Война мышей и лягушек (Батрахомиомахия)
К первой строке приступая, я Муз хоровод[1] с Геликона Сердце мое вдохновить умоляю на новую песню, С писчей доской на коленях ее сочинил я недавно, Песню о брани безмерной, неистовом деле Арея. Я умоляю, да чуткие уши всех смертных услышат, Как, на лягушек напавши с воинственной доблестью, мыши В подвигах уподоблялись землею рожденным гигантам. Дело, согласно сказанью, начало имело такое. Раз как-то, мучимый жаждою, только что спасшись от кошки[2], [10] Вытянув жадную мордочку, в ближнем болоте мышонок Сладкой водой упивался, — его на беду вдруг увидел Житель болота болтливый и с речью к нему обратился: «Странник, ты кто? Из какого ты роду? И прибыл откуда? Всю ты мне правду поведай, да лживым тебя не признаю. Если окажешься дружбы достойным, сведу тебя в дом свой И, как любезного гостя, дарами почту торовато. Сам я прославленный царь Вздуломорда и здесь на болоте Искони всепочитаемый вождь и владыка лягушек. Родом же я от Грязного[3], который с царевною Водной [20] На берегах Эридана[4] в любви сочетался счастливо. Впрочем, и ты, полагаю, из роду не вовсе простого: Может быть, царь-скиптродержец и мощный в боях предводитель? Ну, не таи же, открой мне скорее свой род именитый». Тут на расспросы лягушки мышонок пространно ответил: «Что ты о роде моем все пытаешь? Он всюду известен: Людям, бессмертным богам и под небом витающим птицам. Имя мое — Крохобор, я горжусь быть достойным потомком Храброго духом отца Хлебогрыза и матери милой, Ситолизуньи, любезнейшей дочки царя Мясоеда. [30] А родился в шалаше я и пищей обильной взлелеян: Смоквою нежною, сочным орехом и всяческой снедью. Дружба же вряд ли меж нами возможна: мы слишком несхожи. Жизнь вся твоя на воде протекает, а мне вот на суше Пища привычна людей, и меня на дозоре не минет: Ни из красивоплетеной корзины калач белоснежный, Ни с чечевичной начинкой пирог с творогом многослойный, Ни окровавленный окорок, ни с белым жиром печенка, Ни простокваша, ни сыр молодой, ни парная сметана, Ни пирожочки медовые[5] — их же вкушают и боги, [40] Словом, ничто из того, что к пирам повара припасают, Вкусно приправами всякими пищу людей услащая. Не убегал никогда я с опасного поля сраженья, Первому следуя зову, я в первых рядах подвизаюсь. Даже его не страшусь, человека с огромнейшим телом: Смело на ложе взобравшись, цепляюсь за кончики пальцев Или пяту ухвачу, и, хоть боль до людей не доходит, Скованный сном человек моего не избегнет укуса. Но, признаюсь, опасаюсь и я двух чудовищ на свете: Ястреба в небе и кошки — великое с ними мне горе, [50] Также и скорбной ловушки[6], где рок затаился коварный. Эти напасти — все страшные, наистрашнейшая — кошка: Даже к зарытым в норе норовит она ловко пробраться. Редьки же грызть я не склонен, ни толстой капусты, ни тыквы, И не питаюсь ни луком зловоннейшим, ни сельдереем Яства отменные, впрочем, для тех, кто живет у болота…» На Крохобора слова Вздуломорда со смехом ответил: «Что ты, о друг, все о брюхе толкуешь? Поверь мне, немало Есть и у нас, на воде и на суше, чему подивиться. Жизнь нам, лягушкам, завидно-двойную назначил Кронион: [60] Можем мы прыгать по суше, можем плясать под водою И обитаем в жилищах, обеим стихиям открытых. Если желаешь, ты можешь и сам в том легко убедиться: На спину только мне прыгни, держись, ненадежней усевшись, А уже я тебя с радостью в самый свой дом переправлю». Так убеждал он и спину подставил, и тотчас мышонок, Лапками мягкую шейку обняв, на лягушку взобрался. Был он вначале доволен: поблизости виделась