«Образ жизни»

Образ жизни (fb2) - Образ жизни 169K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алексей Станиславович Петров

Алексей Петров Образ жизни

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

На авансцену выходит человек в белом халате. Это хирург Скосоротов.

Скосоротов (сосредоточенно изучает листок бумаги). Ага! График дежурств на следующий месяц! Интересно, интересно… (Некоторое время молча рассматривает график.) Итак, что мы имеем? Барчуткин сколько взял? Ого! целых девять дежурств! Занятно… Интересно, что на сей раз надумал он купить? Моноблок «Шарп»? Холодильник «Cтинол»? Музыкальный центр? Любопытно… (Отрывается от графика; задумчиво.) И куда только он всё вмещает? Квартирка, кажется, у него маленькая, а — хапает, хапает… Может быть, и в долги влез. Любит, стервец, долги делать. Мне вот с прошлого года тридцатник должен и не отдаёт…

(Изучает график.) А у Ляпиной сколько? Ой, как это так — вообще ни одного дежурства?! Ну, не иначе как масть козырная к Дашке пошла. Где–то халява мощная открылась, раз она вообще начхала на наш нищенский заработок честного врача… (Явно пытается что–то вспомнить.) Небось, и взятки берёт, скотина. (Оживлённо.) Ну, конечно, недавно сам видел: народ к ней с улицы толпой валит — с сумками, полиэтиленовыми мешками, конвертами… Это она, значит, консультирует их. Разумеется, не за так. Окучивает их умело. Теперь вот совсем дежурить отказывается. Понятное дело: мужа на рынок выставила, шмотки продавать, которые ей тётя в Москве достает. А муж, между прочим, у неё совсем не дурак. Говорят, отличный был архитектор…

(Рассматривает график.) Бабайцев… Ну, с этим всё понятно. Дежурит через четыре дня на пятый. По графику медсестёр. Интересно, с какой из них совпадает на сей раз? (Машет рукой.) Впрочем, тут и думать нечего. Уже вся больница судачит. Совсем обнаглел, паршивец, и даже не прячется… (Внимательно присматривается к графику.) Погодите, а это что? В середине месяца вроде как провал обозначился. Целую неделю не дежурит. Интересно знать: почему?.. А-а, всё ясно. У Люськи здесь… «критические дни» будут. Если будут, конечно… Ну, для Бабайцева нет такой проблемы: «будут — не будут». Отведёт Люську к друзьям в соседний корпус, в гинекологию, за час управятся…

Прихрюкин у нас тоже такой — рубака грозный. (Смотрит в график.) И тоже дежурит в строгом менструальном ритме… (Удивлённо.) Погодите, а чего это он на этот раз–то? Никакой закономерности в его дежурствах что–то не усматривается… (Долго рассматривает листок бумаги, потом, наконец, догадывается.) Ах, да! Обломали ведь Жорика! Видать, назло ему разброд в дежурствах учинили. Две недели назад Жорик впросак попал. Поступила к нему больная с «острым животом», а доктора–то и нет. Искали часа два. Насилу нашли — в каптёрке у сестры–хозяйки. И, само собой, не одного… Тут уж разве до хирургии ему, бабнику–энтузиасту? Тут у него вмешательство покруче, да и порадикальнее, пожалуй… (Уходит, внимательно изучая листок бумаги и невнятно бормоча что–то на ходу.)

Раскрывается занавес.

Эпизод первый

ТЫ — МНЕ, Я — ТЕБЕ

Действующие лица:

Горлохватский Борис Аркадьевич, закройщик.

Пирожков Николай Иванович, хирург.

Лариса, операционная сестра.

Жена Пирожкова.

Ателье пошива одежды.

Горлохватский. Материал принесли?

Пирожков. Принёс, только, знаете…

Горлохватский. Что ещё такое?

Пирожков. Может быть, у вас получше есть? Сами понимаете, в магазинах не очень–то…

Горлохватский (решительно). Нет! Карманы прямые? косые?

Пирожков. Ну, допустим, косые.

Горлохватский. М-да… Тогда покрой сложнее. (Многозначительно.) Придётся добавить сверху…

Пирожков. Ну что ж…

Горлохватский. Молний у нас нет!

Пирожков. Мастер, поймите, брюки на пуговицах — это же вчерашний день. А иной раз и несподручно, когда надо, чтоб быстро…

Горлохватский. Молний у нас нет!

Пирожков. А может, поищете?

Горлохватский (многозначительно растягивает слова). Ну, разве что…

Пирожков. За мной не станет…

Горлохватский. Есть… одна. Для себя берёг. (Укоризненно.) Между прочим, вы ставите меня в неловкое положение. Клешить будем?

Пирожков. Немного.

Горлохватский. От колена? от бедра?

Пирожков (неуверенно). От… бедра.

Горлохватский. Что это вас на такие сложности потянуло… в ваши–то года?

Пирожков (растерянно). А какие мои года?

Горлохватский. А такие! (С издёвкой.) Может быть, вы ещё и рэп слушаете?

Пирожков. По правде говоря, иногда слушаю. А при чём здесь брюки?

Горлохватский (назидательно). Лучше быть куском дивана, чем поклонником «Нирваны».

Пирожков. А разве музыка «Нирваны» — это рэп?

Горлохватский (отмахивается). Не знаю… Но всё равно придётся доплатить. Дальше: подкладка?

Пирожков (оживлённо). Есть! (Вынимает из сумки подкладку.) Вот.

Горлохватский (морщится). М-да… Не ахти. Грубоватая. И цвет, прямо скажу, безобразный. Какой–то… дизентерийно–холерный! Впрочем, никто туда заглядывать не будет…

Пирожков. Понял. Сколько?

Горлохватский (небрежно вываливает на стол несколько образцов подкладочной ткани). Выбирайте.

Пирожков (не сразу, показывает). Вот эту.

Горлохватский. Ну и вкусы у вас. За метр это будет… (Наклоняется к врачу и что–то шепчет на ухо.)

Пирожков (удивлённо). А вы в этом уверены?

Горлохватский (с сарказмом). Полностью! Как и в то, что моя фамилия Горлохватский!.. Дальше: здесь вытачки будем делать? (Тычет пальцем в живот клиента.)

Пирожков. А что такое «вытачки»?

Горлохватский (нетерпеливо). Ну, складочки такие.

Пирожков. А что — нужно?

Горлохватский (скучно). Модно.

Пирожков (вздыхает). Тогда давайте.

Горлохватский. Придётся вам набросить немножко сверху. Итого… (Неторопливо подсчитывает на бумажке, показывает сумму врачу.) Примерно вот так.

Пирожков (испуганно). Борис Аркадьевич, а вы в этом уверены?!

Горлохватский (раздражённо). Ой, ну конечно.

Пирожков. А как бы пораньше чуть–чуть?

Горлохватский (охотно). Тогда побольше чуть–чуть. На примерку — послезавтра. Без опоздания, в десять. Мне так удобнее. Скажите, что вы к Горлохватскому — меня найдут. (Не дожидаясь ответа, уходит за кулисы.)

Пирожков (зрителям). Но примерка не состоялась. Вызывают меня в приёмное отделение…

Приёмное отделение больницы. Пирожков надевает белый халат.

На кушетке сидит, скорчившись, Горлохватский.

(В сторону.) Э, да это ты, братец! (Горлохватскому, громко.) Ба! никак Горлохватский? Борис Аркадьевич?

Горлохватский (удивлённо). Это… это вы, Николай Иваныч?

Пирожков (ласково). Я, дорогой вы мой человек, я. Ну-с, я вас внематочно слушаю. Что случилось?

Горлохватский (растерянно). Как? Внематочно?

Пирожков (миролюбиво). Шучу. Ну-с…

Горлохватский (показывает на свой живот). Да вот тут болит.

Пирожков. Давно?

Горлохватский. Часа три.

Пирожков. Очень?

Горлохватский (мычит). Ы-ы… Сначала вроде пупок заныл, ну, думал, после пива, а я, скажу вам, от пива очень часто… того… Ну а потом — справа…

Пирожков. Ложитесь.

Горлохватский ложится.

(Нажимает на живот пациента, потом резко отнимает руку.) Так — больно?

Горлохватский (подскакивает). Да, да!

Пирожков (нажимает на живот Горлохватского). А здесь?

Горлохватский. Ох!

Пирожков. Куда отдаёт?

Горлохватский (показывает). Сюда.

Пирожков (резко чертит кончиками пальцев по животу). А так?

Горлохватский (подскакивает). Ай!

Пирожков. Ясно. Аппендицит. Часа… э-э… через четыре будем оперировать.

Горлохватский (удивлённо). П-почему так поздно?

Пирожков (равнодушно). Второй тайм досмотреть надо, «Спартак» — дело святое… Потом пойду пообедаю, то, сё… (Вяло почёсывается.) Мне так удобнее.

Горлохватский (с неподдельным интересом). А если пораньше чуть–чуть?

Пирожков (задумчиво). Пораньше? Тогда… мм…

Горлохватский. Понял. Сколько?

Пирожков (картинно сердится). За кого вы меня принимаете?

Горлохватский (машет рукой). Да ладно вам, доктор! Тут не до светских манер: болит…

Пирожков (набирает телефонный номер, говорит в телефонную трубку). Лариса, это Пирожков. Есть интересная работёнка. Готовь операционную.

Горлохватский (громко шепчет). И наркоз, наркоз…

Пирожков (Горлохватскому). Что это вас на сложности потянуло? Сделаем под местным обезболиванием. Ничего страшного.

Горлохватский (растерянно). Да как же так?

Пирожков. Вы же, Борис Аркадьевич, не ребёнок. И не псих. Верно? И аппендицит у вас не такой уж запущенный — (многозначительно) пока… Зачем вам наркоз? Можно и под новокаином. Руки–ноги привяжем и вперёд… И потом, анестезиолога всё равно нет.

Горлохватский. А может, поищете?

Пирожков. Да зачем искать–то его? У тёщи он. В Калуге. Картошку копает.

Горлохватский (делает красноречивый жест пальцами). Я подброшу…

Пирожков не слушает его, уходит за кулисы.

Операционная.

Горлохватский лежит на операционном столе. Рядом стоят хирургическая медсестра Лариса и Пирожков. Они в масках, на руках у них резиновые перчатки.

Пирожков (готовится к операции, ворчит). Ничего, потерпите. Не графья. Вчера ты меня того… без наркоза, сегодня моя очередь.

Горлохватский. Разрез большой будет?

Пирожков (весело). Да уж немалый. Думаю, на всякий случай срединным пойти…

Горлохватский. Это как?

Пирожков. Снизу вверх… практически до основания черепа.

Горлохватский. А если всё же по Мак — Бурнею попробовать?

Пирожков (Ларисе). Ого! Начитанный. (Пациенту.) Покрой сложнее будет…

Горлохватский. Плевать! Оплачу!

Пирожков (ворчит). Платежеспособный какой…

Лариса подаёт врачу скальпель. Пирожков делает разрез.

Горлохватский вскрикивает.

(Недоуменно.) Что такое?

Горлохватский (чуть не плача). Да больно же!

Пирожков (искренне). Не может быть.

Горлохватский. Точно.

Пирожков. Новокаинчик подбавлять будем?

Горлохватский (поспешно). Будем, будем!

Пирожков (медсестре). Лариса…

Сестра подаёт шприц с новокаином.

(Оперирует.) Так, посмотрим, посмотрим… Ага! Вот и аппендикс. (Бормочет себе под нос.) Флегмонозный. Сразу на операцию взяли — и правильно. Ждать нечего… А то копыта откинул бы от перитонита, и всего делов… (Ларисе.) Этот зажим не держит. Кстати, когда ты его в последний раз мыла?.. (Оперирует. Горлохватский гримасничает от боли.) Подлиннее нитку давай, а то тут дырки остаются… А поострее ножниц нет у тебя?

Лариса (сварливо). Всё лежит перед вами.

Пирожков. И не спорь! Вечно ты споришь. Ещё зажим… Так. На кисет давай… Так. (Торжественно.) Отсекаю отросток.

Горлохватский (нетерпеливо). Ну что там?

Пирожков (откровенно). Ливер тут у вас, Борис Аркадьевич — сущая труха! Показать аппендюк–то ваш?

Горлохватский. На кой хрен он мне нужен?! (Хрипит.) Скорее, доктор, больно же!

Пирожков (равнодушно). Не дуйте, пожалуйста, живот. (Вдруг Ларисе.) Ты пиво в холодильник поставила?

Лариса. По–моему, вам сегодня уже хватит. Недельный запас спирта за один присест уговорили…

Пирожков (сварливо). Это моё дело! После твоего спирта сушняк, как в Сахаре! Хоть пивка поднесла бы, что ли.

Лариса. Что, прямо сейчас?

Пирожков. А почему бы нет? (Горлохватскому.) Больной, культю йодиком смажем?

Горлохватский (мычит). Ы-ы!

Пирожков (рассудительно). Впрочем, зачем? Всё равно никто туда глазеть не будет…

Горлохватский. Да вы что, доктор, издеваетесь?

Пирожков (миролюбиво). Ладно, ладно… С вас большо–о–шой магар.

Горлохватский. Само собой. Только побыстрее.

Пирожков. Не дуйте живот. Торопить меня не надо, потому как поспешишь — людей насме… (Вдруг, грубо.) Не дуйте живот!

