Василий Борисович Ливанов Мой любимый клоун
Мелодрама в двух актах, девяти картинах
Действующие лица
Димдимыч, инспектор манежа, или шпрехшталмейстер.
Сергей Синицын, белый клоун.
Роман Самоновский, рыжий клоун.
Алиса Польди, воздушная гимнастка, жена Романа.
Полина Челубеева, артистка цирка.
Баттербардт Владимир Карлович, академик.
Мальва Николаевна, его жена.
Мать Мария, соседка Синицына.
Врач неотложной помощи.
Дежурный врач.
Воспитательница в детдоме.
Михаил Николаевич, по прозвищу Царь Леонид, метрдотель.
Грузчик.
Ванька, маленький мальчик.
Санитары.
Официант.
Действие происходит в Москве, наши дни.
Акт первый
Картина первая
Цирк, рабочее помещение за форгангом.
Полина. Красивая… Леся Баттербардт.
Интересно, почему она его фамилию взять не захотела? Была бы Леся Синицына. Леся — это, наверное, Ольга… Ольга Синицына. Красивая! И познакомилась с Сережей, как и я, в цирке. Только она из публики, а я на манеже работала. Летом, в Саратове. Это теперь так объявляют: «Соло-клоуны Сергей Синицын и Роман Самоновский!» А тогда он опилки глотал один, без Ромашки. В афише писали: «Весь вечер на манеже клоун Сережа».
После первого представления попали в гостинице за один стол. Он как раз напротив. И все на меня поглядывает. Я ему сказала: «Не гляди, все равно не разглядишь меня». А мои сестрички забавляются. Акробатическая группа сестры Челубеевы! Пять девчонок подобралось, а Челубеева-то по-настоящему я одна. В цирке так случается.
Не помню, кто из сестричек тогда предложил: «Пусть нас коверный Сережа шампанским рассмешит». Он купил шампанское. Поднялись к нам, в наш просторный номер. Сережа был, что называется, в кураже. Смешил нас до слез.
Я почему-то чувствовала, что это он для меня старается. А потом меня попросил спеть. И я пела. Вспомнилось что-то грустное, давно забытое. Только для него одного пела, для Сережи. И мне казалось, что он это понял. Несколько раз приходила коридорная, требовала тишины и наконец разогнала всю компанию.
Сережа пошел к себе. Его номер был в самом конце длинного коридора, на том же этаже.
Он потом говорил, что стал уже задремывать, когда услышал стук в окно. Сначала он и не понял — ведь третий этаж. Когда распахнул окно, я спрыгнула к нему с подоконника. Да еще в руке держала непочатую бутылку шампанского. По карнизу с ней прошла. Сказала ему: «Если не нравлюсь, гони меня, дуру, Сережа».
Он взял у меня из рук бутылку, попробовал прямо из горлышка: «Теплое…» И еще я ему тогда сказала: «Если не разлюблю тебя, Сережа, беда будет. Моя беда». Сколько лет тому, пять? Нет, семь. Неужели семь?
Появляется Димдимыч, деликатно кашляет.
Димдимыч. Полина, мне ваш выход скоро объявлять. Вы готовы?
Полина. Готова. Димдимыч, правда, что Сережа… что Синицын… в общем, что они задумали ребенка брать из детдома?
Димдимыч. Насколько мне известно, да.
Полина. Вы только ему не говорите… Синицыну.
Димдимыч. Что не говорить?
Полина. Ну, что я интересовалась.
Димдимыч. Не скажу.
Из-за форганга доносится смех и аплодисменты публики. Влетает Роман, он в клоунском костюме.
Роман. Откривлялся, как выражается силовой жонглер Валерий Муромов. Кстати, угадайте, почему мозг клоуна стоит десять копеек за килограмм, а мозг силового жонглера десять тысяч за один только грамм? За что такая несправедливость?
Димдимыч. Не знаем, сдаемся.
Роман. Потому, что мозг силовых жонглеров — это дэфецит. Поняли?
Появляется Сергей Синицын, тоже в клоунском костюме.
Полина. Здравствуй, птичка-синичка.
Синицын. Привет и ауфидерзейн.
Полина уходит.
Синицын. Ромашка, я опять плечо вывернул.
Роман. А я тебе сколько раз говорил: рано идешь в кульбит. Так, Птица, без крыльев недолго остаться! Давай! (Берет руку Синицына.) Приготовились! Расслабься! Ап!
Синицын. Уй-а! Кажется, все в порядке. Ай да Роман!
Димдимыч. Тьфу! Тьфу! Тьфу! Вы должны друг друга беречь к предстоящим гастролям.
Роман. А какие будут гастроли? Куда?
Димдимыч. Не кудахтай. Много будешь знать, скоро состаришься, как я, так-то, дорогой мой товарищ.
Роман. Гусь свинье не товарищ.
Димдимыч. Улетаю, улетаю. (Уходит.)
Синицын. Нарвался? Не груби старшим.
Роман. Ого! Что я слышу? Это в тебе будущий родитель заговорил. Когда малыша поедете забирать?
Синицын. Договорились на завтра. Я еще не все справки собрал.
Роман. А что Леся? Волнуется?
Синицын. А ты как думаешь?
Роман. Она его сама выбирала?
Синицын. Нет, я. Она сказала: «Выбери, потом мне покажешь».
Роман. Она его уже видела?
Синицын. Видела, конечно. На прогулке. Он в песочнице, грузовичок себе отвоевывал. Смешной, ей понравился. Такой, как мы хотели.
Роман. А как звать?
Синицын. Ванька.
Роман. Значит, будет Иван Сергеевич Синицын.
Синицын. А ты думал, Иван Сергеевич Тургенев?
Роман. Тургенев, между прочим, тоже совсем неплохо. Написал бы «Отцы и дети». А я бы для него специально удочерил какую-нибудь Полину Виардо…
Синицын. Ты это про Полину… нарочно?
Роман. Случайно, честное слово, случайно получилось. Бешеный ты все-таки, Птица. Чуть что, готов налететь, как коршун.
Синицын. Вот поедем за Ванькой, и сам убедишься, что я не коршун, а нормальный аист — приношу в дом детей.
Картина вторая
Квартира Баттербардтов.
Мальва Николаевна. Алло, это цирк? Неостроумно. Мне действительно нужен цирк. Ну, так бы и говорили. (Вешает трубку и снова набирает номер.) Будьте любезны Синицына, клоуна. Уже ушел? А вы ему передали… что? Неостроумно… Да, чтобы он срочно зашел к родителям жены. Нет, ничего не случилось, просто ждем обедать. Спасибо, спасибо. (Вешает трубку.)
Входит Владимир Карлович Баттербардт.
Ну что же Леся? Все уже остыло.
Баттербардт …Просит, чтобы мы, хотя бы сегодня, сейчас, оставили ее в покое… Она такое говорит о своем муже, о мужчинах вообще… Я — отец, тоже мужчина, в конце концов… Можно поссориться, даже разойтись… но зачем же так? Не понимаю… Ревет… Нос распух — на себя не похожа… Кричит, обвиняет… Разве… в конце концов… не понимаю. Обедать она не пойдет. Не хочет.
Мальва Николаевна. Не хочет обедать? На ней лица нет! Я с самого начала знала, что это хорошо не кончится. Когда он…
Баттербардт. Успокойся. Они любят друг друга.
Мальва Николаевна. Любят? Что значит любят? Любят! Ты это считаешь любовью? Если бы они любили друг друга, им вовсе не понадобился бы кто-то третий. Когда она…
Баттербардт. Кого ты называешь третьим? Ребенка?
