперед выбежал заросший полуголый человек, пастух. С криком «Богохульник!» он швырнул камень, попавший его преосвященству прямо в челюсть и сломавший ему несколько зубов. Маттенбаал пошатнулся, по его бороде полилась кровь. С ревом толпа хлынула вперед. Высокие налоги, голод, тиранию, грабеж и резню — все терпел народ Пелиштии от своего сумасшедшего короля. Надругательство над религией было последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Степенные купцы превратились в сумасшедших, а раболепные нищие — в озверевших злодеев.

Камни посыпались градом, крик толпы усилился. Маттенбаала стали хватать за одежду. Одетые в доспехи анакийцы окружили его и, отбиваясь от толпы колчанами и древками копий, увели.

Бряцая оружием и звеня цепями сбруи, на улицу, ведущую к площади Птеора выехала кушитская конница. Всадники были в блестящих доспехах, на их головах были страусиные перья и львиные гривы. Белые зубы сияли на их темных лицах. Камни толпы отскакивали от их щитов из шкуры носорога. Они заставляли своих лошадей теснить толпу, нанося смертельные удары длинными копьями и кривыми лезвиями своих ятаганов. Люди падали и вопили под копытами лошадей. Бунтовщики побежали врассыпную по окрестным переулкам и магазинам, оставляя за собой площадь, усеянную корчащимися телами.

Черные всадники спрыгивали со своих лошадей и крушили двери магазинов и жилищ, возвращаясь с богатой добычей. Из домов доносились крики женщин. Рухнула решетка и фигура в белом выбросилась на улицу. Другой всадник, посмеиваясь, пронзил лежащее тело своей пикой.

Великан Имбалайо в пламенном шелке и полированной стали, ездил, покрикивая на своих воинов, собирая их с помощью тяжелого кнута. Они вскакивали на лошадей и выстраивались в шеренгу. Легким галопом они понеслись по улице, подняв на своих пиках окровавленные головы в назидание озверевшим асгалунцам, прятавшимся по своим норам и задыхающимся от ненависти.

Бездыханный евнух, принесший королю известие о восстании быстро был заменен другим, который бросился наземь и закричал:

— О божественный король, генерал Отбаал мертв! Слуги нашли его мертвым в своем дворце. Рядом с ним лежало кольцо меченосца Келуки. Анакийцы кричат, что он был убит по приказу генерала Имбалайо. Теперь они разыскивают Келуку в кушитском квартале и мстят за него!

Руфия, подслушивая за занавеской, чуть не вскрикнула. Отрешенный взгляд Акхирома остался неподвижным. Погруженный в свои мысли, он сказал:

— Пусть гирканцы разъединят их. Семейные ссоры не должны касаться жизни бога. Отбаал мертв, зато Акхиром будет жить вечно. Другой человек поведет анакийцев. Пусть кушиты занимаются толпой, пока они не осознают, что атеизм — это грех. Судьбой дано, чтобы я явился перед миром в огне и крови, пока передо мной не склонятся все племена земли! Можешь идти.

На мятущийся город опускалась ночь. Конан шагал по улицам, прилегающим к кварталу кушитов. Его рана уже заживала. В этой части города, занимаемой преимущественно солдатами, по неписанному приказу горели огни, двери конюшен были открыты. Беспорядки продолжались целый день. Толпа напоминала многоглавого змея: в одном месте ее давили, но она появлялась в другом. Копыта кушитской конницы разбрызгивали кровь, грохоча из одного района города в другой.

По улицам теперь ходили лишь вооруженные люди. Огромные ворота, кованные железом, были закрыты как во времена гражданской войны. Через арку больших Симурских ворот то и дело проезжали отряды черных всадников. Свет факелов озарял их обнаженные мечи. Шелковые плащи развевались на ветру, а руки блестели как полированное черное дерево.

Конан зашел в харчевню, где воины жадно ели и тайком пили запретное вино. Вместо того, чтобы сесть на первое попавшееся место он поднял голову, и стал искать что-то более подходящее. Его взгляд остановился в дальнем углу комнаты, где в укромной нише скрестив ноги сидел просто одетый человек в чалме, закрывающей добрую половину его лица. Перед ним стоял низкий столик, полный яств и закусок.

Конан зашагал к нему, обходя другие столы. Он швырнул подушку к столику и сел напротив человека.

— Привет, Фарук! — прогремел он. — Или мне следует сказать — генерал Маздак?

Гирканец вздрогнул.

— Что такое?

Конан хищно улыбнулся.

— Еще в доме Отбаала я понял, кто ты. Никто, кроме хозяина дома, не мог так хорошо знать его секреты. А этот дом когда-то принадлежал гирканцу Маздаку.

— Не так громко, друг! Как ты догадался, когда даже мои люди не узнали меня в этой зуагирской чалме?

— Я полагался на свои глаза. Итак, наше первое предприятие оказалось удачным. Что будем делать дальше?

— Не знаю. Можно бы что-то и предпринять, полагаясь на твою силу и мощь. Ты сам понимаешь какие нравы в волчьей стае.

— О, да! — проворчал Конан. — Я пытался поступить в наемную армию, но три твоих армии так ненавидят друг друга и так жестоко дерутся за власть, что я передумал. Каждый думает, что я шпион и работаю на две другие группировки.

Он остановился, чтобы заказать себе мяса.

— Какой ты неугомонный! — сказал Маздак. — Разве ты не собираешься вернуться в Акхарию?

Конан сплюнул.

— Нет. Она слишком маленькая даже для карликового шемитского государства. И слишком бедна. А люди так болезненно охраняют свои национальные признаки как и все вы, что у меня нет никаких шансов сделать карьеру. Возможно мне придется попытать счастья у одного из гиборийских правителей, если не найду того, кто бы ценил человека только по его способности сражаться. Послушай, Маздак, а почему бы тебе не взять на себя управление этой нацией? Теперь, когда Отбаала нет в живых, тебе нужен лишь повод для того, чтобы выпустить кишки Имбалайо и...

— Тарим! У меня столько же амбиций, как и у тебя. Опрометчивости только меньше. Знай же, что этот Имбалайо, заручившись доверием нашего сумасшедшего монарха, живет в Большом Дворце, окруженном его черными меченосцами. Не без того, чтобы его могли пырнуть во время какого-нибудь мероприятия. Конечно, если убийца не будет против, что его тут же настрогают ломтями. А как же тогда быть с амбициями?

— Мы должны что-нибудь придумать, — сказал Конан.

Его глаза сузились.

— Мы? Ты рассчитываешь на награду за участие?

— Конечно. Ты думаешь я глуп?

— Не глупее остальных. Пока что я не вижу реальной возможности, но я буду иметь тебя в виду. Можешь не сомневаться, что твои услуги были бы оценены по достоинству. А теперь прощай, я должен заняться политикой.

Мясо подали после ухода Маздака. Конан вонзился зубами в мясо еще с большим подъемом, чем обычно. Удавшаяся месть окрыляла его. Жадно глотая мясо, он прислушивался к разговорам вокруг.

— Где анакийцы? — спрашивал усатый гирканец, набивая рот миндальными пирожными.

— Они затаились в своем квартале, — отвечал ему другой гирканец. — Клянутся, что кушиты убили Отбаала и в подтверждение показывают кольцо Келуки. Келука исчез, а Имбалайо клянется, что ему ничего не известно об этом. Но как быть с кольцом? К тому времени, когда король приказал нам разъединить их, в драках уже погибло десятки человек. Клянусь Ашурой, это было лишь начало!

— Виной тому сумасшествие Акхирома, — тихим голосом сказал третий собеседник. — Когда-нибудь этот лунатик очередной шалостью сведет всех нас в могилу!

— Осторожно, — предупредил его компаньон. — Наши мечи принадлежат ему до тех пор, пока нам приказывает Маздак. Если поднимется мятеж, анакийцы вероятней всего будут воевать не на стороне кушитов, а против них. Мужчины говорят, что Акхиром взял рабыню Отбаала Руфию в свой гарем. Это разозлило анакийцев еще больше. Они подозревают, что убийство было совершено по приказу короля или, по-крайней мере, с его согласия. Но их злость ничто по сравнению со злостью Зерити, которой король дал отставку. Говорят, злость ведьмы может превратить весенний бриз в песчаную бурю в пустыне.

Унылые глаза Конана загорелись, когда он осознал услышанное. Последние дни память о рыжеволосой гурии не покидала его. Мысль увести ее из-под носа сумасшедшего короля, скрыв от бывшего хозяина Маздака, придавала жизни пикантный привкус. И, если ему суждено было покинуть Асгалун, она могла бы стать ему приятной попутчицей по дороге в Кот. В Асгалуне был один человек, который действительно мог ему помочь: Зерити Стигийская. По понятным причинам она бы сделала это с радостью. Он вышел из харчевни и пошел в направлении стен внутреннего города. Он знал, что дом Зерити находился в той части Асгалуна. Для того, чтобы попасть туда надо было пересечь большую городскую стену. Единственным способом сделать это был тоннель, который ему показал Маздак.

Поэтому он пошел в направлении пальмовой рощи на берегу канала. Пробираясь в темноте среди мраморных развалин, он нашел и отодвинул плиту. Снова его путь лежал сквозь мрак и капающую воду. Но вот он наткнулся на ступеньки и стал подниматься наверх. Он нащупал засов, отодвинул плиту и оказался в коридоре. Здесь было темно и тихо, но огни, горевшие в других местах дома, говорили о том, что в доме по-прежнему жили люди, вероятно слуги убитого генерала и женщины.

Неуверенный в том, как попасть на входную лестницу, он двинулся наугад и, отодвинув занавеску... столкнулся с шестерыми черными рабами, свирепо вскочившими на ноги. Прежде чем он бросился бежать он услышал за спиной крики и топот ног. Проклиная судьбу, он побежал прямо на негров. Взмах клинка и он прорвался, оставив за собой корчащееся тело. Конан метнулся к двери в противоположной части комнаты. Он уже слышал свист кривых мечей, когда захлопнул за собой дверь. Сталь вгрызлась в дерево и через филенки пробились огоньки клинков. Он задернул засов и бросился искать выход. Его взгляд остановился на окно в золотой решетке.

Молниеносным рывком он бросился на окно. Под натиском мощного тела мягкий металл изогнулся и лопнул, вырывая за собой половину основания. Он полетел вниз, когда дверь с треском ввалилась и комнату заполнили люди.

Никакое эхо от ада, творившегося на улицах города, не долетало до покоев Большого Восточного Дворца. Молодые рабыни и евнухи скользили по коврам босиком, не нарушая тишины. В комнате с куполом из инкрустированной слоновой кости на кушетке, украшенной драгоценными камнями, сидел король Акхиром. Ноги его были скрещены, а белый плащ делал его еще более призрачным. Он смотрел на Руфию, стоявшую перед ним на коленях.

Она была одета в хитон из кремового шелка и подпоясана сатиновым кушаком, вышитым жемчугом. Но при всем этом великолепии глаза офирки были закрыты. Она вдохновила Акхирома на его последнюю выходку, но не покорила его. Теперь он, кажется, был отрешен. Выражение его глаз заставило ее содрогнуться. Неожиданно он сказал:

— Не пристало богу водиться со смертными.

Руфия вздрогнула. Она открыла рот, но побоялась сказать что-либо.

— Любовь — это слабость человечества, — продолжал он. — Я отброшу ее от себя. Боги выше любви. Когда я лежу в твоих объятиях я чувствую себя слабым.

— Что ты имеешь в виду, мой господин? — рискнула спросить Руфия.

— Даже боги должны жертвовать. Я решил оставить тебя, чтобы не ослаблять свое божество.

Он хлопнул руками и на полусогнутых влетел евнух.

— Пошлите за генералом Имбалайо, — приказал Акхиром, и евнух, ударившись головой об пол, отполз назад. Таковы были недавно введенные правила этикета во дворце.

— Нет! — вскочила Руфия. — Ты не можешь отдать меня этому зверю!

Она упала на колени, хватая его за хитон, который он одернул.

— Женщина! — прогремел он. — Ты сошла с ума? Нападать на бога?

Имбалайо неловко вошел в комнату. Воин из варварского Дарфара, он возвысился благодаря умению воевать и плести интриги. Но даже проницательному, мускулистому и бесстрашному негру, не всегда были понятны намерения безумного Акхирома.

Король указал на женщину, согнувшуюся у его ног.

— Бери ее!

Имбалайо усмехнулся и схватил Руфию, корчившуюся и вскрикивающую в его объятиях. Пока Имбалайо выносил ее из комнаты, она тянула руки к Акхирому. Тот не ответил, продолжая сидеть скрестив руки. Взгляд его был отрешенным.

Но мольбы ее были услышаны. Спрятавшись в нише стройная темнокожая девушка видела как улыбающийся кушит нес свою добычу из зала. Едва он исчез как она побежала в другом направлении.

Имбалайо был любимцем короля. Единственный из генералов, он жил в Большом Дворце. Это был настоящий комплекс зданий, соединенных в одну структуру, вместившую около трех тысяч слуг Акхирома. Он шел по извилистым коридорам, через дворик, выложенный мозаикой к южному портику, где находились его апартаменты. Но как только показалась знакомая дверь из тика, покрытая медными арабесками, гибкая фигура преградила ему дорогу.

— Зерити! — Имбалайо в страхе отшатнулся. Руки интересной смуглой женщины не находили себе места от избытка страсти.

— Служанка доложила мне, что Акхиром выбросил эту рыжую плутовку, — сказала стигийка. — Мне надо вернуть ей долг.

— При чем здесь я, — сказал кушит, ерзая от нетерпения. — Король подарил мне ее. Отойди, чтобы я не задел тебя.

— Ты слышал, что кричат анакийцы на улицах?

— Какое мне дело?

— Они жаждут головы Имбалайо, виновного в убийстве Отбаала. Я могу рассказать им, что их подозрения оправдались!

— Мне нет до этого дела, — закричал он.

— У меня будут свидетели, видевшие, как ты помогал Келуке зарезать его.

— Я убью тебя, ведьма!

Она засмеялась.

— Не посмеешь. А теперь продай мне эту рыжую клячу, если не хочешь воевать с анакийцами.

Имбалайо опустил Руфию на пол.

— Бери ее и убирайся! — прорычал он.

— Возьми свою плату, — сказала она, бросая пригоршню монет ему в лицо. Глаза Имбалайо налились кровью, а руки стали судорожно сжиматься.

Не обращая на него внимания, Зерити наклонилась над Руфией. Она стояла на коленях, удрученная сознанием тщетности своих женских уловок перед лицом своей новой хозяйки. Зерити схватила рыжие локоны офирки, запрокинула ей голову и с ненавистью посмотрела ей в глаза. Затем хлопнула в ладоши. На ее зов вошли четыре евнуха.

— Уведите ее в мой дом, — приказала Зерити и они унесли извивающуюся Руфию. Сцепив зубы, Зерити последовала за ними.

Когда Конан прыгнул в окно, он представлял куда летит. Кусты смягчили его стремительное падение. Вскочив на ноги, он увидел в выбитом окне своих преследователей. Он очутился в саду, огромном тенистом саду, утопающем в цветах. Пока его охотники блуждали между деревьев, он беспрепятственно добрался до стены. Высоко подпрыгнув он ухватился одной рукой за выступ, подтянулся и перемахнул на другую сторону.

Он остановился, чтобы сориентироваться. Хотя он никогда не был во внутреннем городе, он много слышал о нем и успел составить в голове его план. Он находился в государственном квартале. Перед ним, возвышаясь над плоскими крышами, маячили очертания Малого Западного Дворца, огромного дома удовольствий, выходящего в знаменитый сад Абибаала. Уверенный в своих ориентирах, он побежал по улице и вскоре оказался на широкой центральной улице, пересекавшей внутренний город с севера на юг.

Для такого позднего часа там было оживленное движение. Мимо проходили вооруженные гирканцы. На большой площади между двух дворцов Конан услышал звяканье упряжи ретивых скакунов. Оглянувшись он увидел эскадрон кушитской конницы. Наездники держали собой факелы. Наверное были причины для их повышенной боевой готовности. Издалека, со стороны пригородных кварталов были слышны удары там-тамов. Ветер доносил до него обрывки разгульных песен и отдаленных криков.

Со своей легкомысленной походкой Конан прошел незамеченным среди фигур в кольчугах. Затем он дернул за рукав какого-то гирканца и спросил как пройти к дому Зерити. Тот с готовностью ответил. Конан, как и все в Асгалуне знал, что Зерити, считавшая Акхирома своей собственностью, ни в коей мере не считала себя его имуществом. Были наемные капитаны, так же хорошо знавшие ее спальню, как и король Пелиштии.

Дом Зерити прилегал ко двору Восточного Дворца и находился в его садах. Зерити во времена своего фавора могла пройти из своего дома во дворец, не нарушая приказа короля об уединении женщин. Зерити, будучи дочерью свободного военачальника, была любовницей Акхирома, а не его рабыней.

Конан не ожидал трудностей при попытке попасть в ее дом. Она играла важную роль в тайных интригах. В ее дом были вхожи политики и мужчины всех рас и рангов. Всех развлекали танцовщицы и благоухание черного лотоса. В эту ночь танцовщиц и гостей не было. Зуагирец со злодейской внешностью открыл сводчатую дверь под горящим фонарем и без расспросов впустил Конана. Он провел его по маленькому дворику, вверх по внешней лестнице, по коридору в просторную комнату, огороженную арками с резным орнаментом, между которыми висели кремовые бархатные шторы.

Мягко освещенная комната была пуста, но откуда-то доносились болезненные крики женщины. Затем послышались раскаты мелодичного смеха, также женского, неописуемо мстительного и злобного.

Конан резко повернул голову, чтобы поймать направление звука. Затем он начал присматриваться к драпировке за арками, стараясь разглядеть потайную дверь.

Зерити разогнулась и бросила на пол тяжелый кнут. Обнаженная фигура, привязанная к дивану, была исполосована красными рубцами с головы до пят. Это, однако, была лишь прелюдия к более ужасной пытке.

Ведьма взяла в своем кабинете кусочек угля, которым она нарисовала сложную фигуру на полу, приговаривая таинственные заклинания человеко-змеи, правившей Стигией до Катаклизма. Поставив в каждом из пяти углов фигуры по маленькой золотой лампе, она подбросила в огонь по щепотке пыльцы пурпурного лотоса, растущего на болотах южной Стигии. Комнату заполнил странный, до тошноты сладкий запах. Затем она стала говорить заклинания на древнем языке, умершем более трех тысяч лет назад еще до появления в исчезнувшей империи Ахерон пурпурного Питона.

Постепенно появилось что-то похожее на темное облако. Руфия, полуживая от боли и страха, приняла его за столб пыли. Над бесформенной массой появилась пара светящихся точек, похожих на глаза. Руфия почувствовала пронизывающий холод, будто эта масса вытягивала из нее все тепло. Облако казалось черным, но не очень большой насыщенности. Постепенно оно уплотнялось, однако Руфия видела стену позади этой бесформенной массы.

Зерити наклонилась и задула лампы: одну, другую, третью, четвертую. Комната, освещенная последней лампой, теперь была охвачена полумраком. Столб дыма был едва различим. Лишь два светящихся глаза маячили в темноте.

Голоса снаружи заставили Зерити обернуться. Можно было понять, что кричат очень громко, хотя звук был приглушенным. Это были голоса мужчин.

Зерити возобновила свое колдовство. Но ее снова прервал злой голос зуагирца. Ворвался Имбалайо. Его зубы и глазные яблоки блестели в свете лампы. С меча стекала струйка крови.

— Пес! — вскинулась Зерити, подобно потревоженной змее. — Зачем ты здесь?

— Женщина, которую ты забрала у меня! — заорал Имбалайо. — Город восстал и небеса разгневаны! Отдай мне женщину или я убью тебя!

Зерити посмотрела на свою соперницу, вытащила кинжал, усыпанный драгоценными камнями и воскликнула:

— Хотеп! Хафра! Помогите мне!

Чернокожий генерал с ревом сделал выпад. Гибкость проворной стигийки не помогла. Широкий клинок пробил ее тело насквозь и вышел между лопаток на целый фут. Задыхаясь от крика, она покачнулась и кушит выдернул из нее меч. В этот момент в дверях появился Конан с мечом в руках.

Приняв киммерийца за одного из слуг ведьмы, кушит, устрашающе размахивая мечом, устремился к нему. Конан отскочил назад. Меч просвистел в сантиметре от его горла и вгрызся в наличник двери. Отскочив, Конан атаковал его с тыла. Невероятно как черный великан мог успеть оправиться от промаха и парировать удар. Имбалайо сумел изогнуть тело, руку и клинок и встретил удар, который бы подкосил любого другого просто от толчка.

Под звон мечей они двигались по комнате. Вдруг лицо Имбалайо исказилось от догадки. Он отшатнулся назад с криком «Амра!» Теперь Конан был вынужден убить этого человека. Хотя он не помнил, где видел его раньше, кушит узнал вождя команды черных корсаров, которого звали Амра или Львом. Они грабили побережье Куша, Стигии и Шема. Если бы Имбалайо раскрыл эту тайну пелиштийцам, мстительные шемиты разорвали бы его на части. Хотя они жестоко враждовали между собой бы объединились, чтобы уничтожить кровожадного варвара, сеявшего разбой на их побережье.

Конан сделал выпад, потеснив Имбалайо назад. Затем сделав обманное движение, нанес удар, целясь по голове кушита. Удар был такой силы, что прижал меч Имбалайо к его бронзовому шлему. Меч Конана, имевший глубокие зазубрины, обломался по самую рукоятку.

Два воина стояли вплотную друг к другу. Налитые кровью глаза черного воина искали уязвимое место на теле Конана. Его мускулы напряглись для заключительного прыжка и удара.

Конан швырнул обломок меча в голову Имбалайо. Пока тот уклонялся от удара, Конан собрал свой плащ в левую руку, а правой рукой выхватил свой кинжал. У него не было иллюзий: он не мог выиграть бой этим зингаранским способом. Кушит, передвигаясь как кошка, был совсем не похож на неуклюжую гору мышц наподобие Келуки. Это была отличная мобильная машина смерти, почти такая же быстрая как и Конан. Взмах меча и...

Бесформенное облако, незамеченное в темноте, подошло сзади и повисло на шее Имбалайо. Имбалайо закричал так, как будто его поджаривают живьем. Он извивался и лягался ногами, пытаясь достать спины своим мечом. Но светящиеся глаза существа оставались невозмутимы. Оно продолжало обволакивать его и потихоньку оттаскивать назад.

Конан отшатнулся назад. Животный страх перед сверхъестественным поднялся как ком в горле.

Крики Имбалайо прекратились. Темное тело соскользнуло на пол с мягким чавкающим звуком. Облако исчезло.

Конан осторожно приблизился. Смятое тело Имбалайо было странного бледного цвета. Как будто демон вынул из него кости и высосал кровь, оставив лишь мешок тела и несколько внутренних органов. Киммериец вздрогнул.

Всхлипывание со стороны дивана привлекли его внимание к Руфии. Двумя прыжками он достиг ее и перерезал веревки, которыми она была привязана. Она села, продолжая молча плакать. Вдруг они услышали голос:

— Имбалайо! Именем всех злодеев отзовись, где ты? Пора выступать! Я видел, как ты вбежал сюда!

Фигура в шлеме и кольчуге ворвалась в комнату. Маздак отшатнулся при виде тел и закричал:

— О, проклятый дикарь, зачем ты убил Имбалайо? В городе восстание. Анакийцы воюют с кушитами, у которых и без того дел невпроворот. Я выступаю со своими людьми на помощь кушитам. Что касается тебя — я по-прежнему обязан тебе жизнью, но всему есть предел! Убирайся из города, чтобы я тебя больше не видел!

Конан усмехнулся.

— Это не я убил его, а один из демонов Зерити, после того как он убил ведьму. Посмотри на это тело, если ты не веришь мне.

Пока Маздак смотрел Конан добавил:

— Ты не хочешь поприветствовать свою давнюю подругу Руфию?

Руфия пригнулась за спиной Конана. Маздак закусил свой ус.

— Хорошо. Я возьму ее назад в свой дом. Мы должны...

Отдаленный шум толпы стал слышнее.

— Я должен идти, чтобы не допустить мятежа. Но как я могу оставить бродить ее по улицам голой?

Конан сказал:

— Почему бы тебе не поддержать анакийцев, которые будут так же счастливы избавиться от сумасшедшего короля, как и асгалунцы? Так как Имбалайо и Отбаал мертвы, ты — единственный генерал в Асгалуне. Возглавь восстание и свергни безумного Акхирома. А на его место поставь какого-нибудь кузена-неженку или племянника. Тогда ты станешь настоящим властелином Пелиштии!

Маздак, слушавший будто в забытьи, вдруг рассмеялся.

— Идет! — закричал он. — По коням! Отведи Руфию в мой дом и возвращайся сражаться на стороне гирканцев. Завтра я буду править Пелиштией и ты сможешь просить любой награды. А теперь прощай!

Гирканец, вскинув плащ, вышел из комнаты. Конан повернулся к Руфии:

— Оденься, гурия.

— Кто ты? Я слышала, Имбалайо назвал тебя Амрой...

— Не произноси это имя в Шеме! Я — Конан из Киммерии.

— Я слышала, как о тебе говорили, когда была близка с королем. Не веди меня в дом Маздака!

— Почему? Он будет настоящим правителем Пелиштии.

— Я слишком хорошо знаю эту холодную змею. Лучше возьми меня с собой! Давай ограбим этот дом и убежим из города. В этой суматохе никто нас не остановит.

Конан усмехнулся.

— Ты соблазняешь меня, Руфия, но сейчас расположение Маздака слишком много значит для меня. Кроме того, я пообещал ему доставить тебя в его дом. Я люблю держать слово. Теперь одевайся или мне придется тащить тебя как есть.

— Хорошо, — сказала Руфия, немного успокоившись, но затем остановилась.

Из тела Зерити донесся булькающий звук. У Конана волосы встали дыбом, когда он увидел как ведьма медленно поднялась и села. Несмотря на рану, смертельную для любого воина. Покачиваясь она встала на ноги глядя на Конана и Руфию. Из ран на спине и груди текли струйки крови. Она заговорила, задыхаясь от крови:

— Не так-то просто убить дочь Сета.

Она пошла к двери. Затем оглянулась, чтобы сказать:

— Асгалунцам будет интересно узнать, что Амра и его женщина находятся в их городе.

Конан стоял в нерешительности, зная, что для его собственной безопасности ему следует догнать ведьму и разрубить ее на куски. Его дикарское рыцарство не позволило ему напасть на женщину.

— Зачем тебе трогать нас? — выпалил он. — Можешь забирать твоего сумасшедшего короля!

Зерити покачала головой.

— Я знаю, что замышляет Маздак. Если я покину это тело, я отомщу этой проститутке.

— Тогда... — зарычал Конан и, схватив меч Имбалайо, бросился к ведьме. Но Зерити сделала жест и что-то сказала. От стены до стены пролегла линия огня, отделившая Конана от двери. Конан отпрянул, рукой закрыв лицо от страшного жара. Зерити исчезла.

— За ней! — крикнула Руфия. — Огонь — это лишь один из ее трюков.

— Но если она бессмертна...

— Как бы то ни было, головы, отделенные от тела, не выдают секретов.

Конан неумолимо прыгнул через огонь. Мгновение ожога и... пламя исчезло.

— Жди здесь! — рявкнул он Руфии и побежал за ведьмой.

Но когда он выбежал на улицу, никакой ведьмы не было. Он побежал в ближайший переулок, но там ее не было. Он вернулся и побежал в противоположном направлении. Не было никаких следов.

Через пару секунд он вернулся в дом Зерити.

— Ты была права, — проворчал он Руфии. — Берем все что сможем и уходим.

На большой площади Адониса в свете раскачивающихся факелов кружили напряженные тела, ржали лошади и блестели мечи. Шла рукопашная схватка кушитов с шемитами. Вокруг летели проклятия, крики и стоны умирающих. Асгалунцы как сумасшедшие хватали черных воинов и, срезая подпруги, стаскивали их с седел. Ржавые пики бряцали о пики воинов. То здесь, то там вспыхивали пожары. Их вспышки были видны далеко за городом, вызывая недоумение пастухов Либнанских гор. На площадь стекались все новые потоки народа из пригородов. Сотни мертвых тел в кольчугах или полосатых робах лежали под копытами лошадей. Поверх них ездили и кричали живые.

Площадь находилась в кушитском квартале. Сюда и хлынули анакийцы в поисках добычи, пока основные силы кушитов были заняты подавлением восстания. Теперь, вернувшись в свой квартал, темнокожие всадники сметали анакийскую пехоту, превосходя ее в численности. Толпа также была готова вот-вот захлебнуться телами. Под командованием своего капитана Бомбаата кушитам удалось сохранить какой-то боевой порядок, что дало им преимущество перед неорганизованными анакийцами и безликой толпой. Их эскадроны ездили по площади, расчищая место в многотысячной дерущейся толпе для того, чтобы воспользоваться своей конницей.

Между тем разъяренные асгалунцы крушили и грабили дома чернокожих, растаскивая их кричащих женщин. Пламя горящих домов превратило площадь в островок, плывущий в океане огня. Крики женщин и детей, разрываемых на части, заставляли негров драться еще с большей свирепостью, чем обычно.

Вдруг над конским топотом пронесся звон гирканских литавр.

— Наконец-то гирканцы! — сказал задыхаясь Бомбаата. — Долго же они собирались. И где же Имбалайо, во имя Деркето?

На площадь с пеной у рта вскочила лошадь. Всадник, раскачиваясь в седле и держась окровавленными руками за гриву, крикнул:

— Бомбаата! Бомбаата!

— Сюда, дурак! — заревел кушит, схватив удила лошади.

— Имбалайо мертв! — вскрикнул всадник, заглушая гул огня и звон приближающихся литавр. — Гирканцы предали нас! Они убили наших братьев во дворце! Они идут сюда!

С оглушительным грохотом и барабанов на площадь ворвались эскадроны пикадоров, попирая и друзей, и врагов. Бомбаата успел увидеть худое ликующее лицо Маздака, прежде чем его меч снес ему голову.

На горных вершинах Либнана пастухи с трепетом наблюдали за городом. Звон мечей был слышен за милю вверх по течению реки, где бледные придворные дрожали в своих садах. Окруженные закованными в кольчуги гирканцами, свирепыми анакийцами и кричащими асгалунцами, кушиты сражались до последнего.

Толпа первой вспомнила об Акхироме. Она хлынула через неохраняемые ворота во внутренний город и через большие бронзовые ворота в Восточный Дворец. Стадо оборванцев в визгом ринулось по коридорам через Золотые Ворота к Золотому залу. Полетела в сторону золотая занавеска. Трон был пуст. Грязные, залитые кровью руки сдирали со стен шелковые гобелены. Столики из сардоникса с грохотом летели на пол, опрокидывая золотые сосуды. Евнухи в кремовых хитонах с криком бежали, а молодые рабыни стонали в руках восхищенных дикарей.

Акхиром стоял как статуя в Большом Изумрудном зале на помосте, обтянутом мехами. Его белые руки дрожали. У входа в зал сгрудилась кучка верных слуг, отбиваясь от толпы мечами. Отряд анакийцев прорезал толпу и смял заслон черных рабов. Когда клин смуглых шемитских солдат ворвался в зал, Акхиром, кажется, пришел в себя. Он бросился к выходу в противоположном конце комнаты. Анакийцы и пелиштийцы, смешиваясь на ходу, побежали вдогонку. Вслед за ними прибыл отряд гирканцев во главе с кровожадным Маздаком.

Акхиром побежал по коридору, затем рванулся в сторону к винтовой лестнице. Он поднимался все выше и выше, пока не достиг крыши дворца. Но не остановился там. Лестница вела его в тонкий минарет, возвышающийся над крышей, откуда его отец, король Азумелек наблюдал за звездами.

Акхиром поднимался все выше. Преследователи не отставали до тех пор, пока лестница не стала настолько узкой, что по ней мог протиснуться лишь один человек. Погоня замедлилась.

Король Акхиром вышел на крохотную площадку на вершине, огражденную маленьким бордюром и опустил за собой каменную дверь. Он перегнулся через бордюр. На крыше собрались воины, остальные смотрели с главного двора.

— Грешные смертные! — завопил Акхиром. — Вы не верите, что я бог! Я докажу вам! Меня не притягивает земля как червей, вроде вас. Я могу парить в небе как птица. Вы увидите и склонитесь передо мной в молитвах! Я иду!

Акхиром взобрался на бордюр, постоял мгновение и нырнул вниз, раскрыв руки как крылья. Его тело описало длинную крутую параболу и, минуя крышу дворца, ударилось о камни мостовой со звуком дыни, рассекаемой тесаком.

Даже уничтожение кушитов и смерть Акхирома не успокоила разъяренных асгалунцев. Новые толпы слонялись по городу, подстрекаемые таинственными слухами о главаре черных корсаров Амре, якобы находившемся в городе со своей офиркой Руфией. Слухи множились и видоизменялись после каждого рассказа и вскоре уже говорили, что Амра послал Руфию в Асгалун в качестве шпиона пиратов. А на побережье уже стоял пиратский флот, ожидавший распоряжений Амры, чтобы начать наступление на город. Но сколько они не искали, никаких следов Амры и его подружки в городе не нашли.

На север от Асгалуна, через долины западного Шема, пролегла дорога в Кот. С рассветом по этой дороге легким галопом ехали Конан и Руфия. Конан на своей, а Руфия на лошади, потерявшей всадника. На ней была одежда Зерити, тесноватая для ее полной фигуры, но красивая.

Руфия сказала:

— Если бы ты остался в Асгалуне, ты бы мог возвыситься благодаря Маздаку.

— А кто меня просил не возвращать себя хозяину?

— Я знаю. Он был холодным, бездушным хозяином. Но...

— Между прочим, он мне нравился. Если бы я остался, то рано или поздно, один из нас бы погиб из-за тебя.

Киммериец засмеялся и хлопнул по кувшину с добычей из дома Зерити так что зазвенели монеты и украшения.

— Я сделаю карьеру на севере. Едем туда, выжимай скорость из этих кляч!

— У меня все еще болит спина от побоев...

— Если не будем спешить, будет болеть еще больше. Хочешь, чтобы гирканцы нас поймали, прежде чем мы успеем позавтракать?

Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер. ТЕНИ ВО ТЬМЕ

На улице Чародеев в шемитском городе Эрук практикующие предсказатели в обычный час закрывали свои заведения. Ясновидцы заворачивали в шерстяные платки свои хрустальные шары; гадальщики по огню гасили волшебные светильники, в пламени которых они черпали свои видения-предсказания; колдуны, шевеля губами, стирали белыми тряпками начертанные на плитах пола пентаграммы.

Астролог Разес как раз собирался закрыть дверь в свою лавку, когда на пороге появился одетый в кафтан зрукиец с тюрбаном на голове.

— Не закрывай, друг Разес, — сказал он, — король прислал меня к тебе, чтобы последний раз выслушать твои предсказания перед тем, как ты уедешь из нашего города в Хорайю.

Разес, высокий, полный человек, недовольно пробормотал что-то неразборчивое, но сумел спрятать свои чувства за любезной улыбкой.

— Входи, входи, дорогой Датхан. Что же хочет от меня король в столь поздний час?

— Он хочет узнать, что говорят звезды о судьбах соседних королевств и их властителей.

— Ты принес положенную плату? Серебром? — поинтересовался астролог.

— Разумеется, почтенный маг. Король считает твои предсказания весьма точными и очень сожалеет о твоем отъезде.

— Если Его Величество так расположено ко мне, то почему бы ему не сделать так, чтобы мои эрукийские собратья по ремеслу перестали завидовать мне, чужеземцу, и всячески мешать работать? Ну да что теперь об этом. На рассвете я уезжаю в Хорайю.

— И ничто не изменит твоего решения?

— Ничто. Там меня ждет куда большая награда, чем то, что может предложить мне ваш город-государство.

Датхан нахмурился:

— Жаль. Кстати, путешественники утверждают, что Хорайя тоже изрядно обеднела из-за войны с Натохком, чтоб ему пусто было.

Разес, не обращая внимания на последние слова своего посетителя, сказал:

— Ну, посмотрим, что говорят звезды. Прошу тебя, садись.

Датхан сел на стул. Разес поставил перед ним на стол какую-то сложную штуковину — ящик не ящик, со множеством зубчатых медных колесиков внутри и несколькими кругами с цифрами и символами звезд снаружи.

Астролог установил круги в нужное ему положение, а затем несколько раз повернул серебряный рычажок, торчащий из боковой поверхности диковинной машинки. Колесики повернулись, в окошечках появились новые символы и цифры. Разес внимательно посмотрел на них, молча пошевелил губами, глядя куда-то в потолок, и наконец объявил:

— Я вижу разительные перемены. Звезда Митры скоро войдет в соединение с восходящей звездой Нергала. Похоже, перемены начнутся в Хорайе.

Я вижу трех человек, все они — царствуют либо в прошлом, либо в настоящем, либо в будущем.. Одна из них — красивая женщина, пойманная в сеть, вроде паутины. Другой — молодой человек высокого рода — окружен каменной стеной. Третий — человек невероятной силы, старше второго, но тоже молодой. Помимо силы ему присущи недюжинная отвага и доблесть. Женщина зовет его к себе в сеть, которую он безжалостно уничтожает. А в это время самый юный из них тщетно пытается голыми руками пробить окружающую его стену.

Странные тени появляются в моих видениях. Ведьмы, летающие на облаках в свете луны, призраки утопленников поднимаются из зловонных болот, Великий Червь продирается сквозь землю, разыскивая могилы королей.

Разес тряхнул головой, стряхивая оцепенение.

— Можешь передать своему повелителю, что в Хорайе грядут большие перемены, так же как и в стране Коф.

А теперь — прошу извинить меня. Я должен приготовиться к долгой дороге. Прощай, и пусть звезды будут благосклонны к тебе.

По залам королевского дворца Хорайи, по гладким мраморным плитам пола, под резными сводами лазуритовых потолков шел Конан-киммериец. Грохоча сапогами и звеня шпорами, он вошел в личные покои Ясмелы — принцессы-регентши королевства Хорайя.

— Ватесса! — крикнул он. — Где твоя госпожа?

Темноглазая женщина появилась из-за портьеры.

— Генерал Конан, — сказала она, — принцесса Ясмела готовится к приему посланника из Шумира и не может сейчас дать вам аудиенцию.

— К дьяволу щумирских послов! Я не видел принцессу со дня новолуния, и она это прекрасно знает. Если у нее есть время принять какого-то вонючего конокрада из одного из этих бесчисленных государств-городишек, значит, она найдет время и для меня.

— Что-нибудь случилось в вашем войске?

— Нет, малышка. Почти все не желавшие служить под командованием генерала-варвара погибли под Шам л ой. Сейчас до моего слуха доходят только обычные для мирного времени жалобы на скудную плату да медленное продвижение по службе. Но я пришел к тебе не с докладом! Мне нужно увидеть твою госпожу, и, клянусь Кромом, я...

— Ватесса! ~ послышался мягкий голос. — Пусть войдет. В конце концов, посланник действительно может немного подождать.

Конан прошествовал в комнату, где принцесса Ясмела восседала перед туалетным столиком в полном блеске всех королевских нарядов и атрибутов. Две служанки помогали ей: одна легкими движениями заканчивала красить ей губы, а вторая закрепляла на черных как ночь волосах сверкающую тиару.

Отослав служанок, принцесса встала и повернулась лицом к киммерийцу. Конан развел руки, готовясь обнять ее, но она сделала шаг назад, жестом остановив его.

— Не сейчас, любовь моя! — выдохнула она. — Ты испортишь мой парадный официальный наряд.

— Кром! Когда же я наконец смогу прижать тебя к себе? Кстати, безо всей этой мишуры ты мне нравишься куда больше.

— Конан, дорогой, я могу только повторить то, что уже говорила тебе. Как бы я тебя ни любила, я принадлежу и народу Хорайи. Мои враги, словно хищные птицы, поджидают любую мою ошибку, чтобы воспользоваться этим. То, что мы сделали тогда, в разрушенном храме, — глупость и безрассудство. Если я еще раз отдамся тебе и слух об этом поползет по городу, трон подо мной пошатнется. А представь себе, что начнется, если я буду ждать от тебя ребенка? И кроме того — я так устаю за день от государственных дел, что, поверь, к вечеру мне уже не до любви.

— Ну так пойдем к верховному жрецу вашей богини Иштар, пусть он объявит нас единой плотью.

Ясмела вздохнула и покачала головой:

— Это невозможно, любимый, пока я исполняю обязанности регента. Если бы мой брат был свободен, можно было бы попытаться как-то все уладить, хотя брак с чужеземцем нарушает наши обычаи.

— Ты думаешь, что если я смог бы освободить короля Коссуса из темницы Морантеса, то он возьмет на себя всю эту ерунду, которая занимает сейчас все твое время и не позволяет нам быть вместе.

Принцесса всплеснула руками:

— Ну конечно же, король вернулся бы к своим обязанностям. Позволил бы он нам вступить в брак, я не знаю, но думаю, что я смогла бы убедить его.

— Значит, королевство не молсет заплатить назначенный Морантесом выкуп?

— Увы. Перед войной с Натохком мы собрали сумму, устраивавшую тогда Морантеса. Но король Офира поднял цену, а наша казна изрядно опустела за время войны. Боюсь, что Морантес продаст моего брата королю Кофа. Эх, был бы у нас настоящий колдун, способный вытащить бедного Коссуса из темницы! А теперь мне пора идти, дорогой. Точность всегда была вежливостью королей. И я не хочу нарушать традиции нашего двора.

Ясмела позвонила в маленький серебряный колокольчик. Тотчас же в комнату вошли служанки, принявшиеся наводить окончательный лоск на принцессу. Конан направился к дверям, но на пороге остановился, обернулся и сказал:

— Принцесса, ваши слова навели меня на одну мысль.

— На какую же, мой генерал?

— Я сообщу, когда у вас будет время выслушать меня А пока — прощайте.

Таурус — канцлер Хорайи — убрал седую прядь со лба, иссеченного множеством морщин. Он пристально посмотрел на Конана, сидевшего напротив него в служебном кабинете. После некоторой паузы канцлер сказал:

— Ты спрашиваешь, что будет, если Коссус погибнет? Ну, тогда совет старейшин города и самые знатные граждане изберут его преемника. Поскольку прямых наследников у него нет, то, скорее всего, выбор падет на его сестру. Ясмелу очень любят и уважают в городе.

— А если она отклонит это почетное право?

— Корона перейдет к ближайшему родственнику — ее дяде Бардесу. Послушай меня, Конан. Если ты и подумывал о том, как будет смотреться корона на твоей голове, выкинь эту мысль. Мы, хорайцы, дорожим своими кланами и родами. Никто не потерпит в качестве правителя чужеземца. Пойми, я не хочу оскорбить тебя. Просто сообщаю все как есть...

Конан не стал выслушивать извинения Тауруса.

— Я уважаю твою честность. Но, скажи, что будет, если на троне окажется дурак и размазня?

— Лучше дурак, но выбранный всеми, чем двое умных, раздирающих страну на части. Но ты ведь пришел ко мне не для того, чтобы обсудить судьбу короны. Ты сказал, что у тебя есть ко мне какое-то предложение.

— Я тут вот что подумал... Если я тайно проберусь в Офир и освобожу Коссуса, ваше государство получит большую выгоду?

Как бы ни был умудрен опытом Таурус, он не смог скрыть своего изумления:

— Что? Услышать от тебя эти слова?! Невероятно! Несколько дней назад один астролог сделал такое предположение. Он сказал, что звезды предсказывают- Конан возь-

мется за это дело и доведет его до успешного конца. Не слишком доверяя всякому колдовству, я пропустил это предсказание мимо ушей. Но, услышав эти же слова вновь от тебя, я...

— Что это за предсказатель? — перебил его Конан.

— Разес, из Коринфии. Он недавно прибыл в наш город из Эрука.

— Я его не знаю, — сказал Конан. — Просто одна фраза принцессы навела меня на эту мысль.

Таурус внимательно посмотрел на воина-варвара. До ушей канцлера доходили слухи о взаимной симпатии Конана и Ясмелы, но опытный дворцовый чиновник счел за благо не обращать на это внимания. Мысль о союзе обожаемой принцессы и грубого варвара-наемника заставила его вздрогнуть. Но, стараясь действовать во благо государства, канцлер заставил себя по-иному взглянуть на это дело.

— Шансов спасти короля, как ты предлагаешь, почти никаких. Но если рискнуть и пойти на такую авантюру, то сделать это надо сейчас, или будет поздно. Так как мы не можем выплатить требуемую Морантесом сумму, боюсь, он отправит нашего короля Страбонусу — королю Кофа, который предлагает офирцам союзный договор. Как только Коссус попадет в лапы кофийца, тот начнет пытать его, пока не заставит подписать отречение от трона в пользу Страбонуса, передав ему право управлять нашей страной. Мы, конечно, будем сражаться за нашу независимость. Но, думаю, печальный конец здесь неизбежен.

— Мы же победили армию Натохка, — сказал Конан.

— Да, благодаря тебе. Но у Страбонуса настоящая, большая, хорошо вооруженная и обученная армия, не то что сброд Натохка. Да и союзников у него много.

— А если я освобожу короля, какая награда мне будет положена?

Таурус рискнул улыбнуться и пошутить:

— Ты сразу добьешься своей цели. Надеюсь, я тебя правильно понимаю, а, генерал? Разве ты не рассчитываешь на большее внимание принцессы к твоей особе с того момента, когда король возьмет на себя бразды правления страной?

— А что, если и так? — угрожающим голосом спросил Конан.

— Только без обид. Ничего плохого лично я в этом не вижу. Скажи, тебе этого будет мало?

— Конечно мало. Чтобы завоевать уважение и признание вашей городской аристократии — мне понадобится состояние, а не мое офицерское жалованье. Я согласен на половину той суммы, которую первоначально назначил Морантес.

С кем-нибудь другим Таурус стал бы торговаться, но с Конаном дело обстояло не так. Этот непредсказуемый киммериец мог выкинуть что-нибудь эдакое: рассмеяться, взбеситься от гнева, разбушеваться, а то и просто уехать из Хорайи именно тогда, когда он тут больше всего нужен.

— Хорошо, — согласился Таурус, — по крайней мере, деньги останутся в королевстве. Я пошлю людей за этим Разесом, и вместе мы обсудим твою экспедицию.

Конан вошел в зал, где его ждали Ясмела, Таурус и незнакомый человек средних лет в одежде из тонкой ткани, на лице которого застыло сонное выражение. В свою очередь, за Конаном по пятам семенил маленький, грязный человечек, тощий как скелет, одетый в лохмотья.

— Приветствую тебя, принцесса, — поздоровался Конан, — доброго дня тебе, канцлер, и тебе, незнакомец, кем бы ты ни был.

Таурус прокашлялся.

— Генерал Конан, позвольте представить господина Разеса Лимнейского, выдающегося астролога. А кто этот господин, следующий за вами?

Конан проглотил смешок:

— Да будет вам известно, друзья мои, это никакой не господин, а просто Фронто — самый упрямый вор во всем вашем королевстве. Я нашел его сегодня ночью в одном заблеванном трактире в тот час, когда все честные люди давно спят.

Фронто низко поклонился, что не помогло Таурусу снять с лица гримасу отвращения.

— Вор? — переспросил канцлер. — Рад, что он пойман, но не понимаю, зачем он может понадобиться в нашем деле.

Конан спокойно ответил:

— Я и сам когда-то промышлял этим делом и кое-что смыслю в воровском ремесле. Но я так и не научился открывать замки — у меня для этого слишком грубые пальцы. А в нашем предприятии человек, умеющий вскрывать любой замок, может оказаться очень даже полезен. Лучшего специалиста по этой части, чем Фронто, вы не найдете. Я поговорил с другими ворами, посоветовался со знакомыми...

— У тебя очень интересный круг знакомств, — сухо заметил Таурус, — но как... как можно положиться на человека... человека такого круга?

КокДн ухмыльнулся:

— У Фронто есть свои причины, чтобы помогать нам. Расскажи им, приятель.

Воришка заговорил с легким офирским акцентом:

— Уважаемые господа и многоуважаемая госпожа. Я должен свести старые счеты с королем Офира Морантесом. Я хоть и не благородной крови, но имею представления о чести и праве на месть. Я — единственный сын Гермиона, в свои годы бывшего архитектором Офира.

Несколько лет назад, когда Морантес, тогда еще совсем юноша, воцарился на троне Офира, он решил выстроить новый дворец, больше прежнего. Архитекторам стал мой отец. Король приказал, чтобы из дворца был выведен за пределы городской стены секретный подземный ход. Это на тот случай, если придется спасаться бегством во время бунта или осады города врагами. Когда строительство было закончено, Морантес приказал убить всех, кто строил туннель, чтобы никто не смог раскрыть эту тайну. Однако отца он убивать не стал. Сказав, что его он пожалел, король ограничился тем, что выколол ему глаза и вырвал язык.

Через месяц отец умер, однако перед смертью он сумел начертить передо мной схему тайного подземного хода. Так что я смогу провести вас прямо во дворец. А если учесть, что туннель выведет сразу в тюремный подвал, то у нас в руках оказывается козырной туз в деле спасения короля.

— И что же попросит уважаемый господин вор за свою услугу? — поинтересовался Таурус. .

— Главное для меня — отомстить за отца. Но если Хорайя простит мои прегрешения и назначит небольшую пенсию, наподобие той, что платят отставным солдатам, я. не откажусь.

— Ты ее получишь, — объявил канцлер.

Конан бросил взгляд на астролога и спросил:

— А какова ваша роль в этом деле, господин Разес?

— Я предлагаю свои услуги в вашей экспедиции, генерал. — Показав Конану странную коробочку с медными колесиками и цифрами, он сказал: — С этой машиной, высчитывающей положение звезд, я могу определить самое благоприятное время для каждого шага в вашем путешествии.

Разес покрутил рычажок и внимательно посмотрел на появившиеся символы.

— Отличное совпадение! — объявил он, чуть помедлив. — Лучшее время для отправления в ближайшие два месяца выпадает на завтрашнее утро. А кроме того, я, конечно, не колдун, но кое-какие полезные фокусы мне известны, что тоже может быть нелишним в опасном путешествии.

Конан нахмурился:

— Я немало лет прожил, обходясь без всей этой колдовской ерунды. Не вижу повода обращаться к ней за помощью именно сейчас.

Разес сделал вид, что не расслышал возражений киммерийца, и продолжал:

— И еще: я хорошо знаю язык кофитов и говорю на нем без акцента, а раз уж нам придется пересечь это государство на пути в Офир...

— К дьяволу все это! — оборвал его Конан. — Еще не хватало по дороге попасть в лапы к Страбонусу. Нет, Коф мы обойдем, проследовав через Шем и Аргос...

— Разес прав, — вставил Таурус, — сейчас самое важное — выиграть время, а твой маршрут намного длиннее.

Ясмела присоединилась к мнению канцлера; вдвоем они выбили из Конана неохотное согласие на более короткий маршрут и на участие коринфийца в предприятии. Затем канцлер продолжил:

— Вам понадобится охрана, прислуга для устройства ночного лагеря и...

— Нет! — рявкнул Конан, ударяя кулаком по столу зала для аудиенций. — Каждый лишний человек — это пара глаз, которые смотрят, пара ушей, которые слушают, и лишний язык, готовый выболтать наши секреты. Я ночевал под открытым небом в разных странах и при любой погоде. Фронто тоже не избалован удобствами. Если господин астролог имеет что-то против, пусть остается в Хорайе.

Таурус покачал головой:

— Это неслыханно, генерал. Чтобы человек вашего звания путешествовал по стране даже без денщика, который чистил бы вам сапоги...

— Я всю жизнь обслуживал себя сам и не имею ничего против того, чтобы вновь пожить так же. В таком деле одинокий путник движется быстрее и безопаснее, чем компания.

Толстый астролог вздохнул.

— Ну что ж, я согласен. Только не требуйте от меня, чтобы я дрова рубил.

— Вот и договорились, — сказал Конан. — Канцлер, выдайте Фронто пропуск на выход из дворца, а не то бдительные стражники немедленно закуют его в цепи.

Не глядя, Конан бросил Фронто монету, которую тот молниеносным движением перехватил на лету.

— Купи себе одежду, Фронто. Что-нибудь поприличнее твоих лохмотьев, но не слишком шикарное и вызывающее. Встретимся у офицерской казармы перед ужином. А теперь, принцесса, позвольте мне проводить вас до ваших покоев.

Когда они подошли к комнатам Ясмелы, Конан пробормотал:

— Можно я приду сегодня ночью?

—Я... не знаю даже... это рискованно...

—Может быть, это наша последняя ночь, и ты это прекрасно знаешь.

—  Искуситель, откуда ты взялся на мою голову! Хорошо, я отошлю служанок перед сменой стражи.

Три всадника с вьючным мулом в поводу направились в сторону северной части Кофийского плато. Время от времени им навстречу попадались разные люди: то пеший коробейник, то селянин на телеге, в которую был запряжен тощий осел. Иногда мимо них гордо шествовал караван верблюдов с погонщиками-ломитами или хорайский аристократ, погоняющий лошадей, запряженных в коляску.

Наконец путники добрались до обрывистых склонов плато. Издалека они казались отвесной монолитной стеной, но вблизи оказалось, что множество трещин-ущелий рассекает эти скалы. Въехав в один из каньонов, путешественники лишь к вечеру поднялись по узкой извилистой тропе на Кофийское плато.

С одной стороны горизонт разрезал горный хребет, в центре которого выделялась вершина Кроша, над которой стоял столб черного дыма, подсвеченного снизу сполохами пламени, бушевавшего в кратере.

Во все остальные стороны равнина сливалась с горизонтом. У самого края плато стояла группа солдат в ко-фийских шлемах. Вновь прибывшие к границе Кофа были остановлены пограничной стражей.

Разес сказал негромко:

— Позвольте мне уладить это дело, генерал Конан.

Охая и кряхтя, толстый астролог вылез из седла и направился к командиру отряда пограничной стражи. Взяв офицера под руку, он отвел его в сторонку, что-то доверительно бормоча ему на кофийском диалекте, то и дело показывая руками в сторону своих спутников. Суровое лицо офицера вдруг расплылось в улыбке. Затем, приказав что-то своим солдатам, командир махнул Конану и Фронто рукой.

— Проезжай, — благодушно посмеиваясь, разрешил он.

Когда пограничный пост остался позади, Конан спросил:

— Что ты наговорил этим лопухам, Разес?

Астролог скромно улыбнулся:

— Я сказал, что мы направляемся в Асгалун и что мы в курсе о войне в западном Шеме.

— Понятно, а с чего это он так засмеялся?

— Да так, пустяки. Я сказал, что Фронто — мой сын и что мы едем принести жертвы в храме Деркето, призывая богов послать ему ребенка. Я сказал... что он страдает от... скажем так, слабости в отдельных частях тела.

— Старый ублюдок! — прохрипел Конан, складываясь пополам от смеха, глядя на рассерженно задышавшего Фронто.

Луна стала полной, затем вновь сжалась до узкой полоски, похожей на изогнутую саблю, а они всё шли по бескрайним просторам Кофа. Путники прошли степи, где пастухи на лошадях пасли огромные стада; затем они преодолели холмы центрального Кофа. Реки, стекавшие с этих холмов, впадали в озеро, настолько соленое, что на его берегах росли лишь колючие кусты, как в пустыне. Добравшись наконец до более плодородной земли, путешественники остановились на ночлег.

Конан все время внимательно присматривался к своим спутникам. Фронто начал беспокоить его. Маленький воришка был отличным помощником — сообразительным и веселым, но он все время что-то бормотал про личных врагов и кровную месть.

— Если боги подкинут мне такой шанс, я зарежу этого негодяя Морантеса. А потом — пусть меня хоть в смоле сварят.

— Надеюсь, что обойдется без этого, — сказал Конан. — Месть — сладкое чувство, я тоже, бывало, наслаждался им. Но для того, чтобы почувствовать эту сладость, желательно все же остаться в живых. Не забывай, что наша цель — освободить Коссуса, а не убить Морантеса, пусть он хоть трижды заслуживает смерти. Если после всего у тебя останется желание найти короля Офира и расправиться с ним — это твое дело.

Фронто внимательно слушал, не переставая, однако, нашептывать мстительные обещания и угрозы Морантесу

Разес был совсем другим. Астролог не брался ни за какую работу, пока Конан не приказывал ему. Но и тогда все валилось у него из рук, так что становилось ясно, что проще будет сделать порученное самому. Зато он всегда был в хорошем настроении и развлекал спутников историями из древних мифов и легенд, а также дразнил их своими знаниями предсказаний по звездам.

Правда, астролог владел каким-то умением уходить от прямого ответа на прямо поставленный вопрос. Так змея ускользает от занесенного над ней каблука. Конан чувствовал, что не доверяет до конца этому человеку, хотя конкретно не мог сказать о нем ничего плохого.

Когда путешественники разбили лагерь на опушке леса к востоку от Хоршемиша, Разес сказал:

— Сегодня надо будет посмотреть, ждут ли нас опасности в кофийской столице.

Он вынул из кожаного мешка свою астрологическую машину и долго крутил ее и так и этак. Затем он внимательно изучал небо над головой и снова возвращался к механизму, поворачивая рычажок и вновь принимаясь за вычисления. Наконец он объявил:

— Сомнений нет: в Хоршемише нас ждут большие опасности. Я предлагаю обойти город. Эти места мне знакомы, так что много времени мы не потеряем. Чуть помолчав и потрогав пальцем свой инструмент, астролог добавил: — И еще. Звезды указывают на другую опасность. Она совсем рядом.

— Какая опасность? — заволновался Конан.

— Этого я не знаю, но стоит быть начеку.

Разес бережно опустил свой аппарат в кожаный мешок и вынул оттуда свернутую в клубок веревку.

— Хотите, я покажу вам один фокус, которому научил меня мой старый приятель, колдун из Заморы? Вот, видишь это? Лови!

Разес бросил Конану веревку. Киммериец легко поймал ее на лету и вдруг отскочил как ошпаренный, крепко выругавшись. И было от чего: прямо в воздухе веревка превратилась в живую, шипящую змею. Упав на землю, она осталась лежать неподвижно, снова представ перед глазами куском обычной веревки.

— Чтоб тебе пусто было, Разес! — выпалил Конан, наполовину вынув из ножен меч. — Ты что, убить меня захотел?

Астролог с улыбкой подобрал веревку:

— Иллюзии, мой генерал, иллюзии. Это всего лишь веревка. Даже если бы она и впрямь превратилась в змею, не следовало бы так пугаться — она была бы не ядовитой.

— По мне, змея есть змея, — буркнул Конан, снова садясь на место. — Скажи спасибо, что твоя башка все еще сидит у тебя на плечах.

Разес невозмутимо положил веревку на место и сказал:

— Я предупреждаю, что в мой мешок лучше не соваться без спросу. Некоторые вещички в нем не так безобидны. Например, вот эта шкатулочка.

Он вынул из мешка небольшую, украшенную чеканкой медную коробочку и, показав ее своим спутникам, положил на место.

Фронто расплылся в ехидной улыбке:

— Наконец-то — я свидетель — сам бесстрашный генерал Конан чего-то испугался.

— Ладно-ладно, — пробурчал Конан. — Когда мы доберемся до стен дворца, посмотрим, кто больше испугается...

— Не двигаться! — раздался хриплый голос с сильным кофийским акцентом. — Вы под прицелом двенадцати стрелков с натянутыми луками.

Конан скосил глаза и увидел подходящего к костру из темноты леса худого человека с повязкой на одном глазу, одетого в обноски некогда дорогой одежды. Движение в зарослях вокруг выдавало присутствие его приятелей.

— Кто ты? — поинтересовался Конан.

— Скромный человек, скромно собирающий плату за пользование его угодьями, а именно — этой милой зеленой рощицей, — сказал незнакомец, а затем обернулся к лесу и крикнул: — Ребята, можете вылезать. Покажите этой компании наконечники своих стрел.

В банде грабителей оказалось не двенадцать, а всего семь лучников, но и они, окружив троих путников, уверенно держали их на прицеле.

Конан подобрал под себя ноги, изготовившись к тому, чтобы мгновенно вскочить, если потребуется. Будь он один, он давно бы сделал это и, полагаясь на надежность кольчуги под туникой, атаковал бы разбойников. Но то, что его друзья неминуемо погибнут при этом, удерживало киммерийца от столь решительных действий.

— Так-так, посмотрим, что тут у нас есть. — Довольно потирая руки, главарь банды наклонился над кожаным мешком, откуда извлек медную шкатулку. — Что там внутри? Золотишко? Легковато будет... Камешки? Ну-ка, ну-ка...

— Я предупреждаю: не стоит открывать эту штуку, — сказал Разес.

Одноглазый бандит коротко усмехнулся и поднял крышку коробки.

— Что? — воскликнул он. — Да здесь пусто... нет, смотри-ка... дым какой-то повалил..

Неожиданно грабитель с криком отбросил шкатулку в сторону. Из медной коробочки показалось что-то, в неверном свете костра напоминающее облако дыма. Оно быстро выросло до размеров человека и, подлетев к одноглазому, обмоталось вокруг него. Бандит, закричав, стал прыгать, затем повалился на землю и со стонами стал кататься по траве, хлопая себя руками по одежде, словно пытаясь сбить невидимое пламя. Разес сидел неподвижно и только что-то бормотал себе под нос.

Шкатулка лежала там, где ее кинули, но из нее выскочило еще одно дымное облако, затем еще одно. Бесформенные, бестелесные тени, они носились в воздухе, словно неуловимые стайки рыб в толще воды. Одно из них набросилось на второго бандита, который тоже застонал от боли и покатился по земле.

Остальные разбойники выстрелили в черные мечущиеся тени — но стрелы прошли сквозь дым безо всякого сопротивления, не нанося никакого вреда. Главарь банды и второй лучник, перестав стонать, затихли на земле. В считанные секунды их сообщники исчезли в ночном лесу, оглашая округу ругательствами и испуганными криками.

Разес встал, подобрал шкатулку и, держа ее в вытянутых руках, произнес нараспев какую-то непонятную фразу. При этих звуках облака дыма одно за другим безропотно втянулись в свою медную клетку.

Наконец астролог захлопнул крышку и злорадно заметил:

— По крайней мере, он не сможет утверждать, что я его не предупреждал. Или, скажем точнее, его привидение ни в чем не сможет меня упрекнуть.

Конан пробурчал:

— А ты смыслишь в колдовстве куда больше, чем прикидываешься. Что это были за чертики?

— Самые элементарные духи, материализованные и загнанные в шкатулку древним могущественным заклинанием. В темноте они повинуются мне, но не выносят дневного света. Эту коробочку я выиграл у колдуна Луксура из Стигии. Звезды предсказали мне, что эта партия будет за мной.

— Это уже похоже на шулерские штучки, — сказал Конан.

— Может быть, но он-то тоже пытался сжульничать, заколдовывая кости!

Конан задумчиво посмотрел в костер:

— Твои пожирающие человечину тучки спасли наше имущество, а может быть, и нашу шкуру. Но если бы я не заслушался твоей болтовней, то услышал бы приближение бандитов и не позволил застать себя врасплох, как ягненка. А что касается азартных игр — я столько проиграл в своей жизни... Иной человек за всю жизнь столько золота не видел. Но чтобы я сел играть с колдуном — Митра меня сохрани! Ладно, — оборвал сам себя киммериец, — хватит болтать. Ложитесь спать, я дежурю первым.

Разес обвел приятелей вокруг Хоршемиша и вывел их вновь на главную дорогу, ведущую в Офир.

Чем дальше они шли, тем более беспокойным становился Конан. Его пугала не возможная перспектива оказаться самому в темнице Морантеса — киммериец уже не раз бывал за решеткой в своей жизни. Не пугали* его и пытки, и даже смерть, постоянный его спутник по жизни, на которого он даже перестал обращать внимание.

Наконец Конан понял причину своего беспокойства: слишком уж гладко идет путешествие. Их троицу беспрепятственно пропускают все патрули и посты на дорогах, поддаваясь на шуточки и пикантные истории Разеса. Никакие колдуны не насылают на них порчу, никто не устраивает погони... Конан усмехнулся: он так привык преодолевать опасности и трудности, что их отсутствие начинало тяготить его.

Наконец впереди показались стены Ианты — столицы Офира. В прозрачном после летнего дождя воздухе заходящее солнце отражалось от куполов и башен. Кое-где над стенами выступали крытые красной черепицей крыши домов.

Фронто сказал:

— Можно переправиться по наплавному мосту здесь, тогда мы окажемся у главных городских ворот. А ближайший брод — примерно в тысяче шагов вверх по течению.

— Выход из туннеля — на том берегу? — спросил Конан.

— Да, генерал.

— Тогда поехали к броду.

Разес внимательно посмотрел на Фронто и осторожно поинтересовался:

— К полуночи мы успеем добраться до подземного хода?

— Конечно, здесь не так далеко.

Астролог молча кивнул.

Полукруг луны пробивался сквозь ветви деревьев, освещая призрачным светом трех человек, спешившихся со своих лошадей в роще у северо-западного угла городской стены, вырисовывавшейся в ночном небе на расстоянии полета стрелы. Конан достал из вьюка связку факелов — длинных сосновых палок, на одном конце которых были толстым слоем намотаны промасленные и просмоленные тряпки.

— Разес, ты останешься присматривать за лошадьми. В туннель мы с Фронто полезем вдвоем, — негромко сказал Конан.

— Нет, нет, генерал, — твердо заявил астролог. — Я пойду с вами. Стреноженные животные никуда не денутся. Мои волшебные вещички могут вам пригодиться.

— Он прав, генерал, — высказался Фронто.

— Он слишком толст и стар для акробатических номеров.

— Я лучше двигаюсь, чем ты думаешь, — возразил Разес. — А кроме того, звезды говорят, что моя помощь тебе понадобится.

— Ладно, согласен, — буркнул Конан. Он, сам того не желая, стал внимательно прислушиваться к предсказаниям Разеса, особенно после его мелких, но удачных предсказаний касаемо погоды и ночлега в том или ином трактире.

— Но учти, — добавил киммериец, — если ты отстанешь и тебя схватит стража, не рассчитывай, что я вернусь, чтобы спасти твою шкуру.

— Я готов встретить свою судьбу, какой бы она ни была, — спокойно сказал Разес.

— Ну, тогда пошли, — нетерпеливо заявил Фронто. — Я жду не дождусь вспороть кинжалом брюхо этому Морантесу.

— Не вздумай забыть про наше дело! — рявкнул на него Конан. — Мы тут не на охоте для удовольствия. Пошли,

Недовольно бормоча, маленький воришка повел своих приятелей к зарослям кустов в нескольких шагах от городской стены. Неожиданно в вышине лунный свет блеснул на шлеме часового, совершающего обход по стене. Друзья замерли, словно окаменев, и не двигались, пока часовой не скрылся из виду.

В самой гуще кустов они обнаружили место, где росла лишь невысокая редкая травка. Пошарив руками в земле, Фронто нащупал бронзовое кольцо. Схватив его, он потянул кольцо вверх, но безо всякого результата.

— Генерал, — выдохнул Фронто, — вы посильней меня будете. Попробуйте поднять.

Конан глубоко вздохнул, взялся за кольцо и напряг все мускулы. Медленно-медленно, со звуком разрываемого дерна поднялась крышка люка. В лунном свете показались уходящие в темноту ступени.

— Отец знал толк в своем деле, — прошептал Фронто. — Даже такой высокий человек, как ты, Конан, сможет идти, не задевая головой потолок.

— Оставайся здесь, закроешь за нами люк, когда я зажгу факел, — сказал Конан, спускаясь на несколько ступеней.

Достав кремень и трут, Конан несколько раз высек искру, но пламя так и не появилось.

— Проклятье, во время дождя трут промок. Есть что-нибудь сухое?

— Есть кое-что другое, — сказал Разес. — Ну-ка, позволь мне...

Вынув из мешка заостренный металлический стержень,-астролог воткнул его в тряпки на факеле. Затем толстяк пробормотал какое-то заклинание. Конец стержня покраснел, затем пожелтел и наконец побелел. Тряпки вокруг его острия почернели и вдруг как-то разом вспыхнули. Свечение на стержне исчезло, и Разес преспокойно убрал его в мешок.

— Опускай люк, Фронто, — приказал Конан, — Да аккуратнее, придурок! Всю стражу перебудишь!

— Извини, рука соскользнула, — сказал Фронто, скатываясь по ступенькам, как паук по паутине. — Давай факел. Я знаю дорогу.

В полном молчании все трое пошли по темному туннелю. Его пол был выложен каменными плитами, а стены и потолок — толстыми бревнами и брусьями. Мох и лишайник ковром покрывали грубо обработанный камень, приглушая звук шагов. Время от времени по туннелю пробегали крысы, сверкая в свете факела рубиновыми бусинками глаз.

Так они и шли вслед за держащим факел Фронто, не говоря ни слова, не то из-за преувеличенной осторожности, не то из-за боязни выдать при товарищах инстинктивный страх от жуткого подземелья.

Конан внимательно оглядывал все вокруг и прислушивался. В свете факела тени метались по полу и стенам, как огромные летучие мыши. Много лет подземный ход был наглухо закрыт, и теперь застоявшийся воздух бил в нос незнакомыми запахами.

— Далеко еще, Фронто? — спросил киммериец. — Мы уже, наверное, прошли насквозь всю Ианту и скоро вылезем у противоположной стены.

— Мы еще и до середины не дошли. Дворец ведь построен в самом центре города, где раньше была крепость.

— Что это за шум? — поежившись, спросил Разес, когда что-то похожее на раскат грома эхом отразилось от стен туннеля.

— Просто телега, запряженная волами, проехала по улице Иштар, — ответил Фронто.

Наконец они добрались до конца туннеля, где лестница снова поднималась к люку, как и в начале. Конан взял факел и внимательно осмотрел люк, а затем спросил:

— В какое место тюрьмы выходит туннель?

— В дальний конец южного коридора, — почесав в затылке, ответил воришка.

— А король Коссус содержится в среднем коридоре, параллельном этому, — раздалось за их спинами бормотание Разеса. Конан недоверчиво глянул на астролога.

— А ты откуда знаешь? — холодно спросил он.

Толстяк обезоруживающе развел руками:

— По звездам, генерал, по звездам. Откуда же еще!

Конан негромко выругался.

Фронто чуть-чуть приподнял крышку люка и приложил ухо к образовавшейся щели. Послушав, он сказал:

— Похоже, охраны поблизости нет. Пошли.

Петли крышки пронзительно взвизгнули, и все трое замерли, напряженно прислушиваясь. Затем Конан приладил факел к стене над лестницей в подземный туннель и выбрался вслед за Фронто в тюремный коридор. Разес последовал за ними.

Коридор был шагов двадцать в длину. По обе стороны тянулись ряды пустых зарешеченных камер. Тюремная вонь висела в воздухе. Единственным источником света был торчащий в стене в дальнем конце коридора факел. Чтобы свет другого факела, оставленного внизу, у входа в туннель, не привлек чьего-либо внимания, Фронто решил закрыть люк. В последний момент Конан подложил под край крышки монету — теперь, случись им возвращаться в темноте, люк будет легко найти на ощупь по небольшой неровности в полу.

Меч Конана со свистом вылетел из ножен, и киммериец повел своих спутников вдоль по коридору по направлению к дальнему факелу. Синие глаза напряженно всматривались в темноту, ощупывали проемы забранных решетками камер. В основном камеры были пусты, но в одной на куче соломы белела груда человеческих костей. В другой — полуживой узник, чье лицо почти скрылось под гривой волос и длинной бородой, прижался к решетке и безумными глазами проводил незнакомцев, видимо приняв их за порождение своей фантазии.

Дойдя до угла коридора, приятели остановились. Фронто молча показал направо. Конан кивнул. Словно львы, крадущиеся к добыче, они неслышно повернули за угол, прошли несколько шагов вперед и, свернув опять налево, благополучно миновали перекресток и оказались в другом коридоре с запертыми камерами. Проходя мимо одной из них, Фронто поднял руку, привлекая внимание Конана.

Эта камера была вдвое больше других. В полумраке Конан разглядел стул, столик, умывальник и кровать. Сидевший на кровати человек удивленно направился к решетке, отделявшей его от трех невесть откуда взявшихся незнакомцев. Киммериец успел разглядеть, что человек был неплохо сложен и, судя по походке, совсем молод.

— Давай за дело, Фронто, — прошептал Конан.

Вор вытащил из-за голенища сапога маленький обрывок гнутой проволоки и запустил свой инструмент в замочную скважину. Его глаза загорелись каким-то охотничьим азартом. Несколько мгновений — и замок, звякнув, открылся, и Конан нажал плечом на дверь.

Узник попятился при виде огромной фигуры с мечом в руке.

— Морантес прислал вас, чтобы убить меня? — хрипло прошептал он.

— Нет, приятель. Если ты из Хорайи и твое имя Коссус — мы пришли, чтобы спасти тебя.

Юноша, фыркнул:

— Вы не имеете права так обращаться с королем по праву крови. Меня следует называть...

— Давай-ка потише, — оборвал его Конан. — Ты Коссус или нет?

— Да, это я, но ко мне следует обращаться «Ваше Вели...»

— Времени нет церемонии разводить. Короче, ты идешь или нет?

— Да уж пойду, конечно, — пробурчал юноша. — Но кто вы?

— Я — Конан, генерал твоей армии. А сейчас давай сматывать отсюда по-тихому.

— Сначала я попрошу вас одолжить мне свой меч, генерал.

— Это еще зачем? — поразился Конан.

— Капитан стражи обращался со мной без должного почтения, оскорбляя меня лично и пороча честь Хорайи. Я поклялся убить его в поединке и не уйду отсюда, пока не исполню клятву.

Голос Коссуса окреп и звонко разносился под сводами тюрьмы. Переглянувшись со своими спутниками, Конан спокойно поднял руку, сжал кулак и двинул им в челюсть Коссусу. Королевские зубы клацнули, и юноша повалился на пол.

Мгновение спустя киммериец уже мчался по коридору, неся на плече не пришедшего в себя Коссуса и увлекая за собой астролога и Фронто. Пробегая перекресток двух коридоров, они услышали топот тяжелых сапог и лязг железных решеток.

— Бегите к туннелю. Я задержу охрану,— сказал Конан.

— Нет, ты неси короля, а я тут займусь своим делом-, — возразил Разес, роясь в своем мешке.

— Что здесь происходит? — раздался громкий, разозленный голос, чей обладатель с мечом наголо появился в третьем коридоре.

Конан и Фронто рванули к люку, а Разес задержался под факелом и наконец выудил из мешка уже знакомый его приятелям моток пеньковой веревки. Выждав момент, астролог швырнул веревку стражнику, лихо поймавшему ее и с ужасом обнаружившему в своих руках извивающуюся змею, охранник с криком исчез в противоположном конце коридора.

Разес быстро догнал уже спустившихся в туннель Конана с королем на руках и Фронто. Воришка быстро задвинул за ними люк.

— Тут, случайно, засова нигде нет? — поинтересовался Конан.

— Чего-то не видать, — ответил Фронто и добавил: — Вообще-то люк хорошо замаскирован среди других плит. Его очень трудно рассмотреть, если не знать, где он.

— Ладно, бежим, — сказал Конан и, поправив на плече тело Коссуса, последовал за Фронто, рванувшим вперед с факелом в руках. Разес пыхтел сзади, как большое торговое судно, следующее в хвосте колонны боевых кораблей.

Через некоторое время Коссус пришел в себя. Ему показалось, что с ним обходятся недостаточно почтительно.

— Почему ты тащишь меня, как мешок с костями на рынок? Немедленно опусти меня! Ну и обращение с королем!

Не сбавляя скорости, Конан ответил.

— Я тебя опущу, когда ты сможешь бежать так же быстро, как я. А пока — не рыпайся, если не хочешь, чтобы тюремная стража вернула тебя в более надежную клетку — замуровав почти наглухо вход.

— Согласен, — буркнул молодой король, — но, похоже, ты совершенно не понимаешь, что такое королевское достоинство.

У выхода из туннеля Конан поставил короля на ноги, отодвинул Фронто и, напрягшись, открыл тяжелую крышку люка.

— Погаси факел, — приказал Конан вору и первым вышел на свежий воздух, под звездное небо. Луна уже села, и киммериец понял, что операция заняла довольно много времени.

Ведя за собой остальных, Конан, словно разъяренный бык, лез напролом через густые кусты. Вдруг вся компания резко остановилась: в нескольких шагах от них стояли два десятка, если не больше, вооруженных людей, державших беглецов под прицелом натянутых арбалетов. За их спинами, в роще, мелькал огонь лагерного костра.

— Это еще что? — удивился Конан, выхватывая меч из ножен.

— Позвольте, генерал, — раздался за его спиной голос астролога, — я все объясню.

— Давай, Разес, выходи, — сказал один из солдат на кофийском диалекте, — не хотелось бы пристрелить тебя по ошибке.

Астролог обошел Конана и обернулся к нему.

— Мой простодушный генерал, сдайтесь лучше по-хорошему. Это воины моей родной страны Коф, королю которой я имею честь верно служить. Я указал им на это место, договариваясь с начальниками патрулей по дороге. А через Хоршемиш мы не пошли, потому что какой-нибудь мой знакомый, случайно встреченный на улице, мог здорово помешать всему делу. Вы помогли мне выцарапать короля Коссуса из лап Морантеса. Сейчас мы сами займемся им и устраним последнее формальное препятствие на пути воссоединения Хорайи с ее страной-матерью.

Конан напрягся, приготовившись действовать. Он рассчитывал, что кольчуга выдержит удар стрелы, а если нет — что ж, никто не может жить вечно.

— Бросьте меч, генерал Конан, — приказал командир отряда.

— Сначала тебе придется убить меня! — крикнул Конан, бросаясь на кофийского офицера.

В этот же момент Фронто с яростным воплем подскочил к Разесу и вонзил несколько раз кинжал в толстое брюшко астролога. Свистнули две стрелы, но не попали в цель — солдаты боялись задеть своих в общей сумятице.

Разес беззвучно осел, выпустив из рук свой мешок. Фронто каким-то паучьим движением перехватил падающую сумку, полную всяческих волшебных диковин, и бросился напролом сквозь строй кофитов. Раздался щелчок спускового механизма арбалета — и Фронто, пронзенный насквозь, пробежав по инерции еще несколько шагов, рухнул прямо головой в костер. Его последняя воровская добыча тоже полетела в горячие угли.

Конан, прикрывая Коссуса, вел бой сразу с несколькими кофитами. Его меч молнией носился в воздухе, поблескивая в лунном свете. Вот один из противников упал на землю с распоротым животом; за ним второй издал страшный крик, схватив здоровой рукой культю той, что еще мгновение назад держала меч. Бросившись вперед, Коссус схватил упавшее оружие, разжал плотно сжимавшие рукоятку пальцы отсеченной кисти и вовремя успел прикрыть Конана от удара в спину.

Во всей этой сумятице Конан расслышал шум приближающейся группы вооруженных людей — звон доспехов, тяжелые шаги, треск ломаемых веток. Вскоре на поляне появился отряд офирской тюремной стражи, выбравшейся через обнаруженный подземный ход вслед за сбежавшим пленником. Оказавшись лицом к лицу с кофийскими солдатами, стража немедленно вступила в бой. Засвистели стрелы, загремела сталь, послышались резкие команды офицеров.

Конан дернул Коссуса за руку и крикнул:

— Бежим к тем деревьям! Там наши лошади!

Сзади донесся крик одного из офирцев:

— Сюда! Вот он, хватай его! И того, который с ним!

— Быстрее! — выдохнул Конан, разворачиваясь, чтобы отбиться от преследователей. Он успел вонзить меч в грудь одному противнику, ранить другого и приготовился вступить в бой с третьим — офирцем, как вдруг появившийся откуда-то кофиец напал на тюремного стража со спины. Вновь завязался бой двух отрядов, а Конан и король, перепрыгнув через костер, побежали к стреноженным лошадям.

— Держи их! Хватай! — доносились до них из-за деревьев голоса кофийцев и офирцев. Один из солдат уже перепрыгнул через костер, налетев прямо на острие клинка киммерийца, когда рощу потряс сильный взрыв, осыпав беглецов дождем золы и углей. Видимо, пламя наконец добралось до побрякушек Разеса,

Еще двое офирцев в азарте погони успели перепрыгнуть через взметнувшийся вверх столб пламени. Но из костра вдруг вылетели черные бесформенные тени, две из которых тотчас же накрыли стражников. Оба издали душераздирающие вопли, словно сгорая заживо на раскаленных углях.

— Демоны Разеса, — вспомнил Конан и повернулся к Коссусу: — Живо распутывай лошадей. Садись на любую, не забудь взять на повод вторую.

Дрожа от страха и стуча зубами, Коссус повиновался.

Через мгновение беглый узник и его спаситель уже мчались прочь, прижав головы к шеям своих скакунов, чтобы не наткнуться на низкие ветви деревьев. Оглянувшись на миг, Конан увидел страшную картину: офирцы и кофиты с криками и стонами катались по земле, пытаясь сбросить с себя обжигающие дымовые облака.

Конан и король выбрались на дорогу, и вскоре цокот копыт их лошадей растаял вдали.

Ночь уже близилась к концу, когда Коссус, оглядевшись, обеспокоенно спросил:

— Конан, куда мы едем? Это же не дорога в Хорайю. Так мы попадем в Аргос, а затем в Зингару.

— А как ты думаешь, где нас больше всего ждут? — огрызнулся Конан. — Лучше подгони свою клячу, а то тащишься еле-еле!

Несмотря на то что беглецы изо всех сил пришпоривали лошадей и меняли скакунов, давая животным отдохнуть, все же и следующая ночь застала их еще на территории Офира. Никто не пытался схватить их — видимо, еще не дошло до этих мест известие о побеге. Забравшись в чащу леса, король и его генерал остановились на ночлег, поужинав сухарями и сушеными фруктами, оказавшимися в одной из седельных сумок. Коссус, оставив попытки заставить Конана обращаться к нему как к королю, решил рассказать историю своего пленения.

— Морантес предложил заключить союз в борьбе против Страбонуса. Это показалось мне логичным, и я, как дурак, поехал на переговоры только с официальным эскортом и почетным караулом. Территорию кофитов мы объехали по пустыням Шема. Таурус предупреждал меня, но мне казалось, что настоящий король по крови не пойдет на обман. Но лишь только я въехал в Ианту, этот мерзавец перебил моих людей и упрятал меня в подземелье.

Обращались со мной, конечно, получше, чем с остальными узниками. Кое-какие новости доходили до меня даже в тюрьме. Так я узнал о том, что ты разбил Натохка на перевале Шарла. Кстати, у меня есть сведения, что ты стал любовником моей сестры. Это правда?

Конан, презрительно улыбаясь, взглянул в глаза Коссусу:

— Если бы это было так, то с моей стороны, по крайней мере, невежливо признаваться в таких вещах. А все-таки, как я тебе нравлюсь в роли свояка?

Коссус вздрогнул:

— Об этом не может быть и речи, генерал! Вы... ты... варвар-чужеземец, солдат-наемник... нет, друг мой Конан, забудь об этом. Я ценю тебя как воина, я даже обязан тебе жизнью, но принять тебя в королевскую семью — это невозможно. И хватит об этом. А теперь — мое королевское желание — хорошенько поспать, а то у меня все кости ноют.

— Слушаюсь, Ваше Величество, — мрачно ответил Конан, — ваше королевское желание будет исполнено.

Киммериец еще долго сидел неподвижно, глядя в пламя догорающего костра.

На следующий день они пересекли границу Аргоса и смогли позволить себе, не прячась, остановиться на ночлег в придорожной гостинице. После ужина, когда оба путника сидели, развалившись за кружкой эля, Коссус сказал:

— Генерал, я тут подумал, вы заслужили высокую награду за ваши подвиги.

Конан оторвался от кружки, чтобы что-то сказать, но Коссус жестом остановил его:

— Да не перебивай ты меня, Конан! Дослушай. Не надо скромничать. Твои подвиги достойны того, чтобы их включили в свои саги самые выдающиеся сказители. Ты трижды спас своего короля — от офирцев, от кофитов и от смертоносных теней из шкатулки предателя Разеса.

Такой человек заслуживает того, чтобы в достатке жить самому и содержать семью. Я хочу, чтобы ты продолжал руководить нашей армией. Конечно, жениться на Ясмеле тебе нельзя, но я подберу тебе отличную невесту — ну, например, дочь какого-нибудь землевладельца или чиновника при дворе, — в общем, подходящую тебе пару. Сестре, принцессе, я тоже подберу жениха — обязательно королевской крови.

Да, еще такое дело. Постарайся понять: человек низкого происхождения, такой как ты, не может командовать королевскими рыцарями и аристократами. У тебя ведь уже были проблемы с некоторыми из них? Поэтому я назначу кого-нибудь из благородных аристократов официальным командиром и присвою ему звание генерала. Но обяжу его во всем слушаться твоих советов. А для тебя мы придумаем какой-нибудь специальный пост, для которого не требуется благородного происхождения. Платить тебе будут хорошо...

Конан, уже давно пристально глядевший на короля, сказал:

— Великодушие и щедрость Вашего Величества поражают меня.

Не заметив издевки, Коссус протестующе покачал головой:

— Что ты, все эти почести честно заслужены тобой. Кстати, как тебе понравится звание генерал-сержанта?

— Оставим детали до возвращения, — все так же спокойно сказал Конан.

Лежа в темной комнате на гостиничной кровати, Конан обдумывал свое будущее. Несомненно, его карьере в Хорайе явно пришел конец. Этот коронованный осел, несомненно, принимает всерьез всю свою болтовню про королевские права и обязанности.

Разумеется, ничего не стоило прикончить самодовольного юнца и вернуться в Хорайю, сочинив слезливую историю о его героической гибели. Но столько рисковать, спасая его, только для того, чтобы укокошить, — это просто смешно. В конце концов, киммериец дал слово сделать все, чтобы спасти короля, а кроме того, — на это Конан с удивлением обратил внимание — его страсть к Ясмеле начала остывать.

Прибыв в Мессантию, Коссус разыскал портового чиновника, знавшего его в лицо, который занял для короля у ростовщика двести золотых аргосийских монет. Коссус вручил Конану мешок, заявив:

— Недостойно короля марать руки о грязные деньги.

Они разыскали корабль, отправлявшийся в Асгалун, откуда можно было быстро и безопасно добраться до Хорайи. Когда матросы стали отвязывать канаты, державшие судно у причала, Конан вдруг сунул руку в мешок с деньгами и выудил оттуда пригоршню монет.

— Держи, — сказал он, вручая монеты королю. — Этого тебе хватит, чтобы добраться до дома.

— Но... но... что ты делаешь?.. Я...

— Я передумал, — сказал Конан и перепрыгнул через борт на причал.

Полоска воды между кораблем и пирсом стала быстро увеличиваться. Конан повернулся к судну и крикнул:

— Я решил домой съездить. Давно уже не был. А завтра отходит судно в Кордаву.

— А мое золото?

— Считай, что это плата за спасение твоей жизни! Да, передай от меня привет принцессе!

Конан развернулся и, не оглядываясь, пошел по причалу к берегу.

Роберт И. Говард, Лайон Спрэг Де Камп. ДОРОГА ОРЛОВ

В качестве главаря разношерстного Красного Братства Конан более чем когда-либо представлял собой занозу в чувствительной коже короля Йилдиза. Этот монарх, находящийся под каблуком у матери, вместо того чтобы приказать задушить своего брата Тейяспу, как это принято в Туране, дал себя убедить запереть его в замке глубоко в Колхианских Горах к юго-востоку от Вилайет в качестве пленника запоросканского разбойника Глега. Чтобы избавиться от еще одной напасти, Йилдиз посылает одного из сильнейших военачальников Тейяспы, генерала Артабана, уничтожить пиратскую крепость в устье реки Запороска. Артабан выполняет поручение, но из преследователя становится преследуемым.

Проигравший в морском сражении корабль качался на окрашенных кровью волнах. На расстоянии полета стрелы от него победитель уплывал прочь, направляясь к иззубренным скалам, что нависали над синими водами. Картина была достаточно обычной на море Вилайет во времена правления Йилдиза, короля Турана.

Корабль, который кренился, словно пьяный, к синеве морских вод, был туранской боевой галерой с высоким носом. Второй был во всем подобен ему. С проигравшего корабля смерть собрала богатый урожай. Высокий полуют был завален мертвыми телами; мертвецы перевешивались через изрубленные поручни, загромождали палубу. Убитые гребцы лежали среди сломанных скамеек.

На полуюте собралась горстка уцелевших — тридцать человек, из которых многие были ранены и истекали кровью. Среди них были представители многих наций, жители Коса, Заморы, Бритунии, Коринфии, Шема, Запороски. Их черты были чертами дикарей, и многие были отмечены шрамами от ударов бича или заклеймены. Многие были наполовину нагими, но та одежда, которая на них была, часто отличалась хорошим качеством — хотя сейчас она была испачкана смолой и кровью. Одни были с непокрытыми головами, на других были надеты стальные шлемы, меховые шапки или полосы ткани, обернутые вокруг голов тюрбанами. Некоторые носили кольчужные куртки, другие были обнажены до пояса и подпоясаны кушаками. Их мускулистые руки и торсы загорели почти дочерна. Драгоценные камни сверкали в серьгах и на рукоятях кинжалов. В руках у них были обнаженные мечи. Темные глаза людей были неспокойны.

Они собрались вокруг человека, который был выше и мощнее остальных, почти гигант. Мышцы его вздулись подобно корабельным канатам. Грива черных волос ниспадала на широкий низкий лоб. Глаза на темном, покрытом шрамами лице сверкали глубокой синевой.

Взгляд этих глаз был устремлен на берег. На этом пустынном отрезке берега между Хаварисом, южным аванпостом королевства Туран, и его столицей Аграпур не было видно ни одного города, ни одной гавани. От береговой линии начинались поросшие деревьями холмы, которые по мере удаления от берега быстро повышались. Вдали виднелись высокие пики Колхианских Гор с покрытыми снегом вершинами, которые заходящее солнце окрашивало в красный цвет.

Великан перевел взгляд на медленно удаляющуюся галеру. Для ее команды смертельная схватка кончилась удачно, и теперь корабль направлялся к пресной речушке, которая выбиралась из холмов меж двух высоких утесов. Капитан пиратов все еще мог различить на полуюте чужой галеры высокую фигуру, чей шлем сверкал в лучах низкого солнца. Он хорошо помнил черты лица под этим шлемом, которые мельком увидел в бешенстве сражения: ястребиный нос, черная борода, раскосые черные глаза. Таков был Артабан из Шахпура, до недавнего времени — бич моря Вилайет.

— Мы почти было расправились с дьяволом, — заговорил худой коринфянин. — Что нам теперь делать, Конан?

Гигант-киммериец направился к одному из рулевых весел.

— Иванос, — обратился он к коринфянину, — возьмитесь вместе с Гермио за второе рулевое весло. Медий, возьми еще троих людей и начинай вычерпывать воду. Остальные собачьи души пусть перевяжут свои раны, спускаются и берутся за весла. Выбросьте за борт столько покойников, сколько понадобится, чтобы освободить место.

— Ты собираешься последовать за той галерой к устью речки? — спросил Иванос.

— Нет. Их таран пробил в нашем корабле слишком много дыр, и у нас внутри слишком много воды, чтобы мы могли рисковать ввязаться в еще одну стычку. Но если мы постараемся, то сможем причалить вон к тому мысу.

Они принялись за тяжкий труд продвижения галеры к берегу. Солнце село; туман, подобный синеватому дымку, повис над сумрачными водами. Корабль их недавних противников скрылся в устье реки. Перила правого борта почти касались воды, когда днище пиратской галеры проскрежетало по песку и гальке мыса.

Воды реки Акрим, текущей среди лугов и пашен, были окрашены красным, и горы, что вздымались по обе стороны долины, смотрели вниз на картину почти столь же древнюю, как они. Ужас пришел к мирным жителям долины, ужас в обличье волкоподобных всадников из внешних земель. И они не могли взглянуть с надеждой на замок, что прилепился к отвесному склону горы, ибо там тоже таились угнетатели.

Клан Куруш Хана, одного из малых вождей варварских гирканских племен с востока моря Вилайет, был вытеснен из своих родных степей на запад в результате племенной кровавой вражды. Теперь варвары-гирканцы взимали дань с деревень йуэтши в долине реки Акрим. Хотя это был всего лишь обычный набег с целью заполучить скот, рабов и прочую добычу, планы Куруш Хана простирались гораздо дальше. В этих горах уже возникали королевства таким путем.

Прямо сейчас, однако, Куруш Хан, как и его воины, был пьян от крови. Хижины йуэтши лежали в дымящихся развалинах. Захватчики пощадили амбары, потому что в них был фураж. Уцелели и стога — по той же причине. Худощавые всадники носились взад-вперед по долине, нанося удары и выпуская зазубренные стрелы. Когда сталь находила цель, мужчины валились со стоном; женщины кричали, когда их, нагих, грубо перебрасывали через луки седел захватчики.

Всадники в бараньих шкурах и высоких меховых шапках заполнили улицы самой большой из деревень долины, которая представляла собой убогое скопище хижин, наполовину каменных, наполовину слепленных из грязи. Выгнанные из своих жалких убежищ жители деревни либо падали на колени, тщетно умоляя о милосердии, либо столь же тщетно пытались убежать, превращаясь в забаву для всадников. Свистели ятаганы, разрубая плоть и кости.

Один из беглецов обернулся с диким криком, когда Куруш Хан настиг его. Плащ гирканца распростерся по ветру как крылья ястреба. В этот миг глазам йуэтши предстало, словно видение, обрамленное бородой лицо с тонким загнутым книзу носом; широкий рукав спадал с руки, которая поднялась вверх, сжимая изогнутый стальной клинок. У йуэтши в руках было одно из немногих действенных орудий в долине: тяжелый охотничий лук с единственной стрелой. С отчаянным воплем он нацелил стрелу, натянул тетиву и выстрелил в тот самый миг, когда гирканец на скаку нанес ему удар. Стрела попала в цель, и Куруш Хан вывалился из седла. Смерть его была мгновенной, ибо стрела пронзила его сердце.

Когда лошадь без всадника умчалась прочь, одна из двух лежащих фигур ценой невероятного усилия поднялась на локте. Это был йуэтши, чья жизнь стремительно покидала его вместе с кровью, что струилась из чудовищной раны, рассекшей ему шею и плечо. Задыхаясь, он посмотрел на вторую фигуру. Борода Куруш Хана торчала кверху, словно в комическом удивлении. Рука йуэтши подогнулась, и он упал лицом в грязь, глотая землю. Он сплюнул кровью, жутко рассмеялся и больше не шевелился. Когда гирканцы добрались до места происшествия, он уже тоже был мертв.

Гирканцы слетелись, как стервятники к мертвой овце, и долго совещались над телом своего хана. Когда они договорили, судьба каждого йуэтши в долине реки Акрим была решена.

Амбары, сараи, хлева, которые пощадил Куруш Хан, взметнулись к небу столбами пламени. Все пленники были перебиты, младенцев бросали живыми в огонь, девочек насиловали и бросали на залитых кровью улицах. Рядом с телом хана выросла груда отрубленных голов. Всадники подъезжали галопом, держа страшные трофеи за волосы, и бросали их в чудовищную кучу. Каждое место, где мог бы скрываться уцелевший бедняга, было проверено и вскрыто.

Один из гирканцев, проверяя стог сена, заметил в нем шевеление. С волчьим возгласом он расшвырял сено и вытащил на свет свою жертву. Это была девушка, но отнюдь не обезьяноподобная коренастая женщина йуэтши. Сорвав с нее плащ, гирканец впился глазами в едва прикрытое тело красавицы.

Девушка молча сопротивлялась его хватке. Он потащил ее к своей лошади. Затем, быстрая и смертоносная как кобра, она выхватила кинжал у него из-за пояса и всадила ему под сердце. Со стоном он повалился на землю, а девушка молниеносно, как самка леопарда, вскочила на лошадь. Лошадь заржала и подалась назад. Девушка развернула ее и понеслась вдоль по долине. Позади нее раздались крики. Гирканцы бросились вдогонку. Над ее головой засвистели стрелы.

Она направляла лошадь прямиком к горной стене на юге долины, где было устье узкого каньона. Здесь путь был опасным, и гирканцы среди камней и валунов замедлили бег лошадей. Но девушка неслась вперед, как гонимый ветром лист, и опережала их на несколько сотен шагов, когда добралась до низкой стены, загораживающей устье каньона. Похоже было, что этот барьер кто-то построил, подкатив друг к другу валуны — грубое, но действенное средство защиты. На гребне каменной стены простерли свои перья-ветки тамариски. Из небольшой выемки посредине струился ручей. Там были люди.

Девушка увидела их среди камней, и они крикнули ей остановиться. Сперва она решила, что это тоже гирканцы, но затем поняла, что это не так. Они были высокими, крепкого телосложения. Под плащами на них были надеты кольчуги, на головах были остроконечные стальные шлемы. Девушка приняла мгновенное решение. Она соскочила с лошади, взбежала вверх по камням и бросилась на колени, крича:

— Помогите, во имя Иштар милосердной!

К ней шагнул человек, при виде которого она воскликнула:

— Генерал Артабан! — она обняла его колени. — Спаси меня от этих волков, что гонятся за мной!

— Зачем мне рисковать жизнью ради тебя? — равнодушно спросил он.

— Мы с тобой знакомы! Я танцевали перед тобою при дворе короля Аграпура! Я Роксана из Заморы.

— Многие женщины танцевали передо мной.

— Тогда я назову тебе пароль, — в отчаянии воскликнула она. — Слушай!

Когда она шепнула ему на ухо имя, он вздрогнул как от удара и пронзительно уставился на нее. Затем, взобравшись на огромный валун, он обратился к приближающимся всадникам, воздев руку.

— Ступайте своей дорогой в мире, во имя Йилдиза, короля Турана!

Ответом ему был свист выпущенных в него стрел. Он спрыгнул с камня и махнул рукой. Воины вдоль барьера натянули тетиву луков, и стрелы дождем обрушились на гирканцев. Часть всадников попадала из седел. Лошади заржали и заметались. Остальные всадники подались назад, недовольно вопя. Они повернули и поскакали обратно в долину.

Артабан повернулся к Роксане. Это был высокий мужчина в плаще из малинового шелка и кольчужных латах, прошитых золотом. На его одежде были пятна воды и крови, но богатство ее было хорошо заметно. Люди Артабана собрались вокруг него: сорок дюжих туранских моряков, обвешанных оружием. Неподалеку стоял несчастного вида йуэтши со связанными руками.

— Дочь моя, — сказал Артабан. — Из-за тебя я нажил врагов в этом далеком краю. Тому причиной имя, которое ты прошептала мне на ухо. Я поверил тебе…

— Если я солгала, пусть с меня снимут кожу!

— Так оно и будет, — мягко пообещал он. — Я лично об этом позабочусь. Ты назвала имя принца Тейяспы. Что тебе известно о нем?

— Три года я делила с ним его изгнание.

— Где он?

Она показала в сторону долины, туда, где башни крепости едва виднелись из-за скал.

— Там. В твердыне Глега Запоросканца.

— Ее будет трудно взять, — задумчиво произнес Артабан.

— Пошли за остальными твоими морскими ястребами! Я знаю путь, который приведет вас прямиком в сердце этой крепости!

Он покачал головой.

— Эти, кого ты видишь, это весь мой отряд. — Видя ее недоверие, он добавил: — Меня не удивляет, что ты не веришь. Я расскажу тебе…

С прямодушием, которое его приятели-туранцы находили столь досадным, Артабан поведал ей историю своего падения. Он не пересказывал свои триумфы, которые были слишком хорошо известны, чтобы нуждаться в повторении. Генерал Артабан был знаменит набегами в далекие страны — Бритунию, Замору, Кос и Шем — когда пять лет назад пираты моря Вилайет, действуя согласно с незаконными козаками соседствующих степей, стали представлять серьезную опасность для этого самого западного из гирканских королевств. Король Йилдиз призвал Артабана, чтобы тот исправил положение. Энергичными действиями Артабан победил пиратов, или по крайней мере прогнал их с западных берегов моря.

Но Артабан, будучи азартным игроком, глубоко увяз в долгах. Чтобы получить возможность расплатиться с долгами, он, будучи в одиночном патрульном плавании на своем флагманском корабле, напал на законопослушного торговца из Хурусуна, перебил всех на борту торгового корабля и снял с него груз. Груз он доставил на свою базу, чтобы втайне продать. Однако, хотя вся его команда поклялась молчать, кто-то проболтался. Артабан сохранил голову на плечах только ценой повиновения приказу короля Йилдиза, который требовал от него практически самоубийства: пересечь море Вилайет к устью реки Запороска и уничтожить поселения пиратов. Для этого предприятия ему были выделены только два корабля.

Артабан нашел укрепленный лагерь пиратов моря Вилайет и взял его штурмом, поскольку там в тот момент находились лишь небольшие силы пиратов. Остальные направились вверх по реке, чтобы сразиться с бандой бродячих гирканцев вроде банды Куруш Хана, которая напала на местных запоросканцев, живущих по берегам реки, так как пираты были с местными жителями в дружеских отношениях. Артабан уничтожил несколько пиратских кораблей в доках и взял в плен большое количество старых и больных пиратов.

Чтобы устрашить отсутствующих пиратов, Артабан приказал тех, кого взяли живыми, одновременно посадить на кол, поджарить на медленном огне и содрать с них кожу живьем. Этот приговор как раз был в разгаре исполнения, когда вернулись основные силы пиратов. Артабан бежал, оставив один из своих кораблей в руках пиратов. Зная, какое наказание его ждет за невыполнение миссии, он направился к дикому участку юго-западного побережья моря Вилайет, где Колхианские Горы подступают к самому берегу. Пираты бросились в погоню за ним на захваченном корабле и догнали Артабана уже в виду западного берега. Последовала яростная битва, которая длилась, пока палубы обоих кораблей не были завалены мертвыми и ранеными. Численное превосходство и лучшее вооружение туранцев, умелое использование Артабаном имевшегося у них тарана позволили им с большим трудом одержать бесславную победу, которую верней будет назвать отсутствием поражения.

— …Итак, мы вытащили галеру на берег реки. Мы могли бы починить ее, но морем Вилайет правит королевский флот, а как только король узнает, что моя миссия потерпела неудачу, меня будет ждать рея. Мы углубились в горы, в поисках сами не знаем чего — дороги прочь из туранских владений, или нового королевства, которым можно править.

Роксана выслушала его и, не высказав никаких замечаний, начала свою повесть. Как было отлично известно Артабану, у королей Турана существовал обычай при восхождении на трон убивать своих братьев и детей своих братьев, чтобы предотвратить возможность гражданской войны. Более того, был и такой обычай: когда король умирал, аристократы и генералы провозглашали королем того из его сыновей, который первым достигнет столицы после смерти короля.

Даже имея такое преимущество, слабый Йилдиз не смог бы победить своего агрессивного брата Тейяспу, если бы не их мать, косская женщина по имени Кушия. Эта кошмарная старуха, подлинная правительница Турана, предпочла Йилдиза, поскольку он был послушнее. Принц Тейяспа отправился в изгнание. Он искал убежища в Иранистане, но обнаружил, что тамошний правитель ведет переписку с Йилдизом, намереваясь отравить принца. Пытаясь добраться до Вендии, принц попал в плен к кочевому племени гирканцев, которые узнали его и продали туранцам. Тейяспа решил, что судьба его решена, но вмешалась мать и не позволила Йилдизу отдать приказ задушить брата.

Вместо этого Тейяспа был заточен в крепости Глега Запоросканца, свирепого главаря банды разбойников, который пришел в долину Акрим много лет назад и обосновался там как феодальный правитель над полудикими йуэтши. Он наживался на них, но не защищал их от внешних врагов. Принцу Тейяспе в его заточении были предоставлены все виды роскоши и порока, долженствующие размягчить его дух.

Роксана рассказала, что она была одной из танцовщиц, посланных для развлечения принца. Она безумно влюбилась в красивого принца и, вместо того, чтобы пытаться повредить ему, стала искать пути вернуть его в мир людей.

— Однако, — заключила она, — принц Тейяспа впал в апатию. В нем невозможно узнать юного орла, который вел своих всадников в зубы бритунских рыцарей и шемитских ассхури. Заточение, вино и сок черного лотоса затупили его чувства. Он сидит на своих подушках, погруженный в транс, и оживает только когда я танцую или пою для него. Но в жилах его течет кровь завоевателей. Он — лев, который спит, и может проснуться.

Когда гирканцы ворвались в долину, я бежала из замка и отправилась на поиски Куруш Хана в надежде найти человека, достаточно храброго, чтобы помочь Тейяспе. Но я увидела, как Куруш Хан был убит, после чего гирканцы превратились в бешеных собак. Я спряталась от них, но они вытащили меня из укрытия. О мой лорд, помоги нам! Что с того, если у тебя лишь горстка людей? Этого бывало достаточно для возникновения королевств. Когда станет известно, что принц на свободе, люди присоединятся к нам! Йилдиз — бездарная посредственность, а его юного сына Ездигерда люди боятся, ибо он свиреп, жесток и угрюм.

До ближайшего туранского гарнизона — три дня пути верхом. Долина Акрим изолирована, она не известна никому, кроме бродячих кочевников и несчастный йуэтши. Здесь, в спокойствии уединения, можно замыслить империю. Ты тоже вне закона. Давай же объединимся, чтобы освободить Тейяспу и возвести его на трон! Если он станет королем, ты обретешь честь и богатство, тогда как Йилдиз не предлагает тебе ничего, кроме позорной смерти на рее!

Она стояла на коленях, держа его за полу плаща. Ее темные глаза сверкали от переполнявших ее чувств. Артабан стоял молча; затем внезапно рассмеялся сочным смехом.

— Нам понадобятся гирканцы, — сказал он, и девушка всплеснула руками с радостным возгласом.

— Стойте!

Конан Киммериец остановился и осмотрелся вокруг, нагибая свою массивную шею. Позади него его товарищи остановились, звеня оружием. Они находились в узком ущелье. По обе стороны возвышались крутые склоны, поросшие низкорослыми скрюченными елями. Впереди небольшой ручей пробивался ключом из земли среди уродливых деревьев и сбегал по мшистому руслу.

— Наконец-то вода, — проворчал Конан. — Пейте.

Вчера вечером быстрый марш еще дотемна доставил их к кораблю Артабана, спрятанному на берегу реки. Конан оставил там четверых своих людей, раны которых были самыми серьезными, чинить корабль, а сам вместе с остальными пошел дальше. Конан был уверен, что туранцы ненамного их обогнали, и безжалостно подгонял своих людей в надежде догнать врага и отомстить за кровавое побоище на реке Запороска. Но когда молодая луна зашла, они потеряли след в лабиринте ущелий и брели наугад. Теперь, на рассвете, они нашли воду, но были измучены до предела и основательно заблудились. Единственным свидетельством присутствия человека, которое они видели с самого берега, было нагромождение хижин среди скал. Хижины служили прибежищем неизвестным одетым в шкуры существам, которые с воем убежали при их приближении. Где-то в горах послышался львиный рык.

Из двадцати шести человек отряда Конан был единственным, кто еще сохранил силы.

— Ложитесь спать, — проворчал он. — Иванос, выбери еще двоих, которые будет нести с тобой первую стражу. Когда солнце покажется из-за верхушки вон той ели, пусть вас сменят другие трое. Я пойду разведаю дорогу.

Он зашагал вверх по ущелью, и вскоре затерялся среди деревьев. Крутые склоны ущелья постепенно превратились в каменные столбы, которые отвесно вздымались над наклонным, загроможденным камнями, дном ущелья. Вдруг, так внезапно, что от неожиданности могло бы остановиться сердце, из путаницы кустов выпрыгнула дикая косматая фигура и замерла перед пиратом. Конан шумно выдохнул сквозь зубы, меч сверкнул в его руке. Но он остановил удар, видя, что явившийся безоружен.

Это был йуэтши: низкорослый, гномоподобный человек, одетый в бараньи шкуры. У него были длинные руки, короткие ноги и плоское, желтое, с раскосыми глазами лицо, испещренное множеством мелких морщинок.

— Кхосатрал! — воскликнул бродяга. — Что делает человек из Свободного Братства в этих краях, где полно гирканцев?

Он говорил на туранском диалекте гирканского, но с сильным акцентом.

— Кто ты такой? — буркнул Конан.

— Я был вождем йуэтши, — ответил тот с диким смехом. — Меня называли Винашко. Что ты здесь делаешь?

— Что находится за пределами этого ущелья? — ответил вопросом на вопрос Конан.

— Вон за тем гребнем лежит путаница скал и каньонов. Если сумеешь пробраться сквозь нее, выйдешь над широкой долиной Акрим. До вчерашнего дня она была домом для моего племени, а сегодня там лежат только их обугленные кости.

— Там есть пища?

— Да. И смерть. Долина в руках орды гирканских кочевников.

Пока Конан раздумывал над услышанным, шаги заставили его обернуться. Он увидел, что приближается Иванос.

— Ха! — нахмурился Конан. — Я приказал тебе сторожить, пока люди спят!

— Они слишком голодны, чтобы спать, — ответил коринфянин, с подозрением разглядывая йуэтши.

— Кром! — проворчал киммериец. — Я не могу достать еду из воздуха. Придется им потерпеть, пока мы не найдем деревню, которую можно будет разграбить…

— Я могу отвести вас туда, где достаточно еды для целой армии, — вмешался Винашко.

Конан произнес голосом, полным угрозы:

— Не пытайся обмануть меня, приятель. Ты только что сказал, что гирканцы…

— Нет, нет! Здесь неподалеку есть место, о котором они не знают, где мы хранили запасы. Я шел туда, когда увидел тебя.

Конан потряс своим мечом — широким, прямым, обоюдоострым клинком более четырех футов длиной, необычным оружием для здешних земель, где преимущественно пользовались кривыми клинками.

— Тогда веди нас, йуэтши, но первое же неверное движение будет стоить тебе головы!

Йуэтши снова засмеялся диким, пустым смехом и махнул рукой, приглашая их следовать за ним. Он направился к ближайшему утесу, пошарил среди сухих кустов и открыл отверстие в скале. Обернувшись, он кивком подозвал их, нагнулся и исчез внутри.

— Лезть в это волчье логово? — сказал Иванос.

— Чего ты боишься? — спросил Конан. — Мышей?

Он нагнулся и протиснулся в отверстие. Иванос последовал за ним. Конан оказался не в пещере, а в узкой расселине скалы. Над головой виднелась узкая полоска синего утреннего неба, зажатая между отвесных стен, которые с каждым шагом по мере продвижения вперед становились все выше. Конан прошел во мраке около сотни шагов и выбрался на широкую круглую площадку, окруженную нависающими стенами из материала, который на первый взгляд был похож на гигантские медовые соты. Из середины площадки доносился низкий рев. Там была окруженная невысоким бортиком круглая дыра в полу, из которой вырывалось бледное пламя высотой в человеческий рост, слабо освещая пещеру.

Конан с любопытством осмотрелся. Они словно находились на дне гигантского колодца. Пол был из сплошного камня, который был гладким, как будто его отполировали ноги десяти тысяч поколений. Стены, расположенные по слишком правильному кругу, чтобы быть совершенно природного происхождения, были испещрены сотнями квадратных черных углублений в ладонь глубиной, расположенных правильными рядами и столбцами. Стены поднимались, потрясая воображение, и заканчивались небольшим кругом синего неба, где черной точкой висел стервятник. Спиральная лестница, вырезанная в черном камне, начиналась от пола, поднималась, делая половину полного оборота по стенам, и заканчивалась помостом перед большой черной дырой в стене — входом в тоннель.

— Эти отверстия — могилы древнего народа, который жил здесь еще до того, как мои предки пришли к морю Вилайет, — пояснил Винашко. — Об этом народе существует только несколько туманных легенд. Говорят, что они не были людьми, и они грабили и терзали моих предков, пока жрец йуэтши при помощи великого заклинания не заключил их в эти отверстия в стене и не возжег этот огонь, чтобы удерживать их там. Несомненно, их кости давно уже рассыпались в прах. Некоторые люди моего племени пытались вынуть каменные блоки, которые закупоривают их могилы, но камень не поддался их усилиям. — Он указал на груды припасов, сложенные у стены с одной стороны амфитеатра.

— Мое племя хранило здесь запасы на случай голода. Берите, сколько хотите; больше не осталось йуэтши, чтобы съесть их.

Конан подавил дрожь суеверного ужаса.

— Твоему племени нужно было поселиться в этих пещерах. Эту внешнюю расселину один человек может оборонять против целой орды.

Йуэтши пожал плечами.

— Здесь нет воды. Кроме того, когда гирканцы ринулись в долину, у нас не было времени перебраться сюда. Мой народ не был воинственным. Мы хотели только мирно возделывать землю.

Конан покачал головой, неспособный понять такие натуры. Винашко вытаскивал кожаные мешки с зерном, рисом, заплесневелым сыром и вяленым мясом, мехи с кислым вином.

— Пойди приведи кого-нибудь помочь донести еду, — велел Конан Иваносу, глядя вверх. — Я побуду здесь.

Когда Иванос покинул пещеру, Винашко дотронулся до руки Конана.

— Ты мне веришь?

— Да, клянусь Кромом, — ответил Конан, жуя пригоршню сушеных смокв. — Любой, кто привел меня к еде, мой друг. Но как ты и твое племя добирались сюда из долины Акрим? Это, должно быть, долгий и трудный путь.

Глаза Винашко сверкнули, как у голодного волка.

— Это наша тайна. Я покажу тебе, если ты мне доверишься.

— Когда мой желудок будет полон, — ответил Конан. Рот его был набит смоквами. — Мы преследуем этого черного дьявола, Артабана из Шахпура. Он где-то здесь, в горах.

— Он ваш враг?

— Враг?! Если я до него доберусь, я сделаю из его кожи пару сапог.

— Артабан из Шахпура находится в трех часах верхового пути отсюда.

— Ха! — Конан вскочил с мечом в руке, его синие глаза горели. — Отведи меня к нему!

— Будь осторожен! — воскликнул Винашко. — У него сорок вооруженных туранцев, и к нему присоединился Дайуки с полутора сотнями гирканцев. Сколько людей у тебя, лорд?

Конан молча жевал, нахмурившись. При таком неравенстве сил он не может дать Артабану еще какое-нибудь преимущество. За месяцы, что прошли с тех пор, как он стал капитаном пиратов, Конан силой превратил свою команду в превосходных воинов, но это по-прежнему было орудие, которое следовало использовать осмотрительно. Сами по себе они были беспечными и непредусмотрительными. Если ими умело руководить, они могли совершить многое. Но без мудрого вождя они бы просто понапрасну отдали жизни.

— Если ты пойдешь со мной, козак, — сказал Винашко, — я покажу тебе то, чего ни один человек кроме йуэтши не видел уже тысячу лет!

— Что именно?

— Дорогу смерти для наших врагов!

Конан шагнул вперед и остановился.

— Подожди, идут красные братья. Слышишь, как мои псы ругаются?

— Отошли их обратно с едой, — шепнул Винашко, когда полдюжины пиратов выбрались из расселины в пещеру. Конан встретил их широким взмахом руки.

— Несите это все назад к ручью, — велел он. — Я же вам сказал, что найду пищу!

— А ты что? — спросил Иванос.

— Обо мне не беспокойтесь. Мне надо поговорить с Винашко. Возвращайтесь в лагерь и набейте брюхо, покусай вас демоны!

Когда шаги пиратов затихли в расселине, Конан хлопнул Винашко по спине с такой силой, что тот пошатнулся.

— Пошли, — сказал Конан.

Йуэтши первым стал подниматься по спиральной лестнице, вырезанной в каменной стене. Над последним рядом могил она заканчивалась перед входом в тоннель. Конан обнаружил, что может стоять в тоннеле, выпрямившись во весь рост.

— Если ты пойдешь по этому тоннелю, — сказал Винашко, — то выйдешь позади крепости запоросканца Глега, которая висит над долиной Акрим.

— Что мне толку от этого? — проворчал Конан, нащупывая дорогу вслед за йуэтши.

— Вчера, когда началась кровавая резня, я некоторое время сражался с гирканскими псами. Когда всех моих соплеменников перерезали, я бежал к выходу из долины, который называется Горло Дива. Там я оказался среди воинов-незнакомцев, которые повалили меня на землю и связали. Они хотели узнать от меня, что происходит в долине. Это были моряки флота короля. Они называли своего начальника Артабаном.

В то время, когда они допрашивали меня, прискакала девушка. Она мчалась, как безумная, а по пятам за ней гнались гирканцы. Когда она спрыгнула с лошади и стала умолять Артабана о помощи, я узнал в ней танцовщицу из Заморы, которая живет в замке Глега. Туча стрел отогнала гирканцев, и затем Артабан вступил в разговор с девушкой, позабыв про меня. Уже три года в замке Глега живет пленник. Я знаю об этом, потому что я отвозил зерно и отгонял овец в крепость. Платили мне по-запороски, то есть руганью и затрещинами. Козак, этот пленник — принц Тейяспа, брат короля Йилдиза!

Конан удивленно хмыкнул.

— Девушка, Роксана, открыла это Артабану, и он поклялся помочь ей освободить принца. Пока они разговаривали, гирканцы вернулись и остановились в отдалении. Они жаждали мести, но были осторожны. Артабан приветствовал их и имел беседу с Дайуки, их новым вождем, потому что Куруш Хан был убит. Наконец гирканец взобрался на стену и разделил хлеб и соль с Артабаном. И эти трое составили заговор с целью спасения принца Тейяспы и возведения его на трон.

Роксана обнаружила тайный путь, ведущий в замок. Сегодня, перед самым заходом солнца, гирканцы должны атаковать крепость в лоб. Пока они таким образом будут отвлекать внимание запоросканцев, Артабан и его люди должны пробраться в замок тайным путем. Роксана откроет им дверь, они возьмут принца и скроются в горах, чтобы собрать войско. Тем временем, пока они составляли планы, наступила ночь, я перегрыз веревки и убежал.

Ты хочешь мести. Я покажу тебе, как поймать Артабана. Можешь перебить всех, кроме Тейяспы. Ты сможешь либо получить большой выкуп от Кушии за ее сына, либо от короля Йилдиза за убийство брата, либо, если тебе так больше понравится, сам возвести его на трон.

— Покажи, — сказал Конан. Глаза его блестели нетерпением.

Гладкий пол тоннеля, в котором могли ехать три лошади в ряд, наклонно уходил вниз. Время от времени короткие лестничные пролеты вели на более нижний уровень. Некоторое время Конан ничего не видел в темноте. Затем слабое свечение впереди слегка рассеяло мрак. Свечение стало серебряным сиянием, и шум падающей воды наполнил тоннель.

Они стояли у выхода из тоннеля, который был замаскирован полотнищем воды, падающей со скал наверху. Из водоема, который образовался у подножия водопада, неширокий поток сбегал вниз. Винашко показал на выступ, который вел из выхода пещеры по краю водоема. Конан последовал за ним. Пройдя сквозь тонкую завесу воды, он оказался в расселине, которая была как ножевая рана в теле горы. Они имела пятьдесят шагов ширины в самом широком месте. По обе ее стороны возвышались отвесные скалы. Нигде не было ни следа растительности, если не считать буйной поросли вдоль потока. Поток стремился вниз по каменному ложу ущелья и исчезал в узком проломе противоположной каменной стены.

Конан последовал за Винашко вверх по извивающемуся каменному горлу. Через триста шагов они потеряли из вида водопад. Пол поднимался. Вскоре йуэтши остановился и подался назад, предостерегающе взяв за руку своего спутника. На углу каменной стены росло скрюченное деревце. За ним и спрятался Винашко, показывая рукой вперед.

За этим поворотом ущелье тянулось еще на восемьдесят шагов и оканчивалось тупиком. С левой стороны от них скала казалась какой-то странной, и Конан некоторое время смотрел на не, прежде чем понял, что видит стену, сложенную человеком. Они находились практически позади крепости, построенной в теснине среди скал. Ее стена поднималось отвесно от края глубокой пропасти. Этот разрыв не был соединен мостом, и единственным входом в стене, по-видимому, была тяжелая, окованная железом дверь на середине высоты стены. Напротив нее вдоль скалы шел узкий карниз, который тоже носил следы человеческого труда, в результате которого на него можно было попасть с того места, где они стояли.

— Этим путем выбралась из крепости девушка Роксана, — сказал Винашко.

— Ущелье идет почти параллельно долине Акрим. Оно сужается к западу и в конце концов выходит в долину узкой тесниной, по которой стремится поток. Запоросканцы заблокировали вход камнями, чтобы путь не был виден снаружи тем, кто о нем не знает. Они редко пользуются этой дорогой и ничего не знают о тоннеле за водопадом.

Конан поскреб свой бритый подбородок. Ему очень хотелось самому ограбить замок, но он не видел способа добраться туда.

— Клянусь Кромом, Винашко, я бы хотел посмотреть на это место, о котором ты говоришь.

Йуэтши глянул на могучую фигуру Конана и покачал головой.

— Есть путь, который мы называем Дорогой Орлов, но он не для таких, как ты.

— Ймир! Неужто одетый в шкуры дикарь лучше лазит по скалам, чем горец из Киммерии?! Веди!

Винашко пожал плечами и двинулся назад по ущелью. Они уже снова видели водопад, когда он остановился рядом с чем-то, что выглядело как неглубокий желоб, выветрившийся в скальной стене. Присмотревшись, Конан увидел цепочку неглубоких выемок для рук, выбитых в сплошной каменной стене.

— Я бы углубил эти оспины, — проворчал Конан, но тем не менее стал подниматься следом за Винашко, цепляясь за неглубокие выемки пальцами рук и ног. Наконец они достигли верхушки каменного гребня, образующего южную стену ущелья, и уселись на него, свесив ноги.

Ущелье извивалось внизу, под ними, как след змеи. Конан посмотрел поверх противоположной, более низкой стены ущелья в долину Акрим.

Справа от него утреннее солнце стояло высоко над блестящим морем Вилайет. Слева возвышались пики Колхианских Гор со снежными шапками вершин. Бросив взгляд назад, он мог видеть путаницу скал и ущелий, где, как он знал, стояла лагерем его команда.

Дым все еще лениво поднимался вверх от почерневших пожарищ, которые только вчера были деревнями. В глубине долины, на левом берегу реки, были расставлены шатры из шкур. Конан увидел людей, снующих как муравьи среди этих шатров. То были гирканцы, сказал Винашко, и указал Конану на выход из долины, устье узкого каньона, где был лагерь туранцев. Но внимание Конана было поглощено крепостью.

Крепость была прочно поставлена в теснине среди скал между ущельем, которое находилось под ними и долиной. Замок был обращен фасадом к долине и полностью окружен массивной двадцатифутовой стеной. Тяжелые ворота, по обе стороны которых высились башни с узкими бойницами для лучников, главенствовали над внешним склоном. Этот склон был не слишком крут, по нему можно было взобраться пешком и даже верхом, но он был совершенно гол и не предоставлял возможным атакующим никакой защиты.

— Только дьявол может решиться штурмовать эту крепость, — проворчал Конан. — Как мы можем добраться до королевского брата через эту кучу камня? Отведи нас к Артабану, чтобы я смог доставить его голову на Запороску.

— Будь осторожен, если тебе дорога своя собственная голова, — ответил Винашко. — Что ты видишь в ущелье?

— Голый камень, и только вдоль потока полоска зарослей.

Йуэтши оскалился в волчьей ухмылке.

— А ты заметил, что на правом берегу заросли гуще и выше? Слушай. Скрытые завесой водопада, мы можем наблюдать и дождаться, когда туранцы направятся вверх по ущелью. Затем, пока они заняты в замке Глега, мы спрячемся в кустах у потока и нападем на них, когда они будут возвращаться. Мы убьем всех, кроме Тейяспы, а его возьмем в плен. Затем вернемся обратно через тоннель. У тебя есть корабль, на котором мы сможем бежать?

— Да, — ответил Конан, вставая и потягиваясь. — Винашко, есть ли какой-нибудь другой спуск вниз с этого лезвия ножа, на котором мы сидим, кроме того, которым мы пришли?

— Есть тропа, которая ведет на восток вдоль гребня и затем спускается в лабиринт ущелий, в одном из которых стоят лагерем твои люди. Смотри, я покажу тебе. Видишь вон ту скалу, похожую на старуху? Около нее надо повернуть…

Конан внимательно выслушал, куда и как надо поворачивать. Но суть объяснений сводилась к тому, что этот опасный путь, более подходящий для каменного козла или серны, чем для человека, не давал возможности попасть в ущелье под ними.

Посреди объяснений Винашко вдруг повернулся и окаменел.

— Что это? — воскликнул он.

Из удаленного гирканского лагеря галопом вырвались всадники и, нахлестывая лошадей, проскакало через мелкую реку. Солнце сверкало на остриях пик. На стене крепости замелькали шлемы.

— Атака! — вскричал Винашко. — Кхосатрал Хел! Они переменили планы; они собирались напасть не раньше вечера. Быстро! Нужно спуститься прежде, чем появятся туранцы.

Они стали спускаться по неглубокому желобу, шаг за шагом, медленно и осторожно.

Наконец они ступили на дно ущелья и поспешили к водопаду. Они добрались до водоема, пересекли карниз и нырнули под водную завесу. Как только они оказались в сумраке позади водопада, Винашко схватил Конана за одетый кольчугой локоть. Сквозь шум воды киммериец расслышал звон стали о камень. Он выглянул наружу через мерцающую стену воды, которая делала все размытым и призрачным, зато скрывала их от взглядов тех, кто находился снаружи. Конан и йуэтши едва-едва успели попасть в свое убежище.

По ущелью двигался отряд высоких людей в кольчужных латах и шлемах, обмотанных тюрбанами. Во главе их был человек выше остальных ростом, чернобородый, с ястребиными чертами лица. Конан шумно выдохнул и, положив руку на рукоять меча, подался вперед, но Винашко вцепился в него.

— Во имя богов, козак! — яростно зашептал он. — Не отдавай наши жизни понапрасну. Они у нас в ловушке, но если ты бросишься прямо сейчас…

— Не волнуйся, — ответил Конан с угрюмой ухмылкой. — Я не такой простак, чтобы испортить добрую месть бездумным порывом.

Туранцы пересекали узкий поток. На противоположном берегу они остановились, как будто прислушиваясь. Конан и йуэтши различили за шумом воды отдаленный многоголосый вопль.

— Атака! — шепнул Винашко.

Как будто это было сигналом, туранцы быстро устремились вдоль по ущелью. Винашко коснулся руки киммерийца.

— Останься здесь и наблюдай. Я вернусь и приведу твоих пиратов.

— Поторопись, — сказал Конан. — Если ты не успеешь привести их вовремя, все пропало.

И Винашко исчез, словно тень.

В просторной комнате, роскошное убранство которой составляли тканые золотом гобелены, шелковые диваны и бархатные кушетки, полулежал принц Тейяспа. Он казался воплощением чувственного безделья, одетый в шелка и атлас, с хрустальным кувшином вина возле локтя. Его темные глаза были глазами сновидца, чьи сны навеяны вином и наркотическими снадобьями. Взгляд его покоился на Роксане, которая напряженно сжимала прутья решетки, глядя наружу. Но выражение принца было спокойным и отстраненным. Похоже было, что он нес слышит криков и шума, доносящихся снаружи.

Роксана беспокойно шевельнулась, бросив на принца взгляд через плечо. Она сражалась как тигрица, стараясь удержать принца от падения в глубину вырождения и отказа от всего, которую заботливо подготовили его тюремщики. Роксана не признавала фатализма и пыталась вернуть его к жизни и амбициям.

— Время, — выдохнула она, оборачиваясь. — Солнце в зените. Гирканцы атакуют замок, хлещут лошадей и впустую тратят множество стрел. Запоросканцы пускают в них стрелы и сбрасывают камни. Склон уже завален мертвыми телами, но они атакуют снова и снова, как безумцы. Я должна торопиться. Ты еще воссядешь на золотом троне, о возлюбленный мой!

Она простерлась перед ним и поцеловала его туфли в экстазе обожания, затем поднялась и торопливо вышла из комнаты. Она прошла через другую комнату, в которой десять огромных немых чернокожих несли стражу денно и нощно. По коридору она перебралась во внешний двор, который лежал между замком и задней стеной, в которой была дверь. Хотя Тейяспе не разрешалось выходить без стражи из его комнаты, Роксана могла входить и выходить свободно, когда ей вздумается.

Она пересекла двор и подошла к двери, ведущей в ущелье. Рядом с дверью прислонился к стене один воин, недовольный тем, что его лишили участия в сражении. Хотя тыл крепости казался неприступным, осторожный Глег все равно поставил там стражу. Стражник был согдийцем. Его войлочная шапка съехала набок. Он нахмурился и взялся за пику, когда Роксана приблизилась к нему.

— Что тебе здесь нужно, женщина?

— Я боюсь. Крики и шум испугали меня, лорд. Принц пьян соком лотоса, и некому успокоить мои страхи.

Она бы зажгла огонь в сердце трупа своим видом воплощенного испуга и мольбы. Согдиец ущипнул себя за густую бороду.

— О, не бойся, слабая газель, — сказал он. — Я успокою тебя.

Он положил руку с грязными ногтями ей на плечо и привлек девушку к себе.

— Никто не тронет и пряди твоих волос. Я… ааах!

Прильнув к нему, Роксана вытащила из-за кушака кинжал и всадила ему в горло. Одной рукой согдиец вцепился в бороду, второй пытался выхватить меч, да так и замер, затем закачался и тяжело повалился на землю. Роксана вынула связку ключей из его пояса и бросилась к двери. Она распахнула дверь и вскрикнула от радости при виде Артабана и его туранцев на карнизе с противоположной стороны.

Тяжелая доска, которой пользовались в качестве моста, лежала неподалеку, но она была слишком тяжела, чтобы девушка могла с ней управиться. Счастливая случайность позволила девушке воспользоваться доской для вчерашнего побега, поскольку кто-то по небрежности оставил ее перекинутой через пропасть и без охраны на несколько минут. Артабан перебросил девушке веревку, которую она привязала к двери. Второй конец веревки держали полдюжины сильных мужчин. Три туранца пересекли бездну, перебирая руками по веревке. Затем они перебросили через пропасть доску для остальных.

— Двадцать человек стеречь мост, — отрывисто бросил Артабан. — Остальные со мной.

Морские волки выхватили мечи и последовали за своим капитаном. Артабан быстро вел их за легконогой девушкой. Когда они вошли в замок, откуда-то появился слуга и уставился на них. Прежде чем он успел крикнуть, острый как бритва ятаган Дайуки перерезал ему горло. Отряд устремился в комнату, где десять немых вскочили, хватаясь за кривые сабли. Последовал быстрый, яростный, молчаливый бой — беззвучный, если не считать свиста и звона клинков, да шумных вдохов раненых. Три туранца умерли, остальные ворвались во внутреннюю комнату по телам поверженных чернокожих.

Тейяспа поднялся с подушек. Его глаза сверкали прежним огнем, когда Артабан драматически преклонил колени перед ним и поднял рукоять своего окровавленного ятагана.

— Вот воины, которые вернут тебе трон! — воскликнула Роксана.

— Пойдемте быстрее, пока эти запоросканские собаки не обнаружили нас,

— сказал Артабан.

Он окружил Тейяспу своими людьми. Они быстро пересекли комнаты, внутренний двор, и приблизились к двери. Но звон стали был услышан. Когда туранцы пересекали мост, позади них раздались дикие крики. Через двор метнулась крепкая, мощная фигура, одетая в шелк и сталь, а за ней пятьдесят лучников и мечников в шлемах.

— Глег! — вскричала Роксана.

— Сбросьте вниз доску! — взревел Артабан, перепрыгивая на каменный карниз.

По обе стороны пропасти воины взялись за луки, и в воздухе засвистели тучи стрел, летящих в обоих направлениях. Несколько запоросканцев упало, но упали также двое туранцев, которые нагнулись поднять доску, и Глег бросился через мост. Его серые глаза яростно горели из-под остроконечного шлема. Артабан встретил его грудью. В сверкающем водовороте стали туранский ятаган схлестнулся с клинком Глега, и острое лезвие рассекло мощные мускулы шеи запоросканца. Глег пошатнулся и с диким криком сорвался в пропасть.

В мгновение ока туранцы сбросили вслед за ним мост. С противоположной стороны пропасти запоросканцы разразились яростными воплями и принялись с бешеной быстротой осыпать врагов стрелами. Прежде чем спускающиеся по карнизу туранцы выбрались за пределы досягаемости, еще трое пали и пара воинов была ранена, так сильна была буря стрел, поднятая запоросканцами. Артабан разразился проклятиями по поводу потерь.

— Все, кроме вас шестерых, ступайте вперед и проверьте, свободен ли путь, — приказал он. — Я последую за вами вместе с принцем. Мой лорд, я не мог привести лошадь по этому ущелью, но я велю своим псам сделать для тебя носилки из копий…

— Боги да спасут меня от того, чтобы ехать на плечах моих освободителей! — воскликнул принц Тейяспа. — Я снова мужчина! Никогда не забуду этот день!

— Хвала богам! — шепнула Роксана.

Они добрались до водопада. Все, кроме небольшой замыкающей группы, перебрались через поток и выбирались на левый берег, когда на них неожиданно посыпался град стрел. Туча стрел просвистела над водой и обрушилась в их ряды, затем еще одна и еще. Первые из туранцев упали, как пшеница под косой. Остальные с предупредительными криками отпрянули назад.

— Пес! — возопил Артабан, поворачиваясь к Дайуки. — Это твоя работа!

— Я что, приказал своим людям стрелять в меня? — взвизгнул гирканец. Его темное лицо побледнело. — Это какой-то новый враг!

Артабан ринулся по ущелью к своим деморализованным воинам, выкрикивая проклятия. Он знал, что запоросканцы соорудят из чего-нибудь мост через пропасть и бросятся в погоню, так что он окажется меж двух вражеских сил. Он понятия не имел, кто эти новые враги. Будучи в крепости, он слышал крики битвы, а затем будто бы топот копыт, выкрики и звон стали донеслись из долины. Но запертый в этом узком ущелье, которое заглушало звуки, он не мог сказать наверняка.

Туранцы продолжали падать под стрелами невидимого противника. Некоторые выпустили свои стрелы наугад по кустам. Артабан отбросил в сторону их луки с криком:

— Глупцы! Не тратьте стрел на тени! Возьмите сабли и за мной!

С бешенством отчаяния оставшиеся туранцы бросились в заросли. Плащи их развевались, глаза сверкали. Некоторых остановили стрелы, но остальные попрыгали в воду и перебрались на противоположную сторону. Из кустов на том берегу поднялись дикие фигуры, одетые в кольчуги или нагие до пояса.

