«Господь»

Господь

Вступление

С профессором Романо Гуардини я познакомилась в трудный период моей жизни. Вернее, я тогда начала слушать его лекции; личное знакомство произошло позже. Когда я начала посещать эти лекции, у меня был докторский диплом Мюнхенского университета, но вопрос о смысле жизни и о христианстве оставался нерешенным. Университет я закончила в рекордно короткий срок, так как мое положение беженки было в материальном смысле очень тяжелым и я должна была торопиться окончить образование. Работая над диссертацией о Герцене, я смогла убедиться в том, что атеизм заводит в тупик. Но христианства я по-настоящему просто еще не знала и не пробовала решать, принимаю я его или нет. Однако мне было ясно, что жить без осознания смысла жизни и смысла мира невозможно.

Р. Гуардини читал лекции о христианстве как таковом. Он руководил кафедрой католического мировоззрения, которая после его ухода на пенсию была ликвидирована. Сначала ее поручили было Карлу Ранеру, но у него было мало слушателей. Не более удачлив был и его преемник, после чего кафедра вообще перестала существовать.

Р. Гуардини читал в огромной, построенной амфитеатром аудитории, вмещавшей около 700 слушателей. Но мест не хватало. Чтобы иметь возможность присутствовать на лекции, студенты-и не только студенты - приходили на предыдущую лекцию, и читали какую-нибудь книгу. Другие сидели на ступеньках лестницы или стояли в проходах. Вряд ли его слушало меньше тысячи человек. В немецких университетах господствует академическая свобода, и никто не спрашивает, студент ли тот, кто приходит на лекцию. На лекции Романо Гуардини ходило много не-студентов, ходили люди всех возрастов и всех христианских вероисповеданий. Так я познакомилась на его лекциях с немолодой дамой - лютеранкой, которая уже ряд лет находилась в глубоком душевном кризисе после того, как оба ее сына погибли на войне. О Р. Гуардини она сказала: «Он поставил передо мной Иисуса Христа». Вера в Иисуса Христа, обрести которую ей помогли лекции Гуардини, душевно излечила ее.

В своих лекциях Р. Гуардини не касался разделения христиан, и хоть темой лекций и было католическое мировоззрение, то, что он говорил о христианстве и об Иисусе Христе, вполне могло быть принято всеми христианами, особенно же православными, которых мало что отделяет от католиков, разве что традиции исторического развития.

Для тех, кто еще не познакомился с книгами Р. Гуардини, его лекции были настоящим откровением. Говорил он негромко, и ему приходилось пользоваться микрофоном, иначе в огромной аудитории его не было слышно. Тексты его лекций лежали перед ним и время от времени он в них заглядывал, но при этом не создавалось впечатления, что он «читает по бумажке». В одной из своих книг Р. Гуардини писал, что можно словом совершить насилие над душой человека, можно «заговорить» его ораторским искусством; что оратор может подчинить себе сознание человека и внушить ему свой образ мыслей, даже если тот не будет по существу убежден в правоте этих мыслей. Как раз этого Р. Гуардини и не хотел. Он считал, что нужно как можно яснее изложить слушателям то, что считаешь истиной, но затем предоставить им самим решать, примут они сказанное или нет.

В книге Гитлера «Моя борьба» говорится, например, совсем обратное. Гитлер пишет, что когда он выступал перед собравшимися утром, он чувствовал, что не может увлечь своих слушателей так, как при вечерних выступлениях. Он сам это объяснял - и, видимо, правильно - тем, что к вечеру люди устают, их воля размагничена, и они скорее поддаются ораторскому искусству говорящего. Глубоко верующий Гуардини считал, что к личности другого человека надо относиться бережно. Человек должен принять в глубину своей души преподанную ему истину и признать, что это истина. Если же он не делает этого, то нужно уважать его решение, даже если ты убежден, что в данном случае он заблуждается.

Сам Р. Гуардини никак не пытался повлиять на другого человека или уговорить его. Он лишь ясно и четко излагал истины христианства. Тем не менее - или именно поэтому — его слушали, затаив дыхание. Передо мной, как и перед многими другими, истина христианства впервые раскрылась во всей своей глубине. Только пройдя через опыт этого глубинного понимания христианства, видишь, как поверхностны бывают многие христиане всех вероисповеданий. И, конечно, я тоже не сразу сумела понять и принять подлинное христианство, иначе это было бы столь же поверхностно.

Гуардини был глубоким и тонким психологом. Он не раз говорил и писал, что нельзя познать человека, не познав Бога. Человек - создание Бога, и он неразрывно связан с Богом, независимо от того, что он думает и как себя ведет. Он может отрицать Бога, может восставать на Него, может всей своей греховной жизнью отрицать заповеди Божий и Его Самого, но и здесь, в этом отрицательном аспекте, он связан с Богом, связан тем разрушением, которое он производит в самом себе и вокруг себя в мире.

Насколько глубоко Р. Гуардини понимал человека, было видно из того, что во время лекций то один, то другой из его слушателей испытывал смятение, так как ему казалось, что лектор заглянул именно в его душу и говорит о его сугубо личных проблемах. «Я буду жаловаться, - сказала мне как-то моя подруга, - откуда онзнает, что меня мучают именно эти вопросы?» Р. Гуардини этого, конечно, не знал. Лично он был знаком лишь с очень немногими из тех, кто бывал на лекциях, да он и не смог бы при всем желании вника ть в личные проблемы тысяч и тысяч своих слушателей. Но он знал, какие вопросы, какие проблемы вообще мучают людей в молодости, какие - в более зрелом возрасте, в старости, ив своих лекциях он касался всех этих вопросов, причем одни из них в особой степени затрагивали одних из его слушателей, другие же -других. А человека как такового и его душевные и духовные проблемы он знал так хорошо потому, что углубился в Бога.

Романо Гуардини был мастером языка. Его немецкий язык глубоко поэтичен. Сам он - итальянец, родившийся в чисто итальянской семье в Вероне в 1885 году - приехал со своими родителями в Майнц, когда ему был год. Его отец получил место итальянского консула в этом городе. 20 лет семья прожила в Майнце, Романо ходил там в школу, окончил гимназию и поступил в университет, сначала на факультет экономических наук. Не закончив его, он перешел на богословский факультет; одновременно изучал философию. Р. Гуардини стал священником, потом прелатом и профессором философии. Когда его семья-родители, младшие братья и сестры - вернулась в Италию, он, «немец по выбору», решил остаться в Германии. Читал лекции сначала в Бреславле, потом в Берлине. При Гитлере, в 1939 году, его лишили права преподавать в университете. Но ему и в это время удавалось издавать небольшие, чрезвычайно смелые брошюрки, которые его друзья посылали тайком солдатам на фронт. После войны Р. Гуардини снова стал университетским профессором, сначала в Тюбингене, а потом в Мюнхене, где он и читал лекции до своего ухода на пенсию. Ему было тогда уже за 70.

Мне вспоминается, как университет праздновал 80-летие Романо Гуардини. В своем выступлении он сказал тогда: «Я прожил долгую жизнь и наблюдал много модных духовных веяний, но мода приходит и уходит, а истина остается». Р. Гуардини скончался 1 октября 1968 года в возрасте 83-х лет.

Благодаря тому, что он жил как бы в двух национальных сферах, в нем не было никакой национальной узости. Какую опасную мысль высказал В. Борисов в сборнике «Из-под глыб»! В его статье «Нация -соборная личность» говорится, что человек, отходя от своей национальности, якобы уходит от Бога. Романо Гуардини вышел за узкие рамки своей национальности, но я в своей жизни не встречала человека, которых жил бы с Богом так, как он. Конечно, он не отвернулся от своей нации и своей семьи, а просто вжился с детства в другую нацию. Он в совершенстве владел итальянским, как, впрочем, и французским, но своим родным языком считал немецкий.

Знание нескольких языков всегда расширяет кругозор человека и открывает ему духовный мир другого народа-не только потому, что оно дает возможность читать книги в оригинале, но преимущественно потому, что каждый язык отражает строй мышления.

К моменту моего личного знакомства с Гуардини я уже больше года слушала его лекции. Повод к знакомству был по-своему знаменателен: я была не согласна с одним высказыванием Гуардини, которое, однако, не имело отношения к истинам христианства. Гуардини принял меня, внимательно выслушал мое возражение и обсудил его со мной, ничем не давая понять, что он - значительно старше, опытнее меня, и воистину мудрый человек. Как раз в таком отношении к другому и выражалась, в частности, его мудрость.

Потом я несколько раз встречалась с ним, и каждый раз, когда я переступала порог его кабинета, чувствовала, что все его внимание в данную минуту безраздельно обращено на меня. Казалось, что весь мир вокруг исчез, нет ничего и никого другого, есть только он и я, и то, что надо обсудить именно со мной. Само собой разумеется, что я в данном случае не была исключением. Каждому посетителю, которого он соглашался принять, Гуардини уделял безраздельное внимание, сколько бы ни продолжался визит. Поэтому он очень хорошо помнил все, что тот или иной человек говорил ему. А сколько вокруг него было людей! Скольким он должен был уделить хоть немного внимания! И он помнил о каждом из них все, что было для данного человека хоть сколько-нибудь важно. Этой способности полностью отключаться от всего остального и отдавать все свое внимание собеседнику я не встречала ни до, ни после, ни у одного, пусть даже хорошего священника, какого бы вероисповедания он не был.

Как часто люди оправдываются плохой памятью, если они забывают о своем ближнем, иногда даже об очень близком человеке - о том, что ему нужно и что для него важно. Но большей частью дело не в плохой памяти, а в невнимательности, в неспособности услышать то, что говорит другой, отключиться от своих собственных мыслей, желаний, забот и проблем и безраздельно отдать свое внимание другому. Уделять время другому - это вовсе не означает проводить сним многие часы. Часто это невозможно. Уделять другому время - это значит, что если мы и посвящаем человеку лишь 10 минут, то эти 10 минут мы должны посвятить ему полностью, безраздельно. Это значит, что в течение этих 10 минут данный человек должен быть для нас самым важным в мире, будь он всего лишь шапочным знакомым или даже случайным встречным. В этом нет ничего нового. Древнее христианское правило гласит: самое важное время - это настоящее (не будущее, во имя которого нередко приносится так много кровавых жертв, и не прошлое, по которому так часто тоскуют; самый важный человек — это тот, с которым я сейчас имею дело, и самое важное дело - сделать ему добро).

Гуардини помогал неимущим студентам и еще не устроившимся молодым ученым. Если он замечал, что человек нуждается, то просто отказывался в его пользу от своих гонораров за выступления по радио или доклады.

В одной из своих книг Р. Гуардини пишет. «Человеку нужно помогать прежде, чем он попросит о помощи». Так он и поступал, и в этом сказывалось необыкновенно чуткое, внимательное и бережное его отношение к другому человеку. Недаром в одной из проповедей Гуардини отметил, что иногда человек так оказывает помощь другому, что тому хочется швырнуть ее в лицо благодетелю. Каждое воскресенье Гуардини служил литургию в студенческой церкви св. Людвига и, конечно, проповедовал. Церковь была переполнена молящимися и пришедшими послушать проповедь.

Мне приходилось беседовать с Р. Гуардини о Достоевском, писателе, которого он хорошо знал и высоко ценил. Конечно, Р. Гуардини не был согласен с выпадами Достоевского против католичества, носившими скорее публицистический характер, но давал высокую оценку его романам. Р. Гуардини написал книгу «Религиозные образы в произведениях Достоевского». Я много читала об этом великом писателе в России, преимущественно русских авторов, среди которых были и весьма известные, но такого глубокого проникновения в суть Достоевского, как у Гуардини, который даже не мог прочесть его в русском оригинале, я не нашла ни у одного из них.

Гуардини читал и курс о Достоевском, и писал о том, что Достоевский - единственный писатель во всем мире, которому удалось спроецировать внечеловеческое существование на человека так, что он остается человеком, но сквозь него проступает другое существование, высшее или низшее. Так, в Алеше просвечивает херувим, ангел, в Ставрогине - сатана, в Смердякове - легендарное растение-человек, а в князе Мышкине

- Иисус Христос. Но все же все они остаются людьми и потому срываются по-человечески там, где их прообразы не выказали бы слабости.

Мы не будем перечислять здесь всего написанного Романо Гуардини. Он написал много. Он чрезвычайно глубоко и вдумчиво интерпретировал очень различных мыслителей и поэтов - Сократа, Паскаля, Гель-дерлина, Рильке. Он писал духовные наставления молодежи, углубленные статьи-проповеди о разных аспектах веры, объединенные потом в книгу «Познание веры», писал о добродетелях в свете христианства, об истинности, справедливости, доброте и пр. В одной из бесед со мной он сказал: «Наша задача - свидетельствовать об истине. Любовь выше, но нам поручена истина, и мы должны освещать ее в разных аспектах». Сам он очень много для этого сделал.

Однако центральным произведением Р. Гуардини является предлагаемая читателю книга «Господь». Каждый, кто возьмет ее в руки, должен постараться не перелистать ее, а прочесть. Эта книга — глубокое проникновение в христианство, раскрытие ее сущности. Автор ее был христианином во взглядах и в жизни, во всех своих поступках.

Наряду с чисто формальным, обрядовым отношением к христианству, встречающимся, к сожалению, среди христиан всех исповеданий, существует еще, тоже во всех вероисповеданиях, широко распространенное стремление ограничить христианство этикой. Конечно, отрадно, если человек стремится избегать дурных поступков и совершать хорошие. А если это делается во имя Иисуса Христа, то вряд ли можно усомниться в том, что такой человек будет Им принят. И тем не менее, этого недостаточно. Христианство должно войти в мышление, пронизать его целиком. Все отношение к жизни, все ее восприятие, философия, наука, искусство должны предстать перед ним в свете христианства. Р. Гуардини цитирует в одном из своих произведений английского писателя Честертона, который сказал, что христианство - это то солнце, в лучах которого мы видим все окружающие предметы, весь мир, всю жизнь. На само солнце мы смотреть не можем, но мы видим все другое благодаря его свету.

Этот божественный свет вносил гармонию во все мышление, всю жизнь и все поступки Романо Гуардини. Ни одна из его книг, даже «Господь», не может дать полного представления о ее авторе. Тем более не могут дать его мои попытки набросать его портрет. Однако чтение предлагаемой книги даст каждому, кто захочет в нее вникнуть, очень много. Поэтому мы можем только радоваться, что издательство «Жизнь с Богом» предлагает русскому читателю эту ценную книгу.

Вера Пирожкова

Предисловие

Каждый, кто решается говорить о личности и о жизни Иисуса Христа, должен знать, какую цель он себе ставит и какие границы поставлены здесь всякому исследователю.

Можно, согласно духу нашего времени, попытаться написать психологический портрет Иисуса, но такая попытка заранее обречена на неудачу. Франциска Ассизского, например, можно изучать психологически -в той мере, в какой в нем, хотя он и простой человек, не начинается то, что выше человека и что одно только обосновывает истинного человека в Божьем смысле. Именно это имел в виду Павел, говоря, что о «духовном» человеке «судить никто не может» (1 Кор 2. 15). Тем не менее вполне возможной и прекрасной задачей было бы исследовать корни этой дивной личности, а также установить, чем определяется та или другая черта его существа, каким образом в нем сталкиваются силы, кажущиеся столь противоречивыми и все же образующие столь полное единство, и многое другое. В отношении Иисуса Христа такое исследование невозможно, по крайней мере за известными пределами. Когда пытаются тем не менее, его проводить, то разрушают Его образ. Ибо в самой глубине Его личности находится тайна Сына Божия, делающая немыслимой любую «психологию», та тайна, благодатным отблеском которой является невозможность «судить» о христианине. В сущности, делать можно только одно: показывать со все новых и новых исходных точек, каким образом все качества и существенные черты этого образа вливаются в непостижимое, -правда, в непостижимое, полное бесконечного обетования.

Можно также попытаться написать «Жизнь Иисуса», что, впрочем, делалось многократно. Но, строго говоря, и это невозможно. Жизнь Франциска Ассизского можно описать в той мере, в какой и здесь тайна возрождения и благодатного водительства не противостоит всякому «почему» и «откуда». Можно все-таки попытаться увидеть, какое место занимает он в своей эпохе, как она воздействует на него и, в свою очередь, формируется им, как он притягивает к себе все духовные силы своего времени, становится их непосредственным выражением и все же остается полностью собой, каким образом он ищет то Единственное, в чем он стремится себя осуществить, какие колебания, срывы, какие стадии свершения стали уделом его исканий.

У Иисуса и это возможно только в очень узких границах. Конечно, Он включен в определенную историческую среду, и понимание действующих в ней сил способствует лучшему пониманию Его самого, - но все же ни Его сущность, ни Его деятельность не могут быть выведены из исторических данных, ибо Он приходит из тайны Божией и в нее возвращается после того, как «пребывал и общался с нами» (Деян 1.21). Можно, конечно, проследить в Его жизни определенные события, имевшие решающее значение, можно постичь их смысловую направленность и увидеть, в чем воплощается этот смысл, - но «развитие» в собственном смысле этого слова постичь нельзя.

Столь же невозможно указать «мотивировку» хода Его судьбы и того, как Он исполняет Свою миссию, ибо последнее «почему» лежит в непостижимости того, что Он называет «волей Отца» и что ускользает от всякого исторического разъяснения.

1. То, что можно было написать о Нем, было написано в Евангелии. Например, как Он «преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и человеков» (Лк 2.52), и что Он родился, когда пришла «полнота времен» (Тал 4.4), следовательно, возрос на определенной исторической почве. Из подобных изречений можно почерпнуть убеждение в том, что существует глубокая связь между Его образом и событиями, но при этом следует отказаться от распутывания этой связи, как это делается в обычном изложении истории - напротив, нужно вновь и вновь останавливаться перед событиями, каким-либо образом связанными с Ним, перед Его словом или делом, прислушиваться к Нему, поучаться у Него, поклоняться Ему и исполнять Его волю.

Эти размышления не претендуют на полноту. Автор не пытается связно рассказать о жизни Иисуса, а только выделяет отдельные изречения и факты, связанные с Его жизнью. Он не ставит себе целью последовательное раскрытие образа Иисуса, но хочет лишь обрисовать то одну, то другую его черту, так, как они живо представляются нам. Это не научное изложение, не история и не богословие, а духовные размышления, которыми автор в продолжении четырех лет делился со своими слушателями за воскресным богослужением; цель их - посильное выполнение задачи, поставленной самим Господом: возвещать о Нем, о Его учении и делах.

Автор не стремится сообщить читателям ничего «нового» - ни нового представления о Христе, ни усовершенствованной христологической теории. В размышлениях речь идет не о чем-либо новом, но о вечном. Конечно, если бы преходящему времени - нашему - предстояло вечное, то оно было бы истинно «новым», чистым, плодотворным и стряхнуло бы пыль привычного.

Возможно, читатель встретится здесь с непривычными ему мыслями. В таком случае ему следует знать, что у автора нет особых претензий, его цель - лишь помочь проникновению в тайну Божию, «тайну, сокрытую от веков иродов, ныне же открытую святым Его, которым благоволил Бог показать, какое богатство славы в тайне сей для язычников, которая есть Христос в вас, упование славы» (Кол 1.26-27). Перед этой тайной мало что значат человеческие мысли. Ими можно пользоваться, их можно и отложить. Важно то познание, которое дает сам Христос, когда Он «изъясняет Писание» и «сердце наше» начинает «гореть» (Лк 24.27-32) (...).

Часть Первая Истоки

1. Происхождение и предки

Если бы во время земной жизни Господа в Капернауме или в Иерусалиме, кто-нибудь спросил Его - Кто Ты? Кто Твои родители? Из какого Ты рода? - Он мог бы ответить как в восьмой главе Евангелия от Иоанна: «Прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Ин 8.58) или согласно второй главе Евангелия от Луки, что «происходит из дома и рода Давидова» (Лк 2.4)... Как начинаются евангельские повествования о жизни Иисуса из Назарета, Который есть Христос, Помазанник?

Иоанн ищет исток Его происхождения в тайне жизни Божества. Вот как начинается его Евангелие: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть... В мире был, и мир через Него начал быть, и мир Его не познал... И Слово стало плотию, и обитало с нами, и мы видели славу Его, как Единственного от Отца, полного благодати и истины» (Ин 1.1-14). Источник - в Боге. Бог есть Бесконечно Живущий. Но Он живет и существует иначе, чем человек. Согласно Откровению Божию нет только единого Бога, каким Его находят в после- христианском иудействе, в исламе и повсеместно в сознании нового времени. Бог Откровения пребывает в той тайне, которую Церковь выражает учением о троичности Лиц в единстве жизни. Иоанн там и ищет корень бытия Иисуса: во втором из пресвятых Лиц, в «Слове», Логосе, в Котором Бог, говорящий, открывает полноту Своего существа. Но Произносящий и Произносимый взаимно склоняются друг к другу, и Они едины в любви Святого Духа. Второе из Лиц Божества, здесь названное «Словом», именуется также «Сыном», ибо Произносящий Его именуется Отцом; Дух же Святой в прощальных речах Господа носит благостные имена «Утешителя-Заступника», потому что благодаря Ему братья Иисуса после Его ухода «не остаются сиротами». Искупитель пришел к нам от этого небесного Отца, в силе этого Святого Духа.

Сын Божий стал человеком. Не просто снизошел к человеку, чтобы в нем пребывать, но стал человеком. Действительно «стал» и, чтобы не возникало сомнений, чтобы нельзя было сказать, например, что Он гнушался низостью тела и соединился только с глубиной некоей святой души или с высотой некоего избранного духа, Иоанн резко подчеркивает: «Он стал плотью».

Не в одном лишь духе, но и в теле осуществляются история и судьба. Эту истину мы будем рассматривать еще не раз. В Искупителе же Бог пришел, чтобы воспринять историю и судьбу. Своим вочеловечением Он стал посреди нас и основал новую историю. Все прошедшее Он определил таким образом, что оно «находится до рождения нашего Господа Иисуса Христа», ждет Его и к Нему готовится. Все будущее Он определил так, что оно решается в зависимости от принятия или отвержения Его вочеловечения. Он «обитал с нами» - в более точном переводе: «Он имел среди нас Свой шатер». «Шатром» же Логоса было Его тело -святой Божий шатер среди людей, скиния, поставленная среди нас, храм, о котором Иисус сказал фарисеям, что он будет разрушен и снова воздвигнут в три дня (Ин 2.19).

Между тем вечным началом и воплощением во времени лежит тайна вочеловечения. Этот факт представлен Иоанном строго, с метафизической мощью. Без привлекательного множества действующих лиц и той интимности в описании событий, которые придают столько богатства и колоритности повествованию Луки. Все сосредоточивается на одном, последнем, мощно простом: Логос, плоть, шаг в мир - происхождение в вечности, осязаемая земная действительность и тайна единства. Иначе представляется начало существования Христа в Евангелии от Матфея, Марка и Луки.

Марк вообще не говорит о вочеловечении. В его первых восьми стихах речь идет о Предтече, а за этим следует сразу: «И было в те дни, пришел Иисус из Назарета Галилейского и крестился от Иоанна в Иордане» (Мк 1.9). Матфей же и Лука приводят родословие Иисуса - путь Его рода через историю.

У Матфея этот ряд поколений стоит в начале Евангелия. Он начинается с Авраама и через Давида и ряд иудейских царей приводит к Иосифу, «мужу Марии, от которой родился Иисус, называемый Христос» (Мф 1.16). У Луки родословие стоит в третьей главе, после повествования о крещении Иисуса. Здесь сказано, что Он был тогда «лет тридцати и был, как думали, Сын Иосифов, Илиев, Матфатов, Левиин» и.т.д. - ряд имен, о носителях которых мы больше ничего не знаем, восходит к Давиду и затем через предков этого последнего к Иуде, Иакову, Исааку, Аврааму, которые именами выдающихся людей древнейшего времени, Ноя, Ламеха, Еноха, связываются с Адамом, происшедшим «от Бога» (Лк 3.23-38).

Вставал вопрос, как возникли эти две столь различные родословные. Некоторые думают, что первое из них представляет собой генеалогию согласно Закону, т.е. генеалогию Иосифа, который с правовой точки зрения считался отцом Иисуса. Второе же - кровная генеалогия, т.е. Марии; так как по ветхозаветному праву имя женщины не может продолжать род, оно представлено именем Иосифа.

К тому же, по закону левирата неженатый мужчина был обязан жениться на вдове своего брата, если тот умер бездетным, причем первый ребенок причислялся к роду умершего, а последующие - к роду фактического отца. Полагают, что родословные и были построены по-разному в силу этих различных точек зрения. Такое толкование представляется особенно правдоподобным, поскольку именно Лука дает генеалогию Марии, ведь именно он приблизил к нам в первую очередь Мать Господа. Этими сложными вопросами мы здесь не будем заниматься подробно.

Можно задуматься, прослеживая генеалогические списки. Помимо величия, которое сообщает им слово Божие, они и сами по себе обладают высокой степенью достоверности. Прежде всего, у древних народов память была очень твердой. К тому же родословные знатных родов хранились и в архивах храма; мы знаем, что Ирод приказал уничтожить такие документы, так как он, будучи выскочкой, хотел отнять у гордых представителей древних родов возможность сравнивать себя с ним.

Как красноречивы эти имена! Сначала всплывают через долгую тьму веков образы древнейшего времени: Адам, овеянный тоской по утраченному райскому блаженству; Сиф, родившийся у него после убийства Авеля Каином; Енох, о котором говорится, что он «ходил перед Богом и Бог взял его»... Затем Мафусал Древний, Ной в ужасающем шуме потопа... Так следуют они один за другим, как вехи на пути через тысячелетия, от рая до того человека, которого Бог отозвал из его страны и от его племени, чтобы заключить с ним союз: от Авраама, который «веровал» и был «другом Божиим». Исаак, его сын, был дан ему Богом посредством чуда и вновь обретен с жертвенника; Иаков, внук, боровшийся с ангелом Божиим, -эти образы воплощают самое сильное, что было в ветхозаветной сущности: стремление укорениться в земной действительности и все же ходить перед Богом. Они принадлежат к самой гуще земной реальности, связаны со всем материальным в человеческой жизни, но Бог так близок им, так ясно проявляется в их существовании и в их речах, в их добрых и злых делах, что они становятся подлинным откровением...

От Иуды, сына Иакова, род продолжается через Фареса и Арама до царя Давида. С него начинается великая история народа. Сначала - бесконечная борьба, затем - долгие годы мирного величия при Соломоне. Уже в его последние годы царский дом изменяет завету. Потом он продолжает путь, заводящий все глубже в темноту; иногда берет себя в руки, но скоро падает снова: войны, бедствия, преступления и ужасы чередуются вплоть до разрушения царства и «переселения в Вавилон».

Так угасает блеск рода. Отныне он живет скудно и безвестно. «Иосиф, муж Марии», ремесленник, и он так беден, что в жертву за очищение он может принести не ягненка, а только «двух птенцов голубиных» (Лк2.24).

Вся история народа Божия проступает в этих именах. И не только в тех, которые приведены, но и в тех, которые вычеркнуты, ведь нам говорят, что имена Ахава и еще двоих, следовавших за ним, устранены из этого ряда, потому что пророк изрек на них проклятие.

Некоторые имена дают нам особую пищу для размышлений. Это - женские имена, названные в примечаниях на полях и добавленные, по мнению некоторых толкователей, для того, чтобы упоминанием о бесчестии их царского дома пристыдить иудеев, нападавших на Мать Господа.

Не будем говорить о Руфи, бабке Давида. Для верного Закону иудея она означала изъян в царском роде, так как была моавитянкой и Давид получил от нее чужую, запрещенную Законом кровь, но нам она очень близка благодаря маленькой книжке, носящей ее имя...

Зато об Иуде, старшем из сыновей Иакова, сказано, что он «родил Фареса и Зару от Фамари». А Фамарь была его собственной невесткой, женой его старшего сына, рано умершего. Потом в брак с ней вступил его брат Онан, согласно Закону, но неохотно, и не обеспечивая ее прав. Это разгневало Бога, и Онан умер. Тогда Иуда отказал ей в третьем сыне, боясь и его потерять. После этого Фамарь однажды оделась блуд-ницей и стала на безлюдном перекрестке поджидать своего свекра, пошедшего стричь овец. Так у нее и появились близнецы Фарес и Зара, и через Фареса продолжился род (Быт 38)... О Соломоне сказано, что он «родил Вооза от Рахавы». Рахава же в Иерихоне приняла соглядатаев Иисуса Навина, и была она язычницей, как Руфь, «содержательницей постоялого двора» или «блудницей» - в Ветхом Завете эти выражения употребляются одно вместо другого (Ис Нав 2)...

И еще: «Давид царь родил Соломона от бывшей за Уриею». Давид был царственный муж. Отблеск избранности лежал на нем с юности. Объятый духом Божиим, он был поэтом и пророком. В продолжительных войнах он заложил основание Израильского царства. В нем сочетались величие и страстность борца, он был великодушен, но также суров и беспощаден, когда считал это необходимым. Однако большим пятном на его чести лежит имя Вирсавии, жены одного из его офицеров, Урии Хеттеянина, доблестного и верного человека. Когда тот был в походе, Давид обесчестил его брак. Урия вернулся, чтобы донести о ходе боев за город Равву; тогда царь испугался и попытался недостойными уловками скрыть случившееся. Это не помогло, и тогда он отослал его опять на войну с письмом: «Поставьте Урию вперед, где будет кипеть сражение, и оставьте его одного, чтобы он был поражен и умер». Так и случилось, и Давид взял себе его жену. Пророк Нафан открыл ему, что его поведение разгневало Бога. Потрясенный Давид замкнулся в себе, каялся и постился, пережил смерть своего ребенка, - но потом он, как написано, встал, поел и пошел к Вирсавии. Соломон был ее сыном (2 Цар 11 и 12).

Он стал одним из нас, говорит ап. Павел о Господе, «искушенным во всем, кроме греха» (Евр. 4.15). Стал причастным ко всему человеческому. Ряды имен в родословных показывают нам, что это означает - войти в человеческую историю с ее судьбой и ее греховностью. Он ни от чего не отстранялся.

В долгие тихие годы в Назарете Иисус, вероятно, задумывался иногда над этими именами. Как глубоко должен был Он тогда чувствовать, что значит человеческая история! Все великое в ней, все сильное, смутное, немощное, темное и злое, на чем зиждились Он сам и Его существование, взывало к Нему, чтобы Он принял все это в Свое сердце, принес к стопам Бога и за все ответил.

2. Мать

Чтобы понять, что за дерево перед нами, нужно обратить взоры к земле, где скрыты его корни и из которой соки восходят в ствол и ветви, в цветы и плоды. Поэтому следует вглядеться в почву, из которой восходит Господь, а эта почва — Мария, Его Мать.

Согласно Писанию, Она была царской крови. Каждый человек представляет собой нечто единственное, существующее однократно и само по себе; сложные связи его происхождения не доходят до его глубинной сущности, где он предстоит перед собой и перед Богом. Здесь нет ни «если» ни «потому что», «нет уже иудея , ни язычника, нет раба, ни свободного» (Гал 3.28). Это верно, - но величие, как и нечто сокровенное, выявляющееся даже в самом малом, зависит именно от благородства человека. С истинно царским благородством ответила Мария на обращение к Ней ангела. Она ощутила приближение чего-то невероятного. Смело довериться Богу - вот, что требовалось от Нее. Она сделала это просто, с бессознательным величием. Значительную часть этого величия Она почерпнула, конечно, из прирожденного благородства Своего существа.

И вот теперь Ее судьба определяется судьбой Ее Ребенка. Начало положено, и путь ведет все дальше: вот вклинивается боль между Нею и человеком, с которым Она обручена... Вот она отправляется в Вифлеем и там в нужде и бедности дарует жизнь своему Ребенку... вот Она вынуждена бежать и жить на чужбине, вырванная из всего привычного и надежного; неуверенность в будущем и превратности судьбы становятся Ее уделом, пока Она не получает возможности вернуться домой.

Когда затем Ее Сын в двенадцать лет остается в храме и Она находит его после тревожных поисков, Ей, как будто впервые открывается божественная отчужденность Того, что вошло в Ее жизнь (Лк 2.41-50).

На естественный упрек: «Чадо! Что Ты сделал с нами? Вот, отец Твой и Я с великой скорбью искали Тебя» -Отрок отвечает: «Зачем было вам искать Меня? Или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?». В этот момент Она должна была почувствовать, что теперь начало сбываться предсказанное Симеоном: «И Тебе Самой оружие пройдет душу» (Лк 2.35). Ибо что же это значит, когда ребенок в такую минуту дает встревоженной матери ответ, категорически исключающий всякое сомнение: «З^чем ты Меня искала?» Не удивительно, что в повествовании говорится далее: «Но они не поняли сказанных Им слов».

Сразу за этим следует однако: «Матерь Его сохраняла все слова сии в сердце Своем». Сохраняла, «не понимая», как мы только что слышали: не столько обладая уровнем проницательности, равным словам и событиям, сколько находясь на их уровне по глубине и почвенности, подобно тому как земля принимает в себя драгоценное семя, которое должно в ней прорасти.

Следуют восемнадцать лет тишины. В священном повествовании о них не сказано ничего подробного. Но само молчание Евангелий красноречиво для чуткого слуха. Восемнадцать лет тишины проходят «в ее сердце»... Ничего не говорится об этом, кроме того, что Ребенок «был в повиновении у них» и «преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и челове-ков»: тихий, глубокий рост, осененный любовью этой святейшей из всех матерей.

Затем он покидает отчий дом для исполнения Своей миссии. Но и здесь Она при Нем. Так, например, в самом начале, на брачном пире в Кане, где заметно как бы последнее проявление материнской привычки оберегать и наставлять (Ин 2.1-11). В другой раз до Назарета доходит непонятный тревожный слух, и Она отправляется, ищет Его, в беспокойстве стоит перед дверью... (Мк 3.21, 31-35). И снова Она при Нем, в последние Его дни, при Нем - у подножия креста (Ин 19. 25).

Вся жизнь Иисуса проникнута близостью его Матери. В Ее молчании таится невыразимая сила.

Есть одно изречение, показывающее, как глубоко Господь был связан с Ней. Он стоит среди толпы и говорит. Внезапно раздается голос одной женщины:

«Блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, Тебя питавшие!» Иисус же отвечает: «Блаженны слышащие слово Божие и соблюдающие его» (Лк 11.27-28). Не кажется ли, что Он словно разом вырывается из шума теснящей Его толпы, что глубоко в Его душе как будто зазвучал колокольный звон, и Он перенесся в Назарет и ощутил присутствие своей Матери? (Лк 11.27- 28).

В остальном же, когда мы вникаем в смысл слов, которые Иисус говорит Своей Матери, и в тех или иных обстоятельствах в данной обстановке, то каждый раз создается впечатление, что между Ним и Ею разверзается пропасть.

Тогда в Иерусалиме - Он ведь был ребенком - не сказав ни слова, Он остался там один, в такое время, когда город был переполнен массой паломников изо всех стран и можно было опасаться не только несчастного случая, но и всевозможных насилий! Без всякого сомнения она имела право спросить, зачем Он это сделал. А Он отвечает с удивлением: «Зачем было вам искать Меня?» И мы невольно ожидаем следующей фразы повествования: «Они не поняли сказанных Им слов».

В Кане Галилейской Он сидит в обществе за брачным столом. Это, очевидно, скромные люди, с небольшими возможностями. Вино на исходе, и все чувствуют надвигающуюся неловкость. Она просительно обращается к Нему: «Вина нет у них». Он же говорит:

«Что Мне и тебе, Жено? Еще не пришел час Мой». Это может означать только одно: действовать Мне надлежит только в Мой час, по воле Моего Отца, как Он непрерывно говорит Мне, и больше никак... Правда, сразу после этого Он исполняет ее просьбу, но делает Он это потому, что именно теперь пришел «Его час». То, как Бог давал указания пророкам, мгновенно призывая их то к одному, то к другому, может помочь нам понять происходящее.

Позже, когда Она, ища Его, приходит из Галилеи, а Он учит собравшихся в одном доме, и Ему говорят:

«Вот, Матерь Твоя и братья Твои и сестры Твои, вне дома, спрашивают Тебя», - Он вопрошает «Кто матерь Моя и братья Мои? - И обозрев сидящих вокруг Себя, говорит: вот матерь Моя и братья Мои. Ибо кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь». И хотя затем Он, несомненно, пошел к Ней и выказал Ей Свою любовь, сказанные Им слова сказаны, и нас потрясает этот встречный вопрос, свидетельствующий о бесконечной отдаленности, в которой Он живет.

Даже и те слова, которые мы недавно восприняли как выражение близости, могут означать отдаленность: «Блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы. Тебя питавшие!»... «Нет! Блаженны те, которые слышат слово Божие и его исполняют!»

Но когда на Кресте приближается конец, а внизу стоит Его Мать, в напряженности всей боли своего сердца, и ждет какого-то слова, - тогда Он говорит ей, глядя на Иоанна: «Жено! се, сын твой». И ученику: «Се, Мать твоя» (Ин 19.26-27). Несомненно, в этом проявилась забота умирающего Сына, но Ее сердце больше всего прежде почувствовало другое: «Женщина, вон там твой сын!» Он отсылает Ее от Себя. Он целиком принадлежит «часу», теперь «пришедшему», великому, страшному часу, требующему всего. Беспредельно его одиночество, с грехом, на Него возложенным, перед Божией справедливостью.

Мария всегда была при Нем. Все, что Его касалось, Она переживала вместе с Ним, ведь Ее жизнь была Его жизнью. Но не в прямом значении этих слов надо искать их смысл. Писание ясно говорит об этом: к Ней пришло «Святое», о котором гласило ангельское бла-говествование (Лк 1.35) - и как же Оно преисполнено тайны и Божией отдаленности! Ему Она отдала все - Свое сердце, Свою честь, Свою кровь, всю силу Своей любви. Она взлелеяла Его, но Оно переросло Ее, поднимаясь все дальше ввысь. Отдаленность открылась вокруг Ее Сына, Который был этим «Святым». Там Он живет, вдали от Нее. Последний предел был, разумеется, недоступен Ее пониманию. И как могла бы Она понять тайну Бога Живого! Но Она нашла силы на то, что по-христиански на земле важнее, чем понимание и что осуществимо только благодаря силе Божией, которая в свое время дает прозрение: она веровала, и притом в то время, когда в настоящем и полном смысле этого слова, еще, пожалуй, не веровал никто другой.

Если что и открывает Ее величие, так это возглас Ее родственницы: «Блаженна Уверовавшая!» (Лк 1. 45). Он включает и оба других изречения: «Но они не поняли сказанных Им слов» - и дальше: «Матерь Его сохраняла все слова сии в сердце Своем» (Лк 2.50-51). Мария веровала. И Ей приходилось все время заново укреплять Свою веру. Все сильнее, все тверже. Ее вера была больше, чем когда-либо у какого бы то ни было человека. Был Авраам с головокружительной высотой своей веры, но от Нее требовалось больше, чем от Авраама. Ибо «Святое», исшедшее из Нее, возрастая, ушло прочь от Нее, прошло дальше Ее и, удалившись от Нее, жило в бесконечной отдаленности: не прийти по-женски в смятение и не ошибиться при виде величия, которое Она родила и вскормила и видела беспомощным, - но и не знать сомнений в своей любви, когда Оно вышло из под Ее опеки, - и при этом верить, что все благо и во всем исполняется воля Бо-жия; не проявлять слабости или малодушия, но сохранять стойкость и каждый шаг Ее Сына, совершавшийся Им в Его непостижимости, делать вместе с Ним силою веры - вот в чем было Ее величие. Каждый шаг, делавшийся Господом в направлении Его божественной судьбы, Мария делала вместе с Ним, но делала в вере. Понимание же принесла Ей только Пятидесятница. Тогда Она «поняла» все то, что раньше с верою «сохраняла в сердце своем».

Эта вера придает Ее близости ко Христу и участию в деле искупления больше достоверности, чем все легендарные чудеса. Сказание умиляет нас своими трогательными описаниями, но жить им мы не можем, и меньше всего тогда, когда речь идет о подлинном. Мы должны с верой идти вослед Божией тайне, преодолевая злое сопротивление мира. На нас возложена не милая, поэтичная, а суровая вера, - тем более в такое время, когда смягчающие ее жесткость покровы спадают с реальности нашего мира и повсюду сталкиваются между собой противоречия. Чем в большей чистоте встает перед нами из Нового Завета образ Матери Господа, тем больше открывается для нашей христианской жизни реальность этого образа.

Она Та, которая объяла Господа своей живой глубиной на протяжении всей Его жизни, и была подле Него и в смерти. Вновь и вновь Ей приходилось испытывать, как Он, живя из тайны Божией, перерастал Ее. Все время Он поднимался выше Ее, так что Она ощущала рану от «оружия» (Лк 2.35), - но Она все время поднималась верою вслед за Ним, чтобы объять Его снова. Пока, наконец, Он не захотел больше быть Ее Сыном. Ее сыном отныне становился другой, стоявший рядом с Нею. Иисус стоял один, наверху, на самой последней грани творения, перед Божией справедливостью. Она же, в последний раз деля Его страдание, приняла расставание - и именно этим снова встала, с верою, рядом с Ним.

Да, воистину: «Блаженна Уверовавшая!»

3. Вочеловечение

В рождественском богослужении содержатся два стиха из Книги Премудрости: «Когда все окружало тихое безмолвие, и ночь в своем течении достигла средины, сошло с небес от царственных престолов всемогущее слово Твое» (18.14-15). Эти слова говорят о тайне вочеловечения, и в них дивным образом выражена царящая в ней бесконечная тишина.

Ведь в тишине и происходят великие дела. Не в шуме и нагромождении событий, а в ясности внутреннего зрения, в тихом движении решений, в сокровенности жертв и преодолении, - когда сердца касается любовь. Когда свобода духа призывается к действию, и его лоно оплодотворяется для творчества. Тихие силы и являются собственно могучими силами. Сосредоточим же наши мысли на самом тихом из всех событий, на том, которое ограждено Богом от всякого внешнего давления.

Лука сообщает: «В шестой месяц — после того, как ангел явился Захарии и возвестил ему рождение его сына, который должен был стать предтечей Господа, послан был Ангел Гавриил от Бога в город Галилейский, называемый Назарет, к Деве, обрученной мужу, именем Иосиф, из дома Давидова; имя же Деве: Мария. Ангел, войдя к Ней, сказал: Радуйся, Благодатная! Господь с тобою». Она же смутилась от слов его и размышляла, что бы могло означать это приветствие. И сказал Ей ангел: «Не бойся, Мария, ибо Ты обрела благодать у Бога; и вот зачнешь во чреве, и родишь Сына и наречешь Ему имя: Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего, и даст Ему Господь престол Давида, отца Его; и будет царствовать над домом Иакова вовеки, и Царству Его не будет кцнца». Мария же сказала ангелу: «Как будет это, когда я мужа не знаю?» Ангел сказал Ей в ответ: «Дух Святой найдет на Тебя и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и Рождаемое Святое наречется Сыном Божиим; вот залог. Елисавета, родственница Твоя, называемая неплодною, зачала сына в старости своей, и ей уже шестой месяц; ибо у Бога не останется бессильным никакое слово». Тогда Мария сказала: «Се, раба Господня; да будет мне по слову твоему». И отошел от Нее ангел» (1.26-38).

Как тихо все протекло, видно из дальнейшего повествования: когда выяснилось, что она находится в ожидании, Иосиф, с которым она была обручена, захотел расстаться с нею, думая, что Она ему изменила; и его еще хвалят за то, что он, «будучи праведен», и, конечно, очень любя Ее, «хотел тайно отпустить Ее» (Мф 1. 19). Значит, все произошло на такой недоступной глубине, что Мария не нашла никакой возможности сказать об этом хотя бы тому человеку, с которым была помолвлена, и Сам Бог должен был просветить его.

Но за этой глубиной, к которой мы, хотя и с великим благоговением, еще можем приблизиться, открывается другая, Божия бездна. О ней говорят те слова, которые мы привели в начале. О ней говорится и в первом стихе четвертого Евангелия: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».

Здесь речь идет о «Боге». С Ним есть еще Некто, «у Него», «к Нему обращенный», как сказано по- гречески, называемый «Словом», - то, в чем Первый выражает Свою жизненную полноту, Свой смысл. Этот тоже Бог, как и Тот, Который произносит Слово, и все же есть только один Бог. И об этом Втором говорится, что Он «пришел к своим», в Им сотворенный мир (Ин 1.11). Будем внимательны к тому, что здесь говорится: Он не только властвует в мире как вездесущий и всемогущий Творец, но и, если можно так выразиться, в известный момент переступает некую границу, которую в мыслях и уловить невозможно. Вечно-Бесконечный, Неприступно- Отдаленный, Он Сам входит в историю.

Как могли бы мы представить себе отношения Бога к миру? Так, например, что, сотворив мир, Он жил над ним в бесконечной высоте, блаженно довольствуясь Самим Собою и предоставив творению идти раз и навсегда определенным ему путем. Или так, что Он находился в мире - как творческая первооснова, из которой все произошло, как всепроникающая формирующая сила, как смысл, выражавшийся во всем... В первом случае Он был бы отрешен от мира в потусторонней недосягаемости, во втором был бы Подлинностью всего. Если попытаться представить себе вочеловечение на основе первого предположения, то оно могло бы означать только то, что некий человек был неповторимым образом охвачен Божией мыслью и Божией любовью настолько, что можно было бы сказать: в нем говорит сам Бог. Если же основываться на втором предположении, то вочеловечение означало бы, что Бог выражает Себя везде, во всех вещах, во всех людях, но с особой силой и ясностью в этом Единственном, - настолько, что можно сказать: здесь Бог явил Себя телесно... Но мы сразу видим, что эти представления - не те, которые содержатся в Священном Писании.

То, что Откровение говорит об отношении Бога к миру и о Его вочеловечении, имеет совершенно иной смысл. Согласно ему, Бог особым образом вошел во временное: это было решением, которое Он принял совершенно свободно. У вечного и свободного Бога нет судьбы, судьба есть только у человека в истории. Здесь же подразумевается, что Бог вступил в историю и принял «судьбу» на Себя.

Но того, что Бог из вечности вступает в конечное и преходящее, что Он через «границу» совершает шаг в историческое, не постигнуть человеку. Может быть даже, человеческий ум, создав себе «чистое представление о Божестве», отказывается принимать то, что кажется ему случайным и свойственным человеку - и, однако, как раз здесь речь идет о самой сущности христианства. Одного мышления здесь недостаточно. Однажды один из моих друзей произнес фразу, благодаря которой я понял больше, чем мог бы понять только рассудком. Мы говорили на эти темы, и он сказал:

«Любовь творит такие дела!» Эти слова помогают мне и теперь. Хотя они ничего не объясняют рассудку, они взывают к сердцу, помогают ему возвыситься до ощущения Божией тайны. Тайна не постигается, но она становится близкой, и опасность «соблазнов» непонимания исчезает.

Ничто великое в человеческой жизни не возникло из одного мышления: все вышло из сердца, движимое любовью. Но любви присущи ее собственные «почему» и «зачем», - правда, для этого нужно открыть себя ей, иначе не понять ничего... А если любящий - это Бог? Если перед нами Божий глубина и всемогущество - на что только не будет способна тогда любовь? На такое грандиозное великолепие, которое каждому, кто не исходит из любви, должно показаться глупостью и бессмыслицей.

Время идет дальше. Получив наставление от Бога, Иосиф берет к себе Ту, с которой он помолвлен, - и как же глубоко этот тихий человек должен был проникнуться этим наставлением! Что должно было произойти в нем, когда он понял, что Бог возложил Свою руку на его жену и что жизнь, которую Она несла в себе, возникла от Святого Духа! Тогда-то и пробудилась великая и блаженная тайна христианской девственности (Мф 1.19-25).

Лука сообщает далее: «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле. Эта перепись была первою в правление Сириею. И пошли все записываться, каждый в свой город. Пошел также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета, в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем, записаться с Мариею, обрученною ему женою, которая была беременна. Когда же они были там, наступило время родить Ей. И родила Сына своего Первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице» (2.1-17).

То, что мы только что пытались уловить в сокровенности Божиего делания, теперь выступает перед нами в зримом образе. Вот Ребенок, такой, как все другие человеческие дети: плачет, требует пищи, спит, как все они, и все же Он - «Слово, ставшее плотью» (Ин 1.14). Бог не только обитает в Нем, - даже если говорить о полноте Его присутствия, будь то в наивысшей степени превосходящее самое тесное единение с Богом; небесное не только прикоснулось к Нему, так что Он должен за ним следовать, за него бороться и страдать - хотя бы и в сильнейшей степени, превосходя любую схваченность Богом, - нет, этот Ребенок есть Бог, Своим бытием и существом.

Если мы ощущаем здесь внутреннее сопротивление, то не будем обходить его молчанием. Не следует, размышляя об этих глубоких вещах, что-либо подавлять в себе: это «что-то» теряет тогда чистоту и затем где-нибудь прорывается с разрушительной силой. Идея вочеловечения может наталкиваться на неприятие, на готовность принять ее как привлекательный и значительный символ, но не в буквальном смысле. Если где-либо в царстве веры и может возникнуть сомнение, то именно здесь. В этом случае будем благоговейны и запасемся терпением. Окружим эту тайну, находящуюся в самом сердце христианства, спокойным, выжидательным благодарным вниманием, ожидающей, просящей внимательностью; и тогда смысл ее рано или поздно откроется нам. А указанием нам могут служить слова: «Любовь творит такие дела...».

Содержание жизни этого Ребенка теперь препоручено Ему. Чем человек является по своему рождению, то и определяет тему его жизни; все остальное добавляется позже. Окружение и внешние события оказывают на него свое влияние, поддерживают и отягощают, поощряют и разрушают, действуют и формируют, - но решающим все же остается первый шаг в бытие, то, что человек представляет собой от рождения. Многие христианские мыслители старались постигнуть, что происходило в Иисусе. Многие пытались дать ответ на вопрос о Его внутренней жизни, исходя то из психологии, то из богословия. Но изучение психологии Иисуса невозможно; оно разбивается о то, чем в конечном итоге Он является. Оно имеет смысл лишь как имеют смысл «вопросы на полях», ведущие к сути, причем суть вскоре поглощает понятия и образы. Что же касается богословского определения, то оно - будучи само по себе истинным и основополагающим для христианского мышления - отвлеченно по самому своему существу. Поэтому вера ищет такие вспомогательные пути мышления, которые могли бы повести дальше. Сделаем следующую попытку.

Это юное существо было человеческим ребенком, с человеческим мозгом, членами тела, сердцем и душой. И было Богом. Содержанием Его жизни должно было быть исполнение воли Отца: возвестить святое благовестие, охватить людей Божией силой, основать Союз-Завет, взять на Себя мир и его грехи, в искупительной любви перестрадать их, вовлечь их в жертвенную гибель и в воскресение к новому благодатному бытию. Но в этом же должен был осуществиться и Он Сам: свершая Свое посланничество, Он должен был свершить Себя Самого, как и сказано словами Воскресшего: «Не так ли надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою?» (Лк 24.26). В конечном итоге это самоосуществление означало, что человеческое Существо как бы вступило во владение лично с Ним соединенным Божественным Существом. Иисус не только «переживал» Бога, Он был Богом. И Он не стал Богом в какой-то момент, а был Им от начала. Но Его жизнь заключалась в человеческом осуществлении Его собственного бытия как Бога, в том, чтобы ввести в Свое человеческое сознание божественную реальность и ее смысл; воспринять в Свою волю Божию силу, Своим умонастроением воплотить святую чистоту; творить своим сердцем вечную любовь; внедрить в Свой человеческий образ бесконечную полноту Божества. Можно было бы и по-другому выразить то же самое: Его жизнь была постоянным овладеванием в Самом Себе широтой и высотой, мудростью и бесконечной полнотой Его богочеловеческого Существа. Всякая речь, изливавшаяся вовне; всякое действие и борьба означали также и это постоянное продвижение в Себя Самого, продвижение человека Иисуса в Его собственное бытие как Бога. Конечно, наша мысль не проясняет всего, но она ведь не призвана быть неоспоримым теоретическим утверждением; достаточно будет, если она принесет нам действенную помощь. Помочь же она может нам, если мы будем думать о Младенце в яслях... об этом челе и о том, что кроется за ним... об этом взгляде... об этом нежном начинающемся существовании.

Общественная жизнь Господа продолжалась максимум три года; некоторые считают даже, что меньше двух. Как мал этот отрезок времени! Но какими многозначительными оказываются тогда предыдущие тридцать лет, когда Он не учил, не боролся, не творил чудес! Пожалуй, верующий ум ничем не привлекается к жизни Господа сильнее, чем молчанием этих тридцати лет. Мысль, которую мы призвали на помощь, может, видимо, помочь нам услышать голос этого молчания и благоговейно прикоснуться к тому невообразимому, что происходило в Иисусе.

Один раз это прорывается наружу - в событии, о котором повествует Лука: Его родные в первый раз взяли Его с собою на паломничество в Иерусалим, когда Ему было двенадцать лет. «Когда Он был двенадцати лет, пришли они по обычаю в Иерусалим на праздник. Когда же, по окончании дней праздника, возвращались, остался Отрок Иисус в Иерусалиме; и не заметили того Иосиф и Матерь Его, но думали, что Он идет с другими; пройдя же дневной путь, стали (только тогда) искать Его между (также путешествовавшими) родственниками и знакомыми и не найдя Его, возвратились в Иерусалим, ища Его. Через три дня нашли Его в храме, сидящего среди учителей, слушающего и спрашивающего их. Все слушавшие Его дивились разуму и ответам Его. И увидев Его, (родители) удивились; и Матерь Его сказала Ему: «Чадо! Что Ты сделал с нами? Вот, отец Твой и я с великой скорбью искали Тебя.» Он сказал им: «Зачем было вам искать Меня? Или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?» Но они не поняли сказанных Им слов...» Он приходит в храм, и вот там нечто возникает в Нем и охватывает Его. Исчезла Мать, исчез Иосиф, исчезли спутники! Когда же Мария спрашивает в великой тревоге: «Чадо! что Ты сделал с нами? Я и отец Твой с великою скорбью искали Тебя», - Он ставит встречный вопрос с таким удивлением, что оно показывает, как далеко Он от них находится: «Зачем было вам искать Меня? Или вы не знали, что Я должен быть в доме Отца Моего?»

А далее: «И Он пошел с ними и пришел в Назарет;

и был в повиновении у них».

И еще: «Иисус же преуспевал в премудрости и возрасте, и в любви у Бога и человеков» (Лк 2.41- 52).

4. Предтеча

Перед Господом - мощно, но все же бледнея рядом с Ним, вырисовывается великий образ Иоанна Предтечи. Лука рассказывает о тайне, которой овеяно его рождение: как он был дарован своим родителям тогда, когда они были уже в преклонных летах, и как при этом было дано обетование, что «он будет велик пред Господом, не будет пить вина и сикера, и исполнится Духа Святого еще от чрева матери своей. И многих из сынов Израилевых обратит к Господу Богу их. И предъидет пред Ним в духе и силе Илии, чтобы возвратить сердца отцов детям, и непокорным образ мыслей праведников, дабы представить Господу народ приготовленный». Все, кто слышит об этом, потрясены и дивятся: «Что будет младенец сей? И рука Господня была с ним» (Лк 1.15-17 и 57-79).

Дальше же сказано: «Младенец возрастал и укреплялся духом; и был в пустынях до дня явления своего Израилю» (1.80).

Этот мальчик призван к великой и очень трудной жизни. Рука Господня легла на него, отозвала его от всего, что обычно составляет человеческую жизнь, и направила в одиночество. Теперь он живет там отчужденным, в строжайшей отрешенности, укрепляясь духом, сосредоточивая все свое существо на святой воле, которая к Нему обращена. Если мы хотим представить себе эту жизнь, то нам нужно открыть Книги Царств и почитать о ранних пророках, таких, как Самуил, Илия или Елисей, которые вели подобную же сверхчеловеческую жизнь, будучи то вознесены на царственную высоту, просвещены непостижимым знанием, вдохновлены на великие деяния, то вновь низвергнуты во мрак и бессилие по воле Духа; то преисполняясь величия, превосходящего меру человеческого, то теряя в своей униженности всякое человеческое достоинство. Ничего для себя, все в распоряжение силы, которая ими управляет, все подчинено действующей в народе тайне Божиего водительства... Таков же последний в их ряду - Иоанн — с тем только различием, что то событие, с которым он соотнесен, теперь вот-вот наступит. Повсюду завязывается то, что евангелисты называют «полнотой времен». Лоно современности набухает, и сроки созревают (Мк 1.15; Гал 4.4). На это направлена''жизнь Иоанна. Туда он указывает. Среди пророков, возвещающих Мессию, именно ему дано произнести: «Вот Он!».

Настал день, когда зов был обращен к нему. Время указано с той торжественной точностью, которая сопровождает описание призыва в пророческих книгах:

«В пятнадцатый год правления Тиверия Кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее, Ирод был чет-вертовластником в Галилее, Филипп, брат его, чет-вертовластником в Итурее и Трахонитской области, а Лисаний четвертовластником в Авилинее, при первосвященниках Анне и Каиафе, был глагол Божий к Иоанну, сыну Захарии, в пустыне. И он проходил по всей окрестной стране Иорданской, проповедуя крещение покаяния для прощения грехов» (Лк 3.1-3). И вот что гласит его проповедь: «Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему; всякий дол да наполнится, всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся и неровные пути сделаются гладкими; и узрит всякая плоть спасение Божие»(4-6). «И выходили к нему вся страна Иудейская и Иерусалимляне», слушали мощный голос, призывавший изменить всю свою жизнь, «и крестились от него в реке Иордане, исповедуя грехи свои» (Мк 1.5). Это—подготовительное крещение, «только водою», предшествующее другому крещению, которое будет совершаться «Духом Святым и огнем» (Лк 3.16). Когда в народе возникло предположение, что Иоанн и есть Мессия, «Иудеи прислали из Иерусалима священников и левитов спросить его: кто ты? он объявил, и не отрекся, и объявил, что он не Христос. И спросили его: что же? ты Илия? Он сказал: нет. Пророк? Он отвечал: нет. Сказали ему: кто же ты? Чтобы нам дать ответ пославшим нас: что ты скажешь о себе самом? Он сказал: я глас вопиющего в пустыне: исправьте путь Господу, как сказал пророк Исайя.

А посланные были из фарисеев; и они спросили его: что же ты крестишь, если ты ни Христос, ни Илия, ни пророк? Иоанн сказал им в ответ: я крещу в воде, но стоит среди вас Некто, Которого вы не знаете. Он-то Идущий за мною, но Который стал впереди меня. Я недостоин развязать ремень у обуви Его (Ин 1.19-27). И Лука приводит слова: «Он будет крестить вас Духом Святым и огнем. Лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Свое и соберет пшеницу в житницу Свою, а солому сожжет огнем неугасимым» (Лк 3.16-17).

И вот к Иордану среди многих приходит и Иисус, чтобы принять крещение от Иоанна. Тот страшится и отказывается: «Мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне?» Но Иисус подчиняет Себя человеческому закону: «Оставь теперь; ибо так надлежит нам исполнить всякую правду». Тогда Иоанн допускает Его, крестит Его, и когда Он выходит из воды, над Ним совершается тайна, исходящая от Духа: небо разверзается - снимается преграда между сотворенным и Богом - и в образе голубя Дух Божий нисходит на Иисуса. Теперь Иоанн познал тайну Иисуса (Мф 3.13-17).

Побуждаемый Духом, Иисус уходит в пустыню, возвращается, собирает вокруг Себя учеников и начинает учить. Он идет путем, указанным Ему волей Отца; Иоанн следует своим путем. Но в отношениях образуется сложная связь: внимание, и недоверие, и ревность.

Однажды ученики Иоанна приходят к своему учителю и жалуются: «Равви! Тот, Который был с тобою при Иордане и о Котором ты свидетельствовал, вот, Он крестит, и все идут к Нему». И Иоанн произносит глубокие слова самоотречения: «Не может человек ничего принимать от себя, если не будет дано ему с неба. Вы сами мне свидетели в том, что я сказал: «не я Христос, но я послан пред Ним». Имеющий невесту есть жених; а друг жениха, стоящий и внимающий ему, радостью радуется, слыша голос жениха. Сия-то радость моя исполнилась. Ему должно расти, а мне умаляться» (Ин 3.22-30). Другой раз ученики Иоанна добиваются у Иисуса ответа на вопрос: «Почему мы и фарисеи постимся много, а Твои ученики не постятся?» Он же говорит им: «Могут ли печалиться сыны чертога брачного, пока с ними жених? Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься» (Мф 9.14-15). Теперь «брачное время», которое никогда больше не вернется, и каким же коротким оно будет... И ученики Иисуса приступают к Нему:

«Господи! Научи нас молиться, как и Иоанн научил учеников своих», - и Он учит их молитве «Отче наш» (Лк11.1).

А потом судьба пророка свершается над Иоанном. Быть пророком - значит говорить то, что повелевает Господь, и в согласии со своим временем и против своего времени. Соответственно этому Иоанн обращает свое слово к Ироду, одному из четырех властителей страны. Тот развратен, склонен к насилию, испорчен властью и внутренне неуверен, как и большинство людей этого рода. Он отнял у своего брата его жену Иродиаду и живет с ней. Иоанн выступает против него: «Это тебе не дозволено!» Преступление, заключающееся в упреке властителю и еще больше в противодействии страсти этой женщины, должно быть наказано; поэтому Иоанна ввергают в темницу. Но Ирод чувствует тайну этого человека, вызывает его к себе, беседует с ним - и все же не находит в себе силы высвободиться из трясины (Мк 6.17-21).

Так живет Иоанн, этот могучий человек, в темнице. Однажды он посылает людей к Иисусу и поручает им спросить Его: «Ты ли Тот, Который должен прийти или ожидать нам другого?» (Мф 11.3).

Говорили, что Иоанн сделал это ради своих учеников, чтобы они пришли к Возвещенному и из Его уст услыхали подтверждение. Вероятно, это так и было, но, возможно, Иоанн сделал это и ради себя самого, и это не вступило в противоречие с его посланниче-ством. Просветленность пророка часто представляют себе так, что прозрев будущее, он обладает с этого времени непоколебимым знанием; будучи охвачен Духом, он не ведает больше сомнений. В действительности же - бури сотрясают жизнь пророков, немощи отягощают ее. Временами Дух возносит пророка над всякой человеческой высотой; тогда он, прозревая, обладает той силой, которая изменяет ход истории. Временами же он низвергается во тьму и бессилие, как Илия, когда он в пустыне бросился под куст и просил смерти - нет ведь более величественного и потрясающего изложения сущности и судьбы пророков, чем главы 17-19 Третьей Книги Царств... Может быть, Иоанн спрашивал все-таки ради себя самого, и тогда те часы раздумий, после которых он обращается с вопросом к Иисусу, должны были быть ужасны. Иисус же отвечает: «Пойдите, скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют» (Мф 11.4-5). Это слова из пророчества Исайи (61.1-4), и последний из пророков понимает их смысл.

Но за этим следует странная фраза: «И блажен, кто не соблазнится о Мне». Невольно останавливаешься: что это значит? Что это за предостережение от соблазна? Конечно, оно высказано в общей форме и относится ко всем, ибо касается глубочайшей сущности христианской жизни, но оно обращено и к Иоанну. Что же означает оно здесь? Но оставим пока эти слова. К ним мы еще вернемся.

Дальше написано: «Когда же они пошли, Иисус начал говорить народу об Иоанне: что смотреть ходили вы в пустыню? Трость ли, ветром колеблемую? Что же смотреть ходили вы? Человека ли, одетого в мягкие одежды? Носящие мягкие одежды находятся в чертогах царских. Что же смотреть ходили вы? Пророка? Да, говорю вам, и больше пророка. Ибо он тот, о котором написано: «се, Я посылаю Ангела Моего пред лицом Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою». Истинно говорю вам: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя; но меньший в Царстве Небесном больше его. От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его; ибо все пророки и закон прорекали до Иоанна. И если хотите принять, он есть Илия, которому должно прийти: кто имеет уши слышать, да слышит!» (Мф 11.7-15). Никогда еще ни одному человеку не давалось такого свидетельства. Величайшим из рожденных женами называет его Господь, и слово это не прейдет. Иначе говоря, он назван величайшим из всех людей. Таинственно непроницаемое величие встает перед нами. «Если хотите понять», он - Илия, который должен был вернуться. Он - «вопиющий в пустыне», тот, вся жизнь которого сводится к тому, чтобы указать: «Вот Он!» Но добавлено: «Меньший в Царстве Небесном больше его». Мы опять останавливаемся: что это означает? Но оставим пока и это.

Затем судьба его свершается. Иродиада хочет устранить его со своего пути. Когда на пиру ее дочь Саломея угождает присутствующим своей пляской и в награду царь обещает исполнить любое ее пожелание, мать уговаривает ее потребовать «на блюде голову Иоанна». Царя приводит в ужас чудовищность такого злодеяния, но он слабоволен и уступает (Мк 6.21-29).

Иоанн умерщвлен. Ему было отпущено немногим больше тридцати лет. Величайший из пророков, величайший из людей погублен ненавистью распутной женщины и слабоволием мелкого растленного тирана. В Евангелии от Иоанна есть несколько мест, проливающих свет на его внутренний мир.

Однажды Иисус идет по берегу Иордана один, - и как трогает нас это одиночество: нет еще ни одного слова благовествования, нет еще при Нем ни одного ученика, все впереди, а над Ним витает великая Тайна, - но Иоанн видит Его издали и возглашает: «Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира. Сей есть, о Котором я сказал: «за мною идет Муж, Который стал впереди меня, потому что Он был прежде меня». Я не знал Его; но для того пришел крестить в воде, чтобы Он явлен был Израилю» (Ин 1.29-31). Далее Иоанн говорит в свидетельство о Нем: «Я видел Духа, сходящего с неба, как голубя, и пребывающего на Нем. Я не знал Его; но Пославший меня крестить в воде сказал мне: «на Кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нем, Тот есть крестящий Духом Святым». И я видел и я засвидетельствовал, что Сей есть Сын Божий» (Ин 1.32-34).

Здесь нам дается возможность заглянуть в душу пророка. Сначала он не знает, кто Мессия. Знает только, что Тот где-то здесь, где-то среди живущих, как указывает Ин 1.26: «Стоит среди вас Некто, Которого вы не знаете»; и Лк 3.16: Но идет Сильнейший меня, у Которого я недостоин развязать ремень обуви». Затем совершается крещение, небеса разверзлись, Дух сошел, и теперь он может сказать: «Вот Он!»

«На другой день опять стоял Иоанн и двое из учеников его. И, увидев идущего Иисуса, сказал: вот, Агнец Божий» (Ин 1.35-36). Теперь начинается «возрастание» Иисуса и «умаление» Предтечи: «Услышав от него сии слова, оба ученика пошли за Иисусом. Иисус же, обратившись и увидев их идущих, говорит им: что вам надобно? Они сказали Ему: Равви! (что значит: учитель) где живешь? Говорит им: пойдите, и увидите. Они пошли и увидели, где Он живет; и пробыли у Него день тот. Было около десятого часа». (И 1.37-39). Андрей и Иоанн отделились от своего учителя и перешли к «Тому».

В том было величие Предтечи, что он взором проник в полноту времен: «Вот Он!» Но что означают слова о соблазне и о меньшем в Царстве Небесном, которые мы при чтении оставили в стороне?

Высказывалось мнение, что Иоанн надеялся на земное господство Мессии и что этими словами Иисус выговаривает ему. Я же думаю, что они выражают нечто более глубокое. Господь назвал его величайшим из всех рожденных женами, и так это и было. Едва ли и сам он мог не ощущать этого величия, исключительного значения и силы своего существования. Но верно и другое изречение: самый малый в Царстве Божием - говоря по-человечески, кто угодно, первый встречный - больше его! Что означают эти слова, как не то, что Иоанн не принадлежал к Царству Божиему в том смысле, который в то время имелся в виду? Он не замкнулся в себе - ведь его посланничество и его величие заключались именно в том, чтобы быть глашатаем пришествия этого Царства. И не то, чтобы он не был его достоин, - ведь он «исполнился Духа Святого... еще от чрева матери своей». (Лк 1.15). Но его посланничество именно предписывало ему идти впереди и указывать, и вместе с тем в каком-то смысле остановиться у дверей. Вспоминается, как Моисей при приближении смерти стоит на горе Нево и смотрит вниз на обетованную землю. Он не имеет права вступить в нее; действительно обетованное открывается ему только по ту сторону смерти (Втор 34.1-6). Для Моисея это было наказанием, потому что он не устоял при испытании; для Иоанна же это было, вероятно, не наказанием, а посланничеством. Все в нем стремилось ко Христу, к единению с Ним, к погружению в Царство Божие, которое должно было взойти теперь в Исаевой полноте и повлечь за собой новое творение, невообразимое для нас, но ясно ощутимое для него как пророка и чаемое всей силой его существа. Но чтобы объяснить это, мало одной психологии; толкователем здесь мог бы быть лишь тот, кому ведомы судьба в Духе, тайна предустановленного, определенные Богом назначение и граница. Шагнуть за эту границу Ибан-ну не было дано. Он должен был оставаться предтечей, глашатаем и привратником Царства до самой смерти - и лишь после нее ему давалось право войти и пребывать в нем.

Теперь подумаем о его судьбе: он лежит в темнице, во власти презренного ничтожества; знает, что на него надвигается смерть, смерть от Иродиады. Разве, сознавая все свое величие, он не должен был возмутиться всей этой кажущейся бессмыслицей? Не пришел ли тогда его самый темный час, вместе с опасностью восстать и вопросить: может ли действительно быть Мессией Тот, при служении Которому от меня требуют подобного? Если это было действительно, если Иоанн в смущении задал себе этот вопрос, сердце умиляется, открывая здесь тайну любви. Слова Иисуса «Блажен, кто не соблазняется о Мне» переданные из далека через уста учеников, непонимавших их, во мрак темницы тем, кто знал что происходит в душе Иоанна, но мог так кротко, с таким спокойным доверием предложить нам высшую жертву, свидетельствуют об этой тайне любви Иисус знает своего Посланника, знает как тяжело его испытание. Божественно велики слова, переданные им Иоанну; но сам Иоанн их понял.

5. Крещение и искушение

Нам не поведано, как окончилось время сокровенной жизни Господа. Художники пытались изобразить прощание Иисуса с Его близкими, но это - плоды благочестивых домыслов. Евангелия повествуют только о том, как к Иоанну, призывающему к покаянию и крестящему в Иордане, внезапно приходит Иисус, желая креститься. Иоанн отказывается: «Мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне?» Но Иисус говорит ему в ответ: «Оставь теперь; ибо так надлежит нам исполнить всякую правду». Тогда Иоанн уступает. Когда же Иисус крестился и вышел из воды, «се, отверзлись Ему небеса и увидел Иоанн Ду-ха Божия, Который сходил, как голубь, и ниспускался на Него. И се, глас с небес глаголющий: Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мф 3.13-17).

Когда Иисус приходит к Иордану, Он имеет за Собой глубокий опыт детства и долгих лет «преуспевания в премудрости и возрасте и любви» (Лк 2.52). В Нем живет сознание неслыханного назначения Его жизни и ощущение сил, подымающихся из неисследи-мых глубин, - но первое действие, которое Он совершает, и первые слова. Им произносимые, дышат смирением. Ни малейшей претензии на необычайность, утверждающую: «Это годится для других, но не для меня!» Он приходит к Иоанну и просит Его крестить. А просить крещения - значит принять слово Крестителя и признать себя грешником, покаяться и отдаться тому, что придет от Бога. Теперь мы понимаем, почему Иоанн в испуге отказывается. Иисус же входит в ряд желающих креститься. Он не ищет для Себя никакого исключения, но подчиняет Себя «правде», обязательной для всех.

На это нисхождение в человеческую глубину приходит ответ с высоты. Небеса разверзаются. Преграда, отделяющая от нас вездесущего Бога на небе, в Его блаженном Бытии-у-Себя, - т.е. сам человек в его падшей тварности и то, что он за собой увлек мир и «покорил его суете» (Рим 8.20), - эта преграда уничтожается. Происходит бесконечная встреча. Навстречу человеческому сердцу Иисуса течет открытая полнота Отца. Это происходит, когда Иисус молится, говорит Лука, указывая, по-видимому, на то, что это -внутренний процесс (3.21), реальный, более реальный, чем все окружающие ощутимые вещи, но внутренний, «в Духе».

Святой Дух подымает человека выше его самого, чтобы он познал Бога Святого и проникся Его любовью. Полнота этого Духа нисходит на Иисуса. Мы уже говорили о тайне, из которой вырастает существование Иисуса: Он - единосущный Сын Божий; Он несет в Себе бытие живого Божества, которое насквозь пронизывает Его и просвещает, а вместе с тем Он - подлинный человек, ставший подобным нам во всем, кроме греха, поэтому Он растет, «преуспевает в премудрости и возрасте и любви», и не только «у людей», но и «у Бога»... Здесь тайна сгущается: Он - Сын Отца. Отец всегда с Ним, и даже «в Нем», и Он «в Отце» (Ин 14.10- 12). То, что Он делает, представляет собой деятельность по предрешению Отца; это предрешение лежит открытым перед Ним, Он «видит» его. Вместе с тем говорится, что Он «приходит» во времени от Отца и к Нему «возвращается» - вплоть до непостижимых слов на кресте об оставленности Богом (Мф 27.46). Поэтому и Дух всегда в Нем, ибо Дух - это ведь любовь, в силу которой происходит проникновение Сына в Отца, и Отца в Сына, и сила, посредством которой Он стал человеком. Тем не менее, здесь Дух «нисходит», подобно тому, как впоследствии Он «пошлет» Его «Своим» от Отца. Здесь наше мышление уже бессильно, хотя оно и угадывает реальность, стоящую выше всякой реальности, и истину, стоящую выше всякой истины. Но этим оно не должно вовлекаться в кажущееся понимание, в такие чувства и слова, за которыми нет никакой основы. Все это - тайна триединого Бога в Его отношении к Сыну Божию, ставшему человеком. Мы не можем вникнуть в нее, и признание этого бессилия должно стоять надо всем, что может быть сказано о существовании Иисуса.

Сила Духа находит на Иисуса, и при несказанной встрече в Божией полноте этого мгновения раздаются слова Отчей любви, которые у Луки принимают форму прямого обращения: «Ты Сын Мой возлюбленный, в Тебе Мое благоволение!» (Лк 3.22). Так, «исполненный Духа Святого, Иисус возвратился от Иордана и поведен был Духом в пустыню» (Лк 4.1).

Полнота Духа влечет Его. Марк подчеркивает это, используя слово из языка пророков, выражающее насильственное действие: Дух «кидает» Его в одиночество, далеко от родных, далеко от всего народа, собравшегося при Иордане,туда, где нет никого, кроме Отца и Его. Марк дает нам почувствовать степень этого одиночества, говоря: Он «был со зверями» (1. 12-13). Там живет Он сорок дней и сорок ночей. Сорок - это условное число: оно выражает продолжительное время, основанное на ритме жизни.

Иисус постится, Его внутреннее существо стоит перед Богом. Как сказать нам о том, что тут происходит? Один раз, в Гефсимании, нам дозволяется постичь смысл молитвы Христа. Мы видим тогда, что она заключается в полной отдаче собственной воли воле Отца. Может быть, молитва в пустыне имела то же содержание, но только на радостном фоне начала.

За этим следует история искушения: «И, постившись сорок дней и сорок ночей, (Он) напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: «не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих». Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: «Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею». Иисус сказал ему: написано также: «не искушай Господа Бога Твоего». Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их и говорит Ему: все это дам Тебе, если, падши, поклонишься мне. Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня сатана, ибо написано: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». Тогда оставляет Его диавол, и се, Ангелы приступили и служили Ему» (Мф 4.2-11).

Иисус ушел в пустыню, преисполненный Духом, ведомый небывалым сознанием посланничества и силы. Он постится. Что означает не вынужденное лишение, а принятый с внутренней готовностью пост, пусть нам скажут учителя духовной жизни. Теперь и врачи и воспитатели стали более осведомленными в этой области. Сначала ощущается только недостаток в пище; потом желание пищи исчезает и больше не появляется в течение многих дней, в зависимости от силы и чистоты натуры постящегося. Когда тело не получает никакой пищи, оно живет за счет себя самого, но когда это самосожжение затрагивает уже важнейшие органы, пробуждается дикий, стихийный голод, и тогда уже жизнь находится в опасности: это и есть то «алка-ние», о котором говорится по поводу Иисуса.

Вместе с тем во время поста происходят какие-то внутренние процессы. «Тело как бы взрыхляется». Дух становится более свободным. Все высвобождается, становится легче. Тяжесть и неудобность, вызываемое весом, ощущаются меньше. Границы реальности приходят в движение, пространство возможного расширяется... Дух становится более восприимчивым, совесть более зрячей, более тонкой и мощной. Усиливается чувство, располагающее к духовным решениям...

Предохранительные устройства, защищающие человека от тайных и опасных сторон природного бытия, от угрожающей близости того, что находится под, над или рядом с человеческим существованием, разлаживаются. Внутреннее предстает как бы без оболочки, открытым воздействию других сил... Сознание духовной мощи растет, и резко возрастает опасность лишиться способности ясно видеть меру отведенного нам, границы собственного конечного бытия, его ценности и возможностей, - опасность самопревознесения, магии, кружения в воздухе... В особенности, если все это переживает религиозно очень одаренный человек; тогда возможны кризисы, при которых дух ставится перед крайними решениями и подвергается великим опасностям.

В это мгновение и происходит искушение со стороны того, кто в Иисусе узнал своего великого противника.

Как выражено это искушение! Сколько неясного, возбуждающего содержится уже в словах «Если Ты Сын Божий»! Это напоминает нам то искушение, которому подвергся первый человек: «Подлинно ли сказал Бог: не ешьте ни от какого дерева в раю?» (Быт 3.1). «Подлинно ли... ни от какого дерева» - ведь отсюда и произошла адская неясность, отравляющая всякую простоту доверия и послушания. Полусвет, искажающий все, - он хуже откровенной лжи. Здесь происходит то же самое, нечто гораздо более опасное для духа, стоящего на границе человеческих возможностей, чем прямое нападение... «Если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами». Голод призывается в союзники; ощущение силы, способной творить чудеса, и сознание Божиего сынов-ства ставятся под сомнение и именно этим растравляются. Алчность должна вырваться наружу и захватить в свои руки чудотворную силу, обязанную служить только Божией задаче. Все должно быть увлечено от чистого служения воле Отца в дебри заблуждения.

Но алчность не проявляется - даже в своей противоположности, в насильственном подавлении желания. Ответ Иисуса дышит спокойствием и свободой:

«Не хлебом одним жив человек»! Человек действительно жив хлебом - так должно быть. Но не только им. Еще нужнее для жизни хлеб «слова, исходящего из уст Божиих». Его он должен желать прежде всего. Искушение отскакивает от этой совершенной внутренней свободы. Позже Иисус стоит на крыле храма, видит разверзающуюся бездну, кишащую внизу толпу - и опять: «Если Ты Сын Божий...» Будоражащее, головокружительное искушение: «Бросься вниз!» Но эта убийственная опасность прикрывается благочестивыми словами: Ибо написано: «Ангелам Своим заповедает о Тебе и на руках понесут Тебя». Удар рассчитан с предельной точностью; он приходится как раз туда, где для человека, ставшего неуверенным из-за греха, соблазн должен стать смертельным: внутренний мир плывет, он освобожден от весомости после долгого поста, возможное и невозможное теряют четкость очертаний; воображение требует необычайного, поражающего. К этому прибавляется притяжение бездны. Да и кто не ощущал нечто подобное, стоя на высоте и видя перед собой разверзающуюся пропасть? Не попробовать ли? Не соскользнет ли нога? О, это искушение самим падением, завуалированное упоминанием обещанной охраны! Оно помутило бы-сознание всякого, кто лишен предельно чуткой бдительности. Но здесь сохраняется эта бдительность, и - искушение опять отскакивает. «Написано также» - и какая высокая свобода выражается в том, что это не просто отпор, который означал бы еще некую связанность, но ответ, порожденный чистотой самого сердца и утверждающий общий для всех долг. «Не искушай Господа Бога Твоего».

Противник еще раз собирается с силами: вот вершина горы и расстилающаяся слава мира. И она будет принадлежать тому, кто воистину способен господствовать! Как должны взыграть сила духа, достоинство возвышенной личности и воля к власти! Нежнейшая и мощнейшая восприимчивость самого живого из когда-либо бившихся сердец, - как должна была она почувствовать драгоценность мира, сладко и мощно вливающуюся в кровь и взывающую ко всем силам, способным охватывать и обладать, образовывать и творить: то величие, которое Ты есть, которое Ты в себе чувствуешь - куда хочешь Ты его направить? В несостоятельность мелких людей? В тупость благочестивых? В миссию странствующего проповедника? Разве не видишь Ты славу вокруг мирового престола? Ты же Владыка! Величие и задачи Владыки ожидают Тебя! Небывалая приманка! Но только ценой ее было бы отпадение от Бога. «Все это дам Тебе, если, падщи, поклонишься мне». Речь идет теперь о последнем «или - или». И раздается последний окончательный ответ: «Отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». Тогда диавол отходит от Него. Лука говорит: «до времени» (4.13).

Иисус же возвращается к людям; следуют тихие дни, предвестники будущего великолепия. Но вскоре люди начинают приходить к Нему.

Как прекрасны мирные эпизоды, о которых рассказано в начале четвертого Евангелия. Например, Иоанн стоит, а Иисус проходит мимо, и Креститель указывает на Него: «Вот, Агнец Божий». Два ученика слышат это и идут за Иисусом. Он же оборачивается, видит, что они идут за Ним, и спрашивает: «Что вам надобно?» Они не знают, что сказать, и отвечают:

«Учитель, где живешь? Он говорит: «Пойдите и увидите». Они идут с Ним, видят, где Он живет, и остаются на весь вечер. И это были Андрей и Иоанн.

С какой мощью жизнь Иисуса проявляется в этих событиях! Из полноты и величия многолетнего молчания выступает смирение и включается в определенный порядок. Небо над Ним разверзается, Дух нисходит и голос Отца говорит о Его вечном благоволении. От Иордана Иисус уходит в одиночество пустыни. Перед ним встает искушение, и, собственно, нельзя даже сказать, что оно преодолевается: выясняется просто, что никакое искушение не может устоять перед этой божественной свободой. Затем следует возвращение в установленный круг посланничества и спокойное ожидание, пока не придет час начала.

6. Промежуточное время

От возвращения Иисуса из одиночества пустыни до начала Его проподведничества, т.е. между искушением и первым благовествованием, пролегает период, краткий, как одно мгновенье. Все заключено в настоящем. Его детские и юношеские годы не простирают больше над ним своего покрова, а деятельность и борьба на поле исторической действительности еще не началась. Создается впечатление, что на короткое время Иисусу предоставлена полная свобода. Как только Он начнет благовествовать, каждое слово будет вызывать ответ, каждый поступок повлечет за собой поступок; действие будет переплетаться с противодействием, и станет образовываться тот переплет исторических событий, который охватит Его и уже не выпустит до свершения Его судьбы... Пока Он движется на свободе.

На Нем - сошедшая при крещении полнота Духа. Она течет на Него, цветет в Нем. Дух желает действовать и творить, стремится выявиться в словах и делах, ищет водительства и борьбы, -но теперь, в этот краткий час, у Него еще нет направленности. Он изливается, цветет, Он просто дан, преисполненный Самим Собой и бесконечными возможностями.

Здесь мы можем, пожалуй, задержаться на мгновение и освоиться с одним обстоятельством, которое чаще всего забывается. По привычке считают само собой разумеющимся, что Иисус прожил лишь немногим больше тридцати лет. Мы знаем Его, как Распятого, умершего после краткого периода деятельности. Но то, что это так случилось, вовсе не разумеется само собой. Правда, Он сказал, что «так надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою» (Лк 24.26), -но это «надлежало» в силу любви, и любви божественной. В остальном же это совсем не должно было быть в обязательном порядке; напротив, чудовищным, ужасным, непостижимым было то, что этот образ, неисполненный всех божественных возможностей, йыл сокрушен по истечении такого короткого времени! Разве не должны были и дальше оставаться в силе слова: Он «преуспевал в премудрости и возрасте и в тпобви у Бога и человеков»? Не будем слишком отважно говорить о «неизбежном». Кто имеет право утверждать, что человек настолько недоступен всему идущему от Бога, что его встреча с Богочеловеком неизбежно обрекала Богочеловека на смерть? А если бы народ принял Его... Если бы Он мог и дальше «преуспевать в премудрости и возрасте и в любви», до сорока, до шестидесяти, до восьмидесяти лет, до самой глубокой старости, - какая только человеческая и божественная слава не была бы явлена? Иисус в возрасте Авраама, в возрасте Моисея! Конечно, христианское мышление, предупрежденное о таинственности путей Божиих, и здесь останавливается. Но все же оно имеет право заходить настолько далеко, чтобы почувствовать беспредельность любви, отдавшей себя в жертву!

Странным образом именно Иоанн, «метафизик», дает нам возможность участвовать в переживании этого мгновения свободной полноты, - хотя это и не покажется странным, если вспомнить, что он был тот, «которого любил Иисус» (Ин 13.23). Итак, он рассказывает, что стоит Креститель, может быть, с тем или другим из своих учеников, а Иисус проходит мимо. Тогда Иоанн восклицает: «Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира!» За этим следуют фразы, в которых он говорит о таинственном событии при крещении Иисуса. Ученики молчат. Чувствуются их благоговейно и ожидающе устремленные взгляды. Но ни один из них не двигается, и Иисус проходит мимо (1.29-34).

Но дальше сказано: «На другой день опять стоял Иоанн и двое из учеников его. И увидев идущего Иисуса, сказал: вот Агнец Божий. Услышавши от него сии слова, оба ученика пошли за Иисусом. Иисус же, обратившись и увидев их идущих, говорит им: что вам надобно? Они сказали Ему: Равви! (что значит: учитель) где живешь? Говорит им: пойдите и увидите. Они пошли и увидели, где Он живет; и пробыли у Него день тот. Было около десятого часа» (Ин 1.35-39).

Здесь мир делает как бы первый шаг в направлении к Нему. Оба ученика отходят от своего учителя, следуют за проходящим мимо Господом, и Иисус принимает эти первые шаги людей навстречу Ему: «Что вам надобно?» А они не решаются говорить на улице, хотят знать, где Он живет, и Он ведет их к Себе. Они остаются у Него, начиная с десятого часа, т.е. с четырех часов дня, до захода солнца.

Можно проникновенно думать о том, какие разговоры могли тогда вестись между двумя учениками, с полной готовностью пришедшими от Крестителя, и Им, над Которым текла бесконечная выжидательная полнота. Какой чистотой должны были отличаться эти разговоры, подобные нетронутым весенним цветам или первым струям родника. Ведь ничто еще не было затронуто мирским. Ни одно слово Единственного еще не было превратно понято людьми. Еще не было никакого отпора, не было недоверия и подозрений. Все жило еще в несказанной чистоте начала.

А те двое были Иоанн, впоследствии имевший право назвать себя «учеником, которого любил Иисус» (Ин 13.23), и Андрей, о котором Евангелие не сообщает больше ничего; но, по преданию, он отличался особой любовью к кресту и вслед за своим Учителем принял в Ахае ту же смерть.

И еще сказано: «Один из двух, слышавших от Иоанна об Иисусе и последовавших за ним, был Андрей, брат Симона Петра. Он первый находит брата своего Симона и говорит ему: мы нашли Мессию, что значит: Помазанника; и привел его к Иисусу. Иисус же, взглянув на него, сказал: ты Симон, сын Ионин; ты наречешься Кифа, что значит: камень (Петр)» (Ин 1.40-42).

Снова прикосновение. Словно молния сверкает из глаз и воли Иисуса: «Ты Симон, сын Ионин, - ты наречешься Кифа!» Это взгляд, направленный на то, что должно произойти. И это приказ: взгляд и приказ, направленные в историю и создающие историю, до тех пор, пока история продолжается.

Иоанн повествует далее: «На другой день Иисус восхотел идти в Галилею и находит Филиппа и говорит ему: «иди за Мною» (Ин 1.43). Филипп захвачен и идет с Ним. Затем: «Филипп находит Нафанаила и говорит ему: мы нашли Того, о Котором писали Моисей в законе и пророки, Иисуса, сына Иосифова, из Назарета. Но Нафанаил сказал ему: из Назарета может ли быть что доброе? Филипп говорит ему: пойди и посмотри. Иисус, увидев идущего к Нему Нафанаила, говорит о нем: вот подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства. Нафанаил говорит Ему: почему Ты знаешь меня? Иисус сказал ему в ответ: прежде нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницею, Я видел тебя. Нафанаил отвечал Ему: Равви! Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев. Иисус сказал ему в ответ: ты веришь, потому что Я тебе сказал: Я видел тебя под смоковницею; увидишь больше сего. И говорит ему: истинно, истинно говорю вам: отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божиих восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому» (Ин 1.45-51).

Открылось проницательное, перекрывающее пространство и время, зрение пророка, и больше чем пророка. Нафанаил же чувствует, что он был «увиден» - это слово употреблено здесь с той потрясающей человека силой, которая применяется в Ветхом Завете, когда называют Бога, «Того, Который усмотрит» (Быт 22.14).

Иисус еще свободен. Он проходит в преизбыточе-ствующей полноте Духа, - но мир, в который Он должен вступить, уже идет Ему навстречу. Антенны этого мира направлены на Него. Начинается сближение, и краткий час близится к концу.

Приходящие ощупью ищут Его и действительно, сами того не зная, уже привлечены. Эти люди, которых Иисус допускает к Себе и на которых Он останавливает Свой взор, отныне отмечены навеки. Никогда больше нельзя будет угасить молнию, ударившую в их души и определившую их посланничество и судьбу. Сначала они возвращаются к своим прежним занятиям: то было лишь первое соприкосновение. Только позже они высвободятся из всего и «последуют» за Ним в буквальном смысле этого слова. Но Иисус уже связан с ними, и час свободы прошел.

А теперь мы хотим рассмотреть еще одно событие, которое также относится к самому раннему времени: брак в Кане. Благодаря ему нам станет ясно, как полнота Духа в Иисусе складывается в действие данного момента. Что речь идет о самом раннем времени общественного служения Иисуса, колеблющемся между семейной связанностью и проповеднической жизнью, видно уже из первых стихов, где сказано, что «и Матерь Иисуса была там, был также зван Иисус и ученики Его». Потом мы слышим о смущении, вызванном тем, что у них не было больше вина, и о том, как Мария обратилась к своему Сыну. Он же «говорит ей: что мне и тебе, Жено? Еще не пришел час Мой» (Ин 2.4). По всей вероятности, это означает: то, что ты говоришь, просьба, с которой ты ко Мне обращаешься теперь, не может быть обязательной для Меня. Я могу действовать только на ином основании. Закон Моего действия - это «Мой час», указание Отца.

Вновь и вновь Иисус говорит о воле Отца. Эту волю мы должны представлять себе не как заранее установленное предписание, содержащее все, что нужно будет делать с течением времени, но как нечто, живущее в Иисусе, развивающееся и определяющееся в ходе событий. «С ним всегда» Сам Отец, Носитель этой воли. Она все время поддерживает, наполняет, овеивает и побуждает Иисуса, так что Он, такой одинокий в мире, находит в ней Свою Родину, так что осуществление этой воли составляет Его «пищу» (Ин 4. 34). То в одном случае, то в другом она сгущается в конкретное решение и требование. В данной обстановке, в том, что происходит вокруг Него, из этой воли исходит особое указание: теперь «Его час». Несказанные отношения с Отцом полны интимности и непосредственности, но в то же время они трудны и являются источником великого страдания. Нам это напоминает жизнь пророка. Он находится в бурлящем потоке повседневности, направляемой обычными побуждениями выгоды, наслаждения и земных ценностей. Люди хотят есть и пить, иметь жилище и собственность, наслаждаться и быть в почете, работать, господствовать, творить. Среди этой, всем понятной разумности пророк стоит как постороннее существо. Он послушен иной «логике» - Божией мысли, которая «выше мыслей человеческих, как небо выше земли» (Ис 55,9), и поэтому его действия должны казаться им глупостями или даже - вспомним, например, Иере-мию - опасным абсурдом. Пророк повинуется иному побуждению: веянию Духа, Который «дышит, где хочет» (Ин 3.8), внезапно, непостижимо, так что Им направляемые речи и действия должны казаться произволом и безумием... В насколько большей мере все это относится к Иисусу! Все Евангелие от Иоанна полно того впечатления, которое Его поведение производит на «разумных» фарисеев и саддукеев. Они обеспокоены, испуганы, возмущены. Они чувствуют, что их порядок потрясен, народная безопасность подорвана. Только так можно понять слова, которые иначе были бы лишь кощунственны: «Не правду ли мы говорим, что Ты Самарянин и что бес в Тебе?» (Ин 8.48) — «.. .что Ты полуязычник и что движет Тобою бесовская сила? Таким образом проливается свет даже и на такое смущающее нас место Евангелия (Мк 3.20-21):

«Приходят в дом; и опять сходится народ, так что им невозможно было и хлеба есть. И, услышав, ближние Его пошли взять Его, ибо говорили, что Он вышел из Себя». А дальше это событие развивается так: «Книжники, пришедшие из Иерусалима, говорили, что Он имеет в Себе веельзевула и что изгоняет бесов силою князя бесовского». За этим следуют фразы, повествующие о том, что «Матерь и братья Его, стоя вне дома, послали к Нему звать Его» (3.31).

Во всем этом мы чувствуем святой и страшный закон, под сенью которого Он находится; направляющую Его глубокую, внутреннюю неумолимую силу, как нечто чуждое, врывающуюся в каждодневное существование так, что «оружие» проходит между Ним и другими и причиняет бесконечную боль. Мы чувствуем страшное одиночество, в котором Он живет, и начинаем осознавать, что значит веровать в Него и за Ним следовать!

Но эта воля есть любовь Отца. Она возносит Его к Богу. Благодаря ей все оказывается в мощном, сияющем, интимном бытии. Воля Отца, ежечасно сгущающаяся в особые указания, есть любовь Святого Духа.

Из нее источается в зависимости от сложившейся ситуации то, что делает Иисус.

Так и в эпизоде, о котором здесь идет речь, «Его час» приходит сразу. Мария не теряется, получив отказ. Она чувствует происходящее в Нем и говорит слугам: «Что скажет Он вам, то сделайте». И вот пришел «Его час», и Он совершает чудо: превращает воду в обильное доброе вино - символ Божиего преизоби-лия, которое владеет Им и ищет пути в человеческие сердца.

7. Начало

То время, когда Иисус движется свободно в полноте Духа, проходит быстро. Мы видели, как скоро люди начали тесниться к Нему и как стала сплетаться ткань, которой предстояло определить Его судьбу.

Хронологические указания в жизни Иисуса частью очень гадательны; некоторые из них, вероятно, никогда не удастся выстроить в точной последовательности. Некоторые крупные факты установлены твердо, вокруг же них располагается множество событий, поступков, речей, которые часто подобраны евангелистами по их сходству, чтобы памяти было легче их усвоить. То, что с исторической точки зрения представляется просто несостоятельностью, означает в действительности нечто более глубокое. «Истории» в человеческом смысле слова вообще не существует у Сына Божия. Своим рождением Он вошел в человеческую историю, Он жил в ней, действуя и страдая, Его смертью завершилась Его судьба и, воскреснув, Он снова перешагнул через границы временного. В пределах этого определения Он вполне историчен, но Он остается Богом. То, что Он делает, исходит из вечности; тем самым Его опыт становится достоянием вечности. Конечно, Он во времени и поэтому стоит «под законом» (Гал 4.4), тем не менее, Он - именно своей подчиненностью Владыка времени и Он вершит новую историю, подлинную историю «сынов Бо-жиих» и «нового творения». Поэтому Его судьбу нельзя свести к историческим предпосылкам, и гадатель-ность хронологии Его жизни означает нечто большее, чем простой недостаток: она выражает повсеместно действующую сопредельность с вечностью.

Если мы последуем за Иоанном, то возникает впечатление, что после первых встреч с будущими учениками Иисус направился в Иерусалим к празднику Пасхи. Тогда и произошло очищение Храма, как первое проявление полноты Духа. Чувствуется, как холодно официальный мир встречает этот прорыв божественного пламени, каким слабым остается могущество Духа перед недоверчивой усмешкой «мудрых и сильных» (1 Кор 1.26). Здесь первое откровение того таинственного «уничижения», о котором говорит Павел (Флп2.7).

Согласно тому же повествованию Он вернулся в Га-лилею через Самарию. В Сихари, у колодца Иаковле-ва, произошла встреча с Самарянкой, и презираемые иудеями полуязычники первыми признали Мессию. Наконец Он вернулся в Галилею и избрал Капернаум опорной точкой Своей деятельности.

Затем, очевидно, произошли события, о которых повествуют синоптики*: «После же того, как предан был Иоанн, пришел Иисус в Галилею, проповедуя Евангелие Царствия Божия и говоря, что исполнилось

* Синоптиками (греч. «синоптикой» - видящие одновременно) принято называть трех евангелистов: Матфея, Марка и Луку, которые при написании Евангелий руководствовались весьма сходными схемами, что позволяет их сравнивать.

время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие» (Мк 1.14-15).

Общественное служение Иисуса начинается возвещением: «Приблизилось Царство Божие».

Евангелия преисполнены учением о Царстве Божи-ем. «Царство» было содержанием деятельности Иисуса. Все Его мысли и учение, все действия, вся Его судьба вращаются вокруг него. Нужно читать Евангелия, Деяния Апостолов и Послания, и живо воспринять то, что возникало во времени, о котором они повествуют, что становилось тогда возможным, а затем пало; нужно помнить то, что было сказано прямо, и почувствовать недосказанное, то, что ощущается сквозь слова и обнаруживается в поведении действующих лиц, - тогда мы получим некоторое представление о том, что есть «Царство Божие». Было бы неразумным пытаться говорить здесь об этом вкратце. Нам доведется еще часто обращаться к этой теме, и, может быть, в конце наших размышлений, перед нами встанет Царстве Божие не в произнесенных словах, а в зримой и прочувствованной конкретности.

Здесь мы только собираемся сделать первый шаг, и лучше всего будет, если мы примем буквально то, что говорит Иисус, - как и следует поступать прежде всего по отношению ко всякому высказыванию того, кто заслуживает нашего уважения. Он говорит: «Исполнилось время и приблизилось Царствие Божие». Царство Божие, стало быть, не какой-либо твердый, установленный порядок, а нечто живое, приближающееся. Долгое время оно было далеко, теперь приблизилось и находится так близко, что требует принятия. Царство Божие означает, что Бог царствует. Что же должно быть, когда царствует Бог?

Сначала поставим вопрос так: что же фактически владеет нами? Что господствует во мне? Люди - прежде всего. Те, которые со мной говорят; те, чьи слова я читаю; те, с которыми я общаюсь, или те, которые чуждаются меня. Люди, которые дают мне или отказывают, стесняют меня или мне помогают. Люди, которых я люблю, которым я чем-то обязан, о которых я забочусь, на которых я имею влияние. Бог же, напротив, сказывается во мне, несмотря на людей - постольку, поскольку время, которого они требуют, еще оставляет место для Него, - поскольку мое внимание освобождается от их притязаний, - поскольку у меня под их влиянием не возникает чувство, что в действительности Бог вовсе и не присутствует. Бог господствует только в той мере, в какой сознание о Нем может сказаться вопреки людям, сквозь них, рядом с ними... Также и вещи господствуют во мне: те, которых я желаю, - силой этого желания; те, которые мне мешают, - тем, что они мне мешают; те, которые я вижу повсюду, - тем, что они возбуждают, тревожат, занимают мой дух. Вещи вообще - тем, что они существуют и заполняют все пространство, внутри и вовне. Они господствуют во мне, а не Бог. Бог господствует только в той мере, в какой все заполняющая множественность вещей оставляет Ему место: как-то сквозь них или через их границы... Воистину, Бог не господствует во мне. Кажется, что каждое дерево, стоящее на моем пути, имеет надо мной больше власти, чем Он, хотя бы уже только тем, что заставляет меня его обойти!

Но что же было бы, если бы господствовал Бог? Я бы знал - но не посредством создаваемого с трудом представления, а как нечто само собой разумеющееся, из постоянной живой встречи: Он действительно есть. Он есть Он, прежде всех человеческих понятий и имен. Так, как я вижу цветущее изобилие луга, чувствую его свежесть и когда говорю о нем, то знаю, о чем говорю. Так, как я познаю человека, который встречается мне при хороших или дурных обстоятельствах - его черты, облик, походку, его мировоззрение, силу духа... Бог присутствовал бы в моей душе мощью Своей сущности, как решение, смысл и цель всего... Мое сердце, моя воля познали бы Его как Святого, Который судит все ценности и является смыслом всех смыслов; как Того, Который Один составляет окончательный смысл и все же придает смысл всему, что происходит с людьми при всей конечности всего земного... Его призыв дошел бы до меня, и я узнал бы, потрясенный и преисполненный блаженства, что моя человеческая личность - не что иное как то, каким образом я призван Богом и как я должен ответить на этот зов... Его призывом была бы пробуждена моя совесть, и она познала бы свой долг. И отсюда же, переступая границы одной только «совести», ко мне пришло бы последнее: святая исполненная любовью судьба, свершающаяся между Богом и мной лично.

Если бы все это было и развилось — то это было бы Царство Божие. Но у нас царство человека, царство вещей, царство земных сил и событий, учреждений и интересов. Они закрывают Бога, вытесняют Его. Только в промежутках существования, на его периферии они дают Ему возможность проявиться. Кто может понять, что Бог есть Тот, Кто Он есть; что все существует только через Него и исчезло бы как тень, если бы Он только отвел Свою руку; что я лишь Его творение, Его образ и подобие — и, однако, не знаю о Нем? Как это возможно? Как возможно, что дерево, к которому я иду, для меня реальнее Его? Как возможно, что для меня Бог остается только словом? Что Он не внедряется всюду со всемогущей силой в мое сердце и сознание?

Приблизительно так можно было бы выразить, чем должно было бы быть Царство Божие...

И вот Иисус возвещает, что время для него пришло. После того, как было царство людей, царство вещей и даже в ужасном смысле царство сатаны, должно прийти Царство Божие. То, чего ожидали пророки, должно действительно быть — в избранном народе и во всех людях. Божия сила врывается, желая воцариться: прощать, освящать, озарять, вести, все претворять в новое, из благодати возникающее существование.

Но все это не физической силой, а путем веры, путем свободной самоотдачи людей. Отсюда увещание: «Покайтесь» - измените свое внутреннее состояние -«и веруйте в Евангелие» - в Благую Весть! (Мк 1.14-15). Люди должны круто повернуть свои помыслы, от вещей к Богу, должны довериться тому, что вещает им Иисус: тогда придет Царство Божие.

Что произошло бы, если бы люди восприняли это благовествование ?

Если мы хотим получить об этом некоторое хотя бы отдаленное представление, то должны обратиться к пророкам. Возникло бы нечто новое, сейчас для нас непостижимое. То, о чем говорит, например, Исайя в одиннадцатой главе. Сначала он говорит там об отпрыске и ветви от корня Иессеева, на котором почиет Дух Господень, судящем по справедливости, обеспечивающем слабым их права и громящем насилие. За этим следуют таинственные слова (11.6-9): «Тогда волк будет жить вместе с ягненком и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок и молодой лев и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их. И корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей, ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море». Что означает эта речь? Она не рассказывает сказку и не рисует утопии, но выражает пророческое видение чего-то, что должно прийти: видение мира, полноты, все пронизывающей истины и чистоты, некоего святого состояния, перед которым бессильна всякая попытка непосредственного изображения, так что выражать его приходится невозможными образами. Благовествование Царства было сначала решительным образом направлено к избранному народу. К тому, к которому относился Союз-Завет, заключенный с Авраамом и у Синая. Если бы народ уверовал, если бы Царство Божие, принятое этой верой, пришло открыто и могло бы развернуться, -то мы не знаем, что произошло бы. Явилось бы новое существование. Новое творение. Новая история. «Древнее прошло, теперь все новое» (2 Кор 5.17; также Откр 21.5) - эти слова осуществились бы буквально. Брачный пир мира, бесконечное преображение в буре любви Святого Духа!

Но народ не уверовал! Он не изменил своей сути. Поэтому Царство не пришло в том виде, как оно было предложено вначале. Оно как бы остается витающим, все время грядущим. Оно стремится в мир. Оно настает в отдельном человеке или небольшой общине людей, то тут, то там, но лишь краткий срок-и снова отступает.

Если бы кому-нибудь было дано увидеть Господа в то время первой полноты! Как Он нес к людям ту святыню! Как призывал Он их души... как шел к ним... как рвалось вперед и стремилось объять людей то, что стояло за Ним!

Это была сила Святого Духа, в которой все происходило. Царство Божие в Духе прорывается к нам. В Духе воспринимается зов Владыки, требующего, чтобы Его впустили. В Святом Духе ощущается сила Бо-жия, требующая послушания. Повествование о первых событиях переполнено этой силой Духа.

Так, у Марка читаем: «И приходят в Капернаум; и вскоре в субботу вошел Он в синагогу, и учил. И дивились Его учению; ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники» (Мк 1.21-22).

Они удивлялись Его учению - в буквальном переводе: «были выбиты из самих себя» -выбиты повергающей в трепет божественной силой. Сила же исходила из Его слова. Оно не следовало четкому и рассудительному слову книжников, но возвещалось Им как «власть имеющим». Его слово потрясало, лишало дух самоуверенности, сердце - покоя, оно повелевало и творило. Нельзя было, услышав его, ему не следовать.

И далее: «В синагоге их был человек, одержимый духом нечистым, и вскричал: оставь! что Тебе до нас, Иисус Назарянин? Ты пришел погубить нас. Знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий. Но Иисус запретил ему, говоря: замолчи и выйди из него. Тогда дух нечистый, сотрясши его и вскричав громким голосом, вышел из него» (Мк 1.23-26). Стало быть, то был одержимый. Наука утверждает, что одержимые Нового Завета были якобы просто психически больными людьми, но в то время это явление еще не было разгадано, поэтому его объясняли влиянием бесов, и в этом отношении Иисус будто бы разделял взгляды своего века. Что ж, внешне эти явления, вероятно, похожи на те, которые наблюдают врачи в клиниках; но за клинической картиной может скрывается нечто, чего не видит ни один психиатр. Когда Господь обращает Свое слово к злому духу в больном, Он проникает туда, куда ни один врач не в состоянии проникнуть. Сатана ведь действует, не нарушая естественного порядка вещей, дабы сокрыть печать демонизма. Нельзя полагать, что в христианской жизни сверхприродное, как и внепри-родное проявляется таким образом, что в естественном порядке вещей образуется разрыв, таким образом в жизнь проникает нечто иное. Все всегда остается вполне «естественным», цепь причинных связей не обрывается. Все наполнено вещами и событиями, о которых можно сказать: это верно, ибо верно то. Но в естественных связях как раз и действует сатана. Поэтому, когда Иисус в Капернауме обращает Свое слово к бесу, Он знает, что здесь, в этом случае, за «психозом» скрыто иное.

Мы слышим, таким образом, ответ врага на возвещение Царства. Духу Божиему отвечает злой дух - не на равных правах, отнюдь нет; смещение имен «Бог и диавол» возможно лишь при неверии или недомыслии, - он отвечает как тварь, но в своем бунте он обладает могуществом над чисто земными силами. И слушатели воспринимают это как ответ и подтверждение: «... Все ужаснулось, так что друг друга спрашивали: что это? Что это за новое учение, что Он и духам нечистым повелевает со властью, и они повинуются Ему? И скоро разошлась о Нем молва по всей окрестности в Галилее» (Мк 1.27-28). Дальше - первые исцеления, также силою Духа:

«Выйдя вскоре из синагоги, пришли в дом Симона и Андрея, с Иаковом и Иоанном. Теща же Симонова лежала в горячке; и тотчас говорят Ему о ней. Подойдя Он поднял ее, взяв ее за руку; и горячка тотчас оставила ее, и она стала служить им. При наступлении же вечера, когда заходило солнце, приносили к Нему всех больных и бесноватых. И весь город собрался к дверям. И Он исцелил многих, страдавших различными болезнями; изгнал многих бесов, и не позволял бесам говорить, что они знают, что Он Христос» (Мк 1.29-34).

Сначала старая женщина, которую Он, у нее в доме, берет за руку, чтобы она могла встать и служить Ему... Потом многие... Трогающая сердце картина: в прохладе после захода солнца больных приносят со всех сторон, и Он в любвеобильной силе Духа выстаивает среди этого моря человеческих страданий, помогает и исцеляет.

Но после того, как могущество Духа прорвалось наружу, снова все возвращается в исходное спокойное состояние.

«А утром, встав весьма рано, (Он) вышел; и удалился в пустынное место, и там молился» (Мк 1.35). Это то одиночество, та тишина и полнота Духа, в которых Он пребывал сорок дней перед этим.

8. Соблазн в Назарете

Как приняли люди весть о Царстве Божием, принесенную им в полноте Святого Духа? Как приняли они возвещение той тайны, которую так трудно свести к каким-либо понятиям, но которая так живо обращена к сердцу? В Евангелии от Луки повествование об общественной деятельности Господа начинается с одного события, дающего на этот вопрос весьма малоутешительный ответ (4.14-30).

«И возвратился Иисус в силе Духа в Галилею; и разнеслась молва о Нем по всей окрестной стране. Он учил в синагогах их, и от всех был прославляем. И пришел в Назарет, где был воспитан, и вошел, по обыкновению Своему, в день субботний в синагогу».

Синагога была не храмом, а домом общины, где эта последняя собиралась молиться и слушать закон Божий. В ней не служили священники, но любой совершеннолетний член общины имел право обратиться со словом к другим - вспомним из Деяний апостолов рассказ о том, как Павел во время путешествия приходит со своими спутниками в синагогу, как председатель посылает к ним спросить, есть ли у них «слово наставления к народу», после чего Павел встает и говорит (13.14-16). Так и Иисус мог там свободно благовество-вать. Он проповедовал по всей окрестной стране и в Своем родном городе.

Он «встал читать». Служитель синагоги, приносивший свиток Писания тому, кто просил слова, подал Ему «книгу пророка Исаии; и Он, раскрыв книгу, нашел место, где было написано: «Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим, и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедовать лето Господне благоприятное». И, закрыв книгу и отдав служителю, сел; и глаза всех в синагоге были устремлены на Него. И Он начал говорить им.

Эта сцена как живая у нас перед глазами. Он раскрыл свиток, и Его взгляд падает на великое пророчество Исаии (61-1.4). Это место имеет самое непосредственное отношение к Нему Самому в самом высоком смысле, и пришло время сказать об этом. Он читает, садится и начинает: «Ныне исполнилось писание сие, слышанное вами». Говорится же там о Мессии. Это Он и есть, на Нем «Дух Господень». Его «помазал» Бог, ибо помазание означает ту глубочайшую прони-занность силой святости Духа, то овладевание, то выделение из среды других и ту запечатленность, через которые Господь делает человека Своим служителем и посланником, священником, пророком или царем.

Полнота же этого освящения на Том, Кто самим Своим существом - «Помазанник», Христос, Мессия.

Его посланничество повелевает Ему возвещать бедным, что Царство близко. «Бедные» - это прежде всего те, кто в мире мал и презираем; но, кроме них, и все те, кто узнает самих себя в ничтожестве павшей твари. Пленным Он должен принести освобождение, и снова под «пленными» подразумеваются все люди, связанные властью греха, если только они готовы это признать. Слепым Он должен открыть глаза для восприятия небесного света, открыть им внутреннее понимание для восприятия Божией близости; сокрушенным Он должем дать простор и полноту святой свободы. И всем Он должен провозглашать год милости Господней - год великого отпущения вины.

Это — возвещение приближения Царства, и оно изложено так, что трогает дух и сердце: «И все засвидетельствовали Ему это, и дивились словам благодати, исходившим из уст Его, и говорили: не Иосифов ли это сын? Он сказал им: конечно, вы скажете Мне при-словие: «врач! исцели Самого Себя; сделай и здесь, в Твоем отечестве, то, что мы слышали, было в Капер- науме». И сказал: истинно говорю вам: никакой пророк не принимается в своем отечестве. Поистине говорю вам: много вдов было в Израиле во дни Илии, когда заключено было небо три года и шесть месяцев, так что сделался большой голод по всей земле; и ни к одной из них не был послан Илия, а только ко вдове в Сарепту Сидонскую. Много было также прокаженных в Израиле при пророке Елисее; и ни один из них не очистился, кроме Неемана Сириянина». В своем повествовании об учении Господа в Капернауме Марк говорит: «Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники» (1.22). А Лука относительно этого события повествует: «... все засвидетельствовали Ему это, и дивились словам благодати, исходившим из уст Его». Здесь слово «благодать» («Gnade») еще не означает строго очерченного понятия, но лишь указывает на нечто одухотворяющее, проявляющее себя одновременно как, «милость» и как «притягательный дар». В немецком языке это слово (Gnade) означает то, чего нельзя требовать ни по какому праву, что не может быть добыто никакой человеческой силой, но дается из чистой милости; по-гречески в нем заключено нечто большее: харис- это то, что даруется по милости, но вместе с тем и очаровывает, и привлекает - нежная свободная красота... Так воспринимают слушатели слова Иисуса. Они поражены их властью над сердцами, и все же ропщут: «Не Иосифов ли это сын?» Словно змея их внезапно ужалила. В от самое мгновение, когда все пронизано святой и очаровывающей силой слов Иисуса, нечто лукавое внезапно встает из самых темных глубин человеческого сердца. Господь немедленно распознает то, что появилось здесь и противостоит ему. Это действует враг (диавол); Иисус заставляет его выйти наружу и показаться: «Услышав это, все в синагоге исполнились ярости. И, встав, выгнали Его вон из города, и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его; но Он, пройдя посреди них, удалился».

Так открывается их соблазн.

Соблазн означает взрыв раздражения людей против Бога. Против того, что наиболее присуще Богу, -против Его святости. Соблазн есть восстание против живой сути Божества. В самой глубине человеческого сердца, рядом с тоской по вечному источнику, из которого происходит тварь и в котором уже содержится всякая полнота, дремлет и первообраз греха - сопротивление тому же самому Богу - и ждет удобного случая. Но соблазн редко выступает как откровенное, неприкрытое посягательство на Божию святость. Обычно он прячется, направляя свое острие против носителя этой святости: пророка, апостола, святого, истинно благочестивого человека. Такой человек действительно раздражает. Нечто в нас не выносит существования под знаком святости. Это бунтарское нечто ищет себе оправдания в немощах и недостатках человека. Неужели такой грешник может быть носителем чего-либо святого? Ищут оправдания себе и в слабостях праведного человека, которые молва чрезмерно раздувает, или даже в его странностях: нет ничего более раздражающего, чем необычные действия святого. Короче - за человеком пытаются отрицать право быть приобщенным к Божественному именно в силу самой ограниченности человеческой природы.

Но встреча со святостью становится тем более невыносимой, возражения приобретают тем большую резкость и отрицание проявляется с тем большей нетерпимостью, если дело происходит «в отечестве пророка». Как можно признать, что Кто-то, чьих родителей знают, Кто-то, живущий по соседству, «такой же, как и все», представляет собой нечто святое? Вот этот, о котором «всем все известно», он-Избранник? Соблазн - великий противник Иисуса. Из- за него уши не открываются для Благой Вести, Евангелию не верят, затворяются от Царства Божия и выступают против него.

Опасность соблазна связана с самим образом Иисуса. Когда Иоанн из темницы посылает к Нему своих учеников и через них спрашивает: «Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого?» (Мф 11.3) - Он отвечает тем же самым текстом Исаии, который Он разъясняет в Назарете, и так же возвещает исполнение пророчества: «Пойдите, скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют». Затем Он добавляет, однако: «И блажен, кто не соблазнится о Мне» (Мф 11.4-6). Что благовествование Царства Божия, подтвержденное могуществом Духа, исходит из человеческих уст, - это как раз, и более всего, раздражает людей, так что «блажен» тот, кто этому соблазну не поддается. Соблазнительны для иудеев уже первые поучения Господа. В Назарете соблазн вспыхивает, возмущение толпы распаляется, и затем, несколько стихнув, продолжает тлеть. И пламя при каждом удобном случае прорывается наружу. И наконец, соблазн достигает кульминации, когда он перерастает в открытый бунт человеческого сердца против Того, Кто принес ему избавление. В этом возмущении нарождаются доводы, которые противники Иисуса приводят против Него. Для обвинения годится все: говорят, что Он исцеляет в субботу, что садится за стол с людьми, о которых идет дурная слава, не ведет аскетического образа жизни. Подлинная же причина всегда проистекает из того таинственного, непостижимого возмущения, которое поднимает подверженное греху человеческое сердце против Бога Святого.

И в ответ на благовествование — ропот толпы: «Не Иосифов ли это сын?» А Матфей добавляет: «Не Его ли мать называется Мария, и братья Его Иаков и Ио-сий, и Симон, и Иуда? И сестры Его не все ли между нами? Откуда же у Него все это?» (Мф 13.55-56). Тогда Иисус заставляет врага показаться: вы сомневаетесь во Мне? Вы возражаете: в других местах Он будто бы творил чудеса - почему же не здесь, у себя дома? Но там Я мог творить чудеса, потому что там веровали; а вы не веруете. И не веруете потому, что Я из вашего города. Со святыней, вам встретившейся,происходит то же, что прежде было у народа с Илией и Елисеем: свои не верили, потеряли благодать, и она была отдана чужим!... Тут уж возмущение не в силах сдержать себя. Словно в пароксизм впадают эти люди, минутой раньше свидетельствовавшие о мощи и благодатной красоте Его слов. Сатана входит в них. Они влекут Иисуса прочь из синагоги, по улицам города, на гору, на которой стоит город, на вершину горы, чтобы сбросить Его вниз.

Уже отсюда можно предвидеть развитие событий. Крест стоит уже здесь. Весть о Царстве Божием, о не-изглаголанной возможности бесконечной, превосходящей всякие представления полноты, уже ставится под сомнение.

Но то «время и власть тьмы» (Лк 22.53) еще не пришли. Все случившееся становится проявлением силы Духа. Сильнее всего действует свершаемое в тиши. Когда Иисус на Пасху, среди стекающейся со всех сторон он возбужденной массы паломников, изгоняет из храма то, что оскверняет его святость, и никто не осмеливается Ему воспротивиться (Ин 2.14-17), это - явление силы Духа. Но еще сильнее Дух являет Себя, когда неистовствующая от «ненависти к соседу» толпа выталкивает Господа, бешенство нарастает, оно стремится найти себе выход в разрушении - и вслед за этим сказано: «Но Он, пройдя посреди них, удалился». Никакого сопротивления. Никакого усилия. Среди злобного неистовства - непобедимость тихой, легкой свободы Божества, которая неподвластна никакому человеческому насилию, ибо она ничем не связана, кроме как собственным часом.

9. Больные

В первой главе Евангелие от Марка повествует: «При наступлении же вечера, когда заходило солнце, приносили к Нему всех больных и бесноватых. И весь город собрался к дверям. И Он исцелил многих, страдавших различными болезнями; изгнал многих бесов, и не позволял бесам говорить, что они знают, что Он Христос» (32-34).

Как близка эта картина нашему сердцу! Жаркий день прошел. Вечереет, и свежее дуновение доносится с гор. Тогда вокруг Него словно размыкается круг, и со всех сторон накатывает людская боль. Они приходят, их приводят, их приносят. И Он идет сквозь страждущую толпу, и «сила Божия является и исцеляет», чтобы исполнилось слово пророка Исаии: «Он взял на Себя наши немощи и понес болезни» (Ис 53.4 иМф8.17).

Дух, Который в Нем, имеет власть исцелять. Исцелять от самых корней, ибо Он способен творить, способен охватывать и заново созидать внутреннее начало жизни. Целительная сила Иисуса так неисчерпаема, что Он противостоит приливу человеческого страдания. Он не отступает; язвы, искалеченные части тела, уродство и какие угодно болезни не пугают Его. Он выстаивает. Он не избирает в первую очередь то, что кажется неотложным или более поддающимся Его силе, - Он просто приемлет всех. Слово «Придите ко Мне все» (Мф 11.28) Он исполняет раньше, нежели произносит.

И что же Он допускает к Себе? Разве человеческое страдание не подобно морю? Разве помогать - не значит взять на себя труд, не имеющий границ? Кто, действительно решившись помогать и отдав себя людскому страданию, не был захлестнут так, что мог радоваться, если не терял себя в безбрежности этой задачи?

Иисус чувствует страдания людей. Его сердце содрогается от сострадания. Все это бедствие Он подпускает к Себе, и все же Он сильнее его. Мы не знаем ни одного слова Господа, которое рисовало бы Его идеалистом, помышляющими об уничтожении страдания. Он далек от того, чтобы находить его трогательным или восторгаться им, Он видит страдание во всей его страшной реальности. Но Он никогда не теряет мужества, никогда не устает и не разочаровывается. Его сердце, самое чуткое и мудрое из всех когда-либо бившихся, сильнее всей человеческой боли.

Из безымянного множества то тут, то там выделяются отдельные образы, написанные скупыми штрихами. В самом начале Своего делания Иисус приходит в дом Петра. Теща Петра лежит в горячке. Он подходит к ее ложу - «к изголовью», говорит Лука (4.39) -и «запрещает горячке». К ней возвращаются силы, она встает и прислуживает гостям (Мк 1.30-31).

В другой раз Он идет по дороге, и многие сопровождают Его. На улице сидит слепой, слышит говор возбужденной толпы, спрашивает, кто идет, и начинает кричать: «Иисус, Сын Давидов, помилуй меня». Его пытаются утихомирить, но он не поддается и кричит все громче, пока Иисус не велит привести его к Себе:

«Чего ты хочешь от Меня? - Учитель! чтобы мне прозреть». Иисус говорит: «Иди, вера твоя спасла тебя». В то же мгновение он прозревает и идет за Ним (Мк 10.46-52). А вот Он снова сидит в одном из маленьких галилейских домов, состоящих только из одной комнаты. Вокруг Него теснятся люди, смотрят на Него, слушают. В это время приносят расслабленного, но так как несущим его не удается протиснуться в дверь, они поднимаются на крышу, проделывают отверстие и через него опускают носилки. Люди ропщут, но Иисус видит великую бесхитростную веру и утешает оробевшего больного: «Чадо! прощаются тебе грехи твои». Когда же вокруг начинают возмущаться: что Он так богохульствует? кто может прощать грехи, кроме Бога?» - Он подтверждает Свой поступок:

«Встань, возьми постель твою и иди в дом твой» (Мк 2.1-12).

Или Он стоит среди толпы, и недоверчивые, враждебные люди наблюдают за Ним. Тут приводят человека с «иссохшей рукой». Происходит это в субботу, и все настороженно ждут, что Он сделает. Он велит больному выйти на середину, чтобы все видели, как он несчастен: «Должно ли в субботу добро делать, или зло делать? душу спасти, или погубить?» Почувствовав же тупое пристрастие к насилию в ожесточившихся сердцах, Он с гневной угрозой обводит взором окружающих Его, словно желая заставить каждого образумиться, и говорит больному: «Протяни руку твою». И рука становится здоровой (Мк 3.1-6).

Так проходит перед нами образ за образом, свидетельствуя о целительной силе, которую Он излучает.

Иногда создается впечатление, что нам на минуту приоткрывается другая, скрытая от глаз сторона происходящего. Вот приходит слепой. Иисус возлагает руки ему на глаза, снова отводит их и спрашивает, видит ли тот что-нибудь? Человек отвечает в крайнем волнении: «Вижу проходящих людей, как деревья». Целительная сила овладела онемевшими нервами, они ожили, но действуют еще неправильно. Образы представляются несоразмерными, гигантскими, странными. Тогда Он снова возлагает руки, и теперь человек видит правильно (Мк 8.22-26). Не дает ли нам это возможность как бы изнутри сопереживать тайну? В другой раз Он проходит сквозь густую толпу. Одна женщина, уже много лет страдавшая кровотечением и тщетно искавшая излечения повсюду, думает: «Если хотя к одежде его прикоснусь, то выздоровею». Она подходит «сзади в народе», прикасается к Его одежде и ощущает, что исцелилась! Он же оборачивается:

«Кто прикоснулся к Моей одежде?» Апостолы удивляются: «Ты видишь, что народ теснит Тебя, и говоришь: кто прикоснулся ко Мне?» Но Он знает точно, что говорит, - ведь Он сразу почувствовал, «что вышла из Него сила». Тогда женщина дрожа выступает вперед, бросается Ему в ноги и сознается в том, что произошло, а Он отпускает ее с великой любовью. Все происходит так, точно Он заряжен целительной силой, точно Ему Самому даже и пожелать не нужно:

достаточно человеку прийти к Нему с открытой душой и с упованием, чтобы сила изошла из Него и оказала свое действие (Мк 5.25-34).

Что означает дело исцеления для Христа? Говорили, что Он занимался им из доброго отношения к людям. Новое время живо ощущает необходимость социальной и благотворительной деятельности, поэтому ему хотелось бы видеть в Нем великого помощника людей, стремившегося облегчить их страдания. Но в этом оно заблуждается. Конечно, Иисус полон любви. Он сочувствует бедам людей. Сердце у Него переполнено настолько, что даже в Евангелиях, вообще так скупо описывающих проявления чувств, сказано: «Иисус... увидел множество народа, и сжалился над ними, потому что они были, как овцы, не имеющие пастыря» (Мк 6.34). Тем не менее Иисус -не просто гигантская фигура добросердечного и деятельного благотворителя, идущего по пятам человеческого страдания, понимающего и преодолевающего его. Он - не человек социального мироощущения, который видит неустройства и хочет наладить лучший порядок, восстает против неравенства и борется за справедливость. Социально настроенный благотворитель хочет уменьшить страдания, а если можно, то и устранить их. Он хочет достичь целесообразного удовлетворения потребностей, предупреждения несчастий, прочного упорядочения существования. Он хочет, чтобы на земле жили радостные, здоровые, телесно и душевно удавшиеся люди. Как только мы представим себе это, мы заметим, что для Иисуса речь идет о другом. Слишком глубоко помещает Он страдание - у самых корней существования, в единстве с грехом и отчужденностью от Бога. Он слишком ясно видит страдание как элемент существования, который остается открытым для Бога, или по крайней мере может быть открыт: как следствие вины, но вместе с тем - и как путь очищения и возвращения, что ясно из Его слов о следовании Ему и несении креста (Мф 16. 24).

Мы подойдем ближе к истине, если скажем: Христос не чуждался страдания, как постоянно делают люди. Он не закрывал на него глаза. Он не защищался от него. Он принял его в Свое сердце. Страдающих людей Он принимал такими, каковы они в действительности, - в собственном их состоянии. Он поставил Себя в состояние людской стесненности, их виновности и повседневных забот. Это нечто бесконечно великое: святая и глубочайшая любовь, без всяких иллюзий, но именно поэтому чрезвычайно мощная, ибо она представляет собой «делание истины в любви», овладевающее действительностью и ее преображающее. Исцеление Иисусом есть делание от Бога: оно открывает Бога и ведет к Нему. У Иисуса исцеление всегда связано с верой. В Назарете Он не может творить чудес, потому что они не веруют. Навязывать же им чудо было бы равносильно уничтожению его смысла, потому что оно сопряжено с верой (Лк 4.23-30). Ученики не могут исцелить больного мальчика, потому что они малодушны, и это связывает силу, исходящую от Святого Духа и стремящуюся к действию (Мф 17. 14-21). Когда приносят расслабленного, то в первое мгновение кажется, что Иисус вовсе и не видит болезни страждущего. Видит Он прежде всего его веру. По вере Он обещает прощение и только «под занавес» исцеляет его (Мк 2.1-12). Отца мальчика Он спрашивает, верует ли тот, что Он может это сделать?. И чудо совершается, как только сердце готово последовать указанным ему путем веры (Мк 9.23-25). Сотник, сказавший с бесхитростностью служаки: не подобает Тебе идти ко мне, повели только - и слуга мой выздоровеет, как и он повинуется, когда я говорю ему «пойди сюда» или «сделай то-то и то-то», - слышит радостную похвалу: «Истинно говорю вам; и в Израиле не нашел Я такой веры» (Мф 8.5-13). И слепому дано услышать слова: «Вера твоя спасла тебя» (Мк 10.46-52).

Исцеление Иисусом сопряжено с верой - как и провозглашение Благой Вести. Исцеление также представляет собой откровение — откровение реальности любящего Бога. Чтобы люди восприняли эту реальность, открыли себя ей и сами вступили в нее - вот, собственно, то, ради чего Он исцеляет.

10. «Погибшее»

В нашем представлении образ Иисуса окружен рядом других знакомых образов, и нам нужно правильно понять Его отношение к ним. О больных мы уже говорили. Мы видели, что Он подходит к ним не с чисто социальными и благотворительными намерениями, что помощь Иисуса и исцеление Им представляют собой откровение Бога живого, т.е., в сущности, то же самое, что и возвещение святой истины, - они призывают к исполненной веры самоотдаче Богу. Наряду с больными и с теми людьми, которых мучат злые силы, мы видим «мытарей и грешников». Иисус не уклоняется от них. Он даже общается с ними. Более того, Он так близок им, что Его противники называют Его «другом мытарей и грешников» (Мф 11.19). Это выражение употреблено в осуждающем смысле и стоит рядом с другим, обвиняющим Его в чревоугодии. В Его общении с мытарями и грешниками многие видели нечто сомнительное; и если мы повнимательнее отнесемся к тому, как на это смотрят в настоящее время, будь то в положительном или в отрицательном смысле, мы почувствуем, что и сюда примешивается некоторая неясность. Следовательно, нам нужно отдать себе ясный отчет в том, что это общение означает.

Первое Евангелие сообщает в девятой главе: «Проходя оттуда, Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея, и говорит ему: следуй за Мною. И он встал и последовал за Ним. И когда Иисус возлежал в доме, многие мытари и грешники пришли и возлегли с Ним и учениками Его. Увидев то, фарисеи сказали ученикам Его: для чего Учитель ваш ест и пьет с мытарями и грешниками? Иисус же, услышав это, сказал им: не здоровые имеют нужду во враче, но больные. Пойдите, научитесь, что значит: «милости хочу, а не жертвы?» Ибо Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф 9.9-13). Евангелист говорит о себе самом, рассказывает историю своего собственного горького и блаженного опыта.

Мытарь, или сборщик налогов, был в Римской империи лицом, к которому относились с презрением и враждебностью. Государственного налогового учреждения не существовало; вместо этого сбор налогов в каждой провинции сдавался в наем частному предпринимателю, гарантировавшему поступление установленной суммы. За это ему предоставлялась свобода действия по отношению к налогоплательщикам. Часто он требовал в несколько раз больше положенной суммы и имел право взыскания. Обычно он перепоручал свои полномочия в более мелких округах другим предпринимателям, которые также заботились о своем кармане. Взимание налогов производилось с бессердечной жестокостью, и все это вместе было не чем иным как системой разбоя, поддерживаемой законом. Такая система существовала и в Палестине. Сборщик налогов таким образом сосал кровь из народа. К тому же он был союзником римлян, а значит - изменником и врагом, ненавидимым и отверженным.

Вот такого человека зовет Иисус. Он должен следовать за Ним, даже примкнуть к самому узкому кругу Его учеников. И мало того, что Он зовет его и «с ним говорит» - что уже неслыханно - Он еще и идет к нему в дом и садится с ним за стол. Появляются и друзья этого человека, «мытари и грешники», во множестве, и с этим презренным обществом Иисус делит трапезу. Это вызывает крайнее негодование, так как совместное приятие пищи носило религиозный характер, относилось к культу и служило основанием для священного единства. Общение за столом создавало связь в самом существовании. Есть с нечистыми - значило приобщаться к ним и самому становиться нечистым. Теперь нам становится понятен возмущенный вопрос: «Для чего учитель ваш ест с мытарями и грешниками?»

Зачем же Иисус делает это? Можно было бы предположить в качестве побудительной силы антибуржуазную романтику, презирающую сословие обеспеченных как опору общественного порядка и видящую настоящих людей только в отверженных. Но это - настроения нового времени. В те времена, наверное, не было известно ничего подобного, и уж никак нельзя приписать это Иисусу. Во-первых, «социальное» в современном смысле слова вообще чуждо Ему, и уж совсем чужды настроения этого рода, порождаемые чрезмерной утонченностью и усталостью. Его слова и дела исходят из иного и направлены на иное. Он имеет в виду человека и его отношение к Богу. Никогда Иисус не считал бы социальную отверженность, как таковую, чем-то ценным, а порядок в человеческих делах, как таковой, - вредным для самого важного. Любые отношения могут стать путями к Богу, но так же и путями, уводящими от Него. В чем суть дела для Иисуса, выражают слова: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные». Здесь «больной» - человек, нуждающийся в помощи, поэтому врач и приходит к нему. А за этим следуют слова, произнесенные, может быть, с очень серьезной иронией: «Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию». Так проверьте же себя как следует, хотите ли вы быть «праведниками»! В этом случае Я не к вам пришел! Если же Я все-таки пришел к вам, то признайте себя грешниками - в чем же состоит тогда разница между вами и ними?

И этот лейтмотив повторяется в аналогичной форме неоднократно, как, например, в истории с Закхеем. Лука повествует в девятнадцатой главе: «Потом Иисус вошел в Иерихон и проходил через него. И вот, некто, именем Закхей, начальник мытарей и человек богатый, искал видеть Иисуса, кто Он; но не мог видеть за народом, потому что мал был ростом. И, забежав вперед, влез на смоковницу, чтобы увидеть Его; потому что Ему надлежало проходить мимо нее. Иисус, когда пришел на это место, взглянув, увидел его и сказал ему: «Закхей! сойди скорее; ибо сегодня надобно Мне быть у тебя в доме. И он поспешно сошел, и принял Его с радостью. И все, видя то, начали роптать, и говорили, что Он зашел к грешному человеку. Закхей же, став, сказал Господу: Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо. Иисус сказал ему: ныне пришло спасение дому сему, потому что и он сын Авраама; ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее» (Лк 19.1-10).

Мы видим перед собой этого человека, глубоко взволнованного появлением в его городке великого Учителя, видим, как он затосковал и хочет видеть Учителя, о Котором все говорят. Он мал ростом, поэтому в толпе не может увидеть ничего и влезает на дерево. Иисус замечает его, видит его глубокую, исполненную готовности решимость, предлагает ему спуститься и просит гостеприимства у него в доме. И опять негодующее возражение: «Он зашел к грешному человеку!» Закхей же, «став» и чувствуя опасность, в одно мгновение бросает все на весы, чтобы только не отступился от него этот удивительный Человек, Который смотрит на него совсем иначе, чем фарисеи и книжники: «Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел» - конечно, он был таким же, как и другие сборщики налогов! - «то воздам вчетверо!»

Еще раз: не отталкивание от сильных руководит Иисусом. Нечто подобное Ему пытались приписать. Говорили, что Ему будто бы недоставало цельности натуры и той спокойной совести, что присуща здоровой воле к власти. Будто бы Он слишком слаб или слишком утончен, чтобы просто примкнуть к сильным. Поэтому Он, будучи в разладе с самим собой, защищал слабых против тех, к которым, собственно, принадлежал. Это тоже хитросплетения нашего времени, неверные уже чисто исторически, и тем более несоответствующие образу Иисуса, Его намерениям. Ни затаенная зависть, ни ненависть бессилия, ни недоверие к земному величию не руководили Иисусом. Он не знал страха потому, что был свободен по самой природе Своего существа. Так, Он выступает за тех, кто презираем, оставлен и не имеет заступников: за малых, бедных и отверженных. Он не объявляет самоценными эти состояния, но хочет справедливости и для них. Тем, кто признан всеми, уважаем и силен, Он противостоит лицом к лицу не потому, что величие и власть дурны сами по себе, но постольку, поскольку их носители забывают Бога. Он отстраняет все различия, порождаемые миром, и обращается к тому, что есть самого подлинного как в сильных, так и в слабых, - к человеку: ведь «и он сын Авраама». В этом сущность миссии, данной Иисусу Отцом: «Ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее».

В восьмой же главе Евангелия от Иоанна рассказана история прелюбодейной жены: «Иисус... пошел на гору Елеонскую. А утром опять пришел в храм, и весь народ шел к Нему. Он сел и учил их. Тут книжники и фарисеи привели к нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди, сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии. А Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь? Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле... Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень.

И опять, наклонившись низко, писал на земле. Они же, услышав то..., стали уходить один за другим, начиная от старших... и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди. Иисус, восклонившись..., сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи. Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши» (Ин 8.1-11).

Опять нам следует избегнуть впечатления, которое могло бы исказить суть происходящего. Поверхностное рассмотрение ситуации могло бы привести нас к мысли, что Иисус выступает в защиту грешницы против добродетели, против закона и за личность, рискнувшую жизнью и вырвавшуюся из условностей общепринятых норм поведения. Но это было бы весьма ошибочно. Иисус - не революционер в сердечных делах. Он не выступает за право восставать против закостеневшей и лицемерной строгости нравов. Если внимательно присмотреться, то видно, что сущность события опять в том, в чем она была и при предыдущих встречах. Фарисеи приходят вовсе не ради справедливости, а для того, чтобы заманить Его в ловушку. Что же касается их собственной нравственности, то она лжива, потому что сами они не делают того, чего требуют от других. Если же делают, то самопревозносятся собственной праведностью и от этого становятся глухи и слепы для восприятия сущности Христа и Его благовествования. Поэтому Иисус молчит, и из этого молчания рождается голос истины. Что закон прав — вообще не подвергается сомнению; но до сознания обвинителей доходит смысл того, почему они обвиняют и кто такие они сами. Тогда они начинают стыдиться и уходят, «начиная от старших». Поведение женщины отнюдь не одобряется. Она «грешница», и Иисус обращается к ней как к грешнице. Но по отношению к этому законническому духу и к этим обвинителям, признается и ее право. Так свершается более высокая, от Бога исходящая справедливость, смягчающая сердца и открывающая «человеколюбие Спасителя нашего» (Тит 3.4). Праведный и вместе с тем милосердный Бог обращается также и к этой «погибшей».

И затем следует рассказ Евангелия от Луки о грешнице: «Некто из фарисеев просил Его вкусить с ним пищи; и Он, войдя в дом фарисея, возлег. И вот, женщина того города, которая была грешница, узнавши, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алавастро-вый сосуд с миром: и, став позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром. Видя это, фарисей, пригласивший Его, сказал сам в себе: если бы Он был пророк, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к Нему, ибо она грешница. Обратившись к нему, Иисус сказал: Симон! Я имею нечто сказать тебе. Он говорит: скажи, Учитель. Иисус сказал: у одного заимодавца было два должника: один должен был пятьсот динариев, а другой пятьдесят. Но как они не имели, чем заплатить, он простил обоим. Скажи же, который из них более возлюбит его? Симон отвечал: думаю, тот, которому более простил. Он сказал ему: правильно ты рассудил. И, обратившись к женщине, сказал Симону: видишь ли ты эту женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды Мне на ноги не дал; а она слезами облила Мне ноги и волосами головы своей отерла. Ты целования Мне не дал; а она, с тех пор как Я пришел, не перестает целовать у Меня ноги. Ты головы Мне маслом не помазал; а она миром помазала Мне ноги. А потом сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много; а кому мало прощается, тот мало любит. «Ей же сказал: прощаются тебе грехи. И возлежавшие с Ним начали говорить про себя: «кто это, что и грехи прощает?» Он же сказал женщине: вера твоя спасла тебя; иди с миром» (Лк 7.36-50).

Не будем подвергать этот рассказ детальному разбору; позаботимся только о том, чтобы сентиментальность не вкралась в это свято-прекрасное событие. Тот, кто читает этот текст так, как надо, не нуждается в комментариях. Эта «грешница» была, может быть, одной из тех немногих, которые действительно веровали, - да и были ли еще такие, кроме Матери Господа, ее самой - Марии из Вифании и, пожалуй, Иоанна?

Она входит в зал, где собрались высокомерные люди с холодным сердцем; взглядами и поведением ей дают понять, что она здесь лишняя. Когда она затем служит Иисусу и Он принимает ее услуги, фарисей размышляет про себя: «Если бы он был пророк, то знал бы, кто и какая женщина прикасается к нему, ибо она грешница». Это рассуждение должно быть уничтожающим для Иисуса: был бы он пророком, Он знал бы, что она - продажная девка, и оттолкнул бы ее от себя. Очевидно, он этого не знает, значит - он не пророк. А если знает, кто она такая, и терпит ее, то он сам из таких же. Становится ли Иисус на сторону блудницы против фарисеев? За жизнь в бесчестии против морали и порядка? Конечно, нет. Но уверенному в своей правоте обвинителю Он показывает, каков тот есть: человек насквозь земной, опутанный предрассудками этого мира, холодный, жестокий и слепой. И Он указывает даже «место» женщины, о которой идет речь: она в такой глубине раскаяния и в таком величии любви, что это отрывает ее от всего грешного и отдает Искупителю. Та, которую ты называешь грешницей, перестала быть ею, как только вошла сюда, ибо так любить, как она, может только тот, кому прощен великий грех.

Это - не романтика греха, не выступление на стороне страсти при столкновении ее с порядком и законом. Это нечто совсем иное: Спаситель дает понять, что для него важен человек, будь это Мария из Магдалы или Симон Фарисей. Слово обращено к ним обоим, но по ту сторону земных различий; к ним таким, какими они стоят перед Богом.

Иисус не выступает за свободу личности от законов общества, за торжество эмоций над порядком. Он не становится на сторону отверженных против уважаемых людей, живущих упорядоченной жизнью. Он не считает грешников как таковых более ценными, нежели праведники. Все это было бы романтикой и современным восстанием чувств. Иисус ищет человека и ставит его перед Богом.

Он идет к изгнанным из общества и обесчещенным, потому что они поставлены вне закона, и никто не помогает им в их беде. Он общается с ними не потому, что Он Сам надломлен и Его тянет к внутренне надломленным, но потому, что Он по Своей божественной свободе имеет власть обращаться ко всем: к бедным и к тем, кто потерян в этом мире, которых Он принимает просто как людей, возвещая им Божию весть, равно как и к тем, кто пользуется уважением, давая им возможность осознать, что они неверно оценивают себя и подвергаются опасности лишиться спасения.

А теперь надо сказать еще и нечто иное: Иисус - Он один и больше никто - пришел совершить великую «переоценку ценностей» тем, что через Него Бог обращается к миру и сопрягает его с Собой. И тут Новый Завет действительно говорит, что бедные, презираемые, грешники и мытари в большей степени открыты благовествованию и приближающемуся Царству Бо-жию, чем люди благоустроенные и могущественные. Инстинкт этих последних направлен на то, чтобы сохранить мир, как он есть; они не хотят никакой «переоценки». Другие же менее связаны и поэтому глубже готовы к изменениям. И хоть нельзя забывать, что бедность также может отдалить от Бога и вовлечь в бунт против Него; но все же верно, что бедные и отринутые легче и глубже познают обманчивость земного существования. Мир сам заботится о том, чтобы они видели, каков он в действительности. Бедность может доводить до отупения и отчаяния, - тем не менее, налицо глубокое родство «мытарей и блудниц», «малых и слабых» с благовествованием Царства Божия, принесенным Тем, Кто Сам был беден и бездомен.

Сделав все для того, чтобы избежать какого бы то ни было искажения образа Иисуса, скажем теперь, что существует такая мистерия бедности, отверженности миром и юродства во имя Бога, которая очень близка Иисусу: мистерия Креста.

11. Ученики и апостолы

Когда после ухода Господа апостолам приходится заняться вопросом, кого принять в свою среду вместо предателя, Петр говорит: «Надобно, чтобы один из тех, которые находились с нами во все время, когда пребывал и обращался с нами Господь Иисус, начиная от крещения Иоаннова до того дня, в который Он вознесся от нас, был вместе с нами свидетелем воскресения Его» (Деян 1.21-22). Апостол как бы мысленно измеряет прошедшее время и ощущает его весомость: как они были с Господом в течение этих лет, что приняли в себя и какая ответственность на них возложена.

С началом деяний Иисуса вокруг Него собирается толпа, прислушиваясь, ища помощи, ожидая спасения: но приходят и отдельные люди, желающие принадлежать исключительно Ему. И Сам Он не только обращается ко многим, но и связывает с Собой теснее таких одиночек. Так возникает группа учеников, особым образом причастных к Нему и связанных с Его судьбой.

Мы видели, как два ученика Иоанна Крестителя, Иоанн и Андрей, приходят к Нему в первые же дни. Он до вечера оставляет их у Себя, затем они уходят. После этого Андрей приводит к Иисусу своего брата Симона, и Господь нарекает его Кифой, «Камнем». Позже они встречают Нафанаила, сначала он относится к Иисусу с недоверием и сомневается, но потом становится верующим (Ин 1.37.42.46.49).

Прикоснувшиеся так к Господу, очевидно, возвращаются к своим обычным занятиям, так как далее рассказывается: «Проходя же близ моря Галилейского, увидел (Он) Симона и Андрея, брата его, закидывающих сети в море; ибо они были рыболовы. И сказал им Иисус: идите за Мною, и Я сделаю, что вы будете ловцами человеков. И они тотчас, оставив свои сети, последовали за Ним. И, пройдя оттуда немного, Он увидел Иакова (сына) Зеведеева и Иоанна, брата его, также в лодке починивающих сети; и тотчас призвал их. И они, оставив отца своего Зеведея в лодке с работниками, последовали за Ним» (Мк 1.16-20). Отныне они безраздельно посвящают себя Ему. Матфей рассказывает о том, как был он призван Господом:

«Проходя оттуда, Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея, и говорит ему: следуй за Мною. И он встал и последовал за Ним» (9.9).

Рассказывается и о других, как, например, о книжнике, который подходит к Нему и говорит: «Учитель! я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел». Но Иисус предупреждает его, чтобы он был осторожен: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову; - хочешь с Ним идти?» (Мф 8.19-22). И еще один человек хочет последовать за Ним, но просит: «Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего». Но Иисус говорит: «Иди за Мною, и предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (Мф 8.21-22).

К числу учеников принадлежат и женщины. О некоторых из них мы уже говорили и будем говорить еще: это - Мария из Магдалы, Мария из Вифании и ее сестра Марфа; обе последние, правда, не входят в группу странствующих вместе с Христом, а встречаются с Ним только в своем доме, но все же принадлежат к ограниченному кругу близких к Господу. Тут же находятся и некоторые другие, о которых не сообщается никаких подробностей, кроме того, что они следуют за Господом и заботятся о Нем и Его учениках. Лука, например, говорит: «После сего Он проходил по городам и селениям, проповедуя и благовествуя Царствие Божие, и с Ним Двенадцать, и некоторые женщины, которых Он исцелил от злых духов и болезней: Мария, называемая Магдалиною, из которой вышли семь бесов, и Иоанна, жена Хузы, домоправителя Иродова, и Сусанна, и многие другие, которые служили Ему имением своим» (8.1-3).

Это - женщины, в телесной и душевной нужде пришедшие к Иисусу. Он им помог, и отныне они окружают сердечной заботой Его и Его учеников. Мы находим их, более смелых, чем ученики, на месте казни. Как повествует Матфей: «Там были также и смотрели издали многие женщины, которые следовали за Иисусом из Галилеи, служа Ему. Между ними были Мария Магдалина и Мария, мать Иакова и Иосии, и мать сыновей Зеведеевых» (27.55-56). У Иоанна написано:

«При кресте Иисуса стояли Матерь Его, и сестра Матери Его, Мария, Клеопова (жена Клеопа), и Мария Магдалина» (19.25). Мы снова находим их у гроба, где они заботятся о мертвом теле и первыми узнают от ангелов весть о воскресении; среди них названа также Саломия (Мк 16.1). Наконец, мы встречаемся с ними в горнице иерусалимского дома, где ученики после вознесения Господа ожидают пришествия Духа: «Все они единодушно пребывали в молитве и молении с некоторыми женами и Мариею, Материю Иисуса, и с братьями Его» (Деян 1.14).

Так собрался вокруг Иусуса круг людей, желавших полнее принадлежать Ему. Это не значит, что они чувстовали себя родственными Ему или претендовали на близость с Ним. Не означает это и то, что Он приближал к Себе тех людей, которые могли бы лучше понять Его и стать ратниками в Его деле. В течение всей Своей жизни Иисус был совершенно одинок. По- настоящему рядом с Ним не было никого. Никто не разделял Его мыслей, и никто не помог Ему в Его деле. Но Иисус призвал отдельных людей и привлек их к Себе; их Он подготовил, вложил в них Свою волю и Свою истину, чтобы впоследствии послать их Своими свидетелями и вестниками.

При этом из группы учеников Он отобрал немногих. Он сделал их Своими особыми вестниками, - «Апостолами»: «Потом (Он) взошел на гору, и позвал к Себе, кого Сам хотел; и пришли к Нему. И поставил из них двенадцать, чтобы с Ним были, и чтобы посылать их на проповедь, и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять бесов: поставил Симона, нарекши ему имя Петр; Иакова (сына) Зеведеева и Иоанна, брата Иакова, нарекши им имена Воанергес, то есть «сыны Громовы»; Андрея, Филиппа, Варфоломея, Матфея, Фому, Иакова (сына) Алфеева, Фаддея, Симона Кананита и Иуду Искариотского, который и предал Его» (Мк 3.13-19).