Горлохватский. Да я и не дую…

Пирожков (обиженно). Да как же, разве я не вижу? Все кишки из раны лезут, работать не дают. Сейчас брошу всё и уйду. (Ещё больше сердится.) Не дуй живот, тебе говорю!

Горлохватский (затравленно). Я и не…

Пирожков (совсем рассвирепев). Русским языком говорю: не дуй живот!!!

Горлохватский. Больно!

Пирожков (в сторону). Вот кретин! Отрастил, понимаешь, жир, теперь мучайся тут с ним… по локоть в жиру! (Горлохватскому.) Зетку накинем?

Горлохватский. А что это?

Пирожков (нетерпеливо). Зет–образный шов. Для надёжности.

Горлохватский. А что, нужно?

Пирожков. Модно.

Горлохватский. Тогда давайте.

Пирожков (сердито). Полтинник сверху.

Горлохватский (растерянно). Это… сколько же?

Пирожков (сквозь зубы). Шучу… (В сторону.) Не хватало ещё, чтобы он потом жалобу настрочил. Им–то можно, нам — нельзя… (Ларисе.) Дай что–нибудь на апоневроз, нитку попрочнее… Может быть, как–нибудь удастся зашить.

Лариса. С подкожкой повозиться придётся. Жиру тут у него, как у бегемота.

Пирожков. Вижу… Эх, вот тут края не сошлись, потом грыжа может получиться. Впрочем, ладно. Давай пару швов на кожу, и дело с концом. (Горлохватскому.) Швы снимем через год!

Горлохватский. А раньше нельзя?

Пирожков. Мне так удобнее! (Ларисе.) Заклей рану чем–нибудь.

Лариса. Чем же это, позвольте узнать? Вы вчера весь «Момент» на сапоги себе угнали.

Пирожков. Вот почему я не люблю с тобой работать: ты всегда споришь! (Выходит на авансцену, снимает перчатки; зрителям.) Какой неприятный тип! Деляга! Ну, ничего. Я тоже не лыком шит. (Доверительно, зрителям.) Дырочку–то небольшую в апоневрозе, не будь дурак, всё–таки оставил. Будет знать! Это ему не с учителями беззащитными…

Гаснет свет, потом зажигается снова.

Пирожков дома, лежит в постели. Жена его будит.

Жена. Да проснись же!

Пирожков (спросонок). А? Что? Чего ты? Сегодня ведь суббота…

Жена. Поднимайся, Коля, поднимайся. Примерку проспишь.

Пирожков (растерянно). Какую примерку?.. (Наконец понимает.) А, примерку… (Садится в постели.) Жаль, жаль…

Жена (насмешливо). Чего тебе жаль, Пирожков?

Пирожков. Жаль, что наши победы нам только снятся.

Занавес.

***

На авансцену выходит Скосоротов. Держит в руках график дежурств.

Скосоротов (смотрит в график). А вот постоянная парочка: Панкратова и Рыгайло. Панкратова просидит весь вечер у телевизора, все «мыльные оперы» пересмотрит, а Рыгайло будет ишачить за двоих, по этажам круги наматывать. Ну, Рыгайло сам виноват, шестёрка…

(Изучает график.) Так-с… Дорфман и Епишкин ни разу не стоят в графике вместе. Это понятно. Чтобы не нажирались до чёртиков.

(Смотрит в график.) Кстати, на праздники кто дежурит? Ага: Быдлин и Зельц! Ну, ясно. Самые зануды. Они не то что выпить — засмеяться по–настоящему не умеют. И будут за всеми следить, подглядывать, а потом пойдут к главному и настучат. Если, конечно, кто–нибудь при них гульнуть осмелится. Что вряд ли. (Задумчиво.) А значит, не будет в этом году праздника, как пить дать не будет. (Уходит за кулисы.)

Визг тормозов за кулисами. Раскрывается занавес.

Эпизод второй

Что такое нон–овлон?

Действующие лица:

Владик Шмутц, разгильдяй, нарушитель правил дорожного движения.

Серёга Бобров, его друг.

Хладобойников, лейтенант милиции.

Дерябин, старшина милиции.

Мокин, психиатр.

Пригородное шоссе.

Лейтенант Хладобойников подходит к Шмутцу, отдаёт честь. Старшина Дерябин стоит чуть в стороне, равнодушно наблюдает. Он постарше Хладобойникова и попроще. Шмутц явно пьян.

Хладобойников. Добрый день. (Невнятно представляется.) Лейтойников. Документики, пожалуйста.

Шмутц (слегка покачивается, вынимает документы из бокового кармана). Всё в порядке, командир…

Хладобойников. Посмотрим, посмотрим… (Изучает водительские права.) Так… Шмутц Владислав Алексеевич… Превышаем?

Шмутц (разводит руками, улыбается). Виноват. В сортир охота. Очень тороплюсь.

Хладобойников (философски). А вы не торопитесь, успеется. (Изучает водительские права.)

Шмутц. Да как сказать…

Хладобойников (не поднимая голову). Чем это вы тормозили сейчас?

Шмутц. Х–х–хто? Я?.. А что такое?

Хладобойников. Правое колесо тормозит больше левого.

Шмутц. Быть того не может! Только вчера прокачивал тормоза…

Хладобойников. Машина находится в неисправном состоянии. Наверно, и ручной тормоз не работает.

Шмутц. Работает.

Хладобойников. А вот мы сейчас проверим. Поставьте автомобиль на тормоз.

Шмутц (с иронией). Это как же, толкать её будете, что ли?

Хладобойников. Зачем же? Вы погазуете, а я посмотрю. (Бесцветным голосом.) Кстати, заодно глянем, какой у вас люфт руля и все ли лампочки горят… под капотом, у номерного знака, в бардачке и… где там ещё?..

Шмутц (раздражённо). Ты что, командир, до ночи держать меня будешь?

Хладобойников (поднимает, наконец, голову и подозрительно смотрит на Шмутца, настороженно тянет носом воздух). Э, да ты, братец, пьян…

Шмутц (возмущённо). Кто пьян? Я пьян?

Хладобойников. Ну не я же…

Шмутц (настойчиво). А кто?

Хладобойников. Если не я, то, стало быть, ты.

Шмутц. Я?

Дерябин (укоризненно качает головой). Эко, братец, тебя штормит…

За кулисами звук тормозов автомобиля. Появляется Бобров.

Шмутц (Боброву). Где тебя носит? Иди скорей сюда. Тут вот лейтенант говорит, что я…

Бобров (строго). В чём дело, ребята?

Хладобойников (насмешливо). Да, собственно, ни в чём. Ваш приятель вдребезги пьян, только и всего.

Бобров (оглянувшись по сторонам и оценив ситуацию, миролюбиво). Ладно вам, мужики. Давайте разойдёмся по–хорошему. Ничего не надо писать, никаких экспертиз не потребуется. Он уже давно понял свою ошибку и больше никогда в жизни не будет. Сколько нужно денег, мы заплотим и тихо уедем…

Хладобойников. Э, нет, так дело не пойдёт. Тут вам не шуточки…

Бобров (заговорщически понизив голос). Мы не шутим, товарищ лейтенант. Мы — серьёзно… Мы с Владькой — нормальные пацаны…

Хладобойников (задумчиво). Ну, если серьёзно… (Вдруг.) А ну–ка, Владислав… мм… (заглядывает в документы Шмутца) Алексеевич, айда на экспертизу!

Шмутц. Куда?

Хладобойников (весело). В дурдом!

Шмутц (растерянно). А по–почему… почему в дурдом?

Хладобойников. А сейчас всех туда возят.

Шмутц (тупо). Куда–куда?

Хладобойников (картинно отворачивается, машет рукой, показывая, что от Шмутца разит перегаром). О–о–о…

Бобров. Да зачем нам экспертиза?

Шмутц (возмущённо). Не поеду я. Чего ради? Я что же, по–вашему, шиз?

Бобров (отвернувшись от лейтенанта, скосив рот в сторону приятеля, тихо). Давай, давай, поартачься ещё немного, а я махну в психушку, подготовлю почву.

Шмутц. Чего?

Бобров (сердито и громко, косясь на Хладобойникова). Да ничего! Бросаю я тебя, дурака.

Шмутц. Как же так? Ты чего это, а? Куда это ты, Серёга?

Бобров (сквозь зубы). Па–ашшёл ты… (Уходит.)

Психдиспансер.

В кабинете сидит доктор Мокин. На нём мятый засаленный халат.

Вбегает Бобров.

Бобров (громко). Кто у вас тут занимается экспертизой водителей?

Мокин. Ну я..

Бобров (взволнованно). Ты фельдшер?

Мокин. Вам–то какое дело?

Бобров (проникновенно). Слушай, друг: сейчас тебе привезут одного чудака… Ну, выпил человек немного, сам понимаешь… Так ты сделай так, чтоб твои приборы ничего не показали. Уж мы в долгу не останемся…

Мокин (возмущённо). Да вы что? Мне ж, если что, башку снимут, с работы прогонят, ещё, чего доброго, дело сошьют…

Бобров (со значением смотрит на Мокина). Вот оно как?.. (С угрозой.) Тогда имей в виду, братан: этот человек — личный шофёр самого Павла Яковлевича… Понял? И если с водилой случится неприятность — с тебя потом башку два раза снимут. И заставят ею в футбол играть. Понял?

Мокин. Пугаете?

Бобров. По–хорошему предупреждаю…

Мокин. А мне бояться нечего! Моя совесть чиста!

Бобров. Совесть–то чиста, а вот подштанники потом не отстираешь никогда, земеля. Понял?

Мокин. Да как вы смеете?

Бобров (с угрозой). Я? Да я… да ты… (Вдруг меняет тон.) Ну, войди в наше положение, друган! Будь человеком. Ну, распили пузырь «Кремлёвской»… Ну, ладно, правду — так правду: ну, три распили… литровых… На природе, то, сё, шашлычки, девочки… Сам понимаешь… Девчонок оставили, а сами — в город, потому что выпивка кончилась. А тут — эти волки на перекрёстке, у самой заставы, на въезде в город. Им лишь бы примотаться, лишь бы с нас капусту срубить… А Владька… ну, дружок мой… в бутылку полез. «Нет, говорит, совесть моя чиста, я не пьян». А у самого выхлоп — на километр… А менты нам: «Давайте, — говорят, — сто баксов, и разойдёмся по–хорошему. А нет — так составим протокол и отправим вас в дурдом, на экспертизу…»

Мокин (угрюмо). Ну, правильно. К нам сейчас всех возят…

Бобров. Во–во. Понимаешь, не хотелось опускаться до вульгарной взятки… Пошли на принцип. Глупо, конечно… Но и ты пойми: надоело! Хапуги, взяточники! Сколько можно?.. Что теперь делать, ума не приложу.

За кулисами слышно, что подъехал автомобиль.

Они! (Приложив ладонь к груди.) Братан! По гроб жизни!.. Сто баксов… или даже больше… как скажешь… Выручи!

Входят Хладобойников и Дерябин,

за ними настороженно заглядывает в кабинет Шмутц.

Хладобойников (Шмутцу). Входи, входи, чего остановился?

Шмутц входит в кабинет пошатываясь, но изо всех сил старается казаться трезвым.

(Мокину.) Мы всё по тому же поводу, что и утром…

Мокин. Это ясно и так…

Хладобойников (Боброву, подозрительно). А ты как тут оказался?

Бобров. Сами же сказали: «Айда в дурдом»… (Незаметно подмигивает Шмутцу.)

Хладобойников (не слушая Боброва, Мокину). Для начала нам бы в трубочку…

Мокин (прикидывается непонимающим). Что «в трубочку». Анализ мочи?

Хладобойников (терпеливо). Это нарушитель. Был за рулём в нетрезвом состоянии.

Мокин (прикидывается). А когда вышел?

Хладобойников. Куда вышел? Кто вышел?

Мокин. Ну… из машины?

Хладобойников (не понимает). И что?

Мокин. Стал трезвым?

Хладобойников. Проверить надо…

Мокин. Конечно, конечно… (Не спеша лезет в шкаф, достаёт оттуда стеклянную пробирку, подносит её Шмутцу.) Дуйте!

Шмутц, с трудом сдерживая смех, дует в трубку.

Делает он это долго, усердно раздувая щёки.

Ну, хватит, хватит… (Отбирает у Шмутца пробирку, подносит её поближе к свету, долго рассматривает.) Так, посмотрим, посмотрим… (Разводит руками, торжественно.) Реакция отрицательная.

Шмутц, не выдержав, громко смеётся.

Оба милиционера подозрительно смотрят то на Мокина, то на Боброва.

Хладобойников. Стоп! Тут что–то не так. (Боброву.) И всё–таки: ты как здесь оказался?

Бобров. Но если он в самом деле пьян, то кто ж его потом домой оттаранит? (Поспешно.) Но он не пьян! (Незаметно кивает Мокину)

Мокин (вздрогнув, как от удара). Ну да, ну да… Это показала проба Рапопорта.

Хладобойников. Как такое может быть? Ведь он же лыка не вяжет!

Мокин (неуверенно). М-да, реакция носит явно парадоксальный характер…

Хладобойников. Ты, доктор, мне тут лапшу не вешай! «Парадоксальный»… (Подозрительно.) У тебя в трубке что за жидкость?

Мокин (заносчиво). Трихрелен аммония!

Дерябин (озадаченно). Вона как!

