«Аниськин и сельские гангстеры»

Максим Курочкин Аниськин и сельские гангстеры

Глава 1 Мальвина-людоедка

Костя заметил ее издалека. Так не вписывающаяся в сельский пейзаж собаченция вела себя в полной мере неадекватно. Голубая французская болонка, которой самой природой было предусмотрено возлежать на дорогих диванах перед средневековым камином, задорно кувыркалась в роскошной, существующей только в российской глубинке, пыли. Француженка привставала на задние лапы, замирала на несколько секунд, опять падала, рвала зубами что-то мелкое и плохо видимое, терлась спиной об это что-то и грозно, как ей казалось, порыкивала.

Вообще молодой, только что прибывший в совхоз имени Но-Пасарана участковый Константин Дмитриевич Комаров шел в сельпо по делу. Уже неделю он жил без хлеба и жутко страдал по этому поводу. Для городского, жившего в полной семье Костика полной неожиданностью явился тот факт, что продукты никак не желали сами собой появляться в тех местах, где им, собственно, и положено было находиться по призванию. Нет, он понимал, что колбасу и молоко мама приносит из магазина и даже сам иногда бегал в ближайший универсам. Но он никак не мог предположить, что еда заканчивается так быстро, и что кроме хлеба и сахара в доме должны быть макароны, масло и еще черт знает сколько наименований продуктов питания.

Поначалу юноша даже впал в легкую панику, но потом взял себя в руки и решил, что бунт продуктов – первое испытание на новой должности. И от того, как он выйдет из этого испытания, зависит вся его дальнейшая жизнь и деятельность на ниве искоренения пороков общества. Итак, на первый раз он решил купить батон. А может быть, и еще чего-нибудь очень нужное и полезное в его холостятском хозяйстве. Но работа – есть работа, в школе милиции говорили, что сельский участковый должен быть в курсе всех мелких и крупных событий, происходящих на подшефной территории. Поэтому юноша мгновенно забыл про цель своего визита в магазин и пристально посмотрел на безнадзорное животное. Гуляющая без присмотра и намордника собака – нарушение мелкое, но на безрыбье – и рак рыба.

– Чья собака? – строгим, как ему хотелось думать, тоном спросил он мужиков, лениво щурящихся на солнце на скамейке.

– Мальвинка-то? Да Арькина, – через пару минут ответил один, с пижонистой трехдневной щетиной.

– Кто такой Арь? Как фамилия гражданина? – не унимался Костя.

– Какой еще Арь? Не знаем такого, – обрадовался неразберихе небритый.

– Да вы только что сами сказали, что собака Арькина!

– Ну, точно Арькина. А при чем тут гражданин Арь? – глумился мужик.

– Товарищ, вы что, издеваетесь над представителем власти? – насупил брови Комаров, злясь на себя за то, что по случаю выходного дня вышел в люди без формы и кобуры.

– Да нет, – подал голос другой мужик, видимо, самый культурный и вежливый из всех. Вы просто не поняли моего товарища. Арька – это не гражданин, а гражданка. Вообще-то ее зовут Ариадна, но пока выговоришь – язык сломаешь. Люди никак запомнить не могли: кто Дуриадной ее кликал, кто Мракиадной. Теперь вот научились, сокращаем.

– Ариадна? – немного опешил Костя, его несколько удивило, что в сельской глубинке живет владелица французской болонки, да еще со столь экзотическим именем.

– Ну, точно. И фамилия у нее тоже придурковатая – Савская. И собаку сволочную свою по-буратински назвала – Мальвина. Нам эта гадюка всех кобелей попортила. Как пытается какой уважение ей оказать, такую истерику закатывает – хоть святых выноси. Кусается. Из-за этой стервы все кобели робкие стали. Стыдно сказать – щенков из других сел берем! – и словоохотливый мужик виртуозно выругался.

Костя уже давно его не слушал. День был жаркий, но капли пота, выступившие на высоком чистом лбу молодого человека, не были вызваны повышенной влажностью воздуха. С остановившимся сердцем Костик смотрел на хорошенькую, пыльную болонку, забавляющуюся со своей страшной игрушкой.

На уроках криминалистики ему приходилось видеть всякое, но чтобы среди бела дня мерзкая собаченция нагло трепала человеческое ухо… Юношу замутило. Чтобы скрыть свою слабость, он закрыл глаза и досчитал до десяти. Слабость прошла, но болонка с ухом не исчезли. Псине надоело забавляться с добычей, она улеглась, плотно обхватила ухо лапами и с явным удовольствием принялась завтракать.

– Кто последним видел Ариадну Савскую? – просипел Костик.

Услужливое воображение уже рисовало жуткую картину: мрачная комната, стены забрызганы побуревшей кровью, посредине лежит полуобглоданный труп прекрасной при жизни полуобнаженной женщины. Вокруг трупа, пуская слюни, сидят местные робкие с барышнями кобели с окровавленными мордами. Словно наказывая за неприступность болонку, они пожирают юное тело ее хозяйки. Самое ужасное было в том, что и двуличная болонка принимала участие в трапезе.

– Ах ты, гадость, – вскрикнул Костик и бросился на ничего не подозревающую собачку. – Отдай улику, – орал он, пытаясь завладеть частью тела безвременно погибшей Ариадны или Ари, как звали ее в Но-Пасаране.

Не зря, видно, но-пасаранские кобели так боялись Мальвину. Догадавшись, что незнакомый мужчина хочет отобрать у нее законную добычу, болонка завизжала так, что гуси, мирно щиплющие травку неподалеку, загоготали, построились и красиво поднялись в воздух, решив, что наступил конец света и пришла пора спасаться.

Маленькое, но отважное существо решило стоять до конца. Догадавшись, что визгом этого нахала не испугаешь, она бросила ухо и смело вцепилась ему в руку. Мерзкий визг болонки сменился вполне приятным – Кости. Он вскочил и затряс рукой, на которой, закрыв глаза и намертво сцепив челюсти, висела Мальвина. Гуси, сменив ужас на любопытство, зависли в воздухе, плавно опустились на землю и вернулись, деликатным кружком встав вокруг драчунов наподобие ринга.

– Конец Мальвинке, – обрадовано оповестил мир небритый.

– Это участковому новому конец, – не поддержал его радости вежливый.

– Спорим? – подмигнул небритый.

– Ставлю стакан на Мальвину, – не понижая тона, предложил вежливый.

Пока Костя, поднимая клубы пыли, сражался с болонкой, мужики азартно делали ставки. Но дождаться окончания битвы им было не суждено. Как в любом бое без правил, к одному из противников подоспела подмога.

– Сотрап, насильник, деспот, козел, цербер, ядовитый змей, – услышал за своей спиной Костик.

Чтобы не было сомнений, кто именно сотрап и козел, слова немедленно подтвердились делом. Костик обернулся. Пренеприятная дама не больно, но обидно стегала его пустой хозяйственной сумкой в жирных разводах. Положение участкового осложнялось тем, что обороняться он мог только одной рукой. К другой намертво прицепилась болонка-людоед.

– Отпусти собачку, живодер, – кричала дама.

Она была далеко не молода и очень далеко не прекрасна, даже в живом виде. При звуке ее голоса Мальвина выпустила руку Комарова, жалостливо заскулила и прижалась к ногам спасительницы.

– Деточка, масик мой, – запричитала пренеприятная, – как только этот мерзавец смел поднять на тебя руку! Не плачь, мы на него в милицию пожалуемся, его в темнице сгноят. А ты сама виновата! Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не убегала без спросу из дому? Видишь, что нам приходится жить среди диких, необразованных и бескультурных людей. Такие и сожрать могут, а не только надругаться.

– Гражданка, – попытался вставить слово Комаров.

Голос-предатель после пререканий с болонкой отказался выполнять свои обязанности и сорвался на фальцет. Дама, которая, как догадался Костя, оказалась хозяйкой Мальвины, смерила его презрительным взглядом и гордо удалилась, нежно неся в руках Мальвину.

– Гражданка! – пискнул опять Костя.

– Кто ставит? – спросил равнодушный к торжеству законности небритый.

– А кто победил?

– Арька.

– Значит, скидываемся.

Поглощенные предстоящим мероприятием, мужики совсем забыли о Косте. Гуси тоже равнодушно повернулись белыми спинами к поверженному герою. А Косте было горько. Мало того, что его унизили, покусали, избили сумкой, так его еще и не ставили ни в грош! За грустным раздумием он совсем забыл о главном, о том, из-за чего и вышел, собственно, конфликт с болонкой.

Вспомнил он о причине конфликта только почувствовав в руке посторонний предмет. Холодея от ужаса в страшной догадке, Комаров поднес руку к лицу и разжал ладонь. Это оказалось оно. Синее, беспощадно покусанное человеческое ухо. Как оно попало в ладонь участкового, сейчас было уже неважно. Личные переживания юноши тоже не имели значения. Имело значение только то, зачем он приехал в эту забытую богом дыру.

Глаза участкового загорелись фанатическим блеском. Достав из кармана почти чистый полиэтиленовый пакет, он осторожно опустил в него добычу, стараясь не оставлять отпечатки пальцев, потом достал из другого кармана пухлый новенький блокнот в строгой кожаной обложке и авторучку.

– Будете свидетелями, – официальным тоном объявил он зрителям. – Сейчас каждый из вас продиктует мне свою фамилию и адрес.

Участковый ровным почерком старательно вывел заголовок: «Список свидетелей, присутствующих при попытке задержания подозреваемой в причинении тяжкого членовредительства неизвестному Мальвины и ее хозяйки Ариадны, не знаю отчества, Савской».

– Пожалуйста, диктуйте.

Просьбу пришлось повторить дважды. Костик поднял голову. Площадь перед магазином, только что кишевшая свидетелями, опустела. Перед ним на скамейке сидел только старый дед, смахивающий больше на свидетеля войны 1812 года, чем на свидетеля преступления, совершенного в начале XXI века.

Дед по-доброму смотрел из под кустистых бровей прямо в глаза участкового.

– Ваше имя, дедушка? – вежливо спросил Костя.

– Гуси-то? – живо откликнулся он, – еще как летают. Недалече, правда, и высоко не поднимаются. Но маненько могут.

– Да нет, – повысил голос Комаров, – я спрашиваю, как вас зовут?

– Бывало и такое, – уверенно кивнул головой дед, – я тогда совсем еще парнишкой был. Сижу, как-то, смотрю…

– Да не про гусей я, – во всю силу легких заорал Костя, – мне надо знать, как ваше имя, отчество, фамилия и где вы прописаны!

– А ты не кричи, не глухой, – обиделся дед, – вот поживи с мое, тогда и кричи. А то приезжают, порядки свои устанавливают… Так бы сразу и сказал, что курями интересуешься.

Костик махнул рукой. Так. Обнадеживающее начало. Свидетелей – нет. Подозреваемые скрылись. Сам он ранен – стыдно признаться – французской голубой болонкой.

– Извините, – услышал он женский голос за своей спиной.

И хотя приятный, грудной голос нисколько не напоминал

визг Савской, Костя непроизвольно прикрыл голову руками. И напрасно. Около него стояла совершенно не внушающая страха, хотя и очень крупная девушка.

– У вас кровь, – просто сказала она, – я перевяжу.

Не терпя пререканий, она взяла его за руку и повела за собой. Ладонь девушки была теплая, мягкая, с чуть заметными бугорками мозолей. От всего ее облика веяло такой доброй, уверенной в своей правоте силой, что Константин потерял всякую способность к сопротивлению. Девушка шла немного впереди него, поэтому у юноши была возможность немного ее рассмотреть.

По городским меркам она была полновата. Даже слишком полновата. Но полнота ее не создавала ощущения тяжеловесности. Шагала она легко и быстро, Костик даже начал задыхаться от быстрой ходьбы. Длинная, как в сказках, коса с яркой резиночкой на конце тяжело и уверенно лежала на добротной широкой спине. Тонкая, относительно пышных груди и бедер талия подчеркнута пояском. Белая кожа, красивый, легкий румянец. Присмотревшись внимательнее, Костя понял, что она не так молода, как показалось сначала. Скорее всего, у нее была уже семья, дети.

– Как вас зовут? – спросил он, чтобы прервать затянувшееся молчание.

– Калерия Белокурова, – быстро, в отличии от партизана первой мировой, ответила девушка.

У Комарова вытянулось лицо. Сначала – Ариадна Савская. Теперь – Калерия. Что будет дальше?

– Родители наградили, – поняла она его немой вопрос, – ладно бы только меня, моя жизнь уже почти прожита, а то и сестренок, братишек.

– Сколько же вам лет? – удивился Костя пессимизму, прозвучавшему в голосе девушки.

– Тридцать три, – не ломаясь, ответила она.

– А я Константин Дмитриевич Комаров, ваш новый участковый, – запоздало решил представиться Костя.

– Знаю, – усмехнулась девушка, – знаю даже, где вы живете и когда приехали.

– А не расскажете ли вы мне, что из себя представляет Ариадна Савская? – осмелел Костя, увидев жалкие следы своей популярности в народе.

– Почему бы нет? – пожала плечами Калерия.

Оказалось, что Ариадна живет в Но-Пасаране недавно, всего два года. Савская рассказывала, что в городе она работала известной актрисой, играла в театрах главные роли и даже гастролировала в Париже. После таинственных событий, которые она старательно окутывала туманом, ей пришлось удалиться в изгнание. Ариадна божилась, что карьеру ее погубили интриги жалких завистников, что в городе ее ждут роскошные апартаменты и толпы поклонников, объясняла, что живет не в селе, а на даче, что все это временно и не на долго. В Но-Пасаране же поговаривали, что из театра ее выгнали за интриги и бездарность, никакой квартиры в городе у нее нет, нет и поклонников.

Единственно, что было известно точно – так это ее возраст и настоящее имя. Возраст, который присвоила себе Савская, расходился с паспортным в тридцать лет, а в графе «имя» стояло тривиальное «Зинаида Федоровна Петухова». Впрочем, она и не скрывала, что имя ее выдуманное. «Сценический псевдоним обязан иметь каждый талантливый актер», – объясняла она тем, кто пытался заподозрить ее в двуличности.

Савскую в Но-Пасаране не любили. Она была ненастоящая, непозволительно много врала, презирала всех окружающих, от нее дурно пахло, и, вдобавок ко всему, Ариадна являлась хозяйкой омерзительной по характеру Мальвины. Одного этого было достаточно, чтобы завоевать вековую ненависть окружающих.

– А не терял ли кто за последне время в селе ухо? – обрадовался Костя словоохотливости девушки.

Калерия с тревогой вгляделась в его лицо.

– Господи, вот противная животная, – всплеснула она руками, – до чего человека довела! Вы не беспокойтесь, она не бешенная, уже не раз проверяли. Сейчас продезинфицирую, перевяжу и завтра будете как новенький.

Калерия работала медсестрой в фельдшерско-акушерском пункте или ФАПе, как его сокращенно называли в Но-Пасаране. Она толково и безболезненно обработала укусы и, не мучая пациента бумажной волокитой и ненужными прививками, отпустила на волю.

– И все-таки, – еще раз попытал счастья Костя, – скажите, есть ли среди ваших знакомых одноухие граждане и не пропадало ли у кого из односельчан одно ухо за последнее время?

– Идите домой, – не ответила ему на вопрос Калерия, – выпейте теплого молока с медом и ложитесь в постель. У вас есть мед и молоко?

– Ненавижу молоко с медом, – пробормотал Костя.

Забота медсестры начинала его раздражать. Участкового должны уважать и побаиваться, а эта молодая женщина относилась к нему покровительственно, как к ребенку или младшему брату.

– Попрошу вас не уезжать из Но-Пасарана, – сказал он строго, – вы можете дать важные свидетельские показания.

– Уехала бы, да не с кем, – глубоко вздохнула Калерия.

– То есть как это? – не понял Комаров.

– А никак. Не волнуйся, участковый, никуда я не денусь.

Немного потоптавшись на месте, Костя резко выскочил за дверь и размашистой походкой зашагал прочь от ФАПа. В окне процедурной с занавесочками в горох долго маячило круглое, молочно-белое лицо Калерии. Наконец, девушка глубоко вздохнула, отчего занавеска вздулась парусом, и отошла от окна.

* * *

Новый участковый широкими шагами мерял небольшую комнату в сдаваемом ему доме. Комната была четыре Костиных шага в длину и три в ширину. В длину она была бы все пять шагов, если бы не русская печка, которая неведомым образом сохранилась наравне с недавно проведенным газовым отоплением. Костя размышлял. Размышлять с раннего детства он привык вслух.

– С одной стороны, преступления, вроде бы, и нет. Труп или пострадавший не найден, заявления на пропажу уха нет, а следовательно, и состава преступления – тоже. Значит, я должен спокойно сидеть в кабинете и ждать настоящего, ярко выраженного убийства или ограбления. А с другой стороны, человеческое ухо, валяющееся без присмотра, сигнал тревожный. Значит, меры принять необходимо.

– Ага, – тихо крякнул кто-то.

– Кто здесь? – Костя выхватил пистолет.

Комната ответила тишиной. Комаров подобрался и прыгнул в пустой угол, из которого был хороший обзор. Занавески на окнах не колыхались, пространство под кроватью просматривалось великолепно, единственное место, где мог спрятаться злоумышленник – здоровый, весь в мелких трещинках красный монстр-шкаф. Тихо, вдоль стены, чтобы не скрипнула половица, прокрался он к монстру и резко откинул одну дверцу.

Аскетичные пожитки самого Кости, сиротливо стоящий в углу пустой чемодан, непобедимый аромат нафталина. Ничего, что могло бы разговаривать.

– Показалось, – решил Костя. – Итак, мы остановились на том, что меры принимать все-таки придется. Какие меры?

Ходить по дворам и опрашивать но-пасаранцев? Вызвать всех жителей повестками и насильственно проверять отсутствие одного уха? Шарить по кустам и погребам в поисках трупа? Глупо. И почему, собственно, я решил, что пропало только одно ухо? Потому, что Мальвинка трепала только одно? А может, до этого она уже съела дюжину?

Костя мучительно вспоминал, что по этому поводу говорилось на лекциях и практических занятиях в школе милиции, но ничего подобного вспомнить не мог. Были дела с найденными крупными частями тела, а о мелких ничего не говорилось. Можно было бы просмотреть конспекты, но на это ушло бы время, а то, что по горячим следам раскрыть преступление гораздо легче, чем по холодным, Костя усвоил твердо. Наконец спасительная мысль посетила его утомленную голову.

– Как все просто! – вскрикнул он и звонко шлепнул ладонью себя по лбу. – Надо просто проследить за болонкой и ее хозяйкой! Если собака с таким сожалением расставалась с уликой, то ей может прийти мысль вновь пойти за добычей. И загадка будет разгадана!

Не раздумывая больше и не прихватив ничего для комфортного сидения в засаде, Костя выскочил за дверь. В наступившей тишине жутковато и мистически прозвучало тихое и хриплое:

– Ага!

* * *

Дом экс-актрисы Комаров нашел быстро. Сначала он просто шел по направлениям, указанным ему добрыми и любопытными но-пасаранцами. Потом стал продвигаться к окраине села, как ему и советовали доброхоты. Дачу Савской он узнал сразу. Средних размеров и дряхлости домик напоминал грустную пародию на городскую квартиру. Кнопка звонка на покосившихся воротах, фанерная табличка с надписью: «Актрисе Савской звонить три раза», заросший палисадник, похищенная откуда-то жестянка с выбитыми буквами «Третий подъезд».

Комаров, помня первое знакомство с Савской и ее дурной болонкой, решил продолжить его несколько инкогнито, то есть не расспрашивать агрессивных дам о местонахождении уха, а залечь в засаде и проследить за их действиями. Неплохое место для засады нашлось с глухой стены дома. Щербатый забор давал возможность видеть все, что происходило во дворе, ближайшая доска легко и без скрипа отходила, то есть при желании можно было проникнуть на наблюдаемую территорию, густая трава скрывала Костю и не закрывала обзор, рядом не было тропинки и соседей. То есть никто не мог помешать слежению.

Смеркалось. Дискомфорт от неподвижного лежания в колючих зарослях все усиливался. Молодой организм настоятельно требовал движения и пищи.

"Олух, – ругал себя Костя, – ведь говорили же нам, что к засаде надо готовиться серьезно, продумывать варианты одежды, запасаться водой, пищей. Вот теперь лежи и питайся воспоминанием о своих «пятерках».

Ничего интересного не происходило. Нельзя же считать интересным Савскую-Петухову, разгуливающую по двору в видавшем виды бикини и Мальвину, уже четвертый час неподвижно спящую совсем не по-собачьи, на спине.

– Пусик, – наконец просюсюкала Ариадна, – мамочка принесла тебе кушать! Вставай, петушок пропел давно!

«Пусик» широко зевнул, но, услышав слово «кушать», мгновенно принял вертикальное, если можно так сказать про собаку, положение. Ариадна поставила перед мордой болонки миску и, чмокнув питомицу в сухой со сна нос, зашла за шиферную перегородку. Тут же из-за перегородки послышался шум льющейся воды и голос самой Савской, пытающейся изобразить популярную в народе арию герцога из «Риголетто».

«Сейчас эта прорва наестся и завалиться спать на всю ночь, – приступил к дедуктивному мышлению Костя, – спящая собака не может вывести к месту преступления. Значит, мне нужна бодрствующая собака и как следствие этого – голодная собака. Пришла пора приступить к практическим занятиям».

Времени было мало. Того и гляди Ариадна Федоровна могла закончить помывку. Костя решительно отодвинул доску и пополз к Мальвине. Ничего не подозревающая собачка сначала не видела надвигающейся опасности и мирно чавкала, наслаждаясь полезным питанием на свежем воздухе. Она так увлеклась содержимым миски, что не успела вовремя заметить врага и сосредоточиться. У Кости оказалось главное преимущество: время. Одной рукой он ловко схватил псину за шкирку, другой – вцепился в миску. Враг был временно нейтрализован, еда – захвачена, но что делать с тем и другим, Костя не успел придумать заранее.

Тем не менее, время поджимало. За шиферной перегородкой уже выключили душ, вой Мальвины еще заглушал мощный голос Савской, но скоро та должна была выйти из-за перегородки и увидеть нелицеприятную картину избиения любимицы. Недолго думая, Костя опустил болонку в пустую бочку из-под воды и бросился за спасительный забор. Едва трава, в которую он упал, перестала колыхаться, как Ариадна Федоровна выплыла из душа.

Она вынырнула из большого махрового, с целующимися лебедями полотенца, и продолжая напевать арию ветреного герцога, стала растирать свое белое рыхлое тело. Костику пришлось на время целомудренно опустить голову. Работа – работой, но подглядывать за обнаженными старушками его никто не уполномочивал. Опустил голову он более, чем неудачно, прямо в собачью миску. Думать о том, как прожорливая болонка могла с таким удовольствием пожирать эту гадость, было некогда. Савская наконец-то услышала вой Мальвины. Вой был несколько усилен и замистифицирован акустическими возможностями бочки, актриса, стыдливо завернувшись в полотенце, металась по двору, а Костя мучительно думал, куда деть месиво из миски и как вернуть саму миску во двор. Просто вытряхнуть еду он не мог, Мальвина нашла бы ее по запаху и наелась, чего позволить было никак нельзя. Следуя логике и советам наставников, болонкин ужин следовало проглотить. Так, если ему не изменяет память, делали шпионы с шифровками.

"Вот оно, первое испытание, – со смесью отвращения и

счастья думал Костик. Нас предупреждали, что в этой работе будет грязь, пот, кровь, лишения, непонимание близких. Правда, о собачей еде ничего не было сказано, но это, видимо, тоже подразумевалось".

Набрав в легкие побольше воздуха, чтобы не дышать исходящими от еды миазмами, Костя закрыл глаза и опустил голову в миску. Странно, но миазмы исчезли. Костя открыл глаза. Вместе с миазмами исчезла и еда. Миска Мальвины была не только девственно чиста, но и тщательно вылизана.

Спустя мгновение, к удивлению прибавился легкий шок, вызванный явлением справа головы мифологического пана. Костя умел держать себя в руках. Он был смел и готов ко всему. Поэтому он не закричал и не вскочил, как ошпаренный, а только негромко и деликатно прошипел:

– Спасибо, конечно, что сожрал эту мерзость, а теперь, брысь отсюда, козел!

Козел, а это был действительно самый настоящий живой козел, с упреком посмотрел прямо в глаза участковому и остался лежать рядом. Воевать с приблудным животным было некогда, вел себя он вполне пристойно, поэтому Костя предпочел потерпеть немного его общество.

Тем временем Ариадна нашла, наконец, несчастную обезумевшую Мальвину. В тот момент, когда она нагнулась над бочкой, Комаров успел перебросить через забор пустую миску. На его счастье, хозяйка двора и подумать не могла, что кто-то мог второй раз за день поглумиться над ее сокровищем. Она пожурила собачку за то, что та опять гонялась за птичками и упала в бочку, похвалила ее за хороший аппетит, забрала пустую миску и удалилась в дом. Голодная Мальвина, продолжая жалобно подвывать, поплелась за хозяйкой.

Стало совсем темно. Небо рассыпало совершенно нереальным количеством звезд, тепло, шедшее от козла, согревало озябшее тело молодого и неопытного участкового, сверчки пели так уютно, тишина была так безопасна…

Проснулся Костя от толчка. Светало. Козел деликатно подталкивал его длинными острыми рогами.

– Что? – вскочил Костя, – проспал?

Козел молчал. Боковым зрением Комаров увидел серую тень, мелькнувшую во дворе Савской. Тень направлялась к той самой дыре в заборе, за которой лежал Костя и козел.

– Отползаем, – машинально скомандовал юноша.

Глупая, выросшая в сравнительно безопасных городских джунглях Мальвина не обратила внимания на зверский шум около ее законной лазейки. Она спокойно пролезла в щель и, весело махая роскошным, украшенным гроздьями репьев хвостом, побежала по направлению к лесу. В некотором отдалении от нее крался Костя. За Костей тихо и заинтересованно брел козел.

Болонка выбежала за границу села и потрусила в сторону густого орешника.

«Даже если бы Мальвина была очень голодна, вряд ли она захотела бы подкормиться орехами. Даже если я неправ, орехи еще не поспели», – опять подключил дедукцию Костик.

Он раздвинул густые ветки и увидел Мальвину. В скудном свете раннего утра она и впрямь казалась голубой, а не серой. И она явно была голодна. Потому что в тот момент, когда Комаров ее увидел, пыталась приступить ко второму уху откровенно мертвого усатого мужчины с разбитой губой и измазанным кровью ножом, покоящемся у него на груди.

Глава 2 Бирюк-на-окраине

Совхозом имени Но-Пасарана бывшую Малиновку назвал не злобный шутник и не скудоумный чиновник. Совхоз имени Но-Пасарана родился в те тревожные годы, когда алчные щупальца контры еще не отказались от мысли сожрать несовершеннолетнюю республику со всеми потрохами. «Но-Пасаран» – это было красиво. «Но-Пасаран» – это было злободневно. «Совхоз имени Но-Пасарана» – это было даже лучше, чем «Заря коммунизма» или «Светлый путь». И сельский сход решительно остановился на этом иностранном и сурово звучащем названии.

Совхоз имени Но-Пасарана относился к райцентру Труженик и находился в непосредственной близости от него. Хотя Костя и обозвал свое новое место жительства дырой, дырой ни Но-Пасаран, ни Труженик не был. Живописнейшие окрестности райцентра с одной стороны окружала колония для преступников средней степени опасности, с другой – таможенный пост, предупреждающий обмен между Казахстаном и Россией запрещенными товарами и гражданами без паспортов.

В самом совхозе был даже вполне крупный мелькрупкомбинат, приносящий доход совхозу и пользу обществу. Правда, никто в окрестностях не называл его по официальному названию: «Пробуждение». Каждый норовил позатейливее и пообиднее вывернуть это вполне приличное название, и звали его кто «Заблуждение», кто «Побуждение», а кто просто и лаконично «Блуждение». Зато у комбината было славное прошлое. Его построили еще при Екатерине II, он благополучно перескочил в двадцатый век и вполне сносно перекочевал в двадцать первый.

Достопримечательности, созданные человеком, прекрасно гармонировали с природными красотами. Непроходимые леса оказывали добрую услугу беглым уголовникам и нарушителям таможенной границы, в озере под названием Чертов омут по издревле заведенной традиции топились соблазненные и брошенные красавицы, небольшая, но ледяная речушка Нахойка была богата пескарями и острыми камнями. То есть в принципе, Но-Пасаран мало чем отличался от любой другой жилой точки российской глубинки.

Почему Костя после окончании школы милиции выбрал именно эту точку? А он ее и не выбирал. Он выбрал образ жизни и призвание, а место, где все это добро можно было реализовать, выбрала ему комиссия по распределению.

Школу милиции Костя Комаров и его брат Кирилл закончили на «отлично». Это единственное, что было у них общего. Правда, братья были похожи. Но это скорее подчеркивало их различие, чем отмечало сходство. Всю жизнь двойняшки недолюбливали разных учителей, влюблялись в разных девчонок, предпочитали разную начинку в пирожках и стили в одежде. После выпускного экзамена дороги двойняшек в первый раз разошлись. Кирилл остался в городе, он избрал престижную и высокооплачиваемую стезю адвоката и поступил в юридическую академию. Константин же решил посвятить свою жизнь искоренению зла и насилия в образе преступности и попросился в провинцию. Там он хотел на деле доказать свою теорию о построении идеального правового общества в отдельно взятом населенном пункте.

Но-Пасаран Косте и нравился, и не нравился. С одной стороны, монотонность и архаичность местной жизни грозила ограничить масштаб преступлений кражей цыплят и яблок. С другой – работа в селе включала в себя не только рутинную работу сельского участкового: здесь он был сам себе начальник, сам себе следователь и сам себе группа захвата. У него было даже собственное отделение милиции, переоборудованное из послереволюционной избы-читальни.

Отделение было небольшое, трехкомнатное. В первой комнате, бывших сенях, стояли два ряда кресел, экспроприированных прежним участковым из но-пасаранского клуба. Они предназначались для ожидавших своей очереди посетителей. Кресла, обтянутые облезлым коричневым дермантином, практически всегда пустовали, но это не мешало им создавать впечатление того, что посетители в отделении все-таки бывают и даже сидят в очереди. Вторая комната была оборудована под кабинет участкового или приемную. И третья, самая главная, гордо именовалась камерой предварительного заключения или по-городскому изыскано – обезьянником. В отличии от первой, эта комната почти всегда была обитаемой. Любящие супруги за бутыль самогона подкупали текущего участкового и заключали разбуянившихся не в меру суженых на день-два за решетку для просыпу. Частенько «просып» длился целую неделю, так как сердобольный текущий участковый за умеренную плату поставлял временным заключенным утешительные бутыли с мутноватым пойлом, и даже сам коротал с узником длинные трудовые будни, звонко чокаясь через крупную металлическую решетку и провозглашая любимые но-пасаранские тосты: «За справедливость» и «За композитора Стравинского». Впрочем, Комаров еще не познакомился с местными традициями и пока просто любовался красотами нетронутой природы Но-Пасарана и окрестностей.

А окрестности были колоритны и выразительны, с элементами архаичности и налетом цивилизации, со своей историей и характером. Особенно нравилось Косте раннее утро. Оно веяло на него чем-то сказочным, из давно забытого детства, чем-то тургеневским и историческим.

В это утро привычная для сельчан картина немного разнообразилась. Все так же разноголосо и бесстыже орали петухи, все так же звонко, как бы любуясь собой, щелкал кнутом уже давно не привлекающий женского внимания пастух, все так же, позевывая и ругая на чем свет стоит свою женскую долю, выгоняли коров хозяйки. Но зевок застревал на полпути, а женская доля начинала приобретать новое звучание, когда взор их падал на нового, молоденького и неопытного участкового.

Да, Костя был симпатичным юношей. Не особо рослым и мускулистым, но выгодно отличающимся от местных несмываемым налетом внутренней и внешней интеллигентности. Но не внешние и внутренние качества участкового привлекали сельчанок в это раннее летнее утро. Их привлекало то, что вез через все село на ржавой, видавшей виды тележке этот самый Константин Дмитриевич.

Упираясь в пыльную дорогу ногами и ежеминутно вытирая пот в высокого белого лба, вез он свою страшную находку в ФАП, пренебрегая всеми правилами ведения расследования.

Сказалась ли бессонная ночь, шок ли от серьезности первого преступления, свалившегося на него в этой скучной, как казалось, дыре, он сам не мог объяснить. И уже на полпути понял, что неправ. Но разворачиваться и везти труп обратно было бы еще неправильнее. Поэтому, мысленно костеря себя на чем свет стоит, Костя нес свою тяжкую ношу.

Картину завершал козел. Казалось, что из всей компании он единственный был доволен жизнью. Гордо неся свои рога, завершал он процессию. Шаг козла был легок и четок. Взгляд убеждал самых отчаянных в бесполезности попыток присоединиться к процессии.

Если бы у кого-нибудь была возможность наблюдать село с высоты птичьего полета, то этот кто-то наблюдал бы загадочную картину. По Но-Пасарану двигалась невидимая граница. Перед ней все было относительно тихо и спокойно. Редкие коровы задумчиво поджидали подружек, еще более редкие собаки лениво вычесывали блох. Зато за границей наблюдалось настоящее броуновское движение. Прилично вели себя только мудрые и равнодушные к суете земной коровы. Зато с женщинами и собаками творилась нечто невообразимое. Собаки с счастливым лаем пристраивались к процессии на почтительном отдалении от козла, часть женщин забегала к себе домой будить мужей, часть – в те дома, хозяева которых не выгоняли коров и не знали о последних событиях.

Это была пытка. Этого не проходили в школе милиции. Прекратить это безобразие не смог бы и Афиногенов Виктор Августинович, седой и совсем старенький преподаватель замшелого возраста, бывший чекист, который еще раньше был сыщиком царской охранки.

Пытка закончилась только тогда, когда Костя добрел до ФАПа и сдал труп на руки бывалого фельдшера. Но и это было еще не все. Самое страшное ожидало Костю тогда, когда, вооружившись всеми средствами осмотра места преступления, он вернулся в орешник.

Орешник заметно поредел. Окрестности его напоминали кадры из эпизода с условным названием: «Крепостные идут по грибы, по ягоды». Там и тут мелькали пестрые сарафаны, слышались девичьи вскрики и мужской говорок. Над орешником витали тучи табачного дыма. Место преступления было вытоптано добротно и основательно.

Только через час, после испробования всех законных и незаконных средств, Комарову удалось изгнать варваров и оцепить место преступления. Улик было более, чем достаточно. Сигаретные бычки можно было грести лопатами, конфетные фантики изобиловали отпечатками пальцев, оторванные пуговицы могли сделать честь коллекции рачительной хозяйки, на поредевших, выломанных ветках орешника покачивались разноцветные клочки одежды. Про следы от ботинок и говорить нечего: на клубной танцплощадке их было меньше.

И только пятачок, где лежал труп, остался в неприкосновенности. Костя вздохнул и принялся за осмотр места происшествия, ограниченного, после визита всего Но-Пасарана, полутора квадратными метрами. Полчаса упорного поиска привели к тому, что кроме небольшой, впитавшейся в землю бурой лужицы Костя ничего не обнаружил. Кровь принадлежала, бесспорно, убитому, но все-таки Комаров взял небольшую пробу грунта: в криминалистике важно все! По обилию крови стало ясно, что усатый умер не от прямого удара в сердце. Вполне вероятно, что он вообще умер не сразу.

Кстати, личность его удалось установить быстро, еще в фельдшерско-акушерском пункте. Там же стало ясно, почему труп пролежал в орешнике почти сутки и его никто не хватился. Убитый, Куроедов Сергей Игнатьевич, жил один, работал на мелькрупкомбинате в должности младшего бухгалтера и ни с кем не общался. Причиной столь редкой на селе нелюдимости являлась судимость, которую Куроедов добросовестно отбыл в соседней колонии. Как и многие осужденные, которых никто не ждал дома, после получения свободы Сергей Игнатьевич остался жить в Но-Пасаране, вел себя тихо, прилично, ни с кем не дружил и не враждовал.

То, что Куроедов не имел врагов, было плохо. Сложнее было вычислить причину убийства. Костя вздохнул и решил заняться сбором и сортировкой лоскутов одежды со сломанных веток орешника, полурастоптанных бычков и оторванных пуговиц.

Когда сбор мусора уже подходил к концу, участкового привлек непонятный, едва уловимый шум в районе местонахождения трупа.

«Черт, неужели убийцу потянуло на место преступления?» – обрадовался Костя. Он лег на землю и постарался не сопеть. Характер шума в кустах был совершенно беззастенчивый. Вести себя так нагло не мог человек, сутки назад совершивший убийство. На всякий случай Комаров снял с предохранителя «Макарова» и по-пластунски, стараясь производить как можно меньше шума, пополз к подозрительному месту. Доползти он не успел. Из орешника показалась омерзительная, вся в буроватой земле, морда Мальвины.

«Пришла в надежде поживиться мертвечиной, – хладнокровно констатировал Костя, – ничего не нашла, но покопалась на месте кровавой лужицы».

Мальвина вела себя неадекватно. Выражение разочарования на ее мордашке смешивалось с алчным огоньком в крошечных, почти закрытых спутанными клочками шерсти глазках. Болонка оглянулась и, почти уткнувшись носом в землю, медленно пошла прочь от орешника. В высокой траве ее не было видно. Только напряженно приподнятый грязный серо-голубой хвост, нервно подрагивая, выдавал направление движения.

«Она же след берет», – осенило Костю.

Стараясь не спугнуть невольную помощницу, Комаров пополз следом. Ползти пришлось довольно долго. За вытоптанной но-пасаранцами зоной трава была более густой и высокой, чтобы не потерять из виду Мальвину, Косте приходилось часто поднимать голову. Когда он в очередной раз вынырнул из травы, кроме хвоста собаки его внимание привлекла не совсем заурядная травинка. На сочной зелени осоки темным пятном бурела застывшая капля.

«Кровь», – понял участковый.

Мальвина вела его по правильному следу. Сейчас он и сам стал замечать, что трава по направлению движения несколько примята, что размазанные и застывшие капли крови встречаются не так часто, как того хотелось бы, но достаточно для того, чтобы понять: то, что здесь волокли, было не мешком с комбикормом, а истекающим кровью человеческим телом.

– Мне бы свою, настоящую собаку, – тихо помечтал Костя, – вот мы бы дел наворотили! Надо Кирюхе написать, пусть в городском питомнике овчаренка присмотрит. А пока буду деньги откладывать. Хорошая служебная собака дорогого стоит.

Пока юноша мечтал о хорошей служебной овчарке, плохая декоративная болонка вывела его к краю села. Возле какого-то необычного сооружения Мальвина закружилась вьюном, повизгивая от нетерпения и поднимая тучи пыли.

«Пора, – решил Костя, – а то и здесь следы уничтожит».

Уже не скрываясь, он встал в полный рост и направился к бьющейся в истерике болонке. Мальвина, увидев вчерашнего врага, перестала крутиться, замерла, приподняла верхнюю губу, обнажив розовые десны с белоснежными остренькими зубками и предостерегающе зарычала.

– Врешь, теперь врасплох не захватишь, – пригрозил Костя, погрозив агрессивной француженке «Макаровым».

Но выросшая среди диванных подушек болонка или не знала, что такое пистолет, или пребывала в уверенности, что профессиональный защитник слабых не поднимет на нее смертоносное оружие. И быть бы новому участковому вновь покусанному, если бы не неожиданная поддержка в виде уже выручившего его раз козла.

Животное выросло, словно из под земли, в тот момент, когда зловредная болонка уже приготовилась к прыжку. Козел угрожающе наклонил голову с убедительными рогами и стал медленно надвигаться в сторону агрессивного зверя. Мальвина только притворялась глупой собакой: в положении умственно отсталой легче было жить и творить всякие гадости. Но инстинкт самосохранения у нее был развит очень даже неплохо. Козел – не участковый, он думать о последствиях не будет. Произведя небольшую мыслительную операцию и сделав выбор, болонка приняла отсутствующий вид, с удовольствием почесалась и неторопясь направилась в сторону родимого дома.

Комаров облегченно вздохнул. Нет, он не боялся скандальной собаки, просто не хотел связываться с ней и ее не менее скандальной хозяйкой. Зато теперь путь был свободен. Мысленно поблагодарив появившегося так вовремя козла, Костя перелез что-то наподобие небольшого рва и подошел к интересующему его месту.

Да. Несомненно, преступление произошло именно здесь. Примятая трава, сломанный куст чертополоха, множество следов двух пар обуви и наконец, характерная бурая, впитавшаяся в землю, но еще заметная лужица.

Видимо, смертельное ранение было нанесено жертве именно на этом месте. Потом потерявшего сознание Куроедова отволокли в орешник, в надежде, что до поздней осени туда никто не полезет. Будь ранение менее серьезным, Куроедов смог бы выползти и спастись, но видимо, уже в орешнике он скончался, так и не приходя в сознание. Именно здесь, где в ближайшие сутки не ступала нога местного человека, предстояло искать улики, указывающие на личность убийцы.

Комаров приступил к работе. Для начала он измерил длину следа ботинок, зарисовал узор на подошве, взял пробу грунта. Грунт мог пригодиться ему для сличения с грязью на подошве обуви будущего подозреваемого. Вскоре коллекция пополнилась четырьмя окурками: тремя от «Примы» и одним – от «Парламента» и некрасивой черной пуговицей с четырьмя дырочками. Улики с этого места Комаров положил отдельно, чтобы не спутать с уликами из орешника.

Теперь можно было спокойно отправляться в отделение и начинать следующий этап расследования – опрос знакомых и соседей жертвы. Костя встал с четверенек и довольно потянулся. Ничего, не все так страшно. По крайней мере, он быстро нашел настоящее место убийства, что удается далеко не каждому опытному следователю.

В городе Комаров четыре года занимался в секции самбо, тренер всегда хвалил его реакцию. Поэтому тихие, крадущиеся шаги за спиной и тень, упавшая на землю, не напугали его. Костя сделал вид, что ничего не заметил и продолжал потягиваться и приседать, будто главное, что привлекало его в жизни – это забота о собственных затекших мышцах. Когда незнакомец приблизился на недопустимо близкое расстояние, Костя резко развернулся и принял оборонительную стойку.

Но было уже поздно. Ему не хватило буквально какой-то доли секунды! Что-то схватило его за ворот куртки и подняло высоко над землей, поэтому разворот и стойку юноша сделал уже в воздухе. Зато теперь он мог видеть лицо врага. Да, такой мог убить. Прямо на Костю, из-за заросшего усами, бакенбардами, бородой и бровями лица с ненавистью смотрели маленькие черные буравчики глаз. Мясистый красный, в черных точках нос напоминал гигантского моллюска, неизвестно каким путем попавшего в эти заросли. А самое неприятное заключалось в том, что враг был нагло и откровенно могуч. Он держал Костю без видимых усилий и даже находил возможность рассматривать его.

– Я говорил, не суйся на мою территорию? – наконец спросил он.

– Не говорили, – честно ответил Костя.

– Тогда говорю, – коротко и ясно сказал незнакомец.

Он он немного тряхнул участкового и легко перебросил его через ров.

– Еще раз увижу, ноги выдерну, – спокойно пообещал он и развернувшись, зашагал прочь.

– Стойте, стрелять буду, – пообещал Костя. Именно эта фраза не раз выручала героев его любимых детективов.

– Из обреза? – остановился незнакомец.

– Из рогатки, – сострил Костя, продемонстрировав врагу «Макарова».

– Ну-ка, дай игрушку, – зашагал в сторону Кости амбал.

«А ведь и отнимет», – подумал Костя.

– Стоять, ни с места, вы арестованы, – вовремя вспомнил он безотказный комплект фраз для сыщика.

– А ты кто есть-то? – заинтересовался наконец незнакомец.

– Ваш новый участковый, младший лейтенант Константин Дмитриевич Комаров, – представился Костя.

– А-а-а, – протянул амбал почти дружелюбно, – а я – Семен Семенович Куркулев, пенсионер.

* * *

Семен Семенович Куркулев всю жизнь прожил со своей семьей на окраине села. В Но-Пасаране его не любили. Да и кто будет любить человека, который совершенно не интересуется ни последними сплетнями, ни тобой лично? Односельчане звали его лаконично: «Бирюк-на-окраине», перекидывали неприязнь к Бирюку и на его семью и дружно трепали ему нервы. А трепать было чем. Дело в том, что Куркулевы специально построили дом в двухстах метрах от села. Они надеялись, что назойливые и нахальные местные жители не будут докучать им своим вниманием. Но Куркулевы были отвратительными психологами. Каждому двоечнику с факультета детской психологии известно, что то, что прячут и запрещают, привлекает гораздо больше доступного.

Ни двухметровые заборы, ни злые голодные кобели, ни недавно выкопанный крепостной ров не могли укрыть от пристального внимания соседей личную жизнь семьи Бирюка. Положение усугублялось тем, что супруга Семена Семеновича, во девичестве Собакина Вера Степановна, приходилась родной сестрой главному деревенскому сумасшедшему Коле-Болеро. Дурачков в русской деревне всегда любили, гордились ими, хвастались перед другими селами и давали любимцам затейливые и характерные имена. Коля-Болеро получил свое за особенности походки. Он все время ходил как бы приплясывая, на цыпочках, нрава был доброго и ласкового. Все любили Колю. Все, кроме родной сестры. Вера Степановна Колю не любила и стеснялась родства с ним, чем бестактные односельчане беззастенчиво пользовались.

Видимо, слабая голова в семье Собакиных была наследственной. Но у Елены Степановны сумасшедствие поехало немного в другом направлении. Мексиканские сериалы оказали свое губительное влияние на слабую психику женщины, и она возомнила себя героиней одновременно всех сериалов, в зависимости от того, какой шел в данный момент на экране.

Всю тяжесть своего положения Вера Степановна обрушила на мужа. Она заставила пристроить к их добротному кирпичному дому второй этаж, выстроить бассейн и завести прислугу. Против второго этажа Семен Семенович ничего не имел, за бассейн, скрепя сердце, взялся, а насчет прислуги стоял насмерть. Не хватало еще пускать в дом чужого человека и доверять ему хозяйство! Поэтому оба пошли на компромисс и в качестве прислуги пристроили собственную старшую дочь – Василису. Из старого форменного платья мамаша состряпала униформу, на девочку надели белый передничек и поварский колпак и повесили на бедняжку всю уборку и готовку в доме.

Василиса училась в десятом классе. Училась неплохо – а иначе и нельзя было.

– Ты не должна позорить честь семьи Куркулевых! – постоянно твердил ей отец, – это всякая шваль может таскать в дом тройки, а Куркулевы должны быть безупречны во всем и высоко нести знамя своей фамилии!

В общем, жизнь Василисы была не сладкой. Репутация семьи и запреты родителей сделали свое черное дело, и друзей у нее не было. Дома ее ждали только бесконечные поучения, упреки и работа.

Были в семье еще два сына, но они были маленькие, помогать сестре не могли, к тому же они были мальчики, а значит – продолжатели рода, поэтому и отношение к ним было не в пример лучше, чем к Василисе.

И все-таки, от судьбы не уйдешь и не отгородишься забором и рвом. Недобрый характер Куркулева сыграл с ним злую шутку. То, что убийство произошло на территории его тщательно охраняемой усадьбы, было фактом, то, что сам Бирюк неоднократно избивал нарушителей этой самой территории тоже не скрывали, а нехватка двух некрасивых черных пуговиц с четырьмя дырочками на синей рабочей куртке почти доказывала его присутствие на месте преступления. Подошва ботинок с характерным рисунком сплошь была забита землей, идентичной той, что Костя собрал с места преступления, а в кармане той самой синей рабочей куртки лежала начатая пачка «Примы».

* * *

День подходил к концу. С пастбища возвращались мудрые, равнодушные к суете человеческой коровы. Их совершенно не интересовало, как и за что Бирюк-на-окраине убил Куроедова. Они вообще философски смотрели на вопрос жизни и смерти. Каждая тварь божья приходит в этот мир для того, чтобы выполнить свое предназначение, а выполнив его – уходит. Предназначение коров – кормить и согревать своими шкурами человека, хотят они этого или нет. Бороться бесполезно, поэтому, вместо того, чтобы рассуждать и отвлекаться на разные мелочи, надо просто жить и радоваться каждой минуте этой жизни.

Суматошные и мелочные люди так не считали. Броуновское движение, начавшееся с раннего утра, не прекратилось и к вечеру. Каждый спешил первым сообщить новости, каждый желал обсудить их с как можно большим количеством людей.

Костя скрывался от любопытных но-пасаранцев в отделении. Закопавшись в конспекты, он старался абстрагироваться от кишившей за окном жизни и выстроить стройную линию обвинения. Доказательств было маловато. Да, Куркулев неоднократно грозился убить каждого, кто переступит границу его территории. Да, однажды он даже сломал руку одному из самых назойливых. Да, в недостроенном бассейне, около которого и произошло убийство, пару раз находили упавших туда заблудившихся коров, но не убил же он Костю, когда поймал, не убивал до этой поры никого другого… Подумать было над чем.

За окном было уже совсем темно. Народ успел насытиться обсуждением последних событий, и путь домой был практически свободен. Поджидал Костю только ставший уже назойливым козел. Комаров выяснил, что эта мелкая рогатая скотина никому из но-пасаранцев не принадлежит. Откуда он взялся в селе, люди не помнили, нрава козел был редкостно-самостоятельного, поэтому нового хозяина себе так и не нашел. То, что безнадзорная животина целый день хвостом бродила за новым участковым, не ускользнуло от бдительного ока народа. И молва единодушно постановила: зачислить козла в штат к участковому.

Козел тихо и кротко брел за тем, кого он выбрал, наконец, в хозяева. Костя несколько раз шикал на него, пытался даже стегнуть тонким ивовым прутом, но ничего не помогало. Если бы Комаров знал, что подобное непротивление злу – только маска, он никогда бы не пошел на поводу у своей доброты. Но он не знал.

– Ну что же с тобой делать, тварь божья? – задумчиво спросил он, потрепав тихое животное между рогами. – Черт с тобой, пошли, будешь жить у меня. Только чем кормить тебя – я не знаю. И как воспитывать – тоже. Так что – без претензий.

Некоторое время они шли молча. Козел, видимо, заметив что-то соблазнительное для своего желудка, немного приотстал.

– Козел, а козел, – тихо позвал Костя, – где ты там?

Козел не отзывался.