— Вперед! — взревел могучий голос. — Режьте их, бейте их!

Туранцы издали вопль удивления при виде вилайетских пиратов. Затем враги схлестнулись. Звон и бряцанье стали отражалось эхом от утесов. Первые туранцы, выбравшиеся на высокий берег, упали обратно в воду с расколотыми черепами. Пираты выскочили на берег, чтобы схватиться с врагами вблизи, по пояс в воде, которая вскоре покраснела от крови. Пираты и туранцы наносили удары и отвечали на них, размахивая оружием в слепой ярости схватки. Кровь и пот заливали им глаза.

Дайуки ворвался в гущу битвы, свирепо сверкая глазами. Его дважды изогнутый клинок расколол голову пирата. Затем Винашко бросился на него с голыми руками, пронзительно вопя.

Гирканец отшатнулся, испуганный дикой ненавистью в лице йуэтши, но Винашко схватил Дайуки за шею и впился зубами ему в горло. Он повис на враге, вгрызаясь все глубже и глубже, не обращая внимания на кинжал, который Дайуки всаживал ему в бок. Кровь брызнула из-под его зубов. Оба оступились и упали в поток. Продолжая рвать и терзать друг друга, они были смыты течением вниз. Над водой показывалось то одно лицо, то другое, пока оба не исчезли навсегда.

Туранцы были отброшены обратно на левый берег, где они недолго противостояли пиратам в кровавой схватке. Затем они не выдержали и бежали туда, где сидел в тени утеса и наблюдал происходящее принц Тейяспа с горсткой воинов, которых Артабан оставил охранять его. Принц трижды делал такое движение, словно хотел выхватить клинок и броситься в бой, но Роксана, прильнув к его ногам, не пускала его.

Артабан, вырвавшись из схватки, поспешил к принцу. Клинок адмирала был в крови по самую рукоять, кольчуга порублена, а из-под шлема струилась кровь. За ним из гущи битвы выбрался Конан, потрясая своим огромным мечом, зажатым в кулаке, подобном кузнечному молоту. Он расшвыривал врагов ударами, которые разбивали щиты, оставляли вмятины в шлемах, пробивали кольчугу и плоть, разрубая кости.

— Хо, шакалы! — ревел он на своем варварском гирканском. — Мне нужна твоя голова, Артабан, и мне нужен тот, кто рядом с тобой, Тейяспа. Не бойся, прелестный принц, я не причиню тебе вреда.

Артабан, оглядевшись вокруг в поисках пути к спасению, увидел желоб, ведущий вверх по каменной стене, и разгадал его назначение.

— Быстрее, мой лорд! — шепнул он. — Вверх по скале! Я задержу варвара, пока вы подниметесь.

— О да, торопись! — взмолилась Роксана. — Я последую за тобой.

Но фатализм принца Тейяспы вновь одержал верх. Принц пожал плечами.

— Нет. Как видно, богам неугодно, чтобы я стремился к трону. Кто может избежать своей судьбы?

Роксана в ужасе схватилась за волосы. Артабан вложил оружие в ножны, прыгнул к желобу и стал взбираться наверх с ловкостью моряка. Но Конан, бросившись к нему, успел схватить Артабана за щиколотку и сдернул туранца со стены, как птицелов птицу, которую поймал за лапку. Артабан рухнул на землю, звеня доспехами. Он попытался откатиться в сторону и вырваться, но в этот миг киммериец пронзил тело туранца мечом, пробив кольчугу и пригвоздив его к земле.

Приближались пираты. С их мечей капала кровь. Тейяспа развел руки в стороны со словами:

— Я принц Тейяспа, и я в вашей власти.

Роксана покачнулась, заслоняя глаза руками. Вдруг быстрее молнии она вонзила свой кинжал в сердце принца. Тейяспа умер мгновенно. В тот миг, когда его тело падало к ее ногам, девушка пронзила кинжалом свою грудь и осела на землю рядом со своим возлюбленным. Со стоном она прижала к себе его голову. Пираты стояли вокруг в благоговейном ужасе, ничего не понимая.

Шум, послышавшийся в ущелье, заставил их поднять головы. Их оставалась жалкая горстка, они были измучены сражением, одежда их была пропитана водой и кровью.

— Сюда движутся люди, — сказал Конан. — Вернемся в тоннель.

Пираты послушались его не сразу, как будто не вполне понимали его слова. Последние из них еще не успели скрыться за водной завесой, а в ущелье уже показалась группа людей, спустившихся сверху, со стороны замка. Конан, подгоняя последних из своих людей пинками и проклятиями, оглянулся и увидел, что ущелье заполнили вооруженные фигуры. Он узнал меховые шапки запоросканцев и белые тюрбаны Имперской Гвардии Аграпура. Тюрбан одного из новоприбывших был украшен пучком перьев райской птицы, и Конан с изумлением узнал по этому и другим признакам генерала Имперской Гвардии, третьего человека в Туранской Империи.

Генерал тоже заметил Конана и хвост процессии пиратов, и выкрикнул приказ. Когда Конан, замыкающий цепь, проходил сквозь стену воды, от основного отряда туранцев отделилась небольшая группа и бросилась к водоему.

Конан крикнул своих людям, чтобы они бежали бегом, повернулся и остановился лицом к водной завесе с внутренней ее стороны, с небольшим круглым щитом убитого туранца и собственным огромным мечом в руках.

Сквозь стену воды прошел гвардеец. Он набрал в грудь воздуха, чтобы закричать, но его крик был оборван сочным ударом, когда меч Конана прошел сквозь его шею. Тело и голова воина отдельно друг от друга свалились в водоем. У второго гвардейца было время ударить смутно различимую фигуру, что возвышалась над ним, но его меч отскочил от щита Конана. В следующий миг он тоже упал в водоем с разрубленным черепом.

Раздались крики, частично заглушенные шумом воды. Конан прижался к стене тоннеля. Буря стрел просвистела сквозь водную завесу, разбрызгивая воду, и отразилась от стен и пола тоннеля.

Быстрый взгляд показал Конану, что его люди уже исчезли во мраке тоннеля. Он бросился бежать вслед за ними, так что когда спустя несколько мгновений гвардейцы снова ринулись сквозь стену падающей воды, они не встретили никого.

Тем временем в ущелье раздались крики, исполненные ужаса, когда вновь прибывшие остановились среди трупов. Генерал опустился на колени перед мертвым принцем и умирающей девушкой.

— Это принц Тейяспа! — вскричал он.

— Принц вне пределов вашей власти, — пробормотала Роксана. — Я бы сделала его королем, но вы отняли у него мужество… отняли все… и я убила его.

— Но я привез ему корону Турана! — воскликнул генерал. — Йилдиз мертв, и народ восстанет против его сына Ездигерда, если ему будет за кем последовать…

— Слишком поздно, — шепнула Роксана, и ее темноволосая голова упала на плечо.

Конан бежал по тоннелю, а позади него отдавался эхом топот преследователей-туранцев. Там, где тоннель выходил в огромное естественное помещение, стены которого хранили в себе могилы забытой расы, он увидел своих людей, которые нерешительно столпились внизу. Одни разглядывали пламя, бьющее из отверстия в полу, другие смотрели вверх на лестницу, по которой они спустились.

— Бегите на корабль! — взревел Конан, приложив к рту сложенные чашей руки.

Слова его отразились странным эхом от черных цилиндрических стен.

Пираты устремились в расселину, которая вела из пещеры во внешний мир. Конан снова повернулся и прижался к стене рядом с самым выходом из тоннеля. Он ждал, пока топот преследователей не стал громче.

Имперская гвардия вынырнула из тоннеля. Снова меч Конана просвистел в воздухе и обрушился на врага, пробивая насквозь кольчугу, кожу и тело, и вгрызаясь в позвоночник. С воплем гвардеец полетел с помоста перед тоннелем головой вниз. Инерция увлекла его мимо спиральной лестницы на середину пола пещеры. Его тело угодило в дыру, из которой вырывался бледный огонь и застряло там, как пробка в бутылке. Пламя погасло с хлопком, погрузив пещеру во мрак, который лишь едва рассеивался слабым светом из отверстия в потолке высоко вверху.

Конан не видел, куда упало тело гвардейца, потому что смотрел в тоннель, готовый встретить очередного врага. Следующий гвардеец показался наружу, но отпрыгнул назад, когда Конан свирепо бросился на него. Раздался шум голосов; стрела просвистела рядом с головой Конана, ударила в противоположную стену пещеры и сломалась о черный камень.

Конан повернулся и стал спускаться по каменной лестнице, прыгая через три ступени. Спустившись вниз, он увидел Иваноса, который подгонял последних пиратов к расселине. Они были от Конана на противоположной стороне пещеры, на расстоянии, которое он мог бы покрыть примерно в десять прыжков. Слева от расселины, на высоте примерно пять ростов Конана над полом, из тоннеля высыпала туранская гвардия и устремилась вниз по лестнице. Несколько гвардейцев на бегу выпустили стрелы в киммерийца, но освещение было слабым, а он двигался так быстро, что они промахнулись.

Однако в тот миг, когда ноги Конана коснулись пола, появилась еще одна действующая сила. Каменные блоки, загораживающие отверстия могильных отверстий, со скрежетом поползли внутрь. Сначала шевельнулись лишь несколько каменных блоков, затем они стали двигаться десятками. Словно личинки, выползающие из коконов, обитатели могил стали выбираться наружу. Конан успел сделать только три прыжка к расселине, когда путь ему преградила дюжина тварей.

Они имели тела, смутно напоминающие человеческие, но белые и совершенно лишенные волос, тощие и волокнистые, как будто от долгого поста. Пальцы их рук и ног оканчивались огромными загнутыми когтями. У них были огромные глаза с тяжелым неприятным взглядом. Лица их больше напоминали морды летучих мышей, чем человеческие лица: огромные уши, маленькие вздернутые носы и здоровенные пасти, из которых торчали заостренные, как иглы, клыки.

Первыми добрались до пола те существа, которые выбирались из нижнего яруса камер. Но верхние ярусы тоже продолжали открываться, и твари выбирались из камер сотнями. Они сноровисто спускались вниз по испещренной отверстиями стене, цепляясь когтями. Те, которые добрались вниз первыми, увидели последних пиратов, когда те входили в расселину. Указывая на них когтистыми пальцами и пронзительно вереща, ближайшие к расселине твари бросились туда.

У Конана волосы встали дыбом от свойственного варварам ужаса перед опасностями сверхъестественного происхождения. Он узнал в тварях чудовищных «брылюк» из запоросканских легенд — созданий, которые и не люди, и не звери, и не демоны, но одновременно и то, и другое, и третье отчасти. Их почти человеческий разум служил их звериной жажде человеческой крови, а их сверхъестественные способности позволили им выжить, хотя они были заточены в могилах в течение столетий. Созданий тьмы удерживало взаперти магическое пламя. Когда оно погасло, брылюки вырвались наружу, чудовищно свирепые и алчущие крови.

Те, которые спускались на пол рядом с Конаном, бросились к нему, протягивая страшные лапы. С нечленораздельным ревом киммериец закружился на месте, размахивая мечом, чтобы не подпустить тварей со спины. Меч отсекал здесь голову, там лапу, а одну брылюку разрубил пополам. Но они продолжали напирать, пронзительно вереща. Со стороны спиральной лестницы раздались вопли туранцев. Брылюки набросились на них сверху, подобрались к ним снизу и вонзили клыки и когти в их тела.

Лестница заполнилась корчащимися и дерущимися фигурами. Туранцы бешено отбивались от напирающих на них тварей. Клубок тел, состоящий из гвардейца и нескольких вцепившихся в него брылюк, скатился по лестнице и упал на пол. Вход в расселину был основательно заблокирован визжащими брылюками, которые старались протиснуться туда и погнаться за пиратами Конана. Конан почувствовал, что еще несколько секунд, и они раздавят его своей массой. Ни один выход из пещеры не был доступен.

С яростным ревом Конан промчался через пещеру, однако не в том направлении, которого ждали брылюки. Конан двигался бросками и зигзагами. Меч в его руке превратился в бушующий ураган стали. Киммериец достиг стены в точке непосредственно под помостом, которым оканчивалась спиральная лестница перед входом в тоннель. За ним оставался след неподвижных или корчащихся тел. Твари вцеплялись в него кривыми когтями, разрывали на нем кольчугу, драли на куски одежду, наносили глубокие царапины, из которых текла кровь.

Достигнув стены, Конан отбросил щит, взял меч в зубы, высоко подпрыгнул и ухватился за край отверстия нижнего яруса, которое уже покинул его обитатель. С обезьяньей ловкостью киммерийский горец полез вверх по стене, используя отверстия камер как опоры для рук и ног. В один из моментов, когда голова Конана оказалась на уровне одного из отверстий, ему прямо в лицо уставилась жуткая морда брылюки, которая как раз выбиралась наружу. Кулак Конана молниеносно устремился вперед и попал в ухмыляющуюся морду твари, круша кости. Не задержавшись ни на миг посмотреть, каков был результат удара, Конан полез дальше наверх.

Позади него по стене лезли вверх преследующие его брылюки. Наконец, со вздохом облегчения и ворчанием, он оказался на помосте. Гвардейцы, которые шли последними, увидели, что творится в пещере, и бросились бежать обратно по тоннелю. Несколько брылюк устремились за ними как раз в тот миг, когда Конан показался на помосте.

Твари не успели броситься на него, а он уже был среди них, быстрый и смертоносный, как ураган. Меч Конана принялся крушить белую неестественную плоть, и помост заполнился телами и обрубками тел. На мгновение путь был расчищен от визжащих чудовищ. Конан прыгнул в тоннель и ринулся бежать что было сил.

Впереди него бежали несколько вампиров, а перед ними — гвардейцы. Конан, подбежав к тварям сзади, сокрушил одну, затем еще одну и еще, пока все они не остались лежать позади него, корчась в лужах собственной крови. Конан не снижал темпа, пока не добежал до конца тоннеля. Последние гвардейцы как раз ныряли сквозь водную завесу.

Бросив быстрый взгляд через плечо, Конан увидел, что очередная волна брылюк рвется к нему, протягивая когтистые лапы. Он проскочил сквозь стену воды и оказался рядом с местом, где разыгралась недавняя битва с туранцами. Генерал и его отряд стояли тут же, крича и размахивая руками. Гвардейцы, только что вынырнувшие из-за водопада, бросились по карнизу вниз, на землю. Когда сразу за ними выскочил Конан, туранцы продолжали пререкаться, пока громкий крик генерала не перекрыл все голоса:

— Один из пиратов! Стреляйте!

Конан сбежал по карнизу и находился уже на полпути к желобу, ведущему по стене наверх. Гвардейцы, бежавшие впереди него, которые уже успели спуститься в ущелье, обернулись и уставились на него. Конан промчался мимо них такими гигантскими шагами, что лучники, недооценившие его скорость, осыпали стрелами камни позади него. Прежде чем они успели снова выпустить стрелы, Конан добрался до вертикального желоба в скальной стене.

Киммериец скрылся в желобе, стенки которого на мгновение защитили его от стрел окружавших генерала туранцев. Он устремился вверх, цепляясь за выемки руками и ногами, как обезьяна. Пока туранцы пришли в себя настолько, чтобы добежать до желоба и занять позиции напротив, откуда они могли стрелять в него, Конан был уже на высоте шести своих ростов и быстро поднимался еще выше.

Вокруг него снова просвистела туча стрел, со стуком ударяясь о камни. Две-три попали ему в спину, но кольчужная рубашка помешала им пронзить его тело. Еще пара стрел застряла в одежде. Одна попала Конану в правую руку и прошла насквозь под самой кожей.

Со страшным проклятием Конан схватился за наконечник, выдернул стрелу из раны, отбросил ее и продолжал взбираться. Кровь из раны заструилась по его руке. Но когда в него выпустили стрелы следующий раз, он уже был слишком высоко, и долетевшие до него стрелы потеряли силу. Одна попала ему в башмак, но не смогла его проткнуть.

Конан взбирался все выше и выше, и туранцы внизу превратились в крошечные фигурки. Поскольку их стрелы больше не долетали до него, они перестали стрелять. До Конана донеслись отголоски спора. Генерал хотел, чтобы его люди взобрались вверх по желобу за Конаном, а те протестовали, утверждая, что это напрасно, так как пират просто дождется их и срубит им по очереди головы, когда они будут появляться наверху. Конан угрюмо улыбнулся.

Наконец Конан выбрался наверх. Он сел на каменном гребне, свесив ноги в желоб и тяжело дыша. Конан принялся перевязывать раны, отрывая полосы ткани от одежды. Одновременно он осматривался вокруг. Бросив взгляд вперед, поверх каменной стены, на долину Акрим, он увидел одетых в бараньи шкуры всадников — гирканцев, которые поспешно удирали в сторону гор. За ними гнались всадники в блестящих доспехах — туранские солдаты. Внизу, под ним, туранцы и запоросканцы мельтешили, как муравьи, и в конце концов направились вдоль по ущелью по направлению в крепости, оставив нескольких воинов сторожить Конана, на случай, если он решит спуститься.

Через некоторое время Конан встал, потянулся могучим телом, и обернулся посмотреть на восток, на море Вилайет. Он вздрогнул, когда его острый взор различил корабль. Прикрыв глаза рукой, он увидел, что это туранская галера выбирается из устья речки, где Артабан оставил свой корабль.

— Кром! — пробормотал он. — Значит, трусы поднялись на борт и отплыли, не дожидаясь меня!

Он стукнул кулаком по ладони, издав глубокое горловое ворчание, как рассерженный медведь. Затем он расслабился и коротко рассмеялся. Собственно, ничего другого он от них и не ждал. Как бы то ни было, ему основательно надоели гирканские земли, а на Западе лежало еще множество стран, где он никогда не бывал.

Конан принялся высматривать опасную тропу, ведущую вниз с каменного гребня, которую ему утром показал Винашко.

 Лайон Спрэг де Камп, Бьерн Ниберг. ЗВЕЗДА ХОРАЛЛЫ

 1. Дорога на Ианту

Широкая река лениво несла свои воды, разделяя королевства Коф и Офир. Яркие брызги радугой засверкали под безоблачным небом, когда по камням брода застучали копыта оседланной лошади. Бока животного, блестящие от пота, ходили ходуном. Оно наклонило голову, чтобы напиться, но всадник натянул поводья, полагая, что ледяная вода может навредить не остывшей после долгой скачки лошади.

Лицо всадника было покрыто слоем грязи, кое-где смытой ручейками пота. Его одежда, некогда черная, посерела от дорожной пыли. Однако рукоятка тяжелого добротного меча, висевшего на его боку, была вычищена до блеска. Больше месяца добирался сюда Конан из Замбулы по пустыням и степям Шема да по караванным дорогам и узким тропам в лесах Кофа. Это путешествие подтвердило важность привычки киммерийца всегда держать оружие чистым, наточенным, готовым к бою в любую минуту.

В кошельке Конана лежал приятный груз — Звезда Хораллы — большой драгоценный камень в золотой оправе, украденный некоторое время назад у юной королевы Офира, а затем тоже не совсем праведным способом доставшийся Конану.

Киммерийцу пришло в голову вернуть драгоценность прекрасной королеве Марале. Такая услуга, оказанная властительнице могучего, богатого королевства, должна была, по его мнению, принести ему если не золотые горы, то, по крайней мере, количество золота, достаточное, чтобы обзавестись добротным поместьем, а то и прикупить дворянский титул.

Конан знал, что Офир раздирают междоусобные войны. На глазах теряющий власть король Морантес II обратился за поддержкой к своим вассалам. Говорили, чте несколько столетий назад какой-то дальновидный герцог сумел убедить короля и знатных дворян подписать хартию о согласии. Об этой давней попытке установить стабильное правление в стране ходило много легенд, но, видимо, усилия древних не пошли впрок более поздним правителям Офира.

Конан ехал в Ианту, столицу королевства, кратчайшей дорогой — напрямую. Сначала его путь лежал по незатронутым земледелием пограничным степным районам. Лишь жалкие деревушки селян-пастухов, с трудом сводивших концы с концами, попадались в этих степях. Затем бесплодные земли сменились более плодородными, и на седьмой день пути по землям Офира Конан уже ехал среди золотых полей спелой пшеницы.

Однако и здесь народ не отличался весельем и приветливостью. Местные жители продавали Конану продукты, он останавливался в придорожных трактирах, но на все его вопросы они давали скудные ответы, а то и просто отмалчивались. Киммериец и сам был не очень разговорчив. Но этот заговор молчания начал раздражать даже его. Как-то вечером он предложил хозяину трактира в предместьях столицы посидеть с ним за кружкой вина и поболтать о том о сем. Словно невзначай, Конан перевел разговор на интересовавшую его тему.

— Да что такое случилось с местными жителями? Я никогда не видел таких угрюмых и молчаливых людей. Можно подумать, будто все они неизлечимо больны и знают об этом... Офир ни с кем не воюет, год выдался урожайным — только успевай собирать. Что происходит в вашем королевстве?

— Люди боятся, — ответил трактирщик. — Ходят недобрые слухи, что король заточил в темницу свою супругу, обвинив ее в неверности. Но никто не верит в это объяснение. Королева всегда была справедлива и добра к простым людям, и никогда, во всех ее поездках по стране, тень скандала не нависала над этой добродетельной женщиной.

Дворяне попрятались по своим замкам и готовятся к войне. Все понимают, что с королем творится что-то неладное.

Конан усмехнулся;

— Говори уж прямо: все знают, что ваш король спятил. А кто теперь стоит за этим безумцем?

— Двоюродный брат короля — Риджелло. Говорят, что он вновь пользуется доверием монарха. Пять лет назад он сжег десять деревень — за то, что в неурожайный год крестьяне не смогли выплатить положенный оброк. Многие другие крестьяне, чтобы избежать этой участи, отдали последнее, а затем целыми семьями умирали от голода. За это Риджелло изгнали из королевского двора, но говорят, что теперь он вернулся во дворец. Если это так, то нам всем придется худо.

Дверь трактира резко распахнулась. Конан повернул голову и увидел на пороге убеленного сединами воина в кольчуге и шлеме, с эмблемой в форме звезды на груди. Человек резким движением снял с себя шлем и швырнул его на пол.

— Вина, чтоб вас всех!.. — рявкнул он. — Вина, чтобы утолить мою жажду и утопить мою совесть!

Девушка-подавальщица поспешила к нему навстречу с кувшином и глиняной кружкой. Конан поинтересовался:

— Кто этот человек?

— Капитан Гарус, офицер стражи королевы Маралы. Его отряд расформирован. Я уверен, что у него с собой нет ни гроша, чтобы рассчитаться за еду и выпивку.

Конан вытащил из кошелька серебряную монету:

— Это за ужин и вино для меня и него. Сдачу оставь себе и помалкивай о нашем разговоре и о том, что услышишь, когда я буду говорить с этим человеком.

Трактирщик хотел что-то сказать, но, наткнувшись на ледяной взгляд из-под черных бровей киммерийца, ограничился кивком головы и поспешил на кухню выполнять заказ. Захватив кружку, Конан подошел к столику старого воина и, не спрашивая разрешения, сел напротив.

— Здоровья тебе и долгах лет, капитан, — сказал он.

Конан даже не ожидал такого холода от поднятых на него глаз.

— Ты что, меня за дурака держишь, чужеземец? Митра свидетель, да ты просто издеваешься! Да будет тебе известно, что я должен был умереть, защищая свою королеву. Судьба не дала мне этой чести. Так что здоровье и долгая жизнь мне теперь ни к чему.

Едва Конан успел произнести извинения, как дверь трактира вновь распахнулась, и внутрь вошли четверо вооруженных людей в черных доспехах. Их командир — высокий человек со шрамом от угла рта до уха — вытянул вперед обтянутый кольчужной перчаткой палец:

— Вот он. Схватить предателя!

Двое из вошедших повисли на руках старого капитана прежде, чем тот успел выхватить меч из ножен. Но Конан, вскочив на стол, сильным пинком отправил одного из нападавших в угол комнаты. Второй замахнулся было мечом, чтобы ударить киммерийца по ногам, но Конан подпрыгнул, поджав колени, и клинок противника просвистел в воздухе. В следующий миг обе распрямленные ноги Конана воткнулись в грудь нападавшего. Тот упал на пол, а Конан всем весом навалился на него, обрушив на неприятеля град ударов тяжелых кулаков. Ребра упавшего затрещали, его лицо превратилось в кровавую маску.

Киммериец вскочил на ноги и выхватил из ножен свой меч как раз вовремя, чтобы отразить удар клинка человека со шрамом. Краем глаза Конан заметил, что его товарищ по выпивке ведет бой с четвертым нападающим и с тем, которого киммериец на время нейтрализовал пинком. Остальные посетители трактира не вмешивались в происходящее. Кто мог — выскочил на улицу, остальные жались по стенам или прятались под тяжелыми деревянными столами.

Отбивая удары и нанося их сам, Конан прорычал:

— Какого дьявола ты помешал мне ужинать?

— Это тебе объяснят в тюрьме графа Риджелло. Там тебе будет не до вина.

Человек со шрамом оказался опытным и умелым бойцом. Отразив очередную яростную атаку киммерийца, он выхватил свободной рукой из-за пояса кинжал и бросился в ближний бой, целясь противнику в живот.

Успев перехватить руку с кинжалом, Конан неожиданно выпустил свой меч и с невероятной для человека скоростью нагнулся и схватил противника за ногу освободившейся рукой. Мгновение — и, распрямившись, он поднял воина в черных доспехах над головой и изо всех сил швырнул его на пол. Кинжал и меч полетели в разные стороны, а человек со шрамом, чуть дыша от удара, даже не сделал попытки встать. Изо рта у него хлынула кровь.

Конан подхватил с пола свой меч и огляделся. Последний противник капитана, зажимая рукой кровоточащую рану в боку, прижался к стене, моля о пощаде.

— Кончай его! — крикнул Конан. — Пора сматывать отсюда.

Одним ударом старый капитан раскроил несчастному череп. Из-за входной двери и из-под столов показались головы наиболее храбрых зрителей побоища. Не обращая на них внимания, Конан и Гарус выскочили на улицу, и вскоре их лошади уже уносили своих седоков к Ианте, громко цокая копытами по мощеной дороге.

— С чего это ты, незнакомец, решил спасти мою шкуру? — поинтересовался Гарус, когда беглецы перевели своих лошадей с галопа на рысь.

Смех Конана далеко раскатился по залитой лунным светом дороге.

— Не люблю, когда мне мешают спокойно выпить. А кроме того, у меня есть одно дело к твоей королеве, и я рассчитываю на твою помощь в получении аудиенции.

Он пришпорил своего скакуна, уносившего его в черную как бархат ночь.

На рассвете они подъехали к городу, стоящему на реке Красной, притоке Коротаса. В восходящем солнце сверкали оконные стекла домов и металлические орнаменты и украшения на куполах и башнях.

 2. Драконьи лапы

Опять трактир, опять грязный стол, а на нем кувшин и кружки с вином. В «Диком Вепре» Конан и Гарус появились в широких, добротных плащах с капюшонами — излюбленной одежде странствующих купцов. Эта одежда была куплена на деньги, привезенные Конаном из Замбулы; в ней у них было меньше шансов привлечь внимание соглядатаев графа Риджелло.

Приятели негромко беседовали со смуглой молодой женщиной — судя по добротному одеянию, служанкой в богатом доме. От выпитого вина ее глаза заблестели, лицо: раскраснелось.

— Я так хочу помочь королеве! — громко сказала девушка.'

— Тише, тише, — успокоил ее Конан. — Где она сейчас?

— В Западной башне королевского дворца. Десять стражников из отрядов графа Риджелло стерегут вход. Служанки, приносящие ей еду, тоже назначены графом. Единственный посторонний человек, допущенный к королеве, это ее врач.

— Как его имя? — заинтересовался Конан.

— Доктор Кафратес. Он живет у Угловых ворот. Это. старый друг королевы.

— Отлично, малышка, — сказал Конан, — надо будет навестить доброго доктора. Но сначала давай посмотрим, что это за Западная башня.

В предвечерних сумерках на улицах Ианты раздавались голоса и смех горожан. Никто не обращал внимания на Конана и Гаруса. И они беспрепятственно добрались до Западной башни. Она представляла собой одно из угловых укреплений в стене, окружающей королевский дворец. Ее цилиндрическая кладка начиналась прямо с угла одной из городских улиц. На первых четырех этажах не было ни единого отверстия, но выше — три ряда окон окружали башню; некоторые из них были освещены изнутри.

— Где комната королевы? — шепотом поинтересовался Конан.

— Сейчас скажу, — ответила девушка. — Вот это окно. Во втором ряду, третье справа, — сказала она, показав пальцем.

— Не размахивай руками, это привлекает внимание, одернул ее Гарус.

В это время Конан подошел к стене и внимательно осмотрел кладку.

— Да, тут не заберешься, — вздохнул Гарус.

— Нет? Ты просто не видел, по каким горам лазают киммерийцы у себя на родине. — Конан ощупывал пальцами стыки между камнями. — В одном ты прав, Гарус, швы недостаточно глубоки, чтобы зацепиться пальцами или ногами. Но будь у меня много времени, я сумел бы забраться по этой стене, выковыривая из стыков раствор и делая более надежной опору. Ну да ладно, пока что мы собирались к доктору Кафратесу.

Доктор оказался дородным пожилым человеком с белой как снег бородой, лежавшей на его широкой груди. Он задумчиво отвечал на вопросы киммерийца.

— Следуя своей клятве, я лечу всех, кто обращается ко мне за помощью, независимо от того, в ладах этот человек с законом или нет. За многие годы практики я познакомился и с наиболее серьезными и умелыми городскими ворами. И я никому не выдам их имен. Ну, разве что королеве, но она тактично не расспрашивает меня о таких вещах...

Ладно, я тебя провожу к Торгрио. В былые годы он слыл одним из самых дерзких и удачливых воров; не раз он забирался в дома богатых горожан по стенам. Некоторое время назад он отошел от дел и теперь живет в доме, построенном на ворованные деньги, время от времени перепродавая краденое.

Дом Торгрио располагался между кварталом Аристократов и улицей Гончаров. Такое небольшое, но крепкое и надежное жилище мог бы купить себе торговец средней руки лишь в конце своей жизни. Снаружи дом не блистал никакими излишними украшениями — его хозяину было не с руки слишком явно демонстрировать согражданам свой достаток.

Сам Торгрио был невысоким, вертким человеком, Конану он напоминал паука. Когда Кафратес представил ему незнакомцев и рассказал о причине их визита, Торгрио расплылся в хитрой улыбке.

— Как и у нашего дорогого доктора, у меня есть свои принципы, но... — подмигнул он Конану, — тут такое дело — придется сделать исключение. Итак, что вам нужно от меня лично?

— Мне нужно влезть на Западную башню, — спокойно ответил ему киммериец.

— Неужели? Отличная идея. — Торгрио удивленно приподнял брови. — А я чем могу помочь?

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я тебя прошу. Не валяй дурака. Я уверен, что такие штуковины есть в Ианте. Мне доводилось видеть их, когда я и сам промышлял таким ремеслом, как ты.

— Я допускаю, что в городе они есть, но вовсе не обязательно у меня.

— Мне они нужны!

— Ну, разве что из уважения к бывшему коллеге... — пожал плечами Торгрио и, обернувшись, крикнул через плечо: — Джуния, подай-ка мне драконьи лапы.

Вскоре в комнату вошла женщина средних лет с кучей каких-то железных приспособлений в руках. Торгрио взял их и начал объяснять:

— Вот эту пару прицепляешь к сапогам, если, конечно, они налезут на твою лапу. А эти — для рук. Сначала отрегулируй захват по величине округлости камней. Затем, прижав железную лапу к камню, опускаешь рычажок. Когти вцепляются в верхний и нижний край камня. Чтобы оторвать их — подними рычаг, вот так. Всегда оставляй закрепленными как минимум одну руку и одну ногу. Зря не рискуй.

Гарус передернулся:

— Да если бы сам Митра приказал мне вскарабкаться по стене, как муха, я бы не смог.

Смех Конана напомнил раскат грома в горах.

— Я привык лазать по отвесным скалам в горах моей родины. Зачастую выбор был прост — залезть или погибнуть. Ладно. Пойдем, Торгрио, потренируемся во дворе, на стене твоего дома. 

 3. Неприступная стена

Офицер стражи остановил доктора Кафратеса у входа в покои королевы и проворными движениями внимательно обыскал его. Клацнули тяжелые замки — и доктор вошел в королевскую темницу.

Навстречу ему вышла все та же смуглая девушка, которая проводила его во внутреннюю комнату. Для тюрьмы помещение было слишком роскошным. Ковры из Иранистана и Вендии украшали стены; золотые кубки и полированные серебряные подносы сверкали на красивых резных полках красного дерева.

Королева Марала лежала ничком на широкой кровати и плакала. Мягкие перины и шелковые подушки, как и вся роскошь вокруг, не утешали ее горе. Королева всхлипывала и вздрагивала всем телом.

Служанка негромко сказала:

— Госпожа, досточтимый доктор Кафратес пришел к вам. Вы желаете его принять?

Марала подняла голову и вытерла слезы льняным платком:

— Да, да, конечно! Входите, дорогой доктор! Вы — мой единственный друг за этими стенами. Только вам я могу доверять. Рима, оставь нас.

Кафратес подошел к королеве, опустился на колено и, что-то бурча, тяжело поднялся. Марала жестом приказала ему сесть рядом с собой. Как только доктор сел, она схватила его руку и. сжала ее своими ладонями:

— Я так рада видеть вас, дорогой Кафратес! Я просто в отчаянии. Я ведь уже месяц здесь одна, без друзей, кроме вас и Римы.

Я всегда была верна Морантесу, но такое его отношение ко мне уничтожило все мои симпатии. Рима рассказывает, что солдаты Риджелло ходят по городу и дворцу как завоеватели, а король молчит и только передергивается, когда его кузен щелкает пальцами.

Мне нужен ваш совет, дорогой друг. Вы знаете, что это мой отец настоял, чтобы я вышла замуж за Морантеса, чтобы сохранить королевскую кровь в жилах наследников офирского трона. Я ведь не любила его, считая слабым и ненадежным, но мне пришлось пойти на этот брак из чувства королевской ответственности. Я думаю, что и отец в глубине души теперь сожалеет об этом решении, но признаться не может — его тотчас же казнят.

Более того, мечтам отца о наследнике трона Офира оказалось не суждено сбыться. Морантеса не интересуют женщины, он... он больше посматривает в другую сторону... Мои дела пошли еще хуже с тех пор, как примерно год назад какой-то подлый человек украл у меня Звезду Хораллы.

Кафратес тряхнул бородой, пытаясь собраться с мыслями. Королева никогда еще не была так откровенна с ним.

Будучи придворным лекарем, он никогда не влезал в дворцовые дела и интриги. Поэтому-то его до сих пор и допускали к заточенной королеве. А теперь, даже слушая ее слова, он подвергает опасности не только свою врачебную практику, но и саму свою жизнь.

Доктор вспомнил свой разговор с синеглазым великаном варваром и седым капитаном отряда стражи королевы. Эти двое втянули его в безумно рискованную затею. Но он так любил эту женщину, знал ее с самого детства. А теперь она просила его о помощи. Кафратес почувствовал даже что-то вроде радости и гордости за себя, за то, что он согласился встретиться с заговорщиками и позволил посвятить себя в их замыслы. Доктор провел рукой по волосам королевы, успокаивая ее, и сказал:

— Не надо отчаиваться, Ваше Величество. Ваше сердце измучено неволей, отсутствием человеческого отношения, общения и известий из-за дворцовых стен. Но помощь может быть ближе, чем вы предполагаете.

Королева Марала резко села, отбросив волосы с заплаканного лица:

— Вы добры, Кафратес. Но поймите, пока у меня была Звезда Хораллы, Морантес опасался ее силы. А теперь ему нечего бояться, да и вообще наплевать на то, что со мной будет.

Кафратес поинтересовался:

— А какой силой обладал похищенный камень, Ваше Величество?

— Народные легенды и слухи все переврали. Морантес даже вообразил, что с помощью этого камня я могу привораживать мужчин, если захочу. Только это все вранье. — Королева встала, потянулась и пристально посмотрела в глаза доктору: — Неужели вы думаете, что мне нужна магия, чтобы привлечь мужчину? Я имею в виду нормального, настоящего мужчину.

Хотя Кафратес был уже не молод, ему стоило большого труда отвести взгляд от алых губ и прекрасных форм стройного тела королевы, которое было прикрыто лишь тонкими ночными одеяниями. На ее вопрос он лишь покачал головой.

— Я расскажу тебе одну историю, — начала Марала, прохаживаясь из угла в угол, задумчиво насупив

брови. — Граф Аларкар, мой предок в седьмом поколении, был первым владельцем Звезды Хораллы. Он много путешествовал и побывал далеко на востоке, там, где до него не ступала нога ни одного офирца.

Кафратес, собравшись с силами, решился перебить королеву:

— Ваше Величество, у меня для вас важные, срочные новости...

Но королева лишь жестом руки приказала ему молчать.

— Когда Аларкар путешествовал по джунглям Вендии, он набрел на руины древнего города Хораллы. Лишь один отшельник жил в тех местах. Этот человек был на пороге голодной смерти: сломав ногу, он не мог двигаться и собрать плоды с возделываемого им клочка земли. Аларкар позаботился о его здоровье, а свита помогла собрать урожай и обработать его. В благодарность старый отшельник показал Аларкару тайник с сокровищами под развалинами храма и разрешил ему взять все, что тот пожелает. Мой предок выбрал кольцо, украшенное большим сапфиром, в синеве которого сверкало холодное пламя — серебряная звезда. Больше он ничего не взял.

Удивленный, Кафратес воскликнул:

— А почему он не взял и другие драгоценности?

Королева усмехнулась:

— Граф не был жадным человеком, а кроме того, дома его ждало большое состояние и свой замок. Наверное, он также опасался, что нагруженная сокровищами древнего города свита разбежится или станет добычей разбойников. Во всяком случае, он попросил только одно кольцо.

Отшельник оказался могущественным колдуном. Ему ничего не стоило бы уничтожить колдовством любых грабителей, пожелавших бы украсть древние сокровища. Но, увидев в Аларкаре благородного человека, он в знак благодарности произнес над камнем таинственное заклинание. Затем он объяснил моему предку значение этих колдовских слов. Он сказал: «В руках хорошего человека этот камень будет притягивать других хороших людей, побуждая их вместе бороться за доброе дело».

Королева помолчала, задумавшись.

— Но... но что значит этот камень для нас сегодня, — осторожно нарушил молчание Кафратес.

Марала вздрогнула, повернулась к доктору и ответила:

— Больше двухсот лет назад Звезда Хораллы помогла Аларкару объединить короля и других аристократов, чтобы подписать хартию, в которой устанавливались права и обязанности всех тех, кто живет в королевстве и управляет им. К несчастью, предательство помешало претворить в жизнь эти намерения, но...

Окно комнаты резко распахнулось, зазвенев стеклами, и внутрь ворвался одетый в черное синеглазый великан, сжимающий в руке меч.

Во второй руке он держал пару каких-то странных металлических приспособлений, напоминавших когти хищной птицы. Он аккуратно, не производя лишнего шума, положил их на ковер рядом со своим мечом, а сам, сев на табурет, снял с ног вторую пару похожих стальных когтей. Поднявшись, он скользнул к двери и послушал, что за ней происходит. Как бы ни была поражена Марала его появлением, она не могла не восхититься его движениями, плавными, как у охотящегося тигра.

Незнакомец обернулся к королеве и доктору, одарив их белозубой улыбкой. Кафратес некоторое время только что-то мычал, разводя руками, но затем взял себя в руки и сказал:

— Конан! Я еще не успел посвятить Ее Величество в наши планы! А ты ввалился сюда, как слон в посудную лавку.

Конан не обратил на него внимания. Пожирая глазами красивую фигуру королевы, он сказал:

— Ваше Величество, вы ведь хотите вырваться из тюрьмы?

— Да, конечно. Но как?

— Тем же путем, каким я вошел сюда — по стене, при помощи вот этих приспособлений. А вы повиснете у меня за спиной, как дорожная сумка.

— И куда же ты собираешься увезти меня, незнакомец? — Щеки королевы пылали от волнения.

— Сначала — в одно безопасное местечко, где мы сможем обсудить условия кое-каких интересующих меня делишек, а затем — куда прикажет Ваше Величество.

— А как же я? — всполошился Кафратес. — Когда стража обнаружит исчезновение королевы, с меня живьем кожу сдерут!

Марала посмотрела на Конана:

— Мы сможем взять его с собой?

— Нет, драконьи лапы не выдержат такого веса. Но я найду способ дать доктору правдоподобное извинение за то, что он не успел вызвать стражу. А сейчас мы должны поторапливаться. Гарус ждет нас с лошадьми внизу.

Марала не могла скрыть радости:

— Гарус? Он жив? Ему я спокойно могу доверить свою жизнь.

— Ну так пошевеливайтесь, дорогая моя. Хватит терять время!

Марала с непривычки даже потрясла головой, проверяя, не ослышалась ли она. Королева не привыкла к такому фамильярному обращению даже со стороны враждебно настроенных охранников, а тут — какой-то варвар-чужеземец. .. Но все же она поспешила в другую комнату, откуда вскоре появилась одетая в охотничий костюм. К ее возвращению Кафратес уже лежал на полу, связанный и с кляпом во рту, не зная ни где он, ни что ударило его с такой силой. В районе челюсти у него расплывался огромный синяк.

Королева решительно направилась к Конану.

— Твой план по обеспечению безопасности Кафратеса нельзя не признать логичным и надежным, — усмехнулась она. — Ну, я готова.

Голубые глаза варвара потемнели при взгляде на ее соблазнительные формы, не столько скрытые, сколько подчеркнутые узкой бархатной курткой и шелковыми панталонами в обтяжку, заправленными в сапоги из тонкой кожи. Киммериец вздохнул и сказал:

— Я привяжу вас к спине платком, как мать привязывает своего ребенка. Обнимите меня за шею, а ногами обхватите за пояс. Если вы боитесь высоты, закройте глаза. Постарайтесь не двигаться, чтобы я не потерял равновесие. И не дрожите: эти драконьи когти — надежная штука.

Конан сел на табурет и нацепил стальные когти на свои сапоги. Затем он привязал женщину к спине, завязав концы плотной шали у себя на груди и на поясе. Встав, он спиной вперед вылез из окна и стал осторожно спускаться, выбирая место, куда поставить ногу и руки.

Конан двигался медленно и осторожно — все-таки двойная нагрузка на стальные когти давала себя знать. А кроме того, его внутренний кодекс чести не позволял ему рисковать жизнью доверившейся ему женщины.

Шаг за шагом, камень за камнем, они спускались по стене башни. Город спал под безлунным небом. Не лаяли даже собаки. 

 4. Костер на горе

— Незнакомец, признайся мне, — сказала Марала, — кто ты?

После долгой скачки галопом беглецы ненадолго пустили лошадей шагом, чтобы дать им передохнуть. Их скачка не потревожила ни спящих горожан, ни бодрствующую, но усталую стражу городских ворот, ни отдыхающих крестьян в домах вдоль мощеной дороги.

— Я Конан, родом из Киммерии, странник, бродяга. Я воевал и дрался в стольких странах, сколько не назовет и иной мудрец.

— Почему ты спас меня?

— У меня есть для вас кое-что, госпожа, и я надеюсь получить за это достойную плату.

— Похоже, я вряд ли смогу предложить кому-нибудь даже кусок хлеба. Я ведь теперь королева без трона. Но скажи, что ты собирался мне предложить?

— Поговорим об этом, когда остановимся на ночлег. А сейчас — вперед! Нам тут нельзя задерживаться.

Когда вечер следующего дня опустил на землю густые сумерки, Конан и его спутники расположились на ночлег, забравшись далеко в скалы так, чтобы свет костра не был виден с дороги. Расседланные и стреноженные лошади утолили жажду в прозрачном горном источнике и теперь мирно паслись по соседству на небольшой лужайке. Конан еще в Ианте позаботился об ужине, купив на рынке хлеба, сушеного мяса и фруктов, не забыв также и про бурдюк с кофийским вином.

Утолив голод, киммериец лежал, подложив под голову седло, и рассматривал красивую женщину. Неужели эта слабая, изящная, но храбрая девушка и есть королева Офира, та, которая будто бы могла привораживать мужчин при помощи камня, лежавшего сейчас у него в кошельке.

Он много раз представлял себе, как явится в королевский дворец, получит аудиенцию и вручит ей кольцо, получив взамен тысячу золотых монет и пост в армии в придачу. А вот сейчас он лежит на траве, как какой-нибудь крестьянин-батрак, и королева — беглянка без гроша — сидит рядом с ним у костра. Конан решил завести разговор на нужную ему тему.

— Как я понял, Кафратес не успел предупредить вас о моем появлении. Но у него не было времени и чтобы поведать мне все легенды о вас. Он начал что-то рассказывать о некоем драгоценном камне, при помощи которого вы привораживаете мужчин.

Королева удивленно посмотрела на Конана:

— Да будет тебе известно, что Аларкар, мой предок, получил этот камень из рук колдуна-отшельника в Вендии два столетия назад...

И она вкратце пересказала киммерийцу историю, уже слышанную им днем раньше от Кафратеса. Воспоминания о давнем предательстве заставили ее голос вздрогнуть, глаза королевы заблестели от слез.

— По возвращении в Офир Аларкар, полный решимости объединить королевство и тем самым сделать его сильней, созвал представителей всех дворянских родов. — Марала повернулась к капитану: — Гарус, ты наверняка слышал о Битве Ста Одного меча?

Дремавший Гарус вздрогнул, сбрасывая сон, и глухим голосом ответил:

— Разумеется, Ваше Величество. Да только это ведь уже легенда. Столько времени с тех пор прошло. Граф Аларкар собрал остальных в замок Теринго. Все аристократы прибыли только с личной свитой, чтобы обсудить проблемы королевства. Они собрались на поле рядом с замком, да не смогли ни о чем договориться. С тем и разошлись. А потом и сам граф куда-то исчез.

Королева прервала его:

— Правду об этой трагедии хранила моя семья. Я расскажу вам ее.

Итак, все графы, представители древнейших и знатнейших родов собрались на поле рядом с замком, но дело шло туго. И хотя мой пращур и опасался нападения на ослабленный Офир мощного и единого Кофа или набирающего силу Турана, он решил прибегнуть к помощи волшебного перстня только в крайнем случае.

Королева сделала глоток вина, посмотрела, как вспыхнули свежие дрова, подброшенные Гарусом в затухающий костер, и продолжала:

— Во время встречи граф Меканто — от которого ведет свой род мой родственничек Риджелло — неожиданно удалился без всякого предупреждения. За ним последовали граф Фродсол и бароны Терсон и Лоуднер. Вся их свита тоже бросилась к лошадям и скрылась вдали.

Мгновение спустя град арбалетных стрел обрушился на поле со стороны леса. Солдаты Меканты, оказывается, спрятались на опушке. Там, на поле, было сто человек — графов, баронов и их рыцарей. Все они пришли на встречу без оружия. И почти все были убиты. Аларкар и несколько оставшихся в живых добрались до лошадей и бросились в погоню за предателями.

На глаза Маралы навернулись слезы, и Конан, полуобняв ее, прижал ее голову к своему плечу.

— Ну, и что было потом?

— Аларкар и его люди проскакали всего несколько сотен шагов, когда наткнулись на большой отряд воинов Меканты и вооруженных крестьян его деревень. Аларкар защищал знамя и честь рода, сражаясь, пока не пал, пронзенный арбалетной стрелой.

Королева замолчала, вновь и вновь вспоминая с детства выученные слова. Бас Конана вернул ее к действительности.

— Ну, — сказал он, — ничего особенного. Все как всегда: аристократы грызутся из-за власти и убивают друг друга в спину — старо как мир.

Вздрогнув от таких суждений, королева сухо закончила:

— Все они похоронены на месте гибели и лежат там по сей день. Замок был разрушен. Графиня и несколько человек свиты успели бежать, увидев, чем кончилось сражение. На руках они унесли ребенка — это был мой пращур.

— Ну а что стало со Звездой Хораллы? — негромко спросил Конан.

— Аларкар не стал пользоваться ее силой. Он посчитал, что предложенное им дело и так достаточно разумно, чтобы привлечь остальных Его жена нет, уже вдова унесла перстень, повесив его себе на грудь. В другой стране она вновь вышла замуж, а ее сын, вернувшись в Офир, потребовал возвращения своих земель и восстановил наш род. Эту легенду вместе с камнем передавали в моей семье из поколения в поколение. А теперь — камень утрачен безвозвратно.

— А чтобы вы стали делать, попади он снова к вам в руки? — словно невзначай спросил Конан.

— Я постаралась бы пробудить, его магическую силу. Собрав всех лучших людей страны, я высвободила бы моего мужа-слюнтяя из-под влияния этого жестокого мерзавца Риджелло и объединила бы королевство под монаршьей властью. Уж я не побоялась бы вступить в схватку с Риджелло, будь у меня Звезда Хораллы.

Яростная храбрость этой хрупкой женщины, которая, сидя на голой земле у костра в сопровождении свиты всего из двух человек, не боялась рассуждать о свержении тиранов и самозванцев, нашла отклик в вольной душе варвара. Конан прокашлялся, чтобы дрогнувший голос не выдал вдруг его волнения.

— Госпожа, — сказал он, — может быть, я смогу помочь вам в этом деле.

Расстегнув кошелек, он достал из него Звезду Хораллы.

— Вот семейная драгоценность ваших предков. Я думаю, что вы сумеете лучше распорядиться ею, чем я.

Пораженная, королева застыла, раскрыв рот.

— Ты... ты просто отдаешь ее мне?

— Ну да. Я, конечно, не столь благороден, как ваш далекий предок, но иногда мне тоже нравится помогать храбрым женщинам, попавшим в тяжелое положение.

Марала поднесла к лицу перстень, в глубине которого мерцала таинственная звезда:

— Твоя помощь просто неоценима, Конан. Я тебе очень обязана. Чем я смогу отблагодарить тебя?

Горящие глаза Конана оглядели красивое тело женщины сверху донизу. С истинно королевским достоинством Марала отодвинулась от протянутой к ней руки, давая понять, что не принимает предложения.

Глядя в сторону, киммериец сказал:

— Сейчас вы мне ничего не должны, госпожа. Если же вы вернете себе трон, я приду к вашему двору, и вы предложите мне чин генерала.

Марала вопросительно взглянула на Гаруса. Тот согласно кивнул: .

— Он подходящий человек для этого, Ваше Величество. Капитан отряда наемников, вождь банды кочевни-ков-налетчиков, командир стражи... Умный стратег, а кроме того — отлично владеет мечом и кинжалом. Да что долго рассказывать — он спае жизнь мне и вернул вам свободу.

— Значит, так тому и быть, — подытожила королева.

 5. «Коня! Мы выезжаем немедленно!»

Граф Риджелло был одет в черную кольчугу Меч и кинжал висели на его поясе. Черный шлем лежал на столе рядом с ним. Король Морантес поглядывал на графа с беспокойством, зная крутой нрав потомка рода Меканты.

Король, бывало, подумывал вновь отослать черного графа подальше от двора. Но он боялся, что родня и сторонники Риджелло поднимут мятеж, защищая графа. А кроме того, исчезни Риджелло из дворца — и король тотчас же попадет под каблук еще более грубым и жестоким дальним родственникам монаршей семьи. А то, глядишь, какой-нибудь самозванец вроде троюродного братца Амалруса и вовсе сбросит его с трона.

Риджелло стоял неподвижно, словно собака, делающая стойку перед зверем.

— Ваше Величество, королева этой ночью была похищена из башни. У меня наготове сотня всадников, готовых отправиться в погоню по вашему приказу

Риджелло понимал, что на самом деле решение будет принято им, но подыграть в верность слабовольному королю — это даже забавляло его.

— Я уверен, — продолжил граф, — что похищение произошло с ее согласия. Ее врач был найден в ее покоях без сознания, связанным и с кляпом во рту. Окно было распахнуто.

— Кто же мог забраться по отвесной стене? высоким голосом спросил король. — Там же шагов двадцать в высоту.

— Да, Ваше Величество. Королева, видимо, спустилась по веревке и исчезла вместе со своими сообщниками. Правда, пока неясно, куда делась веревка, но сейчас дела не в этом. Ясно, что она замышляет заговор против вас, Ваше Величество. Сколько раз я предупреждал вас об этом. Теперь восстание — это всего лишь вопрос времени, если мы не найдем королеву.

Кусая ногти, король тоскливо оглядел богато украшенный зал, словно ожидая подсказки от безмолвных стен. Но ни стены, ни замершие, словно статуи, стражники у входа в зал ничем не могли ему помочь. Риджелло продолжал настаивать:

— Ваше Величество, это как раз подходящий случай, чтобы покончить со смутой среди аристократов.

— Да, да, — нерешительно согласился король. — И что, ты думаешь, мне следует предпринять?

— Приказать немедленно выслать погоню. Королева и ее сообщники не могли уехать далеко от Ианты. Даже хорошим лошадям нужно время для отдыха. У каждого из моих людей — свежая лошадь в поводу, да и в любой деревне или замке им предоставят скакунов на смену. Так что скоро мы схватим беглецов.

— Откуда ты знаешь, в какую сторону ехать? — недовольно процедил король.

— Королева несомненно отправилась на северо-запад, к землям ее предков, к замку Теринго. Там она скорее всего сумеет заручиться поддержкой.

— Но если в ее руках опять оказалась Звезда Хораллы? Ведь тогда ни один мужчина будет не в состоянии противостоять ее воле. Как ты собираешься преодолеть колдовскую силу камня?

— Господин, никто не видел Звезду с тех пор, как она исчезла год назад. Получи королева ее в свои руки, ей не пришлось бы бежать через окно. Она просто подчинила бы себе охрану и вышла на свободу.

Лицо короля посветлело.

— Спасибо тебе, Риджелло. Ты просто мои мысли читаешь. Итак — повелеваю: скачи, как ветер! Доставь королеву в камеру пыток, да не упусти ее сообщников.

Выходя из тронного зала, Риджелло улыбался. Он надел кольчужную перчатку и поправил пояс с ножнами

Когда он схватит королеву Маралу, можно будет использовать ее популярность среди горожан и крестьян, чтобы поднять бунт против Морантеса и свергнуть его с трона, для верности убив. А затем он сам женится на Марале и станет королем Офира.

Мнение королевы по поводу этого плана не очень беспокоило Риджелло. Скорее всего, она с радостью предпочтет иметь в мужьях настоящего мужчину, а не этого женоподобного хлюпика, восседающего на троне. А если она заупрямится, что ж, есть менее приятные, но действенные способы убеждения.

На мгновение Риджелло остановился у зеркала в полный рост и с удовольствием взглянул на своего мужественного двойника. Натягивая вторую перчатку, граф быстро спустился по дворцовой лестнице и вышел во внутренний двор замка.

— Коня! — крикнул он. — Мы выезжаем немедленно! 

 6. Замок Теринго

Конан оставил коня в поводу у Гаруса пониже гребня холма, а сам полез к вершине. Не поднимая головы над плотными зарослями кустов, он осторожно раздвинул листву и осмотрел местность по другую сторону холма.

Марала нетерпеливо спросила:

— Ну что он там так долго? Нам же нужно быстрее добраться до границы с Аквилонией.

Гарус ответил:

— Госпожа, если кто и может вывести нас в безопасное место, так это он. Хотя этот парень и вдвое моложе меня, я знаю, что его опыта побегов и боев хватит с лихвой на самую долгую жизнь. Доверьтесь ему.

Конан позвал их. Добравшись до гребня, Марала и Гарус тоже взглянули на расстилавшуюся пред ними равнину. Невдалеке, на небольшом возвышении, виднелись руины какого-то замка. За ними, петляя, уходила за горизонт поблескивающая серебром река.

— Я не знаю, что это за место, — прошептала королева.

Продолжая внимательно осматривать местность, киммериец сказал:

— Нам остается только пересечь это поле и переправиться через реку. А там рукой подать до аквилонской. границы. Я полагаю, что она проходит по линии вершин вон того кряжа. Там людям короля будет сложно охотиться за нами — аквилонцы очень не любят вооруженных чужеземцев.

Все трое быстро вернулись к лошадям и, сев верхом, стали спускаться по дальнему склону. Когда они достигли ровного поля, до слуха Конана донесся ритмичный топот. Киммериец привстал в седле, прислушался и крикнул:

— Пришпорьте лошадей! За нами погоня — офирская кавалерия!

Три лошади сорвались в бешеный галоп, поскакав со всех ног к развалинам замка и спасительной реке. Но преследователи быстро нагоняли их. При этом отряд развернулся полумесяцем, концы которого вытянулись вперед.

— Проклятые гирканийские штучки! — пробормотал Конан, безжалостно терзая своего скакуна шпорами.

Становилось ясно, что всадники на менее уставших лошадях движутся гораздо быстрее. Не успел Конан со своими спутниками поравняться с развалинами замка, первые преследователи, уже давно миновав его, стали замыкать вокруг беглецов кольцо, отрезая их от реки.

Конан крикнул:

— Сворачиваем сюда. Здесь можно продержаться некоторое время. По крайней мере, некоторые из этих ублюдков отправятся на тот свет вместе с нами.

Беглецы галопом подлетели к замку и, спешившись, провели своих лошадей через заваленные камнями главные ворота. За полуразвалившимися стенами стояла главная башня — высокий цилиндр, сложенный из камня. Ее верхние этажи обрушились, но оставшиеся стены были слишком высоки, чтобы на них можно было забраться без лестницы.

— Скорей в башню! — скомандовал Конан. — Через стены они быстро переберутся и, зайдя сзади, схватят нас. А там мы сможем быть спокойны за свои спины.

Дверь в башню куда-то исчезла, но все равно вход был настолько узок, что через него мог пройти только один человек. Отпустив лошадей, Конан довольно грубо втолкнул Маралу внутрь башни. Он повернулся как раз вовремя, чтобы отразить атаку двух всадников, первыми перебравшихся через развалины наружных стен замка.

Конан рубанул мечом по руке, державшей нацеленную на него саблю, и с удовлетворением услышал знакомый хруст отсекаемой плоти и кости. Киммериец развернулся, чтобы встретить второго нападающего, но в этот момент Гарус бросился под копыта коня и вспорол ему брюхо. Крики умирающего животного смешались со стонами всадника, которому, когда он попытался встать, Конан начисто отхватил мечом ногу.

Следующий кавалерист, чересчур быстро направивший своего коня на груду камней в главных воротах, тоже поплатился за поспешность. Его мозги разлетелись по камням, когда, подвернув ногу, конь неожиданно упал. Бьющаяся искалеченная лошадь на мгновение задержала остальных преследователей. Этого мгновения Конану и Гарусу хватило для того, чтобы собрать оружие поверженных врагов. Самым ценным приобретением были два арбалета с двумя колчанами, полными стрел.

— Внутрь! — крикнул Конан. Оба воина ворвались под свод дверного проема и развернулись, готовые к отражению новой атаки. В нескольких шагах позади них стояла королева. Ее губы застыли в счастливой улыбке. Женщина словно впала в транс. Киммериец дернул ее за руку, чтобы вернуть к действительности.

— Что с тобой, девочка? — как мог вежливо и спокойно сказал он.

— Знаешь, где мы? — ответила королева.

— Недалеко от Аквилонии, да что толку. Они окружили нас, и теперь отсюда не выбраться.

Марала обвела рукой каменные стены вокруг:

— Конан, это замок Теринго. Тот самый, где был предан мой благородный предок.

Пораженный ее спокойствием и странным блеском в янтарных глазах, Конан вернулся ко входу, чтобы отразить новый натиск. Марала подошла к Гарусу и сказала, протянув ему арбалет:

— Взведи мне его. У меня не хватит сил. И дай мне второй арбалет тоже.

С заряженным оружием она поднялась по каменным ступеням винтовой лестницы, шедшей вдоль стен башни.

За первым же поворотом она обнаружила небольшую площадку, освещенную дневным светом, падавшим через узкую бойницу.

Затем начался штурм.

 7. Всадники ниоткуда

Конан, Гарус и Марала устало привалились к стенам башни. Уже дважды они отбивали атаки офирских солдат. Во время второго штурма те воспользовались длинными копьями и чуть было не смяли сопротивление двух защитников. Но вход был настолько узок, что столпившиеся солдаты не могли как следует орудовать копьями, в то время как Гарус и Конан, стоя на несколько ступенек выше, перехватывали древки у самых наконечников и наносили удары по рукам и головам нападавших. Кроме того, и на киммерийце, и на старом капитане были надеты толстые стальные кольчуги, а кавалеристы, чтобы быстрее нагнать беглецов, надели лишь легкие кожаные корсеты, не способные противостоять сильному удару меча или кинжала. Многие из преследователей остались лежать у входа в башню в липких лужах собственной крови.

Двоих солдат настигли пущенные со второго этажа стрелы Маралы. Она не была опытным стрелком, но попасть в толпу, сгрудившуюся перед входом, было проще простого. Разрядив оба арбалета, она бегом спустилась вниз, чтобы в минуту передышки один из ее спутников мог вновь зарядить оружие.

Большие потери заставили нападавших на время отступить за обрушенные стены, оставив перед входом в башню груду тел — раненых и убитых, наполовину заваливших дверной проем. Раненые издавали душераздирающие стоны, когда Конан грубо переворачивал их, собирая оружие.

Сидя на своем боевом коне у подножия холма, граф Риджелло с нетерпением ждал доклада офицеров. Его черная кольчуга покрылась толстым слоем пыли за время долгой скачки. Это бессмысленное сопротивление беглецов раздражало графа. Наконец один из офицеров, отсалютовав ему, остановил свою лошадь рядом со скакуном графа:

— Господин, башня неприступна! Мы уже потеряли почти сорок человек при штурме. Многие сейчас лежат там умирая, а мы не можем вытащить их. Солдаты устали, они уже не столь храбро идут на штурм.

— Сто человек против трех, из которых одна женщина! — недовольно воскликнул граф. — Я не позавидую вам, когда мы вернемся в столицу.

— Но, господин, этот варвар — непревзойденный воин! Никто не может устоять против его меча. Да еще эта женщина со своими арбалетами. Если бы вы разрешили нашим стрелкам заняться ею.

— Нет! Женщину брать живой. Любой ценой. Ну-ка, подожди, а сколько у нас стрелков?

— В строю осталось от силы два десятка.

— Тогда слушай. Прикажи им зарядить арбалеты, а затем пошли их к замку. Когда они переберутся через каменные груды у ворот, пусть двигаются пригнувшись, чтобы было труднее попасть в них. Когда они окажутся у входа в башню, пусть выстрелят одновременно. Если хоть один из защитников будет ранен или убит, солдаты сумеют задавить численным превосходством и второго. Если оба они погибнут, ничего страшного. Но женщину брать только живой!

Покручивая усы, граф наблюдал подготовку к атаке. Он уже почти ощущал за своей спиной мягкие подушки королевского трона. Ничто, думал он, теперь не сможет остановить его.

Неожиданно глаза графа широко раскрылись от удивления. Его спешившиеся солдаты поднимались по склону к руинам, и вдруг между ними и обрушенными стенами появились всадники, одетые в древние доспехи.

Строй солдат Риджелло остановился и смешался, когда навстречу им рванулись в атаку с копьями наперерез неизвестно откуда взявшиеся всадники. Арбалетчики первыми побросали свое оружие и, подбежав к лошадям, пошали их прочь. Солдаты с мечами простояли чуть дольше, но и они присоединились к паническому бегству.

— Митра! — взвыл Риджелло, бросаясь наперерез бегущим. — Это еще что? Всем стоять! К бою! Живо, все ко мне!

С храбростью, порожденной отчаянием, граф проскакал сквозь рассыпавшийся строй своих солдат и на всем скаку врезался в гущу наступающих рыцарей. В этот момент арбалетная стрела пронзила ему голову.

 8. «Наши пути когда-нибудь пересекутся»

Три защитника замка стояли в воротах, наблюдая за бегством офирцев.

— Отличный выстрел, девочка! — воскликнул Конан и, смеясь, добавил: — Когда тебе надоест быть королевой, можешь рассчитывать на место арбалетчика в любой армии, где я буду командиром.

Затем киммериец нахмурился и уже другим тоном сказал:

— Но что-то не пойму я, откуда взялись эти рыцари, разогнавшие наших противников, и куда они затем исчезли в мгновение ока. Это, наверное, твои колдовские штучки?

Марала улыбнулась:

— Это все волшебная сила Звезды Хораллы. Хорошим людям, павшим здесь двести лет назад, не удалось тогда спасти горячо любимое ими королевство. Они ждали вплоть до этого дня, когда Звезда и я — и ты, принесший ее мне, — позволили им исполнить священный долг Теперь души Аларкара и его благородных друзей смогут наконец успокоиться.

— Эти всадники... они были из плоти и крови, или же это всего лишь бесплотные призраки, сквозь которые человек проходит, словно сквозь дым?

Королева только развела руками, сверкнув при этом голубым сапфиром:

— Я не знаю, и, думаю, никто никогда не узнает этого. Но вот твое тело нуждается в помощи. Позволь, я перевяжу твои раны и раны Гаруса, хотя бы как умею.

Подведя обоих воинов к ручью, сбегавшему с холма к реке, она обмыла их покрытые грязью тела и перевязала раны полосками материи, оторванной от одежды убитых.

Освежившись, Конан поинтересовался:

— Ну, и что теперь, дорогая госпожа? Риджелло мертв, но найдутся другие, которые не хуже его подомнут под себя короля.

Марала закончила последнюю перевязку и стояла, в задумчивости кусая губы.

— Может быть, Звезда Хораллы поможет мне объединить хороших людей. Да боюсь, что их в Офире не наберется столько, сколько нужно, особенно среди аристократов и богачей. Хотя со Звездой... — Вдруг она оборвала себя на полуслове, глядя на руки. — Кольцо! Где оно? Наверное, соскочило, когда я зачерпывала воду из ручья!

До самого захода солнца все трое искали пропавший перстень. Все напрасно. Резвый ручей, должно быть, унес Звезду в широкую реку или, играя, занес ее песком, скрыв от глаз людей. Поняв, что дальнейшие поиски бесполезны, королева разрыдалась:

— Только-только обрести ее — и вновь потерять!

Конан обнял ее и попытался успокоить:

— Ну, ну, ладно, девочка. Ничего хорошего во всем этом колдовстве нет. Я ему никогда не доверял.

Марала затихла, а когда наконец подняла голову — на ее лице не было слез.

— Решено. Так тому и быть. Даже со Звездой Хораллы у меня были только слабые шансы на победу в Офире. Теперь и эти шансы испарились. Я думаю, что даже сам Митра не сможет сделать из Морантеса мужчину. Я уеду жить в Аквилонию; там у меня есть родня. Пусть мужчины Офира сами решают свои проблемы без меня. И пусть Митра поможет народу моего королевства!

— У тебя есть хоть какие-то деньги? — спросил Конан.

— Сейчас покажу, — с улыбкой ответила королева.

Отвернувшись, она вытащила из-под одежды широкий пояс со множеством вшитых карманов, в которых плотно лежали драгоценные камни и золотые монеты.

— Этого хватит надолго, — прикинул Конан, — если, конечно, какой-нибудь вор не облегчит твои запасы.

— А в этом я положусь на Гаруса. — Повернувшись к капитану, королева спросила: — Ты ведь не оставишь меня в изгнании? Правда?

— Госпожа! Я последую за вами хоть в преисподнюю.

— Благодарю тебя, верный друг, — с королевским поклоном ответила Марала. — Ну а ты, Конан? Я, к сожалению, не смогу предложить тебе обещанный пост генерала офирской армии. Ты хочешь поехать со мной?

Конан покачал головой:

— Мои планы изменились. Я лучше отправлюсь на север, в свою родную Киммерию.

Королева внимательно посмотрела на него:

— Похоже, ты не очень рад своему решению. Может быть, тебе страшно возвращаться туда?

Смех Конана был похож на скрежет стали о сталь в бою.

— Знаешь, красавица, за исключением кое-какого колдовства да всяких сверхъестественных тварей, которые попадались мне на пути, я не боюсь ничего. Дома у меня, конечно, осталась пара старых врагов, но это не пугает меня. Да и вообще, Киммерия — тихое, скучное место, по сравнению с южными королевствами, вроде твоего.

Взяв руки Маралы в свои, Конан обвел глазами ее золотые волосы, изящное лицо, высокую грудь и тонкий стан. Его глаза загорелись, а голос стал почти заговорщицким.

— По правде говоря, хорошая компания сокращает путь и согревает одинокое сердце.

Наблюдая за ним, Гарус весь напрягся. Марала вежливо высвободила руки и покачала красивой головой.

— Пока Морантес жив, а я — его законная жена, я буду верна своей супружеской клятве. — Она печально улыбнулась. — Но ничто не вечно, не вечен и мой брак. Скажи, зачем ты отправляешься на север, если тебе этого не хочется. Ведь южные хайборийские страны предоставляют большие возможности для таких храбрых, сильных и великодушных людей, как ты.

— Я всего лишь нанесу кое-кому в Киммерии визит.

— Кому? Какой-нибудь возлюбленной из ранней юности?

Конан холодно посмотрел на королеву, но его сапфировые глаза выдавали скрытое разочарование.

— Ну, положим, я собираюсь навестить одну уже старую женщину. Кто она — только мое. дело. Кстати, в каком городе Аквилонии ты собираешься обосноваться? Как знать, может быть, наши пути когда-нибудь пересекутся.

Марала ласково улыбнулась могучему киммерийцу:

— Мои родственники живут в графстве Альбиона, недалеко от Тарантии. Они старые и бездетные, а ко мне относятся как к дочери. Они даже хотят передать мне в наследство свои владения и титул. Так что в скором времени ты сможешь разыскать меня уже не как королеву Офира, но как графиню Альбионскую.

Лайон Спрэг де Камп и Лин Картер. КАМЕНЬ НА БАШНЕ

 1. Запах смерти

Первый баркас ткнулся носом в песчаный берег в тот час, когда небо на западе пылало багровым пламенем. Экипаж баркаса в полном составе выскочил за борт и втащил свое судно поглубже на песок, к самому краю прибрежных зарослей, чтобы прилив не унес его в море.

Экипаж представлял собой колоритную картину. Большинство матросов были родом из Аргоса — коренастые ребята с каштановыми или рыжими волосами. Кроме них в экипаж входили и несколько зингарцев — долговязых, жгучих брюнетов. Немалую часть составляли и мускулистые, крючконосые шемиты со смоляными курчавыми бородами. Все моряки были одеты в грубые матросские рубахи. Одни прыгали с борта босыми, другие же были обуты в высокие, промазанные жиром сапоги. У каждого за алым поясом был засунут кинжал, палаш или сабля.

Среди них был единственный стигиец — высокий, худой, смуглый человек с тонкими губами, черными глазами и наголо выбритый. На нем была короткая полутуника и сандалии. Его звали Мена-колдун. На самом деле он не был чистокровным стигийцем: незаконнорожденный сын шемитского жреца и женщины из Кеми — города в таинственной и зловещей стране Стигии.

Матросы, выполняя приказ командира, затащили баркас в самые джунгли, почти скрыв его там. Человек, распоряжавшийся высадкой, не был ни аргосийцем, ни зингарцем. Он был родом из Киммерии — холодной горной страны на севере. Огромного роста, широкоплечий, с гривой черных как вороново крыло волос, он смотрел на мир ледяными глазами цвета сапфира. В отличие от остальных пиратов, он был гладко выбрит. Могучая рука лежала на рукояти сабли, висевшей на боку. За поясом торчал длинный кинжал. Звали этого великана Конан.

Вслед за первым баркасом спокойную гладь небольшого залива вспороли ритмично двигающиеся весла второго. А вдалеке от берега, не входя в бухту, встал на якорь большой парусник — пиратское судно «Ястреб». Точно так же, как первый баркас, матросы вытащили на прибрежный песок и второй. Командир второго экипажа подошел к Конану, наблюдавшему, как пираты укрывают пальмовыми листьями обе кормы, чтобы окончательно спрятать баркасы от постороннего взора. Второй командир был типичным зингарцем — темнокожим, с орлиным носом, подчеркивавшим высокомерное выражение лица. Тонкие усы и небольшая бородка обрамляли плотно сжатые губы и украшали острый подбородок. Это был капитан Гонзаго, пират, достаточно известный всем 6аракханским флибустьерам. Последний месяц Конан был его первым помощником.

— Собери людей и следуй за мной, — сказал Гонзаго.

Киммериец кивнул и уже открыл рот, чтобы отдать приказ, когда подошедший стигиец-колдун осторожно дернул его за рукав.

— Чего тебе? — неприветливо буркнул киммериец. Ему не нравился стигиец: его лицо, выбритая макушка, сверкающие глаза. Хотя, скорее всего, это шло просто от нелюбви ко всем волшебникам, чародеям и колдунам.

— Смерть, — прошептал Мена. — Я чувствую в воздухе запах смерти...

— Тише ты, болван, людей переполошишь, — оборвал его Конан. Он знал, что баракханские корсары — плохо управляемый, мятежный и очень суеверный народ. Поэтому он несколько раз просил Гонзаго не включать в экипаж этого колдуна-стигийца. Но капитан Гонзаго решил по-своему.

— Ну, что вы там медлите? — рявкнул Гонзаго, подходя к ним. — Осталось не больше часа до темноты, а нам нужно за это время пробраться через проклятые джунгли к самой башне. Каждая минута на счету.

Конан повторил предостережение Мены. Капитан внимательно посмотрел на колдуна:

— Слушай, приятель, не мог бы ты изъясняться поконкретней? Какая смерть, чья, от чего?

Мена печально покачал головой:

— Я ничего не могу добавить. Но я уже раскаиваюсь в том, что забрался с вами на этот остров. Сиптах — могущественный колдун. Мне не справиться с его заклинаниями и чарами.

Гонзаго сплюнул и выругался. Конан молча стоял, оглядываясь вокруг. Он не видел и не чувствовал никакой опасности от голубого моря, желтого песка и пылающего неба. Лишь мрачные заросли джунглей внушали опасение, как все неизведанное. Они могли таить пылающие в темноте глаза хищных зверей, шипение ядовитых змей из-под упавших деревьев, коварные болота, лихорадку или же враждебное отношение местных племен.

Все эти опасности не были чем-то непривычным. Скорее, наоборот, они составляли повседневную рутину для тех, кто промышлял пиратским делом. А пока и вовсе все шло гладко. Погода отличная, никаких следов человека на берегу, а что касается хищников, то опыт Конана подсказывал ему, что на небольших островах обычно не бывает очень опасных зверей. Что же мог учуять этот противный колдунишка? Надо признать, иногда они действительно могут почувствовать то, что недоступно обычному человеку.

 2. Колдовской камень 

Стараясь успеть проделать большую часть пути до темноты, пираты быстро продвигались в глубь острова. Впереди отряда шли двое матросов, тяжелыми длинными ножами расчищавших путь от лиан и кустов и делавших зарубки на деревьях, чтобы обозначить обратную дорогу. Когда первая пара уставала, ее сменяли следующие двое моряков, поэтому отряд продвигался довольно быстро.

Ничто не подтверждало мрачного пророчества Мены. Пираты не встретили ни единого существа, более опасного, чем похрюкивавшие в кустах дикие свиньи, стайка разноцветных попугаев да одинокая змея, поспешившая исчезнуть в кустах при появлении людей.

Все шло настолько гладко, что Конан даже забеспокоился. А вскоре его внутренний инстинкт уже настойчиво предупреждал об опасности. Киммериец, как и Мена, пожелал, чтобы Гонзаго не взялся за это дело.

Башня, которая маячила впереди в просветах между вершинами деревьев, с незапамятных времен возвышалась на этом безымянном островке у берегов Стихии, к югу от Кеми. Говорили, что на этом острове живет стигийский маг, причем только он один, не считая сонма сверхъестественных жутких тварей, вызванных чарами колдуна из других миров и эпох. Пираты архипелага Баракхан считали, что в башне колдуна хранятся несметные сокровища — плата чародею от тех, кто просил его помощи или откупался от его заклинаний. Но Гонзаго прибыл на остров не для того, чтобы попытаться разграбить сокровищницу.

Одна из легенд рассказывала о том, что стигиец давным-давно раскопал в пустыне чью-то древнюю гробницу и похитил оттуда волшебный камень. Говорили, что это был огромный полупрозрачный кристалл с выгравированными на его гранях письменами на неведомом языке. Этот камень обладал невероятной силой. Все побережье Зингары и Шема, а особенно — морские торговцы считали, что, благодаря кристаллу, Сиптах мог повелевать духами воздуха, земли, воды и огня, а также и демонами подземного царства.

Те мореплаватели, которым удалось выкупить расположение Сиптаха, могли спокойно бороздить моря. Ни штормы, ни штили не подстерегали их суда, не нападали на них и неведомые морские чудовища. Жрецы и властители прибрежных городов готовы были дорого заплатить за этот колдовской камень, чтобы плавать по морю, не отдавая львиную долю прибыли ненасытному чародею. Без кристалла Сиптах не сможет больше угрожать им, потому что все его заклинания обретали силу, только когда он прикасался к магическому камню.

Кое-кто на побережье поговаривал, что Сиптах уже мертв, ибо много месяцев прошло с тех пор, как купцы в последний раз получали требование об уплате дани. Если же Сиптах и был жив, то он, несомненно, достиг невероятного для обычного человека возраста. Но колдуны издавна славились тем, что могли своей тайной силои продлевать себе жизнь.

И вот, союз купцов, желая обезопасить навсегда плавание в этих морях, вышел на самых отчаянных пиратских капитанов с предложением похитить магический Кристалл у Сиптаха и привезти его в один из приморских городов. Если же таинственный стигиец действительно мертв, то его камень все равно нельзя было оставлять в башне. Завладей им другой колдун — все могло начаться вновь, а то и обернуться еще хуже. Новый владелец мог оказаться еще более жадным и злобным, чем Сиптах.

Эта идея пришлась по вкусу не только дерзкому и храброму Гонзаго, но и Гонзаго-жадному. Он захотел получить этот камень любой ценой, даже вырвав из рук таинственного стигийца. Жадный капитан рассудил так: сколько бы ни заплатили ему купцы за похищение кристалла, какой-нибудь другой колдун, жаждущий воспользоваться магическим камнем Сиптаха, сумеет отблагодарить его еще более щедро.

Гонзаго вовсе не был беспечным дураком. Он знал, что люди, похищавшие имущество волшебников и колдунов, редко жили долго и умирали в основном не своей смертью. Нет, Гонзаго будет осторожен и благоразумен.

 3. Кровь на песке

В одном портовом кабаке Мессантии пиратский капитан встретился с Меной. Эта встреча оказалась решающей. Теперь в распоряжении Гонзаго для борьбы с колдовством был свой колдун. Капитан приказал своим людям немедленно подготовить «Ястреба» к выходу в море.

Продираясь сквозь заросли вместе со своим отрядом, Гонзаго довольно подумал, что поступил правильно, высадившись на противоположном от башни конце острова. Конечно, переход через джунгли — это лишнее время, зато колдун, если он, конечно, еще жив, не заметит приближающиеся к острову парусник и баркасы. Теперь матросам останется только осторожно выйти на опушку, а затем одним рывком. добежать до башни, вломиться в нее и захватить магический кристалл да и кое-что еще из сокровищницы Сиптаха.

Но Гонзаго не дожил бы до своих лет, занимаясь опасным пиратским ремеслом, не будь он трижды осторожен и предусмотрителен. Отозвав в сторону колдува-стигийца, он спросил:

— Ты можешь как-нибудь заколдовать нас или сделать что-нибудь еще, чтобы защитить от чар Сиптаха?

Мена пожал плечами:

— Если повезет, я могу на время затуманить его зрение, чтобы мы смогли спокойно добраться до башни.

— Как тогда, в кабаке? — ухмыльнулся Гонзаго, вспомнив, как Мена доказал ему свои колдовские способности.

Стигиец кивнул.

— Что ж, сойдет, — согласился капитан.

Не говоря больше ни слова, Мена собрал несколько сухих веток и развел на ближайшей к краю зарослей поляне небольшой костер. Остальные пираты заинтересованно следили, как колдун вытащил из заплечного мешка небольшие свертки и серебряной ложечкой отмерил равные доли каких-то разноцветных порошков. Ссыпав образовавшуюся смесь в медную чашку, стигиец поставил ее на образовавшиеся в костре угли. Густой, едкий дым расползся вокруг.

Конан чихнул и сплюнул. Ему были не по душе все эти штучки. Будь его воля, он предпочел бы просто ворваться в башню с мечом в руке да с отрядом бойцов понадежнее за спиной. Но, делать нечего, здесь приказы отдавал Гонзаго.

Мена сел, поджав ноги, у тлеющих углей и стал нараспев читать какие-то заклинания. Клубы дыма и закатное солнце, отражавшееся от его выбритого черепа, делали стигийца похожим на высохшую мумию, обтянутую гладкой кожей. Его глаза ярко сверкали из глубоких глазниц, словно две зловещие звезды. Постепенно пение Мены перешло в свистящий шепот.

Неожиданно оборвав заклинания, колдун поднял глаза и ткнул пальцем в Гонзаго:

— Ты и твои люди должны покинуть меня. Уйдите отсюда, завершение таинства требует полного одиночества.

Гонзаго кивнул и отправил своих матросов Назад по только что прорубленной тропе. Когда Мена скрылся из виду, пираты расположились на земле, привалившись спинами к стволам деревьев, и стали ждать, отгоняя мух, когда стигиец вновь позовет их.

Претило довольно много времени. Начали сгущаться сумерки. Вдруг над джунглями пронесся хриплый стон...

Сыпя проклятиями, Конан и Гонзаго ринулись на поляну. Мена лежал ничком рядом с тлеющим костром.

Осторожно перевернув его, Гонзаго вздрогнул и от ужаса даже помянул давно забытых им богов страны его детства. Горло Мены было перерезано от края до края. Алая кровь ручьем лилась на покрытую опавшей листвой землю и жадно впитывалась в нее.

Это могло значить, что либо Сиптах все еще жив и хранит свои сокровища, либо то, что демоны, над которыми он был хозяином, продолжали выполнять волю уже умершего колдуна. В любом случае, ничего хорошего это открытие не сулило.

Гонзаго задумчиво посмотрел на Конана и на своих подчиненных, кольцом окруживших место трагедии. Киммериец, которого, несмотря на жару, прошибла дрожь, ничего не сказал. Колдун-стигиец говорил чистую правду, твердя про запах смерти, витавший в воздухе.

 4. Там, куда нет входа

Несмотря на то что каждый в отряде почувствовал ледяное дыхание неведомой угрозы, мало кто из отчаянных сорвиголов согласился бы уйти с острова с пустыми руками. Гонзаго решил штурмовать башню, полагаясь на то, что острая сталь сумеет победить самую черную магию. Он повел свой отряд вперед. Пораженные странной и страшной смертью Мены, пираты шли под первыми звездами, появившимися на вечернем небе, обмениваясь лишь короткими фразами, да и то произнося их шепотом.

Конан первым взобрался на прибрежную дюну. Позади него остались темные заросли джунглей, впереди, под только что вышедшей луной, сверкал серебром песчаный берег, за которым вздыхало темное море. Лишь самые обыкновенные ночные звуки нарушали тишину: шуршание набегавших волн, далекий крик чайки да неумолчное стрекотание каких-то насекомых.

На расстоянии полета стрелы в Небе вырисовывайся силуэт башни — словно палец, указывающий куда-то вверх. Это был простой цилиндр, окруженный наверху широкой галереей, над которой возвышалась остроконечная крыша.

На вид башня казалась безжизненной. Но Конан прекрасно понимал, что там, где вступают в дело всякие колдовские штучки, — внешний вид может быть обманчив. Как бы то ни было, но смерть Мены показала, что хозяин острова знает об их приближении. Преимущество неожиданности было потеряно. Оставалось лишь штурмовать башню в открытую, не прячась.

Гонзаго приказал срубить несколько пальм и привязать к ним крест-накрест небольшие, но достаточно толстые ветки. С этими импровизированными осадными лестницами отряд ринулся к башне. Но, подбежав к ее основанию, пираты остановились в изумлении: в жилище Сиптаха не было ни окон, ни дверей.

Гладкие стены из черного базальта поднимались к небу. Ни единой трещины, щели, отверстия не смогли обнаружить в плотной кладке люди капитана Гонзаго.

— Кром и Митра! — пробурчал Конан. — Этот колдун что, летать умеет?

— Сэт его знает, — прошипел Гонзаго.

— А если попробовать забросить на галерею абордажный крюк? — спросил один из пиратов.

— Слишком высоко, — ответил капитан.

Матросы внимательно обшарили все окружающие скалы, но не нашли ничего похожего на замаскированный вход в подземный туннель. Стало ясно, что штурм с ходу сорвался.

Но в любое жилище должен быть вход. И если башня была местом жительства хоть кого-нибудь, ее обитатель рано или поздно должен будет как-то воспользоваться этим входом. Гонзаго подумал и затем приказал:

— Пошли отсюда, ребята. Сейчас в темноте, без инструментов мы ничего не сделаем. Надо будет продумать, что делать дальше. А пока — до утра остановимся в зарослях. И подальше, чтобы какой-нибудь шальной арбалетчик не достал нас с галереи.

Конан внимательно глядел на отходивших от башни пиратов. Похоже, что они даже радовались отступлению. Мало кто был настолько глуп, чтобы не понимать, как опасно нападать на колдуна в его собственном логове, да еще так явно закрытом для посторонних.

Пираты устроили лагерь там, где заканчивались джунгли и начинался прибрежный песок. Конан приказал собрать хворост для костра, а Гонзаго отрядил двоих матросов для того, чтобы, вернувшись на «Ястреб», они сообщили оставшемуся там помощнику капитана аргосийцу Борусу о непредвиденной задержке. Затем они должны были вернуться, нагрузив мешки топорами, ломами, баграми, молотами и прочими инструментами. Кроме того, нужно было пополнить запасы вина и пищи.

Остальные пираты расселись у костра, пережевывая сушеное мясо и жалуясь на нехватку воды. Но стоило Гонзаго подойти к огню, как ропот прекратился. Все знали, что капитан и в хорошем настроении бывал достаточно крут с недовольными, а сейчас его глаза сверкали ледяным гневом.

Конан расставил часовых, установил очередность смены и сел, прислонившись к стволу пальмы, воткнув перед собой в землю саблю. Но в эту ночь киммериец еще долго не мог заснуть.

Шум прибоя затих, замолчали даже вездесущие цикады. Джунгли затихли, словно в ожидании. Ожидании чего? Конан этого не знал, но чувствовал себя напряженным, словно сжатая пружина. Его обостренные варварские инстинкты шептали, что рядом с ними было что-то неведомое. Это что-то (или кто-то) тайно следило за незваными гостями. 

 5. Кошмарные сны

Наконец Конан уснул. Но и во сне он, мучимый тяжелыми предчувствиями, видел все тот же ночной берег, на котором спали вокруг костра моряки, похожие на его товарищей.

Даже во сне Конан легко узнал одного из них. Высокий, стройный, с налетом аристократизма — это, несомненно, был Гонзаго.

Во сне Конан увидел капитана, завернувшегося в длинный плащ и сидящего на бревне, устремив взгляд на рубиновые угли догорающего костра. Затем из зарослей появилась другая фигура. Как и Гонзаго, этот персонаж сна киммерийца тоже был закутан с ног до головы в широкий плащ.

Темнота и черное одеяние не давали Конану рассмотреть это существо. Что-то в нем было не то. Форма головы? Странная сутулость? Или глаза, горевшие хищным, звериным, а не человеческим огнем? Мучаясь во сне от догадок, киммериец так и не смог разобраться, что же за зловещая тень приближалась к капитану.

Тот же явно не замечал странную черную фигуру и продолжал неподвижно сидеть, глядя в огонь. Сквозь пелену сна Конан попытался крикнуть, предупредить Гонзаго, но не смог. Он хотел хоть как-то привлечь внимание капитана, но что-то не давало ему говорить и двигаться.

Не издав ни звука, черный незнакомец какими-то странными движениями подобрался сзади к ничего не подозревающему капитану, разведя руки, оканчивавшиеся крючковатыми пальцами, наподобие лапы хищной птицы. Но самое удивительное было не в этом. То, что Конан поначалу принял за складки длинного плаща, оказалось крыльями — как у гигантской летучей мыши.

Киммериец все так же пытался разорвать оцепенение сна, предупредить капитана о нависшей над ним опасности. Но все напрасно... 

Вдруг дикий крик разорвал ночную тишину, прервав сон киммерийца. Еще мгновение Конан просидел прислонившись к пальме, не понимая, спит он или уже проснулся, а затем вскочил на ноги, сжав рукой саблю.

Страшный хриплый крик разбудил и остальных. Пираты вскочили, сжимая оружие, и, оглядываясь вокруг, искали причину столь резкого пробуждения.

Вскоре все взгляды обратились к капитану Гонзаго, все так же неподвижно сидевшему в лунном свете над погасшим костром. Крепко же спалось свесившему голову на грудь капитану, если нечеловеческий вопль не разбудил его.

От недоброго предчувствия волосы у Конана встали дыбом. Киммериец осторожно подошел к Гонзаго и легко тронул его за плечо. Капитан беззвучно повалился на спину, словно сломанная кукла. Конан понял, кто издал тот душераздирающий крик; понял он и то, что они были не одни на этом затерянном острове. Горло Гонзаго было перерезано чем-то вроде острого крюка или когтя чудовищной птицы. Сквозь кровавую маску глаза капитана неподвижно глядели в небо. 

 6. Убийство при свете луны

Никто из пиратов больше не уснул; никому не хотелось закончить свою жизнь на этом острове с перерезанным горлом. Матросы снова развели костер и подкладывали все новые и новые ветви до тех пор, пока пламя не поднялось выше крон деревьев, а дым не скрыл из виду звезды на ночном небе.

Конан не стал рассказывать остальным о своем сне. Киммериец и сам не смог бы объяснить, почему он решил держать язык за зубами. Может быть, он просто решил не пугать еще больше и без того перепуганных матросов. Он понимал, что, услышь они о черном незнакомце с крыльями, как у летучей мыши, и с когтями, как у огромного грифа, — ему будет еще труднее сохранить дисциплину и заставить их выполнять приказы.

После гибели Гонзаго командование так неудачно начавшейся экспедиции переходило к Конану. Другой помощник капитана — Борус — по-прежнему оставался на борту корабля. Такая ноша была нелегка даже для могучих плеч киммерийца.

Конан расставил новых часовых, удвоив караул. Смерть Гонзаго он объяснил нападением какой-то лесной хищной твари, которая могла по-прежнему бродить где-то рядом.

Сам он вовсе не был уверен в неверности такого объяснения. В конце концов, сон мог оказаться только сном и ничем больше. Хотя киммериец всегда с уважением и вниманием относился к предсказаниям тех, кто угадывал будущее человека по его снам. Хотя кто мог поручиться, что крылатая фигура — не какое-то свирепое творение природы, залетевшее на остров с побережья Стигии. А может быть, это один из людей Гонзаго, затаивший на капитана злобу, решил таким образом отомстить обидчику. Или же страшное видение из сна могло оказаться порождением чудовищной воли могущественного колдуна? Кто знает, что может скрывать этот затерянный в море остров?

Конан сидел у костра среди неспящих пиратов и думал о своем сне. Неожиданно крик ужаса пронесся сквозь бархатную черноту ночи.

Помянув Крома, киммериец вскочил на ноги. Его сабля сверкнула в свете костра. К лагерю бегом приближалась какая-то тень. Подбежав к Конану, она безмолвно остановилась.

Оказалось, что это не крылатая фигура с горящими глазами и острыми когтями, а один из выставленных Конаном часовых — аргосиец Фабио. Он был мертвенно-бледен; его трясущиеся руки показывали в ту сторону, откуда он прибежал.

Словно крадущийся тигр, киммериец следовал за своим часовым вдоль тропы, по которой пришел их отряд несколько часов назад. Конан двигался, напрягая все чувства — внимательно всматриваясь в темные джунгли, слушая их, принюхиваясь к запахам ночного леса. Вскоре Фабио остановился и ткнул пальцем перед собой.

В лунном свете были видны два лежащих на земле человеческих тела. Конан наклонился и, уже уверенный в причине смерти, перевернул их. Это были два матроса, отосланные Гонзаго за инструментами. На обратном пути безжалостный убийца подкараулил их. Конан пощупал рукой тела и прикоснулся к кровавой луже. Они были еще теплыми; кровь даже не начала сворачиваться. И судя по ране, эти матросы погибли, как и их капитан, от той же руки или лапы. 

 7. Крылатое чудовище

Конан и Фабио поспешили вернуться к костру, где их ждали остальные пираты. Фабио удалось увидеть убийцу двух матросов, и он, все еще не придя в себя от потрясения, срывающимся голосом рассказал о случившемся остальным:

— Он был как высокий человек, лысый и с горящими, как у кота, глазами, длинными, выдающимися вперед челюстями. Сначала я подумал, что на нем черный длинный плащ, а когда он взмахнул руками, я увидел, что это — крылья, ну как у летучей мыши. Только огромной.

— Говоришь, огромная тварь? — спросил Конан.

— Да, пожалуй, повыше тебя будет.

— Ну, и что она сделала потом?

— Она одним взмахом когтей на лапах перерезала им глотки. А потом — подпрыгнула в воздух и исчезла, — закончил Фабио, облизав пересохшие губы.

Конан молчал. Молчали и остальные, опасливо озираясь. Никто раньше не слышал о чудовищных летучих мышах, перерезающих горло своим жертвам. Но каким бы ни казалось это невероятным, четыре окровавленных трупа служили весомым подтверждением рассказа часового.

— Как ты думаешь, Конан, это сам Сиптах? — спросил один из пиратов.

Конан тряхнул черной шевелюрой:

— Судя по тому, что я слышал о нем, Сиптах — такой же человек, как ты и я, из плоти и крови, только большой мастер ко всякому колдовству.

— Тогда что же это за чудовище? — спросил другой.

— Не знаю, — ответил киммериец. — Какой-нибудь демон, материализованный Сиптахом, чтобы охранять его владения. А может быть, зверюга, пережившая всех своих доисторических собратьев. В общем, я склонен думать, что в любом случае это существо из плоти и крови, а значит — его можно убить. И именно это нам и нужно сделать, иначе оно перебьет нас всех, подкарауливая по одному, или заставит уйти с острова несолоно хлебавши.

— Как же мы сможем убить его? — спросил крючконосый шемит по имени Абимаэль. — Мы не знаем, где его логово, и, кроме того.

— Предоставь мне заняться этим делом, — оборвал его Конан.

Киммериец молча смотрел в огонь, что-то обдумывая Наконец он оторвал взгляд от костра и сказал:

— Ясное дело, что для этой чудовищной твари самое подходящее место башня Сиптаха. Сдается мне, что такой зверюге не нужны ни окна, ни двери.

— Ну и что нам с этого? — возразил Абимаэль. — У нас-то крыльев нет, мы не сможем подлететь к галерее. А как мы уже видели, другого входа в башню нет.

Конан потянулся к огню и злорадно ухмыльнулся, обнажив в почти волчьем оскале два ряда белых зубов, на которых заплясали отблески пламени.

— Мы эту тварь выкурим из ее башни.

 8. Бой у башни

К рассвету работа была закончена. Под руководством киммерийца пираты стащили к основанию башни сухие коряги, выброшенные на берег, навалили сверху свежена-рубленных пальмовых стволов и веток. Люди работали, как фанатики, всю оставшуюся часть этой страшной ночи.

Когда небо на востоке посветлело, вокруг башни лежал сплошной вал сухого и свежего дерева высотой с человеческий рост. Конан подумал, что ни одно живое существо башни не сможет долго оставаться там. Жара и дым должны будут заставить его покинуть свое убежище.

Крылатое чудовище волей-неволей вылезет из башни, и при свете дня можно будет обратить против него оружие, сделанное руками человека. Перво-наперво Конан расставил лучших стрелков из лука так, чтобы они держали под прицелом вершину башни со всех сторон.

Прибой неустанно шумел у берега, а на горизонте из моря во всей красе, заливая остров золотом и багрянцем, поднималось солнце. Как только его первые лучи дотронулись до крыши башни, Конан скомандовал: «Поджигай!» Матросы воткнули факелы в груду дров с разных сторон. Пламя занялось быстро: через несколько мгновений находиться рядом с гигантским костром стало невозможно. Клубы густого серого дыма поплыли вверх, заползая под крышу башни или поднимаясь выше — к лазурному небу.

— Подбавьте дров! — приказал киммериец.

— Ну теперь мы его поджарим! — крикнул, подтаскивая к костру кусок пальмового ствола, Абимаэль.

— Не торопись, — остудил его пыл киммериец, — чтобы прогреть такую толщу камня, Нужно время. Сейчас главная надежда на дым.

Вдруг один из лучников крикнул что-то, привлекая внимание. Конан поднял глаза и посмотрел на башню.

Темная, мрачная фигура появилась на парапете галереи; она наклонилась вниз, оглядывая берег полными ненависти желтыми глазами. Из груди Конана вырвался вздох облегчения. Его идея сработала! Оставалась вторая половина дела — убить чудовище.

— Приготовились! — крикнул он лучникам.

Раздался чей-то удивленный крик — это чудовище расправило огромные, больше чем у любой птицы, крылья и взлетело.

Несколько стрел просвистели в воздухе. Но в этот миг чудовище, сделав зигзаг, резко полетело вниз. Стрелы пролетели мимо.

Несмотря на то что чудовище ныряло в воздухе из стороны в сторону, Конан сумел разглядеть его. На теле крылатой твари не было ни шерсти, ни перьев. Худое, словно высушенное тело обтягивала гладкая кожа. Грудь сильно выдавалась вперед, образуя нечто вроде киля. От него к основаниям крыльев шли сильные мускулы. Череп чудовища был заострен и вытянут, словно у хищного пресмыкающегося. Кожаные крылья были натянуты на что-то напоминающее человеческие руки без ладоней. Прямо от за-пястьев расходились в стороны три свободных пальца, заканчивавшиеся загнутыми, как крюки, когтями.

Спикировав, как охотящийся сокол, чудовище разодрало лицо и грудь одному из пиратов. Киммериец с боевым кличем подбежал к опустившемуся на землю противнику. Взмахнув саблей, Конан нанес удар, который должен был, по его мнению, раскроить череп крылатой твари на две половины.

Клинок обломился у самой рукоятки, а на черепе чудовища остался лишь неглубокий шрам.

Покачнувшись, чудовище быстро пришло в себя и, развернувшись, нацелилось когтями в грудь киммерийцу. Левым кулаком Конан отбил когтистую лапу, а правой рукой изо всех сил ткнул обломком лезвия в тело крылатой твари. Эти подобные молоту удары не произвели на чудовище почти никакого впечатления. С нечеловеческой силой оно запросто в клочья изодрало кожаную куртку Конана, располосовало ему спину и руки и сильно расцарапало кожу на голове. Кровь стала заливать киммерийцу глаза.

Оказавшийся ближе других Абимаэль, сыпля ругательствами, несколько раз наотмашь ударил чудовище длинным морским ножом. Это дало Конану лишь мгновение передышки. Киммериец ясно понял, что счет его жизни пошел на минуты и секунды.

Полуослепнув от залившей глаза крови, Конан отчаянно сопротивлялся. Краем глаза он увидел, что остальные пираты со всех ног несутся к месту схватки. Еще несколько мгновений — и град ударов сомнет монстра, несмотря на всю его невероятную живучесть.

Почувствовав опасность, смертоносный житель других миров развернулся, отпустив Конана, и приготовился взмыть в воздух. Но разгоряченный боем киммериец вовсе не собирался отпускать его, чтобы позволить вновь безнаказанно атаковать с воздуха. С яростным рыком он вскочил на спину чудовищу, обхватив одной рукой его шею. Конан рассчитывал переломить шею или скрутить ее на сторону, но почувствовал под рукой не живое тело, а скорее стальную колонну.

Хлопнули кожаные крылья, ловя утренний бриз, могучие мышцы напряглись, и чудовище взлетело, унося Конана на спине. Прежде чем киммериец сообразил, что происходит, прыгать стало невозможно, ибо крылатая тварь поднялась уже шагов на двадцать над прибрежными скалами. Оставалось лишь покрепче вцепиться пальцами в шею проклятого чудовища. Конан увидел стоявших внизу пиратов. Некоторые вскинули вверх луки, но не решались выстрелить, боясь попасть в человека.

Монстр кругами поднимался все выше и выше, пока не поравнялся с парапетом галереи. Конан успел рассмотреть, что парапет был очень невысоким, а за ним лежала выложенная плоскими камнями площадка. Остроконечную крышу поддерживали четыре базальтовые колонны. Эти колонны были покрыты рельефами, изображавшими невиданные существа. На одной — тянули в разные стороны извивающиеся щупальца какие-то бесформенные создания. На второй были изображены змееподобные существа с когтями, с третьего недобрыми глазами следили за неведомым противником рогатые, оскаленные монстры. А с четвертой, казалось, были готовы сорваться человекоподобные тела с перепончатыми крыльями — копии того чудовища, которое сейчас несло Конана к этим колоннам.

Словно неуклюжая птица, чудовище спланировало на площадку между колоннами. В этот момент Конан соскользнул с его шеи и выхватил из-за пояса кинжал. Понимая, что это не то оружие, с которым можно противостоять такому противнику, киммериец все же решил отдать свою жизнь как можно дороже.

Чудовище, растопырив крылья и шевеля смертельными крючьями когтей, приближалось к нему. Конан напрягся и приготовился к единственному последнему прыжку.

Вдруг чудовище взвыло от боли, одно его крыло бессильно повисло. Конан увидел, что из плеча монстра торчит древко стрелы, наконечник которой глубоко застрял в теле. Радостные крики снизу приветствовали удачный выстрел одного из баракханских лучников. Конан ухмыльнулся. Крылатое чудовище вовсе не было столь неуязвимо, как показалось вначале. А раз его можно ранить — его можно и убить.

Подволакивая одно крыло, чудовище снова двинулось в атаку. Некоторое время они с Конаном кружили вокруг открытого проема в центре пола. Затем киммериец остановился и стал ждать приближения противника.

Ослабевший от потери крови и уставший от борьбы Конан собрал последние силы. Бросившись вперед, словно тигр из засады, он налетел на противника и вонзил кинжал ему в грудь, целясь в сердце. Лезвие ушло в тело по самую рукоятку. На мгновение чудовище застыло, содрогнувшись от мощи удара. Затем, издав дикий хриплый крик, оно согнулось пополам и, вырвав оружие из руки киммерийца, упало и закрутилось на каменном полу. Несколько мгновений — и оно затихло. Конан, вытерев кровь со лба, подождал, высматривая в поверженном враге признаки жизни. Но огромная хищная птица лежала неподвижно.

Киммериец внимательно оглядел проем в полу башни. Вниз шла каменная винтовая лестница. Видимо, чудовище и впрямь было выкурено из своего логова, потому что даже сейчас к крыше поднимались струйки дыма от затушенного костра, которые затягивало в открытый люк.

Не зная, что ждет его внизу, Конан все же спустился по лестнице, кашляя от еще не рассеявшегося дыма, и очутился в круглом помещении.

Комната оказалась роскошно украшенной. Пол был выложен причудливой мозаикой из светлых и темных кусков полированного дерева. Тут и там на полу лежали ковры, с вышитыми на них пентаграммами, шестиугольниками и другими таинственными знаками. По стенам, тоже покрытым толстыми коврами, было укреплено несколько золотых и серебряных зеркал. Поочередно отражая и рассеивая проникающие сквозь отверстия в потолке лучи солнца, они наполняли комнату ровным, неярким светом. Справа от Конана стояла резная подставка из черного дерева, на которой покоился древний пергаментный свиток. Дальше, у самой стены, был виден какой-то идол — застывшая маска зла и угрозы.

Конан быстро обошел помещение в поисках чего-нибудь, что могло бы сойти за оружие, но не нашел ничего. В нескольких местах тяжелые занавеси скрывали глубокие ниши в каменных стенах. Конан наугад распахнул одну из портьер — и замер.

В центре ниши на небольшом возвышении стоял стул с высокой спинкой, сделанный из белого мрамора. Всю поверхность трона покрывали рельефные изображения змей, драконов и голов демонов. А на самом троне восседал могущественный колдун Сиптах, бесстрастно смотревший в глаза Конану.

 9. Раб кристалла

Уже напрягшись и приготовившись вступить в бой, Конан с облегчением вздохнул: Сиптах был мертв. Тонкая высохшая кожа плотно обтягивала череп и кости рук. Киммериец принюхался, но не почувствовал запаха разложения. Колдун, наверное, уже долгие месяцы сидел на своем троне, высыхая изнутри и превращаясь в мумию.

Неподвижная фигура была одета в изумрудно-зеленую мантию. В костлявых ладонях колдуна был зажат большой необработанный кристалл, светившийся каким-то таинственным внутренним светом. Конан понял, что это и есть тот дьявольский камень, из-за которого капитан Гонзаго привел своих людей на этот остров.

Конан подошел поближе, чтобы рассмотреть камень. На его взгляд, это была просто глыба необработанного хрусталя, каким-то образом подсвеченная изнутри. Но сколько же людей мечтали заполучить этот сверкающий осколок, таивший в себе неведомые силы. Конан не знал, как вызываются демоны, заключенные каким-то магом в светящийся камень. Да, по правде говоря, киммерийца это мало интересовало. Он предпочитал держаться подальше от любой магии и волшебства.

Царапанье когтей по полу оторвало киммерийца от разглядывания камня. Конан резко обернулся. Проклятое чудовище, спустившись на полураскрытых крыльях в глубь башни, направлялось к нему. Конан с ужасом глядел на по-прежнему торчавшую из кожистого крыла стрелу и кинжал, вонзенный в грудь чудовища по самую рукоятку. Любой человек или самая живучая тварь из диких джунглей давно скончались бы от таких ран. Но, как-видно, законы природы не были писаны для стража башни Сиптаха.

Чудовище, выставив вперед когтистые лапы, приближалось к человеку. Резким движением Конан отскочил в сторону и схватил деревянную подставку, с которой слетел древний свиток, и занес ее над головой как дубину.

В следующий момент киммериец изо всех сил опустил «дубину» на голову монстру. От удара невероятной силы чудовище покачнулось и отскочило назад, а резная подставка разлетелась в щепки.

Тряся головой, чтобы стряхнуть с морды стекающую из проломленного черепа кровь, чудовище снова шагнуло вперед. Конан не мог не восхититься живучестью существа, способного с такими ранами продолжать делать свое дело. Правда, свою песенку киммериец счел уже спетой; оказавшись безоружным один на один с едва ли не бессмертной тварью.

Вдруг, словно молния, дерзкая мысль сверкнула в голове киммерийца. Вбежав в нишу, он вырвал из рук мумии сверкающий кристалл и швырнул его в наступающее чудовище.

Как ни меток был бросок Конана, ловкое животное сумело увернуться, и, пролетев мимо цели, кристалл описал в воздухе дугу и с ослепительной янтарной вспышкой разбился о нижнюю ступеньку каменной лестницы, разлетевшись на тысячу кусков.

В это же мгновение, не дойдя всего шага до Конана, чудовище испустило отчаянный вопль и рухнуло на пол. Вспыхнуло пламя, повалил дым. В пелене дыма киммериец видел, как рассыпается в прах крылатое создание. Оно словно разлагалось, как любое мертвое животное, но в десять тысяч раз быстрее. Через несколько мгновений все было кончено: лишь тонкий слой пепла на полу, словно тень, повторял контуры крыльев и длинного черепа. Стрела и кинжал остались лежать в куче пепла. 

 10. Сокровища Сиптаха

Солнце стояло в зените, когда наконец черная шевелюра Конана показалась над парапетом башни. Его лицо было покрыто запекшейся кровью, глубокие шрамы пересекали грудь и руки киммерийца.

Помахав рукой столпившимся внизу пиратам, он спустил вниз на веревке, связанной из найденных у колдуна одеяний и покрывал, маленькую корзину. Затем, перебирая руками по самодельной веревке, он и сам соскользнул к подножию башни, приземлившись в груду золы и углей, оставшихся от огромного костра.

— Боги и демоны! Есть на этом проклятом острове хоть глоток воды? — прохрипел киммериец.

— Держи! — раздались возгласы, и с разных сторон к нему протянулись бурдюки с вином. Сделав несколько глотков, Конан с удивлением увидел Боруса, аргосийца, остававшегося за капитана на «Ястребе».

— Те двое, которых прислал Гонзаго за инструментами, рассказали мне, что тут творится. Я решил, что будет лучше, если я подойду к башне с моря, — объявил Борус. — Да лучше ты расскажи, что там случилось в этой башне?

— Все расскажу, только сначала промою и перевяжу раны и ссадины.

Час спустя Конан сидел на пне, откусывая огромные куски хлеба и сухого сыра и запивая их красным вином из судовых запасов.

— Ну вот, — продолжил -киммериец, — чудовище обратилось в прах в считанные секунды. Наверное, это была какая-то древняя тварь, оживленная колдовством Сиптаха, чтобы оберегать остров от непрошеных визитеров. И даже когда хозяин умер, чудовище, повинуясь заклинаниям, продолжало выполнять свое дело.

— И это все ценности, которые были в башне? — спросил Абимаэль, показывая на корзину.

— Все, ну еще древняя мебель и ковры. Да как это все вытащишь оттуда? Я обшарил все помещения — там, где колдун готовил, творил свои заклинания; осмотрел кладовую и даже узкую нишу — его спальню. Ничего больше там не было. Этого хватит на хорошую оплату каждому за рейс, да еще останется на веселую пирушку в Порт-Тортаже.

— А каких-нибудь потайных дверей там не было? — поинтересовался Фабио.

— Насколько я сумел разобраться — нет. Конечно, я тоже предполагал, что у Сиптаха золота должно быть больше, но нашел я только то, что лежит в этой корзине. Скорее всего, драгоценности закопаны где-нибудь на острове. Но без карты мы будем искать их до конца жизни.

Конан помолчал, глотнул вина и бросил взгляд на башню:

— Сдается мне, что эта башня была построена еще задолго до того, как Сиптах появился на острове.

— И кому же она могла принадлежать? — спросил Борус.

— Думаю, что каким-то близким родственникам того чудовища. Только крылатое существо станет строить здание без дверей и окон. Только я думаю, эти существа ходили по земле — или летали над ней, — когда человека еще и в помине не было.

— А Сиптах сумел своими заклинаниями заколдовать этого человека — летучую мышь?

Конан пожал плечами:

— Тут мы можем только гадать. Но в любом случае это существо оказалось как-то связано со сверкающим кристаллом. Когда камень разбился, погибло и оно.

Абимаэль почесал в затылке:

— Кто его знает? Может быть, это существо вовсе и не было таким злым. Просто Сиптах своими заклинаниями заставил его выполнять такие жестокие приказы.

— По мне, дьявол есть дьявол, — сказал Конан,— хотя, может быть, ты и прав. Этого мы уже никогда не узнаем. Давайте возвращаться на корабль. Борус, правь на Барахан. Но как только мы окажемся на борту — я предупреждаю, — если хоть одна собака разбудит меня раньше, чем я проснусь сам, то мерзавец пожалеет, что крылатое чудовище не перерезало ему глотку! 

 Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер. БОГИНЯ ИЗ СЛОНОВОЙ КОСТИ

Родившись где-то на западе, барабанная дробь на легком ветру долетала до храмовой башни, розовеющей в предзакатном солнце. На вершине башни был виден черный силуэт Зарамбы — верховного жреца королевства Пунт. Его худая фигура напоминала застывшего на крыше аиста. То, что походило на длинный клюв, было всего лишь частью прически — навощенной прядью волос, торчащей надо лбом черного жреца.

Зарамба напряженно вслушивался, пытаясь разобрать скороговорку далекой барабанной дроби. Его собственный барабанщик, одетый лишь в узкую набедренную повязку, стоял рядом со своим инструментом — двумя разного размера полыми кусками стволов деревьев. Он беззвучно шевелил губами, считывая далекое послание.

Наконец барабанщик повернул к жрецу встревоженное лицо и сказал:

— Плохие известия.

— О чем же? — спросил Зарамба.

— Чужеземцы сумели заплести свои интриги в Кешане. Король приказал выслать всех чужаков из страны. Жрецы Алкменона были зарезаны демонами в храме, лишь одному удалось бежать. Он сейчас и сообщает нам о случившемся. А теперь негодяи, устроившие эту резню, направляются в сторону нашей страны. Жителям Пунта следует быть бдительными!

— Я должен сообщить об этом королю, — встревожился Зарамба. — Передай нашим братьям-жрецам в Кешане благодарность за их предупреждение.

Барабанщик начал отстукивать свою таинственную дробь, а Зарамба быстро спустился с башни и поспешил в королевский дворец из необожженного кирпича, возвышающийся в центре Кассали — столицы Пунта.

Несколько дней спустя, в час, когда солнце касается земли на западном горизонте, длинные облака плыли по лазоревому океану, словно алые знамена, предвещающие войну. Красно-золотые лучи играли на позолоте и стеклянных окнах королевского дворца, выкрашенного разными красками храма и домов богатых горожан.

С запада лес ближе всего подходил к городу, стоявшему на холме. И именно из этого леса появились в этот час два человека, ехавшие верхом на тощих, низкорослых стигийских лошадях.

Впереди ехал высоченный мужчина. Он был почти раздет, и его мужественное лицо, широкие плечи и сильные руки были покрыты бронзовым загаром. Его одежду составляли лишь потертые шелковые брюки, кожаная перевязь через плечо и сандалии из шкуры носорога. С пояса из крокодиловой кожи свисал кинжал в чехле, а широкая перевязь служила креплением для длинного меча в деревянных ножнах.

Роскошные, густые, цвета воронова крыла волосы всадника были ровно подрезаны чуть ниже затылка. Из-под густых черных бровей сверкали ледяным пламенем синие глаза. Не так давно лоб этого великана украшал серебряный кованый обруч — знак командующего нешанскими войсками. Но затем всадник был вынужден продать серебро заезжему шемитскому торговцу, выменяв за него еду и другие необходимые для путешествия вещи, покоившиеся сейчас во вьюке, притороченном к спине запасной лошади, шедшей в поводу.

Выехав из-под прикрытия зарослей, мужчина привстал в стременах, обозревая окрестности. Затем он махнул рукой второму всаднику.

Его спутником оказалась девушка, с трудом сидевшая в седле от усталости. На ее тело была накинута какая-то одежда, которая, впрочем, мало скрывала прекрасные формы юной наездницы. Черные кудри волной спадали по ее плечам, а глаза сверкали, словно два черных опала.

Когда измученная девушка поравнялась с мужчиной, тот тронул шпорами бока своей лошади и пошел прочь от леса по плоской саванне по направлению к поросшим густой травой недалеким холмам.

Конан-киммериец, воин, пират и бродяга прибыл в земли королевства Пунт со своей очередной возлюбленной — коринтийской танцовщицей Муриэлой, бывшей рабыней Зархебы. Они направились сюда в поисках сокровищ, едва избежав мученической смерти от рук кешанских жрецов.

Там Зархеба, его рабыня и его приятель — стигийский торговец Тутмекри разработали план похищения из храма Алкменона корзины с драгоценными камнями. К несчастью, именно такая же идея и именно в это же время пришла в голову Конану — наемному генералу кешанского войска. В образовавшейся неразберихе план был сорван. Зархебу убили какие-то привидения или демоны — стражи храма, а Конану и Муриэле пришлось спасаться бегством от мести Тутмекри и разгневанных жрецов.

Когда фальшивое перевоплощение Муриэлы в богиню Елаю раскрылось, Тутмекри и его свита чуть не угодили в пасть к крокодилам из королевского пруда. С трудом выбравшись из Кешана, стигиец и его люди направились в Пунт.

Здесь, в столице Пунта — Кассали, Тутмекри направился в королевский дворец. Представ перед королем Лалибеой, стигиец сообщил ему о якобы готовящемся вторжении кешанцев и предложил свои услуги при дворе.

Советники короля скептически отнеслись к этой информации. По их словам, армии Пунта и Кешана практически равны по силе и любое вторжение становилось бессмысленным, учитывая огромные потери и возможное поражение. Тогда хитрый стигиец заявил, что ему стало известно о тайном союзе короля Кешана и монархов-близнецов, властителей Зембабве, государства на юго-востоке от Пунта. Союзники якобы хотели разделить между собой территорию Пунта. После таких заявлений Тутмекри предложил королю обучить его черные легионы цивилизованным способам ведения войны и даже возглавить войско пунтабе в походе на Кешан.

Тутмекри был не единственным, кто прибыл в Пунт в поисках богатства и власти. Сокровища черного королевства привлекли также внимание Конана и Муриэлы. По слухам, пунтабе частенько намывали золотые самородки размером с гусиное яйцо в песках по берегам горных рек.

Еще легенды рассказывали о драгоценных дарах, преподносимых верующими богине Небетет, чей образ был вырезан из слоновой кости и инкрустирован алмазами, сапфирами и жемчугом из далеких морей.

Дорога из Кешана измотала Муриэлу, которая мечтала хорошенько отдохнуть в Кассали, но, узнав, что Тутмекри прибыл в столицу Пунта раньше, Конан изменил свои планы. Срочно закупив продукты, он увез девушку прочь из города. Киммериец решил вновь попробовать использовать актерские способности Муриэлы: на этот раз ей предстояло перевоплотиться в богиню Небетет. Конан рассудил, что местные жрецы не будут возражать, если их богиня предложит им поделиться драгоценностями храма с тем, кого она назовет. А кроме того, богиня сможет и порекомендовать кандидатуру киммерийца на пост главнокомандующего армией Пунта.

Муриэле этот план не пришелся по душе. Она напомнила Конану, что один раз эта затея уже провалилась. Нет оснований полагать, что жрецы Пунта окажутся глупее своих коллег из Кешана. Кроме того, Тутмекри уже втерся в доверие к королю Лалибее и сразу же предупредит его об уже знакомом ему обмане.

Конан недовольно пробурчал:

— Да, хорошо еще, что караванщик Нахор предупредил нас о Тутмекри. Мне, конечно, не тягаться с этой лисой в умении втереться в доверие. Вот был бы номер, явись я к королю на аудиенцию и столкнись там со стигийцем. Живым бы оттуда было не уйти.

— Ну вот, Конан, — вздохнула Муриэла, — выкини из головы свои дурацкие планы. Нахор же предложил тебе место в охране каравана...

— Что? Переться неизвестно куда, охраняя караван Нахора, когда здесь, под носом — целое состояние... Нет, это не по мне.

Раньше, чем первые звезды появились на вечернем небе, Конан и Муриэла подъехали к холму, на котором стоял главный храм богини Пунта — Небетет. Сумерки, ни единого огня в окнах храма, ни души вокруг — все это наполнило душу Муриэлы какими-то недобрыми предчувствиями.

Не воодушевлял и вид самого храма. Круглое здание с куполом было построено из белого мрамора, редкого материала в этой стране глинобитных стен и соломенных крыш. Запертые ворота были выполнены в форме раскрытой пасти с торчащими клыками. Два квадратных окна на втором этаже напоминали пустые глазницы. Этот огромный череп словно оскалился на приближающихся путников.

Муриэла поежилась и сказала:

— Ворота заперты. Поехали отсюда, Конан. Мы не сможем войти.

—  Нет, мы останемся, — ответил Конан, — мы войдем, даже если мне придется прорубить стену этого черепа. Подержи-ка лошадей.

Конан соскочил с лошади, бросил поводья девушке и подошел к воротам. Они были закрыты на огромный бронзовый засов, почерневший от времени. Навалившись всем телом, киммериец попытался отодвинуть тяжелую балку. Бесполезно,, засов даже не шевельнулся.

— Ну что ж, попробуем по-другому, — спокойно сказал Конан, доставая из седельной сумки моток веревки с крюком на конце.

Киммериец ушел за угол, оставив девушку одну в таком мрачном месте. Когда Конан неожиданно назвал ее по имени несколько минут спустя, Муриэла взвизгнула от неожиданности.

— Иди сюда, Муриэла.

В одном из окон-глазниц показался киммериец и помахал ей рукой;

— Привяжи лошадей, да покрепче.

Когда животные были привязаны к бронзовому кольцу на воротах, киммериец сказал:

— Держи веревку. Там на конце — петля, сядь в нее и ухватись руками повыше.

Конан начал быстрыми движениями затаскивать девушку вверх, к окну. Когда земля, ворота, лошади — все поплыло вниз, у Муриэлы закружилась голова. Побледневшими пальцами она вцепилась в веревку. Вскоре сильные руки Конана обняли ее за плечи и втащили внутрь. Еще некоторое время пол кружился под ногами девушки, и, лишь когда это ощущение прошло, она открыла глаза.

Она оказалась в маленькой пустой комнате, на стенах которой не было никаких украшений. В дальнем углу виднелся открытый люк, крышку которого поддерживал кусок дерева.

— Сюда, — сказал Конан, взяв Муриэлу за руку и подведя ее к люку, — осторожно. Тут пол очень старый — весь в трещинах и выбоинах.

Под люком оказалась уходящая в темноту лестница, спустившись по которой они оказались в центральном зале храма — круглом помещении под куполом, который поддерживали мраморные колонны.

— Современные пунтабе не могли построить этот храм, — сказал Конан. — Посмотри на этот мрамор. Он явно не из этих мест.

— А кто же его построил, по-твоему?

Конан пожал плечами:

— Не знаю. Я знал одного ученого немедийца, он рассказывал, что порой целые страны и цивилизации исчезают, оставив после себя лишь руины или несколько сохранившихся построек. Мне приходилось встречать такие древние города. Этот храм, наверное, тоже остаток какой-то древней цивилизации. Давай-ка зажжем свет, а то скоро луна зайдет, и тут совсем ничего не увидишь.

Шесть небольших медных светильников висели на цепях между колоннами. Конан снял одну из ламп с крюка и сказал:

— Смотри-ка, здесь свежее масло и фитиль. Значит, кто-то присматривает за лампами. Интересно — кто?

Несколько раз чиркнув кремнем, Конан поджег трут и поднес его к фитилю. Теплый желтый свет разлился по залу.

Напротив запертого входа оказался виден невысокий помост с тремя ступенями, на котором стояла человеческая фигура в полный рост.

— Богиня Небетет собственной персоной, — объявил Конан, шутливо кланяясь идолу.

Муриэла вздрогнула. В пятне света виднелось женское тело — красивое и полное сил. Но вместо ожидаемой изящной головки статую венчал голый череп. Муриэла в ужасе отвела взгляд от этой мертвой головы.

На Конана, для которого смерть была старой знакомой, это зрелище не произвело такого впечатления, хотя и его оно заставило вздрогнуть при первом взгляде. Но куда больше его поразило то, что статуя была вырезана из одного куска кости. Киммериец в своих странствиях встречался со слонами и слышал легенды о еще больших великанах, но он даже представить себе не мог, какая махина могла иметь бивень больше человеческого тела в обхвате.

— Кром! — буркнул Конан. — Похоже, мой план не сработает. Я собирался убрать статую и поставить тебя вместо нее. Но даже идиот не примет тебя за это ожившее страшилище с лысым черепом.

— Тогда бежим отсюда, пока мы еще живы! — взмолилась Муриэла, косясь в сторону лестницы.

— Чушь, детка! Мы еще придумаем, как заставить короля послать подальше этого Тутмекри и взять на службу нас с тобой. А пока что нужно поискать драгоценности, подаренные прихожанами храму. Они должны быть где-то позади идола или в подземных кладовых...

— Я не могу, — слабым голосом сказала девушка. — Я умираю от усталости.

— Тогда побудь здесь, пока я осмотрю храм. Только никуда не уходи и зови меня, если что-нибудь случится.

Взяв лампу, Конан выскользнул из зала, оставив Му-риэлу одну. Когда глаза девушки привыкли к темноте, она вновь разглядела в слабом свете луны прекрасное тело богини и ее страшную голову. Резко отвернувшись, Муриэла села на ступеньки помоста спиной к статуе. В полной тишине ей показалось, что она слышит чьи-то тихие шаги. Прислушавшись, она решила, что это всего лишь стук ее сильно бьющегося сердца.

Но как девушка ни пыталась свалить все свои ощущения на усталость, голод, страх — она все равно готова была поклясться всеми богами ее родной Коринфии, что в зале с колоннами есть кто-то еще.

Какая-то непреодолимая сила тянула ее оглянуться, посмотреть на то, что за ее спиной. Некоторое время девушка сопротивлялась этому желанию, заставляя себя преодолевать глупый страх.

Грязная, худая как у скелета рука, похожая на когтистую лапу хищной птицы, сильно сжала сквозь рваную ткань плечо Муриэлы. Взвизгнув, она обернулась и оказалась лицом к лицу с высохшей, как мумия, старухой с выступающими скулами и оскаленным полубеззубым ртом. Муриэла вскочила, вырвавшись из мерзких костлявых рук, но наткнулась на подобравшееся с другой стороны огромное чудовищное создание, которое легко, словно куклу, схватило ее и прижало к своей широкой волосатой груди. Издав слабый крик, девушка потеряла сознание.

Конан, словно ошпаренный, подпрыгнул на месте, когда до него донеслось эхо девичьего крика. Словно разъяренный тигр, киммериец выскочил из обыскиваемой комнаты и побежал назад по коридору, проклиная себя за то, что оставил Муриэлу одну в этом незнакомом храме, сжалившись над ее усталостью.

Когда он ворвался в центральный зал с мечом в руке и с высоко поднятой лампой, Муриэлы там не оказалось. Конан тщательно осмотрел все помещение. Никаких следов борьбы. Девушка словно испарилась.

Страх заставил вздрогнуть храброго киммерийца. Это в его стране боги мало касались жизни смертных, а здесь, в Пунту, дело могло обстоять совсем по-другому. Конан достаточно встречал в своей жизни всяких сверхъестественных и необъяснимых вещей, что вполне представлял себе, на что способны потусторонние силы.

Подтянув фитиль начавшей коптить лампы, Конан решительно двинулся на поиски. Он обыщет весь храм, но найдет пропавшую девушку; только смерть сможет помешать ему сделать это, С этой мыслью киммериец вышел из зала с колоннами.

Муриэла постепенно приходила в себя. Она обнаружила, что сидит, прислонившись к каменной стене. Только это ей и удалось разобрать в темноте, такой непроницаемой, словно со дня сотворения мира в эту черную яму не проникал ни единый луч света.

Встав, Муриэла пошла вдоль стены, ведя по ней ладонью. Вскоре она уперлась в угол. Повернув, девушка пошла дальше вдоль второй стены, но через несколько шагов опять наткнулась на перпендикулярную стену. Затем еще раз и еще. С ужасом Муриэла поняла, что находится в крохотной комнате, в стенах которой не было и намека на дверь или окно. Как же она сюда попала? Через люк в потолке? И где она? Не оставили ли ее здесь до конца жизни?

Муриэла напряглась, пытаясь вспомнить, что с ней произошло. Вдруг ворота памяти распахнулись, и она явственно ощутила на плече костлявую руку, а затем сильные лапы чудовища, прижимающие ее к мохнатой груди.

Все силы вложила Муриэла в свой крик:

— Конан!

И хотя несколько каменных стен разделяли их, киммериец услышал, почувствовал, уловил слабое эхо этого крика. Повернувшись, он бегом направился в ту сторону, освещая себе путь поднятой над головой масляной лампой.

Каменные коридоры казались пустыми, но все равно Конан не позволял своим чувствам расслабиться. Когда его чуткий слух уловил какое-то движение в одном из боковых переходов, киммериец резко остановился, развернулся и протянул вперед лампу.

Маленькое, высохшее, как мумия, существо ростом не больше ребенка выскользнуло из перехода. Оно казалось не менее старым, чем камни стен и пола. Лишь в глубоко посаженных глазах сверкал огонь, оживляя сморщенное лицо. Существо в ужасе сжалось, подняв руки, словно закрываясь от удара.

Вслед за первым созданием в коридор вылетело второе — наоборот, намного крупнее человека. Миновав сжавшуюся на полу живую мумию, это существо набросилось на Конана, выбив из его рук лампу. Последнее, что успел заметить киммериец, — это груда черной шерсти, несущаяся на него. В бой человеку пришлось вступить уже в кромешной темноте.

Словно загнанный леопард, Конан дрался жестоко и отчаянно. Его кулаки, словно кузнечные молоты, обрушивались на противника. Судя по всему, нападавший представлял собой какую-то двуногую тварь. Прикинув рост, Конан врезал в темноту изо всех сил и с удовольствием услышал хруст ломаемой челюсти.

Но неизвестный противник вновь бросился в атаку. Его когтистая лапа прошлась по груди киммерийца, оставив длинные кровоточащие полосы. Боль и ярость погасили в Конане то немногое, что в нем было от цивилизованного человека. Задрав голову, киммериец издал какой-то волчий вой и бросился в атаку, сойдясь с противником вплотную. В нос человеку ударило плотное зловонье, его руки оказались в железных тисках мохнатых лап, острые клыки нацелились на напряженное горло.

Размахнувшись, Конан изо всех сил пнул противника ногой в пах. С воем чудовище отлетело назад, отпустив руки человека. Освободившись от захвата, киммериец со звериным ревом вцепился в горло невидимому противнику. Тот, изогнув шею, вцепился зубами в предплечье Конану. Тогда киммериец нагнул голову и с размаху боднул чудовище, угодив в живот.

Чудовище было выше Конана ростом и намного тяжелее, но от такого удара оно застыло, не в силах восстановить дыхание. Не теряя ни мгновения, Конан выхватил из-за пояса кинжал и стал наносить удар за ударом: в живот, в грудь, в шею, — пока не выбил последнюю искру жизни из косматого создания.

Конан отдышался и, превозмогая боль от множества порезов и укусов, убрал кинжал за пояс, а затем поднял с пола лампу. Он легко нашел ее по слабому голубому огоньку, трепетавшему над лужицей выплеснувшегося масла. Конан зажег светильник и осмотрел своего поверженного противника.

Это был какой-то странный гибрид человека и зверя. Человеческое тело покрывала черная шерсть, как у медведя или гориллы. Но это существо не было обезьяной: у него были слишком хорошо развиты руки. Зато голова была явно звериной. Низкий, покатый лоб, приплюснутый, как у обезьяны, нос, клыки словно у собаки. И все же это создание имело что-то общее с человеком, ибо его наиболее деликатные места были прикрыты короткими — до колен — штанами.

Дрожа от ужаса, Муриэла слушала доносившиеся до нее звуки боя в коридоре над ее темницей. Когда наверху все затихло, она вновь закричала, призывая Конана на помощь. Ориентируясь по голосу, Конан нашел в стене коридора нишу, к одному из плоских камней пола которой было прикреплено бронзовое кольцо. Открыв люк, киммериец нагнулся и протянул девушке руки.

Муриэла с ужасом смотрела на залитое кровью лицо Конана и на косматую тушу, перегородившую выход в коридор. Лишь ласковый голос киммерийца чуть успокоил ее.

Сбиваясь и всхлипывая, Муриэла рассказала про похожую на мумию старуху и про чудовище, оказавшись в лапах которого юная танцовщица упала в обморок. Конан согласно кивнул:

— Старуха, наверное, жрица или предсказательница этого храма. Богиня из слоновой кости говорит ее голосом. Там, за статуей, есть маленькая комнатка. Из нее прекрасно видно и слышно тех, кто пришел в храм богини за советом.

— А чудовище, откуда оно взялось? — с дрожью в голосе спросила девушка.

Конан пожал плечами:

— Кром его знает... Может быть, ее слуга. Какой-нибудь дикарь, полуобезьяна, которого пунтабе научили прислуживать в храме. В общем-то, это неважно. Главное, что этот приятель мертв, старуха смылась подальше, а нам остается только забраться в ту маленькую комнату и ждать тех, кто явится сюда за божественными пророчествами.

— Да, может быть, нам придется ждать много месяцев!

— Нет, Нахор говорил, что жрецы и советники короля всегда приходят сюда перед тем, как принять важное решение. Так что готовься сыграть роль богини с черепом вместо лица.

— Но Конан! Мы умрем тут с голоду!

— Чепуха. Не забывай, что на наших лошадях навьючено достаточно еды. Я думаю, нам хватит этого на много дней. А отдохнуть — пожалуйста! По мне, это место ничем не хуже любого другого.

— А старая жрица? — не унималась Муриэла.

— Старуха? Да что она может нам сделать сейчас, когда ее чудовище погибло? Разумеется, надо быть осторожными. Естественно, я не приму из ее рук глотка воды или куска хлеба.

— Значит, так тому и быть, — печально вздохнула Муриэла. — Я, конечно, не провидица, но печенкой чую, что эта затея кончится плохо для нас обоих.

Конан молча обнял ее, чтобы успокоить. Только сейчас девушка обнаружила, что не только кровь чудовища залила тело ее спутника. Глубокие раны покрывали грудь и руки киммерийца.

— Любимый! Ты ранен, а я даже не заметила этого. Дай я промою и перевяжу твои раны.

— Пустяки. Несколько царапин, — небрежно ответил Конан...

Однако он позволил Муриэле отвести себя к колодцу в маленьком дворике позади храма. Там она промыла ему раны, оставленные когтями и зубами чудовища, и перевязала их обрывками ткани от своего платья. Затем они оба вернулись в круглый зал с колоннами и, дежуря по очереди, проспали весь день и следующую ночь.

Когда Конан проснулся, золотые лучи восходящего солнца как раз осветили утренние облака. Муриэла сидела, прислонившись к колонне, держа на коленях голову киммерийца.

Конан встал и потянулся.

— Пойду принесу еды, — сказал он. — Вот, держи кинжал. Это на случай, если появится старая жрица.

Забравшись по лестнице в комнату с окном-глазницей, Конан уже собрался спуститься по веревке, как вдруг краем глаза уловил на горизонте какое-то движение.

Присмотревшись, Конан различил вдали, почти у самых стен Кассали, множество черных точек, за которыми тянулся шлейф пыли.

— Посетители направляются к нам даже раньше намеченного, — сам себе сообщил киммериец, — надо убрать лошадей подальше, а то они сразу сообразят, что в храме кто-то есть.

Соскользнув по веревке, Конан отвязал лошадей, сел верхом на одну из них и, ведя в поводу двух остальных, поскакал прочь, в сторону леса. Через четверть часа он, запыхавшись от бега вверх по склону холма, уже забрался по веревке, затянул ее наверх и, подбежав к лестнице, Крикнул Муриэле:

— Там всадники, много! Я спрятал лошадей в лесу. Быстро, наряжайся богиней. — Он протянул ей взятый из вьюка сверток с припасенным для спектакля реквизитом.