пристань, Плыл на чужой он спине с наслажденьем… Но, как внезапно Буйной хлестнуло волною в него, проклиная затею, [70] Жалобно тут завопил он, стал волосы рвать и метаться, Горестно лапки под брюхом ломать, а трусливое сердце Билось неистово и порывалось на берег желанный. От леденящего страха стенаньями глушь оглашая, Правит меж тем он подвижным хвостом, как послушным кормилом, И умоляет богов привести его на берег целым. Так, чем он более тонет, тем стонет безудержней, громче И, наконец, исторгает из уст своих слово такое: «Верно, не так увозил на хребте свою милую ношу Вол, что по волнам провел[7] до далекого Крита Европу, [80] Как, свою спину подставивши, в дом свой меня перевозит Сей лягушонок, что мордой противною воду пятнает!» Вдруг над равниною водной, высокую вытянув шею, Вот уж где ужас обоих, — явилася грозная гидра[8]. Гидру увидев, нырнул Вздуломорда, о том и не вспомнив, Гостя какого, коварный, на верную смерть обрекает. Сам углубился в болото и гибели близкой избегнул, Мышь же, опоры лишившись, немедленно навзничь упала, Лапками лагодя влагу и жалобный писк испуская. Часто ее заливала волна, но, живучая, снова [90] Наверх она выплывала… Однако судьбы не избегнешь… Шерстка намокшая с большей все тяжестью книзу тянула, И, уж волной заливаем, пред смертью промолвил мышонок: «Ты, Вздуломорда, не думай, что скроешь коварством проступок: Как со скалы — потерпевшего в море кораблекрушенье, С тела меня ты низвергнул… В открытой борьбе или беге Не превзошел бы меня ты на суше. Так наглым обманом В воду меня заманил… Но всевидящий бог покарает (Грозного не избежишь ты возмездья от рати мышиной)!» Так он сказал и свой дух на воде испустил. Но случайно [100] Это узрел Блюдолиз, на крутом побережье сидевший. С писком ужасным пустился он весть сообщить всем мышатам. Эти же, новость проведав, вспылали ужаснейшим гневом И повелели глашатаям громко прокликать, чтоб утром Прибыли все на собранье в палаты царя Хлебогрыза, Старца, отца Крохобора, которого труп по болоту Выплывший жалко носился — не к брегу родному, однако, Нет, уносился, несчастный, в открытого моря пучину. Спешно, с зарей, все явились, и первым в собранье поднялся, Скорбью по сыну томимый, отец Хлебогрыз и промолвил: [110] «Други, хотя и один я теперь претерпел от лягушек, Лютая может беда приключиться внезапно со всяким, Жалкий, несчастный родитель, троих сыновей я лишился: Первого сына сгубила, свирепо похитив из норки, Нашему роду враждебная, неукротимая кошка. Сына второго жестокие люди на смерть натолкнули, С необычайным искусством из дерева хитрость устроив, Эту-то пагубу нашу ловушкой они называют. Третий же сын — был и мой он любимец, и матери нежной… Ах, и его погубил Вздуломорда, сманивши в пучину. [120] Но ополчимся, друзья, и грянем в поход на лягушек, Тело, как должно, свое облачив в боевые доспехи». Речью такою он всех убедил за оружие взяться. Их возбуждал и Арей, постоянный войны подстрекатель. Прежде всего облекли они ноги и гибкие бедра, Ловко для этого стручья зеленых бобов приспособив, Их же в течение ночи немало они понагрызли. А с камышей прибережных сняв шкуру растерзанной кошкой Мыши, ее разодравши, искусно сготовили латы. Вместо щита был блестящий кружочек светильни, а иглы [130] Всякою медью владеет Арей — им как копья служили. Шлемом надежным для них оказалась скорлупка ореха. Во всеоружье таком на войну ополчились мышата. Живо узнали про это лягушки, и, вынырнув, тотчас В место одно собрались, и совет о войне учредили. Только пошли пересуды, откуда и кто