«Путешествия и приключения барона Мюнхгаузена»

Путешествия и приключения барона Мюнхгаузена (fb2) - Путешествия и приключения барона Мюнхгаузена [Современная орфография] 5039K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Рудольф Эрих Распе

Рудольф Эрих Распе ПУТЕШЕСТВИЯ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ БАРОНА МЮНХГАУЗЕНА

I Путешествие в Россию

По описаниям путешественников дороги к северу от Германии, — а именно: в Польше, Курляндии и Лифляндии, — бывают хуже и затруднительней, чем путешествие в храм добродетели. А потому я выбрал временем своего путешествия по России — средину зимы, когда вследствие морозов и холодов, правительству не приходится о них беспокоиться и они сносны.

Выехал я верхом, так как такой способ передвижения обеспечивает приятное и, до некоторой степени, скорое путешествие, при одном, конечно, условии — если и лошадь и всадник хороши.

Еще потому я выбрал верховой способ передвижения, что он исключает возможность быть запутанным в какое-нибудь дело с содержателем почтовой станции, а также исключает необходимость, вследствие склонности к жажде почтового ямщика, заворачивать и задерживаться в каждом придорожном кабаке.

Я, признаться, был легко одет, о чем мне приходилось призадумываться довольно серьезно, чем ближе я подвигался к северо-востоку.

И вот, вообразите себе, что в таком суровом климате, при несносной, почти ужасной погоде, я нашел старика-нищего, дрожащего всем своим худым изможденным телом, лежащим на обнаженном грунте одной из польских больших дорог. Тело его, обнаженное, среди висевших на нем лоскутьев одежды, было предоставлено неумолимому суровому зимнему ветру.

Лицо старика, едва я взглянул на него, до того сжало мне сердце, что я, не смотря на то, что сам весь продрог, чуть не до замерзания, бросил ему свой плащ, чем прикрыл его от от ветра и согрел.

И вот, в ту-же секунду, я услышал голос обращенный ко мне с неба: — Клянусь тебе солнцем, сын мой, что твой добрый, великодушный поступок не останется невознагражденным….

Затем я поехал дальше, пока ночь и гнетущая темнота окутали меня всего.

* * *

Ни огонька, ни звука человеческого голоса, что свидетельствовало-бы о близости жилья. Вся окружность, которую я мог обнять взглядом — во всю ширину и длину — была как-бы погребена в снегу, так что не видно было ни пути, ни дороженьки.

Но усталость моя взяла верх над неизвестностью положения и я решил остановиться. Я сошел с коня, привязал его к еле заметному выступу, показавшемуся мне верхушкой дерева. Затем, для собственного спокойствия и безопасности, взял под мышку один из своих пистолетов и, растянувшись на снегу, так заснул, что когда открыл свои глаза то, был уже глубокий день.

Как было велико мое удивление, когда оказалось, что я лежу посреди деревни, на церковном дворе.

Лошади своей я вблизи себя не видел, что меня озадачило. Но вдруг я услышал ее ржание и, подняв глаза, увидел, что мое доброе незаменимое животное висело на кресте церковной колокольни.

Тогда-то мне все ясно стало, как это случилось: я набрел на деревню, погребенную в снегу и заснул. Но за ночь погода резко изменилась, подул теплый ветер, снег начал таять, а я, по мере таяния снега, опускался все ниже, и ниже, пока не очутился на голой обнаженной земле. А то, что я в темноте ночи принял за верхушку дерева, к которому и привязал свою лошадь, было не более и не менее как верхушка-крест церковной колокольни.

Но задумываться над этим я не мог — предстоял большой путь; и вот взял я свой пистолет, прицелился в веревку, к которой была привязана лошадь, пересек ее выстрелом и мое доброе животное опять очутилось со мной.

* * *

Я сел на лошадь и поехал дальше.

Ехать было хорошо. Дорога благоприятствовала.

Ничего со мной не приключилось до въезда моего в Россию, где не существует обычая ездить зимой верхом на лошадях. А так как мое обыкновение — придерживаться обычаев той страны и народа, где я в данную минуту пребываю, то я и взял одноконные санки, впряг свою лошадь и в бодром состоянии духа отправился дальше, по дороге в С.-Петербург.

И вот взял я свой пистолет.

Я не могу с точностью сказать, было ли это в Эстляндии, или в Ингерманландии, но помню ясно, что очутившись вдруг в непроницаемой темноте густого леса, я заметил, что за мной гонится во весь дух страшный, голодный волк. Волк все быстрее и быстрее мчался, расстояние между нами все уменьшалось, так что не было никакой возможности избегнуть столкновения с ним.

Невольно прилег я пластом в своих санках, так, что почти весь ушел в них, предоставив лошадь самой себе…

И то, что я смутно предвидел, то, на что я едва надеялся, случилось, к великой моей радости. Волк, с разбегу, не обращая на мою ничтожную фигуру внимания, или, не заметив меня, перескочил через мою голову, и в одну секунду разорвал заднюю часть моего бедного животного, которое, от ощущения ужасной боли и смертельного страха, продолжало бежать еще быстрее.

Я был спасен.

Поднявши голову, я увидел, к своему великому удивлению, что волк весь ушел во внутрь моей лошади.

Это обстоятельство было до того благоприятным, что я решил им воспользоваться и, не долго думая, взял я свой кнут, и изо всех сил своих начал им стегать волка.

Столь неожиданная для него закуска, после вкусной свежей лошади, до того сильно испугала его, что он рванулся изо всей силы своей вперед; труп моей лошади свалился на землю, и — о, неслыханное чудо! — волк оказался впряженным вместо лошади. Я же, с своей стороны, стегал его с такой злобой, сильнее и сильнее, что волк все ускорял свой бег и мы, в незначительно короткий промежуток времени, к немалому удивлению попадавшихся нам по пути, прибыли в Петербург.

* * *

Я не хочу, дорогие читатели, утомлять вас пустословием о манерах, обычаях, искусствах и других характерных мелочах этой пышной столицы русского государства; еще меньше имею я намерения обременять вас повествованием о тех интригах и авантюрах, которые в том высшем свете встречаются; также и о прочих интимных сторонах жизни большого света. Я намерен лучше склонить ваше внимание на более важные и более благородные, достойные внимания, предметы, как например на лошадей и собак, к которым я, признаться откровенно, имею особое пристрастие. В особенности я думаю обратит ваше благосклонное внимание на лисиц, волков, медведей и других животных, которыми так изобилует Россия, как никакая страна.

Наконец, я не прочь бы поговорить с вами об увеселениях, рыцарских пышных турнирах, которые больше украшают дворянина, чем пара отрывков греческих и латинских классиков, с трудом заучиваемые, или французская фраза, надушенная гримасами французского остроумия.

Пока я поступил на службу в армию прошло некоторое время и я имел несколько месяцев свободных, в которые я мог свои деньги и время благороднейшим образом употребить. Некоторые ночи я проводил за игрой в карты, а некоторые — за певучим звоном хрустальных стаканов и пенящейся искристой влагой вина.

Суровость климата, нравы и обычаи страны имеют связь с бутылкой «отечественной», которая приобрела немаловажное социальное значение, какого в нашей рассудительной Германии она не имеет. И я знал в России людей, которые в искусстве умения пить были настоящими виртуозами.

Но все они были буквально ничто, в сравнении с одним старым генералом, с седой бородой, с угреватым меднокрасным носом, который с нами обедал за общим столом. Этот храбрый муж в одном сражении с турками лишился верхней части своего черепа. Так что, когда ему за обедом представляли нового иностранца, он вежливейшим образом извинялся, что вынужден остаться за столом в шляпе.

Генерал этот имел привычку, во время еды выпивать несколько бутылок киршвассера, а в заключение высушивал бутылку арака; при этом, в особо-торжественных случаях он эту дозу удваивал. Но на его наружности никаких следов, изобличающих пристрастие к спиртным напиткам, не замечалось.

Это обстоятельство показалось мне долгое время невозможным, и не мало часов я думал над этим, пока, как-то случайно, не пришла мне счастливая мысль в голову и я напал на след, для выяснения этой загадки.

В один прекрасный день ключ загадки был у меня в руках. Дело было в следующем: добрый генерал имел обыкновение, от времени до времени, поднимать свою шляпу. Это я неоднократно замечал.

Но никакого значения я этому не придавал. Ничего удивительного в том, что ему могло быть жарко, и еще меньше, что его голова нуждалась в свежем воздухе. Но вот раз, во время своих наблюдений, я заметил, что как только он приподнимает свою шляпу, то вместе с ней приподнимается и серебряная пластинка, которая служила ему вместо верхней части черепа. И из образовавшегося отверстия выходили парами те крепкие напитки, которые он поглощал во время обеда.

Загадка была разгадана.

Я рассказал об этом открытии двум своим друзьям и они попросили меня показать им свои наблюдения. И вот, в конце одного обеда, я стал со своей трубкой позади генерала и в ту секунду, когда он поднял свою шляпу я поднес кусочек зажженной бумаги к парам выходящим из отверстия его головы и мы увидели восхитительное, новое для всех нас, чудесное зрелище. Я превратил в огонь табачный дым, который поднимался над генералом, а спиртные пары которые были задержаны в седых волосах генерала — в голубоватый дымок, окруживший голову генерала ореолом, божественней, красивей и восхитительней которого я никогда не видел.

Мой опыт не мог ускользнуть от внимания генерала, но он на это ничуть не рассердился и даже несколько раз разрешил мне повторить свой опыт, который придавал его внешности почтенную таинственность.

…Как только он приподнимает шляпу…

И как только за столом появлялся новый человек, я был уверен, что опыт будет возобновлен. А для того, чтобы эти представления имели больше интереса, чтоб выполнение было более блестяще, многие держали пари на лишнюю бутылку арака, которая предоставлялась в распоряжение генерала.

В конце концов это сияние стало таким большим, что он стал угодным небу, и переместился к святым, где я и думаю с ним опять встретиться когда нибудь.

II Охотничьи рассказы

Я обхожу молчанием различные потешные явления, в которых мы, смотря по обстоятельствам, являемся либо действующими лицами, либо зрителями, так как подобные явления повсюду встречаются, а потому довольно шаблонны.

Я имею рассказать вам кое-что такое, что будет гораздо интереснее, далеко удивительнее, а именно — охотничьи рассказы.

Я нахожу излишним уверять вас, дорогие читатели, что моя любимая компания всегда состояла из людей, которые питали особое пристрастие к таким тонким, хотя не лишенным известной остроты, удовольствиям, как к охоте.

Здесь я должен прервать начало рассказа введением и предупредить, что мне приходилось замечать, что все мои приключения чрезвычайно оригинальны. А отличительные свойства обстоятельств, которыми сопровождались все мои приключения, это — счастье, которым я пользовался при всех своих предприятиях. Эти-то приятные воспоминания обо всех этих встречах и курьезах, придают моей жизни особую непривычную привлекательность.

* * *

В одно утро увидел я из окна моей спальной комнаты, что пруд, который находился по соседству, был весь усеян дикими утками. Я наскоро оделся, боясь пропустить такой благоприятный случай, достал из угла свое ружье и с такой стремительной поспешностью бросился вниз по лестнице, что по дороге ударился о наличник дверей. Удар был так силен что из глаз посыпались искры. Но мне нельзя было терять ни минуты времени, — утро все пробуждалось, и утки могли улететь. И я, не обращая внимания на сильную боль в лице от удара, все быстрее подвигался к пруду. Я уже приблизился на расстояние ружейного выстрела, но тут-то, к своему великому огорчению, я, поднимая ружье, увидел, что вследствие поспешности, при столкновении, не заметил как, выскочил пистон.

Но времени терять нельзя было. И вот, к счастью, я вспомнил, что за несколько минут до того заметил, как при ударе, который я получил в глаз, посыпались искры. Я открыл затравку, поднял свое ружье, прицелился по настоящему в диких уток, затем так сильно ударил кулаком по одному глазу, что посыпались искры. Грянул выстрел и в добычу мне попали: пять пар диких уток, четыре куропатки и одна пара лысок.

Как видит читатель, здесь много помогло мне именно присутствие духа. Не будь его я растерялся бы с первого момента, когда ушибся; затем — когда заметил отсутствие пистона. И в конечном итоге не получил-бы такой ценной и вкусной добычи.

* * *

Читатель должен помнить, что самое главное в человеческих делах — это присутствие духа. Доказательство — случай со мной. И если солдаты и моряки этому самому очень часто обязаны своим спасеньем, то и охотники не менее часто пользовались успехом, только благодаря присутствию духа.

Я еще вспоминаю один случай, имевший место со мной-же. Было это так. В один из дней своего путешествия попал я на берег одного озера. Смотрю — а там несколько дюжин диких уток спокойно плывут, купаются и ищут пищи. Но утки были рассеяны на большом пространстве — почти не было парочек, а только в одиночку — так что я не мог рассчитывать одним выстрелом достать больше нескольких пар.

А тут еще, к несчастью, в моем ружье находился последний, единственный заряд. Мне-же нужно было принести домой порядочное количество, этих уток так как я созвал множество гостей к сегодняшнему обеду. Но тут-то я вспомнил, что в моей охотничьей сумке лежит еще остаток сала, которое я взял с собой из дому, чтоб перекусить после охоты. Я взял это сало, прикрепил к веревке, которая служила, собачьим поводом, а самую веревку расплел так, что она удлинилась вдвое. Затем, спрятавшись за камыш, который рос у берега, я бросил свою приманку в речку.

И не прошло несколько минут, как я, к великому своему удовольствию заметил, что одна дикая утка, бродившая возле, погналась за салом и, поймав — проглотила. Но сало было скользкое, почему оно, пропутешествовав, по всей длине внутренности утки, опять выскочило. Другая же утка, завидя, что первая проглотила что-то, приплыла за ней-же и в тот момент, когда сало выскочило с другого конца, она его мигом проглотила. Так продолжалось без конца, пока все утки не оказались нанизанными на веревку, к которой было привязано сало, точно жемчуг.

С полным удовлетворением вытащил я их из пруда, обвязался остатком веревки пять или шесть раз вокруг тела и шеи, и весело направился домой.

Но путь до моего дома был слишком далек и утомителен, а тяжесть множества наловленных мною уток была настолько внушительна, что я готов был, уже на половине пути раскаяться о столь удачной охоте. Но то, что случилось вскоре, доказало мне, что никогда нельзя предвидеть того, что с нами может приключиться. И то обстоятельство, которое меня только что обеспокоило, послужило в мою-же пользу.

А случилось вот что:

Утки, как оказалось, были еще все живы, но, как видно, находились в обморочном состоянии. И лишь только они отделались от своего первого испуга, как взмахнули своими крыльями, так, что не успел я оглянуться, как они подняли меня на воздух вместе с собой.

…вытащил я их из пруда.

Каждый другой, кроме меня, был-бы весьма основательно испуган этим. Я же не обратил на этот случай никакого внимания, так как хорошо мог ориентироваться и использовать этот момент в свою же пользу. Спокойно развернул я полы своего сюртука сделав их на подобие парусов и направил таким образом полет диких уток прямо к своему дому. Когда же я находился уже над крышей своего дома и захотел спуститься на землю, то начал постепенно скручивать головы у ток — одну за другой, — что, между прочим, представляло не мало затруднений. Но вследствие умения моего свободно опрокидываться и плавать по воздуху и вследствие навыка, который я приобрел тут-же, так как приходилось этот маневр повторить столько раз, сколько было уток, — а их было немало, — то мне это удалось с большим успехом.

Когда я свернул голову последней утке, то находился как раз над дымовой трубой моего дома, и так как утки, лишившись голов, не могли летать, то и я медленно начал спускаться, и через дымовую трубу попал прямо в свой камин. Здесь я, к большому испугу моего повара, вышел из камина на землю, так как он только собирался развести огонь. И опоздай я еще на пять минут, попал в горящий огонь. Испуг повара вскоре превратился в радость, едва только он увидел кроме своего хозяина, еще богатый подарок для его сковороды — дикие утки.

Подобный же странный случай повторился со мной с цепью куропаток.

Раз отправился я со своим новым ружьем испробовать силу удара и прицел, и весь свой запас дроби расстрелял. Как то неожиданно поднял я голову и увидел, к своей радости, целую цепь куропаток, летящих как раз надо мной. Желание иметь их несколько штук сегодня вечером за своим столом было велико. Дроби же, к моему огорчению, у меня не было.

Но тут пришла мне в голову восхитительная мысль, которую я могу посоветовать, со спокойной совестью и вам, дорогой читатель, и всем добрым и честным людям, поступать также. Как только я увидел, что дичь начала плавно спускаться, я быстро на ходу-же зарядил свое ружье вместо дроби — шомполом ружья. Затем подошел я к куропаткам и выстрелил в них в тот момент, когда они, испугавшись меня, взлетели.

И что-же бы вы подумали? Когда шомпол ружья упал на землю, всего в нескольких шагах от меня, то на него были густо нанизаны семь штук куропаток, которые, в свою очередь, также не мало удивлялись, что так неожиданно оказались проткнутыми вертелом.

Из этого случая видно, что не даром говорится в нашей пословице: на Бога надейся, да сам не плошай.

Но этим не окончилось еще это удивительное происшествие. Как только я стал снимать с шомпола этих проткнутых куропаток и захотел их положить в свой ягдташ, то оказалось, что они, вследствие раскаленности шомпола, были все зажарены. Перья обсыпались, а кожица была так восхитительно подрумянена, что осталось только положить их на блюдо и подать к столу. А изжарившиеся внутренности имели вкус внутренностей бекаса.

* * *

А один раз был такой случай. Бродил я по лесу, в России, и думал поохотиться. Как вдруг смотрю — на встречу попадается мне голубая лисица. Мне было жаль испортить ею драгоценную шкурку дробью, или пробить ее пулей. А она спокойно продолжала стоять под деревом, как видно, не замечая меня.

В одно мгновенье вынул я из ружья пулю, а вместо нее вставил хорошую шпиговальную иглу. Затем я выстрелил и так удачно, что хвост лисицы оказался пригвожденным к стволу дерева. После чего я подошел к ней, вынул свой охотничий нож, сделал им поперечный разрез на лице лисицы и начал хлестать ее своей охотничьей нагайкой по ею прекрасной драгоценной шкурке, да так сильно, что она в несколько минут выскочила из нее.

Это доставило мне истинное удовольствие.

* * *

Какой нибудь непредвиденный случай, или сопутствующая нам счастливая звезда, часто превращают наши промахи, к нашему великому удовольствию, в нашу же пользу. Что это правда — я имел случай убедиться. Это было над вечер в густом лиственном лесу, столетние дубы были усеяны зрелыми желудями.

Вдруг я заметил огромных размеров дикую свинью, которая шла за поросенком. Я выстрелил. Свинья остановилась, как вкопанная, а поросенок с визгом бросился бежать. Я подошел и увидел в зубах свиньи кончик хвоста поросенка. Оказалось, что свинья была слепая и не могла передвигаться самостоятельно. Она следовала за поросенком, держась за кончик его хвоста. Пуля моя оторвала кусочек хвоста поросенка и он остался в зубах свиньи. Я хотел доставить домой свинью живою, и потому взялся за оторванный кончик хвоста и повел ее за собой. Старое беспомощное животное ничего не подозревая без всякого сопротивления пошло за мной.

Дикие свиньи, а в особенности вепри, бывают очень опасны, когда они чем либо раздражены. Через несколько дней после приключения со слепой свиньей, я возвращался с охоты, расстреляв все имевшиеся у меня заряды. Вдруг из за кустов бросается на меня дикий кабан. Вы можете себе представить, каково было мое положение. Я совершенно не подготовлен был к подобной встрече. Малейшее промедление могло бы стать мне жизни, но я, не теряя самообладания моментально взобрался на ближайшее дерево. Оно гнулось подо мною и могло обломаться, но другого исхода не было, и я продолжал взбираться все выше. Раздраженный кабан ринулся за мной и ударил клыками о ствол дерева с такой силой, что они глубоко впились в дерево и концы их прошли насквозь. Он начал метаться во все стороны, стараясь освободить свои клыки. Я проворно соскочил на землю камнем загнул концы клыков и вколотил их в ствол. В таком положении я оставил его в лесу, а сам отправился домой в полной надежде, что кабан никуда не уйдет. Дома я хорошо поужинал и лег спать. На другой день, утром, взял с собой заряженное ружье, людей, повозку и отправился в лес разыскивать кабана. Скоро мы отыскали вепря. Я подошел к нему и выстрелом в голову уложил кабана на месте. Когда привезли его домой и взвесили, то оказалось, что он весил более 50 пудов. Все были поражены таким громадным весом.

Мне, как охотнику, была небезызвестна очень старая легенда о покровителе охотников, св. Геберте, и явившемся ему в темном лесу олене с крестом между рогами. Лучшие охотники, в том числе и я, служили каждый год, св. Геберту молебны. Я очень часто видел этого оленя нарисованным в церквях, в кабинетах охотников, а также вышитым на одежде рыцарей. Не могу вам сказать, были ли такие олени только в старину, или существуют еще и теперь. Шел я как то по лесу и ел спелые вишни. Дичи перестрелял много и не обращал уже внимания на зайцев или подобную мелкую дичь, как вдруг, на встречу мне прекрасный олень! Стоит не шелохнется и смело смотрит на меня своими умными глазами, как будто знает, что у меня не заряжено ружье. Меня даже зло взяло! Подошел я ближе, стоит олень, точно смеется надо мной. «Постой-же, — думаю, я тебя сейчас угощу!» Я зарядил ружье порохом, но дроби у меня уже не было и вместо дроби я положил горсть вишневых косточек. Олень стоит себе и смотрит! Я выстрелил. Мой заряд попал ему прямо в середину лба, между ветвистых рогов. Он покачал головой, подпрыгнул немного и, повернувшись, медленно пошел в лес. «Ну, — думаю, — вишневыми косточками оленя с ног не свалишь!»

Все-же я остался доволен, что и тут не сплошал. Придя домой, я как-то рассказал об этом происшествии своим товарищам. Они подняли меня на смех и долго надоедали мне своими остротами. То один, то другой, при удобном случае, подносил мне горсть абрикосовых или вишневых косточек с едкими словами: «для будущей охоты». Приходилось отделываться шутками чтобы не оставаться в глупом положении.

Олень с вишневым деревом между рогами.

Через два года мне пришлось опять охотиться в тех же лесах. — Вдруг вижу бежит прямо на меня красивый олень с вишневым деревом между рог у него. Невольно я вспомнил о своем прежнем приключении. Мой заряд из вишневых косточек не пропал даром, как видно одна из них пустила ростки в голову оленя, и из нее выросло прекрасное вишневое деревцо. Одним выстрелом в голову я уложил оленя на месте, получив сразу жаркое и вишневый соус. Представьте себе, на ветках висели спелые, крупной величины вишни. Вкусом они превосходили все те фрукты, какие мне приходилось когда либо есть.