Вернувшись в окну, Конан обнаружил, что точки превратились в кавалькаду всадников, уже поднимавшихся по склону холма по направлению к храму. Скатившись вниз по лестнице, он сказал:

— Быстрее, а то мы не успеем спрятаться за статуей в комнатухе прорицательницы. Ты не забыла, что тебе нужно сказать?

— Н-нет... я просто боюсь. Ведь тогда эта шуточка не сработала...

— Не забывай, там были эти демоны во плоти — злые духи, которых жрецы сумели заставить служить им. А здесь я не вижу никаких сверхъестественных защитников храма, кроме того, уже мертвого человека-обезьяны. А главное, в этот раз я буду с тобой! Пошли!

Схватив за руку, он чуть не волоком затащил девушку в маленькое помещенье за статуей из слоновой кости.

Послышался цокот копыт, крики, топот спешившихся всадников. Зазвенели бронзовые механизмы, открывающие засовы.

— Наверное, у жрецов есть что-то вроде ключа, — прошептал Конан.

Голоса стали громче, и вдруг в зал быстро вошло множество людей. Первым вошли несколько черных воинов. В центре этой группы шествовал высокий седеющий человек, на голове которого покоилась корона чеканного золота в виде расправившего крылья сокола. Конан предположил, что это и был сам король Лалибеа. Шедший за ним почтенный человек в пурпурном одеянии должен был быть Зарамбой — верховным жрецом.

Следом за ним в храм вошел отряд воинов пунтабе с копьями и щитами из шкуры носорога, затем в зале с колоннами появился Тутмекри-стигиец с двумя десятками воинов, половйна из которых были кешанскими копьеносцами, а половина — шемитскими лучниками.

Конан сжал кулаки, увидев своего врага.

Почувствовав холодок на спине, Тутмекри-стигиец приписал это сквозняку. Его мало волновало нахождение в священном месте — храме королевства Пунт. С усмешкой он вспомнил неудачу, постигшую его приятеля в таком же храме в соседнем королевстве.

Хотя доводы Тутмекри о возможности вражеского нападения на Пунт были вполне убедительны, король Лалибеа, известный своей рассудительностью и осторожностью, продолжал сомневаться. Масло в огонь подлило сообщение, переданное барабанной почтой, о том, что в Кассали направляются какие-то светлокожие интриганы, возмутители спокойствия и богохульники. Верховный жрец Зарамба предложил королю совершить визит в храм, чтобы выслушать мнение богини Небетет.

Итак, король, верховный жрец и их приближенные отправились к храму на рассвете. Тутмекри вовсе не был в восторге от этого решения. Он не опасался местных богов, но побаивался их фанатичных жрецов, которые вовсе не питали симпатии к стигийцу. Тутмекри даже показалось, что вся эта затея — лишь предлог, чтобы заманить его в ловушку и убить.

По прибытии к храму богини Небетет Зарамба отдал младшим жрецам приказ открыть ворота. Король расставил почетную процессию таким образом, чтобы Тутмекри и его люди оказались в ее центре. Видимо, решил стигиец, на тот случай, если начнется бой, чтобы у пунтабе было преимущество.

С фанатичным блеском в глазах король и верховный жрец приблизились к статуе. Положив на ступень помоста небольшую шкатулку, в которой переливались разными цветами драгоценные камни, оба встали на колени и поклонились статуе до земли.

Длинные черные руки взметнулись к богине. Зарамба запел призывающее заклинание, а его более молодые помощники зажгли ароматные травы. Легкий дым поплыл по залу.

Нервы Тутмекри были напряжены до предела. Он чувствовал направленный на него недружелюбный взгляд. Все внутри стигийца предупреждало его, что что-то должно произойти.

Голосом, похожим на звон колокола, женщина из слоновой кости заговорила:

— Остерегайся, о великий король, лгунов из Стигии! Человек, пришедший с тобой, — не друг, а хитрый, коварный враг. Он бежал из Кешана от праведной мести, а теперь хочет погубить тебя.

Ропот пробежал по рядам воинов пунтабе. Люди Тутмекри сбились в плотное кольцо, выставив наружу щиты.

Лучники потянулись к колчанам. Мгновение — и храм мог превратиться в кровавую мясорубку.

Тутмекри застыл на месте. Сомнений быть не могло, он уже слышал где-то этот голос, голос молодой женщины, которая...

— Подожди, о великий король! — крикнул он. — Тебя вводят в заблуждение...

Но голос, шедший от статуи, вновь заставил всех замолчать и прислушаться:

— Выбери вместо него и назначь своим генералом Конана из Киммерии. Он сражался повсюду: от снежных пустынь Ванахейма до джунглей Куша, от степей Гиркании до пиратских островов Западного океана. Боги хранили его и вывели живым из всех сражений. Лишь он один сможет привести твои легионы к победе.

Голос смолк, и в этот момент из боковой двери зала появился Конан. Он неторопливо прошел вперед и театральным жестом поклонился сначала королю, а затем — верховному жрецу.

— Дьявол! — зарычал Тутмекри. Его лицо исказила гримаса ненависти. В следующий миг он приказал своим лучникам: — Убейте этого клоуна!

Заметив движение стрелков, Конан резво отпрыгнул за ближайшую колонну, понимая, что на таком расстоянии им ничего не будет стоить попасть в него. Король открыл рот, чтобы отдать приказ...

В этот момент костяная статуя хрустнула, вздохнула, покачнулась и сделала шаг вперед, круша ступени помоста. Все повернули к ней головы — на месте статуи стояла женщина.

Конан вместе со всеми смотрел на нее. Это была Муриэла, и в то же время — не она. И дело было не в гриме. Фигура этой женщины была другой — более стройной, лицо — еще более красивым. Этот голос не был сопрано Муриэлы или тем искусственным басом, которым она пыталась изобразить глас божества. Нет, от этого голоса исходила такая сила, что, казалось, каменный пол вибрирует вместе с ним. Даже воздух вокруг этой женщины светился неярким фиолетовым пламенем..

— Знай же, король: я — истинная богиня Небетет, воплотившаяся в телосмертной женщины! Посмеет ли кто-нибудь из смертных отрицать это?

Тутмекри, вне себя от ярости, приказал ближайшему лучнику:

— Стреляй! Стреляй же в нее!

Натянув лук, стрелок прицелился через голову вставшего на колено копьеносца. В этот момент женщина подняла руку и вытянула ее в сторону лучника. Раздался оглушительный хлопок, сверкнула вспышка — и стрелок-шемит замертво упал на своих товарищей.

— Ну, теперь вы убедились?

Ответа не последовало. Все присутствующие — воины, жрецы, король и Даже искатели приключений Конан и Тутмекри, — все встали на колени и склонили головы.

Богиня продолжила:

— Знай же, король, что эти двое обманщиков и мошенников — Конан и Тутмекри — вознамерились поживиться за твой счет так, как им не удалось поживиться в Кешане. Стигиец не заслуживает ничего больше, как отправиться на съедение крокодилам. Киммериец тоже заслужил подобной участи, но я хочу, чтобы с ним обошлись милостиво за то, что он был добр по отношению к той женщине, чье тело сейчас служит мне. Дай ему два дня, чтобы он покинул твое царство, а если он не уедет — скорми его крокодилам!

Еще я приказываю тебе, король, чтобы ты позвал сюда своих лучших резчиков по кости. Пусть они сделают мне новую статую, похожую на эту прекрасную женщину, без страшного черепа. Тогда я найду себе пристанище в этом новом идоле. А пока что — не забудь хорошо кормить и утолять жажду моего живого тела. И не вздумай ослушаться моих приказаний!

Фиолетовое свечение погасло. Но еще некоторое время все присутствовавшие при этом чуде стояли неподвижно. Первым очухался стигиец, который вместе со своими людьми стал пробираться к выходу.

Крик короля нарушил тишину.

— Взять их! — приказал он.

Первый тяжелый дротик, пущенный одним из пунтабе, вонзился в цель. Один из кушитов упал на мраморный пол, обливаясь кровью.

В следующий миг храмовый зал взорвался грохотом боя. Взлетели дротики, зазвенела тетива лука, засверкали наконечники копий. Кривые ножи просвистели в воздухе, и тяжелые дубины из черного дерева опустились на щиты и головы противников. Волна за волной пунтабе накатывались на вставших плечом к плечу солдат Тутмекри. Множество раненых и убитых осталось лежать на мраморных плитах зала в лужах алой крови.

Тутмекри выхватил из ножен саблю. Сыпля ругательствами и призывая на помощь Сэта, Ииба и всех остальных черных богов стигийского пантеона, он ворвался в гущу наседавших противников, живо очистив место вокруг себя. Наконец ему удалось увидеть Конана, стоявшего с мечом в руке около полуобвалившегося помоста. Вырвавшись из кольца наседавших пунтабе, Тутмекри бросился к человеку, разрушившему все его планы.

— Получай, киммерийский ублюдок! — выдохнул он, занося саблю так, чтобы одним ударом отрубить Конану голову.

Конан успел подставить меч. Клинки с грохотом столкнулись; сноп искр пронесся над каменным полом. Тяжело дыша, противники закружили по залу, готовясь к решающему удару.

Сделав обманное движение, Конан вонзил меч в бок Тутмекри. Стигиец со стоном выронил саблю и прижал ладони к ране. Кровь выступила у него между пальцами. Следующий удар начисто снес ему голову. Обезглавленное тело покачнулось и рухнуло на пол, в лужу собственной крови.

Увидев, что их командир погиб, люди Тутмекри — те, кто еще оставались в живых, — стали пробиваться к выходу.

— За ними! — крикнул Лалибеа. — Убейте всех до единого!

Король, жрецы и воины — все бросились вслед за отступающими. Подбежав к воротам, Конан увидел, что склон холма превратился в поле боя. Некоторые воины уже скакали верхом, другие бежали, как сумасшедшие. Кое-кому из людей Тутмекри удалось добраться до леса и раствориться в густых зарослях.

Вернувшись в храм, Конан, перескакивая через мертвых и стонущих раненых, направился к помосту. Муриэла неподвижно стояла там, где еще недавно возвышалась статуя.

Киммериец сказал:

— Пошли, Муриэла. Нам нужно сматываться отсюда. Кстати, а как у тебя получился этот фокус с фиолетовым светом? .

— Муриэла? — переспросила низким голосом женщина. В этот момент фиолетовые сполохи вновь закружились вокруг нее. Что-то во всем ее облике было такое, что Муриэле ни за что не удалось бы сыграть.

— Не искушай меня, смертный, своими дерзкими вопросами, если не хочешь разделить судьбу того несчастного шемита.

Кожа киммерийца покрылась мурашками. В сапфировых глазах зажегся огонь почтения к божеству.

— Значит, ты настоящая Небетет?

— Да, так зовут меня смертные.

— А что... что произошло с Муриэлой? Где она? Я не могу ее оставить...

— Твое беспокойство говорит в твою пользу, Конан. Но за нее ты можешь не беспокоиться. Я пробуду в ее теле столько, сколько сочту нужным. А перед тем, как покинуть его, позабочусь о его дальнейшей бренной земной жизни. А сейчас же тебе следует как можно скорее отправляться в дорогу, если, конечно, ты не хочешь закончить свои дни в пасти крокодилов Лалибеи.

Очень редко в своей жизни Конан трепетал перед кем бы то ни было. Но сейчас его сердце наполнилось почтением, почти что смиренной дрожью.

— Куда же мне отправляться? — тихо спросил он. — Ваша Божественность знает, что у меня нет денег. Я даже не могу вернуться в Кассали, чтобы принять предложение Нахора, ибо что в Пунте, что в Кешане меня вряд ли примут с распростертыми объятиями.

— Тогда направь свои стопы в Зембабве. У Нахора из Асгалуна есть племянник в столице Зембабве. Он сможет дать тебе место охранника в караванной страже. А теперь — уходи, пока я не вспомнила те непочтительные слова, которыми ты осквернял мое имя!

Конан поклонился и направился к воротам. Не успел он выйти из храма, как услышал сзади какое-то шуршание, заставившее его развернуться и схватиться за меч.

Из темноты, откуда-то из-за колонны, выползла сгорбленная, высохшая, чуть живая старуха. Когда-то этот живой труп был женщиной.

Престарелая жрица храма Небетет, с трудом подняв руку, пригрозила Конану костлявым кулаком. Из беззубого рта вырвался хриплый шепот:

— Мой сын! Ты убил моего сына! Да проклянет тебя богиня! Будь ты проклят! Да поразит тебя гнев его отца — демона Джаманкха! Я призываю тебя, мой возлюбленный демон-гиена: порази этого убийцу младенца, этого осквернителя храма! Пусть твои глаза будут выжжены каленым железом! Пусть кишки будут вырваны из твоего живота, пядь за пядью! Пусть твои яйца окажутся в муравейнике! Ну же, Джаманкх! Отомсти...

Приступ кашля оборвал эту тираду. Старуха прижала к груди обе руки; ее глаза закатились, лицо свела судорога... Через мгновение она ничком упала на мраморный пол.

Конан подошел поближе и аккуратно дотронулся до тела старухи. Она не пошевелилась. Ни дыхания, ни биения сердца. Конан подумал, что она была уже настолько стара, что любое потрясение могло убить ее. А тут — потерять сына... будь он неладен, каков красавчик. Тут киммериец вспомнил, что говорила старуха об отце этого чудовища. Повстречаться с этим папашей у Конана не было ни малейшего желания. Нужно было немедленно отправляться в дорогу.

Прикрыв застывшие глаза мертвого тела, Конан вышел из храма и поспешил по поросшему высокой травой склону холма к лесу, туда, где он оставил привязанных лошадей.

Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер. КРОВАВАЯ ЛУНА 

 1. Сова, которая кричит днем

Лес настороженно молчал. Ветер шевелил прозрачную зелень весенней листвы, но ни единого звука не издавали птицы и звери, обитавшие в этих дебрях. Лес, ощущая присутствие чужаков, молча следил за ними тысячами глаз и ушей.

Из-за большой дубовой рощи чуть слышно донеслись звуки шагов, звякание доспехов, приглушенные голоса — свидетели приближения большой группы вооруженных людей:

Неожиданно в стороне от колонны, из зарослей на поляну совершенно беззвучно вышел человек огромного роста. Он был одет как воин: металлический шлем на голове, полузакрывающий загорелое под небесами разных стран лицо, черные, смоляные волосы и сверкающие холодным синим огнем глаза; широкую грудь и сильные руки человека защищала толстая стальная кольчуга.

Он не просто перешел поляну. Нет, перебегая от куста к кусту, он все время осматривался, прислушивался и даже принюхивался к лесному воздуху, явно задавшись целью избежать любой устроенной врагом засады. Вслед за ним из зарослей вышел второй воин — полная противоположность первому: хорошо сложенный блондин среднего роста, на доспехах которого виднелись знаки различия лейтенанта Золотых Львов — отряда пограничной стражи Нумедиде-са, короля Аквилонии.

Разница между двумя воинами сразу бросалась в глаза. Черноволосый великан киммериец был напряжен, но уверен в себе. Молодой же лейтенант вздрагивал от каждого звука и все время отмахивался от комаров и мух. Он обратился к киммерийцу голосом, полным уважения:

— Капитан Конан, капитан Арно спрашивает, все ли спокойно впереди и можно ли отряду двигаться дальше. Он ждет вашего сигнала.

Конан промолчал. Оглянувшись вокруг, лейтенант осторожно добавил:

— По-моему, все достаточно спокойно...

Конан пожал плечами:

— По-моему, даже слишком спокойно. Этот лес в полдень должен звенеть от голосов птиц и трескотни белок. А здесь тихо, как на кладбище.

— Может быть, приближение нашего отряда случайно спугнуло зверье? — предположил аквилонец.

— Или же приближение пиктов. Хотя я пока что не вижу явных признаков присутствия противника. Скажи, Флавиус, кто-нибудь из разведчиков уже вернулся?

— Еще нет, — ответил лейтенант. — Но разведчики, посланные генералом Лусианом, утверждают, что пиктов впереди нашего отряда нет.

На лице Конана промелькнуло что-то вроде волчьей ухмылки; сверкнули белые зубы.

— Ну да, эти разведчики генерала Лусиана готовы подтвердить, что во всей Конаджохаре нет ни одного пикта. Они уверены, что эти раскрашенные дикари смотались подальше, почуяв наше скорое наступление, но...

— Вы не доверяете разведчикам, капитан!

Конан бросил взгляд на лейтенанта:

— Я их не знаю. Не знаю, откуда генерал взял их и насколько можно верить их сообщениям. Я бы поверил своим людям, тем, кто были в моем отряде до того, как пал форт Тусселан.

Флавиус моргнул, не веря своим ушам:

— Вы хотите сказать, что граф Лусиан желает нашего поражения?

Лицо Конана превратилось в маску, внимательно изучающую собеседника.

— Я этого не говорил. Но я слишком много повидал на своем веку и знаю, что доверять можно только проверенным людям. Ладно, иди и скажи капитану Арно, что... Стой-ка! Вон идет один из этих бездельников генерала.

Из-за дубов им навстречу вышел худощавый человек в кожаных доспехах с металлическими бляхами. На плече он нес лук, а в руке держал короткую саблю.

— Ну? — буркнул Конан вместо приветствия.

— Ни единого следа пиктов на всем протяжении Южной Протоки, — сказал разведчик.

— А на флангах? Что говорят твои приятели?

— Да все то же самое. Пиктов здесь нет. Там, прямо впереди — протока...

— Это я и без тебя знаю, — сухо оборвал его Конан.

Флавиус всмотрелся в глубь рощи и с удивлением заметил серебряные блики воды впереди. В это время разведчик скрылся в лесу за его спиной.

Вскоре сзади послышались приближающиеся шаги, и на поляне показалась голова колонны аквилонской роты. Из более чем сотни солдат, шедших попарно и гуськом по узкой тропе, половина была вооружена копьями — взвод гундерийцев, в шлемах и кольчугах, а половина — луками. Стрелки-боссониты не были прикрыты доспехами. Лишь кое-где над колчаном маячил остроконечный шлем. Видимо, капитан Арно, устав ждать, отправил своих солдат вперед сам, без согласия Конана.

Стягивая с головы шлем и вытирая пот со лба, капитан подошел к киммерийцу и сказал:

— Капитан Конан, моим свинопасам нужен отдых. Вы же знаете этих слабаков.

— Они считают, что это трудный переход? Ну и ну. Нужно будет потренировать их. Тренировать, как я тренировал своих стрелков в форте. Ладно, пусть передохнут. И пусть попридержат языки. Если в округе есть хоть один пикт, он за версту разберет, сколько нас и куда мы движемся.

Капитан Арно прихлопнул комара на затылке.

— Да, таких выносливых и при этом молчаливых, как вы, Конан, еще поискать надо. —Он усмехнулся и направился к солдатам.

— Распылять силы, и где, здесь! Это же равносильно тому, чтобы подарить пиктам жизни своих солдат! — зло произнес Конан.

— Но ведь этот маневр приказал сделать сам генерал! — возразил Флавиус.

— От этого он не стал менее идиотским. Чтобы воевать с пиктами, нужно собрать как можно больше информации перед сражением и как можно больше солдат — к моменту боя. Сначала выяснить все о противнике, засылая разведчиков, а затем собрать все силы в кулак — и ударить, превосходя пиктов численно.

— Значит, главное — выбрать момент?

— Именно. Просчитался — считай, погиб. Умение выбрать момент, приятель, —это половина искусства войны, стратегии, как это называют генералы короля Нумедидеса. Но послать на эту протоку два взвода без прикрытия отступления, когда пикты могут собрать здесь не одну тысячу воинов...

Конан вздохнул и махнул рукой. Ему с самого начала не нравилась эта затея, на грани безрассудства и безумия. Солдаты короля Нумедидеса не привыкли обсуждать приказы. Но киммериец был совсем другим, хотя и прослужил здесь уже больше года в качестве офицера-наемника. Сейчас он уже начинал жалеть, что согласился на перевод в пограничную стражу. Совсем «добила» его необходимость разделения власти в отряде с капитаном Арно. А тут еще этот нелепый приказ... Все инстинкты и предчувствия дикаря-киммерийца протестовали против такого дурацкого похода.

— Ладно, пора двигаться дальше, — буркнул Конан. — Флавиус, скажи капитану Арно, чтобы он поднимал своих сопляков.

Под жарким солнцем солдаты вновь двинулись по узкой лесной тропе к Южной Протоке, отделявшей провинцию Скохира от отвоеванной пиктами Конаджохары.

Вернувшись, Флавиус присоединился к Конану во главе колонны и передал сообщение второго капитана:

— Капитан Арно приказал мне сообщить вам, что он готов следовать по предложенному вами маршруту.

Конан коротко кивнул и криво улыбнулся:

— Поблагодарим Крома.

— За что?

— За здравый смысл в голове капитана Арно. Он, не зная границы и особенностей этой войны, не лезет со своими советами. Двое, отдающие приказы в такой ситуации, — это просто конец всему отряду.

— Генерал Лусиан настоял, чтобы вы командовали вдвоем.

— Но мне это с самого начала не понравилось. Да и от всей этой затеи гнилью несет.

Когда рота приблизилась к реке, Конан шепотом передал по цепочке приказ наполнить все фляги и бурдюки. Затем отряд продолжил свой путь по течению протоки, катившей свои воды в Черную Реку. Лес по обоим берегам был тих, как пустой храм.

Неожиданно тишину разорвало уханье совы. Развернувшись, киммериец бросился к своим солдатам:

— Перестроиться! В каре для отражения атаки — становись! Лучники, экономить стрелы!

Бегущий за Конаном по пятам Флавиус попытался возразить:

— Это же всего лишь сова, капитан. Я думаю...

— Где ты видел сову, орущую средь бела дня! — рявкнул Конан.

Последние его слова чуть не утонули в хоре воинственных кличей за деревьями впереди по ходу движения аквилонского отряда.

 2. Смерть на деревьях

Арно тоже подгонял своих подчиненных. Извивающаяся, как змея, колонна на мгновение превратилась в бесформенную толпу, а затем моментально, как на тренировках в гарнизоне, сформировала плотный квадрат. Первая шеренга ощетинилась сверкающими на солнце наконечниками копий: за каждым копьеносцем встал стрелок с натянутым луком наготове. Пехотинцы с копьями встали на одно колено, воткнув основания копий в землю и выставив наконечники вперед на высоте пояса.

Едва успел строй выравняться, как из леса вырвалась целая орда разукрашенных пиктов. Они были абсолютно голы, если не считать набедренных повязок и мокасин. Длинные волосы были завязаны в узлы на затылках. Эти дикари в своей боевой раскраске внушали невольный страх в души аквилонцев. Большинство пиктов были вооружены медными топорами или копьями с медными наконечниками. Некоторые размахивали стальными клинками — трофеями, захваченными после падения форта Тусселан.

— Митра! Да их тут не меньше тысячи! — выдохнул Флавиус..

— Быстро на тот угол! — крикнул Конан лейтенанту и сам встал в строй на одном из углов каре.

Толпа пиктов с криками приближалась к строю аквилонцев. Несколько нападавших погибли от стрел боссонских стрелков. Некоторые, разъяренные атакой, сами наткнулись на выставленные вперед копья. Остальные замешкались, прыгая перед частоколом наконечников и потрясая своим оружием.

Кое-кто попытался подлезть под острия копий, но быстро поплатился за это жизнью.

Конан, защищая свой угол каре, отчаянно размахивал мечом, то снося голову одному противнику, то отрубая руку другому. Размеренно, как неживые, стрелки посылали в наступавших стрелу за стрелой. Все больше и больше пиктов падало на землю, хватаясь за торчащее из груди или горла древко. Кровь заливала прошлогоднюю листву под ногами, в неподвижном воздухе повис запах боя — кровь, пот, страх.

Трубный звук рога прокатился над полем боя. Командиры пиктов забегали позади своих соплеменников, пытаясь отвести их назад. Это удалось им не сразу — многие дикари в пылу боя перестали слушаться приказов. Наконец большинство нападавших нестройной толпой побежали к лесу, сгибаясь под тяжестью раненых товарищей и петляя, чтобы избежать стрелы в спину.

Вокруг ощетинившегося копьями строя осталось лежать не меньше полусотни пиктов. Некоторые все еще стонали или пытались уползти прочь от противника. Конан, вытерев с лица пот и кровь, обошел каре.

— Ты и ты, — ткнул он пальцем в двух солдат. — Бегом осмотреть всех лежащих вокруг. Раненых пиктов — добивать. Они, когда мертвые, мне как-то больше симпатичны. Всем остальным оставаться в строю! Убитых — выкинуть из каре. Раненых — перевязать.

Конан приказал троим стрелкам быстро собрать хотя бы часть выпущенных стрел, вынимая их из трупов противников.

Лейтенант Флавиус спросил:

— Капитан, почему они отступили? Их ведь, наверное, раз в десять больше, чем нас.

— Да Кром их знает! Небось решили устроить нам что-нибудь получше. Поэтому я и приказал не распускать строй.

Легкий ветер донес отдаленную барабанную дробь. Пользуясь передышкой, аквилонцы вытирали пот с лиц, жадно глотали воду из фляг. Кое-кто попытался было снять шлем и кольчугу. Увидев это, Конан заорал:

— Немедленно надеть! Вы что, не понимаете, идиоты, что во многом благодаря доспехам мы потеряли меньше людей, чем противник.

В жарком воздухе над трупами закружились тучи мух, собираясь сплошной черной массой на кровоточащих ранах. Далекий барабан бил не переставая.

Офицеры собрались в стороне от солдат, чтобы посоветоваться. Первым начал Конан:

— Я слышал, что у них — новый шаман, Сагайета, племянник старого Зогар-Сага. Я думаю, что эта дробь — знак подготовки еще одной атаки.

— Только тихо, Конан, — прошипел Арно. — Если люди догадаются, что имеют дело с колдовством...

— Если ты воюешь с пиктами, значит, ты воюешь с их колдунами, — сказал Конан. — Здесь, на границе, всегда так. Пикты не могут противостоять аквилонской стали, той стали, которая отобрала у них западную часть их страны. Вот они и пытаются уравнять шансы, обращаясь за помощью к своим колдунам.

— Что значит «отобрала»? — возмутился Арно. — Эта земля была выкуплена пядь за пядью в соответствии с договорами, скрепленными королевской подписью и печатью.

Конан хмыкнул:

— Знаю я эти договоры, подписанные каким-нибудь пьяницей пиктом, послом-неудачником, который лыка не вязал, когда подписывал бумагу. Да и по-трезвому эти ребята не всегда понимают, на что соглашаются. Нет, я сам не испытываю к пиктам никаких симпатий, но я могу понять ярость, которая движет ими сейчас. Ладно, пора двигаться дальше. Пойдем колонной по четыре: копьеносцы — снаружи, лучники — внутри строя. При опасности сумеем быстро перестроиться.

Офицеры вернулись к колонне и отправили отряд вперед. Но не успели аквйлонцы пройти и сотни шагов, как барабанная дробь прекратилась. Все остановились, как по команде, напряженно вслушиваясь в звенящую тишину.

Пронзительный крик пронесся над лесом. В следующее мгновение один из солдат повалился на землю. Второй с таким же криком последовал за ним. Вскоре весь строй содрогнулся от ужаса.

Змеи — гадюки Страны Пиктов, некоторые длиннее роста человека — падали с ветвей деревьев прямо на строй аквилонцев. Свиваясь кольцами на опавшей листве, они жалили ближайшего солдата, а затем, извиваясь, ползли к следующей жертве.

— Мечи! — крикнул Конан. — Держать строй! Руби их!

Конан успел перерубить нескольких тварей, но, похоже, змеиный дождь не собирался прекращаться. Один из стрелков, откинув лук, развернулся и с криком бросился бежать по тропе назад.

— Стоять! Всем в строй! — рычал Конан, угрожая мечом беглецам. 

Но было поздно. Паника овладела солдатами. Ужаленный змеей Арно бился в предсмертных конвульсиях на земле.

Пограничные стражи превратились в бегущую толпу, бросающую в стороны доспехи и оружие. Выскочившие из-за деревьев пикты без труда расправлялись с обезумевшими от страха и потерявшими организованность аквилонцами.

Разящий меч Конана настиг двух пиктов.

— Флавиус! — крикнул киммериец. — Сюда!

Лейтенант, сумев пробиться сквозь несущуюся на него толпу, задыхаясь спросил:

— Куда? С ума сошел?

В этот момент он отразил щитом удар боевого топора и поразил нападавшего мечом.

— Поступай как знаешь! — прорычал киммериец. — Но если хочешь выбраться живым из этого кошмара, то следуй за мной!

Оба стали прорываться на северо-запад. Неожиданно мало кто из пиктов оказался у них на дороге, да и те немногие предпочли расступиться перед двумя воинами в кольчугах и с окровавленными мечами. Конан и Флавиус бросились бегом по тропе и вскоре скрылись от преследователей.

Пикты же устремились вслед за разбегающимися солдатами, стараясь не приближаться к тому месту, где еще недавно стоял строй аквилонцев. Там, шипя и извиваясь, продолжали ползать среди тел потревоженные змеи, вонзая ядовитые зубы, во все, что еще оставалось живым. 

 3. Кровавые деньги

Конан и Флавиус пробирались сквозь заросли вдоль берега протоки. Неожиданно впереди, посреди небольшой заводи, раздался громкий всплеск. Флавиус вздрогнул и шепотом спросил:

— Рыба?

— Бобер. Они так хлопают хвостами по воде, предупреждая остальных об опасности. Видишь — поверх воды торчит их запруда? Там они и живут.

— Под водой?

— Да нет. Их убежища выше уровня воды, но вход в них скрыт в глубине, чтобы туда не проникли хищники.

Правый берег протоки был расчищен от леса. В одном месте были вырублены даже кусты. Вдалеке Флавиус разглядел широкую сверкающую гладь Черной Реки.

В центре вырубленной поляны стоял огромный вертикальный валун, грубо обтесанный в форме человеческой фигуры, ростом вдвое превосходящей нормального человека. Рядом из травы выступал другой камень, поменьше, — с плоской верхней гранью.

— Скала совета, — пробурчал Конан. — Здесь пикты созывали советы вождей до того, как аквилонцы прогнали их с этой земли. Теперь, отвоевав территорию, пикты снова приходят сюда, к своему идолу. Нам с тобой лучше спрятаться за бобровой плотиной. Я уверен, что, разгромив наш отряд, пикты соберутся здесь на совет. Вот мы и послушаем, что они будут обсуждать.

— Они же увидят нас, Конан. Тогда нам несдобровать!

— Не думаю.

Конан сорвал несколько кувшинок, обломал зеленую ветку и закрепил весь этот камуфляж на шлеме.

— Сделай так же, — сказал он лейтенанту.

— Это, конечно, скроет наши головы. А все остальное?

— В стоячей мутной воде все становится невидимым.

— Ты предлагаешь нам нырнуть и торчать в воде неизвестно сколько времени, дожидаясь пиктов?

— Именно. Лучше быть мокрым, чем мертвым.

Флавиус вздохнул:

— Похоже, что ты прав.

— В тот день, когда я окажусь не прав, пикты подвесят мою голову к потолку хижины одного из своих вождей или Шаманов.

Конан шагнул в воду, доходившую ему до пояса, и побрел через пруд к бобровой плотине, возвышавшейся над водой на две головы. Флавиус последовал за ним.

Вскоре вода дошла им почти до подбородков. На поверхности остались лишь почти незаметные рядом с плотиной, покрытой ветками и травой, шлемы.

— Лучше стоять на коленях на жестких камнях храма, молясь Митре, чем возносить молитвы по пояс в болотной жиже и по горло в вонючей воде, — сказал Флавиус с улыбкой.

— Тихо, — оборвал его Конан, — ты сможешь прождать так, неподвижно, несколько часов?

— Не знаю, не пробовал, — все с той же улыбкой ответил лейтенант.

Конан лишь одобрительно хмыкнул.

Над их головами засновали стрекозы; лягушки, замолчавшие при появлении людей, снова заквакали. Солнце стало склоняться к западному горизонту, отражаясь в порозовевшей воде.

Флавиус закусил губы, а затем, не выдержав, прошептал:

— Кто-то кусает меня.

— Пиявки, — сказал Конан. — Не байся, они много крови не высосут. Говорят, это даже полезно.

Передернувшись, Флавиус все же оторвал от своего тела нескольких извивающихся пиявок и отбросил их в сторону.

— Тихо! — зашипел на него Конан. — Идут!

Застыв, Флавиус почти перестал дышать, глядя, как по одному и по двое из леса стали появляться пикты, радостно обсуждающие победу и смеющиеся во весь голос. Флавиус удивился. Судя по тому, что он знал о пиктах, они представлялись ему мрачными и молчаливыми. Но эти дикари умели радоваться, как и все нормальные люди.

Вся поляна наполнилась пиктами, в основном вождями, судя по их одеждам. По рукам пошли кожаные мешки с местным пивом и кислым вином.

— Смотри, — прошептал Флавиус, — это вожди Волков, Ястребов, Черепах, Рысей и Воронов. И все, похоже, очень дружны.

— Они постепенно учатся забывать о междоусобных разборках перед лицом общей опасности. Если им когда-нибудь удастся объединить все племена — Аквилонии придется здорово потесниться. Э, да ты посмотри на эту парочку!

Две фигуры, резко отличавшиеся от полуголых дикарей, показались из леса. Первым шел шаман пиктов, одетый в длинный кожаный плащ. Длинные птичьи перья украшали его прическу.

Следом выступал высокий худощавый аквилонец в кожаных штанах и куртке.

Конан прошептал:

— Сагайета, а это — Кром! — это же Эдрик, разведчик, которого Лусиан навязал нам!

Пройдя сквозь почтительно расступившуюся толпу, шаман и воин поднялись на плоский камень. Аквилонец обратился к пиктам на своем языке, давая Сагайете время, чтобы перевести.

— Вы видели, — начал Эдрик, — что ваш большой и верный друг генерал и граф Лусиан слов на ветер не бросает. Он обещал вам, что подставит под ваши копья роту аквилонцев — и что же? Он это сделал. Значит, пообещав вернуть вам всю Скохиру, он сдержит свое слово.

Теперь пришло время расплатиться. Ваш друг хотел бы получить задаток из той суммы, которую вы ему обещали за помощь в справедливом деле возвращения вашему народу вашей земли.

Сагайета перевел последнюю фразу и добавил что-то от себя на языке пиктов.

— Что он говорит? — спросил Флавиус.

— Говорит, что заплатить стоит. Сейчас послал своих людей за деньгами: Все, помолчи.

Из леса вышли четыре пикта, сгибавшиеся под тяжестью большого ящика, свисавшего с длинной жерди, которая покоилась на их плечах. Когда ящик был опущен на землю,

Сагайета ц Эдрик подошли к нему и открыли крышку. Конану и Флавиусу с их наблюдательного пункта не было, видно содержимое, но Эдрик, запустив в ящик руку, выудил горсть монет и высыпал ее обратно.

— Откуда у пиктов столько золота и серебра? — не унимался лейтенант. — У них же нет своих денег. Они используют монеты только от случая к случаю, торгуя с аквилонцами.

— Это же ящик казначейства Аквилонии. Наверняка тот, в котором прислали жалованье гарнизону форта Тусселан накануне штурма. Деньги так и не успели выдать солдатам.

— С какой стати, ради всех богов, Лусиану предавать свой народ и продаваться врагу?

— Точно не знаю, но кое-какие мысли по этому поводу у меня есть.

— Я убью этого шпиона и колдуна! Один бросок, и... я думаю, что остальные не успеют спохватиться раньше... А там — будь что будет.

— Только дернись — я тебе сам глотку перережу. То, что мы узнали, важнее, чем то, что мы можем сейчас сделать. Так что, если хочешь вернуться в Велитриум, опусти голову пониже и придержи язык.

Оба разведчика замолчали и проводили взглядами скрывшихся в лесу носильщиков с ящиком и Эдрика. Сагайета снова забрался на плоский камень и стал разглагольствовать, восхваляя героизм своих соплеменников.

В наступивших сумерках пикты начали танцевать танец победы, поочередно выделывая замысловатые воинственные движения, а в перерывах все чаще прикладываясь к бурдюкам с вином и пивом.

Когда на небе загорелись первые звезды, опьяненные победой и вином пикты совсем посходили с ума. Их танец превратился в какую-то мешанину двигающихся не в такт тел. Вожди воинственных дикарей стали мало чем отличаться от диких зверей.

Взошедшая луна осветила уже затихший лес. Лишь звенели комары, да квакали лягушки. Светлячки роились над поляной, на которой лежали неподвижные тела.

Конан сказал:

— Они уснули. Пошли.

Вдвоем с Флавиусом они пересекли заводь, пригибаясь ниже, чтобы не попасться на глаза случайно проснувшемуся пикту. Лейтенант с трудом подавил желание чихнуть, когда свежий ночной воздух захолодил мокрое тело.

Конан легко пробирался по лесу в почти полной темноте. Лунный свет с трудом пробивался сквозь густые кроны деревьев, и Флавиусу стоило большого труда не споткнуться о корни или не налететь на ствол очередного дерева. В конце концов он понял, что самое безопасное — идти след в след за киммерийцем, положившись на его варварские, первобытные инстинкты и почти кошачье ночное зрение.

Лес был полон стрекотанием ночных насекомых. Проходя место недавнего боя, разведчики почувствовали легкий запах разложения. Какие-то стервятники уже поработали над некоторыми трупами.

Когда Флавиус стал задыхаться, стараясь не отставать от своего более выносливого спутника, Конан остановился, чтобы дать ему передышку. Лейтенант воспользовался паузой, чтобы спросить:

— Ты сказал, что догадываешься, почему Лусиан пошел на предательство.

— Так это яснее ясного. После падения Тусселана генерал стал фактически временным правителем всей Конаджохары и командующим всеми войсками, оставшимися в этой дыре.

— Да, но это ведь всего лишь узкая полоска земли вдоль Громовой реки, включающая Конавагу, Скохиру и Орисконию. Ну, еще город Велитриум.

— Вот именно. Ясное дело, что губернаторы соседних провинций надавят на короля, чтобы тот разделил эту землю между ними. И я думаю, Нумедидес согласится с этим предложением. Тогда Лусиану губернаторства не видать. Да, еще, скорее всего, эти земли отойдут Боссонии, а Лусиан и губернатор Боссонии Тасперас — старые враги. Значит, отдав Скохиру пиктам, наш граф убивает сразу двух зайцев: получает деньги и оставляет с носом ненавистного Таспераса. В этом ящике — полугодовое жалованье почти тысячи человек. Сумма немаленькая, сам посчитай. А Лусиан ведь известный любитель азартных игр. Причем играет всегда по-крупному. Говорят, что в последнее время ему не везет, и он задолжал огромные деньги.

— Но Конан, что же будет с людьми, живущими в Скохире?

— Лусиану на это наплевать. Его интересует только персона графа и генерала Лусиана. Впрочем, так живут почти все аристократы-землевладельцы.

— Я уверен, что барон Тасперас так бы не поступил, — заявил Флавиус.

— По крайней мере, он не отозвал после падения Тусселана присланные нам в подкрепление отряды, чего не скажешь о других губернаторах, — согласился Конан, — хотя я никому из них не верю. А что до Таспераса — то, с точки зрения дикарей, он поступает даже благородно, возвращая им землю, обманом выманенную у них аквилон-цами.

Флавиус закипел:

— Если ты так презираешь нас, аквилонцев, то с какой стати подставляешь за нас свою голову под топоры пиктов?

Конан пожал плечами:

— Я не презираю ни тебя, Флавиус, ни других хороших людей, которых я встретил в твоей стране. Но хороших людей везде мало. А распри королей и аристократов меня мало волнуют: я ведь наемник. Я продаюсь вместе со своим мечом тому, кто больше платит. Пока деньги устраивают меня, я отрабатываю их своим потом и кровью... Ну да ладно, хватит болтать. Пошли, скоро уже рассветет.

 4. Золото под луной

В офицерской казарме Велитриума — крепости и штаб-квартиры полка Золотых Львов — сидели четыре человека, освещенные подвешенной к потолку масляной лампой. Двое — Конан и Флавиус — были, словно сыпью, покрыты красными точками комариных укусов. Дневной переход, тяжелый бой, долгие часы в воде, бессонная ночь — все это, казалось, было нипочем киммерийцу. А вот юный лейтенант, изрядно измотавшись, постоянно клевал носом. Время от времени он вздрагивал, просыпаясь и ловя на себе взгляд остальных, но вскоре его голова начинала склоняться на грудь, и он опять засыпал.

Двое других были полуодеты, поскольку их только что вытащили из постелей. На обоих были лишь накинуты мундиры офицеров аквилонской армии. Один был приземистым человеком с седой бородой и несколькими шрамами на лице. Второй был моложе, выше ростом и аристократически красив. Светлые волосы спускались до плеч. Блондин заговорил первым:

— Капитан Конан, в то, что вы нам рассказали, невозможно поверить. Чтобы благородный господин, граф Лу-сиан, мог предать свою страну, купиться на золото и так подставить своих же солдат! Нет, это немыслимо. Если бы вы заявили такое публично, я был бы вынужден вызвать вас на поединок как клеветника и предателя!

Конан фыркнул:

— Можешь не верить, Лаодамас, но мы с Флавиусом видели это своими глазами.

Лаодамас обратился ко второму офицеру:

— Скажи мне, дорогой Глико, я слышу речь изменника или они оба просто рехнулись?

Глико долго молчал, прежде чем ответить:

— Обвинения серьезны, ничего не скажешь. Но, с другой стороны, Флавиус — один из лучших молодых офицеров, да и наш друг киммериец доказал свою верность в боях. А этого Лусиана я совсем не знаю; только то недолгое время, что он командует нами. Ничего конкретного против него я, конечно, не скажу, но и за — тоже вряд ли.

— Но Лусиан ведь дворянин! — настаивал Лаодамас.

— Ну и что с того? — не выдержал Конан. — Если ты думаешь, что наследный титул ставит его обладателя выше обычных человеческих слабостей и пороков, то тебе придется повнимательнее присмотреться к своим братьям по касте.

— Ну, даже если бы эта белиберда оказалась правдой... Да успокойся ты, — заволновался Лаодамас, увидев недобрый блеск в сапфировых глазах киммерийца, — я не говорю, что ваша история — ложь. Я только говорю «если». Понял, Конан? Так вот, если это правда, то что ты предлагаешь предпринять? Надеюсь, ты не хочешь, чтобы мы все явились к нашему командиру и заявили ему так, с бухты-барахты: «Предатель, сложи с себя командование и запрись в камере на гарнизонной гауптвахте».

Конан коротко усмехнулся:

— Я не собираюсь подставлять кого бы то ни было. Нужны доказательства. Так вот, этот ящик с деньгами должен быть вскоре переправлен через Громовую реку и доставлен генералу. Мы с Флавиусом двигались чуть не бегом всю ночь напролет. А носильщики с такой тяжестью наверняка шли медленнее, да и отдыхали время от времени. И если вы двое соизволите одеться как положено, мы сможем перехватить эту компанию раньше, чем они доберутся до места назначения.

Кутаясь в плащи на ночном ветру, все четверо стояли на небольшой пристани у набережной Велитриума. Офицеры говорили негромко, даже не заглушая легкого постукивания бортами нескольких маленьких лодок, привязанных к кольцам, вделанным в пристань. Почти полная луна заливала все вокруг серебристым светом. Сквозь легкий туман, поднимавшийся от воды, с трудом пробивались звезды. На противоположном берегу виднелись силуэты деревьев.

Если не считать легкого плеска волны да стука лодок друг о друга, все вокруг было погружено в тишину. Неожиданно где-то вдали заухал филин. Все вопросительно посмотрели на киммерийца, но тот покачал головой:

— Это настоящий филин, а не человек.

— Флавиус, — резко сказал Лаодамас.

Молодой лейтенант сел на доски пристани и прислонился спиной к перилам. *

— Оставь парня. Пусть отдохнет, — сказал Конан. — Он трижды заслужил это.

Вскоре лейтенант даже тихонько захрапел. Лаодамас внимательно посмотрел на небо и сказал:

  - — Кажется, на востоке небо чуть посветлело. Неужели уже рассвет?

Конан ответил:

— Нет, это явление здесь называют ложной зарей. По-настоящему начнет светать не раньше чем через час.

Снова воцарилась тишина. Офицеры медленно прохаживались взад-вперед по пристани. Вдруг Конан остановился и замер:

— Слышите?

Через мгновение он сам ответил на свой вопрос:

— Скрип уключин, плеск весел... По местам!

Разбудив пинками Флавиуса, все четверо спрятались под пристанью — единственным местом, где можно было оставаться невидимыми.

— А теперь — тихо! — скомандовал Конан.

Луна зашла, и без такого соперника звезды даже засверкали ярче, но ненадолго, ибо небо на востоке действительно начинало светлеть.

Ритмичный плеск приближался, и вот из темноты выплыла какая-то тень, оказавшаяся небольшой лодкой. Когда она приблизилась, стали видны силуэты пяти человек, сидящих в ней.

Лодка причалила к дальнему концу пристани. Один из пассажиров выпрыгнул из нее и быстро привязал суденышко к причальному кольцу. Изрядно покряхтев, остальные пассажиры вытащили из лодки что-то большое и очень тяжелое.

Четыре человека взвалили на плечи толстую жердь с привязанной к ней тяжелой ношей. Пятый шел впереди них налегке. Когда они подошли поближе, стало видно, что на всех пятерых надеты плащи аквилонских разведчиков. Видимо, где-то в лесу пикты передали ящик аквилонцам.

Когда разведчики подошли к началу пристани, Конан молниеносным движением выскочил им навстречу, преграждая дорогу.

— Стоять! — крикнул он. — Не двигаться, или вам всем конец!

Остальные три офицера с разных сторон подошли к носильщикам, держа обнаженные мечи в руках.

На мгновение все замерли.

Вдруг, словно по команде, носильщики бросили тяжелый ящик на пристань, а сами рванулись к своей лодке. Один ножом перерезал удерживающую ее веревку; в мгновение ока остальные попрыгали в лодку, чуть не опрокинув ее, и схватились за весла.

Их командир тоже дернулся при виде приближающегося киммерийца, но, попытавшись бежать, споткнулся о ящик. Не успел он вскочить, как почувствовал на своей шее железную руку Конана, а у горла — острие меча.

— Первое же твое слово станет последним, — заверил пленника киммериец.

Остальные офицеры, миновав киммерийца и его пленника, бросились вдогонку за остальными разведчиками, но те успели отчалить и отплыть на некоторое расстояние от пристани.

— Пусть эти псы бегут куда хотят! — рявкнул киммериец. — У нас тут Эдрик, тот, кто заманил наш отряд в засаду. Он нам расскажет все, что нужно. Правда, Эдрик?

Разведчик молчал. Сплюнув, Конан заверил:

— Ничего. Он у меня быстро разговорится.

— Что будем делать дальше? — спросил Глико.

— Вернемся в казарму. Придется потеснить тебя в твоей комнате.

Флавиус поинтересовался:

— Слушай, Конан, а как мы попрем и этого парня, и ящик. Они-то его вчетвером тащили.

— Флавиус, забери у этой скотины кинжал и свяжи ему руки. Сойдет его же ремень. Теперь он остается под твоей ответственностью. Повял?

Разжав пальцы на шее изменника, Конан распрямил плечи и потянулся.

— Глико, Лаодамас. Приподнимите-ка эту штуку так, чтобы я мог подлезть под нее.

Напрягшись, два офицера подставили плечи под жердь и, кряхтя от натуги, приподняли ящик. Конан присел, поудобнее пристроился к тяжелому грузу и, резко выпрямив колени, встал.

— Боги! — воскликнул Лаодамас. — Ни за что бы не поверил, что смертный человек способен один поднять такую тяжесть!

— Смотрите, не упустите Эдрика! — буркнул Конан. — И пошли отсюда. Я не собираюсь до утра таскать на себе этот ящик.

В утренних сумерках они шли по пустым улицам. Впереди — Глико и Лаодамас, а между ними — пленный разведчик. Флавиус шел за его спиной, острием меча подгоняя изменника. Конан замыкал шествие, пошатываясь под неимоверной тяжестью.

Когда первые птицы завели свои утренние трели, вся компания ввалилась в казарму. Часовой е удивлением уставился на них, но, узнав офицеров, отдал честь, не задавая лишних вопросов. 

 5. «Генерал бреется»

Минуту спустя все пятеро уже заперлись в комнате Глико. Ящик был поставлен посреди комнаты, а Эдрика усадили на табурет, связав не только руки, но и ноги.

— Ну, Лаодамас, вот тебе доказательства, — сказал Конан, тяжело дыша. Затем он повернулся к Эдрику: — Ну, приятель, будешь говорить, или мне придется использовать некоторые методы убеждения, принятые у пиктов?

Пленник продолжал молчать.

— Ладно, — сказал Конан. — Флавиус, дай-ка мне кинжал нашего нового знакомого.

Достав кинжал из-за голенища, лейтенант протянул его киммерийцу.

— Я не люблю делать это своим собственным оружием, — пояснил Конан разведчику, — нагревать сталь докрасна — не идет клинку на пользу. Ну, давайте лампу...

— Я буду говорить, — выпалил пленный. — Такой дьявол, как ты, вытрясет признание даже у мертвеца. — Вздохнув, Эдрик начал свой рассказ: — Мы в Орисконии не особо интересуемся судьбой других провинций. А тут наш барон пообещал нам много денег, если мы поможем ему передать Скохиру пиктам. Вот я и согласился. Да только чего ждать от вашего брата-дворянина. Опять обманули...

— Да как ты смеешь так говорить о благородных рыцарях! — зашипел Лаодамас, но Конан властным жестом прервал его тираду.

— Продолжай, Эдрик, — сказал киммериец, — не обращай на него внимания.

Эдрик рассказал, как Лусиан приказал ему и его разведчикам заманить роту аквилонцев в засаду.

— Мы сделали это, чтобы Лусиан смог продемонстрировать пиктам свое желание сотрудничать и получить от них деньги.

— Но как ты сам мог согласиться за деньги предать своих? — снова влез в разговор Лаодамас.

Конан, сдвинув брови, обернулся к офицеру:

— Заткнись, Лаодамас. Эдрик, как была устроена засада?

— Этот их колдун, Сагайета, может созвать всех змей округи. Пикты говорят, что его душа становится душой змеиного короля, но я не очень-то разбираюсь во всяком колдовстве...

— Я тоже, как и любой нормальный человек, — сказал Конан, почувствовав, как при воспоминании о змеях у него похолодело все внутри.

— Ну так что, ты думаешь, Лусиан и вправду собирается вернуть Скохиру пиктам?

Эдрик пожал плечами:

— Да откуда мне знать. Я что, думал об этом?

— А ты подумал о том, что он не оставит в живых тебя и твоих приятелей, чтобы вы не разболтали посторонним о его измене трону Аквилонии?

— Митра! Мне это даже в голову не пришло! — выпалил Эдрик, судорожно заморгав.

— А вдруг этот парень все врет, и Лусиан никого не предавал? — не унимался Лаодамас.

— Идиот! — заорал Конан. — Верный королю аквилонец жертвует ротой королевских солдат ради того, чтобы продемонстрировать свою дружбу врагу! Глико, сколько человек вернулось?

— Чуть больше тридцати пробились к своим до вечера. Может быть, еще несколько сумеют добраться до своих чуть позже.

— Но... — начал Лаодамас.

Ладонь Конана сжалась в тяжелый кулак.

— Это были мои люди! Я учил их, знал их — всех и каждого. Арно был моим другом и отличным офицером. Что бы там ни планировал генерал, он рассчитается за это предательство. Глико, Лаодамас, идите в свои роты и отберите по дюжине надежных солдат. Объясните им, что речь идет об измене высокого начальства и что если они хотят помочь покарать изменника, то пусть будут готовы выполнить самые неожиданные приказы. Встречаемся на плацу через полчаса. Флавиус, отведешь пленного в одиночную камеру на гауптвахте, а потом возвращайся ко мне.

— Конан, — заявил Лаодамас, — раз уж я признаю твой план разумным и соглашаюсь участвовать в деле, то командовать здесь должен я. Я дворянин по рождению и стою выше тебя в списке офицеров...

— А я стою еще выше тебя, сопляк! — рявкнул Глико. — Если ты настаиваешь на соблюдении субординации — то я должен командовать тобой. Так вот, приказываю: Конан, продолжай руководить нами. Похоже, ты лучше знаешь, что нужно делать.

Лаодамас заволновался:

— А если у него мозгов не хватит? Нас же всех повесят, как заговорщиков. Только представь, как генерал крикнет: «Схватить этих изменников!» Кого послушают солдаты?

— Время придет — увидим, — сказал Конан.

Через полчаса на плацу выстроилось два десятка солдат и офицеры со своими заместителями. Конан коротко рассказал солдатам и лейтенантам, в чем дело и кто организовал засаду и бойню. Затем, назначив четверых носильщиков и их смену, он скомандовал:

— За мной!-

Солнце уже поднялось над склонами холмов, когда отряд Конана подошел к шикарному особняку командира пограничной стражи Конаджохары. Терраса дома возвышалась над улицей на двенадцать ступеней. При появлении офицеров двое часовых у входа в дом чуть смущенно преградили им путь.

Конан скомандовал:

— Позови генерала.

— Но, капитан, генерал еще не собрался на службу, — возразил часовой.

— Все равно зови! Дело срочное.

Взглянув на мрачные лица офицеров, часовой скрылся в здании. В это время конюх подвел к лестнице одного из генеральских скакунов.

— Зачем здесь конь? — спросил киммериец.

— Его Превосходительство часто совершает верховые прогулки перед завтраком, — ответил второй часовой.

— Отличный конь, — заметил Конан.

Первый часовой показался на террасе:

— Генерал бреется, он просит вас подождать, господин капитан.

— К дьяволу! Ступай к нему и скажи, что, если Его Превосходительство не выйдет к нам, мы сами войдем к нему.

Вздохнув, часовой вновь скрылся в доме. Вскоре на пороге показался генерал Лусиан. На его шее висело полотенце; сам генерал был гол до пояса. Он был человеком средних лет; некогда мощные мускулы на его груди и руках уже начали становиться дряблыми и чуть покрылись жиром. Ненапомаженные усы тоже не производили привычного впечатления бравого вояки.

— Ну, господа офицеры, — поприветствовал пришедших Лусиан, — какое срочное дело могло заставить вас побеспокоить меня в столь неудобное время?

Обернувшись к часовому, генерал скомандовал:

— Принеси табурет. Пусть брадобрей продолжает свое дело, пока я выслушиваю посетителей. Капитан... Конан, если не ошибаюсь. Похоже, вы здесь за старшего. Что вы хотите мне сказать?

— Всего несколько слов, генерал! — рявкнул киммериец. — Зато мы можем вам кое-что показать.

Он махнул рукой, и солдаты, стоявшие внизу, поднялись по лестнице и поставили ящик на мозаичный пол террасы. Затем они снова спустились вниз.

Глико и Лаодамас впились в генерала глазами, как старые переписчики — в древний свиток. С первого момента стало ясно, что генерал узнал ящик. Он побледнел и закусил нижнюю губу... Транспортный казначейский сундук с драконами на обитой кожей крышке спутать было невозможно.

Ударом ноги Кован отбросил крышку. Его резкое движение, а затем и блеск золотых монет заставили часовых вздрогнуть, а генерала — нахмуриться.

— Хватит прикидываться, генерал, — мрачно сказал Конан. — Вот доказательства вашего преступления. Я не знаю, расценит ли король Нумедидес этот как измену, но я скажу лишь свое мнение. Вы совершили подлое предательство, заманив собственных солдат во вражескую засаду. Солдат, слепо и преданно сражавшихся за вас до последнего дыхания.

Лусиан не двигался. Он лишь аккуратно облизал пересохшие губы кончиком языка.

Конан прищурился. Из-под полуприкрытых век вырывался огонь ненависти.

— Мы видели, как пикты отдали этот ящик с деньгами вашему разведчику Эдрику. У нас есть его полное признание. Вы арестованы...

Лусиан вскочил как ужаленный. Схватив из рук брадобрея таз с мыльной водой, он запустил его в киммерийца. Разбежавшись, генерал изо всех сил навалился на стоящий у самого края террасы ящик и опрокинул его. Перевернувшись, ящик пролил на лестницу и улицу целый дождь золота и серебра.

Солдаты, стоявшие у входа на лестницу, только охнули от неожиданности и, расступившись, стали собирать монеты, не давая им раскатиться далеко по улице.

Лусиан прошмыгнул мимо протирающего глаза от мыльной воды Конана, сбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и вскочил в седло своего жеребца. Когда к Конану наконец снова вернулось зрение, конь уже несся вдоль по улице сумасшедшим галопом, поднимая за собой облака пыли.

Лаодамас приказал было своим солдатам бежать в казарму, садиться верхом и отправляться в погоню, но Конан остановил их:

— Бесполезно. У него лучший скакун во всей провинции. Да это и неважно. Мы направим королю наши показания, а Лусиан... да главное, что его здесь больше не будет. Отправит ли его король в другую провинцию или отрубит голову — это уже не наше дело.

Сейчас самое важное — остановить наступление пиктов, а не то они утопят в крови всю Скохиру.

Повернувшись к стоявшим у лестницы солдатам, Конан сказал:

— Соберите все деньги, которые найдете. Перекрыть улицу, и никого не пропускать, пока не закончите собирать монеты. А потом — возвращайтесь в казармы под мое командование. Кто пойдет со мной, чтобы спасти эту землю для Митры и Нумедидеса? 

 6. Бойня на лугу

— Я-то змей не боюсь, но за своих людей не ручаюсь. Рассказы выживших в том бою здорово напугали их, — сказал Глико.

Лаодамас пожал плечами:

— В бою я не трусливее других, но змеи... Так вести войну — это не по-рыцарски. Надо заманить пиктов на равнину, где мои кавалеристы разнесут в клочья этих дикарей. Да и змеям там будет падать неоткуда.

— Интересно, как ты их выманишь, — огрызнулся Конан. — Следующий удар пикты нанесут через Южную Протоку на Скохиру. Лусиан ведь обещал им эту землю. А тут куда ни глянь — одни леса.

— Тогда, — не унимался Лаодамас, — почему бы нам не перегруппировать наши силы, заняв оборону в Сконда-ре? Там вокруг форта равнина, и можно использовать кавалерию.

— Пойми ты, мы не можем заставить пиктов напасть там, где нам удобнее воевать с ними. А если сидеть в фортах и дожидаться штурма, то они сначала выжгут и зальют кровью всю провинцию. Эти дьяволы просачиваются сквозь леса, как вода сквозь сито.

— Ну, так что ты предлагаешь? — спросил Глико.

— Я отобрал из моих лучников тех, кто хорошо знает лес, и послал их на разведку. Они выяснят, где пикты будут переправляться через протоку. Там-то мы по ним и ударим.

— Но змеи... — начал Лаодамас.

— Да пошел ты с этими змеями! Кто сказал, что военная служба — безопасное ремесло. Змеи перестанут нападать на нас, когда Сагайета подохнет. Если я до него доберусь, то ему крышка. А пока что давайте рассчитывать на то, что у нас есть. И видят Кром и Митра, у нас всего хватает!

Неподалеку от Скал совета протока широко разливалась между двумя пологими, чуть болотистыми берегами. Течение здесь было несильным, глубина небольшой, — поэтому в этом месте сходились к броду несколько троп и лесная дорога. Заливной луг по берегам протоки считался самым большим открытым местом в этой части провинции.

На краю луга, на самой опушке леса Конан расположил свои отряды. Копьеносцы и лучники встали полумесяцем под крайними деревьями. Кавалеристы Лаодамаса расположились на правом фланге. Воспользовавшись отдыхом, всадники спешились и сели играть в кости, оставив стреноженных лошадей пастись неподалеку.

Конан еще раз обошел строй пехоты, проверяя оружие, подбадривая шутками тех, кто проявлял страх.

— Глико, — спросил киммериец, — ты выделил людей, которые должны превратить свои копья в факелы?

— Вот они, готовятся, — ответил седобородый капитан, показывая на дюжину аквилонцев, обматывавших наконечники копий паклей.

— Отлично. Только не зажигать огонь раньше, чем появятся пикты. Нечего зря обнаруживать себя.

Затем Конан направился к Лаодамасу:

— Если меня не будет рядом, запомни: бросай своих людей в атаку, когда пикты будут на середине брода.

— Но это же дает нам несправедливое преимущество, — сказал светловолосый капитан, — это не по-рыцарски.

— Кром и Митра! Ты же не на турнире! Ты слышал приказ? Вот и выполняй его!

Вернувшись вновь к пехоте, Конан заметил Флавиуса и сказал:

— Капитан Флавиус, ваши люди готовы?

Услышав новое звание перед своим именем, юноша встрепенулся:

— Да. Мы захватили запасные колчаны.

— Отлично. Вот уж, право, не знаю, от кого в армии больше вреда — от честного идиота, вроде Лаодамаса, или от умного шакала, как Лусиан. Хорошо, хоть на тебя я могу положиться.

Флавиус широко улыбнулся.

Полуденная жара разморила солдат. По рукам передавались фляги с водой. Конан, сидя на упавшем стволе, выслушивал доклады возвращавшихся разведчиков и делал отметки на куске коры. В конце концов у него в руках оказалась настоящая карта с расположением сил пиктов.

Когда солнце стало клониться к закату, на другом конце луга появились первые пикты. Они протяжно кричали и потрясали копьями. Вскоре весь берег протоки оказался заполненным полуголыми раскрашенными людьми.

Флавиус повернулся к Конану и сказал:

— Да их раз в десять больше, чем нас! Как в том бою.

Конан кивнул и поднялся с бревна. По строю аквилонцев прокатились отрывистые команды. Копьеносцы выставили свои копья вперед, лучники вынули стрелы из колчанов и воткнули их перед собой в землю; зажглись факелы на копьях.

Раздалась барабанная дробь. Пикты с криками понеслись по лугу на аквилонцев. Им навстречу был выпущен град стрел.

Первые группы раскрашенных дикарей подбежали к частоколу копий. Стоило одному из них напороться на копье и своим весом увести острие вниз, как в образовавшуюся брешь совался следующий, размахивая топором или тыкая своим копьем с медным наконечником. Вторая шеренга аквилонцев, сыпля ругательствами, сдержала этот натиск.

Сам Конан встал в центре строя, возвышаясь, как великан среди худощавых и невысоких гундерийцев. Взяв в руки тяжелый стальной боевой топор, киммериец собрал большую дань с противника. Он без устали с убийственной точностью орудовал своим страшным обоюдоострым топором, отсекая руки, раскалывая черепа и разрубая чуть не надвое тела. Время от времени он запевал какую-то древнюю песню, больше напоминавшую рев пещерного медведя. Все новые и новые жертвы валились как снопы к его ногам.

Даже жестокие, отчаянные воины-пикты стали стараться избегать центра аквилоиского строя, словно этот великан и вправду был сделан из железа и неуязвим для простых смертных.

Как это иногда бывает в бою, неожиданно натиск пиктов ослаб, затем дикари и вовсе стали отходить. Конан оперся на длинную ручку топора и перевел дыхание. В этот момент к нему подбежал Флавиус.

— Конан! — крикнул новоиспеченный капитан. — Мы долго так не продержимся! Почему кавалерия не вступает в бой?

— Не сейчас, Флавиус. Посмотри на тот берег. Видишь, сюда переправилась едва ли одна пятая этих ряженых. Так что это была только разминка перед настоящим боем. А пока что они на время отступят.

И вправду, повинуясь звукам рога, пикты развернулись и бросились к броду, подставляя спины стрелам аквилонцев.

— Стрелки! — скомандовал Конан. — По два человека от каждого отделения — собирать стрелы!

Несколько человек бросились вперед, выдергивая стрелы из лежащих тел и из мягкой земли, куда они втыкались почти до середины древка. Оставшиеся в строю солдаты приводили в порядок оружие и передавали друг другу фляги с водой.

— Ну и ну! — вздохнул Флавиус, снимая шлем и убирая с потного лба прилипшие волосы. — Если это только разминка, то что тогда настоящий штурм? Откуда ты знаешь, что эти дикари собираются делать дальше?

— На то они и дикари, чтобы, один раз найдя удачный способ достижения победы, повторять его вновь и вновь. Кстати, так поступают и многие офицеры цивилизованных армий.

— Значит, следующая атака начнется с нападения змей ?

— Не сомневайся! Слышишь?

Над лугом пронеслась уже знакомая барабанная дробь, созывающая особым ритмом змей со всех окрестных лесов.

— Скоро стемнеет, — поежившись, заметил Флавиус, — не будет видно ни пиктов, чтобы стрелять в них, ни змей, чтобы жечь их.

— А ты уж постарайся, — буркнул Конан. — Я пойду вперед, постараюсь добраться до этого проклятого Сагайеты. Передай это остальным офицерам.

Подойдя к Глико, Конан тоже предупредил опытного капитана о своем уходе.

— Но, Конан...

— Не пытайся переубедить меня, старина! Здесь только я один могу попытаться найти логово этой гиены. У всех вас есть приказы, вот и выполняйте их. Вам хватит дела до моего возвращения.

— Если ты вообще вернешься... — невесело произнес Глико, но понял, что Конана уже и след простыл. Киммериец словно растворился в вечерних сумерках. 

 7. Повелитель змей

Покинув строй аквилонцев, Конан поспешил по лесной дороге, шедшей к Велитриуму. На очередном повороте, там, где дорога близко подходила к протоке, он спустился к воде и стал переправляться. Время от времени Конан едва сдерживал проклятия, когда проваливался на незнакомом дне по самую шею. Так, то вплавь, то вброд, он добрался до противоположного берега, где развернулся и, прячась, пошел в обратном направлении.

Со дня прошлого боя на Южной Протоке луна превратилась из узкого серпа в почти полный серебряный диск, заливавший все вокруг своим призрачным светом. Ориентируясь по луне и звездам, Конан описал широкую дугу, чтобы с уверенностью оказаться в тылу войска пиктов. Как ему ни хотелось побыстрее найти зловредного колдуна, он все же помнил, что торопливость в таких делах до добра не доводит.

Неожиданно над ночным лесом прокатилась новая барабанная дробь. Конан прислушался и, ориентируясь теперь по этому звуку, пошел напрямик. Вскоре до слуха киммерийца донесся неясный гул множества голосов — это воины-пикты, собравшиеся на лугу, готовились к переправе и решительному бою. Конан стал двигаться еще осторожнее, чтобы не попасться на глаза часовым противника.

Не встретив на пути ни единого пикта, Конан наконец нашел шатер колдуна под двумя старыми раскидистыми дубами, прикрывавшими его даже от слабого света луны. Нервы Конана напряглись до предела. Так порой напрягается дикий зверь, почуяв неведомую опасность.

Присмотревшись, Конан увидел прислонившегося к дубу часового. Тот внимательно прислушивался к звукам, доносившимся с берегов протоки. Подойдя к нему сзади, Конан случайно наступил на сухой сучок. Сжимая копье, часовой резко развернулся — только для того, чтобы получить удар топором в лицо. Даже не охнув, человек с расколотым надвое черепом повалился на землю.

Конан замер, боясь, что звук удара или падения тела насторожит Сагайету. Но барабанная дробь не прервалась и даже не сбилась с ритма. Конан подошел к шатру и уже взялся за полог, собираясь откинуть его, когда над лесом повисла тишина. Киммериец вспомнил, что в прошлый раз эта пауза предшествовала появлению змей.

Конан отодвинул загораживающий вход полог и шагнул внутрь шатра. Ему в нос ударил резкий запах змеиной кожи. Единственным источником света в темном шатре были красные угли в почти погасшем очаге. Рядом с очагом смутно вырисовывалась сгорбленная фигура.

Присмотревшись, Конан понял, что это был именно Сагайета, неподвижно сидевший с закрытыми глазами. Видимо, он впал в транс, закончив свое колдовство. Что ж, тем лучше! Конан занес топор, намереваясь одним ударом покончить с ненавистным колдуном. Последний шаг, и...

Что-то шевельнулось на земляном полу. Конан скосил глаза, пытаясь рассмотреть, что это было. Вдруг он почувствовал острый укол в левую руку, как раз в том месте, где кончался рукав стальной кольчуги.

Конан отпрянул. Оказалось, что на его руке повисла, вонзив в нее зубы, огромная змея, длиной превышающая рост киммерийца, не иначе — сам змеиный король.

Резко дернув вверх руку, Конан непроизвольно потащил за ней и змею. Киммериец с силой махнул топором в воздухе. Хотя лезвие его оружия изрядно затупилось и покрылось зазубринами в последнем бою, топор, почти не встретив сопротивления, рассек тело гадюки. Голова и шея змеи полетели в дальний конец шатра, а обезглавленное тело судорожно забилось на полу, извиваясь и скручиваясь в кольца. В каком-то отчаянном броске оно свалилось на горячие угли. Шатер наполнился запахом паленого мяса.

Конан с ужасом смотрел на свою руку. Две маленькие капельки крови выступили на месте укуса, но кожа вокруг них начала на глазах темнеть, а боль уже пронзила всю руку до плеча.

Киммериец воткнул топор в земляной пол и выхватил нож, собираясь сделать надрез на коже в месте укуса. Но прежде чем он успел сделать это, сгорбленная фигура распрямилась. Сагайета открыл глаза, холодные и ничего не выражающие, как у змеи.

— Киммериец! — почти по-змеиному прошипел шаман. — Ты убил того, в кого я переносил свою душу. Но я отомщу...

Конан метнул в колдуна нож. С неожиданным проворством Сагайета отскочил, и нож, пролетев мимо цели, воткнулся в кожаную стенку шатра. Шаман встал и протянул к киммерийцу костлявую руку.

Прежде чем губы колдуна успели произнести заклинание, топор Конана со свистом описал дугу и с чавкающим звуком вонзился в тело жертвы. Голова Сагайеты покатилась по полу, тело рухнуло, заливая шипящей кровью раскаленные камни очага и гася пылающие угли.

Конан нашел нож и полоснул себя по руке. Снова и снова он прикладывал губы к ране, отсасывал кровь с ядом и сплевывал. Чудовищная боль растеклась но всей левой часта тела. Рука стала на глазах опухать. Сорвав с себя ремень, Конан крепко перевязал руку выше локтя.

Продолжая отсасывать кровь, Конан услышал звуки начавшегося боя. Видимо, пикты, не дождавшись змеиной атаки, решили перейти в наступление, надеясь, что помощь придет позже, или рассчитывая на собственное превосходство в числе воинов. Конан дернулся, собираясь встать и отправиться к месту битвы. Но ему пришлось сдержать свой порыв: киммериец хорошо знал, что для человека, только что ужаленного ядовитой змеей, бег, резкие движения и физическая нагрузка, быстро разгоняющие кровь по телу, — означают неминуемую смерть. Усилием воли Конан заставил себя продолжать отсасывать отравленную кровь из раны на распухшей руке.

Наконец он почувствовал, что опухоль не расходится выше, боль ослабевает. Еще чуть выждав, Конан перевязал разрез на руке тряпкой, найденной среди вещей шамана. Сжимая в здоровой руке топор, а раненой держа за волосы голову Сагайеты, он вышел из темного шатра.

 8. Кровавая луна

В свете луны пикты нескончаемой толпой переправлялись через протоку и вступали в бой с аквилонской пехотой.

— Лаодамас! — раздался хриплый окрик.

Светловолосый капитан обернулся в седле.

— Митра! — воскликнул он. — Это ты, Конан!

— Чего ты ждешь? — налетел киммериец на командира кавалеристов.

Лаодамас в серебряном свете луны разглядел, что Конан выглядел невероятно измученным. Лицо киммерийца было мертвенно-бледным. .

— Почему не вступаешь в бой? — продолжал рычать Конан. — Ты что, не видишь, сколько их уже переправилось через протоку!

— Я не имею права! — завопил Лаодамас. — Рыцарские законы ведения войны запрещают нападать на противника на переправе!

— Да пошел ты... — прохрипел киммериец. — Ладно, мы с тобой потом поговорим. А пока...

Опустив на землю топор и отрубленную голову, Конан подскочил к Лаодамасу, выдернул его ногу из стремени и, приподняв всадника, сбросил его с лошади.

— Ты что... — успел крикнуть Лаодамас, прежде чем грохнулся на мягкую землю, зазвенев доспехами.

Мгновение спустя Конан взлетел в освободившееся седло и, подхватив топор, насадил на него голову Сагайеты.

— Вот он, колдун пиктов! — крикнул он. — Вперед, ребята! Эскадронам держать строй! Вперед!

Горнист поднес свой рог к губам. Заждавшиеся всадники сорвали лошадей в галоп, подбадривая животных шпорами и криками. Конан прорычал:

— Кричите: «Сагайета мертв!» Горнист, труби атаку!

Конан поднял свой страшный штандарт высоко над головой и возглавил атакующие эскадроны. Криками разгоняя перед собой пехоту, кавалерия вступила в бой.

Эскадроны закованных в доспехи кавалеристов пронзили толпы пиктов, как горячий нож — масло. Конан скакал во главе колонны, правой рукой держа поводья, а левой — высоко подняв отрубленную голову шамана!

Рубившие и коловшие дикарей всадники хором выкрикивали, словно боевой клич: «Сагайета мертв! Сагайета мертв!» Услышав знакомое имя, но не понимая смысла фразы, пикты насторожились. Вдруг ближайшие к киммерийцу раскрашенные воины увидели насаженную на топор голову колдуна. Тогда им стало ясно, о чем так радостно кричали аквилонцы.

Пехота тоже подхватила клич кавалеристов. Пикты остановились, показывая пальцами на высоко поднятую Конаном голову Сагайеты, а затем, перестав выполнять приказы командиров, бросились назад, подставив спины преследователям. Битва превратилась в бойню. Один за другим дикари падали под ударами копий, стрел и клинков аквилонцев. Те, кто сумел добежать до леса, растворялись в черной чаще.

Единым фронтом аквилонская кавалерия и пехота двигались по лугу, преследуя бегущего противника, словно демоны мести. Войско пиктов превратилось в безумную толпу. Луна, отражающаяся в протоке, окрасилась в красный цвет от пролитой крови.

Доскакав до леса, Конан приказал горнисту сыграть всадникам отбой и развернул эскадроны в обратную сторону. Киммериец понимал, что в ночном лесу от кавалерии будет мало толку.

— Глико! — крикнул Конан. — Дави их! Перебей всех, кого догонишь!

Глико молча кивнул головой, устремляясь вместе со своими солдатами в темные заросли вслед за бегущими пиктами. Конан соскочил с лошади, чтобы возглавить колонну преследователей, но тут у него в глазах почернело, голова закружилась — и весь мир погрузился в темноту. Усталость, раны и яд сделали свое дело: Конан потерял сознание и рухнул на окровавленную траву.

Глико и Флавиус сидели около кровати Конана в его комнате в казарме. Развалившись на постели, киммериец неохотно позволял полковому врачу перевязывать укушенную змеей руку. Когда бинты были сняты, взгляду предстал один сплошной синяк от запястья до локтя.

— Я одного не понимаю, — изумился Глико, — как ты с такой рукой смог так долго держать над головой тяжеленный топор, да еще и с головой колдуна в придачу?

Конан сплюнул на пол:

— Я делал то, что было нужным в тот момент. — Затем, повернувшись к врачу, киммериец спросил: — Дорогой доктор, сколько вы меня еще здесь продержите? У меня ведь полно дел...

— Еще несколько дней, — ответил седой врач. — Только потом вам можно будет вернуться в строй, генерал. Если вы встанете раньше, приступ может повториться.

Конан невнятно пробормотал какие-то проклятия и ругательства, а затем спросил:

— Да, чем все же закончилось сражение?

Глико ответил:

— После того как ты повалился на землю рядом со свой лошадью... ну, скажем точнее, лошадью Лаодамаса, — мы еще некоторое время гнали этих проклятых дикарей, пока последний из оставшихся в живых не скрылся в глубине леса. Мы потеряли немало отличных солдат, но потери противника — в несколько раз больше.

— Сдается мне, что я старею, — сказал Конан. — От укуса какой-то безобидной змейки падаю в обморок, а вот теперь еще и мерещится что-то. Тут вроде кто-то назвал меня генералом?

Флавиус улыбнулся:

— Пока ты был без сознания, мы направили королю гонца с известиями о нашей победе в провинции Скохира. А кроме того, мы направили рапорт, в котором просили назначить тебя нашим командиром. Решение было единогласным, хотя пришлось долго уламывать Лаодамаса поставить под рапортом последнюю подпись. Он здорово рассердился на тебя за отобранную лошадь, подорванный авторитет. Даже грозился вызвать тебя на поединок.

Конан громогласно рассмеялся:

— Ладно, я принесу ему свои извинения. В общем-то, парень мыслит правильно, но мозгов у него маловато.

Раздался стук в дверь, и в комнату вошел человек в дорожном костюме с вышитой эмблемой королевского гонца.

— Генерал Конан? — спросил он.

— Ну да, это я. Чего надо?

— Имею честь передать вам это послание от Его Величества, — сказал гонец, с церемонным поклоном протягивая Конану запечатанный свиток.

Разорвав печать, киммериец развернул свиток и впился в него глазами.

— Подвиньте-ка свечу поближе, доктор, — сказал он. — Что-то плохо видно...

Приятели Конана с интересом следили за тем, как он, напряженно шевеля губами, внимательно вчитывается в текст королевского послания.

— Ну, — сказал Конан, откладывая пергамент в сторону, — король подтверждает мое назначение. Более того, я приглашен в Тарантию, чтобы быть представленным во дворце и принять участие в королевском обеде. — Улыбаясь, Конан потянулся под одеялом. — После целого года походов по следам пиктов в лесах и болотах, после исполнения идиотских приказов предателя — роскошь Тарантии.

Заманчивое предложение. Все, кто бывал во дворце Нумедидеса, утверждают, что кухня там отменная. Можно будет приложиться к хорошему вину, а не к той кислятине, которую мы пьем здесь. Да и придворные дамочки для разнообразия очень даже заменят местных девчонок.

На этих словах его прервал доктор:

— Все. Больному вредно много говорить. Генерал, вам нужно отдохнуть.

Глико и Флавиус встали. Старый капитан сказал:

— До скорого, Конан. И будь осторожен во дворце. Там, говорят, под каждой подушкой — по скорпиону.

— Не волнуйся. Осторожности мне не занимать. Но если даже Зогар-Саг и Сагайета со всеми своими заклинаниями не справились со мной, я думаю, что герою Велитриума не стоит очень бояться опасностей при дворе аквилонского короля.

 Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер. ПОД ЗНАМЕНЕМ ЛЬВА

 I. Когда царствует безумие

На черных крыльях тумана парила ночь над высокими башнями королевской Тарантии. Вдоль улиц, по которым стелился скрадывающий звуки туман, горели факелы — словно глаза хищных зверей в дикой глуши. Немногие в этих краях разгуливали в подобные ночи, несмотря на то что от кромешной тьмы уже веяло ранней весной. Те немногие, кого ужасный долг выгонял из дому, крались, точно воры, вздрагивая от любой тени.

На акрополе, вокруг которого раскинулся старый город, стоял замок многих поколений королей, вздымающий к бледным мерцающим звездам башню с многочисленными бойницами. Охваченный замком капитолий прижался к холму, точно некое фантастическое древнее чудовище, впившееся взглядом в стены внешнего города, каменные глыбы, не позволявшие ему вырваться на волю.

В залитой светом анфиладе и мраморном зале мрачного замка лежала густая тишина, густая, как пыль в разрушающихся Стигийских гробницах. Слуги и пажи в страхе жались за запертыми дверями, и никто, кроме королевской стражи, не проходил длинными коридорами и витыми лестницами. Даже покрытые шрамами, закаленные в былых битвах воины избегали вглядываться во мрак и вздрагивали при каждом внезапном шорохе.

Двое стражников недвижно стояли перед главным входом, богато задрапированным пурпурной парчой. Оба напряглись и побледнели, когда из внутренних покоев донесся зловещий, приглушенный крик. Как слабая, жалобная песнь последней агонии звучал он, и песнь эта ледяной иглой пронзила мужественные сердца стражников.

— Да спасет Митра всех нас! — прошептал левый стражник, едва разомкнув побелевшие от напряжения губы.

Его товарищ не ответил, но сердце его глухо застучало, вторя отчаянной мольбе, и он добавил про себя: «Да спасет Митра всех нас и страну нашу...»

Ибо в Аквилонии говорили: «Храбрые из храбрых прячутся от страха, когда царствует безумие». Король же Аквилонии был безумен.

Нумедидес было его имя, и был он племянник и преемник Вилера Третьего, отпрыск древнего королевского рода. Шесть лет изнывала страна под его тяжкой дланью. Суеверным, невежественным, капризным и жестоким был Нумедидес; но до поры до времени грешен он был не более любого другого короля-сластолюбца, обожающего чувственные наслаждения, свист бича и плач раболепствующих просителей. Некоторое время Нумедидес соглашался на то, чтобы министры правили страной от его имени, пока сам он тешил свою чувственность в стенах гарема и камеры пыток.

Все это изменилось с приходом Туландра Ту. Никто не мог сказать, кем же он был, этот сухощавый, темнолицый, таинственный человек. Никто не знал, откуда и для чего пришел он в Аквилонию с сумрачного Востока.

Втихомолку поговаривали, что был он колдун из скрытой туманами Гипербореи; говорили также, что он вышел из населенного призраками мрака, что лежит за осыпающимися гробницами Стигии и Шема. Некоторые верили даже, что он был вендиец, об этом говорило его имя — если то было его настоящее имя. Много было домыслов; но никто не знал правды.

Больше года жил Туландра Ту в замке, осыпаемый щедротами короля, наслаждаясь властью и вседозволенностью королевского любимца. Говорили, что он был философ, алхимик, занятый поисками способа превращения железа в золото или создания лекарства-панацеи. Иные называли его чародеем, погрязшим в черном ремесле гоэтейи. Кое-кто из наиболее просвещенной знати считал его не кем иным, как хитроумным шарлатаном, жаждущим власти.

Впрочем, никто не спорил против того, что он наложил чары на короля Нумедидеса. То ли его хваленое мастерство алхимика вкупе с соблазном безмерного богатства пробудило алчность короля, то ли он мало-помалу опутал монарха паутиной колдовских чар, — никто не знал. Однако все видели, что на Рубиновом Троне Правителя восседал Туландра Ту, но не Нумедидес. Малейшая причуда его становилась теперь законом. Даже королевскому канцлеру, Вибию Латро, было предписано принимать приказы Туландры, как если бы они исходили от самого короля.

Вместе с тем, поведение Нумедидеса становилось все более странным. Он повелел отлить из золотой казны свои изображения и украсить их королевскими драгоценностями. Зачастую он вел беседы с цветущими деревьями и пышными бутонами роз, что украшали дорожки в его саду. Горе тому королевству, где царствует безумец, — и, более того, безумец, управляемый рукой искусного, ничем не чурающегося фаворита, — будь то гениальный волшебник или хитроумный шарлатан!

За парчовой драпировкой главного входа, который охраняли стражники, открывалась зала, стены ее были обиты зловещим пурпуром. Странное действо разворачивалось там.

В просвечивающем алебастровом саркофаге, точно погруженный в глубокий сон, лежал король. Тело его, покоящееся, безжизненное, свидетельствовало тем не менее о жизни, направленной на удовлетворение грязных, низменных желаний. Кожа была покрыта гнойниками, лицо обрюзгло, веки нависли на глаза. Огромное, непристойное жабье брюхо не помещалось в гробу.

Над открытым гробом висела вниз головой, подвешенная за лодыжки, обнаженная девочка лет двенадцати. Детское тело хранило следы орудий пытки. Последние лежали теперь в тлеющих угольях на медной жаровне, покрытой таинственными письменами, мерцающими слабым серебристым светом. Жаровня стояла перед черным железным троном.

Горло девочки было только что перерезано, и ярко-алая кровь струилась по искаженному лицу, цвет крови смешивался с цветом ее пепельных волос, саркофаг был полон дымящейся крови, и эта алая ванна частично скрывала тучное тело короля Нумедидеса.

Девятнадцать массивных свечей, каждая высотой с десятилетнего ребенка, точным овалом окружали саркофаг, освещая его содержимое. В замке среди слуг ходили слухи, что свечи эти изготовлялись из сала, вытопленного из человеческих трупов. Но откуда брались эти трупы, никто не знал.

Туландра Ту, сухощавый человек аскетического сложения и, по-видимому, средних лет, восседал, погруженный в раздумья, на черном железном троне. Волосы его, схваченные обручем красного золота, выполненным в форме венца из двух переплетающихся змей, отливали серебристой сединой, и змеиными были холодные глаза под набрякшими веками. Внешность его была внешностью философа, но немигающий взгляд выдавал фанатика.

Казалось, что это узкое, хрящеватое лицо высечено резцом скульптора. Кожа была темна, как кора тикового дерева; время от времени он облизывал узким, похожим на змеиное жало языком тонкие губы. Его сухощавое тело облегала длинная просторная темно-красная хламида, которая несколько раз оборачивала тело и свисала с одного плеча, оставляя другое обнаженным.

На тощих коленях его лежал древний фолиант, на верхней крышке которого свилась кольцом большая змея. Время от времени он поднимал от него глаза и устремлял взор на алебастровый гроб, где в крови девственницы покоилось тучное тело короля Нумедидеса. Затем, хмурясь, вновь возвращался к страницам своей книги. Пергамент этого чудовищного тома был покрыт паучьими письменами на языке, неизвестном ученым Запада. Ряды крючкообразных иероглифов, писанных скорописью, столбцами располагались по странице. И многие из значков написаны были чернилами из аметиста, изумруда, киновари, невыцветшими по прошествии многих лет.

Водяные часы из золота и хрусталя, стоявшие близ трона на подставке, издали серебристый звон. Туландра Ту бросил еще один взгляд в гроб. Выражение' его темного лица, плотно сжатые губы без слов свидетельствовали о том, что замысел его провалился. Густокрасная кровавая ванна темнела, покрываясь тусклой пленкой по мере того, как живительные силы испарялись из охлаждающейся жидкости.

Колдун резко поднялся, гневным жестом разочарования отшвырнув книгу. Она попала в драпировку стены и упала, раскрытая, разворотом на мраморный пол. Если бы кто-нибудь был здесь, — чтобы взглянуть на переплет и понять тайные письмена, — он обнаружил бы, что загадочная книга называлась «Тайны Бессмертия, согласно Учению Гучупты из Шамбалы».

Пробужденный от гипнотического сна, король Нумедидес вылез из саркофага и ступил в ванну, полную цветочной воды. Он вытер сухим полотенцем уродливое лицо, Туландра Ту смыл губкой кровь с его грузного тела. Колдун никогда не допустил бы никого, даже королевскую прислугу, в святилище во время своих магических ритуалов; поэтому ему пришлось своими руками омыть и одеть монарха. Король впился взглядом в задумчивые, скрытые под набрякшими веками глаза чародея.

— Ну что? — требовательно произнес Нумедидес грубым голосом. — Что там получилось? Что, кровь этой девчонки действительно принесла мне вечную жизнь?

— Принесла, великий, — ответил Туландра Ту сухим, отрывистым голосом. — Принесла, но не до конца.

Нумедидес засопел, почесывая волосатое брюхо длинным ногтем. Густые, вьющиеся волосы на его животе, напоминающие небольшую бороду, были ржаво-красного цвета и уже начинали седеть.

— Что ж, тогда надо продолжить. В Аквилонии наберется немало девчонок, чьи родственники никогда не посмеют заявить об их пропаже, а у меня верные слуги.

— Позволь мне решать это, о король! Я должен свериться с рукописью Амендраната, дабы убедиться, не вызвана ли моя частичная неудача неблагоприятным или враждебным расположением планет. И я почел бы за честь вновь составить твой гороскоп. Звезды предвещают зловещие времена.

Король, запахнувшись в алую мантию, взял кубок темно-красного вина, в котором плавали лепестки мака, и одним махом выпил экзотический напиток.

— Знаю, знаю, — пробормотал он. — На границах вспыхнули беспорядки, здесь, под самым носом, половина придворных затевает заговоры. Но я не боюсь вас. Трепещите, злоумышленники! Наш королевский род стоял веками и будет стоять века после того, как вы обратитесь в прах.

Глаза короля заблестели, легкая улыбка играла на его губах, пока он бормотал:

— Прах, прах, все — прах. Все, кроме Нумедидеса.

Затем он, словно придя в себя, раздраженным, требовательным голосом обратился к колдуну:

— Ладно, хватит, ответь мне — ты достанешь другую девчонку для своих опытов?

— Да, о король, — ответил Туландра Ту после минутного раздумья. — Я решил изменить кое-что в ритуале и думаю, что это поможет нам достичь нашей цели.

Король расплылся в улыбке и похлопал колдуна по костлявой спине волосатой рукой. Тот, не обладая достаточной физической силой, пошатнулся. Злобная гримаса промелькнула на темном лице алхимика и тут же исчезла, словно стертая невидимой рукой.

— Отлично, господин волшебник! — рявкнул Нумедидес. — Сделай меня бессмертным, чтобы я вечно правил этой прекрасной страной, и я отдам тогда тебе все золото, что есть в моей казне. Уже чувствую я, как льется в меня божественная сила, — однако пока я не буду возвещать моим верным и преданным подданным о своей божественности.

— Но государь! — молвил колдун, вновь обретая утраченное на миг самообладание. — Похоже, положение в стране кажется тебе менее серьезным, чем оно есть на самом деле. Народ волнуется. Доходят вести о мятежах на море и на юге. Я не понимаю, почему...

Король отмахнулся от него:

— Не раз я душил козни подлых предателей в зародыше; придется снова за них взяться.

То, от чего король отмахнулся, как от пустячных неприятностей, заслуживало, на самом деле, более пристального внимания. На землях вдоль западных границ Аквилонии, разделенных войнами и междоусобицами, полыхало огнем не одно восстание. Народ изнывал от самодурства правителей и молил небо об избавлении от непосильного бремени налогов и чудовищных беззаконий, творимых королевскими прислужниками. Но заботы простого народа мало трогали государя; он оставался глухим к его воплям.

Тем не менее Нумедидес еще не так глубоко погрузился в свои чувственные наслаждения, чтобы не просматривать шпионские донесения, которые отбирал для него добросовестный Вибий Латро. Канцлер доносил о слухах, ходящих о самом князе Троцеро Пуантенском, богатом и могущественном вожде простолюдинов. Троцеро, чья тяжелая конница не имела себе равных и чьи воинственные, отчаянно преданные ему люди готовы были броситься в бой по одному мановению его руки, был не тот, от которого можно было лениво отмахнуться.

— Троцеро, — размышлял король, — должен быть уничтожен, это ясно. Но в открытом бою он слишком силен. Надо обратиться к искусному отравителю... С другой стороны, на южных границах у меня наместником рачительный, верный Амулий Прокас. Он сокрушил немало зарвавшихся князьков, у которых доставало смелости поднять голову.

Непроницаемы были холодные темные глаза Туландры Ту.

— На лике неба читаю я знамения, грозящие опасностью твоему военачальнику. Мы должны заняться...

Нумедидес не слушал. Гипнотический сон и маковое вино подогрели его чувственный аппетит. Гарем недавно пополнился восхитительной, полногрудой наложницей-кушиткой, и извращенное сознание короля придумывало для нее пытку, которой еще не было названия.

— Я ухожу, — бросил он. — Не задерживай меня, чтобы не пришлось испепелить тебя моими огненными молниями.

Король, взглянув на Туландру Ту, предостерегающе поднял палец и издал утробный звук. Затем, урча от животного вожделения, он отодвинул панель, скрытую пурпурным гобеленом, и шагнул внутрь. Отсюда начинался тайный подземный ход, ведущий в ту часть гарема, которую шепотом, с трудом сдерживая отвращение, называли Домом Боли и Наслаждения. Колдун проследил за ним глазами, тень улыбки скользнула по его губам; затем он тщательно задул девятнадцать массивных свечей.

— О Король Жаб, — пробормотал он странным голосом. — Ты говоришь чистую правду, вот только имена ты путаешь. Нумедидес обратился в прах, а Туландра Ту будет править Западом с вечного трона, — если Отец Сет и Мать Кали научат своего верного сына, как заставить темные страницы Неизведанного открыть тайну вечной жизни...

Сухой голос витал в темной зале, — так шуршит чешуей змея, проползая по белым, высохшим костям мертвецов.

 II. Львы собираются

Далеко на юге Аквитании рассекала стройная военная галера бурные волны Западного моря. Корабль, принадлежащий к флотилии Аргоса, держал путь к берегу, где в сумерках мерцали огни Мессантии. Светящаяся земная полоса над западным горизонтом возвещала о конце дня, на прозрачно-синем небе зажглись драгоценными каменьями первые вечерние звезды. Луна медленно всплыла над водой и чуть затмила их блеск.

На носу галеры, опираясь руками о перила, стояли семеро — все одетые в плащи, которые защищали их от ледяных брызг, фонтаном обрушивавшихся на палубу, когда обшитый бронзой нос корабля зарывался в воду, разваливая волны пополам. Одним из семерых был Декситей — мужчина средних лет, одетый в ниспадающее складками одеяние служителя Митры. Ясное лицо его хранило невозмутимое выражение.

Возле него стоял широкоплечий, стройный, благородной наружности человек. Темные волосы его были тронуты сединой. На груди виднелась отливающая серебром кольчуга с тремя необычного вида золотыми леопардами Пуантена, выбитыми на металле. То был Троцеро, князь Пуантенский. Три леопарда на его кольчуге в точности повторяли рисунок на флаге, реющем высоко над головами на фок-мачте.

У плеча князя Троцеро пощипывал свою бородку юноша аристократического облика, в серебряной кольчуге поверх изящного бархатного камзола. Движения его были порывисты, под неизменно-беззаботной улыбкой скрывалась стальная воля закаленного и опытного воина. То был Просперо, бывший военачальник Аквилонской армии. У борта сидел коренастый, лысеющий человек без кольчуги, меча при нем тоже не было. Не обращая внимания на сгущавшиеся сумерки, он водил стилом по восковым табличкам, выписывая какие-то цифры. Публий, бывший королевский казначей Аквилонии, попал в опалу за свой отчаянный протест против неограниченных налогов и непомерных расходов монарха.

Рядом, крепко держась за непрочные перила, стояли две девушки. Одной из них была Белиз Корцеттская, красавица знатного рода из Зингары, прелестная, тоненькая, только-только вошедшая в пору своего расцвета. Ее длинные черные волосы, точно шелковое знамя, развевались на морском ветру. К ней прижималась бледная девочка с льняными волосами, широко раскрытыми глазами глядевшая вперед, на огни, что горели у самой кромки воды. Тина, рабыня из Офира, была спасена леди Белиз от свирепого хозяина. Неразлучные друг с другом, госпожа и рабыня вместе делили тяготы гнетущей ссылки в Пустыне, куда добровольно удалился в свое время дядя леди Белиз, ныне покойный князь Валенсо.

Над ними возвышался человек гигантского сложения. Мрачным было его лицо, согревающий огонь синих глаз, черная грива жестких, прямых волос, спадающих на могучие плечи, говорили о таящейся ярости дремлющего льва. Был он киммерийцем, и имя ему было Конан.

Морские сапоги Конана, узкие штаны и разорванная шелковая рубаха не скрывали его великолепного телосложения. Наряд этот достался ему из сундуков Кровавого Траникоса, короля пиратов. Трупы Траникоса и его капитанов и сейчас восседали где-то в горной пещере Пиктленда за столом, заваленным сокровищами стигийского принца. Одежда, тесная для такого громадного человека, была рваной, замаранной грязью и кровью; однако никому из тех, кто смотрел на возвышающегося киммерийца и тяжелый широкий меч у него на боку, и в голову бы не пришло принять его за нищего.

— Если мы станем продавать сокровища в открытую, — размышлял вслух князь Троцеро, — мы впадем в немилость к королю Мило. До сих пор он благоволил нам, но когда слухами о наших рубинах, изумрудах, аметистах и прочих оправленных золотом побрякушках Траникоса прожужжат ему все уши, он может издать указ и отринуть их в пользу короны Аргоса.

Просперо кивнул головой:

— О да, король Аргоса, как и любой другой, любит, когда сокровищница его полна. А если мы обратимся к ювелирам и ростовщикам Мессантии, то через час о нашей тайне будут кричать на всех углах.

— Кому же нам продавать драгоценности? — вопросил Троцеро.

— Спросим-ка нашего маршала, — Просперо хитро улыбнулся. — Прости меня, если я в чем-то ошибаюсь, Командор Конан, но ты случайно никогда не был знаком с...?

Конан передернул плечами:

— Ты спрашиваешь о том, не был ли я проклятым пиратом, грабившим каждый порт? Да, я был и мог стать им снова, не приди вы вовремя, чтобы наставить меня на путь истинный.

Помедлив, Конан продолжал:

— Я думаю так. Пусть Публий отправится к казначею Аргоса и заберет залог, который мы платили за эту галеру, за вычетом причитающейся платы за пользование. Тем временем я отнесу наши сокровища одному торговцу, умеющему держать язык за зубами, я знал его в былые дни. Старый Варро всегда давал мне хорошую цену за награбленную добычу.

— Говорят, — молвил Просперо, — что драгоценности Траникоса стоят дороже всех драгоценностей на свете. Люди вроде того, о котором ты говоришь, предложат нам за них лишь половину цены.

— Будь готов к разочарованию, — сказал Публий. — Цена на эти игрушки всегда растет, когда о них говорят, но падает, как только дело доходит до продажи.

Конан по-волчьи оскалился:

— Будьте уверены, я получу от него все, что смогу. Не забывайте, я имел дело с этой страной. И потом, даже половины сокровищ довольно, чтобы поднять на бой всю Аквилонию.

Конан посмотрел назад, на бак, где стояли капитан и рулевой.

— Эй, капитан Зено! — прокричал он на аргосском наречии. — Скажи своим гребцам, — если они доставят нас на берег до закрытия таверн, то получат по серебряной монете на брата сверх уговора. Я вижу огни лоцманской лодки впереди.

Конан повернулся к своим спутникам и понизил голос:

— Теперь, друзья, мы должны быть настороже, чтобы не проболтаться о сокровище. Одно подслушанное слово может стоить нам денег, которые нам нужны, чтобы нанять людей. Помните это!

К галере подошла лоцманская лодка. В ней сидели шесть дюжих гребцов. Закутанный в плащ человек махал фонарем, и капитан ответил ему, также махнув фонарем. Конан собрался спуститься вниз, чтобы собрать свои вещи, но Белиз задержала его, накрыв его руку своей нежной ручкой. Ее мягкие глаза смотрели просительно, в голосе звучала боль.

— Ты не оставил своего намерения отправить нас в Зингару? — спросила она.

— Лучше, чтобы вас не было с нами, госпожа. Войны и восстания — не место для благородных дам. Продав драгоценности, которые я дал тебе, ты получишь много денег, их хватит на жизнь, хватит и на то, чтобы справить приданое. Если ты хочешь, я сам продам их. А сейчас я должен спуститься в свою каюту.

Белиз молча подала Конану мягкий кожаный мешочек, в нем были рубины, выбранные киммерийцем из сундука в пещере Траникоса. Он двинулся на корму к своей каюте, и Белиз проводила его взглядом. Вся ее женская натура тянулась к мужественности, исходившей от него, как жар от пламени. Если бы исполнилось ее тайное желание, в приданом не было бы нужды. Но Конан, хотя и спас их с маленькой Тиной от пиктов, был для них не более, чем друг и защитник.

Конан, как она с горечью понимала, был в подобных делах мудрее ее. Он знал, что утонченная высокорожденная леди, напичканная зингаранскими идеями о женской стыдливости и чистоте, никогда не примет дикую, бурную жизнь искателя приключений. И кроме всего прочего, если его убьют или он пресытится ею, она станет отверженной, ибо княжеские дома Зингары никогда не впустят подругу варвара, наемника, в свои беломраморные залы.

Тихо вздохнув, она тронула обнявшую ее Тину.

— Пора идти вниз, Тина, собирать наши вещи.

Галера, приветствуемая криками, медленно пристала к берегу. Публий заплатил пошлину, щедрой рукой рассчитался с лоцманом, уплатил капитану Зено и команде то, что причиталось, и, наказав ему не болтать о плавании, церемонно распрощался с аргосцем.

Капитан лающим голосом отдавал приказы. По его командам был спущен и скатан парус, весла, с бранью и грохотом, убраны и положены под сиденья гребцов. Команда — помощники капитана, матросы и гребцы — весело потекла на берег, где приветливо горели огнями кабачки и таверны, где размалеванные шлюхи, призывно кивая из окон, уже вступали в шутливые перебранки и обмен игривыми непристойностями с разохотившимися моряками.

Улица, примыкавшая к порту, была полна народу. Одни бродили, пошатываясь, другие уже храпели у дверей кабаков или справляли нужду в темных закоулках.

Был в толпе этих гуляк один, которому пьяный вид и затуманенные глаза служили лишь внешним прикрытием. Худощавый, с сумрачным лицом, он был зингаранцем и называл себя Кесадо. Чуть вьющиеся иссиня-черные волосы обрамляли его узкое лицо, глаза, сонно смотревшие из-под тяжелых век, создавали обманчивое впечатление ленивого безразличия. Одетый в лохмотья, он сидел, праздно развалившись, на пороге дома, — казалось, для него само время остановилось. К нему пристали было двое подвыпивших моряков, он ответил им избитой шуткой, и те, гогоча, двинулись дальше.

Кесадо внимательно наблюдал за тем, как пришвартовывалась галера. Он отметил то, что вслед за шумной командой на берег сошла группка вооруженных людей, с которыми были две женщины. Воины остановились на молу и помедлили, пока к ним не кинулось несколько зевак, предлагающих свои услуги. Вскоре странная компания исчезла в сопровождении носильщиков, с сундуками и мешками на спинах.

Когда темнота поглотила последнего из носильщиков, Кесадо отправился в кабак, где пировали матросы с этого корабля. Там он отыскал приятное местечко у огня, заказал вина и принялся наблюдать за моряками. Под конец он выбрал дюжего, загорелого гребца — аргосца, бывшего уже изрядно навеселе, подсел к нему, завязал разговор, заказал моряку пинту эля, рассказал непристойный анекдот.

Гребец долго гоготал. Когда же он успокоился, зингаранец как бы между прочим заметил:

— А ты, часом, не с той большой галеры, что стоит у третьего причала?

Аргосец кивнул и отхлебнул эля.

— Галера-то небось торговая?

Гребец поднял всклокоченную голову и окинул собеседника презрительным взглядом.

— Больше слушай всяких паршивых чужеземцев, которые не могут отличить один корабль от другого! — фыркнул он. — Это военный корабль, понял ты, дурак долговязый? Это «Ариан», гордость королевского флота.

Кесадо хлопнул себя по лбу.

— О боги, ну и глупец же я! Так долго была в плавании, что я ее еле узнал. Но вроде, когда эта галера вошла в порт, на ней был какой-то флаг со львами?

— Это алые леопарды Пуантена, дружище, — важно сказал гребец. — Сам князь Пуантенский нанимал корабль и командовал им, вот.

— Не верю своим ушам! — воскликнул Кесадо, изображая безграничное удивление. — Вы, небось, в какой-нибудь первостатейной важности поход ходили, я просто уверен, что...

Пьяный гребец, польщенный восторженным вниманием своего слушателя, выпалил:

— Мы были в самом дьявольском плавании, — двадцать тысяч лиг отсюда, — и чудом выбрались живыми из лап диких пиктов, и...

Тяжелая рука помощника капитана опустилась ему на плечо, и он осекся. Лицо помощника было сурово.

— Попридержи язык ты, болтливый дурак! — бросил он, окинув зингаранца подозрительным взглядом. — Капитан же предупреждал нас держать рот на замке, особенно с незнакомцами. Заткнись, осел!

— Да, да, — промямлил гребец. Избегая смотреть Кесадо в глаза, он уставился в свою кружку.

— Да мне-то что, — зевнул Кесадо, вяло пожав плечами. — В Мессантии-то за последнее время ничего не случалось, вот я и решил просто послушать что-нибудь новенькое.

Он лениво поднялся, расплатился и вышел.

За дверьми кабака Кесадо вмиг скинул маску своего сонного безразличия. Он быстро зашагал по направлению к сомнительного вида корчме, где снимал на втором этаже комнату, выходившую окнами на порт. Крадучись, точно ночной вор, он поднялся по узкой лестнице к себе.

Он торопливо запер дверь, опустил ветхие шторы; в маленькой железной жаровне тлели угли, и он зажег от них огарок свечки. Затем уселся за шаткий стол, взял остро очинённую палочку и, скрючившись, принялся выводить значки на крохотном листке папируса.

Написав донесение, зингаранец скатал папирус в узкий свиток и ловко вставил его в медный цилиндрик, размером не больше ногтя. Затем он медленно поднялся. У стены, выходящей на море, стояла клетка. Он с лязгом отворил ее и вытащил жирного, нахохлившегося голубя. Тщательно привязав цилиндрик к его лапке, он отодвинул штору, бесшумно открыл окно и выпустил птицу в ночь. Голубь покружился над портом и исчез. Кесадо улыбнулся, — он знал, что почтовый голубь отыщет безопасное место для ночевки и с рассветом начнет свой долгий полет на север.

Девять дней спустя в Тарантии Вибий Латро, канцлер короля Нумедидеса и глава его разведки, держал в руках королевского почтового голубя с медной трубочкой на лапке. Осторожными пальцами он развернул хрупкий папирус и поднес его к солнечному лучу, косо падавшему из окна его кабинета. «Князь Пуантенский в сопровождении немногочисленной свиты прибыл с неизвестной целью из дальнего порта. К.», — прочитал он.

* * *

Войско росло, новобранцы изо всех сил старались освоить воинское искусство. Конан же распрощался с леди Белиз и ее юной подопечной. Он видел, как их карета с грохотом катила по прибрежной дороге. Они •ехали в Зингару. Статные воины охранительного отряда скакали спереди и сзади кареты. В вещах был спрятан окованный железом ларец с золотом, которого Белиз и Тине должно было хватить на долгие годы безбедной жизни. Конан надеялся больше с ними не встретиться.

Хотя могучий киммериец и поддался очарованию Белиз, он оставался верным своему принципу — не привязываться к женщине, и в особенности — к женщине благородного происхождения, которой было не место в походном стане. Когда-нибудь потом, если восстанию суждено увенчаться победой, он, может быть, потребует какую-нибудь принцессу себе в жены — чтобы заполучить корону. Хоть за короны и платит своей кровью простой люд, голубая кровь королей удерживает их своей мистической властью.

Несмотря на все это, Конан мучился страстным желанием не меньше, чем любой другой зрелый, сильный мужчина. Уже долгое время не доводилось ему быть с женщиной, и эта неудовлетворенность находила выход в резких словах, мрачном расположении духа и беспричинной ярости. Под конец Просперо, верно догадавшись о причинах этой раздражительности, решился предложить ему приглядеть себе в Мессантии какую-нибудь портовую красотку.

— Поищешь-поищешь, Командор, — посоветовал он, — и, может статься, найдешь себе подружку по вкусу.

Просперо и не подозревал, что его слова, точно жужжащие мухи, долетели до ушей долговязого зингаранского торговца, дремавшего, уткнув нос в колени, у навеса, под которым были свалены товары.

Конан, оставаясь, как обычно, невозмутимым, пожал плечами, оставив предложение товарища без ответа. Но время шло, желание боролось с самообладанием, и с каждой новой ночью Конану требовалось все больше сил, чтобы держать себя в руках.

* * *

Армия увеличивалась с каждым днем, в нее вливались отряды лучников, оставивших свои дома в Боссонских Топях, копейщиков из Гандерланда, конников из Пуантена — со всех концов Аквилонии приходили люди разных званий и сословий. Учебное поле оглашали командные крики, тяжелая поступь пеших воинов, топот коней, свист стрел и щелчки тетивы луков. Конан, Просперо и Троцеро трудились не покладая рук, чтобы выковать из сырых новобранцев крепкое, хорошо обученное войско. Но оставалось только гадать, удастся ли этому войску, собранному с миру по нитке, не знающему, что такое настоящий бой, противостоять превосходно вооруженным, закаленным в сражениях, победоносным отрядам Амулия Прокаса.

Тем временем Публий организовал тайную разведку мятежников. Его шпионы проникали в самую глубь Аквилонии. Одни просто собирали сведения. Другие распространяли получаемые донесения о бесчинствах короля Нумедидеса, — и тут даже сплетникам было нечего прибавить. Третьи обращались за денежной помощью к тем из вельмож, кто сочувствовал мятежу, но не осмеливался еще заявить об этом открыто.

Каждый день, в полдень, Конан производил смотр своих войск. Затем он обедал в лагере — по очереди в походной палатке каждого отряда, — ибо хороший полководец обязан знать своих людей по имени и лично поддерживать их дух и верность. Спустя несколько дней после того, как Просперо завел разговор о подружке из Мессантии, Конан обедал у конников. Он сидел среди простых воинов и отпускал двусмысленности, деля со своими соседями мясо, хлеб и горьковатый эль.

Услышав вдруг чей-то картавящий голос, Конан оглянулся. Неподалеку стоял узколицый зингаранец, — Конан вспомнил, что уже видел его где-то, — он сопровождал свой рассказ красочными жестами, — Конан на полуслове оборвал свой анекдот и прислушался: торговец говорил о женщинах, и Конан почувствовал, как кровь жидким огнем потекла у него в жилах.

— Вот есть такая танцовщица, — громко говорил зингаранец, — волосы черные, как воронье крыло, а глаза зеленые, как два изумруда. Губы алые, мягкие, вся такая гибкая, — просто околдовывает. А груди — как спелые гранаты! — он руками изобразил все это в воздухе.

— Каждую ночь она пляшет в гостинице «Девять Мечей», перед стражниками, те играют в кости, а она раздевается, покачиваясь, у мужчин на глазах. Но эта Альсина — редкая птичка, — надменная, капризная, она кружит головы, но всем отказывает. Она еще не встречала мужчину, который мог бы пробудить в ней страсть, — по крайней мере, она так говорит.

— Надо думать, — прибавил Кесадо, двусмысленно подмигнув, — здесь, в этой палатке, найдутся пылкие воины, чтобы укротить своенравную красотку. Вот даже хотя бы сам наш бесстрашный маршал...

Туг Кесадо почувствовал взгляд Конана. Он осекся и поклонился:

— Тысяча извинений, храбрый Командор. Твое превосходное пиво развязало мне язык, да так, что я, бедный, совсем забылся. Соблаговоли простить мне эту оплошность, прошу тебя, мой добрый господин.

— Ладно, ладно, — буркнул Конан и, нахмурившись, вернулся к своей трапезе.

Но в этот самый вечер он справился у слуг о том, как найти гостиницу «Девять Мечей». Кесадо, стоявший в тени, видел, как Конан вскочил в седло и, в сопровождении одного лишь грума, поскакал к Северным воротам. По губам его скользнула самодовольная усмешка. 

 III. Изумрудные глаза

Когда лазурное небо оделось зарею, пение серебряной трубы возвестило о прибытии вестника короля Мило. Бравый герольд в расшитом камзоле поверх кольчуги прогарцевал на гнедой кобыле по лагерю мятежников, высоко поднимая руку, сжимавшую запечатанный и перевитый лентой свиток. Вестник окинул пренебрежительным взором поле для учений, — там кипела жизнь, пестрая толпа строилась на перекличку. Он громогласно потребовал препроводить его к палатке маршала Конана, и тогда один из людей Троцеро повел кобылу в центр лагеря.

— Что-то неладно, — шепнул Троцеро жрецу Декситею, не сводя глаз с аргосского герольда.

Сухощавый, лысоватый служитель Митры перебирал четки.

— Нам уже нужно привыкать к бедам, мой господин, — молвил он. — И ты знаешь, — впереди нас ждут беды много больше этой.

— Ты говоришь о Нумедидесе? — спросил князь, криво усмехнувшись. — К этому мы готовы, мой добрый друг. Я говорю о сложностях с королем Аргоса. Я чувствую, что из-за того, что Мило предоставил мне возможность собирать здесь людей, он теперь не в ладах со многими из тех влиятельных чужеземцев, что осели в столице. Похоже, Его Величество уже начинает раскаиваться, что предоставил нам удобное место для лагеря.

— Да, — подал голос Публий, — коренастый казначей уже успел присоединиться к беседе. — Я не сомневаюсь в том, что таверны и закоулки Мессантии давно кишат шпионами из Тарантии. Нумедидес ловко заставит короля Аргоса убедиться в том, что ему теперь не стоит поддерживать нас.

— Король был бы глупцом, если бы пошел на это, — размышлял вслух Троцеро, — наше войско здесь и готово броситься в бой.

Публий пожал плечами:

— До сих пор владыка Мессантии был нашим другом. Но короли вероломны по своей природе, и даже самые благородные из них руководствуются внешними обстоятельствами. Поглядим, посмотрим... Интересно, какие дурные вести принес этот надменный герольд?

Публий и Троцеро удалились к своим обязанностям, оставив Декситея, отрешенно перебиравшего молитвенные четки. Говоря о грядущих бедах, он думал не только о предстоящей битве. Зловещее предчувствие томило его.

Прошлой ночью привиделся ему тревожный сон. Бог Митра часто посылал своим верным служителям прозрение будущего в сновидениях, и теперь Декситей гадал, не был ли его сон пророческим.

Ему снился бой, маршал Конан, бьющийся с врагами, зовущий своих воинов вперед, разящий мечом направо и налево. Но за спиной великана-киммерийца пряталось смутное, едва уловимое НЕЧТО. Сознание, скованное дремотой, не могло определить, чем было это таящееся; видны были только кошачьи глаза, изумрудным огнем горевшие из-под капюшона. Тень эта неизменно стояла у Конана за спиной — там, где он был неприкрыт, там, откуда он не ждал удара.

Поднявшееся солнце уже согрело прохладный весенний воздух, но Декситея била дрожь. Он не любил подобные сны, — они, словно мелкие камушки, падали в глубокий колодец его безмятежного спокойствия. Кроме того, ни у кого в лагере мятежников не было таких сверкающих, изумрудных глаз, — иначе он уже давно приметил бы их необычность.

* * *

Вздымая пыль, герольд поскакал в Мессантию, — посланец известил вождей восстания о решениях городского совета.

Великан-киммериец, стоя в своей палатке, — слуги одевали его для утренних упражнений с оружием, — едва сдерживал ярость. Когда собрались Просперо, Троцеро, Декситей, Публий и другие, он заговорил резко, цедя слова сквозь зубы:

— Одним словом, друзья, Его Величеству угодно, чтобы мы ушли на север, в степи, на расстояние девяти лиг от Мессантии, по меньшей мере. По мнению короля Мило, наша близость к его столице подвергает опасности как город, так и наше дело. Наши ратники, по его словам, в последнее время развлекаются слишком шумно, буянят, нарушая, тем самым, покой короля и причиняя немало хлопот страже.

— Этого я и боялся, — вздохнул Декситей. — Наши воины стали слишком охочи до кубка вина и ночных забав в постелях красавиц. Вообще говоря, наивно было бы ожидать, что ратники — в особенности те, что собрались у нас в лагере, — будут вести себя, словно благонравные монахи.

— Верно, — промолвил Троцеро. — К счастью, мы готовы покинуть город прямо сейчас. Когда мы должны выступить, Командор?

Конан резким движением застегнул свою перевязь. Синие глаза его по-львиному сверкали из-под черных прядей, ровно спадающих на лоб.

— Он дал нам десять дней на сборы, — бросил он, — но я бы выступил прямо сейчас. В Мессантии слишком много глаз и ушей, чтобы я мог быть спокоен, и у многих наших солдат слишком длинные языки, которые очень легко развязать за чаркой вина. Девять миль или девяносто — все равно, только бы уйти из этого шпионского гнезда.

Так что, давайте оставим этот город, друзья. Отмените все отпуска и вытащите людей из кабаков, — силой, если нужно. Сегодня ночью я возьму с собой отряд разведчиков и поеду вперед, чтобы осмотреть дорогу и выбрать новое место для лагеря. В мое отсутствие командовать войском будешь ты, Троцеро.

Они вскинули вверх оружие в знак прощания, и Конан удалился. За оставшиеся полдня люди были собраны, провиант подготовлен, снаряжение погружено на телеги. Наутро, не успело солнце коснуться золотых шпилей Мессантии своими лучезарными копьями, палатки были убраны и отряды построены для перехода. Призраки туманов еще витали в ложбинах, а войско было уже в пути — рыцари и йомены, лучники и копейщики; впереди, сзади и по обе стороны шли разведчики и дозорные.

Конан с отрядом пуантенских конников двигался на север — туда, где землю скрывала мгла. Этот дикий воин не особенно доверял дружбе короля Мило. Короли делают то, в чем их убеждают; и, может статься, шпионы Нумедидеса уже убедили владыку Аргоса вступить в союз с правителем Аквилонии, не полагаясь на непредсказуемую судьбу бунтовщиков. Безусловно, Аргос знал, что если восстание обречено на провал, то месть Аквилонии будет скорой и сокрушительной. И если король замыслил разделаться с ними, то лучше всего напасть на войско во время перехода, когда люди измотаны, разрознены и отягощены своим снаряжением.

* * *

И вот Львы двинулись на север. Отряд за отрядом шло полуобученное войско по пыльной дороге, переправлялось через реки, переваливало через Дидимейские холмы. Никто не нападал на них, никто не беспокоил, никто не таился в засаде. Может быть, подозрения Конана по отношению к королю Мило были беспочвенны; может быть, войско было слишком сильным, чтобы аргосцы отважились напасть на него. Могло быть и так, что король выжидал благоприятный момент, чтобы обрушиться на мятежников. Был он другом или тайным врагом, — Конан радовался своей осторожности.

Когда его войска благополучно прошли дневной переход, Конан, приехавший оттуда, где он выбрал новое место для лагеря, позволил себе немного отдохнуть. Теперь они были вне предела досягаемости шпионов, наводнявших кривые улочки Мессантии. Его разведчики и дозорные разъезжали по окрестностям; если в деревнях мятежники встречали недружелюбные взгляды, Конан лично следил за тем, чтобы разведчики обратили внимание на их обладателей. Ничего не было обнаружено.

Великан-киммериец доверял немногим и никому не доверял слепо. Долгие годы войны, долгие годы, проведенные «вне закона», обострили его кошачью чувствительность, его осторожность. Тем не менее он знал этих людей, которые шли за ним, его дело было их делом. И поэтому ему никогда не пришло бы в голову, что шпионы могут уже быть и в его лагере, а недоброжелатель — таиться за его спиной.

Два дня спустя мятежники перешли вброд реку Астар в Ипсонии и вышли на Паллосскую равнину. На севере высились Рабирийские горы, их розоватые зубчатые пики, точно великаны, шагали в закат. Лагерь был устроен там, где начиналась равнина, на низком, пологом холме; окопанный рвом и укрепленный валом, он представлял собой неплохое укрытие. Пока из Мессантии и окрестных деревень поступало продовольствие, ратники могли упражняться здесь в воинском искусстве, — перед тем как переправиться через Алиману и войти в Пуантен, южную провинцию Аквилонии.

На следующий день воины взяли в руки лопаты, кирки и мотыги и, недовольно ворча, принялись возводить вокруг лагеря защитный вал. Отряд конников выехал назад, чтобы встретить отставший продовольственный обоз и сопровождать его на пути в лагерь.

Ночью, во время второй стражи, из темной палатки Конана выскользнула гибкая тень. Все кругом было залито лунным светом. Длинный, до пят, шерстяной плащ цвета янтаря скрывал ее очертания. Тень подошла к другой тени, прятавшейся за соседней палаткой.

Они обменялись приглушенным вОзгласом приветствия. Затем тонкие, все в кольцах, нежные пальчики нашли грубую, черную от работы ладонь и вложили в нее клочок пергамента.

— Тут на карте я отметила проходы, которыми мятежники пойдут в Аквилонию, — голос женщины был мягок, вкрадчив — точно кошка мурлыкала. — И расстановку отрядов.

— Я все передам, — прошептал ее собеседник. — Хозяин позаботится о том, чтобы это попало к Прокасу. Ты хорошо поработала, леди Альсина.

— Это еще не все, Кесадо, — проговорила женщина. — Нельзя, чтобы нас видели вместе.

Зингаранец кивнул и скрылся во мраке. Танцовщица откинула капюшон, серебристый лунный свет упал на ее лицо. Могучие руки Конана-киммерийца совсем недавно выпустили ее тело из страстных объятий, но черты ее хранили печать ледяного спокойствия. Бледное, правильной формы лицо напоминало маску, высеченную из желтоватой слоновой кости; изумрудные глаза, бездонные и холодные, были полны злобы, презрения и насмешки.

* * *

Этой ночью, когда все войско мятежников спало посреди Паллосской равнины, окруженной полукольцом Рабирийских гор, из лагеря исчез один новобранец. Его отсутствие было замечено только на утренней перекличке. Троцеро решил, что этому не стоит придавать значения. Дезертир, зингаранец по имени Кесадо, был известен как лодырь, вечно притворявшийся больным, чтобы увильнуть от работы, и войско немного потеряло в его лице.

Кесадо хорошо притворялся. На самом деле он был кем угодно, но только не лодырем. Искусный шпион, он всегда был начеку, смотрел, слушал, писал краткие, но точные донесения и ловко скрывал это под маской бездельника. И этой ночью, когда весь лагерь был погружен в сон, он увел с выгона коня и, обойдя сторожевые посты, покинул лагерь. Теперь он уже скакал на север, неутомимо преодолевая лигу за лигой.

Десять дней спустя, весь запыленный, забрызганный грязью, еле держась в седле от усталости, Кесадо доскакал до главных ворот Тарантии. На груди его была секретная метка — условный знак звезды, — пароль, по которому Кесадо немедленно провели к Вибию Лат-ро, канцлеру Нумедидеса.

Глава шпионов, нахмурившись, склонился над доставленной Кесадо картой — той самой, которую под покровом ночи передала Альсина.

— Почему ты привез ее сам? — сталь звучала в голосе Вибия Латро. — Ты ведь знаешь, что ты должен быть там, в лагере мятежников.

Зингаранец пожал плечами:

— Не было никакой возможности послать ее с почтовым голубем, мой господин. Когда я присоединился к шайке бунтовщиков, мне пришлось оставить всех моих птиц в Мессантии, поручив их заменившему меня Фадию Котианцу.

Взгляд Вибия Латро был по-прежнему холоден.

— Почему же в таком случае ты не передал карту Фадию, который мог переслать ее сюда обычным способом? Ты должен был оставаться в гнезде изменников, чтобы знать, что там творится. Я рассчитывал, что твой кинжал будет торчать в спине Конана.

Кесадо беспомощно развел руками.

— Когда госпожа Альсина срисовала эту карту, войско было уже в трех днях пути от Мессантии. Едва ли мне удалось бы испросить шестидневный отпуск, чтобы побывать там и вернуться, не возбудив подозрений. Если бы я ушел, как дезертир, меня искали бы в Аргосе, могли найти и подвергнуть допросу. Покинув лагерь без разрешения, я уже не мог вернуться обратно. И, кроме того, голуби иногда теряют дорогу, попадают в когти соколов и диких кошек, их убивают охотники. Я подумал, что будет лучше, если я сам доставлю такое важное донесение.

Канцлер скривился и хмыкнул:

— Что же ты не доставил его прямо маршалу Прокасу?

Холодные мурашки поползли по спине Кесадо, на землистом лбу и заросших щетиной щеках выступила испарина. Тому, кто вызывал неудовольствие Вибия Латро, это не так-то легко сходило с рук.

— Маршал П-прокас не знает меня, — голос шпиона звучал жалобно. — Тайная метка у меня на груди ничего не говорит ему. Только ты один, мой господин, держишь в своих руках все пути, которые связывают разведку с военным командованием.

Узкая улыбка скользнула по непроницаемому лицу его собеседника.

— Это верно, — произнес он. — Ты поступил так, как должен был поступить в сложившихся обстоятельствах. Если бы Альсина добыла карту до того, как мятежники вышли из Мессантии на север, я был бы полностью доволен.

— Мне сдается, что вожди мятежников окончательно определили свой маршрут только в ту ночь, когда я покинул лагерь, — сказал Кесадо. Он не был точно в этом уверен, но звучало это убедительно.

Вибий Латро отпустил шпиона и призвал к себе секретаря. Изучив карту, он продиктовал два коротких донесения — одно маршалу Амулию Прокасу и другое, в точности повторяющее первое, для короля. Пока секретарь перерисовывал весьма приблизительный план Альсины, Латро вызвал пажа и вручил ему обе бумаги.

— Отнеси это к королевскому секретарю, — велел канцлер, — и попроси, чтобы Его Величество соизволил отметить это донесение своею печатью. Затем, если на то не будет возражений, поезжай с ним в Пуантен, к Амулию Прокасу. Вот тебе пропуск в королевские конюшни. Выбери самого лучшего коня и меняй лошадей в каждой почтовой гостинице.

* * *

Донесение не дошло до королевского секретаря. Вместо этого оно было доставлено в высохшие, темные руки Туландры Ту. Доставил донесение его кхитайский слуга, Хсяо. Прочитав послание и изучив карту у свечи из трупного сала, колдун холодно улыбнулся и одобрительно кивнул кхитайцу.

— Все получилось, как ты и говорил, хозяин, — произнес Хсяо. — Я сказал пажу, что Его Величество занят в своем кабинете беседой с тобой и писец при нем, и тогда он передал свитки мне.

— Ты молодец, любезный Хсяо, — проговорил Туландра Ту. — Принеси мне воск, я сам их запечатаю. Нет нужды по таким пустякам отрывать короля от милых его сердцу развлечений.

Колдун отпер ларец, вынул перстень, в точности такой же, как королевский, скатал вместе карту и донесение и зажег от большой свечи тонкую свечку. Поднеся воск к пламени, он капнул им на край свитка. Затем Туландра приложил к застывающему воску свой перстень и вручил свиток кхитайцу. Печать в точности повторяла королевскую.

— Передай это посланцу Латро и скажи — Его Величество желает, чтобы это было доставлено маршалу Прокасу как можно скорее. И напиши от моего имени Аскалаяте, князю Тунскому, он сейчас командует Четвертым Тауранским полком в Палайе. Мне нужно, чтобы он прибыл сюда.

— О всемогущие боги! — прошептал Хсяо.

Туландра Ту резко взглянул на слугу.

— Что такое?

— Мне, недостойному, известно, — нерешительно начал Хсяо, — что ты и маршал Прокас не всегда ладите друг с другом. Дозволь спросить тебя, — неужели ты изволишь желать, чтобы именно он подавил мятеж варваров?

Тонкая улыбка появилась на губах Туландры Ту. Хсяо знал, что колдун и маршал отчаянно соперничали друг с другом за милость короля и Хсяо был единственным в мире, кому колдун доверял. Туландра тихо произнес:

— Пока — да. Оставаясь на юге, далеко от Тарантии, Прокас не сможет угрожать моему положению здесь. Мне придется позволить ему одержать еще одну военную победу, — их у него много, — потому что никто из нас не жаждет увидеть Конана под стенами Тарантии. Прокас стоит на той дороге, которой мятежники пойдут к столице. Он должен подавить бунт и подавит его, это ясно, но я сделаю так, что это будет моя заслуга. И потом, победа победой, но какая-нибудь трагическая случайность может неожиданно лишить нас нашего маршала, — он может даже не успеть с триумфом вернуться в Тарантию. А теперь — нет.

Хсяо низко поклонился и вышел. Туландра Ту отпер шкатулку черного дерева и положил в нее копии донесения и карты.

* * *

Троцеро озадаченно смотрел на своего маршала, который, словно тигр в тесной клетке, метался по палатке, глаза его сверкали яростью.

— Что с тобой, маршал Конан? — спросил он. — Раньше я думал, что тебе не хватает женщины, но после того, как ты привез с собой эту танцовщицу, мое объяснение стоит меньше дырявого бурдюка. Что же беспокоит тебя?

Конан вдруг остановился и подошел к раскладному походному столику. Угрюмо глядя перед собой, налил кубок вина.

— Я не могу сказать, что это такое. Не знаю. Но что-то мне тревожно последнее время, как-то не по себе, я вздрагиваю от каждой тени.

Внезапно он осекся и бросил настороженный взгляд в угол палатки. Потом натянуто рассмеялся и откинулся на спинку скамьи.

— Дьявол, я чувствую себя, как сука в горящем доме. Понятия не имею, что меня гложет, оно не дает мне покоя. Иногда, когда мы собираемся на совет, я почти готов поверить, что ночные тени слушают наши разговоры.

— Порой и тени имеют уши, — сказал Троцеро. — И глаза тоже.

Конан передернул плечами.

— Я знаю, что здесь никого, кроме нас с тобой, нет, — только ты и я, да еще она, спит, да еще двое моих слуг, которые чистят мне кольчугу, и часовые около палатки, — пробормотал он. — И все равно я чувствую, что есть что-то еще, оно слушает нас.

Троцеро сделался серьезным. Дурное предчувствие зашевелилось в нем. Он уже научился доверять примитивной интуиции киммерийца и знал, что тот чувствует много острее, чем люди цивилизованные, такие, как он сам.

Но и Троцеро был не лишен интуиции; и интуиция отталкивала его от гибкой танцовщицы, которую Конан привез в лагерь, как свою верную подругу, интуиция кричала, что ей доверять нельзя. Что-то в ней настораживало Троцеро, хотя пока он не мог определить, что именно. Она была определенно красива, — даже слишком красива для плясуньи, имевшей дело с пьяными стражниками в портовой таверне Мессантии. Кроме того, она казалась ему слишком тихой и замкнутой. Троцеро всегда располагал женщин к доверию, но, когда он попытался вытащить что-нибудь из Альсины, его попытка не увенчалась успехом. Она отвечала на все его вопросы вполне вежливо, но совершенно не по существу и оставила его в таком неведении, в каком он и находился.

Троцеро пожал плечами, тоже налил себе вина и мысленно послал все эти тревоги в Преисподнюю к Митре.

— Тебя угнетает бездействие, Конан, — проговорил он. — Когда мы выступим в поход, когда Знамя Львов будет реять над нашими головами, ты снова станешь таким, какой ты есть. Там уже не будет никаких подслушивающих теней!

— Да, пожалуй, — пробормотал Конан.

В словах Троцеро была доля истины. Если бы Конан имел перед собой противника из плоти и крови, а в руке — стальной клинок, — он бесстрашно ринулся бы в бой. Видимая опасность, какой бы она ни была, не страшила киммерийца. Но теперь, когда вокруг были неуловимые тени, призрачные враги, он чувствовал, как первобытные суеверия диких предков поднимаются в его крови.

В глубине палатки, отгороженная пологом, тихо улыбалась Альсина. Она по-кошачьи жмурилась, тонкими пальцами поглаживая странный амулет, висящий на тонкой цепочке. Только одна вещь во всем мире могла составить ему пару.

* * *

Далеко на севере, за степями, за горами, за рекой Алиманой, на железном троне восседал Туландра Ту. На коленях его лежал не до конца развернутый свиток, испещренный астрологическими символами и диаграммами. Прямо перед ним, на подставке, стояло овальное зеркало из черного вулканического камня. От края магического зеркала был полукругом отколот кусок, и это обсидиановое полукружие, связанное с зеркалом сокровенными узами тайной силы, покоилось теперь меж округлых грудей танцовщицы Альсины.

Внимательно изучая рукопись, колдун время от времени поднимал голову и бросал взгляд на небольшие водяные часы из золота и хрусталя, стоящие перед зеркалом. Это редкое устройство издавало тихие, чуть слышные звуки — кап, кап.

Когда серебряный колокольчик часов отзвонил час, Туландра Ту отложил свиток.

Он простер руку к зеркалу, — скрюченные пальцы напоминали когти, — и прошептал странное заклинание на неизвестном языке. Устремив взгляд в глубины зеркала, он слился — душой и сознанием — с Альсиной; и в тот момент, когда двое стали единым целым, — а момент этот был определен согласно особым признакам расположения небесных тел, — колдун обрел волшебную способность, находясь в Тарантии, видеть все, что видела Альсина, и слышать все, что она говорила.

Воистину, чародею не было нужды в шпионах Вибия Латро. И воистину, обостренная чувствительность Конана не подвела его — даже тени в его палатке имели глаза и уши.

 IV. Кровавая стрела

Каждое утро, с первыми лучами солнца, медные горны будили людей, выводили их на необъятные пространства Паллосской равнины для многочасовых учений и на закате распускали на отдых, тем не менее войско росло. Новобранцы приносили из Мессантии новости и слухи. В один из вечеров вожди восстания собрались в палатке Конана, чтобы разделить трапезу. К тому времени луна уже превратилась из серебряной монеты в узкий стальной серп. Завершив глотком дурного пива грубый походный ужин, вожди войска начали свой совет.

— Похоже, день ото дня король Мило беспокоится все больше и больше, — молвил Троцеро.

— Да уж, ему мало удовольствия от того, что на его землях стоит такое большое, вооруженное войско, не подчиняющееся ему, — кивнул Публий. — Похоже, он боится, как бы мы не обратили свои мечи на него — как на добычу более легкую, чем аквилонский тиран.

Декситей, жрец Митры, улыбнулся:

— Короли — недоверчивый народ, особенно те, которые боятся потерять свою корону. Король Мило — такой, как все.

— Уж не думаешь ли ты, что он попытается напасть на нас сзади? — резко бросил Конан.

Одетый в черную хламиду жрец предостерегающе поднял руку:

— Кто знает? Даже я, кого священные знания наделили способностью читать в сердцах людей, не рискну гадать, какие сокровенные планы таятся в голове короля Мило. Но вот мой совет — нам нужно переправиться через Алиману, и как можно скорее.

— Войско готово, — сказал Просперо. — Люди полностью обучены и могут хоть сейчас идти в бой. Чем скорее они побывают в настоящей битве, тем лучше, — бездействие ослабляет их боевой дух.

Конан мрачно кивнул головой. Он на собственном опыте знал — когда хорошо обученное войско пребывает в бездействии, то зачастую оно, движимое гордыней и воинственным духом, что его начальники так старательно пестовали в нем, распадается на враждующие между собой группировки.

— Я согласен с тобой, Просперо, — произнес киммериец. — Но выходить слишком рано — не менее опасно. Вне сомнения, Прокас, сидя в Аквилонии, располагает шпионами, которые уже донесли ему, что мы стоит лагерем в горах Северного Аргоса. А он, к сожалению, достаточно умен, чтобы догадаться о наших планах переправиться через Алиману и войти в Пуантен — именно в ту провинцию, которую Аквилония так и не сумела до конца подчинить себе. Все, что ему нужно будет сделать, — это поставить заградительные отряды у каждого брода и держать свой Приграничный Легион наготове, чтобы послать его к любой опасной переправе.