Мальва Николаевна. Да, ребенка, и в данном случае — чужого ребенка. Совершенно им чужого ребенка. Ты отдаешь отчет, что это значит, чужой ребенок? Что сейчас — война, и они усыновляют сироту, у которого погибли родители? Это можно было бы понять. Но сегодня для них — какая необходимость? Ну, был бы он сын каких-то родственников, друзей, знакомых, в конце концов, мало ли что могло случиться, — а то ни с того ни с сего брать в семью чужого ребенка. Из приюта. Совсем чужого. Неизвестно, кто родители, вообще ничего не известно… Просто безумие какое-то…
Баттербардт. Но ты же теперь знаешь, чем это вызвано.
Мальва Николаевна. Тем, что Леся не может иметь детей? Ну и что? Мы с тобой знаем массу счастливых семейств, которые проживают всю жизнь без детей. И это лучше, чем воспитывать ребенка, вкладывая в него душевные силы, годы жизни, а он вырастает неизвестно кем, каким-нибудь монстром. Или ты вообще отрицаешь всякую наследственность?
Баттербардт. Такой мрачный прогноз необязателен.
Мальва Николаевна. Необязателен, но вероятность, что из него получится замечательный человек, — ничтожна. Уже одно то, что его мамаша отказалась от своего ребенка, говорит о многом, если не обо всем.
Баттербардт. Я не считаю, что мы вправе так категорически противиться их решению. В конце концов, они — самостоятельная семья, живут отдельно…
Мальва Николаевна. А я считаю, что наш долг удержать их от безответственного шага. Пока не поздно. Потом они сами начнут нас обвинять в том, что мы, старшие и более опытные, вовремя не вмешались. Ты хочешь, чтобы тебе преподнесли дефективного внука?
Баттербардт. А что ты предлагаешь, конкретно?
Мальва Николаевна. Конкретно? Им надо расстаться!
Баттербардт. Мальва!
Мальва Николаевна. На время расстаться, на время. Я не утверждаю, что они должны разойтись. Но сейчас они оба травмированы тем, что у них не может быть детей, это им представляется чем-то ужасным, какой-то катастрофой. Пройдет время, они отдохнут друг от друга, да в их положении это очень полезно, — все спокойно обдумают… и, поверь моему женскому сердцу, если они любят друг друга, как ты считаешь, все будет хорошо.
Баттербардт. Завидую твоей уверенности.
Мальва Николаевна. Лесе необходимо уехать, отвлечься. Я уже говорила в иностранном отделе Академии, ее оформят твоим переводчиком в Канаду.
Баттербардт. Зачем мне переводчик? Как ты могла?..
Мальва Николаевна. Я твоя жена. Я мать. Это моя дочь. Наша дочь. Не чужая, родная. Ей надо помочь, она в ужасном состоянии. Я никогда тебя ни о чем не просила, но сейчас прошу, умоляю, требую, если хочешь… И прости, что я звонила в Академию без твоего разрешения. Я считала, я была уверена, что ты…
Звонок в прихожей.
Это он.
Баттербардт. Кто?
Мальва Николаевна. Наш зять. Клоун.
Баттербардт. Ты все-таки… зачем?
Мальва Николаевна. Я звонила в цирк и просила его прийти к нам. Я считаю, что необходимо объясниться. Поставить все точки над «и». Когда он…
Баттербардт. Но Леся…
Мальва Николаевна. При чем тут Леся? Она еще ребенок.
Владимир Карлович пожимает плечами и идет к двери в кабинет.
Ты что, не считаешь нужным участвовать в разговоре?
Баттербардт. Не считаю. Прости.
Звонок в дверь. Баттербардт скрывается в кабинете.
Мальва Николаевна. Глаша! Откройте дверь! Вы что, не слышите — звонят.
Входят Синицын и Роман.
Синицын. Мальва Николаевна, что-нибудь случилось?
Мальва Николаевна. Случилось? Что случилось? Ничего не случилось. Сейчас… Я, знаете ли, хотела с вами поговорить… (Роману.) Нам тут необходимо поговорить по семейным делам, а вы пройдите, пожалуйста, на кухню, вас там Глаша напоит чаем.
Роман. Мерси, гранд мерси… (Пятясь в дверь.) Пардон, оревуар… блан манже, мон плезир…
Мальва Николаевна (Синицыну). Садитесь. Я считаю, что должна быть с вами совершенно откровенна, Сергей Демьянович.
Синицын. Дементьевич.
Мальва Николаевна. Простите. И Владимир Карлович так считает. Я все знаю. Вы от нас это скрывали, но врачи-специалисты, к которым вы обращались, считали нужным поставить Владимира Карловича в известность. Теперь я хочу от вас услышать ваше мнение. Только откровенно.
Синицын. Откровенно? Я считаю, что вы с Лесей очень похожи. И в старости, если, конечно, доживу, я буду любоваться Лесей и ко всем ревновать.
Мальва Николаевна. Неостроумно. На вашем месте я бы не острила.
Синицын. На моем месте нельзя не острить. Меня тогда выгонят с работы.
Мальва Николаевна. Вы, очевидно, вообще несерьезный человек.
Синицын. Я клоун.
Мальва Николаевна. Вы взрослый человек. Мы с вами взрослые люди. Взрослые. А Леся, согласитесь, еще совсем, по существу, ребенок. Когда вы, Сергей Данилович…
Синицын. Дементьевич. Моего отца звали Дементий Алексеевич.
Мальва Николаевна. Ну, простите. Нравится вам это или нет, я никогда не скрывала, что не одобряю ваш брак с нашей дочерью. А теперь, когда вы… Как вам могло прийти в голову брать из приюта какого-то ребенка? Вы подумали, что этот ребенок может оказаться с патологической наследственностью: алкоголик или… вообще дебил какой-нибудь? Нет, вы — несерьезный человек. Несерьезный. И Владимир Карлович так считает. Хорошую жизнь вы уготовили Лесе, нечего сказать. Бедная девочка! А еще считаете, что любите ее.
Синицын. Мальва Николаевна, поймите же нас, постарайтесь понять. Леся, мы оба мечтали о ребенке. И вдруг выясняется, что она не может родить. Никогда, понимаете — никогда! Боль этого «никогда», против которого она бессильна, останется с ней на всю жизнь. И невольно — а как же иначе? — будет связана со мной. Леся будет думать, что я втайне виню ее. Да, да! Что бы ни говорил, что бы ни делал, как бы ни вел себя — все равно будет думать так. А это — несчастье. Понимаете, несчастье! И это несчастье я стану разделять с ней. Мы оба будем несчастны.
Мальва Николаевна. Но по-моему, все зависит от вас, от мужа. Если вы будете сдержанный, внимательный…
Синицын. Ах, Мальва Николаевна! Сдержанный, внимательный, веселый, нежный… И вдруг поссорились, и я нагрубил сгоряча — ужас!
Мальва Николаевна. Что угодно, только не приютский ребенок.
Синицын. Как вы не хотите понять? У нас обязательно должен быть ребенок, иначе конец нашей любви.
Мальва Николаевна. Вы вправе не доверять мне, тем более что я… Но Владимир Карлович! Надеюсь, ему вы доверяете? Владимир Карлович, серьезный человек…
Входят Роман и Баттербардт. Роман в кембриджской мантии.
Баттербардт. Дорогая, он… он… ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
Мальва Николаевна (Роману). Сейчас же, сию минуту снимите! Владимир Карлович не для того заслужил кембриджскую мантию, чтобы в ней клоунствовали всякие… всякий…
Синицын. Всякое. Я вас правильно понял?
Мальва Николаевна. Ничего вы не поняли! Леся сама позвонила нам. Владимир Карлович привез ее от вас в ужасном состоянии. Она измотана, измучена, никого не хочет видеть. Даже меня, свою мать.
Синицын. Но она же была согласна… Она же сама… Мы выбирали…
Мальва Николаевна. Мы с Владимиром Карловичем считаем, что вам с Лесей надо на время расстаться. Лесе необходимо переменить обстановку. На днях Владимир Карлович уезжает на симпозиум ЮНЕСКО в Канаду и берет Лесю с собой, Владимиру Карловичу полагается личный переводчик, и на это место в Академии оформят Лесю. У вас будет время все спокойно обдумать.