Охотнику часто приходится сталкиваться с неожиданностями и опасностями. Каждый опытный охотник старается не упустить благоприятных моментов.

Подтвердить сказанное может следующий случай со мною. Дело было в осеннюю темную ночь. Я был в то время в глухом и мало мне знакомом лесу. В течение дня я расстрелял все свои заряды. Сначала я подумал взобраться на высокое дерево и провести на нем ночь, но потом намерение свое изменил и направился домой. Не успел я пройти двадцати шагов, как передо мной точно вырос большой разъяренный медведь. Его громадная пасть была открыта; казалось, что он хочет проглотить меня. Своим громадным телом он преградил мне путь. У меня, как на зло, ничего не было, кроме двух кремней, которые я всегда носил из предосторожности с собой. В такую критическую минуту я был рад им, как самому наилучшему огнестрельному оружию. Один из них я с такой силой бросил в пасть великану, что он прошел чрез весь рот и остановился глубоко в горле. Медведь от боли сильно зарычал и быстро начал бежать. В это время в моей голове блеснула счастливая мысль: я бросил второй кремень в животного. Мне это удалось. Второй камень пронзил животное и столкнулся с первым с такой силой, что выкресанный кремнями огонь сжег все внутренности медведя, и он лопнул с оглушительным треском. Клочки его мяса разнесло по всему лесу. Таким чудесным образом я был спасен.

Не знаю, чем это объяснить, что самые страшные звери всегда попадались мне в те критические моменты, когда, почему либо, я не был подготовлен к их встрече. Не могу допустит, чтобы инстинкт их подсказывал им о моей беззащитности. В один, очень холодный зимний день я отвинтил кремень от своего ружья, для того, чтобы немного отточить его. (Нужно заметить, мои молодые друзья, что тогда еще не было таких усовершенствованных винтовок, как теперь, а стреляли мы кремневыми ружьями). Не успел я этого сделать, как на меня бросился с оглушительным ревом большой медведь. Мне ничего не оставалось делать, как взобраться на дерево и приготовиться к защите. Но, к несчастью, тут мне не повезло, когда я взбирался на дерево у меня вылетел охотничий нож, и у меня ничего не осталось, кроме голых пальцев, которыми я, конечно, не мог отточить кремень от ружья. А медведь стал на дыбы под самым деревом на задние лапы и выжидал свою жертву; мысленно я приговорил уже себя к смерти. Страшно было подумать, что через минуту меня может разорвать это страшное животное! Я уже подумывал об искрах, хранящихся в моих глазах, при помощи которых я когда то стрелял уток, но я не решился, даже в такую опасную минуту воспользоваться этим средством, так как еще до сих пор я не мог излечить глаза от болезни, причиненной мне во время охоты на уток. Я боялся совершенно потерять глаза. С ветки дерева с отчаянием смотрел я на землю, где лежал в снегу мой охотничий нож. В конце концов пришла мне в голову счастливая, и в тоже время, чрезвычайно своеобразная мысль, которая вывела меня и из этого опасного положения. Дело в том, что настоящий охотник всегда носит, подобно истинному философу все свои вещи при себе. Моя охотничья сумка всегда была наполнена нужными и ненужными вещами.

Немного порывшись в ней, я нашел небольшой сверток шнурка, какой то кусок старого изогнутого железа и, наконец, банку с горохом. Все это я делал очень осторожно, чтобы враг не понял моих планов. От крепкого мороза горох сделался совершенно твердым, даже обледенел; недолго думая, я приложил его к своей груди, чтобы дать ему оттаять под влиянием теплоты своего тела. Затем привязал к шнурку железо, а к железу прилепил оттаявший горох и быстро бросил его на землю, оставив у себя в руках кончик веревки. Кусок железа, облепленный горохом сильно пристал к рукоятке моего ножа, потому что охладившийся уже от холода горох примерз к ножу. Мне удалось таким остроумным способом притянуть к себе на дерево нож. Доставши свой нож, я быстро стал оттачивать кремень, чтобы можно было приступить к серьезной обороне. Едва я успел заложить его в ружье, как косолапый Мишка тоже полез на дерево.

— Поздно, Мишенька, поздно! — подумал я.

И действительно, ведь нужно быть только медведем, чтобы не воспользоваться удобными, моментом!

Я засмеялся и угостил его хорошим зарядом, после чего он, бедняжка, потерял, не только охоту, но и всякую способность снова когда либо лазить на деревья.

А вот еще один случай, о котором нельзя не упомянуть. Я был еще тогда здоровым, крепким и во всех отношениях ловким человеком. Охота меня тогда больше всего интересовала, и я мог без отдыха проводить несколько дней под ряд на охоте. Один раз, после такой продолжительной охоты я возвращался с полной сумкой дичи, но усталость моя дошла до того, что я едва держался на седле. Мой конь тоже еле-еле двигал ногами. Скучно было так ехать, но ничего не поделаешь. От усталости я задремал в седле, а мой конь, почуяв свободу избрал кратчайший путь, свернув с большой дороги, прошел версты две по узенькой тропинке и… остановился. Я протер глаза, посмотрел вокруг себя и представьте себе мою досаду: мы стояли на краю огромного болота! Видно было, что тропинка шла дальше за болотом, но как туда попасть? Мне припомнилось, что управляющий несколько раз говорил об этом болоте. Он советовал сделать мост через него, так как весною, в половодье всегда размывало и сносило греблю, служившую подобием моста, но я все откладывал починку, и все собирался лично осмотреть испорченную плотину. Теперь же мне представился случай осмотреть ее, но я охотно отказался бы от этого удовольствия и беспрестанно думал только об одном, как бы скорее добраться домой, не возвращаясь назад. Я прикрикнул и пришпорил коня. Он взвился на дыбы, рванулся всем телом вперед, и мы повисли в воздухе над болотом. В это время, в ту же минуту, я вспомнил, что конь мой сильно устал; так как в этот день я загнал с ним около тридцати зайцев. Мысль об устали лошади заставила меня повернуть ее в воздухе и мы очутились опять на том же месте, с которого начали свой бешеный прыжок. Мне хотелось дать разбежаться коню; он с разбегу брал препятствия шагов в двадцать шириною, болото же казалось, во всяком случае, не шире двадцати шагов. Отъехав на некоторое расстояние, я потрепал коня сначала по шее, затем пришпорил его и мы взвились на воздух.

Однако болото оказалось немного шире двадцати шагов, я еще раз пришпорил коня в воздухе, он рванулся со всех сил вторично, но все таки не допрыгнул и недалеко от берега мы оба упали в жидкую грязь. Болото было очень топкое и нас стало сейчас же засасывать. Я почувствовал, что уже увяз почти по пояс, а коня моего уже не было видно, он весь уже загруз, только торчали одни уши. Тут нужна была немедленная и самая решительная помощь. Я крепко сжал бока лошади своими бедрами, схватил своей рукою за свой собственный чуб и… представьте, вытащил себя с конем вместе из этого топкого болота. О, да, у меня тогда была силушка не та, совсем не та, что теперь!

На другой день я опять поехал на любимой лошади по своему обширному имению. Дела было много и вернуться пришлось совсем уже поздно. В сумерки я заметил в парке какого-то зверя не малых размеров. Сразу я думал, что это собака, но быстро въехав во двор, и отдав слуге лошадь, я направился в парк без всякого оружия полюбопытствовать, кто это расхаживает в парке. Я пробежал по одной дорожке, повернул на другую, как вдруг встретился с огромным, да еще голодным волком, он разинул пасть и, пощелкивая зубами, прямо шел ко мне. Я не думал бежать от него, т. к. в благородной семье Мюнхгаузенов еще не было такого случая, чтобы кто-либо бежал от опасности. Волк, не долго думая, бросился на меня, но мне удалось мигом сунуть в пасть ему сжатый кулак так далеко, что от боли он не мог даже двигать челюстями. Волк остановился и глядел на меня жадными глазами, надеясь что я выну руку, и тем дам ему возможность растерзать меня. Я засунул руку еще дальше, захватил все его внутренности и вывернул их через рот, точно перчатку на изнанку. Он так пролежал до самого утра. Дома я никому не рассказывал об этом происшествии. — Что, в самом деле, говорит о таких пустяках! Утром садовник нашел вывернутого на изнанку волка и донес об этом графу, а тот сразу догадался:

— Кто же может это сделать, как не наш храбрый барон Мюнхгаузен!

Все гости бросили чай и в вместе с графом обступили меня, похвалам не было конца, меня даже назвали героем, но я до сих пор не понимаю — за что? Стоило ли, в самом деле, подымать такую суматоху из за какого-нибудь вывернутого волка? Боже мой! Да на свете еще не такие вещи бывают! Бывают случаи, что и храбрость не помогает! В подтверждение расскажу вам одно приключение, которое случилось со мной в Петербурге, где я не решился применить подобного приема, как с несчастным волком. Наоборот, я даже забыл, что в роду нашем не принято убегать от опасности. За мной гналась бешеная собака я пустился что есть духу по улице, бросив ей свою дорогую шубу. Я сообразил тогда, что бешеная собака разгонит всех людей с улицы, и моя шуба не пропадет, а дыры можно будет залатать, сам же забежал в первый попавшийся двор. Через некоторое время я послал слугу за шубой. Он, действительно, нашел ее там, где была она оставлена. В другом случае я никогда не оставил бы своей шубы на произвол судьбы, так как она напоминала мне об одной блестящей охоте, во время которой я застрелил голубую лисицу и из прекрасного ее меха, сделал себе шубу. Слуга повесил шубу в гардеробную, вместе с другим моим платьем. На другой день, ранним утром, я проснулся от сильных криков в доме и не мог сразу понять в чем дело. В ту же минуту вбегает слуга мой, Иван и кричит в испуге изо всей силы:

— О, Боже мой, господин барон! Ваша шуба…

Шуба бросалась во все стороны.

— Да, что такое?

— Ах, господин барон!

Переминаясь с ноги на ногу, Иван никак не мог проговорить что случилось.

— Говори же, в чем дело?

— Ах, барин, ваша шуба взбесилась!

Я скорее побежал в гардеробную и, действительно, на полу валялись куски изорванного платья, а шуба бросалась во все стороны и на моих глазах набросилась на новенький сюртук и начала рвать его в клочья. Пистолетным выстрелом я убил на повал взбесившуюся шубу и отдал приказанье сжечь ее вместе с другим изорванным платьем.

III Любимые собаки и лошади барона Мюнхгаузена

В жизни моей мне приходилось очень часто сталкиваться с большими опасностями, но могу уверить вас, что, не теряя самообладания, вы всегда останетесь победителем. Мне очень везло в охоте, благодаря присутствию духа, но однажды я очутился в очень незавидном положении, и не будь у меня верных моих друзей — собак и лошадей, то не помогла бы мне ловкость обращения с оружием, которым я владел лучше всех своих товарищей. Правда, я отношусь к ним очень хорошо и забочусь о них гораздо больше других заурядных охотников. Мне хотелось бы вам подробно рассказать о моих каменных конюшнях и отличных помещениях для собак, но боюсь чтобы не утомить вашего почтенного внимания и ограничусь только самым существенным, о котором грех было бы умолчать, так как услуг, оказанных мне этими дивными животными я не могу оценить и никогда в жизни их не забуду. Среди моих собак, самыми умными, ловкими и безгранично преданными были две: «Стрелка» и «Фифка».

Первая производила чарующее впечатление на каждого, кому приходилось хоть раз видеть это неутомимое животное. При ее помощи я мог свободно охотится ночью, точно днем, прикрепив фонарь к ее изогнутому вверх хвосту; она освещала перед собой широкую равнину и ни одна дичь не могла ускользнуть от моего зоркого взгляда. Таким остроумным приемом я поражал всех охотников в окрестности.

Жена моя, подобно мне, очень любила охотиться и, к тому же, прекрасно ездила верхом. Однажды мы, взяв с собой Стрелку и двух слуг, верхами отправились в ближайшую степь. Я поскакал вперед выслеживать дичь; собака ныряла во все стороны, обнюхивая густую траву и вдруг остановилась, как вкопанная, перед большой стаей куропаток. Я мог сейчас выстрелить и уверен, что на месте уложил бы несколько десятков, но я сдержал себя и поджидал жену, чтобы ей доставить удовольствие красивой стойкой собаки. Моя рука устала держать ружье наготове, а их все нет, как нет. Это обстоятельство меня сильно беспокоило, и я вернулся назад. Но проехав пол пути, я услыхал жалобные стоны где то очень близко, но кругом не было ни одной живой души. Мне показалось, как будто стоны доносились из под земли. В один миг я соскочил с коня и приложил, ухо к земле. И что же вы думаете? Я отчетливо услышал голоса моей жены и слуг, а невдалеке увидел отверстие заброшенной шахты. Теперь ясно стало, что мои несчастные спутники, не зная данной местности по неосторожности попали в глубокую пропасть. Медлить нельзя было. Одним прыжком я очутился на лошади и вихрем помчался в соседнюю деревушку за людьми. Рудокопы с большими усилиями, вытащили всех из шахты, имевшей, приблизительно около пятисот футов глубины. Мое нетерпение росло каждую минуту, так как раньше вытащили слуг, а потом уже мою любимую жену и лошадей. Нужно отметить то удивительное обстоятельство, что все вышли из глубокой, темной пасти совершенно невредимыми, не принимая во внимание незначительных ушибов, без чего, конечно, не могло обойтись. О дальнейшей охоте не могло быть речи, и мы все четверо поскакали домой. Я пару раз окликнул Стрелку, но ее не видно было. «Не пропадет!» подумал я.

Дома застали курьера, который ждал меня с поручением по одному казенному делу. Я немедленно вынужден был выехать в путь. Вернулся я ровно через две недели, и сейчас же спросил о Стрелке. Все думали, что она побежала за мной, а потому и не придавали большого значения ее отсутствию. Как то невольно у меня мелькнула мысль: «Неужели она осталась возле куропаток»? Как хороший

Рудокопы с большими усилиями вытащили всех из шахты.

хозяин, я не мог оставить без внимания мою любимую Стрелку, приказал оседлать коня и направился к тому злосчастному месту. Еще издали я заметил горбатую спину моего пса и

моему удовольствию не было конца, когда я застал ее на том же месте, где оставил две недели тому назад. Из груди моей вырвалось радостное: «Стрелка»! Она вспрыгнула и согнала куропаток, я выстрелил вслед и градом посыпались убитые куропатки в количестве двадцати пяти штук. Моя бедная Стрелка исхудала и едва передвигала ноги. Я взял ее к себе на лошадь и довез домой. Через несколько дней она оправилась. Спустя некоторое время я снова с ней поехал на охоту и на этот раз выследили удивительной быстроты зайца. Мне очень часто приходилось гнаться верхом за зайцем, но быстрота этого зайца, поразила

меня. Целых двое суток гнались мы за ним. Конь мой выбился окончательно из сил, а Стрелка в изнеможении преследовала зайца по пятам до тех пор, пока я не приблизился к нему на расстояние ружейного выстрела. Я по своим убеждениям вовсе не суеверный и не верю колдовству, но случай с этим зайцем навел меня на размышления. Я выстрелил. Заяц кубарем перевернулся и упал. Я ловко соскочил с лошади и увидел что то невероятное! У зайца оказалось кроме четырех ног на животе, еще четыре на спине; когда он уставал бежать, то быстро переворачивался на отдохнувшую четверку и опять бежал со свежими силами.

Если бы мне кто нибудь рассказал подобную историю я не поверил бы, но, благодаря моей замечательной собаке, мне пришлось самому увидеть это редкое явление природы. Ей по справедливости принадлежало бы первенство, если бы я не владел еще одной борзой собакой, Фифкой, но Фифка немного затмила славу Стрелки. Фифка на вид была очень незавидная, но быстрота ее бега была чрезвычайная. С ней то я и любил проводит целые дни на охоте и любоваться ее быстротой и сообразительностью. Она так много бегала, что на старость у нее ноги, как бы вошли в туловище и впоследствии я пользовался ею как отличною таксою, и она была мне полезной до глубокой старости.

Когда моя Фифка была еще борзой собакой, я вышел с ней на охоту; несмотря на то, что она была в это время щенной. Другая, находясь в таком положении ленилась бы и, чего доброго, не вышла бы даже со двора, а Фифка сейчас же разнюхала зайца и быстро помчалась за ним. Выгнанный заяц показался мне очень толстым, чем еще больше меня заинтересовал. Признаться, мне очень жаль было видеть, как бедная Фифка бежала с обычной скоростью, так как я сознавал, что ей это стоит больших усилий. Вдруг мои мысли прервало тявкание целой стаи собак. Я стал прислушиваться к слабому, не совсем ясному лаю собак и был в недоумении — откуда слышен лай, но, подойдя ближе, я увидел неописуемое чудо.

У толстого зайца, или вернее — зайчихи, от быстрого бега, или от испуга на свет явились маленькие зайчата, а у Фифки — дивные щенята. Но важно то, что зайчат было столько же, сколько и щенят. Здесь мне пришлось увидеть врожденные инстинкты этих животных, сообразно назначению каждого. Появившись на свет — зайчата инстинктивно побежали, а щенята, со свойственным им инстинктом стали преследовать их и, наконец, даже нагнали. Я начал охоту с одной собакой за другим зайцем и торжественно закончил ее с шестью прелестными собаками и добыл старую зайчиху и пять нежных зайчат.

Когда мне приходится вспоминать эту удивительную историю с зайчатами и щенятами, как то невольно приходит в память другое не менее замечательное происшествие, имевшее случай в Литве, в имении моего доброго приятеля, графа Пржбовскаго. Приключение это относится к моей славной неоцененной лошади, которую я получил в награду за блестящую способность ездить верхом. Это относиться к тому времени, когда я путешествовал по России и остановился у моего приятеля отдохнуть.

Однажды, после обеденного чая, граф предложил гостям посмотреть свою любимую чистокровную лошадь, которой он очень гордился. Все мужчины вышли на крыльцо смотреть лошадь, а я в обществе нескольких дам и гостеприимной хозяйки допивал чай. Вдруг, мы услышали сильный крик ужаса и громкий испуганный говор. Я моментально выскочил на крыльцо. Лошадь неистовствовала, с пеной у морды, фыркала, брыкалась, точно дикая. Самые лучшие конюхи боялись подойти к ней, не говоря уже о гостях, хотя среди них были знаменитые наездники. Все ахали, а подойти никто не решался. Тут же подошел ко мне граф и с насмешкой обратился:

— Вот, этот конь, как раз по тебе, Мюнхгаузен, справься с ним!..

Прогарцевал по всем правилам искусства верховой езды между хрустальными чашками и стаканами.

Признаться, меня немного задела едкая шутка графа. Не долго думая я одним ловким прыжком очутился на спине рассвирепевшей лошади, схватил за повод и дал почувствовать ей свое уменье обращаться с лошадьми. Испуг выразился на лицах присутствующих, среди дам послышались истерические вскрикивания. Конь взвился на дыбы, но я сейчас осадил его и он смирился. К изумлению всех, я объехал двор и чтобы доставить удовольствие дамам, я подъехал к ним, пришпорив коня вскочил через окно в залу, проехался несколько раз вокруг стола шагом, рысью, галопом и, в довершение, вспрыгнул даже на стол, прогарцевал по всем правилам искусства верховой езды между хрустальными чашками и стаканами. Конь, никого не допускавший к себе, так слушался повода, что не разбил ни одного стакана, ни одной чашки. Все гости остались очень довольными таким благоприятным исходом, а дамы смеялись до слез.

Граф, в порыве восторга, подарил мне своего любимого скакуна с чистосердечными пожеланиями удачи в войне против турок.

— Пусть конь этот тебе служит, дорогой, неустрашимый Мюнхгаузен, так же, как Буцефал служил Александру Македонскому.

После этого я поехал в Петербург представляться графу Миниху.

IV Приключения барона Мюнхгаузена на войне против турок

Подарок любезного графа доставил мне очень большое удовольствие. Ведь, в самом деле, какой подарок для меня подошел бы лучше лошади?

К тому же эта умная, понятливая и храбрая лошадь обещала мне в будущем очень многое. До меня, она никого не подпускала к себе, и все боялись ее необузданности, я же ее усмирил, выездил, и она стала у меня кроткой, как овца, послушной и в то же время не потеряла своего горячего темперамента.

С ней то я и мог смело отправиться в С.-Петербург для представления графу Миниху, рассчитывая вступить в русскую армию, сражавшуюся против турок. При виде своей лошади, я всегда вспоминал подвиги юного Александра Македонского и меня тянуло к военной жизни.

Не успел я показаться со своей лошадью на одной из улиц Петербурга, как весть о моем приезде молнией пронеслась по всему городу. Моя известность росла с каждым днем, и, благодаря ей, я заслужил большое доверие начальства. Поголовно все говорили об иностранце Мюнхгаузене, который на чайном столе гарцевал на неукротимой лошади. Меня сейчас же назначили начальником отряда гусар, и предо мною открылось блестящее поприще, я мог теперь, как нельзя лучше, показать свою удаль и храбрость. Главная цель нашего похода была — восстановление чести русского оружия, пострадавшего немного в сражении при Пруте в блестящее царствование Петра Великого. Нам это удалось сделать, но после целого ряда жесточайших битв и удивительных вылазок, которые увенчали нас громкой славой, благодаря неизмеримому таланту великого нашего полководца. Скромность подчиненных запрещает, или скорее не позволяет приписывать себе великих побед. Основываясь на этом и я не сравниваю себя с нашим знаменитым полководцем и не претендую на славу, хотя часть славы и даже очень большая принадлежит по праву мне. Официально, конечно, вся слава выпала на долю главнокомандующего, но, скажите, кому не известно, что в военном деле все зависит от общих усилий армии. Командуя отрядом лихих гусаров, я сделал очень много доблестных подвигов, успех которых зависел от моей опытности и мужества, но я хочу быть справедливым и должен сказать, что большая часть моих успехов должна быть приписана моим храбрым товарищам по войне.