То, что сообщают евангелисты, представляет собой не более чем короткие эпизоды из тех предельно заполненных лет, когда «Господь пребывал и обращался» среди людей, когда ученики наблюдали Его жизнь, слышали Его речь и сопереживали все, что произошло от начала Его пути до Его вознесения на небо; но рассказанного евангелистами достаточно, чтобы увидеть, как Он воспитывал Своих учеников.

Они всегда при Нем. Начало Нагорной проповеди описывается так: «Увидев народ, Он взошел на гору; и, когда сел, приступили к Нему ученики Его. И Он, отверзши уста Свои, учил их, говоря...» (Мф 5.1-2). После того, как Он учил народ притчами, «ученики... Его спросили у Него: что бы значила притча сия?» Он дает им объяснение, ибо им «дано знать тайны Царствия Божия» (Лк 8.9-10). И еще: «Таковыми многими притчами (Он) проповедовал им (народу) слово, сколько они могли слышать. Без притчи же не говорил им; а ученикам наедине изъяснял все» (Мк 4.33-34).

Они идут к Нему со своими вопросами, например, Петр: «Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз?» Иисус отвечает: «Не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз» (Мф 18.21-22).

Весть о Царстве исполнена силы, ее требования тяжелы. Ученики нередко бывают совершенно потрясены, и однажды они спрашивают: «Так кто же может спастись?» Иисус видит растерянность, с которой они воспринимают Его слова о том, что такое человек и насколько он неспособен своими силами выполнить то, чего от него требует Бог. Поэтому Он, «воззрев, сказал им: человекам это невозможно, Богу же все возможно» (Мф 19.25-26). В какую-то минуту они осознают с особой силой, что связали с Ним свою жизнь вопреки всякой осторожности, презрев безопасность, и Петр спрашивает: «Вот, мы оставили все и последовали за Тобою: что же будет нам?» «Иисус же отвечает: «Истинно говорю вам, что вы, последовавшие за Мною, - в пакибытии, когда сядет Сын Человеческий на престоле славы Своей, сядете и вы на двенадцати престолах, судить двенадцать колен Израилевых. И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат, и наследует жизнь вечную. Многие же будут первые последними, и последние первыми» (Мф 19.27-30). Он учит их, как должны они при молитве представать пред Богом, с какими мыслями и настроением, и что они должны считать важным пред Богом; когда же однажды ученики приходят и говорят, что Иоанн учил своих учеников молиться, и просят Его о том же, Он учит их молитве «Отче наш».

Когда их тревожит, что люди, облеченные в их глазах авторитетом, - книжники, священники, носители власти, - выступают против Иисуса, Он успокаивает их, укрепляет их мужество, крепче привязывает их к Себе: «Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство» (Лк 12.32). Он подготавливает их к будущий гонениям: «Ученик не выше учителя, и слуга не выше господина своего. Довольно для ученика, чтобы он был, как учитель его, и для слуги, чтобы он был, как господин его» (Мф 10.24-25). Но «не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего. У вас же и волосы на голове все сочтены. Не бойтесь же: вы лучше многих малых птиц» (Мф 10.29-31). И все, что происходит, должно будет послужить делу Божиему.

Он дает им возможность почувствовать их маловерие и слабость. После их тщетных попыток исцелить мальчика-лунатика, когда отец мальчика приходит к Господу и просит помощи, происходит следующее:

«Иисус же, отвечая, сказал: о, род неверный и развращенный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас?» Затем Он исцеляет мальчика, и когда ученики наедине спрашивают Его, почему они не смогли этого сделать, Он отвечает: «По неверию вашему». Они думали, что могут достичь этого одним усилием воли, может быть, даже магически. Он же учит их, что исцеление вестником Божиим должно исходить из по-сланничества и веры, притом веры чистой, целиком отдающейся воле Божией (Мф 17.14-21). В другой раз они в лодке на море, и начинается буря. И вот Иисус приходит по воде. Они пугаются, но Он успокаивает их, Петр же говорит: «Господи если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде». Иисус повелевает, Петр уверенно делает несколько шагов по воде, но вдруг пугается и сразу начинает тонуть. Иисус же говорит:

«Маловерный! зачем ты усомнился?» (Мф 14.22-31)... Однажды приходит мать сыновей Зеведеевых, Иоанна и Иакова, и просит для них особой милости: пусть Он распорядится, чтобы в Его Царстве они получили почетные места по правую и по левую руку от Него, -мы ясно видим, как желания и вожделения маленькой общины тянутся к святому благовествованию. Тогда Он призывает их к ответу: «Можете ли пить чашу, которую Я буду пить?» Пройти через те страдания, через которые Я пройду? Они отвечают, явно не отдавая себе отчета в том, что говорят: «Можем». Он же говорит: «Чашу Мою будете пить» - и еще не знаете, что это будет, но распределять должности и славу «не от Меня зависит, но кому уготовано Отцем Моим» (Мф 20.20-28)... Он укоряет их, когда они не хотят допустить к Нему детей: «Пустите детей... ибо таковых есть Царство Небесное» (Мф 19.13-15)... Когда Петр после своего просветления и исповедания Христа в Кесарии Филипповой снова подпадает под человеческую слабость и хочет отговорить Господа от Его пути к страданию, ему приходится услышать: «Отойди от Меня, сатана! ты... думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мф 16.13-23).

Однажды Он посылает их как бы для испытания, -чтобы они познали поддерживающую их силу и ожидающих их людей: «... призвав двенадцать, начал посылать их по два, и дал им власть над нечистыми духами» (Мкб.7-13). Они возвращаются радостными: «... собрались Апостолы к Иисусу, и рассказывали Ему все, и что сделали, и чему научили». Он принимает их и заботится о том, чтобы они отдохнули после этих усилий: «Пойдите вы одни в пустынное место и отдохните немного». Ибо много было приходящих и отходящих, так что и есть им было некогда» (6.30-31). Так Он их воспитывает.

Посылая же их в первый раз, Он учит их тому, что они собой являют и по какому закону будут жить. Об этом говорится в десятой главе Евангелия от Матфея. Привести ее полностью я не могу и поэтому прошу читателя перечесть этот текст прежде, чем идти дальше. Кстати тут я хочу сказать, что в конечном итоге цель всех этих рассуждений в том, чтобы подвести читателя к чтению Священного Писания. Христианский смысл духовного слова заключается в том, что оно исходит из живого поручения Христа и из силы Святого Духа, так как Он действует в истории со дня Пятидесятницы. А мера этого слова содержится в Священном Писании. Духовная речь должна исходить из него и к нему же приводить... Но вернемся назад: итак, эта десятая глава сообщает об учении и указаниях, которые Господь навсегда преподал Своим ученикам, посылая их.

Все основано на авторитете, в силу которого Он их посылает: «Кто принимает вас, принимает Меня, а кто принимает меня, принимает Пославшего Меня» (Мф 10.40), - и на силе, которую Он им дает от Отца: «... не вы будете говорить, но Дух Отца вашего будет говорить в вас» (Мф 10.20).

Апостолы получают власть воскрешать мертвых, исцелять больных, очищать прокаженных, избавлять одержимых. Эта власть чудодейственна, но не ради самих чудес дается она, а потому - как указано в другом месте - что те, кто еще не верует, нуждаются в знамениях, и Сам Господь возражает Своим противникам: «Когда не верите Мне, верьте делам Моим» (Ин 10.38).

Апостолам дано приносить мир - их мир, а значит и Его мир. Принимает ли их дом, на порог которого они ступают, — вот что определяет все. Если дверь остается закрытой, то мир возвращается обратно к Апостолу, ибо этот мир - плод высвобождения и преодоления: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мф 10.34). Христово благовествование требует от человека отрешения от природных связей. Один к этому готов, другой - нет. Теперь мы понимаем слово Христа -что Он пришел «разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня» (Мф 10.35-37). Но кто принимает этот меч, тот получает и святой мир.

Итак, носители такой вести идут опасным путем. Христос посылает их «как овец среди волков». Они должны быть «мудры, как змии и просты, как голуби» (Мф 10.16). Они разделят судьбу своего Учителя. Если Его «назвали веельзевулом», то «не тем ли более домашних Его?» (Мф 10.25). Их поведут за Него «к правителям и царям», и они будут «ненавидимы всеми за имя» Его (Мф 10.18 и 22). Но они не должны бояться, ибо у них есть надежная защита. Им будет от Духа «дано... что сказать», и если даже тело их будет убито, то нельзя убить их душу, отдавшуюся Христу. И «потерявший душу (жизнь) свою ради Меня сбережет ее» (Мф 10.19 и 39).

В этих словах - судьба Апостолов и их величие.

Но при чтении Евангелия не создается впечатления, что ученики при жизни своего Учителя поняли, в чем, собственно, суть дела.

Иисус не мог жить с ними так, как с кругом людей, которые действительно понимали бы Его, видели, кто Он, и сознавали, о чем идет речь. Все время возникают ситуации, показывающие нам всю меру Его одиночества среди них. Можно ли отыскать хоть один час, когда Его слово воспринимается ими во всей первозданной чистоте и они приемлют Его умом и сердцем? Вряд ли. Его окружение все время предстает мелким, ограниченным, жалким. Все время они приземляют Его небесное благовествование. Невольно думаешь: что произошло бы, если бы вокруг Него были люди широкого размаха, смелые, которые действительно шли бы с Ним... Но потом останавливаешься: ведь Он пришел, чтобы принести то, что велико не земным величием, то, к чему призываются малые и несамостоятельные... Но если бы хоть эти последние раскрыли Ему свои умы и сердца! Вместо этого мы видим, что они следуют тогдашним представлениям о Мессии настолько, что еще и в последнее мгновение перед вознесением, на той самой Елеонской горе, где было положено начало Страстям, они спрашивают, скоро ли будет восстановлено «Царство Израилю» (Деян1.6).

Однажды, после чуда умножения хлебов, они едут по озеру. Иисус еще полон случившимся и внезапно говорит, словно выходя из глубокого раздумья: «Берегитесь закваски фарисейской и закваски Иродовой». Они же, «рассуждая между собою, говорили: это значит, что хлебов нет у нас. Иисус, уразумев, говорит им: что рассуждаете о том, что нет у вас хлебов? еще ли не понимаете, не разумеете? еще ли окаменено у вас сердце? Имея очи, не видите? имея уши, не слышите?» (Мк 8.15-18)... И на пути в Иерусалим, когда Он говорит о предстоящих страстях, «они не поняли слова сего, и оно было закрыто от них, так что они не постигли его: а спросить Его о сем слове боялись» (Лк 9. 45) ... Когда же страдание приходит и все свершается вопреки их представлениям, когда мир дает свой ответ на святое благовествование и тем самым открывается, что оно пришло с неба и ниспровергает то, что идет от земли, - они теряют почву под ногами. Они бросают его и бегут, все, за исключением того единственного, о котором сказано, что Господь «его любил» (Ин 19.26).

Сначала должна прийти Пятидесятница. Святой Дух должен наполнить их, пробудить их ум, открыть им глаза, высвободить их сердца, - только тогда они поймут. Словно все сказанное и сделанное Иисусом, Его образ. Его судьба сначала лишь погружались в них, как семена в немую почву. Словно они тогда еще не осознавали, а только слушали, смотрели, принимали в себя. Теперь же посев всходит. Теперь они - те, кто присутствовал «во все время, когда пребывал и обращался... Господь Иисус», «верные свидетели», несущие свое свидетельство в окружающий мир (Деян 1. 21-22).

В сущности, что такое Апостол?

Если мы позволим себе откровенно высказать впечатление, которое производят на нас эти люди по сообщениям и замечаниям Нового Завета, то вряд ли скажем, что они были велики или гениальны в том смысле, как это понимается в миру; пожалуй, они не были даже и «великими религиозными личностями», если понимать под этим природную одаренность, которая бывает так же заложена в человеке, как и все другое. По всей вероятности, иначе обстояло дело с Иоанном и Павлом, - но и в них при таком рассмотрении легко можно ошибиться.

Считать Апостола «великой религиозной личностью» - совсем не услуга ему; с этого чаще всего начинается неверие. Его сущность не в том, что ему свойственны человеческая значительность, творческий дух и могучая вера, а в том, что Христос призвал его, запечатлел и послал. «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал», - сказал Он (Ин 15.16). Апостол - это Посланник. Он говорит не от себя. Особенно ясно это видно из первого Послания к Коринфянам, когда Павел делает различие между тем, что «говорит Господь», и тем, что думает он сам: в первом случае он повелевает, во втором - только советует (7. 12). Не свое говорит Апостол, но Христово. Его речь рождается не из собственного «познания» и «опыта», а из Божиего слова и поручения. Он преисполнен Христом, насыщен мыслями Христа. Содержание его жизни - это Господь. Он Его приносит. И не силой собственного переживания, а потому, что «Господь поставил его для этого: «... идите, научите все народы... уча их соблюдать все, что Я повелел вам» (Мф 28.19-20).

Потому-то так и хочется сказать, что защитой и охраной истины служит как раз то, что Апостол не обладает из ряда вон выходящими величием и способностями. Иисус говорит: «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам. Ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение» (Мф 11.25-26), и это - взрыв восторга перед несказанной тайной любви и творческой славы Божией. Этот закон относится и к Апостолу - и именно так соблюдается чистота того, чем он по существу является перед Богом.

Как должно быть трудно, однако, жить так, чтобы ты сам не значил ничего, а Христос - все, быть обязанным нести великое содержание в недостойном его сосуде, служить вечным вестником и при этом устраняться самому, никогда не быть, если можно так выразиться, в привычном единении с самим собой, так чтобы твои кровь и сердце и дух сливались с тем, что ты делаешь и за что выступаешь. Это может стать более понятным, когда мы читаем то, что Павел, так глубоко прочувствовавший величие, но вместе с тем и шаткость апостольского существования, пишет в первом Послании к Коринфянам: «Вы уже пресытились, вы уж обогатились, вы стали царствовать без нас. О, если бы вы и в самом деле царствовали, чтобы и нам с вами царствовать! Ибо я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти, потому что мы сделались позо-рищем для мира, для Ангелов и человеков. Мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе; мы немощны, а вы крепки; вы в славе, а мы в бесчестии. Даже доныне терпим голод и жажду, и наготу и побои, и скитаемся, и трудимся, работая своими руками. Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне» (4.8-13).

12. Заповеди блаженства

Однажды, рассказывает Матфей, собрались большие толпы народа. Увидев их, Иисус «взошел на гору;

и, когда сел, приступили к Нему ученики Его. И Он, отверзши уста Свои, учил их, говоря...»

То, что за этим следует, известно под названием Нагорной проповеди. Она изложена двумя евангелистами: Лукой в шестой главе его Евангелия, Матфеем в пятой, шестой и седьмой. И тут и там изображено одно и то же событие. У Луки это - отдельный, четко очерченный текст: достопамятное благовествование на горе, которое должно было глубоко запечатлеться в сердцах слушателей, начинается заповедями блаженства и заканчивается притчей о двух людях, из которых один построил свой дом на прочном камне, а другой - на зыбком песке. У Матфея же само событие служит исходным пунктом для целого ряда поучений и указаний, которые прозвучали из уст Иисуса, по всей вероятности, в тот же период и возникли из того же основного настроения радостной полноты, но по разным другим поводам.

Оба текста открываются фразами, которые начинаются со слов:

Блаженны вы... У Луки их четыре и они гласят:

«Блаженны нищие духом, ибо ваше есть Царствие Божие.

Блаженны алчущие ныне; ибо насытитесь.

Блаженны плачущие ныне; ибо воссмеетесь.

Блаженны вы, когда возненавидят вас люди, и когда отлучат вас и будут поносить, и пронесут имя ваше, как бесчестное, за Сына Человеческого» (6.20-22).

За последним же возвещением - «возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь; ибо велика вам награда на небесах: так поступали с пророками отцы их», - следуют противоположные картины, четыре возвещения горя:

«Напротив, горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение.

Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете.

Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете.

Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо!

И заключительный аккорд: «ибо так поступали с лжепророками отцы их» (24-26).

Мы имеем все основания спросить себя, что означают эти четыре восклицания. В них вырисовывается нечто, превосходящее и опрокидывающее все, к чему мы привыкли. Что же это?

Матфей также приводит эти четыре заповеди, но придает им несколько иное звучание, больший духовный смысл, и добавляет к ним еще четыре:

«Блаженны нищие духом; ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны плачущие; ибо они утешатся. Блаженны кроткие; ибо они наследуют землю. Блаженны алчущие и жаждущие правды; ибо они насытятся.

Блаженны милостивые; ибо они помилованы будут. Блаженны чистые сердцем; ибо они Бога узрят. Блаженны миротворцы; ибо они будут наречены сынами Божиими.

Блаженны изгнанные за правду; ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня.

Радуйтесь и веселитесь; ибо велика ваша награда на небесах» (5.3-12).

Добавленные фразы звучат возвышенно, и мы не станем утверждать, что их уровень нам доступен; и все же добавленные, на первый взгляд, кажутся более понятными, чем первые. Так, например, блаженными называются кроткие - те, у которых в душе настала тишина, смиренные и добрые. Стало быть, они предстают пред Богом в состоянии самоотречения, ясности и покоя. Такие «наследуют землю». В будущем порядке вещей они будут господами. Их поведение не слабость, но ставшая кроткой сила, которая способна господствовать, исходя из истины.

Милостивые названы блаженными, ибо они найдут милость у Бога. Любовь к ближнему и любовь к Богу неразделимы: «Возлюби Господа Бога твоего... возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф 22.37-39). Также нераздельны и та любовь, которую Бог дарует людям, и та, с которой человек должен относиться к своим ближним: «Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим» (Мф 6.12). Любовь, о которой говорит Христос, подобна живому потоку, исходящему от Бога, проходящему через людей и к Нему возвращающемуся: образ святой жизненной связи, простирающейся до человека, от человека до его ближнего и от верующего до Бога. Кто прерывает связь в одном каком-нибудь месте, разрушает все. Кто в чистоте осуществляет ее в одном месте, дает простор всему. Блаженными названы чистые сердцем, потому что они Бога узрят. Эта чистота сердца означает не только свободу от смятения чувств, но и внутреннюю чистоту вообще, добрую волю перед Богом. О такой настроенности говорится, что она позволяет видеть Бога, ибо познанию Бога мало способствуют усилия одного разума. Этот взгляд ясен, когда глаз чист; чистота же глаза коренится в сердце. Познанию Бога не много содействует напряженное рассуждение: необходимо, чтобы сердце стало чистым. Наконец, блаженны миротворцы, ибо обнаружится, что они - сыновья Божий. Бог есть Бог мира, потому что Он - Бог силы и благости. Достичь истинного мира так же трудно, как легко развязать борьбу. Борьбу порождает узость и противоречивость самого существования; чтобы строить мир, подлинный по самой своей сути, необходима глубокая, освобождающая и преодолевающая сила. Те, кто способен на это - Бо-жиего рода.

Эти слова божественно велики, и мы не осмелимся даже помышлять о том, что они могут относиться к нам. И все-таки они звучат понятнее четырех других изречений. В чем же смысл этих последних?

Говорили - и в ходе изложения мы однажды уже касались этого, - что Иисус встал на сторону слабых и что в этом проявилась Его собственная внутренняя принадлежность к ним. Будто бы в Нем присмирела древняя властная сила Его крови, переполнявшая Давида, Соломона и более поздних, непокорных царей. Говорят, что Он был утончен, благ и хрупок и поэтому встал на сторону гибнущей жизни, на сторону бедных, гонимых и угнетенных, обреченных на страдание и лишения. Лучший ответ на это: тот, кто так думает, должен открыть глаза и по-настоящему увидеть Иисуса. О силе и слабости нужно судить не только по тому, чего человек достигает сам своим духом и кулаком, но пусть он увидит, что есть сила более высокая, - правда, ставящая под сомнение более низкие слои бытия.

Толкование, о котором шла речь, исходит из вполне определенных предрассудков не очень высокого порядка. Здесь могло бы напрашиваться другое, по крайней мере непосредственно продиктованное сердечной теплотой: в отношениях Иисуса к людям главное - это чистая Божия любовь, и потому именно, что она - любовь, она направлена на тех, кто особенно нуждается в ней, - на терпящих нужду, скорбящих, гонимых. Но и это толкование не проникает еще в самую глубину. К ней мы приблизимся только познав всю глубину христианского благовестия. В одиннадцатой главе Матфей говорит: «В то время, продолжая речь, Иисус сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам. Ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение» (Мф 11.25-26). Здесь дело касается очевидно чего-то настолько великолепного и мощного, что сердце Иисуса изливается через край. Весь Его внутренний мир приходит в движение, ибо ведь сказано сразу за этим: «Все предано Мне Отцем Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть. Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас. Возьмите иго Мое на себя, и научитесь от Меня: ибо Я кроток и смирен сердцем; и найдете покой душам вашим» (Мф 11.27-29). Не та же ли здесь тайна, что и в заповедях блаженства? Сознание, что ниспровергаются мнимые ценности, чтобы воздвигнуть подлинные?

Иисус приходит не для того, чтобы добавить к ряду прежних постижений человечеством истины еще одно, не для завоевания новой высоты над теми высотами, которые уже были увидены, не для выдвижения нового идеала, не для установления нового мирового порядка, для которого пришло время. Нет, - но Иисус приносит святую реальность из небесной полноты, являющейся сферой Самого Бога. Из Божиего сердца Он проводит поток жизни в жаждущий мир. Он «сверху» открывает новое существование, которое не может быть порождено самим твйрным миром и строится по такому распорядку, который «снизу» представляется смутой и ниспровержением.

Чтобы приобщиться к этому, человек должен раскрыться. Он должен высвободиться из тесноты привычного существования и пойти навстречу грядущему. Он должен преодолеть глубоко укоренившийся взгляд на мир как на нечто единственно данное и самодовлеющее; он должен признать, что это - не благое существование, но запятнанное и отверженное Богом. Кому такое высвобождение должно даваться с особым трудом, легко определить: тем, кто благоустроен в этом мире, людям сильным и творческим у тем, которым принадлежит своя доля в величии и богатстве земли. А это - именно богатые, пресыщенные, радостные, всеми уважаемые и восхваляемые, и потому горька их участь, горе им! Бедные же, скорбящие, терпящие лишения и гонимые блаженны не потому, что их состояние якобы блаженно само по себе; просто им легче понять, что существует нечто большее, чем мир. Ибо они начинают ощущать недостаточность земли и, наученные своей нуждой, скорее устремляются к иному.

Правда, нельзя поручиться, что все произойдет именно так. Ничто земное само по себе не обеспечивает того, что «наверху». От бедности можно стать более алчным, чем от богатства. У людей, за долгое время привыкших владеть земными благами, часто встречается большая свобода по отношению к вещам - хоть это, конечно, свобода в пределах мира - и утонченная культура, которая, впрочем, может немедленно замкнуться в себе при приближении благовество-вания свыше. От скудного существования можно отупеть, боль может довести до отчаяния, отсутствие уважения к человеку может его внутренне разрушить. В таком случае все это также заслуживает горькой участи, «горя». Тем не менее, заповеди блаженства по-своему правы. Ведь такой опыт был и у самого Иисуса: бедные, страждущие, мытари, грешники и блуд- ницы приходили к Нему и по крайней мере пытались веровать. Сильные же, ученые, богатые и чувствовавшие себя в безопасности соблазнялись, смеялись, презирали, возмущались. Они думали, что политическое существование народа в опасности и говорили себе: «лучше..., чтобы один человек умер..., нежели чтобы весь народ погиб» (Ин 11.50), - и действовали соответственно этому.

Во всем этом проступает тревожащая, вызывающая соблазн «переоценка всех ценностей». Здравый смысл говорит, что богатство блаженно, блаженно изобилие благ, блаженны радость и наслаждение, блаженна жизнь в силе, блеске и величии, блаженна слава. Наше природное чувство отталкивается от Нагорной проповеди, и намного лучше выявить это отталкивание и попытаться с ним справиться, чем принимать слова Иисуса за нечто естественно благочестивое, само собой разумеющееся. Они не таковы. Сходя с «Неба», они потрясают «мир». И неверно понимает их не только жертва соблазна утверждением, что мир довлеет себе самому, но и носитель «само собой разумеющейся» бездумности, принимающей заповеди блаженства, но внутренне их не исполняющей, посреди ственность, прикрывающая ими собственную слабость перед жесткими требованиями мира; мнимо благочестивая беспомощность, использующая христианство-,! чтобы опорочить драгоценное в этом мире.

На высоту этих слов поднимается лишь тот, кто не позволяет замутить свое суждение о том, что есть в мире великого, но вместе с тем понимает, что это великое мало, и даже запятнанно и растленно по сравнению! с тем, что приходит с Неба.

Нечто небесно-мощное прорывается в заповедях блаженства. Они не просто преподносят более высо--кую этику, но знаменуют приход свято-высшей реальности. Это возгласы герольда, возвещающие то, что;

впоследствии имел в виду Апостол Павел, когда говорил в восьмой главе Послания к Римлянам о сокровенно нарастающей славе детей Божиих, и о чем говорят заключительные главы Апокалипсиса, где речь идет о новом небе и новой земле.

Все это преисполнено небесного величия, нового по отношению ко всему земному. Неслыханно уже то, что все импульсивно понятные оценки Иисус обращает в их противоположность. Когда люди, захваченные Богом, хотят выразить Его святое инобытие, они обычно привлекают один земной образ за другим, затем снова отбрасывают их, как недостаточные, и, наконец, говорят такие вещи, которые кажутся нелепыми, но должны разбередить сердце, чтобы оно начало чувствовать то, что не подлежит никаким сравнениям. Нечто подобное происходит и здесь. То, чего «не видел... глаз, не слышало ухо», что «не приходило... на сердце человеку» (1 Кор 2.9), должно стать нам более доступным благодаря тому, что опрокидываются оценки, представляющиеся людям по их природе чем-то само собой разумеющимся. Люди должны задуматься над смыслом заповедей и стремиться постичь его.

За заповедями блаженства, в которых, как в огромных языках пламени, прорвались жар и мощь того, что надвигается, следует ряд поучений о том, как должен жить человек.

«Но вам, слушающим, говорю: любите врагов ваших; благотворите ненавидящим вас; благословляйте проклинающих вас, и молитесь за обижающих вас» (Лк 6.27-28).

Верить ли глазам своим? Здесь говорится о вражде. Что это такое, знает только тот, у кого действительно есть враг, чье сердце горит от оскорблений, кто не перестает горевать о том, что другой ему разрушил. И вот его-то он должен не только простить, но и любить! А чтобы не оставалось никаких сомнений, дальше говорится: «... Если любите любящих вас, какая вам за то благодарность? ибо и грешники любящих их любят. И если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность? ибо и грешники то же делают. И если взаймы даете тем, от которых надеетесь получить обратно, какая вам за то благодарность? ибо и грешники дают взаймы грешникам, чтобы получить обратно столько же. Но вы любите врагов ваших, и благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего; и будет вам награда великая, и будете сынами Всевышнего; ибо Он благ и к неблагодарным и злым. Итак, будьте милосердны, как и Отец ваш милосерд» (Лк 6.32-36). Здесь - не одна справедливость и не одна доброта. Здесь смолкает здравый смысл с его повседневными рецептами. Здесь требуется действие «из полноты», исходящее от такой реальности, которая творчески устанавливает свои мерки.

И опять: «Ударившему тебя по щеке подставь и другую; и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку. Всякому, просящему у тебя, давай, и от взявшего твое не требуй назад» (Лк 6. 29-30).

Это наверняка не означает, что нужно отказаться от самого себя или покориться из слабости, - но человек должен вырваться и стать выше сталкивающихся земных движений, ударов и контрударов, права и контрправа. Он должен возвыситься над механизмом мирских сил и порядков и стать свободным, исходя от Бога.

Главный же смысл раскрывают слова: «... Будете сынами Всевышнего; ибо Он благ и к неблагодарным и злым». Здесь становится явным, что, собственно, имеется в виду: божественность поведения. Действия, исходящие из божественной свободы. Не то, чего требуют закон и порядок, но то, на что способна свобода; мерило же этой свободы - любовь, и притом любовь Божия.

Это настроение выливается затем в слова: «Не судите, и не судимы будете; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете. Давайте, и дастся вам: мерою доброю, утрясенною, нагнетенною и переполненною отсыплют вам в лоно ваше» (Лк 6. 37-38).

На все это нам остается возразить только: а сумеем ли мы?... И этот вопрос, в котором, собственно, уже содержится ответ, закономерен. «Мы», конечно, не сумеем. Здесь перед нами стоит не просто благородный человек, призывая подняться на более высокую ступень нравственности, - перед нами Христос, говорящий о жизни чада Божия. Пока наше мышление исходит от мира, мы должны ответить: невозможно.

Христос же говорит: «Богу... все возможно» (Мф 19. 26).

Откровение гласит, что этого требует Бог и что Он дает нам разум и силу - Его собственную силу - для свершения. А в это мы можем только верить. Когда рассудок говорит, что это невозможно, вера отвечает: все-таки возможно!

Пусть каждый день будет завершаться признанием своей несостоятельности, - тем не менее, мы не должны пренебрегать заповедью. Мы должны покаянно класть свою немощь перед Богом и начинать заново, с верой в то, что мы все-таки можем, потому что Он дает нам «и хотение и действие» (Флп 2.13).

Часть Вторая Весть И Обетование

1. Полнота правды

В первой части мы рассмотрели начало жизни Господа, затем обратились к тому времени, которое поэтично называют весной Его служения. Тогда люди были захвачены силой Его личности и живой истинностью Его благовестия; сердца всюду открывались Ему, чудеса происходили за чудесами и казалось, что приблизившееся Царство Божие должно действительно явиться во всей своей открытой полноте.

Повествование об этом времени достигает кульминации в Нагорной проповеди - в тех поучениях и указаниях, которые произносились, вероятно, по разным поводам, но в сходной обстановке и были присоединены евангелистом к важнейшему из поучений, а именно - к речи «на горе». В конце первой части мы уже рассматривали начинающие эту речь исполненные мощи и вселяющие тревогу изречения - заповеди блаженства. Нагорной же проповедью начнется и вторая часть нашего рассмотрения.

Говорили, что она провозглашает этику Иисуса; будто бы Он высказывает в ней все то новое в отношении человека к себе самому, к другим, к миру и к Богу; все то, чем христианская этика отличается от ветхозаветной и от человеческой этики вообще. Но если «этику» понимать в трактовке нового времени -как учение о нравственно должном - то это мнение неверно. Откровением служит здесь не просто нравственное учение, а некая полнота существования, в которой, правда, незамедлительно проявляются нравственные аспекты.

Основы этого существования с могучей силой прорываются в заповедях блаженства. Вызывающие удив. ление и тревогу изречения характеризуют «блаженное», то, что наше естественное чувство считает несчастьем, а тому, что высоко ценится этим естественным чувством, Нагорная проповедь возвещает «горе» (см. Лк 6.24-26).

Мы старались все это понять таким образом, что здесь в мир «сверху» приходят новые ценности, над столько иные и великие, что они требуют переоценив старых.

В каком же отношении находится это новое существование со всем, что в него входит, с традиционные ми нормами Ветхого Завета?

Иисус отвечает: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон: не нарушить пришел Я, но исполнит)» (Мф 5.17). То, что Он приносит, конечно, ново, однако не разрушает прежнего, но извлекает из него максимум возможного.

Далее следует ряд отрывков, в которых отражается это завершение (Мф 5.21-26; 27-30; 5.33-37; 5.38-42; 5.45-48, к чему добавляется еще Лк 6.34-35).

Все эти тексты построены по одному образцу. Сначала: «Вы слышали, что сказано древним»; затем: «А Я говорю вам», после чего дается объяснение, снимающее противоречие. Из них четыре посвящены отношениям к ближнему, причем три - соотношению справедливости и любви, а один - отношению к человеку другого пола. Среди текстов есть один об отношении к Самому Богу.

«Еще слышали вы, что сказано древним: «не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои». А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому чтo она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: «да, да»; «нет, нет»; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф 5. 33-37).

Закон Ветхого Завета повелевал: когда клянешься, смотри, чтобы то, в чем клянешься, было правдой. Если дал какой-либо обет Богу, смотри, чтобы ты выполнил его. Господь же говорит: не клянись вовсе. Почему? Потому что все, на что ты можешь ссылаться при клятве, принадлежит Богу. Он же Сам есть величие, превосходящее все, Он- Святой, Неприкосновенный, Неприступный.

Что значит поклясться? Это значит сказать: то, что я утверждаю, истинно, настолько истинно, что я имею право призвать Бога в свидетели. Все это настолько же истинно, как то, что Бог жив и правдив. Таким образом клянущийся призывает Бога в свидетели истинности своего утверждения. Он связывает свою собственную правдивость с правдивостью Бога и призывает Его стать за эту истину. Иисус же говорит: на что ты осмеливаешься? За этими словами встает все величие Ветхого Завета, Откровения Божия, которое запрещало даже изображать Бога, ибо всякое изображение низводит Его до человеческого уровня. Тем самым все обретает максимальную серьезность, и решение должно быть принято теперь уже не между правдивой и ложной клятвой, а гораздо раньше - между истиной Божией и истиной человеческой. Как может человек, содержащий в себе всю ложь, становиться со своими высказываниями рядом со святым Богом? Он должен вообще избегать клятвы и так высоко нести в своем сердце Божие величие, чтобы простое «да» или «нет» было бы равносильным присяге. Таким образом, заповедь не давать ложной клятвы заменяется более глубокой правдивостью, которой чужды любые клятвы, потому что она познает Божию святость и любит с такой чистотой, что уже не включает Его Имя в свои собственные утверждения, но именно этим каждое высказывание опирается на новую и совсем иную внутреннюю совестливость.

Читаем также: «Вы слышали, что сказано древним: «не убивай; кто же убьет, подлежит суду». А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: «рака» (глупец), подлежит синедриону (Верховному судилищу), а кто скажет «безумный», подлежит геенне огненной. Итак, если ты приносишь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой перед жертвенником и пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой» (Мф 5.21-24).

Древняя заповедь - пятая из десяти синайских - гласила: «не убивай». Иисус оценивает то зло, которое выражается в убийстве и прослеживает его до самой глубины человеческой души. То, что завершается убийством, заложено уже в злом слове и даже уже в злой направленности. Точнее говоря, из этой направленности все и выходит. Она, а не поступок, является решающей. И показательно, что Иисус говорит даже не о настоящей ненависти, а о том, что «брат твой имеет что-нибудь против тебя», т.е. о «недовольстве», как это удачно переводили, о раздраженности, содержащей в себе зародыш всякого зла. Раздраженность порождает гнев, гнев порождает слово и действие.

«Вы слышали, что сказано: «око за око и зуб за зуб». А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся» (Мф 5.38-42).

Древний закон считал справедливость мерилом поведения по отношению к другим. Как другой поступает со мной, так и я должен поступать с ним. На насилие я имею право отвечать насилием, на зло - злом. Справедливость заключается в том, чтобы я не делал больше того, что делают мне. И само собой разумеется, что я имею право сопротивляться всему, что грозит принести мне вред. А Христос говорит: этого недостаточно. Пока ты придерживаешься «справедливого» соответствия, ты не можешь вырваться из несправедливости. Пока ты остаешься в плену неправоты и отмщения, удара и контрудара, нападения и обороны, ты все время втягиваешься опять в несправедливость, потому что чувство неизбежно побуждает преступать меру, - не говоря о том, что само притязание на отмщение скорее всего несправедливо, ибо превышает меру прав человека. Тот, кто хочет отомстить, никогда не восстанавливает справедливости. Как только начинается сведение счетов с неправдой, неправда пробуждается в собственном сердце и творит новую несправедливость.

Если ты действительно хочешь продвинуться вперед, то нужно высвободиться из этих пут и постараться стать выше всей этой мелкой борьбы. Нужно опереться на новую силу: не самоутверждения, а самоотречения, не так называемой справедливости, а творческой свободы. Подлинно справедливым человек может стать только, если он ищет чего-то большего, чем простая справедливость. И «большего» не только по степени, но и по существу. Он должен искать такую силу, которая разрывает заколдованный круг неправды и насилия, силу, достигающую таких пределов, куда нет доступа разрушительному насилию. Эта сила -любовь.

«Вы слышали, что сказано: «люби ближнего твоего, и ненавидь врага твоего». А Я говорю вам: любите врагов ваших... и молитесь за... гонящих вас, да будете сынами Отца вашего небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете?» (Мф 5.43-47). Это еще раз подчеркивается словами: «И если взаймы даете тем, от которых надеетесь получить обратно, какая вам за то благодарность? ибо и грешники дают взаймы грешникам, чтобы получить обратно столько же» (Лк 6.34).

Здесь опять та же мысль, только еще более глубокая в своих истоках. В старом учении говорилось: отвечай любовью на любовь и ненавистью на ненависть. Заповедь основывалась на соответствии чувств, - можно сказать, на справедливости сердца. Но само сопоставление этих чувств показывает, что упомянутая там «любовь» еще не была свободной. Она представляла собой лишь часть внутренней сущности человека и противопоставлялась ненависти как другой, столь же законной части его существа. Эта любовь жила тем, что другая любовь шла ей навстречу. Она была еще только одним из непосредственных проявлений человеческого «я», слагающегося из расположения и отпора. И вот Господь говорит: та мнимая справедливость сердца, не может осуществляться сама собою. Ненависть, считающая себя законной в своем противостоянии ненависти, неминуемо станет больше той, на которую отвечает; поэтому она будет несправедливой, а тем самым будет давать право на новую ненависть. Любовь же, ставящая себя в зависимость от любви других, всегда будет стесненной, неуверенной, нетворческой. Это еще не настоящая любовь, ибо подлинная любовь не терпит рядом с собой ненависти, а представляет собой силу и меру всего существования.

Подлинная справедливость чувств становится возможной лишь тогда, когда она охвачена направленностью сердца, которая не ищет больше взаимной меры воздаяния, а основывается только на свободной творческой силе сердца. Только в этом пробуждается настоящая любовь. Она уже не зависит от настроения другого и поэтому свободна для проявления во всей чистоте своей сущности. Она стоит выше напряженности чувств, и способна любить даже там, где другой как будто дает ей право ненавидеть. Она приобретает силу лишать ненависть корней и затем преодолевать ее, осознавать, какова подлинная суть другого, и что есть его «неправота», и в какой мере она «неправота», и в какой мере она, быть может, в сущности, и не неправота вовсе, а наследственность, рок, нужда, что побуждает признать перед Богом его право разделять общую вину и общую беду.

«Вы слышали, что сказано древним: «не прелюбодействуй». А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя: ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя: ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну» (Мф 5.27- I 30).

Шестая из десяти заповедей повелевает: «Не прелюбодействуй». Она защищает честь и порядок семейной жизни. Иисус же говорит: смысл этой заповеди глубже. Она требует бережного отношения к человеку другого пола, который - тоже чадо Отца небесного - и вместе с тем к своей собственной чистоте, которая принадлежит не себе, а тайне любви между искупленным человеком и Богом. Из внутренней направленности рождается действие; поэтому брак может быть нарушен уже одним только взглядом, даже затаенною мыслью. Пока ты считаешь свои действия правильными только потому, что они не переступают известных пределов, ты не предохраняешь себя от злого поступка. Исключить его можно, лишь обратившись к тому, в чем корень всякого действия, - к настроенности сердца, проявляющейся уже во взгляде и слове.

Суть дела, таким образом, не во внешнем порядке, а в чистоте и благоговении, А эти последние означают дисциплину настроений и осторожность по отношению к первому движению души.

Если продумать все это, то мы увидим, чего хочет Иисус: создать такого человека, какого замыслил Бог. Иисус призывает человека возвыситься над преходящими различиями между заповедью и запретом, правом и отрицанием права. Но именно в этом и находит себе выражение старый закон различий... То же самое можно выразить и по-другому: святая воля Бо- жия нисходит к человеку, требует исполнения и тем самым несет человеку обетование его собственного совершенства. Человек же отступает перед величием требования, и защищается от него тем, что ограничивает его. Человек делает это, во-первых, проводя различие между внешним и внутренним: согласно этому различию, действительным созревшим злом представляется лишь внешнее действие, вполне конкретное, осязаемое и целенаправленное. Тем же, что остается скрытым внутри, можно не так уж тяготиться. В противоположность этому Господь говорит: человек есть нечто цельное, он неделим. Действие рождается не вдруг. В конечном итоге оно возникает из сердечного чувства, передающегося словами, жестами, поведением. Если ты хочешь соблюсти меру только по отношению к действию, то ты непременно преступишь ее, если допустить зло в слове, то действие уже наполовину совершено. Если дать ему волю в мыслях, то росток действия уже взошел. Хорошим должен быть человек, а не только его рука. Человек же - существо единое во внешнем и внутреннем... Настроенность сердца сама по себе даже важнее внешнего действия, хотя бы и казалось, что влияние этого последнего более ощутимо. Как только мысль становится поступком, она уже превращается в частицу мирового процесса и более не принадлежит самой себе. Пока же она внутри, она в гораздо большей степени находится во власти свободы, и характер добра и зла выражается с большей определенностью. Первая самоотдача или отказ, первое «да» или «нет» по отношению к страсти решают все. Здесь требуется немедленный отпор.

Другая защитная преграда, сооружаемая человеком против Божьего требования, есть разумность. Она говорит: конечно, следует быть добрым, но разумно. Следует быть человеколюбивым, но в меру. Следует не упускать из виду блага других, но в соответствии с их поведением и в границах, определяемых собственным интересом. Господь возражает: с этим ты далеко не уйдешь. Человек не может осуществить справедливость, если он хочет только ее. Подлинно справедливым он может быть только с позиции, которая стоит выше справедливости. Человек не может противостоять несправедливости, если он только старается соблюсти меру; он может это сделать, если действует силой любви, которая не отмеряет, а дарит и творит. Только тогда становится возможной подлинная справедливость. Если ты хочешь быть добрым только тогда, когда встречаешься с добротой, то даже и той доброте ты не сумеешь соответствовать. Даже воздавать доброте добротой ты можешь только в том случае, если достигнешь более высокого, чем доброта уровня - если достигнешь любви. Только под ее защитой твоя доброта станет чистой.

А затем мысль Иисуса идет дальше: желать только справедливости - значит «поступать как язычники» (Мф 5.47). Это всего только «этика». А тебя призывает Бог живой. Ему недостаточно этики, потому что ею Ему не воздается то, что Ему подобает, и благодаря ей одной человек не становится тем, чем должен стать. Бог свят. «Добро» —это одно из Имен Бога, сущность Которого невыразима. Он хочет не только послушания «добру», но и твоей приверженности Ему, Богу живому. Он хочет, чтобы ты рискнул отдаться этой любви и новому существованию, исходящему из любви. Вот в чем цель Нового Завета; и только тогда становится возможной полнота «этичного».

Конечно, это превосходит человеческие силы. Очистить сердце до самых глубин так, чтобы уважение к достоинству другого подавляло первые признаки пробуждения природной похоти; уничтожить в себе ненависть, вплоть до самых скрытых ее источников; преодолеть насилие свободой, создаваемой любовью; воздавать за зло добром, за вражду - дружеским отношением - все это превосходит человеческие силы, и к таким вещам не следует подходить легкомысленно. Лучше, чтобы человеческое сердце оборонялось при налете этих требований или пребывало в трепете и надежде на благодать, чем говорить о них так, словно это всего лишь принципы более высокой этики, ставшие со времени Христа общепризнанными. В действительности это - призывы к новой жизни. Это и выражено ясно в словах Христа, например, когда Он говорит: «Любите врагов ваших... молитесь за... гонящих вас, да будете сынами Отца вашего небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф 5.44-45). Этими словами мы призываемся участвовать в свершении воли Того, Кто обладает всемогуществом и святостью в чистой любви и поэтому может стоять над злыми и добрыми, праведными и неправедными. И дальше сказано прямо:

«Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный» (Мф 5.48). Воистину это уже не «этика» -та этика, которая требовала бы этого, была бы кощунственной, - но это вера, самоотдача,требование,которое одновременно должно быть исполнено благодати, ибо своими силами человек не в состоянии осуществить его.

Но в той мере, в которой свершается то, что превосходит всякую этику, пробуждается и новый этос, который несет с собой исполнение и в то же время - отмену Ветхого Завета.

2. Искренность в добре

Предыдущая глава помогла нам убедиться в том, что Нагорная проповедь ставит отношение к ближнему на новую основу. Она требует от христианина определять свое поведение по отношению к другому не «справедливостью», а любовью, потому что только через любовь становится возможной истинная справедливость и добро высвобождается для достижения полноты. Но как удостовериться христианину в том, что он при этом искренен? Человек слишком склонен к самообману. Как же получить ему хоть некоторую уверенность в том, что он действительно подходит к другому с любовью?

Иисус говорит: «Будьте милосердны, как и Отец ваш милосерд. Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены» (Лк 6.36-37). И еще:

«Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш небесный; а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших» (Мф 6.14-15). То и другое сведено воедино в словах: «Давайте, и дастся вам: мерою доброю, утрясенною, нагнетенною и переполненною отсыплют вам в лоно ваше» (Лк 6.38)) - «ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Мф 7.2).

То, что человек чувствует за другого, тревожит и обязывает его. Поэтому его эгоизм старается защититься от этого сочувствия, оставляя другого в отчужденности: то он, а не я. Он там, а я здесь. Я вижу, как обстоит с ним дело, оцениваю положение правильно, сожалею о нем, но все же он - не я. В конце концов это меня не касается... Пока человек думает так, любовь и справедливость не принимаются им всерьез, и разговоры о любви - одно заблуждение. И вот, Иисус говорит: твоя любовь только тогда станет подлинной, когда ты снимешь преграду между собой и другим. Ты должен поменяться местами с другим и спросить себя:

если бы это был я, то какого обращения с собой желал бы? Только в той мере, в какой ты так поступаешь, тебе ведома любовь: «И так во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф 7.12).

Это нам понятно - но чего же от нас требуют! Если вдуматься, то возникает такое чувство, точно под вопрос ставится вся безопасность собственного, в себе самом покоящегося существования. Мыслимо ли это? Как смогу я существовать, если буду поступать так, а другие не будут? Вот если бы все были такими, если бы вся жизнь была так устроена - но о таком «если бы» Иисус ничего не упоминает. Он просто требует поступать так. Такая жизненная направленность может исходить только из великой веры. Нужно быть убежденным в том, что если поступать так, что-то будет изменено Богом, создастся новый мир, и человек станет служить этому божественному деланию. Творчество - вот что здесь требуется.

Если человек так поступает, то он не только становится добрым по сути своей и добрым перед Богом, но и божественно-доброе обретает в нем мощь. Господь говорит: «Вы - соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? Она уже ни к чему негодна, как разве выбросить ее вон на попрание людям. Вы свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего небесного» (Мф 5.13-16). Божественно-доброе воплощается в человеке, отдавшемся ему, и из него излучается. Воля, становящаяся доброй, внутренняя жизнь, становящаяся святой, представляет собой силу. Эта сила тревожит других, пробуждает, ободряет. На примере такого человека становится ясно, Кто есть Бог и чего хочет Его святая воля. На его примере другие постигают, что и они в своих сердцах призываются Богом, и осознают силу, которая и им дана.

Но не опасно ли с исполнением воли Божией связывать ту мысль, что оно должно действовать как «соль земли», как «город на горе», как «свет мира»?

Недаром за этими словами следует предупреждение: «Не давайте святыни псам, и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас» (Мф 7.6). «Святыня» - это мясо с жертвенника. То, что остается от него после совершения священнодействия, нельзя давать собакам. И если кто обладает «жемчугом», то пусть он остерегается бросать его свиньям - тем полудиким стадам, с которыми мы встречаемся, например, в эпизоде переселения бесов в одно из них, - чтобы они не приняли его за корм и, разочаровавшись, не растоптали бы его и не накинулись в бешенстве на того, кто его бросил им. Эти образы предостерегают от бездумного вынесения «на люди» тайны святой жизни. Ее нужно оберегать, чтобы ее не бесчестили. Не следует дразнить земные чувства, чтобы они не становились бешеными, как обманутые голодные животные. Это — наставление о том, что надо вести себя умно, так как люди такие, какие они есть, а Господь - не идеалист.

Обратимся к еще более глубокой мысли: «Смотрите, не творите милостыни вашей перед людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего небесного» (Мф 6.1). И еще: «Ибо, говорю вам, если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное» (Мф 5.20). Эта более совершенная праведность должна быть прежде всего бескорыстной. Поэтому Господь предостерегает от проникающих до самых глубин человеческого существа тщеславия, самодовольства и своекорыстия, поясняя это предупреждение в деталях.

«Когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф 6.2). Дающий должен давать так, чтобы никто другой этого не видел. Если он дает для того, чтобы его видели и уважали, то - говорит Иисус - он уже получает награду свою. Дело тогда совершается перед людьми не для того, чтобы из него воссиял Бог, а для того, чтобы восхищались достоинствами этого человека... Недостаточно даже и того, чтобы никто другой этого не видел: левая рука не должна знать, что делает правая! Даже перед самим собой человек не должен выставлять напоказ то, что он делает. Он не должен услаждать себя этим и упиваться своим совершенством. Он должен отослать прочь зрителя, сидящего в нем самом и просто оставить содеянным дело, которое видел и о котором знал один Бог. Таким образом, речь здесь идет о сокровеннейшей стыдливости добра, о том тончайшем, что одно только и придает поступку чистоту, из которой может воссиять Бог.

И опять: «Также, когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры: ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф 6.16-18). Сначала повторяется та же мысль: свое покаяние - которое в данном случае и есть добро - ты должен совершать не перед людьми, с тем, чтобы они сострадали, поражались и считали тебя святым, но в тишине, когда об этом знает один Бог... А затем выявляется то предельное, что несводимо ни к какой заповеди, но что только и придает подлинную ценность всякому деланию: когда постишься - иначе говоря, когда ради искупления своих грехов налагаешь на себя нечто тяжелое, - помажь голову твою и умой лицо твое! Делай это как нечто само собой разумеющееся, не носись со своим подвигом. Придай даже трудным своим деяниям вид праздничности. Сокрой их тяжесть даже от себя самого, чтобы они стали свободны от всякого самоуслаждения и всякого двоемыслия. Тогда они обретут чистоту и будут в состоянии излучать Бога.

Еще раз: «И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. А молясь, не говорите лишнего, как язычники: ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны. Не уподобляйтесь им; ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду прежде вашего прошения у Него» (Мф 6.5-8). Вначале снова: когда молишься, пусть это будет не перед людьми, а наедине с Богом, причем «комната» противостоит, конечно, не храму и церкви, а действию «перед людьми»; можно и в церкви быть «в комнате», можно и за закрытой дверью быть «на улице»... А дальше: когда молишься, не возносись словами твоими перед Богом. Не будь красноречив, не думай, что у Бога что-либо зависит от того, какие слова ты произносишь и что лучше обратить к Нему много слов, чем мало. Думай о том, что обращаешься к Тому, Который знает все. Собственно, твои слова излишни, но Он тем не менее хочет их. Вместе с тем, нужно знать в них меру. Ты должен молиться, но сознавать в то же время, что Он лучше тебя знает твои нужды. Тем не менее молись; и если это сознание в тебе живо, то молитва твоя обретет такой характер, какой подразумевает Иисус. Обращаясь к Богу, ты должен понимать, что слова твои ведомы Ему прежде, чем ты их произнесешь, ибо перед Ним ты полностью открыт в твоих самых затаенных помыслах.

В приведенных наставлениях часто повторяется одно слово, которое приводит нас в недоумение: награда.

Этика нового времени объявила, что желание получить награду отвечает низшей ступени нравственности - при более высокой ступени нравственности оно терят смысл. Очевидно, в каком-то смысле это действительно так. Если я делаю что-либо потому, что хочу достигнуть известной цели, то я поневоле забочусь о соотнесении цели со средством; если же я делаю это потому, что это правильно, то нет больше ни цели, ни средства, есть только нравственный смысл -исполнение долга. Там я был связан практической необходимостью, здесь я тоже связан, но по-другому, свободой совести. Достичь цели я могу и не свободно, но соблюсти смысл - нет. В этой свободе есть нечто преизобильное, великодушное, царственное, и упоминание о награде ощущается тогда как нечто унизительное... Если я творю добро, то смысл его - в нем самом. Нравственная ценность суверенна. Присутствуя в моем делании, она сама и составляет его смысл.

Нет надобности добавлять к ней что бы то ни было -более того, даже и нельзя добавлять, иначе ценность снижается... Все это ставится под угрозу мыслью о награде. Если я делаю добро, то должен делать его ради него самого, без «награды», ибо оно само составляет свой собственный смысл, а тем самым является смыслом и для меня.

С этим мы можем только согласиться. А все же Иисус говорит о награде, говорит часто и по важным поводам.

Здесь нам представляется случай осознать, что значит воспринимать Священное Писание как слово Божие. Если я вижу в нем только религиозный текст глубокого содержания, если исхожу тем самым из моих собственных представлений и по ним сужу о Писании, то я по всей вероятности сделаю вывод, что в нем говорит еще не до конца очищенное нравственное чувство и что в этом пункте этика Иисуса устарела. Но если для меня Новый Завет есть слово Божие, и я слышу, с какой настойчивостью говорит Иисус о награде, к тому же - здесь, где речь идет о сокровеннейшей внутренней установке. Им возвещаемой, то я прихожу к заключению, что понятию награды должна быть присуща совсем иная глубина, чем это признается новым временем, и что с этой этической категорией должна быть связана проблема, которой новое время не видит. Так оно и есть.

Если наше понимание верно, то Новый Завет говорит: в той «чистой этике» заложена возможность чудовищной, но с трудом поддающейся разоблачению гордыни. Желать добра только ради самого добра так, что оно оказывается единственным и всеопределяю-щим мотивом действия - это, видимо, может один только Бог. Творить добро в чистой свободе собствен-го бытия, быть в добре царственно дарующим и при этом оставаться в единении с самим собой и сохранять свою цельность - это может, видимо, только Бог. А человек нового времени присвоил себе это особое право. Он поставил знак равенства между нравственным поведением и поведением божественным. Он так определил нравственное поведение, что то Я, которое выступает его носителем, может быть только Богом - с молчаливой предпосылкой, что человеческое Я, «Я вообще», и есть действительно Бог. Здесь кроется нравственная гордыня нового времени, чудовищная и вместе с тем трудноуловимая.

Мысль о награде означает призыв к смирению. Она гласит: человек, вкупе со своей возможностью познавать добро и его желать - есть тварь. Вкупе с твоей возможностью свободно принимать решения, ты -тварь. Ансельм Кентерберийский некогда назвал эту возможность «всемогуществом под Богом» - но ей грозит искушение поставить себя на один уровень с Богом. Это искушение ты должен преодолеть признанием: и в делании добра я подчинен Божиему суду. Плод доброго дела, положительный смысл нравственного решения и усилия не рождается автономно из них самих, а «дается» Богом как «награда».

Вникнем в эту мысль еще глубже.

Мысль о награде может стать недостойной - но только в том случае, если с нею связывается неверное представление о Боге. Бог, о Котором говорит Иисус - это Тот, Который призывает меня любить Его и вместе с тем делает меня способным к этой любви и подымает меня тем самым до Себя. От Него я получаю «награду», т.е. оценку моего делания по достоинству, и эта оценка сама есть любовь... Когда же любовь возрастает, она сама начинает свидетельствовать: я люблю Бога, потому что Он - Бог. Я люблю Его, ибо Он достоин быть. Мои поступки утверждают

Его, потому что Он «достоин... принять силу и богатство, и премудрость и крепость, и честь и славу и благословение» (Откр 5.12). Тут мысль о награде внезапно исчезает. Впрочем, нет, она еще присутствует, - в смирении первого побуждения, но исчезла, как явный мотив. И достигается то, на что направлена автономная настроенность, не имея однако возможности получить это из себя самой: чистое делание добра ради святости самого добра. Чистота намерений никогда не была более высокой, чем в поведении святых, совсем не замечавших самих себя и желавших только Бога ради Бога, - но при этом понимавших эту чистоту не в том смысле, который доступен только Богу, и поэтому не впадавших в гордыню и безумие.

3. Возможность и невозможность

В предыдущих размышлениях мы пытались понять своеобразие Нагорной проповеди - беспримерность ее благовествования, энергию, с которой ее призыв переходит от внешних действий к внутренней настроенности, выдвигаемую ею меру достойного поведения, а именно: видеть в другом себя и свои обязательства по отношению к нему определять по любви к своей собственной жизни так, чтобы любовь становилась сутью новой установки.

Перед лицом таких требований должен возникнуть вопрос, нами уже поставленный: выполнимы ли они для человека? Может ли человек быть так настроен и может ли он так поступать? Может ли он добротой обуздывать насилие и его преодолевать, отвечать на вражду не злым делом, даже и не злой мыслью, а любовью, бережно относиться к человеку другого пола даже в своих самых сокровенных побуждениях, так глубоко испытать возвещенное обновление, чтобы блаженным представилось то, что по земным понятиям причиняет боль, а то, что воспринимается людьми, как счастье - представилось опасным и подозрительным? Способен ли он на все это?

Вопрос этот должен возникнуть, как только мы воспримем слова Нагорной проповеди не только риторически или эмоционально, а по существу, - тем более, что в заключение мы читаем: «Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф 7.13-14). Если же мы допустили возможность такого вопроса здесь, то должны допустить его и в других местах. Там, например, где Иисус, после притчи о царском пире говорит: «Много званых, а мало избранных» (Мф 20.16). Или когда Он восклицает: «Кто имеет уши слышать, да слышит» (Мф 11. 15), что означает также, что не имеющие ушей не услышат, не говоря уж о тревожной резкости слов о том, что благовестие должно многим возвещаться в притчах, ибо они «слыша, не слышат и не разумеют», «да не обратятся» (Мф 13.13-15), чего мы здесь не хотим касаться, чтобы мысль не потерялась в тайне предопределения. Итак, нам нужно решить вопрос, возможно ли для людей то, чего требует Нагорная проповедь, и обращается ли христианское благовестие ко всем, или только к некоторым избранным.

Конечно, подобное избранничество не могло бы определяться такими земными предпосылками, как, например: только тот пригоден для великих дел, кто родился с бесстрашным сердцем и сильной волей, или:

только тот способен создавать великие произведения, кто несет в себе тайну творческих глубин. Иисус пришел, чтобы принести Свою весть не особо одаренным людям, а «погибшему» (Лк 19.10). Таким образом, избранничество, о котором идет речь, может быть только делом благодати: чтобы Бог освободил сердце от эгоизма, научил его отличать существенное от несущественного и укрепил его в подлинном делании, по вере.

Как бы потом протекала жизнь такого человека, зависело бы от его личности. У человека высокоодаренного, например, у св. Франциска, из этой благодати проистекла бы и по- человечески великая христианская жизнь. Но благодать могла бы производить свое действие и при совсем обычных условиях: такой человек внешне жил бы тогда как все, но его внутренняя жизнь была бы в Боге.

Однако, этот путь был бы всегда открыт только немногим, призванным особым образом по свободному благоусмотрению Божиему.

Трудно принять мысль, что избраны лишь немногие; она может вызвать глубокий упадок духа, - более глубокий, нежели мысль о том, что в сущности никто не в силах выполнить требования христианства, хоть она и кажется более радикальной.

Впрочем, иногда, видимо, прорывается и эта мысль, как например, в беседе Иисуса с богатым юношей. В конце беседы выясняется, что задавший вопрос дорожит своим имуществом, и Христос предрекает «горе» богатым. Ученики делают логический вывод: если так, то кто же может спастись? Иисус же, «воззрев» на них, говорит: «Человекам это невозможно, Богу же все возможно» (Мф 19.26). Очевидно речь здесь идет о христианской жизни вообще, и отдельный человек ощущает некоторое успокоение, когда слышит, что никто не изъят из общей невозможности. Таким образом он оказывается среди своих собратьев - людей, и взывает к милосердию Божьему - ибо должен же быть смысл, и притом смысл спасительный, в пришествии Христа!... Но в Нагорной проповеди Бог требует исполнения. Мы чувствуем, что Он имеет право его требовать; мы видим, что то, чего Он требует — правильно, а затем мы слышим, что требуемое ото всех может быть выполнено только немногими - теми, кому это дано. Трудно принять это.

Напомним прежде всего, что слова Писания никогда нельзя брать в отдельности. Они всегда должны быть включены в целое, где другие слова раскрывают их смысл, определяют их место или им противопоставляются. Здесь мы вспоминаем, что ангельское благо-вествование в рождественскую ночь возвещает мир Божий всем тем, у кого есть добрая воля. Сам Иисус говорит, что Он «пришел... спасти погибшее» (Лк 19. 10), и Он все время жалеет тех многих, которые растерянно бродят, «как овцы, не имеющие пастыря» (Мф 9.36). Это звучит иначе, чем слова о немногих избранных. Но и те слова мы должны принять. Верно одно, верно и другое. Эту противоположность невозможно разгадать путем размышлений, мы должны понять ее нутром, каждый наедине с самим собой перед Богом.

Если мы верно понимаем Писание, то оно словно бы вопрошает: откуда ты знаешь, что ты не избран? Избрание исходит из тайны Божией; никто не знает, распространяется ли оно на него, но каждый имеет право - нет, обязанность - быть открытым для этой возможности. Слушай слово, проникайся сознанием призванности - и тогда посмотрим, вправе ли ты будешь сказать, что ты не избран!... Быть может, ты возразишь: как мне это знать? Я ничего не чувствую! Как переживается избранность?... Писание отвечает:

так спрашивать ты не можешь. Ты должен проникнуться заповедью Господней и действовать. Избранность - не вывеска над существованием того или иного человека, она - живое намерение Божие, воздействие Его любви на данного человека. То, что в ней заложено, осуществляется лишь в действиях этого человека. .. Но разве не должен избранный человек вести себя определенным образом? Разве это не должно стать заметным? Вести себя определенным образом -но каким? Где установленные нормы, которые как бы официально выражают настроенность Нагорной проповеди? Иисус сказал, что когда тебя бьют, нужно подставить и другую щеку (Мф 5.39), - но когда слуга ударил Его в Синедрионе, Он Сам не поступил так, а дал отпор: «Если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Ин 18.23). Он сослался, стало быть, на судебный порядок. Это показывает нам, как мало здесь можно зафиксировать. Никто не может судить, отвечает ли данный человек настроенности Нагорной проповеди. Нет таких норм внешнего поведения, в которых выражалась бы эта настроенность. Даже сам человек не может знать с уверенностью, как обстоит дело с ним самим. Апостол Павел говорит это прямо: судит один Бог. Итак, дерзай в надежде на то, что ты избран! Такое дерзание происходит в вере, и ни мир, ни внешний или внутренний опыт не могут возражать против него.

Но я не в силах любить своего врага!... Ты можешь, однако, привести себя к тому, чтобы перестать его ненавидеть. Это уже начало любви... И это не удается!... Так попытайся, по крайней мере, помешать твоей неприязни проевиться в слове. В этом было бы уже некоторое приближение к любви...

Но не означало ли бы это принижение требования? Разве не стоит здесь вопрос «все или ничего»? Давайте говорить откровенно: люди, исповедующие «или -или», редко выглядят, как претворяющие свои строгие принципы в жизнь. Часто их бескомпромиссность подозрительно напоминает риторику... Нет, то, чего требует Нагорная проповедь, не означает «все или ничего»; движение здесь и начинается, и продолжается, и прерывается падением или новым подъемом.

Что же тогда важно? Важно воспринимать благове-стие Нагорной проповеди, не как застывшее повеление, а как живое требование и вместе с тем как действенную силу. Важно отношение верующего человека к Богу, действующее постепенно на протяжении всей жизни, важна встреча, которая должна состояться и углубляться.

Но мы все еще не ответили на наш вопрос. До сих пор было сказано только, что речь идет не о какой-либо программе, а о живом делании, и что мы должны начать действовать. Нет ли, однако, какого-нибудь указания, которое помогло бы нашему мышлению? Попробую рассказать, как я попытался разобраться в этом вопросе, может быть это поможет и другим. Когда Иисус произносил Нагорную проповедь - и не только ее, но и многое другое с той же мощью и той же убежденностью - то за этим вырисовывалась великая возможность. Все сводилось к тому, что «приблизилось Царство Небесное» (Мф 3.2). Он ведь сказал прямо, что оно близко, и эти слова не могли быть всего только выражением восторга или настойчивого увещевания: «близко» означало не что иное, как близко. Значит, по воле Бога было возможно действительное осуществление пророчеств Исайи, становление нового бытия. Нет смысла размышлять о том, что бы это было. Исайя выражает это словами тайновидца, говоря, что теленок будет пастись рядом со львом и ягненок будет играть с волком, не будет на дорогах ничего нечистого и познание зальет всю землю, как море (Ис 11.1-9). Святое существование возникло бы из преобразующей силы Духа, все стало бы иным... Заповеди Нагорной проповеди и даются прежде всего в связи с этой возможностью. Человек, к которому они обращены, находится на пути туда, и при том существовании они были бы священным, всеми исполняемым велением Бога, познанного в любви. Это Царство пришло бы, если бы благовестие было встречено с верой. Причем верой не только того или иного человека, но верой того народа, с которым Бог заключил Синайский Союз. Те, на ком лежала ответственность, первосвященники и Синедрион, священники и книжники должны были принять его; а раз они этого не сделали, то народу следовало бы отстранить их и с верою выступить вперед самому. Но этого не произошло. Христос был отвергнут Своим народом и пошел навстречу смерти. Искупление произошло не в подъеме веры, любви и всепреобразующего Духа, а в гибели Иисуса, ставшего, таким образом, искупительной жертвой. Человек же, не откликнувшийся на этот призыв, стал иным, чем тот, к которому первоначально обращался Господь. Теперь на нем лежала вина за смерть Христа, второе грехопадение, и он пребывал среди жестокости неизменившейся истории.

Тем не менее, Христос не снимает Своего требования. Но Он противопоставляет ему нечто иное: Церковь. .. Церковь находится в теснейшей связи со Христом. Ведь Она - «продолжение вочеловечения в истории», беспрестанное осуществление во времени Его спасающей и обновляющей жизни, как учит ап. Павел в своих Посланиях. Но вместе с тем она, видимо, находится еще и в другом отношении к Нему. Основана была Церковь во время последнего путешествия Иисуса в Иерусалим, после того, как руководители народа приняли решение убить Его, о чем Он сразу говорит вслед за этим (Мф 16.13-23). Рождается Церковь после ухода Господа, на Пятидесятницу, сошествием Духа Святого, созидающего христианскую историю.

Здесь Церковь, как нам кажется, имеет еще и другое значение в отношениях между Христом и нами:

Господь противопоставил ее Себе и Своим требованиям, как заступницу за нашу слабость, как защитницу возможного, как истинную мать, в противовес неслыханным Божиим требованиям указывающую на подлинную слабость и несовершенство человеческой природы.

При этом я не говорю о недостатках Церкви - косности, нетерпимости, властолюбии, узости и обо всем вообще недобром, что может в ней быть; все это -просто прегрешения против истины, за которые нам придется держать ответ перед Богом. Нет, я говорю о подлинной задаче, которую Церковь должна выполнять, а именно: приводить требование Христа, которое, по- видимому, превосходит силы человека, в соответствие с их возможностями, строить переходы, наводить мосты, оказывать помощь.

Конечно, это может вызывать сомнения, подвергать опасности чистоту требования Божия, допускать перевес человеческого, многими анализами и сравнениями ставить под вопрос истинный дух Божией вести..., тем не менее это и есть служение, которого требует Христос и оно должно осуществляться в смирении и верности. И, очевидно, многое зависит от правильного понимания и осуществления этого служения. Существует христианское направление, которое подчеркивает всю бескомпромиссность Господнего требования и объявляет отступничеством любое снисхождение к человеческой слабости. Оно говорит: «все или ничего»! Таким образом оно либо приходит к выводу, что только немногие люди способны на требуемое, большинство же погибает; либо заявляет, что человек вообще не может ничего и поэтому ему остается только признать свое бессилие и довериться милосердию Божию. В обоих случаях Церковь представляется делом рук человека и отступничеством... Звучит это очень по- христиански, но при более близком рассмотрении возникает подозрение, что здесь налицо преувеличение, за которым скрывается слабость. Безоговорочность, не знающая, как устроен человек в действительности. А может быть даже и бессознательная хитрость человеческого сердца, переносящая христианство в область абсолютного, чтобы отдалить его от мира, в котором тогда может свободно распоряжаться человеческая воля. В противовес этому в церковном взгляде есть глубокое ощущение реальности и есть воля к христианской жизни, начинающая с возможного, но кончающая на вершинах святости. Не случайно те воззрения, о которых мы сейчас говорили, отвергают понятие святости как нехристианское.

Но как бы то ни было, нам нужно учесть еще нечто основополагающее. О чем бы ни шла речь - о высоте требования или о слабости человека; о том, все ли могут его выполнять, или только немногие, или, в сущности, никто, о его безусловности или о соотнесении с человеческими возможностями, о строгости или о снисхождении Божием или о чем угодно другом, - все нужно решать в отношении к Богу. А Бог, о Котором говорит сама Нагорная проповедь, - Отец. Именно в связи с этими тревожащими требованиями Иисус так настойчиво говорит о Нем. И притом Он говорит здесь не: «Ваш Отец» а, что случается весьма редко, «Отец твой» (Мф 6.4), Отец того, к кому обращен призыв. Значит Бог здесь - не Всевышний Законодатель, налагающий на людей тяжелое бремя и затем творящий суд над исполнителями Его Закона, но повелевающий в любви и помогающий исполнять. Он Сам приходит к людям со Своей Заповедью и вместе с ними заботится о ее исполнении. Он призывает дитя к согласию с Ним в заботе о Его заповеди. Отец, видящий втайне, знающий каждую нужду раньше, чем она высказана, потому что Его очи предвидящие будущее, направлены на нас. Вот Бог, в соотношении с Которым все должно быть обдумано. Только тогда наши вопросы обретают свой истинный смысл и обетование ответа, который есть сама любовь.

4. Посев и почва

Углубляясь в Нагорную проповедь - чистейшее выражение Христова благо вестия, провозглашенного в то время, когда открытая враждебность еще не противостояла Ему, - мы невольно задаем себе вопрос, к кому было обращено это благовествование? Говоря по- человечески, какие существовали возможности для того, чтобы оно было понято?

Мы не намерены здесь составлять историческое повествование, но хотим понять личность и жизнь Господа. Поэтому, хотя и не оставляя без внимания хронологической связи, мы то и дело прерываем ее, забегая вперед или возвращаясь назад, в зависимости от того, что нужно для понимания. Мы и теперь должны предвосхитить кое-что, относящееся, собственно, к более позднему времени.

К кому обращено благовествование Иисуса согласно Его основному намерению? Мы, теперешние, склонны ответить: прежде всего к отдельному человеку, а затем к человечеству вообще. И то, и другое верно, поскольку только со времени Христа существуют и тот отдельный человек, к которому обращается Бог, и призываемое к спасению общечеловеческое целое, независимо от всех различий между народами. Тем не менее, этот ответ нового времени «индивидуалистичен» и одновременно «интернационален» и, чтобы быть действительно истинным, нуждается в очищении и уточнении. Иисус же мыслит исторически, соответственно истории спасения. Он знает, что прежде всего Он «послан к погибшим овцам дома Израиле-ва» (Мф 15.24). Его благовестие обращается в первую очередь к тем, кого Синайский завет связал с Богом, к кому говорили пророки и кого они вели к Мессии: к избранному народу, возглавленному его правителями и сановниками. Это и есть тот народ, который Христос зовет к вере «официально», в полном смысле этого слова: по должности и по посланничеству. Его «Да» принесло бы исполнение пророчеств Исайи: преображающее событие пришествия Царства. Тот факт, что этого не случилось, вернее, отказ народа принять Христа - вот что выходило далеко за пределы вопроса о спасении или гибели отдельных лиц и даже исторических наций. Это было в то же время решением избранного народа - решением человечества. Происходившее затем означало не только то, что благове-ствование перешло к другим людям, но и то, что с точки зрения истории спасения положение в корне изменилось. Народ не принял Господа, и это было вторым грехопадением, все значение которого, в сущности, может быть понято только на основании первого.

У тех, кто тогда слушал Христа, была за спиной по-луторатысячелетняя история, - а это и помогало, и мешало. История Израиля была определена его верой в Бога. Благодаря этому маленький народ устоял перед окружавшими его мировыми державами вавилонян, ассирийцев, египтян, греков. Верой в единого Бога он победил их духовно-религиозные силы, но и застыл в этой вере. Когда затем пришло божественное благовествование Иисуса, и Он открыл глубинный образ Бога совершенно иначе, чем они это себе представляли, они соблазнились. Ради храма и богослужения они претерпели больше, чем может вынести человек, но при этом храм, суббота, обряд стали для них кумирами. Все это обременяло тех, кто слушал Иисуса.

Как отнеслись к Его благовествованию вожди народа? Отрицательно, и притом с первого мгновения. Уже с самого начала мы замечаем испытующие, недоверчивые взгляды «фарисеев и книжников». Повод к критике чаще всего связан с обрядом: в субботу Иисус исцеляет, его ученики срывают колосья, не моют рук перед едой и так далее. Но истинная причина -глубже. Противники Христа чувствуют, что здесь налицо иная, чем у них, воля. Они хотят увековечить Ветхий Союз. Господство Бога должно быть установлено в мире, и притом, через избранный народ, конечно, воздействием Духа, Свыше, но как победа Ветхого Союза, утверждающая его навеки. Когда же они замечают, что этот Равви не говорит ни о храме, ни о Царстве Израильском, что Он ставит под вопрос мир и ценности земного существования и возвещает абсолютно свободные деяния Божий, они чувствуют, что Его дух - не их дух, и не успокаиваются, пока не убирают Его со своего пути. Так поступают фарисеи, строго верующие, националистически настроенные консерваторы. Их противники, ненавидимые ими саддукеи, либерально настроенные, стремящиеся к прогрессу и находящиеся под влиянием греческого образования, сначала вообще не обращают внимания на этого мечтателя. Но когда движение начинает их тревожить, они на короткое время объединяются со своими презираемыми противниками и содействуют устранению опасного лица.

А народ? Несостоятельность предводителей должна была бы побудить его подняться и сделать то, о чем дает некоторое представление вход Господень в Иерусалим: воспринять уроки Духа, обетованного пророком Иоилем для мессианских времен (3.1-5 см. также Деян 2.16-21); народ должен был признать Посланца, «Благословенного Господа» и проявить свою верность Ему, но этого не происходит. Правда, у народа есть влечение к Иисусу. Он приходит к Нему, ищет помощи в своих бедах, прислушивается к Его словам, восторгается Его чудесами. В определенных ситуациях он ощущает мессианскую тайну и хочет провозгласить Его царем. Однако, поведение народа непоследовательно. Уже в самом начале, в родном городе Иисуса, Назарете, прорывается такая зависть к Нему, что Его пытаются убить. (Лк 4.16-30). Когда Он позже, в стране Гадаринской исцеляет одержимого и при этом гибнет свиное стадо, Его начинают считать опасным и просят удалиться (Лк 8.27-37). В Самарии на пути в Галилею, Его принимают дружелюбно (Ин 4. 1-42), но когда Его путь ведет в обратном направлении, в ненавистный им Иерусалим, они не впускают Его в свой город. (Лк 9.51-56). Народ несомненно чувствует нечто глубокое и важное, но чувствует это смутно. Его чувства не выливаются в ответственные действия. Ему нужен был бы учитель, способный объединить эти неопределенные, невыявленные чувства, но такого нет. Казалось бы, кто-нибудь из учеников или друзей Иисуса мог бы перебросить мост от Него к народу, объединить сердца и побудить их к решению, но они боятся и ничего не предпринимают. Таким образом, народ беззащитен и фарисеям легко переманить его от восторгов при встрече Иисуса у ворот Иерусалима к отпадению в Страстную Пятницу.

Политические же власти проявляют безразличие. Действительная власть в руках римлян. Пилат вообще узнает об Иисусе только из доноса. Сначала он видит в пленнике одну из многих беспокойных голов того времени. Потом он начинает замечать в этом пленнике нечто особое - ведь в ту эпоху мысль, что на земле могли бы появиться сыны богов или высшие существа, не была невероятной. Тогда ему становится страшно и он пытается освободить Иисуса, но, в конце концов, уступает давлению обвинителей.

Кроме того, существуют зависящие от Рима местные властители, среди них - четвертовластник Гали-леи Ирод, непосредственным подданным которого был Иисус. Облик его становится ясным при чтении Евангелия. Это мелкий восточный деспот, один из вассалов Римской империи, каких тогда было много. Он испорчен и слаб, но все же не без глубоких душевных движений; ведь он любил беседовать с Иоанном, которого заключил в тюрьму, и задумывался над его словами. Но это - не та глубина, которая опирается на силу характера: из-за легкомысленно данного честного слова он приказывает казнить Иоанна. Когда до него доходит слух о деятельности Иисуса, им овладевает суеверный страх, что Иоанн появился опять (Лк 9.7- 9). Однажды Иисус говорит о нем, когда фарисеи Ему заявляют, что Он должен уйти, потому что Ирод хочет Его убить: «Пойдите, скажите этой лисице: се, изгоняю бесов и совершаю исцеления сегодня и завтра, и в третий день кончу» (Лк 13.32). В ходе суда Пилат отсылает Пленника к властителю Его страны. Он хочет проявить вежливость по отношению к этому последнему и вместе с тем надеется избавиться от беспокоящего его дела. Когда потом Иисус отвечает молчанием на навязчивые вопросы Ирода, тот начинает издеваться над Ним и отсылает Его назад в шутовском наряде. Оба же носителя власти, раньше враждовавшие, становятся теперь друзьями (Лк 23.12).

А как обстояло дело в ближайшем окружении Господа?

Мария была глубоко связана с Ним. Об этом не приходится много говорить, мы это уже видели раньше. Не то с другими ближайшими родственниками, «братьями» Иисуса. Иоанн описывает один очень характерный эпизод. Приближается пасха, и говорят об обычном паломничестве в Иерусалим; и вот они уговаривают Его отправиться туда: ведь тому, кто творит такое, как Он, надлежит не оставаться в провинции, а идти туда, где кипит жизнь и можно добиться признания. Иисус же отвечает: «Мое время еще не настало, а для вас всегда время», - и мы чувствуем отчужденность, даже презрение (7.2-9). В довершение всего Марк сообщает, что однажды, когда Иисус учил и люди со всех сторон стекались к Нему, «ближние Его пошли взять Его, ибо говорили, что Он вышел из себя» (3.21). Итак, раздражение, замкнутые сердца, непонимание и склонность к насилию.

Как же обстоит дело с Его учениками? Нужно сказать, что при жизни Иисуса ни один из них не производит впечатления крупной личности... До Пятидесятницы они, к тому же, являются нам глубоко погрязшими в чисто земном. Когда мы видим Иисуса среди них, мы всегда ощущаем нечто удручающее. Они не понимают Его, впадают в мелочность, ревнуют друг к другу и слишком претенциозны, в решающий же час они беспомощны. Уже тогда, когда Иисус в Капернау-ме предвещает таинство Евхаристии и слушатели начинают роптать, многие из Его учеников заявляют:

«Какие странные слова! Кто может это слушать?» - и отходят от Него. Вслед за тем Он обращается к Двенадцати апостолам с вопросом, не хотят ли и они уйти, - и не встречает живого понимания. Напротив, они тоже потрясены, но ищут выход в слепом доверии:

«Господи, к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни» (Ин 6, 60.66-69).

А среди этих двенадцати находится и Иуда, предатель, уже раньше обкрадывавший общую казну (Ин 12.6). И когда дело доходит до взятия под стражу, бегут все, а Петр отрекается от своего Учителя (Ин 18. 15-27).

В чьих же сердцах Он находит отклик? Во-первых, у неприметных одиночек, в чьем характере могло быть или нечто мечтательное, или отчужденное. Они держались в стороне от политической жизни, от иерусалимских событий, от всех дел фарисеев и саддукеев;

они неуклонно следовали традициям пророков и чаяли Божиего обетования. К ним принадлежит священник Захария, Елизавета - родственница Марии, Симеон -старец, исполненный пророческого духа, старица Анна, Лазарь со своими двумя сестрами и некоторые другие. Они лучше других поняли Господа. Но может быть и они не всегда хорошо понимали Его, ибо были слишком изолированны.

Затем социально отверженные - «мытари и грешники». Первых считали врагами народа, потому что по роду занятий они были связаны с римлянами; вторых презирали, как бесчестных. Их несчастье при встрече с Иисусом могло обернуться счастьем. В обществе им нечего было терять, поэтому они были предрасположены к чудесному. Иисус им представлялся ниспровергателем общепринятых человеческих суждений, и поэтому они шли к Нему, - недаром Ему ставили в упрек, что Он «друг мытарям и грешникам» (Лк 7.34). Но на великое решение, которое предстояло принять, они, конечно, не могли оказать никакого влияния.

Наконец, есть третья группа - язычники. Весьма знаменательно, как говорит о них Иисус: с совершенно особой теплотой, можно сказать, почти с тягой к ним. Когда сотник говорит Ему, что нет надобности Ему Самому идти к его больному слуге, пусть только Он прикажет болезни, и она Его послушается, Иисус осчастливлен и вместе с тем опечален: «Сказываю вам, что и в Израиле не нашел Я такой веры» (Лк 7. 9)... Нечто похожее происходит с хананеянкой. Ее вера достаточно велика и смиренна, чтобы дать ей понять, что Иисус послан в первую очередь к детям своей земли, к избранному народу, а она сама подобна «псу под столом». Но она полна надежды, что божественной пищи хватит на всех (Мф 15.27)... Впечатление же, которое должно было сложиться у Господа о язычниках вообще, выражается в словах, которые Он во время галилейского кризиса адресует городам этого края: «Горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо, если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись» (Мф 11.21). У язычников Он находит открытые души и новые сердца, готовые внимать Ему. Могло сложиться так, что древняя религиозная традиция, длительное соблюдение формы, укоренившаяся привычка привели к затвердению почвы. Дух больше не воспринимает впечатлений, сердце остается холодным или нерешительным, чувство никогда не переходит в ту страсть, которая диктует безоговорочную серьезность. Очевидно так было тогда у иудеев; у язычников же была целина, открытый простор. Но и это никак не могло помочь в том, о чем прежде всего шла речь, потому что Иисус был послан не к ним.

Можно было бы добавить еще многое, но то, что изложено, уже дает картину того, куда попадали слова Иисуса, какими глазами на Него смотрели, какими сердцами воспринимали. И эта картина печальна.

Мы привыкли считать ход жизни Иисуса твердо определенным, нам кажется, что раз так случилось, то так и должно было случиться. Мы все рассматриваем с точки зрения исхода и все мерим по нему. Факт искупления так бесконечно важен для нас, что мы забываем о том, каким чудовищным образом оно свершилось, и о том, что так оно не должно было свершиться перед Богом и людьми. То чувство, которое было у людей Средневековья, ужас перед богоубий-ством, мы утратили полностью. Нам нужно стряхнуть с себя привычку и ощутить всей душой, как ужасно это было, как черствы сердца, как жалок отклик!

Только вдумавшись во все это, мы понимаем слова Иисуса: «Теперь ваше время и власть тьмы» (Лк 22. 53). Он знал, что та единственная, великая возможность в истории человечества была уничтожена в конечном счете не человеческой волей. Для этого люди были слишком мелки, несмотря на все их самомнение и насилие.

Невозможно понять, как все это могло случиться, если Он был Тем, Кем Он был! Почему ни у кого из властителей не оказалось широкой души и открытого сердца? Почему не нашлось никого, способного привести к Нему народ? Почему Его ученики, с человеческой точки зрения, были настолько несостоятельны? Часто трудно понимать неизбежности, но тот факт, что это неизбежно, помогает пониманию. Когда же перед нами голые факты, которые могли бы быть и иными, но уже не подлежат изменению...

Кто же этот Бог, Которому как будто недостает силы обеспечить Своему Сыну нужный прием? Какое странное, тревожное впечатление слабости... Какая упорная злая сила должна быть в том, что называется «миром», если он в состоянии ожесточиться против Божиего призыва и хладнокровно расправиться с Божиим Вестником!

Что же это за Бог, Который при этом молчит? Мы живем в такой бездумности, что перестали ощущать всю неслыханность этого. Как это происходит по представлению людей, когда является божественное?

Мифы говорят о могучем, сияющем продвижении. Будда, правда, аскет, но его престол окружен сверхцарским почитанием. Лао-Цзе - мудрец, которому воздаются божеские почести. Магомет идет по миру как завоеватель, во главе своих войск. А здесь сам Бог становится человеком. Значит, Он должен быть, так сказать, заинтересован божественно-серьезным образом в существовании этого человека. В этом существовании затрагивается Его честь, за Его желанием стоит вся Его мощь - а все так происходит! Все, что в Ветхом Завете вело к Мессии, дает, как конечный результат, вот это ожесточение народа и эту судьбу Божиего Посланца... Что же такое Бог, если Его Сын претерпевает такое?

Здесь-то мы и чувствуем иную природу христианства. Те, другие, «божественные явления» были силами этого мира, и мир узнает и любит свое достояние. Здесь же нечто появляется действительно из иного мира и мир отвечает по-другому! И мы начинаем догадываться, что значит быть христианином: это значит иметь отношение к Богу тайны среди такого мира, каков он есть. Это должно означать такую отчужденность от мира, которая тем больше, чем ближе нам этот Бог. И «мир» означает не только то, что вокруг нас, не правда ли? Мир - это и мы сами. Нам самим чуждо в себе то, что близко этому Богу. И мы имеем все основания для христианского опасения, как бы в нас не повторилось то, что случилось тогда - второе грехопадение, как бы нам не отвернуться от Бога.

5. Человеколюбие Бога нашего

Лука повествует в восьмой главе, как Иисус переплывает озеро, выходит на берег и вокруг Него сразу же собирается множество народа. Тут приходит Иаир, начальник синагоги и в большом волнении просит Его помочь его ребенку - девочке, которой около двенадцати лет и которая при смерти. Иисус выслушивает его, проникается состраданием и идет с ним. По дороге они задерживаются в толпе. Подходит больная женщина, притрагивается к Нему и исцеляется, а во время этой вынужденной остановки приходит вестник и сообщает отцу: «Дочь твоя умерла, не утруждай Учителя». Итак, последней надежде отца не суждено осуществиться. Но Иисус обращается к нему: «Не бойся, только веруй, и спасена будет». Они приходят к его дому, там суматоха, как это бывает на Востоке вокруг покойников. Иисус произносит загадочные слова: «Не плачьте, она не умерла, но спит». Люди, понятно, смеются. Тогда Он отсылает всех, берет с собой только отца и мать, да еще трех учеников, которым Он доверяет, тех, которые будут рядом с Ним на горе Преображения и на Елеонской горе, идет к постели ребенка, берет его за руку и говорит: «Девица, встань!» Она открывает глаза, поднимается, и так полна жизни, что Господь, вероятно, с теплой улыбкой - велит родителям дать ей поесть, потому что она голодна (40-56).

Это событие напоминает другое, изложенное у Луки чуть раньше. Во время Своего странствия Иисус приближается к городу, называемому Наин. Когда Он подходит к воротам, как раз выносят покойника, единственного сына у матери, вдовы. Ее горе трогает Господа, и Он говорит: «Не плачь». Затем Он кладет руку на носилки, несущие останавливаются, и Он взывает к мертвецу: «Юноша! тебе говорю, встань!» Тот поднимается, начинает говорить, и Иисус «отдает его матери» (7.11-17).

О подобном же событии еще раз сообщает одиннадцатая глава Евангелия от Иоанна. После встречи с Закхеем Иисус покинул Иерихон и находится на пути в Иерусалим. Внезапно Он говорит Своим ученикам:

«Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его». Ученики знают, что Лазарь болен, и отвечают: «Господи! если уснул, то выздоровеет». Тогда Он говорит прямо: «Лазарь умер; и радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали». Итак, они продолжают путь с чувством, что идут навстречу чему-то невероятному - недаром Фома говорит остальным: «Пойдем, и (если так должно быть) мы умрем с Ним». Когда они приходят в Вифанию, покойник уже в гробнице. В доме сутолока: скорбящие о покойном и просто любопытные приходят к сестрам умершего. Те преисполнены горя, и каждая из них встречает своего Друга и Учителя словами: «Господи, если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой». Он же «восскорбел духом и возмутился», как гласит точный перевод, и спрашивает: «Где вы положили его?». «Вновь скорбя внутренне», Он подходит к гробнице, и на глазах у Него выступают слезы. Он велит убрать камень, обращается к Отцу Своему и затем произносит громким голосом: «Лазарь, иди вон». Мертвец повинуется - с перевязанными ногами и руками и с покрытым плащаницей лицом. Иисус повелевает: «Развяжите его, пусть идет».

Ход событий разный. Один раз Он встречает на Своем пути похоронное шествие. Другой раз отец девочки приходит за Ним. Что касается Лазаря, то Он, очевидно, видел в духе, что произошло... У озера умирает ребенок, в Наине - юноша, в Вифании - Лазарь, взрослый мужчина, - словно смерть становится все более реальной, встречаясь со все более зрелой жизнью... И словно смерть с каждым разом совершается все полнее: ребенок только что умер, юношу уже выносят, а Лазарь уже не один день лежит в гробу... Ход событий во многом различен, но сущность их всех одна и та же: ушедшую душу Христос вызывает назад, в земную жизнь. Он обновляет распавшуюся жизнь. Прерванное существование продолжается. Относительно ребенка родители даже еще не поняли по-настоящему, что пришел конец; мать юноши с отчаянием сознает это; в доме же Лазаря уже несколько дней царит холодная пустота смерти - и каждый раз происходит неслыханное: это закончившееся существование начинается заново.

Но если действие Иисуса в Наине имеет характер не требующего усилий проявления любви, совершаясь мимоходом, в пути, а в случае с Иаиром Он как бы вступает под тихие своды сокровеннейшего доверия и нежной близости, то в случае с Лазарем Он идет из дома к гробнице и там на глазах людей с патетической силой совершает воскрешение. Иисус «скорбит духом» - это сказано дважды. В кончине друга Он видит Свой конец. Уход друга побуждает Его бросить вызов самой смерти. Когда Иисус зовет Лазаря назад, к жизни, Он делает это «громким голосом» и нам вспоминается, что однажды Он также «возопил... громким голосом» - на кресте (Мф 27.46). Здесь, в борьбе за возвращение Своего друга, Христос борется с самой смертью и предвосхищает Свое собственное Воскресение.

Что означает все это? Прежде всего едва ли не самый большой вызов, какой только может быть брошен нашей вере. Нигде больше - за исключением, может быть, повествования о вочеловечении (Мф 1.18-25) и о таких событиях, как насыщение многих тысяч и укрощение бури (Мф 14.14-36) - от нашей веры не требуется такого преодоления земного, как здесь. Возражение возникает и у нас: может ли быть что-либо подобное? И в чем смысл таких событий?

Из этих вопросов менее затруднителен первый: возможно ли что-либо подобное? Если мы верим, что Христос есть Сын Божий, то ответ на него уже дан, и он убедителен в той самой мере, в какой наша вера подлинна. А эта вера подлинна или, лучше сказать, осознана тогда, когда мы правильно судим об отношении Бога, открывающего Себя миру. При этом на пути у нас, наследников века естественного порядка вещей, встает наше представление о законах природы, которое должно исключить возможность чудес.

Но, присмотревшись внимательно, мы вскоре заметим, что, в сущности, это представление имеет в виду нечто иное. Дело не в том, что естественный закон природы отменяется, если совершается чудо, а в том, что в определенный момент он ставится в подчинение более высокой, вполне реальной и осмысленной силе. Действие материи подчинено жизни, так, на фоне неживой природы возникают новые формы; по отношению к неживой природе они не могут не казаться «продуктом чуда». По отношению к чисто биологической жизни поведение духовно живого человека представляет собой нечто новое и не может быть к ней сведено - так можно себе представить, какие открываются возможности, когда в духе человека прорывается сила действующего в истории Бога. Здесь-то и выясняется, что первоначальное возражение имело в виду нечто другое. Это возражение не касалось законов природы - последние остаются неприкосновенными. Но и логика, и естествознание исходили из утверждения, что мир образует замкнутое целое, в котором вообще нет никаких «факторов», кроме «природных».

В противовес этому вера говорит: мир лежит в руке Божией. Бог есть само всемогущество, Он — Творец в чистом и неограниченном значении этого слова, и когда Он обращается к миру, мир со своими законами осмысленно включается в Его действия... Он - Господь. Его отношение к миру не природно, а лично. Даже и сам мир не замкнут в природном, но соотнесен с личным, потому что он произошел из свободного деяния любви Бога живого. Поэтому в нем возможна «история» - человека, но также и Бога: священная история, история спасения. Поэтому, когда Бог призывает природу в священную историю, когда Он «действует», то она повинуется. Тогда происходит чудо - и при этом естественный закон не «отменяется», но исполняется в более глубоком смысле.

Этим разрешается первый вопрос и уступает место более глубокому: в чем смысл таких событий? Суть дела не в том, возможно ли что-либо подобное, а в том, зачем это... Если наш разум следует Откровению, то ему открывается здесь нечто очень глубокое. Откровение показывает ему мир не таким, каким он представляется обычно, но со стороны сердца. Иисуса трогает судьба определенного человека. К Нему подступает человеческое горе - отцовское, материнское, горе покинутых сестер. Перед Ним встает картина существования, прерванного неисследимой смертью. Подчеркивается, как сильно это потрясает Его. Он вмешивается в роковой ход событий, упорядочивая тем самым происходящее в мире. Благодаря любви Искупителя человеческое сердце на короткое мгновение становится центром мирового порядка вещей.

А как это может выглядеть иначе? Существует странный ответ на вопрос о том, что, собственно, представляет собой человеческое существование: в бесконечном мировом пространстве вращается крошечное тело, называемое Землей; на нем - тонкий покров плесени, который можно называть пейзажем, жизнью, культурой; там же обитают крошечные существа, именуемые людьми. Все это продолжается одно короткое мгновение, затем всему конец. Шопенгауэр прав: если смотреть на вещи, исходя из мироздания, то человеческое существование выглядит действительно так, и часто бывает трудно избавиться от чувства, что всякое другое мнение - иллюзия. Но такие события, как изложенные выше, меняют всю картину. Становится ясным, что для Бога эти крошечные существа на песчинке, затерянной в необъятности, важнее мировых пространств и Млечных путей, и короткое время существования жизни на Земле важнее тех бесконечных цифр, которыми исчисляет время астрономия. Несколько лет человеческой жизни, десяток лет одиночества, которые еще, может быть, предстоят вдове, для Бога важнее, чем все то время, которое требуется солнечным системам, чтобы возникнуть и распасться. Никогда Бог не пожертвовал бы ни.одним человеческим сердцем ради того, чтобы уцелели Сириус или туманность Андромеды. Когда же, согласно Его святому знанию, человеческое страдание не может иным путем обрести предназначенный ему смысл, - тогда Он ради него призывает законы природы к служению более высокому, чем то, которое они могут исполнять сами по себе. И это хорошо и осмысленно также и в отношении закона природы, при том условии, что закон природы не фетишизируется, но рассматривается таким, каков он есть.

Мир же предстает при этом таким, каким его видит Бог: изнутри, начиная от человеческого сердца и его судьбы.

Открывается нам здесь и то, кто такой - Бог: Тот, для Которого человеческая судьба имеет такое значение. Он - не Бог мироздания, не астрономический Бог. Вернее, Он владеет и мирозданием, но оно служит лишь престолом Его славы. Он также и не повелитель истории, сочетающий отдельные судьбы в уклады, исполненные божественно-глубокого смысла. Он - Бог сердца.

Можно, пожалуй, сказать: открой мне, что тебя волнует, и я скажу тебе, кто ты. Здесь Бог являет Себя потрясенным страданием человеческого сердца, и завеса спадает с Его лика. Мы видим, Кто Он: Тот, Кого имеет в виду апостол Павел, когда говорит о «человеколюбии Спасителя нашего, Бога» (Тит 3.4). Мало назвать Его, как это делает философия. Абсолютным, Вечно- Неизменным. Он-Живой, Близкий, Грядущий в святой свободе. Он - любящий и в любви не только Творящий, но и Действующий. Бог - Тот, Который мыслит и действует так, как описано здесь.

Но к чему это, если мир продолжает идти прежним путем? Повсюду умирают дети, повсюду плачут матери и сокрушаются отцы. Повсюду есть покинутые сестры. Повсюду обрываются и остаются незавершенными человеческие жизни — так к чему же эта предполагаемая картина мира глазами Бога?

Она должна укреплять нашу веру, должна объяснять нам, как в сущности, обстоит дело с миром и, пусть мы не видим этого, но должны в это верить по слову Христа. Бог взирает на каждого из нас, как на ту женщину, которая шла за носилками. Каждый из нас должен быть уверен в том, что его существование для Бога важнее, чем Сириус и Млечный путь. В глазах Божиих сердце и судьба каждого из нас представляет собой центр мира. Но тот ход вещей, который можно наблюдать без труда, неизменно заслоняет это. На его фоне человеческая история действительно представляется микроскопической суетой в оболочке из плесени, а жизнь человека - одним мгновением в бесконечности. Следовательно, я должен верить и, веруя, отстаивать подлинный смысл мира вопреки вопиющему противоречию с так называемым здравым смыслом. Это - «победа, победившая мир» (1 Ин 5.4). Здесь же, в этих нескольких местах Христос отстранил завесу, чтобы мы могли взглянуть, как обстоит дело в действительности. И для этого нужна вера, -здесь, при свете Его очей, верить легче, чем видя вращение мировой оси.

6. Воля Отца

Когда после долгих поисков родители нашли двенадцатилетнего Иисуса, оставшегося в храме при Его первом паломничестве в Иерусалим, и Мария с укором спросила Его: «Чадо, что Ты сделал с нами? Вот, отец Твой и я с великою скорбью искали Тебя», - Он отвечает тихим встречным вопросом: «Зачем было вам искать Меня? или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему?» (Лк 2.48-49). Спустя много лет - прошла Его молодость, кончилось Его общественное служение и все «свершилось» по воле Отца - после Воскресения, в пасхальный понедельник, когда Он встречает по дороге в Эммаус двух учеников, говорящих в безнадежной печали, о крушении своих надежд в эти последние дни, Он обращает к ним слова: «О, несмысленные и медлительные сердцем, чтобы веровать всему, что предсказывали пророки! Не так ли надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою?» (Лк 24.25-26). Оба раза Его слова исходят из одной и той же глубины. Оба раза это настолько само собой разумеющееся, что кажется даже удивительным, как могут другие этого не понимать. В обоих случаях выражается необходимость совершившегося, не означающая принуждения, но исходящая из сознания своей вечной и святой правды. Этой необходимости воля отдалась в предельно свободной готовности. Впрочем, это не совсем верно сказано, ибо может создаться впечатление, будто здесь результат размышления. В действительности же воля с самого начала была слита с исполнением долга, необходимость - со свободой. То, что требуется от сердца, и есть то, чего оно жаждет всеми своими фибрами и в чем обретает полнейшее осуществление.

Первый шаг, выводящий Его из Его юношеской жизни, приводит Иисуса на Иордан, где Иоанн совершает крещение покаяния. Иисус также желает принять крещение, чтобы «исполнить всякую правду». Когда же Он выходит из воды, разверзаются небеса и над Ним раздается: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мф 3.15-17).

Благоволение Отца к Слушающему в чистоте и Свершающему от всей души, бесконечное ликование Божией воли, видящей свое исполнение - все это изливается на Иисуса. Так могуч этот порыв, что он, как написано у Марка, «ведет» Его в пустыню (Мк 1. 12). Охваченный силой Духа, Иисус спешит в одиночество. Там, в глубоком молчании, в посте и молитве, движение исчерпывает себя и затихает. И тогда приходит искушение; оно не отвергается в борьбе, а просто не может подступить, затронуть эту свободу, отдавшую себя Божественному долгу. Теперь Иисус начинает Свое дело. Он идет в Иерусалим, а затем через Самарию обратно в Галилею. В Самарии, у Иаковле-ва колодца Он встречается с самарянкой. Взволнованная до глубины души, она сзывает своих сограждан. Тем временем возвращаются Его спутники, ходившие купить еду, и просят: «Учитель, ешь». А Он, погруженный в раздумье, отвечает: «У Меня есть пища, которой вы не знаете». Тут ученики спрашивают друг друга: кто-то принес Ему еды? Иисус же отвечает: «Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его» (Ин 4.6-7, 31-34).

Воля Отца - Его «пища». В Нагорной проповеди Он потом называет блаженными «алчущих и жаждущих правды» (Мф 5.6). Он имеет право это сказать, потому что Сам алчет и жаждет свершения воли Отца, так как только она означает осуществление и реальность. Свершение этой воли - вот что насыщает Его; за этим Он забывает земную пищу и земное питье.

Однажды Он сидит в одном доме в Капернауме. Вокруг Него столько слушающих, что даже у дверей не осталось свободного места. Тут приходят Его близкие, хотят Его видеть, и кто-то сообщает: «Вот, Матерь Твоя и братья Твои вне дома, спрашивают Тебя». Он же отвечает: «Кто матерь Моя и братья Мои?» И, обведя взором сидящих вокруг Него, говорит: «Вот матерь Моя и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь» (Мк 3.31- 35).

Когда Иисус встречает человека, в котором жива воля Божия, на Него веет теплом. Воля Отца для Него в Духе то же, что в естественной жизни кровь. Когда я встречаю человека, в котором течет кровь той же семьи, у меня появляется чувство нашей с ним общности. Он находится со мной в единении, которое более изначально, чем то, что связывает меня с другими людьми. Для Иисуса воля Божия есть кровь жизни в Духе. Когда Он встречает человека, в котором действует воля Божия, Он ощущает Свою родственность с ним сильнее, чем со всеми теми, кто связан с Ним естественным кровным родством.

Есть еще немало мест, ясно показывающих, как преисполнен Иисус волей Отца. Для Него, посланного Отцом, эта пославшая воля составляет содержание существования: она и пища, и общество, и творчество, и борьба, и радость, и боль. Все Его помыслы и старания направлены на то, чтобы люди, Его братья, познавали святую волю, осуществляли ее и разделяли святую заботу об исполнении этой воли, от которой зависит все. Когда ученики просят Его научить их, как нужно молиться, Он учит их молитве «Отче наш», о которой можно сказать, что сердцевиной ее является мольба: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе» (Мф 6.10). Но эта воля, видимо, окутана несказанной тайной, переполняющей сердце. Ибо, когда посланные Им ученики возвращаются и сообщают Ему о сделанном ими, «в тот час возрадовался духом Иисус и сказал: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам. Ей, Отче! Ибо таково было Твое благоволение» (Лк 10.21).

Эта воля есть истина. Она необходима и не может быть иной; она неприкосновенна, превыше всякой необходимости, какую только может представить себе человек; и вместе с тем она - свободный дар, при виде которого испытываешь блаженное удивление: возможно ли подобное?

Самое существенное в воле Отца Иисус раскрывает в Своих прощальных речах: «Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей. Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви» (Ин 15.9-10). Здесь выявляется, что такое эта воля в самой основе: она - любовь.

Она переходит от Отца ко Христу, от Христа к Его ученикам, от Его учеников к тем, кто слушает слово Божие. Эта любовь - не только захватывающее чувство , но и «дело и истина», как впоследствии говорит Иоанн. Она есть исполнение Божией заповеди, святость и праведность. Кто ее вершит, тот «пребывает», живет, существует в любви Христа, как Христос живет в любви Отца Своего, соблюдая Его заповедь (Ин 3.21; ср. также 1 Ин 1.6).

Такому человеку Сын откроет Себя. Откроет и Себя, и Отца, и всякую истину. Ибо познание Христа приходит главным образом не через рассудок и мышление, но через живое делание, творящее становление и новое бытие: «Кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю» (Ин 7.17). Таким образом, тайна воли Божией есть тайна Ее истинности. «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собой» (Ин 13.34-35). Это значит, что цепь любви должна быть продолжена дальше: не только от Отца к Сыну, от Христа к ученикам, от апостолов к слушающим их, но и от каждого верующего к другому. Все должны относиться друг к другу как Христос - к тому, кто творит волю Отца Его. Эта воля должна основать кровное родство в Духе: все верующие - братья и сестры, а Он - «первородный» между ними (Рим 8.29).

В первосвященнической же молитве Иисус говорит: «Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить... Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира; они были Твои, и Ты дал их Мне, и они сохранили слово Твое... Слово Твое есть истина. Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир. И за них Я посвящаю Себя, чтобы и они были освящены истиною. Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино» (Ин 17.4- 21). Здесь тайна воли Божией раскрыта полностью: она есть единство жизни, той жизни, содержанием которой является истина, «соблюденное слово», и праведность - исполненная заповедь. Но достигается это не холодной волей и собственной силой, а любовью Божией, дающей нам возможность совершать то, чего мы сами не можем. Это то единство, которым едины Отец и Христос, и люди едины с ними, и люди едины между собою.

Эта сила жила в Иисусе. Эта полнота насыщала Его. Это чувство общности побуждало Его встречать людей, так кровно Ему близких. Это то великое, для чего Он трудился, боролся и страдал. Именно это Он хотел донести до человеческих сердец как нечто самое мощное и, вместе с тем,самое хрупкое, и Он ликовал, когда оно подымалось в Его душе. Эта воля направляла Его действия, - но не как план, предусматривавший все, что должен был делать Иисус, а как живая сила, которая каждый раз обретала новую действенность и содержание которой заново открывалось Ему в каждой новой ситуации.

Поэтому волю Отца Он называет «Своим часом». «Еще не пришел час Мой», - говорит Он, когда ситуация еще не ясна и воля Отца еще не сказала «теперь». Вспомним свадьбу в Кане, когда мать просит Его, Он же сначала отказывается, но потом «час» приходит (Ин 2.1-8). Или разговор с Его «братьями», когда те говорят насмешливо, что Он должен идти в Иерусалим и там показать, что Он может, а Иисус отвечает:

«Мое время еще не настало, а для вас всегда время». Но это значит, что для них «время» не настанет никогда, так как они живут, следуя поверхностным побуждениям (Ин 7.3-9).

Эта воля Отца, указывающая Ему час, ведет Его -на Иордан, в пустыню и назад к людям; в Иерусалим и снова в Галилею, где он находит Своих учеников; к общественной деятельности, от толпы к отдельным людям, от грешников и мытарей к фарисеям, от ученых к невеждам; к учительству, исцелениям и помощи, к борьбе за то, чтобы могло придти Царствие Бо-жие при вере и послушании народа Завета. Когда же отказ в вере становится очевидным, воля Божия ведет Его темным путем страдания. Этот путь Он приемлет без колебаний и идет в Иерусалим, зная каким «крещением» Он должен креститься, - «и как Я томлюсь, пока сие свершится!» (Лк 12.50).

Гефсиманский час показывает, до какой степени воля Отца представляет собой «заповедь», повеление Отца Сыну, и как это далеко от простой покорности, от опьянения чужой волей или насилия над своей: «И, отойдя немного, (Он) пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты». Противостояние воли выступает здесь так резко, что может показаться, будто единство расспадается: «не Моя воля, но Твоя». Но решение принимается в совершенной свободе, и в этом решении снова и еще глубже проявляется единство (Мф 26.36-46). В нем свершается то страдание, которое ведет к нашему искуплению и славе Иисуса. Это и есть исполнение воли Отца, о котором шла речь вначале. Отсюда - беспредельная возвышенность прощальных речей Господа.

7. Враг

Евангелие от Матфея повествует в двенадцатой главе: «Тогда привели к Нему бесноватого слепого и немого; и исцелил его, так что слепой и немой стал и говорить и видеть. И дивился весь народ, и говорил: не это ли Христос, Сын Давидов? Фарисеи же, услышав сие, сказали: Он изгоняет бесов не иначе, как силою веельзевула, князя бесовского. Но Иисус, зная помышления их, сказал им: всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. И если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собою: как же устоит царство его? И если Я силою веельзевула изгоняю бесов, то сыновья ваши чьею силою изгоняют? Посему они будут вам судьями. Если же Я Духом Божиим изгоняю бесов, то конечно достигло до вас Царствие Божие. Или, как может кто войти в дом сильного и расхитить вещи его, если прежде не свяжет сильного? и тогда расхитит дом его. Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает. Посему говорю вам: всякий грех и хула простятся человекам; а хула на Духа не простится человекам» (Мф 12.22-31). Если мы будем откровенны, то весь этот эпизод покажется нам странным. И видимо не потому что мы не приемлем этого по каким-то личным причинам; у нашего неприятия более глубокие корни -оно проистекает из образа мыслей и чувств, ставших обычными в последние столетия. Но то, что здесь рассказано, имеет существенное значение для понимания Нового Завета и в особенности - поведения Иисуса. Поэтому мы должны отбросить все свое внутреннее сопротивление и дать просветить себя словам Божиим, просветить не только разум, но и чувства.

Приведенный нами эпизод вызывает в памяти аналогичные места, где рассказывается, как мучающихся людей доставляют к Иисусу и Он им помогает. Но помогает не как врач и не чудом воссоздавая поврежденное тело; за муками тела и души Иисус видит злую силу, демона, скажем точнее - сатану. Он обитает в больном, и телесные муки знаменуют собой следствие этого страшного вселения. Против него обращается Иисус и изгоняет его силою Духа. Тогда исчезают и муки.

Когда мы читаем это, наш рассудок вначале протестует: не означает ли это просто недостаточность медицинских познаний? Ведь там, где искусство врачевания было слабо развито, оно всегда усматривало за болезнями враждебные силы - нет ли и здесь подобного? Не смотрел бы Иисус на положение вещей совсем по-другому во времена прогресса науки? Однако современные исследования, начинающие освобождаться от оков рационализма нового времени, говорят нам, что более ранние времена были восприимчивее наших и благодаря этому имели представление о таких состояниях и силах, которые впоследствии были перекрыты рассудочными построениями. Таким образом, мы опять начинаем догадываться о религиозных предпосылках здоровых и болезненных состояний.

Но затем возникает возражение со стороны нравственного чувства. Оно противится допущению существования неуловимых сил. Оно безо всякого труда признает природную действительность с одной стороны и духовную норму - с другой, факты бытия и факты психики, - но здесь оно подозревает невежество и фантазию. Ссылка на бесовщину кажется чем-то неприемлемым, порожденным низкой ступенью религиозности и подлежащим преодолению. И совесть права, когда она противится двусмысленности и сомнительным представлениям, возникающим из склонности к демонизму.

Все же и здесь решающим является наше отношение к Иисусу: признаем ли мы Его окончательно Тем, Кто Сам есть высшая норма, или придерживаемся собственного суждения? Если имеет место последнее, то мы должны согласиться, что Иисус в этом отношении стоит на преодоленной с тех пор ступени сознания, что Он разделял медицинские воззрения Своего времени и т.п. Если же мы мыслим по-христиански, и принимаем Его как начало и норму, то мы прислушаемся к Нему и примем Его поучение. Тем более, раз здесь речь идет не о случайных высказываниях, а о принципиальной позиции Иисуса, которая постоянно проявляется. В основе Его мессианского самопознания лежит необходимость борьбы против сатанинской силы. Он знает, что Он не только должен научить некоей истине и указать некий путь, не только принести живое отношение к религии и установить связь с Богом, но и сломить силы, которые противостоят воле Божией. Для Иисуса речь идет не только о возможности зла, которое заложено в свободе человека, и не только о склонности ко злу, проистекающей из грехов отдельных людей и всего рода человеческого, но и о личной власти, которая принципиально стремится ко злу. Не столько об испорченности самих по себе добрых вещей или обретении злых свойств, но о самом зле. Существует некто, явно противостоящий Богу. Он хочет вырвать мир из Божией власти и даже свергнуть Самого Бога. Но так как Бог есть абсолютное добро, то он стремится отвратить мир от Бога и разрушить его.

Это имеет в виду Писание, когда говорит, что Сатана создает тьму, непроницаемую для света, исходящего от Бога, что он совращает людей и что он «человекоубийца от начала» (Ин 8.44). Согласно Писанию, он - владыка некоего «царства». Он созидает обращенный во зло противопорядок, при котором между сердцами людей, их духом, их деятельностью и творчеством, их отношением друг к другу и к вещам существует связь, как будто осмысленная, но в действительности противная всякому смыслу. В Евангелии от Иоанна мы находим особенно знаменательные слова о том, что сатана стремится воздвигнуть против святого Царства Божия свое антицарство, некий антимир против возникающего нового творения Божия. Это не имеет ничего общего, например, с романтическим мышлением, которое говорит о «другом полюсе», «противоположном» Богу, о противостоянии темного светлому, злого доброму, представляющемся необходимым для устроения всего целого, поскольку предполагается, что бытие созидается из взаимодействия этих двух сил. Это нехристианские мысли, и к тому же они почти всегда ничем не обоснованы. У Бога нет противоположного Ему полюса. Бог живет в чистой святости и свободе, и Он самодостаточен. Он один истинно Сущий, и нет ничего другого, что существовало бы «рядом» с Ним или «напротив» Его. Сатана - не принцип, не изначальная сила, а отпавшая, взбунтовавшаяся тварь, старающаяся воздвигнуть против Бога безумное царство мнимости и беспорядка. У него, конечно, есть власть, но лишь потому, что человек согрешил. Против сердца, соблюдающего себя в истине и смирении, сатана бессилен. Его власть ограничена пределами распространения человеческого греха. И она продлится лишь до Суда, что само по себе нестерпимо долго, так как каждое мгновение зла ужасающе длительно для людей, которым оно угрожает, но перед лицом вечности - это не более, чем миг. Как предсказывает Апокалипсис, сила эта прейдет «скоро» (Откр 3.11 и 22.7).

Иисус знает, что Он послан против Сатаны. Тьму, наведенную сатаной, Он должен пронизать светом Бо-жией истины, растворить в Божией любви самоупоение себялюбия и закоренелость ненависти: созидающей силой Божией преодолеть опустошение, производимое злом; Своей святой чистотой усмирить смятение, вызываемое сатаной в чувствах человека. Таким образом, Иисус ведет борьбу со злым духом, стремится проникнуть в совращенную человеческую душу, просветить совесть, разбудить сердце и высвободить добрые силы.

А сатана сопротивляется. Он даже нападает сам. Уже искушение в пустыне - нападение, цель которого - низвести Иисуса на более низкую ступень его послан-ничества, превратить в себялюбие Его спасительную волю (Мф 4.1-11). Сатана возбуждает соблазн в сердцах людей. Его стараниями они распаляются. Он ожесточает умы так, что люди не принимают благовестия. Он вводит во внутренний обман, в силу которого они, якобы для соблюдения Славы Божией и Его порядка, восстают на Его Сына. И сатана достигает того, что в момент бесконечных возможностей происходит невообразимое: носитель союза с Богом отказывает Ему в вере, более того - обращается против Вестника Божия и обрекает Его на гибель.

Но Иисус стоит непоколебимо. В незамутненной ясности Он продолжает нести искупление. Никакой противник не может Его запугать. Возвещаемое Им Он не ослабляет ни на йоту. Он не дает ненависти вовлечь себя в ответную ненависть, насилию - в дух насилия, хитрости-в неправедное лукавство. Он неуклонно возглашает Божию Весть, святую реальность Царства Божия... Поэтому сатана не может одолеть Его суть, но убивает Его, как человека. Однако именно то, что уничтожает великую мессианскую возможность, приносит искупление. Иисус видит, что Своей непосредственной силой Он не пробьет ожесточения. Тут Он «слаб». Любовь, благодать, жизнь, которая есть «свет человеков» (Ин 1.4), «не в силах» пробиться. Так сознание Спасителя возвышается до непостижимого величия жертвы: Он приемлет гибель и превращает ее в искупление. Замышленное на погибель становится во спасение. Из глубины этого сознания Он говорит (Лк 11.21-22): «Когда сильный с оружием охраняет свой дом, тогда в безопасности его имение. Когда же сильнейший его нападет на него и победит его, тогда возьмет все оружие его, на которое он надеялся, и разделит похищенное у него». То же убеждение высказано в Евангелии от Иоанна, когда Христос говорит Своим ученикам: «Мужайтесь: Я победил мир» (Ин 16.33). И еще: «Ныне суд миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон» (Ин 12.31). Эти слова основываются на других, переданных Лукой, повествующим о том, как посланные Им ученики возвращаются и сообщают, что злые духи повиновались им:

«Я видел сатану, спадшего с неба, как молния» (10.18). В этом заключен тот же смысл, что и в приведенных Иоанном словах: «Прежде нежели был Авраам, Я есмь»(Ин8.58).

Эта борьба скрыта под такими внешними проявлениями, как речь, исцеление, воспитание. Но за внешне воспринимаемой борьбой с видимыми противниками идет борьба таинственная, страшная, недоступная человеческому восприятию. В ней Иисус борется всеми глубинами Своего существа, всеми силами Своего духа, всем накалом Своего сердца, недоступными разуму и чувствам Его близких. Здесь Он в полном одиночестве противостоит противнику в предельно беспощадной борьбе.

Нам кажется, что, в сущности, Он мог бы легко одолеть врага. Ведь по отношению к духу лжи и бесчестия дух Иисуса не только сильнее, но просто силен. Однако - и здесь нам приоткрывается значение вочеловечения и искупления - задача, поставленная Отцом, была, очевидно, иной. Как видно, искупление должно было произойти не путем прямого вмешательства божественной силы, а посредством вступления Сына человеческого на арену борьбы этого мира; поэтому Он обладал только некоторой, определенной таинственным образом степенью могущества. Видимо, кенозис- «уничижение», как определяет вочеловечение апостол Павел (Флп 2.7), означает, что Отец предназначил Сыну вести борьбу слабым и уязвимым, так, чтобы оставалось неизвестным, победит ли Он, - «победит» в том изначальном смысле, согласно которому стены тьмы падут немедленно, а в порабощенных людских сердцах воссияют истина в духе и любовь. Эта борьба могла быть и проиграна, - тогда само поражение означало бы иную победу, а преодолен-ность превратилась бы в преодолевающую жертву.

Среди этой борьбы, ведущейся в страшном напряжении, с предельной бдительностью и всей внутренней силой духа, раздаются слова противников: «Дивился весь народ и говорил: не это ли Христос, Сын Давидов? Фарисеи же, услышав сие, сказали: Он изгоняет бесов не иначе, как силой веельзевула, князя бесовского (Мф 12.23-24).

Иисус отвечает: разве же вы не видите, как Я противостою сатане? Не видите непримиримой, вечной вражды? Как же можете вы говорить, что во Мне действует он, — а это означало бы, что Мои деяния сочетаются с тем, что делает он, в одном «царстве»? В иные минуты вражда к Богу становится попросту глупой, даже самая умная вражда, в особенности она. В иные минуты, право, если бы ангелы умели насмехаться, с неба послышался бы взрыв хохота над глупостью, овладевающей влиятельными, умными, образованными людьми, когда они становятся безбожниками!

Но затем прорывается страшная серьезность. Ее источник - то поле битвы, на котором Иисус противостоит Своему исконному врагу, то знание и та готовность, которые превосходят всякое понимание слушателей: «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает. Посему говорю вам: всякий грех и хула простятся человекам; а хула на Духа не простится человекам... ни в сем веке, ни в будущем» (Мф 12.30-32).

Что здесь произошло? Эти люди хулили Святого Духа. Они обратились не только против Бога вообще, против Его заповеди, против Его господства, не только против Христа, Его личности, Его проповеди. Его деяний, но и против Духа Божия. Против Его сердца. Против Его духовного склада. Против того, как Он мыслит, как обращается с самим Собой и с людьми... Подумаем о вещах человеческих: можно представить себе, что друг, по недостатку деликатности, причиняет своему другу боль; он несправедливо судит о друге, неосторожно задевает его чувствительные места, и тому подобное. Все это может поколебать дружбу в зависимости от того, как далеко заходит неделикатность или насколько важно то, о чем идет речь. Но совсем иное положение возникло бы, если бы друг стал нападать не только на дело, не только на слова, не только на поведение, но и на духовный склад своего друга, - если бы он ему сказал: у тебя пустое сердце, злое умонастроение, нечистый замысел. Такой упрек, если он произносится серьезно, должен был бы разбить дружбу... Нечто подобное здесь и происходит. В Иисусе действует самый сокровенный духовный склад Бога. Утверждать, что тут действует сатана, значит проявлять, если можно так выразиться, абсолютную злую волю. Так говорить может только человек, дух которого с его внутреннего согласия подпал под власть тьмы. Здесь прощение невозможно, потому что наступило то, что выходит за пределы земного состояния человека: окончательное закоснение во зле.

Человек нового времени отменил сатану и его царство. Произошло это странным образом. Первым был использован прием осмеяния; постепенно сатану превратили в комическую фигуру. Нечто от этого у нас в крови: ведь почти никогда не удается изобразить черта так, чтобы в этом не проскальзывала насмешка. Первоначально здесь проявлялось христианское чувство: насмешка освобожденного над своим прежним господином. Но эта насмешка веры превратилась в смех неверия, а это вновь служит делу сатаны. Нигде его власть не сильна как там, где люди над ним потешаются. В других случаях ему придали героический вид, наделив его величием зла, возвышенностью отчаяния, превратили его в темную силу, необходимую для плодотворности существования, ту силу, которая «желает зла и творит добро», а потому и достойна своеобразного почитания...

Или доказывали, что христианское знание относительно сатаны - то же самое, что вера в демонов, которая появляется всюду, на определенных ступенях религиозного развития как следствие определенных психических сдвигов и постепенно преодолевается, исчезает как только человек становится здоровее и свободнее.

У современного человека есть определенная духовная воля, сознательная, но также и бессознательная, действующая еще глубже. Она требует, чтобы существование было естественным, было сочетанием природных сил и субстанций, - и вместе с тем идеальным сочетанием законов, ценностей, норм. Оно не должно определяться личностным началом. Право быть личностью человек оставляет лишь за собой. В его окружении должны быть представлены только безличная реальность и безличные нормы. Одушевленность природы он допускает только как поэтический вымысел, а если этот последний претендует на серьезность, то объявляет его мифологией и суеверием.

Христианство же говорит: в конечном итоге бытие должно быть личностным. Оно ждет этого. Но существует некто, желающий все обратить во зло. Он не выступает как таковой; более того, он прячется именно за разум и объективность, старается зачаровать. В науке, стремящейся к объективности, он наводит путаницу, мешающую видеть ясное; порождает нескончаемую цепь противоречий, в которой первое утверждение неизменно опровергается вторым; уничтожает духовную общность так, что исследователь все время предается вслепую работе по своей специальности. Под предлогом технической и человеческой рационализации он превратил современный экономический порядок в механизм, порабощающий людей. Можно было бы также сказать, что, благодаря своему уму, человек стал глупыми, так как средства он принимает за цель и превращает владельца машины в ее слугу. Приходится сказать, что это прекрасная работа демона.

Можно многое добавить. Правда, трудно это видеть и описать, потому что то, о чем идет речь, искажает зрение и ослепляет. Непоследовательность в поведении, слепота взгляда, холодность сердца, плохая ориентация воли - все это однозначно. Тот, кто поражен этими духовными недугами, будет видеть только объекты, факты, последствия и логику. Врага же он не видит.

Иисус заставил его остановиться. Он посмотрел ему в глаза и победил. В той мере, в какой мы становимся способными смотреть глазами Христа, мы увидим его. По мере того как живет в нас духом и сердцем Христос, мы низвергаем и покоряем дьявола. Эти мысли, конечно, заставят улыбнуться благоразумных мира сего.

8. Послание апостолов

Мы уже говорили однажды о том, кто такой апостол, в чем сущность его дела и как он осуществляет свое призвание. Теперь опять вернемся к нему с целью понять посланничество Иисуса. Мы уже видели, что Господь говорил не только народу, а очень скоро собрал вокруг себя узкий кружок учеников и воспитал из них посланников Своего учения - двенадцать апостолов. Кроме того, мы находим у Луки сообщение о еще большем числе учеников и в более широком смысле. О тех и о других сказано, что Иисус их послал.

О послании двенадцати Марк рассказывает в шестой, Матфей - в десятой, а Лука - в девятой главе. Он их посылает по двое с сообщением, что Царство Небесное приблизилось; он дает им силу исцелять и освобождать души; убеждает их без человеческой помощи, без денег и без насилия приходить, где будут принимать, оставаться и проповедовать там, и возвращаться, если их не принимают. Это уже относится к сравнительно раннему периоду Его общественной деятельности. Через некоторое время Он посылает «семьдесят других» - учеников в более широком смысле слова (Лк 10.1-24). Они тоже должны будут идти по двое, в мире и без насилия. Сначала они будут проповедовать в «весях и городах иудиных»: поскольку они посланы не к язычникам и не к самарянам, а только к еврейскому народу; их предупреждают о том, что их ожидает: они могут быть приняты, и тогда должны нести мир; но могут быть и отвергнуты, и тогда должны будут уйти, и их мир вернется к ним.

Еще раз говорится о посланничестве тогда, когда повествуется о событиях после Воскресения Иисуса. Иоанн рассказывает, как Иисус при неожиданной встрече говорит, что они должны быть свидетелями того, что они видели и в силе Святого Духа прощать людям их грехи. «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас»; и Он дует на них, говоря «Примите Духа Святого» (20.21-22). Непосредственно перед Своим Вознесением Он говорит: «Дана Мне всякая власть на небе и на земле. Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни, до скончания века» (Мф 28.18-20). Теперь по-сланничество распространяется по всему миру, для всех и до конца мира и времени.

Последний раз говорится о посланничестве, когда Господь повергает на землю Савла-гонителя и призывает его быть апостолом, сосудом избранным, который пронесет перед народами и царями Его имя (Деян 9.15) - событие, которое затем всегда упоминается в речах и письмах апостола.

Здесь создается глубокая связь. Понимание ее дано нам в словах, сказанных при послании семидесяти двух: «Кто вас принимает, Меня принимает, а кто принимает Меня, принимает Пославшего Меня» (Мф 10. 40). Эти слова мы снова слышим после Воскресения:

«Как Отец Меня послал, так и Я посылаю вас» (Ин 20.21).

Здесь очевидна святая последовательность посланий. Иисус знает, что Его послал Отец, Живущий в свете неприступном (1 Тим 6.16). Никто не видел Его.

Только Он, пришедший от Отца, видел Его (Ин 6.46). Отец удален, еще никто Его не достиг, впервые Сын возвещает о Нем. Отец не говорит с нами непосредственно. Его Откровение есть Его Сын, Его живое Слово. Также среди людей Сын становится вестником Отца. Часто последнее, что человек испытывает, будь-то тоска или страх, сила или слабость, так сокровенно в нем, что он сам едва это знает. Но в его Сыне все это вдруг открывается, становится видимым и слышимым. А здесь речь идет о бесконечно больше. Сам Отец остается сокрытым в себе; Его откровение происходит в Сыне. «Кто видит Меня, видит Отца» (Ин 14.9). Каждая попытка непосредственно достичь Отца приводит только к познанию Божества в общем смысле слова. К подлинному Отцу, последней тайне, приходят только через Сына. Для того, чтобы возвещать об Отце, Был послан Иисус... И Он в свою очередь посылает апостолов. Иисус говорит не о Себе, а об Отце. Также и апостолы должны возвещать не о самих себе, но о Христе... Так должно происходить во все времена, до конца мира. Это значит, что «апостолы» должны всегда продолжать свое благовестие: в тех, кто связан с ними преемственностью служения.

Что происходит, когда говорит апостол? Тогда «приходит» Христос: «Кто вас принимает, принимает Меня» (Мф 10.40). Кто внимательно слушает сказанное апостолом, проникает вместе с ним в понимание Послания, которое приносит Христос: «Кто принимает Меня, тот принимает пославшего Меня», т.е. Отца. Христа нельзя познать абстрактным путем и из преходящих переживаний, но только через Послание, ибо Он не идея, а история. Через апостола приходит Христос. Нельзя как угодно познать Отца как высшее существо или основу всех вещей, потому что Он сокрыт. Но во Христе Он открывается. Ту же святую цепь Христос выявляет и как передачу святой чистоты, как отпущение грехов: «Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас... кому простите грехи, тому простятся» (Ин 20.21-23). Как посредника полноты божественной жизни при возвещении Евхаристии: «Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною» (Ин 6.57). Снова, как связь любви: «Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей. Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви» (Ин 15.9-10). И снова: «Кто любит Меня, тот соблюдает слово Мое; и Отец Мой возлюбит его и мы придем к Нему и обитель у Него сотворим... Слово же, которое вы слышите, не есть Мое, но пославшего Меня Отца» (Ин 14. 23-24).

Все это происходит «в Духе Святом». В прощальной беседе Иисус пространно говорит об этом: «Я умолю Отца и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины»... (Ин 14.16-17). «Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне. А также и вы будете свидетельствовать» (Ин 15.26-27). «Святой Дух наставит верующих на всякую истину: ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит - и будущее возвестит вам. Он прославит Меня, потому что от Моего возьмет и возвестит вам. Все, что имеет Отец, есть Мое; потому Я сказал, что от Моего возьмет и возвестит вам (Ин 16.13-15)». От Христа приходит то, что Дух дает апостолам; из истины и любви Духа дают апостолы всем народам. И в Своем последнем слове перед вознесением Иисус говорит: «Вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли» (Деян 1.8).

Апостолы посланы в Духе Святом. Лишь через событие Пятидесятницы завершается их Послание. Святой Дух есть живая сущность Бога. Он проницает «и глубины Божий» (1 Кор 2.10). В нем Бог любовью ведает Себя.

В Духе Святом Отец обладает вечным Своим Словом, Логосом. В нем посланничество Сына совершается в мире, ибо Дева Мария зачала от Духа Святого (Мф 1.18). Через Него Сын входит в человеческую историю как ее подлинное содержание. В Святом Духе на Пятидесятницу Христос раскрывается пониманию апостолов, и в Духе они говорят возвещенное Им слово (Деян 2.1-41). И также в Духе Слово принимается слушателями, так как без Него оно остается услышанным только ухом. Дух хочет войти в святое святых человека, ибо Он сам приходит из глубины Бога и создает эту глубинность.

В Послании чувствуется большая срочность, сознание, что время пришло: «Поднимите глаза и посмотрите на поля, как они побелели для жатвы» (Ин 4.35). Время ждет, чтобы апостол возвестил о Христе. Наступила полнота времен в ожидании прихода Сына Божьего в мир (Мк 1.15). Об этом же говорит Павел: мир находится в муках рождения и ожидает откровения сынов Божиих (Рим 8.19).

Следовало ожидать, что слово апостолов будет принято с радостью, однако уже при Послании Двенадцати Иисус подготовливает их к тому, что люди могут Его не принять. При послании семидесяти двух Иисус говорит об этом еще более впечатляюще. Они будут посланы как агнцы среди волков. Над ними будут творить зло и убивающий их будет думать, что он исполняет волю Божию (Мф 10.16-22 и Ин 16.2). Они будут не выше своего Учителя (Мф 10.24-25).

С ними будет случаться то, о чем говорится в прологе Евангелия от Иоанна (I): Посланный придет в мир, но мир Его не примет; Он принесет свет, но свет будет объят тьмою. Таким образом апостол разделяет судьбу и божественную тайну Своего Учителя (Ин 13.16; 17.22-26). Слова, в которые обличены послания, дают нам ощущение чего-то доверительного. Что-то бесконечно драгоценное, от которого зависит спасение людей, послано во враждебный мир. Вероятней всего, что с ним обойдутся безжалостно, однако все зависит от того, как его примут. Здесь заключена глубокая тайна, и мы должны постараться проникнуть в нее. Бог всемогущ. Его могущество не отделено от смысла, но могущество и смысл составляют одно. Истина - это Он Сам. Итак, когда это бесконечная Бо-жия истина вещает сама, то она должна была бы подняться во всей своей мощи. Сила истины, которую мы образно называем «Светом», и который должен духовно светить, как солнце над темной землей! Как могут тогда посланники выдержать такое испытание?

Кажется, что Бог, входя в мир, захотел отказаться от власти. Как будто Его истина перед вратами мира слагает с себя свою непреодолимость и принимает образ, который дает возможность человеку закрыться от нее. Что Божия истина сужает свою бесконечную силу света, обволакивается темнотой, так что взгляд человека может отказаться от истины, находясь перед вратами мира. Может быть, эта слабость самого творения, соответствующая воле Творца, которая ограничивает могущество Создателя. Не надо ли быть уже сильным, чтобы предчувствовать приходящую силу? Не является ли потрясение сильной личностью или событием тем сильнее, чем более силен человек, испытывающий это потрясение. Слабость одного делает другого слабым. Какая же радость для сильного встреча с сильным! ... Итак, может быть, как раз слабость человека делает Бога «слабым». И не только ограниченность человека, но и его грех, его растерянность, его несогласие, его злая воля. Открывающаяся истина требует от слушающего желания истины, чтобы войти в нее. Требовательная святость предполагает готовность к любви в призванном. Когда ее не хватает, то истина связана, свет меркнет, пыл угасает. Так, то, что должно быть противоестественным, становится возможным: свобода выбора перед Богом; возможность решения идти против Бога. Но тогда верить - значит не просто желать Божией истины, но услыхать голос, который исходит именно из «Божией слабости». Иметь святое рыцарство сердца, которое заступается за беззащитную правду; бдительность духа, который узнает истину сквозь тьму; ясновидение любви и предчувствие желания. В том-то и состоит несказанная тайна любви, ибо когда семьдесят вернулись и сообщили о своем посланничестве, у Луки говорится: «В этот час Он возрадовался в Святом Духе и сказал: «Благодарю Тебя, Отче, Господь неба и земли, потому что Ты сокрыл это от мудрых и разумных и открыл младенцам. Да, Отче, ибо таково было благоволение пред Тобою» (Лк 10.21). Должно быть нечто невыразимое в опыте учеников, которое открывается только тому, чье сердце прислушивается к словам Христа. Оно должно быть связано с сутью вочеловечения, которое совершилось в образе самоотрешенности, где Сын снимает Свое величие перед входом в мир и приниает образ раба (Флп 2.7). С этим также связано то, что двенадцать при послании получают наставления ничего не брать с собой на дорогу, ни сумы, ни денег, ни двух одежд: они должны учить даром и лечить без награды: «даром получили, даром давайте» (Мф 10.8-10). Не сохранится ли тогда эта святая чистота беззащитности? Не являются ли эти связи последним основанием, вследствие которого власть и деньги создают опасность для Божественного учения, а оно, как говорит ап. Павел, сильно только в слабости (1 Кор 1.25). В слове, возвещаемом с насилием, Христос не приходит. Действие, опирающееся на деньги и власть, к Богу не приближает. Ибо этим уничтожается образ Бога воплотившегося. Этим в то же время говорится нечто о состоянии самого апостола. Он должен все время снова брать на себя основную тайну посланничества, по которой вечный и всесвятой смысл по образу слабости входит в мир; эта слабость делает Христа, приходящего в Своем слове, беззащитным; и поэтому подлинное всегда в опасности, когда власть, имущество, хитрость действуют заодно при пропове-дании и в принятии благовестия.

9. Отпущение грехов

«И пришли к Нему с расслабленным, которого несли четверо; и, не имея возможности приблизиться к Нему за многолюдством, раскрыли кровлю дома, где Он находился и, прокопав ее, опустили постель, на которой лежал расслабленный. Иисус, видя их веру, сказал расслабленному: «Чадо, прощаются тебе грехи твои». Тут сидели некоторые из книжников и помышляли в сердцах своих: «Что он так богохульствует? Кто может прощать грехи, кроме одного Бога?» Иисус, сразу узнав духом Своим, что они так помышляли в себе, сказал им: «Для чего так помышляете в сердцах ваших? Что легче, сказать ли расслабленному: «прощаются тебе грехи» - или сказать: «встань, возьми свою постель и ходи». Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи - говорит расслабленному: «Тебе говорю, встань, возьми постель твою и иди в дом твой». Он тотчас встал и, взяв постель, вышел перед всеми, так что все изумлялись и прославляли Бога, говоря: «Никогда ничего такого мы не видали» (Мк 2.3-12).

Рассказ наводит нас на размышления: «Что могло произойти в душе исцеленного человека?

Он был расслаблен с давнего времени и тяжело страдал. Когда его принесли к Иисусу, он совсем уже не мог ходить. Страдания его были очень мучительны и мало было надежды на улучшение. Итак, этот человек лежал неподвижно перед Ним. Может быть, он уже много раздумывал. Болезнь приводит человека к размышлению, если больной не порабощается болезнью своей, но проникает в тихое пространство, содержащееся в страдании. Можно предполагать, что с расслабленным произошло именно это. Он привык смотреть в самого себя и видеть свою жизнь перед глазами. Таким образом, он стал замечать свои упущения. Здесь он не исполнил своей обязанности; там совершил несправедливость; вот снова он поддался страстям. Так как у него было время для размышлений, и сердце открыто, ему стало ясно, что лежит в основе несправедливых действий. Не только неисполнение предписания или несправедливость к человеку, но к чему-то Вечному. И не только отступление от нравственного закона, но от чего-то, бесконечно великого и драгоценного.

Он понял, что это «грех», направленный против Святого Бога; что-то ужасное, что затрагивает священное величие.

Затем он продолжал свои размышления: о несправедливостях, совершаемых в его среде близкими, друзьями, жителями города и всем народом. Он увидел, как всегда одно переходило в другое, и уже нельзя было выделить отдельные действия. Все было взаимосвязано, так что при всей ответственности отдельных людей нельзя было больше говорить только обих грехе, а грехи одного оплетала сетью человеческая вина всех. От этого, может быть, его страдание представилось ему в другом свете. Он увидел, как часто нужда и страдание являются плодами греха, как зло их вызывает или по крайней мере обостряет, дает им плохое направление. И, может быть, ему однажды стало ясно, что грех и боль и смерть составляют в основном одно темное целое. Их конечность, то, от чего зависит ответственность, называется грехом. Все вместе взятое называется виной и страданием. Конец является смертью.

Больной стал очень задумчивым и серьезным. Пропорции вещей разрослись и показались ему глубокими и тяжелыми, он задал себе вопрос, какой из этого может быть выход? Тогда ему рассказали о замечательном Учителе, Который так действенно помогал людям. Друзья отнесли его к Иисусу - и вот теперь он лежит перед Ним и слышит слово: «Сын Мой, прощаются тебе грехи твои». Тогда ему стало совершенно ясно: да, прощение это самое главное! спокойствие и ясность возникли в нем. Теперь все в порядке. Затем ему дано было исцеление; он знает: все это составляет нечто целое. Одно происходит из другого и теперь все ново. Когда же послышался язвительный вопрос фарисеев: «Кто может отпускать грехи, кроме одного Бога?» - он знал, как ответить: «Здесь Бог!».

Вот так мог развиваться ход его мыслей. А могло быть и по-другому: человек растворился в своей болезни. Ее боли и облегчения, ее лишения и малые удовольствия, особые заботы, которыми его окружали, исключительное положение, которое создалось вследствие его болезни, он принял за содержание своей жизни. Не проникнув во внутреннее пространство души, он все время скользил от одной внешности к другой. Он жил именно так, как поверхностные люди при других обстоятельствах, но на одре больного. Когда же осознавал грех, он говорил: «Ну, это не было так уж плохо. У меня не было дурных намерений. Ни в чем тяжелом я не могу себя упрекать: я не убивал и не крал. Другие тоже не поступают иначе и вообще такова человеческая природа». В остальном самая мысль о грехе оставалась ему далекой; что болезнь, страдание и смерть могли быть связаны с грехом, он не соглашался: это личное дело каждого. Разве нечестность имеет какое-то отношение к инфекции? Тем более никогда его не занимали такие глубокие вопросы, как общечеловеческая ответственность.

Когда же его отнесли к Учителю и Тот заговорил об отпущении грехов, больной нашел это странным, нескромным. Ведь он хотел получить исцеление - что же этот человек говорит о грехах? Когда он наконец был исцелен, ему пришло в голову, что все на самом деле произошло довольно драматично.

Этот человек не понял, что такое грех. Он не испытал его глубину, не осознал его значения, и поэтому он также не сознает, что такое отпущение.

Ход событий мог произойти и иначе, а именно: человек этот серьезный и много раздумывал о себе. Он ясно увидел свою собственную неправду и решительно осудил ее. Он признал, что это нарушение нравственного закона, закона Бога, который справедлив и свят. Он признал себя виновным и последствия своей вины справедливыми.

Мысль о связи всех людей во грехе никогда не приходила ему на ум. Когда кто-нибудь говорил что-либо подобное, он протестовал: каждый отвечает за себя, основываясь на своей свободе и ответственности; человек не должен следовать примеру другого и впадать в искушение. У него было так же мало понимания единства вины и страдания, греха и смерти. Ведь это разные области: здесь совесть и ответственность, а там - телесно-душевное состояние, болезни и нужда.

В основном он не понял, что думает Иисус, когда он говорит об отпущении. Что значит отпущение? Несправедливость есть несправедливость и ею остается. Человек должен принять решение не совершать больше несправедливостей. Он должен приложить усилия, чтобы поступать лучше. В остальном его ответственность остается. Существование человека есть сумма его добрых и дурных дел, и в этом нельзя ничего изменить. Достоинство человека основывается именно на том, что здесь никто не может что-либо отнять у него, зато он совершенно самостоятелен. К чему же тогда отпущение?

Мы можем представить себе внутреннюю сторону этого процесса еще и по-другому: этот человек действительно признал темное и злое в своих действиях. Может быть, он желал, чтобы это зло не было совершено; но раз оно случилось, он берет его на себя. В его грехе кроется сила, и он этим гордится. В своем высокомерии он не отделяет себя от совершенного им. Но на самом деле это действие не сила, а слабость, и из нее может возникнуть настоящая гордость и та спесь, которая скрывает внутреннюю слабость. Когда вина и страдание связаны - как оно и есть в данном случае - человек видит в этом свою судьбу. Он сам, и его грех, и его сила, и его слабость, и его беда, и его гордость - все это одно целое.

Он надеялся на помощь. Почему бы не обратиться к тому, кто может помочь? Он и сам сразу бы помог, если бы имел возможность. Когда же произносится слово отпущения, то ему горько его слышать. Отпущения он не хочет. Если без него есть опасность погибнуть - пусть так и будет.

Таким или иным образом можно было бы себе представить внутренний процесс, совершающийся в больном. «Отпущение грехов», о котором так просто повествует Евангелие, которое кажется нам понятным по аналогии между прощением Бога и прощением человека: например, отец прощает своему ребенку или друг своему другу, - на самом деле содержит много вопросов.

К тому же, оно составляет сердцевину Евангельского благовестия! Ведь Иисус сказал, что Он «пришел призвать не праведников, но грешников» (Мк 2. 17). Это, конечно, не значит, что Он хочет исключить праведников, а то, что праведников нет. Люди, которые не причисляют себя к грешникам, не существуют для искупления - правильнее сказать: для них быть спасенными означает прежде всего то, что они признают свою греховность.

Что же означает тогда быть грешником? Преступить заповедь не только против какого-либо человека или дела, но и против вечно-святой истины и справедливости. Находиться в противоречии не только с вечным нравственным законом, но и с живым-святым Богом. В конечном счете грех повторяет древнее нападение сатаны: Он - совершенно бессмысленная и все-таки захватывающая попытка свергнуть Бога, низложить Бога, уничтожить Бога...

Таким образом, грех направлен также против святой, происходящей от Бога жизни в человеке, он уничтожает ее. Он не пребывает во внутреннем пространстве человеческой совести, но становится общей виной и судьбой. Все это грех. Более тяжелый или более слабый, колеблющийся или решительный - как всегда могут быть различия - но конечная его суть направлена в эту сторону. Итак, что должно случиться, чтобы отпущение греха совершилось?

Человек должен прежде всего осознать тяжесть греха. Он должен преодолеть легкомыслие и малодушие и со всей серьезностью постараться увидеть грех воочию. Он не должен претворять его в объект суждения или воли, но должен ощутить внутри себя, в чем тут дело. Он должен не только предстать перед судом справедливого Бога, но и почувствовать и принять, что он со своим нравственным достоинством, со своей свободой и ответственностью привлекает сердце самого Бога - и как многое в нем протестует против этого! Он должен отложить житейскую гордость, желание стоять на своем вопреки всем и особенно вопреки Богу и созидать свою жизнь. Он должен учиться смирению, которое ищет благодать. Иисус пришел, чтобы возникли эти расположения. Его первые слова были: «Покайтесь» (Мк 1.15). Люди должны признать, что они грешники, посмотреть прямо на то, кем они стали вследствие греха, призвать Бога из глубины сердца. Тогда отпущение станет возможным.

Прощение не означает, что Бог говорит мне, что мое действие не было совершено. Оно было совершено и пребывает. Бог также не говорит: «Это не так важно». На самом деле это важно и значительно: в очах Божиих. Это не означает, что Бог хочет закрывать глаза на грех. Да и как это могло бы мне помочь? Ведь я хочу от греха освободиться, действительно освободиться. Если же говорят, что я продолжаю быть грешником, но милосердный Бог приобщает меня к святости, таким образом, я получаю идущее выше всякой возможности и представления участие в ней, тогда мысль так запутана и полна недомолвок, что это не вяжется со смыслом Писания... Отпущение также не означает, что Бог дарует мне силу не совершать больше этого греха. Тогда содеянное стояло бы всегда передо мной... Отпущение не может также значить, что колдовством все полностью смыто. Это было бы обманчиво и нечисто. Как можно связывать чистоту Бога с такой мыслью?

Мы проанализировали все ложные пути понимания смысла отпущения - который из них нам еще открыт? Один-единственный: тот, на который указывает прямой смысл Писания и чувство верующего сердца: что через прощение Божие я не являюсь больше грешником перед Его святой истиной; перед глубинной ответственностью моей совести я больше не виновен. Это именно то, чего я хочу. Только этого. Если это невозможно -вина должна, очевидно, остаться. Но это возможно. И благовестие Иисуса как раз в том, что эта возможность существует. Что прощение возможно, не может быть установлено нами самими, какими бы то ни было этическими или религиозными предпосылками, но это будет нам открыто. Нам будет в то же время дано откровение о том, Кто есть Бог. Нет сомнения в том, что Бог праведен, что Он не только противостоит греху, но абсолютно его осуждает. Он -Святой, ненавидящий грех всей силой Божественной энергии. Он - правдивый, который не скрывает и не закрывает, но проникает в глубину и сущность всего. Христианское Откровение говорит нам затем: Бог, в таинственном и святом смысле, бесконечно далеком от какого бы то ни было умаления величия добра, возвышается над добром и тем самым и над злом. Он сам -добро, но в невыразимой свободе. В Нем - свобода, превосходящая все узы, даже те, которые исходят из понятия добра. Такая свобода делает Его могущественнее вины. Имя этой свободы - любовь. Любовь не только жизненнее, не только добрее, чем простая справедливость, но более и выше, могучей и в бытии и в мысли. Исходя из этой любви Бог может без нарушения правды и справедливости заявить, что вины больше нет.

Он может ... имеет право ... Не преувеличиваем ли мы здесь? Нет, именно здесь мы попадаем в самую точку. Именно в этом содержится неслыханное: без пренебрежения величием добра, без перенесения реальности поступка в область фантазии; в святости и истине Бог может не только сказать, но и сделать меня невиновным. В этом - вершина события, о котором рассказывает Марк! Когда фарисеи возражают, Христос спрашивает их: «Для чего так помышляете в сердцах ваших? Что легче, сказать ли расслабленному: «прощаются тебе грехи»? Или сказать: «встань, возьми свою постель, и ходи»? (Мк 2.8-9). Да, - что легче, исцелить больного или отпустить грехи виновному? На это привыкли отвечать, что и то и другое одинаково трудно, что прощать может только Тот, Кто может творить.

Нет, прощать, действительно прощать труднее, чем творить. Конечно, творить может только Бог, а прощать - нам хотелось бы сказать - только Бог, Который «над Богом». Это слово безумно, но в своем безумии оно выражает что-то верное. Христос действительно пришел, чтобы возвестить нам о «Боге выше Бога». Не о «высшем существе», а об Отце, сокрытом в свете неприступном, и о Котором никто не знал, действительно никто, прежде, чем Сын о Нем не возвестил. Мы все должны серьезно относиться к Откровению.

Люди на самом деле не знали, что Бог такой, каким Он должен быть, чтобы быть в состоянии прощать.

Потому что то, что они раньше говорили об Отпущении, было не настоящим прощением, а покрывалом, взглядом в сторону, милостивым оставлением в покое, воздержанием от проявления гнева и наказания.

Действительно, прощение так возвышается над творением, как любовь над справедливостью. Если творение, дающее начало несуществовавшему ранее -это недоступная пониманию тайна, то как назвать то, выходящее за пределы человеческого разумения, прощение, посредством которого Бог созидает из грешника человека без вины. Это акт творения, совершенный из чистой любви. Смерть лежит между ними, уничтожение, в которое человек погружается, а затем восходит в новое существование.

Новое состояние праведности - и здесь Евангелие утверждает совершенно ясно - исходит не от самого человека. Праведность, которую он отныне имеет, происходит от Бога. Она - дар Его любви. Общение, дарованное благодатью, связано с праведностью Самого Бога. Однако, как это может быть, что праведность Господа становится моей? Не только дарованная, не только приписанная мне, но действительно и поистине моя? Это необъяснимая тайна нового существования.

Благовестие об этой тайне, благовестие о прощении и новой праведности, благовестие о Боге, Который таков, что все это совершает - это и есть благовестие Христа. Чтобы все это могло совершиться. Он жил на земле и пошел на смерть. Это тайна, непрестанно возвещаемая в посланиях апостола Павла. В них осознается неслыханное, непонятное поражает сердце. Когда же человек имеет мужество быть таким, каким Бог его сотворил, тогда он не может не считать само собой разумеющимся желание этого неслыханного. Противоречия начинаются тогда, когда человек не соответствует собственным масштабам. Тогда происходит не подъем, а падение. Христианин смиренен, но не малодушен.

