«Закон и «понятия»»

Летом 81-го года в Тольяттинском лагере УР-65/8 мой солагерник и сосед по бараку, совсем мальчишка на вид, спросил, — за что я угодил в лагерь? Я никогда не таил сущность своего дела и дал ему прочесть свой приговор. Помнится, он не высказал по отношению к тому, что я делал, ни осуждения, ни сочувствия. Но вот что он решительно не мог взять в толк. В приговоре было сказано: я выступал с протестами в связи с арестами своих друзей; заявлял об их невиновности; открыто оспаривал правомочность помещения в психбольницы тех людей, кого считал здоровыми. Что я распространял эту обличающую власти информацию, которая потом не раз передавалась вещающими по-русски зарубежными радиостанциями. Но, подтверждая все это, я не признавал себя виновным!

Как же так?! Мой сосед понял бы меня, если бы я пытался уйти в «несознанку». Но я не отрицал, что действительно распространял документы и заявления, выставляющие отечественную юстицию в самом неприглядном виде. Мои объяснения, что меня осудили за клевету, а в моих выступлениях не было ни слова неправды, не доходили до сознания моего собеседника. По его понятиям неважно, что пишется в законе. Общеизвестно: выступать с осуждением наших порядков, тем более — сообщать об этом иностранным корреспондентам — нельзя, за это всегда наказывают. Так как же, подтвердив, что я открыто обличал действия властей, можно было не признавать свою вину?!

Впрочем, какой спрос мог быть с моего молоденького соседа?! Разве служителям юстиции, следователям, прокурорам, судьям, не были свойственны те же подмена понятий и правовой нигилизм?! Тотчас после Октябрьского переворота 17-го года большевики провозгласили главенство «социалистического правосознания» и «революционной целесообразности». То есть поставили над законом — понятия. Это совсем не юридический термин. Это неписаный и порой довольно расплывчатый кодекс поведения некой социальной группы, часто приблатненной или даже уголовной. Трагично, что многие десятилетия произвола воспитали в подобном духе большинство советских юристов. Отправляя диссидентов в лагеря и «психушки», иные из них, быть может, даже не сознавали неправосудность своих приговоров. Они следовали давно укоренившейся традиции и не задумывались, как это соотносится с писаным законом.