Троцеро провел рукой по седеющим волосам.

— Весь Пуантен пойдет за нами; но пока что мои сторонники держат язык за зубами, чтобы ни одно слово не достигло бдительных ушей Прокаса раньше срока, — уверенно произнес он.

Остальные обменялись многозначительными взглядами, в которых сомнение боролось с надеждой. Несколько дней назад лагерь покинули гонцы мятежников, переодетые купцами, странствующими торговцами и бродячими лудильщиками. Их задачей было проникнуть в Пуантен и склонить вассалов и приверженцев князя Троцеро к отвлекающим внимание вылазкам и набегам. Это должно было внести смятение в ряды сторонников короля и вынудить их бесплодно тратить силы на тщетные поиски летучих отрядов. Как только лазутчики достигнут своей цели, войско мятежников получит условный сигнал выходить. Этим сигналом станет окрашенная кровью пуантенская стрела. День проходил за днем, неопределенность до предела натягивала струны нервов. Ожидание мучило.

Просперо сказал:

— Меня не очень тревожит восстание в Пуантене — в нем можно быть уверенным, — если вообще в этом мире случайностей можно быть в чем-то уверенным. Гораздо больше меня беспокоит помощь, обещанная нам северными баронами. Если к девятому дню этого месяца мы не будем в Куларио, они могут отвести свои войска, их насторожит задержка.

Конан тяжело вздохнул и осушил свой кубок. Северные властители, горячо ненавидевшие Нумедидеса, поклялись помогать мятежникам, но если печать злого рока обречет восстание на провал, они не признаются в том, что сочувствовали ему. Если Львиное Знамя будет повержено в битве при Алимане или же бунт в Пуантене будет задушен в зародыше, то эти своевольные вассалы не будут связаны никакими обещаниями.

Осторожность баронов была вполне понятна; но неуверенность острыми шпорами терзала вождей восстания. Если они задержатся на Паллосской равнине в ожидании тайного сигнала из Пуантена, то смогут ли они поспеть в Куларио к сроку? Несмотря на то что своевольная варварская природа понуждала Конана к решительным действиям, он настаивал на необходимости терпеливого выжидания сигнала из Пуантена. Но его товарищи пребывали в неуверенности или предлагали иные планы.

Была уже глубокая ночь, но вожди восстания так и не пришли к согласию. Просперо предлагал разбить войско на три части и бросить их одновременно на три лучшие переправы: у Мевано, у Ногары и у Тунаиса.

Конан покачал головой:

— Этого Прокас и ожидает.

— В таком случае что же нам делать? — Просперо нахмурился.

Конан развернул карту и указал на среднюю Ногарскую переправу. Указательный палец его был обезображен шрамом.

— Ложная атака. Мы пошлем сюда всего лишь два-три отряда. Тебе известно, как можно ввести врага в заблуждение, чтобы он думал, что нас больше, чем на самом деле. Лишние палатки, лишние костры. Отряды будут маршировать на виду у врага, потом скрываться в лесу и проходить по полю снова и снова. Мы поставим на берегу пару баллист, их дротики причинят вражеским часовым немало неприятностей. Прокас решит, что нужно спешно направить войско к Ногарской переправе. Командовать ногарскими отрядами будешь ты, Просперо, — добавил Конан.

Юноша, узнав, что ему не придется участвовать в главном сражении, запротестовал, но Конан отверг все возражения:

— Троцеро, ты и я, разделив войско пополам, двинемся к Мевано и Тунаису. Если повезет, мы зажмем Прокаса в клещи.

— Возможно, ты и прав, — пробормотал Троцеро. — Если к тому же в Пуантене, в тылу Прокаса, начнется восстание...

— Да будут боги благосклонны к твоему плану, Командор, — сказал Публий, утирая пот со лба. — Иначе все пропало.

— Ах ты брюзга! — воскликнул Троцеро. — На войне все зависит от случая, а нам, кроме тебя, терять нечего. Ждет нас победа или поражение, — нам нужно стоять вместе.

— Конечно, даже у подножия виселицы, — проворчал Публий.

В глубине палатки Конана, за пологом, на ложе из шкур возлежала его любовница. Ее гибкое тело мерцало в слабом свете одинокой свечи, язычки пламени отражались в изумрудных глазах и мутных глубинах обсидианового амулета, что покоился в благоухающей ложбинке меж двух грудей. Она улыбалась, жмурясь по-кошачьи.

* * *

Рано утром Троцеро разбудил часовой. Солнце еще не взошло. Князь зевнул, потянулся, поморгал глазами и раздраженно сбросил с плеча теребившую его руку часового.

— Довольно! — резко сказал он. — Я уже не сплю, болван, хотя вроде бы еще не слишком-то светло, чтобы проводить утреннюю перекличку.

Он осекся, увидев то, что протягивал ему часовой. То была пуантенская стрела, вся от наконечника до оперения окрашенная кровью.

— Как это попало сюда? — спросил он. — Когда?

— Только что прискакал гонец с севера, господин, — ответил часовой.

— Моих слуг сюда! Бей тревогу, а стрелу неси прямо к маршалу Конану! — приказал Троцеро, вскакивая с постели.

Часовой поклонился и выбежал из палатки. Вскоре появились двое слуг и принялись одевать князя, торопливо застегивая ремни и пряжки доспехов.

— Наконец, наконец-то, слава Митре, слава Иштар, слава Крому Киммерийскому! — кричал Троцеро. — Эй, Минестер! Собери на совет моих сотников! А ты, приятель, скажи-ка — что моя Черная Леди — накормлена, вычищена? Пусть ее оседлают, да поживей! Мне неохота искупаться в холодных водах Алиманы!

Солнце не успело еще окрасить алым лесистые хребты Рабирийских гор, а палатки были уже убраны, телеги нагружены, часовые сняты. Когда ясный день прогнал прочь сырые утренние туманы, войско уже находилось в пути. Оно шло тремя длинными колоннами, держа путь к Саксульскому перевалу и оттуда — в Аквилонию, на войну. Земля под ногами была неровной, дорога вилась. По обе стороны маячили голые бесплодные холмы, высились зубчатые скалы. То были подножия гор Рабира, тянувшиеся на запад, следуя за величавой поступью самих гор.

Дорога шла то в гору,' то под гору, и ратники неутомимо шагали по ней, лига за лигой. Беспощадно палило солнце. Когда дорога шла в гору, люди, облепив телеги, точно муравьи, изо всех сил толкали, тянули, катили их вверх. Достигнув гребня холма, каждый десятник наматывал на одно из колес длинную цепь, — колесо, таким образом, тормозило телегу, когда та катилась вниз. Войско поднимало тучи пыли, клубившейся в прозрачном горном воздухе.

Казалось, что с каждым новым подъемом горы не приближались, а удалялись, точно неуловимый мираж. Но когда на восточных склонах холмов легли густые тени, они оказались вдруг совсем близко — будто кто-то отдернул скрывавший их полог. Потом они расступились, открывая Саксульский перевал — глубокое ущелье, словно вырубленное топором разгневанного бога.

Пока войско тянулось вверх, к ущелью, Конан отослал своих разведчиков обследовать крутые склоны, чтобы убедиться, что их не поджидает засада. Разведчики доложили, что все в порядке, и войско двинулось через ущелье. Тяжелая поступь воинов, грохот и лязг снаряжения, топот копыт, скрип тележных осей эхом отзывались в скалах.

После тесного ущелья дорога пошла вниз и скрылась в густом лесу, которым были покрыты северные холмы. В отдалении, за холмами, виднелась Алимана, разбросавшая свои петли по равнине, — словно серебристая змея, греющаяся в последних лучах заходящего солнца.

Люди двинулись вниз, обвязав предварительно тележные колеса тормозящей цепью. Дорога петляла по холмам. Когда на гаснущем небе загорелись звезды, они достигли развилки. Тут войско остановилось и встало лагерем. Конан, опасаясь того, что враг может неожиданно напасть из-за реки, всюду расставил часовых. Но ничто не потревожило покой измученных воинов, — кроме рычания леопарда, который случайно забрел в лагерь и обратился в бегство от громкого крика часового.

Наутро Троцеро со своим полком выступил по направлению к Тунаисской переправе, — туда вела правая дорога. Конан и Просперо двинулись по левой и вскоре, около полудня, достигли еще одной развилки. Здесь Просперо с небольшим отрядом повернул направо, к средней, Ногарской переправе. Конан же с оставшимися конными и пешими воинами продолжал свой путь на запад, к Мевано.

Сотня за сотней, отряд за отрядом, шли мятежники, возглавляемые Конаном, по узкой дороге. Они встали на еще один ночной привал и утром двинулись дальше. Спустившись с лесистых приторных холмов, они снова увидели полноводную Алиману, которая отделяла Аргос от Пуантена. Вообще говоря, Аргосу принадлежали также и земли за Алиманой, а именно, треугольник при слиянии Алиманы с Хорогом. Но во времена Вилера Третьего Аквилония нарушала границы и, будучи сильнее, все еще владела этой землей, исконно принадлежавшей Аргосу.

Когда войско Конана достигло равнины, киммериец велел всем говорить как можно меньше и как можно тише и идти как можно бесшумнее. Телеги были укрыты в густом лесу. Мятежники разбили лагерь так, чтобы его не было видно с Меванской переправы. Вперед были высланы разведчики, вернувшись, они сообщили, что не обнаружили никаких признаков врага, но принесли неприятную новость — река разлилась. Было время таяния горных снегов.

* * *

Еще до рассвета сотники Конана подняли людей. Те, недовольно ворча, поели всухомятку и торопливо построились. Конан пошел вдоль рядов, изрыгая проклятия и угрозы тем, кто громко говорил или звенел оружием. Ему, обладавшему необыкновенно чутким слухом, казалось, что враг, находясь за несколько лиг, за бурлящей рекой, может что-нибудь слышать. «Если бы они были лучше обучены, — думал он раздраженно, — то двигались бы бесшумно, как кошки».

Чтобы шуметь как можно меньше, сотники отдавали приказы не окриками и не сигналами горном, как обычно, а жестами, и это вызывало определенное замешательство в рядах воинов. Один отряд пошел не туда, куда было нужно, и налетел на другой. Десятники пустили в дело кулаки, и с помощью оплеух и зуботычин порядок был восстановлен.

Войско Конана спустилось к Алимане. Дорога и берега реки были скрыты густым туманом. Моросило. Конан отпустил поводья и вгляделся в туман, пытаясь разглядеть, что творится на том берегу. Его конь, Яростный, стоял у самой кромки воды, мутно-бурой от глины. Река действительно прибыла, она бурлила и рокотала.

Конан жестом подозвал своего помощника, Аларика. Этот аквилонский юноша подавал надежды. Аларик подъехал к своему маршалу.

— Глубоко, как ты думаешь? — негромко спросил Конан.

— Глубже, чем по колено, Командор, — ответил Аларик. — Может быть, по грудь. Позволь мне пустить в реку своего коня, чтобы узнать наверняка.

— Постарайся не попасть в ил — может засосать, — предупредил Конан.

Юноша заставил своего гнедого войти в бурлящий поток. Конь заартачился было, но потом послушно поплыл к северному берегу. Когда они достигли середины реки, мутная вода дошла Аларику до пояса; он обернулся, и Конан знаком велел ему плыть обратно.

— Нужно попробовать, иначе мы просто не можем, — сказал Конан, когда помощник снова стоял вместе с ним. Голос его звучал озабоченно. — Передай конникам Дио, чтобы они переправились первыми и обследовали лес. Потом пойдут пешие воины — цепочкой, каждый должен держаться за пояс впереди идущего. Кто-нибудь из этих деревенских болванов наверняка потонет: стоит только потерять дно под ногами — и оружие потянет вниз.

На рассвете конные отряды начали переправу. День обещал быть хмурым. Тысячник Дио подал с того берега знак — все в порядке, в лесу неприятеля нет.

Конан пристально смотрел за тем, как кони плыли через бурлящую реку, отмечая глубину воды. Когда стало ясно, что ближе к тому берегу река мельче и в лесу никого нет, он подал пешим воинам знак — переправляться. Два отряда копейщиков и один — лучников вошли в воду, река доходила им до груди. Каждый крепко держался за пояс впереди идущего, а лучники высоко поднимали свои луки над водой.

Конан, подъехав близко к Аларику, сказал:

— Передай тяжелой коннице, чтобы теперь переправлялась она. Потом пойдет отряд Церко с телегами, пусть следят, чтобы они не встряли в ил. Я — на тот берег.

У самой воды Яростный уперся, не желая входить в глубокую, бурную реку. Чуткий конь задрожал, заржал, словно чувствуя невидимую опасность, но Конан, туго натянув удила, направил лошадь именно туда, где река была глубже всего.

Пристальным взором он вглядывался в изумрудно-зеленые заросли на противоположном берегу, туда, где буйно цвел кустарник, окружая пестрыми, чуть смазанными из-за тумана красками стволы древних деревьев. Между дубами, покрытыми молодой листвой, дорога казалась таинственным подземным ходом, а хмурое небо — укрывавшей его свинцовой плитой. «Вот уж где предостаточно места для засады», — мрачно подумал Конан. Конники, вместо того чтобы обшаривать все потаенные уголки леса, пока первые отряды пеших воинов еще переправлялись, сгрудились на полянке, там, где дорога кончалась и начиналась река, и ждали неизвестно чего. Ярость исказила лицо Конана.

— Дио! — заревел он, пытаясь перекричать поток. Если бы враг был здесь, то он уже давным-давно наблюдал бы за переправой, и Конан не видел причины и дальше хранить тишину. — Россыпью, обшарить все кусты! Живее, черт бы вас подрал!

Три пеших отряда вышли на берег, грязные и промокшие до нитки. Всадники Дио разбились попарно и скрылись в густых зарослях по обе стороны от дороги. Во время переправы войско наиболее уязвимо, — Конан знал это, и дурное предчувствие билось у него в жилах.

Он повернул коня обратно к южному берегу. Тяжелые конники были уже в воде, доходящей им до колена, и первые подводы уже боролись с течением. Несколько подвод завязло в ямах с илом; воины, налегая на колеса, изо всех сил пытались сдвинуть их с места.

Неожиданно туман прорезал пронзительный крик. Резко обернувшись, Конан краем глаза уловил тень движения в зарослях, там, где дорога подходила к реке. Издав короткий предостерегающий крик, Конан резко осадил коня, и стрела, которая предназначалась ему, пролетела мимо и вонзилась, точно стремительная гадюка, в шею молодого сотника, стоявшего позади него. Сотник рухнул в бурлящую воду. Конан, пришпоривая коня, мыча от ярости, выкрикивал приказы. Он должен вывести свое войско лицом к лицу с противником, — будь то сторожевой отряд или все войско Прокаса во всеоружии.

Внезапно Яростный заржал и шарахнулся в сторону от другой стрелы. Снова заржав, конь рухнул на колени, сбросив Конана с седла. Киммериец глотнул грязной жижи и резко вскочил, изрытая проклятия. Еще одна стрела тупо ударилась в его кольчугу, соскользнула вниз и закружилась в потоке. По бесстрастно-свинцовому утреннему небу двигались рваные клочья облаков. Люди испускали воинственные вопли, кричали от страха и боли и проклинали всех богов.

Протерев слезящиеся от грязи глаза, Конан увидел тройную цепь лучников и арбалетчиков, одетых в голубые цвета Приграничного Легиона. Они разом выступили из густых зарослей и теперь осыпали беспомощных, барахтающихся в реке людей тучей стрел.

Зловещий свист стрел смешивался с сухими щелчками арбалетов. Хотя арбалетчики и не могли стрелять так же быстро, как лучники, их стрелы били дальше и могли пробить самую прочную кольчугу. Люди падали один за другим, молча или с криком боли, грязные воды смыкались над ними и несли тела к берегу.

Конан тоже плыл к берегу, ища глазами трубачей, чтобы собрать рассеявшихся людей в боеспособные отряды. Одного из них, гандерландца с волосами, как пакля, он нашел на мели, — тот тупо смотрел на бойню. Изрыгая проклятия, Конан двинулся к парню, который и с места не мог двинуться от страха, но, когда он уже протянул руку, чтобы хлопнуть трубача по плечу, тот вдруг согнулся пополам и упал навзничь в воду, пораженный стрелой. Горн выпал из его руки и тут же был поглощен потоком.

Конан остановился на миг, чтобы перевести дух, глаза его горели, как у льва, загнанного в угол, и тут он обратил внимание на топот копыт, доносившийся с берега, топот, который слышался все отчетливее. Из леса появилась аквилонская конница — копейщики и меченосцы, — в броне, на могучих конях, они с криками обрушились на разрозненные отряды легкой конницы и пеших мятежников. Их разведчики, на конях послабее, были отброшены назад; пешие воины были смяты и растоптаны. Вскоре войска мятежников исчезли с северного берега реки. Затем, мерной поступью, тяжелые отряды Прокаса разом развернулись в одну цепь и ступили в воду, чтобы добить остававшихся в реке.

— Ко мне! — заревел Конан, потрясая мечом. — Стройся в фаланги!

Но те, кто уцелел в этом побоище, — те, кто отступил в реку под натиском аквилонской конницы, — теперь в паническом ужасе бились в воде, отталкивая или топя своих товарищей, что плыли к ним на подмогу. Конница Прокаса, поднимая тучи брызг, входила в реку. За второй цепыо шла третья, за ней еще и еще. Лучники Прокаса вели заградительный огонь с обоих флангов, и лучники мятежников своими намокшими луками не могли противостоять им.

— Командор! — закричал Аларик. Конан обернулся — юноша двигался к нему, по грудь в воде. — Спасайся! Они все полягут здесь, но ты еще можешь увести людей назад. Возьми моего коня!

Цепь всадников быстро приближалась, Конан прохрипел проклятие. Мгновение он колебался, он представил себе, как один бросается им навстречу и рубит, крошит врагов направо и налево. Мысль эта промелькнула у него в голове, но исчезла столь же быстро. В былые времена Конан, возможно, и решился бы на такое безумство. Но сейчас он был военачальник, ответственный за жизнь других, и, кроме того, опыт несколько охладил пыл его безрассудства. Аларик приподнялся, чтобы спешиться, но Конан дернул его за стремя:

— Не надо, парень! Давай назад, обратно к берегу, тысяча молний Крома!

Аларик, вонзив шпоры в бока коня, направил его к аргосскому берегу. Конан, держась за стремя, двигался сбоку огромными шагами, почти прыжками. Все пространство вокруг было заполнено беспорядочно отступающими мятежниками, пешими и конными, пытавшимися доплыть до берега. Жалким было это бегство.

Аквилонские всадники рубили тех, кто замешкался и теперь беспомощно барахтался в потоке. Ниже Меванской переправы вода, бурая от грязи, стала алой от пролитой крови. Только то, что преследователям приходилось бороться с сильным течением, спасло передовые отряды Конана от полного уничтожения.

Наконец отступавшие достигли рядов своей тяжелой конницы, которая начинала переправу позже пеших воинов. Люди попадали под копыта коней и кричали от ужаса. Кони ржали, спотыкались, всадники повернули обратно, присоединившись к бегству. За их спинами, увязая в грязи, десятники пытались развернуть подводы с продовольствием и, отчаявшись, бросали их на волю реки и выбирались на берег. Аквилонцы убивали ревущих быков и двигались дальше. Течение кружило мертвые тела, живые натыкались на них, и страшным было это месиво. Подводы перевернулись, и безжалостная река уносила вниз свернутые палатки и жерди, связки копий и стрел — весь походный скарб.

Конан, рыча от ярости, выбрался на берег, где стояли оставшиеся отряды, дожидаясь, пока им можно будет начать переправу. Он попытался было собрать их, чтобы дать бой, но ряды рассыпались, беспорядочно отступая. Они выбирались на отмель, бросали копья, шлемы и щиты и бежали куда глаза глядят. Вся дисциплина, дух которой взращивался в течение стольких месяцев и с такими усилиями, рассеялась, — люди не помнили себя от страха.

Некоторые встретили аквилонских конников лицом к лицу и дрались яростно, не отступая, но их смяли и порубили мечами.

В этом месиве Конан отыскал Публия и, схватив его за плечо, принялся кричать что-то ему в ухо. Не слыша своего командора в этом реве, казначей лишь беспомощно разводил руками. У его ног лежало тело Аларика, помощника Конана, и Публий пытался защитить его от тяжелых сапог бегущих воинов. Конь Аларика исчез.

Со стоном ярости Конан выхватил меч и, ударяя плашмя по спинам бегущих, расчистил пространство. Он взвалил Аларика на плечо и ринулся вперед. Коренастый Публий, тяжело дыша, поспевал за ним. За их спинами на берег выбирались аквилонские всадники и цепью преследовали бегущих мятежников. У воды стояли подводы, которые нужно было переправить последними; всадники перевернули их и двинулись дальше.

Некоторым из десятников удалось развернуть неповоротливые телеги, и теперь они нахлестывали быков, грузно трусивших иод укрытие холмов. Дорога была черна от бегущих людей, сотни других стрелой мчались по лугу, торопясь укрыться в лесу.

Было еще далеко до вечера, аквилонцы и их кони ничуть не устали, и войску Конана грозило полное уничтожение. Однако тут произошла небольшая заминка, — небольшая, но ее было достаточно, чтобы отступавшие получили некоторое преимущество. Аквилонцы, вместо того чтобы двигаться дальше, окружили подводы и принялись их грабить, не обращая внимания на окрики своих начальников. Увидев это, Конан, тяжело дыша, прохрипел:

— Публий! Где сундук с деньгами?

— Я... не знаю, — Публий задыхался. — Он был в одной из задних телег, так что, наверное, не утонул. Я... не могу... дальше... бежать. Беги, Конан.

— Не валяй дурака, — зарычал Конан. — Мне нужен человек, который умеет вести подсчеты, а этот молодец уже приходит в себя.

Конан положил свою ношу на землю, — Аларик открыл глаза и застонал. Конан торопливо осмотрел его тело — ран не было. По-видимому, юноша был только оглушен дротиком, — на шлеме оставалась вмятина. Конан поднял его на ноги.

— Я тебя тащил, мой милый, — сказал киммериец. — Теперь твой черед, — помоги-ка мне нести этого толстяка.

Они снова заторопились под укрытие холмов. Публий ковылял между Конаном и Алариком, уцепившись за их плечи. Пошел дождь, — сперва закапало, потом начался настоящий ливень.

Конан сидел в горной пещере, горечь поражения ледяными когтями терзала его сердце. Сегодня он проиграл, его люди, уцелевшие после кровавой бойни, учиненной Прокасом, — разбежались кто куда. Казалось, что всего за несколько часов пламя мятежа было затоптано, залито грязными, алыми от крови водами Алиманы.

И вот теперь Конан, Публий и сотня других мятежников коротали темную ночь в горной пещере, которую укрывали от посторонних глаз дуб и сосна у самого входа. Положение было безнадежным.

Те, кто спасся, принадлежали к разным родам и сословиям, — были тут аквилонские рыцари, перешедшие на сторону мятежников, их верные йомены, наемники, искатели приключений с темным прошлым. Были раненые, — хотя немногие смертельно. В груди у всех царил обжигающий холод отчаяния.

Отряды Амулия Прокаса рыскали среди холмов и добивали тех, кто выжил, — Конан знал это. Одержав победу, аквилонцы, по-видимому, решили окончательно разгромить мятежников и предавали смерти каждого встречного. Конан скрепя сердце отдал плану старого полководца должное. Будь он на месте Амулия Прокаса, он действовал бы почти гак же.

Укрытый безмолвным мраком, Конан с тревогой думал о судьбе Просперо и Троцеро. Просперо должен был предпринять ложную атаку на Ногарскую переправу—с тем, чтобы оттянуть гуда основные силы Прокаса, — таким образом, Конан и Троцеро встретили бы лишь немногочисленные сторожевые отряды. Но вышло наоборот, — воины Прокаса, имея численное преимущество, выступили из засады как раз в тот момент, когда авангард Конана, по пояс в водах Алиманы, находился в наиболее уязвимом положении. Конан изумлялся тому, как мог Прокас так тонко предугадать действия мятежников.

Люди сидели подле своего вождя, отступившего с поля боя. Все вымокли до нитки, — в реке, и потом, под дождем, — и жались друг к другу, чтобы согреться. Кругом был непроглядный мрак, ничего, кроме мрака. Они не осмеливались развести костер — свет огня мог привести сюда их погибель. Кашель и чихание звучали погребальной песнью их надеждам. Кто-то принялся проклинать погоду, но Конан осадил его:

— Благодари своих богов за этот ливень! Если бы день был погожий, то Прокас перебил бы нас всех. Не сметь разводить огонь! — рявкнул он на воина, который пытался огнивом высечь искру. — Что, хочешь, чтобы сюда явились ищейки Прокаса? Сколько нас? Пусть каждый отзовется, но тихо. Сосчитай их, Публий.

— Здесь!.. Здесь!.. — откликались люди.

Публий загибал пальцы. Когда отзвучало последнее «здесь», он сказал:

— Сто тринадцать, Командор, не считая нас с тобой.

Конан тяжело вздохнул. Его душа, душа варвара, горела жаждой мести, но казалось невероятным, чтобы из такой ничтожной кучки людей можно было составить новое войско. Перед остатками мятежников он пытался показать, что не разуверился в победе, но отчаяние ястребиными когтями терзало его измученное тело.

Он выставил часовых, и всю ночь напролет они приводили к Конану тех, кто случайно вышел к пещере, — по одному, по двое, по трое. Все валились с ног от усталости. Около полуночи появился Декситей, жрец Митры, его поддерживал часовой, он опирался на подобранную в лесу палку и вздрагивал от боли в вывихнутой лодыжке.

Теперь их было уже около двух сотен, некоторые — тяжело ранены. Жрец Митры, не обращая внимания на себя, принялся врачевать раны, извлекать стрелы и делать перевязки, — он хлопотал над ранеными не покладая рук, и, в конце концов, Конан резко приказал ему дать себе отдых.

Весьма ненадежным было их укрытие, и Конан знал, что мало шансов остается на то, что мятежники доживут до следующей ночи. Но, по крайней мере, они были живы, многие — вооружены, и если Прокас обнаружит их убежище, то они будут драться не на жизнь, а на смерть. С этой мыслью заснул наконец и сам Конан.

* * *

Рассвело. Тучи разошлись, голубое небо было чистым, безоблачным. Конан проснулся от звуков приглушенных голосов и бряцания мечей. В пещере был Просперо со своим отрядом — еще пять сотен воинов.

— Просперо! — Конан вскочил на ноги и стиснул товарища в могучих объятиях. Они вышли наружу, —

, киммериец ожидал дурных вестей и не хотел, чтобы они долетели до его людей — те и так пали духом. — Слава Митре! Расскажи, что было с вами, Просперо! Как ты нашел нас? Что с Троцеро?

— Начну с начала, Командор, — ответил Просперо, вздохнув. — Возле Ногарской переправы остались одни сторожевые отряды, и они обратились в бегство при нашем появлении. Мы целый день маршировали взад и вперед, трубачи играли сигналы, барабанщики били в барабаны, но на переправе так никто и не появился. Это показалось мне странным, и я послал конного гонца к Тунаису. Он прискакал назад с вестью, что там идет кровавый бой и Троцеро отступает. Вскоре часовые привели одного из твоих воинов, он бежал с Мевано, от него мы узнали, что ты разбит. Нас было мало, и, чтобы не оказаться в ловушке, я отвел свой отряд назад, в холмы. Там мы встретили других беглецов, они успели заметить, в каком направлении ты отступал. Теперь расскажи, что случилось с вами.

Конан стиснул зубы, осознание собственного позора душило его.

— Я был последним болваном. Просперо, я сам сунул голову в пасть Прокаса. Мне нужно было дождаться, пока Дио обследует лес, и только потом начинать переправу. Хорошо, что Дио погиб одним из первых, — а то я бы заставил его пожалеть, что он остался в живых. Они переправились раньше всех и, вместо того чтобы прочесать заросли, сбились в кучу, точно старые овцы. Но все равно, это моя вина, я позволил нетерпению взять над собой верх. Дозорные Прокаса сидели на деревьях и вовремя подали сигнал наступать. Теперь все пропало.

— Не скажи, Конан, — молвил Просперо. — Не ты ли всегда говорил — если есть хоть один, кто еще не сдался, кто еще не повержен в прах, — значит, есть еще надежда. На войне случаются и поражения, и победы, — такова воля богов, а они даруют свою милость каждому. Мы отступим на Паллосскую равнину, в наш старый лагерь. По дороге мы, может быть, встретим Троцеро. Сейчас нас — семьсот человек, по пути к нам присоединится немало из тех, кто спасся и теперь бродит в холмах, и нас будет больше. Ведь, я уверен, в каждой пещере, в каждом овраге кто-то прячется, — так же как мы.

— Войско Прокаса много больше нашего, — угрюмо произнес Конан, — его воины превосходно обучены и воодушевлены победой. Мы же разбиты, мы пали духом, что можем мы против них, даже если нас будет несколько тысяч? И потом, как пройти через Рабирийские горы? Он выставит сторожевые отряды, где только можно, и уж у Саксульского перевала — в любом случае.

— Это верно, — ответил Просперо, — но сейчас силы Прокаса рассеяны, он ищет тex, кто уцелел при Мевано. Мы, гордые львы, которых загнали в ловушку, разорвем в клочья этих рыщущих шакалов — стаю за стаей. По правде сказать, мы уже набрели на них по дороге сюда, — это были всадники, мы перебили их. Смелей, Конан! Твой дух неукротим, ты непобедим, ты всегда идешь до конца. Из шайки разбойников ты создал войско, ты сможешь сделать это и теперь. Бодрись!

Конан глубоко вздохнул и расправил могучие плечи.

— Клянусь Кромом, ты прав! Уныние на поле брани впору лишь полудохлой кляче. Мы проиграли один бой, но наше дело еще не проиграно, — нас двое, мы будем стоять — спина к спине — и драться за него. Иного пути у нас нет.

Он шагнул в тень скалы и из-под большого камня достал Львиное Знамя, символ восстания. Знаменосец, смертельно раненный, все же смог донести его сюда, к горной пещере. Когда он скончался от ран, Конан свернул знамя и спрятал его. Теперь Знамя Льва вновь реяло на ветру, и лучи восходящего солнца пронизывали его алым светом.

— Войско разбито, его уже не соберешь, — раздался в утренней тишине громогласный голос Конана, — но троны берут и меньшим числом!

На губах его играла мрачная, полная решимости усмешка.

 V. Багровый лотос

День выдался погожий, и оказалось, что Судьба еще не совсем отвернулась от мятежников. Ночью был сильный туман, и утомленным аквилонским воинам удалось найти далеко не всех из тех, кто уцелел в битве и теперь разбежался кто куда и прятался в оврагах, пещерах и расселинах, — так же как их вождь. Одни ускользнули от рук преследователей, другие встретили их лицом к лицу и обратили врага в бегство. И утром, когда солнце разогнало тучи, разрозненные группки мятежников уже брели по горным перевалам, возвращаясь обратно на Паллосскую равнину. Тяжко было у них на душе.

Когда Конан с остатками своих воинов подошел к Саксульскому перевалу, день близился к вечеру. Конан был уверен в том, что им придется с боем прокладывать себе дорогу, и потому выслал вперед разведчиков. Вернувшись, разведчики доложили, что, по всей очевидности, Приграничного Легиона у перевала нет. Конан удивленно поднял брови и нахмурился. Все говорило о том, что отряды Прокаса стояли здесь лагерем, — многочисленные кострища, сор на земле, но ни души вокруг.

— О, Кром! Что бы это значило? — размышлял Конан, глядя на ущелье. — Странно. Если только Прокас послал своих людей дальше, в глубь Аргоса...

— Не думаю, — сказал Публий. — Это означало бы объявление открытой войны королю Мило. Скорей всего, он отвел людей за Алиману еще до того, как на королевском дворе в Мессантии стало известно о его набеге. Если король Мило возмутится, то Прокас просто заявит, что на аргосских землях нет ни одного аквилонского воина.

— Что же, остается надеяться, что ты прав, — молвил Конан. — Вперед, мои верные воины!

К полудню следующего дня к отряду Конана присоединились еще несколько отрядов, которым удалось выйти живыми и невредимыми из Меванской западни. Но самой большой наградой мятежникам стал князь Троцеро собственной персоной, он стоял лагерем на холме, с ним было две сотни пеших и конных воинов. Князь Пуантенский обнес лагерь частоколом и был, таким образом, готов к тому, чтобы оборонять свой маленький форт от Прокаса и его стальных легионов. Троцеро взволнованно заключил Конана и Просперо в объятия.

— Слава Митре, вы живы! Я слышал, что твои отряды попали под град стрел, Конан, и вы отступили к югу, как дикие звери, которые спасаются от холодной зимы.

— Ты слышал многое об этой битве, но, наверное, тут нету и десятой доли правды, — и Конан рассказал ему о Меванской западне. — А ты, чего стоил тебе Тунаис?

— Прокас разгромил нас так же, как и тебя, — точно так же. Я думаю, что он сам командовал битвой. Он поставил на берегу засаду и, когда мы начали переправу, напал на нас с обеих сторон. Я никак не думал, что он осмелится столь дерзко вторгнуться в аргосские земли.

— Амулий Прокас — кто угодно, только не дурак, — сказал Конан, — и если у него есть возможность, он никогда ее не упустит. Но как ты попал сюда? Через Саксульский перевал?

— Нет. Когда мы подошли к нему, там стояло сильное войско Прокаса. К счастью, один из моих конников, контрабандист, знал одно узкое, почти не используемое ущелье, и он провел нас через него. Оно лежит очень высоко, но переход прошел вполне благополучно, мы потеряли только двух лошадей. Неужели теперь Саксульский перевал свободен?

— По крайней мере, прошлой ночью он был свободен, — Конан огляделся вокруг. — Я предлагаю вернуться на Паллосскую равнину, в наш лагерь, и как можно скорее. С твоим отрядом нас больше тысячи человек.

— Тысяча — это слишком мало для войска, — вздохнул Публий. — Вот и все, что осталось от десяти тысяч, которые вышли с нами на север.

— Это только начало, — сказал Конан. Его недавнее отчаяние улетучилось, как только наступил новый день. — Ведь когда-то нас было только пятеро — пять стойких сердец.

* * *

По дороге к отступавшим мятежникам присоединялись все новые отряды, уцелевшие в кровавой битве, присоединялись также и одиночки, маленькие группы. Конан с опаской поглядывал назад, в любой момент ожидая увидеть Приграничный Легион Прокаса, спускающийся с Рабирийских гор и идущий по горячему следу. Но Публий думал иначе.

— Вот послушай, Командор, — говорил он. — Ведь король Мило нас еще не предал и не перешел на сторону наших врагов, — иначе Прокас, поймав нас в ловушку, нанес бы нам удар с тыла. Мне думается, что даже безумный король Аквилонии не рискнет объявить независимому Аргосу открытую войну; аргосцы — отважный народ. Амулий Прокас разбирается в политике; он не смог бы задержаться на службе у Нумедидеса, если был бы так безрассуден, чтобы оскорблять соседние королевства. Когда мы придем в лагерь и укрепим защитные сооружения, мы некоторое время будем в безопасности. Мы оставили в лагере запасы оружия и продовольствия, нас ждут новоприбывшие.

Конан нахмурился:

— Все это хорошо до поры до времени, пока Нумедидес не подкупит Мило или не припугнет его так, что он повернется против нас.

* * *

Предчувствие не обманывало Конана. Именно в это время проходила тайная встреча аквилонских посланцев с королем Мило и его советниками. Аквилонскую миссию возглавлял Кесадо-зингаранец, посланцы проделали долгий, утомительный путь из Тарантии в Мессан-тию, пробираясь между враждующими отрядами.

На этот раз Кесадо выглядел великолепно — черный бархатный камзол, высокие сапоги превосходной красноватой кордавской кожи. Теперь он выступал в иной роли, чем прежде, и эта смена роли была не в пользу его прежнего хозяина. Прослышав о достижениях шпиона на службе у Вибия Латро, восхищенный король Нумедидес настоял на повышении Кесадо и назначении его послом. Как оказалось, это было ошибкой.

Зингаранец был превосходным шпионом, многолетний опыт научил его, как действовать, не вызывая ни малейшего подозрения, сохраняя глуповато-безразличный вид. Теперь же, неожиданно назначенный на более высокооплачиваемую и значительную должность, он утратил свой униженный, смиренный облик. На передний план вылезла заносчивость и напыщенное высокомерие новоиспеченного зингаранского вельможи. Он напоминал стервятника, воспарившего слишком высоко. И вот теперь надменным тоном, гонко завуалированными угрозами он пытался убедить короля Мило и его советников, что было бы мудрее снискать расположение короля Аквилонии, нежели поддерживать всяких мятежных оборванцев.

— О Государь и почтенный совет, — говорил Кесадо резким, поучающим голосом, — несомненно, вам известно, что, коль скоро вы предпочтете выбыть из числа друзей моего господина, вы будете считаться его врагами. И чем дольше вы будете позволять мятежному врагу укрываться в ваших владениях, тем суровей будут последствия этой черной измены моему властелину, могущественному королю Аквилонии.

Квадратное лицо короля Мило побагровело от гнева, он резко выпрямился в кресле. Коренастый человек средних лет, обладатель роскошной седеющей бороды, покоящейся на груди, Мило производил впечатление флегматичного молчуна и скорее походил на какого-нибудь доброго крестьянина, чем на властителя богатой, могущественной страны. Медлительный в решениях, он мог быть исключительно упрямым, когда наконец принимал решение. Глядя в глаза Кесадо, он отчеканил:

— Аргос — свободное и независимое государство, сир! Мы никогда не были и, если есть на то воля Митры, никогда не будем вассалами короля Аквилонии. Измена — это злодеяние вассала против своего сеньора. Уж не утверждаешь ли ты, что этот жирный Нумедидес — владыка Аргоса?

Кесадо прошиб пот; его костлявый лоб влажно заблестел в полосах лазоревого, изумрудного и алого света, падавшего через витражные окна палаты совета.

— Я отнюдь не имел в виду этого, — торопливо поправился он и попросил теперь уже довольно робко: — Но при всем уважении, я должен заметить, что мой господин едва ли сможет закрыть глаза на поддержку, которую его властительный собрат оказывает бунтовщикам, посягающим на его священный Рубиновый Трон.

— Мы не оказывали им никакой поддержки, — сердито произнес Мило. — Твои шпионы должны были донести тебе, что остатки мятежников стоят лагерем на Паллосской равнине и, не получая продовольствия из Мессантии, в отчаянии рыщут по окрестностям в поисках еды. Их прославленные боссонские лучники упражняются в стрельбе, охотясь за утками и оленями. Ты говоришь, что победа, одержанная маршалом Прокасом, была решающей? В таком случае чего бояться могущественной Аквилонии — кучки беглецов, которые от голода уже превратились в сборище разбойников? Нам известно, что у них негу и десятой части прежней силы и что лишения день за днем еще больше истощают их ряды.

— Это верно, Государь, — проговорил Кесадо, вновь обретая равновесие. — Но это лишний раз доказывает, что такому могущественному государству, как Аргос, совершенно незачем укрывать на своих землях эту шайку. Они не могут напасть на государя и занимаются тем, что грабят твоих же верных подданных.

Мило нахмурился и замолчал — он не мог найти ответ, который прозвучал бы для Кесадо убедительно. Он не мог сказать, что дал князю Троцеро, своему давнему другу, слово, что позволит мятежникам использовать его земли для того, чтобы вести подготовку к действиям против соседнего королевства. Кроме того, аквилонский посланник явно торопил его с решением, а это вызывало у него негодование. Он любил принимать решения самостоятельно, неспешно, сейчас же ему попросту угрожали.

Король грузно встал и кратко объявил о том, что переговоры откладываются.

— Посланник Кесадо, мы примем к сведению просьбы нашего собрата. Тебя известят о том, какое решение мы соблаговолили принять. Мы разрешаем тебе удалиться.

Натянуто улыбнувшись, Кесадо поклонился и вышел. Злоба душила его. На этот раз судьба оказалась на стороне мятежного киммерийца, подумал он, но уж в следующий раз кости лягут по-другому. Потому что Конан, знал он об этом или нет, пригрел змею на своей груди.

* * *

Вопреки мнению Мило и Кесадо, Львиное Войско было далеко не столь истощено и малочисленно и уж, во всяком случае, не голодало. Оно насчитывало уже больше пятнадцати сотен и день ото дня крепло и получало продовольствие. Отощавшие кони паслись на необъятных просторах равнины; женщины, которые остались в лагере, когда войско выступило на север, ухаживали за ранеными. Почти весь обоз уцелел; один за другим приходили воины, — оборванные, шатающиеся от усталости и ран, они пополняли редкие, но исполненные решимости ряды мятежников. Леса шорохами отзывались шагам охотников, звенели под ударами топоров, а в лагере оружейники вырезали копья и стрелы, и наковальни гудели под молотами — кузнецы готовили наконечники и мечи.

Прошел слух, что арьергард — тысяча под командованием барона Гродера Аквилонского — уцелел в Тунаисской бойне и теперь продвигается по горным перевалам на восток. Это вселило надежду. Конан послал Просперо с отрядом всадников, чтобы проверить, так ли это, найти отставших товарищей и привести их в лагерь. Декситей молился Митре, чтобы слух оказался верным, — войско Гродера почти удвоило бы их силы. Королевства рушились под натиском и более малочисленного войска, — тут все дело было в решимости.

Над Паллосской равниной сияла полная луна — словно желтый глаз разгневанного бога. Ледяной, пронизывающий ветер шелестел в высоких травах, невидимыми пальцами забирался под плащи часовых, что охраняли лагерь мятежников.

Конан сидел в освещенной свечой палатке, перед кружкой эля, и слушал товарищей. Одни, удрученные недавним поражением, не желали и думать сейчас о дальнейших военных действиях. Другие жаждали мести и настаивали на том, что нужно выступить как можно скорее, несмотря на более чем скромные силы.

— Послушай, Командор, — говорил князь Троцеро. — Амулий Прокас уверен, что мы растоптаны, и уж никак не ожидает, что мы нападем на него столь скоро, так что мы наверняка застигнем его врасплох. Когда мы перейдем Алиману, к нам присоединятся верные пуантенцы, которые только и ждут нашего прихода, чтобы поднять всю провинцию.

Дикарская душа Конана толкала его к тому, чтобы последовать совету друга, и как можно скорее. Если они прорвутся через границу именно сейчас, когда судьба отвернулась от них, то поражение превратится в победу, в торжество мести. Он остро нуждался в какой-нибудь успешной вылазке, чтобы поднять дух людей. Люди уже начинали разбегаться, они попросту не желали принимать участия в деле, которое казалось им безнадежным. Если он не сможет подкрепить их глубокую преданность надеждами на победу, то утечка недовольных скоро превратится в поток, который размоет войско и превратит его в ничто.

Однако могучий киммериец много лет посвятил войне и стал много мудрее в искусстве вести ее. Опыт предостерегал его и подсказывал, что нужно умерить пыл нетерпения и не использовать пока те силы, что остались, — хотя бы до того, пока не вернется Просперо с вестями о бароне Гродере или с его войском. Если бы Конан был уверен в том, что ему удастся сдержать нетерпеливые порывы, то он мог бы определить, когда будет лучшее время для нападения.

* * *

Распустив совет, Конан отправился к Альсине, к ее горячим объятиям, нежной груди, золотистому телу. Танцовщица, применяя всевозможные уловки, для утоления страсти Конана, приводила его в состояние восторга, граничащее с безумием. Но в этот вечер она со смехом выскользнула из его объятий и подняла кубок вина.

— Настало время, мой господин, когда тебе пора выпить напиток знатных. Довольно хлебать горькое пиво, — ты ведь не какой-нибудь крестьянин. Я привезла с собой из Мессантии прекрасное вино — специально для тебя.

— Клянусь Кромом и Митрой, милая, мне уже хватит того, что я выпил за этот вечер. Я хочу испить вино твоих губ, что мне какие-то виноградные выжимки.

— Но от этого твое желание станет еще сильнее, — так же как и то наслаждение, которое я от него получаю, — вкрадчиво произнесла она.

Стоя в полосе света, окутанная тонким шелковым покрывалом цвета шафрана, — впрочем, оно почти не скрывало линии ее соблазнительного тела, — она лукаво улыбнулась и протянула ему кубок.

— В нем пряности моей родины, они обострят все твои чувства. Неужели ты не выпьешь это, мой господин, — ради меня?

Бросив нетерпеливый взгляд на ее лицо, бледное, как луна, Конан произнес:

— Мне не нужны никакие пряности, когда я чувствую благоухание твоих волос. Но дай его сюда, я выпью — за наслаждение сегодняшней ночи.

Он выпил вино тремя большими глотками, не обращая внимания на чуть резкий привкус, и отбросил кубок в сторону. Затем шагнул к обольстительнице, — та не сводила с него пристальных, широко раскрытых глаз.

Но когда он раскинул руки, чтобы заключить ее в объятия, стены палатки вдруг закружились перед его глазами, жгучая боль пронзила тело. Он попытался ухватиться за столб, промахнулся и тяжело упал навзничь.

Альсина наклонилась над его распростертым телом. В глазах Конана все помутилось, черты лица ее растаяли, как туман, из которого пылающими изумрудами сияли зеленые глаза.

— Во имя крови Крома, сука, — просипел Конан. — Ты отравила меня.

Он попытался подняться, но киммерийцу показалось, что тело его налилось свинцом. Вены на лбу вздулись, лицо побагровело, жилы натянулись, как корабельные тросы, но встать он не мог. Он упал назад, судорожно хватая воздух. Взор ело затуманился, обстановка палатки, освещенная свечой, отодвинулась куда-то вдаль, он погружался в какое-то оцепенение. Он не мог ни двинуться, ни пошевелить языком.

— Конан! — тихо позвала Альсина, наклонившись над ним, но он не ответил. Голос ее был мягок, вкрадчив. — Вот тебе, грязная свинья, варвар! Скоро все твое презренное войско сойдет вслед за тобой в Ад. Вы в нем однажды уже побарахтались!

Грациозно опустившись на землю, она протянула вперед амулет, который носила между грудей. На подставке стояла свеча, отмеряющая время. Бросив на нее взгляд, она убедилась, что осталось еще полчаса до того, как она сможет связаться со своим хозяином. Она сидела недвижно, безмолвно, точно сфинкс. Наконец время подошло. Она устремила мысленный взгляд на обсидиановый осколок.

В далекой Тарантии Туландра Ту не отрывал взгляда от магического зеркала. Увидев недвижное тело великана-киммерийца, он сухо рассмеялся. Он поднялся, накрыл зеркало покрывалом, вызвал слугу и послал его к королю.

Когда Хсяо нашел Нумедидеса, тот лежал голый, четверо миловидных девушек делали ему массаж. Опустив взгляд к мраморному полу, Хсяо низко поклонился и смиренно произнес:

— Мой хозяин имеет честь сообщить Государю, что мятежный разбойник Конан убит в Аргосе волшебной стрелой моего хозяина.

Поморщившись, Нумедидес сел и оттолкнул девушек.

— А? Ты сказал — убит?

— Да, Государь.

— Чудесная новость, чудесная новость, — Нумедидес захохотал и хлопнул себя по голым ляжкам. — Когда я буду... ладно, хватит об этом. Что еще?

— Мой хозяин просит твоего дозволения на то, чтобы известить об этом событии маршала Амулия Прокаса и поручить ему пересечь границы Аргоса и разбить остатки мятежников, пока они не выбрали нового вождя.

Нумедидес сделал кхитайцу знак удалиться.

— Иди-иди, желтая собака, и скажи своему хозяину — пусть делает так, как считает нужным. Эй, девочки, можете продолжать.

Поздно ночью по широкой дороге поскакал нарочный, он держал путь к маршалу Прокасу, стоявшему на аргосской границе. В пакете, с печатью короля Нумедидеса, был приказ — как можно скорее обрушить всю мощь Приграничного Легиона на обезглавленное войско Львиного Знамени. Крайний срок — две недели.

* * *

Тем временем в палатке Конана Альсина раскрыла свой походный сундук, вытащила одежду пажа и переоделась. Под одеждой лежала медная шкатулочка, ее крышка была украшена серебряным драконом; Альсина повернула дракона, и шкатулочка открылась. Она была доверху набита драгоценностями — кольцами, браслетами, ожерельями, серьгами — всевозможных форм и размеров. Альсина порылась в шкатулке и нашла продолговатую медную пластинку, покрытую аргосскими письменами. Это был ловко подделанный Кесадо пароль, по которому можно было менять лошадей на королевских заставах. Она торопливо перебрала драгоценности, спрятала самые лучшие в свой пояс и набила кошель золотыми и серебряными монетами,

Затем она задула свечу и смело вышла из темной палатки. Она просто сказала часовому:

— Командор спит, но он велел мне доставить в Аргос срочное донесение. Не будешь ли ты так любезен, чтобы велеть конюхам оседлать коня и привести его сюда как можно скорее.

Часовой позвал начальника стражи, и тот отправил человека выполнять просьбу Альсины, она же тем временем стояла у входа в палатку, молча ожидая, пока все будет готово. Воины, которые привыкли к уходам и появлениям любовницы своего полководца и восхищались ее роскошной фигурой и непринужденностью в общении, сломя голову кинулись выполнять приказ.

Наконец коня привели, она ловко вскочила в седло, и часовой провел ее через лагерь. Она пустила коня рысью и скрылась в лунном свете.

* * *

Спустя четыре дня Альсина достигла Мессантии. Она сразу же отправилась в логово Кесадо и обнаружила там Фадия Котианца. прибывшего ему на смену. Фадий кормил почтовых голубей Кесадо. Она спросила:

— Боги, где же Кесадо?

— Разве ты не знаешь? — отозвался Фадий. — Он теперь посланник, он стал слишком гордым, чтобы водить компанию с такими, как мы. С тех пор как он прибыл сюда посланником, он только один раз зашел сюда.

— Я не знаю, гранд он или не гранд, мне нужно видеть его немедленно. У меня новости исключительной важности.

Недовольно ворча, Фадий отвел Альсину на постоялый двор, где останавливались прибывшие в Мессантию аквилонцы. Альсина и Фадий не велели о себе докладывать и вошли к Кесадо как раз в тот момент, когда слуга снимал с него сапоги и раздевал его на ночь.

— Будь я проклят! — рявкнул Кесадо. — Кто вы такие, чтобы врываться к вельможе, когда он отходит ко сну? Даже самый низкий сброд не позволяет себе этого!

— Ты прекрасно знаешь, кто мы такие, — произнесла Альсина. — Я пришла, чтобы сказать тебе, — Конан мертв.

Кесадо разинул рот и застыл в изумлении.

— Что ж, — наконец выговорил он. — Это многое меняет. Нарсес, надень мне сапоги. Я должен немедленно отправиться во дворец. Что же произошло, госпожа Альсина?

Через некоторое время Кесадо вошел во дворец и не допускающим возражений тоном заявил, что ему необходимо видеть короля. Зингаранец собирался настоять на том, чтобы Аргос напал на войско Конана немедленно. Он был уверен в том, что смерть вождя вызвала смятение в стане мятежников и первый же мощный удар полностью уничтожит их.

Однако судьбе было угодно, чтобы события развернулись по-иному. Король Мило был поднят с постели и наглость Кесадо, требовавшего ночной аудиенции, разгневала его неимоверно.

— Его Величество, — передал Кесадо старший паж, — приказывает тебе немедленно удалиться и явиться в более подходящее время. Он назначил тебе встречу на одиннадцать часов утра.

План Кесадо срывался, он побагровел от злости. Смерив слугу презрительным взглядом, он сказал:

— Похоже, ты, приятель, не понимаешь, кто я такой.

Паж расхохотался, — казалось, они с Кесадо соревнуются в наглости.

— Да, сир, мы все знаем, кто ты такой, — и кем ты был раньше — тоже.

Стражники, стоявшие по обе стороны от пажа, презрительно ухмыльнулись.

— Теперь изволь удалиться отсюда, да поживей, чтобы не прогневать моего господина.

— Ты еще пожалеешь о своих словах, мерзавец, — прошипел Кесадо. Он вышел из дворца на булыжную мостовую и понуро двинулся к своему прежнему жилищу в портовой таверне. Там он застал Фадия и Альсину, ожидавших его. Он настрочил королю Аквилонии злобное донесение об упорстве Мило и отправил его с почтовым голубем.

* * *

Через несколько дней донесение бывшего шпиона достигло Вибия Латро, и тог отнес его королю. Нумедидес, который всегда действовал под влиянием первого порыва, прочитал о короле Аргоса, поднявшем голову против своего могущественного соседа, и тотчас же отправил гонца к маршалу Амулию Прокасу. Прошлое донесение привело к тому, что Прокасу был дан приказ вторгнуться в Аргос; на этот же раз маршалу предписывалось напасть на аргосские границы немедленно, используя столько военных сил, сколько может понадобиться, и окончательно растоптать тлеющий огонь мятежа.

Жестокий и хитрый старый воин, Прокас нахмурился над королевским приказом. На следующую ночь после победоносного сражения при Алимане он быстро отвел назад отряды, которые были посланы в Аргос, чтобы воспрепятствовать отходу мятежников. Подобного рода вторжение оправдывалось преследованием по горячим следам. Но если он повторит его теперь и открыто нарушит границы, то король Мило оставит позицию осторожного нейтралитета и станет откровенно враждебен к Аквилонии и ее планам.

Но королевский приказ не допускал ни возражений, ни отказа его выполнять. Если Прокасу хотелось, чтобы его голова и дальше оставалась на плечах, он должен был напасть на мятежников, хотя все в душе опытного воина протестовало против этого поспешного, неурочного приказа.

Прокас медлил еще несколько дней, надеясь на то, что король переменит свое решение. Но никаких распоряжений на этот счет не поступило, и Прокас не решился ждать дальше. И вот, ясным весенним утром Амулий Прокас со всеми своими силами переправился через Алиману. Вода несколько спала, и переправа казалась легкой задачей для аквилонских отрядов — закованных в блестящую броню, вооруженных до зубов рыцарей, суровых копейщиков, неповоротливых в своих кольчугах и одетых в дубленую кожу лучников. Они, шумно всплеснув воды реки, переправились на другой берег и неумолимой поступью двинулись по дороге, которая, извиваясь, вела к Рабирийским горам, к Сак-сульскому перевалу и оттуда — в лагерь мятежников на Паллосской равнине.

* * *

Товарищи Конана обнаружили его бездыханное тело только утром, когда Альсина была уже далеко. Они обступили его, положили на постель и стали искать раны. Декситей, который все еще хромал и потому опирался на палку, обнюхал кубок. Там еще сохранились остатки вина.

— В этом напитке, — молвил он, — сок багряного лотоса, что растет в Стигии. Наш Командор должен быть мертв, как король Тутхамон; однако он жив, хотя и не больше, чем живой труп с открытыми глазами.

Публий, загибая пальцы, словно подсчитывая что-то в уме, проговорил:

— Вероятно, отравитель взял такую дозу яда, которой хватило бы, чтобы убить обычного человека, он и не подозревал о силе великана Конана.

— Это зеленоглазая ведьма! — воскликнул Троцеро. — Это ее рук дело! Я никогда не доверял ей, и то, что она исчезла этой ночью, доказывает, что это ее рук дело. Будь она в моей власти, я сжег бы ее у позорного столба!

Декситей повернулся к князю:

— Ты сказал — зеленые глаза? Женщина с зелеными глазами?

— Да, зеленые, как два изумруда. Но почему ты спрашиваешь? Разве ты не знаешь о подруге Конана, этой красотке Альсине?

Декситей вспомнил свое предчувствие, нахмурился и покачал головой.

— Я слышал, что наш маршал привез с собой какую-то танцовщицу из аргосских таверн, — пробормотал он, — но я пытаюсь закрывать глаза на подобное беспутство среди моих сыновей, и Конан скрывал ее от меня. Горе нам! Ибо всеведущий Митра предупреждал меня во сне — остерегайтесь зеленоглазой тени, что витает возле нашего вождя, я же не знал, что зло уже проникло к нам. Горе мне, горе, ибо я не исполнил волю Бога, не поведал товарищам о предостережении.

— Довольно! — произнес Публий. — Конан жив, и мы можем вознести хвалу богам за то, что прекрасная отравительница не умеет хорошо считать. Пускай при нем будут только слуги, никого другого в палатку не пускать! Пока мы восстанавливаем силы, людям надо говорить, что у него легкое недомогание. Если он выживет — то выживет; но пока командование должен принять ты, Троцеро.

Князь Пуантенский угрюмо кивнул:

— Я сделаю все, что смогу, раз я помощник командора. Ты, Публий, должен восстановить свою шпионскую сеть, — нам нужно знать о действиях Прокаса. Сейчас время утренней поверки, и мне нужно идти. Я буду держать этих ребят в ежовых рукавицах, как Конан, если не пуще.

* * *

К тому времени, как Прокас выступил, чтобы вторгнуться в Аргос, у Львов снова были зоркие глаза и чуткие уши за границей. Вожди мятежного войска получили сообщения о мощи захватчиков и собрались у Конана в палатке. Годы тронули волосы Троцеро сединой, наложили печать усталости на его чело, но принесли ему также чувство уверенности в себе. Он спросил Публия:

— Что нам известно о численности врага?

Публий склонился над своими восковыми табличками и погрузился в подсчеты. Наконец он поднял глаза, лицо его выражало тревогу.

— Втрое сильнее нас, даже больше, — вздохнул он. — Черный день, друзья. Мы не потянем против них, это будет наш последний бой.

— Бодрись! — князь хлопнул тучного казначея по спине. — Ты никогда не будешь военачальником, Публий; еще до начала битвы ты убедишь воинов, что их побьют.

Он повернулся к Декситею:

— Как наш больной?

— Он начинает постепенно приходить в себя, но двигаться еще не может. Я думаю, что он выживет, — слава Митре!

— Что же, если он не сможет сесть на коня, когда запоют боевые трубы, то это сделаю я. От Просперо слышно что-нибудь?

Публий и Декситей покачали головами.

— Что же, в таком случае мы должны сделать то, что в наших силах, — вздохнул Троцеро. — К утру враг уже будет в пределах досягаемости, и нам нужно решать — либо драться, либо отступать.

* * *

С гор спустился туман, он окутал Приграничный Легион — конницу, пехоту. Впереди кружились конные разведчики, между рядами воинов ехала колесница маршала Амулия Прокаса. Мятежники выстроились на равнине и готовились дать бой.

Все сохраняли внешнее спокойствие, оно скрывало бесчисленные страхи и немые молитвы. Люди ждали. Широкий фронт аквилонского войска, превосходящего их по численности, не позволял князю Троцеро напасть с флангов или произвести ловкий обходной маневр. Тем не менее отступление привело бы к тому, что войско мятежников немедленно рассеялось бы. Князь знал, что организованный, продуманный отход, когда арьергард задерживает врага, невозможен. Подобный отход с боем успешен только тогда, когда войско хорошо обучено и сохраняет бодрость духа. А эти люди, обескураженные тем, что случилось с ними на Алимане, попросту обратятся в бегство, не разбирая дороги, каждый сам по себе. Аквилонские же всадники будут настигать беглецов и убивать, убивать, — пока спасительная ночь не накроет уцелевших воинов своими драконьими крылами.

Троцеро стоял на холме и смотрел, как приближается враг. Он сделал слуге знак принести меч. Подтянув ремни на кольчуге, полководец вскочил в седло. Его окружали несколько сотен конников, и он обратился к ним:

— Друзья, вам известен наш план. Вряд ли что получится, но это — наш единственный шанс.

Ибо Троцеро решил, что их единственная надежда заключается в том, чтобы броситься навстречу аквилонскому войску, в самую гущу их рядов и прорваться к самому Амулию Прокасу. Это было самоубийство, это граничило с безумием. Он знал, что вражеский военачальник был в летах, тучен, старые раны не позволяли ему быстро двигаться, поэтому он находил, что ездить верхом слишком тяжело для его дряхлых костей, и предпочитал передвигаться в колеснице. Он знал также, что колесничему будет нелегко управлять колесницей в сражении. Таким образом, если бы коннице мятежников чудом удалось прорваться к аквилонскому маршалу и убить его. можно было бы породить смятение в рядах его воинов и разбить их.

По словам Троцеро, перспектива была мрачной, но лучшего плана он не мог изобрести. Он старался не показать своей неуверенности. Он смеялся, шутил с воинами — так, словно их ожидала непременная победа, а не жалкая попытка разбить лучшее в мире войско, втрое превосходящее силой.

Судьба в лице царствующей особы, Мило, короля Аргосского, вновь оказалась на стороне мятежников. Еще до того как Аквилония начала свое вторжение, аргосский шпион, загнав по дороге из Мессантии трех лошадей, привез во дворец известие о том, что Нумедидес приказал нарушить границы Аргоса. Таким образом, король Мило узнал о готовящемся нападении одновременно с мятежниками. Мило, оскорбленный до этого заносчивостью посланника Кесадо, рассвирепел. Обычную его флегматичность как рукой сняло. Он приказал полку, что был ближе всего к границе, выступать немедленно и во всеоружии с тем, чтобы дать отпор захватчикам.

Быть может, несколько успокоившись, Мило отменил бы свой приказ. Он не думал, что Нумедидес намеревается отобрать часть его земель, — как это сделал его предшественник, король Вилер, — и поэтому, если трезво подумать, не стоило прибегать к таким решительным мерам. Но к тому времени, как гнев его остыл, войска уже шли к северу, и король, движимый своим упрямством, отказался изменить решение.

Амулий Прокас встал со своим войском на привал. Разведчик, задыхаясь, подлетел к его колеснице, когда он подробно объяснял воинам план атаки.

— Командор! — он жадно ловил ртом воздух. — Над южной дорогой висит огромное облако пыли; выглядит так, как будто на подходе другое войско!

Прокас велел разведчику снова повторить то, что он сказал. Выслушав его, он прошипел злобное проклятие, рывком стащил с головы шлем и швырнул его под ноги — шлем загудел колоколом. Произошло именно то, чего он так боялся, — король Мило, узнав о вторжении заранее, выслал вперед войска, чтобы преградить ему путь. Лающим голосом Прокас подозвал помощников:

— Отдайте команду «вольно» и проследите, чтобы у каждого была вода. Пусть разведчики наблюдают за мятежниками и попробуют узнать что-нибудь о приближающемся войске — какова численность, сколько конницы, сколько пехоты и все остальное. Разбейте палатку и соберите моих военачальников на совет.

Через час разведчики доложили, что приближается тысяча конных воинов, и Прокас растерялся, не зная, какое из двух зол выбрать. Он не решался вступить в бой, не имея на то прямого приказа короля, — это означало бы начало открытой войны с Аргосом. К тому же он не мог просто так нарушить прежний приказ.

Не было сомнений в том, что войско Прокаса сможет разбить мятежников и заставить конницу Мило отступить в Мессантию. Но это повлечет за собой великую войну, к которой Аквилония не готова. Да, его страна больше и сильнее, и жителей в ней больше, но король ее был склонен, мягко говоря, к странностям; и его правление серьезно ослабило силы могучей Аквилонии. И может случиться так, что Аргос, сражаясь на родной земле, движимый праведным гневом против захватчиков, — да еще и получая помощь от каких-то ничтожных бунтовщиков, вроде тех, что собрались под Львиным Знаменем, — возьмет верх над родиной Прокаса.

Вместе с тем Прокас не мог и отступить. Его войско превосходило войска мятежников и аргосцев, вместе взятых, и король Нумедидес с легкостью мог расценить отход как трусость или измену. — после чего Прокас лишится головы за неповиновение.

Солнце клонилось к западу, а Прокас все еще держал совет. Мнения его военачальников расходились, и он медлил с решением. В конце концов он сказал:

— Сегодня уже слишком поздно, чтобы что-то начинать. Мы отойдем к северу, туда, где мы оставили обоз, и разобьем укрепленный лагерь. Отдайте людям приказ, пусть начнут земляные работы.

* * *

Троцеро, давно спешившись, наблюдал за войском врага, щурясь от солнца. Рядом стоял Публий и жевал куриную ножку. Доев ее, казначей спросил:

— Во имя Митры, что делает Прокас? Мы здесь и ждем его, а он отходит назад и разбивает лагерь. Спятил он, что ли? Ведь он должен знать, что ночью мы можем без шума исчезнуть. Или проскользнуть мимо него и войти в Аквилонию.

Троцеро покачал головой:

— Разведчики доложили, что приближаются аргосцы, — очень может быть, что поведение Прокаса как-то с этим связано. Все, что нам остается, — это ждать и гадать. Аргосские всадники означают либо помощь, либо угрозу, — для нас, конечно. Может выйти так, что эти две силы нас зажмут и сотрут в порошок, — если, конечно, Прокас не рассчитывает, что аргосцы за него сделают его грязное дело.

Когда князь произносил последние слова, его слуха достиг конский топот. Он обернулся на запад и оглядел равнину. К холму подскакали всадники, — то были мятежные аргосцы. Двое из них спешились — их оружие зазвенело — и стали подниматься на холм. Один был худ, высокого роста, скуластое лицо его было обветрено, — он выглядел, как старый воин, для которого война была единственным занятием. Его товарищ был моложе и ниже ростом, толстощекий, курносый, он с любопытством оглядывался по сторонам. На нем была позолоченная кольчуга и багряный плащ с алой каймой, на шлеме его развевался султан багряно-алых перьев.

Старый воин заговорил первым:

— Привет тебе, князь Троцеро! Я, Аркадио, командир Королевского Охранительного Полка, к твоим услугам, сир. Позволь мне представить Кассио, принца Аргосского. Он — будущий наследник трона. Мы желали бы видеть вашего маршала, Конана-киммерийца, нам нужно посоветоваться с ним.

Кивнув Аркадио и склонив голову перед принцем Аргосским, Троцеро сказал:

— Я помню, каким ты был в детстве, принц Кассио, —- озорной мальчишка, настоящий сорвиголова. Что касается маршала Конана, то мне очень жаль, но он нездоров. Однако вы могли бы рассказать мне, что привело вас сюда, — я его помощник.

— Наша задача, князь Троцеро, — произнес принц, — воспрепятствовать аквилонскому вторжению на наши земли. Для этого король, мой, отец, послал сюда меня вместе с наспех собранным войском. Полагаю, мои военачальники и я могут рассчитывать на тебя и на твоих сторонников, как на союзников?

Троцеро улыбнулся:

— Добро пожаловать, добро пожаловать и еще раз добро пожаловать. Принц Кассио! Судя по вашему виду, вы проделали долгий путь по пыльной дороге. Может быть, вы с Аркадио зайдете к нам в палатку, чтобы отдохнуть; а ваша охрана расположится пока внизу? Вино у нас давно кончилось, но эль еще есть.

Когда они шли к палатке, Троцеро тихо сказал Публию:

— Вот почему Прокас отступил, хотя мы были почти уже у него в лапах. Он не решился перейти в нападение, — это было бы началом войны с Аргосом, а такого приказа у него не было. Покинуть пределы Аргоса он тоже не решается, — тогда его заклеймят как труса. Поэтому он сидит в своем лагере и ждет, пока...

— Троцеро! — прогремел голос в палатке. — Я слышу, что у тебя, кроме Публия, появился еще один собеседник. Кто это такой? Тащи его сюда!

— А вот и маршал Конан, — Троцеро удалось ловко скрыть изумление. — Не угодно ли вам войти внутрь, достопочтенные гости?

Когда они вошли в палатку, Конан, полуодетый, попытался привстать с постели им навстречу. Благодаря молитвам и уходу Декситея он полностью обрел сознание, могучее тело взяло верх над смертельным напитком, глоток которого погубил бы обычного человека. Однако пока он мог только думать и говорить, ибо яд продолжал еще сковывать члены великана. Будучи не в состоянии подниматься без посторонней помощи, он чувствовал себя как в тюрьме, и это злило его.

— Боги и демоны! — сердился он. — Если бы я только мог встать и взять в руки меч, я показал бы Прокасу, как можно рубить головы! А кто такие эти аргосцы?

Троцеро представил принца Кассио и командира Аркадио и пересказал ему, что сделал Прокас. Конан хмыкнул:

— Я хочу увидеть все это сам. Эй, слуги! Поднимите меня. Прокас мог просто сделать вид, что отступает, — чтобы напасть ночью и застать нас врасплох.

Опираясь о плечи двух слуг, Конан неверной поступью двинулся к выходу. Солнце висело уже над Рабирийскими горами, словно насаженное на их острые пики, — день клонился к закату. На склонах лежали густые тени. Лучи заходящего солнца падали алыми бликами на кольчуги аквилонцев, которые были заняты устройством лагеря. В вечернем воздухе был слышен глуховатый стук деревянных молотков, — в землю забивались колышки для палаток.

— Может быть, Прокас захочет пойти на переговоры с нами? Как вы думаете? — спросил Конан. Все пожали плечами.

— Пока еще он нам этого никак не показал, — сказал Троцеро, — это может вообще не входить в его планы. Подождем — увидим.

— Мы и так ждали целый день, — буркнул Конан, — и наши люди стояли под палящим солнцем в полном вооружении. Лично я хотел бы, чтобы что-нибудь случилось, — что угодно, только бы покончить с этим бездействием.

— Мне сдается, что наш Командор сейчас увидит то, чего он желает, — пробормотал Декситей. Приложив руку ко лбу, щурясь от солнца, он вглядывался вдаль, туда, где располагался лагерь противника. Остальные уставились на него.

— Ну что там, досточтимый жрец? — спросил Конан.

— Посмотрите! — Декситей показал рукой в сторону лагеря.

— Иштар! — выдохнул Аркадио. — Пусть меня изжарят живьем, если они не спасаются бегством!

На самом деле так оно и было, — если даже они и не бежали, то, по крайней мере, начинали организованное отступление. Играли трубы, — пронзительный звук их был далеко слышен. Вместо того чтобы продолжать строить оборонительные сооружения вокруг лагеря, воины Приграничного Легиона, казавшиеся издали крохотными муравьями, убирали только что поставленные ими же самими палатки, закидывали поклажу на телеги и устремлялись, отряд за отрядом, туда, откуда они пришли, — к перевалу через Рабирийские горы. Конан и его товарищи в замешательстве смотрели друг на друга.

Вскоре стало понятно, чем вызван этот отход. Из-за холма показалось еще одно войско — четвертое по счету, оно быстро надвигалось с запада. По подсчетам Троцеро, оно насчитывало более пятнадцати сотен. Воины выстроились в шеренгу и приближались, готовые к бою.

Подскакавший разведчик резко осадил коня у холма, бегом поднялся наверх, отдал честь Конану и выпалил:

— Господин маршал, это идут Пуантенские Леопарды и отряды Гродера, барона Аквилонского.

— Кром и Митра! — прошептал Конан. Лицо его прояснилось, и он зычно захохотал, а окрестные холмы отозвались гулким эхом. Ибо это действительно был Просперо с мятежными отрядами, которые он разыскивал на востоке.

— Неудивительно, что Прокас бежит! — сказал Троцеро. — Теперь, когда нас больше, он имеет полное право отступить, не рискуя вызвать гнев своего хозяина. Он скажет Нумедидесу, что был окружен тремя войсками и ему грозил полный разгром.

— Маршал Конан, — проговорил Декситей, — тебе пора возвращаться в палатку, тебе нужно отдохнуть. Или ты снова сляжешь.

Когда слуги бережно опустили Конана в постель, киммериец прошептал:

— Просперо, Просперо! За это я сделаю тебя Рыцарем Трона — если Аквилония когда-нибудь будет моей!

* * *

Альсина сидела одна в грязной каморке Фадия — в Мессантии. Она держала перед собой обсидиановый амулет. Рядом стояла свечка-часы, на которой чередовались черные и белые полоски, и Альсина не сводила с них глаз. Фадия дома не было, он бродил по темным городским улицам, — Альсина попросту его выгнала, чтобы общаться с Хозяином один на один.

Свечка догорела до следующей черной полоски. Мигающий огонек отсчитывал время. Когда последняя черная полоска растворилась в тающем воске и огонь приблизился к белой, ведьма-танцовщица вскинула вверх амулет и сосредоточила на нем все свои мысли. В ее сознании послышался отрывистый голос Туландры Ту, — звук доносился издалека, чуть слышный, он напоминал разговоры, которые ведутся во сне; в то же время она увидела самого колдуна, он сидел на железном троне —• но все было смутно, тускло, как в тумане.

Речь Туландры Ту отзывалась в сознании Альсины так тихо, что ей приходилось напрягаться и при этом следить за жестами и движениями губ волшебника, чтобы понять, о чем он все-таки говорит.

— Ты хорошо поработала, дочь моя. Что нового в Мессантии?

Она покачала головой:

— Ничего.

Призрачный шепот продолжал отдаваться в ее голове:

— Тогда у меня для тебя есть еще одно задание. С первыми лучами солнца ты должна снова влезть в одежду пажа, сесть на коня и отправиться на север...

Альсина ужаснулась.

— Неужели мне снова придется ходить в этих гадких лохмотьях, и жить в глуши, и спать, когда по постели ползают муравьи и жуки? Молю тебя, Мессир, дозволь мне остаться здесь и побыть женщиной еще хоть немного.

Конан на Дороге Королеп

Колдун сардонически вскинул бровь.

— Таверны Мессантии нравятся тебе больше?

Она решительно кивнула.

— Придется с ними распрощаться, увы! Здесь уже все сделано, и мне нужно, чтобы теперь ты следила за Приграничным Легионом и его командиром. Нужно уезжать отсюда, и, если ты находишь это жестоким, вспомни о почестях, что ждут тебя в будущем, — ведь я дал тебе слово.

Войско, посланное королем Аргоса, должно было уже выйти на Паллосскую равнину. Не больше чем через два солнечных восхода Амулий Прокас, по всей вероятности, примет решение переправиться через Алиману и отойти в Пуантен. Предчувствие подсказывает мне, что он изберет Ногарскую переправу. Отправляйся в путь и проберись между враждующими сторонами так, чтобы выехать на дорогу, что идет от Куларио к югу, и появиться с севера. При первом же благоприятном моменте свяжись со мной.

Глухой голос затих, туманное видение растаяло. Альсина осталась наедине со своими размышлениями.

Раздался барабанный стук в двери, и в каморку ввалился Фадий. От него изрядно несло вином, — Котианец больше думал о местных кабаках, чем о собственной безопасности, и тратил на них все свое время и все деньги, что получал от Вибия Латро. Шатаясь, он раскинул руки и шагнул к Альсине:

— Мой сладкий цветочек! Иди ко мне! Мне надоело спать на голом полу, и пора уже обойтись со своим дружком так же любезно, как ты обходилась с варварами...

Альсина резко вскочила на ноги и отскочила в сторону.

— Поосторожней, господин Фадий! — предупредила она. — Я буду так любезна, что не позволю тебе вести себя подобным образом. Наглец!

— Давай-давай, моя красавица! — бормотал Фадий. — Я не сделаю тебе больно.

Рука Альсины скользнула за корсаж. Словно по волшебству, между ее пальцами, унизанными перстнями, блеснул тонкий кинжал.

— Назад! — воскликнула она. — Один удар, и ты — мертвый шпион!

Угроза дошла до затуманенного сознания Фадия, и он отпрянул назад. Он знал, с какой молниеносной скоростью эта ведьма-танцовщица может подскочить и вонзить клинок.

— Но... но... моя дорогая...

— Пошел вон! — бросила Альсина. — И не появляйся, пока не протрезвеешь!

Втихомолку чертыхаясь, Фадий вышел. В каморке, уставленной клетками с нахохлившимися голубями, Альсина принялась рыться в сундуке. Она искала одежду, в которой наутро ей нужно было отправиться в путь.

 VI. Зал Сфинксов

За время от заката до полуночи аргосцы — шеренга за шеренгой — дошли до лагеря. Мятежники встретили их барабанным боем и приветственными возгласами. Каждый из оголодавших дружинников барона Гродера и измученных воинов Просперо получил по порции солонины, грубого ячменного хлеба и по меху эля из скудных запасов. Лошадей напоили, стреножили и выпустили пастись в высоких травах. Мятежники со своими новыми союзниками принялись разводить костры и готовиться к вечерней трапезе. Ветер раздувал пламя, и скоро уже костры загорелись по всей Паллосской равнине — точно мерцающие звезды на равнине небесной. Далеко были слышны крики и хохот четырех тысяч воинов, и нестройными звуками погребальной песни обрушивались они на отступающие ряды Прокаса.

Принц Кассио, Аркадио и вожди восстания собрались в командирской палатке, у постели Конана, чтобы разделить скромный ужин и решить, что делать завтра.

— Выступим на рассвете все вместе и догоним их! -— воскликнул Троцеро.

—- Нет, — отозвался юный принц. — Указания моего царственного отца вполне определенны. Мы должны вступить в бой с маршалом Прокасом только в том случае, если он поведет свое войско в глубь нашей территории. Король надеется, что наше присутствие удержит Прокаса от подобного безрассудства; похоже, что так оно и есть, — ведь аквилонцы бегут.

Конан промолчал, но глаза, загоревшиеся злым огнем, выдали его разочарование. Принц бросил на него взгляд, наполовину благоговеющий, наполовину сочувственный.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, маршал Конан, — мягко сказал он. — Но и ты должен понять нас. Мы не хотим войны с Аквилонией, которая нас в два раза больше. Вообще говоря, мы и так пошли на большой риск, предоставив твоему войску убежище в наших землях.

Конан взял кружку эля и медленно поднес ее к губам, рука его дрожала от усилия. На лбу выступили капли пота, словно кружка весила десять пудов. Он пролил немного эля, выпил остальное и уронил пустую кружку на землю.

— В таком случае давайте будем преследовать Прокаса своими силами, — настаивал Троцеро. — Мы сможем гнать его до Алиманы и заставим отступить в Пуантен. Когда же в Пуантен войдем мы — что ж, все в руках изменчивой судьбы.

Конан боролся с искушением. Воинственные инстинкты его варварской души настаивали на том, чтобы пуститься в погоню немедленно, гнать аквилонцев, как гончие гонят зайцев, настигать их поодиночке на всем пути к Алимане. Рабирийские горы словно самой судьбой были предназначены для того, чтобы разбить захватчиков, пусть даже имеющих численное превосходство. Изрезанные тысячами ущелий и расселин, эти морщинистые горы и парящие в облаках скалы умоляли его не упустить ни одного отступающего воина.

Но если войско Прокаса остановится, чтобы дать бой, судьба, может статься, не станет покровительствовать мятежникам Конана. Уже сейчас им недоставало продовольствия и оружия; полк, который разыскал Просперо, был утомлен и измучен, тощие кони едва передвигали ноги, — слишком долгое время приходилось прятаться и питаться, чем попало. Кроме того, полководец, что не в силах держаться на коне или держать меч, не особенно может воодушевить своих воинов на деяния, требующие дерзости и натиска. Все еще обессиленный после отравы Альсины, Конан сознавал, что у него нет другого выбора, кроме как оставаться в лагере, или же ехать в обозе, чтобы иметь возможность наблюдать за схваткой.

* * *

Когда ночь растаяла в утреннем тумане и грубы пропели зорю, Конан, опираясь на плечи двух слуг, произвел осмотр пробуждающегося лагеря и обдумал положение. Он не должен позволить Прокасу просто так вернуться в Аквилонию. С другой стороны, чтобы взять верх над сильным в бою Приграничным Легионом, он должен изобрести какой-нибудь неожиданный маневр — что-то такое, что даст преимущество его войску, меньшему по численности. Ему нужна была сила подвижная и быстрая и в то же время способная разить врага на расстоянии.

Рассеянно наблюдая за перекличкой, Конан случайно обратил внимание на одного боссонца, который вскочил в седло и поскакал к частоколу. «Верно, это гонец, посланный к дальним часовым, — подумал Конан, — должно быть, какой-нибудь спешный приказ». Всадник не позаботился даже о том, чтобы поправить лук, косо свисавший с плеча, или оставить тяжелый колчан, бивший его по бедру.

В памяти Конана всплыли годы службы у короля Туранского. В том войске конные лучники составляли самый большой полк: на полном скаку они стреляли из своих особых, роговых луков с тетивой из сухожилий с точностью, не уступавшей пешим стрелкам. Его боссонские лучники могли бы приобрести подобный навык лишь после десяти лет тренировки; кроме того, длинный боссонский лук был слишком тяжелым и громоздким, чтобы пользоваться им в седле.

Вдруг в голове Конана возникла картина — конные лучники преследуют бегущего врага, затем, оказавшись на расстоянии полета стрелы, спешиваются и выпускают одну смертоносную стрелу за другой и молниеносно отступают, когда разгневанный неприятель наконец разворачивается, чтобы вступить в бой. Громыхающие раскаты смеха Конана напугали его слуг, они разинули рты в изумлении, как крестьяне, глазеющие на заезжий цирк, а Аларик, помощник Конана, побежал будить жреца-лекаря.

Декситей, полуодетый, поспешил к палатке Конана, и Конан усмехнулся, заметив его пораженный, озадаченный вид.

— Heт, — засмеялся он, — нет, мой друг, я не повредился в уме от багряного лотоса. Но Всемогущий Митра, или Кром, или другой благословенный Бог даровал мне наитие. Скорей пошли кого-нибудь, пускай позовут сюда аргосских вождей.

Когда принц Кассио и Аркадио, уже облаченные в кольчуги и вооруженные, откинули полог главной палатки, Конан шумно приветствовал их.

— Вы говорите, король Мило запретил вам напасть на отступающих аквилонцев. Распространяется ли этот приказ и на ваших коней?

— Наших коней? — переспросил Аркадио, ничего не понимая.

Конан нетерпеливо кивнул.

— Да, ваших коней. Отвечайте же что-нибудь! Наши кони — те, что у нас есть, —- недокормлены, вы видите, им все ребра пересчитать можно. А ваши — -свежие и чистопородные. Дайте нам пять сотен коней на время, и аргосским воинам не нужно будет ничего делать, — мы сделаем так, что Амулий Прокас подожмет хвост и побежит домой, только пятки засверкают.

Когда Конан изложил свой план, принц Кассио заулыбался. Ему все больше и больше нравился этот суровый северный варвар, военные планы которого были столь же искусными, сколь и невероятными.

— Дай ему пятьсот коней, Аркадио, — сказал он. — На это король, мой отец, ничего не скажет.

Аркадио, звеня оружием, отправился выполнять приказ. Вскоре на поле, где боссонские лучники строились на утреннюю перекличку, появились двести аргосцев. Они вели в поводу оседланных коней и подгоняли их криками. Троцеро и Просперо собрали пеших воинов, стоящих в недоумении кто где, и самолично построили их стройными рядами.

— Приведите моего коня и посадите меня в седло, — приказал Конан. — Я должен разъяснить свой план тем, кто будет его исполнять.

— Командор! — воскликнул Декситей. — Твое состояние не позволяет тебе...

— Пощади меня, почтенный жрец, довольно забот обо мне. Люди не видели Конана целый месяц и наверняка уже гадают, жив ли он вообще.

Слуги Конана общими усилиями подняли в седло его огромное тело, и киммериец рассердился, увидев, какими неповоротливыми, точно скованными, сделались его могучие члены. Синие глаза его горели огнем непобедимой воли, густые брови нахмурились в яростном усилии оживить ослабевшие мышцы. От этой отчаянной попытки он весь напрягся, но кровь едва двигалась в его онемевшем теле. Постаралась Альсина, готовя свое смертоносное зелье.

Наконец слуги привязали Конана к седлу ремнями, — он же дал яростную клятву и призвал своих суровых северных богов помочь ему отомстить за это позорное, оскорбительное положение.

Как зачарованный наблюдал за всем этим принц Кассио. В Мессантии придворные с презрением смотрели на Конана как на варвара, неббразованного зверя, которого аквилонские дворяне из необъяснимой прихоти назначили командором повстанческой армии. Глядя на него сейчас, принц чувствовал необыкновенную властность этого человека, бесконечные запасы затаенной в нем энергии. Он ощущал целенаправленность киммерийца, нестандартность мысли и силу его присутствия — качества, которые подчиняли его воле простых солдат, равно как и благородных воинов. Этот человек, думал Кассио, создан повелевать, рожден, чтобы стать королем.

Поддерживаемый с обеих сторон верховыми, Конан направил коня вдоль разношерстных рядов пехоты к тому месту, где расположился батальон боссонских лучников. С перекошенным от неимоверного напряжения лицом Конан поднял руку в приветствии своему войску. Воины ответили воодушевленным ревом.

Пол-лиги к северу, двое королевских разведчиков, оставленных в тылу для наблюдения за повстанцами, наскоро обедали в кустах у дороги, ведущей к Саксульскому перевалу. Многоголосый рев армии мятежников, достигший их ушей, заставил разведчиков переглянуться.

— Что это? — встревоженно спросил тот, что помоложе.

Другой заслонил от солнца глаза, всматриваясь вдаль:

— Слишком далеко, чтобы разглядеть; что бы это могло так обрадовать разбойников? Я думаю, нужно сообщить маршалу Прокасу. Оставайся здесь, а я съезжу.

Старший из разведчиков, дожевывая на ходу, отвязал коня и вскочил в седло. Утренний воздух ответил эхом удаляющемуся стуку копыт по утоптанной дороге.

* * *

Успокоив возбужденных воинов легким движением поднятой руки, Конан обратился к шеренге лучников. Он сказал, что на них, из всей армии, пал выбор исполнить чрезвычайно важное задание — уничтожить отступающих захватчиков. Им предстояло тайком пробраться в расположение врага, спешиться и открыть стрельбу. Стреляя из укрытия, рассредоточившись по двое и по трое, им удастся поразить сотни отступающих врагов, не подозревающих о засаде. А когда сторонники короля опомнятся, не отягощенные броней лучники успеют сесть на коней и с легкостью уйдут от тяжеловооруженных аквилонцев.

Во главе каждого отряда был поставлен опытный всадник, который позаботится о лошадях, когда лучники спешатся. А тем, кто не привык к верховой езде, — Конан как-то хмуро усмехнулся, — придется покрепче вцепиться в седло или в лошадиную гриву; для пехотинцев, временно посаженных в седло, искусство верховой езды не имеет значения.

Ведомые Паллантидом, аквилонским наемником, в прошлом туранским верховым лучников, дезертировавшим недавно из лагеря королевского войска, боссонцы на рысях выехали из расположения повстанческих отрядов и взяли на север, поднимая клубы желтой пыли со старой аквилонской дороге.

Они поравнялись с арьергардом королевской армии у подножия Рабирийских гор, не доезжая до Саксульского ущелья: отступление войска Прокаса отягощал огромный обоз и неповоротливая пехота. Обнаружив противника, боссонцы рассредоточились, спешились, выбрав нужную дистанцию, и взялись за дело. Корчась от боли и выкрикивая проклятия, дюжины королевских копьеносцев повалились в пыль, настигнутые боссонскими стрелами. Услышав грохот железа, — тяжелая кавалерия Прокаса, идущая на выручку беззащитной пехоте, — боссонцы спрятали луки, отступили к стреноженным лошадям, бесшумно вскочили в седла и рассыпались — скрылись в лесу. В результате этого маневра они потеряли всего одного человека — непривычный к верховой езде лучник упал с коня и сломал шею.

В течение следующих трех дней боссонцы трепали тылы отступающего аквилонского войска, как голодные гончие, преследующие беглых каторжан. Они нападали из укрытий, неожиданно; а когда королевская конница разворачивалась, чтобы отбить атаку, лучники бросались врассыпную — растворялись, исчезали в поросших травой ложбинах и оврагах, вымытых дождями и высушенных ветрами шрамах многострадальной аргосской земли.

* * *

Амулий Прокас и его военачальники проклинали себя, но не могли ничего поделать. То и дело из-за валуна с леденящим душу свистом вылетала боссонская стрела. Иногда она не попадала в цель, заставляя пригибаться и вздрагивать отступающих пехотинцев. Иногда стрела вонзалась в бок лошади, которая оседала и падала, увлекая за собой всадника. Время от времени, то здесь, то там, вскрикнув от неожиданной боли, падал замертво ужаленный стрелой пехотинец, или валился с коня, гремя железом лат, пронзенный смертоносным оружием всадник. А то из зарослей, по обe стороны обступивших горную дорогу, обрушивался на отступавших воинов град стрел, выкашивая подчистую целый отряд.

У Амулия Прокаса не было выбора. Он не мог остановить войско на привал у Саксульского ущелья, где не было ни достаточно места, чтобы разбить лагерь, ни пресной воды. Не мог он и контратаковать врага в открытом бою, пользуясь численным преимуществом, так как повстанцы не шли на сближение. Если бы Прокас развернул все свое войско и бросил его против повстанцев, он, несомненно, уничтожил бы их в мгновение ока, но это означало бы возвращение на Паллосскую равнину.

Поэтому Прокасу не оставалось ничего, кроме как продолжать отступление и мрачно трястись в седле, разворачивая своего быстрого коня всякий раз, когда вражеские стрелы взвивались в воздух. Его потери были весьма незначительны, несравнимы с жертвами настоящей битвы. Но постоянное чувство подстерегающей опасности совершенно издергало воинов; и противный холодок, леденящий сердце полководца, напоминал о том, что король Нумедидес не забудет и уж тем более никогда не простит неудачи похода, предпринятого по его высочайшему повелению.

Когда колонны Прокаса втянулись в Саксульское ущелье; град валунов обрушился на головы усталых, измученных воинов. Полководец мрачно приказал расчистить дорогу, оттащить в сторону изуродованные подводы и добить раненых людей и лошадей. В дальнем конце ущелья продвижение войска ускорилось, но общее возбуждение достигло предела.

Прокас понял, что его киммерийский противник был мастером такого рода войны. Он трясся от гнева: отступление королевской армии вдохновило неистощимую фантазию бунтарского главаря. Прокас поклялся смыть позор поражения кровью разбойников.

На третий день отступления, когда серое небо затянулось свинцом, измученные королевские отряды остановились на южном берегу Алиманы у Ногарской мели. Здесь, мучимый нерешимостью, Прокас задержался. Хотя весенний паводок кончился, река оставалась удобным местом для вражеской атаки, особенно во время переправы, когда королевские воины будут не в состоянии ее отразить. Похоже, капризные боги приготовили Прокасу ловушку, в которую два месяца назад он сам загнал войско бунтовщиков. Кроме того, начать переправу в сгущающихся сумерках почти наверняка значило обречь собственные отряды на большие потери.

Однако встать лагерем на аргосском берегу означало подвергнуть часовых и спящих воинов мириадам смертоносных стрел аргосских лучников. Прокас прикусил губу. Принимая во внимание то, что его армия не была в состоянии противостоять кровожадным ухищрениям варваров, полководец решил начать переправу не медля ни минуты. Несмотря на ширину реки и быстрое течение, делавшее опасными мели, воды Алиманы оградят войско от безжалостных стрел мятежников.

Мучимый этими нелегкими мыслями, Амулий Прокас не заметил, как один из его сотников приблизился к маршальской колеснице, стоявшей на возвышении у кромки воды. Сотник, широкоплечий великан, — судя по акценту, боссонец, — с мрачным выражением на грубом лице, поднял руку в приветствии.

— Маршал, мы ждем вашего приказа начать переправу, — молвил он. — Чем дольше мы ждем, тем больше наших людей гибнет от предательских стрел.

— Я знаю об этом, Громель, — угрюмо проговорил маршал. Он вздохнул, и его лицо исказилось болью. — Начинайте. Здесь нечего медлить. Но мне больно видеть наше славное войско гонимым сворой паршивых псов, которым мы даже не можем отплатить за позор. Если бы это только от меня зависело...

Громель бросил презрительный взгляд на темные громады холмов, поднимающихся за спиной.

— Да будут прокляты законы, связывающие руки воина! — прохрипел он. — Эти трусы не станут сражаться с нами в открытую, потому что мы сотрем их с лица земли. Нам ничего не остается, как собрать силы на священной земле Пуантена и ждать, когда эти разбойники снова вздумают перейти Алиману.

— В следующий раз мы будем готовы к этому, — грозно сказал Прокас. — Пусть звенят горны.

Переправа через Алиману проходила в исключительном порядке, хотя сумерки упали прежде, чем последний отряд покинул берег. В то время как королевское войско удалялось от враждебного южного берега, из прибрежных зарослей, готовя на ходу стрелы, высыпали две сотни аргосских лучников.

Прокас, кряхтя от боли старых боевых ран, перебрался из колесницы на своего жеребца. Командуя небольшим арьергардом легкой кавалерии, закаленный в битвах воин был одним из последних аквилонских солдат, покинувших берег; он ввел коня в почерневшие воды Алиманы, когда ядовитые стрелы аргосцев, словно рои разъяренных насекомых, наполнили свистом холодеющий воздух. На середине реки маршал неожиданно вскрикнул, схватившись за ногу. Боссонский сотник, ранее принявший от Прокаса приказ о начале переправы, приблизил коня и вопросительно взглянул на маршала. Хищный огонек мелькнул в глазах Громеля, когда он увидел разбойничью стрелу, впившуюся в ногу маршала чуть повыше колена, и тут же погас — боссонец был из тех, кто мечтал о продвижении по службе любой ценой.

Усилием воли Прокас заставил себя добраться до берега, где слуги помогли ему спешиться, пока Громель разыскивал лекаря.

Когда стрела была извлечена и рана перевязана, лекарь сказал:

— Много дней пройдет, о маршал, пока ты снова сможешь сесть в седло.

— Ладно, — мрачно вымолвил Прокас. — Разбейте мой шатер вон на том холме. Здесь мы станем лагерем. Пусть разбойники сами идут к нам, если только посмеют.

В призрачной тени близлежащих деревьев мелькнула гибкая фигура. Некто в заношенном, истрепанном долгим переходом платье пажа прислушивался к приглушенным голосам и зорко наблюдал за происходящим. Если бы кто-то заметил эту скользящую между деревьев фигуру, он без труда бы догадался, что она принадлежала молодой, очень милой женщине. С безрадостной улыбкой она отвязала коня и бесшумно отвела его на безопасную дистанцию от лагеря, который спешно разбивали на прибрежных холмах воины Приграничного Легиона.

Весть о том, что бесстрашный Амулий Прокас ранен во время позорного бегства от отрядов взбунтовавшейся черни, несомненно обрадует Туландру Ту, подумала госпожа Альсина. Теперь, когда могучий киммериец мертв, Прокас сделал свое дело и вполне может быть принесен в жертву неутомимым козням ее хозяина. Как только расположение звезд и планет позволит воспользоваться обсидиановым амулетом, она сообщит о случившемся колдуну. Альсина вскочила на коня и растворилась в ночи.

Всматриваясь в свое волшебное зеркало из полированного обсидиана, Туландра Ту с радостью узнал о ране маршала Прокаса. Когда отражение Альсины померкло в зеркале, колдун в задумчивости стал тереть переносицу своего ястребиного носа. Он протянул руку к металлическому молотку и ударил в гонг в форме человеческого черепа, висящий у его железного трона. Тягучий гул эхом прокатился по пурпурным покоям.

Тяжелые шторы раздвинулись, и на пороге показался Хсяо-кхитаец. Пряча кисти рук в широких рукавах своей зеленой шелковой хламиды, он склонил голову в приветствии, молча ожидая распоряжений повелителя.

— Князь Туны все еще ожидает меня? — осведомился колдун.

— Повелитель, князь Аскаланте ждет твоего благоволения, — пробормотал желтый слуга.

Туландра Ту кивнул:

— Превосходно! Я приму его. Скажи, что он получит аудиенцию в Зале Сфинксов. А сам иди и сообщи Королю, что мне нужно видеть его по делу государственной важности. Можешь идти.

Хсяо поклонился и исчез. Тяжелые шторы вновь скрыли дверь, откуда появился кхитаец.

Сфинксовый Зал, который Туландра Ту использовал для собственных надобностей, перестроив для этого одно из помещений дворца, недаром получил свое название. Пустой, словно гробница, он был выложен розовым мрамором и лишен всякой обстановки, если не считать обширной скамьи из грубого ракушечника, расположенной у дальней стены. Эта скамья, или, скорее, трон, находилась на двух подставках в форме чудовищ с человеческими головами. Такие же чудовища были изображены на многочисленных гобеленах, которыми была увешана стена позади трона. Искусно вышитые переливающейся пряжей, два монстра с курчавыми бородами грозно смотрели с полотна холодными надменными глазами. Единственный свет в этом жутком зале исходил от двух медных светильников, пламя которых отражалось в серебряных зеркалах на стене.

Не очень отличался от хищных сфинксов и сам Аскаланте, этот искатель счастья, своевольный князь Туны. Гибкий, стройный, в элегантном камзоле из сливового бархата, он крадущейся походкой пересек зал. Движения князя были исполнены некой животной грации. Несмотря на его военную выправку и благородную осанку, глаза Аскаланте, как и глаза чудовищ на гобеленах, были холодны и надменны, но, кроме того, в них затаилась тревога и настороженность.

Вот уже несколько дней ожидал Аскаланте аудиенции у этого всемогущего колдуна неизвестного происхождения. Хотя Туландра Ту вызвал Аскаланте с восточной границы, потребовав его постоянного присутствия во дворце, он не торопился удостоить князя личным свиданием. Теперь, похоже, старик одумался.

Аскаланте внезапно замер, правая рука инстинктивно схватилась за рукоять кинжала. Один из гобеленов бесшумно поднялся, открыв узкую дверь, на пороге которой показался странный темноликий человек. Он, не произнося ни слова, в упор смотрел на князя. Казалось, что затененные капюшоном глаза, которые буквально пронизывали собеседника, могли прочесть его самые сокровенные мысли. Оправившись от неожиданности. Аскаланте почтительно поклонился вошедшему в зал Туландре Ту. В руке у колдуна был искусно вырезанный жезл, испещренный надписями на неизвестном Аскаланте языке.

Туландра неторопливо пересек комнату и воссел на сфинксовом троне. Он ответил на поклон собеседника легким кивком и едва заметной улыбкой, проговорив:

— Я думаю, что несколько затянувшееся ожидание не утомило князя.

Аскаланте промямлил что-то в ответ, вежливо улыбнувшись.

— Князь Аскаланте, — сказал волшебник, — твой опыт и великие дела не ускользнули от внимания тех, кто в далеких землях служит мне глазами и ушами.

Известно мне и о твоем желании возвыситься, как и о тех средствах, которыми ты не брезгуешь для удовлетворения своих амбиций. Спешу заверить тебя, князь, что Его Величество, да и я сам по достоинству оцениваем твое честолюбие и — хм — практичность.

— Благодарю тебя, мой господин, — ответил князь со спокойствием, соответствующим учтивому тону колдуна.

— Ну что ж, я перейду прямо к делу, — продолжал Туландра Ту, — время летит, и нам, смертным, приходится торопиться, чтобы угнаться за событиями. Положение вещей таково: Его Величество отказал в благосклонности командиру Приграничного Легиона, досточтимому Амулию Прокасу.

Удивление блеснуло в непроницаемых глазах Аскаланте — настолько ошарашило его это известие. Всем известно, что Прокас — самый лучший полководец Аквилонии, особенно после того, как Конан покинул королевскую службу. Если кто-то и может утихомирить своевластных баронов на севере и подавить бунт на юге, то это Амулий Прокас. Отстранить его от командования аквилонским войском в то время, когда ни одна из этих угроз не уничтожена, — сущее безумие.

— Я понимаю твое недоумение, — едва заметно улыбнулся Туландра, — дело не в том, что наш достопочтенный маршал Прокас совершил большую ошибку своим необдуманным маневром при Алимане, поставив нас под угрозу открытой войны с Мило, королем Аргоса.

— Прости меня, повелитель, но тому, что ты говоришь, трудно поверить, — проговорил Аскаланте. — Перейти границу соседнего дружественного нам царства без высочайшего повеления! Ведь это равносильно государственной измене.

— Ты, несомненно, прав, — усмехнулся чародей. — Но, боюсь, история не сохранит упоминания о том, что наш король отдал неосмотрительный приказ совершить набег на Аргос. Дело в том, что все копии высочайшего указа странным образом исчезли. Ты понимаешь меня, князь?

Во взгляде Аскаланте блеснул хищный огонек.

— Я понял тебя, мой господин.

Князь Туны ценил тайное предательство, как знаток вин ценит редкие образцы винодельческого искусства.

— Маршал мог бы избежать опалы, — добавил Туландра Ту с фальшивым сожалением, — если бы он раздавил бунтовщиков; однако слухи о том, что самозванцы, называющие себя Армией Освобождения, собрали отряды к северу от Рабира, к сожалению, правдивы. Прохвост, называющий себя Конаном Киммерийским...

— Это тот великан, что в прошлом году командовал Легионом Львов и разбил войско разбойников-пиктов? — воскликнул Аскаланте.

— Тот самый, — оборвал его Туландра. — Однако у нас нет времени на пустые сплетни. Время не терпит. Если бы маршал Прокас разгромил мятежников и вернулся в Аквилонию прежде, чем король Мило разведал о вторжении в его земли, все было бы нормально. Но Прокас не выполнил порученного ему, разгневал аргосского государя и позорно бежал с поля битвы, не пролив при этом ни одной капли разбойничьей крови. Он так торопился при переправе через Алиману, что лучники мятежников в спину расстреляли сотни наших лучших воинов. Его ошибки были отягчены неверными сведениями, полученными от нашего шпиона в Мессантии, зингаранца по имени Кесадо. Его Величество явно не подумал, назначив этого идиота послом.

И кроме всего прочего, во время отступления сам маршал был ранен, да так серьезно, что, боюсь, он уже не в состоянии командовать войском. К нашему счастью, вождь разбойников Конан также мертв. В общем, возвращаясь к тебе, дорогой князь...

— Ко мне? — встрепенулся Аскаланте, на мгновение воплотив в своем лице удивленную потревоженную скромность.

— Именно к тебе, — продолжал колдун, чуть улыбнувшись. — Твоя служба на офирской и немедийской границах, по моему мнению, вполне завоевала тебе право принять командование Приграничным Легионом, который вышел из повиновения маршала Прокаса или выйдет, как только он получит этот указ.

Колдун сделал многозначительную паузу и вынул из глубокого рукава своего одеяния свиток, богато украшенный дымчато-голубыми лентами, которые скрепляла королевская печать, горящая в полумраке пятном свежепролитой крови.

— Я начинаю понимать, — проговорил Аскаланте, и волна возбуждения пробилась в его сердце, как бурлящий ручей из-под валуна.

— Ты долго ждал возможности возвыситься и заслужить королевское благоволение. Вот она, эта возможность. Но... — тут Туландра поднял палец в предупреждении и продолжил многозначительным голосом: — Ты должен хорошо понять меня, князь Аскаланте.

— Мой господин?

— Мне известно, что Суд Герольда все еще не утвердил твое княжение над Туной. Наслышан я и о некоторых — хм — неясностях, связанных с отречением от престола твоего старшего брата, покойного князя, нашедшего столь страшную гибель на охоте.

Покраснев, Аскаланте уже открыл рот для оправдания, но колдун остановил его поднятием руки и успокаивающей безразличной улыбкой.

— Все это не что иное, как малозначительные разногласия. Они утонут в хоре восхищенных приветствий увенчанному лаврами победителю. Я позабочусь о том, чтобы твоя служба короне была по достоинству оценена, — продолжал Туландра Ту. — Но помни, ты должен беспрекословно исполнять мои приказания, иначе не видать тебе княжества Туны.

Я знаю, что у тебя не много опыта в пограничной войне и ты никогда не командовал войском, большим чем полк. Поэтому фактически команду легионом я думаю поручить сотнику Громелю, боссонцу, который хорошо зарекомендовал себя в недавней войне с пиктами. Я давно держу его под наблюдением и думаю склонить на свою сторону. Поэтому ты будешь маршалом легиона, а он станет распоряжаться боевыми порядками. Ты согласен?

— Так точно, мой господин, — прошипел Аскаланте сквозь стиснутые зубы.

— Хорошо. Теперь, когда Конан мертв, вы с Громелем без труда сможете лишить подвижности оставшихся повстанцев к югу от Алиманы и задавить их в их собственном логове.

Туландра Ту протянул князю свиток и сказал:

— Вот твои верительные грамоты. Эскорт ожидает тебя у Южных ворот. Ты должен прибыть на Ногарскую мель на Алимане как можно скорее.

— А что, если Прокас откажется принять мои верительные грамоты? — спросил Аскаланте; он предпочитал быть уверенным в том, что все козыри у него на руках, особенно когда приходилось играть с фортуной.

— Несчастный случай может произойти с нашим храбрым генералом еще до того, как ты прибудешь в расположение войска, — усмехнулся Туландра Ту. — Несчастный случай, о котором ты сообщишь Его Величеству как о самоубийстве, причиной которого явилось отчаяние маршала, вызванное собственной трусостью перед ничтожным врагом, а также раскаяние в своей неискупимой вине перед престолом. Когда это случится, отправь тело маршала домой в Тарантию. Живой Прокас здесь ни к чему; мертвый — он станет главным участником пышного похоронного обряда.

А теперь тебе пора, благородный князь, да не вздумай впредь не повиноваться приказам, которые будет передавать тебе некая Альсина, зеленоглазая женщина, — она служит мне.

Сжимая драгоценный свиток, Аскаланте глубоко поклонился и покинул Зал Сфинксов.

Провожая его взглядом, Туландра Ту улыбнулся невеселой улыбкой. Орудия, служившие его воле, были чересчур слабы и ущербны, он знал об этом. Но с ущербными орудиями проще расстаться, если после их употребления настанет такая нужда.

 VII. Гибель во тьме

В течение нескольких дней присутствие войска Амулия Прокаса на противоположном берегу Алиманы удерживало повстанцев от переправы. Хотя сам Прокас, раненый, оставался в своем шатре, его сотники зорко следили за каждым движением повстанческих отрядов. Воины Конана ежедневно курсировали по южному берегу, то и дело симулируя переправу в разных местах, но разведчики Прокаса замечали любое движение противника и, к ярости киммерийца, все маневры мятежников оказывались ложными.

— Сталемат! — прорычал Просперо, который изнывал от бездействия. — Я как чувствовал, что так и выйдет!

— Что нам нужно сейчас, чтобы расквитаться с негодяями, — предложил Декситей, — так это какая-нибудь колоссальная диверсия; может быть, внезапное вмешательство богов.

— За мою долгую жизнь, проведенную в битвах, — отвечал князь Пуантенский, — я научился полагаться на собственную скудную мудрость больше, чем на помощь богов. Прости мою самоуверенность, о повелитель, но я считаю, что если что-то и может обмануть Амулия Прокаса, так это наша собственная храбрость. И я, пожалуй, знаю, что может отвлечь нашего врага; шпионы сообщают — в моем собственном княжестве народ вот-вот восстанет против короля.

В эту ночь по приказу маршала человек, одетый во все черное, переплыл Алиману в глубоком месте, выбрался на берег и исчез в густых зарослях. Ночь была туманна, темна и безлунна. Монотонный шум редкого дождя скрыл плеск воды и шаги лазугчика от слуха королевских часовых.

Пловец в черном был пуантенцем, всадником из отряда князя Троцеро. На его груди был спрятан конверт из промасленного шелка, в котором, написанное рукой самого князя, находилось письмо, адресованное главарям закипающего в Пуантене восстания.

Амулию Прокасу в эту ночь не спалось. Дождь, стучавший по крыше его шатра, угнетал и без того подавленный дух полководца и еще больше обострял боль незажившей раны. Бормоча варварские проклятия, которым он научился в ранней молодости во время службы на аквилонских границах, старый маршал потягивал подогретое вино с пряностями, чтобы согреться от ночного холода и колотившего его болезненного озноба, и пытался отогнать невеселые мысли игрой в шахматы с одним из слуг. Его раненая нога, укутанная в повязки, была водружена на грубо сколоченный табурет.

Внезапный раскат грома заставил старого воина встрепенуться.

— Это всего лишь гром, господин, — проговорил ординарец. — Дождливая выдалась ночь.

— Как раз такая и нужна бунтовщикам, чтобы перейти реку, — сказал Прокас. — Надеюсь, часовые получили приказ обходить берег, вместо того чтобы прятаться под деревьями.

— Они получили такой приказ, господин, — уверил его ординарец, — твой ход. Шах королевой.

— Шах, шах... — бормотал Прокас, прищурившись на доску. Он с беспокойством подумал, почему так сжалось сердце при невинных словах слуги: «Тебе шах королевой». Он разозлился на себя за недостойные мужчины ночные страхи и пригубил вино. Не таким закаленным воинам, как Амулий Прокас, опасаться глупых примет! И все же, если бы он только был в состоянии лично проверить посты; часовые, конечно же, распустились без строгости настоящего командира-

Полог шатра откинулся, и на пороге появился высокий воин.

— Что случилось? Разбойники зашевелились?

— Нет, маршал. К вам человек.

— Человек? — в замешательстве переспросил Прокас. — Что ж, пропустить его. Пропустить!

— Это не «он», а «она», маршал,- — сказал воин, когда Прокас жестом пригласил незнакомку войти; его слуга встал из-за шахматной доски, отдал честь и покинул шатер.

Часовой ввел девушку, облаченную в одеяние пажа. Несколько минут назад она смело подошла к караульным, заявив, что прибыла нарочным от короля Нумедидеса. Пораженные ее спокойной уверенностью и магическим светом, источаемым ее широко посаженными изумрудными глазами, охранники даже не решились спросить, как она пробралась в лагерь.

Несколько мгновений Прокас изучал ее недоверчивым взглядом. Медальон, который показала девушка, не произвел на него должного впечатления, — он вполне мог оказаться ворованным или поддельным. Не придал он значения и ее бумагам. Однако, когда девушка сказала, что привезла послание от Туландры Ту, маршал встрепенулся. Он знал и боялся темноликого колдуна, чьему влиянию на Нумедидеса завидовал и в меру своих сил противостоял.

— Ну же, — выдавил из себя Прокас, — говори.

Альсина покосилась на двух охранников — ладони на рукоятях кинжалов, — стоящих по обе стороны от нее.

— Это известие лишь для твоих ушей, маршал, — скромно сказала она.

Прокас подумал и кивнул стражникам:

— Оставьте нас.

— Но господин, — проговорил старший из стражников, — мы не можем оставить тебя наедине с этой женщиной. Быть может, это козни вероломного Конана.

— Конан! — воскликнула Альсина. — Но ведь он мертв.

Не успела она закончить фразы, как пожалела о своем внезапном порыве.

Старший часовой усмехнулся:

— Ну уж нет. У этого варвара жизней больше, чем у кошки. Говорят, что он едва не отдал душу богам, однако оправился, отлежавшись в своем логове. Когда мы переправлялись через реку, он уже гарцевал на своем жеребце за нашей спиной, проклиная своих нерасторопных лучников.

Прокас прохрипел:

— Юная госпожа уверена в том, что Конан мертв, и я не терплю узнать причину ее уверенности. Оставьте нас, стражники. Я не настолько немощен, чтобы опасаться этой девчонки.

Когда часовые удалились, Амулий Прокас сказал Альсине, задыхаясь от нетерпения:

— Мои слуги готовы использовать любой предлог, чтобы спрятаться от дождя. А теперь скажи, что велел передать мне Туландра Ту. Об остальном позже.

Дождь хлестал по тонким стенам шатра и раскаты грома оглушительно пронизывали ночь, пока Альсина боролась с застежкой шелковой блузы, которая была надета под промокшей до нитки пажеской туникой. Она проговорила:

— Мой Хозяин велел передать...

Ее слова утонули во вспышке молнии и оглушительном ударе грома. В это же самое время она понизила голос почти до шепота. Прокасу пришлось приблизить седеющую голову к ее лицу, чтобы расслышать ее слова. Альсина продолжала медовым голосом:

— ...велел передать, что пришло время...

С быстротой атакующей змеи она выхватила из складок одежды стилет и вонзила его в грудь Амулия Прокаса, целя в сердце.

— ...пришло время тебе умереть! — закончила она и отскочила назад, чтобы спастись от протянутых рук смертельно раненного маршала.

Ее удар был хорошо рассчитан, но стилет наткнулся на препятствие. Под тогой у Прокаса оказалась густая стальная кольчуга. Острие кинжала, попав между стальных звеньев, вонзилось в грудь маршала и прошло между ребер, но рана была не глубока. В исступлении пытаясь вырвать стилет из стальной паутины, Альсина обломала острие, которое осталось в кровоточащей ране.

Со звериным криком боли, воин поднялся на ноги и, несмотря на страшную рану, бросился вперед, протянув руки, чтобы схватить предательницу. Альсина отпрянула, зацепив табурет, на котором стояла свеча, задула пламя, и шатер погрузился в кромешную тьму.

Амулий Прокас, спотыкаясь, шарил в темноте, пока его рука не наткнулась на шелк одеяния девушки. На краткое мгновение Альсине показалось, что пальцы маршала, сомкнувшиеся на ее шее мертвой хваткой, задушат ее; однако руки Прокаса стали слабеть, он задохнулся и закашлялся. Раненая нога подкосилась, и маршал, с лицом, искаженным предсмертной судорогой, повалился на ковер.

Альсина бросилась к выходу и выглянула из-за полога шатра. Вспышка молнии осветила лица часовых, стоявших по обе стороны от входа, ссутулясь под проливным дождем. Она с удовлетворением отметила, что шум бури заглушил звуки борьбы.

Порывшись в темноте, Альсина нашла кремень и огниво и после долгих усилий зажгла свечу. Быстро осмотрев труп маршала, она вложила свой сломанный стилет ему в руку. Вернувшись к выходу из шатра, она снова выглянула наружу и, увидев, что часовые на месте, запела нежную песню, постепенно возвышая голос так, чтобы он был слышен снаружи.

Песня, которую она пела, была старинной колыбельной, мелодия которой усыпляла слушающих. Мало-помалу, поддаваясь обаянию волшебной музыки, часовые погрузились в сон и уже не слышали шума дождя.

Примерно через час, незаметно миновав караулы и выбравшись из расположения королевского войска, Альсина добралась до своего шатра, укрытого густым кустарником на прибрежном холме. Со вздохом усталости она вошла внутрь и стала снимать намокшую от дождя одежду. Ее шелковая блуза была изорвана в клочья.

Альсина приложила руку к груди, к тому месту, где она хранила волшебный талисман, но его там не было. Ошарашенная, она поняла, что смертельно раненный Прокас, боровшийся с ней в шатре, порвал цепочку, на которой висел обсидиановый осколок... Блестящий полукруг сейчас лежал где-нибудь на ковре в шатре маршала; но как вернуть его? Обнаружив тело военачальника, королевские воины поднимут такой переполох! Зоркие часовые перекроют все подступы к лагерю, им будет приказано немедленно уничтожить черноволосую, зеленоглазую лазутчицу в одеянии пажа.

Дрожа от нерешительности и страха, Альсина прислушивалась к отдаленным раскатам грома и мерному шороху дождя. Она напряженно думала. Знает ли Туландра Ту о том, что ее яд не погубил Конана? В последний раз, когда они общались при помощи ее волшебного талисмана, колдун ни словом не обмолвился об этом. Если известие о выздоровлении киммерийца еще не достигло волшебника, она должна сообщить ему эту грустную новость немедленно. Но лишившись обсидианового осколка, она сможет доложить обо всем своему хозяину лишь по возвращении в Тарантию.

Ее мысли становились все мрачнее и мрачнее. Если бы Туландра Ту знал о выздоровлении Конана, отдал бы он приказ убить Прокаса? Не разгневается ли он на нее за убийство маршала, несмотря на то что сам приказал сделать это, теперь, когда командование Прокаса вновь стало необходимо королевскому войску? И, главное, колдун наверняка обезумеет от гнева из-за того, что доза яда, который она дала вождю разбойников, оказалась недостаточной. А теперь еще и потерянный талисман! Не будет ей прощения! Обезоруженная, лишенная возможности связаться со своим хозяином, беспомощная, если не считать случайных навыков немудреного колдовства, Альсина потеряла присутствие духа и уже подумывала о том, чтобы бежать за границу, а не возвращаться в Тарантию.

Но потом опомнилась: Туландра Ту всегда обходился с ней доброжелательно и щедро вознаграждал за услуги. Припомнила она и его смутные обещания обучить Альсину искусству настоящего колдовства, его разговоры о бессмертии, которое он ей подарит, а когда сам станет правителем Аквилонии — навечно, — он уверял Альсину, что сделает ее своей первой советницей.

В конце концов Альсина решила вернуться в столицу и встретить возможный гнев своего господина. Кроме всего прочего, будучи очаровательной женщиной и проницательным дипломатом, она умела поставить себя с любым мужчиной, несмотря на его сан. Успокоившись, она уснула, готовая отправиться в путь с восходом.

Незадолго перед восходом аквилонский сотник явился к шатру маршала, чтобы получить очередные распоряжения. Двое часовых, измученные долгой ночью и с нетерпением ожидавшие смены, отдали ему честь, после чего один из них провел сотника в шатер.

Но маршал Прокас был уже не в состоянии отдавать распоряжений, разве что только в Аду. Он лежал навзничь в луже запекшейся крови, сжимая окоченевшими пальцами рукоять предательского стилета, оборвавшего жизнь самого могучего из аквилонских воинов.

Часовые перевернули тело маршала и безумными глазами глядели на бездыханного полководца. Пепельно-седые волосы Прокаса, спутанные, в засохшей крови, наполовину закрывали его окаменевшее лицо.

— Я ни за что не поверю, что наш маршал покончил с собой, — прошептал ошарашенный сотник, — это на него не похоже.

— Совершенно верно, господин, — отозвался один из стражников. — Человек, решивший покончить с собой, не станет всаживать кинжал в стальную кольчугу. Должно быть, это девчонка...

— Девчонка? Какая девчонка? — взревел сотник.

— Зеленоглазая лазутчица, которую я привел в шатер поздно ночыо. Она уверяла, что привезла королевское послание. Вот и ее следы. — Солдат кивнул на очертание подошвы, отпечатавшейся на перепачканном грязью ковре. — Мы не хотели оставлять маршала наедине с ней, но маршал приказал нам ждать снаружи.

— А где же эта девчонка?

Часовой развел руками:

— Не знаю, куда она подевалась. Но только через дверь она не выходила. Мы с Сергием не смыкали глаз и никуда не отлучались от шатра с того момента, как оставили генерала. Можете спросить у лагерной стражи.

— Хм, — проговорил сотник, — только черт может незамеченным выбраться из охраняемого боевого лагеря.

— Тогда, пожалуй, она и есть черт, — пробормотал часовой, прикусив губу. — Посмотрите, вон, на ковре, какой-то блестящий полукруг, черный как бездна Ада.

Сотник взглянул на осколок обсидиана и откинул его носком сапога.

— Какой-то поганый амулет, никчемная побрякушка. Ладно, черт или нет, нужно что-то делать. Оставайся здесь, у тела маршала, а я вызову отряд, чтобы прочесать лагерь и близлежащие холмы. Сергий, приведи горниста. Ну, попадись мне эта чертовка...

Оставшись в шатре один, старший часовой поднял отброшенный сотником амулет. Он осмотрел находку, связал концы порванной цепочки и надел талисман на шею.

Невелико украшение, но, кто знает, может, осколок камня принесет ему удачу. Талисман так талисман, а солдату на войне пригодится вся удача, что только есть в запасе у богов.

* * *

Конан перегнулся через край огромного валуна и внимательно осматривал расположение королевского войска, все еще стоявшего лагерем на северном берегу Алиманы. Днем раньше во вражеском лагере что-то случилось; там было много шума и суеты. Но из своего укрытия даже зоркий Конан не мог разобрать причины беспокойства.

Не отрывая взгляда от движения на противоположном берегу, Конан принял от слуги кусок холодного мяса и с волчьим аппетитом впился в него зубами. Стряхнув с себя последние признаки болезни, вызванной отравленным вином, он чувствовал прилив энергии. Кроме того, бегство Приграничного Легиона остудило гнев Конана, вызванный поражением его войска у Алиманы, где он потерял многих верных сторонников.

Годы прошли с тех пор, как киммерийский полководец в последний раз сражался в партизанской войне — нанося удары из-за угла, устраивая засады, нападая на превосходящее числом войско врага под покровом тьмы. После этого он командовал отрядом разбойников в Зуагирской пустыне. И вот этот опыт пригодился, сохранился в памяти, острый как бритва, несмотря на то что прошло столько лет.

Однако теперь, когда вражеское войско переправилось через Алиману и раскинуло свой лагерь на противоположном берегу, положение армии Конана изменилось: он потерял свое главное преимущество, и это его озадачивало.

Воины, стоящие под развевающимся Львиным Знаменем, не смогут переправиться через реку, пока королевские отряды на северном берегу следят за каждым их движением, готовые отразить любое нападение. Для того чтобы атака была успешной, атакующие, как и при штурме крепости, должны превосходить атакуемых числом, а этого преимущества у повстанцев не было. Не мог Конан больше полагаться и на тактику партизанской войны, не было проку и от его посаженных на коней лучников. Более того, припасы подходили к концу

Конан нахмурился и продолжал мрачно жевать свою солонину. По крайней мере, успокаивал себя он, войско Прокаса не предпринимает попыток вновь перейти реку и вступить в бой. И в который раз задумался он над причинами беспокойства во вражеском лагере.

На противоположном берегу воины Приграничного Легиона расчищали место для лагеря; там, где Куларская дорога выходила к реке. Они валили деревья вниз и вверх по реке. Позади лагеря сплошной стеной зеленел лес: весенние цветы успели уже опасть. Конан разглядел группу всадников, въехавшую на территорию лагеря, и до его слуха донеслось пение многих труб.

Конан заслонил глаза от солнца и прищурился. Обернувшись к слуге, он коротко распорядился:

— Мелия, разведчика ко мне. Быстро!

Слуга исчез и вскоре появился в сопровождении худого старика. Конан устремил на разведчика потеплевший взгляд. Мелий служил с Конаном еще на границе с пиктами. Его глаз был зорче, чем у ястреба, его походка легче шелеста ветра.

— Кто это там въехал во вражеский лагерь, старик? — спросил Конан, кивнув в сторону противоположного берега.

Разведчик, напрягая зрение, впился глазами в группу всадников, движущихся между шатров. Через некоторое время он проговорил:

— По чину не ниже генерала, судя по обилию свиты. И, судя по регалиям, из благородных.

Конан послал слугу за Декситеем, который хорошо разбирался в геральдических знаках. Пока разведчик описывал гербы, вышитые на плаще всадника, жрец потирал переносицу, припоминая значение символов.

— Я думаю, — в конце концов проговорил Декситей, — что это герб князя Туны.

Конан раздраженно передернул плечами:

— Имя знакомо мне, но не думаю, что мне приходилось встречать князя. Что тебе известно о нем?

Декситей задумался.

— Туна — это восточное княжество Аквилонии. Но я никогда не встречал нынешнего князя. Я припоминаю какие-то слухи, с год назад, о скандале, связанном с его восшествием на престол, но детали мне не известны.

Вернувшись в лагерь, Конан созвал своих советников, чтобы расспросить их о прибывшем во вражеский стан. Однако ему не удалось получить новых сведений о князе Туны, кроме, разве, того, что тот служил на мирных восточных границах и, насколько известно, не отличался там ни особенной храбростью, ни позорным бесчестьем.

К полудню Мелий доложил, что отряды Приграничного Легиона во вражеском лагере выстроились на плацу, где князь Туны прочел им какой-то указ, причем свиток, из которого он читал, был украшен внушительными лентами и печатями. Просперо со слугой выбрались из лагеря и, затаившись в прибрежных кустах, слушали. Поскольку один из десятников повторял каждую фразу указа, громким голосом, доносившимся до их ушей по речной глади, ошеломленные повстанцы узнали, что маршал Прокас покончил с собой и Аскаланте, князь Туны, назначен командующим Приграничным Легионом. Просперо передал эту новость остальным главарям повстанцев.

— Прокас самоубийца? — воскликнул Конан. — Именем Крома, ни за что не поверю! Хотя старик волею судеб стал моим противником, он был настоящим воякой и лучшим полководцем во всей Аквилонии. Такие как Прокас дорого продают свою жизнь; они не расстаются с ней задаром. Я чую здесь предательство. Что скажут мои советники?

— Что касается меня, — проговорил Декситей, перебирая четки, — я вижу в этом коварную руку Туландры Ту. Он давно ненавидел маршала.

— Неужели никто из вас больше ничего не знает об этом Аскаланте? — потребовал Конан. — Может ли он командовать войском? Закален ли в битвах? Или просто еще один прихвостень безумного Нумедидеса?

Когда остальные покачали головами, Конан продолжал:

— Ладно. Велите вашим десятникам расспросить солдат, служил ли кто-нибудь под началом князя и что он за полководец.

— Ты думаешь, — спросил Просперо, — что новый командир Приграничного Легиона может оказаться полезным нам?

Конан пожал плечами:  — Как знать, увидим. Если маневр, обещанный Троцеро, удастся...

Князь Троцеро затаил улыбку.

На следующее угро собравшиеся на наблюдательном пункте вожди повстанцев в ожидании вглядывались в происходящее на противоположном берегу. Небольшая группа всадников, миновав шеренги выстроенного парадом Приграничного Легиона, выехала за пределы королевского лагеря и скрылась в клубах пыли на

Куларской дороге. Среди них, запряженная парой черных рысаков, медленно и величаво двигалась колесница маршала. На ней был установлен черный деревянный ящик — гроб с телом Амулия Прокаса.

Конан проговорил:

— Вот и все, что осталось от старика Амулия. Если бы он был правителем Аквилонии, все было бы совсем иначе.

Несколько ночей спустя, когда густой туман укрыл поверхность Алиманы тяжелым одеялом, пловец, одетый во все черное, отправленный князем Троцеро за реку несколько дней назад, вернулся. На его груди опять был прикреплен конверт из промасленного шелка.

В ту самую ночь Львиное Знамя поднялось над чеканным серебром бессонной луны.

 VIII. Побоище при Алимане

В течение нескольких месяцев сторонники князя Троцеро прилежно выполняли порученное задание. На ярмарках и в придорожных харчевнях, в селах и на хуторах, в городах и в замках — по всей провинции Пуантен пронеслась весть: «Идет Освободитель!»

Так называли Конана соратники князя Троцеро, помнившие рассказы о киммерийском великане из далекого прошлого. Слышали они, как отряды под его началом, переправившись через серебристые воды Реки Громов, наголову разбили вероломных пиктов, чьи набеги долгие годы опустошали плодородные равнины боссонской земли. Пуантенцы, помнившие о подвигах бесстрашного воина, молили небеса освободить страну от безжалостного тирана.

В течение долгих недель лучники, йомены и вооруженные крестьяне группами и поодиночке двигались на юг, к Алимане. В деревнях, склонившись над кружками с элем, судачили крестьяне о грядущем нашествии.

Наконец, наконец близок час освобождения! Вот-вот придет тот, кто вызволит землю Пуантена, а потом и всю Аквилонию из-под пяты безумного Нумедидеса.

Весть, которую так долго ждали, прибыла в конверте из промасленного шелка, конверте, запечатанном перстнем любимого ими князя. И они были готовы.

Продрогший в густой туманной ночи часовой, юноша из Гандерланда, чихнул и, ежась от холода, потоптался на месте, чтобы согреться. Лагерный караул и в хорошие времена был скучным занятием, а в сырую холодную ночь он становился просто невыносимым.

Если бы его так глупо не застали в объятиях командирской подруги, мрачно думал часовой, он сейчас проводил бы ночь в теплом бараке вместе с остальными. И вообще, какой смысл караулить главные ворота Куларских казарм в такую ночь? Неужели комендант опасается прихода вражеского войска из Кора, Немедии или Ванахейма?

Воинский пир разливался весельем. Канделябры горели тысячами зажженных свечей, пламя которых отражалось в серебряных изгибах. Сверкающие в своих парадных хитонах, молодые сотники заигрывали с местными красавицами, которые грациозно скользили по мозаичному полу, смехом отвечали на комплименты сладкоречивых кавалеров, в то время как их матери — разодетые матроны — внимательно следили за каждым движением дочерей с позолоченных лавок, расставленных вдоль лепных стен.

Бал подходил к концу. Королевский наместник, досточтимый Конрадин, появившийся на открытии торжеств, давным-давно отбыл в своей колеснице. Старший сотник Армандий, комендант Куларского гарнизона, зевал, свесив голову над кубком великолепного пуантенского вина. Мрачно глядя на танцующих со своего ложа, обитого красным бархатом, он думал о том, что все эти кружения и поклоны — занятие, достойное лишь детей. Через час, решил он, можно будет ехать домой. Его мысли обратились к его зингаранской подруге, темноглазой красавице, ожидавшей возвращения коменданта. Он сонно улыбнулся, вспоминая нежные губы и другие прелести зингаранки, и погрузился в сон.

Почуяв дым, слуга распахнул парадную дверь и, увидев, что горит солома, высокой кипой сваленная у стен казармы, забил тревогу.

Через считанные секунды королевские офицеры стали вылетать из пылающего здания, словно рчелы из улья. Воины и их дамы, разгневанные и перепуганные, увидели, что плац перед казармами был заполнен молчаливыми угрюмыми людьми с грозными взглядами; в их загорелых натруженных руках блестели обнаженные мечи.

К несчастью для офицеров, они были вооружены лишь кинжалами, годными скорее для парадов, чем для битвы: королевские воины оказались практически беззащитными перед толпой ощетинившихся сталью повстанцев. Через час Куларио был в руках восставших. Рядом со знаменем князя Пуантена, украшенного огненными леопардами, взвился неизвестный доселе флаг с золотым львом на черном поле.

В отдельной комнате лучшего в Куларио постоялого двора королевский наместник играл в кости со своим дружком — аквилонским сборщиком податей в южных провинциях. Перед игроками стояли полупустые кубки, и большой проигрыш сделал наместника угрюмым и раздражительным. И все же, покинув офицерский бал, Конрадин, зная тяжелый нрав своей ворчливой жены, предпочел компанию своего старого собутыльника возвращению домой. Присутствие находившегося в комнате часового еще больше разозлило наместника, и он велел воину ждать у ворот постоялого двора.

— Оставь меня в покое, — напустился он на часового.

— Верно, невезучему игроку нужно сосредоточиться, — насмешливо поддакнул сборщик податей. Он знал, что бедняге не придется мерзнуть слишком долго — кошель наместника был почти пуст.

Продолжая игру, захваченные непредсказуемым танцем костяных кубков, игроки, затаив дыхание, ожидали улыбки фортуны. Они не обратили внимания на глухой удар, донесшийся с улицы, и звук упавшего на деревянный настил крыльца тела. Дверь комнаты распахнулась от резкого удара сапога, и толпа разъяренных крестьян, вооруженных дубинами, косами, вилами и мечами, заполнила помещение. Игроков выволокли из-за стола и повели к грубо сколоченной виселице, только что установленной в центре рыночной площади.

Воины Приграничного Легиона узнали о бунте, охватившем провинцию однажды утром, когда начальник лагерной стражи совершал обход постов. Обнаружив одного из караульных лежащим в тени обозной повозки, разгневанный сотник пнул его сапогом под ребра. Когда эта мера не произвела должного эффекта, начальник стражи склонился над спящим. Его рука наткнулась на что-то влажное. В ошеломлении он уставился на свои перепачканные кровью пальцы и перевел обезумевший взгляд на перерезанное горло несчастного. Вскочив на ноги, начальник стражи набрал воздуха в легкие, чтобы поднять тревогу, но задохнулся застрявшим в горле криком, когда неумолимая стрела пронзила его сердце.

Туман тяжелым одеялом стелился над неспокойными водами Алиманы, цеплялся за искривленные стволы прибрежных деревьев, окутывал молчаливые шатры спящих воинов. Туман густым водоворотом клубился по краям притихшего лагеря, там, где в кроваво-красном сумраке утопал лес. Между вековых дубов бесшумно двигались фигуры в лохмотьях с кинжалами в руках и с луками за плечами. Словно тени, пробираясь сквозь туман, они тихо входили в спящие шатры и вскоре появлялись, вытирая о полы плащей окровавленные кинжалы.

Пока эти люди методично вырезали спящее войско в лагере, другие — такие же молчаливые тени — переходили вброд бурлящие воды Алиманы. Они тоже были вооружены.

* * *

Аскаланте, князь Туны, проснулся от душераздирающего вопля. За ним последовали крики изо всех концов лагеря, а потом и весь лагерь превратился в бурлящий хаос. На мгновение Аскаланте подумалось, что он бредит. Но тут до него донеслись звуки боя, вопли раненых, стоны умирающих, топот сотен ног, свист стрел и лязг стали.

Бормоча проклятия, князь вскочил полуодетый с походной кровати, откинул полог шатра, и его взору предстал сущий ад. Горящие шатры окрашивали сереющее небо ужасающим светом. Повсюду в жирной от крови грязи валялись трупы, напоминавшие игрушечных солдат, разбросанных непослушным ребенком. Полуодетые аквилонцы в исступлении пытались отбиваться от закованных в броню врагов, вооруженных копьями, мечами и секирами. Вражеские лучники в упор расстреливали безоружных королевских воинов. Аквилонские сотники и десятники героически пытались выстроить в боевой порядок своих пехотинцев и вооружить тех, кто выбегал из шатров с пустыми руками.

У шатра, у входа в который стоял обезумевший от страха князь Туны, показалась гигантская фигура. Это был Громель, огромный боссонец, изрыгавший страшные проклятия. Ошеломленный Аскаланте уставился на него. На сотнике была набедренная повязка и кольчуга, надетая прямо на голое тело. Кольчуга была изорвана, и из-под стали виднелся его мускулистый торс, представлявший из себя страшное кровавое месиво.

— Нас предали! — взревел Аскаланте, схватив Громеля за перепачканную кровью руку.

Громель стряхнул с себя руку князя и сплюнул кровью.

— Предали или застали врасплох, а может быть, и то и другое, — прорычал боссонец. — Провинция взбунтовалась. Наши караулы перебиты; кони угнаны в лес, дорога на север перекрыта. Разбойники переправились через реку в этом проклятом тумане. Мы попали в мышеловку и не сможем отбиться от варваров.

— Что же делать? — прошептал Аскаланте.

— Спасаться бегством, — выпалил Громель. — Или сдаваться, что я и собираюсь сделать. Помоги мне перевязать раны, пока я в себе.

* * *

Скрытые туманом копейщики Конана перешли Ногарскую мель. Когда завязалась битва, к ним присоединились Троцеро, Просперо и Паллантид с лучниками и кавалерией. Прежде чем месяц высветился сквозь нагромождение туч, князь Пуантена оказался вовлеченным в генеральное сражение, так как отряды легионеров успели сомкнуть шеренги и, закрывшись мощными щитами, ощетинились копьями. Троцеро повел своих тяжеловооруженных рыцарей на этот железный барьер, и, после нескольких неудачных попыток, его людям удалось прорвать строй. Началась кровавая бойня.