10. Смерть

В предыдущей главе речь шла о грехе и его отпущении. Теперь мы должны заняться рассмотрением того темного феномена, который в Новом Завете фигурирует в тесной связи с понятием греха, фактически составляя с ним единство: феномена смерти. Что такое смерть в глазах Иисуса? Но сначала зададим другой вопрос, который поможет дать ответ на первый: как вообще можно говорить о смерти?

Можно ощущать ее как некий темный, непостижимый рок, нависший над бытием, преисполняющий его тоской и требующий подчинения себе. Одним словом - примерно так, как понимали смерть в античные времена. С другой стороны, в смерти можно видеть простой факт распада живых организмов, - как это делает наука. В этом ракурсе умирание естественным образом проистекает из жизни, -настолько естественным, что жизнь можно было бы определить как движение по направлению к смерти. Наконец, к смерти можно относиться экстатически, как к чему-то великому, неописуемому, дионисийскому, где жизнь достигает своей вершины... Смерть можно также вытеснять за пределы поля жизни, на край сознания, притворяясь, что ее не существует. И можно видеть в ней - отчаявшись или в трезвом рассудке - желанное освобождение от всех житейских невзгод... Но сопоставляя эти варианты отношения к смерти с тем, что говорит Иисус, мы видим, насколько иначе Он мыслит о ней.

Прежде всего обращает на себя внимание то, что Он вообще мало говорит о смерти. Это тем более примечательно, что тема смерти и преодоления ее находится в центре христианского сознания. Как проникновенно рассуждает об этом, например, Иаков или Павел! Иисус же упоминает о смерти довольно редко, в большинстве случаев не делая на ней особого ударения, - как о данности. Например, в притче о богаче и нищем Лазаре: оба умирают, как это написано на роду у людей (Лк 16.22).

В других случаях Он говорит о смерти в связи с владычеством Отца над судьбами мира. Например, в притче о человеке, собравшем свой урожай и решившем, что можно теперь жить спокойно: «Безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя» (Лк 12.20). Или когда Он призывает апостолов не бояться убивающих тело, а бояться того, кто после земной смерти может погубить душу (Мф 10.28).

Наконец, мы встречаем и то странное место в Св. Писании, где к Иисусу подходит некто, желающий следовать за ним, но просит позволения сначала похоронить своего отца. В ветхозаветном сознании обязанность хоронить родителей относилась к числу самых священных обязанностей человека. Но Иисус, должно быть, увидел в обращенной к Нему просьбе нечто такое, что могло стать внутренними оковами для просившего. И поэтому Он отвечает ему резким и чуть ли не презрительно отметающим тему смерти отказом: «Иди за Мною, и предоставь мертвым погребать своих мертвецов» (Мф 8.22).

Но наиболее примечательна та необычайная свобода, которая проявляется в отношении Иисуса к смерти. Это - не свобода героя, совершающего великие подвиги, для которого гибель - другая сторона медали. Это и не свобода мудреца, постигшего, что проходит, а что остается, и непоколебимого в своей премудрости. Здесь - нечто другое. Внутренне, в самом существе Своем Иисус ощущает Себя свободным по отношению к смерти, ибо та не владеет ни одной Его частью. В Нем ничто не доступно ей; Он абсолютно недосягаем для нее.

И поскольку Он - безгранично Живой, к смерти Он относится как властелин. Но - таинственным образом - Он в долгу у нее так же, как в долгу и у греха. Внутренне недосягаемый для смерти, Он добровольно принимает ее. Он послан для того, чтобы преобразовать смерть перед Богом в ее основе.

Свобода Иисуса по отношению к смерти выражается прежде всего в трех воскрешениях: когда он возвращает сына вдове из Наина - призвав его обратно безо всякого усилия, как бы мимоходом (Лк 7.11-17) ... Затем - когда он возвращает дочь Иаиру с такой нежной, трогательной легкостью - «девица не умерла, но спит» - что невольно думаешь: Он играет со смертью, и страшное подчиняется Ему подобно тому, как сон покидает глаза ребенка при тихом прикосновении материнской руки (Мк 5.22-43). Наконец, - когда происходит великое событие, о котором сообщает Иоанн в одиннадцатой главе: воскрешение Лазаря (1-45).

Лазарь был другом Иисуса, братом Марии и Марфы. Однажды сестры послали сказать Иисусу: «Господи! вот, кого Ты любишь, болен». Но Иисус отвечает: «Эта болезнь не к смерти», - и остается еще два дня там, где был. Лазарь умирает.

Затем Он отправляется в путь - со словами: «Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его». Вновь сон и смерть сливаются воедино. В этом мало поэзии,

- но Иисус выше всякой поэзии. Произнесенные им слова суть слова владычества. Ученики не понимают Его: «Господи! если уснул, то выздоровеет». Тогда Иисус говорит прямо: «Лазарь умер; и радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали; но пойдем к нему». Должно быть, в Его глазах промелькнуло в этот момент нечто, способное вселить ужас; иначе почему бы Фома сказал тогда другим ученикам загадочные слова: «Пойдем и мы умрем с ним»?

Итак, Он приходит в Вифанию. Лазарь уже в гробу. Мы ощущаем в Иисусе идущее из глубины и неуклонно растущее напряжение. Марфа, услышав, что идет Иисус, выходит Ему навстречу и приветствует Его с мягким упреком: «Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой». Иисус отвечает ей: «Воскреснет брат твой». Марфа же: «Знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день». На это Иисус говорит:

«Я есмь воскресение и жизнь: верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек».

Эти слова охватывают небо и землю: «Я есмь воскресение и жизнь». В них - Иисусово откровение о Самом Себе и о смерти. Не «Я творю воскресение, даю жизнь», но: «Я есмь воскресение и жизнь». Именно Я и никто иной. Все зависит от того, свершится ли в нас это «Я есмь». Если бы кроме того, что есть Иисус, в нас больше ничего не было, то мы не знали бы смерти. Что-то, происшедшее в нас, разрушило то, что в нас было схоже с тем, что в Иисусе неразрушимо, бытий-но и созидательно. И вследствие этого разрушения мы умираем. Наша смертность не добавление к нашей жизни, следствие того, как мы ее, эту жизнь, проводим. Лишь в умирании обнаруживается то состояние, в котором мы пребываем как живущие, но в котором - как это видно на примере Христа, являющегося мерилом человека, - пребывать не должны. Христос живет иначе, чем мы. То состояние, следствием которого является смерть, в Нем отсутствует. И именно поэтому, именно благодаря тому, что Он целиком состоит из жизни, находясь при этом среди нас и в Своей любви даруя нам Самого Себя (достаточно вспомнить о Евхаристии), - именно благодаря этому Он для нас и есть «жизнь». Поскольку мы смертны, Он для нас является «воскресением». Тот, кого связывают с Ним узы веры, имеет жизнь, проходящую смерть насквозь и уже сейчас достигающую вечности. Как говорит Он в другом случае: «Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную; и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь» (Ин 5.24).

«Веришь ли сему?» - спрашивает Иисус. Марфа не понимает, о чем Он говорит, да и как может она понять это прежде схождения Духа Святого? Но сердце ее доверяется Ему: «Так, Господи! я верую, что Ты Христос, Сын Божий, грядущий в мир». Затем она зовет сестру. Мария приходит; окружавшие ее думают, что она пошла ко гробу. Она видит Иисуса, падает Ему в ноги и приветствует Его теми же словами, что и Марфа. Но, услышав ее плач и плач сопровождающих ее, Иисус Сам восскорбел духом. Ему явилась вся власть смерти: кончина друга, горесть ближних, Его собственный близящийся конец... Будто сама смерть встала на Его пути, и Господь принимает ее вызов.

Он спрашивает: «Где вы положили его?» Они идут с Ним. «Опять скорбя внутренне», Он приходит к пещере и проливает слезы - но не слезы бессильной печали или просто боли, а слезы ужасного опыта. Смерть как рок, как власть, против которой Он послан, стоит перед Ним. Он приказывает, чтобы отвалили камень. Марфа напоминает Ему, что прошло уже четыре дня, Иисус же отвечает: «Не сказал ли Я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию?» Она верует, однако не постигает. Иисус остается один с тем, что Он есть. Единственный живой в основе Своей — одинок среди смертных. И потому Он-единственный, Кто доподлинно знает, что такое смерть. Его миссия - покорить темную власть; но никто не в состоянии помочь Ему, пусть даже просто пониманием.

Он обращается к Отцу, благодаря Его за то невероятное, что сейчас произойдет, и громким голосом взывает: «Лазарь! иди вон». Почему «громким голосом»? - ведь это было так легко в Наине, и у ложа девицы достаточно было одного тихого слова! Почему же здесь - громкий возглас и такое напряжение? Вспомним другой момент, когда говорится, что Он «возгласил громким голосом», возопил, произнося последние слова на кресте, перед тем, как испустить дух (Лк 23. 46). Оба возгласа исходят из одного и того же сердца;

они сопровождают единую миссию и представляют собой одно и то же действие. Здесь речь не только о чуде воскрешения. За фасадом видимого, в духовной глубине совершается борьба. Уже ранее, говоря о враге, мы упоминали об этой борьбе, совершающейся в недоступных глубинах. Иисус одолевает смерть, сокрушая того, кто владычествует в царстве смерти: сатану. И вот враг спасения - здесь; против него выступает Иисус.

И не магией побеждает Он его, не «силою духа», но лишь благодаря тому, что Он - такой, какой Он есть:

в основе Своей не тронутый смертью. Абсолютно живой. Он Сама Жизнь, основой которой служит совершенная любовь к Отцу. В этом - Иисусова власть. «Возглас» был началом действия этой жизни во всепреодолевающем порыве любви.

Но теперь пора задать вопрос об отношении Его к собственной смерти. О том, что Ему предстоит умереть, Иисус вначале не говорил. Если бы народ встретил Его с открытым сердцем, то все пророчества исполнились бы. Если бы Его миссия была встречена с верой, то искупление тем самым состоялось бы, и история преобразовалась. Представляется, что пока эта возможность оставалась открытой, Иисус не говорил о Своей собственной смерти, либо говорил о ней нерешительно и неопределенно. Но вот власть имущие ожесточаются, народ отступается от Него, и Иисус-неизвестно, в какое сокровеннейшее мгновение - встает на путь смерти, чтобы совершить искупление ею.

Теперь Он говорит - и вполне отчетливо - о том, что Ему предстоит умереть. С наибольшей определенностью - в час прихода в страны Кесарии Филипповой, когда Он спрашивает учеников: «За кого люди почитают Меня, Сына Человеческого?» (Мф 16.13). После ответа Петра, за который Господь открывает ему, что он — блажен, в Писании говорится: «С того времени Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим, и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть» (Мф 16.21). Марк добавляет: «И говорил о сем открыто» (8.3). И в другой раз и в третий Он говорит о близящейся смерти (Мф 17.22-23 и 20.18-19). Но сколь ужасно было для Него это решение, как трепетало - несмотря на Его глубокое мужество - все Его существо пред лицом чуждого, страшного, явствует из того, что следует за первым оповещением учеников. Петр отзывает его в сторону и решительно прекословит Ему: «Будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою!» Он же, «обернувшись», властно говорит ему: «Отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мф 16.22-23). К тому же времени относятся слова о семени, которое не приносит плода, пока не упадет в землю и не умрет (Ин 12.24), и возглас любви, готовой на смерть:

«Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится!» (Лк 12.50). В это же время происходит и воскрешение Лазаря.

Но перспектива Его смерти всегда связана с перспективой Воскресения. Возвещения Страстей сочетают Воскресение со смертью, как третий день с первым. Уже из этого ясно, что Иисус умирает не нашей смертью, ужасающей смертью греха, но такой смертью, которую Он, от смерти свободный, принимает по воле Отца. Он говорит это прямо: «Имею власть отдать ее (жизнь) и власть имею опять принять ее» (Ин 10. 18). Он властно идет на смерть, но не по необходимости. На пути в Иерусалим происходит и таинственное событие Преображения, рассказанное Матфеем в семнадцатой, Марком и Лукой в девятых главах их Евангелий. Здесь прорывается как предзнаменование то, что исполнится на Пасху. Смерть Господа заранее связана с Преображением, ибо Он умирает от полноты жизни, а не от слабости.

Это становится ясным и в последнюю ночь в Гефси-манском саду (Лк 22.39-46). Ужас конца вплотную надвигается на Него. Он смертельно тоскует, но подчиняется воле Отца. Смерть приходит к Нему не изнутри, как последствие разрушения самого существа. Он не получил, как каждый из нас уже в момент рождения, то внутреннее повреждение, завершающим последствием которого является фактическая смерть. Христос не поврежден до самых Своих глубин, смерть приходит к Нему только волей Отца, которую Он воспринял как Свою собственную свободу. Но тем самым Он принял ее в Себя глубже, чем кто бы то ни было из нас. Мы воспринимаем ее страдательно как силу, Он же желал ее в предельной глубине любви. Оттого и умирание Его так тяжело. Говорилось, что другие умирали более ужасным образом, но это неверно. Никто не умер так, как Он. Смерть тем ужаснее, чем сильнее, чище, нежнее была жизнь. Наша жизнь всегда обречена на смерть, мы едва ли даже знаем, что, собственно, она такое. Он же был столь полно и единственно живым, что мог сказать: «Я есмь жизнь». Оттого Он и испил смерть до дна, - но оттого и одолел ее.

После Христа смерть уже не та, что до Него. Веровать же — означает участвовать в этой перемене: «Верующий в Меня если и умрет, оживет». Верующий уже обладает «вечной» жизнью.

Полное осознание того, что тут происходит, понимание того, что значит смерть, и постижение того, что осуществилось через Христа, мы находим у Павла. Он говорит вполне ясно. Через одного человека, Адама, грех вошел в мир, а через грех вошла смерть. (Рим 5.12-21). Человек смертен не по сущности своей. Утверждать обратное было бы явным язычеством. Грех приносит смерть, ибо он разлучает человека с Богом. Подлинную жизнь человек имел тогда, когда был «причастником Божеского естества» (2 Петр 1. 4), грех же уничтожил эту причастность. Это была первая смерть. Начиная с нее, мы все умираем. Христос же не только «причастен Божескому естеству», но и един с ним. Он Сам есть жизнь, которой преодолеваются грех и смерть.

11. Вечное сознание

В начале наших размышлений мы уже говорили, что не может быть истории жизни Иисуса в том смысле, в каком можно говорить, например, об истории святого Франциска. Сведения о Нем дошли до нас не в форме исторического изложения, а в форме благо-вествования. Евангелисты не ставили себе целью описать в точной последовательности событие за событием, но они стремились донести до людей личность, учение, искупительное дело Христа, дабы они уверовали. Порядок изложения диктуется задачами благо-вествования, и часто бывает трудно, а иногда и невозможно установить точно последовательность событий. Путешествия Иисуса в Иерусалим могут служить опорными точками, но и их число нельзя установить с уверенностью. Очевидно, что во время Своего общественного служения Он побывал в Иерусалиме по меньшей мере три раза. Но мы ведь не занимаемся здесь историческим исследованием. Кого интересует именно оно, должен обратиться к научным трудам по Новому Завету и жизни Иисуса. Цель нашего изложения служит тому, для чего написаны сами Евангелия. Оно должно помогать более ясному видению Его образа, более глубокому пониманию Его слов, более правильному усвоению смысла Его жизни.

По всей вероятности, Иисус посещал столицу чаще, но для истории Его благовествования и приема, который оказывал Ему народ, три Его путешествия в Иерусалим особено важны. Первое состоялось, вероятно, сразу после крещения и искушения в пустыне: о нем рассказывает Иоанн во второй главе своего Евангелия (13-25). Иисус приходит в Иерусалим со Своими учениками, он очищает храм от торговцев, руководители народа ведут себя холодно и наблюдают, держась в стороне. Потом происходит второе посещение Иерусалима, на праздник Кущей, значит, осенью. Ко времени этого посещения относятся события, изложенные Иоанном с седьмой по девятую главу, а может быть, и исцеление у купальни Вифезда (Ин 5). Тут конфликт выражается открыто. Фарисеи стараются убрать Его со своего пути, и Иисус обвиняет их в том, что они противятся Богу. Потом Он - частично через языческую область, через Сидон и Тир - возвращается в Галилею. Там назревает новый конфликт. Дело доходит до решения, открыто принимаемого против Него и Его благовестия, может быть, в связи с возвещением об установлении Евхаристии (Ин 6). С этого времени значительная часть общественности враждебно относится к Нему; даже многие ученики больше не следуют за Ним. Иисус ведет Себя очень сдержанно. Его учение касается главным образом сокровенной сути христианской жизни. Он знает, что Ему остается путь смерти, и снова перед Пасхой отправляется в Иерусалим, где затем все свершается. Мы будем теперь говорить о решении, принятом в Иерусалиме на празднике Кущей и о так называемом иудейском кризисе.

Иисус совершил чудо - «дело», как Он Сам это называет (Ин 7.21). Он исцелил человека, может быть, речь идет о больном у купальни Вифезда (Ин 5.1-9). Исцеление произошло в субботу, что вызвало большое возбуждение, и ревнители обвиняют Его в нарушении Закона. Как обычно при подобных обстоятельствах, Иисус отвечает, указывая им на нелепость их обвинения: если человек появляется на свет так, что восьмой день после его рождения приходится на субботу, то, тем не менее, производится обрезание, - так почему же нельзя и исцелять его в субботу? Пусть они истолковывают Закон по смыслу и разуму и пусть судят справедливо о поведении человека по отношению к нему (Ин 7.22-24). Но по существу дело совсем не в Законе, а в том, на какое посланничество притязает Иисус. Когда Он учит в храме, Его знаниям удивляются, спрашивают, откуда они у Него и кто Он. Он же не ссылается на какие-либо полномочия, а настаивает на Своем посланничестве от Бога: «Иисус, отвечая им, сказал: «Мое учение не Мое, но Пославшего Меня» (7.16). Это учение может быть понято теми людьми, которые почитают, как Иисус, Того, от Кого исходит это учение, и предают свою волю Отцу, как это сделал Сам Иисус.

Затем Ему ставится вопрос: «Тогда сказали Ему: где Твой Отец?» Иисус отвечал: Вы не знаете ни Меня ни Отца Моего; если бы вы знали Меня, то знали бы и Отца Моего». Эти слова говорил Иисус у сокровищницы, когда учил в храме (Ин 8.19-20). Отец сокрыт в неприступном свете. Он не говорит к миру непосредственно и нет прямого пути к Нему. Отец открывается только в Сыне и только через Сына лежит путь к Нему. Поэтому никто, далекий от Христа, не может сказать, что он знает Отца, - так же, как Христа может познать только тот, чье сердце готово повиноваться воле Отца и кто тем самым призывается Им. Здесь это выражено ясно. Иисус знает, что Он - со Своим Отцом, что Он Им послан благовествовать о Нем. Вокруг стоят противники и требуют доказательств. Он же возражает: то, о чем вы спрашиваете, не может быть доказано извне. Вы должны вникнуть во внутреннюю связь. Должны готовностью своей воли понять, как Отец во Мне живет и во Мне открывается. Если вы этого не делаете, то все остается для вас закрытым и вы остаетесь замкнутыми в заблуждении и во зле.

На какое ужасное ожесточение указывают Его слова (Ин 7.19-20): «За что ищете убить Меня»? Возмущенные слушатели отвечают: «Не бес ли в Тебе? Кто ищет убить Тебя?» Но Он знает, что говорит. Ожесточение в непослушании Божиему призыву не может оставаться нейтральным, оно превращается в ненависть и желание убийства. И действительно, они пытаются тогда Его схватить, но никто из охранников не поднимает руки на Него - ибо «час Его еще не пришел», тот час, определенный Отцом, когда Он Сам отдается в руки грешников (7.30).

В последний день праздника Иисус стоит в храме. Бесконечная полнота Отцовской мощи, поднимающейся в Нем, делает Его сильным для того, чтобы охватить и преобразовать весь мир, и Он громко возглашает: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей. Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой» (Ин 7.37-38). Этот призыв, обращенный к народу Божию и его руководителям, как будто доносится из Царства Божия, стремясь проникнуть в мир. О том, что весть воспринимается как весьма срочная, свидетельствуют предшествующие стихи Писания. Тут некоторые из Иерусалимлян говорили: не тот ли это, которого ищут убить? Вот, Он говорит явно, и ничего не говорят Ему: не удостоверились ли начальники, что Он подлинно Христос? Но мы знаем Его, откуда Он; Христос же, когда придет, никто не будет знать, откуда Он» (Ин 7.25-27). На это Иисус говорит: да, вы знаете Мое происхождение - земное происхождение. Но и как земной учитель, Я прихожу не от Себя Самого, источник моего учения небесного происхождения: Я прихожу как Посланник Того, Кто есть вечная истина. И по Моему внутреннему, неизвестному вам бытию Мое происхождение не человеческое, а небесное. Этого происхождения вы не знаете, ибо не знаете Того, Кто посылает Меня. Я же знаю Его, ибо Я от Него и Он послал Меня. В Нем Я укоренен. Им я действую и за Него говорю (7.28-29).

Снова Иисус говорит к ним и называет Себя светом мира (Ин 8.12-20). Фарисеи заявляют: Ты один это утверждаешь, никто не свидетельствует за Тебя! Но Иисус возобновляет Свое притязание. Он свидетельствует Сам за Себя. Он - с самого начала. Он - совершенно новое, от Бога идущее начало истории, о котором никто не может свидетельствовать, потому что все, что существует кроме Него, остается во вне. Поэтому Он утверждает Себя в Своем притязании, Сам Себя в Себе Самом и предоставляет «явлению духа и силы» служить доказательством (1 Кор 2.4). Но здесь не слепая сила, а истина. Истинность притязания может признать каждый, если включится в живую истину, которую созидает Иисус, - Он, Который Сам есть «путь, истина и жизнь» (Ин 14.6). Здесь требуется не продумывание доказательств, но принятие самосвидетельства Божия. Тогда, и только тогда, через веру, становится ясно, что у Иисуса есть другой «Свидетель»:

«(Ныне) Я Сам свидетельствую о Себе и свидетельствует о Мне Отец, Пославший Меня» (Ин 8.18).

Сила этого «властного слова» (Лк 4.32) должна была быть небывалой, ибо «когда Он говорил это, многие уверовали в Него» (Ин 8.30). Но это не была подлинная вера, которая действует в соответствии со своей сущностью, полагающей в Боге свою исходную точку и свое мерило, углубляется в себя и приносит покаяние. Вместо этого люди только утверждают самих себя, и это сразу заметно.

Иисус дает им обещание: если будете придерживаться Моего слова и жить по нему, будете истинно Моими учениками. Тогда познаете истину. Откроется новая жизнь, самооткровение Отца в Сыне станет вам доступным, и эта истина сделает вас свободными (Ин 8.31-48). Здесь сразу возникает возражение: «Сделать нас свободными? Никому не придется над этим трудиться. Мы сыны Авраама и рабами не были никогда!» Иисус говорит: «Всякий, совершающий грех, -раб греха. Только если вас сделает свободными Тот, Кто независим от всякого рабства, царственный Сын Владыки мира, только тогда вы будете свободны. Конечно, вы сыны Авраама, но только по природе, а не по Духу. Поэтому вы не понимаете Моих слов. Поэтому ваша замкнутость переходит в ненависть, и вы ищете убить Меня. И еще: Я говорю то, что видел у Отца Моего, но вы делаете то, чему ваш отец вас учит». Они чувствуют ужас обвинения и ссылаются на Авраама: «он нам отец!» Иисус возражает: «если бы вы были его подлинными сынами, то поступали бы как он, то есть веровали бы. А вы не только отказываетесь веровать в своем сердце, но ваше неверие превращается даже в убийственную похоть против Того, Кто говорит вам истину. Тем самым вы творите дела вашего настоящего отца». Они: «на земле мы не от распутства рождены, а в Духе, у нас один Отец - Бог!» Иисус: «если бы Бог был вашим Отцом, то вы любили бы Меня и понимали бы Мои слова, ибо Он послал Меня. Почему же вы не понимаете Моих слов? Потому что ваше сердце отдано другому, который и есть теперь ваш отец - сатана. Он человекоубийца от начала, ибо он ненавидит правду. Вы отдались лжи, потому и ненавидите Меня, говорящего истину Отца небесного, и хотите убить меня, посланного Отцом».

Страшные слова! Страшно то, что тут происходит. А Иисус продолжает: «Истинно, истинно говорю вам:

кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти вовек». Иудеи отвечают: «Теперь узнали мы, что бес в Тебе. Авраам умер и пророки, а Ты говоришь: «кто соблюдет слово Мое, тот не вкусит смерти вовек». Неужели Ты больше отца нашего Авраама, который умер? и пророки умерли: чем Ты Себя делаешь?» Против этой воли, противостоящей Ему, Иисус может сделать только одно - отдаться святой воле, движущей Им. Он отвечает: «Если Я Сам Себя славлю, то слава Моя ничто. Меня прославляет Отец Мой, о Котором вы говорите, что Он Бог ваш. И вы не познали Его; а Я знаю Его. И если скажу, что не знаю Его, то буду подобный вам лжец» (Ин 8.51-55). Он - един с волей Отца, стоит в ней и за нее. В этот час, полный бесовской ненависти, Он не отступает ни на волосок! Напротив, Он доводит истину до того последнего вывода, который для Его противников должен быть нестерпимым ц должен представляться им богохульством. «Но Я знаю Его и соблюдаю слово Его. Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой; и увидел, и возрадовался. На это сказали Ему иудеи: Тебе нет еще пятидесяти дет - и Ты видел Авраама? Иисус сказал им: истинно, истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь. Тогда взяли каменья, чтобы бросить на Него; но Иисус скрылся и вышел из храма» (Ин 8.55-59).

Здесь прорывается и говорит внутренняя глубина самосознания Иисуса - вечное сознание Сына Божия.

Когда мы, падшие люди, смотрим в себя, то мы находим в нашем человеческом существе силы и слабости, добро и зло. Мы находим конечное: то, что мы есть на самом деле. Мы находим также вечное, которое нависает над нами: истину, которую мы должны познать, и добро, которое должны хотеть. Это парит над нами, но также и действует в нас, так что мы не знаем, принадлежит ли это нам или нет... Когда Иисус вглядывался в Себя, Он также находил человеческую силу и человеческое существо, но простирающиеся в бесконечную глубину и в бесконечную высь. Он видел Себя во времени, но вместе с тем и выше времени - в вечности. Он был Бог по существу Своему и от вечности, единородный Сын Отца; и был человек, потому что Сын, посланный Отцом во время, стал человеком.

Тот, кто с открытым сердцем читает Евангелия, должен чувствовать глубокое различие, существующее между первыми тремя из них и Евангелием от Иоанна. Возможно, что это различие встревожит его. Он поставит себе вопрос, тот ли Самый Иисус в Евангелиях от Матфея, Марка и Луки, что в Евангелии от Иоанна. Разве не противоречат картины друг другу? Разве не должно быть одно верным, а другое несоот-» ветствующим действительности? А если они составляют одно целое - то каким образом? Наука уже столетиями ищет ответа. Говорить о ее исследованиях мы здесь не можем. Мы должны по-другому решить этот вопрос. Если Иисус одновременно был подлинным человеком и истинным Сыном Божиим, то как увидеть Его правильно? Верою. И только верою, потому что веру дает тот же Отец, Который произнес Слово, в которое следует веровать. Так вот: верою всегда понимали, что Иисус всех четырех Евангелий - один и тот же. А в сущности, благорасположенный ум должен был бы и сам понять, что когда речь идет о жизни столь невообразимо глубокой и столь неизмеримо полной, то даже и величайший религиозный гений может представить ее лишь посредством различных набросков. Только постепенно взгляд может проникать в описываемый объект, и каждый раз он будет представляться все более величественным. Чем дальше длится христианский опыт, тем содержательнее становится понимание Христа. Чем больше будет оттачиваться христианская мысль, подстегиваемая проблемами времени и нападками противников, тем шире будет разворачиваться она в своем стремлении охватить истину и упорядочить ее - если здесь речь идет не о той области, в которой более или менее длительное время, исследования и размышления ничего не значат, а все зависит от озарения Святым Духом и от любви сердца, преображенного Богом.

Все тексты Нового завета вдохновлены Духом Святым — вот что является решающим. Но на этой основе выявляются затем различия, которые обнаруживаются в человеческом видении и высказываниях. Так, синоптики повествуют, исходя из непосредственного исторического опыта. Здесь Иисуса видят так, как мог Его видеть любой верующий. Правда, иногда раздаются слова более проникновенные, например: «Никто не знает Сына, кроме Отца, и Отца не знает никто, кроме Сына и кому Сын хочет открыть» (Мф 11.27).

Павел, по всей вероятности, не видел Господа в лицо. Поэтому именно он, по внутреннему откровению раскрывает Его духоносный образ - образ Христа, превознесенного и восседающего «одесную Отца» (Еф 1.20-23), и вместе с тем живущего и действующего «в нас» (Гал 2.20).

Последний среди пищущих - Иоанн, старец. Однажды он видел Господа, «Слово жизни» (1 Ин 1.1), своими очами, и осязал Его руками, как он подчеркивает в начале своего Первого Соборного Послания. Иными словами, образ Господень предстает здесь прежде всего как реально пережитый, с тем, чтобы становиться у Иоанна все более глубинным на протяжении последовавших долгих лет христианского опыта, молитвы, проповеди и борьбы. Слой за слоем прорисовывается сакральная реальность, открывается тайна за тайной. В ходе борьбы против начавших появляться гностиков настает момент, когда необходимо обрисовать те черты образа Господня, которые почти не запечатлены в первых Евангелиях, развить те идеи учения, что в более ранних свидетельствах живут лишь в зачатке, и на основе долгого апостольского, пророческого и апокалиптического опыта явить миру полноту бытия Христова во всей его «широте и долготе, и глубине» (Еф 3.18).

Христос синоптиков и Христос св. Иоанна - один и тот же. Чем глубже погружаешься в Св. Писание, тем явственнее осознаешь, что хотя Иоанну принадлежит, очевидно, последнее слово, -синоптики повсеместно подготовили для него почву.

12. НОВОЕ РОЖДЕНИЕ ОТ ВОДЫ И СВЯТОГО ДУХА

Иоанн сообщает (гл.З), что однажды ночью Никодим, член Синедриона, пришел к Иисусу, и Господь вел с ним знаменательный разговор. С первых веков христианства существуют различные мнения относительно того, в какой период жизни Господа произошла эта встреча. Одни помещают ее в период, который Иоанн как будто сам предлагает, а именно: первого пребывания Иисуса в Иерусалиме, сразу после Крещения. Другие находят в этом событии связь с уже совершенными чудесами и атмосферой, господствовавшей во время иудейского кризиса, о котором был разговор в нашей последней главе. Не желая давать оп

Часть Третья Выбор

1. Слепые и зрячие

В конце второй части уже говорилось о столкновении между Иисусом и фарисеями в Иерусалиме, о котором Иоанн сообщает в главах с 7-ой по 10-ую, а может быть, уже в 5-ой. Конфликт настолько серьезен, мто посылают служителей - схватить Его; но те возвращаются обратно ни с чем. Фарисеи спрашивают: «Почему вы не привели его?». Служители отвечают: «Никогда человек не говорил так, как Этот Человек». странный ответ из уст стражей закона! Божественная сила Того, Кого они должны схватить, мощь Его существа и слова столь велика, что они не решаются подступиться к нему. Примечательна реакция фарисеев: «Неужели и вы прельстились? Уверовал ли в Него кто из начальников, или из фарисеев? Но этот народ невежда в законе, проклят он» (Ин 7.32; 45-49). На верхушке общественной иерархии еврейского народа были семьи первосвященников, на низших ступенях - полукровки, дети еврейских отцов и чужеродных матерей. Другое деление велось «по горизонтали»: между теми, кто знал закон и был посвящен в науку истинного и ложного, дозволенного и запретного, а также в соответствующую теорию, мистику и символику - с одной стороны, и теми, кто не имел об этом представления - с другой. Первые были «книжники», вторые - «земной народ». Это деление было столь решающим, что человек, относившийся к низшему социальному слою, но сведущий в законе, стоял на более высокой ступени, нежели сын первосвященника, не постигший премудрость закона... И вот наиболее почитаемые из сведущих говорят: ни один из нас не имеет ничего общего с безумием и дерзновением этого Человека. Лишь «земной народ» - да будет «проклят он!» - не будучи сведущ в законе, может думать о Нем доброе. Теперь нам понятен революционный смысл тех поистине божественных слов Иисуса, когда Он нарекает блаженными «нищих духом»! (Мф 5.3) Они - «земной народ», проклятый сведущими в законе, - были открыты Ему. О, если бы они такими и остались! Если бы они сохранили верность Ему! Сколь блаженны они были бы тогда - блаженны сверх всех представлений о блаженстве, блаженны так, как пророчествовал о том Исайя!

Затем - повествует Иоанн в гл.9 - Иисус идет по улице и видит слепого. Он чувствует, что этот живущий во тьме человек зовет Его. «Доколе Я в мире, Я свет миру», - говорит Он, сознавая, что Ему «должно делать дела Пославшего Его», дела Света. Он плюет на землю, как того требовали древние традиции врачевания, предполагавшего в слюне целебную силу; смешивает плевок с пылью, мажет брением глаза слепого и посылает его умыться в купальне Силоам. Тот идет, умывается и возвращается зрячим.

Страсти накаляются. Прозревшего приводят к фарисеям. Те допрашивают его, и он говорит: «Брение положил Он на мои глаза, и я умылся, и вижу». Свершившееся чудо производит впечатление. Некоторые высказываются в пользу Человека, Которому дано творить такое. Но другие говорят: «Не от Бога этот Человек, потому что не хранит субботы». Тогда спрашивают самого исцеленного, что он думает о Нем. Тот же после случившегося с ним, конечно, не может сказать ничего иного, как: «Это пророк».

Дело переходит на рассмотрение совета иудеев. Совет отказывается поверить в то, что исцеленный был прежде слеп, и вызывает на дознание его родителей. Те подтверждают, что прозревший - их сын и что он родился слепым. Однако, от ответа на вопрос, каким образом их сын исцелился от слепоты, они уклоняются, ибо знают, что совет иудеев отлучает от синагоги любого, исповедующего Христа как Мессию. Это значит, что решение уже принято власть имущими - решение в последней инстанции, окончательное. Допрос продолжается. «Что сделал Он с тобою? как отверз твои очи?» Прозревший теряет терпение. Ведь он сказал это уже несколько раз, и случившееся - неопровержимо. Но допрашивающие вовсе не занимаются расследованием происшедшего - им важно отпугнуть мешающего им свидетеля. Они хотят скрыть от глаз людских происшедшее чудо, запрещая ему говорить о нем и пытаясь принизить роль Сотворившего его. Оно ярко сияет - но их глаза не видят его, потому что не хотят видеть, и они пытаются окутать его непроницаемым покровом, чтобы не видели и другие. Но прозревший не поддается запугиваниям. Он твердо стоит на своем. И попадает за это в опалу - становится изгоем общества, лишается всего своего имущества.

Иисус, узнав о происшедшем, идет к нему. «Ты веруешь ли в Сына Божия?» - Он отвечает: «А кто Он, Господи, чтобы мне веровать в Него?» - Иисус же утверждает: «Он говорит с тобою». Исцеленный падает ниц и исповедует веру в Него. Иисус же, обращаясь к окружающим, говорит: «На суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы» (Ин9.1-39).

Безмерно впечатляющий эпизод. Внешняя его канва и внутренний смысл, конкретно происшедшее и его значение в контексте делания Христова составляют мощное единство. Ключ же к нему - в последних словах: «На суд пришел Я...». Они напоминают о подобных же высказываниях по другим поводам. Например, об этом: «Я пришел призвать не праведников, но грешников» (Мк 2.17). Я пришел сделать грешников праведными; так что с теми, кто считают себя праведными, мне делать нечего... Или же об этом: «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам» (Мф 11.25). Малые и бесправные мира сего через Бога станут знающими, мудрыми, великими и свободными. Те же, что уже сейчас считают себя великими и крепко держатся за свою житейскую премудрость, останутся незрелыми глупцами. Здесь вновь прослеживается -но четче и однозначнее - изначальная мысль: Иисус знает, что Он пришел, «чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы». «Слеп» всякий осознавший, что со всем своим земным видением и знанием он, не умеющий постичь главного, предстает перед Богом во тьме. Того же, кто понимает это и сознается в этом Господу, озаряет «Свет мира», высвобождая в нем силу духовного видения. Теперь он способен видеть Посланного Богом, новый порядок вещей, формирующееся Новое творение. И то, что он видит, делает его еще более зрячим. Он постигает суть Царствия Божия полнее и глубже. Так, видимое усиливает само видение, и растущей силе зрения открывается все большая полнота зримого. «Видящие» же — это те, что перед Божиим ликом держатся за свое земное понимание, свое мнение, свою премудрость - и рассуждают о Боге в этом ключе. Христос творит перед ними Свои знамения, но они или не видят их, или считают их делом рук сатаны. Сын Божий стоит перед ними - а они видят в Нем лишь возмутителя спокойствия и с негодованием праведников преследуют всякого, верующего в Него. Так как они не хотят ничего видеть, предстающее их взору Божественное лишает их самого дара зрения - их зоркость сходит на нет, они слепнут.

Видеть есть нечто иное, чем отражать происходящее подобно зеркалу, которому все равно, что именно происходит. Зрение проистекает из самой жизни и, в свою очередь, оказывает влияние на нее. Видеть -означает вбирать в себя вещи, подпадать под их воздействие, в их силовое поле. Так, воля к жизни контролирует зрение. Один из способов защиты от опасных вещей - видеть их предельно четко и тем самым одолевать их; другой способ - вообще не видеть их и, таким образом, не соприкасаться с ними. В зрении проявляется выборочность, с помощью которой жизнь защищает себя. Такова природа физического зрения - и уж тем более духовного: происходит процесс узнавания других людей, выбора позиции по отношению к реалиям и требованиям жизни.

Познать другого человека - значит принять в себя его влияние; поэтому если я, из страха или неприязни, хочу держать его подальше от себя, то это уже сказывается в моем взгляде. Мой глаз видит его иным, отталкивает все хорошее, подчеркивает плохое, подмечает связи, усматривает якобы проскальзывающие намерения. Происходит это без особых усилий, непроизвольно, может быть, даже не доходя до моего сознания, и тогда это действует с наибольшей силой, ибо искажающее влияние ускользает от какой-либо критики. Смотреть - значит действовать, повинуясь воле к жизни. Чем глубже укореняются боязнь или отвращение, тем упорнее глаз замыкается в невидении, пока вообще не перестанет воспринимать другого. По отношению к этому другому он слепнет - история каждой вражды развивается подобным образом. Тут уже не помогут никакие речи, никакие указания, никакие поучения и рассуждения. Глаз просто уже не воспринимает того, что перед ним. Чтобы что-нибудь изменилось, должна измениться вся настроенность, Ум должен обратиться к справедливости, сердце должно раскрыться - тогда и глаза откроются и начнут видеть. По мере того, как предмет постепенно вырисовывается, сила зрения крепнет, и, таким образом, глаз постепенно вновь обретает способность воспринимать истину.

Христос - Сын Божий, ставший человеком. Он есть Откровение во плоти, Откровение сокрытого Бога. «Никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть» (Мф 11.27). «Видящий Меня видит Пославшего Меня» (Ин 12.45). Он - «Свет истинный, Который просвещает всякого человека»; Он пришел в мир, который «чрез Него начал быть», который исполнен смысла и просветлен духовным светом (Ин 1.9-10). И вот Он стоит перед человеком и освещает его. Но если тот «зряч» в мирском значении слова, то в нем действует воля, ищущая не Христа, а себя и мир. Взгляд его направлен на себя и на мир. Приходящее извне искажается в линзах зрения, становится двусмысленным, опасным, безобразным - в том случае, если вообще не выпадает из поля зрения. И может случиться, что человек со всей своей страстью к логике, порядку и справедливости ополчается против Иисуса, ибо открывшееся его глазам чудовищно! Его собственные глаза превратили Свет мира в чудовище с тем, чтобы можно было отстраниться от Него, раздражающего взгляд.

Как могло быть такое возможным — перед Божественным светом? Перед ясным взором человека - хорошо, это мы могли бы еще как-то понять; но перед ясностью Божией?! - О, именно перед Богом! Если зрение - это жизненный акт, если за взглядом стоит воля к жизни и любой взгляд несет в себе априорное решение, то тогда этот момент воли и выбора в зрении проявляется тем сильнее, чем в большей мере речь идет о вечной судьбе. А пред ликом Христа речь идет обо всем сущем. Это выражается и в словах «На суд пришел Я в мир, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы». Придя к людям, Посланец Откровения ставит их - но в то же время и Себя Самого перед выбором. В этом и заключается судьба, принимаемая на Себя Богом! Откровение не есть нечто безусловно правильное, что должно быть принято к сведению - нет, из него произрастает истина, предъявляющая требования к человеку сразу, как только он видит ее. Откровение требует, чтобы его приняли, чтобы человек отказался от самого себя и отдался тому, что исходит от Бога.

Те, кто действительно видит Бога, окликают Его и кладут по крайней мере начало послушанию. Таким образом, возвещение истины делит людей на готовых и не готовых, на желающих видеть и, не желающих, а тем самым - и на тех, кто становится зрячим, и на слепнущих. К последним- то и относятся пророческие слова, которые читаем у Матфея после притчи о сеятеле:

«Слухом услышите, и не уразумеете; и глазами смотреть будете, и не увидите. Ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Мф 13.14-15).

Это деление может происходить весьма различными способами: мгновенно, при первом же соприкосновении, либо постепенно, в ходе долгого созревания.

Оно может происходить открыто или же под прикрытием внешних событий, в оболочке страстей и чувств. Но как бы то ни было - оно совершается.

Марк рассказывает в 8-ой главе о другом исцеленном Иисусом слепце, на примере которого мы буквально можем пережить внутренний процесс прозрения (22-26). Сначала Господь возлагает на него руку:

«Видишь ли что?» Тот, взглянув, воскликнул: «Вижу проходящих людей, как деревья!» Зрение разбужено, но в нем еще отсутствует верное соотношение. Тогда Иисус опять возлагает руки ему на глаза. Теперь его зрение урегулировано, он все видит ясно - он исцелен.

И это событие - одновременно и происшедшее реально и притча. Говоря точнее, это реальное событие на грани материального и духовного, сакрального. Здесь, вероятно, уместно вспомнить слова, приводимые Лукой в 11 гл.: «Светильник тела есть око; итак, если око твое будет чисто, то и все тело твое будет светло; а если оно будет худо, то и тело твое будет темно. Итак, смотри: свет, который в тебе, не есть ли тьма? Если же тело твое все светло и не имеет ни одной темной части, то будет светло все так, как бы светильник освещал тебя сиянием» (Лк 11.34-36). У Матфея сказано еще: «Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» (Мф 6.23). Может быть, эти слова относятся к переживанию прозревшего человека, только что потрясшему его до глубины души. Он, до того пребывавший во тьме, узрел свет. Свет обрушился на него, и теперь ему кажется, что внутри все «светится». Но Иисус, указывая ему на этот свет, на это новое внутреннее начало, учит его более пристальному различению: между первым, природным светом - и другим, священным, который зажегся от исполненного веры соприкосновения с Ним. Христос даровал ему великий, целокупный свет: сначала глазам его, телу и разуму - а затем тому, что Господь называет «душой». Это - обращенность к Богу, открытость Ему, причастность Свету Божию. Душа должна широко открыть глаза и впитывать в себя свет, чтобы в ней «стало светло все так, как бы светильник освещал тебя сиянием». Но надо иметь в виду и предостережение: «... если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?».

Данное свидетельство - ключ к тому, что произошло в Иерусалиме.

Нам, однако, следует пребывать в «страхе и трепете» (Фил 2.12), чтобы не погас в нас свет. Ибо и в нас самих действует воля; и в наших глазах живет она, руководя взглядом, вылепливая жизненные обстоятельства, оттеняя одно, затемняя другое, оттесняя на задний план, либо вынося на поверхность третье. И мы причастны к суду, и в нашем случае ставится вопрос, к кому мы присоединимся-к «зрячим», которые слепнут, или к «слепым», глаза которых открываются. Этот суд вершится всегда. Всякий раз, когда мы слышим слово Господне. Всякий раз, когда нас встречает Его истина. Всегда, когда мы чувствуем, что мы призваны. При любом повороте судьбы каждого из нас вспыхивает свет Божий, и мы переживаем либо прозрение, либо ослепление. Горе нам, если утратим бдительность, если не будем каждый раз заново приводить себя в состояние готовности! Горе нам, если останемся довольными в слепоте, если образ Божий побледнеет в нашем сознании, и если это станет для нас безразличным.

Так в Иерусалиме было сделан выбор. И вот Иисус идет назад в Галилею. Властьимущие - священники и книжники - отвергли Его. Они провозгласили, что лишь неграмотный народ, презренная толпа может верить в Него.

Приближается время второго выбора: примет или не примет Его сам этот народ? Миссия Его в изначальном смысле направлена не на человечество вообще и не на отдельных лиц, а на носителя священной истории - народ, с которым Господь связал Себя узами Завета на Синае. Выбор был сделан вначале правящими. Теперь этот выбор - перед народом: встрепенется ли он, возьмет ли в свои руки инициативу веры?

2. Сын Человеческий

Тогда же Господь произнес слова, в которых целиком раскрылось Его самосознание как Спасителя по отношению к людям: «Истинно, истинно говорю вам:

кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит ин-де, тот вор и разбойник. А входящий дверью есть пастырь овцам. Ему придверник отворяет, и овцы слушаются голоса его, и он зовет своих овец по имени и выводит их. И когда выведет своих овец, идет перед ними; а овцы за ним идут, потому что знают голос его. За чужим же не идут, но бегут от него, потому что не знают чужого голоса» (Ин 10.1-5).

Эта картина нам хорошо знакома - но она как-то не привлекает нас сразу. Признаемся, что нас даже несколько смущает сравнение верующих со стадом овец. Мы - в большинстве своем - горожане и далеки от сельской жизни; да и живущие на селе скорее всего не имеют представления о том, чем было для пастушьего народа понятие стада. Но словам Иисуса внимали люди, в сознании которых еще жило воспоминание об их народе в ранние времена. Авраам, которого Бог призвал в новую землю, был пастухом и жил со своими стадами. Стада этого царственного пастуха были столь велики, что не умещались в пределах одной земли вместе со стадами его брата, Лота, и один должен был уйти налево, а другой - направо (Быт 13.6 слл.). Пастухом был и Исаак, которому старший раб его отца нашел невесту у источника (Быт 24.2 слл.). Пастухом был Иаков, который служил за Рахиль семь лет и еще раз семь, потом отправился со своими тучными стадами на родину, встретил на своем пути Ангела Бо-жия и боролся с ним (Быт 29 и 32). Когда сыновья Иакова, спасаясь от голода, переселились в Египет, Иосиф представил фараону своих братьев как пастухов овец, и им было разрешено поселиться в земле Гесем (Быт 47.3 слл.). Их потомки, странствующие пастухи, вернулись через пустыню на родину, но и в годы оседлости образ пастуха, живущего со своим стадом, оставался в их сознании прототипом человеческого бытия. Именно в этом ключе нам следует понимать притчу о пастыре; мы должны видеть этот образ глазами человека, вся жизнь которого проходит с животными. Он чувствует их состояние, примечает любую особенность и любую немощь. Они же, в свою очередь, воспринимают его почти как относящегося к стаду - заступника и вожака, реагируют на его голос и движения.

Фарисеи не понимают, что Он имеет в виду своей притчей, - и Он развивает и углубляет некоторые ее аспекты. «Истинно, истинно говорю вам, что Я дверь овцам. Все, сколько их ни приходило предо Мною, суть воры и разбойники; но овцы не послушали их. Я есмь дверь; кто войдет Мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет. Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить. Я пришел для того, чтобы имели жизнь, и имели с избытком. Я есмь пастырь добрый; пастырь добрый полагает жизнь свою за овец. А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит; и волк расхищает овец, и разгоняет их. А наемник бежит, потому что наемник, и нерадит об овцах. Я есмь пастырь добрый; и знаю Моих, и Мои знают Меня. Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца» (Ин 10.7-15).

Ключом ко всему сказанному является стих 14: «Я есмь пастырь добрый; и знаю Моих и Мои знают Меня». Люди для Господа «Его овцы». Он знает их. Попробуем воочию представить себе - перед нами Некто, говорящий, что Он знает людей. Он знает, что такое человек, и что такое каждый человек в отдельности. Он видит его нужду, понимает его одиночество. Он начинает говорить, и слова Его точно совпадают с действительностью. Таким знают Его овцы Его. Их жизнь есть ответ на Его зов.

Самое же сокровенное - в следующих за этими словах: «Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца». Иисус знает людей, и люди знают Его так же непосредственно, как Отец знает Его и Он - Отца. Сказанное вначале воспринимается походя, в привычном контексте Иоаннова мышления. Но тут останавливаешься, пораженный невероятностью произнесенного. Ведь Он говорит, что связь Его с человеком подобна той, что существует между Ним и Отцом! А эта связь есть исконное единство бытия, абсолютная совместность. О ней гласит Иоаннов пролог - «Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин 1.1). Отец и Сын - человеческому разуму не объять той истины, что Их Двое, и Один лицезрит Другого в бесконечном блаженстве общения «Я - Ты», - но что при этом нет разделения, бессилия отлученности, необходимости перейти к Другому (мостик, выстраиваемый человеческим пониманием), а есть абсолютная тождественность бытия. Абсолютное понимание, знание Другого, пребывание с Ним в исконном единстве... И вот Иисус говорит о нас, людях, что знает нас так, как знает Отца. Это дает возможность почувствовать, что означает искупление. Сказанное Иисусом отражает Его сокровенное сознание Искупителя. С непреклонной решимостью Он отграничивает Себя ото всех остальных: вот Я - а вот все, приходившие до Меня. Никто не относится к людям так, как Он. Он знает Отца так, как не знает его никто: «Отца не знает никто, кроме Сына» - в предвечном бытии Божием (Мф 11.27). Именно так Он знает и людей - по источнику человеческого существования. Никто не пребывает так, как Он, в человеческом бытии. Никто не может так проникнуть в человека.

Теперь для нас проясняется значение того смиренного и в то же время великого имени, которое носит Мессия: «Сын Человеческий». Никто не человек в такой мере, как Он - всей душой, в полноте знания и совершенства. Потому и знает Он нас. Потому Его слово и затрагивает нашу сущность. И потому в слове Иисусовом человек понят глубже, нежели он сам способен себя понять; и потому слову Христа человек может довериться глубже, чем самым любимым им, самым мудрым для него людям. Все - и самые любимые, и самые мудрые - здесь лишь «остальные».

Ясно, что Он может «звать овец по имени», что они «суть Его», что Он «идет перед ними; а овцы за ним идут, потому что знают голос Его». Но что же с остальными, которые тоже хотят помочь людям? Хотят учить премудрости, указывать путь, поддерживать человека в его борьбе за смысл бытия? Иисус говорит:

«Истинно, истинно говорю вам, что Я дверь овцам. Все, сколько их ни приходило предо мною, суть воры и разбойники; но овцы не послушали их. Я есмь дверь; кто войдет мною, тот спасется, и войдет, и выйдет, и пажить найдет. Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить. Я пришел для того, чтобы имели жизнь, и имели с избытком» (Ин 10.7-10). Он «Пастырь» - но Он же и «Дверь», вход за ограду. В Нем, и только в Нем - доступ к сути человеческого бытия. Желающий приблизиться к ней своим словом должен пройти через Него. Это не метафора - это следует понимать буквально. Внутренняя форма всего христианства есть Сам Христос. Желающий говорить с человеком на том уровне, на котором вершится его сокровеннейший выбор, должен приблизиться к нему через Христа, должен просветить свой разум светом мыслей Христовых. Его речь, чтобы стать истинной, должна влиться в речь Христа. Тогда он будет мыслить и говорить верно, каждая мысль его будет на своем месте. Свои намерения он должен подчинить желанию Христову, а свою волю - Христовой любви. Говорить в нем должен Христос, а не он сам, и Христа, а не себя, ему надлежит представлять. Тогда ему ответит душа человеческая, в самой своей основе «знающая» Христа и «слушающаяся голоса Его». Чтобы слово о двери прозвучало в полную мощь, Господь возвещает: «все, сколько их ни приходило предо Мною, суть воры и разбойники; но овцы не послушали их» (Ин 10.8). Сказанное -ужасно. Все, кроме Него, - воры и разбойники! Не признается ничто. Человеческая мудрость, доброта, разум, педагогика, милосердие - все отметается в сторону. Очевидно, что здесь речь идет о чем-то абсолютном, не сопоставимом и с самыми благими человеческими делами. По сравнению с тем, что творит Христос, когда Он приходит к человеку, отношения между людьми — ничто иное, как воровство, разбой, насилие, убийство. Какое разоблачение человека вершится в тот момент, когда Христос предстает Искупителем! И мы правильно поступим, не задаваясь вопросом, имеются ли при этом в виду и Авраам, и Моисей, и пророки...

Сказано «все»! Но оставь в покое других, посмотри на самого себя. Помни слова Божий о том, кто ты такой в своем отношении к другим людям!

Но если я несу другим благое знание, истину? - В глубине души твоей, говорит Господь, ты хочешь не истины, а лишь власти над ними! - А если я хочу воспитать других? — Ты ищешь лишь самоутверждения, когда говоришь им, какими они должны быть! - Но я же люблю других и хочу сделать им доброе - Нет, ты хочешь наслаждаться самим собой...

Мы возмущены названием «вор, разбойник, убийца». Но глубоко ли нужно копать, чтобы наткнуться в человеческой природе на алчность, готовность к насилию, кровожадность? Христос говорит: все это свойственно и мудрецу, поучающему мудрости, и проповеднику, указывающему путь к праведности, и педагогу, передающему свои знания, и начальнику, отдающему приказы, и законодателю, формирующему право, и судье, проводящему его в жизнь. Короче говоря, всем! Лишь Один в основе Своей - иной. Лишь Один глаголет в истине, в подлинной любви и радении о тех, к кому Он обращается: Христос. Он - Дверь, которой можно войти к человеку, Он и только Он!

О том, насколько серьезно все это следует воспринимать, свидетельствует следующее высказывание:

«Жизнь Мою полагаю за овец». В самые сокровенные глубины человеческого бытия способен проникать только Он, ибо только Он бесконечно радеет о человеке. Он готов умереть за своих. Быть может, здесь Христос впервые говорит о Своей смерти. Не только о ненависти и кровожадности Своих врагов, но и об искупительной Своей смерти. Быть Искупителем, радеть о человеке в первооснове бытия Божия и одновременно - в глубинной сущности бытия человеческого, означает готовность к совершенной жертве. Иисус еще не говорит, что умрет - ведь окончательное решение пока не принято. Лишь в последний раз, идя в Иерусалим, Он это скажет. Здесь же Он говорит, что готов на это. Не из энтузиазма и не подчиняясь судьбе, но как обладающий абсолютной свободой: «Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою, чтобы опять принять ее. Никто не отнимает ее у Меня; но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее, и власть имею опять принять ее. Сию заповедь получил Я от Отца моего» (Ин 10.17-18).

Здесь вновь открываются непостижимые для человеческого сознания глубины. Но догадываться об их существовании - нам во благо. Когда ожидаешь великого от человека, то мощь, которую чувствуешь в нем, вселяет в тебя уверенность. Тебе не дано измерить ее, но ты спокоен, зная, что она есть. Произнести «Искупитель» и «Богочеловек», легко; но хорошо, когда в какой-то мере ощущаешь, что стоит за этим, из какой бездны вырастает этот образ и какой властью обладает он. Как хорошо чувствовать, Господи, насколько Ты больше нас! И что Ты поистине Единственный, а все остальные - лишь «остальные». Как хорошо чувствовать, что Твои корни - в основах человеческого и в начале Божием!

Но сказано также, что овцы слушаются пастыря, знают его голос. Иными словами - люди распознают Его зов, наше нутро на него отвечает. Однако так ли это на самом деле?

Если Он говорит это, то значит так и есть. И в то же время это не так, иначе мое сознание не противилось бы. Действительно, в гораздо большей мере я прислушиваюсь к зову «остальных». На самом деле я не воспринимаю Его зова и не следую Ему. Значит, зовущий нас должен даровать нам слух, чтобы мы могли услышать Его. В нас - не только глубинный инстинкт, заставляющий внимать Ему, но и противление, заглушающее Его голос. Противники, с которыми Он должен бороться, - это не только «остальные», стремящиеся отнять Его у нас, но и мы сами, противящиеся Ему. Волк, от которого бежит наемник - не только снаружи, но и внутри. Мы сами - величайшие враги нашего спасения. И Пастырь добрый борется с нами -за нас.

В одном месте Св. Писания - в связи с чудом насыщения пяти тысяч - сказано: «Иисус, выйдя, увидел множество народа, и сжалился над ними, потому что они были, как овцы, не имеющие пастыря» (Мк 6.34). Как понятны эти слова. Всякий раз, видя движущуюся толпу, чувствуешь: они «как овцы, не имеющие пастыря». Человек - покинут. Покинут в самой основе своего бытия. Не то, чтобы усердных и совестливых людей, проявляющих заботу о других, было слишком мало; но они могут спасти других от одиночества лишь в пределах бытия. Здесь же речь идет о покинутости более сущностной. Само бытие «покинуто», будучи таким, какое оно есть: отступившимся от Бога, сползающим в пустоту. Эту покинутость не удастся преодолеть никакому человеку, - но лишь Христу.

3. Закон

После того, как происходят события, о которых говорилось в предыдущих главах, Иисус возвращается в Галилею. Но и там ситуация тем временем изменилась. Уже нет радостной открытости тех дней, когда Он мог сеять Свое слово как драгоценное зерно и когда Его чудеса воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Теперь и здесь в воздухе чувствуется недоверие.

Лука свидетельствует: «Случилось Ему в субботу прийти в дом одного из начальников фарисейских вкусить хлеба; и они наблюдали за Ним. И вот, предстал пред Него человек, страждущий водяной болезнью. По сему случаю Иисус спросил законников и фарисеев: позволительно ли врачевать в субботу? Они молчали. И, прикоснувшись, исцелил его, и отпустил. При сем сказал им: если у кого из вас осел или вол упадет в колодезь, не тотчас ли вытащит его и в субботу? И не могли отвечать Ему на это» (Лк 14.1-6). У Марка:

«Собрались к Нему фарисеи и некоторые из книжников, пришедшие из Иерусалима. И, увидев некоторых из учеников Его, евших хлеб нечистыми, то есть неумытыми, руками, укоряли. Ибо фарисеи и все иудеи, держась предания старцев, не едят, не умыв тщательно рук; и, придя с торга, не едят не омывшись. Есть и многое другое, чего они приняли держаться: наблюдать омовение чаш, кружек, котлов (...). Потом спрашивают Его фарисеи и книжники: зачем ученики Твои не поступают по преданию старцев, но неумытыми руками едят хлеб? Он сказал им в ответ: хорошо пророчествовал о вас, лицемерах, Исайя, как написано: «люди сии чтут Меня устами; сердце же их далеко отстоит от Меня. Но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим». Ибо вы, оставив заповедь Божию, держитесь предания человеческого (...). И сказал им: хорошо ли, что вы отменяете заповедь Божию, чтобы соблюсти свое предание? Ибо Моисей сказал: «почитай отца своего и мать свою»; и: «злословящий отца или мать смертью да умрет». А вы говорите: кто скажет отцу или матери: «корван, то есть дар Богу то, чем бы ты от меня пользовался», тому вы уже попускаете ничего не делать для отца своего или матери своей, устраняя слово Божие преданием вашим, которое вы установили и делаете многое, сему подобное.

И, призвав весь народ, говорил им: слушайте Меня все, и разумейте. Ничто, входящее в человека извне, не может осквернить его; но что исходит из него, то оскверняет человека (...). И когда Он от народа вошел в дом, ученики Его спросили Его о притче. Он сказал им: неужели и вы так непонятливы? Неужели не разумеете, что ничто, извне входящее в человека, не может осквернить его? Потому что не в сердце его входит, а в чрево, и выходит вон, чем очищается всякая пища. Далее сказал: исходящее из человека оскверняет человека. Ибо извнутрь, из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство,гордость, безумство. Все это зло извнутрь исходит и оскверняет человека» (Мк 7.1-23).

И еще раз - Лука: «Когда Он говорил это, один фарисей просил его к себе обедать. Он пришел и возлег. Фарисей же удивился, увидев, что Он не умыл рук перед обедом. Но Господь сказал ему: ныне вы, фарисеи, внешность чаши и блюда очищаете; а внутренность ваша исполнена хищения и лукавства. Неразумные! не Тот же ли, Кто сотворил внешнее, сотворил и внутреннее? Подавайте лучше милостыню из того, что у вас есть; тогда все будет у вас чисто. Но горе вам, фарисеям, что даете десятину с мяты, руты и всяких овощей, и нерадите о суде и любви Божией: сие надлежало делать, и того не оставлять. Горе вам, фарисеи, что любите председания в синагогах и приветствия в народных собраниях. Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что вы - как гробы скрытые, над которыми люди ходят и не знают того.

На это некто из законников сказал Ему: Учитель! говоря это, Ты и нас обижаешь. Но Он сказал: и вам, законникам, горе, что налагаете на людей бремена неудобоносимые, а сами и одним перстом своим не дотрагиваетесь до них. Горе вам, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши. Сим вы свидетельствуете о делах отцов ваших и соглашаетесь с ними; ибо они избили пророков, а вы строите им гробницы. Потому и премудрость Божия сказала; пошлю к ним пророков и Апостолов, и из них одних убьют, а других изгонят; да взыщется от рода сего кровь всех пророков, пролитая от создания мира, от крови Авеля до крови Захарии, убитого между жертвенником и храмом. Ей, говорю вам, взыщется от рода сего. Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли, и входящим воспрепятствовали.

Когда Он говорил им это, книжники и фарисеи начали сильно приступать к Нему, вынуждая у Него ответы на многое, подыскиваясь под Него и стараясь уловить что-нибудь из уст Его, чтобы обвинить Его» (Лк11.37-54).

Подобное этому, конечно, случалось нередко. Не раз, вероятно, Иисус исцелял в субботу, если больные обращались к Нему в этот день за помощью; не раз и апостолы совершали что-то, что было в тот момент само собой разумеющимся, но возбранялось каким-либо предписанием, - например, идя голодными через поле, срывали колосья. Или - как в приведенном эпизоде - не соблюдали какого-либо обычая, размышляя о более важных вещах. Наверняка часто бывало, что они нарушали закон и обходили плотную «изгородь» предписаний, ибо ими руководило нечто большее, нежели простая ревность о законе. В этих случаях блюстители его, фарисеи и книжники, не замедляли появиться, чтобы поймать их с поличным. Они чувствовали, что Иисусово учение отличалось от их законопослушничества, наблюдали за Ним и вели учет всех нарушений с тем чтобы шаг за шагом составить приговор, гласивший, что Он-возмутитель народа, ополчившийся против закона.

Но чем, собственно, был этот самый закон? Не уяснив себе этого, мы не поймем судьбы Господней.

Тысячелетия прошли со времен первого грехопадения. Св. Писание называет поименно тех одиночек, которые в этот долгий период сохраняли верность Богу и сквозь тьму веков несли свидетельство о Нем. Затем Он призвал одного из них, Авраама. Тому надлежало оставить свою землю и свой народ, чтобы положить новое начало (Быт 12.1 слл.). Господь считает человека, которого Он сотворил, достойным того, чтобы заключить с ним союз-завет, взять в залог его слово, обещать ему верность за верность. Авраам, как Он называет его теперь, - старец, которому суждено произвести великое потомство при условии, что он до конца будет служить Господу, и на народе том будет благословение Господне. Величие Авраама -это величие его веры. Он следует за Господом во мраке непостижимого и выдерживает скрытый экзамен. Он верует - и Бог дарует ему в этой вере оправдание.

Этой верой должно было жить и его потомство -народ, ведущий от него свое происхождение. Ему следовало признать своим вождем Бога. Он Сам хотел править ими; они же должны были во всем положиться на Него и подчиниться Его воле. При этом - о чем свидетельствует жизнь сыновей, внуков и правнуков пращура - не имелась в виду некая идиллия. Вера подвергалась бы испытаниям, и, укрепившись в них, достигла бы зрелости и полноправия. Народ должен был жить свято - иметь Бога повелителем и служить непосредственно Ему.

История первых поколений указывает путь, кото» рым надлежало следовать имеющим веру. Но вот род Авраамов приходит в землю египетскую и приобщается к жизни одной из великих династий того времени. Число сынов Израилевых быстро растет (Исх 1.7 слл.). Они «сидят у котлов с мясом в земле Египет-? ской», привыкают к устроенности и благополучию (Исх 16.3). Вскоре у египтян пробуждается недоверие к ним. В них начинают видеть опасность, к ним применяют особые законы, принуждают их выполнять тяжелую работу. В ходе этих событий в их душе должно было что-то измениться. Их сердцу было сужденй беспрекословно утратить готовность слышать глас Божий и подчиняться Ему. Они стали непокорны, упрямы, «жестоковыйны» (Исх 32.9). Достаточно проследить, как они встречают Моисея - человека, посланного им Богом. Так начинается новый этап священной истории. Утрачена возможность служить Богу всем народом, свободно исповедуя веру. Воля Божия привести их к спасению остается неизменной, однако, образ действия Его меняется: Он дает народу закон (Исх 20). Вновь заключает Он через Моисея союз со Своим народом. Вновь тот обретает нерушимый завет священной истории, обетование Божией милости и искупления, - теперь, однако, не в свободном исповедании веры, а в законе.

Закон, который в основных своих посылках был дан народу на Синае и подвергался затем развитию в зависимости от изменяющихся исторических и социальных условий, теперь целиком определял жизнь Израиля. Он упорядочил структуру отношений между людьми: между властителями и народом, между различными группами населения, между членами семьи и между одной семьей и другой, между аборигенами и чужеземцами. Он упорядочил также структуру общественной жизни в различных ее аспектах: собственности, правосудия и так далее. Упорядочил он и религиозную структуру - храмовые службы, освященные дни, праздники, календарь. Большое внимание уделялось в первую очередь заповеди сохранять чистоту. Эта идея, этот критерий ценности, этот плохо поддающийся выражению комплекс ощущений предполагает не столько этическую, сколько религиозную, культовую чистоту. Чистым считается тот человек, который верен символическим принципам, охватывающим - и даже в первую очередь - плотскую жизнь и связанным с жертвенником, с жертвой, с отправлением культа. Этот распорядок налагает руку на человека и делает его собственностью Бога. Все это регулировалось подробными предписаниями, часто доходившими до скрупулезности. В них находил свое выражение глубокий мир представлений, полный мудрости и знания человеческого существа, будь то отдельный человек, семья или целый народ. Но если вспомнить, что с исполнением этого закона связывалось спасение и что тот, кто его не исполнял, становился погибшим и отверженным, то можно прийти в ужас от множества его заповедей. И, хотя они и без того были многочисленны и трудноисполнимы, закон упорно продолжали развивать. Образовалось особое сословие, оберегавшее закон—книжники. Они исследовали его смысл, истолковывали и находили ему применение. Они облекали каждый отдельный закон пояснениями и обычаями, которые, в свою очередь, получали затем характер закона, так что с течением времени возникла густая сеть, плотно стягивавшая всю жизнь.

Каков смысл всего этого? Его нельзя понять, исходя из социальных или этических точек зрения, а тем более из гигиенических, что, как ни странно, пытаются делать. Смысл лежит в области непосредственно религиозной. Павел, который на своем опыте познал гнетущую тяжесть закона, истолковывает его в своих Посланиях к Римлянам и Галатам и в Деяниях Апостолов.

Народу израильскому было дано обетование, что из него выйдет Мессия. Среди этого народа Бог «поставил Свой шатер», этот народ должен был пронести Его через историю. Но этот народ был невелик. Во-» круг него располагались гиганты древних культур:

Египет, Ассирия, Вавилония, Персия, Греция, Рим. Это были великие силы, как политически так и духовно, вдохновляемые древнейшей мудростью, но также и опьяняющей чувственностью и полные всевозможных красот искусства. Источником же их, оправданием и вместе с тем глубочайшим содержанием была вера в богов, пламеневших всей мощью мира, разума; земли и крови. Трудно представить себе в наши дни, какой соблазн исходил от этих культур. И в средото-чении их еврейский народ должен был хранить веру в единого невидимого Бога - веру, которая должна была все в большей мере вести к высвобождению от непосредственных связей с миром. Как раз в этом и заключается смысл Закона. Каждое мгновение народ должен был встречаться с требованиями Божиими. Всюду его окружали заповеди Господни, пояснявшие, что следует и чего нельзя делать. Всюду человек становился нечистым, если следовал первому побуждению; так ему напоминалось о таинственной связи с жертвенником, с жертвой, с обетованием спасения, и он призывался поддерживать эту связь. Народ должен был в каждое мгновение своей жизни встречать Бога, чувствовать заповедь Господню, ради нее совершать усилия, переносить лишения и тем самым срастаться со служением ей. Он должен был принять в себя образ Божий и стать творением Его рук вплоть до глубочайших основ своей жизни... Этим - а не только этическим познанием и образованием - должна была утончиться совесть. Посреди бесконечной мирской пле-ненности неискупленного человечества должен был вырасти народ, отличающий правое от неправого, исходя из слова Божия, пробужденный для восприятия таких сил, которые исходят из духа, - вернее, из святыни, знающий, что в его собственном существовании присутствуют ценности и установления неземного происхождения... И еще - сам Павел в Послании к Римлянам, особенно в главах с пятой по седьмую, дает нам это тревожащее толкование: народ должен был познать, что такое грех. Без закона, говорит Павел, грех спит. Когда нет никакого «ты должен» и «ты не должен», зло, таящееся в глубине нутра, остается незамеченным. Спасение же предполагает желание быть спасенным, а это последнее, в свою очередь, предполагает сознание, от чего нужно спастись. И вот, говорит Павел, Закон не мог быть выполнен, потому что он был слишком тяжек. Но он был дан от Бога, поэтому люди чувствовали, что он все-таки должен быть исполнен. Вследствие этого неминуемо нагромождались нарушения на нарушения, вина на вину, и народ познал в глубочайшем смятении, что значит пасть перед Богом. Из того, что человек не исполнял закона и поэтому был обречен на погибель, поневоле следовал тот более глубокий и общий факт, что никто никогда не делает сам того, чего требует Бог, и поэтому все обречены на погибель. В своей несостоятельности перед Законом мессианский народ должен был осознать, что значит человеческая несостоятельность как таковая и постепенно созреть, - чтобы быть готовым, когда наступит полнота времен и явится Мессия.

С Законом произошла загадочная история: после царствия Соломона о нем забыли - он, можно сказать был утерян. Лишь значительно позже, в седьмом столетии, при царе Иосии, текст Закона был вновь найден и заново оглашен (4 Царств 22.10 слл.). С того времени он сохранялся в сознании народа, изучался, трактовался, охранялся, был разработан этический кодекс верности Закону. С того времени Закон действительно стал инструментом народного образования. То, что Израиль пронес через тогдашний мир веру в Единого Бога, было чудом - но оно было бы невозможным без того воспитания, которое дал Израилю Закон. Нравственность углубилась. Те чистосердечные, тихие, прямодушные образы, что встречаются нам в Новом Завете - люди, прошедшие школу закона.

Но одновременно произошло странное превращение. Закон должен был сделать народ достоянием Бо-жиим, каждой заповедью привязывая народ к Богу; однако, на деле народ сам завладел Законом, превратив его в фундамент своего земного существования. Законом он обосновывал свои притязания на величие и главенство в мире, ссылаясь при этом на Бога и Его обетование. Ревность о Законе, присущая священникам и книжникам, противоречила свободной воле Бо-жией, которая, находя себе выражение в книгах пророков, определяла ход истории. Но представлявшие закон встали на ее пути. Они пытались направить ее в нужную им сторону до тех пор, пока не рухнули обе империи, народ не был изгнан и - после непродолжительного периода обновления при Маккавеях - политическая власть не потерпела окончательный крах. Тогда замолчали и пророки. С человеческой точки зрения победили представлявшие Закон. Они провозгласили, что Бог и Его воля - гарантии торжества на рода в Законе. Чем явственнее происходил распад мирской власти, тем сильнее возрастала их гордость, тем фанатичнее становилась их надежда. Этим они противопоставили себя римской власти, греческой культуре, азиатским соблазнам - но также и Христу. Завет, зиждущийся на вере и милости, требующий верности за верность, преданности сердца за милость Божию, превратился, таким образом, в нотариально заверенный договор со статьей о правах и притязаниях.

К этому присовокупилось и лицемерие, о котором Иисус говорит с такой непримиримостью: снаружи -всяческое прилежание, внутри - жестокость сердца. Снаружи - верность Закону, внутри - грех, но грех неосознанный, без сокрушения о нем и без жажды искупления (Мф 15.7, 22.19, 23.13-35).

С такой настроенностью и был встречен Иисус. Его постоянно обвиняли в том, что Он, свободный Сын Божий, грешит против Закона. Он, дескать, нарушает Закон, ломает традицию, неуважительно относится к Храму, предает народ, ставит под сомнение обетование Божие. Повсюду слово Его, несущее в себе Божию свободу, наталкивалось на отвердевшие понятия. Повсюду Его любовь натыкалась на непроницаемую броню. Он, глаголавший в полноте сердца, которое заключало в себе все глубины творения и всю мощь любви Божией, был со всех сторон окружен профессиональными законниками, блюстителями и шпионами, чье коварство имело подспорьем всю остроту рассудка и упорство воли. О том, какое страшное искажение Божественного образа произошло тогда, могут дать представление слова, сказанные фарисеями верховному судье, римскому наместнику Пилату, в ответ на его, проистекавшее из естественного чувства справедливости, замечание, что он-де не видит вины в осужденном: «Мы имеем Закон, и по Закону нашему Он должен умереть» (Ин 19.6-7). Богом данный Закон искажен столь дьявольским образом, что Сын Божий должен умереть по нему! Это тот самый «закон», что дал толчок невероятным переживаниям Павла, любившего его всей душой и ревновавшего о нем (Де-ян 9.3-9). Впервые мы встречаемся с Павлом в тот момент, когда он берет на себя ответственность за побие-ние камнями Стефана (Деян 7.58) и добивается полно* мочий, которые позволят ему и в Дамаске истреблять врагов Закона (Деян 9.2). Во имя Закона он ополчался и против себя самого. Мы чувствуем, как он мучил себя, порабощал себя закону, чтобы исполнить его и этим обрести спасение.

Видя, что ему это не удается, он становился все неистовее - пока, наконец, ему не встретился Христос на пути в Дамаск: свет, сокрушивший и освободивший его одновременно (Деян 9.3-9). И вот он осознает, какое страшное искажение истины несет в себе фарисейство, обращающее в погибель человеку любое его устремление и усилие, осознает невозможность спастись собственными силами, путем исполнения Закона. И когда он отказывается от этого притязания, то освобождается от всего, что его обременяло. Ему открывается, что спасение можно обрести лишь верою, по милости Божией, и что лишь таким образом, обретая спасение, возможно достичь истинного самобытия. Так Павел стал борцом за христианскую свободу - против всего, что называется «закон». Выходит, что Закон упразднился? Прежний - несомненно. С пришествием Христа он утратил смысл, и Павел позаботился о том, чтобы он был исключен из нравственного кодекса христиан. Однако, существование «закона» и его блюстителей-•• «фарисеев» - оставалось возможным. Религиозное сознание, опирающееся на неискаженное учение и пользующееся авторитетной поддержкой, порождает опасность возникновения «ортодоксальности», то есть убежденности в том, что сохранение правой веры само по себе означает спасение. Во имя чистоты учения «ортодоксальность» подавляет совесть. Повсюду, где существуют четко установленные правила спасения, культ и общинная иерархия, существует и опасность распространения той мысли, что не уклоняться от подчинения им - уже святость перед Богом. Повсюду, где существует иерархия власти и чинов, традиции и права, существует и опасность того, что в самих авторитетах и в самом послушании начинают видеть Царство Божие. И как только начинают формулировать святости, проводя границу между правом и беззаконием, возникает опасность покушения на Божественную свободу, замораживания в кодексе прав того, что дается милостью Божией... Даже самая благородная мысль, проникая в человеческое сердце, способна породить в нем противоречивость, неправду и зло. Так это бывает и с тем, что дарует нам Бог. Упорядоченная вера и молитва, церковная иерархия и дисциплина, традиция и нравственность - все это, конечно, благо; но они могут породить и зло в человеческом сердце и человеческом разуме. Повсюду, где на вопросы о святой истине отвечают решительным «да» или «нет», где действует объективная форма культа, где имеется иерархия и признается авторитет, существует опасность торжества «закона» и «фарисейства», опасность подмены внутреннего внешним, опасность возникновения противоречия между образом мыслей и словом, опасность покушения на свободу Божию, когда основываются на том, что узаконено и закреплено юридически. За все это Христос и упрекает фарисеев. История Закона - великое предостережение. Святое, Божие превратили в орудие зла. И как только укрепляется вера в неопровержимое откровение, в установленный Богом положительный порядок бытия, это вновь становится возможным. Для верующего важно знать об этом - чтобы его, пребывающего во втором Завете, миновала судьба первого.

4. Иисус и язычники

Евангелист Матфей сообщает нам об исцелении слуги сотника: «Когда же вошел Иисус в Капернаум, к Нему подошел сотник и просил Его: Господи! слуга мой лежит дома в расслаблении и жестоко страдает. Иисус говорит ему: Я приду и исцелю его. Сотник же, отвечая, сказал: Господи! я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой; но скажи только слово, и выздоровеет слуга мой. Ибо я и подвластный человек; но, имея у себя в подчинении воинов, говорю одному: «пойди», и идет; и другому: «приди», и приходит; и слуге моему: «сделай то», и делает. Услышав сие, Иисус удивился и сказал идущим за Ним: истинно говорю вам, и в Израиле не нашел Я такой веры. Говорю же вам, что многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном; а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов. И сказал Иисус сотнику: иди, и как ты веровал, да будет тебе. И выздоровел слуга его в тот час» (8.5-13).

Цель наших размышлений не в том,чтобы сказать что-то «новое» об Иисусе, дать новое историческое пояснение или богословское учение. Речь идет не о чем-то новом, а о вечном. Мы хотим дать свободу нашему взору, чтобы лучше увидеть то, «что было от начала» (1Ин 1.1), и стремимся устранить все помехи: рутинные представления, непроверенные, но устоявшиеся критерии восприятия и оценки. Мы знаем, что дело в нас самих и нашем времени - ведь Его видят не чьи-либо, а наши собственные глаза, и мы воспринимаем Его, живя в наше время. Но тогда уж пусть все это будет действительно нашим, сегодняшним, а не бывшим, не чем-то привычным, рутинным. Свидетельство, к которому мы сейчас обратились, заставляет нас встрепенуться, рассеивает пелену привычного. Мы знаем Иисуса как Спасителя и Господа. Он для нас - если не задаваться вопросом, в какой мере и насколько в силу привычки - норма нашего религиозного бытия. И поэтому мы воспринимаем все происшедшее с Ним так, как будто иначе и быть не могло. Конечно, тут проявилась таинственная необходимость, о которой говорит Лука (24.26); и все же могло быть иначе, и непостижимо, что было именно так. Мы должны это чувствовать; лишь тогда оживает в нас образ Христа, когда мы открываем глаза и замираем, пораженные увиденным.

Что, например, происходило с Буддой? Он пробил себе дорогу, его признали великим учителем, и когда он умирал, его окружали друзья и последователи, отчасти — люди высочайших душевных и религиозных качеств, почитавшие его. Сам же он ощущал свою кончину как венец своих многолетних деяний... Или возьмем Сократа: вот подошла к концу его жизнь философа. Всем сердцем преданные ему ученики - среди них и Платон - принимают духовную эстафету. Сократ умирает в преклонном возрасте, и по существу -не потому, что так хотят его враги; смерти он мог бы избежать даже без того, чтобы идти на какие-либо уступки. Он умирает, потому что хочет завершить свою жизнь философа - смертью философа. Насколько же иной предстает жизнь Иисуса! Выше уже говорилось о том, какой странной была она с «человеческой» точки зрения. В ней настолько отсутствует все что можно было бы выразить, например, словами «оц боролся и одержал победу», «подготовил почву для своей миссии», «достиг полноты совершенства в своих трудах» - все эти мажорные ноты, обычно звучавшие в «биографиях великих людей»! Сколь беззащитен Иисус... Святая святых приходит и хочет даровать Себя - но отвергается непостижимой сердечной ограниченностью. И ровным счетом ничего от естественной последовательности образа, от пролагающего себе дорогу характера, как это встречается у других. Таинственный приход до невероятия сместившегося «горнего», и одновременно - срыв в непостижимые глубины всечеловеческого. Тут можно смутно осознать^, что получается, когда Бог становится человеком: не «канонический человек», не человек - великая лич-i ность, покоряющая мир. Нет, человеческое бытие и аспекте бытия Божия означает нечто иное - настоль-» ко иное, что рядом с этим образом такие историчесч кие фигуры, как Будда и Сократ, кажутся искусственными.

Быть может, Его божественное величие проявилось бы совсем иначе, если бы Он, оставив позади тес» ные пределы страны Израиля и его истории, оказался на просторах Римской империи, в изобилующем энергией океане эллинской культуры? О, как бы там Его поняли жаждущие души, чуткие и свободные умы! Какой бы там был создан образ бытия, какую действенность обрело бы Христово учение! Но это - «человеческий» ход мысли. Христос видел Себя посланным «к погибшим овцам дома Израилева» (Мф 10.6). Он нес благую весть народу Завета, и этим определялась Его судьба.

Такова была не бытийная необходимость, но воля Отца. Закон земной жизни Христа проистекает не из «природы вещей» или «структуры Его личности», но из воли Божией, из посланничества в самом прямом смысле слова. И потому Иисус ограничил Себя тесным пространством Израиля, его небольшой историей; сюда Он принес Свою весть и здесь Он принял Свою судьбу, содержавшуюся в ответе, который дал Ему народ. Но Он знал о том, что было вне этих тесных пределов. Он осознавал, что за ними - другие народы, ждущие Его. Он слышал биение сердец, чувствовал томление душ.

Надо думать, у Христа была глубокая связь с язычниками. Это явствует из некоторых мест Св. Писания. Например, из рассказа о сирофиникиянке: «И, отправившись оттуда, пришел в пределы Тирские и Сидонские; и, войдя в дом, не хотел, чтобы кто узнал; но не мог утаиться. Ибо услышала о Нем женщина, у которой дочь одержима была нечистым духом, и, придя, припала к ногам Его. А женщина та была язычница, родом Сирофиникиянка; и просила Его, чтобы изгнал беса из ее дочери. Но Иисус сказал ей: дай прежде насытиться детям; ибо нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Она же сказала Ему в ответ: так, Господи; но и псы под столом едят крохи у детей. И сказал ей: за это слово, пойди; бес вышел из твоей дочери. И, придя в свой дом, она нашла, что бес вышел и дочь лежит на постели» (Мк 7.24-30).

Слова режут слух, образ отталкивает. Но не та ли это жесткость, с которой подчиняются воле, когда сердце переполняет любовь? Сцена трогает именно тем, что вера женщины столь глубока и сердце ее столь чуждо узости, - иначе она не приняла бы образа. И Господь, видя, что она поняла его, дарует ей Свою любовь: «За это слово, пойди...». Она была язычница, и, вероятно, подобное случалось не раз. Иначе как объяснить слова обличения: «горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо, если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись. Но говорю вам: Тиру и Сидону отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься; ибо, если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня. Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе» (Мф 11.21-24).

Иисус любил язычников. Если бы нам было позволено рассуждать с общечеловеческой точки зрения, то мы сказали бы, что Он тосковал по ним, но послушание удерживало Его в тесных рамках Его миссии.

То же самое приходит на ум при чтении текста, цитируемого в начале главы. Человек, обратившийся к Иисусу за помощью - римлянин, в любом случае -язычник. Быть может, он - прозелит, как тот, другой сотник, Корнилий, о котором повествуется в Деяниях Апостолов (гл. 10). Он просит за своего денщика, что само по себе уже располагает к нему; мы видим его заботливое отношение к своим людям. Когда Иисус обнаруживает Свою готовность пойти с ним, он отказывается: я недостоин того, чтобы Ты пришел ко мне. Этого и не нужно. Когда я отдаю приказ моим воинам, они выполняют его, хотя я — лишь офицер невысокого ранга. Ты же - тут мы почти что ожидаем услышать от военного человека: главнокомандующий. Итак, прикажи, и болезнь повинуется Тебе! Мы чувствуем, как привольно становится Иисусу при этих словах. Теснота отступает, и Он ощущает простор нелукавого сердца и веры, не осознающей, насколько она прекрасна. И вся боль, накопившаяся в душе непонятого Спасителя, Посланца горних, задыхающегося от человеческой узости, выражается в словах: «Истинно говорю вам, и в Израиле не нашел Я такой веры».

Образ этого человека позволяет нам осознать, как на самом деле должно было восприниматься послан-ничество Господа: радостно, с абсолютной готовностью. О, что было бы тогда! Но вышло так, что на пути Иисуса точно опускались - один за другим - шлагбаумы. Повсюду - ямы и ловушки: то какая-либо традиция, то запрет, то школярские перепалки; повсюду - узость, мелочность, недоразумения. Повсюду недоверие, зависть, ревность. Ответ на Его благовестие - сомнение и протест. Его чудеса не признаются, их значение понимается превратно; в них усматривают преступление, поскольку они были сотворены в субботу, когда творить чудеса запрещено (Мк 3.2); наконец, в них видят проделки сатаны (Мк 3.22). Иисуса коварно пытаются поймать с поличным; Ему задают провокационные вопросы с целью уличить Его в непризнании существующего учения (Мф 16.1 и 19.3). Ужасным должно было быть то одиночество, в котором жил Иисус, - одиночество Сына Божия, закованного в цепи людьми.

Чем была Его весть? Божественной полнотой в самом прямом смысле слова. «Иисус Христос (...) не был «да» и «нет»; но в Нем было «да» - ибо все обетования Божий в нем «да» и в Нем «аминь» - говорит Павел (2 Кор 1.19). Посылая нам Своего Сына, Бог делает это без различий и исключений, ограничений и оговорок, по Своей безграничной свободе, в полноте Своего милосердия. Это - не какая-то придуманная система, не сложное аскетическое учение, но полнота преизбыточествующей любви Божией. Это - отвага Божия, дарующая самое себя и требующая взамен сердце человека. Все - за все! Говоря это, мы осознаем, что выносим приговор самим себе. Разве мы проявляем себя иначе? Разве нашим малодушием Он закрепощен в меньшей мере? Разве наша инертность подавляет Его в меньшей степени? Разве наши предрассудки и уловки обременяют Его не так же, как это было во время оно? Будем же молиться, чтобы Он даровал нам Свой свет и чистоту сердца!

Вскоре после вышеописанного события, в 13 главе приводится притча о сеятеле. Иисус говорит о судьбе благой вести: как сеется слово - на доброй почве сердца или на мелкой, не имеющей глубины; или же - на твердой дороге, где ничто не всходит. Что здесь могут означать понятия «доброй», «не столь доброй» и «дурной» почвы, как не различную степень готовности? И все- таки остается непостижимым, что слово Христово, исполненное всемогущей истины и созидающего духа, может не плодоносить.

И это тревожное «Кто имеет уши слышать, да слышит!» (Мф 13.9)... Это слово и подобные ему ныне звучат в полную силу. Наше время - решающее. Мы чувствуем, как натянута струна.

Слово Божие не почиет, но призывает к действию и творит судьбы. Оно - не данность, к которой можно обратиться в любое время. Оно само творит время, в которое хочет быть услышано. А не находя себе слушателей, уходит. В конце свидетельства о сотнике читаем: «Говорю же вам, что многие придут с Востока и Запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном; а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов» (Мф 8.11-12). Час, в который Слово преподносится народу Завета, истекает. Затем его понесут другим.

Это означает не только, что оно более не будет предлагаться, что исчезнет возможность слышания его и спасения им; нет, оно отнимет у нежелающих слышать сам дар слышания. «И сбывается над ними пророчество Исаии: «Слухом услышите, и не уразумеете; и глазами смотреть будете, и не увидите. Ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Мф 13.14-15).

Слово Божие - живое приказание, само в себе несущее возможность исполнить его. Оно приходит, и, приходя, творит решающий миг. Если его не принимают, то не только время его истекает, но само оно обращается в погибель. Говоря об этом, чувствуешь робость: а сам то я разве не упустил свой час? Но текст требует интерпретации, и мы предаем себя его суду, сознавая, что он непосредственно касается и нас, моля Бога о милосердии... Когда Слово не встречает готовности и время оказывается упущенным, то оно, Слово, не только становится недоступным слуху, но и отнимает у человека слух. Оно не только отступает от сердца, но и обращает его в камень. И человек обустраивается в мире, становится, может быть, усердным и сообразительным, благородным и прочее, оставаясь, однако, недоступным для благой вести Христа. Но «какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит» (Мф 16.26)?

В Боге есть великая тайна-Его долготерпение. Он - Господь. В Его действиях нет той справедливости, что, как некий закон, имеет силу «для всех», а соответственно - и для Него Самого. Он Сам и есть справедливость. Не только воля Его праведна, но: что Он хочет, то и право. Человек, не подчиняющийся его требованиям, бывает за это судим, и приговор обжалованию не подлежит... Но Господь открыл нам, что этим не исчерпывается Его отношение к человеку! Через всю историю спасения, начиная от рая, прохо» дит весть о карающей воле Божией, но вместе с тем а о Его долготерпении. Конечно, ни в коем случае не следует преуменьшать значение всеопределяющей власти Господней, Его призыва; но будь только это, мы бы отчаялись. Нет, к этому присовокупляется и откровение о долготерпении Божием. Это воистину откровение, ибо оно заключает в себе ту тайну, что Он властен продлить решающее мгновение, более того - даровать нам его заново.

5. Собирание и расточение

Когда Иисус вернулся из Иерусалима в Галилею, стало заметно различие в Его манере выражаться и в духовных наставлениях, даваемых ученикам. Вначале действия и чудеса Иисуса совершались в дружеской атмосфере. Теперь же направление меняется и уходит внутрь. Слушателям дается совет различать, к чему ведут разговоры; Иисус укрепляет силы учеников и подготавливает их к испытанию. Некоторые тексты Матфея (гл. 15) и Луки (12 и 16) разъясняют это.

Иисус, говоря о фарисеях, назвал их лицемерами. После Его ухода ученики, оставаясь среди народа, замечают, как были восприняты слова фарисеями. Это их обеспокоило. «Тогда ученики Его, приступив, сказали Ему: знаешь ли, что фарисеи, услышав слово сие, соблазнились? Он же сказал в ответ: всякое растение, которое не Отец Мой небесный насадил, искоренится. Оставьте их: они - слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму». (Мф 15. 12- 14).

Ученики озабочены просто потому, что фарисеи обладают властью. Однако за страхом лежит нечто более глубокое. Фарисеи и книжники, священники и Синедрион воплощают священную традицию. Тот факт, что они враждебны Иисусу, создает для учеников конфликтную ситуацию. Они привязаны к Иисусу, но не могут не уважать вождей своего народа. Только так можно понять, что они задались вопросом: все ли в порядке с этим Иисусом? Надо осмыслить слово Господне: вне Бога нет никакой власти. Он передал полноту власти Своему Сыну. Носители власти были призваны признать Его и привести к Нему народ. Они отказались от этого, и теперь они - «растения, которые не были посажены Богом». Тот, кто становится на их сторону, засыхает. Это слепые вожди, которые сами не видят пути. Тот, кто доверяется им - заблуждается. Таким образом, положение проясняется и ведет к борьбе. Иисус отменяет установленные авторитеты. Внешняя власть еще в их руках, но внутренняя им больше не принадлежит.

И снова Он наставляет учеников: «Говорю же вам, друзьям Моим: не бойтесь убивающих тело и потом не могущих ничего более сделать. Но скажу вам, кого бояться: бойтесь того, кто, по убиении, может ввергнуть в геенну: ей, говорю вам, того бойтесь. Не пять ли малых птиц продаются за два ассария? и ни одна из них не забыта у Бога. А у вас и волосы на голове все сочтены. Итак, не бойтесь; вы дороже многих малых птиц. Сказываю же вам: всякого, кто исповедает Меня перед человеками, и Сын Человеческий исповедает перед Ангелами Божиими» (Лк 12.4-8).

Слова эти действуют, как и вышеприведенные. Иисус приближает к Себе Своих. Он доводит до их сознания, в чем дело: в Нем самом. Посланнике Божием, Которого надо признать или отвергнуть, в Его благой вести и воле, как послании и воле Отца. Одновременно Он им показывает, что все противостоящее в конечном итоге несущественно. Но для непосредственного чувства людей, для них оно может означать все. Их существование подвергнется опасности, они будут исключены из своей социальной среды, лишены хлеба насущного и даже преданы смерти. Но в той мере, в какой им будет ясно, что Христос - все, и в какой их воля подчинится Его воле, остальное утратит для них значимость. Они будут укреплены для борьбы, и их души будут опираться на несокрушимую скалу Божию: «не бойтесь».

Книжники и фарисеи, власти и силы будут их противниками. Им будет казаться, что они потеряны, в то время как на самом деле они пребудут в безопасности, в самом глубоком, что принес нам Иисус: в Провидении. Однажды мы уже говорили о том, в чем состоит Провидение: не в естественном порядке, который развивается сам собой, но в том, что нисходит от Отца на людей и проявляется в верующих в Него. Поскольку человек признает Бога своим Отцом, доверяется Ему и принимает в сердце, как самое важное, заботу о Его Царстве, постольку вокруг него создается иной порядок бытия, в котором все служит на благо любящим Бога (Рим 8.28). Осуществляет же волю Отца тот, кто стоит на стороне Иисуса. Неслыханное слово: Он сам является необходимым условием для существования провиденциального порядка! Тот, кто следует за Ним, узнает, «что все волосы на голове его сочтены Отцом» и ему не о чем беспокоиться. Итак, ученики не должны опасаться гонений, потому что они находятся под покровом Божиим. Они даже не должны бояться смерти, ибо их подлинное «я» неприкосновенно. Кто их убивает, убивает только их тело, душе же их никак не может повредить, ибо она — в безопасности благодаря их вере в Иисуса.

Судьба души тоже должна решиться на суде перед Богом. Бог может осудить ее на вечную смерть. Только этого следует бояться. Если же вы исповедуете Христа, то вы живы для Бога и пребываете в вечной жизни. Более того, приговор к вечной смерти или жизни - в руках Иисуса, обращающегося к вам. Теперь Он вместе с вами в опасности. Тот, Кого власти и мудрые отвергли, Тот, Кто может оградить от земных законов тех, кто Его исповедует, именно Он будет решать, избран ли человек или осужден навсегда. Решение исповедать Христа подчинено превратностям мгновения, в которое оно приходит, но оно обосновывает вечность. Неслыханное самосознание выражается здесь самосознанием Сына Человеческого, Который одновременно есть Сын Божий. Самосознание отверженного земными властями, но в то же время -живое слово Отца. Сознание пожертвованного, гибель Которого уже предрешена и Который в действительности дает миру смысл.

Едва Он кончил говорить, как к Нему обратился «некто из народа»: «Учитель! скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство. Он же сказал человеку тому: кто поставил Меня судить или делить вас? При этом сказал им: смотрите, берегитесь любостяжания: ибо жизнь человека не зависит от изобилия его имения. И сказал им притчу: у одного богатого человека был хороший урожай в поле; и он рассуждал сам с собою: «что мне делать? некуда мне собрать плодов моих». И сказал: «вот что сделаю: сломаю житницы мои, и построю большие, и соберу туда весь хлеб мой и все добро мое. И скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись». Но Бог сказал Ему: «безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя: кому же достанется то, что ты заготовил?» Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет» (Лк 12.13-21).

Почему Иисус не помогает человеку, наследстве которого, видимо, хочет присвоить власть имущий брат? Мы можем себе представить, как это могло случиться: Иисус говорил о собственности, о том, чего следует держаться, отрешаясь от того, что преходяще. Человек, присутствовавший при этом, думал только о поле или о доме, которые он не может получить, и высказал поэтому свою просьбу. Тогда Иисус говорит ему в ответ: Человек, кто поставил Меня судьей или распределителем имущества между вами? Не видишь ли ты, как ты связан с преходящим? За этим следует притча о богатом человеке, у которого амбары полны и он теперь полагает, что находится в безопасности: он умен с человеческой точки зрения, но безумен в очах Божиих, ибо в эту же ночь он умрет, и урожай его достанется другим. Здесь опять проводится различие между главным и второстепенным. Что более необходимо: временные или вечные ценности? Несомненно, вечные, ибо остальные преходящи. Что же должен делать человек? Сосредоточивать свой ум на вечном и оставлять преходящее на произвол судьбы. На это он будет способен только, обладая живой верой во Христа и сохраняя благодаря этому свою душу для вечной жизни.

По другому поводу Иисус рассказывает ученикам Своим странную притчу: «Один человек был богат и имел управителя, на которого донесено было ему, что расточает имение его. И, призвав его, сказал ему; «что это я слышу о тебе? дай отчет в управлении твоем: ибо ты не можешь более управлять». Тогда управитель сказал сам в себе: «что мне делать? господин мой отнимает у меня управление домом: копать не могу, просить стыжусь. Знаю, что сделать, чтобы приняли меня в домы свои, когда отставлен буду от управления домом». И, призвав должников господина своего, каждого порознь, сказал первому: «сколько ты должен господину моему?» Он сказал: «сто мер масла». И сказал ему: «возьми твою расписку, и садись скорее, напиши: пятьдесят». Потом другому сказал: «а ты сколько должен?» Он отвечал: «сто мер пшеницы». И сказал ему: «возьми твою расписку и напиши: восемьдесят». И похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил; ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде. И Я говорю вам: приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители» (Лк16.1-9).

Притча о неверном управителе поистине удивительна. Хозяин требует, чтобы он представил счета за время своего управления, а затем увольняет его. Управитель обдумывает, что ему теперь делать. Никто не возьмет его на прежнюю должность. Заняться физической работой он не в силах, а просить милостыню ему стыдно. Он решает использовать до конца свое положение и старается расположить к себе должников своего хозяина. Он призывает их порознь, проверяет их счета и понижает их задолженность. Он вправе так поступить, ибо, очевидно, до конца действия договора имеет все права и надеется завоевать таким образом симпатию должников своего хозяина.

Когда его господин узнает об этом, он не может не похвалить неверного управителя за его находчивость - а затем следует не менее необычное заключение:

так должны и вы поступать! Прежде всего мы удивляемся: разве я тоже неверный управитель? - Разумеется, - ответил бы Господь. - Разве мне принадлежит неправедное добро? - Конечно! - Следовательно, я завяз в ложной ситуации и должен из нее выпутаться» чтобы моя жизнь была в безопасности? - Именно так! ... Но что все это значит?

Найти доступ к этой притче нелегко. Его открывают слова «богатство неправедное» - по- еврейски «неправедный Маммон». Маммон - это финикийский бог богатства, его имя означает имущество, деньги. Что же называется здесь «неправедным»? Не то добро, которое в отличие от другого, приобретено нечестным путем. Всякое имущество представляет собой «неправедное добро». Различия, так высоко ценящиеся нашим самосознанием, не выходят за рамки этого общего суждения... Иисус не имеет в виду то имущество, которое приобретается упорным трудом, в отличие от приобретаемого без труда. Его цель не в том, чтобы поощрить усердный труд или честность... Не говорит Он и об ограниченном, социально правильно распределенном имуществе в противоположность избыточному. Согласно Его слову, «неправедно» всякое имущество, будь то миллион или один рубль, крупная земельная собственность или маленькое поле... Таким образом, слова Иисуса не содержат ничего относительно трудовой этики или экономического строя, но они находятся в связи с другими Его словами, произнесенными по другим случаям. Так, например, со словами из притчи о навязчивом друге: «Если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим...» (Лк 11.13). Господь и здесь не различает добрых и злых людей - все они «злые». Все более тонкие различия остаются в пределах этого осуждения, не допускающего исключений. В том же самом смысле мы все -неправедно владеющие. Неправедность заложена в корне самого владения. Грех уничтожил для меня возможность обладать чем-либо естественным образом, без того, чтобы я был связан и причинял зло другим. Перед Богом это неправедно, даже если я, как отдельный человек, в этом не повинен. Эта мысль - не социологического и не экономического порядка: она не имеет также никакого отношения к внутримирской морали, но указывает, что сделал грех: он разрушил рай. В раю принадлежность имущества одному человеку не означала бы исключения другого. Как это могло бы быть, нельзя понять рассудком; мы это чувствуем, если нам попадается человек, ставший действительно самоотверженным в школе любви Христовой. В нем начинает по- настоящему осуществляться Царствие Божие, и этим рай не просто возвращается, но заново даруется на более высоком уровне. Таким образом, слова Иисуса относятся к области веры. Они указывают на существование в благодати и Духе Святом, которое было потеряно вследствие греха. Возникло такое состояние, в котором всякое действие и всякое владение само по себе, и никакая экономическая или этическая реформа не может изменить в нем ничего, но оно в целом, от самых корней своих, должно быть включено в веру, чтобы там получить искупление и измениться.

Теперь мы понимаем смысл всей этой речи Иисуса. Ученики явно боятся за свое добро, и тут Господь говорит им, как обстоит дело с имуществом вообще. За всеми частными бедами они должны увидеть состояние мира вообще и степень его падения, должны увидеть, что справиться с ним человек может только, если он, получив для этого свободу от Иисуса, перестанет держаться за обладание вообще. И все, что он имеет, будет искать в любви. Когда он потом предстанет перед судом Бога в своей обнаженности, когда любые доводы и оправдания застревают в горле, потому что они бессмысленны, тогда встанет и будет говорить за нас все то земное, само по себе падшее и злое, что мы вложили в любовь. Получившие помощь скажут: он был добр к нам, — будь же и Ты, Господи, милосерден к нему!

Итак, сознание учеников снова фиксируется на самом существенном. Они должны чувствовать, что перед Богом имеет цену, а что нет; что перед Ним праведно, а что служит признаком падения. Они должны завершить переоценку бытия, начатую Иисусом. Если они это сделают, то окажутся готовы ко всему, что может случиться. Если у них за Христа отнимут какое-либо добро, изначально «неправедное», потому что все различия земной честности или нечестности, культурной ценности или отсутствия таковой представляют собой лишь различия в пределах изначальной неправды, то, в сущности, это не будет означать никакой потери. Но, конечно, это сказано в адрес верующих и действенно в той мере, в какой жива вера.

Так Иисус подводит сознание Своих учеников к самому существенному. Он укореняет их в том, что не может быть разрушено. Он освобождает от того, что несущественно: из-под власти мнимых авторитетов, по-земному мудрых, могучих мнений, от давления общественных, экономических, традиционных условий, угроз телу, жизни и имуществу. Этим Он готовит их к борьбе, закаляет их силы и доводит до их сознания, в чем именно они непобедимы.

6. «Не мир, но меч»

Мы видели, как в предверии последнего решения Иисус показывает Своим ученикам, что существенно и что несущественно, и укрепляет их дух. Ряд изречений, которыми мы теперь займемся, помогает представить себе все это совершенно конкретно.

«Случилось, что, когда они были в пути, некто сказал Ему: Господи! Я пойду за Тобою, куда бы Ты ни пошел. Иисус сказал ему: лисицы имеют норы и птицы небесные - гнезда, а Сын Человеческий не имеет где преклонить голову» (Лк 9.57-58). Этот человек хочет последовать за Иисусом. Но Он останавливает его: посмотри хорошенько, что делаешь! Тот, за Кем ты хочешь пойти, - бездомный. У Него нет уюта, который человек находит в своем доме среди принадлежащих ему привычных вещей. Он странствует. Не так, как люди уходят куда-либо из дома и опять возвращаются, нет; образ Его жизни - бесприютность. Сможешь ли ты вынести такую жизнь? Признать волю Бо-жию своим жилищем? Станет ли труд во имя Царства Божьего твоим единственным прибежищем?

«Еще другой сказал: я пойду за Тобою, Господи! но прежде позволь мне проститься с домашними моими. Но Иисус сказал ему: Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия» (Лк 9.61-62). Иисус, очевидно, видит, что этот человек действительно хочет идти с Ним, но его воля в конечном итоге не тверда. Само по себе желание привести в порядок дом и имущество было бы вполне оправдано, - но Иисус, может быть, видит, что это желание ставит под сомнение само решение. А может быть Он предвидит, что решение поколеблется, если этот человек опять окажется в привычной жизненной колее. Поэтому Он непреклонен: если хочешь взяться за дело, то берись сразу и не оглядывайся назад!

Другому Он сказал: «Следуй за Мной!» Тот Ему ответил: «Господи, разреши мне сначала пойти и похоронить отца моего». Тогда Он сказал ему: «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов; а ты иди, благо-вествуй Царствие Божие» (Лк 9.59-60). Здесь Он Сам призывает человека, и тот готов. Он только просит позволить ему исполнить священный сыновний долги похоронить новопреставленного отца. Однако, Иисуа видит, что для этого человека возможно лишь все или ничего, и отказывает ему в его просьбе. Тому, что должно быть «мертвым», относящимся к прошлому, он не должен уделять никакого внимания - не должен вернуться даже на похороны отца. Прежний образ жизни должен быть полностью оставлен, вместе со всем, что с ним связано. Человек должен весь обра» титься к новому.

Эти требования жестки, однако они вовсе не продиктованы скоропреходящими обстоятельствами. Иисус возвращается к ним: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и де«-тей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником. И кто не несет креста своего и идет за Мною, не может быть Моим учеником. Ибо кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержек, имеет ли он, что нужно для совершения ее, дабы, когда положи! основание и не возможет совершить, все видящие не стали смеяться над ним, говоря: «этот человек начал строить, и не мог окончить»? Или какой царь, идя на войну против другого царя, не сядет и не посоветуется прежде, силен ли он с десятью тысячами противостать идущему на него с двадцатью тысячами? Иначе, пока тот еще далеко, он пошлет к нему посольство - просить о мире. Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником» (Лк 14.26-32).

Воля следовать за Господом противополагается здесь самым глубоким и крепким связям: с отцом, матерью, женой, детьми, братьями и сестрами- «всему», даже «собственной жизни». Иисус не говорит здесь: если вы хотите следовать за Мной, перестаньте грешить. Он не требует, чтобы человек чуждался посредственного и стремился к идеалу, избегал злых людей и общался с добрыми, отдавал свое сердце своей законной жене и отказывался бы от других женщин, посвящал себя своим детям вместо того, чтобы бесцельно растрачивать время. Всего этого Он не говорит. Напротив, Он требует, чтобы из любви к Нему отказывались от самой близкой, живой и драгоценной реальности. И точно всего этого еще мало, звучат слова: «Кто не возненавидит все и вся ради Меня...» Даже сам призываемый принадлежит к тому, что он должен ненавидеть, - и он сам и «его собственная жизнь». Каков смысл этих слов?

Что мы обычно ненавидим? То, что противостоит нашей воле к жизни, - врага. И вот Иисус говорит: враг скрыт во всем, что тебя окружает. Не только недозволенное, низкое, злое, но и доброе, великое и прекрасное - несет в себе врага. То, с чем приходит Иисус, имеет совсем иное происхождение. Различия внутри мира велики - но все, что относится к «миру», едино в одном: в противлении приближению Иисуса. Поэтому человек, который готовится последовать призыву Иисуса, ощущает присутствие врага во всем: не только в злом и низком, но и в добром и великом. Не только вовне, но и в себе самом. Прежде всего он сам себе враг, потому что его отношение к себе самому определено грехом... Пока Царство Божие не ощущается, это противоречие остается также скрытым. Отношение мира к Богу можно охарактеризовать как наивное. Человек же чувствует только те различия, которые не выходят за пределы самого мира - между великим и мелким, возвышенным и низким, ценным и лишенным ценности, творческим и разрушительным. Но когда приходит в движение иное, становится ясным различие между тем, что называется «миром»

- включая и самого человека, познающего это «иное».

- и тем, что возвещает Иисус. Поэтому Господь прич зывает Своих понять до конца, о чем идет речь. Чело* век, который, намереваясь построить сторожевую, башню в своем винограднике, сперва обдумывает, дос-статочно ли у него денег; царь, который, желая вести, войну, сначала совещается, хватит ли у него войска,

- служат иллюстрацией этой мысли.

Но тут можно было бы спросить: Господи, Ты ведь сказал, что хочешь принести мир! Когда Ты посылал Твоих учеников, Ты научил их говорить: «Мир дому сему» (Лк 10.5). Как можешь Ты тогда вносить в душу человека такое противоречие с тем, что он есть и что у него есть? На это Иисус ответил бы: «думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение. Ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться, трое против двух, и двое против трех. Отец будет против сына, и сын против отца; мать против дочери, и дочь против матери; свекровь против невестки, и невестка против свекрови своей» (Лк 12. 51-53).

Мир, который Он хочет принести, сокрыт за этой борьбой. Иисус ставит под вопрос все, что с человеческой точки зрения кажется очевидным. Сначала в душе пробуждается беспокойство. Размышляя, мы сознаем, как борьба переходит от Иисуса и в нашу жизнь. Мы противимся ей и все же осознаем, что она справедлива. Покой, основанный на внутренней прочности мира, хочет уничтожить Иисуса. Не потому, что наш растерзанный мир действительно находится в состоянии покоя - ему далеко до этого - только одно считается неоспоримым: мир утверждает свою самодостаточность. Иисус восстает именно против этого, предебрегая самыми естественными связями. Он ставит под вопрос все то, что, говоря языком человеческим, кажется очевидным. Притязания ближних подвергаются сомнению. Как только человек открывает свое сердце беспокойству Христа, он становится непонятным для других и вводит в соблазн.

Но что вызывает борьбу? Что приносит «меч»? «Подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое, найдя, человек утаил, и от радости о нем идет, и продает все, что имеет, и покупает поле то. Еще: подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее» (Мф 13.44-46).

Человек, находящийся в поле, ограничен своим маленьким миром: своей телегой, плугом, своим домом и тем, что в нем есть живого. Все идет своим чередом, самодостаточно и внушает покой. И вдруг человек натыкается на ящик с золотом. В его мир входит другая реальность и потрясает его, и обесценивает прежний мир. Тогда человек ощущает потребность отдать «все», чтобы приобрести то, что здесь сверкнуло... У купца свое дело - купля и продажа, определяемые соотношением выгоды и честности, влечением к приобретению и стремлением сохранить приобретенное. Но вот он видит жемчужину, и ее несравненная ценность нарушает все его расчеты. Все, чем он владеет, кажется теперь мизерным, и он «все» отдает, чтобы приобрести жемчужину.

Следовательно, борьбу порождает не какое-либо предписание закона, а то, что становится видимой реальностью, превосходящей все существовавшее раньше в мире; жемчужина начинает сиять как ни с чем несравнимая ценность. И не та, что просто больше и драгоценнее в количественном смысле, когда новое - лишь очередная ступень лестницы, восходящей в пределах мира в необозримую даль, но выше, чем «все». То, откуда приходит потрясение «жемчужиной» и «сокровищем», идет наперекор всем установкам мира. Это относится как ко дворцу, так и к хижине, как к мимолетной связи, так и к великой любви, как к подневольному труду, так и к творчеству. Воссияла драгоценность «совсем иного» порядка, ощущается призыв к славе Царствия Божия - вот что вызывает борьбу.

Фрагменты, о которых мы здесь говорим, следует понимать прежде всего, исходя из того момента, когда они были написаны, ибо тогда еще существовала возможность пришествия Царства Божия в его пророческой полноте. Поэтому «следование» за Христом имеет еще и особый смысл - оно означает буквально войти с Ним в новое творение. Сначала дело еще обстоит так, что всех, «имеющих уши слышать», Он желает взять с Собой в грядущее. Поэтому Он требует от них отбросить все, что мешает: вещи, человеческие связи, оковы собственного «я» - чтобы стать свободными и открытыми для будущего. Но этим вопрос для нас не исчерпывается, так как Царство в этом смысле так и не пришло. Израиль его не принял; полнота времен не получила возможности излиться в бесконечное мгновение. Теперь Царство на все время этого мира остается в состоянии приближения. К каждому обращено требование принять в себя эту тревогу, и дать Царству возможность подойти вплотную.

О том, что это означает для каждого человека, нельзя сказать общими словами. Для того, кто призван «оставить» жену и детей, отказаться от брака, это и есть путь следования за Христом. Для того же, кто призван к браку, путь следования - брак, и ученики испытывают понятный страх перед требованием связать себя на всю жизнь (Мф 19.10). Христианский брак означает нечто совсем иное, чем естественная половая связь, и он, как и христианская девственность, основывается на жертве. Поэтому и тут Царство Божие может прийти только, если человек в евангельском смысле «ненавидит» другого и себя самого как падших вместе с природой. Для того, кто призван к бедности, следование заключается в отказе от обладания имуществом, для другого же - в праведном обладании им; но если человек не обманывает себя, то обладать по- христиански воистину нелегко. «Иметь, как не иметь», по слову апостола Павла (1 Кор 7.29-31) - не просто сделать это благочестивым украшением комфортабельной жизни, но осуществить действительно - можно только, хорошо зная врага, подстерегающего нас во всем, что мы имеем, и опираясь на ту же силу самопреодоления, которая необходима для отказа от имущества. .. И так - во всех частностях. Невозможно думать о Боге, как должен думать христианин, и в то же время отдавать свой ум и сердце своим занятиям, заботам и удовольствиям. Сначала нужно научиться отличать добрые мысли от злых, правые поступки от неправых, но скоро мы заметим, что этого недостаточно, чтобы дать место Богу, приходится потеснить также и благие и прекрасные вещи. Невозможно претворять в жизнь любовь в Христовом смысле и в то же время ориентироваться в своих поступках на наши естественные понятия чести и бесчестия, самоуважения и гражданского почета. Нужно, напротив, осознать, какими неискупленными, эгоистичными, по-настоящему неистинными часто бывают эти понятия.

Что делает все это таким трудным? Наша привязанность к вещам и людям, наша склонность к самоутверждению, но и этим еще не все сказано. Гораздо хуже то, что мы, в сущности, по- настоящему не знаем, за что надо отдать все это. Разумом, может быть, и «знаем» - слышали об этом или читали - сердцем же нет. Внутреннее чувство не воспринимает этого. Корням жизни это чуждо. Отдавать не так трудно, если знаешь, почему отдаешь. Не потому, что хотелось бы знать, какая от этого будет выгода, но потому, что с ценностью можно расстаться, когда можешь получить другую, более высокую. Но нужно это почувствовать. Эта более высшая ценность может заключаться в самой щедрости отдачи. Но сначала надо ощутить, что щедрость в самом деле прекрасна. И тут нам на помощь приходят слова «сокровище» и «жемчужина». Когда передо мной лежит золото, уже нетрудно отдать дом и домашнюю утварь, - но золото нужно увидеть. Когда мне обещают жемчужину, я могу все отдать за нее, — но она должна действительно сверкать передо мной. Я должен отдать вещи, существующие с нами и вокруг нас за «иное». Но вещи и люди близки мне, подчиняют меня себе, - тогда как иное остается для моих чувств нереальным! Как могу я отдать великолепие мира ради какой-то тени?

Как нам двигаться вперед? Прежде всего со словами: «Верую, Господи! помоги моему неверию» (Мф 9.24). Ведь мы все же что-то предчувствуем относительно жемчужины и сокровища, - поэтому нужно обратиться к Господу славы и просить Его показать их нам. Он это может. Он может помочь нашему сердцу постичь бесконечную красоту Царства Божия так, что в нас пробудится желание. Он может сделать так, что золото сокровища засияет перед нами и станет ясно, что имеет настоящую ценность: Он или мирские вещи. Значит, мы должны просить. Вновь и вновь мы должны теснить тьму, чтобы высвободить из нее свет. Все время мы должны просить, чтобы Бог коснулся нашего сердца. Во всем, что мы делаем, всегда должно присутствовать чуткое внимание, направленное «в ту сторону». Это то моление, которое «никогда не прекращается» и непременно бывает услышано.

Но и это еще не все. Нельзя сначала полностью познать слова Божий, и лишь потом действовать в соответствии с ними: здесь познание и действие слиты. Сначала познается немногое. Если человек действует в соответствии с этим немногим, то познание возрастает, и это углубленное познание вдохновляет нас на более значимые действия. Какой-то блеск жемчужины мы все же уже смутно различаем. Мы несомненно начинаем чувствовать, что то, что Христос называет «любовью» драгоценнее тех поступков, которые движимы общепринятыми представлениями или нашим личным чувством. Так не попытаться ли принять всерьез то немногое, что мы понимаем? Например, на нанесенную нам обиду реагировать не произвольным чувством и не согласно общим представлениям о чести, но по духу Христову? Осмелиться на любовь, которая суверенна и творит из собственной полноты? Прощать от всего сердца, как Христос, так искренне, как мы только можем?

Если мы будем так поступать, то станем лучше понимать суть дела, - вернее, мы тогда только и станем понимать ее правильно, ибо то, что связано с бытием, становится отчетливым только через действие. И тогда жемчужина засияет. А в следующий раз мы будем в состоянии сделать больше: легче выпустить из рук, с большим великодушием «продать», честнее «возненавидеть». Что? Нашу похоть, наше вожделение, нашу непроизвольность чувств, наше самодовольство -все мерила чести и права, кажущиеся неоспоримыми.

Мы глубже проникнем в новый порядок вещей; этопринесет нам новое познание, а из него проистечет новое дело...

Мы, конечно, уже начинаем чувствовать, что трудиться в деле Божием означает нечто иное, чем заниматься каким-то земным делом. Последнее определяется волей к самосохранению, или потребностью в творчестве, или желанием служить своей задаче и времени, - тогда как первое определяется согласием отдаться на волю Божьего Промысла, чтобы Бог содействовал этим Новому Творению. Нельзя ли с этого и начать? Ведь нечто из этого великого, о чем здесь идет речь, уже зримо, - так нельзя ли принять это в свой дух и сделать стимулом для своего труда? Например, тогда, когда результатов не видно и появляется искушение отнестись к делу легкомысленно? Или когда что-либо кажется миру неразумным, в то время «как этого требует внутренний голос?» Тогда как раз и проявилось то взаимовлияние, при котором из действия вытекает познание, рождающее в свою очередь более плодотворное действие.

Многое зависит от того, ощутим ли мы, насколько жизнь во Христе связана с обычной жизнью. К числу изречений, глубочайшим образом выражающих сущность христианства, принадлежит следующее: «Кто хочет душу (жизнь) свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу (жизнь) свою ради Меня, тот обретет ее» (Мф 16.25). Очень важно не принимать эти слова сразу в их предельном, устрашающем смысле и не защищаться потом возражением, что нас это вообще не касается. «Потеря жизни» берет начало в повседневности; «умирание», о котором идет речь, может начаться уже в те минуты, когда нам приходится обуздывать какую-то страсть. «Кто хочет творить волю Его (Отца), тот узнает о сем учении», - наставляет Господь (Ин 7.17). Мы должны заботиться о том, чтобы каждый на своем месте приступил к делу. Тогда действие породит новое сознание, а пробужденное сознание станет стимулом к лучшему действию.

7. Те, кого он любил

Мы уже упоминали однажды об одиночестве, в котором жил Иисус и печать которого лежит на столь многих Его словах. Вспомним хотя бы грустное замечание: «Лисицы имеют норы и птицы небесные - гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Лк 9.58). Величайший дар - любить Господа полностью преданным Ему сердцем. Не как «Искупителя» или «возлюбленного Спасителя» в том безличном смысле, который часто придается этим выражениям, но Его самого, живого и воплощенного, так, как любят человека, единожды существующего, с которым мы связаны в счастье и в горе. Выразимая же и все превосходящая благодать заключается в том, что этот Единственный есть вместе с тем Сын Бога живого, вечный Логос, через Которого все было сотворено, и наш Искупитель. Кто любит Его так, тот читает написанное повествование о Его жизни как весть о самом любимом друге. Для него важно каждое слово - и услышав, как одиноко жил Господь, такой человек станет искать для Него заботливым сердцем близости и пристанища, даваемых любовью... Мы, конечно, не можем приписывать себе такую любовь, но все же считаем себя принадлежащими Ему и уповаем на искру Его благодати. Поэтому мы спрашиваем себя - неужели не было никого, кто любил бы Его? Причем любил бы не только так, как люди в беде любят своего Спасителя или ученики своего Учителя, но просто - лично Его, Иисуса из Назарета?

Когда ищешь ответа на этот вопрос в евангельские повествованиях, то кое-что все же находишь. Не то, чтобы у Него когда-либо был настоящий друг. Да и как мог бы быть рядом с Ним, пришедшим от сокро-. венного Отца, несшим в Себе смысл мира и принявшим на Себя ответственность за его спасение, - как мог бы быть рядом с Ним кто-либо Ему равный? А без равенства невозможна и настоящая дружба. И если Он и сказал при прощании со Своими: «Я уже не называю вас рабами... Я назвал вас друзьями» (Ин 15.15), то это -дар Его любви, а не выражение их отношения к Нему.

Был однако среди учеников один, связанный с Ним особым образом, - Иоанн. Глубоким старцем, вспоминая те годы, он сам называет себя учеником, «которого любил Иисус» (Ин 13.23). Между ним и Иисусом была тайна внутренней близости. Мы это чувствуем, когда он рассказывает, что на Тайной Вечере он возлежал у груди Господа и что он же передал тревожный вопрос Петра. Мы это чувствуем по глубине его Евангелия, проистекающей из глубочайшей мудрости любви, а более всего - по объемлющей мир полноте и вместе с тем - проникновенности его первого Послания.

Была еще и одна женщина, - та, которую Иисус силой Своей личности и Своего слова освободил от постыдной жизни. Лука рассказывает о ней в седьмой главе (36.50): один фарисей по имени Симон приглашает к себе Господа после Его речи в синагоге, а потом приходит «грешница», плачет у ног Господа и оказывает Ему столь смиренную и нежную услугу любви. Может быть, это та же Мария из Магдалы, о которой Иоанн повествует, что она стояла у креста (19. 25), в пасхальное воскресенье рано утром пришла ко гробу оказать почести телу Господа и была также первой, увидевшей Воскресшего и услыхавшей Его речь (20.11-18). В ней те же величие, жар души и смелость, что и в той галилейской женщине. Она очень любила Господа и была дорога и Ему. Это ощущается и в описании встречи, когда она, думая, что стоящий рядом с ней - садовник, спрашивает, куда он положил тело, а Господь обращается к ней: «Мария», и она отвечает: «Раввуни! (Учитель мой)!» (Ин 20.11-16).

Наконец, было еще три человека, действительно и просто близких к Господу: Лазарь и его сестры, Марфа и Мария в Вифании. О них Евангелие повествует по разным поводам, и если проследить отдельные места вкупе с подтекстом, то их образы предстанут с предельной четкостью.

Сначала о них рассказывает Лука: «В продолжение пути их пришел Он в одно селение; здесь женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой. У нее была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении, и, подойдя, сказала: Господи, или Тебе нужды нет, что сестра моя одну меня оставила служить? Скажи ей, чтобы помогла мне. Иисус сказал ей в ответ: Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно; Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у нее» (Лк 10.38-42).

Что прежде всего бросается здесь в глаза? Кроме сестер, был ведь и мужчина - Лазарь. По древнему обычаю он был главой семьи и хозяином, - здесь же сказано: «женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой». Стало быть, распоряжалась в доме она. Наверно, с усердием и сердечной теплотой, - но, как бы то ни было, командовала она, Марфа. Лазарь же был, видимо, задумчивым, внутренне сосредоточенным человеком; и здесь же мы отметим особенность, определяющую, собственно, всю его жизнь: он молчит. Никогда мы не слышим от него ни одного слова. Рядом со своей энергичной сестрой, при ее твердой руке и быстрой, уверенной речи, мы чувствуем особую глубину этого молчания... В Новом Завете представлен еще один неизменно молчащий человек, присутствие которого тем не менее дает о себе знать с величайшей силой: Иосиф, супруг Марии и приемный отец божественного Младенца. Он никогда ничего не говорит, совещается сам с собой, прислушивается и повинуется. В нем есть нечто мощное и тихое - почти как отблеск Всемогущего Отца Небесного... Лазарь тоже молчит, и мы еще увидим, какого рода это молчание. Упоминается еще и третий член семьи - Мария. Она так же охотно предоставила управление сестре. Вероятно, она моложе, и во всяком случае у нее спокойный, созерцательный характер. Об этом говорит и ее поведение: когда Господь приходит в их дом и долг гостеприимства повелевал бы ей сделать все, чтобы Ему было хорошо, она садится у Его ног и слушает, так что Марфа, собственно, права, когда сердится на ее небрежение.

Вместе с тем, мы видим, что Иисус у них, действительно, как у Себя дома. Если бы Он пришел, как приходил к другим, в качестве окруженного трепетом и почитанием знаменитого Учителя, то Марфа, по всей вероятности, не осмелилась бы докучать Гостю жалобой на свою сестру. Если она это делает, значит, Он действительно друг дома. Оттого Он и принимает ее слова, и отвечает - хоть и не так, как ожидала Марфа. Тем более этот ответ должен был осчастливить сердце ее сестры.

Второй раз мы встречаемся с братом и сестрами в одиннадцатой главе Евангелия от Иоанна - о случившемся тогда мы уже говорили однажды в главе о воскрешении мертвых: «Был болен некто Лазарь из Ви-фании, из селения, где жили Мария и Марфа, сестра ее. Мария же, которой брат Лазарь был болен, была та, которая помазала Господа миром и отерла ноги Его волосами своими. Сестры послали сказать Ему:

Господи! Вот, кого Ты любишь, болен. Иисус, услышав то, сказал: эта болезнь не к смерти, но к славе Божией, да прославится через нее Сын Божий. Иисус же любил Марфу, и сестру ее, и Лазаря. Когда же услышал, что он болен, то пробыл (еще) два дня на том месте, где находился» (1-6).

Здесь назван Лазарь. Он тяжело болен, иначе сестры не позвали бы Учителя. Но Иисус делает нечто невероятное: Он дает Лазарю умереть. Мы должны полностью отдать себе отчет в том, что это значит! Что должен был думать Господь об этом тихом человеке, чтобы заставить его претерпеть смерть, предстать пред лицом Божиим и затем отозвать назад! Теперь мы чувствуем, что таится за его молчанием!

Потом Иисус отправляется в путь, в сторону Иерусалима, и, видя в духе случившееся, говорит Своим ученикам: «Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его». Следующие за этим строки производят странное впечатление; понять их можно только в самом буквальном смысле. Ученики отлично знают, что имеет в виду Господь. «Уснуть» — значит «умереть», так как никто не пойдет из Иерихона в Вифанию, расположенную близ Иерусалима, только для того, чтобы разбудить уснувшего больного. Но они боятся, ибо в Иерусалиме враги, - там им грозит смерть. Поэтому они - хоть это, честно говоря, скорее малодушно - торопятся истолковать Его слова буквально: «Господи, если уснул, то выздоровеет». Тогда Иисус говорит прямо: «Лазарь умер; и радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали; но пойдем к нему». Тогда они берут себя в руки, и Фома, прозванный Близнецом, говорит: «Пойдем и мы (и, если нужно) умрем с Ним».

Итак, они приходят в Вифанию, где Лазарь уже лежит в гробнице. Марфа узнает о приходе Иисуса, идет Ему навстречу и говорит Ему: «Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой». Иисус отвечает:

«Воскреснет брат твой». Он говорит о тайне Своей власти, которая может принести благо воскресения: сейчас - тому, кому Он это дарует, а в свое время -всем, на кого излилась благодать. Марфа отвечает:

«Знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день». У нее всегда готов ответ, и то, что она говорит, всегда правильно, но - может быть, иногда слишком правильно... Вслед за тем она чувствует, что Господь хочет видеть ее сестру, идет и тихо говорит ей: «Учитель здесь, и зовет тебя». Марфа не ревнива, она отзывчивый, добрый человек. Мария приходит и сначала говорит то же самое: «Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой». Но после этого она припадает к Его ногам и молчит. Затем Он спрашивает:

«Где вы положили его?» Идут к гробнице, и Иисус повелевает: «Отнимите камень». Марфа, реалистка, испуганно вмешивается: «Господи! уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе», — и Иисусу приходится напомнить ей: «Не сказал ли Я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию?» И тогда происходит неслыханное: Лазарь, вызванный всемогущим голосом Господа, возвращается к жизни. Его освобождают от погребальных пелен, и он уходит с сестрами в свой тихий дом. Теперь его молчание станет, наверное, еще более глубоким. И вся бездна падения отпавшего от Бога человеческого духа открывается нам, когда читаем: «Первосвященники же положили убить и Лазаря; потому что ради него многие из Иудеев приходили и веровали в Иисуса» (Ин 12.10-11).

Иоанн упоминает об этом, рассказывая об угощении, устроенном в Вифании в честь Господа Симоном Прокаженным, пригласившим также обеих сестер и их брата. Само это повествование гласит: «За шесть дней до Пасхи пришел Иисус в Вифанию, где был Лазарь умерший, которого Он воскресил из мертвых. Там приготовили Ему вечерю, и Марфа служила, а Лазарь был одним из возлежавших с Ним. Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса, и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: для чего бы не продать этот мир за триста динариев и не раздать (деньги) нищим? Сказал же он это не потому, что заботился о нищих, но потому что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали. Иисус же сказал: оставьте ее; она сберегла это на день погребения Моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда» (Ин 12.1-8).

Снова мы узнаем этих троих, столь преданных Господу: Лазарь молча сидит среди гостей, а то, какое впечатление производил он на людей, становится ясно из следующих строк: «Многие из Иудеев узнали, что Он там, и пришли не только для Иисуса, но чтобы видеть и Лазаря, которого Он воскресил из мертвых» (Ин 12.9). Марфа усердна как всегда и помогает угощать гостей. Мария же приходит с драгоценным миром и совершает поступок, настолько преисполненный любви и святой красоты, что известие о нем благотворно для каждого. Она помазывает Господу голову, как говорит Матфей (26.7), и ноги, по рассказу Иоанна. Нет надобности объяснять, что она делает.

Благоухание наполняет весь дом. Иуда Искариот, один из Его учеников, который хотел предать Его, сказал: почему бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Но Господь принимает этот поступок в Свою жизнь и дарует ему божественный смысл: оставьте ее; она сберегла это на день погребения Моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда (Ин 12.4-8). И возможно, что это не только истолкование, придаваемое Им ее поступку: эта тихая, но пламенная душа, может быть, действительно знает ясновидением свой любви, что конец близок. Но никогда ни одному человеку не воздавали еще такой хвалы, как ей: «Истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память ее о том, что она сделала» (Мф 26.13)

Скупой рассказ - но как чувствуем мы силу ее существа, жар ее сердца. Нам нетрудно поверить словам Иисуса, что она избрала благой удел! Она стала очень дорога христианскому сердцу. Дух, который в ней живет, мироощущение, и слова, которыми Иисус подтверждает ее правоту, стали прообразом христианского видения мира. Человеческое существование протекает в двух плоскостях: внешней и внутренней. В первой произносятся слова и совершаются действия - во второй формируются мысли, складываются убеждения, сердце принимает решения. Обе области дополняют друг друга, образуя единый мир существования. Обе важны, но внутренняя важнее, потому что, в конечном итоге, из нее проистекает то, что происходит во внешнем существовании. Поводы и следствия располагаются во внешнем мире, но решения приходят изнутри. Таким образом, уже и в обычной человеческой жизни внутреннее первенствует над внешним. Уже здесь выступает как нечто «абсолютно необходимое» то, что должно лежать в основе всего остального. Если заболевают корни, то дерево может еще некоторое время продолжать расти, но в конце концов оно умирает. Это тем более верно по отношению к жизни в вере. Есть разные виды внешней деятельности: говорить и слушать, трудиться и бороться, предпринимать, создавать и устраивать, но конечный смысл всего этого находится внутри. Труды Марфы оправдываются существованием Марии. Христианскому сердцу всегда был ведом примат тихой жизни, борющейся за внутреннюю правду и глубину любви, над внешней деятельностью, хотя бы самой усердной и успешной. Оно всегда ставило молчание выше речи, чистоту выше честолюбия, великодушие любви выше успеха в делах. Конечно, должно быть и то и другое. Если признается только одно, приоритет исчезает. Жизнь зачахла бы, если бы исчезла напряженность между внутренним и внешним. Отнимите у дерева листья - корни не защитят его от удушья. Уничтожьте цветы и плоды - корни перестанут плодоносить. То и другое принадлежит жизни, но первенствует внутреннее. Это не всегда принимается как должное. Деятельный человек то и дело ощущает потребность повторить упрек Марфы: не является ли жизнь, обращенная внутрь, благочестивой праздностью, религиозной роскошью? Разве нужда не предъявляет своих требований? Разве можно избежать борьбы? Разве для Царства Божия не нужен самоотверженный труд? Конечно, да, и сама созерцательная жизнь наталкивает на этот вопрос. Опасность, которую чувствует Марфа, достаточно часто становилась реальной. Высокомерие, инертность, жажда наслаждения нередко стремились прикрыться образом Марии; противоестественное старалось подчас оправдать себя. Тем не менее слово Иисуса о благом уделе остается в силе.

Оно заложено в Его собственной жизни. Три года (а по мнению некоторых, неполных два) Он посвящал Себя общественному служению, говорил во всеуслышание, творил зримые знамения, вел в мире людей и вещей борьбу за Царство Божие. До этого Он молчал тридцать лет. Но и из того короткого периода немалая часть принадлежит внутренней жизни: не зря Евангелия - дающие только фрагменты - уводят нас перед важными событиями «в пустынное место» или «на гору», где Он молится и где принимаются решения (Мк 1.35 и 6.46) - вспомним хотя бы избрание апостолов и Гефсиманский час. Таким образом, внешняя деятельность Иисуса целиком зиждется на молчаливых глубинах. Это служит основанием общего закона жизни в вере - и чем сильнее разгорается борьба, чем громче произносится слово, чем сознательнее организуется труд, тем более необходимо помнить об этом.

Придет день, когда все громкое смолкнет. Все видимое, слышимое, осязаемое предстанет перед судом, и великий поворот совершится. Внешний мир любит считать себя единственно важным, внутреннее он принимает, как некий довесок, нечто постороннее и немощное, куда человек спасается, если он не справляется с главным. Придет день, когда все будет расставлено по местам. Сила молчания станет явной. Настроенность станет важнее действия, правдивость будет значить больше, чем успех... Но и это еще не совсем верно, - верно то, что внутреннее и внешнее станут одним и тем же. Внешнее будет реальным только в свете оправданности внутренним. То, что не принадлежит также и внутреннему, распадется. Только то войдет в новое, вечное творение, что поддерживается изнутри и что истинно.

8. Знамения

Мы видели, что после Иерусалимских событий Иисус призывает Своих учеников обратиться внутрь самих себя и укрепляет их в самом существенном, чтобы они были вооружены для борьбы. Все силы Господа напрягаются для этого сосредоточения, и мощные потоки Его силы порождаются сознанием, что близятся последние решения. Дух в Иисусе взмывает на небывалую высоту. Должно быть, Его близость внушала страх.

Об этом времени Матфей повествует: «И, услышав, Иисус удалился оттуда на лодке в пустынное место один; а народ, услышав о том, пошел за Ним из городов пешком. И, выйдя, Иисус увидел множество людей; и сжалился над ними, и исцелил больных их. Когда же настал вечер, приступили к Нему ученики Его и сказали: место здесь пустынное, и время уже позднее;

отпусти народ, чтобы они пошли в селения и купили себе пищи. Но Иисус сказал им: не нужно им идти; вы дайте им есть. Они же говорят Ему: у нас здесь только пять хлебов и две рыбы. Он сказал: принесите их Мне сюда. И велел народу возлечь на траву, и, взяв пять хлебов и две рыбы, воззрел на небо, благословил и, преломив, дал хлебы ученикам, а ученики народу. И ели все, и насытились; и набрали оставшихся кусков двенадцать коробов полных. А евших было около пяти тысяч человек, кроме женщин и детей. И тотчас понудил Иисус учеников Своих войти в лодку и отправиться прежде Его на другую сторону, пока Он отпустит народ» (Мф 14.13-22).

Со всех сторон люди стекаются к Человеку, о Котором говорит вся страна. Их голод - это как бы выражение их человеческой ущемленности. Иисус видит их нужду и творит знамение: благословляет хлеб и рыбу, и велит разделить их. Все едят, насыщаются и пищи остается еще в изобилии. Смысл чуда ясен. Он не в том, что народ насыщается. С точки зрения чистой пользы правы ученики: людям следовало бы ра, зойтись и купить себе продовольствия в окрестных деревнях. Нет, в насыщении многих открывается бей жественный преизбыток. Открывается творческие одаряющий источник Божий, и пища телесная станов вится прообразом святой пищи, которая сразу после того возвещается в Капернауме.

Затем Иисус удаляется. Народ возбужден. Он воспринимает знамение как указание на Мессию и хочет поставить Его царем. Но ему нет дела до этого царского сана и до «царства», с ним связанного, и Он уклоня--ется. Он отсылает учеников за озеро, а сам погружается в молитву. Дальше говорится: «И, отпустив народ, Он взошел на гору помолиться наедине; и вечером оставался там один. А лодка была уже на средине моря, и ее било волнами; потому что ветер был противный. В четвертую же стражу ночи пошел к ним Иисус, идя по морю. И ученики, увидев Его, идущего по морю, встревожились и говорили: это призрак. И от страха вскричали. Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: ободритесь, это Я, не бойтесь. Петр сказал Ему в ответ: Господи! если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде. Он же сказал: иди. И, выйдя из лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу. Но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: Господи, спаси меня. Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: маловерный! зачем ты усомнился?» (Мф 14.23-31)

Ученики находятся на озере. Неожиданно, как это часто бывает там, поднимается буря, и они оказываются в опасности. И вот к ним приближается Иисус, идя по воде... Перед этим Господь пребывал в молитве. Может быть, нам дозволено представить себе, какое небывалое сознание вздымалось в Нем, простираясь от мгновения в вечность, от мира к Богу, и какое бесконечное ощущение могущества и власти должно было переполнять Его после взрыва мощи при совершении чуда. В духе Он увидел своих учеников, и так как настало время - «время» для них, находившихся в опасности, и «время» для Него, как час, приходящий от Отца, - Он встал и пошел к ним. Может быть, Он даже и не обратил внимания на то, что в каком-то месте берег кончился и началась вода. Для той силы, которая в Нем присутствовала, не было, пожалуй, разницы между водой и твердой почвой... В третьей книге Царств, в восемнадцатой главе, рассказано, как Илия, быть может, могущественнейший из пророков, после невообразимого напряжения при испытании жертвоприношением и при суде над жрецами Ваала, после опустошительной длившейся годами засухи, перед внезапным возобновлением дождя говорит Аха-ву, неверующему царю: «Запрягай (колесницу твою) и поезжай, чтобы не застал тебя дождь». Царская колесница уносится. Бесконечными потоками, при вспышках молний и раскатах грома, низвергается дождь. Тогда Дух находит на Илию, он опоясывается и бежит перед колесницей весь долгий путь до Израиля... Для тех, на кого находит Дух, существуют уже иные мерила, чем для тех, кто находится в обычном человеческом состоянии. Что касается Иисуса, то на Него не только «нашел Дух», но этот Дух был Его духом. То, что остается неслыханным чудом для каждого человека, даже для того, кто живет и трудится в вере, для Него - чистое выражение Его сущности.

Когда Тот, Кого ученики принимают сначала за привидение, называет Себя, когда Иисус говорит:

«Ободритесь, не бойтесь, это Я», когда они узнают Его - что равносильно засвидетельствованию Его мощи - Петр говорит: «Господи, если это Ты, повели мне прийти по воде». Что выражается в этих словах? Желание удостовериться - и нас восхищает смелость этого желания, ибо если бы там стоял все-таки «призрак», то такое дерзание означало бы смерть... Одновременно - бесстрашная вера, ибо Петр верит, что это действительно «Он»... И, наконец, это - великая ни перед чем не отступающая воля к общению со Христом, служащая глубочайшей чертой личности Апостола... Иисус зовет его: «Иди!» Петр встает, спускается за борт, - глядя Господу прямо в глаза, ступает на воду, - вода держит. Он верует и, веруя, находится в поле действия той силы, которая исходит от Христа. Сам Христос не «верует». Он есть Тот, Кто Он есть, -Сын Божий. Веровать - значит участвовать в том, что есть Христос. Оставаясь в поле действия этой силы, Петр участвует в свершении того, что делает Христос. Но всякое божественное воздействие есть нечто живое. Вокруг все колеблется, вздымается и опускается. Пока Петр не отводит своего взора от очей Господа, пока его воля остается единой с волей Господа, вода держит его. Потом напряженность его доверия слабеет, человеческое сознание одерживает верх, и он ощущает движение земных сил. Он слышит рев бури, видит, как вздымаются волны. Пришел миг испытания. Но вместо того, чтобы еще крепче ухватиться за взгляд, который идет оттуда, он перестает держаться за него. Тогда силовое поле исчезает, он начинает тонуть, и вера, «побеждающая мир», превращается в отчаянный призыв: «Господи, спаси меня!» Иисус же вопрошает: «Маловер, зачем ты подпустил к себе сомнение?»

Этот текст - одно из ключевых откровений о сущности веры. Его пытались рассматривать с позиций рассудочного мышления, трактуя возникновение веры аналогично движению мысли, примерно так: Петр натыкается на преграду непонятного, и тогда он осознает в какой-то момент положение вещей, делает свои выводы и приходит к убеждению, что разумно положиться на Откровение... Другие пытались вывести веру из направленности воли. Воля, по их мнению, ищуш^я опоры и смысла, исчерпывает все земные ценности. Тогда она говорит, что дальше должна идти ценность небесная, и принимает благовествование, дающееся словом Божиим... Здесь многое верно, но решающее заключается в другом. То, что, собственно, доходит до сознания верующего, представляет собой не какую-либо «истину» или «ценность», а действительность Пресвятого Бога в живом Христе. Только так - в мыслях и опыте человека, в том, что мы называем «миром», - появляется нечто, уже не принадлежащее миру, место, на которое можно ступить, пространство, в которое можно войти, сила, на которую можно опереться, любовь, которой можно довериться.

Все это - действительность иная, не такая, как мир, и более действительная, чем он. Веровать - значит воспринять эту действительность, связать себя с ней, вступить в нее. А жить в вере - значит принимать эту действительность всерьез. Скажем откровенно: жизнь в вере требует перестройки чувства восприятия действительности. Для нашего сознания, плененного миром, и добавим, запутанного даже в своем восприятии самого мира, тело представляет большую реальность чем душа, электричество - большую реальность, чем мысль, сила - более реальна, чем любовь, утилитарное - реальнее, чем правда, все вместе взятое - мир, более реален, чем Бог. Как трудно, хотя бы только в молитве, действительно ощутить Бога. С каким трудом и как редко дается нам при созерцании восприять Христа действительно существующим, да еще и более реальным и могучим, чем все вещи бытия. А потом продолжать жить среди людей, заниматься текущими делами, ощущать власть окружения и общественной жизни - и не переставать говорить, что Бог реальнее, Христос сильнее всего этого, при том говорить это, не кривя душой и не насилуя сознания, - кто способен на это? Жизнь в вере, труд в вере, упражнение в вере

- да, теперь найдено нужное: ежедневное, с полной серьезностью проделываемое упражнение должно изменить наше восприятие действительности, изменить так, чтобы мы ощущали действительным то, что воистину действительно. Нам могут возразить, что это самовнушение. Возразить на это можно, по всей вероятности, только так: ты говоришь это потому, что проходишь мимо. Верно, что при подобном изменении действуют все средства преобразования себя самого,

- но ведь во всяком процессе важна не его «техника», а его содержание. Ты же еще не видишь, о каком содержании идет речь. Вступи в веру, тогда это станет тебе ясно. Тогда ты будешь говорить уже не о самовнушении, но о служении вере и о крайне необходимом ежедневном упражнении в ней.

Это упражнение дается с трудом. Редки часы, когда взоры встречаются, создавая силовое поле. Обычно буря в нашем сознании сильнее бледнеющего образа Христа. Обычно кажется, что воды не держат, и слово Христа, утверждающего, что они все-таки держат, звучит для нас как благочестивая символика. Случившееся тогда с Петром демонстрирует то, что в повседневной жизни происходит с каждым христианином. Ибо, действительно, считать, по слову Христа, малым то, что миру кажется великим, и решающим то, что миру кажется малым, все время наталкиваться на противодействие окружающих и своего собственного существа и тем не менее оставаться стойким - это не легче того, что сделал Петр.

9. Хлеб жизни

Мощным знамением на фоне все более сжимающегося вокруг Иисуса враждебного кольца становится насыщение тысяч людей. Народные толпы потрясены, они воспринимают Иисуса в мессианском ключе и хотят провозгласить царем, чтобы Он воздвиг обетованное царство. Но Иисус знает, какого рода эта вера в царство, знает, что у Него нет с ней ничего общего. Потому Он спешит направить учеников в лодку. Пусть они плывут в Капернаум. Сам Он уклоняется от толпы так, что она этого не замечает, и уходит на гору близ озера, чтобы там помолиться. Мы не знаем содержания этой молитвы; она могла быть похожей на молитву в Гефсиманском саду. Великое решение приближалось, - Иисус, по всей вероятности, предоставил его Богу и объединил Свою волю с волей Отца. Затем, на том же внутреннем подъеме, Он спускается с горы, выходит на берег и идет дальше. Среди бури Он догоняет Своих учеников и после встречи, о которой мы уже говорили, сходит вместе с ними на землю. Народ видел, как отплыли ученики, и знает, что Иисуса с ними не было; известно также, что на берегу не было другой лодки, которая могла бы его перевезти. Поэтому, когда люди, обогнув озеро или переправившись на идущих мимо судах, являются в Капернаум и видят Его там, они спрашивают: «Равви! Когда Ты сюда пришел?» (Ин 6.25). Мы имеем основание считать этот вопрос не только выражением удивления, -в нем звучали, по всей вероятности, и разочарование, и даже возмущение: где Ты был? мы же признали Тебя Мессией и объявили царем! Зачем Ты уклонился? Так начинается приснопамятное событие, о котором Иоанн повествует в шестой главе.

Но прежде чем идти дальше, пусть читатель возьмет сейчас Священное Писание и перечтет эту главу, чтобы почувствовать несгибаемую силу, с которой Иисус осуществляет Свое благовествование, и Его несказанное одиночество.

По этому поводу мне хочется повторить то, что уже было сказано: единственная цель всех этих размышлений - привести читателя к самому Священному Писанию. Образ Иисуса, который они обрисовывают, не полон ни в каком отношении; не сказано еще очень многое, и тот, кто хочет охватить взором все, должен обратиться к самому тексту. Сказанное нами также не претендует на безусловную истину. Подлинно определяющим является лишь то немногое, что начертано Церковью, дабы образ Христа пребывал в том пространстве и измерении, в котором определил Ему быть Отец. В остальном святой образ каждый раз возникает заново при встрече повествования с сердцем, готовым Его принять. Бери Писание, читай его и, в той мере, в какой это дарует тебе Отец, ты встретишь Сына. Никто другой не может нарисовать лик Господа, который обращен именно к тебе, - узреть его ты должен сам. И никому другому ты не должен позволить заслонить его от тебя, ибо твоя собственная встреча с Господом есть самое великое, что может быть тебе дано.

«Равви! Когда Ты сюда пришел?» - спрашивают люди. Иисус отвечает: «Истинно, истинно говорю вам: вы ищете Меня не потому, что видели чудеса, но потому, что ели хлеб и насытились. Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий; ибо на Нем положил печать Свою Отец, Бог» (Ин 6.26-27). Иисус сразу чувствует, что означает их вопрос: они ищут Его не потому, что видели «знамения» - т.е. услыхали, как говорит Бог, и увидали, как воссияла исходящая от Бога новизна - но потому, что они насытились по-земному и хотят использовать Подателя этой пищи для своего земного мессианского царства. Ведь в этом царстве должно быть преизобилие всего: хлеба на нивах такие высокие, что в них затерялся бы и всадник; виноград такой огромный, что если случайно раздавить несколько ягод, сок тек бы ручьями. В полноте чуда они узрели предзнаменование этого сказочного изобилия - оттого и пришли. Этому настроению противостоит Иисус. Они должны искать не временной пищи, но той, которая дает вечную жизнь, -пищу же эту даст Сын Человеческий.

Тогда они спрашивают: «Что нам делать, чтобы творить дела Божий?» Это совсем ветхозаветный вопрос: что должны они совершить, чтобы получить за это от Бога мессианское царство? На это Иисус отвечает: «Вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал». Таким образом, «дело Божие», о котором здесь идет речь, есть вера в Посланного. От них не требуется делать то или иное, чего-то достичь или выполнить определенное предписание закона; они должны решиться на новое отношение к Богу, которое называется «верой».

Тут они чувствуют, что требуется нечто особенное, и домогаются нового свидетельства: «Какое же Ты дашь знамение, чтобы мы увидели и поверили Тебе? Что Ты делаешь? Отцы наши ели манну в пустыне, как написано: хлеб с неба дал им есть». Разве Иисус уже не давал знамений? Давал, конечно, но они требуют великого мессианского знамения чисто небесного характера. Хлеб, который они ели, все-таки всего лишь хлеб. Они хотят увидеть что-то такое, что вступило бы в земной мир воистину чудодейственным образом, что-то вроде манны, неслыханным образом «пришедшей с неба» (Ин 6.28-31). Тогда Иисус продвигается в Своей речи еще на один шаг.