Никогда я не забуду великого для меня момента, — взятие Очакова. Перед началом осады этой крепости, меня послали с небольшим отрядом гусаров на разведку. Мы выдвинулись сильно вперед, оставив далеко позади наш авангард. В это самое время я увидел, что из города на встречу нам приближается отряд неприятелей. Как оказалось, турки сделали вылазку, которая окончилась для них очень печально. Сразу я никак не мог определить числа неприятелей, а так же и расстояния, на котором они от нас находились, так как, вследствие сухой погоды, турки подняли громадное облако пыли, которое скрывало их. У меня мелькнула мысль воспользоваться услугой природы, чтобы обмануть турок. Мой отряд был очень незначителен, чтобы вступать открыто в бой и здесь необходима была военная хитрость. Я немедленно приказал обоим флангам своего отряда, как можно шире рассеяться по полю и поднять как можно больше пыли, а сам с частью отряда, где находились лучшие стрелки, атаковал неприятеля с фронта. Мне это удалось. Турки сперва сопротивлялись и могли бы нам причинить большой вред, но их смутили густые облака пыли по обе стороны нашего фронта. Они приняли наш небольшой отряд за целую армию в несколько тысяч, так как в действительности мои гусары подняли сильную пыль, и можно было бы принять наш небольшой отряд за целую армию. Мы бросились на них с громким криком «ура!» Турки вздрогнули и в беспорядке стали отступать. Мы следовали за ними и постепенно рассеивая сплоченные их силы. Нам удалось не только загнать неприятеля в крепость, но даже и выгнать его вон из крепости в противоположные ворота, которые я собственноручно открыл. Благодаря моей находчивости и способности пользоваться обстоятельствами. Мы имели такой успех, на который не могли даже надеяться.

Конь мой вихрем носился по улицам крепости, оставив позади свой отряд, который не успевал следовать за ним. Когда турки вышли из города и дверь была уже закрыта, я остановился среди базарной площади и хотел приказать трубить к сбору. Но повернувшись, к моему великому удивлению, я увидел все улицы пустыми: ни трубачей, ни гусар, я очутился один, как в пустыне!..

— Где же они делись? — думал я, и стал уже беспокоиться. — Должно быть заблудились в незнакомом городе среди тесных улиц!

— Нет, далеко остаться они не могли! — успокаивал себя, — они скоро нагонят меня…

Ожидая гусар я подъехал к колодцу стоявшему на средине площади, чтобы дать измученному коню напиться воды. Он начал пить, и пил так жадно, что можно было подумать, что не будет конца его жажде. Мне до этого времени никогда не приходилось видеть, чтобы конь мог выпить столько воды. Наконец загадка разъяснилась, я оглянулся и увидел ужасную вещь! Что бы вы думали?… Я сидел на одной половине коня! Задней же половины не было, она была точно отрезана. Сколько выпил конь воды, столько сейчас-же выливалось сзади через отрубленное место на землю, и внутри животного не оставалось ни капли. Моему удивлению конца не было, я не мог понять, как это случилось? В этот момент приехал ко мне вестовой, а за ним и остальные гусары. Все начали меня восхвалять и неудержимым потоком лились пожелания дальнейших удач; гусары рассказали мне следующее. В полном увлечении воинственным пылом на быстроногом скакуне я оставил свой отряд далеко позади себя и вогнал бежавших турок в крепость. В то время когда я с лошадью находился под воротами, внезапно опустилась тяжелая железная дверь и отрезала заднюю часть моей лошади от передней. Но это нисколько не помешало передней части бежать за неприятелем. Наоборот, почувствовав легкость, лошадь с двойной быстротой мчалась вперед. Задняя же половина повернула в сторону к небольшой группе отставших турок и производила среди них ужасные опустошения, но пробраться в город не могла. Мне сказали, что потом, оставшуюся заднюю часть, видели за городом на зеленом лугу. Я моментально поскакал полным галопом на передней половине лошади, на указанный луг. К моей великой радости, я действительно, нашел на лугу другую половину лошади, выделывавшую удивительные прыжки.

Сколько конь выпивал воды, столько сейчас же выливалось сзади.

Судя по удивительным движениям задней половины я был уверен, что она находится в полной жизнеспособности и тотчас же послал за ветеринарами и кузнецами, чтобы они сообща решали, как соединить обе половины моего животного. Не долго думая они решили сшить их прутьями лаврового дерева, так как больше ничего не нашлось у них под руками. Рана очень скоро совершенно зажила, не оставив никаких следов. Но при этом произошло нечто невероятное. Лавровые ветки пустили корни в тело лошади и выросло большое лавровое дерево с прекрасными ветвями, образовавшими нечто вроде беседки надо мной. Таким образом я был увенчан густым не вянувшим лавровым венком и в таком виде мне не раз приходилось с триумфом въезжать в занятые города и крепости. Следствием наших непрерывных сражений и побед было одно неприятное для меня приключение. Я так храбро, долго, и так беспощадно дрался с неприятелем, что моя правая рука так расходилась, что продолжала подыматься и опускаться, и после битвы все мои усилия остановить ее оказались безрезультатными. Оставить без внимания такое явление я так же не мог из боязни ранить себя или своих товарищей. Чтобы остановить руку, мне пришлось подвязать ее, как после вывиха, и в таком положении носить ее в продолжении восьми дней.

Вы еще не забыли, вероятно, моего рассказа о том как я у всех на глазах вскочил на взбешенную лошадь и, усмирив ее, заставил исполнять все мои желания. Такая смелость не позволит вам усомниться в том, что я намерен вам сейчас рассказать.

И вихрем понесся на ядре в город.

Мы осаждали город, название его, право, уже забыл. Главнокомандующему очень важно было знать, что делается в неприятельском лагере. Проникнуть же туда не было никакой возможности, потому что нужно было пройти через все караулы, форпосты и укрепления. Осмелиться на такую вылазку никто не решался. Так как никто не хотел идти на верную смерть. Побуждаемый служебным усердием и безвыходностью положения, я решил проникнуть в неприятельский лагерь. Я стал возле нашей большой пушки и в тот самый момент, когда раздался выстрел, вспрыгнул на ядро и вихрем понесся в город, когда я был уже почти над самым городом и ядро начало опускаться, мне пришла в голову совсем другая мысль.

— Так! — подумал я, — попасть в город легко, но как оттуда выйти? Что будет со мной, когда я появлюсь среди своих врагов? Ведь со всяким подозрительным человеком в таких случаях поступают, как со шпионом, и мне грозит быть повешенным на первом попавшемся дереве.

— Нет! — думаю я, — это совсем недостойная смерть для одного из рода Мюнхгаузенов.

Во время моих размышлений я заметил, — что мимо меня пролетало ядро, пущенное из неприятельского города в наш лагерь. Я решил воспользоваться его услугами, быстро вспрыгнул на него, и совершенно невредимый, счастливо возвратился к своему отряду, не выполнив, однако, своей задачи. Моя поездка на ядре в лагерь неприятеля вызвала много толков и удивления, но я не обращал внимания на похвалы, так как был очень огорчен тем, что мне не удалось исполнить своей миссии.

Вам уже известна моя ловкость, отвага, неустрашимость и настойчивость в своих желаниях, но и лошадь моя ни сколько не уступала в этом отношении мне. Ни рвы, ни овраги, ни заборы не пугали ее, — она всегда шла прямо, не страшась всяких препятствий. Однажды я выехал в поле освежиться после долгих и кровавых битв. Неожиданно из под ног лошади выскочил заяц и побежал через дорогу. Я никогда не оставлял зайца на воле, если приходилось с ним когда-либо встретиться. Я стал его преследовать.

Лошадь так быстро и легко проскочила через открытые окна сквозь карету, что я не успел даже раскланяться с дамами.

Когда я приближался к дороге, там проезжала карета с открытыми окнами; в карете сидели две очень хорошенькие дамы. Я уже оробел, так как моя лошадь с разгону могла разбиться о карету, но к моему удивлению лошадь так быстро и легко проскочила через открытые окна сквозь карету, что я не успел даже снять шляпы и раскланяться с дамами. Пока я очнулся от смущения и успел оглянуться, мы находились уже очень далеко от дороги и, как потом оказалось, обогнали зайца на пол мили, а заяц стал на задние лапки и с презрительной иронией смотрел на нас. Я был уверен, что мы в несколько минут нагнали бы зайца, если бы вернулись обратно, но я не хотел больше из за зайца беспокоить своей лошади.

V Приключения барона Мюнхгаузена в плену у турок и возвращение на родину

В жизни очень часто случаются неожиданности. Как мне ни везло во время турецкой войны, а конец все же был не веселый. Не помогла мне ни ловкость моя, ни мужество, ни беспримерная быстрота лошади. Пришлось разделить несчастную участь со своими товарищами в плену. Вообще плен не страшен, но для военного человека очень тяжел, так как неприятно сознавать свою беспомощность, в то время, как твои соратники, где то там, доблестно защищаются и покрывают себя славой новых побед. На меня хуже всего подействовал странный обычай турок продавать пленников, как невольников в услужение сановникам.

К моему несчастью, меня почему то не выменяли на какого-нибудь пленного турка, а отправили в турецкую столицу Константинополь и назначили к султану в рабы. В этом унизительном положении я вынужден был исполнять странную и неприятную должность, не трудную, но очень скучную: меня назначили пчеловодом в султанском саду. Я должен был каждое утро выгонят всех пчел на луг, пасти и сторожить их там целый день, а к вечеру опять загонять всех до одной в ульи. Признаться, мне, начальнику целого отряда гусар было такое занятие очень обидным, но нечего было делать: в неприятельской стране такие рассуждения ни к чему не приведут, и я решил примириться со своим новым положением. Моя осведомленность во всех делах мне и здесь помогла, — я очень скоро познакомился со всеми своими воспитанницами и мог свободно отличать одну от другой. Как то вечером я загонял своих пчел в ульи и заметил, что одной из них не хватает. Оглянувшись во все стороны, я увидел, что два больших медведя напали на бедную пчелку, видно хотели разорвать ее в клочки, надеясь полакомиться ее медом. Подойти к ним без всякого оружия было опасно, а со мной не было ничего, кроме серебряного топора; каждый раб султана, служивший в садах его имел при себе такой серебряный топор. Я бросил его в медведей, чтобы хоть напугать их. В медведя я не попал, но удалось освободить несчастную пчелку от страшных зверей, так как они испугались и быстро удалились в близлежащий лес. Топор же, брошенный с большой силой, пролетев над головами медведей, помчался все выше и выше и чем дальше все быстрее и быстрее, пока, наконец, не поднялся так высоко, что едва был виден, и упал, наконец, на луну. Как его теперь добыть оттуда? Где взять лестницу такую, чтобы могла туда достать?

К счастью, я вспомнил в эту минуту, что старый садовник-евнух на днях дал мне несколько семян турецкого боба с самой могилы Магомета. Я знал давно, что бобы турецкие очень скоро растут, а садовник сказал, что эти, взятые с гроба Магомета достигают необыкновенной высоты.

— Попробую, может быть что-нибудь из этого и выйдет! — подумал я, и немедленно посадил в землю несколько зернышек. И что вы думаете? Последствия превзошли все мои ожидания! Боб стал расти так быстро, что моему удивлению конца не было. У меня на глазах стебель стал быстро тянуться вверх и, наконец, вытянулся так высоко, что чрез несколько часов верхушка спряталась в небе и усиками своими зацепилась за нижний рожок луны. Я был в полной уверенности, что вся луна обвилась цепкими усиками бобов, и немедленно, с облегченным сердцем, полез по крепкому стеблю на небесное светило. Мне пришлось употребить много сил и настойчивости, чтобы справиться с назойливыми усиками, которые завивались о мои руки и ноги, но, в конце концов, я добрался до луны без всяких серьезных повреждений. Найти свой серебряный топор было очень трудно, — там все блестело, как бы выкованное из серебра и в таком сверканьи невозможно было сразу его рассмотреть. Все-же, через несколько часов я нашел его в большой куче соломы и другого мусора.

Теперь нужно было спуститься обратно на землю, так как жизнь на луне мне, почему-то, показалась, не привлекательной. Пока я искал свой топор, жгучие солнечные лучи так высушили усики и все листья моих бобов, что при спуске на землю той же дорогой мне грозила опасность оборваться. У меня-же не было никакого желания сломать себе шею, и я стал придумывать другой способ передвижения.

— Что же мне делать? — грызла меня неотступная мысль. Я вспомнил про солому, в которой нашел свой топор, и сейчас-же принялся плести из нее веревку. Моя работа подвигалась довольно быстро, и я имел в короткое время предлинную веревку. Обрадованный собственной находкой, я быстро привязал один конец веревки к одному из рогов луны и с осторожностью стал спускаться по ней вниз. Левая моя рука скользила по веревке, а правою я держал свой топор. Таким образом я прополз по веревке до самого ее конца, а дальше, — хоть виси между небом и землей! Но я быстро догадался, как помочь горю: обрубил над головой у себя лишний конец веревки, привязал его к нижнему и стал опять спускаться; потом снова обрубил, и верхний конец опять привязал к нижнему концу. Так я подвигался все ниже и ниже, пока не добрался до облаков. От частых обрубываний и связываний моя веревка настолько испортилась, что не выдержала тяжести моего тела, оборвалась, и я упал с высоты приблизительно двух миль от земли, и полетел прямо на землю. Упав с такой высоты, я получил сильный удар и потерял сознание; когда я раскрыл глаза, то, к своему удивлению, увидел, что тело мое в силу инерции вошло в землю, по крайней мере, футов на девять. Отдохнув немного, я принялся устраивать нечто вроде лестницы и с трудом выбрался из ямы. Мой вид был ужасен, не стану о нем распространяться, так как вы и сами можете догадаться, как я выглядел после таких приключений. Это страшное происшествие дало повод многим словоохотливым рассказчикам пустить нелепый слух, будто я ногтями выцарапал ступеньки, по которым взобрался на поверхность земли. Но кому же не известно, что это только злая шутка? Зачем мне было употреблять ногти, когда со мной был серебряный топор, которым удобнее и легче сделать лестницу! Трудно поверить, как мне вредят все эти непрошеные рассказчики. От них можно услыхать такие небылицы, которые, поистине, подрывают веру во все мои рассказы о действительных приключениях.

Могу вам рассказать еще об одном происшествии, случившемся во время моей должности пастуха пчел. Вам известно, что медведи очень любят мед, и мне они прямо таки не давали покоя. Нескольких пчел они разорвали в клочки, зачуяв в них мед; наконец, грозили разбить улей. Нужно было придумать такое средство, чтобы освободиться от их назойливости. Я припомнил, что в детстве ловил мух на палку, обмазанную клейким сиропом, и решил применить такой же способ к ловле медведей.

Не долго думая, я приступил к выполнению своего плана.

Наступил вечер, приближалось удобное время для моего опыта. Я обмазал медом оглоблю стоявшей в пасеке кареты, а сам спрятался в густых кустах цветущей сирени. Выжидать, к счастью, долго не пришлось. Зачуяв запах меда, огромный медведь неуклюже приблизился прямо к карете и стал так жадно лизать мед, что не чувствовал, даже как зализывал в горло оглоблю. Оглобля постепенно прошла в пасть, через горло в желудок, наконец, через все внутренности и вышла, наружу. Я следил в кустах за каждым движением медведя и с нетерпением ждал, когда он проглотит всю оглоблю. Когда она вышла наружу, я быстро подбежал и в передний конец ее вколотил большой тяжелый шкворень. Назад дорога ему была отрезана и пришлось бедняжке просидеть так целую ночь до утра. Ранним утром, во время своей прогулки, султан случайно зашел в пасеку и, увидав медведя проткнутого насквозь оглоблей, смеялся до слез. Он попросил меня рассказать ему, как это я так ухитрился сделать, и своим рассказом мне удалось сразу приобрести большое расположение султана.

Вскоре после этого случая Россия заключила мир с Турцией, и мне не пришлось воспользоваться расположением султана. Меня, вместе с другими военнопленными, отправили почтовым фургоном на родину.

Зима в этом году стояла страшно суровая. Морозы доходили до невероятной высоты, так что даже солнце от сильного холода отморозило себе уши и получило крепкий насморк, а на лице его еще и до сих пор остались темные пятна после этих невиданных морозов. Я натерпелся тоже гораздо больше, чем в первую свою поездку в Россию, и мне надолго останется в памяти наше возвращение на родину из страны полумесяца!

Приключений в этой поездке была такая масса, что не хватило бы дня и ночи беспрерывно рассказывать вам, но, чтобы дать вам хот малейшее представление о тех холодах, я расскажу вкратце следующий случай. В плен меня взяли вместе с моим любимым конем, а так как он представлял из себя очень редкое явление в природе, то султан распорядился оставить его в своих конюшнях и мне никогда его не показывать из опасения, чтобы я не удрал из плена. После мира, несмотря на мои просьбы, мне коня моего так и не дали, и я должен был возвращаться на почтовых перекладных. Однажды мы проезжали лощиной по узкой тропинке между холмами, высотой чуть ли не больше сажени. Чтобы не натолкнуться на кого-нибудь впереди, я приказал ямщику трубить в рожок и таким образом останавливать едущих нам навстречу, пока мы не проедем этой узкой дорожки. Парень послушался и стал дуть изо всех сил в свой рожок. Ничего не выходит, ни одного звука! Он снова понатужился: дул, дул, но все старания были напрасны. Кто-то сказал даже, что это нехороший признак, но я не суеверен и не обратил на это никакого внимания, неприятно было, однако, то, что мы могли каждую минуту столкнуться с такими же несчастными путниками, как и мы, носом к носу в этой узкой трущобе. Делать нечего; мы двинулись вперед на авось и, действительно, вскоре увидали издали приближающуюся нам на встречу карету, занявшую всю дорогу, так что разминуться не было ни какой возможности. Вот досада, хоть возвращайся назад! Нет, подумал я, и сейчас же соскочил со своей кареты и вместе с ямщиком выпряг прежде всего лошадей, потом взял на плечи карету со всей поклажей, перепрыгнул на холм, затем с этой тяжелой ношей пробрался через громадные сугробы снега и глубокие рвы в поле. Это была не легкая задача, но я ее выполнил безукоризненно, даже не сдвинул с места багажа. Таким же образом перенес я и лошадей, взявши под мышку по лошади. Признаюсь, лошадей было гораздо труднее переносить, так как живое существо сопротивляется, и две лошади вместе весили куда больше одной кареты, но возвращаться за каждой в отдельности я счел для себя унизительным и в один прыжок был уже с двумя лошадьми возле кареты. Обождав, пока ехавшая нам на встречу карета проехала, я снова перенес на дорогу карету, а затем и лошадей. Ямщик обрадованный таким исходом неприятной встречи, сам уже впряг лошадей, и мы, без всяких приключений, счастливо доехали до следующей почтовой станции.

Я взял на плечи карету со всей поклажей и перепрыгнул с нею на холм.

Да, я забыл вам сказать, что одна из лошадей была еще очень молодая и пугливая. В то время, как я второй раз переносил лошадей уже с поля на дорогу, она так расходилась и стала так сильно бить ногами, что привела меня на одну минуту в сильное замешательство. Выпустить ее из под руки нельзя было, так как она могла бы убежать и завязнуть где-нибудь в сугробе, усмирить тоже трудно было, т. к. были заняты обе руки. Но и в таком положении я нашелся и отнял у лошади всякую возможность причинять мне боль своим буйством. Я засунул ее ноги в карман своего сюртука и она вынуждена была смириться.

Вы должно быть думаете, — «когда же, наконец, он расскажет о морозах?»

— Попрошу вас быть терпеливыми, расскажу вам сейчас и о морозах. Угадайте, почему рожок не играл, когда в него дул ямщик так сильно, что чуть не лопнул? А, вот, я вам расскажу.

Мы добрались до почтовой станции. Ямщик мой уселся поближе к печке, повесил на один гвоздь шапку, на другой гвоздь, над самым камином, повесил рожок. Я тем временем укладываюсь спать после утомительной дороги. Я начал дремать. Вдруг раздались над нашими, головами оглушительные звуки.

— Тра-та-та! Тра-ра-ра!.. ту-ту-ту!..

Я был в недоумении, не понимая в чем дело. Ямщик подумал было, что это тревога; но дело скоро выяснилось. Рожок от тепла скоро оттаял и без посторонней помощи, сам собою начал играть все то, что за целый день в него надул ямщик. Раньше всего он исполнил сигналы, которые были сделаны ямщиком в рожок, когда мы ехали по узкой тропинке, меж холмов; потом рожок заиграл что-то веселое на мотив: «по улице мостовой».

Затем перенес я и лошадей, взявши подмышку по лошади.

Мы в изумлении смотрели друг на друга, как бы спрашивая, — что это такое? Чистые и ясные звуки все продолжали свободно выходить из рожка, напевая различные мелодии русских народных песен. Этот интересный инструмент в продолжение целого часа забавлял нас прекрасными народными песнями. Нам удалось познакомиться с такими песнями, как «Закувала тасыва зозуля», «Ой зацвила червона калына» и многие другие, между прочими — исторические думы о вольных походах запорожцев на турецкие владения. Случай с рожком, кажется, был последним приключением во время моего путешествия по России.

Так, вот, милостивые государи, теперь вам, должно быть ясно, что в России бывают такие морозы, от которых даже звуки замерзают.

Вы улыбаетесь?!.. Я сам не люблю слушать как многие путешественники имеют нехорошую привычку, рассказывая о своих приключениях, говорить гораздо больше, чем это было в действительности. Ничего, конечно, нет удивительного, что подобные истории вам кажутся иногда невероятными и невозможными. Но смею вас уверить, что в моих приключениях, несмотря на то, что они вам кажутся чудовищными, нет ни капли вымысла, и мне чрезвычайно больно и обидно ваше недоверие, тем более, что я намереваюсь вам рассказать еще о своем морском путешествии и приключениях на нем.

Всем известно, что море более богато всякими необыкновенными происшествиями, чем суша.

Когда вы не доверяете моим рассказам о моих приключениях на суше, то что же будет с приключениями на море?

Господа, я очень прошу, если кто усомнился в истине моих рассказов, лучше сознаться и не стеснять меня своим присутствием, так как я не могу свободно рассказывать вам о своих действительных приключениях, сознавая, что мне не верят, пожимают плечами, переглядываются и даже без стеснения смеются. Все дальнейшие мои приключения столь же правдивы, как и предыдущие, несмотря на кажущуюся невероятность.

На сегодня довольно с вас, господа. Спокойной ночи!

VI Приключения на море в первое путешествие

Первое путешествие в моей жизни относится к далекому прошлому. Я был тогда очень молод. Это было еще задолго до путешествия моего в Россию, с которым я имел честь вкратце познакомить вас, так как умолчал о многих приключениях, а познакомил вас только с некоторыми, чтобы дать понять вам о чудной стране — России и о моей находчивости, храбрости и сообразительности. Теперь же я хочу вам кое что рассказать еще о моих приключениях на море в годы прекрасной юности. События, о которых я буду говорить, безусловно правдивы, в чем, я думаю, вы сомневаться не будете, несмотря на невероятность этих удивительных приключений.