Нумедийский лагерь был временным укрытием, растянувшимся вдоль северного берега Алиманы и упирающимся в лесистые холмы. Его излишняя рассредоточенность усложняла оборону лагеря. Как правило, аквилонские воины строили свои лагеря в форме квадрата, укрепляя их земляным валом или бревенчатыми изгородями. В данном случае ни один из этих методов защиты применен не был, поэтому стан Приграничного Легиона был столь уязвим. Неудачное расположение и эффект внезапности атаки повстанцев поставили Армию Освобождения (как стали называть войско Конана) в благоприятную ситуацию, хотя легионеры превосходили объединенные силы Конана и восставших пуантенцев по численности.

Кроме того, дух Легиона был подорван, и даже лучшие аквилонские воины уже не действовали как бойцы пресловуто непобедимой армии. Аскаланте объявил своим полководцам, что Амулий Прокас, раскаявшийся в своем вероломном вторжении в аргосские земли, покончил с собой. Однако воины Легиона с трудом верили этому объяснению. Они слишком хорошо знали и любили своего маршала за его несгибаемую волю и стойкость.

Сам Аскаланте показался воинам позером и пройдохой. Несмотря на то что у него был кое-какой военный опыт, вся его служба ограничивалась охраной мирных рубежей.

И, кроме того, любому полководцу, который принимает командование закаленными в битвах воинами, необходимо время, чтобы в его подчиненных остыла ярость неповиновения и противодействия. Однако вялость и куртуазные манеры нового маршала не могли успокоить его полководцев, чье недовольство передалось и простым воинам.

Нападение бунтовщиков было блестяще спланировано. Когда пуантенские крестьяне перебили часовых, подожгли шатры и угнали лошадей, проснувшиеся аквилонцы попытались построиться в боевом порядке, чтобы отразить атаку нападающих вдоль северной границы лагеря. Но одновременно атакованные с юга отрядами Конана, ряды аквилонцев смешались, и началась настоящая бойня.

Маршал Аскаланте бежал. Отыскав лошадь, он вскочил на нее, неоседланную, и, за неимением стремян, хлеща ивовым прутом, во весь опор погнал перепуганное животное к лесу. Едва не напоровшись на кордон пуантенцев, князь скрылся в густой ночи.

Такой беспринципный негодяй, как Громель, легко мог завоевать расположение победоносного врага, сдавшись в плен вместе со своим отрядом, но для Аскаланте это было немыслимо. Он дорожил своей дворянской честью. Кроме того, князь догадывался о том, какова будет реакция Туландры Ту на разгром королевского войска. Колдун ожидал, что Аскаланте будет удерживать армию бунтовщиков на южном берегу Алиманы — при нормальных обстоятельствах несложная задача, даже для неопытного полководца. Но всеведущий волшебник каким-то образом просмотрел восстание пуантенцев — событие, которое застало бы врасплох любого военачальника, не говоря уже о новоиспеченном маршале Аскаланте. И вот, аквилонский лагерь сожжен и уничтожен, и королевское войско разбито наголову. Все, что осталось князю, — это уносить ноги как можно дальше и от вероломного вождя бунтовщиков, и от темноликого тарантского шамана.

Всю ночь скакал князь Туны между высокими деревьями под безлунным хмурым небом, и восход застал его поблизости от места кровавого побоища. Подстегиваемый мыслями о сокрушительном гневе Туландры, он гнал своего обессилевшего коня во весь опор. В восточных пустынях Аскаланте надеялся найти место, где не настигнет его месть колдуна.

Но по прошествии времени сердце Аскаланте наполнилось кипящей яростью на Конана-киммерийца, главного виновника его позора. В глубине души князь Туны поклялся, что когда-нибудь он отомстит Освободителю.

* * *

Перед рассветом Конан объезжал разрушенный лагерь Приграничного Легиона, получая донесения своих сотников. Сотники легионеров числились среди раненых или убитых, часть воинов бежала в лес, где их преследовали партизаны Троцеро. Целое подразделение королевского войска, семьсот воинов, перешло на сторону Конана. Им командовал боссонский сотник Громель. Переход на сторону восставших этого отряда — пуантенцев, боссонцев, гандерландцев и нескольких десятков других аквилонцев — обрадовал киммерийца. Опытные, хорошо обученные профессиональные воины бесспорно увеличат боевые способности повстанцев, укрепят разношерстные ряды Войска Освобождения.

Хорошо разбирающийся в людях Конан подозревал, что Громель, которого он встречал еще на Пиктской границе, был не только грозным воином, но и человеком, на которого нельзя было положиться. Однако Конан готов был примириться, пока это было ему на руку. Он назначил великана сотника офицером Войска Освобождения.

Отряды усталых воинов снимали с мертвых вооружение и складывали трупы на погребальный костер. Подошел Просперо. Его латы, забрызганные кровью, казались ржавыми в розовом свете восхода. Он был в хорошем расположении духа.

— Что скажешь? — осведомился Конан.

— Хорошие новости, маршал, — осклабился Просперо. — Мы захватили весь вражеский обоз с оружием и припасами, достаточными для двух армий.

— Отлично! А что с лошадьми?

— Лесники окружили аквилонских коней, которых они выпустили, так что мы теперь при лошадях. Да, еще мы захватили несколько тысяч пленных, которые сдались, когда поняли, что сопротивление бесполезно.

— Предложи им вступить в наше войско. А тех, кто откажется, вели отпустить на все четыре стороны. Безоружные нам не опасны, — равнодушно проговорил Конан. — Если мы выиграем эту войну, нам понадобится доброе имя. Вели Паллантиду предоставить всем пленным право выбора.

— Хорошо, о маршал. Еще приказы? — спросил Просперо.

— Утром выступаем на Куларио. Люди Троцеро сообщают, что вплоть до самого города они не встретили ни одного вооруженного аквилонца.

— Значит, у нас будет легкий переход до самой Тарантии, — ухмыльнулся Просперо.

— Возможно, но может быть и нет, — ответил Конан, прищуриваясь. — Пройдет несколько дней, пока известие о сегодняшней битве достигнет Боссонии и Гандерланда и тамошние гарнизоны выступят нам навстречу. Но они подойдут вовремя.

— Да, я думаю, королевское войско возглавит князь Ульрик Раманский, — задумчиво проговорил Просперо. Когда к ним присоединился Троцеро, Просперо добавил: — Как ты считаешь, князь?

— Без сомнения, Ульрик, — отозвался тот. — Жалко, что мы не смогли встретиться с северными баронами. Они бы задержали Ульрика.

Конан передернул огромными плечами.

— Подготовьте отряды к выступлению сразу после полудня. Я пойду взгляну на пленных Паллантида.

Через несколько минут Конан обходил ряды обезоруженных королевских воинов, то и дело останавливаясь, чтобы спросить:

— Хочешь вступить в Войско Освобождения?

Во время обхода взгляд Конана остановился на одном из воинов. На его волосатой груди что-то блеснуло. Конан приблизился и рассмотрел обсидиановый полукруг, висящий на тонкой цепочке на груди пленного. С минуту Конан стоял, уставившись на медальон, силясь припомнить, где он его видел. Зажав осколок между пальцами, Конан спросил пленного:

— Где ты взял эту штуку?

— О маршал, я нашел этот талисман в шатре маршала Прокаса в то утро, когда его... когда он погиб. Я думал, он принесет мне счастье.

Конан посмотрел на пленного прищурясь:

— Он не принес счастья маршалу Прокасу. Дай-ка его мне.

Воин сорвал с шеи цепочку с амулетом и, дрожа от замешательства и страха, протянул ее Конану. В этот момент подошел Троцеро, и Конан, все еще рассматривая черный полукруг, проговорил:

— Я знаю, где видел этот талисман. Он был на шее танцовщицы Альсины.

Троцеро поднял брови в удивлении:

— Значит...

— Потом, — оборвал его Конан и, кивнув пленному, продолжал обход.

* * *

Когда первые лучи утреннего солнца окрасили розовым светом высокие облака, обозный поезд и арьергард армии Конана переправились через Алиману. Вскоре после этого Войско Освобождения выступило в путь через Пуантен на Куларио и дальше на Тарантию, столицу аквилонских королей. Вновь вступив на акви-лонскую землю после долгих месяцев скитаний во враждебных степях и по чужестранным дорогам, повстанцы воспрянули духом. Несмотря на страшную усталость после ночной битвы, воины затянули походную песню, удаляясь все дальше на север по пуантен-ской дороге.

Опережая войско повстанцев, быстрее ветра неслась весть: «Освободитель идет!» Начавшись не громче шепота, росла и крепла она, превращаясь в могучий многоголосый крик, клич, который способен свергать древние династии и переворачивать троны монархов.

Конан и его полководцы были в прекрасном расположении духа. Ближайшие королевские отряды, не извещенные о их приближении, находились в сотнях лиг от армии повстанцев. Амулий Прокас был мертв, и восставшим некого было опасаться вплоть до самой Тарантии. Мятежники знали, что ворота, ведущие в столицу, будут заперты, и Черные Драконы — королевская гвардия — будут сражаться до последней капли крови, обороняя город и своего государя. Но за повстанцами стояли тысячи и тысячи простого народа, а впереди, за высокими неприступными стенами, возвышался королевский трон, и, значит, они должны преодолеть любые препятствия.

Но был один враг, которого явно недооценили мятежники. Темноликий колдун Туландра Ту.

* * *

В пурпурном зале, освещенном свечами из человечьего жира, на черном троне восседал Туландра Ту. Он смотрел в свое обсидиановое зеркало, огромным напряжением воли пытаясь оживить черную блестящую поверхность. В конце концов, вздохнув, он откинул голову, чтобы дать отдохнуть уставшим глазам. Затем, нахмурившись, углубился в изучение листа пергамента, где его неразборчивым почерком были запечатлены астрологические формулы, необходимые для колдовского сеанса. Он взглянул на хрустальные водяные часы, но не нашел ошибок ни во времени суток, ни в дне — ни единой оплошности, которая могла стать причиной его неудачи. По неизвестным причинам Альсина вновь не связалась с ним в назначенное время.

Стук в дверь прервал его тяжкие раздумья.

— Входи, — проговорил колдун в раздражении.

Полог, скрывающий дверь, откинулся, и на мраморном пороге показался Хсяо. Наклонив голову в почтительном приветствии, кхитаец доложил:

— Господин, госпожа Альсина желает говорить с тобой.

— Альсина! — Дрожь в голосе выдала возбуждение колдуна. — Немедленно зови ее.

Шторы, скрывающие дверь, бесшумно задернулись, затем вновь распахнулись. Вошла Альсина. Ее пажеское одеяние было изорвано, пропитано пылью и грязью дороги. Черные волосы перепутаны, на лице застыло выражение тревоги и страха. Она едва волочила усталые ноги. Прекрасная девушка, совсем недавно отправившаяся в Мессантию, казалась сейчас измученной старухой.

— Альсина, откуда ты? Что случилось? — вскричал колдун.

Еле слышным шепотом та ответила:

— Разреши мне сесть, о господин. Подкашиваются ноги...

— Садись.

Когда Альсина опустилась на мраморную скамью и закрыла глаза, Туландра Ту громко прошипел:

— Хсяо, вина для госпожи! Ну, теперь рассказывай, что произошло.

Девушка всхлипнула.

— Я провела восемь дней в дороге, останавливаясь лишь чтобы вздремнуть да наскоро поесть.

— Но почему?

— Я прибыла сообщить тебе, что Амулий Прокас мертв.

— Отлично! — воскликнул Туландра, и в глазах его вспыхнули злые огоньки.

— Но Конан жив!

Услышав это, колдун во второй раз в этот день потерял самообладание.

— Проклятье! — завопил он. — Как это могло случиться? Говори же, негодяйка!

Прежде чем ответить, Альсина пригубила вино из кубка, принесенного слугой. Затем она сбивчиво рассказала обо всем, что произошло в лагере Приграничного Легиона.

— И вот, — заключила она, — опасаясь, что ты еще не проведал о выздоровлении Конана, я почла своим долгом сообщить об этом.

Угрожающе нахмурившись, колдун устремил на Альсину свой гипнотический взор:

— Вместо того чтобы пускаться в такую длинную дорогу, почему ты не воспользовалась своим волшебным зеркалом?

— Я не могла, Мессир. — Альсина виновато заломила руки.

— Почему? — голос Туландры сорвался. — Ты потеряла свиток с описанием планет, который я тебе дал?

— Нет, господин; еще хуже. Я потеряла мой осколок зеркала. Я потеряла мой талисман!

— О демоны! — проревел колдун. — Растяпа! Как ты могла? Ты потеряла рассудок! Или, может быть, ты поддалась на соблазнение какого-нибудь варвара? Ты, похотливая кошка! За это я придумаю тебе наказание, какое еще и не снилось ни одному смертному. Я не только уничтожу твое тело, я сотру в порошок саму душу! Ты испытаешь все муки своих прежних жизней, от лужи смердящей слизи до червя, водяной твари, волосатого чудовища! Ты будешь молить меня о смерти!

— Выслушай меня, господин! — вскричала Альсина, бросаясь к ногам колдуна. — Тебе известно, что похоть чужда мне, если только она не служит благу Его Величества. — Рыдая, она рассказала о поединке в шатре Прокаса и о том, как она обнаружила пропажу талисмана.

Туландра Ту прикусил губу, стараясь сдержать растущий гнев.

— Что же, — проговорил он, — в деле такой важности нельзя допускать ошибок. Если бы твой кинжал попал в сердце, Прокас не смог бы сорвать твой амулет, а упал замертво там, где стоял.

— Я не думала, что под его тогой надета кольчуга. Разве ты не можешь отколоть еще кусок от своего волшебного зеркала?

— Могу, но приспособить его для передачи посланий на дальние расстояния настолько сложно, что война кончится прежде, чем я добьюсь этого.

Туландра задумался, поглаживая острый подбородок.

— Ты уверена, что Прокас мертв?

— Да. Его сердце уже не билось, когда я покинула шатер.

— Ладно. Но как же ты просчиталась с киммерийцем?

Альсина в отчаянии вздохнула.

— Я подсыпала ему яду столько, что хватило бы на двух человек. Но его исполинское сложение и нечеловеческая энергия...

Голос Альсины вздрогнул, и она повалилась в ноги своему хозяину.

Туландра Ту поднялся. Возвышаясь над дрожащей от ужаса девушкой, он воздел руки к небу:

— О боги! Неужели никто из моих слуг не в состоянии выполнить простейшего приказа?

И затем, обратив внезапный гнев на распростертую у его ног Альсину, добавил:

— Идиотка! Как можно накормить льва тем, чего едва хватает собаке?

— О господин, ты ничего не сказал, а мне ли решать, сколько нужно багрового лотоса, чтобы убить великана? — голос Альсины возвысился, и в нем послышалась ярость. — Ты сидишь здесь, в своем роскошном дворце, а твоя несчастная раба мотается по всей стране и в дождь, и в зной, рискуя жизнью, чтобы тебе угодить. И у тебя не нашлось для нее ни единого доброго слова!

Туландра Ту развел руки и поднял ладони в жесте прощения.

— Ладно, ладно, милая Альсина, не будем ссориться. Когда союзники ссорятся, враг выигрывает битву. Если в следующий раз я велю тебе отравить кого-нибудь, я пошлю вместе с тобой человека, который сумеет определить нужную дозу.

Туландра сел и невесело улыбнулся:

— Должно быть, боги сейчас потешаются над случившимся. Отослав Амулия в мир иной, я с радостью воскресил бы его, если бы это было в моих силах; никто, кроме него, не сможет победить варвара с его сворой.

Я думал, Аскаланте и Громель смогут отразить попытки бунтовщиков переправиться через Алиману. И они смогли бы удержать разбойников, если бы не Конан. Теперь придется искать более способного командующего Приграничным Легионом. Над этим нужно подумать. Князь Ульрик Раманский командует северной армией в Гандерланде, на границе с Киммерией. Он способный полководец, но много дней пройдет, пока он получит приказ и прибудет в расположение Легиона. Принц Нумитор стоит ближе, на пиктской границе, однако...

Негромкий стук в железную дверь эхом разнесся по залу, словно звон бронзового колокольчика. Войдя, Хсяо доложил:

— Сообщение из Мессантии, полученное только что Вибием Латро с голубиной почтой. — Наклонившись, он подал жрецу небольшой свиток.

Туландра Ту поднялся и, поднеся свиток поближе к одной из свечей, стал читать. Его губы сжались, так что рот превратился в едва различимую тонкую линию. Наконец он вымолвил:

— Да, госпожа Альсина, боги моего дальнего острова, кажется, совершенно безразличны к судьбе своего баловня!

— Что случилось на этот раз? — спросила Альсина, поднимаясь из-за стола.

— Принц Кассио отправил послание из Рабирийских гор домой в Мессантию. Похоже, что Конан, оправившись от болезни, переправился через Алиману и при поддержке пуантенских лордов и крестьян наголову разгромил Приграничный Легион. Старый сотник Громель перешел со своим отрядом на сторону восставших; Аскаланте, скорее всего, бежал. Среди убитых и пленных его не обнаружили.

Волшебник смял послание и взглянул на Альсину; его глаза горели такой яростью, какой она не встречала во взгляде ни одного из смертных. Он прохрипел:

— Иногда мне хочется уничтожить тебя, растоптать, как упавшую свечу. Я обладаю силой заклинания, способного обратить моего врага в горсть праха, без единого проблеска огня и завитка дыма...

Альсина отпрянула, заслонилась руками, но ей было не скрыться от колдовского взгляда чародея. Ее тело вспыхнуло, словно охваченное языками пламени, вырвавшимися из разверзшегося жерла печи. Что-то жгло ее изнутри, она зажмурила глаза, чтобы избежать магических волн, источаемых жрецом. Когда Альсина все же решилась раскрыть их, она едва успела вскинуть руки, чтобы заслониться от чудовищного взрыва, и рот ее исказился истерическим криком.

На том месте, где еще мгновение назад находился колдун, сейчас извивался огромный змей. Голова чудовища покачивалась у самого лица девушки, глаза-щели пускали разъедающие лучи, проникающие в самую душу Альсины, ужасающий змеиный запах разъедал ноздри. Чешуйчатые челюсти широко раскрылись, обнажая пару острых, как кинжалы, клыков, и чудовищная голова метнулась к Альсине. Отскочив, она вновь зажмурилась, а когда открыла глаза, перед ней снова стоял Туландра Ту.

С кривой усмешкой, перерезавшей его узкое лицо, колдун прошипел:

— Не бойся, несчастная. Я не собираюсь уничтожать мои орудия, пока они достаточно остры.

Все еще дрожа от ужаса, Альсина нашла в себе достаточно самообладания, чтобы спросить:

— Вправду ли ты обернулся змеем, о господин, или мое сознание помутилось, повинуясь твоему колдовству?

Туландра не обратил внимания на ее вопрос.

— Я лишь напомнил тебе, кто из нас хозяин, а кто слуга.

Альсина была рада сменить тему разговора. Кивнув на смятый пергамент, она спросила:

— Как Фадий узнал о сообщении принца Кассио?

— Мило Аргосский объявил народное празднество по поводу победы бунтовщиков. Теперь ясно, на чьей стороне этот старый дурак. И еще: Мило распорядился изгнать Кесадо из своего царства; в последний раз нашего неудавшегося посла видали едущим под охраной гвардейцев Мило по дороге в Аквилонию. Я прикажу Вибию Латро назначить этого идиота дворцовым мусорщиком: больше он ни на что не годится.

Ну, теперь-то, я надеюсь, наш надоедливый полоумный король оставит все государственные дела в моем ведении и полностью предастся своим детским забавам. Я должен хорошо обдумать мой следующий ход в этой игре с фортуной, где наградой может стать царство. Можешь идти, Альсина. Хсяо позаботится о том, чтобы тебя накормили, напоили, одели и дали вымыться.

* * *

Протянувшаяся на лигу сверкающая сталью река, на которую походила сейчас движущаяся Армия Освобождения, петляя вокруг лесистых холмов, огибая поля и поместья, приблизилась к вратам крепости Куларио. Едущий во главе войска Конан остановил коня, увидев широко распахнутые ворота. Над крепостными башнями реяли знамена с темно-красными леопардами — гербом Пуантена. Там, за стенами города, толпы народа запрудили тротуары по обе стороны узкой улицы. В голове Конана зашевелилась его варварская подозрительность, в ожидании обмана, на который способны горожане.

Обернувшись к Троцеро, на белом коне ехавшему рядом с маршалом, Конан пробормотал:

— Уверен ли ты, что это не ловушка, в которую нас хотят заманить аквилонцы?

— Ставлю свою голову, что нет! — беззаботно отвечал тот. — Мне ли не знать своих людей.

Конан с минуту вглядывался в открывшийся перед ним город и сказал раздраженно:

— Пожалуй, мне не стоит изображать из себя завоевателя. Погоди-ка.

Он расстегнул ремни, снял шлем и повесил его на луку седла. Затем, гремя железом, спешился и пошел к воротам, ведя коня в поводу.

Так Конан Освободитель скромно вошел в Куларио, хмуро кивая толпившимся по обеим сторонам дороги горожанам. На голову маршала сыпались лепестки ароматных цветов; ему навстречу летели приветственные крики. Следуя за Конаном на коне, Просперо нагнулся к уху Троцеро и прошептал:

— Не слишком ли рано начали мы спорить о том, кто сменит Нумедидеса на аквилонском престоле?

Князь Троцеро ответил кривой улыбкой и пожал закованными в железо плечами, поднимая руку в приветствии восхищенным и преданным горожанам.

* * *

В своем дворце Туландра Ту сидел, склонившись над картой, развернутой на невысокой скамье с разложенными по углам золотыми слитками. Он обратился к Альсине, хорошо отдохнувшей после многодневной дороги, одетой в развевающийся хитон из желтого сатина, облегающий ее стройное тело и изящно оттеняющий густые черные волосы.

— Один из лазутчиков Латро сообщает, что Конан со своим войском находится в Куларио, отдыхает от битвы и длительного перехода. Вскоре они выступят на север, вдоль Хорота — на Тарантию. — Он ткнул в карту длинным ухоженным ногтем. — Остановить их можно вот здесь, у Имирийского откоса в Пуантене, который лежит на их пути. Единственная сила, обладающая достаточной мощью и временем, чтобы сделать это, — Королевская Приграничная Армия принца Нумитора, расположенная в крепости Тхандара в Вестермарке, в Боссонии.

Альсина взглянула на карту и проговорила:

— Почему же ты не прикажешь принцу Нумитору немедленно выступить на юго-восток, оставив в крепости небольшой гарнизон?

Колдун сухо усмехнулся:

— Мы еще назначим тебя маршалом, милая. Гонец с приказом принцу выехал сегодня на рассвете.

Туландра Ту стал измерять расстояния на карте пальцами.

— Однако, как видишь, если Конаново войско выступит в ближайшие два дня, Нумитору ни за что не добраться до откоса раньше бунтовщиков. Мы должны задержать разбойников.

— Да, господин, но как?

— Я немного знаком с магией воздействия на погоду. Я устрою так, что киммерийцу придется задержаться в Куларио. Принеси-ка волшебные порошки и яды, посмотрим, на что годится мое колдовство.

* * *

Конан стоял на городской стене рядом с вновь выбранным наместником Куларио. Небо, которое еще мгновение назад было безоблачным, стало хмуриться, и они с тревогой смотрели, как бесконечная гряда свинцовых туч затягивала мутнеющую лазурь.

— Мне это не нравится, маршал, — проговорил наместник. — Лето было дождливым, и вот, похоже, опять начинается. Постоянные дожди ничуть не лучше для урожая, чем засуха. Ну, вот! — закончил он, вытирая со лба огромную дождевую каплю.

Когда собеседники спускались по лестнице, навстречу им появился Просперо.

— Маршал! — закричал он. — Ты опять прогнал своего телохранителя!

— Именем Крома, мне нужно иногда побыть одному! — прорычал Конан. — Ни к чему мне твои няньки.

— Это цена власти, маршал, — сказал Просперо. — Ты теперь не просто наш полководец, ты стал символом движения, нашим духовным отцом. Мы должны беречь тебя, как берегут воинское знамя, как хранят священные реликвии. Если врагу удастся убить тебя, — считай, победа за ним. Поверь мне, город кишит шпионами Вибия Латро, ждущими случая, чтобы подсыпать яду в твое вино или всадить кинжал в спину.

— Ах, эти стервятники! — прокряхтел Конан.

— Да, но ты можешь умереть от жала ползущего гада так же, как и любой смертный. Поэтому, маршал, у нас нет выбора, как только ходить за тобой, как за новорожденным принцем. Тебе придется примириться с этим.

Конан брезгливо вздохнул.

— Да, вот во что превратилась жизнь безлошадного странника, каким я когда-то был. Ладно, вернемся во дворец наместника, пока этот ливень не смыл нас с лица земли.

Конан и Просперо быстро зашагали по булыжной мостовой, толстый наместник, тяжело дыша, семенил сзади.

Над их головой небеса разверзлись огнедышащей трещиной, страшным раскатом загрохотал гром. Дождь пошел сплошной стеной.

 IX. Стальной конь

Пока над перепуганным Пуантеном бушевала гроза, да такая, какой никто из жителей не припомнил, Тарантия купалась в теплых лучах великодушного солнца. Стоя на балконе дворца Туландра Ту, сопровождаемый Альсиной и Хсяо, смотрел на убегающие вдаль поля центральной Аквилонии, золотящиеся на солнце созревающими колосьями пшеницы. Обращаясь к танцовщице, вновь помолодевшей и прекрасной, с драгоценными каменьями, блистающими в черных волосах, в новом сатиновом одеянии, облегающем ее грациозное тело, колдун проговорил:

— Колесо небес подсказывает мне, что духи воздуха сослужили хорошую службу. Моя гроза бушует над Пуантеном, а когда она кончится, южные дороги и мели на каждой речушке станут непроходимыми. Войско Нумитора торопится из Вестермарка, и я должен присоединиться к нему.

Альсина улыбнулась:

— Ты хочешь сказать, что собираешься к месту битвы, господин? Иштар! Твое ли это дело? Могу ли я узнать, зачем?

— Войско Нумитора уступает бунтовщикам числом; и, несмотря на форсированный марш, Ульрик Раманский прибудет в Пуантен в лучшем случае через две недели после принца. Кроме того, я не могу доверять принцу Нумитору, он не отличается особой честностью, поэтому-то наш мошенник-король оставил в живых своего двоюродного брата, истребив всех остальных родственников. Я не могу доверить принцу оборонять Имирийский откос до подхода князя Ульрика. Мне придется держать его под контролем.

Колдун обернулся к слуге, узкоглазому телохранителю, который прибыл с ним из далеких заморских земель и сейчас стоял рядом с хозяином с видом, как всегда, непроницаемым.

— Хсяо, приготовь мою колесницу и собери все, что нам может понадобиться. Отправляемся завтра.

Почтительно наклонив голову, слуга удалился. Обернувшись к Альсине, Туландра Ту продолжал:

— Духи воздуха повиновались мне, посмотрим теперь, чем помогут нам духи земли. А тебя, Альсина, я оставляю здесь за себя.

— Меня, хозяин? О нет; я не достойна занять твое место.

— Ерунда, я объясню, что нужно делать. Прежде всего, тебе следует научиться сообщаться со мной при помощи Зеркала Птахмесу.

— Но ведь у тебя нет волшебного талисмана!

— В нем нет нужды. В отличие от тебя, я могу вызывать нужные образы силой воображения. Пойдем, некогда терять время.

Хсяо вывел из королевской конюшни коня, которого запрягали в колесницу Туландры. При беглом взгляде он мог показаться обыкновенным черным жеребцом; однако, если присмотреться, можно было заметить странный металлический блеск, которым отливала кожа животного. Более того, этот конь не бил копытами о землю и не отгонял хвостом надоедливых мух.

Вообще-то и сами мухи его не очень жаловали, хотя воздух во дворе конюшни полнился их гудением. Жеребец стоял без движения, пока Хсяо не подал ему команду, непонятную для тех, кто мог бы ее услышать; животное немедленно повиновалось.

Хсяо повел коня к каретному сараю и повернул его к месту, где стояла колесница Туландры. Когда конь задел копытом ось колесницы, раздался странный металлический звон.

Колесница колдуна, двухколесная повозка, выкрашенная в красный цвет, была украшена золочеными извивающимися змеями; в глубине ее виднелась широкая скамья. Пара резных столбиков поддерживала выгнувшуюся аркой деревянную раму, крытую полотном. Крыша была необычной; по полотну были вышиты загадочные знаки, среди которых зоркий глаз мог различить изображение луны и главных созвездий южного полушария.

Хсяо уложил вещи в ящик под скамьей, а полку над ней устелил шелковыми подушками. Между делом он мурлыкал себе под нос немудреную кхитайскую мелодию, построенную на причудливых полутонах.

* * *

Конан и Троцеро смотрели на сплошную стену дождя за окнами дворца наместника. Конан пробормотал:

— Вот уж не знал, что твоя земля лежит на дне моря, князь.

Князь покачал головой:

— Никогда в жизни не видел я такого ливня. Без колдовства здесь не обошлось, поверь мне. Думаешь, Туландра Ту...

Конан хлопнул князя по плечу:

— Вы, аквилонцы, видите волшебство в каждой тени! Только тебе отдавят ногу, и ты уже готов поклясться, что это козни Туландры Ту. Из моего опыта с колдунами я не могу сказать, что они настолько страшны, как кажется... Что скажешь, Просперо? — обратился он к вошедшему сотнику.

— Разведчики вернулись, маршал. Они сообщают, что все дороги непроходимы. Даже ничтожные ручейки обратились в бушующие потоки. Нет смысла выводить войско, нам не продвинуться и на лигу от города.

Конан пробормотал проклятие.

— Твои опасения насчет тарантийского колдуна подтверждаются, Троцеро.

— Да, и у нас гости, — продолжал сотник. — Северных баронов, которые выехали из города до подхода нашего войска, застал ливень, и им пришлось вернуться.

Улыбка осветила мрачное, обезображенное шрамами лицо маршала:

— Слава Крому, хоть одна добрая весть. Давай их сюда!

Просперо ввел пятерых мужчин в дорогих шерстяных одеждах, забрызганных грязью с ног до головы. Троцеро представил барона Роальдо из Имируса, чьи владения находились в северном Пуантене. Этот дворянин, бывший офицер королевской армии, седоволосый, но вида самого бравого, привел в Куларио остальных и теперь стал представлять их киммерийцу.

Конан заметил, что эти вельможи отличались друг от друга характерами — один был коренаст, румян и полон шумного оживленного веселья; другой строен и изящен; еще один — тучен и явно охоч до съестного и выпивки, двое хранили мрачное выражение лица и с трудом выдавили лишь пару слов. Хотя они все были непохожи друг на друга, но единодушно поддерживали восстание, ибо уже не в силах были терпеть алчных сборщиков налогов, которых насылал Нумедидес, — их древняя гордость взбунтовалась против королевской дружины, что стояла на их исконных землях, чтобы собирать ежегодную дань и с землевладельца, и с крестьянина. Они жаждали падения тирана и гадали, кто же станет преемником Нумедидеса, чтобы заранее заслужить милость нового владыки.

После того как бароны отдохнули и сменили платье, Конан с друзьями выслушал их жалобы и узнал их сокровенные надежды. Конан обещал немного, но его сочувственный тон создал у каждого впечатление, что после смены правительства его ждет важный пост при дворе.

— Предупреждаю вас, господа, — сказал Конан, — Ульрик, князь Раманский, пройдет с войском по вашим землям, — он движется на юг, чтобы биться с нами.

— Что за войско может быть у этого старого пня? — скривился барон Роальдо. — Наверняка какой-нибудь сброд. На киммерийской границе уже давно царят мир и спокойствие, и для охраны ее не требуется крупных сил.

— Не совсем так, — отозвался князь Пуантенский. — Мне говорили, что Северное Войско почти не имеет себе равных по силе и может похвалиться старыми воинами, на веку которых немало боев на границах. Да и сам князь Раманский — искусный стратег, это он вырвался из мешка в Венариуме много лет назад.

Конан угрюмо усмехнулся. Мальчишкой он ушел с киммерийской ордой, которая разграбила крепость Венариум, но об этом он не стал распространяться. Он обратился к баронам:

— Я не сомневаюсь, что Нумедидес пошлет войско из Вестермарка, это недалеко, и они будут здесь скоро. Вы должны поспешить обратно, чтобы задержать их по крайней мере до того, как мы побьем боссонцев.

Князь Троцеро пристально изучал баронов.

— Можно ли собрать боеспособные силы, не возбудив при этом подозрений среди королевской дружины, что стоит в ваших землях?

Ответил Аммиан, барон Рондский:

— Эти кузнечики собираются только к урожаю, чтобы забрать себе плоды нашего труда. Хвала богам, они появятся только через месяц или два.

— Но, — возразил тучный Юстин, барон Армавирский, — подобного рода военные действия на наших землях потреплют и нашу казну, и наш народ. Может быть, нам и удастся удерживать сира Ульрика, но только до тех пор, пока он не примется жечь наши поля, громить деревни и преследовать нас самих.

— Если маршал Конан не сможет взять Тарантию, мы в любом случае попадем в опалу и будем лишены всего, —- воспротивился суроволицый Роальдо. — Скоро до ушей королевских шпионов дойдет весть о том, что мы примкнули к восстанию. Лучше поставить на кон золотого орла, чем медяшку.

— Верно он говорит, — молвил Аммиан Рондский. — Если мы не повергнем тирана, нам не миновать петли или плахи, — что бы мы ни делали. Дерзнем же поднять наши головы и отстоим нашу свободу, невзирая на все опасности, что окружают нас.

Наконец согласились все пятеро, — одни с воодушевлением, другие — с сомнением. И было решено, что как только погода прояснится, бароны отправятся на север, в свои земли и поскачут, полетят как стрела, как солома перед бурей, чтобы поскорее оказаться на месте и встать на пути Северного Войска князя Ульрика, когда он попытается пройти через их владения.

Вечером, когда бароны удалились на отдых, Просперо спросил Конана:

— Как ты думаешь, они успеют вовремя?

— И даже если успеют, — добавил Троцеро, — то будут ли они верны своим новым союзникам, если Нумедидес стальной стеной преградит нам путь или стены Тарантии окажутся неприступными для нас?

Конан пожал плечами:

— Я не пророк. Только боги могут читать в сердцах людей.

* * *

Колесница колдуна с грохотом промчалась по улицам Тарантии, — Хсяо, упираясь ногами, правил; Туландра Ту, в плаще с капюшоном, восседал на обложенной подушками скамье. Горожане, завидев колесницу, отворачивались, прятали лица. Если встретишь темные глаза колдуна, он может обратить на тебя внимание, а все считали, что этого лучше избегать. Ибо не было ни одного человека, которому не приходилось бы слышать о его дьявольских опытах и о пропавших девочках.

Когда колесница подкатила к большому бронзовому порталу южных ворот, они распахнулись, пропуская ее, и тут же закрылись. Очутившись на открытой дороге, странный конь поскакал в два раза быстрее, чем обычные жеребцы, — колесница подпрыгивала и качалась, поднимая облако мелкой пыли. Они делали каждый день больше сорока лиг по белопыльной дороге, и железную колесницу не останавливала ни жара, ни дождь, ни ночной мрак, — она мчалась к своей цели. Когда Хсяо уставал, за вожжи брался его хозяин. На привалах желтолицый жадно ел солонину и забывался тяжелым сном. Хсяо не знал, смыкал ли его хозяин глаза хоть раз.

Через несколько дней они достигли восточного берега Хорота. Колесница Туландры Ту подкатила к большому мосту, переброшенному через реку при короле Вилере Первом. Здесь Королевский Пугь, который перед этим вился, повторяя изгибы реки, упирался в мост и дальше шел уже по западному берегу. Мост высился на шести каменных быках, вбитых в дно реки, на нем был деревянный настил, крутым скатом спускающийся к земле.

Перевозчик, увидев украшенную гербами колесницу, низко поклонился и перевез их на тот берег. Ступив на землю, Туландра обвел взглядом окрестности. Когда он заметил облако пыли, клубящееся впереди над дорогой, мрачное выражение его губ сложилось в тонкую улыбку. Вероятно, это скачут кони принца Нумитора, взрывая тяжелыми копытами рыхлую землю и вздымая пыль к небу, — подумал он, — если так, то его расчеты относительно времени и расстояния оказались верны. Они встретятся там, где Боссонский тракт сливается с дорогой на Пуантен.

Колесница прогремела по причалу и устремилась на юг. Через час Туландра Ту нагнал колонну всадников. Она приблизилась, и воины в хвосте колонны сразу узнали ее. Когда весть передалась в другой конец колонны, всадники торопливо повернули своих коней в стороны, пропуская королевского колдуна. Черный железный жеребец оставлял их коней позади — те робели, плясали, пятились, скалили зубы, — к изумлению всадников.

Во главе колонны колдун увидел принца Нумитора, — он был на огромном коне. Как и его двоюродный брат, король, принц был крепкого сложения, борода и волосы — с рыжеватым оттенком. Во всем остальном он представлял собой полную противоположность, — простодушные голубые глаза, широкие брови, обожженное солнцем лицо, благородный облик, — на всем этом лежал отпечаток искренности и доверчивости.

— Как, Мессир Туландра! — с удивлением воскликнул принц. Хсяо тем временем правил чудесным конем. — Что привело тебя сюда? Ты привез какое-то срочное послание от короля?

— Принц Нумитор, тебе понадобится мое колдовское искусство, чтобы задержать идущих к северу мятежников.

Принц поморщился:

— Я не люблю прибегать к магии, когда веду войну; сражаться так, это недостойно мужчины. Но если тебя послал мой царственный брат, я не могу не воспользоваться этим.

Прикрытые капюшоном глаза колдуна блеснули угрозой.

— Я говорю от имени истинного правителя Аквилонии, — произнес он. — И мои приказы должны исполняться. Если мы будем двигаться быстро, мы выйдем к Имирийскому откосу раньше мятежников. У тебя только два вот этих конных полка?

— Нет, еще четыре пеших, идут следом. Они еще не прошли до конца Боссонский Путь.

— Не слишком много, хотя нас ждет встреча всего лишь с кучкой оборванных, необученных мошенников. Если мы сможем держать их внизу, не давая взойти на утес до прихода князя Ульрика, мы их разобьем в пух и прах. Когда мы поднимемся на утес, мне понадобятся пятеро воинов — опытных охотников — для кое-какого дела.

— Для какого дела, сир?

— Об этом я расскажу тебе позже. Довольно того, что я скажу тебе, — я задумал колдовство, и для этого мне нужны искусные звероловы.

* * *

Наконец дождь в Куларио прекратился. Северные бароны и их свита выехали в путь — на грязную дорогу, над которой поднимался пар, — лужи высыхали под летним солнцем. Вскоре после этого по этой же дороге двинулось Войско Освобождения, — оно держало путь на север, к центральным провинциям и дальше, к горделивой Тарантии, к дальним берегам Хорота.

В каждом городке, в каждой деревушке, через которую проходили легионы Освободителя, они пополнялись новыми воинами: то были старые рыцари, жаждавшие принять участие в славной битве под конец своих дней; закаленные в прежних сражениях дружинники, которые воевали вместе с Конаном на пиктской границе; поджарые охотники и звероловы, которые видели, что Конан так же крепко связан с природой, как и они; разбойники, прячущиеся руки закона, и ссыльные, привлеченные обещанием прощения тех, кто будет сражаться под Знаменем Золотого Льва; йомены, торговцы и ремесленники; дровосеки, углежоги, кузнецы, каменщики, мостильщики дорог, ткачи, валяльщики сукна, менестрели, писцы — все, кому было нечего терять и кто хотел постоять за себя, вливались в войско Освободителя. Они получали оружие из арсенала мятежников, и их было так много, что Конан, в конце концов, настоял на том, чтобы каждый приходил вооруженным — пусть даже простым топором.

Конан и его товарищи принялись за тяжкую задачу — сплотить этих пылких добровольцев в какое-то подобие военной силы. Они разбили людей на полки и отряды, назначили из числа имеющих боевой опыт десятников и сотников. На привалах новоиспеченное начальство устраивало утомленным людям простейшие учения, ибо, — как их предупредил Конан, — «без постоянной боевой выучки орда таких вот сырых новобранцев обратится в бегущее с визгом стадо, едва лишь прольется первая кровь».

Между деревнями южного Пуантена и Имирийским утёсом тянулся великий Броцельонский лес, дорога вилась по нему, как змея среди папоротников. Когда мятежники подошли к лесу, песни пуантенских добровольцев поутихли. Конан видел, что все больше и больше новобранцев шагает в угрюмом молчании, с недобрым предчувствием посматривая на деревья, смыкающиеся над головой арками.

— Что их тревожит? — спросил Конан у Троцеро вечером, когда они сидели в палатке командора. — Можно подумать, эти леса кишат ядовитыми змеями.

Седовласый князь снисходительно улыбнулся:

— У нас в Пуантене только одна змея — гадюка, и то их не очень много. Но головы здешних людей забиты крестьянскими суевериями, — мол, дескать, в лесу обитают какие-то нелюди, которые могут наложить на них чары. У подобных верований есть и хорошая сторона, — из-за них лес — прекрасное, никем не тронутое место охоты для моих баронов и моих друзей.

Конан нахмурился:

— Вот когда мы взойдем на утес и захватим Имирийское плато, они наверняка выдумают себе каких-нибудь новых духов. В этой части Аквилонии мне не приходилось бывать, но по моим расчетам, до утеса нам остался один дневной переход. Что там с проходом на плато, где он находится?

— В скалах есть глубокая расселина — там, где бурная Битакса, приток Алиманы, водопадом обрушивается вниз. Дорога идет кругами вверх, на плато и начинается в расселине, в этих скалах. Она зовется у нас ущельем Великанов и очень узкая, крутая и скользкая. Недоброе место для встречи с врагом, если он займет утес! Молись своему Крому, чтобы Пограничные Отряды Нумитора не опередили нас.

— Крому мало дела до молитв людей, — сказал Конан, — по крайней мере мне в детстве так говорили. Он вдыхает в каждого смертного силу, чтобы противостоять врагу, — в общем-то, это все, чего разумный человек может просить у богов, которые заняты своими собственными делами. Но нам не нужно рисковать и лезть в эту гибельную ловушку. Завтра на рассвете возьми сильный отряд разведчиков и обследуй утес.

Спотыкаясь, вошел Публий с охапкой счетовых книг, и Троцеро оставил Конана изучать состояние обоза. Князь пошел в палатки пуантенских конников и отобрал сорок опытных меченосцев — для предстоящей разведки.

Великое ущелье лежало высоко над головами воинов Троцеро, его выступающие стены прятали от полуденного солнца темные колодцы мрака. Князь и разведчики сидели в креслах, глядя вверх, на гребень утеса, тщетно напрягая глаза в поисках предательского солнечного блика, отраженного вражьими латами. Не было видно и дыма лагерных костров. Наконец Троцеро проговорил:

— Разъедемся по лесу и встретимся на дороге, четверть лиги назад, там, где над лесной тропой нависают высокие скалы. Ты, Вописко, поедешь с половиной отряда на восток, и мы с тобой встретимся там через час. Я — на запад.

Отряд разделился на две половины, и всадники пустили коней в густые заросли, что стелились вдоль дороги. Проехав через них, они двинулись дальше, по невысоким кустикам, иод могучими стволами девственных дубов.

Некоторое время всадники Троцеро ехали молча, кони бесшумно ступали копытами по толстому ковру рассыпанных листьев. Вдруг один охотник, который ехал в первом ряду, поднял руку и, повернувшись в седле, тихо сказал:

— Господин, впереди какие-то люди. Я думаю, конные.

Всадники подъехали друг к другу — напряженные, в недобром предчувствии — и остановили коней. Троцеро заметил какое-то тревожное шевеление между тенистыми деревьями и услышал странные голоса.

— К оружию! — прошипел князь. — Готовьтесь к бою, но оставайтесь на месте, пока я не дам команду. Мы не знаем, друг это или враг.

Двадцать мечей с шелестом выскользнули из ножен, всадники ослабляли то правый, то левый повод, пока, наконец, не выстроились под деревьями в цепь. Голоса слышались громче, и за облезшими стволами бессмертных дубов показалась группа конников. Троцеро, направляя меч в сторону всадников, дал сигнал к бою.

Пуантенцы, виляя меж деревьев, двигались на чужаков. Вскоре те заметили их.

— Сдавайтесь! — закричал Троцеро и, резко натянув поводья, осадил коня. Тот попятился, закатывая глаза, и встал на дыбы.

Пятеро всадников, безоружных, но одетых в белые плащи с вышитым черным аквилонским орлом, застыли на месте. Все, кроме одного, тащили за собой пленных, на шеи которых были надеты грубые веревки. Пленные, — трое мужчин и одна женщина — или самцы и самка? — были ростом не больше детей, их нагота была частично скрыта тонкой светло-коричневой шерстью, вроде как у олененка. Над курносым, человеческим лицом поднималась пара остроконечных ушей. Когда их мучители побросали веревки, чтобы выхватить мечи, существа, оказавшись на свободе, бросились бежать. Троцеро заметил, что у каждого сзади торчал короткий хвостик, белый снизу, как у оленя.

Командор аквилонцев пришел в себя и прокричал приказ. Его воины тотчас же хлестнули плетьми коней и ринулись вперед.

—- Убейте их! — крикнул Троцеро.

Пятеро всадников, пригнувшись к шеям коней, с разбегу налетели на пуантенцев, — смертью горели их мрачные глаза. Мятежникам не удалось образовать прочную цепь, — везде были деревья, — и аквилонцы нацелились на эти просветы. Их предводитель наскочил на Троцеро, выставив меч, как пику. Справа и слева воины князя, горя мстительной яростью, отчаянно бились с врагом.

Все смешалось в диком месиве. Лес оглашался криками, освещался белыми вспышками ужаса в глазах людей, которых подхлестывала ярость отчаяния. Двое воинов напали на аквилонца, — тот на полном скаку размахивал смертоносным мечом над лохматой головой. Один вонзил клинок в руку, державшую меч, другой взмахнул что есть мочи мечом, оставив в боку скачущего коня глубокую рану. Но конь, заржав от боли, все же не остановился, и всадник скрылся.

Меч князя скользнул по клинку, искавшему его смерти, и на шесть дюймов вошел в грудь, украшенную орлом-эмблемой. На Троцеро обрушился поджарый, мускулистый предводитель аквилонцев, — тот со звоном отразил удар, — песнью смерти звучал скрежет стали о сталь. Пятеро коней прорвали цепь и унеслись, как листья на осеннем ветру, — с четырьмя всадниками. Пятый остался лежать навзничь на рыхлой, усыпанной листьями земле, в лесу, — кровь медленно растекалась по белому плащу.

— Кремио, — прокричал князь, — бери свой отряд, и в погоню! Постарайся захватить кого-нибудь живым!

Троцеро вернулся на изрытую копытами поляну, измятая трава которой носила следы яростной схватки. Бросив взгляд на распростертого на земле воина, он проговорил:

— Десятник, проверь, жив ли этот негодяй.

Пока десятник спешивался, приблизившийся воин обратился к Троцеро:

— Он мертв, мой господин. Я насадил его на клинок, когда мы столкнулись.

— Так точно, — кивнул десятник, осмотрев тело.

Троцеро пробормотал проклятье.

— Он был нужен нам для допроса!

— Вот один из их пленников, — проговорил десятник, склоняясь над обнаженным телом, распростертым на земле, словно рваная рогожа. — Должно быть, бедняга попал под копыта коня и был затоптан.

Троцеро прикусил нижнюю губу, задумавшись.

— Да. Я думаю, один из тех сказочных сатиров, о которых так любят судачить крестьяне.

Суеверный ужас отразился на лице десятника, он отдернул от тела поднятую руку и спросил, поднимаясь и отступая назад:

— Что же с ним делать, о господин?

Сатир, чьи запястья были туго связаны тонким ремнем, приоткрыл глаза и, обнаружив окруживших его всадников, с трудом поднялся на ноги. Дрожа от ужаса, он попытался было бежать, но десятник поймал веревку, свисавшую с его шеи, и заставил сатира угомониться.

Когда лесной человек вновь распростерся на земле, Троцеро обратился к нему:

— Ты можешь говорить?

— Угу, — проговорил сатир на ломаном аквилонском. — Хорошо говорить. Свой язык говорить, твой язык говорить мало. Что со мной делать?

— Это решать нашему маршалу, — ответил Троцеро.

— Ты не рубить голову, как другие?

— Мне ни к чему отрубать тебе голову. Почему ты считаешь, что те, другие, сделали бы это?

— Другие хватать нас для жертвоприношения.

Князь нахмурился:

— Понятно. Тебе нечего бояться. Однако мы должны привести тебя в наш стан. Как тебя звать?

— Я Гола, — ответил сатир спокойно.

— Ладно, Гола, поедешь с одним из моих всадников. Понятно?

— Я бояться лошадей, — сатир потупил взгляд.

— Придется потерпеть, — сказал Троцеро, подавая знак десятнику.

— Ну, давай, — проговорил десятник, подхватив сатира с земли.

Он снял петлю с шеи Голы и, осторожно обмотав веревку вокруг талии лесного человека, привязал конец к поясу всадника, на чьем коне очутился сатир.

— Все будет в порядке, — улыбнулся десятник. Вскочив в седло, он развернул отряд по направлению к лагерю.

Отряд, посланный в погоню за аквилонцами, добрался до ущелья Великанов, когда беглецы уже скрывались за крутым склоном. Опасаясь засады, пуантенцы решили прекратить преследование.

По прибытии в лагерь, Троцеро докладывал о результатах своей вылазки собравшимся в маршальском шатре вождям повстанцев. Конан, осмотрев пленника, сказал:

— Мне кажется, путы на твоих руках чересчур туги, приятель Гола. В них нет нужды.

С этими словами маршал обнажил кинжал и приблизился к сатиру. Тот съежился от смертельного страха и взмолился:

— Не убивай! Мне обещать! Не убивай!

— Да успокойся ты! — пробурчал Конан, обхватив запястья пленника своей ручищей. — Я тебя не трону.

Он одним движением перерезал пугы и вложил клинок в ножны. Гола недоверчиво зашевелил онемевшими пальцами, морщась от боли.

— Так-то оно лучше, — проговорил маршал, садясь за грубо сколоченный стол, и поманил к себе сатира.

— Пьешь вино, Гола?

Сатир заулыбался и кивнул. Конан подал знак слуге.

— Маршал, — воскликнул Публий, — запасы вина подошли к концу. Еще несколько бурдюков — и нам придется довольствоваться пивом.

— Ерунда, — поморщился Конан, — подать вина! Немедийцы говорят: «Истина в вине». Посмотрим, верно ли это.

Публий, Троцеро и Просперо переглянулись. С момента появления сатира Конан стал проявлять необъяснимую симпатию к этому лесному созданию. Словно маршал, и сам будучи выходцем из дикой глуши, чувствовал непреодолимую тягу к родному по духу детищу природы, насильно вырванному из непроходимых чащ людьми, чьи цели и поступки были лишены здравого смысла.

Когда полбурдюка было выпито, Конан узнал от сатира, что два полка аквилонской конницы укрепились на плато над Имирийским утесом. Их лагерь находился на вершине, откуда они могли бы отразить нападение восставших, если бы те решились совершить восхождение по дну ущелья Великанов, на четверть лиги в глубь плато. В течение нескольких дней королевские отряды охотились на сатиров на лесистых склонах ущелья. Пойманных отводили в лагерь и, связанных, запирали в специально выстроенном сарае.

— Мои люди в ущелье, — грустно сказал Гола, — волшебные трубы... не успеть.

Не обратив внимания на бормотание сатира, Конан спросил:

— С чего ты взял, что аквилонцы хотели использовать кровь твоих людей для жертвоприношений?

Сатир скромно посмотрел на маршала:

— Мы знать. Мы тоже уметь волшебство. Большой колдун, там, на вершине.

Конан задумался, всматриваясь в сморщенное лицо собеседника.

— Гола, если мы прогоним разбойников с утеса, тебе больше нечего бояться. Помоги нам, и мы вернем твоему народу леса.

— Как я знать, что делать большие люди? Большие люди убивать мой народ.

— Нет, Гола. Мы ваши друзья. Смотри, ты свободен, — Конан указал на полог, скрывавший выход из шатра. — Можешь идти.

На лице сатира загорелось выражение детской радости. Конан, подождав, пока сатир освоится с новостью, проговорил:

— Теперь, раз мы будем спасать твоих людей от жертвенного котла колдуна, нам нужна ваша помощь. Как я смогу тебя найти?

Гола протянул Конану маленький костяной свисток, который снял со своей шеи, где он висел на веревке.

— Иди в лес и дуй, — сатир поднес свисток к губам и надул щеки.

— Но я ничего не слышу, — удивился Конан.

— Нет. Сатир слышать. Бери.

Конан уставился на крошечную свистульку, едва заметную в его богатырской ладони. Удивленные вожди нахмурились: что толку в этой никчемной игрушке?

Конан засунул свисток в пояс и мрачно проговорил:

— Спасибо, малыш.

Затем, вызвав слуг и часового, он распорядился:

— Проводите Голу в лес, за лагерь. Да смотрите, чтобы никто его не обидел: наши воины могут принять его за злого духа и, чего доброго, прирежут. Прощай, Гола.

Когда сатир удалился, Конан обратился к своим военачальникам:

— Нумитор притаился на плато над ущельем Великанов и ожидает, чтобы мы начали восхождение. Что вы об этом скажете?

Просперо пожал плечами:

— Мне кажется, он слишком надеется на этого «большого колдуна» — королевского шамана, вне всякого сомнения.

Троцеро покачал головой:

— Скорее всего, он даст нашим отрядам возможность подняться на вершину, чтобы встретиться в честной битве. Нумитор известен своим благородством и ведет войну по законам чести.

— Он должен знать, что наше войско превосходит его армию числом, — нерешительно вставил Публий.

— Да, — возразил Троцеро, — но его войско набрано из лучших аквилонских солдат. А наше? — сброд новичков. На его стороне стремительность и дисциплина-

Спор был долгим и безрезультатным. Когда догорел закат и над лагерем опустилась непроглядная ночь, Конан со звоном опустил на стол кубок.

— Мы не можем вечно сидеть здесь и гадать о намерениях Нумитора. Завтра войско начнет восхождение по дну ущелья. Всем быть готовыми к немедленной атаке.

 X. Кровь сатиров

Принц Нумитор, пытаясь успокоиться, обошел свой лагерь. Костры, на которых готовили ужин, догорали, полки Королевских Пограничников уже заснули. Было новолуние, и звезды, мерцая в густеющих сумерках, точно алмазы, нашитые на темно-синий ночной плащ танцовщицы, неспешно катились к западу. Проворная тень прочертила темнеющий горизонт — на охоту вылетела летучая мышь. В вершинах деревьев зашумели, забили крыльями птицы.

Принц прошел мимо часовых и направился к косогору, где колдовал Туландра Ту. Позади волшебника, в лесной чаще темным силуэтом притих лагерь. Впереди был крутой откос, слева зияла черная пасть ущелья Великанов. Из затихшего лагеря не доносилось ни звука, но что-то беспокоило принца, и он никак не мог понять что.

Принц прошел немного вперед и различил танцующие языки костра. Он поспешил на огонь, Туландра Ту в черном одеянии, как предвестник недоброго, склонился над костром, а Хсяо, стоя на коленях, подбрасывал сухие ветки. Над костром высился железный треножник, с которого свешивался бронзовый горшок, висящий на цепи. Поодаль, в траве, стоял огромный медный котел.

Когда Нумитор приблизился, колдун разогнулся и, порывшись в кожаном мешочке, достал хрустальную склянку. Бормоча заклинания на неизвестном языке, он вытащил пробку и вылил содержимое в кипящий горшок. В горшке что-то зашипело, вырвались клубы радужного дыма.

Взглянув на принца, Туландра Ту коротко поприветствовал его и снова уткнулся в свой мешочек.

— Мессир Туландра! — позвал Нумитор.

— Сир? — Колдун, однако, не оторвался от мешочка.

— Ты настаивал на том, чтобы разбить лагерь подальше от пропасти, — я удивился этому. Если мятежники проникнут в ущелье Великанов, они нападут на нас неожиданно и застанут врасплох. Почему бы утром не перенести лагерь сюда, отсюда мы можем перебить врага, хотя бы просто забросав его камнями.

Глаза колдуна были скрыты темно-багровым капюшоном, но принцу чудилось, что в них светится огонь — как в глубинных пещерах, как у хищных зверей ночью.

Мягким голосом Туландра Ту произнес:

— Любезный мой принц, я вызываю демонов, и если они сделают то, что я хочу, а твои люди будут стоять вот на этом самом месте, им будет угрожать опасность попасть под мои чары. Я начну в полночь, осталось меньше трех часов. Когда будет нужно, Хсяо известит тебя обо всем.

Чародей всыпал в кипящий горшок еще порошка и помешал бурлящее варево серебряной палочкой.

— Теперь же я прошу твоего прощения, любезнейший, но я должен начертить пятиугольник, а ты соблаговоли отойти подальше.

Хсяо подал Туландре Ту деревянный резной посох, который во время прогулок по лагерю служил ему опорой. Пока слуга подбрасывал в догорающий костер ветки, колдун посохом отмерил от него равноудаленные точки. Бормоча себе под нос, он начертил круг — двенадцать шагов в диаметре — и рассек его пересекающимися" линиями. Следуя тайному ритуалу, в каждом углу пятиугольника он начертал некий символ. Принц ничего не понял — ни диаграмму, ни надписи, но почувствовал, что ему не особенно хочется вдаваться в нечестивые тайны колдуна.

Туландра стоял у костра, спиной к пропасти. Он произносил что-то на певучем иноземном наречии — молитву или заклятие. Обратившись лицом на восток, он повторил это еще раз, и так еще по разу на все стороны света. Нумитор увидел, как звезды потускнели, в прозрачном ночном воздухе появились неясные тени. Он услышал зловещий свист невидимых крыльев. Решив, что ему лучше не присутствовать при безрассудных делах фаворита своего двоюродного брата, он, спотыкаясь, пошел в лагерь. Он отдал приказ поднять людей за час до полуночи, чтобы исполнить указание колдуна, и лег спать.

Через три часа Хсяо шепнул что-то на ухо часовому, и тот послал своего товарища разбудить принца. Нумитор отправился к откосу, где колдовал чародей, и по дороге повстречал колонну воинов, которые шли туда по приказу Туландры Ту. Каждый воин тащил за собой по пленному сатиру. Лесные люди были связаны, воины подгоняли их, и они визжали и выли от страха. Всего сатиров была дюжина.

Хсяо раздул костер, бронзовый горшок весело побулькивал и пускал в звездное небо клубы разноцветного дыма. По краткому приказу Туландры Ту первый воин волоком потащил извивающегося, визжащего сатира к медному котлу, что стоял в траве, и сунул туда его голову. В ушах стучал словно невидимый в темноте барабан, — или то бились сердца воинов, окаменевших от страха? Колдун молча перерезал сатиру горло. По знаку люди подняли жертву за колени, — в котел хлынула кровь. Потом колдун отдал негромкий приказ, и маленький трупик бросили в пропасть.

Туландра добавил порошку в свое зловещее варево и произнес еще одно заклинание. Он кивнул головой следующему в ряду, и тот потащил своего сатира на заклание. Остальные переминались с ноги на ногу. Один пробормотал:

— Это дело длится дольше, чем коронация. Скорей бы он покончил с этим и отправил нас спать.

Когда погиб последний сатир, небо на востоке уже побледнело. Костер, над которым висел бронзовый горшок, догорал, тлел угольями. По приказу хозяина Хсяо снял кипящий горшок и вылил бурлящее варево в котел, полный крови. Те, кто стоял поближе, увидели, — или им померещилось, — как из котла поднимаются призрачные тени, — но остальным показалось, что это всего лишь клубы пара. Никто не мог бы с уверенностью сказать, что он видел в обманчивых предрассветных сумерках.

Те, кто стоял на косогоре, услышали неподалеку шум шагов, — приближались люди. Они шли молча, но их топот и бряцание лат грубо вторглись в покойную утреннюю тишину.

Туландра Ту поднял голос до крика:

— Господин! Принц Нумитор! Прикажи своим людям уйти!

Внезапно очнувшись от сонного оцепенения, принц гаркнул:

— Стоять! Всем назад в лагерь!

Шаги становились все ближе, все громче, — войско было уже рядом. Колдун воздел руки к небу и произнес звучное заклинание. Хсяо подал ему ковш, — чародей зачерпнул ковшом зелья из котла и вылил его в глубокую щель в скалах. Отступив назад, он воздел в мольбе руки к светлеющему небу и снова выкрикнул заклинание на неведомом языке. Потом зачерпнул еще ковш и следом за ним — третий.

Колдун увидел, как по дороге из Куларио, там, где ее песчаная лента исчезала под покрывалом из листьев, едут два всадника. Они держали путь к ущелью Великанов и по дороге изучали лес и скалы, стеной возвышающиеся над ним. Потом показалась конница, за ней — отряды пеших воинов, шатающихся, несущих на плечах оружие.

Туландра Ту торопливо зачерпнул еще зелья из котла и снова поднял к небу костлявые руки.

* * *

Конан, ехавший в первом ряду, приподнялся на стременах, чтобы осмотреться вокруг. Разведчики нигде не заметили врага — ни в зарослях, тянувшихся вдоль лесной дороги, ни в ущелье Великанов, ни в нагроможденных скалах. Орлиный взгляд киммерийца скользил по скалистым утесам, нежно порозовевшим в косых лучах утреннего солнца. В его дикарской душе ворочалось недоброе предчувствие скрытой ловушки. Принц Нумитор не отличался гениальностью, — он знал это; но даже такой полководец, как он, должен был организовать оборону ущелья Великанов.

Тем не менее он не видел ни малейших следов присутствия врага. Неужели Нумитор и в самом деле позволит мятежникам выйти на Имирийское плато, предоставляя возможность компенсировать им свою малочисленность? Конан знал, что вельможи этих земель держались рыцарских законов; но за все годы, что он был на войне, ни один полководец не рискнул поступиться верной победой ради этого абстрактного принципа. Нет, враг владел положением; было очевидно, что тут какая-то ловушка! Конан имел дело с лицемерием цивилизованных людей и потому с цинизмом относился к таким высоким идеалам. Варвары, среди которых вырос киммериец, были такими же предателями, но они не прятали свои кровавые дела под позолотой благородных чувств.

Вернулся разведчик со странным донесением. У подножия холма, слева от ущелья Великанов, он натолкнулся на лежащие грудой трупы сатиров, все с перерезанным горлом. Тела, размозженные и разбитые, были сброшены откуда-то сверху.

— Дело пахнет колдовством! — пробормотал Троцеро. — Держу пари, что королевский колдун объединился с Нумитором.

Доехав до ущелья, двое всадников пришпорили коней и скрылись на дороге, что шла параллельно разлившейся реке Битаксе.

Вскоре они вновь появились на скалистом утесе и знаком дали знать, что все спокойно. Конан еще раз пристально оглядел вершины. Ему показалось, что он заметил какое-то мимолетное движение, — черное пятнышко, хотя оно вполне могло быть просто игрой света, на которую отозвались усталые глаза. Повернувшись, он знаком показал сотнику Морену — предводителю отряда, — чтобы тот въехал в ущелье.

Отступив к обочине, Конан напряженно наблюдал за своими людьми. Он смотрел, как они проезжают мимо, и сердце его радовалось их боевому виду, которого он добился в результате бесконечных учений. Его конь, гнедой жеребец, отчего-то беспокоился, бил копытами и плясал. Конан похлопал его по шее, чтобы успокоить, но гнедой все дрожал. Первое, что пришло ему в голову, — это то, что животному не терпелось рвануться вперед, за другими; но конь волновался все больше и больше, и в душе Конана шевельнулось недоброе предчувствие.

Бросив еще один взгляд на ущелье, Конан, сдвинув брови, перекинул ногу через седло и соскочил с коня на землю, — его кольчуга зазвенела. Сжимая повод, он закрыл глаза. Чувствительность варвара, куда более острая, чем у людей, выросших в городе, никогда его не обманывала. Подметками сапог он ощутил слабую дрожь земли. Это была не та дрожь, что производит отряд скачущих всадников, — это было что-то не такое быстрое, что-то размеренное, неторопливое, отчетливое, словно земля проснулась и теперь зевает и потягивается.

Конан больше не колебался. Приложив руки ко рту и набрав побольше воздуху в могучие легкие, он закричал, что есть мочи:

— Назад, Морен! Выходи из ущелья! Гони коней назад! Все назад!

В ущелье произошло некоторое замешательство, — пока команду передавали из конца в конец и всадники в узком проходе разворачивали коней. Колдун, стоящий на утесе над их головами, выкрикнул последнее заклинание и, сам оставаясь в пятиугольнике, ударил по скале резным посохом.

Земля начала тихо гудеть, словно под ней что-то глухо перекатывалось. Скалы закачались над головами отходящих всадников. От них отрывались глыбы черного базальта и, подпрыгивая, катились вниз, сначала обманчиво-медленно, затем все быстрее и быстрее, задерживаясь на уступах, дробясь, и с грохотом обрушивались в расселину. Река Битакса вздыбилась волнами, пена взлетела вверх, к камнепаду.

Конан не сразу попал ногой в стремя, — животное, в паническом ужасе, плясало вокруг него. Всунув ногу в стремя, он, чертыхаясь, взлетел в седло и развернулся, чтобы ехать навстречу пешей колонне, которая, все еще ничего не подозревая, двигалась к ущелью.

— Назад! Назад! — ревел он, но слова тонули в рокочущих громовых перекатах землетрясения. Он поставил коня так, что преградил путь колонне, и отчаянно махал руками. Передние поняли и замедлили шаг; но задние продолжали напирать, и колонна сбилась, превратилась в месиво.

Со скал ущелья Великанов катились камни, сами скалы качались и рушились. Миллионы тонн горной породы падали в пропасть, камнепад ревел, как разъяренный бог. Земля под ногами воинов тряслась и дрожала; чтобы стоять прямо, они хватались друг за друга, падали, со звоном роняя оружие, на каменистую землю.

Всадники Конана, сломя голову, бежали из гибельного ущелья, ужас подгонял их. Передние врезались в пешую колонну, несколько коней повалилось наземь, выбросив всадников из седла и побив копытами пехотинцев, оказавшихся в клещах. Гром землетрясения прорезали вопли людей и жалобное ржание лошадей.

Река вскипела пеной, взволнованная камнепадом, волны вышли из берегов, вода залила дорогу. Воины шлепали по колено в жиже и молились своим богам.

Сдерживая обезумевшего коня, дикой хваткой сжимая поводья, Конан попытался восстановить порядок.

— Морен! — прокричал он. — У тебя все выбрались?

— Все, Командор, только с дюжину осталось там.

Окинув ущелье Великанов злобным взглядом, Конан проклял неудачу. Над проходом висело огромное облако пыли, но дующий ветер постепенно развеивал его. Когда пыль немного рассеялась, Конан увидел, что теперь ущелье гораздо шире, чем было, и что склоны его не столь круты. Расселина была завалена обломками рухнувших скал, самой разной величины — от мелких камушков до глыб размером с палатку. Время от времени со склонов еще срывались небольшие камни, они с глухим стуком катились по разбитым глыбам. Все, кто попал под этот камнепад, остались погребенными здесь навеки.

Один из левых утесов странным образом остался на месте, он возвышался на склоне, как площадка. На вершине этого странного уступа Конан разглядел две фигуры в черных плащах с капюшонами. Одна из них вздымала к нему руки — точно в мольбе.

— Это королевский колдун, Туландра Ту, — или я стигиец, — прошелестел рядом чей-то голос.

Конан обернулся и увидел позади себя Громеля.

— Думаешь, это он наслал землетрясение?

— Да. Если бы он дождался, пока все мы войдем в ущелье, мы бы все остались в этой каменной могиле. Он слишком далеко для стрелы, но будь у меня лук, я бы попробовал.

Лучник поблизости услышал их и поднял свой лук.

— Попробуй мой, сир.

Громель спешился, натянул тетиву, точно прицелился и пустил стрелу. Стрела взвилась дугой и вонзилась в утес в двадцати шагах ниже вершины. Фигурки исчезли.

— Хорошая попытка, — проворчал Конан. — Нужно было взять арбалет. Громель, там у многих переломаны кости, им нужны лубки, посмотри, что делают лекари.

Конан хмуро оглядел громоздившиеся глыбы. Душа варвара говорила ему — собери людей, пусть конница присоединится к пешим, и начни с ними безрассудный подъем на ступенчатые склоны, пусть лезут вверх, от скалы к скале, вооруженные лишь мечами. Но опыт предупреждал его, что это окажется пустой затеей, что он бесцельно выбросит жизнь на ветер. Подъем будет медленным и тяжким; карабкающихся воинов осыплют сверху стрелами; а те, кто выживет и долезет до верха, будут слишком измотаны, чтобы сражаться.

— Эй, Троцеро! Просперо! Морен, пошли кого-нибудь к Публию и Паллантиду, пусть скажет, что я хочу их видеть. Ну, друзья, что будем делать?

Князь Троцеро подъехал ближе к Конану и оглядел кучу глыб.

— Войско ни за что не поднимется по склону. Может, пешие как-нибудь и долезут, — если Нумитор их не перебьет и если колдун еще чего-нибудь не наколдует. Но кони — никогда, даже телеги — нет.

— А что, если мы построим себе дорогу вместо той горной тропы, которая теперь засыпана? — предложил Просперо.

Троцеро подумал:

— Вот если у меня будет тысяча рабочих рук, несколько месяцев и золото, чтобы его тратить, я построю тебе такую дорогу, о которой ты можешь только мечтать.

— У нас нет ни времени, ни денег, — рассердился Конан. — Если мы не можем пройти через ущелье, нам надо пройти над ним, под ним или вокруг него.

Отдай людям приказ — вернуться на четверть лиги назад по дороге и разбить под деревьями лагерь.

Во вражьем лагере друг против друга стояли Туландра Ту и разъяренный принц. Усталый, измученный, выглядящий старше обычного колдун опирался о плечи крепыша Хсяо. Земля, обведенная пятиугольником, не обвалилась, образовав небольшой уступ, — колдун для безопасности отошел подальше от края этого узкого мостика.

— Ты, полоумный заклинатель трупов! — ругался Нумитор. — Ты должен был дождаться, пока мятежники заполнят все ущелье. И только потом колдовать. Тогда бы мы убили их всех. А теперь они ушли почти без потерь.

— Ты ничего не смыслишь в делах, принц, — холодно отвечал Туландра. — Я медлил с заключительными заклятиями, пока не увидел, что что-то или кто-то предупредил вождя мятежников о ловушке и они начали отступать. Помедли я еще мгновение, все они ушли бы живыми и невредимыми. Все равно через ущелье теперь не пройти, путь закрыт. Мятежникам нужно двигаться либо на восток, к Хороту, либо на запад, к Алимане, потому что добраться до утеса они теперь не могут.

А теперь пусть Его Высочество меня простит. Чародейство высосало все мои силы, я должен отдохнуть.

— Никогда не был высокого мнения о волшебниках, — проворчал Нумитор ему вслед.

* * *

Укрывшись в лесном лагере, Конан с товарищами склонился над картой.

— Чтобы пройти мимо утеса, — сказал Конан, — нам нужно вернуться в Педассу, где дорога делает развилку. Но путь туда долог.

— Если бы в скалах был какой-нибудь малоизвестный проход, — задумчиво произнес Просперо, — то мы тихо прошли бы через лес, вышли бы незамеченными к Нумитору и смогли бы взять его врасплох.

Конан нахмурился:

— На карте такого прохода не обозначено, но я уже давно научился не доверять тем, кто рисует карты. Хорошо, если у них реки взаправду текут так, как нарисовано. Троцеро, тебе известен какой-нибудь другой путь?

— Нет, — Троцеро покачал головой.

— Кроме Битаксы должны быть другие реки, которые прорезают скалы.

Троцеро беспомощно пожал плечами.

— Прошу прощения, Командор, но сбежало два воина из отряда Сериса, — подал голос Паллантид.

Конан засопел.

— Всегда, когда мы одерживаем победу, у нас появляются перебежчики из вражьего лагеря; всегда, когда мы терпим поражение, бегут от нас к королю. Это игра случая, которую ведет сама судьба. Пошли за ними разведчиков. Если найдутся, повесь их; но не прилюдно. На рассвете подними лесных людей, пусть обследуют скалы с обеих сторон на расстояние мили отсюда, — нет ли там тропы наверх. А теперь, друзья, дайте-ка мне все это получше обдумать.

* * *

Конан сидел у походной постели и размышлял над кружкой эля. Он еще раз изучил карту и теперь ломал голову над тем, как его войску взойти на утес.

Он рассеянно поглаживал полукруглый кусок обсидиана, который в свое время висел между роскошных грудей танцовщицы Альсины, а теперь — на его могучей шее. Он глядел на талисман, думая, как прав был его друг Троцеро, когда подозревал, что она явилась причиной смерти старого Амулия Прокаса.

Постепенно все части головоломки сложились вместе. Альсина была послана, — главой королевских шпионов или же колдуном, — чтобы попытаться убить его. Потом ей удалось убить маршала Прокаса. Почему Прокаса? Потому что если Конан в могиле, Прокас уже не нужен, чтобы защищать безумного короля Аквилонии. Таким образом, когда Прокас погиб, ни она, ни колдун не знали, что Конан выжил после смертельного зелья.

«Что ж, — не без горечи подумал Конан, — нужно быть поосторожнее с выбором подружек». Но почему Прокас должен был умереть? Потому что хозяин Альсины, — кем бы он ни был, — хотел убрать старика со своего пути. Это навело Конана на мысль о Туландре Ту, — было общеизвестно, что колдун и маршал соперничают друг с другом за королевские милости.

Когда эта мысль озарила Конана, он стиснул черный талисман. И сразу же почувствовал нечто необычное. Будто в его голове разговаривали какие-то голоса.

Странное, туманное видение появилось перед его глазами. Конан напрягся, готовый выхватить меч. Видение обрело форму, и он увидел женскую фигуру, которая сидела на черном железном троне. Видение было несколько призрачным, — Конан смутно видел через него стену палатки, — и слишком туманным, чтобы увидеть лицо женщины. Но на лице, скрытом тенью, пылали изумрудно-зеленые глаза.

Конан смотрел на фигуру и прислушивался к голосам, — он весь трепетал. Он слышал женский голос, который звучал смутно, ему вторили движения губ. Это был голос Альсины, но казалось, она и не подозревает о том, что Конан видит ее.

Другой голос — сухой, металлический, бесстрастный — говорил по-аквилонски с пришептыванием. Конану никогда не приходилось разговаривать с Туланд-рой Ту, хотя, когда он, будучи маршалом у короля, бывал во дворце, он видел чародея в тронной зале. Но судя по тому, как колдуна описывали, он предполагал, что королевский фаворит должен говорить именно так. Голос продолжал:

— ...я не знаю, кто выдал мой план; но какой-то предатель наверняка предупредил вождя мятежников.

— Может быть, и нет, Мессир, — отозвалась Альсина. — Этот грязный варвар чувствует острее, чем все обычные люди. Он мог догадаться о надвигающейся катастрофе по каким-нибудь колебаниям воздуха над землей. Что ты будешь теперь делать?

— Я должен оставаться здесь, чтобы не допустить никаких глупостей со стороны этого простофили Нумитора, — пока не прибудет князь Ульрик. Звезды говорят мне, что он появится здесь дня через три. Я очень устал. Заклинание духов земли совершенно истощило мои силы. Пока я не приду в себя, я не смогу колдовать.

— Возвращайся назад как можно скорее, умоляю тебя! — настаивала тень Альсины. — Ульрик в любом случае будет здесь раньше, чем мятежники одолеют скалы, а я нуждаюсь в твоей защите.

— Защите? Почему?

— Его полоумное Величество, король, постоянно домогается меня, хочет, чтобы я приняла участие в его скотских развлечениях. Я боюсь.

— Чего от тебя хочет эта куча дерьма?

— Его желание выше всяких описаний. По твоему приказу я ложилась с мужчинами и убивала их. Но на это я не пойду.

— Сет и Кали! — вскричал сухой мужской голос. — Когда я рассчитаюсь с Нумедидесом, он пожалеет, что он не в аду. Я выеду в Тарантию завтра утром.

— Будь осторожен, чтобы по дороге не попасть в когти мятежников. Известно, что вдоль Королевского Пути рыщут шайки бунтовщиков, а этот варварский кабан со своим стадом может совершить набег на наши территории. Он достойный противник.

Мужской голос тихо, сухо засмеялся:

— Не бойся за меня, моя милая Альсина. Даже сейчас, когда я изнурен, я могу своей силой уничтожить любого смертного, что подойдет ко мне. А теперь — прощай.

Голоса умолкли, видение поблекло. Конан тряхнул головой, будто просыпаясь от сна наяву. Когда Туландра покинет поле сражения, до прихода Ульрика у него будет возможность обрушиться на войско Нумитора и обратить его в бегство, — если только ему удастся выйти на верхние равнины до появления князя Раманского.

Ему нужно было выйти на воздух, — чтобы разобраться в водовороте своих мыслей. Он поднялся, чтобы оставить тесную сонную палатку. В углу сидели его телохранители, которых назначил Просперо, — они были так увлечены игрой, что никто не поднял вверх головы, когда Конан, беззвучно, как тень, прошел мимо.

Снаружи часовые, привыкшие к его ночным прогулкам, решили, что он производит ночной обход. Они отдавали ему честь, а он шел все дальше и дальше, прошел через лагерь и углубился в ночной лес. Просперо рассердится, — подумал он с мрачной усмешкой, — когда узнает, что Конан снова обвел телохранителей вокруг пальца.

Он нащупал в поясе костяной свисток, который дал ему Гола, вытащил его, повертел в руках. Сатир сказал, что, если ему понадобится помощь здешних людей, ему стоит только дунуть. Он поднес свисток к губам и дунул в него — просто так, особенно ни на что не надеясь. Ничего не произошло. Он еще раз тихо дунул, уже более настойчиво.

Может быть, остатки сатиров бежали с места своего побоища. Даже если они услышали зов, им, наверное, нужно было какое-то время, чтобы явиться. Конан стоял недвижно, с трудом сдерживая нетерпение, — точно пригнувшаяся к земле пантера, ожидающая свою жертву, — вслушиваясь в шорохи и жужжание насекомых и шелест ветра. Он снова поднес немой свисток к губам и дунул, — еще раз, еще.

Наконец он почувствовал, что в зарослях кто-то есть.

— Кто ты, дуешь, свистишь, зовешь сатира? — спросил негромкий, тонкий голосок на ломаном аквилонском.

— Гола?

— Нет, я Зудик, господин. Кто ты? — Заросли раздвинулись.

— Конан-киммериец. Ты знаешь Голу? — Конан, глаза которого привыкли к темноте, увидел, что это был старый, сгорбленный сатир, шерсть его была посеребрена.

— Да, — ответил вождь сатиров. — Он говорил о тебе. Кроме него и четырех других. Что ты хочешь?

— Чтобы ты помог уничтожить людей на утесе.

— Как может Зудик помочь большим людям?

— Нам нужна тропа наверх, — сказал Конан, — теперь ущелье Великанов засыпано камнями. Ты знаешь другую дорогу?

Ночная тишина пела шорохами насекомых. Немного погодя Зудик ответил:

— Наверх есть такая тропа маленькая, — сатир показал на восток.

— Далеко?

Сатир ответил что-то на своем языке, — слова, напоминавшие коровье мычание, звучали невнятно.

Конан, ничего не поняв, спросил:

— Мы можем дойти за дневной переход?

— Идти быстро. Можно.

— Ты покажешь нам дорогу?

— Да. К восходу солнца будьте готовы.

Позже Конан нашел Публия и сказал:

— Мы выступим на рассвете и пойдем по тропе, — сатиры говорят, что она ведет наверх; но для телег она слишком узка. Ты отведешь обоз назад в Педассу и потом пойдешь по дороге к Хороту. Если по дороге в Тарантию мы встретимся с тобой, — значит, мы одолели Нумитора, — если нет, то... — Конан прочертил пальцем по шее, — ты пойдешь один.

* * *

Второй проход был намного уже, чем ущелье Великанов. Снизу он был незаметен, укрыт пышными зарослями и нависающими скалами. Всадникам пришлось вести коней через ручей, что бурлил внизу, и вверх, по скалистой дороге. Не одна лошадь, напуганная сужающимися стенами ущелья, ржала, закатывала испуганные глаза и пятилась назад, преграждая путь другим.

Пешие шли одной колонной и понемногу просачивались вперед. Когда от пыли тропа стала темной, зловещей, Конан велел, чтобы каждый ухватился за одежду переднего и продвигался вперед. К утру прошли все.

Пока Войско Освобождения отдыхало после утомительного перехода и крутого подъема, Конан послал людей, чтобы те разведали позиции Нумитора. По возвращении их командир сообщил:

— Нумитор снял лагерь и отошел на несколько лиг по дороге. Они разбили лагерь в лесу, по обе стороны от дороги.

Конан вопросительно взглянул на товарищей. Паллантид сказал:

— Что же это такое? Пусть Нумитор глуп, но я никогда не слышал, чтобы он был трусом.

— Скорей, похоже на то, — возразил Троцеро, — что он узнал, что мы нашли дорогу на утес, и испугался, что мы сбросим его в пропасть.

— Может быть, его предупредил колдун, — предположил Просперо.

— Это еще не все, Командор, — сказал командир разведчиков. — Мы узнали их знамена.

Конан нахмурился:

— Нумитор оставил весь Вестермарк без войска, теперь пиктам противостоят только сторожевые отряды. Снова они превышают нас числом; и королевские пограничники — искусные воины. Я бился с ними, я знаю. —- Он помедлил и добавил: — Друзья, этот сатир Гола говорил что-то о том, как они борются против врага трубами. Как вы думаете, что он имел в виду?

Никто не знал. Наконец Конан произнес:

— Вижу я, что опять надо обращаться к маленькому лесному народу.

Когда сумерки окутали бурлящий поток серым туманом, Конан уже спускался вниз по узкой тропе, по которой его люди совершили такой тяжкий подъем. Он встал один в сгущающейся темноте Броцельонского леса и тщетно прислушивался в ожидании шагов. Он дунул в костяной свисток и, как и раньше, ждал, стоя в тени древнего дерева. Когда наконец кто-то явился на его зов, он с облегчением увидел, что это Зудик, сатир, который вывел его войско к тропе. Отвечая на его вопрос, Зудик сказал:

— Да, мы делаем это трубами. Вели своим сделать уши внутрь.

— Заткнуть уши? — в волнении переспросил Конан.

— Да. Пчелиный воск, тряпки, глина, —- чтобы ничего не слышать. Тогда мы поможем тебе.

* * *

Пограничники Нумитора встали полумесяцем, закрыв дорогу в Тарантию. Похоже, что принц был готов к тому, чтобы держать оборону до прихода князя Ульрика. Его люди рыли ямы, вбивали в них острые колья, чтобы враг не прошел. Деревья стояли густой стеной, и мятежники не смогли бы обойти длинную цепь пограничников с флангов.

Войско Освобождения бесшумно подошло к расположению врага и укрылось в зарослях. Но вражеский часовой заметил движение в кустарнике и поднял тревогу. Люди побросали лопаты, выхватили мечи и выстроились цепью.

Конан подал знак своим помощникам, — уши их были заложены, — чтобы они дали команду лучникам открыть по врагу огонь. Воздух наполнился щелчками тетивы и свистом стрел. Но люди Конана ничего не слышали.

Вражеские воины — те, кто стоял с краю, — вдруг услышали пронзительный звук — резкий, воющий, нечеловеческий. Он звучал из ниоткуда, все полнилось им. Он вызывал зубную боль и вселял в людей странный, беспричинный ужас. Воины бросали оружие и, пораженные ужасом, обхватывали головы руками. Одни истерически хохотали, другие заливались слезами.

Звук приближался, он звучал, как злой рок, проникая в их души. Сначала они боролись с неумолимым желанием бежать, но потом оно взяло верх над многолетней боевой выучкой. Тут и там люди бросали свое место в цепи и обращались в бегство, испуская безумные вопли. Их становилось все больше и больше, и, наконец, множество бегущих, кричащих от ужаса, поглотило остатки цепи, — они бежали куда глаза глядят. Когда фланги принца были снесены, невидимые трубы стали приближаться к центру, и он тоже рассыпался. Конница Троцеро гнала бегущих людей, убивая и хватая пленных.

— Что же, — молвил Конан, глядя на опустошенный лагерь врага, — они оставили нам вдвое больше оружия, чем мы можем использовать. Так что теперь мы наберем столько добровольцев, сколько захотим.

— Это была легкая победа, — ликовал Просперо.

— Слишком легкая, — мрачно отозвался Конан. — Легкая победа нередко бывает такой же пустой, как улыбка царедворца. Я скажу, что дорога в Тарантию открыта, только когда увижу городские стены, и не раньше того.

 XI. Ключ к городу

Не встречая на своем пути никакого сопротивления, Войско Освобождения прошло по приветствующей его земле, где в высоких травах паслись стада великолепных пуантенских лошадей, где замки вздымали вверх алые, пурпурные, золотые башни. Войско мятежников одолело извилистые, заросшие густым кустарником горные тропы и наконец вышло к границе, разделявшей Пуантен и центральные провинции Аквилонии.

Конан, придержав коня, глядел, как его воины проходят перед ним по берегу. Невесел был его взгляд. Пограничные Отряды Нумитора рассеялись, как осенние листья по ветру, но теперь войско поразил новый враг, перед которым они были беззащитны. Это была болезнь Хворт, от которой тело покрывалось алыми пятнами, начинался жар и лихорадка, она косила ряды, как невидимый демон, пожирающий больше воинов, чем кровопролитный бой. Многие были оставлены по дороге в деревнях — выздоравливать; многие, убоявшись страшного поветрия, сбежали, многие умерли.

— Сколько нас сейчас? — спросил Конан Публия. Был вечер, войско подходило к Илимии, приграничной деревушке.

Бывший канцлер пролистал свои списки.

— Около восьми тысяч, если считать тех, кто болен, но еще держится на ногах, а таких около тысячи.

— Кром! Когда мы отошли от Алиманы, нас было десять тысяч, и по дороге к нам присоединялись сотни и сотни. Что же с ними сталось?

— Многие пришли к нам в радужном настроении, словно жених к невесте, но, прошагав пару лиг, все в пыли и поту, призадумались, правильно ли они сделали, оставив родной очаг. Подумали о своих семьях и вернулись домой собирать урожай, — сказал Троцеро.

— Да еще и эта пятнистая хворь косит людей тысячами, — добавил Декситей. — И я, и мои лекари пробовали уже все травы, все лечебные средства, и все безрезультатно. Похоже, что здесь не обошлось без колдовства. Против злой судьбы не пойдешь.

С языка Конана уже готовы были сорваться презрительные недоверчивые слова, но он сдержался. После землетрясения он не смел больше недооценивать колдовские возможности врага, как и беспричинную жестокость богов.

— Если бы мы смогли уговорить сатиров со своими трубами присоединиться к нам, — произнес Просперо, — то никто бы и не заметил, что нас так мало.

— Но они бы не ушли из Броцельонского леса, это их дом, — сказал Конан.

— Но ты мог бы взять в заложники старого Зудика, и это вынудило бы их сделать по-нашему, — возразил Просперо.

— Это не в моих правилах, — нахмурился Конан. — Зудик оказался верным другом, и я никогда бы не поступил с ним плохо.

Троцеро мягко улыбнулся:

— Не ты ли презирал принца Нумитора за его возвышенные представления о рыцарской чести.

Конан сдвинул брови.

— У дикарей вождь не имеет большой силы. Я жил среди них, я знаю. Кроме того, я вообще не думаю, что даже великая любовь к вождю и забота о нем возьмут верх над страхом перед чужими краями, который присущ всем маленьким народам. Но давайте обратимся к будущему, не будем бередить тени мертвого прошлого. Что слышно от разведчиков о войске Ульрика?

— Ничего не слышно, — ответил Троцеро, — правда, сегодня они заметили вдалеке несколько всадников, но те быстро скрылись из вида. Мы не знаем, кто они такие; но я готов спорить, что северные бароны все еще удерживают князя Ульрика.

— Завтра, — сказал Конан, — я возьму отряд Гирто и произведу разведку пуантенской границы, а остальные пойдут к Илимии.

— Но Командор! — возразил Просперо. — Это безрассудство. Полководец должен находиться позади своих войск, откуда можно руководить их действиями, а не рисковать своей жизнью, как безродный искатель приключений.

Конан нахмурил брови.

— Раз здесь командир я, я буду командовать так, как считаю нужным. — Он увидел растерянный взгляд Просперо и с улыбкой добавил: — Не бойся, я глупостей не натворю. Но даже маршал должен иногда делить опасность наравне со своими воинами. Да и вообще, разве сам я не безродный искатель приключений?

—- Мне думается, — проворчал Просперо, — что ты просто потакаешь своей варварской натуре. Любите вы драться лицом к лицу.

Конан по-волчьи оскалился, но ничего не ответил.

* * *

Отряд Конана выехал промозглым, туманным утром, дорога лежала перед ним золотой лентой. Впереди был Конан, в металлической кольчуге, как и все остальные, справа от него двигался сотник Гирто. Конники гордо ехали по ухабистой деревенской дороге, уперев пики в стремена. Несколько всадников скакали поодаль, производя разведку окрестностей. Кругом были поля, отдыхающие под паром, грядки, зреющие виноградники.

Крестьяне, работавшие на пашнях или в виноградниках, отрывались от работы, опирались на грабли и мотыги и провожали воинов взглядом. Один-два подняли руку в осторожном приветствии, но большинство хранили недоверчивое молчание. По сторонам Конан отмечал временами мелькание женских нижних юбок, красных и желтых, женщины торопливо прятались от проезжающих воинов.

— Ждут, кто победит, — сказал Гирто.

— Вполне можно их понять, — отозвался Конан, — ведь если мы проиграем, пострадают все, кто помогал нам.

За следующим холмом, в неглубокой долине, раскинулась, прижавшись к земле, Илимия. Небольшая речушка медленно извивалась вдоль глинобитных хижин, направляясь на восток, к Хороту. Ивы склонились над своим отражением в темной, ленивой воде.

Деревня, в которой не было и двух сотен жителей, была практически беззащитна; десятилетия мира ослабили осторожность крестьян настолько, что они не обращали внимания на то, что стена из обожженных на солнце кирпичей была уже совсем старой и совершенно рассыпалась. Жителей, — если в деревушке сейчас кто-то и был, — нигде не было видно.

— Слишком спокойно, — пробормотал Конан. — В такой хороший день люди должны быть уже на ногах.

— Верно, они спят после обеда, — предположил Гирто. — Или, может, все в поле, а дома остались одни младенцы да дряхлые старики.

— Поздновато для обеда, — Конан нахмурился. — Не нравится мне все это.

— А может, они прячутся, боятся грабежа или погрома.

— Пошли двух разведчиков, пусть объедут деревню; мы подождем здесь, — велел Конан.

Два воина пустились вскачь по склону и скрылись за поворотом узкой вьющейся дороги. Вскоре они показались вновь и поскакали обратно, издали сигналя, что все в порядке.

— Давайте-ка посмотрим сами, — хмуро предложил Конан. Гирто взмахнул рукой, и сотня его копейщиков тронулась с места.

Солнце, огромный оранжевый диск, плавно скользило к западу, хижины Илимии стояли в его ослепительном блеске, черные и зловещие. Мятежники смотрели на них с опаской — никаких признаков жизни не было на пыльных улицах, за запертыми дверями.

— Может быть, — предположил Гирто, — люди услышали о приближении двух армий и разбежались, боясь оказаться между молотом и наковальней.

Конан пожал плечами, вынимая клинок из ножен. По обе стороны дороги стояли приземистые хижины, крытые соломой. У одной хижины было пристроено что-то вроде веранды, перед которой возвышалась стойка. Раскрашенная кружка над обшарпанной дверью указывала на то, что это местная винная лавка, — деревушка была слишком маленькой, чтобы похвастаться наличием постоялого двора. Дальше по короткой улице виднелось здание вроде амбара. Судя по раскиданным железным брускам, клещам и молоту, это была кузница — покосившаяся, ветхая. Никакого звона молотов, однако, оттуда не доносилось. Неожиданно, — Конан и сам не понял, почему, — волосы его встали дыбом.

Конан рывком повернулся в седле и посмотрел назад — последние всадники по двое въезжали в безлюдную улицу. Кони были зажаты лепившимися друг к другу хижинами, свободного пространства почти не было.

— Если нас атакуют здесь, нам придется плохо, — бросил Конан. — Отдай приказ поторопиться.

Гирто махнул рукой своему трубачу, а другой трубач уже играл сигнал. Внезапно двери всех хижин разом распахнулись, наружу высыпали королевские воины, оглашая сумерки дикими, воинственными воплями. Они набросились со всех сторон на отряд Конана, мечи и пики их алкали крови.

Впереди встали три ряда копейщиков, закрыв путь стеной острой стали. Они медленно продвигались вперед, глаза их горели жаждой кровавого боя, в лучах заходящего солнца наконечники копий светились тускло-красным светом.

— Кром и Иштар! — взревел Конан, взмахнув мечом. — Мы у смерти в мешке! Гирто, разверни людей!

Мирная деревня наполнилась боевыми звуками — воплями, злыми криками людей, ржанием раненых коней, лязгом скрещенных мечей, скрежетом стали, звоном щитов и глухим стуком падающих тел. Воины Конана, на которых напали с трех сторон, находились в невыигрышном положении. Ограниченное пространство не позволяло им сомкнугься или, напротив, развернуть коней. Пика в руке скачущего всадника — гораздо более грозное оружие, чем когда тот же всадник вынужден остановиться.

Мятежники, распаленные страхом и яростью, подняли копья и ринулись на нападающих. Некоторые выронили свои пики и, вытащив мечи, рубили врага направо и налево, — точны были их удары. Люди громко клялись, давали обеты своим богам. Раненые кони кричали, как грешники в аду. Одному из них копье распороло брюхо, он упал, содрогаясь в конвульсиях, и пригвоздил к земле своего хозяина; враги окружили человека и, изрубив, оставили лежать бездыханным в луже крови.

Другой всадник был воздет на копье, поднят из седла и брошен под беспощадные копыта коней. Еще один был выбит из седла, но прижался к стене и бился с врагами, — меч его сверкал, как молния.

Немало воинов князя Ульрика пали от копий и смертоносных мечей мятежников. Кровь склеила пыль восточной дороги, раненые кричали в агонии, но костлявые пальцы смерти сжали их глотки.

Конан, рыча, как лев, прорвался назад, прокладывая дорогу между рубящимися воинами и стенами. Его длинный меч неутомимо взлетал и опускался, с каждым ударом его враги отступали или падали замертво. Трижды его удары сплеча отсекали руки, и трижды кровь фонтаном брызгала из чудовищных ран. С каждым взмахом меча Конан громко кричал:

— Назад! Назад! Отходи назад! Из деревни! На дорогу!

Даже его зычный голос тонул в водовороте этого безумия звуков. Но один за другим его воины разворачивали коней и пробивались к югу. За спиной Конана сотник Гирто и двое старых пикейщиков отчаянно бились с лавиной врагов, надвигавшихся под прикрытием ощетинившихся копий, — они прикрывали отход. С пиками наперевес, они бросали своих обезумевших от страха коней навстречу стальной стене; но когда падал один копейщик, на его место вставал другой. И, несмотря на мрачное упорство — стоять насмерть, победить или погибнуть, — они не могли преодолеть безжалостный вал неумолимой стали. И вот один пикейщик упал.

Конь Конана споткнулся о распластанное тело. Он натянул поводья, чтобы удержать коня. Конан развернулся в седле и двинул копьем. Королевский воин отразил яростный удар щитом, но сила этого удара свалила его на колени, он упал в дверной проем и, стоя на четвереньках, ухватился за сломанную руку, слезы струились по его лицу.

Наконец Конан увидел, что последние из его воинов отбились от врагов и скачут вверх по склону, уходя от битвы. Узкая улица, отделяющая его от отступавших, была заполнена пешими врагами, они поскальзывались на кровавых внутренностях людей и лошадей, шатались от усталости, но, точно гончие, почуявшие кровь своей жертвы, подбирались все ближе и ближе к троим всадникам, попавшим в коварную ловушку. Конан скосил глаза направо и увидел между двумя хижинами узкую дорожку, тропинку, заросшую сорняками.

— Гирто! — проревел Конан. — Сюда! За мной!

Резво повернув коня к тропинке, Конан помедлил мгновение, чтобы убедиться, что остальные следуют за ним. Длинные тени хижины покрыли отступающих полумраком, и враг не сразу пустился за ними в погоню.

Получив минутную передышку, Конан пришпорил своего измученного коня и пустил его искать дорогу среди помятых кустов овощей. Вдруг, несмотря на слипшиеся пряди на глазах, он заметил свинарник, дверь его была приперта доской, привязанной веревкой к изгороди. Он разрубил толстую веревку окровавленным мечом, и грубо отесанная дверь растворилась.

Гирто и второй всадник стояли недвижно, в испуге, что жаркая битва или оглушающий удар повредили рассудок их вождя. А Конан, подняв указательный палец и указав ехать вперед, — Конан пришпорил коня и поскакал по узкому проходу. Верные воины последовали за ним.

Волна бегущих пеших врагов, вперемешку с вооруженными конниками, обогнула угол хижины и вздыбилась в узком проходе.

— Скорей! — прокричал Гирто Конану. — Они у нас на хвосте.

Конан пригнулся к шее коня, спрятав лицо в развевающуюся гриву. В самом конце прохода маячила едва заметная в сгущающихся сумерках, высокая изгородь, — за ней была свобода.

Конь Конана, собравшись всем своим могучим телом, величественно перелетел через изгородь, и Сардус, товарищ Гирто, последовал за ним. Но Гирто не повезло. Его конь, слишком измученный для прыжка, рухнул на изгородь и надрывно заржал, сломав себе шею.

Гирто, оказавшись один на этой стороне, вскочил на ноги и выхватил меч, приготовившись дорого отдать свою жизнь. Внезапно преследователи натянули поводья и принялись проклинать своих коней — те пятились, плясали, прижимались в испуге к стенам, били пеших воинов копытами.

Гирто, пораженный отсрочкой своей, казалось, неминуемой гибели, застыл на месте. «Снова колдовство?» — прошептал он, стиснув зубы.

Потом он увидел то, что спасло его. Из загона выбралась свинья с двадцатью поросятами, и все они, покрытые зловонной коростой, с визгом ринулись в сорняки, на поиски съедобных корешков.

Он услышал крик Конана:

— Перелезай через изгородь, скорей!

И он, больше не раздумывая, подскочил к грубо обтесанному забору, подтянулся и спрыгнул вниз как раз в тот момент, когда враги уже достигли места, где он стоял.

— Держись за мое стремя! — проревел Конан. — Не лезь на коня!

Гирто уцепился за стремя Конана и побежал гигантскими шагами сбоку скачущего коня. Легкой рысью они пересекли поля. Враги остались сзади.

Когда они отъехали так далеко, что деревня стала совсем маленькой, Конан остановился. Оглядывая темнеющие окрестности, он проговорил:

— Нужно скорей догнать наш отряд. Но сначала я хочу посмотреть на вражеский лагерь. Вот позади нас холм, с него должно быть хорошо видно.

С холма Конан внимательно оглядел ухабистую землю; в самом конце деревни располагался лагерь противника. Отделял его от деревни длинный холм, но, надежно укрытый от постороннего взора, с этой высоты он был как на ладони. Десятки огней горели в темноте, готовился ужин, легкий ветер качал клубы дыма.

— Это войско князя Ульрика, — сказал Конан. — Как по-твоему, Гирто, сколько их?

Тот подумал.

— Судя по количеству костров и величине лагеря, я думаю, что полков двенадцать. Что скажешь ты, Сардус?

— Двадцать тысяч — самое меньшее, сир, — сказал старый конник. — А что это за флаг, вон там, на шесте, справа?

Конан прищурился кошачьими глазами, пытаясь разглядеть что-нибудь в наступающей темноте.

— Будь я проклят, будь я стигиец, если это не флаг Черных Драконов! — воскликнул он.

— Неужели это королевская гвардия? — удивился Гирто. — Не может быть! Если только сам Нумедидес не вышел с князем Ульриком...

— Вряд ли, — королевского флага не видно, — сказал Конан. — Пора искать наших товарищей. У нас впереди еще долгая дорога в лагерь.

Сардус сел в седло за спиной своего командора, и все трое тихо поехали в обход деревни, где пало так много их воинов. Выехав на дорогу, они поскакали к деревьям, где их поджидали уцелевшие в битве. Они потеряли почти треть из шестидесяти воинов. У многих в руках были лоскуты ткани, которыми они перевязывали раненых товарищей.

Когда Конан, Гирто и Сардус подскакали к деревьям, их встретили слабым «ура», — боевой дух воинов упал. Конан нахмурился:

— Я благодарю вас всех, но поберегите свой восторг для победы. Мне нужно было сперва обшарить хижины и только потом пускать вас в эту нехитрую ловушку. Но все равно, ребята, вы задали им жару. А теперь в путь, чтобы к рассвету быть уже в лагере.

* * *

Наутро Конан рассказал о том, что с ним приключилось. Просперо присвистнул:

— Двадцать тысяч! В решающем сражении они съедят нас живьем.

Прожевав огромный кусок баранины, Конан сказал:

— Ты эти мысли оставь, а не то еще беду накличешь. Выведи людей, — всех, кроме разведчиков, которые ходили в Илимию, — пусть они укрепят лагерь. Превосходя нас по численности, князь Ульрик вполне может решиться на ночную атаку. Если у нас не будет заградительного вала или рва, он раздавит нас, как муравьев под колесами телеги.

— Но Черные Драконы! — воскликнул Троцеро. — Это просто невероятно, что Нумедидес послал свои внутренние войска на помощь к Ульрику и оставил себя беззащитным.

Конан пожал плечами:

— Я отвечаю за то, что я видел. Только у этой дружины знамя с крылатым чудовищем на черном поле.

— То, что Нумедидес послал сюда Черных Драконов, — произнес Паллантид, — поставило его в уязвимое положение, но от этого хлопот у нас сейчас не меньше.

— Нам даже еще и хуже, что они здесь, — добавил Троцеро.

— Тогда давайте, друзья, займемся укреплением лагеря, — заключил Конан. — Нам нельзя терять времени.

* * *

Нежный утренний ветерок овевал прохладой наспех выстроенный частокол и налившиеся кровью глаза и нывшие тела его строителей. Когда те, кто шел за войском — разносчики-торговцы, мальчишки-водоносы, женщины и дети пошли к реке за водой, на холме появился конный отряд врагов. Они ринулись вниз, и люди бросились врассыпную. Двое — старик и ребенок — замешкались и были убиты.

Разведчики мятежников были застигнуты врасплох и разбежались. Враги гнали их до лагеря, а потом стали кружиться вокруг частокола, выкрикивая непристойности и метая дротики. Лучники Конана спешно выстроились и уложили двух вражеских коней, но всадники были подхвачены и увезены товарищами. Хотя настоящей атаки и не произошло, напряжение и тревога выбили измученных людей Конана из колеи.

На вечернем совете Публий сказал:

— Хоть я и не военный человек, Командор, я думаю, что ночью мы должны потихоньку отойти, пока Ульрик нас не разбил или не взял в осаду. Со своими силами он может сделать, что хочет, а нас косит болезнь, словно черный призрак.

— Вот что, — Троцеро ударил кулаком по столу, — давайте останемся здесь, а мои пуантенцы тем временем поднимут крестьян. Если Ульрик окружит нас, крестьяне, в свою очередь, окружат его.

— Когда близится время уборки урожая, — возразил Публий, — ты не поднимешь и тысячу. И крестьяне, вооруженные только топорами и вилами, не смогут выдержать наступление рыцарей Ульрика. Если бы мы сейчас были в Броцельонском лесу! Как нам помогли бы друзья-сатиры...

— Да, — подал голос Просперо, — но только пока враги не догадались бы заткнуть себе уши. Я предлагаю этой ночью неожиданно напасть на лагерь Ульрика.

Паллантид покачал головой:

— Ночная атака часто выходит боком, очень легко попасть в свалку, когда меч не разбирает, где свой, где чужой — особенно с нашими полуобученными людьми.

Спор разгорался, но к единому мнению они так и не приходили. Конан сидел с мрачным лицом, хмурился, но говорил мало. Вдруг часовой доложил:

— Командор, тут пришел королевский сотник с полусотней человек. Они пришли с белым флагом, сотник просит разрешения поговорить с тобой.

— Забери у него оружие и пускай идет сюда, — сказал Конан, выпрямляясь.

Полог палатки откинулся, вошел человек в кольчуге. На груди его белого плаща распростер крылья черный геральдический орел Аквилонии, шлем венчал бронзовый гребень Черных Драконов. Сотник холодно поприветствовал присутствующих.

— Маршал Конан? Я сотник Сильван, Черный Дракон. Я пришел, чтобы перейти к вам с большим отрядом, если вы нас примете.

Конан, прищурившись, оглядел сотника с головы до пят. Перед ним стоял высокий, крепко сложенный, светловолосый человек, даже несколько молодой для своего положения.

— Добро пожаловать, Сильван-сотник, — наконец произнес он. — Благодарю тебя за твое предложение. Но перед тем как принять его, я должен больше узнать о тебе.

— Разумеется, маршал. Спрашивай.

— Прежде всего, что заставило тебя перейти на нашу сторону, да еще при таком положении дел? Ты должен знать, что мы висим на волоске, что Ульрик превышает нас числом и что он мне достойный соперник. Отчего же ты сменил масть?

— Все очень просто, маршал Конан. Я с моими людьми предпочел рискнуть, выступив в рядах мятежников, чем жить в мнимой безопасности под властью безумца. Если только можно назвать безопасной жизнь под знаменем нашего короля.

— Но почему именно сейчас?

— Первый раз у нас появилась такая возможность. Драконы подошли к Илимии позавчера, до стычки между тобой и воинами Ульрика. Если бы мы вышли, чтобы присоединиться к тебе, прямо из Тарантии, верные отряды короля преградили бы нам путь и разбили бы нас наголову.

— А что, Нумедидес послал сюда весь полк Черных Драконов? — спросил Конан.

— Да, только новобранцы остались на учениях.

— Почему же этот шакал оставил себя без личной стражи?

— Нумедидес объявил себя богом. Он считает себя бессмертным и неуязвимым и потому не нуждается в телохранителях. Кроме того, он твердо намерен подавить ваш мятеж и бросает все свои отряды на помощь войску Ульрика. С восточных границ многие идут сюда.

— А что слышно о Туландре Ту, королевском колдуне?

Сильван заметно побледнел.

— Так часто бывает, что помянешь демона, а он уже тут как тут, маршал Конан. Нумедидес безумен, и королевством правит колдун; он хоть и не столь глуп, как король, но столь же бессердечен и алчен. Он проводит отвратительные опыты и для этого приносит в жертву девственниц, это все знают. — Он порылся у себя в поясе и вытащил алебастровый медальон на золотой цепочке. Миниатюра изображала девочку лет десяти. — Моя дочь. Она мертва, — пояснил Сильван. — Он забрал ее. Если бы боги даровали мне хоть один шанс, я зубами перегрыз бы его глотку.

Голос сотника задрожал, пальцы судорожно сжались. Неизбывным горем дышали его слова.

Синие глаза Конана загорелись диким, зловещим огнем. Те, кто стоял рядом, вздрогнули, зная, что насилие над женщинами вызывало бурное негодование Конана. Он пустил миниатюру по кругу и, отдавая ее Сильвану, сказал:

— Мы хотим узнать о войске князя Ульрика больше. Сколько их?

— Я думаю, около двадцати пяти тысяч.

— Откуда у Ульрика так много людей? Когда я бросил службу у короля, Северное Войско такими силами не располагало.

— Многие воины принца Нумитора, опомнившись от паники, догнали князя Ульрика. Из Тарантии прислали полк Черных Драконов.

— Что случилось с Нумитором после разгрома?

— Он покончил с собой в отчаянии от поражения.

— Ты уверен? — спросил Конан. — Говорили, что Амулий Прокас совершил самоубийство, но я знаю, что его убили.

— В этом можно не сомневаться, сир. Принц Нумитор зарезал себя перед свидетелями.

— Жаль, — сказал Троцеро. — В сравнении с другими он был самым честным полководцем, разве что чересчур простодушным для кровавой войны.

Конан сдвинул брови.

— Все это нужно обсудить. Паллантид, устрой ночлег Сильвану и его людям и возвращайся сюда. Спокойной ночи, сотник.

Тут Публий, который до этого молчал, подал голос:

— Подожди, подожди, пожалуйста, сотник Сильван. Кто был твой отец?

Сотник, протянувший было руку к пологу, обернулся.

— Сильвий Макро, сир. А что?

— Я знал его, когда служил у короля казначеем. Спокойной ночи.

* * *

Когда сотник ушел, Конан сказал:

— Ну, что вы об этом думаете? По крайней мере, приятно видеть, что люди бегут к нам, а не от нас, — хоть какое-то разнообразие.

— Я думаю, — проговорил Просперо, — что Туландра Ту пытается подсунуть к нам еще одного убийцу. Он будет выжидать удобного момента, чтобы всадить нож тебе под ребро, а потом сбежит.

— Я не согласен с этим, — возразил Троцеро. — Мне он показался искренним и честным молодцем, непохожим ни на собутыльников Нумедидеса, ни на колдовских подручных Туландры.

— Внешности доверяться нельзя, — настаивал Просперо. — Яблоко может быть хорошим на вид, а внутри полным червей.

— С вашего позволения, — вступил в разговор Публий. — Я знал отца этого юноши. Это был замечательный, выдающийся человек, — и до сих пор им остался, если еще жив.

— Сын не всегда похож на отца, — проворчал Просперо.

— Просперо, — сказал Конан, — твоя забота о моей безопасности делает мне честь. Но на войне нужно выбирать из двух зол меньшее. Ты вот предостерегаешь меня от предательского ножа, а Ульрик, похоже, нас всех перебьет, если только мы не обыграем судьбу каким-нибудь неожиданным ударом.

Конан мгновение размышлял, — вокруг стояла тишина. Наконец, подняв глубокие синие глаза от пола, он произнес:

— У меня есть план, — план опасный, но не более, чем наше теперешнее положение. Тарантия беззащитна, войска в ней не осталось, — Нумедидес сидит на троне и играет в бессмертного бога, жалкий безумец. Отряд храбрецов, переодетых Драконами дворцовой стражи, может пробраться ко дворцу и...

— Конан! — воскликнул Троцеро. — Это наитие. Я поведу отряд.

— Ты слишком нужен в Пуантене, господин, — сказал Просперо. — А вот я...

— Не пойдет ни тот, ни другой, — жестко сказал Конан. — В центральных провинциях не особенно жалуют пуантенцев, — люди до сих пор не забыли о вашем вторжении во время войны с королем Вилером.

— Кто же тогда? — спросил Троцеро. — Паллантид?

Конан покачал головой, встряхнул черной гривой, и глаза его загорелись жаждой битвы.

— Это сделаю я, — либо сделаю, либо погибну. Я отберу отряд старых, закаленных воинов, мы возьмем плащи и шлемы у сотника Сильвана. Сильван, — я возьму его с собой, — пойдет с нами до ворот, чтобы не возникло никаких подозрений. Именно он — ключ к городу.

Публий поднял руку:

— Один момент, почтеннейший. План Конана хорошо удался бы в обычной войне. Но в Тарантии тебе придется иметь дело не только с безумным королем, но и со злобным колдуном, чьи волшебные заклинания и магия могут двигать горы и вызывать демонов — небесных, подземных, морских.

— Колдуны меня не пугают, — сказал Конан. — Много лет назад я уже имел дело с самым могущественным из них, — в Хорайе, — и уничтожил его со всеми его заклинаниями.

— Как же ты сделал это? — спросил Троцеро.

— Мечом.

— Не рассчитывай снова на такую победу, — проговорил Публий. — Твоя сила велика, а чувства острее, чем у всех обычных людей, но судьба не всегда благоволит даже героям.

— Когда мне нужно, она благоволит, — Конан сдвинул брови.

— Но это нужно не только тебе, но и нам тоже, — произнес Просперо. — Давайте я пошлю за Дексигеем. Жрец Митры знает о потустороннем мире больше, чем мы, простые смертные.

Конан уступил — с недовольством.

Декситей выслушал план Конана, держа руки скрещенными на груди. Наконец он мягко произнес:

— Публий прав, Конан. Не стоит недооценивать могущество Туландры Ту. Мы, жрецы, знаем кое-что о темных, безымянных силах, стоящих за спиной человека.

— Откуда явилась эта мерзость? — спросил Троцеро. — Говорят, что он венд; а еще говорят, что он из Стигии.

— Ни то ни другое, — ответил Декситей. — Жрецы называют его лемурцем и говорят, что он пришел, — не знаю, как, — с островов, лежащих в неизвестном мире, на востоке, в океане за Кхитаем. Эти скрытые мраком острова — все, что осталось от обширной когда-то земли, которую поглотили волны. Чтобы победить колдуна его же оружием, нашему маршалу нужно что-то большее, чем человеческое оружие и кольчуга.

Троцеро спросил:

— У нас в лагере нет волшебников, которые взялись бы за это дело?

— Нет! — бросил Конан. — Мне нет нужды в подобных штукарях. Я ни одного не возьму с собой, мне не нужна их помощь.

Выражение лица Декситея стало горестным.

— Командор, знаешь ты это или нет, но мне очень горько.

— Отчего же, почтеннейший? — спросил Конан. — Я перед тобой в большом долгу и не могу просто так опечалить тебя. Не говори загадками, друг.

— Ты не нуждаешься в волшебниках, Командор, называешь их обманщиками и шарлатанами, но одного из них ты считаешь своим другом. Тебе нужен колдун, а ты отказываешься от его помощи. — Декситей остановился. Конан кивнул головой, и он продолжал: — Знай же, что в юные годы я изучал черную магию, — хотя, впрочем, и не продвинулся дальше начальных ступеней колдовского искусства. Потом я узрел свет Митры и проклял свои прошлые сношения с демонами и потусторонними силами. Если бы жрец узнал о моем колдовском прошлом, меня никогда не приняли бы в орден. Таким образом, если я буду с тобой в твоем опасном деле...

— Кто, ты? — воскликнул Конан. — Пусть ты и колдун, но разве сможешь ты, старик, проскакать сотню лиг?! Ты просто не выдержишь пути.

— Напротив, я гораздо более крепкий орешек, чем ты думаешь. Жизнь аскета наделила меня молодой силой, и я пригожусь тебе, чтобы противостоять колдовству. Но если я поеду с тобой, моя тайна выйдет наружу. Я вынужден буду оставить священный орден, — грустный конец моего жизненного пути.

— Мне думается, использовать магию в благородных целях — простительный грех, — сказал Конан. — Победителей не судят.

— Ты, сир, но не мой орден, они не прощают таких вещей. Но у меня нет выбора; в Аквилонии я использую все, что умею. — Голос его дрожал от горьких слез.

— После того как все кончится, — произнес Конан, — мне, возможно, удастся убедить твоих священнослужителей сделать исключение из своих суровых правил. Готовься, мой друг, выехать через час.

— Этой ночью?

— А когда еще? Если мы будем ждать до утра, враги могут взять лагерь в кольцо. Просперо, отбери мне отряд из твоих самых лучших конников. Проследи, чтобы у каждого было не по одному коню, а по два, для смены. Но как можно тише. Мы должны обогнать слухи о нашем исчезновении. А остальным продолжать выводить людей на укрепительные работы. Прощайте, все!

Чуть только месяц посеребрил вершины деревьев, колонна всадников, — каждый вел в поводу еще одного коня, — украдкой выехала из лагеря. Впереди ехал Конан в шлеме и белом плаще Черных Драконов. Рядом с ним был сотник Сильван, позади трусил Декситей, жрец Митры, одетый так же, как и они. За ним следовало пятьдесят самых верных воинов, все в белых плащах и шлемах.

Сильван провел колонну мимо стана врага. Очутившись на дороге в Тарантию, они перешли на мерную рысь. Луна спряталась, и черная ночь поглотила храбрецов.

 XII. Лунная тень

Солнце село, в безоблачном небе повис месяц, весь точно усыпанный алмазными блестками. В королевском дворце Тарантии убрали ужин, поданный королю на золотой посуде в его личную столовую, — Нумедидес ужинал в одиночестве. Никто не осмеливался тревожить его покой, — лишь слуга, пробовавший первым яства, стоял за креслом, да два телохранителя сторожили серебряные двери, да еще разносчики блюд сновали туда-сюда.

Тысячи свечей и светильников сияли в королевских покоях, — их было так много, что если бы кто-нибудь случайно попал во дворец, ему показалось бы, что происходит коронация или визит соседнего государя.

Дворец, однако, казался вымершим. Не слышно было щебетания девиц, разговоров юных рыцарей и вельмож, лишь эхо прошлого носилось но мраморным залам, где не было ни души, только несколько стражников, — бесчисленные свечи отражались в их серебряных доспехах. Стражники были либо безусые юнцы, либо седобородые старики, — когда внутренняя стража ушла на юг, чтобы биться с мятежниками, в Черные Драконы поспешно набрали юнцов и давно отвоевавших свое стариков.

Светильники и свечи горели все ночи напролет, — король, возомнив себя солнечным богом, не придумал никакого другого доказательства своей божественности, кроме того, чтобы сделать ночь светлой, как день. И теперь запыхавшиеся слуги бегали от светильника к светильнику, доливая масло, и носили свечи охапками от канделябра к канделябру, чтобы вовремя заменить догоревшие.

По мере того как безумство короля усиливалось, придворные и слуги разбегались. Первым исчез Вибий Латро, который жил и работал во дворце. Канцлер послал Нумедидесу прошение о краткой отлучке. Его здоровье, написал он, подорвано долгими часами работы, и, если он не отдохнет от дел, он вряд ли сможет дальше служить интересам государя.

Нумедидес, который только что до смерти запорол одну из своих наложниц, был в добром расположении духа и удовлетворил его просьбу. Латро без промедления посадил семью в карету и уехал в свое поместье, что лежало на севере от Тарантии. На первом же перекрестке он повернул на восток и, погоняя что есть мочи лошадей, проскакал двести лиг до немедийской границы, и теперь был уже далеко. Другие придворные тоже нашли убедительные причины для отлучки и поспешно отбыли.

* * *

Трон Нумедидеса в Палате Личных Аудиенций стоял на чудесном иранистанском ковре, сотканном из превосходных сортов шерсти. Цвета были подделаны под рубины, аметисты, сапфиры и яшму, их пронизывали золотые нити. Сам трон — изящный, тонкой работы, хотя и не такой огромный, как Рубиновый Трон в Тронной Зале, — был позднее украшен аляповатыми драконами, львами, мечами и звездами. На спинке высокого трона распростер крылья геральдический орел династии Нумедидеса, крылья и глаза его были усыпаны драгоценными каменьями, — они мерцали среди множества свечей.

Серебряный скипетр короля — символ королевской власти — лежал на пурпурной подушке сиденья. На широких подлокотниках покоился длинный обоюдоострый Державный Меч, его лезвие и рукоять были также усеяны драгоценностями.

В палате находились двое — сам Нумедидес, на голове которого был тонкий золотой обруч — корона Аквилонии, одет он был в красную хламиду, всю в пятнах от еды, вина и рвоты, — и Альсина, закутанная в шуршащее шелковое одеяние цвета морской волны.

Они глядели друг на друга, их разделял трон. Альсина шипела:

— Поганый старый пес! Я скорее умру, чем пойду на твои уговоры! Тебе не поймать меня, слышишь ты, старая, жирная, вонючая куча дерьма! Пойди поищи для себя суку или свинью! Под стать себе!

— Я же сказал, что не сделаю тебе больно, злючка! — мямлил Нумедидес. — Но уж поймать я тебя поймаю! Никто не может пойти против желаний короля, а уж тем более бога! Иди сюда!

Неожиданно Нумедидес качнулся в сторону, точно падая в обморок. Альсина отпрянула назад, выйдя из-под защиты трона. Тогда король, растопырив руки и похотливо шевеля пальцами, загнал ее за трон, прижав к колоннам. Отсюда было одинаково далеко до обеих дверей.

Пальцы Альсины скользнули за лиф, она выхватила отравленный кинжал — точно такой же, как тот, что убил Амулия Прокаса.

— Назад, говорю тебе! — закричала она. — Один удар, и ты мертв!

Нумедидес попятился.

— Дурочка, неужто ты не знаешь, что твой отравленный ножик мне нипочем?

— Сделай только шаг, и мы с тобой проверим это.

Король подошел к трону и, подняв скипетр, снова бросился к дрожащей Альсине. Когда она взмахнула кинжалом, он серебряным набалдашником ударил ее по руке. Кинжал упал и отлетел в сторону, а Альсина, вскрикнув от боли, прижала руку к груди. Скипетр оставил большой синяк.

— А теперь, сучка, — начал Нумедидес, — мы...

Правые двери приемной палаты распахнулись. На пороге стоял Туландра Ту, опираясь на резной посох.

— Как ты попал сюда? — возмутился Нумедидес.

Шипящий голос темнолицего колдуна прозвучал, как удар бича.

— Государь! Я предупреждал тебя, чтобы ты не трогал моих слуг.

Король скривился:

— Мы просто немножко поиграли. А кто ты такой, чтобы вообще предупреждать о чем-то бога? Кто здесь правит, ты или я?

Туландра Ту улыбнулся тонкой, зловещей улыбкой.

— Ты царствуешь, но не правишь. Правлю я.

Щеки Нумедидеса побагровели от гнева.

— Не кощунствуй, нечестивец! Прочь с глаз моих, пока я не испепелил тебя!

— Успокойся, Государь. Я пришел с новостью...

Голос короля сорвался на визг:

— Я сказал — убирайся! Я покажу тебе, как...

Нумедидес на ощупь нашел рукоять Государственного Меча. Выхватив тяжелый клинок из блистающих ножен, он двинулся к Туландре Ту, сжав меч обеими руками и вращая им над головой. Колдун спокойно ждал, пока он приблизится.

С громким криком король взмахнул мечом, чтобы нанести сокрушительный удар. В последнее мгновение Туландра, чье лицо оставалось таким же бесстрастным, выставил вперед свой посох. Сталь и резное дерево оглушительно зазвенели, словно у Туландры в руках тоже был тяжелый меч. Колдун ловко выбил оружие из рук короля посохом и швырнул его в воздух. Меч, вращаясь, взлетел вверх и упал, пролетев у самого лица короля и оставив на его щеке глубокую длинную царапину. По рыжей бороде потекла кровь.

Нумедидес коснулся щеки и удивленно уставился на кровь, стекающую с пальцев.

— У меня кровь, кровь, как у смертных, — прошептал он. — Что же это?

— До бога тебе еще расти и расти, — улыбнулся Туландра.

Король, побагровев от гнева, завопил что есть мочи.

— Рабы! Пажи! Фаэдо! Маний! Черт побери, куда вы подевались?! Вашего божественного хозяина убивают!

— Это ему не поможет, — ровно проговорила Альсина. — Он мне сказал, что услал всех своих слуг, чтобы моих криков никто не услышал.

Она откинула здоровой рукой растрепавшиеся волосы.

— Где мои верные слуги? — вопил Нумедидес. — Валерий! Прокас! Теспий! Громель! Вульмана! Где мои придворные? Где Вибий Латро? Неужели все бросили меня? Неужели меня больше никто не любит, ведь я столько всего сделал для Аквилонии! — всеми оставленный царь зарыдал.

— Приди в себя, — сурово сказал колдун, — и знай — Прокас мертв, Вибий Латро бежал, Громель перешел к врагу. Вульмана, как и все остальные, сражается вместе с князем Ульриком. У меня есть еще кое-что тебе поведать.

Нумедидес побрел к трону и, запутавшись в своей хламиде, плюхнулся на подушки. Он вытащил грязную салфетку из рукава и приложил ее к щеке, — салфетка окрасилась кровыо.

— Если ты не можешь владеть собой, — сказал Туландра Ту, — я разделаюсь с тобой и буду править сам, а не через тебя, как делал раньше.

— Ты никогда не будешь королем, — просипел Нумедидес. — Ни один человек в Аквилонии не покорится тебе. Ты не королевской крови. Ты не аквилонец. Ты даже не хайбориец. Я начинаю сомневаться даже в том, что ты человек, — он помедлил и бросил на колдуна злобный взгляд. — Так что, поскольку мы друг друга ненавидим, ты нужен мне, так же как и я тебе. А что там за новости, на которые ты намекаешь? Надеюсь, хорошие. Говори, господин колдун, не мучь меня.

—- Что же, слушай... Сегодня я рассчитал наши гороскопы, — над нами нависла смертельная опасность.

— Опасность? Откуда?

— Этого я не могу сказать; указания неясны. Наверняка это идет не от войска мятежников. Астральность показывает, и вчерашнее сообщение князя Ульрика подтверждает это, — что мятежников поймали, как свиней в загон, около Илимии. Скоро они отступят, осознав безнадежность своего положения, рассеются в отчаянии или будут уничтожены. Их нам нечего бояться.

— А вот этот дьявол Конан, может он проскользнуть мимо князя Ульрика?

— Увы, мои астральные видения неясны, я не знаю, что делает человек, находящийся так далеко. Но этот варвар — умный негодяй, я предупреждал, что с ним шутки плохи.

— Мне доносили, что банды предателей видели в городе, — губы короля побелели от страха.

— Это слухи, это ложь, если только в центральных провинциях не появился новый вождь.

— Ты думаешь, этот подлец высадится на берег и возьмет город в кольцо? Что мы тогда будем делать, — Черные Драконы далеко?.. Это ты придумал послать их к князю Ульрику, — голос короля визгливо задрожал, — страх и злоба словно дергали за невидимую струну. Он перешел на высокий слог: — Я доверил эту войну тебе, потому что ты утверждал, что владеешь тайным искусством волшебства. Теперь я вижу, что ты просто молокосос во всем, что касается этого дела. Ты все испортил! Когда ты погнал Прокаса в Аргос, ты говорил, что это вторжение раз и навсегда покончит с угрозой восстания, — но вышло совсем по-другому. Ты уверял меня, что этот сброд никогда не перейдет через Алиману, — а что получилось — Приграничный Легион был разбит и разбежался на все четыре стороны. Судя по твоим словам, у них не было никакой возможности пройти по Имирийскому откосу, — а они прошли. Наконец, ты наслал на них чуму и говорил, что она перекосит их всех до последнего, а...

— Государь! — чей-то тонкий голос прервал обвинения короля. — Ради всего святого, впусти меня! Дело неотложной важности!

— Это мой паж, я узнаю его голос. — Нумедидес поднялся и пошел к левой двери, что была заперта. Он повернул ключ, в залу влетел мальчик, одетый пажом.

— Господин! — выдохнул он. — Дворец в руках мятежника Конана!

— Конан! — вскочил король. — Что случилось? Говори!

— К дворцовым воротам подошел отряд Черных Драконов, — или людей, переодетых ими, — они кричали, что у них неотложная весть для короля, что они прямо из боя. Стража ничего не заподозрила и пропустила их, но я узнал великана-киммерийца сразу, как только увидел в освещенной передней зале его обезображенное шрамами лицо. До того как я пришел в Тарантию служить государю, я знал его по Вестермарку. И я бросился предупредить тебя.

— Значит, сейчас он ворвется к нам?! Во дворце нету даже стражи, — только тощие юнцы да эти древние старики, — он повернулся к Туландре Ту, глаза его пылали яростью: — Ну, проклятый колдун, сделай же что-нибудь!

Чародей уже делал посохом какие-то пассы, шептал что-то на пришепетывающем, странном языке — длинные, звучные заклинания. В палате происходило нечто необыкновенное. Свечи померкли, помещение наполнилось чем-то вроде клубящегося дыма, ползучего тумана, что стелется вечером над болотами; повеяло гнилью. Тьма все сгущалась, и наконец в Палате Личных Аудиенций стало темно, как в темнице, запертой на веки вечные.

— Ты ослепил меня! — в ужасе вскричал король.

— Верно, государь! Я наложил на дворец заклятье тьмы, — это наша волшебная защита. Если мы запрем двери и будем говорить шепотом, враги нас не найдут.

Паж вслепую дошел по широкому ковру до дверей, что были слева от трона, и повернул огромный ключ; Альсина, гибкая как ягуар, подскочила к правым дверям и тоже их заперла. Король вернулся к трону и сел, страх сковал ему язык. Альсина добралась до колдуна и в немой мольбе припала к его тощим ногам. Паж, плохо ориентируясь в темноте, пополз от двери назад, — как хотелось ему быть сейчас дома, среди покойных аллей Тарантии. Воцарилась полная тишина, в которой был слышен лишь стук четырех напуганных до смерти сердец.

Неожиданно двери, которые запирал паж, распахнулись, послышались последние слова заклинания на древнем либерийском языке. Тьма сначала прояснилась, а потом и вовсе улетучилась; бесчисленные свечи, как и прежде, залили светом все уголки Приемной Палаты.

В открытых дверях стоял Конан-киммериец, сжимая в руке окровавленный меч; у плеча его — Декситей, жрец Митры, он произносил последние слова своего могучего заклинания.

— Убей их, Туландра! — взвизгнул Нумедидес, он не сводил глаз со своего бывшего маршала. Он прижимал к порезу на щеке салфетку и стонал от ужаса. Альсина подползла ближе к своему наставнику и впилась злобными глазами в того, кто выжил, испив ее ядовитого зелья.

Туландра Ту поднял резной посох и наставил его на Конана, прошептал проклятие или мольбу к своему неизвестному богу на языке своей никому не ведомой родины. Из ручки посоха вырвался ослепительный пучок света, — точно голубой язык живого пламени, — и ударил в кольчугу Конана. Огненная стрела упала, ударившись о неведомую преграду, и покатилась по полу, рассыпая искры, — точно молния прогремела.

Туландра Ту грозно сдвинул брови и повторил заклятие, — на этот раз громче и властнее, — он простер руки к Декситею. Голубой огонь вновь прочертил воздух и упал, как вода с высоты, выплеснутая на стеклянную панель.

Конан шагнул к колдуну, синие глаза его горели жаждой убийства, но перед ним встал сотник Сильван.

— Это он убил мою дочь! Я отомщу за нее!

Глаза Сильвана налились кровыо, сверкали безумием. Он ринулся к колдуну, вращая меч над головой. Но не успел он сделать и трех шагов, как колдун выставил вперед посох и вновь выкрикнул свое заклятие. Все вновь озарилось ослепительным, нестерпимым голубым светом, и Сильван, вскрикнув от ужаса, рухнул навзничь.

На спине его в кольчуге зияла дыра шириной с палец, сталь чернела и сворачивалась, точно лепестки смертельной розы. По иранистанскому ковру потекли струйки крови, смешиваясь с его златоткаными цветами.

Конан не стал тратить время на скорбь по погибшему соратнику, но ринулся к колдуну, меч блеснул в его руке. Паж, пепельно-бледный от ужаса, скорчился за троном, Альсина и король жались у стен.

Но силы еще не оставили Туландру Ту. Схватив костлявыми руками посох, он выставил его перед собой на расстоянии вытянутой руки, прошептав что-то на языке, древнем уже в те времена, когда море поглотило Лемурию. Конан сделал еще один шаг и остановился, натолкнувшись на невидимую преграду.

Эта незримая поверхность понемногу поддавалась, отступала, — Конан напрягал все свои силы. Жилы вздулись на его могучей шее, лицо потемнело от нечеловеческого напряжения, мышцы дрожали, как у питона. Но преодолеть преграду он не мог. Он вонзил в это невидимое вещество меч и увидел, как посох Туландры Ту, словно под давлением некой силы, согнулся, но не сломался. Могущество волшебства Декситея было бессильно перед посохом и заслоном, который он обеспечивал Туландре Ту.

Колдун заговорил, тяжелая многолетняя усталость звучала в его голосе,

— Я вижу, что этот жрец Митры, нарушитель обетов, подарил тебе броню, отражающую мои стрелы, но слишком слабы его чары, ему не уничтожить меня. Аквилония не стоит моих трудов. Я уйду в страну, что лежит за восходом солнца, туда, где люди смогут оценить мои опыты и дар бессмертия. Прощайте!

— Мессир! Мессир! Возьми меня с собой! — закричала Альсина, ломая в мольбе руки.

— Нет, милая, оставайся здесь! Ты мне больше не нужна.

Туландра Ту двинулся к дверям — тем, через которые он вошел в Приемную Палату. Гибкий заслон двигался за ним. Конан преследовал его, не отступая ни на шаг, — губы его были плотно сжаты, глаза горели смертельной яростью. Могучее тело дрожало от едва сдерживаемой ярости, — так дрожит лев, от которого ускользает добыча.

Когда они приблизились к дверям, через которые вошел колдун, Туландра Ту, стоя на пороге, закачался, закружился. Он кружился все быстрее и быстрее, темная фигура его окуталась туманом. Вдруг он исчез.

Колдун исчез, и тут же невидимый заслон пропал. Конан прыгнул вперед, вонзая в темноту свой смертоносный меч. Изрыгая проклятия, он ринулся в коридор, — но зала была пуста. Он прислушался, но даже шагов не было слышно.

Тряхнув всклокоченной гривой, точно прощаясь с мечтой, — или отгоняя наваждение, — Конан вернулся в Приемную Палату. Декситей караулил другие двери, Альсина вжималась в стену, король Нумедидес сидел на троне и отирал пораненное лицо окровавленной салфеткой. Конан быстрыми шагами приблизился к трону и встал перед королем.

— Назад, смертный! — взревел Нумедидес, взмахивая пухлой рукой. — Помни, что я бог! Я король Аквилонии!

Конан поднял руку, — мускулы на его кисти перекатывались, как у питона. Рванув короля за одежду, он поставил его на ноги.

— Ты был королем, — зарычал он. — Может, хочешь сказать что-нибудь перед смертью?

Нумедидес обмяк, будто оплыл, — так оплывает воск, когда догорает свеча. По одутловатому лицу, смешиваясь с кровью, все еще сочившейся из раны, потекли слезы. Он упал на колени.

— Во имя всего святого, не убивай меня, добрый Конан! Я делал ошибки, да, но я желал Аквилонии только добра! Отправь меня в ссылку, и я не вернусь обратно. Нельзя убивать старого, безоружного человека!

Презрительно сплюнув, Конан пнул Нумедидеса ногой и, вытерев меч об одежду поверженного владыки, вложил его в ножны. Он повернулся на каблуках и бросил:

— Я не охочусь за мышами. Свяжите эту падаль, потом мы найдем для него яму, в которой пристало держать подобных безумцев.