Мокин (с вызовом). А вот так! Пэ–аш пять и пять… в одном флаконе с триклозаном… У нас всё как надо!

Хладобойников (растерянно). Значит, не фурычит ни хрена этот твой трихрен… трилен…

Мокин. Только что новую бочку открыли. Раствор совсем свежий!

Хладобойников (совсем растерявшись). А что же старая бочка?

Мокин (машет рукой). Там уже на донышке…

Пауза.

Хладобойников. Думай, доктор, думай. Сам ведь видишь: клиент — наш.

Мокин. Ну, не знаю… (Вдруг Шмутцу.) Послушайте, а вы, случайно, ничем таким не болеете? Никакие таблетки не принимаете?

Шмутц (высокомерно). А что такое?

Мокин. Видите ли, это иногда случается: проба Рапопорта бывает отрицательной при абсолютном опьянении, если выпить некоторые таблетки… (Замечает грозный взгляд Боброва.) Вернее, наоборот, даёт положительный результат, если, например, человек лечится от шизофрении, маниакального психоза, мании величия…

Дерябин (невпопад). Куда?

Шмутц (уверенно). В общем, так, записывайте: я совсем недавно принимал… это… алупент, обзидан, ну и буру в глицерине, конечно.

Мокин (удивлённо). Буру? Внутрь? Это ведь тетраборат натрия!..

Шмутц. Зачем внутрь? Снаружи мажу. Ну, когда… того… (подмигивает присутствующим) вошки заведутся, где не след.

Мокин (неуверенно). Ну, это на пробу Рапопорта не влияет…

Шмутц. А ещё постинор пью регулярно. А нон–овлон мы с женой на пару потребляем.

Мокин. И как же вы… гм… это потребляете?

Шмутц. День — она, день — я. По таблеточке… Но нечасто, а только когда в аптеках кончаются амбасекс и грамицидиновая паста.

Хладобойников (удивлённо). Погодите. А чем вы таким болеете, что приходится всё это принимать?

Шмутц (икает). Ночное недержание трихомонад на фоне хронического эндометрита гонад. (Подумав немного.) С вовлечением в процесс всех четырёх бартолиниевых желёз!

Дерябин. Не может быть!

Шмутц. Может! Меня даже резать хотели, да я не дался. Куда, говорю, мать вашу, мне на операцию, у меня и так резкое сужение семенного канатика… семенного хода…

Дерябин. Так что же ты раньше не сказал, что это всё (крутит пальцем у виска) у тебя от таблеток? Зря ты, браток, их принимаешь. Я с этими, понимаешь, железами с восемьдесят седьмого года мучаюсь, но чтоб лекарства какие — ни–ни.

Шмутц (горячится). У меня случай особый. У меня от этого нон–овлона прямо делирий какой–то, честное слово!

Дерябин (озадаченно, невпопад). Куда?

Шмутц. Делирий, говорю. Тременс! Моментум моря!

Хладобойников (недоверчиво, Мокину). Может быть такое?

Мокин (важно). Факт — на лице!

Хладобойников отводит Дерябина в сторону.

Хладобойников (Дерябину). Что будем делать, Дерябин? Надо же как–то это оформить…

Дерябин. Давай, Петя, на всякий случай протокол замастырим — о том, что, дескать, состояние водителя опасения для дорожного движения не внушает, хотя и близко к трихомонадному делирию… ну, что–нибудь вроде этого. Придумай сам, ты школу кончил.

Хладобойников. А зачем нам протокол, а, Федя?

Дерябин. И то верно… Ну его, протокол этот. Будем писать целый час, а что писать? зачем писать? — непонятно…

Возвращаются к Шмутцу и Боброву.

Хладобойников (обоим). Должен перед вами извиниться. Ошибочка вышла… Можете быть свободными, товарищи. Счастливого пути.

Бобров (ухмыляясь). Спасибо, командир.

Хладобойников. Да поосторожнее там, на дороге… (Боброву.) Вы уж лучше его на своей до дома довезите, раз он такой больной.

Бобров. Непременно! Друга в беде не брошу. (Уводит ухмыляющегося Шмутца за кулисы.)

Слышно, как отъезжает автомобиль.

Занавес закрывается.

Хладобойников и Дерябин выходят на авансцену.

Дерябин. Жарко… Пивка бы сейчас холодненького…

Хладобойников (промокая лоб платком). Слышь, Дерябин, а чего это он нон–овлон пьёт, а?

Дерябин. Хрен его знает, товарищ лейтенант.

Хладобойников. Это ж, кажется, бабское лекарство, пилюли от залёта или что–то вроде того. (Вдруг, вспомнив о чём–то, начинает рыться в карманах.) Где же?.. Неужели дома забыл?.. Ага, вот он!

Дерябин. Что там?

Хладобойников. Рецепт. Жена утром дала, сказала, что нужно срочно купить, потому что дни уже поджимают. А если не найду, так с дежурства могу не возвращаться, потому что дома всё равно уже делать нечего… Я‑то сперва позабыл, а теперь вот вспомнил. Нон–овлон… Слышь, Дерябин, а чего это он противозачаточные пилюли глотает, а? Боюсь, Федя, лопухнулись мы с тобой…

Дерябин (равнодушно). Ладно тебе, лейтенант, брось. Не нам с тобой судить, против чего эти таблетки. Слыхал ведь: особый случай у него, ночное недержание бартолиновых желёз! С полным вовлечением в хронический процесс! Тут, браток, понимать надо. Это штука тонкая — медици–и–на…

(Уходят)

***

Появляется Скосоротов с графиком дежурств в руке.

Скосоротов (смотрит в график). А у меня сколько дежурств? Что–то маловато. Раньше, помнится, фамилия моя в графике часто–часто встречалась. Между дежурствами едва палец на бумажке помещался, а теперь (прикладывает к листку бумаги ладонь так и эдак) хоть пятерню клади… (Ворчливо.) Конечно, разве заработаешь тут? Все хапают, хапают… по десять штук берут.

А у меня вот — сколько?.. (Шевелит губами, пересчитывает.) Ага! только пять… Пять? (Вдруг, после некоторого раздумья.) А не до фига ли? Я что же — лучшие свои молодые годы должен здесь, в этой больничке задрипанной оставить? (Чуть громче.) Света белого не вижу за какие–то копейки поганые. Уже на операциях в обморок падаю… а эти (неопределённо кивает в сторону) прямо насели, честное слово: нагружают дежурствами, как лошадь, — вези, не сдохнешь… (Медленно удаляется за кулисы.)

За кулисами — шум вокзала: гул толпы, крики «А вот такси! Дёшево и быстро! Кому такси?», «Носильщик! Носильщик!», звуки прибытия поезда.

Голос вокзального диктора. На четвёртый путь прибыл электропоезд из Кочетовки. Повторяю: на четвёртый поезд… тьфу! На четвёртый путь прибыл электропоезд из этой самой… из Кочетовки. Выход в город через подземный переход. А можно и так, по путям… Проводники поезда номер тридцать один, откройте двери тамбуров для прохода пассажиров к вокзалу…

На авансцену выходят две деревенские женщины. В руках у них большие хозяйственные сумки. Беспокойно оглядываются по сторонам.

Эпизод третий

На «Тойоте»

Действующие лица:

Маруся и Клавдия, деревенские женщины.

Васятка, городской идиот.

Маруся (тревожно оглядывается по сторонам). Блин, ну попали мы с тобой! А всё ты виновата: (передразнивает) «Айда сгоняем в Баранов к Пашке, проветримся…»

Клавдия. Хучь какой–никакой, а город всё ж таки. Тут шичас шмотки ну прям на улице продаются… и в «комках» каких–то. Может и не купим ничего, так хучь руками вот этими трудовыми приличную вещь со всем нашим удовольствием пошшупаем. Опять же культура кругом, даже киношка одна есть…

Маруся. Клав, а на что нам киношка? Мы что же — кино приехали глядеть?

Клавдия. А тут чуть ли ни по пять раз на дню страмные фильмы показывают, антиресно бы, Марусь, посмотреть. И, глядишь, свезёт — хлебушка прикупим, а то у нас в деревне — через день дают. Да и водочку почище поищем, может свезёт…

Маруся. Ну и где ж, Клава, племяш твой?

Клавдия. Пашка обещал встренуть.

Маруся (недоверчиво). Обещал? А может, тебе пригрезилось чаво?

Клавдия. Не-а. Обещал. Он, помнится, когда–то мне так и сказал: «Ты, тётка Клава, приезжай смело и даже живи у меня, коли надо, сколько хошь: хошь — день живи, хошь — даже два… Только харчишек не забудь прихватить из деревни своей, из Ново — Воняловки — курей там, яиц, мясушка поболе. А то в городе нонче одне бананы кругом и щиколад».

Маруся. А ведь у нас, в Воняловке, он, помнится, дурак дураком был, восьмой класс еле осилил…

Клавдия. Но дык чаво ж? Зато считать хорошо мог. Потому после армии в Баранов и подался.

Маруся. Зачем? Жил бы себе в Воняловке. Чаво не жить–то?..

Клавдия. Тут он записался, сказывают, в какую–то мафию, пристроился торговать в ларёчек, где всё американское продаётся и из других капиталистических государств барахлишко, вот и пошла деньгá к Пашке, ровно мухва на навоз.

Маруся. Ну да. Вон как разбогател! Разжился добром, накупил себе штанов–шмоток всяких…

Клавдия (напоминает). А машина? Про машину нешто забыла?

Маруся. Как же, «забыла». Ничего я не забыла. Имя какое–то чудное у его машины… как, Клав?.. «Тово–это», что ли? Мне не произнесть ни в жисть.

Клавдия (гордо). «Товойта». (Вдруг начинает смеяться.)

Маруся. Чавой–то ты, хохотушка? Чаво припомнила?

Клавдия (давится от смеха). Вспомнила, как Пашка приезжал к нам однажды в Воняловку на колымаге своей… Дело как раз на Петров день было, помнишь?

Маруся (недовольно). Ну?

Клавдия. Вы, блин, аж хлебальники пораскрывали. Вот рожи–то были!

Маруся. А ты–то, ты!..

Клавдия. Ну и я тоже, конечно. Это ж не машина, а чёрт те что: вся в рюшечках каких–то, побрякушечках, блестит, стерьва, сияет, ровно у кота нашего Василия вона чё. (Хохочет.)

Маруся. А только Пашка в ней — ну, как баран у аналоя: не выглядит нисколечко. Это как если б я, к примеру, натянула на себя вот это самое исподнее с кружавчиками, что по телику показывают, да ещё резинки всякие нацепила с чулочками и прочую иную страмоту.

Клавдия. Вот на этой самой «товойте» и обещался Пашка встренуть нас и прямым ходом довезти до его квартиры.

Маруся. Ну и где же он? Где резерфорда твоего искать? Что–то не видать нигде ни Пашки, ни «товойты».

Клавдия. Ты, Марусь, стой покуда што здесь, у стенки… да гляди за сумками! А то ноне в городе жулья не счесть. И не заметишь, как обдерут, ровно овцу… А я сбегаю на стоянку автомобильную, погляжу. Может, потерялся он в толкучке такой. Не мудрено ведь: деревенский же он, бедняжка… (Убегает за кулисы.)

Маруся ждёт, беспокойно оглядывается. Вокруг шумит вокзал. Крики носильщиков и таксистов.

Голос диктора. На первом пути продолжается посадка на поезд номер тридцать один «Тамбов — Москва». Отправление поезда в девять часов двадцать минут… или даже чуть раньше.

Раскрывается занавес. Возвращается Клавдия.

Клавдия. Нету нигде! Забыл–поди, стервец, проспал. Придётся на автобусе шкандыбать.

Маруся. Далёко?

Клавдия. Не, тут минут десять, если напрямки, через лесопосадку.

Маруся. Ой, боязно мне, Клав. Кто ж об эту пору в посадку ходит? Ведь сумки ж у нас, а в них — продуктов тьма!

Клавдия. А если кругаля идтить, дюже тяжко будет.

Маруся (ворчит). И нашто мы только столько харчей набрали? Нешто лошади? (Взваливает на плечо сумку.)

Клавдия (тоже поднимает сумки и узлы). Пашеньке это…

Маруся. Вот и вот! Вези, тётка Клава, не сдохнешь…

Плетутся по сцене. Это лесопосадки недалеко от вокзала.

Некоторое время ещё слышны звуки вокзала, потом становится тихо и пасмурно.

Не по душе мне эти посадки. Сыро тут, сумрачно…

Клавдия (сопит под тяжестью сумок). Уж лучше молчи, Маруся. Мне и самой страшно. Вона как тут: ни звука кругом. Как будто деревья и кусты эти затаились и ждут кого–то…

Маруся. Ну, будя, будя… Ты–то хоть не стращай!

Клавдия. Да я што? Я ничего…

Появляется Васятка. Чуть косит; рот у него приоткрыт, язык слегка высунут наружу. Едет он верхом на суковатой палке и издаёт губами нечто вроде «Др–р–р…». Ему кажется, что едет он на мотоцикле.

Васятка (весело). Здоровы были, бабоньки!

Маруся (настороженно). И тебе, милай, не хворать.

Маруся и Клавдия останавливаются, опускают сумки на землю.

Васятка внимательно смотрит на них.

Васятка. Садитесь, бабоньки, подвезу.

Женщины переглядываются.

Клавдия (насмешливо). Куды ж сесть–то? На чём едем? Уж не на «товойте» ли?