«Истинно, истинно говорю вам: не Моисей дал вам хлеб с неба, а Отец Мой дает вам истинный хлеб с небес. Ибо хлеб Божий есть Тот, Который сходит с небес и дает жизнь миру». Моисей вовсе не дал настоящий «хлеб с неба», ту пищу, которая творит божественную жизнь и является выражением нового творения. Это - прерогатива Нового Завета. Здесь ее дает Отец, дает действительно с неба. И этот хлеб — одновременно и образ новой жизни, и ее пища, и ее охрана - Сам Христос. Он приходит от Бога и «дает жизнь миру». Слушатели явно не понимают Его, но они полны доброй воли и настаивают: «На это сказали Ему:

Господи! Подавай нам всегда такой хлеб». Они стараются уловить то, о чем говорит Иисус, хоть и не могут преодолеть ограниченность собственного мышления. «Иисус же сказал им: Я есмь хлеб жизни; приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда». Он Сам, Его живое бытие, Его готовность, Его внутренняя жизнь. Его любовь - это и есть пища, дарующая жизнь. И, веруя, человек должен «есть» эту пищу и «пить» это питие. Читая в сердцах, Он добавляет: «Но Я сказал вам, что вы и видели Меня и не веруете». Они не следуют за Ним, не отрываются от своей исходной точки. Они стараются втиснуть Его слова в рамки своих представлений, а так как это не удается, то их возможности тем самым исчерпываются. Тогда Господь приподнимает завесу: «Все, что дает Мне Отец, ко Мне придет; и приходящего ко Мне не изгоню вон. Ибо Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца. Воля же пославшего Меня Отца есть та, чтобы из того, что Он Мне дал, ничего не погубить, но все то воскресить в последний день» (Ин 6.32-39).

Здесь мы слышим о Боге, Единственном, в Котором только и обретается всякое святое общение. Мы слышим об Отце и Сыне и о беседе, протекающей в вечности и касающейся нас, людей. О нас Отец беседовал с Сыном. Он послал Его в мир и Ему «препоручил» нас - тех из нас, кого Ему было угодно. Святое же дело, возложенное на Сына, заключается в том, чтобы Он сохранил препорученных Ему, вызвал бы в них вечную жизнь и однажды, в день суда, пробудил их к полноте этой жизни. В этой беседе - наша вечная обитель, сердцевина, основа и надежда нашего земного существования, источник нашей судьбы в вечности. Со «страхом и трепетом» читаем мы о тех, «которые Ему даны», о страшном различии в избранничестве, исход которого сокрыт в непостижимой тайне Божи-ей свободы. Но мы «сверх надежды» веруем «с надеждой» (Рим 4.18). Мы внедряемся своей надеждой в Его любовь и стараемся в ней устоять. Тогда «возроптали на Него иудеи». Это не те же, что раньше, не те многие, которые насытились и пришли в восторг. Те не поняли, что говорил Господь, замолкли, и теперь их нет больше с Ним. «Иудеи», теперь упомянутые, - это те, которые вообще имеются в виду, когда проявляются несогласие, хитрость, враждебность: «Фарисеи и книжники»... «Возроптали на Него иудеи за то, что Он сказал: «Я есмь хлеб, сшедший с небес». И говорили: не Иисус ли это, сын Иосифов, Которого отца и Мать мы знаем? Как же говорит Он: «Я сошел с небес»? (Ин 6.41-42). Если Христос не есть Тот, Кто Он есть, то они правы, когда возмущаются, ибо то, что Он говорит, - неслыханно. С чуткостью народа, воспитанного в рвении к Единому Богу, они, замечая, что здесь утверждается нечто безмерное, мобилизуют для отпора весь свой реализм. Иисус видит, как они сплочены, недоверчивы, враждебны, и принимает удар:

«Не ропщите между собою. Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня; и я воскрешу Его в последний день. У пророков написано: «и будут все научены Богом». Всякий, слышавший от Отца и научившийся, приходит ко Мне. Это не то, чтобы кто видел Отца, кроме Того, Кто есть от Бога; Он видел Отца. Истинно, истинно говорю вам:

верующий в Меня имеет жизнь вечную» (Ин 6.43-47). Это значит: вы держитесь в стороне, наблюдаете издали, не связаны с происходящим. Поэтому то, что Я говорю, должно казаться вам непонятным, даже кощунственным. Понять вы можете только, если придете ко Мне. Но прийти ко Мне не может никто, если не привлечет его Тот, Кто послал Меня в мир - Отец. Посланничество и призыв людей к Посланному составляют одно и то же искупительное дело. Кого Отец привлекает, тот приходит, и Я даю ему вечную жизнь. Пророки сказали: все будут научены Богом - и вот это время пришло! Теперь Бог научает каждого, кто хочет быть наученным, и у кого есть воля к этому, тот понимает и приходит ко Мне. Не то, чтобы он сам видел научающего, - никто не связан непосредственно с Отцом, иначе не было бы надобности в Посланном. Он один по существу и непосредственно «у Отца» (Ин 1.1), а от того, кто только человек, Отец скрывается... Он открывается только в существовании Сына, говорит только тогда, когда говорит Христос. Этим свершается научение от Отца, и кто готов его воспринять, тот слышит Отца в Сыне, видит Отца в Сыне, верует и имеет жизнь вечную.

После этого Христос возвращается к образу хлеба: «Я есмь хлеб жизни. Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли. Хлеб же, сходящий с небес, таков, что яду-щий его не умрет. Я хлеб живый, сшедший с небес; идущий хлеб сей будет жить вовек» (Ин 6.48-51). Мысли, уже высказанные раньше, появляются снова: хлеб с небес, который есть Он Сам, принятие его в пищу и возникающая из этого вечная жизнь, - причем все это подкрепляется теперь сказанным в промежутке. Но затем мысль делает новый шаг вперед, на сей раз в неслыханное: «Хлеб же, который дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира». Воистину, мы не удивляемся, когда читаем дальше: «Тогда иудеи стали спорить между собой, говоря: как он может дать нам есть плоть Свою?» (Ин 6.51-52).

Высказывалось предположение, что здесь берет начало, собственно, другая речь. Что дальнейшее сказано по другому поводу, - может быть, в более близкое к Тайной Вечере время и в более узком кругу. Это возможно. Ведь мы уже видели в связи с Нагорной проповедью то, как передают евангелисты речи Иисуса: они сводят воедино Его высказывания об одном и том же предмете, продиктованные одним и тем же настроением, но признесенные по разным поводам, приурочивая их притом к наиболее запомнившемуся случаю, - например, связывая более ранние поучения с наставлением, данным на горе, откуда возникает Нагорная проповедь. Подобным образом могла и здесь возникнуть пространная речь о хлебе жизни. Если это так, то эта духовная реальность раскрывалась не сразу, она разворачивалась постепенно при разных обстоятельствах. Мы передаем здесь речь Иисуса в том виде, в каком она была записана, однако, существует явная духовная связь между нею и тем, что Он говорил ранее.

Мы сказали, что в этом месте мысль делает новый шаг вперед, на сей раз в область неслыханного. Что Он Сам есть «хлеб», Иисус уже возвестил; но до сих пор принятие в пищу этого хлеба означало веру. Те--перь же речь становится раздражающе буквальной. Вместо «Я есмь хлеб», теперь говорится: «Хлеб есть Плоть Моя». Перед Ним стоят иудеи, для которых жертвоприношение и жертвенная трапеза есть нечто повседневное. Они не могут не вспомнить о них, и мы понимаем их смятение. Но Иисус не отступает. Он не только не смягчает сказанного никаким образным выражением, но, напротив, усиливает его: «Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем» (Ин 6.53-56). Хлеб есть Плоть Сына Человеческого; питие - Его Кровь. Это подчеркивается снова и снова: «истинно пища», «истинно питие». Кто их принимает, обретает вечную жизнь, - внутреннюю, никакой мирской силой не уничтожимую уже теперь во времени, а в некий день - воскресение для блаженного бессмертия. Тот же, кто отклоняет пищу и знать не хочет о питии, не будет иметь в себе жизни.

И это насыщение и утоление жажды, это принятие жизни Он связывает со Своим собственным отношением к Отцу: «Как послал Меня живый Отец, и я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною» (Ин 6.57). Сын принимает Свою жизнь от Отца; тот, кто Его принимает в пищу, получает свою жизнь от Сына, - так замыкается цепь передачи жизни, простирающаяся от Божией сокровенности до человека.

Что нам сказать по этому поводу? Если бы кто-то стоял перед нами и говорил нечто подобное, мы пришли бы в ужас. И как бы ни подготовили нас к этому предыдущие знамения и наставления - мы не знали бы, что и думать. Фарисеи, наверно, пребывали в полном смятении. Они не верили своим ушам. Они были возмущены, были в ужасе, но вместе с тем, наверно, полны злорадства оттого, что ненавистный противник говорит такие чудовищные вещи. С Человеком, который произносит подобное, нетрудно справиться.

Многие люди, из тех, кто говорил в начале, ушли. У фарисеев создалось, вероятно, впечатление, что перед ними безнадежно взвинченный человек. Но и в Его ближайшем окружении происходит раскол: «Многие из учеников Его, слыша то, говорили: какие странные слова! Кто может это слушать?» (Ин 6.60). Возможно, что с некоторых пор они не знают толком, что о Нем думать; теперь им становится ясно: такие речи нельзя больше терпеть.

«Но Иисус, зная Сам в Себе, что ученики Его ропщут на то, сказал им: это ли соблазняет вас?» А это значит: ученики вы или нет? Готовы вы учиться или хотите судить? Есть у вас желание воспринять то, что вам дается, сделать первые шаги, после которых только и можно понять, что возможно и что нет, или вы хотите своим умом судить с самого начала? Что же вы скажете, «если увидите Сына Человеческого, восходящего туда, где был прежде?» (Ин 6.61-62). Или когда во всей полноте откроется невыразимая, опрокидывающая все мыслимые представления реальность того, о Ком вы судите? Говорившие ранее были возмущены потому, что воспринимали слова «плотски». Они представляли себе то, что всегда видели при жертвоприношениях, и даже не пытались встать на ту точку зрения, которая делает понимание возможным. Вы поступаете точно так же: судите не под тем углом зрения, который дал бы возможность судить: «Дух животворит; плоть не пользует нимало. Слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь». (Ин 6.63). Эта фраза не смягчает ничего. То, что Его слова «суть дух и жизнь», не означает, что их надо понимать символически. Их надо принять буквально, совершенно конкретно, но «в духе», перенося понимание из грубой реальности повседневной жизни в область тайны, из непосредственной действительности в действительность таинства. То, что смущает там, здесь представляет собою святую Божию истину и бесконечную полноту - если только она воспринимается с любовью.

Снова мысль обращается к божественному смыслу происходящего: «Но есть из вас некоторые неверующие». Ибо Иисус от начала знал, кто суть не верующие и кто предаст Его». И Он произносит: «Для того-то и говорил Я вам, что никто не может прийти ко Мне, если то не дано будет ему от Отца Моего». (Ин 6.64-65).

И снова происходит размежевание: «С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним» (Ин 6.66). Могли ли они постичь Его слова? Едва ли. Нельзя представить себе возможность этого в то время. Но они могли бы верить в Него, следовать за Ним и не спрашивать, куда Он их поведет. Чувствовать, что за Его словами скрывается божественная глубина, что Он зовет к чему-то невыразимо великому, и говорить: мы не понимаем, - открой нам смысл! Но они судят - и все затворяется.

Иисус же доводит дело до конца. Время принять окончательное решение настало: «Тогда Иисус сказал Двенадцати: не хотите ли и вы отойти? Симон Петр отвечал Ему: Господи! К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни. И мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога живаго» (Ин 6.67-69). Он требует решения и от самых близких к Нему. Он готов отпустить и их, если они окажутся слишком слабыми. Но радостно прочесть ответ Петра. Он говорит: мы не понимаем, что Ты имеешь в виду, но мы держимся за Твою руку. Твои слова - слова жизни, даже если мы их не понимаем. Это и был, по всей вероятности, единственный ответ, который мог быть дан тогда.

Тем не менее размежевание продолжается: «Иисус отвечал им: не двенадцать ли вас избрал Я? Но один из вас дьявол. Это говорил Он об Иуде Симонове Искариоте; ибо сей хотел предать Его, будучи один из Двенадцати» (Ин 6.70-71). Мы понимаем, что Иуда уже тогда внутренне отошел от Христа. Он замкнулся в себе. То, что он продолжает оставаться при Иисусе, уже есть предательство. А то, что Иисус терпит его при Себе - уже принятие будущей судьбы.

Трудно оставаться спокойным, чувствуя, как неотвратимо близится решение, слыша, переживая, как Иисус произносит последние слова, видя, как уходят от Него люди один за другим, и как Он становится все более одиноким - но не отступает, не смягчает ничего и не перестает возвещать то, что Ему еще осталось сказать, до тех пор, пока все не свершится (Ин 19.30).

Примечание автора: Для тех, кто приступает к чтению Евангелия от Иоанна, мне хочется сделать еще одно добавление. Вникнуть в Евангелие четвертого евангелиста нелегко: во- первых, потому, что его мысли глубоки и таинственны, а во-вторых - из-за его манеры изложения. Возьмем его Евангелие и прочтем в только что рассмотренной шестой главе стихи 35-47. Стих 41 содержит протест иудеев против того, что Иисус сказал непосредственно перед

10. Судьба и решение

Мы уже не раз касались посланничества Иисуса, ибо только оно позволяет понять Его поведение и Его

(продолжение прим. автора со стр. 307) этим: как может Он утверждать, что пришел с неба, когда Он такой-то и такой-то, родом из соседнего села и ведет свое происхождение от земных родителей? Какого ответа можно теперь ожидать? Очевидно такого: да, Я родом действительно из Назарета, Мои родители, действительно, такие-то, но Я все же Иной, вышел из тайны Божией, и потому... Вместо этого следуют стихи 44-47. Ответ ли это вообще? Находятся ли эти слова в логической связи между собой? Это можно было бы предположить, если бы противники насмехались или возмущались. С другой стороны, восстановление привычной логики с помощью разного рода «достроек» только затемняет дело. Суть его лежит глубже: Иоанново мышление не «логично» в общепринятом значении этого слова, оно отражает слой в сознании Иисуса, расположенный глубже, чем тот, о котором говорят синоптики. Точнее говоря, этот слой прослеживается и у синоптиков, но их способ изложения не позволяет ему выступать так явно.

Отдельные высказывания в Капернаумской речи - как и в больших, полных полемики Иерусалимских, а также в прощальных речах - находятся между собой в необычных отношениях. Они не развиваются одно из другого, но каждое рождается из источника, скрытого за всей их совокупностью. Связь между предложениями - не «логическая», по схеме «так» и «следовательно», это как бы всплески волн на поверхности. Сам же родник находится в вечности. Чтобы их понять, нужно проникнуть в глубину и постараться обнаружить сам родник. Каждое предложение уже содержит в себе также и все остальные, потому что ни одно не вытекает просто из предыдущего и не влечет за собой последующего, но каждое возникло из потустороннего первоисточника. Собственно, они не следуют одно за другим, они сливаются друг с другом.

Я сознательно преувеличиваю. Конечно, логика и грамматика также представлены здесь, иначе получился бы только экстатический лепет. Но мне показалось, что правильнее будет особо подчеркнуть то, что я имею в виду, чтобы оно стало доступным зрению и чувству, (конец прим. автора). судьбу. Снова мы задаем вопрос: к кому обращено благовестие Иисуса? Кому Он несет то, что вложил Ему в руки Отец? Ответ может быть только один:

всем людям. Человечеству в целом, а в нем - каждому отдельному человеку. Таков и Его последний завет:

«Идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам» (Мф 28.19-20). Однако это не значит - как подсказывает мироощущение нового времени - что Он обращается к совокупности всех людей и, с другой стороны, к любому человеку, способному воспринять сказанное. Нет, установка Иисуса определена историческими рамками. Он занимает Свое место в той великой исторической связи, которая берет начало от Авраама; и хоть по смыслу - как явствует уже из первого обетования в Быт 12.1-3 и подтверждается затем неоднократно - она относится к человечеству в целом, но проходит через историю одного определенного народа. Иисус и призывает прежде всего именно этот народ, ведомый власть имущими. К нему, основанному через Авраама, с которым Бог заключил союз и которому Он дал обетование, обращается Тот, в Ком грядет исполнение всего. Если народ узнает Его, примет Его благовестие и пойдет указанным Им путем, то исполнится данное Аврааму обетование. Предсказанное пророками осуществится. Царство Божие наступит открыто, во всей своей полноте, человеческое бытие вступит в новое состояние, и пламя преображения, возгоревшись в одном месте, охватит весь мир. Если же этот народ замкнется и отвергнет Благую весть, то это решение будет действительно не только для него, но и для всех людей.

Я уже говорил раньше, что эта мысль не претендует на безусловную правильность. Это - попытка глубже проникнуть в суть священного. Но даже если отвлечься от этого момента, допустить нечто подобное нелегко. Можно ли судьбы человечества ставить в зависимость от пути одного единственного народа, особенно если принять в расчет все случайности и человеческие немощи? Но такой ход мыслей был бы типичным для нового времени, - больше того, это ход мыслей, порожденный греховностью. На самом деле история спасения построена действительно так... Первое решение принял Адам. Мы и здесь могли бы спросить: почему все упирается в Адама? Ответ гласил бы: все дело в нем! Вся людская совокупность сводится к первому человеку, к истоку. В его решении участвовали все, и ты тоже. А если потом чувство возмущается и отклоняет ответственность за содеянное, если появляется скепсис и такие мысли кажутся плодом фантазии, то Откровение отвечает: как раз в этом и проявляется греховность, которая есть в тебе. Если бы ты утвердился в истине, то знал бы , что претензии человека на «отдельность» уже представляют кощунство. Человек включен в определенную связь. Уже и в ходе истории отдельный человек то и дело становится началом или поворотным пунктом событий, имеющих значение для всех. То, что он делает, в каком-то смысле делают в нем все. Тем более это так, когда речь идет о прародителе и основателе рода человеческого. Если бы Адам выдержал испытание, то основа существования была бы для всех людей иной. Конечно, каждому приходилось бы снова проходить испытание, но это происходило бы при совсем иных предпосылках... Если бы Авраам оказался несостоятельным, то обетования, которые были обусловлены его верой, отпали бы, и последствия этого, сказались бы на всех людях. Конечно, это не означает, что возможность спасения была бы утрачена, но предопределение несло бы на себе до самой сокровенной глубины печать этого решения. Ведь спасение совершается не в плоскости природы, как и не в плоскости идеального или в отдельной выдающейся личности, но в плоскости, движимой решениями, которые всегда заложены в действиях отдельных людей. В том и состоит история, что действия отдельного человека в данную минуту становятся определяющими для всей совокупности людей и на все последующие времена... Так и ответ на призыв Мессии зависел от определенных людей - сановников и властителей того краткого периода, того поколения народа, которое жило в то время, и входивших в него отдельных людей, способных принимать решения. Это не значит, что они были лучше других, или благочестивее, или как таковые важнее для Бога; не значит также, что от них зависело спасение людей вообще, -но лишь то, что угодное Богу осуществление мирового спасения было включено в эту историческую связь. Если наше чувство противится этому, утверждая, что этого нельзя понять, то ответ, по всей вероятности, может быть только один: так гласит Откровение, и если чувство станет учиться у него, то оно начнет угадывать истину, в нем заключенную.

Иисус встал на это предуказанное Ему историческое место. Однажды мы уже говорили о том, с какой силой Он ощущал лежавший вокруг Палестины простор человеческого мира, как живо чувствовал сердца, ожидавшие там, в этом внешнем мире. Тем не менее Он знал, что решение должно быть принято в пределах Палестины, среди этого народа, ожесточенного нуждой и гнетом, борьбой и долгим ожиданием, народа, сознание которого искажено реализмом с одной стороны и избытком фантазии - с другой. То, что Он вошел в эту данность, явилось послушанием Сына Человеческого, Который был и Сыном Божиим, и Логосом мира.

Мы видели, как принималось решение: сначала в Иерусалиме, где иерархи, книжники, хранители предания отвергают Его, объявляют лжеучителем и кощунствующим. Затем Иисус возвращается в Галилею, но и там положение уже изменилось. Ожидание Мессии достигает апогея. От Него требуют исполнения их желаний. Он противопоставляет этому истину, -но ее не принимают. После того, как сильные мира сего отвернулись, народ должен был оттеснить их в сторону и выступить вперед сам, и это был бы воистину час народного суда, революции, исходящей от Бога! Но народ оказывается несостоятельным. Он поддается разочарованию, дает ввести себя в заблуждение и откалывается от Него. Трещина проникает все глубже, вплоть до самых близких к Иисусу людей. Даже в кругу Двенадцати один становится предателем... Иисус не отказывается от борьбы. Он держится до последнего мгновения. Даже в Иерусалиме, в последние дни, бой продолжается. Но в сущности ответ уже дан. Искупление теперь должно произойти по-другому: уже не встречей благовестия и веры, бесконечного Божиего дара и чистого человеческого приятия, уже не открытым пришествием Царства и обновлением истории - вместо этого воля Отца требует теперь от Иисуса беспредельной жертвы. Указание на это дается уже возвещением Евхаристии (Ин 6.51 слл.)... В словах «есть плоть» и «пить кровь» содержатся образы из обрядов жертвоприношений; ведь та форма, которую таинство общения со Христом получает на Тайной Вечере, целиком основывается на жертвенной смерти Господа. Поэтому возникает вопрос, появилась ли бы вообще Евхаристия на пути открытого мессианского исполнения, т.е. без смерти Христа, какую форму она тогда приняла бы? Но кто может что-либо сказать об этом? Теперь она во всяком случае становится трапезой Нового Завета - в память о Его отданном в жертву теле и пролитой крови.

Очень трудно говорить о возможности, которая не осуществилась, - тем труднее, что уже и в пророчестве содержится возможность неисполнения. Ибо Исаия говорит не только о мессианском состоянии мира с его бесконечной полнотой, но и о рабе Божи-ем, Его поношении и Его искупительной гибели - так же, как и пророческий прообраз Евхаристии, пасхальная трапеза представляет собой трапезу жертвенную. Таким образом все восходит к тайне Божиего предвидения и преду становления. Как, собственно, все должно было произойти, что могло бы быть, но не состоялось, что возникло от того, что случилось все это, переплетаясь между собой, скрыто в непостижимости. Наши мысли здесь представляют собой всего лишь попытку проникнуть с края немного глубже в тот непостижимый факт, что наше спасение коренится в истории.

Первая бесконечная возможность упущена. Искупление обращается на путь жертвы. Поэтому и Царство Божие приходит не так, как могло бы прийти, -не как открытое исполнение, преобразующее историю; оно остается отныне как бы витающим над нею. Оно остается «грядущим» - до конца мира. Отныне каждому отдельному человеку, каждой маленькой общине и каждой эпохе предоставляется решать, может ли оно подойти ближе и как далеко ему разрешается проникнуть в нас.

Но, действительно, не мог ли Бог повернуть все это по-другому? Разве Бог, в самом деле, не был в состоянии тронуть сердца касты священников, политиков и богословов и дать им ясно понять, в чем дело? Разве Ему не хватило бы сил, чтобы взять народ в руки, преисполнить его любовью к Своему Посланцу и укрепить этот нетвердый духом народ? Ведь Бог есть истина! Он есть свет! Он есть Дух! Святой Дух пришел после смерти Иисуса - не мог ли Он прийти на год раньше?

Это, конечно, нелепые вопросы. Тем не менее их надо ставить и искать на них ответа. Без сомнения, все это было бы по силам Богу. Он мог бы ворваться в сердца и затопить их морем любви; Он мог бы победоносно воссиять в душах людей, чтобы им стало совершенно ясно, что Его Сын и Вестник стоит среди них, - но именно этого Он и не пожелал. В Послании к Фи- липпийцам есть место, позволяющее отдаленно представить себе, почему: «Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (2.6-8). Бог - Владыка мира и людей. Но не как Владыка вступает Он в мир. Приближаясь к людям, Он становится таинственно слабым, - точно слагает с Себя Свое всемогущество у ворот земного существования. Об этом мы уже говорили в другой связи. Пока Он находится в мире, все происходит так, как если бы мирские силы были сильнее Его и как если бы в сопротивлении Ему мир был прав.

Но ведь именно так дело и обстоит. Иначе как же понять, что Бог жив, что мир пронизан Его могуществом и каждая вещь существует через Него, что каждая наша мысль, каждое наше сердечное движение имеют смысл и силу только от Него, - а мы не потрясаемся реальностью Его, не воспламеняемся Его святой славой, нас не увлекает Его любовь, и мы можем жить так, как если бы Его не было? Как возможен воистину адский обман - жить по-человечески, не обращая внимания на Бога? В эту общую тайну входит та особая тайна, о которой мы говорим. Она - ее вершина, ее последняя страшная ступень. С нее Иоанн начинает свое Евангелие: «Все чрез Него» - вечное слово - «начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его... Был свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли» (Ин 1.2-5, 9-11). Почему же? Почему это так? Потому, что существование человека должно основываться не только на Божием творчестве и Его вездесущей одаривающей деятельности, но и на принятом решении. Ибо вездесущая творческая деятельность Бога достигает своей высшей вершины именно в принимающей решение твари. Решение же может принять только тот, кто свободен, - поэтому Бог дает простор свободе тем, что Он - по всей видимости - ограничивает Себя Самого.

Существуют два вида свободы. Одна заключается в том, что я свободен в истине, в добре. Что есть Бог, я познаю тогда так ясно, с такой силой, что могу только отдаться Ему. Здесь свобода означает полную невозможность поступать иначе, проистекающую из всемогущества, из ставшего явным божественного смысла. Это - свобода в собственном смысле слова, но возникнуть она может только, если ей предшествует другая. А та заключается в том, что я могу сказать Богу «да», но могу сказать и «нет». Это - страшная возможность, на которой, однако, основывается весь трагизм человеческого существования. Бог не мог избавить от нее человека. Но чтобы она могла осуществиться, Он должен был стать «слабым» в мире, -ибо если бы Он властвовал в силе, то не было бы места для возможности сказать Ему «нет» (2 Кор 8.9; Фл 2. 7). Эта свобода не естественна, если человек видит в ней нечто иное, чем только исходную точку своего пути к другой; иное, чем возможность, которую он все время претворяет в святую необходимость все предавать Богу; иное, чем венец, который он слагает перед единым истинным Царем, чтобы заново принять его преображенным. Насколько она неестественна, явствует из цены, которую за нее платит Бог, - но все же она должна быть.

Из этой свободы выносится решение против Иисуса - второе грехопадение. Ответом «да» грех Адама был бы снят; «нет» делает это невозможным.

Нельзя себе представить, что это означало для Иисуса. В Евангелии есть место, в котором прорываются бесконечная боль и бесконечный гнев: «Тогда начал Он укорять города, в которых наиболее явлено было сил Его, за то, что они не покаялись: горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо, если бы в Тире и Сидоне (в городах языческих!) явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись. Но говорю вам: Тиру и Сидону отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься; ибо, если бы в Содоме явлены были силы, явленные в тебе, то он оставался бы до сего дня. Но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе» (Мф 11.20-24). Как заявляет здесь о себе сознание того, что было возможно! Того небывалого, что должно было произойти и что теперь утрачено.

Быть может, сюда же относятся, скажем, и такие притчи: «Один человек сделал большой ужин, и звал многих. И когда наступило время ужина, послал раба своего сказать званым: «идите, ибо уже все готово». И начали все, как-бы сговорившись, извиняться. Первый сказал ему: «я купил землю, и мне нужно пойти посмотреть ее; прошу тебя, извини меня». Другой сказал: «я купил пять пар волов и иду испытать их; прошу тебя, извини меня». Третий сказал: «я женился и потому не могу прийти». И, возвратившись, раб тот донес о сем господину своему. Тогда, разгневавшись, хозяин дома сказал рабу своему: «пойди скорее по улицам и переулкам города, и приведи сюда нищих, увечных, хромых и слепых». И сказал раб: «господин! исполнено, как приказал ты, и еще есть место». Господин сказал рабу: «пойди по дорогам и изгородям, и убеди прийти, чтобы наполнился дом мой. Ибо сказываю вам, что никто из тех званых не вкусит моего ужина» (Лк 14.16-24).

Ужин - это символ одаривающего Божиего великодушия, всеобъемлющего общения и благодати. Что же это за ужин, который имеется здесь в виду? Тот, первое приглашение к которому было возвещено через Моисея. Народ принял его, подтвердив Союз-Завет. Теперь возвещается второе приглашение, которое гласит: все готово! Но его Вестником пренебрегают, ибо приглашенным все кажется важнее божественной трапезы: и поле, и волы, и жена, и имущество, и наслаждение, и власть. Тогда возгорается гнев Хозяина, и Он призывает на Свой праздник тех, кого приглашенные первоначально считают достойными презрения: нищих с городских улиц, бродяг подзабор-ных - мытарей и грешников, чужеземцев и язычников.

И еще: «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит. Тогда говорит: «Возвращусь в дом мой, откуда я вышел». И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным. Тогда идет и берет с собой семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого. Так будет и с этим злым родом» (Мф 12.43-45). Очищение «дома» состоялось, когда они шли к Иисусу и слушали Его, получая исцеление для своих больных и хлеб для утоления своего голода. Но потом враг собирает все свои силы, они второй раз поддаются ему, и теперь, когда упущена великая возможность, все становится еще ужаснее, чем прежде.

Как могло воспитание, проводившееся Богом в течение двух тысячелетий, принести такие плоды? Мысль теряется здесь и не находит ответа. Один из апостолов, Павел, прочувствовал этот вопрос до самой глубины. Иоанн в таком порыве бросился к Иисусу, что в его сознание этот вопрос проник только от Бога, а не со стороны людей, не со стороны этого народа. Павел же, напротив, именно почувствовал, пережил его с несказанной болью. И не случайно он ставит его именно в том Послании, которое обращено к христианской общине в центре языческого мира, к Римлянам. Упомянув в нем сначала о благодати, об отвер-жении и избранничестве и о смысле закона, он говорит об обетовании в Аврааме и об отпадении от Мессии. А за этим следует исполненная таинственности одиннадцатая глава: «Итак, спрашиваю: неужели Бог отверг народ Свой? Никак. Ибо и я Израильтянин, от семени Авраамова, из колена Вениаминова. Не отверг Бог народа Своего, который Он наперед знал. Или не знаете, что говорит Писание в повествовании об Илии? как он жалуется Богу на Израиля, говоря:

«Господи! пророков Твоих убили, жертвенники Твои разрушили; остался я один, и моей души ищут». Что же говорит ему Божеский ответ? «Я соблюл Себе семь тысяч человек, которые не преклонили колени пред Ваалом». Так и в нынешнее время, по избранию благодати, сохранился остаток. Но если по благодати, то не по делам; иначе благодать не была бы уже благодатью... Итак, спрашиваю: неужели они преткнулись, чтобы совсем пасть? Никак. Но от их падения, спасение язычникам, чтобы возбудить в них ревность. Если же (уже) падение их - богатство миру, и оскудение их - богатство язычникам, то тем более (будет некогда) полнота их... Ибо не хочу оставить вас, братия, в неведении о тайне сей, чтобы вы не мечтали о себе, -что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока войдет (в веру) полное число язычников; и так весь Израиль спасется, как написано: «при-идет от Сиона Избавитель, и отвратит нечестие от Иакова...» В отношении к благовестию, они враги ради вас; а в отношении к избранию, возлюбленные Божий ради отцов. Ибо дары и призвание Божие непреложны. Как и вы некогда были непослушны Богу, а ныне помилованы, по непослушанию их, так и они теперь непослушны для помилования вас, чтобы и сами они были помилованы» (Рим 11.1-6, 11-12, 25-26, 28-31).

Глубоки и вески эти слова. Здесь как будто говорится: народ отпал; лишь немногие признали Мессию; другие отказались следовать за Ним; как же теперь с ними? неужели они просто отвергнуты? Нет, ибо совершенное Богом избрание не может быть утрачено таким образом. Что же тогда означает все это? Павел как будто считает, что нечто от славы, которая сошла бы на Израиль, если бы он открылся для Мессии, теперь перешло на других. Он как будто развивает смысл притчей, о которых мы говорили: оттого, что первые приглашенные не пришли, места получили другие.

Так пусть эти последние знают, что своим спасением они в известном смысле обязаны гибели тех, которые были избраны сначала. Израиль продолжает жить и несет в себе обетование. Но теперь это обетование связано с определенным условием: народу будет еще раз дана возможность сказать Мессии «да», а именно - когда, говоря языком все тех же образов, другие насытятся за трапезой. Когда число призываемых язычников станет полным, вопрос будет снова поставлен перед тем народом, который остается выделенным неизгладимостью Божиего призыва. Тогда он скажет свое «да»... Поэтому Павел говорит тому, кто стал «из язычника христианином»: смотри, не возомни о себе слишком много. В каком-то смысле ты живешь благодаря той самой вине, которую ты осуждаешь у тех. Твоя же обязанность прежде всего - быть благодарным из глубины потрясенного сердца, а затем-приложить усилия к тому, чтобы вопрос этот мог быть задан вновь. Каждый, действительно становящийся христианином, готовит ту почву, на которой первоначально избранный народ сможет когда-нибудь выступить снова. Читая эту часть Послания к Римлянам, чувствуешь, что значит судьба. Переплетаясь друг с другом, высказывания апостола проливают исполненный тайны свет на судьбу Иисуса, Его народа и нас всех. Ради греха Адама пришел Искупитель. Оттого, что тот согрешил, любовь Божия послала свое самое божественное Откровение... Народу был предложен союз в вере. Он вышел из него; поэтому союз в вере стал союзом в законе. Закон должен был воспитать народ. Через закон он обрел свое существование и стал неким единственным в истории явлением. Но в том же законе он ожесточился, и когда пришел Тот, для Которого он должен был быть воспитан, он отказался последовать за Ним... Иисус приблизил вплотную Царство Божие. Оно пришло бы в открытой полноте, если бы народ Его принял. Но народ не захотел этого. Теперь искупление идет иным путем, путем жертвы. Но разве откровение того, что есть Бог и что есть Божия любовь, могло бы быть дано более по существу и более беспредельно, чем на этом пути? Могло случиться, что Иисусу не пришлось бы идти им, но все же... Народ опускается, лишает себя царственности, которая досталась бы ему при ином порядке вещей. Теперь вследствие его падения в обетование включаются другие - и получают благословение. Христиане из язычников «прививаются на святую маслину» (Рим 11.17). Они - нынешние избранники, но прежняя печать все же неизгладима... В той мере, в какой эти избранные принимают путь своего спасения, в какой возрастает и становится плодотворной их любовь, исполняется то условие, при котором вопрос снова будет задан древнему народу. Если же новые избранники в своем избранничестве видят нечто, принадлежащее им по праву, то они ожесточаются, и их христианство становится хрупким.

Какая судьба! Она соткана трудами неба и земли из свободы и необходимости, из человеческой воли и благодати. Но нет - все из благодати; и последнее тяжкое недоумение, проистекающее из нашей ограниченности, неведения и греха, выливается в поклонение: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему? Или кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать? Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки, аминь» (Рим 11.33-36).

Мы же должны знать: Царство Божие грядет. Оно не приурочено больше к определенному историческому часу, но грядет беспрерывно и к каждому человеку. В сердце каждого отдельного человека Царство стучится, чтобы оно впустило его. Стучится, чтобы войти в каждую общину, в каждое дело.

Часть Четвертая На пути в Иерусалим

1. Мессия

Первая часть нашего исследования была проникнута тайной начала, привлекательностью Ребенка и полнотой первого свободного движения. Во второй части мы видели Господа в начале Его трудов среди людей, и все было исполнено обетования. Третья часть касалась решения, постепенно назревавшего: наступит ли святой час, воспримет ли сформированный своей тысячелетней историей народ бесконечную возможность Царства Божия? Мы старались затем пережить вместе с Ним утрату этой возможности; мы видели, как вожди отвергли ее, а народ не оправдал надежд. Это был тот момент, о котором Лука говорит: «Он восхотел идти в Иерусалим» (9.51), то есть вступил на путь, в конце которого, по человеческим меркам, должна была произойти катастрофа.

Иисус нес искупление Своему народу и с ним - миру. Это должно было произойти через самоотдачу в вере и любви, но от Него отвернулись. Тем не менее дело, порученное Отцом, оставалось, хоть образ его изменился. То, что вытекало из отвержения — горькая обреченность смерти, - стало новым образом искупления, тем, что отныне представляет для нас искупление как таковое.

Матфей повествует: «Придя же в страны Кесарии Филипповой, Иисус спрашивал учеников Своих: за кого люди почитают Меня, Сына Человеческого?

Они сказали: одни за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию, или за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня? Симон же Петр, отвечая, сказал: Ты Христос, Сын Бога Живаго. Тогда Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин; потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах. И Я говорю тебе: ты - Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи Царства Небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах. Тогда (Иисус) запретил ученикам Своим, чтобы никому не сказывали, что Он есть Иисус Христос» (Мф 16.13-20).

Из этого текста мы выделим одно: вопрос Иисуса и ответ апостола.

«За кого люди почитают Сына Человеческого?» Ученики передают различные мнения, распространившиеся по стране и связанные с апокалиптикой позднего иудейства... «А вы за кого почитаете Меня?» «Ты Христос», - сказал Петр: это - греческий перевод слова Машиах, которое привычно нам в несколько измененной форме «Мессия» и означает «Помазанный». И Иисус с пророческой торжественностью подтверждает этот ответ.

Первый помазанный, с которым мы встречаемся в истории Ветхого Завета, - это Аарон, брат Моисея (Исх 28.41). Бог повелевает освятить его священным елеем и, таким образом, поставить первосвященником. Вторично мы встречаемся с помазанием, когда народ отказывается оставаться под прямым водительством Божиим при посредничестве пророков и требует себе царя. Тогда Бог через последнего Судью, Самуила дает ему царя, Саула, который от Самуила получает помазание (1 Цар 10.1). Он - помазанник Божий; после него таковыми становятся Давид, Соломон, а затем и все цари, так же как и ряд следующих за Аароном первосвященников.

Помазание означает, что Бог наложил руку на данного человека. Он остается тем, кто он есть, со всей своей человеческой слабостью, и, однако, он изъят из людской повседневности. Он должен выражать среди людей Божие величие, и через него человеческое бытие должно поднимать голос к престолу Божию. Престол Божий - вот что должно проявляться в помазанном. Не в его личном поведении, - во всяком случае, не в первую очередь и не принципиально. Святость, о которой здесь идет речь, не лично-нравственная, а святость сана и того, что им выражается. Свят сан, даже если у его носителя и нет святости. Правда, горе ему, если он не старается сам стать святым, - тогда сан становится его роком. В помазанном есть Божие присутствие. В первой книге Царств рассказано, как Давид, убегая от Саула, по неожиданной случайности завладевает своим врагом. Его друзья настаивают, чтобы он с ним покончил. Но он отшатывается, охваченный трепетом: «Да не попустит мне Господь... наложить руку мою на него; ибо он помазанник Господень» (24.7). Этот трепет выражает то, о чем мы говорим.

Так продолжается ряд помазанных: ряд первосвященников - через всю историю еврейского народа, ряд царей - до вавилонского плена, в котором он обрывается. .. Но одновременно из проповедей пророков вырисовывается другой образ Помазанника. Пророки посланы возвещать волю Божию священникам и царям, возражать им, предупреждать их, предрекать им суд. Выступая против теперешнего царя, забывающего о своем долге, они апеллируют к Царю будущему, таинственно совершенному, в котором будет заключена полнота всего, что связано с царским саном, и даже еще большая полнота. Из их слов вырастает образ Того, Кто есть «Помазанник» как таковой: Царь и Священник в одном лице, Божий Вестник, Исполнитель Его спасительной и осуждающей воли, Тот, Кто приносит Царство, Учитель истины, Даритель святой жизни, Овеянный Духом. Это - Мессия.

Иисус знает, что Он - Мессия, Помазанник как таковой. Он - Царь. Его царство состоит из покорных Богу сердец, из мира, который будет преобразован этими направляемыми Богом человеческими сердцами... Он - Священник; человеческие сердца - в отдаче любви, в очищении покаянием, в освящении жизни -Он возносит к Отцу. К ним же Он приводит Божию благодать, чтобы все существование стало одной единственной тайной соединения... Но все это - не насильно, а пророческой мощью любви и истины, которая есть «дух и жизнь» (Ин 4.24). Образ Мессии имеет беспредельное значение. Не слово, которое Он говорит, не дело, которое Он делает, не наставление, которое Он дает, является решающим, а Он Сам, то, что Он есть. В Нем, единственном из живущих, небо обращается к земле. В Нем человеческая воля сливается с Бо- жией. Миры встречаются, и там, где они проникают друг в друга, находится Он. Вернее, в нем они проникают друг в друга. Он - Посредник. Между человеком и Богом Откровения не существует непосредственных отношений прощения и возвращения. Путь от человека к Богу и от святыни к нам идет только через Посредника. Беспредельность же значения Посредника состоит в том, что Он совершенно бескорыстен. Он живет не для Себя, но только для славы Отца и для спасения братьев Своих. «Для вас» - вот формула существования Посредника. Он жертвенен по самому Своему существу. В Его бытии написано, что он «предан». Как осуществится Его жертва, зависит от того, каким путем пойдет история, а это определяется нерасторжимым переплетением человеческого решения и воли Отца. Жертвой может быть просто любовь, если люди веруют, - она должна осуществиться через гибель, если люди замкнутся в себе.

Помазание - это таинственное воздействие Бога, которым отдельный человек изымается из повседневности и помещается на рубеж миров: для Бога - по направлению к людям, для людей - к Богу. Это исполняется во Христе, - так, что всякое другое помазание есть не более чем предчувствие Его помазанности. А оно, возвещаемое «полнотой елея», есть Сам Дух Святой. Через Него Дева прияла Сына Божия. В Нем Мессия живет, действует, говорит.

Поэтому Его и можно познать только в Святом Духе. Когда Петр на Его вопрос отвечает Ему: «Ты Христос, Сын Бога Живаго», Иисус говорит ему с ликованием: «Блажен ты, Симон, сын Ионин; потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах», что означает: это понимание ты получил не от земли, не от своего духа, но от Духа Божия. Своим свидетельством Петр, познав это, оказывается там, где Мессия находится самим Своим бытием. Но тут же выясняется, как трудно там быть. Спустя одно мгновение Иисус говорит о страдании, и тут Петр пытается удержать Его: «Да не будет этого с Тобою», так что Господь, резко «обратившись», отталкивает его: «Отойди от Меня, сатана! ты мне соблазн; потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое». Тут Петр вновь становится самим собой и больше не узнает Мессии (Мф 18.13-23).

Как потрясает, что Иисус только теперь, «восхотев» идти в Иерусалим (Лк 9.51), говорит открыто о своей сущности - и даже тут заканчивает строгим повелением не говорить никому, что Он Мессия. Сама Благая Весть просто-напросто и состоит в том, что Он Мессия - и тем не менее Он долгое время вообще не упоминает об этом. Первые, кто узнает Его, - это бесы. Несчастные люди, в которых действует злая неземная сила, ощущают присутствие Того, Кто явился из иного мира. Они знают про пришествие, послан-ничество, приближающееся искупление. Иисус же с угрозой запрещает им говорить об этом (Мф 12.16). Затем народ, с его инстинктом видеть глубже образованных, смутно угадывает правду о Нем. Но Он ему не доверяется. Почему? Почему Он не скажет прямо:

«Это Я»? Почему не отзывается, когда они заговаривают с Ним об этом? Потому, что Он знает, что не найдет в них отклика. Они действительно ожидают Мессию, но Мессию земного царства. Это действительно должно быть религиозное царство, теократия, но оно должно означать увековечение Ветхого Союза, а не заключение Нового, небесного. Иисус знает, что как только прозвучит слово «Мессия», Его поймут в этом смысле и опутают сетями обмана. Поэтому Он молчит и старается сначала обратить сердца, чтобы они раскрылись для приятия Нового. Но это не удается, и весть остается невысказанной. Она, подобно запечатанному письму, достигает темницы Иоанна, который спрашивает через своих учеников: «Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого?» Ему Иисус отвечает словами пророчества: «Пойдите, скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовест-вуют. И блажен, кто не соблазнится о Мне» (Мф 11.4- 6). Иоанн, живущий духом пророков, распознает истину. В таком же запечатанном виде Иисус доверяет Весть Своим ученикам, запрещая разглашать ее.

Мессия пришел, но дальнейшее развитие событий зависит от готовности людей. Мир отверг Его, и Он уже не может стать тем мирным владыкой, по пришествии Которого все должно было, согласно пророчеству, расцвести в бесконечной полноте. Поэтому преданность, которая заложена в основе Его существа и должна была бы открыться в преображающей сердца бесконечной любви, выражается по-иному. Он предает Себя в руки врага. Мессия погибает. Жертвенность, присущая Его существу, выражается в смерти. Так с торжественным возвещением Его сущности сочетается мрачное предвидение страданий: «С того времени Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим, и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть» (Мф 16.21).

Мессианскому Первосвященнику не дано таинством святого обращения привести все сотворенное к Богу. Некоторые фразы прощальных речей и Первое Послание апостола Иоанна отдаленно дают нам почувствовать, как все это могло бы быть. Но это таинство заменяется таинством Его смерти. На тайной Вечере Он дарует своим Себя Самого, Свое «преданное» тело и Свою «пролитую» кровь (Лк 22.19-20). Отныне Евхаристия на все времена остается тем, о чем говорит Павел в Первом Послании к Коринфянам: «Всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете» (11.26). Его царственность не может уже стать сияющим откровением Божественной силы, господствующей потому, что она есть любовь и истина. Покорение мира уже не может совершиться как озарение сердец Божьим светом и огнем; оно должно пройти через победу ненависти. Венец мессианского Царя становится терновым венцом.

Тем не менее предустановленное остается неизменным. Сущность Мессии не меняется. И мы, хоть и с серьезностью раскаяния, все же спрашиваем себя: не на этом ли пути, вступать на который не следовало бы никогда, только и могли явиться последнее откровение Божией любви и святая полнота мессианской славы? Не на это ли указывает Он нам словами, произнесенными Им после воскресения: «Не так ли надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою?» (Лк 24.26). Но кто имеет право сказать, что понимает Божественную свободу этой необходимости?

2. Путь в Иерусалим

Если бы перед Новым Заветом был поставлен вопрос, что такое человек, то ответ был бы дан словами апостола Иоанна: то существо, которое «так возлюбил Бог... что отдал Сына своего Единородного» (Ин 3.16)... Но этот ответ сразу же дополнился бы другим:

то существо, которое дошло до того, что убило Дарованного ему. Столько слепоты, столько зла и разрушительных истинктов было в человеке, что его хватило на то, чтобы погубить Христа. Но если бы кто-нибудь возразил: Что общего у тех людей со мной? Какое мне дело до Анны и Каиафы? - то этим он показал бы, что не имеет представления об общей ответственности, связывающей всех людей. Уже и по естественной исторической связи каждый отвечает за всех, а все должны нести бремя одного; тем более это верно, когда речь идет о великой общности вины и искупления.. . Но на тот вопрос Писание дает еще и третий ответ: человек - это то существо, которое отныне живет, исходя из судьбы Христа. На нем по-прежнему почиет любовь Божия, но на нем же лежит и ответственность за то, что ей пришлось идти путем смерти.

После того, как Матфей в двенадцатой главе рассказал о том ожесточенном столкновении с фарисеями, при котором Христос обвинил их в хуле на Духа, он повествует о том, как приходят некоторые люди и хотят получить от Господа знамение. Не какое угодно, а великое мессианское знамение, ожидавшееся апокалиптикой того времени. На это Он отвечает:

«Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы-пророка. Ибо как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи. Ниневитяне восстанут на суд с родом сим, и осудят его: ибо они покаялись от проповеди Иони-ной; и вот, здесь больше Ионы. Царица Южная восстанет на суд с родом сим, и осудит его; ибо она приходила от пределов земли послушать мудрости Соломоновой; и вот, здесь больше Соломона» (Мф 12.39-42). Возможность грядущего отвержения и смерти уже бросает свою тень на эту сцену. Мы еще увидим, что означает пророческое прозрение еще не случившегося. Та же мысль появляется в начале шестнадцатой главы. Здесь противники также требуют знамения, Он же отвечает: «Вечером вы говорите: «будет ведро, потому что небо красно»; и поутру: «сегодня ненастье, потому что небо багрово». Лицемеры! различать лице неба вы умеете; а знамений времен не можете? Род лукавый и прелюбодейный знамения ищет, и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы-пророка. И, оставив их, отошел» (Мф 16.2-4).

В том, как Он пребывает в мире и как развиваются Его отношения с людьми, заложена и все сильнее выступает возможность, даже необходимость, гибели. Это то «должное», о котором Сам Иисус говорит несколько раз. Например, там, где Он упоминает о крещении, которым Он «должен креститься»: «и как я томлюсь, пока сие совершится!» (Лк 12.50). Это же «должное» прорывается и в тексте от Матфея (16.21), о котором сейчас пойдет речь. Что это означает? Можно было бы подумать, что это та необходимость, которая развивается из существующего положения, когда последствия совершенных действий, слов и поступков - все ведет к концу. Таким образом, катастрофа может стать неминуемой. Однако Христос ведет Себя совсем не как человек, вокруг которого назревает катастрофа. Тот искал бы иных путей для достижения своей цели: или обратился бы в бегство, или приготовился бы со всей энергией отчаяния погибнуть с честью. Ничего подобного с Иисусом не происходит. Ему легко было бы бежать, но Он об этом и не помышляет. О каких-либо других средствах для привлечения народа нельзя найти ни одного слова, но нет также и признаков отчаяния. Путем, которым Он шел до сих пор, Он продолжает идти неуклонно. Он исполняет Свою миссию, не отступая ни на шаг, и становится ясно, что, начиная с определенного момента, Он хочет смерти. Он говорит ей «да» и придает ей бесконечный смысл, исходящий из Его посланничества; в нее облечется искупительная воля Божия.

В шестнадцатой главе Евангелия от Матфея говорится: «С того времени Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим, и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть у биту, и в третий день воскреснуть» (21). В семнадцатой главе: «Во время пребывания их в Галилее, Иисус сказал им: Сын Человеческий предан будет в руки человеческие; и убьют Его; и в третий день воскреснет. И они весьма опечалились» (22-23). В двадцатой главе: «Восходя в Иерусалим, Иисус дорогою отозвал двенадцать учеников одних, и сказал им: вот, мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть; и предадут Его язычникам на поругание и биение и распятие; и в третий день воскреснет» (17-19).

Эти слова не нуждаются в истолковании. Пожалуй, сказать надо только одно: готовность Иисуса принять на Себя эту «необходимость» не имеет ничего общего ни с отказом от самого себя, ни с отчаянием, - равно как и с энтузиазмом или дионисийским влечением к гибели. Здесь заявляет о себе непреклонная воля, исходящая из самого глубинного средоточия. Но эта воля ужасна. Иисус не был холодным сверхсуществом. Он был так человечен, как никто из нас. Если мы знаем человека, природа которого отличается необыкновенной чистотой, а сердце так сильно и нежно, что до самых глубин его существа проникают любовь, и радость, и страдание, - подумаем о нем и уверим себя, что он все-таки еще туп, что его взгляд еще мутен и характер суров, ибо и в нем есть греховность. Он же, «Сын Человеческий», был совсем чист, не был ослаблен ничем злым, был открытым и любящим в самой своей основе. Глубина, сила, способность страдать были в Его существе безграничны... И все, что с Ним происходило, происходило в бесконечности Его Божеского бытия. Каким до неумолимости ясным было все для Него, озаренное беспощадным светом неотразимой истины. До какого последнего предела та воля должна была пронизать всякое желание! Какой бездонный смысл, исходящий из той вечности, должен был изливаться в Его мышление и в Его ощущения! Как должно было пылать сердце любовью, поднимавшейся оттуда, - настолько, что нельзя понять, как могло оно ее выдержать... Если все это было так, то чем же были страсти Иисуса: Бог как таковой не может страдать - но ведь в Иисусе страдал Бог! Воля Иисуса без колебаний принимает страдание, но Он содрогается от бесконечной силы боли. Это показывает продолжение первого из приведенных текстов: «Отозвав Его, Петр начал прекословить Ему: будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою. Он же, обратившись, сказал Петру: отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн; потому что думаешь не о том, что Бо-жие, но что человеческое» (Мф 16.22-23). Воля к жертве непоколебима в Нем, но, когда ученик притрагивается к ней своими доброжелательными, но такими поверхностными словами, Иисус этого не выносит. Сказано ведь Лукой в повествовании об искушении, что, когда нападение сатаны было отбито, искуситель оставил Его «до времени» (4.13). Теперь он опять появился и говорит словами ученика.

Но почему Иисус говорит о предстоящем? Может быть, Он все же хочет его предотвратить? Или найти помощь? Или по крайней мере облегчить Свое сердце? Евангелия показывают нам, как Он пытается открыться своим, как Он желает - после того как вожди и народ отвергают Его, - чтобы хоть они были с Ним и поняли, во что выливается теперь Его посланниче-ство. С последним потрясающим выражением этого желания мы сталкиваемся тогда, когда Он в Гефсима-нии оставляет большую часть учеников, трех из них берет с Собою, говорит им, чтобы они подождали Его, и уходит дальше один - а они засыпают: «И приходит к ученикам, и находит их спящими, и говорит Петру: так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?» (Мф 26.40 слл.). У Луки же сказано раз и навсегда: «Когда же все дивилось всему, что творил Иисус, Он сказал ученикам Своим: вложите вы себе в уши слова сии: Сын Человеческий будет предан в руки человеческие. Но они не поняли слова сего, и оно было закрыто от них, так что они не постигли его; а спросить Его о сем слове боялись» (9.43-45). Три раза сказано, что они не поняли, а в четвертый говорится, что у них не нашлось даже смелости спросить. Какое одиночество!

В 21-й и 22-й главах Матфей передает обвинения, которые Христос бросает фарисеям: в решающий час они оказываются несостоятельными, они противятся Богу и Его Посланцу и уничтожают беспредельную возможность. В этой связи появляется притча об арендаторах виноградника, которые отказываются платить хозяину арендную плату и расправляются с его посланными, пока он не отправляет к ним своего сына, предполагая, что к нему они отнесутся с почтением. А они говорят: «Это наследник; пойдем, убьем его, и завладеем наследством Его. И, схватив его, вывели вон из виноградника и убили. Итак, когда придет хозяин виноградника, что сделает он с этими виноградарями? Говорят Ему: злодеев сих предаст злой смерти; а виноградник отдаст другим виноградарям, которые будут отдавать ему плоды во времена свои» (Мф 21.38-41). Виноградник-это народ. Арендаторы-поставленные Богом руководители. Сын - это Он. С Ним они сделают то, о чем сказано в притче.

А затем прорывается осознание того, что это означает, и что воля Божия может, конечно, пойти другим путем, но не может быть отменена. «Иисус говорит им: неужели вы никогда не читали в Писании: «камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла; это от Господа, и есть дивно в очах наших?» Потому сказываю вам, что отнимется от вас Царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его. И тот, кто упадет на этот камень, разобьется; а на кого он упадет, того раздавит» (Мф 21.42-44). «Краеугольный камень», сказано здесь, но, может быть, нам лучше говорить о «замке свода». Это тот камень, который должен замыкать собою свод возрожденного человеческого существования, искупленного мира. Его они отвергают. Поэтому камень падает, но горе тому, на кого он упадет. Свод в своей таинственной свободе остается незавершенным. Но камень становится фундаментом, тем основанием, о котором Павел говорит, что не может быть положено другого, кроме положенного (1 Кор 3.11). Храм в смысле той первой бесконечной возможности не будет воздвигнут. Но от фундамента начинается строительство ввысь, навстречу грядущему Царству.

Как глубоко это переживает Иисус, показывает случай с матерью сыновей Зеведеевых, когда она приходит и домогается для них почетных мест в Царстве. «Он сказал ей: чего ты хочешь? Она говорит Ему: скажи, чтобы сии два сына мои сели у Тебя один по правую сторону, а другой по левую в Царстве Твоем. Иисус сказал в ответ: не знаете, чего просите. Можете ли пить чашу, которую Я буду пить, или креститься крещением, которым Я крещусь? Они говорят Ему: можем. И говорит им: чашу Мою будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься; но разрешить сесть у Меня по правую сторону и по левую - не от Меня зависит, но кому уготовано Отцем Моим» (Мф 20.21-23). Его чаша - это Его судьба. «Чаша» - это то, что подается, преподносится. В ней напиток бытия-и часто это питье смерти. То, что должно произойти, теперь подается Ему Отцом. То же слово появляется опять в последнюю ночь: «Отче Мой! если возможно, да минует меня чаша сия; впрочем не как я хочу, но как Ты» (Мф 26.39).

Как переплетается то, что угодно Богу, и то, чего не должно было бы быть, как добро и зло перемешиваются в ходе событий, в конце концов осуществляющих волю Божию, —это нам показывает другой отрывок Евангелия: «В тот день пришли некоторые из фарисеев и говорили Ему: выйди и удались отсюда, ибо Ирод хочет убить Тебя. И сказал им: пойдите, скажите этой лисице: се, изгоняю бесов и совершаю исцеления сегодня и завтра, и в третий день кончу. А впрочем Мне должно ходить сегодня, завтра и в последующий день, потому что не бывает, чтобы пророк погиб вне Иерусалима» (Лк 13.31-33). Сначала здесь появляются странные слова об Ироде. В них таится какое-то знание и нечто презрительное. Затем-таинственное «сегодня и завтра и в третий день»: это не надо понимать буквально, но как «сегодня и завтра и третий день» человеческой жизни и человеческого дела вообще. Сразу за этим опять: «сегодня, завтра и в последующий день Мне должно ходить» - идти путем Своей судьбы. Наконец, страшный закон, ужасающее таинство жестокой необходимости: «потому что не бывает, чтобы пророк погиб вне Иерусалима». Иерусалим убивал всех, Кого Бог посылал к народу, - об этом Иисус говорит и по другим поводам: намеком - при соблазне в Назарете (Лк 4.24), и открыто, когда пророчит беды за пролитие крови Божиих вестников. (Мф 23.34-36). Потом Иерусалим украшал их гробницы и приписывал себе их славу. Эта страшная закономерность будет существовать и впредь. Он не смог уничтожить ее Своим любящим словом. Сделать это Он может только, подчинив Себя ее последствиям и их претерпев.

Но затем прорывается вся вызванная этим боль: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз Я хотел собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст» - это значит, что он превратится в пустыню (Лк 13.34-35).

Что только могло тогда произойти! Какая любовь взывала здесь! Какая сила стояла за этой любовью, воистину способная осуществить то, что она обещала! И какая это совершенно непостижимая тайна Бо-жией слабости во все то время, пока длится история человечества, а тем самым - и грех!

Жертвенная воля Искупителя предстает перед нами однажды святой и прекрасной - под конец, в Вифании, за трапезой, устроенной Ему Симоном Прокаженным. Приходит Мария, сестра Лазаря, и помазывает Его голову драгоценным елеем. Ученики ропщут из-за такого расточительства, Иисус же отвечает: «Что смущаете женщину? Она доброе дело сделала для Меня. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда имеете. Возливши миро сие на тело Мое, она приготовила Меня к погребению. Истинно говорю вам:

где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память ее и о том, что она сделала» (Мф 26.10-13).

Как эти слова полны, я чуть не сказал, грусти. Но это было бы неверно, ибо в Иисусе нет грусти. Есть здесь непостижимая осознанность судьбы, несказанная боль от того, что все должно так случиться, хоть и не следовало бы этому быть. И вместе с тем - такая любовь, которая не устает и не обретает горечи, но продолжает существовать в чистейшей самоотдаче. Совершенное знание и совершенная любовь в одно и то же время. И такая сердечная свобода, которая умеет прочувствовать мимолетный нежный жест и превратить его в символ... Какая картина: благовонная мазь, возлитая на Иисуса, сидящего среди гостей за трапезой, подготавливающая к смерти любящей рукой...

Когда они возлегают для последней пасхальной трапезы, эта жертвенная готовность возрастает до святого величия: «Когда настал час, Он возлег, и двенадцать Апостолов с Ним. И сказал им: очень желал Я есть с вами сию пасху прежде Моего страдания» (Лк 22.14-15). В этом нет ничего, что напоминало бы дио-нисийское влечение к гибели. Об этом можно было бы и не говорить, но приходится сказать для нас, людей нового времени, живущих среди загрязненных слов и расплывающихся мыслей. Желание, о котором говорит здесь Иисус, означает то же, что пронизывавшая всю Его жизнь решимость исполнить волю Отца. Оно означает любовь, которая есть истина, осознанную и покорную самоотдачу - ту настроенность, которая находит свое последнее откровение в гефсиман-ской молитве.

Еще на многое можно было бы сослаться, но сказанного, вероятно, уже достаточно, чтобы понять, как воля Господа в единении с волей Отца Его направляется на «путь в Иерусалим», ведущий к последнему часу (Лк 9.51). Но еще один эпизод нам нужно добавить. Иоанн рассказывает о нем в одиннадцатой главе. Сначала говорится о том, как Иисус воскресил Лазаря, а за этим следует: «Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот Человек много чудес творит. Если оставим Его так, то все уверуют в Него; и придут римляне и овладеют и местом нашим и народом. Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете, и не подумаете (даже), что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели что^ бы весь народ погиб. Сие же он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал, что Иисус умрет за народ, и не только за народ, но чтобы и рассеянных чад Божиих собрать воедино. С этого дня положили убить Его» (Ин 11.47-53).

Содержание этого места проступает лишь постепенно. Собрался Синедрион, высший ответственный орган народа. Иисус предъявил могучее свидетельство Своего посланничества, но они видят в этом только опасность для своего дела. Ни одно сердце не открывается навстречу силе, которая там действует, навстречу призыву, который оттуда раздается, - они только размышляют, что сделать, чтобы обезвредить эту мощь. Тут встает первосвященник и говорит: «Вы ничего не знаете, и не подумаете (даже), что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб». Иоанн же поясняет эти слова: «Сие... он сказал не от себя, но, будучи на тот год первосвященником, предсказал...» Какой ужас! Выступает глава народа и поясняет его руководителям, что они по глупости не видят, что здесь «правильно». А правильно, чтобы Сын Божий умер, - умер для того, чтобы настало спокойствие и чтобы народ был окончательно связан по рукам и ногам своим ужасным роком. Но то, чего требует Каиафа, - то же самое, что теперь указала Сыну воля Отца и чего Он Сам желает в чистоте Своего послушания. В словах этого человека есть второй смысл, которого он сам не видит. Он говорит пророчески. Враг Божий произносит последнее слово в цепи пророчеств: «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб». Воистину в душе мы соглашаемся, преклонив колени: лучше, в любви Божией лучше, чтобы умер этот Человек, чем погибнуть нам всем! И да будет благословенно вечное милосердие за то, что оно позволило нам так говорить.

Но что означает все это? Кто такие мы, люди? Что такое история? Кто есть Бог? Вот стоит последний пророк и в ослеплении своем высказывает то, что вдохнул в него сан, не говоря уж о его собственном погибшем сердце!

Вернемся снова к пророчествам. Из них навстречу нам выступает нечто странное - двоякий образ Мессии. Он - Царь на престоле Давида, Князь мира, могучий, славный, царство которого не прейдет (Ис 9.5-6), и вместе с тем Он - Раб Божий, ради наших грехов презираемый, мучимый, уязвляемый, страданиями Которого мы получаем искупление (Ис 53.4-5). Перед нами два образа. Оба составляют содержание пророчества. Ни того, ни другого нельзя исключить. Но разве могут быть верными оба? Ведь мы, по-видимому, прошли бы мимо тайны, если бы говорили, что Князь мира должен пониматься «внутренне», как тот, который царствует в сердцах, с верою принявших крест, - или что он означает Просветленного, Который будет явлен однажды, после того, как Раб Божий претерпит все положенное Ему. Этим мы не достигаем высоты пророческого прозрения - в нем живут обе возможности: народ может сказать «да», но может сказать и «нет»; Искупитель, поставивший Свою любовь в зависимость от этой свободы людей, может найти путь в открытые сердца или пойти путем смерти.

Знает ли Бог, что дело дойдет до смерти Мессии? Да, конечно, - извечно. И тем не менее этому не следует быть... Хочет ли Он смерти Иисуса? Да, конечно, - извечно. Если люди замкнутся в себе. Его любовь должна пойти этим путем. Но им не следует замыкаться. .. Мы замечаем, что здесь наш человеческий рассудок бессилен. Божие вечное знание и наша свобода, то, что не должно произойти и, однако, произойдет; путь, которым дело искупления должно было бы пойти, и тот, которым оно идет в действительности, - все это составляет здесь единую, неразделимую для нас тайну. То, что происходит, есть свобода и необходимость одновременно, - Божий дар, предоставляемый людям на их ответственность. Размышлять об этих вещах имеет смысл, только если это приводит нас не к отказу от истины, но к тому, что мы все растворяем в поклонении. Быть христианином и означает пребывать в этом. Человек становится христианином лишь постольку, поскольку не прячется от всего этого, а -укрепляясь в вере словом Божиим - понимает это, хочет этого и в этом живет.

Уже несколько раз мы говорили о том «должном», что привело Господа к смерти. Но во всем этом недостает еще одного. Когда Иисус говорит: «Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам» (Мф 20.18), Он взирает не на людей вообще, а на меня. Если кто-либо говорит многим людям и вдруг, на той фразе, которая содержит самое главное, останавливает свой взор на одном определенном слушателе, то этот последний чувствует себя призванным. Он должен понять, что то, о чем здесь идет речь, говорится не вообще, но касается его, и он обязан откликнуться. И вот, когда я слышу Иисуса, говорящего об этом «должном», я должен почувствовать, что Его взгляд направлен на меня, и каждый, кто размышляет об этих вещах, должен отозваться и сказать «я». Отец в вечности, Иисус в Своем призвании и не какой- то народ каких-то времен, до которого мне и дела нет, но я сам, со всем тем, кто я и что делаю, - вот из чего соткано это должное. Это я возлагаю на Него этот крест своим равнодушием, несовершенством и отвер-жением - всем тем, чем я встречаю Его.

3. Преображение

В словах, которыми Иисус все более настойчиво извещает Своих учеников о том, что Он должен будет пострадать и умереть, содержится нечто особое, на что нам и следует теперь обратить внимание. Это всплывает уже и раньше, - когда противники требуют от Него явить великое мессианское знамение. На это Он отвечает, что неверующему роду не будет дано никакого знамения, кроме знамения пророка Ионы. А далее - таинственный намек: «Ибо как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи» (Мф 12.40). В торжественных возвещениях Его Страстей, которые следуют одно за другим во время последнего путешествия в Иерусалим, - во всех трех - говорится затем, что Он будет страдать и умрет, но в третий день воскреснет.

Для Апостолов же, которые «не поняли слова сего, и оно было закрыто от них, так что они не постигли его» (Лк 9.45), было, конечно, «темным», т.е. непонятным в их представлении о Мессии, что Посланец Господень должен умереть, - но еще более темными для них должны были быть слова о воскресении. Понимание пришло к ним только на Пасху. Лука повествует: «Когда они были в страхе и наклонили лица свои к земле, сказали им (ангелы): что вы ищете живого между мертвыми? Его нет здесь: Он воскрес; вспомните, как Он говорил вам, когда был еще в Га-лилее, сказывая, что Сыну Человеческому надлежит быть предану в руки человеков грешников, и быть рас-пяту, и в третий день воскреснуть. И вспомнили они слова Его» (Лк 24.5-8). Из этих слов, как и из всего образа жизни Господа, становится ясным одно: что Его путь вел к смерти, но через смерть - к воскресению. В сознании Иисуса смерть не существует сама по себе. Смерти Он сказал «да» и говорил о ней с возрастающей настойчивостью, но всегда со смертью неразрывно связывалось воскресение.

Говорят, что повествующие об этом ученики отнесли к более раннему времени ту веру, которая была им дана только потрясением, опытом Пасхи, и что это выражается в тех словах, которыми Иисус говорит о Своей приближающейся гибели. Говорят, что все Его благовествование было с самого начала «эсхатологическим», т.е. преисполненным ожидания предстоящего небывалого события, и что это ожидание рассказчики, исходя из своей более поздней веры, перетолковали как предсказание воскресения. На такие возражения нелегко ответить. Можно было бы, например, спросить: если уж ученики перенесли назад упоминание факта воскресения, то почему они не сделали того же самого со своей собственной осведомленностью? Почему они самих себя представили в жалкой роли непонимающих, которые покидают своего Господа? Но так мы не продвинемся дальше, потому что против всякого аргумента выдвигается контраргумент и против всякой «хитроумной» фразы - другая, еще более хитроумная. Все эти мысли не отражают сути. Самого главного достигает только вера. Конечно, всякое историческое или психологическое указание она использует как подготовку и поддержку, но решающим является тот великий поворот, после которого человек уже не судит об Иисусе, но от Него учится и Ему повинуется. Мерило того, что может и чего не может быть, верующий извлекает не из каких-либо психологических или исторических данных, но из слов самого Господа. А тут перед нами факт: о Своей смерти Иисус говорил только в связи со Своим воскресением.

Жил ли Иисус нашей человеческой жизнью? Несомненно. Умер ли Он нашей смертью? Совершенно несомненно, - наше искупление зависит от того, что Он во всем, кроме греха, стал подобен нам, как сказано в Послании к Евреям (4.15). Тем не менее за Его жизнью и смертью встает нечто большее, чем жизнь и смерть в обычном смысле слова. Нечто, для чего нам, собственно, требовалось бы другое слово, - или же обозначение «жизнь», как оно стоит у Иоанна, нам следовало бы применять только для этого случая, а для все других пользоваться другим словом, на котором лежал бы лишь его отблеск. В Иисусе было нечто от бесконечной полноты и святой нерушимости, позволявшее Ему быть совершенно таким, как мы, и вместе с тем иным, чем мы все, - жить нашей жизнью, но тем самым ее преобразовывать, и таким образом изъять в конце концов «жало» из нашей жизни и смерти (1 Кор 15.56).

Что за странная вещь наша жизнь! Она - предпосылка всего остального, то первичное, угроза которому возбуждает безусловное сопротивление, называемое нами самозащитой и основывающееся на собственном праве. Она драгоценна, - так драгоценна, что порой мы чувствуем себя совершенно захлестнутыми чудом живого существования и, затаив дыхание, не знаем, какими словами сказать, что это за блаженство -иметь возможность быть. Жизнь радуется, терпит лишения, страдает. Она борется и творит. Она окружает себя вещами и наделена способностью прочувствовать их. Она соединяется с другой жизнью, и из этого возникает не сумма, а нечто новое и многосложное. Она для нас — первопричина и основа всего, и все же - какая это странная вещь! Разве не странно, что для того, чтобы обладать одним, мы должны оставить другое? Что для того, чтобы действительно сделать что-либо, мы должны принять решение, т.е. выделить это из остального? Когда мы хотим быть справедливыми по отношению к одному человеку, мы оказывай емся несправедливыми к другим, хотя бы уже потому, что не можем вместить их в свое поле зрения и в свое сердце, ибо там нет места для всех. Переживая, мы не можем знать, что переживаем, - а как только мы доводим это до своего сознания, мы прерываем поток переживания. Бодрствовать прекрасно, но мы устаем и хотим спать - и тогда мы ускользаем от самих себя:

Спать полезно, но разве не плохо, что треть нашей жизни уходит на сон? Жизнь есть целостность, она означает: быть самим собой и принимать в себя нечто внешнее, быть цельным при полноте явлений и, наоборот, иметь возможность всю полноту целого вкладывать в один шаг!

Но повсюду проходят трещины. Всюду закон: или то, или это. И горе нам, если мы не повинуемся, ибо от честного выбора «или - или» зависит, живем ли мы достойно. Как только мы пытаемся получить все, у нас в действительности не оказывается ничего. Если мы пытаемся угодить всем людям, нас начинают презирать. Как только мы хватаемся за все, наш образ теряет четкость. Поэтому мы бросаемся к недвусмысленным различиям и резким границам. Но опять горе нам: мы рвем свое существование на части. Действительно, в нашей жизни есть нечто невозможное. Мы должны желать недостижимого, точно с самого начала есть ошибка в замысле, сказывающаяся на всем. А недолговечность, эта страшная недолговечность! Возможно ли, чтобы что-либо могло существовать, только саморазрушаясь? Не означает ли жизнь распад? И не совершается ли он тем быстрее, чем напряженнее мы живем? Не входит ли умирание в саму жизнь? Не заключена ли безнадежная истина в том, что современный биолог определяет жизнь как движение, направленное к смерти? До чего же, однако, чудовищно определять жизнь посредством смерти!...

Но смерть - действительно ли она в порядке вещей? Должны ли мы покориться биологии? Как показывают исследования, народы, находящиеся на более низких стадиях развития, воспринимают смерть по-иному, чем мы. Они отнюдь не ощущают ее как нечто само собой разумеющееся, как нормальную противоположность жизни. По их ощущениям, смерть не обязательна, она не должна быть. Если она случается, то это всегда бывает вызвано особой причиной, а именно злой духовной силой, - даже тогда, когда речь идет о жизни уже почти прожитой, или о несчастном случае, или о смерти на войне. Постараемся на этот раз не усмехаться. Допустим мысль, что там, где речь идет о конечном осмыслении существования, простой человек может быть компетентнее ученого. Есть ли смерть нечто само собой разумеющееся? Если бы это было так, то мы должны были бы с ней примириться, притом ощущая это примирение как завершение, хотя и оплаченное очень дорогой ценой. Но где бывает такая смерть? Случается, что человек жертвует жизнью ради великого дела или устает от тягот существования и принимает смерть как избавление. Но есть ли человек, относящийся к смерти положительно, исходя из непосредственного смысла своего существования? Я такого еще нигде не встречал, а если и слышал об этом, так то была болтовня, за которой скрывался страх. Подлинная установка человека по отношению к смерти - это самозащита и протест, исходящие из самой сути его существа. Смерть не есть нечто само собой разумеющееся, и всякая попытка изобразить ее так завершается бесконечной печалью.

Наша смерть и наша жизнь связаны между собой, Когда романтизм принимал жизнь и смерть за полюсщ существования и отождествлял их со светом и тьмой с высотой и глубиной, с всплытием и погружением; это было эстетической бездумностью, за которой таился демонический обман. Но в одном он был прав; наша теперешняя жизнь и теперешнее умирание свзаны между собой. Это две стороны одного и того же процесса. И как раз этот процесс не происходил в Иисусе.

В Нем было нечто, стоявшее над этой жизнью и над этим умиранием. Это не помешало Ему прожить всю нашу жизнь; благодаря этому Он даже прожил ее с совсем иной чистотой и глубиной, чем это возможно для нас. Некоторые указывали на то, как бедна была жизнь Иисуса, скудна по своему содержанию, по со+ бытиям и встречам. Говорили, что жизнь Будды прошла через все многообразие мира, чувств и духа, могущество, искусство и мудрость, семью и одиночество, богатство, а затем и совершенную отрешенность; кроме того, он прожил долгую жизнь, а значит, имел возможность узнать ее с разных сторон. Напротив, жизнь Иисуса странно коротка: бедна событиями, отрывочна в творчестве и действиях. Но ведь, во-первых, образ жизни Господа воплощался в жертве, в неприятии Его миром, поэтому он, этот образ, и не мог быть пышным. А то, что Он переживал, - каждый поворот существования, каждый поступок и каждую встречу, - ощущалось Им с такой глубиной и силой, которые перевешивают всякую множественность и всякое многообразие. Когда Ему встречался рыбак, или нищий, или сотник, эти встречи значили больше, чем все no-знания Будды о человеческой жизни. Иисус действительно жил жизнью людей. И Он изведал наше умирание. Он действительно умер нашей смертью, и это было тем страшнее, чем большей нежностью и мощью была наполнена Его жизнь. И тем не менее у Него все было по-иному, чем у нас.

Что, собственно, составляет сущность человеческой жизни? У бл.Августина мы встречаем одну мысль, которая в первый момент кажется странной, но затем вводит нас очень глубоко в суть существования. Говоря о человеческой душе или о духовном бытии ангелов, он на вопрос, бессмертны ли они, отвечает: нет. Конечно, человеческая душа не может умереть как тело: так как она есть дух и потому неуничтожима, она не может распасться. Но это еще не то бессмертие, о котором говорит Писание. Оно берет начало не от самой души, а от Бога; Тело получает свою жизнь от души, и этим оно отличается от вола или осла. Основа человеческого тела состоит в том, что жизнь входит в него с душой. Жизнь же души, та, о которой говорит Откровение, приходит от Бога, в огне «благодати», причем в этой жизни участвует не только дух, но и тело. Верующий человек, и телом, и душой - полностью живет в Боге. Только это и есть настоящее, святое бессмертие...

Бог таинственным образом устроил жизнь человека. Средоточие человеческого бытия должно как бы восходить к Богу и от Него низводить жизнь. Человек должен вести свою жизнь сверху вниз, а не снизу вверх. Снизу вверх живет животное. Тело же человека должно жить сверху, от духовной души, а его душа - от Бога, и через нее - весь человек. Но именно это жизненное целое разбил грех. Он означал желание жить самим собой, автономно, «как Бог» (Быт 3.5). Тогда угас огонь благодати. Все рассыпалось. Конечно, душа оставалась, - ведь она не могла перестать быть, так как она неуничтожима. Но это была призрачная неуничтожимость - бедственная. Оставалось также и тело, так как в нем ведь была душа, но душа «мертвая», уже лишенная способности сообщать ту жизнь, которую человек должен был получать по замыслу Божию. Таким образом, жизнь стала одновременно реальной и нереальной, порядком и хаосом, пребывающим и преходящим.

Именно это выглядит иначе в Иисусе Христе. В Нем пылает огонь божественно чистый и сильный. В Нем этот огонь не только «благодать», но и «Святой Дух». Его человеческое существо живет от Бога в полноте Святого Духа. Он воплотился через Духа, и в полноте Духа свершается Его жизнь, не только как человека, любящего Бога, но и как Того, Кто человечен и божественен одновременно. Более того: быть таким человеком, как Христос, может лишь тот, кто не только «прилепился» к Богу, но сам «есть» Бог. Его человечность живет по-иному, чем у нас, у прочих людей. Огненная дуга между Сыном Божиим и человеческим существом Иисуса - впрочем, только наш бессильный рассудок говорит «между» там, где было взаимопроникновение, о глубине которого мы не имеем никакого представления, - это пламенеющее нечто и было тем, о чем мы говорили. Оно стоит за Его жизнью и смертью. Из него Иисус живет нашей человеческой жизнью и умирает нашей человеческой смертью подлиннее, чем это когда бы то ни было могло бы быть у нас, преображая тем самым и ту, и другую. С этого времени, становятся иными и наша жизнь, и наша смерть. Отсюда берет начало новая возможность жить и умереть.

В семнадцатой главе Матфей повествует: «По прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних. И преобразился пред ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с Ним беседующие. При сем Петр сказал Иисусу: Господи! хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии. Когда он еще говорил, се, облако светлое осенило их; и се, глас из облака глаголющий: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте. И, услышав, ученики пали на лица свои, и очень испугались. Но Иисус, приступив, коснулся их и сказал: встаньте и не бойтесь. Возведя же очи свои, они никого не увидели, кроме одного Иисуса. И когда сходили они с горы, Иисус запретил им, говоря: никому не сказывайте о сем видении, доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых» (1-9). Последняя фраза включает это событие в общий контекст возвещения Страстей и Воскресения. Оно располагается по времени между первым и вторым предсказанием и происходит на пути в Иерусалим.

Можно было бы поддаться искушению рассматривать все это как видение. Это было бы правильно, если понимать под этим особый способ восприятия того, о чем идет речь, а именно: нечто, недоступное человеческому опыту, вторгается в данный опыт со всей тревожащей таинственностью такого вторжения. На это указывает и характер явления: например, «свет», принадлежащий не наружной, а внутренней сфере, -духовный свет; или «облако», означающее не известный нам метеорологический объект, а нечто, для чего у нас нет исчерпывающего выражения: нечто светлое и окутывающее, нечто небесное, открывающееся взгляду и вместе с тем остающееся недоступным. Что это видение, подтверждается, наконец, и внезапная стью: неожиданно появляются образы, которые затей исчезают,и мы чувствуем пустынность покинутого Небом земного пространства. В этом случае видение означает не нечто субъективное, не образ, вызванный к жизни воображением человека, а способ восприэй тия более высокой действительности - так же, как чувственный опыт служит способом восприятия пвд вседневной практической реальности. Это событие не только нисходит на Иисуса и не только происходит с Ним, но вместе с тем и мощно исходит из Него Самом го. Это - откровение Его существа. Здесь выявляется то, что в Нем есть: та сверхживая жизнь, та огненная дуга, о которой мы говорили. '

Логос вступил как небесный свет во тьму отпавшее го творения. Но тьма защищается. Она не приемлет его (Ин 1.5). Его истину любви, стремящуюся про? рваться открыто, она оттесняет назад, во внутрь - а это такое страдание, которое превосходит всякое человеческое понимание и постижимо одному Богу... Но здесь, на горе, свет на одно мгновение прорывается. Путь Иисуса ведет во мрак, все глубже, туда, где «ваше (врагов) время и власть тьмы» (Лк 22.53). Но здесь на мгновение становится явным свет, который пришел в мир и мог бы «просветить» все (Ин 1.9). На пути к смерти прорывается, как вырвавшийся язык пламени, та слава, которая может быть явлена только по ту сторону смерти. Смысл речи о смерти и воскресении здесь выступает в зримом образе.

И еще: то, что здесь выявляется, не слава одного только духа, но слава духа через тело, слава тела в духе, слава человека. Не слава одного только Бога, не только открывающиеся небеса, не только отблеск Господа, подобный тому, который падал на Ковчег Завета, но слава Логоса-Бога в Сыне Человеческом. Вот она - огненная дуга. Несказанная цельность. Жизнь, которая выше жизни и смерти; жизнь тела, но от духа; жизнь духа, но от Логоса; жизнь человека Иисуса, но Сына Божия.

Таким образом, Преображение - это зарница предстоящего Воскресения Господа. И залог нашего собственного воскресения, ибо эта жизнь должна войти и в нас. Ведь быть искупленным - значит принять участие в жизни Христа. Воскреснуть должны так же и мы. И у нас тело должно преобразиться от духа, который сам преображается от Бога (1 Кор 15). Так же и в нас должно пробудиться блаженное бессмертие, - в нас как людях (см. великую пятнадцатую главу Первого Послания к Коринфянам).

Это та вечная жизнь, в которую мы веруем. «Вечное» означает не просто «никогда не прекращающееся». Последнее нам свойственно «от природы», так как Бог сотворил нас духовными существами. Но «не-уничтожимость нашего существа как такового» еще не есть та вечная и блаженная жизнь, о которой говорит Откровение. Ее мы получаем только от Бога. По существу, с понятием вечного бытия вовсе не связана какая-то определенная длительность; оно не противоположно преходящему. Правильнее всего было бы сказать, что это - небесная жизнь, заключающаяся в причастности к жизни Бога.

Эта жизнь имеет от Бога окончательность, проникновенность, общность в различиях, бесконечность и цельность в самой себе - все то, чего недостает нашей теперешней жизни и отсутствие чего вызывает наш протест - протест, который мы должны заявлять именем своего достоинства, данного нам от Бога. В новой жизни есть эта вечность, независимо от того, свят ли данный человек, или он «меньший в Царстве Небесном» (Мф 11.11). Различия начинаются уже только внутри вечности. Правда, там они велики, как разли* чия в любви. Но эта вечная жизнь появляется не только после смерти. Она уже есть. Сущность христианского сознания в том, что оно строится на вере в это внутреннее вечное начало. В этом сознании существуют бесчисленные различия - по ясности, силе и степени присутствия, по решительности, с которой оно в нас проявляется, по тому, насколько оно переживается и осуществляется, по тому, удовлетворяемся ли мы только послушной верой в то, что оно есть, или же то, во что мы верим, выступает во внутреннем опыте, и т.д. Но во всех случаях несомненно, что и в нас, в нашей жизни, есть дарованное благодатью и усвоенное верой то вечное, что было во Христе: та огненная дуга, которая впервые блеснула на горе и победоносно воссияла в Воскресении.

4. Церковь

Теперь мы еще раз вернемся к тому достопамятному событию, о котором Матфей повествует в шестнадцатой главе: в начале Своего странствия в Иерусалим Иисус спрашивает, за кого Его принимают люди. В ответ ученики говорят о различных суждениях, распространенных в народе. Тогда Он спрашивает их собственное мнение, и Петр отвечает: «Ты Христос, Сын Бога Живаго». Иисус говорит, что он блажен, потому что произнес эти слова не по собственному человеческому знанию, но по просветлению от Отца, и продолжает: «Ты - Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи Царства Небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (16.13-19).

Мы уже отмечали, что по этому случаю Иисус впервые открыто и недвусмысленно объявляет Себя Мессией. Впервые Он здесь твердо предсказывает Свою смерть. Это также тот час, когда Он произносит слова, касающиеся Церкви. Три факта отныне связаны между собой: мессианское посланничество Иисуса, Его смерть и Церковь. В тот час Церкви еще не было: она и впоследствии возникла не сама собой, не как результат действия исторических сил. Но ее основал Иисус из полноты Своей мессианской власти: «на сем камне Я создам Церковь Мою». Судьба Его благове-ствования решена; Он идет навстречу смерти. Злые силы действуют, и Церковь будет подвергаться их нападениям, но она будет стоять как камень - твердо и непоколебимо. Все это теперь едино и расчленить уже невозможно.

Теперь, когда реальность Церкви так ясно представилась нам, наше внимание привлекают и другие высказывания Иисуса, и мы видим, как они связаны с ней.

Сюда относится прежде всего посланничество учеников, о котором мы однажды уже говорили подробно. Посланничество означает передачу власти: «Слушающий вас Меня слушает, и отвергающий вас Меня отвергает» (Лк 10.16). Здесь к людям посылаются не только просветленные мужи, способные трогать сердца, но и наделенные полномочиями исполнители определенного поручения. Они больше своей человеческой одаренности и религиозной полноты, ибо несут службу. Это уже «Церковь».

В другой раз Иисус говорит о долге по отношению к брату, идущему неверным путем. Сначала, как того требует деликатность, его следует увещевать с глазу на глаз. Если он не слушается, следует позвать еще одного или двух человек, чтобы придать словам больше веса. Если он и тогда противится, «скажи церкви». Значение этого слова здесь еще колеблется между «общиной» и «Церковью», но во любом случае оно означает нечто, облеченное авторитетом. И дальше сказано: «Если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь» (Мф 18.15-17).

На Тайной Вечере Иисус учреждает тайну Евхаристии, обетование которой Он дал уже в Капернауме (Ин 6). Она - жертва и таинство вместе, мистерия новой общности, глубинная тайна нового Завета (Мф 26.26-29). Вокруг нее строится Церковь. Ее свершение есть биение ее живого сердца (ср. Деян 2.46).

После Воскресения, в знаменательный час у озера, Иисус обращает к Петру вопрос: «Симон Ионин! любишь ли ты Меня?» Трижды спрашивает Он. Трижды Петр отвечает, болью и стыдом искупая свою измену. Трижды он внемлет поручению: «Паси агнцев Моих... паси овец Моих». Это - тоже Церковь. Некогда Иисус сказал Петру: «Ты камень». И потом: «Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя; и ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих» (Лк 22.32). Теперь же: будь пастырем над агнцами и овцами - пастырем над всей землей, где есть и большие, и малые, и сильные, и слабые. Опять это - Церковь, основанная на единстве фундамента, уходящая корнями в единство главы и руководства (Ин 21.15-23). Может быть, мы имеем право сказать, что Церковь была основана словами, сказанными в Кесарии Филипповой. Родилась же она только на Пятидесятницу, когда сошел Дух Святой и спаял верующих во Христа воедино. С этого мгновения они уже не были просто отдельными личностями, объединенными привязанностью к общему Учителю, - отныне это было уже «тело», единство надличностного сознания, тесная связь, основанная на том, что Христос жил в них и они жили во Христе (1 Кор 12.13 слл.). Возникло это Духом Святым, как все, что живет от Бога, возникает Духом Святым. И сразу же встает тот, кого Господь поставил основанием и пастырем, и говорит. Его слова - первые слова Церкви (Деян 2.14).

Что означает Церковь в понимании Иисуса? Ответить на этот вопрос не просто. Но это не должно нас пугать - ведь мы все время стараемся отбросить ту ложную простоту, которая представляет собой не что иное, как кажущуюся понятность издавна привычных представлений. Мы хотим испытать новизну веры, возникающую тогда, когда у человека открываются глаза на то новое для всех времен, что есть во Христе. В этом нам должна помочь мысль, все время повторяющаяся в наших заметках, а именно: что в жизни Господа, действительно, было принято решение. Его бла-говествование не было принято, и неизменная искупительная Божия воля избрала путь через страдание. И мы ставим себе вопрос: появилась ли бы Церковь, если бы народ открылся Господнему благовествова-нию?

Наш религиозный индивидуализм мог бы побудить нас сказать «нет». Человек в отдельности обратился бы к Господу, во Христе он был бы непосредственно связан с Отцом, ничто не стояло бы между душою и Богом, открывающимся во Христе. Но это не так. Мы помним «первую и наибольшую заповедь» (Мф 22.37-39). Она требует от христианина любить Бога всеми своими силами, а ближнего своего - как самого себя. Оба требования составляют единое целое. Невозможно любить Бога и не любить ближнего. Любовь - это один сплошной поток, идущий от Бога ко мне, от меня к ближнему, от ближнего к Богу. Это уже не индивидуализм, а живая связь - и не только с близким мне отдельным человеком: поток должен течь ко всем. Иисус увещевает однажды отказаться от властолюбия: никто не должен называться отцом или учителем - один у вас Отец, Тот, Который на небе, один у вас учитель, Христос, а вы - братья (Мф 23.8-12). Здесь говорится о христианском «мы». Верующие должны быть объединены в братской общине. Это - Божья семья, в которой все - братья и сестры и един Отец. Павел впоследствии выражает эту мысль с большой проникновенностью, говоря о Христе, что Он «первородный между многими братиями» (Рим 8.29). Эта связь и выражается в этике Нагорной проповеди, и она становится молитвой в «Отче наш».

Все это - уже Церковь. Иоанн, так глубоко осознающий внутреннее единство христианского существования, в своем Послании говорит об этой жизненной общности словами, целиком исходящими из духа Христова.

Достаточно ли этого? Того, чтобы отдельные люди были повсюду связаны во Христе с Отцом, а между собою - святым братством? Является ли Божья семья пределом? Мы уже неоднократно видели, что те, к кому обращается Иисус, - это и не отдельные люди, и не человечество вообще, а определенная историческая реальность, избранный народ, со всем, что с ним связано: избранничеством, следованием, верностью и отпадением. Этот народ должен сказать свое слово. Решение должно положить начало новому искупленному существованию. То, что тогда объединится в вере, вновь станет «народом». Уже не прежним, каким создала его природа, - новый союз должен существовать в духе, - но все же фактором истории. Таким образом, в духе вновь выступает народ, «Новый Израиль», о котором говорит Послание к Галатам (4.21-26), «царственное священство, народ святый», согласно Первому Посланию Петра (2.9).

Это - опять Церковь: историческая реальность со своей судьбой и ответственностью, что диктует Божьей семье необходимость нового решения. Эта Церковь призвана быть в истории, излучать свою силу, вовлекать в себя, преобразовывать. Слагаясь из представителей самых разных народов, новый народ должен был бы возникнуть от Духа, но все же быть народом, а не множеством отдельных людей и не неопределенным человечеством. Народом, возникающим из вековой истории, из призвания, следования, судьбы -и в свою очередь выступающим как носитель истории Царства Божия в мире. Под конец все множество людей и Новый Народ должны были бы слиться воедино, и как каждая истинная, природная народность должна была бы получить свое исполнение в народе, исшедшем от Духа, так и все человечество должно было бы быть упразднено и воплощено в искупленной общности людей. Но замысел Церкви шире, он охватывает не только человечество: заложенное в ней творческое начало должно объять все мироздание и преобразовать его. Послания апостола Павла к Римлянам, Ефе-сянам и Колоссянам говорят об этой тайне. «Церковью» было бы измененное человечество в измененном мире - рожденное от Духа Новое Творение.

Но не в бесформенном виде, не как результат энтузиазма. Двух мнений быть не может: во всем этом были апостольский сан и посланничество, власть и послушание, различие служении, таинство и участие, -иначе говоря, это было упорядоченное целое и тем самым воистину Церковь. Это было высказано уже тогда, когда Апостолы посылались на проповедь, т.е. еще до того главного решения. Об этом говорит и Павел, упоминая о множественности членов в одном теле, о многих дарах в одном Духе, о разнообразии проявлений органического единства (см. в особенности 1 Кор 12.14).

Это та же мысль, которая появляется в притче о единой виноградной лозе и многих гроздях (Ин 15.1-8). Не следует также забывать и того образа - Нового Иерусалима, который появляется в пророчестве о мессианском Царстве (Ис 65.17). Непосредственно под этим понимается действительный город, но затем он превращается в нечто более высокое - в святой город Мессии. В Послании к Галатам Павел также говорит о нем, о горнем Иерусалиме, который свободен в вере и благодати и в свободе рождает своих детей, тогда как старый Иерусалим пребывал в несвободе плоти (Гал 4.21-26). В Апокалипсисе же этот образ становится сияющим. Здесь Иерусалим - небесный город, единство святого человечества (21.9-27). Здесь Церковь вновь выступает как упорядоченная община, как осмысленно устроенная общая жизнь, как властная над историей сила. Это понятие становится предельно проникновенным.

Церковь же, какой мы ее знаем теперь, - такова ли она, какой была бы при открытом пришествии Царства Божия?

Церковь должна была быть - Иисус не хотел индивидуалистической веры. Но конечно, это должна была быть Церковь доверия, свободы и любви. Это не означает «духовной Церкви», которая не была бы телом, которая не могла бы действительно войти в историю. Всегда существовали бы иерархия и порядок, служение и различия в полномочиях, ведущие и ведомые, священство и миряне, авторитетное учение и послушное принятие, - но в свободе, доверии и любви. Однако затем произошло второе грехопадение, бунт против Сына Божия, и вследствие этого Церкви грозит опасность неправильной трактовки святого порядка как «закона» и злоупотребления им.

Что же такое Церковь сегодня?

Полнота благодати, действующей в истории. Тайна единства, в которую Бог через Христа вовлекает творение. Семья детей Божиих. Начало нового, святого народа. Основание святого города, который некогда станет явным... Но вместе с тем в ней присутствует опасность несвободы, «закона». Говоря о Церкви, мы не должны делать вид, будто бы нет ничего плохого в том, что Христос был отвергнут и пострадал. Это плохо. Искупление должно было произойти не так. Произошло оно так по вине людей, и последствия этого ощутимы в христианском существовании. У нас нет ни той Церкви, которая могла бы возникнуть тогда, ни той, которая некогда будет. У нас есть Церковь, несущая на себе следы того трагического решения.

Тем не менее она остается тайной Нового Творения. Она - мать, все время рождающая небесную жизнь. Между ней и Христом царит бесконечная мистерия любви. Она Его невеста. Там, где Павел говорит о тайне христианского брака (Еф 5.32), он трактует ее как часть всеобъемлющей тайны — между Христом и Церковью. Правда, об этом нельзя говорить легкомысленно, ибо это действительно «трудно постигнуть», и брак становится в этой тайне не более понятным, но еще более загадочным. Церковь есть святой народ человеческий - семья Божиих детей, собранная вокруг первородного Брата, - святой город, конечное откровение которого описывает Апокалипсис. И как сияет мистерия предельной красоты и любви, когда вдруг из блистающего горнего града является Невеста, нисходящая навстречу Жениху!...

Все это есть. А вместе с тем есть и жестокости, и недостатки, и злоупотребления. Мы же можем лишь принимать все в целом. Церковь есть тайна веры, и переживать ее можно только в любви.

5. «Моисей и Илия»

Читая сообщения синоптиков о преображении Господнем - см. третью главу этой части, - все обычно обращают внимание только на то, что происходит с Христом, и на связь этого с Его Воскресением. Поэтому часто забывают спросить, что же означает появление двух мужей, которые с Ним беседуют. Известно, что это - «Моисей и Илия», законодатель Ветхого Завета и тот из пророков, о котором третья Книга Царств повествует, что он был «восхищен» под конец своей жизни, из чего поздняя иудейская апокалиптика вывела его предполагаемое возвращение перед пришествием Мессии. Но по-видимому, есть особый смысл в том, что появляются именно эти фигуры ветхозаветной истории. Почему Моисей, а не Авраам? Почему Илия, а не Исаия или еще кто-нибудь из пророков?

Да, почему не Авраам, не эта мощная личность, с которого только и начинается по-настоящему вера среди людей? Авраам был состоятельным, бездетным человеком, жившим в почете в своей стране. И вот его отозвал оттуда Бог. В своем преклонном возрасте он должен был стать отцом целого народа, началом знаменательной истории. Для этого он должен был оставить свою прежнюю жизнь и последовать призыву Божию. Дело это было нелегким - не столько переселение, так как в те времена странствия вошли в привычку, сколько уход из послушания Богу, в доверии к немыслимому обетованию. Повиновение призванного было величественно. Величественно было его твердое стояние в вере, когда в течение целой четверти столетия обетование так и оставалось пока обетованием, а Аврааму было уже около ста лет. После того как исполнение пришло и сын родился, непостижимо величественным был путь глубокого старца на гору Мориа, где он должен был принести в жертву своего сына (Быт 22), сохраняя при этом веру, что из его семени произойдет целый народ. Так Авраам становится отцом всех верующих (Рим4.11). Вокруг него живет бесконечная надежда. Необозримое обетование открывается перед ним. Пусть он выйдет в месо-потамскую ночь - сказал ему Бог - и посмотрит на звезды: исполнение, которое принесет будущее, будет велико, как число звезд на небе. Так велик этот человек в глазах Бога. Но не он послан беседовать с Иисусом в то время, когда народ, происшедший из семени праотца, ответил отказом на Его призыв. Возможно, что если бы это событие произошло во времена Нагорной проповеди, то Авраам мог бы прийти, -тогда, когда великая возможность обетовании еще оставалась открытой. Но теперь - теперь приходит Моисей. Что можно сказать о нем?

Моисей также был призван, после того как он, любимец двора, бежал, убив египтянина. На горе Хори-ве Бог призвал его и послал вывести народ Божий из Египта (Исх 3). Моисей противился; он, очевидно, предчувствовал, что его ожидает. Вокруг Авраама были бесконечный простор и божественная возможность - на плечи же Моисея легла ужасная тяжесть. Ведь он с трудом владел своим языком, слова не повиновались ему. Народ Авраама уже существовал, многочисленный и сильный, но порабощенный, и Моисей должен был вывести его на свободу. Это означало не только вырвать его у великой египетской державы. Ведь с ним был Бог - и если бы народ действительно желал стать свободным, то кто мог бы этому помешать? Но он этого, в сущности, не желал. Поэтому освободить его - значило вырвать это человеческое множество из тупости обеспеченной жизни. Конечно, люди взывали к Богу, моля Его об освобождении, но свою просьбу они сочли бы исполненной, если бы принудительный труд стал более легким и условия их жизни улучшились. А теперь они должны были, оставив все, к чему привыкли за сотни лет, идти в пустыню, навстречу неизвестной судьбе, требовавшей смелости и дерзания. Дать им внутреннюю свободу для этого, принудить к этому ожесточившийся народ и глухие сердца - и была задача Моисея.

Она была бесконечно трудна. Пока он сорок дней подряд постился на Синайской горе, пока предстоял перед Богом и принимал Закон, нечто страшное случилось с людьми в лагере. Аарон, первосвященник, отлил им из их драгоценностей образ божка, золотого тельца, и, когда Моисей сходит с горы, он находит их в полном упоении этим культом. Нанесенный ему удар так ужасен, что он разбивает о землю скрижали, на которых написан Закон (Исх 32.19). Это символично. Задача Моисея - осуществить волю Божию вопреки ожесточившейся воле этого народа, совершить освобождение вопреки порабощению их умов. Его справедливо назвали величайшим мучеником на свете. История перехода через пустыню - это история бесконечной борьбы не только с трудностями великого начинания, с природными лишениями и враждебностью других народов, но и с тупостью и неподатливостью самих ведомых. Народ воодушевляется - и тут же падает духом. Он связывает себя священными клятвами, а когда приходит испытание - забывает все. Он берется за дело - и оказывается несостоятельным. В тяжелые минуты память о наводящих трепет Божиих знамениях как бы исчезает, и образ мыслей становится таким же, как у любой другой кучки людей, попавших в беду, - и даже хуже того: как у всякого другого народа на путях войны. Потом они вдруг становятся безрассудно отважными и вопреки всем предупреждениям мчатся навстречу гибели. Часто можно подумать, что они вовсе не чувствуют тайны «похода», нисколько не ощущают окутывающей их грозовой силы предводительствующего Бога, вообще не замечают величия Того, за Кем следуют, протестуют, требуют, мечутся, - словом, они тупы и коварны. Повествование о походе в обетованную землю передает отчаянно тяжелую борьбу могучей воли, отданной Богу, с бременем совокупной человеческой слабости. Моисей, этот терпеливейший из людей, должен был, по существу, нести весь народ на своих плечах.

Кажется даже, что он, кроме того, должен нести еще и бремя Божие, когда возгорается гнев Божий и Он говорит Моисею: «Оставь Меня истребить их», а Моисей заступается за слепой и мятежный народ. Иногда на него, стоящего посреди, словно сыплются удары с обеих сторон - он же выстаивает в страшном положении посредника. Бывает так трудно, что один раз и ему не хватает веры. Это происходит, когда он должен повелеть воде начать течь из скалы, и такое повеление кажется смешным ему самому. В наказание за это Бог открывает ему, что он доведет народ до границы земли обетованной, но сам не перейдет ее (Числ20.12).

Как ожесточен был народ, показывает Божий приговор: никто из тех, кто вышел из Египта взрослым, не увидит земли обетованной. Никто не годен для нового строительства. Странствие продолжается таинственно долго, и за это время все должны умереть. Воля Его допускает только тех, кто был при исходе ребенком или родился в пути. (Втор 1.34 слл.). Но и сам Моисей должен разделить эту судьбу. Бог не взял обратно того, что Он ему даровал, Он продолжает говорить с ним «лицем к лицу, как бы говорил кто с другом своим» (Исх 33.11). Моисей остался Божиим другом, но все же его жизнь кончается на горе, откуда Бог показывает ему далекую страну, в которую ему самому не суждено вступить (Втор 32.48-52; 34.1-6).

Вот этот человек и явился Христу - Тому, Кто должен донести до конца бремя народной вины, Кому по вине этого же самого народа отказано во вступлении Своим живым телом в новую землю открытого Царства Божия, Кому суждено также умереть «на горе» прежде, чем земля станет доступной, - но только не по собственной, а по нашей общей вине.

А Илия? Мы, наверно, не преувеличим, сказав, что он самый могучий из пророков. Не своими словами: он не оставил возвышенных наставлений. И не необычайными видениями или образами, указывающими истинный путь. После себя он не оставил никаких записей, почти ни одной фразы, которая сама по себе выражала бы нечто особенное. Но нет другого пророка, образ которого нес бы в себе такие первозданные глубины Божией тайны. Нигде больше пророческое существование не выступает как нечто столь же невероятное.

Но его пророчества целиком включены непосредственно в данную ситуацию, а она ужасна, - это время царя Ахава, который так противопоставлял себя Богу, что, как гласило часто повторявшееся позже изречение, из-за него гнев Божий больше не покидал народа. В истории царей он словно прообраз бунта, вместе со своей женой Иезавелью, еще более ожесточенной во зле, чем он (3 Цар 16.29-33). Именно она воздвигла повсюду жертвенники Ваалу и приучала народ к идолослужению. Она приказывала истреблять священников Господних. От нее Илия вынужден был скрываться годами. В годы Ахава тьма царила в стране - тьма адская. Против нее был послан Илия. У него и времени не было благовествовать. Он должен был биться головой о стену ожесточившегося неверия, о стену кощунства, насилия, кровожадности, распространившихся по всей стране. Жизнь Илии была нечеловеческим усилием, направленным против всего этого. Дух Божий кипит в нем, поднимает его выше человеческого роста, дает ему сверхчеловеческие силы - но вот час пришел, и он падает, лежит в пустыне как изнемогшее животное и призывает смерть. И снова ангел прикасается к нему, и, укрепленный Божией силой, он идет «сорок дней и сорок ночей до горы Божией Хорива» (3 Цар 19.4-9). Так он до конца ведет страшную борьбу, рассеивает идолопоклонническое наваждение, пока в последний час огненная колесница не уносит его в неизвестность (4 Цар 2.11).

«И вот, два мужа беседовали с Ним: Моисей и Илия. Явившись во славе, они говорили об исходе Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалиме» (Лк 9. 30-31). О Его смерти, которая должна наступить в Иерусалиме, и говорят с Ним - Моисей, познавший тщетность усилий вырвать народ из его духовного плена, и Илия, который должен был духом и мечом биться с сатанинской тьмой... Не было ли бремя полутора тысяч лет священной истории принесено сюда и возложено на Господа? То, что копилось долгие годы, то, что противилось Богу, наследие тысячелетнего ожесточения и ослепления возлагается на Него, и Он должен все нести до конца. Поистине трогательно звучат слова Петра, когда он, увидав сияние, говорит Христу: «Наставник! хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи: одну Тебе, одну Моисею и одну Илие» (Лк 9.33).

И воистину верно замечание Луки: он «не знал, чта говорил». Это словно лепет ребенка, который, не поы нимая, смотрит на нечто страшное и думает, что зло прекрасно, потому что блестит.

Затем является облако, раздается глас Божий, ц они падают навзничь. Петр теряет дар речи. После этого сказано: «Возведши же очи свои, они никого не увидели, кроме одного Иисуса». Небесное ушло. Земля темна. Иисус один продолжает идти Своим путем,

Два эпизода из того времени дают нам почувствовать, сколь чужд был Он окружающему.

Матфей повествует: «Когда же пришли они в Кги пернаум, то подошли к Петру собиратели дидрахм (подати) и сказали: Учитель ваш не даст ли дидрахмы?» Он говорит: да. И когда вошел он в дом, то Иисус, предупредив его, сказал: как тебе кажется, Симон, цари земные с кого берут пошлины или подати? С сынов ли своих, или с посторонних? Петр говорит Ему: с посторонних. Иисус сказал ему: итак, сыны свободны. Но, чтобы нам не соблазнить их, пойди на море, брось уду, и первую рыбу, которая попадется, возьми; и, открыв у ней рот, найдешь статир; возьми его, и отдай им за Меня и за себя» (Мф 17.24-27). Он - Царский Сын. По праву Он свободен от всякого налога. По праву Он и Его ученики проходят как хозяева по стране Отца. Но все же: так и быть, заплатим храмовую пошлину, чтобы они не соблазнились о нас... Какое одиночество!

И у Луки: «В тот день пришли некоторые из фарисеев и говорили Ему: выйди и удались отсюда, ибо Ирод хочет убить Тебя. И сказал им: пойдите, скажите этой лисице: се, изгоняю бесов и совершаю исцеления сегодня и завтра, и в третий день кончу. А впрочем Мне должно ходить сегодня, завтра и в последующий день, потому что не бывает, чтобы пророк погиб вне Иерусалима» (Лк 13.31-33). Словно в древнейшие времена произнесены эти слова. Они могли бы стоять в Бытии, в одном из песнопений, дошедших до нас из эпохи померкшего древнего величия: «Се, изгоняю бесов и совершаю исцеления сегодня и завтра, и в третий день кончу». От этой минуты - три дня нашего преходящего существования: сегодня, завтра и третий день! А за этим - ужасающее: «Не бывает, чтобы пророк погиб вне Иерусалима». Закон, родившийся из бездны человеческого сердца: никто из тех, кого любовь Бога посылает к Его народу, не должен умереть спокойной смертью. И кощунство не должно совершиться где-нибудь в ином месте, а лишь в святом городе - там, где стоит храм, престол славы небесного Царя!

Чувствуем ли мы страшную тайну, окружающую Господа? Быть пророком - значит знать смысл происходящего, истолковывать его по Богу. В Иисусе исполняются все пророчества. Он - Наследник, в котором живет история человечества. Он-Знающий, Который все несет в Своем сердце, приемлет в Свою волю и завершает. На Него возложена задача завершить судьбу человечества с его виной и бедствиями. И при этом знать о границах, диктуемых свободой слабого человека и преграждающих путь всемогущему Богу, потому что ему угодна свобода, знать о зле и ужасах, проистекающих из этой свободы, которых не должно было бы быть, которых могло бы не быть, но которые необходимо искупить, раз они уже содеяны.

Здесь предел пределов - бесконечно чистая готовность любви Иисуса в лоне той возможности и вместе с тем необходимости, которую древние с трепетом называли судьбой, тогда как мы знаем, что она - сама любовь Божия. Зная все до последних глубин, будучи преисполнено чистейшей решимости, сердце Господа движет самым проникновенным и излучает из себя то, что мы называем своим спасением: новое начало.

6. Откровение и сокровенность

В шестнадцатой главе у Луки, между первым и вторым возвещением Страстей, находится притча о богаче: «Некоторый человек был богат; одевался в порфиру и виссон, и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях; и желал напитаться крошками, падающими со стола богача; и псы, приходя, лизали струпья его. Умер нищий, и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама, и Лазаря на лоне его. И, возопив, сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною, и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой; ибо я мучаюсь в пламени сем. Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь - злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь. И сверх всего того между нами и вамиутверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят. Тогда сказал он: так прошу тебя, отче, пошли его в дом отца моего; ибо у меня пять братьев; пусть он засвидетельствует им, чтоб и они не пришли в это место мучения! Авраам сказал ему: у них есть Моисей и пророки; пусть слушают их. Он же сказал: нет, отче Аврааме; но если кто из мертвых придет к ним, покаются. Тогда Авраам сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то, если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (Лк 16.19- 31).

В этой притче содержится многое, что может заставить нас призадуматься. Прежде всего, нашу совесть смущает предупреждение, что вечность готовится во времени. Быстро проходящими днями нашей жизни мы определяем свою вечную судьбу. Мы вспоминаем увещание Господа: «Мне должно делать дела Пославшего Меня, доколе есть день; приходит ночь, когда никто не может делать» (Ин 9.4). Как нищий, так и бессердечный живут вечно. И не путем простого продолжения своего существования, нет, - их существование таково, каким оно окончательно и навеки стало перед Богом. Определилось же это существование тогда, когда один жил в страданиях и лишениях, не отступая, однако, от Бога, тогда как другой благоденствовал, забыв Бога и милосердие.

Но есть здесь еще и нечто другое, заключенное в последних фразах. Осужденный на вечные муки просит Авраама послать Лазаря к его братьям. Пусть он придет в дом, у ворот которого лежал, засвидетельствует о вечной жизни и призовет живущих в этом доме подумать о своей собственной вечной судьбе. Авраам отвечает: для этого у них есть Моисей и пророки, т.е. Откровение, высказанное словом Писания и передаваемое от одного человека к другому каждодневным учением. Просящий возражает, что это не поможет нисколько: то, что написано в книге и проповедуется священником, не производит больше никакого впечатления. Но если бы сама вечность явилась к ним в лице умершего, они пришли бы в себя. Тогда Авраам говорит: если книги и учения не слушают, то не потрясет их даже, если оттуда придет кто-либо. И нам вспоминается то страшное обстоятельство, что другой Лазарь, настоящий, на самом деле воскресает из мертвых и живет среди людей, не верящих живому Слову и требующих знамения, - а они отворачиваются от него. И даже созывают Синедрион, который объявляет опасным подобное знамение, прельщающее народ, и обсуждают, как бы обезвредить Лазаря (Ин 12.10- 11), Это подводит нас к вопросу: как вообще проявляется среди нас реальность Бога? Дается ли постижение Откровения одному легче, чем другому? ;

Прежде всего, почему Бог Сам не говорит к нам? Если Бог все сохраняет и все пронизывает Своим действием, то почему не говорит во мне Он Сам? Почему мне приходится придерживаться напечатанного и скач занного, учителей и проповедников? Почему не Он Сам вкладывает в мой дух Свою истину, чтобы я внутренне понял ее? Почему не Он Сам затрагивает Своей волей мою совесть? Почему Он не дает мне проникнуться бесценностью Его обетования, мне самому, моему сердцу, моему воспринимающему существу, чтобы ко мне пришла умиротворяющая ясность, в которой суть всех вещей? На это трудно ответить. В конечном итоге придется сказать: потому что Богу так угодно. Но можно и угадать некоторые причины.

Конечно, Бог говорит через все и ко всем, в том числе и ко мне. В каждой вещи Он открывается, в каждом событии действует Его Провидение и затрагивается совесть, и внутри меня Он свидетельствует о Себе. Но все это лишено четкости. Только на основании этого я еще не могу жить так, как диктует мне чувство. Все это еще неоднозначно и нуждается в последнем определении, которое дается только недвусмысленным словом Божиим. А это слово Он не говорит каждому отдельному человеку.

Явное откровение реальности и воли Божией я получаю только через других людей. По Своему соизволению Он призывает какого-то отдельного человека и к нему говорит открыто. Этому человеку приходится дорого платить за такую непосредственную связь -вспомним то, что уже говорилось здесь о пророках и апостолах. На примере такого человека можно видеть, что значит быть во власти непосредственного слова, насколько резко это вырывает человека из обычного существования и как беспощадно отгоняет от него все обыденное. Призванный слышит слово и передает его другим: «Так говорит Господь!» Этот путь избрал Бог, и если мы следуем Его поучению, то видим, что только это путь человека. Мнение, что каждый непосредственно связан с Богом, ошибочно. Так думать может только тот, кто забывает, что значит непосредственно находиться во власти Святого Бога и подменяет это состояние «религиозным переживанием». Отсюда недалеко до утверждения, что это последнее может и должен иметь каждый. В действительности же непосредственная связь с Богом не по силам человеку. Бог свят и говорит через Своих вестников. Кто не готов принять вестника и хочет слушать самого Господа, тот показывает, что не знает - или не желает знать, - кто такой Бог и кто он сам... То, что мы хотим сказать, можно выразить еще и так: сущность и спасение людей Бог утвердил на вере. Но эта вера в своей чистоте и твердости проявляется, по-видимому, только тогда, когда с нею встречают вестника. Поэтому тот, кто желает слушать самого Бога, тем самым показывает, что он, в сущности, хочет не веровать, а знать, не повиноваться, а опираться на собственный опыт. Человеку подобает слышать о Боге от человека, ибо все мы составляем единую ткань нашей общности. Никто не созидает свою жизнь из себя одного. Наше существование исходит само из себя, но также и от других людей. Мы растем сами, но благодаря пище, которую дают нам другие. Так же и к истине мы приходим, конечно, своим собственным познанием, но содержание познания нам дается. Человек человеку - путь к жизни; правда, бывает, что и к смерти. Человек человеку - путь к истине и ввысь; правда, бывает, что и к заблуждению, и в бездну. Таким образом, человек человеку - путь к Богу, и естественно, что Слово Божие и должно быть уяснено нашим сердцем, возвещено же должно быть другими. Из человеческих уст мы слышим Божие Слово - таков закон нашего существования в вере. Он требует смирения: послушания, о котором мы уже говорили, способности склониться перед посланным вестником. Но это и помогает, потому что говорящий несет с собой не голословное утверждение, но то, которое прошло через его собственную жизнь. За словом стоит он сам - тот, кого коснулось Высшее. Слово поддерживается его убеждением. От его веры возгорается вера других. Главное, конечно, не в этом, ибо свою основную силу слово получает не от веры возвещающего, а от Бога, - оно остается Его Словом, даже если вестник равнодушен или сомневается. Тем не менее вера возвещающего помогает тому, кто слушает.

Во Христе Сам Бог живой стоит среди нас и говорит. Но не как констатирующий ученый или холодный законодатель. Сын Божий не предписывает нам, чтобы, прочитав Его Слово, мы повиновались, -слово рождается Его человеческим умом, переживается Его сердцем, передается Его любовью. Оно горит «ревностью по доме Божием» и преданностью воле Отца Его (Ин 2.17). Оно - живое, воплощаемое Слово, и от Его святой богочеловеческой жизни возгорается жизнь нашей веры.

Христианская вера воспламеняется той самоотдачей, непоколебимостью и любовью, с которой истина пребывала в духе Иисуса. Эта жизнь слова Божия в духе и сердце Иисуса означает нечто иное, чем, скажем. самоотдача пророков. Пророк заявлял: «Так говорит Господь». Его слово творило свое дело, но веру в сердце слушающего возжигал Тот, Кто говорил как власть имеющий, Бог. Иисус же произносит: «Я говорю вам». Его Слово не «делает свое дело», но обладает властью. Оно зачинает и творит. Горение, с которым Иисус произносит Свое Слово, свойственно этому слову в самой его сущности. Это горение - сама Его любовь. Мы верим в христианское слово, каким оно исходит из живых уст Иисуса. Если попытаться отделить Слово, Им произнесенное, от Его живого существа, и взять его само по себе, то это было бы уже не то Слово, которое имел в виду Бог. А если захотеть отнести одно из Его слов, как исходящее непосредственно от Бога, к слушающему человеку, то оно перестанет быть христианским. Христос не только Вестник, Он - «Слово», в которое мы веруем, Он одновременно и то, что Он говорит, и Он Сам, говорящий. Одно в другом. Сказанное есть то, что есть, поскольку говорит это Он. Провозглашая Весть, Он, говорящий, открывает Себя.

Хорошо, но с тем большей настойчивостью требует ответа вопрос: почему нам не дано приблизиться к этому огню? Не дано слышать слово от Него Самого? Если Он представляет Собой живое явление Божией истины, воистину «эпифанию» ранее неведомого Бога, то почему нам не дано видеть свет на Его лице? Не обладали ли тогдашние люди бесконечным преимуществом перед нами? Разве мы не отдали бы все, чтобы нам было дано увидеть, как Он переходит через улицу? Услышать Его голос, встретить Его взгляд, почувствовать Его «мощь»? Ощутить своим нутром, кто Он? Почему нам в этом отказано? Почему на нашу долю приходятся только печатные страницы, учителя и посредники?

В этом нужно разобраться. Было ли какое-либо преимущество перед нами у тех, кто Его видел? Было ли положение тех, кто был с Ним и слушал Его, существенно иным, чем у нас, теперешних? Есть, во всяком случае, одно обстоятельство, которое должно привести нас в недоумение. Если видеть Его лично дает такое преимущество в восприятии верою Божией вести, то почему же тогдашние люди не веровали? А ведь так и было в действительности, если отвлечься от совсем небольшого числа людей, включающих, может быть, еще Его Мать и обеих Марий, да еще, правда, Иоанна! Значит, нельзя считать, что непосредственная встреча с Христом должна как бы силою втягивать в веру. Подобная надежда перечеркнула бы все - послушание, усилие, ответственность веры - и заменила бы их мгновенной вспышкой энтузиазма. Это было бы аналогично тому заблуждению, что все было бы легко, если бы Бог непосредственно просветил меня Своим светом. Что стало бы тогда легче? Решение? Переход от своего собственного в то, что принадлежит Богу? Послушание? Самоотдача души? Когда хотят облегчить это, возникает опасность подменить серьезность веры и послушания непосредственной увлеченностью переживания. Но это означало бы, что человек, по всей вероятности, неправильно представлял себе и Божий свет. Он представлял бы его себе по- человечески, как превозмогающее чувство. Из области христианской веры он соскользнул бы в область «религиозного». Так, должно быть, обстоит дело и здесь. Если мы думаем, что непосредственная встреча с Иисусом избавила бы нас от глубинного усилия и риска веры, то это значит, что мы составили себе неправильное представление об Иисусе. Этого Он не сделал бы никогда. А если бы кто-то примкнул к Нему без энтузиазма, то за этим непременно последовал бы кризис. Говоря без обиняков, такой человек должен был бы оторваться от «непосредственного переживания Иисуса» и обратиться к вере в Иисуса Христа, в очеловечившееся Слово и Божиего Вестника... Да и не случилось ли действительно нечто подобное с апостолами при смерти Господа, затем при Его воскресении, а в особенности на Пятидесятницу?

И потом - вот теперь мы подходим к самому главному: что значит собственно вочеловечение? В нем завершается Откровение. Неведомый Бог возвещает нам Себя. Отдаленный Бог внезапно вступает в нашу историю. Вочеловечение означает именно то, что содержится в этом слове: живое единосущное Слово Бо-жие, Логос, Сын, в Котором вся тайна Отца, становится через Духа Святого человеком. Постигаем ли мы самую суть этого - то, что Он действительно становится человеком, а не просто входит в человека? Небесный переносит Себя в плоскость человеческого. Отдаленный вступает в конкретность данного мгновения, в историчность данной судьбы. «Видящий Его» не угадывает Отца, но «видит Отца» (Ин 12.45). Сокровенный, Самодостаточный раскрывается в этом человеческом образе. Он входит в форму, содержание и смысл этого человеческого слова. Здесь нет никакой диалектики, согласно которой Слово как таковое было бы только принадлежностью человека, частью мира, которая затем, по воле Бога, вопреки всему стала бы Его словом. Это не более чем старательные попытки завуалировать неверие в историческое вхождение действительного Слова Божия, в действительное вочеловечение. Но нет, кто слушает слово Иисуса - слушает Бога. Конечно, слушать - одно, а понимать - другое. Можно «слышать и не разуметь» (Мт4.12).

При вочеловечении сокровенный Бог является, открывается нам, вступая в нашу среду. И в то же время тот факт, что здесь не только говорится о Боге, но говорит Он Сам, не только рассказывается о Нем, ноу Него Самого есть судьба, не только приходит весть о Нем, но Он Сам предстает живым - все это снова закрывает Его от нас. Мы не должны рассматривать это через призму привычного, что означало бы обман, так как таило бы в себе иллюзию понимания. Если я должен встретиться с человеком, о котором мне говорили, что он велик духом, и если я не составил себе о нем неверного, фантастического представления, и, следовательно, не имел затем повода к разочарованию, найдя, вместо сверхсущества, просто человека, то я внутренне открыт для восприятия впечатлений от него, и я вижу, понимаю, восхищаюсь, потрясен - словом, получаю от этой встречи все, что она может мне дать. Если же мне говорят, что вот, мол, вестник Божий, Сын человеческий, даже Мессия, как написано у Иоанна, - словом, Некто, заявляющий, что Он един с Отцом, а я прихожу и вижу, как Он переходит через улицу, ест и пьет, испытывает лишения и натиск врагов, - разве это не будет для меня шоком? Если я вижу, как Он делает то и другое, как слово или встреча влекут за собою последствия, как продолжается Его жизнь, причем неизвестно, что еще будет, - когда Его жизнь разворачивается передо мной без всякого истолкования, без возможности окинуть взглядом цельный образ, причем все предсказывает плохой конец, -то как мне признать, что в этом преходящем явлении содержится бесконечное и имеющее значение на все времена?

Постичь то, что Бог - в переводе на наш «язык» — обращается к нам человеческим лицом, человеческим словом и человеческой судьбой, открывает ворота вечности - значит уверовать. Отсюда становится понятным, кто есть, собственно, Бог, не «абсолютный», а - если позволительно так выразиться - «человеческий» Бог. Это же рождает в нас и огромное внутреннее сопротивление признанию такого развития событий правдоподобным, ибо эта человечность возбуждает во мне чувство, что таким Бог не может быть! То, что открывает, вместе с тем и скрывает. То, что рушит преграды, вновь воздвигает их. То, что приближает Его к нам, вызывает у нас в то же время сомнение, действительно ли мы стоим перед Богом. Откровение делает Откровением то же, что делает возможным соблазн. Мы слишком хорошо знаем, насколько труднее верить, когда слышишь о вере только от вестников Христа. И даже не от первых вестников, которые видели Его сами и были охвачены Святым Духом, так что святой образ властно выступает из их слов, а от вестников этих вестников, после тысячекратной передачи вести. Нередко же и вообще не от живых вестников, проникнутых убежденностью и порождающих убежденность, а всего лишь от назначенных учителей! Мы знаем, насколько труднее верить оттого, что святое слово переработано мышлением столетий, обременено бесконечными столкновениями, ненавистью и противлением; оттого, что оно притуплялось силой привычки, парализовалось равнодушием, что им злоупотребляли властолюбие и алчность. Тем не менее есть и польза оттого, что столь многие размышляли о нем, вкладывали в него свое - и две тысячи лет истории жили им, так что все человеческое также объемлется Божественным благовествованием. Разве не означает христианская общность также взаимную помощь в понимании слова Божия? Кто не хранит в своем сердце образ того человека, который помог ему правильнее воспринимать благовествование и строч ить свою жизнь в большем соответствии с ним? Кто не чувствует себя обязанным кому-либо из великвд людей прошлого, будь то мыслитель, или святой или какой угодно человек, принимавший веру всерьез? s

Обдумав все это, спросим себя: действительно ли было у человека, жившего тогда, преимущество перед нами? Было ли легче веровать, когда Иисус страны ствовал по Галилее, или после Пятидесятницы, в городах, где проповедовал Павел, или во времена гоне^ ний, когда сияло непоколебимое мужество мучени-» ков, или в века великих средневековых святых, чем теперь? Разве сто или пятьсот лет составляют какую» либо разницу в существенном - в том, что от Бога? Веровать - значит воспринимать из произнесенного слова, из исторического образа то, что в них открывается, - сквозь завесу, набрасываемую на это тем же образом и тем же словом. При первой встрече с чудодейственно сильным должно было быть само откровение, но в то же время прямо-таки непреодолимым препятствием становится вопрос: кто же Он? Потом отпало первое препятствие - тождество во времени. Образ стал истолковываться через воспоминания. Пронизанный духовным опытом апостолов, он был донесен до сокровенных глубин христиан, и в возвещении действовала просветляющая, пробуждающая сила Святого Духа. Но по мере того как это происходило, накидывалась новая завеса: человеческая сущность вестников, все то, с чем благовествование было связано в истории. Задача последующих времен - услышать живого Христа из проповеди, из книги, из примера, из священнодействия богослужений, из произведений искусства, из правил морали, из обычаев и символов

- чрезвычайно трудна, но, вероятно, не труднее, чем узреть в «сыне плотника» Сына Божия.

Итог подобных размышлений сводится, по всей вероятности, к тому, что положение веры остается по существу тем же самым. Всегда есть то, что открывает, и всегда есть то, что вновь закрывает. Всегда остается одно и то же требование: чтобы наше желание спасения согласовывалось с тем, что говорится свыше. Конечно, многое меняется с течением времени. Одно или другое становится то труднее, то легче,

- но неизменным остается самое главное: слушающий должен оставить непосредственную область своего человеческого опыта и перейти «туда». Всегда остается верным, что «сберегший душу свою потеряет ее;

а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (Мф 10.39). Как это произойдет в отдельном человеке, нельзя сказать заранее. Суть дела, по-видимому, в готовности принять Откровение. Нечто в слушающем должно бодрствовать и прислушиваться. Слушающий больше не должен находить себе полное удовлетворение в мире, он должен искать взором иного. Если это иное действительно появится, то придет день, когда он узнает его. Когда кто-то приближается издали в тумане, все в его образе кажется сначала неопределенным. Все и «так», и вместе с тем «по-другому». Но есть на свете двое, которые сразу узнают этого человека: тот, кто любит его, и тот, кто его ненавидит. Оставим в стороне ненависть, - упаси нас Бог когда-либо увидеть Христа с той злой проницательностью, которая исходит из преисподней и проявляется в той точности, с которой она бывает нацелена именно туда, где можно более всего повредить Его делу. Будем смотреть глазами любви - хотя бы это и было только начало любви, желание получить когда-либо возможность любить так, как только и можно любить, когда приближаешься к Сыну Божию. Этот взгляд узнает Его. Правда, нет никакого правила, как и когда это произойдет. Возможно, что самое глубокомысленное рассуждение не оставит никакого следа, а простое увещевание или великодушие какого-то человеческое го сердца принесут свет. Это может случиться мгновенно, а может быть, придется молиться, оставаясь в неопределенности. Только бы выдержать и сохранить искренность! Лучше продолжать выносить неизвест-. ность, чем уговорить себя самого проявить решимость, лишенную оснований. В первой подлинной готовности уже содержится вера; напротив, зародыш разрушения уже содержится в той неправде, когда себе навязывают убеждение, которого на самом деле еще нет, и насильно принуждают себя к исповеданию, еще не укоренившемуся в сердце.

Это не значит, однако, что сомнение - признак начинающегося распада веры. В любое время могут появиться вопросы, вызывающие тревогу, тем более что за сомнениями ума большей частью скрываются муки сердца. Пока вера еще не перешла в видение, она всегда будет подвергаться нападкам и должна отстаивать свое существование; тем более в наше сверхпросвещенное время с его разъедающим скепсисом, когда вере так часто недостает полноты созерцания и опыта, отчего ей и приходится держаться одними только силами верности. Но и помимо этого существуют глубокие вопросы, вновь и вновь всплывающие после каждого мнимого решения, смысл которых не в том, чтобы их решать, а в том, чтобы жить ими, что все более очищает веру их носителя.

7. Справедливость и то, что ее превышает

По восточному обычаю, Иисус часто говорил притчами. Притча обращена к людям, мыслящим образно. Она приводит в движение силу воображения и этим проясняет смысл сказанного. Но притча передает его не однозначно, как учение, оперирующее понятиями, а многократным переплетением взаимосвязей, как в жизни. Истина жизни говорит многими голосами, ясными и приглушенными тонами. И она в движении:

слышен то один голос, то другой. Соответственно этому и в притче есть нечто струящееся. Ее не всегда можно себе уяснить. В час невосприимчивости она не говорит уму ничего. Она может даже тормозить понимание и, таким образом, служить темной тайне, о которой Иисус говорит: «Потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют. И сбывается над ними пророчество Исаии, которое говорит: «слухом услышите, и не уразумеете; и глазами смотреть будете, и не увидите. Ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и глаза свои сомкнули, да не увидят глазами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и да не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Мф 13.13-15). Большинство притчей Иисуса мы слышали часто, и они всегда были облечены авторитетом Господа, поэтому может статься, что мы не отдаем себе ясного отчета в том, какое, собственно, впечатление они на нас производят. Мы не замечаем в этом случае, что нечто в нас восстает против притчи, но сопротивление перекрывается авторитетом. Притча содержит в себе явно неоднозначный, противоречивый смысл, который должен был бы развиваться, так сказать, драматически. Противоречивые изречения и противоречивые слова должны были бы выявиться и столкнуться - тогда прояснился бы полный смысл. В этой главе мы займемся двумя, не раз слышанными, но далеко не простыми притчами и постараемся раскрыть их смысл во всей его многогранности. Мы имеем ввиду повествования о блудном сыне и о хозяине виноградника. При этом мы вновь вернемся к тем мыслям, которые занимали нас в первой главе второй части, где шла речь о Нагорной проповеди.

Первую притчу мы находим у Луки (15.11-32). У человека два сына. Однажды младший является и просит своего наследства, - может быть, с материнской стороны. Он, очевидно, достиг совершеннолетия, и отец обязан выделить ему его часть. Получив деньги, он покидает страну и скоро проживает их. Тогда он впадает в нищету, не находит никакого заработка и, в конце концов, должен удовлетвориться возможностью пасти свиней в имении богатого землевладельца, причем не следует забывать о презрении, которое вызывает у слушателей соприкосновение с этими, согласно закону, нечистыми животными. При этом у несчастного человека нет даже самого необходимого для жизни, так что он завидует животным, которым дается вдоволь грубой пищи. Так он начинает понимать, как хорошо ему было дома, как хорошо живется даже работникам его отца, который, как видно, справедливый человек и заботится о своих людях. Тоска по родине пробуждается в нем, и ему становится до боли ясно, каким глупцом он был. Вместе с этим чувством появляется, однако, и нечто более глубокое - сознание, что он погрешил против чего-то, требующего благоговения и верности. Он решается отправиться домой и готов служить наемником там, где он потерял сыновнее право. Но его возвращение оказывается совсем иным, чем он ожидал. Отец спешит ему навстречу, отвечает на слова самоуничижения знаками любви, оказывает ему почет как знатному гостю, и скоро праздничное ликование наполняет весь дом. Тут приходит с поля старший сын, слышит радостный шум, осведомляется о его причине и негодует. Он упрекает отца, напоминая, как верно он ему служил, как мало нашел благодарности и как вопиюща проявленная к нему несправедливость. Но отец возражает:

«Сын мой! Ты всегда со мною, и все мое - твое. А о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв, и ожил; пропадал, и нашелся».

Как действует притча на нас? Если наше отношение определяется не тем, как она толкуется в проповедях и в учении, то мы не можем не сказать: старший брат прав. Видимо, у него по этому случаю прорывается старая обида. Младший был, возможно, одаренным, обаятельным человеком, который быстро завоевывал расположение людей. У него была фантазия и веселый нрав, с легким сердцем он и брал и давал. Трудовая жизнь в отцовском доме ему наскучила, и он отправился искать приключений. А у старшего был серьезный нрав. Может быть, он не умел как следует выражать свои мысли, и в нем было нечто неуклюжее, грубое, так что младший, любимец отца и всех окружающих, все время оттеснял его на задний план. Вместе с тем, все заботы ложились на него, и ему приходилось несладко. Отец, вероятно, никогда не задумывался над тем, что замкнутый старший, все время только работавший и заботившийся обо всем, тоже хотел радостей, поскольку он и не заикался о каких-либо просьбах, тогда как младший бездумно претендовал на все и растрачивал так же легко, как и получал. Как иначе понять горечь упрека, что отец ни разу не дал старшему хотя бы самое малое животное из стада, чтобы он мог угостить своих друзей? Когда затем его брат ушел с половиной наследства, в его сердце запали обида, горечь, презрение. А теперь бездельник возвращается, промотав все, и его принимают как князя! Нет, старший брат прав в своих упреках! И возражение отца явно не произведет на него большого впечатления.

А если бы отец с ним согласился? Если бы сказал вернувшемуся: «Ступай своей дорогой! Ты получил то, чего хотел!»? Тогда справедливость была бы восстановлена. Уязвленное чувство брата было бы удовлетворено.. . В самом деле? Полностью? Нет, конечно, если он хороший человек. Из чувства, что теперь все в порядке, родился бы упрек. Он пытался бы заглушить этот голос и все же не мог бы от него отделаться. Образ брата стоял бы у него перед глазами, и он чувствовал бы, что упустил святую возможность.

Справедливость хороша. Она - основа существования. Но есть нечто выше справедливости - сердце, свободно раскрывающееся в доброте. Справедливость однозначна, но, если сделать еще только один шаг по этому пути, она становится холодной. Доброта же -подлинная, сердечная, коренящаяся в самом характере - согревает и высвобождает. Справедливость наводит порядок - доброта же творит. Справедливость служит тому, что есть - доброта же создает новое. В справедливости дух ощущает удовлетворенность восстановленным порядком, - из доброты же исходит радость творческой жизни. Потому и сказано, что на небе больше радости об одном кающемся грешнике, чем о девяноста девяти праведниках, не нуждающихся в покаянии. Над глупой и злой человеческой деятельностью доброта возводит высокий, светлый, просторный купол. Если тогда является справедливость и настаивает на своих притязаниях, то она становится отвратительной, - это ведь и звучит в слегка осуждающем тоне, в котором говорится о «девяноста девяти праведниках» - этом нагромождении справедливости, таком упорядоченном и деловитом, но гораздо менее ценном, чем одно-единственное покаяние, о котором радостно поют ангелы (Лк 15.7).

Присмотримся же наконец повнимательнее: не протестует ли справедливость, собственно, против самого покаяния? Человек, застывший в своей справедливости, - согласен ли он в глубине души на обращение грешника? Нет ли у него чувства, что тот ускользает от правил порядка? Не кажется ли ему вполне правильным, чтобы творивший неправду остался замкнутым в своей неправде и был вынужден нести последствия? Не ощущает ли он обращение как ловкий ход, который восстанавливает живое сердце против справедливости? Что же это такое, если бродяга, растративший все, теперь становится к тому же добродетельным и тем самым уходит от наказания? При подлинном обращении человек действительно вырывается из рамок справедливости как таковой. Здесь есть творческое начало, и притом идущее от Бога: ведь вера говорит нам, что грешник сам по себе не может обратиться. По логике зла всякая неправда переходит в ослепление; это последнее опять превращается в неправду, а новая неправда ослепляет еще больше. По этой логике грех производит тьму и смерть. Обращающийся прорывается сквозь это сцепление. Тут уже действует благодать, и когда на небе «радуются об одном обратившемся грешнике», то это ангелы рады победе Бо-жией благодати... Действительно, чем дольше думаешь обо всем этом, тем яснее чувствуешь, что, в сущности, когда происходит обращение, для чувства справедливости как таковой это означает соблазн! Справедливости грозит опасность проглядеть то, что вышнее: царство свободы и творческой любви, изначала ную силу сердца и благодати. Горе человеку, который захотел бы жить только справедливо! Горе миру, в котором все было бы устроено только по справедливости!

Но дело обстоит еще гораздо более странно. Справедливость задохнулась бы, если бы осталась наедине сама с собой. В чем заключалась бы тогда подлинная справедливость? Очевидно, в том, что каждый получал бы по заслугам. Значит, не всеобщее равенство, а живой порядок в соответствии с различиями людей и вещей. Но чтобы знать, чего же заслуживает данный человек, я должен разглядеть его во всей неповторимой индивидуальности, а это я могу сделать только глазами любви. Лишь на просторе, открывающемся ее взгляду, образ человека получает возможность выявиться полностью... Таким образом, справедливость никак не может обрести завершение собственными силами - только любовь создает предпосылки, необходимые для того, чтобы справедливость исполнила свое назначение. «Высшее право - тягчайшая несправедливость», - гласит древнее изречение. Справедливость, живущая только сама по себе, превращается в свою недобрую противоположность.

Таким образом, возвращение младшего брата становится для старшего судьбоносным часом. Притча не говорит о нем больше ничего, но он, несомненно, стоит перед важнейшим решением. Если он останется только при справедливости как таковой, то впадет в такую узость, которая уничтожит свободу духа и сердца. Все зависит от того, поймет ли он, что означают слова отца, что, собственно, значат прощение и обращение, и войдет ли он этим путем в то царство творческой свободы, которое выше справедливости.

Вероятно, эта притча была рассказана по какому-то определенному поводу. Может быть, Иисус встретил какого-то сомнительного человека, увидел его добрую волю, привлек его к Себе, а «праведные» сочли это предосудительным. Это мог быть Закхей, который, как все сборщики налогов, считался изменником, и притча могла служить ответом на это негодование.

Должно быть, повод такого же рода вызвал и притчу о хозяине и работниках (Мф 20.1-15). Утром хозяин отправляется к месту сбора тех, кто ищет работу, нанимает их и уславливается о поденной плате в один динарий. В течение дня он еще несколько раз заглядывает туда же, нанимает также и других незанятых и обещает им соответствующую плату. Вечером он рассчитывается и сначала дает по динарию пришедшим последними. Видя это, начавшие работать раньше надеются получить больше и разочаровываются, когда и они получают только по динарию. Они начинают роптать. Тогда хозяин отвечает их представителю: «Друг! я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? Возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе. Разве я не властен в своем делать, что хочу? Или глаз твой завистлив оттого, что я добр?» (Мф 20.13-15).

И опять наша первая реакция: работники правы! может быть, не с точки зрения закона, так как они получили столько, сколько было условлено, но с точки зрения справедливости. Ибо если те, кто работал лишь короткое время, также получают по динарию, то заработок первых этим обесценивается. Ответ же хозяина на жалобу нисколько не удовлетворяет их. Напротив, он прямо-таки провоцирует возмущение: «Имевд я право делать с моими деньгами, что хочу? Нет, не имеешь! Есть закон, который выше твоих денег, выше твоей власти, и это - закон справедливости. Ты сам вместе со своим имуществом подчинен этому закону. К нему мы обращаемся против тебя!»... :

И все же вся притча подчеркивает именно этот ответ хозяина. Сдвинуться с мертвой точки мы можем, только осознав, что под хозяином подразумевается Бог. Притча означает: хозяин бытия, дающий работу и награду, распределяющий различные судьбы, - это Бог. Он - Творец, Всемогущий, Первый. Все принадлежит Ему. Выше Его нет ничего. Что он решает, то и правильно. Согласно ли наше сердце? Нет. Мы и от Бога требуем справедливости. Мы предъявляем претензии Его могуществу с точки зрения справедливости. Этот протест не противоречит благочестию. Есть целая книга Священного Писания, которая посвящена утверждению чувства справедливости и спору с Богом, это - книга Иова. Иов знает, что он не согрешил - не согрешил так, чтобы быть наказанным такой судьбой. Поэтому он может видеть в ней только несправедливость по отношению к себе. Друзья Иова выступают защитниками справедливости: он наверно согрешил, ибо такую судьбу он мог получить только в наказание. Но под конец долгой беседы Сам Бог презрительно заставляет их замолчать. Перед Иовом же Господь предстает во всей Своей живой тайне, и всякий протест смолкает...

Что это означает? Мы взываем к Божиему всемогуществу, к Его справедливости и отказываемся заранее считать справедливым то, что Ему угодно, только до тех пор, пока не проникаемся живым сознанием того, кто Он. Как только Бог хоть немного постигается нами в сути Его святого бытия, это возражение становится беспредметным, ибо все начинается с Бога. Справедливость не закон, стоящий над всем, даже и над Богом: Бог Сам есть справедливость. Как только мы принимаем ее таковой, перед нами происходит как бы кристаллизация живого Божественного бытия. Таким образом, она не особый пункт, на котором человек мог бы утвердиться в противостоянии Богу; напротив, тот, кто утверждается на ней, стоит в Боге и должен от Него, Который больше справедливости, учиться тому, что она означает в жизни.

Этого нельзя доказать путем логических рассуждений. Что Бог «имеет право делать со своими деньгами что хочет» - не только «может», но и «имеет право», и что это правильно, безусловно правильно само по себе, вопреки всем возражениям на это рассудка и сердца человека, и что право вообще только и начинается с Божией воли, являясь не чем иным, как воплощением смысла этой воли, свидетельствующим о себе самом, - это невозможно понять, этим можно только проникнуться в той мере, в какой человек встречается с Богом. Бог есть Тот, у Которого это так. А все это вместе составляет тайну доброты. Кульминация притчи в словах: «Или глаз твой завистлив от того, что я добр?» Свобода Бога, никакому суждению не подвластная суверенность Его решения, тот факт, что над Ним нет ничего, к чему можно было бы обращаться - все это вместе и есть доброта, любовь. В Новом Завете для этого есть особое название: благодать. Человеку уже адресуется призыв не замыкаться в справедливости, но открыться этому Божественному мышлению и деланию, которое есть доброта, отдаться благодати, стоящей над справедливостью, и в ней стать свободным.

При этом происходит нечто странное: человеку, ссылающемуся на справедливость, говорится, что он в действительности «завистлив». Собственно, довольно обидно услышать, что ты завистлив, потому что с тобой поступили несправедливо и ты заявляешь претензию! Ты указываешь на неоспоримость права, а тебя укоряют в неполноценности твоих собственных побуждений! Но если мы вдумаемся в Писание как в Слово Божие, то воспримем тот урок, что, когда мы ссылаемся на самую непререкаемую ценность, на самый ясный довод, а именно - на «справедливость», она часто, а может быть и всегда, служит маской, за которой скрываются совсем другие побуждения.

Справедливость человека, как нас учат, очень сомнительна. Он должен к ней стремиться, но не должен на нее опираться. Может быть, мы понимаем смысл Нового Завета так, что истинная справедливость на-< ходится не в начале, а в конце. Напротив, та справедливость, которую патетически кладут в основу понимания вещей, двусмысленна. Подлинная справедливость проистекает из доброты. Только когда человек научился в школе Божьей любви объективно смотреть на других людей и на самого себя, он становится способным к справедливости. Чтобы быть справедливым, надо научиться любить.

8. «Если не будете как дети»

Однажды ученики Иисуса пришли к своему Учителю и спросили: «Кто больший в Царстве Небесном?» «Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них, и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное. Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном. И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает; а кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской... Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих; ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего небесного» (Мф 18.1-6 и 10).

В этом рассказе мы соприкасаемся с повседневностью, в которой жил Иисус. Мы наблюдаем нечто человеческое, глубоко человеческое, что там происходило, и видим, как из краткого мгновения рождалось учение и наставление для всех времен. Ученики ревнуют друг к другу. Они считают, что скоро придет царство Израильское, хотя и воздвигнутое Богом, но в человеческом величии. Поэтому они и размышляют о том, какую роль будут в нем играть. У Марка это проявляется с еще большей силой: Иисус «пришел в Капернаум; и когда был в доме, спросил их: о чем дорогою вы рассуждали между собой? Они молчали; потому что дорогою рассуждали между собою, кто больше. И, сев, призвал Двенадцать, и сказал им: кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою. И, взяв дитя, поставил его посреди них и, обняв его, сказал им: кто примет одного из таких детей во имя Мое, тот принимает Меня; а кто Меня примет, тот не Меня принимает, но Пославшего Меня» (Мк 9.33-37).

В двадцатой же главе Евангелия от Матфея говорится: «Тогда приступила к Нему мать сыновей Зеве-деевых с сыновьями своими, кланяясь и чего-то прося у Него. Он сказал ей: чего ты хочешь? Она говорит Ему: скажи, чтобы сии два сына мои сели у Тебя один по правую сторону, а другой по левую в Царстве Твоем... Услышав сие, прочие десять учеников вознегодовали на двух братьев. Иисус же, подозвав их, сказал: вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими: но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; так как Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но что-i бы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (20-28).

Ученики сознают свою личную ценность и хотят услышать, будет ли она оценена по достоинству. Хотят знать, будет ли учтено, что этот пришел к Иисусу раньше того, что один особо прилежен, а другой уважаем в своем селе. Вмешиваются еще и другие - родственники. Мать сыновей Зеведеевых хочет выйти на первый план, и то, что мы тут видим, представляет собой настоящую попытку захватить позиции с наскока, вызывающую естественное возмущение оттесненных. Из всей этой сутолоки всплывает вопрос: «Кто больший в Царстве Небесном?» Это означает, в первую очередь, что Учитель должен сказать, какими мерками определяются ранг учеников и их притязания. Но за этим весьма земным желанием скрывается другое, более значительное: узнать, какие вообще порядки в том новом, что должно прийти? Иисус дает предельно образный ответ: ставит перед вопрошающими ребенка. Марк рисует эту картину точными штрихами: Иисус подзывает ребенка - садится - ученики окружают Его - Он обнимает ребенка, ставит его посреди всей группы и, показывая на него, говорит: вы, взрослые, настаивающие на своей правоте, преследующие свои цели, — вот где мерило! Оно противоположно вам. Противоположно вашим взглядам и вашему поведению... Так опрокидываются у них на глазах их ценности. В Царстве Божием будет не так, как в мире, где есть господа и иерархии, есть слуги, дельцы, ловкачи, пройдохи и растяпы, недотепы, простаки, а потому есть преуспевающие и неудачники. Все будет перевернуто, о чем и свидетельствуют ликующие слова Иисуса после возвращения посланных учеников: «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам. Ей, Отче! ибо таково было Твое благоволение» (Мф 11.25-26). И как впоследствии говорит Павел: «Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых; и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное» (1 Кор 1.27).

В ребенке жизнь начинается заново, в противоположность тем, кто уже пришел в мир и устроился в нем. Ребенок меняет всю систему оценок, обращая их против мира. Поэтому у взрослых под естественной нежностью нередко скрывается затаенное, подчас неосознанное раздражение против ребенка. Потому этот образ и действует так сильно. Он не только стоит у нас перед глазами, но и затрагивает наши самые живые чувства. В истории христианского благовество-вания слово о детскости сыграло большую роль. Он был объявлен мерой христианской жизни, и притом с полным правом. Но мы не можем закрывать глаза на то, что таким образом в христианское мировоззрение проникло и нечто дурное, нечто расслабленное и незрелое, некая скверная зависимость. Что же имеет в виду Господь, придавая ребенку такое значение? Если мы правильно понимаем тексты, то в них выражены три различные мысли.

Одна из них заключена во фразе: «Кто примет одно из таких детей во имя Мое, тот принимает Меня».

«Принять» - значит открыться чему-либо, уделить ему место и придать значение. Следуя невольному побуждению, человек принимает то, что оправдывает себя - ведет к успеху, приносит пользу, представляется важным. Для ребенка все это невозможно. У него нет еще никаких достижений. Ему нечем похвастаться. Ведь он представляет собой начало, с ним связаны пока одни надежды. Ребенок не может принудить взрослых принимать его всерьез: ведь «он еще маленький». Настоящие люди - это большие; ребенок еще не считается полноценным. Это встречается не только у людей рассудочных или эгоистических, но и у любящих, заботливых, талантливых воспитателей; у них оно нередко проступает даже особенно отчетливо, выражаясь в опеке. В отношение взрослых к ребенку оно вносит небрежность, благосклонную или неблагосклонную, ощутимую во всем, вплоть до неестественного и наигранного тона, в котором считают нужным разговаривать с юным существом. И тут Иисус говорит: вы не принимаете ребенка потому, что он не может заставить признать себя. Он имеет для вас слишком мало значения. Так слушайте же: где есть то, что само не может утвердить себя, там - Я! Божественное рыцарство встает рядом с беззащитным и заявляет: «Я вступаюсь за него!»