Краем глаза он вдруг уловил быстрое движение, из груди Декситея вырвался вздох, — Конан вовремя заметил нависшую опасность. Нумедидес нашел отравленный кинжал, который уронила Альсина, и теперь король поднимался с пола, сжав оружие в руке, готовясь нанести Освободителю в спину последний, отчаянный удар.

Конан, обернувшись, схватил короля левой рукой за запястье. Правой рукой он сдавил вялую шею Нумедидеса и рывком могучих мускулов швырнул его на трон. Король одной рукой вцепился в запястье Конана, пытаясь освободиться. Его ноги судорожно подергивались.

Железные пальцы Конана вдавливались в пухлую шею, глаза Нумедидеса закатились. Он разинул рог, но не смог выдавить ни звука. Конан все крепче и крепче сжимал горло короля питоньей, неумолимой хваткой, и все, кто был в палате, затаив дыхание, услышали, как хрустят позвонки. Из угла рта Нумедидеса потекла струйка крови, смешиваясь со слюной и слезами. Лицо Нумедидеса посинело, сведенные судорогой пальцы разжались. Отравленный кинжал со стуком упал на пол и откатился в угол. Конан ослабил смертельный зажим, лишь когда жизнь покинула тело.

Наконец Конан отпустил труп. Нумедидес лежал на троне бесформенной грудой, сползая вниз. Киммериец глубоко вздохнул, потом резко повернулся и обнажил меч — послышался звук бегущих ног и бряцанье доспехов. В дверном проеме появились его воины, искавшие своего командора по всему дворцу. Голоса затихли, все взоры обратились на Конана, — расставив ноги, сжимая меч, он стоял возле трона Аквилонии, глаза его сияли триумфом победы.

Никто не знает, что думал Конан в тот миг. Наконец, вложив меч в ножны, он нагнулся и снял с потной лысины мертвого Нумедидеса окровавленную корону. Держа тонкий обруч в руке, он поднес другую руку к подбородку, расстегнул ремешки и рывком сдернул шлем. Затем он высоко поднял вверх корону и надел ее.

— Ну, — спросил он, — как я выгляжу?

— Ура Конану, королю Аквилонскому! — воскликнул Декситей.

Остальные поддержали его, и даже паж, который одним глазом выглядывал из-за трона, присоединился к чествованию Конана.

Альсина двинулась к Конану — грациозно, соблазнительной походкой танцовщицы, так будоражившей его в Мессантии. Оказавшись перед ним. она гибко опустилась на колени.

— О, Конан! — зарыдала она — Я никогда, кроме тебя, никого не любила. Но увы, я была околдована, этот подлый колдун заставил меня выполнять свои приказы. Прости меня, я всегда буду тебе верной рабыней!

Конан хмуро взглянул на нее, голос его прозвучал как раскат грома, эхом отдавшегося в стенах

— Я буду последним дураком, если позволю тому, кто пытался меня убить, попробовать сделать это еще раз. Будь ты мужчиной, я убил бы тебя прямо здесь. Но я не воюю с женщинами. Иди прочь!

— И если утром тебя найдут в этом городе, который теперь принадлежит мне, твоя милая головка слетит с плеч. Элат, проводи ее в конюшню, оседлай ей коня, и чтобы духу ее не было в Тарантии

Альсина пошла к выходу, шелковистые волосы темным облаком закрыли ей лицо У дверей она обернулась, чтобы бросить на Конана последний взгляд на щеках ее блестели слезы. Она ушла.

Конан пнул ногой труп Нумедидеса.

— Отрубите у этой падали голову наденьте ее на копье, пусть весь город увидит, а потом отвезите к Илимию, к князю Ульрику. чтобы он и его войско знали, что у Аквилонии теперь новый король

Расталкивая всех плечами, к Конану пробился один из его воинов.

— Маршал Конан!

— Что?

Воин перевел дух. Глаза его были размером с пуговицы.

— Ты велел нам с Кадмом стеречь дворцовые ворога. И вот только что мы услышали, как из конюшен выехала карета с лошадью, но мы ничего не увидели. А потом Кадм показал на землю, дорога была залита лунным светом, и там была тень, будто от кареты с лошадью. Она бежала по земле, но больше ничего не было, только тень.

— Что вы сделали?

— А что, что мы могли сделать? Тень проскользнула в открытые ворота и побежала по улице, а я поспешил к тебе.

— Это колдун, с кем-то из своих подручных, я не сомневаюсь, — сказал Конан собравшимся. — Пускай уходят, — этот чародей сказал, что отправится в какие-то далекие восточные земли. Больше он нас не потревожит. — Он повернулся к Декситею: — Утром мы будем раздавать должности, и ты станешь моим канцлером.

— Нет, нет, Ко... Государь! — горестно воскликнул Декситей. —- Я должен уйти в отшельники, чтобы искупить грех обращения к магии, — я нарушил законы ордена.

— Вот когда появится Публий, тогда, — ради бога, — уходи. Нам нужно временное правительство, а ты мудр в делах политики. Завтра к полудню собери придворных.

Декситей вздохнул:

— Хорошо, мой Государь. — Он взглянул на тело Сильвана и печально покачал головой: — Как горько мне, что он погиб, но я не мог воздвигнуть заслон вокруг вас обоих.

— Он погиб смертью воина, мы похороним его с почестями, — сказал Конан. — А где в этом мраморном хлеву можно принять ванну?

* * *

Постриженный и побритый, облаченный в черный бархат, Конан восседал на троне в Приемной Палате. Вокруг не оставалось и следа боя — тела убрали, отравленный кинжал закопали, кровавые пятна с ковра счистили. На лице Конана — словно высеченном из камня — играла выжидательная улыбка.

В дверь вошел канцлер Публий, он был в бархатном камзоле и держал под мышкой кипу свитков.

— Господин! — начал он. — Тут у меня...

— Гром и молния Крома! — вспылил Конан. — Неужели все это не может подождать?! Сейчас придет Просперо с красавицами, которые добровольно вызвались быть подругами короля. Мне нужно какую-то выбрать.

— Сир! — сурово произнес Публий. — У меня безотлагательные дела. Твои девицы не умрут, если немного подождут.

Вот, например, прошение от баронов Касприи, они умоляют простить им недоимки. Вот отчет о состоянии казны. А вот тяжба Финтеаса против Ария Приска. Уже почти шестнадцать лет длится.

А это письмо от некоего Кесадо из Кордавы, бывшего шпиона Вибия Латро. Мне сдается, мы с ним уже встречались.

— Чего хочет этот шакал? — буркнул Конан.

— Просит, чтобы ему опять дали какое-нибудь задание.

— Ага, он был очень искусен, шатался вокруг и притворялся пьяным или дураком. Назначь его куда-нибудь, — в суд, что ли, но не посылай в соседние королевства шпионом.

— Да, Господин. Вот тут еще Гален Село подал прошение о королевской милости, умоляет простить его. А это вот от кузнечной гильдии. Они хотят, чтобы...

— Боги и демоны! — вскричал Конан, ударяя себя волосатым кулаком по ладони. — Почему мне никто не сказал, что королю приходится заниматься всем этим занудством?! Да лучше я буду предводителем пиратов.

Публий улыбнулся:

— Даже самая легкая корона бывает ох какой тяжелой. Правитель должен править, не то на его место сядет кто-нибудь другой. Вот последний, Нумедидес, брезговал своими обязанностями, и его...

Конан вздохнул.

— Ладно, чего уж там, согласен, ты прав, Кром побери. Паж! Принеси стол, и разложи все эти бумаги. Давай, Публий, начнем сначала с казны...

Апокриф. 

Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер. СТАЛЬ И ЗМЕЯ

Пролог

Узнай, о Принц, что между тем временем, когда океан поглотил Атлантиду с ее великолепными городами, и эпохой подъема Ариев пролегли необыкновенные столетия, в которые, словно синие мантии под звездным небом, землю покрывали блистательные королевства. Из глубины тех веков появился Конан, вор, разбойник, убийца, и попрал своими сандалиями великолепные троны Земли.

Узнай же еще, о Принц, что в ту полузабытую эпоху Аквилония была самым могущественным королевством на земле и владычествовала над всем спящим Западом. И ее правителем был Конан. Конан Великий его называли, и был он выдающимся монархом своего времени. Много песен было сложено о нем, о его молодости, и посему теперь трудно выделить правду из многочисленных легенд.

Немедийская Хроника

 I. Меч

Мне, Каллиасу из Шамара, единственному из всех моих аквилонских собратьев по перу, была оказана огромная честь услышать из собственных уст моего короля, Конана Великого, рассказ о путешествиях и необычайных приключениях, которые выпали на его долю и привели его к вершине славы. Вот эта история — такая, какой он рассказал ее мне в последние дни своего правления, когда годы, хотя и не очень заметно, но уже наложили на него свою неумолимую печать.

* * *

На скалистой, лишенной снега вершине мужчина и мальчик боролись с неистовством бури. Кругом, словно демон, завывал ночной ветер. Молнии вспарывали истерзанное небо, раскалывали утесы, огненными бичами хлестали содрогающуюся землю. В неверном свете мужчина, огромный и заросший как тролль, стоял подобно гигантской статуе. Тяжелые меха защищали его могучее тело от порывов ветра.

Мужчина отбросил назад свой плащ, трепещущий, словно знамя, на фоне темного ночного неба, и вынул из ножен огромный двуручный меч, оружие богов. Он произносил нараспев странные слова древнего заклинания, вонзая клинок в самое сердце бури. Расставив могучие ноги, чтобы устоять против порывов ветра, он грозил небесам своим великолепным мечом, а вокруг него клубились опускающиеся облака, как будто его клинок изранил сам небосвод.

— Запомни, Конан! — закричал мужчина, перекрывая рев бури. — Огонь и ветер родились в лоне небес, они — дети небесных богов. Самый могущественный из богов — Отец Кром, властвующий над землей и небом и бескрайним, беспокойным морем. Кром владеет многими тайнами, но самая великая из них — это секрет стали, тайна, которую боги не открывали людям, ревниво сохраняя ее в глубинах своих сердец. Мальчик не отрывал взгляда от лица мужчины, сурового и непреклонного, как окружающие их камни. Мужчина тщательно взвешивал свои слова, не обращая внимания на ветер, который яростно рвал его бороду, словно желая заставить его замолчать.

— Когда-то, — снова раздался низкий голос, — великаны населяли землю. Возможно, они все еще существуют. Великаны были очень умны и хитры, они обрабатывали камень и дерево, добывали золото и драгоценные камни и во времена тьмы и хаоса провели даже самого Крома, Отца богов. Хитростью они овладели драгоценным знанием бессмертных: секретом серебристого металла, гибкого, но всегда вновь распрямляющегося, как ни сгибай его. Кром был ужасно разгневан. Дрожала земля, и извергались горы. Ураганами и огненными молниями Кром сразил великанов; они были повержены, и земля навеки поглотила их. Сомкнув свои каменные челюсти, земля погребла их в глубинах, где обитают силы тьмы, в мире, о котором люди ничего не знают.

Глаза мужчины сверкали в полутьме, как голубые сполохи пламени среди тлеющих углей, а пряди его густых черных волос, подхваченные сильным ветром, развевались, подобно огромным крыльям. Маленький Конан содрогнулся.

— Битва была выиграна, — продолжал мужчина, — боги вернулись в свое небесное царство, но, все еще разгневанные, они не сумели сохранить в тайне секрет кованого металла, оставив его на поле брани. Первыми людьми, нашедшими металл, были легендарные жители Атлантиды, наши далекие предки.

Конан хотел было что-то сказать, но мужчина предупреждающе поднял руку.

— Мы, люди, владеем теперь секретом стали. Но мы не боги и не великаны. Мы смертны, слабы и глупы, и коротки дни наши. Будь осторожен со сталью, сын, и уважай ее — в ней заключена великая тайна и сила.

— Я не понимаю тебя, отец, — неуверенно сказал мальчик.

Мужчина встряхнул своей черной гривой:

— Ты поймешь в свое время, Конан. Чтобы в битве владеть стальным мечом — оружием, которое боги направили когда-то против великанов, — человек должен познать его тайну, он должен понять душу стали. Знай, что в этом мире нельзя доверять никому — будь то мужчина, женщина или зверь, дух, дьявол или бог, но можно положиться на клинок из хорошей стали.

Мужчина взял маленькую руку сына и, обвивая его пальцы вокруг рукоятки огромного меча, сказал:

— Сердце человека похоже на кусок необработанного железа. Оно должно быть обожжено несчастьями, выковано молотом страдания и вызовами, что бросают ему беспечные боги, — так, чтобы сердце оказалось на краю гибели. Сердце должно быть очищено и закалено огнем битвы, заострено на наковальне отчаяния и потерь. И только когда твое сердце уподобится стали, ты сможешь владеть острым мечом в битве и побеждать своих врагов, как победили боги древних великанов. Когда ты познаешь тайну стали, сын мой, твой меч станет самой твоей сущностью.

* * *

Конан на всю жизнь запомнил эти слова, произнесенные его отцом в ту грозную, загадочную ночь. Со временем он начал понимать эти таинственные фразы, проникать в смысл завета, который его отец стремился передать ему: из страдания рождается сила. Только пройдя через боль и лишения, человеческое сердце становится закаленным, как сталь. Однако прежде чем он постиг эту мудрость, прошло много лет.

* * *

Конан запомнил и другую ночь, когда бледный диск луны покоился в безоблачном черном небе, как посеребренная сединой голова в траурном одеянии. Снег искрился в леденящем душу свете, а холодный ветер завывал в покрытых снегом соснах, пролетая над спящей деревней, вдоль неровной дороги, ведущей к кузнице его отца. Там, прогоняя темноту, пылало яростное пламя, рассыпая мерцающие золотые искры, освещая багровым светом кожаный фартук и опаленные штаны кузнеца. Оно отражалось в каплях пота на его лбу, мерцало на лице мальчика, с удивлением наблюдавшего с порога за отцом. Кузнец неутомимо раздувал мехи. Затем, схватив длинные клещи, он вытащил из гудящего сердца горна ослепительный, сверкающий, раскаленный добела кусок железа. Когда кузнец бросил его на наковальню и начал придавать форму, каждый мощный удар молота швырял снопы искр в красный сумрак кузницы.

Остывающее железо из белого сделалось желтым, а потом — тускло-красным, и тогда кузнец снова отправил его в горн и вновь начал раздувать мехи. Наконец он взглянул на дверь и увидел мальчика. Суровый взгляд смягчился.

— Что ты здесь делаешь, сынок? Тебе давно пора спать.

— Ты говорил, что я могу смотреть, как ты превращаешь железо в сталь, отец.

— Да, конечно. Думаю, что сегодня закончу работу. Здешний народ считает кузнеца Ниуна кем-то вроде колдуна, превращающего железо в сталь, и я не разочарую их.

Действительно, для своих соседей кузнец был полубогом. Он пришел из южных земель, неся в своей груди тайное искусство — секрет стали — драгоценное наследство, оставленное древней Атлантидой, считавшееся безвозвратно утерянным и забытым людьми, жившими во мраке трех веков.

Когда мальчик подошел поближе, кузнец снова вынул железо из огня.

— Отойди, Конан, искры летят слишком высоко, и я не хочу, чтобы тебя обожгло.

Под мощными ударами молота наковальня звенела, как бронзовый колокол. Фонтаны искр взлетали и падали к ногам кузнеца. Раскаленный кусок железа медленно превращался в клинок грозного меча. Подняв его клещами, кузнец бегло осмотрел кромку, проверяя остроту, и поправил ее несколькими ловкими ударами.

Еще раз нагрев и осмотрев заготовку, Ниун бросил раскаленный клинок в чан с водой, чтобы охладить податливый металл перед окончательным превращением его в сталь. Металл зашипел, как змея, и облако пара, кружась, на одно мгновение заволокло кузницу прозрачным одеянием богов.

— Подай мне вон то ведро с углем, — сказал Ниун благоговейно наблюдающему за ним сыну. — Чтобы сделать сталь прочной и гибкой, клинок нужно теперь закалить при постоянной температуре. Вот тайна, которой владели жители Атлантиды; вот знание, которое я принес сюда с юга, покинув мой род. Смотри, вот так я даю пламени погаснуть...

* * *

Пока клинок несколько дней лежал под горячими углями, Конан наблюдал, как его отец доделывал меч. Гарде он искусно придал форму оленьих рогов, рукоять обернул нитью, скрученной из кишок лесного тигра, а стальное навершие, утяжеленное, чтобы крушить головы врагов, он отлил в форме лосиного копыта.

Готовый меч был оружием завораживающей, незабываемой красоты. Начищенный клинок сверкал как зеркало, отражая солнечный свет и грозовые тучи, словно металл его населили духи воздуха.

— Он уже закончен, отец? — однажды вечером спросил мальчик.

— Да, почти, — отозвался кузнец. — Пойдем, я покажу тебе.

Много лет спустя Конан вспоминал, как клубящиеся грозовые тучи застилали звезды, когда отец повел его к подножию заснеженной горы. Пока они взбирались ввысь, поднялся ветер и стал рвать защищавшие их меха. Преодолевая белые от снега расщелины, каменистые склоны и обнаженные скалы, на которых едва ли можно было найти выступ, чтобы поставить ногу, они приближались к вершине, когда раздались первые раскаты грома и разразилась буря.

Так, среди неистовства стихий, свершился мистический обряд, сделавший меч непобедимым.

* * *

Вскоре после той бушующей ночи Конан впервые столкнулся со страданием. Страшным был тот урок и слишком ранним для такого маленького мальчика. Но северные земли суровы, жизнь там жестока, и рука врага готова в любой момент нанести удар.

Темнота неуклюже отступала перед безмолвными шагами холодного утра. Зловещая луна садилась, пряча свое лицо в плывущую вуаль облаков. Только усталый ветер нарушал тишину, шурша ветвями голых деревьев.

Внезапно покой был нарушен яростными криками налетевших на деревню всадников. Их подкованные лошади вдребезги разбивали тонкий лед мелкой реки, у которой стояла деревня. Темные и зловещие, в кожаных одеждах, покрытых металлическими пластинками, вооруженные топорами, копьями и мечами, всадники устремились на деревню.

Жители деревни, поднятые с постели, увидели, что улицы наводнены вооруженными людьми. В замешательстве, в панике мужчины и женщины с криками выбегали из своих домов, наспех натягивая одежду. Какая-то женщина, пронзительно крича, выхватила младенца из-под копыт лошади. С торжествующим криком всадник нагнулся и вонзил свое копье между лопаток убегающей матери. Она пошатнулась — наконечник копья вышел у нее из груди, — затем, спотыкаясь, как тряпичная кукла, она сделала еще несколько шагов, пока убийца с проклятиями не вырвал свое копье из ее пронзенного тела.

— Ваниры! — закричал кузнец Ниун, выскакивая из своей хижины и потрясая кузнечным молотом.

Стоя на ступеньках крыльца, маленький Конан в замешательстве оглядывался, пытаясь хоть что-то понять в происходящем. Но вокруг царил хаос. Мимо промчалась молодая девушка, белая от ужаса. За ней неслась черная собака с разинутой пастью и высунутым алым языком. Мгновение спустя потрясенный Конан увидел, как зверь повалил девушку и впился зубами ей в горло. Одна ее рука затрепыхалась на грязном снегу, как выброшенная на берег рыба. Конан ошеломленно смотрел на нее.

Голый киммериец — охотник, вооруженный огромным топором, неистово ревел в этой свалке. Его грозное оружие вращалось в воздухе, подобно колесу смерти. Топор вонзился в бедро одного из наездников и отсек ему ногу. Надрываясь от крика, ванир свалился с седла, оставляя на снегу кровавые пятна. Сквозь ржание лошадей, лязг оружия и воинственные крики до Конана доносились вопли женщин, стоны раненых и умирающих.

Отец Конана, пробежав мимо него, скрылся в доме и появился снова с огромным мечом в руках. Заколдованный клинок, сверкавший в утреннем небе, как ледяная молния, сметал все на своем пути. Один за другим валились с коней в грязный истоптанный снег разрубленные пополам ваниры.

Поборов парализующий страх, Конан поднял упавший нож и кинулся в гущу сражения, туда, где бился его отец. Хотя мальчик едва мог пробираться сквозь толпу сражавшихся мужчин, ему удалось вспороть икру высокому темному воину, тут же угодившему под летящий меч кузнеца. Через мгновение снесенная голова захватчика, вращаясь, как брошенный мяч, покатилась к ногам Конана. Мальчик отшатнулся, широко раскрыв глаза, волосы его встали дыбом.

Скоро и другие киммерийцы сплотились вокруг кузнеца Ниуна. Но нападавшие были верхом, хорошо вооружены и защищены доспехами из бронзы и железа, в то время как полуголые жители оборонялись тем, что оказалось под рукой: кто-то, успел схватить мотыгу или грабли, кто-то — настоящее оружие. Некоторые держали в руках щиты из шкур, натянутых на деревянные каркасы, но эти щиты почти не защищали от тяжелых ударов вражеской стали.

Не сумев пробраться к отцу, Конан безуспешно пытался отыскать в суматохе битвы свою мать. Он проскальзывал между сражающимися людьми, увертываясь от вздымающихся на дыбы лошадей, пробирался в водовороте кровопролития: только что отрубленная рука лежала на снегу, сочась кровью, а пальцы ее все еще судорожно сжимали древко копья. Спасая свое дитя, мимо бежала женщина; она споткнулась и рухнула в склизкую грязь, а мгновение спустя копыта лошади раздробили ей череп, отбросив плачущего ребенка в красный от крови снег. Вот оборвался крик старика — стрела с бронзовым наконечником вонзилась ему в глотку. Кто-то шлепнулся в слякоть, прижимая руки к лицу. Конан смутно осознал, что глаз этого человека болтается на нитке нерва, что задыхающийся от боли мужчина пытается вставить его на место.

Сквозь шум и крики Конан услышал звучный голос отца:

— Лошадей! Убивайте лошадей! — С этими словами кузнец свалил вражеского коня, который, падая с разрубленной спиной, заржал так, словно его выхолащивали раскаленным железом.

Конан наконец заметил гибкую фигуру своей матери. Она внушала страх, встречая врага лицом к лицу. Она пылала яростью, волосы ее разметались по плечам, а руки крепко сжимали рукоять широкого меча. Вокруг нее громоздились окровавленные тела ваниров и трупы их злобных псов. Мальчик помчался к матери. Она, заметив взлохмаченную копну его жестких черных волос, так похожих на волосы отца, стала сражаться с удвоенной энергией.

Подняв глаза, Конан увидел огромную фигуру, неподвижно восседавшую на вороном коне. Всадник, чей силуэт четко вырисовывайся на вершине стоявшего на краю деревни холма, пристально наблюдал за бойней. Мальчик не мог различить черты лица этого гиганта, но знак, который всадник носил на защищенной доспехами груди и окованном железом щите, задержал его обезумевший взгляд.

Это был странный символ: две черные змеи, обращенные головами друг к другу, переплелись, поддерживая в изгибах тел диск черного солнца. Этот неизвестный Конану знак наполнил его сердце страхом и предчувствием беды.

* * *

Вскоре большинство мужчин и женщин, выдержавших атаку, образовали живой щит вокруг кузнеца. Возвышаясь над самыми высокими киммерийцами, Ниун ободрял товарищей, заглушая возгласами звон металла и стоны умирающих. Ваниры были отброшены; их кони с вытаращенными глазами вставали на дыбы и шарахались в сторону, спасаясь от грубых орудий киммерийцев.

Не решаясь наступать, враги остановились; тогда великан на холме поднял руку в перчатке, собираясь отдать приказ. Сверкающий в лучах рассвета шлем скрывал его лицо, усиливая впечатление свирепой мощи, исходящей от воина.

— Они пустят в дело стрелков, — прошептала мать Конана. — Они перебьют всех мужчин, а сами останутся недосягаемыми для наших мечей.

— Спаси нас, Кром! — пробормотал мальчик.

Мать окинула его ледяным взором, как бы напоминая, что Кром не отвечает на молитвы людей; он вряд ли слышит их. Кром — бог морозов, звезд и бурь, а не людей.

Очень скоро слова Маев, жены кузнеца, подтвердились. Волна всадников отхлынула, и тучи стрел со свистом рассекли утренний воздух, ударяясь в крыши хижин, отскакивая от щитов, глубоко впиваясь в обнаженные тела. Снова и снова смертоносный дождь падал на кучку оборонявшихся, пока стена щитов не дрогнула.

Тогда великан на холме произнес глубоким, похожим на гул железного колокола, голосом:

— Пускайте собак!

Яростно рычащие, взбешенные псы, разинув алые пасти, ринулись с вершины холма. Их стремительные тела были отчетливо видны на фоне багряного рассвета.

Один киммериец с хрипом упал на землю — собака впилась ему в горло, другой успел проткнуть копьем уже прыгнувшего пса, третий глухо взвыл, почувствовав в плече острые волчьи клыки. Мужчины обратили свои уже затупившиеся в битве мечи против животных, и стена щитов распалась.

— Стрелки! — прогремел черный великан. — К бою!

На кучку оставшихся в живых обрушился смертоносный град стрел. Щиты обреченных были изодраны, и отступавшие все плотнее и плотнее сжимали кольцо, оставляя раненых, корчащихся на утоптанном снегу. Какое-то мгновение отец Конана стоял один, и щит его был весь утыкан стрелами. Стрела попала в ногу кузнеца, пронзив бедро. Раненая нога подогнулась. С проклятиями кузнец упал в замерзшую грязь. Его рука шарила по льду, пытаясь дотянуться до рукоятки огромного стального меча. Но собаки уже были рядом.

Вскоре все было кончено.

 II. Колесо

Всадники достигли вершины холма, развернулись и вновь обрушились на деревню. Их беспощадные мечи сражали каждого, кто пытался сопротивляться. Зажженные факелы взлетали в морозный воздух, с шипением падая на тростниковые крыши беззащитных домов, зажигая жадное пламя. Те, кто пытался укрыться внутри, выскакивали и попадали под копыта боевых коней.

Всадники с гиканьем хлынули на разбитую улочку. Они пронзали копьями раненых, стариков, детей. Маев сразила одного воина с вожделеющим взглядом, который нагнулся на полном скаку, чтобы схватить ее. Она слегка улыбнулась, увидев, как разрубленное тело соскользнуло с седла и распласталось в грязи. Удар меча киммерийской женщины разрубил ногу лошади. Когда брыкающееся животное упало, Конан наступил на грудь всаднику, корчащемуся от боли в ногах, придавленных тушей коня, и перерезал тому горло.

Но защищавшихся было мало, и их ряды таяли на глазах. Внезапно они перестали сопротивляться. Все, кто остался в живых, ошеломленные и подавленные, побросали оружие к ногам захватчиков, — все, кроме Маев, жены Ниуна, матери Конана. Ее глаза сверкали на бескровном лице. Женщина, оглушенная, оперлась на рукоять своего широкого меча, пытаясь перевести дыхание. А ее сын стоял подле, держа наготове свой маленький нож.

Наконец великан на холме пошевелился. Огромный черный конь начал двигаться, почувствовав, что шпоры врезались в его лоснящиеся бока. Не торопясь, размеренным шагом, пугавшим больше, чем бешеная скачка, предводитель ваниров направился вниз по склону, по утоптанному, забрызганному кровью снегу. Его лицо было закрыто железным рогатым шлемом, и на фоне утреннего неба он казался настоящим королем демонов, восседающим на адском скакуне.

Когда жуткий всадник шествовал мимо ваниров, они кланялись и монотонно возглашали: «Да здравствует предводитель Рексор! Да здравствует Рексор! И Дуум... Дуум... Тулса Дуум...»

Предводитель свернул с дороги и скрылся из вида за черной от сажи стеной сгоревшей хижины. Ваниры просветлели, словно сгинула мрачная туча, и приблизились к гордо застывшей женщине.

Обмениваясь непристойностями, два всадника, куражась, приставили копья к ее открытой груди. Ударом меча Маев отбросила прочь одно из копий, и первый ванир со смехом попятился назад. Но его товарищ был менее удачлив. Подняв длинный клинок над головой, Маев ударила своего мучителя по руке, глубоко разрубив мышцы. Мужчина отпрянул. Копье выпало из его руки, повисшей, словно чужая. Цедя сквозь зубы проклятия, он здоровой рукой потянулся к мечу.

Как раз в это мгновение одетая в меха фигура предводителя, жуткая и молчаливая, как смерть, появилась из тени. Не было произнесено ни слова, но раненый ванир сник и отступил. Другой воин подбежал, чтобы принять уздечку боевого коня, пока его господин сходил на землю. Властным жестом Рексор указал на изрытую дорогу, где лежал кузнец. Безжизненная рука Ниуна застыла на расстоянии пальца от меча, его последнего творения.

Стремясь выполнить приказ великана, какой-то воин помчался между двумя рядами тлеющих домов к месту, где сражался и пал кузнец. Подняв клинок, который никто не мог бы вырвать из руки живого Ниуна, он поспешил принести меч своему повелителю. Сощурив холодные голубые глаза, Маев следила за приближением человека. Конан, завороженный страхом, не отрывал взгляд от меча. Это оцепенение пришло к нему вместе с ужасной уверенностью, что его отца больше нет.

Рексор получил оружие и поднял его, рассматривая изумительную работу в косых лучах восходящего солнца. Конан безуспешно старался побороть сотрясавшие его рыдания. Мать дотронулась до его плеча. Воин засмеялся.

Внезапная дрожь стерла ухмылки с лиц ваниров, окружающих не сдавшуюся пару. Конан поднял глаза. На фоне встающего солнца к ним медленно плыло знамя, укрепленное на древке из черного дерева. Поддерживаемое деревянной рамой, украшенной рогами животных, знамя из дорогой ткани неподвижно висело в неподвижном воздухе. На знамени был вышит все тот же символ, который долго еще будет преследовать Конана во сне, — зловещий, не сулящий ничего хорошего знак: сплетенные змеи, поддерживающие диск черного солнца.

Ужасная бахрома гнилых скальпов свисала с рамы, и желтые черепа насмешливо скалились с пик, украшавших сооружение. Даже Рексор склонил голову перед этим мрачным знаменем, багровеющим в лучах зари. Конан содрогнулся, увидев того, кто нес знамя. Странно деформированное тело его больше походило на тело зверя, чем на человека, хотя он и был облачен в покрытые железными пластинками доспехи, как остальные ваниры. Он нес внушающее ужас знамя с такой гордостью, что было ясно: в этом существе нет места ничему человеческому.

За несчастным порождением дьявола показался величественный всадник в роскошной кольчуге из кованых листочков, поблескивавших в беловатом свете, как чешуя змеи. Украшенный драгоценными камнями шлем закрывал его нос и скулы, оставляя открытыми только глаза, пылающие дьявольским огнем.

Конь был достоин седока: поджарый, грациозный, сверкающий драгоценной сбруей. Его глаза пылали, словно раскаленные угли. На таком коне, подумал Конан, должно быть, вопящие дьяволы вылетают из глубин Преисподней, опустошая зеленые холмы земли.

Благородное животное, повинуясь своему седоку, шло по окровавленному снегу, и ваниры низко кланялись, повторяя, как заклинание, одно слово: «Дуум... Дуум... Дуум!».

* * *

Великан Рексор подскочил, чтобы взять узду дьявольского коня, пока его хозяин сходил на землю. Они обменялись скупыми словами, а затем смерили взглядами киммерийскую женщину, которая хладнокровно сжимала рукоять своего широкого меча. Маев с ненавистью посмотрела на них, как пантера, защищающая своего детеныша. Она подняла оружие, готовясь к бою.

Человек в драгоценном шлеме, все еще не отводя от нее холодных, как лед, глаз, снял перчатку и протянул худую руку, чтобы принять от своего подданного меч кузнеца Ниуна. Рексор поклонился, передавая оружие своему повелителю.

«Дуум... Дуум... Дуум!» — опять запели ваниры. Вслушиваясь, Конан понял, что всадники произносили не просто приветствие. Это было зловещее имя — имя могущественного человека, имя, которого боятся.

Гибкий Дуум в змееподобной кольчуге неторопливо пошел к непобежденным киммерийцам, матери и сыну. Приближаясь, он, сощурив глаза, изучал необыкновенное совершенство своего нового оружия. Казалось, что все его внимание сосредоточено на великолепном клинке. Он поворачивал его, любуясь острой кромкой, безупречными пропорциями и искусной работой. Словно зеркало, сталь вспыхивала в лучах восходящего солнца, обдавая застывшего Конана потоками света.

Кольцо вооруженных людей расступилось, и Маев подняла свой палаш, стиснув зубы; она резко втянула воздух, готовясь напасть. Казалось, Дуум внезапно заметил ее. Он снял свой великолепный шлем, открыв жесткое красивое лицо. Легкая улыбка промелькнула на его тонких губах, и что-то похожее на восхищение красной искрой вспыхнуло в черных, как уголь, глазах. Женщина застыла словно пригвожденная к месту, зачарованная и испуганная властностью и неотразимой мужской силой, исходившими от него.

«Дуум... Дуум... Дуум!» — хором восклицали неподвижные ванирские воины.

Дуум долго смотрел в большие глаза матери Конана. Ее высокая грудь, залитая розоватым светом восхода, поднималась и опускалась в такт учащенному дыханию. Затем, не заботясь о поднятом мече женщины, он приблизился. Дуум подошел так близко, что Маев уже могла сразить его, но он, казалось, не обращал на это внимания, словно опасность для него не существовала. Грация и гибкость его тела была чувственной, зовущей и полной желания; но Маев оставалась совершенно неподвижной. Казалось, что она зачарована, как куропатка под взглядом змеи.

Проходя мимо нее, Дуум внезапно с невероятной легкостью и силой взмахнул огромным мечом, запевшим в морозной тишине. С глухим стуком сталь впилась в плоть.

Без крика и даже без вздоха Маев упала, словно дерево под топором дровосека. В ужасе маленький Конан смотрел, не веря своим глазам, как отрубленная голова матери покатилась в грязь к его ногам. На бледном лице не было ни страха, ни боли, и только в глазах застыло мечтательное, зачарованное выражение.

Полный ненависти, мальчик направил свой нож в широкую спину Дуума. Но ваниры уже вдавливали его в снег, вырывая нож из его цепких пальцев.

* * *

День угасал, а измученные пленники, прикованные один к другому, тащились по бесконечной равнине, покрытой нетронутым снегом, белизна которого оттенялась редкими соснами. Грязная цепочка людей, жалкие остатки дружного, тесно спаянного киммерийского рода — немногие выжили после набега на деревню. Оборванные, израненные старики, женщины и дети прокладывали себе путь в рабство по скалистому плато, по снегу, покрытому ледяной коркой.

Далеко позади в небо все еще поднимался дым. Разграбив деревню, забрав оружие, пищу, меха и кожи, ваниры сожгли дома. Даже горячие угли и пепел были разбросаны копытами лошадей — когда весна согреет землю и вырастет свежая трава, там не останется ничего, что напоминало бы о некогда обитавших людях.

Маленький Конан шел вперед. Он сгибался под тяжестью цепей, продрогший, измученный железным ошейником, врезавшимся в горло. Он шел медленно. В голове его роились воспоминания, смешанные с необъяснимым ужасом. Сердце тяжело билось у него в груди, но он ничего не чувствовал, скованный кошмаром прошедшего дня. Это путешествие в Ванахейм навсегда запечатлелось в памяти Конана как ночной кошмар. То была неясная череда ужасных картин: одетые в меха всадники описывают круги вокруг согбенной, шатающейся от усталости вереницы пленников, обдавая их снежным дождем... Мрачное знамя со свившимися змеями и черным солнцем вздымается к небу... Расковывают и убивают с невероятной жестокостью старика, который не может идти дальше... Маленькие алые следы израненных льдом детских ног... Холодные ветры в горных долинах... Усталость и отчаяние... Конан не заметил, когда великан Рексор и его таинственный господин Дуум расстались с ванирскими всадниками. Просто он вдруг осознал, что этих двоих нет больше с ними, и внезапно стало легче дышать, и солнце засветило ярче. В глубине души мальчик не мог понять, почему эти два мрачных, могущественных человека, которые — никакого сомнения — не были жителями Ванахейма, возглавили нападение на его деревню. Когда Конан отважился шепотом спросить об этом другого пленника, мужчину, тот так же тихо ответил:

— Не знаю, малыш. Ванирам, безусловно, хорошо платят за службу у черных людей, хотя я не видел, чтобы этим давали сейчас какие-либо деньги.

Пленники и захватчики направлялись на север. Они прокладывали извилистую тропинку в холмах северной Киммерии. Мрачные утесы и голые скалы вздымались над снежным покрывалом. Вдали, на фоне сапфирного неба, поднимались зубцы Эйглофийских гор, похожих на всадников, увенчанных белизной. На рабов, кутающихся в рванье, обрушивались снежные бури, обжигая их ледяными поцелуями. Босые ноги детей замерзали так, что казались чужими, — острые камни ущелий больше не причиняли боли полуобмороженным ступням.

Когда киммерийцы пересекали горы, отделявшие их от Ванахейма, страны их врагов, все время шел снег. Всадники с их псами были вынуждены охотиться на дичь. Питаемые тающим снегом ручьи глубоко прорезали снег долин, снабжая стоянки пленников чистой ледяной водой. Им удалось выжить.

В конце концов, они стали спускаться по противоположному склону горного хребта. Чахлые деревья судорожно цеплялись за каменистую землю; их кривые стволы напоминали мальчику усталых гномов, присевших отдохнуть у входа своих пещер. Просторы тундры были изрыты там, где стада оленей пытались извлечь из-под снега корм. Стаи болотных птиц пролетали мимо. Их скорбные крики наполняли сердце Конана отчаянием и грустью.

Пленники пробирались по болотам, среди робких весенних цветов, раскрывшихся на верхушках залитой водой травы.

Казалось, что рабам придется идти целую вечность. Но, в конце концов, мучительный переход завершился.

Однажды поздно вечером, когда заходящее солнце било кроваво-красными стрелами лучей в покрытую дымкой поверхность земли, Конан и другие пленники прошли через деревянные ворота города ваниров — большой общины, который, как они узнали позже, назывался Тродвана. Израненных рабов, словно скот, погнали мимо беспорядочно разбросанных каменных домов с соломенными кровлями, наполовину утонувших в торфе. Наконец они достигли загона, где стояло несколько сараев. В один из таких сараев с дырявой кровлей и затолкали вновь прибывших рабов. Там и провели они ночь, терзаемые неизвестностью. Спать им пришлось на жесткой глине, слегка прикрытой грязной соломой.

На рассвете пленники получили по маленькой порции хлеба и жидкой похлебки. Самых сильных и здоровых приковали ржавыми цепями к огромному колесу, спицы которого, сделанные из крепкого дерева, были гладко отполированы человеческими руками. Это колесо вращало гигантские жернова, и под их весом зерно растиралось в муку. К этому Колесу Страдания, как его называли рабы, и был прикован Конан рядом с другими: оборванными подростками с остановившимся взглядом, мужчинами из земель, о которых в Киммерии или не знали, или редко вспоминали. Что касается пленных женщин и девочек из его деревни, то их увели, и они, может быть, разделили еще более ужасную судьбу. Конан никогда больше о них не слышал.

Хозяином колеса был плотный мужчина, смуглый, с резкими чертами лица. Работающим детям он казался великаном-людоедом. День за днем, пока они толкали стонущее колесо по вечному кругу, он стоял в грязных мехах, мрачный и безмолвный, как каменный идол, на склоне холма над песчаной площадкой, над которой было закреплено колесо. Одни только свирепые глаза двигались на его лице, когда хозяин, словно ястреб, выискивал признаки медлительности и лености.

Хозяин приходил в движение только когда изможденный ребенок, неспособный больше работать, падал от усталости на колени. Беспощадный сыромятный бич пел свою свистящую песню, обрушиваясь раз за разом на плечи несчастного до тех пор, пока под его ударами мальчик не поднимался на ноги, чтобы снова работать.

Так Конан вместе с другими работал день за днем, месяц за месяцем, пока время не потеряло для него всякое значение. Его окружали изможденные лица, остановившиеся глаза и бесчувственные сердца. Время сводилось только к текущему мгновению. Вчера было милосердно стерто из сознания рабов, завтра было еще не увиденным ночным кошмаром. Если раб падал и не мог больше подняться для работы, хозяин резким жестом подзывал всегда присутствующего неподалеку ванирского стражника, чтобы тот расковал корчащееся тело и унес — никто не знал, куда.

Иногда Конан думал, что так ваниры кормят своих собак.

* * *

Сменялись времена года; месяцы медленно складывались в годы. Рабы колеса умирали, и другие, захваченные ванирскими всадниками, вставали на их место. Некоторые из новых пленных были подростками и мужчинами из Киммерии; другие были золотоволосыми мальчиками из Асгарда; было несколько худых гиперборейцев в мягких льняных одеждах. Поговаривали, что они проникли в тайны колдовства, впрочем, было незаметно, чтобы это им помогало.

Жизнь превратилась в бесконечную череду дней изнурительного труда и короткого сна, похожего на смерть. Надежда давно угасла, словно свеча на ветру. Отчаяние настолько притупило чувства Конана, что он перестал ощущать лишения. Надо отдать должное тому, что о Конане и его товарищах все-таки хоть немного заботились, иначе они в качестве тягловых животных стали бы совсем бесполезны. Их хорошо кормили, разжигали огонь в сараях во время зимних бурь, снабжали одеждой, которая, впрочем, была слишком изодранной для того, чтобы ее можно было починить. Но это было все.

Вечными были скрежещущее Колесо Страдания, безжалостное голубое небо над головой, а под ногами — замерзшая слякоть зимой или хрустящая, сухая грязь летом. И вечен был звон цепей, которыми рабы были прикованы к колесу.

Один и только один раз Конан заплакал, и только одна слеза сбежала по его грязной щеке, замерзнув на пронизывающем ветру, подобно драгоценному камню. На одно мгновение мальчик припал к рукоятке Колеса, лоснящейся от пота его ладоней, и взмолился о конце этой бесконечной пытки, даже если этим концом будет смерть. Но минутная слабость прошла. Он тряхнул своей длинной черной гривой и смахнул слезу.

В каждом сердце существует свой порог, за который безнадежность и смирение не могут проникнуть: точка, где жизнь и смерть равны. В это мгновение новая отвага рождается в душе даже самого отчаявшегося раба. Чувство, которое родилось в сердце Конана, когда он смахнул слезу, было яростью — обжигающей и беспощадной яростью.

Звериное рычание обнажило его крепкие зубы. Молодой киммериец дал безмолвный обет своим равнодушным северным богам: никогда больше, поклялся он, ни боги, ни люди, ни дьяволы не выжмут из него ни единой слезы.

В глубине сердца он дал еще одну клятву: люди будут умирать, если им это удастся!

Собрав все свои силы, он налег на рукоятку Колеса Страдания. Колесо заскрипело и вновь начало свое бесконечное вращение.

* * *

Поддерживаемый искрой ярости, вновь обретенной гордостью и готовностью выжить, Конан возмужал. Годы изнурительного труда укрепили его мускулы, придав телу силу и гибкость, которые приобретает мягкий металл после того, как его раскалят в печи и выкуют кузнечным молотом. Невзирая на то, что дни его были отравлены монотонностью изнурительного труда, а тело заковано в цепи, ум Конана был свободен — свободен, чтобы, подобно филину, по ночам парить на крыльях надежды.

В тот год, когда был плохой урожай, ваниры часто спорили. Одни предлагали урезать питание рабам; другие возражали, что если умирающие от голода рабы не смогут работать на мельничном колесе, то весь город останется без хлеба. Эти споры часто происходили между жителями города, приносившими зерно для помола. Никому не приходило в голову избавить несчастных рабов от этих злых споров, так как считали их слишком тупыми и невежественными, чтобы они могли понять чужую речь.

Но Конан был способным к языкам и понимал, о чем говорили ваниры. Он, с небольшим, правда, акцентом, свободно говорил на их языке; немного знал аквилонский и немедийский, которым он научился от своих товарищей по несчастью. Он бы научился большему, если бы разговаривал со своими соседями-рабами. Конан, словно голодный волк, вынашивал мечту о мести, однако в остальных отношениях ум его спал. Будучи молчалив по природе, он не искал общества других и не предлагал своего.

* * *

— Это было моей ошибкой, — сказал мне король Конан в зрелом возрасте. — Они могли бы научить меня писать на их языках, если бы я попросил об этом. Я тогда не думал, что это знание может мне когда-нибудь пригодиться, ведь в Киммерии не было письменности. Знание нужно хватать там, где оно лежит. Ныне я знаю, что это бесценный бриллиант.

* * *

Во время голодной зимы Тродван охватила чума. Многие умерли. Барабанный бой и пение шамана не могли остановить болезнь. Эпидемия свирепствовала на мельнице. Полуголодные и изнуренные рабы были для нее легкой добычей. Они заходились в кашле, а потом начинался кровавый понос и приходила смерть.

Наконец настал день, когда Конан один стоял у Колеса Страдания. Когда хозяин спустился на дорожку, чтобы убрать последний труп, он растерянно сказал:

— Я не знаю, что с тобой делать теперь, киммериец. Нам нужна мука, но один человек не может вращать жернова.

— Ха! — прорычал Конан. — Ты так думаешь? Поставь меня на внешнюю сторону колеса, и я докажу тебе, чего я стою!

— Что же, я дам тебе этот шанс. И да будут с тобой твои киммерийские боги.

Его перековали, поставив к другой рукояти. Конан вобрал в себя воздух, напряг каждый мускул и надавил. Колесо пошло.

Много дней, пока не прибыли новые рабы, молодой богатырь вращал колесо один. Ваниры из окрестных деревень, приносившие свои скудные запасы зерна для помола, любовались этим зрелищем. Они одобрительно смотрели на невероятно широкие плечи Конана и мощные мускулы рук и ног. О нем разнеслась молва...

* * *

Однажды бесконечно нудной, тяжелой работе пришел конец. Работая на колесе, Конан вдруг заметил, что хозяин о чем-то серьезно разговаривает с властным незнакомцем. Пять слуг гостя, держа лохматых пони, чинно остались стоять на дальней стороне мельничного двора. Хозяин колеса был смуглым, посетитель же принадлежал к другой ветви человечества, представителя которой Конан видел впервые.

Незнакомец был коренастым и кривоногим, как будто он вырос в седле. Его красивая одежда была сшита из меха неизвестного в Киммерии животного, а странные доспехи состояли из лакированных перекрещивающихся кожаных пластинок. У него были узкие глаза, широкие скулы, а густые рыжие волосы и борода были подстрижены на изысканный манер. Булавка, украшенная топазом, мерцала на его бархатной шляпе, шею обвивала тяжелая золотая цепь.

Черные, словно обломки вулканического стекла, глаза рыжего незнакомца изучали киммерийского юношу. Его взгляд был холодным и оценивающим, словно взгляд торговца лошадьми. Конан безразлично продолжал толкать колесо. Наконец человек удовлетворенно кивнул, засунул за пояс руку и достал несколько плоских кусочков золота. Он протянул их хозяину Колеса и направил лошадь к работающим на мельнице. Хозяин поспешил вниз по склону, чтобы остановить колесо. Конан покорно стоял, пока снимали его цепи и прилаживали тяжелый деревянный ошейник. Он ждал терпеливо, разминая закостеневшие мозолистые руки. Хозяин замкнул ошейник и протянул всаднику конец цепи.

Незнакомец облизал губы и гортанно на языке ваниров сказал:

— Я Тогрул. Теперь ты мой раб. Пошли.

Он резко потянул за цепь, как дергают собачий поводок. Конан чуть не упал. Восстановив равновесие, он посмотрел вверх: человек ухмылялся. В мрачных глазах киммерийца вспыхнуло негодование, а из груди вырвалось рычание. С ненавистью он вырвал цепь из рук Тогрула.

Одно мгновение Конан стоял свободным. Ноги его были расставлены, плечи расправлены, глаза горели. Это жгучее дыхание свободы пробудило беспорядочные воспоминания в его сердце варвара. Все замерли от изумления. Зазвучала острая сталь, когда хозяин Колеса и вооруженные люди Тогрула окружили непокорного раба.

Глаза Конана засверкали синим огнем, он обвел свирепым взглядом кольцо сверкающих клинков. Затем он посмотрел на Колесо Страдания, на рукоятку, отполированную его потными руками, на цепи, приковывавшие его запястья: что бы ни ждало его впереди, он был свободен от Колеса.

Огни ярости в глазах погасли. Он сделал глубокий вдох, затем безмолвно поднял цепь и протянул ее конец своему новому хозяину. Всадник усмехнулся.

— У этого животного есть дух! — пробормотал он. — Он будет редкостным зрелищем в Яме.

 III. Яма

Косматые пони быстрой рысью уносили Тогрула и его телохранителей из города. К грубому деревянному ошейнику раба-киммерийца была прикована цепь, свободный конец которой его новый хозяин намотал на луку своего седла. Несколько лет изнурительного труда сделали мышцы ног Конана крепкими, а грудь — могучей, и все же мускулы его болели, а когда хозяин переводил лошадь в легкий галоп, дыхание Конана звучало, как придушенное всхлипывание.

Камни впивались острыми краями в голые ступни Конана. Однажды он споткнулся, и низкорослая лошадь тащила его, пока, сбитая с ритма тяжестью волочащегося тела, не перешла на шаг. После этого юноша все же сумел подняться и заставить свои избитые, кровоточащие ноги продолжать бег.

Наконец всадники спешились для привала. Появился бурдюк кислого красного вина, пошли по рукам ломти хлеба и сыра. Конан, чавкая, ел и слушал грубые шутки мужчин. Из разговоров он узнал, что его новый хозяин — владелец гладиаторов из Гиркании, страны, расположенной далеко к востоку, намного дальше бесплодной Гипербореи. Этот рыжебородый человек разъезжал со своими людьми по просторам Асгарда и Ванахейма, устраивая гладиаторские бои для развлечения местных царьков и их азартных друзей. Иногда, суля хорошее вознаграждение, он заманивал местных силачей вступить в единоборство с его бойцами — рабами, последним противником которых всегда была Смерть.

Когда сумерки окрасили северное небо в серый с голубоватым отливом цвет и зелень вдоль дороги превратилась в размытое пятно, всадники и молодой киммериец, вконец сбивший ноги, добрались до лагеря Тогрула. Здесь, за грубым высоким частоколом, располагалось несколько домов, хижин, загоны лошадей и бараки для рабов, отобранных как за их варварскую жестокость и мощное телосложение, так и за умение драться.

Тогрул остановился у одного барака и что-то крикнул слонявшимся около ограждения вооруженным охранникам. Хотя Конан всех слов не смог понять, он сообразил, что его хозяин ищет кого-то по имени Улдин. Улдин оказался приземистым длинноруким человеком с бритой головой. Он обменялся с Тогрулом несколькими словами, которых киммериец не понял, отвязал цепь от луки седла и крепко зажал ее в огромных жилистых руках.

Коверкая язык ваниров, он пробурчал:

— Ну, ты! Идем!

Когда юного варвара ввели в душное, зловонное помещение, нечто похожее на ужас охватило его. Он чувствовал присутствие других людей, но в темноте различал только тени. Улдин зажег огарок свечи. В тусклом мерцающем свете Конан разглядел таких же, как он, грязных, одетых в лохмотья рабов, сидевших на сыром земляном полу. Молчаливые, неподвижные, они наблюдали за ним. В их освещенных огнем глазах не было почти ничего человеческого.

Улдин расстегнул ошейник Конана и снял его, пристально вглядываясь в лицо изнуренного дорогой юноши.

— Имя? — рявкнул он.

— Конан.

— Откуда ты?

— Я киммериец. Зачем я здесь?

— Чтобы научиться сражаться, — ответил Улдин. — Что ты знаешь об искусстве боя?

— Ничего, — пробормотал Конан. — Меня взяли в плен восемь лет назад, и с тех пор я крутил проклятое мельничное колесо. До этого я иногда дрался с другими мальчишками.

— Тогда начнем с рукопашной. Раздевайся.

Киммериец повиновался. Он осторожно снял свою грубую рубаху, чтобы протертая ткань не расползлась окончательно. Улдин внимательно осмотрел тело Конана, освещая его свечой.

— От этого мельничного колеса тебе достались неплохие плечи, — проворчал он. — Нападай на меня.

Слегка пригнувшись, Конан двинулся на гирканца и уже вытянул руку, чтобы схватить его. Что произошло потом, Конан так и не понял. Коротышка выскользнул из объятий Конана, будто столб дыма. Мгновение спустя что-то зацепило лодыжку киммерийца и он грохнулся наземь.

— Еще раз! — скомандовал Улдин, когда обескураженный юноша с трудом поднялся на ноги.

Конан осторожно наступал, думая про себя: «Схвачу его за шею и переброшу через бедро, как мы это обычно делали в детстве». Вместо того чтобы уклониться от рук Конана, Улдин позволил ему зажать в локте свою шею. Потом, гибкий как барс, гирканец подался назад, увлекая Конана за собой. Упав на спину, Улдин мгновенно согнул ноги, уперся ступнями в живот Конана и резко толкнул его вверх. Юноша перелетел через голову противника и тяжело шлепнулся на землю. Улдин вскочил на ноги и с кривой усмешкой посмотрел на лежащего Конана.

Конан поднялся, рыча, как загнанный зверь.

— Покарай тебя Кром, — брызнул он слюной и снова ринулся на Улдина. Но и на этот раз был сбит с ног. Когда Конан встал, он увидел ухмыляющегося Улдина, очень похожего на плешивую обезьяну.

— Давай снова! Возненавидь меня! — режущим голосом сказал гирканец. — Ненависть научит тебя бороться. Но тебе придется многому научиться. Завтра ты получишь первый урок.

Все лето Конан учился драться за свою жизнь. Здесь либо сражались, либо умирали. Конан сражался и жил.

Конан не нашел себе друзей среди гладиаторов. Он полагался на свое мастерство, поэтому было бы жестоко сближаться с человеком, которого, быть может, придется убить, чтобы самому не быть убитым им.

Когда Конана в первый раз привели на арену, он одним быстрым взглядом окинул это место победы и смерти. В цепях, вместе с другими рабами Тогрула, Конана привели в Скаун — город ваниров. Там их поместили в похожем на хлев сарае с высокой крышей, где в железных коробках едва теплились уголья, хоть немного спасающие от сырой прохлады.

Ареной для поединков служила яма шагов десяти в длину и пяти в ширину, а глубиной в человеческий рост. По краям были расставлены деревянные щиты и кожаные флажки, раскрашенные клюквенно-красным, небесно-голубым и черным.

Взглянув поверх ограждения, Конан увидел ванирских вождей. Они сидели на грубых скамьях, потягивая из рога эль. Если кто-нибудь уставал держать рог на весу, он втыкал его в мягкую землю у своих ног. Арену освещали факелы. Мерцающие огни плясали на рыжих шевелюрах и багровых лицах мужчин, ярко вспыхивая на браслетах и нагрудных украшениях из золота и серебра, отделанных необработанными драгоценными камнями. Дымный воздух смешивался с запахами плохо выдубленной кожи и старой шерсти и становился еще более терпким от едкого пота.

Опьяневшие князьки гоготали и улюлюкали, отпуская грубые шутки. Тем не менее они очень внимательно осматривали гладиаторов, перед тем как побиться об заклад. Как залог своих ставок они выставляли напоказ слитки золота, драгоценные камни и прекрасное оружие.

Шестеро могучих бойцов стояли у дальней стены арены. Их мощные торсы, широкие спины и мускулистые руки и ноги были смазаны жиром, чтобы легче было выворачиваться из рук противника. Конан не знал никого из этих людей, но, поскольку он иногда слышал, как слуги Тогрула шептались еще об одном человеке, который держал гладиаторов, некоем асире из Асгарда по имени Ивар, киммериец решил, что эти незнакомцы — рабы Ивара.

Еще раз взглянув вверх на пьяных, орущих ваниров, Конан заметил Тогрула. Тот стоял в стороне и разговаривал с человеком, в рыжеватой бороде которого были заметны серые волоски. Конан не мог слышать их слов, но по жестам он понял, что разговор идет о тех шести гладиаторах. Вскоре Улдин и два других человека спустили вниз лестницу. Все, кроме будущего противника Конана, поднялись наверх, оставив его один на один с гигантским негром.

Конан изумленно таращил глаза: он никогда прежде не видел кожу черного цвета. Отец когда-то рассказывал ему, что такие люди живут в стране Куш, лежащей в двухстах, а может и больше, днях пути на юг. Круглая голова негра была гладко выбрита. Он медленно разжевал пригоршню каких-то листьев, содержащих, по-видимому, сильнодействующий наркотик. Взгляд негра утратил все человеческое, сделавшись взглядом хищного зверя.

Прикидываясь слабым и растерянным, молодой варвар изучал противника. Грозный негр был великолепным образцом самца. Его намасленное тело, мерцающее в свете огней, было похоже на статую, вырезанную из обсидиана. Огромная сила таилась в этих массивных плечах и руках; мышцы торса и ног то напрягались, то расслаблялись, словно перевившиеся питоны.

Когда наркотик полностью завладел мозгом негра, подобно разъяренному тигру он бросился к Конану. В одно мгновение его громадные лапы схватили горло Конана и крепко сжали, сминая плоть и заставляя смолкнуть сдавленное рычание, рвущееся из груди киммерийца. Руки Конана сомкнулись на запястьях чернокожего, и они закружились в танце смерти, раскачиваясь из стороны в сторону и держа друг друга в объятиях, словно свирепые любовники. Зрители возбужденно завопили.

Конан боролся насмерть, до предела напрягая мышцы шеи. Легкие пылали, красная пелена застилала глаза. Негр придвинулся ближе, растянув толстые губы в страшной гримасе, обнажившей желтые зубы, похожие на клыки. Его горячее дыхание, тошнотворно-сладкое от запаха зелья, обжигало лицо Конана.

Свирепое лицо негра все приближалось; противники раскачивались щека к щеке, и кушит старался подобраться своими клыками к вздувшейся вене противника.

Неожиданно Конан отпустил запястья негра, уперся ладонями в его грудь и резко толкнул его, как толкал рукоять Колеса Страдания. Его мощные мускулы отчетливо проступили под гладкой кожей могучих рук. Годы тяжкого труда на Колесе закалили их, словно железо под молотом кузнеца.

На лице негра промелькнуло удивление, когда, несмотря на страшную мощь крепких рук, его пальцы сорвались с горла противника. В то же мгновение Конан вновь схватил кушита за запястья и, согнувшись пополам, перекинул его через спину. Здоровенный негр перелетел через Конана и с глухим ударом врезался в хорошо утрамбованную землю.

Кушит вскочил на ноги почти мгновенно, но за время этой короткой спасительной передышки Конан уже успел наполнить свои истощенные легкие драгоценным воздухом. Теперь оба они осторожно двигались по кругу. Колени их были чуть согнуты, ноги расставлены, а напряженные руки готовы к схватке. Кровь сочилась по груди киммерийца из ранок на шее, нанесенных отточенными ногтями негра. Пот стекал по лбу и, попав в глаза, причинял острую боль. Конан встряхнул головой, стараясь смахнуть капельки пота.

Кровавое вожделение вспыхнуло в глазах негра. Обнажив в ухмылке зубы, он, как ягуар, бросился на Конана. Но молодой киммериец был наготове. Он легко уклонился в сторону и, когда противник пролетел мимо, ударил его в затылок тяжелым кулаком. Полуоглушенный негр повалился на колени. Толпа хрипло заревела. Одни вопили в восхищении, другие от злости — они проиграли пари. Некоторые поощрительно кричали; они никогда еще не видели подобного боя между неопытным юношей и непобедимым чемпионом.

Конан не замечал толпу. Для него во всем мире существовала теперь только арена боя и враг. Страстное желание убить вскипело в нем, и снова и снова наносил он тяжелые удары негру, которого уже почти покинуло сознание. Нос кушита превратился в кровавое месиво, а глаза заплыли.

Потом кушит отскочил назад и, согнувшись почти пополам, с новой силой бросился на противника. Его голова, словно пушечное ядро, ударила Конана в живот. Юноша был отброшен назад, к доскам, которыми были обшиты стены арены. Болельщики негра зашлись в криках: «Джанга! Джанга!»

Когда Джанга приблизился к киммерийцу, Конан схватил его черную лапу и, превозмогая боль в животе, рванул ее, выкручивая изо всех сил. Негр пронзительно закричал.

Кость с хрустом выскочила из сустава. Противник тяжело опустился на колени, а вывихнутая рука беспомощно повисла.

Конан схватил негра под мышки и с силой ударил головой в стену арены. Зрители застыли в напряженном молчании, и в этой полной тишине раздался звук, похожий на треск сучьев: Конан сломал шею гиганта. Шатаясь от изнеможения, Конан отпустил бьющееся в конвульсиях тело, и оно повалилось на землю. Покачиваясь, он подошел к стене, привалился к ней и жадно вдохнул.

Толпа взбесилась. Ваниры срывали с себя золотые браслеты, швыряя их на арену, к ногам Конана. Но измученный киммериец не замечал роскошных подарков. Остаться в живых — вполне достаточная награда для гладиатора.

* * *

Тогрул спустился на арену и похлопал Конана по ноющим плечам. Гирканец широко усмехался и, собирая золото, бормотал несвязные похвалы.

— Пойдем, парень! — наконец сказал он. Руки его были полны «безделушек». — Я знал, что ты будешь победителем! Мы уроем этих скотов, и ты будешь получать столько эля, сколько сможешь выпить.

Нетвердым шагом Конан поднялся по лестнице за своим хозяином и вошел в умывальную комнату. Здесь его поджидал Улдин с тазом теплой воды, полотенцем и кувшином холодного эля.

Так молодой киммериец стал гладиатором, человекоубийцей, постоянно рискующим собственной жизнью, чтобы поить кровью вожделение северян. Когда Тогрул увидел, что сборы в Ванахейме уменьшаются, он отправил своих людей на восток, в Асгард, страну золотоволосых асиров. Несмотря на то что эти соседние народы ненавидели друг друга и не упускали случая совершить набег, разграбить и безжалостно перерезать своих врагов, бои гладиаторов были их общей любовью. Для обоих этих народов было вполне обычным делом, что давние враги становились друзьями на гладиаторских поединках, говорили друг с другом, заключали друг друга в медвежьи объятия, провозглашали тосты и давали присяги на верность.

* * *

Конан открыл для себя, что жизнь гладиатора была не самой худшей. Он получал определенное удовлетворение, когда встречался лицом к лицу с противником и убивал его, так как это хоть на какое-то скоротечное мгновение создавало иллюзию свободы. Выматывающая пытка Колесом Страдания притупила в нем человеческие чувства; бои на арене возродили в нем мужество и самолюбие.

Кроме того, Тогрул неплохо обращался со своими любимыми рабами. Подобно владельцу ценных лошадей и собак, хозяин Конана следил, чтобы они имели вдоволь еды и питья: жирное жаркое, толстый кусок пшеничного хлеба и кружку пенящегося черного эля. Но Тогрул тщательно заботился и о том, чтобы его рабы не сбежали. Вооруженные стражники постоянно следили за ними и всякий раз заковывали, если хозяин считал, что у них есть шанс оказаться на свободе.

Более опьяняющим, чем даже крепкий эль, изрядная порция еды или похвала хозяина, было неистовство зрителей и лесть толпы.

Конан осознал, что жизнь приобретает особенный вкус, если чувствовать, что каждый день может оказаться последним. После каждого боя он спал, как усталый зверь. И все же время от времени его мучили кошмары. Он видел себя лежащим, окровавленные кишки его валялись на склизкой земле, а насмехающаяся толпа плевала в него. Тогда он посреди ночи вскакивал в холодном поту и с радостью ощущал себя живым и полным сил, с облегчением понимая, что это был только сон.

Нет, это была не самая плохая жизнь, но душу Конана она ожесточила. Постоянно видя смерть, он стал равнодушен к ней, да и толпа, приветствующая его страстными и яростными криками, мало беспокоилась о том, останется он жить или умрет.

Когда белое покрывало зимы окутало Асгард, поединки гладиаторов прекратились. Большинство рабов было занято строительством хижин, чтобы заменить ими палатки; но Улдин продолжал учить Конана пользоваться и другим оружием, кроме кулаков, зубов и ножей; он научил юношу драться простой палкой твердого дерева шести локтей в длину и толщиной с собачью лапу. Конан видел такие палки у мужчин в его родной киммерийской деревне. Одновременно Конан учился владеть копьем. Правда, держал он его обеими руками, как дубину, но с завидным умением орудовал железным острием. Во время таких опасных занятий он и Улдин надевали защитные одежды, а в руках держали затупленное оружие.

После копья киммериец перешел к дротику, топору и затем к мечу. Когда Улдин впервые вложил меч в руки Конана, тот задумчиво повертел клинок. Это была простая металлическая полоса без острия, к которой была прикреплена гарда и обыкновенный деревянный эфес.

— Разве это меч, — пророкотал Конан. — Не такой, как те, что делал мой отец.

— Твой отец был кузнецом, так?

— Да. Он знал секрет стали. Он считал, что сталь — это дар богов. «Клинок из хорошей стали, — говорил он, — вот единственная вещь в мире, на которую может полагаться человек».

Улдин хохотнул.

— Истинная цена человека не в том, какую сталь он держит, а в нем самом.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Конан.

— Человек должен быть закален, а не сталь. Я знаю это, потому что закаливаю мужчин. Пойдем! Встань в первую оборонительную позицию! Подними щит!

* * *

К весне, когда Тогрул снялся с места и двинулся в другую часть страны, молодой киммериец умел обращаться с основными видами оружия. Он настолько овладел этим искусством, что теперь уже не валился с ног каждую ночь на свое убогое ложе, весь покрытый ноющими синяками и кровоподтеками от ударов и толчков Улдина, как раньше.

Чтобы удовлетворить жажду к жестоким зрелищам, северяне изобрели массу жестоких способов лишать человека жизни. Иногда Конану приходилось драться, будучи связанным с противником цепью. Разделенные только на ее длину, смертники были вооружены короткими кинжалами.

* * *

Для разнообразия Тогрул и другие владельцы одевали своих гладиаторов как животных, наряжая их в шкуры или меха, в подражание зверям водружая на шлемах рога и прикрепляя железные когти к рукам и ногам.

Но не всегда противниками Конана были мужчины. Однажды Улдин сказал ему:

— Сегодня твой враг — гладиатор из Гипербореи.

— Что это за народ? — спросил Конан. Он как-то слышал, что Гиперборея — страна, лежащая к востоку от Асгарда. — Я видел одного из них, когда был рабом Колеса, но мы не разговаривали.

— Они высокие, поджарые, в большинстве своем светловолосые, — ответил Улдин. — Опасные враги, имеют дурную славу колдунов и ведьм.

На этот раз Конана и его противника выпустили на арену в набедренных повязках и сандалиях, с короткими мечами и небольшими круглыми щитами.

Конан был изумлен, когда увидел перед собой женщину. Она была стройной, длинноногой, почти с Конана ростом, который теперь, будучи взрослым, на голову превосходил даже высоких ваниров и асиров. Волосы женщины цвета лунного света были сплетены в толстую косу, груди обнажены. Хотя ее гибкое тело распространяло вокруг сладкий аромат, зеленые глаза были смертельно холодны. По тому, как она держала свое оружие, Конан понял, что она очень опытна в искусстве боя.

Прозвучал свисток, бой начался. Противники стали осторожно кружить, а затем ринулись друг на друга. Сталь звенела о сталь, слышался глухой звук ударов железа о дерево и кожу щитов, перекрывавший крики зрителей. Несмотря на силу жилистых рук женщины-воина, мускулатура Конана, развитая на Колесе и закаленная в боях, бесспорно выигрывала. Несмотря на все ее умение, скорость и коварство, Конан спокойно и уверенно отражал ее сталь.

Неожиданно сильный удар Конана выбил меч из рук женщины. Со скамеек наверху раздался вопль: «Дреп! Убей!» На мгновение женщина оставалась раскрытой. Она стояла неподвижно, как бы примирившись со смертью.

Конан колебался. Среди непреложных обычаев киммерийцев, усвоенных Конаном в детстве, был долг мужчин защищать женщин и детей своего племени. И хотя киммерийцы с готовностью нападали из засады и убивали мужчин враждебных племен, сознательно убить женщину, не причинившую зла, считалось неслыханной жестокостью.

Сомнение Конана длилось не более двух ударов сердца. За это время гиперборейская женщина отпрыгнула назад, схватила упавший меч и бросилась на Конана с удвоенной яростью. Ей удалось нанести ему глубокую рану на лбу, и кровь потекла в глаза Конана, застилая ему взор.

Наконец усталость ослабила атаки женщины. Орудуя поочередно мечом и щитом, Конан оттеснил ее назад, к стене арены. Мощным ударом плашмя он расколол ее щит и сделал резкий выпад. Кровь хлынула, окрашивая белое тело, женщина вскрикнула и неловко повалилась на грязный пол, прижимая руки к кровоточащей ране, будто желая остановить поток крови.

Конан отступил назад и посмотрел наверх. Тогрул поймал его взгляд и сделал резкое движение вниз рукой с одним выпрямленным пальцем. Когда Конан заколебался, его хозяин повторил недвусмысленный знак с большей энергией.

Молодой варвар склонился над упавшей, которая, казалось, потеряла сознание. Его меч поднялся вверх и резко опустился в рубящем ударе, с шумом рассекая воздух. Все еще не разгибаясь, он вонзил острие своего меча в землю, схватил светлую косу и поднял отрубленную голову на обозрение знати. Толпа пришла в исступление.

* * *

В тот момент, — говорил мне король, — я ненавидел себя. Я никогда не говорил об этом случае прежде, потому что этот поступок — один из немногих, которых я стыжусь. Правда, женщина была смертельно ранена, и то, что я сделал, было, возможно, более милосердно, чем оставить ее медленно умирать, но все-таки это было подло и гнусно для киммерийца. Потом я вспомнил, что это Тогрул заставил меня сделать это. Вся моя ненависть обратилась на него. Я поклялся, что однажды отомщу ему за мой позор.

* * *

Рубец от раны над бровью, оставленный мечом гиперборейцев, был только одним из многих, которыми покрылось лицо и тело Конана в течение того лета. Юноша сделался отменно энергичным и напористым бойцом. Его сила стала совершенной, а смелость — безграничной, но ему недоставало умения, и Тогрула очень беспокоило, что Конан незнаком с тонкостями воинского искусства. Он опасался, что его юный чемпион выйдет против бойца, равного по силе, но превосходящего в умении; в таком бою Конан может быть покалечен или убит, и в любом случае ему больше не будет никакой цены как гладиатору.

Поэтому, когда леса надели красные и золотые уборы осени, Тогрул со своим лагерем отправился далеко на восток, через холодные равнины Гипербореи, в город Валамо — самый отдаленный уголок страны. Там жил человек, которому не было равных в мастерстве владения оружием, и у него Тогрул намеревался обучить киммерийца. Там же Тогрул надеялся купить будущих гладиаторов, поскольку смерть унесла почти половину его бойцов.

Хорошо охраняемый караван был в пути два месяца. На каждой стоянке сначала асиры, а затем гиперборейцы приходили глазеть на тогруловского раба-чемпиона, ставшего знаменитым своими подвигами и невероятной силой. В таких случаях Тогрул — мастер устраивать зрелища — раздевал юношу и демонстрировал его обнаженным на вращающейся платформе, к которой раб прикреплялся четырьмя железными цепями. Северяне и их жены охотно отдавали медные деньги за возможность поглазеть на величественное телосложение Конана.

На их восхищенные похвалы и любопытные взгляды Конан отвечал ледяным равнодушием. Он догадывался, что всех бы позабавило пробуждение его плоти, вызванное косыми взглядами и обольстительными улыбками женщин, но он был полон решимости не доставить им этого маленького удовольствия. Он ненавидел их всех.

* * *

В Валамо, в самом глухом краю Гиркании, гирканец Онтор раскрывал киммерийцу секреты своего мастерства. Всю зиму юноша тренировался и упражнялся под руководством Онтора. К весне, когда солнце растопило тяжелые снега зимы, Тогрул был убежден, что не осталось ничего, чему можно было бы еще научить его раба-победителя.

За это время Конан многое узнал о восточных землях, о которых он раньше знал только понаслышке. Как любимому гладиатору Тогрула, Конану часто позволялось проводить вечера в юрте хозяина, когда тот принимал военных вождей и князей, наведывавшихся время от времени в Валамо что-нибудь купить, продать или просто поболтать. Иногда Тогрулу выпадала честь принимать туранцев — представителей народа, относящегося к гирканской ветви. Этот народ воздвиг на западных берегах моря Вилайет великолепные города и вел теперь своих северных собратьев вперед по пути искусства и цивилизации.

Большую часть времени Конан сидел молча, скрестив ноги, на застеленном коврами полу юрты своего хозяина. Но когда представлялась возможность, он засыпал гостей вопросами о том, как они ведут бой. Его вопросы изумляли военных вождей, которые считали, что принципы стратегии и тактики мало нужны обыкновенному гладиатору, чьим уделом было снова и снова сражаться с единственным противником, пока смерть не подкараулит его.

Но Конан понимал, что чем больше у него будет подобных знаний, тем больше у него останется шансов выжить. Он начал задумываться о будущем. Он был уверен, что не будет гладиатором вечно. Поскольку мир был местом постоянных раздоров, где сильные берут все, что позволяет им их сила, он научится поступать так же.

Однажды гирканский военачальник, свернув большую кожаную карту, которую он перед тем расстелил на ковре, захотел расспросить людей, допоздна засидевшихся в юрте Тогрула за кубками изысканного белого вина.

— Что лучшее в жизни? — спросил он туранского князя, блиставшего шелковыми штанами и туфлями алой кожи, отделанными серебром.

Туранец сделал широкий жест, и в свете лампы сверкнули драгоценные камни перстней.

— Хорошо жить в открытой степи, под ясным небом. Хорошо, когда под тобой быстрый конь, обученный сокол сидит на запястье, а холодный свежий ветер развевает волосы!

Генерал покачал головой и улыбнулся:

— Ошибаетесь!.. А вы что скажете? — обратился он с тем же вопросом к небольшому пожилому молчаливому человеку. Конан догадался, что этот человек прибыл из страны Кхитай, что лежит отсюда за год пути на восток.

Маленький человечек с плоским, косоглазым лицом поморщил лоб, покрытый пергаментом желтой кожи. Он поежился в подбитых ватой одеяниях, в которые кутался, защищая свое чахлое тело от вечернего холода, и медленно протянул:

— Я скажу, что жизнь лучше всего, когда человек может похвалиться любовью к учению, когда он приобрел мудрость и научился понимать прекрасную поэзию.

И снова важный гирканец покачал головой. Потом он внимательно посмотрел на Конана, который сидел, скрестив ноги, на небольшом круглом возвышении в центре юрты, одетый в теплую тунику, но скованный цепями, как и прежде. Ради забавы гирканский воин спросил:

— Что ответит этот молодой варвар, этот гигант, на мой вопрос?

Легкая улыбка пробежала по лицу Конана, и он сказал:

— Лучше всего на свете встретиться со своим врагом лицом к лицу, увидеть его кровь, разбрызганную по земле, и услышать плач и стоны его женщин!

Одобрение зажглось в темных глазах гирканца.

— Твоя школа не разрушила дух этого парня, Тогрул, и не подорвала его волю. Остерегайся, чтобы этот молодой тигр однажды не разорвал тебя.

— Не сможет, — фыркая от смеха, отозвался Тогрул. — Он ведь закован.

Конан не сказал больше ничего, но странный мрачный огонь на мгновение вспыхнул в его голубых глазах.

* * *

С наступлением весны Тогрул собрал своих людей и лошадей для нового переселения. На этот раз путь его лежал на запад. Караван снова пересек Гиперборею и направился к землям асиров и ваниров. Тогрул нашел себе новых гладиаторов и теперь с нетерпением ждал прибыльного сезона в северных землях.

По пути караван остановился в деревне Колари, сделав небольшую стоянку на перекрестке дорог. Здесь, в одиноко стоящей таверне, отдыхали путники, прибывшие из дальних краев и окрестных селений, перед тем как продолжить свой путь через степи и тундру. Колари стояла на холмистой местности, в лощине между холмами. Тогрул нашел место для представления в пещере на склоне горы на время этого немногодневного привала. Пещера когда-то была жилищем святого отшельника, который, чтобы остановить незваных посетителей, приделал ворота и железный засов. Тогрул украсил его настенными драпировками и подушками из своей собственной юрты. Он запер киммерийца внутри и часами каждый день стоял у входа, собирая барыши с желающих поглазеть на знаменитого гладиатора.

Однажды вечером, на закате солнца, когда любопытствующие отправились ужинать, Конан, чье массивное тело резко контрастировало с изысканной обстановкой, прислонился спиной к стене пещеры, пытаясь при свете свечей разобрать текст свитка. Он немного научился читать по-гиркански и сейчас, сдвинув брови, медленно шевелил губами. Конан ломал голову над каждым словом, написанным похожими на пауков туранскими буквами. На свитке оказалось любовное стихотворение, совершенно ошеломившее юношу, когда он понял смысл большинства слов, потому что никогда прежде он не встречал ничего подобного.

Вскоре громкий голос Тогрула привлек его внимание. Тот торговался со стройной молодой женщиной, закутанной в плащ из великолепных соболей. Ее платье, драгоценности, уверенные манеры говорили о том, что она обладает высоким положением, может быть, близким к королевскому. Уловив обрывок беседы, Конан понял, что женщина хочет купить его услуги на эту ночь. У него перехватило дыхание от изумления, потому что подобное было неслыханным делом среди киммерийцев. Потом его удивление сменилось гневом против хозяина, когда он понял, что тот увеличивает свое богатство, используя таким образом тело раба. Тогрул взял деньги, отпер ворота, приоткрыл их ровно настолько, чтобы девушка могла проскользнуть внутрь, и затем поспешно запер. Девушка, сняв свой меховой плащ, нерешительно приблизилась к нему, а взгляд Конана блуждал вверх и вниз по ее изящному телу, проглядывавшему из-под прозрачных одежд. Он почувствовал, как бешено заколотилось его сердце, и поднялся навстречу. Вдруг у ворот он заметил Тогрула, усмехающиеся глаза которого сияли в свете свечей.

— Что тебе надо? — прорычал Конан.

— Хочу посмотреть на представление, киммериец, — со смехом сказал тот.

— Убирайся ко всем чертям! — заорал Конан. — Никакого представления не будет, пока ты не уберешь свою пучеглазую морду.

Девушка произнесла беспечным, высоким голосом:

— В самом деле! Я тебе хорошо заплатила. Шагай отсюда!

Когда разочарованный Тогрул пожал плечами и ушел, Конан сказал:

— А теперь, госпожа, вам придется научить меня кое-чему. Я умею убивать людей, но в таких сражениях мне еще не приходилось участвовать.

* * *

Полная луна уже спускалась по своему пути через небосклон, когда тихий звук нарушил сон Конана. Он приподнялся на одном локте, вслушиваясь в темноте. Слабый свет исходил от садящейся луны и серебряными стрелами проникал сквозь прутья решетки. Когда ленивое облако закрыло луну, все вокруг, казалось, окунулось в фиолетовую краску. Давящая тишина опустилась на землю, как будто Природа остановила свое дыхание и ждала. Рядом с Конаном пошевелилась спящая девушка.

Киммериец не понял, что разбудило его, но природный инстинкт его предупреждал о нависшей опасности. Он тихо нащупал одежду и оделся.

Где-то залаяла собака, потом другая. Вскоре все псы в округе зашлись в истошном лае. Негромко заржала лошадь, и затем Конан услышал ржание многих лошадей. Пронзительно кричали ослы, коровы мычали на пастбищах. Казалось, все животное царство кричало, предупреждая о надвигающейся беде.

Неожиданно земля содрогнулась. Приглушенный подземный звук перерос в угрожающий гул. Раскрылись трещины. Лавина камней ринулась вниз по склону горы, грохоча у отверстия пещеры.

Девушка проснулась, завизжала и бросилась к любовнику; но Конан, полностью одетый, припал к полу пещеры, его вытянутые руки были распростерты на камне. Земля раскачивалась и сотрясалась под ним. Он вспомнил легенды о гигантах под землей, которые рассказывал ему отец, и подумал, не кто-нибудь ли из них, разбушевавшись, вызвал эту катастрофу.

Грохот нарастал, и Конан крикнул дрожащей девушке, чтобы она не отходила. Из Колари доносились непрерывные вопли и пронзительные крики. Охваченные ужасом люди выскакивали из рушащихся домов. Позади Конана с оглушительным шумом осела часть свода пещеры, наполнив воздух гранитной пылью.

Конан, изрыгая проклятия, выламывал прутья решетки, когда земля под его ногами разошлась. Линия, похожая на черную молнию, зигзагами прошла по скале, в которую была вделана решетка ворот. Конан отчаянными рывками пытался расшатать их. Наконец нижняя петля поддалась. Резкий удар, и ворота повисли на одной петле.

— Беги! — заорал Конан, как только ему удалось приоткрыть выход.

Девушка протиснулась сквозь узкую щель и с криками скрылась в ночи, прижимая меха и прозрачные одеяния к обнаженной груди.

Следующим мощным рывком Конан выломал ворота и с силой швырнул их под гору. Земля дрожала и раскалывалась под ногами, и он покачиваясь шел к деревне, глядя на страшное опустошение.

Он видел разрушенные дома Колари, видел, как оставшиеся без крова жители беспомощно бегали вокруг, словно муравьи возле разрушенного муравейника.

* * *

— Конан! — донесся голос Тогрула. — Конан! Помоги мне!

Внизу, у подножия небольшой скалы, Конан увидел голову своего повелителя, торчащую из широкой расщелины. Земля разверзлась под гирканцем и поглотила его по самые плечи. Стиснутый скалами, Тогрул не мог выбраться без посторонней помощи.

— Вытащи меня! — взмолился он.

— С какой стати?

— Я заплачу золотом! Я дам тебе свободу! Только спаси меня!

— Свободу?! — Конан откинул голову и засмеялся — он не смеялся так вот уже десять лет, с тех пор как ваниры взяли его в плен. — У меня уже есть свобода. Оставайся здесь, скотина! Если земля проглотит тебя, тем лучше для тебя!

Конан повернулся и пошел прочь. Он шел к освещенной лунным светом группе деревьев на холмике вдали. У него не было ни еды, ни оружия, и он не знал, куда идет; но он знал наверняка, что на юге теплее. Позади неистовый крик Тогрула сменился леденящим пронзительным воплем, когда с последним толчком трещина сдавила его еще сильнее.

Конан не видел никого, ни живых, ни мертвых. Спустя какое-то время он заметил на своем пути гирканского воина, который растянулся под упавшим деревом, переломившим ему позвоночник. Конан опустился на колени и снял с погибшего все, что могло ему пригодиться: обувь, кремень и огниво, нож, меховую куртку и мешочек с монетами. Он взял также, хотя и не без сомнения, лук и колчан со стрелами, потому что они редко использовались киммерийцами, да и Конан никогда не учился стрелять из лука.

— В багровых глубинах Преисподней тебе не понадобятся эти вещи, гирканец, — с веселой усмешкой произнес он, — а мне они могут пригодиться, прежде чем я присоединюсь к тебе.

С этими словами он надел снаряжение убитого и тронулся в путь.

Когда первый робкий луч рассвета сверкнул на востоке, Конан ускорил шаг. Он шел на юг.

 IV. Ведьма

К югу простиралась равнина, придавленная свинцовым небом. То тут, то там ветры сдули снег, обнажив черную землю.

Ноги уже плохо слушались Конана; он остановился, посмотрел на пройденный путь и прислушался. Издалека раздавалась жуткая волчья песня. Волки все еще преследовали его. Он нахмурился, стиснул зубы и плотнее укутался в куртку из медвежьих шкур. Если бы только ему удалось найти хоть что-нибудь на этой открытой, совершенно ровной земле, чтобы можно было прислониться спиной, он мог бы достойно встретить стаю с ножом в руке.

Киммериец упрямо шел вперед, но он едва различал окружающее в неясной, неподвижной дымке с каким-то странным металлическим оттенком. Однако Конан продвигался все дальше. Острые глаза варвара искали убежище, которое защитило бы его от голодных зверей. Наконец он нашел то, что искал. Это был всего лишь небольшой выступ, морщина на челе земли, но сверху на нем были навалены валуны. На гребне Конан надеялся отразить нападение. Здесь звери могли бросаться на него лишь по одному или, в худшем случае, по двое.

Он начал взбираться на груду камней, и его сандалии скользили по льду. Холодный ветер рвал одежду Конана, словно желая сбросить его, но он продолжал карабкаться. Наконец он остановился, чтобы перевести дыхание. Обернувшись, Конан увидел силуэты десятка тощих, черных волков. Глаза хищников горели в темноте, словно раскаленные угли. Серый свет уже померк в облачном небе.

Чувствуя, что добыча уходит, стая зарычала. За мгновение до того, как большинство волков достигло подножия каменистого выступа, Конан нашел плоскую плиту, выступавшую с одной стороны холма. Абсолютно правильной формы, она как будто была высечена ремесленником забытой цивилизации и оставлена здесь в память об этих людях, но Конан не обратил на это внимания. Плита являлась для него всего лишь защитой со спины.

Воя и рыча, волки заполнили проход между валунами. Прокладывая себе путь по крутому склону, они боролись за каждую точку опоры. Один волк высоко подпрыгнул, стараясь достать клыками ногу киммерийца, но нож Конана рассек морду зверя. С визгом волк свалился вниз, дав своей жертве недолгую передышку.

Пытаясь найти более надежное укрытие от хищников, Конан начал осторожно двигаться вдоль плиты и нащупал узкий проход в скалах. Он сразу понял, что проход достаточно широк, чтобы попытаться проскользнуть в черное отверстие. Конан знал, что, оказавшись в этой спасительной, пусть даже узкой расщелине, он получит неоспоримое преимущество перед своими преследователями.

Гибкий, как пантера, Конан протиснулся в промежуток между камнями, но куртка, зацепившись за острый край скалы, упала вниз. Конан видел через щель, как волки набросились на медвежью шкуру и разодрали ее в клочья.

По какой-то непонятной причине волки даже не пытались проникнуть в расщелину. Они выли и набрасывались на плиту, но боялись лезть в таинственный ход среди камней.

Обернувшись, Конан увидел, что находится в гораздо большем помещении, чем ожидал. Это была квадратная пещера с выложенным камнями полом. Правильность формы пола и каменных стен насторожила молодого варвара. Здесь явно чувствовалась рука разумного существа — человека или кого-то другого. Он ощупью пошел вдоль гладкой стены, наткнулся на ровно вытесанные ступеньки, уходящие в еще более густую тьму, и спустился по лестнице.

Там, внизу, пол был завален осколками камней, истлевшей тканью вперемешку с чем-то твердым. Конан набрал пригоршню мусора и, желая поджечь его, полез в свой мешочек за кремнем и огнивом, которые он взял у мертвого гирканца. Вскоре загорелся небольшой костер. Мусор занимался быстро.

В этом слабом оранжевом свете Конан увидел, что стены пещеры были украшены отполированными каменными изваяниями каких-то странных форм. Пол был завален черепами и костями - останками по крайней мере нескольких десятков человек. Кости были чистые и сухие, мясо на них уже давно превратилось в пыль.

Пройдя дальше во тьму, Конан увидел огромный трон, высеченный из цельного камня, похожего на мрамор или алебастр. На этом почетном месте восседал скелет воина огромного роста. Он был облачен в медные доспехи странной формы, которые за много лет совсем позеленели. Конан подумал, что человек, чьи останки он видел, был в два раза выше его. Возможно, он был представителем какой-то давно забытой расы.

Освещая себе путь грубым факелом, сделанным из кости, завернутой в лохмотья, Конан приблизился к вооруженной фигуре. Казалось, что череп, проступавший в тени массивного шлема, застыл в беззвучном крике. На расставленных коленях скелета лежал огромный меч. Кожаные ножны до того истлели, что сквозь них просвечивал металл. На рукояти из окислившейся бронзы были расположены искусно отлитые таинственные фигурки.

Конан поднял меч. От его прикосновения ножны обратились в пыль и тонкие кусочки бронзы с приглушенным звоном упали на пол. Теперь клинок был виден целиком. Это был кусок ровного железа в пятнах ржавчины, но ржавчина не настолько въелась в него, чтобы ослабить его крепость. Конан попробовал кромку. Она была острой.

Болезненные воспоминания заволокли глаза Конана. Изучая прекрасный клинок и искусную работу рукояти, он снова явственно видел, как создавался великий меч, шедевр его отца. Стряхнув воспоминания, Конан взвесил в руке старинное оружие. Меч был тяжел, но словно сделан именно по его руке. Он поднял его над головой и почувствовал, как мускулы наливаются силой и сердце начинает биться быстрее от гордости обладания могучим оружием. Воин, имеющий такой меч, может удостоиться самой высокой участи. С ним даже раб-варвар, гладиатор, обреченный на смерть, может прорубить себе путь к почетному месту среди правителей земли.

Вдохновленный мечтами, рожденными в душе варвара видом изумительного оружия, Конан, шутя, с дикой силой рассек воздух. Когда острый меч разрубил спертый воздух мертвой пещеры, варвар испустил леденящий душу боевой клич киммерийцев. Громкий и ясный, крик облетел камеру, тревожа древние тени и многолетнюю пыль. В экстазе молодой варвар не думал о том, что этот вызов, брошенный в таком месте, может оживить мысли и чувства, спавшие там веками среди костей тех, кому они принадлежали.

Неожиданно Конан услышал ответный боевой клич. Казалось, что он был принесен ветром издалека. Но ветра не было. Конан остановился с все еще поднятым мечом. Может, это воют волки? Снова раздался исступленный крик. Теперь он был так близко, что чуть не оглушил Конана. Он обернулся, и его волосы встали дыбом, а кровь заледенела в жилах. Мертвец ожил.

* * *

Скелет медленно поднялся с мраморного трона. Его глубокие глазницы горели теперь дьявольским огнем и свирепо смотрели на киммерийского юношу. Кости стучали одна о другую, словно бьющиеся в ураган ветки. Жутко оскаленный череп приближался. Конан, пронзенный ужасом, застыл с поднятой рукой.

Внезапно костлявая рука попыталась выхватить меч из рук Конана. Онемев от страха, Конан попятился назад. И теперь только его неровное дыхание и стук костей о каменный пол нарушали тишину камеры.

Мертвец загнал Конана в угол. Да, Конан был гладиатором, готовым вступить в битву со зверем и человеком, презирающим боль и смертного врага, но он все же был варваром и, как всякий варвар, боялся всех вышедших из могилы ужасных существ, населяющих темный мир и глубины Преисподней. Небольшой факел почти догорел. Конан стоял, парализованный страхом. В этот момент завыл волк.

Знакомый звук побудил Конана к действию. Его страх растаял, словно снег весной. Резким ударом меча он отсек протянутую к нему костлявую руку и обернулся, тщетно ища в неверном свете ступеньки, по которым он спустился. В это время скелет в шлеме начал продвигаться вперед. Конан защищался ловкими, сильными ударами. Наконец он нащупал узкие ступеньки и, поднявшись на одну из них, вонзил свое оружие сквозь ржавые доспехи и пустую грудную клетку туда, где должно было бы биться сердце.

Раздался тихий вздох, словно зашелестела под осенним ветром осока, и скелет остановился на первой ступеньке. Гигантская фигура пошатнулась, сделала два неверных шага по направлению к трону и рухнула кучей костей и пыли. Шлем зазвенел о каменный пол, словно надтреснутый колокол. Факел Конана вспыхнул и погас.

Несколько минут Конан всматривался в темноту. Он не мог поверить, что его сверхъестественный противник был действительно мертв и что огромный меч принадлежал теперь ему. Затем он повернулся и, держа наготове свое оружие, поднялся по ступенькам.

Наконец Конан выбрался на лунный свет и обнаружил, что волки все еще ждут. С воем они бросились к нему, их слюнявые языки свисали из клыкастых пастей. С легкой улыбкой Конан занял позицию на выступе и поднял длинный клинок над головой. Когда первый зверь бросился на него, он повернулся и ударил его мечом. Застигнутый сталью в прыжке, волк перекувырнулся в воздухе и упал на камни.

Не успел киммериец поднять свой меч, чтобы нанести новый удар, как второй волк с раскрытой пастью прыгнул на него. В белом свете луны киммериец направил острие клинка в открытую пасть и глубоко вонзил его в глотку зверя. Лапы волка беспомощно заскребли по круглому камню, он тщетно пытался освободиться от вошедшего в него меча.

В это мгновение третий волк бросился на Конана сбоку и схватил его за ногу. Стесненный вцепившимся зверем, Конан отшвырнул пронзенного мечом волка, одновременно поймав ножом морду своего нового противника. Зверь с визгом отступил, затем снова напал. Но Конан уже высвободил свой меч и раскроил ему череп.

Волки больше не решались нападать. Они заскулили, с поджатыми хвостами затрусили прочь и исчезли в стелющемся тумане.

* * *

Конан провел долгую и изнурительную ночь, спрятавшись среди валунов на возвышенности. Он избежал двух опасностей: нападения голодных зверей и ходячего мертвеца из пещеры. На рассвете, ободрав трех мертвых волков и связав шкуры вместе, он сделал себе грубую накидку, чтобы защититься от холода. Затем поджарил немного мяса на маленьком костре и с жадностью съел его. Остальное завернул в шкуру, ободранную с волчьей ноги.

Конан повесил меч за спину, используя для этого пояс, снятый с мертвого воина, и закрепил веревкой из волчьих сухожилий. Вооруженный, с запасом провизии, он спустился с холма и, взглянув на бледное солнце, направился на юг.

Через три дня тундра отступила перед мягко очерченными холмами, покрытыми густым лесом. Земля под ногами Конана стала мягкой от таяния снега. Чистая вода ручейками бежала по прогалинам, а вдалеке ленивый столб дыма поднимался навстречу облакам.

Конан направился туда и добрался до чистенького каменного домика, крытого дерном, который примостился на склоне холма. Вокруг дома под всевозможными углами торчали покрытые странной резьбой шесты, словно шаткий частокол. Несколько грубо обработанных камней у дома по форме напоминали человеческие головы, которые гримасничали или кричали что-то беззаботному ветру. Инстинкт варвара безошибочно подсказывал Конану, что он опять столкнулся с чем-то сверхъестественным. Он чувствовал, что от этих загадочных кольев и камней исходит злая сила.

Дверь дома была слегка приоткрыта. Конан приблизился к ней, двигаясь с осторожностью леопарда, подкрадывающегося к своей добыче. Внезапно он в изумлении остановился. Его внимание привлекла прикованная цепью к тяжелому камню скрюченная, в изодранных мехах фигура — полуголый человек, приземистый, кривоногий, смотрел на незнакомца страдающими глазами раненого животного. Беззвучно и неподвижно, словно камень, к которому он был прикован, маленький человечек впился узкими черными глазами в молодого киммерийца.

Неожиданно чистый, как колокольчик, голос прервал бесстрастное созерцание Конана.

— Огонь разгорелся жарко, — голос был мягкий и приглашающий.

Киммериец поднял глаза и увидел на фоне очага силуэт женщины. Ее соблазнительное тело таило одновременно зловещую и зовущую силу, а томные улыбающиеся глаза, скользнувшие по мощной фигуре киммерийца, излучали нежность и желание.

— Не хочешь ли погреться у меня?

Ее обрамленное длинными черными волосами лицо уже покинуло первое цветение молодости, но в нем была неотразимая, неподвластная времени красота.

Конан, инстинктивно чувствовавший присутствие зла, помедлил мгновение, пока женщина, таинственно улыбаясь, не вошла в дом, чтобы подбросить в огонь тамарисковых щепок. Но приветливый голос и сияние лица женщины при свете огня заставили Конана нагнуться у низкой притолоки и последовать за ней.

Огонь разгорелся, в его красном свете Конан изучал комнату. Каменные стены и пол были покрыты необыкновенно мягкими шкурами неизвестных киммерийцу животных. На двух столбах, которые поддерживали дерновую крышу, были укреплены странные черепа: медведя с огромными клыками, саблезубой кошки и однорогого животного невероятных размеров.

Женщина поставила к огню низкий столик, на котором лежали буханка ячменного хлеба, головка овечьего сыра, а также горшочек сушеных фруктов и кувшин свежего молока. Затем она кивнула Конану. Он благодарно принял ее приглашение. Подняв глаза, Конан увидел, что женщина изучает его, прислонившись к ближайшему от него столбу. Ее полные губы округлились от удивления.

— Ты пришел с севера, — сказала она грудным голосом.

Конан ощутил неловкость и опустил глаза. Его рука потянулась к мечу, лежавшему подле него.

— Я киммериец, — ответил он.

Женщина, заметив робкий взгляд юноши, его смущение, резко засмеялась:

— Ты раб! Думаешь, я не могу определить раба по его глазам? Раб-варвар!

Наступила неловкая тишина. Затем свободным волнообразным движением женщина отбросила назад свои длинные волосы и с чувственной грацией прошла по комнате. Что-то было не то с ее тенью, то есть она лежала не совсем там, где должна бы, и это обеспокоило молодого варвара.

— Куда ты направляешься, киммериец? — спросила она.

Конан пожал плечами:

— На юг.

— Почему? — настаивала она, улыбаясь, но в ее лице проскользнуло что-то жестокое.

Конан быстро взглянул на нее:

— Говорят, что там тепло и что там не задают вопросов чужакам. Кроме того, там есть золото, которое может добыть мужчина, умеющий владеть мечом.

Женщина наклонилась к огню и бросила порошок на горячие угли. Неожиданно языки пламени взмыли вверх и снова упали. Она, приоткрыв рот, какое-то время смотрела на вздымавшееся пламя и потом сказала:

— Золото, женщины, воровство — это цивилизация! Что такой дикарь, как ты, знает о цивилизации? Но это не важно. Вскоре твоя спина будет прибита гвоздями к дереву.

Женщина протянула Конану кубок вина. Чувственность сквозила в ее взгляде, пышная грудь вздымалась и опускалась под мягкими одеждами в такт учащенному дыханию. Странный огонь загорелся в глубине ее черных глаз. Она с все возрастающим волнением гладила свои бедра, а на ее крепких блестящих руках играли отблески пламени очага.

Остро ощущая желание женщины, Конан заглянул в свой кубок. Поверхность жидкости сверкала, словно начищенное серебро. Он сделал большой глоток темного вина и почувствовал, как страсть овладевает им. Но он не доверял женщине и не мог объяснить этого чувства. Было нечто странное в ней и в доме, в котором она жила. Он заметил, что ее улыбка, лишенная внутреннего тепла, застыла холодной маской, а глаза на какое-то мгновение потеряли все человеческое.

— Я знала, что ты придешь... — Она говорила свистящим шепотом, и ее сверкающие в свете огня глаза были прикованы к нему. — С севера, говорили они... человек огромной силы. Завоеватель, покоритель королей, который однажды добудет себе трон и сможет удержать его, когда придут кровавые тени войны и предательства. Тот, кто раздавит змей земли своими сандалиями...

— Змей... Ты сказала змей? — Голос Конана был резок, а глаза были прикованы к ее лицу.

Она выдержала его взгляд.

— Что ты ищешь на юге, варвар? Говори правду.

— Знамя... на щите, может быть, или на знамени. Там были две змеи, лицом к лицу; но они, тем не менее, одно целое, их хвосты соединены, — Конан, вспоминая, сжал кулаки.

— Держащие черное солнце с эбеновыми лучами, — добавила женщина, кивая.

— Ты знаешь, о чем я говорю?

Конан вскочил и схватил ее за руку. Она выскользнула, но ее тень не сразу последовала за ней.

— Я знаю. Но это чего-то стоит, варвар.

— Назови цену! — прорычал киммериец.

Улыбка заиграла на ее полных губах, руки широко раскрылись, и она пошла к нему. Кровь закипела у Конана, когда он заключил ее в свои объятия и почувствовал, как ее грудь и бедра прижимаются к нему. В волнении женщина неловко срывала свои и его одежды. Все мысли Конана о сопротивлении улетучились, он полностью отдался экстазу страсти.

Их обнаженные тела блестели в свете очага. Она обвивалась вокруг него, обжигая Конана дыханием страсти. Конан был охвачен столь пылким желанием, что оно граничило с болью. Все мысли улетучились. Он чувствовал, что ее пальцы впиваются в спину и гладят его непослушные волосы, но он был полностью поглощен своей страстью. Когда страсть приблизилась к апогею, женщина издала слабый стон и проговорила звериным шепотом:

— В Шадизаре, в Заморе, в центре мира ты найдешь то, что ищешь. Глупец ты будешь, если пойдешь... Только глупцы ищут свою собственную смерть...

Затем, сотрясаясь в неистовой пляске, они насладились друг другом.

Через мгновение что-то заставило Конана открыть глаза, и ужас сменил его недавнее возбуждение.

— Кром!.. — чуть слышно прошептал он.

Он все еще держал женщину в своих объятиях, но теперь он с ужасом увидел, что ее белые зубы удлинились и стали подобны волчьим клыкам, губы и грудь посинели, а пальцы, стиснувшие его плечи, превратились в когти какой-то ужасной хищной птицы. Темный дым струйкой поднимался из ее ноздрей, а язык стал раздвоенным, как у змеи.

Объятия любви оказались когтями неминуемой смерти. Конан попытался освободиться от ужасного существа, которое, словно гигантская змея, обвило его железным кольцом. Когда чудовище подняло веки, на него посмотрели узкие дьявольские зрачки, и он понял, что вся его сила не сможет избавить его от страшной участи.

Тогда Конан вспомнил то, чему научил его Улдин, когда он был гладиатором. Дьявольская женщина все сильнее сжимала его, но Конан не сопротивлялся. Внезапно он изогнулся, покатился с ней к огню и прижал ее чешуйчатую спину к пылающим углям. Ее длинные волосы, извивающиеся словно живые змеи, зашипели и вспыхнули.

Пронзительно крича, чудовище старалось вырваться из пляшущих языков пламени. Потом оно съежилось и почернело, а струя разноцветного пламени рассыпалась дождем искр. Из сожженного дотла тела поднялся и закружился по комнате невесомый огненный шар, на мгновение озарив шкуры и черепа животных. Дверь, как бы под давлением невидимой руки, отворилась, и огненный шар укатился прочь в темноту. Уменьшающаяся огненная точка, как падающая звезда, быстро исчезала вдалеке. Вместе с ней затухал и протяжный крик агонии.

Обливаясь холодным потом, ослабевший от недавнего напряжения молодой киммериец рухнул на колени и начал ощупью искать свою одежду.

— Кром! — воскликнул он и крепко выругался.

Ночной ветер, ворвавшись в комнату через открытую дверь, развеял запах паленой кожи. Огонь в очаге погас, но угли все еще тлели.

Когда Конан поднялся, чтобы закрыть двери и защититься от холодного ветра и злых сил, которые кишат в ночи, его взгляд упал на съежившееся существо, в встревоженных глазах которого отражался красный свет пламени. Измученный ведьмой, Конан совсем забыл о несчастном создании, загадочно смотревшем на него.

— Еды! — простонал узник. — Я умираю от голода, варвар! Я уже много дней ничего не ел.

— Кто тебе сказал, что ты ее сейчас получишь? — нахмурился Конан. — Что ты здесь делаешь?

— Я обед для волков, любимцев ведьмы. Она околдовала меня и привязала здесь. Оставь мне хоть немного еды, чтобы, когда придут волки, у меня были силы умереть сражаясь, как подобает мужчине.

— Кто ты? — спросил Конан.

Маленький человечек поднялся и с достоинством, которое так не вязалось с его жалким положением и лохмотьями, посмотрел на Конана:

— Я Саботай, гирканец из рода Керлайт. В былые дни стрелок из лука, убийца и вор.

Конан оглядел гирканца. Он был маленького роста, тощий, как хорек, но весь его внешний облик: посадка головы, разворот плеч — выдавали не только хитрость и коварство, но и вызывающую храбрость и даже благородство. Конан с удовольствием отметил про себя, что этот человек, которому ничего не стоит солгать в лицо, похоже, никогда не ударит тебя в спину.

Черные глазки смотрели на киммерийца с надеждой. Конан зашел в дом, нашел там ключи и при свете луны снял с узника кандалы. Маленький человечек, криво усмехаясь, неровной походкой направился к открытой двери, потирая свои затекшие члены.

Конан махнул ему, приглашая войти.

— Ешь и пей, — пробурчал он.

Пока Саботай раздирал зубами остатки ужина и с жадностью пил вино, киммериец бродил вокруг дома, собирая вещи, которые могут ему пригодиться, или те, которые просто нравились ему: серебряный широкий пояс, ножны для его меча, бриллиантовые браслеты, причудливые подвески и одежду из тяжелого меха с капюшоном взамен невыделанных волчьих шкур, которые уже начали подгнивать.

День только занимался, бескрайняя голая равнина была чуть освещена, когда Конан распахнул дверь, чтобы посмотреть на рассвет. Серебряный свет переливался на тонком покрывале свежевыпавшего снега. Этот снег вскоре растает под лучами солнца, но пока он закутывал землю в розоватую королевскую мантию. Молодой варвар глубоко вдохнул чистый воздух; ему не терпелось уйти из этого ужасного колдовского места. Он обернулся к Саботаю, который сидел, обняв колени, около догорающего костра.

— Теперь ты свободен. Куда пойдешь? — спросил Конан.

— В Замору, — ответил гирканец, осклабившись. — Столица Шадизар — это город воров, а воровство — моя работа.

— Ты говорил мне, что был воином, — сказал Конан, внимательно изучая гирканца.

— Я из рода военачальников. Ну а поскольку сущность войны в хитрости, я и преуспел в искусстве воровства. — Черные глаза Саботая засверкали. Он посмотрел на Конана с кривой усмешкой.

— Говорят, нездоровая профессия.

— А что ты делаешь, киммериец?

— Я убиваю людей.

Саботай звонко рассмеялся.

— Более жизнерадостно, чем воровство, уж точно! И с более определенным будущим. Воры редко попадаются, а уж если их поймают, то всего лишь избивают. Убийц же распинают.

— Тогда почему же ты был привязан здесь для волков?

— Откуда мне было знать, что я краду у ведьмы! Она колдовством заманила меня в свои сети, как, впрочем, и тебя. Теперь, благодаря тебе, мне не нужно красть.

Конан нетерпеливо стоял у двери, пока Саботай рылся в ведьминых вещах. Он выбросил из сундука меховую одежду, взял лук и колчан со стрелами и привязал к поясу кривой меч в ножнах. Конан с одобрением посмотрел, когда гирканец сгреб оставшуюся еду в мешок и перекинул его через плечо.

Они вместе покинули дом. Перед ними лежали бесконечные холмы, залитые лучами восходящего солнца.

— Я тоже иду в Замору, — коротко сказал Конан.

— Не пойти ли нам тогда вместе? — предложил Саботай. — Хорошо иметь за спиной друга, когда попадешь в переделку.

Конан посмотрел на маленького человечка и пожал плечами:

— Ты знаешь туда дорогу?

Саботай кивнул. Конан взвалил на плечо мешок.

— Тогда пойдем.

 V. Жрица

Дорога в Замору, в город Шадизар, была долгой и утомительной. Над путешественниками раскинулась безбрежная ярко-голубая и безоблачная небесная ширь. К ночи небосвод покрывался черным бархатом, по которому щедрые боги пригоршнями разбрасывали бриллианты.

Они шли по пустынной дороге, змеей извивавшейся по ровной степи и по склонам невысоких холмов. Здесь обнаженная черная почва щеголяла жалким убранством чахлых трав, словно какая-нибудь смуглая проститутка не первой молодости. Карликовая растительность скрадывала вечное однообразие степи. Размеренным шагом шли Конан и Саботай по этой пустынной земле, отмеривая милю за милей; маленький человечек частенько припускал проворной рысью, чтобы не отстать от громадного киммерийца. Иногда они принимались бежать. Конан бежал огромными прыжками, а Саботай семенил рядом.

Однажды, во время привала, Конан сказал:

— У тебя сильные ноги для такого коротышки, а легкие — как кузнечные мехи.

Саботай усмехнулся:

— Чтобы быть хорошим вором, нужно уметь убегать.

Через четырнадцать дней пути степь сменилась лесом. Высокие деревья окружали озера и пруды, вырытые ледниками тысячи лет назад. Они подошли к небольшому обрыву и спустились на берег реки Незвайи. Русло вело на юг, а потом поворачивало на восток, к границе Заморы, и путники пошли вдоль берега.

Когда продукты, захваченные из дома ведьмы, кончились, им пришлось часть каждого дня тратить на поиски пищи. Конан ловил рыбу в реке подобием копья, изготовленным из небольшого деревца, а Саботай рыскал по лесу со стрелами наготове. Один раз он принес зайца, в другой — барсука. Бывали дни, когда они ложились спать голодными.

Через некоторое время лес поредел, и деревья оставались только по берегам Незвайи. Перед ними открылись широкие луга, расцвеченные желтыми, алыми и васильковыми цветами ранней весны. Залитые солнечными лучами улыбающиеся небеса объявили о неоспоримом уходе зимних холодов.

Когда стрела Саботая поразила дикого осла, товарищи весь день коптили мясо и теперь могли несколько дней идти без остановок. Пока они отдыхали у потрескивающего костра, над которым висели поджаривающиеся куски мяса, Конан отбросил свою обычную молчаливость, чтобы побольше узнать о своем попутчике и его народе.

— В каких богов верят твои сородичи? — спросил он.

Гирканец пожал плечами.

— Я молюсь Четырем Ветрам, которые управляют землей. Ветры небес приносят снег, дождь, запах животных, на которых мы охотимся, и шум приближающихся врагов. Скажи, киммериец, а каким богам молится твой народ?

— Крому, Отцу звезд, повелителю богов и людей, — угрюмо ответил Конан, потому что не особенно любил размышлять о таких вещах. — Но люди из моего племени редко молятся ему, а я — никогда. Кром вдалеке — на небесах, он равнодушен к нуждам и молитвам смертных.

— А этот твой бог воздает наказание за грехи?

Конан фыркнул:

— Его не волнуют грехи ничтожных людишек.

— А что толку в боге, который не обращает внимания на молящихся ему и не наказывает за грехи?

— Когда я дойду до конца длинной дороги, ведущей к великому трону Крома, он задаст мне один вопрос: разгадал ли я тайну своей жизни? И если я не смогу ответить, он отправит меня бродить в пустоте небес бездомным духом. Потому что Кром строг, силен и вечен.

Саботай нетерпеливо перебил:

— Мои боги охраняют человека. Они помогают ему в час нужды.

Конан вспылил:

— Кром хозяин твоих Четырех Ветров, — огрызнулся он, больше для собственной уверенности. — Он правит ими, как человек правит лошадьми, запряженными в колесницу.

Маленький человечек пожал плечами. Он слишком устал, а может быть, был слишком мудр, чтобы приводить бесполезные доводы.

* * *

Несколькими днями позже, когда звезды зажглись в темном небе, Конан и Саботай подошли к границе Заморы. В этой стране удивительных тайн, хитрых соглядатаев, непонятных философов, развратных королей и женщин с огромными глазами каждый странник надеялся найти то, о чем мечтал: Конан — смысл переплетенных змей, поддерживающих черное солнце, а Саботай — богатство, которое, как он надеялся, ждало его здесь.

— Замора! — вздохнул Саботай, усиленно жестикулируя. — К югу лежит Замора. Страна на западе — Бритуния, а если пройти вдоль реки несколько лье на восток, то попадешь в Туран... Через Замору проходят все караваны на свете: товары сплавляют по рекам в дальние королевства — роскошные ковры из Иранистана, ароматные фрукты из Турана, знаменитый жемчуг из Косалы, драгоценные камни из рудников Вендии и крепкие вина из Шема.

— Ах, мой дикий дружочек, — обратился он к Конану, — это цивилизация — древняя, безнравственная, пропитанная прекраснейшими грешками. Пробовал ли ты удовольствия цивилизации, Конан из Киммерии, видел ли ты величественные башни и изобильные базары?

— Нет еще, — коротко ответил Конан. — Пойдем вон в тот приграничный город, пока ночь не наступила, и не будем тратить время на разговоры.

— Риторика, как мне кажется, чужда жителям Киммерии, — со вздохом сказал Саботай.

* * *

Приграничный город состоял из небольшого числа каменных домов под соломенными крышами, окруженных стеной в два человеческих роста. С внешней стороны стены располагались хлева, свинарники и загоны, вмещающие множество домашнего скота.

Двое одетых в кольчуги охранников у ворот были слишком поглощены игрой в кости и даже не подняли головы, когда путники проходили мимо.

Хотя улицы были всего-навсего зловонными и грязными переулками, на юного варвара они, казалось, произвели гораздо большее впечатление, чем кривые дорожки его родной деревни или даже главные улицы северных городов. Центральная площадь Яздира была вымощена каменными плитками, а вокруг нее располагалось несколько больших зданий. Конан глазел, разинув рот, а Саботай показывал ему храм, казармы, здание суда, постоялый двор и большие дома, которые, по его мнению, были особняками местных богачей.

На площади торговцы двадцати национальностей продавали редкие товары. Некоторые уже прекратили торговлю, чтобы закрыть свои палатки на ночь, другие еще кричали во все горло, зазывая покупателей. Конан купил круглую буханку хлеба и колбасу и сжевал все это, прогуливаясь по рядам и лицезрея ослепительное собрание оружия, одежды, драгоценностей, рабов и великого множества таких простых товаров, как крестьянские инструменты и кухонные горшки.

Куда бы ни взглянул Конан, везде он видел нечто необыкновенное: расфуфыренных шутов с дрессированными обезьянками и танцующими медведями; раскрашенных куртизанок, и мужчин и женщин; акробатов с косыми глазами из какой-то неведомой восточной страны; книготорговцев, уверявших, что их рукописи содержат мудрость веков. Колдуны в деревянных будках за плату показывали чудеса. Важные астрологи предлагали гороскопы и предсказывали будущее. Тучные торговцы выставляли напоказ великолепные шерстяные ковры, блестящие ткани и подносы с кольцами и браслетами, в то время как безобразные нищие тыкали деревянные чашки под нос путешественникам, а голодные мальчишки дурачились в притворном веселье, рассчитывая на вознаграждение.

Завороженные, Конан и его спутник бесцельно бродили среди сарайчиков и клеток, в которых располагались странные животные: яки, верблюды, снежный барс. Они проследовали на улицу, где с музыкальным звоном кузнец ковал изделия из меди, латуни, серебра и железа. За углом они увидели работников, выделывавших кожу и предлагавших на выбор туфли, сапоги, пояса, ножны, седла, сбрую и обитые кожей сундуки.

Время от времени Конан останавливался то у одной, то у другой палатки, чтобы спросить о том, известно ли им что-нибудь о символе — две переплетенных змеи с обращенными друг к другу головами и с черным солнцем между ними?

Иногда торговец просто не понимал гирканского языка, ведь киммериец еще не выучил язык Заморы. Иногда же ответ был достаточно уклончив: «Нет, молодой господин, я не знаю. Но у меня есть кубки из настоящего шемского стекла, сделанного из чистого песка реки Силк...», или же описывал какие-нибудь другие товары, которые всегда есть у купцов на продажу.

Они шли дальше — от пограничного города яздиров к центральным городам Заморы. Конан и Саботай продолжали свой путь пешком почти без остановок. Они шли, потом час бежали, а затем опять шли, но и такой способ передвижения казался варвару недостаточно быстрым. На своих длинных ногах он мог запросто оставить своего кривоногого попутчика далеко позади. Тем более что маленький человечек постоянно брюзжал, недовольный тем, что им приходится идти пешком, как простым крестьянам, вместо того чтобы ехать на лошади, как и подобает достойному гирканскому воину. Всякий раз, когда они проходили мимо лошадей, пасущихся на поле, Саботай предлагал стащить пару, но Конан, никогда не ездивший верхом, эту затею отвергал.

Наконец путешественники добрались до столицы — Шадизара, города воров и прибежища мошенников. Здесь, в относительной безопасности, обитали все преступники западного мира, даже сбежавшие рабы, ссыльные и люди, за головы которых была назначена плата, потому что здесь можно было спрятаться.

Конан очутился в самом центре пестрой толпы. Вокруг него теснились купцы в богатых мантиях, ремесленники продавали с лотков медные украшения, драгоценные камни и оружие; бородатые крестьяне в простой домотканой одежде направляли к рынку повозки, груженные мешками пшеницы и ячменя, коровьими тушами и связанными хрюкающими свиньями. Здесь были и надменные солдаты, и крутобедрые проститутки, и нищие, и горбуны, и жрецы. Он видел приземистых шемитов с курчавыми бородами, тощих зуагиров с покрытыми головами, бритунийцев в юбочках, коринфийцев в ботинках и туранцев в тюрбанах.

Конан был поражен. Шадизар во столько раз превосходил Яздир по размерам и великолепию, во сколько Яздир превосходил города, в которых Конану приходилось выступать как гладиатору. Никогда прежде он не видел такой массы людей. Киммерийцу казалось, что здесь были собраны представители самых разных народов всей Земли. Никогда он не видел ничего равного широким городским бульварам, храмам с колоннами, увенчанным куполами дворцам и особнякам, а также пышным садам, окруженным стенами. Он поразился тому, что столь многие люди могут жить так тесно и не грабить, и не убивать друг друга, как это делают дикие звери.

Не все районы города были такими блистательными, как кварталы знати и богачей, с их мраморными колоннами, множеством садов и парков. На окраинах он обнаружил кривые улочки, кишащие страшными старухами и жуликами, размалеванными детьми-уродами на продажу, нищими и больными. Здесь можно было купить тело человека или по крайней мере взять его в аренду. Здесь можно было купить любые, даже самые низменные удовольствия.

На этих задворках к тому же притаилась насильственная и внезапная смерть. Однажды, когда Конан и Саботай пробирались через толпу, вдруг истошно закричала женщина. Люди воровато, с проклятиями заспешили прочь. Мгновенно двое мужчин остались в одиночестве на узкой улочке, и руки их легли на рукояти мечей. У их ног корчился человек, стискивая рану на животе, из которой сквозь его пальцы ровной струей текла кровь.

— Что... — начал было Конан.

— Не спрашивай, — прошептал Саботай. — Идем отсюда, пока не появилась стража.

Конан только пожал плечами, когда гирканец повел его прочь темными закоулками.

* * *

Узкий проход вывел их на широкий мощеный бульвар, вдоль которого расположились роскошные магазины и внушительных размеров деревья. Какая-то процессия двигалась по бульвару, занимая всю середину, и оба странника остановились поглядеть.

Шествие возглавляла группа девушек и молодых женщин. Некоторые из них — почти еще дети. Они танцевали и пели, подчиняясь ритму бесчисленного множества тамбуринов. Все они были облачены в грязные белые одежды, венки из увядших цветов увенчивали их головы с растрепанными волосами. За ними маршировали шеренги юношей, отбивавших такт на барабанах; гулкие звуки сливались с какофонией тарелок, лир и печальных флейт.

У всех был неподвижный, остекленевший взгляд, а сами они, как лунатики, казалось, не осознавали, что с ними происходит. Среди них вышагивал человек с выбритой макушкой в широкой рясе. Он нес бронзовый горшочек, в котором курился фимиам, наполнявший воздух одурманивающей сладостью.

От тошнотворно-сладкого аромата Конан поморщился. Такая непривычная музыка резала его слух, а странное поведение марширующих насторожило его. Своим острым звериным чутьем он ощутил присутствие здесь какой-то дьявольщины.

Звуки нескладной музыки нарастали, так как оркестр обнаженных юношей подходил ближе. Шею или плечи каждого обвивала змея, у некоторых змеи толстыми кольцами вились вокруг рук. Они проходили мимо, и каждый из них шел отдельно от товарищей, как будто они шествовали по земле разных миров. Солнечные лучи вспыхивали на гладких чешуйках серых или коричневых, черных или алмазных, испещренных крапинками или украшенных узором ярких колец змеиных тел.

— А эти гады ядовиты? — спросил Конан своего товарища.

— Некоторые ядовиты. Вон та коричневая точно ядовита. Если я не ошибаюсь — это смертоносная кобра из Вендии. А вот эти здоровенные зверюги, те, что толще твоей руки, прибыли из тропических джунглей, это много лун пути на юг. У них нет яда, но если их вспугнуть или раздразнить, они могут свиться кольцами вокруг шеи человека и задушить его насмерть.

— Ух! — выдохнул Конан. Змеи вызвали у него отвращение, они смутно напомнили ему картину разрушения его дома в Киммерии. Нахмурившись, он повернулся к Саботаю, чтобы поговорить с ним, но тот был уже поглощен созерцанием юной девушки в следующей группе шествующих. Девушка, как заметил Конан, была настоящей красавицей, несмотря на небольшую хромоту, грязные волосы, увядший венок на голове и отрешенный взгляд. Тонкая сорочка на девушке была разорвана, и при каждом шаге открывалось ее нежное обнаженное бедро.

Жадно глядя на девушку, вор покачал головой:

— Какая жалость! Такое тело должно согревать постель воина по ночам, а не быть игрушкой попов и ползучих змеюк.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Конан.

Саботай взглянул на своего огромного товарища и увидел, что тот не смеялся.

— Зачем эта девчонка, как и все остальные, отдала себя культу Сета, Змее? Я терпеть не могу змей и большую часть жрецов, но более всего я презираю прислужников Сета.

— Бог Змеи! — воскликнул Конан. — Имеет ли это нечто общее с тем знаком, который я разыскиваю?

Саботай развел руками. Минуту спустя ливень лепестков обрушился на обоих, и компания смеющихся проституток пристала к ним. Эти, улыбающиеся и сверкающие глазами, казались куда менее завороженными, чем девушки из процессии.

— Идем с нами, — мурлыкнула одна из них Саботаю.

— Ни за что, красавица, — с некоторым сожалением ответил гирканец. — Меня не волнуют ни змеи, ни их бог.

— В руках Бога Змеи находится любовь, подобной которой люди никогда не знали, — шептала она, раскачиваясь из стороны в сторону. — Любовь, которую люди могут разделить с ним.

Саботай фыркнул:

— С каких это пор у змей появились руки?

Когда девица отстала, чтобы попробовать свои льстивые речи на более податливом зрителе, другая бесшумно подкралась к Конану и легонько шлепнула его по локтю.

— Блаженство ждет тебя, рыцарь, — шепнула она. — Тебе нужно лишь пойти со мной...

— Пойти куда? — проворчал Конан, испытывая сильное искушение согласиться.

Торговец, стоявший на пороге своей лавки, ступил вперед.

— Берегись, чужестранец, — тихо сказал он киммерийцу. — Слуги Сета — мошенники. Они — слуги смерти.

— В самом деле? — возмутился Конан. Смерть была его постоянным врагом.

Торговец кивнул головой:

— Они готовы убить своих собственных родителей и думают, что творят благо, освобождая их от бремени жизни.

Конан поблагодарил коротким кивком и проводил взглядом девиц, которые тут же растаяли в толпе.

Вдруг на солнце набежала легкая тень. Конан поднял глаза и увидел роскошный паланкин, который несли на плечах восемь молодых женщин. Убранные вышитыми шелками царственно пурпурного цвета, прихваченными золотыми веревками, сами носилки являлись олицетворением богатства. Но не на это чудо распахнулись глаза Конана в величайшем изумлении. Он неожиданно вздохнул, потому что увидел на носилках, в кресле, существо такой красоты, какую он не мог себе даже представить. Как бледнеет задержавшаяся луна перед взошедшим солнцем, так эта женщина затмевала и превращала в блеклые тени всех красавиц, каких он когда-либо видел.

Водопад черных волос ниспадал к ее талии; сапфировые глаза искрились на тонко очерченном лице; ее сочные губы были свежи, как утренняя роса. Ее тело, гибкое и крепкое, было облачено в расшитое золотом одеяние жрицы, а когда она поднималась, приветствуя бушующую толпу, из-под ее одежды открывалось белоснежное, совершенное бедро.

Увидев восхищение Конана, Саботай присвистнул:

— Не смотри так! Это все-таки настоящая принцесса.

Варвар, завороженный, остался прикованным к месту. Казалось, что он не слышал предупреждения. Как раз в этот момент внимательный взгляд принцессы упал на Конана. Огонь вспыхнул в ее ясных глазах, губы приоткрылись, и неожиданный вздох вырвался из ее груди. Подняв руку, она остановила покачивающееся движение паланкина.

— Эй ты, воин! — позвала принцесса мягким гортанным голосом, звуки которого взволновали кровь киммерийца.

— Слушаю, моя госпожа!

Голос женщины окутал юношу, как накатившаяся волна оглушает пловца в волнующемся море.

— Выброси свой меч и иди с нами. Оставь кровавую тропу войны и возвращайся к обычной жизни — с ее неизменной последовательной сменой времен года. Время очищения уже ждет на вершине мира, время возрождения после падения и разложения всех устоев. Присоединяйся к нам, и ты будешь обновлен, как обновляются змеи, которые сбрасывают старую кожу и живут заново, молодые и энергичные, проворные и прекрасные.

Конан тряхнул взъерошенной головой, чтобы лучше понять значение этих загадочных слов, высказанных столь пламенно. Но женщина приняла его жест за отказ, потому что, когда он посмотрел вверх снова, она уже задернула занавеску паланкина, и служанки понесли его дальше.

Конан остался стоять, одурманенный и потрясенный. Ни одна женщина не казалась ему столь желанной. Когда Саботай дернул его за рукав, Конан оттолкнул его и бросился за исчезающими носилками. Маленький человечек, сильно встревоженный, побежал за ним.

Вскоре улица вывела к большой, обсаженной деревьями площади, где собирались караваны. Здесь был настоящий маленький город, поражающий изобилием шатров и палаток из верблюжьего волоса и ярко раскрашенных войлочных юрт. Множество ослов, мулов, верблюдов было собрано посередине площади. Кольцом вокруг этого стада стояли палатки их хозяев, а по краям вздымались защитные стены постоялых дворов, где утомленные путники могли найти стол и ночлег.

За этим оживленным скопищем Конан увидел тонкую черную башню, уходящую в ясное небо. Несмотря на чудесный день, башня казалась закрытой тенями. Конан понял, что процессия направляется к этому зловещему шпилю. Расталкивая плечами прохожих, он бежал, стремясь настигнуть паланкин и его прекрасную хозяйку.

Расстояние сократилось уже до нескольких больших шагов, как вдруг Конан застыл на ходу, потому что в то самое время, когда голова шествия собиралась войти в зияющие ворота башни, возникла и поплыла сквозь шум улиц монотонная песня:

— Дуум... Дуум... Дуум...

Замешательство, страх и волна гнева исказили лицо молодого киммерийца, когда эта зловещая песнь разбудила в его памяти давно уснувшие картины. Чувство, вскипевшее в его сердце, было настолько острым, что он вряд ли видел последние группы шествующих, которые прошли на расстоянии вытянутой руки от него. Это были два молодых человека, почти что мальчики, которые шли вперед с бесцветными, лишенными выражения лицами и стегали хлыстами свои голые плечи. Плети, опускавшиеся на спины и плечи, были сделаны из змеиных хвостов и снабжены зазубринами из ловко вставленных змеиных зубов, так что при каждом ударе тело самоистязателя покрывалось капельками крови. По-видимому, не ощущая боли, они на ходу пели:

— Дуум... Дуум... Тулса Дуум... Тулса Дуум...

Конан мрачно смотрел, как хвост процессии исчезал в этих отвратительных воротах. «В Шадизаре, в Заморе, — говорила ведьма, — ты найдешь то, что ищешь...» Теперь он уже нашел фанатичных поклонников человека, бога или дьявола, который носит имя Дуум.

— Болваны! — сверкнул глазами Саботай, сплевывая на мостовую. — Глупцы и безумцы, змеелюбы, поборники смерти! Повсюду в этих землях они воздвигают такие черные башни, оплоты Сета. Всегда одно и то же: они заманивают молодых невинных людей в свои ловушки  простофиль, которые оставляют мужей, возлюбленных, семьи, чтобы участвовать в мерзких оргиях, любиться со змеями и чокнутыми жрецами.

— Кто эта женщина, которую ты назвал принцессой? — настойчиво спросил Конан. — Разве она не жрица змеиного культа? — Со смешанным чувством отвращения и желания он вспомнил змей, расцвеченных золотыми и серебряными нитями, которые извивались на ее одежде.

— Эта женщина, как ты ее назвал, — ответил Саботай, — принцесса Ясмина, дочь короля Осрика и наследница бесценного трона. Ты должен был заметить королевскую печать на ее кулоне — ведь вы глазели друг на друга достаточно откровенно.

— А что королевская дочь делает среди помешанных на змеях жрецов?

 Саботай состроил гримасу.

— Она одна из них, верховная жрица Сета. Много лет тому назад обманом и дурманящими средствами заманили ее. Они все обманщики, как и сказал купец. Тис рассказывала, что они присоединяются к путешественникам в дороге, чтобы задушить их, когда те спят, или заколоть ножом в темноте — все это ради их склизкого божка. Варвар, смерть притаилась возле этих мечтательных глаз!

— И король Осрик способствует этому странному культу? Он тоже один из них?

— Нет. Он тяжко оплакивает жребий своего единственного ребенка.

— Ну, если ему не по вкусу эта змеиная братия, то почему бы ему не послать солдат согнать всех в кучу и перебить?

— Эти жрецы — сильные люди, — ответил гирканец. — Осрик не отваживается открыто выступить против них, потому что многие в Заморе считают его чужаком и никуда не годным королем. Его величество был когда-то искателем приключений из Коринфии, дослужился до генеральского чина в армии Заморы и захватил трон, который не собирается покидать. Его судьба не значит ничего для таких, как мы.

— Это загадочные края, — пробормотал Конан, — и те, что живут здесь, все еще непонятны мне.

 VI. Вор

Два путешественника шатались по извилистым дорогам Шадизара в поисках новых развлечений. Они бродили по широким улицам и аллеям, упиваясь видами, запахами и звуками, столь новыми для варвара. По пути Конан обдумывал план своих поисков. Может быть, он ошибся, решив, что ведьма не зря направила его сюда. Пока еще в песнях с повторяющимся словом «Дуум» ему явно ничто не напоминало о ванирских всадниках и зловещем знамени их предводителя — ничто, кроме омерзительного культа поклонения Змее. Змеиные элементы в обоих случаях совпадали.

Солнце, словно красно-оранжевый мяч, садилось за остроконечные крыши высоких зданий и возвышающийся узкий шпиль мрачной башни. На большой площади в палатках зажглись огни. Собаки рыскали в тени в поисках отбросов. Лица с хищными глазами выглядывали украдкой из темных дверных проемов и окон с решетками. Когда людской поток спал, запылали костры, у которых собирались бродяги, ища тепла и человеческого общества.

Найдя харчевню, товарищи щедро потратили на хорошую еду несколько серебряных монет, украденных у мертвого солдата. Пока Конан, чавкая, жевал кусок жареной свинины, его приятель расспрашивал хозяина.

— Я Керлайт, — между прочим сказал гирканец, — эмблемой моего рода всегда были девять хвостов яков и лошадиный череп. Не видел ли ты когда-нибудь такое знамя?

Хозяин харчевни был чем-то раздражен. С показным равнодушием он только бросил, что слышал, как путешественники говорили о чем-то подобном.

— Знамена очень интересуют меня, — доверительно сказал Саботай. — Мне, наверное, надо было стать герольдом! — После небольшой паузы он добавил с обезоруживающей улыбкой: — Я встретил один знак, который ты, может быть, видел — две черные змеи лицом к лицу, поддерживающие черное солнце своими скрученными хвостами...

— Я редко замечаю подобные вещи, они мало интересуют меня. Кроме змей Сета, других здесь нет. Им поклоняются в этих проклятых башнях, таких, как вон та.

— Значит, есть и другие? — резко спросил Конан.

Хозяин кивнул.

— Их много в Заморе. Как я слышал, по крайней мере, по одной подобной башне в каждом городе и каждом городке. Видишь ли, чужестранец, только их теперь и строят. В последние несколько лет этот культ сильно распространился.

— О-о! — простонал Конан.

Его интерес побудил хозяина харчевни снизойти до доверительного разговора.

— Совсем недавно прислужники культа Сета были всего лишь жалкой кучкой людей, теперь они повсюду.

— Что ты говоришь? — изумился Саботай, подмигивая молодому киммерийцу.

— А как же! А вон та башня — мать их всех. Они называют ее Башней Черной Змеи.

Веселый огонек загорелся в глазах гирканца. Он уже открыл рот, чтобы задать еще один вопрос, но Конан опередил его:

— В процессии сегодня вечером выкрикивали имя, что-то вроде «Дуум». Не знаешь ли ты, не имя ли это какого-нибудь человека?

Хозяин пожал плечами.

— Я не связываюсь с ними, чтобы и они не трогали меня. Я ничего не знаю об их порядках. Говорят, что они убийцы. Они любят смерть больше, чем жизнь, а объятия ядовитых змей им милее, чем человеческие. Но я против них ничего не имею... Посмотрите, господа, я только сегодня получил это от торговца из Истерлина.

Он достал шелковый кошелек, полный увядших лепестков черного цвета.

— Черный Лотос из Кхитая, — прошептал он. — Самый лучший.

Саботай облизнул губы. Серебро перекочевало из рук в руки. Когда они направились к выходу, маленький человечек раскрыл кошелек. Он положил один лепесток под язык и предложил другой Конану. Конан отрицательно покачал головой.

В последующие дни Конан пытался найти работу стражника или солдата, но все, к кому он обращался, отказывали ему, потому что он знал только несколько ломаных слов по-заморийски. В конце концов, после покупки очередной порции еды для них обоих, Конан сказал Саботаю:

— Это были наши последние деньги. Сегодня мы заплатили за ночлег, но что мы будем делать завтра?

Товарищи сидели за столом в кабачке, где они отдали свои последние деньги. Саботай размышлял вслух:

— Ты можешь продать эту побрякушку, что висит у тебя на шее. Она странной формы и сделана умело.

— Я нашел это в ведьмином доме, — возразил Конан, — и я не сомневаюсь, что она служила силам зла. Кроме того, это дорогая игрушка, подумают, что я украл ее.

— Нищие не выбирают, — пожал плечами гирканец. — Если, конечно, ты не хочешь продать свой старинный меч. За него тоже дадут неплохие деньги.

— Меч? Никогда! — воскликнул Конан. — Он спас меня от волков и послужит мне еще, когда придет время. Такое оружие мог бы сделать мой отец.

— Ну, тогда мы завтра голодаем, — безразлично сказал Саботай. — Я больше тебя привык к этому, киммериец.