неприятель, Вражий внезапно явился, жезлом потрясая, глашатай Творогоеда бесстрашного сын, Горшколаз знаменитый. Он, объявляя войну, к ним со словом таким обратился: «Я от мышей к вам, лягушки, и послан я с вызовом грозным: [140] Вооружайтесь поспешно, готовьтесь к войне и сраженьям. Ибо в воде увидали они Крохобора, в чьей смерти Царь Вздуломорда повинен. Так будьте теперь все в ответе. Тот же из вас, кто храбрее, на бой пусть скорее дерзает». Так объявил им глашатай, и, грозное слово услышав, Затрепетали сердца и у самых бесстрашных лягушек, Но Вздуломорда, поднявшись, их речью такой успокоил: «Друга, не я убивал Крохобора и даже не видел, Как он погиб: верно, сам утонул он, резвясь у болота, В плаванье нам подражая. А эти гнуснейшие мыши [150] Вздумали ныне меня обвинять. Ну, тем лучше. Изыщем Способ мы раз навсегда весь их род уничтожить коварный. Вот что я вам предложу и что кажется мне наилучшим: В броню себя заковавши, мы сомкнутым строем, все рядом Станем у края болота, на самом обрывистом месте, Чтобы, когда устремятся на нас ненавистные мыши, Каждый ближайшего мог супостата, за шлем ухвативши, Вместе с оружием грозным низвергнуть в пучину болота. Там уже, плавать бессильных, мы быстро их всех перетопим, Сами же мы, мышебойцы, трофей величавый воздвигнем». [160] Речью такой убедил он лягушек облечься в доспехи: Голени прежде всего они листьями мальвы покрыли, Крепкие панцири соорудили из свеклы зеленой, А для щитов подобрали искусно капустные листья. Вместо копья был тростник у них, длинный и остроконечный, Шлем же вполне заменяла улитки открытой ракушка. Так на высоком прибрежье стояли, сомкнувшись, лягушки, Копьями все потрясали, и каждый был полон отваги. Зевс же богов и богинь всех на звездное небо сзывает И, показав им величье войны и воителей храбрых, [170] Мощных и многих, на битву огромные копья несущих, Рати походной кентавров подобно иль гордых гигантов, С радостным смехом спросил, не желает ли кто из лягушек Иль за мышей воевать. А Афине промолвил особо: «Дочка, быть может, прийти ты на помощь мышам помышляешь, Ибо под храмом твоим они пляшут всегда с наслажденьем, Жиром, тебе приносимым, и вкусною снедью питаясь?» Так посмеялся Кронид, и ему отвечает Афина: «Нет, мой отец, никогда я мышам на подмогу не стану, Даже и в лютой беде их: от них претерпела я много: [180] Масло лампадное лижут, и вечно венки мои портят, И еще горшей обидою сердце мое уязвили: Новенький плащ мой изгрызли, который сама я, трудяся, Выткала тонким утком и основу пряла столь усердно. Дыр понаделали множество, и за заплаты починщик Плату великую просит, а это богам всего хуже. Да и за нитки еще я должна, расплатиться же нечем. Так вот с мышатами… Все ж и лягушкам помочь не желаю: Не по душе мне их нрав переменчивый, да и недавно, C битвы когда, утомленная, я на покой возвращалась, [190] Кваком своим оглушительным не дали спать мне лягушки, Глаз из-за них не сомкнувши, я целую ночь протомилась. И, когда петел запел, поднялась я с больной головою. Да и зачем вообще помогать нам мышам иль лягушкам: Острой стрелою, поди, и бессмертного могут поранить. Бой у них ожесточенный, пощады и богу не будет. Лучше, пожалуй, нам издали распрей чужой наслаждаться». Так говорила Афина. И с ней согласились другие. Тотчас все боги, собравшись, пошли в безопасное место. Временем тем комары в большие трубы к сраженью [200] Вражеским станам обоим знак протрубили, а с неба Зевс загремел Громовержец, начало войны знаменуя. Первым Квакун Сластолиза — тот в первых рядах подвизался Метким