Васятка (обиженно). Зачем же? Матасыкл у меня с коляской.

Клавдия (хихикает). Ишь ты!

Васятка (обиженно). Не «ишь ты», а «Иж», и к тому ж «Планета». Так что садитесь без сомнения, прокачу с ветерком до шоссе.

Клавдия (тихо Марусе). А парнишечка–то… глупой!.. (Васятке.) Ты вот что, милок: ты здесь обалдуя не строй. Ступай себе с богом. Нам с тобой в бирюльки играть недосуг, мы женщины порядочные, так что прости–прощай, голубок. Освободи лыжню!

Васятка (Клавдии). Ты сядешь в коляску, а эта (показывает пальцем на Марусю) пристроится сзади.

Клавдия. Не тот случай, чтоб пристраиваться…

Васятка. Садись, садись…

Клавдия. Не сяду я! Что я — дура, что ль?

Васятка. Дура будешь, коль не сядешь.

Клавдия. Не сяду!

Васятка. (грустно). Всё одно сядешь. (Достаёт из–за пазухи нож.)

Клавдия (испуганно). Ты что ж это, м-мил чел–лэк, удумал?.. Поди, острый ножик–то…

Васятка (гордо). Кабанчика, для примеру, пришить можно запросто! Садись, садись, а то у меня мотор стынет.

Клавдия (пятится от него, делает несколько шагов назад). Ишь, чего удумал… Зачем же так?..

Васятка (строго). Куды? А ну вертай! Лезь в люльку щас же!

Клавдия (останавливается, лепечет). Да я что? Я ж разве что… Что ж это творится, а? Я что? Я ничего… (Опасливо косясь на нож, подходит к Васятке.)

Васятка (Марусе). А ты сзади садись, не тушуйся.

Маруся (ворчит). Вон чаво удумал, ирод… (Несмело подходит к Васятке, неловко взбирается на палку.)

Васятка. Готовы? Тогда поехали! (Снова издаёт губами звук «Др–р–р…»)

Бегут по сцене по кругу: Васятка верхом на палке; сзади на палке, неловко расставив ноги, Маруся; Клавдия семенит сбоку. Васятка издаёт всё те же звуки, восторженно разбрызгивая слюни.

Клавдия. Полекше, полекше с палкой–то своей! Все чулки нам изорвёшь. Мы деревенские, к быстрой езде не привыкшие.

Васятка (орёт). И-эхх! Н-но, пошла, залётныя–а–аа!

Клавдия (тихо, Марусе). Марусь, чаво это он, а? Уж теперь на лошадь, кажись, пересел…

Васятка на полном скаку останавливается.

Васятка (Клавдии, подозрительно). Какая тут тебе ещё лошадь? Я вот те ща дам лошадь!

Клавдия. Так нет же, это я так…

Васятка. «Лошадь»… Голова садовая! Новый «ижак» за кобылу приняла. Ей–бо, тебе в дурдом пора.

Снова разгоняются, бегут по кругу.

Клавдия (ворчит). В дурдом, конечно в дурдом. Только зачем? Кругом и так полный дурдом…

Васятка. Ух, надоела ты мне, тётка! (Вдруг.) Слезай с матасыкла сей же час! (После короткой паузы.) Не, хрен с тобой, оставайся так. Только сумки у неё возьми (показывает на Марусю), а то ишь разлеглась в люльке–то, обрадовалась.

Маруся покорно отдаёт сумки Клаве. Бегут снова.

Клавдия дышит со свистом, охает и стонет.

Клавдия (тихо, Марусе). У меня как раз сегодня самые дни… Не ко времени это…

Васятка (кричит). Э-эх! хорошо идёт! Ух, с ветерком, родимыя–а–аа!

Подбегают к авансцене. Останавливаются.

Тпру! Приехали. Дальше сами. Слезайте.

Клавдия (тяжело дыша). Хучь бы сумки помог до остановки доташшить, изверг.

Васятка. Нет. За это будет отдельная плата.

Клавдия и Маруся (вместе). Как так?!

Васятка. А так! С вас по стольнику за доставку.

Клавдия (недоверчиво). Скока–скока?

Васятка. Сказал ведь: стольник… (Вдруг.) Долларов!

Клавдия. Ты, паря, тово… Откуда ж у нас…

Васятка (снова показывает нож). И не моги у меня здесь спорить, не то враз весь ливер на улицу выпущу! Стольник, бабоньки, стольник…

Маруся и Клавдия некоторое время поражённо смотрят друг дружке в глаза,

потом Маруся в отчаянии падает на землю.

Маруся (голосит, бьётся в истерике). Ах, чтоб вы пропали — все! все! Чтоб вас черти забрали да изжарили! Чтоб вам икалось на том и этом свете, ироды–ы–ы!.. Что же это делается–то, а?.. Чтоб вам пусто было — и тебе, урод окаянный, и городу этому поганому, и Пашке твоему бесстыжему, миллионщику подлому… Клава–а–а!.. (Рыдает, уткнувшись лицом в траву.)

Звучит «Лакримоза» Моцарта. Из кулисы выходит Скосоротов с мобильным телефоном в руке, равнодушно переступает через плачущую Марусю, выходит на авансцену.

Занавес.

***

Скосоротов (по телефону). Что? Всё–таки не работает?.. А я думал, показалось… (Сердито.) Да смотрел я, смотрел! Ночью это было, ты спала… Думал, что всё нормально… Ах, чёрт!.. Сама ведь знаешь: всё лето у нас — то отпуск, то дача, то к маме твоей на неделю… Не до счётчика было… Не крутит, говоришь? Заклинило его, что ли? Может, таракан какой залез туда, или не выдержал он, счётчик то есть, высокого напряжения жизни. Удел ведь у него какой? Крутись! Тут всякий может надорваться… Почему издеваюсь? Вовсе нет. Думаю…

Да не знаю я, что с ним, со счётчиком, случилось! Если бы он у нас в квартире висел, тогда бы и спрашивала. А он в подъезде, на лестничной площадке… Откуда я знаю? Так удобнее тем, кто нас проверяет. А мне неудобно. Любой ханыга может туда проволокой ткнуть — я даже не замечу…

(Возмущённо.) Ну, знаешь! Не по адресу твои упрёки! Раз он висит не у меня в квартире, значит не моё это барахло! Мне этот счётчик без надобности. А нужен он тем, кто берёт с меня деньги за электричество… Ладно тебе, не кипятись… Почему же это?.. Не оштрафуют! Я его сломал, что ли?.. Я электрик, что ли?.. Ладно, ладно, успокойся, сейчас позвоню… Что?.. Позвоню, говорю… Да, сейчас… сию секунду… немедленно… Вот приспичило… Не оштрафуют!..

Отключает телефон, достаёт записную книжку, листает её, ищет нужный номер.

(Ворчит) Ах, чёрт! Вот беда… (Набирает телефонный номер, ждёт.) Электросети? Здравствуйте. Моя фамилия Скосоротов. С кем я могу проконсультироваться? Нужна ваша помощь: у вас счётчик сломался, не крутит… Почему же это «у меня»? А я думаю, что всё–таки у вас, висит–то он не в квартире, а… Да вот только что и заметил. Собирался заплатить за электричество, да, видно, не судьба. Жаль… Ну уж нет, ваши контролёры приходили три недели назад, проверяли, всё было в порядке…

Что же мне делать?.. Это как же? Что значит, «снимайте»? Как это «несите»? Это же не кепку с алкаша сорвать. Это счётчик. Электрический! Там напряжение двести двадцать. Или, может быть, даже больше. Я не электрик, не разбираюсь в этом… Да поймите же: я врач, а не монтёр. (Передразнивает.) «Обесточь прибор»… Я так обесточу ваш прибор, что потом весь многоквартирный дом неделю будет сидеть без электричества. Надо ведь как–то напрямую провода соединить, пока счётчик в ремонте. Не могу же я жить без света!.. Ничего себе «пустяки»!.. Как это «не ездиите»?.. А куда вы «ездиите»?.. Ну, пробки открутить сумею, а вот провода оторвать — это увольте!.. Какие гаечки? Не стану я отворачивать никакие гаечки! Вы с ума сошли! Я боюсь!..

(Заискивающе.) А может быть, всё–таки приедете, а? Сколько–сколько?! За ремонт? Ну и что, что на дому?.. Да я за эти деньги две ночи дежурю!!! (На секунду опускает трубку, в сторону.) Ловко! Их же имущество они будут чинить за мои деньги… Или это не их имущество? А тогда чьё же? (Пожимает плечами.)

(В трубку.) Где живу? Возле больницы живу… Что значит «чёрт знает где»?.. Идиотизм!.. Почему же, нормально разговариваю… А если я к вам не приеду? Оштрафуете? Это за что же, позвольте полюбопытствовать?.. Так значит это всё–таки мой счётчик? Не ваш? Вы в этом уверены?.. Ах, циркуляр у вас… В моих интересах, говорите? Что значит, «время пошло»?.. Тоже мне мафия! Имейте в виду: я буду жаловаться! Так и знайте! (Отключает телефон.)

(Зрителям.) Вот так номер! Кажется, меня на счётчик поставили. Дождался… А впрочем, у нас вся страна вроде как на счётчике. Подсунут нам какую–нибудь гадость — цены, к примеру, поднимут или закон идиотский введут, — а потом смотрят, продержимся мы или нет. (Молчит, думает о чём–то.)

Непонятно мне… Ну, предположим, другая ситуация случится. У них, у всех сразу, в их конторе вдруг аппендицит. Или прободная язва. Или, не дай бог, роды как–нибудь не так идут. И нужна срочная операция. И вот они звонят, к примеру, ко мне и говорят: (жалобным голосом) «Доктор, помираем. Немедленно приезжайте». (Отвечает солидным, уверенным тоном.) «Чего ради? Не поеду. Далеко очень». «Ну как же, — спорят они. — Вы ведь клятву Гиппократа дали когда–то». «Да что мне у вас делать? — говорю. — Операция пустячная. Скальпелёчком по коже — вжик! Жирок в сторону — хлюп! Апоневроз ножичком — хрясь! Брюшинку на держалочки и ножницами её — чик! Вот вы уже и в брюхе. А там до больного органа рукой подать. Как–нибудь сообразите. А не получится исправить — в крайнем случае, отсечёте совсем к чёртовой матери. И мне принесёте, я посмотрю…» (Смеётся.)

Ну, ладно, это всё фантазии. Однако, что же делать? Сам я в сломанный счётчик не полезу. Я не самоубийца. Где же мне найти электрика? И ещё: чем мне с ним расплачиваться? Водочкой? Коньячком? Ч-чёрт! вот проблема… (Идёт за кулисы, на ходу.) А всё–таки жаль, что клятву Гиппократа дают только медики… (Исчезает за кулисами.)

Раскрывается занавес.

Эпизод четвёртый

Кран

Действующие лица:

Жеребякин Сергей Ильич, врач–стоматолог.

Елена, его жена.

Степан, мастер на все руки.

Квартира Жеребякиных.

Из противоположных кулис выходят навстречу друг другу Жеребякин

и его жена Елена.

Елена. Что случилось, Серёжа?

Жеребякин. Иди полюбуйся: кран течёт.

Елена. Нужно же что–то делать. Ведь завтра утром нам ехать…

Жеребякин (сердито). Ну что, что тут сделаешь? Девять часов вечера! Где найти слесаря?

Елена (неуверенно). Говорят, надо перекрыть стояк в подвале.

Жеребякин. А дальше? Мы отключим весь подъезд. Завтра уедем, и кто–нибудь из соседей снова пустит воду.

Елена (пожимает плечами). Ну, не знаю. В конце концов, ты врач. Придумай что–нибудь.

Жеребякин (раздражённо). При чём здесь «врач»?

Елена. А при том! Позвони в больницу. У вас там наверняка есть дежурный слесарь.

Жеребякин. Вряд ли. А если и найдут, то он уже пьян, конечно.

Елена (обиженно). Что ж… В общем–то, это не моё дело. Останешься дома, будешь стеречь квартиру, каждый час вычерпывать воду…

Жеребякин (изумлённо смотрит на неё). Ты что, Лена, шутишь?

Елена. С чего ты взял?

Жеребякин. Вижу.

Елена (решительно). А если видишь — вот тебе телефон, звони Стёпке.

Жеребякин (обрадовано). А что, это мысль! Можно попробовать.

Жеребякин торопливо набирает номер.

Хриплый голос в телефонной трубке. Ну?

Жеребякин (чуть заискивающе). Добрый вечер, Стёпа. Не спите ещё?

Голос. У-у…Кто это?

Жеребякин. Сосед с третьего этажа.

Голос. Сергей Ильич, ты?

Жеребякин (оживившись). Да, да… Несчастье у меня…

Голос. Угу…

В телефонной трубке слышно, как Степан что–то жуёт.

Жеребякин. Кран потёк… Такая вот неприятность: завтра уезжаем в отпуск… Как теперь оставишь квартиру?

Голос. Кран? Какой кран?

Жеребякин. В туалете.

Елена (подсказывает мужу). Возле бачка…

Голос. Я не про то. Какой кран: полудюймовый или трёхчетвертной?

Жеребякин (огорчённо). Не знаю…

Голос. Что с ним? Сальник полетел?

Жеребякин. Ни черта я в этом не понимаю. Мне что сальник, что седло…

Голос. Так поменяй. Поставь новый.