Синицын. Мне можно поговорить с Лесей?
Мальва Николаевна. Сейчас это не нужно. Невозможно. Поймите меня правильно, Сергей… э-э-э…
Баттербардт. Дементьевич.
Синицын уходит, Баттербардт идет за ним.
Роман. Извините.
Мальва Николаевна. Должна вам сказать, что я бы на вашем месте…
Роман. Если бы вы стали на мое место, я бы оказался женой академика Баттербардта. А меня это не устраивает. До свидания. (Уходит.)
Картина третья
Зал ресторана. Входят Синицын и Роман.
Голос. Сережа, Ромашка, здорово!
Появляется Царь Леонид.
Царь Леонид. Где пропадаете, балбесы?
Роман. Ты заметил, Птица, что кодовое название «балбес» применяется им ко всем без исключения лицам мужского пола и имеет множество оттенков от похвалы до смертного приговора?
Синицын. А женщины у него проходят под кодом «пупсик».
Царь Леонид. Вот теперь мне ясно.
Роман. Что тебе ясно?
Царь Леонид. Что я о вас соскучился. Сережа, тебе надо фирменную оправу для очков? Тут один балбес предлагает. Фифти.
Синицын. Тогда не надо.
Царь Леонид. Дорого, конечно. (Роману) Вы в завязке?
Роман. Нихт, майн либер фрейнд.
Царь Леонид. Уловил. Сережа, ты пеший или на тачке?
Синицын. На ней.
Царь Леонид. А-а, еще не развалилась! Давай сюда ключи, утром заберешь.
Синицын отдает ключи.
Все путем. Сейчас распоряжусь.
Проходит Официант. Царь Леонид что-то тихо говорит ему. Официант кивает и отходит от столика.
Царь Леонид (вслед официанту). И учти, не клиенты, не гости, а друзья.
Синицын. Присядешь, Царь?
Царь Леонид. Можно. Рабочий день кончен. Отдыхаем. А вы что сегодня холостые?
Роман. Алиса на гастролях в Латинской Америке.
Царь Леонид (Синицыну). А твой пупсик?
Появляется Официант.
Роман. О, помидорчики!
Царь Леонид. За встречу. Поехали. Роман, ты мне все обещаешь рассказать, как тогда с Алисой произошло в этой… в Варшаве, да?
Роман. Угу. Ты трапецию себе представляешь? Так вот, нижняя штанга — это пустая алюминиевая трубка, в которую продевается стальной трос.
Царь Леонид. Уловил. Значит, трос оборвался?
Роман. В том-то и дело, что никакого троса не было. Забыли продеть. И когда Алиса закрутила свою знаменитую мельницу, штанга оборвалась. Кусок алюминиевой трубки остался у нее в руках. Алису выбросило в сторону из-под купола. Она — сальто, еще сальто, только бы не упасть в ряды…
Царь Леонид. Конец света!
Роман. Среди польских униформистов оказался старик, на счастье бывший гимнаст. Многолетний опыт не подвел, сработал как надо. Старик рванулся на манеж и успел отпасировать Алисочку точным толчком с обеих рук, изменив отвесный угол падения.
Царь Леонид. Ну, балбес!
Роман. Она ударилась в барьер, вскочила — комплимент — и убежала за форганг. Публика не успела ничего понять, аплодисменты, овации. А она прямо за форгангом потеряла сознание. Три перелома — два правой руки и ключицы. И тяжелое сотрясение мозга. Меня сразу вызвали в Варшаву. И знаешь, что она мне сказала? «Можешь быть уверен, Роман, ты еще увидишь воздушную гимнастку Алису. Даю тебе честное слово». Как видишь, свое слово сдержала.
Царь Леонид. За ее здоровье!
Синицын. Царь, можно от тебя позвонить?
Царь Леонид. Иди, открыто.
Синицын уходит.
Что это Сережа не в своей тарелке?
Роман. Ты знаешь, они решили брать ребенка?
Царь Леонид. Знаю. Хотели не очень маленького, лет пяти, чтоб виден был характер.
Роман. Так вот, Леся ему говорит: выбери сам, а потом мне покажешь. Только, говорит, чтоб был щекастый и деловитый, и смешной, как Сережа, и умный, как она.
Царь Леонид. Заказ по всему меню. Она умная?
Роман. Погоди. Ему с мальчишкой повезло. Нашел такого, как она хотела, щекастого, деловитого, смешного. Привел Лесю смотреть, когда малыши были на прогулке. Ванька — так зовут мальчишку — Лесе тоже понравился. А когда стали дома обсуждать, как устроят, где будет стоять кроватка и прочее, Леся вдруг в слезы. Почему, говорит, я должна делить тебя с кем-то? Мне хватит и твоего цирка. А сегодня…
Вернулся Синицын.
Роман (Синицыну). Ну что?
Синицын. Ничего. Теща берет трубку: алло, алло.
Царь Леонид. А почему пупсик не подходит? Ведь не заперли же ее на замок.
Синицын (Роману). Уже протрепался?
Царь Леонид. Пьете вы отвратительно, а закусываете еще хуже. Кто может предложить тост?
Синицын. Давайте выпьем за моего отца, Дементия Алексеевича. Его памяти.
Царь Леонид (Роману). Чокаться нельзя.
Роман. Без тебя знаю, Царь. Кстати, откуда у тебя такое прозвище?
Царь Леонид. Это целая история. Он давно умер, твой отец?
Синицын. Он погиб в сорок пятом, в мае. Его часть уже вышла из боев. Стояли на берегу Вислы, ждали победы. Утром десятого мая пошел с молодыми бойцами обезвреживать обнаруженную ими немецкую мину. Он был сапером, гвардии капитаном. Бойцы обступили яму. Мина лежала с краю. Бойцы, сказал он, чтобы обезвредить данную мину, рукоятку взрывателя следует повернуть вот так — повернул — и ни в коем случае не так, и повернул еще раз… Молодых бойцов контузило, они чудом уцелели, а нам пришла похоронка и письмо от командира части: «Погиб смертью храбрых, выражаем глубокое соболезнование и поздравляем с победой»…
Царь Леонид. Встали. (Поднялись молча, выпили.)
Роман. А я своих родителей не помню, я, как «колобок», рос у дедушки и бабушки. А потом от них ушел, покатился, покатился… и попал на носок к лисе Алисе. Она меня ам! — и съела.
Синицын. Странно. Одни люди рожают детей, даже не понимая, не ведая, что творят. А другие — вот как мы с Лесей, стоят за чужими детьми в очереди, как стояли во время войны за куском хлеба. Почему моя мать одинокая тянула, не оставила меня, годовалого, каким-нибудь людям? Растила в муках, не выходила замуж из-за меня. Может быть, боялась, что мужик бессовестный попадется. Бессовестные мужики — они страшней войны, от них лучше подальше или стрелять их, как бешеных собак.
Роман. Но населенье тогда сильно поубавится.
Царь Леонид. Спокойно. Без кровопролития. (Поет.)
«Мы мирные люди, но наш бронепоезд…»Роман. Стоит без запасных частей!
Царь Леонид. Ну, балбес… Ослабеваю. Предлагаю тост за меня. Ослабевшего. Пользуйтесь.
Роман. Не устанем пить за Царя Леонида! Откуда все-таки у тебя это прозвище?
Царь Леонид. Это целая история. Сережа, о чем задумался?
Синицын. О божественном. Знаешь, Мария — Матерь Божья, — если разобраться хорошенько, тоже была матерью-одиночкой.
Роман. Таким женщинам, как Мария, не обязательно иметь под рукой старого плотника. Им пророка родить обязательно.