– Ну конечно, кто нормальный отзовется на «козла»! – вслух подумал Комаров. – Будешь у меня Мухтаром. И не обидно, и звучит мужественно.

Кто в этот тихий поздний летний вечер мог бы предположить, что ничейный беспризорный козел станет легендарной ищейкой Мухтаром?

Глава 3 Печной дед

Встал Костя, по своему обыкновению, рано. Ему вообще нравилось вставать под петушиные крики. В этом было что-то ритуальное, что-то колоритное, немного сказочное.

– Надо бы петуха поголосистее завести, – решил он. – Пусть вместо будильника вкалывает, а то соседских плохо слышно.

Мысль о щенке овчарки ушла куда-то далеко, в подсознание. Если бы кто сказал Константину, что неделя жизни в деревне сделает из него частного собственника козла и петуха, он поднял бы этого нахала насмех. Теперь же подлая мыслишка о том, что негоже оставлять будущего петуха без гарема, уже заюлозила в темных и непознанных глубинах загадочной мужской души.

Решив посоветоваться насчет петуха с квартирной хозяйкой, жившей в соседнем доме, Комаров принялся за работу. С помощью только дедуктивного метода невозможно было распутать это дело. Главная работа, как подозревал Костя, предстояла со свидетелями. А это значило, что сегодняшний день предстояло начать с визитов к соседям подозреваемого и погибшего, на место работы последнего и в исправительно-трудовую колонию, где отбывал срок Куроедов.

«Внешний вид работника государственного сыска, – вспомнил Комаров слова Виктора Августиновича, – должен подчеркивать его внутренние качества. Если следователь одет, как разгильдяй – значит и относятся к нему как к разгильдяю. Если он одет, как шеф албанской разведки, то и доверяют ему как шефу албанской разведки».

Из лекций любимого преподавателя вытекало, что элементарным переодеванием и небольшой актерской игрой можно было достигать цели гораздо быстрее, чем сложными психологическими приемами.

После недолгих раздумий, Костя решил одеться строго и официально. Сельского участкового должны были уважать и побаиваться, а что, как не фуражка вкупе с кобурой внушает уважение и легкий мандраж? Тщательно побрившись и щедро плеснув на щеки одеколона, Комаров туго затянулся во все ремни, пристегнул кобуру и щедро набил папку официальными бланками.

Первый визит он решил сделать в колонию. Здесь проблем не возникло. Куроедова помнили плохо, сидел он немного, вел себя тихо. Срок Сергею дали за драку. Драка – как драка, обычные разборки между мужиками. Но пострадавший подал заявление, продемонстрировав вывихнутую челюсть и пару синяков, тут же наслоились нетрезвое состояние и ношение холодного оружия, которым Сергей не воспользовался, в общем, парня посадили. После отсидки он не захотел возвращаться в родной городок и осел в Но-Пасаране, чем и обрек себя на гибель.

Чуть больше сведений дал визит на постоянное место работы Куроедова. Секретарша директора мелькрупкомбината, увидев человека в форме, ойкнула и прикрыла рот рукой, будто она, по меньшей мере, радистка Кэт, а Костя – агент гестапо. Так она и сидела, пока участковый официальным тоном не потребовал провести его к директору. Директор побледнел при виде официальной формы и кобуры, и лишь когда Костя объяснил цель своего визита, глубоко вздохнул, залпом выпил стакан воды и предложил юноше присесть.

– Я, к сожалению, плохо знаю некоторых работников, – развел он руками. Меня, правда, предупреждали, чтобы не брал в бухгалтерию бывшего уголовника, но человеческая доброта, книги Макаренко, акции «Гринпис» просто вынудили меня не бросить камень в его огород.

– Кто конкретно предупреждал, чтобы вы не брали на работу Куроедова? – сделал пометку в блокноте Костя.

– Я не помню, люди, – у директора вытянулось лицо.

– Мне нужны фамилии этих людей, – строго потребовал Костя.

– Может, вы хотите побеседовать с работниками бухгалтерии? – начал торговаться директор.

Комаров понял, что ничего толкового и даже бестолкового в этом кабинете он больше не услышит.

Бухгалтерия оказалась довольно большим помещением со всеми удобствами. Здесь было все для комфортного существования в течении длинного рабочего дня. На электрической плитке, в предвкушении скорой кончины, злобно шипела картошка в сметане, на экране старого телевизора «Электрон» извивались в страстных объятиях герои очередного аргентинского сериала, работники дружно коротали время в ожидании «перекуса перед обедом».

Костя очень не любил отрывать людей от дел и от отдыха. Но положение обязывало. Если сразу создать себе имидж робкого и стеснительного служителя закона, то от этого клейма не отвяжешься всю оставшуюся жизнь. Так, по крайней мере, обещал Виктор Августинович.

– Кто здесь главный? – забыв поздороваться, рявкнул Комаров.

– А кого надо? – лениво, не оборачиваясь, ответила женщина с мясистой спиной и затылком с войлокообразными завитушками.

– Главного бухгалтера, – послушно ответил Костя.

– Ну, я главный бухгалтер, – обернулась женщина.

С лица женщина была еще неприятнее, чем со спины. В ее физиономии не было ничего уродливого, лицо – как лицо, но цепкий, пронизывающий буквально насквозь взгляд неопределенного цвета глаз, тесно сжатые тонкие губы, тройной, рыхлый подбородок создавали картину не просто необаятельную, а чрезвычайно отталкивающую.

Выражение лица немного изменилось при виде собеседника. Правда, не в лучшую сторону. Видимо, бухгалтерша попыталась улыбнуться, по крайней мере, тонкие губы растянулись и стали еще тоньше, обнажив два ряда золотых зубов.

– Анфиса Афанасьевна, – почти ласково представилась она, – рада буду служить.

– Участковый Комаров Константин Дмитриевич, – не остался в долгу Костя. – Я по делу об убийстве в орешнике.

Компания бухгалтеров обрадовано вскочила и вразнобой затараторила:

– Ужас, ужас, просто ужас какой-то, я всю ночь не спала, – причитала молоденькая, с плутоватыми глазами и яркими веснушками.

– Я чувствовал, что этим дело кончится, – сурово вещал средних лет дядечка, – давно должно было это произойти, так просто не могло все оставаться.

– Ти-хо, – скомандовала Анфиса Афанасьевна. Все по местам! Говорить буду я и Константин Дмитриевич. А когда я говорю – все должны умолкнуть!

Видимо, такой тон считался хорошим тоном в этой сплоченной компании. Все живо расселись за свои столы, конопатая приглушила громкость телевизора, а дядечка включил чайник.

Костя, не торопясь, достал из папки протокол опроса, заполнил шапку и задал первый вопрос конопатой, которая назвалась Светкой Рябушкиной.

– Что вам известно по этому делу?

– Да все, – гордая тем, что ее спросили первой, смело ответила она.

– Говорите конкретно, – обрадовался обнадеженный Костя.

– Бирюк-на-окраине убил Сережу за то, что он залез к нему за шампиньонами, убил ножом в сердце и спрятал в орешнике. Сережу жалко, а Бирюка вы хорошенько накажите, чтобы неповадно было! И бассейн свой пусть закопает, в прошлом году мамина Ночка в нем ногу сломала!

– Из каких источников вам известно о причастности Куркулева к убийству? – задал следующий вопрос Комаров.

– Чего? – не поняла конопатая.

– Я спрашиваю, кто донес до вас данную информацию?

– Кто тебе все это набрехал? – помог Косте дядечка.

– А-а-а, – дошло наконец до Светки, – да все говорят. У любого спросите.

– Перечислите имена и адреса всех граждан, кто набрех… рассказал вам о виновности Куркулева.

– Маринка Зацепина, – загнула палец конопатая, – Танька Славина, Ирка Прудникова, Инка Афиногенова, Людка Буцкая, Ирка Новичкова, Элька Чеснокова…

– Подождите, я не успеваю, – попросил Костя.

– Да не слушайте вы ее, – добродушно пробасил дядечка, наливая и подавая Косте крепкий, ароматный чай, – ничего путного она вам не скажет. Болтают девчонки между собой, собаки лают – ветер носит.

– И правда, – поддержала его Анфиса Афанасьевна, – не слушайте вы эту пустобрешку. Иди-ка, лучше, отнеси директору накладную, – приказным тоном велела она конопатой.

Девушка надула губы и резко выхватила из рук главбухши протянутую ей папку.

– Стойте, – остановил их Костя, – я должен все зафиксировать.

Он добросовестно записал имена и адреса бесчисленных подружек конопатой и только после этого отпустил ее к директору.

– Смирнов Иван Васильевич, – представился дядечка, – начальник горохового цеха.

– Я думал, что вы – тоже бухгалтер.

– Да нет, это я к девочкам на картошечку забежал, – хихикнул Смирнов, потирая руки, а вообще мой цех – во-о-он стоит, – он почти насильно подвел юношу к окну и заставил его во всех подробностях разглядеть цех.

Начальник горохового цеха дал участковому, не в пример конопатой, довольно ценную информацию. Он не спешил с выводами, не обвинял Бирюка, дал суховатую, но детальную характеристику Куроедову. Некоторые моменты особенно заинтересовали Комарова. Так, любопытным показался Косте тот факт, что мужчина с подмоченной репутацией пользовался симпатией у женской половины Но-Пасарана и что он был заметно жаден на деньги.

– Вы человек на селе новый, – протягивая на прощание руку, предложил Смирнов, – не знаете тонкостей и обычаев местной жизни. Если будут трудности – приходите, чем смогу – помогу. Цех вы теперь мой знаете, кабинет вам любой покажет. И еще раз прошу: не больно-то верьте но-пасаранцам. Мы несколько предвзято и необъективно относимся к людям и событиям. Мне тоже не нравиться Куркулев, но вот чтобы убить за нарушение территории… Сомнительно, даже в состоянии аффекта. До скорого свидания.

И начальник горохового цеха крепко пожал Комарову руку.

– Вы закончили? – главбухша вплотную подошла к Косте и дыхнула на него смесью лука и молока, – картошка простынет.

Костя совсем забыл о Анфисе Афанасьевне, хотя забыть о такой крупной и приветливой женщине было сложновато. Зато она не забыла о нем. Все время беседы со Смирновым она пристально разглядывала нового участкового, словно стараясь решить для себя какой-то жизненно важный вопрос.

– Мне бы хотелось поговорить и с вами, – обратился Костя к главбухше.

– Давайте после картошечки? – попыталась соблазнить его женщина.

– Я на службе, не положено, – строго ответил Костя.

Виктор Августинович строго-настрого предостерегал насчет взяток, будь то стакан самогона или тарелка картошки. Пока Костя не разобрался, кто в Но-Пасаране его друзья, а кто – враги, осторожность должна быть предельной.

– Хорошо, – согласилась Анфиса Афанасьевна.

Она оглянулась на Смирнова, увлекшимся происходящим на экране «Электрона» и, наклонившись к самому уху юноши и придавив его своей тяжелой грудью, жарко зашептала в самое ухо:

– Приходите сегодня вечером ко мне домой. У меня есть ценнейшая информация по поводу убийства. Здесь сказать я вам ничего не могу: слишком много любопытных ушей. А дома, так сказать, в конфиденциальной обстановке, я вам все расскажу.

– А с кем вы живете? – заподозрил неладное Костя.

Наставник предостерегал, что попытки соблазнения в целях сбивания с правильного пути могут встречаться в самых неожиданных ситуациях и с самой неожиданной стороны.

– Ой, шалун, – залилась, похрюкивая от удовольствия, главбухша, – зеленый совсем, а туда же! Ничего у тебя не выйдет. У меня ревнивый муж и дети… Но все равно приходи, не пожалеешь.

Костя знал, что методы ведения расследования в сельской местности серьезно отличаются от методов расследования в черте города. И если сначала он хотел пригласить Анфису Афанасьевну в отделение, то теперь решил навестить ее дома. Кто знает, какие результаты мог принести этот визит? Главбухша в подробностях объяснила ему, как найти ее дом и для страховки посоветовала:

– Если заплутаетесь, спросите Анфису Афанасьевну Белокурову. Меня тут всякий знает.

«Белокурова, – подумал Костя, – где-то я уже слышал эту фамилию».

«Подходит, – решила Анфиса Афанасьевна, – очень даже подходит».

* * *

Опрос соседей и родственников Куркулевых и Куроедова ничего нового не дал. Собственно, родственников-то у них и не было. Нельзя же считать Колю-Болеро родственником! О том, что недееспособных граждан нельзя привлекать в свидетели, проходили еще на первом курсе, Костя это очень даже хорошо усвоил.

Соседи не скрывали своего злорадства по поводу ареста Бирюка и в один голос божились, что именно он, а не кто другой истинный убивец. О погибшем тоже ничего интересного сказано не было. Кроме того, что мужик он был себе на уме и довольно нелюдимый. Но людей не чурался, всегда охотно помогал, когда его об этом просили, и не менее охотно мог раздавить бутылочку в хорошей компании.

Дома Костя отпечатал повестки подругам конопатой Светки Рябушкиной и отнес на почту, попросив почтальона сегодня же разнести их по адресам.

День уже клонился к вечеру, расследование почти не продвинулось, а еще предстояло нанести визит Белокуровой. Кстати, где же он слышал эту фамилию?

– А не родственница ли эта главбухша той самой медсестры, Калерии, кажется? У той тоже вроде белобрысая фамилия была?

– Ага, – вдруг опять крякнул уже забытый невидимка.

– Ну, нет, – взвился Костя, – теперь никто мне не докажет, что это звуковые галюцинации. И если я сейчас не найду этого сверчка говорящего, то поверю в домовых. Честное благородное слово!

Так как сверчок производил впечатление существа вполне мирного, то Костя решил, что пистолет ему не понадобится. Кроме того, сверчок производил впечатление существа нереального, а против нереальных существ с оружием идти было глупо, это он знал из ужастиков.

Против нереальных существ у Кости было другое оружие.

Дело в том, что мудрый Виктор Августинович учил своих подопечных не только стандартным приемам ведения дела. Втайне от начальства, для самых любимых учеников, старый чекист вел незанесенный в расписание факультатив, где учил питомцев элементам гипноза и экстрасенсорики, определению характера и склонностей человека с помощью хиромантии, физиогномики и графологии, владению невербальными способами общения.

Педагог так же до смешного свято верил в возможности рамки. На одном из занятий студенты сами смастерили персональные рамки и даже провели практическое занятие по определению хороших и дурных мест в аудитории.

Вот и сейчас Комаров решил воспользоваться помощью той самой, собственноручно смастеренной им рамки. Он быстренько нашарил ее в полупустом чемодане и, подождав, пока та уравновесится, медленно пошел вдоль стен против часовой стрелки. Рамка висела ровно, почти не двигаясь, сигнализируя о безопасной, в плане нечистой силы, обстановке Костиного жилища. Благополучие царило почти везде.

– Врешь, не уйдешь, – злорадно шептал Костя, стараясь дыханием не потревожить чуткий к воздушным течениям инструмент, – все равно я тебя найду. От рамки Афиногенова еще никто не уходил!

То ли испугавшись Комаровских угроз, то ли со скуки, но нечистая сила решила пойти на попятную. Для начала она толкнула рамку, и та завращалась, как бешенная, потом зашвырнула в участкового откуда-то сверху видавшим виды треухом.

– Ага, попался, – закричал Костя, отбиваясь от шапки, – сдавайся, все равно я тебя нашел!

– Шапчонку-то верни, – ничуть не испугавшись, ответил нечистый.

– А ты покажись сначала, – потребовал Комаров.

– Да старый я, сил нет лишний раз с печи слазить, – заныл нечистый.

– Так ты на печи, – обрадовался Костя.

Всю жизнь проживший в городе, он никак не подозревал, что русская печь имеет в своей конструкции довольно вместительный пустой отсек в верхней части. Он видел, конечно, занавесочку, но никак не мог подумать, что за ней скрывается полое пространство. Ему казалось, что яркий лоскут ткани служит в роли декоративного элемента, прикрывая верхнюю часть печи. Теперь же местонахождение назойливого сверчка или домового было раскрыто.

Юноша птицей взвился по приступочкам на печи и резким движением отдернул занавеску. Пока глаза привыкали к полумраку, царившему там, он видел только бесформенную груду тряпья. Но вот груда начала приобретать характерные для человеческого существа очертания, то, что спервоначалу Комаров принял за мочало, оказалось длинной спутанной бородой, два белых валенка валялись не сами по себе, а с ногами.

– Шапчонку-то подай, – снова потребовала груда.

– Ты кто? Как сюда попал? На кого работаешь? Цель проникновения в помещение? – завалил существо вопросами Костя.

– Вот балаболка-то, – вздохнуло существо, – ну никакого покоя в доме не стало! И говорит, и говорит, и говорит, и говорит, пенсионеру и отдохнуть некогда.

– Попрошу отвечать на поставленные вопросы! – рявкнул юноша.

– Да живу я здесь, отцепись, репей такой, – с досадой ответил дед, а Костя уже начал понимать, что существо больше похоже на вполне реального деда, чем на сверчка, домового или вражеского агента.

– Как живешь? – не понял Костя, – здесь я живу. А хозяйка – в соседнем доме, рядом. Она мне не говорила, что со мной еще квартирант жить будет.

– Ох, до чего вы, молодые, суматошные, – вздохнул дед, – видать, только в могиле от вас укроешься. От снохи сбег, думал, отосплюсь, а тут ты, как жук навозный колдобродишь. Хорошо, хоть днем уходишь. А то от бормотания твоего голова раскалывается.

– И давно ты тут живешь? – начал что-то понимать Костя.

– Да опосля войны, как этот дом сложил. Вернулся с Берлину, да и сложил. Мне еще служивые помогали. Сначала, говорят, тебе, батяня, построим, потом – себе будем.

– Батяня, – тихо повторил Костя, – так сколько же вам было, когда вы с войны вернулись?

– Много, – чуть подумав, ответил дед, – сыны уж своих сынов имели.

– Ни фига себе, – присвистнул Костя. – Так вас, наверное ищут. Сноха, или еще кто.

– Пущай, поищет, – злорадно ответил дед, – она мне бочками кровушку повыпила, теперче я ей буду. Да я уж и не впервой убегаю. И в лесу жил, и на поезде в Ташкент в собачьем ящике ехал, и топиться пробовал, не отстает, зараза. Споймает и воспитует, воспитует. Деток-то бог не послал ей, вот на мне материнскую любовь свою и вымещает. Теперь на тебя глаз положила. Ты ей, главное, воли не давай! Если раз прикрикнет, а ты не ответишь, считай – пропала твоя душенька. Я вот жалел ее и дожалелся. Ну, ничего. Это раньше я один действовал, а теперь у меня сообщник есть. Теперь мне легче укрываться будет. Не выгонишь?

– Не выгоню, – заверил его Костя, – а как же вы так долго на печи существуете? Питаетесь? Другие нужды справляете?

– А мне много и не надо, – охотно ответил дед, – когда морковку со стола стяну, когда молока из крынки глотну, вот и сыт. Главное, чтобы спать давали.

– Так ты вроде как законсервированный какой-то, – с удивлением, граничащим с восторгом, прошептал Костя.

– Это как в банке килька? – спросил дед, – ну да, навроде того.

Шум в сенях прервал содержательный разговор двух квартирантов.

– Браток, не выдай! – живо вскрикнул дед, задернул занавесочку и быстро, как крот, закопался в свое тряпье.

Пришла квартирная хозяйка. Костю сразу определили к ней на постой. Хозяйка была в возрасте, годов семидесяти, женщина аккуратная и хозяйственная, к Косте относилась как к сынку, занявшему высокую должность, с оттенком уважительного панибратства. С появлением нового жильца ее статус в Но-Пасаране поднялся на новую, довольно заметную высоту, так что жильца она любила и холила.

Еще вчера Комаров, впавший в уныние из-за отсутствия в селе общепита, договорился с хозяйкой о том, чтобы она взяла на себя ведение его холостятского хозяйства, за отдельную плату, конечно. Та с радостью согласилась и в данный момент принесла жильцу кастрюльку с горячими, духовитыми щами.

– Здравствуйте, Анна Васильевна, – преувеличенно-радостно поздоровался Костя.

– Вот, щец тебе принесла, – широко улыбнулась хозяйка.

– Спасибо, – еще более широко оскалбился Костя.

Анна Васильевна поставила кастрюльку на стол и принюхалась.

– Что-то у тебя дух какой-то тяжелый, – сказала она подозрительно, – мужской. Курить, что ли начал?

– Да, – не подумав, согласился Комаров.

– Это ты зря, – посуровела хозяйка, – я свекра родного за курево со свету сжила, и тебя сживу. На работе – пожалуйста, а что бы в хате – ни-ни! Понял?

– Чего ж непонятного, – пожал плечами Костя, – конечно, понял.

– То, что Бирюка арестовал – молодец, народ одобряет, – немного помолчав, выдала хозяйка. – Давно пора хвост ему прижать. Уж больно заносчивый, людей не уважает, к мнению не прислушивается.

– А при чем здесь это? – не понял Комаров, – Куркулев задержан по подозрению в убийстве, а не за то, что к народному мнению не прислушивается.

– Это как поглядеть, – не согласилась Анна Васильевна, – ежели бы он вел себя по-людски, то кто тебе позволил бы его за другого в тюрьме гноить? А раз строит из себя графа Монте-Кристо, то пусть на справедливость и не рассчитывает.

– Стойте, – прервал поток Комаров, – вы так уверено говорите о невиновности Куркулева и виновности «другого», что создается впечатление, что вы знаете истинного убийцу.

– Кастрюльку помоешь и на крыльце оставишь, – заторопилась Анна Васильевна.

– Нет уж, подождите, – потребовал Комаров.

– Ой, всплеснула руками хозяйка, – да у меня молоко убежало!

Еще раз прощупав углы глазами и кинув недоверчивый взгляд на печку, она выбежала, громко хлопнув дверью.

– Выходите, – разрешил Костя печному деду, – ушла.

– Эх, грехи мои тяжкие, – застонал дед, слезая с печки, – и за что Боженька этого демона в юбке на седины мои послал!

Только сейчас Комаров хорошенько рассмотрел печного жителя. Дед был настолько дряхл, что напоминал более сказочного лешего, чем человека. Длинные седые волосы создавали единое целое с бородой, кожа на руках и щеках более напоминала тонкий древний пергамент. Но больше всего поразили Комарова глаза и валенки деда.

Глаза деда совсем не выдавали его замшелого возраста. Из под блеклой, спутанной седины, упавшей на лицо, просто бил яркий синий свет совсем молодых и плутоватых глаз. Обычно синие глаза быстро теряют краски, выцветают, словно подергиваются мутноватым туманом, а у Деда-с-печки они были совсем другие, словно сбрызнутые прохладной небесной влагой.

А валенки… Валенки просто убивали своим контрастом с глазами. Сначала Костя даже не понял. На тупых носах дедовой обувки торчало нечто неопределенное, острое, непонятное. Комаров долго рассматривал необычные украшения, не решаясь спросить деда об их назначении.

– А это ногти, – правильно понял печной житель его молчание. – Стариков тело не греет, зимой и летом приходиться валенки носить, я уж и забыл, когда в последний раз свои снимал. Вот ногти и пробили себе дорогу на волю, как ростки через асфальты. Думал сначала спилить как-нибудь, а вижу – так удобнее, валенки не спадают, вот и оставил. Тебя не очень шокирует?

Костю это настолько шокировало, что он не задался вопросом, откуда этот законсервированный дед знает слово «шокирует», только молча и неопределенно мотнул головой.

– А скажите, – задал он еще один мучивший его вопрос после того, как обрел дар речи, – когда вы говорили со своей печки «ага», вы просто так это говорили, или по делу?

– Знамо, по делу, – обиделся старик, – страсть как пустомель не люблю!

– Да откуда же вы знаете о том, что творится в Но-Пасаране?

– А от тебя. Как домой не придешь, все и выкладываешь подчистую. А я уж нализирую, да поддакиваю, когда необходимость возникает. С детства до всяких путаниц охочь. Кстати, насчет путаниц. Как пойдешь к Белокуровым, не забудь захватить бутылочку портвейна и букетец цветов какой-никакой. У нас так принято.

Глава 4 Незнание местных законов не освобождает от ответственности

Ровно через час Комаров стоял перед домом Белокуровых. Еще по дороге его несколько тревожили выразительные взгляды и перешептывания за его спиной встречных но-пасаранцев. Впрочем, знаки повышенного внимания он уже привык списывать на счет привыкания к новому участковому, поэтому не особо обращал на них внимания, а новый всплеск интереса к своей персоне объяснил интересом к взбудоражившему село преступлению.

Дом был большой, добротный, красивый. Не успел Комаров поднести руку к кнопке звонка, как дверь гостеприимно распахнулась, и на крыльцо высыпала толпа разновозрастных пестро одетых ребятишек.

– К Калерии пришел, – сказал один, пристально разглядывая Костю.

– Да не, этот к мамке, по делу, я сама слыхала, как она велела папке чистые носки надеть, – опровергла его версию сестренка.

– Вы к кому? – серьезно спросила третья, самая старшая девочка.

– К Анфисе Афанасьевне по делу, – строго сказал Костя, чувствуя себя полным идиотом с этим дурацким букетом.

– Знаем мы ваши дела, – усмехнулась девочка, выразительно глядя на букет и бутылку.

«За кого они меня принимают? – злился Комаров, – знал бы Виктор Августинович!»

Наконец за неприступной границей из детей выросла крупная фигура их мамаши. Увидев цветы, она ярко и неравномерно зарделась, глаза ее подернулись влагой, а нос моментально покраснел и распух.

– Милости просим, – попыталась низко, насколько позволял живот, поклониться она.

Робея и злясь на себя за дурацкий вид и неприятно-радушный прием, Костя переступил порог дома. В большой, ярко обставленной комнате уже был накрыт стол. В больших хрустальных салатницах горками высились национальные русские винегрет и оливье, отдельно громоздились котлеты и курятина, все свободные места заняли вазочки с разнообразными закусками. В центре, как и положено в порядочном обществе, высилась антикварная бутыль самогона.

«Ого, – подумал Костя, – я такую только в кино про неуловимых мстителей видел!»

– Усаживайтесь поудобнее, – суетилась Анфиса Афанасьевна.

– Извините, – решил взять инициативу в свои руки Комаров, но я не за тем сюда пришел, мы договаривались поговорить об интересующем меня деле.

– Как не за тем? – опустила руки хозяйка, – а букет зачем, а портвейн?

«Приду, отпилю ногти у этого злодея», – решил Костя.

А пока дед был недоступен для связи, приходилось выкручиваться самому.

– Цветы и вино из уважения, а на что вы намекаете, я не понимаю, – насупил брови Комаров.

– Ой, забавник, – расхохоталась хозяйка, – люблю остроумных мужчин! Ну, о деле – так о деле. Начинать всегда надо с неприятного.

Анфиса Афанасьевна выгнала из комнаты домочадцев, и хрумкнув прихваченным со стола огурцом, начала:

– Вы понимаете, что то, что я вам скажу – чисто конфиденциально, не для протокола, только как своему. Я неплохо отношусь к Куркулевым и мне не нравится травля, которую устроили завистники возле их имени. Люди не любят, когда кто-то хочет жить по-человечески, – горько вздохнула она, – нам вот тоже завидуют. Шутка ли, столько детей, а дом – полная чаша, всегда колбаса на завтрак, три сервиза «Мадонна» прикупили. У девочек приданое как ни у кого в Но-Пасаране, одних пледов китайских по четыре штуки.

– Можно про Куркулева? – попросил Костя.

– Ах да, конечно. Так вот, не знаю, поможет ли это делу, но у Сережки, у убитого, был роман. Роман нехороший, непорядочный, с непутевой одной местной. Бабенка эта, Ленка, настоящая шалава, а мужик у нее золотой, деньги все в дом, все в дом, а из дома – ничего. Так вот Федя этот, который муж, недавно в нетрезвом состоянии божился, что обоих порешит, если еще раз застукает. Это все знают. Я ничего не имею в виду, но и молчать не могу, видя неторжество справедливости.

– Та-а-ак, – протянул Комаров, – если вы говорите, что про роман Куроедова и Елены..?

– Федорчук, – услужливо подсказала ему Белокурова.

– Федорчук, – повторил Костя, – знали все, то почему никто даже не обмолвился об этом? Ревнивый муж – первый, на кого должно было пасть подозрение, а все в один голос твердили о Куркулеве.

– Да я же разъяснила, – всплеснула руками Анфиса Афанасьевна, – Куркулева не любят, а Федорчук – золотой мужик. Зачем же людям его засаживать? Я-то и то рассказала по-родственному, как заинтересованное лицо. Мне же важно, чтобы у зятя раскрываемость преступлений была высокая.

– Какого еще зятя? – не понял Костя.

Что-то он не помнил, чтобы кроме него в Но-Пасаране был работник милиции.

– А я вам еще не сказала? – опять зарделась пятнами Белокурова, – мы согласны.

– Да на что вы согласны? – заорал от наплыва нехорошего предчувствия Комаров.

– На ваш брак с Калерией, дети мои, – всхлипнула Анфиса Афанасьевна.

Далее все было похоже на дурной сон. Костя деликатно пытался объяснить, что и не собирался делать предложения Калерии, Белокурова кричала, что букет и портвейн – признак сватовства – видело все село, и если после этого Комаров не женится на девушке, то она будет навек опозорена, ворвавшиеся в комнату Калерия и маленький, жалкого вида человечек, по-видимому, глава семьи, пытались уладить конфликт силой и уговорами. В какой-то момент Калерии удалось зажать мать в угол. Человечек, умоляюще прижав к груди руки, взмолился тихим голосом:

– Бегите, бегите, долго продержать мы ее не сможем.

Костя прорвался сквозь кольцо обступившей его ребятни и выскочил на крыльцо. Появление его было встречено неодобрительным гулом множества голосов.

– Эх, жаль, рано вырвался, – выделился из общего гула один голос.

– И без побоев, – поддержал его другой.

– А может, сговорились? – выразил надежду третий.

О том, что он неправ, во весь голос заявила Костина форменная фуражка. Она вылетела из приоткрывшейся двери и со свистом полетела в толпу, сшибая по пути головы молодых подсолнечников.

– Не сговорились, – подытожил четвертый.

– Ты меня еще не знаешь, – грохотал между тем голос Анфисы Афанасьевны, – ты труп, ты еще на коленях умолять будешь, чтобы Калерию за тебя отдали, ты попомнишь, как с сельскими авторитетами связываться!

Толпа одобрительно зажужжала.

– Стакан ставлю за Анфиску, – услышал Костя уже знакомый голос.

– Шустрый какой, – не поддержали его, – дауну ясно, что изживет она нового участкового. Вот если бы ты на него поставил, – другое дело. Я бы с тобой еще поспорил. А так – дудки.

Уже не прислушиваясь к обсуждению своего позорного бегства, Костя начал пробираться сквозь плотно сгрудившуюся толпу. Как ни опускал он глаза, как ни старался смотреть в землю, взгляды но-пасаранцев: иронические, сочувствующие, злорадные – бор-машиной сверлили ему сердце, будоражили душу, терзали совесть. Внезапно кто-то взял его за руку и вывел из казавшейся бесконечной толпы. Комаров поднял глаза и узнал начальника горохового цеха.

– Эх ты, горемыка, – посочувствовал Смирнов, – как же тебя угораздило, не посоветовавшись с людьми, явиться в дом незамужней девицы с цветами и портвейном? Да тут же слов не надо, что бы понять, что ты свататься пришел!

– Не знал я, – буркнул Костя.

– Не знал, – передразнил его Смирнов, – а на то люди в селе есть, чтобы советы спрашивать. Вот меня возьми: я к милиции – со всем уважением! Всегда, чем смогу – помогу. Да я уже и говорил вам.

– Много вас тут таких, доброжелателей, – недовольно сказал Костя. Он никак не мог примириться с предательством Деда-с-печки. – А что же вы сразу не сказали, что у убитого была связь с местной гражданкой? Почему только одна Белокурова из всей деревни рассказала мне о их романе?

– Ну, во-первых, – крякнул Иван Васильевич, – не называйте Но-Пасаран деревней. Это не деревня, а совхоз.

– Да какая разница!

– Очень большая разница. Если хотите нанести местным жителям смертельное оскорбление, то можете проигнорировать мой совет, но мне лично кажется, что еще одно оскорбление может быть роковым.

– А почему еще одно? Что вы имеете в виду?

– Оскорбление семейству Белокуровых – раз. Вы сами не понимаете, что натворили. Калерия до сих пор не замужем только потому, что все кандидаты кажутся ее мамаше недостаточно достойными ее дочери. Вы – первый за многие годы, кого она удостоила этой чести. Уж не знаю, чем вы приглянулись ей. Может, должностью вашей соблазнилась, а может, интеллигентная внешность роль сыграла. Так или иначе, если она запланировала вас в зятья, то выхода у вас два: жениться на ее дочери или тихо и добровольно сойти в могилу. И второе: кто научил вас рассылать честным людям повестки?

– В школе милиции научили, – послушно, как на семинаре, ответил юноша.

– Да вы хоть понимаете, что на человека, которому вы прислали официальную повестку, теперь ложится клеймо уголовника? Вы знаете, что в семьях Зацепиных, Афиногеновых, Буцких, Новичковых, Рябушкиных, Прудниковых и Славиных сухари сушат?

– А это кто такие? – опешил Костя, – они что, все виновны в убийстве?

– Это девушки, которые вместе со Светкой Рябушкиной трепались об убийстве и которым вы послали повестки. Почтальон разболтал на все село, девушки из домов выходить боятся, мальчишки в них тухлыми яйцами кидаются, а старухи «ужо вам, душегубицы», вслед кричат. Для маленького населенного пункта повестка равняется признанию виновности.

– Чушь какая, – фыркнул Костя, – в процессе дознания опрашиваются десятки свидетелей, и все они вызываются повестками. Так нас учили в школе милиции, да это и любой дилетант знает. Они что, детективов не читают?

– Читать-то читают и даже по телевизору смотрят. Но одно дело, когда известный артист на экране получает повестку. Люди знают, что все это неправда, и даже если этот самый артист играет преступника, все равно это только игра. А повестка в доме соседей, да еще для болтливой двадцатилетней девчонки – это просто катастрофа. Ее же теперь просто замуж не возьмут, а если возьмут, то свекровь до гробовой доски тюкать этой повесткой будет!

– Чушь! – рубанул Костя воздух. – Полная чушь! И бороться с этой чушью я буду насмерть! И традиции ваши динозавровские менять!

– Дай тебе Бог, – с сомнением покачал головой Иван Васильевич, – дай Бог.

Косте стало стыдно. Ведь знал, когда ехал в деревню, что трудности будут. И связаны они будут именно с особенностями провинциального уклада и местной морали. А теперь строит из себя этакого аристократа в белых штанах: так не должно, так не положено, нас не предупреждали! Иван Васильевич пытается ему помочь, а он…

– А вообще, спасибо, – тихо поблагодарил Комаров, – вы мне немного помогли разобраться в обстановке. Ничего, если я буду иногда забегать?

– Конечно, конечно, – довольно потер руки Смирнов, – с детства мечтал стать следователем. Да вот не получилось. Застойные годы несытные были, а я старший в семье. Надо было помогать родителям кормить сестренок. Вот и пошел в гороховый цех. Там и проработал всю жизнь. Теперь горох мне – как родной, я без него – никуда. Он меня начальником сделал. А вообще, приходите, конечно. По поводу ведения дела я помочь не смогу, а о местных особенностях и традициях порасскажу немало. И, раз уж зашла об этом речь, настоятельно рекомендую отменить вызов девиц на допрос. Умного они ничего не расскажут, только голову задурят. Я, конечно, не настаиваю, но поверьте старику: пройдите по домам и извинитесь за ложный вызов. Вам зачтется, и честь девиц восстановите. Ну, пойду я. Раз мы теперь вроде как в сговоре, негоже, чтобы нас часто вместе видели.

Костя долго смотрел вслед пожилому, но еще крепкому и статному начальнику горохового цеха. Есть же на свете добрые люди, для которых помощь ближнему – не пустой звук!

* * *

Дома Комарова ждал неприятный сюрприз. На высоком крыльце сидела группа молчаливых дам среднего возраста, ожидающая явно нового участкового.

– По какому поводу, гражданки? – строго, но доброжелательно поинтересовался Костя.

Было уже поздно. Единственное, чего он желал больше всего на свете, это перешагнуть порог дома и оказаться в своей городской квартире. Из кухни пахнет пельменями, Кирюха сидит за компом, кот Сволочь спит на Костиных джинсах, как всегда, брошенных на кресло. И меньше всего ему хотелось общаться с этими милыми женщинами с колючими, неулыбчивыми глазами.

«Я этого хотел, – повторил Комаров ставшее привычным заклинание, – я это и получил».

– Мы по поводу девочек, – ответила ему, наконец, самая строгая из гражданок. – Хотим разъяснение получить, как нам теперь людям в глазаньки смотреть и не ты ли, гражданин начальник, сироток наших в жены возьмешь.

«Начинается», – понял Костя. Прогнозы начальника горохового цеха сбывались.

Мифический аромат пельменей уходил стайкою наискосок в неведомые дали, в сумерках медленно таяли образы Кирилла и Сволочи. Хотелось плакать и грязно ругаться.

– Бабоньки, милые, – взмолился Костя, подобно хрестоматийному Давыдову из «Поднятой целины», – ну не хотел я позорить дочек ваших. Простите, если можете. Не местный я, обычаев ваших не знаю. Ну хотите, завтра же публично челом бить буду всем девицам Но-Пасарана, во главе с Калерией Белокуровой? Или замуж всех разом возьму? Ну, попал впросак. А вы в городе не разу не ошибались? И вообще родились мудрые и опытные?

В группировке женщин кто-то глубоко, прерывисто вздохнул:

– Да и то: что с него взять-то, мальчишечка совсем. Только сиську мамкину бросил, а его туда же – убивцев задерживать. Вот времена-то пошли!

– Пойдемте, бабоньки, хватит мальчонку тиранить. Ничего с нашими кобылами не сделается. Можно подумать, что агнецы они у нас безгрешные. А участковому и так несладко придется. Анфиска его живьем замумифицирует.

И, оставив огорошенного Комарова стоять посреди двора, женщины удалились.

– Или я – полный идиот, или все, чему нас учили – полная туфта, – растерянно проговорил Костя и отправился расправляться с печным дедом.

Дед, по своему обыкновению, тихо спал в своем снохоубежище.

Костя безжалостно растолкал старого шутника и стащил с печи.

– Ты, дед, давай, отвечай по-честному, – свирепо прорычал он, – я тебя снохе не выдал, а ты меня – под нож.

– Дык, – вяло оправдывался печной, потирая подслеповатые глаза, – какая разница, когда тебя эта стерва заарканит? Если уж глаз положила, значит, пропал ты, что с букетом, что без. Я просто события ускорил, чтобы поменьше страданиев на долю твою выпало. Из гуманностев. Обреченных лошадей пристреливают, не правда ли? Все равно конфликт неизбежен, лучше раньше, чем позже.

Виноватый лепет старика начинал надоедать Комарову. Да и что с него взять? Выживший из ума старец, захотел пошутить перед смертью. Что ж его теперь, снохе отдавать? А если она по характеру похлеще Анфисы Афанасьевне? Комаров устало махнул рукой. День был перенасыщен событиями и неприятностями. Он хотел спать. Даже не притронувшись к накрытому чистым полотенцем ужину, Костя свалился на кровать и уснул крепким младенческим сном.

* * *

Солнце заливало комнату. В его слепящих лучах роились легкомысленные пылинки, на нагретом полу лениво жмурился сытый Сволочь. Мама нежно погладила спящего Костю по голове.

– Вставай, сынок, завтрак простынет.

– Ну-у-у, протянул Костя, – я еще посплю.

– На работу пора, – не сдавалась мама.

– Не хочуу-у-у на работу, – монотонно тянул Костя, – не пойду-у-у на работу.

– Надо, сынок, надо, – мама не уходила.

Костя с усилием приоткрыл не желающие разлипаться веки. Его красивая городская мама зачем-то убрала свои светлые волосы под белый платок, вместо привычных старых домашних джинс на ней было темное, в мелкий белый цветочек платье.

– Мама? – не понял Комаров.

– Господи, – всплеснула руками мама, – совсем загнали мальчонку! Бредит!

Только сейчас Костя окончательно проснулся и понял, что спит он не на своими любимом продавленном диване, а на огромной кровати с никелированными шишечками, которую он прозвал «катафалк» за небывалый размер и высоту, а рядом стоит не мама, а хозяйка, Анна Васильевна.

– Простите, – вскочил Комаров, – ошибся.

– Ничего, – хорошо улыбнулась Анна Васильевна, – мне даже приятно. И то смотрю – кастрюльки на крыльце нет, ужин не тронутый, а ты спишь, как херувим. Совсем, думаю, загнали квартиранта. Вот и решила разбудить. Не серчаешь?

– Да что вы, Анн Васильн, – искренне сказал Костя, уплетая горячие, заплывшие сметаной блины, – и не знаю, что бы делал без вас. Вы и правда, как мать родная обо мне.

Хозяйка смахнула быструю слезу, еще раз, осторожно, погладила квартиранта по голове и вышла, прихватив вчерашний, несъеденный ужин.

– Блин оставь, – раздалось с печи.

– За вчерашнее тебе не блин, а дрын надо бы, – вспомнил Костя предательство Деда-с-печки.

– Ну, не злобись, не злобись, – заворчал дед, – чувство юмора у меня такое, некондиционное.

– Нетрадиционное? – не понял Комаров.

– Оно самое, – обрадовался дед.

– Да черт с вами, – махнул рукой Костя.

Злость на деда прошла, а вчерашнее казалось скорее смешным, чем неприятным. Смутно, как забытый сон, вспомнил он, что вроде бы как примирился с мамашами болтливых подружек Светки Рябушкиной.

– Вот как удобно все устроилось, – вслух порадовался он, – и не пришлось по домам ходить, извиняться за неудобство. Сами пришли и простили.

– Чего-то я не понял, – с набитым ртом спросил дед, – про какое извинение талдычишь.

– Да погорячился я вчера, – с охотой, как о давно прошедшем, начал рассказывать Комаров, – наотправлял повесток, девчонок перепугал до смерти. Добрый человек присоветовал пройти по домам, повиниться, а вышло лучше: женщины сами пришли.

– Постой, постой, это какой умник насоветовал тебе по домам с поклонами ходить? – переспросил печной, чуть не поперхнувшись блином.

– Ну с какими поклонами? – возмутился Комаров, – просто извиниться за некорректные действия. А посоветовал человек хороший, в жизни разбирающийся, начальник, хоть и горохового цеха.

– А скажи-ка, внучек, – гнул свою линию дед, – когда ты эти повестки рассылал, ты что-то незаконное делал?

– Да нет, – пожал плечами Костя, – все по закону. Просто я не учел специфику местного уклада, вот не совсем ладно все и вышло.

– Так вот что я скажу тебе, участковый, – важно поднял палец вверх печной, – если и дальше будешь оправдываться за каждый свой поступок, то жалеть тебя, конечно, будут, любить, может быть, тоже, а вот уважать – никогда! Так и передай это советчику своему, гороховому!

– Эх и надоели вы мне все, – вспылил Костя, – учите все, учите!

– И то верно, – не обиделся дед, – устал я с тобой, бестолковым, возиться. Подсади-ка на печь, да сам в следующий раз, своей головой думай!

Костя, едва сдерживая досаду, затолкал деда на печку, и, лелея кровожадную мечту сдать печного в плен к снохе, вышел на улицу. Начинался третий день расследования.

* * *

Начать его Костя решил с визита к предполагаемой подруге убитого и ее мужу. День был выходной, наверняка оба супруга были дома, поэтому Костя решил не связываться с повестками, а навестить их самому. Так, кажется, делал Аниськин из доисторического телесериала, а его, вроде бы, на селе уважали и побаивались.

Дом Комаров искал долго. Все, кого он не спрашивал, требовали отчета о том, зачем участковый идет в дом Федорчуков, когда состоится суд над Куркулевым и заставят ли того закопать ямищу, выложенную цементом и безнадежно мечтающую стать бассейном.

После туманных отговорок Комарова, обиженные недоверием но-пасаранцы не менее туманно махали рукой в направлении, где предположительно жили Федорчуки и уходили, обсуждая себе под нос нелестное впечатление о новом участковом.

После того, когда потеряв пол-утра на поиск нужного ему дома Комаров все-таки его нашел, новое разочарование не заставило себя ждать. Хозяйка была дома, а вот хозяин…

– Ну и что, что выходной, – посмотрела на него, как на умалишенного, полногрудая молодая женщина, – лето же.

– На рыбалке, что ли? – не понял Костя ее сарказма.

– На какой рыбалке? В рейсе!

– Так выходной же! – почти крикнул Костя.

– Говорили, вы городской?

– И что?

– У сельских жителей выходные только тогда, когда им позволяет это земля и скотина. У меня вот тоже всего полчаса для вас есть. На дойку дневную пора.

– Я вам справку на работу выпишу, – жалобным голосом пробормотал окончательно запутавшийся Костя.

– А я ее на мелкие кусочки аккуратненько разрежу и каждой недоенной корове выдам. Пущай читают, – развеселилась женщина.

И тут же погрустнела:

– А я ведь знаю, зачем ты пришел. Федьку моего арестовать хочешь.

– Да откуда вы все знаете! – вспылил Костя.

– Знаем, не меньше тебя знаем. Только я тебе вот что скажу: не виноват муж. Да, грешила с Сергеем, да, и драки про меж них были, и всякое другое. Но только Федя мой на убийство неспособный. Он даже скотину мне заводить не дает, резать, говорит, жалко. И мышей из мышеловки на волю выпускает, если не до смерти их защемит. «Пусть живут, – говорит, – раз судьба их пожалела, то значит так им на роду написано».

– Так кто же по-вашему, мог убить Куроедова? Вы его хорошо знали, наверное, говорил вам про врагов, друзей?

– Ничего я не знаю, – вдруг резко замкнулась женщина, – и вообще, мне на дойку пора.

– Придется вам тогда после работы в отделение прийти, – попытался остановить ее Комаров.

– Надо и приду, – почти равнодушно согласилась она.

«Ну и черт с вами, – злился Костя, выписывая повестки Елене и ее мужу, – еще церемониться с каждым».

Он с официальным видом выдал женщине повестку, и, взяв под козырек, гордо удалился.

* * *

А в Но-Пасаране тем временем назревала смута. Мало того, что все жители были в курсе африканской страсти, возникшей между Еленой Федорчук и покойным Серегой, мало того, что они единодушно встали на сторону Федора, отомстившего за измену, так народ еще и решил между делом избавиться от неприятного всем Куркулева, насолив тем самым его заносчивой жене.

Отдельные страсти кипели в семье Федорчуков. Дело в том, что Елене действительно было что скрывать от нового участкового. В ту роковую ночь она нашла удачный повод и удрала от мужа на свидание к смешливому и горячему Сереге Куроедову. У Елены и раньше случались небольшие романтические приключения с женатыми и холостыми но-пасаранцами и гостями совхоза: уж больно скучна и монотонна была местная действительность, уж больно невыразительна и тяжела была работа. А по телевизору каждые два часа показывали такую любовь! Такие страсти! Горячие усатые мачо заваливали совершенно некрасивых и недостойных мужских знаков внимания девиц охапками дорогих, наверное, роз, пели под евроокнами их коттеджей серенады, плакали от любви ночами. А Федя… Разве он был способен на сильные чувства! Даже шоколадку просто так не купит, не то, что розы.

Заприметила его Ленка еще совсем девчонкой. У нее сладко ныло в груди и екало где-то внизу живота только от одного взгляда на этого высокого, белозубого шофера. Поэтому она и не особенно сопротивлялась, когда Федя по-хозяйски положил руку ей на плечи и молча повел куда-то в райские кущи. Внешний вид кущей напоминал соседский сенник, но тогда это было неважно. Важно было то, что через пару месяцев разъяренный Ленкин отец ворвался в дом Федорчуков и потребовал, чтобы Федя скрыл позор его дочери. Федя особенно и не сопротивлялся. Ленка ему нравилась. Не по-годам развитая, веселая, красивая. Чем не жена? Где дают лучше? Через месяц играли свадьбу. Но ребеночку не суждено было родиться. Ленка поплакала немного и стала дожидаться следующей беременности, которая не наступала год, два, три…

Обычно все заботы замужней женщины поглощает хозяйство, забота о муже и детях, а Ленке заботиться было не о ком. Муж часто и надолго был в рейсах, скотину они не держали. И Ленка затосковала. С тоски же позволила проводить себя из клуба транзитному дальнобойщику, с тоски пригласила его выпить чаю с малиновым вареньем. Черту трудно преступить в первый раз. А потом можно дать себе слово, что это никогда не повторится и нечаянно повторить преступление: неважно, большое оно или совсем маленькое.

О Ленке в Но-Пасаране пошла дурная слава. Мужья запретили порядочным женам поддерживать с ней отношения, бывшие подруги, опустив глаза, быстро проходили мимо, едва бросив холодное и ни к чему не обязывающее «здрасти». И только Калерия, с которой Лена всю школу просидела за одной партой, нашла в себе мужество пойти против требований матери и осталось лучшей и единственной подругой отверженной. Впрочем, репутация Калерии была столь безукоризненной, а нрав незлобливым, что даже самые отъявленные сплетницы не могли создать о ней мало-мальски путную сплетню.

И только муж, как и положено, ничего не замечал. Радостно приходил он домой, между делом прижимал к груди непутевую свою Ленку, шумно плескался у умывальника, привычно оправдывался за лужи воды, которые из года в год создавал своим неаккуратным умыванием. Потом супруги ужинали и садились смотреть телевизор. Из года в год.

Обычно Ленка хулиганила в те дни, когда Федя на несколько дней уходил в рейсы. Но новая, неожиданно вспыхнувшая страсть заставила забыть ее осторожность.

Встретиться с Серегой они договорились около владений Куркулевых. Народу уже давно надоело дразнить Бирюка и его супругу, поэтому шанс попасться кому-нибудь на глаза был невелик. Так им казалось, по крайней мере. Сергей Куроедов после выхода из колонии так и не женился. Поэтому роман с симпатичной Еленой пришелся кстати. В разгар страстных объятий и легкомысленных обещаний, из темноты выросла высокая, казавшаяся особенно громадной для нечистой совести сластолюбцев фигура мужа.

Подобно пушкинскому Командору, одним своим появлением парализовал он волю и способность к сопротивлению неверной супруги и ее соблазнителя.

– Иди домой, – свистящим шепотом потребовал местный Отелло.