Теперь ребенок обретает совсем новое значение. Он изымается из оценки по родству, согласно которой в нем видят только будущую жизнь; из оценки экономической, измеряющей все пользой и успехом; из оценки непосредственным чувством, которое ощущает его как продолжение собственного существования, но вместе с тем и как противоречие ему, как подтверждение и критику в одно и то же время, как невольно любимую новую жизнь, вышедшую из своей собственной, и вместе с тем как конкурента в существовании, который победит, потому что будущее за ним. Всю эту странную и сомнительную смесь, которая называется «любовью к ребенку», Иисус преобразует, говоря: ребенок - это христианин в становлении. Я принял ребенка настолько всерьез, что вступился за него Своей кровью. Отсюда его ценность. Знай же, что когда ты встречаешь ребенка, ты встречаешь Меня!

Вторая мысль: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской... Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих; ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего небесного».

Ребенок беззащитен. Он не может защищаться от взрослых. Против влияния их ловкости, опыта, более развитого мышления он не может устоять, особенно если взрослый - злой человек, он отравляет его мысли, мешает различать правое и неправое, вносит смятение в незащищенные детские чувства, разрушает стыд и благоговение. Ребенок не может сопротивляться этому. Поэтому Иисус говорит: остерегайтесь! Там, где вы видите всего лишь слабое существо, есть Божественная тайна, нежная и святая. Кто покушается на нее, совершает нечто столь ужасное, что для него было бы лучше, если бы его заранее обезвредили как опасного зверя.

Наш текст - одно из тех немногих мест, где в Писании говорится об ангеле-хранителе, данном Богом человеку для оберегания в нем святыни. Образ ангела-хранителя был искажен, так же, как искажалось с течением времени все великое в Откровении. Ангела превратили в своего рода невидимого гувернера, оберегающего ребенка от того, чтобы он не упал с моста или не был ужален змеей. Из прекрасно-грозного персонажа Писания сделали нечто сентиментальное, а подчас и двусмысленное. В действительности, ангел-самое раннее творение Божие. Его существо наделено сверхъестественной силой. Когда он является человеку, то его первое слово гласит: «Не бойся!» - а это значит, что он сам дает человеку силу вынести его присутствие. Он связан с Богом заботой о святыне в порученном ему человеке, и он хранит ее среди заблуждений, страданий и смерти... И вот Христос говорите если посмеешь затронуть эту святыню в ребенке, то берегись! За ребенком стоит ангел, а он видит Бога. За ребенком открывается Бог. Если ты не остережешься, то прикоснешься к чему-то такому, что непосредственно уводит в Божию сокровенность. Тогда тебе придется иметь дело со страшным противником. Правда, Он молчит. Кажется, что ничего не происходит. Но придет день, когда ты поймешь, что произошло на самом деле, когда Он стал твоим противником. Здесь проявляется святость достоинства безза». щитного.

Наконец, третья и наиболее глубокая мысль: «Говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное». Здесь дается определенное мерило. Чтобы получить возможность «войти в Царство Небесное», мы должны стать «как дети». Таким образом, детскость есть состояние Царства Небесного.

Как злоупотребляли, однако, этими словами! Сколько сентиментальности, глупости, напыщенности, сколько человеческой и религиозной неполноценности скрывалось за ними! Сколько слабости и приспособленчества оправдывалось ими! Сколько неумения терпеть людей и неумения обращаться со зрелыми личностями! Необходимо, наконец, разобраться, что означают слова Господа о детскости.

Что есть в ребенке такого, чего недостает взрослому человеку и что Иисус мог бы предложить ему в качестве образца? Конечно, речь не идет о «детской прелести». Это было бы лирикой, не имеющей никакого отношения к Иисусу... Может быть, невинность? Но ведь ребенок совсем не невинен. Священное Писание слишком реалистично, чтобы называть ребенка невинным. Оно знает, как обстоит дело с человеком, знает, что зло есть уже в «однодневном ребенке». Ребенок уже несет в себе все дурное. Чаще всего оно еще дремлет в нем, но порою бывает уже очень явным и сильным. Ни один воспитатель, действительно серьезно относящийся к ребенку, не считает его невинным. «Невинное дитя» - это выдумка взрослого, старающегося найти применение сентиментальному чувству своей собственной прежней псевдоневинности. Таким образом, взрослый упивается собой и своей властью над этим трогательным существом.

Что же имеет в виду Иисус? Очевидно, противоположность тому, что - в плохом смысле - представляет собой «взрослый». Этот последний стремится обезопасить себя и становится при этом хитрым и жестоким. Ему страшно, а страх унижает. Ребенок же еще не знает инстинкта самосохранения или, по крайней мере, не ощущает его с такой силой. Он живет со спокойной доверчивостью. Это внутреннее состояние-плод не заслуги, а неведения; тем не менее оно порождает чистое, хоть и неосознанное мужество в восприятии жизни.

У «взрослого» есть цели, соответственно которым он изыскивает средства и применяет их. Он смотрит на вещи с точки зрения их пользы и применимости и этим лишает свободы все. У него есть намерения, а ничто так не меняет существование к худшему, как намерение: оно стесняет поведение и искажает действительность... У ребенка же нет намерений. Впрочем, мы преувеличиваем, конечно, и у него бывают намерения, он хочет того или другого. У него бывает и страх. Вообще у него есть все, что есть у взрослого, так как взрослость начинается уже при первом вздохе. Но если мы слишком глубоко вдадимся в психологию, то разрушим смысл притчи. Нам нужно выделить то, что важно для Иисуса, а поэтому правильным будет сказать, что ребенок пока просто встречается с быти происходить свободно, и вещи могут быть самими собой.

Во «взрослом» много неестественного. Он не оставляет жизнь такой, какова она есть, но обрабатывает ее. Мы называем это культурой. В ней содержатся большие ценности, но за них приходится платить не естественностью и искусственностью. Перегородки возникают повсюду: между человеком и человеком между человеком и вещью; они растут сами собой и приводят к тому, что жизнь перестает быть жизнью сердце больше ничего не говорит сердцу. Повсюду заменители вытесняют реальность. Всюду мы действуем с оглядкой на что-то, а оглядка подрывает силы, делает человека осторожным и лишает его подлинности. Вокруг взрослого накапливается искусственности Ведь то, что называется воспитанием, в значительной степени служит целям включения в этот искусственный мир. «Так не делают» - вот одно из первых педагогических изречений, с которым не в силах бороться чувство, хоть оно и обороняется. Безличная форма «не делают» - состояние самого существования, а кто же может противостоять тому, что действует везде, оставаясь неуловимым? ... Ребенок же еще не искушен. Он еще непосредственность, он - просто он сам. Своей откровенностью он приводит взрослых в замешательство. Он не скрывает своих чувств и считается поэтому невоспитанным. Воспитанность в значительной мере заключается не в том, чтобы быть любящим, чутким, бескорыстным, а в том, чтобы скрывать собственные чувства; потому в речах и поведении взрослых много фальши и лжи. В противовес этому ребенок прост и искренен. В этом также нет никакой заслуги. Он просто еще не ощущает тех сдерживающих сил, которые мешают взрослым быть самими собой. Его истинность не прошла через испытание, но она налицо и являет собой живой укор.

«Взрослый» все время занят собой. Он размышляет о себе, испытывает и исследует себя, вырабатывает определенную позицию. В этом выражается серьезность существования, сознательность и ответственность, но вместе с тем жизнь на этом ломается. Перед глазами и сознанием взрослого стоит он сам, и это закрывает ему путь к вещам, к другому человеку, к миру... Ребенок не занимается умозрительными построениями. Его движения направлены прочь от него - к сущему. Он открыт. Он правильно держится и правильно видит, но не отдает себе в этом отчета, так как не предается размышлениям о себе самом. Позже, постепенно, происходит переориентация, и открытость сменяется замкнутостью рефлексии и самоутверждения.

В поведении ребенка коренится и его смирение, то, что он, по слову Господню, не вменяет себя во многое. Он не выдвигает вперед свое «я». Его сознание заполнено вещами, происшествиями, людьми, а не своей личностью. Благодаря этому в его мире может открываться самое существенное, то, что есть и что заслуживает внимания. Мир взрослых полон несущественного, символов и заменителей, средств и средств к средствам, мнимых ценностей и пустяков, воспринимаемых с горькой серьезностью; мир ребенка составляют сами вещи, поэтому его и не отталкивает от себя существенное. Удивляют и тревожат его, в сущности, только исходящие от взрослых жесткость и узость.

Скажем еще раз: все это верно только до некоторой степени. Отбросив романтику детской невинности, мы не намерены впадать в другую романтику. Тем не менее существует нечто, что в общем и целом отличает ребенка от взрослого, и, очевидно, именно эта здесь и важно. Ввиду отсутствия в ребенке искусствен, ности, преднамеренности, тревог самоутверждения и замкнутости, он восприимчив для великого переворота существования, который возвещается Христом как «Царство Божие». Но рассудок возражает, что так быть не может. Его осторожность предвидит возможные последствия. Его самосознание восстает против этого. В своей закостенелости он упорно держится за свое. Он погряз в своем искусственном мире, боится потрясений и поэтому далек от понимания. Его глаза не видят, уши не слышат, сердце не внемлет, что и повторяет все время Иисус. Он - «слишком взрослый».

Иудейский народ, фарисеи и книжники, священники и первосвященники - какие все они «взрослые»! Стоит взглянуть в их сторону, как сразу же сталкиваешься с с ожесточенностью и извращенностью, со всем наследием греха. Как они стары! На полтора тысячелетия назад, к Аврааму, восходит их память, - такое историческое сознание есть только у немногих народов. Им свойственна мудрость, как Божий дар и как порождение долгого человеческого опыта, а также знания, ум, корректность. Они исследуют, взвешивают, анализируют, обдумывают, а когда Обетованный приходит, когда пророчество исполняется и многовековая история подходит к осуществлению своего конечного смысла, они держатся за отжившее, цепляются за свои человеческие обычаи, прикрываются сводом законов; они хитры, жестоки, слепы, и великий час истекает. Посланный Богом Мессия должен умереть из-за тех, кто хранит Божий закон. Из Его крови, из Его Святого Духа рождается юное христианство, тогда как иудейство остается завороженным ожиданием Того, Кто уже пришел...

Ребенок юн. Ему свойственна непредубежденность взгляда и сердца. Когда появляется нечто новое, великое и раскрепощающее, он видит его, идет к нему, вступает в него. Эта простота, это «природное христианство» и есть та детскость, о которой говорит притча. Таким образом, Иисус имеет в виду не что-то сентиментальное и трогательное, не милую беззащитность и нежную привязчивость, а простоту и открытость взгляда, способность чувствовать самое главное и принимать его без задних мыслей.

В сущности, детскость означает то же самое, что способность веровать, - взгляд на мир, при котором вера естественна и то, что исходит от Бога, не встречает противодействия.

Иначе говоря, это - нечто свято-великое; и ясно, что с этого надо начинать. Детскость надо обретать вновь. Не зря в нашем тексте говорится: «Если не обратитесь и не будете как дети...» Стать детьми - значит преодолеть «взрослость», обратиться и перестроиться до самого основания, а это процесс длительный.

Детскость, которую имеет в виду Иисус, означает соотнесенность с Божиим отцовством. Ведь у ребенка все связано с отцом и матерью. Все доходит до него через них. Они всюду. Они - источник, мерило и порядок. У взрослого «отец и мать» исчезают. Со всех сторон его окружает лишенный внутренних связей, враждебный, безразличный мир. Отец и мать ушли, и все перестало быть родным. Для ребенка же, везде и всюду, есть Некто отеческий: Отец Небесный. Конечно, Он должен быть не повторением земного отца, увеличенным сверх натурального размера, но действительно «Богом и Отцом Иисуса Христа» (1 Кор 1.3), Тем, Который выступает из Его слов и призывает вместе с Ним заботиться о свершении Его воли.

Дух детскости видит Отца Небесного во всем, что ему встречается. Но чтобы осуществить это, необходимо переработать то, что происходит в жизни, простое стечение обстоятельств превратить в мудрость случайность - в любовь. Трудно осуществить это по-настоящему. Это - «победа, победившая мир» (1 Ин 5.4). Стать ребенком, как это понимает Христос, -то же самое, что достигнуть христианской зрелости.

9. Христианский брак и девственность

«Когда Иисус окончил слова сии, то вышел из Галилеи и пришел в пределы Иудейские, Заиорданскою стороною. За Ним последовало много людей; и Он исцелил их там. И приступили к Нему фарисеи, и, искушая Его, говорили Ему: по всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женою своею? Он сказал им в ответ: не читали ли вы, что Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их? И сказал: посему оставит человек отца и мать, и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетала того человек да не разлучает. Они говорят Ему: как же Моисей заповедал давать (жене) разводное письмо и разводиться с нею? Он говорит им: Моисей, по жестокосердию вашему, позволил вам разводиться с женами вашими; а сначала не было так. Но Я говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, прелюбодействует... Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться. Он же сказал им не все вмещают слово сие, но кому дано. Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так... И есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит».

Так повествует Матфей в девятнадцатой главе, в стихах с 1-го по 12-й. Эти слова Господа два тысячелетия определяли человеческое существование в его наиболее важных аспектах и сохраняют свое значение по сей день. Но прежде чем более четко осознать, что в них содержится, нам следует взглянуть на Того, Кто это говорит. С величайшим благоговением мы зададим себе вопрос, какое значение имели те жизненные силы, о которых Он здесь говорит, для самого Иисуса, - чем была женщина для Него?

Этот вопрос важен для понимания не только характера Иисуса, но и Его искупительного дела. Религиозные личности, с которыми мы встречаемся в истории, очень различны в этом отношении. Некоторые из них попросту считали отношения между полами злом, боролись с этим инстинктом и старались его искоренить. Другие включали его в саму религию, даже делали из него вершину религиозности. Для некоторых полового начала как будто уже и не существует, оно совершенно вытеснено или поглощено другим. Некоторые же борются с ним до конца своей жизни...

Если мы, имея в виду все эти возможности, посмотрим на Иисуса, то увидим, что ни одна из них не имеет к Нему отношения. В Его личных желаниях и поведении половые отношения не играли никакой роли. Иисусу присуща неслыханная свобода. Она так совершенна, что даже не доходит до нашего сознания, и нужен особый повод, чтобы мы вообще задались этим вопросом. Но и никакой борьбы мы в Нем не находим. Иисус не боится полового начала, не ненавидит его, не презирает его, не борется с ним. Нигде нет и признака того, что Он должен был его подавлять. Напрашивается вопрос, не был ли Он нечувствителен, - ведь существуют люди, не знающие ни борьбы, ни преодоления, потому что они равнодушны. Но, конечно, нет!

Существо Иисуса преисполнено глубокой теплоты. Все живо в Нем. Все бодрствует и полно творческой силы. С каким участием Он подходит к людям! Его любовь к ним не проистекает из долга и воли, а возникает сама собой. Любовь - основная движущая сила Его существа. Когда Он подзывает к себе ребенка, чтобы показать Своим ученикам, какая настроенность пригодна для Царства Божия, Он его обнимает. Несмотря на усталость, Он благословляет малышей, которых матери приводят к Нему, и нет сомнения, что юные существа хорошо чувствовали себя с Ним. Его ученики были для Него не просто вестниками Его благовестия, - Он любил их. «Я уже не называю вас рабами... но Я назвал вас друзьями», - сказал Он им (Ин 1.15). Те часы, когда Он с ними прощался, были преисполнены любви. Особенно близок был Ему Иоанн, «ученик, которого любил Иисус» (Ин 13.23). Как красноречиво то, что в последний вечер он возлежал у груди Иисуса, и, видимо, не в первый раз! Когда их потрясло ужасное оповещение — «один из вас предаст Меня» - и никто из них не решался задать вопрос, Петр сделал знак Иоанну: Спроси, о ком Он говорит, - и тот, «припав к груди Иисуса», спросил: «Господи! кто это?» (Ин 13.21-25). Мы узнаем о преданной заботе окружавших Его женщин, на которую Он без сомнения отвечал благодарностью и теплом (Лк 8.2-3). Мы читаем о брате и сестрах в Вифании, которых «Он любил» (Ин 11.3). Рассказ о трапезе в двенадцатой главе Иоанна показывает, как дорога была Ему Мария, сестра Лазаря. Какая близость была между Ним и Марией из Магдалы, явствует из божественно прекрасной встречи в саду после Воскресения: «Мария !--Раввудя, Учитель!» (Ин 20.16-17).

Но ни один человек со зрячими глазами и неискалеченным сердцем не усмотрит в этом чего- либо похожего на тайную связь или подавленное желание. Это проявления чистой, теплой свободы. Когда мы вдумываемся в образ Иисуса, мы обнаруживаем в нем богатство и живость сил, но все эти силы сосредоточены в сердце, стали сердечными силами, обращенными к Богу и устремленными к Нему в беспрестанном движении. Все время Он впитывает в Себя святое влечение, любовь и самоотдачу Отца как «пищу и питие» Своего самого интимного существа, воплощая их затем в деяния и творчество любви (Ин 4.32 слл.). Так полнота сил без малейшего напряжения, без отклонений, бесхитростно течет к Богу и от Бога к человеку, все необыкновенно чисто и прозрачно - и именно это составляет непостижимое в личности Иисуса. Именно от Него, почти не касавшегося полового начала, исходит успокоительная, очищающая мощь, обуздывающая эти силы. В чем состоит христианский порядок половой жизни, следует определять не по тому, как смотрели на него тот или другой христианин или та или другая доктрина, но по тому, каким желает видеть его Иисус. Он стоит надо всеми, в том числе и над величайшими святыми и учителями. Чтобы определить правоту отдельного человека, целой эпохи или какой-либо доктрины мы вправе апеллировать к Нему. Он один «путь, истина и жизнь» (Ин 14.6) - как во всем, так и в этом. А теперь вернемся к нашему тексту.

Ситуация, о которой в нем идет речь, похожа на другие, уже встречавшиеся нам. Фарисеи - богословы, юристы, специалисты по ортодоксии - спрашивают:

«По всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женою своею?» Вопрос этот ставится с не более честными намерениями, чем вопрос о «величайшей заповеди», о котором мы уже говорили (Мф 22. 34-40). Они совсем не хотят поучиться, - они хотят заманить Его в ловушку. В связи с этой темой суще. ствовала детально разработанная казуистика: доста< точна ли та или другая причина для выдачи разводное го письма; когда данная причина действует отягощающе, а когда смягчающе; какие допускаются исключи ния, и так далее - с бесконечными примечаниями ц оговорками. Противники рассчитывают на то, что Иисус, придающий мало значения ухищрениям закона нической науки и все время говорящий о делах Провидения, о любви и чистоте сердечной, не разберется в этих хитросплетениях и, так или иначе, обнаружив свою некомпетентность. Но Он одним мановением руки отметает все и переносит вопрос совсем в иную плоскость: человеку вообще не позволительно разводиться!

Брак основан Богом. Бог сотворил человека как мужчину и женщину, имея, следовательно, в виду их соединение. Этот союз, будучи заключен, представляет собой единство, происходящее от Самого Бога. Супруги соединяются по велению Бога, причем настолько тесно, что образуют уже только «одну плоть», и то, что касается одного, затрагивает и другого. Человек может разъединить то, что он сам соединил, но соединенное Богом неподвластно человеку. Человек может вступить в брак по свободному решению, это в его власти. Но если он это сделал, то тем самым завязывается связь от Бога, над которой он уже не властен. В этом - сверхчеловеческий характер брака, который может стать блаженной тайной, приносящей во всех превратностях мир и поддержку, но может стать и тяжким роком.

Вопрошающие возмущенно возражают: почему же тогда Моисей дал все эти предписания о выдаче разводного письма? Иисус отвечает: ради жестокосердия вашего. Потому, что нет у вас ни любви, ни любовью порождаемой верности. Потому, что вы своекорыстны и чувственны и, если бы вам не было сделано уступок, вы взбунтовались бы, - Бог же слишком милосерден, чтобы это допустить. Закон - как мы уже говорили - не был выражением первоначальной Божией воли, которая говорила еще к Аврааму, тем более что она действовала в раю и проявилась в творческом замысле; закон - это свидетельство отпадения народа, порядок, созданный Богом после того, как люди не удержались в истинном порядке веры и свободы.

Ученики потрясены. Возможно, что до их сознания доходят теперь и слова Иисуса из Нагорной проповеди: «Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф 5.27-28). Если так, то жениться - значит связать себя ужасающим образом! Брак с одной-единственной женщиной, без возможности его расторжения, при том, что даже похотливый взгляд на другую оказывается уже прелюбодеянием! Если так обстоит дело с отношениями между мужем и женой, то человеку лучше не жениться! На это Иисус говорит: «Не все вмещают слово сие, но кому дано» (Мф 19.11). Такой оборот речи часто встречается в словах Иисуса, например, когда Он восклицает: «Кто имеет уши слышать, да слышит» (Мф 11.15). Он всегда указывает на то, что сказанное Им нельзя понять, исходя из человеческого опыта или закона, но только из веры и благодати. Так и здесь: сказанное вам о браке вы не можете понять, исходя из человеческой природы, мира и закона, но только на основе веры. И исполнить это вы можете не собственным усилием, а только по благодати. Но теперь мысль продвигается дальше: существует порядок вещей, еще более далекий, чем брак, от того; что «может вместить» каждый, а именно - отказ от всякого полового общения. И чтобы было совсем ясно, что Он имеет в виду, Он делает различие: не вынужденный отказ, вызванный неспособностью к браку вследствие телесного недостатка или постороннего вмешательства, отрицательно повлиявшего на половые потенции, но тот, который возникает из свободной воли, и притом ради Царства Небесного. Существует жизненный порядок и образ жизни, при котором человек всю силу своей любви направляет непосредственно на Бога и Его Царство, и уже только от Него она переходит к человеку. Об этом в законе написано еще меньше. И к этому в еще большей степени относятся слова: «Кто может вместить, да вместит».

Ставится вопрос, который из этих двух порядков выше. Им мы займемся в дальнейшем. Сейчас важно то, что, согласно словам Господним, оба они вырастают из одного корня. В обоих содержится некая тайна, противоречащая естественной природе. Оба означают нечто большее, чем то, что «может вместить» каждый. Ни тот, ни другой не может быть выведен из непосредственного импульса или из законов человеческого общества, или из сердца — они могут быть поняты только из Откровения, усвоены верой и исполнены по благодати.

Принято говорить, что христианский брак соответствует природе человека. Это можно понимать правильно, но можно и превратно. Конечно, он соответствует природе человека, но такой, какой она была, когда несла в себе ясный образ Божественной воли, была устремлена к Богу и пронизана действенностью Его благодати. Для человека в раю была бы «естественной» единственность и нерасторжимость брака, заключенного в свободе и любви его богопослушного сердца, - а для человека, каким он стал вследствие греха? Пожизненная связь с другим существом - может ли она также и падшему человеку казаться чем-то «естественным», - не потому, что он осмыслил ценности и цели, физические и духовные связи, а по непосредственному чувству и опыту? «Естествен» прежде всего инстинкт, но он стал своевольным и раздвоенным; перед судом совести он предстает лживым, склонным к насилию, непостоянным и изменчивым, и те же характерные черты должны быть присущи тому, что на нем строится, - отношениям между двумя людьми...

Сердечная склонность так же «естественна». Может ли она постоять за себя? Она может отвечать за то, что ей ведомо, но не за то, что находится в подсознании, и еще меньше за то, что произойдет. Ведь вся литература повествует об изменчивости сердца... Значит, остается личность? «Естественна» ли для личности, подразумевается ли для нее пожизненная связь с одним и тем же человеком при всех переменах состояний и событий, собственного развития и развития другого? Союз, заключаемый неискупленной свободой личности, ею же может быть и расшатан... А совесть человека? Его способность судить и принимать решения, его верность? Действительно ли они надежны? Кто это утверждает, не хочет быть зрячим... Но если допустить даже, что из нравственной свободы может возникнуть подлинно нравственная связь, брак означает нечто большее. Его смысл в том, что при влечении, при всех переменах в сердце, в борьбе свободы за нравственный долг всплывает нечто «не отсюда»: единый образ и единая сила, которая не только «крепка» и «хороша», но «вечна» и «свята». И если эти два человека - непостоянные, мятущиеся со всеми последствиями греха, с сердцами, бунтующими против благодати, - принимают в свое сознание и свою волю это святое единство, преобразуя свою общность со всей ее человеческой несостоятельностью и трагичностью, то это не «естественно», и «вместить» это может только тот, кому это дано, кто верует.

Конечно, нерасторжимый брак соответствует глубочайшему смыслу природы, и, несмотря на все страдания и разрушения, он в конечном итоге фактически оправдан. Тем не менее его нельзя представлять себе попросту соответствующим природе, чтобы не возникла опасность, что он утратит свой священный смысл и превратится в этическое или социальное установление. Когда же его видят в свете веры и переживают в благодати, возникает нечто воистину и в высоком смысле «естественное». Эта «естественность» означает, однако, нечто иное, чем непосредственная естественность нашего существа. Она - плод благодати и веры. Начинают не с нее, но христианское усилие заканчивается ею. Она как детскость, о которой шла речь выше. Поэтому она должна созидаться силой, подобной той, которою созидается девственность: верующей отрешенностью. Христианский брак неизменно возрождается из жертвы. Он, конечно, означает жизненную полноту обоих соединившихся, такую плодотворность и завершенность существа, которые превосходят возможности каждого из них в отдельности. Но это осуществляется не путем одного только переживания и действия, а через отрешенность - через все формы отрешенности, которые становятся необходимыми из-за непоследовательности инстинкта, из-за непостоянства сердца, из-за все время возникающих разочарований в другом, из-за кризисов нравственной силы, из-за требований, предъявляемых общей жизнью, из-за перемен во внешней судьбе.

Брак — это не только воплощение непосредственной любви, соединяющей мужчину и женщину, но и их постепенное преображение, совершающееся через опытное познание действительности. Первая любовь еще не видит этой действительности. Влечение чувств и сердца дарует ее, окутывает покровом сказочности и беспредельности. Она заявляет о себе лишь с течением времени, когда один начинает видеть в другом будни, недостатки, несостоятельность. Если он и тогда принимает другого таким, каков он есть, вопреки всем разочарованиям, каждый раз по-новому, если он делит с ним, перед Богом и с Божией помощью, как радости и горести повседневной жизни, так и великое переживание преображения, то постепенно вырастает вторая любовь, подлинная тайна брака. Она настолько же выше первой, насколько личность, достигшая совершеннолетия, выше, чем она была в пору молодости, и насколько зрелость сердца, научившегося преодолевать, выше сердца, просто открывающегося и дарующего. Здесь возникает нечто великое, но из многих жертв и самопреодоления. Нужны большая сила, глубокая верность и смелое сердце для того, чтобы человек не поддался обману страсти, трусости, своекорыстия и склонности к насилию. Так ли уж часто случается, что в браке двух, давно соединившихся людей прорывается этот образ истинно победоносной любви? Поэтому вполне понятно, что определение Иисусом брака переходит в определение девственности.

Неестественность, заключенная уже в браке, в девственности проявляется открыто. Не первоначальное предрасположение побуждает человека отказаться от стремления к осуществлению любви и плодовитости. То, что имеет в виду Иисус, означает не просто примирение с физической невозможностью или вынужденным ограничением - это было бы вынужденной добродетелью, куцей, хоть и мужественной, -нет, Он имеет в виду свободный отказ. И не из слабости, из равнодушия к жизни или философских соображений, но «ради Царства Небесного». Еще раз и совершенно недвусмысленно: не потому, что этого требует какой-то «религиозный долг», а потому, что человеку от Бога открывается такая возможность любви, которая полностью и целиком захватывает. В наше время психология освещает подоплеку, все подспудные мотивы человеческого поведения, поэтому нам нужно добавить еще нечто.

Можно было бы возразить, скажем, что идея девственности просто перемещает предмет любви. Что по причинам, которые часто бывают очень сложными, человек не может встретить своего естественного партнера, другого человека, и ищет его - правда, в завуалированной форме - в религиозной сфере. Следовательно, когда он любит «Бога» или «Царство Небесное», то под этим он - по существу, и часто сам того не зная - подразумевает другого человека. Если это так, и не только в случаях искажения или побочных движений чувства, а в самой сути того, что называется девственностью, то она нечто ужасное. Тогда человек оказывается обманутым в самом важном, и настроенность, обращенная к Богу, оказывается нечестной и нечистой. Действительно, девственность нередко воспринимается неверующими именно так. Многое в христианской жизни подтверждает их точку зрения, но сущность и смысл девственности на самом деле иные.

Значение христианской девственности нельзя понять, исходя из человеческого инстинкта или духа; понять его можно только из самого Откровения. Христос говорит: у человека есть возможность силу своей чистой любви направить на Бога. Бог таков, что Он может быть любим всей полнотой любви, Он может стать для человека Единственным Всем. И не как замена, не как маскировка, не как смещенный образ человеческих представлений, но подлинно и изначально. Бог есть суверенно любящий и Тот, Кто может быть изначально любим. Более того, Бог есть Тот, Кто в последнем и окончательном смысле один только и может быть любим вполне. Возможно, что в глубине опыта любви каждого чуткого сердца, даже самого счастливого и богатого, таится сознание невозможности последнего исполнения. Возможно, что по отношению к человеку любовь не может достичь предельной силы, ибо человек для этого слишком мал, и предельная сокровенность не может объять его - между ними всегда остается дистанция. Эта конечная несостоятельность всякой земной любви позволяет человеку, может быть, угадать, что есть еще другая любовь, которая, однако, никогда не может осуществиться по отношению к человеку, - любовь, которой должны быть дарованы ее предмет и сила, «Ты» и сердце, затрону -тость и близость. Откровение указывает на нее. В этом тайна девственности, и перед ней все ссылки на психологию и этику становятся жалкими и претенциозными.

Правда, нет правила, определяющего, призван ли тот или другой человек осуществить это. Сюда при-ложимы, в их буквальном смысле, слова: «Кто может вместить, да вместит». Это особая оговорка, даже в пределах того соотношения благодати и природы, которое выражается стихом 11. Сила же, которой созидаются оба состояния (брак и девственность), - та самая, о которой мы говорили в начале нашего разговора: сила Христа. Здесь наши мысли должны быть отмечены чистотой и религиозностью. Христианский брак и христианская девственность не могут строиться ни на социологических исследованиях, как бы убедительны они ни были, ни на этических и личных возможностях, как бы хороши они ни были, ни на религиозности как таковой, сколь бы благочестива она ни была. Все это уводит в сторону от самого главного. Нельзя их строить и на расплывчато понимаемой «благодати», которая может означать что-то вроде особой человечески-религиозной одаренности, природной чистоты и т.п., - но только на той силе, которая заложена в существе Христа и которая есть Он Сам. Жить в христианском браке можно, только когда Он находится «посреди» соединенных «двоих» (Мф 18.20). Он Сам - это Его действенное присутствие, Его сила выносить, терпеть, любить, преодолевать, прощать «до седмижды семидесяти раз» (Мф 18.22).

Вот в чем эта сила... И никакое отвлеченное «Царство Небесное» не дает возможности девственности, и никакой «Бог» вообще, а только Христос. То, что излучается Им, Его личностью, Его настроенностью, Его деяниями, Его судьбой: святое, невыразимое, просвещающее сердца, трогающее, свершающее. Оно исчезло бы, если бы мы попытались свести его к общим словам, назвать его, например, этикой Иисуса, или Его истолкованием жизни, или открытой Им полнотой ценностей. Нет, не этика, не толкование, не ценности - Он Сам. То, что может быть выражено только одним именем: Иисус Христос. Живой Сын Божий и вместе с тем - Сын Человеческий. Сама жизнь и сама любовь. Христианские брак и девственность перестают быть понятными, как только Иисус Христос перестает быть в них сутью, нормой и действительностью.

10. Христианское обладание имуществом и христианская бедность

«Когда выходил он в путь, подбежал некто, пал пред Ним на колени, и спросил Его: Учитель благий! Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Иисус сказал ему: ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог. Знаешь заповеди: «не прелюбодействуй»; «не убивай»; «не кради»; «не лжесвидетельствуй»; «не обижай»; «почитай отца и мать». Он же сказал Ему в ответ: Учитель! все это сохранил я от юности моей. Иисус, взглянув на него, полюбил его и сказал ему: одного тебе недостает: пойди, все, что имеешь, продай, и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, последуй за Мною... Он же, смутившись от сего слова, отошел с печалью, потому что у него было большое имение. И, посмотрев вокруг, Иисус говорит ученикам своим: как трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие! Ученики ужаснулись от слов Его. Но Иисус опять говорит им в ответ: дети! как трудно надеющимся на богатство войти в Царствие Божие! Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие. Они же чрезвычайно изумлялись и говорили между собою: кто же может спастись? Иисус, воззрев на них, говорит: человекам это невозможно, но не Богу; ибо все возможно Богу» (Мк 10.17-27).

Эти слова Господа также оказали на историю христианства глубокое, непреходящее влияние. Они находятся в тесной связи с теми, которые мы рассматривали в предыдущей главе. Там речь шла о порядке половой жизни, здесь - об отношении к имуществу. Но прежде чем заняться ими подробнее, мы, как и в прошлый раз, посмотрим на самого Иисуса: как Он лично относился к имуществу? Что означали для Него мирские блага?

Писание говорит, что Он происходил из небогатого дома. В качестве предписанной жертвы после Его рождения Мария и Иосиф могли принести только тот дар, который предусматривался для людей неимущих, а именно — двух голубков; значит, у них не было достаточно средств, чтобы принести в жертву ягненка (Лк 2.24). Позже Он Сам говорит человеку, желающему пойти с Ним: «Лисицы имеют норы, и птицы небесные - гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» (Мф 8.20 и Лк 9.58). Первое наше замечание рисует экономическую ситуацию в доме Его родителей, второе говорит о Его образе жизни в последние годы.

Однако это не следует представлять себе как нужду. Как сообщают евангелисты, жизненные потребности Иисуса были обеспечены. Состоятельные женщины из числа Его приверженцев предоставляли Ему все необходимое для жизни (Лк 8.1-3). Сообщается же, что у маленькой группы была общая казна, которой заведовал Иуда Искариот (Ин 12.6). Следовательно, имелись средства, чтобы покрывать потребности, покупать пищу и давать милостыню (Ин 4.8 и 13.29). Нигде нет упоминаний о каких-либо лишениях, которым подвергал бы Себя Христос ради покаяния или религиозного самосовершенствования. Правда, Он постится после крещения, - но это не аскеза в собственном смысле слова, а уход в крайнее одиночество перед Богом (Мф 4.2). Вообще же Иисус питается нормально, пользуется тем, что Ему нужно; когда Его приглашают, Он участвует в трапезе, как и все другие. Обществу, собравшемуся на свадьбу в Кане, Он дарует в избытке благородное вино, - ясно, что в этом нет ничего аскетического (Ин 2.1-10). Тысячи проголодавшихся людей Он не призывает стойко переносить лишения, но насыщает их сверх потребности и еще заботится о том, чтобы сохранить оставшееся (Мф 14.15-31). И есть даже эпизод, демонстрирующий, как глубоко ощущал Господь благое изобилие: Когда Мария из Вифании помазывает Его драгоценным миром, а заведующий казной замечает с неудовольствием, что благовоние можно было бы продать, а деньги использовать для милостыни, Он заступается за Марию. Этот вызванный внутренним порывом поступок после которого весь дом наполнился благоуханием, глубоко порадовал Его (Ин 12.1-8). Также, очевидно, радовали Его цветущие полевые лилии Его родного края и беспечная жизнь птиц, иначе Он вряд ли говорил бы о них в Своих притчах (Мф 6.26 слл.). И если бы Он не ощущал красоты мира, сатана не искушал бы Его, развертывая перед Ним картину мира (Мф 4.8). Нигде у Иисуса не проявляется аскетический взгляд на вещи. Упрекая иудеев в несерьезности, в том, что они никогда не принимают вестников Божиих, Он говорит:

«Пришел Иоанн, ни ест, ни пьет; и говорят: в нем бес. Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам» (Мф 11.18- 19). Иоанн-один из тех, которые упражняются в аскезе и покаянии; Иисус уважает это, но Сам живет не так.

Своеобразие Христа заключается не в том, что Он отказывается от мирских услад и подвергает Себя лишениям, а в том, что Он свободен. Мы опять сталкиваемся с тем же, что рассматривали в предыдущей главе. Совершенная, однозначная, самодостаточная свобода - вот что велико у Господа. Даже не сразу понимаешь, насколько Он свободен от всякого вожделения, как, впрочем, и от сопротивления вещам, от судорог воздержания, а в особенности - от какого бы то ни было, пусть самого скрытого, неприятия того, чем Ему не надо насладиться. У Иисуса свобода совершенно естественна. Она даже незаметна, не привлекает внимания. Его взгляд спокойно останавливается на вещах, поскольку Он их вообще замечает. То, что прекрасно, Он и видит, как прекрасное. Блага жизни Он воспринимает как таковые. В остальном же вся сила Его любви и привязанности обращена к Богу. Эта естественность - чистейший плод Его единства с Богом, как и вообще та «естественность», о которой речь идет в христианстве, знаменует собой не начало устремлений, а их завершение.

Но именно поэтому человек, открывшийся Христу, получает мощные силы от Бога, чтобы упорядочить свое стремление к мирским благам. Об этом упорядочении говорится в начале рассматриваемой нами главы. Вот поспешно подходит человек, может быть слегка возбужденный, - «юноша», как стоит у Мф 19.20-22, «некто из начальствующих», согласно Лк 18.18, -и обращается к Нему: «Учитель благий! что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?» Он, вероятно, видел, как благостно Иисус принимал именно детей, и это тронуло его сердце. Ему хотелось приобщиться к этой чистоте и близости к Богу, и он спрашивает «благого Учителя», что ему нужно для этого сделать. Своим ответом Иисус несколько охлаждает его пыл: «Что ты называешь Меня благим?» Он предельно далек от мысли из «смирения» не признаваться в том, кто Он; ведь в другом месте Он спокойно вопрошает: «Кто из вас обличит Меня в неправде?» (Ин 8. 46). Но в тех словах Он, очевидно, ощутил фальшь тона, сентиментальность или тягу к мирскому. Поэтому Он указывает ему направление ввысь. Один только благ - невидимый, святой Бог. Туда и направь свой ум! Но затем: «Если хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди» (Мф 19.17). И Он перечисляет некоторые из них, притом, как мы сразу видим, не только из декалога, тут, например, и запрет кого-либо обманывать; здесь под «заповедями» понимается все, что содержится в Ветхом Завете как повеление Бо-жие. Юноша отвечает: все это я уже делал, и притом с юного возраста. Возможно, что он говорит это слишком поспешно. Может быть, ему следовало бы лучше обдумать свой ответ. Согласно Матфею (19.20), он добавляет: «Чего еще недостает мне?» Я хотел бы сделать больше, научи меня! Должно быть, это искренние слова, ибо Господь, «взглянув на него, полюбил его» и ответил: «Еще одного недостает тебе». Очевидно, Иисус видит, что он действительно старался исполнять заповеди, но что в нем живет тоска по более высокому, желание подняться в область, которая выше заповедей. Это желание распознает взгляд, которым Он одобряюще смотрит на него. На сердечный взлет Он отвечает Своей «любовью», Сам объединяется с порывом, который в действительности уже служит ответом на невидимое притяжение благодати. Поэтому Он дает новое указание: если это так - то да будет так! Продай все, что имеешь, раздай бедным и следуй за Мной. Не «отдай своим наследникам», но раздай бедным. То есть-уйди. Освободись от всех пут и иди со Мной!

Здесь происходит нечто особое. Шаг за шагом выявляются два возможных способа правильного отношения христианина к имуществу.

Во-первых, тот, что содержится в «заповедях»: обладать имуществом, быть за него благодарным, управлять им по совести и с его помощью делать нужное дело, остерегаться нечестности и несправедливости, вести себя порядочно по отношению к другим и помогать в беде. Это - четкий порядок, угодный Богу и ведущий к вечной жизни. Если бы юноша сказал: Учитель, я старался делать это, но все еще недостаточно, а теперь буду стараться больше... Если бы он затем посвятил свою жизнь все более верному исполнению заповеди, обладанию имуществом и его использованию в духе Нового Благовествования, то это стало бы великим христианским делом. Но в нем жило стремление к большему. Заповеди содержат правила - то, что относится ко всем и должно исполняться всеми все более верно и со все большей углубленностью, - в юноше же было нечто, устремленное дальше закона, к царству свободного великодушия, творческой веры и неизреченного. Именно это и привлекло его ко Христу. И вот на это Господь отвечает: если так, то ты можешь положиться на свой порыв. Но тогда к тебе обращено особое требование: все силы своего сердца направить непосредственно на Бога. Служить Ему не разумностью управления имуществом, а свободой сердца, отбросившего все, что не Он. Значит, отдай все и иди со Мной! А для того, чтобы он смог это сделать, ему дается сила, происходящая из того, что Христос «взглянул» на него и «полюбил». Ей он должен был бы довериться - и тогда он поднялся бы до уровня совета, данного Христом, до ступени христиански-не- изречимого. Но на это он не может решиться - жертва для него слишком тяжела. Перед его глазами встает имущество во всем его изобилии, оно связывает его по рукам и ногам, и, «опечаленный», с сознанием утерянной божественной возможности, он уходит домой.

Мы видим две возможности, два порядка бытия: один - это правило, относящееся ко всем и всех обязывающее, возможность, которая открыта всем и должна выполняться в послушании и верности; а другой — это совет, направляемый Божией свободой отдельному человеку, который может со свободным сердцем последовать ему. Не по собственному решению. Никто сам не дает себе такого совета — человек должен быть призван. И призван лично, а не в совокупности людей. Притом без ограничения свободы: «Если хочешь быть совершенным, тогда...» Правда, это снова обязывает, ибо если он отказывается, то не просто упускает то, что зависело от его благоусмотрения, но губит свое призвание. Отсюда и печаль юноши. Из переплетения призыва и свободы, обязательства и великодушия возникает новый уровень, на котором царит совет Христа и христиански-неизречимое, то, что предназначается этому отдельному человеку. Возникает Он в ответ на готовность последовать не закону, а призыву. Но этот призыв и ответ на него образуют «индивидуальный закон» и связывают так же глубоко, более того - новым образом, а может быть, и еще глубже, чем общее правило.

В каком же соотношении друг к другу находятся эти уровни?

Прежде всего, оба они хороши. И хороши именно по-христиански, перед Богом. Первому уровню тоже соответствует по обетованию «вечная жизнь», а она есть общение с Богом и выше ее нет ничего. Противно смыслу Писания считать имущественный порядок, как и брачный, чем- то не вполне полноценным с христианской точки зрения, уступкой тем, кто не может достичь большего. Оба порядка обоснованы во Христе. Оба исходят из благодатной воли Божией, а не из одной только природы. Оба могут быть достигнуты лишь силой, нисходящей свыше, а не собственными возможностями. Важно это понять - текст ясен. Когда юноша удаляется, Иисус сосредоточенным взглядом обводит Своих учеников и говорит: «Как трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие!» Ученики изумляются. Тогда Иисус подчеркивает сказанное, продолжая: ибо удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие». Теперь ученики приходят в «чрезвычайное» смущение и спрашивают: «Кто же может спастись?»

Иисус же не успокаивает их, но подтверждает их опасения: «воззрев на них, Он говорит: «Человекам это невозможно, Богу же все возможно».

Кто хочет видеть, тот видит, в чем тут дело. Иисус говорит о «богатых», о «надежде на богатство», о том, что «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие». Ученики ужасаются. Почему же? Ведь они не богаты! Они могли бы ощутить сострадание, может быть, прикрытое благочестием злорадство, если они очень погрязли в земном, но почему испуг? Почему они спрашивают: «Кто же может спастись?» Значит, они и себя причисляют к «богатым»? Да, именно так, и Иисус это подтверждает. То богатство, которому здесь выносится приговор, означает не владение большими деньгами по сравнению с малыми или крупной земельной собственностью по сравнению с маленьким полем, но владение имуществом вообще. Сам факт владения имуществом означает богатство, и ученики приходят в ужас, потому что это и их касается, хоть у них и нет ничего, кроме рыбачьей лодки и домишка. Иметь что-либо вообще само по себе и для себя - вот в чем здесь дело.

Иисус говорит: «только силой Божией, только освобождающей и дарующей великодушие Божией любовью можно отдать все и стать из «богатого» «бедным». Это очевидно, но это еще не все. Праведно владеть имуществом, по справедливости и в любви к ближнему, иметь что- либо, не будучи «богатым» в том смысле, в каком это слово употребляется в Писании, - это возможно тоже только благодаря все той же Божией силе, которая наделяет способностью отдать все. Само по себе «это невозможно». Деньги как таковые, связывают, будь то один динарий или миллион. Имущество как таковое, будь то убогое поле или большое имение, сковывает сердце. Но знамением бесконечной благодатной силы Божией служит то, что человека, живущего в сфере влияния вещей, она может сделать имущим по-христиански и имеющим доступ в Царство Божие...

Как мы уже видели, осуществлять христианский брак как нерасторжимое единение двух людей, как телесную и духовную общность на всю жизнь возможно тоже только благодаря этой силе, с помощью которой призванный отделяется от всякой общины и высвобождает свое сердце исключительно для Бога. Так и здесь: по-христиански владеть имуществом можно только благодаря той же самой силе, которая помогает жить в христианской бедности. Ибо и имущество должно стать свободой. Эту цель указывают часто цитируемые слова ап. Павла: дойти до того, чтобы иметь, «как не имеющие» (1 Кор 7.29-31). Если не строить себе иллюзий, то это очень трудное и великое дело. Освободиться от власти вещей, избавиться на деле от алчности, сладострастия, страха, зависти, скупости, а то, что имеешь, иметь из руки Божией и пользоваться им как Богу угодно, - попросту говоря, это невозможно. Возможным это делает только Бог. Изречением Павла не следует манипулировать так, как будто оно подразумевает вполне достижимую, более высокую ступень нравственности. Это находится в той же сфере, недостижимой для человека, что и христианская бедность - и вообще все то, что прославляется в заповедях блаженства.

Этот вопрос следует даже рассмотреть с другой стороны: только ли владение имуществом опасно для христианина? Безусловно, нет, - опасна и скупость. Ибо речь здесь идет о христианской бедности ради Царства Божия и при сердечной свободе, а не просто об отсутствии имущества. Лишения как таковые самоограничение или подавление своих потребностей могут приводить к внутреннему опустошению, делать человека высокомерным, порождать своего рода новое фарисейство. Было бы лучше, если бы эти люди занялись приобретением и накоплением имущества и на этом пути честно исполняли свой долг. Так же точно бывают люди, которые отказываются от брака, но внутренне засыхают, становятся жесткими и надменными - и, даже если они только подавляют свои вожделения, а не возводят их до уровня некоей жертвенной свободы, они превращаются в лицемеров, в ненавистников жизни, творящих насилие над собой и другими. К ним относятся слова святого Павла: «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (1 Кор 7.9).

Но как обстоит дело со сравнительной ценностью этих обоих уровней? Этого вопроса мы вкратце коснулись в предыдущей главе, а теперь рассмотрим его более подробно.

Кто действительно ищет ответа на него и не поддается ни своим противоречивым чувствам, ни тем влияниям, которые исходят от реформации, а также от натурализма нового времени, - тот не преминет ответить: более высокий уровень указан советом Христа. Не потому, что другой плох, но потому, что даже неподготовленному человеку ясно: необычная ценность выше общераспространенной, и жизнь, отдающая все ради великого, труднее и выше той, которую определяет множество аспектов. Признать это — дело чистоты чувств, даже если сам человек не призван к такой жизни. Лучше ощутить высокое, даже если ты сам не поднимаешься до него, чем принижать его до своего уровня.

Однако это ни в коей мере не значит, что человек, живущий по совету Христа, тем самым выше другого и по своему настрою, и по своей жизненной сущности. В этом отношении уровень зависит только от чистоты его сердца и от преодолевающей силы его воли. Человек, решивший жить по совету Христа, может тем не менее стать ограниченным, холодным, высокомерным, склонным к насилию, а живущий по общему правилу может быть великодушным, добросердечным, смиренным, благоговейным, благородным. То, что мы говорили, относится к уровню как таковому, а не к конкретному человеку. О человеке нельзя судить «вообще».

Итак, оба уровня исходят из одной и той же воли Божией и осуществляются одной и той же силой благодати. Они существуют. Чужды ли они друг другу?

Ответим примером: когда Франциск, который, пожалуй, как никто другой понимал смысл совета Спасителя и может считаться чистейшим представителем того типа христиан, который устремлен к необычному, рискованному, творческому, - когда «ассизский бедняк» пришел в дом к состоятельному человеку и тот не мог не поддаться его влиянию — что произошло тогда? Может быть, тот человек продал все и отправился за Франциском? Вероятнее предположить, что он остался на своем уровне. Но совершенно несомненно, что, пока в нем был жив образ гостя, влияние его существа, звук его голоса, богач воздерживался от всякой сомнительной прибыли, не притеснял своих должников, помогал нуждающимся и не отклонял справедливых просьб. Такова первая часть ответа: следование совету Спасителя действует в человеческом обществе как живая сила. Оно демонстрирует возможность быть свободным от имущества и этим напоминает имущему, что он, владея имуществом, может стать свободным. Тот, кто отрешился от всего, помогает сохранившему имущество правильно распоряжаться им... Но с другой стороны, могла ли бы бедность Франциска преисполниться такой притягательной силы, такой сияющей красоты, если бы он происходил из неимущего дома? Вряд ли. Та высвобождающая сила, которая была присуща его жертве, свидетельствует, по-видимому, о том, что он ощущал ценность вещей, от которых отказывался. Франциск знал, как прекрасен мир, как может осчастливить богатство, как великолепна возможность наслаждаться и дарить. Это - вторая часть ответа: конечно, данный Христом совет неизменно исходит из Божией благодати и из свободы сердца, но, чтобы он мог быть действительно высвобождающим, по- человечески чистым, духовно здоровым и творческим, в сознании данной эпохи должен жить христианский смысл владения имуществом. Этот последний представляет собой ту плодородную ниву, на которой, если Богу угодно, всходит и расцветает отрешенность. Оба уровня опираются один на другой. Только тогда, когда брак и имущество осознаются правильно и живут в полную силу, девственность и бедность могут предстать в своем чистом образе. И только тогда, когда девственность и бедность живы в общественном сознании, брак и имущество предохраняются от погрязания в мирском.

11. Благословение

Марк повествует в десятой главе о том, как матери приходят к Иисусу и приносят Ему своих детей, чтобы Он благословил их. Господь утомлен, поэтому ученики хотят дать Ему отдохнуть. Но Он недоволен этим и говорит: «Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им; ибо таковых есть Царствие Божие» (Мк 10.14). Трогательный эпизод, не возбуждающий особых вопросов. Но в один прекрасный день мы можем натолкнуться на слова того человека, который так решительно возражал Христу: «Из просящих мы должны стать благословляющими!» Что это значит? Пожелать быть благословляющим, а не просящим -это уже похоже на выражение возмущения. Что же означает благословение?

Когда мы слышим о нем от Иисуса? Если я не ошибаюсь, еще два раза: в последний вечер, за пасхальной трапезой, когда Он благословляет хлеб и чашу, -этим благословением и словами, которые Он при этом произносит, Он основывает тайну Евхаристии (Мф 26.26). И затем, после Его воскресения, непосредственно перед Его возвращением к Отцу: «И вывел их вон из города до Вифании и, подняв руки Свои, благословил их. И, когда благословлял их, стал отдаляться от них и возноситься на небо» (Лк 24.50-51). Это то благословение, которым Он - как сказано в конце Евангелий от Матфея и от Марка - поручает ученикам идти по всему миру и нести всем народам Его бла-говествование.

Благословение детей, благословение хлеба и вина, благословение вестников в последний час - во всех этих действиях есть глубокий смысл... Вспомним Священную Историю: благословение стоит в ней в начале и в конце. В пятый день творения Бог изрекает Свое благословение существам, живущим в море и в воде:

«Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножатся на земле». В шестой день, когда Он сотворил человека по образу и подобию своему, мужчину и женщину, - Он благословляет их и говорит: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле». Когда же все свершено, когда дело Божие встает перед Ним и оказывается в Его всевидящих очах «хорошим» и «весьма хорошим», Он благословляет седьмой день как день завершения миросозидания и божественного покоя (Быт 1.22 и 28; 2.3). Но потом благословение рушится. Люди согрешили, и Бог изрекает Свое проклятие. Оно объемлет землю и ее плоды, труд и дела мужчины. Пало оно и на чрево женщины, на его плодовитость (Быт 3.16-19). В конце же времен вновь пребывает благословение, благословение вечное, однако рядом с ним и вечное проклятие. Тем, кто уверовал во имя Христово и старался поступать согласно Его любви, Судия мира скажет: «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира»; тем же, кто отверг эту любовь, - «идите от Меня, проклятые, в огонь вечный» (Мф 25.34 и 41).

В промежутке, в ходе долгой истории человечества, благословение появляется опять. Не первое благословение - оно разрушено, - но второе. Оно начинает-союз более поздний (Быт 9.1-17). Затем союз в собственном смысле слова, заключаемый с Авраамом. С ним связано благословение призванного, который следует призыву: из его потомства должна изойти священная история, и некогда явится пока еще сокровенный Мессия. (Быт 12.1-3 и далее). В Мессии же второе благословение достигнет полноты и зрелости. Благословение обращено к жизни. Для безжизненных вещей существуют раз и навсегда установленные мерки, - каковы они, такими они и остаются. Но в живом бьет внутренний источник. В нем-тайна начала. Оно растет и плодоносит. С этой тайной и связано благословение, будь то жизнь тела или души, дело всей жизни или отдельный поступок. Оно раскрепощает внутренние силы, высвобождает источник, дает возможность подниматься, расти, умножаться. Благословение может распространяться на все то, что способно расти из самого себя. Проклятие же, напротив, означает бесплодие. От него холодеют и замыкаются в себе. Проклятие приводит к тому, что жизнь становится подобной безжизненному: чрево не рождает, поле не плодоносит, ни одна песня не исходит из сердца певца. Благословение, которое умирающий Иаков произносит над своими сыновьями, говорит обо всем этом (Быт 49.1-27).

Существует еще и другое благословение, относящееся к деятельности человека. Оно приносит «счастье». Благодаря ему глаза видят все правильно, слово находит истинный путь, дело удается. Ветхий Завет часто говорит о таком благословении: оно почиет на Иакове, преуспевающем во всех своих делах, на Иосифе с его даром устраивать все наилучшим образом, на Давиде, оружию которого сопутствует победа. Не то с Исавом и Саулом: на них нет благословения.

Когда чрево породило, посев взошел, дело развивается, приходит время для того благословения, которое приносит завершение. Жизнь не благоприятствует ему. Силовые пути разделяются. Можно с полным правом говорить о хаосе, как и о порядке. Иногда даже кажется, что завершению дела препятствует чье-то коварство. Никогда нельзя быть уверенным, что зародившийся образ будет завершен, а посеянное созреет. Если это произошло, - значит, на этом деле почило благословение. Это бывает редко, и это чудесно. Гораздо чаще образы расплываются, надежды увядают, сила иссякает, враг преграждает путь.

Благословение есть сила, действующая на живое, стимулирующая его плодовитость и дарующая ему исполнение. Обладает им только тот, кто сам может творить. Изречение «Из просящих мы должны стать благословляющими» стремится низвергнуть Бога.е Его престола.

Но все это - не более чем введение. Что означает благословение, становится ясным только во Христе;

Всякое благословение, где бы оно ни было произнесено, указывает на Него, «Благословенного Госпог да», Которому «дана всякая власть на небе и на земле» (Мф 28.18), Который Сам есть воплощенная сила спасения и от Которого широкой струёй истекает благословение. Христос благословил три раза, но в действительности все Его бытие было сплошным потоком благословения. Не случайно древнехристианская поэзия обращалась к Нему как к солнцу - «Christus Sol» - лучезарному, согревающему, повсюду пробуждающему новую жизнь. Те три благословения представляют собой как бы три ярких луча, изливающиеся из этой полноты.

Когда к Нему приносят детей, Он обнимает их, возлагает на них руки и благословляет. Благословляет, конечно, их телесный рост, их человеческие сердца, их земную судьбу, ибо все в человеке связано между собой, все едино, нельзя его разорвать на части. Но то, чего, собственно, касается благословение, - это нечто более глубокое, то, из чего вырастает тело, исходит душевная теплота, на чем зиждутся духовные образы и земные деяния. Это глубина, которая заложена в человека Богом, из которой созидается новое существование от Бога. Чтобы дети человеческие стали детьми Божиими, сыновьями и дочерьми Небесного Отца, чтобы из человеческой плодовитости возник плод небесный, чтобы в земных делах и в борениях истории возникло то, что может быть «собрано» в вечную «житницу», «сокровище на небе», которое «не истребляется» (Лк 3.17; Мф 6.20), - вот на что направлено благословение Христово.

На Тайной Вечере Он берет хлеб и благословляет его. Не для того, чтобы пробудить в душах друзей радость по поводу совместной трапезы, или обрести истину освящением хлеба и чаши, или, как на пиру Платона, освятить этот час и при соприкосновении душ совершить великий взлет к вечной красоте. Хлеб благословляется для того, чтобы он стал телом Христовым, которое должно быть «предано» за наши грехи, - и вино в чаше должно стать Его кровью, проливаемой за грехи мира (Лк 22.20; Мф 26.28). Благословение кладет начало плодородию, которое не от мира сего и возникает не из духовной полноты, не из движения высших сил, но только из искупительной любви Сына Божия. Именно она творит пищу и питие для новой, возрожденной жизни - для трудностей христианского дня, ежедневного труда и ежедневной борьбы.

Под конец же Он благословляет Своих учеников не на основание царств, не на созидание истории, но на возвещение людям святого благовествования. Борьба, преображающая мир, должна быть завершена, зерно нового творения должно быть посеяно в почву истории. Что означает это последнее, становится ясным только на праздник Пятидесятницы, когда его завершает Святой Дух.

Христос Благословляющий - не просто один из многих целителей, приносящих спасение. Он - не еще один образ вечной тайны ледяного проклятия и солнечного благословения, смерти и плодородия. Он -Сын Бога живого, обитающий в вечной отдаленности, в которую не проникает никакой миф, никакая мировая тайна (1 Тим 6.16). В наш человеческий мир Он приходит не из природы, не из ее света и плодородия или из открывающихся в ней бездн, но из чистого и свободного решения Божией любви, у которой нет иного закона, кроме нее самой.

Его благословение исходит из того, что Ему «дана... всякая власть на небе и на земле» (Мф 28.18): власть насаждать святую жизнь, власть оплодотворять и растить, власть хранить, направлять и свершать, власть судить... Его благословение освобождает от проклятия. Но опять- таки не так, как солнце освобождает от ночи, или небесная высь - от бездны, или богатырь -от дракона. Проклятие есть приговор Творца и Владыки мира над мятежными тварями. Оно существует не как противостоящая Богу самостоятельная сила; это - наказание, налагаемое Им на отпавшие от Него сердца. От него освобождает Христос. Сила, которой Он противостоит, сама по себе - ничто перед Богом. Она представляет собой нечто только потому, что твари, которых Бог создал благими, стали злыми, поддались заблуждению, ожесточились в бунте. Святая сила Христа преодолевает эту силу. Это - тяжелая борьба, но не потому, что «зло» сильно вопреки Богу и побеждается с трудом, а потому, что человеческое сердце не желает принять поучение.

Ожесточение как таковое заключено в словах: «Из просящих мы должны стать благословляющими». Они означают: из тварей мы должны стать творцами, богами. А этим отрицаются и Бог, и Христос, и искупление. Если эта воля берет верх и осуществляется, то человек исключает себя из плодородия, несомого самим благословением. Тогда наступает сухость, окаменение, даже при кажущемся произрастании, цветении и созревании. Солнце восходит и наступает весна, колосья наливаются, завершаются дела и рождаются дети - но на всем лежит печать вечного бесплодия.

12. Вера и следование

Давая Двенадцати апостолам наставление перед тем, как отправить их проповедовать, Христос говорит: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч. Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и не следует за Мною, тот не достоин Меня. Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (Мф 10.34-39).

Благовествование Иисуса есть благовествование спасения. Он возвещает любовь Отца и пришествие Царства. Он призывает людей к миру и единению в святой воле. Тем не менее Его слово ведет вначале не к единству, а к разделению. Чем в большей мере человек становится христианином, тем сильнее его существование отличается от существования других, тех, которые не желают стать христианами или не хотят ими быть в какой-то области. Это иное существование начинает воздействовать на связи человека с его ближайшим окружением, ибо человек становится христианином не из естественного предрасположения и не в силу исторического развития, но вследствие своего глубочайшего внутреннего решения. Один принимает его, другой нет. Поэтому разделение может произойти в одном и том же доме, между одним человеком и всеми остальными. В этом случае человек должен поставить Иисуса выше всех других, хотя бы и наиболее тесно с ним связанных: выше отца и матери, сына и дочери, друга и подруги. Это затрагивает жизнь, и потому возникает искушение сохранить живые связи и пожертвовать Христом.

Но Иисус предупреждает: если ты держишься за эту «жизнь» и ради нее отказываешься от Меня, то теряешь свою собственную жизнь. Если же ты оторвешься от всего этого ради Меня, то найдешь самого себя в самом главном - в том, что превыше всех мирсй вых мерок.

Конечно, это трудно. Это - «крест». Здесь мы прикасаемся к самой тяжкой тайне христианского бытия. Христианство и крест нераздельны. С тех пор, как Христос вынужден был встать на путь, ведущий к кресту, крест стоит на пути каждого, кто хочет быть христианином, - притом каждому предназначен «свой» крест. Естество восстает против этого. Оно желает «сохраниться». Не хочет пройти через это. Но Иисус говорит, что это - основной закон христианства: кто держится за себя, за свою жизнь, за свою душу, тот потеряет их. Кто отдается кресту, воздвигнутому здесь, специально для него, тот найдет их - и никогда уже больше не потеряет, найдет как свое вечное «я», причастное Христу.

Во время последнего путешествия в Иерусалим, непосредственно перед преображением, та же мысль появляется опять, и в еще более отчетливой форме. «Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо, кто хочет душу (жизнь) свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее. Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с ангелами Своими: и тогда воздает каждому по делам его» (Мф 16.24-27).

Та же самая мысль: человек должен взять свой крест, отвергнуть себя, отдать свою жизнь за Христа, чтобы приобрести ее как подлинно свою; но здесь это сказано определеннее и проникает глубже. Водораздел проходит не между одним и другим человеком, но между человеком, готовым принять веру, и всем остальным миром. Между мной и миром. Между мною и мною же самим. Таково великое учение о самоотдаче и самопреодолении. Мы приближаемся сейчас к Страстям Господним. Поэтому нам пора пристальнее всмотреться в глубочайшую и труднейшую тайну христианства.

Но как нам начать, чтобы не слишком быстро появилось чувство, что мы уже знаем, в чем дело, а чтобы поучиться у самой действительности?.. Когда мы думаем о своих друзьях и знакомых, о людях, с которыми мы встречаемся в повседневной жизни, на страницах газет и в стихах, или о тех, образы которых возникают из близкого и далекого прошлого, - у нас всегда появляется чувство, что они ищут. Все время человеческое сердце испытывает тревогу, вглядывается во все, что его окружает, хватается и цепляется за что-то - в вожделениях чувственного инстинкта, в стремлении к истине и справедливости, в тоске по ясному образу своего существования, в потребности общения, в поисках помощи, в борьбе за добро. Мы видим, что оно повсюду встречается с огромным количеством ценностей, различных по уровню и качеству. Все время мы видим людей перед выбором: отдать ли низшее за более высокое - или предать высокое ради более низкого, но заманчивого. Это лучшее, что есть у человека, -томление по высшему, жажда благородного и готовность к жертве ради него... Для чего же пришел Иисус? Чтобы в иерархии ценностей указать на еще одну, более высокую, новую истину, превосходящую уже известные; на благородное поведение, более совершенное, чем возникавшее до сих пор в человеческом сердце; на более справедливый порядок для правильной оценки человеческого существования? Нет, Он пришел, чтобы помочь нам осознать, что все: высокое и низкое, важное и второстепенное, целое и его части, от тела до духа, от импульса до прекрасного человеческого творчества, - все это в конечном смысле пало. Этим не отрицается ценность отдельных достижений. То, что хорошо, остается хорошим, и благородные порывы всегда останутся благородными. Однако все человеческое существование оторвалось от Бога.

И Христос пришел не для того, чтобы таким образом обновить нечто исключительное, чтобы открыть более высокие возможности, а для того, чтобы открыть людям глаза на то, что есть мир и существование как целое, чтобы дать им точку опоры, с которой они, даже вопреки самим себе, смогут все начать снова. «Новое» не с точки зрения творческой внутренней сущности или с точки зрения новой, еще не принятой во внимание, области существования, а от Бога. Это подобно кораблю, тому мощному судну, которое образует небольшой мир: аппараты и приспособления, различные функции и обязанности, хорошие люди, сомнительные, плохие — и с ними все, что создает жизнь: силы сердца и духа, напряжение, борьба. И вот некто приходит и говорит: то, что каждый из вас делает, важно, и вы правы, что все хотите усовершенствовать. Но теперь я хочу вам помочь: не тем, чтобы менять что-либо в этом корабле, но так, чтобы все увидели, что корабль взял плохой курс и рискует потонуть... Таково положение вещей.

Христос не входит в категорию философов, учащих лучшей философии; моралистов, возвещающих более чистую нравственность, или религиозных натур, ведущих к более глубокому познанию тайны бытия. Он хочет сказать нам, что наше существование со всем, что в нем более или менее хорошо: с хозяйством и философией, материальными потребностями и духом, природой и искусством, этикой и благочестием, - все оно, отдалившись от Бога, идет к гибели. Он хочет открыть нам глаза, чтобы мы это увидели. Он хочет создать нам точку опоры, на которую мы можем встать и исходя из которой мы можем опять вернуться к Богу; Он хочет дать нам силу, которая для этого нужна. И именно в этом дело: любая другая оценка Иисуса не имеет значения. Если кому-то это не подходит, то пусть он занимается самим собой, насколько может, и ищет себе помощников, которые представляются ему достойными доверия. И может быть, тогда Гете, или Платон, или Будда окажутся лучшими авторитетами, чем то, что еще останется от Иисуса.

Но Иисус действительно Искупитель, открывающий новое начало. Здесь становятся ясными слова о завоевании мира и о потере собственного, об отдаче жизни, души и самого себя, чтобы снова и действительно их покорить. Эти слова говорят о вере и о следовании.

Верить - значит видеть и, видя, прозревать, что Христос - истина. Не Учитель, пусть даже и величайший, но все же измеряющийся общепринятыми понятиями истины. Нет, Он есть истина (Ин 14.6). Истина святой действительности начинается с Него. Если бы можно было Его уничтожить, то истина, которой Он научил, тоже бы исчезла; если бы ее создатель и лучший представитель исчез, истина больше бы не существовала.

Живая истина - Логос - это Он Сам. Вера свидетельствует о том, что следует принять Его за истину и примкнуть к Его школе.

Было ли бы уже подлинной верой объяснение и убеждение, что сказанное им является истиной? Это было бы началом. Верить - означает стать учеником Христа, со своей мыслью и с сердцем, с осознанием того, что правильно и что неправильно, со всем, что составляет человеческое существование. Подумаем об этом: весь корабль плывет в ложном направлении. Ходить по кораблю справа налево или заменить один аппарат другим - это никому не поможет. Корабль должен изменить курс. Веровать - значит идти вперед, следовать учению, меняться, смотреть на все новыми глазами, иначе ориентировать свои мысли, обновить пропорции вещей.

Что значит, например: я существую? С естественной точки зрения это нечто само собой разумеющееся, данное. Просто я существую и нахожусь среди существующего. С философской точки зрения это -проблема, над которой я размышляю. Но это размышление ничего не меняет, я не выхожу за пределы своей личности, только ощущаю загадочность жизни. Как это выглядит с точки зрения веры? Вера говорит мне, что я сотворен Богом и все время получаю жизнь от Него, находясь, таким образом, в таинстве отношений с Ним, что я - действительно я и в то же время существую единственно через Него, нечто живущее в себе, и тем не менее Его тварь, что я свободен и тем не менее живу каждым своим движением только благодаря Его силе. Попробуй постоянно воспринимать себя так, и твое ощущение жизни станет тогда меняться. Ты начнешь видеть себя самого по-иному. То, что прежде казалось само собой разумеющимся, окажется вдруг сомнительным. Там, где прежде было равнодушие, пробудится благоговение. Там, где прежде ты чувствовал себя уверенно, ты придешь «в страх и трепет». Там, где ты прежде ощущал себя покинутым, ты окажешься под защитой. Ты станешь существовать как дитя Творящего Отца и ощутишь это вплоть до самых корней твоего существа...

Что значит неизбежность смерти? Физиолог говорит, что сосуды мертвеют, а органы перестают работать. Философ ведет речь о трагичности конечного существования, которое не может, однако, не претендовать на бесконечность. Вера говорит: смерть есть плод греха, а ты - грешник (Рим 6.23). Власть смерти простирается так далеко, как простирается грех. Когда-нибудь ты ощутишь на себе эту зависимость. Станет ясно, насколько ты грешник и насколько смертей вследствие своей греховности. Тогда уже не поможет ни одна из уловок, с помощью которых ты скрывал это от себя, - ты должен будешь пройти через это и предстать перед судом. Ты не должен забывать, что Судья одновременно и твой Спаситель и что Бог есть любовь, даже когда Он дает греху завершиться смертью. Если ты начнешь постигать это, постоянно обдумывать и принимать в жизни всерьез, то не станет ли тем самым меняться все твое существование? Не придаст ли это тебе уверенности, которая не от мира и поэтому может противостоять миру? Не внесет ли это новую серьезность в твое сердце и новый смысл в каждый твой поступок?...

То, что происходит между рождением и смертью: события и дела, заполняющие наши дни, -что это такое? Одни говорят: естественная необходимость. Другие скажут: историческая последовательность. Есть и третья теория. Вера говорит: это - Провидение. Бог, тебя сотворивший, Бог, тебя искупивший, Бог который просветит тебя своим светом, - Он руководит твоим существованием.

Все, что случается в твоей жизни, - это весть, призыв, испытание, помощь, идущие от Него. Если не просто слышать или знать об этом, но принять это в свою внутреннюю жизнь, то разве это не изменит все? Не просто где-то прибавит тебе мужества, а где-то обуздает заносчивость, но придаст иной характер всему в целом? Образ жизни и мыслей, как и строй чувств, возникающие из этого, внедряющегося в жизнь убеждения, - это и есть вера.

Тут нам могли бы возразить: значит, это религия! А ведь существуют и другие религии; итак, Христос-основатель одной из религий и уже потому не более чем один из многих.

Нет, это не так, ибо все другие религии — от мира. Конечно, Бог присутствует в мире, конечно, мир Им сотворен и пронизан Его присутствием. Поэтому и другие религии говорят о Боге. Но они видят Его не в Его свободной славе, а в импульсах, которые проникают от Него в мир, притом в мир, от Него отворачивающийся. Таким образом, религии возникают из мира. Из святого дуновения Божия. Но они оторваны от Него, вовлечены в мир, они толкуются, определяются, приобретают определенные формы в зависимости от данного исторического момента, от условий данной страны или культуры. Такая религия не спасает. Она сама есть «мир». Кто «приобретает ее, теряет свою душу».

Христос же приносит не религию, а благовестие Бога Живого, отличное от всего и противоречащее всему в мире, в том числе и религиям. Вера это понимает, ибо вера - это не принадлежность к одной из различных «мировых религий». Она заключается в том, чтобы «знать Тебя, Единого Истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин 17.3) и принять Божие благовествование за исходный пункт нового существования.

Вторая занимающая нас тема - следование за Христом.

Когда передо мной встает какая-нибудь задача, я могу решать ее по принципу: максимум пользы при минимуме усилий... Это разумный хозяйственный подход к делу. Я могу решать ее и с точки зрения долга, -тогда я придерживаюсь духовного и нравственного начала. Христос не учит ни более разумному поведению, ни более верному исполнению долга, но говорит: старайся во всем, что делаешь, понять волю Отца... Что произойдет, если я послушаюсь? Я и впредь буду действовать, руководствуясь разумом и пользой, но буду ощущать на себе взор Божий. А кроме того, я буду делать некоторые вещи, которые миру кажутся неразумными, но разумны в вечности. Я и впредь постараюсь придерживаться в своих действиях нравственного начала, учитывать, что справедливо, что-нет, делать так, чтобы приговор моей совести становился все более справедливым. Но все осветится живым присутствием Христа. Он научит меня видеть вещи, которые я иначе не увидел бы, он изменит мои масштабы. Моя совесть станет беспокойнее, но это - к лучшему. Во мне останется меньше самоуверенности, легкомыслия, косной принципиальности и нравственной гордыни. В совести пробудится христианское начало, а с ним - новая чуткость и вместе с тем непоколебимость, новая стойкость и творческая сила...

Свое отношение к ближнему я также могу строить по-разному: могу видеть в нем соперника в борьбе за существование и бороться против него, могу уважать в нем личность, могу ощущать общность нашей судьбы, зная, что меня объединяет с ним общая ответственность, и так далее. Все это остается на своих местах, но целое изменится, если я пойму то, что говорит Христос: ты и он - вы оба братья во Мне и сыновья единого Отца. В ваших отношениях должно пробудиться сознание Царства Божия. Вместо простого ощущения принадлежности к одному и тому же роду человеческому вы должны стать друг другу самыми близкими людьми. Однажды мы уже говорили о преображении, происходящем, когда люди становятся друг другу самыми близкими, когда посторонний человек становится братом или сестрой в Боге.

В этой связи можно было бы сказать еще многое. Например, о том, как христианин воспринимает свою судьбу со всем тем тяжелым, несправедливым и возмутительным, что в ней заключено и с чем не в силах сладить никакая мирская рассудительность, никакая покорность судьбе и никакая философия, если только они остаются честными. Справиться с этим можно, только если есть опора вне этого. Но такая точка опоры не может быть создана нами самими, она должна быть дана. И она дается благовествованием о Провидении и о царящей повсюду любви, например такими словами: «Знаем, что любящим Бога все содействует ко благу» (Рим 8.28).

Но все это означает постоянный отказ от естественного стремления к безопасности, независимости и самооправданию, постоянную самоотдачу, предание себя Тому, Кто говорит свыше, -иными словами, следование за Христом.

Пока человек не решается на это, он не находит себе покоя. Он замечает, как проходит жизнь, и тщетно спрашивает, на что же уходят его усилия. Он может стремиться к нравственному идеалу, но в конечном итоге все равно окажется либо растерянным, либо самодовольным. Он будет трудиться и убеждаться при этом в том, что никакое творчество не приносит покоя его сердцу. Он будет заниматься наукой и не продвинется дальше вероятного, - разве что бдительность его духа ослабеет, и он станет принимать желаемое за действительное, а вероятность - за истину. Он будет бороться, выдвигать идеи и претворять их в жизнь - и однажды поймет, что миллионы людей уже занимались до него и будут заниматься после него тем же самым и что он достиг лишь того, что вечно рассыпающийся песок существования на краткий миг принял некую мимолетную форму. Он будет искать какой-то религии и вместе с религией поставит под сомнение весь мир. Мир есть нечто целое. В нем все взаимосвязано. Все проходит. Ничто в отдельности не приносит никакой пользы, ибо мир в целом стремится в сторону от Бога. Безусловный смысл есть только в одном: найти ту точку, откуда возможно возвращение к Нему, -а ее дает Христос.

И еще нам нужно осознать, что само наше христианское бытие должно все время возникать заново. Ибо то новое, что является верой, входит в нас не как нечто готовое, упавшее с неба. Дело в том, что верующий - это я. Вера возникает из моих жизненных сил, из моего сердца, из моего духа. Душой и телом я живу в вере - а это означает, что в этой вере опять-таки присутствует мир, который стремится прочь от Бога. Как если бы, с одной стороны, стоял я, верующий, а с другой - падший мир. Но это не так: вера должна осуществляться в реальности мира, в моем живом бытии. А оно беспрестанно стремится опрокинуть самое веру, отвлечь ее от Бога и превратить в гарантию моего самоутверждающегося мирского существования.

Горе мне, если я скажу «я верую» и почувствую в этой вере самоуспокоенность. Тогда мне угрожает отпадение (1 Кор 10.12). Горе мне, если я скажу «я христианин», косо поглядывая, чего доброго, на других, которые по моему мнению, не таковы, или на эпоху, противоречащую христианству, или на какое-либо противоположное культурное течение. Тогда мое христианское бытие рискует оказаться не чем иным, как религиозной формой моего личного самоутверждения. Неверно, что «я - христианин»; я на пути к тому, чтобы стать таковым, если Бог мне это дарует - не в виде обладания чем-то или, тем более, для осуждения других, но в форме движения. Быть христианином я могу, только если во мне сохраняется сознание опасности отпадения. Глубочайшая опасность не в том, что моя воля спасует перед какой-либо задачей - это она может осознать с Божией помощью и снова взять себя в руки, - но в том, чтобы воля сама по себе не стала нехристианской. А эта опасность проявляется больше всего тогда, когда воля кажется самой себе достаточно твердой. Ничто не дано мне навсегда и наверняка все только как начало, как движение, все в форме становления, доверия, надежды и просьбы.

13. Прощение

Предпоследняя просьба молитвы Господней гласит:

«Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим» (Мф 6.12). Так сказано у Матфея; Марк продолжает ту же мысль дальше: «И когда стоите на молитве, прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши» (Мк 11.25). А Матфей непосредственно вслед за молитвой Господней говорит: «Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш небесный; а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших» (Мф 6.14-15).

Таким образом, прощение наших грехов Богом теснейшим образом связано с тем, согласны ли мы прощать другому человеку причиненную нам обиду. Впоследствии та же мысль получает дальнейшее развитие. После слов Иисуса о братском наставлении на истинный путь сказано: «Тогда Петр приступил к Нему и сказал: Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз? Иисус говорит ему: не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз» (Мф 18.21-22). Прощение должно быть не чем-то случайным, но неотъемлемой частью существования, оно должно стать постоянным настроем одного человека по отношению к другому.

Чтобы объяснить Своим слушателям, что речь здесь идет о самом важном и что лицо человека перед Богом определяется тем, как он относится к другому, провинившемуся человеку, Иисус сразу же рассказывает о царе, собирающем долги: этот царь велит проверить записи, находит у одного из слуг огромную недоимку и приказывает взять в залог его имущество, и семью, и его самого для покрытия долга. Тот просит пощады, и его государь, будучи великодушен, прощает ему долг. Но едва успев уйти, слуга встречает товарища, задолжавшего ему намного меньшую сумму. Он тут же набрасывается на него, не принимает во внимание ни извинений, ни просьб и передает его долговому правосудию, которое в древности было ужасающе жестоко. Царь узнает о случившемся, приходит в сильный гнев при виде такой бесчувственности и приказывает подвергнуть этого человека тому самому наказанию, на которое тот обрек своего должника. Вывод же гласит: «Так и Отец Мой небесный поступит с вами, если не простит каждый из вас от сердца своего брату своему согрешений его» (Мф 18. 35).

Если здесь речь идет о случае, когда тот, кто поступил с нами несправедливо, признает это и хочет загладить свою вину, то ранее в той же главе говорится о человеке, который не сознает своей вины или не хочет в ней сознаться. О таком человеке, говорит Иисус, ты должен позаботиться. Нанесенная тебе обида не должна породить в тебе злопамятство и чувство собственного превосходства. Ты должен сделать все возможное, чтобы другой осознал свою вину и попытался исправить положение. Это будет нелегко. Если ты подойдешь к нему как человек, стоящий нравственно выше его и милостиво к нему снисходящий, как классный наставник или проповедник, отстаивающий к тому же свои права, если есть в тебе эта «фарисейская закваска» (Мф 16.6), то другой не почувствует ничего, кроме твоего высокомерия. Его сопротивление твоему требованию подкрепится и прикроется той обидой, которую ты ему действительно наносишь своим отношением, и конец будет хуже начала (Мф 12. 45). Поэтому, если ты хочешь осуществить то, чего требует Христос, ты должен сначала преодолеть реакцию собственного сердца на причиненную обиду -раздражение, желание быть правым - и стать подлинно свободным. Ты должен простить до глубины души и обратиться к подлинному «я» другого человека, тому «я», которое подавляется его мятежным сердцем, - тогда ты создашь предпосылки для того, чтобы он прислушался к тебе. Если ты так поступишь, то принесешь ему освобождение и снова обретешь своего брата (Мф 18.15).

Таково великое учение Иисуса о прощении, настойчиво Им повторяемое и являющееся неотъемлемой частью Его учения о жизни. Чтобы понять его действительную сущность, углубимся в него постепенно и так дойдем до самого его ядра.

Что должен человек преодолеть в себе самом, чтобы действительно простить?

На низшей ступени, в сфере животного существования, - чувство, что имеешь дело с врагом. Оно есть и у животных. Оно распространяется до тех пределов, которых достигает уязвимость жизни. Живые существа устроены таким образом, что сохранность одного - угроза для другого. Так же обстоит дело с человеком, которого грех глубоко втянул в это состояние борьбы за существование. Другой, причинивший мне вред или отнявший у меня нечто ценное, - мой враг... Против него подымаются исконные чувства недоверия, страха, отталкивания. Я стараюсь защититься от него. Мне легче защищаться, если я сохраню чувство, что он опасен, если мой инстинкт не будет доверять ему и я все время буду готов нанести удар...

А прощение означает, что я отказываюсь от защитной реакции, от естественной ненависти, которая кажется мне такой оправданной и позволяет чувствовать себя в безопасности... Для этого я должен преодолеть страх и рискнуть остаться беззащитным, зная, что самое главное во мне неуязвимо для врага. Это, конечно, не означает, что я должен предаваться иллюзиям относительно опасности, которую представляет собой тот, кто хочет мне зла, и само собой разумеется, что я должен делать все, что нужно, для защиты, быть бдительным и решительным. Речь идет здесь об ином, более глубоком, - о прощении. А оно предполагает мужество, возникающее из глубинного чувства защищенности, - и чаще всего это чувство оправдывается успехом, потому что истинно прощающий сильнее боящегося и ненавидящего.

Жажда мести более свойственна человеку, чем животному. Она - ответ на опасность, не для жизни, но для власти или чести. Если другой человек мог меня как-то задеть, то это показывает, что он был сильнее меня. Если бы я был таким, каким должен был бы быть, то он не позволил бы себе этого. Влечение к мести есть стремление восстановить свое самолюбие путем унижения врага. Если другой будет унижен, то я возвышусь в сравнении с ним... Прощение означает отказ от этого, следовательно, оно предполагает, что мое самосознание поднимается выше неприкосновенной внутренней чести. И успех опять-таки подтверждает, что так я лучше оберегаю свою честь, в частности и в глазах других, потому что такая свобода лишает оскорбление его смысла и духовно обезоруживает врага.

Еще ближе к духовной области такое чувство, как потребность в справедливости. Справедливость - это тот порядок, который устанавливает правильные соотношения не вещей и сил, а личностей. Если личность получает то, на что она по сути своей имеет право, если личности во всей их полноте вполне оцениваются по достоинству и занимают соответствующее место, - это и есть справедливость. Когда другой человек поступает со мной несправедливо, этот порядок нарушается, притом там, где это более всего затрагивает меня, - во мне самом. Против этого восстает мое чувство. В элементарной потребности в справедливости заключено немало обычного страха, связанного с явлениями более низкого порядка, о них мы уже говорили, - ибо справедливый порядок одновременно служит защитой. Другой элемент - оскорбленное самолюбие и жажда мести; они удовлетворяются, когда подчиняют себе справедливость. Но глубже всего этого мое желание получить то, что подобает мне по достоинству. Простейшим выражением этого является древний закон возмездия: «Глаз за глаз, зуб за зуб» (Исх 21.24). Что сделал мне другой человек, то и ему нужно сделать. Этим искупается несправедливость, и порядок восстанавливается...

Здесь прощение должно было бы означать прежде всего отказ от исконного способа восстановления справедливости - от выполнения наказания мною самим. Когда наведение порядка предоставляется высшим силам - государству, судьбе или, в конечном итоге, Богу, воля уже начинает очищаться. Решающий же шаг к прощению совершается тогда, когда вообще отказываешься от мысли о наказании другого. Таким образом, человек уходит из области детерминизма -боль за боль, вред за вред, наказание за вину — и вступает в область свободы. Порядок существует и здесь, но это уже не лишенный всякой гибкости порядок измерения и взвешивания, это — творческое преодоление. Душа становится шире. Из самой глубины ее подымаются великодушие и одаривающая щедрость — человеческие предчувствия той Божией силы, которая называется благодатью. Прощение восстанавливает порядок тем, что оправдывает другого и тем самым вводит его туда, где правят иные законы.

Но почему, собственно, нужно так поступать? Вопрос этот, действительно, должен быть поставлен. Зачем прощать? Почему не творить правый суд? Чем плоха справедливость? Некоторые говорят, что прощение более человечно, - тот, кто настаивает на своем праве, ставит себя за пределы человеческого общества, он сам делает себя судьей. Между тем, говорят они, следует помнить о том, что каждый из нас — человек среди других людей и что общая судьба связывает всех, поэтому нужно быть более великодушным и не цепляться за свое. Но чтобы встать на такую позицию, нужно обладать вполне определенным характером и прирожденным альтруизмом. Если мы встречали людей такого рода, то знаем, что с таким характером может быть связано и довольно много дурного: слабохарактерность, отказ от себя как личности, готовность закрывать глаза на возмутительные вещи измена истине и праву, а временами даже внезапная месть и взрывы жестокости... Другие люди считают, что желание справедливости в действительности ведет к порабощенности. Прощающий, говорят они, вырывается из зависимости от несправедливости других. Непосредственное понимание этого также предполагает определенный характер, некое безличное отношение к самому себе и другому человеку. У такого характера также есть оборотная сторона: склонность пренебрегать достоинством и правом личности вообще... Можно было бы далее указать на благородство прощения, на то, что оно пробуждает в людях доброту и великодушие, и прочее в том же роде. Все это было бы верно, но не в этом истинный смысл Нового Завета.

Свое увещание Христос выводит не из социальных, этических или других, присущих миру, мотивов. Он связывает человеческое прощение с прощением Бо-жиим. Прежде всего и в полном смысле этого слова прощает Бог, человек же есть дитя Божие. Таким образом, его прощение вытекает из прощения, даруемого Отцом Небесным.

Мы просим Отца простить нас, как мы прощаем тем, кто поступил с нами несправедливо. И Иисус подчеркивает: когда, готовясь к молитве, вдруг вспомнишь, что имеешь что-то против другого человека, -прости ему! Если не сделаешь этого, то непрощенное встанет между тобой и Отцом и закроет Твоей просьбе доступ к Нему. Это не означает, что Бог прощает нас потому, что наша доброта по отношению к другому человеку делает нас достойными этого. Его прощение есть благодать, она не посылается навстречу уже существующему достоинству, - нет, она сама создает это достоинство. Но внутри этой благодатной жизни есть в сердце место, открытое для Божиего великодушия: готовность простить ближнему его неправду. Если мы ему в этом отказываем, то исключаем себя из Божиего прощения.

Матфей (18.15) идет еще дальше: «Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его... если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего». Здесь поступивший неправедно вовсе и не хочет прощения. Своей неправды он не видит или ожесточается в ней -ведь не зря говорят, что один человек может озлобиться на другого самым ужасным образом именно потому, что тот перед ним провинился. Поэтому, если тебе ясно, что другой человек виноват перед тобой, не давай укрепиться злому и жестокому чувству, которое разрывает святую связь. Пойди сам к нему и постарайся, чтобы он понял тебя и принял твое прощение.

Отсюда ясно, что прощение не есть целое; оно -часть чего-то большего, а именно -любви. Мы должны прощать, потому что должны любить. Вот почему прощение так свободно. Оно проистекает из себя самого, - вернее, из соучастия в Божием прощении. Оно наделено творческой силой. Прощающий - как и тот, кто любит врага своего, - подобен Отцу, Который «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф 5.45). Если ты поступишь так, что поможешь другому осознать его неправоту, то «приобретешь брата твоего». Тогда братство возникает заново. Тот, кто так думает, высоко ценит другого человека. Ему больно знать, что тот неправ; как Богу больно, когда человек через грех отпадает от Него. И как Бог хочет вновь приобрести потерянного человека - а это может произойти, только если тот обратится внутренне, - так и человек, наученный Христом, стремится к тому, чтобы его обидчик понял свою неправоту и, таким образом, вернулся бы в общность святой жизни.

Первообраз такого поведения явил Христос. Он -живое прощение. Тщетно мы искали бы у Него каких-либо внутренних движений, которые препятствуют прощению. В Нем нет ничего, похожего на страх. Его внутреннее существо находится под нерушимой охраной и приемлет опасность, зная, что «Отец с Ним» (Ин 16.32). Нет и ничего похожего на жажду мести. С Ним поступают невероятным образом, не только вопреки всякой человеческой чести, но и в вопреки чести Божией. Его всячески хулят, - вплоть до утверждения, что Его исцеления - плод союза с сатаной. Конечно, это вызывает Его гнев, но это - божественный гнев по поводу кощунства, а не мстительность. Его отношение к Себе Самому вообще не затрагивается поведением других людей - Он свободен совершенно. Что же касается измерения и взвешивания справедливости, то ведь Он для того именно и пришел, чтобы заменить все это неизмеримо более высоким началом благодати и чтобы прощением освободить человека от его вины. Он сделал это всей Своей жизнью, не только принеся людям благо вествование о том, что Отец Небесный дарует прощение, но и воплотив это прощение в Своей собственной судьбе. Ведь вся вина людей перед Богом собралась воедино и обратилась против Иисуса страшной неправдой - все зло, копошащееся в человеке, пробудилось при появлении «предмета пререканий» (Лк 2.34) и обратилось против него. Он не уклонился, воспринял несправедливость по отношению к Нему как несправедливость по отношению к Богу. Он подкреплял прощение, которое послан был принести от Отца тем, что прощал Сам и претворял зло, причинявшееся Ему людьми, во искупление человеческих грехов: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» - таковы были его слова в числе последних (Лк 23.34).

Здесь мы дошли до сути: Божие прощение осуществилось не просто как прощение, но как искупление. Иисус не просто загладил грех человека, но восстановил действительную «справедливость». Он взял на себя то, что должен был нести виновный, и этим победил всю совокупность ужаса. Вот смысл христианского искупления. Но искупление означает не только нечто такое, что произошло когда-то и пользу чего мы ощущаем до сих пор, - оно и по сей день составляет центр жизни христианина. Мы живем искупительным деянием Христа, но форма этого искупления вошла в наше христианское бытие и должна в нем проявиться. Мы не можем быть искуплены без того, чтобы дух искупления не действовал в нас. Мы не можем пользоваться искуплением, не участвуя в его свершении. Участие же в искуплении Христовом - это любовь к ближнему. И любовь эта становится прощением, когда наш ближний оказывается по отношению к нам в том же положении, в каком мы сами находимся по отношению к Богу, т.е. когда он неправ перед нами.

14. Христос-начало

Во время последнего путешествия в Иерусалим Иисус говорит Своим ученикам: «Огонь пришел Я низвести на землю,и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится!» (Лк 12.49-50). Если связать эти слова с текстом Мк 10.1, то получается что они были произнесены до того, как Иисус перешел Иордан, чтобы идти в Иерусалим.

Павел говорит о превосходящем все познании Иисуса Христа, в котором есть спасение (Флп 3.8). При этом он имеет в виду не такое познание, которое достигается историческими или психологическими исследованиями, а то, которое возникает из веры и любви: человек должен своей глубинной сущностью прикоснуться к глубинной сущности Господа и осознать, кто такой Иисус Христос. А так как Господь есть сила, то такое познание означает вступление человека в сферу преобразующего воздействия Христа... Если мы назовем эту самую глубинную сущность Господа Его настроенностью, - как же настроен Иисус Христос?

Как может человек быть настроен по отношению к другим людям? Он - начнем с худшего - может презирать их: из разочарованности, из гордости или от сердечной усталости. Он может их ненавидеть и стараться вредить им. Он может их бояться. Может пользоваться другим человеком как средством для достижения своих целей: наслаждения, выгоды, власти. Может воздействовать на других людей силами познания, оценки, действия и созидать таким образом мир культуры... Он может любить другого человека и, даруя ему себя, раскрываться во всей своей полноте. В нем может даже пробудиться творческая любовь, и тогда он рискнет, освобождаясь сам и прокладывая путь другим, отдаться людям и делу... Что обо всем этом говорит христианство? Его ответ принять не легко, а если нет веры - невозможно. Он гласит: на всех этих настроениях лежит печать мира, они во власти зла и страха, природных инстинктов, предрасположения сердца и духа, того, что на основании непосредственного ощущения называют ценным или добрым. Они могут быть хороши, даже очень хороши, очень благородны - тем не менее они связаны, несвободны. Свобода, им присущая, всегда ограничена рамками плененного мира.

Не то у Христа. Чистота Его настроенности проистекает не из нравственного сопротивления злу, не из преодоления страха, не из природной искренности влечений, не из прирожденного духовного благородства, не из творческой самоотдачи любви; то, что живет в Нем, - настроенность Сына Божия. Она вступает в мир «свыше». По отношению к миру она - чистое новое начало. В Иисусе любовь Божия вочеловечи-лась, - она переведена в подлинно человеческое бытие, движется путями человеческих мыслей, говорит языком галилеянина того времени, определяется общественными, политическими, культурными условиями той эпохи так же, как и встречами данного момента, но таким образом, что вера, если она открывает нам сердце и глаза, показывает в человеке Иисусе Сына Божия.

Есть один-единственный человек, в отношении которого не исключена мысль о возможности сравнения его с Иисусом, - Будда. В этом человеке скрыта великая тайна. Он обладает устрашающей, почти сверхчеловеческой свободой и одновременно - добротой, мощной, как стихии мира. Быть может, Будда -тот, кем в конце концов придется заняться христианству. Как оценить его с христианской точки зрения, не сказал еще никто. Возможно, что кроме предтечи из Ветхого Завета - Иоанна, последнего пророка, у Христа был и другой предтеча, пришедший из античной культуры, - Сократ и третий, последнее слово восточно-религиозного познания и преодоления - Будда. Он свободен, но его свобода - не свобода Христа. Возможно, что она - только последнее, ужасное, отчуждающее от всего осознание ничтожества падшего мира.

Свобода Христа коренится в любви Божией. Его настроенность — воля к спасению мира, опирающаяся на верность Бога.

Вокруг нас все зыбко. Как только мы перестаем удовлетворяться приблизительными ответами, мы видим вокруг одни вопросы: что такое люди, вещи, дела, открытия. Еще мы спрашиваем: существует ли та достоверность, которая, в конечном итоге, только и может нас удовлетворить, а именно - достоверность божественная, ибо по самому существу своему человек должен предъявлять притязания, вселяемые в него сферой более высокой. В конечном итоге для человека действительно только то, что божественно, - и если мы ищем такую достоверность, то найти ее можем только в одном: в настроенности Христа. Только Его любви присуща такая извечная чистота, что мы имеем право утверждать: усомниться в ней значит ей воспротивиться.

Но как действует эта настроенность Христа? Вернемся еще раз назад и снова спросим: как может человек воздействовать на другого человека? Его злая воля может разрушать. Его страх может отравлять. Его вожделение может насиловать и порабощать. Его сердце может освобождать, помогать, пробуждать жизнь. Его дух может строить, создавать общность и творить. Его высшие дарования могут созидать прекрасное, в коем отражается вечное. Все это верно, и было бы неразумно это недооценивать. Тем не менее все, чего может достигать человек, остается внутри мира. Он может развивать данные ему возможности, менять сущее, придавать ему иную форму - сути мира как целого он не затрагивает, поскольку сам находится в нем. Над бытием как таковым и его основами он не имеет никакой власти. Отражением этого служит и его положение на земле: что бы он ни совершал на ней, сама она остается ему неподвластной. Лишь один-единственный человек серьезно пытался наложить руку на само бытие - Будда. Он хотел большего, чем только стать лучше или найти покой в этом мире. Он задумал невообразимое: находясь внутри бытия, изменить самые его основы. Что он понимал под нирваной, под последним побуждением, под прекращением заблуждения и бытия, никто еще не постиг до конца, не дал его идеям христианского истолкования. Прежде чем браться за такое дело, человек должен сам стать совершенно свободным в любви Христовой, а кроме того - испытывать глубокое благоговение перед таинственной личностью того, кто жил в шестом веке до Рождества Господня. Одно несомненно: Христос подходит к миру совсем по-иному, чем Будда, Он - истинно новое начало.

Иисус не только несет с собой новое постижение мира, не только открывает пути к нравственному совершенствованию, не только учит людей лучше, чище относиться друг к другу. Тем, что Он вступает в бытие, Он не создает в старом мире нового начала. Не просто новый, неизвестный прежде взгляд на мир, не просто внутреннее переживание своего обновления, - нет, появилось нечто действительно принципиально новое. В шестнадцатой главе Евангелия от Иоанна Иисус говорит: «Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу» (Ин 16.28). И далее:

«Я победил мир» (Ин 16.33). Здесь говорит надмирное сознание, причем не так, как говорил бы человек, открывший нравственную или религиозную истину. В Евангелиях нет ничего, что указывало бы на борьбу, на то, что Иисус рвался от скованности к свободе или от слепоты к осознанию. Потому-то и невозможна никакая «психологическая» трактовка Иисуса: в Нем нет никакого «развития». Его внутренняя жизнь вырастает из того, что Он - Сын Человеческий и в то же время - Сын Отца. Для личности Иисуса в нашем мире масштабов нет. Христианское сознание означает понимание того, что все начинается с Него и что мерилом для Христа - а тем самым и для христианина -является только Он Сам. Он есть истина (Ин 14.6).

Таким образом, ничто земное не сравнимо с воздействием Христа на мир. Есть только одно- единственное событие, которое можно сравнить с воплощением, а именно то, о котором повествует Бытие: «В начале сотворил Бог небо и землю». Пришествие Христа -событие того же порядка, что творение. Вернее, оно даже стоит выше. Начало нового творения настолько же выше старого, как любовь, открывшаяся в воплощении и кресте, выше той, которая создала светила небесные, растения, животных и человека. Это и означают слова: «Огонь пришел я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лк 12.49). Это - огонь обновления мира. Не просто «истина» или «любовь», но пламя Нового Творения.

Насколько это серьезно, показывают следующие слова: «Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится!» (Лк 12.50). «Крещение» есть тайна творческой глубины - одновременно гробница и лоно, смерть и рождение. Через это проходит Христос, потому что ожесточенность людей не позволяет Ему идти другим путем. Через какие глубины, через какое страшное уничижение приходится Ему проделать путь к сердцевине Божественного творчества, из которого восстает искупленное бытие! Теперь ясно, что имеет в виду Павел, когда говорит о «превосходстве познания Христа Иисуса» (Флп 3.8), -постижение того, что Христос и есть Тот Самый. Осознать эту настроенность Господа, прикоснуться к ней, ей отдаться - вот «единое на потребу». Не просто поверить, что Он Искупитель, - это только начало, - но всеми силами души устремиться к Христу, к познанию Его. Это стремление должно быть таким же серьезным, как стремление сделать карьеру, или решить научную проблему, или завершить дело всей жизни. Как жаждем мы привлечь к себе человека, которого любим больше всего на свете, так мы должны искать Его одного.

И не забывать ни на минуту: то, к чему мы стремимся, не просто определенная цель, рубеж или свершение, но Он Сам, Живой. Ему угодно, чтобы я Его познал, чтобы я слился с Его любовью, - Он идет ко мне и требует, чтобы я вышел Ему навстречу. Он ждет от меня доверия. Не просто рассудочного признания, но сердечного влечения. Я должен ждать Его, думать о Нем, ловить Его шаги, звать Его и раскрываться пред Ним.

Все это относится только к святым? Нет, к каждому христианину. И ко мне, и к тебе... Сколько потребуется для этого времени? Никто не знает. Он может даровать тебе это в одну ночь, а может быть, тебе придется ждать двадцать лет. Но что такое двадцать лет в сравнении с этим? Однажды Он придет. Однажды в тишине, в глубокой сосредоточенности ты поймешь: это Христос! Узнаешь Его не из книг, не со слов других людей - от Него Самого. Постигнешь, что тот «Ты», Который затрагивает твое глубочайшее «я», это Он. Это Он вносит жизнь в глубину твоего существа, потому что Он Сам есть творческая любовь. Только с Ним входит в твой дух подлинная истина; Он - мера всех вещей.

Вот оно - «познание, превосходящее все». Конечно, оно - искра того «огня», о котором говорит Христос, всплеск того «крещения», на которое Он пошел. За познанием Христа неизбежно следует принятие Его воли как нормы. Мы войдем в Его начало лишь тогда, когда сольемся с Его волей. Но стоит нам ощутить это, как мы внутренне отшатываемся в испуге, ибо перед нами вырастает крест. И тут лучше быть искренним. Лучше честно сказать: «я еще не могу», чем громоздить вокруг себя оговорки. Не надо бросаться громкими словами «самоотдача» и «жертва». Лучше признаем нашу немощь и попросим Его нас укрепить. Когда-нибудь нам удастся отдать себя Ему, и наша воля сольется с Его волей. Тогда мы по-настоящему вступим в новое начало. Что это будет означать для нас, мы не знаем. Может быть, страдание, или великую задачу, или бремя повседневного быта. Или то, что никак не выражается внешне, оставаясь внутренним обращением. Все решает Он.

Возможно, что после этого переживания жизнь как-будто снова войдет в привычную колею и мы покажемся сами себе странными или станем беспокоиться, не утратили ли мы Его любви. Но эти мысли обманчивы: то мгновение мы должны хранить в себе и передавать другим. Оно еще вернется - и постепенно эти мгновения станут содержанием жизни, и ты сможешь повторить слова апостола: «Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим 8. 38-39).

Часть Пятая Последние дни

1. Вход в Иерусалим

«И когда приблизились к Иерусалиму и пришли в Виффагию к горе Елеонской, тогда Иисус послал двух учеников, сказав им: пойдите в селение, которое прямо перед вами; и тотчас найдете ослицу привязанную и молодого осла с нею; отвязав, приведите ко Мне. И если кто скажет вам что-нибудь, отвечайте, что они надобны Господу; и тотчас пошлет их. Все же сие было, да сбудется реченное через пророка, который говорит: «Скажите дщери Сионовой: се, Царь твой грядет кроткий, сидя на ослице и молодом осле, сыне подъяремной». Ученики пошли и поступили так, как повелел им Иисус: привели ослицу и молодого осла и положили на них одежды свои, и Он сел поверх их. Множество же народа постилали свои одежды по дороге; а другие резали ветви с дерев и постилали на пути его. Народ же, предшествовавший и сопровождавший, восклицал: осанна Сыну Давидову! благословен Грядущий во имя Господне! осанна в вышних! И когда вошел Он в Иерусалим, весь город пришел в движение и говорил: кто Сей? Народ же говорил: Сей есть Иисус, Пророк из Назарета Галилейского. И вошел Иисус в храм Божий, и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков и скамьи продающих голубей. И говорил им: написано: «дом Мой домом молитвы наречется»; а вы сделали его вертепом разбойников. И приступили к Нему в храме слепые и хромые, и Он исцелил их. Видев же первосвященники и книжники чудеса, которые Он сотворил, и детей, восклицающих в храме и говорящих: «Осанна Сыну Давидову!», вознегодовали и сказали Ему: слышишь ли, что они говорят? Иисус же говорит им: да разве вы никогда не читали: «из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу»? И, оставив их, вышел вон из города в Вифанию, и провел там ночь (Мф 21).

С этих событий начинаются последние шесть дней жизни Господа. Чтобы понять их, обратимся к знатокам ветхозаветной истории, которые говорят, что был обычай идти навстречу паломникам, в особенности тем, кто нес в храм первые плоды, и вместе с ними вступать в город радостным шествием. Таким образом, то, что люди, находящиеся в этот момент поблизости от ворот, принимают Равви с Его спутниками и провожают их к храму, вполне соответствует обычаю. Вдобавок к этому народ слышал о последнем явлении силы Иисуса - воскрешении Лазаря, ибо, как рассказывает Иоанн, многие жители Иерусалима ходили в Вифанию, чтобы увидеть возвращенного к жизни человека.

По дороге в Иерусалим Иисус проходит через местечко Виффагию, расположенное у горы Елеонской. Оттуда Он посылает вперед учеников со странным повелением: пойти на рынок, отвязать стоящих там ослицу и ее осленка и привести их к Нему. Все исполняется так, как Он сказал. Когда хозяева ослицы пытаются протестовать, посланные отвечают: «Это надобно Господу», и им разрешают сделать, что нужно.

После этого они, вместо того, чтобы оседлать ослицу, кладут ей на спину одежды. Он садится на них, вступает в город, и всеми овладевает глубокое волнение. Следует взрыв ликования. Под приветственные возгласы и хвалу «Грядущему во имя Господне», Сыну Давидову, ведущему в Царство, Царю грядущей славы, шествие направляется в город, к храму, и вливается в святилище... Здесь синоптики сообщают об очищении храма, которое, по Иоанну, произошло уже во время Его первого пребывания в Иерусалиме (Ин 2. 14 слл.), но возможно, что теперь это - второе очищение: поскольку ситуация в храме остается той же, то и это событие может повториться в любое время... Есть там несколько больных, Он их исцеляет. Ученики, народ, дети проходят по залам и дворам, не переставая восклицать: «Осанна Сыну Давидову!» Когда же к Нему приступают представители властей и спрашивают, слышит ли Он, что говорят, одобряет ли это чудовищное богохульство, согласен ли с тем, что Его называют Мессией, Он отвечает: из уст тех, кого в мире почитают ничем, из уст малых и бесправных, открывается истина. Лука же приводит слова, которыми Он отвечает на требование фарисеев запретить именовать Себя Мессией: «Сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют» (19.40). Холодные камни ощутили бы судьбоносность этого часа и свидетельствовали бы о Нем.

Этот час полон сил Духа... Вообще создается впечатление, что в эти последние дни Иисус достигает высшего могущества и готовит Себя к последнему испытанию. Он вырвал у смерти Лазаря. Его мощь сопровождала Его учеников, так что по их слову посторонние люди предоставили им своих животных.

Теперь Он вступает в Иерусалим, и Его действия равносильны откровению: ими исполняется пророчество о грядущем Мессии. До сих пор Он возражал, когда Его именовали Мессией и провозглашали царем. Теперь Он сам объявляет об этом. Его действия красноречивы и обращены ко всем, кто способен видеть.

Небывалое возбуждение охватывает народ. Шествие неудержимо катится через город к храму, под крики толпы и возгласы детей. Покупатели и торговцы с их сделками, оскверняющими святыни, вышвырнуты из храма, больные исцеляются, и весомость Его ответа заставляет смолкнуть противников, спрашивающих по какому праву Он действует.

Это событие - пророческое... Пророчества прекратились уже давно. Столетия прошли с того времени, когда говорил Малахия. После него голос замолк, пока не пробудился еще раз в Иоанне - «в гласе вопиющего в пустыне» (Мф 3.1-3). Теперь и его нет в живых. И вот пророческий дух является в последний раз; на сей раз им охвачен весь народ. Народ «в духе» и пророчествует: смотрит, истолковывает, действует.

Пророческий опыт уничтожает рамки, в которые заключает человека историческое бытие. Живя в истории, мы находимся здесь, а не там; нам ведомо близкое, а не далекое. И хорошо, что это так, ибо благодаря этому наша деятельность имеет свое время и место; мы можем принимать решения и осуществлять их. В пророчестве Святой Дух сметает все ограничения. В духе пророк видит как далекое, так и близкое. Он стоит над пространством и видит совокупность вещей. Исторически мы живем в данный час. Мы знаем, что происходит теперь, а о будущем - только то, что можно угадать или вывести из настоящего. И это тоже к лучшему, ибо если бы мы знали о грядущем, то не могли бы действовать. Только наше незнание дает нам свободу земного делания.

У пророка эти рамки снимаются Духом. Он видит в настоящем прошедшее и грядущее. В его глазах они сдвигаются и смешиваются, ибо он стоит над временем... Живя в истории, мы находимся среди людей. Они видят нас снаружи, но наша внутренняя жизнь скрыта от них, как и их внутренний мир скрыт от нас. Внутреннее можно видеть, слышать, воспринимать только тогда, когда оно раскрывается, выражается во внешнем. Это тоже хорошо. На этом основываются стыдливость и благоговение. А кроме того - и возможность действия, риска и судьбы. Если бы внутреннее было обнажено, то история была бы невозможна. Она может разыгрываться только между скрытыми внутренними мирами. Когда души будут явлены в вечности, истории больше не будет...

Для пророка же внутреннее открыто уже теперь. Его взгляд проникает в другого человека. Вернее: в духе он находится там, откуда внутреннее представляется открытым... Живя в истории, мы видим только явление - его смысл скрыт от нас. Смысл происходящего проступает только в короткие мгновения, его приходится угадывать, и он скрывается снова. Таким образом, мы живем среди тайны, нас поддерживает надежда... Пророку смысл раскрывается. Сокровенное и явное сливаются воедино. Тайное открывается ему Духом.

Но надо отметить и другие различия. У людей бывает особая одаренность. О ясновидении говорят много непроверенного и неясного; в большинстве случаев все это - просто обман. Но в том, что нечто подобное вообще существует, вряд ли можно серьезно сомневаться. Однако это еще не является пророчеством. Пророком человека делает не одаренность, а Дух Божий, призывающий его служить Своему спасительному знанию. Пророк связан с этой волей, с ее воздействием на происходящее и с историей, развивающейся под ее воздействием. Сущность пророка не в том, что он истолковывает историю соответственно спасительной воле Божией и своим словом вносит эту волю в историю. Пророчество есть раскрытие в истории смысла, исходящего от Бога... Здесь мы видим именно такое пророчество. Иисус действует, но Дух, Которым Он действует, влияет и на окружающих Его людей и открывает им глаза на Него. Они видят образ и усматривают смысл. Их взгляд направлен на идущего мимо Господа, их дух постигает, что все это означает. И одно связано с другим: Божественный смысл открывается в осязаемо происходящем, а то, что видят глаза, становится прозрачным для духа. И познают это не особо одаренные, сильные, гениальные люди, а «народ земли», люди с улицы, первые встречные. Ибо сила, дающая здесь познание, не человеческая сила, а Дух Божий. И именно «малые» способны принимать этот Дух, потому что в них еще не противостоит Ему то, чего человеческий дух достиг сам, - именно «младенцы», о которых говорил Иисус, дети, «ибо таковых есть Царствие Божие» (Мф 11.25; Мк 10.14). Вот всемогущество творческого Духа: если бы люди захотели закрыться от Него, то камни стали бы свидетельствовать.

Это - последний час, последнее мгновение, еще дарованное Богом. Найдут ли в себе охваченные Духом также силу и действовать в Нем? Силу открыть Царствию Божию ворота, которые кажутся безнадежно замурованными? Если мы взглянем на Господа, проходящего по улицам, и на окружающих Его людей, то проникнемся словами апостола: «Для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1 Кор 1.23).

Для иудеев соблазн... Соблазн был всегда. Он возник уже давно в Назарете (см. выше: «Соблазн»). И потом еще много раз. Иисус мог говорить что угодно, какие угодно слова, исполненные божественной силы и мудрости, все время Он получал ответы, дышащие ожесточением, недоверием, ненавистью. Он мог делать что угодно - исцелять, помогать, освобождать, осыпать дарами, — взамен Он получал ожесточение сердец, клевету на Его намерения, хулу на Духа. И теперь снова возникает соблазн. Когда волны возбуждения в Духе захлестывают храм, преодолевая равнодушие, болезни, страдания людей, так что кажется -вот сейчас сопротивление будет сломлено, сейчас возникает великое единство, дающее простор Царству Божию, - в это время выступают фарисеи и требуют от Него доказательств Его прав. Спрашивают возмущенно, слышит ли Он, какие кощунства изрекают его ученики, и намерен ли Он прекратить бесчинства кричащих детей. Они настолько не способны прочувствовать происходящее, что после слов о камнях, которые возопили бы, если бы люди умолкли, Он оставляет их и уходит.

А безумие с точки зрения язычников? Один из комментаторов обращает внимание на возможность сравнить пришествие Господа с известной нам из истории формой торжественного шествия - с римским триумфом. Там тоже представлен властелин. Одержана победа. Явлена сила. Ликующий народ окружает римского победителя, и ощущается нечто божественное... Но затем, говорит он, представим себе, что римский офицер высокого ранга, хорошо знающий, как выражается высшее могущество, в эту минуту проезжает мимо, на благородном коне, в блестящих доспехах, во главе войск, пронесших по всему миру могущество Рима. Что бы почувствовал он, если бы увидел бедно одетого Человека на ослике, с плащом вместо седла, и людей, Его окружающих? Больно об этом думать, - но ведь было так!

Вот как выглядит Бог, когда Он приходит к людям! Соблазн и безумие кажутся настолько вопиющими, что праведники и правоверные начинают готовить судебный процесс.

Даже голос истинной бедности не раздается в это-в миг. Она могла бы быть силой, ибо сила существует ведь не только в блеске и величии, но и в бедности возвышенной или трогательной. Но вокруг Иисуса нет такой бедности. Ни у Его учеников, ни у народа;

Народ - это народ мастерских, лавок и улиц. Так же, как и теперь: человеческая повседневность, посредственность; ни величие, ни нужда не придают ей ничего патетического.

Трудно узнать Бога, открывающего Себя! Трудно избежать соблазна земного благоразумия и соблазна праведности!

2. Ожесточение

Когда мы слышим о торжественном вступлении Иисуса в Иерусалим и о том, как Он словом и делом подтверждает Свою волю быть признанным как Мессия, то ждем, что Он будет за это бороться. Но последующий текст приводит нас в изумление. Как охарактеризовать поведение Иисуса в эти дни? Что, собственно, Он делает? Борется ли? Да, конечно. Он не отрекается. Он до конца не отступает от Своих притязаний. Более того, вплоть до конца существует и возможность того, что Он будет услышан. Царство все еще может прийти. Вожди еще могут принять Его, народ может к Нему обратиться. Но Он видит, что фактически решение уже принято и что Его путь ведет к смерти. Он не борется за то, чтобы привлечь народ на Свою сторону или повести за Собой его руководителей. Но Он и не ждет пассивно, пока решится Его судьба. Что же, собственно, делает Иисус?

Пожалуй, можно сказать так: Он доводит до конца то, что Ему поручено. Все время Он говорит то, что должно быть сказано. Вновь и вновь Он свидетельствует. Постоянно повторяет то, чего желает Бог. При этом у Него нет заранее установленного плана. Всякий раз Он исходит из ситуации. Он не старается ускользнуть, но и не нападает; не уходит от борьбы, но и не суетится, пытаясь одержать победу. Он завершает Свое дело и об окончательном завершении скажет перед смертью: «Совершилось!» (Ин 19.30). Отсюда насыщенность этих дней, их сила, их решающее значение, а вместе с тем и своеобразная тишина. Что-то выясняется. Что-то предельно важное проступает со всей четкостью.

В этой связи особое значение приобретают некоторые сцены, тесно связанные между собой. В ходе их ставятся четыре вопроса. Но истинный их смысл становится понятен лишь с учетом того, кто спрашивает, как спрашивает, какой получает ответ и как он воспринимается.

Вечером того дня, когда Иисус вступает в Иерусалим, Он не остается в городе, а возвращается в Вифа-нию. На следующее утро Он опять приходит в храм. Далее сказано: «И когда пришел Он в храм и учил, приступили к Нему первосвященники и старейшины народа, и сказали: какою властью Ты это делаешь? и кто Тебе дал такую власть? Иисус сказал им в ответ:

спрошу и Я вас об одном; если о том скажете Мне, то и Я вам скажу, какою властью это делаю. Крещение Иоанново откуда было: с небес, или от человеков? Они же рассуждали между собою: если скажем: «с небес», то Он скажет нам: «почему же вы не поверили ему?» А если сказать: «от человеков», - боимся народа; ибо все почитают Иоанна за пророка. И сказали в ответ Иисусу: не знаем. Сказал им и Он: и Я вам не скажу, какою властью это делаю» (Мф 21.23-27).

Вопрос сам по себе оправдан. Должностные лица, ответственные за народ и за доверенное ему Откровение, имеют право и обязаны спросить, каковы полномочия Того, Кто выступает с такими притязаниями ответ, видимо, уже готов. Как это уже было раньше Иисус мог бы указать на пророчество: «Исследуйте Писания: ибо вы думаете через них иметь жизнь вечную; а они свидетельствуют о Мне» (Ин 5.39). Если бы они тогда спросили, как Он докажет, что в Писаниях говорится о Нем, то Он мог бы сослаться на чудеса. Но по этому поводу они уже заявили, что Он творит их противозаконно, в субботу, следовательно, не Духом Божиим (Мф 12.10), что они совершаются сомнительным образом и поэтому лишены доказательной силы, как в случае со слепым в Иерусалиме (Ин 9.16), и даже что они осуществляются сатанинской силой - а потому служат доказательством против Него (Мф 12.24). Таким образом, поставленный вопрос уже предвосхищает ответ. Каждый вопрос или поддерживает Того, Кого спрашивают, или обращается против Него - от этого зависит и характер ответа. В данном случае вопрос преследует только одну цель: доказать, что Он неправ.

Иисус видит это, поэтому Он и задает встречный вопрос: откуда было Иоанново крещение - с небес или от людей? Иоанн был последним пророком и как таковой свидетельствовал об Иисусе. Что он был чист, что его уста служили чистым выражением Духа - этого никто не может оспаривать. Чему он учил, как жил, как умер - все это всем известно. Значит, на вопрос может быть дан только один ответ, - как же отвечают они? Они размышляют, как бы ответить поумнее, и уклоняются. Они вообще не вступают на ту почву, на которой стоит Иисус, а замыкаются в своей воле, в земном, в политике. Они вообще не подпускают к себе тот уровень, то задание, ту реальность, которые имел в виду Иоанн и имеет в виду Иисус.

Столкновение кончилось - даже с чисто человеческой точки зрения - поражением фарисеев. Но они снова переходят в наступление: «Тогда фарисеи пошли и совещались, как бы уловить Его в словах. И посылают к Нему учеников своих с иродианами, говоря:

Учитель! мы знаем, что Ты справедлив, и истинно пути Божию учишь, и не заботишься об угождении кому-либо; ибо не смотришь ни на какое лице. Итак, скажи нам: как Тебе кажется? Позволительно ли давать подать кесарю, или нет? Иисус, видя лукавство их, сказал: Что искушаете Меня, лицемеры? Покажите Мне монету, которою платится подать. Они принесли Ему динарий. И говорит им: чье это изображение и надпись? Говорят Ему: кесаревы. Тогда говорит им:

Итак, отдавайте кесарево Кесарю, а Божие Богу. Услышав это, они удивились и, оставив его, ушли» (Мф 22.15-22).

Наступление исходит от фарисеев, но они не приходят сами, а посылают своих учеников и с ними ироди-ан - людей, принадлежащих к дворцовой партии. Сначала - льстивые слова; молодые люди вступают в разговор вежливо. Затем следует вопрос, но со скрытым намерением. Он пойдет Ему во вред, как бы Он ни ответил. Если Он скажет, надо платить подать, тогда Он на стороне врагов народа и может быть представлен народу как изменник. Если же Он скажет, что не надо, тогда пойдут к римскому властителю и представят Его как возмутителя. Римляне только несколько лет назад завладели Иудеей. Тогда Иуда Галилеянин заявил, что не следует признавать иностранного владычества и платить подать, и, таким образом, поднял восстание, которое после этого было потоплено в крови.

Следовательно, положение достаточно опасное. Иисус слышит вопрос, но избегает прямого ответа. Он просит показать Ему монету, то есть серебряный динарий. Еврейский народ имел право чеканить только медные монеты, а не серебряные или золотые. Значит, динарий - монета римская. Потом Он спрашивает, чье изображение и имя на ней начертаны... кесаревы. Тогда говорит им: итак, отдайте ему, что он требует... Этим ответом Иисус не говорит, что следует платить подать, но говорит, что, поскольку римская власть существует и установлена, делайте то, чего она от вас требует. Судите сами, как обстоит дело, и поступайте справедливо. Здесь точно такое же отно-шение, как прежде, когда пришел к Нему человек, чтобы Иисус ему помог разделить наследство: «Чело» век, кто Меня поставил как разделителя имущества между вами?» (Лк 12.14). Он отказывается, ограничил ваясь порученной Ему миссией, говорить что-либо о светских делах. Для этого люди сами обладают рас* судком и суждением. Они должны решать и брать ответственность перед своей совестью и перед носителями власти. Затем же, и это главное, над кесарем, кем бы его ни считали и что бы с ним ни происходило, всегда стоит Бог. Это подлинный ответ. Вопрос в той форме, в какой он поставлен, отстраняется, так как он направлен против Откровения. Но исключено именно то, что следовало оградить: пространство, заключающее благовестие. Реальность Бога, выходящего за рамки мышления фарисеев. Требования приближающегося Царства Божия.

Фарисеи замолкают и уходят.

Они известны в своей стране как правоверные консерваторы; упорные защитники святой традиции и страстные националисты. К ним враждебно относятся саддукеи - высокообразованные космополиты, скептики, жуиры. Раньше они не вмешивались в дела не давно выступившего Учителя. Это религиозное рве-уие, эта пророческая власть, требующая принятия решения, им не нравится. Они могли бы сказать, что это «против их вкуса».

А мало-помалу дело становится и опасным. Они боятся: могут возникнуть политические трудности или асе, что не лучше, религиозно-пророческая диктатура. Итак, они вступают в бой с иронически высокомерным видом: «В тот день приступили к Нему саддукеи, говоря, что нет воскресения, и спросили Его: Учитель! Моисей сказал: «Если кто умрет, не имея детей, то брат его пусть возьмет за себя жену его и восстановит семя брату своему». Было у нас семь братьев: первый, женившись, умер и, не имея детей, оставил жену свою брату своему. Подобно и второй, и третий, даже до седьмого. После же всех умерла и жена. Итак, в воскресении, которого из семи будет она женою? ибо все имели ее. Иисус сказал им в ответ: заблуждаетесь, не зная Писаний, ни силы Божией. Ибо в воскресении ни женятся, ни выходят замуж; но пребывают, как Ангелы Божий на небесах. А о воскресении мертвых не читали ли вы реченного вам Богом: «Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова»? Бог не есть Бог мертвых, но живых. И, слыша, народ дивился учению Его» (Мф 22.23-33).

Саддукеи не верят в воскресение и поэтому отрицают также и бессмертие. Они признают только реальное земное существование. Они - скептики, что обнаруживают сами их расспросы. В них сквозит ироническое неуважение, а может быть, и фальшь. Что же ответит Иисус на этот вопрос, который, в сущности, не требует ответа, но является лишь хитростью, ускользающей от главного? С ними Он поступает, как и с другими. Он доказывает, что этот вопрос при всей их мнимой смышленности, глуп и зол; что не существует потустороннего света, ибо воскресение и загробная жизнь, как они ее себе представляют, была бы толькв продолжением того бытия, в котором находятся сами вопрошающие. Но над этим вполне земным жизненным пространством открывается другое, настоящее. Из этого Откровения, из силы Божией - Бога живоге - исходит подлинное воскресение; как прорыв той жиж ни, в которой вестники Бога и те, которые им верят; живы уже теперь.

Опять-таки, нет другого ответа, чем тот, о котором умалчивают враги. Они не успокаиваются, а остаются прежними. Но они пристыжены, раздражены и тольг ко ожидают следующего удобного случая.

А фарисеи? Прежде всего, они радуются пораже» нию своих врагов. Затем они находят, что давно пора человеку, которым народ восхищается и который может стать господином положения, противопоставить нечто более мощное: «Когда же фарисеи услышали; что Он привел в замешательство саддукеев, они собрались вместе. И один из них, законник, спросил Иисуса, искушая Его: Учитель, какая наибольшая заповедь в законе?» Он же ему ответил: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем помышлением твоим. Вторая же подобная ей: ты должен любить своего ближнего, как самого себя. На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мф 22.34-40).

Мы уже как-то говорили об этом, когда шел разговор о любви к ближнему; здесь мы не будем больше развивать его содержание, но будем только держать в памяти человеческой духовную ситуацию, сложившуюся здесь. Она полностью относится к происходящему. На какую область простирается вопрос? Не на область живой истины, а на ученый диспут. Она совсем не то имеет в виду: так, как если бы кто-нибудь ограниченный хотел вести борьбу на уровне школьной теологии, и притом только из хитрости. Иисус должен произвести впечатление запутавшегося, о Котором можно сказать народу: Видите, Он ничего не понимает в законе! А Иисус отметает все это в сторону, открывает пространство, показывая действительность и требуя признать ее очевидность.

Процедура всегда одна и та же: живой образ Иисуса стоит перед нами, воплощая мессианскую действительность. Его слова исполнены силы духа. Его окружает чудотворная сила. Слушатели должны открыться -тогда знание засветится. Они должны перейти на другую сторону, протянуть руку - тогда истина станет им понятна. Но именно этого они не хотят, они замыкаются в себе, отказываются от того, что у них в глубине. Они не дают возможности Господу проявиться таким, каким Он утверждает Себя, но стараются затянуть его в лабиринт человеческих традиций и политики. Если Он поддастся этому, то Он потерян.

Не является ли здесь героическим, но, в итоге, бессмысленным тот оптимизм, который Иисус, видящий их упорство, до конца сохраняет для возможного примирения с ними? Все-таки нет. Марк приводит вопрос о наибольшей заповеди несколько иначе. Он подтверждает слова учителя. «Книжник сказал Ему: Учитель! истину сказал Ты, что один есть Бог и нет иного, кроме Него; и любить Его всем сердцем, и всем умом, и всею душою, и всей крепостью, и любить ближнего, как самого себя, есть больше всех всесожжении и жертв. Иисус, видя, что он разумно отвечал, сказал ему: недалеко ты от Царствия Божия. После того никто уже не смел спрашивать Его» (Мк 12.32-34).

Этот человек задал правильный вопрос и получил ясный ответ из глубины души, которая подчинена величию Божию, из желания, которое соответствует словам Откровения. Поэтому он и понял ответ, под»ходящий из области Откровения. Здесь ясно видано,что могло бы быть. Все должны были бы спрашивать и слушать. По крайней мере, столь многие, что можно было бы понять, в чем смысл исторического момент та. Ибо самое потрясающее тут в том, что все зависит от веры или неверия того или иного человека. Дело не в повторяющемся благовестии, но в происходящее теперь и никогда не повторяющемся историческом процессе. Дело в том, может ли тот, кто приносит слово Божие, остаться живым. Речь идет о потрясающей, смиренной и вместе с тем несущей в себе вечную серьезность священной истории: найдется ли теперь достаточно верующих сердец, которые смогут предотвратить катастрофу,

Что этого не случается, что из всех спрашивающих и слушающих почти никто действительно Им не затронут, что они и своим рассудком, и продолжитель ным религиозным воспитанием на Ветхом Завете отмежеваться от Него и остаться с закрытым сердцем, - понятия трагедии не достаточно.

Здесь задавали вопрос: есть ли трагический элемент в христианстве? Если что-либо в нем трагично, то тогда трагичным должен бы быть и образ Иисуса - но таков ли он на самом деле? Или может быть, таков об' раз Его противников и еврейского народа? Нет, это не так.

Трагичным можно считать мир, который не находится в руках Бога живого. Это означает, что в этом мире благородное погибает, ибо оно связано со слабостью или гордыней. Но именно в этом движении к гибели возникает «идеальное» пространство. За бывшей трагедией открывается еще надежда на пришествие Христа; за современной трагедией стоит замкнутый мир, у которого нет никаких реальних возможностей, а только мечта. На ней лежит тоже страшная серьезность, но в корне и этот мир тоже только эстетический, что прямо проявляет себя в идеалах и духовных сферах, восходящих над ним. Они - последние поблекшие проблески царства свободы, в которое рань-ще верили, то есть верили в Бога и Его благодать. Теперь сохранился только остаток, который ни к чему не обязывает, а утешает наблюдателя, пока тот внимательно не присмотрится...

Для христианской веры не существует ни этого рода замкнутого мира, ни подобного духовного пространства. Существуют люди и вещи, и они находятся перед Богом. Бог - Господь, но Он и Искупитель, неподкупно судящий, Который тоже превосходит всякую человеческую надежду, и новотворящий.

Трагично в жизни человека, когда он мог быть кем-то более высоким, но потерял эту возможность.

Но тот же Бог судит неумолимо, и против Его суда устоять не могут никакой эстетический мираж и никакое трагическое утверждение. Перед серьезностью Бога бледнеет трагическая серьезность.

Мессия, который через смерть осуществляет искупление мира, не трагический герой. Народ, который не узнал своего Искупителя и уничтожает Его в ослеплении и ожесточении, не является носителем трагической судьбы. Как грех первого человека не был трагическим поступком и как приговор не будет в конечном счете трагической катастрофой. Здесь все действительно. Реален человек, реален грех, реальна происходящая из этого связь, реальны последние свершения греха в восстании против Искупителя, но реально и само искупление и исходящее из него новое начало благодати.

3. Смирение божие

Когда мы вдумываемся в образ жизни и судьбу Иисуса Назарянина, нас постепенно охватывает беспокойство относительно смысла Его жизни. Возможно ли нечто подобное? Трудно с этим согласиться. Почти две тысячи лет люди принимали образ личности и жизни Иисуса в свою душу и в свое сердце, в свои взгляды и в свои чувства. Они разучились Ему удивляться и принимают Его как известный и само собой разумеющийся канон правильного существования. Но если к Его жизни относиться серьезно, иногда стучится в сознание такой вопрос: каков в действительности образ Христа? Какова жизнь человека, определенная такими моментами бытия?

Вековая борьба за ценности христианской жизни постепенно стала угасать. Этот вопрос заслуживает осмысления. Многие отрицательно относятся к образу человека, созданному по образу Христа. Тем интенсивнее верующий должен осознавать, в чем заключается подлинно христианское, которому противостоит все более глубокое и сильное сопротивление. Оно возникает не только в сердце и душе «других», но и в нас самих. Главное, если мы поймем, почему оно идет так глубоко, и представим себе ясно, христиане ли мы только волей и верностью или также по убеждению и по существу.

Не так давно мудрая книга указала нам, как сильно образ человека изменился под влиянием жизни и личности Иисуса Назарянина.

Если мы хотим понять, как этот образ создавался у древних, мы должны вглядеться в их богов, в их героев, в их мифы и сказания. Там были по-своему представленные образ и судьба человека того времени.

Конечно, там находится, рядом с благородством и смелостью, также и ужасное легкомыслие, разрушение и уничтожение; однако все эти образы и описания имеют нечто общее; их мера - стремление к величию, к богатству, к власти и к славе. Все измеряется этой меркой, в том числе легкомыслие и гибель; что ему противоречит, исключается из подлинно человеческого. Это дело людей второго сорта: маленьких людей, на которых лежит бремя существования, или рабов. Они здесь, они необходимы, но к подлинно человеческому они не принадлежат.

Какая большая разница, если мы от этого наблюдения переходим к созерцанию личности Христа. Здесь понятие «величия существования» и «человеческой личности» более не применимо. Дело в другом. В этой жизни происходят явления, не принадлежащие к подобному масштабу единственно ценного. Род, из которого происходит Иисус, не сохранил своей славы, и Он не думает о том, чтобы его снова возвысить. О стремлении к славе нет и речи! Также не говорится ни о философском достоинстве, ни о славе поэта. Иисус беден. Не как Сократ, у которого бедность имеет свой философский оттенок, но — просто, реально. Опять-таки беден не как прибитый судьбой человек или как один из великих аскетов, бедность которого светится состраданием или тайным величием; Его бедность предстает скорее как непритязательность в потребностях, о которых обыкновенно заботятся.

Друзья Иисуса с точки зрения одаренности или характера незначительные люди. Они не представляют собой ничего особенного. Тот, кто апостолов или учеников назовет великими с человеческой или религиозной точки зрения, можно подозревать, еще не встречался с подлинно великим. Кроме того, он путает измерения, потому что ему нечего делать с таким «величием». Для них характерно то, что они посланы, и по-средством их Бог создает основу будущей священной Истории.

Что же касается судьбы Иисуса, - как она тревожит и ужасает! Он учит и не одерживает верх. Внимательно присмотревшись, мы не раз видим, что сторонники Его не понимают. Он борется, но на самом деле это не настоящая борьба. Силы неправильно распределены. Его деятельность и то, что ей противопоставлят ется, можно скорее назвать редким неуспехом. Он не погибает в грандиозном конфликте, но Его вызывают на суд. Его друзья ничего не делают. На нас производит удручающее впечатление поведение Петра в Гефсимании и во дворе первосвященника. Как оно должно было подействовать на всякое любящее сердце. Страдания и смерть Иисуса с исторической точки зрения мучительны и невыносимы. Можно понять и пережить потрясение, когда великий философ умирает за свои идеи, или когда герой погибает в битве, или когда Цезарь с верхней ступени власти падает под ударами заговорщиков. Но как мы должны быть возмущены, когда вестник Божественной мудрости подвергается надругательствам; солдаты разыгрывают недостойную игру; над Ним нависла смерть, которая не только Его физически сбивает с пути, но должна также обесчестить и погубить Его дело. Для чего «завет в Его крови»? (Мф 26.28). Тайна, возвещенная Им в Капернауме, с болью воспринимается слушателями, а затем неслыханное событие Воскресения, сообщение, производящее на науку нашего времени впечатление фантастики или больного воображения. И однако, эта смерть станет источником искупленного существования, Евхаристия станет тайной сердца христианской жизни, преображающей силы вот уже в течение двух тысячелетий.

Что это за картина? Если мы обратимся с таким вопросом к древности: что имеет значение для подлинно человеческого? в чем подлинный смысл человеческой жизни? - то она отвечает так: в великом существовании. Что отвечает христианство? Можно ли вообще дать определенный подлинно христианский ответ? По всей вероятности, нет. Все может случиться. Ничто заранее не исключено - ни самое великое, ни самое постыдное. Все признано: вся неизмеримая, неисчислимая глубина человеческого. Одновременно будет все, самое благородное и самое низменное, подведено под новое осмысление, потому что в нем открываются возможности нового, приходящего от самого начала творения.

Существование Христа изменило не только образ человека, но и образ Бога.

Кто есть Бог, верующий узнает из слова и жизни Христа. На вопрос об Отце Он отвечает: «Кто Меня видит, видит Отца» (Ин 14.9). На подобный вопрос Павел отвечает: Он Тот, кто Бог и Отец Иисуса Христа (Кор 11.31) Но каков же этот Бог? Как относится Он к высокому существованию философов? К жизненности индуизма? К мудрости происходящего, описанного таоизмом? К образам греческих богов, парящих над всем человечеством, с их неслыханной интенсивностью жизни и олимпийским величием. Правда, образ христианского Бога тоже не понятен сам по себе. С некоторого времени западное понимание тайны, существующее почти две тысячи лет, и открытия о высшем смысле бытия показали, что Бог и Отец Иисуса Христа есть само собой разумеющийся облик Божественного существа.

Каков Бог Иисуса Христа? Если Он Себя открывает в личности и судьбе Иисуса, Он должен быть того же рода. Какая божественная деятельность из этого выступает? В образе Сократа говорит величие высшей философии; в греческих мифах - божественность-светящихся вершин или глубин земли; в индийская» мире образов всеединство, сквозящее во всем. А что же в существе Иисуса? Как Бог станет понятным я этом Иисусе, неуспех Которого столь очевиден и у Которого нет никаких иных сотрудников, кроме рьй баков? Бог, Который оказывается побежденным касн той политиков и богословов; Бог, Которого вызвали на суд? Мы выясняем для себя, о чем здесь идет речье Бог не только наполняет, вдохновляет, потрясает чев, ловека - но «Он Сам пришел» (Ин 1.11).

Не в дуновении Духа, но «лично». То, что Он совера шает, совершает и Бог. Что Он переносит, переносит и Бог. Ни в чем Бог не может отрешиться от этой жизни. За действиями и событиями этой жизни, «этоге Я», находится Он. Что относится к этой жизни, мы можем, нет, мы должны перенести на Бога, ибо Он Егб открывает. И все это для Бога не просто загадочный эпизод. Связь с этим человеческим существованием не оканчивается со смертью Иисуса. Мы слышим, что Он воскресает и возносится на небо. Никогда больше Бог не вычеркивает эту горсть конечного и временного из своей жизни. Отныне и навеки Бог пребывает вочеловечившимся Богом. Это настолько неслыханно, что внутри нас все может восстать. Как согласовать это с подлинным существованием Бога?

Ты думаешь неправильно, возражает христианство. В твоем сознании человеческий образ, из корого ты заключаешь, что он подходит к Богу; и образ Божества, у которого ты спрашиваешь, может ли личность и судьба Иисуса быть согласована с образом Божиим. Таким образом, ты хочешь стать еудьею над тем, что приносит в Его существо поворот в прежней жизни и ее новое начало. Ты должен думать иначе, по-другому задавать вопрос. Следующим образом: «Раз Иисус таков, как Он есть, и Его жизнь идет, как она идет, -каков тогда Бог, открывающийся в ней? Бог и Отец Иисуса Христа?»

Этот вопрос всегда надо задавать снова, чтобы наша верность и любовь к Богу, призвавшему нас, становилась более внутренней. Итак, каким должен быть Бог чтобы Он мог открыть себя в своем творении?

Ответ, который мы слышим со всех страниц Священного Писания: Он должен быть любящим. «Любовь творит такие дела». Она не имеет общей меры с тем, что обычно и как будто благоразумно. Она начинает и творит. Но если любящий - сам Бог, что не сотворит такая любовь? И нам говорят, что Он не только «любящий» - но сама Любовь. Если мы дадим должное направление нашим мыслям, и если то, что мы называем «любовью», - отблеск, образ подлинной любви, имя которой «Бог», и если этот Бог входит в орбиту человеческого существования - не должен ли Он будет тогда взорвать все привычные формы? Его существование - не будет ли оно необычным и анормальным?

То преданное самым глубоким уничижениям, то вознесенное до небес в славе и великолепии? И все это не должно ли оно превышать все наши мерки? Это несомненно так. Но чтобы действительно понять, о чем здесь идет речь, надо еще лучше осмыслить слово «любовь». В нем следует обнаружить то,чего мы не находим в нем сразу.

Если Бог - любовь, почему не изливает Он прямо Свой свет в человеческий дух? Почему Он не проникает в наше сердце со своей истиной? Эта истина была бы самим великолепием, все превышающей ценностью, и люди загорелись бы желанием быть с БОГОМ Это было бы любовью. Чем объясняется тогда жизнь Иисуса? Грехом... Но может ли грех воспрепятствовать всесильной воле к любви? Не может ли Бог уда,-лить человеческое сердце от бездны греха так, чтобы оно в покаянии и любви приникло к Его груди?

Кто может здесь сказать, что возможно и что невозможно?... Нет, здесь должно быть еще что-то другое. В Боге должно быть еще что-то, не названное словом «любовь». Мне кажется, что надо сказать: Бог смиренен.

Сначала уясним значение этого слова. Обычно говорят, что смиренен тот, кто преклоняется перед величием другого человека или высоко ценит одаренность, превосходящую его собственную; или если он искренне признает чужие заслуги. Но это не смирение, а честность.

Бывает так трудно признать величину, которая затмевает твою жизнь и возможности. Хотя здесь это просто колебание духа. Смирение же идет не снизу вверх, а сверху вниз. Оно не означает, что меньший признает большего, но что больший ему первый почтительно кланяется. Здесь великая тайна, свидетельствующая о том, что христианский образ мыслей мало походит на земной. Что больший доброжелательно снисходит к малому и оценивает его значение, что он находит слабость успокаивающей и ставит себя перед ее беззащитностью - это понятно, и смирение - в первую очередь то, что больший склоняется почтительно перед малым, находит успокаивающее в малом. Но не доводит ли он себя таким образом до унижения? Как раз, нет. Больший, держащий себя смиренно, сам себе загадка. Он знает, что чем смелее он бросается с высоты, тем вернее он себя затем находит. Это открывается смиренному, как глубокая тайна.

Будет ли это движение вознаграждено? Когда св.Фран-писк встал на колени перед папским Престолом, он сделал это не из смирения, а потому, что верил в миссию Папы. Правдиво же смиренен он был только тогда когда склонялся перед бедным. Не только как помощник подходит он к нему или как человечно расположенный почитает в нем человека, а сердцем, наученным Богом, он преклоняется перед его нуждой, как перед тайной Божия величия. Кто этого не понимает, должен думать, что Франциск преувеличивает. На самом же деле он только воспроизводит по-своему тайну Иисуса.

Когда Господь говорил, что Бог «утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам» (Лк 10.21), то это означает не только, что Он осуждает гордость, поскольку Он хвалит ее противоположность, или подчеркивает неслыханность новой Божественности, поскольку Он возвышает земные ценности, -человеческое ничтожество само по себе для Него ценно и полно величия. Это убеждение Он принес на землю: «Научитесь от Меня: ибо Я кроток и смирен сердцем» (Мт 11.29). На Тайной Вечере Он преклонил колена перед Своими учениками и омыл им ноги; не для того, чтобы отречься от Себя, но чтобы открыть им Божественную тайну смирения (Ин 13.4 ел.).

Иначе невозможно: Бог должен быть смиренным. В Нем, Вечном, Величественном, Всемогущем должна существовать готовность низвести себя в это малое, даже меньше, чем малое, ничтожное, чем является творение. В Нем должно быть что-то пробуждающее желание войти в жизнь незнакомого человека из селения Назарет. Но возможно ли это? Достойно ли? Не есть ли это постыдная бессмыслица? Нет, уже в Ветхом Завете Он говорит о Его радости «быть с детьми человеческими». Это должно быть для Него - ц мы хотим сказать это с благоговением - таинственное блаженство. Это должно быть для Него - полнота смысла, превосходящая всякое изречение. Мы думаем о радости Иисуса потому, что Богу было угодно утаить Свое величие от мудрых и разумных и открыть его младенцам; потому, что Он через опыт данной неустойчивой человеческой жизни разделяет нашу судьбу.

Об этой тайне говорит также Павел: «Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени...» (Флп 2.6-9).

Это - смирение Божие. Его влечение к тому, что перед Ним ничто, возможно только потому, что Он так велик. Это создает Ему высшую славу: «Не так ли надлежало Христу войти в славу Свою?» (Лк 24.26). Здесь Он находит величие того нового творения, о котором Павел и Иоанн пророчески повествуют.

Это должно прийти, чтобы христианская любовь существовала. Та любовь, которая вдохновляет жизнь Христа и, согласно Иоанну, является Самим Богом. Она покоится на этом смирении. Бог - смиренно-любящий. Какая переоценка привычных людям ценностей - не только человеческих, но и Божьих! Поистине этот Бог отмежевывается от всего, что человек строит из себя в гордыне своего самовозвышения. Перед человеком пробуждается последнее искушение -сказать: перед таким Богом я не преклоняюсь! Абсолютному существу, непревзойденному великолепию, величайшей идее, возвышенному олимпийцу - да; этому Богу- нет!

Христианское же смирение - воспроизводит выражение образ мыслей Бога. Оно означает, во- первых, что человек соглашается быть творением. Не господином, а творением. Что он соглашается быть грешником, не благородным человеком, прекрасной душой, высоким духом, но грешником. Но и этого еще не достаточно, чтобы быть творением этого смиренного Бога и грешником в Его глазах. Вот в чем суть. Выражение всеразрушающего бунта заложено в словах: «Бог мне не по вкусу». Смирение означает противостоять нападению дьявола и преклониться. Не только перед величием Божиим, но, особенно, перед Его смирением. Великие преклонились перед Ним, пришедшим в мир и вызвавшим презрение своим смирением. Как нормальный человек, наделенный красотой, силой, одаренностью, разумом, знанием культуры, преклонится перед тем, кто по сравнению со всем этим кажется столь жалким: перед Христом на Кресте? Преклониться перед Тем, кто Сам о Себе говорит:

«Я червь, а не человек, поношение человеков и изверг народа» (Псалм 21.7). Здесь основа христианского смирения. Отсюда оно распространяется на всю тварь.

Конечно, нельзя его смешивать со слабостью, которая знает себе цену, или с лукавством, которое себя принижает, как это должно было бы быть в действительности. И менее всего со стремлением к самоуничижению дурного происхождения.

Смирение и любовь - не дегенеративные добродетели. Они происходят из подлинной силы, возвышающего творческого движения Бога, и из них возникает новый мир. Человек может быть смиренным только в той мере, в какой он духовно растет, каков он есть и чем он должен стать с помощью Божией.

4. Разрушение Иерусалима и конец мира

Евангелия сообщают о последних днях жизни Иисуса: «И когда выходил Он из храма, говорит Ему один из учеников его: Учитель! посмотри, какие камни и какие здания! Иисус сказал ему в ответ: видишь сии великие здания? Все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне. И когда Он сидел на горе Елеонской против храма, спрашивали Его наеине Петр, и Иаков, и Иоанн и Андрей: скажи нам, когда это будет, и какой признак, когда все сие должно совершиться? Отвечая им, Иисус начал говорить: берегитесь, чтобы кто не прельстил вас. Ибо многие придут под Именем Моим и будут говорить, что это Я; и многих прельстят. Когда же услышите о войнах и о военных слухах, не ужасайтесь: ибо надлежит сему быть; но это еще не конец. Ибо восстанет народ на народ и царство на царство: и будут землетрясения по местам, и будут глады и смятения. Это - начало болезней» (Мк 13.1-8).

И дальше: «Когда же увидите мерзость запустения стоящую, где не должно, - читающий да разумеет, -тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы; а кто на кровле, тот не сходи в дом и не входи взять что-нибудь из дома своего; и кто на поле, не обращайся назад взять одежду свою. Горе беременным и питающим сосцами в эти дни. Молитесь, чтобы не случилось бег-ствоваше зимою (Мк 13.14-18).

И еще: «Когда же увидите Иерусалим, окруженный войсками, тогда знайте, что приблизилось запустение его. Тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы; и кто в городе, выходи из него; и кто в окрестностях, не входи в него. Потому что это дни отмщения, да исполнится все написанное ... ибо великое будет бедствие на земле и гнев на народ сей. И падут от острия меча, и отведутся в плен во все народы; и Иерусалим будет попираем язычниками, доколе не окончатся времена язычников» (Лк 21.20-24). Этими словами Иисус пророчески возвещает гибель святого города, которая через сорок лет действительно совершилась.

То, о чем здесь сообщается, не политическая катастрофа. Конечно, и она тоже происходит, и о ней упоминается в исторических документах. Но Иисус говорит об этом событии как о наказании городу, отвергшему Мессию. В сообщении о Его последнем путешествии в Иерусалим сказано: «И когда Он приблизился к городу, то, смотря на него, заплакал о нем и сказал: о, если бы и ты, хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих, ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне, за то, что ты не узнал времени посещения твоего» (Лк 19.41-44).

Суд, наказание - как это понимать? Не есть ли история мира суд над миром?

Он таков в действительности. Всякое действие имеет свои последствия. Всякое обдуманное, взвешенное и справедливое действие помогает развитию народов и царств! Каждое глупое, бессмысленное, противоречащее реальности, несправедливое действие разрушает. Никакое стремление не остается незавершенным: все движется по своему внутреннему пути к концу. То, что случается, ведет к свершению того, что предшествовало, и подготовливает будущее. Так свершается постоянно своего рода суд. Часто, однако, он не доступен нашему сознанию и трудно понимаем из его недр, а зов Бога к народу, вмешательство Господа, вход в историю. Учреждается святой завет: сначала на обете и вере, потом на законе и послушании. Затем следует непрерывная борьба между религиозным стремлением этого народа и влиянием соседних народов, с одной стороны, правды, закона и руководства, происходящих от Бога, - с другой. Значит, иудейской религии в том смысле, как существует греческая или китайская, нет. То, что есть, это ветхозаветная вера или неверие; а это означает борьбу между Откровением от Бога и религиозной волей народа, который Его принимает или от Которого он отказывается.

Как результат этой борьбы, происходит внешняя история Израиля, в зависимости от того, послушен ли народ или противится; следует ли он замыслу Бога или черствеет и следует собственным желаниям; слышит ли он слово посланного, законодателей, судей, пророков или настаивает на своем. Когда же приходит Мессия, на Кого все предыдущее было направлено, народ не понимает последнего испытания; «не признает того, что служит ему на благо» и завершает свое неповиновение - вынесение приговора приводит народ к гибели.

Что за час! Иисус знает, что Он Мессия и приносит спасение. Знает, что только в Нем находится возможность всех исполнений, не только религиозных, но и исторических; что все обеты прошлого могут осуществиться в Нем — но народ замыкается. Иисус не хочет принуждать, не может, потому что решение спастись свершается свободно. Итак, Он должен умереть, и тогда суд свершается над народом. С тех пор начинается вторая часть истории Израиля: рассеяние и вместе с тем все роковое, что оно принесло и самому народу, и всем другим народам.