копьем поражает в самую печень по чреву: Навзничь упал он, и нежная шерстка его запылилась. С грохотом страшным скатился, доспехи на нем зазвенели. Этому вслед Норолаз поражает копьем Грязевого Прямо в могучую грудь. Отлетела от мертвого тела Живо душа, и упавшего черная смерть осеняет. Острой стрелою тут в сердце Свекольник убил Горшколаза. [210] [В брюхо удар Хлебоеда на смерть Крикуна повергает: Наземь упал он стремглав, и от тела душа отлетела. Гибель героя увидев и мщеньем за друга пылая, Камень огромный, на жернов похожий, схватил Болотняник, В шею метнул Норолазу; в глазах у того потемнело. Тут уже жалость взяла Травоглода, и дротиком острым Он упредил нападенье врага. Но и сам поплатился: Ловко копьем дальнолетным в него размахнулся Облиза, Меток удар был, под самую печень копье угодило. Он на Капустника, по побережью бежавшего, яро [220] Ринулся, но, не смутившись, тот сам обратил его в бегство. В воду злосчастный упал и живой уж не выплыл, багровой Кровью окрасил болото, и, вздутый, с кишками наружу, Долго еще труп героя у берега горестно бился.][9] Творогоед же от смерти и на берегу не сберегся. В ужас пришел Мятолюб, когда Жирообжору увидел: Бросивши щит, он проворно спасается бегством к болоту. Соня Болотный убил знаменитого Землеподкопа [А Водорад поразил беспощадно царя Лизопята,][10] Тяжким булыжником череп ему раскроив. Размягченный [230] Из носу мозг его вытек, и кровью земля обагрилась. Соне Болотному смерть причинил Блюдолиз безупречный, Дротик свой бросив, и тьма ему взоры навеки покрыла. Это увидел Чесночник и, за ноги труп расторопно Крепкой рукою схвативши, в болото Болотного бросил. Тут за убитого друга герой Крохобор заступился, Ранил жестоко Чесночника в печень, под самое чрево. Тело простерлось бессильно, душа же в Аид отлетела. Болотолаз, то увидев, горсть грязи швырнул в Крохобора: Тина лицо облепила, он зрения чуть не лишился. [240] Гневом вспылал Крохобор и, могучей рукой ухвативши Камень из долу огромный — земли многолетнее бремя В Болотолаза метнул его яростно. Вся раздробилась Правая голень его, и, подрубленный, пал он на землю. Тут и Пискун на него напустился и сильно ударил В чрево. Проникло в утробу копье глубоко, и, как только Крепкой рукою копье извлек из брюха противник, Тотчас наружу за ним и все внутренности потянулись. Видя, что на побережье от смерти не убережешься, Еле плетясь и измученный страшно, сраженье покинув, [250] В ров Зерногрыз пробирался, чтоб гибели лютой избегнуть. В пятку копьем уязвив, поразил Хлебогрыз Вздуломорду. [Позже, хоть раненный тяжко, он вынырнул вновь из болота.][11] Видя, что дышащий трудно во прахе простерт Вздуломорда, К первым рядам устремившись, копье в него Луковник бросил, Но уцелел крепкий щит, и копья острие в нем застряло. Также и дивный Полынник, в сражениях равный Арею, Сбросить не смог с головы Вздуломорды тяжелого шлема, Хоть средь лягушек воинственных витязем первым считался: Слишком уж много врагов на него устремилось. Пред грозным [260] Натиском не устоял он и спешно в болоте укрылся. Был средь мышей еще юный, но храбростью всех превзошедший, Славный герой Блюдоцап, знаменитого сын Хлебоскреба. Из дому вызвавши сына, отец его в бой посылает. Этот же витязь, с угрозою весь истребить род лягушек, Гордо вперед выступает, пылая с врагами сразиться. Тотчас лягушки, объятые ужасом, в бегство пустились. Силой владея великою, тут бы их всех погубил он, Если бы зоркий Кронион, отец и бессмертных и смертных, Гибнущих видя лягушек, к ним жалостью вдруг не проникся [270] И, головой