– Феденька, – робко попыталась вставить слово Лена, – это не то, что ты думаешь!

– А откуда ты знаешь, что я думаю? – медленно повернулся он к ней, – я думаю, что вы собрались здесь обсудить работу Владимира Ильича Ленина «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме». Разве это не так?

– Да брось, браток, – дружелюбно хлопнул его по плечу Серега, – мы насчет коровника. Ты все время в разъездах, а коровник протекает. Вот твоя и попросила помочь.

– У нас нет коровника, – совершенно спокойно, даже пугающе спокойно сказал Федя. И повторил:

– Иди домой, радость моя.

Обычно смелая в спорах Ленка почему-то не стала сопротивляться и, резко повернувшись, шумно побежала домой, ломая возникающие на пути кусты и распугивая всякую мелкую ночную шушеру. Через двадцать минут вернулся муж.

– Феденька, больно? – потрогала солидный синяк под глазом перепуганная Ленка.

Федя молча скинул порванную рубаху и, отвернувшись лицом к стене, громко засопел носом. Неверная Елена так и не дождалась от него ни одного слова.

Она догадывалась, что между соперниками произошло что-то серьезное, а когда на следующий день нашли труп возлюбленного, долго и беззвучно рыдала в подушку. Но рыдала она, как это не странно, не о погубленной жизни смешливого и горячего Сереги. Она проклинала собственную слепоту и глупость. Больше десяти лет завидовала она героиням мыльных опер! Больше десяти лет мечтала о страстной, захватывающей любви, ради которой не жаль отдать десятилетия мутно-серой но-пасаранской жизни. И все это время рядом с ней жил настоящий мачо, настоящий мавр, не по крови, а в душе – ее Федька.

Ленка вспоминала его белозубую улыбку, корябучие от постоянного общения с баранкой, но такие умелые в ласках руки, теплые губы, маленькую родинку на спине и лицо ее некрасиво кривилось в гримасе горя, обнаруживая появившиеся недавно морщины.

На следующее утро после конфликта Федя ушел в трехдневный рейс и не знал, что творится в его отсутствие в Но-Пасаране. А Елене лезли в голову дурные мысли. То ей чудилось, что муж нарочно сбрасывает машину вместе с грузом и самим собой в бездонную пропасть, то что с остервенением ласкает нечистоплотных дорожных проституток, то что с отчаяния и безысходности нанимается в мафию работать киллером и готовит опасное для него покушение на какую-нибудь важную персону.

Случилось невероятное: непутевая Ленка полюбила собственного мужа и решила сражаться за свою любовь до конца, неважно какого. В момент, когда она мучительно вспоминала, как боролись за любовь героини ее любимых сериалов, и пришел к ней Комаров. До последнего момента она не верила, что рука законного возмездия опуститься на голову ее любимого, теперь, мужа, но теперь… Она поняла все и испугалась.

После дойки Ленка забежала в ФАП к Калерии спросить совета и просто поплакаться в плечо, которое никогда не отталкивало ее. Но жалеть надо было Калерию. Опухшее от слез лицо подруги заставило Елену забыть о собственных несчастьях и прижать к пышной груди голову несчастной Калерии.

– Ой, не могу, – уже не сдерживаясь, в голос, заревела та, – люблю я его, просто распирает изнутри все. Как первый раз увидела, так сразу и полюбила. Горит, горит все!

– Господи, – весело испугалась Ленка, – да неужели случилось, растопил все-таки твое сердечко холодное какой-то оболтус?

– Ой, растопил, – пуще прежнего заливалась Калерия, – да еще как растопил-то!

– Так за чем дело стало? – пожала плечами Ленка, – ты у нас девица видная, от такой никто не откажется, если только идиот какой, а идиот нам и задарма не нужен, и за деньги не нужен.

– Не идиот, – всхлипнула Калерия, – просто он недоступен.

– Как абонент сотовой связи? – попробовала сострить Ленка, сама не вполне понимая, в чем здесь юмор.

– Даже больше, – не поняла юмора Калерия, но на всякий случай улыбнулась.

Видимо, она сама уже немного подустала от собственных рыданий и была не прочь просто поболтать с подругой. Поболтать, посплетничать. Но вспомнив, что главными и первоочередными персонами сплетен Но-Пасарана являются они сами, опять громко и сочно всхлипнула.

– Ты-то как?

– Плохо.

– О Сереге плачешь? – Калерия наконец заметила, что подруга выглядит не лучшим образом.

– Нет, о Федьке.

– Жалеешь?

– Люблю-ю-ю, – дала волю и своим слезам Ленка.

– Ох, и до чего же мы, бабы, дуры, – баюкала Калерия на своей груди лучшую подругу. – Что имеем – не храним, потерявши – плачем.

Глава 5 Девочка из книжки

Вечером вернулся из рейса Федор. Жена выбежала ему навстречу с зареванными, но сияющими глазами и повисла на потной, горячей от разогретой солнцем кабины шее.

– Феденька, вернулся, живой, – причитала она, целуя солоноватые небритые щеки мужа.

– Да пошла ты, – вяло попытался стряхнуть ее с шеи Федя.

– Повестка на тебя пришла, – не отцеплялась Ленка, – засадят ведь.

– Черт, так и знал, что этим все кончится, – выругался Федор. – Из-за тебя, дуры, только и вернулся. Хотел же расчет взять и уехать подальше!

– И уезжай, Феденька, уезжай, – зачастила Ленка, размазывая по лицу слезы, – и расчет нечего брать, у нас накоплено немного, вот все забирай и беги. А как утихнет – я сообщу тебе, вернешься!

– Лихо ты загнула, – рассвирепел вдруг Федор, стряхивая, наконец, повисшую на шее жену. – Я в бега, а ты – в луга? Теперь и в луга бегать не придется: вот она, хата, свободная, хоть пачками принимай.

– Да что ж ты говоришь-то, когда это я пачками принимала, не греши против истины, Федька!

– С тобой сам грешником станешь, – махнул рукой Федор, – дала бы поесть что-нибудь, устал я.

Спустя время Лена пошла в отделение, как и требовала того повестка. Только пошла она туда одна, а не с мужем. Федор в это время пробирался задами к лесу, неся в двух пакетах все необходимое.

* * *

Комаров не поверил ни единому слову Елены. Мало того, что эта женщина, из-за которой, судя по всему, пропали двое вполне приличных мужчин, откровенно врала, так она еще и бросала на Костю призывные взгляды, пытаясь с помощью своих чар изменить ход следствия.

– Где был ваш муж в ночь преступления? – спрашивал у нее Костя.

– А под боком сопел, – без зазрения совести отвечала Ленка.

– Кто может подтвердить, что он всю ночь не отлучался из дома?

– Да никто. У нас, у деревенских, не принято, чтобы над супружеской постелью кто-то третий свечку держал. А у вас, городских, принято? – преувеличенно испуганно округляла глаза Ленка.

– Где Федор находится в данный момент?

– А кто его знает. Я мужу полную свободу даю. Пришел из рейса – отдыхает. А где и как – не мое дело.

– Какие отношения связывали вас лично с убитым Куроедовым Сергеем?

– Чисто товарищеские, – таращилась женщина, – честно пионерское, вот те истинный крест.

– Существовала ли причина для конфликта между вашим мужем и Куроедовым?

– Существовала, – уверенно мотнула головой Елена, – в прошлом году на Пасху мой яйцо ему сырое подарил, Серега думал, что вареное, об лоб и разбил. Вот смеху было!

– Гражданка Федорчук! – вспылил наконец Комаров, – если вы не прекратите издеваться над следствием, я буду вынужден посадить вас в камеру предварительного заключения!

– А с превеликим удовольствием, – жестом, подсмотренным на телеэкране, Елена протянула Косте руки. – Заковывай, гражданин начальник. В твоем плену – хоть всю жизнь!

Елену Федорчук пришлось отпустить. Федор, судя по всему, исчез. Скоро должны были иссякнуть и 72 часа пребывания в КПЗ Куркулева. Картина убийства, как капризный карточный домик, никак не хотела складываться в солидное крепкое здание. Оставалось рассчитывать только на помощь свидетелей и улик, найденных на месте преступления.

Свидетели не спешили объявляться, а вещественные доказательства, собранные на месте преступления, ни о чем не говорили. Синие рабочие куртки с некрасивыми черными пуговицами имелись в каждом без исключения дворе, как заметил Костя, на восьмидесяти процентах из них не хватало пуговиц, а ассортимент ботинок, носимый мужским населением Но-Пасарана, ограничивался двумя моделями.

Надо ли говорить, что зарисованный Комаровым рисунок подошвы следа, оставленного на месте преступления, мог принадлежать пятидесяти процентам но-пасаранцев, в том числе Куркулеву и Федорчуку. А «Приму» курили все, без исключения, даже женщины. Единственными зацепками оставались окурок «Парламента» и нож, найденный на груди жертвы. Сигареты дорогие, в местном магазине не продаются и популярностью в народе, как успел заметить Комаров, не пользуются. Куркулев не курил вовсе, что смолил Федорчук еще предстояло выяснить. Нож тоже сулил неплохие шансы. Во-первых, судя по Костиным познаниям, он был ручной работы. Если его делал какой-нибудь сельский умелец, то он вполне мог узнать свою работу. К тому же Комаров сразу снял с ножа довольно четкие отпечатки пальцев. Убитому они не принадлежали, значит, их оставил убийца. И почему, кстати, убийца оставил орудие убийства не в теле жертвы, а вынул его и положил на грудь? Мог бы вообще не вынимать, или забрать с собой. Или в Но-Пасаране так принято? Насмотрелись плохих боевиков, в которых киллеры оставляют рядом с жертвой орудие убийства, и копируют? С этим тоже предстояло разобраться.

Утешало то, что в совокупности все эти улики могли все-таки вывести на убийцу. Скажем, если вычислить всех, кто курит «Приму» или «Парламент», носит ботинки нужного размера и нужной модели, имеет синюю рабочую куртку с оторванными пуговицами и «потерял» нож ручной работы, то получится процентов тридцать мужского населения Но-Пасарана. Останется снять у него отпечатки пальцев и дело – в шляпе. А почему, собственно, только мужского населения? А почему Куроедова не могла убить сама Елена или еще какая дама из ревности? Ведь говорили же, что Сергей пользовался повышенным вниманием у женской части населения Но-Пасарана.

Голова гудела.

– Надо идти по домам, искать того, кто курит «Парламент» и цепляться к каждому слову, – решил Костя, – еще было бы неплохо прихватить с собой упаковку одноразовых стаканчиков, предлагать всем прохладительные напитки и снимать потом со стаканчиков отпечатки пальцев.

Комаров почесал затылок. Легко предложить человеку закурить. А как на его глазах достать из стопки пластиковый стаканчик, аккуратно, стараясь самому «не наследить», налить лимонада или пива, а потом отобрать тот самый стаканчик и опять на глазах у подозреваемого спрятать его в пластиковый пакет? Ладно, оставим стаканчики на самый пожарный случай. А пока попробуем с сигаретами.

Небольшой, но горький опыт убедил его, что официальные визиты человека в форме приносят только один результат: недоверие и враждебность. Значит, следовало пойти по стопам классических провинциальных детективов, а именно, заходить будто за какой мелочью и коварно выпытывать у сельчан все, что они знают по этому делу.

Спрашивать о том, что курят хозяева дома было бы слишком прямолинейно, поэтому Комаров поступил как настоящий разведчик: купил несколько пачек «Парламента» и рассовал их по карманам.

Следуя логике, добычу сведений следовало начинать как можно ближе к домам подозреваемых и убиенного. Так как они находились примерно в разных концах села, то расследование должно было охватить все районы Но-Пасарана. Костя взял карту, оставшуюся ему в наследство от прежнего участкового, крестиками пометил дома подозреваемых и жертвы, от каждого дома пунктиром наметил расходящиеся круги. Все дома, находящиеся на пути этих кругов, и следовало ему посетить.

Начал он с визита в семейство Куркулевых. До этого момента он уже пытался побеседовать с супругой Семена Семеновича, но все повестки, посланые с почтальоном, словно канули в Лету.

Сегодня он решил во что бы то ни стало поговорить с Еленой Степановной. Азарт его подогревался еще и тем, что Куркулева упорно не стремилась к общению. Обычно даже самые нелюбящие супруги грудью вставали на защиту мужей, попавших в неволю. Они носили передачки, писали жалобы, мотали нервы следователям, ведущим дело. Жена же Бирюка как будто специально старалась не попадаться на глаза участковому.

Высокий, слепленный из разнокалиберных материалов забор Куркулевых напоминал иллюстрацию к фантастическим романам братьев Стругацких. Криво прибитые доски, фанерные щиты, куски сетки-рабицы были переплетены колючей проволокой. С первого взгляда забор напоминал чрезвычайно ненадежную, шаткую конструкцию. Но только с первого взгляда. Сельские заборы строятся, в основном, для защиты от мелких воришек и любопытных. Даже самые опытные и отважные типы из данной категории не рискнули бы пойти на штурм этого забора. И пугала их отнюдь не колючая проволока и занозистые доски, пугало их то, что вся данная конструкция вряд ли выдержала бы вес человеческого тела. При попытке преодоления незаконным путем забор грозил рухнуть вместе с преступником, похоронив под собой заросли шиповника и крапивы, которые хозяйка разводила для красоты и витаминов.

Конечно, если бы в доме Куркулевых укрывался преступник, разыскиваемый интерполом, то любой, даже самый захудалый танк легко разнес бы это препятствие. Такому танку мог бы помешать только ров, выкопанный недавно хозяином и еще не заполненный водой. Но в замыслы мелких воришек и любопытных входило незаметное, деликатное проникновение на территорию противника и отсутствие шума, а не разнесение этой самой территории в клочки. Так что визиты нежеланных гостей Куркулевым пока не угрожали.

Это Костя понял тогда, когда попытался проникнуть за тот самый забор. Сначала он долго искал что-то наподобие калитки. Когда после трех кругов вокруг забора это ему наконец удалось, его удивило отсутствие дверной ручки. Костя попробовал попинать калитку, но она не сдавалась.

Пока Комаров сражался с калиткой, Мухтар продолжал исследовать забор. Костя ему не мешал. Интуиция животного была гораздо надежнее человеческой.

– Ага, – решил юноша, – если нет ручки и калитка не открывается с пинка, значит, где-то здесь должен быть дверной звонок!

Если кнопка звонка и была, то замаскировали ее в лучших традициях боевиков о Джеймсе Бонде. Исколов все руки о колючую проволоку и отчаявшись попасть в дом подозреваемого, Костя решил дойти до ближайших соседей Куркулевых. Те могли знать, как достучаться до Бирюков или хотя бы дать какую-нибудь информацию о подозреваемом.

– Не ходи к ней, – услышал он вдруг за спиной.

Костя обернулся. Прямо перед ним стоял человек. Возраста он был неопределенного, комплекции хилой и болезненной. Бледное тонкое лицо нимбом окружали прозрачные льняные кудряшки, светло-серые глаза смотрели по-детски доверчиво.

– Не ходи, – повторил человек, – она несчастная, кричать будет.

– А вы, собственно, кто? – поинтересовался Комаров.

– Коля, – просто ответил человек.

«Коля-Болеро», – догадался Костя. Он уже знал о сумасшедшем брате Елены Степановны.

Коля жил в местном доме престарелых, названном просто и незатейливо: «Улыбка». Располагался дом в бывшей деревянной еще школе. Был он маленький, на несколько комнат, кто его финансировал – являлось загадкой не только для сельчан, но и для его обитателей. Изредка приходили какие-то люди, привозили картошку, устраивали санитарные проверки. Готовили старикам и убирали в комнатах местные, платили им небольшие деньги – и ладно, не велика работа. Жили в «Улыбке» одни старушки, потому что хитрые и предусмотрительные старики предпочитали первыми сходить в могилу, чем вековать остаток дней без женской ласки и заботы. Пару лет назад сердобольные старушки подобрали голодного Колю-Болеро, в очередной раз выгнанного из дома сестрой и забрали его себе в качестве талисмана.

С Колей жить им и правда стало веселее. Во-первых, он был все-таки мужик, мог не ломаясь где что починить, где что поднести. Длинными зимними вечерами, когда в моде у жильцов дома были стенания на тему: «Когда ж возьмет меня сыра-земля», Коля показывал им концерты. Какой-то благодетель подарил «Улыбке» старый проигрыватель с кипой пластинок, большинство из которых были детские. Особенно нравились старушкам «Бременские музыканты». Самая просвещенная жительница ставила виниловый диск, Коля занимал место на импровизированной сцене и начинал изображать то отставшего от жизни короля, то музыкально подкованного осла, то невоспитанную хулиганку-принцессу. Мысли о сырой земле автоматически улетучивались, и жизнь снова, как в юности, сулила радости любви, голубые дали и сияющие дворцы.

Колю любили. Первое время, вспомнив молодость, старушки даже пробовали плести интриги. То одна, то другая нашептывали Коле на ухо всякие гадости на подруг, но скоро отстали. Плести интриги с Колей было неинтересно.

– Все хорошие, все красивые, – однообразно отвечал он и ласково смотрел своими безгрешными глазами.

Неспособность плести интриги была, пожалуй, единственным Колиным недостатком. И добрые старушки его прощали.

Тем временем Мухтар завершил пятый круг вокруг забора и подбежал к Коле-Болеро. Обычно козел настороженно относился к посторонним, а с некоторого времени и вообще не признавал никого, кроме Комарова и квартирной хозяйки, которой он позволял себя кормить. Но при виде Коли Мухтар повел себя неадекватно. Он совсем по-собачьи встал на задние лапы, передние положил на плечи блаженного и начал лизать ему лицо. Коля довольно щурился, подставлял Мухтару щеки, зарывался руками в его длинную шерсть.

Костя терпеливо ждал, когда обмен любезностями закончится. Как общаться с блаженными, в школе милиции их не учили, поэтому он решил положиться на свою интуицию.

– Понимаете, – сказал он как можно вежливее, – я пришел к Куркулевым по делу, а попасть в дом не могу. Вы не подскажете, где здесь звонок? Ну, динь-динь?

– Динь-динь, – счастливо запрыгал деревенский дурачок, – Коля тоже хочет динь-динь! Дай динь-динь мне, не давай Бирюкам!

– У меня динь-динь нет, – терпеливо объяснял Комаров, динь-динь должен быть у Куркулевых где-то здесь, около калитки.

– Не-е-т, – сразу поскучнел Коля, – Бирюки динь-динь не дадут, Бирюки жадные. Пойдем отсюда.

– Господи, – взмолился Костя, – ну хоть кто-нибудь из них выйдет, или нет?

Словно в ответ на его призыв за поворотом послышались быстрые легкие шаги, и вскоре перед Костей появилась девушка. Таких девушек Комаров не видел почти никогда.

Когда-то в далеком детстве у него была книжка. В этой книжке рассказывалось о девочке Аленке, которая, как помнится, призвана была служить идеалом и образцом для всех Аленок и Неаленок планеты. Аленка из книжки готовила еду на всю семью, обстирывала пол-страны, никогда не разбрасывала игрушки, а в свободное от каторжной работы время успевала бегать в школу за «пятерками».

Почти все детсадишное детство Комаров был безнадежно и предано влюблен в Аленку и даже не раз бился насмерть за ее честь с братом, который обзывал возлюбленную «Фу-ты-ну-ты-ножки-гнуты».

Спустя время Костя подзабыл о своем идеале, а книжка ушла туда, куда уходят преданные легкомысленными детьми старые игрушки и любимые книжки с наивными и добрыми картинками. И вот… Пульс Комарова заработал часто-часто, сердце сладко заныло, а слова застряли в горле.

– Вы к маме? – разрушила нереальность происходящего повзрослевшая девочка из книжки.

– Не знаю, – глупо ответил еще не пришедший в себя Костя, – а кто ваша мама?

– Я – Василиса Куркулева, – улыбнувшись, представилась Аленка.

– А почему не Аленка?

Со стороны Костя выглядел глупее некуда. Но он пока этого не понимал. Неаленка внимательно посмотрела ему в глаза и улыбнулась совсем ласково.

– Так назвали, я не виновата, – несоразмерные с логикой огромные серо-голубые глаза смеялись совсем не обидно.

Комаров понял, что если он немедленно не возьмет себя в руки, то первая встреча с живым идеалом окажется и последней. Необходимо было срочно собраться. Время на это действо совершенно бескорыстно подарила ему сама Аленка-Василиса.

– Дядя! – всплеснула руками она, увидев Колю-Болеро.

Из всей семьи только Василиса не чуралась родства с блаженным, из всей семьи только она действительно любила его.

Коля заплясал на месте как марионетка, нелепо взмахивая руками и привставая на цыпочки.

– Пойдем к нам, – смело предложила Василиса.

– Нет, – испугался Коля, – Коля не пойдет, Коля боится. Колю ругать будут.

Тень набежала на лицо девушки.

– Не уходи тогда. Я тебе вкусненького принесу, – пообещала она.

Времени, затраченного на диалог дяди и племянницы, Косте вполне хватило для реабилитации.

– Я хотел бы видеть Елену Степановну Куркулеву, – откашлившись, пробасил он.

– Заходите, она дома.

Василиса достала из рюкзачка за спиной огромный, длиной около двадцати сантиметров, ключ и просунула его в тщательно замаскированную замочную скважину. Ключ, отчаяно скрипя, повернулся, и калитка неохотно пропустила дочь хозяйки и непрошенного гостя. Мухтара Комаров решил не брать. Кто знает, как отреагирует Вера Степановна на его визит, а тут еще и козел. Мухтар выразительно проблеял что-то обидное в спину хозяина, но услышав уже знакомое: «ждать», послушно улегся, заблокировав выход из усадьбы.

Изнутри двор Куркулевых был еще необычнее, чем снаружи. В принципе, от обычного сельского двора он отличался только размерами. Да еще надписями. На всех подсобных помещениях висели аккуратно выполненные таблички с пояснением, что именно находиться за стенами данного объекта.

«Whaterclose» – поясняла табличка предназначение «скворечника», окрашенного темно-зеленой краской. Whaterclose имел два отделения: «for lady» и «for man». На этом англоязычные пояснения заканчивались и начинались наши, родные, исконно русские, такие, например, как «Хранилище продуктов питания для крупного рогатого скота», «Помещение для содержания домашней птицы» или «Автопарк».

Василиса провела Комарова через двор, попутно приласкав огромного дога по кличке «Френд» (девушка называла его просто Дружок) и завела в дом.

– Мама, ты дома? – крикнула она с порога.

– Не отвлекай, у меня медитация, – услышал Костя неприятный высокий голос.

– Мама, к нам гости, – повторила девушка.

– Какого пола и статуса?

– Новый участковый.

– Пусть пройдет ко мне в будуар, – спустя минуту последовало разрешение.

Василиса провела Костю в то, что Вера Степановна называла будуаром. На старой кровати с панцирной сеткой возлежала полная дама в бигуди и розовом халате. Оборок на халате было, вероятно, метров тридцать, тонкие металлические бигуди лежали ровными, организованными рядами, лицо… На практике Костя видел всякое. Но чтобы лицо пожилой, вероятно, женщины так легкомысленно и небрежно расписали дилетанты бодиарта! Глазные впадины были выложены угрожающе зеленым тоном, нос цвета аквамарина одиноко возвышался над клубнично-красными щеками, незакрашенные места удостоились массы цвета охры. Это было покруче, чем Мальвина, забавляющаяся человеческим ухом.

– Мама нанесла клубнично-глиняную маску, – пояснила Василиса, которая уже успела переодеться. – Разговаривать она может, так что задавайте ваши вопросы.

Косте первый раз в жизни приходилось разговаривать с человеком в клубнично-глиняной маске. И уже второй раз за день он не знал, как вести разговор. Все первоначальные намерения идти по стопам классических провинциальных детективов и маскировать свои истинные намерения мгновенно позабылись, и Комаров начал с того, чем начинают официальные визиты типичные следователи:

– Я хочу поговорить о причастности вашего супруга к убийству. Мне необходимо знать, где был ваш муж, Куркулев Семен Семенович, в ночь совершения преступления и нет ли у него алиби.

– Алиби, скорее всего, у него нет, – начала маска, не разлипая глаз, – вы же забрали его так неожиданно, так спешено, он просто не успел собрать узелок. К тому же обычно в тюрьмах при обыске забирают даже деньги и инструменты, а не то, что такую ценную вещь, как алибя. И вообще, откуда вы взяли, что это именно он украл эту алибю? Мы люди обеспеченные, украденная алибя и рядом не может стоять с нашими фамильными драгоценностями.

– Я имею в виду не это.

Василиса уже ушла, Вера Степановна не могла видеть выражение лица участкового, а дела участкового были плохи. Он с трудом удерживался от смеха.

– Я спрашиваю, где был ваш муж в ночь совершения убийства?

– Ах, вы об этом? – женщина с трудом сдержала зевок. – Почему вы думаете, что дона Педро убил Сема? Он и самолет-то водить не умеет. Зря, зря. Я уже давно простила дону Педро надругание над своей девственностью. И никаких конфликтов между Семой и Педрой быть не может.

– Мама, – раздался за спиной Комарова голос Василисы, – сериал только через час, а это Комаров, наш новый участковый.

– А-а-а, участковый, – будто только что поняла Вера Степановна, – так бы сразу и сказали, я же не могу открыть глаза, я медицирую. Что новенького? Нашли убий… – собеседница Кости замолчала на полуслове.

– Она спит, сегодня вы уже ничего не добьетесь, – спокойно сказала Василиса. – Пойдемте на кухню. Я напою вас чаем, а вы зададите мне свои вопросы.

– Сколько вам лет? – спросил Комаров, идя следом за девушкой.

– Пятнадцать, – ответила она.

«Совсем девчонка, – восхищенно подумал Костя, – а ведет себя как умудренная годами женщина. Я бы со стыда сгорел, если бы у меня была такая мать, а она – хоть бы хны! А в селе говорят, что еще и все хозяйство держится только на ней».

Тем временем девушка накрывала на стол. У Комарова появилась возможность хорошенько рассмотреть ее. Василиса совсем не была похожа на классическую сказочную Василису-прекрасную. Маленькая, очень худенькая, с короткой стрижкой, нос усыпан маленькими аккуратными конопушками. Девчонка – как девчонка. Сказочными были только глаза.

Тем временем девушка достала из рюкзачка кирпичик белого хлеба и стала ловко готовить бутерброды с маслом. Ломтики получались тонкими, почти прозрачными, желтое ароматное масло сливочно пахло и почти добровольно ложилось на хлеб красивым волнистым слоем. Костя как завороженный наблюдал за приготовлением бутербродов.

– Скажите, Василиса, – как можно непринужденнее спросил он, – где вы достали такой хорошенький ножечек?

– А это у нас в колонии такие делают, – улыбнулась она, – уголовники делают, а начальство на натуральные продукты их меняет. И не только ножи. У нас много чего наменяно. Вот, табуретка, на которой вы сидите. Хлебница. Тапочки. Только не подумайте, ради бога, что тюремное начальство себе продукты забирает! Это для общей кухни, – испугалась она своей болтливости.

– И много Но-Пасаранцев этим обменом занимается?

– Да все! А вы интересуетесь по поводу ножа, которым убили Сергея? Так его владельца найти будет нелегко.

В качестве иллюстрации Василиса выдвинула ящик стола и пригласила исследовать его содержимое Костика. Костя заглянул. В отдельной ячейке ящика аккуратно лежали пять одинаковых близнецов орудия убийства.

– У них сталь очень хорошая, закаленная, не тупятся долго, – словно оправдываясь, пояснила такой обилие ножей Василиса.

«Так, – почесал затылок Комаров, – значит, владельца можно будет найти только по отпечаткам пальцев». Впрочем, то, что отпечатки не Куркулева, он знал уже точно. Он сверил их сразу же после задержания.

– Я не могу предоставить вам доказательств, – прервала его мысли девушка, усевшись напротив Кости и пододвинув к нем чашку, – но папа не мог убить человека. Я даже не знаю этого точно, я просто это чувствую. Да, он любит покричать, помахать кулаками, но все это только от того, что он не терпит, когда люди лезут ему в душу. Вы же видите, какие проблемы с мамой, с дядей Колей, а но-пасаранцев медом не корми, только дай посплетничать. Вот папа и огородился забором и в прямом, и в переносном смысле. К тому же он очень любит шампиньоны и выращивает их, а народу все равно куда ходить по грибы – в лес или к Куркулевым. К нам даже интереснее – опаснее. Вот отец и лютует, заборы строит, ров выкопал. Только никого это не останавливает, молодежь даже свидания назначает в нашей усадьбе. Вы найдите, пожалуйста, настоящего убийцу, а то если папу посадят, я одна с братьями и мамой не управлюсь.

Сказочные глаза стали еще прекраснее от непролившихся слез.

«Для нее я сделаю все, – решил про себя Комаров, – разгромлю сицилийскую мафию, выучу английский, научусь танцевать в балете и найду убийцу Федорчука. Правда, им вполне может оказаться ее отец. Но может и не оказаться».

– А не известно ли вам, что говорят на селе об убийстве? – решил узнать Костя.

– Все говорят, что убил отец, – прямо ответила она, – а что считают, я не знаю: со мной не больно-то откровенничают, нас в Но-Пасаране не любят.

Костя задал еще несколько официальных вопросов и не узнав из ответов девушки ничего нового по делу, распрощался. Визит к Куркулевым ни на йоту не продвинул расследование. Но он дал гораздо больше: он вернул Косте то состояние романтической, нереальной влюбленности, которое ему довелось испытать только в раннем детсадишном детстве.

Глава 6 Вареники с вишней

В первом же дворе хозяин на вопрос: "Курите ли вы «Парламент», заверил, что отродясь ничего другого не курил и завел шарманку о справедливости и несправедливости жизненных коллизий.

– По-хорошему надо было бы Ленку порешить, – уверял участкового в возрасте уже мужичок, с удовольствием закуривая предложенную ему сигарету, – Серега, он что? Мужик холостой, свободный. Ему – флаг в руки и барабан на шею. А вот Ленка – баба замужняя, при мужике положительном, не сильно пьющем, ей бы гулять никак не след. С нее бы спрос брать. Ан, нет, он зачем-то Серегу зарезал, а шалаву эту оставил дальше по свету блудить. Да если бы еще остепенилась! А то теперь, поди, еще пуще гулять зачнет.

– Да-а-а, – протянул Комаров, стараясь не показать своей заинтересованности, – и я тоже говорю, несправедливо. Зря он так. И что самое обидное: посадят ведь! По сути из-за нее и посадят! А ей – ничего.

– Вот и мы говорим, – обрадовался мужик душевности и простоте нового участкового, – правильно, что убег он. Пусть пока затаится, а там – посмотрим, может, и затихнет все.

– Куда убег? – не сдержался Костя. И этим испортил все дело.

– Кто убег? – состроил бессмысленные глаза сосед Федорчуков.

– Да вы же сами сказали, что Федор убег, пока все не затихнет!

– Я сказал? – гулко ударил мужик кулаком себя в грудь, – когда?

Косте хотелось заплакать. Сколько он не бился, сколько не пытался вернуть доверительный тон, найденный в начале разговора, ничего не получалось. Собеседник замолчал навеки.

Комаров успел обойти немало домов прежде, чем понял: один из самых надежных методов расследования – опрос свидетелей – в данной конкретной ситуации не собирается приносить никаких результатов. Одни замыкались и молчали, другие с полнейшей уверенностью в своей правоте убеждали Комарова в виновности Куркулева, третьи доверительно нашептывали всю правду о любовной связи Сергея и Ленки и тут же клятвенно заверяли, что Федор ни в коей мере не мог быть причастен к убийству.

«Парламент» курили все. Преданная «Прима» суетливо запрятывалась в потаенные карманы, опрашиваемые с удовольствием угощались предложенными дорогими сигаретами, честно заверяя щедрого участкового в том, что с давних или недавних пор ничего другого курить и не думали. Такой, казалось, продуманный и беспроигрышный ход потерпел полное фиаско. Получалось, что на месте преступления и нахождения трупа побывала толпа неведомых любителей «Примы» и только один местный сельчанин, верный «Парламенту».

Результатом работы со свидетелями явился только один вывод: народ раскололся примерно на две равные группы. Одна совершенно беспочвенно и безосновательно считала, что Куроедова убил Бирюк из-за того, что тот воровал шампиньоны. Другая, подозревающая Федора, имела веские основания для своих подозрений: Ленка действительно перешла все границы и горячий, хотя и безобидный в мирной жизни Федор мог потерять над собой контроль. Проблема была в том, что и та и другая сторона тщательно скрывала свои подозрения в виновности Федорчука и выжать хоть какое-нибудь плохонькое свидетельское показание в защиту этой версии было бы практически невозможно, если бы все не испортил сам Федор.

– Нет, ну вы скажите, станет ли невиновный человек бросать работу, жену, дом и идти в бега? – вслух рассуждал Комаров, меряя шагами уже сто раз измеренную комнату. – Не станет! Это противоречит всякой логике. Сейчас не те времена, чтобы не верить в правосудие. Криминалистика поднялась на столь высокий уровень, что шанс посадить невиновного человека практически равен нулю. И если даже в сталинские времена подозреваемые предпочитали доверять правосудию, то в наше демократическое время поддаваться панике просто недальновидно и нелогично. Федорчук, по рассказам односельчан, не производит впечатления тупого и ограниченного человека. Отсюда следует вывод, что он не мог бежать без достаточных на то причин. Значит, он виновен.

– Не-а, – раздалось с печки.

Костя еще не привык к тихому жильцу на печке, поэтому постоянно забывал о его присутствии и непроизвольно вздрагивал, когда тот подавал голос.

– Чего «не-а», – вспылил он, разозлившись больше на свой испуг, чем на деда, – тоже мне, Шерлок Холмс нашелся. Ты на факты смотри, на факты! В нашем деле они занимают практически главное положение! Если следовать только эмоциям и обвинять в убийстве исключительно несимпатичных людей, то это диктатура какая-то получается, а не правосудие. И чего вы все взъелись на этого Бирюка? Что он вам-то лично сделал?

Ответа не последовало. Костя заглянул на печку. Печной безмятежно спал, высоко задрав колоритную бороду и сладко причмокивая во сне.

– Тьфу ты, черт, – разозлился Комаров, – дед во сне разговаривает, а я распинаюсь! Итак, к чему мы пришли? А пришли мы к тому, что Куркулева надо выпускать за недостаточностью улик, а Федорчука – искать. Где он может скрываться? Одно из трех. Либо он схоронился в лесу, либо уехал подальше от Но-Пасарана, либо его прячут «добрые» односельчане. Значит, необходимо прочесать лес, устроить обыск в домах и надворных постройках всех но-пасаранцев, объехать родственников Федора и Елены, живущих в других городах и селах, допросить их. Кажется, все. Всего ничего, если учесть, что штат но-пасаранского отделения состоит из одного участкового.

Одним из способов приведения мыслей в порядок для Комарова с детства являлось оформление их на листе бумаги. Костя сел за стол и придвинул к себе карту Но-Пасарана. Так. Чем стоит заняться в первую очередь? Какая из версий больше других имеет право на существование? Вот дом Федорчуков. Здесь – лес. Только сейчас Костя начал понимать, как не хватает ему знаний об укладе жизни но-пасаранцев, симпатиях и антипатиях, товарищеских и родственных связях, пороках и добродетелях.

Самое обидное было в том, что Комарову даже и не подумали дать наставника, пусть младшего по званию и должности, но разбирающегося в хитросплетении межличностных отношений в данном населенном пункте. Поэтому разбираться приходилось самому.

– Смирнов! – хлопнул себя по лбу Костя, – как же я забыл! Ведь он искренне предлагал свою помощь. И в Но-Пасаране он живет давно, все и всех знает. К событиям и их участникам относится непредвзято. Подходит!

Костя выскочил из-за стола и, не раздумывая особо, бросился к выходу. В сенях, по сельской традиции, было щедро навалено и наставлено всякого звонкого добра типа отслуживших свой век ведер, стеклянных банок, старых валенок. В сенях, по той же сельской традиции, было темно. Когда Комаров сналету врезался во что-то теплое, мягкое, объемное, он сначала ничего не понял. И даже когда это что-то громко охнуло, обдав его горячим, парным дыханием, Комаров не смог определить, человек это или зверь. И только когда нечто заговорило низким, слегка сдавленным голосом он понял, что это человек. И даже более того, женщина.

– Что вы, Константин Дмитриевич, все нутро встряхнули! Чуть молоко не пролила.

– Калерия! – воскликнул Костя, – чего вы здесь делаете?

– Молока с медом вам принесла, как и обещала.

Костя был не из пугливых, но визит Калерии вызвал у него довольно неприятные ощущения: что-то типа смеси угрызений совести и легкого испуга. Конечно, он не был виноват в том, что мать девушки приняла его визит за сватовство, но Калерия пострадала от этой ошибки не меньше его, а даже больше. К тому же сама девушка, в отличии от матери, вызывала у него чувство уважения и даже легкого подобострастия. Такое чувство рождает обычно созерцание больших и полезных существ и предметов: слонов, голубых китов, Останкинской телебашни, петербургских атлантов.

Глаза Комарова начинали привыкать к темноте и он смог, наконец, выпутаться из невольных объятий девушки.

– Зачем вы, Калерия, я же говорил, что терпеть не могу теплого молока с медом.

– А вы вместе их и не пейте. Молочко я просто так принесла, и мед отдельно. Вон вы какой худенький и бледный, будто и не в деревне живете. Не отказывайтесь, пожалуйста, я от души.

Оба помолчали. Костя не знал, как выпроводить неожиданную гостью, а та, похоже, и не собиралась уходить. В тесных сенях становилось душно: не то от жаркого дыхания девушки, не то от общей накаленности обстановки.

– У вас в городе принято девушек на пороге держать? – усмехнулась, наконец, Калерия.

– Да нет, – засуетился Комаров.

Он не умел общаться с девушками, а с Калерией вообще терял дар речи.

– Проходите, пожалуйста, дело в том, что я как раз собирался уходить, вот в общем, все, – совсем смешался он.

– Ничего, я не надолго, – обнадежила Калерия, отодвигая стоящего на пути Комарова и проходя в комнату.

Девушка по-хозяйски расстелила на столе принесенную с собой салфетку, расставила на ней пластиковую бутылку с молоком, банку меда, сметаны и большое блюдо с чем-то дымящимся и одурительно пахнущим.

– Где у вас посуда?

Костя неуверено мотнул головой в сторону древнего, свежевыкрашенного голубой краской буфета. Калерия молча накрыла на двоих, налила в эмалированные кружки молоко, наложила в чашки с отбитыми ручками мед и сметану и сделала приглашающий жест рукой:

– Прошу к столу. Поди-ка, не обедал сегодня.

Комаров с ужасом почувствовал, как слюна, вызванная божественным ароматом содержимого тарелки, бесконтрольно заполняет его рот. «Пропал. Уже начинаются семейные обеды при свечах. Сейчас зайдет хозяйка и я, как честный человек, буду обязан жениться», – мелькнуло у него в голове. Комаров сглотнул, откашлялся и только собрался открыть рот, чтобы объяснить девушке положение вещей, как она, повернувшись к печке, тихо сказала:

– Дедушка, чего же вы. Вареники простынут.

– С чем вареники-та? – последовало с печки.

– С вишней.

– Пойдет, – на печке послышалось кряхтение, шорохи, потом из-занавески показались знаменитые валенки с ногтями.

Калерия молча подошла к печи, поставила одну ногу на приступку, немного повозившись, взяла печного на руки и бережно усадила его за стол.

– Ну, кушайте, – девушка шумно дунула на упавшую ей на глаза льняную прядь, – а я побежала, а то мамка хватится.

– А как же… – Костя неуверено показал рукой на стол.

– Да я уж отобедала, спасибо. Вечером за посудой забегу.

– Стойте, Калерия, – опасность семейного обеда миновала, поэтому Комаров немного осмелел, – а откуда вы узнали про деда?

– Да село же! – обернулась девушка уже от порога, – от людей ничего не скроется.

– Дурак ты, участковый, – пробормотал дед, с удовольствием слизывая сметану с ложки, – ну как есть, полный делегат.

– Дегенерат, что ли? – не понял Комаров.

– Ну, это самое слово, – подтвердил печной.

* * *

Иван Васильевич был на рабочем месте. В чем заключалась его работа Комаров, правда, не понял. В данный момент Смирнов усиленно пытался разгадать заковыристое слово в кроссворде. Участковому начальник горохового цеха обрадовался, как ясному солнышку, неожиданно выглянувшему в мрачный день из-за серой тучки. Он суетливо вскочил с места, бросился пожимать руку, незамедлительно включил в розетку электрический алюминевый чайник.

– Очень хорошо, что вы заглянули, очень. Понимаете, но-пасаранцы люди милые, но интеллигентных людей среди них – раз, два и обчелся. Поговорить не с кем, обсудить политические события.

Смирнов удачно сочетал болтовню и обязанности гостеприимного хозяина. Скоро на рабочем столе хозяина кабинета уже красовались две тонкие фарфоровые чайные пары, вазочка с ананасовым конфитюром, конфеты «Косолапый мишка» и затейливое печенье с кокосовой крошкой.

– Люблю, понимаете, комфорт и изысканность, – поймал удивленный взгляд Кости Иван Васильевич, – терпеть не могу эту деревенскую страсть к дешевому чаю и отвратительным карамелькам. И ведь понимают же, что гадость, но продолжают покупать. И знаете почему? Я сам только недавно понял! Невкусное долго хранится! Ветчина высокого качества и дня не пролежит в холодильнике, а колбаса из просроченной промокашки съедобна только маленькими порциями, в жаренном виде, с горчицей и кетчупом. Такой уготован долгий век. То же самое и с другими продуктами питания. А вот мне бог семью не послал, живу один, зато питаюсь исключительно с пользой для организма. Вы угощайтесь, не стесняйтесь, с душой угощаю. Очень вы мне нравитесь. Я ведь так только для самых почетных гостей подаю. Для остальных у меня любимый местный ассортимент, – Смирнов открыл дверцу тумбочки и продемонстрировал Косте вазочку с «Фруктово-ягодным букетом» и соевым шоколадом.

Странное дело. С одной стороны Комарову было очень уютно в обществе начальника горохового цеха. Тот не делал ему грубых замечаний, не заставлял жениться, не ставил ловушек и западней. И все-таки что-то в нем напрягало. Может, несоразмерность суетливых движений, немного заискивающего поведения и крупного телосложения? А может, слишком откровенная «правильность»? В любом случае, все эти «может» ничего не стоили перед пользой, которую мог оказать Смирнов следствию и лично участковому, а значит, и обществу.

– Ну, говори, я же понимаю, что к такому старику, как я, ты не только ради чая пришел, – подначил его Иван Васильевич, шумно отхлебывая ароматнейший огненный напиток.

Комаров немного помедлил. Стоит ли говорить все человеку, далекому от следствия? А с другой стороны, ничего, о чем бы не говорили на каждом углу, он и сам еще не знает. Как сказала ему сегодня Калерия? От людей ничего не скроется. Будь, что будет.

– Понимаете, – горячился Комаров, – я вижу, что весь Но-Пасаран уверен в виновности Федорчука, но никто не желает помогать следствию. А как я могу найти его, если против меня – целый совхоз? Если не только никто не помогает следствию, но все упорно мешают? В любой детективной практике расследование основывается на помощи населения. А но-пасаранцы усиленно пытаются завести следствие в тупик. Даже не знаю, в чем тут дело, я не нравлюсь людям или вся система правосудия… Не знаю!

– Да что вы, что вы, – замахал руками Иван Васильевич, – при чем здесь вы лично или система правосудия! Только межличностные отношения, только они! Вот посмотрите сами: Федор глубоко симпатичен населению совхоза. Симпатичен сам по себе и вдвойне симпатичен как жертва, жертва женского вероломства. И заметьте, обычно обманутые мужья выглядят как недотепы, лопухи, народ часто не прощает такой непозволительной слепоты и мягкотелости. Федорчуку и не прощали до тех пор, пока он не отомстил за свой позор. Теперь он в глазах односельчан герой, настоящий мужчина, отстоявший свою честь. Как же предавать его правосудию? Сам подумай! Нет, здесь надо не допросами, здесь подход нужен.

– Я и сам понимаю, что подход, – уныло сказал Комаров, но вот какой?

– Думай, на то тебе и образование дадено. Мне видится, что хорошо было бы убедить односельчан в том, что следствие уже не сомневается в вине Федора и его арест – вопрос времени. Пустите слух, что его фотографии разосланы по всей стране и он объявлен во всероссийский розыск. Доведите до сведения виды наказаний, которыми подвергаются беглецы. Надо убедить всех, в том числе и жену Федора в том, что чем быстрее он попадется, тем меньший срок ему дадут.

– А при чем здесь жена Федорчука? Кажется, уж кому-кому, а ей-то выгодно засадить мужа на большой срок. Она же любила Куроедова.

– Эх, молодежь, молодежь, – мелко засмеялся Иван Васильевич, – много вы понимаете! Любовь – она такое дело! Такое дело! Очень даже неуравновешенное. Говорят, что Ленка и слезы не проронила по Сереге покойном. Говорят, что трындит по всему селу, будто теперь своего Федора ни на кого не променяет, даже на Шварцнегера. Так что смотри, думай теперь сам, где искать и кого подозревать.

То, что неверная Елена могла прятать мужа-убийцу явилось для Комарова откровением. Чего бы логичнее, засадить мужа в тюрьму, убив тем самым двух зайцев: завоевать свободу и отомстить за гибель возлюбленного. Ан, нет, ей понадобилось соблазнить его на бегство! Стоп, если Елена – главный претендент на роль укрывателя Федора, то элементарная слежка за ней наверняка может дать положительный результат!

– Йес! – заорал сам не свой Комаров. – Хоть что-то!

Что было общего у но-пасаранцев с испанцами – так это послеобеденная сиеста. В полдень совхоз словно вымирал. Отдыхали не только относительно свободные пенсионеры. Словно невинные младенцы засыпали черные от загара комбайнеры, заползали под сломанные машины механики, свирепые сторожевые псы нежились на солнце подобно легкомысленным щенкам, коровы забывали о своей бесконечной жвачке. Поэтому несолидных прыжков и криков Константина никто не заметил.

Охотничий азарт сменило тускло-серо уныние. Идея установить слежку за Еленой Федорчук вполне имела право на существование. По крайней мере, это было лучше, чем бездействие.

– Мухтар, – крикнул Комаров, подбегая к дому, – ко мне, Мухтар!

Заливаясь визгливым лаем и поджав хвост, навстречу ему выбежала Мальвина. Мерзкая болонка встала в двух метрах от участкового, обнажила алые влажные десны и угрожающе зарычала.

– Тьфу, черт, – выругался Комаров, – откуда эта гадость здесь взялась? Ну-ка, пшла вон, пшла!

Это словечко Костя успел подслушать у местных аборигенов. Домашние животные и птица, будь то кошка, гусь или корова, почему-то не воспринимали команды «пОшла». Когда Костя пытался прогнать их именно этим словом, зверушки удивленно таращились и подходили ближе, смешно наклоняя голову. Зато то же самое слово, но с пропущенной "о", они понимали превосходно. Послушная скотина обижалась и понуро уходила, а непослушная зверела и пыталась поднять на рога, защипать или удачно куснуть за голень.

Мальвинка, как сельский житель со стажем, тоже прекрасно понимала эту команду. Так как эта собака заслуженно имела репутацию непослушной, то она подскочила от возмущения и снова залилась невозможно-омерзительным для уха человеческого лаем.

«Настал момент. Или я ее, или она меня», – решился Костя. Мальвина практически с первого дня появления Комарова в Но-Пасаране категорически отказалась признавать его авторитет. С этим надо было что-то делать. В принципе, болонка была не одинока. Не только она не уважала нового молодого участкового. Но она начала не уважать его первой. С нее и следовало начинать. Что он будет с ней делать, Костя еще не решил. Убивать ее, конечно, он не хотел, а вот проучить – было просто необходимо. А для этого шавку следовало сначала изловить.

Сиеста – сиестой, но пропустить момент противоборства участкового и актрисиной болонки было бы несправедливо. Костя и не видел, как постепенно к щелям в заборе по всему периметру приникали зоркие глаза любопытных.

Безрассудная Мальвина приняла вызов. Костя скинул китель и закружился вокруг примолкшей болонки словно тореодор на корриде. Он делал ложные выпады, отвлекал противника непонятными выкриками, пытался вымотать и заставить потерять бдительность. На стороне Мальвины был маленький размер и ловкость, зато Комаров обладал человеческим мозгом и способностью к анализу. Так что перевес был на его стороне.

Наконец Косте показалось, что болонка достаточно устала и движения ее стали несколько замедленны и ленивы. Юноша изловчился и бросился грудью на настырный голубовато-серый комочек. Удивительно как, но собаке удалось ускользнуть, тогда как человек пребольно лязгнул подбородком о плотный, утоптанный грунт двора.

– Ну, берегись теперь, шавка облезлая, – пригрозил Комаров, – это уже классифицируется как сопротивление при аресте. Смерть твоя пришла.

И он, не дожидаясь, пока Мальвинка усядется на место, опять бросился на нее наперевес с кителем. Странно, как собака, выросшая в городских джунглях, умела постоять за себя! Не полагаясь на свои зубы и силу лап, Мальвина сражалась с помощью тактики. Уже не Комаров, а она выматывала его ложными выпадами и непонятными выкриками.

Человек устал, дыхание его стало тяжелым и порывистым, а собака продолжала вертеться вокруг него с прежним задором и удовольствием. Китель Комарова был в пыли, фуражка откатилась в крапиву, на одном из колен зияла маленькая, но непоправимая дырка. Костя понимал, что бой пошел уже на выживание. Он выживет Мальвину из Но-Пасарана, или она его. Для себя Комаров решил, что если сейчас не победит это маленькое, но досадное препятствие в работе, то напишет рапорт об увольнении и с позором вернется в город.

Неизвестно, сколько продолжилась бы коррида и чем закончилась, если бы не верный Мухтар. Все это время он с интересом наблюдал за противоборством в тени забора, но видимо, это ему надоело, и козел вышел из тени. Мальвина поздно заметила открытие второго фронта. В этот момент она как раз пятилась от наступающего на нее Костика и видела только его. Поэтому досадное препятствие, на которое наткнулся ее пушистый тыл, вызвало бурное неудовольствие.