— Если бы ты не потратил так много на свое проклятое зелье из Черного Лотоса, у нас бы еще оставались деньги на еду и жилье!

Саботай злобно огрызнулся и молча закончил еду. Они постепенно становились друзьями и не собирались ссориться из-за такого пустяка. Наконец Конан проворчал:

— Приведи меня к ювелиру, который покупает драгоценности из дальних стран.

Саботай, прикрывая рукой улыбку, повел киммерийца в квартал воров, известный как Маул . Когда они проходили мимо башни культа зловещего стигийского Бога-Змеи, Конан остановился и долго смотрел на ее величественные очертания.

— Знаешь ли ты, что там внутри так хорошо охраняется жрецами? — спросил Саботай, хитро взглянув на своего спутника.

— Нет.

— Бриллианты... бесконечные богатства. И самый большой рубин, его зовут Глазом Змеи... Считают, что он может управлять человеческими мыслями... А ты не хочешь ли узнать, что там еще есть?

— Нет.

— Змеи. Здесь жилище змей, которых ты видел в процессии. Не хочешь ли заполучить змею, как у служителей Культа?

— Довольно. У нас есть другие дела, — резко оборвал Конан.

Но его глаза, глаза человека, рожденного в горах, скользили по монументальному зданию, похожему на скалу в его родной Киммерии. Да, его можно покорить... Если у тебя есть подходящее снаряжение, отвага и надежный меч.

Саботай провел своего друга по нескольким темным переулкам. В одном из них седая и согбенная старуха поманила их какими-то странными культовыми вещицами.

— Несколько амулетов защитят вас от зла, — предложила она.

— Они мне нужны не больше, чем ты, старуха! — сказал Саботай. — Я сам зло! — рассмеялся он.

— Да скиснет молоко твоей матери! — проворчала она, ковыляя прочь.

Когда спутники пробирались по улице проституток, грязная девка незаметно подошла к ним.

— Вот врата Рая, — вкрадчиво сказала она, улыбаясь Конану, и, приподняв край своей одежды, выставила напоказ стройные бедра.

— К несчастью, у нас нет денег, — сказал Саботай. — Боюсь, они не будут любить нас ради нас самих.

Конан с отвращением посмотрел на гирканца: слишком ярки были еще воспоминания о ночи, проведенной в доме ведьмы.

На улице зверей неприятное чувство переросло у Конана во что-то похожее на омерзение. Всюду вокруг них кишели бесчисленные представители фауны всех видов, многие были из неизвестных киммерийцу земель. Они хрюкали, рычали, лаяли и блеяли. Земля вокруг них была вся загажена. Торговцы спорили о ценах так яростно, что товарищам еле-еле удалось протиснуться между ними.

— Здесь всегда такая вонь? — спросил Конан. — Неужели сюда не заглядывает свежий ветер?

Саботай ничего не ответил, потому что у него не было ответа на вопрос человека, всю жизнь прожившего в горах.

Через минуту Конан, заглянув в открытую дверь, увидел, что там идет какой-то магический ритуал. Он понял только, что в нем задействованы несколько обнаженных мальчиков и молочно-белая корова.

— Будет ли конец непристойностям, называемым цивилизацией? — спросил он Саботая.

— Во всяком случае не в Шадизаре, — с безразличием многоопытного человека ответил гирканец.

Конан молча уставился на бесформенное существо, прошмыгнувшее мимо него. Ему показалось, что чудовище олицетворяло собой все то злое, что создали люди, построив большие города.

Маул был тайным убежищем насильников, убийц и извращенцев. Здесь также собирались воры и те, кто продавал краденое торговцам, менее щепетильным, чем их законопослушные коллеги.

Друзья нашли лавку торговца драгоценностями. Это было неухоженное строение, которое можно было с легкостью покинуть, если власти будут искать владельца. Конан снял со своей сильной шеи изображение, украшенное драгоценными камнями, и протянул его скупщику, старому шемиту, если судить по его тюрбану и седой вьющейся бороде. Острые глаза торговца оценивали продающего, как казалось, более внимательно, чем вещь, которую тот продавал.

— Она старая, очень старая, — пробормотал ювелир, с большим интересом изучая вещь. — Она из какой-то неведомой страны, лежащей за тысячи лиг к востоку, а то и дальше. На ней лежит печать веков.

— Что означают символы, которые высечены между рубинами, обрамляющими это странное изображение? — спросил Конан. — Они говорят о колдовстве, или мне это только кажется?

Шемит изучающе посмотрел на молодого киммерийца. Хотя жадность засветилась в его небольших глазках, он ответил с напускным равнодушием.

— Вещь древняя и сильно изношенная. Не особенно дорогая, — сказал он. — А что касается магической силы, то разве можно судить об этом, пока эти свойства не могут быть показаны? Я даю тебе за нее две с половиной кроны, и это щедрое предложение. — Он отвернулся и начал особой щеткой сметать пыль с полки, где был разложен его товар.

— Идет, — быстро сказал Конан, не обращая внимания на еле заметное подергивание за рукав.

Торговец обернулся и кинул в протянутую руку Конана несколько маленьких кусочков золота. Когда они отошли от лавки, Саботай взорвался:

— Идиот! Простофиля! Каждый дурак знает, что нельзя принимать первое же предложение. Я бы мог, немного поторговавшись, получить вдвое, а то и втрое больше.

Конан рассерженно сказал своему спутнику:

— Почему же ты не сказал этого вовремя?

— Ты не предупредил, что собираешься делать, а никто не станет поправлять руку стрелка, когда тот уже натянул тетиву!

Приступ негодования как ветром сдуло, и Конан сказал:

— Боюсь, ты имеешь на это право. Я никогда не учил законы торговли. В следующий раз я предоставлю это дело тебе.

— Признание своей невежественности, — ответил гирканец, — это начало мудрости, как любил говорить один кхитайский философ. Не переживай так. У нас достаточно денег, чтобы прожить две недели, а к тому времени, я уверен, что-нибудь да подвернется.

Конан проворчал:

— А если нет, что мы будем делать тогда? Я должен отыскать убийцу моих родителей, того, кто нес ту эмблему. Моя киммерийская честь требует этого!

— Да пошел ты к черту со своей змеиной эмблемой и киммерийской местью! — Саботай кивнул в сторону черной башни; безмолвная и угрожающая, она была видна с каждой улицы и из каждого закоулка. — Мне кажется, я знаю, что сделает нас богатыми, как короли...

— У тебя больше идей, чем копыт у осла, — заметил Конан. — Что же на этот раз?

— Если это и вправду Башня Черной Змеи, как нам сказали, то я, к твоему сведению, кое-что слышал о ней от людей, испытывающих к ней профессиональный интерес, от моих братьев-воров.

— Ну, и что ты слышал?

— Слышал, что в ней собраны невиданные богатства, — прошептал Саботай, облизывая пересохшие губы. — Сюда прибывают пожертвования от верующих из каждой общины Культа со всего королевства: золото, вино, бриллианты. Жрецы ценят хорошо ограненные драгоценные камни, глубокие и немигающие, как глаза змей, которых они обожают.

Конан заворчал. Он никогда в жизни не воровал ничего, кроме разве нескольких фруктов из соседского сада, если не считать снаряжения мертвого гирканца да еще вещей из дома исчезнувшей ведьмы. И, пока он не встретил Саботая, он презирал всех воров. Киммерийцы никогда не крали друг у друга, хотя они спокойно грабили земли тех кланов, с которыми воевали.

Теперь, в городе, при недостатке денег и малых шансах наняться куда-нибудь, пока он получше не выучит заморийский, ему обязательно нужно было найти способ удовлетворять свой волчий аппетит. Видя, что он сомневается, Саботай продолжил:

— Говорят, что там лежит самый большой драгоценный камень. Тот самый Глаз Змеи, о котором я говорил. Это такой редкий камень, что мы сможем купить на него целое графство. По слухам, он обладает и магической силой, но я не верю в эти толки. Его ценность в настоящих деньгах вполне достаточна.

Конан выразил сомнение:

— Такое сокровище наверняка хорошо охраняется.

— Да, — Саботай убежденно кивнул, — но не людьми, а змеями, которые свободно ползают по своим извилистым дорожкам, как собаки бродят возле домов моего народа.

— Так ли? — спросил Конан. Саботай развел грязными руками:

— Ты ищешь змей; я — богатство. Может быть, мы сможем найти и то, и другое в этой башне...

В конце концов, они решили проникнуть в башню, хотя киммерийцу эта идея не особенно пришлась по душе. На следующий день, согнувшись над скудным обедом, они разработали план. Их и без того тихий шепот заглушался потрескиванием жаркого огня в камине. Они решили приступить к выполнению своего дерзкого замысла ближайшей ночью, потому что небо было затянуто тучами, застилавшими полную луну, что было очень удобно для их целей.

Темнота окутала двух грабителей своим бархатным одеянием, когда они взбирались по крутому подъему на холм, с которого черная башня вздымалась к суровым небесам. Подножие холма было обнесено стеной, увитой виноградом и украшенной им, словно старинным рисунком. Никакая веревочная лестница не могла быть удобнее, чем эти прочные переплетающиеся ветви винограда. Саботай, как более легкий, вскарабкался на стену первым. Поднявшись, он чуть слышно прокричал по-птичьи. Тогда киммериец последовал за ним.

Спрятавшись в тени сухих ветвей низкого кустарника, воры осматривали проход, отделявший их от подножия башни. Узловатые деревья предупреждающе поднимали свои ужасные ветви. Острые скалы высовывали из бесплодной почвы неровные клыки. Башня, черная на фоне облачного неба, вздымалась ввысь. Она была абсолютно гладкой, из темного камня, где-то в вышине она сужалась и острым пиком вонзалась в небеса. Между башней и спасительным кустарником в беззвучном вопле открыла пасть блестящая лужа. Незваные гости уже собирались покинуть свое убежище и приблизиться к башне, когда ветка хрустнула под чьей-то ногой и из глубокой тени башенной стены появилась фигура.

Как раз в это мгновение серебристый луч луны прорвался сквозь щели облачной дымки, осветив вновь прибывшего. Это была женщина, молодая и прекрасная. Лунный свет заливал ее плечи, играл на голом мускулистом бедре и длинной стройной ноге танцовщицы или акробата. Конан затаил дыхание. Того, что он успел разглядеть, было вполне достаточно, чтобы полностью воссоздать ее образ.

Поверх черного шелкового белья на ней был короткий костюм из черной кожи, не закрывавший ее руки и ноги. В мгновенной вспышке лунного света Конан увидел, что тело женщины, бронзовое от загара, налито стальной силой. Ее башмаки были высоко зашнурованы, светлые волосы спадали на плечи, а лоб обхватывал металлический обруч. Взгляд Конана скользнул по поясу, где были привязаны шелковая веревка и трехзубый крюк. Кривой нож в ножнах, почти такой же длинный, как сабля, висел на ее бедре.

Конан пошевелился, и сухой лист хрустнул под ним. Женщина бросила взгляд в ту сторону, откуда послышался звук, и в то же мгновение кривой клинок был выхвачен из ножен и приставлен к груди Конана. Казалось, что женщина могла видеть в темноте, как кошка. Поскольку прятаться было уже бесполезно, Конан медленно поднялся, держа все время обе руки на виду, так как пропорции и форма меча женщины были подобраны так, что можно было и метать его, и рубить им.

Конан и женщина изучающе смотрели друг на друга, пока луч света не померк и не исчез совсем.

— Ты не стражница, — прошептал Конан.

— Не больше тебя, — ответила девушка. — А кто это там, рядом с тобой, пытается лежать беззвучно, а дышит тяжело, как толстяк?

— Еще один вор, — ответил Саботай, вставая. — Боюсь, что мои манеры несколько грубоваты.

— Кто ты и откуда? — холодно обратилась девушка к Конану.

— Я Конан, киммериец, убийца по профессии, вор по необходимости. А это Саботай, гирканец...

— Вор и по выбору, и по профессии, — не без гордости отрекомендовался Саботай. — Мы пришли поживиться сокровищами из здешних кладовых.

Девушка широко улыбнулась. Несмотря на темноту, было видно, как блеснули ее белые зубы.

— Вы два дурака, которые смеются над верной смертью! У вас нет даже веревки и крюка. Как вы, интересно, собираетесь проникнуть в башню — полететь на спине у дракона? Здесь нет окон внизу.

— У меня есть свои средства, — сказал Саботай. — Правда, мой друг хуже подготовлен. А кто ты, девчонка?

— Я Валерия, — коротко ответила она.

Саботай чуть не задохнулся:

— Неужели та самая Валерия?

Девушка кивнула. Конан озадаченно посмотрел на своего товарища.

— Это знаменитая дама, Конан. Как говорят, сама королева воров. Но скажи мне, госпожа, где твоя шайка разбойников? Неужели ты собиралась одна покорить башню Змей?

Девушка пожала плечами.

— Все они дураки и трусы! Некоторые исполосованы змеиными бичами; другие боятся этого демонического культа; все трепещут перед человеком по имени Дуум.

Конан вздрогнул при звуке этого имени. Остроглазая Валерия заметила это движение.

— Ты не боишься этого имени, киммериец. Но оно, как мне кажется, что-то для тебя значит. Тут, в башне, поклоняются странным богам; ты что, один из них?

— Это не мои боги, девчонка! — прорычал Конан.

Она пожала плечами и перевела свое внимание на башню.

— Ужасы таятся за этими стенами, — пробормотала она.

— А также богатства, — сказал Саботай.

Валерия улыбнулась:

— Ну, тогда иди первым, маленький человек.

* * *

В конце концов, на Башню Черной Змеи первым взобрался Конан. Пришлось три раза забрасывать крюк, прежде чем он надежно укрепился в кладке верхнего карниза башни. Конан попробовал шелковую веревку и убедился, что она может его выдержать. Саботай, не обращая внимания на эти приготовления, был поглощен привязыванием стальных когтей к обуви и пары бронзовых крючков к запястьям. Затем он вонзил крюки в просвет между гладкими камнями и усмехнулся.

— Я не доверяю веревкам, — сказал он. — Я полезу по-своему.

— Как хочешь, — сказал Конан, пожав плечами.

— Поменьше разговоров, — огрызнулась Валерия. — Богатство половины мира лежит у вас под рукой, а вы тратите время на пустую болтовню.

Заворчав, Конан начал подниматься. Валерия последовала за ним. Ее гибкое тело без усилий двигалось по стене. Она, смеясь, посмотрела через плечо на карабкающегося гирканца и спросила:

— Ты хочешь жить вечно?

— Я лезу быстро, как могу, — сказал Саботай, задыхаясь. Колчан и лук, как горб, висели у него за спиной. Он добавил, бормоча себе под нос: — Эта женщина лазает и шипит, как кошка.

Темнота сгущалась под ними, но они редко смотрели вниз. Наверху, с порывом свежего восточного ветра, облачная завеса рассеялась. Луна смотрела на них своим большим белым глазом, словно желая продемонстрировать их всему свету. Конан выругался и обернулся на спящий город. Огни костров и очагов были подобны ожерелью из топазов, золота и сверкающего жемчуга. Он был теперь так же высоко над опустевшими улицами, как часовые на башнях близлежащего королевского дворца. Эта мысль смутила его, и он поспешил подняться еще выше.

Вскоре Конан добрался до узкого окна, из которого шел неровный свет, доносились странная, нестройная музыка и приглушенный барабанный бой. Его слуха коснулся неясный хор шипящих голосов, которые не были похожи на шепот человека, и слабая сладковатая струйка фимиама проникла ему в ноздри. Неожиданно в окне появилась огромная голова. На Конана уставились холодные узкие глаза, а раздвоенный язык ощупывал воздух. Конан отшатнулся столь стремительно, что чуть не выпустил веревку. Но вскоре он понял, что оконное стекло отделяет его от гигантской рептилии.

Конан возобновил подъем и достиг парапета. Зубцы крепостной стены напоминали зубчики короны — на них покоились мириады ярко сверкающих бриллиантов. Они переливались, будто снежная корочка под таинственными лунными лучами, и рассыпались тысячами маленьких радуг.

Оглянувшись, Конан перелез через парапет. Но как только он приземлился с другой стороны, на него набросилась огромная фигура. Она была похожа на человеческую, но с длинными, как у обезьяны, руками. Существо — человек, дьявол или обезьяна, Конан не знал, кто — неожиданно ударило его так, что он повалился на землю.

Когда же Конан поднялся на ноги и выхватил свой меч, то увидел, что его противник, закутанный в плащ с капюшоном, с руками, покрытыми мерцающими чешуйками, вместо того чтобы прикончить незваного гостя, перегнулся за край и неловко пытается снять крюки, чтобы сбросить веревку, за которую цеплялась Валерия.

Конан навалился на спину непонятного существа и нанес ему несколько ударов мечом. Острие распороло материю, и из-под нее, там, где должна была бы оказаться голова, появилась мягкая, как грибница, растительность, в сплетении которой сверкнул ярко-красный глаз. В ужасе Конан нанес еще один удар и рассек его. На грудь варвара из раны брызнула жидкость. Когда же он поднял меч, чтобы снова ударить существо, оно повернулось, и мощные чешуйчатые руки сомкнулись на горле Конана.

Киммериец сильно ударил отвратительную тварь о парапет и вонзил свой меч в брюхо чудовища. Все в крови, невиданное существо, обмякнув, повисло на зубцах. Пока оно боролось со смертью, Конан во мгле разглядывал его: глубоко посаженные слепые глаза истекали слизью; широкая, лишенная губ пасть, похожая на лягушачью, была прикрыта складками чешуйчатой кожи. Зарычав, словно леопард, Конан сгреб неподвижное тело, затем, собрав воедино все свои борцовские навыки, он поднял его высоко над головой и бросил на покрытый бриллиантами парапет. Раздался глухой удар; к небу поднялся затихающий вопль.

Совсем рядом за его спиной рассмеялась женщина. Конан обернулся и увидел, что Валерия пролезла между зубцами башни и с небрежной грацией перегнулась через парапет.

— Для вора ты хорошо убиваешь, — фыркнула она, смеясь.

— Ты для вора тоже хорошо лазаешь, совсем как горный человек, — ответил он, вытирая свой меч и пряча его в ножны.

 VII. Камень

— Эй! — донесся хриплый шепот снизу.

Конан и Валерия увидели Саботая, который с помощью когтей, тяжело дыша, поднимался по стене башни.

— Я гляжу, вы были заняты, — проворчал гирканец, когда они помогли ему пролезть в бойницу. — Что это за штуковина упала и чуть не сбила меня с крюков?

— А Кром ее знает, — глухо ответил Конан. — Какое-то чертово отродье, оставленное здесь для охраны. Ты-то в порядке?

— Как всегда, только дай чуть-чуть отдышаться.

Валерия ощупывала драгоценности, вделанные в камень.

— Какое богатство здесь! — выдохнула она. — И все это наше!

Вытащив кинжал из ножен, Валерия попыталась выковырять большой сапфир из его каменного ложа. Саботай достал свой лук из чехла, упер один его конец в грубо обтесанную плиту и натянул на лук тетиву. Затем он принялся изучать Валерию.

— Брось ковыряться в этих красивых камушках, госпожа моя, — сказал он. — Они стоят гроши по сравнению с тем, что лежит внизу. Кроме того, ты затупишь лезвие, а оно скоро может тебе понадобиться.

— Пошли, — буркнул Конан, — пока какие-нибудь служители или охрана не наткнулись на нас.

Валерия высыпала пригоршню собранных камней в сумку на поясе.

— Ну, тогда за работу, — ответила она, направляясь к узкой двери, врезанной в черепицу. Она взялась за украшенную деревянную ручку и сильно дернула за нее, ожидая сопротивления, но дверь распахнулась так легко, что девушка чуть не потеряла равновесия. Нахмурив брови и всматриваясь в открытый дверной проем, Конан увидел там лишь тусклые зеленые блики. Валерия, упруго ступая на носках, смело вошла внутрь. Конан следовал за ней по пятам. Его поразило увиденное: пол, почти скрытый клубами тумана, доходящего до колен, круглые каменные колонны, поддерживающие крышу, и фризы вдоль стен между колоннами. Жуткий, леденящий душу свет отражался в легком тумане, затрудняя видимость.

Возле краев круглой площадки туман был более разрежен, так как проходил через открытую дверь. Конан различил круглое, похожее на колодец отверстие в середине площадки, из глубин которого исходил изумрудный свет и слышались приглушенные звуки размеренного пения. Вместе с туманом вверх поднимался и гнилой запах. Валерия закрыла лицо рукой; Саботай поморщил нос.

— Какое растение или животное может так вонять? — прошептал он.

— Так воняет падалью поле битвы через три дня после сражения, — грохотнул Конан. — Чтоб я стал гирканцем, если ошибаюсь.

— Посмотрите на это, — выдохнула Валерия.

Она указала на край колодца, откуда сбегали вниз железные перекладины, образуя узкую лестницу. Поблизости торчал огромный крюк, и на нем висел шкив. Через этот шкив был перекинут толстый канат, концы которого уходили вниз в темноту.

Конан внимательно осмотрел это хитрое приспособление.

— То животное, которое я убил, наверное, поднялось по этой железной лестнице. Но если бы нужно было спешить, оно могло забраться и по канату, если, конечно, внизу есть противовес. Но поскольку мы ничего об этом не знаем, лучше пойдем по ступенькам.

— Я больше склонна доверять своему собственному канату, — неодобрительно прошептала Валерия. — Эти ступеньки стоят далеко друг от друга и, кажется, плохо прикреплены к стене колодца.

— Пойдем, девочка! — проворчал Конан, ступая на край площадки. — Уж коли тот зверь смог пройти по лестнице, то и нас она тоже выдержит.

Скрывая свой страх под показной храбростью, Валерия шагнула в пустоту, осторожно нащупала ступеньку и начала спускаться. Саботай, держа натянутый лук со стрелой наготове, пошел следом.

Они спускались к неизвестным глубинам в абсолютной тишине. Темные полированные плиты с яркими драгоценными камнями являлись как бы насмешкой над усеянным звездами небосводом, раскинувшимся над башенным шпилем, потому что в противоположность настоящим звездам эти, рассыпанные по стенам колодца, навевали зловещие мысли. С каждым шагом отдаленное пение становилось громче, а гнилостная вонь сильнее одурманивала их.

Наконец они почувствовали каменный пол под ногами и увидели источник таинственного свечения. Теперь все трое стояли в круглой пещере, из которой вели два затемненных прохода. Третий проход, размером с большую дверь, был перегорожен железной решеткой из толстых прутьев, и именно через эти прутья пробивался демонический свет. К удивлению Конана, рядом с тем местом, где они стояли, зияло отверстие другого колодца, уходившего в полнейшую темноту.

Осторожно приблизившись к решетке, Конан и его друзья смогли увидеть огромный зал с колоннами, освещенный мерцающим зеленоватым светом. Пол этой огромной пещеры странно светился — как гладкая поверхность тихого пруда.

Валерия прошептала:

— Как они сумели поместить в башню такой зал? Он же слишком большой!

— Мы, надо думать, спустились гораздо ниже уровня улиц, — пробормотал Конан.

Он и Валерия обменялись взглядами, в которых иголками страха были вышиты пышные узоры любопытства. Затем девушка пожала плечами, и ее стройное тело проскользнуло между прутьями решетки. Конан проделал то же самое с большими трудностями; ему пришлось повернуться боком и резко выдохнуть, чтобы протиснуть свои массивные плечи. Саботай, гибкий как угорь несмотря на свое богатое вооружение, легко присоединился к ним. Они укрылись в тени между двумя рядами колонн, а на некотором расстоянии, спиной к ним стояли фигуры в мантиях. В дальнем конце этой рукотворной пещеры расположился еще один человек на чем-то вроде трибуны или балкона. Его было хорошо видно над головами большой благоговеющей толпы. В ярком свете, шедшем откуда-то сверху, Конан увидел, что это был человек гигантского роста с черной кожей. Великолепный образец зрелого мужа, негр стоял полуобнаженным, с поднятыми руками и закрытыми глазами, произнося нараспев высокопарные слова, которые разрезали тишину.

Валерия слегка толкнула Конана локтем.

— Это Яро, второй в иерархии Культа, — шепнула она. — Только человек, которого зовут Дуум, стоит выше него.

При упоминании этого имени Конан на мгновение остолбенел, но не сказал ничего. Саботай пробормотал:

— Я слыхал о таких черных людях из стран, расположенных далеко на юге. Так этот Яро кушит?

Валерия пожала плечами:

— Они говорят, что ему тысяча лет, поэтому одни только Бел и Иштар знают, откуда он.

— Эти поклоняющиеся преградили нам дорогу, — тихо сказал Конан. — Как мы сможем пройти мимо них, не подняв тревоги?

— Давайте попробуем пойти в обход, — прошептала Валерия. — Я думаю, здесь есть еще один уровень — ниже этого, и, несомненно, лестница ведет туда.

И она украдкой начала скользить от колонны к колонне безмолвной тенью среди теней. Конан и Саботай последовали за ней. Когда они почти вплотную подошли к тому месту, где собралась община, Валерия указала на черную винтовую лестницу, ведущую вниз.

— Вы оба спускайтесь, — выдохнула она, — и посмотрите, что там, а я на время останусь здесь и прикрою вас со спины.

Двое мужчин, напряженные в предчувствии дурного, спускались по узкой винтовой лестнице в неподвижном зловонном воздухе, который забивал их ноздри все усиливающейся вонью. Наконец они вошли в другую сводчатую пещеру, слабо освещаемую через круглое отверстие в потолке. Это отверстие, догадался Конан, соединяло пещеру, в которой они сейчас находились, с залом, где проходила церемония.

Друзья ощупью двигались, глотая гнилой воздух, как вдруг Саботай дернулся и прошипел:

— Клянусь кровью Эрлика, Конан! Посмотри на это!

Пол под отверстием проема был завален трупами, мужскими и женскими. Одни казались свежими, другие недавно начали разлагаться; некоторые превратились в скелеты. Мужчины приблизились к груде гниющих тел, и в стороны с писком разбежались крысы. Глаза грызунов пылали ненавистью, когда они с безопасного расстояния следили за пришельцами.

Скрытый темнотой, Конан посмотрел вверх. Через отверстие ему был виден балкон и стоящий на коленях Яро. Как только негр поднялся, пение прекратилось. Двигаясь бесшумно, как пантера на охоте, киммериец подошел к самому краю горы трупов и встал так, чтобы быть прямо под жрецом. Отсюда он, оставаясь невидимым, мог наблюдать за лицами молящихся из первого ряда. Несмотря на то что капюшоны закрывали их экзальтированные лица, а длинные одеяния скрывали тела, все они казались молодыми. Вдруг один человек из толпы шагнул, вперед и сбросил свой плащ с капюшоном. В изумрудном свете взору Конана открылась прекрасная молодая девушка; ее грациозное тело было едва прикрыто кусочками тончайшей материи. Твердым шагом девушка поднялась на каменный помост, который выступал над отверстием; и пока она шла, торжественное пение становилось все громче и громче.

Саботай схватил Конана за рукав и указал на низкий сводчатый проход в дальнем конце пещеры. Конан оторвал пристальный взгляд от девушки, которая стояла как раз над проемом, и последовал за гирканцем. Опустившись на четвереньки, чтобы пролезть в проход высотой по пояс, Конан очутился в круглом, диаметром около двадцати шагов помещении. В комнате не было никаких входов и выходов, за исключением того, через который они сюда проникли. Всего два бра отбрасывали судорожный свет на неровные стены этой комнаты, похожей на пещеру.

Центр ее занимал алтарь в виде усеченной пирамиды, на которой были вырезаны рельефные фигурки.

— Змеиный Глаз! — шепнул, тыча пальцем, Саботай. — О боги, посмотри на это!

Взгляд Конана, повинуясь красноречивому жесту гирканца, наткнулся на огромный красный рубин в форме слезы, покоящийся на каменном ложе. Неожиданно легкое движение привлекло его внимание к основанию алтаря. Змея невероятных размеров кольцами обвивала его. Конан не только не слышал, но и никогда не мог себе представить змеи такой неимоверной толщины. Блестящие чешуйки, покрывающие изогнутое тело гигантской рептилии, искрились в свете ламп, что еще больше подчеркивало ее размеры.

— Редчайший камень на земле, и самый большой, клянусь Митрой! — задыхаясь, шептал Саботай. — За этот камень мы могли бы купить целый эмират в Туране!

— Конечно, если только мы сможем прибрать его к рукам. Видишь ли ты, кто его охраняет?

Саботай судорожно вздохнул, как только рассмотрел гнусное животное.

Конан осторожно шагнул вперед.

— Она спит или нет? — пробормотал он. — Глаза ее открыты.

— Это ничего не значит. По глазам нельзя определить, спит змея или нет. У змей нет век.

Конан сделал еще два шага, но змея по-прежнему не шевелилась.

— Но я мог бы отсечь ей башку одним мощным ударом... — подумал вслух киммериец.

— О нет! — возразил Саботай. — Ты не представляешь себе, как живучи такие гады. Обезглавленное тело в агонии превратит нас в кашу.

— Ну, ладно, — буркнул Конан, — значит, мы должны взять камень так, чтобы не потревожить этого зверя. Так?!

Двигаясь как можно тише, Конан стащил перевязь меча через голову и отдал свое оружие гирканцу. Затем он скользнул к пирамиде и ее мерзкому чешуйчатому стражу. Когда только половина ступни отделяла ногу Конана от вздутых колец этой твари, он протянул руку. Но рубин оставался мучительно недосягаемым.

Конан отступил и задумался. Если он сумеет наклониться вперед и опереться грудью на алтарь, то он сможет взять камень, не касаясь змеиных колец. Если нет, то он, очевидно, умрет. Конан глубоко вздохнул, напряг спину и, стоя на носках, стал падать вперед, пока его согнутые руки не достигли алтаря.

Опираясь на правую руку, он протянул вперед левую, чтобы достать камень из небольшого углубления на поверхности пирамиды, в котором тот лежал. Хотя камень ледяным холодом обжег Конану ладонь, он засунул его под куртку и уже собирался выпрямиться, когда еще один предмет привлек его внимание.

Рядом с тем углублением, в котором находился камень, лежал маленький бронзовый медальон, чеканка на крышке которого даже при тусклом свете оживила в нем картины прошлого. При виде двух извивающихся змей с переплетенными хвостами память Конана вернулась к тому ужасному дню его детства, когда черные всадники описывали круги по утоптанному снегу его киммерийской деревни, как они спустили своих безжалостных собак и подняли мечи на беззащитных жителей. Он вспомнил также сверкнувшую дугу, которую описал меч Дуума — меч отца Конана, — и отрубленную голову своей матери...

Со зловещим лицом, зажав медальон во рту, Конан с усилием выпрямился. Повернувшись, он направился уже к низкому сводчатому выходу, как вдруг тень ужаса исказила лицо гирканца.

— Сзади! — выкрикнул Саботай, чьи голосовые связки были наполовину парализованы страхом.

Конан резко обернулся и увидел, что змея проснулась. Огромная клиновидная голова, большая, как у лошади, поднялась на высоту человеческого роста. Открылись истекающие слюной челюсти, похожие на разводной мост, обнажая ряды кинжальных зубов.

Когда громадное тело сделало выпад и голова змеи приблизилась, Конан выхватил длинный кинжал, нанеся удар со звериной быстротой натренированного убийцы. Острие кинжала пронзило нижнюю челюсть и вошло в нёбо рептилии, сшив воедино злобные челюсти.

Раненая змея с шипением набросилась и обвила кольцом тело врага, захватив одну руку Конана. Чудовище дернуло головой, вырвало кинжал из рук киммерийца, и теперь он не мог дотянуться до него. Стараясь освободиться из смертоносного кольца, Конан отступал назад к стене пещеры, но безуспешно. Змея обвила второе кольцо вокруг него.

Безжалостные кольца сдавили грудь Конана, и его лицо потемнело от прилива крови. Свободной рукой киммериец пытался ударить змеиную голову о стену, но змея была настолько сильна и огромна, что усилия юноши остались бесплодны.

Терзаясь страхом, Саботай прыгал вокруг, стараясь выстрелить из лука так, чтобы не подвергнуть еще большей опасности своего друга. Наконец он вставил стрелу и отпустил тетиву. Стрела наполовину вошла в чешуйчатую шею, но, казалось, змея ничего не почувствовала. Она обвилась еще одним убийственным кольцом вокруг ног Конана, почти сбив его с ног.

Неимоверным напряжением груди и плеч Конану удалось прижать змеиную голову к стене так, что острие кинжала, торчащее из скулы чудовища, вошло в известняк между камней. Последними усилиями варвар колотил по рукоятке кинжала кулаком свободной руки, вбивая его в крошащуюся известковую породу.

За время этой мимолетной передышки Саботай выпустил вторую стрелу, потом третью. Эта стрела прошила шею змеи насквозь и воткнулась в известняк, сковывая движения рептилии. Она забилась, пытаясь освободиться, и поэтому ослабила тиски, в которых был зажат противник, и Конан, пошатываясь от напряжения, наконец-то сумел вырваться из ее объятий.

— Лови, Конан, лови! — шипел Саботай, бросая варвару меч рукояткой вперед.

Конан схватил оружие и замахнулся как раз в тот момент, когда змея освободилась. Чешуйчатое тело бросилось на киммерийца, но он, стиснув двумя мощными руками рукоять, ударил мечом поперек шеи. Отрубленная голова отлетела в сторону.

— Берегись! — воскликнул Саботай.

Обезглавленное тело билось, подобно гигантскому бичу, свалив Конана на землю и швырнув гирканца через пустующий алтарь. Постепенно, по мере того как кровь истекала из разрубленного тела рептилии, рывки стали ослабевать. Похитители подобрали разбросанные вещи и выбрались обратно в пропитанный гнилью зал.

* * *

В зале наверху церемония приближалась к своей кульминации. Конан увидел, как черный жрец Яро встал в полный рост. По его повелевающему жесту загипнотизированная девушка, стоящая на выступающем помосте, подняла руки и бросилась в отверстие колодца.

Возгласы удивления и суеверный страх наполнили затемненный зал, потому что никто не услышал ожидаемого глухого звука упавшего тела или крика умирающей жертвы. Яро наклонился вперед, всматриваясь в мрачные глубины колодца. Вместо разбившегося тела на груде трупов он увидел девушку, которую поймал на лету, не причинив ей никакого вреда, и поставил на пол какой-то гигант. Яро услышал ее крики: «Наш бог мертв, мертв!» — девушка через арку смотрела на обезглавленную змею. Яро увидел также, как гигант поднял окровавленный меч, который он отбросил, чтобы поймать падающую девушку, и как вместе с еще одним человеком меньшего роста они исчезли в темноте.

Пока Конан и Саботай бежали вверх по лестнице, вызванная потрясением тишина взорвалась шумом неразберихи. Когда они достигли верхней ступеньки, то увидели между колонн несколько фигур в мантиях, согнувшихся над телом лежащей навзничь беззащитной женщины. Конан тщетно искал глазами Валерию; он видел, что у женщины на полу волосы были черными, а поэтому она не могла оказаться их компаньонкой.

— Быстрей в шахту башни! — тяжело выдохнул Саботай, и оба метнулись к решетке, отделявшей их от колодца башни.

— Воры! — вопил Яро им вслед. — Туда побежали неверные. Вы, преданные, убейте их!

Приподняв края своих мантий, толпа ринулась вперед. Среди прочих бежали Яро, два бритоголовых лучника и мужчина, вооруженный топором. Конан и Саботай пролезли сквозь решетку.

— Где девка, девять чертей ее побери? — рычал Конан.

— Бегите, вы оба! — раздался знакомый голос. — Я прикрою ваш отход.

— Бежим! — закричал Саботай, ставя ногу на нижнюю ступеньку лестницы.

Конан неохотно вложил меч в ножны и, помогая себе руками, последовал за своим товарищем наверх по лестнице. Два лучника подбежали к колодцу башни и, присев на одно колено, выпустили по одной стреле.

Неожиданно вперед выскочила небольшая фигурка в мантии и перерезала ножом тугие тетивы луков. Мгновение спустя один из лучников, весь в крови, растянулся на полу, а затем и другие преследователи рядом с первым. С окровавленным кинжалом в руке Валерия отшвырнула скрывавшую ее одежду и побежала к канату.

— Хватайте ее! — взревел Яро.

Человек с топором бросился за ускользающей девушкой и замахнулся. Валерия быстро нагнулась, топор просвистел у нее над головой, а сила собственного удара развернула мужчину вполоборота. Тотчас Валерия зажала кинжал в зубах, обвила концом веревки шею врага и затянула ее.

Поскольку мужчина отбивался, пытаясь ослабить веревку, которой его душили, Валерия быстро завязала узел и толкнула задыхающегося человека к кромке отверстия в полу. Затем, как только человек кувыркнулся в колодец, девушка схватила донец веревки, которая была перекинута через шкив. Благодаря тяжести падающего тела Валерия без усилий взмыла вверх и скрылась от преследователей, теснившихся толпой у прутьев решетки, воя от отчаяния.

Валерия так быстро неслась вверх, что обогнала Конана и Саботая, которые с великим трудом, рука к руке, поднимались по узким ступеням железной лестницы. Держась за веревку обеими руками и сжимая нож в зубах, девушка откинула голову назад и улыбнулась, как будто хотела сказать: пошевеливайтесь, увальни, если хотите поймать меня!

Чуть позже мужчины, задыхаясь от напряжения, выбрались из шахты и увидели Валерию, вытиравшую кровь со рта. Они повалились на пол, чтобы отдышаться.

— Ну, достали вы его? — спросила Валерия.

Безмолвно Конан вынул обжигающий, словно лед, камень из-за пазухи и показал его. Доносившиеся снизу звуки погони согнали улыбку удовлетворения с уст Валерии.

— Они поднимаются по лестнице, — прошептала девушка, вглядываясь вниз, в глубокую шахту. — Я думаю, несколько человекозверей поднимаются с ними. Спрячь Змеиный Глаз!

— Вылезай за перила! — сказал Конан, кивая головой по направлению к усеянному звездами дверному проему. — Я буду рубить их головы одну за другой, по мере того как они будут вылезать на площадку.

— Нет! — возразила Валерия. — Слишком рискованно, лучше спустимся вниз по стене башни, пока они не перерезали мою веревку. Но торопитесь!

Вскоре все трое, как мухи на стене, держась за веревку, начали спускаться с башни. Они были благодарны заходящей луне, которая не освещала больше их поспешного бегства.

Все, кроме Конана, были уже на земле, в полной безопасности, когда между зубцами стены показалась отвратительная морда и волосатая рука ножом начала перерезать тонкую веревку, по которой спускались беглецы. Понимая, что веревка скоро порвется, Конан взглянул вниз, чтобы определить положение черной мерцающей поверхности бассейна. Рассчитав прыжок, он крепко уперся обеими ногами в стену, оттолкнулся, изо всех сил напрягая мускулистые ноги, и вылетел как раз в тот момент, когда веревка упала. Свернув свое гибкое тело, как падающий котенок, Конан нырнул в темную воду.

Когда Конан целым и невредимым всплыл на поверхность, Валерия счастливо рассмеялась, и ее хохот слился с ревом бешенства все растущего числа наблюдателей с башни.

— Дураки! — объяснила Валерия. — Они помогли нам смыться! Теперь никто не сможет спуститься, чтобы помешать нам уйти от этих мерзких стен!

Усмехаясь, Саботай кольцами смотал веревку и перебросил моток через плечо. Затем, преодолев стену сада, все трое исчезли в неизвестности темнеющих городских улиц.

 VIII. Поручение

В воровском квартале Шадизара, в каменном очаге грязной таверны трещал огонь. Едкий дым, как ленивая кошка, клубился вокруг закопченных стропил, но и он не мог ослабить радужного сверкания тысячи гладких граней Глаза Змеи. Драгоценность лежала на грубом дубовом столе. Три закутанные в плащи фигуры склонились над ним, загораживая его своими телами от посторонних глаз.

— Клянусь Нергалом, он прекрасен! — прошептал Саботай. Его алчные глаза были прикованы к сверкающему камню.

— Да, это точно, — растягивая слова, произнесла Валерия. Она поднесла к губам кубок вина, не отрывая взгляда от предмета своего восхищения.

— Он и должен быть прекрасным, — проворчал Конан. — Только он сильно попортил нам кровь.

Саботай раздраженно поморщился.

— Нужно ли ворошить уснувшие воспоминания? — спросил он. — Миновавшую опасность лучше всего забыть, как говорят у нас в Гиркании.

Однако маленький человек тут же начал перебирать все события с того момента, как их обнаружили в храме Башни Черной Змеи. Он вспомнил, как они перелезали через стену храмового сада, в то время как их преследователи в ярости прорывались через невидимую дверь своего отвратительного места поклонения. Он напомнил своим товарищам и день, когда они скрывались, боясь даже пойти за едой в ближайшие лавки, и как они наконец впервые вышли из своего убежища и, словно чужие, бродили по городу, по самым грязным кварталам, где не многие представители власти осмеливаются искать воров и убийц. Саботай плотно зажмурился, чтобы отогнать ужасные воспоминания. Затем, открыв глаза, он вновь уставился на огромный камень, словно на королевский обед.

— Это стоило того, — прошептал он. — Как ты думаешь, киммериец, имеет ли смысл купить нам два графства в Аквилонии, или два эмирата в Туране, или парочку соседних сатрапий в Вендии? А на что, госпожа Валерия, собираетесь вы потратить свою долю?

— Прежде всего, нам нужно найти покупателя для такого дорогого камня, — прошептала Валерия, беспокойно оглядываясь.

Таверна была полна красномордых, потных мужчин, которые хрипло горланили песни и стучали своими кружками по грубым столам, пока обнаженная танцовщица плавно двигалась под варварский ритм музыки. Ее загорелое тело мерцало в свете огня.

— У тебя не было проблем, когда ты продавала камни, позаимствованные из башни, — напомнил маленький вор, значительно кивая на кошелек Валерии, туго набитый золотыми монетами с профилем Осрика, короля Заморы. Девушка крепче прижала к себе кошелек, недоверчиво глядя на веселящуюся толпу проституток, грабителей, сводников, наемников и праздношатающихся стражников.

— Говори потише, идиот, пока ты не привлек внимание, — резко оборвала она. Зрачки ее глаз засверкали, словно два кинжала.

Саботай пожал плечами. Длинноногий мальчик-разносчик пробирался мимо, собирая пустую посуду. Гирканец, слегка толкнув коленом киммерийца, поймал мальчика за руку:

— Найди нам девочек, парень, холеных девочек с округлыми бедрами и темными сосками! Изучив горизонты мира, я намерен теперь заняться изучением пределов плотских наслаждений, которых я ждал слишком долго, слишком долго...

Мальчишка с понимающим видом нагнулся, чтобы прошептать какие-то рекомендации в ухо гирканца. Конан и Валерия обменялись долгим многозначительным взглядом.

— Итак, друзья, я ухожу в дом мадам Илди на ночь. Там будет пирушка что надо! А как твои планы, Конан? А твои, госпожа Валерия?

— Что касается нас двоих, то у нас другие планы, — резко сказал Конан.

Саботай ухмыльнулся, оглядывая две пары полускрытых капюшонами глаз.

— Это тоже что-то в этом роде, не так ли? Я в этом уверен! Ну, что ж, приятно вам повеселиться, друзья. А теперь я пожелаю вам ночь, полную любви. У каждого есть свои слабости. Я намерен как следует заняться своими и оставляю вас с вашими.

Валерия схватила его за рукав, когда гирканец неверной походкой направился в ночную тьму. Она протянула ему горсть монет из туго набитого кошелька.

— Будь осторожен, маленький человек! Помни: у того, кто при деньгах, всегда много добрых приятелей, но мало настоящих друзей.

Саботай посмеялся над ее дурацкими наставлениями.

— Я до этого убил несколько человек — людей, у которых глаза на затылке, таких, как тот, на башне, — помнишь, Конан? Кроме того, золото мне досталось слишком дорогой ценой, чтобы тратить его для чьего-то удовольствия. Я намерен потратить его только на себя!

Беспечно махнув рукой, кривоногий Саботай с важным видом направился в толпу ночной улицы. Горящий вулканическим огнем взгляд Конана встретился с задумчивыми глазами Валерии.

— Пойдем в тишину нашей комнаты, девочка.

Валерия улыбнулась силе его желания. Оно было столь же горячим, как и ее собственное. Она нежно погладила прекрасный камень, медленно спрятала его у себя на груди и последовала за Конаном из таверны.

Хромая старуха ввела Конана и Валерию в освещенный свечами домик и улыбнулась им беззубым ртом. Конан бросил ей мелкую монету. Поклонившись, старуха заковыляла из комнаты. Варвар скинул свою тунику, а женщина-вор расстегнула пояс и сняла доспехи.

Валерия опустилась на колени. Ее жадные руки пробежали по голому телу Конана.

— Скажи мне, — выдохнула она, — одну вещь — только одну. Когда я впервые увидела тебя, в тени, ты двигался так красиво. Где ты научился этому?

Конан дотронулся до ее груди. Его рука пробежала по ее сильному животу и подвижным бедрам.

Валерия задыхалась в экстазе. Она напряглась под ищущими руками Конана, которые скользили по ее трепещущему телу.

— И все же, где ты научился двигаться так?

Конан с безразличным лицом секунду изучал нетерпеливую девушку. Затем, положив руки на свою покрытую рубцами шею, он показал ей следы от жесткого ошейника, который он носил когда-то. Тогда Валерия начала неистово целовать его рубцы и прижалась в нему в судорогах острого наслаждения. Содрогаясь в его объятиях, она отбросила назад свои длинные волосы и показала такие же шрамы. Она тоже долгое время была гладиатором. Потом свеча погасла и темнота эхом повторяла тихие звуки счастья.

* * *

Рассвет застал любовников под низким потолком общей комнаты бедной таверны. Они жадно ели. Конан отрезал сочный кусок мяса с шомпола и на кончике кинжала протянул его Валерии. Девушка энергично жевала, и жир стекал по ее подбородку. Себе Конан отрезал большой кусок мяса, чтобы утолить свой волчий аппетит.

* * *

Конан навечно запомнил это нежное свидание. Много лет спустя он сказал своему летописцу:

— Если боги занимаются любовью, что же может быть величественнее этого? Ни одна женщина ни до, ни после не может сравниться с ней, — но об этом в то время я не знал.

* * *

Они запивали мясо вином, охлажденным в снегу с горной вершины, — напитком для знати. Пьяная от любви не меньше, чем от крепкого напитка, Валерия откинулась на спинку грубой скамьи. Она смотрела на Конана, любуясь его тугими, как у прекрасного животного, буграми мускулов, которые играли под его кожей.

Он, в свою очередь, восхищался чувственной красотой женщины, которая в свободной позе сидела перед гаснущим огнем. Ее одежда была накинута небрежно, прекрасная шея и плечи были обнажены. Конан, обнаружив маленькую дырочку в огромном камне, Змеином Глазе, продел сквозь нее тонкий ремешок, чтобы у Валерии было меньше шансов потерять его. Теперь неземные лучи великолепного камня горели у нее на груди, удваивая свою красоту.

Настало утро. Ухмыляющиеся рабы мадам Илди принесли Саботая обратно в таверну. Он с трудом приходил в себя после ночного дебоша и чувствовал угрызения совести. До захода солнца три вора снова окунулись в свежий поток развлечений и удовольствий. Их грязные одежды сменились на кожаные куртки и дорогие меха, а грубые железные украшения уступили место кольцам и браслетам из полированной бронзы и сверкающего серебра, сделанным прекрасным мастером. Хорошие ботинки из мягкой кожи заменили их изношенную обувь. С помощью гирканца Конан выбрал ножи и мечи, вышедшие из-под молота умелого кузнеца.

Все эти обновки, обильная пища и каждодневные увеселения покупались на деньги, вырученные за драгоценные камни из башни, украденные Валерией. При продаже новых камней они уже не соблюдали особой осторожности, как раньше, хотя и знали, что шпионы и доносчики змеиного культа прочешут все рынки Шадизара, стремясь вернуть свой дорогой талисман. Они надеялись найти в Туране или в Вендии купца, у которого хватит и денег для покупки Змеиного Глаза, и ума, чтобы не распространяться о своем приобретении.

Несмотря на непривычное богатство, все трое вскоре устали от бесконечного безделья. Борцы, танцующие девушки и пиры — все это быстро потеряло свою новизну и стало пресным для тех, кто привык к постоянным опасностям, придававшим настоящий вкус жизни. Очень скоро, однако, их постарались избавить от скуки. Но это застало их врасплох.

Однажды вечером, когда Конан, Валерия и Саботай, полупьяные и полусонные, склонились над своими кружками в темной таверне, которую они часто посещали, сверкание наконечника копья в свете очага вывело Валерию из оцепенения. Ее чуть слышный вскрик заставил остальных поднять головы. Они увидели, что их столик окружен солдатами с суровыми лицами, в панцирях из золота и бронзы и сверкающих шлемах, которые были низко надвинуты на брови.

Неожиданно разбуженный Конан приподнялся со своего стула. Он мгновенно понял, что незнакомцы — это стражники змеиного храма, которым стало известно о краже, и стремился найти путь к спасению. Но он ошибался — у солдат были шлемы с гребнями и кирасы с королевской печатью Заморы легионеров короля.

— Что вам от нас нужно? — проворчал Конан с мрачным подозрением. — Да, мы пьянствуем, но это, безусловно, не против королевского закона...

— Вставайте и следуйте за нами, все трое! — отрезал офицер. — На все вопросы вам ответят те, кто послал нас найти вас. И давайте без глупостей!

Саботай, все еще в пьяном оцепенении, посмотрел на вздымающиеся копья. Его лицо скривилось в заискивающей улыбке, и он пробормотал:

— Ну, никаких проблем... никаких проблем... — и, опираясь о стол, поднялся на неверных ногах.

Волей-неволей им пришлось последовать за вооруженными людьми, так как поднять меч сейчас, несмотря на весь свой боевой опыт, было для них равносильно самоубийству. Будь Конан один, он попытал бы счастья и сразился с двенадцатью противниками, но всепоглощающая любовь к Валерии обезоруживала его. Он не хотел рисковать ее жизнью, даже когда сама свобода висела на волоске.

Под безлунным небом они прошли по тихим улицам, покинутым в этот час даже особыми любителями темноты и безлюдья. Наконец они вышли на широкий проспект, в конце которого на фоне звездного неба возвышался королевский дворец. По приказу офицера в боковой стене отворились ворота. Отряд солдат провел трех искателей приключений под сводчатыми галереями с колоннами, по каменистым дорожкам между ровными бархатистыми лужайками и мраморными фонтанами. Журчание воды наполняло ночь сказочной музыкой.

Когда они достигли главного входа во дворец, Саботай, большой любитель путешествий, с удовольствием огляделся вокруг. Дворец короля Заморы считался одним из самых экзотических сооружений в восточной Аквилонии. Он был построен на деньги, вырученные от торговли с Дальним Востоком. Но случайно брошенный острый взгляд Саботая, когда они проходили мимо солдат, застывших у дверей, подметил следы упадка — трещины в кирпичной кладке и следы сырости. Гирканец сделал про себя глубокомысленное заключение, что даже богатства монархии не могут побороть подбирающееся изнутри гниение, подтачивающее, как злокачественная опухоль, основы государства. Предательские щупальца змеиного культа смогли парализовать отвагу и разложили население.

Конан, гораздо менее склонный к философствованию, бросал любопытные взгляды направо и налево, когда их вели через вереницу залов и мраморных лестниц, стараясь запомнить дорогу на случай, если им придется сражаться за свою свободу. Он мало обращал внимания на резные балюстрады из слоновой кости и алебастра, дорогие настенные ковры, обтянутые шелком скамейки и необычные светильники — словом, все, что создавало роскошь, превосходящую самое богатое воображение. Но в конце концов это великолепие подействовало и на него, несмотря на то что даже в приглушенном свете ламп и свечей было видно, что прекрасная обстановка находится далеко не в лучшем состоянии. В гобеленах зияли дыры, на коврах виднелись потертости, золото на роскошной мебели потускнело; по-видимому, все здесь давно уже было в небрежении.

В главном зале дворца, украшенном скульптурами, эхо отзывалось, словно в склепе, во мраке гулко раздавались шаги, и пыль густым слоем покрывала половицы. Когда искатели приключений и их эскорт приблизились к королевскому трону Заморы, их взору предстала фигура, затененная балдахином. Рука поддерживала подбородок, а глаза выдавали воина, давно уже опустившегося из-за вина и лени. Около высокой фигуры стоял одинокий слуга и шепотом переговаривался со своим повелителем.

Король Осрик, уже по тому, как он обратился к капитану стражи, показался Конану человеком уставшим и потерявшим интерес к жизни. Годы тяжело легли на его согбенные плечи, а худое лицо говорило о постоянных заботах и разочарованиях.

Солдат сложил к ногам короля оружие пленников, а капитан опустился на одно колено и доложил:

— Воры, о которых вы спрашивали, государь.

Саботай и Валерия, знакомые с этикетом, низко поклонились. Конан же спокойно смотрел на короля. Стражник толкнул Конана под ребро и прошипел:

— Кланяйся, дурак!

Конан бросил на него прищуренный мрачный взгляд, но при этом все же слегка нагнул голову.

Монарх смотрел на пленников отсутствующим взглядом; чувствовалось, что мысли его были далеко. Наконец он встал и пальцем показал, что офицер может подняться.

Чтобы нарушить затянувшееся молчание, слуга попытался напомнить королю:

— Это воры, ограбившие Башню Змеи.

Монарх заговорил глухим, дрожащим от негодования голосом:

— Знаете ли вы, что вы наделали, воры? Вы заставили его, Яро, предстать передо мной, перед моим троном, чтобы угрожать мне. Да, чтобы запугивать Осрика, великого короля всей Заморы! Какая дерзость! Какое высокомерие! Эти жрецы Черной Змеи ставят себя выше монархов мира! И это произошло из-за вас, троих воров, негодяи!

Конан украдкой посмотрел на своих товарищей. Валерия нервно облизывала губы; умные глаза Саботая, как у загнанной в угол крысы, метались в поисках хоть какого-то выхода. Киммериец был напряжен и в любой момент готов к взрыву неповиновения. Он был безоружен, а потому у него не было никаких иллюзий относительно исхода событий. Но лучше дорого продать свою жизнь, чем послушно подставить шею под топор или самому вдеть ее в петлю. Уж он-то попытается прихватить с собой в мир теней одного-двух стражников.

Король продолжал говорить, не отрывая взгляда от воров, но теперь улыбка тронула уголки его рта. Отбросив бархатное одеяние, он поднялся и воскликнул:

— Воры, я приветствую вас! Вы совершили великое дело!

Король коротко рассмеялся.

— Видели бы вы лицо черного жреца! Он был так зол, что бешеная пена летела с его губ! Я не получал такого удовольствия, пожалуй, с той самой ночи, когда женился!

Затем, повернувшись к своим телохранителям, он добавил:

— Придвинь скамейки для моих друзей-воров, капитан Кобадес. Ты останься, а остальные пусть возвращаются к своим обязанностям. И принесите вина, лучшего вина!

Паж принес серебряные кубки и чашу отличного красного вина, и вот уже все трое стояли возле трона Заморы и пили за здоровье короля, и Осрик поднимал свой кубок в ответ. Саботай, смущенный таким неожиданным подарком фортуны, жадно глотал вино. Валерия и Конан, больше привыкшие к лести и славе после успеха на гладиаторской арене, старались вести себя более изящно.

— Вы можете сесть, — наконец сказал король.

В задумчивости он не отрывал взгляда от своего кубка. Когда же он заговорил, его слова были отрывочны, а голос дрожал:

— Этот человек Тулса Дуум — меня уже давно раздражало присутствие этого дьявольского бога в моем бедном королевстве. Змеи в моей прекрасной столице! На западе, на юге, в Бритунии, Коринфе — везде змеи! Везде черные башни и жрецы с черными сердцами! Они крадут наших детей и делают из них чудовищ — рептилий, таких, как змеи, которым они поклоняются. Наши развращенные дети оскаливают свои отравленные зубы на своих собственных родителей...

Дрожа всем телом, Осрик закрыл лицо руками. Трое друзей переглянулись, а затем уставились на капитана Кобада. Король перехватил их взгляды.

— Мои собственные стражники не устояли против них. Мои храбрейшие воины, мои самые свирепые бойцы ушли от своих обязанностей, нарушили клятву верности. Вы — отбросы общества — в одиночку осмелились открыто выступить против Яро в его цитадели!.. Всех, кто противостоит змеиным жрецам, атакуют и убивают. Смерть в ночи... видели ли вы что-либо подобное?

По сигналу монарха слуга подал ему тонкий бронзовый нож. Его клинок изгибался, как тело змеи. Держа его в вытянутой руке, король продолжал:

— Вот зуб змеи, вонзенный в сердце моего отца его младшим сыном, моим братом, который был одурманен их колдовством. И моя собственная дочь, бриллиант моего королевства, радость моей старости, также попала в лапы Тулса Дуума. Она отвернулась от меня и верховных богов. Бережет ли она такой же нож, направленный в мое сердце? Ждет ли меня такая же судьба?

Конан нахмурился, вспоминая редкую красоту молодой женщины в паланкине с занавесками. Саботай тогда сказал ему, что она дочь короля. Варвару было трудно поверить в то, что такая прекрасная девушка может однажды убить своего отца-государя, но в то же время он знал, что она жрица змеиного Бога.

Во внезапном взрыве ярости король Осрик швырнул змеиный нож на мраморный пол. Там он и остался лежать — видимое всем орудие зла.

— Каждое новое поколение слабее предыдущего. Сегодняшняя молодежь погрязла в этом Культе — этой ложной религии. Они стремятся стать рабами и бродягами, живущими в наркотическом сне. Когда я был молод, мальчики стремились стать героями, а не паразитами и разрушителями.

Король опустил голову. Это был слабый старый человек, раздавленный проблемами, которые он не мог разрешить. Задрожав, он сказал:

— Теперь я вынужден возлагать на воров спасение королевства.

Валерия с несвойственной ей жалостью в голосе спросила монарха:

— Какую услугу мы можем вам оказать, государь?

— Моя дочь, моя маленькая Ясмина — она следует за ним повсюду... за Яро. Я имею в виду Яро, черного жреца. Она говорит, что ищет правду в глубине своей души... Эти пустые инфантильные глупцы забыли былую силу и былые добродетели. Они погрязли в разврате, как свиньи в грязи, и называют это религией!.. А сейчас моя дочь отправилась на восток, чтобы встретиться с человеком по имени Дуум, в самый центр, в могущественный оплот его Культа, где сходятся все нити интриг. Идите на Гору Могущества и верните мне дочь!

Король подал знак. И по этому безмолвному приказу слуга выдвинул из тени урну и опрокинул сосуд. Полился сверкающий поток драгоценностей. Они ударялись об пол у ног искателей приключений — рубины, аметисты, топазы, сапфиры и мерцающие алмазы. Второй королевский знак остановил поток. Валерия разинула рот; жадность засветилась в глазах гирканца. Конан, ожидавший нечто подобное, смотрел на короля.

— Ну же, собирайте их, — предложил Осрик. — Это будет задатком, на это вы сможете купить оружие, лошадей и нанять воинов, чтобы они сражались за вас. Доставьте мою Ясмину назад, и вы получите все драгоценные камни, оставшиеся в кувшине. Покажи их, Варданес!

Слуга поднес сосуд. Саботай засунул туда палец и повращал им. Убедившись, что у сосуда нет второго дна и что в нем остались мириады драгоценных камней, гирканец кивнул и вытащил руку. Вместе с Валерией они подобрали упавшие камни и положили их в кошелек.

Конан наблюдал, как его товарищи поспешно собирали разбросанные драгоценности. Затем, задумчиво нахмурившись, он обратился к королю:

— Почему вы не боитесь ножа в темноте или яда в вашей чаше?

Осрик грустно улыбнулся:

— Приходит время, друг мой, когда даже для королей драгоценности теряют свой блеск, золото тускнеет, а пища и питье теряют свой вкус. Время, когда сама тронная зала, хотя и разукрашенная, становится тюремной камерой. Тогда все, что останется, — это любовь отца к своему ребенку. Но ты... что ты можешь знать об этом? Ты слишком молод и полон жизни... Когда придет моя смерть, от руки Дуума или кого-нибудь другого, я буду спокоен, если только мое дитя будет свободно от этого проклятия и сможет служить моему народу в качестве его королевы.

Конан кивнул.

— Хорошо, король Осрик. Я убью этого Дуума или погибну сам. У меня есть с ним собственные счеты. Если я смогу спасти вашу дочь, я сделаю это.

— Тогда мы договорились! — сказал король и обратился к капитану своей стражи: — Покажи моим гостям приготовленные для них комнаты. Позаботься, чтобы им было удобно. Всего хорошего!

Трое последовали за капитаном Кобадесом из этой затененной комнаты и оставили на троне полностью ушедшего в свои мысли короля Осрика.

 IX. Дорога

Два дня спустя после аудиенции у короля Осрика искатели приключений легли спать усталыми. Второпях пришлось провести большую подготовку к пути — заготовить продукты, мехи с вином, вещи для ночлега и сотни других предметов, которые могут понадобиться в дороге. Драгоценные камни они обменяли на золотые, серебряные и простые медные монеты. Позаботились также о лошадях.

Однажды утром Конан и Валерия прогуливались по конному рынку, пока Саботай, единственный опытный наездник из них троих, торговался из-за лошадей. Конан обратил внимание Саботая на горячего жеребца, гарцевавшего и пытавшегося сорваться с веревки, яростно сверкая глазами.

— Этот как раз для меня! — воскликнул Конан. Гирканец усмехнулся:

— И как долго ты думаешь удержаться на этом коне? Поскольку ты никогда не садился верхом даже на клячу, позволь мне найти для тебя что-нибудь побезопаснее, поспокойнее и покрупнее, чтобы оно выдержало твой вес.

Конан часами учился ездить на лошади, которую выбрал для него Саботай. Под его дружеской опекой Конан узнал, как ездить шагом, рысью, галопом, как седлать, чистить и кормить лошадей. Однажды принесенное ветром перекати-поле укололо коня, тот помчался с неожиданной резвостью и сбросил всадника. С проклятиями варвар поднялся и бросился ловить коня.

— Я же говорил тебе: помни о коленях! — сказал Саботай. — Пустяки, если это окажется твоим самым неудачным падением, считай, что тебе здорово повезло. Мы, керлаиты, говорим, что мужчина не станет наездником, пока не упадет семь раз.

Тем вечером, когда Конан остался в спальне, чтобы подлечить свои разбитые ноги, двое королевских слуг внесли большую деревянную бадью. Другие слуги появились с ведром кипятка. Когда они вышли, Валерия скинула одежду и со вздохом удовлетворения забралась в бадью.

— Полезай сюда! — сказала она. — Здесь хватит места для нас обоих.

Конан отрицательно покачал головой:

— Горячие ванны вредны. Пар портит легкие.

— Вздор! Посмотри на меня! Я всю жизнь принимаю горячие ванны, а вот от тебя запах совсем не похож на запах клумбы с розами. Хочешь, я тебе спину потру?

Киммериец все еще отказывался:

— Попозже, может быть, когда ты помоешься.

Девушка сидела в бадье, растирая свои роскошные плечи. Неожиданно она обернулась к Конану:

— А гори они синим пламенем, эти Дуум и принцесса! Этот человек — злой колдун, который может вызвать демонов из адских пещер, вроде того, которого ты убил на башне. Что до принцессы, то почему мы должны спасать ее, если она хочет умереть его рабыней? Все это из-за ее глупости... Кроме того, Тис говорил, что Гора Могущества — оплот Дуума — не может быть взята. Там засели тысячи его сторонников. Сколько у нас шансов против них? — Она встала. — Брось мне вон то полотенце.

Вымыв и вытерев свое тело, Валерия улеглась на огромную кровать, поигрывая драгоценными камнями. Камушки тонкой струйкой текли между ее пальцев, водопадом падали вниз в ложбину меж ее высоких грудей и рассыпались по животу, а она любовалась огоньками, которые играли на их полированных гранях. Потом она заговорила снова:

— Я обсудила это с Саботаем, и он согласился со мной. Мы будем последними дураками, если ввяжемся в это очень опасное дело. Возьмем все, что у нас уже есть, пока мы еще живы! Забудь Дуума и его глупую принцессу! То, что дал нам король, вместе с золотом, которое мы получим за Змеиный Глаз, сделает нас богачами. Мы сможем жить, как знать.

Конан, погруженный в свои мысли, присел на край кровати спиной к девушке. Валерия медленно придвигалась к нему, рассыпая драгоценности по покрывалу. Ласкающие руки пробежали по широким плечам; она поцеловала Конана в затылок и, обхватив его руками, положила голову ему на плечо.

По-видимому, равнодушный к проделкам Валерии, Конан неподвижно сидел, уставившись на свои сжатые кулаки.

— У меня никогда не было больше, чем сейчас, — мечтательно мурлыкнула проказница. — Всю жизнь я была одинока. Часто я глядела прямо в разинутую пасть смерти, но никогда не заботилась о том, останусь я жива или нет. Одна, в холоде и темноте, я вглядывалась в чужие дома и шатры и видела теплый очаг, мужчин и женщин, сидящих бок о бок, играющих детей у их ног. А я шла по земле... одна.

Она взглянула в лицо Конану, но оно было темным и мрачным.

— А теперь у меня есть ты. Нам тепло, хорошо, мы любим друг друга. Мы даже богаты. Нам не нужно больше рисковать, чтобы добыть золота. Давай сядем вместе у зажженной лампы, прогоняющей темноту, и пусть какой-нибудь одинокий странник увидит и позавидует нам...

Валерия протянула руку, взяла целую пригоршню ярких камней и игриво высыпала их на обнаженную грудь Конана.

— Иди ко мне! Давай забудем обо всем!

Конан молча покачал головой. Потом медленно разжал кулак. На ладони лежал бронзовый медальон из сокровищницы Бога-Змеи — пластинка со знаком Дуума: две обращенные друг к другу змеи, поддерживающие черное солнце.

* * *

Рассвет подкрался к Шадизару, тронув розовым и золотым шпили королевского дворца. Первый утренний луч пробрался в комнату, где спала Валерия, и оторвал ее от снов. Сонная, она отбросила шелковое покрывало и потянулась, подставив обнаженное тело под ласковые поцелуи теплого солнца. Затем она вытянула руку, чтобы коснуться своего любовника, но рядом с ней никого не было. Конан ушел.

Сладость сна тотчас улетучилась. Она вскочила и уставилась на пустующую подушку. Вместо величественного тела молодого варвара она увидела только горстку сверкающих камешков — его долю от подарка короля. Непроизвольно руки ее потянулись к горлу — Глаз Змеи по-прежнему висел у нее на груди. Валерия окинула спальню быстрым взглядом: оружие и одежда Конана исчезли. По щеке Валерии покатилась слеза, но она ее решительно смахнула. Гладиаторы не плачут, строго сказала она себе.

* * *

Далеко на востоке от Шадизара одинокий всадник держал свой путь через ущелья Кезанкийских гор, отроги которых достигают каменистых степей Турана. Этим всадником был Конан; но уже не нищий беглый раб, которым он однажды пересек эту внушающую страх землю. На громадном варваре был превосходный плащ и кольчуга поверх одежды, на голове красовался стальной шлем, а сбоку висел старинный меч, тот самый, который Конан взял в пещере неумершего скелета. Сейчас меч был отточен как бритва и вложен в великолепные ножны из змеиной кожи. Чтобы защититься от резких ветров ранней весны, он надел поверх кольчуги накидку из хорошо выдубленной волчьей шкуры.

Вспоминая прошлое, Конан поскреб густую черную бороду, которая закрывала его покрытое рубцами лицо. Тогрул заставлял своих рабов бриться, чтобы не давать противникам преимущества, и Конан строго придерживался этой привычки. Но сейчас, страстно желающий схватки с Дуумом, он позабыл о ней.

Киммериец помнил также о милой женщине, от страстных объятий которой он сейчас уезжал все дальше. Много лет спустя он сказал своему летописцу:

* * *

— Я знал, что Валерия никогда не поймет меня. Ее боги — не северные боги. Я двигался на восток, но склонил голову перед Валгаллой. Кром с ледяным спокойствием ждал, когда я отомщу своим врагам. Я знал, что моя жизнь висит на тонкой нитке, но не желал ничего другого.

* * *

Целыми днями киммериец без остановок скакал по узкой тропе, щедро усыпанной красными, голубыми, желтыми и фиолетовыми подснежниками. Иногда ему приходилось пригибаться к седлу, защищаясь от внезапной бури, а ветер и ледяная крошка обжигали его израненное лицо. Время от времени он останавливался, чтобы дать выбранному Саботаем мощному жеребцу пощипать скудной травы и отдохнуть.

Когда Конану казалось, что он сбился с пути, он спрашивал дорогу у попадавшихся навстречу людей: одиноких пастухов, утомленных крестьян в лохмотьях и кочевников, восседавших на набитых домашней утварью скрипучих повозках, в то время как жены и дети гнали перед ними истощенный скот. Все они направляли Конана еще дальше на восток.

Остановленный им крестьянин безучастно смотрел на впечатляющую фигуру на огромном коне. Конан показал ему знак культа змеи — медальон Дуума. Проблеск понимания мелькнул на морщинистом лице, и старик ответил:

— Многие прошли... в основном дети... вот по этой дороге и шли, — он сделал жест высохшей рукой, затем, обернувшись, добавил: — Обратно не проходил никто.

И вот однажды киммериец выехал на дорогу, протоптанную множеством ног. Он поторопил коня и еще до захода солнца увидел серое облако пыли, поднимающееся к лазурному небу. Конан осторожно приближался к этому необычному облаку и наконец, разглядел его источник. Как он и ожидал, это была длинная вереница паломников. Вся процессия направлялась в святую обитель Сета, к змеиному Богу. Грязные юноши и девушки, украсив себя венками и гирляндами давно увядших цветов, тяжело брели, ударяя в бубны и напевая монотонную мелодию.

Конан проскакал мимо них, внимательно оглядывая колонну. То там, то здесь ему кричали:

— О воин! Иди с нами! Выброси свой меч и посвяти себя времени и земле, как это сделали мы! Уступи судьбе! Иди с нами к Горе Могущества!

Криво улыбаясь, Конан отрицательно покачал головой и пустил коня галопом. Еще будет достаточно времени посвятить себя земле, когда жизнь подойдет к концу, подумал он.

Дорога поднималась вверх и шла между двумя хребтами вулканических скал; а за ними, на гладкой равнине, неясно вырисовывался конусообразный пик, устремленный в небеса. Вдали Конан увидел мерцающие воды моря Вилайет, уходящего за горизонт. С этой высокой точки варвар заметил наполовину скрытую поднявшейся пылью еще одну колонну паломников. Ветер доносил звуки их заунывного пения.

Пока конь отдыхал, Конан изучал раскинувшиеся перед ним горы, покрытые буйной весенней зеленью. Вдоль побережья внутреннего моря, справа от Горы Могущества, лежал участок земли, сплошь усеянный холмами. Свернув с пути, протоптанного чуть живыми путешественниками, Конан направил коня к пашне, которая была примерно в трех тысячах шагов к югу от горы. Когда же Конан подъехал поближе, то увидел, что за холмы он принял курганы, подобные тем, какие древние люди насыпали над своими королями. Один из могильных холмов, превосходивший другие, был высотой в несколько раз больше человеческого роста, а длиной — в половину полета стрелы. Вокруг его основания на одинаковом расстоянии друг от друга стояли остроконечные столбы, на каждом из которых еще сохранились пронзенные останки коней с всадниками. Ветер и дождь превратили их в скелеты, кое-где прикрытые лоскутками выцветшей материи и ржавыми кусками железных доспехов.

Конан осторожно повел коня вокруг, терзаясь дурными предчувствиями, от которых по его телу побежали мурашки. Он не мог сказать, как долго жуткая гвардия стояла на страже в этом всеми забытом краю, но что-то сжалось в его грубой душе перед величием бессмертия и неизвестности.

За курганами шла равнина, усеянная осколками камней и кусками древней кладки — обломками города, разрушенного давным-давно. Он пустил коня среди разбитых колонн, опрокинутых плит, обвалившихся стен, засыпанных галькой канав и еле видных следов колодцев, безводных с древнейших времен. Опустошение казалось полным, а причина его лежала за пределами человеческого понимания.

Затем, к своему великому удивлению, Конан заметил убогое жилище: простой навес из кольев, связанных воедино и обтянутых шкурами диких животных. Перед входом, завешанным лоскутками шкур, горел небольшой костер, распространявший в морском воздухе едкий дым с запахом горелого мяса. Киммериец направил коня, желая осмотреть это жилище, и увидел, как оттуда вышел худой старик в грязных лохмотьях, с подозрением рассматривавший пришельца.

— Привет, дед! — низким, похожим на рев голосом произнес Конан, поднимая раскрытую ладонь в знак своих добрых намерений. — Я пришел с миром.

— Это ты хорошо сделал! — ответил старик с живостью, не соответствовавшей его морщинам. У него было плоское лицо, бритая голова; одет старик был в рванину, но он вызвал уважение варвара. — Знай, юный воин, я колдун, и этот погост хранит кости и беспокойные души могущественных царей. Тот, кто осмелится причинить мне вред, будет иметь дело с силами, о которых он ничего не знает.

— А ты можешь вызвать демонов, колдун?.. — тень веселости мелькнула в голосе варвара.

— Да, это я умею! Могу вызвать дьявола свирепее, чем любой из семи чертей! — Хвастовство старика закончилось приступом кашля.

— Какая удача, что мы станем друзьями, — сказал Конан. Он бросил колдуну серебряную монетку, которую тот поймал не по летам проворно. — Это плата за несколько дней, которые я проживу в твоей халабуде!

* * *

На закате солнца, Конан, сняв шлем и кольчугу, сидел у костра, с трудом разжевывая копченое мясо и пресный хлеб. Отшельник суетился рядом, предлагая гостю сделанную из тыквы бутыль с кислым элем и болтая так, словно не разговаривал годами.

— Эти могильные холмы, чужестранец, стоят здесь со времен Титанов, — говорил старик. — Великие цари спят здесь, цари, чьи царства когда-то сверкали, подобно молниям над бушующим морем. Проклятия лежат под этими грудами земли; вот почему я обитаю ниже их вершины.

— Так ты смотритель этого кладбища? — поинтересовался Конан.

Колдун засмеялся:

— Нет, но я пою предания о прошлом, о битвах и героях, о богачах и женщинах для тех, кто покоится здесь, чтобы успокоить их сны...

— Чем же ты живешь, добрый колдун?

— Местные жители приносят мне мясо и хлеб, а я вызываю духов и предсказываю им удачу. Кроме того, я выращиваю зелень. Никто не досаждает мне; все знают о моей силе.

Конан наклонил свою косматую голову в сторону Горы Могущества.

— А что эти?

— Ты спрашиваешь о тех, кто служит змеям? Они хорошо знают меня, но думают, что я сумасшедший, и поэтому не трогают. Каждую весну человек по имени Дуум приходит сюда принести жертву духам моих спящих царей. Ты их видел... — он махнул рукой в сторону скелетов людей верхом на лошадях.

Конан какое-то время ел молча, с сомнением размышляя о том, были ли это кости древних царей или же сторонников Дуума.

— Здесь в округе растут какие-нибудь дикие цветы? — спросил он.

Рот старика раскрылся.

— Цветы? На какой?.. — Затем, спохватившись, поправился: — Да, я думаю, тебе удастся собрать немножко. Месяц назад эта равнина была вся выстлана цветами. Но на что тебе цветы?

— Увидишь, — ответил Конан.

* * *

Следующим утром Конан поднялся, сбрил свою жесткую бороду и достал из дорожной сумки белую мантию паломника. Одетый таким образом, он целый час бродил по окраине разрушенного города, собирая наиболее свежие цветы, какие только мог найти. Когда варвар начал сплетать венок, колдун с отвращением посмотрел на него.

С безмятежным видом Конан спросил у старика:

— Что ты знаешь об этом Тулса Дууме? И успокойся, я не из его компании.

Старик облегченно вздохнул и усмехнулся беззубым ртом:

— Вообще-то ты не очень похож на паломника. Если ты собираешься в таком виде проникнуть внутрь горы — берегись. Люди Дуума коварны, жестоки и склонны к предательству. Кроме того, ты не сможешь взять с собой меч; даже под мантией они тотчас увидят его.

— Ну что же, придется обойтись без него. — Конан просунул руки под мантию, расстегнул пряжку и вложил меч в ножнах в руки колдуна со словами: — Храни его и найди корм для моего коня. Я хорошо награжу тебя, когда вернусь... если вернусь.

Водрузив венок из уже увядших цветов, Конан пошел к горе. Колдун, бормоча оберегающие заклинания, смотрел ему вслед.

* * *

По мере того как дорога зигзагами поднималась вверх по склону Горы Могущества, она становилась все круче. Конан незаметно затесался в колонну бредущих в беспорядке юношей и девушек. У них были запыленные, изможденные лица и пустые, глаза. Разница между здоровым и сильным варваром в свежей одежде и утомленной, выпачканной в путешествии толпой была так велика, что Конан боялся, что он будет немедленно раскрыт.

Вдоль извилистой дороги стояли девушки в чистых мантиях, пели приветствия и указывали толпе путь дальше. На первом повороте дороги Конан увидел небольшой храм из белого мрамора, словно светящийся на фоне обсидиана, на котором он стоял. Этот белый храм, меньший из святынь Дуума, был украшен фризами в виде мерзких корчащихся змеиных тел. Под его величественным куполом все паломники должны были пройти очищение и возродиться.

У арки, ведущей в храм, какая-то женщина остановила Конана и дала ему свежую гирлянду цветов, потому что венок, который он сплел несколько часов назад, уже завял. Наклонив голову, чтобы получить новый венок, Конан уже приготовился идти дальше, но девушка с поднятыми руками задержала его. Он внутренне встрепенулся, но быстро понял, что это обычный ритуал приветствия.

— Ты должен отказаться от всего, что у тебя было, высокий странник, — напевно произнесла девушка на одной ноте. — Ты должен увидеть себя в чистой воде таким, каким ты себя никогда раньше не видел.

Повторяя слова юноши, прошедшего перед ним, Конан нараспев ответил:

— Я хочу быть очищенным.

По тому, как бессмысленно девушка улыбнулась ему, Конан понял, что она ничего не видит и находится под воздействием какого-то дурмана. Не осознавая волнения Конана, девушка договорила слова предписания, лишенные ее голосом теплоты и смысла:

— Теперь ты спасен от опасностей дороги. Здесь, в тени горы, мы все в безопасности. Не бойся, потому что эта дорога — дорога в Рай!

Конан пробормотал невразумительный ответ и поспешил вперед. На следующем повороте дороги он прошел через узкую щель между двумя отвесными каменными стенами и оказался в естественном амфитеатре, чашеобразном пространстве, защищенном от ветра. Палатки и простые шатры покрывали скалистую землю. По обе стороны стояли здоровенные стражники, гордые и внушительные, в одежде из черной лакированной кожи. За ними Конан увидел, или ему так показалось, жрецов в черных мантиях из храма Змеи.

Инстинктивно Конан сделал шаг назад, затем поспешно придал своему лицу бессмысленное, вялое выражение. Заметив, что он стоит на месте, жрица поспешила к нему.

— Что-нибудь не так? — спросила она. Конан показал на безликих стражников:

— Кто это?

— Это наши друзья. Они здесь, чтобы защищать нас.

— Защищать нас? От чего?

Жрица успокаивающе, как говорят с испуганным ребенком, ответила:

— Очень часто от нас самих. Мы редко знаем, что хорошо для нас; мы всегда окружены сомнениями и страхами. Мы так слепы, что не можем различить путь истины. Только Господин может направить наши стопы на дорогу, ведущую к Раю.

Мягко взяв Конана за руку, она повела его к концу процессии, с которой он пришел, и там оставила его. Двигаясь вместе с остальными, Конан очутился в толпе мальчиков и юношей, которых, как стадо, вели несколько жрецов. Всем прибывшим приказали снять дорожную одежду. На дальнем краю амфитеатра колонна женщин скрывалась из вида.

Хитрый варвар некоторое время стоял в нерешительности среди смущенной толпы. Если он снимет мантию, то длинный кинжал и пояс сразу же выдадут его замысел. Когда колонна тронулась вперед, Конан проскользнул между двумя палатками и побежал к стройному жрецу в мантии с капюшоном.

— Куда ты, брат? — мягко спросил человек.

— Я... я не знаю, — запнулся киммериец, — я боюсь...

— Ты боишься обнажить себя, не так ли, о мальчик! Дитя мое, ты должен гордиться таким прекрасным телом, — жрец хотел дотронуться до него, но Конан оттолкнул его руку. Ничуть не смутившись, жрец продолжал: — Как ты можешь полностью очистить себя, если не знаешь своего тела?

Конан украдкой взглянул на проход в скалах, хорошо защищенный от посторонних глаз.

— Не могли бы мы поговорить наедине... там, где нас не смогут увидеть? — он показал в сторону ниши.

С тонкой понимающей улыбкой человек в мантии пошел туда, говоря:

— Мы, жрецы, много знаем о телах и душах мужчин; ты не должен испытывать стыда...

Оказавшись в нише, Конан обернулся.

— Скажите мне, — спросил он с наигранной простотой, — эта мантия — все, что на вас надето?

— Да, сын мой. Это все...

— Хорошо, — проворчал варвар и двинул локтем в ребра жреца. Раздался звук ломающихся костей и придушенный тяжелый вздох. Затем удар гладиатора, сравнимый с ударом молотка, переломил жрецу шею.

Высокий человек в мантии с капюшоном быстро прошел через шеренгу голых паломников и направился в храм. Жрец, спускавшийся со святилища, встретился с ним глазами и пальцами сделал тайный знак. Конан неуклюже ответил безмолвным приветствием и, заметив тень замешательства на лице жреца, быстро двинулся дальше.

Два жреца прошли мимо, горячо споря о чем-то. Конан заметил, что на груди каждого висит такой же медальон, как тот, что Конан взял с алтаря в Башне Змеи. Пошарив в непривычной сутане, он извлек медальон и, заменив грубый ремешок шелковым шнурком, повесил его на виду. Стражники храма, грубые, полоумные парни с нахмуренными бровями, пристально посмотрели на лже-жреца; затем, увидев медальон с двумя змеями, запомнили его и пропустили. Так Конан проник в недра Горы Могущества.

 X. Гора

Конан шел вперед по проходу среди других еле заметных фигур, которые, словно тени, двигались в том же направлении. Наконец варвар попал во двор необыкновенной красоты. Здесь были сады, яркие от цветов всевозможных оттенков вперемешку со странными экзотическими деревьями. Кристально чистая вода падала из фонтана в тихий бассейн, окруженный мраморными скамейками.

За бассейном шла церемониальная лестница. Ее массивные ступени вели вверх, к порталу храма. Дверь, украшенная резьбой по мрамору, вела внутрь пещеры, вырубленной, как подумал Конан, в цельной скале. В этом широком святилище киммериец увидел расположенные амфитеатром мраморные скамьи. За ними был проход, обрамленный рядами остроконечных колонн, похожих на обелиски.

Перед скамейками возвышался помост. К нему вела лестница поменьше. Купол из разноцветного стекла освещался каким-то неизвестным источником света, сияние которого могло соперничать с самим небосводом.

Прекрасные женщины, одетые в прозрачные покрывала, расположились на ступенях помоста, а благоговейные паломники искали себе места на удобных скамейках. Конан, осторожно двигаясь, примкнул к ожидающей толпе и, уверившись в своей безопасности, начал осматривать раболепных юношей и девушек вокруг него. Платья из дорогой ткани и нарядные ленты, охватывавшие их лбы, выдавали существ, стоящих выше толпы, оставшейся снаружи, которой была недоступна роскошь этой залы, доставлявшей сейчас Конану такое наслаждение.

Вскоре грациозные молодые женщины внесли подносы с зажженными свечами и раздали по одной каждому участнику Культа. Когда сияние купола начало угасать, тонкие свечи замерцали, словно звездочки в ночном небе. Их свет делал молодые лица поклоняющихся подобными лицам богов.

Поглощенный созерцанием этой процедуры, Конан не заметил, что два стражника, похожие на обезьян, последовали за ним в храм в Горе Могущества. Теперь, стоя в густой тени позади Конана, они знаками переговаривались со жрецом из башни — черным Яро из Шадизара. Яро со своей свитой прибыл сюда, чтобы возвестить о пропаже храмового талисмана, чтобы известие о краже разнеслось среди верующих во всех землях, где утвердился культ змеиного Бога. Здесь Яро также надеялся узнать о местонахождении вора и хотел задержать его.

Призванный в храм обезьяноподобными стражниками, черный гигант изучал киммерийца суженными задумчивыми глазами. Он лишь мельком видел вора, похитившего Глаз Змеи, когда двое неизвестных карабкались по узкой лестнице на вершину башни. Но широкие плечи, бугры мускулов и грива спутанных черных волос, подстриженных до плеч, выдавали Конана с головой.

Черный жрец обернулся, чтобы что-то сказать другому человеку, скрывавшемуся под покровом темноты. Тот сделал шаг вперед и оказался мужчиной гигантского роста, на груди которого свободно извивались две свитые воедино змеи. Он был в доспехах из синей стали, отделанных черной кожей.

Рексор, а это был он, постарел за годы, прошедшие после его набега на деревню Конана и после того, как он отправил юношу на долгие годы работать на Колесе. Однако время каким-то образом укрепило его осанку и жизненные силы. Невероятно сильные мускулы вздымались на его обнаженных руках, мощных бедрах и массивной шее. Без скрывающего лицо шлема было видно, что годы несколько сгладили его грубые черты, но его глаза стали холоднее и жестокие складки вокруг тонкогубого рта сделались глубже, чем раньше. Металлически-серая седина, тронувшая волосы Рексора, закрепила за ним среди змеепоклонников прозвище Стального Человека.

Его ледяной взгляд был прикован к киммерийцу, сидящему перед ним. Рексор не помнил ребенка, отобранного у матери, которую убил его повелитель, но это не имело значения. Любой, незвано проникший в Храм Змеи, был врагом; любой сторонний наблюдатель, который видел тайные ритуалы, был святотатцем и богохульным изменником. И наказанием служила смерть, медленная и мучительная смерть.

Общее внимание было сосредоточено теперь на процессии жрецов, которые ритмичным шагом направлялись к возвышению. Их низкое гортанное пение все нарастало. Два ряда обнаженных девушек танцевали в проходах под звуки труб и звон цимбал, на груди у них извивались змеи. За ними группа стигийских жрецов внесла ароматические факелы, которые наполнили воздух слоистым дымом, сладким, всепроникающим и ароматным. Затем в церемониальный зал кошачьей походкой вошел человек по имени Дуум.

Конан издали изучал своего заклятого врага. Его глаза сузились до такой степени, что превратились в горящие скрытой ненавистью щелки. Киммериец не обратил ни малейшего внимания на великолепные колышущиеся, отделанные мехом одежды Дуума. Конан не отрывал взгляда от его злого лица. Годы не убавили чувственности, которая по-прежнему таилась в его полуприкрытых глазах и худых, аскетических чертах лица. Время также не иссушило обольстительной улыбки, которой он приветствовал своих почитателей и обезумевших в экстазе служанок, которые бросали к его ногам лепестки роз.

Слева, на шаг позади Дуума, Конан увидел молодую женщину чарующей душу прелести. Она была одета в тончайшую мантию, подчеркивавшую ее соблазнительную фигуру и оттенявшую золотистую кожу. Женщина шла величественно, и ее внешне спокойный взгляд, обращенный к ее господину, горел скрытым огнем. Конан нахмурился, когда узнал в ней принцессу, виденную им мельком в паланкине с занавесками на улице Шадизара. Это была Ясмина, пропавшая дочь короля Осрика.

Когда Ясмина в смиренном обожании опустилась на колени, Дуум повелительно поднял руки, затем резко повернул их ладонями вниз. Пение, повинуясь жесту, прекратилось. В наступившей гробовой тишине его сильный голос то возвышался, то затихал, подобно ударам колокола.

— Кто среди вас боится жарких объятий смерти? Когда я, ваш отец, прошу этого,- будете ли вы жить для меня? Будете ли по-настоящему бороться с сердцами неверных, будь то сердце друга или возлюбленного, или того, кого вы любили в прежней жизни?

Он сделал паузу и обвел гипнотическим взором открытые лица, обращенные к нему в исступлении.

— Дуум! — распевали они, раскачиваясь в такт его речи. — Дуум! Дуум!

Вопросы продолжались.

— Затянете ли вы шелковую петлю на шее врагов Сета? В большом мире сможете ли вы стоять на истинном пути, вопреки ухищрениям вождей, судей и родителей, которые неверно учили вас? Вонзите ли вы свои ножи по рукоятку и выпустите ли кровь из сердец неверных, чтобы дать им бесконечное блаженство вечного покоя?

Магнетические глаза Дуума переходили с лица на лицо, порабощая каждого последователя. Теперь вопросы прекратились и началась литания.

— Вы почувствуете только радость, когда будете исполнять свой долг перед вашим Богом и Господином, когда будете бороться за Сета и Дуума, когда неверный склонится перед клинком, веревкой или тетивой лука, принимая неизбежность. Вы вырастете в глазах Черного Господина, Мудрой Змеи. В объятиях ее колец лежит вечная жизнь и невыразимое блаженство. Скоро наступит день Дуума, день Великого Очищения.

Голос Дуума становился все мощнее и мощнее. Он медленно спускался по ступеням помоста, ближе к слушающим. С пригвожденными к нему глазами последователи повторяли каждое движение своего господина, пока его невидящий взгляд не остановился на Конане. Примитивные инстинкты варвара побудили его к действию, и он приготовился проложить себе путь к свободе.

— Ваши родители обманывали вас, ваши учителя обманывали вас. Глупцы те, кто пытается обмануть вас!

Глядя прямо на Конана полными ненависти глазами, Дуум указал на него пальцем и обратился к нему:

— Изменник, ты обманут так же, как пытаешься обмануть меня. Ты умрешь сегодня.

Конан вскочил на ноги, его зубы стиснулись в рычании. Едва он поднялся, на мраморных ступенях за ним послышались шаги. Готовый к сопротивлению, Конан обернулся. Хотя его реакция была как у кошки, она все же оказалась недостаточно стремительной. Лишь только он повернулся, тяжелая дубина опустилась на его голову.

Удар был направлен в затылок, но пришелся несколько вскользь по виску. Однако смерть была близка. Мощный удар окунул варвара в водоворот темноты. Он не чувствовал сокрушительных ударов, наносимых стражниками по его неподвижному телу. Они рычали, словно дикие псы, и били сапогами по ребрам, а беспощадная дубина поднималась и опускалась, превращая в кровавое месиво его лицо, торс и беспомощные руки и ноги. Но он всего этого не чувствовал.

* * *

Сознание медленно, словно ленивый школьник, который неохотно плетется на урок, возвращалось к Конану. Каждый мускул болел, казалось, что каждый миллиметр плоти был сплошным синяком. Сквозь полуоткрытые веки Конан увидел сияющее солнце и смутно понял, что наступил новый день. Стиснув зубы, он заставил себя пошевелить руками и ногами и, к своему удивлению, обнаружил, что ничего не было сломано. Несмотря на то, что его били долго и со знанием дела, он не был искалечен.

Наконец Конану удалось открыть свои опухшие глаза. Он видел столь неясно, что посчитал сном прекрасный фонтан, кристально чистая вода которого радугой падала вниз. Но когда он пристальнее посмотрел из-под спутанных волос, слипшихся от пота и засохшей крови, то заметил мозаичные дорожки между клумбами бледно-желтых нарциссов и тюльпанов и множеством других разнообразных цветов, похожих на палитру художника. Теперь он знал, что лежит на солнце в саду. Киммериец увидел также, что высокая стена окружает сад, а из-за нее выступает храм из светлого камня, так называемая Гора Могущества, крепость Дуума.

Невероятным усилием воли Конан чуть-чуть приподнял голову. Он обратил внимание, что сад заполнен группами юношей и девушек, одни из которых прогуливались по стене, другие расхаживали между кустами и цветами, третьи сидели около фонтана у ног высокого человека, который деловито поедал спелый фрукт. Конана словно громом поразило, потому что он узнал в нем Рексора, второго человека после Дуума.

Волна тошноты нахлынула на молодого варвара, и он заставил свое ноющее тело приподняться на колени. Мир закачался вокруг него, и его вырвало. Конан попытался встать на ноги, но звон цепей возвестил о том, что он прикован, так же как во времена, когда был рабом Колеса, а потом гладиатором. Толстые цепи, соединяющие наручники и кандалы, прикреплялись к бронзовому кольцу в мостовой.

Еще недавно твердый духом киммериец, дрожа от слабости, в отчаянии рухнул на землю прямо в лужу собственной рвоты. Двое молодых последователей остановились поглазеть на его бесформенное тело. На их лицах изобразилось отвращение. Другие проходили мимо, окидывая его равнодушным взглядом, и легкий ветерок доносил их смех, но пленник слышал его, словно в тумане.

Конан не знал, сколько он так лежал, пока Рексор не наклонился к нему и не проревел:

— Господин будет сейчас говорить с тобой, а ты, грязная свинья, не готов предстать перед ним.

Сказав это, Рексор нагнулся, чтобы разомкнуть наручники. Подняв еле живого узника, он опустил Конана в фонтан. Поток ледяной воды оживил избитого юношу настолько, что ему удалось по приказу Рексора выползти из бассейна и упасть на мраморную скамью.

Через мгновение он услышал шипящую речь Дуума. Подняв глаза, киммериец увидел прямо перед носом змеиный медальон.

— Как это попало к тебе? — звучно спросил Дуум. — Это ты украл его из моего дома в Шадизаре? А что постигло Глаз Змеи — знаешь ли ты, у кого он? Говори правду, и тебе не причинят больше никакого вреда. Откажешься, тогда боль — необыкновенная, восхитительная — приведет твою душу к последнему восторгу самой смерти.

Конан сплюнул кровавую слюну, затем стиснул зубы и уставился на своего врага. Дуум изучал его. Его таинственный, жуткий взгляд проникал в мятежные глаза варвара, словно желая достичь самой глубины его души. В конце концов, глава Культа отвел глаза, покачал головой и убрал талисман в карман.

Повернувшись к своему преданному военачальнику, Дуум сказал:

— Его разум поведал мне, что он отдал великий рубин какой-то женщине за несколько минут удовольствия, нисколько не заботясь о том, что в нем заключается ключ к власти над миром. Какая утрата! Эти животные лишены понимания, у них нет никакого чувства ответственности за свои действия.

Рексор зарычал. Его голос был хриплым от скрытой злобы:

— Я убью его для тебя, господин!

Дуум покачал головой и снова повернулся к окровавленному киммерийцу. Полным злости голосом он сказал:

— Ты ворвался в жилище моего Бога, похитил мою собственность, убил моих слуг и моих питомцев. Ты нарушил важный для моих последователей ритуал. Это огорчает меня больше всего.

Отсвет каких-то странных чувств отразился на темном лице Дуума, и роковой огонь неизбывной печали зажегся в глубине его сверкающих глаз.

— Ты убил огромную змею, обвивавшуюся вокруг моего алтаря. Яро и я безутешны от этой утраты. Она была выращена нами из яйца. Почему ты украл мои богатства и лишил меня живых существ, столь дорогих моему сердцу? Почему ты осквернил святилище моего храма и нарушил церемонию, которую твой грубый ум никогда не сможет постигнуть? Почему ты проник в саму мою цитадель и лишил жизни священника, которого я называл братом?

— Если бы Кром даровал мне еще несколько минут жизни, я бы и тебя лишил жизни! — прорычал Конан.

— Откуда такая ненависть? Откуда?

— Ты убил моего отца и мать. Ты вырезал мой народ, — проговорил Конан. — Ты украл меч моего отца из прекрасной стали...

— А, сталь... — Дуум кивнул, погрузившись в воспоминания. — Много лет назад я исколесил мир в поисках стали, секрета стали. Я считал его дороже золота и бриллиантов. Да, я был одержим тайной стали.

— Загадкой стали, — прошептал Конан, вспоминая слова отца, киммерийского кузнеца.

— Ты знаешь эту загадку, не так ли? — Голос главы Культа был доверительным, убеждающим, словно он беседовал с другом. Его речь лилась безостановочно, гипнотически, лукаво. — В то время я считал сталь сильнее всего на свете, даже могущественнее человеческого тела и духа. Но я ошибался, мой мальчик! Я ошибался! Душа мужчины или женщины может покорить все, даже сталь! Вот, смотри, мальчишка!

Дуум указал на дорожку на стене сада. На ней стояли прелестная златокудрая девушка и красивый юноша, держась за руки.

— Это милое создание прекрасно, не правда ли? И этот красивый юноша любит ее. Знаешь ли ты, варвар, что значит любить девушку? Или быть любимым ею?

Конан вспомнил Валерию, с которой он много дней назад с такой болью в сердце расстался, и сжал зубы. Из глубины его горла вырвалось утвердительное рычание.

— Возможно, что и знаешь, — проговорил Дуум. Тень улыбки показалась на его лице. — Возможно, ты думаешь, что любовь все побеждает, но я покажу тебе сейчас силу более могущественную, чем сталь, и даже чем любовь. Смотри внимательно.

Подняв гипнотические глаза, он остановил их на хорошеньком личике улыбающейся девушки.

— Иди ко мне, дитя, — прошипел он. Его свистящий голос был чуть громче шепота.

Детское личико озарилось радостью. Девушка минуту помедлила у края стены, затем, не взглянув на юношу, который был около нее, соскользнула со стены и с тяжелым стуком упала на плиты садовой дорожки.

Конан отвел глаза от кукольного сломанного тела у их ног. Дуум расхохотался. В звуках его смеха слышались триумфальные ноты. Потом он сказал:

— Вот сила, мальчик, вот могущество! Это сила, которой не могут противостоять ни крепость стали, ни упругость человеческого тела. Что такое сталь без руки, направляющей ее? Что такое рука без разума, управляющего ей? В этом секрет силы... Сталь, ха!

Тулса Дуум остановился и внимательно посмотрел на безмятежное лицо Конана. Главе Культа казалось, что замкнутое выражение лица варвара, гордый разворот его широких плеч умаляют его могущество, бросают безмолвный вызов ему, не привыкшему к этому. Он сделал еще одну попытку восстановить свой авторитет и произвести впечатление на строптивого юношу, чье тело было заковано в цепи, но дух остался свободным.

Дуум поднял руку и привлек к себе внимание плачущего юноши, который неподвижно стоял и смотрел вниз на сломанное тело своей возлюбленной. Жесткие губы Дуума на одно мгновение скривились в змеиной усмешке. Это движение было замечено только остроглазым киммерийцем. Притворная улыбка исказила темное лицо Дуума, и он прошептал приказ:

— Иди за ней в Рай, сын мой.

Без колебаний, двигаясь как во сне, юноша вынул маленький, украшенный бриллиантами нож и вонзил острый клинок себе в сердце. Солнце играло в потоке крови, сочившейся из раны, пока он стоял, словно статуя, на стене, затем, внезапно съежившись, он наклонился и упал на мертвое тело девушки.

Выражение торжества засветилось на лице Тулса Дуума, когда он взглянул на варвара.

— У меня, — сказал он, — тысячи таких, как они.

Но на Конана и это не произвело должного впечатления. Он, по-прежнему сурово смотрел на Дуума.

— Какое мне дело до того, что ты имеешь власть над глупцами и слабовольными? Ты никогда не встречал настоящего человека, равного тебе, и не сражался с ним лицом к лицу.

Огонь ненависти вспыхнул в глазах Дуума, и что-то похожее на стыд промелькнуло в них на мгновение; но ненависть тут же исчезла, подавленная сверхчеловеческим усилием воли. Конан, не обратив на это внимания, продолжал:

— Ты вырезал мой народ. Ты приковал меня к Колесу Страдания под хлысты ваниров. Ты обрек меня на жизнь раба-гладиатора, который знает, что каждый день может стать для него последним...

Дуум гордо поднял черную голову.

— О! Посмотри же, что я сделал для тебя, как жизнь закалила твое тело и укрепила твой дух! Взгляни на твою выдержку, твою храбрость, твое намерение убить меня из чувства мести за твой род. Ты следовал за мной по миру, пришел сюда, в цитадель моего могущества, чтобы отомстить за то, что я сделал тебе. Хотя на самом деле я сделал тебя победителем, героем, настоящим полубогом. И теперь ты хочешь растратить мой дар — эту силу и храбрость, и волю, которыми я наградил тебя через боль и страдание, — на простое возмездие. Какая утрата! Как жаль!

Дуум, как казалось, действительно опечаленный, прикусил нижнюю губу перед тем, как продолжить.

— Я дам тебе последний шанс получить жизнь и свободу. Ответь на два вопроса: где ты взял знак двух змей? Где находится Глаз Змеи? Говори!

Конан молча покачал головой.

— Прекрасно, — после паузы сказал Дуум. — Ты пожнешь плоды своего упрямства на Дереве Скорби.

Он резко повернулся на каблуках и пошел из сада. Снова появился Рексор, чтобы заняться пленником.

Дойдя до ворот, Тулса Дуум еще раз обернулся и низким мелодичным голосом отдал приказ своему верному военачальнику.

— Распни его, — небрежно бросил он.

 XI. Дерево

Багровое солнце ярко освещало царящее вокруг запустение. Гладкая равнина известковой почвы, белой, как свежий снег, простиралась во всех направлениях. Потоки раскаленного воздуха, как привидения, отплясывали на земле, среди полной неподвижности, свой танец смерти. Путешественник — если бы он отважился пересечь эту бездорожную пустыню — обнаружил бы, что смутная неприязнь еще больше усиливается из-за какого-то металлического запаха.

Над этой совершенно пустынной равниной возвышалось Дерево Скорби: черное, искривленное чудовище, царапающее раскаленное небо голыми ветвями. Когда-то, возможно, оно было величавым деревом и ласково прятало в тени и человека и зверя. Теперь же этот мрачный, покрытый шипами скелет стал деревом зла.

Высоко на черном стволе висел Конан-варвар. Его обнаженное тело было покрыто запекшейся кровью и слоем меловой пыли. Капельки пота, стекая по телу, оставляли за собой извилистые грязные дорожки. Спутанные волосы свисали грязными жгутами, очерчивая избитое лицо, превратившееся в растрескавшуюся, обожженную солнцем маску, на которой жили только глаза. Это были злые, горящие глаза пойманного и умирающего зверя.

Руки Конана были туго привязаны к двум широко разнесенным сучьям, веревки крепко стягивали и его ноги, прочно прижимая бедра к шершавой коре дерева. Конана жестоко мучили эти ремни, но гораздо страшнее была боль, причиняемая тонкими гвоздями, которыми прибили к ветвям ладони Конана.

Конан не знал, сколько часов прошло с того времени, как стражники Дуума безжалостно его распяли. Мозг Конана оцепенел от боли, временами он терял сознание. Жажда стала невыразимой мукой, а неумолимые лучи солнца жгли тело. Ничто не нарушало медленную агонию, кроме теней стервятников, парящих на неподвижных крыльях под безжалостным солнцем. Они ждали смерти человека, ждали пира. Эти падальщики казались единственными живыми существами во всей белой пустыне.

Один стервятник, лениво двигая крыльями, спустился вниз и уселся на ветке над головой киммерийца. Птица вытянула морщинистую шею, чтобы вглядеться в распятого человека, чья голова уже упала на широкую грудь. Падальщику это избитое тело показалось безжизненным. Он стал внимательнее всматриваться в жертву то правым, то левым глазом.

Конан оставался неподвижным. В эту минуту он стал ясно понимать, что без глотка жидкости смерть возьмет его еще до захода солнца. А на всей этой пылающей жаром равнине можно было выпить только одно...

Стервятник подпрыгнул на ветке, бросился в безветренное небо, а затем набрал высоту для атаки и ринулся вниз. Согнутый крючком клюв поднялся, целя в глаз Конана. Тень птицы пронеслась по лицу киммерийца. Напрягая все свои силы, Конан поднял голову. Он не шевельнулся, когда стервятник вцепился когтями в его грудь и захлопал крыльями о воздух, готовясь нанести удар.

В это мгновение голова Конана рванулась вперед. Его челюсти щелкнули подобно волчьим, а крепкие зубы вонзились в тощую шею птицы, задушив вскрик удивления и боли. Черные крылья били Конана по обожженному лицу, когти раздирали его грудь, но он не ослабил хватку. Его зубы все глубже входили в морщинистую шею, лишенную перьев. Наконец хрустнул позвонок, и крылья стервятника безжизненно повисли. Продолжая сжимать челюсти, Конан всасывал кровь птицы. И даже теплая и соленая, она могла потягаться по вкусу с бокалом лучшего вина.

Чувствуя себя возрожденным, Конан поднял голову. Солнце, опускаясь к западу, раскрашивало мрачную равнину красными полосками. Вдруг что-то заставило напрячься притупившийся разум варвара. Было ли это клубом пыли, чуть подкрашенным красными лучами заходящего солнца, или облаком дыма? Что бы это ни было, оно становилось больше, оно приближалось.

Долгое время Конан не мог понять, что именно приближается к нему. Это что-то плыло по волнам жара, как пловец, грудью пробивающийся сквозь бушующее море. Наконец расплывчатое пятно превратилось в наездника, скачущего легким галопом. Вдруг всадник — так управляться с лошадьми могут только гирканцы — пустил своего коня в карьер. Несмотря на опухшие, растрескавшиеся губы, Конан улыбнулся.

* * *

— Эрлик! Что они с тобой сделали? — воскликнул Саботай, соскакивая с коня и привязывая поводья к нижней ветке проклятого дерева. Конан что-то прорычал в ответ, но горло так пересохло, что его слова остались непонятными.

Трясущимися руками Саботай достал из седельной сумки инструмент, похожий на клещи, которыми вытаскивают камни, застрявшие в подковах лошадей. Засунув его за пояс, Саботай вскарабкался вверх по дереву, туда, где висел киммериец. Саботай поспешно попытался извлечь гвозди из рук Конана, которые распухли так, что стали вдвое больше обычного. Варвар закусил губу, чтобы заглушить стоны, а гирканец с силой дергал и тянул, пока не вытащил гвозди.

Потом гирканец выбросил щипцы и перерезал ножом веревки на ногах Конана; и только когда эти узлы ослабли, он сделал надрезы на ремнях, связывавших руки друга.

— Держись локтями за ветки, если можешь, — посоветовал Саботай. — Ты ведь не хочешь свалиться на землю.

Наконец последняя веревка была перерезана, и Конан, поддерживаемый невысоким вором, с трудом соскользнул вниз. Опираясь на ствол дерева, израненный, он молча переносил страдания, пока Саботай растирал его обожженные, в сильных кровоподтеках конечности, чтобы восстановить кровообращение. Подавая Конану кожаную фляжку с водой, он сказал:

— Сперва прополощи рот и сплюнь. Потом сделай несколько маленьких глотков. Если ты будешь пить, как обычно, тебе будет очень плохо, а может быть... Я видел, как люди умирали от этого.

— Я знаю, — тихо пробормотал киммериец. — У тебя есть что-нибудь поесть?

— Сначала я разожгу сигнальный костер, чтобы его увидела Валерия. Мы долго искали тебя. Колдун сказал, что ты будешь южнее Горы Могущества, но не смог сообщить нам ничего более определенного.

Гирканец собрал прутья под мертвым деревом, сломал пару небольших ветвей, и вскоре, с помощью кремня и огнива, запылал веселый костерок. Затем, поискав вокруг, он нашел несколько кустиков сухой травы и бросил их в пламя. От травы к небу поднялось большое клубящееся облако дыма. После этого Саботай поднял мертвого стервятника и, присев на корточки, начал ощипывать птицу.

— Ради Крома, скажи, что ты делаешь? — проворчал Конан.

— Выдираю перья, — ответил вор.

— Ты собираешься зажарить эту гадость!

— А почему нет? Мясо есть мясо, да и мы оба голодны.

Конан еле удержался от рвоты и недовольно сказал:

— Если я даже и буду есть, то тебе придется кормить меня. У меня руки не двигаются.

Саботай кивнул и согнулся над костром. Вскоре с кусков жарящегося мяса, насаженных на заостренную палку, в костер стал капать жир, и сытный подкупающий запах наполнил воздух. После скудного, но вкусного ужина Конан тяжело вздохнул, а потом погрузился в сон, прислонившись к Дереву Скорби.

* * *

Конан очнулся среди могильных холмов мертвых царей на берегу моря Вилайет. Валерия, склонившись над ним, промывала и смазывала его раны. Он смутно помнил — а может быть, это был сон, — как он ехал на лошади Валерии, а она сидела за ним, держа поводья и поддерживая его всякий раз, когда он начинал вываливаться из седла.

Он долго смотрел на свои руки, онемевшие, распухшие, воспаленные. Было невыносимо больно пошевелить даже пальцем.

— Больше никогда не смогу держать меч, — невнятно произнес он. — Лучше бы я умер.

Затем сознание снова покинуло его и все вокруг потонуло в мутном тумане. Нескончаемые часы, проведенные киммерийцем на Дереве Скорби, так истощили его звериную жизнеспособность, что те, кто ухаживал за ним, боялись, что он может не оправиться от ран. Конан горел в бешеной лихорадке. Его вера в собственные силы исчезла.

— Он еще жив? — спрашивал старый колдун, переступая порог лачуги, в которой лежал умирающий мужчина.

— Да, но едва-едва, — отвечала девушка.

— Старик, — обратилась к нему Валерия, — он зовет тебя колдуном. Знаешь ли ты хоть какое-нибудь заклинание, чтобы помочь ему? Или, может быть, твои боги помогут тебе?

Старик молча смотрел на нее. Сочтя его темный пристальный взгляд за признание того, что он в самом деле может управлять потусторонними силами, Валерия воскликнула:

— Ну, так используй же свои чары! Верни силу рукам, которые должны поднять меч мести!

Старик устало, но смиренно ответил:

— За такое колдовство нужно дорого платить. За такое волшебство всегда нужно платить. Духи, которые часто наведываются в это священное место и охраняют могилы царей, настоятельно требуют плату.

— Какой бы ни была цена, я буду рада ее отдать! — ответила Валерия. — За дело, колдун!

* * *

Завывал жуткий ветер, и тени крались среди могил. Над ртутной поверхностью моря Вилайет луна освещала мертвенно-бледное лицо беспокойного дряхлого призрака, чья черная тень металась на бесплодной земле между двумя наибольшими памятниками. Валерия и Саботай с замиранием сердца следили, как колдун обвязал ноги и руки Конана полосками черной материи и накрыл его неподвижное тело покрывалом того же самого могильного оттенка. Еще одну полоску он повязал на голову варвара, тщательно прикрыв его обожженные, посиневшие веки. Поверх этой повязки ловкими взмахами маленькой кисти старик нанес несколько таинственных знаков.

Потом колдун отправил Саботая на берег, приказав ему принести ведро чистой воды, и, когда вода была доставлена, он опустился на корточки на ковровую подстилку, медитируя и собирая внимание. Валерия, стерегущая каждое движение старика, чувствовала, как он погружался в самые глубины своего духа, чтобы разбудить дремлющие источники внутренней силы.

Наконец колдун вышел из транса. Он торжественно окропил водой все тело Конана, еле слышно бормоча могущественные имена. Сделав это, он приказал гирканцу крепко привязать конечности Конана к четырем столбам, врытым глубоко в землю.

— Зачем это? — потребовала ответа Валерия. Колдун мрачно смотрел за работой Саботая.

— Ночью, — начал он, — духи этого места, рассерженные заклинанием, попытаются унести молодого человека отсюда. Если им это удастся... — его голос осекся.

Валерия вынула из ножен кинжал; его лезвие ярко сверкнуло в лунном свете.

— Если твои духи унесут его, старик, то ты тотчас же последуешь за ними.

В этой безмолвной темноте яростные слова девушки прозвучали со злобой загнанной в тупик пумы.

В ответ старик только пожал плечами, но от такой давно забытой им юношеской горячности на его губах дрогнула чуть заметная улыбка.

Ночь тянулась бесконечно долго для тех троих, что бодрствовали среди древних гробниц. Беспечная луна забралась на самый верх бархатного неба и теперь плыла среди звезд. На юге возвышался зловещий конус Горы Могущества, черный даже на фоне сверкающего, усыпанного звездами темного неба. Не было слышно ни одного сверчка. Нависла абсолютная тишина.

Вдруг Валерия схватила гирканца за руку. Саботай, который уже начал дремать, выругался, когда ногти девушки вонзились в его кожу, а затем так же изумленно уставился на Конана.

Огромное, закутанное в покрывало тело киммерийца поднималось, двигаясь жутко, безвольно, как будто невидимый гигант взял его в руки. Веревки, которые удерживали Конана, натянулись и глухо гудели; столбы скрипели под могучим напором невидимых сил.

— Они унесут его! — взвыла Валерия, когда тело Конана забилось и задергалось так бешено, что один столб был вырван из земли. Колдун ничего не ответил, но начал петь заклинания срывающимся голосом и чертить в воздухе костлявыми руками магические знаки. Валерия вскочила на ноги и бросилась к Конану, оглашая ночь проклятиями. Пока неистовая девушка боролась с невидимыми силами, рыча как львица, защищающая своего детеныша, Саботай нащупал свою кривую саблю. Затем, прыгнув вперед, он разрубил пустой воздух над пребывающим в беспамятстве киммерийцем и девушкой, которая старалась всеми силами удержать его.

К изумлению Валерии, тело в покрывале тяжело упало и осталось неподвижно лежать на соломенном тюфяке. С моря подул свежий ветер, и призрачные тени, спустившиеся на землю, как хлопья тумана, казалось, уплыли прочь.

— Они улетели, — со вздохом облегчения сказал колдун, не переставая дрожать. — Мое заклинание оказалось сильнее, и они не смогли унести его. — Он взглянул на Валерию глазами, полными жалости.

* * *

Утреннее солнце поднималось над морем. Колдун снял погребальное одеяние с Конана. Саботай от удивления раскрыл рот. Валерия хлопнула себя по щекам, чтобы обуздать слезы, ручьем бежавшие из ее утомленных глаз.

Огромный киммериец проснулся, зевнул и потянулся, затем в полном изумлении уставился на свои руки. Раны и кровоподтеки — даже на ладонях — зажили, как будто он и не испытал никаких страданий. Со счастливой улыбкой он держал руки перед лицом, осматривая их со всех сторон. Раны, нанесенные гвоздями, стянулись в маленькие шрамы; уродливо распухшие пальцы приняли свой обычный вид. Он сжимал и разжимал кисти, чтобы убедиться, что они здоровы.

— Колдун, теперь я твой должник, — прогрохотал голос варвара.

Старик, сияя, закивал головой.

Валерия, которая заложила за жизнь Конана свою жизнь, бледная от бессонных тревог, обвила руками киммерийца и расцеловала его со словами:

— Моя любовь крепче смерти. Ни духи, ни демоны, откуда бы они ни были, не смогут разлучить нас! Если я умру, а ты попадешь в опасность, помни, что я приду из бездны, из самых глубин Преисподней, чтобы сражаться вместе с тобой...

Конан улыбнулся и, притянув девушку к себе, страстно ее поцеловал. Валерия, все еще не успокоенная, упорствовала:

— Обещай мне, что ты это будешь помнить! Всегда!

Улыбаясь такому упорству, Конан поцеловал ее снова и ответил:

— Не беспокойся. Я буду помнить...

 XII. Ущелье

В то самое время, когда Конан и его друзья в скромной хижине колдуна радовались его счастливому исцелению, в далеком Шадизаре смех нарушал тишину ночи. В самом большом зале дворца Осрик, король Заморы, устроил пир. Тайные агенты донесли ему, что Конан достиг Горы Могущества и проник в самый сокровенный храм. Теперь король с нетерпением ждал скорого возвращения дочери.

На старом короле были мерцающие парчовые одежды, пальцы украшали великолепные кольца. Он гордо восседал на троне и маленькими глотками пил вино из золотого кубка. В радостном свете свечей, некоторые из которых были столь велики, что достигали роста пятилетнего ребенка, а в обхвате — ширины мужских бедер, величаво расхаживали придворные в парадных одеждах. Они пришли во дворец, чтобы возобновить давно остывшую дружбу с монархом. У ног Осрика на алых и темно-красных подушках возлежали девушки-рабыни в широких прозрачных шароварах. Они напоминали о короле-воине прежних лет, когда еще Сет не наполнил землю страхом и ненавистью.

Однако даже в своем тронном зале король не чувствовал себя в безопасности от убийц, которые могли быть подосланы Дуумом. Вот почему по два суровых стражника стояли в каждом портале и у каждого открытого окна, чтобы оградить монарха от бесшумных шагов в ночи.

Осрик оставил непривычный для него шутливый тон, когда главный камергер приблизился к трону. Свет свечей играл на начищенном серебряном жезле камергера.

Король подозвал его:

— В чем дело, Чорос?

— Государь, он снова пришел — Яро, черный жрец Дуума, и просит личной аудиенции вашего величества по важному государственному вопросу.

На лице короля появилась невеселая улыбка.

— Просит, говоришь? Требует, не иначе. Что ж, отправь пса обратно в его конуру и не прерывай моего столь редкого удовольствия.

— Но, государь, — настаивал камергер, — Яро сказал мне, что это касается вашей дочери принцессы Ясмины.

Лицо короля посерело, глаза стали печальными.

— Хорошо. Но пусть его тщательно обыщут, и не пропустите его колец, брошей и других украшений. Эти служители Змеи хитрые и коварные люди, в их руках самый безобидный предмет может стать смертоносным оружием.

Когда камергер с поклоном удалился, Осрик подозвал капитана охраны:

— Очисти комнату. Скажи моим гостям, что меня ждут неотложные государственные дела. Я не хочу свидетелей. Оставь только Манеса и Вагоаса, моих самых преданных стражников. Пусть они встанут за колонной и будут готовы сражаться, если черный пес замыслит предательство.

— Да, государь, — ответил капитан.

— А когда они уйдут, вели слугам погасить самые большие свечи. Яркий свет режет мне глаза.

Капитан поклонился и повернулся, чтобы огласить волю короля. Вскоре придворные, стражники и девушки-рабыни удалились из зала. Остались только два воина, которые заняли свои места за двумя массивными колоннами у королевского трона. Когда вынесли свечи, по мраморному полу змеями поползли тени.

Осрик содрогнулся и облизал губы, но продолжал сидеть по-прежнему прямо, пряча свои дурные предчувствия за царственной осанкой. Король осушил кубок вина и, как всегда, отбросил его. Он забыл, однако, что слуга, который должен был поймать его, был выслан из комнаты. Сосуд ударился о мрамор и со звоном покатился к ногам Яро.

Черный жрец бесшумно вошел в приемный покой и медленной, размеренной походкой приближался к трону. Спокойно стоя перед королем, он приложил руки к своей груди и нагнул бритую голову в небрежном кивке. Осрик молча смотрел на него, но в его взгляде сквозили страх и ненависть.

— Государь! — начал жрец.

— Да? — спросил монарх, скрывая бравадой дрожь в голосе. — Ты хотел говорить со мной. По какому поводу?

— По очень важному делу, государь, — ответил Яро, еще на шаг подходя к трону. — Мой господин Тулса Дуум, истинный пророк Вечного Сета, желает оказать честь твоему дому и жениться на твоей дочери принцессе Ясмине.

— Оказать честь моему дому! — пронзительно закричал Осрик. — Оказать честь! Ты злоупотребляешь словами и моим терпением, любезный!

— Государь, женитьба — это почетное установление...

— Чудовище! И ты имеешь наглость прийти сюда и говорить это? — Король дрожащей рукой схватился за бороду. — Твое бесстыдство переходит все границы!

— Я не хотел вас обидеть, — бесстрастно сказал Яро. — Честь, которую Дуум окажет вам, больше, чем вы думаете. Великий Учитель желает, чтобы через этот союз Замора стала истинным королевством Сета и центром все расширяющейся империи.

Дрожа от ярости, Осрик поднялся.

— Довольно! — закричал он. — Пока я король, я никогда не дам согласия на этот чудовищный союз, на эту дьявольскую игру с законами брака. Стража!

Два дюжих телохранителя выступили из тени мраморных колонн. Яро оглядел их. Потом мягким, невыразительным голосом он сказал:

— Вы обещали, что мы будем одни. Вы обещали мне личную аудиенцию, король Осрик!

Смех короля напоминал лай рассерженного пса.

— Ты думаешь, я останусь наедине с человеком, пропитанным ядом Змеи? Я бы не жил так долго, если бы подставлял свою голую ногу под зубы крадущейся гадины.

— О мудрый и могущественный король! — Яро поклонился с фальшивой услужливостью, затем, повернувшись к двум вооруженным людям, он спросил: — Если я попрошу вас, сможете ли вы убить этого изменника дела нашего господина Тулса Дуума?

Словно во сне, двое стражников вынули мечи и приблизились к королю, который, дрожа, стоял на возвышении своего трона.

— Помогите! Убийца! Ко мне, верные стражники...

Осрик кричал напрасно. Его слабые крики не могли проникнуть сквозь тяжелые двери, которые по его приказу были плотно закрыты.

Когда звук тяжелых клинков, вонзившихся в тело, оборвал исступленные крики монарха, Яро повернулся и направился вон из огромного приемного покоя. Два стражника вытерли кровь со своих клинков о платье мертвого короля и последовали за ним.

* * *

На берегах внутреннего моря Конан, Валерия и Саботай продолжали наслаждаться гостеприимством колдуна-отшельника. За несколько дней киммериец полностью восстановил свои прежние силы, и друзья разработали план спасения принцессы Ясмины. Они должны будут действовать вопреки самозабвенному обожанию девушкой Дуума.

Однажды поздно вечером, когда они сидели у огня в ветхой хижине, Конан сказал:

— Старик рассказал мне, что в Горе Могущества есть целая сеть комнат: одни из них — естественные пещеры, другие сделаны теми, кто строил этот храм-укрытие Дуума. Я видел несколько этих комнат, когда проник туда под видом паломника.

Валерия возразила:

— Ты попробовал войти в дверь, открытую для верующих, и чуть не погиб. Нам придется идти этим же путем, иначе как мы попадем туда?

— Есть потайной ход, — пробормотал Конан. — За горой поток вымыл глубокое и узкое ущелье. Значительно выше ущелья есть неохраняемый вход. Старик говорит, что никто, кроме него, не знает об этом.

— Ты хочешь сказать, — заметил Саботай, — что хороший вор может пройти по ущелью, украсть девчонку и ускользнуть, пока никто ее не хватился?

— Откуда колдун знает об этом входе? — подозрительно спросила Валерия.

— Старый колдун прожил здесь всю свою жизнь, — отозвался Конан. — Он излазил гору вдоль и поперек, до того как Дуум пришел в эти места.

Саботай, ковыряя палочкой в зубах, добавил:

— Какие глубины Преисподней извергли Дуума?

— Те же самые, в которые, да поможет мне Кром, я отправлю его!

Глаза киммерийца загорелись вулканически-синим пламенем, а рука сжала рукоять воображаемого меча.

Валерия внимательно посмотрела на Конана. Не в силах постичь кровожадное выражение его лица, она сказала:

— Мы приехали сюда только с одной целью — доставить девчонку Ясмину к ее отцу и получить королевские дары. Время для мести наступит позже. Когда мы получим обещанные Осриком богатства, то сможем нанять убийц или собрать целые армии для осады этой крепости.

Саботай согласно кивнул. Конан сидел молча. Он задумчиво водил большим пальцем по кромке своего острого меча. Валерия замолчала.

На рассвете следующего дня друзья расстались с колдуном. Ветер рвал гривы коней. Валерия скакала галопом, и ее белокурые волосы плыли за ней, подхваченные потоком воздуха. Саботай несколько замешкался, прикрепляя свой лук и колчан, полный острых стрел, потом и он последовал за Валерией. Конан уезжал последним. Он хотел попрощаться с колдуном, который угрюмо сидел у порога своего теперь опустевшего жилища.

Погруженный в молитвы или раздумья, колдун потирал свои узловатые руки. Казалось, что он не замечает приближения киммерийца. Его глаза все так же смотрели в одну точку, даже когда Конан заговорил.

— Пожелай мне удачи, старик, — сказал варвар, — сегодня мы отдаемся в руки беспечных богов.

Конан не был уверен, что старик слышит его. Он помахал ему, повернул своего жеребца и помчался галопом за остальными. Мудрый старик смотрел вслед Конану до тех пор, пока всадник и лошадь не растаяли в тумане моря Вилайет, и слезы струились по его щекам.

Трое искателей приключений пересекли равнину и поехали по незаметной тропинке, которая огибала Гору Могущества. Они двигались очень осторожно, чтобы их не заметили стражники, расставленные на высотах, пока не добрались до подножия горы, к тому месту, где поток вымыл глубокое ущелье. Впереди, на невероятной высоте, в отвесной скале зиял проход. Зажатый между каменными стенами, весенний поток пенился и падал маленьким водопадом с горы. Он спешил, бурлил на камнях и, наконец, вливался в тихие заводи между скалами.

Там, где низкорослые деревца цеплялись за скудную землю, трое всадников спешились и привязали лошадей. Саботай вытащил из своего мешка какие-то странные предметы, которые он смастерил вместе со стариком. Это были просмоленные мешочки из козьей кожи. Пока мужчины надували и туго завязывали эти неуклюжие пузыри, Валерия смешивала минеральное масло и угольный порошок, пока не получилась густая смесь. Затем все трое сняли одежду и обмазались смесью так, чтобы создать иллюзию игры теней на земле, а к голове привязали маленькие зеленые веточки. Теперь случайный наблюдатель увидел бы куст, а не человеческую фигуру.

В сером свете хмурого дня быстрый поток казался опасным и холодным, как лед. Но у них не было иного способа проникнуть в цитадель Сета. Привязав к спинам оружие, завернутое в темные тряпки, и пристегнув надувные мешки, они бросились в поток.

Они взбирались на выступающие скалы, чтобы отдохнуть от изнурительной борьбы с холодной водой. Нелегким оказался их путь. Доплыв до места, где вода падала с бешеной скоростью, Конан сумел уцепиться за выступающую скалу и вскарабкаться на крутой берег. За ним вылезли из воды Валерия и Саботай. Закоченевшие от холодного ветра, они начали подниматься вверх по грубым ступенькам ужасных скал.

Внизу ревела падающая вода, и казалось, что каменные стены сомкнулись над ними, совсем заслонив бледный свет угасающего дня. Во время короткой передышки у громадного валуна они увидели высоко наверху мерцание огня у входа в пещеру. Вход оказался расселиной в скалистой стене, высокой и узкой, как бойница крепости.

Сквозь рев водопада был слышен медленный и монотонный ритм барабанов. По мере того как друзья продолжали свой опасный подъем, низкий и размеренный барабанный бой нарастал, настойчиво и неумолимо. Конан прошептал девушке, которая карабкалась за ним:

— Звучит так, как будто этот дьявол Дуум собирается приветствовать своих непроходимых идиотов. Если бы я только мог добраться до него...

Валерия почувствовала, что ужас, куда более холодный, чем пронизывающий ветер, леденит ее сердце. Она смогла только еле слышно выдавить из себя:

— Только девушку, Конан. Мы пришли только за ней.

Киммериец небрежно кивнул и снова полез вверх.

Невидимые, как тени в сумерках, они, наконец, добрались до входа в пещеру и заглянули внутрь. Тихо, как призраки на кладбище, Конан и Валерия вжались в маленькую выемку в стене пещеры, а Саботай на цыпочках пошел дальше на свет огня...

Барабаны внезапно замолчали. Конан и Валерия, скрывавшиеся в углублении скалы, услышали какофонию слабых звуков; писк голодных крыс, медленные удары воды о камень и завывание ветра у входа в пещеру. Саботай наконец-то вернулся и возбужденно помахал им, и тогда они очень медленно двинулись вперед, стараясь не задеть ни одного камешка, чтобы не выдать себя.

— Слышите! — прохрипел Конан, внезапно останавливаясь. — Опять барабаны...

Где-то над потолком узкой пещеры они услышали фанатичный барабанный бой, громкий и нетерпеливый. Бешеный ритм сопровождался исступленным пением сотни молодых голосов. Под прикрытием этого непрекращающегося безумного шума трое дошли до более широкой пещеры, откуда и исходил свет огня.

Множество факелов освещало картину самой Преисподней. Языки пламени окрашивали каменный потолок высоко над их головами в желтый, оранжевый и красный цвета. И в этом неземном свете перед ними открылась огромная пещера, просторная, словно храм. Точно так же как в храме, ее сводчатый потолок поддерживали известняковые колонны.

— Стража! — прошипел Саботай, дотрагиваясь до руки Конана.

В мерцании огня воры увидели фигуру вооруженного человека, и по знаку Конана они отступили в тень, пытаясь нейти место, где можно было бы спрятаться. Там, в полутьме, среди неровных теней, их разрисованные тела были невидимы. Они приготовились к действию. Гирканец вынул из чехла лук и привычным движением натянул тетиву. Конан высвободил из тряпок свой меч, а Валерия обнажила длинный нож. Они знали, что очень скоро им понадобится все их воинское искусство.

 XIII. Пещера

Конан осторожно смотрел из своего укрытия на прыгающие огни и здоровенных охранников, одетых в железо и кожу. Он облизал губы, по-прежнему оставаясь неподвижным, как будто ожидал какого-то сигнала, чтобы ринуться в битву с этими скотами, потому что, казалось, не было иного способа проникнуть в пещеру, кроме как силой.

Саботай выглядел не слишком счастливо. Вору были не по душе занятия, в которых он не может применить свое искусство, а в прямом открытом бою нельзя проявить ни один из воровских талантов, которыми он так гордился. Наконец он прошептал:

— Киммериец, ты думаешь, мы должны пробивать себе дорогу? Я не трус, это даже Эрлику известно, но было бы глупо лезть на рожон с такими ничтожными шансами на успех, если втихомолку, действуя с известным умением, мы сможем добиться цели.

Валерия согласно кивнула головой:

— Они стоят спиной к нам. Это дает нам некоторое преимущество.

Конан уступил:

— Они ничего не знают о входе из ущелья, если старый колдун сказал правду.

— До сих пор он был прав, — ответила Валерия.

Конан буркнул что-то нечленораздельное. Молодой киммериец настроился на бой. Кровь его кипела, и он стремился отплатить своим врагам за мучения, которые ему пришлось перенести. Все же он понимал, что если их присутствие откроется слишком рано, то они потеряют все преимущества, которые дает внезапное нападение.

Саботай, чьи острые глаза изучали окрестность, возбужденно прошептал:

— Посмотрите туда, налево! Видите те группы скальных колонн, стоящих отдельно от стены пещеры? Они будут хорошим прикрытием для нас, если мы сумеем вскарабкаться туда без лишнего шума.

— Там узко, — возразила Валерия. — Мы с тобой сможем пройти там, а Конан вряд ли.

Конан усмехнулся.

— Я не прочь оставить там немного кожи, если это нужно, — ответил он. — По крайней мере избавлюсь от тошнотворной грязи на спине.

Следуя за Саботаем, они пробирались вдоль стены пещеры. Сталагмиты, напоминающие огромные зубы, скрывали друзей. Каменистая тропа вела вверх, так что, когда они остановились, чтобы посмотреть через пролом в стене, оказалось, что они стоят над самым центром пещеры.

В центре пещеры они увидели огромный котел на четырех массивных столбах из черного камня. Сам котел так же был сделан из чего-то, издали напоминавшего камень. Из-под него с ревом вырывались языки пламени, лижущие дымный воздух.

Вокруг котла суетились взмокшие от пота человекозвери, подкладывая дрова в костер под этой громадной кастрюлей. Такие же покрытые шерстью существа возились с каким-то хитроумным приспособлением, перемешивающим содержимое котла. Густой пар столбом поднимался вверх. В кипящей воде уже плавали большие куски варившегося мяса, а обезьяноподобные мясники разрубали все новые туши, чтобы добавить их к своему пахучему вареву. За этой кухней располагалась большая столовая со столами на козлах и скамьями из бревен.

Вдруг судорога свела мышцы троих лазутчиков и они замерли, не в силах поверить своим глазам. У края котла они увидели подвешенные на крюках, наполовину скрытые паром и мерцающими отблесками костра человеческие тела, которые вытянулись и стали бескровными, подобно кускам говядины или ощипанной птице. По тонкой, почти прозрачной коже мертвенно-бледных лиц, по неподвижным конечностям было ясно, что эти жертвы когда-то были паломниками к Горе Могущества и служили змеиному божеству. Пока смельчаки с ужасом следили за происходящим, два человекозверя большими ножами раскромсали еще одно тело и, быстро поднявшись к краю котла, бросили куски в кипящую жидкость.

Валерия побледнела и уткнулась лицом в плечо Конана. Киммериец молча выругался. Саботая стошнило. К счастью, ритмичный бой барабанов усилился и заглушил изобличающие их звуки. По мере того как шум нарастал, внимание лазутчиков переключилось на бешеную барабанную дробь, наполнявшую пещеру гулким эхом. Барабаны были огромны, как котел; их туго натянутая на каркасы кожа вибрировала не под ударами рук или колотушек, а под ногами прыгающих по ним уродливых, слабеющих существ.

Танцующие фигуры, или по природе своей обросшие шерстью, как звери, или закутанные в шкуры диких животных, были очень странного сложения. Тени, которые они отбрасывали в тусклом свете пламени, были похожи на демонов из самых глубинных кругов Преисподней.

— Что это за люди? Или они дьяволы? — с сомнением прошептал Саботай.

Конан только пожал плечами, вспомнив неуклюжих человекоподобных стражников, мимо которых ему пришлось пройти по дороге в храм.

Перешептывания лазутчиков были заглушены бряцанием оружия. И только они успели отпрянуть назад, во мрак, как отряд обросших шерстью существ в одежде стражников строем вошел в столовую. Все сняли шлемы и уселись обедать. Вскоре к ним присоединилась беспорядочная толпа опоздавших, и их ворчание еще более усилило общий шум.

Конан сделал резкий, не допускающий возражений жест, чтобы поторопить своих товарищей. Двигаясь с крайней осторожностью, они обошли пенящийся котел со страшным варевом и очутились у другой части пещеры, которую эти человекозвери приспособили для жилья. Здесь женщины и дети чудовищ, такие же безобразные, как и их мужчины, занимались домашним хозяйством.

— Тролли! — произнес Саботай с широко раскрытыми глазами. — О них мой народ рассказывает легенды.

Валерия несогласно покачала головой:

— Нет, это потомки древнего народа, который жил в пещерах с незапамятных времен.

— Как же они смогли опуститься до уровня зверей? — задумчиво произнес маленький гирканец.