сокрушенно качая, богам не промолвил: «Боги! Великое диво я вижу своими глазами. Скоро, пожалуй, побьет и меня самого сей разбойник, Что на болоте свирепствует. Впрочем, его успокоим. Тотчас Афину пошлем или шумного в битвах Арея: Эти его, хоть отважного, живо от битвы отвадят». Кроноса сын так промолвил. Арей же ему возражает: «Ныне, Кронид, уж ни мудрость Афины, ни сила Арея Лютую смерть отвратить не сумеют от жалких лягушек, Разве на помощь им все мы направимся, да и оружье, [280] Коим когда-то сразил Капанея[12], могучего мужа, Дерзостного Энкелада[13] и дикое племя гигантов, Ты и теперь пустишь в ход — перед этим и храбрый смирится». Только промолвил Арей, громовою молнией грянул Кроноса грозного сын, — и великий Олимп содрогнулся, Знаменье страшное в ужас повергло мышей и лягушек, Все же мышиное войско сражения не прекращало, Крепко надеясь лягушачий род истребить совершенно, Что и могло бы случиться, если б с Олимпа Кронион, Сжалившись, в помощь лягушкам не выслал защитников новых. [290] Вдруг появились создания странные: кривоклешневы, В латы закованы, винтообразны, с походкой кривою, Рот словно ножницы, кожа — как кости, а плечи лоснятся, Станом искривлены, спины горбаты, глядят из-под груди, Рук у них нет, зато восьмеро ног, и к тому двуголовы Раками их называют… И тотчас они начинают Мышьи хвосты отгрызать, заодно уж и ноги и руки. Струсили жалкие мыши и, копья назад повернувши, В бегство пустились постыдное… Солнце меж тем закатилось, И однодневной войне волей Зевса конец наступает.Примечания
Эту пародийную поэму в древности приписывали наряду с «Маргитом» Гомеру, однако уже в прошлом веке возобладало мнение, что «Война…» написана в V в. или несколько раньше. Между тем стилистические и лингвистические наблюдения над текстом, начавшиеся с конца XIX в. и особенно усилившиеся во второй половине нашего столетия, показали, что поэма эта создана в позднеэллинистическое время, если не в эпоху Августа. Пародия на гомеровский эпос, достигаемая перенесением его героического содержания на низменный сюжет войны мышей с лягушками, не носит характера идейной полемики с эпическими идеалами, а представляет собой скорее литературную игру с использованием гомеровской фразеологии — гомеровских полустиший, формул, отдельных слов, из которых составляются стихи-центоны. Цельные стихи, заимствованные у Гомера, встречаются очень редко (152, 205).
1
…муз хоровод с Геликона… — Ср.: «Теогония», 1 сл.
(обратно)2
…от кошки — собственно, от ласки, которых греки держали в доме для защиты от мышей.
(обратно)3
Родам же я от Грязного… — Намек на имя отца Ахилла, по-гречески Peleus, обручившегося с морской нимфой Фетидой — здесь: царевной Водной.
(обратно)4
Эридан. — См.: «Теогония», 337 и примеч.
(обратно)5
Пирожочки медовые — подношение богам. Бедные люди нередко вылепляли их в форме того животного, которого положено было приносить в жертву богу.
(обратно)6
Также и скорбной ловушки… — Ср. Каллимах. «Победа Береники», фр. 3–4.
(обратно)7
Вол, что по волнам провел… — Зевс, похитивший Европу.
(обратно)8
Грозная гидра — то есть водяной уж.
(обратно)9
Ст. 210–223 изымаются рядом издателей как поздняя вставка.
(обратно)10
Ст. 228 считается неподлинным.
(обратно)11
Ст. 252 считается неподлинным.
(обратно)12
Капаней — участник похода семерых против Фив, отличавшийся надменностью. Зевс сразил его молнией.
(обратно)13
Энкелад. — См. Каллимах. «Причины», фр. 1, 36.
В. Ярхо. (обратно)
Комментарии к книге «Война мышей и лягушек (Батрахомиомахия)», Автор неизвестен
Всего 0 комментариев