Синицын. Есть у клоунов такой испытанный прием: неожиданно, ни с того ни с сего, прервать на манеже действие и, будто бы вдруг забыв о партнере, уставиться на кого-нибудь из публики, на кого-нибудь из первого ряда. Самое верное — уставиться на женщину: они быстрее и легче конфузятся, а ты, клоун, все глядишь как завороженный — женщина начинает без толку суетиться, хихикать, цирк веселится от души, а если еще рукой махнет эдак: «уйди, дурак», тогда все просто в восторге. А ты тут начинаешь играть, что влюбился с первого взгляда, по уши влип, ног под собой не чуешь…
Роман. Вот так два года тому назад уставился он на белокурую девушку из первого ряда и погиб. Он влюбился сразу, с первого взгляда, и по уши влип, и ног под собой не чуял.
Синицын. Хорошо, Ромашка выручил. Оттащил на середину манежа. Еле репризу довели до конца.
Роман. А потом, кое-как содрав грим, бежали вдвоем через двор, высматривали ее среди валившей из цирка публики.
Синицын. Я тогда брюки прямо на клоунский костюм натянул и плащ застегнул под самое горло. Дурацкий вид.
Роман. А может быть, это к лучшему было: клоун ведь.
Синицын. Лесины родители были категорически против. Я-то их понимал, вернее, старался понять. Дочь известного академика Баттербардта замужем за клоуном. Если бы у меня было мировое имя, ну, скажем, как у Олега Попова. А то — Сергей Синицын.
Роман. Да, до недавнего времени директор цирка здоровался с нами через раз: «Извините, не узнал». И наконец, успех! Долгожданный, выстраданный.
Синицын. Но даже если успех, Лесе двадцать два года. Она только что окончила иняз с отличием, а мне жизнь уже успела влепить две троечки.
Роман. И фамилию Синицына Леся брать не захотела. Объяснила, что папе будет неприятно, если единственная обожаемая дочь откажется от своей фамилии Баттербардт. В цирке его стали называть «академик Бутерброд».
Синицын (Роману). Ты придумал?
Роман. Честное слово, не я.
Синицын. А раньше у меня было прозвище Птица.
Пауза. Роман и Синицын сидят задумавшись.
Царь Леонид. Что задумались, балбесы…
Синицын. Царь, ты все знаешь. Что мне делать, скажи.
Царь Леонид. С тобой, Сережа, не соскучишься.
Синицын. Это все?
Царь Леонид. Почему все? Еще кофе будем пить. По-турецки.
Картина четвертая
На авансцене Синицын и Роман.
Роман. А я тебе говорю, что ты идешь ночевать ко мне.
Синицын. А почему не ты ко мне?
Роман. Потому что я — не Буратино.
Синицын. При чем тут Буратино?
Роман. Помнишь, он попал в страну дураков? Так вот: твое Орехово-Борисово — это и есть страна дураков.
Синицын. Это как понимать?
Роман. Очень просто. Когда в Москве мороз, в Орехово-Борисово — оттепель. В Москве солнце сияет, в Орехово-Борисово — проливной дождь. В Москве академики живут, а в Орехово-Борисово — клоун Синицын.
Синицын. Трепач.
Роман. Я не трепач. Во мне умирает великий клоун. Такой грустный-грустный клоун. Выхожу на манеж, плачу, и все рыдают. Это мой идеал.
Синицын. Ты просто пьян.
Роман. Не важно. Главное, не промахнуться мимо своего подъезда. Знаешь, как я представляю себе рай? Сплошной подъезд вроде моего. Лифт, конечно, не работает. Ступеньки, которым требуется зубной врач. Полоумные кошки шмыгают. Постоянный запах кислой капусты, иногда для разнообразия паленой резиной пахнет, а иногда арбузами. На первом этаже какая-то подозрительная лужа — это обязательно! А я гуляю по лестнице и звоню в любую дверь. И за каждой дверью — Алиса!
Синицын. А я?
Роман. Ты, как друг, таскаешься по лестницам за мной. Разве не ясно?
Синицын. Ясно. Только я в аду.
Роман. А какой у тебя ад?
Синицын. Такой же, как у тебя рай. Только я звоню во все двери, а мне не открывают.
Роман. Брр! (Уходят.)
Появляется Димдимыч. Он во фраке.
Димдимыч. Народная артистка СССР Алиса Польди!
Появляется Алиса. Она в дорожном плаще.
В цирке ее объявляют особенно. Убегали клоуны, уходили униформисты, молчал оркестр, и свет прожекторов медленно угасал. Только под самым куполом высвечивалась тонкая серебряная трапеция. Трапеция тихо покачивалась, казалось, от дыхания многих людей. Она деловитой походкой выходила на манеж и, ухватив тонкими руками конец свободно висящего каната, быстро взбиралась вверх под самый купол. Зал отвечал приветственным ревом и сразу же смолкал. Это Алиса начинала свой номер.
Алиса. Алиса Польди беспрестанно усложняла свой номер и довела его до степени непревзойденного совершенства.
Димдимыч. Да!.. Ни одни большие зарубежные гастроли нашего цирка не обходились без нее.
Алиса. Известные иностранные антрепренеры затевали друг против друга рискованную игру, когда ставкой был беспроигрышный номер этой советской гимнастки.
Димдимыч. Она никогда не пользуется ни лонжей, ни страховочной сеткой. Это допускается правилами: ведь она работает без отрыва от снаряда, как говорят в цирке. Но даже не очень слабонервные в публике нет-нет, а зажмуривают глаза. Зал вскрикивает, стонет, вздрагивает рукоплесканиями.
И вдруг Алиса Польди срывается с трапеции головой вниз и — ах — повисает, сильно раскачиваясь в ужасающей вышине, зацепившись маленькой ступней за угол снаряда. Упавшие волосы заколыхались, как приспущенный флаг.
Но вот она подняла, нет, опустила руки, поправила прическу, сложила руки на груди, закинула ногу на ногу, словно сидит в мягком кресле, и, выгнувшись, раскачиваясь все медленнее, смотрит на публику с улыбкой.
Алиса. «Что, здорово испугались? Любите свою Алису?»
Димдимыч. «Лю-бим, лю-бим, лю-бим», — скандированно бьют аплодисменты.
Алиса. А народная артистка, соскользнув по канату, раскланивается, и цирк сияет ей всеми огнями.
Димдимыч. Я обычно загораживал ей путь с манежа: «Побудь еще немного с нами, Алиса Польди». И она возвращается в центр манежа и снова посылает во все стороны воздушные поцелуи.
Алиса. «И я люблю вас, люблю, люблю».
Димдимыч. Воздушные поцелуи воздушной гимнастки. (Уходит.)
Алиса входит на сцену, где освещается обстановка домашней кухни. Снимает плащ. Появляются Роман и Синицын.
Роман (церемонно кланяясь). Скажите, пожалуйста, здесь живет народная артистка Алиса Польди?
Алиса. Нет. Здесь живет великий клоун Роман Самоновский. Только он не может сейчас вас принять. Он, простите, совершенно пьян.
Роман. Алисочка, любовь моя! (Обнимает Алису.)
Алиса. Здравствуй, Сережа. Вы тут без меня каждый вечер так проводите?
Роман. Ну что ты, Алисочка!
Синицын. Алиса, можно от вас позвонить?
Алиса. Что за вопрос?
Синицын уходит.
Роман. Прекрасно выглядишь. Как прошли гастроли?
Алиса. Соскучился?
Роман. Ах, Алисочка… У нас с тобой день, считай, за год. Хорошо, два месяца в году видимся. За десять лет едва наберется года три совместной жизни… Ты вон где, а я — вот — коверный…
Алиса. Роман, а что с Сережей? Неприятности?
Роман. Понимаешь… (Шепчутся.)
Возвращается Синицын.
Синицын. Никто не берет трубку. Гудки, гудки… (Алисе.) Ты мое письмо получила?