Болонка быстро обернулась и вцепилась меленькими, острыми, как иголочки зубками в то, что мешало ей сводить в гроб участкового милиционера Но-Пасарана. Этим «нечто» оказался длинный, загнутый рог Мухтара. Хватка Мальвины была сильной, козел на мгновение опешил от подобной наглости, а потом поднял голову с намертво вцепившейся в рог пираньей и стал медленно, но методично крутить головой.

Собака не разжимала зубов, но хватку ослабила, поэтому клыки ее скользили по рогу, а тело раскручивалось, подобно древнерусской праще. Наконец, Мальвина не выдержала и разжала пасть. Ни разу не взвизгнув, маленький пушистый комок отлетел на несколько метров и со смачным звуком шлепнулся в заросли крапивы.

– Ни фига себе, – тихо раздалось за забором, – и кто же кому наливает? На Мухтара-то поставить не догадались. Опять ничья!

Сельский тотализатор не дремал ни минуты.

Костя взглядом поблагодарил сразу потерявшего интерес к болонке Мухтара и медленно подошел к поверженой собаке.

Она лежала, маленькая и беззащитная, без движения. Глаза закатились, обнажив желтоватые белки, через приоткрытую пасть вывалился розовый, маленький, почти кошачий язычок.

– Черт, я этого не хотел, – с досадой пробормотал Комаров.

Он встал на колени, бережно взял маленькую пыльную лапку и пощупал пульс. Пульс не прощупывался. В голове мелькнули картинки из висевшего на стене кабинета в школе милиции стенда по оказанию первой помощи.

– Что там сначала? – мучительно стал вспоминать он, – кажется, сначала необходимо положить пострадавшего на спину, а под лопатки подложить небольшой валик. – Разговаривая, он машинально производил с собакой все названные манипуляции. – Голову пострадавшего надо откинуть назад, чтобы шея и подбородок составляли одну линию, после чего нажатием на подбородок открыть ему рот.

Пасть собаки открылась легко и широко, обнажив алое небо с темными пятнами и здоровые, без признаков кариеса, зубы.

– Рот надо прикрыть кусочком материи, – продолжал Комаров, доставая не первой свежести носовой платок, – потом плотно закрыть нос пострадавшего, сделать глубокий вдох и сильно выдохнуть воздух в рот больного.

Вдувать воздух в открытую пасть собаки было проблематично и страшно. Но Виктор Августинович учил своих питомцев, что брезгливому и чересчур осторожному человеку нет пути в сложный и романтичный мир криминалистики. Поэтому Комаров решительно наклонился и сделал первый выдох.

– После проведения данных процедур необходимо надавить пострадавшему на грудную клетку для лучшего выдоха, – наизусть шпарил Костик.

При произведении этой манипуляции из груди болонки вырвался сдавленный всхлип, и она открыла глаза. В школе милиции обещали, что процедура искусственной вентиляции легких может продолжаться от нескольких минут до нескольких часов, в зависимости от состояния больного. Поэтому Комаров очень обрадовался, что приведение в чувство Мальвины уложилось в рекордно короткий срок. Пока псина не озверела вторично, он быстро взял ее на руки и вынес за забор. Когда Костя ставил присмиревшую болонку на землю, его внимание привлек белый клочок бумаги, вставленный за кокетливый розовый ошейник. Костя достал записку, развернул ее и, с трудом разбирая каракули, вслух прочитал:

«Если хотите знать, где находится убийца Куркулева, приходите ко мне на дачу как можно скорее. Ариадна Савская».

– Ничего себе, – пробормотал Комаров, озадаченно глядя вслед вяло улепетывающей болонке, – кажется, мы с Мухтаром чуть не порешили почтальона доброй воли.

Глава 7 Love stori

Дом актрисы Костя нашел быстро. Если прошлый раз он делал все, чтобы обладательница «дачи» его не заметила, то сегодняшний визит был вполне законным. Во второй раз прочитав рекомендацию «Актрисе Савской звонить три раза», Комаров фыркнул и нажал пальцем на кнопку. За покосившимся забором, вместо трели звонка, раздался знакомый заливистый лай.

«Оклемалась», – со смесью облегчения и разочарования подумал Комаров.

На лай вышла и хозяйка.

– Кто там? – спросила она, не открывая калитки.

– Участковый, – лаконично ответил Костя.

– Ой, надо же, я никак не ожидала вашего визита, – защебетала хозяйка, – я не совсем одета и просто не знаю, что делать.

Савская замолчала, видимо, рассчитывая на какую-то реакцию Комарова. Комаров тоже молчал, не совсем продумав, как ему, собственно, надо реагировать. Через пару минут Савская-Петухова опять взяла дело в свои руки.

– Если вы не будете против приема в непринужденной обстановке, то я, пожалуй, смогу вас впустить, – милостиво решила она.

Комаров молча злился. Что, скажите на милость, он должен был отвечать этой пожилой женщине, годившейся ему в бабушки? Что он согласен только на официальную обстановку? Или что он больше рад будет непринужденной? Вот Кирилл бы смог повести себя в этой ситуации более, чем достойно. Он никогда не лез за словом в карман. Но Кирилла рядом не было, и приходилось выкручиваться самому. Пока Костя решал, как ему выкручиваться, Савская открыла калитку. Одета она была и впрямь не для приема участкового. Алый коротенький халатик из полупрозрачного ацетатного шелка держался только на тоненьком поясочке, дряблую шею опоясывали пять рядов длинных бус, собранных из разных бусинок, кокетливо выставленная коленка была обтянута черным чулком в сеточку.

«Чулок-то зачем, – с досадой подумал Комаров, – лето же, жарко».

Экс-актриса приглашающим жестом указала на покосившееся крыльцо, под которой забилась свирепо рычащая Мальвина.

– Может, вы расскажете мне все во дворе? – уныло попросил Костя.

– Что вы, что вы, первый визит такого интересного мужчины, и во дворе? – сделала круглые глаза Ариадна. – Я себе этого никогда не прощу!

Червячок сомнения зашевелился в уже ставшей опытной душе Комарова. Конечно, он и представить себе не мог, чтобы между ним и этой ужасной Савской могла бы пробежать хоть искра симпатии, но с первых дней жизни в Но-Пасаране на него свалилось столько открытий, что не удивился бы уже ничему. Набрав в легкие побольше воздуха, он резко выдохнул и птицей взлетел на крыльцо.

В комнате царил полумрак. Пока глаза Константина привыкали, Савская утихомиривала Мальвинку, пытающуюся прорваться вслед за нежеланным гостем. Внутреннее убранство дачи Савской шокировало настолько, что Комаров не смог сдержать удивленного вопля.

– Ха-ха-ха, – залилась за его спиной Ариадна, – я так и знала, что вы поразитесь! Моя дача действительно отличается от домов других но-пасаранцев. Что поделать! Привыкла окружать себя роскошью. Настоящая женщина не должна опускаться, где бы не приходилось ей жить: в лесу, на каторге или на даче. Не стесняйтесь, проходите, рассматривайте. Можете почитать афиши спектаклей с моим участием. Только не ищите мою фамилию, в те времена я работала под псевдонимами, каждый раз – под разными. Здесь представлены только те афиши, где в главной роли играла я. Так что первая фамилия – моя.

Костя быстро просмотрел афиши. Фамилии исполнительниц главных ролей мало что ему говорили, узнаваемыми были только имена Ирины Алферовой, Ольги Волковой и Сергея Безрукова.

– И это все вы? – выразил сомнение Комаров.

– А что, не похожа? – улизнула от ответа Савская.

«Особенно на Безрукова», – подумал про себя Костя.

Поняв, что бывшая актриса выдает желаемое за действительное, он потерял к афишам жалкие остатки интереса и принялся изучать остальные элементы интерьера дачи Савской. Сломанные веера, дырявые ширмы с драконами, многочисленные потертые, загаженные любимицей коврики с оленями и мишками составляли конек обстановки дачи и, видимо, призваны были переносить посетителя в таинственный и вечный мир театра. Шляпки, грубо слямзенные из театральной гримерной, небрежно валялись в самых неожиданных местах. Создавалось впечатление, что шляпками активно пользуются и меняют их по нескольку раз в день, в зависимости от погоды и тона педикюра.

Картину органично дополняли заклеенные старыми газетами окна и оплавленные останки свечей, расставленные по комнате в бессчетном количестве. Одинокая лампочка на длинном проводе была кокетливо обвита новогодней мишурой. Все это великолепие окружал плотный, удушающий запах индийских благовоний, плесени и собачьих экскрементов.

– Не зажигайте свет, – правильно поняла Савская намерения Комарова, – я никогда не пользуюсь мертвым электрическим освещением. От него портится цвет лица и появляются дырки в ауре. Зажжем лучше свечи. Живой свет удивительно молодит организм и возбуждает дикие первобытные желания.

Савская расковыряла фитиль, утонувший в растопленном воске, и чиркнула спичкой. Мимоходом, переходя от свечи к свече, увядшая актриса вставила в старенький кассетный «Романтик» кассету.

– «Love stori», – необдумано громко прочитал Комаров название сборника.

– Эта музыка предназначена только для двоих, – полился из динамиков хрипловатый, с предыханиями мужской голос, – ваш секс под нашу музыку будет поистине фантастическим и незабываемым, страстным и безумным.

Речь диджея закончилась парой мучительных стонов, и пошла первая, вполне приличная, вопреки Костиным ожиданиям, композиция. Савская, наконец, утихомирилась, села в рискованно-дряхлое плетеное кресло и жестом предложила сесть гостю.

– Итак, – набрался мужества Константин, – я пришел по вашей просьбе. Вы хотели сообщить что-то важное для следствия, а именно, местонахождение убийцы Куроедова.

– Стойте, – вскочила актриса, – подождите, не говорите ничего. Грубые материальные слова только портят атмосферу мягкой, недосказанной эротичности.

Она медленно подошла к напряженно вцепившемуся в ручки кресла Комарову и села на одну из ручек, беспощадно придавив кисть Костиной руки пышным задом.

Я желаю приникнуть к широкой груди

И вдохнуть аромат твоей кожи.

Ты прими мое тело, ты в жертву прими

Все: и ноздри, и пальчики ножек, 

– с придыханием, закрыв глаза, продекламировала она.

– Мне нужен убийца, – лихорадочно задергался участковый, безнадежно пытаясь освободить попавшую в плен руку.

– Берите меня, – рванула халат на груди Савская, – берите меня всю, без остатка, пытайте, истязайте, топчите ногами, унижайте, я все приму со смирением и благодарностью, я это заслужила.

– Скажите, где Федорчук и отпустите, – забился в кресле Комаров, – ну пожалуйста, – добавил он почти унизительно.

– Что? – заплывшие глазки мучительницы заблестели, и она ловко перескочила с ручки кресла на Костины колени. – Вас больше интересует Федорчук? И вы не хотите принимать мою жертву? Бросьте, не разменивайтесь на мелочи! Берите лучше меня!

– Не-е-т, – тоскливо закричал Костя, пытаясь встать.

Но центнер живого, сопротивляющегося веса одолеть было не так легко, как казалось сначала. К тому же Мальвина встала у дверей, собираясь, как хорошо обученная московская сторожевая, лечь костьми на пути гостя.

– Ну и мужчины пошли! Даже такие юные и чистые на вид в душе грязны и порочны, – причитала тем временем Савская.

– Ладно, – пошел на хитрость Костя, – я согласен, беру. Только скажите на милость, как я смогу выполнять свой долг, когда вы не даете мне даже пошевелиться?

Савская недоверчиво посмотрела в глаза участкового и медленно встала с его колен.

– Значит, берете? – переспросила она, видимо, не рассчитывая на столь быструю победу.

Костя молча, лихорадочно кивнул и встал, растирая онемевшую под тяжестью актрисиного тела руку. Савская протянула ему руки и кокетливо закусила губу.

– Наручники, – прохрипела она.

«И дались им всем наручники, – подосадовал Костя, – где же мне столько набрать-то!»

Мозг его почти дымился от напряжения. Как можно было избавиться от общества выжившей из ума дамы и не применить насилия?

– Я сейчас, – попытался он, – только крючок наброшу.

– Ой, шалун, – закатилась от смеха Савская, – зачем же крючок-то? Ты думаешь, что меня придется ловить? Я не убегу. Я же сама сдалась, добровольно. Так что заковывай и веди. Я готова.

– Куда вести? – не понял Костя.

– В тюрьму, – пожала плечами Савская. – Я же сдалась. Я же призналась, что это я убила Куроедова.

– Зачем? – выкрикнул Костя.

Он ничего не понимал. Краска медленно заливала его лицо. Кажется, в данный момент Ариадна созналась в убийстве Сергея Куроедова. Кажется, она пригласила его именно за тем, чтобы он арестовал ее и предал в руки правосудия. А он-то подумал…

Савская терпеливо ждала, когда Костя закончит мыслительные операции. Она по-доброму смотрела в его перепуганные глаза и когда уловила в них слабый отблеск прозрения, мягко улыбнулась.

– Ну, ведите, чего же вы ждете?

– Вам надо одеться, – сказал первое, что пришло ему в голову Комаров.

– Да, конечно, под халатом ничего нет, – сделала смущенный вид Савская. Вы не будете подглядывать, если я переоденусь?

– Я подожду во дворе, – покраснел Костя, вспомнив, что уже успел лицезреть Ариадну в естественном состоянии.

– Нет, нет, не подвергайте меня такому соблазну, я же могу убежать через черный ход. Лучше просто закройте глаза и дайте мне честное благородное слово истинного самца, что не будете подглядывать.

– Слово самца, – машинально повторил Костя и крепко зажмурился.

* * *

Может быть, в свое время Савская и впрямь была неплохой актрисой. Как она шла! Высоко задрав все свои подбородки, умудрившись при этом опустить глаза долу, гордо несла она свою грудь по центральной улице села. Костя не согласился на ее настойчивую просьбу и не стал связывать актрисе руки. Она сама кое-как скрутила их Мальвининым розовым поводком и завела за спину. Перед торжественным выходом из дома Савская умоляла Костю хоть разочек стукнуть ее в глаз или рассечь губу, но он категорически отказался. Поэтому единственное, что могла позволить себе Савская, это весьма заметное прихрамывание. Костя шел за ней, изо всех сил пытаясь не напоминать фашиста из старого кинофильма, конвоирующего пойманную партизанку. Замыкала процессию Мальвина. Она удачно подыгрывала хозяйке: не лаяла и не кусалась, а только жалобно, надрывно выла.

Костя понимал, что самая идиотская роль в этом спектакле у него, но сделать ничего не мог. Спектакль был в самом разгаре, и отменять его было поздно. Спасти положение могла только смерть одного из актеров, а помирать, судя по всему, никто из троицы не хотел.

Но-Пасаранцы и не собирались выполнять роль зрителей. Они с детским задором согласились на роль массовки и талантливо подыгрывали Савской.

– Куда ж ее теперь, бедняжечку? – слышался в толпе надрывный бабский голос.

– В каторгу, наверное, в Сибирь, – подвывал ей другой.

– Так ее, неча мужиков резать, – грубо прервал их мужик.

– Да на вас только с ножом управу найти можно, – не согласилась женщина.

– А что ей было делать? Поди-ка поиграл Серега, да бросил. А у нее любовь. За любовь и порешила. Может, даже ребеночка ей сделал.

– Го-о-осподи, горе-та какое! Как же ребеночек-та теперь? Так бы только отца не была-а-а, а теперь и матерь закуют в кандалы и в этап отправя-я-ят, ой, сиротиночка, горькая-я-я, – музыкально запричитала маленькая аккуратненькая бабушка со светлыми веселыми глазами.

«Господи, – думал Костя, – да откуда они все знают, что Савская подозревается в убийстве? Еще утром пол-села твердило мне в один голос, что это – Куркулев, все село подозревало Федорчука, а сейчас единодушно делают вид, что и не сомневались в виновности актрисы».

Момент, когда Комаров доставил Савскую в отделение, показался самым счастливым мгновением в его жизни. Правда, это мгновение не могла не испортить Мальвина. Она подняла такой визг на пороге, что Косте пришлось разрешить Ариадне взять ее с собой.

– Ваше имя, фамилия, отчество, – официальным тоном потребовал он.

– Савская Ариадна, можно без отчества, – сверкнув фиксой, улыбнулась актриса.

– Настоящее имя, а не псевдоним, – терпеливо попросил Костя.

– Настоящее имя то, к которому лежит душа, – загадочно ответила Савская.

Костя вздохнул. Запись ответа на первый вопрос могла длиться часами. «Зинаида Федоровна Петухова», – записал он.

– Год рождения? – спросил Костя и сам испугался.

Пока Савская-Петухова фантазировала по поводу своего юного возраста, Костя нарушал процедуру допроса, переписывая из ее паспорта настоящие данные.

– Вы говорите, что вонзили нож в сердце Сергея Куроедова. Но отпечатки пальцев на ноже не совпадают с вашими. Как вы можете это объяснить?

– Я женщина начитанная и телевизоров насмотренная. Я точно рассчитала убийство и приняла меры предосторожности. Последний мой гость нарезал корнишоны этим ножом, а удар я нанесла в перчатках. Так что на ноже не мои отпечатки, а моего невиновного воздыхателя.

– Его фамилия, имя, отчество?

– Пытайте меня! – опять рванула Савская блузку на груди. – Не скажу. У него семья, я не собираюсь порочить его и мою честь.

– Зачем вы убили Куроедова?

– Он жестоко обманул меня, – упустила скупую слезу Ариадна Федоровна, – воспользовался моей невинностью и наивностью, соблазнил, обещал жениться, а когда я сказала, что у нас будет пусик – бросил, обругав путаной. Я не могла терпеть подобного оскорбления. Вы не знаете, но я – прямой потомок короля Швеции. У меня даже справка есть. А короли не прощают обмана и бесчестия. Только вы не говорите односельчанам о моем королевском происхождении. Это – сюрприз. Когда отмотаю срок, нынешний король как раз умрет от старости и скорее всего, коронуют меня.

– Стойте, – попытался сдержаться Комаров. Он никак не мог понять, когда Савская говорить правду, а когда – врет. – Насчет беременности – это точно?

– Увы! – пожала плечами Савская. – У меня уже несколько месяцев не наблюдается маленькой женской неприятности. В моем возрасте это означает одно – рождение новой жизни.

«Необходима консультация врача», – отметил для себя Костя.

– Я казнила Сергея, чтобы прервать цепочку зла. Кто, как не я? Неужели это смогла бы сделать эта несчастная девочка, эта Леночка Федорчук? Неужели это смогли бы сделать все его предыдущие и будущие любовницы?

В том, что у бедняжки было плохо с головой, Костя уже не сомневался. Его задача состояла в том, чтобы отсеять зерна от плевел, правду ото лжи. Немного помочь мог осмотр врача. Если Савская действительно на том сроке беременности, который совпадает, по ее показаниям, с временем ее свиданий с Сергеем, то вполне рационально произвести экспертизу ДНК на родство Куроедова и ребенка Савской. Если он действительно отец будущего ребенка, то правдой может оказаться и то, что нож в сердце ловеласа-Сергея вонзила именно она.

Костя устал. За окошком уже царила припоздавшая летняя ночь, длительное общение с Савской могло утомить даже Берию, рабочий день пора было заканчивать. Небольшая заминка возникла опять с той же Ариадной. Жестоко было отправлять беременную немолодую сумасшедшую женщину спать на жесткие нары.

– Я отпущу вас домой под подписку о невыезде, – решил Комаров.

– Ни-ког-да, – отчеканила Савская. – Если вам меня жаль, то лучше возьмите нас с Мальвиной к себе домой. Так вам будет удобнее за нами следить.

– Ни-ког-да, – отчеканил Костя и отправил обоих ночевать на нары.

* * *

Куркулева Костя отпустил под подписку о невыезде. Он не совсем уверился в его невиновности, но из всей троицы на данный момент у Бирюка было меньше всего оснований для совершения преступления.

Савская выступала в роли карамзинской «Бедной Лизы», Федорчук играл Отелло, а Куркулев… Леший из сказки, карающий всех, кто перешел границу его владений? Несолидно и неубедительно. И вообще – трое подозреваемых по одному делу – многовато. Лучше, конечно, чем один, но когда слишком хорошо, это тоже плохо.

– И все же, кто из двух? – рассуждал Комаров, вышагивая из угла в угол, – по логике, это Федор. Причина для ненависти весьма убедительная, бегство очень даже подозрительно, – телосложение для такого дела подходящее. Савская менее подходит на эту роль. За ее кандидатуру только чистосердечное признание. Правда, если срок беременности подтвердится, то подключается еще и повод для убийства. Минус Савской в том, что убить Сергея ей было бы весьма и весьма проблематично. Актриса маленького роста, очень полная, пожилая. Справиться с молодым и сильным Куроедовым ей было бы сложно. Тем более, как показала экспертиза, ножевому ранению предшествовала драка: на теле Сергея обнаружена пара свежих синяков. А Савская – свежа, как майская роза. Не могло же такого случиться, чтобы она избила и зарезала молодого мужика, не получив при этом даже царапины. К тому же она всюду таскает за собой свою гадкую болонку. Если бы между бывшей актрисой и бывшим уголовником действительно произошла драка, то собака обязательно приняла бы в ней участие. А покусов на конечностях убитого не обнаружено. До ушей она, как известно, добралась уже позже.

– Ага, – одобрительно послышалось с печки.

– Ага-то оно ага, – не обрадовался совету старшего товарища Комаров, – а зачем, скажите на милость, пожилая беременная женщина тогда наговаривает на себя? Хочется хлебнуть тюремной баланды? Скрывается от кого-нибудь? И почему местные жители при ее аресте сразу догадались, за что ее взяли? А может, она чье-то белье с веревки украла или колеса с машины сняла?

– Не-а, – лаконично поддержал молодого криминалиста печной.

– Мне бы сюда Виктора Августиновича, – вздохнул Комаров,

– вот мы вдвоем делов бы наделали!

* * *

Сегодняшнее утро немного отличалось от предыдущих. Соседский петух превзошел самого себя. Он орал так оглушительно и многоколенчато, что Костя, как ошпаренный, вскочил с кровати. Резкое пробуждение сыграло ему плохую службу. Мозг уже включился в работу, а мышцы продолжали безмятежно спать, поэтому вскочить-то он вскочил, а удержаться в горизонтальном положении не смог. Верхняя часть тела, вкупе с головой, уже стремилась к бескорыстно бьющему в окно солнцу, а нижняя словно приклеилась к полу. Бедный Комаров растянулся во весь рост и, еще не сообразив, что произошло, стал по-пластунски ползти к вожделенному окну, свету, солнцу, петушиному жизнеутверждающему крику. Остановил его дребезжащий, издевательский смех с печки:

– Видать, крепко тебя надысь актриса заездила, если с утра уже члены не ходют, – острил печной.

Комаров окончательно проснулся и быстро вскочил с пола. И вовремя. В дверях уже мило улыбалась Анна Васильевна с чугунной сковородой наперевес.

– Проснулся уже, птенчик ты наш ранний, – умилилась она, – а я тебе как раз яиченки со шкварочками принесла.

Яиченка злобно и убедительно плевалась на сковородке, дед замаскировался на печке, а петух продолжал дурью голосить за распахнутым настежь окном.

– Спасибо, Анн Васильн, – искренне поблагодарил Костя.

За символическую плату эта пожилая женщина вернула ему маленький кусочек безмятежного детства и избавила от каторжной и мучительной работы – приготовления пищи для своего капризного и никак не желающего обходиться без еды организма.

– А что это с петухом вашим сегодня делается? – поинтересовался он, шумно плескаясь у этнического мойдодыра, – голос, что ли, прорезался?

– А это не мой, – хитро прищурилась хозяйка.

– А чей же тогда? Соседский-то совсем хрипло орал.

– И не соседский, а твой, – не стала интриговать дальше Анна Васильевна.

– Откуда? – опешил Костя, – козел у меня был, а петуха – не помню.

– Да вчера вечером принесли, – ответила Анна Васильевна.

– Ты же мечтал петушка голосистого завести, вот люди и тебе и подсуропили.

– Как это подсуропили? Я ни с кем не делился, ни у кого ничего не просил, откуда узнали? Кто принес? Кому и сколько я должен?

– Деревня же, – пожала плечами женщина, – все все про всех знают. А платить ты никому не должен. Принесла петуха бабушка Пелагея, а она – местный авторитет. Если уж кто ей понравится, то считай, дело в кармане. Старенькая, тихенькая, маленькая, а народ к ее мнению прислушивается. Ты смотри, не вздумай денег ей предлагать. Обидишь – выживет тебя из Но-Пасарана.

– И чем я ей понравился? – тщательно скрывая удовольствие, пожал плечами Костик.

– Говорит, давно не смеялась так, как вчера. Потешил ты душеньку ее, повеселил, как Арьку в темницу-то вел. Говорит, от души попричитала, повыла. Думала, говорит, перед смертью и порадоваться не придется ни разу, ан нет, такой спектакль давеча вы с Арькой показали, что на неделю ей положительной энергии хватит.

Костя густо покраснел. Нет, не такой авторитет мечтал он заработать на первом своем рабочем месте. В самых сокровенных мечтах видел он себя мудрым и справедливым советчиком местных жителей, что-то вроде царя Соломона. Ходили к нему за советом и юные девицы, и седые длиннобородые старцы в посконных рубахах. Но чтобы завоевывать благосклонность местных старушек шутовством!

– Да не нужен мне ее петух! – воспылал благородным гневом юноша, – только петуха мне еще не хватало!

Если раньше Костя особо не задумывался над тем, как со стороны выглядят они с козлом, то дополнение в виде петуха было уже пределом.

– Отнесите, Анн Васильн, ну пожалуйста! – взмолился он, – отнесите этого горлопана хозяйке!

– И думать не смей, – возмутилась Анна Васильевна, – обидишь старого человека, до гробовой доски тебе этого на селе не простят. У нас тут как на Сицилии – у них Крестный Отец, а у нас Крестная Бабка. Только у нас пострашнее будет: там только телесные муки неслушники принимают, а в Но-Пасаране больше по душевным специализируются. Затравят тебя, как есть затравят! А может даже и того хуже – закажут!

– Вы что, хотите сказать, что в Но-Пасаране и киллеры найдутся?

– Этого добра нету, а вот Ванька-Пензяк получше любого киллера будет.

– Это что еще за птица?

– Колдун местный. По травам и заговорам специализируется.

– Да ну вас, – расстроился Костя, – я серьезно, а вы…

– А я еще серьезнее, – обиделась Анна Васильевна, – петуха возвращать не смей, в этом случае даже я тебя отмазать не смогу. А вот поблагодарить – сходи. Поди, спина не переломится уважаемому человеку поклониться.

Хозяйка ушла, а Комаров совершенно без аппетита принялся за глазунью со шкварками.

– А петух-то знатный, огонь, а не петух, – послышалось вдруг у него за спиной.

Костя поперхнулся от неожиданности. Каким образом полуразвалившийся дед незаметно слез со своего убежища и успел в окно рассмотреть нового постояльца – неизвестно.

– Вы еще, – откашлившись пробурчал он, – вы еще поуговаривайте.

– А что? Анка, она, конечно, стерва, но баба не глупая. В психопатии разбирается отменно.

– В психологии?

– А я как сказал?

– Да ну вас, – махнул рукой Костя, – все учите, учите, хоть бы чему умному научили. Сделаю так, как сам решу. Надоело.

Он надел фуражку и вышел, не зыбыв громко хлопнуть дверью. Печной легко подскочил к окну. Яркий, медно-кобальтовый петух деловито копался в пыли двора. Комаров подошел, решительно схватил в охапку ничего не подозревающую птицу и вышел прочь со двора.

– Зря, ой зря, – с сожалением покачал головой печной дед.

* * *

Дом Крестной Бабки Комаров нашел быстро. Местные жители заинтриговано поглядывая на петуха, терпеливо и философски ожидающего своей участи, охотно объясняли ему дорогу к дому старушки.

«Нет, хватит с ними церемониться, – рассуждал Костя, бдительно обходя коровьи лепешки, оставленные только что прошедшим стадом, – сам виноват. Не поставил аборигенов сразу на место, вот они мной и крутят, как хотят. И ведь это вам не шуточки: убийство все-таки произошло, а им – хоть бы хны! Прикалываются над участковым, как над мальчиком с мячиком. Нет. С этой минуты – никакой фамильярности, никакого панибратства, никаких доверительных бесед и выслушивания советов! Все-таки я отличник школы милиции, а не детектив-самоучка! Хорошо хоть Кирилл ничего не знает, а то засмеял бы».

С этими решительными намерениями юноша дошагал до своей цели. Домик Пелагеи заметно отличался от других домов улицы. Народ уже успел заразиться любовью к комфорту и цивилизации, каждый второй расширял свои владения: кто пристраивал второй этаж, кто обходился дополнительными сенями или террасой. Возле многих домов уютно и самодовольно пристроились гаражи, заборы выросли и потеряли прозрачность. И лишь дом бабушки Пелагеи остался таким, каким, казалось, был сто и двести лет назад. Костя угадал его издалека. И не только потому, что дом Крестной Бабки просто обязан был отличаться от всех других домов. А, главным образом, совсем по другой причине. Дело в том, что точно в таком домике жила Аленка из его детской книжки. Точно, это был тот самый дом! Крошечная, почти игрушечная белоснежная хатка в традициях малороссов, ладненькая труба на крытой красной черепицей крыше, палисадничек с мальвами. Фантастика!

– Это уж никуда не годится, – пробормотал он недовольно, – мало того, что эта старушенция строит из себя крутого пацана, так она еще и домик Аленки загробастала!

Домик Аленки встретил своего фаната негостеприимно. Для начала он пребольно ударил его по голове верхней балкой косяка. Комаров и не представлял, что изнутри домик такой же маленький и аккуратненький, как на картинке. В нем была всего одна комната, весь интерьер которой составляли небольшая беленая печка, расписанная синими и алыми цветами; узкая кровать под белым покрывалом с подзорами и тремя подушками, уменьшающимися в геометрической прогрессии; крошечный столик и венский стул притулились у окна с беленькими, украшенными прошвами занавесочками; небольшой буфет и кованый сундук органично завершали убранство книжного домика.

"А может, вредная бабка живет не здесь? – мелькнула в голове у Кости шальная мысль, – может, сейчас за моей спиной Василиса звонким голоском весело скажет: «Проходи, гость дорогой, отведай пирогов моих».

– Проходи, гость дорогой, отведай пирогов моих, – раздался тут же за его спиной отнюдь не Василисин голосок.

Костя резко обернулся, нечаянно выпустив петуха, и увидел уже знакомую ему старушку. Это именно она причитала в толпе по поводу еще не рожденного Ариадниного ребеночка и тяжкой доли его матери.

– Спасибо, я завтракал, – строго ответил он, сразу взяв официальный тон.

– Да что ты, внучек, – бабушка улыбнулась, и мелкие лучики морщинок, как живые, разбежались из уголков ее глаз, – ты таких еще не едал. У меня пироги вку-у-усные, с бзникой вяленой.

Бабка Пелагея так плотоядно облизалась, что Костя представил себя в роли пресловутого Иванушки, которого эта милая бабушка, немного подкормив пирогами с бзникой, посадит на лопату и, точно так же облизываясь, затолкает в расписанную цветами печь.

– Я не знаю что такое бзника, тем более вяленая, – строго, насколько это возможно, сказал он, – и кушать пироги не буду. Я пришел по делу.

– Конечно, по делу, – нисколько не обиделась бабка, – рази молодежь когда не по делу ходит? Это мы, старые бездельники, сутками на печи валяемся, а вы – кормильцы наши, вам нельзя.

Говоря все это, бабушка быстро, но несуетливо приволокла на стол несоразмерный с масштабом комнатки самовар, поставила две красные, с крупными белыми горохами чашки, прозрачную пиалу с медом и блюдо с пышными, теплыми еще пирогами. Потом она подошла к Комарову и мягко, но сильно надавила на его плечо. Казалось, что в крошечной, почти мультяшной старушке дремала недюжиная сила. По крайней мере, давление оказалось столь сильным, что Костя упал на стоящий позади него венский стул.

Старушка тем временем раздобыла откуда-то табуретку и села на нее сама. Костя вздохнул. Ну как теперь отказаться от пирогов с неведомой бзникой? Вскочить со стула и убежать из домика? Поднять крик? Глупо. Тем временем Крестная Бабка уже придвинула к нему чашку с янтарным напитком и кусок пирога. Из пористого, пастельно-желтоватого теста выглядывало что-то черное, вязкое, невзрачное. Бабушка, усмехнувшись его неуверенности, взяла маленький кусочек и надкусила его мелкими белыми зубками.

«Как у Мальвинки», – с неприязнью подумал Костя, но свой пирог все-таки взял. Не будет же, в самом деле, она травить неугодного участкового ценою собственной жизни! А может, будет? Чего ей осталось-то! Может, она камикадзе какая? Бабушка резво жевала свой кусочек и с усмешкой посматривала на Костю. Ему стало стыдно.

Бзника оказалась вполне приятная на вкус. Скорее всего, это была неизвестная Косте ягода. Он не заметил, как первый кусок растаял у него во рту и машинально, расслабившись от мирного жужжания шальной мухи и все припекающего солнца, взял второй.

– Скусно? – голосом сказочницы из фильмов Роу спросила бабушка.

– Угу, – ответил Костя с набитым ртом.

Ну как после этого было устраивать ей скандал и возвращать петуха? Пока Комаров уплетал третий кусок бзничного пирога, коварная старушка не дремала.

– Ты петуха-то на консультацию принес? – наивным тоном поинтересовалась она.

Комаров поперхнулся. Перед тем, чтобы начать разъяснительную беседу с Крестной Бабкой по поводу недопустимости взяткодательства в отдельно взятом совхозе, следовало, как минимум, прожевать и сглотнуть пирог. Но старушка смотрела так бесхитростно и так выжидающе, что все, на что способен был в этот момент Комаров, так это утвердительный кивок.

– Я так и думала, – обрадовалась маленькой победе старушка, – прихрамывает он не от рождения, просто вчера с почтальоном подрался, вот и повредил немного ногу-то. Ты крапивки ему поруби, через пару дней все и пройдет. А петух хоро-о-оший, племенной петух, орловских кровей. Таких петухов в округе поискать! Только учти: скоро будут к тебе мужики приставать, чтобы ты петуха своего на бои пустил, петушиные, так ты не давай. Он, конечно, героический петух, на быков идет, но если проиграет – народ на лапшу общественну его отправит. Обычай такой. Ты уж береги Петю, он хороший.

– Да оставьте его, если он такой хороший, – вставил наконец слово Костя.

– Нет уж, – обреченно ответила Крестная Бабка, – мне немного осталось, не сегодня-завтра помру, не успею Петю в хорошие руки пристроить. Пусть уж у тебя. Ты человек надежный, к старости уважительный, к слабостям снисходительный. Я тебе верю.

Что тут было делать! Костя обреченно подхватил петуха подмышку и, вежливо попрощавшись, ушел. Крутой пацан – Крестная Бабка одержала несомненную и сокрушительную победу. Дарение петуха, своеобразной «черной метки» со знаком «плюс», ознаменовало робкие ростки симпатии к новому участковому но-пасаранцев.

Глава 8 Бегство савской

– Как же мне тебя назвать-то? – рассуждал Костя, неся петуха домой, – просто Петей? Банально. Бонапартом? Много чести. А знаешь, назову-ка я тебя Прапором. Уж больно ты на прапорщика Розовского с третьего этажа похож. Такой же крикливый и напыщенный.

Прапор смотрел на нового хозяина круглым, немигающим глазом и, казалось, был совершенно не против нового имени. Забежав на минутку домой и оставив нового иждивенца во дворе, Комаров пошел в участок. С утра он намеревался поработать с Савской и заняться поисками Федорчука.

Ночь в отделении немного поубавила уголовного энтузиазма экс-актрисы. Как только Костя открыл дверь, под ноги ему бросилась Мальвина. Болонка воем оповестила весь свет о негуманном обращении российского правосудия с арестованными собаками и выбежала на волю. Бегство юной уголовницы не смутило Комарова. Казалось, он не меньше бы обрадовался, если бы вслед за Мальвиной выскочила бы и Ариадна. Но Ариадна убегать пока не собиралась.

– Костя, – кокетливо попросила она, – вы не могли бы слетать ко мне домой и принести косметичку и лак для волос? А то я здесь немного поизносилась.

– Позже, – не стал сопротивляться Комаров, – сначала сходим в больницу.

– Не пойду, – закапризничала Савская, – я не в форме! Вы должны мне верить на слово. Если я говорю, что беременна, значит – беременна. Хотите живот потрогать? Масик уже шевелится.

Словно подтверждая ее слова, в животе актрисы что-то забулькало, заклокотало, заурчало.

"Если там и есть что-то, кроме не совсем исправной системы пищеварения, – подумал Костя, – то никак не масик, а по крайней мере чудовище из «Чужих».

Только с помощью угрозы насильственного освобождения ему удалось отправить Савскую в ФАП. Старая акушерка, с недоверием глядя на зардевшуюся Ариадну Федоровну, закрыла за ней белую дверь с маленьким окошком в верхней части. Правда, дверь тут же открылась и Савская, кокетливо смущаясь, проворковала:

– Я знаю, что вы мужчина не лишенный благородства. Поэтому просто уверена, что подглядывать не будете.

Сухенькая, но сильная рука акушерки схватила актрису за шиворот и затащила вовнутрь. Костя остался терпеливо ждать на колченогом больничном стульчике в коридоре. Конечно, в городе медицинское освидетельствование проходило совсем по-другому. Здесь акушерка согласилась только посмотреть, действительно ли срок беременности Савской совпадает с ее прогнозами. О никакой экспертизе на ДНК не могло быть и речи. Когда Костя только заикнулся об этом, женщина так выразительно посмотрела на него, что он понял: скорее всего, в но-пасаранском ФАПе этот анализ делают только в исключительном случае.

– Вот если бы ты склонировать кого попросил, тогда – пожалуйста. А на ДНК реактивы закончились. Только в следующем квартале обещали.

Сидя на стульчике, Комаров думал над последними словами акушерки.

«Неужели это правда? – думал он, – неужели действительно в этом захолустье медицина поднялась на такие высоты? Вот что значит провинция! Без шумихи, не делая сенсаций, простые немолодые акушерки ставят опыты по клонированию».

Правда, восхищение сменила другая, зудящая и настырная мысль:

– Стоп. Но ведь опыты по клонированию человека запрещены? – он и не заметил, как по своему обыкновению заговорил вслух. – И я, как порядочный служитель закона, просто обязан пресечь эти незаконные опыты!

В голове его уже разворачивались картины из фантастических фильмов: десятки Савских тянули к нему пальцы с кроваво-красными накладными ногтями, сотни Мальвин дико выли и пытались сбить его с ног, Калерии дышали Сахарой и обступали плотным кольцом.

Картинка была столь яркой и натуралистичной, что Костя явственно почувствовал жаркое дыхание девушки. В панике рванул он ворот и обернулся. За спиной его действительно стояла Калерия. Вид ее был далеко не так агрессивен, как в только что возникшем видении. Белый халат и шапочка очень удачно оттеняли персиковый колор кожи, льняная коса удавом сползала из-под шапочки на грудь, глаза смотрели спокойно и ласково.

– Заболели, Константин Дмитриевич? – участливо спросила она.

– Нет, – смутился Костя, мельком глянув на табличку на двери кабинета, возле которого сидел.

– Привели кого?

– Подозреваемую, – не стал распространяться Комаров.

Девушка, нисколько не смущенная его лаконичным тоном, присела рядом.

– Да бросьте вы, Константин Дмитриевич, какая она подозреваемая! Несчастная, никому не нужная женщина. Сергей, конечно, падок был до нашего брата, но на Савскую он не польстился бы даже под прицелом.

Бедро девушки немного касалось его бедра. Но это не было неприятно. При всей внешней антипатии к Калерии, аура женственности и душевного тепла, исходившая от нее, была столь мощна, что Костя с трудом боролся с подлым желанием прижаться к ее материнской, уютной груди и пожаловаться на никак не желающее распутываться дело.

– А вам откуда известно? – на всякий случай немного отодвинулся от нее Комаров.

– Лена Федорчук – моя лучшая подруга, – спокойно ответила Калерия. – Обычно мы ничего не скрываем друг от друга. Да это и всему селу известно, что роман их длился почти полгода. Не такой уж Сережка злодей, чтобы крутить с двумя женщинами одновременно. Если бы так было, то на селе бы знали.

– А где доказательства? – не сдавался так просто Костя.

Доказательства не заставили себя долго ждать. Из-за дверей кабинета раздался звон бьющегося стекла, падающих металлических предметов и высокого женского крика. Забыв про обещание не подсматривать, Костя вскочил и рванул дверь на себя. В кабинете царил разгром. Стеклянный столик на колесах опрокинут, жутковатого вида металлические инструменты разлетелись по всему кабинету, окно выбито. Акушерка прижимала к длинной царапине на руке кусок марли, Ариадны Федоровны в кабинете не было.

– Где? – рявкнул Костя.

– Улетела птичка в дальние страны, – вздохнула медсестра, кивнув на разбитое окно.

Наверное, только у хищников и сыщиков так мощно развит инстинкт преследования. И для этого есть вполне убедительные оправдания. Хищники следуют за бегущей мишенью с вполне определенной целью: убегает обычно более слабый, значит, бой с ним может принести много парного мяса и свежей, горячей крови. Схватка с ним практически не подвергает опасности преследующего, так как жертва уже парализована страхом и практически признала свое поражение, а значит, готова принять смерть. И убегающим, и преследующим движет мощнейший и доминирующий в животном мире инстинкт – инстинкт самосохранения. Один спасает свою жизнь от лап бескомпромиссного врага, другой – от мук голода.

Сыщики мыслят приблизительно так же, с маленьким отступлением от стереотипа зверя: если от тебя бегут, значит, тебя тоже боятся, но боятся не невинные жертвы, как в животном мире, а те, кто действительно виновен. У чистого перед законом человека просто не сработает инстинкт самосохранения. А ведь именно он включает простой механизм быстрого, пружинистого переставления нижних конечностей, именуемого в простонародье метко и грубо: «драпанье».

Неизвестно, как назывался механизм, побуждающий быстро переставлять ноги сыщиков, но бегали они, обычно, не хуже преступников.

По крайней мере, состязаться в беге пухлой и беременной Савской с молодым поджарым Комаровым было заведомо нежелательно. Костя птицей вылетел в уже разбитое окно и сразу увидел улепетывающую актрису. Догнать ее не составило труда. Когда рука Фемиды, обличенная в Костину плоть, опустилась на плечо беглянки, она мелко задрожала, колени подогнулись, и Ариадна рухнула в красивую желтую но-пасаранскую пыль.

Только после того, как Комарову удалось отвести задержанную в отделение и запереть на ключ, он смог вернуться в фельдшерско-акушерский пункт за медицинским заключением.

В кабинете, кроме акушерки, сидела Калерия. Она уже смазала царапины пострадавшей зеленкой и просто пила с ней чай с чабрецом, болтая о чем-то постороннем. Увидев Костю, она деликатно вышла.

– Ну, что там? – спросил Комаров, хмуро просматривая заключение. – Какой срок?

– А никакой, – с явной досадой в голосе ответила женщина, – и нечего было вообще балаболку эту приводить, как будто и так не ясно было, что врет. Зря только поцарапала меня всю.

– Как это никакого срока? – почти закричал Костя, – а за что она тогда убила Куроедова, если не беременна от него?

– А это уж тебе решать, участковый, – проворчала все еще злая на Савскую акушерка. – Я тебе только одно могу сказать: ребеночка у нее нет и быть не может, а задержка из-за возраста, причем не пара месяцев, как она врет, а уж лет пять-семь как. Я-то знаю.

* * *

Савская кололась, кололась, не оставляя себе путей к отступлению и капитуляции, кололась решительно и печально. Она вылила на Комарова все: и свою тоску по неудавшейся жизни и карьере, и страдания от пренебрежительного отношения односельчан, и гнев на акушерку, загубившую так удачно начавший складываться спектакль.

– Я хотела хоть этим привлечь внимание но-пасаранцев, – всхлипывала она, – ареол мученицы во все века украшал женщину, особенно такую, как я.

– Значит, вы подтверждаете, что не состояли в связи с Сергеем Куроедовым и не убивали его?

– Да что вы, – высморкалась актриса, – разве он мог понять такую возвышенную душу, как моя. Мужчин этого типа привлекают только доступные, примитивные женщины из доярок или птичниц. Для них важны длинные ноги да высокая грудь, а не чистота помыслов и эрудиция. Приходил как-то этот Куроедов ко мне крыльцо подправить, я ему монолог Джульетты на балконе читаю, а он: «С вас поллитра». А подумайте сами, какие стихи читают ему его подружки? Под какие вокальные композиции любят? Какими благовониями ароматизируют воздух? Я смогла бы подарить ему ночь, которая отбила бы у него охоту связываться со всеми этими примитивными сельскими телками. А он: «поллитра»! Да разве только он! Вот и вы испугались, когда приходили меня арестовывать. Не спорьте, испугались, я видела! А мне ведь только тридцать. Я жажду любви, страсти, приключений!

Обличающий невнимательных но-пасаранцев монолог актрисы становился все страстнее, все горячее, синий шелк блузки на груди запестрел темными пятнами от обильно сдабривающих монолог слез. Косте становилось скучно.

«Почти сутки я возился с этой умственно отсталой бедолагой, – с унынием думал он, – почти день потерял в расследовании. Время, драгоценное время упущено, следствие опять зашло в тупик, а я развлекаю сельчан спектаклем с участием экс-актрисы Савской».

Сняв показания с актрисы и с трудом выпроводив ее домой, Костя задумался. Начать сначала и искать новых подозреваемых? Вернуться к Куркулеву? Нет, самая реальная гипотеза – это виновность Федорчука. К тому же его отпечатков пальцев до сих пор так и не получено. Отбрасываем все остальные версии и устраиваем слежку за Еленой. Верный это путь, или неверный – подскажет время. По крайней мере, именно слежка за Мальвиной дала первые положительные результаты и привела Костю к трупу.

День был в разгаре, нерастраченные силы кипели в молодом и жажущем действия организме юноше, поэтому он решил не откладывать слежение за неверной женой Федора. Но сначала следовало забежать домой, пообедать и взять с собой Мухтара. В последнее время Костя уже не раз убеждался в его полезности и преданности. К тому же козел прекрасно поддавался дрессуре. Костя даже подозревал, что до него кто-то пробовал уже воспитывать Мухтара. По крайней мере командам «сидеть», «лежать» и «дай лапу» он выучился за два дня.

Костя потрепал по загривку верного Мухтара, бросил горсть семечек из кармана Прапору и птицей взлетел на крыльцо. Дверь в сени была приоткрыта. Чуть-чуть, самую малость, но и этой малости хватило для того, чтобы Комаров понял: в его отсутствие в доме кто-то побывал. Костя затаил дыхание. Незнакомец вполне мог и сейчас находиться внутри. Если Комаров зайдет, то на его безрассудную голову может обрушиться удар топора или другого тяжелого предмета. А если нежданных посетителей несколько?

Юноша тихо, так, что даже не посмела скрипнуть ни одна половица, спустился с крыльца, достал «Макарова» и медленно покрался вдоль стены дома. Мухтар, посмотрев на манипуляции хозяина, глубоко вздохнул и отошел в тень забора, Прапор было выпятил грудь и вознамерился похлопать крыльями и покукарекать, но, увидев убедительный Костин кулак, сник и обиженно отвернулся.

Наконец Косте удалось подобраться к окну. Створки он еще утром собственноручно распахнул настежь, тонкая ситцевая занавеска тихо колыхалась от ветра, из дома веяло мраком и недоброжелательностью.

Комаров выпрямился и заглянул в окно. Сначала он ничего не увидел. На улице ярко светило солнце, а в доме было сумрачно и тихо. Потом глаза начали немного привыкать, и Костя догадался, что его жилище необитаемо. Об этом говорила и спокойная, мертвая тишина, и спящая на столе муха, и… Что это? Дверца шкафа была распахнута настежь. Чемодан, который Костя последнее время активно использовал не по назначению, валялся раскрытый на полу, пол вокруг него был обильно усеян растерзанными пакетами из-под улик и остатками самих улик.

Дело в том, что сейф, который стоял в Костином рабочем кабинете, был, конечно, хороший, но вся беда в том, что последний участковый умудрился растерять от него все ключи. Менять вполне пригодный сейф на новый было неслыханной расточительностью, поэтому сейф считался на балансе и работал в качестве подставки для алое. Костя, конечно, понимал, что сейф в отделении милиции так же необходим, как КПЗ, и уже два раза скандалил с вышестоящим начальством по этому поводу. Ключи обещали сделать. Когда нибудь. В ожидании этого «когда-нибудь» Костя хранил улики дома. Вот и дохранился. Хорошо, что хоть нож он вчера забрал в кабинет и оставил в ящике стола. Но откуда преступник узнал, что новый участковый хранит улики дома?

Юноша, уже не раздумывая, перепрыгнул через подоконник и бросился к его поруганному архиву. Фантики от конфет, пуговицы, лоскутки и зарисовки отпечатков подошв ботинок были живы, только немного потрепаны. Зато ни одному окурку не удалось уцелеть. Кое-где еще валялись маленькие остатки внутреннего содержания бычков, но ни их самих, ни даже папиросной бумаги не было и следа.

«Значит, дело в бычках, – решил для себя Костя, – значит, именно один из них и был настоящей уликой, способной обличить истинного убийцу. А я не сберег».

Юноша собрал жалкие остатки прежней роскоши, вышел на крыльцо и подозвал Мухтара.

– Что же ты, дружок, не устерег? – беззлобно потрепал он его между рогов, – чужие гадкие дядьки воруют наши улики, а ты спокойно щиплешь травку. Некрасиво.

Козел понимающе смотрел в Костины глаза своими круглыми, выразительными глазами и, казалось, внимательно слушал хозяина.

– Ну, ничего. Отсутствие результата – тоже результат. Зато теперь мы почти точно знаем, что убийца курит одну из известных нам марок сигарет. Значит, скорее всего, это мужчина или курящая женщина.

Мухтар на последних словах хозяина резко утвердительно кивнул и затряс своей редкой бородкой. Бородка, составляющая гордость любого козла, выглядела не лучшим образом. Вся в каком-то мусоре, пыльная, вонючая.

– Так не пойдет, – засмеялся Костя, – сыскная собака должна представлять собой образец ухоженности и корректности, а ты выглядишь, как обыкновенный мелкий рогатый скот. Вот закончим дело, повезу тебя в город к лучшему собачьему парикмахеру. Или хотя бы помою и бородку расчешу. Кстати, настоящие кинологи у бородатых собак моют бороду после каждой еды, мы это в школе милиции проходили. Так что давай начнем построение имиджа именно с приведения в порядок бородки.

Костя сбегал за гребнем, ножницами, нашел кусок хозяйственного мыла и стал отлавливать козла, который, почуяв неладное, отказался повиноваться команде «ко мне» и с невинным видом щипал остатки травки в углу двора. После недолгого противоборства животное сдалось на волю своего победителя. Конечно, будь кто другой на месте Комарова, Мухтар справился с ним бы в два счета. Кто хоть раз вступал в единоборство с матерым козлом, тот прекрасно это понимает. Это животное до дибилизма безрассудно, не прощает ни малейшего покушения на свое козлиное достоинство и подозревает в дурных намерениях даже тех, кто относится к ним с искренней симпатией и уважением, если таковые вообще существуют на свете.

Мухтар только немного отличался от сородичей: а именно, он обожал хозяина и даже подумывал в какой-нибудь критической ситуации отдать за него жизнь. Поэтому он только немного поломался и, шумно вздыхая, отдался в руки хозяина.

Борода Мухтара была и впрямь в чрезвычайно неприглядном виде. Спутанная, местами сваленная, вся в каких-то крошках. Сначала Костя взялся за колтуны. Некоторые из них распутывались, к самым упрямым приходилось применять жесткие меры в виде ножниц.

– Господи, ну что ты сегодня ел, – опять возмутился Комаров, борясь с крошками, которые крепко впиявились в бородку подчиненного. – На хлеб не похоже, на траву сухую – тоже. Табак, что ли. Точно, табак. Где это ты табака нажрался? И разве козлы табаком питаются? Табак… Табак… Где-то сегодня табак уже упоминался. Табак!!!

Костя вскочил. Жуткая догадка мелькнула в его голове. Он быстро забежал домой, выхватил из уцелевшей пачки «Парламента» одну сигарету и сунул ее под самый нос Мухтара. Мухтар ликующе заблеял и с радостью схватил мягкими губами предложенную ему сигаретку. Комаров с ужасом наблюдал, как напарник-предатель с нескрываемым удовольствием пожирает дорогую сигарету.

– Так это ты, – хриплым шепотом сказал он, – это ты слопал мои улики.

Мухтар будто не понимал своей роковой ошибки. Он просяще заглядывал в глаза хозяина, тыкался влажным носом в его руки и карманы, привставал на задние лапы.

– Еще папироску просишь? – саркастически спросил Комаров, – ты хоть понимаешь, скотина ты безмозглая, что наделал? Ты понимаешь, что уничтожил единственную важную улику из всего хлама? Ты понимаешь, что меня теперь… Меня теперь могут из органов попереть!

Слезы закипали в глазах юноши. Он сурово оттолкнул от себя проштрафившегося сотрудника и вынес суровый вердикт:

– С этого момента ты отстраняешься от дела на три дня. Пусть тебя мучают угрызения совести, но на слежку я тебя не возьму. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Костя вынес из дома новый ошейник, который уже давно справил в районе и хотел преподнести товарищу в торжественной обстановке. Достав из сарая длинную веревку, он привязал один конец ее к ошейнику, другой – к забору и не терпящим возражений голосом подозвал слабохарактерного напарника.

Мухтар доверчиво подошел к хозяину. Может, он не знал, что тот коварно задумал лишить его свободы, а может, в душе был вполне согласен с приговором старшего по должности.

Костя застегнул на покорно подставленной шее застежку, принес воды в миске и вышел за калитку.

– Лучше бы ты ел фантики, – донеслось до Мухтара.

* * *

«Все сходится, – грустно размышлял он, шагая по улице, – дверь я не запираю, да и дед мог оставить ее приоткрытой. Нюх у козлов, говорят, не слабее собачьего. А если он так западает по табаку, то легко мог найти чемодан с бычками. Жаль, конечно, но придется сегодня обойтись без помощи Мухтара. Пусть посидит наказанным, подумает над своим поведением».

Только сейчас Комаров вспомнил, какую он допустил ошибку.

Он поступил очень глупо, не объяснив Мухтару суть его проступка. Получается, что козел подвергся наказанию только за то, что съел предложенную хозяином сигарету! Надо было завести его в дом, указать на шкаф, потыкать носом, как шкодливого щенка, в разоренный чемодан.

«Эх, простофиля, – ругал себя Комаров, – а еще овчаренка хотел завести. Только испортил бы хорошего служебного пса. Тебе только на козлах тренироваться».

В этих грустных раздумиях он не заметил, как дошел до дома Елены. График дойки он раздобыл еще вчера, так что теперь мог приблизительно знать, когда хозяйка дома и сколько у нее в запасе свободного времени. По его расчетам, сейчас женщина должна была вернуться с дневной дойки. Значит, необходимо было срочно затаиться. Легко сказать! Довольно просто было затаиться в окрестностях дома Савской. Она жила немного на отшибе, а одна из сторон забора и вовсе заросла лебедой и крапивой. Федорчуки же жили почти в центре села, дом с двух сторон зажимали соседние дворы, напротив тоже стояли дома с неизменными дряхлыми старушенциями, не покидающими лавочки даже в ураганный ветер и палящий зной.

Хорошо в городе! Пристроился в неприметной «Ауди» с затененными стеклами на обочине, или просто занял скамейку в сквере с газеткой – и следи себе, хоть весь месяц. Никто не обратит на тебя внимания и даже не запомнит внешности. В крайнем случае, вполне подойдет подъезд или чердак соседнего дома. А здесь – попробуй попросись к кому оборудовать чердак его дома под наблюдательный пункт! Не успеешь приставить лестницу, как весь Но-Пасаран сбежится следить за слежкой за женой скрывающегося Федорчука. Жалко, что Смирнов живет далековато. Пожалуй, он единственный, кому Комаров мог бы хоть немного доверять. По крайней мере, все его советы до нынешнего момента попадали в точку и, кажется, Иван Васильевич не особо распространялся о своей дружбе с молодым участковым, а значит, умел держать язык за зубами.

Костя давно подумывал, что из начальника горохового цеха мог получится классный агент и помощник.

«Надо будет предложить ему сотрудничество», – окончательно решил он, лелея самодовольную мысль, что почти никто из великих сыщиков не обходился без помощи немного чудоковатых, но преданных помощников, не имеющих официального отношения к сыскному делу.

Итак, единственное место, с которого можно было вести наблюдение и не собрать вокруг себя пол-но-пасарана, это задняя часть двора Федорчуков или зады, как их называли в Но-Пасаране.

Зады Федорчуков выходили на заросшую ивами и непроходимыми зарослями каких-то неведомых науке растений Нахойку. Нахойка пересекала почти все село, проходила через гусятник, расположенный на окраине и, щедро сдобренная гусиным пометом, убегала дальше, неся к другим селам и городам бескрайней России частицу Но-Пасарана.

Картофельный огород Федорчуков вплотную упирался в эти самые заросли. Тонкий сетчатый забор увивали лианы хмеля, переплетенные толстыми и ветвистыми стеблями царицы ничейной территории-крапивы, мелкая, неизвестная Косте травка цеплялась за ноги, волочась длинным шлейфом, кусты акации и сирени, в других ситуациях выполняющие декоративную функцию, здесь играли роль тропических непроходимых мангровых зарослей.

Хорошо, что Комаров не поленился пойти на слежку в джинсах и ветровке! Было жарковато, но зато укусы крапивы и кровососущих насекомых не причиняли особого вреда сыщику, а ветки кустарников царапали только открытые участки кожи. Пробираться через эти заросли оказалось делом не легким. Хорошо, что Косте удалось нашупать собачью тропу, а то он потерял бы уйму времени, прежде чем добрался бы до заветного просвета в заборе. С наблюдательного пункта, который выбрал себе Комаров, неплохо просматривался двор и огород Федорчуков. Вот хозяйка вышла с ведром воды, зашла в какой-то сарай, потом вернулась туда же с охапкой сена. Спустя семнадцать минут Елена вышла из сарая с тем же самым ведром, судя по косвенным признакам, ведро было полным. Кстати сказать, выполняла домашнюю работу гражданка Федорчук в синем халате, на вороте которого, как увидел в захваченный полевой бинокль Костя, не хватало черной, предположительно с четырьмя дырочками, пуговицы.

«Корову доила», – подключил дедуктивный метод Костя.

Следующие манипуляции Елены Федорчук он определил как кормление кур, сбор яиц и прополку грядки лука-порея. Пока все было вполне невинно и законно. Но вот женщина зашла в дом и скоро появилась уже в чистом джинсовом сарафане. На ногах ее, вместо шлепок на платформе, в которых она ходила на работу, были полотняные закрытые тапочки, руки оттягивали два объемных пакета. То, что находилось в одном из них, по форме напоминало небольшую кастрюльку. Другой был просто набил до предела чем-то мягким и большим.

– Йес! – шепнул Комаров, – если она не понесла еду мужу-душегубцу, то я – Ильзе Лиепа.

Щеколда калитки между тем вызывающе и бестолково звякнула, возвестив о том, что ее хозяйка покинула родные пенаты.

– Черт, – выругался Костя.

Он рассчитывал, что Федор прячется где-то во дворе родного дома. То, что Елена скрывает его у знакомых, или, хуже того, где-то в лесу, явилось для него предсказуемой, но неприятной неожиданностью. И самое обидное в этой неожиданности было то, что судя по внешним признакам, Елена действительно понесла еду и теплую одежду супругу. И шанс поймать преступника таял в арифметической прогрессии относительно Костиного промедления.

Шанс таял, но он был. Улица длинная, если Елена будет идти по ней, то ее будет видно еще минут пять. Если Костя успеет за это время выбраться из ивово-крапивных зарослей, то вполне сможет проследить за ее передвижениями. Раздумывать больше было некогда. Костя двинулся напролом, не выбирая менее заросшие места и не ища собачьих тропинок. Но он не предусмотрел коварства и непредсказуемости российской природы. Цепкая травка, которая и раньше мешала Костиному передвижению, крокодильей хваткой вцепилась в его ноги. Хмель, как живой, увил пространство между ветками акации и сирени. Комары озверели, поняв, что человек попал в западню и потерял часть своей ловкости и свободы передвижения. Новый молодой но-пасаранский участковый бился в сетях, расставленных для него биофлорой Нахойки и не подозревал, что с высоты птичьего полета он выглядит как жалкая и никчемная муха в паутине.

Трудность борьбы с природой была еще и в том, что один из берегов Нахойки был пологий, песчаный, а тот, который прилегал к огородам – крутой, обрывистый. Из каждого огорода вела маленькая калиточка с вырубленным в земле спуском к речке. Заборы ставились обычно на самом краю обрыва: люди отвоевывали у природы каждый сантиметр плодородной почвы. Поэтому Косте приходилось балансировать на тонком карнизе, нахально заросшем вышеназванными растениями. То, что Елену он уже не догонит, было фактом, теперь перед ним стояла другая задача: выбраться из западни с наименьшими потерями.

Наконец Косте удалось сорвать с ног ворох травы и отцепить от себя лианы хмеля. Осталось только пройти обратным путем до соседнего спуска к воде, а там – берегом добраться до ближайшего мостика. Балансируя на краю заросшей пропасти, продвигался Комаров к заветной цели, цепляясь, подобно Тарзану, за тонкие стволы и надежные ветки кустарников. Наконец ему удалось добраться до невесть откуда взявшейся в этих местах липы. От прямого, надежного ствола дерева можно было рукой дотянуться до спуска к воде. Костя обнял заросший лишайником ствол и, зависая спиной над обрывом, сделал шаг.

Ствол липы только на вид оказался надежным. На деле это была еще одна злая шутка Нахойки. Как только Костя перенес на липу всю тяжесть своего тела, она легко, без треска, надломилась и рухнула вниз, не давая юноше никаких шансов к вызволению.

Обрыв был не очень высок, поэтому риска для жизни практически не было, но заросли мелких кустов, высохшие остовы прошлогодней лебеды, кусты чертогона завершили триумф природы над вооруженным человеком. Последним штрихом явилось внезапно оказавшееся илистым дно Нахойки. Костя и упал-то в каком-то метре от берега, и глубина была всего ничего – сантиметров пять, но этого было достаточно для того, чтобы вымазаться в тине, подобно черту в майскую ночь.

Костя встал. Ну как в таком виде идти за Еленой? И как добраться домой? Вязкая тина медленно стекала с его жалкой фигуры, ободранные руки и лицо горели от царапин и комариных укусов. Ладно бы, если это компенсировалось хоть каким-то результатом! А то вся добыча – это укрепившееся, но не доказанное подозрение Елены в пособничестве мужу.

Как ни ругал Костя деревню, но в данный момент особенность этого параллельного городу мира сыграла ему на руку. По крайней мере, Костя вспомнил, что и огород Анны Васильевны упирается в Нахойку. А через ее огород можно вполне удачно проскочить в свой двор. Дома-то смежные, не разделенные неприступными заборами!

Комаров уже не рисковал и двигался прямо по воде. Все равно ботинки пропали, а джинсы и куртка подлежали беспощаднейшей стирке.

Все плохое когда-нибудь заканчивается. Закончилось и Костино путешествие по побережью Нахойки. Проскользнуть незамеченным через огород Анны Васильевны ему удалось, двор тоже был свободен. Только Прапор монотонно клевал одному ему видимые продукты питания, да обиженный Мухтар горевал в своем углу. Тень легкого удовлетворения появилась на его физиономии, когда он увидел плачевный вид хозяина. А может, это Косте только показалось. Козлам обычно бывает безразличен внешний вид и одежда людей. Это только быки, по неподтвержденному преданию, симпатизируют людям в красном.

– Э-хе-хе, – раздалось с печки, как только Костя переступил порог родного дома, – это кто ж из твоих ухажерок тебя так уделал? Арька, Калерия или Василиска?

– Молчи, дед, – Костя был на грани нервного срыва, – а то ведь живо Анну Васильну крикну. Она тебя еще почище уделает.

– А я че? Я нече, – сбавил обороты дед, – у нас говорят: «Бьет – значит любит». Правда, это про мужиков обычно говорят, но твой случай – особый.

– Это в каком смысле? – начал звереть Комаров.

– В смысле, что одна Калерия семерых мужиков стоит, – не мог удержаться печной.

Смертоубийство предотвратил приход вышеобозначенной Анны Васильевны.

– Господи, Матерь Божия, Царица Небесная, – всплеснула руками она, – кто это вас так суродовал? Какой супостат на власть руку поднял? Да я сейчас Калерию позову, она вас живо ребелитирует!

– Не надо, Анн Васильн, – устало отмахнулся Костя, – это я на задании был, все нормально.

– А я-то и смотрю, время обедать, а тебя и след простыл. Я уж три раза рассольник грела, а тебя нет и нет. Я и чемодан проверила, не сбег ли в город. А то от нас все участковые бегут. Ну прямо как заколдован наш Но-Пасаран. Ты подожди, не садись обедать-то. Я как раз баньку с утра топила, горячая еще. Собирайся, а я все там приготовлю.

И Анна Васильевна, не слушая возражений, выскользнула за дверь.

Глава 9 Мухтар и эсмеральда

– Эх, сынок, – раздалось с печи, как только за Анной Васильевной захлопнулась дверь, – видать, опять проклятый Матерный Хат грядет, йети его через коромысло. Затравят тебя бабы, как есть затравят!

– Отстань, дед, и так плохо, – попросил Костя.

– Дык, я же со всей душой, – с печи свесились валенки, – нравишься ты мне. Другие участковые не нравились, я им даже не являлся. А вот тебе – явился.

– Тоже мне, Дева Мария, явился он мне, – фыркнул Комаров, стаскивая с себя словно приклеившиеся джинсы.

– Дева-то я не дева, это ты зря, а вот пользы от меня не меньше, чем от многодетной матери. Ты вот хорохоришься, а кто, кроме меня, тебя уму-разуму научит? Никто! Даже твой гороховый. Гороховый твой кто? Он телеагент, книжки читает, а обычаев наших сельских не знает.

– Телеагент? – кольнуло незнакомое определение Комарова.

– Ну, так тех, кто душевному разговору газету предпочитает и ложкой картошку жареную есть не умеет называют.

– Интеллигент, что ли?

– А я как сказал? Слушай, не мешай, я тебе глаза открываю, а ты мне замечания делаешь, – надулся дед.

– Ладно, продолжай, – усмехнулся Комаров.

Печной был настолько колоритен и забавен, что пакостное настроение потихонечку стало таять.

– Так вот, про Матерный Хат.

– Матриархат, – машинально поправил Костя.

– Это ученые его так называют, а мы называем – как есть. По его губительной для мужика русского сути. Не мешай. Вот ты заметил, что в Но-Пасаране бабы давно этот Хат установили? Тебя эта швабра Палашка заставила петуха принять, как ты не крутился. У меня орденов ведро, а я вынужден на печи скрываться от Анки как от фашиста какого. Причем заметь, от фашистов я не скрывался. Я их крошил, как огурцы на окрошку, а вот от Анки скрываюсь. Потому как Терминатор перед любой бабой русской отдыхает. Ты не смотри, что они мягкие, да теплые. Это все наружность. Ты учись внутрь зреть, ты их как рентгеном просматривай.

– Дед, можно я в баню схожу, а потом ты продолжишь? – попросился Костя.

– А я про че? – сорвался на фальцет дед, и реденькая бороденка его задралась кверху, – я как раз про баню! Ты думаешь, тебя туда мыться зовут? Дудки! Проверять будут. Палашка тебя от имени старух приняла, теперь девками испытывать будут. Ты, как наивный, с тазиком зайдешь, а они – дверь на замок, а внутри пяток девок позабористее. Справишься – прошел испытание, не справишься – позор тебе на всю оставшуюся жизнь. Еще и кличку специальную такую дадут.

Дед придвинулся поближе к Косте и что-то шепнул ему на ухо. Костя побледнел.

– Врешь, – с надеждой пробормотал он.

– А почему последний участковый сбег? Он на четвертой сломался, его по имени-отчеству никто и звать не стал! Все этим самым словом! Ты думаешь, что только мужики словоблудить умеют? Да мы просто повторяем то, что бабы сочиняют! У их, гадюк, выдумка любого мужика за пояс заткнет. А ты говоришь: «мягкие».

– Господи, – обхватил Костя руками голову, – неужели в деревне сохранились еще такие варварские обычаи? Я думал, что буду бороться с преступностью, а здесь – козлы, крапива и женщины. Нет. Долго я так не выдержу.

– Вот и я говорю – слабо вам городским супротив нас, деревенских, – тихо поддакнул ему печной.

Костя задумался.

– Это будет последнее испытание?

– И не надейся. Еще мужики тебя проверять будут, ребятишки и деды. Ну, с дедами-то проще будет. Я словечко замолвлю. А вот с пацанятами – держись. Главное, меня слушай. Я тебе присоветую.

– А сейчас что делать?

– А это самое и делай. Ружо наперевес – и в бой. Могу пособить, ежели боишься не справиться.

«Не ходить? – думал Костя, – в тазике помыться? Все равно подловят. Идти? Нет. Это испытание не соответствует моим морально-нравственным принципам. Я понимаю, бороться с сильным противником, доказывать превосходство своего интеллекта, ловкости, логического мышления, гибкости, силы. Но это… Я не могу. Не в смысле, не могу, но не могу себе позволить. Сам себя уважать перестану. И если струшу, откажусь от испытания, тоже не смогу прямо смотреть себе в глаза. Ладно. Пойду. Люди же они, хоть и женщины, поймут. Попробую их убедить, что это испытание не может показать истиной мужской силы, сила мужчины в голове, мышцах и снисходительности к женским слабостям и недостаткам, а не… В общем, они должны меня понять».

Костя решительно схватил эмалированный, с розочками, тазик и зашагал на сторону хозяйки.

– Однако! – похвалил его дед и шустро забрался в свое снохоубежище.

Около бани хлопотала Анна Васильевна.

– Пришел? – зловеще улыбнулась она. Мыло и мочалку найдешь, пару умеешь поддавать?

– Нет, – растерялся Костик.

«Как зубы-то заговаривает, – восхитился он в душе, – и глазом не моргнет!»

– Там ковшик, как захочешь пожарче, плесни на камни. Квасок в предбаннике, веник я замочила.

– Спасибо, – сухо поблагодарил Комаров.

Он все еще не решался переступить порог бани, все искал слова, с помощью которых намеревался пройти испытание как никто до него. Он просто обязан был изменить мировоззрение сельчанок, иначе зачем учеба в школе милиции? Зачем увлечение Шопенгауэром и Платоном? Зачем все это предприятие под кодовым названием «Искоренение зла и насилия в отдельно взятом населенном пункте»?

– Иди уж, – гаденьким голосочком поторопила его хозяйка.

– Сколько их там? – не выдержал напряжения Костя.

– Кого? – вытращила глаза Анна Васильевна.

«Маскируется, интриганка», – с закипающей злостью подумал Комаров.

Злость – это было хорошо. Злость – это то, что делало из робковатого и деликатного Комарова человека решительного и бескомпромисного, смелого и безжалостного.

Он распахнул низкую дверь баньки и решительно шагнул в туман, мистически вырвавшийся наружу.

– Ударился, поди-ка, – всплеснула руками хозяйка, – надо бы к Ваньке-Пензяку за травкой какой сбегать.

Анна Васильевна сняла грязный замусоленный халат, под которым оказался новенький, хрустящий от крахмала, с голубыми цветочками, и, прихватив литровую банку сметаны, выскочила за калитку.

* * *

Пар немного рассеялся. В бане никого не было. Костя заглянул под полок, погремел тазами, в бане действительно никого не было!

– Ошибся дед? Женщины должны подойти попозже и ворваться в баню неожиданно? Наверное, с тех пор, когда его самого испытывали таким образом, произошли изменения и порядок нарушился. И классно! Пока они собираются, я быстренько помоюсь и встречу их чистым и одетым. Пусть попробуют тогда противостоять моему интеллекту и силе убеждения.

Костя глянул в маленькое затуманенное окошко. За калиткой мелькнула косынка хозяйки.

– За женщинами побежала, – догадался Костя, – бегай, бегай, ты еще не знаешь, с кем связалась, – погрозил он кулаком.

Жалкий крючочек на тяжелой двери не внушал доверия. Комаров припер дверь низенькой скамеечкой, быстро скинул с себя одежду, поддал, как учила Анна Васильевна, пара и стал лихорадочно тереть мочалкой тело.

С помывкой он управился за три минуты шестнадцать секунд. В бане было жарко, царапины и укусы ныли и зудели беспощадно, но ощущение чистого тела, запах дубового веника и дерева расслабляли и дарили душе умиротворение и желание растянуться на скобленом деревянном полке, подремать хоть пятнадцать минут. Блаженство! Недопустимое, недоступное блаженство!

Комаров понял, что если сейчас не оденется и не выскочит из бани, то может расслабиться, потерять бдительность и не успеет встретить гражданок с поднятым забралом. Борясь с искушением, юноша окатил себя холодной водой из бочки, стоящей в углу, и выскочил в предбанник. С трудом натягивая на распаренное, влажное тело чистые джинсы, Костя приметил в темном углу старый керамический кувшин.

– Квас, решил он.

Квас оказался потрясающим. Ледяным, с пузырьками газа и изюминками, с острым и пряным вкусом. Такого кваса Костя еще не пробовал. Такой квас не продавался в желтых городских бочках. Он залпом выпил одну кружку, потом – другую. Видимо, контраст между жаркой парной или катаклизмы сегодняшнего дня сыграли злую шутку с юношей. Предбанник вдруг наполнился мутноватым туманом, в ушах тоненько и противно зазвенело, вещи потеряли привычные очертания и стали растягиваться в самых немыслимых вариациях.

«Отравили», – успел подумать Костя и провалился в бездонную, мягкую темноту.

* * *

Омерзительный, похожий на что-то гадкое запах несанкционировано проник в ноздри, обжег дыхательные пути, заставил содрогнуться в ужасе деликатные легкие Костика. Сознание, вместе со своей составной частью – памятью – потихонечку возвращалось. После обоняния включился слух, тело стало обретать былую материальность, сквозь опущенные веки мягко проникал яркий до боли дневной свет.

– Никуда не денется он от нас, голубчик, – долетел до Кости голос Калерии, – сейчас быстренько поставим на ноги и будет работать, как миленький. Уж этого-то участкового мы так просто не выпустим.

«Калерия, – констатировал Костик, – кто еще?»

– Да уж, – поддержал Калерию смутно знакомый голос, – уж больно хорошенький. Беленький такой, худенький. Обходительный опять же. Мне он тоже нравится.

– Женщины, – не раскрывая глаз начал Комаров, – вы сами не понимаете, какую глупость собираетесь совершить.

– Господи, никак очухивается, – обрадовался голос, – хорошо-то как! Давайте его на кровать перенесем. Там удобнее будет.

– Стойте! – Комаров открыл глаза.

Он лежал на травке возле бани, вокруг стояли три женщины: Калерия, Анна Васильевна и акушерка из ФАПа.

– Неужели и вы тоже? – обратился Комаров к Анне Васильевне, – неужели и вы собираетесь попрать законы высокой и романтической любви?

– Бредит, – констатировала Калерия.

– Это вы бредите, – завелся Костя, – погрязли здесь в средневековой дикости и пытаетесь заставить жить по своим законам всех остальных. А я не буду жить по вашим законам! Я сам установлю здесь свои законы!

– Точно, бредит, – утвердилась в своих мыслях Калерия.

Она присела, подсунула под еще вялое тело Комарова руки и легко подняла его.

– Пустите, – забился Костя, – я не хочу.

Злость прошла, а вместе с ней ушла и сила воли.

– Ничего, ничего, – баюкала его Калерия, – сейчас положу тебя на кроватку, напою отваром, будешь как огурчик.

– Не хочу… – прошептал обессиленный Костик.

* * *

– Дед, а, дед, – Костя стоял в дверях своего дома.

Дверь за его спиной была открыта, Костин силуэт четко вырисовывался на фоне дверной коробки. Когда Комаров понял, что дед самым подлым образом обманул его, он первым делом хотел тут же выдать его Анне Васильевне. Потом Костя решил, что это наказание слишком мягкое: для начала неплохо было бы немного помучить вероломного старца, а потом уж и казнить, в лучших традициях святой инквизиции.

– Эй, печной, – уже громче повторил Костя, – ты живой?

– Да какое там, живой, – после недолгого молчания раздалось с печки, – немного мне уже осталось. Слетел сегодня ко мне во сне тихий ангел, сказал, что заждался меня Святой Петр у золотых врат рая.

– Ну, насчет рая ты размечтался, – успокоил его Комаров, – мне сегодня тоже слетел ангел, так он убедительно просил, чтобы я немного попридержал тебя на этом свете, пока они не подкупят служителей ада, чтобы те взяли тебя без очереди, да стерегли получше.

– Глумишься над старцем беззащитным? – не смутился печной, – знаешь, что ноги мои уже не те, да и руки не те, в словесных бабталиях тоже тягаться с тобой не могу. Вот и терзаешь старость мою беззащитную, седобородую.

– Я над тобой глумлюсь? Я?

Костя отошел от входа и стал медленно двигаться по направлению к снохоубежищу. Долгие десятилетия лежания на печи отточили слух печного до совершенства. Видимо, он прекрасно ориентировался в пространстве комнаты и узнавал по слуху обо всех передвижениях в ее пределах. По крайней мере, речь его стала быстрой, и характер ее немного изменился.

– Я так и знал, – торжественно, подобно радио эпохи Левитана, завещал он, – я знал, что ты меня не выдашь. Поздравляю, ты прошел проверку. Я нарочно не сказал тебе, что испытание на самом деле было на способность к предательству, а не на мужскую силу. Ты не предал меня, несмотря на то, что я поступил с тобой не по-товарищески. Хотя не по-товарищески я с тобой поступил не потому, что я плохой товарищ, а потому, что так надо было.

– Ох и хитрый ты, дед, – рассмеялся Костя, – знаешь, на какой струнке играть. И что теперь с тобой делать? Может, пожалеть и сразу отдать на растерзание Анны Васильевны? Не мучить предварительно.

Длинный, предсмертный стон был ему ответом.

– Да чего уж там, – прохрипел старик, – мучай.

– Слезай, – скомандовал Комаров.

Занавесочка дернулась и знакомые валенки с ногтями спустились с печи.

– Не поможешь? – робко попросил дед.

Костя молча подставил плечо. Печной слез, вздохнул и, подняв слезящиеся глаза, покорно спросил:

– Где мучить будете?

– Садись рассольник кушать, святой мученик, – рассмеялся Костя, совсем холодный уже.

* * *

Словно в награду за снисхождение к печному, все в этот вечер у Комарова ладилось. Царапины оказались не больно-то и глубокими, комариные и крапивные укусы не напоминали о себе, стресс от утренних похождений и последующего приключения прошел, так что к шести часам вечера Костя был действительно в своей обычной форме.

Шансов, что Елена опять отправится навестить мужа практически не было. Но вода камень точит, а работа сыщика частенько состоит из рутины и нелогичных действий. Поэтому, на всякий случай, Комаров решил закончить день и провести ночь, если этого потребует работа, в окрестностях дома Федорчуков.

Для начала следовало найти подходящее место для наблюдения. Биофлора Нахойки не подходила, в этом он уверился еще днем. Костя уже шел к дому Елены, а место для слежки еще не было найдено.

«Где? – мучительно соображал он, – я должен решить, где это место. Следить за домами местных жителей мне придется еще не раз, поэтому выработка стратегии необходима».

– Ме-е-е, – раздалось совсем рядом.

Костя совсем забыл, что собирался взять Мухтара с собой.

– Догнал? Молодец! – потрепал он его между рогами.

– Козочку пасете? – услышал он вдруг за своей спиной.

– Что? – обернулся Комаров.

Маленькая круглолицая старушка ласково смотрела на него через круглые с толстенными линзами очки.

– Молодец, козье молочко дюже для организма пользительное.

– Спасибо, – кинулся вдруг к ней Комаров, – спасибо.

Костя с чувством тряс старушке руку, не думая о том, что такая тряска может повредить ее здоровью. Старушка сначала улыбалась, потом улыбка медленно стекла с ее лица, глаза сквозь толстые линзы очков смотрели уже не ласково, а испуганно.

– Сы-сы-сынок, – заикаясь, промямлила она, – поща-ща-ди!

Комаров только сейчас опомнился и заметил, что очки бабушки сползли на самый кончик носа, из-под белого платка выбились седые пряди, а вставная челюсть почти вывалилась изо рта.

– Ой, простите, бабушка, я нечаянно, – испугался Комаров.

– Ниче, ниче, внучек, ниче, родненький, отпусти только, – взмолилась старушка.

Костя отошел. Бабушка подобрала длинную темно-синюю юбку и торопливо засеменила прочь от эмоционального участкового.

Но Комаров уже не думал о старушке. Он думал о неплохой идее, которую подала ему эта самая старушка.

«Действительно, почему бы не прикинуться, что я пасу козла? Вон их сколько, старушек по селу с прутиками шляется. Кто баранов с места на место перегоняет, кто коз. Никто не заподозрит ничего такого, если я немного погуляю по улице с Мухтаром. Скотина ценная, за ней надзор нужен».

Комаров подобрал тонкий прут, валявшийся безо всякого присмотра и рубанул им воздух. Звук получился громкий, пугающий, свистящий. Он напомнил Косте сцену из «Неуловимых мстителей», ту самую, в которой злые беляки секли пойманного положительного мстителя.

Мухтар насторожено посмотрел на Комарова. Его выразительные глаза словно спрашивали:

– Эй, хозяин, надеюсь, ты не опустишься до грубых и примитивных крайних мер и не уподобишь служебного козла простой деревенской скотине?

– Не боись, это униформа, – вслух ответил ему Костя.

Мухтар и правда оказался бесценным. Будь это простая овчарка, Костя сразу привлек бы к себе внимание: то, что в Но-Пасаране собак не выгуливают, Анна Васильевна объяснила ему еще на первой неделе жизни в совхозе. А вот выгуливать козлов разрешалось и считалось даже не пустым мотанием по улицам, а какой-никакой работой. То есть Костя понял, что можно весь день проспать на зелененькой травке, время от времени меняя место, и прийти домой уставшим и с чувством исполненного долга. Про тебя не скажут, что ты бездельник, про тебя скажут, что ты весь день работал – козла пас.

К самому дому Федорчуков Костя не подходил, это было бы слишком банально и примитивно. Он выгуливал Мухтара в прямой видимости калитки наблюдаемого дома, но довольно далеко от него.

Мухтар вел себя идеально. Он никуда не просился, не задирался к собакам и прохожим, он просто молча и лениво пощипывал травку в указанных ему местах и лишь время от времени поднимал голову, словно тоже боялся просмотреть гражданку Елену Федорчук.

Костя с детства не умел бездельничать. Когда руки или голова не были заняты делом, у юноши начинался приступ депрессии и тоски, чесалось в голове, а ладони становились потными и липкими. Поэтому еще в школе милиции, после консультации с Виктором Августиновичем, он выработал свою стратегию. Суть ее заключалось в том, чтобы не допустить ни минуты праздности. Голова или руки всегда должны быть заняты делом, пусть даже бесполезным. Нет под рукой книги? Вспоминай таблицу Менделеева. Вспомнил таблицу? Спрягай какой-нибудь немецкий haben. Скучают руки? Вышивай крестиком или тренируйся в азбуке глухонемых. Эта стратегия была необходима Кости для длинных часов лежания в засаде, когда от безделия притупляется бдительность и хочется бросить все к чертовой матери и выполнить какой-нибудь замысловатый акробатический этюд.

На данный момент он быстро нашел себе занятие. Сидя на зелененьком пригорочке, Костя пытался запомнить и дать характеристику каждому проходившему мимо сельчанину. Как и любой порядочный сыщик, Комаров преклонялся перед талантом праотца дедуктивного метода, жителя туманного Альбиона по фамилии Холмс. Этот метод, как и многие другие способности, вполне можно было оттачивать и совершенствовать на досуге.

Вот идет средних лет женщина. Торопится. Одета небрежно, но с претензией на броскость. Жуткие попытки мелирования на волосах выдают в ней скряжистую, но склонную к котетству натуру: хочет хорошо выглядеть, но жадничает на профессионала и пользуется услугами подруг. Незамужем, зыркнула на Костю, то есть на потенциального супруга, и не носит кольца. Но дети есть, свободные женщины редко куда спешат, они позволяют себе размеренную и беззаботную жизнь. Работает, скорее всего, с курами – в ведерке пара десятков яиц, а в это время дня женщина непенсионного возраста может идти только с работы или на нее. Психология русского человека не позволит что-то нести из дома на работу, а вот с работы – пожалуйста!

«Кстати, надо будет заняться массовыми хищениями диетического яйца на птицефабрике», – отметил про себя Комаров.

– Здрасте, Константин Дмитриевич, – поравнялась с ним женщина, – козлика пасете?

– Пасу, – хрипло ответил Костя.

– Хорошее дело, – похвалила женщина, – а я вот у хозяйки вашей яичек прикупила, пироги с яйцом и зеленым луком печь буду. У мужа мово, Лешки, день рождения завтра. Приходите, не побрезгуйте!

– Не знаю, как дела позволят, – попробовал отбиться Костик.

– Мы ждем, – пригрозила ему женщина. – До свидания, Константин Дмитриевич.

«Ну, ничего, я же и не считаю себя специалистом дедукции экстра-класса, – оправдал свою ошибку Костя, – попробуем дальше».

– Здравствуйте, Константин Дмитриевич, – послышалось рядом, – козлика пасете?

– Здравствуйте, пасу, – суховато ответил Костя женатому многодетному шоферу большой машины, вероятно, КамАЗа, отпросившегося с работы к зубному врачу.

– Здравствуйте, Константин Дмитриевич, – козлика пасете?

То, что в селе принято здороваться и по возможности беседовать со всеми, Костя уже знал. Но раньше это были легкие кивки головой мимоходом, ни к чему не обязывающие приветствия.

Сидящий же на обочине участковый словно притягивал пристальное внимание всех проходящих мимо. А заколдованная фраза «козлика пасете», казалось, не имела никаких вариаций в великом и могучем языке русском.

"Стратегия терпит поражение, – потихонечку стало доходить до Кости, – наверное, местный обычай позволяет беспрепятственно пасти мелкую рогатую скотину только дамам пенсионного возраста. Значит, необходимо либо срочно менять принцип ведения слежки, либо возвращаться в город.

Эсмеральда хренова, не мог догадаться сразу. Ведь видел же, что животных пасут одни старушки", – ругал себя Костя.

Он решил немного поменять стратегию и просто прогуливаться туда-сюда мимо дома Федорчуков. Это сработало. «Козлика пасете» уже звучало гораздо реже, взгляды из остролюбопытных превратились в вялолюбопытные, было только одно неудобство: при удалении от дома приходилось постоянно оборачиваться.

В один из таких моментов Костя и заметил знакомую фигуру в конце улицы.

«Калерия. Интересно, она к подруге, или по своим делам? Если к Елене, то вряд ли уже та пойдет к мужу. Если нет, то пора смываться, уж эта-то мимо не пройдет. Прицепится, как репей, а потом я узнаю, что прогуливание с девушкой и козлом одновременно есть сигнал беременности всех троих и нам с Мухтарам, как честным млекопитающим, придется жениться на Крестной Бабке».

Пока Костя раздумывал, как удачнее увернуться от Калерии, она благополучно свернула в дом подруги.

«Жду час, потом иду домой», – решил Костя.

Глава 10 Девушка-спрут

Ждать пришлось минут пять. Калитка хлопнула, и обе женщины быстро пошли в сторону, из которой только что пришла Калерия.

Раздумывать Костя не стал. Конечно, скорее всего они шли по своим незначительным делам, но второй раз за день упускать Елену он не собирался, даже если слежка за ней не сулила положительных результатов.

И Елена, и Калерия были полностью поглощены каким-то разговором, поэтому не обратили никакого внимания на маячивший вдалеке силуэт участкового. Костя даже немного обиделся, хотя тут же посчитал свою обиду нелогичной.

Сегодня он специально выпросил у Анны Васильевны синюю рабочую куртку с черными пуговицами, чтобы быть как все и привлекать к себе минимум внимания. Так что издалека узнать его было действительно непросто.

В руках Елены был точно такой же пакет, как и утром. Шли женщины по направлению к окраине села. Комаров, прячась за домами и столбами, крался следом. Мухтар делал вид, что прогуливается по своим козлиным делам, а сам двигался за хозяином, соблюдая некоторую дистанцию.

Скоро Костя понял, что подруги идут точно не в сельпо за продуктами питания и не на лекцию в клуб. Они шли по направлению к лесу.

"Если бы целью их были грибы-ягоды, то в руках они держали

бы корзины и палки, – строил логическое рассуждение Костя, – на охоту или рыбалку их поход не похож тем более. Не с рогатками же на дичь они идут! И собака бы не помешала. Искать места боевой славы? Возраст не тот. Обдирать кору с берез для туесков? Вполне может быть. Косить сено для домашней и совхозной скотины? Косу не взяли. Присматривать елку на Новый год?"

Костя специально не отказывался от самых неожиданных версий. Как рассказывал Виктор Августинович и иллюстрировали детективы, самые бредовые версии имели право на существование в детективной практике, и часто именно они являлись единственно верными. Правда, в данный момент для следствия было важно только одно: в направлении укрытия Федора движутся обе женщины, или в другом. Но это можно было выяснить только тогда, когда движение их достигнет своей цели.

В лесу следить за подругами стало гораздо легче. Лес изобиловал толстыми деревьями и пышными кустарниками, пичужки заливались во всю силу своих крошечных легких, ветер шумел в кронах, играя безвольными легкими листьями и более сильными ветками, так что комаровских шагов и хруста сломанных веток не было слышно. Мухтар, почти как лесной житель, двигался тоже бесшумно, попутно схватывая губами особо лакомый листочек.

«Подобраться бы поближе, послушать, о чем говорят», – мечтал Костя.

Он давно подозревал, что Калерия не так проста, как кажется. Уж больно часто вставала она у него на пути, уж больно часто одерживала верх над ним. Скорее всего, она знает, что Елена скрывает мужа и даже помогает ей укрывать его от правосудия. Но подойти близко было трудно. Один неверный, торопливый шаг – и все старания и труды могли пойти козлу под хвост.

К счастью, чем больше удалялись объекты преследования от людных мест, тем громче они разговаривали, тем меньше оглядывались по сторонам. Вскоре девушки вообще стали разбредаться по лесу. Наконец Костя увидел, что они собирают какие-то цветочки. Но букеты были столь неприглядны, что здравомыслящей женщине и в голову не пришло бы идти за такой дрянью в лес. Подруги тем временем жадничали. Калерия достала из-за пазухи пакет и стала складывать пучки цветочков туда, уже не собирая в букеты, а только отрывая корни с комочками земли на них.

Костя тоже набрел на полянку, поросшую этими сиреневатыми цветочками с тонкими, как иголочки ели, лепестками.

«Незабудки, что ли? – засомневался он, – нет, незабудки, говорят, вовек не забудешь, а эти неприглядные какие-то. Вот балда, в школе биологию кое-как учил! В нашем деле все, оказывается, надо знать: и названия былиночек, и скорость передвижения звука электровоза».

Участковый растер в руках один из лепесточков и понюхал.

Руки пахли немного резковато, но очень приятно.

«Запах знакомый, хотя и очень смутно. Где-то я уже его слышал. Интересно, что это. Целебные травы? Чай? Пряность? Вот что! Точно! Как же я сразу не догадался! Это же трава для зелья какого-нибудь! Вот ведьмы! Или Калерия меня собирается приворожить, или Елена – отравить. И все равно не уйду. Буду сопровождать их до самого дома. Я должен удостовериться хотя бы в том, что Калерия не в курсе делишек Федорчуков», – решил Комаров.

Он уже не надеялся, что подруги выведут его к подозреваемому, но дело хотел довести до конца.

Тем временем Калерия с Еленой вышли к берегу небольшого озера. Видимо, обе притомились или просто решили посидеть на мягкой сочной траве берега, так или иначе, сели они очень удачно: прямо за небольшим пригорком, подступ к которому с Костиной стороны был очень удобен.

Комаров шепнул Мухтару: «Ползи», и сам по-пластунски, стараясь создавать как можно меньше шума, пополз к пригорку. Расстояние до него они преодолели весьма успешно, Мухтар лег рядом с хозяином, и оба затаились.

– Что же делать, – донес до них ветерок голос Калерии, – судьба, видать, у нас такая. Мне – одной куковать, а тебе с многими мучиться.

– Нет, я точно решила, – отвечала ей Елена, – теперь – ни одного до себя не допущу. Я ведь, дура, что думала? Любят они меня, каждый любит. Думала, что особенная какая, что мужики так липнут. Вон, к Наташке ни один не подвалит, а Аньку вообще за версту обходят, хоть они еще вполне ничего. Я думала, что есть во мне какое-то магнетическое женское обаяние, что предназначение мое такое – счастье, любовь дарить. Понемногу, но многим. А сейчас оглянулась… Пожарище. Где их любовь-то? Не все здороваются даже, а кто как от чумы бежит, только поболтать подойду. А Федор… Терпел столько. Любил. Сумки таскать не позволял. Одного этого мне, дуре, хватило бы, а я: «На руках, на руках!» Те, кто на руках-то, подняли, да бросили побольнее. Стыдно. И себе дорогу в рай закрыла, и Федору ад на земле устроила.

– Хорошо, что винишься, – не стала успокаивать ее Калерия, – значит, забрало тебя за живое, значит, теперь начнешь жить по настоящему, по-хорошему.

– Я ребеночка усыновлю, – всхлипнула Ленка.

– Вот и правильно.

Девушки помолчали, синхронно всхлипывая, потом Елена спросила:

– А у тебя как?

– Никак, – очень тихо ответила Калерия.

– Все любишь?

– Люблю.

– И что делать будешь?

– Не знаю. Все смотрю на него, смотрю, а сердце так и ухает, так и ухает! Я уж портрет и к груди прижимаю, и зацеловываю весь, он даже деформировался весь. Только портрет-то у меня и есть от него.

– Ну что ты, словно девчонка, «портрет, портрет»! Жить-то сейчас надо! Тебе уж рожать скоро поздно будет, а ты все картинками любуешься.

– Не картинками, а его фотографией.

– Да ты посмотри кругом! Конечно, мужиков нормальных маловато, и те женаты. Но и ты уж не девочка. Выбирать некогда. Был бы не сильно пьющий, да и ладно.

– Нет, – тихо, но твердо сказала Калерия. – Или такой, как он, или никто.

– Ох и упрямая ты, подруга, – усмехнулась Елена. – Да ему не такие, наверное, нравятся. Он вон какой весь из себя, интеллигентный, красивый, с образованием. Таким худосочные нравятся да молоденькие, как Василиса Куркулева или Маринка Зацепина. Если только ты от страданиев своих похудеешь, да помолодеешь, тогда еще шанс есть. А так – я даже и не знаю.

– Похудею, помолодею, стану меньше ростом и образование высшее получу, – засмеялась Калерия.

– А я перевоспитаюсь, стану верной женой, усыновлю ребеночка и буду к вам на чай приходить. Вот заживем!

– Детки наши будут в песочнице играться, а мужья в шахматы резаться.

– А мы еще ругаться будем, что стучат сильно шахматами, грудничков разбудят, – размечталась Елена.

– Ой, ладно, – прервала ее Калерия, – пошли-ка к Федору. Заждался, небось.

«Вот оно».

Комарова аж в жар бросило. Он уже давно начал впадать в тоску и уныние от тоскливых разговоров подруг и планирования совместной его и Калерии жизни. А то, что Калерия имела в виду именно его, он и не сомневался. Слишком много фактов говорило о том, что эта добрая, но совершенно не трогавшая его сердце девушка уже давно и безнадежно влюблена в нового участкового. Зато теперь все муки были вознаграждены с лихвой.

«Федор где-то здесь. И эти лицемерки выведут меня к нему прямо сейчас, если не случиться ядерная война или еще какое-нибудь незапланированное мероприятие», – ликовал он.

– Тихо! – показал Комаров кулак Мухтару, – повторяй все за мной и не вздумай подать голос!

Из всех просьб и угроз Мухтар понял только одну команду: «голос». Он плутовато улыбнулся, задрал голову, сглотнул и далеко вытянул нижнюю губу.

– Не сметь! – обхватил руками челюсти напарника Костя, – не сметь мекать!

Мухтар обиженно скосил лиловый глаз и резко мотнул рогами. Рога Мухтара представляли собой довольно внушительное зрелище. Если бы животное по неосторожности пропало Косте в какой-нибудь жизненно важный орган, то это могло бы плохо кончиться. Поэтому юноше пришлось резко откатиться в сторону. Звук шуршащей травы и хрустнувших веток привлек внимание женщин.

– Кто там? – испуганно вскрикнула Калерия.

Костя замер. Мухтар тоже. За пригорком раздался взволнованный шепот: подруги совещались. Сдаваться Комаров не собирался. Виктор Августинович учил, что из самой безвыходной ситуации всегда можно найти выход. И часто Фортуна сама вытаскивает своих любимчиков из самых заковыристых ситуаций. Позиция у Кости и Мухтара была выгодной. Козел замаскировался в высоких зарослях ромашки и склонил рога набок, Костя оказался за кустом, за который отбросил его Мухтар.

– Вроде шумнул кто? – сомневалась тем временем Елена.

– Может, кабан или мышка? – предположила Калерия.

– Глянь, – вероломно предложила ей Ленка.

– А вдруг и впрямь кабан? – не соглашалась Калерия.

– А вдруг не кабан?

Костя услышал тяжелый грудной вздох. Под широкими ступнями девушки зашуршали полуистлевшие прошлогодние листья. Комаров постарался слиться с природой, что было не совсем невозможно. Вот у Калерии это бы не вышло: по объему она была раза в два богаче Кости, и некоторые части тела уж точно выпирали бы из щедро подкормленной солнцем и дождями травы.

Калерия тем временем опасливо выглянула из-за пригорка и ласково позвала:

– Тю-тю-тю, ну-ка, иди сюда, я тебе вкусненького дам.

«Как же, – думал про себя Комаров, – я сейчас выйду, а вы меня тут вместе с Федором и закопаете. Еще вкусненьким соблазняет».

– Я боюсь, – громким шепотом прошептала Ленка, – вдруг взаправду кабан.

– Ничего, – ответила ей Калерия, – если просто кабан, я слажу. Главное, чтобы не матка с поросятками была. Такая даже медведя задрать может.

«Ого, – с невольным уважением отметил Комаров, – это она что, серьезно на кабана с голыми руками идти собралась?»

– Да нет, тихо вроде, – констатировала меж тем Калерия, – скорее, лося шуганули. А он ничего, мирный, когда мухоморов не наестся. А сейчас будто не сезон для мухоморов-то.

Девушки для верности постояли немного, напряженно вглядываясь в заросли, как нельзя более подходящие для игры в прятки, и медленно, поминутно озираясь, пошли дальше. Теперь следить за ними было сложнее. Они уже не болтали попусту о своей жалкой женской доле, не собирали зелья, поэтому бдительность их была не в пример предыдущей.

Но Костю это не спугнуло. Виктор Августинович неоднократно муштровал своих подопечных, заставляя вырабатывать практически бесшумную походку.

– В нашем деле, – говорил он, – нужно быть готовым ко всему. Кто знает, где придется вам вести расследование? В городских лабиринтах или в устье Амазонки? В белорусских болотах или городских коммуникациях?

Не спрашивая разрешения у начальства, Афиногенов уводил группу в неизвестном направлении в ближайший лес и мучил ровно две недели, моря мальчишек голодом и заставляя ночевать под открытым небом. Педагог не позволял ребятам даже взять с собой по связке сушек и коробку спичек! Но зато научил их отличать съедобных гусениц от ядовитых, строить лежанки на развилках веток деревьев и добывать электричество с помощью двух случайно захваченных из дома металлических пластин. Для телевизора, конечно, заряд был маловат, а вот к пульту от этого самого телевизора очень даже подходил.

За эти две недели будущие участковые научились добывать огонь, строить временное жилище без ножа и топора, питаться всякой гадостью и обороняться от хищных животных. Но самое главное, чему научил Виктор Августинович своих питомцев – это навыки бесшумного передвижения по лесу. Вот они-то и пригодились сейчас Комарову.

Подруги между тем вышли на вполне конкретную тропу и ускорили шаг. Теперь потеряться было мудрено. Комаров позволил себе немного отстать от преследуемых. А спустя несколько минут он практически уперся носом в небольшую бревенчатую избушку.

* * *

За углом слышался тихий мужской говорок и мелодичный смех. Смех бывает разный. Он может быть издевательский, обидный и высокомерный, когда хотят продемонстрировать свое превосходство. Может быть беззаботный и веселый, когда смеются без причины, просто потому, что небо голубое, а трава не колючая. Может быть вежливый и механический, когда приходится наравне со всеми смеяться непонятому анекдоту. Может быть грустный и безнадежный, когда смеешься только потому, что плакать уже нет сил.

Этот смех был не похож ни на один из вышеперечисленных. Это был смех влюбленной особи женского пола, стремящейся показать интересному для нее самцу, что жизнь с ней будет легкой, беззаботной и фееричной, совсем как переливы этого смеха. Он походил и на клекот самочки журавля, и на мурлыканье пантеры, и на пение лягушки весенней ночью, и на журчание пробивающегося из суровой, видавшей виды скалы чистого и непорочного ручейка, и на стон силиконовой красотки из эротического фильма. Даже при отсутствии определенного опыта можно было понять: эта женщина в данный момент может думать только об одном: о том, чтобы как можно скорее соблазнить ближайшего по расположению к ней мужчину.

Скорее всего, именно с помощью этого смеха Ленка и ранее давала понять интересному ей мужчине то, что более близкие отношения между ними могли бы быть незабываемыми. Но сейчас это было нечто другое. Сейчас в этот смех вплелась новая для Ленки нотка. Человек с музыкальным слухом назвал бы ее ноткой Магдалины. Этой ноткой Елена не только давала понять, что кается в совершенных грехах, но и обещала весь свой опыт и неизрасходованный любовный пыл обрушить на преступную голову мужа и тем самым попытаться искупить свою вину перед ним.

Говор мужчины становился все прерывистее, смех женщины клокотал и захлестывал все другие звуки и ощущения, наконец, они сплелись в один мощный поток, который на мгновение достиг своей наивысшей точки и стих, оборванный хлопком двери и звуком накидываемого ржавого крючка.

Одновременно с этим же звуком свет померк в глазах участкового, дыхание перехватило, и неведомая сила подняла его над землей и понесла по воздуху в неизвестном направлении.

Свет померк, но звуки не исчезли. Не пропала и способность к дедуктивному анализу. Слух фиксировал все, что происходило вокруг, а дедуктивное мышление анализировало происходящее.

Треск ломаемых сучьев и тяжелая поступь говорили о том, что Костю, по крайней мере, не вознесло на небеса, а несет по грешной земле. Значит, это не ангелы, не гуманоиды и не сказочная птица Крок. Обнимало его нечто сильное и мягкое, но не волосатое и теплое. Значит, это не удав, не леший и не медведь. Человек? Спрут? Ну, с человеком-то Костя мог справиться легко. Стоило применить пару приемов – и он на свободе.

Легко сказать! А попробуйте пошевельнуть рукой или ногой в железных объятиях человека или спрута, который без видимых усилий одной рукой закрывает рукой глаза и рот жертве, а другой волочет по лесу эту самую жертву весом в добрых шестьдесят шесть килограмм и ростом почти в сто семьдесят пять сантиметров!

Потерпев неудачу, Комаров прибегнул к нерекомендуемым в школе милиции женским приемчикам: изловчился и цапнул спрута в теплую, пахнущую травой ладонь.

– Ой, – вскрикнул спрут, – зачем это вы так со мной?

Щупальца разжались и Костя, не готовый к такой быстрой сдаче врага, упал на теплую мягкую землю.

Перед ним стояла Калерия. Она удивленно смотрела на тяпнутую участковым ладонь.

– Чего это вы, Константин Дмитриевич, кусаться вздумали, – со слезами в голосе спросила она, – если вам неудобно было или жало где, могли бы по-хорошему попросить, я бы хватку ослабила. А то распускает зубы, как младенец какой. Стыдно вам.

– Это мне стыдно? – вспылил Комаров.

Опять эта телка совхозная заставила ощутить ее силу и его немощь, опять унизила его и выставила на посмешище. Пусть только перед самим собой, но что может быть страшнее смеха над собственными слабостями и собственным позором? Злость его подогрел еще и Мухтар. Мерзкая скотина скромненько тусовалась невдалеке, делая вид, что разыскивает в пышной траве растения покалорийнее. А ведь стоило ему только поддеть рогами девушку-спрута, как позор мог миновать голову участкового совхоза имени Но-Пасарана.

– Я, между прочем, при исполнении, – почти прошипел он, – а нападение на участкового при исполнении карается законом.

– Да я и не нападала, – пожала плечами девушка, – я просто хотела помешать совершить вам бестактность. Я боялась, что вы сдуру побежите арестовывать Федора.

– Да кто вы такая, чтобы покрывать убийцу, какие бы мотивы им не руководили! – продолжал бушевать Комаров.

Злость его подогревалась еще и тем, что задержание подозреваемого находилось на грани срыва. Хорошо, если вся троица хоть в душе осталась законопослушна. А если нет? Ну, с Федором он, наверное, сладит. С Еленой – тоже. А вот если Калерия опять начнет демонстрировать свою бычью мощь и силу? Еще и жизни лишат, чего доброго. Или привяжут к дереву под муравейником и оставят умирать мучительной смертью. И Мухтар, гад, не помогает. Вон как ластиться к Калерии!

Мухтар и впрямь терся щекой о бедро девушки, закрыв глаза от удовольствия.

«Вот собака никогда не предала бы хозяина, – клял себя Комаров, – давно надо было договориться об овчаренке, сейчас уже обучал бы его командам, а этого двуличного козла отправил на живодерню».

Возникшая перед его глазами картинка отправления Мухтара на живодерню немного утолила жажду мести и даже вызвала некоторое сострадание к бестолковому напарнику.

«В конце концов, я тоже виноват, – начал оправдывать Костя товарища, – толком не обучил, а требования предъявляю как к матерому сыскному псу».

– Не забирай его, – прервала размышления Кости Калерия, – они же любят друг друга.

– Мало ли кто кого любит, – строго прервал ее Костя, – леди Макбет тоже мужа любила. И Отелло жену. И это не помешало совершить им ужасающие по своей тяжести преступления.

– Про Отелло слыхала, – задумалась Калерия. Он Дездемону будто бы за измену придушил. Ну так он же ясно растолковал, что не конкретно жену гулящую убивает, а зло в ее лице. Тем более, что Ленка-то жива. И убивать ее Федор не собирается. Вон как милуются!

– В кино с Депардье про соседку тоже влюбленные миловались, – со знанием жизни заявил Костя, – а в самый ответственный момент она его: бац! И в висок из пистолета. Да сколько таких случаев и в криминальной практике было! И вообще, я еще не утверждаю, что он убийца, – поправился Костя, – на него падает подозрение, это так, но пока причастность к убийству не доказана, он будет считаться просто задерженным.

– А может такое быть, что это не он Серегу-то в грудь ножом? – с надеждой в голосе спросила Калерия.

– Все может быть, – авторитетным тоном заявил Комаров, – только пока он сам своими действиями подтверждает свою вину. Вместо того, чтобы прийти по повестке в отделение, прячется как уголовник какой. Ну скажите сами, разве будет честный человек скрываться от правосудия, если за ним нет вины?

– Почему ты зовешь меня на «вы»? – совершенно нелогично перевела разговор Калерия.

– Между нами возможны исключительно официальные отношения, – быстро ответил Костя, – поэтому я и обращаюсь к вам официально.

Калерия промолчала. Поняла ли она намек Комарова, или просто постаралась пропустить его мимо ушей – Костя не понял.

– А если ему убежать? Никто не знает, что ты нашел Федора, позволь ему убежать, ну ради любви! Ради Отеллы и Макбеты!

– Нет, – отрезал Костя, – убийца должен сидеть в тюрьме, и он будет сидеть! Я сказал! Он обязан расплатиться за совершенное перед собой, богом и людьми.

– Бог. Он давно простил Федора, даже если тот действительно убил. Иначе зачем он подарил ему любовь жены? Не в наказание же.

Диспут на лесном пенечке начал утомлять Комарова. Если пошел разговор о высшей справедливости, то продолжаться он может до бесконечности. А бессрочные беседы с Калерией в чаще не входили в планы Комарова.

«Неспроста все это. Соблазняет? Не похоже. Нет всех этих дамских приемчиков, о которых предупреждал нас Виктор Августинович. Понял! Она же элементарно заговаривает мне зубы! Я, как полный идиот, развесил уши, а Федорчуки между тем шагают по волчьим тропам и радуются, что так легко улизнули от недотепы-участкового!»

– Пропустите, – вскочил он, прервав Калерию на полуслове, – мне надо идти выполнять свой долг.

– Не пущу, – Калерия загородила внушительным торсом тропу, – не пущу, пока подруга не попрощается с любимым.

– Да они уже десять раз попрощаться могли, – заорал Костя, забыв о конспирации.

– Это городские за пять минут управляются. А деревенские мужики крепкие, экологией не испоганенные. Им и часу мало.

«Вот жена кому достанется, – посочувствовал неведомому бедолаге Комаров, – с такой не то что по серьезным вопросам, и по мелочам-то не поспоришь».

Он немного помолчал, собираясь с мыслями, а потом, решив, что убеждением и силой с этой этнической красоткой ничего не сделаешь, рванул напролом через кусты, решив применить обманный маневр.

Впрочем, маневр заранее был обречен на провал. В Калерии всего было слишком много: красоты, силы, доброты, ума и, увы, ловкости. Девушка-спрут успела выбросить вперед руку, которая оказалась не по Костиным расчетам длинной, и схватила его за штаны. Куртку Костя еще в обед надел специальную, маскировочную, синюю, с черными пуговицами, а вот джинсы не поменял. Известно, что джинсовая ткань – одна из самых прочных. Так что теперь вопрос стоял только о том, кто кого перетянет: Комаров Калерию или Калерия Комарова.

Костя был не хилого десятка. В школе милиции он запросто справлялся даже с тренером. Но что значат даже десяток тренеров по восточным единоборствам перед одной Калерией Белокуровой!

Какое-то время Костя еще пытался удержать равновесие. Но вот его физическое тело медленно, но неуклонно стало приближаться к девушке. Калерия молча, почти не пыхтя, волокла к себе юношу, неотрывно глядя ему в глаза, как старый мудрый удав смотрит в глазки юной неопытной обезьяне. Вот она уже переволокла его через куст, который в прыжке так удачно перелетел Комаров, вот привлекла к себе и прижала к мягкому, поддатливому, горячему телу.

Костя совершенно потерял способность к сопротивлению.

"И что я должен теперь делать? – мучительно соображал он. – Такая ситуация не могла прийти в голову даже опытнейшему Афиногенову. Значит, надо самому искать выход. Итак, что мы имеем? Имеем девушку, сжимающую в объятиях участкового при исполнении. Поведенческие варианты:

а) Нормальный здоровый мужчина просто обязан так же крепко прижаться к ней и впиться ей в уста страстным поцелуем;

б) ненормальный мужчина может позволить себе закричать: «Мама» и потерять сознание;

в) мужчина при исполнении теоретически должен строго потребовать: «Отпустите, гражданка Белокурова», и в подтверждение своих намерений дрыгнуть наиболее свободным членом, предположительно, ногой.

– Отпустите, гражданка Белокурова, – строго просипел

Комаров и в подтверждение своих мыслей дрыгнул ногой.

– Не отпущу, – сквозь зубы ответила Калерия, – пока подруга вволю не напрощается с возлюбленным, никуда не отпущу.

– А как вы мне докажете, что они в данный момент именно прощаются, а не бредут сквозь лесную чащу с узелочками?

– А никак. После сам поймешь и благодарить меня будешь.

Пытка объятиями девушки-спрута продолжалась минут двадцать шесть. Жар тела Калерии и душевный дискомфорт заставил

Комарова вспотеть. Пот противно стекал за ушами, щекотал шею, струился по высокому бледному лбу участкового. Время от времени Калерия заботливо вытирала струйки широкой, совершенно сухой ладонью и ласково шептала: «Потерпи, родимый, еще немного осталось».

От нечего делать Комаров стал рассказывать ей вычитанную в далеком детстве легенду о способе наказания нецеломудренных влюбленных не то в какой-то азиатской, не то в африканской стране.

– Блудливую жену и ее совратителя привязывали крепко-накрепко друг к другу лицом к лицу и оставляли так на несколько суток. Они могли передвигаться, лежать, даже питаться. Кормили их как на убой, исключительно деликатесами с мочегонными и слабительными свойствами. Через час влюбленные становились бывшими влюбленными, а уже спустя сутки ненавидели не только друг друга, но и весь противоположный пол вместе взятый.

– Да ну? Ужас какой, – причитала Калерия, не ослабляя хватки.

– А еще психологи выделяют четыре зоны или территории невербального общения, – пытался с помощью эрудиции образумить девушку Комаров, – первая зона ограничивается пятнадцатью – сорока шестью сантиметрами. Эта зона называется интимной зоной. Вторжение в нее позволительно только очень близким людям, а несанкционированное нарушение вызывает отвращение и желание навсегда избавиться от непрошенного визитера. Вплоть до убийства оного, – приврал для острастки Комаров.

– Как вы много знаете, Константин Дмитриевич, – восхитилась Калерия. – А вторая зона?

– Ка-ле-ри-я! – прервал их беседу голос Ленки.

– Ну, вот и все, – удовлетворенно вздохнула Калерия. – Вы уж не арестовывайте Федора при Ленке. Я ее уведу, а вы его вяжите. А то крику не оберешься.

– И вы не будете мне мешать? – не поверил своему счастью Костя.

– Да что уж тут мешать! Ты только разберись, пожалуйста. Не бери грех на душу.

Бросив последний, прощальный взгляд на Комарова, Калерия легко зашагала по узкой лесной тропе. Спустя пять минут по той же тропе пополз и Костя.

Глава 11 О камнях и змеюках

Федорчук сдался без боя. Напрасно Комаров прополз довольно большое расстояние по колючей лесной тропе для обеспечения элемента неожиданности, напрасно просидел в засаде за углом дома, надеясь услышать что-нибудь важное и уличающее подозреваемого, напрасно поминутно шикал на Мухтара, слишком громко чавкающего над какой-нибудь аппетитной лесной травинкой.

Когда наконец Костя решил, что наиболее благоприятное мгновение для нападение настало, он совершил свой коронный прыжок, за который в школе милиции его всегда ставили в пример товарищам по группе. Комаров разогнался, сгруппировался и шаровой молнией влетел в закрытое маленькое окошко избушки.

Элемент неожиданности был налицо. Брызги разбитого стекла, треск деревянной рамы, хриплое Костино «стоять, руки вверх!» могли повергнуть в панику и более закоренелого убийцу, чем Федорчук.

Но видимо, Федор уже настолько закоренел, что даже не вскочил с грубо сработанной деревянной лежанки и даже не зажмурился от страха.

– Уж заждался тебя, – грубовато, но беззлобно сказал он, – битый час под окном в шуршавчика играешься. Я даже вздремнуть хотел, но побоялся, что палить начнешь сдуру. А ты ничего, только окно зачем-то сломал. Кто вставлять-то будет? Сейчас-то еще ничего, а вот к осени надо будет расстараться. Мне уж не суждено, а вот ты позаботся. А то снегу наметет, да зверье нашкодничает.

Федор до обидного безропотно позволил надеть на себя наручники и добровольно пошел впереди Комарова по направлению к Но-Пасарану.

– Слушай, а что, правда я так громко наблюдал за домом? – уже перед самым совхозом решился наконец спросить конвоируемого Комаров.

– Да не, – снисходительно ответил Федор, – это мне Калерия про тебя шепнуть успела.

– Вот контра, – не удержался Костя.

* * *

На допросе Федорчук раскололся сразу.

Вечером накануне убийства к нему поступил сигнал о том, что жена запланировала свидание с полюбовником в окрестностях усадьбы Куркулевых. Федор поверил сразу. Давно уже в душе его взрослело и плодилось подозрение в неверности супруги. Плодилось, но не приносило доказательств. А бездоказательная муштра жены в сельской местности является признаком дурного тона и недостаточной мужественности. Поэтому Федор одновременно обрадовался сигналу и загрустил. Обрадовался он тому, что наконец-то можно поставить все точки над "и" и разрубить постылый узел лживого насквозь брака, а горевал из-за того, что не смог сберечь любовь и верность симпатичной, в общем, и очень удобной в хозяйстве Ленки. А где теперь другую-то найдешь? Молодые драпают в город, как тараканы от «Раптора», а старые и своим-то не больно нужны. Так что менять Ленку ему не хотелось, а теперь пришлось бы. Или менять – или прибить маленько, судя по обстоятельствам. Федор еще не решил. В любом случае, на сигнал реагировать все равно пришлось бы. Иначе в Но-Пасаране его не понял бы ни стар, ни млад.

Вооружившись решительностью и бескомпромистностью и опрокинув граненый стакан мутноватого жгучего пойла, Федор отправился на место преступления. Шел он тихо, поэтому мерзкое характерное Ленкино хихикание услышал издалека. Предательский свет полной луны как примитивный городской фонарь освещал двуголовый шевелящийся объект. Федору было все прекрасно видно. Видно то, как порочная Ленка запрокинула голову, обнажив белую длинную шею с чувственной ямочкой, как Куроедов нежно и легко щекочет эту ямочку своими бульбовскими усищами, как руки его нервно и торопливо расстегивают поддатливые и равнодушные пуговицы блузки, как усы его медленно спускаются от ямочки к впадинке между пышными, не утратившими своей упругости грудями. Смех жены менял тембр, незаметно, но безнадежно переливался в животные, хрипловатые, пульсирующие постанывания… Как долго она не стонала так для Федора!

…из темноты выросла высокая, казавшаяся особенно громадной для нечистой совести сластолюбцев фигура мужа.

Подобно пушкинскому Командору, одним своим появлением парализовал он волю и способность к сопротивлению неверной супруги и ее соблазнителя.

– Иди домой, – свистящим шепотом потребовал местный Отелло.

* * *

Федор Косте понравился. Ну что тут поделаешь? Понравился, и все. Он даже начал понимать, почему но-пасаранцы так тщательно скрывали роман Куроедова с женой Федорчука. Подозреваемый совсем не был похож на классического убийцу: ни тебе выдающейся вперед челюсти, ни маленьких злобных глазок, даже суетливых движений, иллюстрирующих нервное волнение, не наблюдалось. Но не зря Костя с отличием закончил школу милиции. В голове его, как наяву, зазвучали слова Виктора Августиновича:

«Личина преступника, сынок, не зеркало его души. Только очень проницательный и опытный человек может увидеть за внешним обликом подозреваемого его внутреннюю сущность. И то исключительно через глаза. Наука физиогномика, конечно, увеличивает шансы познания человеческой души, но и она не абсолютна. И в ней встречаются погрешности. Поэтому первое правило сыщика – доверять только неопровержимым вещественным доказательствам».

Следуя этому правилу, Федорчук вполне мог маскировать за внушающей доверие внешностью преотвратную сущность хладнокровного убийцы. Не забывал Костя о том, что решение взяться за нож могло прийти к подозреваемому в состоянии аффекта. Так или иначе, все указывало на то, что Федора придется задержать.

А сейчас Федор сидел напротив Комарова, уронив буйную голову на грудь. Казалось, он заново переживал позор и горечь тех мучительных минут, казалось, что снова безнадежно пытается взять себя в руки.

– Что было дальше? – осипшим голосом прервал молчание Комаров.

– Не помню, – не поднимая головы, ответил Федор. – Месиво какое-то красное перед глазами. Помню, что бил эту рожу ненавистную, прямо в усы целил. Наверное, и он меня тоже. Ничего тогда не чувствовал. Крови хотел. Его, Ленкиной. Всех. Помню, камень держал. Над головой его. А вот как голову разбил ему – уже не помню. Помню, как сидел уже около дома под штакетником. И еще змея. Змея на ветке сидела. Сидела, гадина, не шевелилась, на меня смотрела. Думала под ветку замаскироваться. Но только я ее все равно убил. Всю ножом исполосовал. Большая такая змеища, зеленая. Шипела.

– Вы утверждаете, что убили Сергея Куроедова камнем? – переспросил Костя.

– Не помню. Был камень, и змея была. Наверное, убил.

– Нож ваш? – Костя выбросил перед Федорчуком пластиковый пакет с ножом. Наборная ручка, широкое лезвие потемнели и помутнели от бурых расплывов крови.

– Ну, – ошарашено подтвердил Федор. – Только кровь-то змеюкина. Или у змеюк крови не бывает?

– Бывает, – машинально ответил Комаров. – Но нож этот в крови Куроедова, а не змеи. И на голове трупа…– вовремя остановился он. Совсем не обязательно знать подозреваемому, что он так и не опустил камень на голову соблазнителя жены.

Комаров уже понял, что допрос Федорчука на данном этапе не сможет принести новых результатов. Необходимо выяснить, действительно ли отпечатки пальцев на ноже соответствуют отпечаткам Федорчука, был ли камень, и где труп гигантской зеленой змеи, убиенной той же ночью обманутыми мужем. За короткий допрос Костя узнал много важного. Но его мучил один вопрос, практически не относящийся к следствию.

– Скажите, Федор, – тихо спросил он, когда уже вел того в камеру, – почему вы не отреагировали на сигнал Белокуровой и не убежали? Почему сдались без боя?

– Да какой из меня беглец! – махнул рукой Федор, – я когда в рейс-то ухожу, только домом и грежу, а убегать навсегда, от дома, скотины, Ленки… Не по мне это. Да и совесть жжет. Никогда и куренка не мог забить, а тут – целый человек…

– А Ленка? Вы так быстро простили ее, или просто усыпили бдительность, чтобы потом покарать?

– Не простил, – хрипло ответил Федор. – Просто люблю.

* * *

– Итак, расследование практически подходит к концу, – размышлял Комаров, вышагивая километры по комнате. – Осталась самая малость. Заставить вспомнить все в подробностях Федорчука, сверить отпечатки пальцев и попробовать найти змею и камень, чтобы закончить картину убийства. Свидетелей, как я понимаю, нет и не будет. Значит, все зависит от показаний самого Федора и прямых и косвенных улик. В принципе, преступление на 90% раскрыто. Есть признание, есть мотив, есть даже почти свидетель – а Елена признается, что оставила Федора и Сергея наедине, и муж ее был в праведном и неконтролируемом гневе. Признается, никуда не денется. Федор же признался. В крайнем случае, припугну лишением свободы за дачу ложных показаний. Итак, пальчики. Что нам скажут пальчики?

Костя ждал и боялся этого момента. Если отпечатки Федора совпадают с отпечатками на ноже, то можно бежать в сельпо за лимонадом и праздновать счастливое окончание первого дела. Если нет – все с начала. Или с конца. В общем, об этом даже не хотелось думать.

Со времен разгрома, учиненного Мухтаром, Костя хранил документы и улики в том же самом чемодане, но не в шкафу, а на чердаке, в кованом дубовом сундуке с пудовым замком, сохранившемся со времен царя Гороха. По крайней мере, чеканка, выбитая на медных полосах, опоясывающих сундук, гласила, что сей предмет интерьера был изготовлен в 1667 году от Рождества Христова.

Комаров не раз отправлял гневные депеши с требованием предоставить ему новый сейф в район и даже громко ругался лично, но его «кормили» заверениями в том, что делается все возможное для решения этой проблемы, и сейф для участкового совхоза имени Но-Пасарана будет непременно включен в смету на будущий год. Поэтому приходилось носить все необходимое на работу, а потом волочить с работы домой. Костя даже придумал своеобразное опечатывание сундука. Конечно, глупо было рассчитывать, что пластилиновая печать с отпечатком пуговицы с форменного кителя остановит злоумышленника, но показать Косте, что кто-то покушался на его сокровища, опечатывание вполне могло бы.

Комаров нацепил на лоб шахтерский фонарь, подаренный братом, и полез по шаткой лестнице на чердак. Фонарик распугал сонные тени, дремавшие за паутиной углов чердака, и осветил сундук. Замок висел на месте, крышка была закрыта, от печати осталась жалкая, измазанная зеленым пластилинам нитка.

Комаров похолодел. Мухтар, конечно, героический козел, но забраться на чердак не смог бы. Значит, печать сорвал человек. Человек, заинтересованный в запутывании дела. Пока Костя занимался расследованием, этот человек проник на чердак, смог открыть замок и похитил то, ради чего затеял всю операцию. Но что?

От волнения Костя долго не попадал громадным ключом в замочную скважину. Наконец ключ угрожающе завизжал, сигнализируя о работе открывающего механизма, и дужка толщиной в два пальца откинулась.

То, чего так боялся Костя не произошло. Все содержимое сундука было на месте. Делая от нетерпения много лишних движений, он сверил отпечатки пальцев. Они совпадали. Дело было раскрыто.

* * *

Прапор возвестил о начале нового рабочего дня. Костя сладко потянулся. Этот день обещал быть хлопотным. Для начала надо было съездить в центр, доложить об окончании расследования и завершить бумажную волокиту. Заодно надо было поскандалить насчет сейфа. Сейф!

Костю даже подбросило на кровати. Как же он забыл! Вчера, в угаре от всех событий дня сорванная пломба совсем вылетела у него из головы! Да, попытка злоумышленника не увенчалась успехом, но она была, и пресечь подобные деяния было необходимо раз и навсегда.

– Дед, – рявкнул Комаров, скатившись с лестницы, – кто вчера приходил, пока меня не было?

– Да много кого, – нехотя ответил дед. – Рази всех упомнишь?

– Да ты не набивай себе цену, а говори конкретно, кто, да кто.

– Ага. Я тебе по простоте душевной скажу, а ты всех в воронок побросаешь, да в каторгу.

– Что я тебе, совсем Берия, что ли, – обиделся Комаров. – Борешься тут с преступностью, и никакой благодарности.

– Дык то с преступностями, – не сдавался Печной, – с преступностями я и сам бороться люблю. А ты Федьку зачем-то повязал. А я еще его мамку на руках может нянчил.

– Маму Джека-Потрошителя тоже, может, многие нянчили. Что же теперь, его и сажать нельзя было?

– Что-то не упомню такого, – заинтересовался дед, – это Фадеевых, что ли?

– В общем, так, – не терпящим возражений тоном сказал Комаров, – или ты говоришь, кто приходил в мое отсутствие, или я зову Джека-Потрошителя и Берию в одном флаконе.

Сразу сообразил Печной, кого имел в виду Костя или нет, Комаров не понял. Так или иначе, ответом ему было молчание.

– Анна Васильевна, – нарочито громко позвал Костя.

Дед молчал.

– Анна Васильевна! – высунул голову в окно Комаров.

С печи не было слышно ни шороха.

– Анна Васильевна!

Неизвестно, по какой причине молчал Печной. Заговорила ли в нем гордая кровь героя-разведчика, смертная обида на Комарова или он просто по-стариковски заснул на пол-слове? Так или иначе, печь со своим постояльцем безмолвствовала.

– Звал, сынок? – возникла в дверях улыбающаяся Анна Васильевна. – И то, дура старая, с завтраком припоздала.

– Да я не за этим вас звал, – испугался содеянного Костик.

Пока он придумывал, зачем мог позвать хозяйку, не выдавая деда, она тараторила, с любовью накрывая на стол.

– Я тебе маленков с ранья настряпала. И сметанки подбила, чтобы попышнее была. Кушай, тебе много тела для солидности наесть бы надо, а с маленков тело хорошо идет, стремительно. Кофу со сливками, или с вареньем наливать?

– Спасибо, лучше со сливками.

– И то верно. Сливки они для расширения фигуры гораздо пользительнее, чем варение. Ничего, я тебя быстро солидным сделаю. От моих харчей еще никто с тела не спадал. А чем тебя там Калерия вчера кормила? – с явным оттенком ревности в голосе спросила она. – Поди-ка кроме картохи в мундире, да огурцов ничего и не догадалась принести? Ходит тут только, клиентов перебивает. Мальчонка исхудал совсем.

– Вы о чем? – с набитым ртом спросил Комаров, – какая еще картоха?

– Да неужели на котлеты расстаралась?

– Какие котлеты? От вашей Калерии одни неприятности, а не котлеты. Котлеты! Да хоть бы из золота они были, котлеты ее эти, и то не стал бы есть. А вы говорите.

– Так ты не по-ужинавши лег! – всплеснула руками Анна

Васильевна, – Господи, Пресвятая Богородица, Царица, Мать Небесная! Голова моя, бедовая. А я смотрю, они – шасть к тебе в хату, ну, думаю, опять едой завлекать пришла. И не понесла тебе ужину-то. А она, гадюка такая, только нервы помотала, а кормить так и не стала! Да как же я теперь Крестной Бабке в глаза смотреть буду! Да меня теперь камнями закидать мало, растяпу доверчивую!

Причитания Анны Васильевны постепенно переходили в протяжное, монотонное завывание, тело ее покачивалось в такт завываниям, но глаза были сухими и внимательно следили за реакцией любимого постояльца.

– Анн Васильн, – тряхнул ее Костя, – да не сокрушайтесь вы, я и не вспомнил вчера о ужине. Вы мне лучше ска…

– О-о-й, беда-то кака, – перебила его женщина, – первый признак дистрофии – о еде забывать. Не видать мне теперь царствия небесного-о-о.

– Анн Васильн, – рявкнул Комаров, – немедленно прекратите истерику! Отвечайте четко, быстро и честно, без фантазий: с кем вы видели Калерию, и когда она заходила ко мне домой!

– Да вчера, – мгновенно успокоилась хозяйка, – вечером. Ты уже дома, поди-ка был. Калерия с Ленкой прибегали. Как бешенны были. Глаза горят, шептались все чегой-то. Я еще недовольная была: ладно сама приперлась, а зачем блудницу эту к тебе приволокла? Сама-то Калерия девушка положительная, правильная, а вот Ленка ее… Не связывайся ты с ней. Грехов не оберешься. Это я тебе как авторитет заявляю.

– Вот нужна мне ваша Ленка! Вернее, Елена Федорчук, – испугался зародившегося у хозяйки подозрения Костя. – Вы мне лучше точно скажите, в каком часу приходили ко мне домой гражданки Белокурова и Федорчук?

– Да точка в точку между «Целомудренной блудницей» и «Нежностью гадюки». В рекламной паузе.

– Как это? – не понял Комаров.

– Да сериалы такие. Подряд идут. Я даже корову доиться приучила позже. Так и чешут, проклятые, один за другим, честным труженикам продохнуть не дают. Ты их и не смотри даже, отраву эту. А то тоже втянешься, кто преступность раскрывать будет? А ведь и интересные, собаки, жизненные.

Все прям как у нас, в Но-Пасаране! Вот в «Нежности гадюки», например, точно такой случай описан, какой у нас в прошлом году был. Девчонка одна понесла от шоферюги заезжего и…

– Анн Васильн, – взмолился Костя, – давайте по делу!

Когда заканчивается «Целомудренная блудница» и начинается «Нежность гадюки»?

– В пол-восьмого, – надулась Анна Васильевна.

– И примерно в это время, плюс-минус пять минут ко мне в

дом заходили гражданки Белокурова и Федорчук?

– Может, заходили, а может, и нет. Сумерки были.

– Анна Васильевна. Давайте договоримся. После того, как я расследую это дело, я приду к вам вы расскажете мне эту историю, – взял себя в руки Комаров. – Мне очень важно знать, что случилось с той девчонкой, но сейчас еще важнее доказать виновность и покарать убийцу.

– Ладно уж, – смягчилась женщина. – Были. Именно в полвосьмого были. Рабочий день уж закончился, вот я и не насторожилась, думала, ты дома. А то непременно шуганула бы бесстыдниц. Зашли, побыли ровно до второй рекламной паузы – семнадцать минут – и ушли.

– Так. Значит, опять, черт старый, дверь открытой оставил, – пробормотал Комаров.

– Чего? – подозрительно переспросила Анна Васильевна.

– Да так, ничего, – опомнился Комаров, – я о своем.

* * *

– У-у-у, змеища, – раздалось с печи, как только за хозяйкой закрылась дверь, – выдала девчонок с головой. Вот доберусь я до нее.

* * *

Елены Федорчук дома не было. На ферму она тоже не явилась. Коровы ее стояли недоенные и орали, недовольные распертым от молока выменем и преступным невниманием к ним со стороны прислуги на двух ногах в синих халатах. В унисон коровам орала бригадир Ленкиной бригады, которую никто не предупредил о невыходе на работу доярки и которой теперь приходилось в спешном порядке искать ей замену.

Пришлось идти к Калерии. Комаров сам не признавался себе, что он побаивается эту мягкую на вид и непреклонную в своих убеждениях девушку. Именно поэтому он и пошел сначала к Елене, а не к Калерии. Как ни язвительна и остра на язычок была Ленка, она все-таки проявляла какой-то минимум уважения к представителю власти и не применяла в общении с ним грубую физическую силу. Не то, что Калерия.

Калерия, к сожалению, оказалась на рабочем месте. Она не стала запираться и сразу созналась в несанкционированном посещении дома участкового. Не стала скрывать она и причину посещения.

– Хотели стащить у тебя какие-нибудь улики, – просто объяснила она, – да с замком я не справилась. Хорошо раньше делали! На совесть. Так что все зря. В пластилине только все измазались. Там недоумок какой-то замок пластилином натер, дети, наверное, шалили.

Пропустив мимо ушей шпильку, Костя взревел:

– Да как же ваша дурья башка не понимает, что за это – чистая, стопроцентная тюрьма!

– За пластилин? – пронзила его синим взглядом Калерия.

– За налет на дом участкового!

– И ты сможешь посадить меня только за то, что я пыталась помочь лучшей подруге?

– Не путайте меня! И не давите на жалость! Где Федорчук?

– В отделении, у тебя отсыпается.

– Не Федор, а Елена?

– На работе, – побледнела Калерия.

– Нет ее нигде, ни дома, ни на работе!

Калерия молча опустилась на стул и закрыла лицо руками.

– Ты меня не обманываешь? – сдавленным голосом спросила она.

– Надо больно. Я при исполнении, это вы тут все заврались, кто во что горазд.

– Извини, мне надо идти, – поднялась девушка.

Не слушая Костиных робких возражений, она сбросила белый халат, сняла шапочку и, аккуратно переставив Комарова со своего пути, быстро вышла за дверь.

* * *

Дело было раскрыто. Но что-то не давало покоя новому участковому совхоза имени Но-Пасарана. Федор говорит, что кромсал змею ножом. Но нож он оставил на груди убитого им Сергея! И камень. Федор не помнит, чтобы убивал Сергея ножом, нож он связывает исключительно со змеюкой. Он утверждает, что хотел разбить голову соперника камнем. Может ли быть так, чтобы стакан самогона и состояние аффекта настолько спутали бы все события в голове убийцы? Или он просто дурит следствие? Ну, предположим, змея и камень – продукты воспаленного мозга Федора. Почему тогда так всполошилась Калерия, когда узнала о исчезновении Елены? Когда сбежал Федор, ни жена, ни ее подруга не высказывали никаких признаков волнения. А что, если это Елена – одна или совместно с Калерией – убила возлюбленного? А Федор благородно взял вину на себя? А отпечатки на ноже? Да нет, все верно. Змея и камень – мелочи, не заслуживающие внимания. Елена просто прогуливает. А Федора надо только заставить вспомнить.

Входная дверь хлопнула так, что солидный шмат штукатурки упал прямо на рабочий стол Костика, и перед изумленными очами его возникла она, несравненная и пугающая Калерия.

– Найди ее, Костик, найди, – выдохнула она, – я все для тебя сделаю, только найди Ленку.

Из бессвязного бормотания Калерии Костя понял, что вчера вечером, после бесплодного налета на квартиру участкового, между подругами состоялся жаркий спор. Суть его сводилась примерно к тому, что Елена собиралась совершить какую-то опасную глупость, а Калерия ее отговаривала. Что за глупость – Комаров так и не понял. Неприятнее всего было то, что, судя по всему, Елена не ночевала дома. Расстались с Калерией они где-то около одиннадцати вечера, соседка Федорчуков утверждает, что света в доме так и не зажигали, скотина стоит некормленная, а корова – недоенная.

– Куда, куда она собиралась пойти? – тряс за пухлые плечи Калерию Костя.

– Не-е-е знаю, – некрасиво кривилась Калерия.

Казалось, что после взрыва отчаянной решимости, силы ее иссякли и единственное, на что она еще была способна, так это смотреть на Комарова умоляющими глазами и сотрясаться в рыданиях.

– Это она убила Куроедова и подалась в бега? – решил проверить свое предположение Костя.

Конечно, рассчитывать на то, что девушка прямо так, между прочим, скажет ему правду, было глупо, но Виктор

Августинович рассказывал, что в криминальной практике довольно часто эффект неожиданности заставлял колоться даже опытных нарушителей закона.

– Ты чего? – перестала трястись Калерия, – взаправду спрашиваешь, или глумишься?

Эффект не сработал. Либо Елена не убивала Куроедова, либо Калерия ничего не знала.

«Подождем с завершением дела, – решил Комаров. – Сначала дождемся возвращения Елены».

Для начала он решил удовлетворить свое любопытство и проверить бред Федора по поводу змеи и камня. Камень он нашел сразу. Внушительный валун, размером почти с человеческую голову, преспокойно валялся себе вблизи недостроенного бассейна Куркулевых. И как только Комаров не сконцентрировал на нем свое внимание прежде! Да нет, он еще в прошлый раз, когда осматривал место происшествия, заметил, что валун выворочен с привычного места и валяется поодаль от своей ямки с прелой землей и длинными тонкими альбиносами-червями. Сейчас ямка изменилась неузнаваемо. За несколько щедрых на солнце летних дней она поросла молоденькой нежной травкой, контрастирующей со зрелой летней травой, а альбиносы уползли искать себе новый приют, предположительно под тот самый камень. Чтобы проверить работу дедуктивного метода, Комаров поддел ногой валун.

Валун даже не шевельнулся.

– И чем их тут только кормят, в деревне, раз они такие каменюки как гальку с места на место ворочают – пропыхтел он, пытаясь обоими руками сдвинуть камень.

Паршивец просто не смел не поддаться. Иначе авторитет участкового опустился бы как минимум на пару делений шкалы самоуважения. И он поддался. Трава под ним уже успела пожелтеть, от нее шел запах прения и умирания. Черви-альбиносы были тут как тут.

– Вот и попались, – обрадовался Костя тому, что метод сработал.

Для дела поимка червяков была неважна, зато для развития дедуктивного метода – очень даже подходила.

– Гадость какая, – услышал он над своей головой.

Рядом стояла Василиса.

– Смотрю, в земле копаетесь. Думала, грибы ищите, а вы червяков собираете.

– Провожу следственный эксперимент, – обиделся Костя. Ему никак не хотелось выглядеть в глазах этой необыкновенной девушки своеобразным Дуремаром.

– Спасибо вам за папу, – немного помолчав, сказала Василиса.

– Я здесь не при чем. Правда всегда должна торжествовать,

– ругая себя на чем свет стоит за высокопарность, выдал Комаров.

– Это правильно, – вздохнула Василиса. – Только не всегда так бывает.

Оба помолчали. Непосредственность, задавшая тон их первой встрече, предательски исчезла. Общей темы для беседы не было, а просто так развернуться и уйти было невежливо и глупо. Только сейчас Комаров обратил внимание на литровую эмалированную кружку в руках у девушки. Кружка доверху была наполнена аккуратными полушариями шампиньонов.

– Грибы собирали? – остроумно заметил он.

– На суп, – обрадовалась прерванному молчанию девушка.

– А-а-а, – запас Костиных слов и мыслей опять сошел на нет.

– Приходите на обед, – надеясь на отказ, предложила Василиса.

– Что вы, некогда, – замахал руками Комаров.

Девушка с облегчением вздохнула.

– Ну, я пойду?

– Да.

Глядя вслед тоненькой фигурке, новый участковый совхоза имени Но-Пасарана обзывал себя всякими грубыми словами. Не смог легко и непосредственно поддержать разговор с такой девушкой! Ладно бы она еще была зануда или липучка, а то веселая, простая девчонка в шортах и маечке! Что она о нем теперь подумает? И не подойдет в следующий раз…

– На рыбалочку собрались? – прервал его самобичевание приветливый голос.

– Иван Васильевич! – обрадовался Костя.

Сам того не подозревая, он успел соскучиться по доброжелательному и простому начальнику горохового цеха. На данный момент, это был единственный человек, от которого Костя не ожидал ловушки. Опасен был внешне беззащитный коварный печной дед, дикой аборигенкой со своими принципами и жизненными правилами была добрейшая Анна Васильевна, подобна трясине болотной девушка-спрут Калерия. И только Смирнов, простоватый и охочий до вкусненького, не питал намерения подставить, завлечь, подчинить себе и жениться на Комарове.

– Говорю, на рыбалочку собрался? Червячками разживиться хотел?

– Да нет, я так, по делу.

– А я вот за червячками, – продемонстрировал Иван Васильевич детский металлический совок и ведерко, – люблю на рассвете посидеть с удочкой! И рыбка опять же в рационе не помешает. До чего же пользительная она, зараза, я об этом во многих источниках читал. Ой, каких ты миленьких нашел! Разрешишь?

– Конечно, – отошел от альбиносов Комаров, с невольной брезгливостью наблюдая, как Иван Васильевич вытягивает пальцами из земли сопротивляющихся, отчаянно вытягивающихся в нитку червей и складывает их в стеклянную банку.

– Ну что, если хочешь, посидим сегодня вечерком у Чертового Омута? У меня и удочка, и снасти дополнительные есть. Для тебя, правда, удочка будет простая, а вот на мою – залюбуешься. Она у меня не бамбук тебе допотопный, самая что ни на есть импортная. В самой Престольной покупал, когда на экскурсию ездил. Я во всем люблю качество и престижность. Даже рыба на такую удочку деликатнее клюет, с уважением. Понимает, дура, что не на ветку бесплатную ее ловят! Так что приходи часикам к семи. Если желаешь, конечно. А то я не настаиваю.

– С удовольствием бы, да вот с делом никак не закончу, – с откровенным сожалением отказался Комаров.

Он представил закатное небо над Чертовым Омутом, черную, почти зеркальную воду озера, небольших, отливавших серебром рыбешек, бьющихся в садке и сердце сладко защемило – почти так же сладко, как совсем недавно, при встрече с Василисой.

– А что так? – приподнял брови Иван Васильевич, – на селе уже говорят, что все-таки Федор Серегу порешил.

– Так-то оно так, – ответил Костя, неприятно удивившись в душе осведомленности сельчан, – да вот некоторые моменты меня настораживают.

– Тебе виднее, – стал серьезным Иван Васильевич, – если не уверен на все сто, что убийца Федор, значит, надо копаться еще. А то погубишь человека невинного, век себе не простишь. Если время терпит, не закрывай дела. Ты лучше хорошенько жену его поспрошай. Бабы они только на вид такие наивные, а на деле – не хуже энциклопедии обо всем знают.

– Да искал я сегодня Елену, – с досадой рубанул воздух Комаров, – усвистела куда-то, с утра найти ее не могу.

– Вернется, куда денется, – успокоил его Иван Васильевич, – у нее бывает. Как с Федором поссорится, так к матери в соседнее село убегает.

– Правда? – удивился Комаров, – а что тогда Калерия переполох подняла? «Глупости, – кричит, – наделает, погубит себя!» Уж она-то, как лучшая подруга, должна знать, когда Елена к матери уходит.

– Кричит, говоришь? – загрустил Иван Васильевич.

– Да всю рубаху у меня на груди слезами залила, – пожаловался Костя, – «Спаси, найди!» Дел у меня мало, прогульщицу эту по всему району разыскивать.

– Работу прогуляла – это плохо, – с досадой за непутевую бабенку сказал Смирнов, – а вот то, что Калерия кричит что-то о погибели – еще хуже. Видать, опять Ленка загуляла. На таможне, слыхал, опять грузовики перетряхивают: в Казахстане суслики захворали, не то чумой, не то холерой, вот машины и проверяют, не забрался ли какой в кузов. Чтобы заразу не разносили. Так шоферни проезжей скопилось – больше нормы. Видать, на таможню бабенка подалась или в колонию – там барак один пустует, его на постой дальнобойщикам сдают. Ты сходи, посмотри, там она, точно говорю. Еще ни одного скопления мужиков не пропустила. Поэтому Калерия так и убивается – хорошая она, порядочная, за подругу переживает.

– Вот еще, – облегченно фыркнул Костя, в душе ужасаясь женскому вероломству, – я не полиция нравов. Еще не хватало мне за нравственностью но-пасаранок следить. Пусть сама Калерия и ищет. На порог ее больше не пущу.

– Ну, – вздернул головой Смирнов, – это ты лишнего. К народу надо снисходительно относиться. Прощать нам наши слабости и необразованность. Что же плохого, что она о подруге заботится? А что тебя на помощь зовет – так это от бестолковости. Прости уж ее. И, если все проблемы только в двух этих суматошных бабенках, как все же насчет рыбалочки?

– Забито! – с удовольствием хлопнул по протянутой ему руке Комаров, – сегодня в семь вечера – я у вас!

* * *

Уверенность в напрасно поднятом вокруг персоны Елены

Федорчук шуме укрепила, как ни странно, сама Калерия. Когда Костя пришел к ней в ФАП, для очистки совести, она тихо, не поднимая глаз, выслушала все его предположения о местонахождении Елены.

– Вы знали, что Федорчук может быть у матери? – спросил Комаров.

Калерия молча кивнула.

– А на таможне?

– Да.

– Почему вводили меня в заблуждение?

Девушка подняла красные, опухшие от слез глаза и просто пожала плечами.

– Вот чертово племя, – клял Комаров весь женский пол, широко шагая по улице, – поднимут смуту, введут в заблуждение, а потом делают вид, что ничего не произошло. И ведь с утра еще мог бы Федора и все документы в район отвезти, а теперь пока машину выпрошу, пока ее пришлют. Так может и рыбалка накрыться!

Воспоминание о рыбалке тепло согрело душу.

– Нет. Все-таки, как не отравляют нам, мужикам, жизнь эти особи с другим строением тела и перевернутыми мозгами, есть у нас и свои, маленькие мужские радости, недоступные им.

С раннего детства праздники, успех и просто хорошее настроение ассоциировалось у Кости с лимонадом. Костя представил эту картину: потревоженная бутылка злобно и предостерегающе шипит, пытаясь в последний момент отпугнуть покушающегося на ее непорочность человека, потом, в зависимости от характера, одни покоряются сразу, деликатно и заискивающе уменьшая звук шипения, другие – героически плюют, пытаясь испортить одежду своему погубителю. Но то бутылки. Они сами по себе. Лимонад, который они скрывают, весел и безмятежен, он нисколечко не боится уйти в небытие и даже старается привлечь к себе внимание человека: играет пузыриками, тихо шепчет что-то ласковое и непонятное. Он живет даже во рту: приятно щиплет за язык, холодит небо, возвращает почти забытый вкус детства.

– Почему бы и нет? – пожал плечами Костя, – удачное завершение первого в моей жизни дела вполне можно отпраздновать. Иду за лимонадом!

Возле сельпо он увидел Мальвину.

«Как и в тот раз, – отметил он про себя, – хорошая примета. С чего дело началось, тем и закончилось: магазин, голубая французская болонка и…»

Костя замер. Собаченция вела себя в полной мере неадекватно. Голубая французская болонка, которой самой природой было предусмотрено возлежать на дорогих диванах перед средневековым камином, задорно кувыркалась в роскошной, существующей только в российской глубинке, пыли. Француженка привставала на задние лапы, замирала на несколько секунд, опять падала, рвала зубами что-то мелкое и плохо видимое, терлась спиной об это что-то и грозно, как ей казалось, порыкивала.

– Дежа вю, – прошептал Костя.

Болонка опять, как в удачно забытом страшном сне, забавлялась с человеческим ухом.

Глава 12 Мотылек по имени ленка

Рыбалка была забыта. По пыльной сельской улице огромными прыжками мчался юноша с вытаращенными глазами. То отставая, то забегая вперед, рядом несся козел.

– Козлика пасете? – попыталась было проявить вежливость прохожая старушка, но закрученная водоворотом ветра, поднятого стремительным бегом человека и животного, испуганно примолкла.

Нет, Костя не бежал куда глаза глядят из мрачного заколдованного Но-Пасарана. Он мчался в заросли орешника, расположенные на границе владений Семена Семеновича Куркулева, именуемого в народе Бирюком. Почему он мчался именно туда? Он и сам не мог объяснить. Подсознательно он надеялся, что в кустах орешника найдет труп усатого мужчины с разбитой губой и окровавленным ножом на груди. Тогда все встанет на свои места. Просто он сошел с ума, можно спокойно паковать вещи и ехать к маме. У мамы такие вкусные котлеты и мягкие руки! Если же трупа именно Куроедова там нет, то значит просто у но-пасаранских преступников принято подносить Мальвинке ухо каждой убитой ими жертвы. Хороший тон такой. Или просто на удачу. В таком случае тоже можно паковать чемодан и ехать к маме. Потому что городскому Косте никогда не разобраться в нравах этого параллельного мира, называемого деревней.

До орешника Костя долетел быстро. Он всегда великолепно бегал, легкие у него были – будь здоров – а в данной ситуации ускорение бегу придавала неординарность ситуации и простое холодное любопытство. Около кустов он остановился. Круглые резные листья жутковато шуршали, кругом было пугающе тихо. Даже пичужки испуганно примолкли. Костя набрал в грудь побольше воздуха и медленно, словно неохотно приблизился к кустарнику и раздвинул руками густую листву.

Она была как живая. Казалось, скажет сейчас что-нибудь ядовитое, зальется своим особенным смехом и кокетливо обнажит колено. Только глаза говорили о другом. В них уже не плясали жадные до удовольствий чертики, они уже не могли одним взглядом заставлять суетиться мужиков всех возрастов и национальностей, они спокойно и мудро смотрели в темнеющее небо.

Отлетался беззаботный и легкий мотылек по имени Ленка. Не оставил в этом слишком прагматичном и взыскательном мире после себя ничего: ни сына, ни дочки. Осталась только легкая память в шероховатых и подсохших мужских сердцах о бескорыстной и искренней ласке, которую она им походя дарила, осталась вечно ноющая точка в душе ее подруги, остался грубый, не дающий легко и свободно вздохнуть шрам в памяти мужа.

– Ленка, – прошептал Комаров. – Как же так, кто же тебя, Ленка?

Он не был привязан к этой неуравновешенной и легкомысленной бабенке, даже сторонился ее. Но это в жизни. Видеть ее холодной, равнодушной ко всему земному было настолько невыносимо, что в глазах Костика противно и предательски защипало. За спиной его затрещали ветки, будто под копытами лося, и сильная рука мягко отбросила его в сторону. Калерия на мгновение замерла и тут же рухнула, как подкошенная, рядом с замолчавшей навеки подругой.

– Уходи отсюда, Калерия, – мягко тронул ее за плечо Костик, тебе не надо этого видеть.

Девушка медленно подняла на него сухие глаза. Еще ни разу Костя не видел ее такой серьезной. Кричащей, плачущей, шумной, неудержимой, но только не такой.

– Я найду этого гада. Для тебя найду, – сказал он тихо и серьезно.

* * *

Уже увезли тело Ленки, разошелся охающий и причитающий народ, сгустились сумерки, а Комаров все ползал по месту преступления, надеясь отыскать хоть какие-то признаки, указывающие на убийцу. В этот раз ножа не было. Молодая женщина была задушена собственным газовым шарфиком. Не было окурков, фантиков от конфет, пуговиц – их Костя убрал еще в прошлый раз. Следы были все те же. Но Костя не уходил. Нацепив на лоб шахтерский фонарик, он упорно изучал сантиметр за сантиметром, пытаясь найти хоть какую-то зацепку в этом мистическом деле. Мухтар мирно пасся неподалеку.

Ничего. Ничего, что могло бы помочь ему выполнить свое обещание перед Калерией. Темнота уже сгустилась настолько, что свет фонарика мог выхватывать только отдельные кружочки пространства. Все вокруг было погружено в густой, непроглядный мрак. Дальнейшие попытки поиска улик были бесплодны. Комаров встал и огляделся. Собственно, оглядывать было нечего. Безлунная ночь настолько властно и безапеляционно захватила окрестности Но-Пасарана, что видеть Костя мог лишь силуэты ближайших к нему деревьев, да далекие голубоватые огоньки окошек но-пасаранских домов.

«Телевизоры смотрят, – позавидовал Костя. – До чего же народ быстро привыкает к потрясениям! Совсем недавно причитали над телом Ленки, а сейчас, наверняка, рыдают над безответным чувством дона Педро».

Поминутно спотыкаясь и попадая в незначительные при дневном свете, но такие коварные в темноте ямки, брел Комаров домой. Сельский житель, не избалованный плодами цивилизации в виде ночного электрического освещения деревенских улиц и лесных тропок, прекрасно ориентируется в темноте. Подобно куперовскому Зверобою, он интуитивно чувствует, куда поставить ногу, где может быть незапланированная кочка, а где уютно и неприметно расположилась свежая коровья лепешка. Поэтому шаг его даже в полной темноте скор, уверен и легок. Городской же житель, утративший не по своей воле связь с природой и добрый процент интуиции, при лишении естественного или искусственного освещения мог пробираться только наощупь, спотыкаясь и используя ненормативную лексику на каждом шагу.

Заряд батареек в фонаре закончился, естественно, неожиданно. Костя не прошел и половины пути. В принципе, потеряться он не мог. Приветливый свет окошек не дал сгинуть бы ему в эту темную тихую ночь. Но вот ровную дорогу нащупать было гораздо сложнее. Особенно трудно было рассчитать высоту подъема ноги и степень ее опускания на землю. Но Комаров учился. И сегодня это у него получалось гораздо лучше, чем вчера.

Вдруг Мухтар, шедший впереди, резко встал, ткнулся холодным носом Косте в ладонь и аккуратно, беззвучно лег на еще не остывшую пыльную дорогу. Костя только вознамерился было дернуть его за ошейник, как услышал впереди тихие, крадущиеся шаги. Он присел, чтобы незнакомец ненароком не заметил его силуэт, и гусиным шагом отправился на обочину. Мухтар прополз за ним. Незнакомец был уже совсем близко. Он шел тихо, даже не не насвистывая и не бормоча себе что-то под нос, по обыкновению но-пасаранцев.

«А вдруг это приведение Елены? – пришла дурная мысль в голову Костика. – Идет на место своей смерти, чтобы покарать убийцу? Перепутает, не дай Бог, в темноте – и мне достанется!»

– Кто тут? – замерло приведение, поравнявшись с вжавшимися в траву напарниками.

– Ме-е-е, – решился взять огонь на себя Мухтар.

– Тьфу ты, напугал, черт рогатый, – выругалось приведение, добавив для колориту незамысловатое непечатное выражение.

«Нечистая сила не ругается, – отметил про себя Костя, – это мы еще в школе проходили, когда сказки Гоголя изучали. Значит, это человек».

Недолго думая, он вскочил из своего убежища, наступив при этом лежащему Мухтару на хвост. Со стороны это выглядело так: сначала в темноте вырисовался силуэт рогатой козлиной головы, потом что-то произошло, и голова, издав мерзкий грубый рев, исчезла, а на ее месте выросла казавшаяся громадной в темноте фигура человека. И эта фигура, продолжая издавать обиженный звериный рев, который как бы отделился от нее и зажил самостоятельной жизнью, двинулась на ночного бродягу.

– Оборотень, – выдохнул бродяга. – Оборотень! – завизжал он уже во всю силу своих легких и рванул в обратном направлении.

– Окружай! – шепнул Костя Мухтару и начал преследование.

Мухтар, поняв, что от него требовалось, зацокал копытами вслед беглецу. Костя, ориентируясь на звуки копыт, побежал за ним. Бег в темноте стоил ему ушибленного колена и разорванной на локте рубахи, но расстояние между ним и преследуемым не сокращалось. Если бы не Мухтар, неизвестно, чем бы закончилась ночная погоня.

Наткнулся на преследуемого Костя так же неожиданно, как его увидел. С разбегу налетел он на что-то невысокое, мягкое, постанывающее. Это был человек, стоящий на четвереньках. Прямо перед ним, наклонив голову и грозно выставив рога, так же на четвереньках, по своему звериному обыкновению, стоял верный Мухтар.

– Я не виноват, не виноват я, – захлебывался в бормотании незнакомец, – отпусти только, я не виноват.

– Встать, руки вверх! – потребовал Костя.

– А ты кто? – сразу обрел нормальный человеческий голос пойманный.

– Младший лейтенант Комаров, – представился Костя.

– Слава тебе, господи, – кряхтя, поднялся с колен незнакомец, – а я грешным делом подумал, что приведение. Все, думаю, смерть моя пришла. А это милиция! Да дай я тебя, дорогой, расцелую! – и некто потянулся длинными ручищами к лицу участкового.

Только тут Костя узнал этот голос.

– Вы, что ли, Иван Васильевич? – догадался он.

– Я, родимый, я, – обрадовано ответил Смирнов, засветив карманный фонарик. – С рыбалки иду. Ждал тебя, ждал, не дождался. Вот до сумерек рыбачил, да припозднился – больно клев хороший был. А тут козел твой, прости Господи! Перепугал старика до полусмерти. Я вобще-то в байки бабьи не верю, но кто его знает! Жутковато как-то, когда ночью, да на тебя этакий рогач вонючий из кустов мычит. А что не пришел-то? Нехорошо так-то, ты конечно – власть, но стариков уважать надо бы и власти.

– Да тут такое, – махнул рукой Комаров, – такое…

– Никак проверка какая? – испугано всплеснул руками Смирнов.

– Хуже. Новое убийство. Елену Федорчук убили. Еще вчера ночью, судя по всему,

– Госпидя, – совсем по-бабьи запричитал Иван Васильевич, – да кака хорошенька была, девка-то, да кака молоденька-а-а. Да как же у ирода этого, Федьки, рука-то на нее поднялась?

Несвойственная старухинская лексика, напавшая на начальника горохового цеха, и искренние слезы растрогали Костика.

«Вот ведь как убивается, – подумал он, – и вроде не был с ней в близком знакомстве. Душевный человек».

– К сожалению, убил Елену не Федор, – вынужден был констатировать Костя. – У Федора алиби. Во время убийства Елены он уже сидел за решеткой. А вы не знали? Я, кажется, на бирюковском пустыре вам уже говорил. Когда вы за червями приходили.

– Не припомню, – опустил глаза Иван Васильевич, – может, и говорил. Память-то стариковская, ненадежная.

– Если не помните, значит, не сказал, – успокоил его Комаров, – такие вещи не забывают.

– Да, дела, – задумался Смирнов, – скоро из дому страшно выйти будет.

– Не беспокойтесь, я уже напал на след преступника и скоро его поймаю, – опрометчиво успокоил Ивана Васильевича Комаров.

– Поймай, родимый, поймай, – обрадовался Смирнов, – а я пока поостерегусь на рыбалку один ходить. А след-то хоть какой? И надежный ли?

– Тайна следствия, – выкрутился Комаров, – надежнее не бывает. И свидетель даже вырисовывается!

Ну не мог он сказать этому милому, беззащитному человеку, что убийца бродит на свободе и в любой момент может поднять руку на любого: самого Смирнова, Крестную Бабку, козла Мухтара.

– Уйди, уйди, Мухтарушка, – отбивался тем временем Иван Васильевич от козла, – нету у меня хлебушка. Весь на рыбалке скушал.

– Да он не хлебушка просит, – усмехнулся Комаров, увидев, что Мухтар назойливо тычет свой нос в карман ветровки Смирнова, – он сигареткой думает у вас разживиться.

– Курит? – хихикнул Иван Васильевич.

– Нет, он их на десерт предпочитает, вместо мороженого.

– Ишь ты, гурман какой! – восхитился Иван Васильевич. – Ну, на, так уж и быть.

Смирнов достал из кармана ветровки замусоленную пачку «Примы» и протянул одну из сигарет козлу. Тот понюхал предложенный ему десерт, обиженно мекнул и ткнулся носом в другой карман ветровки.

– Иш ты, разборчивый какой, – обрадовался начальник горохового цеха, – видите ли «Приму» он не кушает! Ну, мы не навязываем! Что есть, тем и рады.

Мухтар, поняв, что кроме уже предложенного лакомства ему ничего не светит, вздохнул и мягко взял губами «Приму».

– Вот так-то оно и лучше, – нравоучительным тоном сказал Смирнов, – нечего баловать-то. А ты, Константин Дмитриевич, заходи, если новое что откроется или помочь в чем надо будет. Всегда рад.

* * *

Осмотр тела Елены ничего нового не дал. Следов борьбы практически не было, ушибов и травм женщина тоже не получала. Ни под ногтями, ни на одежде не было найдено частиц кожи и волос убийцы. Следов сексуального контакта тоже не было. Золотая цепочка и обручальное кольцо остались на теле жертвы. Значит, это не сексуальный маньяк и не элементарный грабитель. И самое главное, в правой руке Елены была намертво зажата недокуренная сигарета марки «Парламент». Женщина не курила, это точно. Губы Ленки были накрашены алой, с золотым перламутром губной помадой, а на недокуренной сигарете следа от помады не было вообще. Добровольно недокурить такую дорогую по провинциальным меркам сигарету было бы преступно. Значит, тот, кто курил ее, находился в непосредственной близости от Елены перед самой ее смертью. А это одно из двух: либо любитель «Парламента» убийца, либо свидетель. Ведь не будет же Елена сутками носить в руке недокуренную сигарету!

Федор сидел за решеткой. Значит, убить жену он не мог просто физически. Но одно и то же место преступления, связь Елены и Сергея говорят о том, что смерть Куроедова потянула за собой смерть Елены. Из этого следует, что и первое преступление совершил не Федор. Или просто кто-то другой, воспользовавшись подозрением, падшим на Федорчука, решил расправиться с Еленой, чтобы и второе преступление пало на него? Например, обманутая жена. Но тогда этот некто должен был знать, что у Федора надежнейшее алиби – тюремная решетка. Может ли такое быть, чтобы новость об аресте Федорчука не моментально распространилась по всей деревне? Может, если убийца необщительный человек. Может, так как задержание Федора пришлось на выходные, а не все но-пасаранцы работают без выходных и имеют возможность общаться с односельчанами. Может, если убийца – мужчина, особенно если он – холостой и непьющий мужчина, так как беспроволочный телеграф в совхозе имени Но-Пасарана работает на энергии болтливых женщин и любви к горячительным напиткам.

Трудновато поверить, что в Но-Пасаране мог бы найтись такой некомпетентный в совхозных новостях человек, но вероятность такая была. А упускать из вида нельзя было никакую вероятность, так учил его Виктор Августинович. Итак, предположительно:

– убийца холостой, непьющий или просто нелюдимый;

– обладает достаточной физической силой для того, чтобы практически без сопротивления задушить молодую, не хилого десятка женщину:

– не маньяк и не грабитель, то есть просто обязан иметь личные счеты с этой женщиной;

– курит треклятый «Парламент».

Куркулев? Твердого алиби у него нет. Его выпустили только после того, как подозрение пало на Федора. Он нелюдим, вспыльчив, неизвестно что курит и силен, как бык. К тому же место преступления расположено возмутительно близко к его владениям. А если Елена просто пошла за шампиньонами к супчику, а Бирюк ее задушил, войдя во вкус? И Куроедова убил тоже он, после того, как ушел Федор?

– Не-а, – прервал размышления Кости скрипучий голос.

Комаров, как всегда, забылся и уже давно высказывал вслух все свои предположения, по привычке меряя комнату шагами.

– Хорошо, что дома сидишь и никуда не выходишь, – погрозил Костя ему кулаком, – а то приковал бы тебя наручниками, да кляп воткнул. Сидит себе, мухомор старый, на печке, молчит, бдительность усыпляет. А вдруг ты шпион? Или хуже того – пособник убийцы или сам убийца? Находишься себе в курсе всего расследования и всех моих планов и ведешь свою игру? Ну, отвечай! – разошелся Костя от досады на то, что так легко забылся и опять нечаянно выболтал все вреднючему деду.

– Да что ты, милай, – проскрипел Печной, свесив валенки, – Какой из меня убивец! Вот ежели бы Анку кто пришил – так сразу меня можно было бы вязать. Без анексиев и контрибуциев. А тут я непричастный. Я просто советы тебе подаю. Насчет подозрениев твоих.

– Спасибо, – расшаркался Костя, – сыт по горло вашими советами. И насчет портвейна, и насчет бани. Больше не потребуется.

– Дык, то я шутковал, прикалывался, по-нынешнему. А сейчас – искренне говорю. Бред сивой кобылы все твои подозрения насчет Бирюка. Он, конечное, сволочь, но в тюрьму ему никак нельзя. Василиска одна с братишками и мамкой не сладит. А ты когда еще с портвейном к ней заявишься!

– Ах так, – вспылил Костя, задетый за живой «бредом сивой кобылы» и грубым намеком на его чувство к Василисе, – вот съеду с квартиры, посмотрим, сколько один протянешь. Вычислит тебя Анна Васильевна, никакое снохоубежище не поможет!

Схватив фуражку, он выскочил из дома, громко хлопнув дверью.

– Раз уж оказался на улице, дойду до дома Федорчуков, – решил Комаров, вспомнив, что еще не проверял показания Федора насчет убийства зеленой змеищи.

У калитки он столкнулся с соседкой Елены.

– Что вы делали в доме Федорчуков? – строго спросил Комаров.

– А кто корову доить и поросят кормить будет? – всплеснула та руками, – что же теперь, скотине вслед за хозяйкой, что ли, идти? У Ленки корова-то племенная, дойная, благородных кровей. Давно прошу: продай, да продай. А теперь-то и продавать некому-у-у-у, – неожиданно затянула женщина, – пропадет скотинушка, вслед за Еленушко-о-ой, закружат над ними темные вороны-ы-ы.

Костя поморщился. Его несколько пугала эта способность местных жителей мгновенно переходить от яркого проявления горя к благодушию и обратно.

– Ладно, ладно, – замахал он руками, – следите пока за скотиной, а потом – решится.

– А как решится-то? – сразу успокоилась та, – имущество Федора за так раздавать будут, или в счет государства пойдет? Если что – корову мне! Ты свидетель, я ее кормила!

Костя уже не слушал. Взгляд его застыл на молодой, зеленоватой ветке тополя, росшего около дома. Ветка выглядела несколько необычно: она шла не вверх, как остальные ветки, а росла почти параллельно земле, немного извиваясь и закручиваясь, подобно тропической зеленой змее. Ветка-змейка была безжалостно искромсана ножом неведомого хулигана.

* * *

Нож Костя так и не нашел. Он облазил все в поисках орудия убийства змеи-ветки – безрезультатно. Да и вряд ли нож мог проваляться столько без присмотра посреди улицы. Важно было уже то, что змея все-таки была. Пусть даже и в воображении Федора, пусть только макет змеи – но бред его все-таки нес под собой какую-то реальную основу, какие-то обрывки прошедших событий все-таки сохранились в памяти Федора, а это значило то, что он вполне мог и не убивать Сергея Куроедова. Ведь не помнил же он, чтобы поднимал нож на соперника!

В любом случае, Федора выпускать пока нельзя. То, что он не убивал свою жену, еще не доказывает того, что он не убивал Куроедова. К тому же, выйдя на свободу и узнав о смерти жены, он может наделать глупостей. Скажем, бросится искать убийцу и начнет крошить правого и виноватого. О том, что люди в глубинке необузданы в горе и радости, Комаров читал еще у Шолохова.

Пытаясь разобраться в головоломке, подкинутой ему судьбой, Костя незаметно дошел до отделения. Знакомый милицейский УАЗик канареечной расцветки грубо не вписывался в композицию из отделения милиции и пышных кустов отцветшей сирени.

«Начальство пожаловало», – понял Комаров.

Впрочем, дедукция на этот раз его немного подвела. Приезд милицейского УАЗика кроме визита начальства мог означать еще и просто вызов Комарова в район. Молоденький сержант, сидящий за рулем машины, поведал, что Косте следует незамедлительно явиться в Труженик для дачи каких-то показаний.

«Что за ерунда? – думал Костя, устраиваясь рядом с водителем, – из-за дела, что ли? Из-за того, что расследование затянулось?»

Долго мучиться ему не пришлось. Труженик находился в семи километрах от совхоза имени Но-Пасарана, поэтому дорога туда заняла не более семи минут.

До Великой Октябрьской Труженик прозывался несколько по-другому: и в смысле звучания, и в смысле смысла. Современные труженики уже забыли позорное и недостойное россиянина название райцентра, и лишь старики, в припадке ностальгии, бурчали на разгильдяев-внучат, предпочитающих прополке клубники круглосуточное торчание на пруду:

– Не зря, ох, не зря испокон веков наш поселок Ленивым прозывали. Раньше-то названия по натуре давались, не то, что сейчас – по звучности.

Районное начальство Комарова олицетворялось в лице капитана Николая Акимовича Ведерко, выходца из самостийной. Как постоянную примету малой родины Ведерко носил роскошные усищи, колоритное пивное брюшко и постоянный шматок сала в портфеле. На усмешки коллег он реагировал мудро и спокойно:

– Сало – это то, что на тарелке подают к борщу и чаю. А в портфеле у меня – не сало, а Эн Зю, неприкосновенный запас по-научному. Мало ли что в нашей службе непредсказуемой случается? И засады длительные, и допросы, и дежурства опять же. Эн Зю меня и в холод спасет, и нервы успокоит. Сало для нервов – пуще валерьянки помогает.

Видимо, с нервами у Ведерко положение было просто катострофическое. Это наблюдение вытекало из того, что неприкосновенный, по сути своей, запас в редкие дни доживал до обеденного перерыва. По крайней мере, Комаров уже не отделял капитана Ведерко от непременного надкушенного бутерброда с сантиметровым розоватым шматком.

Вот и сейчас Николай Акимович активно шевелил усищами, пытаясь прожевать неприкосновенный запас сегодняшнего дня.

– Попробуешь? – протянул он Косте надкушенный кусок.

– Спасибо, я завтракал, – легко отказался Комаров.

– И правильно, что его пробовать-то? – обрадовался Ведерко, – сало – оно и есть сало. На-ко, почитай, пока я нервы успокою, – и капитан протянул Косте надорванный конверт с местным штемпелем.

«Что же это делается на белом свете, граждане начальники», – вслух начал Костя.

– Про себя, про себя, – замахал на него руками капитан, – я уже читал.

«Что же это делается на белом свете, граждане начальники, – опять начал Костя. – И вроде бы не застойные проклятые времена, и вроде бы демократия практически официальная, а беспредел с простыми тружениками как был, так и процветает. На погибель, что ли, но-пасаранцев или как черный демон, дух изгнанья, прислан нам этот Берия проклятущий, сотрап этот младший лейтенант Константин Дмитриевич Комаров?»

– Что это? – недоумевающе поднял глаза Костя на Ведерко.

– Дальше, дальше читай, – отмахнулся тот, терзая охотничьим ножом густо сдобренный солью и красным перцем шматок.

"Да когда он только яйца воровал прямо тепленькие, из под кур, мы еще молчали. Когда все яблони еще зелеными обтряс мрачной ночью – порыдали, но перенесли. Когда средь бела дня на пастбище прямо коров наших доил – голодали, но терпели. Но зачем он прямо у живых поросят повадился ноги на холодец по ночам рубить? Им же больно! Живые же! Залепит им челюсти скотчем, чтобы не визжали, сердешные, и топором, топором… Гляди, так и до людоедства дойдет! А потом еще и хвастает, что как немчура какой по вечерам пиво со свиными ножками трескает. Пиво, кстати, возле сельпо у детей и женщин отбирает в неограниченном количестве.

А еще беда на нас с его появлением такая нашла: не осталось, практически, во всем совхозе имени Но-Пасарана ни одной неиспорченной девицы. В первую неделю девок всех перепортил, а потом и за баб принялся. Сначала – особо смазливых, потом тех, кто лицом и фигурой попроще. Старухи уже плачут, говорят, помереть бы успеть, пока до них очередь не дошла. Присылает повестки, закрывает в комнате и прям так начинает стриптизом соблазнять – видите, и до нас эта срамота дошла. А кто не соблазняется – наганом в лоб и сильствует. А чтобы не болтали – грозит язык отрезать и Мальвинке, людоедке местной, на завтрак сготовить. Или себе в холодец из ножек поросят увечных бросить. Видите, я предупреждала насчет людоедства.

И ведь что самое страшное – так это последствия! Уже шестнадцать девок и баб понесли от него, другие тоже под вопросом. Нарожается полный Но-Пасаран байстрюков от участкового, переженятся потом все – это же что будет? Экологическая всемирная катастрофа. Тем более, что он ни рожей, ни кожей не вышел.

Спасите мир! Переведите его в соседний район! А если не переведете, я и на вас управу найду.

Образованная и интеллигентная, простая и мужественная, анонимная но-пасаранка".

Костя сел.

– Почему это ни рожей ни кожей? – только и смог обиженно протянуть он.

– Что делать будешь? – поочередно облизнул пальцы Ведерко. – Как перед поросятами-инвалидами реабилитируешься? Да и детей неплохо признать было бы. Твои все-таки, сиротки. Кровиночки.

– Да это… Это… Клевета, вот что это, – нашел наконец четкое определение анонимке Комаров, – и про яйца, и про коров, и про но-пасаранок. Вранье! Вы-то мне верите?

– Попробуй сало, – вместо ответа предложил ему Ведерко, прекрасно на нервы действует!

– Давайте, – совсем сник Костя.

Он сел рядом с капитаном и в унисон ему заработал челюстями, перерабатывая ценный и многофункциональный продукт.

– Анонимка эта, конечно, полная фигня, – прожевав очередной кусок, резюмировал Николай Акимович. – Да вот только отреагировать мы как-то обязаны, ты уж не обессудь.

– Да как можно на этот бред реагировать? – взорвался Костя, – у поросят прощения просить?

– Гляди-ка! – хладнокровно восхитился капитан, – и сало не помогло. Мало съел, вот и нервничаешь. Переводить мы тебя никуда не будем, не нашлось еще того дурака, кто вместо тебя в Но-Пасаран работать пойдет. А вот найти эту образованную, интеллигентную, простую, мужественную и анонимную но-пасаранку было бы неплохо. Найти, узнать, чем обидел и повиниться или еще там как. Нашалил поди-ка, вот и осерчала на тебя какая бабенка.

«Неужели Калерия? – мелькнуло в голове у Комарова, – не может быть. Она, конечно, дикая, но на такую примитивную подлость вряд ли способна».

– Ага, задумался! – обрадовался капитан, – значит, есть о чем. В общем, так. Бросай все дела и разбирайся с этой анонимщицей. А то она и впрямь до нас доберется. А нам волнения нежелательны. Сала не напасешься.

– Что, и расследование бросать? – тихо кипел Костя.

– Ну, не то, чтобы бросать, а где-то как-то найти время для реабилитации перед разгневанной женщиной. Только смотри, без грубостей, чтобы довольна была. И не спорить с начальством! Это приказ. Идите, младший лейтенант Комаров. Можете быть свободны.

Костя четко, по-военному развернулся и вышел за дверь.

– Младший лейтенант Комаров, – позвал его Ведерко.

– Да? – развернулся на 180 градусов Костя.

– А вы правда стриптиз умеете показывать?

И видя, как Комаров ловит ртом воздух, усмехнулся:

– Шутю. Свободны.

Ведерко достал из портфеля новый сверток и начал раскладывать на рабочем столе инструменты для успокоения нервов с помощью Эн Зю.

Глава 13 О вреде любви к комфорту, качеству и изысканности

– Черт, черт, черт, – костерил на чем свет стоит Комаров районное начальство, неведомую анонимщицу, весь белый свет и себя в придачу. – И дернул же меня черт попроситься в провинцию! Сидел бы сейчас с Кирюхой на лекциях, сдавал экзамены и прикалывался над профессурой.

Сержант-водитель уже успел куда-то уехать, и Комаров не стал дожидаться, чтобы его доставили на то место, с которого взяли. Наискосок, через лес, до Но-Пасарана было раза в два ближе, чем по дороге, поэтому Костя решил отправиться пешком. По пути он подобрал длинный гибкий прут и теперь со злостью рубил головки чертополоха и макушки лебеды, представляя себе, что это ноги загубленных им поросят и части тела анонимщицы.

– И что мне теперь, бросить расследование и заниматься поиском сбрендившей но-пасаранки? – жаловался он неведомо кому. – У меня и так дел по горло. Надо еще раз тщательно проверить непричастность к делу Куркулева, вычислить всех подходящих под мою схему но-пасаранцев, предпринять дополнительные попытки выяснения любителя «Парламента». Все-таки «Парламент» – это улика. Пуговиц, следов и фантиков у меня целый сундук, а вот окурок «Парламента» – один, не считая съеденного Мухтаром.

А теперь еще и анонимка.

– Стоп. А не может быть так, чтобы у анонимки и убийства был один автор? – Комаров даже не опустил на голову очередного чертополоха поднятый было для удара прут. – Ведь это очень удобно: избавиться от дотошного участкового с помощью анонимки! Почерк на письме, правда явно женский, но у некоторых мужчин бывает очень даже женская рука. К тому же попросить написать текст жалобы можно подругу, жену, соседку… А ведь это мысль!

Неприятное, кажущееся досадным заусенцем в деле кляузное письмецо вполне может вывести его на убийцу! Почерк – это уже кое-что значит, почерк – это уже весьма тяжеловесная улика, достойная солидного комплекта вещественных доказательств. А в почерках Комаров что-то, да понимал. Не зря Виктор Августинович убил на изучение графологии не один драгоценный час непонятно зачем введенного в школе милиции предмета ОЗОШ, расшифровывавшегося как основа здорового образа жизни!

Комаров прибавил шагу. Как все просто! Не надо даже вызывать повестками но-пасаранцев, не надо ходить по дворам и выдумывать причину для снятия образца почерка! Можно просто зайти на мелькрупкомбинат, на котором работает подавляющее большинство но-пасаранцев и просмотреть личные дела всех служащих. В личных делах обязательно должно быть заявление о приеме на работу, написанное рукой служащего. Если заявление со схожим почерком не отыщется в «Пробуждении», нужно будет идти на ферму, таможню, колонию – во все места, где работают но-пасаранцы. И даже если анонимщик нигде официально не числится, то образец его почерка можно будет откопать в собесе, на почте, да мало ли где! В конце-концов, Но-Пасаран – не Москва. И жителей здесь не в пример меньше. Отметаем школьников – почерк явно устоявшийся, взрослого, даже пожилого человека, отметаем пенсионеров – рука еще не дрожит, нажим довольно сильный, и кляузник в шляпе.

За рассуждениями Комаров не заметил, как дошел до кромки леса. Уверенно, почти победителем вошел он в село.

«Пусть анонимщик не радуется, – рассчитывал он,– пусть видит, что я не сломлен и в прекрасной боевой форме. Пусть трепещет!»

Не откладывая дела в долгий ящик, Костя отправился на мелькрупкомбинат. Шустрый бойскаут Азарт, рожденный мудрой Надеждой, заставлял его почти бежать к своей цели, шкодливо, помимо Костиной воли, растягивал его губы в глуповатой блаженной улыбке и горстями бросал искры блеска в глаза. По дороге к Комарову пристал невесть откуда взявшийся Мухтар. Мухтар обиженно посмотрел на хозяина и с упреком коротко мекнул.

– Извини, брат, – весело потрепал его за загривок Комаров, – меня просто не поняли бы, если бы я взял тебя в машину. В этом примитивном мире поведенческих штампов право на службу в милиции имеют только собаки. А ты, увы, козел. Хотя просто замечательный козел!

* * *

Во дворе мелькрупкомбината вышла опять заминка. Мухтар, обиженный тем, что его не покатали на милицейской машине, отказался ждать хозяина во дворе. Обычно козел довольно лояльно реагировал на команду «ждать», но сейчас он решил явно заупрямиться. Он рвался вперед Кости в дверь конторы, сердито тряс бородой и громко, истерично блеял.

– Чтоб я тебя еще взял на люди, – сквозь зубы прошипел Комаров, исподлобья оглядывая окна, в которых жизнерадостно белели блины лиц любопытных.

Пришлось собрать волю в кулак, отринуть жалость и чувство здорового коллективизма и привязать напарника к деревянному столбу линии электропередачи.

– Сидеть, – сурово приказал Костя и зашел в дверь.

Вслед ему жалобно и душераздирающе взвыл козел.

В отделе кадров «Пробуждения» было тихо. Лениво, больше потому, что так заведено со времен изобретения стекла, билась перламутровой панцирной грудью о оконное стекло муха. Падала, лениво зевала, стряхивала с ноги приставшую пылинку и опять летела биться.

Не в пример мухе, начальница отдела кадров никак не хотела справляться со своими обязанностями. В замочной скважине большого, неоднократно крашеного разнотонной голубой краской сейфа безвольно и сонно дремали ключи, недопитый чай в высоком, с горохами бокале покрылся тонкой пленкой с переливами, а начальница крепко спала, откинувшись в своем кресле и запрокинув голову.

Костя вежливо покашлял. Никакого результата. Костя покашлял громче – тишина.

– Извините, пожалуйста, я могу поговорить с начальником отдела кадров?

Оказалось, что столь жалкие меры не могли нарушить покоя спящей. Только после мягкого касания плеча, деликатного постукивания, грубоватого потрясывания и откровенного сбрасывания со стула женщина открыла глаза.

– А я уж подумал, что вы в обмороке, – вытер пот со лба Комаров.

– А? Что? Что случилось? Пожар? Колготки принесли? – запоздало испугалась начальница отдела кадров.

Видимо, в суть дела она входила так же медленно, как и просыпалась. Пока Комаров объяснял ей, что ему нужны личные дела, пока отказывался объяснять, зачем они ему нужны, пока уверял ее, что он действительно местный участковый, прошло немало времени. Поэтому Костя углубился в изучение почерков работников мелькрупкомбината спустя довольно большой незапланированный срок.

Он даже испугался. Если поиск анонимщика или анонимщицы и дальше пойдет столь медленно, то это грозит поимкой кляузника только к Новому году. К счастью, Фортуне надоело забавляться с новым но-пасаранским участковым и она, лениво зевнув, бросила ему поощрительную кость в виде пожелтевшего от времени листочка, где точно таким же почерком, как и в анонимном письме, с характерными хвостиками у прописных д, з и у было написано: «Прошу принять меня, Белокурову Анфису Афанасьевну…»

– Ну конечно! Как я сразу не догадался! Кто же, кроме нее! – вскочил Комаров, – ну, держись. Сейчас я тебе покажу!

Злости его не было предела. Мало того, что эта истеричная мамаша накатала на него совершенно бредовую жалобу, так она еще и отняла у расследования целых полдня! Ведь не могла же, в конце концов, эта глупая, вздорная бабенка убить? Конечно, не могла! Тем более подругу своей дочери. Или могла? Чтобы эта неблагонадежная подруга не компрометировала ее? А может, Калерия была влюблена в Куроедова и они с мамашей на пару замочили соперницу и ее любовника? Но Калерия не курит «Парламент». Бр-р-р, глупость какая! Ладно, в конце концов, сначала надо разобраться с этой лживой насквозь кляузницей, а потом спокойно возвращаться к делу.

В коридоре Костя налетел на Ивана Васильевича. Тот семенил куда-то, громко бренча, подобно классическому Человеку с Ружьем, старым алюминевым чайником.

– Ой, как вовремя! – обрадовался Иван Васильевич, – а я как раз трюфельками и лимончиком разжился. Сейчас такого чайку сообразим!

– Некогда, – засопел носом Комаров, – вот сейчас придушу одну вашу сотрудницу, а потом можно будет и чайку.

– Э, нет, – внимательно посмотрел на него Смирнов, – так дело не пойдет. Чует мое сердце, что пойдешь сейчас горячку пороть. Пошли, пошли. Остынешь, расскажешь. А то наломаешь дров – обратно не склеишь.

Костя и сам понимал, что в таком состоянии он действительно вполне реально может задушить Анфису Афанасьевну. Поэтому достаточно легко согласился на уговоры старшего товарища.

«Совсем как Виктор Августинович», – с благодарностью сравнивал он, глядя как тот быстро, но несуетливо заваривает чай, накрывает на стол и расправляется с лимоном.

– А для полного успокоения нервов – вот это. Эх и пользительная же вещь! – щурясь от предвкушения удовольствия достал из заветного шкафчика керамическую бутылку Смирнов. – Чего хихикаешь? Это тебе не самогон и даже не настойка. Рижский бальзам! С советских времен храню! Только в самых торжественных или критических ситуациях пользую!

– Да я не над бальзамом, – признался Костя, – просто меня уже второй раз за день лечат от нервов. Первый раз – салом, а теперь вот бальзамом.

Какое-то блаженное тепло разлилось по всему его телу. Злость на Белокурову тихо и бесследно таяла, уступая чувству глубокой благодарности к этому немолодому простоватому человеку, принявшем в его, Костиной, жизни такое живое участие. Он даже не стал сопротивляться капле бальзама, которую добавил в его чашку Смирнов. Костя, конечно, при исполнении, но разве можно считать спиртным напитком десять грамм бальзама в чашке чая?

– Это просто ужас какой-то, – пожаловался он Ивану Васильевичу, – и что эта матрона себе позволяет!

Смирнов слушал внимательно, время от времени покачивал головой, всплескивал руками и возмущенно покряхтывал.

– Ты погоди к ней сейчас идти, – горячо сказал он, положив руки Косте на колени, – на работе не следует такими делами заниматься, поднимет крик, весь комбинат сбежится. Ты лучше успокойся, хорошенько просчитай линию своего поведения, а уж потом и говори с ней. И лучше дома, когда она расслабится и потеряет бдительность. И ни в коем случае не кричи, не ругайся! Сломи гордость, извинись за обиды, похвали Калерию и других деток. Бабы они на похвалу жадные, а уж если деток похвалить, то любую обиду простят. Это мной лично замечено. Можно даже и не говорить, что ты знаешь, чьих рук анонимка. Приди будто с миром, будто за советом каким. Похвали ум ее и прозорливость. Авось и сгладится конфликт-то.

– А вы хорошо знаете Калерию? – думая о своем, спросил Костя.

– Да кто ж ее не знает? – улыбнулся Иван Васильевич. – А что, неужели в душу-таки запала?

– Нет, просто я думаю, не способна ли она на преступление? Может ли такое быть, чтобы Калерия совместно с мамашей состряпала эту кляузу для того, чтобы избавиться от меня?

– Да что ты, что ты, – замахал руками Смирнов, – да Калерия просто голубь, а не девица! Конечно, все в нашем мире бушующем бывает, но я не верю, не верю. И более того, настоятельно рекомендую тебе не общаться с ней ни под каким предлогом. Вот просто беги от нее, как от чумы какой, и не оглядывайся! Сдается мне, что Анфиса Афанасьевна лютует из-за того, что жениться ты отказался, а общаться продолжаешь. Компрометируешь, так сказать, девицу.

– Я же по делу общаюсь, как со свидетелем, – обиделся Костя на непонимание старшего товарища, – и между нами никогда ничего такого не было.

– Знаю, знаю, но злые языки – страшнее пистолета, как сказал великий русский поэт Лев Николаевич Достоевский. Не надо бы давать повода. Тем более, девушка все равно ничего не знает. Оставь ее в покое, и мамаша от тебя отлипнет.

– Подумаю, – поморщился Комаров.

Ох, как не нравилось ему зависеть от местных традиций и заморочек!

– Вот-вот, подумай, – обрадовался Иван Васильевич, – по…

Договорить ему не дали. В коридоре раздался шум, истошный женский визг, грохот падающих стульев и звон разбитого зеркала. Костя успел вскочить, достать «Макарова» и встать за дверь. Только он предпринял эти меры, как дверь кабинета начальника горохового цеха распахнулась и нечто, грубо топая, ворвалось в кабинет.

– Стоять, руки вверх, – рявкнул Костя, выскакивая из-за двери.

Дверь пребольно ударила его по лбу, в глазах медленно, и верно темнело, но он героическим усилием воли пытался зафиксировать свое сознание. Жаль, что не всегда усилия нашей воли способны сотворить чудо. Удар был столь мощен, что Костя все-таки потерял сознание. Очнулся он от резкого запаха нашатырного спирта и ощущения холодной свежести на лице.

– Что это было? – спросил он заботливо склонившегося над ним Ивана Васильевича.

– Ничего, все хорошо, – улыбнулся Иван Васильевич, – это просто козлик ваш пожаловали. Соскучился, видать, бедолага, вот и пришел хозяина навестить. Даже веревочку перегрыз. Вон он, в окно смотрит.

Мухтар отнюдь не смотрел в окно. Мухтар занимался тем, что уничтожал содержимое хрустальной пепельницы, стоящей на подоконнике.

– Фу, Мухтар, фу, – поморщился, вставая, Комаров. – Не ешь эту гадость.

– Почему же гадость? – хихикнул довольный Иван Васильевич, – я гадость не курю. Я гадость только халявщикам предлагаю.

Мухтар, конечно не послушал Комарова. В этом и было его не совсем положительное отличие от служебной собаки. Козел слушался только тогда, когда считал это необходимым по своим, козлиным понятиям. Косте было неудобно перед хозяином кабинета. Мало того, что его подопечный так бестактно ворвался в его владения и перепугал всю контору, так он еще и безобразничает! Юноша быстро подошел к напарнику и, резко потянув за обрывок перепиленного туповатыми зубами козла поводок, оттащил его от окна.

– Извините, он тут насвинничал, я сейчас все уберу.

– Да не надо, у нас уборщицам исправно плотют, вот пусть и отрабатывают. А то и так ничего не делают, только хлеб чужой едят, – отговаривал его Иван Васильевич, глядя, как Костя сметает ладошкой на листочек пепел и пару окурков, упавших на пол.

– Ну, спасибо, Иван Васильевич. Напоили чаем, поучили. А теперь мне пора. Дело не терпит.

Костя свернул из листочка корнетик и аккуратно, чтобы не рассыпать снова, запечатал. Потом взял обиженного козла за ошейник и, слегка покачиваясь после удара по голове, вышел.

– Эк как шатает-то его, – посочувствовал вслед начальник горохового цеха. – Видать, сильно козел его в лоб шандарахнул. И пакетик с мусором по рассеянности прихватил. Как бы умом не тронулся!

* * *

Голова, конечно, болела. Но Костя прихватил пакетик с двумя окурками совсем не по рассеянности. В кармане его, вместе с вонючим сигаретным пеплом, покоились два бесценных окурка «Парламента».

– Дорогие вы мои, – ласкал уже дома два грязных, замусоленных окурка участковый Комаров, – как же долго я вас искал! Как же мне вас не хватало!

Сколько дворов обошел он в поисках пресловутого любителя «Парламента»! Сколько пачек раздал но-пасаранцам в расчете на то, что кто-то из них выдаст свои курительные пристрастия! А разгадка была рядом. Такая доступная и простая.

«Люблю, понимаете, комфорт и изысканность, – вставал у него перед глазами Иван Васильевич, – терпеть не могу эту деревенскую страсть к дешевому чаю и отвратительным карамелькам». «Удочка у меня – залюбуешься. Не бамбук тебе допотопный, самая что ни на есть импортная. Я во всем люблю качество и престижность». «Я гадость не курю. Я гадость только халявщикам предлагаю». «Я ведь так только для самых почетных гостей подаю. Для остальных у меня любимый местный ассортимент».

– Все так просто! Просто и понятно даже для воспитанника детского сада. Еще в первую встречу Смирнов просто кричал о своей любви к изыску и дорогим вещам! А я не обратил на это никакого внимания. Кто, кроме него, в Но-Пасаране мог курить дорогие сигареты? Да никто! А я этого не понял. Не понял, пока умница-Мухтар буквально в лицо не ткнул мне эти драгоценные окурки. И ведь что особенно обидно: Смирнов не афишировал по селу свою страсть к престижным вещам, сослуживцев и простых односельчан потчевал соевыми плитками и «Примой». И только мне он поведал о своей слабости.

Кстати, помнится, и Мухтара он угостил именно «Примой», что и ввело меня в заблуждение. А может, дорогие окурки принадлежали вовсе не Ивану Васильевичу? Мало ли кто курил у него в кабинете! Мне-то он «Парламент» не предлагал. Тогда почему Мухтар во время ночной встречи так настойчиво лез в другой карман? Получается, в одном кармане начальник горохового цеха носит дешевые сигареты для «халявщиков», как он их назвал, а в другом – дорогие для себя и особо почетных знакомых? Так же, как две вазочки с разным ассортиментом конфет в тумбочке и два варианта чая и кофе там же? А точно ли Мухтар различает марки сигарет и искал в кармане Смирнова именно вкусный «Парламент»?

– Мухтар, – не откладывая дела в долгий ящик, крикнул Костя.

Козел тут же явился пред ясные очи хозяина и чинно уселся перед входом. До его козлиного ума, видимо, дошло, что он совершил что-то значительное и героическое, и вел он себя последние полчаса как истинный герой – скромно и с достоинством.

– Сидеть, Мухтар, – скомандовал Комаров, – сейчас ты примешь участие в следственном эксперименте.

Пока Мухтар целомудренно отвернулся, Комаров достал из ящика стола две уцелевшие пачки разных сигарет и положил их в разные карманы. После Костя встал, тщательно отряхнул руки и подошел к объекту испытаний.

– Сигаретку хочешь? – ласково спросил он друга.

Мухтар, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, положительно мотнул головой, чуть опасно не задев при этом рогами Костика. Костя предусмотрительно отошел на пол-шага и начал эксперимент.

– Тогда ищи.

Больше он не проронил не слова и не сделал ни движения. Только глаза его, освещенные солнечным лучом, внимательно следили за каждым движением животного.

Сначала Мухтар, приметивший, что хозяин проделывал какие-то манипуляции с ящиком стола, резво подбежал к столу. Обнюхав поверхность стола и каждый из ящиков, он на некоторое время задержался возле ящика, где хранились сигареты, а потом уверенно подошел к хозяину. Умница-Мухтар знал, где искать! Он сразу ткнулся носом в один карман, тот, где лежала «Прима», брезгливо поморщился и нетерпеливо забежал с другой стороны. Там он обнюхал другой карман и, счастливо блея, нетерпеливо и пружинисто запрыгал на одном месте от нетерпения.

– Держи, – с замирающим от предчувствия разгадки сердцем протянул сигарету Костя. – Кушай на здоровье, заслужил.

Козел лег и, аккуратно придерживая передними копытами сигарету, принялся медленно и с удовольствием смаковать лакомство. Так некоторые полные женщины едят шоколадные конфеты. С сознанием собственной преступной невоздержанности, смакуя этот волшебный запретный плод, восхищаясь собственной слабостью и ненавидя в душе эту самую слабость.

– Так что же получается? – медленно проговорил Костя, – все это время я был рядом с преступником, ел его лимоны, доверял советам, выбалтывал тайны следствия и не видел за маской благодушия звериный оскал оборотня? Нет, это невозможно. Заподозрить его – все равно, что заподозрить Виктора Августиновича или родную мать. Опять что-то или кто-то меня запутывает. Опять…

Костя сжал голову руками. После нокаута, нанесенного Мухтаром, голова трещала по всем швам, было больно не только думать, но и шевелить глазными яблоками, говорить, ходить.

– Это просто голова. Голова не соображает, вот и лезут в нее всякие небылицы. Может, сходить к Смирнову и прямо спросить, что он курит? Нет, это будет выглядеть подозрительно. Только что с такой поспешностью ушел, как уже возвращаюсь и задаю глупые вопросы. Еще подумает, что у меня и правда не все в порядке с головой. Надо собраться, собраться, собраться. Точно ли Мухтар вынюхивал той ночью «Парламент» в кармане Ивана Васильевича? А может, просто хлебные крошки учуял? Ведь тот шел с рыбалки, непременно брал с собой хлеб. С рыбалки. С рыбалки. С рыбалки. Как же он шел с рыбалки, если Чертов Омут находиться не в селе, а шел Иван Васильевич именно со стороны села? То есть явно не с рыбалки? Зачем ему нужно было обманывать меня и вообще, что вытащило из дома в эту безлунную ночь после убийства так тянущегося к комфорту и уюту пожилого человека?

Только сейчас Костя вспомнил и то, что Смирнов был явно налегке. Ни связки удочек, ни рюкзака за плечами у него не было. То есть если он и не убийца, то явный лжец. Зачем ему надо было обманывать Костю? Ну зачем?

Нет, для одного дня впечатлений было слишком много. А еще предстояло вести дипломатические переговоры с Белокуровой. Эта злопамятная и предприимчивая бабенка не оставила бы в покое ни Костю, ни районное начальство. Значит, чем скорее Костя нейтрализует ее злость, тем меньше будет проблем. Так что хочешь – не хочешь, а идти надо. Ну, ничего, уж в этот-то раз он не повторит старых ошибок и сможет найти дипломатический подход к этой трудной даме и всему ее семейству.

Костя с сожалением запер дверь кабинета, повесил на отделение милиции большой казенный замок и невесело зашагал к дому Анфисы Афанасьевны. Что поделать! Еще Виктор Августинович предупреждал, что в этой работе больше шипов, чем роз, и шипы порой колют болезненно и беспощадно.

Глава 14 Степная кобылица & восточная женщина

Возле дома Белокуровых было шумно. Многочисленная белокуровская ребятня резво гонялась кругами по двору, под широкой развесистой елью клубился комок из неопределенного количества детских тел. Прямая, тощая, гренадерского роста бабка стояла возле клубка и монотонно, назидательно бубнила:

– Орест, Леонардо, Созонт, драться нехорошо, маменька заругает, встаньте немедленно, отряхнитесь и идите стоять в угол носом.

Орест, Леонардо и Созонт не обращали никакого внимания на бабушку и продолжали со смаком мутузить друг друга кулаками. Бабушка тоже не особо заботилась о том, чтобы уберечь внучат от синяков и шишек. Она скорее по привычке, чем по душевному порыву выполняла свои обязанности здравомыслящего взрослого и при этом успевала внимательно обозревать уличные просторы и подмечать даже самые мелкие и незначительные события, происходившие на этих самых просторах. Явление Кости представляло собой достаточно крупное событие, поэтому бабушка почтила его своим особо пристальным взглядом.

Костя подобрался. Он уже понял, что такие незначительные и безвредные в городе бабульки в Но-Пасаране составляют могучую и авторитетную силу. Чего только стоила Крестная Бабка и даже Божий одуванчик – Анна Васильевна! Значит, войну или перемирие – как получится – с кланом Белокуровых придется начинать с нее. А там уже как Бог на душу положит.

– Какие милые у вас внучата, – начал безотказный, по словам Смирнова, стратегический ход Комаров.

Бабулька никак не отреагировала на похвалу. Она продолжала пристально смотреть на Костю застывшим, прозрачным взглядом и молчала. Нижняя челюсть ее немного отвисла, обнажив редкие желтые зубы и неестественно-розовые десны, из уголка рта стекала пузырчатая тягучая слюнька.

– Говорю, внучатки у вас миленькие, – крикнул почти в самое ухо бабки Костя, решив, что старая туговата на ухо.

– Не ори, не глухая, – слизнув слюньку, недовольно сказала бабка. – Просто задумалась. А гаденыши эти вовсе не миленькие. Моя бы воля – всех передушила бы, – и бабушка Белокуровых плотоядно облизнулась.

– А много-то как, – решил подойти с другого конца Костик, – сколько их всего? Семь? Девять?

– Кто ж их, гаденышей, считал, – после двухминутной паузы ответила бабка, – знаю, что столько же, как и курей. А сколько курей – тоже не знаю.

– Анфиса Афанасьевна дома? – устал дипломатически общаться Костя.

Он уже по дороге начал сомневаться в том, что последует совету Ивана Васильевича и будет заискивать перед семейством Белокуровых. В конце концов, это они неправы, а не Костя. И по сути дела они должны перед ним извиняться и заискивать, а не Комаров, у которого и так дел по горло. И вообще, давно пора поставить все точки над "и" и объяснить Анфисе Афанасьевне, что никакие родственные и прочие связи между ним и их семейством невозможны и абсурдны. Только как объяснишь это Белокуровой? Визгливой, невоздержанной, уверенной в том, что на свете существуют только два мнения: ее и неправильное? Да еще Калерия. Сейчас увидит Костю и опять начнет рдеть и вздыхать, как кузнечные меха.

– Фиска-то? – пока Комаров думал, бабка успела понять его вопрос и найти на него ответ. – Дома, куда она денется, гадюка.

«Любит бабушка дочь и внуков», – применив дедуктивный метод, понял Костя.

– Дядя, – отвлек его высокий детский голосок.

Костя опустил глаза. Около него стояла остроносенькая девочка с тоненькими лохматыми косичками. С детьми найти общий язык было легче, поэтому Комаров решил абстрагироваться от бабки и начать общение с потомством Анфисы Афанасьевны.

– Какие у тебя косички забавные, – решив, что для установления контакта этого достаточно, похвалил Костя, – а чем мамка занимается?

– Мамка-то? – мило улыбнулась девочка, – да ерундой всякой. Сначала Жозефине пуговицу пришивала, потом Вильгельмине за двойку подзатыльники давала, потом Калерию дурой набитой обзывала, а теперь папку порет.

– Как порет? – не поверил страшной догадке Костя.

– Розгой, – без интереса ответила девочка. – Она всегда его по средам порет, если за неделю не сворует чего. А где ему воровать-то? – повысила голос девочка, сердито глядя на Костю, – ну что, кроме бензина может поиметь шофер? Замордовала, гадюка, папку совсем. А тебе чего, Калерии записку снести? Так давай снесу, пока тебя мамка в окошко не разглядела. А то и тебе достанется. Десять баксов.

– Сколько? – не понял не столько размер суммы Костя, сколько саму причину оглашения этой суммы.

– А ты думал, бесплатно, что ли? – в глазах девочки заплясали злые огоньки. – Если так, то катись отсюда, пока мамке не крикнула. И если что – запомни. Я всегда помогу. И недорого. Митропия меня зовут. В третьем классе учусь. В четвертый перешла.

Не попрощавшись, Митропия резко развернулась на грязных босых пятках и с жутким воплем вплелась в клубок из дерущихся Ореста, Леонарда и Созонта.

– Орест, Леонардо, Созонт, Митропия, – монотонно запела бабушка, – драться нехорошо, маменька заругает, встаньте немедленно, отряхнитесь и идите стоять в угол носом.

Костя, поймав момент временного охлаждения к своей персоне, набрался смелости и подошел к входной двери. Митропия не обманула, за дверью явно шла разборка. Анфиса Афанасьевна кричала. Кричала беззлобно, но громко и четко, беспощадно чеканя слова обвинения, которые перемежались свистом розги и сдавленными стонами.

– Коммунист он, видите ли! Честный он! Не может государство обкрадывать! А голодные глаза и иссохшие тела наших малюток он видеть может? Калерия отощала, насквозь светится! Вот и получай, морда твоя бесстыжая! За Сильфиду, за Ореста, за Леонардо, за Созонта, за Жозефину, за Вильгельмину, за Митропию, за Калерию, за…

Душа Кости рвалась в дом, на защиту честного водителя грузовика Ивана Федоровича Белокурова, а долг пригвоздил его ноги к некрашенному деревянному крыльцу. Хищение государственной собственности! На его глазах, вернее, ушах, практически созревал заговор и подстрекательство! Он обязан был выслушать до конца, и только потом ворваться в дом с «Макаровым» наперевес и взять с поличным Анфису Афанасьевну.

– Дочь с голоду воет целыми сутками, боится на глаза порядочным людям показаться, – сдабривала удары правдой-маткой меж тем госпожа Белокурова, – все женихи от мощей ее поразбежались! А ему стыдно! Стыдно должно быть за Калерию, за Сильфиду, за Ореста, за Леонардо, за Созонта, за Жозефину, за Вильгельмину, за Митропию, за…

Град ударов снова посыпался на честную голову или еще там что Ивана Федоровича.

– Думал, что принесешь в кармане цементу или овса горсть, и я отстану? Брал бы пример с порядочных людей! Вон, Смирнов грузовиками горох ворует, а ведь бездетный! И то, видимо, не хватает! Еще и из гречневого цеха потаскивает. И из перлового. И из овсяного…

В такт перечислению всех цехов мелькрупкомбината

«Пробуждение» засвистели удары безжалостной розги.

– И чего я за него не пошла в свое время? Купалась бы теперь в горохе, как принцесса на горошине, польстилась, дурочка, на чуб твой задрипанный, да на взгляд сладкий. Вот погоди, я ребелитируюсь, Калерию за него отдам. Из участкового все равно толка не выйдет. Слухи ходят, что ни одной взятки еще не взял. Хорошо, Бог уберег, не дал кровиночку за него отдать. Но он мне все равно ответит, сживу со свету!

Опять засвистела злодейка-розга. Казалось, что Анфиса Афанасьевна хотела на муже выместить ненависть к участковому, посмевшему отказаться от ее дочери.

Уже знакомый Комарову мягкий, деликатный удар сбросил его с крыльца. На лету он успел узнать косу и объем Калерии. Девушка только мелькнула на крыльце и уже в следующий момент скрылась в доме. Внутри раздался шум опрокидываемой мебели, всхлипы, бормотание, мяукание и через минуту девушка вывела на крыльцо зареванного отца.

– Здрасте, – шмыгнул носом Иван Федорович, – добрый денек нынче.

– Идите, папенька на сеновал, отлежитесь, мазь я вам в карман сунула, – ласково похлопала отца по голове девушка. По спине она его хлопать, видимо, не могла. – Что вам надо, Константин Дмитриевич? – без обычных своих вздыханий и рдения спросила она Комарова.

С последней их встречи Калерия изменилась. Она заметно похудела. Глаза утратили игривость и блеск и выглядели припухшими и заплаканными, неизменный румянец уступил место сероватой бледности, пухлые губы были скорбно сжаты.

– Что случилось, Калерия? – с участием спросил Костя.

С момента гибели Елены он стал снисходительнее относиться к своей несостоявшейся невесте.

– Ничего, – с заметным усилием произнесла Калерия, – ничего. Если у вас ко мне нет вопросов, то идите. Я не хочу, чтобы вас видели рядом с моим домом.

– С каких это пор вы стали бояться сплетен?

Калерия промолчала.

Виктор Августинович посвятил немало учебных часов изучению психологии:

– преступника,

– жертвы,

– подозреваемого,

– свидетеля,

– и просто человека.

Поэтому Комаров сразу заметил, что с девушкой что-то не так. На просто человека она была не похожа, и некоторые аспекты ее поведения очень подходили под определение преступника, жертвы, подозреваемого и свидетеля. А может, смерть близкой подруги так сильно повлияла на нее? Что ни говори, а не смотря на разность харатеров, они с Еленой были очень дружны.

– Вам неприятно, что я застал сцену истязания вашего отца? – наугад спросил Костя.

– То, что мама обижает папу, знает весь Но-Пасаран. Это началось буквально с рождения первого ребенка. А он, то есть я, родился прямо на свадьбе, за торжественным столом. Папе даже пришлось взять фамилию мамы. Так она потребовала, когда решила выйти за папу замуж. Девичья фамилия папы – Крузенштерн, мама считает, что она некрасивая и трудновыговариваемая. А теперь – извините. Мне надо идти.

Костя чувствовал, что девушка разрывалась на части. Она хотела бежать, и желала, чтобы Костя ее остановил. Ей надо было молчать и хотелось выговориться. Она даже несколько раз открыла рот в попытке что-то сказать, но столько же раз судорожно его закрыла. Наконец из глаз ее мощным потоком хлынули слезы и, заломив белые полные руки, девушка привычным жестом отшвырнула стоящего у нее на пути Комарова и красивыми крупными скачками помчалась в сторону леса.

На лету Костя успел заметить, что полные белые плечи ее трясутся от едва сдерживаемых рыданий.

– Летит, летит степная кобылица и мнет ковыль, – прокомментировала забытая всеми бабушка Белокуровых.

* * *

– Сомнений в том, что Смирнов преступник, становится все меньше, – рассуждал Комаров, шагая по привычному маршруту – из угла в угол своей комнатенки. – Даже если он и не убийца, то уж ворюга – точно, раз главный бухгалтер мелькрупкомбината ставит его в пример слишком честному мужу. Но как можно увязать окурки «Парламента» на месте первого преступления, в руке убитой Елены и окурки той же марки сигарет в пепельнице Смирнова? И при чем тогда тут грузовики гороха, похищенные начальником горохового цеха? Зачем заурядному гороховому вору убивать бывшего уголовника Куроедова и его любовницу? Стоп. А кем у нас там работал при жизни Куроедов?

– Младшим бухгалтером мелькрупкомбината, – четко отрапортовал с печки дед.

– Правильно, – не рассердился на него за это Костик. – Реальна ли почва для возникновения конфликта между вороватым начальником одного из цехов и заштатным бухгалтеришкой того же комбината с уголовным прошлым?

– Угу, – утвердительно крякнул печной.

– То-то и оно! Если предположить, что конфликт был, то Смирнов вполне мог в горячке убить Куроедова, так же как и Куроедов Смирнова. А где рождается одно убийство, там может родиться и целая цепочка убийств. Это нам еще Виктор Августинович доказал. Теоретически, конечно.

Сам того не замечая, Костя перестал называть Смирнова по имени и отчеству. Попав в разряд подозреваемых, начальник горохового цеха утратил право носить имя. Осталась только фамилия и должность. Конечно, Косте неприятно было так просто отказываться от былой дружбы, но он от нее и не отказывался. Он допускал, что Смирнов невиновен. И собирался доказать его невиновность. Или виновность. В зависимости от результата, который могла принести ему слежка за подозреваемым.

– Единственный метод, принесший мне какие-никакие

результаты в Но-Пасаране, это слежка за предполагаемой жертвой или преступником и его пособником, – рассуждал Костя. Если вызвать Смирнова на допрос или просто показать ему, что я сомневаюсь в его честности, то он может затаиться или придумать какой-нибудь хитрый ход. Или просто сбежать. Ищи тогда ветра в поле. К тому же вполне вероятно, что он невинный человек. Вызовом на допрос я нанесу ему глубокую душевную рану. И так двоих не за что задержал. Поэтому надо вести себя как ни в чем ни бывало и следить за каждым его шагом. Смирнов убийца или нет, но цепочка началась. И вполне возможно, что состоять она будет не только из двух звеньев – Сергея и Елены. Кстати, вот еще одна причина, почему не стоит отпускать на свободу Федорчука. Он начнет копаться в этом деле и, вполне возможно, что вскоре Мальвинка будет играть возле сельпо еще одним ухом – самого Федора или Смирнова. А если попробовать ловить на живца? Отпустить Федора и следить денно и нощно за его домом? Нет. Я не имею права рисковать человеческой жизнью. Это слишком безрассудно. Значит, надо начинать наблюдение за Смирновым.

И начинать надо сейчас, пока следы совсем не остыли. Чем он занимается вне службы? Рыбалка. Еще? Наверняка ходит в лес. Огород? Нет. Скотина? Тоже нет. Женщины? Вряд ли. Разберемся на месте. И пусть мне всю жизнь придется пролежать в зарослях крапивы, но с поста я не уйду, пока не докажу виновность или невинность Смирнова.

– Погодь, сынок, погодь меня! Мы этого шута горохового вдвоем быстро заломаем, – свесил печной валенки. – Давно я удаль молодецкую не дегустировал.

– Демонстрировал.

– Ага. Это самое слово.

– Неважно. В засаду я вас не возьму. На печи-то еле-еле сидите, а все туда же – в засаду.

– А если я тебе чего скажу на ушко, возьмешь?

– Что вы можете мне сказать? Что вы знаете? Какая численность семейства печных тараканов? Или сколько лет снохе вашей – Анне Васильевне?

– Не поминай эту сатану в юбке, – сплюнул дед, – а то явится. И не забижай старца. Я ведь не только на печке умею. Я еще и на люди выхожу, когда ты долго в засадах валяешься.

С народом общаюсь.

– Как же ты выходишь, если Анна Васильевна тебя застукать может? – заподозрил неладное Костя.

– Дык я маскируюсь. Зря, что-ли, в разведке служил. У меня и прикид есть.

Валенки скрылись, и через минуту с печки раздался тоненький, дребезжащий гнусавый голосок:

– Простите, если можете, мы не местные, обычаев ваших не знаем, отстали от поезда и страдаем всеми известными неизлечимыми, но незаразными заболеваниями.

Вслед за голоском появились известные уже валенки, прикрытые чем-то длинным и черным, и с печки слезло нечто, навевающее воспоминание о выживших и постаревших сыновьях Тараса

Бульбы, так и посвятивших всю свою жизнь обучению в бурсе.

Нечто было одето в длинный черный балахон и подпоясано старым, потрескавшимся солдатским ремнем. Голова его была закутана в большой темный платок. Деда во всем этом великолепии выдавали только валенки с ногтями и длинная, спутанная бородища.

– И что в таком виде ты намерен изображать? – давясь от смеха, поинтересовался Костик.

– Восточную женщину, отставшую от поезда, – уверено ответил Печной.

– Восточные женщины, конечно, отличаются от наших, но не так сильно. Насчет бороды и валенок я что-то сомневаюсь.

– Вот дурья башка, – горестно вздохнул дед, – и чему вас только в гимназиях учат. Ты что, не замечал, что почти все восточные женщины то, что ниже глаз, платком прикрывают? Зачем, как ты думаешь? Нешто красивая баба будет красоту неземную от мира скрывать? Бабы они хитрые, они от мира только дефекты прячут. Худобу ватой маскируют, а плешивость париками. Значит, там у них дефект. Я даже теорию научную вывел. Вот у негров бороды не растут? Не растут. Значит, они растут у восточных женщин. Причем, заметь: как встречаются негры с бородами, так встречаются и восточные женщины без бород.

– Ты все перепутал, дед, – поспешил опровергнуть абсурдную теорию Комаров, – восточные женщины, наоборот, считаются самыми красивыми на земле, поэтому и прячут красоту – заметь, красоту, а не бороду – за платком. Чтобы не будить в сердцах мужских соблазна. Ведь в основном прячут лицо только замужние молодые красавицы, девчонки и старухи лицо не скрывают. Как ты это объяснишь?

– Горгонами! – взвился дед, – как девка замуж выйдет, так горгоны в ней и взыграют, и зашевелят своими щупальцами. Борода и начинает расти. А как стареют – горгоны дохнут от их старческой крови ядовитой, как мухи от дихлофоса, вот бороды и лысеют. Можно опять без платка ходить. Ну, что скажешь?

– Во-первых, не горгоны, а гормоны. Медуза-горгона – это

из мифологии. А во-вторых – большего бреда я даже от тебя еще не слышал. И почему тогда у других женщин бороды не растут?

– Тоже растут, – совсем разошелся дед. – Просто они их щипчиками выщипывают. А восточным мужья не разрешают. Вот женишься – сам увидишь, как эти медузы-горгоны кажный божий вечер перед зеркалом бороды щиплют. И не путай меня! Мне так считать удобнее, для разведки! Что же теперь, ради тебя бороду брить? Может, еще ногти на валенках постричь потребуешь? И сами валенки снять?

– Не надо, не надо, – замахал руками Комаров, – а то ты сейчас докажешь, что женщины всех континентов с рождения не снимают валенок и специально проращивают ногти. А не видно валенок, потому что женщины их удачно маскируют капроном и педикюром.

– И докажу, – тряс бороденкой дед. – Если не возмешь меня в разведку, я тебе еще и не то докажу!

– Ну какой толк от тебя в разведке? – начал злиться Костя, – даже в наряде восточной женщины ты фигура заметная. Сельчане тебя сразу заметят и рассекретят.

– Дык, давно уже заметили и не рассекретили. Что я, в первый раз в таком виде на разведку хожу?

Только сейчас Костя стал вспоминать, что уже вроде как видел в толпе местных стариков мрачную и угловатую фигуру в черном. Но фигура ничего не нарушала, поэтому Комаров и не акцентировал на ней свое внимание. Так значит, все это время, пока он думал, что немощный Печной доживает свой век на снохоубежище, он спокойно бродил по селу, общался с людьми и, может даже, выбалтывал тайны следствия всему Но-Пасарану!

– Дед, а ты случаем, не того? – осторожно спросил Костя, – не разболтал чего? Я же вслух обычно говорю.

– Да как только твой язык недоразвитый посмел такое подумать! – закричал дед неожиданно высоким голосом, – да как посмел ты только заподозрить такое про меня, разведчика!

В запале он начал скидывать с себя платок и черный балахон, но позабыл про ремень и запутался в длинных полах наряда.

– Тихо, тихо, – испугался Костя реакции деда, – я просто еще не забыл портвейн и баню.

– Дык то приколы были, сколько раз можно тебе говорить, – кричал Печной откуда-то из недр «наряда восточной женщины», – а то дело сурьезное. Думаешь, только тебе интересно преступления распутывать? Все село этим забавляется почитай неделю. Столько версиев наворотили – тебе и в страшных снах не снилось. Все, конечно, бред сивой кобылы, но эмоциональные зерна в этом бреде есть.

– Рациональные?

– А я как сказал? – вынырнул дед где-то в районе рукава,

– ну, это неважно. Ты главное, скажи, хочешь, чтобы я тебе помогал, или нет?

– Ну, хочу, – рассмеялся Костя.

Дед, и правда, мог принести пользу при определенных условиях. Среди ровесников он пользовался авторитетом, если получилось бы направить его энергию в нужное русло, из него получился бы неплохой осведомитель. Печной еще немного, для солидности, побарахтался в балахоне и опять принял вид молодой, судя по его уверениям, восточной женщины.

– Ну, я пошел, – сказал он просто и направился к двери, не забыв прикрыть бороду платком.

– Дед, – позвал его Костя.

– Чего?

– А зачем тогда весь этот бред насчет бород, если ты лицо платком прикрываешь?

– Не путай меня! – прорычал дед, – сам насочинял, а с меня ответу требуешь, – и он опять направился к двери.

– Стоять, – скомандовал Костя, – ты что-то забыл!

– Чего это? – недовольно обернулась незнакомка.

– То, ради чего затевался весь этот бардак.

– Не бардак, а кавардак, – удачно копируя Костину

интонацию, поправил старик, – бардаки только в городах под красными фонарями располагаются. Чего тебе еще?

– Вы обещали на ушко что-то сказать.

– А-а-а, так это ерунда, так себе. Мужики говорят, что отродясь в Но-Пасаране никто «Регламент» не курил. Только участковый новый да начальник горохового цеха.

– «Парламент»? – успел крикнуть Костя в спину уходящего деда.

– Ага, это самое слово, – донеслось уже из-за закрытой двери.

* * *

Подозрение Кости все росло и крепчало. Где-то в специальном уголочке его души сыщика назойливо и болезненно зашевелился червячок азарта.

– Вот оно, вот, – почти счастливо твердил он, глядя в окошко собственного дома на пыльную дорогу, – вот разгадка. Все ближе и горячее. То, что мужики считают, что я курю «Парламент» – понятно. Как-то сам обходил все дворы и предлагал закурить. Вот народ и запомнил. И это очень хороший знак, что запомнил! Значит, сведениям доверять можно, значит, степень погрешности этих сведений практически равна нулю. Что-же я тогда старика-то отпустил без инструкции? Надо было дать ему задание, чтобы узнал что-то определенное. А то веду себя как царь-самодур из сказки: «Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что!»

Комаров совсем забыл, что сам он никуда не отправлял деда.

Печной по собственной инициативе и даже вопреки рекомендациям Кости потащился на разведку. Но сейчас это было неважно. Важно было то, что наконец-то в затхлом и туманной лабиринте расследования забрезжил чистый и светлый огонек разгадки.

Глава 15 Заключительная

Следить за домом Смирнова оказалось легче, чем за домом Федорчуков. Дом стоял несколько на отшибе, недалеко от дома Савской, вокруг не лепились дома и дворы соседей, а цвели пышные заросли вечных спутников и друзей сельского человека – лебеды и крапивы. Этот район в Но-Пасаране так и называли – Кривой Конец. Здесь жили сельские труженики, которые не видели призвание всей жизни в возделывании любого уголка земли, прилегающего к их двору. И если возле дворов трудолюбивых граждан росли мальвы, сирень и дикая роза, то дворы любителей удовольствий жизни в виде валяния на гамаках с книжкой и рыбалок окутывали заросли вышеперечисленных некультурных растений. На Кривом Конце обычно селились те, кто сравнительно недавно приехал в совхоз и не заботился о переселении в более престижный, центральный район. Новые дома подстраивались как попало, не соблюдая геометрически ровную линию, поэтому данный конец и носил название Кривого.

Официальное название у него было более избитое и скучное – Театральная улица, но кто же будет называть Театральной улицей конец, на котором даже во времена крепостного права не было ни одного театра? Поэтому даже почтальоны называли его по старинке и удивлялись, если какой-нибудь оригинал писал на конверте не народное, а официальное название

Кривого Конца.

Итак, чтобы проследить все передвижения Смирнова, флора Кривого Конца подходила как нельзя лучше. Костю могли выдать только колеблющиеся головки лебеды и крапивы, но он сейчас не думал о плохом. Сейчас он старался думать только о хорошем. Он даже отбросил подлую мыслишку о фауне Кривого Конца в виде злодейки Мальвины, которая могла помешать расследованию.

Помяни черта, он и явится. Только Костя выбрал место, где было поменьше крапивы и побольше лебеды, как в ногах его зашуршало. Оборачиваться было трудно, но назойливая мыслишка о том, что шуршит именно Мальвина, заставила Костю приподняться на локтях и обернуться. Болонка-клептоманка занималась как раз тем, что рвала зубами Костин пакет с бутербродами на случай долгого лежания в засаде.

– Мухтар, фас, – тихо скомандовал Костя.

Видимо, болонка с самого начала не заметила козла, так грубо обошедшегося с ней во время исполнения обязанности почтальона. По крайней мере, она проигнорировала Костину команду и уже приступила к первому бутерброду. Но тут прямо напротив ее наглой морды появилась морда Мухтара. Мальвинка взвизгнула и, не забыв прихватить пакет с бутербродами, бросилась в джунгли травяных зарослей. О дальнейшем Костя мог догадываться только с помощью дедуктивного метода. По крайней мере, направление движения воровки и ее преследователя он видел хорошо. После четырех кругов внутри джунглей, Мальвина решила продолжить бегство на воле. И зря. В траве ей было бегать гораздо легче, чем козлу. Малый размер болонки позволял ей практически беспрепятственно двигаться среди стволов лебеды, тогда как Мухтар должен был не терять ее из виду, да еще и не отставать. На свободной территории козел свободно мог разогнаться и догнать воровку с большим, тяжелым для нее свертком.

Самым умным решением для Мальвинки было решение бросить награбленное и юркнуть в щелку под собственной калиткой. Но мысль о расставании с бутербродами была гораздо страшнее мысли о скорой кончине. Поэтому болонка Савской приняла альтернативное решение. Подобно неуспевшему поменять цвет шерстки зайцу, она принялась метаться прямо перед носом ошалевшего от такой наглости козла. Тот успевал только крутить головой, следя за направлением движения воришки, но никак не успевал сосредоточиться и выбрать момент для броска.

Мальвина выбрала момент, когда голова ее преследователя окончательно закружилась, и со всех ног припустила к родимому дому. Она успела вовремя, но большой сверток не пролезал под калитку. Тогда отважная, но голодная малютка между смертью от голода или смертью под копытами дикого животного выбрала второе. Она положила пакет на землю, обнажила свои остренькие, как иголочки, зубки и остервенело, визгливо залаяла, припадая на задние лапки.

Мухтар не ожидал такой наглости, но не растерялся и пошел на таран. Когда рога его почти подцепили наглую француженку, калитка, как по волшебству распахнулась, впустила Мальвинку с пакетом и быстро захлопнулась. Козел немного постоял около так невежливо захлопнувшейся перед его рогами дверью и, обиженно мекнув, медленно побрел обратно в засаду. Хорошо хоть, что обида не заставила его забыть правила конспирации! В заросли Мухтар вошел грамотно, как искусный ныряльщик, почти без шума и с противоположной от дома Смирнова стороны.

А за калиткой владений Савской меж тем творилось нечто неописуемое. Ариадна кричала так громко, что Косте из своего убежища было все прекрасно слышно.

– Отдай пакет, обжора, – требовала экс-актриса, – ты уже слопала один бутерброд, это – мои!

Мальвина несогласно тявкала. Вскоре раздался звон падающих тазов, каких-то железяк, и актриса вновь, но на тон выше, закричала:

– Все равно я до тебя доберусь, троглодит прожорливый, все крыльцо разберу, но бутерброды достану… не ешь! Не ешь, я тебе говорю!

Судя по ударам топора, раздавшихся после последнего вскрика Савской, она начала разбирать крыльцо, чтобы достать жадную компаньонку и то, что останется от бутербродов.

Комаров вздохнул. Зря он вообще послал Мухтара за Мальвиной. Только шума лишнего наделали. Лишь бы Смирнов чего не заподозрил!

Вскоре удары топора прекратились, послышался короткий всхлип Мальвины и довольный вопль Ариадны Федоровны. Видимо, болонка не успела-таки слопать все Костины бутерброды! Как только Комаров вспомнил про бутерброды, установившуюся было тишину прервало звучное урчание у него в животе.

Удивительное дело! Пока еды много и она доступна, есть не хочется. А как только наступает продовольственный кризис, так голод начинает щелкать своими пираньими челюстями, заставляя бесноваться внутренние органы живота и притупляя чувство служебного долга.

Десять минут назад Костя и не думал о еде, а теперь перед глазами его, вместо калитки в заборе дома Смирнова, медленно пролетали: тарелка с истекающими сливками блинами, сковорода с приветливо подмигивающей глазуньей, чугунок с подрумяненной в печке картошкой в молоке. В общем, со всем тем, чем так заботливо и вкусно кормила его обычно милая

Анна Васильевна.

Сказочный мираж развеяло деликатное шуршание кустов в ногах у Кости.

– Уйди прочь, прорва, – грубовато, не оборачиваясь, пробормотал Костя, – тут тебе больше ничего не обломится.

– А мне ничего и не надо, – приветливо ответила «прорва», – я тут только пирожков с бзничкой положу и уйду. Вы не оборачивайтесь, Константин Дмитриевич, не утруждайтесь, следите себе, я тихонечко.

Костя обернулся, как ему показалось, мгновенно. Но Крестной Бабки уже и след простыл. Только соцветия лебеды своим тихим колыханием напоминали, что секунду спустя здесь прошло какое-то существо.

«Как? Как она смогла меня найти? Как подкралась незаметно? Откуда узнала, что мне требуется продовольственная помощь? – тихо злился Костя, с удовольствием прожевывая кусок пирожка с бзникой, – неужели в деревне невозможно сделать ничего незаметно, даже следить за подозреваемым? А если и Смирнов знает о том, что я сижу тут в кустах и слежу за ним? Да нет, не может быть. Скорее всего, это Печной, замаскированный под бородатую восточную женщину, разболтал на все село о моих планах на ближайшее время. А какова бабка Пелагея! Позаботилась, приползла, пирожков принесла. Что бы это значило?»

Сам того не замечая, Костя опять начал разговаривать вслух.

– Значит, признала тебя Крестная Бабка, – раздался знакомый голос слева, – вот радость-то!

Слева от Комарова лежала Анна Васильевна.

– Это хорошо. Значит, приживешься. Редко кому она честь такую оказывает. А я вот тоже покушать тебе принесла. Не знала, что бабка Пелагея озаботится, вот и принесла.

Анна Васильевна исхитрилась в лежачем положении расстелить перед носом Комарова чистое льняное полотенце и брякнуть на него тарелку с теми самыми блинами, которые недавно проплывали перед глазами Кости в мираже.

– Кушай. Пирожки, конечно, хорошо, но блины-то лучше. Вот еще молоко в бутылке. Хотела самовар притащить, да в целях конспирации не стала.

– Анна Васильевна! – проскулил Костик, – Ну это ужас, что делается! Просто невозможно работать спокойно!

– Да я ухожу уже, – попыталась замахать руками женщина, не гневайся. Хочешь, прогоню всех? Если мешают?

– Кого всех? – уже почти рыдал Костя.

– Да там много кого пришло. Все хотят посмотреть, как ты в засаде лежишь. Передачки опять же многие принесли.

Костя похолодел. Он тут, как последний дурак, отдыхает в лебеде, а вокруг выстроились заслоны из любопытных но-пасаранцев!

– Не-не, уловила его мысль Анна Васильевна, – они будто бы аккуратненько, их не видно. И фотоаппаратов я не приметила. Так что со двора убивца их не видно, и вспышек лишних не будет. Сама за порядком послежу.

– Анн Васильн, ну что вы наделали! Вы мне весь план сломали! Я теперь никогда его не поймаю!

Костя уткнулся лицом в прохладную, пряно пахнущую землю и плечи его затряслись в беззвучных рыданиях.

– Не так что сделала? – испуганно пожала плечами женщина, – или зуб заболел? Вот ведь работа какая ответственная! И все на нервах!

Выдав на гора этот маленький монолог, пожилая дама медленно поползла задним ходом. На полпути она остановилась и громким шепотом спросила:

– А что у тебя давесь монашка делала? Я вышла кур покормить, а она – шасть с твоего крыльца, да деру. Литературу, что ли, какую распространяла?

– Это не монашка. Это восточная женщина.

– Надо же как на монашек наших похожа! – удивилась Анна Васильевна, и, решив не докучать дальше Комарову, уползла в заросли.

Костя весь кипел. Как там писал Грибоедов?

Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь.

И здесь то же самое. Трудновато было, когда Комарова еще не признали в Но-Пасаране. Еще труднее стало тогда, когда его начали признавать. Это что же теперь, за каждым его шагом будут следить тысячи пар любопытных, алчных глаз? И нельзя будет сделать ни движения, нельзя будет сказать ни слова без того, чтобы это осталось незамеченным?

– А вот и я! – обрадовал его знакомый голос справа.

– Дед, ну ты бы хоть не приползал, – застонал Костя, увидев рядом с собой бородатое чудище.

– Да я по делу, – отмахнулся Печной, зорко вглядываясь в направлении дома Смирнова, – доложить только.

– А дома подождать не мог? – огрызнулся Комаров, – и так устроили тут доступ к телу. Кого только не побывало!

– Ты меня с Анкой не равняй, – посуровел старик, Анка – она кто? Объект бесполезный. А я кто? Объект дюже пользительный. Блины ел уже?

– Забирай, и уходи, – огрызнулся Костя.

С дедом было весело поболтать в домашней, расслабляющей обстановке. Но не в засаде.

– Понял, отползаю, – без обиды в голосе ответил дед, – кстати, народ я отправил по ложному следу. Теперь за тобой в пустом бараке колонии подсматривают. Можешь работать. Блины я забираю.

«Зря я так на него, – запоздало покаялся Костя, – он так мне помог! Но какая ехидна навела народ на мою засаду?»

Под новым, тяжким подозрением чувство покаяния медленно рассеялось и уступило место чувству подозрения. Но и оно недолго квартировало в Костиной голове. Главная цель, с которой он приполз в эти заросли, все-таки доминировала над всеми остальными.

Дом начальника горохового цеха, казалось, единственный не участвовал во всеобщем спектакле. Окошко было плотно занавешено, из-за забора не слышался ни собачий лай, ни куриное квохтанье, ни поросячье хрюканье. Со стороны он казался необитаемым. Необитаемым и зловещим.

«Буду лежать до конца, – решил Комаров, – даже если лежать придется неделю».

Мысль о героической недельной слежке слегка потеснила мысль об утраченных блинах, которые не помешали бы в течении этой недели, но скоро и эта мысль закончилась. Становилось скучно.

– Haben, habt, gehaben, – попытался вспомнить Комаров немецкие глаголы, – что там еще-то?

На четвертом глаголе на улице Театральной появился новый персонаж. Это был Коля-Болеро. Слегка приплясывая, по своему обыкновению, он шел по одному ему известным делам и побрякивал дужкой трехлитрового эмалированного бидона.

«Этот-то хоть не знает?» – с надеждой подумал Костя.

Скорее всего, «этот» не знал. Он не озирался, не пытался высмотреть Комарова в густой траве. Он просто шел по своим делам и по совместительству радовался жизни.

Когда Коля поравнялся с домом Смирнова, калитка медленно открылась, и длинная рука затащила блаженного вовнутрь.

– Жду пять минут, а потом иду на захват, – решил Костя, – будет несправедливо, если этот монстр в оболочке скромного начальника горохового цеха убьет еще и дядю Василисы.

Он досчитал до двухсот девяноста девяти, когда калитка дома Смирнова выплюнула Колю-Болеро. Коля был живой и невредимый, даже бидончик не пострадал.

– Снесу, снесу, – радостно сказал Коля захлопнувшейся перед его носом калитке, – не беспокойтесь. Прям сейчас и снесу. И за конфетку спасибо.

Коля-Болеро глубоко поклонился забору и пошел в другую сторону.

– Что за черт, – выругался Костя, – явно Смирнов велел передать записку! У него что, и соучастник есть? А если это просто обманный ход? Если Смирнов видел меня в кустах и хочет, чтобы я ушел? И зачем только деда отпустил! Он, конечно, старый и абсурдный, но в разведке служил и но-пасаранцев разогнал. Придется тебе, Мухтар, за блаженным проследить. Ты, конечно, тварь бессловесная, но помочь Коле-Болеро сможешь. Вон какие рога, не в обиду будь сказано, природа тебе подарила. Иди, с Богом. А я тут уж как-нибудь один.

Мухтар внимательно посмотрел на хозяина своими умными лиловыми глазами и тихо исчез в зарослях.

«Понял он, что от него требуется, или просто отреагировал на команду „иди“?» – запоздало подумал Костя.

Так или иначе, выбора у него не было. Мухтар уже ушел, и окликать его было бы в высшей мере неосмотрительно.

Костя почти прозевал момент, ради которого и затевалась вся слежка. Когда калитка в заборе Смирнова тихо, предательски скрипнула, Комаров как раз определял зависимость скорости движения муравья от массы груза, который он несет. Комаров нагружал страдальца разными по весу и объему былинками и замерял приблизительную скорость движения. Девятому эксперименту и помешал Смирнов.

Начальник горохового цеха явно не хотел, чтобы его видели. Иначе зачем ему надо было убеждаться в пустоте улицы? Вот он вышел, повесил на калитку большой замок и быстро засеменил в сторону леса.

«Пора», – понял Комаров, и, соблюдая все правила конспирации, невидимкой последовал за Смирновым.

Начальник горохового цеха действительно шел в лес. Сомнений в его причастности к убийству у Комарова больше не оставалось. Зачем глядя на ночь мог идти в лес пожилой человек? Явно не на рыбалку. Явно не за грибами и не за сбором частей растений для гербария. А кстати, зачем? Чтобы еще кого-нибудь убить? Не зря же он послал с Колей-Болеро записку! Записку о свидании! А это значит, что если свидание состоится, то оно состоится либо со следующей жертвой, либо с соучастником. Другого быть просто не может! Слишком часто для своего красного диплома Комаров уже ошибался. Итак, сомнений больше не было. Не было и доказательств вины начальника горохового цеха. За исключением несчастного окурка «Парламента», зажатого в руке мертвой Ленки.

К счастью для Смирнова и Комарова, улицы Но-Пасарана были пустынны. Практически все население совхоза слонялось по заброшенному бараку колонии, питая надежду развлечься подсматриванием захвата злодея. Темно было даже в окнах дома престарелых «Улыбка». Поэтому ничего не мешало начальнику горохового цеха и новому участковому Но-Пасарана красться по своим делам. Так они докрались до леса. Неизвестно, сыграла ли тут роль выучка Виктора Августиновича или подозреваемый в убийстве был слишком уверен в своей безнаказанности. А может, просто Смирнов был элементарно невиновен и поэтому не боялся преследования? Так или иначе, но он не заметил преследования, хотя не раз оборачивался. Так Костя и Смирнов дошли до тех самых, печально известных в совхозе имени Но-Пасарана ореховых зарослей. Смирнов остановился рядом, а Костя, сделав большой круг, зашел с тыла.

Возмись Смирнов прогуляться вокруг зарослей орешника, он непременно наткнулся бы на Костю. Но лучшего места для наблюдения не было, поэтому приходилось довольствоваться этим. К счастью, Смирнов пока не собирался гулять вокруг орешника. Он достал из правого кармана пачку сигарет и закурил. Костя потянул носом и угадал знакомый запах.

«Ну погоди, любитель качества, – пригрозил он про себя, – недолго тебе осталось „Парламентом“ баловаться!»

Уже почти совсем стемнело, когда со стороны совхоза послышались быстрые, осторожные шаги. Смирнов тоже услышал их и ловко нырнул в кусты. Шаги приблизились.

– Костя! Константин Дмитриевич! – донеслось до Комарова.

«Калерия, будь она неладна, – догадался Костя, – борща принесла. Или картохи в мундирах. А может, и на пироги расстаралась».

Ну что тут было делать? Сейчас из кустов выйдет Смирнов, эта Буренка объяснит ему, зачем притащилась на ночь глядя в заросли орешника, и все пропало. Даже если Смирнов и не выйдет, то она не успокоится, пока не найдет Комарова и не накормит борщом. Костя горестно вздохнул, гадая, какая из последних версий победит. Победила первая. Из кустов вышел Смирнов.

– Кого, голуба, ищешь? – ласково спросил он.

– К-к-комарова, – промямлила Калерия.

– И зачем же такой крале этот сморчок недозрелый понадобился? – еще ласковее спросил Смирнов.

– Это не он мне, это я ему понадобилась, – совсем тихо ответила Калерия, – он записку мне прислал, чтобы как стемнеет, приходила в орешник.

– Что же ты, лапушка, не научилась почерк кавалера своего узнавать? – участливо поинтересовался Смирнов, – я-то как раз боялся, что признаешь почерк, не придешь. А ты не признала. Вот досада-то!

– Да, досадно, – Калерия говорила так тихо, что Костя с трудом угадывал смысл ее слов. – Я тогда пойду, раз вы ошиблись?

– Это ты ошиблась, – в голосе начальника горохового цеха зазвучал метал, – а я ошибусь, если отпущу тебя из кустов этих живой и невредимой.

– Отпустите, Иван Васильевич, – всхлипнула Калерия, – я никому ничего не скажу!

– Значит, есть, что сказать, – вздохнул Смирнов, – зря ты себя выдала, голуба. А что ты, кстати, не скажешь?

– Что вы Ленку и Серегу убили, – поняв, что допустила непоправимую ошибку, прошептала Калерия.

– Все верно. И зачем только бабы такие болтливые?

Дура-Ленка сама погибла и подругу под нож подвела. Ты тоже не смогла язык за зубами держать.

– Я никому не сказала, – уцепилась за последнюю надежду Калерия, – и не скажу, хотя ненавижу вас всей душой.

– Любовь я тебе и не предлагаю. А вот что не сказала – невелика заслуга. Не сказала ты из-за трусости, зато вела себя – хуже некуда. И хитрые вы, вроде, бабы, да не умеете хитрость свою себе на благо использовать! Комаров сразу заметил, что с тобой не все в порядке. Занервничала, забилась. А он тоже не дурак – не сегодня-завтра понял бы, что это подозрительно. Вызвал бы тебя на допрос, а там ты и раскололась бы, как яичко пасхальное.

Калерия молчала. Поняла ли она, что сопротивляться бесполезно, или придумывала новый ход спасения?

– Ну, что молчишь? – почти сочувствующе спросил Смирнов, – говори, что знаешь.

– Что знаю? – после небольшой паузы голос Калерии обрел прежнюю твердость и уверенность. – А все знаю. Знаю, что Серега догадался о твоих махинациях и шантажировал тебя. Знаю, что ты сначала платил, а потом зажадничал и решил избавиться от Сереги. Знаю, что Ленка потребовала от тебя признания, а ты вместо признания задушил ее. Знаю, что я – полная дурочка, что испугалась тебя, таракашку запечного. Да разве тебе со мной сладить? Я и десяток таких, как ты, одной левой заломаю.

Комаров понял, что сейчас начнется. Начнется то, ради чего и пришли они с Смирновым в эти кусты. Костя привычным жестом протянул руку к кобуре.

– Дурак! Какой же я дурак! – не удержался он от шепота.

О ужас! Костя совсем забыл, что второпях положил «Макарова» в пакет с бутербродами. И сейчас верный «Макаров» беспризорно валялся под разрушенным крыльцом Савской, если только Савская уже не играет в Джека-Потрошителя и не носится по Но-Пасарану с оружием Костика.

Как ни тих был его возглас, по ту сторону кустов его услышали.

– Ой, мышка, – вскрикнула Калерия.

– Мышка, мышка, – подтвердил Смирнов.

Воспользовавшись замешательством Калерии, он взмахнул рукой. Под холодным, равнодушным светом луны безучастно сверкнуло широкое лезвие. Сверкнуло, и вошло в высокую грудь девушки.

– Но пасаран! – взвыл Костя неизвестно откуда вцепившееся в язык слово.

Подобно молодому дикому лосю кинулся он напролом через заросли орешника. Уже в полете увидел он, как рухнула на землю сраженная Калерия, как резко обернулся и сверкнул глазами Смирнов. Второй раз поднять свое оружие он не успел. Костя рухнул на него всей тяжестью своего молодого тела и придавил к земле. Нож отлетел далеко в кусты.

– Ну, что, попался, душегуб? – прохрипел Костя, изо всех сил прижимая убийцу к земле.

Начальник горохового цеха оказался на редкость сильным человеком. Ему удалось вывернуть из-за спины заломленную Костей руку и вцепиться врагу в ухо. Боль была столь яркой, что на мгновение Костя потерял ориентацию в пространстве. Этого мгновения хватило Смирнову для того, чтобы выскользнуть из под придавившего его тела участкового и рвануться в сторону отлетевшего ножа. В темноте не было видно, куда упал нож, Смирнов судорожно шарил руками по земле, в надежде, что наткнется на оружие избавления от назойливого участкового.

Костя сориентировался быстро. Он ударил ногой под колена стоящего на четвереньках Смирнова, и, не давая ему опомниться, нанес сокрушительный удар сплетенными в замке руками по спине.

– Это тебе за Куроедова, – замахивался он, – а это – за Федора. Это – за Ленку, а это – за Калерию.

Глаза его затянула красноватая пелена ненависти. Он бил не просто убийцу. Он бил хитрого и коварного врага, изворотливого, как гадюка, безжалостного, как тигр и лукавого, как гиена. Он бил его за свое разочарование и за смерть прекрасной и наивной девушки, которая так и не познала радость любви и материнства – влюбленной и робкой, безрассудной и самоотверженной Калерии. Он был ослеплен ненавистью. Поэтому и не заметил того, что Смирнов все-таки ухитрился достать нож.

Первый удар пришелся Косте в предплечие правой руки. Комаров понял свою ошибку, но было уже поздно. Второй удар рассек ладонь, которой Костя пытался прикрыться от ножа убийцы. Ударом ноги ему удалось отбросить нападающего, но боль в руке притупила реакцию, поэтому нога лишь вскользь задела Смирнова, не нанеся ему особого вреда. Скорее всего, ножом была задета артерия, Костя чувствовал, как вместе с кровью тело его покидают силы, а может быть, и сама жизнь. Но не душа! Душа Комарова продолжала цепляться за свою земную оболочку, и эта земная оболочка продолжала слушаться душу.

По крайней мере, Косте удалось схватить убийцу за руку, в которой тот сжимал орудие убийства. Почти равнодушно он смотрел, как лезвие медленно, но неуклонно приближается к его лицу, как все вокруг становится расплывчатым и мутноватым.

* * *

Спасла Костю Калерия. Нож убийцы не принес ей особого вреда, хотя тот и целил прямо в сердце. Наткнувшись на что-то скользкое и металлическое, нож только скользнул по груди, едва оцарапав кожу и распоров сарафан. Упала в обморок Калерия больше с перепугу, чем по уважительной причине. В тот момент, когда юноша потерял сознание от потери крови, она обхватила своими широкими, мягкими ручищами шею Смирнова и слегка придушила его. Отшвырнув ставшее неопасным тело убийцы, Калерия склонилась над Костиком. Сейчас место любящей девушки заняла в ней сестра милосердия. Первым делом Калерия наложила жгут на плечо раненой руки Костика, потом ловко и умело забинтовала саму рану и ладонь юноши, отпоров для этого от юбки сарафана несколько лент. И только когда она поняла, что жизнь Комарова вне опасности, влюбленная девушка опять заняла свое место. От горячих, обжигающих слез Калерии Костя очнулся и застонал. Запоздало ломая кусты, на место происшествия прискакал Мухтар.

* * *

По но-пасаранским меркам, было поздно. Все жители, кроме совсем зеленой влюбленной молодежи, должны были мирно спать в своих кроватках. Но они не спали. Они стояли возле своих домов, держа в руках горящие зажигалки и фонарики, и молча провожали взглядом процессию, идущую по направлению к отделению милиции.

Первой шла Калерия. На руках ее уютно лежал слабый еще от потери крови Комаров. Глаза его были закрыты, он находился в полуобморочной дреме и видел сон, будто мама несет его на руках в детский сад.

К тонкому пояску Калерии был привязан поводок Мухтара, который тянулся от туго связанных рук полупридушенного Смирнова. Сзади плененного убийцу подгонял Мухтар. Он делал это садистски и мастерски. Едва только перенесший нервный стресс убийца замедлял шаг, как Мухтар приставлял ему к мягкому месту рога. Мысль отведать козлиных рогов была невыносимой, Смирнов подскакивал и убыстрял шаг.

Калерия отнесла Костю домой, поручила его заботам Анны Васильевны и пошла домой. Дома она сняла испорченный сарафан, отцепила от бюстгалтера большой круглый фанатский значок, спасший ей жизнь, и поцеловала изображение того, кто был на нем изображен.

– Спасибо, мой Геракл! Я знала, что ты мне поможешь.

Потом девушка открыла дверцу шкафа. Вместо привычного зеркала, вся внутренняя поверхность дверки была увешена прикрепленными на кнопки изображениями Кевина Сорбо.

– Не ревнуй меня к этому мальчику. Он мне просто как сын. – погладила она щеку голливудского актера. – До завтра, любимый.

Она еще раз прижалась щекой к своему тайному возлюбленному и с разбегу бросилась на высокую кровать. Никто, кроме верной Ленки, не знал о тайне Калерии. Никто не узнает и теперь.

* * *

Уже на следующее утро, не слушая возражений Калерии, Костя вышел на работу. Предстояло снять показания с убийцы и как можно скорее отправить его в район. Комаров просто не мог смотреть больше в эти предательские глаза.

Смирнов не стал запираться и практически сразу расставил все точки над "и". Сергей действительно собрал на начальника горохового цеха достаточно большой компромат. Заявившись как-то к Смирнову на чашечку чая, Куроедов выложил перед ним папку с документами и фотографиями и заявил, что если Смирнов немедленно не выплатит ему энную сумму денег, то папка прямиком отправится в районное отделение милиции. Смирнов выплатил. Дальше-больше. Когда в ход пошли деньги, отложенные на старость, к Смирнову пришло решение убить Сергея. План созрел неожиданно легко. О встречах Куроедова с Еленой знали все, стоило донести мужу о месте встречи его жены с любовником, и не понадобились бы усилия самого Смирнова. Горячий Федор сам мог бы отправить на тот свет Куроедова. План удался, но не совсем. Мужики только помутузили друг друга кулаками и разошлись. Сергей далеко не ушел. Когда он отряхивал штаны от пыли, тихо подкрался к нему убийца и неожиданно легко воткнул в грудь его нож.

Оставив свою жертву на месте, он догнал Федора. Смирнов сам не знал, зачем сделал это, но увидев сцену с избиением змеюки-ветки, понял: едва за спиной Федора закрылась дверь, Смирнов аккуратно, полиэтиленовым пакетиком подобрал нож, оставленный в дереве, и вернулся на место преступления. К его ужасу, трупа на месте не оказалось. Убийца в панике метался по пустырю, пока случайно не заглянул в ореховые заросли. Там и нашел он уже остывающее тело своей жертвы. Дело было за малым: измазать в крови нож Федорчука с его отпечатками пальцев, оставить улику на груди жертвы и забрать свой.

А Ленка? Ленка погибла из-за своей внезапно вспыхнувшей любви к мужу. Куроедов как-то проговорился Ленке о своей игре с начальником горохового цеха. Он хвастал, что скоро Смирнов выдаст ему столь огромную сумму, что ее хватит на то, чтобы они вместе могли уехать далеко от этих мест и Ленкиного мужа.

После смерти любовника безрассудная Ленка решила заставить Смирнова явиться с повинной. Она подумала, что ее слова будут звучать неубедительно, все-таки она лицо заинтересованное, а вот если Смирнов придет с повинной, то Федора сразу отпустят. Когда Ленка поняла свою ошибку, было уже поздно.

Федор вернулся домой уже ночью. Костя выпустил его, а на его место посадил Смирнова. На следующий день Федор не вышел на работу. Он тяжело и буйно запил.

Костя, после того, как отправил убийцу в район, слег и провалялся в постели три дня. К дому его тянулась длинная очередь из посетителей, но Анна Васильевна пускала только Калерию. Правда, один раз она пропустила и Савскую. Актриса принесла верного Костиного «Макарова».

Эпилог

Костя заметил ее издалека. Так не вписывающаяся в сельский пейзаж собаченция вела себя в полной мере неадекватно. Голубая французская болонка, которой самой природой было предусмотрено возлежать на дорогих диванах перед средневековым камином, задорно кувыркалась в роскошной, существующей только в российской глубинке, пыли. Француженка привставала на задние лапы, замирала на несколько секунд, опять падала, рвала зубами что-то мелкое и плохо видимое, терлась спиной об это что-то и грозно, как ей казалось, порыкивала.

Костя только вчера встал с постели и шел в сельпо за лимонадом. День был жаркий, но капли пота, выступившие на высоком чистом лбу молодого человека, не были вызваны повышенной влажностью воздуха. С остановившимся сердцем Костик смотрел на хорошенькую, пыльную болонку, забавляющуюся со своей игрушкой.

– Мальвинка, отдай, – подбежал к собаке Созонт, младший брат Калерии, – это мой мячик!

Мальчик вырвал из зубов болонки маленький, полинявший под солнцем мячик и принялся со всех ног улепетывать от озверевшей болонки.

– Костя, – потрогал его кто-то за плечо, – это мячик. Это просто мячик.

Комаров обернулся и увидел Василису.

– Мячик, – тихо повторил он, – господи, хорошо-то как! Просто мячик!!!

Оглавление

Глава 1 Мальвина-людоедка

Глава 2 Бирюк-на-окраине

Глава 3 Печной дед

Глава 4 Незнание местных законов не освобождает от ответственности

Глава 5 Девочка из книжки

Глава 6 Вареники с вишней

Глава 7 Love stori

Глава 8 Бегство савской

Глава 9 Мухтар и эсмеральда

Глава 10 Девушка-спрут

Глава 11 О камнях и змеюках

Глава 12 Мотылек по имени ленка

Глава 13 О вреде любви к комфорту, качеству и изысканности

Глава 14 Степная кобылица & восточная женщина

Глава 15 Заключительная

Эпилог

Реклама на сайте