За первым возвещением, говорящим о гибели города и о политическом существовании народа, выступает второе. Это подобно тому, что случается с пророками: времена переплетаются одно с другим - так же как и места, обстоятельства и образы. За разрушением Святого города появляется образ гибели совершенно другого масштаба: конца света. Написано: «Ибо в те дни будет такая скорбь, какой не было от начала творения, которое сотворил Бог, даже доныне и не будет. И если бы Господь не сократил тех дней, то не спаслась бы никакая плоть; но ради избранных, которых Он избрал, сократил те дни. Тогда, если кто вам скажет: «вот здесь Христос», или: «вот, там», - не верьте. Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных. Вы же берегитесь. Вот, Я наперед сказал вам все. Но в те дни, после скорби той, солнце померкнет, и луна не даст света своего; и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются. Тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках с силою многою и славою. И тогда Он пошлет Ангелов Своих и соберет избранных Своих от четырех ветров, от края земли до края неба. От смоковницы возьмите подобие: когда ветви ее становятся уже мягки и пускают листья, то знаете, что близко лето. Так, и когда вы увидите то сбывающимся, знайте, что близко, при дверях. Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как все это будет. Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут. О дне же том, или часе, никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец. Смотрите, бодрствуйте, молитесь; ибо не знаете, когда наступит это время: подобно тому как бы кто, отходя в путь и оставляя дом свой, дал слугам своим власть и каждому свое дело, и приказал привратникам бодрствовать. Итак, бодрствуйте; ибо не знаете, когда придет хозяин дома: вечером, или в полночь, или в пение петухов, или поутру; чтобы, придя внезапно, не нашел вас спящими. А что вам говорю, говорю всем - бодрствуйте» (Мк 13.19-37).

Здесь опять надо сделать различие. Конец света хотели объяснить при помощи естественных наук. Говорили о том, что температура земли вдруг так понизится, что никакая жизнь не сможет существовать или что земная энергия нейтрализуется и существование мира само собой прекратится и т.д. С этими вопросами дела могут обстоять как угодно, - во всяком случае, Иисус не имеет в виду ничего подобного. Гибель мира так же мало происходит от естественных причин, как гибель Иерусалима - из простой исторической необходимости. Гибель мира - как и Святого города - названы наказаниями, следующими за судом. Они нисколько не являются результатом внутреннее эволюции мира. Их причина - суверенная воля Бога, произносящего приговор.

Этот суд является последним ответом Бога на грех. Бог не только «блюститель морального закона»; Ему Живому, Святому, зло не только обнаруживается как оно есть, но Он обращается против греха. Он его ненавидит. В Нем поднимается что-то невыразимо страшное, названное в Священном Писании «Гневом Божиим». Этот гнев растет, пока не проявится наружу. Покаяние грешника может остановить его действие, как свидетельствует об этом спасение Ниневии после про»-поведи Ионы (Ион 3). Но придет время, когда мера исполнится. Когда в мире не останется ничего, что может оправдать его в святых очах Божиих, тогда настанет суд. Вспомним о гибели Содома и Гоморры: когда обнаружилось, что в этих городах не живет минимальное число праведников, которое Бог согласился объявить достаточным по настойчивой просьбе Авраама, этот последний должен был признать, что дело потеряно. Не потому, что с исторической точки зрения они были неспособны продолжать существование, но потому, что невозможно было остановить гнев Божий (Быт 19).

Конец мира происходит из чего-то иного, чем то, что случается в мире: оттуда, откуда приходят и Откровение, и Посланный людям Сын, и Святой Дух, так что нет смысла спрашивать, как этот конец произойдет. Он явится событием другого рода, и поэтому он непонятен. То, что утверждает Священное Писание, не естественно-научное объяснение: оно описывает сотрясение всех порядков и сил.

Павел же и Иоанн говорят нам, что через них свет изменится, возникнет новое небо и новая земля. Но и они - тайна, и только христианская надежда предчувствует их славу (Рим 8.17-18; Апк 21.1 слл). Когда современный человек слышит подобное, он улыбается. Во всяком случае, он принимает их за глубокомысленные мифы. В его сознании мир-простое данное, предпосылка всего, просто заполнение, - как может он исчезнуть? «Гибель» мира не имеет для него никакого основания от самого мира - но так же не от Бога, в случае если он в Него верит. Здесь мы чувствуем, как нереален Бог для современного сознания в том, что касается мира, и как мало вера нашего времени - действительно вера. Бог означает для этой веры последнее освящение существования, тайну, стоящую за всем, - но Он никогда не сможет посягнуть на реальность этого мира. Он - святая немощь для неопределенных нужд духа, от которой никакая катастрофа не грозит миру.

И все-таки здесь сокрыто значение Откровения. Мир не просто данность и в прямом смысле реальность, но существует потому, что так захотел Его Творец. Возникновение мира не было естественным происшествием. «Начало» мира составляет не вечную материю или первобытную энергию, а свободное действие Бога. Его Создатель - также Его Господь. Внутри мира царствуют по Божией воле естественные и исторические необходимости; Сам мир как целое не автономная природа или история, а собственность Бога, которой Он может располагать как хочет - даже если между тем на свете настало новое время и люди с ним уже не считаются.

Горькая ирония! Научный скептик, человек практического ума и самодовольный философ, гражданин мира - все они улыбаются такому ходу мыслей. Когда говорят, что мир может погибнуть по воле Бога, для них это звучит как детская сказка. Точно так же как когда-то улыбались опытные и власть имущие, когда Бог устами Своих пророков предсказывал бедствия народам и городам. Они считали себя реалистами и посвященными; мыслили, исходя из фактов и необходи-мостей, - и пришла катастрофа. Она наступила не из-за объективных причин, не потому, что они недостаточно четко рассчитали или недостаточно способно действовали, но потому, что так захотел вдохновивший его пророк. Так как они только «политически» рассматривали участь народа и города, слова пророков были для них возмутительным и опасным вздором. Но этому народу было суждено принять свою историю особым образом: не из деловой совокупности мирского существования, но из веры; итак, именно из кажущегося «нереального» он получил свою судьбу. Здесь точно так оно и есть. Тому, кто считает детерминизм абсолютным и единственно возможным порядком вещей-порядок, исходящий из него, утверждение о конце мира кажется бессмыслицей. А все-таки конец наступит. Не от самого мира, но от Бога. Принимать такой конец и продолжать жить - это и есть вера.

Но опять: какое положение! Вот стоит бедный Раввин из Назарета, против Которого через несколько дней они возбудят процесс, и говорит: город погибнет! Мир погибнет! Город разрушится потому, что он Его не принял. Мир найдет свой невообразимый конец, потому что он Его не принимает, - тогда, когда его сопротивление Сыну Божиему перешагнет поставленные законы, и мера гнева будет полна. А сигналом катастрофы будет знак Сына Человеческого; возвещение Его возврата... Верно, нужна большая вера, чтобы пойти с Ним!

Было сказано, что Иисус, когда Он почувствовал, что не справится со Своим поручением, спас Себя в невосприимчивое. Надеясь на власть, которую он получит в таинственном будущем, Он преодолел свою фактическую немощь... На это можно ответить многое. Прежде всего, какой это поверхностный психологизм, несмотря на всю проницательность. Но не это главное. Все сводится к вопросу: «Какого вы мнения о Христе?» (Мф 16.15). Когда мы Его считаем простым человеком, религиозным гением, хоть бы самым великим, Его слова - беспомощная фантастика, и то, что говорится о «вере Иисуса» и о вере тех, кто в Него верует, - злоупотребление словами. Если же мы сознаем, что Он подлинный Божий Создатель и Господь, то не нам судить Его слова, потому что нет меры, по которой мы могли бы Его судить; - ни научно-природной, ни исторической, ни религиозной. Масштабом являются Его слова. Он - Первый и Последний, а то, что Он говорит. Он провозглашает как достоверное (Апк 1.17). Только это и есть вера. Ее мы должны противопоставить притязаниям мира, сознавая, что, в конце концов, вера не может устоять перед миром. Может быть, положение христианина будет становиться таким, что мир будет все более оттеснять содержание его веры и способ ее выражения. На вся-кий вопрос, на который отвечает вера, мир будет да, вать другой ответ. Все полнее кажется существование, происходящее из мира. Ответ веры будет устраняться все дальше как нечто странное.

Таким образом, будет становиться все яснее, что вера найдет свое оправдание только на суде, т.е. верующий получит свое право на мир только после смерти Это тяжело, но необходимо принять как испытание -вместе с издевательством над верой, которую мир видит как утешение среди неудач. В этой вере и в страхи Божием мы должны упражняться. На конец мира и суд мы должны смотреть не как на нечто отдаленное; а как на сопровождающую угрозу грядущего на нас гнева Божия; не как на далекое мифическое событие;

составляющее часть биологического, исторического и духовного целого, невозмутимо идущего своим путем, застрахованного от нависшей над ним религиозной тайны, а как на возможность суда, перед которой стоял Иерусалим, так же как стоит и мир, и все целое. Я буду подлинно верующим в библейском смысле слова, только когда защита, которую непосредственная реальность дает, как кажется, притупленному уму, падет и угроза Божия суда станет действительностью. Мышление нового времени исказило все это. Человек уже не испытывает страха Божия. Он принимает его в нравственном смысле или как неопределенную радость, а не как то, что он есть в действительности: как угрозу святого гнева, который более велик, чем град Иерусалим и чем мир. Итак, здесь тоже христианин должен будет воспитывать самого себя, чтобы осознать положение вещей в области веры.

5. Суд

В связи с объяснениями Иисуса о «последних вещах» человека и мира даны также Его слова о суде над миром: «Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей; и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира. Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне». Тогда праведники скажут Ему в ответ: «Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? Когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? Когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в ответ: «истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: «идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его. Ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня». Тогда и они скажут Ему в ответ: «Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе»? Тогда скажет им в ответ: «истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне». И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную» (Мф 25.31-46).

Тот, кто сегодня говорит о христианских истинах, не может говорить так доверчиво и просто, как было принято в былые времена. Слова и мысли, нужные ему, обесценены и изменены. Христианский язык связан теперь с необходимостью оценивать все с христианской точки зрения. Мы не можем просто сказать:

Иисус учит... или: по учению Иисуса, человек находится в таком положении, но должны одновременно сознавать, что человек нашего времени невольно думает и чувствует, когда он слышит эти слова; и это относится не только «к другим», но и к нам самим. Чтобы достичь подлинного, мы должны отличать то, что Иисус имеет в виду, от того, что нам невольно приходит на ум, когда мы их слышим. То же нужно помнить, когда мы говорим о суде, который Иисус возвещает миру.

Люди всегда сознавали, что с их бытием на земле не все обстоит благополучно; более того: повсюду мы встречаем безумие, несправедливость, обман, насилие. К тому же мы всегда носили в себе живое сознание того, что однажды все должно быть исправлено и доведено до свершения. Многие ожидали от самой человеческой истории разрешения проблемы бытия на земле:

человечество собственными силами пробьется к существованию, направленному к Богу. Оставим эту надежду в покое: она слишком противоречит Откровению и христианским чувствам - и также тому, что открытый взгляд наблюдает в реальном существовании. Сохраним убеждение, что ясность может прийти только от Бога, когда-нибудь, после конца земной жизни. Как можно представить себе подобный суд?

Можно было бы сказать: повсюду в жизни видимость трудно отличить от реальности. То, как на человека смотрят другие люди, редко соответствует тому, что он есть на самом деле. Часто дельные люди - бедны, достойные - неизвестны, неблагонадежные и не приносящие никакой пользы живут в благополучии и пользуются уважением. Редко внешний образ человека открывает его подлинное лицо. Да и в самом внутреннем можно обмануться: испытующий взгляд не согласуется с подлинным положением; воля скрывает от себя самой свой действительный образ мыслей и представляет себе вещи, на самом деле не существующие. Итак, суд мог бы означать, что обман исчезнет и все явится таким, как оно есть на самом деле... Или: живая сущность человека будет соответствовать его образу мыслей. Внутренне чистый человек должен был бы также быть здоровым, добрый - красивым, великодушный - сильным и имеющим власть. На самом деле, действительность не соответствует такому прообразу. Когда встречается единство, оно кажется нам сказкой. И это положение никогда не изменится. Ни телесное усовершенствование, ни духовное углубление ничего в этом не исправят, ибо корень такого расстройства не зависит от человеческой воли. Всегда конфликты будут разделять людей, и тем глубже, чем большую силу имеет личность.

Тогда суд мог бы значить: согласование образа мыслей и сущности, когда каждый человек стал бы именно тем, кто он есть в своих помыслах. Или: многие -может быть, каждый — имеют какое-либо основание жаловаться на свою судьбу. Когда человек вступает в жизнь, ему что-то обещано; или, по крайней мере, в нем живет такое сознание. Однако это обещание никогда не будет исполнено. Даже у тех редких людей, которых называют счастливыми: у властных, здоровых, деятельных. Это случается еще реже у многих больных, чьи силы не выдерживают и которых обременяют разные трудности. Итак, суд мог бы состоять в следующем: каждый восторжествовал бы над своим противником; попранная честь была бы восстановлена; связанное было бы отпущено на волю и могло бы быть по достоинству оценено; замедлившееся в росте выросло бы и распустилось. Короче, обещания были бы действительно исполнены...

Скажем, наконец, что редко труд завершается, редко отношения между людьми достигают полноты, редко то, что образуется, развивается в меру свовд возможностей и созревает. Всегда случается, что вещи срываются слишком рано и остаются незавершенными. Человеческое существование редко получает мудрое и любящее признание, к которому оно стре-< мится. Сама любовь недостаточна и иллюзорна. В таком случае суд означал бы, что существование нашло свое завершение и каждое существо может утверж" дать: теперь все во мне было рассмотрено, все получило свой окончательный ответ.

Можно было бы размышлять так или иначе, и все эти мысли были бы правильны, в том числе и с хрис^ тианской точки зрения. Многие тексты Св. Писания, особенно Ветхозаветные, указывают на это. Однако это еще не то, что говорит Христос. Чтобы подобный суд был вынесен, достаточно было бы, чтобы все существующее «дошло до Бога». Ограничение земного существования, завесы и принуждения должны были бы исчезнуть, и все могло бы предстать в свете Божи-ем; тогда все было бы правильно расположено и исполнено. То, что Иисус сказал о суде в последние дни Своей земной жизни, означает нечто другое.

Суд совершится не так, что принуждение времени падет и все явится в Божием свете, а так, что Бог прий-дет. Суд не есть последствие вечного Божиего господства в мире, а Его вмешательство в историю. Суд - это последнее из Его дел, последнее, о котором нам сказано; затем наступает вечность. Тогда деятельность прекращается, ибо все доведено до своего предела и завершено. Тот же, Кто придет, будет Сам Иисус, Который здесь говорит.

Что за сознание! Здесь стоит человек — повторим еще раз; это повторение нам нужно, чтобы понять важность дела, - стоит человек, учение Которого не принимается. Влиятельные люди твердо решили Его убрать. Настоящие вожди не заботятся о Нем и не будут вмешиваться. Сначала народ очень радовался Ему, а теперь уже отступает от Него. Его друзья беспомощны; судьба Его в опасности. Катастрофа должна наступить в кратчайшее время - а этот человек говорит: когда-нибудь Я вернусь из вечности. Узнаю всех людей до самой их сути. Буду судить о том, чего они стоят перед Богом и укажу им их вечную участь.

А по какому критерию Он будет судить людей? По тому, как каждый исполнил свой долг? По тому, как он стремился, боролся, страдал, творил добро на земле? Также и по этим критериям; но то, что выражают прежде всего слова Христа и чем христианское понятие суда отличается от всех этических и мифологических представлений, это другое... Или человек судится по тому, как он кормил и одевал других людей и помогал им в одиночестве? Конечно, и по этому так же; но Христос сперва говорил другое. Судья не скажет: «Вы сохранены, ибо вы проявляли любовь, - вы отвергнуты, ибо вы отделились от любви», но: «Придите, благословенные Отца Моего, ибо Я был голоден, и вы накормили Меня; идите от Меня, проклятые, ибо Я жаждал, и вы Меня не напоили». Итак, не просто любовь, а та любовь, которая идет ко Христу. Он-мера. Не только мерящий, который мерит; не только судья, который судит, а Сам масштаб, по которому, перед Богом и на вечность, люди и дела имеют ценность или нет. Как говорит то, другое таинственное слово: «Я есмь путь, истина и жизнь» (Ин 14.6), так это слово говорит: «Я - благо». Это сознание недоступно разуму, и у нас остается только один выбор - видеть в ТОМ кто так говорит, или бедного глупца, или же Откровение, из которого говорит Живой Бог, отметая все человеческие мысли, возвещает, кто Он есть.

Одновременно эта связь показывает нам с новой стороны, как серьезно надо относиться к искуплениюй В каждодневной жизни мы общаемся, по мере надобности, с другими людьми. За ними, говорит Иисус стоит Его образ. Что случается с этим человеком, случается с Ним. В определенном смысле, превосходящем все, что мы могли бы думать о Нем, Господь стал нашим братом. Не просто одним из нас; не просто взял на себя наши грехи, но Он стал защитником каждого человека, и его дело взял на себя как свое.

Каждый человек, будь он самым сильным и добродетельным, в чем-то не был на высоте, потому что грех бросил его на бесплодную почву. Христос пришел и сделал своим дело каждого человека. Теперь он стоит за каждым из них, и что происходит с ними - переходит на Христа и в Нем находит свою подлинную ценность. Доброе, совершаемое каждым человеком, совершается Им и так получает свою вечную ценность - «награду», утверждает Священное Писание в таком плохо понятом и, однако, таком глубоком смысле, который мы уже однажды обсуждали. Что случается плохого с человеком, опять же случается с Ним, и Он будет определять вечное искупление через отпущение грехов или через наказание, в зависимости от того, как это согласуется с Его святой истиной.

Как это глубоко, как глубоко! Это не человек, владеющий собой, подымается к Божеству и доходит до бессилия, а человек согласно истине тварного существа; но за ним следует Сын Божий, который также и Сын Человеческий, разделяет его достоинство и ручается за его вечную судьбу. «И уже не я живу, но живет во мне Христос», - сказал Павел, свидетельствуя из глубины своей христианской жизни (Гал 2.20).

Что за сознание! Этот беззащитный, обреченный на смерть человек сознает себя тем, кто будет сущностью каждого человека. Он будет стоять за каждой человеческой личностью и за каждой человеческой судьбой и сообщать им их вечную человеческую ценность.

Здесь заложено острие суда; то, что христианское Откровение открывает о последних вещах человека в их сущности. Рассказ о них изобилует сравнениями с тем, что совершится в конце суда: о приходе вора ночью (Мф 24.43-44), о верном и неверном управляющем (Мф 24.45-51), о мудрых и неразумных девах (Мф 25.1-13), о талантах и слугах, которым таланты были доверены (Мф 25.14-30). Здесь говорится о различных аспектах жизни, о добросовестности в исполнении ежедневного долга, о бдительности и ответственности; о верности в исполнении поручений и т.д. То, что человек есть, что он имеет, как обращается с вещами и как исполняет свои ежедневные обязанности, - все будет подвержено суду согласно истине и справедливости; свою действительную ценность каждый обретает в любви к ближнему, которая есть любовь ко Христу. Поэтому Павел утверждает: «Ибо весь закон в одном слове заключается: «Возлюби ближнего своего, как самого себя» (Гал 5.14). Иоанн объясняет это во всем своем первом письме: «Любите Друг друга, и так исполните закон Христов (I Ин - все письмо).

Когда произойдет суд? Никто не знает времени суда, отвечает Господь, даже Сын не знает. Оно хранится Отцом и решением Его Совета. Не следует делать догадок о нем, оно принадлежит всемогуществу Отца. «Не вам знать времена и сроки, которые Отец положил в Своей власти», как говорится в начале Деяний Апостолов (1.7). Суд зависит от свободного решения Отца, и только от него.

Все же одно сказано: он придет внезапно, как вор ночью, как хозяин возвращается из путешествия, как жених со свадьбы. Это «внезапно» того же рода, что и «скоро», на которое нам указано в посланиях Павла и в Апокалипсисе. Оно не означает короткого времени в противовес долгому, десять лет вместо тысячи. Вначале ему давали этот смысл: возвращение Господа совершится в ближайшем времени. В действительности всякое время «скоро», потому что оно коротко. Коротко по существу, потому что оно проходит. Год кажется бесконечным, а один месяц полного счастья мгновенье, - это всего только различия в пределах того, что по сути своей кратко. Сама по себе тысяча лет перед Богом - «как один день», и любое время обращается в ничто, ибо Он есть вечность, а время проходит. Конец может прийти когда угодно - это всегда «скоро». Люди всегда скажут: как, уже? Почему же теперь? Ведь мы едва только начали жить! Ведь мы еще не совершили того, что могли! И еще горше: мы ведь еще ничего не сделали из того, что должно быть сделано, чтобы не все погибло! Мы ведь всегда упускали... упускали самое главное, а теперь упустили все! Таков смысл этой «внезапности». Она наступает не так, как приходит неожиданное несчастье - в отличие от предвиденного или как внезапно ударяет молния - в отличие от долгой болезни, которая убивает постепенно. Суд в принципе приходит внезапно, ибо в развитии мира нет признаков его наступления. Его приближение нельзя угадать по тому, что в мире происходят изменения температуры или в человеческом обществе становятся заметны признаки упадка, - суд произойдет тогда, когда придет Христос, а Христос придет, когда Он захочет. Его возвращение - последнее дело Божие, и оно перечеркивает все человеческое в мире. Бог постоянно взирает на мир. Его пришествие возможно во все времена. Когда оно произойдет, знает Он, ибо только Он знает, когда мера станет полной.

6. «Вот, иду исполнить волю твою, Боже»

Что нашел Иисус в святом городе, когда вступил в него, уже не скрываясь? Какие силы там действовали? Как были настроены люди по отношению к Нему? Как Он Сам вступил в разворачивающиеся события накануне их завершения? Один раз, в главе «Посев и почва», мы уже говорили о том, с какими категориями людей, с какими настроениями столкнулся Иисус. Теперь нужно вернуться к ним еще раз.

Во-первых, это те, кто именует себя «чистыми», -фарисеи. По своему характеру и влиянию это наиболее действенная и сильная группа, в подлинном смысле слова носительница исторического сознания еврейского народа. Фарисеи все еще находятся под влиянием воинствующей этики эпохи Маккавеев и уверены в том, что царство Израильское скоро придет и, распространяясь от Иерусалима, охватит всю землю; для пришествия этого царства они готовы на все.

Когда появляется Иисус, они сразу же чувствуют, что истина, стоящая за Ним, не отвечает их чаяниям. Поэтому они видят в Нем врага, который должен быть обезврежен, и хотят добиться этого всеми средствами... Кроме них, существует группа саддукеев: ненавидимая фарисеями и, со своей стороны, презирающая их.

Это - космополиты, отказавшиеся от связи с народом и его историей, эллинисты по образованию, желающие наслаждаться жизнью, в том числе и духовной. Их политика интернациональна и направлена на достижение компромисса. По своим взглядам они рационалисты и скептики. В Иисусе они видят одного из мечтателей, каких в то время было немало. Сначала они вообще не обращают на Него внимания, и до столкновения дело доходит только под конец; вспомним вопрос о женщине, семь раз выходившей замуж (Мф 22. 24-30).

Народ чувствует в Чудотворце Мессию и требует от Него действия. Он же уклоняется, так как знает, что народное представление о Царстве Божием не отличается, в сущности, от представления фарисеев. Народ несет к Нему своих больных, рассказывает ему про свои беды, слушает, восторгается его словами, переживает потрясение от Его деяний - но не принимает окончательного решения и колеблется в зависимости от минутного настроения. Нет никого, кто помог бы ему совершить решающий шаг, поэтому он и поддается влиянию каждого демагога. Наконец, носители политической власти вообще не видят оснований прийти именно по этому поводу к какому-либо определенному мнению. Правитель родного края Иисуса, Ирод - сладострастный деспот, властвующий по своему произволу в отведенных ему ничтожных пределах. Правда, как показывает его общение с Иоанном, он проявляет интерес к религии, но интерес этот весьма поверхностен, иначе он не пожертвовал бы последним пророком ради легкомысленного обещания. Он «интересуется» также и новым проповедником Иисусом, но только глупец мог бы на него положиться. В остальном он был, видимо, ловким дипломатом, раз Сам Иисус называет его «лисой» (Лк 13. 32). Что же касается представителя настоящей власти в Палестине, императорского прокуратора, то он вообще не замечает Иисуса. Он знает, что в эту эпоху страна кишит странствующими учителями и чудотворцами, поэтому, если бы ему и довелось слышать о Господе, он просто счел бы Его одним из них.

В этот мир вступает Иисус. Он приносит Свое бла-говестие. Он творит чудеса, подсказываемые Ему людской бедой и духовными потребностями времени. Он увещает, зовет, встряхивает людей. Он хочет дать им понять, что святая истина уже стучится в дверь. Не просто изложить некое учение, внедрить некое нравственное увещание, показать спасительный путь, возвестить новое понимание святого Царства, - но довести до их сознания: час настал. Царство Божие - у дверей истории. Оно готово вступить в нее. Бог восстал. Все созрело. Обратитесь же сюда душой! Дайте простор исполнению воли Божией! Вступите в него! Идите с ним!

Все это заметно сразу. Но если приглядеться внимательнее, то в поведении Иисуса можно обнаружить и другое. Он отдает все Свои силы. Всем Своим любящим существом Он идет навстречу людям. О Себе Самом Он не думает. Он не знает ни наслаждений, ни удобств, ни страха, ни ложной почтительности. Он безусловно и полностью Вестник, Пророк - и больше, чем Пророк. Но почему-то не создается впечатления, что перед нами Человек, посвящающий весь труд, все силы достижению своей цели... Можно возразить, сказав, что то, ради чего Он живет, не вмещается в рамки подобных понятий; ради этого нельзя «трудиться», что-то приближается, раскрывается ~ Он же возвещает это и готовит почву. Несомненно, так и было с пророками. Но разве есть над Иисусом сила, влекущая Его и не дающая передышки, как это было у Илии? Разве легла на Него рука, как на Иере-мию, который, возвещая слово Господне, сам надламывается под его тяжестью? Нет. Конечно, Иисус приносит благовестие, превышающее все благовес-тия, но Он Сам с ним - одно. Оно не тяготеет над Ним, не подталкивает Его; оно то же, что Он Сам. Правда, Он испытывает нетерпение, «пока сие совершится», но это - внутреннее побуждение к свершению, а не требование извне (Лк 12.50)... Борец ли Иисус? Некоторые склонны смотреть на Него, исходя из этого великого и благородного представления. Но борется ли Он на самом деле? Мне кажется, нет. Конечно, у Иисуса есть противники, но Он вовсе не относится к ним как к настоящим противникам. Чему Он противостоит действительно, так это состоянию мира и сатане, утверждающему такое состояние вопреки Богу.

Сатана для Него не противник в собственном смысле слова. Иисус ни в какой мере не признает его равным Себе. В конечном итоге Он не борется: Его поведение слишком непринужденно для этого.

Мы лучше поймем Господа, если будем наблюдать за Его действиями и поведением из точки, лежащей за пределами этого мира. Выводя Его сущность из привычной нам человеческой духовности, мы разрушаем все.

После первого периода, когда свободно изливалась полнота Его слов и деяний, назревает, как мы видели, кризис; сначала в Иерусалиме, а затем и в Галилее происходит решительный поворот против Него. После этого - не по необходимости, не от отчаяния и вовсе не будучи потрясенным надвигающейся катастрофой - Он со спокойной решимостью направляется в Иерусалим, - как Он Сам все время повторяет, навстречу смерти (Лк 9.51).

Его вступление в город равнозначно откровению -мы об этом уже говорили. Дух пророчества нисходит на народ. Он узнает Мессию, следует за Ним, ликует. Он ждет освобождения, как оно ему рисуется в соответствии с распространенными представлениями: великие мессианские знамения будут совершены, и Царство будет воздвигнуто. Но с точки зрения истины народ именно в этом проявляет свою неустойчивость. И он отшатнется, как только увидит, что Мессия по-человечески бессилен. Фарисеи решились идти на все и только выжидают удобного момента. Они еще боятся народа, который, правда, в основном мыслит так же, как они, но чувствует в Иисусе Мессию и старается подогнать Его под свои ложные представления; фарисеи же недвусмысленно противостоят Ему. Таким образом, их отделяет от народа всего лишь недоразумение, но, пока его заблуждения не рассеялись, им приходится быть осторожными. Однако, тут начинают тревожиться и саддукеи с эллинистами. Они опасаются осложнений политического характера и размышляют о том, как покончить с опасными мечтаниями... Что же делает тогда Иисус?

Наше представление о Христе и Его искупительной судьбе сложилось полностью под впечатлением Его конца. Так как Он - такой, каким был, - стал для нас искуплением, мы склонны считать это искупление необходимым и трактовать все исходя из него.

Но этим мы разрушаем жизненность событий. Конечно, это «должно» было так быть, но эта необходимость лежит глубже, чем наши представления о «почему» и «откуда». На самом же деле должно было быть не так, а случилось так в силу переплетения человеческой вины и Божией воли, и распутать это переплетение мы не можем. Чтобы отбросить привычные представления, поставим вопрос следующим образом: что делал бы в таком положении человек, преисполненный самого высокого сознания своей миссии? Он мог бы напрячь все силы, чтобы и в последний час еще раз провозгласить истину. Поэтому он говорил бы со священниками, с книжниками, с людьми, уважаемыми в народе, старался бы на основании Писания разъяснить им связь вещей, показал бы им, в чем их заблуждение, вскрыл бы для них более глубокие слои Откровения и вступил бы с ними в борьбу за смысл мессианских предсказаний. Он старался бы повлиять на народ вновь и вновь, умно применяясь к его чувствам и мышлению, показать ему самое важное и посредством блистательного красноречия изменить его образ мыслей. Происходит ли это? Нет! Конечно, Иисус возвещает истину мощно, величественно, проникновенно, но без того особого напряжения, которого можно было бы ожидать. К тому же форма, в которой Он это делает, непривлекательна, - напротив, в ней есть нечто беспощадное, вызывающее. Тот, кто всеми силами еще и в последний час стремится убедить, говорит не так, как Иисус... Человек, о котором мы говорим, мог бы думать и иначе: время, когда можно было убеждать, прошло, теперь нужно действовать. Противников, больше не вступающих в духовное состязание, нужно бить их же оружием, противопоставляя силе силу. Поэтому он постарался бы обнаружить и использовать слабости своих противников. Направил бы фарисеев на саддукеев и наоборот, обратился бы к народу, разоблачил бы перед ним влиятельных лиц, предупредил бы, возбудил бы его, призвал бы его к действию.

Есть ли что-либо подобное в поведении Иисуса?

Нет, ни малейшей попытки. И не оттого, что на это у Него не хватило бы сил, а оттого, что это противоречило бы тому, что для Него истинно важно... Может быть, человек, о котором мы говорим, признал бы, что он потерпел поражение, и бежал бы. И такая возможность была у Иисуса. Ведь фарисеи один раз уже ожидали чего-то в этом роде. Когда Он говорит: «Где буду Я, туда вы не можете прийти», они спрашивают:

«Не хочет ли Он идти в Эллинское рассеяние?» (Ин 7. 34-35). Тот человек, по всей вероятности, так и поступил бы. Он отправился бы в Александрию или Рим в надежде найти там слушателей и когда-нибудь вернуться в свою страну с новыми перспективами. Иисусу же такая мысль совершенно чужда...

Таким образом, остается последнее предположение: человек, о котором шла речь, счел бы, что все пропало, и умер бы, смотря по своему характеру и по своим силам, в отчаянии, или в изнеможении, или с гордо поднятой головой. Может быть, он даже и устремился бы к гибели как к таинственной противоположности успеха, зная логику смерти и жизни, катастрофы и нового начала. Во всем этом нет ничего, что можно было бы применить к Иисусу. Так Его пытались истолковать в то время, когда лозунгом была «эсхатология». По этой теории, Иисус, когда не осталось больше никаких земных перспектив, поставил все на «успех неудачи» - на мистическую суть исполнения, исходящего от Бога, надеясь, что с Его смертью все изменится. В этом смысле старались истолковать такие изречения как: «Есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем» (Мф 16.28). Об этом не может быть и речи. Иисус не капитулирует, ни разу не проявляются у Него ощущения краха или, тем более, «катастрофы». Но нет у Него также и никаких признаков мистического энтузиазма, перекрывающего неудачу эффектной гибелью. Все это - выспренная и, по сравнению с тем, что есть в Нем на самом деле, неглубокая психология. Здесь мы видим нечто иное.

Но что? Когда мы всматриваемся в поведение Иисуса, каким оно предстает перед нами в евангельских повествованиях о Его последних днях, мы видим в нем окончательное раскрытие того, о чем уже говорилось выше: смысла и сути Его жизни. Никакого страстного стремления к определенной цели. Никакой неустанной «работы». Никакой «борьбы» в обычном смысле этого слова. Поведение Иисуса - совершенно непринужденное. Он говорит своим слушателям то, что должен сказать. Он беспощаден, но в интересах дела. Не в расчете на воздействие, а так, как этого требует внутренняя логика откровения. Он не нападает, но и не отступает. Он не «надеется» ни на что, дающее какой-либо повод для человеческой надежды, поэтому Он и не боится ничего. Когда говорится, что Он из-за врагов вечером уходит в Вифанию и остается у друзей, то это не бегство: Он просто сохраняет Себя для того «часа», который еще не пришел. В душе Иисуса нет страха. И не только от природного мужества, но потому, что средоточие Его существа находится по ту сторону всего, чего можно бояться. Поэтому Его и нельзя назвать смелым в человеческом смысле этого слова. Он только свободен, - совершенно свободен делать то, что должно быть сделано в каждое мгновение. Он это и делает с непостижимым спокойствием и величием. Мы могли бы еще долго перечислять все «нет» и «да», но в результате мы бы только подчеркнули и усилили то, что и так уже ясно: совершающееся здесь протекает уже не в человеческих масштабах.

Конечно, здесь мыслит человеческий ум, желает человеческая воля, все это переживается самым горячим, самым великодушным, самым проникновенным сердцем; но источник этого и сила, это совершающая, превосходят все перечисленное, и вновь Он оказывается вне пределов досягаемости человеческого разума.

Воля Божия свершается, и Иисус желает этой воли. Действия людей противостоят Божией воле. Назревает второй грех человечества - второе грехопадение, совершаемое вот этими людьми, в это мгновение, но от имени всего человечества, так что этот грех лежит на всех нас. Но, совершаясь, грехопадение становится той формой, в которой должна быть исполнена искупительная воля Отца, и воля Иисуса едина с этой волей. Это та мысль, которую старается выразить Послание к Евреям, из десятой главы которого мы взяли девятый стих, чтобы озаглавить им этот раздел.

7. Иуда

О поступке Иуды Евангелия говорят: «Тогда собрались первосвященники и книжники и старейшины народа во двор первосвященника, по имени Каиафы. И положили в совете взять Иисуса хитростью и убить... Тогда один из Двенадцати, называемый Иуда Искариот, пошел к первосвященникам и сказал: что вы дадите мне, и я вам предам Его? Они предложили ему тридцать сребреников. И с того времени он искал удобного случая предать Его» (Мф 26.3-5 и 14-16).

О нем самом говорилось и раньше. Иоанн пишет:

«За шесть дней до Пасхи пришел Иисус в Вифанию, где был Лазарь, которого Он воскресил из мертвых. Там приготовили Ему вечерю, и Марфа служила, а Лазарь был одним из возлежавших с Ним. Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса, и отерла волосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искариот, который хотел предать Его, сказал: «для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать (деньги) нищим? Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали» (Ин 12.1-6).

В повествовании о Тайной Вечере говорится далее: «Сказав это, Иисус возмутился духом, и засвидетельствовал, и сказал: истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит. Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему: Господи! кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее. Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это ему сказал. А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: «купи, что нам нужно к празднику», или чтобы дал что-нибудь нищим. Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь» (Ин 13.21-30).

Далее рассказывается, как Иуда выполняет свое намерение: «Сказав сие, Иисус вышел с учениками Своими за поток Кедрон, где был сад, в который вошел Сам и ученики Его. Знал же это место и Иуда, предатель Его; потому что Иисус часто собирался там с учениками Своими. Итак Иуда, взяв отряд воинов и служителей от первосвященников и фарисеев, приходит туда с фонарями и светильниками и оружием» (Ин 18. 1-3). У Матфея добавлено: «Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его. И, тотчас подойдя к Иисусу, сказал: радуйся, Рав-ви! И поцеловал Его. Иисус же сказал ему: друг! для чего ты пришел?» (Мф 26.48-50). Лука добавляет еще:

«Иуда! целованием ли предаешь Сына Человеческого?» (22.48). Матфей: «Тогда подошли, и возложили руки на Иисуса, и взяли Его» (26.50).

А затем конец: «Когда же настало утро, все первосвященники и старейшины народа имели совещание об Иисусе, чтобы предать Его смерти. И, связав Его, отвели, и предали Его Понтию Пилату, правителю. Тогда Иуда, предавший его, увидел, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам. И, бросив сребреники в храме, он вышел; пошел и удавился. Первосвященники, взяв сребреники, сказали: непозволительно положить их в сокровищницу церковную; потому что это цена крови. Сделав же совещание, купили на них землю горшечника, для погребения странников. Посему и называется земля та «землею крови до сего дня» (Мф 27. 1-8).

Иуда родом из Кариота - тот человек, который в христианском сознании стал символом самого ужасного предательства и всякого предательства вообще, - принадлежит к ближайшему окружению Иисуса. Мы привыкли и к тому, что рядом с Иисусом находится предающий Его. Может быть, мы к этому пристроили даже теорию: что рядом со светлым героем должно всплывать нечто темное, рядом со святым - зло и т.п. Если мы так думали, то думали неразумно, так как нет вовсе никакой необходимости предательства «Святого Божия» (Лк 4.34). Никогда и ни в коем случае Господь не должен был бы быть предан одним из тех, кого Он называл Своими друзьями. Но как же могло до этого дойти? Как мог человек, которого Господь принял в число Своих, так думать и так посту-пать? Этим вопросом люди занимались много, и два-ответа в особенности выделяются силой производимого ими впечатления.

Первый из них - народный. Он гласит: Иуда был призван, он признал в Иисусе Мессию, может быть, даже Сына Божия, но его сердце приросло ко злу, он остался корыстолюбивым и из жадности к деньгам предал своего Учителя. Так возник образ архипредателя, мифически однозначный во зле. Возможно, что в этом сказалось и желание найти виновного в мучительной гибели Иисуса и, осуждая его, избавиться от упрека, который мы ощущаем в самой глубине своего существа.

Наряду с этим простым - слишком простым - ответом существует другой, очень сложный. Согласно ему, Иуда был человеком высокого образа мыслей, осведомленным о темных глубинах существования. Он верил в Мессию и был убежден, что этот Мессия установит царство Израильское. Но ему казалось, что Иисус колеблется, поэтому Иуда принял решение подвергнуть Его смертельной опасности: тогда Он будет вынужден действовать, воспользуется Своей неземной силой и установит вожделенное Царство...

Или еще на одну ступень глубже в темноту: Иуда знал, что искупление должно совершиться смертью Святейшего. Для спасения своих братьев он и взял на себя роль необходимого предателя. Ради спасения других он избрал для себя самого заклейменность и отверженность. Это сложный ход мыслей, который в Священном Писании ничем не подтверждается. Он исходит из романтической философии зла и противоречит духу Откровения. Но и первый приведенный нами ответ едва ли верен, хотя он как будто и может опереться на замечание апостола Иоанна. Он слишком прост. В жизни так не бывает. Постараемся точно придерживаться текстов и вкладывать в них не больше того, что нужно для установления между ними внутренней связи.

Иуда, несомненно, пришел с действительной готовностью верить и следовать за Христом, иначе Иисус его бы не принял. Во всяком случае, мы ничего не слышим о каком-либо сопротивлении или недоверии со стороны Господа, тем более о таких странных мыслях, как намерение ввести предателя в число самых к Нему близких. Нам остается только допустить, что готовность Иуды была подлинной.

Он сохранил при этом свои недостатки, как и каждый из апостолов... Они были, например, и у Петра. Он был слишком тороплив, несдержан в сердце и слове, поспешен как на добро, так и на зло. Он легко поддавался влияниям; может быть, мы должны сказать, что ему недоставало твердости характера. Когда говорится, что он станет «камнем» (Мф 16.18), то это -обетование чуда Божией силы; от природы он был чем угодно, только не этим...

И у Иоанна были недостатки. Легенды и искусство затушевали его образ. Он вовсе не был нежным и любящим. Его мышление находилось на более высоком уровне, чем у других апостолов, но ему была свойственна определенная узость взгляда, в нем были задатки нетерпимости и безжалостности. Мы это чувствуем, когда он призывает на Самарию судьбу Содома, и даже в его писаниях есть очень жесткие места. Если он и говорил так часто о любви и так глубоко ее понимал, то, может быть, именно потому, что от природы ее у него не было - по крайней мере, милосердной любви, ибо существует ведь и другая...

Не был совершенен и недоверчивый Фома. Он верил только в то, что видел своими глазами, и когда Иисус говорит ему, что блаженны не видевшие и все же поверившие, то это означает, что он чуть-чуть не лишился блаженства...

Так и у Иуды были свои недостатки, и евангелист -в данном случае Иоанн - весьма недвусмысленно указывает на один из них, тот, который, очевидно, более всего бросался в глаза: его пристрастие к деньгам. Таким образом, его вера должна была бороться со злом в его собственном сердце, готовность к сердечному обращению - с внутренними узами. Несомненно, в алчности есть нечто низкое, и она тянет вниз. В груди необдуманно выступавшего и легко поддававшегося влияниям Петра билось великодушное сердце, фанатичный Иоанн горел ревностной самоотверженностью, у недоверчивого Фомы были искренность и преклонение перед истиной, как только та становится явной, - в Иуде же должно было быть нечто низкое. Если бы это было не так, то почему бы назвал его «лицемером» и «вором» Иоанн? Впрочем, как раз здесь проявляется опять его нетерпимость (Ин 12.6). И как мог бы он дойти до такой низости, как предательство дружественным поцелуем? Такие вещи возникают не вдруг, они на самом деле подготавливаются исподволь.

Но возможность спасения была и здесь. Он был призван стать апостолом и мог на самом деле им стать. Но потом готовность обратиться, должно быть, сошла на нет. Мы не знаем, когда это произошло, может быть, в Капернауме, когда Иисус возвестил Евхаристию и Его речь показалась слушателям немыслимой. В этот момент общественное мнение отвернулось от Иисуса, и даже «многие из учеников Его отошли от Него» (Ин 6.60-66). Потрясение должно было тогда проникнуть и в тесный круг самых близких, ибо не напрасно Иисус задал двенадцати вопрос: «Не хотите ли и вы отойти?» Веровать в полном смысле этого слова не был способен ни один из них. Петр сделал максимум возможного, когда он, так сказать, совершил прыжок в доверие и этим спасся: «К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни» - мы не понимаем, но верим в Тебя и ради Тебя приемлем Твои слова (Ин 6. 68-69).

Может быть, тогда и угасла вера в сердце Иуды. То, что он тогда не ушел, а остался в числе «двенадцати», было началом предательства. Почему он остался, сказать трудно. Может быть, у него все же оставалась еще надежда внутренне обновиться или он хотел посмотреть, что будет дальше - если не начинал уже делать некоторые расчеты. Ко времени, непосредственно следующему за этим, относится трапеза в Вифа-нии, на которой он возмущается любвеобильным расточительством Марии, и надо сказать, что другие тоже возмущаются, морализирование одолевает их всех. Но Иуда говорит, что деньги следовало бы использовать для нищих. Тут Иоанн не может удержаться от страшного обвинения, зафиксированного в священной книге: «Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали» (Ин 12.6).

Оставшись, Иуда подверг себя страшной опасности. Нелегко выносить около себя бремя святого, мыслящего и действующего в Боге. Совсем неразумно полагать, что близость к святому человеку, а тем более к Сыну Божию, прекрасна сама по себе, что она может сделать только хорошим. Она может сделать и дьяволом! Сам Господь говорит это: «Не двенадцать ли вас избрал Я? но один из вас диавол» (Ин 6.70). ;

Иуда не был им с самого начала, вопреки тому, что думает народ, - он стал им, и именно в близости к Искупителю. Можно даже сказать: вследствие близости к Искупителю, ибо пришел «Сей на падение и на восстание многих» (Лк 2.34). В особенности после Капер-наума положение должно было стать для него невыносимым. Все время иметь перед глазами этот Образ, все время чувствовать Его сверхчеловеческую чистоту, все время - и это было самым тяжелым - ощущать это жертвенное настроение, эту решимость отдать Себя за людей, - вынести это мог только тот, кто любил Иисуса. Трудно выносить даже человеческое величие - собственно, следовало бы сказать: прощать его величие - когда ты сам не велик. А когда это религиозное величие? Божественное жертвенное величие? Величие Искупителя? Если нет у тебя чистой готовности верить и любить, готовности признать Его, Святого и Крепкого, началом и мерилом, то все будет отравлено. Злая раздраженность возникает в таком человеке. Он восстает против мощи Его пафоса, критикует Его слова и дела все чаще, все резче, все озлобленнее, пока присутствие Святого не становится совершенно невыносимым, пока не начинает казаться отталкивающей Его манера держаться, звук Его голоса...

Так стал Иуда естественным союзником врагов, все фарисейские инстинкты пробудились в нем, и он увидел в Иисусе великую опасность для Израиля. Одновременно в нем зашевелилось и стало расти все самое низменное, причем питательной средой служила именно ненависть к невыносимо высокому. Деньги опять стали для него важны и превратились в непреодолимое искушение - а потом было уже достаточно любой мелочи, одной какой-нибудь встречи, чтобы сложился план.

В чем заключалось предательство? Лучший ответ, по всей вероятности, самый простой: носителям власти было важно заполучить Иисуса как можно более незаметным образом, так как народ еще находился под впечатлением его входа в Иерусалим; Иуда же, знавший привычки Иисуса, мог им сказать, где можно схватить Его в тихом месте. Повествование о Тайной Вечере показывает нам внутреннее состояние этого человека: своеволие, дерзость, доходящую до вопроса: «Не я ли?» (Мф 26.25). Здесь уже господствует низость, - такая низость, которая потом доходит и до сговора с насильниками о дружеском поцелуе как об условном знаке. Страшные слова пишет опять Иоанн - с точки зрения чисто человеческой он, должно быть, смертельно ненавидел Иуду; после того как Иисус подал ему кусок, «вошел в него сатана» (Ин 13.27). Этот кусок не был Евхаристией - в тайне веры Иуда не участвовал. То, что он получил, было знаком внимания, из тех, которые хозяин оказывал за пасхальной трапезой, обмакивая в чашу «харосет», пучок горьких трав, и затем передавая его одному из сотрапезников. Это проявление любви, последнее, тихое завершающее движение, заставило все в Иуде окаменеть. Тогда «вошел в него сатана». После того, что он сделал, пришло раскаяние. Внезапно он понял, что потерял. Но воспоминание уже не могло изменить совершившихся фактов, смотревших на него холодными глазами тех, кому он послужил. Что за странный, беспомощно-потрясающий жест, когда он бросает деньги в ящик для пожертвований!.. И после этого лишает себя жизни.

Но, говоря об Иуде, мы лучше не будем останавливать свой взор на нем одном. Иуда совершил предательство - но только ли он один был близок к немуй А как поступил Петр, которого Иисус взял с Собой на гору Преображения и сделал краеугольным камнем Церкви? Когда сгустилась опасность, найдя себе сад мую жалкую форму выражения в словах привратниц цы: «И этот был с Ним» он поспешил сказать: «Я не знаю Его» (Лк 22.56-57). И уверял и клялся - один раза и другой, и третий (Мф 26.72-74). Ведь это было пре» дательством, а то, что он не погиб и нашел путь к поц каянию и обращению, было ему даровано только Боя жией благодатью... А как было с Иоанном? Ведь и оа бежал, и его, возлежавшего на груди Иисуса, это бет ство особенно тяготило. Правда, потом он вернулся в стоял у креста, но то, что он оказался в состоянии вера нуться, было ему так же даровано... Все же остальные рассеялись, как овцы стада, когда пастырь поражен (Мф 26-31)... А народ? Народ, которому Он постоянч но помогал, исцеляя больных, насыщая голодных а укрепляя сердца? Народ, который признал Его Мееч сией и восторженно приветствовал? Как же предал Его этот народ, когда предпочел Ему разбойника е большой дороги!... А Пилат? Ведь что трогает нас так глубоко в беседе между ним и Господом? В какой- то момент скептический римлянин начинает чувство^ вать и видеть Иисуса. Мы ощущаем, как между этими двумя людьми протягиваются первые нити доверия. Но потом вмешивается расчетливый рассудок, и Пи3 лат умывает руки (Мф 27.24). Нет, в Иуде просто с предельной обнаженностью проявилась возможность, существовавшая в каждом из тех, кто окружал Иисуса. В сущности, ни у кого из них не было серьезных оснований ставить себя выше Иуды.

Нет их и у нас. Мы должны очень ясно отдавать себе в этом отчет. Предательство по отношению к Богу более чем реальная опасность для каждого из нас. Что а могу предать? То, что доверено моей верности. А что означает это по отношению к Богу? Именно то, что выражают эти слова. Бог открылся нам, Он не просто научил нас некоей истине, дал нам некую заповедь, связав с ней определенные последствия; Он Сам пришел к нам. Его истина - это Он Сам. И Его воля -Он Сам. Тому, кто умеет слушать, Бог дает Свою собственную силу, и этой силой слушающий принимает не только Слово, но и Его Самого, Пресвятого. Слушать Бога - значит принимать Его. Верить в Бога -значит «с верностью принимать» Его. Бог, в Которого мы веруем, есть Бог грядущий, входящий к нам и отдающий Себя во власть нашего ума и сердца. И Он рассчитывает на верность этого сердца, на рыцарство этого ума. Почему - на рыцарство? Потому что Бог, когда Он вступает в мир, отказывается от Своего всемогущества. Его истина отказывается от принуждения. Его заповедь отказывается предвосхищать последствия любого поступка. Бог приходит в мир безоружным. Он - молчаливый, терпеливый Бог. Он «уничижил Себя Самого, приняв образ раба» (Флп 2. 7). Тем более глубок призыв к вере - узнать Бога в Его невзрачном облике и хранить верность безоружному величию...

Но много ли в нашей жизни таких дней, когда мы не меняем Его - наше высшее знание, наше святейшее чувство, наш долг, нашу любовь - на тщеславие, чувственность, прибыль, обеспеченность, ненависть, месть? Разве все это стоит больше тридцати сребреников? У нас мало оснований говорить о «предателе» с возмущением, как о ком-то постороннем. Иуда разоблачает нас самих. Понять его по-христиански можно лишь постольку, поскольку мы судим о нем с учетом недобрых возможностей собственного сердца и просим Бога не дать укорениться в нем предательству, в которое мы соскальзываем все время. Ибо предательство, овладевшее сердцем так, что оно больше не находит пути к покаянию, - вот суть Иуды!

8. В последний раз вместе

Нет события, которое особо выделялось бы за время, прошедшее между вступлением в Иерусалим и концом. Это дни тревожной напряженности для противников Иисуса, желающих во что бы то ни стало покончить с Ним, и дни неисповедимого ожидания для Господа, готовящегося к часу, положенному Отцом. В субботу - Великую субботу - начинается восьмидневный праздник Пасхи. В эти дни противники ничего не могут предпринять против Него, ибо царит праздничный покой. Но они не намерены ждать конца этих дней, потому что за это время в народе может произойти какой-нибудь сдвиг. Пятница - день великого приготовления, когда совершается пасхальная трапеза. Иисус Наставник знает, что уже не сможет принять в ней участия. Поэтому Он предвосхищает это празднование, так как Он, Сам назвавший Себя Господином Субботы (Мф 12.8), также и Господин Пасхи. Лука повествует: «Настал же день опресноков, в который надлежало заколать пасхального агнца. И послал Иисус Петра и Иоанна, сказав: пойдите, приготовьте нам есть пасху. Они же сказали Ему: где велишь нам приготовить? Он сказал им: вот, при входе вашем в город, встретится с вами человек, несущий кувшин воды; последуйте за ним в дом, в который войдет он, и скажите хозяину дома: «Учитель говорит тебе: где комната, в которой бы Мне есть пасху с учениками Моими? И он покажет вам горницу большую устланную; там приготовьте. Они пошли, и нашли, как сказал им, и приготовили пасху» (Лк 22.7-13).

Это повествование преисполнено того же таинственного пророческого настроения, что и рассказ о вступ-пении в Иерусалим: посылаются вестники с указанием того, кто им встретится, что они должны будут делать и говорить; и все сбывается. Полагают, что дом этот принадлежал будущему евангелисту Марку. В нем ученики собирались и после смерти Господа, там же произошло и сошествие Духа в день Пятидесятницы.

Вечером Иисус приходит туда с Двенадцатью, - иначе говоря, с Ним только Его ближайшие ученики. О скрытом смысле трапезы нам придется еще говорить подробно. Здесь мы постараемся только почувствовать общее настроение и взглянуть на Самого Господа.

Чтобы лучше представить себе ситуацию, вспомним еще раз, как тесно был связан в те времена учитель с учениками, наставник с последователями, будь то философ, теолог или любой другой человек, собирающий вокруг себя слушателей и приверженцев. Вся жизнь учителя проходила среди них, долгие годы они принадлежали к одному кругу, часто проводили вместе целые дни, вместе ели, и жили, и странствовали. Это - взаимосвязь, в которой сливалось человеческое, духовное и религиозное начало. Таким образом, когда Иисус в самом узком кругу Своих учеников -«двенадцати» - в час тяжелых испытаний устраивает священную пасхальную трапезу, то это - час величайшей близости, интенсивнейшей духовной жизни.

Как выглядит Иисус среди них? Он - Знающий. Ученики же производят впечатление удивительной растерянности, можно даже сказать - незрелости. Ни в одном из них не проявляется подлинное понимание, внушаемое живой заботой. Мыслей Учителя, Его побуждений, Его Самого вообще и Его сущности они не понимают. Поэтому они совершенно сбиты с толку ходом событий. Со своим знанием Он совершенно одинок - не оттого, что не подпускает их к Себе или скрывает от них Свою тайну. Он очень хотел бы, чтобы они поняли, - с какой силой это желание прорывается в Его словах в Гефсимании: «Так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?» (Мф 26.40). Но ничего не получается. С другой стороны, нельзя представлять себе учеников равнодушными или эгоистичными. Они просто не вмещают всего этого. От них к Нему нет моста. Они не с Ним, не близки Ему, они перед Ним в растерянности. Иисус совершенно одинок. Под конец совместно проведенного вечера все Его окружение как бы исчезает, и великую божественную беседу, которую называют первосвященнической молитвой, Он ведет уже наедине с Отцом (Ин 17).

Но в Нем нет ничего похожего на холодное превосходство. Этот час весь омыт любовью. «Возлюбив Своих сущих в мире, (Он) до конца возлюбил их», -говорит Иоанн (13.1). Теперь Он осуществляет то, что обещал в Капернауме, и дарует им тайну самоотдачи и единства, столь великую, что в то время никто не мог поверить в нее. Это «Его Завет», а также «Его Заповедь», заповедь любви, которую Он в последний час еще раз старается вложить в их сердца (Лк 22.20; Ин13.15).

Поэтому Он так «возмущается духом», когда вынужден сказать им: «Если это знаете, блаженны вы, когда исполняете. Не о всех вас говорю; Я знаю, которых избрал. Но да сбудется Писание: «ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою» (Ин 13.17-18). И опять:

«Сказав это, Иисус возмутился духом, и засвидетельствовал, и сказал: истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Тогда ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит» (Ин 13. 21-22). Но в этом ужасе только еще сильнее проявляется Его связь с остальными учениками. Мы чувствуем ее в следующих словах: «Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему: Господи! кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту» (Ин 13.23-26). Кусок, который Он подает Иуде, не Евхаристия, как мы уже говорили. Иуда принял кусок и «тотчас вышел; а была ночь» (Ин 13.30).

Теперь с Иисусом остаются лишь те, кто действительно верен Ему. Он говорит: «Очень желал Я есть с вами сию Пасху прежде Моего страдания; ибо сказываю вам, что уже не буду есть ее, пока она не совершится в Царствии Божием» (Лк 22.15-16). То, что в Нем живет и чего Он желает, должно теперь получить свое завершение в Евхаристии, которую Он и совершает сразу после этих слов. А Евхаристия - это вечное поминание о Его смерти за людей. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам. Я уже не называю вас рабами; ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего. Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал, дабы, чего ни попросите от Отца во имя Мое, Он дал вам. Сие заповедаю вам, да любите друг друга» (Ин 15.13-17).

Пока этот союз любви слаб, и незаметен, и сокровенен. Лишь немногие вокруг Иисуса смутно ощущают его, хоть и не понимая еще его сущности, - те, которые уже не «рабы Божий» в великом и вместе с тем сохраняющем расстояние ветхозаветном смысле слова, но «друзья». Они находятся в особой близости к Богу, созданной Иисусом. Ибо быть «другом», как они, могут только те, кому открылся Отец, а Он открывается во Христе.

Затем следуют в четырнадцатой и пятнадцатой главах от Иоанна святые слова о любви, все время повторяемые по-новому, все время углубляемые. Любовь, о которой здесь говорится, - не любовь вообще, к людям, или к добру, или к истине, но та любовь, которая возможна только через Него, та, которая направлена через Него к Отцу и от Него же к людям. «Кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня; а кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцем Моим; и Я возлюблю его, и явлюсь ему Сам» (Ин 14.21). И опять: «Нелюбящий Меня не соблюдает слов Моих;

слово же, которое вы слышите, не есть Мое, но пославшего Меня Отца» (Ин 14.24). И еще раз: «Тем прославится Отец Мой, если вы принесете много плода и будете Моими учениками. Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей. Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви. Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна. Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас» (Ин 15.8-12). Ученики едва ли поняли эти слова. Ведь не напрасно Он тут же дает им обетование Святого Духа! «Когда же приидет Утешитель, Которого я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне» (Ин 15.26). Только Он раскроет смысл и сделает слова понятными. Но ученики чувствуют близость Бога и исходящую от Бога мощь своего Учителя.

Эта близость все же не должна служить нам поводом для того, чтобы заземлять образ Иисуса, видя в Нем только уходящего Учителя. В памяти людей запечатлелось два события, повествующих о прощании великих учителей с учениками. Одно из них произошло на четыреста лет раньше: это была смерть Сократа, как ее описывает его ученик Платон в диалоге под названием «Федон». Другое - смерть Будды, о которой повествует «Длинный сборник» южно-буддийских текстов, - отделяли от этого часа еще двести лет. У обоих этих прощаний есть на первый взгляд некоторые общие черты с тем, о котором мы здесь говорим. И там и здесь учитель смотрит в глаза смерти. Он утверждается в том, на чем строилась его жизнь, чтобы выдержать испытание смертью. Он передает своим ученикам самое для него важное и завещает им продолжать его дело. И все же - какая разница!

Сократ - великий вопрошатель, постигший ненадежность человеческого мышления, искавший чисто философского познания, которое было для него вместе с тем и религиозным прозрением. Он неустанно стремился к приближению своих поступков и своего бытия к вечной истине и в этом стремлении чувствует себя теперь защищенным. Возможности этого приближения он учит своих учеников, демонстрируя это на собственном примере. Авторитет как таковой он отклоняет. Сам он не признавал авторитетов и поэтому не хочет быть авторитетом. Каждого из своих учеников он призывает полагаться на собственную духовную силу. Каждый должен делать то, что делал он, Сократ. Превосходя их мощью своего духа, он, по существу, все же один из них. Другой из их числа стал впоследствии более великим, чем он: Платон...

У Иисуса все обстоит совсем по-иному. Он не искал истины. Он не пробирался с трудом сквозь чащу сомнений. Он не старался в Своем собственном живом бытии стать причастным к вечной истине. Он не говорил Своим ученикам: Я сделал то, что и вы можете сделать, поэтому готовьтесь к тому же. Ни в каком отношении Он не является одним из их круга. Конечно, Он «один из нас» - в том святом смысле, который заключен в именовании Его «Сыном Человеческим». Он наш брат и Искупитель - но корни Его там, где нет корней никого другого, и именно в преисполненный любви час прощания Он сосредоточивается на общении с Отцом небесным и Духом, Которого Он посылает.

А Будда? Оставим в стороне вопрос о том, где он ведет к Богу и где уводит от Него. Если рассматривать его здесь только как учителя, то его сущность мы, по всей вероятности, лучше всего выразим тем именем, каким именовал себя он сам: «Пробужденный». Он убежден, что познал закон иллюзии, который царит повсюду, но познан только очень немногими. Теперь этот закон раскрыт для всех. Это его собственная заслуга. Он умирает, окруженный учениками, часть которых по глубине постижения уже приближается к нему. Еще раз он последним усилием проходит все ступени медитации, осознает свою власть, которой он обладает над существованием, и в то мгновение, которое он счел подобающим, обрывает нити, связывающие его с жизнью: «Ничего больше нет». Ученики же проникнуты сознанием, что завершилась неслыханная мистерия...

Иисус не искал истины и не стремился к познанию. Он не был борцом-философом и не был религиозно верующим. Он был Тот, Который возвещает истину властию Своею. И эта власть не дана Ему свыше, как пророкам, утверждавшим: «Так говорит Господь» (Иер 1.4), но присуща Ему Самому, о чем свидетельствуют и Его слова: «А Я говорю вам» (Мф 5.22). Не был Он также и «совершенным». Ведь по-человечески Он Себя не завершил, но пал жертвой Своей судьбы в ее непостижимости. Внутренне же духовное, религиозное понятие постепенного совершенствования - во всем своем объеме - к Нему неприменимо. В Его жизни нет ничего напоминающего что-либо подобное. Что же касается Его последнего слова «Совершилось», то оно означает не свершение Его существования, но исполнение воли Отца (Ин 19.30).

Важно понимать эти различия, чтобы не потерять из виду того единственного и неповторимого, что есть в образе Иисуса. Сравнение с Сократом показывает, как мало Его существование похоже на существование философа. Сократ, дух которого вобрал в себя все благороднейшие черты натуры грека и даже - редчайший и труднейший успех - достиг последнего предела, показал, что и он может быть преодолен высшей человечностью, о которой мы можем только догадываться. Этот таинственный человек, своеобразие которого только усиливает его великолепие, подобно тому как скульптор ваяет фигуру уродливого силена, представляющую собой, однако, хранилище, в котором покоится золотой образ божества (по выражению Алкивиада), его ученика, воплотившего в себе всю роскошь и все великолепие греческого юноши. Манящий ввысь соблазнитель, вокруг которого собирается благороднейшая молодежь не только Афин, но и других греческих государств... Каким непритязательным представляется рядом с ним и его учениками человеческое окружение Иисуса! И как мало ощущается истинная культура в Его собственных словах... Ощущение, доходящее до искушения.

Еще труднее сравнивать Его с Буддой, с той непостижимой духовной личностью, которая обладала всем, что называют мирским великолепием, и все оставила ради духовности, равной, вернее, даже превосходящей философию Сократа и Платона... Несколько иным предстает Иисус и здесь. Совершенно невозможно назвать Его учеников «великими» религиозными деятелями - ведь сила апостола имеет совсем другое происхождение. И даже говорим мы это с благоговением, чтобы научиться еще более глубокому молитвенному поклонению. В Самом Иисусе разве есть то, что в сопоставлении с таким образом, как Будда, можно назвать «религиозным величием»? Не возникает ли чувство, что по пройденным путям, по проникновению в закономерности существования, по творческой религиозной мудрости, по своеобразию стиля Будда превосходит Его? Но это было бы глубоким заблуждением, великим искушением. Вернее, это просто нелепость, потому что все это просто не имеет никакого отношения к Иисусу. Он - Сын Бога живого, Логос, ставший человеком. Как только мы это постигаем, все остальные мерки оказываются несостоятельными. А в том, что кажется неустойчивым, открывается кенозис - противоречие между вечным Словом и немощью нашего человеческого существования (Флп 2.7).

Только теперь мы понимаем, как Он сидит среди учеников за последней трапезой - не только как знающий среди незнающих и не просто как любящий среди своих друзей, но как Сын Божий среди падших людей, из числа которых Он призвал к Себе некоторых, причем не мудрых и великих, но «малых и незрелых». Среди них сидит Он, готовый совершить искупление, непонятый и совершенно одинокий.

Отсюда - непостижимость Тайной Вечери. Приготовившегося к смерти Сократа окружает, как рассказывает его ученик, «дивная атмосфера», в которой перемешаны горе и радость, прощание и чувство связи с вечностью, печаль неизбежной утраты и сознание нерушимой связи. Это - час чуда, но его можно понять... В умирающем Будде торжественно исполняется свершение, и в этом свершении открывается дверь, через которую может войти всякий, у кого достаточно мужества... С Иисусом дело обстоит иначе. Здесь сила, способная пройти через все и выдержать все до конца. Сердце, принявшее в себя бесконечность человеческой вины и мирового страдания. Но как выразить бездонную тишину, накал и в то же время сосредоточенность в Том, Кто готов вести бытие к гибели и к новому становлению? Каково быть Самому бездной, где умирает ветхое и рождается святое? Я думаю, что каждый, кто попытается спросить, что происходит тогда в сердце и духе, убедится в том, что он не в силах найти ответ. Он не найдет никакого представления, никакого чувства, никакого слова, которые могли бы это выразить.

Здесь - непроницаемая тайна Богочеловека. Она не укладывается ни в какие психологические или духовные понятия. Она разрушается, а вместе с ней разрушается и христианское начало, и подлинное спасение, - разрушается, когда Иисуса представляют себе наподобие Будды, или Сократа, или вообще кого-либо из великих людей. Непостижимая, исходящая от Бога святость не сравнима ни с каким величием человека, несмотря на непритязательность обстановки! Вот тайна этой Вечери.

9. Омовение ног

В повествовании о последних часах, проведенных Иисусом с Его учениками, содержится необычный эпизод, всегда производивший глубокое впечатление на верующих. Вот что там сказано: «Перед праздником Пасхи Иисус, зная, что пришел час его перейти от мира сего к Отцу, явил делом, что, возлюбив своих сущих в мире, до конца возлюбил их. И во время вечери, когда диавол уже вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать Его, Иисус, зная, что Отец все отдал в руки Его, и что Он огБога исшел и к Богу отходит, встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Потом влил воды в умы-вальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан. Подходит к Симону Петру; и тот говорит Ему: Господи! Тебе ли умывать мои ноги? Иисус сказал ему в ответ: что Я делаю, теперь ты не знаешь, а уразумеешь после. Петр говорит Ему: не умоешь ног моих вовек. Иисус отвечал ему: если не умою тебя, не имеешь части со Мною. Симон Петр говорит Ему: Господи! не только ноги мои, но и руки и голову. Иисус говорит ему: омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь; и вы чисты, но не все. Ибо знал Он предателя Своего, потому и сказал: не все вы чисты.

Когда же умыл им ноги и надел одежду Свою, то, возлегши опять, сказал им: знаете ли, что Я сделал вам? Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам.

Истинно, истинно говорю вам: раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его. Если это знаете, блаженны вы, когда исполняете. Не о всех вас говорю; Я знаю, которых избрал. Но да сбудется Писание: «ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою». Теперь сказываю вам, прежде нежели то сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я» (Ин 13.1-19).

В древности, когда приглашенные приходили на обед, они являлись, разумеется, в соответствующей одежде. Но поскольку все носили сандалии и поэтому ноги неизбежно становились пыльными, по крайней мере, у тех, кто не имел возможности пользоваться носилками, гостя при входе в дом встречал раб, омывавший ему ноги. Указание на этот обычай мы находим в упреке Иисуса фарисею Симону: «Я пришел в дом твой, и ты воды Мне на ноги не дал» (Лк 7.44). Понятно, цена этой услуги была невысока, и оказывавшего ее раба гости едва ли удостаивали взгляда. Участники малой пасхальной общины, собравшейся в доме Марка, с утра пошли из Вифании в Иерусалим, затем весь день провели в городе, и к вечеру, видимо, ноги их запылились. Ни их средства, ни дух их общины не позволяли им держать у себя раба, который оказывал бы им подобные услуги, так что, когда они возлегли за столом, вид их вряд ли был праздничным. Это момент суда. Иисус встает, препоясывается полотенцем, наливает воды в умывальницу, переходит от одного к другому, становится на колени и выполняет службу раба-привратника. Теперь мы понимаем и настроение: это должно было вызвать чувство чрезвычайного стеснения. Петр же, у которого что на уме, то и на языке, находит нужные слова: «не умоешь ног моих вовек».

Что означает этот эпизод? Ясно, что он касается вещей очень важных. Что могло бы побудить человека добровольно сделать нечто подобное тому, что сделал Иисус? Любезность, может быть, услужливость. Человек мог бы почувствовать, что в таком виде пировать не годится, и, будучи достаточно свободным от предрассудков, взялся бы за это дело. Но здесь не то. Для этого минута слишком величественна... Или У человека могла быть инстинктивная потребность самоуничижения. Внутренняя неуверенность, низкая самооценка могли побудить его взять на себя эту унизительную обязанность, чтобы достичь душевной гармонии. Само собой понятно, что ни о чем таком у Иисуса не может быть и речи. Напротив, окончив свое дело, Он говорит: «Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то». Он действует в чистом и полном сознании Своего авторитета... Но может быть мы ищем сложности там, где ее нет? Он просто дает им пример того, как следует преодолевать уязвимость и высокомерие? Собственно, кто-нибудь из учеников мог бы сам додуматься до того, чтобы оказать эту услугу Учителю и своим собратьям. Но если такая мысль и приходила им в голову, то ей противилась та самая уязвимость, которая бывает свойственна именно маленьким людям: ведь такая услуга — дело раба! А тут ее исполняет Иисус, Учитель, делая то, чего они делать не хотят, и раз и навсегда запечатлевает в их сердцах эту картину. Эта мысль кажется убедительной, тем более что Иисус ведь и Сам говорит: «Если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам».

Но все же это толкование слишком удобно, чтобы быть правильным, оно слишком явно носит этически-воспитательный характер. Это не похоже на Христа, и по этому поводу вообще стоит отметить, что образ Иисуса сильно искажается, когда в каждом Его действии видят «пример». Конечно, Он подавал и пример, более того, был образцом. Но облик Господа теряет всю свою первозданность, когда Его подозревают в постоянном желании «воспитывать»; в Его чистый образ вносится нечто неестественное, даже фальшь. Нет, Христос жил среди Своих учеников и делал то, что диктовала та или иная минута, не помышляя о «примере». Но именно потому, что Он об этом не думал, Он - образец для нас, ибо каждый Его шаг был истинным, верным, отвечающим сущности вещей. В Господе начинается христианское бытие, Он обосновывает возможность быть христианином, показывает, что это значит, и дает силы для указанного действия. Но следование за Ним не означает «подражание» Ему - сколько неестественных и неумеренных притязаний возникло бы в противном случае! - оно означает жизнь в Нем, чтобы, руководствуясь Его духом, каждый раз поступать правильно.

Нет, нам нужно проникнуть глубже, гораздо глубже... В наших размышлениях мы уже ставили вопрос, каким образом Бог в Иисусе делает шаг нам навстречу. И мы нашли, что делает Он это прежде всего любовью. Но затем мы увидели, что одного этого еще недостаточно. Бог, Который был бы только бесконечно любящим, по всей вероятности, действовал бы не так, тут есть еще что-то, и это что-то оказалось смирением.

Смирение возникает не в человеке. Его путь идет не снизу вверх, а сверху вниз. Поведение маленького человека, который склоняется перед великим, еще не смиренно, оно лишь порядочно; смиренным становится только великий, склоняющийся перед малым. В его глазах малое наделено таинственным достоинством. То, что он видит это достоинство, признает его и перед ним склоняется, это и есть смирение. Смирение исходит из Бога и направлено на тварь. Великая тайна! Вочеловечение - вот воплощенное смирение (Флп 2.5-10). Только из него и рождается смирение в людях. В этой связи нужно видеть и эпизод омовения ног.

Но тут открывается еще большая глубина. «Услуга» может быть оказана в современном смысле этого слова: человек выполняет возложенные на него обязанности-анонимно, нейтрально, деловито. Так можно делать все без какого-либо ущемления самолюбия... С другой стороны, существует желание услужить, порождаемое влечением к самоуничижению и связанное с сознанием собственной ущербности... Ни того, ни другого здесь нет. Иисус не делает объективно необходимого и не унижает Себя по внутреннему настоянию. Его стремление к служению проистекает из иного источника.

Во второй главе Послания к Филиппийцам апостол Павел говорит о том, что скрывается в вечности за фактом вочеловечения. О Сыне Божием он пишет:

«Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу» - ибо Он был таковым, но настроенность Его была иной: Он «уничижил Себя Самого, приняв образ раба... и по виду став как человек» (Флп 2.6-7). Здесь говорится о вечном Сыне Божием, Который был Богом, равным Отцу и вполне сознающим это божественное равенство. В Нем, в глубине, недостижимой ни для какой психологии и метафизики, пробудилась воля «уничижить» Себя Самого, отказаться ради нас от бытия во славе, от великой полноты. Поэтому Он сошел со Своей высоты, и не просто на землю, но в такую глубину, которую мы не можем измерить, - ужасающую глубину и пустоту, которую мы можем представить себе, ощутив, действительно, всем своим нутром, что такое грех. Это уничижение жертвы - искупляющей, спасающей и дарующей новое начало.

Когда мы говорим о цене искупления (1 Петр 1.18-19), мы обычно имеем в виду человека Иисуса, Его человеческое сердце, Его тело, Его душу и все то, чего стоило Ему искупление. К Самому Богу мысль чаще всего обращается только постольку, поскольку говорится, что ценность, искупляющую все, придала человеческой жертве Искупителя бесконечная высота Его божественной личности. Но приписать Богу страдания, - как мог бы страдать Бог? Мы не имеем права принижать Его до человеческого уровня. И все-же здесь чего-то недостает. Бездонную глубину искупления мы не можем представить себе до конца, если при этом почитаем Бога всевышнего недосягаемым. То, что мы сейчас скажем, неверно. Но по-видимому, бывают слова, которые неверны и тем не менее необходимы. Для Бога наше искупление не было безразлично: если можно так выразиться, оно и для Него не прошло даром. Отправную точку дает нам Павел, когда говорит о «кенозисе», об «опустошении» или «уничижении» (Флп 2.7). Ибо здесь он говорит не о человеке Иисусе, но о Логосе, о таинственном Божием решении «уничижить Себя Самого и принять образ раба». «Ничто» (откуда слово «уничижить») бывает разное. Прежде всего - простое, ясное, которое имеют в виду, когда говорят, что Бог сотворил мир из ничего. Это означает, что Бог был всем во всем и, кроме Бога, не было абсолютно ничего: полностью отсутствовало что бы то ни было... Потом человек подвергся испытанию и согрешил. Грех означал нечто большее, чем только то, что человек стал «виновным». Человек существует не просто в силу своего наличия, как камень или животное, но в направленности к добру. Он должен осуществить себя в свободном послушании воле Божией. Когда человек согрешил, он стал уже не тем существом, что прежде, а только «провинившимся»; под вопросом оказалась самая основа его бытия. Он должен был жить устремленным к Богу, а вместо этого отпал от Бога. Теперь он существовал, низвергшись от Бога в ничто. Но не просто в чистое, доброе ничто до-существования, а в разрушение через зло. Это разрушение никогда не может стать полным, так как человек не сотворил сам себя, а потому не может сам себя уничтожить, даже путем греха. Но уничтожение становится целью, к которой неизменно стремится движение бытия. Скажем просто то, что думаем, не претендуя на правоту. Мы только хотим указать на нечто очень глубокое, что никак не можем описать иначе: искупление Божие должно было затронуть этот бесконечно далекий, страшный пункт. Конечно, не в смысле его греха, но в том отношении, что Он, по выражению Павла, «опустошил», «уничижил» Себя.

Жертва - это отдача Себя Самого в пустоту, в уничижение, не онтологически, но духовно, в том значении, что «сберегший душу свою, потеряет ее; а потерявший душу ради Меня, сбережет ее» (Мф 10.39). В жертвоприношение вступил Сам Бог, не просто человек Иисус, но ставший человеком Сын Божий, а что жертва эта стала возможной и необходимой вследствие греха, это и отражается в эпизоде, о котором мы говорим: когда Иисус, знающий, что Он-Учитель и Господь, исполняет служение раба. Здесь перед нами то самое «ничто» - конечная точка пути, ведущего к обвалу и уничтожению, - которое должен настичь и низвергнуть Бог. Это то самое ничто, из которого возникает второе творение - человек, обращенный к Богу и в благодати вновь обретающий святость. Как и смирение, христианская жертва идет не от человека, но от Бога. Подобно тому как только Святой и Великий может первым проявить смирение, так и принести жертву может только Тот, Кому все возможно и Кто обладает всем. Эту «божественную добродетель» жертвы воссоздает христианское жертвоприношение. Недоумение учеников понятно. Здесь воистину все переворачивается вверх дном. По сравнению с этим поступком человеческие «переоценки ценностей» -всего только детские забавы. Слова же Иисуса Петру показывают, какое глубокое значение это имеет для Него: «Что Я делаю теперь, ты не знаешь... если не умою Тебя, не имеешь части со Мною». В эту тайну божественной самоотдачи Петр должен вступить, если хочет быть причастным ко Христу. Она - в сердцевине христианства. Поэтому Господь говорит: «Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам». Они должны не только научиться скромности и быть готовыми к служению в братской любви, но и стать участниками свершения тайны.

Каждый, кто живет по-христиански, рано или поздно окажется в ситуации, когда это требование будет обращено к нему, и он должен быть готов принять унижение: то, что для мира неразумно, для чувства нестерпимо, для рассудка бессмысленно. Это может выражаться в чем угодно: в страдании, бесчестии, уходе любимого человека или в крушении дела всей жизни. В тот момент решается христианская судьба человека - спустится ли он до последнего предела вслед за Христом, приобретет ли часть с Ним. Ведь именно боязнь этого решающего шага не дает нам стать настоящими христианами, из-за этого мы стараемся превратить христианство в «этику», или в «мировоззрение», или во что-то еще. Но быть христианином - значит участвовать в жизни Христа. Только так возникает покой и мир. Господь сказал однажды: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам, не так, как мир дает, Я даю вам» (Ин 14.27). Мир приходит, когда смысл происходящего пережит до конца. Половинчатые вещи создают беспокойство. Каждое движение из злого ничто, которое произошло из греха, должно быть изжито до конца. Каким-то образом мы должны дотронуться до глубины уничтожения, которую Христос Божественно пережил и исчерпал, как это выражается в Его последних словах, утверждающих: «Совершилось» (Ин 19.30). Это доведенное до конца дело - неустанное осуществление Воли Отца - приводит к Бесконечному миру, который наполняет Христа. И к нам мир приходит как сопричастность этой тайне.

10. «Mysterium fidei» (Тайна Веры)

Человеческие события имеют различные глубины. Многие исчерпываются в мимолетном происшествии: так, например, один человек идет к другому и исполняет некое дело, и в этом все и заключается. А может случиться и так, что во время встречи возникает нечто, что было пережито раньше и теперь снова входит в жизнь, - тогда настоящее переходит обратно в прошлое. Поступок может быть результатом некоторых условий: профессионального обсуждения или вежливого визита. Но может случиться и так, что в этом поступке глубинные напряжения в жизни человека ослабляются или же находится выход из самых трудных жизненных ситуаций, как это происходит, например, в разговоре, приносящем окончательное объяснение в отношения двух людей. Так связь какого-то события может увести все глубже, обратно или вовне. Такое событие имеет неизмеримую глубину.

Иисус в последний раз вместе со Своими учениками. Предчувствие разлуки и всего тяжелого, что должно произойти, наполняет момент. Но маленькая община собралась не случайно или по какому-то частному поводу, а по случаю празднования Пасхи. По случаю давно истекшего события: исхода народа из Египта; когда Бог последним и самым страшным наказанием. смертью всех перворожденных, заставил фараона освободить пленных.

В память этого «деяния Божия» была учреждена пасхальная трапеза. На этой ветхозаветной трапезе Христос основал мистерию Нового Завета, тайну христианской веры. Но, основанная в этот час, она направлена в будущее и действительна до того таинственного дня, когда Он снова будет со Своими праздновать этот праздник в Царстве Отца Своего (Мф 26.29). Книга Исхода повествует: «И сказал Господь Моисею и Аарону в земле Египетской, говоря: месяц сей да будет у вас началом месяцев; первым да будет он у вас между месяцами года. Скажите всему обществу сынов Израилевых: в десятый день сего месяца пусть возьмут себе каждый одного агнца по семействам, по агнцу на семейство, а если семейство так мало, что не съест агнца, то пусть возьмет с соседом своим, ближайшим к дому своему, по числу душ: по той мере, сколько каждый съест, расчислитесь на агнца. Агнец у вас должен быть без порока, мужеского пола, однолетний; возьмите его от овец или от коз, и пусть он хранится у вас до четырнадцатого дня сего месяца: тогда пусть заколет его все собрание общества израильского вечером, и пусть возьмут от крови его и помажут на обоих косяках и на перекладине дверей в домах, где будут есть его. Пусть съедят мясо его, в сию самую ночь испеченное на огне; с пресным хлебом и с горькими травами пусть съедят его... Ешьте же его так: пусть будут чресла ваши препоясаны, обувь ваша на ногах ваших и посохи ваши в руках ваших, и ешьте его с поспешностью; это Пасха Господня. А Я в сию самую ночь пойду по земле Египетской, и поражу всякого первенца в земле Египетской, от человека до скота, и над всеми богами Египетскими произведу суд. Я Господь. И будет у вас кровь знамением на домах, где вы находитесь, и увижу кровь, и пройду мимо вас, и не будет между вами язвы губительной, когда буду поражать землю Египетскую. И да будет вам день сей памятен, и празднуйте в оный праздник Господу во все (роды) ваши; как установление вечное празднуйте его» (12.1-4).

Сотни лет живут потомки Авраама в Египте. Они умножились и стали большим народом; египтяне сначала весьма уважали их, а потом боялись и ненавидели. Обращенные в рабство, они усердно работают на фараона. Когда Моисей выступает со своим призывом, тот не хочет их отпустить. Бог насылает на страну кару за карой, но фараон все более ожесточается в своем упорстве, пока Господь не наносит самого страшного удара: все первенцы у людей и животных, от царского сына до сына последней рабыни, должны умереть. Для того же, чтобы народ Божий был пощажен, когда губитель пройдет по стране, он должен поступить так, как распорядился Моисей по повелению Господню. Так и происходит. Страна в страшном горе. Теперь воля фараона сломлена, и он дает народу свободу.

В память исхода из Египта и преисполненного таинственности перехода через пустыню из года в год по точно установленному ритуалу устраивалась пасхальная трапеза - в пятницу перед Великой субботой. Ягненка убивали в первые послеполуденные часы. Трапеза начиналась с появлением первых звезд. Сначала ели стоя, как бы готовясь отправиться в путь, согласно древнему предписанию. Впоследствии строгое поминальное празднование превратилось в радостное пиршество, продолжавшееся так долго, что сотрапезники, по общепринятому обычаю, возлежали за столом... За вечер хозяин четырежды благословлял чашу, которая затем передавалась из рук в руки. После первой чаши наступал черед закуски. После второй хозяин наделял сотрапезников пресным хлебом и горькими травами; затем произносилась первая часть великого славословия, Халлеля, и съедался ягненок. По окончании трапезы готовили и благословляли третью чашу, за ней - четвертую, и после этого второй частью Халлеля заканчивалось празднование. Так и Иисус обычно встречал Пасху в кругу Своих, составлявших общину.

Правда, в последний раз Он не придерживался четких предписаний. Уже то, что Он перенес празднование с пятницы на четверг, было отклонением от обычая, но Он, Сам называвший Себя господином субботы (Лк 6.5), был и господином Пасхи. Во время же трапезы произошло еще нечто несравненно более значительное. Лука повествует: «И (Он) сказал им: очень желал Я есть с вами сию пасху прежде Моего страдания: ибо сказываю вам, что уже не буду есть ее, пока она не совершится в Царствии Божием. И, взяв чашу и благословив, сказал: примите ее и разделите между собою; ибо сказываю вам, что не буду пить от плода виноградного, доколе не придет Царствие Бо-жие. И, взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: «сие есть Тело Мое, которое за вас предается; ... сия чаша есть новый завет в Моей Крови, которая за вас проливается» (Лк 22.15-20). Павел излагает то же предание следующим образом: «Ибо Я от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: ... «сие есть Тело Мое... сие творите в Мое воспоминание». Также и чашу после вечери, и сказал: «сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание». Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет» (1 Кор 11.23-26). Чаша, о которой сначала говорит Лука, - третья чаша пасхального обряда. Иисус благословляет ее, передает дальше, и к словам «примите ее и разделите между собою» мы могли бы добавить пояснение: «в последний раз по старому обычаю». Затем Он берет хлеб, благословляет его, преломляет, и то, что Он им дает, уже не просто куски пресного пасхального хлеба. Он берет чашу, благословляет ее, и то, что Он им передает, уже не просто один из священных пасхальных напитков, но тайна Нового Завета, воздвигаемого в этот час. И все это должно быть не просто празднованием, совершаемым здесь и сейчас, но установлением на все времена, осуществляемым вновь и вновь, пока не придет Царство Божие и Сам Господь не исполнит его снова в славе Нового Творения.

Что здесь происходит? Смысл этих слов побуждал людей молиться, размышлять и спорить почти два тысячелетия. Они стали символом общности более святой и проникновенной, чем какая-либо иная, но также и символом глубокого разделения. Поэтому, чтобы ответить на вопрос, что они означают, необходимо сначала уяснить себе, как их следует понимать. Ответ может быть только один: совсем просто, так, как они сказаны. В этом тексте нет расхождений. Всякая попытка трактовать «в переносном, духовном смысле» представляет собой непослушание и ведет к несогласованности между содержанием и смыслом.

Не наше дело определять, каково должно было быть его значение, чтобы соответствовать «чистому христианству»; мы должны принимать его с благоговейным вниманием, таким, каков он есть, и из него узнавать, что надо считать христианством в чистом виде. Говоря и поступая так, как здесь описано, Иисус знал, что речь шла о чем-то имеющем Божественное значение. Следовательно, Он желал быть понятым и говорил так, чтобы все поняли, как Он желал. Он имел дело не с символистами, а с простыми людьми, которые не склонны ни к толкованиям, ни к абстракциям, а принимают сказанное в буквальном смысле. Перед Ним были не люди XIX или XX века, привыкшие оперировать понятиями, а люди античности, мыслившие чувственно. Культовая жизнь, пронизывавшая все вокруг, приучила их читать символы, воспринимать истину из действий; поэтому трудно заподозрить их в склонности понимать его слова «духовно», как образ; скорее уж грубо, чувственно, так, как это и произошло в действительности при возвещении их в Капернауме. Все это знал Иисус, и при этом сказал именно то, что сказал.

Трапеза, которую они разделяют друг с другом, представляет собой культовое празднество. Оно напоминает об искуплении, совершавшемся некогда в Египте, когда убивалось живое существо и его кровь служила знаком для спасения народа от гибели. Именно с этой точки зрения следует рассматривать действие Иисуса. Он берет хлеб, «благодарит», возносит хвалу Богу за оказываемую милость, благословляет его, как перед этим благословил трапезу, преломляет его подобно тому, как делил перед этим еду, раздает его Своим, как хозяин дома раздает в течение трапезы еду ее участникам в знак их взаимной связи: «Примите, ядите, сие есть Тело Мое, которое за вас предается». Перед этим на столе лежало преданное смерти тело ягненка — пища Ветхого Завета. Им не остается ничего иного, как понять Его слова в том же реальном смысле. Это реальность - особая, культовая, но в их глазах - несомненная. И точно так же, как перед этим Он благословил и передал дальше ветхозаветную чашу, вино в которой напоминает пролитую при жертвоприношении кровь, теперь Он говорит: «Пейте из нее все, сия чаша есть новый завет в Моей Крови, которая за вас проливается». Ветхий Завет был в крови ягненка, Синайской жертвы, Новый - в Его Крови.

Того, что делал Господь, ученики, конечно, не постигали до конца. Но столь же несомненно, что то, что Он делал, они связывали не с символами общности и самоотдачи, не с воспоминаниями и действием Духа, но с тем, что некогда произошло в Египте, с тем, что только что случилось с ягненком и что день за днем совершалось при жертвоприношениях в храме.

Что же тут произошло? Богословие беспрестанно старается это понять, но создается впечатление, что эта часть его трудов - наименее плодотворная. Возможно, что это и к лучшему. В самом святом месте, при словах пресуществления, Церковь включила в чин обедни возглас «Тайна веры!» Если где-нибудь и проявляется непроницаемость тайны Откровения, то это происходит именно здесь. Поэтому и мы не будем давать никакого объяснения. Тайна должна оставаться непроницаемой. Мы не будем обсуждать «как», спросим только «что».

Когда человек действует, его действие занимает место в истории. Несомненно, оно имеет также смысл, простирающийся за пределы времени, именно тот, по которому вершится суд и который входит в вечность. Получается, что ни одно деяние не исчезает бесследно, ибо все, что делает человек, опирается на богоподобное достоинство его личности и на целенаправленность, данную ей Богом. Но во времени действие привязано к моменту, и когда этот момент проходит, то и оно уходит в прошлое. Не то - с действием Иисуса. Он был человеком и в то же время Сыном Божиим. То, что Сын делал, проистекало не только из его человеческих решений, принятых во времени, но и из Его Божественной воли. Поэтому то, что Он делал, не замыкалось в прошедшем времени, но входило одновременно в вечность.

Начались последние события Его жизни. Произошло предательство. Иисус вступил в завершающий круг Своей судьбы. Он уже был обречен. Свои страдания, уже начавшиеся кризисом в Иерусалиме и Галилее, представлявшие собой нечто историческое и поэтому преходящее, но также и вечное, а поэтому пребывающее, Он включил в литургический акт. Когда Он произносил эти слова над хлебом и чашей, в этом действии, в этих словах, в этих вещах был Он Сам, Обреченный, со Своей любовью и со Своей судьбой. И не только здесь, в этот раз, - Иисус, Господь, Носитель всякой власти «на небе и на земле» (Мф 28. 18), определил и установил, что так должно оставаться на все времена, сказав: «Сие творите в Мое воспоминание». Таким образом, всякий раз, когда это делается теми, кому поручено, проявляется та же тайна: пребывающее в вечности свершение Его страданий вступает в этот литургический акт настолько полно, что можно сказать: «Вот это Тело его — вот это Кровь Его - вот это Он в Своем искупительном умирании». Литургический акт есть «воспоминание». Но это - воспоминание, установленное Богом. Вновь пережить уже пережитое не во власти человека. Это не благоговейное переживание верующей общиной в настоящее время того, что было в прошлом, - все происходит на уровне, который явлен нам только в одном: в творящем познании Отца, вечным плодом которого является живой Сын (Ин 1.1-2).

Что же такое Евхаристия? Принесенный в жертву Христос; страдание и умирание Господа, питающие нашу веру. Наша душа живет ими, как тело живет телесной пищей и телесным питьем.

Это должно оставаться в неприкосновенности. Всякая попытка истолковать это «духовно» или согласно «чистому христианству» губительна. Когда человек хочет здесь определить, что для Бога возможно и что нет, он впадает в самопревозношение и неверие. Бог говорит, что Ему угодно, и то, что Он говорит, то и есть. Зримый образ любви (Ин 13.1) дает только Он Сам.

Евхаристия представляет собой вместе с тем и откровение. Она говорит нам, как верующий должен соотносить себя с Христом: не перед Ним, но в Нем. В прощальных беседах, которые следуют за святым празднованием, сказано: «Я есмь истинная виноградная Лоза, а Отец Мой - виноградарь. Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более приносила плода. Вы уже очищены через слово, которое Я проповедал вам. Пребудьте во Мне, и Я (пребуду) в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе, так и вы, если не будете во Мне. Я есмь Лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают. Если пребудете во Мне и слова Мои в вас пребудут, то, чего ни пожелаете, просите, и будет вам. Тем прославится Отец Мой, если вы принесете много плода и будете Моими учениками. Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви Моей. Если заповеди Мои соблюдете, пребудете в любви Моей, как и Я соблюл заповеди Отца Моего и пребываю в его любви» (Ин 15.1-10).

Действительное значение этих слов раскрывается лишь на Пятидесятницу и из учения Павла о «Христе в нас» (Гал 2.20). Но нам ясно уже теперь: Христос жив изначально и творчески. По Его собственным словам, Он Сам есть «Жизнь» (Ин 11.25). В Нем, в Богочеловеке, восходит из Божиего корня новая жизнь, к которой должны быть причастны и верующие в Него (Ин 11.26). Ведь та жизнь, которая исходит в собственном смысле слова «из нас», будучи оторванной от Бога, клонится к смерти, к небытию. Та же жизнь, которая исходит из Божией вечности и к Его вечности восходит, есть жизнь Христа. Участие в ней дается нам словом и хлебом (Ин 6), поскольку мы вкушаем ее. Тем самым мы - ветви на виноградной Лозе. Из нее мы можем расти и, питаясь ее соком, плодоносить, благодаря ее жизни и одновременно своей. Об этом говорят великие и святые слова обетования: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день» (Ин 6.51-54 слл.), - слова, которые порождают соблазн и возмущение, если только сердце не освободилось и не раскрылось в вере. Если же оно раскрылось, то это воистину «глаголы вечной жизни», как говорит Апостол о безысходности своего «верующего неверия» (Ин 6. 68 и Мк 9.24).

- В тексте Евангелия от Луки, нами уже рассмотренном, есть фраза, на которую нам нужно еще раз обратить внимание: «Ибо сказываю вам, что не буду пить от плода виноградного, доколе не придет Царствие Божие» (Лк 22.18). Отзвук этого мы слышим у того человека, учеником которого был Лука, - у Павла в Первом Послании к Коринфянам: «Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет» (1 Кор 11.26). Слова эти полны тайны. Они указывают на грядущее время. Нам едва ли доступен их смысл, так как речь идет о будущем; то, что говорит пророк, становится ясным, только когда исполняется, - до этого мы можем только верить, надеяться, предчувствовать. Так и эти слова станут понятны, когда придет Господь. В них всплывает картина трапезы, которую Он разделит со Своими в открывшемся Царстве Божием. Тогда Он с ними будет «пить от плода виноградного». Это та же тайна, о которой идет речь в одном месте Евангелия от Иоанна: когда Иисус говорит, что к верующему в Него Он придет с Отцом Своим на трапезу (Ин 14.23). Напоминает нам это и тайное Откровение -семь посланий и следующие за ним образы бесконечного исполнения. Но больше об этом ничего сказать нельзя. Обетование должно оставаться как оно есть. Наше сердце должно предчувствовать и ожидать его исполнения.

11. Первосвященническая молитва

Каждый раз, когда читаешь повествование о Тайной Вечере, сердце чувствует, какой любовью Иисус объемлет Своих, но также и насколько Он одинок среди них. Вот несколько примеров, в которых это проступает с особой яркостью.

«Дети! Недолго уже быть Мне с вами. Будете искать Меня, и как сказал Я Иудеям, что, куда Я иду, вы не можете прийти, так и вам говорю теперь... Симон Петр сказал Ему: «Господи! Куда Ты идешь? Иисус отвечал ему: Куда Я иду, ты не можешь теперь за Мною идти, а после пойдешь за Мною. Петр сказал Ему: Господи! Почему я не могу идти за тобою теперь? я душу мою положу за Тебя. Иисус отвечал ему: душу твою за Меня положишь? Истинно, истинно говорю тебе: не пропоет петух, как отречешься от Меня трижды» (Ин 13.33-38).

Петр говорит искренне. Он любит своего Учителя, хочет все отдать за Него, но взор Иисуса проникает до самого дна этой любви, и Ему становится ясна ее ненадежность. Чуть дальше сказано: «Доселе я говорил вам притчами; но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу об Отце. В тот день будете просить во имя Мое, и не говорю вам, что Я буду просить Отца о вас: ибо Сам Отец любит вас, потому что вы возлюбили Меня и уверовали, что Я исшел от Бога. Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу. Ученики Его сказали Ему: вот теперь Ты прямо говоришь, и притчи не говоришь никакой. Теперь видим, что Ты знаешь все и не имеешь нужды, чтобы кто спрашивал Тебя. Посему веруем, что ты от Бога исшел. Иисус отвечал им: теперь веруете? Вот, наступает час, и настал уже, что вы рассеетесь каждый в свою сторону и Меня оставите одного: но Я не один, потому что Отец со Мною» (Ин 16.25-32). Ученики слышат Его слова. Они улавливают какую-то связь, какой-то образ и радостно восклицают: «Теперь мы знаем! Теперь мы веруем!» Иисус же видит, что в действительности нет еще у них ни знания, ни веры. Никакой действительной ясности, никакого действительного убеждения — ничего, что могло бы служить поддержкой.

Сказанное ниже дает обильную пищу для размышлений: «Но Я истину говорю вам: лучше для вас, что Я пошел; ибо если Я не пойду, Утешитель не приидет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам» (Ин 16.7). Действием Духа истина Христова просветляет умы и сердца верующих. Он «берет» от того, что Христово, и передает верующим (Ин 16.14). Но что значат слова: «Истину говорю вам: лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо если Я не пойду, Утешитель не приидет к вам»? Ведь «уйти» - значит умереть, следовательно, Христос должен умереть, чтобы Его могли понять? Почему же? Почему Он не может быть понят теперь? Можно вспомнить о том, сколько гениев должны были сначала умереть, прежде чем быть по-настоящему признанными, или о том, что человек, живший тихо и делавший свое дело, часто только тогда по-настоящему оценивался окружающими, когда уходил из жизни, ибо лишь тогда с него спадали покровы обыденного, повседневного,

Но Иисус не имеет в виду ничего подобного. Почему Сын Божий должен умереть, чтобы у людей открылись глаза? Почему нельзя понять Его в Его живом присутствии? Нет - все эти «должно быть», «не может быть» веческой психологии, а из той темной тайны, о которой говорит первая глава Евангелия от Иоанна, Иисус не был узнан, потому что люди замкнулись во тьме... Но если мы понимаем правильно, то в Евангелии говорится, что эта замкнутость и тьма были и в сердцах тех, которые хотели открыться Ему. Даже и апостолы были такими, что Дух не мог прийти к ним непосредственно, а сначала Христос должен был, по непостижимой необходимости, пройти через смерть.,

Согласно пасхальному обряду, вечерня начиналась: с того, что произносилась первая половина великого Халлеля, т.е. псалмы 113-118; его второй половиной она должна была заканчиваться. Вместо этого Иисус возвел очи Свои к небу и сказал... Следует переданная в семнадцатой главе Евангелия от Иоанна «первое священническая Молитва» Иисуса.

Это - одно из самых святых мест Нового Завета. Пусть читатель прочтет его с напряжением всех духовных сил и с сердечной проникновенностью. Пусть он вспомнит (об этом мы уже писали выше), как гoвo^ рят Иоанн и Господь в этой главе: мысли здесь не следуют одна за другой, предваряемые «потому что» и «следовательно»; здесь царит не обычная логика последовательности, но логика более сложная или, если угодно, более простая. Одна какая-либо мысль всплывает и снова уходит в глубину, приходит другая и исчезает, а первая опять появляется. Источник, из которого они рождаются, и единство, в котором они сливаются, находятся не на поверхности, а в глубине. Здесь не развертываются последовательные мысли одна за другой, а великая реальность, истина, полнота сердца раскрываются, проникают наружу, снова погружаются в глубину, опять появляются. Подобно морскому прибою. Точка же, из которой все исходит и куда возвращается, - это единство человеческих духа и сердца Иисуса с его живой Божественностью. Нужно учитывать это, читая эти слова; удерживая в памяти уже сказанное и соединяя это с новым, чувствовать за отдельными мыслями невысказанную сущность и замечать, как она проявляется в отдельных высказываниях.. . То, что мы скажем теперь, не призвано ничего объяснить. Ни в каком другом тексте не ощущается так очевидно, что от разумных объяснений толку мало и что, как сказано в псалме 118-ом, пелена должна упасть с глаз человека и должно быть задето его нутро. Бог дает это тем, кто Его просит.

«После сих слов Иисус возвел очи Свои на небо и сказал: Отче! пришел час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя, так как Ты дал Ему власть над всякою плотью, да всему, что Ты дал Ему, даст Он жизнь вечную. Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого, истинного Бога и посланного Тобою Иисуса Христа. Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить. И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира.

Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира; они были Твои, и Ты дал Мне их, и они сохранили слово Твое. Ныне уразумели они, что все, что Ты дал Мне, от Тебя есть, ибо слова, которые Ты дал Мне, Я передал им и они приняли, и уразумели истинно, что Я исшел от Тебя, и уверовали, что Ты послал Меня. Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои. И все Мое - Твое, и все Твое - Мое; и Я прославился в них. Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду. Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы. Когда Я был с ними в мире, я соблюдал их во имя Твое; тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание. Ныне же Я к Тебе иду, и сие говорю в мире, чтобы они имели в себе радость Мою совершенную. Я передал им слово Твое; и мир возненавидел их, потому что они не от мира. Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла. Они не от мира, как и Я не от мира. Освяти их истиною Твоею; слово Твое есть истина. Как ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир. И за них Я посвящаю Себя, чтобы и они были освящены истиною.

Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, — да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино, Я в них, и Ты во Мне; да будут совершенны воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня. Отче! Которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира. Отче праведный! и мир Тебя не познал; а Я познал Тебя, и сии познали, что Ты послал Меня и Я открыл им имя Твое и открою, да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них» (Ин 17.1-26).

Молитва начинается с утверждения, что «пришел час». Иисус просит Отца прославить Его той славой, хоторую Он имел у Него прежде бытия мира. Но этот час - час смерти Иисуса: таким образом Его слава должна заключаться в Его смерти. Слава Божия стоит выше всех мер и образов. Она означает не только ликование, но и нечто ужасающее. Иисус, чистый и единый с волей Отца, идет на смерть, и это - слава. Затем Он в сиянии преображения восстанет от смерти, и это-та же самая слава, та же, которую Он имел, когда мира еще не было, и которую Он будет иметь еще и после конца миров. Ибо последующая вечность -та же, что и предыдущая.

Сын по воле Отца пришел к людям, а они Его не приняли (Ин 1.10-11). Он был «Слово», говорил Своим бытием и учением, но Его благовествование не было услышано, повисло в пространстве. Он хотел призвать людей к единству Божественной жизни, к тому несказанному «мы», о котором говорит Перво-священническая Молитва, но люди отказались. Поэтому вестник любви должен был остаться в невыразимом одиночестве. Теперь, в этот час, Его одиночество становится совершенным и безмолвным. Немногие, ставшие Своими, покидают Его. Люди объединяются в адском заговоре против любви и обращаются против Него. Соблазн сводит воедино Пилата и Ирода, фарисеев и саддукеев, начальников и народ, стражей порядка и разбойников с большой дороги, иудеев и римлян, - сюда же втягивается и ученик Иуда, вовлеклись бы и другие, если бы только Иисус не «молился, чтобы не оскудела вера» Петра и чтобы он, впоследствии обратившись, не утвердил братьев своих (Лк 22. 31-32). В этой покинутости Иисус обращается туда, где единение превыше всякого раскола, надежность превыше всякого сомнения: туда, где Отец повелевает и Сын повинуется, где Сын дает от Своего, Дух принимает это и вкладывает в человеческие сердца, где есть то Божественное «мы», которым проникнута эта глава - общность Иисуса с Отцом в Святом Духе. Здесь корни Иисуса. Здесь Его покой. Отсюда проистекают единение и сила, которых никто не может разрушить.

Отсюда, из Начала всех начал, Иисус пришел в мир. Отец послал Его. Теперь, в последний час, Иисус говорит Отцу, что исполнил волю Его. Он прославил Его на земле, совершив дело, которое было Ему поручено.

Что Иисус «совершил дело», несомненно, поскольку Он Сам говорит это (Ин 19.30),-и тем не менее все окончилось неудачей! Его слово не принято. Его благовествование не понято. Его заповедь не услышана. И все же дело совершено - тем, что Он жил в послушании Отцу, - том послушании, чистота которого перевешивает все грехи. Он в послушании говорил слово, благовествовал, приблизил к миру Царство, - это и есть Его дело, каков бы не был ответ людей. Теперь весть прозвучала и не замолкнет больше никогда. До последнего дня она будет стучаться в сердца. Царство приблизилось и остается «близко», оно готово вступить в ход времен повсюду, где открывается вера (Мф 3.2). Христос находится в истории, как «путь и истина и жизнь» (Ин 14.6). Через Него мир стал другим. Отныне это - мир, в котором находится и неизменно пребывает Христос. Это свершилось, и в этом прославлен Отец.

Из этого божественного единения простирается рука в обреченный мир. Может быть, нигде больше в Священном Писании мы не ощущаем так остро его потерянность. Однажды мы уже говорили, до какой степени неверно понимают Иоанна: поверхностное представление превратило его в нежного, любящего юношу; в действительности же ни один из учеников не был более непреклонным, чем он. Ни у кого, даже у Павла, нет таких слов, как эти слова Иисуса: «Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне». В эту потерянность простирается рука Отца, изымает, кого Он хочет, и дает этих людей Сыну.

Это и есть те, которые Ему принадлежат. Им Он говорил Свое слово. Их Он научил имени Отца. Из них Он не потерял никого, кроме сына погибели. Даже самые беспощадные места Послания к Римлянам не выражают с такой определенностью всевластие Бо-жией милости, безусловность Его воли, берущей тех, кого Он хочет, и дающей их Сыну, тогда как другие так далеки, что Сын о них даже и не молится... Эти слова мы должны услышать, и дай нам, Господи, научиться страху, без которого мы никогда не сможем радоваться искуплению. Но чем глубже мы понимаем это, тем безоговорочнее должны отдаться воле сердца Божия. Бог может брать, кого хочет. Те, кого Он не дает Сыну Своему, остаются вовне. Не существует права, которое обеспечивало бы мне эту «данность». Ничто не мешает мне говорить Богу: «Господи, восхоти, чтобы я был среди «данных», и мои близкие, и все мы, люди». Нельзя только добавлять: «ибо я ничего дурного не сделал». Если ты действительно так Думаешь, то твой страх за «данность» оправдан. Перед этой тайной мало что значит, исполнил ли человек «свой долг» или пренебрег им, благороден он или низок, как несущественны все прочие различия, столь важные сами по себе. Каждый должен делать что может, и каждая ценность стоит того, чего она стоит, но перед этой тайной все это не значит ничего. До самых глубин души ты должен осознать, что ты - грешный и погибший человек, но из безысходности этого знания бросайся к сердцу Божию и говори: «Господи, восхоти, чтобы я был «дан», чтобы я принадлежал к числу тех, кого Сын Твой не потерял, я, и мои близкие, и все мы, люди».

Не безумие ли это? На таком образе мыслей не могла бы строиться ни одна философия. Если бы философские системы выглядели так, как это рассуждение, то право и порядок среди людей были бы невозможны. Но ведь оно и не от мира сего, и «нелепость» его вызвана тем, что несказанная тайна Божией благодати и любви, как только мы пытаемся ее осмыслить, не может, по-видимому, принимать никакой иной формы, кроме этой.

Есть, как видно, нечто воистину прославляющее Отца и заслуживающее того, чтобы Сын сказал Ему об этом в Свой последний час, - то, что никого из тех, кого дал Ему Отец, Он не потерял! Все говорило за то, что они потеряны. Ведь сказаны же страшные слова: «Я соблюдал их во имя Твое; тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание». Значит, и он был среди тех, которые были «даны»? И все-таки погиб? Почему? Но со своим мышлением мы не можем двигаться дальше. Одно должно быть нам ясно, что здесь содержится предупреждение, знак, указывающий, как велика была для учеников опасность гибели, соблазна. Ведь в ту же ночь, прежде чем дважды пропоет петух, Петр трижды клятвенно отречется (Ин 17.18; 25-27)! В эту ночь все они разбегутся (Мф 26.31), так что у креста останутся только Иоанн и несколько женщин... То, что они не окончательно изменяют Господу, и есть чудо благодати, прославляющее Бога.

Ученикам - тем людям, которые были Ему даны -Иисус открыл имя Отца. Он им сказал, и они приняли, что Христос послан Отцом. Он сказал им Свое слово, которое есть живая истина. Он передал им славу, которую Ему доверил Отец. Он даровал им любовь. Все это верно - и все же они остались собой. Значит то, что Он «дал» им, лежит в них, как зародыш в земле, о котором она не знает. Несмотря на непонимание учеников, на их трусость, все это в них - воистину дело всесильной благодати! Когда потом, после ухода Господа, придет Дух, Он Своим жаром согреет этот зародыш, и посев взойдет.

Тогда их человеческая воля, их разумение, срастутся с тем божественным, что вложил в них Господь, хоть оно и было в них прежде, но их самих там не было. Позже оно будет в них, а они в нем. Тогда они будут веровать и свидетельствовать, не зная, почему именно они были удостоены благодати и перенесены через ужасающий мрак.

Тогда воплотится тайна несказанного единства, о которой говорит Первосвященническая Молитва - то святое «Мы», где Отец в Сыне и Сын в Отце, и оба едины в любви Духа. Одна жизнь, одна истина, одна любовь, и все же трое Живых и Истинных и Любящих. Сюда вовлекаются те, кого сила Христова перенесла через мрак. Окружать их будет чуждый мир, и более чем чуждый - ненавидящий все, что не от него исходит (Ин 15.19). Потому ведь враги Христа и убили Его, что Он был не таким, как они. С той же ненавистью они обратятся и против тех, кто входит в святое семейство, и поступят с ними - в той или иной форме - так, как поступили со Христом. Ученики же должны знать, что они пребывают в том же ограждаемом единстве, что и Христос, - ныне, когда Он готов противостоять ненависти мира.

Невыразимая перспектива открывается, когда Иисус говорит: «Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино: как Ты, Отче во Мне, и Я в Тебе, так и они, да будут в Нас едино, - да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино. Я в них и Ты во Мне; да будут совершенны воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня». И еще: «Отче! Которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира». Здесь предвосхищается вся полнота грядущей славы, все, что говорит Послание к Римлянам о будущем преображении детей Божиих (8.17-21), что сказано в Послании к Ефесянам и Колоссянам о грядущем преображении творения и что возвещают таинственные образы Апокалипсиса о будущем мире...

И все же мы никогда не должны забывать о том, что происходит между тем часом, когда Господь все это говорит, и тем, когда приходит Святой Дух и начинается исполнение обетования. Никогда христианин не может примириться с мыслью, что Христос должен был умереть. Никогда он не должен принимать как должное, что искупление произошло через смерть Христа, ибо в противном случае все меняется. Тогда закоснелость и бесчеловечность разрушают все. Тогда жизнь Господа перестает быть действительно прожитой жизнью - с Его пришествием, деяниями, волей и трагической судьбой. Тогда бледнеет любовь - но это должен сам чувствовать каждый, кто вдумывается в жизнь Господа, стараясь дойти до самой сути.

12. Гефсимания

Евангелие повествует: «Сказав сие, Иисус вышел с учениками Своими за поток Кедрон (Ин 18.1) и пошел по обыкновению на гору Елеонскую» (Лк 22.39).

Он сказал ученикам своим: «посидите здесь, пока Я помолюсь. И взял с Собою Петра, Иакова и Иоанна; и начал ужасаться и тосковать. И сказал им: «душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте».

И, отойдя немного, пал на землю, и молился, чтобы, если возможно, миновал Его час сей. И говорил:

Авва Отче! все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты». " Возвращается, и находит их спящими, и говорит Петру: Симон! ты спишь? не мог ты бодрствовать один час? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение. Дух бодр, плоть же немощна.

И, опять отойдя, молился, сказав то же слово. И, возвратившись, опять нашел их спящими: ибо глаза у них отяжелели; и они не знали, что Ему отвечать (Мк 14.32-40)

Еще раз Он отошел. Явился же Ему Ангел с небес, и укреплял Его. И, находясь в борении, прилежнее молился; и был пот Его, как капли крови, падающие на землю.

Встав от молитвы (Лк 22.43-45), приходит в третий раз (к ученикам), и говорит им: вы все еще спите и почиваете? Кончено; пришел час; вот, предается Сын Человеческий в руки грешников. Встаньте, пойдем; вот, приблизился предающий Меня (Мк 14.41-42).

Окончив Первосвященническую Молитву - и что это был за конец, что за завершение всех земных дел! - Иисус со своей маленькой группой спускается с горы, на которой стоял город. По преданию, дом, в котором состоялась Тайная Вечеря, принадлежал семье того Иоанна, который впоследствии назывался Марком, был помощником апостола Петра в деле христианского благовествования и написал Евангелие, носящее его имя. Считают также, что он был тем Иоанном, который, «завернувшись по нагому телу в покрывало», был неподалеку от Него в последнюю ночь (Мк 14.51-52). По этой версии он последовал за Иисусом и наблюдал за ним, также в тот таинственный час в Геф-симании, когда все спали. Но потом, когда появилась стража, он в страхе бежал...

Итак, Иисус спускается с горы за Кедронский поток, - может быть, тем самым путем, каким на девять столетий раньше прошел Его предок, престарелый царь Давид, когда бежал от своего сына Авессалома... Потом по другому берегу поднимаются они вверх по долине и приходят в маленькую усадьбу, называвшуюся Гефсиманией. Как говорит Иоанн, Иисус часто бывал там со Своими учениками, сидел там с ними и учил их (18.2). Они чувствуют, что все подходит к концу и, вероятно, не удивляются, когда Он говорит им, чтобы подождали, пока Он помолится: ведь они привыкли, что Он часто уходит от них, чтобы в тишине одному побеседовать с Богом. Троих из них Он берет с Собой: Петра, Иакова и Иоанна, тех самых, которые недавно были с Ним на горе Преображения.

Страшная печаль овладевает Им - «душа Моя скорбит смертельно», говорит священный текст. Чтобы не быть назойливыми, мы не будем останавливаться на этом; пусть каждый вникнет в эти слова, так глубоко и прочувствованно, как только может, ибо они касаются и его. Иисус велит троим подождать Его - и, возможно, их удивляет его просьба пободрствовать с Ним. Может быть, Он впервые высказывает подобное желание. Потом он делает еще несколько шагов, падает ниц и молится.

- Мы должны остановиться и спросить себя, как нам читать и понимать то, что за этим следует. Психологии тут уже нечего делать. Она - отличная вещь, когда ею движут сердечный жар и благоговение. С ее помощью один человек понимает другого, ибо оба они -люди. Но здесь она уже не может помочь. Если применить здесь «психологию», то она скажет нам приблизительно следующее: в религиозной жизни постоянно наблюдается, как за взлетом духовного опыта, созерцательности, любви и самоотдачи, требующими напряжения сил, следует упадок, угасание способности прозревать смысл вещей. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на жизнь пророков: например, Илии, о котором мы уже говорили. Нечто похожее происходит вслед за тем, как от Него отвернулись и правители и народ после путешествия в Иерусалим, с его потрясающими переживаниями, за вступлением в святой город, за страшным ожиданием последних Дней, за предательством одного из учеников и за Тайной Вечерей. За всем этим неслыханным напряжением последовал спад... Это можно проследить у любого человека, ведущего трудную борьбу за великое дело, в том числе и у пророков, хотя тут уже пришлось бы проникать в совсем другие глубины, чем те, которыми занимается обычная психология религии, ничего не знающая о действительном Боге и о действительной душе, - попытка такого рода заведомо оказалась бы здесь несостоятельной и повела бы только к потере ощущения времени и одновременно - искупительной силы происшедшего, ощущения, к которому можно прийти с верой, поучающей нас посредством Откровения.

Прийти с живой верой, а не просто принимая к сведению и удерживая происходящее в памяти. Мы вступаем в эту тайну, если видим и убеждаемся в том, что ее содержание - наш человеческий грех, реализующийся в том, что мы сделали сегодня и вчера и когда-то: со всей нашей небрежностью, нечистотой и злобой, со всем дурным, что не подлежит описанию, а находится в глубинах нашего «я» и пронизывает все наше существование. Мы понимаем, что здесь случается - в той мере, в какой наш грех изжит до конца; так же как только тогда, когда мы предаемся ужасу этого часа, то понимаем, что означает грех, мы понимаем Христа настолько, насколько понимаем грех; и наш грех становится нам ясным в той мере, в какой мы сопереживаем тому, что Он здесь переживает.

Что свидетельствует нам вера? Прежде всего - кто Он, Тот, о Котором мы здесь слышим: Сын Божий в прямом смысле этого слова. Оттого Он и видит существование в его предельной реальности.

С какой бы стороны мы ни подходили к образу Иисуса, мы видим, что Он-Знающий, ибо знает человека и знает мир. Все другие слепы, только Он зряч. Он видит потерянность людей, доходящую до предела и отнюдь не исчерпывающуюся, скажем, безнравственностью данного конкретного человека по сравнению с другим, или религиозной поверхностностью человека с мирским настроем в сравнении с истинно верующим, или, тем более, духовной тупостью человека не развитого в отличие от пробужденного и творческого сознания человека высокоодаренного. Потерянность, которую видит Иисус, выходит за пределы всех этих различий. Она охватывает все человеческое существование.

Эту потерянность Иисус видит, однако, иными глазами, чем тот или другой религиозный гений,- не глазами человека, преодолевшего в отличие от других плененность, обман и грех. Потерянности, о которой здесь идет речь, Сам Иисус не был подвержен никогда. Он никогда не был заполонен ею, а значит, не нуждался в освобождении, даруемом благодатью и собственными усилиями. Никакого намека на нечто подобное в Писании нет.

Он соединяется с нашей потерянностью, как Тот, Который, по существу, не имеет с ней ничего общего. Он знает о ней не из собственного опыта человеческого существования, а так, как Бог знает о ней. Отсюда - потрясающая ясность этого знания. Отсюда же бесконечное одиночество этой потерянности. Он действительно видящий среди слепых, чуткий среди черствых, свободный и уравновешанный среди всеобщего замешательства.

Осознание Им этой потерянности мира не имеет точки опоры в этом мире, исходя из этого Он воспринимает тот или иной факт... Если можно так сказать, эта потерянность навсегда остается узницей мира. Как бы ни была высока точка опоры этого сознания, она всегда остается в мире. Напротив, сознание Иисуса охватывает весь мир. Он знает обо всем, что есть в Мире; не просто как бдительный и ответственный человек, но иначе: так, что Его точка опоры находится над тем или внутри того, что есть. Он находится в Боге и видит так же, как видит Бог: вокруг существования, через него и сквозь него.

Однако это Божественное сознание, перед которым падают все покровы, находится не над Ним, а в Его живом существе. Он постигает все Своим человеческим умом. Своим сердцем Он ощущает потерянность, и в душе Христа она, неспособная нарушить блаженство вечного Бога, превращается в невообразимое страдание. Из этого познания проистекает страшная, ни на минуту не оставляющая Его серьезность. Это знание проявляется в каждом слове, которое Он произносит. Оно живет во всем, что Он совершает. Оно дышит в Его существе и живет во всем, что он делает. Поэтому Христос так непостижимо одинок. Какое человеческое понимание и чувство может проникнуть туда, где Искупитель несет судьбу мира? От этого Иисус всегда был страдальцем - и так продолжалось бы даже в том случае, если бы люди приняли Его благовестие с верой и любовью. Даже если бы искупление возвещалось открыто и во всеуслышание и Царство могло бы установиться; даже если бы Он был избавлен от горького пути смерти, вся его жизнь достигала бы такой глубины, что человеческое мышление не могло бы к нему приблизиться. Он знал бы всегда, Он один, кто святой и любящий Бог; Он измерил бы, что грех означает для Него и нес бы непостижимо одиноким эту ужасную участь.

В час Гефсимании это беспрестанное страдание достигает самой мучительной остроты.

В жизни Бога нет времени и нет перемен. Она протекает в бесконечном и простом настоящем. Людское же существование протекает во времени, в падениях и взлетах. В Господе было и то и другое: вечное настоящее и изменчивость времени; и Его внутреннее должно было меняться: становиться острее или, наоборот, уменьшаться. И вот настал час, когда все должно было «свершиться».

Кто может знать, как отнесся к этому Бог Отец? Его Отцом Он был всегда, и всегда от Отца к Сыну исходила та бесконечная любовь, которая есть Дух, и все-же однажды пришло мгновение, выраженное словами: «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» (Мф 27.46). Если мы не предпочтем просто промолчать, то должны будем сказать, что Отец дал познать Себя Иисусу так, точно Он - отринутый и отверженный Богом человек. В тот час Иисус до предела ощутил свою общность с нами. Однако, по всей вероятности, так было не только в то последнее мгновение на кресте, но и раньше. По всей вероятности, Отец уже раньше выступил перед Ним таким, каков Он по отношению к грешнику, - ведь существование грешника Иисус принял на Себя как Свое. Может быть, мы могли бы сказать, что в час Гефсимании это сознание человеческой вины и потерянности перед лицом Отца, начавшего Его «оставлять», проявилось с предельной остротой. Тогда сознание этого, это страдание и достигло своего апогея. Внешними признаками его были страх и колебания Иисуса, Его «еще более прилежная молитва» и пот, похожий на «капли крови, падающие на землю», подобно тому как водоворот на поверхности моря может быть внешним признаком катастрофы, происходящей на дне и своими размерами превосходящей все, что мы можем вообразить.

Это был час Гефсимании: окончательное познание человеческим сердцем и умом Иисуса того, что значит грех пред судящим и отмщающим лицом Божиим; того, что Отец потребовал от Него взять на Себя этот грех, как Свой собственный, и того, что Он, если можно так выразиться, почувствовал, что гнев Отца, обращенный на грех, обращается на Него, принявшего грех на Себя, и что «оставляющий» Его святой Бог от Него отворачивается.

Мы «говорим по-человечески». Может, лучше было бы нам промолчать. Но ведь мы говорим не для того, чтобы сказать что-нибудь от себя, а во имя служения. И дай Господи, чтобы тот час не был потерян для нас, говорящих о Нем. В тот час Он принял волю Отца и отдал Свою. «Его» воля заключалась не в том, чтобы утверждать Себя вопреки Богу, что было бы грехом. Эта «воля» заключалась, видимо, в отвращении такого живого и чистого существа перед состоянием грешника, перед необходимостью стать -не из-за каких-то Своих поступков, но вследствие бесконечного отождествления Себя Самого с искуплением и любовью -Тем, на Кого ложится гнев Божий. Приятие этого и явилось, очевидно, содержанием слов: «Не чего Я хочу, а чего Ты».

Все это преодолено в борьбе. То, что случилось потом, было завершением этого часа. Все было предвосхищено уже здесь; то, что последовало, было только исполнением.

И в каком одиночестве! Таком великом, что мы чувствуем: учеников, в сущности, вовсе не за что упрекать. Их жалкая способность сострадать все равно не смогла бы вместить всю бесконечность происходящего, как не вмещает событий сердце ребенка, когда взрослые переживают нечто ужасное: ребенок отворачивается, начинает играть и засыпает. Именно то, что ситуация разрешается иначе, показывает, как безнадежно одиночество.

То, как Иисус видит в этот момент существование, никто другой не увидел ни до, ни после.

Никто больше - ни до, ни после - не видел мира таким, каким видел его тогда Иисус - свободным от обмана. Не Бог, Который всегда видит мир таким, а человеческое сердце Искупителя увидело его и испытало, каков он в действительности. Тогда совершилась правда. «Правда совершилась в любви». Так было положено начало тому, чтобы можно было преодолеть обман. Ибо стремиться туда, где находится Христос, в какой-то мере сопережить Его видение мира, Его ужас перед грехом - означает уже быть искупленным. Хотеть этого, быть к этому готовым, видеть в этом основу, начало и конец всего — вот в чем заключается сущность христианства.

13. Процесс

Матфей в двадцать шестой главе, Марк в четырнадцатой, Лука - в двадцать второй и Иоанн — в восемнадцатой повествуют о взятии Иисуса под стражу и о Его осуждении. Рассказы просты и заслуживают полного доверия. Никаких таинственных знамений, которые можно было бы противопоставить ужасному событию, никаких преувеличений, никаких прикрас. Нетрудно представить себе, каким получилось бы изложение, если бы его составители стремились произвести подобное впечатление... Мы будем продвигаться шаг за шагом и постараемся, чтобы здесь свидетельствовало одно лишь Писание!

Иисус еще говорит со своими учениками, «о часе, который пришел» (см. Мк 14.41), когда появляется Иуда, а с ним большой отряд стражи. Люди эти посланы Синедрионом. У некоторых из них дубинки; это означает, что они принадлежат к войску Синедриона, которое не имеет права носить оружие, другие - с мечами, - по всей вероятности, это члены храмовой стражи, которых испросил Синедрион, чтобы быть в состоянии справиться с возможными беспорядками.

Иуда договорился с ними об условном знаке - и, сколько бы раз мы ни читали это место, нас поражает невообразимая низость этого предательства: «Кого я поцелую, тот и есть». И тотчас, подойдя к Иисусу, сказал: «радуйся, Равви!» И поцеловал Его. У Луки Он добавляет: «Иуда! Целованием ли предаешь Сына Человеческого? (22.48) Иисус же зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: «Кого ищете?» Ему отвечали: «Иисуса Назорея». Иисус говорит им: «Это Я». Иоанн сообщает об этом и о том, что спокойное неземное величие Господа настолько потрясло их, что они отступили назад и пали на колени. Опять спросил их: «Кого ищите?» Они сказали: «Иисуса Назорея». Иисус отвечал: «Я сказал вам, что это Я; итак, если Меня ищете, оставьте их, пусть идут» (Ин 18.5-8).

Может быть, ученики обязаны жизнью этой повелительной просьбе. Тогда приступили к Нему люди и хотели Его связать. Для Петра это невыносимо, он извлек меч и ударил одного из них, Иисус же, как взрослый призывает к порядку ребенка, сказал ему: вложи меч в ножны. Дело, о котором здесь идет речь, настолько серьезно, что меч здесь не нужен. Если бы Он искал защиту, то другие, все земное превосходящие силы были бы в Его распоряжении - «но как же сбудутся Писания, что так должно быть?» И Он прикоснулся к уху раненого раба и исцелил его» (Мф 26. 51-54; Лк 22.51), и тогда они связали и увели Его.

Охваченные ужасом, ученики бегут, и ими движет, вероятно, не только страх, как бы с ними не случилось того же; их сердца смущены до самой глубины. До этого мгновения они все еще ожидали, что их Учитель каким-нибудь великим знамением Своего посланни-чества заставит противников отступить. Когда же ничего не происходит и Его арестовывают, то это доказывает им, что Он не Тот всемогущий носитель всякой власти на небе и на земле, которым, по их мнению, призван быть Мессия.

Иисуса ведут сначала к Анне, тестю правящего первосвященника Каиафы. Этот человек пользуется, очевидно, таким влиянием, что по этому важному делу сначала обращаются к нему. Но он не задает никаких вопросов и не отдает никаких распоряжений, а отсылает связанного Узника к Каиафе. В доме этого последнего и происходит первый допрос.

Петр и Иоанн следуют на расстоянии. Последнего хорошо знают в доме первосвященника, и он имеет возможность войти во двор вместе с Иисусом. Петр остается перед воротами и ожидает развития событий. То, что происходит во дворе, не является еще судебным процессом: по еврейскому праву он мог происходить только днем. Здесь своего рода предварительный допрос и вместе с тем возможность для власть имущих насладиться своей победой. Первосвященник спрашивает Узника о Его учении и последователях -у нас перед глазами выражение его лица и в ушах звучит его вопрос. Иисус видит, что никто не стремится установить правду, что приговор уже вынесен и каждый вопрос является просто ложью. Поэтому Он избегает прямого ответа: «Я говорил явно миру; Я всегда учил в синагоге и храме, где всегда Иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь Меня? Спроси слышавших, что Я говорил им; вот, они знают, что Я говорил» (Ин 18.20-21). Один из близко стоявших служителей первосвященника видит здесь случай отличиться и ударяет Иисуса по лицу, сказав: «Так отвечаешь Ты первосвященнику?» Иисус отвечает со спокойствием, которое трогает глубже, чем все остальное: «Если я сказал худо, то докажи, что худо, а если хорошо, что ты бьешь Меня?» (Ин 18.22-23).

Между тем Иоанн переговорил с привратницей и она впустила также и Петра. Ночь была холодной.

Служители, разведя огонь, стояли и грелись. Петр грелся с ними. Тогда пришла привратница, строго посмотрела на Петра и сказала: «Не из учеников ли Его ты?» Петр отрекается: «Не знаю, что ты говоришь», удаляется от огня в переднюю часть двора, и в тот же миг поет петух. Привратница смотрит ему вслед и говорит стоящим вокруг: «Он все-таки один из них». Петр слышит эти слова и снова лжет. Немного позже они говорят ему: «Конечно, ты один из них! Ведь ты Галилеянин!» Петр начал клясться и божиться: «Я не знаю человека, о котором говорите». Тогда петух запел во второй раз. Иисус же, Которого тогда вели с допроса, обернулся и взглянул на Петра. И Петр вспомнил слово Господа, Который сказал ему: «Прежде нежели дважды пропоет петух, отречешься от меня трижды». И, выйдя вон, «горько заплакал» (Мк 14.66-72; Лк 22.61).

Господь в темнице, и судебные сторожа следят за Ним. Они знают, кто этот пленник; вопрос, является ли Он Мессией, взволновал весь Иерусалим. Как возникает в человеке низость, когда святой, власть которого ему прежде неохотно приходилось признавать, становится бессильным! Из какой ненасытной глубины поднимается ненависть к святому. Поистине «настало ваше время и власть тьмы» (Лк 22.53), когда они безоружному завязывают глаза, бьют Его и спрашивают: «Прореки, кто ударил Тебя?» Как если бы это были не люди, которые до крайности довели свое глумление над Сыном Божиим, а кто-то другой за ними: «много иных хулений произносили против Него» (Лк 22.63-65).

Ранним утром созывается Синедрион. Старейшины народа, законники и священники, собрались вместе. Торжествующие враги - в полном сознании своей силы. Они решили предать Его «суду Божию» за богохульство, ибо оно карается смертью согласно иудейскому закону. Это преступление только тогда считается заслуживающим наказания, когда само имя Бо-жие произнесено в богохульной речи; однако нельзя привести никакого доказательства в подтверждение этих слов. Да и свидетели не были согласны между собой. Образ и действия Господа были так ясны, что при полном отсутствии совестливости не удается правильно их сформулировать. Иисус не отвечал ни на какие обвинения. Когда первосвященник предлагал Ему высказаться, Он не отвечал ни слова. Весь обмен мнениями был ложью - как и слова, с которыми фарисеи и законники к Нему приступали. Ему было бы легко показать противоречия их свидетельств, усилить впечатление чистоты, которая Его окружает, даже перейти к наступлению на обвинителей. Есть что-то прискорбное в том, что Он ничего, совсем ничего, не делает, чтобы остановить ход Своей судьбы - пока не приходят к заключению, что Он и не хочет выдержать нападение. В гефсиманскую ночь Он взял этот крест на Себя, и то, что теперь случается, что все ожесточенные, трусливые, изолгавшиеся, «несмысленные» (Гал 3.1) люди творят против Него, -дело сатаны, в котором проявляется воля Отца. Мы, действительно, включаемся в это событие только тогда, когда испытываем глубокое чувство покоя, которым живет Христос. Ничего темного. Ничего сомнительного. Никакого небрежения. Никакого своенравия. Ничего подобного; только совершенно обратное: бдительность, готовый на все жертвы душевный мир.

Когда первосвященник убеждается, что на этом пути он ничего не достигнет, он меняет тактику и неожиданно задает Ему вопрос по существу: «Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Мессия, Сын Божий?» Теперь Иисус отвечает. Больше не ставится вопрос с целью коварно Его погубить. А высшая власть Его народа и сам народ, происходившие от Бога, хотя и ожесточенные против Него, хотят получить подтверждение о Его миссии и о Его посланничестве. С этого вопроса искупительная судьба народа должна начать свое свершение. Итак, он отвечает: «Ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных». Тогда первосвященник раздирает одежды свои и говорит: «Он богохульствует» - патетический жест при установлении вины. «На что нам еще свидетели? вот, теперь, вы слышали богохульство Его. Как вам кажется? Они же сказали в ответ: повинен смерти» (Мф 26.63-66).

Ни слова больше о праве или правовой защите. Хитрость и насилие. Его претензия на мессианство ставится Ему в вину. Никак не доказывают справедливость этого обвинения: ни юридически, потому что Его самого спрашивают, как Он себя оправдывает, ни тем более - как это следовало бы сделать прежде всего согласно вере и Слову Божию - когда мудрейшие учители и благочестивейшие священники испытывают дух, живущий в Нем. Его правонарушение состоит в том, что Он Сам отвечает, упоминая Имя Бо-жие, на вопросы, которые Ему задают о Его мессианстве. Сразу устанавливают вину и выносят приговор.

Но иудейский народ потерял право судить, и право казнить ему больше не принадлежит. Если смертная казнь представляется необходимой, тогда представитель римского государства, правитель, должен подтвердить приговор Синедриона и разрешить его исполнение. Поэтому они снова связывают Иисуса и ведут Его в преторию, где Понтий Пилат судит.

Обвинители входят во двор претории, но не «в преторию, чтобы не оскверниться, но чтобы можно было есть пасху» (Ин 18.28). Как однажды Иисус со скорбью сказал о фарисеях и книжниках: «Горе вам, книжники и фарисеи, что даете десятину с мяты, аниса и тмина... очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды...» (Мф 23.23 и 25).

Правитель знает иудейские обычаи и выходит к ним во двор. Уже с первых вопросов и ответов мы чувствуем резкость и пренебрежение с обеих сторон. Римлянин: «В чем вы обвиняете Человека Сего?» Они: «Если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе». Пилат: «Возьмите Его вы, и по закону вашему судите Его». Иудеи: «Нам не позволено предавать смерти никого». (Ин 18.29-31), и снова начинают обвинять. Они меняют смысл жалоб, видя, как реагирует Пилат. О богохульстве больше не говорится: они боятся, что Правитель скажет, что его это не касается. Поэтому они обвиняют Иисуса в том преступлении, которое правителя римской власти должно было обеспокоить больше всего, в подстрекательстве народа к бунту:

«Мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем». Сами они сразу же присоединились бы к восстанию против кесаря; Иисуса же, сказавшего: «отдавайте кесарево кесарю», они обвиняют, явно противореча Его словам, в бунте против кесаря. Иисус молчит. Он также молчит в ответ на вопрос правителя, что Он может сказать по поводу обвинения. Пилат очень удивлен (Мф 27.14). Обычно обвиняемые держат себя совсем иначе. Они говорят бессвязно, быстро, ища сочувствия и приводя в движение все, чтобы спасти свою жизнь, - а Этот молчит. Тогда он ведет Его в преторию и допрашивает Его один на один: «Ты Царь Иудейский?» Иисус отвечает загадочно: «От себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе о Мне?» Обвинения утверждали, что Я восстаю как Мессия против кесаря. Это должно означать: если ты спрашиваешь о ходе этого процесса и о том способе, которым находящиеся снаружи обвиняют Меня, тогда Мне нечего сказать. Но, может быть, ты спрашиваешь сам от себя? Может быть, есть что-то в тебе, что нуждается в ответе, - на это Я хочу ответить. Пилат гордо отвечает: «Разве я Иудей?» Какое мне дело до вашего Мессии? «Твой народ и первосвященники предали Тебя мне; что Ты сделал?» (Ин 18.33).

Иисус видит, что в этом человеке есть нечто глубокое. Поэтому он свидетельствует, что Он Царь. Но Его Царство «не от мира сего». Оно не основывается на земной власти. «Если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда». «Итак, Ты Царь? - спрашивает Пилат. Иисус отвечает: «Ты говоришь. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине: всякий, кто от истины, слушает гласа Моего». Теперь Пилат думает, что понял, с кем имеет дело. Несомненно, этот человек - один из странствующих философов, которые отказываются от земных интересов, чтобы установить царство истины. Следовательно, он не представляет никакой опасности. Пилат спрашивает Его: «Что есть истина?» и, сказав это, он опять вышел к Иудеям и сказал им: «Я никакой вины не нахожу в Нем». В случае если бы это действительно было правильно, в доверительном и сострадательном смысле этого слова, у Пилата есть только скептическое размышление образованных людей его времени «что есть истина?» - но его взгляд судьи ясен. Он выходит и утверждает: «Я никакой вины не нахожу в Нем» (Ин 18.38).

Обвинения не утихают, а усиливаются. «Но они настаивали, говоря, что Он возмущает народ, уча по всей Иудее, начиная от Галилеи до сего места» (Лк 23. 5). Пилат, услышав это, видит возможность выйти из положения. Так как обвиняемый - галилеянин, он подвластен тетрарху Ироду, а тот как раз находится в Иерусалиме. Таким образом, Пилат может свалить с себя неприятное дело и к тому же оказать внимание марионеточному царю, отослав обвиняемого на его суд. Так он и поступает. Но обвинители следуют за Иисусом.

Ирод обрадован. Он давно уже наслышан об Иисусе. Он интересуется всем религиозным и чудесным, ведь он и с Иоанном Крестителем поддерживал своеобразное общение, хоть это и не воспрепятствовало ему отдать приказ об убийстве последнего пророка, когда он попал в неловкое положение. Теперь он надеется найти нечто необычное - чудеса, тайны, поэтому он расспрашивает обо всем, в то время как представители Синедриона стоят здесь же и «усиленно обвиняют». А Иисус молчит. Все они: Синедрион, римский правитель, «лисица» Ирод могут применять силу и убивать. Здесь находятся слуги, может быть, отвергнутые слуги Божьи; в остальном они - ничто... После продолжительных, но тщетных расспросов интерес Ирода сменяется презрением. Вместе с придворным обществом он насмехается над Мессией и отсылает Его в шутовском наряде обратно к Пилату - живую карикатуру на собственные притязания.

«И сделались в тот день Пилат и Ирод друзьями между собой; ибо прежде были во вражде друг с другом». Совершенно спокойно говорит об этом евангелист; но это слово оставляет пустоту в человеческом сердце (Лк 23.7-12).

Пилат же созвал Синедрион вместе с народом и объяснил им, что их обвинения не обоснованы. Он намеренно созвал народ, ибо он действует не только как судья, который должен вершить суд, но и как политик в интересах римской и иудейской властей. С древних времен в Иудее существует обычай: правитель милует одного из заключенных по требованию народа. Не хотят ли они освободить этого безвредного «Царя Иудейского»? Пилат знает, почему он задает такой вопрос. Власти хотят разделаться с этим противником; народ же, как можно убедиться, считает его своим и любит этого человека в бедной одежде с благородными стремлениями и со спокойным и бесстрашным выражением лица. Кроме того, мы встречаем у Матфея удивительное замечание: «Когда Пилат сидел на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику тому, потому что я ныне много перестрадала во сне за Него» (Мф 27.19). Пилат -скептик, но одновременно он впечатлителен, а может быть, и суеверен. Он чувствует тайну, боится сверъх-естественной силы и хотел бы освободить обвиняемого. Он рассчитывает на то, что народ захочет его освобождения. В темнице находится человек, бывший действительным зачинщиком беспорядков и даже убийцей, называемый Вараввой. Правитель спрашивает:

«Кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву, или Иисуса, называемого Христом?» Но Пилат рассчитал неверно. Толпа не отвечает то, что она действительно думает. Или - вернее: на суд собрался не настоящий народ, серьезный, честный, работящий и страждущий, - а чернь. Синедрион позаботился о том, чтобы здесь были нужные ему люди; и подстрекатели и натравливающие на Иисуса работают на него. Итак, они кричат: «Варавву!»

Пилат говорит им: «Что же я сделаю Иисусу, называемому Христом?» Но они еще сильнее кричат: «Да будет распят!» В третий раз Пилат спрашивает: «Какое же зло Он сделал?» У Луки (23.22) добавлено: «Я ничего достойного смерти не нашел в Нем». «Но они продолжали с великим криком требовать, чтобы Он был распят» (Лк 23.23).

Тогда Пилат отдал Его на бичевание. Ужасная двусмысленность: приговоренный к смертной казни будет сначала подвергнут бичеванию, чтобы усилить Его наказание. У Пилата добрые намерения, но если бы они были серьезны, ему было бы достаточно вынести правильный приговор. Римлянин знает чернь: они хотят увидеть кровь.

Они должны получить удовлетворение от того, что по их воле кому-то причинено страдание, тогда они будут довольны, как Пилат и рассчитывает. Итак, Иисуса бичуют. И достаточно напомнить, что нередко подвергнутый этому наказанию не выживал.

Солдаты смотрят на осужденного на столь ужасное наказание со своей точки зрения; они знают, что Он обвинен в том, что претендовал на царское достоинство, - тогда им приходит на ум, что в некоторых частях гарнизона разыгрывали издевательскую пьесу о шутовском царе. Ее содержание сохранилось с древних времен. Когда-то во многих местах действительно существовал обычай, что царь, спаситель своего царства, воплощение таинственной жизни, но также и напоминание о смерти, когда его время проходило, был приносим в жертву, чтобы его кровь оплодотворила его царство. Позже на его место брали заключенного, который на один день становился шутовским Царем, а затем должен был умереть. Ко времени Иисуса во многих частях римского войска еще существовала жестокая солдатская игра: такой царь подвергался издевательствам, и потом его убивали. Может быть, солдаты вспоминают об этом и применяют карикатурный образ, который им стал непонятен, - выражение одновременно ужасное и странное - бывшего языческого Спасителя к Тому, Кто пришел спасти их от рабства павшего естества и от самих богов-спасителей. С Ним они и играют эту комедию.

«Тогда воины правителя, взяв Иисуса в преторию, собрали на Него весь полк и, раздев Его, надели на Него багряницу. И, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову и дали Ему в правую руку трость; и становясь перед Ним на колени, насмехались над Ним, говоря: радуйся, Царь Иудейский! И плевали на Него и, взяв трость, били Его по голове» (Мф 27.27-30). После того как они исполнили свою волю, приходит Пилат и говорит народу и Синедриону: «Вот я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины». «Тогда Иисус вышел в терновом венце и багрянице. И сказал им Пилат: се. Человек!» Но их ответом снова был крик: на Крест! (Ин 19.4-5).

«Пилат говорит им: возьмите Его вы и распните; ибо я не нахожу в Нем вины». Если у вас есть такой закон, по которому Он справедливо мог бы быть приговорен к смерти, то примените его, так как у римлян подобный закон не предусмотрен. Тогда они прекратили обвинения, с которыми пришли, и огласили свой собственный закон: «Мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал себя Сыном Божиим».

Правитель ужасается. Время в религиозном отношении неспокойное. Повсюду ощущается наличие чего-то таинственного. Все время рассказывают о божествах, которые спускаются к людям и находятся среди неузнанными. Скептику приходит в голову мысль: может быть, таинственный Человек подобен им? Он опять вводит Его в преторию и спрашивает: «Откуда Ты?» Иисус не отвечает. Пилат снова говорит: «Мне ли не отвечаешь? не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя? Иисус отвечает: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе».

Пилат хочет избежать конфликта с неземными властями. Он хочет освободить таинственного Человека и говорит это Синедриону. Обвинители ловят его на том, в чем он наиболее уязвим: «Если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, противник кесарю!» Таким образом, они победили. Религиозные вопросы интересны, но как только начинается борьба за жизнь и карьера его оказывается в шатком положении, как только появляется опасность, что посол может быть отправлен в Рим и что его действия могут быть рассмотрены двусмысленно при дворе царя, — религиозные вопросы теряют свою важность.

Итак, он разрешает обвинителям снова подняться, и сам садится на место судьи. Еще раз, с нерешительностью, которая бессильна перед фанатичной волей обвинителей; да, он старается спасти Иисуса: «се Царь ваш. Но они закричали: возьми, возьми, распни Его!» Можно только сочувствовать Пилату, видя, как этот слабый человек, вопреки своим лучшим намерениям, припирается к стенке несправедливостью: «Царя ли вашего распну?» «Первосвященники отвечали: нет у нас царя, кроме кесаря!» (Ин 19.4-15). Тогда, наконец, он предал Его им на распятие. И после символического жалкого жеста омовения рук: «Невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы» - он отвечает им с легкомыслием, на которое народ жестоко реагирует: «Кровь Его на нас и на детях наших» (Мф 27.23-26). Тогда, отпустив им Варавву, предал им Иисуса на распятие.

Рассказ евангелистов дышит истиной. Он никогда не становится патетическим. Рассказано только, что произошло и что было сказано. Нигде не говорится о том, что происходит в душе Иисуса или в душах самих повествователей. Нам было бы достаточно подумать о том, как современный писатель рассказал бы о подобных событиях, чтобы почувствовать простоту, с которой здесь столь правдоподобно излагаются события. Поэтому эти сообщения так достоверны - и вместе с тем лишены всякой риторики. Каждое из этих высказываний имеет бесконечное содержание; но они выражают ровно столько, сколько могут почерпнуть из них наши разум и любовь. Недаром верующий народ создал из этих немногочисленных страниц комментарий, состоящий из созерцания, молитвы и вдохновляющий на действие - «крестный путь».

Как таинственно и собранно держит себя Иисус! Нужно отбросить привычку видеть в Нем «сладчайшего Спасителя», ставшего за два тысячелетия таким знакомым первообразом любви и терпения, чтобы почувствовать, что на самом деле Он нам вовсе «незнаком». Никакой грандиозной борьбы, никаких поражающих воображение ответов, никакого таинственного величия, которое подчинило бы себе противников или заставило бы их выйти из себя и в чрезмерном возбуждении убить Его. Суд идет по намеченному пути, достигает предусмотренного результата, а Иисус - да как же Он, собственно, Себя ведет?

Если абстрагироваться и посмотреть с точки зрения холодного рассудка, направленного против того величайшего, что когда-либо существовало на земле, столь великого, что люди должны были бы все отдать, чтобы оно продолжалось еще на день дольше, - если абстрагироваться, то во всем этом процессе самое потрясающее то, как во вражде против Спасителя создается единство дьявольской противоположностью Царства Божия. Фарисеи и саддукеи - давние враги, воюющие друг с другом, где только могут, - здесь едины. Завтра, когда Иисус будет лежат в гробу, они снова будут работать друг против друга, как это и было вчера; сегодня же они вместе... Народ ясно чувствует, что власть имущие им пренебрегают. Уже несколько раз он был готов провозгласить Иисуса Царем-мессией и, если нужно, поднять восстание против господствующих. Теперь он допустил, чтобы его сердце лишили всего знания, всей благодарности и всего вдохновения и послушно следует замыслу врагов Иисуса. Между фарисеями и римлянами существует непримиримая ненависть. Для ревнителей добрых дел эти враги Бога и народа являются служителями темных сил, богохульниками и нечистыми. Царь, претендующий на Божественное достоинство, является противником Господа и внушает ужас. Но во время процесса они напоминают Пилату о его обязанностях против царя и приспосабливают римский закон к своим интересам... Пилат и Ирод были до этого времени врагами; но Пилат - представитель власти, сломившей власть Ирода, тогда как Ирод для Пилата - один из многих маленьких азиатских деспотов, которые должны знать свое место. Теперь же правитель использует возможность оказать любезность врагу; Ирод оценил это намерение, и этот дипломатический ход скрепляет их дружбу на крови Иисуса.

Это чудовищно: как мир, разодранный ненавистью, на короткий час объединяется против Него. Но что же делает Иисус? Любой процесс по сути своей есть борьба; но здесь борьбы нет. Иисус не борется. Он не доказывает, не вступает в диалог. Он не прибегает к последним доводам. Он не изворачивается. Ничего такого Он не делает, а позволяет событиям свободно развиваться. Действительно, в данный момент Он говорит именно то, на что рассчитывают враги, что нужно, чтобы Его уничтожить. Иисус говорит и действует совсем не по логике процесса и не в целях самозащиты, а из других побуждений. Он не пытается чего-либо избежать; но Его молчание не является слабостью или колебанием. Он - единственное, что можно сказать - есть Божественная реальность, свято сосредоточенное присутствие, совершенная готовность. Его молчание способствует тому, чтобы случилось то, что должно случиться.

Однако борьба налицо: темная борьба против истины. Истина здесь столь очевидна, что заранее определенная цель - затемнить ее - может быть достигнута. Обвинители хотят вести процесс таким образом, чтобы избежать возмущений и свидетельств присутствующих и чтобы привести приговор в исполнение. Никому это так не ясно, как Пилату. Нелегко быть на высоте своей должности. Не следует забывать, что он высший судья страны и что Рим был так безжалостен, что Пилат в подчиненной ему области должен был создать, по крайней мере, видимость истинного суда.. Можно было бы предположить, что Пилат был бессовестным судьей. Так могло случиться; но этим позиция Пилата в процессе над Иисусом еще не объяснена. Если бы он был просто бессовестным, тогда он вел бы процесс, направляя суд таким образом, чтобы Иисус предстал как Некто угрожающий порядку, - на самом деле он действует совсем иначе. Он твердо устанавливает, что никакой вины нет, и повторяет это много раз вплоть до самого конца, чтобы, зная это, суд отказался от вынесенного им смертного приговора. В большинстве случаев об этом противоречии забывают или ослабляют его замечанием о том, что Пилат был слаб. Но этого замечания недостаточно; судья был втянут «властью тьмы» в заблуждение и темноту так глубоко, что он больше не чувствовал ужасную и постыдную бессмысленность того, что он делал.

14. Смерть Иисуса

После вынесения приговора все идет своим, беспощадным путем. Пусть читатель откроет Евангелие и вникнет в повествование. У Матфея это описывается в 27-ой главе, у Марка в 15- ой, у Луки в 23-й, у Иоанна в 19-ой. Пусть он сделает это теперь, прежде чем читать дальше. И пусть его не отпугивают ужасы, о которых повествуется там; пусть он помнит, что все эти муки были приняты ради него и раскроет свое сердце.

Отчего умер Христос? Когда человек гибнет в битвах за свою страну или под ударом судьбы, то ответ на вопрос, отчего это случилось, ясен. Несомненно, в конечном итоге и в таком ответе есть тайна, но это -тайна жизни вообще, остальное же известно. Здесь же - нечто иное. Иисус не пал в борьбе. Его волю не сломили непреодолимые неблагоприятные обстоятельства, Его не постигла никакая коварная судьба. Конечно, все это можно обнаружить и здесь, но не в этом настоящая причина. Ход событий мог бы быть иным. Чтобы доискаться до причин, нужно копнуть глубже. Суть слов, которые Он в последний вечер произнес над хлебом: «Сие есть Тело Мое, которое за вас предается...» - и над Чашей: «Сия Чаша есть Новый Завет в Моей Крови, которая за вас проливается» (Лк 22.19 ел.). «За вас предается», «за вас проливается» -вот где суть того благовестия, которое все время повторяется в апостольских Посланиях и переполняет все Откровение апостола Иоанна: Своею смертью Иисус Христос искупил нас.

Но что значит «искупил»? В главе об омовении ног мы высказали одну мысль, к которой теперь следует вернуться. Она не претендует на объяснение чего-либо; возможно, что это просто образ. Тем не менее она, будем надеяться, поможет нам подвести сердце к той черте, за которой все только и обретает свое истинное значение.

Первые слова Священного Писания гласят: «В начале сотворил Бог небо и землю». И катехизис поясняет: «Он сотворил их из ничего». А это значит: прежде, чем Бог сотворил их; мы знаем, что это «прежде» по сути дела неверно, но знаем также, что то, что тут должно быть выражено, - трудно, а в сущности и вообще невозможно сказать по-другому, - прежде, чем Бог замыслил и возжелал творение, не было никаких материалов, никаких сил, никаких образов, никаких побуждений. Не было даже никакого тайного порыва к существованию - не было буквально ничего !

Был Бог. Того, что есть Бог, уже достаточно. «Кроме» Него, нет надобности быть чему бы то ни было. Он - «Единое и Все». «Остальное» происходит от Бога: энергия, материя, образы, цели, порядки, вещи, события, растения, животные, люди, ангелы - все. Человек может преобразовывать сущее или творить образы в нереальной области фантазии - делать же сущим то, чего нет, создавать из ничего он не может. Ничто для него - тайна, стена, непостижимость. По-настоящему ощутить Ничто может по-видимому только Бог, потому что Он один может ввести что-либо в бытие и сделать его действительным. Для человека же Ничто есть не более чем обрыв всех связей. Только от Бога человек стал собой, и только в направленности к Богу он мог жить. Но он согрешил, попытав

шись упразднить истинную основу своего существования и опору в себе самом. Он отпал от Бога в самом страшном смысле этого слова, - отпал от действительного бытия и покатился в ничто. Первое Ничто, «из которого» Бог творил, было благим и чистым в своей пустоте - просто ничего не было. Теперь же появляется злое Ничто греха, разрушения, смерти, бессмыслицы, опустошения. В него катится отпавший человек. Правда, он никогда не достигнет его, ибо тогда он угас бы, а он, себя не сотворивший, не может и уничтожить себя.

Неисповедимая Божия милость пожелала не оставлять Человека в этой трагической ситуации, а вернуть его себе. Говорить о том, какими иными способами мог бы Он это сделать, нам не подобает. Мы должны исходить из Его слова, говорящего нам, как Он это еделал: посредством такого святого великодушия и могущества, что теперь, когда это нам открыто, мы можем сказать, что и не могло быть иного пути, кроме этого — пути любви.

Бог пошел за человеком, как написано в притче о потерянной овце и о потерянной драхме (Лк 15), пошел в царство потерянности, в злое Ничто, разверзшееся вследствие проступка человека. Бог не только с любовью смотрел с высоты, не только звал и привлекал к себе человека, но Сам сошел вниз, как мощно свидетельствует об этом в первой главе своего Евангелия Иоанн. Теперь в истории человечества появился Тот, Кто одновременно - и Бог и человек. Чистый, как Бог, несущий ответственность, как человек.

Состояние виновности Он пережил полностью и до конца. Обыкновенному человеку это не под силу. Он меньше своей вины, потому что она направлена против Бога. Он может провиниться, но не может осознать до конца страшное значение вины, он не может ни измерить, ни выстрадать ее, ни включить ее в свое существование и исчерпать своею жизнью. Она заставляет его прийти в смятение, в растерянность, в отчаяние, и все же он не знает, как с нею сладить. Справиться с грехом может только Бог. Только Он Один может охватить его целиком, измерить его и произнести Свой приговор. Грех был бы наказан по заслугам, но человек, его совершивший, был бы сломлен. «Благодать» означает, что Бог пожелал не только творить правду, но и спасти человека, пожелал любить. Он стал человеком, и так возникло существо, воплотившее в человеческой жизни Божию силу, противостоящую греху. В уме, сердце и теле одного человека Бог свел счеты с грехом. Вот в чем состояла жизнь Иисуса.

Тот срыв человека в Ничто, который был вызван бунтом против Бога и при котором тварь могла только сломиться и прийти в отчаяние. Он пережил в любви: знающим умом, свободной волей, чувствующим сердцем. Уничтожение тем страшнее, чем выше тот, кого оно поражает. Никто не умер так, как Христос, потому что Он был - сама жизнь. Никто не был так наказан за грех, как Он, потому что Он был чистый. Никто так, как Он, не испытал падения в злое Ничто

- вплоть до той страшной реальности, которая стоит за словами: «Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»

- потому что Он был Сыном Божиим (Мф 27.46). Он был действительно «уничтожен». Ему пришлось умереть молодым. Его дело было задушено в зародыше, хотя могло расцвести. Друзья были у Него отняты, честь попрана. Ничего у Него больше не было, и Сам Он обратился в ничто: «червь, а не человек». Так Он, в непостижимом смысле, «сошел во ад», представляющий собой то царство, где правит злое Ничто. Сошел не только как сокрушитель оков, хотя и это верно, но лишь после того, как Он разрушил их по-другому, ужасным образом, о котором можно только догадываться.

Он, бесконечно любимый Сын вечного Отца, достиг абсолютной глубины злого дна - того Ничто, из которого должно было возникнуть новое Творение: te-creatio, как говорили древние, претворение того, что уже было сотворено, но отпавшего в Ничто, в новое бытие - в Нового Человека, Новое Небо и Новую Землю.

Что происходило, когда Христос страдал на Кресте, никто не в состоянии вообразить. Поскольку мы христиане и поскольку мы любим Господа, мы начинаем что-то угадывать... Прекратились всякое делание, всякий труд, всякая борьба. Не было никакой возможности избежать этого, никакого «но». Все: и тело, и сердце и ум - было предано пламени бесконечного, всепереполняющего страдания, продолжавшегося до смерти, суду за вину, принятую как своя собственная... Тогда Он и достиг той глубины, из которой всемогущая любовь вызывает Новое Творение.

Из того, о чем здесь идет речь, можно, пожалуй что-нибудь понять, когда видишь, что любимый человек 'ослеп, или ослабел, или запутался, или ожесточился, пытаешься избавить его от этого - и не можешь. Тогда чувствуешь, что нужно было бы охватить все его бытие, дотронуться до самого ядра, проникнуть в ту последнюю глубину, где находятся корни его бытия и где он прикасается к Ничто...

Или когда смотришь на самого себя и видишь: вот что случилось; вот что я пережил; вот что я сделал, что упустил и что должен был сделать. Здесь я оказался несостоятельным, ибо погряз в ослеплении, слабости, трусости, привычке, ожесточении. Тогда чувствуешь: я должен был бы выйти за пределы себя самого, прочь от себя, к Богу, на свободу, в святыню. Но не могу. Должна была бы появиться сила, которая подействовала бы во мне на самое глубинное, самое удаленное и вместе с тем предельно мое и - преобразила бы меня. Вдумаемся в Христа с этой позиции. Для Него дело было в людях - во всех и в каждом из них, с их особой судьбой в мире, получающем свой окончательный смысл от человека, в бытии. Все это - при непроницаемом обмане, окружающем человека, при его запутанности, которую невозможно распутать, при его оторванности от Бога, определяющей все его бытие, - все это Он должен был вернуть в лоно Бога, посредством того, что Он взял это на Себя, переосознал, пережил, перестрадал. Страдая, сгорая, Он должен был проникнуть в ту предельную глубину, ту даль, ту сердцевину мира, где святая мощь, сотворившая мир из Ничего, могла снова прорваться в мир. Там, из этого Ничто и возникло Новое Творение.

С тех пор, как умер Господь, это стало реальностью. Оттого, что есть это, все стало иным. Этим мы живем, если мы действительно живы перед Богом.

Если кто-нибудь спросит: есть ли в этом мире что-нибудь надежное? такое надежное, ради чего стоит жить и умереть, на чем можно строить все? - то ответ будет: любовь Христа... Жизнь учит нас тому, что предельным, глубочайшим не могут быть люди, даже самые лучшие и дорогие; не могут быть таковыми ни наука, ни философия, ни искусство - вообще ничто из того, что создается человеческими силами. То же относится и к природе, в которой столько обманчивого, ко времени, к судьбе... И даже к Богу, ибо на грех разгорелся гнев Божий, и как могли бы мы узнать без Христа, чего можно от Него ожидать? Только любовь Христа несомненна. Мы не можем даже сказать «любовь Божия», ибо то, что Бог нас любит, мы узнаем в конечном итоге только через Христа. А если бы мы даже и знали это без Христа, то ведь любовь бывает и безжалостной, причем тем жестче, чем она благороднее. Только через Христа мы знаем, что любовь Божия - прощающая любовь. Нет, несомненно только то, что открылось на Кресте: Его чувства, сила, которая наполняет Его сердце. Верно то, о чем нередко говорят так: сердце Иисуса Христа - начало и конец всего. А кроме того, все, что стоит крепко, что касается вечной жизни и вечной смерти, стоит прочно, исходя от Него.

Часть Шестая Воскресение и Преображение

1. Воскресение

Все Евангелия повествуют о таинственном событии, происшедшем на третий день после смерти Иисуса. Своеобразна уже сама форма этих рассказов. Все они обрываются неожиданно и быстро, отчасти накладываются друг на друга, но в то же время содержат противоречия, которые не вполне разрешимы. Прорывается нечто небывалое, как бы взрывающее обычные формы постижения. Если мы расположим отдельные тексты в правдоподобной последовательности, то получится примерно следующая картина.

«По прошествии же субботы, на рассвете первого дня недели... вот сделалось великое землетрясение; ибо Ангел Господень, сошедший с небес, приступив, отвалил камень от двери гроба и сидел на нем 2. Вид его был, как молния, и одежда бела, как снег. Устрашившись его, стерегущие пришли в трепет и стали, как мертвые» (Мф 28.1-4)3.

1. Мы следуем, в общих чертах, тому порядку согласования Евангелий, который предложил A. Vezin (Фрейбург, 1938, стр. 187 слл). Пояснения в квадратных скобках принадлежат автору.

2. Гроб представлял собой пещеру, высеченную в скале; камень был поставлен вертикально перед входом.

3. Это, видимо, отзвук того, что рассказали стражники о своем переживании в пасхальное утро. Этот первый рассказ, передававшийся взволнованными людьми из уст в уста, бытовал наряду с оплаченной официальной версией, согласно которой ученики Украли тело Иисуса.

«По прошествии субботы, Мария Магдалина и Мария Иаковлева и Саломия купили ароматы, чтобы идти помазать Его. И весьма рано, в первый день недели, приходят ко гробу при восходе солнца. И говорят между собою: кто отвалит нам камень от двери гроба? И, взглянув, видят, что камень отвален, а он был весьма велик (Мк 16.1-4). И, войдя, не нашли тела Господа Иисуса» (Лк 24.3).

«Итак, бежит (Мария Магдалина) и приходит к Симону Петру и к другому ученику, которого любил Иисус, и говорит им: унесли Господа из гроба, и не знаем, где положили Его. Тотчас вышел Петр и другой ученик, и пошли ко гробу. Они побежали оба вместе» (Ин 20.2-4).

Когда другие женщины еще оставались у гроба, «вдруг предстали пред ними два мужа в одеждах блистающих. И когда они были в страхе и наклонили лица свои к земле, сказали им: что вы ищете живого между мертвыми? Его нет здесь: Он воскрес; вспомните, как Он говорил вам, когда был еще в Галилее, сказывая, что Сыну Человеческому надлежит быть предану в руки человеков грешников, и быть распяту, и в третий день воскреснуть» (Лк 24.4-7). «Но идите, скажите ученикам Его и Петру, что Он предваряет вас в Галилее; там Его увидите, как Он сказал вам (Мк 16.7). «И вспомнили они слова Его; и, возвратившись от гроба, возвестили все это одиннадцати и всем прочим» (Лк24.8-9)4.

Другой ученик из двух, поспешивших ко гробу, т.е. Иоанн, бежал скорее Петра и пришел ко гробу первый. И, наклонившись, увидел лежащие пелены; но должно быть, это первое сообщение слышали, еще не будучи в состоянии поверить, те два ученика, шедшие в Эммаус, о которых говорится в Лк 24.13 и далее - см. их свидетельство (ст. 22) не вошел во гроб. Вслед за ним приходит Симон Петр, и,входит во гроб, и видит одни пелены лежащие, и плат, который был на голове Его, не с пеленами лежащий, но особо свитый, как он лежал на голове на другом месте. Тогда вошел и другой ученик, прежде пришедший ко гробу, и увидел,и уверовал. Правда,все это еще оставалось для них тайной, ибо они еще не знали из Писания, что Ему надлежало воскреснуть из мертвых. Итак, ученики опять возвратились к себе.

А Мария (Магдалина) стояла у гроба и плакала. И когда плакала, наклонилась во гроб, и видит двух Ангелов, в белом одеянии сидящих, одного у главы и другого у ног, где лежало тело Иисуса. «И они говорят ей: жена, что ты плачешь? кого ищешь? Говорит им: унесли Господа моего, и не знаю, где положили Его. Сказав сие, обратилась назад и увидела Иисуса стоящего, но не узнала, что это Иисус. Иисус говорит ей: жена! что ты плачешь? кого ищешь? Она, думая, что это садовник, говорит ему: господин! если ты вынес Его, скажи, где ты положил Его, и я возьму Его. Ии-&ус говорит ей: Мария! Она, обратившись, говорит Ему: Раввуни\ - что значит: Учитель! Иисус говорит ей: не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему; а иди к братьям Моим и скажи им: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему» (Ин 20.4-17).

Нечто неслыханное утверждается здесь: Иисус Назарянин, Учитель «малого стада», Тот, в Котором многие видели Мессию и Которого умертвили враги Его, восстал из мертвых, причем не только так, как об этом говорил перед смертью Сократ своим ученикам - в том смысле, что Его душе будет суждена и более возвышенная жизнь, - и не только так, как бывает, когда человек гибнет, а его образ продолжает жить в памяти потомков как пример для подражания и вершина истории, - но телесно. Эта разрушенная, сломленная смертью жизнь пробудилась вновь, - правда, в новом, измененном состоянии.

Наше чувство противится этому требованию веры. Если же этого не происходит, то мы вправе не доверять себе и спросить себя, не воспринимаем ли мы это повествование в какой-то мере как легенду. То, что здесь утверждается, неслыханно, и надо думать, что непосредственные ощущения всегда этому противились. Не случайно многие поверили официальному сообщению, исходившему от тогдашних властей, -что ученики, когда стража спала, пришли и украли мертвое тело (см. Мф 28.11-15).

И действительно, все время делались попытки изъять Воскресение из подлинной картины жизни Господа. Происходило это разными способами, причем часто и уже в ранние времена - в грубой форме: утверждалось, что приверженцы Господа подстроили какой-то обман, характеризуемый как более или менее «благочестивый», в зависимости от настроения толкователя. Основой для утверждений такого рода послужило упомянутое нами официальное сообщение.

Серьезнее два других объяснения, относящихся к новому времени. Согласно первому из них, ученики Иисуса были целиком сосредоточены на вере в Его мессианство. Чем тревожнее становилось положение, тем больше усилий требовалось для поддержания этой веры. И в последнее мгновение они, в порыве отчаяния, еще надеялись на великое мессианское преодоление, сокрушение врага. Когда затем произошла катастрофа, она была для них крушением мира. Бесконечное уныние овладело ими - и вот тогда произошел один из тех тайных процессов, которыми жизнь спасает себя, когда находится в опасности. Из их подсознания поднялась уверенность отчаяния, которая превзошла сама себя, породила видения, в которых бесконечно желаемое принималось за действительное, -или, вернее, эта уверенность как раз и возникла из таких порожденных подсознанием видений. Эта вера -плод творчества непосредственных участников событий - была затем перенята другими и начала таким образом свой путь в истории...

Другое объяснение исходит из жизни общины. Согласно ему, юное христианское общество, окруженное чужими и врагами, ощущало потребность в таком духовном содержании, которое, консолидируя его, отделяло бы его вместе с тем от враждебного мира, — потребность в Божественном образе и в событии, становящемся основой спасения. И подобно тому как у других религиозных объединений были культовые образы, мифологическая судьба которых переживалась и усваивалась в священнодействиях, так и здесь возник образ сверхземного существа, священная судьба которого стала содержанием культа и мерилом существования общин: Христа Господа... Из таких душевно-религиозных переживаний сложился образ Йвриста, означающий нечто совсем иное, чем Иисус Назарянин. Тот был человеком - великим творческим гением религии, жившим и умершим, как и все йюди, с той только разницей, что Его смерти была присуща совершенно особая глубина. Только пасхальная мистерия сделала из Него Господа Христа - жившего в мощи Духа и в Нем могучего, преображенного Господа веры, грядущего Судию мира. Но между обоими нет единства, если только эту несомненную истину не маскируют утверждением, что единство «видит Вера», а это означает, что оно существует только в чувствах и переживаниях отдельного человека.

На это можно многое возразить. В Священном Писании нет никаких указаний на то, что апостолы ожидали Воскресения в каком бы то ни было смысле, -напротив, они долго не могли поверить в это и их убедил только факт... Однако на это можно в свою оче-реде возразить, что сущность подобных религиозных иллюзий и видений в том и состоит, что сознание, очевидно, противится им и что это сопротивление должно быть преодолено, хоть они и появляются из области подсознания, - или, вернее, именно поэтому. Возможно, это так, но тогда они должны по своей форме соответствовать общей душевной и духовной жизни переживающего. Образ же Бога, ставшего человеком и трансформировавшего Свою телесность в потустороннее состояние, был абсолютно чужд иудейскому мышлению. Никогда подсознание галилейских рыбаков не могло бы преодолеть подавленность посредством такого образа...

И наконец, - вернее, прежде всего - следовало бы отметить, что такой результат религиозного потрясения мог бы, по всей вероятности, выдаваться за истинное происшествие в течение нескольких лет, характеризующихся какими-то потрясениями или духовным упадком, но никогда из иллюзии не могла бы вырасти такая объемлющая мир сила, как христианство, нерасторжимо связанная с верой в Воскресение Иисуса. Надо быть слепым, чтобы утверждать противоположное! Но наука, приписывающая себе особую проницательность, довольно часто бывает слепой - именно там и тогда, где и когда молчаливая воля повелевает ей не видеть... Но все это - еще не главное, и говорили мы об этом только для того, чтобы расчистить путь для самого важного.

Павел, не переживший кризиса других апостолов, выражает это самое важное следующими словами:

«Если Христос не воскрес, то вера ваша тщетна... (тогда) мы несчастнее всех человеков» (1 Кор 15. IP- 19). А это означает: на Воскресении Иисуса из мертвых зиждется христианская вера, и без него она рушится. Оно - не второстепенный аспект этой веры и не ее мифологическое развитие, вызванное историческими причинами и не имеющее отношения к ее сущности, - но самое ее сердце.

Это утверждение Апостола побуждает нас обратиться к Самому Иисусу: а что думал об этом Он Сам? Иисус неоднократно, и в частности трижды при последнем посещении Иерусалима, говорил о Своей смерти, и каждый раз Он добавлял, что воскреснет. В этих изречениях сконцентрировано нечто важное для Него, а именно - Его своеобразное отношение к смерти. Как мы говорили выше, той смерти, которой подвластны мы, Он не знает. Знает Он только ту смерть, за которой следует воскресение, притом немедленное, происходящее во плоти и во времени. - Мы стоим теперь перед наивысшей, но вместе с тем и самой трудной задачей христианского мышления: понять существование Господа. В совместном переживании благодатного общения, в вере и следовании за Ним это доступно и самому простому человеку. Но здесь мы имеем в виду понимание посредством сознательного мышления, ибо и оно ведь призвано служить Христу, что, впрочем, предполагает его готовность «креститься» и стать христианином. Эта задача - понять живого Христа, истолковать Его самосознание - Чрезвычайно трудна. Две опасности угрожают нам здесь: исходить из реальной человеческой психологии, пожертвовав при этом тем, что находится вне ее, или исходить из догмы и признавать сверхчеловеческое, при том, что оно остается незримым. Сути можно достичь лишь в том случае, если удастся войти в соприкосновение с живым образом Господа, видя не Только Его неизменную человечность, но и то, как прорывается сквозь нее что-то, что есть не только величие гения или религиозный опыт, но - Сам пресвятой Бог.

Иисус относится к миру иначе, чем мы. И к людям - иначе, чем простой человек. И к Богу - иначе, чем верующий. И к Своему собственному существованию, к жизни и смерти - иначе, чем мы все. В этом уже заложено воскресение.

Мы стоим здесь перед альтернативой, доходящей до самой глубины естества. Если принимать за точку отсчета самих себя - наше человеческое бытие, окружающий мир, законы, по которым развиваются мышление и чувства, - и, исходя из этого, судить об Иисусе Христе, то веру в воскресение следует считать результатом определенных религиозных потрясений периода возникновения общины, то есть заблуждением. В этом случае последовательность диктовала бы необходимость отказаться от этой веры вместе с ее предпосылками и выводами и постараться выработать «чистое христианство». Правда, оно едва ли выйдет за пределы показной этики и благочестия... Или же нам станет ясно, для того чтобы понять Христа, нужна вера. Мы поймем, что Он пришел не для того, чтобы принести новые познания и новый опыт, которые помогут нам жить в этом мире, но для того, чтобы освободить нас от его власти. Мы услышим Его призыв и подчинимся Ему. Мы подойдем к Христу с мерками, взятыми у Него Самого. Мы будем готовы понять, что Он не привносит новых сил в старый мир, чтобы тот мог идти прежним путем, но с Него, напротив, начинается новое существование. Мы совершим тот внутренний поворот, который именуется «верой» и после которого уже не размышляют о Христе, исходя из законов мира, но исходя из Христа, размышляют обо всем остальном. Тогда мы уже не скажем: в мире не бывает так, чтобы умерший ожил, а значит, весть о воскресении - миф, но скажем: Христос воскрес, следовательно, воскресение возможно, и Его Воскресение составляет основу истинного мира.

Через Воскресение открывается то, что с самого начала содержалось в живом существе Иисуса, Сына Человеческого и Сына Божия. Когда мы задумываемся над собственным существованием, оно представляется нам движением, начинающимся во мраке, густота которого зависит от нашей памяти. Затем прямая восходит, достигает вершины и клонится вниз, чтобы наконец оборваться - через долгий срок или преждевременно. Эта дуга моего существования начинается с рождения и кончается смертью. Перед нею лежит мрак, в который мы изумленно вглядываемся, пытаясь понять, как стало возможным начало. За нею же опять царит мрак, хоть мы и ощущаем неопределенное чувство надежды...

У Иисуса Христа это не так. Дуга Его существования не начинается с рождения, а уходит за его пределы - в вечность: «Прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Ин 8.58). Это - не слова христианского мистика второго века, как иногда утверждали, но непосредственное выражение того, что жило во Христе. И дуга не тонет в смерти, но вместе со всей Его человеческой жизнью ведет дальше, в вечность: «... убьют Его; и в третий день воскреснет» (Мф 17.23). Самосознанию Христа свойственны совсем иные глубина и простор, совсем иное отношение к смерти, чем у нас. В Его сознании смерть всего только переход, хоть и невообразимо тяжелый. «Не так ли надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою?» - спрашивает Господь учеников на пути в Эммаус (Лк 24.26)... Воскресением осуществляется то, что Он вынашивал в Себе всегда. Тот, кто отрицает Воскресение, отвергает задним числом и все то, с чем оно связано в Его существе и сознании. В то, что остается после этого, уже не стоит верить.

Но ведь из повествований ясно видно, что речь идет о видениях! Ведь у учеников все же были видения!... Конечно, только мы должны вернуть этому слову его подлинный смысл. То, с чем невольно связывается представление о «видении», бытует в сознании слушателей лишь со сравнительно недавнего времени. А между тем это слово восходит к глубочайшей древности. Мы находим его уже в Ветхом Завете. «Видение» - значит зрительное восприятие, но не путем простого переживания, смысл которого диктуется внутренней жизнью самого видящего, а посредством вступления более высокой реальности в область его опыта. У гроба, на пути в Эммаус, в комнате и на озере у учеников были, конечно, видения - но это означает только, что они видели живого Господа. Видели как реальность, находившуюся в мире и в то же время ему не принадлежавшую, включенную в закономерности этого мира, но властвующую над его законами. Эту реальность видишь, разумеется, иначе, чем видишь растущее у дороги дерево или человека, входящего в дверь. Видеть Его, воскресшего Христа, было потрясением, взрывавшим все привычное. Отсюда появление в повествовании новых слов: что Он «является», «исчезает», «внезапно» оказывается посреди комнаты или что человек едет, а Он «рядом с ним» и т.д., как, напр., Мк 16.9-14 или Лк 24.31-36. Отсюда в повествование проникает нечто внезапное, обрывающееся, трепетно движущееся, противоречивое - форма, подходящая для нового содержания, взрывающего старую форму в поисках самовыражения.

2. Преображенное тело

Внимательно перечитывая евангельские повествования о пасхальном событии, мы замечаем их двойственность в трактовке образа Христа. С одной стороны, неизменно подчеркивается, что воскресший Христос был иным, чем до Своей смерти и чем все люди вообще. По этим свидетельствам, в Нем появляется яечто отчужденное. Его приближение потрясает, на-

•водит страх. Если прежде Он «приходил» и «уходил», то теперь говорится, что Он «является», «внезапно» оказывается рядом со странником, «исчезает» (напр., Мк 16.9-14; Лк 24.31-36). Телесных рамок для Него больше нет. Границы пространства и времени Его больше не связывают. Он движется с новой свободой, невозможной на земле... Но в то же время подчеркивается, что Он действительно Иисус Назарянин. Не просто явление, а Господь во плоти, некогда живший со Своими. Уже в первом сообщении, когда говорится, что камень был отодвинут от входа, а пелены лежали свернутыми на своем месте, мы должны ощутить телесность. Затем мы переживаем с учениками, как они видят и слышат Его, чувствуют Его приближение, ощущают плотность Его тела (Лк 24.39), влагают палец в раны на Его руках и руку - в ребра. Вся история Фомы, когда ученик сначала не хочет верить, а затем, побежденный, припадает к ногам Господа, позволяет нам вместе с ним почувствовать телесность (Ин 20.24- 29). То же намерение прослеживается и в рассказах, производящих сначала странное впечатление, - о том, как Он ест со Своими: скажем, в комнате, где Он внезапно появляется и они испуганно смотрят на Него, как на призрак, пока Он не спрашивает их, нет ли у них какой- нибудь еды и принимает пищу у них на глазах (Лк 24.42), или на озере, когда Иоанн, находясь в лодке, видит фигуру на берегу и говорит «Это Господь», Петр же бросается в воду и плывет туда, обогнав лодку, а едва доплыв до Него, они видят разведенный костер, на котором жарится рыба, и Он разделяет пищу со Своими (Ин 21.1-14). Еще немало иного в том же роде говорится о потрясающем переживании телесности Христа, вплоть до незабываемого введения к первому Посланию Иоанна: «О том, что было от начала, что мы слышали, что видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши, о Слове жизни, - ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам, - о том, что мы видели и слышали, возвещаем вам, чтобы и вы имели общение снами» (1 Ин 1.1-3).

Все время подчеркивается: речь идет здесь о чем-то особенном. Господь изменился. Он живет не так, как прежде. Его существование непостижимо. Оно преисполнено новой мощи Духа, целиком исходит из божественного и в него же погружается вновь. Тем не менее оно телесно и объемлет всего Иисуса, Его существо, Его характер. Оно объемлет и раны, то есть всю прожитую Им жизнь, испытанную Им судьбу, Его страдания и смерть. Ничто не отброшено, ничто не оставлено внизу, в видимости, не имеющей сущности. Все - ощутимая действительность, хоть и преображенная: та действительность, зарницей которой было таинственное событие во время последнего путешествия в Иерусалим. Она - не просто то, что переживают ученики; она существует в себе. Она - не отрешенная духовность, но Дух, пронизывающий все, всю жизнь, не исключая и тела. Это существование предполагает совершенную телесность настолько, что хочется сказать: то тело совершенно, которое полностью объято духом. Человеческое тело - это нечто иное, чем тело животного, и своей завершенности оно достигает только тогда, когда его ни в чем нельзя спутать с телом животного. Что, собственно, означает человеческое тело, становится ясным лишь при Воскресении и Преображении.

Продолжая читать Писание - так, как его только и следует читать, т.е. продумывая и по достоинству оценивая все, мы обращаем внимание еще на один момент. Кто из Апостолов больше всех остальных подчеркивает телесность Воскресшего? Тот, который настойчивее всех говорил о Божественном в Иисусе, - Иоанн. Именно он, провозглашающий Христа Логосом, вечным Сыном Отца, рисует самыми живыми красками Его воскресшую телесность. Это объясняется, во-первых, причинами внутреннего порядка:

Христово благовествование достигло уже таких масштабов, что пришло время определить его суть. Но к этому добавились и внешние причины. Дело в том, что Иоанн своим Евангелием полемизировал со вполне определенным противником - языческим и полухристианским спиритуализмом гностиков, которые, считая, что Бог есть дух, понимали это в том - искаженном - смысле, что Бог враждебен всему материальному, и все материальное перед Ним нечисто. При этом они были очень нетерпимы. Поэтому они не могли принять действительного Богочеловечества, а утверждали, что божественное существо, вечный Логос, некогда сошло на человека Иисуса и вселилось в Него. Его устами оно учило нас истине и показывало путь из плоти к духу. Когда затем этот Иисус умер, Логос покинул Его и вернулся на небо.

В противовес этому Иоанн говорит: Бог стал человеком и остается им в вечности. Можно возразить: какое нам дело до спиритуализма гностиков? Но это не так. Все новое время полно обманчивой «духовности».

Мы видели в предыдущей главе, как оно все время старалось выдать Воскресение за обман, а Божественность Иисуса - за религиозное переживание, как стремилось оно считать образ Воскресшего плодом благочестия общины, отделяя, таким образом, Христа веры от действительного Иисуса. Идет ли здесь речь об исторической или психологической интерпретации событий — это в точности то же самое, что имели в виду гностики, с той разницей, что они пользовались мифологической терминологией. Против этого Иоанн поставил как бы два великих заслона. Первый из них заключен в словах: «Слово стало плотию» (Ин 1.14). Оно не просто сошло на определенного человека, но вошло в Его естество, так, что этот образ был одновременно и человеческим; то, что Он делал, было Бо-жиим делом, то, что с Ним случалось, было Божией судьбой; налицо была нерасторжимая тождественность существования, ответственности, достоинства. И для того чтобы исключить всякую возможность «перекоса в сторону духовности», он не ограничивается утверждением, что слово стало человеком, но доводит его почти до предела выносимого: Оно «стало плотью»... Вторым пограничным столбом служат слова: «Иисус воскрес». Он не только живет в памяти Своих, не только продолжает действовать в истории силой Своего слова и Своего дела, но и пребывает в божественной и человеческой, духовной и телесной действительности. Правда, Он живет измененным -преображенным. Сын Божий не отбросил в Нем Свое человеческое естество, а взял его с Собой в вечную славу, в то бытие, которое возвещается Иоанновым Откровением, на которое указывает видение Стефана, о котором говорит Павел, когда пишет, что Христос восседает на престоле одесную Отца (Еф 1.20 и Рим 8.34). Этот образ бытия Сына Божия воспринял Его человечность, и она пребудет с Ним в вечности.

Теперь нам будет полезно остановиться и осознать, что здесь утверждается: нечто воистину неслыханное. И если мы испытываем изумление или протест, то имеем право их высказать.

Кто такой Бог? Дух, настолько превыше всякого духа, что перед Ним и «ангелы - плоть»! Бесконечный, Всемогущий, Вечный, Всеобъемлющий в Своем простом и чистом действительном бытии. Неизменный, живущий исключительно Самим Собой и Себе Самому достаточный. Что Ему до человеческого естества? Ведь уже и вочеловечение непостижимо. Если же мы его принимаем и видим в нем знак безграничной любви, то не достаточно ли жизни и смерти? Зачем верить еще и в то, что эта тварная частица вошла в вечность Божиего бытия? Что делать там ей, затерянной в невообразимом? Почему Логос не смахнет с Себя эту пылинку и не вернется в чистую ясность Своего свободного божественного бытия?... Откровение говорит: эти мысли и ощущения - суть философия или человеческая религия. Христианский подход предполагает иные мысли... Но каков же Бог, если возможно нечто подобное воскресению, а затем - вознесение и восседание на престоле одесную Отца?... Именно таков, что это возможно! Бог как раз и открывается в воскресении, вознесении и вечном пребывании Богочеловека на престоле. Бог не таков, каким мы представляем себе высшее существо, заявляя на основании собственного опыта и мышления, что с Ним нельзя совместить ничего, подобного воскресению; напротив, Бог таков, каким Он предстает в воскресении. А то, что противоречит этому в нашем мышлении и чувстве, оказывается ложью.

Если постараться понять образ Христа, и начать мыслить, исходя из Него, то мы будем поставлены перед выбором: или научиться по-новому думать о Боге, принять новое представление о Нем и вступить с Ним в новые отношения, или дать Христу, при всей Его мощи, раствориться в человеке... Но и о человеке - его образе и предназначении - нам нужно научиться думать по-новому. Нельзя больше говорить: человек таков, каким он представляется с точки зрения мира, поэтому это человеческое существо не может восседать на престоле одесную отца, - а надо сказать: поскольку мы знаем из Откровения, что это произошло, то человек представляет собой, очевидно, нечто иное, чем мы думали. Мы должны научиться тому, что Бог - не только «высшее существо», что Он очень «человечен», - а также и тому, что человек - нечто большее, чем «только человек», что вершина его существа восходит в область неизвестного, и что его назначение окончательно раскрывается только в воскресении.

Только воскресение позволяет до конца понять, что означает искупление: не только откровение о том, Кто есть Бог, кто мы сами и что такое грех; не только указывание детям Божиим пути к новому деланию и вкладывание в них сил для начала и завершения трудов; даже не только само искупление греха, а значит и дарование прощения в преизбытке любви и справедливости, - но и нечто большее, вернее, более телесное. Искупление означает, что преобразующая сила Божией любви овладевает нашим живым бытием. Таким образом, оно - действительность, а не только идея, устремленность и направленность жизни. Искупление - это второе Божие начинание после первого: творения. И какое начинание! Если спросят, что такое искупление, что значит совершить искупление и быть искупленным, то ответом должно быть: воскресший Господь. Он - в Своем телесном естестве, в Своей преображенной человечности - и есть искупленный мир. Поэтому Он называется «рожденным прежде всякой твари», «первенцем» (Кол 1.15 и 18; 1 Кор 15. 20). В Нем творение поднято до вечного бытия Бо-жия, и теперь Он служит для мира неистребимым началом. Он действует, как воспламеняющий жар, разгорающийся все сильнее, как вход, притягивающий к Себе, как живой путь, призывающий вступить на Него (Лк 12.49; Ин 10.7; 14.6). Все должно быть вовлечено в Него, Воскресшего, для участия в Его преображении. Таково благовествование Посланий к Ефеся-нам и Колоссянам, да и всех писаний Павла и Иоанна. В начале Нового времени сложилось представление, что христианство враждебно плоти. Но под словом «плоть» подразумевалась тогда самодовлеющая земная плоть - в понимании античного мира, Возрождения или нашего времени. В действительности, только христианство осмелилось вовлечь плоть в самую глубокую и истинную близость с Богом. В одном из наиболее сильных мест Нового Завета говорится: «Тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих: потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая искупления тела нашего» (Рим 8.19-23). Понимаем ли мы, как определяется в этом окончательном суждении слава детей Божиих, иначе говоря, дело Христа? Как «искупление тела нашего»!

Нам необходимо перестроить свое представление об искуплении! Мы все еще находились в плену рационализма, который полагает искупление только в «духовном», понимая под ним мышление, настроение, Движение души. Нам нужно научиться ощущать божественную реальность искупления. Искупление охватывает человека, всю его жизнь настолько, что Павел, которого воистину никто не может обвинить в по-рабощенности плотью, определяет его как обновление плоти. А это последнее заложено в воскресении, что и побудило того же Павла сказать: «Если Христос не воскрес, то вера ваша тщетна» (1 Кор 16.17).

Только теперь нам становится ясным, что значит таинство. Разве не ощущали мы в свое время внутреннего протеста против Евхаристии? Разве не было у нас того же чувства, что и у протестовавших в Капер-науме, которые спрашивали: «Как Он может дать нам есть Плоть Свою?» (Ин 6.52)? Почему «тело и кровь Христовы», а не «истина» и «любовь» Христа? Почему бы не удовлетвориться первой половиной обетовании, возвещенных в шестой главе Иоанна? К чему все осязаемое - чтобы не сказать материальное - о чем идет речь во второй части? Память о Господе - да, но почему для этого нужно есть Его тело и пить Его кровь? Почему нельзя просто памятовать о Нем в достоинстве и чистоте духа? Потому что плоть и кровь Господни, Его воскресшее тело, Его преображенная человечность - это и есть искупление! Потому что в Евхаристии вновь и вновь совершается приобщение к этой преображенной, богочеловеческой действительности. Потому что есть Его тело и пить Его кровь -значит принимать эликсир бессмертия, «pharmakon athanasias», как говорят греческие Отцы, и при этом имеется в виду бессмертие не в какой-то «духовной», но человеческой, в полноту Божию принятой телесно- душевной жизни.

3. Меж временем и вечностью

Те дни, которые прошли между воскресением Господа и Его уходом к Отцу - таинственное время. Если принимать их не как легенду, а так, как должна принимать их вера, то нужно задать себе вопрос, что означают они в жизни Господа, и что говорят они нам о нашем собственном христианском существовании.

Эти дни располагаются меж временем и вечностью. Господь еще на земле, но Он уже готовится уйти. За Ним уже открываются пространства вечного света, но Он еще здесь, в царстве преходящего. В Новом Завете образ Иисуса рисуется двояко. С одной стороны Он-Иисус, «Сын плотника» (Мф 13.55). Тут Он включен в ход земных дел, трудится, борется, идет путем, предписанным судьбой. Он предстает перед нами как личность, исполненная своеобразия. Конечно, Он таинственен и непостижим, порой нам кажется, что мы слышим звук Его голоса и видим Его жесты. Так рисуют Его образ прежде всего Евангелия. Иным предстает Он перед нами в вечности. Здесь рамки земного исчезают. Он свободен, божественно свободен, Он - Господь и Владыка. Ничего случайного и преходящего больше нет, - все существенно. «Иисус Назарянин» перешел в вечно живущего «Господа Христа», образ Которого обрисовал Иоанн, узрев Его на Патмосе:

«То, что видишь, напиши в книгу и пошли церквам, находящимся в Асии: в Ефес, и в Смирну, и в Пергам, и в Фиатиру, и в Сардис, и в Филадельфию, и в Лаоди-кию. Я обратился, чтобы увидеть, чей голос, говорив ший со мною; и, обратившись, увидел семь золотых светильников и, посреди семи светильников, подобного Сыну Человеческому, облеченного в подир (длинную одежду) и по персям опоясанного золотым поясом. Глава Его и волосы белы, как белая волна, как енег; и очи Его - как пламень огненный; и ноги Его подобны халколивану, как раскаленные в печи, и голос Его - как шум вод многих. Он держал в деснице Своей семь звезд; и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лицо Его - как солнце, сияющее в силе своей. И когда я увидел Его, то пал к ногам Его, как мертвый. И Он положил на меня десницу Свою, и сказал мне: не бойся; Я есмь Первый и Последний, и живый; и был мертв, и се, жив во веки веков, аминь. И имею ключи ада и смерти» (Откр 1.11-18). Рисует этот образ, в начале Послания к Колоссянам и Павел, когда говорит о Том, «Который есть образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари. Ибо Им создано все, что на небесах, и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, - все Им и для Него создано. И Он есть прежде всего, и все Им стоит. И Он есть глава тела Церкви; Он - начаток, первенец из мертвых, чтобы в Нем обитала всякая полнота, и чтобы посредством Его примирить с Собою все, умиротворив через Него, кровью креста Его, и земное и небесное» (Кол 1. 15-20).

В этом образе все подробности отпали. Нет ни одной черты, которая говорила бы привычным для нас земным языком. Все чуждо и безмерно велико. Тот же ли это Иисус, Который ходил по земле? Ответ дают нам те дни, о которых мы говорим. Эти немногие дни, когда Он находился в состоянии перехода от времени к Вечности, говорят нам, что Он и тут, и там, один и тот же, - что Иисус Назарянин, когда Он «вошел в славу Свою» (Лк 24.26), взял с Собой все Свое земное существование, навеки включенное отныне в бытие Того, Который есть «Альфа и Омега, начало и конец» (Откр 1.8), и Кто живет вечно.

В начале повествований о воскресении Господа мы встречаем Марию из Магдалы (Ин 20.1- 2,11-18). Ранним утром она с другими женщинами пришла ко гробу, чтобы помазать тело, нашла гроб открытым и пустым и побежала сказать об этом ученикам. Тогда Петр и Иоанн поспешили ко гробу, услыхали там слова ангела, и вернулись с этой вестью. Тем временем Мария опять приходит ко гробу и в сердечном смятении пытается обнаружить тело. Тут она видит Его Самого. Он спрашивает, почему она плачет и кого ищет, а она принимает Его за садовника и отвечает: «Господин! если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его». Тогда Иисус говорит: «Мария!» Она узнает Его: «Раввуни, Учитель мой!» падает ниц и хочет обнять Его ноги. Но Он говорит: Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему. Как замечательны оба эти возгласа: «Мария!» - «Учитель мой!»... Наши мысли возвращаются к той трапезе в доме Симона Фарисея, когда под презрительным и наглыми взглядами гостей выступает вперед «грешница», склоняется к ногам Господа, целует их, орошает слезами, обтирает своими волосами, помазывает драгоценным миром и узнает, что ее грехи прощены. Так начиналась эта святая история (Мф 26.6-13). Позже мы услышали, что когда все разбежались и народ, будучи во власти тьмы, обратился против Иисуса, эта женщина - вместе с Марией, Матерью Господа, с другой Марией, матерью Иоанна (будущего евангелиста Марка), и с учеником Иоанном - выстаивает до конца У креста, под бурей ненависти и с мукой в сердце (Ин 19.25). Эта безмерно любящая женщина, для которой все ничтожно в сравнении с ее любовью, теперь снова стоит перед Ним. Он называет ее по имени, и она отвечает. Эти два слова - как бы итог всего, что произошло. Все подтверждено, все воспринято и перенесено в иное измерение. Не сказано ли: «Не прикасайся ко Мне ибо Я еще не восшел к Отцу Моему»? Но однажды это случится и Он воссядет по правую руку Всевышнего. Туда Он возьмет с Собой все, в том числе и эту любовь, и тогда все исполнится (Ин 20.15-17). Разве переход не выступает здесь вполне явственно?

Обратимся к другой истории - о Петре. Никто из апостолов не обрисован в евангельских повествованиях так живо, как он. Вряд ли он был тем, что называют великой личностью, но у него было нечто лучшее: теплая и глубокая человечность. Было горячее сердце, честное и великодушное. Правда, ему были свойственны необдуманные поступки и поспешные, иногда даже дерзновенные речи, за что Иисус корил его. Но Петр не таил обиды, и ни готовность, ни сердечное тепло никогда ему не изменяли.

Но время последнего путешествия в Иерусалим Иисус спрашивает учеников: «За кого люди почитают Меня, Сына Человеческого? Они сказали: одни - за Иоанна Крестителя, другие - за Илию, а иные за Ие-ремию, или за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня? Симон же Петр, отвечая, сказал: Ты - Христос, Сын Бога живого. Тогда Иисус сказал Ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин;

потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах. И Я говорю тебе: ты -Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи царства небесного». Вскоре после этого Иисус говорит о том, что должно теперь произойти: Он пойдет в Иерусалим, претерпит много страданий и умрет. Тут Петр горячится: «Господи! да не будет этого с Тобой!» Он же, «обратившись», резко говорит ученику: «Отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн; потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое». В этом виден весь Петр (Мф 16.13-23). ... Или - событие на горе Преображения. Внутренняя слава Господа прорвалась наружу. Справа и слева от Него появляются Моисей и Илия, и Петр говорит: «Господи! хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии» (Мф 17.4). Три кущи для этих троих? Господь даже не отвечает на такую нелепость.... Под конец, в последнюю ночь, Иисус говорит им, что все они покинут Его. Петр отваживается заявить: «Если и все соблазнятся, но не я». Но Господь предрекает: «Говорю тебе, Петр, не пропоет петух сегодня, как ты трижды отречешься от Меня» (Лк 22.34). Петр не верит, но пророчество сбывается, его вынуждает к этому рабыня- привратница. Тут он видит Господа, Которого ведут мимо, Господь смотрит на него, и Петр начинает горько плакать (Лк 22.34,54-62).

А из 21-й главы Иоанна мы узнаем, что Петр, находясь с некоторыми другими учениками у озера в Галилее, говорит: «Иду ловить рыбу». «И мы с тобою», отзываются остальные. Они отплывают, трудятся всю ночь, но не могут поймать ничего. И вот, когда уже рассвело, Кто-то, стоявший на берегу, крикнул им: «Дети, есть ли у вас какая пища?» Они отвечают: «Нет». Тогда Он говорит: «Закиньте сеть по правую сторону лодки и поймаете». Они так и делают - и едва могут вытащить сети, так они наполнены. Тогда «ученик, которого любил Иисус» говорит Петру: «Это Господь». Услыхав это, Симон Петр опоясывается верхней одеждой, которую снял для работы, бросается в воду и плывет к берегу. Другие следуют за ним и все вместе приступают к еде. После этого Иисус говорит Симону Петру: «Симон Ионин! Любишь ли ты Меня больше, нежели они?» Тот отвечает Ему: «Так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя». Иисус говорит ему: «Паси агнцев Моих». И спрашивает вторично: «Симон Ионин! Любишь ли ты Меня?» Опять отвечает Петр: «Так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя». Иисус говорит: «Паси овец Моих». И в третий раз спрашивает его: «Симон Ионин! Любишь ли ты Меня?» Петр опечалился, что в третий раз спросил его и сказал Ему: «Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя». Иисус говорит ему: «Паси овец Моих. Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведет, куда не хочешь. Сказал же это, давая разуметь, какою смертью Петр прославит Бога. И, сказав сие, говорит ему: иди за Мною» (Ин 21.15-19)...

Здесь вновь подхватывается, преобразуется и продолжается длинная цепь событий. Что-то уже изменилось в Петре. На вопрос: «Любишь ли ты Меня больше, нежели они?» он уже не решается, как вероятно сделал бы раньше, ответить просто «да», но говорит сдержанно: «Господи, Ты знаешь, что я люблю Тебя». Когда вопрос повторяется затем во второй и в третий раз, он понимает в чем тут дело: Иисус призывает загладить свою троекратную измену. Но вместе с тем подтверждается сказанное в Кессарии Филипповой: он должен оставаться фундаментом, прочным как скала, и хранить ключи от царства небесного, и быть пастырем для овец и агнцев всего стада Господня. Все, что было, остается - и Иисус, и Петр, и все случившееся - но преобразуется и освящается... О том, в какую жертву это переходит, говорят последние слова. Как много страшных воспоминаний связано с ними! Тому, кто пишет - Иоанну - почти сто лет, и к этому времени прошло уже тридцать лет с той поры, как слова эти исполнились и Петр, вслед за своим Господом, умер на кресте в Риме.

За этим следует одно сообщение - совсем короткое, но настолько насыщенное воспоминаниями и тайной, что в нем трудно ориентироваться. Как мы уже сказали, Иоанн в глубокой старости вспоминает то, что происходило много лет назад. Он видит перед собой Петра - пристыженного, полного раскаяния, но вновь повеселевшего, так как Господь простил его: Иисуса, предрекающего ученику, что произойдет с ним впоследствии ... И вот Петр - и в этом опять он весь - оборачивается, смотрит на Иоанна и спрашивает: «Господи! а он что?». И несмотря на всю дружбу, связывающую его с Иоанном, мы слышим в этом быстром вопросе призвук ревности. Старец же, говоря о себе самом, приоткрывает тайну своей жизни, называя себя учеником, «которого любил Иисус и который на вечере, приклонившись к груди Его, сказал: Господи! кто предаст Тебя?» Спросил же он об этом по просьбе того же Петра (Ин 13.22- 25). В ответ Петру Иисус говорит: «Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до этого? ты иди за Мною. И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрет. Но Иисус не сказал ему, что не умрет, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до этого?» (Ин 21.21-23).

Почему эти слова так глубоко трогают нас? Иоанн - исключительный человек. Он не открывает великой тайны любви между ним и Господом, и не говорит, что означают Его слова, а просто приводит их. Их поняли неправильно, будто бы он не умрет, как Илия не умер, но был вознесен на небо. Нет, говорит Иоанн, этого Он не сказал, Он сказал только: «Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того?» Есть какая-то пронизанная вечным сокровенность в том, как говорит об этом глубокий старец, не раскрывая тайны произнесенных слов, а только повторяя их еще раз, старательно и точно... Это тот же Иоанн, который описал, как Господь ходит по земле, и создал потрясающие образы вечного Христа - Сидящего на престоле, Всадника на белом коне, Агнца, снимающего печати с книги (Откр 4.2; 6.2; 5.6-7).

И в других местах прослеживается то же самое: все, что было, сохраняется, но переводится в иную плоскость. Рассказывается, например, что Иисус приходит с учениками в Эммаус; они приглашают Его войти в дом вместе с ними, и Он садится с ними за стол. Тут Он берет хлеб и преломляет его, - они узнают Его и Он исчезает. Как они узнали Его? Не по тому, что Он имел обыкновение преломлять хлеб, - это было право хозяина и почетного гостя, - но по тому, как Он держался: обычно Он гак преломлял хлеб, так смотрел и излучал ту же доброту... И в это мгновение Он исчезает. Привычная внешняя сторона сохранилась, и Он уносит ее с Собой в область неведомого (Лк 24.29-31).

На озере Он спрашивает Своих, есть ли у них еда, повелевает им закинуть сети справа от лодки, затем ест и беседует с ними - ведь мы уже столько раз видели Его разделяющим трапезу и беседующим со Своими! И разве не слышали мы уже и о том, что после того, как они бесплодно проработали всю ночь. Он велел им закинуть сети, и улов оказался таким обильным, что они едва вытащили его на берег (Лк 5.4-7)?

В последний час, незадолго до Его вознесения на небо, ученики спрашивают: «Не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?» «Он же сказал им: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти» (Деян 1.6-7). Ученики все еще такие же, какими были. Когда Он ходил по земле, они Его не понимали - и теперь они все так же не понимают Его. Прежде это непонимание было Его величайшим горем, - вспомним хотя бы эпизод на озере, когда они переправлялись на другой берег и Он, погруженный в Свои мысли, целиком еще занятый фатальным ослеплением и ненавистью противников, внезапно сказал: «Смотрите, берегитесь закваски фарисейской и закваски Иродовой». Они же, «рассуждая между собой», говорили: это значит, что хлебов нет у нас. Иисус, уразумев, говорит им: что рассуждаете о том, что нет у вас хлебов? Еще ли не понимаете и не разумеете? Еще ли окаменело у вас сердце? Имея очи, не видите? Имея уши, не слышите» (Мк 8. 15-18)? Теперь то же непонимание проявляется опять. Но Он уже не поучает их, а только призывает к спокойствию. Все осталось по-прежнему, только совершился переход от тревожной спешки страдных лет к великой невозмутимости вечного бытия. По-прежнему Он встречает непонимание и сопротивление - и, однако,все изменилось.

Можно, пожалуй, задаться вопросом: в чем, собственно, смысл Его таинственного пребывания на земле после воскресения? Почему Он не сразу ушел к Себе? Что происходит в эти дни?

Если предположить, что воскресение, и время, последовавшее за ним, были только порождением ущемленного религиозного сознания, легендой или мифом, JQ как протекали бы эти дни в таком случае? Они были бы полны мощи и силы Освободившегося. Некогда гонимый, а ныне - господствующий, сокрушил бы противников, воссиял бы в храме, повелел бы воздать ученикам высшие почести и прочее, как это всегда происходит в мечтах ущемленных людей. Кроме того, Он посвятил бы учеников в дивные тайны, показал бы им небесные мистерии, открыл бы им будущее, возвестил бы начало и конец всех вещей. Вот как это выглядело бы. Но ничего подобного не происходит. Никакие тайны не открываются. Ни в какие мистерии их не посвящают. Никаких чудес не происходит, кроме самого Его преображенного существования, -разве только чудесный улов рыбы, но нечто подобное случалось уже и раньше... Что же происходит? Что-то едва заметное: осмысливаются минувшие годы. Подтверждается то, что было. Реальность прошлой жизни переносится в иную область. Эти дни - время перехода.

И они нужны нам для нашей веры. Когда мы обращаемся к великим образам Вечного Христа, когда думаем о Том, Который восседает на престоле одесную Отца, о Том, Который придет судить живых и мертвых. Кто царит в Церкви и в душах, Кто вырастает из глубин призванного Богом человечества, «доколе не придет» в меру полного возраста (Еф 4.13), и вместе с тем устремляется к нам от начала времен, пока не придет день, когда все будет объято вечным бытием, - то столь величественные картины могут затмить в наших глазах земной образ Господа. А этого не должно быть. Все держится на том, что вечный Христос - это также и Иисус того времени, что безграничность Духа неразрывно связана с местом, способом и временем искупления. В описании Христа в Апокалипсисе есть одна деталь, которая это выражает. Там сказано:

«Стоял Агнец как бы закланный», но Он жив (Откр 5.6 ср. 1.18). Земная судьба влилась в вечное бытие. Смерть превратилась в вечную жизнь. Но существует опасность, что этот смысл свершившегося останется нераскрытым, как непонятны порой руны древнего рисунка. Время от Воскресения до Вознесения - время постижения тайн. Все, что произошло во времени, содержится в вечном образе. Каждый раз, когда мы слышим слово, сказанное Им, или припоминаем событие того времени, мы должны сознавать, что речь идет о действительности, которая есть теперь и всегда. Восседающий на престоле вмещает в Себя все бывшее как вечную действительность.

4. Приход и уход господа

Последние речи Иисуса излагаются в пяти главах Евангелия от Иоанна, с тринадцатой по семнадцатую. В них есть некоторые фразы, которые, может быть, ускользнули при чтении от нашего внимания, а возможно, вызвали у нас удивление или ощущение тайны. Вместе с тем они полны глубокого смысла. В частности, там сказано: «Вы слышали, что Я сказал вам: иду от вас и приду к вам. Если бы вы любили Меня, то возрадовались бы, что Я сказал: иду к Отцу; ибо Отец Мой более Меня» (Ин 14.28)... «Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне. А также и вы будете свидетельствовать, потому что вы с начала со Мною» (Ин 16.26-27)... «А теперь иду к Пославшему Меня, и никто из вас не спрашивает Меня: куда идешь? Но от того, что Я сказал вам это, печалью исполнилось сердце ваше. Но я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы я пошел; ибо если Я не пойду, то пошлю Его к вам. И Он, придя, обличит мир о грехе и о правде и о суде» (Ин 16.5-8)... «Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу» (Ин 16.28)... «Ныне уразумели они, что все, что Ты дал Мне, от Тебя есть. Ибо слова, которые Ты дал Мне, Я передал им, и они приняли и уразумели истинно, что я исшел от Тебя, и уверовали, что Ты послал Меня (Ин 17.7-9)... Я уже не в мире, но они в мире, и Я к Тебе иду. Отче Святый! Соблюди их во имя Твое; тех, которых Ты дал Мне, чтобы они были едины, как и Мы. Когда Я был с ними в мире, Я соблюдал их во имя Твое; тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание. Ныне же к Тебе иду, и сие говорю в мире, чтобы они имели в себе радость Мою совершенную» (Ин 17.11-13).

Эти слова удивляют, смущают: разве здесь не говорится, что Сын Божий - а ведь Он Бог! - приходит и уходит? И что Святой Дух - Который тоже Бог - посылается, приходит и остается, - причем последнее следует подчеркнуть, ибо Он мог бы и уйти? Это пришествие и уход относятся однако не только к человеческому бытию Иисуса, но и к Тому, Который вечно у Отца, к Тому, Кого имеет в виду Иоанн в первой главе своего Евангелия, говоря, что Логос «был у Бога», что Он пришел в мир, чтобы просветить его, и что мир Его не принял (Ин 1.9-11). Что это значит? Неужели Бог может «приходить» и «уходить»?

Но, может быть, эти слова употребляются здесь образно, по-народному или по-детски, вроде того, как рассказали бы детям, что некогда люди были в великой беде, и вот тогда Боженька пришел к ним, принес хлеб, одежду, лекарства, и все стало опять хорошо? Вне всякого сомнения, нет! Нечто подобное еще можно было бы представить себе, если бы речь шла о такой притче, как, скажем, рассказ о Мессии, Который, будучи прилежным пастырем, если в стаде нехватает одного животного, отправляется на поиски и не успокаивается, пока не найдет его и не приведет назад. Но фразы, о которых мы ведем речь, нельзя истолковать таким образом, потому что они вышли из-под пера Иоанна, а ему были чужды и детскость, и простонародность. Его-ревностного, пламенного, бескомпромиссного, устремленного ввысь - народ вряд ли понимал... Если бы ему довелось услышать об истолковании его слов как притчи, то он наверняка возразил бы: что я написал, то и имел в виду. Чем гадать, перечитайте лучше то, что там написано!

А если речь идет вовсе не о пришествии и уходе Самого Бога, но только о действии Его благодати? Например, в том смысле, что человек «отдаляет» Бога от себя, потому что сам нечестив, или туп, или своеволен, а потом его внутреннее существо раскрывается, он чувствует Бога «близким» себе и говорит: Он пришел ко мне? Но и этого нельзя предположить. Это

- психологические построения, с которыми у Писания нет ничего общего. Когда оно хочет сказать, что приходит Божия помощь, оно так и говорит. Здесь же приходит Сам Бог.

..Тогда, быть может, мы имеем здесь дело с особо трудным или редко встречающимся местом, тогда как в остальном Писании говорится иное? Если обратиться к нему, то нетрудно убедиться в том, что в нем, от первой страницы до последней, говорится именно это,

-»от древнейших книг до самых поздних, от наглядно-повествовательных до созерцательно- обобщающих. Иоанн же - автор приведенных выше изречений - как раз с большей проникновенностью, чем кто-либо другой, говорит о вечном, отдаленном, всеобъемлющем Боге. В Писании о Боге всегда говорится, что Он все видит, и слышит, и замечает, что Он далеко и близко, что Он приходит к нам и у нас пребывает, что Он говорит и действует. Если считать все это неадекватным способом выражения мыслей, то нам останется только отказаться от Писания и пойти к философам. Писание же действительно имеет в виду то, что говорит! Как оно говорит о Боге, таким оно Его и разумеет.

Каким мы представляли бы себе Бога, исходя только из того, что присуще нам самим? Конечно, из лучшего, что у нас есть: из действенной силы нашего ума, из чистейшего благоговения нашего сердца, из желания говорить о Нем только самое высокое, святое и совершенное... Каким был бы тогда Бог? Он был бы вездесущим. С пространством у Него вообще не было бы ничего общего, и именно поэтому Он пребывал бы внутри всякой протяженности, всякого пространства и места. Он просто был бы, поэтому все пространства и места существовали бы только в Нем, или при Нем, или в Его власти. Ничего похожего на «приход» и «уход» не было бы. Как может прийти Тот, Кто уже находится везде? Как может идти Тот, Кто находится по ту сторону всякого движения?... Этот Бог поддерживал бы все Своей мощью. Во всем запечатлевалась бы Его мысль, но всякий раз - иным образом, в соответствии со своеобразием сущего. Все говорило бы Его языком: камень и гора, море и небосвод, дерево и животное, ребенок и взрослый, маленький человек и великие мира сего, посредственность и гений - все говорило бы. И все события говорили бы, каждое на свой лад. Конечно, не было бы «слова» Бо- жия в том смысле, в каком его провозглашает Писание. Все было бы словом. Нельзя было бы сказать о чем-либо сказанном или написанном, что это - Его слово в большей мере, чем что- либо другое. Для имеющего уши благовествованием было бы все... Этот Бог был бы Творцом, все совершалось бы через Него. Все сущее беспрестанно порождалось бы Его творческим всемогуществом и было бы связано с Ним настолько, что существование того, чего быть не должно, стало бы неразрешимой проблемой. Для какого-либо особого делания Божия здесь не было бы места. Все, что происходит, было бы Его делом, притом именно так, как оно происходит, и согласно со своим внутренним смыслом. Не было бы никаких особых «деяний» Божиих, никаких особых предначертаний вне общих обстоятельств. Все было бы делом всесозидающей воли.

Такое представление о Боге было бы высоким, чистым, призывающим к поклонению, но то особое - что принесло нам откровение Христово было бы разрушено. Тут ведь дело именно в том, что Бог и «приходит», и «говорит», и «действует». Откровению важно преодолеть человеческое представление о Боге, и не только в его грубой форме, но также - и даже в особенности — в наиболее высокой, сияющей, превознесенной. Верно, что Бог чужд пространству и поэтому Он присутствует везде - и тем не менее, когда это было Ему благо угодно, Он пришел к нам, пребывал с нами, ушел, когда пробил час, и снова пришел в новом облике... Верно, что Бог несет все, всему дает бытие и смысл и говорит с нами через все сущее, - и тем не менее Он произнес в истории особое, целеустремленное слово, из-за которого возникли распри, относительно которого принимались решения, проявились послушание и непокорность, и люди разделились на верующих и неверующих. Верно, что все, что происходит, представляет собой результат Его вечного воздействия, источник которого находится по ту сторону времени, - и тем не менее существует особое делание Вожие во времени, составляющее основу священной истории, с которой человек сталкивается, решая, хочет ли он войти в эту историю или нет.

Благовествование Откровения заключается именно в том, что Бог таков. Но тем самым Он становится недоступным для нашего мышления. «Абсолютное существо» мы еще можем как-то представлять себе. Можем мыслить и «Бога вообще» или «богов»: могучие существа, обладающие такими-то качествами, делающие то-то и то-то. Но мы не можем собственными силами мыслить Бога, возвещаемого Писанием и открывающего Себя во Христе - «Бога живого». Он -тайна. Чтобы Его мыслить, мы должны предоставить Христу вести наши мысли. Ведь бывает, что мы усваиваем нечто, нам чуждое, через определенного человека. Любя его, мы получаем доступ к его сердцу и уму. Проникая своим сердцем в его сердце, мы обретаем возможность почувствовать то, что недоступно нашим собственным силам. Наш ум накладывается на его ум, и наш кругозор расширяется. Верующий во Христа мыслит через Него и начинает чувствовать таинственного Бога, являющего Себя в Откровении, - таинственного и все-же столь знакомого людям, не вмещающегося в границы человеческих представлений о «высшем существе» и в то же время превосходящего божественностью «богов», которыми возвеличивает себя тварный мир. Но здесь наши понятия исчерпываются, и остается только слово, сказанное Иисусом Филиппу: «Увидевший Меня видел Отца» (Ин 14.9). Если же мы перестанем опираться на Христа, если станем мыслить сами от себя, то святая, только в Нем открывающаяся слава Божия, ускользнет от нас. Тогда мы снова будем мыслить Бога на человеческий лад: как абсолют, как основу мира, как связь всех вещей - или же, в зависимости от того, что близко нам по предрасположению или конкретному историческому моменту, как «Бога вообще», т.е. одного из богов, будь он даже единственным.

Собственно, не предполагается ли все это уже заповедью любить Бога? Обетованием, что нам будет дарована милость любить Его, и нашим опытом, согласно которому у нас действительно есть эта возможность?

Можно ли любить «абсолютное существо»? Бога, Который только всеведущ, всемогущ, вездесущ, все-свят? Да, конечно, - так, как платоник любит высшее благо: с эротической тоской по вечным ценностям. Но это еще не новозаветная любовь. Она иная. Она -как бы это сказать - она человечна! Тут говорится об Отце, Которого следует любит благоговейно-доверчивой любовью ребенка, - сына или дочери. Тут говорится о божественном брате, с Которым тебя должна связывать чистая братская любовь, и о тайне божественного жениха. Тут мы слышим о божественном Друге и Утешителе, Который «пребывает у нас» в том глубоком смысле, в каком Христос говорит это о Святом Духе. Разве возможна такая любовь в отношении «абсолютного существа»? Для того, чтобы сердце так любило Его, разве не нужно пришествие Бога? Его встреча со мной в пути! Разве не должна вырасти из этого определенная судьба? Не должен ли проявиться в своей первозданной неповторимости образ - единственно возможный не потому, что «так должно быть», но потому, что «это так»?

Можно ли молиться абсолютному существу, если оно не более, чем абсолютно? Просить его? Просить по-настоящему? Не только молитвенно поклоняться или предавать себя его воле, но говорить ему «Дай мне это»? Разве этим не предполагается, что Кто-то слышит молитву, снисходит и дарует просимое? Может ли Чистый Абсолют быть Провидением? Не только в смысле всеведущей и вездесущей воли, но в том совершенно особом смысле, который подразумевает Новый Завет, возвещая, что в мире постоянно присутствует любящий Бог, ведет за Собой любящих Его, обращает мир лицом к тем, кто ищет прежде всего «Царства Божия и правды Его» (Мф 6.33)?

Теперь слова, которые мы слышали вначале, становятся, видимо, более ясными. Мы видим, что дело здесь не в символических образах, а в реальности, хоть и не до конца постижимой. Однажды мы уже задались вопросом, что означают странные дни между воскресением Господа и Его вознесением, зачем Он задерживается на земле; теперь выявляется их новый смысл: мы должны прочувствовать оба состояния -промедление и переход. Должны убедиться в том, что христианское бытие - это не мировой процесс или историческая необходимость, но свободное делание Бо-жие. Оно превыше законов природы и законов истории. Он действует в мире, и самым важным для нас должно быть признание свободы этого Его действия: пусть уж лучше думают, что Бог «вочеловечивается», чем пытаются подчинять Его законам мира. Повествование о тех днях дает нам возможность сопереживать, как Сын приходит от Отца, как Он возвращается к Отцу, как посылает Духа в определенное время - на Пятидесятницу, в третий час, чтобы оставаться с нами, пока не исполнится время. Вот это святое пришествие, уход в высшей свободе мы и должны ощутить.

В тех прощальных речах можно, однако, встретить и такие фразы: «Но Я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо если Я пойду, то пошлю Его к вам» (Ин 16.7). Значит это все-таки необходимость? Если Бог-Сын не уйдет, то Бог-Дух не сможет прийти. Так написано, значит это так, - но следует отказаться от попыток объяснения этой необходимости какими бы то ни было природными или духовными причинами. Источник этой «необходимости» находится по ту сторону мира, он - в Божией бездне. Эти слова словно притекают к нам из непредставимой дали, как крайние точки движения, как последние всплески волн, возвещающие о чем-то, что происходит в области недоступного. Это слова, призывающие нас к молитвенному поклонению. Слова обетования, говорящие нам о Божием мире, о тайнах Его жизни, в которую мы будем некогда приняты, как сказано в тех же прощальных речах: «Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, - да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино, Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня, и возлюбил их, как возлюбил Меня. Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира» (Ин 17.20-24).

5. «Ухожу от вас и приду к вам»

Жизнь Господа во времени, Его земная деятельность и опыт кончаются не Его смертью, но тем событием, о котором Деяния Апостолов повествуют в начале первой главы. Там говорится: «Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала до того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал, которым и явил Себя живым, по страдании Своем, со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием. И собрав их, Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня. Ибо Иоанн крестил водою; а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым. Посему они, сойдясь, спрашивали Его, говоря: не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю? Он же сказал им: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти. Но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли. Сказав сие. Он поднялся в глазах их, и облако взяло Его из вида их. И когда они смотрели на небо, во время восхождения Его, вдруг предстали им два мужа в белой одежде и сказали: мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо» (Деян 1.1-11).

Этим кончается Его жизнь во времени, но не жизнь Его как таковая. В Евангелиях Он показан включенным в земное бытие, связанным его условиями и ограниченным его пределами. Когда Он здесь, Его нет в каком-то другом месте; то, что Он делает теперь, не делается Им в иное время. Поэтому и повествование о Нем течет плавно и последовательно, поскольку это соответствует сущности Евангелий, как передачи благовестия... Затем происходит пасхальное событие. Он был мертв, а теперь воскресает для новой жизни: не только в «нерушимости Своего существа как такового», но и в конкретном человеческом образе. Он, Иисус Христос, вочеловечившийся Сын Божий, снова здесь, но в преображенном состоянии, а за этим следуют те таинственные «сорок дней», в течение которых Он еще находится со Своими, но уже не полностью (Деян 13). Теперь характер евангельских повествований меняется; описание событий лишается плавности, странным образом напоминая ломаную линию. Внезапно появляясь, Он исчезает снова. Рядом со странствующими учениками появляется Некто, которого они не узнают. Затем они садятся за стол; при преломлении хлеба у них открываются глаза, и Он исчезает (Лк 24.13-31). Господь стоит на полпути между временем и вечностью, и это отражается на характере изложения... Следует таинственное событие, с трудом воспринимаемое земным сознанием, - то, о котором говорит рассматриваемый нами текст: вознесение. Теперь Он оставляет их, как предсказал: «Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу» (Ин 16.28). Он уходит за пределы истории, в область свершения, где нет больше ни событий, ни судеб, но одно только вечно-живое бытие. Он уходит и вместе с тем присутствует по-новому, как Сам Он сказал: «Иду от вас и приду к вам» (Ин 14.28). Об этом возвращающемся Христе Павел говорит: Он восседает на небе одесную Отца, - но Он и в нас, и мы в нем. Он — в вечности, — но и по-новому, во времени, в глубине становления... А завершается христианская история тем последним событием, которым исполняются все свершения: пришествием Христа для суда. Тогда Он вновь будет присутствовать, но опять по- новому, в вечности. Об этом повествует Иоанново Откровение, но проблески этого Откровения появляются уже у Павла. Тогда небо становится всем.

Что такое небо, в которое Иисус был принят в тот день и которое когда-нибудь станет всем? В библейском повествовании говорится о движении ввысь. Согласно ему, Он как будто восходит от земли: означает ли это, что Небо на самом деле находится вверху? Нет, конечно. Ведь «наверху» в пространственном смысле существует только в нашем зрительном восприятии. Кроме того, мы чувствуем, что направление вверх служит лишь выражением чего-то иного. К Небу, о котором говорит Новый Завет, мы не оказались бы ближе, чем находясь на поверхности земли, даже если бы достигли Солнца или Сириуса. Это Небо бесполезно искать в бесконечности мирового пространства, так же как и в земной ограниченности... «Небо» - это и не то, что имеют в виду, когда говорят о небесном покое или о небесной красоте, подразумевая нежные движения души или прекрасные вещи, чуждые обыденному существованию. В Писании речь идет о Другом.

Чтобы понять это, нам нужно отбросить все приблизительное и дойти до самой сути: Небо - это обитель Пресвятого Бога, бытие, в котором Бог пребывает наедине с Самим Собой, оставаясь тем самым недоступным ни для какой твари, - то, что Павел называет «неприступным светом», в котором Он обитает и которого ничто сотворенное не может коснуться (1 Тим 6.16). Когда мы на улице или в доме встречаем человека, он открыт нашему взгляду. На него можно смотреть, можно его сфотографировать или описать, можно предполагать, каков он есть. Для всего этого он более или менее «открыт». Но есть в нем и нечто, скрытое от посторонних взоров: как он относится к себе самому, как воспринимает себя, свою деятельность и ответственность за нее. Чаще всего человек раскрывает себя в своем физическом, психическом, социологическом бытии, т.е. в том, что лежит на поверхности. Но в известные моменты он ускользает от наблюдения и уходит в себя - во внутреннюю сферу своего бытия, куда не допускаются посторонние. Чтобы стать открытым, он должен открыться сам, а открывается человек только в любви; тогда он не только позволяет наблюдать за собой, не только рассказывает о себе, но вверяет себя другому для живого единения. Если другой принимает его, если он и сам раскрывается, отказываясь от позиции наблюдателя и судьи и, забывая о себе, вступает в состояние чистого созерцания и любовного сопереживания, то обе личности сливаются воедино; образуется общность. Она открыта в себе самой, но опять-таки скрыта от глаз постороннего... Эта внутренняя сфера тем более недоступна, чем крупнее и глубже человек и чем значительнее решения, которые он принимает в жизни. А что, если речь идет уже не о человеке, а о Боге? Бездонном, Бесконечном, Едином? О сущей Истине и Святости? Это внутреннее бытие безусловно. Ничто не проникает в него. Бог весь - ясность, потому что Он - сама истина; Бог - свет, ибо Он полностью открыт; Он — Господь, Свободный и Сущий в собственном смысле этого слова, Которому принадлежит все бытие, и все же Он недоступен именно в этом свете, таинственен в этой истине, непостижим в этом господстве (1 Тим 6.16). Эта сокровенность Бога и есть Небо. В него вознесен воскресший Господь, не просто дух Иисуса, а весь Он, воскресший Господь, в Своей живой реальности. Но как это может быть? Ведь Бог есть дух (Ин 4.24). Как может нечто телесное быть воспринято Богом?

Конечно, Бог есть «дух». Так сказано у Иоанна (4. 24). Но не будем понимать это слово упрощенно! Если Бог есть дух, то наша душа - не дух. Если же моя душа - дух, то для Бога я должен найти другое имя. Так это понимает и Иоанн, ибо, говоря «дух», он, как и Павел, понимает под этим свято-духовное, - об этом мы уже говорили, когда речь шла о воскресении. По сравнению с этим тело и душа, материя и дух, человеческая личность и вещь - все это в своей совокупности - «плоть». Живого Бога отделяет от всего этого не только бесконечность между Творцом и тварью, не только безблагодатность природного естества в сравнении с божественным, но и пропасть несходства между Святым и грешником. Этот разрыв преодолевается только Божией любовью. На этом фоне различие между земным духом и телом вообще теряет значение. Новое и неслыханное состоит именно в том, что Бог прощает грех и принимает тварь в Свою святую жизнь. Если это доказано и истинно, то не так уж велика и непостижимость того, что Он принимает в Себя не только сотворенный дух, но и тело.

Искупительная Божия любовь направлена не только на «душу», а и на человека в целом. Но искупленный, новый человек обязан своим существованием богочеловечеству Иисуса; оно же, заложенное в Благовещении, завершилось в Вознесении. Только войдя в Небо, в заповедную область Отца, Иисус Христос обрел завершение как Богочеловек.

Так ушел Иисус, но в то же самое мгновение Он по-новому пришел к нам... Когда человек должен покинуть другого человека, с которым его связывает любовь, это означает разлуку. Мысленно он будет с другим, физически же далек от него. Но если бы он мог перейти в такое состояние, которое не знает ни пространственной, ни временной, ни материальной, ни эгоистической ограниченности, представляя собой чистейшую любовь, то он немедленно оказался бы с тем, кого он любит. Быть связанным в духе, любить сердцем - вот это и было бы тогда подлинной действительность. Но ведь именно это и произошло с Христом! Он вошел в вечность, в чистое «Теперь» и «Здесь», в незамутненную действительность. Вошел в то бытие, которое - одна любовь, ибо «Бог есть любовь» (1 Ин 4.16). Отныне образ бытия Иисуса - образ любви. Поэтому, если Он нас любит - а суть святого благове-ствования состоит ведь именно в этом, - то Его уход в завершенность любви означает в действительности пребывание с нами.

За днем Вознесения последует Пятидесятница, и Апостол скажет Духом Святым слово о «Христе в нас». Господь восседает одесную Отца, вне всех превратностей истории, среди молчаливого, выжидательного торжества, которое когда-нибудь потрясет мир, представ как зримая победа Суда. Но в то же время Он снова с нами, с людьми, у истоков всего, что происходит, в глубине души каждого верующего и их совокупности - Церкви. Он с нами как образ, как сила, наставление и единство. В то время, как Он покидает историю и уже больше не проявляет открыто Своего присутствия, в Святом Духе возникает иное христианское пространство: внутренние миры отдельного верующего и Церкви, взаимосвязанные и единые. И в них Христос с нами «во все дни до скончания века» (Мф 28.20).

6. В Духе Святом

В предыдущей главе показано, как Иисус Христос меняет Свое местопребывание и отношение с человеком. Сначала Иисус- один из нас, пребывающий в истории, как и мы. Он ходит по улицам, входит в дома, беседует с людьми. Евангелия повествуют о том, что Он делал и что с Ним происходило. Затем Он умирает, и совершается то чудо, которое опрокидывает все расхожие представления о пределах возможного, но на котором основываются христианские представления о том, что такое человек и что может сделать с ним Бог: Господь восстает из мертвых в новом, измененном естестве. В течение последующих сорока дней Он словно еще прикасается к земле, но уже готов от нее оторваться... Затем Он действительно покидает ее. Но до этого Он говорит: «Иду от вас и приду к вам» (Ин 14.28). Так, уйдя, Он снова оказывается здесь, становясь могущественнее и деятельнее, чем когда-либо. Как в отдельном человеке, так и в Церкви открывается область внутренней христианской жизни; в ней - Он, живой и господствующий. Находясь там, Он закладывает основу нового существования для верующего человека, пронизывает и преобразует его, упорядочивает его деятельность и судьбу.

Христос внутри человека - и в то же время Он вовлекает человека в Себя. Человек причастен Христу - и вместе с тем Христос есть жизнь его жизни. Происходит это в Духе Святом. Начавшись в день Пятидесятницы, это продолжается во все времена. Здесь подразумевается не только то, что человек думает о Христе и с любовью лелеет Его образ в своем сердце, - подразумевается определенная реальность. Но может ли один быть в другом? Имеет ли вообще смысл такое высказывание, как: «Этот человек пребывает во мне»?

Случается, что говорят: «Я ощущаю в себе своего отца». Или в семье, у которой большая родословная, могут обронить фразу: «В этом ребенке снова ожил такой-то предок». Но под этим подразумеваются свойства, черты личности, поведение, судьбы - иначе говоря, какие-то особенности, ярко проявившиеся в одном из членов данного рода и связываемые при повторном проявлении с воспоминанием о предке. Но вряд ли кто-нибудь скажет - разве что избрав поэтический способ выражения своих мыслей - что сам этот предок явился в потомке... Я могу также нести в себе живой образ какого-либо человека, который произвел на меня особо сильное впечатление. Образ учителя, воспоминание о словах или поведении наставника могут неизгладимо запечатлеться во мне. С другим человеком меня может связывать такая любовь, что сердце мое всегда будет с ним. Но если я откажусь от всякой поэзии и мифологии, то станет ясно, что во мне может жить образ, живое воздействие другого человека, но не он сам. Существует стремление принять участие в другом человеке, связать себя с его жизнью и судьбой. Но и самое глубокое единение натыкается на ту преграду, что другой все-таки он, а не я. Любовь знает это. Знает, что своего полного осуществления, полного пребывания друг в друге она никогда не достигнет, а может быть не вправе даже желать его всерьез. Нет такого человеческого «мы», которое отменило бы границу «я». Ибо достоинство и слава человека заключаются в том, что он - хотя и в определенных пределах - может сказать: я - это я. Я утвержден в себе самом. Мои действия исходят от меня, и я отвечаю за них. Правда, в этом и ограниченность человека: я все время должен быть самим собой, терпеть себя, собой удовлетворяться. Быть самим собой - значит быть безжалостно закрытым от других. Я не ты, твое - не мое. Вследствие того, что каждый представляет собой обособленное существо, с собственной сердцевиной и судьбой, он отличен от всякого другого и закрыт для него - но только не для Христа.

Сознание Христа, а тем самым и всего Нового Завета, исходит из реальности единого живого Бога, но вместе с тем и из того, что в этой единственности и в этом единстве есть нечто особое - образ бытия, превосходящий наши представления. Кажется, будто из единства Бога восходят различные лики. О Боге говорится, что Он - Отец. И прежде всего не потому, что Он отечески любит нас. Свою тварь - это еще не коснулось бы Его Самого, - но потому, что у Него есть Сын, равный Ему. Он творит в Себе Самом, порождает из Себя некое «Ты», вкладывает всю полноту Своего смысла в Слово, Которое есть существо, обращенное к Нему... О Боге говорится, что Он - Сын. Но не потому, что Он, как дитя человеческое, получает сердце человека и живет его жизнью - это еще не коснулось бы Его Самого; Бог есть Сын, потому, что Он - образ, рожденный творящим Отцом. В Нем раскрывается сокровенность Отца, обретая конкретное воплощение. Он - Слово, произнесенное Творящим Словом и в Свою очередь обращенное к Нему в бесконечной, блаженной преисполненности... Итак, Два Лика в одном Боге, две Личности, предстоящие Друг перед другом. И хоть между Ними проходит священный и неприкосновенный рубеж - Бог един.

Между Ними есть, видимо, нечто, чего нет между людьми, нечто, дающее возможность быть действительно двумя Сущими в одном существе и одной жизни: подлинная, единственная открытость друг другу. Между Ними отсутствует, видимо, нечто, отделяющее каждую тварь от другой: замкнутость индивидуальности. Очевидно, это связано с тем, чего также нет ни у одного человека: с совершенством личности. Сотворенное существо - не полноценная личность. Этот недостаток проявляется именно в том, что оно не способно на полную общность с другим. Оно не может отдаться до конца, потому что должно утверждать себя самое через «Я - не Ты». Это самозамыкание, которым оно защищается от растворения в другом, показывает, что оно еще не обладает настоящей глубиной как личность. У Бога это не так. Двое в Боге, о Которых мы говорили, попросту открыты друг другу, - настолько, что у Них только одна жизнь, Один полностью живет в Другом, и ни одно биение сердца, ни один вздох, ни один порыв Одного не ускользает от Другого. Именно это и служит, вероятно, причиной того, что Каждый из Них полностью и до конца принадлежит Себе Самому.

Все это означает, что Бог есть дух. Под «духом» здесь понимается, как мы уже говорили, не рассудок, логика или воля, а Святой Дух, Пневма, то есть именно та чистая открытость бытия и вместе с тем - нерушимая свобода личности, которая способна на совершенную любовь, на безоговорочное единение при полном обладании собственным «Я» и «Ты». То, что Бог живет в этом четком различении и вместе с тем - в этой сокровенной общности, возможно именно потому, что Он- «Святой Дух». В третьем, в Духе, Отец и Сын совершенно открыты друг другу и вместе с тем полностью принадлежат Себе. В Духе Отец творит светлый облик, в Котором Он с «благоволением» зрит Себя; в Духе Сын владеет божественным смыслом, излучая его навстречу Отцу. В Духе Отец изливает всю полноту Своего существа в открытость Слова, зная, что она все же останется неприкосновенной; в Духе Сын получает от Отца смысл и бытие, в Нем Он - слово, и все же именно поэтому Он принадлежит Самому Себе.

Эта открытость и одновременно принадлежность Самому Себе, т.е. Дух, также является Ипостасью. То, что Отец и Сын все получают друг от друга и живут друг в друге, Каждый из Них становится Собой благодаря Другому - проявление Духа, Который, в свою очередь до конца выражает в этом Себя. Писание живописует это посредством своеобразных образов - голубя, нисходящего от Отца на Сына, ветра, дующего, где хочет, шума с неба, подобного сильной буре, языков пламени (Ин 1.32, 3.8; Деян 2.2-3).

Но все это - тайна, и именно эти образы дают почувствовать это. Сказанное нами сейчас не «объясняет» ничего. Мы только постарались ощупью проникнуть в то, что окружает Христа, о чем говорят нам Его слова.

Поскольку Бог таков, каков Он есть, а человека Он сотворил по Своему образу и подобию, - человек стремится вырваться из замкнутости в себе самом, не растворяясь, однако, в другом человеке или в общности; он жаждет такого бытия, которое было бы одновременно и его собственным и общим, чего он сам по себе достигнуть никогда не может. По благодати он получил это в раю по отношению к Богу, а через Бога -К другому человеку и совокупности людей. Поэтому, если бы первый человек выдержал испытание, он создал бы тем самым благодатную основу для жизни Других, - поэтому и вина первого человека не могла не стать виной всех. Из-за этой вины была потеряна благодать и то, что из нее проистекает; желание, о котором мы говорили, теперь не исполняется. Все время приходится платить за одно другим: за более глубокую самобытность - потерей общности, за более глубокую самоотдачу - ущербностью свободы. Только в Святом Духе это желание исполняется.

Он внес Логос в человеческое существование. От Него Мария приняла Сына Божия, и Сын Божий стал человеком (Мф 1.18). В Духе существует бесконечная открытость между Сыном Божиим и человеческим существом Иисуса, нераздельное взаимопроникновение, тайна внутренней жизни, о которой мы не знаем ничего. В Духе он жил, говорил, действовал. В Духе Он претерпел Свою судьбу, умер и воскрес. Воскрес изменившимся, преображенным Господом. То взаимопроникновение, которое существовало между Сыном Божиим и Его человеческим существом, прорвалось наружу и стало очевидным. Это и есть преображение. Воскресший Иисус - это Иисус Назарянин, в Котором Сын Божий открывается совершенно телесно, и Слово Отца обретает выражение.

После же Его ухода Святой Дух помог человеку раскрыться, расчистил в душе пространство, в которое смог вступить преображенный Господь. Теперь Он -в нас, а мы - в Нем, в Святом Духе. Во Христе мы, будучи причастны благодати, едины с Ним в любви к Отцу. В Нем мы предстаем перед Отцом, как познанные и познающие, освященные Его правдой и обдумывающие ее в свою очередь.

Только теперь мы понимаем, какие отношения должны, по воле Христа, существовать между искупленными людьми. Как говорит Павел, в совокупности людей открылась та сокровенность, в которой живет Христос, и это и есть Церковь. Она - «тело», а отдельные верующие - ее члены; таким образом, каждый из них становится «членом» другого, его поддержкой и опорой (Рим 12.5; 1 Кор 12.12-13, Кол 4.4). Что задевает одного, задевает и другого; что полезно одному, благоприятно и для другого, и каждый причастен к судьбе другого. Однако, все это еще сокрыто от нас. Мы этого не видим, но должны в это верить. Это еще не свершилось, а только началось. Поэтому движение происходит с трудом и постоянно наталкивается на сопротивление. Повсюду замкнутость противоборствует поднимающемуся изнутри святому самораскрытию. Всюду холод и тяжесть давят на раскрывающуюся внутреннюю жизнь. Быть «ближним» - значит упразднить взаимоисключающее «я - не ты», «мое -не твое», но не впав при этом в скверную обратную крайность. Быть «ближним» не значит подняться на более высокую ступень того, что по силам и по уму человеку; это означает нечто новое: то, что приходит от Бога и превосходит примитивную логику разграничения и соединения. Это - новая возможность существования: любовь Святого Духа между людьми. Христианская любовь означает не соединение разобщенных «я» и «ты» посредством их слияния в природе или за счет человеческой самоотверженности, но то состояние самоутверждения в самоотдаче, сокровенности и достоинстве, которое даруется Святым Духом.

Цель всего этого - нечто всеобъемлющее: Новое Творение, Новый Человек, Новое Небо и Новая Земля. Это и будет воскресший мир. В нем будет царить и главенствовать то состояние, которое мы попытались предугадать. Все будет существовать «открыто», бесконечно открыто. Но тем самым каждый будет сохранен в чистоте и достоинстве. Все будет принадлежать всем. Каждый будет в другом. Но все будет пребывать в чистоте своего образа, в свободе и благоговении. Все будет едино. Иисус сказал это, когда в тайне Евхаристии Он отдал Себя Своим: все должно быть едино, как Отец в Сыне и Сын в Отце, - как они едино в Духе, так и люди, тем же Духом должны быть едино во Христе (Ин 17.22 слл.). Тогда тайна святейшей триединой жизни проникнет всюду, будет царить везде и станет всем во всем. Творение будет принято в нее и только тогда раскроет себя и станет подлинно самим собой. Произойдет это действием Духа. Он сделает так, что все станет «Невестой» (Откр. 21.19).

7. Вера и Святой Дух

В прощальных речах Господа нам уже встречались те слова, которые говорят о пришествии Святого Духа. Там сказано: «Сие сказал Я вам, находясь с вами. Утешитель же, Дух Святый, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам» (Ин 14.25-26). И еще: «Когда же при-идет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне. А также и вы будете свидетельствовать, потому что вы с начала со Мною» (Ин 15. 26-27). И: «А теперь иду к Пославшему Меня, и никто из вас не спрашивает Меня: куда идешь? Но оттого, что Я сказал вам это, печалью исполнилось сердце ваше. Но Я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду. Утешитель не приидет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам. И Он, придя, обличит мир о грехе и о правде и о суде: о грехе, что не веруют в Меня; о правде, что я иду к Отцу Моему. и уже не увидите Меня; о суде же, что князь мира сего (уже) осужден. Еще многое имею сказать вам; но вы теперь не можете вместить. Когда же приидет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину: ибо не от себя говорить будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам. Он прославит Меня. потому что от Моего возьмет и возвестит вам». (Ин 16.5-14).

Здесь говорится об особом воздействии, которое будет исходить от Духа Святого: Он посвятит учеников в полноту Христовой истины, научит их понимать то, что говорил Христос, возьмет то, что «Его», т.е. образ и дело Христа, и «даст им». Постараемся понять, что под этим подразумевается.

Ученики были с Иисусом все время Его общественного служения. Мы уже говорили о том, как тесно связывала общественная жизнь в древности философа или религиозного учителя с его учениками - теснее, чем жизнь семейная, так что эта последняя полностью оттеснялась на задний план. Так было и между Иисусом и Его учениками. Для Него они были действительно «Свои» и составляли вместе с Ним сплоченную общину. Стоит только вспомнить, что мы вообще никогда не встречаем Господа одного, без Его учеников, -за исключением тех часов, когда Он покидает их, чтобы молиться. Они все время с Ним. Они внемлят Его поучениям и могут, когда толпа расходится, задавать Ему вопросы. Они видят, как Он ведет Себя с людьми богатыми и бедными, больными, попавшими в беду и ищущими совета. Они странствуют с Ним, разделяют с Ним трапезу и сопровождают Его, когда Его куда-нибудь приглашают. Они видят Его лицо, слышат Его голос, знают Его манеру поведения, их пронизывают волны, от Него исходящие, и всю Его судьбу они переживают вместе с Ним. Поэтому можно думать, что они глубоко поняли Его. Может быть не все в Нем, -одно больше, другое меньше, - но все же поняли Его Живую суть. Можно предположить, что они знали, Кто Он и чего хочет, и были внутренне созвучны своему учителю. Но при чтении все время удивляешься, До какой степени это было не так.

Можно было бы сказать, что ученики были с Ним недостаточно долго, что Господь был слишком велик, а новизна Его благовествования была слишком ошеломляющей, чтобы они могли за это короткое время дойти до настоящего понимания, но, что во всяком случае, им то и дело открывался доступ к Нему, и они продвигались все дальше, размышляли о Нем, обменивались мыслями, воспринимали собственную жизнь в свете увиденного и услышанного и таким образом все глубже понимали образ и благовествование Христа. Но и этого не было. Только теперь мы подходим к сути дела: непонимание учеников не порождалось той ситуацией, когда человек пасует перед непосильной задачей; у них просто не было к Господу того отношения, при котором Его только и можно понять правильно: они не веровали по- настоящему. Говоря это, мы, конечно, не забываем об их сердечной теплоте и готовности к жертвам. Ведь они «оставляют все и следуют за Ним», и Господь безоговорочно подтверждает это (Мф 19.27-29). Тем не менее самое главное отсутствует. Они не видят Его Тем, Кто Он есть. Нам необходимо сохранить в чистоте основные понятия. «Вера» в новозаветном смысле означает не только религиозное доверие, почитание, самоотдачу, открытость по отношению к религиозному учителю, но нечто вполне определенное, а именно - требуемое Христом отношение к Нему и к тому Богу, Который через Него говорит. Под «верой» подразумевается не какое-то отношение к религиозному провозвестнику вообще, которым мог бы быть Будда, Заратустра, Моисей или Иисус, но нечто единственное в своем роде: отношение к Иисусу Христу, Сыну Божию, ставшему человеком. И с этого начинается пересмотр масштабов. переворот в душе, перестройка мышления, о чем часто говорит Павел... Но этого-то и недоставало ученикам Иисуса. То, что в конечном итоге составляет веру, отсутствовало. Только теперь их непонимание обретает истинное значение.

Взглянем теперь на учеников, какими они предстают перед нами вскоре после смерти Иисуса. Вот, Петр стоит перед возбужденной толпой, в день Пятидесятницы, перед толпой, собравшейся у дома Марка и желающей знать что произошло (Деян 2.14 слл)... Когда мы слышим теперь его речь, кажется, что перед нами другой человек. Он не только стал мужественным и что-то постиг - он относится к Иисусу по-новому: как человек, проникший в глубины познания и теперь свидетельствующий об этом, как получивший власть и власть имеющий. Он говорит не об Иисусе, но, в своем единении с Ним, говорит от Него. Его отношение к Иисусу стало иным, а значит стал иным и он сам. Из Имущего, отдающего себя, вопрошающего, он превратился в верующего... Как это случилось? Не потому, что он размышлял, или переживал, или после долгого смятения снова взял себя в руки, но в силу того, о чем мы говорили: Святой Дух пришел и «взял и возвестил ему» Христа и то, что Христово (Ин 16.15).

А как мы вообще осуществляем познание? Может быть все вопросы на свете просто свалены в одну кучу, и каждый тянет наружу то, что ему сподручнее? А может быть не всем и не все доступно? Кому, например, дано познать то таинственное чередование жизни и смерти, столь могучее и вместе с тем такое хрупкое, которое именуется природой? Конечно, только тому, в ком она живет. От того, кому недостает способности ее ощущать, она ускользает. Такой человек может знать очень многое, может даже заниматься естествознанием, но о самой природе он не знает ничего... Кто понимает музыку? Тот, кто несет ее в себе. Другой может многое знать о ней, может учиться у сведущих людей и даже добиваться, упражняясь, некоторых результатов, но подлинное понимание остается ему недоступным. Кто постигает жизнь великого человека? Только тот, в ком есть нечто от величия, хотя бы тоска по нему. Без этого он лишь коллекционирует факты и даты, но суть остается для него скрытой. Так и здесь, - вернее именно здесь в полной мере постигнуть Христа может только тот, в ком живет то, что Христово.

Откуда приходит Христос? Чем Он живет? Какой силой действует? Святым Духом. Ведь Он через Него вступил в историю: «Дух Святый найдет на Тебя и сила Всевышнего осенит Тебя; посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим», - сказал Ангел Марии (Лк 1.35). Когда Иисус, начиная Свои деяния, крестился в Иордане, полнота Святого Духа сошла на Него (Мф 3.16-17). Вновь и вновь люди чувствуют в Его словах и деяниях таинственную мощь божественного Духа. Тот же Дух должен войти и в человека, дать ему новое внутреннее содержание, связать его со Христом, чтобы и человек мог «познать» Христа, т.е. начать в Него веровать.

Действием Духа Святого возникает вера. Вера - это не просто углубление или расширение естественного познания, равно как и не общая форма религиозного переживания; она - ответ человека на личность и слово призывающего его Христа. Стать верующим в том смысле, который вкладывается в это выражение Писанием, - значит веровать во Христа. А это предполагает пробуждение в человеке новой жизни: акт этой жизни есть вера. В так называемых речах-прениях, приводимых Евангелием от Иоанна, Иисус утверждает с величайшей настойчивостью, что только тот может понимать и любить, кто рожден от Бога; «Иисус сказал им: если бы Бог был Отец ваш, то вы любили бы Меня, потому что Я от Бога исшел и пришел; ибо Я не Сам от Себя пришел, но Он послал Меня. Почему вы не понимаете речи Моей? ... Если ... Я говорю истину, почему вы не верите Мне? Кто от Бога, тот слушает слова Божий. Вы потому не слушаете, что вы не от Бога» (Ин 8.42-47). Сам по себе человек не способен веровать. Вера есть акт нового человека. Только с его появлением она становится возможной. А он рождается только от Бога, точнее - в Духе Святом: «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие» (Ин 3.5). В Царствие же Божие входят через веру.

Провозвестник христианского существования -прежде всего Павел. Его Послания говорят о небывалой глубине познания христианской жизни, об опыте превращения человека в христианина. Чрезвычайно важно то, что он говорит о «духовном» человеке в отличие от «плотского» (1 Кор 2). Под словом «духовный» он понимает не духовное в отличие от телесного, и не внутреннее в отличие от внешнего, но искупленное существование, заново возникшее от Духа Святого, в отличие от прежнего, неискупленного. Весь человек - тело и душа, внутреннее и внешнее, пища и питье, так же как и наука, и музыка, и все принадлежащее к высшей культуре, равно как и совесть, и этика, и человеческая любовь - все это «плоть». И наоборот, духовным в Павловом смысле должно стать все: рассудок, сердце и воля человека, его творчество и его действия, его ощущения и телесная жизнь. Духовный человек, говорит Павел, - тайна. Он может судить о плотском человеке, но тот не может судить о Нем. Верующий христианин, живущий новотворче-ством Святого Духа, вполне может понимать мир, но Мир не может понимать его. Это не значит, что он одареннее, умнее или сильнее других, обладает более независимым характером и т.п. Не значит это также, что другие оттого не могут его понять, что он занимается какими-то таинственными вещами, стоит на особой точке зрения или имеет какие-то тайные намерения. Нет, духовный человек способен судить о мире благодаря тому, что он в себе несет начало бытия, укорененное в свободе Христа. Тем самым он видит мир с некоторого расстояния, - позиция, какую в самом мире не может занять никто, даже и наиодареннейший человек. Эта возможность создания вочеловечением Бога и искупительным делом Христа. К нему христианин причастен по благодати, и благодаря этому - в той мере, в какой он действительно христианин - он может «судить» о мире, будь он даже в остальном как угодно прост, беден и необразован. Но этим же своим положением он изъят из суждений мира. Мир его вовсе не «видит». Он видит человека - и кроме того, может быть, нечто странное, или тревожащее, или вызывающее возмущение. Но что это такое, он не знает. Он мог бы узнать это только если бы обратился, но тогда он уже не был бы «миром» в этом смысле... Эту мысль мы, по всей вероятности, поймем правильно, если скажем, что по мере дарованной причастности христианин повторяет жизнь Христа. И то, что было изложено выше об отношении современников к Христу, приложимо в каком-то смысле и к тому, как неверующий относится к верующему. Святой Дух необходим и для того, чтобы понять христианина, ибо и христианское существование может быть постигнуто только в вере.

Не чрезмерна ли эта претензия? Не мним ли мы о себе слишком много? Воистину, нет! Ведь мы не осмеливаемся даже утверждать, что мы верующие. Мы только надеемся на это и знаем, что быть верующим мы можем всегда только «со страхом и трепетом» (Флп 2.12). Но, кроме того, речь идет ведь совсем не о каком-либо личном преимуществе, не о том, что мы одареннее, или умнее, или образованнее, или благороднее, или о чем-нибудь еще в том же роде. В любом отношении христианин может быть превзойден кем угодно. Речь идет вовсе не о чем-то таком, чем мы могли бы «хвалиться» (2 Кор 11.18). То, что в нас есть -если есть — приходит от Бога, притом прежде всего как требование вести новую жизнь. То обновленное состояние, о котором шла речь, не означает никакого волшебства, никакого посвящения в тайные мистерии, никакого прорыва к более высоким формам сознания, вообще ничего подобного. Это -нечто весьма прозаическое: обращение. «Когда человек становится христианином», в него закладывается некое начало. «Быть христианином» - значит проводить его в жизнь: переделывать свое мышление по мышлению Христа, свои стремления по Его стремлениям, свою жизнь по Его примеру - и кто же здесь дерзнет заняться самовосхвалением? Путь к вере нельзя представить себе по схеме: мы - тут, а Христос - там; мы размышляем о Нем, уясняем себе, что Он прав, и решаемся перейти к Нему. Этим путем мы не пришли бы к Нему никогда. Он должен влечь нас к Себе. Мы должны просить Его послать нам Духа, чтобы мы могли прийти к Нему. Мы должны высвободиться из самих себя и решиться на прыжок через пропасть в расчете на то, что Он подхватит нас и привлечет к Себе. Если мы так Думаем и надеемся на это - значит наши чаяния уже начали осуществляться. Ибо даже только надеяться, что Он даст нам возможность веровать в Него, мы Можем только тогда, если Он, в какой-то мере, нам ее Уже дал.

8. Владыка истории

Среди книг Нового Завета есть одна, исполненная жизни в особой степени: она повествует о начальном периоде христианства. Это изложенные евангелистом Лукой Деяния Апостолов*. В них описано, как Христос, Которому при жизни был закрыт доступ к человеческому существованию, ибо доступ к Богу открывается верой, - получает его Святым Духом. Пытаясь найти слова, которые могли бы дать нам представление о непостижимом, автор описывает таинственное событие, приуроченное к празднику Пятидесятницы и выходящее за пределы всего привычного: «При наступлении дня Пятидесятницы все они были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали гово-

* Отметим здесь, что они могут служить прекрасным введением к Новому Завету в целом. Было бы очень полезно прочитать сначала Деяния Апостолов, а затем уже обратиться к Евангелиям, повествующим о Том, Кто положил начало новому этапу истории человечества, после чего еще раз прочесть Деяния. Тогда событие Пятидесятницы и зарождение христианского бытия обретут особую рельефность. Затем уже - по возможности, в исторической последовательности, которую могут определить комментарии к любому хорошему изданию, - читать Апостольские Послания с их истолкованием христианской жизни и наставлениями к ней. Закончить же чтение Иоанновым Откровением, повествующим о конце этой жизни, истории и мира. При желании же ощутить всю силу этого последнего слова Писания хорошо дополнительно прочесть ту книгу, которая повествует о начале Священной Истории вообще и всех вещей - Бытие, столь глубоко родственное Новому Завету. После же всего этого еще раз перечесть Евангелия; только тогда обретет контуры тайна, окружающая образ Господа, особенно в синоптических Евангелиях.

пить на иных языках, как Дух давал им провещавать. В Иерусалиме же находились Иудеи, люди набожные, из всякого народа под небесами. Когда сделался этот шум, собрался народ, и пришел в смятение; ибо каждый слышал их говорящих его наречием. И все изумлялись и дивились, говоря между собою: сии говорящие не все ли Галилеяне? Как же мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились, Парфяне, и Мидяне, и Еламиты, и жители Месопотамии, Иудеи и Каппадокии, Понта и Асии, Фригии и Памфилии, Египта и частей Ливии, прилежащих к Киринее, и пришедшие из Рима, (прирожденные) Иудеи и прозелиты, Критяне и Аравитяне, слышим их нашими языками говорящих о великих делах Божиих? И изумлялись все и, недоумевая, говорили друг другу: что это значит? А иные; насмехаясь, говорили: они напились сладкого вина» (Деян 2.1-13).

Шум раздается с неба. Но этот «шум» - не земной грохот, как и «облако» при вознесении было не тем атмосферным явлением, которое мы обозначаем этим словом, но небесным светом и одновременно - завесой. Так и шум представляет собой небесное волнение, преизобилие, стремительно изливающееся свыше. Являются «разделяющиеся языки, как бы огненные». Это выражение - тот же лепет, старающийся выразить нечто превозмогающе-таинственное, - нечто радостное, сияющее, придающее силу речи. И это опускается на каждого из собравшихся в горнице, «это» небесное могущество, и в учениках происходит перемена. Их боязливость исчезает. Замкнутость сменяется открытостью. К ним приходит понимание, внутренняя зрелость, готовность говорить, свидетельствовать, бороться... Но исшедшее от Бога волнение ощущается и другими. Перед домом собирается толпа находящихся в это время в Иерусалиме паломников из всех стран. Они хотят знать, что здесь происходит. Тогда выступает Петр и заявляет: тем, что здесь происходит, исполняется обетование пророка, согласно которому Дух прорицания и силы изольется на всех, кто принадлежит Богу (Иоил 3.1 слл.). Ссылаясь и на другие пророчества, он неопровержимо доказывает, что возвещенное в них исполнилось в Том, Кого народ в страшные «часы власти тьмы» предал и послал на смерть. Слушатели потрясены. Они принимают благовествование, а уверовав - и крещение, и юная община, первенец Церкви, появляется на свет (Деян 2.1-13).

Вначале эта община ведет тихую жизнь, внешне пока еще полностью ограничивая себя рамками старой храмовой службы и традиционных обычаев, но в действительности, хоть и не отдавая себе в этом отчета, она уже не принадлежит им внутренне и подготовлена к тому, чтобы идти в будущее своим путем (Деян 2.41-47). Перед этим сообществом, которым овладел Дух, народ испытывает священный трепет, и вместе с тем он любит его (Деян 2.47). Прежние враги Иисуса не изменили своей позиции, но боятся народа. Поэтому они, как отмечается в Деяниях, предпринимают против апостолов две вылазки, которые, однако, ни к чему не приводят (Деян 4.2 и 5.17).

Тем не менее кризис назревает. Первоначально апостолам приходится заботиться обо всем, поэтому на них лежит также и призрение бедных, вдов и сирот. Но обязательства разрастаются так, что наступает момент, когда дальше так продолжаться не может. «Забота о столах» не должна отвлекать их от главных задач, поэтому они назначают помощников, разумных и исполненных Святого Духа людей, которые должны будут нести это служение. Их семь, по числу существующих в городе округов, и называются они диаконами (Деян 6.1-6). Один из них - Стефан. Должно быть, это был чудесный человек. Какой-то просветленной силой веет на нас из повествования о нем. Предание и его восприняло неправильно, как и Иоанна, превратив Стефана в мечтательного и чувствительного юношу. В действительности это был человек, могучий духом, в спорах заставлявший противников ощущать свое бессилие перед его духовной мощью. И вот, вокруг него, объятого властью Святого Духа, сгущается соблазн, и кажется, что мы вновь переживаем случившееся в Назарете в начале общественного служения Иисуса (Деян 6.8-15). Стефана приводят на суд и там он держит речь, о которой Деяния Апостолов сообщают в седьмой главе (1-53). Уже внешне она производит странное впечатление. В ней есть нечто беспомощное. Она произнесена так, как говорят люди из народа: начиная от Адама, перескакивая с одного на другое, и так расписывая детали, что конца вообще не предвидится; затем сам говорящий это чувствует, и с какого-то мгновения его речь стремительно идет к завершению. Но действовала она, должно быть, непреодолимо, не словами, как таковыми, ибо в них нет ничего особенного, но тем «иным», что в них властно присутствует - шумом и пламенем Пятидесятницы. Стефан начинает с возникновения Священной Истории, прослеживает ее пророчества и обетования вплоть до того дня и заключает: Тот, о Ком там говорилось - это Тот, Кого вы убили, Иисус Назарянин... Тут вспыхивает вся ненависть противников. Дрожа от бешенства, они «скрежетали на него зубами. Стефан же, будучи исполнен Духа Святого, воз-эрев на небо, увидел славу Божию и Иисуса, стоящего одесную от Бога. И сказал: вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога. Но они, закричав громким голосом, затыкали уши свои, и единодушно устремились на него. И, выведя за город, стали побивать его камнями. Свидетели же положили свои одежды у ног юноши, именем Савла. И побивали камнями Стефана, который молился и говорил: Господи Иисусе! приими дух мой. И, преклонив колени, воскликнул громким голосом: Господи! Не вмени им греха сего! И, сказав сие, почил» (Деян 7.54-60).

Значение этого происшествия трудно переоценить. На Пятидесятницу пробудилась вера. Родилось христианское бытие. Возникло сознание, что наше существование основывается на Христе, что в Нем - начало его и конец. Это сознание переосмысляет прошлое, распространяясь на совокупность всего, что происходило с человечеством. Оно постигает себя не только как единичную жизнь, но как историю. В обеих речах, о которых мы говорим, только что возникшее христианское сознание бросает взгляд назад, на Ветхий Завет, и говорит: «Это принадлежит мне!»

История Ветхого Завета двойственна. С одной стороны, она констатирует, что в первой половине второго тысячелетия небольшое племя переселяется из Палестины в Египет и живет там. Принятое вначале доброжелательно, потом оно порабощается и притесняется пока, разросшись и осознав себя народом, не отправляется назад в Палестину. После завоевания этой страны, за которым следует период смут и кулачного права, возникает царство. Спустя несколько веков насилия и произвола, обе его части гибнут под напором великих восточных держав - Вавилона и Ассирии. Народ изгоняется; после продолжительного плена ему разрешают вернуться, но его сил хватает лишь на кратковременные успехи в борьбе с сирийцами; затем его поглощает Римская империя... Это - история, но еще не «история Ветхого Завета». Та исходит из действий Бога, из Союза, который Он заключил сначала с Авраамом, а затем заново - с Моисеем. Теперь народ становится носителем Божией воли, и с этого времени его история определяется его верностью или неверностью этому Завету. Посланцы Бога все время повторяют: историческое существование народа сводится не только к действию его политических и культурных сил, а также и тех религиозных сил, которые являются естественным выражением психологии народа, но предполагают исполнение Божиего Завета. Те же силы всегда будут восставать против Завета, против его духа и Божиего требования, стремясь самостоятельно определять естественный ход истории. Вследствие этого история народа отмечена своеобразной двойственностью: в сущности она должна быть связана с верой в Откровение, но эта вера постоянно разрушается и оттесняется на задний план второстепенными природными силами. • Задача хранения Завета неимоверно трудна, и решить ее можно лишь с помощью Того, Кто ее поставил. Вновь и вновь Бог посылает людей, чтобы подвести народ к пониманию его священной истории, на основании Завета истолковать ему современные события, побудить его к вере и к жизни, согласной с Бо-жиим Заветом - чтобы это дерзание подарило ему возможности, намного превосходящие естественные силы этого крошечного народа, окруженного огромными государствами. Эти люди - пророки - и формируют ветхозаветное историческое сознание. Но сквозь их слова просвечивает один отдаленный образ, образ Мессии, и грядущее за ним состояние - мессианское Царство. Это - цель, к которой должна прийти история. Через смутные времена, через все невзгоды ее чадежда устремлена именно к этому. Но пророкам не Удается выполнить свою задачу. Природа и обстоятельства слишком сильны. Судьба пророков почти всегда трагична. Их отвергают, преследуют, убивают; потом, когда уже слишком поздно, собирают их писания и почитают их как святыню. Мы слышим горький отзвук их судьбы в словах Того, о Ком они говорили (Мф 23.29-35). В конечном итоге все тонет во мгле и смуте. Нет ни величия и непринужденности в политике, ни настоящего подвига веры. Короткие промежутки показывают, насколько высок мог бы быть уровень возможного: царствование Давида, первые годы Соломона, эпохи Иосии и первых Маккавеев. Но всякий раз все опять приходит в упадок, и когда, наконец, приходит Тот, к Которому был устремлен весь Ветхий Завет, народ не узнает Его.

Юное христианское сознание делает это прошлое своим достоянием и говорит: «Оно принадлежит мне!» Иисус, недавно убитый, завершил прежнюю историю и начал новую. Он - в центре всего. Все предыдущее вело к Нему, все последующее будет осуществлением заложенного Им. Павел же и Иоанн идут еще дальше, возвещая, что тот же Христос вернется в конце времен судить мир и тем самым придать истории ее окончательный смысл, и они же свидетельствуют о Нем, как о начале всего, что происходит: Иоанн - как о Логосе, через Который все было сотворено, Павел-как о Том, Кто был раньше всякого времени и в Ком все получило свою основу.

Что же происходит с Заветом? Ветхий Завет исполнен; Бог исполнил его, несмотря на всю неверность людей. Во Христе он исполняется окончательно, и вместе с тем возникает Новый Завет - между Отцом Небесным и теми, которые веруют в Него во Христе;

Завет верности, существующий в мире, считающем его соблазном или безумием. Содержание Завета -это пришествие Царства, становление нового творения. Существует и новый народ. Не один из многих других народов, но народ в Духе. Тот, о котором говорит первое Послание Петра: «Но вы - род избранный, царственное священство, народ святый, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет; некогда не народ, а ныне народ Божий; некогда непомилованные, а ныне помилованы» (1 Петр 2.9-10). Все те, кто верует в Господа.

В день Пятидесятницы возникло христианское историческое сознание. Именно от этого часа перекинулся мост в прошлое - к началу времен, и с другой стороны, от этого же часа - в будущее, к концу времен. Это историческое сознание в значительной степени утрачено, поскольку ныне христианское бытие распалось и существует скорее в отдельных верующих, объединенных в некую организацию. Поэтому у нас есть, очевидно, все основания молить Святого Духа, чтобы Он даровал нам сознание той пронизывающей все времена истории, которая есть наша история, сознание нашей включенности в определенную связь, соединяющую нас с промыслительным смыслом прошлого и грядущего.

9. Обновление

В церковных молитвах Святому Духу встречаются слова псалмопевца: «Пошлешь дух Твой - созидаются, и Ты обновляешь лице земли» (Пс 103.30). Нечто очень глубокое откликается в нас на эти слова, когда мы их слышим. Ведь мы ощущаем протест против нашего существования. В нас живет потребность выйти за пределы самих себя, стать другими и обрести тем самым свою суть. Мы знаем точно: только если бы нам удалось полностью оторваться от себя, мы достигли бы своего истинного «я». Разве сказки - это не попытки человека попасть из своего мира в иной? Разве всякая фантастика, все сочинительство не свидетельствуют о желании стать другим, хотя бы только живя жизнью воображаемых образов? Но, конечно, это не помогает, это только мечта, - как не помогает и переодевание в театре, когда человек старается вжиться в образ другого... Или вспомним о непостоянстве, присущем некоторым людям, а в какой-то степени едва ли не всем: о стремлении менять дом, одежду, врача, занятия. Не таится ли за этим желание вместе с вещью или занятием отбросить и самого себя, переселиться из себя в другого - чтобы разочаровываться вновь и вновь, ощущая, что ты остался прежним? Вспомним о стремлении погрузиться в природу, найти ту область - лоно, первобытную бездну - где тонет все, чтобы вернуться потом обновленным. Мы ощущаем это при виде морских волн, в шуме лесов, в бесконечности равнин, на вершинах гор. Но и это напрасно. Ибо едва исчезает очарование, как все прежнее опять обрушивается на человека, и он оказывается тем же, кем был... То же кроется в стремлении к наслаждению, к сильным переживаниям, к эмоциям борьбы: желание выйти из собственного «я» с теми его свойствами и характерными чертами, которые делают человека определенной личностью, но и обрекают его на печальную участь оставаться только ею. И снова-все тоже разочарование! Едва отхлынет прилив, как обнаруживается, что все вокруг человека не только осталось прежним, но и сковывает его еще больше... Старание, с которым человек работает над самим собой, приобретая навыки и образование, нередко порождается лишь смутно ощущаемым желанием измениться, переделать себя... Всюду: в педагогических реформах, в попытках обновить жизнь, в поисках новой медицины чувствуется тайное желание шагнуть туда, где нас нет; но опыт всякого воспитания и всякой реформаторской деятельности показывает, что в подлинном бытии не меняется ничего. То, что заложено, может быть обработано, но уйти от него нельзя.

Бывают переживания, когда кажется, что открываются неизведанные ранее возможности, что подымаются творческие силы, о которых ничего не было известно. Бывают времена, когда это чувство охватывает целые слои культуры. Наше время полно таких ощущений. Всюду мы встречаем слово «новый», точно оно обладает магической силой и может порождать нечто таинственное. Обновляется ли что-либо в действительности? Состояния и ощущения - да, конечно. Основа же остается. «Ты будешь тем, чем был вначале», - сказал Гельдерлин, - вот ответ. Преодолеть на самом деле пределы своего «я» и тем обрести свою собственную суть, выйти из своей жалкой узости на обновленный простор высшего бытия и там получить возможность сказать: только теперь я стал тем, кого смутно ощущал в себе - этого нельзя обрести в мире. Он - замкнутый круг, из которого нет выхода. Только в одном-единственном месте мир открыт -в Иисусе Христе. В Нем Бог стал человеком на самом деле, без оговорок, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Он жил как мы, был подчинен неизбежным закономерностям природы и человеческого общежития и включен, как и мы, в условия определенной страны, определенного социального строя и Исторической ситуации. Иисус полностью подчинил Себя воспринятому Им человеческому состоянию. Это сразу становится ясным, когда видишь, что Он не совершил ни одного чуда для того, чтобы раздвинуть Рамки Своего существования. Когда после сорокадневного поста приходит искуситель и говорит Ему: «Скажи, чтобы камни сии сделались хлебами», а Он это отвергает (Мф 4.3) - какое в этом величие! Никогда Он не совершил ни одного чуда, которое улучшило бы Его стесненное положение или ниспровергло бы Его врагов, или преодолело бы их ожесточение. Переживая с Ним Его жизнь, разве не ждешь все время, что произойдет нечто подобное и что, по крайней мере, Он заставит прозреть сердца самых близких Ему -Своих учеников? Ничего подобного Он так и не делает. Приняв закон существования, Он живет данной Ему жизнью вплоть до ее ужасного конца... * Но этот же Иисус был Богом. Не живущим жизнью Бога, но Тем, Кто есть Бог. И не символически, а на самом деле, в том же простом смысле, который подразумевается, когда я говорю, что происхожу из определенной семьи или обладаю определенными способностями. Его Божественность не нарушила строгой замкнутости границ мира, ибо эта строгость была угодна Отцу,

* Мы уже несколько раз касались вопроса, возможно ли изучение психологии Иисуса. Ответ был всегда один и тот же: если под психологией понимать то, что возможно по отношению к человеку, а именно - анализ его естества на основе определенных предпосылок его происхождения и своеобразного развития, то к Иисусу это не применимо, ибо в Нем есть то, что лежит за пределами всякого анализа. Применительно к Нему можно только констатировать и показать, что человеческое истолкование бессильно перед этим Иным. Примером того, что показать это действительно можно, служит только что сказанное. Из таких черт, как способность творить чудеса и полное отсутствие намерения пользоваться ею для улучшения Своей жизни - даже в самой безвыходной ситуации -могла бы сложиться настоящая «психология Иисуса». Она исходила бы не из какого-либо понятия, например из понятия Богочеловека, а из реальности: наблюдая и постигая, она однако именно этим путем и дошла бы до непостижимого. Верно и точно показать этот путь от понятного до недоступного пониманию - вот к чему свелась бы попытка анализа психологии Иисуса.

- но тем, что Иисус покорялся воле Отца и день за днем жил предназначенной Ему жизнью, Его человечность достигала в Нем свободы Его божественности на всем протяжении Его богочеловеческого существования, непрестанно восходя из мира в вечность. Его человеческое существо непрерывно менялось, невыразимым образом превосходя Себя Самого и переходя в божественное. Хотелось бы даже сказать, что случившееся в конце Его земного существования при вознесении - восхождение Его святого человеческого существа на Божий простор и в Божию свободу - постоянно происходило при всей Его жизни, знаменуя собой постоянный переход Его человечности в Его же божественность. Христос был Богом не только в смысле первичного, раз и навсегда данного бытия; Он постоянно подтверждал свое божественное бытие выходом Своего человеческого существа на собственный божественный простор. с Это и есть «дверь», выводящая из мира. Все остальное относится к тому обману, которым жизнь самообольщается относительно собственных границ, воображая, что, имея возможность подняться своей фантазией выше всего возможного в данный момент, она может делать это и в действительности. Все мечты и страстные желания обманчивы. Все ощущения бесконечности, внутренних взлетов и чувства обновления -воистину это только ухищрения, которыми все живущее пытается обойти страшную реальность, заложенную в него от начала.

Веровать - значит так относиться к Христу, чтобы Он стал основой нашего существования, началом и Целью жизни, мерилом и стимулом. Насколько тот или другой человек это осуществляет, зависит от его Арности и жертвенности. Поэтому верующий не должен был бы говорить, что он христианин, но только что он старается им стать. В той мере, в какой он им становится, перед ним открывается дверь бытия. Он включается в тот переход из одного состояния в другое, в то движение ввысь, которое беспрестанно совершается во Христе. Господь сказал: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин 14.6). Глубина этих слов неисчерпаема, но может быть мысль, нас занимающая, даст к ним верный подход: «путь» - это тот выход за пределы собственного существа, который Богочеловек не только осуществляет, но который и есть Он, и в который Он вовлекает человека, с верою приходящего к Нему. Живя во Христе, верующий вступает на единственный сущностный «путь» из плененного собою мира к свободе обновления в Боге.

Во всем этом нет ничего волшебного - никакого изменения действительности, никакого обхода существующих границ. Нет и никаких таинственных переживаний и необычайных взлетов, есть только нечто вполне реальное и чистое, столь же чистое, как само вочеловечение Бога, и столь же реальное, как оно. Непосредственно на факты жизни это никак не влияет. Дарования остаются теми же, как и здоровье или болезнь. Семья и социальное положение, имущество и профессия не претерпевают каких-либо изменений. Действительность, конкретные ситуации предъявляют те же требования, что и прежде. Все сохраняет свою реальность и, тем не менее, дверь отворяется, переход, претворение во Христа становится возможным.

Как это описать? Когда кто-либо живет с людьми, с которыми ему предназначено жить, и в то же время думает о Христе, старается понять Его и беседует с Ним, его обращение с этими людьми становится иным. Не то, чтобы он получал над ними какую-то таинственную власть или чтобы вследствие его близости исчезали их недостатки. Все сводится, быть может, лишь к тому, что он постепенно становится терпеливее, понятливее, добрее, - но также и проницательнее. Он уже не так легко попадает впросак в обращении с людьми, ибо приобрел определенную способность проникать в их духовную суть, как бы ни был он неумел во всем остальном... Но все это еще не выражает главного, ибо выразить его словами невозможно. Человек просто становится иным там и в том, где и в чем он обращен ко Христу. Верующий остается в своей повседневной работе все тем же: продавцом, или почтовым служащим, или врачом. Делать он должен все то же самое. Машина не проникнется в его руках чудодейственной силой, а болезнь не будет протекать легче, чем у других. Но если он, выполняя свою работу, думает в то же время о Христе, - даже, быть может, никак не связывая одно с другим, то при этом что-то происходит. Он становится, к примеру, серьезнее и добросовестнее, переставая вместе с тем неправильно оценивать свою работу и видя ее отныне такой, какова она в действительности. То же относится и к заботам, и к горестям, и ко всем несчастьям нашей жизни. Ткань жизни остается той же, и все же что-то меняется, хоть и ускользает от словесного выражения. Сам человек никогда не может этого высказать. Это выражается только в конкретных вещах: здесь удается победить болезнь, там преодолена некая потеря или прекращена вражда - и в том, что при этом вещи становятся иными: в них появляется Христос.

Это изменение естества более заметно на примере тех, кто осуществляет его героически, то есть святых, -правда, только в ретроспективе, ибо те, кто в жизни работал и боролся рядом с ними, в большинстве случаев не только не проявляли к ним внимания, но даже Довольно часто чувствовали себя задетыми. Изучая же прошлое, мы наглядно представляем себе, что происходило, как данный человек постепенно поднимался выше уровня, заложенного в его природе, притом не потому, что он менял условия своей жизни или превращался в другое существо. Непосредственная реальность существования оставалась прежней, более того,она приобрела больший вес. Никто не относится к действительности так серьезно, как святые, ибо на их трудном пути разгул фантазии безжалостно отомстил бы за себя. Стать святым означает, что реальный человек отрешается от себя и движется в направлении к реальному Богу. Но отступает по-настоящему, а не превращает в замаскированную цель то, что он покинул вначале. И ведет его не вера «озарения» и «прорывы», а Христос... Святые — это те, кто вступает в существование Христа, живет с Ним Его жизнью и из Его человечности восходит в Его божественность... В этих образах нам открывается то, что происходит в нас самих, - скрыто, запутано, постоянно откатываясь назад и ломаясь, но все же реально. Христианин может существовать только во Христе. Через Него, соединенного с Богом человека, возможен этот сущностный переход от мира к Богу, христианин может стать чадом Божиим по благодати искупления.

Конечно, в это нужно верить - вопреки постоянному противодействию нашей собственной немощи, вопреки возражениям мира, который и здесь замыкается в себе самом и оспаривает веру. Ибо если существует христианин, то мир неправ. Самодовлеющий мир не может терпеть существования христианина, потому что он не может терпеть того, что есть Христос. В возможность быть христианином нужно верить вопреки миру, и тем, что эта вера существует и поддерживается, мир уже «преодолен».

10. Новый человек

Говоря о событии Пятидесятницы, мы отметили, что поведение апостолов после него производит совсем иное впечатление, чем раньше: прежде они как бы стояли перед Христом, теперь они в Нем, прежде говорили о Нем, теперь говорят от Него. Павел же показывает во многих местах своих Посланий, что в этом-то и состоит суть дела: сущность апостола в том, что Христос живет в нем и через него говорит, - но в том же - при всех различиях сана и посланничества -сущность христианского существования вообще. Павла можно прямо назвать евангелистом этого христианского существования. Ни у кого другого мы не находим такого глубокого осознания его сущности, его величия и вместе с тем проблематичности. И, в конечном итоге, все «отчего» и «откуда» сводятся к тому, что в нем живет Христос.

Но прежде, чем заняться размышлениями Павла, мы должны поближе присмотреться к странной вещи, именуемой «существованием». Оно означает, что я не только есмь, но и осознаю себя. Я - это я сам и никто другой, кроме меня. Я живу в себе самом, и я один в этом доме, а чтобы в него вошел кто-то другой я должен открыть ему дверь. В момент интенсивной жизни я ощущаю свою власть над собой и своими возможностями. В этом есть нечто великое, мое достоинство и моя свобода, но вместе с тем тягость и одиночество моего существования... Это мы и имеем в виду, когда ведем речь о человеческом существовании. Павел же говорит: все это есть и у христианина, но в измененном виде. Христианская личность означает не только природную личность данного человека в одиночестве и свободе христианина, в его достоинстве и ответственности есть еще и нечто другое - есть Другой: Христос.

Когда ты решился веровать, говорит Павел, когда ты был крещен, с тобой произошло нечто, имеющее принципиальное значение: «Неужели вы не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни. Ибо если мы соединены с Ним подобием смерти Его, то должны быть соединены и подобием воскресения» (Рим 6.3-5). И еще: «Так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе» (Римб.11). Иещераз: «В Нем вы и совоскресли верою в силу Бога, Который воскресил Его из мертвых» (Кол 2.12)... Когда ты родился, то получил от матери свою природную жизнь. Выйдя из ее лона, ты начал собственное независимое существование, и это - великая, сокровенная и, вместе с тем, суровая тайна. Здесь же имеется в виду новая тайна - чудо благодати. Им ты, живущий, вовлечен в иное лоно, в несказанную святую глубину, которая есть и конец и начало. В ней потонула часть твоего существа: ложная самость падшего человека, мнимая принадлежность себе самому, богопротивное одиночество. И ты вышел из нее новым: вышел христианином. В божественной жизни ты был зачат к новому существованию - существованию детей Божиих. В этом существовании ты остаешься самим собой, но во Христе. Он живет в тебе, и тем самым тебе даруется твое подлиннейшее существование. В Послании к Галатам говорится с совершенной простотой и силой: «Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал 2.20). Удивительное утверждение! Когда мы уясняем себе, что оно означает, то не знаем, что и думать. Возможно ли это? А если возможно, то должны ли мы этого желать? Ведь Христос, как мы все время подчеркивали, не только Сын Божий, но и Сын Человеческий. У Него Своя индивидуальность, Свое, Ему принадлежащее тело - как же может Он быть в нас? Павел отвечает: когда Господь умер и воскрес, Он остался Тем, Кем был, Иисусом Христом, -но все Его существо перешло в новое состояние, преображенное и духовное. Он стал духовным Христом. Это не означает, что Он теперь «дух» в отличие от тела, духовное существо, идея, сила, импульс к обновлению жизни, - но все его существо преобразовано Святым Духом, раскрыто, вышло из рамок земной телесности, стало свободным для чистого действия. То, что мы имеем в виду, станет яснее, если добавить сказанное тем же Павлом в первом Послании к Коринфянам о преобразовании человеческого тела при воскресении: «Не всякая плоть такая же плоть; но иная плоть у человеков, иная плоть у скотов, иная у рыб, иная у птиц. Есть тела небесные и тела земные; но иная слава небесных, иная земных. Иная слава солнца, иная слава луны, иная звезд; и звезда от звезды разнится в славе. Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело и духовное. Так и написано, первый человек Адам стал душою живущею, а последний Адам есть дух животворящий. Но не духовное прежде, а душевное, потом духовное. Первый человек - из земли, перстный; второй человек - Господь е неба. Каков перстный, таковы и перстные; и каков Небесный, таковы и небесные. И как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного» (1 Кор 15.39-49). Здесь говорится о человеческом теле, каким оно некогда воскреснет, но его состояние святой завершенности предполагает причастность к состоянию преображенного тела Господня. Когда Христос воскрес, Его человеческое существо было преобразовано Духом, Творцом жизни в эту новую жизненность, которая затем, как жизнь «последнего Адама», «второго небесного человека», стала первообразом и источником новой жизни искупленных людей.

Для этого Христа нет никаких ограничений, в том числе и ограничений личности. Он может быть внутри верующего человека, и не только в его мыслях о Нем и любви к Нему, но и реально. Как душа может быть в теле, потому что она есть дух и дает жизнь телу, так и живой Христос может быть в верующем человеке одновременно в его душе и теле, потому что Он - не только дух, но и живая святодуховная реальность. Таким образом Он и порождает жизнь.

Так как «Господь есть Дух» (2 Кор 3.17), Он также и любовь. Дух Божий раскрывает людей так, что бытие может проникать в бытие, жизнь в жизнь, я в тебя, - без какого-либо взаимного стеснения, смешения, свободно и с достоинством. Дух творит любовь, общность жизни, общность всего благого. Он, Который есть любовь, берет от того, что Христово, и дает нам (Ин 16.15). Он дает нам Самого Христа, делает Самого Христа нашей жизнью, как говорит все тот же Павел: «Для меня жизнь - Христос, и смерть - приобретение» (Флп 1.21).

О сокровенности этого единства любви говорит опять-таки Павел в Послании к Римлянам: «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? Как написано: «За Тебя умерщвляют нас всякий день; считают нас за овец, обреченных на заклание». Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим 8.35-39).

Но не подрывается ли этой общностью самобытность личности? Не отнимается ли вместе с одиночеством бытие человека, как индивидуальности? Сущность Бога можно понимать по- разному. Можно сказать, что Он - Основатель всякого смысла и Создатель всякого бытия, Всевышний Владыка и Властелин всего, что происходит, Всеведущий и Всеправед-ный, Святой и Любящий... Но существуют и другие определения Бога, порожденные самой жизнью в вере и содержащие нечто особо впечатляющее. Так, можно сказать о Боге следующее: чем сильнее сказывается Его присутствие в человеке, чем глубже Он пронизывает его, тем в большей мере человек обретает собственное «я». Это кажется противоречивым, в действительности же это — предельно точное выражение сущности Бога. Ибо Бог - вовсе не «Другой». Он вовсе не Некто, пребывающий наверху, и мы с ним отнюдь не отделены друг от друга. Со всем, что есть во мне, я живу посредством Него. Чем больше Он направляет на меня Свою творческую силу, тем реальней становлюсь я как личность. Чем более мощным потоком Он посылает мне Свою любовь, тем более я становлюсь самим собой. Христос же - Бог в чистом и полном смысле этого слова, Логос, через Которого сотворено было все, и я в том числе. Его присутствие во мне одно только и может сделать меня тем существом, которым я должен быть по воле Божией. Для твари быть самой собой не означает самодостаточность, - желать этого было бы мятежной, страшной и вместе с тем, в небесном ракурсе, смехотворной попыткой подражать самобытности Бога. Напротив, человеческое «я» постоянно вырастает из Божиего творчества. Подлинное «я» человека - это «я в Боге», и здесь, во глубине Духа Христова, Который есть Логос, оно получает свое завершение. Человек обретает свою суть, находясь во Христе.

Павел говорит и больше: Христос есть живой образ христианского существования... У каждого человека есть свой образ. Под этим мы подразумеваем то, что связывает воедино наши самые различные свойства: силы, действия. Я, сейчас работающий, - тот же, кем я был, когда отдыхал до этого, и кем буду, когда позже встречусь со своим другом. Во всех переменах я неизменно узнаю себя; во мне живет некий основной образ, выражающийся в разнообразии, - таком разнообразии, что часто кажется невозможным свести его к какому-либо единству. Чем маленький ребенок похож на взрослого человека, мальчик на старика? А они, тем не менее — одно и то же лицо, потому что в течение жизни тот же основной образ все время раскрывается по-новому, всегда оставаясь однако тем же... Павел же говорит: став христианином, ты принял в себя новый образ. Он объемлет все, что ты представляешь собой от природы: твое тело и твою душу, все множество твоих занятий и свойств, ибо природным образом твоей личности Он овладел, как материалом, чтобы выразить в нем Себя, как подлинный и окончательный образ. Этот образ - духовный Христос, каким Он желает открыть Себя в условиях твоего существования и в твоей деятельности. Как твоя душа представляет собой творческую силу твоего тела, так Он - творческая сила и твоей души и твоего тела - всего твоего существа. В Послании к Римлянам сказано: «Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу. Ибо кого Он предузнал, тем и предопределил быть подобными образу Сына Своего, дабы он был первородным между многими братьями» (Рим 8.28-29). Аналогичную мысль находим во втором Послании к Коринфянам: «Мы же все, открытым лицем, как в зеркале, взирая на славу Господню, преображаемся в тот же образ от славы в славу, как от Господня Духа» (2 Кор 3.18). О пастырях и учителях Церкви Послание к Ефе-сянам говорит: «И Он поставил одних апостолами, других пророками, иных евангелистами, иных пастырями и учителями, к совершению святых, на дело служения, для созидания Тела Христова, доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова» (Еф 4.11-13).

Образ, который христианина делает христианином и должен пронизывать все его поведение, связывать воедино все различные явления его жизни и проявляться во всем, это - Христос в нем. В каждом в отдельности Он живет по-иному: в мужчине иначе, чем в женщине, в ребенке иначе, чем во взрослом человеке, в человеке одной одаренности иначе, чем в человеке другой одаренности, в зависимости от разных времен и обстоятельств, от радостей или горестей, от работы и окружения. Но Его присутствие неизменно. Через все многообразие и все перемены проходит единая связь становления, рост. В каждом христианине Он как бы по-новому проживает Свою жизнь: сначала Он - ребенок, а затем взрослеет, пока не достигнет зрелого возраста совершеннолетнего христианина. Растет же Он благодаря тому, что растет вера, укрепляется любовь, христианин все яснее осознает себя христианином и воспринимает свое христианское существование все глубже и со все большей ответственностью.

Неслыханная мысль! Ее можно выдержать только веря, что Христос действительно есть итог всего, любя Его и стремясь слиться с Ним воедино. Мысль составлять с Кем-то одно целое - не просто сотрудничать и сближаться с Ним, но впустить Его в свое собственное «я» - разве это возможно вынести, если Его не любить, не считать, что через Него я обретаю свое подлинное «я», «я» чада Божия, и подлинное «ты», то есть Отца? Поэтому и сказано в Писании: «Никто не приходит к Отцу, как только чрез Меня» (Ин 14.6). Мое «я» заключено во Христе и мне нужно научиться любить Его как Того, в Ком я имею свое подлинное бытие. Он - Логос, истина всех вещей, - ведь так сказано у Иоанна в первой главе. Значит и мое истинное содержание. В Нем основы моего «я». В Нем я должен искать себя, если хочу найти свою подлинную суть. Только при этой вере можно выдержать то, о чем говорит Павел, впрочем, если есть вера, это принимается с бесконечной благодарностью. Но так ли это на самом деле? Как можешь ты, Павел, утверждать нечто подобное, если люди таковы, каковы они есть? Разве изменились они от того, что стали христианами? Разве у них нет больше грехов? Разве не знаешь ты обо всем том низком, злом и ничтожном, что в них есть?... В Послании к Римлянам есть одно место, где Павел ведет речь о состоянии неискупленного, но в нем постоянно проскальзывает и другая тема: то, что в верующем человеке противостоит искуплению. Он говорит: «Знаю, что не живет во мне, то есть во плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу - уже не я делаю то, но живущий во мне грех. Итак, я нахожу закон, что когда хочу делать доброе, прилежит мне злое. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти? Благодарю Бога моего Иисусом Христом, Господом нашим. Итак, тот же самый, я умом моим служу закону Божию, а плотию закону греха». (Рим 7.18-25; ср. такие места, как 1 Кор 3.3; Рим 8.12 ел. и др.)... Неужели, тем не менее, верно то, что ты говоришь?... Так же несомненно, как то, что Христос воскрес. Ибо искупление и новое рождение означает не то, что человек изменен по волшебству, а то, что в него заложено новое начало. Зло, о котором ты говоришь, налицо, но здесь же и новое начало. Христианин - не простое существо; хотелось бы даже сказать: он весь - борьба. Он - поле битвы, на котором сражаются двое: ветхий человек, закосневший в своей мятежной самости, и новый, вырастающий из Христа. «Вы слышали о Нем и в Нем научились - так как истина во Иисусе, -отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума вашего и облечься в нового человека, созданного по Богу в праведности и святости истины» (Еф 4.21-24). Вся христианская жизнь есть борьба в нас этих двух «человеков». Христианин - не природное существо, а тайна, набросок грядущего. Мы должны верить в свою сущность, невзирая на всю противоречащую ей видимость. Вопреки тому, что мы в себе ощущаем, мы верим, что рождены заново, что несем в себе Христа, а тем самым и становление славы, которая некогда откроется миру, как сказано в восьмой главе Послания к Римлянам.

Когда переходишь от Евангелий к апостольским Посланиям, замечаешь, что исчезло то понятие, которое там определяло все христианское существование, а именно - понятие следования за Христом. Теперь это слово нам едва ли встретится. Куда же делось ТО, что под ним понималось? Оно перешло в то самое, о чем здесь идет речь - теперь это переход от ветхого человека к новому. Следовать за Господом значит не подражать Ему буквально, но выражать Его в своей собственной жизни. Христианин не копирует жизнь Христа, что было бы неестественно и противно истине. Почти буквальное повторение Его жизни - крест и награда немногих; тут нам в первую очередь вспоминается святой Франциск Ассизский. Вообще же задача христианской жизни заключается в том, чтобы пережить Его в своем собственном существовании, в том материале, который дается нам повседневностью, во встречах с людьми, в совпадениях и переплетениях судеб, короче - во всем, что есть в нас и вокруг нас - в чем мы существуем.

Насколько же такая жизнь глубже, содержательней, ближе к вечности, чем простое человеческое существование! Однако, мир - и это едва ли не самое страшное оружие в его борьбе против христианина -пытается лишить его этого сознания, внушая ему, что общечеловеческим является мирское сознание, а христианское - всего лишь его частный случай. Этим он лишает его связи с опорными точками его существования: понятиями о Всесвятом Боге и о пагубности греха. Если христианин допускает это, если он жертвует высотами и глубинами своего сознания, целеустремленностью своей жизни и ее подлинным мерилом, то становится меньше того, кто просто существует в мире. Важнейшая задача христианской духовности, которую мыслители и люди, живущие повседневностью, должны решать сообща - это вернуть сознанию, чувствам, воле людей представление о христианской жизни, как она есть.

11. Церковь

До сих пор мы говорили о Господе, в силе Святого Духа воскресшем из мертвых и вошедшем во славу Свою. О Нем Павел говорит: «Господь есть Дух» и еще: «Где Дух Господень, там свобода» (2 Кор 3.17), ибо для Него нет больше никаких ограничений - ни времени, ни пространства, ни вещей, ни лиц. Таким образом, Он может пребывать в человеке, не нарушая его собственной жизни, подобно тому, как в человеческом теле может быть духовная душа, и оно от этого не перестает быть телесно-живым образом. Верой и крещением Христос входит в человека, как душа его души, как жизнь его жизни. Он действует в человеке и стремится выразить Себя в его деятельности и его бытии. Так возникает христианская личность. Ее завершение - Христос в человеке, как говорит Павел: «Святым его... благоволил Бог показать, какое богатство славы в тайне сей для язычников, которая есть Христос в вас, упование славы» "(Кол 1.27). Во всех Он - тот же, но в каждом по-новому и по-другому, так что каждый неповторим. Собственное естество верующего не исчезает, но достигает настоящей зрелости. В послании к Колоссянам говорится: «Жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге» (3.3). Все присущее человеку сохраняется здесь в неприкосновенности, недоступное никаким посягательствам или копированию, вплоть до той крайней глубины, о которой говорит Иоанново Откровение в послании Пергамской общине: «Побеждающему дам вкусить сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает» (Откр 2.17). Так возникает христианская внутренняя жизнь. Она не заключается во внутренней сосредоточенности, ни в стремлении к высшему, то есть не в психологической или духовной глубине, но создается Христом, тем, что Он входит в человека. Внутренняя жизнь христианина — это присутствие Христа в человеке. Она зиждется на Нем и исчезает, если исчезает Он. Но тот же Христос, на пребывание Которого во мне я надеюсь, живет и в другом, и в третьем, и в четвертом, и во всех, кто верует в Него. Так возникает общность происхождения жизни. Благодаря этой внутренней, от Бога рожденной жизни, мы все - родня. Мы составляем семью детей Божиих, среди которых Христос - «первородный между многими братьями» (Рим 8.29). Чистейшим выражением этой общности служит молитва Господня. В ней звучит христианское «мы». Руководимые старшим братом дети Божий обращаются к своему общему Отцу.

В последний день Судия вынесет приговор - благословение или проклятие - стоящим от Него направо и налево, в зависимости от того, приняли они Его или пренебрегли Им. А на вопрос, когда же они сделали нечто подобное, Он ответил: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф 25.40). В каждом верующем я встречаю Христа, который в нем. Так это внутреннее присутствие становится мерилом христианской этики, что Павел возвещает все время, с особой же настойчивостью в послании к Ефесянам: «Посему, отвергнув ложь, говорите истину каждый ближнему своему; потому что мы члены друг другу» (члены этого сообщества дружбы и любви). «Гневаясь, не согрешайте; солнце да не зайдет во гневе вашем. И не давайте места диаволу. Кто крал, впредь не кради, а лучше трудись, делая своими руками полезное, чтобы было из чего уделять нуждающемуся. Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших, а только доброе, для назидания в вере, дабы оно доставляло благодать слушающим. И не оскорбляйте Святого Духа Божия, которым вы запечатлены в день искупления. Всякое раздражение, и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас; но будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил вас. Итак, подражайте Богу, как чада возлюбленные, и живите в любви, как и Христос возлюбил нас и предал Себя за нас в приношение и жертву Богу, в благоухание приятное» (Еф 4.25-5.2).

Но этим еще не исчерпана сущность христианского сообщества. Среди Посланий святого Павла особое иесто занимают Послания к Ефесянам и Колоссянам. Это как бы переход от Павла к Иоанну. В начале первого из них сказано: «Он в преизбытке даровал нам (благодать Свою) во всякой премудрости и разумении, открыв нам тайну Своей воли по Своему благоволению, которое Он прежде положил в Нем в устроении полноты времени, дабы все небесное и земное соединить под главою Христом. В Нем мы и сделались наследниками, быв предназначены к тому по определению Совершающего все по изволению воли Своей, дабы послужить к похвале славы Его нам, которые ранее уповали на Христа» (Еф 1.8-12). Во втором Послании говорится: «И он есть глава тела Церкви; Он - начаток, первенец из мертвых, дабы иметь Ему во всем первенство, ибо благоугодно было Отцу, чтобы в Нем обитала всякая полнота, и чтобы посредством Его примирить с Собою все, умиротворив через Него, Кровию креста Его, и земное и небесное» (Кол 1.18-20). И дальше в том же послании: Смотрите, чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу; ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно, и вы имеете полноту в Нем, Который есть глава всякого начальства и власти» (Кол 2.8-10).

И здесь речь идет о духовном Христе, но в совершенно иных масштабах. Он не обращен ко внутреннему миру отдельного верующего, а направлен на бытие в целом. Со всемогущей силой, равной той, которая творила мир, Он овладевает всей совокупностью людей, не только одним человеком, другим, и третьим, но ими всеми, составляющими единое целое. Произошло это в день Пятидесятницы. Тогда Он вступил в человечество, как целое и стал в нем живым, действенным образом. Тогда и возникла Церковь. Она состоит не из одного, другого и третьего верующего. Она возникает не путем встречи единомышленников. Она - не просто «община верующих»; она знаменует собою то, что Христос овладевает основами человеческого существования - отдельные же люди входят как члены в это не зависящее от них целостное единство. Говоря об этой тайне, Павел использует два образа. Первый из них нам уже встречался: это тело и члены. В теле член означает нечто иное, чем, скажем, кусочек металла в целом изделии. Здесь существует только внешнее соединение, там-живое единство. «Член» означает часть, имеющую особое назначение, но вместе с тем включенную в совокупность членов тела. Член предполагает существование тела, как целого, а это последнее, в свою очередь, строится из членов. Эту связь мы называем органической. Равным образом каждый отдельный член в соответствии со своей функцией, находится с любым другим в особых отношениях, но участвует вместе с ним в структуре целого. Голова же - и здесь Павел использует взгляды древней медицины - есть альфа и омега всего строения. Она выступает как источник и руководитель сил, действующих во всем теле.

Так и в Церкви. Отдельные верующие - ее члены, Христос - глава. В Нем - источник жизни и сила, ее формирующая. Все члены, пронизанные Его воздействием и Им объединенные, образуют Его тело, каждый в соединении с другим и все вместе...

Второй образ - храм. В нем камни представляют собой ячейки, складывающиеся в единое строение, всех их охватывающее и объединяются в нем. Но мы можем продолжить эту мысль: они накладываются один на другой не произвольно, а согласно великому общему замыслу художника, где каждая деталь представляет собой один из элементов целого. Эта господствующая всеобъемлющая сила - опять-таки духовный Христос. Он - живая премудрость и красота, смысл и мощь. Он соотносится со «своими», с членами, представляя Собой краеугольный камень свода, связывающий все, или фундамент, на котором все держится.

Это целое называется Церковью. Духовный Христос присутствует в ней как план, по которому она воздвигнута, как сформировавший ее образ. Сила же, воздвигающая ее по этому плану и согласно этому образу, есть Святой Дух. Эту мысль Павел развивает в первом Послании к Коринфянам: «Ибо, как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело: так и Христос. Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело. Иудеи или Еллины, рабы или свободные; и все напоены одним Духом» (1 Кор 12.12-13).

Однако Церковь устроена иначе, чем каждый из ее .членов. В ней иначе расставлены акценты, иначе проявляется жизнь; ей нужны иные отрезки времени для медленного, величественного становления: у нее своя борьба и кризисы. Но Христос, пронизывающий ее Своей мощью - Тот же, Который живет в каждом верующем. И у нее есть внутренняя жизнь - бездонная, могучая. Быть может, мы имеем право отнести к ней Дивные слова из третьей главы Послания к Ефесянам: «Для сего преклоняю колена мои пред Отцем Господа нашего Иисуса Христа, от Которого именуется всякое отечество на небесах и на земле, да даст вам, по богатству славы Своей, крепко утвердиться Духом Его во внутреннем человеке, верою вселиться Христу в сердца ваши, чтобы вы, укорененные и утвержденные в любви, могли постигнуть со всеми святыми, что широта и долгота, и глубина и высота, и уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы вам исполниться всею полнотою Божиею. А Тому, Кто действующею в нас силою может сделать несравненно больше всего, чего мы просим, или о чем помышляем, Тому слава в Церкви во Христе Иисусе во все роды, от века до века. Аминь» (Еф 3.14-21). Здесь речь идет, по-видимому, о взаимопроникновении внутренней жизни отдельного верующего и всей Церкви, неоспоримой глубины отдельной личности и великой, всеобъемлющей глубины Церкви. Она обладает божественным знанием истины. В ней - материнское ложе нового рождения, объемлющее отдельного человека и заново рождающее его, как дитя Божие.

Из этого внутреннего присутствия Христа проистекает у Павла и понятие любви. Это слово имеет два значения. С одной стороны, существует любовь одного человека к другому, любовь, которую испытывают дети Божий к своим братьям и сестрам, встречаясь друг с другом на жизненном пути, и о которой так прекрасно говорится в Послании, направленном Павлом его любимой общине - Филиппийской... Но есть еще и другая любовь, рождающаяся из единства жизни, поток которой течет во всех. О ней Павел говорит в первом Послании к Коринфской общине. Там случились распри, и возникли они из духовной ревности. Вслед за праздником Пятидесятницы, точно волны, кругами распространяющиеся от великого потрясения, у верующих проявились особые благодатные дары - харизмы. Один получил способность высказывать таинственные вещи, дар пророчества; другой -понимать и объяснять непонятную для непосвященных пророческую речь (дар истолкования), третий -давать полезные наставления, четвертый - утешать и помогать, и т.д. Как видно, носители этих даров в своем ослеплении заспорили между собой о том, какой из них самый благородный. И вот Павел в двенадцатой главе объясняет им: «Дары различны, но Дух один и тот же; и служения различны, Господь один и тот же; и действия различны, Бог один и тот же, производящий все во всех... Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно» (1 Кор 12.4- 6 и 11). Значит все это творит единая сила -Святой Дух. Один и тот же образ открывается во всем - Христос. Из всего этого вырастает единое целое -Церковь. Затем Павел развертывает этот образ и показывает, каким образом члены тела зависят друг от друга: ни нога, ни рука не могут жить сами по себе, они включены в целое, живут этим целым и служат друг другу. И если уж есть дар, который важнее всех других, то это любовь. Но она не какое-то особое достижение в сравнении с другими, а готовность всецело принадлежать общности, созидаемой Богом, быть всем для других - поэтому в тринадцатой главе и воздается знаменитая хвала любви.