Жеребякин. Легко сказать. Нет у меня крана. Может, поможете, а, Стёпа?

Голос (укоризненно). Вот ведь как: сам доктор, а крана не имеешь…

Жеребякин. Да где ж его взять–то?

Голос. «Где, где»… Где и все берут: с работы принеси.

Жеребякин (печально). С работы я могу принести только гнилые зубы. Да и то, если пациент не утащит их с собой.

Голос (одобрительно). Это юмор, понимаю. (Пауза.) Кажись, есть у меня один… Правда, сдаётся мне, что он сломанный. Но это дело поправимое. Вот что, Ильич: ты покуда бери пузырь…

Жеребякин (услужливо). Так: беру пузырь и… (Спохватившись.) Какой пузырь?

Степан (продолжает). …и дуй ко мне.

Елена (растерянно). Пузырь? Что такое «пузырь»?

Жеребякин (Степану). Куда? К вам домой?

Голос. Зачем же? Подвал мой знаешь? Во втором ряду, крайний.

Жеребякин. Ага.

Голос. Ну, вот. Да смотри под ноги, чтоб в кошачье дерьмо не вляпаться… т-твою едрёна в кочерыжку!..

Жеребякин кладёт трубку.

Жеребякин (жене). Лен, у нас есть водка?

Елена (настороженно). Коньяк в буфете. Забыл?

Жеребякин. Забыл. Тащи.

Елена (ворчит). Ну, начинается… Недолго там. Нам ещё собираться в дорогу.

Жеребякин (с трагическим надрывом). Теперь мы полностью зависим от Степана…

На сцене затемнение. Затем мелькают тусклые огни. Слышно, как что–то утрированно булькает. Стук железа по железу. Потом вдруг раздаётся звук спускаемой воды в унитазном бачке. Истошно кричат кошки. В мелькании огней видно, что Жеребякин медленно пробирается в полумраке, выставив для верности руки вперёд.

Мастерская Степана в подвале.

Степан сосредоточенно ковыряет отвёрткой в паяльной лампе.

Степан (не оборачиваясь). Пришёл? Долго собираешься.

Жеребякин. Искал старые туфли.

Степан (насмешливо). Тилигенция… (Плюёт на пол.)

Жеребякин молча ставит на верстак бутылку.

(Кивает, покосившись на коньяк.) Угу. Стало быть, будем пить «Наполеон».

Жеребякин. Другого не было.

Степан (искренне). Жаль. Ты покуда наливай, а я чуток повожусь тута. (Вытаскивает из ящика верстака ржавый вентиль и лезет на верхнюю полку за инструментами.)

Жеребякин (удивлённо). Да куда наливать–то?

Степан. Куда? (В недоумении оглядывается.) Да хоть сюда. (Шарит за трубой отопления и достаёт оттуда жестяную банку из–под зелёного горошка, наполненную до краёв окурками, вытряхивает содержимое прямо на пол, наливает внутрь чуть–чуть коньяку, болтает, выливает.) Готово!

Жеребякин. Сказали бы, я хоть стаканы принёс бы.

Степан (машет рукой). Сойдёт. (Наливает себе добрых граммов сто коньяка, задумчиво смотрит в банку, мизинцем снимет с краешка соринку.) За твой отпуск, Ильич. (Пьёт не морщась. Потом берёт бутылку за горлышко и с интересом подносит к глазам.) Французский… а пьётся, что твоя самогонка.

Жеребякин (смотрит на наклейку бутылки). «Мон бижю».

Степан. Вот–вот. А теперь ты.

Жеребякин (с ужасом смотри на консервную банку). Знаете, я того… не хочу.

Степан (строго). Нельзя. За отпуск–то? Нехорошо… (Качает головой.)

Жеребякин с обречённым видом наливает, не примериваясь, из бутылки и сразу же залпом выпивает. Страшно морщится, пытается занюхать рукавом, потом для этой же цели хватает разные железки с верстака Степана, инструменты, кран, всё это нюхает.

Степан (одобрительно). Вот другое дело.

Жеребякин (напоминает). Однако же, хорошо бы посмотреть кран…

Степан. Ну да, ну да… (Разбирает кран. Жеребякин с интересом наблюдает.) Это мы быстро. Это нам раз плюнуть… так что ты не спи, наливай покуда, потому как время позднее, надо бы успеть…

Жеребякин. Да я больше не хочу.

Степан. А тебе пока что никто и не предлагает. Вот тута у меня есть резина от старой галоши, вырежем, аккурат чтоб подошло… так. (Ремонтирует кран.) Поставим сюда заместо прежней… так. А теперь здеся закрутим, а тута намотаем набивку, пеньку… вот так. И нигде не денется! Будет лучше нового. Ты покуда наливай, наливай…

Степан работает, Жеребякин наблюдает. Ещё по разу наливают в банку. Выпивают. Подвальные звуки, крики кошек.

Опять затемнение, скудные подвальные огни. Жеребякин и Степан бредут к выходу.

Жеребякин (на ходу). Однако же, говорят, что нужно перекрыть воду…

Степан. Зачем?

Жеребякин. А как же менять кран?

Степан. Я, когда меняю, воду не отключаю. Надо делать на скорости. Ты, Ильич, когда зубы дёргаешь, воду отключаешь?

Жеребякин. Какую воду?

Степан (нетерпеливо). Ну, что у вас там? Кровь, мочу…

Жеребякин (икает). Нет. Мочу — нет…

Степан. Ну и я не мочу… то есть, мочу нет… вернее, воду. Не боись, сделаем на скорости.

Квартира Жеребякиных.

(На ходу расстёгивает ширинку.) Я покуда у вас немного отолью, а ты бери разводной ключ. Крути. (Уходит за кулисы.)

Жеребякин. Кто — я?

Голос Степана (за сценой). Ну, не я же! Буду говорить тебе, что делать, а ты крути.

Жеребякин. Так тут же вода не перекрыта. Сейчас как даст!

Степан (авторитетно). Это все муде. (Выходит, застёгиваясь.) Ты делай на скорости: раз — и кран снят, два — и новый на месте. Только сразу попади в резьбу.

Жеребякин. Ой, боюсь, не получится, Стёпа.

Степан. Не боись, Ильич, получится. Я всегда так делаю: на скорости. (Усаживается в кресло.)

Жеребякин, ёжась от неуверенности, берёт разводной ключ и уходит за кулисы.

Через короткое время становится слышно, как угрожающе шипит в кране.

(Оживлённо.) Ага! Вот щас, щас…

В кране шипит, потом слышно, как что–то тяжёлое падает на кафельный пол туалетной комнаты. Это кран. Слышно, как бьёт мощная струя воды.

(Весело орёт.) Вот оно! Ага! Я же говорил… А теперь ставь другой.

Крик Жеребякина за сценой. Не могу! Не вижу… Струя прямо в морду…

Степан (деловито). Попадай, попадай! В резьбу его гони, в резьбу!

Жеребякин (хрипит за сценой). Не получается! Не вижу ни хрена! Вода — прямо в рот… Дышать… не могу… Захлебнусь, утону на хрен… в собственном сортире… (Шум воды.)

Степан. В дырку его, Ильич! Суй в дырку!

Крик Жеребякина. Помогите–е–е!.. Стёпа-а, мать твою!..

Резко всё прекращается. Жеребякину удаётся попасть в резьбу.

Становится тихо, только громко капает вода. Скоро и этот звук исчезает.

Жеребякин выходит на сцену. Одежда его промокла до нитки.

В руках у него совершенно мокрые туфли.

Появляется Елена.

Елена (озадаченно смотрит на мокрого мужа). Вы что, мужики, совсем с ума сошли? Перепились там, в подвале?

Жеребякин (осторожно опускает на пол мокрые туфли). Кажется, жив…

Степан (весело). Жив, Ильич, жив! Я ж говорил: делай на скорости, и всё получится.

Жеребякин (печально улыбается). Да уж куда б я без вас…

Степан. То–то! (Поворачивается и, не прощаясь, идёт за кулисы. На ходу, назидательно.) Так–то вот. Держись, Ильич, поближе к нам, к трудящим людям — не пропадёшь. Учить вас всему надо… Э-эх, тилигенция!..

Занавес.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Эпизод пятый

Ещё пять минут…

Раскрывается занавес. На сцене — большая кровать. В постели лежит доктор Книжкин. Звучит гимн России. Раннее утро.

Книжкин (не открывая глаза, слабым голосом). Нет, надо как–то по–другому жить… Ну, что за муку адскую я придумал себе? Зачем мне эти истязания? Вообще, что это такое — «здоровый образ жизни»?

Сейчас, сейчас… ещё пять минут… (Умолкает, засыпает.)

(Вдруг конвульсивно дёргает ногой, просыпается, переворачивается на бок, открывает глаза.) Вот плюну на всё и заживу в своё удовольствие. (Воодушевлённо.) Утром буду валяться в постели часов до десяти. А что? Ничего страшного не случится. Неужели без меня рожать перестанут? В роддоме, кроме меня, врачей — как мусора…

(Ложится поудобнее.) Утром — никаких зарядок и разных там обтираний–умываний. И к чёрту бег по парку в пудовых вьетнамских кроссовках. К чёрту! (Возмущённо.) Все ещё спят, а ты — поглядите! — самый умный: уже сопишь, пыхтишь и потеешь, как мерин, совершенно не чувствуя (язвительно) той «восхитительной мышечной радости», о которой так захлёбывается журнал «Здоровье». Ну, предположим, проживёшь ты на месяц больше, чем другие. Так ведь они по утрам нежились, плоть свою холили, а ты — ну совсем как великомученик Маврикий…

(Откидывается на подушку, закрывает глаза.) Сейчас, сейчас… Ещё три минутки… (Пауза.)

(Вдруг резко переворачивается на живот, ложится, подперев подбородок руками.) Завтракать буду плотно! И обедать тоже. А ужины — ну никак не врагу: себе, любимому, только себе! И много! И вкусно! Это же так унизительно — выходить из–за стола с чувством лёгкого голода. Старик Павлов тут, пожалуй, чуть–чуть погорячился… (Кричит.) Мяса! Хочу много мяса!!! (Стучит кулаком по подушке.) Хочу жареной, жирной, острой пищи! Мне надоели салаты из свёклы как лучшее средство от запора и творог против склероза. Лучше запор при плохой памяти, чем такая бесцветная житуха!

(Переворачивается на бок; мечтательно.) Я буду мазать хлеб не только маслом, но и аджикой, горчицей, кетчупом, майонезом — густо, щедро, чтоб аж до костей продирало. Я буду обильно солить суп! Сколько той жизни… Я буду пить кофе утром, днём и вечером. И сыпать в чашку четыре ложечки сахару — нет, пять, пять! — (запальчиво) мне так нравится, такой вот я человек. Я буду поглощать торты и пирожные, нисколько не заботясь о соответствии числа километров, которые предстоит пробежать после этого, количеству проглоченных калорий. Да мне на них — тьфу! на калории. Мне плевать на них! (Подумав немного; громко и торжественно.) Завтрак — с сухим вином, обед — с пивом, ужин — с коньяком! Мужик я или нет?

(Ожесточённо сотрясает воздух кулаками.) Курить! Много и с наслаждением курить! И не только на ночь — одну, с фильтром, не докуривая до середины, (раздражённо) с любезного разрешения супруги… которая сама дымит круглые сутки. (Садится; гордо.) Я буду курить смело, красиво, уверенно. И не только на лестничной клетке — везде, где захочу! Сколько той жизни… Мужик я или нет? Один раз ударить кулаком по столу, сказать: всё, хватит! Буду курить, где захочу! Или у меня нет силы воли?..

(Медленно ложится на спину, руки кладёт под голову.) Сейчас, сейчас… (Молчит, смотрит в потолок.)

Она думает, мне нравится теннис. Удружила, нечего сказать: пристроила в престижный полузакрытый клуб для избранных… пройдох. Полюбуйтесь: бармены, зубные протезисты, бизнесмены со своими путанками и рядом с ними — я! (Брезгливо сплёвывает.) И все такие умные, вальяжные, с ослепительными зубастыми улыбками, с коктейлями в руках, в липовых «версачах» на задницах… (Приподнимается и передразнивает кого–то.) «Ах, где вы проводите уик–энды, Петя?»

(Поворачивается спиной к зрителям, обиженно ворчит, голос его всё глуше.) Мне надоели спорт и «высший свет»! Я люблю домино во дворе с виртуозно матерящимися мужиками и ночной преферанс с институтскими приятелями! Меня уже тошнит от слов «сет» и «гейм»… Сейчас… ну, ещё минутку… (Умолкает. Пауза.)

(Переворачивается на другой бок; печально.) Вот плюну на всё и заживу по–человечески. Буду высыпаться, наедаться, ездить на лифте — на лифте, а не пешком на седьмой этаж! — и безбожно жариться на пляже. (Умолкает, думает.) По субботам ходить к Ольге. И почти не прячась. И почти с цветами. Может быть, ей я нужнее, чем собственной жене, которая, беспокоясь о моей спортивной форме, укладывает меня спать в десять вечера, а сама болтает по телефону, (повысив голос) между прочим, неизвестно с кем! — до двенадцати. А когда она приходит в спальню, мне уже не до того… я уж третий сон вижу… (Ещё больше заводится.) Вот возьму и прямо сегодня заскочу к Ольге! Ей–то как раз наплевать на мой растущий живот и наметившийся второй подбородок. Она ценит мою душу. Силу воли мою. Мужественность. Щедрость. Обаяние. Нет, определённо сегодня же забегу к ней. Мужик я или нет? Имею право. Сколько той жизни…

Неприятный женский голос за сценой. Долго тебя ждать? Совсем одурел от сна, что ли? Мужик ты или нет? Вставай немедленно! Ещё пять минут — и ты ничего не успеешь.