Я был тогда едва оперившимся птенчиком и не совсем еще отвык от детских привычек. Самостоятельности во мне было очень мало, так как я мирно проживал в счастье и благоденствии под родительским крылышком. Мой дядя, по матери, занимал высокий пост в посольстве на острове Цейлоне и страшно любил меня; мне же очень нравились его форма — гусарского офицера, его высокий рост, статность и длинные, черные, как смоль, усы. Меня, почему то, все называли проказником и даже говорили, что мой белый пушок под носом и на подбородке не успеет вырасти, как я себе где нибудь сломаю голову. Может быть родители думали так потому, что я целые дни и ночи только и мечтал о путешествиях и о страшных приключениях, где всегда рисовал себя победителем; даже во сне я летал через моря и горы, и когда с испугу просыпался, то находил себя на полу. Сестры смеялись надо мной говоря, что я летаю с кровати на пол.

Должен заметить, что отец мой провел большую часть своей жизни в кругосветных путешествиях и в зимние долгие вечера любил угощать нас рассказами о своих приключениях. Теперь я объясняю свою страсть к путешествиям просто врожденной склонностью и следованию примерам незабвенного отца. Я столько наслушался всяких занимательных рассказов о приключениях и лишениях путешественников, что считал себя уже достаточно закаленным и не бояться ничего в свете. Мне не хотелось вырваться из дому и порвать навсегда с родительской опекой.

Я пользовался всяким представлявшимся мало мальски удобным случаем для меля, чтобы удовлетворить непреодолимую страсть видеть свет.

Отец, привыкший сам к путешествиям, немного сочувствовал мне; он понимал, что мне тяжело томиться в родной семье без особого дела, быть просто нахлебником, но мать и тетенька ни за что не решались отпустить меня из дому. Никакие просьбы и мольбы мои ни к чему не приводили. Наконец, дело повернулось для меня в очень хорошую сторону и случаю, самому обыкновенному случаю, угодно было удовлетворить мое страстное желание. Я узнал, что к нам должен был приехать мой любимый дядя, гвардейский офицер, который очень любил меня и просто глаз не спускал с меня во время наших встреч. Он часто мне говорил: если тебе что-нибудь нужно будет, обращайся ко мне, а я для тебя все устрою. Я старался в его присутствии быть тихим, покорным, хорошим юношей, чтобы еще больше расположить его к себе. Однажды я поделился с дядей своей мечтой отправиться путешествовать, и он мне ответил, что сделает все зависящее от него, чтобы помочь исполнению моего желания.

Моей радости не было конца, и я уже был уверен, что дело пойдет на лад. Дядя красноречиво стал доказывать, что для меня прямо таки необходимо проехаться по свету, и после долгих увещаний, возражений, противоречий и обсуждений, к великой моей радости все согласились, чтобы я отправился с ним на остров Цейлон, где он много лет занимал ответственный служебный пост. Я быстро стал собираться в далекую дорогу и через несколько минут уже был совершенно готов к отплытию в чужие страны, но все начали смеяться над моей чрезмерной поспешностью. Пришлось еще обождать недели две, пока мы, наконец выехали в Голландию, чтобы взять там некоторые поручения и документы и затем уже отправиться в путешествие.

Мы отплыли из голландского порта, Амстердама. Морское путешествие представляло для меня много нового и интересного. Как бы я не старался умолчать о том, что происходило на море, но никак не могу обойти молчанием перенесенной нами страшной бури. Собственно, наше плавание, только благодаря той буре и ее последствиям, представляет некоторый интерес, так как больше по дороге с нами ничего не произошло. Буря эта разразилась как раз в то время, когда мы бросили якорь у одного небольшого островка, чтобы запастись там пресной водой и углем. Она так сильно бушевала, что вырывала с корнем множество деревьев и поднимала их в воздух. Страшно было смотреть, как стихия играла такими громадными деревьями, точно пылинками. Некоторые из деревьев были тяжестью в несколько сот пудов, тем не менее их подняло на неизмеримую вышину, так что они казались маленькими точками и кружились там, точно пух отцветшего одуванчика. Море так бушевало, что приводило в ужас весь экипаж нашего парохода, который качался, как щепка на поверхности пенистых валов. Я впервые видел страшную силу природы, которая, казалось, жаждала жертв, без умолку завывал сильный ветер, наводя панику на все живое.

Спустя некоторое время, буря утихла, и тогда мы увидели чудесное явление природы. Все деревья, носившиеся в воздухе, вдруг опустились на землю; каждое попало на свое прежнее место, сейчас же пустило корни и продолжало свой рост, как будто ничего не произошло с ним. Даже следа не заметно было после опустошительной грозной бури. Все деревья по прежнему спокойно росли, и листья пели невнятно тихую песенку, шептались и целовались друг с другом.

Впрочем, одно дерево представляло исключение. Перед началом бури один туземец со своей женой приставили лестницу к дереву, чтобы нарвать огурцов себе на ужин, так как эти овощи растут там не на грядах, как у нас, а на ветвях деревьев. В это самое время сорвался страшный вихрь, вырвал дерево с корнями и понес его вместе с людьми в воздух. Почтенная парочка терпеливо совершила воздушное путешествие, но своей тяжестью они придали дереву совершенно другое направление, так что упало оно на землю не корнями в свое прежнее место, а горизонтально, поперек одной улицы столичного города, перегородив дорогу пешеходам и проезжим. Когда началась буря, предводитель всеми туземными войсками и начальник страны дал приказ, чтобы все жители выехали из города, во избежание несчастных случаев с людьми. Но почти все жители еще

Перед началом бури один туземец со своей женой приставили лестницу к дереву, чтобы нарвать огурцов.

до его приказа выселились за город из боязни быт раздавленными развалинами своих жилищ. К концу бури начальник страны захотел почему то вернуться в свой дворец; может быть он хотел показать свою храбрость, или просто по делу, это покрыто мраком неизвестности, так как, благодаря неожиданной смерти, он унес эту тайну вместе с собой в темную могилу. Случай этот вызвал в стране много толков и всевозможных догадок, а дело, собственно, произошло очень просто. Начальник ехал по одной из улиц ко дворцу, и в это время упало дерево с огурцами на его коляску и, к счастью, убило его до смерти, а лошади понесли его труп по улице, пока он не слетел на мостовую, окровавленный, с разбитой головой.

Вам покажется странным, что я говорю «к счастью»?

Но дело в том, что начальник, говоря правду, был ужасный тиран, и жители острова, не исключая и любимцев его, были несчастнейшими созданиями в мире. Когда весть распространилась о смерти начальника, страна как бы легче вздохнула, и понеслись горячие молитвы жителей к небесам за избавление страны от мучителя. Начальник был страшно скуп, строг и не справедлив. В его закромах гнили обильные запасы хлеба, между тем, как народ, у которого были отняты эти запасы, голодал в полном смысле этого слова.

Недовольный народ волновался, но ничего не мог сделать против вопиющей несправедливости.

Никакие другие страны не грозили острову войной, и начальнику нечего было бояться внешних врагов; тем не менее он брал в солдаты каждого молодого человека, могущего носить оружие, чтобы сделать из него героя, и часто продавал этих жалких героев тем из своих соседей, которые предлагали ему больше серебра и золота. Бедные герои безмолвно шли в чужую страну, покидая на своей родине любимую семью. Распространялся даже упорный слух, что у него было очень много богатств и денег, сделанных из морских раковин и доставшихся ему в наследство от отца, а он с жадностью продолжал копить новые миллионы, продавая в рабство население своей страны. Было еще много грехов за ним, но будем снисходительны и не поставим их ему в вину, так как к покойникам относятся всегда с почтением и забывают, или скорее прощают им все недобрые их дела.

Обрадованное население ликовало, восхваляя того человека и жену его, благодаря которым дерево упало на карету начальника. В благодарность за великую услугу, оказанную этими людьми соотечественникам, все единогласно решили возвести их на трон, который освободился со смертью начальника. Несколько дней продолжались великие торжества, а историки записали этот случай, как великое национальное событие, установив праздник в этот день во все последующие годы.

Бедные люди не знали, что им делать и как благодарить народ за оказанную честь, беспрекословно исполняли все, что народ их повелевал им. Эти добрые люди, во время своего воздушного путешествия, так близко видели в лицо солнце, что блеск этого небесного светила несколько отуманил их глаза и ум, но тем не менее они управляли так хорошо страной, что каждый подданный, кушая огурцы обязательно приговаривал с большим почтением и даже с благоговением:

— Господи! Сохрани жизнь нашему правителю и его супруге на долгое время для благополучия страны нашей.

Я больше небыль на этом острове, но слыхал из рассказов, что там навсегда прекратился голод, этот страшный бич народный, и что остров этот стал очень богатый, культурной и промышленной страной.

Как только буря утихла, мы починили свой корабль, несколько пострадавший от сильной качки, запаслись достаточным количеством пресной воды, угля и продуктов, и любезно простившись с новыми правителями острова и его гостеприимным населением, мы отправились, при благоприятном ветре, в море. Мы так сжились с этим островом, что жалко было расставаться с ним, когда же наш корабль отчаливал от берега, нас провожала громадная толпа туземцев. Многие так плакали и кричали, что рыба в море была оглушена и выплыла на поверхность. Я так растрогался таким чистосердечием и радушием этого замечательного народа, что и у меня на глазах навертывались слезы.

От этого острова до Цейлона дорога продолжалась довольно долго и только через шесть недель, достигли мы благополучно места назначения.

VII Пребывание барона на острове Цейлоне

Прошло несколько дней после нашего приезда на остров, и я немного отдохнул от продолжительного путешествия. Меня познакомили с высшим обществом и при этом рассказали о моей сильной страсти к путешествиям. Все очень интересовались мной, как иностранцем и засыпали всевозможными вопросами. Особенно хорошо я сошелся с старшим сыном губернатора. Это был высокий, сильный юноша. Как то раз он предложил мне пойти с ним на охоту, я согласился с большим удовольствием. Не буду себя хвалить, а просто скажу, что я превосходил его во многом и уступал только в одном. Он, как туземец, привыкший к местному климату, легко переносил нестерпимый зной. Я мучился от жары и уставал до невозможности, а он шел себе свободно шагал все вперед и вперед. Вы только представьте себе, что солнечные лучи растопляли оловянные пуговицы моей тужурки, и олово стекало с них, как воск со свечи, ружье же мое накалялось до того, что я боялся, как бы порох не вспыхнул сам собой и не произвел бы выстрела. Во избежание такой неприятности я придумал остроумное средство: пот от сильного зноя лил с меня, положительно, ручьями, и платок, которым я каждую минуту обтирался промокал насквозь, как будто его смачивали водою. Я сообразил, что мокрым платком можно охладить накаленное железо в ружейном замке. Каждый раз, когда я накладывал влажный платок, раскаленное железо замка шипело, точно плита, когда на нее прольется жидкость. При таком невыносимом жарком климате мне, европейцу, приходилось очень плохо, я не мог идти вместе со своим товарищем и вынужден был лечь отдохнуть, чтобы набраться новых сил. Я выбрал уютное местечко над самым берегом какой-то широкой реки в густом, тенистом лесу. Тень его так и манила меня в свои объятия, и я хотел уже расположиться для отдыха, как, вдруг, услышал позади себя в кустах какой то шорох. Я невольно оглянулся и окаменел: огромный лев осторожно, как кошка, крался ко мне. В его глазах, налитых кровью, я ясно читал его непреодолимое желание полакомиться мной, без моего на то позволения. Он увидел, что я заметил его и приближался ко мне уже с оглушительным ревом. Я совсем растерялся, увидя на близком расстоянии от себя страшного зверя, и схватился за ружье, не сообразив даже, что мой выстрел раздражит его только еще больше, так как

ружье заряжено было заячьей дробью, но где тут было соображать? Я прицелился и выстрелил. Лев потряс головой, его косматая грива зашевелилась, вселяя в меня невыразимый ужас, зарычал еще с большей силой и бросился бежать прямо на меня. Что я в эту минуту почувствовал, трудно описать. Я инстинктивно повернулся, и намеревался бежать, совершенно выпустив из виду, что это самое худшее средство в опасных случаях на охоте. В это самое время я увидел… Боже мой, я содрогаюсь при одной только мысли об этом! В нескольких шагах от себя увидел я огромного крокодила, раскрывшего страшную пасть и выжидавшего удобного момента, чтобы меня проглотить. Все мои надежды на спасение рухнули! Даже теперь еще пробегают у меня мурашки по телу при воспоминании о том критическом положении.

Спереди, — раскрывший пасть крокодил, позади бежал разъяренный лев, влево бурлил быстрый поток, а вправо зияющая пропасть, на дне которой кишели ядовитые змеи…

Я потерял сознание и упал на землю. Последняя мысль моя была о страшной смерти, так как я был уверен, что мне не миновать зубастых челюстей крокодила или же пасти и когтей косматого льва. В подобную минуту, наверное, и сам Геркулес ощутил бы тоже самое. Да, милостивые государи, я испытал тогда, что значит боязнь смерти, мне пришлось взглянуть ей прямо в глаза.

Вы бледнеете? О успокойтесь, мои милые, дело уладилось, как нельзя лучше, и я остался, как видите, жив. Сейчас вам расскажу, как это случилось. Когда я лежал на земле, рассвирепевший лев не рассчитавши прыжка, перескочил через меня и попал головою прямо в пасть крокодила. Раздался сильный рев и ужасный стон, приподняв немного голову я увидел, что, к великой моей радости, я спасен. Понимаете, спасен от верной смерти! Ведь я себя уже тогда приписал к лику святых мучеников. Голова льва застряла в зубах чудовища и они оба старались друг от друга отделаться. Глотка крокодила расширилась, на сколько могла, но не было никакой возможности проглотить льва. Мне лежать дольше не приходилось; я моментально вскочил на ноги, вынул из-за пояса свой охотничий нож и одним ударом отсек голову льву. Громоздкое его туловище дрогнуло и тяжело упало к моим ногам в предсмертных судорогах, а голову его я ружейным прикладом затолкал в глубину пасти крокодила, так что тот, не имея возможности дышать, — задохнулся и околел на моих глазах. Таким образом я избавился сразу от двух опасных врагов, все это произошло, благодаря счастливому случаю и моей находчивости.

Через некоторое время после моих сильных испытаний, закончившихся блестящей победой над двумя страшными врагами, пришел мой товарищ, сын губернатора, которого сильно беспокоило мое отсутствие. Он догадывался, что со мной случилось что-нибудь, но никогда еще не видел и не слыхал даже, чтобы один человек в одно и тоже время, будучи почти без оружия, мог убить льва и огромнейшего крокодила. Он меня радостно приветствовал, и мы вместе измерили крокодила, оказалось, что он имел около семи сажней в длину.

Дома мы рассказали об этом необыкновенном происшествии губернатору, он велел немедленно послать телегу и людей, чтобы привезти обоих животных в таком виде, в каком их найдут на месте. При губернаторском дворе на острове Цейлоне жил замечательный шорник; когда он узнал об случае со мной, то сам мне предложил сделать из шкуры льва сумки; я на такое предложение охотно согласился и в короткое время он доставил ко мне на квартиру множество сумок удивительной работы, которые я частью раздарил своим знакомым на память о пребывании своем на острове Цейлоне, остальные же подарил потом амстердамскому бургомистру, который хотел меня отблагодарить наградой в тысячу червонцев, но я, конечно, постарался отклонить его любезное предложение, что потребовало не малого труда и красноречия.

Сын губернатора меня радостно приветствовал.

Из крокодила же получилось прекрасное чучело, составляющее теперь одно из лучших украшений амстердамского музея. Все посетители этого музея всегда с любопытством останавливаются и долго всматриваются в чудовище, а служитель музея рассказывает каждому, каким образом чучело попало в музей, подробно рассказывая при этом о моем приключении. Но я должен заметить, что, как и всегда, это приключение рассказывают по своему, с большими преувеличениями, так что слушателю трудно верить в правдивость рассказа. Так, например, служитель рассказывает, что лев хотел проскочить сквозь крокодила и уже прошел всю длину его, но был замечен «господином прославленным бароном» — как он меня называет, — в то время, когда лев показал свою голову из туловища крокодила и барон отрубил ему голову. «Крокодил сейчас же повернулся, — так продолжает мой рассказчик, — и раздраженный выходкой льва, выхватил из рук барона его охотничий нож и с таким неистовством проглотил его, что он прошел через сердце чудовища и страшилище погибло в страшных мучениях». Про бесстыдство этого рассказчика и говорить не стоит. Его рассказы кроме больших неприятностей, мне ничего не приносят. Такие небывальщины, какие он умеет составлять в своей праздной фантазии, только подрывают доверие моих уважаемых слушателей. В наш век сомнений, многие, не знающие меня, вследствие грубой лжи этого человека, чего доброго и в мои правдивые рассказы не поверят, а отнесут их к области пустого вымысла. Уже и теперь, когда я сам рассказываю о своем приключении с этим крокодилом, то люди, бывшие в музее с полуулыбкой говорят: «мы уже слыхали об этом в Амстердамском музее!» Поверьте, господа, что каждый благородный человек после этого должен почувствовать себя глубоко оскорбленным. Уверяю вас, мне это обидно и досадно.

VIII Приключения на море по дороге в Америку

С острова Цейлона наш корабль направился мимо Вест-Индских островов в Северную Америку. Мой родственник, с которым я вас уже познакомил, получил важные поручения от английского правительства и для их выполнения нужно было плыть к Вест-Индским островам. Экипаж нашего корабля состоял из 1400 человек; на корабле было сто пушек. Нагрузившись углем, пресной водой и припасами мы поплыли к Гольфштрому. Мне в первый раз пришлось познакомиться с этим дивным течением и я никогда не мог себе представить, что увижу такие удивительные вещи. Не могу без удовольствия вспомнить этого путешествия. — Погода была жаркая; вода вокруг нашего корабля кипела, как в котле. На корабле мы даже плиты не топили, чтобы варить себе обед, а просто в сетке опускали в море сырое мясо или яйца и через две, три минуты пища была готова и при том обладала таким вкусом какой может придать не всякий повар. Меня страшно удивляло еще то обстоятельство, что несмотря на высокую температуру, в воде копошилось множество рыбы различной величины и самых разнообразных видов. Как они могли жить в кипятке? Пища варилась в этой воде в продолжении нескольких минут, а они совершенно свободно разгуливают, как в обыкновенной воде. Я объясняю такое явление тем, что они постепенно привыкли к такой температуре, так как вода, должно быть, нагревалась не сразу, а в продолжение нескольких лет. Но стоило их только вынуть из воды, как они моментально умирали, при чем оказывались совсем сваренными, так что мы во время всего своего пути пользовались их вкусным мясом, не прибегая к услугам повара. Это обстоятельство объясняется очень просто: воздух гораздо холоднее воды, и, когда рыбу вынимали из воды, жар ударял ей внутрь и причинял моментальную смерть. В этом, я думаю, нет ничего сверхъестественного, а самое обыкновенное явление природы, которая, как оказывается, бывает очень услужлива и, как видите, даже гостеприимна.

Кучер совершенно ясно описывал кнутом в воздухе инициалы королевского имени, его корону и государственный герб.

Наконец то мы приплыли к Вест-Индским островам. Я мог бы вам рассказать о многих приключениях на этих островах, но оставлю это до следующего раза, а познакомлю вас лучше с моими морскими приключениями на пути к самой Америке. Впрочем, упомяну только об одном случае в Вест-Индии. Однажды я имел удовольствие видеть Вест-Индскаго короля, проезжавшего по главной улице в парламент. Он сидел в парадной карете, а за ним и вокруг него ехала многочисленная свита и придворные дамы, необыкновенной красоты. Меня поразила красота нарядов всех слуг и кучеров, не говоря уже о нарядах свиты и придворных дам. На козлах королевской кареты сидел кучер в большой шляпе со страусиными перьями необыкновенной величины. Но это не важно, а удивительно то, что он совершенно ясно описывал кнутом в воздухе инициалы королевского имени, его корону и государственный герб. Его искусство привлекало большие толпы зрителей, и трудно было угадать, на кого смотрела толпа: на этого ли толстого кучера и его шляпу или же на своего короля.

Дальше, во время переезда в Америку, с нами приключилось несколько неприятных происшествий. Первое из них произвело на нашем корабле большие опустошения. Это было недалеко от острова Ньюфаундленда. Наш корабль несся на всех парусах и вдруг наскочил на что-то, показавшееся нам подводною скалою.

Капитан схватил карту и тщательно рассматривал ее, но ни скалы, ни мели на том месте, где мы остановились не было обозначено. Мы подумали что это временный нанос песку и приступили к исследованию морского дна, но когда измерили глубину, то не оказалось дна на расстоянии около 500 сажен от поверхности воды. Между тем толчок был так силен, что мы лишились руля, переломался на двое бугшприт и все мачты, а некоторые из них почему то раскололись от основания до самой верхушки и щепками забросало всю палубу. Весь экипаж пришел в ужас, так как никто не мог объяснить подобного явления. Больше всех пострадал один матрос, который в это самое время сворачивал главный парус. Его бедняжку отбросило от корабля, по крайней мере, на три английских мили, он упал в морскую пучину и погиб бы без всякого сомнения в морских волнах, если бы к его счастью, во время этого полета, не пролетал мимо него большой красный гусь. У него хватило на столько присутствия духа, что, падая в воду он схватился за хвост этого северного гуся, благодаря чему его падение оказалось не столь чувствительным, и он свободно удержался на поверхности моря. Не теряя времени, он обхватил длинную шею гуся одной рукой, а другой направил его к кораблю, который казался от него ему маленькой точкой. Заметив странный экипаж, приближавшийся к нашему кораблю, мы опознали своего товарища и с трудом вытащили его на палубу вместе с гусем. Когда матрос пришел в себя, то рассказал, что ему было замечательно хорошо ехать на гусе, он сидел на нем точно на пуховике.

О силе толчка вы можете, милостивые государи, судить уже из того, что все люди, находившиеся в средней каюте, во время толчка подскочили до потолка и получили серьезные ушибы, а я так сильно ударился в потолок головой, что она глубоко ушла в туловище и только болтались руки да ноги.

Что вы смеетесь? Думаете я шучу? Уверяю вас, что прошло несколько месяцев, пока корабельному врачу удалось — немного вытянуть ее из туловища, благодаря беспрестанному серьезному лечению. Я не мало помучился пока голова поднялась до глаз: мне приходилось ходить с провожатым, потому что перед собой я ничего не видел. Мало-помалу голова стала принимать свое естественное положение и, наконец, выправилась окончательно.