С этой точки зрения любовь представляет собой выражение единства Церкви: не эмоции одного человека по отношению к другому, но единый мощный поток жизни, во всех и в каждом. В этом смысле любить ~ значит быть Церковью, пропускать сквозь себя поток ее жизни и направлять ее другим: «Итак, облекитесь, как избранные Божий, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, снисходя друг другу и прощая взаимно, если кто на кого имеет жалобу: как Христос простил вас, так и вы. Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства. И да владычествует в сердцах ваших мир Божий, к которому вы и призваны в одном теле; и будьте дружелюбны. Слово Христово да вселяется в вас обильно, со всякою премудростью; научайте и вразумляйте друг друга псалмами, славословием и духовными песнями, во благодати воспевая в сердцах ваших Господу. И все, что вы делаете, словом или делом, все делайте во имя Господа Иисуса Христа, благодаря через Него Бога и Отца» (Кол 3.12-17).

12. Рожденный прежде всякой твари

Мы привыкли считать Иоанна наиболее смелым мыслителем Нового Завета. Предание выразило его сущность образом орла, который, согласно преданию, может, паря в высоте, смотреть на солнце без вреда для глаз. Но если пристальнее вглядеться в Павла, то можно задуматься: может быть, его мысль проникает глубже, а его образы действуют сильнее. Это тем более замечательно, что писал он задолго до Иоанна. Мы попытались уловить образ Христа, нарисованный Павлом, - Его образ, а также и образ верующего в него христианина, - но мы должны еще сказать о содержащейся в них предельной «широте и долготе, глубине и высоте» (Еф 3.18). В Послании к Ефесянам говорится: «...Он в преизбытке даровал нам (благодать) во всякой премудрости и разумении, открыв нам тайну Своей воли по Своему благоволению, которое Он прежде положил в Нем, в устроении полноты времен, дабы все небесное и земное соединить под главою Христом. В Нем мы и сделались наследниками, быв предназначены к тому по определению Совершающего все по изволению воли Своей, дабы послужить к похвале славы Его нам, которые ранее уповали на Христа» (Еф 1.8-12). В Послании к Колоссянам Павел призывает благодарить Бога и Отца, «избавившего нас от власти тьмы и введшего в Царство возлюбленного Сына Своего, в Котором мы имеем искупление Кровию Его и прощение грехов, Который есть образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари. Ибо Им создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, - все Им и для Него создано. И Он есть прежде всего, и все Им сто IT. И Он есть глава тела Церкви; Он - начаток, первенец из мертвых, дабы иметь Ему во всем первенство, ибо бла-гоугодно было Отцу, чтобы в Нем обитала всякая полнота, и чтобы посредством Его примирить с Собою все, умиротворив через Него, Кровию креста Его, и земное и небесное» (Кол 1.13-20). И еще: «Смотрите... чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу, ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно, и вы имеете полноту в Нем, Который есть глава всякого начальства и власти» (Кол 2.8-10). Речь идет о Христе, но Его образ вышел за все возможные границы. Он велик как мир, вернее, Он стал намного больше всякого мира. В Нем - созидающая сила, пронизывающая все. В Нем заключен весь и всякий смысл. Он есть прежде всякого времени, изначально.

Эти тексты подводят нас к другому - к началу Евангелия от Иоанна. Там сказано: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его... Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли. А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими, которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились. И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца» (Ин 1.1-5 и 9-14). Здесь мы тоже сталкиваемся с изначальным, всеобъемлющим, всепроникающим смыслом, но здесь нет того, что делает приведенные выше тексты Павла такими таинственными. Иоанн говорит о Логосе, о Слове говорящего Бога, ибо Бог не немой. Мы знаем из собственного опыта, что значит говорить: это то, что мы можем выразить словами, а, произнося их, понять самих себя. Бог поступает также, учит нас Иоанн. Полноту Своего существа и разума, Свою жизнь, Свое богатство, Свое блаженство Он не держит в Себе, но выражает их. Слово же, посредством которого Он это делает, обращено не к кому-либо другому, но к Нему Самому. Оно остается в Его глубине, как сущ-ностная полнота смысла, но вместе с тем и как действительность. Наше человеческое слово слабо. Оно сильно только по смыслу, не по бытию. По бытию оно - дуновение, которое исчезает, образ, который всплывает в нас и в слушателе, и опять расплывается. Слово, произносимое Богом, пребывает и господствует. Оно Само - Некто. Произнося Его, Бог становится Произносящим и Произносимым - Отцом и Сыном. Это Слово, от века произносимое Отцом, от века бывшее «у Него», как говорит Иоанн, и к Нему обращенное, объемлет все: бесконечность Самого Бога и все творение. Оно объемлет даже и всякое мыслимое творение: в этом Слове светятся первообразы всего, что могло бы быть. Тот, кто понял бы Его, познал бы совокупность всего. Чтобы приуготовить это понятие Логоса для истолкования личности Христа, греческая мысль шесть столетий трудилась для Священной Истории. Своим стремлением к ясности, своею силой, позволявшей ей, наперекор всякому хаосу, видеть в мире форму, а в вечных образах прообразы всего сущего, она выработала понятие идеи и итог всех идей -Логос. Иоанн и направляемое им христианское мышление приняли эти понятия как ключ к пониманию Христа... Как видим, это довольно смелая мысль, но мысль святого Павла еще смелее. Ибо Иоанн говорит о вечном Сыне Божием, о Логосе как таковом, Павел же - о вочеловечившемся Сыне Божием. Его, Богочеловека, он помещает в эту изначальность. В нем он усматривает совокупность всего.

Что это значит? Ведь Логос стал человеком лишь во времени. Не знаю. Во всяком случае, это означает, что Бог видит человека и человеческое иначе, чем мы предполагаем. Христос рожден прежде всякой твари. В Нем смысл, и основа, и оценка всего сотворенного. Подобно тому, как белый цвет содержит все цвета, Слово содержит в себе изначальную сущность всего, что разворачивается в широте мира, в продолжительности времени, в глубине значений, в высоте масштабов. И не только как готовая картина, но как сила; ибо Им сотворено все. Христос - это творящая рука Отца.

Но в Нем заложены и образы всех судеб. Все, что Должно происходить в этом мире - сцепления всех причин и следствий, жизненные пути всех существ, судьбы людей от самого начала, каждая сама по себе и все вместе в их необозримом переплетении - всему этому дан в Нем прообраз. В Нем же - и истоки благодати. То непроницаемое, что называется Священной Историей: сложное взаимодействие откровений, предсказаний и предостережений, стечение обстоятельств и предзнаменования, бесконечная ткань происходящего, призванного служить любви Божией к тем, кто на Его любовь отвечает любовью, - происхождение и цель заложенного во всем этом смысла предстают во Христе. Что за мысль!

Он вступил в историю, жил в ней как человек в самых конкретных условиях и, тем не менее, нес в Себе все это!... Мы говорили выше о внутренней жизни Христа, какой она открывается у Иоанна, в особенности в великих иерусалимских речах. Мы видели тогда, как мощь внутреннего бытия Христа входила в Его сознание, как Его вечное сознание выражалось во временном. Тут нам прежде всего вспоминаются такие изречения, как: «Прежде нежели был Авраам, Я есмь» (Ин 8.58), или из прощальных речей: «Ныне прославь меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира» (Ин 17.5). Нечто от того, что было в этом сознании, ощущается у Павла.

Здесь образ Христа обретает мировые масштабы. Он уже не только учитель, возглашающий истину, ведущий по определенному пути и возвещающий некий порядок. Только теперь мы понимаем значение таких изречений, как: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин 14.6). Он не только возвещает истину, Он есть истина. Он не только говорит, каковы вещи, но может вбирать людей, вещи, жизни в Себя, и они в Нем умещаются. Мир умещается во Христе. Но не так, как он уместился бы пусть и в величайшем уме, а как действительность в объемлющей ее сверхдействительности. Христос объемлет мир как Сущий, а не только как Мыслящий. Все конечное пребывает в Нем... Только здесь обретает свой истинный смысл и Евхаристия. Слова «ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем» (Ин 6.56) выражают не только некую их душевную связь, некую интимность любви и прибежища, но, если можно так выразиться, связь космическую. Воистину люди, а с ними и мир, должны быть во Христе, ибо Он есть всеобъемлющий, вочеловечившийся Логос.

Можно было бы возразить, что это игра понятий, метафизика, по методу Платона или Плотина. Это возражение не испугало бы нас, потому что Платон для того и мыслил, чтобы христианин в свое время мог воспользоваться понятиями, позволяющими ему понять своего Господа, а также себя в вере. Но здесь сказано больше, чем когда-либо решился сказать о первообразах какой бы то ни было философ. Павел учит, что Христос есть действительно то пространство, тот порядок, тот образ, та сила, которые объем-лют и перерождают верующего и все сущее. И это можно познать на опыте. В чем заключается, скажем, христианское воспитание мышления? Сначала человек живет со своими мыслями в общем мире, и ему служат критериями практический опыт и общие правила логики. По ним он судит о том, что есть и что может быть. Встреча с Христом ставит его перед необходимостью решить, станет ли он и о Нем судить по своим привычным критериям? Сначала человек попытается поступать так, но скоро заметит, что тут перед ним нечто особенное. Он почувствует, что здесь с»т него требуют противоположного, то есть принять за исходную точку Христа. Думать уже не о Нем, а исходя из Него. Не только не подчинять Его законам непосредственного мышления и опыта, но признать высшим мерилом действительного и возможного.

Мышление, стремящееся по-прежнему владеть собой, противится этому, потому что от него требуют отказаться от своей мирской самости и отдаться в руки Бога, говорящего через Откровение. Именно тогда и определяется, станет ли оно христианским. Если оно решается на это, то начинается преобразование, доходящее потом до самых глубин. Это преобразование дается нелегко - приходится преодолеть тревогу и страх. То, что раньше казалось несомненным, ставится под вопрос. Меняется картина действительности, вся умственная жизнь. Все время на первый план выдвигается вопрос, действительно ли Христос так велик, что может быть мерилом всего. Действительно ли мир умещается в Нем, или же «мышление, исходящее из Него», представляет собой всего только, пусть даже и прекрасную, разновидность того общего явления, когда образ становится для человека мерилом всего? Не частный ли это случай того прозрения, а вместе с тем и ослепления, которые заложены в любви? Но в той мере, в какой мышление выдерживает это испытание, оно узнает, что любовь ко Христу представляет собой нечто совершенно иное, чем всякая другая любовь. Оно познает - пусть читатель простит нам философские термины, потому что когда нужно показать, что Христос есть Владыка всего, то следует избирать соответствующие формы выражения мысли - что Он есть та категория, которая обосновывает все, та система координат мышления, при которой все обретает истинность. Здесь познается то, о чем говорилось выше, и каким бы ограниченным и слабым ни было мышление отдельного христианина, в той мере, в какой он испытывает это преобразование, его восприятию открываются такой простор, такая сила, такое превосходство мысли, которые не могут быть даны никаким естественным знанием.

Теперь образ Христа перерос все масштабы. Для Него нет никакого мерила. Мерило - Он Сам.

Потому Христос и есть Господь. Каждое из существ находится в Его власти. Потому Он также и Судия, а критерий для суда - опять-таки Он Сам. Что человек делает за и против Христа, то и определяет характер суда. Это включает в себя и все остальное, в том числе доброе и справедливое.

В восьмой главе Послания к Римлянам апостол Павел говорит: «Ибо думаю, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас. Ибо тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих: потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне; и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая усыновления, искупления тела нашего. Ибо мы спасены в надежде. Надежда же, когда видит (свое осуществление), не есть надежда: ибо, если кто видит, то чего ему (еще) и надеяться? Но когда надеемся того, чего не видим, тогда ожидаем в терпении. Также и Дух подкрепляет нас в немощах наших, ибо мы не знаем, о чем молиться, как должно, но Сам Дух ходатайствует за нас воздыхания-ми неизреченными. Испытующий же сердца знает, какая мысль у Духа, потому что он ходатайствует за святых по воле Божией. Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу. Ибо кого Он предузнал, тем и предопределил быть подобными образу Сына Своего, дабы Он был первородным между многими братиями. А кого Он предопределил, тех и призвал; а кого призвал, тех и оправдал; а кого оправдал, тех и прославил. Что же сказать на это? Если Бог за нас, кто против нас? Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего? Кто будет обвинять избранных Божиих? Бог оправдывает их. Кто осуждает? Христос Иисус умер, но и воскрес: Он и одесную Бога, Он и ходатайствует за нас. Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? как написано: «За Тебя умерщвляют нас всякий день; считают нас за овец, обреченных на заклание». Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим 8.18-39).

В понимаемом так Христе сокрыта тайна предопределения. Выше мы уже говорили о ней. Это тайна любви, а не устрашения, и апостол завершает эту тему словами, звучащими, как хвалебная песнь: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему? Или кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать? Ибо все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки...» (Рим 11.33-36).

13. Вечный Первосвященник

Среди Посланий апостола Павла особое место занимает четырнадцатое - Послание к Евреям. Согласно преданию, оно по своему происхождению восходит в конечном итоге, к Павлу. Но оно отличается от его других посланий подбором слов, трактовкой темы и пр. Поэтому принято считать, что его непосредственным автором было лицо из окружения апостола, хорошо знакомое с его мыслями, - один из его помощников и друзей... Большая часть Послания посвящена личности Христа. При этом Он рассматривается под особым углом зрения: в Господе мы видим первосвященника Нового Завета, принесшего жертву, искупившего наш грех и спасшего мир. А поскольку Послание к Евреям отмечено тем же великим метафизическим даром святого Павла, что и другие Послания, возникает могучий, таинственный, почти чуждый образ. Чуждый прежде всего потому, что мы, люди нового времени, с трудом воспринимаем идею жертвы. Религиозно-философское мышление, как и наше личное чувство, видит в ней нечто, относящееся к более ранним, несовершенным стадиям развития человечества, и уже преодоленное более чистой религиозной позицией. В ней усматривают нечто недуховное, даже сомнительное. Поэтому, прежде, чем всмотреться в образ Христа в Послании к Евреям, мы попытаемся сначала преодолеть эту отчужденность, задав себе вопрос, что значит жертва в собственном смысле слова. Дело в том, что в Ветхом Завете мы находим ее повсюду. Именно совершение жертвоприношения служит признаком, различающим сыновей первого человека - покорного Богу и бунтующего. Жертвоприношение возвещает, после потопа, союз Бога с преданными Ему людьми. Жертвоприношение скрепляет союз с Авраамом и его возобновление через Моисея. Рядом с этим последним, законодателем и пророком, находится Аарон - первосвященник. Порядок религиозной жизни определяется в основном порядком жертвоприношений, проходящим через всю историю как народов в целом, так и отдельных людей.

Что значит жертва? Человек отдает нечто ему принадлежащее и ценное - последнее подчеркивается: дар должен быть без изъяна. Он жертвует, отдает его Богу. Дар должен принадлежать Богу. Чтобы выразить этот отказ от собственного владения и эту принадлежность Богу, дар уничтожается: напиток, который человек мог бы выпить сам, выливается на землю, первые плоды урожая сжигаются, животное убивается, предается огню и, таким образом, как бы переносится в потустороннее... Возможно возражение: что же делать Богу с такими дарами? Ведь все, что существует, сотворено Им и принадлежит Ему, а кроме того Бог и не нуждается ни в каких тленных вещах... Это верно и подчеркивается самими пророками. Дар сам по себе - ничто перед Богом. Но принесение дара есть знак определенного движения души: поклонения, благодарения, просьбы, раскаяния, хвалы. Принесение жертвы есть исповедание Господа, царящего надо всем. Он - начало, от которого все исходит, конец, к которому направлено все. Действуя, отдавая свое добро, человек тем самым исповедует, что Бог есть Бог. Когда дар приносится с такими мыслями, не становится ли он ценным пред Ним? Вот то, что выражает жертва: подлинно сущий есть Бог, все сотворенное существует только Его милостью. Поэтому Он должен быть также и господствующим. Все должно отойти на задний план, чтобы дать место Ему, чтобы Его величие проявилось не в вещественном мире, куда Ему по существу открыт доступ вследствие Его всемогущества, но в самой жизни его творения. Это то настроение, которое выражено словами Апокалипсиса: «... Сидящему на престоле... благословение и честь, ислава...»(0ткр5.13). Но за дарами стоит еще и нечто иное: за ними стоит сам человек. Сознание, что человек принадлежит Богу, выразилось в истории ужасающим образом - человеческими жертвоприношениями. В них чистая истина подверглась адскому извращению - тем не менее, она налицо. Жертва говорит: «Не я, человек, но Ты, Бог!» Жертвой человек как бы уничтожает себя самого, чтобы Бог был всем. Именно это выражает акт уничтожения.

Но это не просто уничтожение, это - переход к Богу, и в этом вторая смысловая линия жертвы. Сожжение означает, что дар переходит в Божие владение. Самое глубокое значение жертвы в том, что она символизирует переход в жизнь Божества, отказ от жизни здесь. Нечто сходное есть и в мирском существовании. Когда человек приносит жертву ради великой идеи, или ради своего отечества, или ради дорогого ему другого человека, то тем самым он хочет прежде всего послужить тому делу, которое считает достойным этого. Но, кроме того, он сознает еще и нечто особое. Быть может он не признается в этом, - во всяком случае ему было бы трудно эту мысль высказать, потому что она звучала бы фантастически, - тем не менее он уверен в том, что его жертва таинственным образом подымает еще выше то, что ему дорого, и вместе с тем приобщает его самого к этому возвышению. И не только «духовно», т.е. в мыслях и чувствах, но вполне реально. Однако не в форме непосредственного обладания и соучастия, а... но тут мысль растекается в неопределенности. В пределах этого мира на эту тему нельзя больше сказать ничего, не начиная фантазировать. Настоящее объяснение может дать только вера: каждая жертва ради какого-либо великого дела или для какого-либо человека совершается во имя Бога. Мы подсознательно надеемся, что пожертвованное, а с ним и сам жертвователь будут приняты Богом и в Нем обретут единение с любимым.

И вот что говорится в Послании к Евреям: те жертвоприношения, которыми полон весь Ветхий Завет, Предвосхищают жертву, имеющую для мира непреходящее значение, - жертву Искупителя. То, что жертва присутствует в сознании Иисуса, ясно уже из первых Евангелий, точнее из их повествования о Тайной Вечере. Там он говорит о хлебе: «Сие есть Тело Мое, которое за вас предается», и о чаше: «Сия чаша есть новый завет в Моей Крови, которая за вас проливается» (Лк 22.19-20). В этих словах '«за вас предается» и «за вас проливается» выражена идея жертвы во всей своей чистоте. Послание к Евреям представляет собой в сущности не что иное, как комментарий к ним. В нем сказано: «Посему Он должен был во всем уподобиться братиям, чтобы быть милостивым и верным первосвященником пред Богом, для умилостивления за грехи народа. Ибо, как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь» (Евр 2.17-18).

Священник должен быть одним из тех, за кого он молится, должен разделить их судьбу. Сын Божий стал человеком, одним из нас, во всем нам подобным, чтобы Его жертва была вознесена из нашей среды. Тем не менее, он должен быть иным, чем мы. «Таков и должен быть у нас Первосвященник: святый, непричастный злу, непорочный, отделенный от грешников и превознесенный выше небес, Который не имеет нужды ежедневно, как те первосвященники, приносить жертвы сперва за свои грехи, потом за грехи народа; ибо Он совершил это однажды, принеся в жертву Себя Самого. Ибо закон поставляет первосвященниками человеков, имеющих немощи; а слово клятвенное, после закона, поставило Сына, на веки совершенного» (Евр 7.26- 28). Таким образом Его дух чист совершенно. То, что показано в синоптических Евангелиях и в Евангелии от Иоанна - безоговорочное подчинение воле Отца, горение во имя Его славы, безмерная готовность - вновь появляется здесь в виде самоотдачи за людей.

Что же отдает Он? Не что-то вещественное - напиток или плоды, или животных, -но Себя Самого. Притом отдает действительно Себя, принося на алтарь не только свой пыл или самоотдачу, как сказали бы в новое время с его пристрастием к отвлеченным понятиям, но Себя в самом буквальном смысле слова, вплоть до мистерии уничтожения. Это последнее отражается в судьбе, которая не должна была Его постигнуть, и все же постигла, ибо люди так глубоко погрязли в грехе. То, что здесь происходит, и, говоря по-земному, представляет собой бессмысленное уничтожение, на самом деле - та форма, в которой совершается жертвоприношение. Поэтому в Послании к Евреям говорится: «Но Христос, Первосвященник будущих благ, придя с большею и совершеннейшею скиниею, неру-котворенною, то есть не такового устроения, и не с кровью козлов и тельцов, но со Своею Кровию, однажды вошел во святилище и приобрел вечное искупление. Ибо если кровь тельцов и козлов, и пепел телицы, через окропление, освящает оскверненных, дабы чисто было тело: то кольми паче Кровь Христа, Который Духом Святым принес Себя непорочного Богу, очистит совесть нашу от мертвых дел, для служения Богу живому и истинному!» (Евр 9.11-14) Христос отдает Себя, чтобы царила воля Отца и Он был всем во всем. Во Христе тварь говорит: «Да будет Бог, а не Я!» Этим искупляется грех того, кто сказал: «Да будет моя воля, а не Божия». Этим человеческое бытие Иисуса переходит в вечное. То, что Он отдает, преображается и возвращается к Нему во славе. «Не так ли надлежало пострадать Христу и войти в славу Свою?» Говорится в Евангелии от Луки (24.26). Путь Господа в смерть есть Его путь во Славу. Теряя жизнь Свою, Он обретает ее, как говорит Он Сам в Евангелии от Матфея (Мф 10.39), и не только Свою собственную жизнь, но и нашу. Он - «Последний Адам», и в нем живет весь род человеческий, как жил в первом Адаме. Поэтому, как грехом первого Адама все люди были вовлечены в погибель, так будут они смертью второго восприняты в жизнь (1 Кор 15.45), Вера и крещение означают погребение вместе с Иисусом и воскресение к новой жизни (Рим 6.3-11).

И вот, могучий взлет мысли: «Ибо Христос вошел не в рукотворенное святилище, по образу истинного устроенное, но в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лице Божие, и не для того, чтобы многократно приносить Себя, как первосвященник входит во святилище каждогодне с чужою кровью; иначе надлежало бы Ему многократно страдать от начала мира; Он же однажды, к концу веков, явился для уничтожения греха жертвою Своею. И как человекам положено (только) однажды умереть, а потом суд: так и Христос, однажды принеся Себя в жертву, чтобы подъять грехи многих, во второй раз явится не для очищения греха, а для ожидающих Его во спасение» (Евр 9.24-28). Один раз в год, в великий день Примирения, первосвященник должен был приносить жертву умилост-вления за весь народ. С кровью животного Он шествовал из переднего двора в святилище, а оттуда - в святое святых, самую недоступную часть храма, открывавшуюся только один раз за весь год. Там Он кропил кровью ковчег завета, который был, как известно, седалищем Славы Божией. Христос - подлинный первосвященник. В день, который был истинным днем примирения, в день своей смерти, Он проследовал из переднего двора бытия - из мира - через порог и ворота Своей смерти в действительное святое святых, в неприступность Бога, восседающего в сиянии славы. Там Христос стоит перед Богом, искупая Своей жертвой человечество.

Таинственная и устрашающая картина! Ее рисует взгляд, проникший в сокровеннейшую глубину внутренней жизни Христа - туда, где Он был наедине с Самим Собою и Отцом. Во всеоружии силы, дарованной Ему чистотой сердца и незапятнанностью духа, полнотой даров и бесконечным любвеобилием деяний, Он стоит перед Богом, как пастырь всего мира. Его жертва была принесена во времени один раз, когда Он умер. Но произошло это по вечной воле, поэтому Его присутствие перед Богом вечно. Времена проходят. Они бесконечны в глазах человеческих. Пред Богом же, в святая святых Его присутствия, в последнем раскрытии истины, которая есть также и суд, стоит Сын человеческий и возносит Свою жертву, пока не пробьет час. Бесконечная череда времен - пред Богом лишь один день. Времена проходят, жертва же остается.

Иных жертв больше нет. Ветхозаветное служение угасло. Языческие культуры представляют собой предчувствие подлинного там, где оно еще не возвещено, или бесовщину там, куда уже проникло благо-вествование. Остается только одна жертва на веки веков. Но при исполнении повеления «сие творите в Мое воспоминание» (Лк 22.19), при служении святой литургии, жертва, находящаяся в вечности, каждый раз является снова. Повторить ее невозможно - какое могло бы быть повторение? Она сама, единственная и вечная, возносит себя. Вечный пастырь встает за пастырем земным, который всего лишь орудие в Его руках. Вечный дар, принесенный однажды и пребывающий во все времена, приносится во временном даре... Но жертва должна оживать и в живом соучастии человеческого сердца. Вновь и вновь требование жертвы возвращается к человеку. Оно звучит каждый день. Для христианина жертва означает не только преодоление себя, которого требует любой долг, и не только ту таинственную связь, о которой мы говорили, но и соучастие, с верой и любовью, в деянии Искупителя.

14. Возвращение Господа

Апостол Павел говорит о духовном Христе, воскресшем, изменившемся при воскресении и преображенном. О Христе, Который не подвластен больше никаким ограничениям пространства, времени, человеческих потребностей и Который действует в жизни верующих, куда Его вселяет Святой Дух. Описание Его бытия дается как бы в двух измерениях. Одно из них -та Божия отдаленность, куда Христос вернулся: «Если вы воскресли со Христом, то ищите горнего, где Христос сидит одесную Бога. О горнем помышляйте, а не о земном» (Кол 3.1-2). Там Христос живет в вечном присутствии Бога, во славе, которую Он имел «прежде бытия мира» (Ин 17.5). Но тот же Христос -и в людях; вновь и вновь Он совершает свой жизненный путь - как в отдельном человеке, так и в новом народе Божием. Но присутствие и могущество Христа этим не исчерпывается. Он также и Тот, Который придет. Он не только в Божией вечности и в том, что происходит во времени, но и в конце всех времен. И там Он облечен могуществом, - не просто созерцательным, но действенным, -ибо Он придет «скоро» и положит конец истории (Откр 22.20).

Возвращение Христа возвещается в обоих Посланиях к Фессалоникийцам. В Первом говорится: «Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут прежде; потом мы, оставшиеся в живых, вместе с ними, восхищены будем на облаках в сретение Господу на воздухе, и так всегда с Господом будем» (1 фее 4.16-17)... Туже мысль находим в Первом Послании к Коринфянам: «То скажу вам, братия, что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия, и тление не наследует нетления. Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся. Вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие» (1 Кор 15.50-53). Мы чувствуем таинственность этих слов, порожденных не теоретическими выкладками, а пророческим видением. Эти прозрения, мощные и вместе с тем неизъяснимые, являли Павлу образ возвращающегося Господа. Господь придет внезапно, во времени это будет длиться один миг. Раздастся звук трубы, апокалиптического инструмента, тревожными звуками удерживавшего народ у Синая от приближения к сотрясавшейся горе; тот же звук семь дней подряд раздавался вокруг Иерихона, пока город не рухнул под натиском божественной силы, и о нем же Иоанново откровение говорит, что по сигналу семи труб на мир обрушатся последние ужасы. Господь придет с неба и призовет мертвых из земли к новой жизни. Те же, которые еще будут живы, перейдут в то состояние, возможность которого открыл людям воскресший Христос. И все, принадлежащие ко Христу, будут посланы «ввысь», Ему навстречу, для таинственно- непостижимого соединения и исполнения. За этим последует суд.

По Павлу это возвращение относится однако не только к концу времени - оно происходит уже теперь. В христианском существовании, каким познал его Павел, уже сейчас живет тревога, как бы являющаяся проекцией этого потрясающего события.

Это ясно из многих мест Посланий. Так, например, в первом Послании к Коринфянам Павел пишет о Евхаристии следующее: «Ибо я от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб и, возблагодарив, преломил и сказал: «примите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое; сие творите в Мое воспоминание». Также (взял) и чашу после вечери и сказал: «сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание». Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет» (1 Кор 11.23-26). Евхаристия не представляется чем-то самодовлеющим, она указывает путь дальше. Она -не только жертва и таинство, но также и пророчество. Видимо, она служит указанием на то же самое, что выражено словами Христа на Тайной Вечере: «... Отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего» (Мф 26.29). Таинственные слова! Мы не можем сказать, что они означают, но чувствуем, что здесь имеется в виду бесконечная полнота, как и в других изречениях: «... придем к Нему и обитель у него сотворим» (Ин 14.23), «... войду к нему, и буду вечерять с ним...» (ОткрЗ.20).

Грядущее возвращение Господа влияет и на отношение христианина к мирским вещам. В первом Послании к Коринфянам Павел говорит об отношении к ценностям бытия, брака, имущества, обращения с мирским: «Я вам сказываю, братия: время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не имеющие; и плачущие, как не плачущие; и радующиеся, как не радующиеся; и покупающие, как не приобретающие; и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся; ибо проходит образ мира сего. А я хочу, чтобы вы были без забот...» (1 Кор 7.29- 32). Это - те часто цитировавшиеся фразы, которыми апостол якобы выразил свое пренебрежительное отношение к миру и ценностям человеческого существования, в особенности к браку. В действительности о пренебрежении здесь нет и речи. Слова эти призваны служить выражением не каких-то принципов, а убежденности в пришествии Господа. Павел думает, что оно очень близко, более того, он уверен, что сам доживет до него. На фоне этого предстоящего столь грандиозного события, когда «образ мира сего» прейдет, чтобы уступить место грядущему, ценности этого образа мира теряют для него значение. Поэтому он говорит: не связывайте себя. Оставайтесь свободными во имя того мгновения, которое изменит все! Это - то самое настроение, которое мы встречаем и в Деяниях Апостолов, когда многие продают свое имущество, а полученные за него деньги отдают апостолам, чтобы те распределили их между нуждающимися. Господь близко, зачем же имущество? И... и как там речь идет вовсе не о коммунизме или о вообще какой-нибудь теории справедливого распределения собственности, а о том, что всякая собственность теряет значение при приближении последних времен. Так и здесь речь идет вовсе не о принципиальном порицании брака, ведь именно Павел усмотрел божественную ценность брака, как норму в соединении Христа и Церкви (Еф 5. 20-28).

Вообще все Послания апостола объединяет это чувство: скоро придет Господь. Тогда все станет иным! Это придает наполненность христианскому существованию, каким познает его Павел и каким мы встречаем его также в Деяниях Апостолов и в самых ранних памятниках письменности. Быть христианином - значит быть готовым к тому, что вскоре произойдет. Все остальные слепы, они живут одним днем, как люди перед потопом. Христианин не таков; зная, что перемены грядут, он готовит себя к ним. Он бдителен и исполнен бескомпромиссной решимости; в то же время, все, что не вечно, сильно теряет для него в цене. Но здесь, вероятно, можно обнаружить и основное различие между нашим и новозаветным миром, а это подводит нас к вопросу: когда вернется Господь?

Павел придерживался, очевидно, того мнения, что это произойдет очень скоро, еще при его жизни. Уже приведенная нами цитата из первого Послания к Коринфянам гласит: «Не все мы умрем, но все изменимся» (15.51). Значит, он будет еще жив, когда это произойдет. Но потом, с течением времени, его взгляд меняется. Как сознание того, что ожидавшегося не произошло, так и спокойствие, возрастающее с возрастом, заставляют его считаться с той возможностью, что сам он не доживет до возвращения Господа. Филип-пийцам он пишет: «... знаю, ... при уверенности и надежде моей, что я ни в чем посрамлен не буду, но при всяком дерзновении, и ныне, как и всегда, возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертью. Ибо для меня жизнь - Христос, и смерть - приобретение. Если не жизнь во плоти доставляет плод моему делу, то не знаю, что избрать. Влечет меня и то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас» (Флп 1.20- 24). Это место звучит иначе, чем приведенное выше из первого Послания к Фессалоникийцам. Горячка ожидания улеглась. Взгляду открывается под харизматически-героичес-ким слоем христианского бытия другой слой повседневной жизни, и из познания этого последнего возникает новое понимание христианства. Поэтому мысль глубже вникает в смысл благовествования о возвращении Господа и постигает, что это «скоро» нельзя мерить мерками времени, ибо и Сам Господь сказал, что никто не знает ни дня, ни часа (Мф 24.36). Да и Павел всегда указывал на знамения грядущего возвращения Господа: все язычники должны вступить в Церковь, а израильский народ должен обратиться. Неизвестно, однако, когда это произойдет: «Ибо не хочу оставить вас, братия, в неведении о тайне сей, - чтобы вы не мечтали о себе, - что ожесточение произошло в Израиле отчасти, до времени, пока войдет (в Церковь) полное число язычников; и так весь Израиль спасется, как написано: «придет от Сиона Избавитель, и отвратит нечестие от Иакова. И сей завет им от Меня, когда сниму с них грехи их» (Рим 11.25- 27). Должен появиться и Антихрист: «Да не обольстит вас никто никак: ибо день тот не придет, доколе не придет прежде отступление и не откроется человек греха, сын погибели, противящийся и превозносящийся выше всего, называемого Богом или святынею, так что в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога. Не помните ли, что я, еще находясь у вас, говорил вам это? И ныне вы знаете, что не допускает открыться ему в свое время. Ибо тайна беззакония уже в действии, только не совершится до тех пор, пока не будет взят от среды удерживающий теперь. И тогда откроется беззаконник, которого Господь Иисус убьет духом уст Своих и истребит явлением пришествия Своего того, которого пришествие, по действию сатаны, будет со всякою силою и знамениями и чудесами ложными, и со всяким неправедным обольщением погибающих за то, что они не приняли любви истины для своего спасения» (2 Фее 2.3-10). Этих знамений еще нет, и разве можно предсказать, когда они будут?

Ранняя община верила в скорое возвращение Господа, и многое в ее жизни и позиции можно понять только в этой связи. Потом эта вера утрачивается.

Преследования, которые побуждают подвергающихся им людей страстно надеяться на скорые и кардинальные перемены, ослабевают. Дискриминация и гонения прекращаются. Быть христианином становится нормой, а в конце - даже общепринятой предпосылкой жизни в обществе. Возникают христианские общество и культура, которые, естественно, должны желать не внезапного конца, а дальнейшего развития. Затем, с наступлением нового времени, меняется вся картина мира. Под влиянием науки как космическое, так и историческое существование воспринимаются как нечто самостоятельное, руководствующееся своими внутренними законами. Поэтому вера в скорое возвращение Христа, которое положит конец этому существованию, не может не казаться бессмысленной.

Мы едва ли преувеличим, если скажем, что мысль о предстоящем возвращении Господа больше не имеет в христианской жизни серьезного значения. Это возвращение трактуется как нечто настолько отдаленное, что о нем и не помышляют. Между ним и существованием как таковым встает стена научного мировоззрения. Но не теряет ли при этом христианское мироощущение чего-то существенного? Оно прижилось в мире. В качестве «христианской культуры» оно стало составной частью этого мира, и возвращение Господа с легкостью отождествляется с тем концом истории, который естественным путем вытекает из нее самой. Вследствие этого теперешнему христианскому сознанию не хватает того напряжения, которым были полны первые века: строгости оценок, страстности самоотдачи, эмоций, а также той ясности сознания и той серьезности, которые проистекали из того факта, что большинство христиан обращалось к вере уже в зрелом возрасте. Тем не менее, вера в возвращение Господа существует и поныне, а вера - это всегда росток, в жизни которого чередуются периоды спячки и пробуждения. Возможно, что для этого христианское существование должно стать менее устойчивым, а понятие «христианская культура» - менее бесспорным. Разрыв между Откровением и миром должен вновь стать явным. Быть может, нужны опять времена поругания и гонений на него, чтобы пробудилось сознание его особого характера. Тогда оживет и вера в приход Господа. Но едва ли об этом можно сказать многое. Отдельным элементам христианской истины тоже положены свои сроки: времена, когда они ясны и владеют умами, и другие времена, когда их значение перестают осознавать и они тонут, чтобы позже снова всплыть как ответы на вопросы, которые вновь ставит жизнь.

Часть Седьмая Апокалипсис: время и вечность

1. Книга тайного откровения

Жизнь Господа, в Которого мы веруем, не ограничивается временем от Его рождения до смерти. Период Его существования не начинается в первом году нашего летоисчисления с тем, чтобы прерваться в середине четвертого десятилетия; у него совсем иная протяженность. Она начинается в вечности, - об этом говорит Иоанн в начале своего Евангелия и Павел в первой главе Послания к Колоссянам. Господь, есть «Слово, ставшее плотью», Первородный прежде всякой твари. После своей смерти Он восстает к новой жизни, о чем повествуют все евангелисты; еще сорок дней Он пребывает на земле, а затем восходит на небо, чтобы «возвратиться» и в качестве духовного Христа царить в каждом отдельном верующем и в Церкви. Но некогда Он возвратится открыто, для суда, и положит конец истории. Творение и история будут восприняты вечностью, а Он станет вечной жизнью искупленных и светом преображенного творения... Вот та связь, о которой мы должны поведать, «жизнь Ии-еуса, который есть Христос». О последней и вечной части этой книги Господа и повествует Книга Тайного Откровения. Глава из книги DerHerr, Munchen 1980, О Тайном Откровении ап.Иоанна.

Для понимания Апокалипсиса требуются некоторые предварительные знания, и прежде всего - знакомство с соответствующей исторической эпохой в особенности с поздним иудаизмом, с его ощущением непрочности всех вещей и ожиданием грядущих таинственных событий, а также с первыми христианскими общинами и их отношениями с окружающей средой. К тому же в книге активно используется символика, а ее искусное построение носит мистически- литургический характер, для понимания чего также необходима определенная подготовка. Но мы оставляем подобные вопросы в стороне; нужные сведения читатель может почерпнуть из соответствующих комментариев. Мы же постараемся осознать две особенности последней книги Писания, которые важны для предмета нашего рассмотрения. Прежде всего: Тайное Откровение -это книга Утешения. Не богословское учение об истории или ее конце, но утешение, которое Бог вложил в руки Своей Церкви на исходе апостольского века. В этом утешении она нуждалась, ибо была в чрезвычайно тяжелом положении. Римское государство объявило христианство своим противником. Нельзя сказать, чтобы оно только теперь впервые проявило враждебность к нему: об отдельных ее проявлениях вскоре после Пятидесятницы говорится уже в Деяниях Апостолов, а при императоре Нероне свирепствовало великое гонение. Но тогда еще не была распознана особая сущность христианства; оно представлялось общественному мнению или одним из многих религиозных течений, возникавших повсюду, или элементом иудаизма, ведь и при Нероне первые репрессии были направлены против иудеев и только потом распространились на христиан. Но позже Римское государство, внимательно присмотревшись к христианству, поставило вопрос так: или - или. Тогда и начались настоящие гонения. Они продолжались более двухсот лет -запомним эту цифру. Во время первого из них, при Домициане, и возник Апокалипсис. В его первой главе, в девятом стихе читаем: «Я, Иоанн, брат ваш и соучастник в скорби... и в терпении Иисуса Христа, был на острове, называемом Патмос, за Слово Божие и за свидетельство Иисуса Христа».

Как же утешает Бог? Он не говорит, что «беда не так уж велика», - она велика, таковой ее и видят. Не обещает Он и никаких чудес. Время и силы, которыми располагает история, не отменяются даже тогда, когда они обращаются против Бога. Но над этой земной действительностью проступает небесная. Над воинствующими силами истории встает в молчаливом ожидании Тот, на Кого они ведут наступление, - Христос, Ему принадлежит вечность. Он видит все, взвешивает все, от сокровеннейших побуждений сердца до конечных проявлений их воздействия на ход событий, и все записывает в «книгу» Своего безошибочного знания. И когда-нибудь пробьет час, когда время, положенное всем вещам, кончится. Тогда все они прейдут, Христос же останется. Все предстанет пред Ним, и Он скажет слово, оценивающее всякое человеческое деяние, воздающее по заслугам каждому и пребывающее вечно... Вот в чем утешение. Утешение веры, предполагающее, что слушатель совершает подвиг веры. И относится оно не к завтрашнему дню, и не к будущему году, и вообще не к этой жизни, а к вечности, лежащей по ту сторону смерти, утешая настолько, насколько для слушателя реальны Бог, и Христос, и вечность.

Это утешение, даруемое Апокалипсисом, содержится не в богословских рассуждениях и не в набросках Дальнейшего хода истории, не в изречениях и наставлениях конкретного характера, но в образах и символических событиях. Однако, эти образы должны быть правильно поняты. Можно заниматься ими рассудочно: задаваться, скажем, вопросом, что значат цифры «семь», «двенадцать», «двадцать четыре». Можно изучать символику драгоценных камней - ясписа, берилла, сардоникса. Можно исследовать значение встречающихся здесь образов животных: агнца или дракона. Все это хорошо, но все останется для нас мертвым, если мы не отнесемся серьезно к тому, что сказано во вступительной части первой главы: «Я, Иоанн, брат ваш и соучастник в скорби и в царствии и в терпении Иисуса Христа, был на острове, называемом Патмос, за слово Божие и за свидетельство Иисуса Христа. Я был в Духе в день воскресный, и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный, который говорил: «... то, что видишь, напиши в книгу и пошли церквам, находящимся в Асии: в Ефес, и в Смирну, и в Пергам, и в Фиатиру, и в Сардис, и в Филадельфию, и в Лаоди-кию». Я обратился, чтобы увидеть, чей голос, говоривший со мною; и обратившись, увидел семь золотых светильников и, посреди семи светильников, подобного Сыну Человеческому» (1.9-13). Здесь говорится, что тот, кто писал Апокалипсис, Иоанн, был «восхищен», «вознесен в Духе», находился в том состоянии, в котором у пророков были видения, переданные ими нам в книгах, о чем мы уже однажды говорили. Следовательно, образы Тайного Откровения также представляют собой видения. В пятой главе, например, сказано: «и взглянул, и вот, посреди престола и четырех животных и посреди старцев стоял Агнец, как бы закланный, имеющий семь рогов и семь очей, которые суть семь духов Божиих, посланных во всю землю» (5.6). Как может ягненок быть закланным и тем не менее живым? Как может у него быть семь глаз и семь рогов? Можно успокоиться на рассудочном объяснении, что это символ Христа, который умер и воскрес, а значит принадлежит и к числу умерших и к числу живых. Можно сказать, что глаза - органы зрения, Он же видит все, и это символизируется семью глазами, так как семь - это священное число, означающее полноту. Ему принадлежит также всякая власть на небе и на земле, а рог в библейском языке - символ веры, поэтому Ему могли приписать семь рогов. Все это верно, но останется мертвым и не подводит нас к самой сути. Мы не продвинемся ни на шаг вперед, если попытаемся представить себе эти образы так, как они описаны - точно и однозначно, наподобие обычных вещей, о которых нам кто-то рассказал. Некоторые художники пытались именно так представить образы Тайного Откровения, например, Альбрехт Дюрер в своем Апокалипсисе. Но достаточно взглянуть на него, чтобы увидеть, что этим путем идти нельзя.

Нам нужно предпринять попытки иного рода. Где еще мы могли видеть животное со смертельной раной на шее, мертвое и, однако, живое? Настолько полное жизни, что наши чувства уже не могут оторваться от этого образа? Да - во сне! Во сне можно увидеть такое существо, живое и все же мертвое, непостижимое, и все же не ощущаемое нутром как загадочное, пусть это и нельзя выразить словами. Или появляется некто, дающий нам почувствовать, что он обладает неслыханной силой зрения, - у него всюду глаза, все в нем видит. И он могущественен всем своим существом. Все в нем оружие, ударная сила, рог. Подобные вещи могут возникать во сне. А если рассудок возражает, то его заглушает внутреннее чувство причастности. Почему это так? Потому что во сне замкнутость образов расплывается. На поверхность проступает иная, глубинная реальность, она принимает форму вещей, перерабатывает и преображает их; и не только так, Как это делает воображение художника, которое всегда бывает ограничено рамками окружающей действительности, даже если оно раздвигает их шире того, что возможно в реальности, - но так, что мерки возможного и невозможного вообще перестают действовать. Критическому рассудку здесь уже нечего сказать. Здесь господствует течение внутренней жизни, тайная воля инстинкта, внутренний смысл существования, о котором бодрствующее сознание не знает ничего. Все это пользуется осязаемыми образами, выражая себя прикровенно, и все же просвечивая сквозь них. Спящий человек внутренне согласен со всем этим и чувствует значение образов, даже если он наяву не мог бы уловить ничего... Здесь перед нами похожее состояние - с тем существенным различием, что данное состояние определено «свыше», от Бога. Оно заключается не в успокоительном действии сна, когда отключается рассудок с его критичностью и воля с ее властностью, - здесь человеком овладевает Дух Божий, выводит его за пределы его собственного существа и превращает его в принадлежность чего-то, что превосходит его человеческие разум и волю. Этот высший смысл выражается, как в вещах, процессах и образах мирского существования, так и во внутренней жизни пророка. Фантазия работает во сне, чтобы удовлетворять подспудные желания, порождаемые жизнью, - в видении же царит Дух Божий и придает образам, заимствованным из мира, новые формы, чтобы выразить ими некое божественное содержание. Эти образы оказываются в иной атмосфере, они замешаны на другом тесте, они следуют иным законам строения и развития, чем в земном существовании, -подобно тому, как образы сновидений носят иной характер, чем картины реальности. Образы видений сливаются в мощный поток. Они выплывают из него, меняются, переходят друг в друга, снова тонут в нем. Открывается же при этом тайна несказанного священного бытия безмерной полноты, невыразимого грядущего, исходящего от Бога преобразования и завершения - новизны как таковой.

В той же главе, с первого по четвертый стих, сказано также: «И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями, и видел я Ангела сильного, провозглашающего громким голосом: кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати ее? И никто не мог, ни на небе, ни на земле, ни под землею, раскрыть сию книгу, ни посмотреть в нее. И я много плакал о том, что никого не нашлось достойного раскрыть и читать сию книгу и даже посмотреть в нее» (5.1-4). Почему этот человек плачет, притом так, что этот плач потрясает до глубины души? Опять можно было бы попытаться найти рассудочный ответ, что книга эта символизирует смысл бытия в настоящем и будущем, и что тайно-зритель хотел бы его познать, но священный смысл остается сокровенным, никто не может его разгадать, а потому он и грустит. Но это не было бы полнокровным объяснением... Однако каждому случалось видеть во сне, что вот стоит нечто, или лежит, например, книга на столе, и она закрыта, а он знает самим нутром, что все зависит от того, чтобы эту книгу открыть! Но это невозможно, и он приходит в полное отчаяние. Если кто-нибудь спросил бы, отчего он плачет, он указал бы на книгу и сказал: да разве ты не видишь? вот книга! и она не раскрывается! Во сне рушатся преграды между «здесь и там», между мной и Другими. Единый поток жизни течет сквозь все, и в образах сновидения, отчужденных и все же глубоко трогающих, спящий узнает себя самого. С испугом, но вместе с тем и с чувством узнавания, он встречается в этих образах с самым глубоким, самым сокровенным и неведомым, что есть в нем самом. Вон там - книга, а в ней - смысл его жизни, ее сохранность... Или стоит светильник, и кто-то говорит: это тот человек, которого ты любишь. Это твое счастье. Если светильник опрокинется, счастье разобьется. Не говорится, что это символ счастья, поскольку счастье, скажем, нечто светлое и теплое, оно беззащитно, как огонек на высоком подсвечнике, - нет, сказано: это пламя -твое счастье. Спящий же слышит это, быть может, удивляется, и однако понимает: конечно, это так. И он всем существом своим боится за слабый колеблющийся под ветром огонек, ибо во сне его жизнь - не только в нем самом, но и в этом огоньке.

Нечто подобное происходит и здесь, только человек, посещаемый видениями, находится не в состоянии сна, а «в Духе». И то, что он ощущает, что переполняет и его и образ, - это не природная жизнь со своими инстинктами, страхами, надеждами, но святая, новая жизнь от Бога. Она заявляет о себе, раскрываясь в появляющихся образах: что в них, то и в ней. Но если книгу нельзя открыть, появляется ужасающая, до глубины души проникающая боль. Обо всем этом нужно иметь некоторое представление, если мы хотим понять Апокалипсис. Нужно подняться выше жесткой замкнутости образов повседневности и допустить их текучесть. Все то, что мы знаем из повседневной жизни, нужно препоручить господствующей силе и следовать за ней. Нужно развить в себе внутренний слух, стать духовно послушным, настроиться на волну образов, чтобы принимать их такими, какими они появляются, чувствовать их. Тогда мы поймем - насколько Бог даст понимание.

Тогда и исследования и знания обретут смысл, и можно будет с пользой для себя узнать, как строится Книга Тайного Откровения, что означают упоминаете в ней символы, каковы исторические предпосылки тех или иных утверждений и т.д. Но сначала нужно проникнуться тем пониманием, той особой способностью видеть и чувствовать, о которых мы только что говорили.

2. Властвующий

Тайное Откровение начинается великим видением: «Я, Иоанн, брат ваш и соучастник в скорби и в царствии и в терпении Иисуса Христа, был на острове, называемом Патмос, за Слово Божие и за свидетельство Иисуса Христа. Я был в Духе в день воскресный, и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный, который говорил: ... то, что видишь, напиши в книгу, и пошли Церквам, находящимся в Асии: в Ефес, и в Смирну, и в Пергам, и в Фиатиру, и в Сардис, и в Филадельфию, и в Лаодикию. Я обратился, чтобы увидеть, чей голос, говоривший со мною; и обратившись, увидел семь золотых светильников и, посреди семи светильников, подобного Сыну Человеческому, облеченного в подир (длинную одежду) и по персям опоясанного золотым поясом. Глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег; и очи Его - как пламень огненный; и ноги Его подобны халколивану, как раскаленные в печи, и голос Его - как шум вод многих. Он держал в деснице Своей семь звезд; из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лице Его - как солн-ые, сияющее в силе своей. И когда я увидел Его, то пал к ногам Его, как мертвый. И Он положил на меня десницу Свою, и сказал мне: не бойся, Я есмь Первый и Последний и Живый; и был мертв, и се, жив во веки веков, аминь. И имею ключи ада и смерти. Итак, на-ииши, что ты видел, и что есть, и что будет после сего. Тайна семи звезд, которые ты видел в деснице Моей, и семи золотых светильников есть сия: семь звезд суть Ангелы семи Церквей; а семь светильников, которые ты видел, суть семь Церквей» (19-20).

Какая мощь в этой картине Тайновидца, во время гонений сосланного на пустынный остров Патмос, в воскресный день его охватывает Дух и возносит выше его собственного существа к созерцанию и опыту, которые от Бога... Затем он слышит позади себя голос. Мы чувствуем приближение того внезапного, непредсказуемого, таинственного, что свойственно видению... Он оборачивается, чтобы увидеть, «чей голос, говоривший» с ним. Тут его взору представляются семь светильников. Между ними сидит Некто, «подобный Сыну Человеческому». Очевидно, не Он был «голосом», говорившим сначала и звучавшим, как труба. То был только «голос», говорящий элемент видения, зов, обращенный к человеку. Тот, Который здесь сидит, говорит по-другому. Его голос - «как шум вод многих»; он не возвещает, как труба, но преисполнен полноты мира. Восседающий подобен Сыну Человеческому - Он такое же существо, «как» человек, но выходит за пределы всего того, что поддается описанию. Его голова и волосы белы, «как белая волна, как снег». Образы, сменяясь, дают почувствовать что-то не по- земному сияющее и чистое. Ноги Восседающего «подобны халколивану, как раскаленные в печи». Нам вспоминаются картины того художника, которому, одному из очень немногих, было дано изображать видения, - Маттиаса Грюневальда. На Изенхаймском алтаре члены Воскресшего раскалены изнутри, а лик Его не освещен, но сам излучает свет. Тайновидец сражен этим видением. Оно повергает в ужас, сотрясает основы повседневности, но в то же время и дает силы вынести это. Сын Человеческий склоняется над поверженным, кладет на него Свою десницу, мощную, властную, поднимает его и говорит: «Не бойся». При этом Он открывает, кто Он, - и это тоже видение, ибо реальность, являющаяся свыше, может быть воспринята только с помощью ее собственного свидетельства о себе. К ней нет пути; путь ведет только от нее. Ее не постигают ни природным опытом, ни земной логикой, она истолковывает себя сама: «Я семь!» - говорит то, что здесь выступает. То, что здесь открывается: свет, в котором оно предстает, глаз, который это воспринимает, сила, благодаря которой можно вынести откровение - все это составляет единое целое.

Тот, Кто здесь открывает Себя-Христос. Он называет Себя «Первым и Последним». Он был до всякого творения. Итак, снова появляется образ Христа из вступления к Евангелию от Иоанна, - образ Логоса, Который был вначале, - а также из первой главы Послания к Колоссянам. И Он пребудет, когда пройдет все. Более того, Он - творящее завершение, равно как и говорящее начало. Через Него было сотворено все сотворенное, и Им завершается все конечное. Конец вещей приходит не сам собой и не естественным ходом событий, но кладется Тем, Кто положил начало... И Он «живой», Тот, Который стоит над жизнью и смертью. «Жизнь и смерть» объяты его всемогущей реальностью, поэтому Он владеет «ключами ада и смерти». Он сильнее тех сил, которым ничто не могло противостоять. Он познал все, что есть между рождением и смертью, и преодолел это, потому что Он -Вечно Живой и сама Любовь.

Некоторые детали видения поражают своей мощью. «Из уст Его выходил острый с обеих сторон меч». По обычным представлениям этого не может быть. Меч выходит все время, все время обнажается. Это - беспрестанная угроза. Притом изо рта! Достаточно вспомнить изображение, принадлежащее кисти Альбрехта Дюрера, чтобы убедиться, что это невозможно себе представить, используя повседневные образы. Здесь же действие происходит в Духе, и только в Духе его можно узреть... Далее говорится, что Он держит «в деснице Своей семь звезд», а эти звезды - «Ангелы семи Церквей». Под «Ангелами» подразумеваются епископы, те, кто послан в церковные общины, охранять, вести и просвещать их. Звезды не только означают хранителей общин, - например, в том смысле, что люди, руководящие Церковью, должны быть полны жара и духовного света, у всех на виду, и постоянно быть готовыми помочь, - нет, звезды «суть» эти «Ангелы». Епископ Ефесский и первая звезда в руке Сына Человеческого - одно и то же... То же самое относится и к золотым светильникам. Эти высокие колонны, посреди которых пребывает Сын Человеческий, - общины, их жизнь, их светоподобная реальность. И если ниже говорится: «Сдвину светильник твой с места его, если не покаешься» (2.5), то этим демонстрируется таинственное единство.

Тот, Кто здесь открывает Себя, - тот же Христос, Который был на земле, умер и воскрес. Теперь Он живет в вечности. Но все, что произошло, остается в Нем. Он пребывает посреди семи светильников, над миром, над суетой и ущербностью бытия.

Тот, кто живет в этой ущербности и видит игру мирских сил, повторяет вопрос псалма: «Восстань, что спишь, Господи! пробудись, не отринь навсегда» (43. 24). Бытие кажется брошенным на произвол судьбы. Кажется, что нет Бога. Люди могут поступать вопреки воле Божией, и ничего с ними не случается. Люди могут хулить Бога, заявлять, что Бог мертв, и молния с небес не ударяет в них. Может казаться, что нет ничего, кроме мира; только тоска мятущихся, или утешение отделенных, или уязвимость слабых вопиют о каком-то Боге, Тайное же Откровение показывает Его, вознесенного над миром, но не пребывающим в олимпийском спокойствии и блаженствующим в собственной славе, не шествующим над облаками и презирающим ничтожества, кишащие внизу. Нет, там, где Он, стоят светильники общин. У тех, кто верует в Него на земле и кажется там безумием, есть там наверху, в вечном, свои светильники, среди которых пребывает Он. Земные силы кажутся самовластными, история кажется делом человеческой воли. В действительности над ними господствует Христос. Христианское бытие кажется обреченным. В действительности же Он оберегает его. Оно кажется подчиненным случайности, - но во всем, что происходит, вплоть до его разрушения, исполняется извечный замысел, который может быть нарушен только неверностью самих людей. Ничто не может коснуться светильника - никакой враг, никакое событие, никакая случайность. Господь оберегает его. Никто не имеет власти над золотым светильником, - но если тот, смысл жизни которого был заложен в этом светильнике, утратит верность, то Господь «сдвинет светильник с места его». Тогда Господь проявит Свою власть. За видением, описанным во вступлении, следуют семь посланий, которые Христос через Тайновидца направляет семи общинам и которые содержатся во второй и третьей главах. В первую очередь имеются в виду те семь об-Щин, которые здесь названы: Ефеса, Смирны, Перга-ма, Фиатиры, Сардиса, Филадельфии и Лаодикии, -но кроме того и все общины вообще - очаги небесного огня на земле, ячейки Царства Божия, сколько бы их ни было, так как семь - это священное число восполнения. Все послания построены одинаково. Сначала указывается, к кому они обращены: «Ангелу Ефесской Церкви напиши...»

Затем следует имя Посылающего, и в том, как Он Себя именует, проявляется бесконечная полнота властвующего могущества Христа: «Так говорит Держащий семь звезд в деснице Своей, Ходящий посреди семи золотых светильников»... «Так говорит Первый и Последний, Который был мертв, и се, жив»... «Так говорит Имеющий острый с обеих сторон меч»... «Так говорит Сын Божий, у Которого очи - как пламень огненный, и ноги подобны халколивану»... «Так говорит Имеющий семь Духов Божиих и семь звезд»... «Так говорит Святый Истинный, имеющий ключ Давидов, Который отворяет - и никто не затворяет, затворяет - и никто не отворяет»... «Так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Бо-жия». Выражения полноты могущества все время повторяются. В них открывает Себя Богочеловек и Властелин, Которому «дана всякая власть на небе и на земле (Мф 28.18).

Далее говорится: «Знаю дела твои, и труд твой, и терпение твое»... «Знаю твои дела, и скорбь, и нищету (впрочем, ты богат)»... «Знаю твои дела, и что ты живешь там, где престол сатаны»... «Знаю твои дела, и любовь, и служение, и веру, и терпение твое, и то, что последние дела твои больше первых»... «Знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв»... «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч». В этих речениях звучит осведомленность Того, Который видит все. Каждому сообщается, что Тому, Кто среди светильников, он известен со всем, что есть в нем хорошего и плохого, с тем, что открыто перед глазами у всех, и что сокрыто, что иллюзорно и что истинно. Там, где звезды и светильники, известно все.

И надо всем идет суд: «Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою»... «Но имею немного против тебя; потому что ты попускаешь жене Иезавели, называющей себя пророчицею учить и вводить в заблуждение рабов Моих, любодействовать и есть идоложертвенное»... «Знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв»... «Ибо ты говоришь: я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и слеп, и нищ, и наг».

Послания содержат также призыв к обращению и угрозу наказания: «Вспомни, откуда ты ниспал, и покайся, и твори прежние дела»... «Покайся, а если не так, скоро приду к тебе и сражусь с ними мечом уст Моих»... «дал ей время покаяться в любодеянии ее, но она не покаялась. Вот я повергаю ее на одр и любодей-ствующих с нею в великую скорбь, если не покаются в-делах своих»... «Бодрствуй, и утверждай... близкое к смерти; ибо я не нахожу, чтобы дела твои были совершенны пред Богом Моим. Вспомни, что ты принял и слышал, и храни, и покайся»... «Советую тебе купить у Меня золото, огнем очищенное, чтобы тебе обогатиться, и белую одежду, чтобы одеться и чтобы не видна была срамота наготы твоей; и глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть. Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся».

Во всех посланиях содержится далее призыв все выдержать и преодолеть. Это нужно правильно понять. Имеется в виду преодоление сопротивления мира тому, что исходит от Бога. Сопротивление это так велико, что у верующего то и дело появляется чувство, будто его вера есть нечто чуждое миру или вообще бессмысленное. Так возникает опасность соблазна: то, что исходит от Бога, представляется миру безум-HbiM или противоестественным, - а ведь к миру относится и наше собственное бытие. Тем не менее мы должны держаться, пронести веру через все, верить, когда всякая вера кажется невозможной - это и есть «преодоление». Оно вносит в мир то, что идет от Бога. Через него христианское начало становится в мире реальностью, совершается становление нового творения.

Улавливать этот смысл в кажущейся нелепости, верить в становление нового, хоть все говорит против этого, человек не может своими силами, а только Духом Божиим. Поэтому во всех посланиях повторяются слова: «Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит Церквам». Он говорит, что преодоление возможно.

И Он возвещает наступление бесконечной полноты: «Побеждающему дам вкушать от древа жизни, которое посреди рая Божия»... Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни»... «Побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает»... «Кто побеждает дела Мои до конца, тому дам власть над язычниками, и будет пасти их жезлом железным; как сосуды глиняные, они сокрушаются, как и Я получил власть от Отца Моего. И дам ему звезду утреннюю»... «Побеждающий облечется в белые одежды; и не изглажу имени его из книги жизни, и исповедаю имя его перед Отцом Моим, и перед Ангелами Его»... «Побеждающего сделаю столпом во храме Бога моего и он уже не выйдет вон; и напишу на нем имя Бога Моего и имя града Бога Моего, Нового Иерусалима, нисходящего с неба от Бога Моего и имя Мое новое»... «Побеждающему дам сесть на престоле Моем, как и Я победил и сел с От-цем Моим на престол Его».

О смысле этих обетовании мы еще поговорим подробнее.

3. Престол и восседающий на нем

Три первые главы Тайного Откровения составляют вступление. Они показывают нам Христа, как Властелина истории. Он - Тот, Кто ходит «посреди... золотых светильников» (2.1). Он знает, что случается с теми, кто принадлежит к Нему, видит, что они дела-КУГ, и Ему известны их самые сокровенные помыслы. Через тайновидца Он направляет Свое послание семи общинам, причем число «семь» означает в то же время и все множество существующих общин, Царство Бо-жие, распространившееся повсюду. Он говорит, что видит их, увещевает их проявлять стойкость и предвещает им исполнение в вечности. Четвертая глава вводит нас в собственно апокалиптические события — в историю конца времен.

Здесь сказано: «После всего я взглянул, и вот, дверь отверста на небе, и прежний голос, который я слышал как бы звук трубы, говоривший со мною, сказал:

взойди сюда, и покажу тебе, чему надлежит быть после сего. И тотчас я был в Духе; и вот престол стоял на небе, и на престоле был Сидящий. И Сей Сидящий видом был подобен камню яспису; и радуга вокруг престола, видом подобная смарагду. И вокруг престола двадцать четыре престола; а на престолах видел я сидевших двадцать четыре старца, которые облечены были в белые одежды и имели на головах своих золотые венцы. И от престола исходили молнии и громы и гласы, и семь светильников огненных горели пред престолом, которые суть семь духов Божиих; и пред престолом море стеклянное, подобное кристаллу; и посреди престола и вокруг престола четыре животных исполненных очей спереди и сзади. И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лице, как человек, и четвертое животное подобно орлу летящему. И каждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполнены очей; и ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был есть и грядет. И когда животные воздают славу и честь и благодарение Сидящему на престоле, живущему во веки веков, тогда двадцать четыре старца падают пред Сидящим на престоле, и поклоняются живущему во веки веков, и полагают венцы свои пред престолом, говоря: достоин Ты, Господи, приять славу и честь и силу: ибо Ты сотворил все, и все по Твоей воле существует и сотворено» (4.1-11).

Вспомним, что мы говорили о видении в предыдущих главах. Это дает душе ключ к образам и событиям. Это позволяет нам ощутить истинное значение всего, с чем мы встречаемся в Апокалипсисе... Обратимся же к отдельным высказываниям. Тайновидец говорит, что он «взглянул». То, что он увидал, не дано видеть любому, имеющему глаза, но это и не плод его фантазии. Оно является от Бога. Тайновидцу сообщается Святым Духом состояние открытости. Ему даруется более острое зрение, и перед его глазами помещается то, что он должен узреть. Все это вместе и есть видение.

Он «на небе». Однажды мы уже размышляли о том, что такое небо: не межзвездное пространство и не при-кровенность души, а святая отдаленность Бога. Небо там, где Бог Один с Самим Собой, - Свет Неприступный. Туда видение возносит тайновидца.

На этом небе «отверста дверь». Нет никакого смысла доискиваться рассудком, что это «означает». Надо спрашивать тех, кто имеет опыт такого видения. Они говорят, что это бывает, - дверь в духе. Что есть стена между одной духовной областью и другой, но есть и дверь, дающая возможность шагнуть из уже открытого в остававшееся до тех пор сокровенным. Некоторые двери может открыть сам идущий, проявляя терпение, очищаясь, сосредоточиваясь, прилагая усилие. Другие доступны, только если их откроют... Здесь одна дверь открывается, и голос призывает тайновидца войти. «Голос» этот очевидно тот же, что и звучавший во вступительном видении, могучий, как трубный звук. Не сказано, кто здесь говорит: это - «голос», призыв в Духе, - как об Иоанне Крестителе сказано, что к нему «был глагол Божий в пустыне».

Голос говорит: «Взойди сюда». И это бывает - высота в Духе, как бывает глубина его проникновения внутрь и распространения вширь. Дух жив, свят, Он творит, Он преобразовывает. В Нем совмещено бесчисленное множество сил, событий и различий - больше, чем во всем земном.

Сразу после призыва тайновидец оказывается «в Духе», - он вознесен выше своего собственного существа, на более высокий уровень сознания, и поставлен перед чем-то, что было до тех пор недоступным. Это И есть то «восхождение», к которому призывал голос, одновременно давая тайновидцу силы для этого.

На небе, в неприступности, стоит престол. Восседающий на нем с виду напоминает сверкающий драгоценный камень. Более подробно о нем не говорится ничего, ни о Его общем облике, ни о Его лице. Все утопает в недоступном блеске. Сказано только, что сидящий подобен камню яспису и сардису.

Вокруг престола - или дугою изгибаясь над ним, точно определить это нельзя, - стоит радуга, «подобная смарагду». Один образ сменяется другим, чтобы Дать понять нечто, невыразимое словами. Вокруг престола стоят двадцать четыре других, и на них си-Дят старцы в белых одеждах с золотыми венцами на головах. Восседающий на престоле - Бог, Творец и Отец. Двадцать четыре старца перед Ним воплощают человечество. Это глубокие старики. Не юность выражает суть человека. Ее предельным выражением служит старость, когда испытания пройдены, глубины и высоты позади и все достигло зрелости.

От престола исходят «молнии и громы и гласы» -проявления разрушающей, глаголющей, сотрясающей Божией мощи. Семь факелов горят перед Ним. Мы уже говорили о них: это «семь духов Божиих» и вместе с тем «семь общин» - рассеянная по миру реальность Царства Божия.

Перед престолом же «море стеклянное, подобное кристаллу» - бесконечный блеск.

Посредине перед престолом стоят четыре таинственных существа. Они напоминают те, с которым мы встречаемся в Ветхом Завете, в видении пророка Ие-зекиля (Иез 1.5). Это небесные существа, «исполненные очей». Все в них видит, они целиком - взор, сила зрения, острота и глубина восприятия. Это херувимы, и куда же делся их необычный, устрашающий облик, когда их превратили в сентиментальных ангелочков! Они выглядят как животные - и нам придется еще поразмыслить о том, что означает образ животного в сфере божественного. Первое из этих животных -лев, вернее говоря - «подобное льву», потому что точно определить его невозможно. Второе подобно тельцу. У третьего человеческое лицо. Четвертое напоминает летящего орла. У каждого шесть крыльев, а значит - могучая сила взлета, способность возноситься в духовную высоту и ощущать духовный простор. Крылья испещрены глазами, и это воплощение зрячести, преодолевающей всякую высоту, всякую даль, всякую бездну, разряжается потрясающим, нескончаемым возгласом изумления и поклонения: «Свят, свят, свят Господь Бог вседержитель. Который был, есть и грядет». Возглас этот превосходит все человеческие представления. Сверхчеловеческие существа захвачены вечной реальностью. То, что составляет все во веем, вторгается в них и потрясает их, так, что все их бытие выливается в один могучий вечный возглас. ;: И каждый раз, когда животные испускают свой возглас, старцы падают ниц перед Восседающим на престоле, поклоняются Его вечной жизни и слагают свои венцы к Его ногам. Безнадежны все попытки охватить мыслью то, что тут сказано. Ведь написано, что животные «ни днем, ни ночью не имеют покоя», что они беспрестанно издают свой потрясающий возглас. И каждый раз старцы падают ниц и слагают свои венцы к подножию престола. Здесь описывается нечто бесконечное, процесс беспрестанный и каждый раз происходящий заново в строгой тишине вечности.

Из полноты этого видения мы выделим один момент: стоит престол, и сидит на нем Некто. Здесь есть нечто, безнадежно утраченное нами. Современный человек уже не знает, что такое престол и что значит восседать на престоле.

Если мы оглянемся назад, то увидим в египетском изобразительном искусстве яркий мотив, изображающий восседающих на престоле. Какая мощь, какой покой в этих образах богов и царей! Позже этот мотив вновь появляется в раннем греческом искусстве. В христианском варианте мы находим его в мозаиках первых веков и в живописи начала Средневековья. Затем он исчезает. Изображенные сидят, но не на престоле. Вместе с тем их позы становятся более беспокойными. Древнее восседание на престоле не было чем-то застывшим, но движение выражалось мощью образа, его спокойствием, его внутренним содержанием. Теперь оно обретает чисто внешнее выражение. В позе сидящего уже нет монументальности, словно это не более чем мимолетное мгновение между приходом и уходом. Что-то переменилось в самих основах мироощущения. Если спросить современного человека, как он воспринимает жизнь, то ответ в различных вариантах всегда сведется к одному и тому же: жизнь - это усилие, поиски цели и стремление к ней, творчество, разрушение и новое творчество, то, что бурлит и находится в движении, несется потоком и бушует. Поэтому современному человеку трудно почув-стовать, что жизнь есть также и могучее присутствие, сосредоточенная в себе сокровенность, сила, парящая в спокойствии. По его представлениям, жизнь неотделима от времени. Она - изменение, переход, постоянная новизна. Той жизни, которая выражается в длительности и устремляется к вечной тишине, он не понимает. Если ему случается представить себе Бога, то он думает о Нем, как о Творящем без устали. Он склонен даже представлять себе Его Самого в постоянном становлении, созидающим Себя на пути от бесконечно далекого прошлого к столь же далекому будущему. Бог, пребывающий в чистом настоящем, неизменный, Сам Себя исчерпывающий в невозмутимой реальности, не говорит ему ничего. И если он слышит о «вечной жизни», которая должна быть исполнением всякого смысла, то легко приходит в замешательство: что это за существование, в котором ничего не происходит?... Престол означает величие Бога, пребывающего в чистом настоящем, - Живого в вечной тишине, Того, Который во вневременной непреложности Своей воли сотворил все, несет все, управляет всем. Перед Ним земное творчество и борьба преходящи, и их притязания на то, чтобы быть подлинной жизнью -безрассудны. Этот образ Божества встает над Апокалипсисом. Он появляется уже в самом начале собственно апо-калиптических событий, и все, что происходит потом, совершается пред Ним. Этот Бог не говорит, но Он владеет смыслом всех вещей; в пятой главе говорится о книге в Его руке, которая запечатана семью печатями и не может быть раскрыта никем, кроме Агнца. Он не действует, но всякое могущество исходит от Него. Все сотворено Им и все, что происходит, диктуется Его волей. Даже Его облик остается туманным, - есть только сверкание драгоценностей, в котором взгляд не различает деталей, каждый всплывающий образ получает форму и смысл от Него. Он кажется только присутствующим, но подлинно зрячие, четыре существа и двадцать четыре старца, потрясены Его абсолютной реальностью и исповедают ее и воздают Ему честь. Ему одному подобающую - поклонение.

То, что имеет вид действия, совершается пред Ним, причем, действующий - Его Сын. Мы уже встретились с Ним, с «Ходящим посреди семи золотых светильников» и Направляющим историю (2.1). Скоро мы увидим Его в образе Агнца, совершившего искупление и потому обладающего властью над смыслом существования, пожертвовавшего Собой и потому вовлекающего все творение в брачный пир вечной жизни. Мы увидим Того, Кто скачет на белом коне и ведет Своих к победе, Судию, восседающего на высоком белом престоле и Творящего суд над историей, и, наконец, Того, Кого Апостол призывает в конце апокалипсиса: «Гряди, Господи Иисусе!». Но послал Сына Тот, Кто сидит на престоле. Действия Сына - от Него. Сын осуществляет Его волю. К Нему Он возвращается, Ему передает все.

4. Поклонение

В предыдущей главе речь шла о видении престола -о Божием всемогуществе, которое выше всего преходящего и, однако, направляет все, что происходит. В том же тексте говорится об отзвуке Божиего величия в человеке — о поклонении. Здесь сказано: «И когда животные воздают славу и честь и благодарение Сидящему на престоле, Живущему во веки веков, тогда двадцать четыре старца падают пред Сидящим на престоле, и поклоняются Живущему во веки веков, и полагают венцы свои пред престолом, говоря: достоин Ты, Господи, приять славу и честь и силу: ибо Ты сотворил все, и все по Твоей воле существует и сотворено» (4.9-11).

Величественная картина: двадцать четыре старца, в лице которых человечество предстоит перед Богом, облеченные в праздничные одежды, с золотыми венцами на головах, встают, падают ниц и низлагают свои венцы перед восседающим на престоле.

Стоять прямо - обычная поза человека. Она означает: «Я существую. Вот я стою здесь. У меня есть сила и воля, я выступаю за свое дело и защищаю свое право!» Всем этим жертвует тот, кто поклоняется. Первоначально падение ниц означало, что вассал отдает себя во власть того, кому он обещает служить. То же распространяется и на духовную область. Поклоняющийся заявляет: «Ты обладаешь властью, а не я, Ты Сущий, а не я!» Он уступает место Тому, к Кому обращается, чтобы Его власть возвеличилась. В личностной сфере должен утвердиться Бог, Тот, Кто собственно есть и властвует. В акте поклонения есть неизмеримая глубина. Это предоставление места Богу, это желание, чтобы Он был собственно Сущим, и чтобы царила Его власть, может осуществляться с еще -большей чистотой, полнотой и проникновенностью. Пространство, которое при этом предоставляется Богу, может становиться все более значительным.

Но все это составляет только одну сторону того, что мы называем поклонением, - есть и другая сторона. Для телесного бытия могущество есть нечто однозначное. Буря сильнее меня, значит я должен уступить. Болезнь сильнее меня, поэтому она меня одолевает. Враг сильнее меня, поэтому я оказываюсь побежденным. Все это ясно, и если я сопротивлялся с честью, то в моем поражении нет ничего позорного. Иное дело, когда затрагивается внутренняя жизнь: личность и ее достоинство. Когда я вынужден внешне уступить превосходящей силе, я могу признать этот факт, не склоняя перед нею головы. Чтобы заставить меня уступить и внутренне, сила должна быть оправдана с точки зрения истины, справедливости, добра. Представим себе на мгновение немыслимый случай, что Бог, бесконечная реальность и всесильная мощь, был бы только мощью, только силой, и больше ничем, -тогда я не должен был бы внутренне склоняться перед Ним. Он мог бы уничтожить меня физически, но не добиться от меня поклонения. Чтобы я Ему поклонился, Он должен не только обладать могуществом, но и быть достойным обладать им. Поэтому в нашем тексте и сказано: «Достоин Ты, Господи, принять славу, и честь, и силу» (4.11). Отчего же Он достоин? Оттого, что Он «сотворил все», а из этого явствует, что Он истинен, благ и свят. Его святость - вот причина, по которой Он достоин обладать могуществом. Теперь поклонение имеет смысл. При этом перед Богом склоняются не только физически, но и духовно, Его могуществу подчиняется не только чувство, но и свободная личность. И не только потому, что Он есть подлинная Реальность и непреодолимая мощь; Он есть также и святая истина и добро. Склониться перед Ним - не только неизбежно, но и праведно. Поклонение Богу есть выражение истины, неистощимой, неисчерпаемой, раскрывающейся все глубже. Поэтому поклонение есть благо. Поэтому от него не страдает достоинство человека, - больше того - оно им определяется, ибо достоинство человека проистекает из истины, и когда он склоняется перед Богом, он прав и свободен.

В акте поклонения есть нечто бесконечно истинное, благотворное, созидательное. Здесь переплетаются многие связи и отношения.

В сфере духа существует жар, проникновенность, глубина, парение, творческое начало: все, что есть в осязаемом мире, есть и в мире духовном, - собственно, именно там. Есть в нем и чистота. Чистота духа есть нечто воистину великое. Есть чистота телесная, есть чистота душевная, - есть она и у духа, и ею он здоров.

Чистота духа связана с истиной. Чист тот дух, который проводит различия и соблюдает границы, тот, который великое называет великим, а малое - малым, никогда не превращает «да» в «нет», а «нет» - в «да» и никогда не путает добра и зла с их непреложным «или - или». Это и значит, что человек тем самым уже делает добро и избегает зла, здесь имеется в виду первичная установка: никогда не называть добро злом, а зло добром. Чистота духа заложена в его первом движении, когда он определяет свое отношение к сущему и должному. Чистота - это та первичная правильность, при которой в слова всегда вкладывается их подлинный смысл, отношения трактуются реалистически, а границы проводятся четко. Нечистым дух становится от обмана. Он еще не нечист - как дух и в окончательном смысле - если, делая зло, он при этом знает и внутренне сознает, что это зло. Нечистым он становится, когда зло называет добром. Дух еще не нечист в смысле загрязнения его истоков и помрачения его существа, когда он лжет, если при этом совесть терзает его. Нечистым он становится тогда, когда не хочет больше понимать, где истина. Дух еще не становится нечистым, когда он заблуждается, неверно понимает факты, ошибается в понятиях, судит вкривь и вкось, неправильно применяет слова и путает образы. Нечистым он становится тогда, когда у него нет больше воли видеть то, что есть, когда ясность понятий становится ему безразличной, когда в своих суждениях он перестает ощущать ответственность перед вечными законами, и уже не верит, что почитание истины - дело чести, когда он загрязняет смысл слов, также являющийся смыслом и вещей и существования, когда он лишает образы их благородства и строгости. Об этом можно было бы сказать еще многое.

И от этой нечистоты духа человек может заболеть - заболеть совсем по-иному, чем от несчастного случая или от заразы. И не так, как болеют от беспорядочной жизни, становясь жертвой собственных инстинктов или фантазий. То было бы психическим заболеванием, здесь же речь идет о заболевании духа. «Болезнь духа» - как говорят иногда, не задумываясь. Может ли дух заболеть? Чаще всего так говорят по недомыслию, подразумевая под «духом» клетки головного мозга или инстинкты. Но можно ли воспринимать это выражение серьезно? Может ли заболеть Дух, как таковой? Может - от своего отношения к истине. Не тогда, когда он грешит против истины, - это еще не болезнь - но тогда, когда он упраздняет истину как таковую, или отступает от нее, или подчиняет ее какой-нибудь цели, или ее затемняет. Тогда дух заболевает, - и трудно сказать, сколько так называемых психических болезней происходит в сущности от этого, ибо дух живет от истины, а душевная и телесная жизнь-от него.

Залогом чистоты духа служит поклонение Богу. Пока человек поклоняется Богу, пока он склоняется перед Ним, как перед Тем, «Который достоин принять и славу, и честь и силу», потому что Он Истинный и Святой, человек защищен от обмана.

Чистота и здоровье духа - сила человека, но они же - его ахиллесова пята в земной жизни. Они нуждаются в охране. Должно существовать нечто, постоянно открывающее человеческому духу, что истинно и что ложно, что чисто и что нечисто. Плохо, когда человек, зная, как нужно поступить, не делает этого; за это он «повинен суду». Но неизмеримо страшнее путаница по отношению к самой истине, обман, который виден уже по глазам человека, потому что он гнездится в самом духе. Поэтому должно существовать нечто, благодаря чему сердце все время обновляется в истине, дух очищается, взгляд проясняется, характер утверждается в своем долге. Это «нечто» и есть поклонение. Для человека нет ничего важнее, чем научиться склоняться своим внутренним существом перед Богом, чем предоставить Ему место, где он мог бы возвыситься и быть Сущим, потому что Он достоин быть таковым. Думать, что Бог, в силу Своей истинности. достоин бесконечного, безоговорочного поклонения и внутренне это совершать - дело святое и великое, и оно оздоровляет человека в самой его основе.

Выше мы не часто говорили о практических вещах. Наше внимание было все время направлено на то, чтобы понять Христа. Но здесь мы скажем кое-что на эту тему, ибо коснулись того, на чем зиждется все наше существование. Нам следовало бы дать обет исполнять поклонение. Есть два особо важных времени суток: утро и вечер. В наше время их значимость ощущается не так сильно, потому что появление света и наступление ночи уже не имеют над нами такой власти, как над тем человеком, который еще ощущал более глубокую связь с природой. Но мы в какой-то мере чувствуем, - может быть и не отдавая себе в этом отчета - что с началом дня мы словно начинаем жизнь сначала, а конец дня служит предзнаменованием ее конца. Это и есть время, предуказанное для поклонения. Именно тогда и надлежит в нем упражняться. Именно упражняться, а не только совершать его тогда, когда чувствуешь в нем острую потребность. Молитва - не только выражение внутренней жизни, стремящейся проявиться вовне, но и действие человека, воспитывающего себя самого. Поклонение Богу не есть по нашей сути нечто легкое; ему нужно учиться, а для этого необходимо упражнение. Встанем на колени и отдадим себе отчет в том, что Бог есть, что Он царит, что Он достоин обладать всякой властью, - достоин быть Богом... Быть может, мы найдем великое счастье в этой мысли: Бог достоин быть Богом! Святые воспламенялись от нее любовью.

Когда нам понадобятся слова для поклонения, будем искать их в Писании. Одно такое место мы уже видели в Апокалипсисе (4.1-11). Другое - в седьмой главе: «И все Ангелы стояли вокруг престола и старцев и четырех животных, и пали перед престолом на лица свои, и поклонились Богу, говоря: аминь! благословение и слава, и премудрость и благодарение, и честь и сила и крепость Богу нашему во веки веков! Аминь» (7.11-12). Великолепные строки, преисполненные поклонения, содержатся в Псалмах. И у пророков мы можем найти замечательные тексты... Но возможно, что слова придут к нам сами собой. Или наше сердце вообще не будет нуждаться ни в каких словах и будет преклоняться, преисполнившись понимания и благоговения. Может также случиться, что мы почувствуем отупение, или усталость, или неохоту, тогда встанем перед Богом и немного постоим -говоря самым обыденным языком - с уважением. Эти мгновения будут влиять на нашу жизнь и утверждать истину, в особенности, если мы постараемся оплодотворять ими наши поступки. Например, воздерживаться от лжи потому, что Бог есть истина, или воздавать должное другому человеку потому, что Бог восседает на престоле Своей святости.

5. Агнец

Сидящий на престоле - это Тот, от Которого все исходит и к Которому все возвращается: Отец, Творец мира, Владыка бытия. Он царит надо всем, что происходит в Апокалипсисе. Но непосредственно действует не Он, а Тот, Кого Он послал, - Христос. С Христом мы встретились уже во вступительном откровении как с Тем, Кто ходит среди светильников. В пятой главе Он показан в другом облике - как Агнец. Там написано: «И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями. И видел я Ангела сильного, провозглашающего громким голосом: кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати ее? И никто не мог, ни на небе, ни на земле, ни под землею, раскрыть сию книгу, ни посмотреть в нее. И я много плакал о том, что никого не нашлось достойного раскрыть и читать сию книгу, и даже посмотреть в нее. И один из старцев сказал мне: не плачь; вот, лев от колена Иудина, корень Давидов, победил, и может раскрыть сию книгу и снять семь печатей ее. И я взглянул, и вот, посреди престола и четырех животных и посреди старцев стоял Агнец как бы закланный, имеющий семь рогов и семь очей, которые суть семь духов Божиих, посланных во всю землю. И Он пришел и взял книгу из десницы Сидящего на престоле. И когда Он взял книгу, тогда четыре животных и двадцать четыре старца пали пред Агнцем, имея каждый гусли и золотые чаши, полные фимиама, которые суть молитвы святых. И поют новую песнь, говоря: достоин Ты взять книгу и снять с нее печати, ибо Ты был заклан, и кровию Своею искупил нас Богу из всякого колена и языка, и народа и племени, и соделал нас царями и священниками Богу нашему; и мы будем царствовать на земле. И я видел и слышал голос многих Ангелов вокруг престола и животных и старцев, и число их было тьмы тем и тысячи тысяч, которые говорили громким голосом: «достоин Агнец закланный принять силу и богатство, и премудрость и крепость, и честь и славу и благословение. И всякое создание, находящееся на небе и на земле, и под землею, и на море, и все, что в них, слышал я, говорило: Сидящему на престоле и Агнцу благословение и честь, и слава и держава во веки веков. И четыре животных говорили: аминь. И двадцать четыре старца пали и поклонились» (5.1-14). '' Агнец стоит вблизи престола, четырех животных и старцев. Это значит, что Он стоит перед Сидящим. Это «перед» имеет важное значение. Оно означает пространство творения. Все вещи существуют, все происходящее происходит «перед Богом». Все это, Им сотворенное, поставлено перед Ним, Им поддерживается и сохраняется в бытии, находится под Его взо-РОМ и Им судится. Это нужно понять для правильного познания Бога. Когда я сосредоточиваюсь для молитвы и говорю: «Я здесь и Бог здесь», то это присутствие «здесь» в обоих случаях не однородно. Бог находится в этой комнате не так, как я, но абсолютным образом, Сам в Себе и безотносительно ко всему другому. Комната же, и я, и стол, и стул, и все прочее находится «перед Ним». Молитва будет правильной, если она будет адресована этому Богу, Который существует... И вот, Агнец стоит «перед» Восседающим на престоле, потому что Сын Божий вошел в творение. Христос жил «перед Богом», и не только фактически, оттого, что Он был человеком в мире и во времени, но и оттого, что Он любил Отца и жил в послушании Ему. При этом Сам Он, конечно, Бог, поэтому глава, о которой мы говорили, завершается поклонением одновременно Сидящему на престоле и Агнцу.

К образу Агнца мы привыкли, благодаря богослужению и христианскому искусству, а также благодаря самому Священному Писанию: не только в Апокалипсисе, но и в Евангелии от Иоанна Искупитель видится в образе Агнца (1.29 и 36). Может, однако, возникнуть вопрос: как же так, Сын Божий, т.е. Бог, в образе животного? Тут нам вспоминается, что и Святого Духа видят в образе голубя, - что же это означает?

В каком облике Бог показался бы нам предствленным правильно? Первое побуждение диктует ответ: ни в каком! Ведь Он «безобразный», как называли Его мистики, Действительный, Всеисполняющий и дарующий блаженство, но Он выше всякого облика. О Нем можно сказать только одно: Он не небо, не море, не дерево, не человек, ничто из того, что может быть названо. Он есть Он, Тот, в Кого веруют по слову Его, о Себе Самом свидетельствующему, Тот, Кто одновременно и близок и чужд познающему Его сердцу. Тем не менее Он должен быть выражен также в образах. На первом этапе постижение Его безобразности свидетельствует о великой чистоте, но в конце концов это может привести к тому, что Он исчезнет из нашей жизни. Следовательно, мы должны Его называть, должны обозначать Его какими-то образами, и Писание так и поступает. Но какой облик представлялся бы тогда наиболее подходящим? Думаю, что, по всей вероятности, наше чувство ответило бы на это: человеческий облик. Почему? Потому что это наш облик, наиболее нам знакомый, - а потому он и служит великим соблазном. Соблазн мог бы идти двумя путями: или мы полагали бы, что Бог - человекоподобное существо, чрезвычайно великое, чрезвычайно могущественное, превосходящее наши мерки, но сравнимое с нами, как считали греки и некоторые другие язычники; или, как это делает застывшее единобожие иудаизма, ислама, просветительства, утверждали бы противоположное: тот, кто является в человеческом облике, не может быть Богом. Отсюда опасность соблазна, когда христианство говорит, что Бог стал человеком; а между тем это первое и последнее слово Его благовествова-ния. Человеческий образ Иисуса представляет собой откровение Бога живого. Если мы хотим знать, каков Бог, то мы должны смотреть на Лик Христа и понимать Его образ мыслей. В каком-то очень глубоком смысле Бог есть «Бог человеческий», - правда при этом Он не подлежит смешению или отождествлению с чем-либо иным. Таким образом, слово о человечности Бога исходит не от человека, но от Него Самого, как Его откровение о том, Кто Он на самом деле.

Какой же облик представился бы наиболее подходящим для того, чтобы выразить Бога? Самым вероятным был бы ответ: тот, который наиболее далек от человеческого. Например, пустое пространство. Есть яечто великое в том, что Ислам в своих мечетях выражает присутствие Божие одним только пустым про-eтpaнcтвoм без всяких изображений и утвари. Небес-Яая ширь, или молчание горы, или солнце - велика выразительная сила этого немого творения, так велика, что может совратить в магию.

Но между этой областью и человеком находится животное. Оно нам близко, потому что живет, как мы, и тем не менее чуждо. Мы знаем, как ведет себя животное, овладеваем им и пользуемся им, но суть его остается скрытой от нас. Смотрит ли животное на нас когда-нибудь так, как человек смотрит на человека? Чтобы мы получили возможность понять, нужно, чтобы на нас посмотрели: понимание начинается только тогда, когда взгляд говорит «ты» и становится открытым, выражая стремление к общению. Животное видит в человеке опасность или выгоду, бежит от него или его принимает, включает его в свое окружение, в свою жизнь, но никогда не присматривается к нему, потому что это доступно только личностному духу. Тем не менее в животном есть нечто такое, что для человека является открытием. Задатки человеческого существа, устремления, инстинкты, телесно-душевное поведение, могут выступать в облике животного потрясающим образом, - например, когда мы вдруг замечаем: вот этот человек похож на лисицу, или на лошадь, или нахищного зверя! Или наоборот: в лисице, в лошади, в тигре воплощаются человеческие свойства! Если в комплексе качеств человеческой личности отдельные черты выступают не так резко, смягчаются, то, будучи вырваны из него, они представляются особенно яркими.

Вот та точка отсчета, которую мы искали, ибо нечто подобное относится и к Богу. Так как животное близко к силам природы, так как оно не «некто», а «нечто», божественные черты могут получать в его облике сверхчеловеческое, истинное, внечеловечес-кое выражение. Так и Христос появляется в образе ягненка. Этот образ был хорошо знаком первым читателям. На юге ягненок принадлежит к числу тех животных, которые служат пищей; он был также, особенно в ветхозаветном культе, одним из тех животных, которые чаще всего приносились в жертву. Поэтому его образ представляет нам Искупителя и вводит Его в наши чувства, как Того, Кто «предал Себя в руки грешников» и был отдан на заклание. Вспомним то, что мы говорили о видении. Именно так мы и должны представлять себе и воспринимать Агнца: как белоснежное, беззащитное животное, - «закланное», как сказано в тексте. Стало быть, оно несет в себе смерть и все же преисполнено такой силы, которая аатрагивает самые корни существования. Оно чуждо нам, ибо исходит из Божией непостижимости, и все же затрагивает глубины нашего существа. Один художник сумел донести это до нас - Матиас Грюневальд с его великой картиной Распятия. Ягненок, стоящий там под крестом, - апокалиптическое животное. В тексте и идет речь об этой силе. Агнец может снять печати с книги... Бытие полно вопросов. «Что это?» - спрашивает ребенок. Взрослый отвечает рассудочными словами. А они, в сущности, не выражают того, что хочет знать ребенок, который если и удовлетворяется ими, то скорее всего лишь потому, что он извлекает из ответа не то, что имел в виду отвечающий. Ребенку хотелось бы ответа по существу, а его никто Веможет дать. Дать его мог лишь Адам, когда он «на-рек» именем всех животных. «Как наречет человек Какую душу живую, так и было имя ей», ибо слово соответствовало ее сущности (Быт 2.19). Нам эта сущ-йасть недоступна. Еще труднее вопрос: «почему это?» так как он возникает в конечном итоге из противоречия между нашим сердцем и окружающим бытием. Почему все таково, каково есть? Почему существуют Разочарования, боль, разрушение, вина? Наука не дает на это никакого ответа, как и философия, которая сама задает вопросы. Разве не оправданы сомнения, если постоянно появляются люди, принимаемые другими всерьез, а еще больше принимающие всерьез самих себя, и дают пространные ответы, а вопрос продолжает быть открытым и остается таким, каким был? «Никто не может снять печати». Мир, о котором задан вопрос, запечатан так крепко, что ответ может прийти только с другой стороны. И не просто от Бога; так говорить было бы не по- христиански, ибо для запутавшегося человека «Бог» как таковой - Сам предмет вопроса. Не от Отца: Восседающий на престоле среди херувимов не говорит Сам. Не раскрывает он и книги - она лежит запечатанной в его деснице. Он передает ее Тому, Кто может ее раскрыть - Христу, Агнцу. Христос вправе раскрыть книгу, потому что Он до конца претерпел мир с его вопрошанием, хотя и не был ему подчинен. Он может дать ответ. И не только тем или другим конкретным учением, но и светом, который от Него распространяется на все, и раскрепощением, которое Его дыханием свершается в человеческом сердце. В той мере, в какой верующий приобщается к Христу, печати снимаются, и он познает суть, даже если не может выразить ее словами.

Об Агнце говорится, что Он выкупил погибших из рабского подчинения чувствам, из духовной гордыни, из беспросветного труда, из всевластия смерти. Это рабство довлеет надо всеми, и тем сильнее, чем уверенней чувствует себя человек и чем больше он разглагольствует о свободе. Агнец освободил людей от него, потому что сошел на самое дно бытия. Однажды мы уже говорили о темном «Ничто», в которое Христос проник Своим искупительным подвигом. Искупленных Им Он сделал «царями и священниками Богу», даровал им святыню и господство. И не только тем или Другим, не только одаренным, не на основании особых человеческих способностей. Он - «из всех языков, племен и народов», из всех частей человечества собрал воедино великий новый народ искупленных, неисчислимое множество людей. Впервые мы слышим голос апокалиптических масс. Нам еще придется пэворить о них подробнее.

В седьмой главе опять появляется образ Агнца и Его искупительной силы: «После сего взглянул я, и вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов и языков, стояло перед престолом и пред Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих. И восклицали громким голосом, говоря: спасение Богу нашему, сидящему на престоле, и Агнцу! И все Ангелы стояли вокруг престола и старцев и четырех животных и пали перед престолом на лица свои, и поклонились Богу, говоря: аминь! благословение и слава, и премудрость и благодарение, и честь и сила и крепость Богу нашему во веки веков! Аминь. И, начав речь, один из старцев спросил меня: сии, облеченные в белые одежды, кто, и откуда пришли? Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои кровию Агнца. За это они пребывают ныне перед престолом Бога и служат Ему День и ночь в храме Его, и Сидящий на престоле будет обитать в них. Они не будут уже ни алкать, ни жаж-Дать, и не будет палить их солнце и никакой зной: ибо Агнец, который среди престола, будет пасти их и во-№ть их на живые источники вод; и отрет Бог всякую Сяезу с очей их» (7.9-17). Здесь люди искуплены не из рабства, но от вины. Они «омыли одежды свои и убелили... кровию Агнца». И они искуплены от скорби существования - от голода и жажды, от солнечного зноя и всякой муки. Искуплены для полноты жизни.

И о том же - в четырнадцатой главе: «И взглянул я, и вот Агнец стоит на горе Сионе, и с Ним сто сорок четыре тысячи, у которых имя Отца Его написано на челах. И услышал я голос с неба, как шум от множества вод и как звук сильного грома; и услышал звук, как бы гусляров, играющих на гуслях своих. Они поют как бы новую песнь пред престолом и пред четырьмя животными и старцами; и никто не мог научиться сей песни, кроме сих ста сорока четырех тысяч, искупленных от земли. Это те, которые не осквернились с женами, ибо они девственники; это те, которые следуют за Агнцем, куда бы Он ни пошел. Они искуплены из людей, как первенцы Богу и Агнцу. И в устах их нет лукавства; они непорочны» (14.1-5). Здесь говорится о тех, кто вовлечен Агнцем в особый круг близких Ему людей, связанных с Ним любовью и отказавшихся ради Него от всякой другой любви. Смысл их жизни в том, чтобы следовать за Агнцем куда бы Он ни пошел, и в песне, которой кроме них не может научиться никто.

6. Семь печатей

Предыдущее рассмотрение помогло нам получить доступ к Тайному Откровению. Обратимся теперь к первому этапу событий, получивших в нем свое выражение.

В четвертой главе тайновидец повествует, как открывается «дверь на небе», Дух призывает его войти, и он оказывается во внутреннем пространстве. Там он видит престол и Сидящего на нем Бога - Отца. Вокруг Него он видит двадцать четыре старца и четырех херувимов и слышит вечный возглас поклонения. На право же от Сидящего лежит запечатанная семью печатями книга, которую никто не может раскрыть. В ней - смысл существования и будущее. Перед престолом стоит Агнец, несущий в Себе смерть и все же живой. Он одолел и искупил, поэтому Он имеет власть над печатями, берет книгу и раскрывает ее. :, Далее сказано: «И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец, и вышел он, как победоносный, и чтобы победить. И когда Он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч. И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей. И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс (хлебная мера) пшеницы за динарий, и три хи-никса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай. И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть» и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли - умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными. И когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвенником Души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка Святый и Истинный, не су-Дищь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу? И даны были каждому из них одежды белые, и сказа-во им, чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники их, и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число» (6.1-11).

Агнец снимает первую печать. Первое из четырех животных возглашает «иди!», и сразу же появляется всадник на белом коне. У него венец и право побеждать. Не говорится, откуда появляется всадник, - он здесь. Так происходит и во второй раз, и в третий, и в четвертый. Четыре коня, - первый белый, второй рыжий, третий вороной, четвертый бледный, - и каковы кони, таковы и всадники. Четыре всадника, означающие или, вернее, представляющие собой четыре силы - опасности жизни, грядущие события.

Когда снимается пятая печать, появляется жертвенник. Раньше о нем не было речи. «Под» жертвенником находятся души, их много, и они вопиют громким голосом. Вспомним сказанное нами о видении, о том, с чем мы можем встречаться во сне: возвышается нечто, как бы жертвенник, под ним есть какое-то пространство, куда мы можем заглянуть, и оно полно живых существ, плененных, стесненных и чего-то жаждущих. Им дают белые одежды - символ чистого, праздничного существования и им говорят, что их беде уже определен конец, пусть они подождут.

Снятие шестой печати вызывает новые зловещие видения. Они предваряют страшные события, которые должны сотрясти все человеческое существование, в равной мере наводя ужас на сильных и слабых, на богатых и бедных, на господ и рабов. И раздаются слова, которые Христос в судных речах предсказал как выражение грядущего ужаса: горы, падите на нас! холмы, покройте нас! (Лк 23.30).

За этим следует отступление: «После сего видел я четырех Ангелов, стоящих на четырех углах земли, держащих четыре ветра земли, чтобы не дул ветер ни на землю, ни на море, ни на какое дерево. И видел я иного Ангела, восходящего от востока солнца и имеющего печать Бога живого. И воскликнул Он громким голосом к четырем Ангелам, которым дано вредить земле и морю, говоря: не делайте вреда ни земле, ни морю, ни деревьям доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего. И я слышал число запечатленных: запечатленных было сто сорок четыре тысячи из всех колен сынов Израилевых. Из колена Иудина запечатлено двенадцать тысяч; из колена Рувимова запечатлено двенадцать тысяч; из колена Гадова запечатлено двенадцать тысяч; из колена Асирова запечатлено двенадцать тысяч; из колена Неффалимова запечатлено двенадцать тысяч; из колена Манассиина запечатлено двенадцать тысяч; из колена Симеонова запечатлено двенадцать тысяч; из колена Левиина запечатлено двенадцать тысяч; из колена Иссахарова запечатлено двенадцать тысяч; из колена Завулонова запечатлено двенадцать тысяч; из колена Иосифова запечатлено двенадцать тысяч; из колена Вениамино-ва запечатлено двенадцать тысяч» (7.1-8).

Ангелы держат четыре ветра - символы непогоды, несущие бурю с четырех сторон света, чтобы они не начали буйствовать. Так возникает защищенное пространство; туда спускается Ангел с печатью избранничества. Печать - это знак принадлежности Богу, глубочайшей связи с Ним (крещение и миропомазание тоже представляют собой печати — важнейшие вехи на пути подготовки к этой окончательной, вечной печати). Запечатленные принадлежат Богу. Они Его избранники, о которых в судных речах сказано, что если бы это было возможно, то и они не устояли бы При последних ужасах. Но это невозможно, потому ято Бог наложил на них Свою руку. Они избраны из Двенадцати «колен сынов Израилевых», под которы-Чи подразумевается совокупность человечества, - из каждого колена по двенадцати тысяч. Двенадцать -это число совокупности. Двенадцать раз двенадцать -уже огромное число. Умноженное на тысячи, число это возрастает до небывалых размеров.

После этого следом за избранными внезапно появляются еще большие множества: «После сего взглянул я, и вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов и языков, стояло перед престолом и пред Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих. И восклицали громким голосом, говоря: спасение Богу нашему, сидящему на престоле и Агнцу! И все Ангелы стояли вокруг престола и старцев и четырех животных, и пали перед престолом на лица свои, и поклонились Богу, говоря: аминь! благословение и слава, и премудрость и благодарение, и честь и сила и крепость Богу нашему во веки веков! Аминь. И, начав речь, один из старцев спросил меня: сии, облеченные в белые одежды, кто, и откуда пришли? Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца. За это они пребывают ныне перед престолом Бога и служат Ему день и ночь в храме Его, и сидящий на престоле будет обитать в них. Они не будут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной: ибо Агнец, который среди престола, будет пасти их и водить их на живые источники вод; и отрет Бог всякую слезу с очей их» (7.9-11).

Среди картин разрушения возникает эта картина спасения, разливающегося могучим потоком. Бесчисленные множества людей призваны к полноте жизни. Содержание же их жизни в том, что Восседающий на престоле обитает в них, а они служат Ему, Агнец же оберегает их, пасет, водит к источникам - и тут нам вспоминается слово о едином Пастыре и едином стаде.

За этим следует снятие седьмой печати: «И когда Он снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса. И я видел семь Ангелов, которые стояли перед Богом; и дано им семь труб. И пришел иной Агнец, и стал перед жертвенником, держа золотую кадильницу; и дано было ему множество фимиама, чтобы он с молитвами всех святых возложил его на золотой жертвенник, который перед престолом. И вознесся дым фимиама с молитвами святых от руки Ангела пред Бога» (8.1-4).

Сначала на небе воцаряется безмолвие, «как бы на полчаса» - на половину короткого времени. Затем вырисовываются семь Ангелов, которые стоят перед Богом, в Его сокровеннейшем присутствии. Им дают семь труб. Труба - таинственный инструмент - знак проявления Божией мощи. Вспомним Синайские трубы, трубы под Иерихоном и те, которые возвещают суд.

Семью трубами открывается новый этап событий, и теперь мы можем бросить взгляд на структуру Тайного Откровения. Во вступительном видении появляется образ запечатанной книги. При снятии с нее печатей развертываются семь первых событий. Седьмое влечет за собой появление семи ангелов, и их трубы в свою очередь определяют семь новых событий. Так одна цепь образов возникает из другой.

Что означает все это? Не то, что эти образы действительно появятся на земле такими, какими они здесь описаны. Скорее, всадники означают нечто, присущее самому миру и земным событиям. Они не проносятся по миру один-единственный раз, в тот час, о Котором шла речь, но появляются снова и снова, причем их появление связано со вполне определенными событиями.

Мы говорили здесь о четырех образах, известных нам под названием апокалиптических всадников, - но что такое «апокалиптический»? Не просто предвещающий то, что грядет; апокалипсис - это столкновение нашего преходящего существования с вечностью, -то, что происходит с тленным, когда врывается вечное, заполняя все вокруг. Как людям, нам свойственно ощущение, что наше бытие имеет корни в себе самом. Оно кажется нам первичным и естественным, данным, само собой разумеющимся, тем, из чего исходит, не касаясь того, что стоит за ним. Как только мы устанавливаем, что то или другое возникло естественным путем, все кажется понятным и упорядоченным. Напротив, вечное представляется нашему чувству вторичным явлением. Оно в стороне или сверху, как задний фон или перекрытие, которые смутно угадываются, вызывая страх или надежду. Оно не достоверно, не самоочевидно. О нем можно думать по-разному. Можно вытеснить его из своего сознания. Можно и дойти до заявления а может быть, даже до убеждения, что его и нет вовсе и что временным исчерпывается все... Здесь же, в области Апокалипсиса, проявляет себя вечное. Оно становится силой, поднимается, надвигается. Преходящее, казавшееся прежде таким надежным, оказывается поколебленным. Его «естественность» исчезает. Оно раскрывает свою истинную сущность, и мы видим ограниченность твари, восставшей против Творца, жившей, как если бы Бога не было. Страшное состояние балансирования над бездною. Апокалипсис дает представление о том, что происходит с преходящим, когда надвигается вечное. Узреть это было дано Иоанну. Получить такое зрение - отнюдь не счастье: Тому, кто его приобрел, наше существование уже не покажется мирным. Для него нет ничего стабильного. Все границы сдвигаются. Нет ничего, на чем можно утвердиться. Со всех сторон вырастает нечто чудовищное, встает из глубины, низвергается сверху. Для такого человека нет больше «просто существования». Бремя такой жизни возлагается на тайновидца для того, чтобы он учил нас. То, что он нам возвещает, должно дать нам почувствовать истинное положение вещей. Нам следует не просто слушать пророчество о грядущих событиях, не говоря уж о том, чтобы спрашивать о времени и обстоятельствах их прихода. Все это несерьезно. Важно только одно: что происходит с нашим существованием, когда вечное приходит в движение? И правильно читает Апокалипсис тот, кто в какой-то мере начинает это чувствовать.

Мы говорили об апокалиптических всадниках, появляющихся один за другим и отправляющихся в мир: первый на белом коне, второй на рыжем, третий на вороном, четвертый же, за которым следует ад, на бледном. Точно обозначить их невозможно, потому что их символика не очерчена достаточно четко. О последнем сказано, что имя его - смерть. Но смерть несут и второй и третий, а война вызывает голод. По-атому скажем, что это - образы ужаса... В чем же их апокалиптический характер? Можно ответить, что Ойи предвещают последние ужасы, те, о которых говорится и в судных речах Господа. Но христианское Чувство всегда исходило из предположения, что четыре апокалиптических всадника давно уже скачут по земле, каждый год и каждый час, что их следует относить не только к отдаленному будущему, но и к настоящему.

Попытаемся это истолковать. Первому дано побеждать, и он выезжает, чтобы одержать победу. Очевидно, можно сказать, что он тот, кто приносит победу истине, как всепроникающая сила, преодолевающая обман и определяющая истинную ценность вещей. Как он это делает? Может быть, согласно изречению, что история мира есть суд над миром, иначе говоря, что в ходе событий все раскрывается до конца и становится ясным, что хорошо и что плохо, что подлинно и что ложно? Но размытость границ между добром и злом, истиной и фальшью, по-видимому, присуща истории, и если где-то что-то и проясняется, то в другом месте запутывается зато еще больше. Во всяком случае разграничение, о котором идет речь здесь, означает нечто другое. Да, - выявление истинной сути, оправдание добра, суд над делами человеческими, но так, чтобы при этом воссияла окончательная ясность, исходящая от Бога. Зарницы вечного суда, сверкающие при каждом торжестве истины здесь, на земле, - вот что такое Апокалипсис. Конечно, видит это только тот, кому даны глаза, - тайновидец, и тот, кто верой научен различать «знамения времен» (Мф 16.3). Слово же тайновидца помогает достичь ясности христианину, ощущающему нечто подобное... Следующий всадник - на рыжем коне - это война. Это не значит, что война как таковая представляет собой нечто апо-калиптическое, до тех пор, пока сквозь убийства и разрушения не начинает просвечивать по воле Божией ужас перед падшим человеком как таковым... То же относится и к третьему всаднику, который может означать голод, и к четвертому, о котором сказано, что он — смерть: умирание, тление и ужасы смертной тьмы. Это - бичи человеческого существования, но воспринимаемые не просто как факты, и не как социальное зло, с которым надо бороться, и не философски, как элементы исторической жизни, и не этически, как отмщение за предшествующую вину, - а как откровение последних ужасов. Это - те болевые точки человеческого бытия, которыми предвещается вторжение в мир вечности, первые всплески последнего потопа, предвестники той идущей от Бога катастрофы, которая должна выявить все, что есть в человеке злого, фальшивого и испорченного.

То же можно было бы сказать и о последующем видении. Тот факт, что люди подвергаются насилию за истину и имя Божие, ужасен даже и по нашим представлениям. Но в видении при снятии пятой печати содержится нечто большее. Здесь мы видим, как подвергшиеся насилию вопиют к небу и небо отвечает: перемены грядут, хотя и кажется, что ничего не происходит. Не дайте обмануть себя Божиим молчанием. Бог молчит, и люди думают, что их могущество неколебимо. На самом же деле предел уже определен. Неправда разрастается, и когда мера станет полной пред Богом, придет возмездие. То грозное, что проглядывает в любом акте насилия, где бы он ни происходил, -Апокалипсис.

Что же касается видения при снятии шестой печати, то оно, по-видимому, говорит о последних мировых потрясениях. Наука пожимает плечами по поводу предсказаний конца мира, но вера знает, что он придет, ибо мир не есть нечто само собой разумеющееся и имеющее опору в себе самом. Он и не возник естественным путем, и не сохраняется естественным образом, но сотворен и поддерживается волей Бога. Поэтому он и прейдет, - опять-таки не по естественной необходимости, а потому, что Бог положит ему конец. А так как грех совершился и совершается все время, конец этот должен быть ужасен, он должен быть гибелью и судом. Достаточно восприимчивый человек ощущает это при каждом стихийном бедствии.

И еще вспомним о том, что снимает печати Агнец.

Жизнь и деяния Иисуса Христа продолжаются в Апокалипсисе. Перед нами - гибель мира, и Он - в центре событий. Они совершаются через Него, Он придает окончательный характер всему, судит и завершает.

7. Вещи

Читающему Тайное Откровение бросается в глаза обилие предметов. Вся книга полна вещей. В первом видении появляются семь золотых светильников и семь звезд. В обетованиях посланий говорится о дереве и венце жизни, о белом камне с начертанным на нем именем, о столпах в храме Божием и об общей трапезе. Во втором видении мы слышим о престоле, о двадцати четырех старцах с венцами и в белых одеждах, о гуслях и кадильницах, о запечатанной книге, об Агнце и четырех животных. Затем появляются всадники на четырех конях. Мы наблюдаем самые разнообразные явления природы; упоминаются небо, земля, море и ветер, звезды, луна и солнце, деревья и нивы. Во множестве стоят люди с пальмовыми ветвями в руках. Даются семь труб и ставится Божия печать. В различных обликах выступают противники Бога, а также силы кары и мщения. Молнии и громы говорят своим языком. Тайновидец получает от ангела маленькую книгу, которую он должен проглотить, затем измерительный прибор, и тут же возвышается храм, который должен быть измерен. В небе появляется женщина, источающая сияние, и на помощь ей прилетает орел. Серп срезает спелый плод, и виноград закладывается в пресс. Изливаются семь чаш гнева и приносят ужасные бедствия. Под конец небесный град сверкает драгоценностями - золотом, хрусталем и жемчугом, смарагдами, сапфирами и прочим бесчисленным сверкающим великолепием... Что подразумевается под всем этим? Для чего это обилие вещей? Ведь Апокалипсис говорит о вечности, поднимающейся и врывающейся во время, о том, как вечность овладевает преходящим, подрывая его корни, - что же означают здесь вещи?

Вечное, Бог и Его Царство, обращаются к человеку; иначе его жизнь не имела бы смысла. Но как это происходит? Каким образом говорит Божественное?

По всей вероятности, мы лучше всего восприняли бы обращение без каких-либо образов и форм, - если бы Бог, отличный от всего сотворенного, коснулся нас изнутри и свидетельствовал бы о Себе без промежуточных средств. Ведь существуют люди, сознающие, что Бог при них, рядом с ними, в них, что они живут под его водительством, в Его свете, под Его охраной, - все это не поддается описанию и однако совершенно ясно. У других людей это сознание менее определенно, у многих отсутствует совсем. Правда, можно представить себе, что Бог говорит в каждом человеке, даже когда он и не знает об этом. Ведь в каждом есть то, что духовные наставники называют «дном души», или «острием духа», или «внутренней искрой». Поэтому можно представить себе, что этот тихий голос Божий постоянно раздается в каждом человеке по ту сторону всякой формы и всего, что выразимо словами, и что наше конкретное существование среди всего чуждого, случайного, бессмысленного, можно вынести лишь потому, что до нас все время доходит эта тайная весть, раскрывающая его смысл, даже если она не осознается. Ведь нам преподано, что мы происходим от вечного Слова Отца, - поэтому можно представить себе, что это вечное Слово все время тихо звучит в глубине нашего существа, обнажая смысл нашего существования. Правда, это Слово раздается среди смятения, ибо человек не является чистой реальностью, которая могла бы по-настоящему воспринять вечное Слово. В нем Оно понимается неверно и искаженно. Тщеславие, глупость, фантазерство замутня-ют тот смысл, который привносит вечное Слово, чтобы воспользоваться им для самоутверждения, - и не только в мирской области, но и в религиозной. Следует постоянно напоминать себе о том, что в искуплении нуждается не только мирское в нас, но и наше благочестие. Все дурное, что есть в человеке, не в последнюю очередь представлено и в религиозной области. Поэтому тайное сокровенное слово Божие не воспринимается нами до тех пор, пока Он не посылает нам Свое ясное, открытое слово. А это слово — Христос. Только через Него беззвучные речи достигают нашего слуха.

Бог может, однако, обращаться к нам и по-иному, с противоположного полюса - через все, что существует и что происходит. Ведь все происходит от Него, и приходит беспрестанно. Божие творчество не предоставляет вещи самим себе после их создания, они все время существуют только Им. Иоанн говорит нам. что все сотворено Словом Отца, Его Словом все обретает существование, истинность и ценность. Таким образом, вечное Слово говорит устами каждой вещи, каждого дерева и каждого животного, небесной шири, горы и моря, орудием моего труда и моей пищей. Есть люди, хорошо воспринимающие этот язык, звучащий на тысячу ладов, но всегда один и тот же. Каким-то образом, в некоторые часы или мгновения. многие, вероятно, понимают язык вещей. Правда, чаще этого нет, а у некоторых людей не бывает, быть может, никогда. Но бессознательно понимаем его по всей вероятности мы все, иначе существование было бы невозможно. Каким образом мы чувствуем вещи и понимаем их язык? Конечно же не благодаря понятиям, а благодаря внутренней соотнесенности, — да и сами понятия представляют собой нечто большее, чем только «понятия». Возможно, что мы можем понимать вещи лишь потому, что слышим в них эту внутреннюю речь вечного Слова. Происходит это бессознательно, и поэтому кажется, что мы воспринимаем их глазами, или ушами, или чувством, или понятиями. И все же возможность понять даруется нам подспудным потоком смысла, текущим к нам через каждую вещь от божественного Слова. Я думаю, что это действительно так. И если мы что-то знаем, то только поэтому. Только поэтому любим. Только благодаря этому мы все соединены общей связью. И если бы эта внутренняя Божия речь вдруг исчезла изо всех вещей, а они продолжали бы существовать, какими страшными, пугающе недостижимыми вещами мы были бы окружены: чуждыми существами, которых невозможно любить! Но и эта божественная речь лишена ясности, не сама по себе, а из-за нас. Мы все время оскверняем ее и злоупотребляем ею. Святую речь Творца, составляющую ценность вещей и событий, мы используем для своего услаждения, берем текущее слово, дающее смысл существованию, и подгоняем его под самость мира, устраиваем в нем свое собственное царство и не замечаем, что все это - разбой и воровство. Мы пытаемся совместить глубинный поток смысла со своими высокомерными и пустыми мыслями, чтобы придать им видимость истины. Здесь тоже нужно искупление. Большая ошибка - считать, что человек находит истину непосредственно внутри себя или в ве-Щах. Случается, что от того, кого почитаешь за его глубокое, прирожденное благочестие, вдруг услышишь такие вещи о Боге и о Христе, настолько неверные, настолько непостижимо искаженные, что они буквально кричат о неискупленности и о сомнительности именно благочестивых людей. Слово Божие, тысячекратно звучащее во всех вещах, должно быть подкреплено единожды сказанным словом Откровения. Оно должно разграничить и внести ясность, открыть глаза на то, что такое человек, научить послушанию и любви - и только тогда язык вещей станет понятен.

И здесь мы подошли к третьему способу, которым может говорить Бог. Он, - не только Сокровенный, Иной, Безобразный и не имеющий облика, не только вмещающий в Себя все бесконечное разнообразие возможного, но и Владыка надо всем, - Он открыто говорил, когда Ему было угодно, Свое Слово в истории: в определенные часы, через определенных людей, определенным образом. А потом вечное Слово, само войдя в мир, стало человеком и теперь стоит перед нами, говоря человеческими устами.

Правда, человеческому уму трудно понять, и еще труднее допустить, что Бог говорит не только в безобразности, по ту сторону всякой формы, но и в определенном облике, не только через тысячекратное разнообразие всех форм, но и в кажущейся произвольности исторического хода событий, теперь, а не всегда, так, а не иначе, что Он произносит Слово один раз, но - на все времена. Отсюда опасность соблазна. Христос сказал то, что, по Его воле, должно было быть сказано. Мы не можем в этом копаться и спрашивать, почему так, а не иначе. Он творил те чудеса, которые подсказаны Его творческой свободой, и никакое человеческое суждение здесь не правомочно. Он претерпел ту судьбу, которая проистекала из неповторимости данного часа и могла бы сложиться иначе, если бы Он и люди пожелали иного. Он призвал этих апостолов, а могли бы быть и другие, или вообще никаких. Он основал эту Церковь и в этой форме. Она не обязательно должна была быть такой, а могла не быть вообще. В ней существуют эти таинства, а не иные, их семь, а не два и не десять. Можно было бы сказать еще много в том же роде. И таким образом, во времени встает прямое, историческое, личное, вочелове-чившееся Слово Божие, придающее двум другим способам, которыми говорит Бог, направленность и ясность.

Теперь мы находим ответ на вопрос, что означают вещи в Апокалипсисе. В вочеловечившемся Слове, недвусмысленности искупления, безобразное слово сокровенного Бога звучит также, как и заложенное в вещах слово Творца. При этом вещи освобождаются и очищаются. И внутренний голос сохраняется, а внешний остается чистым. Вещи начинают излучать свет, осуществляя свое посланничество. Вечность, подымающаяся и вторгающаяся во время, прорывается сквозь них. Открывается новое творение, основанное искуплением и жизнью в вере. Здесь свершается то, что в каждодневности христианского существования ощущается лишь смутно: безобразый голос Божий и Его голос в каждой вещи лишь сливаются воедино с открытым благовествованием Христа.

В новом творении будет присутствовать святое инобытие Бога, столь отличное от преходящего и подтвержденное первообразующим Словом, говорящим в вещах и свидетельствующим, что они появляются от Него - но все это освобождено и запечатлено в истине вочеловечившимся Словом-Христом. Ибо «все Им и для Него создано. И Он есть прежде всего, и все Им стоит... ибо благоугодно было Отцу, чтобы в Нем обитала всякая полнота» (Кол 1.16-17 и 19). Эта тайна проявляется в вещах Апокалипсиса, когда удается видеть и ощущать их примерно так, как они явились Иоанну.

8. Христианский смысл истории

В шестой главе мы воссоздали один отрезок апока-липтических событий. Постараемся теперь рассмотреть их дальнейший ход.

Снятие последней печати порождает новый ряд явлений (8). Каждый раз, когда трубит один из семи ангелов, людей постигает какое-нибудь бедствие. При первом трубном гласе град, огонь и кровь низвергаются на землю и уничтожают часть того, что на ней произрастает. При втором трубном гласе в море обрушивается нечто подобное пламенеющей горе, и значительная часть моря превращается как бы в кровь. При третьем - на воды падает горящая звезда и отравляет часть всей воды на земле. При четвертом - небесные светила отчасти лишаются своего сияния. По небесному пространству летит Ангел, возглашая: «Горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трех Ангелов, которые будут трубить!» (8. 13). И действительно, происходят непонятные и жуткие события, ибо упавшей с неба звезде - сатане, падшему ангелу - дается ключ от кладезя бездны, то есть власть направлять на людей силы разрушения. И действительно, на людей набрасывается целое войско адской саранчи и причиняет им ужасные муки. При шестом трубном гласе освобождаются бесчисленные отряды демонических существ, выпускаются и теснят человечество... В этом месте вклиниваются промежуточные видения. Спускается чудовищного вида ангел, некое звездное существо. Его голос повелевает громам говорить, но что они говорят, не может быть записано. Он клянется, что грядет нечто ужасное. Затем он дает тайновидцу съесть книгу, которую держит в руке; вкус ее сладок и в то же время горек, ибо грядущие события и утешительны, и вместе с тем ужасны. После этого тайновидец получает измерительный прибор, чтобы измерить храм Божий и его судьбы -что означает знание того, что произойдет со святилищем, и знание меры времен. Вслед за этим появляются два «свидетеля», пророки, могучие словом и делом. Их убивают, и они долгое время лежат без погребения, но затем воскресают к ужасу своих врагов... О последнем трубном гласе сказано: «И седьмой ангел вострубил, и раздались на небе громкие голоса, говорящие: царство мира соделалось царством Господа нашего и Христа Его, и будет царствовать во веки веков» (11.15). Этим возвещается наступление конца времен и начало непосредственного вмешательства Христа в ход событий.

Введением к дальнейшему служит «знамение»: «И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд. Она имела во чреве, и кричала от мук рождения» (12.1-2). Но на небе появляется также ужасного вида дракон. Он хочет, когда час для женщины придет и она родит, поглотить ее младенца. Но ему не дают совершить это. Жену уводят в пустыню, и там она получает все, что надо для жизни. Как космическое знамение, сияет картина Рождества Христова. Дракон же - сатана... Эту картину можно истолковывать по-разному, например, как воссоздание рождения Господа, против Которого выступает сатана. Можно также припомнить утверждение некоторых отцов Церкви о том, что Бог при сотворении ангелов испытывал их, показывая им будущее вочеловечение Сына Божия. Против этого взбунтовался Люцифер, ПЬтому что не хотел служить человеческому существу во Христе, иначе говоря - твари, стоящей ниже его, и за это был низвержен с неба... Как бы то ни было, в начале последних событий появляется картина вочеловечения Бога, и они совершаются под ее знаком. Следует борьба с драконом. Михаил и его ангелы сражаются с ним и его приверженцами и низвергают его. Тогда он вызывает из моря страшного вида существо - первое апокалиптическое животное. Мы уже говорили о животном облике, который может выражать человеческий характер и настрой, равно как и сверхчеловеческую сущность. Здесь такой облик дается Антихристу. Он будет в высшей степени одаренным человеком, наделенным духовной силой, знанием и могуществом. Будет он преисполнен и религиозной силы. В нем будет даже нечто, похожее на Христа, так как о нем сказано, что он был «как бы смертельно ранен» и все же жив, иначе говоря, он приносил себя в жертву и выжил, что придает ему своего рода искупительный характер. Но все это он обращает против Бога Живого и Христа Его. Зверь восстает против Бога, хулит Его и имя Его. Люди же поддаются ему, кроме тех, которые записаны в книге Агнца... Затем появляется второй зверь, на сей раз из земной тверди. По внешности он похож на агнца, но говорит, как дракон. Он провозглашает приход Антихриста, воздвигает его изображение, творит знамения и побуждает людей ему поклоняться. Возможно, что в этом порождении зла следует видеть антипод того, кто указал на Искупителя, - Предтечи. Отовсюду, из всех племен и народов, он приводит людей к врагу Божию.

Образам Антихриста и его предтечи противопоставляется в следующем видении образ Агнца, стоящего на горе Сионе: «И взглянул я, и вот, Агнец стоит на горе Сионе, и с Ним сто сорок четыре тысячи, у которых имя Отца Его написано на челах» (14.1). Один образ против другого. Один властелин против другого. Но вспомним то, что мы уж подчеркивали: противопоставленные здесь образы - неравноправны. Светлому, благому Христу не противостоит столь же изначальный, темный и злой Антихрист, - этого нет, как не существует и дьявола в качестве равноправной силы, противостоящей Богу. Кто так говорит, богохульствует. Правда, чаще всего просто по глупости. Богу не противостоит равная сила. Нет ничего, что могло бы противостоять Ему на равных началах. То же относится и к Христу, Сыну Божию. Все, что существует, - Божия тварь. Но эта тварь свободна и может стать злой, - а так как Бог признает свободу, то пока длится время, злая воля обладает страшной силой.

Затем появляются три ангела, летят по небесному пространству и вещают о Едином Боге и о часе Его суда... На белом облаке появляется ангельское существо, «подобное Сыну Человеческому». На нем золотой венец, в руке его серп. Но другой ангел «вышел... из храма и воскликнул громким голосом к сидящему на облаке: пусти серп твой и пожни, потому что пришло время жатвы; ибо жатва на земле созрела» (14. 14-15).

Отсюда берет свое начало новая цепь событий. Семи ангелам даются золотые чаши, наполненные гневом Божиим. Они выходят из небесного храма и изливают чаши одну за другой на землю, на море, на реки, на солнце, на престол зверя, на реку Евфрат, на воздух. Каждый раз происходят ужасающие события, опустошается все бытие. Люди изнемогают от бедствий, но злые не меняются к лучшему.

Из уст дракона, зверя и лжепророка - под которым, может быть, подразумевается второй зверь - выходят три беса. Они отправляются к земным властителям и собирают их «на брань в... великий день Бога Вседержителя» (16.14).

Затем тайновидец переносится в пустыню и видит третьего зверя, багряного цвета, исписанного богохульными словами, на котором сидит женщина в роскошном убранстве. Имя ее «Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным. Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых» (17.5-6). По всей вероятности, этот образ означает город Рим, воплощение могущества и сладострастия, насилия и гордыни, культуры и бунта против Бога, - а вместе с тем и всякую земную силу, восстающую против Бога.

За этим следует суд над Вавилоном и его уничтожение. Дракона - сатану тоже одолевает ангел и ввергает его в бездну на тысячу лет. На земле же начинается тысячелетнее мирное царство и воздаются почести Богу.

Но потом дракон еще раз выходит на свободу. Разгорается последняя борьба, которая заканчивается поражением противника Божия, на вечные времена.

На великом белом престоле сидит теперь Тот, от лица Которого «бежало небо и земля; и не нашлось им места» (20.11). Это судия. Он вызывает к жизни умерших, и им выносится приговор. После этого время кончается. «Старое» прешло, открылась вечность. Появились новое небо и новая земля, и все, что принадлежит Богу, объединено в новом Иерусалиме.

Так описан в великих образах ход последних событий - последних, но назревавших издавна. Таким образом, перед нами - христианская картина истории. Какой же предстает история в Откровении?

Зададимся сначала вопросом: как можно вообще рассматривать историю? Некоторые говорят, что смысл ее - в ней самой. Что он - в свершении человеческого поступка с его последствиями, в развитии человеческой личности и в достижении человеческих целей. Но ход этой самореализации человека представляют себе по-разному: одни считают, что высшая точка находится в начале, в золотом веке, последующее опускается все ниже и в конце концов обрывается катастрофой. Другие - что полнота существования ожидает нас в будущем и история продвигается ко все большему совершенству. Третьи говорят, что в истории, как таковой, нет никакого смысла, есть только взаимодействие переплетающихся сил и процессов, -смысл же вносится только человеком, когда под его взглядом хаос принимает определенную форму и он реализует свою волю действием. Когда это происходит, вспыхивает на какое-то время смысл, чтобы потом угаснуть опять... Но как бы то ни было, Откровение не предполагает ничего подобного. Это - теории, частью верные, частью ложные и разбираться в них следует человеческому уму. Согласно Откровению, смысл истории состоит в совершении искупления.

Для Бога это значит, что должна осуществиться Его воля и что число избранных должно стать полным, а для человека это значит, что он должен принять решение за или против Христа. Привлечение избранных и принятие решения продолжаются вплоть до поставленного предела. Когда мера времени исполнится, придет конец. Таким образом, с христианской точки зрения, все исторические события имеют целью выявить эту суть. Все время возникают новые ситуации, в которых достигается эта цель. Если помимо этого и можно еще что-нибудь сказать об истории, то это сводится во всяком случае не к тому, что в ходе ее люди будут становиться все лучше или все хуже, а к тому, что смысл решения будет выявляться все резче, ведущие борьбу силы будут становиться все более мощными, «да» и «нет» все более принципиальными.

И когда-нибудь придет Антихрист - человек, КОТОРЫЙ принесет с собой идеи и порядок жизни, диаметрально противоположные воле Бога. Человек этот будет полон знания и силы. Но в конечном итоге за всеми его действиями будет скрываться лишь одно желание - доказать, что существование возможно без Христа, и даже больше того: что Христос - враг жизни, которая может получить полноту только при условии уничтожения всего христианского. И это доказательство будет более, чем убедительно, оно будет вестись всеми средствами насилия и ума, материи и духа, так, что опасность соблазна станет почти непреодолимой и погибнет каждый, кому благодать не откроет глаза.

Тогда выяснится, что собственно представляет собой христианское начало, что оно исходит не от мира, но из сердца Божия. Преодоление мира благодатью -это и его спасение, ибо истинная сущность мира - не в нем самом, но над ним, в Боге, от Которого он ее получает. Когда Бог станет всем во всем, мир оживет.

9. Великое знамение на небе

«И явилось на небе великое знамение-жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд. Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения, и другое знамение явилось на небе: вот большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадем. Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю. Дракон сей стал пред женою, которой надлежало родить, дабы когда она родит, пожрать ее младенца. И родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти все народы жезлом железным; и восхищено было дитя ее к Богу и престолу Его. А жена убежала в пустыню, где приготовлено было для нее место от Бога, чтобы питали ее там тысячу двести шестьдесят дней. И произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним. И услышал я громкий голос, говорящий на небе: ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Христа Его; потому что низвержен клеветник братии наших, клеветавший на них пред Богом нашим день и ночь. Они победили его кровию Агнца и словом свидетельства своего, и не возлюбили души своей даже до смерти (Христа ради). Итак, веселитесь небеса и обитающие на них! Горе (же) живущим на земле и на море! Потому что к вам сошел диавол в сильной ярости, зная, что немного ему остается времени. Когда же дракон увидел, что низвержен на землю, начал преследовать жену, которая родила младенца мужеского пола. И даны были жене два крыла большого орла, чтобы она летела в пустыню в свое место от лица змия, и там питалась в продолжение времени, времен и полвремени. И пустил змий вслед жены из пасти своей воду, как реку, дабы увлечь ее рекою. Но земля помогла жене, и разверзла земля уста свои, и поглотила реку, которую пустил дракон из пасти своей. И рассвирепел дракон на жену, и пошел, чтоб вступить в брань с прочими от семени ее, сохраняющими заповеди Божий и имеющими свидетельство Иисуса Христа» (12.1-17).

Какой мощи исполнена эта картина! На небе -женский образ, облеченный в солнце, с луной под ногами, с венцом из двенадцати звезд на голове. Должна появиться новая жизнь, жизнь неизмеримой ценности. Дракон только того и ждет, чтобы ее поглотить. Но святые силы действуют и спасают ее. Смысл видения вскоре проясняется: это, очевидно, рождение Младенца-Спасителя, ожидаемое всем творением. Враг хочет уничтожить Его, но Он находится под Божией защитой. Может быть здесь имелось в виду намерение Ирода уничтожить Мессию и то время, в течение которого Младенца «питали» в Египте. Затем смысл по-видимому меняется, подразумевается уже не только Матерь Спасителя, но великая святая мать-Церковь; дети же ее, которых преследует дракон - это верующие.

В этих пределах понять образ нетрудно. Вполне объяснимо и то, что именно теперь, перед началом великой битвы последних времен, появляется картина рождения Младенца-Спасителя. Труднее понять, почему об этом событии говорится именно так. Почему оно изображается как знамение на небе? Что должно быть выражено тем, что жена облечена в солнце, покоится на луне, увенчана звездами? Небо представляет собой ту сферу, которая не подвержена никаким заметным переменам и не связана с тем, что происходит на земле. Солнце - это дневное светило, светило жизни, высот, разумного порядка и веры. Луна - ночное светило, господствующее над морскими приливами и отливами, над волнениями крови, над глубинами земли. Звезды - это светящиеся молчаливые образы, по древнему поверию, обладающие властью над судьбой... Какое отношение имеет ко всему этому событие вочеловечения?

Представим себе ясную ночь, например, высоко в горах, когда искрящиеся точки на небе - эти обитатели космоса действительно ощущаются, как силы, неизменно и бесшумно следующие своим путем в глубинах мирового пространства - вот куда перенесено это событие. Или вспомним мифы, встречающиеся у многих народов - о людях, которые, обретя милость у божества, уносятся на небо и превращаются в звезды. Человек и то, что с ним произошло, - этот кусочек жизни, столь уязвимый и все же столь преисполненный смысла во всем, что с ним происходит, - превращается в непреходящий образ, не только изъятый из истории, но и сам определяющий ее... Вряд ли нужно особо упоминать о том, что рождение Младенца Спасителя и Его появление в Апокалипсисе нельзя воспринимать, как космический миф. Здесь нам нужно было только указать, в какую область перенесена эта картина и каковы ее специфика и выразительность.

Что означает все это? То, что Иисус Христос, родившийся в Вифлееме, живший в Палестине, учивший, страдавший, умерший и воскресший, стоит над миром, как его вечное светило, излучает Свой свет на все сотворенное и управляет им, будучи «знамением», прообразом, смыслом, мерилом и порядком для всего, что есть. Существование Искупителя не отнесено в область психологии, этики или внутренней религиозности; оно соотнесено с бытием. Оно не ограничено человеческой историей, а направлено на вселенную. Бытие Искупителя равнозначно той силе, которая сотворила все вещи: то, что Он сотворил, равнозначно тому процессу, который дал миру бытие. Осмелимся сказать наперекор возмущению «чистого христианства»: здесь выражено космическое величие Христа...

Об этом у нас есть два свидетельства: вступление к Евангелию от Иоанна и начала Посланий к Колосся-нам и к Ефесянам - те тексты, которые приводят в такое невыразимое замешательство всех, кто воспринимает Христа «чисто религиозно». Согласно Иоанну, Христос есть Логос. В Нем - истоки бытия и его смы-ЭДа, все стало реальным через Него. Затем Он вступил в этот мир, чтобы быть его Светом и его Солн-Цем. Такие мысли становятся понятными, только когда их воспринимают с напряжением всех душевных сил, ибо они повествуют о глубинах души и глубинах космоса, о сознании и бытии, о миросозерцании и о самом мире... Это так, и нет смысла это перетолковывать. Именно такова мысль Павла, когда он говорит, что Христос - первородный прежде всякой твари: все сотворено через Него, все сохраняется в Нем и существует в движении к Нему. Он объемлет и воспринимает все, что есть на небе, на земле и под землею, и из всего возводит таинственное единство Своего «тела» - Церкви. В этом не только взгляды, эмоции, восприятие, этика, но и бытие, действительность, мир, новое, возникающее творение. Именно это явлено великим знамением на небе.

Не отходим ли мы, однако, при всем этом от простого смысла Евангелий и от чистой реальности Иисуса? Не является ли это все же космической мистикой и метафизикой? Не будем поддаваться этой боязни. «Простой смысл Евангелий» - что это такое? «Чистая реальность Иисуса» - какова она? Евангелия совсем не «просты» в том смысле, который подразумевается этим возражением. Иисус вовсе не тот «чистый образ», который этим выражением предполагается. За ним стоит определенный догмат, - притом исходящий от людей и свойственный новому времени, - согласно которому подлинное христианство должно быть благочестивой человечностью. Но смысл Евангелий этим отнюдь не исчерпывается. Чтобы свести их к этому, приходится отбрасывать один их фрагмент за другим как порождение общинного богословия, как продукт влияния истории религий и так далее. Что же означают тогда Откровения и вера? Когда мы, люди, определяем, что должно считаться христианским, искупление при этом теряется, так как препарированный таким образом Христос уже не искупает, а только подтверждает наши желания. Нет, есть только одна возможность воспринять Откровение: готовность слушать и учиться. Кто такой Иисус Христос? Тот, Который выступает в Откровении. Где Откровение? В Писании, в его общей связи и в каждой его части. А что такое Писание? То, что предлагает нам Церковь. Мы не имеем права отбрасывать что бы то ни было, если не хотим повредить целого. Каждое речение Писания, каждая вновь открывающаяся черта в образе Христа может означать для нас только необходимость расширить наше представление о Нем, а в случае надобности - и кардинально пересмотреть его... И если оно окажется несостоятельным, если Он превзойдет наши мерила, то только тогда мы приобретем необходимый опыт. Тогда окажется, что Он - Господь и превыше наших мерок. Тогда нам останется только пасть ниц и поклониться.

Если же Он - тот Всесильный, Который стоит в начале и в конце, в истории и в вечности, в нас и над нами, в сердцах и на небе, - то как может быть, что Его отрицают, подвергают хуле и даже - что еще более непостижимо - отстраняют и забывают? Все это возможно, и не только это. Возможно даже, что Бог есть подлинно Сущий, абсолютный смысл и абсолютная реальность, а человек объявляет: «Бог умер!» Человек может поступать так, как если бы Бога не было. Он может вести себя, судить и действовать так, как если бы был только он, человек, да еще животное, Дерево и земля. Возможно и то, что у человека есть живая душа, что благодаря ей он существует, радует-с» и страдает, но при этом заявляет, что ее нет. Все это возможно, ибо и зрение, и мышление, и убежде-вия, и восприятие сущего, и серьезное отношение к Действительности - все это жизнь человека, управляемая его волей, его умонастроением, его внутренней направленностью. Его способность отрицать не имеет границ.

10. Победитель - Судия - Вершитель

События Апокалипсиса полностью определяются образом Господа. Возможно, что это не сразу доходит до сознания читающего, потому что его внимание занято многочисленными и мощными видениями, притом самыми разнообразными. Но как только он глубже вдумается в общую связь, он увидит, что господствующей силой является личность Христа, и даже что события Тайного Откровения определяются характером явлений Его образа. Все начинается с явления Того, Кто ходит под золотым светильником и направляет послания общинам. Затем выступает образ Агнца и остается на протяжении видений семи печатей, - а может быть, и видений семи труб. После этого начинается ряд последних событий. Вступлением к ним служит великое знамение на небе, Мать с Божественным младенцем и Их преследование драконом, а завершаются они торжествующим образом Агнца на горе с окружающим Его множеством избранных. За этим следуют события, связанные с семью чашами гнева; они достигают кульминации в уничтожении Вавилона и предсказании брака Агнца. Наконец - последние события, перемежающиеся с пятью быстро сменяющими друг друга явлениями Христа... О них мы теперь и поговорим.

«И увидел я отверстое небо, и вот, конь белый, и сидящий на нем называется Верный и Истинный, Который праведно судит и воинствует. Очи у Него, как пламень огненный, и на голове Его много диадим. Он имел имя написанное, которого никто не знал, кроме Его Самого, Он был облечен в одежду, обагренную кровью. Имя Ему: «Слово Божие». И воинства небесные следовали за Ним на конях белых, облеченные в виссон белый и чистый. Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы; Он пасет их жезлом железным; он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя» (19.11-15).

Иоанн видит открытым небо, Божий удел. Предвещается новый таинственный ряд событий.

Всадник на белом коне - это Христос. Он сражается и побеждает - мечом, «исходящим из Его уст», Его словом... Христос есть Вечное Слово Отца. Он говорит Своим обликом и поведением, Своими действиями и Своей судьбой. Кто такой Бог, видно по тому, каков Христос. Но Он говорит и в прямом смысле слова - когда возвещает Свое благовествование, свидетельствует перед противником, отправляет Своих посланцев, повелевает Своей Церкви поднимать голос до скончания дней. Слово Его - истина: ведь и имя Господне - «Верный» и «Истинный». Как же может быть, что этому слову не верят?

Истина составляет основу существования и хлеб для духа, но в пределах человеческой истории она отделена от могущества. Истина права, могущество же принуждает. Истине недостает непосредственного могущества, тем более, чем она благороднее. Малые истины еще обладают некоторой силой воздействия, так как подтверждают инстинкт и необходимость, -вспомним хотя бы те, которые касаются непосредственных потребностей нашего существования. Чем выше уровень, к которому относится данная истина, тем слабее ее непосредственно принуждающая сила, - и тем более необходимо для духа свободно раскрыться навстречу ей. Чем благороднее истина, тем легче грубой действительности оттеснить ее или осмеять, и тем больше она должна полагаться на духовное рыцарство. Это относится ко всякой истине, но в совсем особом смысле - к истине священной. Она подвергается опасности «соблазна». Когда она вступает в мир, то слагает с себя у его ворот свое всемогущество и появляется в «рабском образе», слабой. И не только потому, что она относится к самому высокому уровню и, следовательно, согласно закону, о котором мы говорили, должна быть наименее могущественной, но и потому, что она проистекает из Божией благодати и любви, призывает грешного человека к обращению и тем самым, раздражая его, побуждает к бунту. Так стало возможным то, о чем Иоанн говорит в своем Евангелии: «В Нем была жизнь, и жизнь была свет челове-ков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его... В мире был, и мир через Него начал быть, и мир Его не познал» (Ин 1.4-5 и 10). Но придет день, когда истина и могущество сольются воедино. Истина получит тем большее могущество, чем она глубже и ценнее. Чем выше истина, тем сильнее будет ее власть. Грядет небывалое событие! Исполнение всех духовных запросов! Бесконечная истина Божия - бесконечная мощь. Святая истина Божия - святая, потрясающая, все опрокидывающая и все поглощающая мощь. Она прорвется, хлынет потоком, подчинит себе все.

Как это произойдет? Словом Христа. Тем Его словом, которое Он произнесет в последний день истории, после чего оно пребудет вечно - как закон, пространство, воздух, свет окончательного существования. При Его первом слове истина была слаба, слаба, как Он Сам, так что тьма могла отгородиться от Него. При Его втором слове истина будет так сильна, как силен ее смысл, - а это значит, что она будет всемогущей. Это будет ужасным событием для тех, кто не желает истины. Всему, что в нас не желает истины, не будет больше места. Сегодня ложь может существовать, потому что истина слаба; как может существовать грех, потому что Бог оставляет непостижимый простор, на котором воля может самоопределяться и обращаться против Него. Ныне, - на «короткое время», продолжающееся только до «скорого» пришествия Христа, существует свобода заблуждаться и лгать. Но когда истина обретет могущество, существование лжи станет невозможным, потому что все будет заполнено истиной. Ложь будет вытеснена из бытия и сохранится только в той форме, для которой у нас зет обозначения: в вечном осуждении... Что за избавление для тех, кто желает истины, для всего, что в нас жаждет истины! У нас будет такое чувство, как у человека, задыхавшегося и вдруг выбравшегося на свежий воздух. Все сущее расцветет, станет свободным и прекрасным, - прекрасным потому что красота, как говорит Фома Аквинский, представляет собой сияние истины, «становящейся действительностью... Победа Христа в том, что Он добивается всего этого «мечом уст Своих».

«И увидел я великий белый престол и Сидящего на нем, от лица Которого бежало небо и земля; и не нашлось им места. И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих пред Богом, и книги раскрыты были и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими. Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим. И смерть и ад повержены в озеро огненное. Это смерть вторая. И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное» (20.11-15).

С этим видением нам следует сопоставить приведенные в первых Евангелиях судные речи Господа. Оно ЭДязано с ними и представляет собой их окончательное выражение. Есть в нем и особые черты, например, образ великого белого престола, блистательно возвышающегося, и устрашающие слова о «Сидящем» на нем, Который не назван, а лишь обозначен выражением благоговения. Наконец, могучая картина воскресения, когда море, и смерть, и глубины земли отдают своих мертвых, так что все собираются перед престолом, чтобы свершился суд, по обеим книгам - по книге вины, и по книге животворящей, благодатной воли Божией... В особенности же то, что сказано о святом лике: что от него «бежало небо и земля, и не нашлось им места». Такова сила Того, Кто влил Свою мощь в Свою истину. Суд. Испытание Судией мира на прочность. Апокалиптическое наступление на историю святого вечного. Мир сотрясается, он сходит с рельсов, выбивается из колеи упорядоченного бытия, и это так страшно, что небо и земля «бегут»; они извергаются из бытия, в них его больше нет, и при этом обнаруживается, что в них хорошо, и что плохо, - а потом ими вновь овладевает творческая благодать и принимает их в лоно нового неба и новой земли.

Так и мы, воскреснув, окажемся перед престолом. Исчезнет все, на что мы опирались, все покровы, все законы, всякое наше оружие, все земные защитники и соучастники, все права, почести, дела, успехи - вообще все, что помогало нам избегать необходимости являться на суд истины. Все это ломается, обращается в бегство, исчезает перед могуществом Судии. Мы сами будем задавать себе вопрос, существуем ли мы еще. Для нашего собственного бытия уже не найдется никаких прикрытий. Мощь, нас сотворившая, будет испытывать его реальность. Ибо она слагается только из правды и справедливости, веры и любви; поэтому реальность нашего бытия будет поставлена под вопрос. Мы почувствуем, как нас увлекает прочь Ничто.

Только наша обнаженная совесть останется пред взором Божиим. Да сохранит нас тогда Его милосердие!

Победитель и Судия воссиял. После этого снова появляется Агнец, как жених вечного града. О нем речь пойдет позже. Дальше говорится: «И сказал мне:... неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще. Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его. Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, Первый и Последний» (22.6-13).

Он - «Начало и Конец», Тот, Который был до всего и будет после всего, Тот, через Кого все было сотворено и Кто все завершает.

В «конце» станут явными каждое устремление, каждая мысль, каждое слово, каждый поступок. В особенности же откроется внутреннее.

Оглавление

Вступление

Предисловие

Часть Первая Истоки

  1. Происхождение и предки

  2. Мать

  3. Вочеловечение

  4. Предтеча

  5. Крещение и искушение

  6. Промежуточное время

  7. Начало

  8. Соблазн в Назарете

  9. Больные

  10. «Погибшее»

  11. Ученики и апостолы

  12. Заповеди блаженства

Часть Вторая Весть И Обетование

  1. Полнота правды

  2. Искренность в добре

  3. Возможность и невозможность

  4. Посев и почва

  5. Человеколюбие Бога нашего

  6. Воля Отца

  7. Враг

  8. Послание апостолов

  9. Отпущение грехов

  10. Смерть

  11. Вечное сознание

Часть Третья Выбор

  1. Слепые и зрячие

  2. Сын Человеческий

  3. Закон

  4. Иисус и язычники

  5. Собирание и расточение

  6. «Не мир, но меч»

  7. Те, кого он любил

  8. Знамения

  9. Хлеб жизни

  10. Судьба и решение

Часть Четвертая На пути в Иерусалим

  1. Мессия

  2. Путь в Иерусалим

  3. Преображение

  4. Церковь

  5. «Моисей и Илия»

  6. Откровение и сокровенность

  7. Справедливость и то, что ее превышает

  8. «Если не будете как дети»

  9. Христианский брак и девственность

  10. Христианское обладание имуществом и христианская бедность

  11. Благословение

  12. Вера и следование

  13. Прощение

  14. Христос-начало

Часть Пятая Последние дни

  1. Вход в Иерусалим

  2. Ожесточение

  3. Смирение божие

  4. Разрушение Иерусалима и конец мира

  5. Суд

  6. «Вот, иду исполнить волю твою, Боже»

  7. Иуда

  8. В последний раз вместе

  9. Омовение ног

  10. «Mysterium fidei» (Тайна Веры)

  11. Первосвященническая молитва

  12. Гефсимания

  13. Процесс

  14. Смерть Иисуса

Часть Шестая Воскресение и Преображение

  1. Воскресение

  2. Преображенное тело

  3. Меж временем и вечностью

  4. Приход и уход господа

  5. «Ухожу от вас и приду к вам»

  6. В Духе Святом

  7. Вера и Святой Дух

  8. Владыка истории

  9. Обновление

  10. Новый человек

  11. Церковь

  12. Рожденный прежде всякой твари

  13. Вечный Первосвященник

  14. Возвращение Господа

Часть Седьмая Апокалипсис: время и вечность

  1. Книга тайного откровения

  2. Властвующий

  3. Престол и восседающий на нем

  4. Поклонение

  5. Агнец

  6. Семь печатей

  7. Вещи

  8. Христианский смысл истории

  9. Великое знамение на небе

  10. Победитель - Судия - Вершитель

Реклама на сайте