«Сви-и-оу-оу-эй!..»

Пэлем Гринвел Вудхауз СВИ-И-ОУ-ОУ-ЭЙ!..

Благодаря любезной рекламе самых важных газет все знают в наши дни, что серебряную медаль на 87-й сельскохозяйственной выставке получила свинья графа Эмсворта, Императрица Бландингская.

Но почти никто не знает, как близка она была к поражению.

Сейчас мы вправе об этом рассказать.

Эта глава Тайной Истории началась в ночь на восемнадцатое июля, когда свинарь лорда Эмсворта Джордж Сирил Бурбон, двадцати девяти лет, был арестован за бесчинства в пьяном виде. Арестовал его констебль Ивенс в кабачке «Козел и Утка», и на следующий день, сообщив, что он пировал по случаю дня рождения, и даже попытавшись доказать алиби, несчастный был приговорен к двум неделям заключения без права обжалования и замены штрафом.

Двадцатого июля Императрица, до сих пор отличавшаяся прекрасным аппетитом, отказалась от еды. Утром двадцать первого ветеринар признался лорду Эмсворту, что этот странный случай выходит за пределы его медицинских познаний.

Проверим даты, чтобы ничего не спутать:

18 VII — Пир по случаю дня рождения Джорджа Сирила Бурбона.

19 VII — Арест Дж.С.Б.

20 VII — Внезапная аскеза свиньи Императрицы

21 VII — Растерянность ветеринара.

Так. Все правильно.

Лорд Эмсворт себя не помнил от горя. Суета и беды нашей сложной жизни обычно не задевали рассеянного, кроткого графа — ему хватало солнечного света, простой еды и полной свободы от младшего сына. Тогда он жил тихо и счастливо, но и в его латах были щели. В одну из них вонзилась стрела. Потрясенный новостями, он стоял у окна огромной библиотеки, глядя на свои сады невидящим взором.

Пока он стоял, открылась дверь. Он обернулся, поморгал — и узнал в прекрасной и властной даме свою сестру. Она, как и он, очень волновалась.

— Кларенс! — вскричала она. — Какой ужас!

Лорд Эмсворт печально кивнул.

— Да, мне уже сказали.

— Как? Он был здесь?

— Сейчас ушел.

— Зачем ты его отпустил? Я бы с ним поговорила.

— Какой от этого прок?

— Я бы ему сказала, что мы его очень любим.

— За что? — спросил лорд Эмсворт. — Он дурак.

— Ничего подобного! Для своих лет он чрезвычайно умен.

— Лет? Ему не меньше пятидесяти.

— Ты в себе? Это Хичему?

— Нет, Смитерсу.

Леди Констанс показалось, что все кружится. Это бывало при разговорах с братом.

— Ты не скажешь, Кларенс, о чем мы говорим?

— Об Императрице. Она не ест, а он ничего не может сделать. И это — ветеринар!

— Значит, ты ничего не слышал? Кларенс, случилась беда. Анджела разорвала помолвку с Хичемом.

— А выставка в пятницу, на той неделе!

— При чем тут выставка?

— Как это при чем? Осталось меньше десяти дней, отбор огромный, приедут самые лучшие свиньи, а она…

— Оставь свою дурацкую свинью! Сказано тебе, Анджела разорвала помолвку с лордом Хичемом и собирается выйти за этого бездельника.

— За какого?

— За Джеймса Белфорда.

— Это сын пастора?

— Да.

— Она не выйдет. Он в Америке.

— Нет, в Лондоне.

Лорд Эмсворт покачал головой.

— Ты не права. Я встретил пастора в прошлом году, и он мне ясно сказал — в Америке.

— Неужели ты не можешь понять? Он вернулся.

— Вернулся? А… вон как… Куда он вернулся?

— Господи! Так вот, если ты помнишь, у них с Анджелой были какие-то глупости, но год назад она обручилась с Хичемом. Я думала, все наладилось. А сейчас она ездила в Лондон, встретила этого Белфорда — и пожалуйста! Написала Хичему

Какое-то время брат и сестра думали. Первым заговорил лорд Эмсворт.

— Пробовали желуди, — сказал он. — И снятое молоко. И картофельную кожуру. Нет, не ест!

Прожженный насквозь двумя смертоносными лучами, он очнулся и поспешил воскликнуть:

— Поразительно! Просто дикость какая-то! Ну, знаете! Я с ним поговорю! Если он думает, что можно обращаться с моей племянницей как с…

— Кларенс!

Он поморгал, не в силах понять, чем же ей теперь плохо. Казалось бы, именно то, что надо, — гнев, негодование, достоинство.

— Э?

— Это Анджела его бросила.

— Анджела?

— Она любит Белфорда. Что нам делать? Лорд Эмсворт подумал.

— Не сдавайся, — сказал он. — Сохраняй твердость. Мы им не пошлем свадебного подарка.

Несомненно, леди Констанс нашла бы ответ и на эти слова, но тут открылась дверь, и вошла девушка.

Она была красивая, белокурая, а ее глаза в другое время напоминали самым разным людям озера под летним солнцем. Однако лорду Эмсворту они напомнили ацетиленовые горелки, и ему показалось, что Анджела не в духе. Он огорчился; она ему нравилась.

Чтобы снять напряжение, он сказал:

— Анджела, ты много знаешь о свиньях? Она засмеялась тем резким и горьким смехом, который так неприятен сразу после завтрака.

— Знаю. Я же знаю вас.

— Меня?

— Да. А кто вы еще? Тетя Констанс говорит, вы не отдадите мне деньги.

— Деньги? — удивился лорд Эмсворт. — Какие деньги? Ты мне ничего не одалживала.

Чувства леди Констанс выразил звук, который обычно издает перекалившийся радиатор.

— Твоя рассеянность, Кларенс, — сказала она, — может кого угодно довести. Не притворяйся, ты прекрасно знаешь что бедная Джейн завещала тебе опекунство.

— Я не могу взять свои деньги до двадцати пяти лет, — прибавила Анджела.

— А сколько тебе?

— Двадцать один.

— О чем же ты волнуешься? — спросил лорд Эмсворт. — Четыре года можешь жить спокойно. Деньги никуда не уйдут.

Анджела топнула ногой. Леди так не делают, но все же это лучше, чем лягнуть дядю по велению низших страстей.

— Я говорю Анджеле, — объяснила леди Констанс, — что мы можем хотя бы охранить ее состояние от этого бездельника.

— Он не бездельник. У него у самого есть деньги. Конечно, он хочет купить долю в…

— Бездельник. Его и за границу послали, потому что…

— Это было два года назад.

— Спорь, сколько хочешь, но…

— Я не спорю. Я просто говорю, что мы поженимся, даже если нам придется жить в канаве.

— В какой канаве? — оживился лорд Эмсворт, оторвавшись от горестных мыслей.

— В какой угодно.

— Анджела, послушай…

Лорду Эмсворту показалось, что они слишком много говорят, все голоса и голоса. Почти что разом, так громко… Он поглядел на дверь.

А что такого? Повернул ручку — и никаких голосов. Весело скача по ступенькам, он выбежал на воздух, в солнечный свет.

Веселье оказалось недолгим. Обретя свободу, разум вернулся к серьезным и грустным вещам. Приближаясь к страдалице, лорд Эмсворт шел все медленнее и тяжелее. Дойдя до свинарника, он оперся на перильца и стал смотреть на свинью.

Несмотря на диету, она напоминала воздушный шар с ушками и хвостом. Такое круглое тело должно, в сущности, лопнуть. Однако лорд Эмсворт смотрел на нее в тоске. Еще немного — и ни одна свинья не посмеет поднять глаза в ее присутствии. А так это лучшее из созданий ждет безвестность, в крайнем случае — смягченная последним местом. Как горько, как нелепо…

Мысли эти прервал чей-то голос. Обернувшись, лорд увидел молодого человека в бриджах для верховой езды.

— Вот, — сказал Хичем, — я смотрю, нельзя ли что-нибудь сделать. Такая беда…

— Спасибо, спасибо, мой дорогой, — растрогался лорд Эмсворт. — Да, дело плохо.

— Ничего не понимаю.

— И я тоже.

— Только что все было в порядке.

— Еще позавчера.

— Веселилась, что там — резвилась…

— Именно, именно!

— И вдруг, как говорится — гром среди ясного неба…

— Да, да. Полная загадка… Чего мы только не пробовали! Не ест…

— Не ест? Анджела больна?

— Нет, что вы. Я ее сейчас видел, все хорошо.

— Видели? Она ничего не говорила об этом ужасном деле?

— Нет. Она говорила про деньги.

— Ничего не понимаю!

— Гром среди ясного неба, — сказал лорд Эмсворт. — Я боюсь самого худшего. По Вольфу — Леману, здоровая свинья должна съесть в день хотя бы 57 800 калорий. Белков — четыре фунта пять унций, углеводов — двадцать пять…

— При чем тут Анджела?

— Ни при чем.

— Я хочу узнать, почему Анджела меня бросила!

— Лорду Эмсворту показалось, что он об этом слышал. А, да!

— Конечно, конечно, — сказал он. — Бросила, да? Помню, помню. Она решила выйти замуж. Тогда все понятно. А вот вы скажите, какого вы мнения о льняном жмыхе?

— Что вы имеете в виду?

— Льняной жмых. Такая еда для свиней.

— О, к черту свиней!

— Что?! — Лорд Эмсворт не очень доверял младшему поколению, но такого цинизма, такого беззакония он не предполагал. — Что вы сказали?

— К черту свиней. Вы все время о них говорите. Какое мне до них дело? Чтоб они треснули!

Глядя ему вслед, лорд Эмсворт испытывая и негодование и облегчение. Негодование — понятно, а легче ему стало от того, что такой злодей не войдет в его семью. Молодец Анджела. Какой, однако, разум! Многих девушек ослепили бы блеск, титул, деньги — а она, с не свойственной возрасту прозорливостью, поняла все.

Приятные чувства, согревшие было душу, мгновенно вымерли, когда он увидел, что к нему идет сестра. При всей красоте леди Констанс, лицо ее порой как-то странно кривилось, и бедный брат с детства знал, что это не к добру

— Кларенс, — сказала она, — с меня хватит. Езжай в Лондон двухчасовым поездом.

— Что? Куда?

— Повидайся с этим человеком и скажи, что, если они поженятся, Анджела не получит ни гроша. Я очень удивлюсь, если он тут же не сбежит.

Лорд Эмсворт задумчиво смотрел на круглый бок Императрицы. Его кроткое лицо тоже как-то искривилось.

— Почему ей за него не выйти? — спросил он.

— За Джеймса Белфорда?

— А что такого? Она его, кажется, любит.

— Ты идиот, Кларенс. Анджела выйдет за Хичема.

— Очень плохой человек! Свиней не понимает.

— Прекрати глупости. Ты едешь двухчасовым. Говоришь с Белфордом. Насчет ее денег. Ясно?

— Хорошо, хорошо, — сказал граф. — Хорошо, хорошо, хорошо.

Когда лорд Эмсворт сидел за столиком с Джеймсом Бартоломью Белфордом в самом лучшем обеденном зале своего клуба, ему было скорее плохо, чем хорошо. Казалось бы, хватит того, что ты оказался в Лондоне, когда такая погода, — но нет, еще губи двух людей, которые тебе очень нравятся.

Да подумав как следует, лорд Эмсворт решил, что Белфорд всегда нравился ему. Вкусы у него здоровые, любит сельскую жизнь, никогда не сказал бы дурного слова про Императрицу. Пэру Англии пришло в голову, что деньги в этом мире достаются не тем, кому бы следовало. Почему какой-то свиноненавистник купается в золоте, а этот прекрасный молодой человек едва прозябает?

Мысли эти не только огорчали бедного графа, они его озадачивали. Он не любил страданий, а тут понял, что после соответствующих сообщений его молодой друг будет страдать.

Сперва он решил сообщать не сразу. Поедят, поболтают, а уж потом, на прощанье, он заметит между прочим, что Анджелины деньги — под замком.

Обрадовавшись такому решению, он начал болтать.

— Наши сады, — сказал он, — сейчас особенно красивы. Мой садовник, Макалистер, человек нелегкий, вьющихся роз он не понимает, но простые, обычные… тут он мастер. Розарий…

— Как хорошо я его помню! — сказал Джеймс Белфорд, легко вздохнув и положив себе еще брюссельской капусты. — Именно там мы назначали свидания. Летом, по утрам.

Лорд Эмсворт поморгал — нет, так нельзя! — но Эмсворты не сдаются.

— Какие цветы были в июне! — снова начал он. — Оба мы не щадили ни зеленой тли, ни цветочных вшей, и пожалуйста! Истинный рай. Дамасские розы, эрширские…

— Анджела, — сказал Джеймс Белфорд, — прекрасно их оттеняет. Цветы — не цветы, когда нет ее золотистых волос. Вот это рай.

— Да, конечно, — согласился лорд Эмсворт. — Несомненно. Я очень рад, что вам нравится мой розарий. Почва хорошая, гумус. Но этого мало! Тут мы с Макалистером согласны — мало и мало. Нужно ее удобрять. Если каждую осень не перевезти из конюшни побольше навоза и…

— Анджела говорит, — заметил Джеймс Белфорд, — что вы запретили нам пожениться.

Лорд Эмсворт подавился с горя цыпленком. Такой прямоте, жалобно думал он, молодые люди учатся в Америке. Милосердные околичности — удел высоких цивилизаций, а там, в степях и джунглях, раз-раз — и все…

— М-м-м, — сказал он, — конечно, конечно. Что-то такое было. Видите ли, мой дорогой, Констанс, это моя сестра, не очень…

— Ясно. Считает, что я — ничтожество.

— Ну, ну, ну! Что вы, что вы! Она говорит «бездельник» больше ничего.

— Поначалу, может быть. Но в Небраске, у фермера, который все время пьет яблочный джин, долго бездельником не будешь.

— Вы работали на ферме?

— Да.

— Там были свиньи? — изменившимся голосом спросил граф.

— Были.

Лорд Эмсворт вцепился в скатерть.

— Может быть, дорогой, вы дадите мне совет. Уже два дня моя Императрица ничего не ест. Выставка в пятницу, на той неделе. Я места себе не нахожу.

Джеймс Белфорд вдумчиво хмурился.

— Что говорит ваш свинарь? — осведомился он.

— Он два дня в тюрьме. Два дня!.. — впервые заметив совпадение, вскричал бедный граф. — Как вы думаете, это связано?

— Безусловно. Она по нему тоскует. Вернее, она тоскует, что никто ее не зовет к кормушке.

Лорд Эмсворт удивился. Он не знал, что свиньи настолько считаются со светскими условностями.

— Никто не зовет?

— У всех свинарей есть особый клич. На ферме этому сразу учишься. Свиньи чувствительны. Не позови их, они с голоду умрут. Позови как следует — и они пойдут за вами на край света.

— Господи!

— Поверьте, это так. Свиней кличут по-разному в каждом штате. Скажем, в Висконсине она отзывается на «рюх-рюхрюх», в Иллинойсе — на «хрю-хрю-хрю», а в Айове предпочитает слова «сик-сик-сик». Перейдем к Миннесоте, и что же? Мы услышим «чух-чух-чух» или, если хотите, «чуш-чушчуш», а вот в Милвоки, где столько немцев, — «швайншвайн-швайн». Ах, как много этих кличей, от массачусетского «хуру-хуру-хуру» до простого «свин-свин-свин», которым славится Огайо! Не будем говорить о вспомогательных средствах — в одних местах бьют топориком по консервной банке, в других трясут чемоданом, а в него кладут камешки. Один человек в Небраске звал свинью, ритмично ударяя о кровлю деревянной ногой.

— Быть не может!

— Тем не менее было. Но случилась беда — свиньи услышали дятла и полезли на дерево. Хозяин пришел, они лежат…

— Разве можно сейчас шутить! — горестно вскричал лорд Эмсворт.

— Я не шучу. Это факты. Спросите кого угодно.

Лорд Эмсворт приложил ко лбу дрожащую руку.

— Если кличей столько, — проговорил он, — мы никогда не узнаем…

— Постойте, — перебил Джеймс Белфорд. — Я не все сказал. Есть ключевое слово.

— Что?

— Слово. Мало кто его знает, но мне открыл тайну сам Фред Патуел, первый свинарь Восточных Штатов. Какой человек! У него срывались с мест свиные котлеты. Так вот, любит свинья иллинойское «хрю-хрю» или миннесотское «чухчух», она мгновенно отзовется на одно чудотворное слово. Для свиней оно — как рукопожатие для масонов. Скажите «чух» в Иллинойсе или «хрю» в Миннесоте, и свинья обдаст вас холодом. Но в каждом штате, какие только есть, услышав: «Сви-и-оу-оу-эй!», она немедленно отзовется.

Лорду Эмсворту показалось, что он увидел спасательную лодку

— Это ключевое слово?

— Да.

— Сви-и-и?..

— …оу-оу-эй!

— Сви-и-и-и-оу-оу-эй!

— Что вы! Сперва короткий слог, стаккато, — «сви», потом один долгий «и-и», взмывает вверх…

— Сви-и-и-и.

— Сви-и-и-и.

— Сви-и-и-и-и-и-и… — заливался злосчастный граф, и его пронзительный тенор обратил близсидящих консерваторов в изваяния страха и гнева.

— Теперь «оу-оу». Сильней!

— …оу-оу-о-у-у-у!

Именно в этом клубе нет и не было музыки, тем более — во время еды. Седоусые финансисты тревожно взглянули на лысых политиков, словно спрашивая, что же делать. Лысые политики, в свою очередь, посмотрели на финансистов, давая понять, что не знают.

— Сви-и-и-и-оу-оу.. — пел лорд Эмсворт, пока не увидел часы. Стрелки показывали без двадцати два.

Он вскочил. Лучший поезд в Маркет Бландинг отходил с Паддингтонского вокзала в два часа ноль-ноль минут. Следующий был в пять.

Думал он редко, но, если думал, тут же что-нибудь делал. Через минуту он поспешал по ковру к дверям.

Шепча колдовские слоги, он забрал в гардеробной шляпу и прыгнул в кэб. Шептал он и в поезде, шептал бы и на станции, если бы, как всегда, не заснул через десять минут.

Проснувшись, он (тоже как всегда) стал гадать, где он и, собственно, кто он такой. Память вскоре вернулась — но не вся. Титул, фамилию, имя он вспомнил; вспомнил и то, что едет домой из Лондона, — а вот ключевое слово, любезное всякой свинье, он забыл.

Леди Констанс Кибл выражала словами, а при дворецком Бидже — телепатией, что ее брат Кларенс вел себя в Лондоне как нельзя глупее.

Прежде всего, незачем было угощать Белфорда; не сказать же точно и прямо, что у Анджелы денег нет и не будет еще четыре года, мог только слабоумный. Леди Констанс знала с детства, что у ее брата не больше разума, чем…

Тут появился Бидж, и она замолчала.

Такие разговоры неприятны чувствительным людям, и граф убежал, как только смог. Он пил портвейн в библиотеке, стараясь припомнить слово, которое унес у него коварный сон.

— Сви-и-и…

Да, именно так — но дальше? Как ни слаба была его память, он знал, что главное там. Это — лишь заставка, увертюра.

Допив свое вино, он встал. Летняя ночь звала его, как среброголосый свинарь зовет свинью. Чтобы подтолкнуть измученный разум, граф спустился вниз, взял из тайного места непристойную шляпу, которую могла бы сжечь сестра, и медленно вышел в сад.

Когда он растерянно бродил по той его части, которая прилегала к задней стене замка, перед ним, в слабом свете, замаячило что-то вроде духа луны. Так назвал бы это виденье беспристрастный судья; но лорд Эмсворт беспристрастным не был. Победная поступь цивилизации одарила современных племянниц словарем и интонациями, которых не знали их бабушки. Лорд Эмсворт предпочел бы встретить бабушку Анджелы.

— Это ты? — нервно спросил он.

— Да.

— Я тебя не видел за обедом.

— Какие обеды! Я не могу есть.

— Точно то же самое с ней! — оживился лорд Эмсворт. — Белфорд сказал…

Тут оживилась и Анджела.

— Вы его видели? Что он говорил?

— Никак не могу вспомнить. Вроде бы «свинья», но…

— Нет, не о вас, потом. Он не собирается приехать?

— Вроде бы нет.

— Вы не слушали. У вас вообще такая привычка, дядя Кларенс. Просто сил нет! Вот за это вас и не любят. А про меня он не говорил?

— Да, да, кажется!

— Что же именно?

— Не помню.

В темноте что-то щелкнуло (то были зубы), потом раздался крик. Становилось ясно, что почтение, которое обычно испытывают к дяде, приближалось к нулю.

— Пожалуйста, не надо! — сказал лорд Эмсворт.

— Чего не надо?

— Таких… звуков.

— Какие хочу, такие делаю. Сами знаете, что вы мокрица.

— Кто?

— Мокрица, — холодно сказала она. — Это очень низкое существо. Не какой-нибудь приличный слизняк, вроде этих, садовых, а самое что ни на есть мерзкое…

— Ты бы лучше зашла в дом, — сказал лорд Эмсворт. — Тут прохладно.

— Не зайду. Я думаю о Джимми. А вы зачем вышли?

— Я тоже думаю. Императрица два дня не ест, а твой Белфорд сказал, что надо ее позвать. Мало того, он меня научил — но я никак не вспомню…

— Поразительно! И у вас хватило духу спрашивать Джимми про свиней, это после всего!

— Но я…

— Вот что: если вспомните, и она поест, вам будет стыдно!

— Дорогая моя, — торжественно сказал граф, — если она поест, я не откажу ему ни в чем.

— Честное слово?

— Самое честное.

— Не испугаетесь тети Конни?

Лорд Эмсворт весь подобрался.

— Конечно, нет, — гордо сказал он. — Я всегда готов выслушать ее мнение, но есть слишком важные вещи. — Он помолчал. — Вроде бы «сви-и…»

Откуда-то послышалась музыка — кончив дневные труды, прислуга незаконно пользовалась хозяйским граммофоном. Лорду Эмсворту это мешало, он музыки не любил, а главное — слыша такие мелодии, вспоминал о своем младшем сыне Фредерике, который пел и в ванне, и так.

— Именно, «сви-и»…

— Кто-о-о… Кто-оу-оу-оу…

Лорд Эмсворт подскочил на месте.

— … кто сердце мое украл? — надрывался граммофон. — Кто-оу-оу-оу…

Покой летней ночи нарушила радостная трель:

— Сви-и-и-оу-оу!..

Открылось окно. Появилась крупная лысая голова. Солидный голос спросил:

— В чем дело?

— Бидж! — вскричал лорд Эмсворт. — Идите сюда!

— Сейчас, милорд.

Красоту ночи умножило явление дворецкого.

— Бидж, слушайте!

— Да, милорд?

— Сви-и-и-оу-оу..эй!

— Превосходно, милорд.

— А теперь вы.

— Я, милорд?

— Да. Так зовут свиней.

— Я не зову свиней, милорд.

— Зачем вам еще Бидж? — спросила Анджела.

— Если мы оба заучим, тогда неважно, забуду я или нет.

— И то правда! Ну-ка, Бидж! Вы не знаете, а речь идет о жизни и смерти. Молодец! Так, так, так…

Бидж как раз собирался сказать, что служит в замке восемнадцать лет, но в его обязанности не входят вопли при луне. Если бы не Анджела, он бы это и сказал.

Но он был рыцарь, мало того — он был ей когда-то вроде няни, изображая бегемота, и нежно ее любил. Что перед этим какие-то вопли?

— Хорошо, милорд, — глухо сказал он, бледнея в лунном свете. — Постараюсь. Если разрешите, милорд, нам бы надо пройти подальше от гостиной для прислуги. Если меня услышат, мне будет труднее вести дом.

— Какие же мы идиоты! — вдохновенно воскликнула Анджела. — У стойла, вот где надо кричать. У свинарника. Тут же увидим, действует или нет.

— Анджела, — сказал ее дядя, — ты очень умная девушка. Прямо не знаю, почему. У нас в роду этого нет.

Обиталище Императрицы казалось особенно уютным при луне; но под покровом красоты всегда обнаружится печаль. Ее олицетворяла длинная кормушка, полная желудей и сочного месива. Судя по всему, пост не кончился.

— Начали! — сказал граф.

Звуки, взмывшие в ночи, согнали с веток всех, кто там сидел. Звонче всего было чистое сопрано Анджелы, ему вторил дребезжащий тенор, а басовые ноты вели понизу, пугая птиц.

Когда звуки смолкли, в будуаре Императрицы заворочалось тяжелое тело. Вопросительно хрюкнув, благородная свинья отодвинула мешковину.

— Раз, два, три! — сказал лорд Эмсворт.

Мелодичный вопль снова огласил тьму. Императрица стояла недвижимо и глядела куда угодно, кроме кормушки, из которой давно должна бы есть. Удивление гордого графа сменилось горьким гневом.

— Так я и знал, — сказал он. — Твой Джимми надо мной посмеялся.

— Ничего подобного! — вскричала Анджела. — Правда, Бидж?

— Простите, мисс, я не знаю обстоятельств.

— А почему она не ест?

— Подождите! Она же вышла, да? Теперь думает. Давайте еще разок. Когда я крикну «Взяли!». Да, дядя Кларенс, не войте вы. Любая свинья испугается. Мягко, плавно, нежно… Взя-ли!

Когда умолкло эхо, раздался чей-то голос:

— У вас спевка?

— Джимми! — вскричала Анджела.

— Привет, Анджела. Привет, лорд Эмсворт. Привет, Бидж.

— Добрый вечер, сэр. Рад вас видеть.

— Спасибо. Приехал вот к отцу на несколько дней. Пятичасовым поездом.

Лорд Эмсворт безжалостно прервал пустые разговоры.

— Молодой человек, — сказал он, — что вы имели в виду? Свинья не ест.

— Значит, вы не так пели.

— Точно так, как вы. Мало того, со мной пели Бидж и Анджела.

— Послушаем.

Лорд Эмсворт прокашлялся.

— Сви-и-и-оу-оу…

Джеймс Белфорд покачал головой.

— Ничего общего, — сказал он. — Начните в миноре с верхнего «до»… Вот так.

— Господи! — сказал лорд Эмсворт. — Я не смогу.

— Джимми сможет, — сказала Анджела. — Теперь, когда мы помолвлены, он — член семьи. Может кричать хоть каждый день.

Джеймс Белфорд кивнул.

— Да, так лучше всего. Видимо, любителю этого не вытянуть. Практиковаться надо в прериях, заглушая всякие торнадо. Тут нужен мужской, глубокий голос, и сильный, и звонкий. Вот такой.

Положив руки на перильца, Джеймс Белфорд раздулся прямо на глазах, как молодой шар. Скулы его напряглись, лоб наморщился, уши встали. И ночь огласила рулада:

— Сви-и-И-Оу-Оу-Оу-Оу-Оу-оу-оу-оу-Оу-Оу-эй! Они смотрели на него в немом почтении. Звуки медленно затихали в долинах и холмах, сменяясь сочным, смачным, густым, прекрасным и хрюкающим звуком, словно тысяча бодрых обжор ест суп в иностранном ресторане. Лорд Эмсворт закричал от радости. Императрица ела.