Мы еще в недоумении искали скалу, о которую ударился наш корабль и не успели оправиться от ужаса и смущения, как, вдруг, все наши догадки сразу разрешились самым непредвиденных образом. Капитан суетился и бегал по палубе, делая различные распоряжения машинному отделению и матросам, которые в замешательстве бегали, хватаясь за исполнение приказаний, но толку было мало. Во время этой суетни, вдруг, неожиданно корабль зашатался и из под него вынырнул громадной величины кит. Он, очевидно, преспокойно спало, на поверхности воды, согреваемый приятными лучами солнца, а мы, не заметив морского великана, наехали ему на спину и потревожили его тихий, сладкий сон.

Своей неосторожностью мы его так разозлили, что он одним ударом хвоста поломал все мачты на корабле и привел в ужас весь экипаж. В сильном гневе он схватил бездонной пастью наш главный якорь с цепью, висевший по обыкновению с задней части корабля и потащил нас вперед со скоростью, по крайней мере, восьми миль в час. Таким образом он протащил нас целых тринадцать часов и мы ничего не могли сделать, но к счастью цепь, служившая якорной привязью, оборвалась и мы, потеряв свой якорь, помчались с приобретенной скоростью, прямо к устью реки святого Лаврентия. Кто знает, что могло бы случиться с нами, если бы не оборвалась цепь! Постепенно скорость корабля уменьшалась и нам удалось, наконец, остановить наш корабль. Остановившись, мы починили пострадавшую палубу, поставили новые мачты, укрепили снасти и паруса и повернули опять к югу. Через некоторое время, когда мы доплыли до того места, где столкнулись с китом, мы нашли своего злого врага уже мертвым. Его громадное тело плавало на поверхности воды, точно остров, и занимало немного больше мили. Сначала мы хотели взять его целиком, но наш корабль не в состоянии был тянуть его за собой. Некоторые матросы советовали разрезать его на части и сложить на корабле, но и этого нельзя было сделать, так как судно наше могло-бы потонуть от перегрузки. Решили взять только одну голову, которую с большим трудом отрезали и вытянули на борт. Представьте только нашу радость, когда мы в пасти кита нашли свой якорь и около 80 саженей цепи, намотанной на него. Видно он при всем старании не мог проглотить якоря, который застрял в зубах левой стороны его нижней челюсти. Это было самое интересное приключение, случившееся с нами во время нашего путешествия в Америку. Больше, кажется, и не было никаких событий. Это было единственное и, как видите, очень серьезное приключение.

Впрочем, нет! Я совершенно забыл еще об одном, последствия которого грозили нам очень большой опасностью. Оно чуть-чуть не окончилось печальной катастрофой. Не успели мы отъехать от мертвого кита миль на пять, как корабль наш получил течь. Образовалась дыра в нижней части правого борта, и вода так быстро проникала, что все наши насосы не в состоянии были бы выкачивать ее и через каких нибудь полчаса нам пришлось бы потонуть, так как никакого спасения ожидать не откуда было. Я первым случайно заметил несчастье. Дыра постепенно росла и уже имела в диаметре больше фута. Я несколько раз крикнул товарищам о беде, но никого, как на зло, не видно было. Сначала я старался заткнуть дыру чем-либо, но всевозможные средства оказались напрасными.

Что тут делать? В такую опасную минуту, действительно, можно потерять голову, но мне удалось таки спасти наш прекрасный корабль и весь экипаж с поклажей и с китовой головой самым простым способом, не лишенным, однако, чрезвычайного остроумия. Не обращая внимания на то, что мог замочит панталоны, я быстро сел на дыру, широко расставив ноги, — и, уверяю вас, если бы она была даже еще больше, я все же наверное закрыл бы ее.

В моем поступке, собственно, нет ничего удивительного, вам уже известно, что я происхожу из старинного рода рыцарей, как со стороны отца, так и со стороны матери. Весь свет знает о героизме и храбрости моих голландских и вестфальских прародителей. Я по совести должен сознаться, что мое положение было не из безопасных, но можно ли думать об опасности, когда стоишь лицом перед смертью, не только своей, но и всех своих товарищей. Меня скоро освободили от опасности, и плотник избавил меня от странной, но зато полезной роли. Искусство плотника спасло наш корабль и всех людей, и я, как благородный рыцарь приписываю ему роль спасения нашего корабля.

IX Приключение с бароном в Средиземном море

Когда мне приходится говорить о своих морских приключениях, невольно вспоминаю об одном ужасном случае со мною, происшедшем на волнах Средиземного моря, в окрестностях города Марселя. Там я подвергся большой опасности и спас свою жизнь, благодаря прямой случайности. Это было в прекрасный летний день, когда солнышко спешило уже на отдых после тяжелой дневной работы. Лучи его рассыпались искрами по гребням волн и нежными тонами красок отливались на пушистой, белоснежной пене. Неизмеримая даль моря влекла в свои могучие объятия. Я стоял на груде камней и всматривался в пучину. Волны то что-то шептали, то пели, то как будто негодовали, то рассыпали нежные ласки, то смеялись, то грозно кричали и с шумом рассыпались в миллионы брызг, ударяясь о скалистый берег. Мной овладело страстное желание искупаться в этих игривых, непостоянных волнах. Я разделся на берегу, неподалеку от города, бросился в море и отплыл довольно далеко от берега. Вдруг, в это время я увидел перед собой огромную пасть рыбы.

Она направлялась прямо на меня и по открытой широко пасти я понял, что она хочет набросится на меня и проглотить. Спасаться не было времени; как от нее уйти? Уплыть, вы думаете? Но разве я могу поспорить в этом искусстве с рыбой?! Не смотря на то, что я искусный пловец, но я не решался убегать. Я задумал нечто другое, — прижал, как было возможно, руки к туловищу и вытянул ноги, чтобы в таком положении поудобнее проскользнуть через пасть и горло рыбы в ее желудок, не задев при этом острых зубов чудовища. Мой план удался, и я очутился в темном желудке громадной рыбы. Меня сразу обдало теплотой, согревшей мое тело, и я стал призадумываться, как повести жизнь в новых для меня условиях. Присутствие мое в желудке, очевидно, беспокоило моего нового хозяина, рыба начала корчиться, ежиться, бросаться во все стороны, стараясь от меня отвязаться, так как, без сомнения, мое пребывание ее стесняло и, кроме того, причиняло немалые боли. Чтобы еще больше причинить ей неприятностей, я начал ходить, прыгать, и даже пустился в присядку, хотя мне было не до плясок. Мои проказы стали невыносимы для животного, т. к. причиняли ей невозможные боли; рыба стала стонать, испуская оглушительные жалобные звуки, и выбрасываться на поверхность воды. Один раз она так высоко подбросилась в воздух, что матросы с проезжавшего мимо итальянского судна заметили ее и стали следить за ней. Она бросалась во все стороны, то опускалась в глубину, то снова выплывала на поверхность, переворачивалась и начала кашлять, стараясь освободиться от меня. Очевидно, она хотела меня посадить между своими челюстями и острыми зубами своими превратить в мелкие кусочки, но это ей не удавалось: я продолжал буйствовать в ее желудке и старался не выходить наружу. Судно приблизилось к рыбе и, когда она выплыла на поверхность, матросы захватили ее гарпунами и через несколько минут вытащили на борт. Когда чудовище лежало уже на палубе мертвым, я услышал, как матросы советовались меж собой, откуда начать резать на части его желудок, чтобы выбросить вон внутренности и добыть побольше жира. Мной овладел ужас вследствие боязни быть разрезанным вместе с животным. Я стал по самой середине живота, в котором могли бы смело поместиться, по крайней мере, около десяти человек. Стоя в оцепенении, я умолял судьбу, чтобы огромные ножи не задели меня. Я никогда не плакал, так как считал это за признак малодушия, но в тот момент на глазах у меня уже навертывались слезы. Молитва моя на этот раз была услышана Богом, и я был спасен. Первый нож врезался в рыбу гораздо ниже того места, где я стоял. Я немного успокоился и готовился как-нибудь сообщить матросам о себе. В это время меня ослепила маленькая струйка света, мерцавшая через прорезанное мясо чудовища. От радости я так сильно закричал, что матросы, испугавшись, выпустили из рук ножи на пол. Узнав по их речи, что они итальянцы, я прокричал им по итальянски, что хочу с ними познакомиться и прошу их помочь мне освободиться от неприятного положения.

Услышав крики, выходившие из брюха рыбы, матросы закричали от испуга. Никто не решался подойти к чудовищу. Мне самому пришлось прорвать отверстие настолько, чтобы можно было выйти. Их удивление еще больше увеличилось, когда они увидели, что из рыбы вылез человек в первобытном костюме. Но через минуту дело выяснилось, и лица матросов сначала приняли удивленное выражение, а затем на устах их засияла радостная улыбка. Я поблагодарил своих избавителей и рассказал им о своем приключении, совершенно так же, как сообщил его вам, а они заливались громким смехом, слушая мой рассказ.

— Вот так приключение! — восторженно прокричал один из матросов, — будет что рассказывать дома, когда вернемся на родину.

Ему в ответ раздался громкий хохот, и кто-то потрепал меня по плечу, и сказал:

— Молодец!

Немного оправившись и выпив холодного квасу, я снова прыгнул в воду и поплыл к берегу. Возле самого берега я хорошенько вымылся и стал поспешно одеваться. Удивительно, что платье свое я нашел на том же самом месте, где и оставил его. Когда посмотрел на часы, то оказалось, что я пробыл в желудке рыбы около трех часов.

X Приключение с воздушным шаром

Приятно сидеть в кабинете за письменным столом и предаваться воспоминаниям. В камине трещит уголь, обдавая всю комнату таинственным светом, а сумрак точно спорит с ним, все больше и больше наполняя комнату. Я уже старею, мои молодые силы меня покидают, прошли дни веселых увлечений, когда горела в жилах кровь, а сердце отвагою дышало!.. Теперь бы мне послушать чей-нибудь рассказ о приключениях; но куда там? Разве теперь есть хоть один человек с кем бы могло случиться что-нибудь подобное, как случилось со мной? Нет! Теперь молодежь сидит в гостиных, в будуарах и несет пустомелицу, уши вянут от гнилых рассказов… Эх, прошло мое время! Бывало раньше, стоит мне куда-нибудь показаться, как сейчас же меня обступят хорошенькие барышни и засыпают просьбами:

— Милый барон Мюнхгаузен, расскажите, пожалуйста, нам что-нибудь о своих приключениях!

— Пожалуйста, славный барон!

Кричит другая на перебой, и звонким голоском заливает блестящий зал какого-нибудь великолепного графского замка. А я хожу среди них с важной осанкой, покручивая длинный ус, и еле заметно посмеиваюсь.

— Хорошенький барон, что-нибудь из морских приключений!

Я как-будто стыдливо отказываюсь, говорю, что уже забыл кое-что, а многое не раз уже рассказывал в этом зале. Но шум и просьбы не смолкают, а лестные для меня выражения порхают из красивых губок прекрасных девиц, как легкие бабочки весною по цветам. Ничего не поделаешь, нужно угодить. Я сажусь на стул, а кругом меня кольцом садятся девицы и перекрикивают одна другую.

— Расскажите об охоте!

— Нет, лучше о путешествии в Россию!

— Мы это уже слыхали, расскажите о вашем плене, милый барон, и о ваших занятиях у султана!

И так долго забрасывают они меня своими просьбами. Наконец, я откашливаюсь и говорю.

— Эх, мои славные друзья! Все это я вам уже рассказывал, а вот я познакомлю вас еще с одним приключением, случившемся со мною во время путешествия по Мраморному морю.

— А это интересное будет приключение?

Спрашивает одна из них.

— О, да, очень даже интересное! — с улыбкой отвечаю я и начинаю рассказывать.

— Это было во время моего пребывания в Турции, когда мне посчастливилось завоевать некоторое внимание у султана и всего его двора. Я очень часто выезжал по делам службы на своей яхте в Мраморное море. Какие там прекрасные виды! Просто прелесть! Чего стоит один вид на Константинополь?! Но вид на султанский дворец еще замечательнее! Однажды утром, когда я любовался красотой и ясностью голубого неба, заметил я в воздухе, среди серебристых облаков какой-то круглый предмет. Когда я больше стал всматриваться, то заметил еще, что с него что то спускается. Я сейчас же побежал в каюту за самым лучшим своим ружьем, без которого я никогда не выезжал в далекую дорогу, зарядил его на скорую руку пулей и, хорошенько прицелившись, выстрелил; но в предмет этот я не попал. Это очень редко случается со мной, потому что я стрелок ловкий, даже редкий, еще больше, самый лучший во всей стране. Вам ведь это известно. Я быстро заложил другой заряд, но и этот не был счастливее первого. Наконец, третьим выстрелом, я пронзил пулей предмет, и он стал быстро падать прямо в море. Я приказал направлять судно так, чтобы предмет этот мог упасть если не на палубу, то, по крайней мере, не далеко от судна, чтобы можно было рассмотреть, что он из себя представлял.

На небольшом расстоянии от моего корабля я увидел, через несколько минут после выстрела, небольшую, позолоченную корзину, висевшую на огромном аэростате, гораздо большем церковного купола. Мной тогда овладело сильное волнение: я боялся, что нанес вред воздушному путешественнику.

Оправившись от изумления, я стал присматриваться и заметил, что в корзине находится человек и половина жареного барана. Мои люди обступили корзину и о чем-то меж собой разговаривали, как я потом узнал они хотели покончить с хозяином корзины как это делают со шпионами. Вы догадываетесь о чем шла у них речь: о жизни этого несчастного путешественника, дорогие мои. Я, конечно, расстроил их планы и смело подошел ближе к корзине, заговорив с путешественником по-турецки, так как это происходило в турецких владениях, но тот начал мне отвечать по-французски. Тогда я задал ему несколько вопросов на его родном языке. Оказалось, что он чистокровный француз, и просит обождать немного с расспросами, пока он не оправится от смущения.

Он выглядел очень важно. Его нарядный костюм привлекал общее внимание, а из кармана его жилета висела толстая цепь из чистого золота, украшенная разноцветными дорогими камнями; на конце цепи привешено было очень много красивых брелков и медальонов, с изображениями знатных людей. В каждой петлице его фрака висела золотая медаль с различными изображениями; каждая медаль стоила, по крайней мере, несколько сот червонцев. Все пальцы рук его усеяны были красивыми драгоценными перстнями. На среднем пальце правой руки сверкал огромной величины бриллиант. Рубины, сапфиры, аметисты, хризоберилы блестели и переливались тысячью различных цветов, освещая яркими цветами всех находившихся вокруг него. Когда он вынул из одного жилетного кармана свои часы, то двое из наших слуг ослепли от сильных лучей, испускаемых драгоценными камнями, из которых были целиком сделаны часы. Карманы его брюк и сюртука оттопыривались и обвисали до самой земли от тяжести кошельков, наполненных червонцами. Я спросил, зачем он носит с собой так много золота в кармане: его можно всегда с удобством заменить более легкими деньгами — кредитными бумажками.

— Бумажка для меня не имеет ценности, я люблю только золото и драгоценные минералы!

— А что это за изображения и гербы на этих медалях и других предметах? — спросил один из матросов нашего корабля.

— Эти вещи поднесены мне в подарок знаменитыми особами в Франции. Вот, например, эта медаль, поднесена мне баронессой Крюгер, а эта графом Тралялинским, а эта за мои благодеяния в пользу бедных!

Он еще много пересчитывал имен и объяснял значение каждого изображения, но я уже забыл его подлинные слова, а своего не хочу добавлять, чтобы не вызвать недоверия к моим рассказам.

— Боже мой! — подумал я про себя, — этот невзрачный господин должно быть оказал человечеству громаднейшие услуги, если, при господствующей в настоящее время общей скупости, он осыпан такими многочисленными и драгоценнейшими подарками!

От беседы с нами он так устал, что попросил не беспокоить его, пока он не отделается окончательно от смущения. Это было вполне понятно, потому что быстрота падения воздушного шара была так велика, что у него захватило дыхание, и он некоторое время совсем не мог произнести ни одного слова. Кроме того, он думал, что пропадет без следа в морских волнах, так как близко берегов не видно было. Через некоторое время он оправился и рассказал нам следующее:

— Я сам родом француз. У меня нет в достаточном количестве ни знаний, ни фантазии, ни умелости чтобы выдумать такого рода путешествие. Я сознаюсь в этом чистосердечно и себя не расхваливаю, но меня сильно раздражала заносчивость и спесь семи обыкновенных клоунов и танцовщиков по канату. И, вот, чтобы сбавить эту спесь у них, мне как-то случайно пришла мысль воспользоваться услугами воздуха, чтобы подняться еще выше их. И теперь я, конечно, считаю себя родоначальником будущей авиации.

Дней, приблизительно, шесть или семь тому назад, к сожалению точно не знаю, потому что потерял счет времени, — я поднялся на своем шаре в Англии, с мыса Принца Велийского, взяв с собою барана, чтобы потом его сбросить, для потехи любопытных зрителей. Через несколько минут я поднялся довольно высоко, и люди, которых я оставил на земле казались очень ничтожными пылинками; меня же несло все выше и выше. К моему несчастью, через минут десять после того, как я поднялся, ветер переменил свое направление и вместо того, чтобы отнести меня к Экзетеру, где я хотел спуститься, он понес меня к морю. Мне стало так страшно, что я потерял сознание и полумертвым лежал в корзине вместе с бараном. Когда я оглянулся, то увидал, что ветер гонит меня над морем, над которым я долго носился на чрезвычайной высоте. Густые облака, мешали мне рассматривать оставленную внизу под собой землю.

Какое счастье, что я не выбросил барана для потехи публики. На третий день сильный голод принудил меня убить барана и этим спасти себя от голода. Как это ни противно и совершенно чуждо для меня, но я вынужден был совершить такое, своего рода преступление, т. к. был поставлен в критическое положение. Пока я лишал жизни бедного моего спутника, мой шар уже успел подняться выше луны. Я вспомнил одну интересную сказку, будто луна сделана из самого чистого серебра. Ее приятный свет меня ласкал и с большим наслаждением я всматривался в ее лицо, но не успел я хорошенько насмотреться на нее, как почувствовал, что меня что-то сильно греет. Шар на столько приблизился к солнцу, что оно беспощадно жгло мою спину и сожгло совершенно мои усы, ресницы и бороду.

Кстати, я воспользовался лучами солнца, положил убитого барана с той стороны, где оно особенно сильно грело, — и через каких нибудь три четверти часа баран зажарился. Не знаю чем объяснить, что мясо барана оказалось очень вкусным; должно быть это оттого, что оно изжарилось солнечными лучами. Этим то мясом я питался все время своего воздушного путешествия.

Кто знает, до каких пор мне пришлось бы еще летать. Я, чего доброго, посетил бы все планеты небесные. Залетел бы в гости к прекрасной Венере, пожелал бы всего хорошего жителям Марса, и много кое чего еще увидел бы…

— А зачем вы так долго летали, господин? — спросил француза один из матросов нашего судна.

— Эх, дорогой мой, я хотел давно слететь на землю, но веревка, которая соединена с клапаном на нижней стороне шара, предназначенным для выпускания газа, оборвалась, не выпустивши ни одной струйки газа. А без этого спускаться никаким образом нельзя было. — Если бы вы, уважаемый барон, — обратился он ко мне, — не выстрелили в мой шар и не разорвали бы его, и тем не выпустили из него газа, то я мог бы носиться на нем между небом и землей, как Магомет, до самого дня страшного суда.

Окончивши свой рассказ, он крепко пожал мою руку и горячо благодарил меня за свое спасение. Мы устроили пирушку, в честь его спасения. Француз подарил свою золотую корзину моему лоцману, а остаток барана выбросил в море. Шар сильно пострадал от моей пули, а при падении настолько разорвался, что починить его не было никакой возможности, и потому его выбросили также в море.

За короткое время француз подружился с нашими и подарил на память о себе всем нам золотые вещи, которых у него было очень много. Мы его отвезли в Константинополь, и там и представил его султану, который наградил путешественника и отправил его на родину в цветущую Францию.

XI Вторая поездка барона в Константинополь

Хочется, друзья мои, рассказать вам еще об одной странной истории. Волею судеб я был заброшен в Африку, где меня приняли с большими почестями. Меня назначили важным сановником в Трансваальской республике. Я успешно выполнял все важные и тяжелые государственные поручения и заслужил большое доверие у народа и правительства. Однажды нужно было поручить кому-нибудь съездить в Константинополь для личных переговоров с султаном по очень серьезным и важным делам, как для Турции, так и для Трансваальской республики. Долго обдумывали, кого бы послать с этими поручениями к султану. От переговоров зависело все дальнейшее направление дела. После долгих размышлений, выбор пал на меня. Я был выбран почти единогласно, благодаря тому, что знал хорошо турецкий язык и был знаком с Константинополем и всеми обычаями турок. С большой торжественностью и многочисленной свитой отправили меня в Константинополь с важным поручением. Признаться, я ехал с затаенной радостью в груди и невольно улыбался про себя, когда сравнивал свое настоящее положение, уполномоченного посла, с прежнею должностью султанского пчеловода. Турки приняли нас с большим почетом. Нас поместили в прекрасной вилле, принадлежащей самому султану и немедленно назначили мне у султана аудиенцию. Русский, немецкий, итальянский и французский послы явились ко мне с визитом и засвидетельствовали свое глубокое уважение нашей республике, и, кроме того, они взяли на себя, как это полагается, миссию представить меня султану.

В назначенный час мы отправились к султану. Нас сейчас же приняли. Каково было удивление сопровождавших меня послов, когда султан, пристально взглянув на меня, не договорил даже переводчику приветствия и, улыбаясь, дружески протянул мне руку со словами:

— Здравствуй, Мюнхгаузен! Да, ведь, мы с тобою старые знакомые! Для таких старых друзей не нужно переводчика. Семь тысяч приветствий, дружище мой! Как поживаешь? Душевно рад тебя видеть!..

По просьбе султана, я рассказал ему подробно о своем путешествии в Россию из турецкого плена и еще о многих своих приключениях. Это обстоятельство сразу подняло меня во мнении всех дипломатов, тем более, что я себя держал очень свободно и, не стесняясь, рассказывал султану о своих удивительных приключениях. Султан, по-видимому, очень благоволил ко мне и часто долго разговаривал со мною.

По окончании всех официальных переговоров, мне пришлось еще некоторое время оставаться в Константинополе. Я часто встречался и беседовал с султаном. Султан был со мною откровенен. Однажды он сообщил мне, что дела его в Египте идут очень плохо, и он прямо таки не знает, и не имеет такого человека, которому можно было бы поручить их распутать. Дело же все осложняется и может вызвать очень неблагоприятные последствия. Я с глубоким сочувствием посмотрел на султана. Он улыбнулся и тихо сказал:

— Что ты так посматриваешь, Мюнхгаузен, будто хочешь сказать мне что-нибудь или посоветовать? Я ведь знаю, что ты хороший дипломат, только жаль, что не у меня служишь.