Книжкин. Это она мне. Ого! жена уже при параде: в макияже и лучшем своём платье. Вчера до часу ночи по телефону трепалась. (Повышая голос.) Между прочим, неизвестно с кем! Видно, на сегодня у неё обширные планы… (Громко, в сторону кулис.) Где мои кроссовки? Ч-чёрт! (Нехотя поднимается, влезает в тапочки, направляется за кулисы, ворчит.) День начинается… Здравствуй, страна героев!

По радио передают бодрый марш.

Занавес.

***

На авансцену выходит Скосоротов, держит в руках график дежурств.

Скосоротов (сварливо). И с кем же, позвольте полюбопытствовать, мне предстоит дежурить в мае? (Изучает график.) Я так и знал: с Живородовой чаще всего. Она весь вечер будет вязать, потом на ночь попьёт кефиру и на боковую. А мне — помирать с голоду? Вот если бы с Колбаскиным!.. Этот всегда картошечки отварит, грибочков из дому притащит — он грибник заядлый, — да и водочка у него обязательно водится… Махнём по капелюшечке, буквально по соточке, не больше — и к девчатам в оперблок… (Уходит за кулисы.)

Раскрывается занавес.

Эпизод шестой

Мусор

Действующие лица:

Стас Долгов, врач–ординатор и предприниматель.

Хладобойников, лейтенант милиции.

Дерябин, старшина милиции.

Отделение милиции станции Московского метрополитена.

Хладобойников сидит за столом, пишет. Перед ним сидит на табурете Долгов, чуть в стороне на полу стоят две большие хозяйственные сумки, с какими обычно ездят челночники. Чуть в стороне переминается с ноги на ногу Дерябин.

Негромко работает радио.

Хладобойников. Значит, говоришь, документов нет?

Стас (картинно разводит руками). Откуда?

Хладобойников (ехидно). А зря. Паспорт нужно носить с собой. Времена нынче неспокойные.

Стас. Согласен… У нас всегда времена неспокойные…

Хладобойников. Москвич?

Стас (уклончиво). Мм… уже восьмой год здесь.

Хладобойников. Прописан где? И не вздумай врать, потому что всё, что ты сейчас скажешь, нетрудно проверить.

Стас (доверительно). Понимаешь, я врач, заканчиваю ординатуру, за учёбу заплатил бешеные деньги, еле концы с концами свожу…

Хладобойников (грубо). Короче, где–нибудь зарегистрирован?

Стас. Общежитие, конечно, предлагали, но там нужно платить, а деньги на это тратить не хочется, тем более что стипуху не дают. Я ведь вроде как вольный слушатель, внёс плату и учусь… И потом — в общаге какое житьё? Хлопотно, шумно, первокурсники на головах стоят… Живу у друзей в Кузьминках.

Хладобойников (показывает на сумки). Это твои вещи?

Стас. А то чьи же.

Хладобойников. Что в сумках?

Стас. Товар.

Хладобойников. Какой ещё товар?

Стас. Челночничаю я иногда. Вожу из–за бугра китайские часы, тут продаю…

Хладобойников. Документы на товар есть?

Стас. Нет. Я же не организация какая–нибудь. Я сам по себе…

Хладобойников (задумчиво). Ясно… Врач, говоришь?

Стас. Угу.

Хладобойников. Попадался когда–нибудь?

Стас (пожимает плечами). А чего мне попадаться? Я и вправду врач, это несложно проверить, достаточно позвонить на кафедру. Правда, сейчас там никого нет. Скоро ночь…

Хладобойников. Врач, а часами спекулируешь… А часы твои, между прочим — барахло.

Стас. Я не спекулирую. Я приближаю блага цивилизации к потребителю.

Хладобойников. «Блага»… Эти часы ломаются на второй день. Они од–но–ра–зо–вы–е. (Дерябину.) Ну–ка, Дерябин, обыщи его. Посмотрим, какой это врач.

Сонный добродушный Дерябин обыскивает Долгова, вынимает из кармана плаща паспорт, ключи, зажигалку, кладёт на стол.

(Удовлетворённо.) Ага. Кое–что есть всё–таки… (Изучает паспорт.) Харьковская область. Полтора года нигде не прописан… (Внимательно и долго смотрит на Стаса.) За дураков нас держишь, Станислав… (заглядывает в паспорт) Викторович?

Стас. Да какое там… (Машет рукой.)

Хладобойников. А знаком ли ты с указом мэра города о том, что гости Москвы обязаны зарегистрироваться в милиции и оплатить каждый день пребывания в столице?

Стас (хмуро). Слыхал. Но ведь я в Москве восьмой год, а в стране нашей живу и того дольше… А приказ этот, как, впрочем, и сам мэр, только вчера появился…

Хладобойников. Это не важно. Ты к тому же ещё не гражданин России даже, а так, ни то ни сё, (надменно кривится) «эс–эн–гэ»… (Набирает телефонный номер, говорит в трубку.) Верещагин? Это Хладобойников. Слушай, тут мне попался один подозрительный субчик. Ну–ка проверь там, не проходил ли у вас некто Долгов Станислав Викторович, уроженец Харьковской области. Ага… Жду. (Насмешливо смотрит на Стаса.) Компьютер — умная машинка, она всё знает. Сейчас проверим, что ты за птица. Говоришь, никогда не попадался?

Стас. Нет…

Хладобойников. Что–то не слышу уверенности в голосе. Так нет или да?

Стас (раздражённо). А я откуда знаю? Приводили один раз в отделение… Мы с Мотей… это дружок мой… выпили пива… много пива. Ждали автобус на остановке. Автобуса долго не было. Стояли на остановке с Мотей, вяло трепались ни о чём, посасывали пиво из банок. Тут подкатила патрульная машина, и оттуда скомандовали: «Садитесь!»

Хладобойников. Почему? Вы нарушали?

Стас. Ничего мы не нарушали. Просто стояли на остановке и пили пиво. Ночь была… Мотя ухмыльнулся: «А что, ребята, до метро подбросите?» Ну, пьяный дурак, что с него взять… А они говорят: «Дашь двадцать «кусков» — подбросим». Тогда это были деньги. Десять долларов! Мотя заупрямился, я его поддержал. И попали мы в участок. Там, в милиции, «Медведь» нас и «догнал».

Хладобойников. Какой медведь?

Стас. Пиво такое, «Белый медведь»… Я стал орать: «Вам что, мужики, некого ловить? Или сегодня тридцать седьмой год?» Ну, они обиделись, обозвали меня хохлом…

Хладобойников. Ну а ты?

Стас. А я сказал, что исправно плачу налоги, поэтому имею право знать, за что меня задержали. А они меня — в обезьянник. В камеру, то есть.

Хладобойников (с иронией). И ты, конечно, сказал, что имеешь право на звонок своему адвокату. (Смеётся собственной остроте.)

Стас. Я сказал, что я — врач–гинеколог. А они меня — за решётку…

Хладобойников. А Мотю?

Стас. А Мотю — нет.

Хладобойников. Почему?

Стас. А он сказал, что он — врач–проктолог…

Хладобойников (подозрительно). Стоп, стоп! Ты это на что намекаешь? Хочешь сказать, что у нас в милиции работают педики?

Стас. Ничего я не хочу сказать! Просто у ихнего следователя был запущенный геморрой. И мой дружок — тоже, кстати, врач–ординатор — где–то там же, в ментуре, в отдельной «пыточной» осмотрел зад этого сыщика, освидетельствовал с пристрастием… блеснул, так сказать, недюжинным мастерством. Вот нас и отпустили. В виде гонорара Моте, а заодно и мне, предоставили свободу.

Хладобойников. Иронизируешь, стало быть?

Стас (пожимает плечами). А что? Редко какой врач удостаивается столь лестной оценки своего труда… Не взяли даже штрафа. Вот и посуди: откуда мне знать, записали они что–нибудь в свои бумаги или нет?

Хладобойников. У нас не бумаги — у нас компьютер!

Звонит телефон. Хладобойников берёт трубку, слушает.

(В трубку.) Ясно. Я так и думал… (Кладёт трубку; Долгову.) Думаешь, здесь мальчики работают? Мы всё о тебе знаем, Станислав Викторович. Ты фигурируешь в базе данных… гм… в оперативной памяти… ну, в общем, в компьютере как злостный нарушитель. В тот раз тебя записали и строго предупредили. И имей в виду, эскулап: всё оформлено как надо! (Берёт новый лист бумаги.) Будем оформлять протокол. Значит, так, Долгов: за систематическое нарушение паспортного режима тебе грозит штраф в размере ста минимальных окладов… (Насмешливо.) А ну–ка, быстренько подсчитай, коммерсант: сколько это в баксах? Предвижу твой ответ: нету «бабок». Да?

Стас. Вот именно.

Хладобойников (кивает головой). Ну–ну… И, стало быть, наказанием тебе будут пятнадцать суток исправительных работ.

Стас (взволнованно). Но ведь денег и вправду нет! Это ж надо быть ненормальным: таскать такую прорву «гринов» в кармане — в Москве, ночью…

Хладобойников (со злобой). Да кого это волнует? Ты что — совсем дурак? Говорю же тебе: есть приказ мэра…

Стас. Хочешь, часы отдам? У меня полная сумка…

Хладобойников. На хрена мне твои часы? Я что же — должен в протоколе указать, что штраф с тебя взял часами?

Стас (чуть наклоняется вперёд, к Хладобойникову). А ты не пиши протокол.

Хладобойников (настороженно и тихо). Что значит «не пиши»?

Стас. Ты сколько получаешь тут?

Хладобойников. Тебе какое дело?

Стас. Просто так, любопытствую…

Хладобойников. Сколько получаю — все мои… (С пафосом.) А жизнью рискую здесь каждый день! А ваши хохлы — знаешь, как живут? Три раза за месяц приедут, колбасу продадут и сало…

Стас (запальчиво). А ты знаешь, сколько зарабатывает доктор? День и ночь не разгинается, спину горбатит в душных операционных, сутками из крови не вылезает, а получает, между прочим, меньше вас, обормотов!

Дерябин (озадаченно). Вона как!

Хладобойников (с угрозой). Обормотов? (Пауза.) Значит, обормотов? Хорош–ш–шо… (Поднимается, делает многозначительный круг вокруг Долгова, почёсывает кулак.) В общем так: я вызываю машину. Мне тут с тобой дискутировать нет охоты. Уж больно ты разговорчивый, Долгов… (Вдруг прислушивается к музыке, звучащей по радио.) Тихо!

Стас (испуганно). Что?

Хладобойников. «Пятая»… Бэтховена…

Стас (шёпотом). Ага, до–минорная…

Дерябин (вдруг). Тема судьбы… Ля–ля–фа…

Хладобойников (взволнованно разъясняет Дерябину). Композитор нарочно дал главную тему в унисон, чтобы подчеркнуть её значительность… Только не ля–ля–фа, Дерябин, а соль–соль–ми… Бэмоль.

Дерябин (понимающе кивает). Ясен пень.

Все слушают музыку.

Стас. Аллегро кон брио — быстро, с огнём… Сколько в ней тревоги, беспокойства!..

Хладобойников (без паузы). А не заплатишь штраф — десять минимальных окладов, — отведём тебя к бомжам трипперным, в камеру.

Стас (удивлённо). Уже десять? Пять минут назад говорил «сто»…

Хладобойников (уклончиво). Ну, это если изменить формулировку…

Стас. А как бы сделать так, чтоб… ещё меньше, а? (Выразительно смотрит на Хладобойникова.)

Хладобойников (Дерябину). Сходи–ка в буфет, Федя, распорядись насчёт чайку…

Дерябин выходит.

(Долгову.) Ты здесь не торгуйся! Как скажу — так и будет!

Стас. Да теперь хоть плати, хоть не плати — скоро час ночи, метро закрывается…

Хладобойников. Вот и поторопись.

Стас (ворчит). «Поторопись»… Куда уж тут торопиться? (Лезет в потайной карман за подкладкой где–то на боку, достаёт деньги; начинает вдумчиво пересчитывать.)

Хладобойников (удивлённо). Ты глянь! А Дерябин не нашёл…

Стас (не поднимая голову). Да что Дерябин — даже жена не находит…

Хладобойников. Так ты женат? (Украдкой смотрит на часы.)

Стас (думая о своём, в уме что–то подсчитывает). Ну, не женат ещё, а так…

Вдруг на сцене появляется Скосоротов. Возбуждённо размахивает графиком дежурств.

Скосоротов (Хладобойникову). Хоть вы поддержите меня!

Хладобойников (удивлённо). Вы кто такой?

Скосоротов. Я к вам за помощью, за сочувствием… В конце концов, вы — милиция!

Хладобойников (хмуро). Ну и что?

Скосоротов. Моя милиция меня бережёт…

Хладобойников (морщится). Банально, старо…

Скосоротов. А тем не менее, надо мной издеваются, ни в грош меня не ставят… никто не ставит! (Пытается всучить Хладобойникову график дежурств.) Вот, полюбуйтесь!