Алиса. Получила. Сережа, я прочла твое письмо внимательно, и не раз. Я все поняла, насколько может понять женщина, у которой никогда не было детей. И по-моему, нам, цирковым, лучше, честнее, что ли, оставаться бездетными. Как это ни грустно. Я теперь часто думаю об этом. Ведь я сама из цирковой фамилии. Но прошли те времена моих родителей, когда дети росли прямо в цирке под ногами у взрослых и цирк был для них домом, и школой, и всем на свете. Теперь цирковому артисту подчас приходится выбирать: его искусство или его ребенок. Если артист хочет остаться в полном цирковом смысле этого слова, а не просто остаться в цирке. Не для таких, как ты, Сережа, рассказывать, какое подвижничество наша работа. А ваш успех, я знаю, читала, слышала, — это только начало ваших настоящих мук, Сережа. Пейте кофе…
Во время разговора Алиса успела поставить на стол чашки, бокалы. Роман открыл бутылку вина.
Синицын. Спасибо. Мы уже пили у Царя Леонида.
Алиса. Странное прозвище: Царь Леонид.
Роман. Это целая история.
Алиса. Как жалко, что меня не было с вами сегодня. Я бы произнесла прекрасный тост.
Роман. В чем же дело? Произнеси сейчас (Разливает вино по бокалам.)
Алиса (встает). Клоуны! Дорогие мои клоуны… Сегодня мы навсегда прощаемся с замечательной, да, замечательной — мы все трое это знаем, — замечательной цирковой артисткой Алисой Энриковной Польди!
Роман. Алисочка…
Алиса. Прошу встать! Ромашка, милый… Мальчики… Если б вы видели… вчера в первый раз за свою жизнь… на публике… в первый раз я пристегнула лонжу.
Роман. Алисочка, любовь моя… Ну, что ты, Алисочка… Ты же гениальная… займешься дрессурой, будешь дама с собачками… Алисочка…
Алиса. Не надо, мой хороший… Всему когда-то приходит конец.
Алиса выходит, Роман за ней. Синицын один.
Синицын. Вот, Ванька, милый человек. Не гожусь я тебе в родители. Никудышный я отец. Несерьезный, безответственный тип. Ни в чем не понимаю, ничего толком не знаю. Не знаю даже, откуда это прозвище такое странное: Царь Леонид?
Картина пятая
Детдом. Входят Синицын и Роман.
Воспитательница. Добрый день.
Синицын. Здравствуйте.
Воспитательница. Обождите, товарищ…
Синицын. Синицын.
Воспитательница. Я помню. Обождите немного, у нас обеденный перерыв. (Уходит.)
Синицын. Знаешь, я заметил, что вызываю у людей зверский аппетит. Стоит мне где-нибудь появиться, тут же объявляется обеденный перерыв. Это происходит постоянно: в магазинах, на почте, в милиции — везде.
Роман. А в цирке?
Синицын. В цирке то же самое. Стоит мне выйти на манеж в первом отделении, как публика ждет не дождется антракта, чтобы вломиться в буфет. И все — из-за меня.
Роман. А вот когда «закрыто на учет» или «лифт на ремонте» — это из-за кого?
Синицын. А это, наверное, из-за тебя. Или моя теща приглашает: приходите обедать. Нет чтобы сказать: приходите, поговорим по душам. Как увидит меня — сразу обедать.
Роман. Ну тебя к черту! Действительно, есть захотелось.
На столе звонит телефон.
Вот он никогда не хочет обедать. Он хочет разговаривать. Он все вытерпит, дай ему только поговорить. Видишь — красный. По нему, видно, такое говорят, что ему стыдно. А бывают телефоны, по которым ведут только служебные разговоры. Они зеленые. От скуки. А бывают белые. По ним очень хорошо спрашивать: «Катя, вы за меня выйдете замуж?» А Катя по черному отвечает: «Ни в коем случае».
Телефон звонит снова.
(Берет трубку.) Детский дом. Сейчас у нас обеденный перерыв. Я… Алисочка! А как ты… ну конечно, со мной, то есть я с ним. Слушаю. Так. Так. Нет, ты серьезно? Ну прости. Так. Так. Так. Гениально! Да, да! Обязательно? (Кладет трубку.) Птица! Сейчас Алисе звонили из Управления цирков. Решено гастрольное турне. Большая сборная программа. Три наших лучших антре включены. Это точно. Все уже подписано высшим начальством.
Синицын. Алиса подписала?
Роман. Фи! Турне начнется через две недели и пройдет по четырем странам. Угадай, какая первая?
Синицын. Остров Пасхи.
Роман. Идиот! Канада!!! Представляешь, в Монреаль приезжает советский цирк. Повсюду афиши, Леся видит наши имена и мчится к нам в отель. Но нас нет. Мы будем прятаться от нее в цирке. Конечно, все советские, которые сейчас в Монреале, приходят на представление. Леся в первом ряду. Два антре прошли, мы ее не замечаем. И только в третьем… Это будет грандиозно!
Синицын. А что же будет с Ванькой?
Роман. Ванька во время гастролей будет жить у нас. Алиса сама предложила. Ведь моя-то идея по поводу дамы с собачками все-таки ей запала. Она берет творческий отпуск на год. Летай, Птица!
Входит Воспитательница.
Синицын. Извините.
Роман. Маленькая репетиция большого счастья.
Воспитательница. Сергей Дементьевич?
Синицын. Правильно.
Воспитательница. Вы вот в этой графе ничего не написали. У вас еще дети есть?
Синицын. Есть. Четверо. Три девочки, остальные пятеро — мальчики. И все, само собой, — близнецы.
Воспитательница. Будете брать?
Синицын. Будем брать! А вы сказали ему, о чем я вас просил? Ну, что я — клоун?
Воспитательница. Ах, это… Да, сказала.
Синицын. Ну и как он? Ничего? Не расспрашивал?
Воспитательница. Он очень смеялся и, по-моему, не поверил.
Синицын. А он когда-нибудь видел клоунов?
Воспитательница. Они были в цирке на новогодней елке. И на картинках видел, конечно. Знаете, как обычно рисуют: красноносых таких, в колпачках.
Роман. Во-во! Очень хорошо.
Воспитательница. Его там собирают. Знаете, что он меня спросил? «Я теперь где буду жить, в цирке?» Как вам нравится?
Роман. Наш человек! (Воспитательница уходит.)
Синицын (достает записку). Вот послушай. Дома лежала, на столе в кухне. Сам читай. Можешь все читать.
Роман. «Сережа… Я умолила папу заехать перед отлетом в Канаду. Тебя нет дома, ждать мы не можем. Самолетом из Шереметьева… Ну, не важно. Почему ты не звонил? Ведь ты знал, что я сегодня улетаю. Если будет с кем переслать письмо — напишу. Где ты все время пропадаешь? Я ненавижу твой цирк. Убегаю, целую 1000, Леся».
Синицын. И ни слова о Ваньке, ни слова!
Роман. А что ты скажешь Ваньке, если спросит, где его мать?
Синицын. Скажу, уехала, скоро приедет.
Воспитательница выводит мальчишку.
Клоуны смотрят на Ваньку, он на них.
Конец первого акта.
Акт второй
Между первым и вторым актами проходит десять дней.
Картина шестая
Лестничная площадка жилого дома.
Две двери напротив. Одна приоткрыта.
Синицын жмет на звонок у закрытой двери.
Голос из-за двери. Кто там?
Синицын. Это я, ваш сосед Синицын. У меня очень плохо с ребенком. Откройте, пожалуйста.
Соседка выходит на площадку.
Соседка. Что случилось?
Синицын. Кашляет ужасно, как будто лает. Задыхается.
Соседка вместе с Синицыным поспешно скрывается за дверью его квартиры. Вскоре снова выходят на площадку.
Соседка. «Неотложку» надо. Я сейчас, только возьму монетки. Телефон-автомат в соседнем подъезде. (Уходит и возвращается в шубе) Я сейчас. Вы не пугайтесь. Ничего. Идите к нему. Господи, господи… (Уходит)
Появляется Полина Челубеева. Вернее, возникает на сцене.
Полина. Здравствуй, птичка-синичка. Ну, как живешь со своими бутербродами?
Синицын. А тебе-то, Челубеева, что за дело?.. Полина, почему, когда мне плохо, я думаю о тебе?
Полина. Помнишь, ты сказал, что я знаю о тебе все? Может быть, даже то, что ты сам не знаешь?
Синицын. А помнишь, как ты сказала, что, если не разлюбишь меня, беда будет. Твоя беда. Да, ты так говорила. Ты так говорила?
Полина молчит.
А помнишь, как мы познакомились? Я тогда манежные опилки глотал один, без Ромашки. «В паузах клоун Сережа». Сколько лет тому — пять? Семь? И встречались с тобой как-то странно, словно запоями. Разъезды, разъезды… Так и не мог понять, кто ты для меня: друг не друг, жена не жена. Просто Полина Челубеева.
Полина. Просто Полина Челубеева.
Синицын. А потом приехал из ГДР этот дрессировщик Зигфрид Вольф со смешанной группой хищников. И потянулась сплетня, что ты с этим немцем. И там-то вас видели вместе, и там-то. Как я тогда бесился! Встретил бы, отколотил, как бубен. А потом меня замотало по Союзу, и я совсем забыл тебя. Постарался забыть. И какое у меня право на твою любовь? Никакого. После встретил тебя и не поздоровался.
Полина. Здравствуй, птичка-синичка.
Синицын. Вот и кантуйся со своим белобрысым дружком, дрейн унд цванцих, фир унд зибцих! Ауфидерзейн!
Полина уходит, вернее, исчезает.
Синицын. Когда Ваньку привезли, я Лесину фотографию снял со стены и спрятал за холодильник. А он спрашивает: какая наша мама? А я говорю: приедет, сам увидишь.
Свет гаснет. Когда сцена снова освещается, у двери квартиры Синицына стоит он сам, Соседка и Женщина врач.
Врач (Соседке) Всё запомнили, бабушка?
Соседка. Я ихняя соседка.
Врач. Тогда проинформируем еще раз отца. ОРЗ — значит острое респираторное заболевание. Ложный круп — это отек в горле. Форма легкая. Но может осложниться. Тогда мальчика заберут в больницу. Прислушивайтесь к нему внимательно. Да, лекарств у вас сейчас, конечно, нет. Я вам оставлю немного олететрина. Вы ведь клоун, верно? Вы ведь знаете, я ведь сама… У меня даже находили большой талант. Еще в школе. Одилия Львовна Миджераки, не слыхали?
Синицын. Нет, не приходилось.
Врач. Она была певица. Известная. Еще до революции. Так вот, она со мной занималась. (Поет.) «У любви, как у пташки, крылья…» — это из «Кармен». Я сегодня не в голосе…
Соседка. Вы в самодеятельности поете?
Врач. Да нет, некогда, знаете. И муж против. Так, для себя иногда… (Поет.) «Ах, зачем я люблю тебя, ночь?» Или вот это: «Он уехал, ненаглядный».
Соседка. Ванечку разбудите.
Врач. Я ему дала димедрол. Он должен хорошо заснуть. Если опять повторятся хрипы — содовый пар, вот как я делала. Кажется, все, до свидания. (Уходит.)
Голос врача. «Арлекино, Арлекино, есть одна надежда — смех».
Синицын. Спасибо вам… Как это вы с Ванькой ловко…
Соседка. Мне не привыкать. Знаете, сколько я своих детей вырастила? Девять душ.
Синицын. Девятерых? Да вы же мать-героиня!
Соседка. До героини не дотянула. Но все в люди вышли.
Синицын. Простите, я даже ваше имя-отчество не знаю.
Соседка. Зовите просто Мария. Отчество у меня трудное.
Синицын. У меня тоже. Дементьевич.
Соседка. Разве это трудное? С моим не сравнить. Вот у меня так уж отчество: Евтихиановна! Прощайте пока. Уж утро на дворе. (Уходит.)
Появляются Роман и Димдимыч.
Димдимыч. С добрым утром!
Роман. Что стряслось, Птица! Почему ты не явился на репетицию?
Синицын. Тише ты… Ванька заболел. Сейчас была «неотложка». Сказали — ложный круп. Если Ванька скоро не выздоровеет, поедешь в Канаду один. Начинайте репетировать с Димдимычем. Вы же можете подавать Ромашке мои реплики? Репризы, конечно, проиграют… Но для тех, кто не видел наш номер… В конце концов, Рыжий в старом цирке обычно выходил под шпрехшталмейстера. Это нормально.
Димдимыч. Кого ты пытаешься убедить, Сергей? Нас или себя?
Роман. И по канату Димдимыч тоже быстренько пройдется, и стойку на одной руке — ему это раз чихнуть! Послушай, есть какой-нибудь Айболит, который Ваньку быстро подымет на ноги? Из-под земли достану.
Димдимыч. Я по опыту знаю, родительскому конечно, что при Ванькином заболевании Айболит бесполезен. Форсировать здесь нельзя. Все пройдет, я не сомневаюсь, но не сегодня и не завтра. И даже не послезавтра. А до отъезда остается три дня. Мы с Романом, конечно, попробуем порепетировать, посмотрим, что получится. Верно, Роман?
Синицын. Что мы на площадке стоим? Зайдите.
Роман. Оставь меня в покое!
Димдимыч. Но ты, Сергей, должен нам пообещать, что, если твой сын через два дня наладится, ты поедешь. А Алиса Польди, она…
Роман. Да Алиса будет беречь Ваньку пуще глаза своего! Она его в ассистенты в собачий номер хочет взять.
Синицын. Быстро же ты своего Айболита забыл.
Роман.
Тита-дрита, тита-дрита, ширфандаза-ширванда! Мы родного Айболита Не забудем никогда!Картина седьмая
Кухня в доме Романа и Алисы.
В гостях у них — Синицын.
Роман. Как тебе вырваться удалось? Ванька как, какая температура?
Синицын. Почти нормальная. Ваньку соседка стережет.
Роман. Святая мать Мария! Так, значит, все в порядке? Завтра Алисочка его забирает, а мы с тобой…
Алиса (Синицыну). От Леси есть что-нибудь новое?
Синицын. Ничего. Телефона у нас нет, переслать письмо мог случай не представиться, а по почте из Канады письма небось целый месяц идут.
Роман. А может быть, Леся звонила матери и просила передать что-нибудь для тебя?
Синицын. Позвонить советуешь? И услышать: «Нет, не звонила. А вы знаете, Сергей Димедролович, сколько долларов стоит телефонный разговор из Монреаля?» Нет, к чертям! Знаете, Ванька стал какой-то вялый, скучный. Лечится послушно, а сегодня никак не мог заглотнуть свой олететрин. Лекарство, говорит, противное. И даже сказки мои слушать не захотел.
Роман. Представляешь, Алисочка, он ему сам сказки сочиняет. Я одну слышал: там людоед по имени Фома положил зубы на полку и радостно поступил продавцом в кондитерский магазин.
Синицын. Погоди. Вот я тут написал.
Роман. Что это? Новая сказка?
Синицын. Это в наше Управление. Я тут объяснил, как умел. Прочтите.
Алиса. Поужинаешь с нами, Сережа?
Синицын. Нет, спасибо. Мне надо возвращаться к Ваньке.
Роман. Да, свалял ты Ваньку…
Алиса. Сережа, ты хочешь, чтобы мы передали твою объяснительную в Управление? Я завтра передам. Может, все-таки выпьешь чаю?
Синицын. Спасибо, не хочется. Роман, скажи, как прошла сегодня репетиция с Димдимычем. Что, получается?
Роман. Замечательно получается! Великолепно! Уж во всяком случае, лучше, чем с тобой.
Синицын. Я так и думал. Желаю счастливых гастролей.
Алиса. Боже мой! Как с вами трудно. Когда вы оба станете взрослыми?
Синицын. Я — прямо сейчас.
Роман. Ах, Птица. Нелепые мы с тобой люди. Одно слово — клоуны.
Синицын. Давайте чай пить.
Роман. Я придумал, как объяснить Лесе, что ты не приехал на гастроли. В последний момент вывихнул на репетиции ногу. Производственная травма. А что?
Синицын. Ври что хочешь. Только про Ваньку пока ничего не говори. Он все время спрашивает, когда мама приедет? И какая она.
Роман. Ты ему фотографию показывал?
Синицын. Нет. Даю словесный портрет, так, в общих чертах.
Алиса. А ты письмо ей написал? Отдай Роману.
Синицын. А о чем писать? Что люблю ее? Она и так это знает.
Роман. Я скажу, что в спешке забыл твое письмо. Я за тебя, Птица, ей такое письмо сочиню!
Алиса. Вот и сочини. Даже если бы Сережа тебе такое письмо передал, ты бы его обязательно забыл.
Роман. Это почему?
Алиса. Потому. Забыл, и все. И Сережа на тебя не обиделся бы.
Роман. Не на меня, а на тебя. Мне бы он просто плюх навешал. Правда, Птица?
Синицын. Не знаю. Ничего не знаю.
Картина восьмая
Дома у Синицына.
Соседка разгружает хозяйственную сумку.
Соседка. Вот лимоны и молоко. Боржоми я не достала.
Синицын. Спасибо вам, Мария Евтихиановна.
Соседка. Запомнили. Друг ваш уехал?
Синицын. Улетел. Парит сейчас над Европой. Небось затевает уморительные беседы с бортпроводницей: Соло-клоун Роман Самоновский! А моя фамилия теперь с афиш на рецепты переехала. Вот Синицын — олететрин, Синицын — димедрол, ацетилсалициловая кислота — тоже Синицын.
Соседка. Не расстраивайтесь. От супруги вашей какие вести?
Синицын. Никаких.
Соседка. Это, наверное, почта виновата. У них там такие задержки бывают, неразбериха. Вот когда мой старший Паша… Павел Алексеевич женился, так во дворце бракосочетаний фотограф со всех сторон молодых снимал… и щелкал, и вспыхивал этой… пятнадцать рублей заплатили, ждали, а потом по почте получают целый пакет фотографий. Обрадовались, разрывают, а там совсем другие жених и невеста… почта перегружена. А друг ваш ей все там разъяснит.
Синицын. У Ваньки сегодня, как назло, нормальная температура.
Соседка. Слава богу! Врач была, что сказала?
Синицын. Продолжайте намеченный курс лечения и спела арию: «И вот я умираю…»
Соседка (заглядывает в дверь соседней комнаты). Спит мальчонка. Ну, это к лучшему. Как похудел-то… Ну, я пошла, пока тесто не поднимется. Такие пироги напеку! И плита у вас хорошая, и лампочка в духовке. Я у вас тут одну книжечку взяла почитать, не возражаете?
Синицын. Берите, берите. О. Бальзак «Блеск и нищета куртизанок». Подходяще!
Соседка уходит. Звонок. Входит Царь Леонид.
Царь Леонид. Вот, это тебе боржом. Мои балбесы посылают. Что нового в жизни артиста?
Звонок. Синицын возвращается с телеграммой.
Синицын. Телеграмма. Международная.
Царь Леонид. От Романа?
Синицын. «Задерживаюсь три месяца переводчиком советской выставки, люблю, целую. Ольга Баттербардт».
Царь Леонид (забирает телеграмму). Канадский вариант. Грубый прессинг по всему полю. Все пупсики одинаковые.
Синицын. Дай сюда!
Царь Леонид. Застекли, вставь в рамку и повесь над кроватью. А куда ты ее фотопортрет девал?
Синицын. Спрятал.
Царь Леонид. Помогает?
Синицын. Не хочу, чтобы Ванька… Понятно?
Царь Леонид. Уловил. Покажи своего балбесика.
Синицын. Он спит, не буди.
Царь Леонид проходит в соседнюю комнату.
Царь Леонид (вернувшись). На тебя не похож, но будет похож. Мы его воспитаем настоящим мужчиной. Ну, я пошел. Если что, знаешь, как меня найти. Я теперь по четным.
Синицын. Скажи, Михаил Николаевич, откуда у тебя это прозвище: Царь Леонид?
Царь Леонид. Ну, слушай. Это целая история… Ой, ведь меня такси ждет! Туристов сегодня невпроворот. Чао! (Убегает.)
Звонок в дверь.
Синицын. Прямо день открытых дверей!
Идет открывать. Возвращается с Грузчиком.
Синицын. Я вам говорю, что это какое-то недоразумение!
Грузчик. Зачем недоразумение? Вот квитанция (читает): товарищ Синицын Сергей…
Синицын. Дементьевич.
Грузчик. Точно. И адресок.
Синицын. Уплачено…
Грузчик. Ваш адресок?
Синицын. Мой… Чудеса какие-то!
Грузчик. Еще не то бывает. Заноси!
Двое грузчиков вносят платяной шкаф.
Грузчик. Куда ставить будем?
Синицын. Черт его знает!
Грузчик. Ну, вы тут с чертями посоветуйтесь, а нам пора. Вот вам ключики.
Синицын. Погодите, сейчас…
Грузчик. Ничего не надо. Чудеса так чудеса.
Грузчик и уходят. Синицын отпирает шкаф. Из шкафа выходит Роман.
Роман. Нравится? Это подарок!
Синицын (заглядывая в шкаф). А накурил-то!
Роман. Кончай там слезу пускать, а то я возгоржусь. А я тут ни при чем, честное слово.
Синицын. Ромашка…
Роман. Я тут ни при чем. Это все Димдимыч. Просто мне не спалось после твоего посещения, и я ни свет ни заря поехал к Димдимычу. Димдимыч ничуть не удивился моему раннему появлению, а когда я ему все свои сомнения выложил, он потребовал у жены свой парадный пиджак с боевыми орденами и медалями и повез меня в Управление госцирков. Там произошел неприятный разговор. В общем, смысл его заключается в том, что артист Роман Самоновский — безответственный гражданин, который хочет сорвать зарубежные гастроли советского цирка.
Синицын. А что Димдимыч?
Роман. Я Димдимыча таким никогда не видел. Вот тебе и говорящая статуя! Я даже испугался, честное слово. И по-моему, все там малость струхнули. Димдимыч побелел, рубанул кулачищем по столу, так что подпрыгнули все, какие там есть, телефоны, и страшным голосом, каким, наверное, командовал: «Батальон, в атаку, за мной!» — закричал, что не позволит извращать честный поступок советского артиста. «Любой ценой, — кричит, — хотите галочку поставить, а того не понимаете, что топчете дружбу двух наших артистов, ломаете их партнерство, нужное для советского цирка, для наших зрителей».
А потом опустился на стул и тихо так говорит: «Если бы не святая дружба мужская, никаких этих гастролей сейчас бы не было, и цирка нашего не было, и нас с вами, товарищи дорогие… это понимать надо».
И все Димдимыча поняли. Созвонились, посовещались и решили, что гастрольная программа и так блестящая, и без коверного на этот раз можно обойтись.
Синицын. Ай да вы с Димдимычем!
Роман. Я расцеловал его от нас обоих в обе щеки и помчался домой к Алисе.
Синицын. А что Алиса сказала?
Роман. Погнала меня в магазин… А когда вернулся, хвалила так, будто я в космос слетал. Который час? Ну и здоровы мы трепаться. Мастера разговорного жанра. То-то я чувствую, у меня живот подвело.
Синицын. Я сейчас ужин сочиню… Мать Мария меня всем обеспечила. Молока свежего полный холодильник.
Роман. Теперь тебе, Птица, только кисельных берегов не хватает.
Синицын. Молочные реки, кисельные берега — с детства не люблю этот пейзаж. Представляешь, ноги в киселе вязнут, приходишь к речке, а она прокисла.
Роман. Молоко может быть можайское, а кисель из диетстоловой. Знаешь, сверху пленка такая толстая, резиновая, как батут. Слона выдержит.
Синицын. И ты по этому киселю скачешь верхом на сером волке. Беззубом, конечно.
Роман. Почему беззубом?
Синицын. У оптимистов все волки — беззубые.
Роман. А сам-то, а сам? Ты же в каждой лягушке подозреваешь прекрасную царевну. Ну, скажи, что я не прав.
Синицын. Буди Ваньку. Он целый день спит. И глаза у него пожелтели, как у кота.
Роман. Не беспокойся, Птица. Это он за меня отсыпается.
Синицын. Вот появился у меня сын Ванька, и я уже не тот Сергей Синицын, каким был раньше. Синицын плюс еще что-то. Только что это такое, я понять не могу. Только это не Ванька. Ванька сам по себе, я сам по себе. А вот то, что мы вместе, это и есть это что-то. Но что это такое?
Он мне говорит: я, говорит, когда вырасту большой, тоже буду клоуном. А я ему говорю, что он уже клоун. Мой любимый клоун.
Роман. А я?
Синицын. И ты, конечно!
Роман идет в комнату.
Голос Романа. Ванька! Ванька-встанька!
Роман выскакивает из комнаты.
Роман. Птица! Он без сознания!
Синицын и Роман бросаются в комнату.
Голос Синицына. Ванька, сыночек, ну скажи мне что-нибудь, Ванька… Роман, «неотложку»!
Свет на сцене гаснет. Когда сцена освещается, у двери в комнату стоит Соседка.
Голос Синицына (из комнаты). Поднимите ему голову повыше, так… так… дайте подушку. Ваня, Ванечка…
Голос врача. Расстегните ему пижаму. Дайте, я сам. Держите лампу повыше. Готовьте адреналин. Ну-ка, товарищ папа, не надо нам мешать, дорогой.
Пауза. Появляются Врач и Синицын.
Врач. Слушайте меня внимательно, товарищ папа. Мы забираем вашего мальчика в больницу. Ему необходимо сделать переливание крови, срочно.
Синицын. Да, переливание, я понимаю.
Врач. Вот и прекрасно. У нас в машине места для вас — увы — нет. Придется добираться самим. Это недалеко.
Входит Алиса Польди.
Алиса. У нас есть машина!
Врач. Тогда — полный вперед!
Картина девятая
Больница. В комнате дежурного врача Врач, Алиса, Синицын и Роман.
Дежурный врач (в трубку телефона). Я же вам говорю — гемолиз. Да, реакция на олететрин. Желтушный, желтушный белок. Все признаки. Гемоглобин тридцать шесть единиц. Ну, в том-то и дело. Конечно, поздно уже. Донора уже ищут, но группа крови редкая. Если что-нибудь придумаете, звоните.
Синицын. Что — поздно?
Дежурный врач. Вы кто, родители? Родители Вани Синицына?
Алиса. Да.
Дежурный врач. Что-то вас больно много, родителей. Я сказал: поздно — первый час. У вашего Вани редкая группа крови: первая, резус отрицательный. На пункте переливания такой крови сейчас нет. Хорошо, что вы здесь: такая кровь передается по наследству.
Синицын. У меня вторая группа.
Алиса. У меня просто первая, без этого…
Дежурный врач. Так не может быть. Ведь Ваня Синицын — ваш сын?
Синицын. Мой. Но он приемный, из детдома.
Дежурный врач. Сейчас донора ищут с нужной группой крови. Но переливание нужно сделать срочно, как можно скорее. Постарайтесь вспомнить, нет ли у вас друзей с кровью: группа первая, резус отрицательный.
Роман. У меня вторая.
Алиса. Доктор, я вспомнила! Этот самый резус отрицательный у Полинки Челубеевой. Мы с ней вместе медкомиссию проходили перед поездкой в Индию.
Дежурный врач. Где эта ваша Челубеева? Она в Москве?
Синицын. Можно от вас позвонить?
Дежурный врач. Нужно!
Синицын. Попросите, пожалуйста, Полину Никитичну. Да, я знаю, который час, но очень нужно, пожалуйста… Полина, это я, Синицын. Нет, и не пьяный. Полина, Ванька умирает… Полина… (Врачу.) Какой адрес?
Дежурный врач. Дегтярный переулок, девять, вход со двора.
Синицын. Дегтярный переулок, девять, вход со двора. Да, больница. Она сказала: я — быстро. Она — быстро. (Врачу.) У вас не найдется закурить?
Алиса. И мне.
Дежурный врач. И вам. И вам обязательно.
Молча курят. Врач, сидя на стуле, рассматривает свой ботинок.
Вот ботинок у меня какой-то… тупорылый. И носок отстрочен. Фасон смешной… Мальчиковый фасон. Я уже седой человек, с бородой, а жена мне всегда какие-то мальчиковые ботинки покупает. А самому купить некогда. Я обувь быстро изнашиваю. Очень быстро. Это у меня с детства. В детстве меня ох как наказывали за то, что обувь не берегу. Так и не научился. Сразу носки обдираю. Вот хоть и чищеный ботинок, а видно, что носок уже обшарпан, содран, как у малышей обычно. И шнурки завязывать не умею. Бантики какие-то длинные получаются, висят по бокам. А вообще-то ничего себе ботинок… прочный. В таком ботинке, наверное, можно в поход идти. По родному краю. Рант вон какой широкий, не скоро промокнет. Нет, совсем неплохой ботинок, только фасон какой-то… смешной…
Входит Полина.
Полина. Здравствуйте!
Синицын. Это она, Полина.
Дежурный врач (Синицыну). Вам повезло. (Полине.) Идите со мной. (Выходит.) А вы подождите в коридоре.
Синицын. Полина…
Полина. Ауфидерзейн, дурак…
Синицын. Сама дура…
Свет на сцене гаснет. Только Полина остается на авансцене в луче света.
Полина. Кровати тесно были сдвинуты, и я боялась пошевельнуться, чтобы не сломать чего-нибудь в сложном переплетении прозрачных трубок, тянущихся от меня к мальчику, к Ваньке. Врач поправил мне подушку и ушел, пообещав скоро вернуться.
Я и не заметила, как задремала. А во сне мне показалось, что кто-то тронул меня за плечо. Я проснулась. Глаза мальчика были широко раскрыты. Он глядел в потолок без всякого выражения. Потом светлые брови его нахмурились, он перевел взгляд на переплетение трубок, охваченных тут и там зажимами, долго глядел на капельницу, где, мерно стуча, падала моя кровь.
Щека его дернулась и поползла вбок. Он повернул голову и теперь смотрел мне прямо в глаза и улыбался мне щеками, губами, круглыми, ожившими глазами.
И я услышала его слабый, тихий голос:
— Мама, это ты? Ты приехала?
Я не знала, что отвечать, и, уткнувшись в подушку, заплакала. Когда я решилась снова посмотреть на него, он спал, сохраняя на лице улыбку, и ровно, глубоко дышал.
Сейчас под окном палаты разговаривают Сергей, Алиса и Роман. Я слышу их голоса. Но слов не могу разобрать.
![Кузнечики [=Саранча]](https://www.4italka.su/images/articles/515949/primary-medium.jpg)
Комментарии к книге «Мой любимый клоун», Василий Борисович Ливанов
Всего 0 комментариев