«О «Мире искусства»»

Возвращение в Россию было удручающим. Таможня выдала мне двести с лишним холстов моих работ, и сел я с ними на Каменноостровском в развалинах старого дома Иенсена.

Четыре года высидел среди напряженной художественной жизни Европы. Дикарем уединившись в мастерской на Монпарнасе, переоценил я и многое отбросил из полученного мною в русской школе.

С ученической старательностью проделал сотни этюдов по академиям Парижа и зарисовок, заново устанавливая мое отношение к натуре и изображению.

Я был полон впечатлений от Чимабуэ, Леонардо луврских — до Сезанна и Ван Гога; конкурирующая со мной молодежь стекалась туда из-за всех далей земного шара, мало-мальски затронутая европейской цивилизацией.

И вот, после этой кипучей атмосферы, критической к себе и другим работникам, очутиться в чиновничьей пустоте петербургских проспектов.

В те дни вспомнилось мне возвращение в Россию из Италии, ровно 50 лет тому назад, А.Иванова с его поразительными сокровищами, и трагическая его кончина на рубеже новых колоссальных замыслов.

Бескультурье живописное, и холодное безразличье, и злоба моей родины к ее детям, пробивающим новые пути, — момент был следующим: умчалась волна, поднятая в начале девятисотых годов дягилевским «Миром искусства».

Умирал несчастный Врубель. Реже и реже долетали из его клетки последние бредовые выкрики на клочках истрепанных бумажек. Его «Демон», распластанный на стене Третьяковской галереи, уже терял волшебство своего блеска.

Разрозненно выступала молодежь, перебарщивая импрессионизм и начала кубизма. Н.И. Кульбин на старости лет расправлял свои крылья, чтобы стать вождем живописных младенцев.

Декадентщиной еще несло изо всех щелей. Школы не было. В Академии, принятый для видимости омоложения оной в преподаватели, Я. Ционглинский казался отдушиной казенной школы, и так это больше казалось — по контрасту с остальной профессурой Академии.

Л.Бакст в студии Е.Н.Званцевой рафинировал «эстетику линии, образующей силуэт», предопределяя печатно пути живописи «от Человека к Камню».

В Москве в декадентской истоме доживало последние ресурсы «Золотое руно».

Одряхлел Савва Мамонтов и, путая даты, вспоминал птенцов своих Врубеля, Коровина, Шаляпина, давно покинувших гнездо Абрамцева.