Хладобойников (брезгливо). Что это? Донос?

Скосоротов. График наших дежурств по больнице.

Хладобойников (нетерпеливо). Ну–ка выйдите отсюда! Вами займутся позже.

Скосоротов. А как же моя жалоба?

Хладобойников (нервно). Выйдите, я сказал!

Скосоротов (удаляясь за кулисы). Эх, лейтенант, лейтенант… (Уходит.)

Стас (удивлённо). Кто это был?

Хладобойников. Ходит тут один… ненормальный! (С интересом тянет шею, смотрит на деньги Стаса.) Ну что, будем вызывать машину или всё–таки дашь «бабки»?

Стас. У меня только двадцать баксов… (Перебирает купюры.) Даже чуть меньше…

Хладобойников (хмуро). Где ты видишь здесь доллары?

Стас (отмахивается, что–то подсчитывает в уме, шевелит губами). Я сразу конвертирую…

Хладобойников. Это что — последние?

Стас. Тебе какая разница?

Хладобойников (сердито). Большая!

Стас. Последние…

Хладобойников (морщится в досаде, вставляет в рот себе сигарету, но не курит, мучительно размышляет). Что же мне с тобой делать? А? Сам–то что думаешь?

Стас. Не знаю, решай. Сегодня твоя взяла…

Хладобойников (настороженно). Это ты на что намекаешь?

Стас (спокойно). Завтра ко мне свою жену на роды притащишь — там поговорим. Отобью свои «бабки» назад, с процентами…

Хладобойников. Ага, угрожаешь, значит? (Украдкой смотрит на часы.)

Стас. Да нет. Сам подумай: зачем мне тебе угрожать? Что это изменит? Просто говорю правду, ничего не скрывая…

Пауза.

Хладобойников (оживившись). Слушай, а может быть тебя за мусор оштрафовать, а?

Стас. А кто это? То есть… За какой мусор?

Хладобойников (чуть ли не заискивающе). Ну, как будто ты в метро мусорил, а я застукал. Составим протокольчик, это всего ничего, для тебя копейки…

Стас (с иронией). Торгуешься, командир?

Хладобойников (угрожающе выпрямляется, расправляет плечи). Что?!!

Стас. Глянь на часы.

Хладобойников (растерянно). А что? (Показывает на сумки.) Вот они — все в целости…

Стас. Да я не про эти… На свои часы глянь! Всё равно никуда не успею.

Хладобойников (чётко, словно отдаёт рапорт). Последний поезд на пересадку — в час–двадцать семь. До платформы — полторы минуты пешком…

Стас (насмешливо). То–то на часы зыркаешь… Всё подсчитал.

Хладобойников. Так мне звонить ребятам, чтоб машину не присылали, или как? Имей в виду: потом я тебя уже не отмажу.

Стас (вздыхает). А что толку? Выйду отсюда, а там другие, такие же, как ты, заметут. Увидят мои сумки — и привяжутся.

Хладобойников. Ну-у… скажешь им, что я с тобой уже, значит, поработал. Здесь, в метро, я хозяин, а всё, что там, выше, меня уже не касается… (Демонстративно рвёт протокол и медленно разжимает пальцы; клочки бумаги плавно опускаются в урну.)

Стас. Что я должен подписать?

Хладобойников. А вот тут у меня бланчишко есть готовый… Всё уже написано: я такой–то… был задержан в тот момент, когда мусорил на станции метро… Укажи название станции!.. Уплатил штраф в размере таком–то…

Стас (быстро). В каком?

Хладобойников (интимно понижает голос). Ну, как договорились…

Стас (внимательно сощурившись, смотрит на Хладобойникова). Договорились?.. Угу, понятно…

Хладобойников (продолжает). Обещаю… ты обещаешь… больше не сорить в метро… ну и прочее. (Подсовывает бланк Стасу.) Поставь дату и подпишись.

Стас подписывается в бланке, отдаёт деньги.

Хладобойников поспешно сгребает купюры.

Собирайся. Только поживее.

Стас. Неплохо. За час — двадцать зелёных! Вот это по–нашему! А протокольчик куда? За предыдущим, в ту же урну? (Подмигивает Хладобойникову по–свойски.)

Хладобойников (строго). Ты здесь не рассуждай! Здесь тебе не коммерческий «комок», а серьёзное учреждение. (Что–то пишет на клочке бумаги.) Вот тебе мой телефончик — на случай, если сейчас опять сцапают… (С сожалением смотрит на Стаса и на его сумки.) А впрочем, ладно, давай провожу тебя, а то опять угодишь в передрягу какую–нибудь. (По–отечески.) Горе луковое!

Стас поднимается, берёт со стола зажигалку, паспорт, ключи.

Морща лоб, ощупывает себя, что–то ищет.

(Нетерпеливо.) Ну, что ещё? По–моему, ты здесь засиделся!

Стас. Да проездной никак не найду… ах, чёрт! Неужели твой Дерябин?..

Хладобойников. Нет, у него проезд по служебному удостоверению. (Смотрит на часы). Время, время…

Стас шарит по карманам, в очередной раз выкладывает на стол, а потом возвращает обратно в карманы свои вещи.

(Машет рукой.) Ладно, пошли. Так и быть, проведу бесплатно.

Стас (с сарказмом). Бесплатно? Ну, спасибо, земляк, спасибо, дружище, выручил…

Хладобойников (не почувствовав насмешку, мягко подталкивает Стаса за кулисы). Ты, парень, усвой на будущее: никому не нужно говорить, что ты врач, потому что это никого не интересует. Вы, доктора, почему–то думаете, что вы какие–то особенные и что только одни вы совершаете подвиги, а все остальные кругом — сплошные говнюки. (Медленно направляется вместе с Долговым в сторону кулис.) Нет, парень, благодарную слезу сегодня ни из кого не выжмешь. Всё это чушь собачья! А почему? А потому, что кругом рынок. Каждый — сам за себя и нет ему дела до других. Понял? А если ещё раз когда–нибудь остановят — скажи, что, мол, только сегодня приехал, а билет… ну что ж, билет… билет забыл у проводницы. Ты, в конце концов, не обязан таскать с собой железнодорожные билеты. И фамилию свою по возможности не называй. Понял? Это я тебе по дружбе советую — так, между нами, по–свойски… (Уходят.)

Занавес

***

Выходит на авансцену Скосоротов с графиком дежурств в руках.

Скосоротов (глядя в график). Совсем обнаглели! Думают, что я железный. Здоровье теряешь на этих дежурствах копеечных, а платят сущие гроши, на них потом даже лекарство себе не купишь!.. А они мне: (передразнивая кого–то) «Да какое там здоровье? Чуть что — сразу здоровье… Мы ведь всё–таки не шахтёры, не рабочие химзавода, не операторы атомной электростанции…» Как будто не знают, каково это — дежурить по ночам! Когда дежуришь — ночью не спишь? Не спишь. Почти никогда не дают поспать… Режим нарушен? Нарушен. Питаешься как придётся? Есть такое дело. Нервничаешь? Обязательно! Да притом по ночам. А это означает — что? (Вдруг расправляет плечи, напускает на себя учёный вид; ходит от кулисы к кулисе, степенно вышагивает, явно изображает профессора, читающего лекцию студентам.) Это значит, милостивые господа, что происходит выброс катехоламинов из надпочечников, то есть в крови увеличивается содержание адреналина, норадреналина и… и… (щёлкает пальцами, ищет подходящий термин) и прочего… Потому что — стресс! Ты боишься за больного. И тебе при этом хочется спать. (Повысив голос.) И жрать! Если б ты спал — о еде не думал бы. А тут растолкают тебя в три часа ночи, побегаешь по этажам, в операционной поработаешь — вот уже и мысли о еде… (Задумчиво.) А порой и об выпить… И в желудке сосёт. Там уже язва зреет. (Ещё больше повышает голос.) Потому что ночью надо спать, а не работать. И спать крепко, зная, что тебя никто не разбудит в любую секунду. А тут какой сон, когда из депо — из надпочечников и… откуда ещё там? — выбрасываются катехоламины. А от них, от катехоламинов, какой вред? А вот какой: сосуды суживаются, у тебя повышается давление, секреция желёз изменяется, невроз усугубляется, два–три года такой работы — вот ты уже и гипертоник. (Кричит.) И неврастеник! И язвенник!..

(Чуть успокоившись.) А тебе за такую вредную работу государство лицемерно платит двойную ставку. Да и то только ночью! Как будто днём работать у нас не вредно… А кроме того… почему двойная ставка? Почему так мало? Почему бы не увеличить оплату за ночную работу раз в десять? Здоровье, в конце концов, гораздо дороже… А у нас чуть что — сразу вспоминают о том, что мы давали какую–то там мифическую клятву Гиппократа. Хотя я лично такую клятву не давал. Я давал присягу врача Советского Союза. Такой страны, между прочим, уже нет… Вспоминают о клятве, а о том, что врачу нужно есть и пить, не вспоминают…

(Смотрит в график.) Откажусь, пожалуй, от половины дежурств к чёртовой матери. А спросят, почему — отвечу так… А какое им, собственно говоря, собачье дело, почему? (Всё более заводится.) Пошли они к чёрту! Щ-щас, стану я им объяснять! Буду я перед ними расшаркиваться: ах, простите, что не взвалил на свою шею ваши проблемы!.. Это моё личное дело, сколько дежурить по ночам! (Пауза. Затем говорит ещё громче и жёстче.) Какие там пять дежурств?! Три и не больше! Всех денег не заработаешь! Катехоламины должны оставаться в депо!!!

Появляется хирург Пирожков.

Пирожков. Привет, Федотыч.

Скосоротов (мрачно). Здорово, Пирожков.

Пирожков. Ты чего это тут?.. (Замечает в руках у Скосоротова график.) А-а, получил уже…

Скосоротов. Да, вот изучаю.

Пирожков (неожиданно). Но ты, старик, всё–таки не расстраивайся. Знаешь, картина есть такая, «Всюду жизнь» называется…

Скосоротов. Ты это о чём?

Пирожков. Да ладно тебе, Федотыч. Вся больница и так знает.

Скосоротов (удивлённо). Что знает?

Пирожков. Что тебя в поликлинику переводят. Так ты, говорю, не отчаивайся, и там работать можно. И даже зарабатывать — иногда, немного, но можно…

Скосоротов. Да с чего ты взял, что переводят?

Пирожков. Ну как же, глянь в график.

Скосоротов (испуганно, почти шёпотом). А что там?

Пирожков. Раньше ты с самим Сергеем Сергеичем, с главным, дежурил, а теперь, вижу, он отказался от тебя. У вас ни одного дежурства вместе… Ну ладно, будь. (Суёт Скосоротову руку.) Мне на операцию пора. Сегодня уже вторая. (Убегает.)

Скосоротов (мрачно смотрит в график и долго молчит, потом брезгливо морщится, пожимает плечами; возмущённо). Вот народ! Из всего, из любой ерунды вывод сделают. Хлебом их не корми, дай только посплетничать. Эх, интеллигенция!.. (Понуро уходит со сцены.)

Раскрывается занавес.

Эпизод седьмой

Вундеркинд

Действующие лица:

Род Стюарт, новорожденный.

Алевтина Самсоновна, пожилая акушерка, полная, мужеподобная, в мужских носках и халате, завязывающемся сзади.

Книжкин Николай Фёдорович, дежурный акушер–гинеколог.

Евлампия Павловна, заведующая родильным отделением.

Ординаторская.

Доктор Книжкин отдыхает, прихлёбывает чай из стакана с подстаканником, поглядывает на экран телевизора, прислушивается к шуму, доносящемуся из родового зала. Оттуда слышны стоны роженицы и команды акушерки: «Ходи–ходи–ходи… Толкай–толкай… Та–а–ак… И ещё раз потужимся: ходи–ходи–ходи… не в лицо — на низ, на низ… Та–а–ак!..» Потом пронзительно кричит новорожденный: человек родился!

Книжкин. Ну, вот и славно. Сегодня, должно быть, последний. Даст бог, больше родов не будет. Может быть, хоть сегодня выспаться удастся.

Входит Алевтина Самсоновна.

На ней халат в пятнах йода и крови, на руках окровавленные перчатки.

Самсоновна. Мальчишечка, Николай Фёдорович. Крупненький…

Книжкин. Слышу.

Самсоновна. Не желаете ли поглядеть?

Книжкин. А что на него глядеть–то? Предполагался вес ребёнка четыре–двести, так что покажите его педиатру. С последом не торопитесь. Когда выделится — позовите меня: подойду гляну. (Смотрит телевизор, пьёт чай.)

Самсоновна уходит. По телевизору передают программу «Время». Пауза.

Вскоре акушерка Самсоновна возвращается.

Самсоновна. Что–то не пойму ничего, Николай Фёдорович. Ребёнок весит тринадцать кило!

Книжкин (вяло). Чепуха. Это весы барахлят. Ни одна женщина в мире не способна родить такого гиганта…

Самсоновна. Оно–то понятно, только весы сегодня взвешивали исправно. Они и в работе–то дня три, не больше, новые совсем.

Книжкин (недовольно). И что же из сего следует?

Самсоновна (неуверенно). А ну как мальчонка и вправду такой?

Книжкин (раздражённо). Слушайте, Самсоновна, не морочьте мне голову! У мамаши слегка узковат таз, да и вообще… Не может он весить тринадцать килограммов!

Самсоновна. Оно–то верно, а только прошло уже шесть минут…

Книжкин (иронически). Сколько–сколько?

Самсоновна (несмело). Шесть…

Книжкин быстро поднимается, подходит к акушерке, насмешливо смотрит ей в глаза.

(Печально кивает) Понятно. (Медленно поворачивается и уходит в родильный зал.)

Родильный зал.

На пеленальном столике лежит, подперев голову ладонью, новорожденный.

Новорожденный (укоризненно). Нельзя ли уже надеть на меня хоть что–нибудь? Всё–таки прохладно, знаете ли. И потом, неловко всё же, должны же вы понимать…

Самсоновна (растерянно). То есть к‑как?

Новорожденный. А так! Тут у вас и простудиться недолго. Вон как из окна дует!

Самсоновна (ошарашено смотрит на новорожденного). Что… что ты себе позволяешь? Молчи! То есть это… кричи!

Новорожденный (садится). Да что орать–то без толку? Я, матушка, вот чего… Где тут у вас, извиняюсь, туалет?

Самсоновна (машет на него рукой). Какой ещё, к лешему, туалет?! Лежи, оглашенный!

Новорожденный. Но мне нужно…

Самсоновна. А пелёнки на что? Лежи, говорю.

Новорожденный. Умная, должно быть, женщина, а говорите бог знает что. «Пелёнки»… Не могу же я опускаться до такого, простите, скотства!

Самсоновна на несколько секунд замирает, напряжённо размышляет,

а потом, вскрикнув, бежит в ординаторскую.

Ординаторская. Книжкин всё ещё смотрит телевизор.

Самсоновна (кричит). Он… он разговаривает! Буквально, знаете, болтает! Он… это самое… соображает!

Книжкин (с трудом отрываясь от телевизора). Вот новости! Кто?

Самсоновна. Ну, этот… мальчонка!

Книжкин. Какой мальчонка?

Самсоновна (беспомощно разводит руками). Новорождённый…

Томительная пауза. Книжкин подходит к акушерке и испытующе смотрит ей в глаза.

Книжкин. Слушайте, вы что — больны? Переутомились?

Самсоновна. Да точно вам говорю!

Книжкин задумчиво смотрит на акушерку, потом решительно отодвигает её в сторону и направляется в родзал.

Родильный зал.

Новорожденный рассматривает электровакуумный аппарат.

При виде Книжкина радостно улыбается.

Новорожденный (язвительно). Ну, наконец–то! Никак сподобились, ваш–родие?

Книжкин (растерянно). Чего?

Новорожденный (кивает на аппарат). Я вот думаю: здесь давление в паскалях или в атмосферах?

Книжкин (стараясь взять себя в руки). Вот что дружок: здесь роддом, а не викторина «Что? Где? Когда?». Усвоил?

Новорожденный. Что ж, это несложно…

Книжкин. Вот. Рекомендую тебе не нарушать больничный режим! Должен предупредить, что подобные фокусы кончаются плохо. Перестань пугать акушерку…

Новорожденный (заносчиво). Да кто её пугает?

Книжкин (продолжает). …и немедленно ложись на… гм… пеленальный столик.

Самсоновна (выглядывая из–за спины Книжкина, неожиданно). Лягай щас же!

Новорожденный. Но это совсем лишнее…

Книжкин. Позволь нам судить об этом самим. Очень уж умничаешь! Советую прекратить дискуссию. Всё! (Резко поворачивается и направляется за кулисы, то есть в ординаторскую, но на полпути останавливается; Самсоновне) Поосторожнее с ним. Он опасен! (Уходит.)

Новорожденный (Самсоновне). Он у вас что — психованный?

Самсоновна (шикает на него). Тихо ты, чёрт! (Испуганно оглядывается.)

Новорожденный (ухмыляется). Да не бойтесь, ушёл ваш начальничек.

Самсоновна. Ты, парень, вот что… (Мнётся.) Ты всё–таки не очень–то тут…

Новорожденный (презрительно). Да ладно вам…

Самсоновна. Звать–то тебя как, аксельрат?

Новорожденный. Откровенно говоря, не знаю. С матерью ещё не успел познакомиться, а она, сами понимаете, обладает определённой прерогативой… (Решительно машет рукой.) А, ладно. Можете звать меня вот как: Род Стюарт! Простенько, но со вкусом.

Самсоновна. Ты, малый, должно быть, не в себе…

Род (агрессивно). А что? Почему это, скажите на милость, кто–то может иметь такое имя, а я — нет?

Самсоновна (неуверенно). Но ты же, кажись, русский.

Род. Как знать, как знать… Ещё Баратынский некогда сказал: «Не властны мы в самих себе…»

Самсоновна (внимательно смотрит на Рода). Однако, чудной ты какой–то, Родик. И вообще… Откровенно скажу тебе: такого быть не может… не должно так быть! Сел, встал, заговорил — и всё в течение каких–то десяти минут от роду.

Род. Ничего тут странного нет. Я делаю то, к чему чувствую внутреннюю потребность. Такой уж уродился.

Самсоновна (ворчит). А ведь я мамаше твоей говорила: не перенашивай, иди в роддом, там сделают всё, как надо. А она заладила, как попугай: «Ещё не срок, ещё не срок…» Вот и дождалась. Как теперь покажешь ей тебя? Ещё, чего доброго, молоко у ней перегорит со страху…

Род (подбоченившись). Кризис экономики породил недоверие к официальной государственной медицине.

Самсоновна (задумчиво). Интересный ты малый.

Род. Ну, это естественно. Мужчина интересен своим будущим.

Самсоновна (насмешливо). Мужчина… (Вдруг заинтересовавшись.) А женщина?

Род. А женщина — своим прошлым.

Самсоновна (сердито). Ты лучше скажи: что мне теперь с тобой делать, умник?

Род (сидит, беспечно болтает ногами). Это уж вы сами решайте. Только поскорее. Жизнь, знаете ли, так коротка, хочется многое успеть.

Самсоновна. Понукать всегда легко! А вот, к примеру, доктор наш дежурный, кажись, так и не понял ничего. А теперь — что? Теперь всё самой, всё самой…

Род (назидательно). Никогда не берите на себя необдуманные инициативы. У вас есть заведующий отделением.

Самсоновна (оживившись). И то верно. Позвоню–ка я ей, хотя вроде бы не положено: поздно уже, ночь скоро… Но делать нечего. Коль уже доктор Книжкин о больничном режиме заговорил, его теперь с этой дорожки до утра не свернёшь. (Подходит к телефону, набирает номер, ждёт.)

Голос Евлампии Павловны. Слушаю.

Самсоновна. Я сильно извиняюсь, Евлампия Павловна, но тут такое дело…

Голос (удивлённо). Кто это? Алевтина Самсоновна, ты, что ли?

Самсоновна (торопливо). Да, да. Вот Николай Фёдорович не поверил, а, стало быть, и не делает ничего, а я так скажу: это чистая правда, и нужно торопиться, а то он тут скоро весь роддом взбаламутит.

Голос. Кто взбаламутит? Николай Фёдорович?

Самсоновна. Да нет, Николай Фёдорович уже спит, поди.

Голос. А кто же?

Самсоновна. Да парнишка тут один… гм… Род Стюарт.

Голос (обеспокоено). Тяжёлый? Его по дежурству передавали?

Самсоновна (растерянно). Нет, не успели ещё. Дело в том, что у него мозги, видать, не такие, как у всех. Уж больно странный мальчонка…

Голос. А я тут при чём? Пригласите педиатра, новорожденные — это его забота. Мозги, говорите? Гм… Травматик, что ли?

Самсоновна (устало). Не похоже.

Голос. Ну, тогда ничего страшного.

Самсоновна. Что же мне с ним делать? Не могу же я брать на себя… это… необдуманную инициативу.

Голос (строго). Ты только не паникуй, Самсоновна, не паникуй. Времена теперь другие, пора учиться принимать самостоятельные решения. И помни: никаких там поблажек. Будь хозяйкой, в конце–то концов! А то они там совсем распетушились, свободу почуяли, а вести себя так и не научились. Поняла?

Самсоновна (неуверенно). Поняла…

Голос. Вот и хорошо. Действуй, Самсоновна. Спокойной ночи. (Гудки отбоя.)

К акушерке подходит Род.

Род (тянет Самсоновну за рукав). Милая женщина, картошечки бы жареной…

Самсоновна (всплеснув руками). Где ж я тебе её возьму сейчас? Мамку сосать надо, а не картошечку кушать.

Род (возмущённо). Какой анахронизм! Простите, но у вас такое примитивное мышление…

Самсоновна (сердито). Много себе позволяешь, малец! У меня и без тебя голова пухнет.

Род. Перед вами личность, индивидуум, незаурядное явление, а вы — «мамку сосать». (Брезгливо плюёт на пол.) Скучно. Нет ли у вас тут хоть велосипеда какого завалящего или книжки поинтереснее — Камю, допустим, или хотя бы Гессе?

Самсоновна. Ах, ты ещё плеваться?! Всё, конец моему терпению! «Камо, кацо…» И все плюют на пол! Манеры… (Хватает Рода за руку.) Пошли.

Род. Куда вы меня тащите? Это насилие! Я буду жаловаться в ЮНИСЕФ! Как вам не стыдно?

Самсоновна (злорадно). Твоё место в детской! Вот и давай. И нечего по коридору шататься.

Род. Но ведь это глупо! Моё развитие позволяет мне…

Самсоновна (перебивает). Тебе всего час от роду! А потому — лягай в койку и соси рожок с глюкозкой!

Род. Бред! Бред сивой кобылы!

Самсоновна (настороженно). Что? Это кто тут «сивая кобыла»? Я?!

Род. Да нет, это всего лишь идиоматическое выражение.

Самсоновна. Что бы там ни было, а выражаться, тем более так идиотически, в приличном заведении я не позволю. Мне заведующей нашей, Евлампией Павловной, власть дадена, так что будь любезен! А не то враз милицию кликну!

Род (вздыхает). Тёмная вы женщина…

Самсоновна. Лягай, лягай. Ишь, почуял свободу, ирод. Распетушился. А вести себя, между прочим, так и не научился.

Род (с усмешкой). Когда ж я успел бы? Мне ведь только час от роду… (Вздыхает, ложится на пеленальный столик.) «Пьета», не иначе. Кисти Боттичелли.

Самсоновна. Чего?

Род. Ничего. Вам не понять.

Самсоновна тщательно пеленает новорожденного, потом делает шаг назад, любуется своей работой.

Самсоновна. Так–то лучше.

Род. Хоть радио включите. Нельзя же лежать просто так, чурбан чурбаном, и таращиться в потолок.

Самсоновна. Лежи, лежи… Вундюркинд! (Уходит на другую половину сцены, ворчит.) Делов ещё по горло, а тут возись с этим… Стюартом, будь он неладен. Умник чёртов!

Род (кричит). А-а! Это насилие! Давайте уважать права личности!

Самсоновна (торопится к Роду). Ну, что ещё? Снова скандалишь?

Род (сварливо). Где моё молоко? Отдайте мою соску! Я хочу быть как все! Где моя мама–а–а?!

Самсоновна (с угрозой). Капризничать вздумал? Беспорядки нарушать? А ну прекрати митинговщину щас же! Эх, чертёнок, нашлёпать бы тебе!.. (Вдруг смягчается.) Ладно, не ори, Родик. (Подсаживается к новорожденному, гладит его, успокаивает, ждёт, пока он заснёт.) Ну, что ты раскричался? Будет тебе белка, будет и свисток. Всё будет…

Ждёт, когда Род заснёт, баюкает его, негромко напевает колыбельную. Потом на цыпочках отходит, приближается к авансцене.

(Зрителям.) Уснул, бесёнок… А всё же славный мальчуган. Жалко только, умничает много. Ну, ничего, оботрётся. Не таких обламывали… Устала! (Тяжело опускается на табурет.)

Утро.

Врачебный обход. В детской палате появляются Евлампия Павловна, Книжкин, Самсоновна, хирурги Пирожков и Скосоротов, психиатр Мокин, стоматолог Жеребякин.

Подходят к детской кроватке.

Самсоновна (докладывает). Вот он, Елена Павловна. Родился вчера вечером, в восемь–сорок. Общая продолжительность родов — четырнадцать часов тридцать минут. Закричал сразу, крик громкий. Оценка по шкале Апгар 9 баллов, через пять минут — 10 баллов… Да я бы и больше поставила, но не положено… Грудь ещё не брал. Рост… сначала был пятьдесят один сантиметр, а вес — четыре–сто… А потом… потом…

Евлампия Павловна. Знаю, знаю, наслышана уже о ваших чудесах. Вот сейчас и посмотрим. (Наклоняется к кроватке, заглядывает в неё.) Ну, здравствуй, человек будущего! Чем нас ещё поразишь, вундеркинд?

Все врачи из свиты Евлампии Павловны тоже наклоняются к новорожденному.

Младенец, как и положено, не отвечает.

Раздаётся оглушительный плач новорожденного.

Под этот крик младенца актёры, занятые в спектакле, выходят на прощальный поклон.

Оглавление

Алексей Петров Образ жизни

  ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

    Эпизод первый

    Эпизод второй

    Эпизод третий

    Эпизод четвёртый

  ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

    Эпизод пятый

    Эпизод шестой

    Эпизод седьмой Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg