«Проза жизни»

Тереска Кемпиньская сидела в своей комнате за столом, невидяще глазея в окно, и вид у неё был мрачнее тучи, в отличие от вида за окном, где в полуденных лучах нежился воскресный августовский денёк. Сладко дремали залитые солнцем липы, сонно клонили тяжёлые головы спелые подсолнухи, все вокруг дышало летней негой, и тупая тоска в Терескиных глазах неприятно диссонировала с царившим в природе довольством жизнью.

Обстановка в комнате диссонировала ничуть не меньше. На столе, стульях и на полу нагло красовались кучи мусора, состоявшего по преимуществу из писчебумажных отходов. Пустые ящики стола с одной стороны были выдвинуты, а с другой вытащены вовсе. Кушетка у стены изнемогала под кипами книг и фотографий, с опустошённой книжной полки свисала внушительных размеров тряпка для вытирания пыли, а на полу, в большом медном тазу, сиротливо дрейфовали две губки. Все вместе напоминало процесс сотворения мира, прерванный почему-то творцом в самом разгаре. Творец, то бишь Тереска Кемпиньская, сидела, как уже упоминалось, за столом и смотрела в окно. Обуревавшие её чувства не имели ничего общего с затеянной с утра пораньше генеральной уборкой, а если точнее, то составляли с ней очередной вопиющий диссонанс. Генеральная уборка была затеяна как раз для того, чтобы заглушить обуревавшие Тереску мысли и чувства, но цели своей, судя по всему, не достигла. Хитроумный манёвр с треском провалился.

Тереске Кемпиньской было шестнадцать лет, и она была отчаянно, безнадёжно, смертельно влюблена.

Великая любовь сразила Тереску в самом начале каникул, сразила внезапно, как гром с ясного неба. Никакого сравнения с прошлыми её увлечениями, впервые всерьёз и надолго. Казалось, ей отвечают взаимностью, но как-то очень уж неопределённо. Одни факты это подтверждали, другие заставляли сомневаться, а все вместе вселяло в Тереску неуверенность, доводя до нервного расстройства.