Я с улыбкой посмотрел на султана; признаться, мне приятно было выслушать такое лестное мнение о себе.

— Ваше Величество изволит тешиться над бывшим своим пчеловодом! — тихо сказал я султану.

— О, нет, мой милый Мюнхгаузен, я не шучу, а говорю тебе серьезно, что рад выслушать твои советы и даже готов тебе сообщить то, чего никому из иностранцев не решился бы сказать, и не всякий мой сановник пользуется у меня таким вниманием, как ты, Мюнхгаузен!

Я низко поклонился султану в знак своей глубокой благодарности и от радости не мог проговорить ни слова, а султан подошел ко мне и потрепал меня по плечу со словами:

— Дружище, мы, ведь, понимаем друг друга! Я хочу тебе сообщить важную государственную тайну и надеюсь, конечно, что она останется между нами, а чтобы никто нас не подслушал, то я предлагаю взобраться на мою, самую высокую башню; там нет никого, и мы можем посоветоваться.

На башню вела винтообразная лестница, в которой было около пятисот ступенек. Я быстро взобрался на нее и стал любоваться чудными видами Константинополя и Босфора, тогда как толстый султан еще не дополз и до середины; раскрасневшись он так громко дышал, что стены башни трещали. Да, господа, очень уж высокая башня! Жаль только, что через несколько дней после того на нее упал с неба метеор, и она сгорела до основания, даже развалин не осталось.

— А как же тайна? — хотите вы спросить.

— Тайна, господа, сгорела вместе с башней, так видно хотел Магомет, из боязни, чтобы стены башни кому-нибудь не выдали тайны: вы знаете, что теперь и стены слушают и рассказывают. А я, как честный человек, обязан так же смолчать, тем более, что государственной тайны нельзя рассказывать даже друзьям и самым близким людям. Тайна имела некоторое отношение к общеевропейской войне…

Боже мой! Я немного уже проговорился, но, довольно! Достаточно вам сообщить, что это касалось отчасти и трансвальской республики, а потому я выразил соглашение помочь султану и выполнил его поручение вполне добросовестно. Переговоры о делах сблизили меня с султаном. Мы часто уединялись на берег моря и долго беседовали, любуясь чудным морским видом. Беседы по поводу поручения, которое давал мне султан, чередовались с моими рассказами о различных приключениях со мною. Султану мои рассказы очень нравились. Он очень хвалил меня и не уставал меня слушать. Между прочим, я рассказал ему о том, как я летел на бомбе. Султан неудержимо смеялся во время моего рассказа об этом происшествии.

— Вот бы мне хотелось посмотреть, как это ты летел на бомбе! Ну, молодец, Мюнхгаузен, молодец! Ведь, правда, трудное было путешествие?!

— Да, Ваше Величество, очень трудно было удержать равновесие на круглой, гладкой бомбе! Но что делать? Во всем нужна удача и решительность, особенно для молодого военного человека, только начинающего свою карьеру.

Султан вспомнил еще со смехом, как я во время своего плена завлек на оглоблю медведя, и долго еще мы с удовольствием вспоминали о далеком прошлом.

Закончив свои дела в Константинополе, я отправился в Каир в качестве турецкого посланника. Сам султан, со всей своей свитой, приехал провожать меня, еще раз напомнил мне о важности моей миссии и трогательно простился со мной.

Внимание султана так тронуло меня, что я не мог найти ответа, скрестил только на груди руки и низко ему поклонился. Наш корабль отчалил при звуках военной музыки. Султан еще долго стоял на берегу и провожал нас глазами, пока корабль не скрылся из глаз. Во время переправы на берег Азии ничего особенного с нами не произошло, и путь был, сравнительно, недалекий. На противоположном берегу нас ждал уже караван верблюдов, и мы без передышки пустились в путь по азиатским пустыням.

Каждый себе представляет Азию страной дикой и страшной, но как бы вы были довольны, если бы вам удалось познакомиться хоть немного с этой страной. Я много ездил по Европе, был в Америке, служил в Африке и много уж видел на своем веку всяких всячин, но таких чудес, как в Азии, мне еще не приходилось встречать. Какие там удивительные люди! Какая чудная природа! У меня была многочисленная свита, как это подобает посланнику, но я не мог отказать себе в удовольствии пополнить ее еще несколькими встретившимися мне там субъектами. Они настолько интересны, что мне хочется вам кое что рассказать о них.

Не успел наш караван удалиться на несколько миль вглубь страны, как я заметил человека среднего роста, страшно худого, на вид совсем невзрачного. Он так скоро бежал по пустыне, что своим бегом подымал целое облако пыли. На каждой его ноге было по свинцовой гире, весом, по крайней мере, в три пуда каждая. Я был сильно изумлен и окликнул его:

— Друг мой, куда ты так спешишь, и зачем ты привязал к ногам гири? Ведь, так гораздо тяжелее бежать?

— «происхожу от маленького племени скороходов. В нашем роду никто никогда не плакал, одной слезинки не проронил; кроме того, мы не чувствуем боли и смотрим на мир Божий, как на рай, пожертвованный нам для наслаждения. Гири я привесил для того, чтобы потише бегать: так как я не нуждаюсь в данное время в быстрой ходьбе, то умеряю ее тяжестью гирь, потому что мне некуда торопиться. Всего час прошел, как я вышел из Алжира, но я не жалею о нем.

— Что ты там делал? — спросил я его.

— В Алжире я служил у одного знатного сановника почтальоном и разносил его письма во все концы света, а так как мне много приходилось бегать, то я еще больше развил скорость ног моих. Мой сановник ночью пришел с бала и видно ему вчерашний день очень понравился, потому что сегодня утром он приказал мне догнать вчерашний день. Сколько я ни бежал, сколько ни трудился, но догнать его не мог. Господин мой так рассердился на меня, что немедленно отказал мне в должности и велел в два часа покинуть его владения. Я вышел, подумал немного, взял с собой птицу и отправился в путь. Через минут десять я далеко за собой оставил его проклятые владения и присел, чтобы привязать гири, так как мне некуда было торопиться. Теперь хочу направиться в Китай; говорят, что это очень интересное государство; может быть в Пекине найду себе подходящее место. Через каких-нибудь полчаса я буду в Пекине, для меня это только маленькая прогулка.

Мне этот человек очень понравился: он мог мне быть всегда полезным, так как посланнику часто приходится посылать гонцов с пакетами в разные стороны. Я посмотрел на скорохода и сказал:

— До Пекина все таки далеко, не останешься ли ты у меня? Поступай лучше ко мне на службу я тебе очень рад буду!

Скороход очень обрадовался моему предложению. Я приказал дать ему верблюда, но он все-же больше бежал пешком для того, чтобы не разучиться быстро бегать.

Спустя некоторое время, мы добрались до широкой долины. Голодные верблюды стали щипать зеленую траву, которая красивым бархатистым ковром покрывала долину. Как то легче стало дышать, а трава будто кланялась нам, тихо перешептываясь с ветерком. Кто-то предложил сделать здесь привал, чтобы отдохнуть и подкрепиться. В это время я заметил недалеко от дороги неподвижно лежавшего человека. Когда мои спутники увидели его, то подумали, что он убит или спит. Когда же мы приблизились к нему, то увидели, что он весело подмигивает, и так близко припал ухом к земле, точно хотел подслушать разговор подземных обитателей.

— Что ты там слушаешь, приятель? — крикнул я ему.

— От нечего делать, прислушиваюсь, как трава растет.

— Что ты шутишь? Разве ты можешь это подслушать?

— Ничего нет легче, — ответил незнакомец. — Я могу услышать еще и не то…

— Ну, так поступай ко мне на службу, друг мой! Имея такой слух, ты можешь мне быть полезным.

Он быстро поднялся на ноги и охотно присоединился к нашему каравану. Мне было весело, и я шутил со своею свитой. Я мог уже удивить не одного смертного такими людьми, которых Бог мне послал, точно манну с неба.

Поехали дальше. Не успели мы отъехать нескольких миль, как навстречу нам попался охотник. Он направил дуло своего ружья в синеву небес. Я посмотрел в ту же сторону, но ничего не увидел.

— Что это ты, милый, на воздух стреляешь?» — спрашиваю я его. — Но все равно, Бог на помощь тебе, охотник! Но куда же ты целишь, я ничего не вижу, кроме синего неба?!..

— Это я пробую новое ружье! — ответил он, — мне его подарили. На кресте страсбургской колокольни сидел воробей, так вот, я его только-что застрелил. Хорошо стреляет новое ружье!

Вам уже известно, что я страстный охотник и замечательный стрелок, — как же мне было не обнять и не расцеловать такого молодца! Само собою разумеется, что мы ударили по рукам, и он поехал с нами. Таких стрелков мало, это было просто находка! Стрелять из азиатской пустыни в воробья, сидевшего на кресте страсбургской колокольни! Видано ли это? Да, удивительная страна Азия! Чтобы еще больше познакомить вас с этой чудной страной, я хочу рассказать вам еще следующее.

Мы увидели высокого, плечистого, коренастого человека.

Мы продолжали путешествие.

Наш караван прошел уже через пустыню, и мы приближались к Ливанским горам. Густой кедровый лес широко обогнул вершины этих гор и далеко растянулся вглубь страны. После продолжительного путешествия по пустыне, мы как-то легче вздохнули при виде леса и поспешили в его приятную тень, чтобы немного отдохнуть. А лес величаво качал своими ветвями, как будто простирал к нам свои мощные руки. Наконец, мы вошли в лес. У самого подножия хребта Ливанских гор мы увидели высокого, плечистого, коренастого человека; он веревками перевязал несколько сот больших кедровых деревьев и, замотавши концы веревок на свои могучие плечи хотел уже тянуть, но я остановил его.

— Что это ты делаешь? Разве не опасно самому быть в таком густом лесу? Ведь, здесь есть много хищных зверей?

— Для меня звери не опасны, я одним ногтем убиваю самого сильного льва. Только со мной приключилось маленькое несчастье: мне нужно было нарубить дров, и с этой целью я пришел в лес, но к сожалению забыл дома топор. Возвращаться домой далеко, и, вот, я решил выручить себя из беды. Прошу вас, отойдите, пожалуйста, от деревьев, чтобы не зацепить вас.

— Посмотрим, как ты себя выручишь из беды! — сказал я.

В эту минуту силач на моих глазах потянул веревку и выдернул с корнем все деревья, как будто это был маленький кустик. Он привел меня в изумление, так как лес занимал громадную площадь, а он взял все деревья на плечи и понес их, как соломинку. Я, конечно, не выпустил из рук такой находки. Скорее я отказался бы от всяких почестей, от своего посольского звания и крупного содержания, чем отпустить такого молодца.

К моей свите прибавился еще один интересный человек. Все вместе мы продолжали свой путь. Как только мы перешли египетскую границу, вдруг, поднялась такая сильная буря, что я боялся, чтобы нас не подняло на воздух. Вихром срывало одежду, и ветер так свирепствовал, что трудно было двигаться. Такого ветра я никогда не видал. Казалось, вот-вот, унесет нас буря в поднебесье, со всей поклажей, с людьми и верблюдами. Я посмотрел в ту сторону, откуда поднялся такой сильный вихрь. Там я увидал, недалеко от дороги, семь мельниц, крылья которых так быстро вертелись вокруг своих осей, что трудно было рассчитать форму каждого крыла в отдельности, а свист и жужжание крыльев напоминали мне жужжание веретена, во время длинных зимних вечеров в деревне.

Недалеко от мельниц, с правой стороны дороги, стоял толстый, хорошо сложенный человек и большим пальцем закрывал левую свою ноздрю. Когда он увидел нас и заметил наше смущение и даже отчаяние, он повернулся к нам лицом и отнял палец от ноздри. Когда же мы подошли к нему поближе, он вежливо поклонился нам. В ту же минуту вихрь стих, как-будто его и не бывало. Все семь мельниц остановились, как бы по волшебству, не производя ни малейшего движения. Сильно удивленный этим непонятным для меня явлением, я громко крикнул этому человеку:

— Что это ты, любезный, колдуешь, что ли? Что это все значит? В тебе, должно быть, нечистая сила сидит, или чего доброго, ты сам черт?

— Никак нет, ваше превосходительство, — отвечал незнакомец. — Я не черт, а просто работник. Я только дую в нос и произвожу небольшой ветер для своего хозяина-мельника, а чтобы не слишком сильно вертеть мельничные крылья и не опрокинуть мельницы, я закрываю всегда одну свою ноздрю.

— А, вот как! А сколько ты получаешь от своего хозяина, мельника, за свою работу.

Он назвал мне совсем ничтожную сумму. Я мог бы ему дать вдесятеро больше, лишь бы он остался у меня.

— Да, — подумал я, — это неоценимый человек, который может оказать при случае большую услугу: он может на море поднять бурю, или смести с лица земли какого угодного врага, даже стотысячную армию. Если же случится, что у меня захватит дух, когда я буду рассказывать о каком-нибудь страшном приключении со мною, может вывести меня из тяжелого положения, подувши немножко в одну ноздрю.

Не долго думая, я с ним покончил дело так, что мы оба остались очень довольными.

Большим пальцем он закрывал одну ноздрю.

Он оставил своего хозяина и охотно последовал за нашим караваном.

Через некоторое время мы приехали в Каир. Я приступил к исполнению возложенных на меня поручений и очень скоро покончил со всеми делами. Успех мой превзошел всякие ожидания. Султан был очень доволен, когда узнал о благоприятном исходе переговоров. Когда моя миссия была окончена, я хотел обратно направиться домой без всяких почестей и торжеств. Для того, чтобы меня никто не стеснял, я отпустил всю свою свиту на родину, поручив ей представиться султану и доложить ему подробно о ходе дел. При себе же оставил только пятерых новых слуг, о которых вкратце я вам уже рассказал. С этими то замечательными людьми я отправился в дорогу, как совершенно частный человек. Необходимо заметить, что Нил в хорошую погоду бывает так великолепен, что красоту его трудно передать словами. Однажды мне захотелось проехаться на лодке по Нилу. Скоро все было готово, и мы, наняв лодочников, отправились в Александрию. До сих пор не могу себе объяснить, почему все, что хорошо начинается, очень часто плохо кончается. Так вышло и у нас. Мы запаслись провизией и три дня плыли в лодке без всяких приключений. По дороге встречалось много дивных видов. Перед нами вырастали и исчезали живописные города, древние памятники искусства, пирамиды и бесчисленное множество развалин древних сооружений.

Всем известны капризы старого Нила. Он часто выступает из берегов и широко разливает свои воды. На третий день нашего путешествия, под вечер, мы заметили какой-то особенный золотисто красноватой оттенок воды в реке. На следующий день вода стала быстро прибывать, и пенистые волны мутного Нила заклокотали, зашумели и разливались по широкому полю. Нил за короткое время разлился на несколько миль. К вечеру того-же дня нас так высоко подняли волны, что мы, не замечая того, что уже давно потеряли русло реки, плыли куда глаза глядят. Перед нами и вокруг нас неистово ревели волны, обдавая нашу лодку пенистой водой. До самого горизонта невидно было ничего, кроме мутно-красноватой воды.

Дней, кажется, через пять, когда уже солнце зашло, и на землю спускались тихие сумерки, нашу лодку занесло куда-то в густую заросль, и мы неожиданно для себя на что-то наскочили. Лодка остановилась. Я сначала думал, что мы сели на риф, но когда утром поднялось солнце и осветило волнующуюся воду, мы к удивлению увидели следующее: мы находились между ветками миндального дерева. Вокруг нас на далекое

расстояние видны были густо сплетенные ветки миндальных деревьев, усеянные спелыми плодами. Оказалось, что мы находимся на высоте 60 футов над поверхностью земли, но лодка не могла сдвинуться с места. Когда солнце поднялось выше, и было, приблизительно, часов около девяти, вдруг, поднялся сильный вихрь, и лодку нашу бросило в сторону и накренило ее так, что она одним бортом зачерпнула воды и моментально пошла ко дну вместе с провизией. Наши старания спасти ее были тщетны. Оставалось только думать о спасении своей жизни.

В эту критическую минуту великую услугу оказали нам ветви миндальных деревьев. Нас было восемь человек взрослых и двое детей. Мы ухватились за ветки и долго держались на поверхности воды. Быстро проходили дни за днями, чередуясь с темными ночами, а мы все держались за ветки и утоляли голод миндальными плодами. Так прошло около пяти недель. Наконец, вода начала быстро убывать, а через неделю мы сошли с деревьев на землю. Почва была покрыта толстым слоем ила, и нам пришлось потратить много усилий, пока мы добрались до потонувшей нашей лодки. Она лежала, затянутая илом, саженях в сорока пяти от миндальных деревьев. Мы вязли по колено в грязи, направляясь к лодке.

Султан водил меня по своим дворцам…

Вы можете себе представить, с какой жадностью мы набросились на провизию, находившуюся в лодке! Она была, конечно, уже давно испорчена, но, после продолжительного голода, она казалась нам самым изысканным блюдом. Отдохнув немного и высушив вещи, найденные в лодке, мы направились к берегу Нила. Нам пришлось еще пропутешествовать одиннадцать дней, пока, наконец, мы добрались до берегов Нила. Нас отнесло водой от русла на сто семьдесят три мили. Нас встретили местные власти, которым мы рассказывали о нашем приключении. Все удивлялись и горячо сочувствовали нашему горю. По нашей просьбе нам дали отличную лодку, а также доставили нам все необходимое для дальнейшего путешествия. Мы снова поплыли по красивому руслу Нила и скоро добрались до Александрии, откуда переправились в Константинополь.

В Константинополе мне пришлось употребить все свое красноречие для того, чтобы убедить моих сотоварищей принять вознаграждение за утраченную лодку, а так же и за понесенные труды и лишения. Все они отвечали в один голос:

— Да что вы, господин барон, мы и так счастливы, что удостоились чести путешествовать с вами. Ведь не всякому в жизни удастся видеть человека, пользующегося такой славой, как вы, господин Мюнхгаузен!

По прибытию в столицу полумесяца, я сейчас же доложил о себе султану. Он очень обрадовался моему приезду и оказал мне радушный прием, при чем показал свои дворцы и старый сад, где когда-то я был пчеловодом. Мы долго беседовали с ним и вспоминали прошлое. При прощании султан преподнес мне драгоценные подарки.

XII Пари с султаном и бегство из Константинополя

С каждым днем султан все сильнее привыкал ко мне. Не проходило ни одного дня, чтобы он не приглашал меня к обеду и к ужину. Должен вам сказать, дорогие друзья, что ни у одного правителя в мире нет такого роскошного стола, как у турецкого султана. Но к сожалению к столу не подавалось вино, так как вам, вероятно, известно, что Магомет запрещает правоверным употреблять спиртные напитки. Приходилось, таким образом, обходиться за столом без стакана хорошего вина. Однако, чего нельзя делать открыто, то делается тайно, и вы не найдете ни одного турка, который не был бы знаком со вкусом хорошего вина, не смотря на запрещение пророка. Его величество турецкий султан знал также толк в стакане хорошего вина не хуже любого немецкого рыцаря. Во время обеда или ужина никто из присутствовавших ни словом не заикался о вине, но после обеда всякий уединялся в своем кабинете и, покуривая трубку, наполненную душистым табаком, опорожнял бутылку великолепного напитка. Однажды, после обеда, султан попросил меня следовать за ним в его кабинет. Когда мы уселись рядом на мягком ковровом диване и закурили свои трубки, султан сказал:

— Вы, вероятно, дорогой Мюнхгаузен, знаете толк в винах. Я угощу вас сейчас таким токайским, какого вы, наверное, никогда еще в жизни не пробовали.

Султан поднялся с дивана, подошел к шкафу, взял оттуда бутылку вина, наполнил два бокала и медленно, маленькими глотками мы стали опоражнивать их.

— Ну, что вы скажите, дорогой Мюнхгаузен? Не правда ли, лучшего вина вы никогда не пробовали?

— Вино недурное, — отвечал я, — но я должен сказать вам, ваше величество, что в Вене, у императора Карла VI, мне приходилось пить несравненно лучшее токайское.

Султан взял из шкафа бутылку вина…

Султан нахмурился и произнес:

— Я вынужден усомниться в ваших словах, дорогой Мюнхгаузен, лучшего токайского вы нигде не найдете. Мне прислал его один венгерский магнат и уверял, что это самое хорошее токайское.

— Магнат шутил над вами, ваше величество! Могу через час доставить вам бутылку токайского из погребов австрийского императора, в Вене. Оно и вид должно иметь другой.

— Я думаю, дорогой Мюнхгаузен, что вы хвастаете!

— И не думаю хвастать, ваше величество! Повторяю, что через час могу вам доставить бутылку токайского вина из погреба австрийского императора, и вы сами убедитесь в том, что оно несравненно лучше, чем эта кислятина.

Султан укоризненно покачал головою, упрекнул меня в том, что я смеюсь над ним и повторил еще раз, что он сомневается в правдивости моих слов.

Я просил его величество принять пари и предложил ему распорядиться снять с моих плеч голову, если я не исполню обещания.

Султан принял мою ставку и сказал, что непременно прикажет снять мою голову, если я не исполню своего обещания, так как не может позволить смеяться над собой даже самым лучшим своим друзьям.

Если же я сдержу свое обещание, султан обещал мне дать из своих сокровищ столько золота, драгоценных камней и жемчуга, сколько может поднять самый сильный человек.

Мне подали бумагу, перо и чернила, и я написал императрице Марии Терезии следующее письмо:

«Ваше величество, вместе с императорским престолом, вы унаследовали и винный погреб ваших августейших родителей. Осмеливаюсь просить вас вручить подателю этого письма бутылку токайского, которое мне так часто приходилось пить с вашим покойным отцом! Имел смелость обратиться к вашему величеству с такой просьбой потому, что держал пари с турецким султаном, при чем утверждал, что ваше токайское превосходит вкусом его вино. Пользуюсь при этом случаем принести уверение вашему величеству в глубочайшем почтении, с которым имею честь быть и т. д., и т. д.

Барон Мюнхгаузен».

Немедленно я позвал своего курьера, передал ему письмо и просил его поспешить. Курьер снял с ног гири и отправился в дорогу. Мы же уселись с султаном допивать вино, оставшееся в бутылке и ждали возвращения моего курьера.