Валерия ответила:

— Как я слышала, они — совсем другое дело. Они не люди, превратившиеся в животных, а животные, которые почти стали людьми. Мои родичи говорили, что много, много лет тому назад на земле было две ветви человеческого рода: наши предки и эти — обитающие во тьме. Мои предки называли их так, потому что эти человекозвери не переносят дневного света и предпочитают устраивать свои жилища в подземных пещерах. Пока люди распространялись по земле в поисках света и плодородных земель, эти, живущие в тени, все глубже зарывались в землю.

— И питались человеческим мясом, — с отвращением добавил Саботай.

Валерия кивнула.

— Этот Дуум, должно быть, разводит их здесь в своих собственных отвратительных целях. Он кормит их телами своих почитателей или телами тех, кого убивают его ученики.

Конан вспыхнул.

— Так вот как змеиный пророк оберегает своих бездумных детей — армией животных-каннибалов, чьи желудки наполняются дураками, которые пошли за ним.

— Или теми, кто не захотел идти за ним дальше, — произнес Саботай.

* * *

За жилищами обезьяноподобных людей пещера кончилась, и Конан, Саботай и Валерия оказались у висячего моста, сделанного из связанных ремнями жердей, натянутых между двумя огромными колоннами. Этот узкий мост протянулся через широкую и очень глубокую расщелину, которая разверзлась внутри горы в незапамятные времена в результате землетрясения. За этим препятствием они различили роскошный рукотворный портал, из которого исходил загадочный переливающийся свет. Не заметив поблизости охраны, они рискнули проникнуть внутрь. Впереди всех, держа стрелу наготове, шагал Саботай.

Вдруг на дальнем конце моста появился полузвериный детеныш. По его росту — около четырех футов и мускулистой коренастой фигуре можно было судить о его недюжинной силе. Вытащив из-за пояса топорик, он сердито делал какие-то жесты руками и дико рычал, как настоящий зверь. Потом существо двинулось прямо на них.

— Они не умеют говорить, — догадался Конан, приготавливаясь защищать себя и девушку, идущую следом.

Слова киммерийца послужили сигналом. Тут же прозвенела тетива и детеныш замер, пронзенный стрелой. Он взвизгнул, пошатнулся и упал в пропасть. Саботай вздохнул:

— Он был еще ребенком.

— Да, но он должен был вырасти, — ответила Валерия. — Пошли вперед.

* * *

Они поспешили пройти через неохраняемый портал, откуда изливалось зеленоватое свечение, и очутились в узком коридоре, в каких обычно слуги ждут приказаний своих хозяев. Здесь не было никого, кто мог бы помешать им; и все-таки они двигались очень осторожно, прижимаясь к стене и стараясь держаться в тени.

— Это, наверное, проход для охранников Тулса Дуума, — прошептал Конан, — и тех, кто обслуживает легковерных глупцов.

Саботай кивнул.

— А поскольку все они слуги Змеи, Дуум решил, что нет надобности оставлять здесь часовых.

— Все равно, надо быть осторожными, — сказала Валерия: — Мы не знаем, что ждет нас впереди.

Очень тихо они прошли вдоль коридора и поднялись по вырубленной в скале лестнице. Здесь было чему удивиться. Они оказались на пороге зала, задрапированного прозрачной материей. Весь этот павильон был наполнен зеленым светом. Наполовину скрытые легчайшими занавесями, как вечерним туманом, незваные гости в изумлении оглядывали внутренний сад с диковинными деревьями и клумбами цветов самых нежных оттенков. Пол из полированного темно-голубого мрамора светился, как поверхность спокойного озера, а из серебряных сосудов тонкими вьющимися струйками дыма кверху поднимался фимиам. Перекрывая шум барабанов, звучала песня флейты, подобная песне соловья, зачаровывая все вокруг.

В эфирном сиянии этого сказочного мира осторожно крались три человека, скользя от куста к кусту, как невесомые тени. За драпировкой павильона они увидели несколько десятков юношей и девушек, нагих или одетых в воздушный газ. Некоторые спали, другие вяло занимались любовью; были и такие, кто сидел, замерев в экстазе, опираясь спинами о стройные колонны из малахита, на которых висели занавеси, огораживающие этот райский уголок.

Молодые люди здесь двигались так медленно, если двигались вообще, что Конан, взглянув на своих товарищей, одними губами произнес:

— Они одурманены!

Вскоре острые глаза Саботая заметили сначала одного стражника, затем другого. Их человекообразные волосатые туши по-свински растянулись между теми, кого они охраняли. Стражники спали. Даже леопарды, цепями прикованные к колоннам, находились под действием паров наркотика, которые заполняли зал. Они лежали с закрытыми глазами, в полузабытьи положив головы между лапами.

Вдруг Валерия коснулась руки Конана и глазами указала ему в сторону. Конан узнал своего старого врага. Тулса Дуум сидел в алькове в состоянии полного транса, его руки и ноги были скрещены, голова опущена. Он вдыхал струйки дурманящего пара, поднимающегося из чаши на жаровне.

Перед ним на коленях стояла принцесса Шадизара Ясмина. Ее прозрачные одежды спали с плеч, открыв изящные выпуклости высокой груди. Две служанки пели странную песнь на непонятном языке, а принцесса, потонув в сладострастном забвении, медленно раскачивалась и водила руками вверх и вниз по крутым бедрам. Ее голова была откинута назад, глаза полузакрыты, иногда она проводила по губам кончиком языка.

Дуум вяло поднял голову и, любуясь, остановил глаза на прекрасной девушке.

— Принцесса? — прошептала Валерия. Конан кивнул. Его голубые глаза пылали злобой и отвращением.

— Так это и есть Рай Сета! — заметил Саботай. — Этот пророк мог бы обратить меня в свою веру, если бы его женщины были столь же пылки, как и желанны.

Валерия холодно взглянула на него. Затем, обратившись к Конану, она выдохнула:

— Что теперь?

Но Конан не ответил.

— Если мы немного подождем, — вставил Саботай, — они все заснут. И тогда... А ты что скажешь, киммериец?

Две пары глаз смотрели в лицо Конану в ожидании ответа, но его внимание было приковано к стене алькова, где Дуум и Ясмина забылись в наркотическом сне. От изумления Валерия разинула рот. Она никогда прежде не видела у Конана такого выражения лица: ненависть и животная свирепость овладели им, и вместе с тем здесь была глубокая сердечная боль, слишком глубокая для того, чтобы заплакать.

Валерия и Саботай, проследив за взглядом Конана, остановили свои недоуменные взгляды на нефритово-зеленой стене за спиной Дуума. Там, на двух серебряных колышках, висел тяжелый меч. Гарда его была выкована в виде оленьих рогов, а рукоятке придана форма лосиного копыта. Длинный клинок был превосходно сработан, и его полированная поверхность блестела в мутном зеленоватом свете, как зеркало.

Этот меч — настоящий шедевр из стали древних атлантов — был выкован отцом Конана.

 XIV. Похищение

Молодой киммериец, забыв об осторожности, выступил вперед. Все его помыслы были теперь сосредоточены на одном желании — вернуть отцовский меч. Валерия и Саботай, презрев опасность, открыто последовали за Конаном. Когда три фигуры с оружием наготове отрезали себе все пути к отступлению из алькова, Тулса Дуум неожиданно вышел из оцепенения. Его глаза сузились, когда он увидел три решительных лица и три обнаженных клинка всего в нескольких метрах от себя. Злоба, куда более страшная, чем та, что когда-либо приходилось видеть двум гладиаторам, исказила его лицо. Эта дикая, безумная ненависть во взгляде Дуума на мгновение сковала их.

Валерия, вонзив ногти в руку Конана, держащую меч, прошептала:

— Смотри!

Саботай вобрал в себя воздух и выругался по-гиркански. Один из леопардов, привязанных цепью к колонне, открыл свои золотистые кошачьи глаза и, навострив уши, молча наблюдал. Конан застыл в оцепенении.

А тем временем с грациозным телом Дуума происходили какие-то странные метаморфозы. По его шее пробежала судорога, и шея удлинилась. Нижняя часть лица выдвинулась вперед, а челюсти растянулись. Орлиный нос сжался и совсем исчез, а лоб сплющился назад. На его аскетическом лице появились узкие черные линии, похожие на дорожки, которые остаются весной на льду реки. Эти линии перекрещивались, образовывали толстые сходящиеся полосы. Губы Дуума сделались тонкими и исчезли вовсе, а сонные глаза округлились, зрачки превратились в щелки в красном обрамлении, веки пропали совсем. Темно-красный раздвоенный язык высунулся из теперь уже змеиной пасти Дуума и, тронув воздух, скрылся.

— Кром! — пробормотал Конан.

Змеиная голова и шея Дуума извивались, словно у кобры, которая танцует в корзине под звуки дудочки укротителя или вторит движениям его тела.

Саботай первым обрел дар речи.

— Мы должны выжечь это змеиное гнездо! — прошептал он.

Конан кивнул:

— Подобная мерзость должна быть уничтожена только огнем.

— Однако после того как мы достанем принцессу, — выдохнула Валерия.

— И клинок моего отца, — добавил Конан.

Со скоростью прыгающей пумы киммериец достиг алькова, проскочил мимо извивающейся змеиной головы и снял со стены огромный меч. В то же мгновение Валерия наклонилась над стоящей на коленях приверженницей Сета.

— Иди сюда, — прошептала Валерия. Принцесса Ясмина посмотрела на женщину-воина, излучавшую необыкновенную силу и решимость, и закричала.

— Вставай, — приказала Валерия. Когда же насмерть перепутанная девушка отказалась повиноваться, она схватила ее за длинные волосы и бросила к своим ногам.

Ошеломленная принцесса лишь слабо сопротивлялась, и Валерии пришлось схватить ее за руку и протащить через комнату, в которой пресытившиеся любовники и жрецы лежали в наркотической дремоте бесстрастного самопогружения рядом со своими стражниками.

Когда Валерии удалось вытащить упирающуюся принцессу из алькова, Конан и Саботай поднесли свечи к ниспадающим занавескам, так уютно обрамлявшим место отдыха Тулса Дуума. Служительницы Сета, разбуженные едким запахом горящей ткани, бросились к центральному павильону, но и там они не нашли убежища.

Прикрывая отступление Валерии, Конан и Саботай задержались ровно настолько, чтобы успеть поджечь сначала одну газовую драпировку, затем вторую и третью. Между тем последователи Змеи постепенно просыпались. Они кашляли и терли глаза, изъеденные дымом. Очнувшись и увидев, что везде вокруг них горят занавеси, они, пронзительно крича от ужаса, попытались спастись через выход в дальнем конце комнаты.

Звероподобный стражник тем временем загородил незваным гостям проход. Раздался звон клинков, и получеловек упал, рассеченный почти пополам мечом Конана. Саботай сунул факел в лицо юноши в тюрбане, который подступил было к нему с оружием. Визжа, тот схватился за голову и отступил.

Достигнув потайных ступенек, киммериец оглянулся и поискал глазами в пылающей комнате Тулса Дуума, думая увидеть его мертвым. Но его надежде не суждено было осуществиться. Занавеси больше не тлели, дым рассеялся, а колдун, который, по-видимому, был не кем иным, как самим змеиным Богом, исчез.

* * *

Около узкой лестницы, по которой они проникли внутрь, среди всеобщего хаоса стояла Валерия. У ее ног лежала обезумевшая от страха, дрожащая Ясмина, испуганные глаза которой искали возможность высвободиться.

Вдруг еле заметная улыбка появилась на ее сомкнутых губах и, словно язычок пламени, осветив ее лицо, исчезла. Для Валерии, с ее гладиаторским опытом, это было сигналом опасности. Прислушавшись, она услышала легкое поскрипывание ступенек. Этот звук был еле различим в исступленном бое барабанов, который доносился из нижней пещеры, во множестве панических криков в когда-то прелестном, сказочном уголке, созданном для любовников и их возлюбленных. Валерия обернулась и увидела перед собой огромного воина в железных доспехах. Он был немолод, от лица его веяло холодом смерти, мускулы руки, державшей меч, казались стальными. Воина сопровождали четыре мохнатых стражника с деревянными дубинами. Дикая ненависть горела в их глазах.

— Рексор! — позвала принцесса Ясмина. — Рексор, спаси меня! Спаси меня для нашего Учителя, который любит меня!

Бросив принцессу на пол, Валерия пригнулась, чтобы избежать удара дубины стражника. Затем она молниеносно выпрямилась и нанесла удар, ее кривая сабля свистнула в воздухе, неся смерть на острие. Стражник пошатнулся и схватился за горло. Кровь сочилась между его волосатых пальцев.

Отскакивая, нагибаясь и увертываясь, Валерия кружилась перед стражниками, избегая ударов дубин, которые раздавили бы ее, как насекомое. Один из стражников, рыча, пошел на нее, но девушка опередила его, вонзив нож между кожаными пластинками его грубых доспехов. Получеловек заревел от боли, схватился за рану и рухнул. Окровавленный клинок Валерии настиг еще одного стражника, ранив его в шею, но он, дико воя, снова бросился на нее. Валерия отскочила, ожидая нового нападения, чтобы отправить стражника в центр комнаты, прямо в объятия пылающих занавесей.

Рексор и оставшиеся в живых стражники оттеснили девушку в угол. Валерия знала, что зажата в тиски, и теперь ей потребуется быстрота реакции и скорость, которые всегда были основой ее успеха. Как раз в это мгновение Конан, словно дикий зверь, проскочил между пылающими полотнищами ткани. В его руках был огромный отцовский меч. Человек-животное обернулся, но тяжелый меч Конана разрубил его доспехи и отсек голову.

Валерия двинулась на первого помощника Дуума, но Конан прорычал:

— Принцесса уходит! Поймай ее! Оставь Рексора мне!

Когда великан взглянул на киммерийца, его глаза загорелись красным огнем от гнева и удивления. Он оставил избитого Конана висеть на Дереве Скорби, однако он был здесь — цел и невредим. Но у Рексора не было времени осознать это чудо. Огромный меч Конана уже был занесен для сокрушительного удара.

Два клинка скрестились в яростной схватке. Не выдержав натиска стали атлантов, клинок Рексора упал на мраморный пол. Рексор тут же метнул рукоять в голову Конана, но тот уклонился от удара. Тогда защитник Культа прыгнул и железным кольцом своих рук зажал своего мощного противника.

Конан отбросил отцовский меч. Он был бесполезен в таком близком бою. Два гиганта закружились по пылающей комнате. Они не обращали никакого внимания на дым и языки пламени, их мощные мускулы были напряжены, а воля несгибаема. Они царапали, сжимали и били друг друга, пока Рексору не удалось схватить Конана за горло. Его мощные пальцы, словно железные зубы, врезались в шею киммерийца. Борясь за воздух, Конан отогнул один палец своего противника и сгибал его, пока не треснула кость. С проклятиями, в боли и ярости Рексор ослабил хватку и с силой швырнул юношу к центральной колонне. Полуоглушенный Конан, опираясь о малахитовую колонну, попытался подняться на ноги, но Рексор уже потянулся за огромным мечом, много лет назад выкованным отцом киммерийца. Исход боя решил один из леопардов. Обезумев от огня и дыма, он разорвал цепь, которой был привязан к колонне, бросился на спину Рексора и повалил его, тщетно пытающегося защититься от когтей и клыков зверя. В конце концов он, визжа, повалился на пол, а грациозная кошка, звеня о мрамор своей порванной цепью, помчалась дальше.

Конан в мгновение ока встал на ноги. Распростертый Рексор лежал в луже крови, а рядом с его рукой, бьющейся в судорогах, находился огромный меч. Подняв оружие, в густом дыму киммериец бросился искать Валерию и принцессу. Он увидел их около обгорелых занавесей, где Валерия изо всех сил пыталась удержать свою бьющуюся пленницу.

Конан двинулся было к ним, но зловещий скрежет над его головой заставил его осмотреться. Это начали разрушаться своды павильона, по которым языки пламени бегали, словно светящиеся мыши. Одна балка падала за другой; потрескалась и начала осыпаться каменная колонна, поддерживающая потолок.

Не задерживаясь более ни на мгновение, Конан поспешил на помощь Валерии. Ясмина яростно сопротивлялась, желая ускользнуть, так что, несмотря на выдержку и волю, силы начали оставлять Валерию. В тот самый момент, когда Конан наконец добрался до своей усталой подруги, в опустевшей комнате раздался гул обвала. Малахитовая колонна пошатнулась и упала, прижав Рексора, а съежившаяся ткань, обгоревшие балки и щебенка почти полностью завалили его.

Величественная картина разрушения фантастического сооружения и безумный грохот отвлекли Валерию. Ясмине удалось высвободить руку, и она бросилась прочь. Киммериец в несколько прыжков догнал ее и подхватил на руки, но обезумевшая девушка с проклятиями впилась ногтями в его лицо.

Не желая более встречаться со стражниками и подвергаться новой опасности, Конан отбросил кодекс варварской галантности и жестко ударил принцессу по щеке. Ошеломленная девушка затихла и больше не сопротивлялась. Киммериец перекинул ее грациозное тело через плечо и побежал к выходу. Валерия следовала за ним по пятам.

Они промчались по залу, обогнув дымящиеся груды камней и испуганные группы поклонников Змеи, которые запоздало искали спасения от дыма в дальних коридорах цитадели их повелителя. Конан и Валерия нашли Саботая недалеко от лестницы, по которой они попали сюда. Гирканец спрятался за каменную вазу и держал стрелу наготове на тот случай, если еще один обезьяночеловек попытается проникнуть в этот еще недавно прелестный сад, превратившийся теперь в обгоревшие развалины.

Друзья выбрались из едкого дыма, и Саботай крикнул:

— Сюда, пока огонь не отрезал нас!

Сбежав по узким ступенькам, они вновь оказались в широкой пещере, где жили семьи обезьяноподобных стражников Тулса Дуума. Они промчались по мосту и только было спрятались за валуном, как мимо них пробежала группа стражников, призванных потушить пожар. Растворившись в темноте, Валерия и Саботай провели киммерийца с его потерявшей сознание пленницей на плече по узкому проходу между скалами к пещере, через которую они проникли в цитадель Дуума. Все это время барабаны неутомимо отбивали свой леденящий душу ритм:

— Дуум! Дуум! Дуум!

* * *

За ними, там, где когда-то был павильон наслаждения, огонь утих, и общий хаос постепенно прекратился. Те, кто старался укротить огонь, опаленные и измученные, отступили и стояли, виновато понурив головы, когда Тулса Дуум показался из внутренних покоев своей горы-крепости. Он был облачен в воинские доспехи, голова имела привычный вид, а глаза пылали яростью. Предводитель звероподобных стражников выступил вперед, приветствуя его.

— Слава Сету, ты жив, Господин! — прокричал он. — Мы знали, что наш бог убережет тебя!

Глава Культа слегка кивнул, и злость исказила его узкоглазое мертвенно-бледное лицо.

— Где жрица Ясмина? Почему она не приветствует меня?

Груда камней зашевелилась, раздалось приглушенное рычание. По приказу Дуума стражники растащили обломки балок и дымящиеся останки роскошной мебели. Услужливые руки помогли Рексору подняться. Окровавленный и сильно помятый, он предстал перед главой Культа.

Гнев Дуума вспыхнул с новой силой.

— Знаешь ли ты, где принцесса?

— Человек, которого ты распял, и другие — они убили трех стражников, изранили меня и унесли ее, когда я был беспомощен.

— Предатели! Убийцы! Прислужники смерти! — зашипел глава Культа. — Они осквернили мое святилище; разрушили место нашего отдыха. Они должны захлебнуться в собственной крови. Найди их, верный Рексор, и доставь сюда живыми или мертвыми! Иди!

Рексор поклонился и поплелся прочь. Полуживотные последовали за ним и скрылись в густом дыму, который поднимался над догорающими углями.

* * *

Конан и его друзья стремительно пересекли пещеру. Бешеный бой барабанов заглушал их шаги. Они не остановились посмотреть на кипящий котел с его жутким содержимым, не обратили внимания на пировавших у огня звероподобных существ. Каждый из них молился своим богам о том, чтобы сталагмиты помогли им укрыться от случайного взгляда обитателей пещеры.

И вот свершилось чудо, показался кусочек звездного неба. Конан вздохнул с облегчением, когда они, протиснувшись в ущелье, очутились на том самом месте, откуда проникли в Гору Могущества. Рядом мирно нес свои воды все тот же водопад. Исступленный барабанный бой внутри пещеры сменился приветливым рокотом воды.

 XV. Смерть

Чистый ночной воздух ласкал измученных, утомленных спасителей и спасенную. Легкий ветерок нежно, как пальцы возлюбленного, трепал длинные волосы принцессы Ясмины, и девушка шевельнулась на широком плече киммерийца.

— Если нам немного повезет, — тяжело дышал Саботай, — мы сможем смыться подальше от этого проклятого места прежде, чем они обнаружат нас.

Валерия прошептала:

— Я думаю, они потеряли нас в темноте и ищут какой-нибудь другой проход.

Конан мрачно тряхнул черной шевелюрой:

— Я слышу, как в пещере звенит их оружие. Мы должны торопиться.

Он передвинул Ясмину; при этом руки ее, словно плети, обвили Конану шею.

— Валерия, свяжи ей запястья; чтобы спускаться вниз по скалам, мне понадобятся обе руки.

Отважная красавица развязала пояс и стянула им повисшие руки принцессы, недовольно бормоча:

— Если эта девка соскользнет с твоей спины, то задушит тебя.

Конан усмехнулся:

— Ну нет! Эта привилегия останется только за тобой.

Итак, согнувшись под ношей, он ухватился за кусок скалы и нащупал ближайший валун — ступень лестницы, ведущей к безопасности.

Как только варвар начал осторожно спускаться, Ясмина полностью пришла в себя. Ее сны, улетевшие вместе с запахом дурманящего дыма, уступили место кошмару реальности. Водопад, казалось, чуть не поглотил ее. Бездонная черная пропасть разверзлась под ней, и грязный, вонючий гигант уносил ее прямо туда. А выше виднелись силуэты мужчины с натянутым луком и женщины-воина, крепко сжимающей в руке кинжал.

Ясмина закричала, и этот резкий крик разорвал тишину ночи.

Конан крепко выругал Осрика и всю его семью, а потом жестко прибавил:

— Заткнись, если не хочешь умереть.

Но принцесса, обезумев от ужаса, истерически завизжала:

— Господин, господин, спаси меня! О Дуум, спаси меня!

Конан, едва балансируя на прямоугольном куске скалы, ударил принцессу по лицу, прильнувшему к его шее. Ошарашенная девушка замолчала. Но было слишком поздно.

На вершине горы загорелись сторожевые костры. Лица вглядывались в темную пустоту. Какие-то предметы со свистом пронеслись мимо Конана и канули в темноту. Он не мог сказать, были это стрелы, копья или просто камни. Что-то сильно ударило его в плечо, и Конан скрипнул зубами от боли. Вынужденный увеличить скорость, Конан наконец спустился и, укрывшись за чахлым деревцем, стал оглядываться в поисках своих товарищей.

Проворная, как горная серна, Валерия спускалась вниз по каменной лестнице. Саботай был еще довольно высоко, он целился в кого-то, находящегося выше. Как заметил Конан, стрела вспорхнула вверх, описала дугу и во что-то вонзилась. Издав ужасный рев, пещерный человек пошатнулся и полетел прямо в сигнальный костер.

Вторая стрела отправилась вслед за первой, и новый стражник, стоявший на краю обрыва, схватился за пронзенную грудь. С диким визгом он свалился в ущелье, стремительно падая в каменную глотку, и пропал в водопаде, прежде чем затихло эхо его крика.

Как раз в это время первые охранники Дуума, как увидел Конан, начали протискиваться через узкий проход в горе, чтобы войти в ущелье. Смущенные жутким криком, усиленным эхом, они некоторое время топтались на уступе и тупо озирались по сторонам, пытаясь установить, откуда исходит этот странный звук. Их нерешительность дала Саботаю время, чтобы спрыгнуть с уступа и спрятаться за глыбами, напоминавшими ступени лестницы. А чуть позже, когда мохнатые страшилища вернулись в пещеру, чтобы сообщить о случившемся, гирканец почти кубарем скатился вниз и присоединился к своим друзьям. Дальше склоны горы стали более пологими и ровными.

— Чтобы Эрлик сварил их всех в масле! — проворчал Саботай, осматривая стертую кожу на костяшках пальцев и расцарапанные ладони. — Я подумал было, что мне конец.

— Нужно найти наших лошадей, пока эти дьяволы не подняли тревогу, — сказала Валерия. — Мы переходили речку где-то здесь.

Они стали вглядываться в темноту, стараясь найти кожаные мешки, наполненные воздухом, на которых друзья переправились через эту быструю горную речку.

Но между острыми обломками скал и валунами было так много щелей и темных углов, куда свет не мог проникнуть, что пришлось отказаться от бесплодных поисков.

— Пойдем вдоль берега, пока не выйдем на равнину, — сказал Конан. Он поднял Ясмину и снова положил ее на левое плечо.

— Но река там становится шире, а мы, люди степей, не особенно хорошо плаваем, — возразил гирканец.

— Ну, ладно, делай как знаешь, — огрызнулась Валерия. — Эта глупая девица связывает нам руки.

Саботай пошел вперед, и все остальные двинулись следом за ним вдоль незнакомого берега бурного потока. Они шли молча, благодаря небеса за темную безлунную ночь и за то, что им удалось убежать из рук Дуума и его обезьяноподобных стражников. Тяжелая ноша на плече Конана замедляла их движение, но спящая принцесса не могла по крайней мере призывать стражников.

Слишком скоро, как им показалось, лучи рассвета покрыли небо румянцем и прогнали дружелюбные звезды. Птицы вылетали из гнезд и с жалобными криками кружились над листвой, скрывавшей молодых людей. Теперь каждый мог видеть, где находятся похитители. Валерия, замыкавшая шествие, скорее почувствовала, чем увидела, тропинку.

— Я, кажется, вижу дорогу или тропинку, петляющую по склону горы, — задумчиво проговорила она. — Как вы думаете, зачем она нужна?

— Я не сомневаюсь, что она ведет прямо к какому-нибудь сторожевому посту, — как всегда громко ответил киммериец. — Они понаставили караулы по всему пути, где я поднимался вместе с баранами-паломниками.

— Пока поблизости нет ни одного стражника, — весело сказал Саботай. — Лошади где-то совсем близко. Мы уже пересекали этот мельничный пруд; вода здесь такая тихая, что даже я смогу пройти.

— Я помогу Конану справиться с черногривой девчонкой.

Валерия шагнула в воду, и поверхность пруда разбилась, словно зеркало.

— Моли Крома, чтобы она не заорала опять, — прошептал Конан, перекладывая принцессу на руки Валерии. Когда ледяная вода разбудила Ясмину, Конан свирепо посмотрел на нее и прорычал: — Скажи только одно слово, я и утоплю тебя прямо здесь!

Конан и Валерия вдвоем протащили принцессу через тихую запруду. Тем временем Саботай уже перебрался на другую сторону и, мокрый до нитки, вышел на покрытый травой берег. Здесь он оставался настороже до тех пор, пока Конан и Валерия вытаскивали из воды насмерть перепуганную принцессу и затем, задыхаясь, повалились лицом вниз на траву.

С неусыпной воровской бдительностью Саботай следил за тропой, ведущей к наблюдательному пункту стражников Дуума.

— Конан, — сказал он, — нужно уходить, пока они нас не учуяли... О Эрлик! Посмотрите вон туда!

Он указал на извилистую тропинку на склоне над ними, по которой спускалась группа людей.

— Клянусь Кромом, это Дуум и Рексор с отрядом пещерных людей, — пробормотал Конан.

— Они заметили нас, — подтвердила Валерия. — Дуум показывает в нашу сторону.

Рексор, по-видимому, отдавал приказания, человекозвери послушно кивали головами и потом цепочкой начали спускаться по голому склону. На пути они издавали истошный дикий вой. Несмотря на то что в их свинячьих глазках не было даже искорки разума, оружие в своих волосатых лапах они держали очень ловко и, приближаясь, грозно потрясали дубинками, булавами и острыми топорами. Первые лучи солнца освещали их истекающие слюной пасти и отражались на металлических пластинках, покрывающих кожаные доспехи.

Три товарища приготовились к битве. Валерия стала так, чтобы защищать спину Конана, а Саботай выхватил легкую кривую саблю и встал слева от него. Грубые твари начали наступление. Члены маленького отряда Конана слаженно рубили и уворачивались от ударов, делали резкие выпады и ускользали от оружия полузверей. Каждый старался отбить удар, предназначенный другому. Они действовали как безупречная, непобедимая команда. Движимые любовью и отчаянием, захваченные безумием боя, Конан и Валерия сражались так искусно, как не бывало ни до того дня, ни после.

Под мощными ударами киммерийца трещали кости. Быстрый меч Валерии кровью метил свой путь. Человекозвери падали один за другим. Один из них голой рукой схватился за саблю Саботая. Острое лезвие разрезало ему кожу и жилы, но он, как будто не чувствуя боли, вырвал оружие из руки гирканца и поднял для удара свой меч. Саботай с проклятием отскочил назад, но Конан успел прийти к нему на помощь, и пещерный человек упал с распоротым животом.

Прислонившись спиной к валуну, Саботай достал лук, стрелу, натянул и отпустил тетиву. Хотя тетива отсырела и стрела летела довольно медленно, еще один противник повалился на землю, схватившись за стрелу, наполовину вошедшую в его тело. Сражение кончилось так же неожиданно, как и началось. Оставшиеся в живых животные с рычанием бросились прочь. Как побитые псы, поджав хвосты, они взбирались по склону горы к сторожевому посту, где все еще оставались Дуум и его преданный слуга.

Три пары усталых глаз следили, как стражники поднимались наверх. Три пары глаз увидели царственную фигуру Тулса Дуума, который стоял, широко расставив ноги, и его первого приближенного. С быстротой молнии Дуум схватил змею, свернувшуюся кольцом у него на шее, и одним движением руки превратил гадюку в покрытую чешуйками стрелу. Взяв тугой лук из услужливых рук Рексора, он натянул тетиву и выпустил стрелу, которая за мгновение до того была живой змеей.

Отравленная стрела устремилась прямо к сердцу Конана. Но ее опередила женщина, женщина-воин, которая живым щитом стала на защиту любимого человека. Смертоносный наконечник стрелы вонзился в грудь Валерии и вышел между лопатками.

Валерия обмякла, но Конан схватил ее и, упав на колени, бережно обнял своими могучими руками. Затем он поднял голову и полными ненависти глазами посмотрел на своего смертельного врага. Дуум наблюдал, как его слуга снимает тетиву огромного лука. Кривая дьявольская усмешка искажала его жестокое лицо. Оскалив зубы, Рексор выразил свое восхищение.

— Очень сильный и меткий выстрел, хозяин! Смерть неверным! — прокричал он.

Тонкая улыбка обернулась нечеловеческой гримасой, и по округе пронесся его ответ:

— Смерть всем, кто встанет против меня!

Повернувшись на каблуках, Дуум пошел прочь.

* * *

Конан наклонился над раненой девушкой и поцеловал ее в побелевшие губы. Потом он увидел наконечник стрелы, торчащей из ее спины, и выдернул ее. Валерия чуть не задохнулась от боли, но была слишком слаба, чтобы кричать. В руках варвара стрела снова превратилась в змею. Преодолевая нахлынувшее отвращение, Конан швырнул ее в кристальную воду дремлющего потока.

— Живи! Ты должна жить, — стонал он. — Ты нужна мне.

Валерия слабо улыбнулась.

— Колдун... сказал мне... что я должна заплатить духам... — голос Валерии стал таким же тихим, как шорох листьев при еле заметном ветерке. — И теперь я... плачу.

Конан прижал ее к своей груди. Их волосы, черные и светлые, спутались вместе в золотых лучах восходящего солнца. Со стороны моря Вилайет подул ветер.

— Обними меня крепче... крепче, — чуть слышно шептала Валерия. — Поцелуй меня... вдохни тепло в мое тело...

И он неистово, жадно целовал ее, прижимая к себе ее податливое тело, как мать успокаивает и ласкает ударившееся дитя. Ее лицо стало пепельным, длинные ресницы темными тенями легли на восковые щеки.

— Холодно... как холодно, — Валерия едва дышала. — Согрей... меня...

Ее губы снова искали его, а потом рука беспомощно упала на свежую траву.

Конан все еще крепко прижимал Валерию к себе, когда Саботай тронул его за плечо и безмолвно покачал головой. Тогда он уткнулся лицом в ее волосы.

Солнце еще поднималось вверх по лазурному небу, когда два всадника остановили своих взмыленных коней у двери лачуги колдуна. Конан слез с коня, держа на руках безжизненное тело Валерии. Саботай тоже спрыгнул с лошади и поспешил снять ремни, которыми была привязана к седлу принцесса.

Старый чародей сразу же вышел им навстречу. Он вгляделся в лицо хрупкой девушки, взял повисшую руку за запястье. Потом, в ответ на немой вопрос Конана, он поднял глаза, полные сочувствия, но лишенные надежды. Валерия была мертва.

Киммериец внес свою легкую ношу в жилище колдуна. Саботай, кивнув в сторону принцессы, сказал ему вслед:

— Я останусь здесь сторожить эту девчонку. Тебе захочется побыть одному.

С помощью старого отшельника Конан уложил Валерию на одеяло и снял с нее мокрую, испачканную землей одежду. Затем он смыл следы крови и прилипшие комочки грязи с ее бледной кожи. Огромный рубин, украденный из Башни Змеи, разливал свой холодный свет по израненной груди девушки.

Нахмурившись, Конан взял Змеиный Глаз, повесил его себе на шею и спрятал под одеждой.

— Этот камень, — спросил колдун, — как он оказался у нее?

— Я подарил ей эту безделицу, — прорычал киммериец. — Я не хочу говорить об этом.

Колдун пожал плечами и продолжал готовить Валерию к огненному погребению. Вместе они одели ее в сорочку из тонкого шелка, которую она купила в Шадизаре, чтобы носить по праздникам, скрестили руки на груди и вложили в них ее меч. Потом натерли лоб благовониями и расчесали длинные волосы.

— Она прекрасна, — дрожащим голосом проговорил колдун, — как невеста.

— О если бы так! — тихо сказал Конан, торопливо выскакивая из лачуги, чтобы помочь Саботаю собрать дрова на берегу моря.

Солнце превратилось в огненный шар, висящий на западе невысоко над горизонтом. Погребальный костер был собран. Он стоял на самом большом холме, среди надгробий древних воинов и царей, а плиты, под которыми покоились их останки, образовали почетный караул вокруг костра. Туда Конан отнес Валерию и ласково опустил ее на последнее ложе. Там, на фоне розового заката, она казалась совсем юной, спящим ребенком.

Саботай помог старику подняться на холм. В дрожащих руках колдун держал зажженную свечу. Конан в глубокой задумчивости смотрел на свою возлюбленную, а потом тихо и медленно запел траурную песнь гладиатора:

Меч воспевает кровь и месть, Дорога воина Сквозь плоть и кость Ведет его во смерть.

Простившись с Валерией в последний раз, киммериец взял пылающий факел и, шагнув вперед, дотронулся им до сухих дров. Огненные языки пламени взметнулись к небу вокруг мраморно-белой красавицы. Легкий ветерок с моря ласково, как будто касаясь пальцами, шевельнул ее волосы и стих. Дым тонкой струйкой поднимался к темнеющему небу, словно желая дотянуться до вечерних звезд.

Конан замер, казалось, что он высечен из камня. Саботай тихо всхлипывал, и слезы одна за другой скатывались по его щекам. Колдун закончил бормотать заклинания и внимательно посмотрел на него.

— Почему ты так плачешь, гирканец? Она так много значила для тебя? — спросил он.

Саботай смахнул слезу и откашлялся.

— Мне она была другом, а для него она была всем, — ответил маленький человек. — Но он киммериец и не должен показывать слезы, поэтому я плачу вместо него.

Колдун задумчиво кивнул, размышляя о судьбах чужестранцев.

От костра остались одни угли, которые вскоре превратились в золу, и ночной ветер развеял этот пепел по всему свету. Все это время Конан стоял не шелохнувшись, а потом, когда ветер унес последнюю горстку праха, повернулся к Саботаю и колдуну и сказал:

— Теперь мы должны готовиться.

— К чему готовиться?

— К тому, что они нападут на нас.

 XVI. Битва

В домике отшельника в эту ночь никто не спал. Старый колдун кутался в свой грязный плащ и не отрывал взгляда от молодого гиганта, за чью жизнь была заплачена такая дорогая цена. Конан углем набрасывал на гладкой кладке печи план битвы. Саботай следил за Ясминой, привязанной к кровати старика.

Едва рассвет озарил неподвижную гладь моря Вилайет, в маленьком домике начались бурные приготовления. Тюфяки были свернуты, а над только что зажженным огнем повесили котелок. Саботай отправился на поиски всего необходимого для предстоящей битвы. Старик бродил среди груды хлама, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь остатки оружия, доспехи или вещи, которые можно будет использовать в этих целях.

Ясмина сидела на кровати, уставившись на киммерийца. Ее глаза пылали яростью, а алый ротик исказила усмешка.

— Наслаждайся этим днем, пес-варвар, — прошипела она, — так как он будет твоим последним.

Конан посмотрел на нее и поднял свои густые брови.

— Мой Змеиный Король знает, где вы, — продолжала она. — Он видел ваш огонь и придет сюда. Это так же верно, как то, что солнце встает на востоке. И он убьет тебя.

— Ты что же, предсказательница? — проворчал Конан. — Я думаю, что, конечно, нет — просто глупая девчонка. Не знаю, и за что твой отец так любит тебя.

Он подошел к разгневанной принцессе, взял своей огромной рукой ее за подбородок и, посмотрев в ее сверкающие гневом глаза, мягко сказал:

— Я родился на поле боя... Первым звуком, который я услышал, был крик... Предстоящая битва не пугает меня.

— Меня она тоже больше не пугает! — бросила ему Ясмина. — Потому что мой бог приведет своих людей, чтобы спасти меня. Мой бог... и будущий супруг, Тулса Дуум.

Конан мрачно усмехнулся:

— Тогда ты увидишь битву, каждый удар. Ты будешь находиться именно там, чтобы приветствовать его, когда он придет за тобой.

У девушки был несколько испуганный вид, когда варвар отвязал ее от спинки кровати и, словно мешок, взвалил на плечи. Поднявшись на ближайший могильный холм, он привязал ее к надгробному столбу.

— Отсюда ты все увидишь. И тот, кто придет за тобой, легко найдет тебя.

Саботай позвал снизу. Конан спустился по склону и увидел гирканца с целой охапкой бамбуковых палок, которые тот с шумом бросил на землю.

— Они сойдут для копий, — сказал он, затем взял одну из них и заострил конец ножом.

— Где ты нашел их? — спросил Конан, принимаясь обрабатывать концы других палок.

— Там, около моря — за густой травой.

Наконец, когда последнее копье легло на землю, Саботай сказал:

— Дуум, скорее всего, придет прямо с горы. Не вырыть ли нам ров с дальней стороны могильного холма?

— Да, — согласился киммериец, — и мы покроем его тонкими палочками и дерном.

— Если у нас будет время, — сурово сказал Саботай. — Я возьму лопаты из подвала колдуна.

Вскоре двое мужчин уже работали в поте лица. Все утро летела земля; ров медленно углублялся. Маленькому вору приходилось время от времени отдыхать, Конан же копал без устали, как машина. Безграничная ненависть и жажда мести вливали новую энергию в его мощные мускулы, увеличивая его и без того невообразимую силу. Он выкопал втрое больше, чем смог бы обычный человек.

Когда колдун принес им хлеб, сыр и кувшин домашнего пива, ров был уже готов и острые палки прочно установлены на дне.

— Вы собираетесь сражаться здесь? — спросил он.

— Здесь или на вершине ближайшего холма, — ответил Конан.

Старик посмотрел туда, куда указывал киммериец, и кивнул головой.

— Много битв видели эти места в давние времена, — сказал он. — По ночам тени мертвецов поют об этих сражениях наводящие ужас песни.

— Сегодня здесь будет бой, каких не бывало раньше, — ведь двое будут сражаться против тысячи. Старик, если мы падем, может быть, ты споешь и о нас песню, когда нас уже не будет в живых, — сказал Конан.

— Или нам, если мы выстоим, — жизнерадостно добавил Саботай.

— Я отнесу еды и питья строптивой дочери Осрика, — сказал Конан. — Мы ведь не можем допустить, чтобы она превратилась в тень, если надеемся на вознаграждение.

Взобравшись на холм, Конан предложил Ясмине грубую еду колдуна. Она поморщилась при виде простой пищи и свирепо взглянула на дающего ее, однако, как с удивлением заметил Конан, ела и пила с необыкновенным аппетитом.

И все же принцесса не сменила гнев на милость. Закончив еду, она язвительно улыбнулась:

— Теперь уже скоро.

— Да, скоро, — отозвался Конан.

Присоединившись к Саботаю, который вырезал стрелы, готовя свое снаряжение, Конан сел рядом и принялся точить мечи. Заостряя свой огромный меч древних атлантов, киммериец вспоминал свое детство, размышлял о могуществе своего кровного врага, об умении и хитрости, столь необходимых, чтобы преодолеть во много раз превосходящую грубую силу.

Он благодарно подумал о Саботае. Хитрый гирканец знал множество уловок и был знаком со стратегией боя. Его кочующий народ был крайне воинственным, но кровная вражда истощила его силы, и людям часто приходилось идти на хитрость, чтобы победить своих более многочисленных врагов. Сейчас это был бесценный опыт.

Так Конан и Саботай дружно укрепляли свои позиции. Они перекинули через ров тонкие палки и прикрыли их мхом, чтобы создать впечатление твердой почвы. Осмотрев плиты на могильном холме, они выбрали самые прочные, разложили стрелы и камни в своем самодельном форте, поставили туда кувшин питьевой воды. Однако, проделав это, оба решили, что еще недостаточно подготовились.

— Скрытый ров позаботится лишь о первых пяти лошадях и их всадниках, — сказал Саботай, вытирая пот со лба.

— Да, их будет гораздо больше, — прорычал Конан.

— Может быть, духи умерших воинов протянут нам руку помощи, — безнадежно ухмыльнулся Саботай. — Вдвоем можно сделать то, что мы сделаем, не больше.

— Вы, со всеми своими приготовлениями, уже ходячие мертвецы, — сказала принцесса, вызывающе тряхнув тугими локонами. — Когда мой бог придет со своими людьми...

Внезапно Ясмина оборвала свои рассуждения на полуслове. Мужчины переглянулись и потянулись к мечам, так как услышали где-то у подножия холма скрежет металла о металл. В жизни они не слышали подобного лязга! Товарищи обернулись, их нервы и мышцы напряглись, подготовившись к бою. Вдруг Конан расхохотался.

К ним медленно подходил старый колдун, с ног до головы закованный в старинные латы. В руках у него была куча панцирей, шлемов и копий. Саботай поспешил к нему и возбужденно закричал:

— Где ты нашел все это, старик?

— У мертвых, — осклабился колдун. — Это их подарок. Ты найдешь еще много внизу, — он махнул головой в сторону своей хижины.

Саботай сбежал с холма и принялся собирать наколенники, мечи, топоры, стрелы и связки дротиков, Конан же поднял прекрасный панцирь и внимательно осмотрел его.

— Ты сказал, у мертвых? Но это прочное, свеженачищенное железо. Оно не могло лежать в могиле.

— Ты забыл, что я знаю секреты колдовства. Если мне удалось разжечь уже затухающую свечу твоей жизни, то выпросить дар у тех, кто покоится под этим холмом, значительно более легкое дело. Кроме того, боги благосклонны к тебе. Они будут следить за предстоящей битвой.

— А будут ли они помогать? — спросил киммериец.

— Нет, этого они не могут сделать.

— Им может не понравиться это зрелище, — прорычал Конан. — Нас всего двое против...

— Нас трое, — прервал его колдун.

— Неужели ты будешь сражаться вместе с нами? — с удивлением спросил Конан.

— Почему нет, почему нет? — задумчиво отозвался колдун. — Если вы погибнете, они убьют меня за то, что я приютил вас. Поэтому я должен помочь вам всем, чем смогу. — Хитро улыбнувшись, он добавил: — А я еще не забыл некоторые уловки.

В то время, когда колдун пошел осматривать укрепления, киммериец облачился в кольчугу искусной работы, надел стальной шлем и наколенники из тонкой бронзы. На выбранной им позиции положил прочный щит, топор и воткнул в мягкую землю целый ряд дротиков так, чтобы в нужный момент они оказались под рукой.

Тем временем вернулся Саботай. Он прекрасно вооружился сам и принес с собой целую груду оружия. Окружив себя своим любимым оружием: мечом, огромным луком и множеством стрел, он разложил также в непосредственной близости от себя еще целый арсенал ножей, мечей и копий. После всех этих приготовлений Саботай словно окунулся в поток чистой воды, и его упрямая уверенность в себе удвоилась.

— Удивляюсь, почему они все еще не пришли! — сказал Саботай. — Уж не боятся ли они нас, или они про нас уже забыли?

Ясмина оглядела гирканца так, словно он был вредным насекомым.

— Идиот, неужели ты не знаешь, что сегодня выходной, установленный Сетом для молитв и отдыха? Никто не может работать до захода солнца.

— Почему ты не сказала об этом раньше? — проворчал Конан. — Тебе бы принесли ужин.

— Я не стану помогать тебе, варвар, я прекрасно обошлась и без еды. Ты враг Сета.

* * *

Солнце было уже на горизонте. По равнине, которая растянулась между могильными холмами древних королей и нависшей Горой Могущества, сердцем невидимой империи Дуума, поползли багровые тени. Конан, Саботай и старик-колдун смотрели из своего укрытия на темнеющий запад и ждали. Ожидание действовало им на нервы, потому что они твердо знали, что как только мрак сотрет последние отблески догорающего дня, полулюди-полузвери начнут атаковать их.

— Что это за звуки? — спросил Саботай, вздрогнув, когда вдруг на холме раздалось какое-то пение. Осторожно выглянув из укрытия, они увидели привязанную у могильного столба принцессу, которая стояла и смотрела вдаль, на заходящее солнце, туда, где бесплодная равнина переходила в гору, и ветер развевал ее длинные волосы. Последние лучи солнца поцеловали ее обращенное на запад лицо и залили золотом обнаженные руки и плечи.

Песня, которую она пела, была непривычна для слуха. Ее все расширяющаяся мелодия, в которой звучала страсть и тоска одновременно, действовала на слушателей странным образом. Сама же Ясмина была похожа на жрицу, ведущую за собой людей, хотя одежда ее была испачкана и изорвана.

— И что теперь? — прошептал старик, не отводя глаз от колдовских движений девушки и поддавшись чувственной магии ее пения.

Саботай как завороженный слушал эту неземную мелодию.

— Как прекрасно! Что она поет? — прошептал гирканец.

— Не обращай внимания! — ответил Конан. — Это один из гимнов змеиного бога, направленный на привлечение последователей Сета. Он несет с собой разрушение. Не слушай!

Когда звезды осыпали темный свод небес, Конан поднял глаза к ясному ночному небу, — он очень устал от бесконечного ожидания. Конан редко молился Крому, богу киммерийцев, ибо знал, что бессмертные боги равнодушны к делам людей. Однако перед лицом неминуемой гибели варвар обратил к небесам свою молитву:

— Кром, у меня нет красивых слов молитвы, а для тебя исход этой битвы безразличен. Ни ты, ни кто другой не сохранят воспоминаний о том, за что мы сражались и как мы погибли. Но мужество нравится тебе, Отец Кром, и для меня это важно. Сегодня ночью три отважных человека будут сражаться с сотнями, и это ты мог бы запомнить. За мою храбрость и мою кровь я прошу только одного: дай мне отомстить прежде, чем я умру.

Принцесса замолчала, и тишина опустилась на черную землю. Ветер слегка шевелил высокую траву. Стая морских птиц с жалобными криками пролетала мимо и растворилась в темноте. Где-то запел сверчок.

Убаюканный тишиной и уставший от непомерных трудов дня, Конан отдыхал, опершись о рукоятку топора. Неожиданно, сам не зная почему, он поднял голову и начал всматриваться в сгущающиеся сумерки. Его инстинкт варвара подсказывал ему, что вот-вот что-то должно произойти.

* * *

Словно материализовавшись из ночных кошмаров Конана, множество всадников, черных на сером фоне угасшего дня, топотом копыт лошадей и лязгом оружия разорвали тишину. Они, словно ураган, обрушились на холм, где Конан и Саботай поставили свои укрепления. Над головой знаменосца развевалось все то же незабываемое знамя с двумя перевитыми змеями, поддерживающими черный диск солнца.

Служители змеиного бога, безликие, в дорогих шлемах подняли над головами копья и мечи и завыли, как волки на полную луну. Они не успели еще достигнуть холма, а земля будто разверзлась под ними. Трое всадников попали на колья рва, приготовленные для них киммерийцем и его товарищем.

Одна лошадь сумела выбраться из этой ловушки и, не обращая внимания на своего беспомощного хозяина, умчалась прочь. Получеловек вылез за ней и, прихрамывая, побежал вдогонку за обезумевшим конем.

Другие лошади, послушные умелым наездникам, перепрыгнули скрытый ров или объехали его. Теперь всадники не спеша поднимались по склону в поисках врага. Варвар выступил из-за укрепления. Он стоял у всех на виду в полный рост, мрачный гигант в угасающем свете сумерек. Когда один из всадников приблизился к нему, Конан метнул дротик и услышал глухой звук падения. Тут же новый всадник оказался около него, и Конан метнул топор, который вонзился в ключицу врага.

Еще один дротик ранил лошадь, она заржала и сбросила седока; затем, пробежав несколько метров, рухнула на землю. Получеловек, с боевым кличем, не обращая внимания на опасность, с обнаженным мечом, бросился на киммерийца и сбил его с ног. Но в эту самую минуту пропела тетива, и Конан услышал свист стрелы. Его противник слишком поздно закрыл лицо руками, стрела пронзила его глаз, и он, воя, скатился с холма.

В яростном порыве с копьем наготове другой воин Дуума налетел на киммерийца. Наконечник копья ударился о щит Конана, и мощный удар отбросил киммерийца назад, но он тут же выпрямился и, выхватив меч, вспорол брюхо зверя. Лошадь, заржав, с круглыми от ужаса глазами встала на дыбы и сбросила всадника к ногам Конана. Следующий удар меча атлантов отсек голову от изуродованного тела.

Какой-то всадник, заметив за могильной плитой гирканца, галопом въехал на холм. Когда же тот приблизился, Саботай выпрямился и выпустил стрелу. Кровь хлынула из раны, и получеловек, рухнув на землю, покатился вниз по склону, а лошадь без наездника скрылась в темноте. Издав победный крик, Саботай вставил в лук новую стрелу.

Два новых всадника попытались с вершины холма обрушиться на своих врагов. Одному это удалось, другого же настигла стрела Саботая. В агонии он было приподнялся в седле, но повалился, его нога застряла в стремени, и конь потащил своего поверженного седока по каменистой земле.

У ног Конана и Саботая, которые в пылу битвы незаметно передвинулись выше своего укрытия, копошился колдун, начищенные доспехи которого поблескивали при лунном свете. Думая, что старик от страха лишился рассудка, Конан попытался освободить ему путь к отступлению. Между тем трое врагов подъехали к колдуну, потрясая оружием. Копье колдуна, мелькнув в темноте, вонзилось в грудь ближайшего всадника, и тот откинулся на круп лошади. Поводья так натянулись, что лошадь, взвившись на дыбы, несколько секунд танцевала на задних ногах, а затем рухнула, придавив своего раненого седока к земле.

Два других наездника помедлили мгновение, взирая на упавшего, как вдруг ужас отразился на их обезьяньих мордах. Они увидели, как копье начало ходить из стороны в сторону, словно какая-то невидимая рука пыталась вырвать его из умирающего. Через мгновение оно высвободилось и полетело тупым концом в протянутую руку старого колдуна. С округлившимися безумными глазами всадники повернулись и поскакали прочь.

Конану не долго пришлось удивляться увиденному, так как очередной получеловек — на этот раз пеший — двинулся на него. Киммериец поднял отцовский меч и обрушил на своего противника страшный удар. Тварь удачно парировала и острием копья сбросила шлем Конана. Но огромный меч взвился вновь и перерубил древко пополам. Вскоре раненый получеловек пошатнулся, упал и с воем скатился с кургана.

По команде звероподобные существа отступили за холм, чтобы вновь сомкнуть там свои ряды. Конан поднял глаза и увидел, что Саботай вставляет новую стрелу. На вершине холма остался только один всадник. Он направлялся к могильному столбу, к которому была привязана принцесса. Когда он приблизился, девушка, которая во время битвы в страхе пряталась в высокой траве, вдруг с широкой улыбкой поднялась и крикнула:

— Рексор, ты пришел ко мне! Перережь только мои путы и отвези меня к тому, кого я люблю.

Рексор направил своего боевого коня к сгорающей от нетерпения девушке, которая протянула к нему руки, чтобы тот освободил ее. Но взгляд Рексора был мрачен и грозен; и, когда он поднял свой топор, холодно сверкнувший в лунном свете, принцесса неожиданно поняла, что топор нацелен в ее тонкую шею, а вовсе не на веревки, которыми она была связана. Ясмина инстинктивно упала на колени, и топор с силой врезался в старинное надгробие. В этот самый момент стрела Саботая со звоном ударилась о шлем Рексора, и мрачный всадник с проклятиями отступил.

Короткое мгновение непобедимая троица наслаждалась передышкой. Саботай, подойдя к Конану со старинным мечом в руке, сказал, что он уже выпустил свою последнюю стрелу. Колдун тем временем взобрался по склону, потрясая заколдованным копьем, которое достигло цели и вновь возвратилось в его руки.

— Не говорил ли я вам, что еще кое-что умею? — хихикнул он.

— Готовься! — неожиданно крикнул Саботай. — Они снова возвращаются!

Оставшиеся в живых стражники спустились с возвышенности и ровной шеренгой начали новое наступление. Они не спеша поднимались по склону, желая выманить кучку защищавшихся из-за надгробных плит королей, которые служили им укрытием. На полпути они остановились, словно в нерешительности.

— Атакуй! — прокричал Саботай. С копьем в руке он был готов уже выскочить вперед и сразиться со странными существами, медленно приближавшимися к ним.

Но Конан охладил его пыл.

— Их замешательство притворно. Я боюсь, что это ловушка, — проворчал он. — Оставайся наверху. У нас есть преимущество в позиции.

Через минуту вновь раздался бешеный звон мечей. Конан с ходу зарубил одного стражника, но почувствовал, что его левая рука ранена. Копье Саботая вонзилось в горло второго получеловека, однако, как только тот упал, другой схватился за древко, вырвал его из руки гирканца и нацелился окровавленным острием. Саботай отскочил, но, споткнувшись о камень, потерял равновесие и упал. Прежде чем он успел подняться, стражник вновь бросился на него с его же собственным копьем. Копье скользнуло по панцирю гирканца и воткнулось в землю. Тогда стражник выхватил тяжелый меч, чтобы нанести смертельный удар, но дротик колдуна уже просвистел в воздухе, угодив прямо в сердце получеловека.

Как и раньше, дротик выдернула из тела убитого какая-то невидимая сила и вернула тому, кто его выпустил. Заколдованное оружие полетело вновь, чтобы убить еще одного стражника. Третий в ужасе бросился обратно к возвышенности, но земля подалась под ним, и он, визжа, упал на колья рва.

Разгоряченный безумием битвы, Конан выскочил из укрытия, надеясь застать врасплох одинокого всадника, который мчался галопом к вершине холма. Копье киммерийца со звоном ударилось в мерцающие в лунном свете доспехи, но древко копья разлетелось вдребезги, не выдержав удара о прочную сталь. Воин сбил его с ног. Подкованные копыта опустились на упавшего киммерийца; ловкий удар меча отбросил меч его отца к надгробному памятнику. Новый удар скинул с Конана шлем.

Конан истекал кровью. Ему удалось подняться на колени, но не хватило сил, чтобы встать на ноги. Всадник обогнул свою жертву, отъехал на несколько метров, снова повернулся, чтобы нанести своему искалеченному противнику решительный удар. Рексор поднял забрало, открыв свое ухмыляющееся лицо. Его жестокие глаза сверкали в предвкушении близкого смертоносного удара.

Но киммерийцу удалось схватить свой упавший меч и подняться. Когда он поднял клинок в салюте гладиатора, его глаза горели вулканически-синим огнем. Конан приготовился дорого отдать свою жизнь. Смеясь над отвагой израненного юноши, великан-военачальник поднял своего коня и занес меч для последнего удара.

В этот самый момент около своего беспомощного возлюбленного чудом возникла сверкающая Валерия. На ней были мерцающие доспехи, светящиеся белокурые волосы развевались под крылатым шлемом из неземного металла. Ее мускулистые ноги светились в лунных лучах; от поднятой кривой сабли исходило синее сияние. Занесенную над головой Конана руку остановил волшебный клинок. Рексор отпрянул перед сверкающей фигурой, которая ударила ослепительным светом клинка по его незащищенным глазам. Рексор поднял руку, чтобы защитить глаза от невыносимого света, и застыл, словно пригвожденный к месту.

Конан, не отрываясь, смотрел на светящуюся фигуру, от благоговейного ужаса волосы встали дыбом у него на затылке. Девушка повернула к нему смеющееся лицо, и в его душе прозвучали ее слова:

«Киммериец, ты собрался жить вечно?»

Когда Конан выпрямился и новые силы разлились по его телу, мерцающая фигура в неземных доспехах растворилась, как призрак, в темном небе. И Конан вспомнил слова Валерии, произнесенные, когда колдун своими чарами вырвал его из цепких рук смерти. Она тогда прошептала:

— Моя любовь сильнее смерти. Если я буду мертва, а ты в опасности, я вернусь из самых глубин Преисподней, чтобы сражаться рядом с тобой.

Воспоминание об этой всесильной любви наполнило гордостью раненого варвара. Побеждая боль, он с трудом дотянулся до черной лошади еще не пришедшего в себя военачальника Дуума и выдернул из стремени ногу гиганта, а затем с силой сбросил его с седла. Когда Рексор, как кошка, приземлился на ноги, киммериец ударил лошадь по крупу, и испуганное животное умчалось в темноту.

Конан бросился на Рексора, беспощадно осыпая его ударами. Рексор, очнувшись от внезапного ослепления, теперь рубил сплеча. Конан быстро нагнулся, избежал столкновения и снова бросился в бой, мощными боковыми ударами оттесняя гиганта, пока двуручный меч киммерийца не вошел в шею заклятого врага. Рексор замер на мгновение, затем громадой мускулов рухнул на землю. Неожиданно он приподнялся, послышался звон доспехов, но это был уже предсмертный рывок первого помощника Дуума.

Конан глубоко вздохнул и огляделся. Колдун и Саботай с перевязанной ногой стояли на вершине могильного холма, наблюдая за отступающими стражниками, скачущими галопом к Горе Могущества. Вскоре мрак ночи поглотил их.

Слабый вскрик Ясмины нарушил тишину опустевшего поля брани. Трое подняли глаза и увидели на фоне звездного неба худую фигуру Тулса Дуума. Изящный, в змеиных доспехах, он гордо восседал на коне. Его лицо было обращено к измазанной грязью девушке, которая была принцессой Заморы, жрицей Сета и его невестой.

— Учитель! Я говорила им, что ты явишься за мной, — пролепетала она. — Отвяжи меня, чтобы я могла прийти к тебе.

— Это невозможно, — холодно ответил глава Культа. — Они осквернили тебя так же, как осквернили святилище храма.

— Нет, бог Дуум, это не так. Я была предана тебе, мой господин, отец мой. Не покидай меня!

— Теперь ты не можешь быть моей невестой.

— Тогда, Учитель, я с радостью буду твоей рабыней. Не оставляй меня здесь, среди врагов Сета.

— Не бойся, дитя мое, — мягкий голос Дуума был успокаивающим.

Тулса Дуум, не говоря больше ни слова, снял с шеи ядовитую змею и так же, как раньше, превратил ее в смертоносную стрелу. Ясмина непонимающе смотрела на него, но Саботай, заметив движение Змеи, понял, в чем дело. Когда Дуум приготовился выпустить волшебную стрелу, раненый гирканец бросился вперед, и в тот самый момент, когда стрела, с шипением рассекая воздух, уже готова была поразить свою жертву, Саботай загородил принцессу щитом. Стрела ударилась о дерево, вновь превратилась в змею и, извиваясь, упала на землю. Маленький вор выхватил меч и изрубил ее на куски.

Ясмина закрыла лицо связанными руками и истерически зарыдала. Конан медленно подошел к главе Культа. Сощуренные глаза киммерийца не отрывались от Дуума. Конан встал между принцессой и ее повелителем. Дуум косо посмотрел на меч, зажатый в руке киммерийца, — клинок из великолепной стали атлантов, выкованный много лет назад деревенским кузнецом. Когда он посмотрел в суровое лицо варвара, страх ледяной рукой сжал сердце Тулса Дуума. Содрогнувшись, он повернул коня и поскакал за исчезающими остатками своей стражи.

— Здесь покоятся великие души, — сказал древний колдун и добавил: — Сегодня они сражались за вас.

— Знаю, старик, знаю, — пробормотал Конан, думая о сияющей фигуре Валерии. — Ты и Саботай много сделали для сегодняшней победы.

Молодой гигант обернулся и осторожно приподнял лицо принцессы.

— Он бы убил тебя, — сказал он. — Ты знаешь это. Сначала он послал своего слугу, потом пришел сам, чтобы сделать это.

Девушка молча кивнула. Конан продолжал:

— Теперь я должен убить его, потому что он — воплощение зла. И ты должна провести меня к нему. Ты готова?

Принцесса опять кивнула, и грустная улыбка растерянного ребенка показалась на ее заплаканном лице, когда он развязывал ей руки.

— Ты поймешь... когда-нибудь... когда ты будешь королевой, — сказал он.

Остаток ночи Конан и колдун по очереди присматривали за принцессой и за раненым Саботаем. Конан проснулся на рассвете и увидел около себя колдуна. Старик прошептал:

— Покажи мне талисман, который ты снял с убитой женщины-воина. Я изучу его на свету. — Указав на узкий луч света, пробившийся в хижину, он добавил: — Мои знания могут помочь тебе.

Конан снял с шеи драгоценный камень и протянул его колдуну. Старик поднес камень к окну, и сияние залило его простое жилище. Наконец он заговорил:

— Это Глаз Сета, не так ли? Знаешь ли ты о его магических свойствах?

— Нет, — ответил Конан. — Для меня это была всего лишь безделушка на продажу.

— Среди нас, колдунов, с ним очень считаются. Как он попал к тебе?

— Мы украли его из Башни Змеи в Шадизаре, — ответил киммериец. — Мы добыли его с риском для жизни.

— Ничего удивительного, что жрецы так его охраняли и были готовы убить тебя, чтобы вновь завладеть им! — воскликнул колдун. — Одно из многих его магических свойств, как говорят, — это управление полулюдьми, которые служат Дууму. Стоит поднять его перед ними и приказать что-то — и они не смогут не повиноваться.

Конан с удивлением уставился на него.

— Кром, почему же ты не сказал мне этого раньше? Это помогло бы нам избежать отчаянной схватки вчера.

Колдун развел руками.

— Я пытался расспросить тебя об этом камне раньше, но ты отказался говорить о нем и прятал у себя на груди.

Конан сжал губы.

— Ты имел на это право, старик. Это, должно быть, была шутка безжалостной судьбы, от которой я получил хороший урок. Что ж, у меня еще остались дела, и это может еще мне пригодиться.

Сказав это, он снова перекинул шнурок через голову и спрятал Глаз под одеждой.

 XVII. Возмездие

В большом храме верные слуги Сета собирались слушать проповедь Дуума. Сотни рук бережно держали свечи, маленькие огоньки выхватывали из полумрака восторженные лица паломников и, сливаясь воедино, слабо освещали пещеру. Юношеские голоса, звуки флейты и других музыкальных инструментов сливались в одну торжественную мелодию, которая, придавая собранию личину святости и безгрешности, отражалась от стен, летела по проходам, ублажая слух почитателей Сета.

Как только Тулса Дуум, сверкая доспехами, похожими на кожу змеи, появился на возвышении и повернулся лицом к пришедшим, мертвая тишина сковала зал. В черных таинственных глазах Дуума не было ничего человеческого. Он всматривался в лица людей, стоящих перед ним, как будто мог видеть будущее, мог видеть то, что никто другой видеть не может. Затем Дуум начал говорить, растягивая слова:

— Роковой день настал. Близится час очищения. Все, кто стоял против нас, все, кто лгал вам, кто хотел отлучить вас от меня — родители, учителя, судьи, — все отправятся в ночь крови и огня. А потом земля должна быть очищена и готова принять нашего Бога.

— Сет! — в экстазе завопили слушатели. Мягким, вкрадчивым голосом Дуум продолжал:

— Вы, дети мои, вы — та чистая вода, которая очистит мир. Вы должны уничтожить всех, кто выступит против нас. В ваших руках вечный огонь, который горит в глазах Сета.

— Сет! — как один воскликнули паломники. Дуум зажег свечу, которую держал коленопреклоненный жрец.

— Это пламя, — сказал он, — прогонит тьму и осветит вашу дорогу в Рай, если только вы будете послушны мне.

* * *

В нескольких милях от крепости Тулса Дуума бок о бок рысью бежали две лошади. Одной из них правила принцесса Ясмина, одетая в шелковое платье, взятое из седельной сумки Валерии. Рядом с ней на огромном жеребце восседал мужчина в кожаной одежде воина. Лицо его было скрыто шлемом, какие носят стражники Тулса Дуума. Несмотря на стук копыт, можно было услышать разговор всадников, потому что ветер подхватывал их слова, как легкие лепестки.

— Я любила его, а он пытался убить меня! Почему он сделал это?

Конан — а это был он — пожал плечами.

— Не знаю. Но с тех пор, как он появился на свете, ты в опасности, а мои молитвы о мщении остались безответными. Дуум должен умереть.

— Мне бы хотелось, чтобы Саботай был здесь и помог тебе.

— Но он ранен. Сейчас колдун заботится о нем, — ответил Конан.

— А какую пользу могу тебе принести я? — в голосе Ясмины послышались резкие нотки.

— Ты должна провести меня к своему господину, как ты его зовешь. Никто не знает все проходы внутри горы лучше тех, кто жил там.

Девушка долго смотрела на гору, которая недавно еще была ее домом. Вдруг дрожь пробежала по ее телу.

— Я все еще преклоняюсь перед ним. Как я могу помочь тебе убить его?

— Ты должна сделать это. Для тебя самой и для Заморы.

— Для моей страны? Почему?

Как можно мягче Конан ответил ей:

— Ты видела, как встает солнце. Оно прогоняет ужасы тьмы, от его света бегут и прячутся все черные силы зла. Ты должна стать для Заморы восходом солнца.

Ясмина кивнула, но слезы навернулись ей на глаза.

* * *

Ясмина смело подъехала к воротам черной цитадели; так же открыто, под видом стражника, Конан последовал за ней. Охранники, человекообразные страшилища, ничего не знали о похищении девушки и об отречении от нее их хозяина. Ворота распахнулись настежь, и лошадей отвели в конюшню.

Высоко подняв голову, как и подобает жрице Сета, принцесса проследовала по широкому коридору, ведущему к Храму Змей. На мгновение она остановилась, чтобы смочить пальцы ароматизированной водой фонтана, расположенного у подножия широкой лестницы, и взглянула на вооруженного мужчину, неотступно следовавшего за ней. Когда Ясмина и сопровождающий ее человек поднялись в святилище, лишь готовое вырваться из груди сердце выдавало сильнейшее нервное напряжение принцессы.

Бесшумными шагами они, никем не замеченные, переходили от одной темной ниши зала к другой. При слабых, мимолетных отблесках свечей принцессу трудно было узнать. Теперь она успокоилась и сделалась задумчивой. Позади поклоняющейся толпы стояло десятка два вооруженных стражников, но и они не заметили вошедших. Все, не отрываясь, смотрели на Дуума, своего предводителя, который, подняв руки, продолжал говорить.

— Знайте же, что на том трудном пути, по которому вы сейчас идете, вашим жребием могут стать усталость и боль. Голод и одиночество могут оказаться рядом с вами, и те, кого вы любите, станут вашими врагами. И, тем не менее, для Сета нет преград, а пока весь мир не станет подвластным ему, вы должны убивать всех, кто осмелится воспротивиться.

Конан взглянул на Ясмину. Странные, смешанные чувства — печаль, любовь, ненависть, одно сменяемое другим, появились на лице принцессы, когда она смотрела на Дуума. Она думала, что этот человек любит ее, а он отмахнулся от нее так же небрежно, как выплескивают на землю остатки вина. Свирепо вспыхнули глаза Конана. Месть перестала быть его главной целью, так как теперь он понял, что на его долю выпало куда больше — избавить землю от этого дьявола. Вся жизнь, догадался он, долгие годы мучительного труда на Колесе Страдания, бесконечные месяцы, когда он учился искусству и хитрости гладиатора, бесчисленные часы скитаний по дикой степи — все это было лишь подготовкой к решающему бою.

Высокий Дуум молча застыл на возвышении, держа в руке зажженную свечу. Один из младших жрецов, сменив Дуума, продолжил обряд дальше. Под его гипнотическое пение паломники начали раскачиваться, как змеи, танцующие под дудку заклинателя.

— О, ослепни, Великая Змея, — тянул жрец, — Кабил сабул, Кабил, Кабил хаким! Подними невидящие глаза к луне. Кого вызываешь ты из бездны ночи? Чья тень закрыла от тебя свет? О, Отец Сет, загляни в его глаза. Посмотри и преврати его душу в сухую пыль! Убей его, убей его, убей его! И всех, кто любит его, убей!

Восторженная толпа заревела:

— Убей!

Подняв над головой зажженную свечу, поющий жрец величественным шагом двинулся вперед. Тулса Дуум, пришелец с востока, колдун и верховный жрец Сета, блистающий в своих посеребренных змееподобных доспехах, как непобедимый завоеватель шел следом за своим слугой. Верноподданные, ряд за рядом, падали перед ним ниц. У большого портала Дуум остановился и обернулся, чтобы в последний раз освятить когорты, готовые нести в мир повеления дьявола.

Когда он поднял руку для благословения, волна ужаса поколебала зал, подобно тому как рябь от брошенного камня разбивает поверхность воды. Торжественное течение обряда нарушилось, и все погрузилось в тишину. Сотни пар глаз пытались разглядеть тени возле открытых дверей.

Дуум обернулся, чтобы увидеть причину такого замешательства. В тот же момент верные стражники встали между своим повелителем и его учениками. Сцепившись руками, они образовали живую цепь, которую никто не смог бы пробить, если бы попытался сделать это, и стали ждать дальнейших приказаний.

Конан медленно, небольшими шагами, как попавшая в облаву пантера, вышел вперед, сжимая в правой руке меч своего отца. Он двигался неумолимо, словно прилив, наступающий на прибрежную полосу. Шедший впереди всех жрец отпрянул в сторону, подавленный уверенностью киммерийца в том, что это Рок руководит им, но Дуум лицом к лицу встретил варвара, и ни тени страха или удивления не промелькнуло в его холодных змеиных глазах.

— Не бойтесь его! — сказал Дуум. — Он уже почти покойник. Он не сможет помешать нам победить! Охрана! Схватите его!

Прежде чем тупоумные человеко-звери успели понять приказ, Конан выхватил рубин, украденный им из храма в Шадизаре, и повторил слова, которым научил его колдун.

— Стойте, именем Сета! — прогремел голос киммерийца. — Баканд рестрыйнзе азерс! Подождите, назад!

Увидев красный Глаз Змеи, стражники отступили, как будто их ударили рвущим мясо кнутом. Они отскочили, но их живая цепь не разорвалась. Паломники в беспомощном изумлении наблюдали за происходящим. Один только жрец с криками ужаса бросился вниз по широкой лестнице.

Худое лицо Дуума по-прежнему оставалось бесстрастным, но его острые глаза так внимательно изучали лицо Конана, что, казалось, они проникают в самые потаенные глубины его души. В киммерийском юноше злой маг видел не только силу, но и человечность, а это он считал слабостью. Дуум перехватил и прочно приковал пристальный взгляд варвара к своим загадочным змееподобным глазам.

— Наконец-то ты пришел ко мне, Конан, как сын к своему отцу, — начал Дуум мягким гипнотическим голосом. — И это воистину так, ибо кто еще может называться твоим отцом, если не я? Кто дал тебе волю, чтобы бороться за жизнь? Кто научил тебя терпению? Я — источник твоей силы. Если я уйду, твоя жизнь потеряет всякий смысл.

Молодому киммерийцу казалось, что глаза Дуума расширяются все больше и больше, и вот они поглотили уже весь мир. Он очутился в какой-то безбрежной пустоте между звездами и видел только эти пылающие немигающие глаза.

— Без меня будет так, словно тебя не было вовсе. Сын мой, я твой друг, а не враг!

Всего лишь мгновение, показавшееся вечностью, черные глаза Дуума, наполненные неземной силой, сковывали Конана. Затем завороженный Конан сумел моргнуть и, прилагая всю силу воли, оторвать свой взгляд от глаз Дуума. В тот же момент киммериец поднес Глаз Змеи на расстояние вытянутой руки к лицу Тулса Дуума. Дуум какое-то время в упор смотрел на рубин, затем поднял широко раскрытые, наполненные ужасом глаза и встретил свирепый, мстительный взгляд Конана.

Застывшие паломники увидели, как шея Дуума начала удлиняться, челюсти стали растягиваться, нос сжался и исчез, лоб расплылся, губы стали тонкими и потом пропали. Его черные глаза округлились и превратились в выпуклые шары, лишенные век, а темно-красный язык высунулся наружу. На плечах Тулса Дуума сидела голова чешуйчатой змеи — голова древних человекозмей, вечных врагов человечества.

Паломники как один разинули рты; толпа содрогнулась. Принцесса, из тени наблюдавшая за происходящим, издала полузадушенный вопль, и слезы горечи, смешанной со страхом и облегчением, потекли по ее щекам.

Меч Конана со свистом описал дугу и снес качающуюся змеиную голову с человеческого тела. Тело отшатнулось и упало у самой лестницы, продолжая корчиться, словно раздавленная змея. Отрубленная голова покатилась вниз по длинной лестнице и остановилась у фонтана.

Конан смотрел на окровавленную голову, лежащую в багряных тенях умирающего дня. Потом, как бы про себя, он сказал:

— Мой отец был светом дня; Тулса Дуум — моей ночью. И все же в одном он оказался прав. Не важно, как закален клинок, важно, как закален человек.

* * *

Встряхнувшись, Конан повернулся лицом к стражникам, которые, по его приказу, все еще стояли цепью перед паломниками. Конан поднял Глаз Змеи еще раз и сказал:

— Все, кто был стражником на службе у Дуума, возвращайтесь в свои пещеры, откуда он призвал вас... И найдите себе другую пищу. Идите.

Когда человекозвери скрылись, Конан обвел взглядом бывших последователей Тулса Дуума. Некоторые из них уныло оглядывались, как будто не знали, где они и как попали в это странное место. Другие оплакивали убитого вождя. Третьи рыдали по потерянному Раю, и их стоны то становились громче, то затихали как шум волн прибоя.

За суровыми словами Конан постарался скрыть свою жалость.

— Я знаю, вы сейчас чувствуете себя сиротами, но у каждого из вас есть дом, куда можно пойти и где вас всегда ждут. У меня этого нет. И все-таки я доволен жизнью, и вы должны быть довольны, потому что с этой ночи вы свободны. Идите и приготовьтесь к дороге домой.

Варвар стоял на пороге храма, а мимо него один за другим проходили и спускались вниз по лестнице дети Дуума. Они бросали свои горящие свечи в фонтан, и на мгновение свечи вспыхивали ярче, а потом с шипением гасли навсегда.

Когда вышел последний, Конан начисто вытер меч, который так долго занимал все его мысли и мечты. Сев у входа, он стал наблюдать, как гаснут маленькие огоньки. Положив отцовский меч на колени, Конан вспоминал прошлые годы и думал о том, что может принести ему будущее. Ясмина, которая вместе с другими погасила свою свечу — символ намерений Дуума покорить мир, — присела на пустые ступени в двух шагах от Конана. Она восхищалась его силой, но, став смиренной, не решалась нарушить его покой. Так они провели ночь.

* * *

Как только бледный рассвет возвестил о наступлении нового дня, Конан заметил, что вокруг него произошли непонятные изменения. Каменные ступени перекосились и потрескались, как если бы прошло уже много-много лет. Все цветы в саду завяли, а кусты поникли; на дорожке вокруг полувысохшего бассейна остались грязные следы подошв. Церемониальная Дорога выглядела совершенно разбитой, как будто колдовство, призванное охранять эту дорогу от разрушения, само оказалось разрушено. За спиной Конана рухнул фасад пещерного храма, и каменные глыбы загромоздили вход в него.

Напряжение наконец-то покинуло его, и он, впервые за долгое время, ощутил покой. Но к чувству исполненного долга примешивалось еще острое желание покинуть это оскверненное место, забыть все, что с ним связано. Конан встал. Принцесса тут же поднялась на ноги.

— И что теперь? — спросила она.

— Мы с Саботаем отвезем тебя домой, — сипло ответил Конан. — Твой отец будет счастлив увидеть тебя.

— Мой отец мертв, — сказала Ясмина. — Не прошло и пяти дней, как прибыл гонец из Шадизара сообщить, что король зарезан приспешниками Яро.

— Значит, ты королева и тебе нужно быть в Заморе, чтобы управлять этой несчастной страной.

— А что с Яро? Он не потерпит меня на троне.

— Не бойся, я займусь Яро сам. А сейчас время трогаться в путь.

— Но, — перебила девушка, — есть и другие Башни Сета и другие жрецы, кроме тех, что в Заморе. Как быть с ними?

Некоторое время Конан стоял в задумчивости и наконец ответил:

— Многие из них сбегут, потому что их цель умерла вместе с Тулса Дуумом. Этот культ, может быть, еще надолго кое-где сохранится: ведь змею трудно убить. Культ Сета, может быть, возродится вновь, но, я думаю, это будет очень нескоро.

Ясмина озабоченно посмотрела на варвара и улыбнулась.

* * *

Когда лето добавило к своему наряду красноватые краски осени, Конан в новых сверкающих доспехах, в алом плаще, развевавшемся за плечами, гнал галопом гнедого жеребца по колосящимся полям Заморы. Наконец он поравнялся с человеком, которого догонял, с маленьким гирканцем на косматом степном пони. После краткого приветствия они спешились.

— Почему ты уехал, не сказав ни слова? — спросил Конан.

Саботай пожал плечами.

— Мне сказали, что королева предложила тебе место на троне рядом с собой. — Маленький человечек усмехнулся и добавил: — Я думал, что ты будешь слишком занят своими... ну... королевскими делами, чтобы найти время для старого друга... Почему ты здесь? Я взял не больше, чем мне причитается из королевской награды за Глаз Змеи, хотя не могу представить, зачем он ей нужен.

Конан выглядел слегка смущенным.

— Я сделал то же самое, прежде чем уехал из города.

— Ты хочешь сказать, что отверг предложение этой барышни?

Конан кивнул.

— Если я когда-нибудь надену корону, то прежде я завоюю ее своим собственным мечом, а не получу в дар.

Саботай вздохнул.

— Странные вы люди — киммерийцы! Как ты справился с Яро? Хотел бы я тогда быть рядом с тобой, вместо того чтобы охранять дворец.

Конан пожал плечами.

— Боя в общем-то не было. Когда народ в Шадизаре узнал, что Дуум мертв, собственные люди Яро разорвали его на куски прежде, чем мне представился шанс зарубить его.

— И куда ты теперь направляешься? — спросил Саботай.

— На юго-запад. Иду к морю, — ответил Конан. — А ты?

Гирканец махнул рукой.

— На северо-восток, там моя родина. Встретимся ли мы снова?

Конан усмехнулся:

— Мир не так велик, и пути таких искателей приключений, как мы, обязательно пересекутся. Мы встретимся, но только Кром знает, где и когда.

— Может быть, только у ворот Преисподней, — улыбнулся Саботай.

— А до этого дня удачи тебе!

Друзья обнялись, похлопали друг друга по плечам и вскочили в седла.

— Что такого есть на юге, что тебя так тянет туда? — крикнул Саботай.

— Золото, драгоценности, красивые женщины и красное вино! — бодро ответил Конан.

Потом, махнув друг другу на прощание, они поскакали в разные стороны.

Конан. Герой на все времена

 Лайон Спрэг Де Камп. ГЕРОЙ НА ВСЕ ВРЕМЕНА

 В 1899 году близ небольшого испанского городка Альмаден, где расположены крупнейшие в мире месторождения ртутной руды и даже было найдено маленькое озерцо чистой ртути, работали изыскатели, пытавшиеся обнаружить новые залежи. На глубине около сорока метров, под тридцатиметровым слоем осадочных пород, они нашли следы неизвестной древней культуры — руины зданий, черепки керамики и даже несколько мелких предметов из золота. Срочно вызвали археологов. Экспедиция сэра Артура Кармайкла трудилась под Альмаденом пятнадцать лет. В полевой сезон 1913 года, при обследовании фундамента одного из зданий, предположительно храма, была обнаружена огромная библиотека хорошо обожженных глиняных табличек, подобных табличкам Месопотамии. Однако письмена на них не были клинописью. Каждый знак был выдавлен в глине специальным металлическим штампом.

 Первая мировая война прервала ход раскопок, возобновленных только в 1921 году, но продолжавшихся всего лишь один сезон, так как стало ясно, что некий древний катаклизм пощадил только уже раскопанную часть древнего города. Ученые многих стран начали попытки дешифровки письменности альмаденских таблиц. Шарль Брантом вскоре доказал, что это слоговое письмо, и составил свой «Альмаденский силлабарий». Однако дальше этого не продвинулся никто.

 Никто… Если не считать некоего Г. Ф. Лавкрафта, не археолога даже и не лингвиста, а всего лишь писателя и автора многочисленных фантастических новелл. Поэтому ни один ученый не принял его дешифровку всерьез. О ней вскоре забыли.

 Поверил Лавкрафту только Роберт Говард.

 Согласно Лавкрафту, альмадеиские таблицы хранили язык одной из працивилизаций Земли, эры, которую можно было назвать Хайборийской, по наименованию одного из наиболее распространенных народов того времени. Они были созданы в самом конце этой эры писцами храма Митры в столичном городе королевства Зингары, Кордаве. Помимо храмовых записей и документов, в библиотеке храма были и труды по географии, и записи легенд. Некоторые из них повествовали о временах еще более отдаленных, как, например, предания о Кулле, царе Валузии, но большая часть была посвящена великому герою эпохи, киммерийцу Конану.

 Воспользовавшись сюжетами этих легенд, Говард в 1929 — 1932 годах создал цикл новелл о Кулле Валузийском, а в декабре 1932 года опубликовал свою первую повесть о Конане — «Феникс на мече». За ней последовали и другие, но ранняя смерть писателя 11 июня 1936 года оборвала его труды, оставив подавляющее большинство преданий альмаденских таблиц необработанными. Дело Говарда продолжили Лин Картер и автор этих строк.

 В 1949 году, ровно через полвека после Альмадены, при раскопках под Каррарой в Италии, археологи обнаружили еше одно поселение времен хайборийской эры — руины Ианты, столицы Офира. Была найдена и библиотека царского дворца, а в ней — множество новых преданий о Конане. Немало новых писателей занялись их переводом и обработкой.

 Беда была лишь в том, что многие тексты Альмадена, а точнее — Зингары не совпадали или даже противоречили табличкам Каррары, то есть иантийским. В этой статье, представляющей собой попытку восстановить по преданиям хайборийской эры краткое жизнеописание великого киммерийца, автор попробует объяснить и разрешить эти противоречия.

 Итак, величайшим героем хайборийской эры, той эпохи, когда на Земле магия встречалась куда чаще, чем в наши дни, был северный варвар, Конан из Киммерии. В его жилах текла кровь атлантов, того древнего народа, чья страна была поглощена океаном за 8000 лет до рождения. Конана. Родился же он в клане, считавшем своей родиной крайнюю северо-западную часть Киммерии, вплотную примыкавшую к туманным границам Ванахейма и Дебрям Пиктов. Прадед нашего героя бежал от своего народа, страшась кровной мести, и нашел убежище у северян. Сам же Конан появился на свет на поле битвы, во время набега ваниров.

 Еще до того, как он увидел пятнадцать зим, слава о нем как о прекрасном бойце уже была предметом бесед у очага совета племени. В тот год киммерийцы, обычно поглощенные бесконечными междоусобицами, объединили свои силы ради сопротивления воинственным гандерам, которые, намереваясь превратить южную часть Киммерии в свою колонию, пересекли границу Аквилонии и возвели на захваченной территории свой форпост, крепость Венариум. Конан присоединился к ревущей, жаждущей крови орде, хлынувшей с северных гор, перехлестнувшей крепостные стены и выбросившей уцелевших аквилонцев назад, за их прежнюю границу.

 У стен Венариума Конан, тогда еще подросток, был шести футов ростом и весил 180 фунтов. Он обладал чутьем и осторожностью прирожденного обитателя лесов, ловкостью и крепостью горца и неимоверной силой своего отца-кузнеца. После разгрома аквилонского форпоста Конан возвратился к своему племени. Но не надолго.

 Гонимый жаждой новых приключений, он вскоре присоединился к отряду асиров, собиравшихся в набег на ваниров и гиперборейцев. Вскоре он выяснил, что некоторые крепости последних управляются кастой вызывающих всеобщий страх волшебников, именуемых колдунами. Эзиры как раз выступили против одной из таких твердынь, замка Халоги, когда Конан узнал, что гиперборейские работорговцы похитили Ранн, дочь Ньяла, вождя отряда.

 Конан пробился в крепость и выручил Ранн Ньялсдоттир, но на обратном пути из Гипербореи на отряд Ньяла обрушилось войско живых мертвецов. Конан вместе с другими уцелевшими был угнан в рабство. («Легионы мертвых».)

 В плену он оставался недолго. Трудясь по ночам, он перетер звенья своей цепи так, чтобы их было легко порвать. Тогда, в одну бурную ночь, размахивая четырехфутовым куском тяжелой цепи, он вырвался из узилища рабов и скрылся в утреннем тумане.

 Эта версия изложена в зингарских текстах. В текстах же Ианты мы находим совершенно иной рассказ о юности Конана. Офирскоме предание утверждает, что Конан стал рабом в возрасте десяти-двенадцати лет во время набега ваниров и несколько лег молол зерно на гигантской ручной мельнице, которую вращали несколько рабов, а потом был выкуплен гирканским хозяином труппы гладиаторов, устраивавшим представления для развлечения ваниров и эзиров. Именно в это время Конана обучают владению оружием. Позже он убегает и направляется на юг, в Замору. («Сталь и Змея».)

 Из этих двух версий зингарская кажется более правдоподобной. Вероятнее всего, составитель офирского цикла преданий не имел сведений о ранней юности Конана и, чтобы заполнить эту лакуну, подобрал для цикла историю о юности другого героя или сам сочинил подходящую легенду.

 Так или иначе, освободившийся из плена юноша оказался в самом сердце вражеского государства, далеко от родины. Он решил бежать в горы южных пределов Гипербореи. Преследуемый стаей волков, он укрылся в пещере. Там он обнаружил восседающую гигантскую мумию древнего вождя с тяжелым бронзовым мечом на коленях. Когда Конан взял меч, мумия поднялась и набросилась на него. С помощью огня Конану удалось справиться с ожившим мертвецом. («Поединок в гробнице».)

 Тропами Кезанкийских гор Конан добирается до Заморы, где обосновывается в Аренджуне, знаменитом «городе воров». Именно эту профессию и выбирает для себя Конан.

 Новичкам везет. Конан вместе с вором Таурусом из Немедии решает совершить самое дерзкое ограбление в Аренджуне — похитить баснословную драгоценность, именуемую «Сердце Слона», из неприступной башни, обиталища черного мага Яры, которого страшится весь город. Копану удается победить мага и освободить его пленника — внеземное существо Ягг-Кошу. («Башня Слона».)

 Однако конкуренция в Аренджуне слишком велика. Конан отправляется на запад в столицу Заморы, Шадизар Грешный. Некоторое время его дела процветают, хотя девицы легкого поведения Шадизара быстро избавляют Конана от его доходов. На одном из дел он попадается и его хватают слуги Тарамис, царицы Шадизара, которая посылает его за магическим рогом, необходимым для воскрешения древнего злого божества. Однако это приводит к ее собственной гибели. («Разрушитель».)

 В это время Конан знакомится с молодой удачливой воровкой Тамирой. Они решают похитить пару бесценных рубинов, принадлежащих госпоже Йондре, шадизарской аристократке. Тамира устраивается горничной к Йондре, чтобы иметь шанс похитить камни.

 За этими же камнями охотится Ималла Басракан — религиозный фанатик, основавший мрачный культ среди кезанкийских горцев. Рубины нужны ему, чтобы повелевать огнедышащим драконом, которого он вырастил из яйца.

 Страстная охотница, Йондра отправляется со всеми своими слугами, чтобы убить Басраканова дракона. Ималла захватывает в плен обеих женщин и уже готов скормить их чудовищу, когда вмешивается Конан, спасает женщин и побеждает дракона. («Камни Курага».)

 Вскоре слухи о древнем сокровище приводят Конана в руины разрушенного города Ларши. Там ему приходится сражаться с гигантским ядовитым слизнем и ожившими трупами воинов-гигантов, сторожащих сокровища. Однако выгоды Конану это приключение не приносит, поскольку зачарованные драгоценности рассыпаются в пыль, а нефритовая змейка превращается в живую змею. («Зал Мертвецов».)

 Без гроша в кармане Конан, которому надоели волшебники и магия Востока, бежит на северо-запад, через Коринфию в Немедию, второе по мощи из хайборийских государств. Там он продолжает успешно заниматься своей сомнительной профессией и привлекает внимание Азтриаса Пентаниуса, беспутного племянника правителя. Обремененный карточными долгами, этот повеса нанимает Конана, чтобы тот похитил для него заморийский кубок, высеченный из цельного алмаза, который находится в частном собрании редкостей одного местного богача. Появление Конана в его доме совпадает с загадочной гибелью хозяина и привлекает к нашему герою нежелательное внимание Деметрио, члена городского следственного совета. Выясняется, что убийство совершило отродье змеебога Сета, заключенное чарами стигийского волшебника Тот-Амона в металлическую вазу. Конан убивает чудовище и покидает Немедию. («Бог из чаши».)

 Перебравшись на юг, в Коринфию, наш герой вскоре завоевывает репутацию храбрейшего из воров этой страны. Однако, преданный своей подружкой, он попадает в тюрьму. И тут честолюбивый аристократ Мурило, подкупив стражника, освобождает Конана, чтобы тот убил Багряного Жреца, Набонидуса, фактически правящего государством, поскольку король Коринфии — лишь послушная марионетка в руках жреца. Пробравшись во владения Набонидуса, Конан попадает в водоворот загадочных кровавых событий. Ему приходится сражаться с огромной полуразумной обезьяной — слугой Набонидуса, прикончившей пробравшуюся в дом Набонидуса группу заговорщиков. Уничтожив жреца, Конан и Мурило покидают место побоища. («Багряный Жрец».)

 Добравшись на деньги Мурило в Аренджун, Конан пытается вести относительно честное существование, похищая у воров их добычу и возвращая украденное законным владельцам за вознаграждение. Ему поручают вернуть магическую драгоценность, Глаз Эрлика, похищенную волшебником Хисарр Зулом у хана Замбулы.

 За тем же сокровищем охотится искательница приключений Испарана. Она успевает похитить Глаз Эрлика, и, когда Конан появляется в логовище колдуна, Хисарр Зул захватывает Конана в плен и заключает его душу в зеркало, так что обрести свою душу вновь наш герой может лишь тогда, когда это зеркало разобьет коронованная особа. Так он принуждает Конана последовать за Испараной и вернуть талисман. Но когда киммерийцу это удается, маг пытается убить самого Конана. Тот расправляется с магом и покидает обиталище колдуна, захватив с собой зеркало. («Конан и Чародей».)

 После этого ему удается наняться телохранителем к хауранской аристократке Хаштрис. Она отправляется в Хауран с Конаном, еще одним охранником, Шубалом, а также несколькими спутниками. Когда слуги сговариваются ограбить и убить свою госпожу, Конан и Шубал спасают ее и провожают до столицы Хаурана. Тут Конан обнаруживает, что любовник вдовствующей царицы Иаламис вовсе не является тем, кем кажется. Иаламис разбивает зеркало и возвращает Конану его душу. («Конан Наемник».)

 Вновь обретя цельность, Конан узнает от иранистанца Хассека, что подлинным владельцем Глаза Эрлика является не хан Замбулы, а повелитель Иранистана. Хан Замбулы жаждет обладать Глазом, поскольку считает, что от этого зависит его удача. В этом убедил Актер Хана его придворный маг Зафра, могучий волшебник, который, следуя указаниям древней магической Книги Скелоса, мог зачаровывать мечи, так что они убивали сами по себе, по приказу. Отправившись в Иранистан с Хассеком, Конан вновь встречается с Испараной. Хассек погибает, а Испарана убеждает Конана доставить амулет не в Иранистан, а Актер Хану. Конан и Испарана достигают Замбулы, но неблагодарный хан по совету Зафры бросает Конана и Испарану в темницу. Конан освобождает Испарану и, несмотря на волшебные мечи, побеждает Зафру. («Меч Скелоса».)

 Здесь возникает расхождение взглядов относительно возраста Конана во время этих событий. Зиигарский текст утверждает, что нашему герою тогда было семнадцать лет. Однако, учитывая, что в хайборийской письменности 17 изображается двумя кружками и тремя вертикальными штрихами с четвертым штрихом над ними, означающим минус, похоже на то, что этот последний штрих — лишь царапина, сделанная неаккуратным писцом, и истинный возраст Конана — двадцать три года.

 Вскоре после своих замбульских приключений Конан перебирается в Туран, где некий неизвестный нанимает его, чтобы похитить шкатулку драгоценностей, присланную в дар королем Заморы шаху Турана. Этот незнакомец — жрец змееголового Сета — жаждет заполучить один из этих драгоценных камней, поскольку этот камень является магическим оружием против его врага, жреца-ренегата Аманара.

 Слуги Аманара, человекообразные рептилии, похищают драгоценности из-под самого носа Конана. Верный своему обязательству, Конан отправляется по следам похитителей. Он попадает в шайку разбойницы Карелы, прозванной Рыжим Ястребом. Карела влюбляется в Конана, но одновременно ненавидит его, ибо горда, как демон, и убеждена, что никто не имеет права быть умнее, сильнее и искуснее в бою, чем она сама. Попав в крепость Аманара, Конан с помощью найденного им похищенного магического камня уничтожает Аманара. Скрепленный магией замок Аманара рушится. Карелу считают погибшей во время штурма замка. («Черный камень Аманара».)

 Возвратившись с Кезанкийских гор, Конан пробует свои силы в ремесле контрабандиста. Заезжий вендиец ранит его отравленным кинжалом, и в поисках противоядия нашему герою приходится совершить путешествие в далекую Вендию, где он вступает в схватку с зловещим колдуном, который пытается подчинить себе бессмертных неуязвимых воинов, стражей гробницы древнего короля. («Ловушка для демона».)

 Вернувшись в Туран, Конан обосновывается в портовом городе Аграпуре, где узнает, что там возник тайный новый культ. Глава этого культа, волшебник Джанадар, приносит в жертву несчастных неофитов и воскрешает их в качестве своих верных служителей. Конан отказывается от предложения своего бывшего приятеля-вора Эмнлио – проникнуть в твердыню Джанадара, чтобы похитить баснословно ценное рубиновое ожерелье. Зато туранскому сержанту Акебе удается убедить Конана проникнуть в эту крепость, чтобы спасти дочь сержанта, примкнувшую к культу. Конану удается уничтожить волшебника. («Сердце Хаоса».)

 Вскоре после падения Джанадара Акеба убеждает Конана вступить в ряды туранской армии. Первые успехи нашего героя на этом поприще невелики. Он еще неопытен в верховой езде и стрельбе из лука и к тому же не слишком-то любит военную дисциплину.

 Однако вскоре положение несколько меняется. Шах Йилдиз посылает войско против мятежного сатрапа. С помощью колдовства сатрап разбивает армию шаха. Чудом спасшийся Конан проникает в город сатрапа Яралет, где встречается с группой заговорщиков, от которых узнает, что сатрап лишен способностей колдуна и своей властью над силами тьмы обязан лишь магическому амулету, Руке Нергала, который превратил владыку города в безумца. С помощью противоборствующего талисмана Конану удается уничтожить сатрапа и Руку Нергала. («Рука Нергала».)

 С триумфом вернувшись в Аграпур, Конан удостаивается чести вступить в личную почетную стражу шаха Йилдиза. Вскоре он становится прекрасным наездником и метким стрелком.

 Через некоторое время Конана вместе с кушитским наемником Джумой назначают сопровождать дочь шаха Йилдиза Зосару к ее жениху хану Куюле, вождю куйгарских кочевников. В предгорьях хребта Талакмы на отряд нападают коренастые смуглые всадники в лакированных доспехах. Выживают только Конан, Джума и принцесса. Их приводят пленниками в субтропическую долину Меру, в столице которой, Шамбале, Джуму и Конана приковывают к веслам галеры, совершающей рейсы по внутреннему озеру-морю. Бежав с галеры, Конан и Джума проникают в храм бога Ямы, где совершается бракосочетание Зосары с карликовым царем-богом Меру, и, хотя на помощь царьку приходит ожившая статуя его бога-предка, Конан уничтожает обоих. («Город черепов».)

 По возвращении в Аграпур наш герой получает чин капитана. Его начинают считать человеком, способным разрешить любую трудную проблему, и военачальники шаха Йилдиза избирают варвара для особо опасных поручений. Однажды они посылают Конана сопровождать посланца к вождям хозгарских горцев, надеясь подкупом и угрозами убедить их отказаться от набегов на жителей туранских долин. Хозгарцы, уважая только сиюминутную преобладающую силу, нападают на отряд, убивая эмиссара и всех солдат, кроме Конана и его спутника Джамала.

 Чтобы обезопасить свое возвращение к цивилизации, Конан и Джамал берут в заложницы Шанию, дочь хозгарского вождя, Путь ведет их к туманным вершинам. Лошадей убивают, Джамал погибает, а Конану приходится сражаться с ордой безволосых обезьян и вторгнуться в твердыню древней умирающей расы. («Люди Вершины».)

 В другой раз Конана отправили на тысячу миль восточней, в баснословный Кхитай, доставить царю Кусана Шу письмо от шаха Йилдиза, предлагающее договор о дружбе и торговле. Мудрый старый кхитайский царь отослал своих гостей с составленным договором. Однако назначенный царем проводник, герцог Фенг, оказался членом оппозиции и попытался уничтожить и договор, и самого Конана. («Проклятие монолита».)

 Служба Конана в Туране продолжалась около двух лет. За это время он успел хорошо изучить искусство организованной войны цивилизованных государств. Его карьере положила конец любовная интрига, в которой была замешана супруга его начальника. Конан дезертировал и направился в Замору. В Шадизаре он узнает, что храм Зата, бога-паука заморийского города Йезуд, нанимает солдат. Поспешив в Йезуд, Конан обнаруживает, что бритунийская вольница заняла все свободные места наемников. Тогда он становится городским кузнецом, поскольку в детстве научился от отца этому ремеслу.

 Вскоре он узнает от посланца шаха Йилдиза, Владыки Парвеза, что верховный жрец Феридун держит в плену любимую жену Йилдиза Джамилу. Парвез нанимает Конана, чтобы тот освободил женщину. Конан же намеревается похитить восемь огромных драгоценных камней, служащих глазами гигантской статуе бога-паука. В итоге Конану пришлось сразиться с настоящим богом. В этой схватке ему удалось одолеть бога Йезуда. («Конан и бог-паук».)

 Выбравшись из этой авантюры, Конан направляется в Шадизар, где ходят слухи о некоем сокровище. Ему достается карта, указывающая местонахождение усыпанного рубинами идола, скрытого в дебрях Кезанкийских гор. Воры похищают карту, Конан начинает преследовать их. На преследователя и преследуемых нападают кезанкинские горцы, и Конану приходится объединиться с теми негодяями, за которыми он гнался. Они находят идола, но тот оживает и начинает уничтожать незадачливых похитителей. С большим трудом Конану удается справиться с живой статуей. («Окровавленный бог».)

 Сытый по горло магией, Конан отправляется к себе на родину, в горы Киммерии. Но скоро простая рутинная жизнь его родной деревни надоедает ему, и он присоединяется к своим старым друзьям асирам в их набеге на Ванахейм. В смертельной схватке с ванирами не остается ни победителей, ни побежденных. Лишь Конан, уцелев в бою, пробирается на юг по снежной равнине, где происходит его странная встреча с легендарной Атали, дочерью ледяного гиганта Имнра. («Дочь ледяного гиганта».)

 Продвигаясь далее к югу, Конан пробирается по ущельям Эйглофийских гор. Ему приходится выдержать схватку с каннибалами и сразиться с чудовищем, обитающим в ледниках. («Логово Ледяного Червя».)

 Добравшись до Бельверуса, столицы Немедии, Конан встречается с Ордо, одноглазым вором и контрабандистом, бывшим помощником разбойницы Карелы. Конан начинает собирать собственный отряд наемников. В это время честолюбивый лорд Албанус пытается с помощью магии свергнуть короля Гариана и занять его место. Он подменяет Гариана созданным из глины голе-мом, но Конану удается спасти короля. («Тень Властелина».)

 Отряд Конана прибывает в Ианту, столицу Офира. Госпожа Синелла, жрица древнего бога-демона Аль-Киира, пытается освободить свое божество, заточенное древним магом. Она нанимает разбойницу Карелу, обосновавшуюся в Ианте, чтобы выкрасть у Конана случайно попавшую к нему ритуальную статуэтку Аль-Киира, необходимую для обряда.

 Карела ио-прежнему и любит и ненавидит Конана. Убить его она не может, но выкрасть статуэтку ей удается. Вместо вознаграждения Синелла приказывает схватить разбойницу и принести ее в жертву своему богу. С помощью жезла давно умершего мага Конану удается вновь заточить уже почти освободившегося Аль-Киира и спасти Карелу. («Врата Аль-Киира».)

 Конан направляется в Аргос, но в этой мирной стране работы для наемников нет. Столкновение со стражниками принуждает Конана срочно покинуть этот богатый торговый порт на борту купеческого корабля «Аргус», направляющегося в Куш.

 «Аргус» становится добычей пиратского корабля «Тигрица», которым командует прекрасная шемитка Белит. Конан влюбляется в нее, и она отвечает на его чувство. Так начинается первая настоящая любовь в жизни Конана. («Королева Черного Берега», гл. 1.)

 Белит просит Конана попытаться освободить ее брата, Джехана, захваченного за несколько лет до этого стигийскими работорговцами. Конан пробирается в Кеми, главный порт Стигии, но попадает в плен. Однако ему удается бежать на восток, в провинцию Тайя, где бушует мятеж против стигийского владычества. («Секира света».)

 Конан и Бэлит продолжают пиратствовать в прибрежных водах Куша, нападая преимущественно на стигийские суда. В один недобрый час, привлеченные слухами о спрятанном в дебрях сокровище, они подымаются по зловещей реке Зархебе, где сталкиваются с ужасающей магией таинственной древней расы. Бэлит погибает, но даже после смерти ее любящая душа помогает Конану одолеть врага. («Королева Черного Берега», главы 2—5.)

 Когда пылающая «Тигрица», ставшая погребальной ладьей Бэлит, уплывает по течению Зархебы в море, Конан надолго прощается с океанским простором. Он углубляется в джунгли и скоро встречается с воинственным племенем бамула, к которому и присоединяется. Через некоторое время ему удается стать вождем бамула. Под его властью военная мощь племени быстро растет, и Конан начинает подумывать о создании собственной черной империи.

 Именно в это время, при уничтожении поселения племени бакалах, Конану удается спасти пленницу бакалахов, Ливию из Офира, убежавшую от кровавой резни и попавшую в неведомую долину, где ее чуть не принесли в жертву демону из иного мира. («Долина Пропавших Женщин».)

 Однако мечты об империи развеиваются, как дым. Природные катастрофы, обрушившиеся на земли бамула, и интриги враждебных нашему герою жрецов заставляют его бежать. Он направляется на север по девственным лесам Куша. Скоро эти леса сменяются пустынными равнинами, где на киммерийца нападают львы. Укрывшись от них в странных древних руинах, он становится свидетелем уничтожения отряда стигийских работорговцев материализовавшимися призраками и сам с трудом избегает гибели. («Замок Ужаса».)

 Пробираясь на север, Конан наконец достигает государства Куш. (Хотя все земли к югу тоже носят это название, но они не входят во владения этого города-государства.) Здесь киммериец, спасший жизнь королевы, юной Тананды, становится ее любовником и начальником стражи. Ему приходится сражаться со свинорылым демоном, а после победы над чудищем бежать из охваченного восстанием города («Рыло во тьме».)

 Что происходит с Конаном после этих событий — нам неизвестно. Тексты из Ианты пытаются заполнить эту лакуну преданием «О смутном времени в Зингаре, колдуне Каллидосе Страшном и доблестном Конане». Вкратце оно сводится к истории переворота в Зингаре, где некий маг, сумевший повелевать каменными воинами, возвел на трон главу всех воров и бандитов Кордовы — Мордерми. Тот оказался еще более жестоким правителем, чем убитый король. Конану удалось уничтожить мага и Мордерми. Киммерийцу предложили престол Зингары, но благородный варвар отказался от короны. («Ястребы над Шемом».)

 Однако история эта более чем сомнительна. Во-первых, в кордавских текстах она отсутствует, а во-вторых, имена упоминающихся в ней владык Зингары отсутствуют в найденном «Царском списке Кордавы». Вероятнее всего, здесь Конану приписываются подвиги какого-то другого героя.

 Намного более вероятны упоминания ряда зингарских и офирских текстов о том, что после своих приключений в Куше Конан некоторое время провел в долинах Шема. В этом случае мы смело можем заполнить лакуну плохо сохранившимся кордавским текстом, повествующим о том, как Конан стал наемником в Акхарии, шемитском городе-государстве. Потом он присоединился к отряду добровольцев, собиравшихся освободить от врага соседний город, но из-за предательства Отбаала, двоюродного брата безумного царя Пелиштии Акхирома, отряд был уничтожен. Конан уцелел и начал преследовать Отбаала. Это привело его в Асгалун, столицу Пелиштии, где он чуть не погиб в развязанной Отбаалом войне за власть, в которой участвовали и сам Отбаал, и безумный царь Ахиром, а также стигийская ведьма и отряд черных наемников. («Ястребы над Шемом».)

 Вновь мы встречаем нашего героя наемником в войске под командованием Амальрика из Немедии, военачальника королевы-регентши маленького пограничного королевства Хорайи Ясмелы. Повинуясь оракулу Митры, верховного хайборийского божества, Ясмела делает Конана главным военачальником хорайской армии для борьбы с воинством волшебника Натока — на деле древнего мага Тугра Хотана, пролежавшего мертвым три тысячелетия в руинах города Кутхемеса. Конан разбивает Натока и спасает королеву от мага. («Черный Колосс».)

 Ясмела хотела бы женить Конана на себе, но такой брак противоречит хорайским законам и обычаям. Однако, если бы Конан смог спасти ее брата, короля Хоссуса, которого держат пленником в Офире, он мог бы изменить этот закон.

 Конан отправляется в Офир вместе с астрологом Разесом и Фронто, вором, который знает проход в темницу, где заключен Хоссус. Они спасают короля, но вскоре попадают в плен к кофийцам, поскольку Страбонус Кофийский также жаждет держать Хоссуса заложником.

 Благополучно избежав всех этих опасностей, Конан выясняет, что Хоссус, строптивый молодой осел, и слышать не желает о браке какого-то чужеземного варвара с его сестрой. Прибыв в Аргос, киммериец покидает корабль Коссуса с большей частью золота, собранного королем, и навек прощается с правителями Хорайи. («Тени во Тьме».)

 Устав от приключений на юге, наш герой вновь навещает свою туманную Киммерию, но привычка к приключениям не позволяет ему долго засиживаться на одном месте. Когда торговцы приносят вести о новой войне, Конан возвращается в хайборийские земли.

 Мятежный принц Кофа пытается свергнуть Страбонуса, законного правителя, и Конан вступает в его войско, пока мятежник не примиряется со своим королем. Оставшись без работы, Конан собирает шайку отверженных, Вольницу. («Изменник».)

 Отряд Конана уходит в степи на западном берегу моря Вилайет, где присоединяется к большой орде разбойников, известных под названием «козаки». Конан вскоре становится вождем всех козаков и бесчинствует на западных границах Туранской Империи, пока его прежний повелитель, шах Йилдиз, не посылает войско под водительством военачальника Амурата, который заманивает козаков вглубь Турана и разбивает их.

 Убив Амурата и освободив туранскую пленницу, принцессу Оливию из Офира, Конан отплывает с ней в море Вилайет на маленькой лодке. Они находят убежище на острове, где среди древних руин стоят странные железные идолы. С восходом луны эти идолы оживают и оказываются не менее опасными, чем обитающая на острове гигантская хищная обезьяна или высадившаяся на остров команда пиратов. («Тени в лунном свете».)

 Возглавив остатки пиратской команды, Конан скоро становится вождем всех морских разбойников моря Вилайет. Как глава этого разношерстного Красного Братства, Конан превращается в занозу в Йилдизовой пятке. Йилдиз посылает своего военачальника Артабана разрушить пиратскую твердыню в устье реки Запорожка, но тот превращается из охотника в добычу. Отступив в Колхийские горы, Артабан оказывается в окрестностях замка, где томится изгнанный брат Йилдиза Тейяспа, и здесь преследование завершается схваткой отряда Конана, артабановских туранцев и множества вампиров. («Дорога орлов».)

 Оставшись без своих пиратов, Конан раздобывает жеребца и направляется в степи, но от козачьей вольницы сохранились лишь жалкие остатки. Ездигерд, сменивший Йилдиза на троне Турана, оказался гораздо более твердым и сильным правителем, чем его предшественник. Поэтому Конан уходит в маленькое пограничное королевство Хауран, где становится начальником стражи королевы Тарамис. У этой королевы была сестра-близнец Саломея, рожденная ведьмой и воспитанная желтыми волшебниками Кхитая. Объединившись с искателем приключений Констанциусом из Кофа, она появляется в Хауране и, пользуясь своим чудовищным сходством с сестрой, заточает Тарамис в темницу и правит вместо нее. Конан подозревает подмену, но Констанциус распинает его на кресте недалеко от города. К счастью, мимо проходит отряд кочевников-зуагиров, и их предводитель Ольгерд Владислав приказывает сиять Конана с креста. Исцелившись от своих ран, наш герой вскоре становится помощником Ольгерда, а потом и занимает его место.

 Тем временем Саломея и Констанциус превращают Хауран в царство ужаса. Оказавшись во главе зуагиров, Конан бросает их на хауранскую столицу. Тарамис спасена, Саломея уничтожена вместе с чудовищным, похожим на жабу ящером, которого она держала в подземелье храма. Распяв Констанциуса на кресте, на котором тот распинал его самого, Конан покидает Хауран и ведет своих зуагиров в набег на Туран. («И родится ведьма».)

 В это время Конану уже около тридцати. Он в расцвете сил. Его отряд превращается в такую угрозу Турану, что шах Ездигерд посылает войско, чтобы захватить Конана. Из-за изменника Варданеса из Заморы туранская засада едва не оказывается роковой для людей Конана. С трудом расправившись с туранцами, отряд Конана начинает преследовать предателя. Когда зуагиры отказываются продолжать преследование, устрашенные ужасающими слухами о той части пустыни, где они оказались, Конан гонится за ними в одиночку, пока не оказывается в затерянном среди пустыни городе Ахлате Проклятом.

 Ахлат страждет под властью демона в образе женщины, питающейся жизненной силой людей. Конану удается уничтожить демона, и он продолжает свой путь на юг, в Замбулу. («Черные слезы».)

 В Замбуле Конан оказывается втянутым в интригу, плетущуюся вокруг знаменитой волшебной драгоценности, «Звезды Хоралы», за которую королева Офира, по слухам, обещала отдать груду золота. Нашему герою удается завладеть драгоценностью, и он спешит в Офир. («Тени Замбулы».)

 Таблицы из Ианты (И – 113-115) продолжают это повествование. Достигнув столицы.Офира, Конан узнает, что король Морантес II, сам оказавшийся под каблуком у зловещего графа Риджелло, держит свою королеву Марэлу в темнице. Киммериец проникает в замок Морантеса и освобождает Марэлу. Риджелло преследует беглецов до самой границы с Аквилонией, где Звезда Хоралы проявляет свое могущество совершенно неожиданным образом. («Звезда Хоралы».)

 Насытившись по горло магическими драгоценностями, Конан раздумывает, что бы предпринять, когда до него доходит слух, что козаки снова собирают свежие силы в степях Турана. Конан отправляется к ним, и вскоре вся козачья вольница и пираты Вилайета признают его своим вождем.

 Ездигерд посылает Джехангира Агу, чтобы захватить киммерийца на острове Ксапур. С трудом избежав ловушки, Конан вынужден сражаться с древним демоном, магически восстановившим руины своей крепости на Ксапуре и принявшим образ великана из живого металла. («Железный дьявол».)

 Вскоре после победы над демоном Конан превращает своих козаков и пиратов в такую мощную силу, что шах Ездигерд посылает против них все свои войска. После сокрушительного разгрома козаки разбегаются по степям, а Конан бежит на юг, где поступает на службу в легкую кавалерию Кобад Шаха, владыки Иранистана. Но служба эта продолжается недолго. Хотя Конан и дослуживается до предводителя отряда, вскоре он попадает в немилость и вынужден бежать в горы. Там он обнаруживает затерянный город Янайдар, где обосновались сектанты, Сыны Джезма, стремящиеся к мировому господству. Конан и его спутники сражаются с джезмитами, но вынуждены бежать из Янайдара от пробудившихся древних владык этого города, серых гулов. («Кинжалы Джезма».)

 Мы вновь встречаем Конана в Хималейских горах, на северозападной границе Вендии, где наш герой становится вождем дикого племени афгулов. Когда нескольких из его помощников захватывают вендийцы, он похищает саму Деви Ясмину, повелительницу Вендии. Брата Ясмины, юного царя Вендии, извели черные волшебники Имша. Конан и его пленница начинают преследовать посланца Имша, мага Хемсу. Властители Имша убивают нарушившего их приказания Хемсу и с помощью магии похищают Ясмину. Конан пробивается в твердыню чародеев, побеждает их и освобождает Ясмину. («Люди Черного Круга».)

 Планы киммерийца сплотить племена горцев в единую силу под своей рукой рушатся. Узнав, что Альмурик, кофийский принц, восстал против ненавидимого народом Страбонуса, Конан спешит присоединиться к его войску. Однако союзные государства приходят на помощь Страбонусу. Армия Альмурика вытеснена на юг и разбита объединившимися воинствами Куша и Стигии.

 После этого разгрома Конан бежит в южную пустыню, где попадает в древний город Ксутал, чьи обитатели живут в постоянных наркотических грезах, погружаясь в них из страха перед вездесущим чудовищным демоном Тогом, которого считают божеством. Конан побеждает страшилище и покидает Ксутал. («Ползущая тень».)

 Добравшись до хайборийских земель, наш герой вступает в отряд наемников, который зиигарский принц Запайо да Кова собирает для Аргоса. Предполагается, что Коф вторгнется в Стигию с севера в то время, как аргосийцы доберутся по морю и высадятся на юге. Коф, однако, заключает сепаратный мир со Стигией, бросая наемников на гибель в стигийских пустынях. Конан бежит в Амальриком, юным аквилонским воином. Амальрик освобождает девушку Лиссу, которую хотели принести в жертву божеству ее родного города. Вскоре они попадают в плен к кочевникам-кушитам. Скоро Конану удается стать воином-всадником города Томбалку, а потом и возглавить всю кавалерию города. Томбалку правят два короля — негр Сакумбе и мулат Зехбех. Изгнав Зехбеха, Сакумбе делает Конана своим соправителем. Однако колдун Аския изводит Сакумбе колдовством. Конан, отомстив за своего черного друга, бежит на север с Амальриком и Лиссой. («Барабаны Томбалку».)

 Пробившись к побережью, Конан присоединяется к барахским пиратам. Став вторым помощником на корабле «Ястреб», он высаживается на остров стигийского чародея Сиптаха, который, по слухам, обладает магической драгоценностью великой мощи.

 Сиптах обитает в круглой башне без дверей и окон, которую сторожит крылатый демон. Наш герой выкуривает демона, но тот уносит его на вершину башни. В башне Конан обнаруживает труп давно умершего волшебника и с помощью магической драгоценности ухитряется победить демона. («Драгоценность в башне».)

 Поссорившись с пиратами, он уплывает с острова на утлой лодчонке по волнам Западного Океана. Его подбирает «Вестрел», корабль корсара Запораво. Вскоре Запораво приводит свой корабль к не нанесенному на карты острову, на котором Конан вынужден сойтись с капитаном в поединке и убить его, после чего киммерийцу приходится сражаться со странными черными существами, поклоняющимися живому источнику. («Источник Черных».)

 По возвращении «Вестрела» в Кордаву Конан убеждает власти передать ему приватирскую лицензию Запораво. Около двух лет он проводит в роли полулегального пирата. В самой же Зингаре зреет заговор. Король Фердруго стар и не имеет наследников, кроме своей юной дочери Чабелы. Герцог Виллагро с помощью колдовства стигийского волшебника Тот-Амона пытается сделать Чабелу своей невестой. Та, почуяв действие магии, отправляется на королевской яхте в Аргос, чтобы посоветоваться со своим дядей. Яхту перехватывает корабль пирата Зароно, сообщника Виллагро и Тот-Амона. Конан преследует Зароно, похитившего у него карту безымянного острова, где по легенде хранятся сокровища. Зароно достигает острова, а вслед за ним туда приплывает Конан. Чабела бежит от Зароно и встречается с Конаном. На острове Конан находит пресловутое сокровище — магическую Корону Кобры.

 Покинув остров, корабль Конана попадает в шторм и его относит к берегу Куша, где наш герой встречает своего старого друга Джуму, вернувшегося на родину и ставшего вождем союза племен.

 После ряда приключений Конан и Чабела добираются до Зингары и разоблачают заговор Виллагро. Зароно скрывается, а Тот-Амон бежит в Стигию. («Корона Кобры».)

 Конан продолжает свою карьеру корсара, но вскоре, очевидно в результате кораблекрушения, оказывается без гроша в кармане на побережье Шема. Он вступает в отряд наемников, но вынужден нести со своими товарищами скучную и утомительную службу в забытой всеми богами крепости на границе Стигии. Скоро он дезертирует и, странствуя по джунглям, встречается с другим дезертиром или, точнее, дезертиршей — бывшей пираткой Валерией из Красного Братства. Вместе они проникают в затерянный город Ксухотл, населенный двумя враждующими кланами — людьми рода Ксоталанк и рода Техултли. Техултли правит бессмертная ведьма Таскела. Уничтожив ее, Конан и Валерия покидают Ксухотл. («Красные гвозди».)

 Любовь Конана и прекрасной пиратки длилась недолго. Валерия возвращается в море, а наш герой решает еще раз поискать удачи в Черных Королевствах. Он пытается завладеть сокровищем, скрытым в руинах древнего Алкменона, — «Зубами Гвалура», но это предприятие оканчивается неудачей, и единственной добычей Конана оказывается девушка-коринфийка Мюриэла. («Сокровища Гвалура».)

 Вместе с Мюриэлой Конан предпринимает еще одну попытку раздобыть денег — на сей раз избавить почитателей некой богини от излишков золота, однако и на этот раз Конану не удается разбогатеть. («Богиня из слоновой кости».)

 Из Зембабве — города двух королей — Конан направляется на север с купеческим караваном и прибывает в Шем. Там он узнает, что Аквилония начинает завоевание Дебрей Пиктов. Туда и направляется Конан. Он служит разведчиком в форте Тусцелан.

 В лесах за рекой колдун Зогар Саг собирает болотных демонов на помощь пиктам. Хотя Конану и не удается предотвратить уничтожение форта, он успевает предупредить поселенцев в окрестностях Велитриума и убить Зогар Сага. («За Черной Рекой».)

 Конан быстро продвигается на аквилонской службе. Когда он становится капитаном, его отряд однажды терпит поражение из-за предательства вышестоящего офицера. Узнав, что этот человек, виконт Люциан, собирается продать пиктам всю провинцию, Конан выявляет предателя и прогоняет пиктов. («Кровавая луна».)

 Дослужившись до генерала, Конан разбивает пиктов в великой битве при Велитриуме и его отзывают в столицу, Тарантию, наслаждаться заслуженной славой. Однако подозрительный и ревнующий к известности полководца король Нумедидес бросает героя в темницу и приговаривает его к смерти.

 С помощью друзей Конану удается бежать. Он пробирается сквозь глухие леса пиктов к морскому берегу. В лесу киммериец находит пещеру, в которой лежит труп и охраняемое демоном сокровище пирата Траникоса. На побережье обосновавшийся там зингарский граф и две шайки пиратов охотятся за тем же сокровищем, а прибывший туда стигийский маг Тот-Амон преследует некогда обманувшего его графа. Тот-Амон освобождает демона пещеры и натравливает его на графа. Пикты убивают пиратов, а аргосская галера, нанятая друзьями Конана, спасает нашего героя и сокровища. («Сокровище Траникоса».)

 Друзья Конана замышляют восстание против Нумедидеса. На деньги, полученные от продажи сокровищ Траникоса, набирается армия наемников, со всей Аквилонии стекаются недовольные, и главнокомандующим армии выбирают Конана. Силы повстанцев движутся на Тарантию.

 Об этом времени повествует кордавская табличка (К—72), не относящаяся непосредственно к саге о Конане. Она излагает историю гражданской войны на пиктской границе, точнее, один из ее эпизодов. Рассказывается о предательстве ставленника Нумедидеса, лорда Валериана, о кознях пиктского колдуна. Сам Конан лишь упоминается. («Волки у границы».)

 Взяв Тарантию и задушив Нумедидеса прямо на ступенях его трона, Конан был провозглашен королем Аквилонии, крупнейшего и сильнейшего из хайборийских государств. («Конан Освободитель».)

 Однако вскоре группа заговорщиков попыталась убить короля. Если бы не вмешательство призрака древнего доброго мага Эпимитриуса, Конан потерял бы и трон, и собственную жизнь, тем более что в событиях оказался замешан его древний враг — стигийский маг Тот-Амон. («Феникс на мече».)

 Не успели стихнуть разговоры об этом заговоре, как Конан был предательски захвачен королями Офира и Кофа и брошен в подземную темницу черного мага Тзота-Ланти, откуда ему удалось бежать с помощью другого узника, соперника Тзота-Ланти в чародейском искусстве, мага Пелиаса. Благодаря магии Пелиаса Конан вовремя возвращается в Тарантию и, собрав войска, наголову разбивает движущиеся на столицу армии своих врагов. («Алая цитадель».)

 Конану уже за сорок. Не признававший закона и порядка искатель приключений превратился в мудрого и справедливого правителя. Уже почти два года Аквилония процветает под его рукой. Но в соседней Немедии зреет новый заговор.

 С помощью древнего камня-талисмана, называемого «Сердце Аримана», враги короля Аквилонии воскрешают мумию Ксальтотуна, величайшего из черных магов Ахерона, древней империи зла, павшей более чем за три тысячелетия до времени Конана под натиском тогда еще полудиких хайборийских племен. Своим колдовством Ксальтотун разбивает аквилонское воинство. Конан взят в плен, и на трон Аквилонии восходит дальний родич Нумедидеса Валериус.

 Девушка Зенобия помогает Конану бежать из темницы. От жреца бога Асуры киммериец узнает, что справиться с Ксальто-туном можно лишь с помощью вызвавшего его к жизни Сердца Аримана. Конан пускается на поиски талисмана и находит его в мрачной пирамиде среди стигийской пустыни, куда его увезли похитившие камень жрецы. Завладев Сердцем Аримана, Конан возвращается и побеждает своих врагов. («Час Дракона».)

 Возвратив себе трон Аквилонии, Конан берет в жены свою спасительницу Зенобию. Но со свадебного праздника ее похищает и уносит крылатый демон. Конан отправляется на поиски любимой. Волшебник Пелиас открывает королю, что демона послал черный маг из далекого Кхитая Ях Чиенг. Чтобы справиться с врагом, Пелиас дает Конану магическое кольцо. Конан пересекает Туран, попадает в плен к своему давнему врагу шаху Ездигерду. После дерзкого побега киммериец с помощью пиратов Вилайета заманивает туранский флот в ловушку, уничтожает его и убивает Ездигерда. Добравшись наконец после множества приключений до Пайканга, города пурпурных башен, наш герой побеждает кхитайского чародея магией кольца Пелиаса, освобождает Зенобию и вместе с ней возвращается в Аквилонию. («Мститель».)

 Зенобия рождает Конану двух сыновей и дочь. Старший сын назван Конаном в честь отца, но все обычно зовут его Конн. Самому королю уже под пятьдесят, и в его непокорной черной гриве пробивается седина, но его непомерная сила еще не пошла на убыль.

 Когда Конну исполняется двенадцать лет, отец берет его с собой на охоту в Гандерланд. Там мальчика похиищют колдуны Гипербореи. Конан пускается по следам пропавшего сына и попадает в твердыню чародеев Севера Похьелу, где держат Конна в плену. Там собрались величайшие черные маги мира — владычица колдунов Севера Лоухи, Верховный жрец Сета Тот-Амон, давно уже ненавидящий киммерийца, а также негр-колдун, повелитель Зембабве, и бог-царь Камбуджи. Конану и его сыну удается расправиться с Лоухи и камбуджийцем, но Тот-Амон и владыка Зембабве исчезают с помощью магии. («Ведьма туманов».)

 Вскоре герцог Панто Гварралидский вторгается в Пуантен, на юге Аквилонии. Разбив захватчиков, Конан узнает, что спровоцировал Панто на эту безумную авантюру не кто иной, как Тот-Амон.

 С этого часа начинается долгая погоня за зловещим магом. Войско Конана вторгается в Стигию и выкуривает Тот-Амона из его обиталища в древнем храме Сета. Чародей бежит на юг, а Конан отправляет домой большую часть своей армии и, оставив при себе только Конна и небольшой отряд самых доблестных воинов, углубляется в джунгли Юга. («Черный сфинкс Нептху».)

 Достигнув Зембабве, Конану и Конну удается уничтожить царя-колдуна этого города, но скрывающийся там стигийский маг ускользает снова и по-прежнему стремится к югу, к неведомому южному краю населенного мира. («Красная луна Зембабве».)

 Достигнув этого последнего предела, отряд Конана оказывается в крепости, высеченной из огромной скалы и имеющей форму гигантского черепа, — в последнем прибежище остатков гнусного отродья Сета, расы разумных змей, уничтоженной еще царем древней Валузии Куллом. Эти чудовища, принявшие с помощью магии образ людей, едва не губят отряд, но Конн случайно раскрывает их тайну. Воины Конана убивают змей, а сам киммериец расправляется с Тот-Амоном, нашедшим убежище среди народа своего бога. («Тени в черепе».)

 Проходит несколько лет. Лицо Конана испещряют морщины, его черная грива седеет. Зенобия умирает при родах второй дочери.

 Новая беда обрушивается на Аквилонию. Таинственные существа, которых называют Красными Тенями, начинают похищать подданных Конана. Тогда королю во сне вновь является призрак Эпиметреуса. Он советует Конану отречься от престола в пользу Конна и искать врагов Аквилонии за Западным Океаном.

 Так Конан и поступает. Купив в Аргосе корабль, он набирает команду смельчаков и отправляется в плавание на запад, чего доныне не дерзал совершить ни один хайборийский мореход.

 Корабль Конана достигает Антиллии, цепи островов в западной части океана, на которых некогда уцелела часть населения Атлантиды, когда эта страна была поглощена водами. Антилийцы топят корабль пришельцев и берут в плен его команду, но Конану удается избежать плена и доплыть до берега.

 Жрецы Антиллии, совершающие человеческие жертвоприношения своему кровожадному божеству Ксотли, занимаются этим столь рьяно, что извели почти весь свой народ и начали насылать Красные Тени на другие страны. Появление чужаков явилось нежданным подарком для этих свирепых священнослужителей. Жрецы решают немедля принести в жертву всех людей Конана.

 Но Конану удается пробраться в подземелье храма-пирамиды и в последний момент выпустить в город содержащихся там жрецами в глубокой тайне огромных драконов. Жертвоприношение прервано. А найденный Конаном после явления призрака Эпимитриуса у своего ложа странный талисман уничтожает материализовавшегося в небе над жертвенником ужасного бога-демона Ксотли. Начинается землетрясение, и народ, видя поражение жрецов, восстает против своих мучителей. Вскоре Конан и его люди, подружившись с освобожденными аитильцами, отплывают на подаренном им корабле на запад, чтобы исследовать раскинувшийся там огромный неведомый материк. («Тени Ужаса».)

 Встретил ли Конан свою смерть на этой новой земле, или он все же вернулся, чтобы помочь своему сыну в последней битве с врагами Аквилонии — это знает лишь тот, кто, подобно царю древней Валузии Куллу, дерзнул заглянуть в манящие глубины таинственных зеркал Тузун Туна.

 Как уже говорилось, эта работа представляет собой первую попытку выяснения хронологической последовательности преданий о величайшем герое хайборийской эры, то есть реконструкцию жизненного пути Конана, а также сведение этих преданий в единую сагу с варваре-киммерийце. Предстоит еще большой труд по заполнению многочисленных лакун, поскольку более половины зингарских и офирских текстов еще не переведены, и мы с нетерпением ждем новых преданий, которые дополнят

 САГУ О ВЕЛИКОМ ВОИТЕЛЕ.

 Вилланова, Пенсильвания Май, 1984

Оглавление

Путь к Трону 

  Роберт Ирвин Говард. Киммерия (стихотворение, перевод С. Троицкого)

  Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер. ЛЕГИОНЫ СМЕРТИ

    I. Охота

    II. Кошмар на крепостной стене

    III. Призрак мести

    IV. Погоня ведьмы

    V. «Человек не умирает дважды!»

   Лайон Спрэг де Камп и Бьерн Ниберг. НАРОД ВЕРШИН

  Лайон Спрэг де Камп. Подземелье Смерти. Роман  

    Глава 1 ПОРОК И СМЕРТЬ

    Глава 2 БОЛОТНАЯ КОШКА

     Глава 3 СЛЕПОЙ ЧАРОДЕЙ

     Глава 4 ЗОЛОТОЙ ДРАКОН

     Глава 5 ГОРОД НА СКАЛЕ

     Глава 6 ХРАМ БОГА-ПАУКА

     Глава 7 ВИНО ИЗ КИРОСА

     Глава 8 ВОСЕМЬ ГЛАЗ ЗАЦА

     Глава 9 ПОРОШОК ЗАБВЕНИЯ

     Глава 10 ТИГРИНАЯ ПАСТЬ

    Глава 11 ЗАПАХ ПАДАЛИ

     Глава 12 ДЕТИ ЗАЦА

  Роберт Ирвин Говард, Лайон Спрэг де Камп. КОНАН: ОКРОВАВЛЕННЫЙ БОГ

  Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер. ЛОГОВО ЛЕДЯНОГО ЧЕРВЯ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Лайон Спрэг де Камп , Лин Картер. ЗАМОК УЖАСА

    1. ГОРЯЩИЕ ГЛАЗА

    2. КРУГ СМЕРТИ

    3. ЧЕРНАЯ КРЕПОСТЬ

    4. ЗМЕЕЛЮДИ

    5. ШЕПЧУЩИЕ ТЕНИ

    6. СТО ГОЛОВ

    7. БЕГСТВО ОТ КОШМАРА

  Роберт И. Говард, Лайон Спрэг Де Камп. ЯСТРЕБЫ НАД ШЕМОМ

  Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер. ТЕНИ ВО ТЬМЕ

  Роберт И. Говард, Лайон Спрэг Де Камп. ДОРОГА ОРЛОВ

   Лайон Спрэг де Камп, Бьерн Ниберг. ЗВЕЗДА ХОРАЛЛЫ

     1. Дорога на Ианту

     2. Драконьи лапы

     3. Неприступная стена

     4. Костер на горе

     5. «Коня! Мы выезжаем немедленно!»

     6. Замок Теринго

     7. Всадники ниоткуда

     8. «Наши пути когда-нибудь пересекутся»

  Лайон Спрэг де Камп и Лин Картер. КАМЕНЬ НА БАШНЕ

     1. Запах смерти

     2. Колдовской камень 

     3. Кровь на песке

     4. Там, куда нет входа

     5. Кошмарные сны

     6. Убийство при свете луны

     7. Крылатое чудовище

     8. Бой у башни

     9. Раб кристалла

     10. Сокровища Сиптаха

   Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер. БОГИНЯ ИЗ СЛОНОВОЙ КОСТИ

  Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер. КРОВАВАЯ ЛУНА 

     1. Сова, которая кричит днем

     2. Смерть на деревьях

     3. Кровавые деньги

     4. Золото под луной

     5. «Генерал бреется»

     6. Бойня на лугу

     7. Повелитель змей

     8. Кровавая луна

   Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер. ПОД ЗНАМЕНЕМ ЛЬВА

     I. Когда царствует безумие

     II. Львы собираются

     III. Изумрудные глаза

     IV. Кровавая стрела

     V. Багровый лотос

     VI. Зал Сфинксов

     VII. Гибель во тьме

     VIII. Побоище при Алимане

     IX. Стальной конь

     X. Кровь сатиров

     XI. Ключ к городу

     XII. Лунная тень

Апокриф. 

  Лайон Спрэг де Камп, Лин Картер. СТАЛЬ И ЗМЕЯ

    Пролог

     I. Меч

     II. Колесо

     III. Яма

     IV. Ведьма

     V. Жрица

     VI. Вор

     VII. Камень

     VIII. Поручение

     IX. Дорога

     X. Гора

     XI. Дерево

     XII. Ущелье

     XIII. Пещера

     XIV. Похищение

     XV. Смерть

     XVI. Битва

     XVII. Возмездие

Конан. Герой на все времена

   Лайон Спрэг Де Камп. ГЕРОЙ НА ВСЕ ВРЕМЕНА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg