«Терри»

Шел 1916 год. Нам, находившимся на передовой, снова не везло. Мы должны были заменить полк, который понес большие потери. Наши передвижения происходили только под зашитой ночи. Передвигаться надо было совершенно бесшумно, малейшая неосторожность могла бы вызвать новый огненный шквал. Уставшие солдаты моего взвода ощупью пробирались вдоль стен окопов. Проверяя позицию, насколько это возможно в полной темноте, я заметил что-то светлое, двигающееся совсем рядом со мной. Прыгнув вперед, я схватил за ошейник собаку. Пес не укусил меня, так как был очень обессилен, и позволил поднять себя без сопротивления. Я шептал собаке успокаивающие слова, а она даже не пыталась удрать.

При свете медленно занимающейся безнадежной утренней зари я признал в своей ночной находке гладкошерстного фокстерьера самых чистых кровей. Собака теперь уже не покидана меня. Позже выяснилось, что пес принадлежал одному майору. Погиб ли майор или потеряли они друг друга при отходе полка, я точно не выяснил и не старался узнать. Этой ночью я приобрел прекрасного товарища, на многие годы одарившего меня неизменной любовью и верностью.

Уже на следующий день темпераментный фокстерьер стал любимцем всего взвода. Итальянцы беспощадно атаковали наш участок фронта. Бои шли за боями, у нас были большие потери, и несмотря на это, я с радостью заметил, что мои солдаты оберегали маленького пса, названного мною Терри. Очевидно, он был знаком с грохотом войны и огнем орудий, но все же разрывы шрапнели и гранат доводили его до бешенства. Шустрый малыш не мог угомониться, прыгая за маленькими облачками, висящими в воздухе, и пытаясь поймать их. Капитан смеялся над моим приобретением и называл Терри настоящим австрийским воином.

От противника нас отделяло проволочное заграждение, за которым была ничейная полоса шириной не более 60 метров. По обе стороны лежали снайперы, следившие за каждым движением на позиции. Наши потери возросли, постепенно мои солдаты впали в уныние. Один из моих товарищей, лейтенант П. Грос, имеющий вполне обоснованные надежды в мирной жизни стать звездой на оперном небосклоне, однажды вечером, когда затихли орудия и наступила неправдоподобная тишина, запел арию Рудольфа из «Богемы». Когда он закончил, «оттуда» раздались бурные аплодисменты и крики «бис!», и, словно по уговору, на следующий день мы больше отдыхали, чем воевали.