Прошло четверть часа, полчаса, три четверти часа, а курьера все нет. Я начал уже волноваться, а султан все поглядывал на проволку звонка, собираясь, по-видимому, позвать палача. Не желая показать султану своего волнения, я вышел в сад. Султан приказал двум слугам следовать за мною и не спускать с меня глаз. Стрелки часов показывали уже пятьдесят пять минут четвертого. Меня охватил смертельный страх. В эту минуту я вспомнил о своем подслушивальщике и о стрелке, о которых я уже имел честь рассказывать вам. Они явились ко мне на площадь. Подслушивальщик приложил ухо к земле и к моему величайшему отчаянию сообщил, мне, что курьер мой крепко спит где-то около Белграда. Стрелок взобрался на высокую террасу, поднялся на носки и крикнул оттуда, что видит курьера спящим под тенистым дубом на расстоянии полупути от Вены до Константинополя. Стрелок прицелился и выстрелил, желуди, ветки и листья градом посыпались с дуба на спящего курьера. Ни жив, ни мертв вскочил он на ноги и быстрее молнии помчался к Константинополю.

Ровно в пятьдесят девять с половиною минут четвертого он стоял уже перед кабинетом султана с бутылкой и собственноручным письмом императрицы Марии Терезии. Мой страх прошел.

Султан налил бокал доставленного вина и с наслаждением выпил его. Вино так поправилось ему, что он закупорил бутылку и спрятал ее в шкаф, извиняясь передо мною и говоря, что мне легко будет достать для себя другую бутылку, тогда как ему это не доступно. Затем султан приказал позвать к себе своего казначея и, когда тот явился, распорядился выдать мне из своих сокровищ столько золота, драгоценных камней и жемчуга, сколько может поднять и унести самый сильный человек.

Казначей низко поклонился повелителю и направился к дверям. Я поспешать за ним, боясь, что султан отменит свое распоряжение. Сейчас же послал и за своим силачом. Тот пришел с длинной толстой веревкой, и мы отправились с ним в подвалы, наполненные сокровищами. Казначей султана поражался, наблюдая за тем, как мой силач, тяжело нагруженный, выходил из помещений, где хранились сокровища султана. Мы отправились сейчас-же к пристани, где я нанял корабль, чтобы отвезти сокровища в безопасное место. Казначей же побежал к султану и рассказал ему, что все его богатства унесены мною.

Его величество тогда только понял, какую он допустил ошибку, согласившись принять пари.

Главный адмирал султана получил приказание немедленно отправиться со всем турецким флотом в погоню за мною, отнять у меня сокровища, а, самого потопить в море.

Не успел я отъехать нескольких миль от берега, как увидел плывущий прямо на меня весь военный турецкий флот. Я сильно перепугался, так как считал свою жизнь в большой опасности.

Нападение разбойников.

Вдруг я припомнил, что раздувальщик мой был при мне. Он успокоил меня, поместился на корме нашего корабля, одну ноздрю направил к турецкому флоту, другую к нашему кораблю и сильно подул.

Море заволновалось, мачты турецкого флота изломались в щепы, паруса оборвались, и в таком виде флот прибыл обратно в гавань; наш же корабль отнесло к берегам южной Италии.

Но то, что скоро наживается, скоро и проживается. Мне не пришлось воспользоваться своими богатствами.

В Италии меня толпами окружали нищие так как, не смотря на богатство природы, население этой страны страшно бедствует. Большую часть своих сокровищ я роздал нищим. Кроме того, полиция в этой стране настолько плоха, что там развелось много разбойников, которые среди бела дня нападают, на прохожих и проезжих и грабят их. Я тоже подвергся печальной участи. Все оставшиеся у меня драгоценности были отняты разбойниками, и мне едва удалось спасти свою жизнь.

XIII Приключение с пушкой

Султан не долго сердился на меня. Доходы его величества были так велики, что в короткое время он собрал новые сокровища. Ко мне же он сильно привык и скучал без меня. Он узнал о месте моего пребывания и послал за мною. Я также привязался к султану, очень обрадовался его приглашению и немедленно отправился в Константинополь, чтобы отпраздновать вместе с его величеством наше примирение.

Но к сожалению и на этот раз мир между мною и султаном длился не долго.

В Константинополе, в крепости стояла огромная пушка. Она была отлита из бронзы и стреляла мраморными ядрами колоссальных размеров. Однажды мы осматривали вместе с одним французом эту пушку. Французу сильно хотелось выстрелить из этого орудия. Он попросил разрешения у султана, и султан изъявил свое согласие. Узнав о намерении француза, вся турецкая армия пришла в сильное волнение: все были уверены, что сотрясение, произведенное выстрелом из пушки, разрушит весь город. Для того, чтобы произвести выстрел понадобилось более трехсот фунтов пороху. Вложенное в пушку ядро весило около тысячи фунтов. Никто не хотел присутствовать при том как произведут выстрел. Все обошлось, однако, благополучно. Город не разрушился, хотя выстрел и вызвал небольшое землетрясение. Ядро перелетело через пролив, а море сильно волновалось, волны ударялись о берег и пеной покрыли весь пролив.

Все присутствовавшие окружили француза и поздравляли его с удачным выстрелом.

Я не мог допустить, чтобы слава француза превзошла мою, потому я схватил пушку, взвалил ее на плечи и пригнул в море, чтобы переплыть с ней пролив. Благополучно добравшись до другого берега, я вздумал перебросить пушку через пролив обратно на прежнее место, но это не удалось мне: пушка долетела до средины пролива, а там упала в воду и потонула. Потеря знаменитой пушки вызвала сильный гнев султана. Он отдал приказ отрубить мне голову. К счастью жена султана сильно благоволила ко мне. Она поспешила сообщить мне о приказе султана и спрятала меня в своей комнате. Мы стали быстро готовиться к побегу вместе с султаншей. Корабль, шедший в Венецию, принял нас на свой борт, и мы счастливо избавились от страшной опасности.

С большим неудовольствием рассказываю я об этом неудачном приключении и упоминаю о нем только для того, чтобы читатель не думал, что я говорю о своих удачах и умалчиваю о неудачах.

XIV Осада Гибралтара

Много интересных воспоминаний связано у меня со временем последней осады Гибралтара.

Мне необходимо было навестить своего лучшего старого друга, генерала Эллиота, который покрыл себя неувядаемой славой защитою Гибралтара. Мой друг обрадовался, как ребенок, когда неожиданно для него я явился к нему.

После приветствий генерал предложил мне обойти с ним крепость, чтобы изучить работы и расположение неприятеля. Мой телескоп, который я привез из Лондона, оказал нам при этом неоценимую услугу. Осматривая неприятельский лагерь, я обнаружил при помощи телескопа, что неприятель направляет на тот бастион, откуда мы наблюдали за ним, ядро в тридцать шесть фунтов. Я немедленно сообщил об этом своему другу. Он попросил у меня телескоп и долго смотрел по указанному мною направлению. Наконец, приблизительно через час он убедился в верности моего сообщения. Генерал созвал офицеров на общий совет, пригласил также и меня. Долго мы совещались, и все решили, наконец, принять мой совет. Я приказал принести ядро в сорок восемь фунтов, зарядил им пушку и, благодаря своим богатым познаниям в артиллерии, направил его так правильно, что был уверен в успехе задуманной мною цели. Я не выпускал из рук своего телескопа и зорко следил за движениями неприятельских канониров, и, как только заметил, что они подносят к пушке фитиль, я дал знак нашим палить. План мой вполне удался: ядра встретились, и наше ядро с такой силой ударило в ядро неприятельское, что оно с большой силой было отброшено обратно к неприятельскому лагерю, размозжило голову канониру, который пустил его, оторвало головы еще шестнадцати неприятельским солдатам, разломало в щепы главные мачты трех кораблей, стоявших один за другим в гавани, пролетело потом на двести английских миль во внутрь страны, разрушило крышу одной бедной избушки, выбило последний зуб изо рта спавшей в это время на спине в избе старушки и застряло у нее в горле. Пришедший в эту минуту с работы ее муж, видя жену в таком положении, попытался извлечь ядро, но это ему не удалось; тогда он схватил молот и несколькими ударами вогнал ядро в желудок, откуда оно вышло через некоторое время естественным путем. Но о самом главном я забыл еще упомянуть: наше ядро с такой силой ударилось о направленное против нас орудие, что подняло его с лафета и бросило его в трюм корабля. От такого удара корабль перевернулся и потонул вместе с тысячью матросов и большим числом солдат, находившихся на нем. Все пришли в восторг от моего выстрела, но я скромно заявил присутствовавшим, что хотя эта блестящая идея и принадлежит мне, но до некоторой степени мне помог также случай.

Не смотря, однако, на мое заявление, все обступили меня, поздравляли с успехом и поражались моим умом, опытностью и познаниями; а генерал Эллиот за мои военные заслуги предложил мне в награду офицерское звание. Я отказался от излишних почестей и удовольствовался только публичной благодарностью, высказанной знаменитым генералом в присутствии всего генерального штаба.

Англичане всегда производили на меня впечатление очень храброго народа, и я не хотел оставлять крепости, пока не окажу им значительных услуг. Удобный случай скоро представился. Через три недели, после описанного мною случая, я переоделся патером, благодаря чему мне удалось в час ночи проникнуть в неприятельский лагерь. Подкравшись к палатке, где в это время заседал военный совет под председательством главнокомандующего, графа Артуаса, мне удалось подслушать, что неприятель намеревался произвести на следующий день нападение на нашу крепость. Я слышал, как граф Артуас излагал план нападения и размышлял о том, каким образом предотвратить грозящую крепости опасность. Мне недолго пришлось ждать окончания совета. Офицеры скоро разошлись и улеглись спать. Убедившись, что в неприятельском лагере все уснули, не исключая часовых, я бросился к пушкам и одну за другой забросил их далеко в море, где они и потонули; телеги же и лафеты я снес в середину неприятельского лагеря и свалил в одну кучу. Образовалась груда выше Гибралтарских скал. На эту груду я взвалил всю амуницию и поджег ее. Огромное яркое пламя озарило всю окрестность. Боясь навлечь на себя подозрение, я прибег к хитрости: стал бегать по неприятельскому лагерю и громко кричать о пожаре. Поднялась страшная суматоха.

Офицеры и солдаты, как безумные, метались по лагерю и не знали, что им делать. Впоследствии, когда паника немного улеглась, собрался военный совет и стали решать вопрос, каким образом могла произойти такая катастрофа. Никто не мог предположить, что это дело рук одного человека. Военачальники объясняли себе это несчастие тем, что наш гарнизон сделал ночью нападение на лагерь, подкупил стражу и уничтожил все пушки.

Неприятель понес громадные потери, и Гибралтар был спасен, но никто не знал, кто был спасителем крепости.

Главнокомандующий неприятельской армией, граф Артуас, охваченный ужасом, бежал со всем своим войском, оставив лагерь. Четырнадцать дней бежал он безостановочно, пока не добрался измученный и больной до Парижа. Часть его солдат заболела во время бегства, а другая часть слегла сейчас же по прибытии в Париж. Ужас и усталость до того измучили всю армию, что ни один человек не мог в течение трех месяцев притронуться к пище, и они жили только одним воздухом.

Прошло два месяца с тех пор, как я оказал услугу осажденным. Я все еще оставался в крепости. Однажды мы ужинали у генерала Эллиота. Вдруг в комнату влетела бомба и упала на стол. Все присутствовавшие, а также и храбрый генерал Эллиот бросились бежать из комнаты. В этом не было ничего удивительного, так как бомба, разорвавшись, могла бы разнести всех в мелкие куски. Всякий на их месте сделал бы то же самое. Но я не хотел следовать их примеру. Не долго думая, подбежал я к бомбе, схватил ее и прежде, чем она успела лопнут, понес ее на вершину скалы. Оттуда я хотел было бросить бомбу в море, но вдруг заметил на высоком морском берегу, недалеко от неприятельского лагеря, громадную толпу людей. Я взял свой

телескоп, чтобы посмотреть, что они там делают. Страшное зрелище заставило меня задрожать от ужаса. Неприятели поймали двух наших офицеров: генерала и полковника, которые ночью проникли в их лагерь. На возвышении поставили два столба. Генерала и полковника подвели к столбам и продевали уже их

Пир в честь возвратившихся.

головы в петли. Сообразив, что рукою нельзя будет добросить до них бомбы, я выхватил из кармана пращ, вложил в него бомбу и бросил ее в самую середину толпы. Раздался страшный треск, бомба разорвалась на мелкие куски, и ни один из толпы не остался в живых. Большой осколок бомбы ударил в подножие виселиц, так что обе они повалились, и наши офицеры были спасены. Они быстро освободили друг друга от веревок, стягивавших их шеи и бросились к берегу. К их счастью на берегу находилась лодка с двумя перевозчиками. Они прыгнули в лодку и через короткое время прибыли к нам. Я встретился с ними у генерала Эллиота, куда я направился, чтобы рассказать ему о случившемся происшествии. Узнав, что я был их спасителем, генерал и полковник бросились ко мне и еле не задушили меня в своих объятиях. Генерал Эллиот устроил пир, и мы отпраздновали этот день самым веселым образом.

Пращ свой, которым я так удачно бросил бомбу, я получил в наследство от моего отца, который рассказывал мне о нем интересную историю.

— Во время одного из многочисленных моих путешествий, — рассказывал отец, — я попал в Англию. Однажды я отправился прогуляться по морскому берегу. Долго гулял я и любовался видом моря. Наконец, я устал и присел отдохнуть на большой камень, лежавший на берегу моря. Вдруг я заметил, что ко мне быстро приближается какое-то животное. Когда оно приблизилось, я увидел, что это был морской конек. Он яростно бросился на меня, но в это самое мгновение я схватил пращ и так удачно метнул в конька два камня, что у него вылетели оба глаза. Потеряв зрение, конек сейчас же присмирел и остановился. Я вспрыгнул ему на спину, вложил в его пасть мой пращ и направил его в море. Конек стал послушен, как овца. Быстро мчал он меня по дну через океан, и через три часа мы прибыли на противоположный берег.

Быстро мчал он меня по дну океана.

Там я продал своего конька за триста золотых хозяину гостиницы, в которой я остановился, и тот показывал его за плату и нажил большую прибыль на этом предприятии.

Много интересного видел я во время путешествия на коньке по дну океана. Миллионы самых разнообразных рыб и морских животных окружали меня. Они не имели ни малейшего сходства с обыкновенными рыбами. Формы и очертания их тела были самые фантастические: у одних голова была посредине тела, у других на конце хвоста; часто они собирались большими стаями и услаждали мой слух стройным пением. Прозрачные дворцы, построенные из воды и окруженные прозрачными колоннами, встречались мне по пути. Яркий свет светящейся текучей воды озарял эти дворцы. Громадная цепь высоких гор встретилась мне по пути. По склонам гор росло множество различных деревьев. На деревьях этих были омары, раки, устрицы, раковины, громадные морские улитки, не менее ста пудов каждая, сидели на ветвях деревьев. Во время бури волны срывают с ветвей эти плоды и выносят их на берег, где люди подбирают их и продают на рынках. У подножия громадных омаровых, раковых и устричных деревьев находился кустарник, на котором были маленькие улитки.

Недостаток воздуха я стал ощущать только тогда, когда находился уже на половине дороги, на громадной глубине. Я стал гнать своего конька, который и так мчался очень быстро. На пути стали попадаться огромные рыбы. С раскрытыми пастями они гнались за мною, но, не смотря на их желание, они не могли нагнать меня. Скоро мы стали приближаться к берегу. Вдруг, я заметил на дне моря, на песку распростертую человеческую фигуру. Подъехав ближе, я увидел, что это была женщина. Она проявляла еще признаки жизни. Я схватил ее за руку и вытащил на берег. Сейчас же я доставил ее в аптеку, и, благодаря стараниям аптекаря, нам удалось вернуть ей жизнь…

Я упал на стог сена.

Этим заканчивался, обыкновенно, рассказ моего отца. Я вспомнил об этом рассказе, благодаря тому, что его пращ еще раз оказал мне большую услугу. Но эта услуга его была последней, так как, во время метания бомбы, часть его оборвалась и улетела вместе с бомбой в неприятельский лагерь; оставшийся же кусок я храню до сих пор вместе с другими замечательными предметами, переходящими из рода в род к членам нашей семьи.

После приключения с бомбой, я оставил Гибралтар. Мне необходимо было побывать в Англии, чтобы отправить из Ваппинга в Гамбург своим друзьям различные вещи.

В Ваппинг я прибыл в полдень. Была сильная жара. Солнце едва не сожгло меня своими лучами. Я осматривался по сторонам и искал места, где бы укрыться от палящих лучей. Недалеко от меня стояли пушки. Не долго думая, я забрался в жерло одной пушки и крепко уснул там. Это было четвертого июня, в день рождения короля Георга III. Пушки были заряжены еще утром и в час дня должны были палить из них в честь праздника. Я крепко спал в пушке, как вдруг, раздался выстрел, и я полетел через дома, через реку и упал на большой стог сена. Дорога так истомила меня, что я продолжал спокойно спать, лежа на стоге. Спустя три месяца, сено сильно поднялось в цене, и хозяин сена, воспользовавшись этим случаем, вздумал продать его. Стог, на котором я лежал, был самым большим. Люди приставили к нему лестницы и стали взбираться на него. Шум разбудил меня. Я схватился и, не зная где я нахожусь бросился бежать, но скатился со стога и упал прямо на голову хозяину. Когда я поднялся, хозяин оказался мертвым, так как при падении я проломал ему затылок. Сам же я отделался небольшими царапинами. Собрались люди, но никто не выражал сожаления по поводу смерти хозяина, так как он был очень скупым человеком и пользовался всяким удобным случаем, чтобы обирать людей.

Долго я раздумывал над тем, каким образом я попал на стог и сколько времени пролежал на нем. Только после того, как я прибыл в Лондон, встретился там со своими друзьями, которые считали меня уже погибшим, и узнал от них, что они уже три месяца ищут меня, только тогда я мог отчасти объяснить себе случившееся со мною происшествие.

XV Приключение с белыми медведями

Друзья мои торжественно отпраздновали мое благополучное возвращение в Лондон. От одного из них, капитана Фиппса, я узнал, что он отправляется в далекое путешествие к северному полюсу. Я вызвался сопровождать его. Друг мой охотно принял мое предложение, и, спустя некоторое время, мы двинулись в путь.

Наше путешествие прошло вполне благополучно, и скоро мы были уже не далеко от полюса. Во время этого путешествия телескоп мой, о котором я уже имел честь вам рассказывать, принес нам большую пользу. Во все время моего путешествия я не выпускал его из рук, так как люблю всегда отдавать себе отчет в том, что вокруг меня происходит.

Однажды я увидел в телескоп приблизительно на расстоянии полумили от нас на огромной ледяной глыбе двух белых медведей, яростно сцепившихся один с другим. Захватив с собой свое ружье, я спустился на лед и направился к ледяной глыбе. Дорога, по которой мне пришлось идти была очень опасна и трудна. Приходилось взбираться на высокие ледяные горы, прыгать через страшные пропасти, пробираться по тонким, скользким и гладким, как зеркало, льдинам. Наконец, мне удалось приблизиться к медведям. Оказалось, что медведи не дрались, как мне это казалось издали, а играли. Каждый из них был величиною не менее откормленного быка. Шкура такого медведя ценится очень дорого, и я вычислял уже в уме, какую прибыль принесет мне эта охота. Я поднял ружье и стал целиться, но в это мгновение я поскользнулся, упал и во время падения так сильно ударился о лед головою, что лишился чувств. Когда я очнулся, то почувствовал, что медведь всею тяжестью своею навалился на меня и старался развязать зубами завязку моих кожаных панталон.

Не знаю, что сделало бы со мною страшное животное, если бы я не выхватил из кармана своего охотничьего ножа и не отрезал бы медведю трех пальцев на передней лапе. Медведь страшно заревел и выпустил меня. Я воспользовался этим моментом, быстро схватил ружье и, не дав животному опомниться, одним выстрелом уложил его.

Оказалось, что медведи не дрались, а играли.

Окровавленное животное заснуло вечным сном, но выстрел мой разбудил несколько тысяч его товарищей, лежавших кругом на льду, на расстоянии четверти мили в окружности, — и они с диким ревом бросились на меня.

Меня ожидала верная гибель. Не скрою, что в эту минуту я несколько растерялся, но вдруг счастливая мысль осенила меня. Я бросился к убитому медведю, в одно мгновение снял с него шкуру и немедленно завернулся в нее. В это время дикие звери с яростным ревом приблизились ко мне, но вид мой сразу успокоил их, так как они приняли меня за своего товарища. Правда, я был несколько тоньше их, но так искусно подражал их движениям и их реву, что хитрость моя удалась вполне. Теперь я стал обдумывать, как бы лучше воспользоваться доверием животных.

Один военный врач рассказывал мне как то, что стоит только около затылка перерезать позвоночный хребет, как моментально наступает смерть. Теперь я вспомнил об этом и решил испробовать это средство. Я приблизился к самому большому медведю и сильным ударом ножа рассек ему хребет около затылка. Животное растянулось на льду, не издав ни одного звука.

Надо сознаться, что это было отважное дело. Если бы медведь перенес удар, он немедленно разорвал бы меня на куски; но к счастию все обошлось благополучно, и я решил покончить таким же образом с остальными медведями.

Один за другим падали медведи под моими ловкими ударами. Остальные звери оставались совершенно спокойными, так как не знали причины этих беспрерывных падений своих несчастных собратий.

Когда последний медведь распростерся без признаков жизни на льду, я отправился на наш корабль, рассказал капитану о случившемся происшествии и попросил его отпустить со мною матросов, чтобы снять с убитых зверей шкуры и перенести на корабль окорока. Остальное мясо нам, к сожалению, пришлось оставить, так как корабль наш был перегружен, и мы должны были вернуться обратно в Англию, не достигнув северного полюса. Считаю своим долгом защитить капитана Фиппса от нападок за то, что он не добрался до полюса. Мы несомненно достигли бы намеченной цели, если бы, благодаря мне, корабль не был перегружен медвежьими шкурами и окороками.

Как только мы прибыли обратно в Англию, я послал от имени капитана несколько окороков лорду-адмиралу, лорду-казначею, бургомистру, лондонскому магистрату и торговому союзу; остальные же окорока разделил между своими друзьями.

Со всех сторон я получал благодарность за ценный подарок; но между мной и капитаном Фиппсом словно черная кошка пробежала. Он завидовал моему успеху и старался умалить мою славу. Он уверял, например, что ему не нужно было бы облачаться в медвежью шкуру, чтобы обмануть медведей; они и так приняли бы его за своего товарища. Не решаюсь спорить об этом с благородным пером Англии. Может быть он и прав.

XVI Приключение с собакой

Следующее морское путешествие я совершил вместе с капитаном Гамильтоном. Корабль наш направлялся из Англии в Ост-Индию. Со мной была моя лягавая собака. Готов ручаться своей головой, что нигде в мире вы не сыщете собаки, которая отличалась бы таким чутьем, как моя Троя. Следующий случай может убедить вас в этом.

Мы находились в трехстах милях от суши.

К моему великому удивлению, я заметил, что моя собака стоить неподвижно на одном месте. В это время ко мне подошел капитан. Я стал уверять его, что мы находимся недалеко от суши. Капитан поднял меня на смех. Меня разозлило это, и я заявил ему, что чутью своей Трои я доверяю больше, чем глазам всех моряков нашего экипажа и предложил ему пари на сто гиней (всю сумму, которая была при мне), что не пройдет и полчаса, как мы будем стрелять дичь.

Капитан, смеясь, попросил врача нашего корабля, господина Кравфорда, освидетельствовать мой пульс. Я продолжал настаивать на пари. Тогда капитан высказал предположение, что я помешался, и заявил, что было бы нечестно принимать подобное пари.

Врач, однако, был другого мнения. Он советовал капитану принять пари, чтобы наказать меня за дерзость. Господин Кравфорд так же, как капитан и другие офицеры нашего корабля, был убежден, что я проиграю пари.

Капитан послушался совета господина Кравфорда, но при этом заявил, что возвратить мне деньги, если выиграет их у меня.

Собака моя в продолжение нашего разговора не трогалась с места, и это еще более убедило меня в верности моего предположения. Пари состоялось. В это время матросы, удившие рыбу с лодки, привязанной к короблю, вытянули огромную морскую рыбу и сейчас же подняли ее на палубу корабля. Начали ее потрошить и едва разрезали живот, как оттуда появилось шесть пар живых куропаток. Очевидно бедные птицы долго находились в животе рыбы, так как одна из них сидела на пяти яйцах и как-раз в то время, когда разрезали рыбу, из одного яйца вылупился птенчик. В это время бывшая на корабле кошка принесла маленьких котят. Мы воспитывали птенчиков вместе с котятами, и кошка так привязалась к ним, что приходила в сильное беспокойство каждый раз, когда один из птенчиков уходил куда-нибудь и долго не являлся. Пойманные куропатки попеременно сидели на яйцах, и во все время нашего путешествия мы имели к столу превосходную дичь.

Само собой разумеется, что капитан уплатил мне сто гиней, а я награждал свою славную Трою косточками куропаток каждый раз когда к столу подавали дичь.

XVII Второе путешествие на луну

Читатель уже познакомился с моим первым путешествием на луну. Это первое путешествие было предпринято мною с целью достать свой серебряный топор. Но тогда я не долго пробыл на луне и не успел познакомиться с ее обитателями и их жизнью на этой планете. К счастию, мне скоро представился новый случай посетить луну.

Второе мое путешествие было менее опасно и гораздо приятнее первого. На этот раз я пробыл там довольно долгое время и произвел много интересных наблюдений, которыми и хочу поделиться с читателем.

Постараюсь последовательно и, насколько мне позволить память, подробно рассказать об этом путешествии.

Однажды я получил приглашение от одного из моих дальних родственников навестить его. Так как в это время я ничем не был занят, а родственник мой жаловался в письме, что я совершенно забыл о нем, и это его сильно оскорбляет, то я решил принять его предложение и немедленно двинулся в путь.

Родственник мой был очень богатым человеком и жил в своем великолепном имении на берегу моря. Он вел уединенный образ жизни и сильно обрадовался моему приезду. На следующий день он повел меня осматривать свой великолепный дворец, возвышавшийся на высоком холме и окруженный волшебным тенистым парком, и во время прогулки объявил мне, что назначает меня своим единственным наследником, как самого достойного из всех его многочисленных родственников.

Между прочим, он рассказал мне, что жизнь его в глуши и одиночестве была бы очень однообразна, если бы он не занимался астрономией и не развлекался бы в часы досуга чтением книг, в которых описываются различные путешествия.

Долгие размышления привели его к убеждению, что луна непременно должна быть населена такими же обитателями, как королевство Бробдиньяг, о котором рассказывается в описании путешествий Гуливера. Я всегда смотрел на рассказы Гуливера, как на сказки и высказал это мнение своему родственнику. Однако он продолжал настаивать на верности своего убеждения и предложил мне совершить вместе с ним путешествие на луну.

Я охотно принял его предложение, и мы снарядили корабль и отправились в путь. Долго странствовали мы по морю, при чем с нами не приключилось ничего, достойного описания, если не считать встречи с людьми, которые носились в воздухе и танцевали минуэт.

Наконец, поднялась страшная буря, и корабль наш подбросило громадной волной на высоту тысячи миль в воздух, и долгое время он держался над водой. Но скоро благоприятный ветерок раздул наши паруса и понес нас с необыкновенной быстротой.

Мы путешествовали таким образом, над облаками более шести недель и открыли круглую и блестящую большую страну. Мы въехали в превосходную гавань, вышли на сушу и заметили, что она обитаема. Вокруг себя мы видели города, деревья, горы, реки, озера. Мы подумали, что опять попали на землю, но скоро убедились, что это луна.

Людей мы сначала не заметили, но посмотрев вверх, мы увидели высоко над нами исполинских людей, ездивших верхом на грифах, из которых каждый имел три головы, а крылья их простирались по меньшей мере на полмили в ширину. На что бы мы ни взглянули, все поражало нас огромностью своих размеров. Простой комар, например, был величиной с нашу овцу.

Во время нашего пребывания в этой стране повелитель ее готовился к войне с солнцем. Он предложил мне звание офицера, но я отказался от чести, оказанной мне его величеством, так как не собирался долго засиживаться на луне. Интересно то, что там не готовят оружия, как у нас на земле, а пользуются непосредственными дарами природы. Вместо дротика, например, они употребляют хрен, который убивает всякого, в кого попадает. Когда же запас хрена иссякает, они стреляют спаржей. Вместо щитов они употребляют громадные шампиньоны. Там же я познакомился с уроженцами планеты Сириуса, которые были взяты в плен обитателями луны во время войны с этой планетой. Лица их напоминали морду бульдога, глаза их нисходились на кончике носа, век у них не было, и когда они ложились спать, то закрывали себе глаза языком. Их средний рост — двадцать футов. Жители же луны никогда не бывают ниже тридцати шести футов. Жителей луны называют «кашеварами», потому что они приготовляют пищу так-же, как и мы, на огне. Но они совсем не тратят времени на еду: на левом боку у них находится отверстие, куда они бросают внутрь себя пищу, затем закрывают это отверстие и только по прошествии месяца повторяют снова ту же операцию. Таким образом, в течение целого года они обедают только двенадцать раз.

Буря подняла наш корабль.

Мы увидели людей, ездивших верхом на грифах.

На деревьях в этой стране растут не только плоды, но также и животные и даже люди. Деревья, на которых растут люди, гораздо красивее других. На них большие, прямые ветви и листья телесного цвета. Их плоды состоят из орехов с очень твердою скорлупою, величиною не менее шести футов. Когда плоды созреют их срывают и сохраняют до тех пор, пока не явится потребность в людях. Если же захотят вынуть плод из ореха, то его бросают в большой котел с кипящей водой; через несколько часов скорлупа распадается — и на свет выходит живое создание. Но прежде появления на свет, оно уже имеет определенное природой назначение.

Из одной скорлупы выходит солдат, из другой — философ, из третьей — богослов, из четвертой — юрист, из пятой — арендатор, из шестой — крестьянин, — и каждый сейчас же принимается за назначенную ему природой деятельность.

Никто, однако, не может определить, кого содержит в себе та или другая скорлупа. Когда я был на луне, один старик утверждал, что он обладает разгадкой этой тайны. Но никто не придавал значения его словам. Люди живут на луне до глубокой старости, и, когда наступает день смерти, они превращаются в пар и исчезают. Их тело напоминает тело людей, но на руках они имеют только по одному пальцу и справляются им не хуже чем мы со всеми своими пятью пальцами.

Головы свои жители луны носят под правой рукой, а иногда оставляют их дома. Головы обладают способностью незаметно пробираться всюду, куда пошлет их хозяин и стоит только хозяину позвать свою голову, она моментально возвращается к нему обратно.

Особенно сильное впечатление произвело на меня то обстоятельство, что жители луны не имеют внутри желудка внутренностей: у них нет ни кишок, ни печени, ни сердца, и желудком они пользуются, как чемоданом: они прячут туда все, что им вздумается. Повсюду я заметил на луне торговцев глазами. Стоило туземцу повредить себе глаз, он сейчас же выбрасывал его и покупал себе новый, при чем он отлично мог видеть, держа глаз в руке. Мода на цвет глаз часто менялась, и туземцы всегда приобретали себе глаза модного цвета. Все рассказанное мною о чудесах, которые я наблюдал на луне, может вызвать сомнение у читателя, но стоит ему только съездить туда, и он убедится в правдивости моего рассказа.

XVIII Путешествие под землею

Спустя некоторое время после путешествия на луну, я предпринял еще более интересное путешествие. Но прежде, чем рассказать о нем, я еще раз осмелюсь предложить тем читателям, которые сомневаются в правдивости моего предыдущего рассказа, отправиться на луну и, таким образом, рассеять свои сомнения. После возвращения с луны, я поселился у своего родственника. Под его влиянием я сильно пристрастился к чтению. Книга: «Путешествие в Сицилию», возбудила во мне сильное желание посетить Этну. Не собираясь долго, я отправился в путь. Дорога продолжалась не долго, без всяких приключений.

Другой путешественник на моем месте рассказал бы столько вымышленных приключений, что у читателя голова закружилась бы от его фантастических рассказов, но я никогда не прибегаю к вымыслам и, как читатель успел уже убедиться, говорю только правду.

Но возвращусь к рассказу. Я прибыл к Этне и поселился там в хижине, стоявшей у подошвы горы. Немного отдохнув и оправившись после путешествия, я поднялся на вершину горы и стал ходить вокруг кратера, представлявшего собою огромную воронку. Но сколько я ни расхаживал и ни заглядывал в отверстие, я ничего не мог рассмотреть. Наконец, я решился спуститься в воронку.

Едва только я привел в исполнение свое решение, как почувствовал, что сижу как бы в русской бане. Чем ниже я спускался, тем больше повышалась температура. Пылающие угли немилосердно жгли мое тело. Но приходилось терпеть, так как возвратиться обратно было невозможно.

С каждой секундой быстрота моего падения увеличивалась и через несколько минут я достиг дна. Страшный шум оглушил меня. Вокруг меня раздавались проклятия, крики и какое-то особое рычание.

От сильных ожогов и от удара при падении, я впал в обморочное состояние.

Когда я отрыл глаза, то увидел около себя самого Вулкана, окруженного его циклопами. Я не верил своим глазам, так как считал их существами мистическими, и вдруг оказалось, что они существуют на самом деле. Оглушивший меня во время падения шум, проклятия и рычания происходили по той причине, что циклопы уже в продолжение трех недель о чем-то спорили. Их спор вызвал сильное потрясение. Заинтересованные моим появлением, они моментально прекратили спор и затихли.

Вулкан склонился надо мною и заметил ожоги. Он сейчас же подошел к своему шкафу, достал оттуда мазь и пластырь и собственноручно наложил его мне на обожженные места. Через несколько минут мои раны зажили. Затем он предложил мне для освежения бутылку нектара и других вин, которые пьют только боги и богини. Вино освежило меня, повязки и пластырь, покрывавшие мое лицо и тело были сняты, и Вулкан отправился со мной к своей супруге, Венере. Он познакомил меня с ней и попросил ее окружить меня особенным попечением и удобствами. Красота помещения, куда привела меня Венера, не поддается описанию. От всего существа супруги Вулкана веяло божественной прелестью. Я до сих пор еще прихожу в восторг, когда вспоминаю о ней. Вулкан сделал мне очень подробное описание Этны. Он объяснил, что эта последняя не что иное, как накопление золы, выбрасываемой из его печки. При этом он прибавил, что часто бывает вынужденным наказывать своих людей бросанием в них пылающими углями. Угли часто вылетают на поверхность земли. Борьба Вулкана с его циклопами продолжается иногда несколько месяцев и сопровождается громадными извержениями лавы и золы. Везувий также представляет одну из мастерских Вулкана. Проход под морем в триста пятьдесят миль ведет к Везувию. Там также случаются несогласия, которые ведут за собою подобные же извержения.

Хотя я и находил удовольствие в поучительных беседах с Вулканом, но общество его супруги было для меня гораздо приятнее, тем более, что она выказывала ко мне большое расположение. Вулкан часто надолго отлучался по своим делам, и я очень приятно проводил время в обществе очаровательной Венеры. Очень может быть, что я и до сих пор не покинул бы этого подземного дворца, если бы злые языки не зажгли в сердце Вулкана огня ревности.

Однажды утром, он схватил меня, как котенка, за ворот, протащил по какому-то темному коридору и бросил в какую-то дыру со словами:

Вулкан бросил меня в какую-то дыру.

— Иди, несчастный смертный, в твой жалкий мир, если ты не умеешь себя вести у нас!..

Я полетел вниз, летел час, два с ужасающей скоростью, наконец, потерял сознание… Очнулся я, почувствовав прикосновение холодной воды, открыл глаза и увидел, что плыву по морю.

Надо мною расстилалось безоблачное небо, а вокруг ничего не виднелось, кроме гладкой водяной поверхности. Всякий другой, наверное, растерялся бы, но я, искусный пловец, сейчас же осмотрелся и поплыл. Скоро я увидел перед собою огромную ледяную гору. Конечно, я поплыл к ней, взобрался на самую вершину, не смотря на окоченевшие члены, и посмотрел вниз: у подошвы горы, около берега, плыла лодка с пятью дикими и одним европейцем. Склон горы был гладкий, как зеркало и не особенно крутой. Не долго думая, я закричал, что было мочи, и пустился с горы, как на салазках. Внизу я упал в воду у самой лодки. Меня втащили в нее. Европеец оказался голландцем; он рассказал мне, что мы находились в южном полярном море, около одного из неисследованных островов, у диких. Он сам попал к ним во время кораблекрушения. Теперь мне стало ясно, что Вулкан спустил меня через глубокую шахту, проходившую через центр земли…

Как мне жаль, что я совершил такое интересное путешествие в бессознательном состоянии. Дальше голландец сообщил мне совсем неутешительную для меня весть. Оказалось, что на острове Тайхатлибиати живет мирное племя диких под управлением добродушного князя, который, однако, подвержен маленькой слабости: он до страсти любит жаренных иностранцев, которых сперва несколько месяцев подряд откармливают всевозможными южными плодами. Голландца тоже откармливали таким способом, но незадолго перед окончанием срока с неба выпал дождь из жаренных паштетов, которыми он, конечно, всласть полакомился. Тогда князь рассердился и велел откармливать его вторично в течение целого месяца, после чего его должны были немедленно зажарить.

— Ну уж, Ганс, что другое, а о паштетах-то вы присочинили, — сказал я ему, — я известный барон Мюнхгаузен, изъездил весь свет, а паштетного дождя нигде не видал.

— Право, не лгу, ваше сиятельство, у нас на острове растет в горах особого рода дерево: его плоды имеют вид настоящих мясных паштетов и по своему вкусу также очень похожи на них. Сильные ветры срывают их с деревьев и рассыпают по всему острову — вот у нас и бываю часто летом паштетные дожди.

Впоследствии я, действительно, сам ознакомился с этими странными деревьями, которые, по-видимому, совершенно незнакомы нашим ботаникам.

Мы подплыли к острову, и голландец представил меня князю, который сидел на берегу. Тот милостиво кивнул мне головою и сейчас же сказал своему министру:

— Пусть его немедленно начнут откармливать.

Признаюсь, эта перспектива не представляла для меня ничего заманчивого, я ясно увидел, что моя всесветная известность не достигла еще этого острова. Тем более я удивился, когда по пути ко дворцу предо мною почтительно склонялись все деревья и кусты: очевидно, в растительном царстве вести распространяются быстрее, и растения острова Тайхотлибиати знали уже, кого они встречали.

Князь проникся большим уважением ко мне, когда увидел, с каким почетом встречали меня деревья. Он нагнулся к сопровождавшему его министру и прошептал:

— Мюнхгаузена можно подождать откармливать, некуда торопиться.

Когда мой голландец перевел мне эти слова, у меня камень упал с сердца…

Когда-нибудь я вам покажу этот камень, он весит тридцать два пуда; не даром так тяжело у меня было тогда на душе!

Я храню этот камень в своем кабинете редкостей, в память моего пребывания на острове Тайхатлибиати. Мне довольно трудно было перенести его в Европу.

Неподалеку от дворца росла группа деревьев, покрытых круглыми плодами, величиною с детскою голову. На трех из этих деревьев были повешены вниз головою три человека, и трупы их странно распростерлись по земле в ту минуту, когда деревья предо мною склонялись. Я спросил голландца, за что этих несчастных повесили. Тот рассказал мне, что они путешествовали в чужих землях и по приезде на родину бессовестно лгали, описывая местности, каких не видали и такие приключения, какие никогда не случались с ними.

Правда, наказание им придумали уж очень жестокое, но наказать за такие проступки следовало: нет ничего отвратительнее лжи в рассказах путешественника; всякий рассказчик должен постоянно помнить, что истина прежде всего.

Вечером я улучил минутку и остался наедине с голландцем.

— Послушай, брат Ганс, надо нам как-нибудь вырваться на волю, мне вовсе не нравится перспектива быть съеденным вместо жаркого…

Ганс сперва было обрадовался, но потом жалобно ответил:

— Как же мы убежим, барон? Ведь мы не знаем, где лежит этот остров. Его нет ни на одной карте; как же мы попадем в Европу?

— Стоит ли смущаться такими пустяками? Только бы нам не держать на юг, а там уж все равно, куда не направиться — на север ли, на запад, или на восток, все равно попадем к цивилизованным людям, а там нам покажут дорогу.

Он успокоился, и мы стали обдумывать, как бы сделать лодку. Я вспомнил о деревьях, на которых повесили лгунов.

— Это, должно быть, самые крепкие деревья, подумал я, если они лгунов могут удержать на своих ветвях.

Голландец ответил мне:

— Не знаю, к какой породе принадлежат эти деревья, только плоды их похожи на тыквы, или, скорее, на пузыри, величиною с тыкву, потому что, они наполняются газом и в спелом состоянии представляют настоящие маленькие аэростаты. Им никогда не дают вызревать, потому что разогретые солнцем, они поднимаются на воздух и увлекают за собою все дерево вместе с корнями.

— Друг, мы спасены! Дорогой земляк, теперь уж мы, наверное, увидим родину! Когда будут срывать плоды?

— Вероятно на днях…

— Что же с ними сделают?

— Мне рассказывали, что их связывают по несколько штук вместе, кладут на солнце и ждут, пока они нагреются и улетят. Этот день считается у туземцев большим праздником.

Я узнал все, что мне нужно было. Втихомолку я сделал несколько опытов над плодами, мы запаслись провизией; в день отлета плодов, когда их связали дюжинами, я потихоньку унес штук двадцать таких связок; мы с голландцем привязали себе по десятку связок этих воздушных шаров к поясу и стали на солнце; шары нагрелись, поднялись и понесли нас по ветру на запад…. Я видел еще, как голландец опускался все ниже и ниже, как он упал в море и как его взяли на какой-то корабль. Впоследствии я узнал, что он счастливо возвратился на родину. Самого же меня несло все дальше и дальше, и я уже собирался отвязать дюжины две шаров, чтобы спуститься на корабль, но побоялся, что не смогу догнать его, так как он плыл в противоположную сторону. Пока я раздумывал, поднялся страшный ураган, меня закрутило в воздушном столбе, как щепку, и я кружился три дня и три ночи. К счастью, я запасся провизией и не умер с голоду. Наконец, однако, этот бешеный вальс совсем закружил мне голову, и я упал без чувств в холодную морскую воду. Как искусный пловец, я спасся, догнав корабль, шедший в семнадцати милях впереди меня. Это оказался турецкий фрегат. Я рассказал на корабле о своих приключениях на острове дикарей, но никто не хотел мне верить. Когда я стал рассказывать о вихре, который носил меня трое суток над морем, капитан пожал плечами и сказал своему соседу:

— Клянусь Магометом, что такого вихря не бывает!

Положим, что он был только язычник и мог клясться, чем ему было угодно, но, все таки, и его постигла должная кара. Мы спали в каютах, как вдруг нас разбудило странное, крайне неприятное качание корабля с боку на бок. Качание это происходило от ветра, который менялся каждую минуту, то дул с запада, то с востока. Такого явления еще никто из нас никогда не испытывал. Наконец, с рассветом, началась буря. Главная мачта сломалась и раздробила компас. Мы не знали, что делать, тем более, что нас окружала тьма от сгустившихся туч.

Целый месяц бушевал этот ужасный шторм и носил наш корабль по волнам, как щепку. Мачты все обломались; корабль наш с ужасной силой бросало с волны на волну.

Я нагнал корабль, шедший в семнадцати милях впереди.

Наконец, настало затишье — и опять горе! Наш изломанный корабль качался на расходившемся море; его несло куда-то течением, но куда, никто из нас не знал. Наконец, выглянуло солнце, потянул теплый ветерок, и нас обдало каким-то очень знакомым ароматом. Все нюхали, но никто не мог определить, что это за запах. Я тоже втянул в себя струю воздуха и сейчас догадался:

— Эге! Да, ведь, это пахнет жареным мясом и гаванскими сигарами!

— Да, да, — закричали все, — жаркое и сигары!

Целую неделю питались мы этим приятным запахом, так как провизия наша истощилась. Между тем, течение медленно несло нас к берегу. На восьмой день мы увидели остров и, к удивлению нашему, очутились у северного берега Кубы, в Гаване. Вот почему и пахло сигарами!

Я рассказывал туземным плантатором о своих приключениях, но они оказались очень уж крепкоголовыми и относились к моим рассказам недоверчиво. Конечно, я там долго не оставался. Меня тянуло в Европу, к Вам, друзья мои! Я знал, что в вашем кругу найду доверие и участие…

1785

Оглавление

I Путешествие в Россию

II Охотничьи рассказы

III Любимые собаки и лошади барона Мюнхгаузена

IV Приключения барона Мюнхгаузена на войне против турок

V Приключения барона Мюнхгаузена в плену у турок и возвращение на родину

VI Приключения на море в первое путешествие

VII Пребывание барона на острове Цейлоне

VIII Приключения на море по дороге в Америку

IX Приключение с бароном в Средиземном море

X Приключение с воздушным шаром

XI Вторая поездка барона в Константинополь

XII Пари с султаном и бегство из Константинополя

XIII Приключение с пушкой

XIV Осада Гибралтара

XV Приключение с белыми медведями

XVI Приключение с собакой

XVII Второе путешествие на луну

XVIII Путешествие под землею Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg