«Святитель Филипп Московский. Вехи русской православной истории»

Святитель Филипп Московский. Вехи русской православной истории (fb2) - Святитель Филипп Московский. Вехи русской православной истории 749K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Иосифович Немельштейн

Дмитрий Немельштейн Вехи русской православной истории. Трагедии, метаморфозы и уроки этногенеза

ВЫСОКИЙ ДОЛГ ПРИЗВАНИЯ О новой книге Дмитрия НЕМЕЛЬШТЕЙНА

Драма русского человека нынешнего времени – в утрате духовной преемственности по отношению к своим духовным истокам, в отказе, вольном или невольном, от первоначальных мистических смыслов, заложенных в его исторической судьбе. Чья в этом вина? На протяжении долгого времени мы не можем найти ответа на этот вопрос. Одни винят социальный прогресс и эпохальные исторические потрясения двадцатого века, пытаясь найти спасение в «преданьях старины глубокой», в ее героической мифологии и благолепных внешних формах. Другие именно в этих исторических потрясениях видят оборвавшийся на взлете прорыв в новые смыслы, основанные на всех этапах духовного становления русского самосознания. Есть, как говорится, и другие мнения... Понимание происходит, хотя и медленно, ценой тяжелых испытаний – как личностных, так и народа в целом, но оно – залог нашего будущего, будущего великой России. Через мучительные заблуждения и сатанинские соблазны, через горькие прозрения и благодатные озарения, через жертвенное служение и вдохновенную молитву находит оно путь к сердцам людей. И одним из главных выразителей этого неотвратимого понимания традиционно в России является голос Поэта – певца, молитвенника, защитника и просветителя. Поэтическое слово вдохновляет на подвиг, поднимает на бой, пробуждает совесть, примиряет с жизнью, обновляет смыслы...

Дмитрий Немельштейн – поэт многогранный, его дарование полифонично, мастерство выдержано и отточено недюжинным творческим опытом. Произведения, составляющие его новую книгу, объединены не только чисто исторической тематикой, но и выбором конкретных тем и персонажей. Святитель Филипп Московский – митрополит Филипп II, оставшийся в истории России как священнослужитель, не боявшийся обличать светскую власть... Святитель Ермоген, радетель православной веры и русского единства... Князь Андрей Боголюбский, под властью которого Владимиро-Суздальское княжество достигло большого могущества, став основой для будущего Российского государства... Все трое приняли мученическую смерть за Отечество и были канонизированы Русской Православной церковью. Поэма «Степная быль» о легендарных запорожцах... Поэма «Выбор», повествующая о Крещении Руси – судьбоносном и мучительном акте обретения Божественной истины на перепутьях истории... Поэтический цикл «Да не престанет русский род!», завершающий книгу, повествует о Куликовской битве. Несколько лет назад я писал об этом цикле: «...Дмитрий Немельштейн своими стихами о поле Куликовом не только стал реальным продолжателем прочной традиции русской литературы, но и привнес в современный литературный процесс весьма значительный вклад подлинно гражданского сознания и поэтического мастерства». Сегодня, вчитываясь в чеканные строфы новых произведений Дмитрия Немельштейна, проникаясь духом высокой героики его произведений, я убеждаюсь в том, что мои оценки не были преувеличенными. Новый блок исторических произведений Дмитрия Немельштейна являет читателю зрелого мастера, посвятившего вдохновение и мастерство русской истории и таинству русского духа, явленного в своей прямоте и в своем величии. Сегодня, когда святыни нашей истории зачастую обрекаются на забвение, а то и на просто поругание, когда национальные традиции оскверняются пошлостью эстрадных шутов, когда патриотизм и нравственность объявляются едва ли не предрассудками – особую актуальность обретают творения человеческого духа, утверждающие высокий смысл человеческого бытия и все его возвышенные формы. Беззаветная любовь к Отечеству, прославление лучших качеств человека и гражданина, утверждение святого долга перед Родиной – в этом состоит искренний пафос произведений Дмитрия Немельштейна. Истинный поэт, он не тяготится высоким долгом своего призвания, но скромно и мужественно следует ему – на благо русского народа, на благо народа России во всей его многообразной полноте. Следует сказать, что, являясь проникновенным лириком и мастером сонета, автор в своей книге ограничил себя жесткими рамками исторического жанра. Взыскательный читатель имеет возможность по достоинству оценить это высокое самоограничение.

Открывая эту книгу, не стоит искать в ней субъективных лирических излияний или отвлеченного философского мудрствования. В этих произведениях дышат страницы нашей многовековой истории. Пронизанные духом жизни и любви, они заставляют еще и еще раз переосмыслить то, о чем нам, казалось бы, давно уже известно. Поэтические произведения Дмитрия Немельштейна являются значительным фактором современного русского дискурса и ждут своего читателя, неравнодушного и взыскующего смыслов – как старых, так и новых. Эта книга будет надежным собеседником и верным ориентиром в раздумьях о судьбах нашего Отечества.

Иван ГОЛУБНИЧИЙ Секретарь Правления Союза писателей России Заслуженный работник культуры Российской Федерации Заслуженный работник культуры Чеченской Республики Действительный член Петровской Академии наук и искусств

Святитель Филипп Московский [1] Историческая драма в двух частях, пяти действиях

Светлой памяти блистательного актера театра и кино Олега Янковского

Действующие лица:

Филипп (до пострига – Федор Степанович Колычев) – митрополит Московский и всея Руси.

Иван IV – царь и великий государь всея Руси.

Суббота – зажиточный крестьянин.

Дуняша – дочь Субботы.

Спиридон (до пострига – протопоп Сильвестр) – один из наставников молодого Ивана IV).

Зосима – монах Соловецкого монастыря.

Паисий – монах Соловецкого монастыря.

Вяземский – князь, ближайший сподвижник царя в первые годы опричнины.

Малюта Скуратов – ближайший сподвижник царя в последние годы опричнины.

Мать Дуняши .

Игнатий – муж Дуняши;

Федор – внук Дуняши;

Гость – исполнитель последней воли Филиппа;

Опричники, иноки, спальничий царя .

Часть первая

Действие первое

Сцена первая

1537 год. Русский север. Поздняя осень. Полночь. Околица села. Над промерзшей дорогой усеянное звездами небо. У дороги – вековая сосна. Под нею силуэт привалившегося к могучему стволу человека. Над ним склоняется другой силуэт.

Суббота

Что за один? Путя его откуда?

И как сюды добрался по зиме?

Ему, однако, бедолаге, худо.

Совсем замерз… Свезу его ко мне.

Поднимает незнакомца и, поддерживая, ведет в сторону виднеющихся на фоне звездного неба дровен.

Пойдем-ка брат. Негоже при дороге

В безвестье помирати в двух шагах

От теплой печки. Взлезешь без подмоги?

Вот так сподручней будет. Экий страх

Ты на меня нагнал. Я думал было

Лихой ли кто под сосенкой сидит?

Еще чуток – морозцем бы прибило.

Господь, видать, тобой руководит.

Об эту пору встретить здесь кого-то,

Да в поздний час?.. Бывает по три дня

Пуста дорога. Ить кому охота

На тракте мерзнуть. Лучше у огня

Сидеть. Молчи. Не время силы тратить.

В беспамятство ли впал найденыш мой?

Теперь уж ни к чему и помирати…

Н-но, пегая! Беги быстрей домой!

Сцена вторая

В горнице Дуняша . За дверью слышится голос Субботы .

А вот и двор мой. Открывай хозяйка,

Да гостя, Богом данного, приветь.

А что за гость?.. ты и сама дознай-ка,

Пока я за медком спущусь в подклеть.

В горницу входят Суббота , его жена и незнакомец .

Суббота

Дуняша, что застыла, как колода? Что зришь-позришь во все свои глаза?

Говорит сам себе.

А гость наш, чую, не простого рода.

И снова, обращаясь к Дуняше .

Что замерла?.. Ну, то-то, егоза.

Суббота уходит и вскоре возвращается с кринкою медовухи. Незнакомец по-прежнему сидит на скамье в изнеможении.

Суббота

Сними-ка кожушок с него, Дуняша,

Да расстели на лавке у печи.

Ишь зубы как у бедолаги пляшут…

А очи, словно угли, горячи.

Да сапоги давай-ка стащим с гостя;

По счастью, пальцы на ногах целы.

Хватило б лавки при таком-то росте.

Испей-ка, брат, и вознеси хвалы

Ко Господу за чудное спасенье.

На тракте этом не один замерз.

Но таково Господне повеленье,

Чтоб я тебя от смертушки увез.

Незнакомец выпивает толику меду. Его кладут на широкую лавку. О н то ли впадает в беспамятство, то ли забывается в тревожном сне.

Суббота

Ты, матушка, прикрой его тулупом.

Пускай поспит покуда – ночь мудра.

Да оттащи от изголовья ступу.

Доведаемся, что к чему, с утра.

Мать

Дуняша, я опару замесила…

Смотри, не спи, доглядывай ее.

За гостем тож… Эк, как его сморило.

Да попряди, деньком возьмешь свое.

Все укладываются спать. При мерцающем свете лучины Дуняша прядет и следит за опарой, прислушиваясь к словам, которые незнакомец изредка произносит во сне. Ранним утром, затемно, крестьянский дом оживает. Первой поднимается мать , дабы испечь хлебов и приготовить гостю отвар. Следом поднимается Суббота и выходит на двор присмотреть за скотиной.

Дуняша (шепчет)

Полночный гость наш, кажется, проснулся.

Отвар взогрейте, матушка, скорей.

Уж встал, перекрестился, улыбнулся.

Мать

Да ты, Дуняша, быстро и взогрей.

Ужо я баньку нашу истопила;

Попарить гостя доброго не грех.

И будет он здоров, и будет сила,

А там и доберется без помех

В далекий монастырь, о коем ночью

Не раз он поминал во сне своем.

Однако ж, где зимою взяться кочу [2] ?

И ни гроша, к тому же, нет при нем.

Входит Суббота , бормоча

Мне б молодца такого. На полатях

Лишь девки с бабкой жмутся мал-мала…

Бог сыновей не дал… Дык, может зятя?..

Видит сидящего на лавке незнакомца .

Мил человек, присядем у стола.

Незнакомец крестится на образа, кланяется, подсаживается к столу с краю.

Суббота

Отвар испей, хлебца поешь ржаного,

Да о себе, коль хочешь, расскажи.

Что на Руси прошло, что стало ново?

Откуда родом? Как забрел в Хижи? [3]

Незнакомец

Как звать тебя, спаситель мой нежданный?

Суббота

Субботой люди кличут с первых зим, –

Явился я в сей день в сей мир престранный, –

Ну, а по святцам писан – Никодим.

Незнакомец

Ты мне, Суббота милый, явлен чудом.

Век за тебя молиться должен я.

Коль скоро к месту нужному прибуду,

Тебе молитва первая моя

За Богом вслед. Зовут меня Феодор.

Стремлюсь уйти из мира в монастырь.

Скарб, серебро дороги ради продал.

Язык мне был доселе поводырь.

Мой многодневен путь в страну покоя.

Бегу подале от мирских сует.

А как дошел?.. Господь Своей рукою

Прямил мой путь и вел на дальний свет.

Не вор я и не тать. В том будь уверен.

Работы не чураюсь хоть какой.

И тот обет я выполнить намерен,

Дабы обресть спасенье и покой.

Суббота

Да где ж сыскать нам нонечи покою?

За монастырской разве что стеной.

Хотя и там забот не счесть. Зимою

Скит не согреть лучиною одной.

В монастыре не токмо же молитвой

Придется жить. Труд тяжек чернецов.

Плоть умерщвляют не одною битвой

Духовной. Разве ты к тому готов?

Федор

Обвыкну как-нибудь. Господь поможет.

Суббота

Вот сказ те мой: иди-т-ко в найм ко мне.

Крестьянская сноровка приумножит

Твое раденье в горней стороне.

К тому же Соловки отсель далече.

На Беломорье нонче нет пути.

Придется ждать до лета с ними встречи.

И коч не скоро выпадет найти.

Федор

О Соловках я не во сне ль поведал?

Суббота

Во сне. Твой сон не безмятежен был.

Другой такой обители Бог не дал.

Тот монастырь давно святым прослыл.

Я старостою в этом поселенье

Ужо лет пять. Ужо лет пять Хижи

Мне доверяют суд и управленье.

И я радею безо всякой лжи.

Коров пяток, овец держу немало,

И поросята хрюкают в хлеву.

А все один. Невмоготу уж стало,

Хоть мужиком сноровистым слыву.

Каб наперед то знать – скорей в монахи,

Как ты, мил друг. Да что там говорить…

Подушки, сарафаны, да рубахи,

Да рушники [4] – в приданое вся прыть

Моя уходит, все мое богатство.

И женихов годящих подыскать…

Так что теперь ужо мне в ваше братство

Заказан путь. Кого тут попрекать?

За грех какой, не знаю сам, любезный,

Сподручников Господь мне не дает.

Все девки… Хороши, да бесполезны.

Прядут да ткут, да каждая поет –

Заслушаешься. Дуня – заводила.

Я кулачищем в бороду упрусь

И плачусь сам. На все Господня милость…

Трудись, да пой, да славь Святую Русь.

Федор

Да если б знал ты, милый друг Суббота,

По чьей бежал я милости сюда,

Пропала б говорить со мной охота,

Привязанность исчезла б без следа.

Суббота

Так повинись мне, милый друг, откройся.

Я видывал ужо лихих людей,

И так скажу: ты, брат, меня не бойся.

Чай ты не вор иль там какой злодей.

Федор

Дядья мои – удельные бояре –

Служили честно князю своему

И головы в междоусобной сваре

Сложили не по льстивому уму [5] .

И я, на княжьей службе не угодник,

При малолетнем быв государе,

Стал виноват лишь тем, что я их сродник.

Мне жить негоже стало при дворе.

К тому же, я давным-давно решился

Уйти в обитель. Счастьем ли назвать

Несчастье рода: путь мой вдруг открылся,

И некогда мне стало горевать.

И в день один, простое взявши платье

И никому ни слова не сказав,

Сюда подался, дабы снять проклятье

С родни своей, обет святой прияв.

Суббота (сам себе)

Догадлив я: он роду не простого

И малый честный – это вижу я.

Другого некичливого такого

Сосватал бы Дуняше я в мужья.

Снова обращается к гостю.

Великому ты князю не изменщик,

Татьбы тебе незнамо ремесло.

Так стань же сам и барин, и поденщик –

Что сам посеял, то и проросло.

Платить тебе я, Федор, буду справно.

Деньжат подкопишь к лету – и ходи.

Пойдешь сейчас – погибнешь, брат, бесславно.

Да и сноровки нет в тебе, поди.

Ударим по рукам. Все честь по чести.

А летом ты подашься в монастырь.

Ты был один, таперя станем вместе

Застраивать души твоей пустырь.

Пока что обихаживать скотину

Я научу тебя, а ввечеру

Зажжем с тобой смолистую лучину

И станем ладить все, что ко двору

Нам надобно, а что и на продажу:

Плести корзины, сети починять,

Посуду резать… Этот промысл нажил

Я смолоду… Теперь уж не отнять.

И ты войдешь со мною в то искусство.

Монашеские нужды хоть скромны,

Да нужды, все ж… Наматывай на ус свой.

Тем скоротаем время до весны.

А как красна придет, мы вольну ниву

Засеем рожью, льном… Пасти зачнем

Скотину, птицу… Нам ли нерадиву

Да праздну быть, тем более вдвоем.

Федор

Поклон тебе глубокий и почтенье,

Опять меня ты, брат Суббота, спас.

Ты, словно кряж, который чужд сомненья,

Но выслушай же дальше мой рассказ.

Меня ведь князь Василий заприметил,

Когда я был семнадцати годов,

И ко двору призвал. И я ответил

Всем сердцем на любезный князя зов.

И быв изрядно грамоте обучен,

И в иноземных знаясь языках,

С мечом, конем, пищалью неразлучен,

В дворянских смалу служивал полках.

Мой род обширен, и богат, и знатен,

Три сотни лет в державе славен он.

Как не было на Колычевых пятен,

Так нет и ныне. Я же принужен

Уйти в безвестность собственной охотой.

Служить лишь Богу, чтоб избыть свой грех

Служения мамоне [6] , и, Суббота,

Молиться в тишине за нас за всех:

За нищих ли, богатых ли, смятенных,

За веру, за державу, правый суд,

Дядьев своих, Еленою казненных,

За род свой древний, за безвестный люд.

И за тебя со чадами твоими.

Увы, мой путь становится длинней.

Один лишь ты мое проведал имя.

Храни же тайну, выдать не посмей.

В обитель должен я прийти безвестным

Послушником и понести свой крест

Безропотно путем молитвы тесным.

Как будет все – не знаю. Бог же весть!

Пока ж тебе служить без уговору,

Растить в душе смирения сады,

Выказывать во всем свою покору

Готов за хлеба кус да ковш воды.

Ты спас меня, тебе я благодарен.

Учи меня метать твои стога.

Забудь о том, что родом я боярин.

Ты – мой хозяин. Я тебе – слуга.

Сцена третья

Прошло три месяца. Зимний день. Горница. Федор плетет корзину. Рядом сидит Дуняша .

Дуняша

Скажи-ка, Федор, а в Москве девицы

Такое ж платье носят, как и я?

В домах под ноги стелют половицы

Иль в избах подом служит им земля?

Москва Хижей намного ли поболе?

Хоромы на Москве ли велики?

И можно ли перечить княжьей воле?

А пользуют ли бабы там вальки [7] ?

А ходят ли девицы-молодицы

По ягоды, как мы на Сытну Гарь?

И много ли в Москве-реке водицы?

И грозен ли московский государь?

А липовым ли лапти вяжут лыком? А…

Федор

Как горохом сыплет. Погоди.

Мой сказ тебе о князе о великом

Сегодня будет. Ты пряди, пряди.

Приятно видеть мне твое проворство;

Ты и умна, Дуняша, и ловка.

В тебе нет ни жеманства, ни притворства…

Так вот… Наш князь великий мал пока.

Пристрастен к играм, книгам многомудрым,

Великий князь сметлив не по годам.

Поет псалмы и с тем, прибравши кудри,

По воскресеньям чинно ходит в храм.

К покоям быв приставлен государским,

Я с ним, случалось, много говорил

О Боге, о величии о царском.

И я его, и он меня любил.

И в шахматы с ним игрывал порою…

Дуняша

А что же это за игра, скажи.

Федор

Всяк ум людской взрастает той игрою. И твой взрастет. Ты только прикажи.

Дуняша

Мне с куклами моими нынче скучно.

Ты, Федор, не научишь ли меня

Мудреной сей игре – я буду слушной.

Федор

Ну что ж… Сначала вырежем коня,

Туру, пешцов, да княжескую стражу,

Да бранно поле вырежем потом.

Ну, а когда я войско то налажу,

Приступим, осеня себя крестом.

Дуняша

А письменам, которые в Псалтыри, Научишь ли меня – их сдюжу я.

Федор

Ну, коли будет норов твой настырен,

То будешь честь про святость жития

Уже к весне.

Дуняша

Уже к весне я буду Честь и Псалтырь и многих знать святых?

Федор

Да, будешь честь всему на диво люду Собрание тех истин золотых.

Дуняша

Рассказывай же дальше.

Как одет он?

Бывает ли сердит на слуг своих?

Федор

Во злате-серебре пред белым светом

Он предстает. Но дома – прост и тих.

Землею ж правит мать его, Елена [8] ,

Пока он мал. Прекрасен лик ее.

Мудра, тверда, на выходах степенна.

А слово – что разящее копье.

Скажу тебе я, Дуня: этим летом

Она меня от гибели спасла,

Велев бежать немедля, чтоб к ответу

За родичей не встать мне опосля.

Дуняша

Не будь того, ты к нам бы не явился

И о тебе не ведала бы я.

Великий князь, наверно, огорчился,

Когда ты отбыл в дальние края.

Федор

Дядьев да мамок вкруг него немало. Меня, быть может, он уже забыл.

Дуняша

А я б тебя вовек не забывала. Сколь буду жить, ты будешь сердцу мил.

Федор

Ты ведь давно сосватана, Дуняша.

С младых ногтей знаком тебе жених.

В селе невесты и не сыщешь краше.

Очей твоих веселых озорных

Нельзя не заприметить среди прочих.

Дуняша

Никитка Кочнев был мне женихом…

Да и теперь немало есть охочих…

Сын мельника Антип, а то Пахом…

Федор

Как был?

Дуняша

Да так. Убился этим летом

(Господь же его душеньку спаси):

Упал с коня в ночном. Святым обетом

Я год решилась батюшку просить,

Дабы сватов к нам в дом не засылали.

Федор (крестится)

Господь же его душу упокой.

Нам свыше все ниспосланы печали,

Да жить негоже нам одной тоской.

Сцена четвертая

Прошло еще шесть месяцев. В горнице Федор и Дуняша . Входит Суббота .

Суббота

Пришла пора нам с гостем распрощаться.

Пришел обоз, и завтра поутру

Тебе сподручно, Федор, с ним податься,

Хоть это мне совсем не по нутру.

Душа твоя величием богата,

В смирении своем не лицемер,

Ты стал для нас для всех милее брата,

В трудах земных, в молитве – нам пример –

Ты прост и ясен, многомудр и крепок.

Таким хотел бы видеть зятя я.

Коль ладишь что, то ладишь без зацепок.

Да не про нас такие-то зятья.

Продолжает, как бы спохватившись.

А может, на второе лето с нами

Останешься. Дуняша подросла,

Чего решать с другими женихами,

Она с тобою не узнает зла.

Она хоть дочь крестьянская, да парой

Тебе желанной станет. Погоди,

Я подмогу. Мужик я, чай, не старый.

Не знаешь ведь, что будет впереди.

Она в тебе души своей не чает.

Суббота смотрит вопросительно на Федора . Федор , приложив руку к сердцу, низко кланяется Субботе , а затем и всем остальным.

Федор

Простите же меня, коль в чем не прав.

Меня ведь расставанье огорчает

Не меньше вас, но я избрал устав

Монашьей жизни и пути обратно

Мне нет. Дуняшу же люблю как брат.

За вас молил я Бога многократно.

Простите, ежли в чем был виноват.

Суббота

Коль выбор тверд, то силой не удержишь.

Прости какой и наш тебе укор.

На озеро схожу, проверю верши.

К отъезду твоему вернусь на двор.

Уходит.

Дуняша

Прошу тебя, останься, Федор, с нами,

Не уходи из нашего села.

Ты лучший между здешними мужами,

И я с тобою рядом весела.

Ты мне желанен стал тотчас, как только

Введен был в дом наш батюшкой моим.

Теперь же сердцем всем, и мудрым толком,

И всей душою мною ты любим.

Возьми меня женой, ведь ты же любишь

Меня. А я-то как тебя люблю.

Другую взяв, меня ты не погубишь

Останься только… Я и то стерплю.

Меня возьмешь – покорною женою

Тебе останусь до скончанья дней.

И будем жить: тобою я, ты мною,

И даст Господь нам толику детей,

И дом поставим – батюшка поможет –

Хозяйство справно заведем при нем.

А ежели тебя сумленье гложет…

Останься только… Я к тебе в наем

Пойти готова. Только б любоваться

Твоею статью, добротой твоей,

Твой взор ловить, и им же согреваться

И слышать рокот ласковых речей.

Федор

Ох, милая разумница, Дуняша.

Ты и права, и вместе неправа.

Я дал обет, и уж налита чаша,

И я уж пью. И все твои слова

Мне душу жгут, но не могу ответить

Взаимностью на чистый твой призыв.

Признаюсь: не хотелось бы мне нетить.

Я был бы лжец, живые чувства скрыв.

Люблю тебя я всей душой, не скрою,

К несчастию, Дуняша, моему.

Была ты мне до сей поры сестрою,

Так будь же ею, не влеки во тьму.

Дай я с тобой на горестях поплачу,

Мой путь иной, давным-давно иной.

И поступить не вправе я иначе.

Обитель Божья будет мне женой.

Дуняша

Тогда никто моим не станет мужем.

Пойду в обитель сестринскую я.

Коли не мне, а Господу ты сужен,

Уйду и я в те горние края.

Федор

Меня коль любишь, следуй же совету,

Что дам тебе я: не бросай отца

И мать. Не уходи за мной со свету,

Не отрицайся брачного венца.

Дуняша (рыдая)

Другого, кем бы ни был, не хочу я… Чем жить с нелюбым, лучше умереть!

Федор

Не плачь. Минуют дни, тебя врачуя,

И снова будешь и плясать, и петь.

Так обещай же следовать покорно

Моим советам. Бог тому судья.

Приходит срок, и прорастают зерна,

И в путь стремится новая ладья.

А я за вас за всех молиться буду.

И ты молись, Дуняша, обо мне.

Не огорчай. Молитва – это чудо.

Муж будет счастлив при такой жене.

Так обещай же твердо.

Дуняша (всхлипнув) Обещаю.

Федор

Вот так-то лучше, так-то веселей.

А я пока с иными попрощаюсь.

А ты меня в молитве пожалей.

Часть вторая

Действие первое

Сцена первая

1566 год. Александровская слобода. Царские покои. Беседуют Иван IV и его ближайший сподвижник князь Афанасий Вяземский .

Иван IV

Ослушался нас Герман [9] . Повеленья

Не выполнил. Не захотел принять,

Не взял над паствой нашей попеченье,

А стал царю перечить и пенять.

Таков ли нам митрополит потребен?

Сослать в обитель строгую его!

И там о нашем здравии молебен

Читает пусть. И всех до одного,

Кто был ему послушен, взять на дыбу.

Вяземский [10]

А кто же будет нам митрополит?

Иван

Достойного сыскать мы не смогли бы

Средь всей их братьи, что меня и злит.

Сэр Ченселор [11] – тот аглицкий купчина –

В свой час об их мне сведал короле [12] :

Он государь, и вместе – благочинный,

И аглицкой той веры на челе.

Монастыри свои в правах урезал,

Все злато их в казну свою забрал;

Мол, коль монах, тебе нужна аскеза,

И будь по вере беден ты и мал.

И нынче Лизавета-королева

Обычай тот сумела сохранить.

Она всему глава – затем и дева:

Ей замуж неподобно выходить.

Вяземский

И нам бы завести то не мешало. Чай, еретик-то аглицкий не врет.

Иван

В опричнине попробуем сначала… Да чувствую – взбунтуется народ.

Вяземский

А нет ли средь игуменов достойных?

Обителей немало на Руси

Богатых, и обширных, и спокойных.

Иван

И то ведь правда. Скоро расспроси…

А впрочем, нет. Расспрашивать не надо.

Есть мних [13] , который сможет то поднять.

Он упасет и пастырей, и стадо.

Он строг, разумен и негож пенять.

Вяземский

О ком ты, государь? Ужо я знаю

Игуменов московских. Среди них

Немало добрых пастырей, да бают:

Мягчает в граде стольном всякий мних.

Иван

И то… Мне люб игумен соловецкий,

Тот славный стольник, что пропал тотчас,

Когда казнили Колычевых. В детской

Меня берег он. Я, разгорячась,

Его бранил, бывалочи, неловко;

Он на меня сердиться не хотел,

И разуменьем добрым и сноровкой

Был мне по нраву он. И я, пострел,

С ним в шахматы не раз играть садился;

Ужо в игре он этой был хорош…

Потом гляжу: вона где объявился.

Быв на Стоглаве, был ко мне он вхож [14] .

Я отпустил тогда его с дарами

И помогал, чем мог, до сей поры.

И вскоре под полночными ветрами

Восстал храм-крепость – вот где те дары.

Вяземский

Но он из рода Колычевых будет.

Они радеют братцу твоему

Владимиру Андреичу [15] , Иуде…

Иван

Я волю так. А значит, быть тому.

Отправите посланников с поклоном,

Не мешкая. Чтобы на всем пути

Его встречали колокольным звоном.

Он будет слово Божие нести

И паству этим словом обнадежит.

А то, что он из Колычевых... Пусть

Все знают нашу милость. Нам негоже

Чураться верных слуг. Ведь я тружусь

Державы ради. А Филипп – не то же?

Державник он. Мне преданный слуга,

Он, думаю, делам моим поможет.

А там сведем державы берега.

Действие второе

Сцена первая

1566 год. Соловецкий монастырь. Келья Филиппа – игумена Соловецкого монастыря (до пострига – Федора Степановича Колычева). Филипп молится, стоя на коленях перед образами. Входит инок – келейник умирающего старца Спиридона , до пострига – Сильвестра [16] .

Инок

Тя Спиридон зовет. Пойдешь ли отче?

Вот-вот погаснет свет его очей.

О жребии твоем счастливом хочет

Он молвить слово.

Филипп (поднимаясь с колен)

Время – казначей

Бесстрастный. Нас ссужает скупо днями

Счастливой жизни, чтобы взять потом

И нашу жизнь, и все, что было с нами,

В свой вечный схрон. А где-то под крестом

Останки наши бренные истлеют.

О, мудрый старец, отче Спиридон,

Сильвестра помня, все тебя жалеют.

Пока ты был, в державе жил закон.

(Обращается к келейнику )

Иду немедля, чтоб утешить душу,

Пред вечностью готовую предстать.

Указ царев я этим не нарушу,

Да и душе сей вскоре не страдать.

Сцена вторая

Келья Спиридона (Сильвестра). Старец покоится на ложе. Входит Филипп .

Спиридон (говорит слабым, но твердым голосом)

Я ждал тебя, Филипп. Узнал от братий –

В митрополиты царь тебя зовет.

Мой пробил час, и мне грешно скрывати

То, что меня так много лет гнетет.

Филипп

Знай, сыну твоему я весть отправил.

Мы ждем его уже который день.

Обители Онфим твой в дар оставил

Одну из ваших справных деревень.

Я чаю, он тебя еще застанет.

И ты, смотри, покуда потерпи.

Спиридон

Душа юна, а плоть вот-вот завянет,

Хоть медли жизнь свою, хоть торопи.

Ты был приставлен к отроку Ивану,

Я молодым царем его знавал.

Нрав государев был не без изъяну,

Теперь же бес его околдовал.

Филипп

Наш государь взыскует утешенья

Средь дел державных. Оттого меня

Зовет к себе, чтоб не было смущенья

В народе. Не моя ли то пеня?

Его же я ослушаться не в силах.

Спиридон

Он к истине неправедным путем

Стремится. Можно ль, можно ль на могилах

Невинных жертв поставить крепкий дом?

Построить нерушимую державу,

Где счастлив будет, кто бы он ни был?

Как сохранить величие и славу,

Коль честь и славу ближних истребил,

Раздрав надвое собственное царство.

Как разоряя подданных своих,

Обресть богатство. Можно ль чрез фиглярство

Восставить правый суд. Совсем затих

Глас правды и нельстивого совета?

И земщина с опричниной [17] – враги?

А испоместный [18] наг, и чернь раздета,

С кого взыскать державные долги?

Сомненьями пустыми одержимый,

Он истине путь лживый предпочел.

И лестью шептунов своих даримый,

Разрушил борть, и закурил всех пчел.

Но шершней злобных при себе оставил.

Опричники безумием своим

Готовят крах его царевой славе,

И смуты призрак явится за сим.

Филипп

Пока делил он с Избранною Радой

Заботы о величии страны,

Высот немалых этой цели ради

Достиг, избыв пороки старины.

Дал укорот он местничеству строгий

Приказы обустроил, свод един

Законов дал Руси [19] и встал на ноги

Он твердо как могучий властелин.

Границы царства далеко раздвинул.

Стяг веры православной водрузил

Во станах агарянских [20] . А повинных

В изменах слуг своих, коль поразил –

На то он царь, чтоб не терпеть измены.

Князей удельных вправе он унять.

Но без расправ ужасных, постепенно,

Не изводя под корень в царстве знать.

То истина для царствия любого,

Чтоб был властитель строг и справедлив.

А что невинной крови много…

Слово

Я молвлю пред царем. Я не стыдлив.

Спиридон

Что истина, коль к ней кривы дороги?

Повдоль же псы и морды их в крови.

И множатся по царству перелоги [21] ?!

И всяк бежать из царства норовит!

Когда предстанешь пред царевы очи,

Моли его, Филиппе, об одном:

О единенье двух державных отчин –

Да будет царство как единый дом.

Да не казнит он слуг своих вернейших,

Клеве там злобным хода не дает.

Пусть бережет и бо льших, и малейших,

Иначе царство русское умрет.

Мой близок час. Те книги, что Онфимом

Мне присланы, обители дарю.

Скучаю я о сыне о любимом…

Прости меня. Ступай теперь к царю.

Сцена третья

Трапезная Соловецкого монастыря. Два пожилых монаха ведут беседу.

Зосима [22]

Я молодым сюда пришел когда-то,

Чтоб подвизаться в тяготах земных.

Здесь нашего едва ль с десяток брата

Нагих молилось. Варниц соляных

Да промыслов доходных мы не знали,

Ютились в срубах тесных круглый год.

До смертушки зимою замерзали,

Судьбы своей не зная наперед.

В пятнадцать лет все вдруг переменилось.

Не чары ль то, и в силах ли людских?

Такое мне, да и иным, не мнилось –

Вознесся камен град в пустынях сих.

Паисий [23]

Мы и сейчас своей судьбы не знаем.

Без воли Божьей, кабы то сбылось,

Чтоб край суровый обернулся раем –

Где столько люду Божьего спаслось.

Зосима

Насельников в обители немало,

Да все по кельям каменным сидят.

Монаху, старцу, разве то пристало,

Лелеему быть с головы до пят.

Паисий

Устав наш, брат, тяжельше не бывает.

И послушанья наши нелегки.

Но коли дух твой дерзкий изнывает,

Пещерку рой – то Господу с руки.

Молитвенными подвигами братий

Обитель даже малая славна.

Зосима

И дел Филиппа, и его объятий

Боюсь. Давно причастного вина

Из рук Филиппа я не принимаю.

Все мнится мне, что он де чародей.

И впрямь пойду пещерку ископаю

Подале от Филипповых затей.

Паисий

В обитель мы пришли с тобою вместе

Не с нами ли тогда Филипп пришел?

Закваскою он стал в опавшем тесте.

Ты с той поры на Федора стал зол

И порывался бить его за рьяность;

Безропотно обиды он сносил.

И дивная за ним водилась странность –

Он тем крепчал, чем больше тратил сил.

Зосима

Вот я и говорю: все это чары.

Паисий

Нет, брате, это Божья благодать.

Господней волей монастырь наш старый

Сгорел дотла, чтоб камню первость дать.

Филипп-Феодор в те года лихие

Любовь к себе игумена снискал

Уменьями своими. Мы, нагие,

Еще скитались между голых скал,

А он и лес валил, и печи ставил,

И нам свои умения открыл.

Не быв монахом, против всяких правил,

Над многими поставлен первым был.

Затем опять безропотно трудился,

Принявши постриг и Филиппом став…

То в кузнице, то в хлебне… И молился,

Безсчетно свой псалтырь перелистав.

Зосима

А мы себя в те годы, что ль, щадили?

В посте, молитве, праведных трудах

Не менее его поклоны били

И изнуряли плоть. И Божий страх

Нам ведом был не менее. А ныне

Игумен он.

Паисий

И, слышно, государь

Его к себе зовет.

Он нас покинет

И с тем уйдет твоя слепая ярь.

Зосима

А кем зовет?

Паисий

Зовет в митрополиты.

Зосима

Епископов, что ль, мало на Руси? Игумена к себе зовет?! Поди ты…

Паисий

Не нам, убогим, тот расклад веси.

Епископ Герман, тот, что на Казани,

Клобук и посох, бают, не приял,

Ослушался Ивана приказаний,

В опалу без прощения попал.

Филипп же с давних лет царю знакомец.

В покоях княжьих смолоду служил.

Его и вспомнил царь. Видать, что кроме

И некого. Филипп заворожил

Царя Ивана дивами своими,

Обитель превратив почти что в сад.

Поставил храмы каменны. Святыми

Соделал Соловки. Шумлив посад

Под стенами валунными устроил

И промыслы богатые завел.

Мне по душе Филипповы устои.

Зосима

А я вот на него и ныне зол.

Паисий

Грешно, Зосима. Сколько лет минуло.

Душе своей дай, наконец, покой.

Избавься от бесовского посула

Далеких дней. Переверни, закрой

Злопамятства истертую страницу.

Зосима

Казню себя, Паисий, но стучит В висках обида…

Паисий

Зависть багряницей

Твой застит взор и злую нить сучит

Глубокой нелюбви твоей к Филиппу:

Не ты, а он Алексию [24] был люб;

Не ты, а он высокий холм насыпал

Молитв благих, что не сходили с губ

Его, и вдохновляли слабых братьев.

Когда он строил, ты лишь причитал.

И храмов светлых дивное зачатье

Не ты, а он молитвой начертал.

Зосима

Он от начала нам простолюдином

Себя казал. Но в нем иная стать

Была видна. И вот боярским сыном

Он вдруг решил по поставленью стать.

Но долго же свое скрывал он имя.

Чего боялся? Мести ли, суда?

Он!? Колычев!? Кто из простых подымет

На род сей руку? Нет, не зря сюда

Бежал он. Знал ли кто до поставленья

Игуменом о нем хоть что-нибудь?

Дядья ж его высоким повеленьем

В Москве на плахе свой скончали путь.

Паисий

Я думаю, то знал Иона Шамин [25] –

Филиппов изначальный духовник.

Да и Филиппа тайны тяжкой камень

Давил. В то дело сыск когда проник,

За ним вины и грана не открылось

В измене. И не стал бы государь

Изменщику являть такую милость –

Велик монастырю Иванов дар.

Уж двадцать лет как брат Филипп игумен.

Богатством личным монастырь вознес.

И мнится мне, что был благоразумен

За годы те и щедрый царский взнос.

Судьбы его минувшей плотно дверца

Затем была закрыта, что был благ.

Не к почестям его тянулось сердце;

Хотел быть равным с нами. Он ли враг

Царю Ивану? Праведность Филиппа

Давно известна на Святой Руси.

Живет его молитвой неусыпной

Обитель наша. Ты, брат, не тряси

Своей главою. Грешен ты, Зосима.

Тебя Филипп доселе привечал

И не губил. А злость, тобой носима –

Сподручница неправедных начал.

В трапезную входит настоятель Соловецкого монастыря Филипп.

Филипп

Не прост в житейском сем водовороте

Путь твердости и кротости, не прост.

Не обо мне ли, братья, речь ведете?

Смиренною молитвой в небо мост

Одною не построите. Деянья

Важны. Как добрый пахарь у сохи,

Чернец взрыхляет пашню покаянья

Отнюдь не только за свои грехи.

Зосима (отводя взгляд в сторону)

Позволь мне удалиться в келью, отче, Пришло мне время на молитву стать.

Филипп

Иди, Зосима. Червь те душу точит. Пребудет же с тобою благодать.

Зосима уходит.

Филипп

Скажи, Паисий, не лукавь, ответствуй.

За что я так Зосимой не любим?

Ведь сколько пережили вместе бедствий:

И хлад, и голод, и пожарищ дым –

А в нем жива неправая обида.

Паисий

Он сознает свой грех, да мочи нет Уврачевать ту язву.

Филипп

Даже вида

Скрывать не хочет. Гибельных тенет

Он не боится разве? Путь далекий

Мне предстоит и я, брат, не хочу

Оставить здесь и отзвук давней склоки.

Его простил я и опять прощу.

Пусть и меня простит он. Кротким нравом

Не славен он. Ну да не в том беда.

Нельзя монаху с этакой отравой

В душе своей ждать Божьего суда.

Теперь о деле. Государь-надежа

Призвал меня, и может статься то,

Что братья на тебя сей крест возложат:

Беречь обитель – подвиг непростой.

А возвернусь в бесчестье и опале,

То все едино быть тебе главой.

Ни радости во мне нет, ни печали.

Державы ради, дух смиряя свой,

С посланником царевым отъезжаю.

Чай, разумом велик наш государь.

Уговорить его, Паисий, чаю

Не разделять страну. Давно косарь

Безносый в нашем стане промышляет.

Опричные лес рубят, да щепы

Уж больно много. Разве он не знает?

Владыки мира, чай, не все слепы.

Царя я помню мальчиком смышленым.

Проникшись смыслом царственных начал,

Он не бывал ни злым, ни раздраженным…

Я отроков разумней не встречал.

Когда же мать его свели со свету,

Он бедовал, и с тех далеких пор

Мечтал призвать обидчиков к ответу,

И взял себе в подручники топор.

Как не сыскать величия в гордыне,

Как на бревне меча не отковать,

Так он рассек свою державу ныне –

А разделену царству не бывать.

Паду пред ним, Паисий, на колени

И покаянно буду умолять

Опричнину избыть его веленьем,

Народу заедину стать опять.

И ежели откажет царь мне в этом,

То я, Паисий, не митрополит.

Уж лучше мне голодным да раздетым

Уйти в таежный и безвестный скит.

Паисий

Не дай Господь! Одно меня смущает:

Немало уязвленных пред собой

Увидишь ты епископов. Прельщает

Гордыня многих. Грех он не слепой.

Вселяется и в праведные души –

Нашепчет лесть и купит за гроши,

Храм зла восставит, храм любви разрушит

И злодеяньем дело довершит.

Филипп

Эк ты хватил. Не зависти боюсь я

Епископской. Не страшно за себя.

Не изрубил бы крепи царь да брусья

Державы нашей, головы рубя.

В трапезную входит немолодой инок .

Инок

Прости мя, отче.

Там пред воротами

Ждет человек, видать, простолюдин.

Не хочет разговаривать он с нами.

Тебя лишь хочет зреть. Пришел один.

Филипп

Как выглядит?

И н о к

В добротном одеянье

Да в сапогах. Мне был бы он отец…

Стар, но широк в кости.

Филипп

Какого званья?..

Инок

То ль из крестьян богатых, то ль купец.

Веселого приветливого нрава.

К тому ж твердит: тебя де он знавал

В твои младые годы. Нынче слава

Твоя его в дорогу позвала.

Филипп

Он невысок и светел волосами?

Инок

Да, невысок, но сед совсем. Как лунь.

А ласковыми синими очами

На диво чист он и на диво юн.

Филипп

Назвался ль он?

Инок

Сказал, Субботой кличут.

Филипп (взволнованно)

Поди к вратам, зови его скорей.

Я знал его и знал его обычай.

Пойду и в келье встречу близ дверей.

С Субботой я знавал иные выси,

Пока его я не оставил дом.

Веди же, брат, ко мне его.

(обращается к Паисию )

Паисий. Мы о делах договорим потом.

Сцена четвертая

Келья Филиппа . Входит сам Филипп, следом за ним Суббота . Суббота падает на колени, целует руку Филиппа .

Суббота

Я плачу, отче. Счастьем небывалым

Полна душа. Тебя ли вижу я.

Я часто думал, шествуя за ралом [26] ,

Аль на покосе, хлеба край жуя:

«Как Федор наш? Не бедствует ли часом»?

Мы о тебе молились всей семьей.

Не знаю сам, каким небесным гласом

Меня сорвало. Завтра мне домой.

Ладьи не станут ждать.

Филипп

Встань, друг мой милый.

Пасть на колени я перед тобой

Скорее должен. Ты вернул мне силы

В годину перемены роковой.

Филипп поднимает Субботу с колен, троекратно обнимает.

Филипп

Ты был мне брат и братом мне остался.

Так сказывай же о себе, родне.

Пойдем, присядем. Я, брат, взволновался.

Дуняша как? Рассказывай же мне?

Суббота

Она уж внуков нянчит. С год, наверно,

Как ты уехал, плакала она,

Да снадобье от тех сердечных терний

Сыскалось в муже добром. И сполна

Семья да детки душу излечили

Ее. Но только вспомнит о тебе,

Вся светится. И столь в ней дивной силы…

Сказать по правде, по ее мольбе

Отправился на Соловки я, отче.

Подарки от нее тебе привез:

Вот рушники, вот скатерть. Пусть не очень

Богаты те дары…

Филипп

Меня до слез

Растрогал ты. Что может быть ценнее

Таких любви исполненных даров.

Я поминал всегда вас, и во сне я

Входил не раз под ваш приветный кров.

Суббота

Все дети, внуки Дунины охочи

До грамоты. Она чрез требник [27] твой

Их выучила, Федор… Святый отче…

Никто из них дорожкою кривой

Не хаживает по ее раденью.

Молитвами твоими род наш жив,

Укрыт твоей спасительною тенью.

Филипп

Коль дело справно, то и дух не лжив.

Я, брат Суббота, вскорости покину

Сию обитель. Царь меня зовет

Митрополитом – с ним быть заедину

И помогать в делах державных. Вот

Какой мне выпал жребий тяжкий, друже.

Суббота (снова падает на колени)

Поверить, святый отче, не могу,

Что Бог мне дал спасти тебя от стужи

И разделять с тобой твою нудьгу [28] .

Филипп

Так встань же, брат мой милый. Сядь напротив.

Ты послан Богом мне и не перечь.

Страдания души страданий плоти

Куда сильней. Об этом нынче речь.

И без даров обитель не покинешь.

Не спорь со мной. Феодора ты чтишь.

Ну и Филиппа будешь знать отныне!

Я ведь не льстив. И ты мне, чай, не льстишь.

Вечеряти [29] со мной сегодня станешь.

В соседней келье ложе для тебя

Устроят. Коль откажешь – сильно ранишь.

А поутру расстанемся, любя.

Увидеться нам больше не придется.

Счастливой доли я для вас молю.

На небе, может, путь наш перевьется.

Скажи Дуняше: я ее люблю.

Люблю ее братернею любовью.

Ты песню мне Дуняшину напой,

Чтоб ангелы явились к изголовью.

Ну, а пока свечеряем с тобой.

Не ведаю судьбы своей дальнейшей,

Но страха нет. И вы есть у меня.

Помолимся же Троице Святейшей,

Чтоб встретить утро завтрашнего дня.

Действие третье

Сцена первая

В покои государя входит Филипп .

Иван

Как рад тебя, Филипп, я видеть ныне!

Без пастыря истосковались мы.

Стань же отцом, отцом при грешном сыне.

Нас огради от зла, сует и тьмы.

Филипп

И я спешил, о, государь великий,

По повеленью прибыть твоему.

Везде встречая радостные крики,

Я горевал. И, лежа в терему

Из ночи в ночь на пуховой перине,

Ворочался я, словно на камнях.

Где глад и мор, там попущать гордыне

Грешно. Скорбя о тяжких временах,

Твой розмысл, государь, приять не в силах…

Почто свою державу разделил?

Опричнина немало подточила

Боярских крепких вотчин. Страх явил

В поместьях многих мерзость запустенья,

Где испоместный нов, да неумел.

И пахарь от бездумного правленья

Бежит куда глаза глядят. Предел

Тому наступит ли? Ведь не прибудет

Ни податей, ни пошлин с тех земель.

Ты – государь! Господь один лишь судит

Деяния твои. В чем зришь ты цель,

Деля на правых мир и виноватых?

Мое же простодушие прости.

В миру земель убавилось богатых…

Ужо поместий справных наскрести

Непросто.

Иван (с легким неудовольствием)

Я считал тебя, владыко,

Смысленней, право. Знаю, знаю я

Об оскуденье том. И страшным криком

Вопит душа моя. Но и змея

Измены подлой вьется у престола;

И неохота власть мою терпеть

Князьям удельным. Им склоняться долу

Перед царем – не в честь. Так вот им плеть!

Они прытки с охотой наше царство

Да в клочья разорвать. И выбор мой –

Искоренить уделы и боярство…

Чтоб самому не побрести с сумой

По миру без гроша и без державы,

Залитой кровью страшных мятежей!

Врагов лишая почестей и славы,

Я отличаю верных мне мужей.

Нет различенья – родовит ли, беден…

Господь вручил мне царство не за тем,

Чтоб я ходил беспомощен и бледен…

Деяния свои я, отче, вем.

Филипп

Где колосилась рожь – там перелоги,

Где сад был глазу мил – там сор-трава.

Зачахли веси, заросли дороги,

Пусты и храмы стали, и слова.

Как мне служить в державе разделенной?

Молю тебя: объедини страну!

Освободи державу от полона

Нечистых сил. Искорени войну

Межбратнюю!

Иван (с легким раздражением и удивлением)

Я делаю не то ли?

Не время затевать об этом спор.

Мне самому все это против воли.

Я отложу отточенный топор

По твоему, Филиппе, поставленью,

И поглядим, смирился ль кто из тех,

Кто не желал пред нами гнуть колени.

Я ль не устал от горьких тех потех?

Поди же отдохни, мой друг, с дороги.

Ты нужен мне, Филипп. Не упрекай

Меня за нрав к врагам по праву строгий…

Но слабостям моим не потакай.

Молитвами твоими вознесется

Святая Русь, и воссияет свет

Ее над миром. Мой народ проснется

Ко славе, Божьей милостью согрет…

Филипп

Мне ль, государь, твоим словам не верить.

Коль братия доверят посох мне,

Знай, я не буду лгать, и лицемерить,

И строить козни, даже и втемне.

Иван

Я знаю…

Сцена вторая

Царские покои. Государь занят сочинением духовной музыки.

Спальничий

Великий государь! Владыка просит Его принять, коль можешь ты, сейчас.

И в а н (задумчиво)

Его принять…

(Оживляясь.)

Тропарь многоголосый

Преславный вышел, право. Изловчась,

На клиросе его и сам бы спел я.

Да и спою. Подправлю этот крюк [30]

И сам спою. Монашеская келья

Ему тесна…

(Вздыхает.)

Но все же он мне друг. Пускай войдет

Входит Филипп .

Иван

Что надобно, владыко? Случилось что, аль с просьбою какой?

Филипп

Хочу с тобою, Государь Великий,

О жизни вечной, суете мирской

Я словом перемолвиться…

Иван

Послушай,

Какой я славный сочинил тропарь…

А впрочем, нет. Садись. Сыграем лучше

Мы в шахматы, как игрывали встарь.

Я белыми сыграю. Ты не против?

Садись, как в оны лета, супротив.

Вот те мой ход. Не ждал, поди. Без плоти

Живут сии фигуры, воплотив

На этих клетках жизни совершенство…

За властелина жертвуют собой…

Не посягает ферзь на верховенство…

А в царстве нашем, глянь-ка ты, любой,

Кто Рюриковой крови, мнит возможным

Воссесть на заповеданный нам трон,

Не погнушавшись поводом подложным –

Измены дух сквозит со всех сторон.

Филипп

Мой государь! Прости меня за смелость,

Но таковых в твоей державе нет,

Кому б венец примерить захотелось…

Чины да земли, звон златых монет

Прельщают многих, только не корона.

Иван

Э-э, не скажи… Двоюродный мой брат,

Владимир-свет-Андреич, беззаконно

Лелеял думу свесть меня стократ.

Ну, да его черед еще настанет.

Филипп

Коль есть тому свидетельства, почто Его не схватят?

Иван

Трон и скипетр манит

Таких как он всегда, есть их мечтой.

Мне и свидетельств никаких не надо.

Хитро, однако, выступил твой конь,

Но и у нас на то своя засада…

(Делает ход.)

Не нам топтаться дела осторонь.

Филипп

Господь нам заповедовал любовью

Лечить людей, хотя бы и врагов.

Тогда Христос приносит к изголовью

Покойный сон. И гнев из берегов

Души власть предержащих не выходит,

И милость к падшим их возносит ввысь.

Тем ближе мы к Божественной природе,

Чем больше мы любовью облеклись.

Иван

Ты сказывай скорей, с какой заботой

Явился ты в столь неурочный час?

Какие должен хляби и болота

Я разгрести, терпеньем облачась?

Филипп

Род Брынских [31] весь почти что взят в оковы

За отчича их грех. И стар и млад.

Твои суды, мой государь, суровы.

Прошу лишь за безвинных немовлят

Да отроков. Смотреть на то нет мочи.

Яви им милость, их года продлив.

Иван

Коль мочи нет, закрой, владыко, очи.

Мой приговор суров, но справедлив.

Коль я детей врагов оставлю вживе,

Они помстят потомству моему.

Не надобен бурьян державной ниве,

Противно то державному уму.

Я обещал тебе, что поумерю

По поставленью твоему свой гнев

К врагам своим. Да мне ли, словно зверю,

Их рвать? Они ж, вконец осатанев,

Распродавать почали наше царство.

Я Брынским их измены не прощу.

Тут не простое пьяное бунтарство –

Сей род изрядно раскрутил пращу,

В Литву продав смоленские именья

Свои. А тем лишил неправо нас –

Без нашего, царева, повеленья –

Куска державы нашей. Божий глас

О воровском деянье том нам сведал.

Филипп

Но Брынский старый сбег от нас в Литву.

Иван

Предав царя, и отпрысков он предал Своих. Да потеряет всю листву Фамильное их древо; с тем засохнет.

Филипп

Но дети злонесчастного тебе

Служили верно: слуг своих до сотни

Вели на смерть вслед боевой трубе.

Иван

То было прежде, нынче же – измена.

Филипп

Но внуков малых должен ты простить!..

Иван (с некоторым раздражением)

Пред Богом лишь я должен на коленах

Ответствовать.

Сколь будешь ты просить

О тех, кто нам вонзает жало в спину?

Ты об упокоении их душ

Скорее помолись. Они покинут

Сей мир не в муках.

Филипп

Ты ведь всемогущ

И в милостях своих, как в наказаньях,

Яви же милость, царь, несчастным сим.

Да окормит Господь твои деянья,

А мы слезой молитвы оросим.

Иван (успокаиваясь)

Я ссориться с тобою не желая,

В ущерб державе, малых сих прощу...

Кто в разум не вошел. Судьбина злая

Минует их.

Но на тебя ропщу.

За отроков, кто в полном разуменье,

И не проси. Иным же – то урок,

Кто втайне помышляет об измене.

Пусть страх свой заготавливают впрок.

Филипп

Хранить державу, милость проявляя

К заблудшим чадам, долг святой царей.

Невинных жертв во мнозе закалая,

Не достучаться Божеских дверей.

Иван

Не разжигай во мне, владыко, гнева.

Иди. Игру закончим мы потом.

Останься другом мне. Державный невод

Нам надобно вытаскивать вдвоем.

Филипп

О, государь! И я пекусь об этом.

Заступничество – давний наш обет.

Иван (вздыхая)

Благослови меня. Твоим советам

Я следовал когда-то. Божий свет

С тех пор не изменился ни на йоту,

Да я уже не робкий тот малец.

Филипп (благословляя Ивана)

Благослови же Бог твою заботу

О царстве русском. Стук людских сердец

С твоим да будет сердцем заедино.

А я за тех невинных помолюсь,

На ком лежат отцов их глупых вины.

Спаси их Бог! И с тем – Святую Русь!

Сцена третья

Покои Ивана IV . Царь и митрополит играют в шахматы.

Иван

Сим ходом, отче, важную фигуру Я в жертву приношу, спасая трон.

Филипп

Я не приму ее…

И в а н

Твою натуру

Не изменить. Ты кроток и смирен,

Но ход ответный твой и тверд и меток…

Так, вскоре, я и проиграть могу. (Решительно.)

Коль рубят древо, не жалеют веток.

А если я вот этого слугу

Тебе отдам, владыко, на закланье?

Филипп

И сей фигуры не хочу принять.

Иван (с натянутой улыбкой)

Ты ход мой знал, владыко, чай, заране.

Твою игру хотел бы я понять.

Я пред тобой гляжусь свирепым зверем,

В крови готовым царство утопить.

Ты ж праведен во всем. В одном неверен –

Иным путем страны не сохранить.

Перед врагами кротким и смиренным

Предстать? О том и думать не могу.

Ты в аглицких краях про перемены,

Чай, слыхивал? Прощал ли там врагу

Король их – брат мой? С тем свою державу

Пред Богом сохранил. А ныне там

И Лизавета скипетр свой по праву

И крепко держит, всуперечь врагам.

Вот образец достойнейший правленья –

В одних руках и Храм и Мир. Король

Там – подлинный властитель без двоенья;

Его браздам покорны знать и голь,

И не перечит клир монаршьей воле…

Филипп

… Притом, что и собор всея земли

Той аглицкой печется о престоле,

И чтут его законы короли.

И ты ль не сам в опричнине духовным

Нарек себя наставником, забыв

Каноны православные. Греховен

Не есть ли сей неправедный порыв?

Иван (как бы не слыша последнего вопроса)

Собор всея земли нам не препона.

Уделы княжьи – вот обитель зла;

Боярская гордыня – смерть для трона.

Через нее измена заползла

Во все углы. Во всех установленьях

Она сплела предательств гнусных сеть…

Филипп

Уклад древнейший не предашь забвенью

Единым махом. Но и закоснеть

В замшелой старине – урон немалый

Твоим, великий государь, делам.

Ты слугам накажи, чтоб не имали

С изменщиками деток их. Ведь срам

И страшный грех казнить детей безвинных.

Иван (в сильном раздражении.)

Молчи, старик! Опять ты за свое.

Не наказую я и половины

Тех, кто повинен смерти! Уж не вьет

И при твоем дворе гнездо измена?!

Филипп

Не сам ли изменяешь ты себе

Казня и слуг вернейших? Запах тлена

Объял страну. Да внемли же мольбе

Детей и матерей! Они смиренно

Идут на смерть вслед дедам и отцам…

Иван

То – сор-трава! То – новая измена! Кого казнить, я сам решаю! Сам!

Филипп делает попытку возразить, но царь не допускает этого.

Иван

Молчи! Не доводи меня до гнева.

Я – царь! Своей державы властелин!

И выбора лишен.

(Обращаясь к образам)

Мария-Дева!

Моли о мне пред Господом! Один,

Один я есмь! И встану на расправу

Пред Господом я гол. И спросит Он:

«Помазан быв на царство Мной, державу

Ты сохранил ли, раб?! Ответь».

(Снова обращается к Филиппу.)

Смущен,

Что я Ему отвечу? Что не зверь я?!

Не волен был казнить своих врагов?!

Погибель царства?! Экая потеря.

Таков я ль Богу нужен? Не таков!

Я – бич в руках Господних для злодеев,

Ограда и любовь для верных мне.

Достоин смерти раб, кто, зло содеяв,

Сжег урожай Господен на гумне!

Я – Божий раб, и буду взят к ответу!

(Продолжает с некоторой слезливостью в голосе.)

Все пращуры мои, зерно к зерну,

Сбирали всходы те из лета в лето

Не для того, чтоб тати в ночь одну

Все по ветру пустили.

Филипп

Но и тати

Достойны Божьей милости. И ты

Един ту милость падшим можешь дати

Господней волей. И тогда святым

В глазах народа станешь ты навеки.

Безвинных же казня, казнишь себя.

Не укрепят кровавые те реки

Твою державу. Плачу я, скорбя,

И о твоей душе. Скажи, чтоб дьяки

Помянник, кто кончину злу приял,

Составили. Любви достоин всякий…

Иван (внезапно успокаиваясь)

Ты в этом прав. Об этом думал я.

И то. Помянник накажу составить.

Но и прощать не подошла пора.

Филипп

Кого ославить, а кого прославить,

В чем мера зла и мера в чем добра –

То ведомо лишь Богу, но не людям.

С тем и пойду, тебя благословив.

(Благословляет царя.) И все ж не верь, Иван своим иудам…

Иван

Молчи, Филипп, пока я незлобив.

Сцена четвертая

Покои царя.

Иван

Малюта! Где ты?

Малюта Скуратов [32] (появляясь)

Государь, я рядом.

Иван

Внимай и дей же. Нам не покорясь,

Митрополит речей крамольных ядом

Поит народ, нас втаптывая в грязь.

Не по его ли слову я прощаю?

Меня предавшим жалую живот?

Трусливых благодушно привечаю

Литве отдавших Полоцк воевод.

Во всем сей мних пеняет мне, Малюта.

Он прав во всем… и вместе с тем не прав.

При нем и я скитаюсь без приюта

По лабиринтам совести. Лукав

Враг человеков. Слабнет воля. Жалость

К врагам моим – погибель для страны.

Филипп – мне враг?! И что же мне осталось?

Он должен пасть! К нему устремлены

Все взоры тех, кто смерти нам желает.

Он должен пасть! И повод есть к тому.

Пусть ветер носит, пусть собака лает:

Он – ворожей. То видно по всему.

Иначе как бы мог меня смутить он?

Я – царь. А не боярских ли кровей

Филиппка сей? Слезами весь пропитан

К сему он роду. Хоть я окривей,

А не внушу ему к себе почтенья.

Меня прилюдно в храме осрамив,

Да будет предан сей монах забвенью.

Я буду прав, весь род его избив.

(Язвительно.)

Он жертву де приносит мирну в храме,

Мы льем же агнцев кровь… На то и льем,

Дабы не быть державе нашей в сраме,

Мы только так крамолу изведем.

Малюта

Тебя благословить он отказался

При всем народе Божьем. Ты ль не царь?

На том он, враг твой злейший, и попался.

Простишь ли вновь, великий государь?

Твои дела охаял он безсудно.

В нем страха нет. Тебе опасен он.

Он голос свой возвысил привселюдно.

Не над тобой ли тем он вознесен?

Иван (задумавшись на мгновенье)

Мне жаль его. Когда-то в дни младые

Он был мне люб. Любил и он меня

(Вздыхает.)

Возложим же ярмо ему на выю. Он выбрал путь свой. То его пеня.

Малюта

Прикажешь ли убить его? Готов я…

Иван

Ни в коем разе. Клириков собор

Его изобличит. Монашьей кровью

Не будем трон марать наш. Здесь топор

Сверкать разящим лезвием не должен.

Он будет низведен, как ворожбит.

Не как мой враг он должен быть низложен –

Как церкви враг. А там уж и убит.

Свидетелей найди, да поважнее,

Чтоб розыск был успешным. Колдовством

Он нас не обратит. Ужо темнеет.

Скажи, зажгли чтоб свечи. Все на том.

Действие четвертое

Сцена первая

В горнице Евдокия Никодимовна ( Дуняша ), ее муж Игнатий и внук Федор .

Дуняша

Никак стучатся в ворота, Игнатий.

Игнатий

То ветер, Дуня. Третий день шалит.

Таких нещадных ледяных объятий

И зверь не сдюжит. Ино царь велит

Слуге какому ехать неотложно?

Дуняша

Да нет… Стучат же. Феденька, скажи?

Ох, чтой-то на душе моей тревожно…

Поди же, Федор. Дело отложи.

Видать, что из последних сил скребутся.

Федор перестает плести корзину, набрасывает на себя тулуп, выходит.

Игнатий

Зазря послала онука. Никак

Там створки друг о друга ветром трутся.

В такую непогодь какой дурак

Шататься станет шляхом занесенным?

Дуняша

Нужда заставит, милый, так пойдешь

И в пекло самое. И нипочем препоны.

А с верою – и впрямь не пропадешь.

Феодора ты помнишь, чай, Игнатий?

От стужи ледяной он был спасен

Родителем моим. Хотя, как знати:

Лишь Бог един спасает. Только ОН!

Дверь в избу отворяется. Входит промерзший до костей человек в ветхом монашьем одеянии. За ним – внук Дуняши Федор .

Гость

Уже предстать пред Богом был готов я.

Под ворота ми, думал, и помру…

Суму пустую брошу в изголовье,

И спать навек… нашли бы поутру.

Да отрок этот отворил ворота

И в дом повел, скорее, что втащил…

Какой бишь день сегодня? Не суббота?

Туда ль пришел? Туда ли угодил?

Изба большая. Убрана резьбою.

Хозяин зван Субботой с малых лет…

С моим умом да рожею рябою

Не вышел из меня анахорет,

Но честь при мне. С того не умираю,

С того живу. Опричное копье

Не догнало. И в устремленье к раю

Я обещанье выполнил свое.

Игнатий

Какое обещанье? Ты ль не болен?

Ужели не впервой тебя мы зрим?

emp

Гость

Впервой. Я от московских колоколен

Иду на ваш благословенный дым.

Дня не пройдет, чтоб я не приложился,

Бывало, к чарке. Правда, с неких пор

Сего я удовольствия лишился –

По счастию, затеял глупый спор,

Изрек в сердцах, что пьянствовать не брошу,

Хоть режь меня, а хоть железом жги.

Чуть заведется грош, дорога грошу

В кабак хмельной. О прочем не моги

И думать. Тут-то первый мой приятель

Скажи, что новый явлен нам святой,

Заблудших душ суровый врачеватель.

Он враз конец положит страсти той.

Я пьяную хулу на все на это,

Изверг, и тотчас слеп стал, аки Савл.

Господь мне наказал, знать, той приметой:

Прозри святым тем, и Меня прославь.

(Замолкает на некоторое время.)

Игнатий (нетерпеливо)

Как дальше было? Сказывай скорее.

Кто тот святой? В каком скиту живет?

Хотел бы я с таким-то добродеем

Словечком перемолвится. Совьет

Гнездо в душе моей порой кручина,

Хоть в петлю лезь.

Дуняша

О чем ты, бишь, Игнат?

Игнатий

Сколь вместе мы, а все я сиротина, Все пред тобою в чем-то виноват.

Дуняша

Опять ты за свое. Тебя жалея,

Я попускаю твой нелегкий нрав.

Живешь-то ты со мною, а не с нею –

Своей кручиной. Не сиди, поправь

Лучину лучше. Сказывай же дале,

Мил человек, о старце том святом…

Ведь ангелы Господнии послали

Тебя в наш занесенный снегом дом?!

Гость (переходит на шепот)

Молва о нем по миру разнеслася

Тишком да вмиг. Об имени о том

Не поминай. Хоть в шубе ты, хоть в рясе –

Поплатишься немедля животом.

Не прост святой тот. Очи, словно угли

Его горят. В оковы взят царем.

Слова остры и вместе с тем округлы.

Кротка и речь – а молния и гром.

Не буду говорить, какою правдой

В сутане, поистершейся до дыр,

Смирением ведом, а не бравадой

Забрел в Тверской я Отрочь-монастырь.

Там и живал сиделец тот темничный.

Шепнули мне: де он митрополит

Филипп… Святой… Враг вольницы опричной,

Да о царе его душа болит.

Средь стражей родич мой случился дальний.

Посулом я его уговорил

Впустить мя в келью, где сидит опальный,

И в ночь одну он дверь мне отворил.

Почуял я: ступаю во темницу.

Допреж услышать звяканье оков,

Узрел душою свет. И стало мниться,

Что прохожу я толщею веков

К светилам дальним, временам нездешним.

И зуд противства тот же миг исчез.

Меня приветил голосом неспешным

Незримый узник, протянувший чрез

Пространство кельи два луча мне в душу.

Я против воли с радостью припал

Челом к земле, и ровный голос слушал:

Он знал меня, весь путь мой грешный знал.

В беспамятстве как будто пребывая,

Я поглощал вселенское тепло

Души великой, сам не понимая,

Что время к Богу стать лицом пришло.

Я оживал. Я даже не заметил

Прозренья своего. А Божий мир

Стал благостен, и радостен, и светел –

Господь меня любовью окормил.

Из кельи вышед счастия исполнен,

Во храм влетел на крыльях, сам не свой…

Молитв горячих покатились волны

Ко образам. Я снова был живой.

Не помню сколько времени молился,

Когда заснул… И вот он – дивный сон:

Филипп-святитель предо мной явился…

Да, то был он, то истинно был он.

В митрополичьем полном облаченье,

Но прост и светел. Я стал тоже прост.

Он о своем мне сведал заточенье,

О будущей кончине и погост

Найти велел ваш. О себе поведать

Субботовой Дуняше наказал…

(Меняет внезапно тему разговора.)

Сухарика найдете ли поснедать,

Да сбитенька – я, вишь, оголодал.

Который день, не емши, пробираюсь

Чащобою. Велик Господен свет.

Где потружусь, а где и побираюсь,

Дабы святого выполнить завет.

Дуняша (стоит ни жива ни мертва)

Так жив ли он? Скажи, мил друг, не мучай.

Гость (вздыхает)

Уж год его на белом свете нет.

А я прозрел. И то не глупый случай…

Теперь на Соловках остаток лет

Хочу провесть.

Игнатий

Так он ужо и помер…

Дуняша

Как помер он, ты знаешь ли, чернец?

Гость

Удушен был Малютой в Божьем доме,

А с ним терновый приняли венец

Видать что все насельники-монахи…

Один лишь я, свой подобрав подол,

Обетованьем связанный, не страхом,

От мук опричных в темный лес ушел…

Дуняша (ровным голосом)

Так что хотел Феодор мне поведать Пред гибелью ужасною своей?

Гость (вопросительно смотрит на Дуняшу)

Феодор? Ты – Дуняша? А поснедать Не дашь ли? И рассказ пойдет живей.

Игнатий

От кринка с молоком, а с ней краюха

Хлебца ржаного – ешь да запивай,

Да сказывай. Не то моя старуха

С лица совсем сошла. Спорей давай.

Дуняша (тяжело опускаясь на лавку)

И впрямь, поешь, поешь, а там доскажешь.

Да слово в слово, милый человек.

Правдивым сказом ты меня обяжешь

Должницею твоею быть навек.

Все напряженно ждут, пока г о с т ь громко и быстро ест. Наевшись, гость глубоко и удовлетворенно вздыхает.

Гость

Не дал он своего благословенья

Царю Великий Новгород казнить…

Иначе был бы жив. В том нет сумленья…

А так – земной прервалась жизни нить.

Дуняша

Зато небесной жизни нет скончанья.

Игнатий

Про новгородцев слыхивали, чай.

Литве почто давали обещанья?

Коль изменил, так ты и отвечай.

Гость

Оно и так, да сколь людей безвинных

Опричники замучили зазря…

Дуняша

Что мне велел поведать благочинный?

Гость

Он знал, что примет муку от царя.

Что о тебе, сколь жил, всегда молился.

Просил о благоденствии твоем

И Бога, и святых и тем крепился

В трудах своих и ночию и днем…

Что если б не обет, тебя бы в жены

Он взял и жил бы счастливо в Хижах.

Но он пошел дорогою блаженных –

Сии же ипостаси на ножах…

Что в твердости своей неколебимой

Тебя сестрицей младшей величал…

Разумницей веселой и любимой…

Видать с тем и земной свой путь скончал.

Что песню бы твою хотел послушать

Про дождичек, про брата и сестру…

Она ему, видать, запала в душу –

Сказал и стаял на шальном ветру.

Дуняша

И все?

Гость

И все. Я тот же миг проснулся

И долго неподвижным возлежал…

Рад несказанно, что не обманулся,

Тебя нашел и тем не оплошал.

Как будто камень враз с души свалился.

Игнатий

Пойдешь гулять таперя налегке.

Дуняша

Ты б на зиму у нас остановился –

Все б глаже стал на козьем молоке.

Работой мы б тебя не обязали.

Живи, молись.

Гость

Да я остаться рад.

Да не к чему вам здесь мои печали,

Моих забот никчемных жалкий склад.

Дуняша

Дождись хоча купецкого обозу…

Чу, воротами вновь гремят.

Игнат!

Игнатий

Кому толчись охота по морозу. А ведь свирепо, я скажу, гремят.

Гость (тревожно вскакивая)

Никак за мной явились, бусурмане.

Ужо я думал было, что убег…

Ведь знаю же – не радуйся заране…

Кромешники не зря едят пирог

Свой. Вы меня не прячьте, добры люди.

Скажите, что случайно де забрел.

Да мало ль кто по белу свету блудит…

Дуняша (решительно)

А коли так, то полезай в подпол.

Там кадку отодвинешь со грибами,

Доску отымешь – за доскою схрон;

Войдешь, крюком доску притянешь к раме…

Наш путь давно на небе проторен.

Гость с помощью Федора быстро забирается в подпол; Федор возвращается с крынкой медовухи.

Дуняша

Игнат! Поди скорей открой ворота,

А я на стол чего-то соберу.

Пусть поедят. А там со всей охотой

Пойдут своей дорогой подобру.

Игнатий выходит. Дуняша поднимает очи горе.

Филипп-Феодор, огради нас сирых!

От лютости царевых слуг спаси!

Мне прежде быв утехой в бренном мире,

Стань утешеньем общим на Руси.

Слышен одинокий удар большого колокола, затем приглушенный голос святителя Филиппа .

Голос Филиппа

Не бойся, Дуня, никого не бойся.

Сии придут и выйдут без вреда.

Господнею молитвою прикройся…

А я отныне с вами навсегда.

Не забывай меня.

Дуняша

Феодор, милый!..

Едва успевает прочесть «Отче наш», как с грохотом распахивается дверь и входят два розовощеких опричника , за ними Игнатий .

Первый опричник

Нас тут добром встречают, Пантелей. А ты кого сим молоком кормила?

Дуняша

Внучок от пил.

Ты и себе налей.

Второй опричник

Мы молока не пьем. Скажи-ка, баба: Медку ль найдется сладкого испить?

Первый опричник

Не медовуха ль в крынке? Налила бы.

Аль плетью мне тебя поторопить?

С дороги мы тут ненароком сбились –

Нам не в Хижи потребно, а в Гужи.

Второй опричник

Зато медку мы где б еще напились? Ты, дед, нам шлях короткий покажи.

Дуняша наливает медовуху в большие деревянные кружки.

Первый опричник

Вы часом никого из перехожих Сей день не привечали на селе?

(Смеется.)

Изменщика оно видать по роже, Хош трезв он будь, а хош навеселе.

Второй опричник

Молва прошла, Филиппов де племянник

Внучатый сбег, подлец, в сии края.

Давно ему пора в царев помянник…

В Гужах, судачат, сход того ворья.

Опричники со смаком пьют, крякают.

Первый опричник

Пойдем же, дед, дорогу нам покажешь

Выходят с Игнатием .

Дуняша

Спасибо, Федор. Бью тебе челом.

Хоть я бойка, а и двух слов не свяжешь.

Со страху… Слава Богу, пронесло.

Вылазь, чернец. Ушла твоя опаска.

Пошла в Гужи Филиппов род карать.

(Поднимает очи горе.)

Твоя спасла нас, Федор, ныне ласка. Не наш черед, выходит, помирать.

Гость выбирается из подпола, бросается перед Дуняшей на колени.

Гость

Я зло привел к вам, о добре радея… Прости…

Дуняша

Им ныне надобен другой. Филиппов род изводят, лиходеи.

Гость Что не Филиппов родич, то изгой.

Входит Игнатий .

Игнатий

Иди, чернец. Храни тя Бог!

Не мешкай.

Спровадил ихо войско на Гужи.

Послал их торной, не короткой, стежкой.

Дуняша

Иди, чернец. Господь тя сторожи!

Гость

Неровен час опять сюда нагрянут…

Пойду немедля. С Господом пойду.

Ведь всех на дыбу, нехристи, потянут,

И заиграем враз в одну дуду.

Пойду в Гужи. Авось приду первее.

Предупрежу невинного…

Дуняша

Тогда

За третьим домом забирай левее.

Гужи – в версте. Минует тя беда.

Сейчас я соберу тебя в дорогу.

Кожух от стар, зато и не дыряв.

От хлеба край, медку налью немного…

Храни тя Бог! Иди. Филиппа славь.

С молитвою да истовою верой

Дойдешь, чернец. И я свою мольбу

Ко Господу взнесу и не умерю

Молитвы жар. Сыщи свою судьбу.

Гость , быстро перекрестившись на образа, кланяется им, затем кладет поклон Дуняше , Игнатию и Федору , уходит. Свет медленно гаснет; звучит протяжный, как бы удаляющийся голос Филиппа .

Голос Филиппа

Не бойся, Дуня, никого не бойся –

Страшись едино Божьего суда.

Молитвою Господнею прикройся –

Сии придут и выйдут без вреда.

Не забывай меня…

Занавес

Иллюстрации

К исторической драме «Святитель Филипп Московский»

Пойдем-ка брат.

Негоже при дороге в безвестье помирати в двух шагах от теплой печки

К исторической драме

«Святитель Филипп Московский»

А много ли в Москве-реке водицы

И грозен ли московский государь

К исторической драме

«Святитель Филипп Московский»

Сыграем лучше мы в шахматы, как игрывали встарь

К исторической драме

«Святитель Филипп Московский»

Во всем сей мних пеняет мне, Малюта

К поэме «Степная Быль»

Кони скачут, Вьются гривы.

Сабли острые свистят

К поэме «Святитель Ермоген»

В больной нестроеньем Москве

К поэме «Святитель Ермоген»

«Безумцы! Коль станет над нами папист – се пагубный яд, не лекарство»

К поэме «Выбор»

Дорога, убранная тесом,

от городских ворот к реке петляла...

Степная быль

Зной. Пустынна степь. Лишь в блеске

Опаленных солнцем трав

Куст полыни в арабеске

Замер, голову задрав.

Даль сиза. Ни дуновенья.

Дремлет марево, дрожа.

Здесь, под этой вечной звенью,

Не блуждают сторожа.

Солнца шар застыл в зените.

Нестерпим палящий гнет.

Промелькнет живою нитью

Змейка нервная. Скользнет,

И опять ни шевеленья,

Только марево дрожит.

В ковылях неясной тенью

Встало время у межи.

……………………………

В потаенной тихой пади,

В редколесье плещет ключ.

Ветерок почти прохладен,

Зной степной не так колюч.

Ручеек журчит, и сладок

Светлой влаги бочажок.

Пять стреноженных лошадок

Топчут пойменный лужок.

Запорожцы – сабли в ножнах,

Сев на корточки кружком,

Деловито, односложно,

Говорят. О чем? О ком?

Что здесь ищут люди вольны –

Сечевые казаки?

Ружьеца короткоствольны,

Шаровары широки.

Запивают понемногу

Кто изюм, кто курагу.

Отрядил их кто в дорогу,

В пасть к заклятому врагу?

По всему – дозор казачий

Оторвался далеко.

Отрядил их, не иначе,

Атаман Иван Серко.

Где-то, в полупереходе,

Войско славное идет.

Разговоров не заводит,

Песен звонких не поет.

Буераком, балкой, быстро,

Чтоб нагрянуть невзначай;

Ведь молва – она, как выстрел,

Всполошит – и ворочай.

Враг успеет оградиться,

Встретит дружною пальбой,

И придется воротиться,

Прихватив позор с собой.

Солнце за море упало,

В небе – зоркая луна.

Кто там скачет? Все пропало?

Тайна больше не нужна?

Казачок – дозорщик рьяный –

Лошадь ловко осадил,

Соскочил и к атаману…

Но ничем не удивил.

По рядам, однако, шепот:

«Подтянись, езжай быстрей».

Ночь короткая торопит

Сечевых богатырей.

Удальцов рассвет настигнет

У седого Сиваша.

Войско в диком скоке выгнет

Спину, месть свою верша

За потоптанные нивы,

За побитых немовлят [33] …

Кони скачут, вьются гривы,

Сабли острые свистят…

За сирот, за слезы, стоны,

За попранье алтарей,

За народ, в полон сведенный,

Получи свое, Гирей.

По набеговым канонам

Обратят в полымя, в дым

Очумевший, полусонный,

Неготовый к смерти Крым.

Пролетят над гулкой твердью,

Разоряя кишлаки,

Разметав кибиток жерди,

Сечевые казаки.

Долетят до самой Кафы,

Гарнизон сметут в залив:

Получи-ка, хан лукавый,

Урожай свинцовых слив.

Торг невольничий площадный

В исступленье разорят;

Месть свою верша нещадно,

Все запоры отворят.

«Кто здесь, братья, православны?

Воля всем! Аль кто немой?

Кто крещен – выходь из плавней!

На ком крест – гайда домой!»

Полоняники рыдали

На груди у казаков,

В эйфории все бросали,

Торопясь под отчий кров.

К Перекопу шли за войском

Бодрой гордою толпой,

Сердце гимн делам геройским

Пело в радости слепой.

Только было то веселье

С каждым шагом все горшей.

Через день пришло похмелье –

«Нешто с паном хорошей?»

С каждым шагом все печальней

Становились лица их.

Оживленный изначально,

Гомон постепенно стих.

Беспросветной и забитой

Жизни возродился страх –

Призрак панщины забытой

Ужас пробудил в сердцах.

На Украйну любу ноги

Перестали их нести:

Пан жестокий, скарб убогий…

Для чего? Господь, прости!

Шли безмолвно, шли понуро,

С неохотою, но шли,

Бормоча: «Куда мы сдуру?

Мы свое давно нашли».

Вырванных из уз татарских

Шло, быть может, тысяч пять,

Крепостных когда-то барских –

Казакам их не понять.

Ведь по турскому по своду –

Шесть лет плена, а потом…

Получай-ка, раб, свободу,

И трудись, и ладь свой дом.

Чем играть с судьбою злою –

Свой обряд перемени:

Просто стань перед муллою

И Аллаха помяни.

Хлебороб? – трудись на пашне;

В ремесле искусник? – правь

С толком дело. О вчерашнем

Позабудь. Строгай, буравь.

Крым – простор благословенный;

Заводи жену, детей

И как подданный смиренный

Позабудь про свист плетей.

Перемену настроенья

Видит мудрый атаман.

«Что за странные сомненья?

Расспроси-ка их, Демьян».

Есаул к толпе подъехал,

О печалях расспросил.

Вот так блажь, почти потеха:

Басурман им боле мил,

Нежели земля родная.

«А при вас ли, братцы, крест?

Может быть, тогда дознаю,

Где тот родный вам насест?»

«Православны все мы, пане.

Только – Господи, спаси! –

Нам вольготнее при хане,

Чем под ляхом на Руси» [34] .

Есаул до кошевого,

Да с улыбкою кривой

Рассказал все слово в слово.

Атаман стал сам не свой.

«Ну-ка, хлопцы, погодите.

Правду ль речет есаул?

Правду?! Не держу! Идите!

Ворочайтесь в свой Стамбул!»

Из толпы угрюмой вышел

Хлоп костистый. Поклонясь,

Сиплым голосом, чуть слышно

Прохрипел: «Прости нас, князь».

«Я не князь. Казак я вольный.

Атаман я кошевой.

Слышать мне такое больно,

Ну да слышу не впервой!»

Повернув коня, отъехал.

Чуб свой буйный уронил:

«Тьфу на них – одна помеха;

Войску нужен крепкий тыл».

Запорожский рыцарь славный,

Спас ли он кого желал?

Неужели пот кровавый

Он напрасно проливал?

Тыщи три простого люду

Побрели обратно в Крым.

Казаки такому чуду

Дивовались. Вольным, им

Сей исход с Руси сведенных

В годы злые христиан,

Из-под турчина спасенных,

Странен был. Никак дурман

Сатанинский их окутал.

Бог же с ними. Пусть идут,

Коли им неволя люта

Слаще тех же панских пут.

Войско шло безмолвно. Тяжко

Было на сердце у всех.

«Дал я, брат Демьян, промашку,

Дело я решил наспех».

Кошевой рванул поводья.

Птицей взвился на курган:

«Вы ж, бесовское отродье,

Наплодите басурман!» –

Он смотрел, как удалялась,

Торопясь назад, толпа.

Мысль жестокая рождалась.

Вспомнил тощего хлопа:

«Что ж ты, хлопче, сучий сыне,

Так неволю полюбил?

Кем же будешь ты отныне?

Чем же хан тебе так мил?

Не твои ли дети, внуки

Сядут вскоре на коней,

Приторочат к седлам вьюки –

Только ветер их вольней?

За полоном, за скотиной

Во чамбуле под мурзой

Поспешат на Украину

Черной тучей грозовой.

Будут грабить, жечь и резать,

Кровных братьев полонять…»

Порешил без гнева, трезво:

«Надо хлопов перенять».

За несчастными вдогонку

Поскакал большой отряд –

Про родимую сторонку,

Ох, сейчас поговорят.

Не хотел бы это знать я,

Сколько их кричало там:

«Пощадите, други, братья!» –

«Вы уже не братья нам!»

Посекли без всякой злобы

Неслучившихся отцов:

Не плодили, значит, чтобы

Те для хана удальцов.

Воротились без доклада

(Атаман и не спросил)…

Вот и падь. Почти прохлада.

Надо бы набраться сил

И на Сечь поторопиться…

Славным выдался поход…

И конечно, помолиться

За порубанный народ.

……………………………..

Чтец пред Богом невеселый –

Справедливый атаман

Грех с тех пор понес тяжелый

За побитых христиан.

В старом храме,

в Божьем страхе,

Со свечой пред алтарем

Он стоит в простой рубахе,

Над раскрытым псалтырем.

Видит степь, где в странном блеске

Опаленных солнцем трав

Куст полыни в арабеске

Замер, голову задрав.

Даль сиза. Ни дуновенья.

Дремлет марево, дрожа.

Здесь, под неумолчной звенью,

Не блуждают сторожа.

Чьи-то косточки белеют.

Сколько их? Не перечесть.

Как давно лежат и тлеют?

Чей позор? А может, честь?

Солнца шар застыл в зените.

Нестерпим палящий гнет.

Промелькнет живою нитью

Змейка нервная. Скользнет,

И опять ни шевеленья.

Только марево дрожит –

Ждет добычи злое время

У неведомой межи.

Январь 2008 года

Святитель Ермоген

Всяк праведник свят, всяк народом любим,

Всяк кроток в своем предстояньи

Пред Богом за нас. Только мы не скорбим

О нашем неправом ристанье.

О, смутное время! Чей грех ты несешь

На крыльях наследных пожаров?

О, скольких погубишь и скольких спасешь –

Смиренных, презренных и ярых!

Чей лик проступает из дымных завес

И смотрит с печалью глубокой

На нас сирых, сеющих мерзость словес,

Снедаемых внутренней склокой?

Кто, столько мучений прияв в давний час,

Льет слезы за русские души?

Кто, нашей унылой враждой огорчась,

Новейшую смуту разрушит?

Державная хворь

Когда по кончине Бориса-царя

Вихрь адом разбуженной смуты

Наследника нагло прибрал [35] , предваря

Мрак долгий посредством минуты,

Эпоха из бездн восходящих страстей

Вовсю полыхнула и голод

В отрепьях причудливых лживых вестей

Свиреп был, и жаден, и молод.

Замыслив похитить московский венец, Искатель монаршего сана

Вор Гришка Отрепьев [36] – расстрига-чернец – Из польского выпал жупана.

Как пал, на Москву надвигалась беда

Большой всеохватной дугою.

Смущались один за другим города

И верно служили изгою.

Что храм униатский, что польский костел

Предвестником порчи и парши:

Лжедмитрий Игнатия-грека возвел

Немедленно в сан патриарший,

Дабы православия древний обет

Поправ по хотению татя,

Тот папскую туфлю без лишних сует

Смог в нужный час облобызати [37] .

«Карая», лжецарь никого не карал,

Прощал, не лишал достоянья.

Знать сам, с той поры, как державу украл,

Пред Богом искал покаянья.

За щедро уставленным русским столом

Разгульная жадная свора

Проспала «кормильца-царя» [38] . Поделом.

Развязка читалась не скоро.

Слепой средь ослепших, став поводырем,

С боярского вышед подворья,

Василий Иванович Шуйский [39] царем

Был кликнут по смерти Григорья.

Игнатия-грека законный монарх

Назвал «лжецаря охранитель»,

И сана лишившийся лжепатриарх

Был сослан в глухую обитель.

Кто праведен, чист, кто и мудр, и не зол,

Кому бренной славы не надо?

Достоин кого патриарший престол?

Кому окормить Божье стадо?

Казанский ревнитель Христов – Ермоген

Вернуть царству древнюю силу

Пред Богом молил, не жалея колен,

И, плача, воскликнул Василий:

«Владыко, прими патриарший престол

И веру святую прослави.

Лишь путь укажи нам суровым перстом,

Грехи отпусти нам и прави».

Земля же бурлила. Сплетался узор

Неслыханных противоречий.

Лжедмитрий Второй [40] – темный Тушинский вор

Посулами царство калечил;

Чреда самозваных веселых царей

Скликала охотников на конь,

Пьянея, ходила с худых козырей

И ставила жизнь свою на кон;

Отряды свирепых и дерзких вождей

Кровавили в поисках счастья

Просторы полей и бока лошадей,

Страну разрывая на части.

Сам царь, в подозреньи сгубив Скопина [41] –

Спасителя крепи державной,

За грех сей ответил пред Богом сполна

На горе земли православной.

И был помраченными с трона сведен.

Опять одинокий и шаткий

Стоял позлащенный поруганный трон.

Вкруг трона – горлатные шапки.

Седмица боярская [42] , став у руля,

В стране не найдя воспреемца,

Решала, какого призвать короля –

Поляка ли, шведа ли, немца?

И те ждать себя не замедлили: лях

Пошел на Смоленск деловито;

Швед Север прибрал. В южнорусских полях

Хан крымский резвился открыто.

Поспешно, посольство большое собрав,

К полякам явились с мольбою,

Чтоб сел на Москве юный принц Владислав [43] ,

И быть тишине и покою.

Экспансия

За крепко сплоченным дубовым столом

Два пана вельможных негромко

Беседу вели. Печь дышала теплом,

Иконы мерцали в потемках.

Бесхитростным был запоздалый обед:

Бутылка вина из запасов,

Две курицы, яйца, гусиный паштет

И жбан монастырского кваса.

Был гетман коронный Жолкевский [44] угрюм,

Полковник Гонсевский [45] , напротив,

Был с виду беспечен. Но рой тяжких дум

Обоих терзал, разохотив

К речам без намеков. Полковник внимал

Седого бойца наставленьям

И с хрустом куриные члены ломал

Меж тем и другим откровеньем.

– Послушай-ка, пан Александр, что скажу –

Пан гетман крутнул сивым усом.

– Я честью своей, как и ты, дорожу

И не был злодеем и трусом.

Однако же рад, что без крови Москва

Под польскую руку решилась

Отдаться. Судьба, знать, ее такова,

Раз чудо сие совершилось.

Из чаши отпил. Пожевав, произнес:

– Не ведаю, что под Смоленском [46]

Задумал король, только чует мой нос –

Политика эта не с блеском

Творится. И надобно мне убедить

Его королевскую милость:

Едино лишь принца на трон посадить

Готова Москва; что пролилось

На Речь Посполитую манной Небес

Нежданное это решенье.

Мир схизмы к нам в руки без битвы и весь

Идет. Было б только терпенье.

– Увы, пан король слишком нетерпелив,

И сам на престоле российском

Желает воссесть…

– … кровью польской залив Чужую страну. Впрочем, с риском

Остаться ни с чем. Мне юлить не к лицу.

Я крест целовал перед Богом

И знатью московской, что принца к венцу

Явлю – и конец всем тревогам.

С Москвою войну продолжать не резон,

Да видно судьба, коли шведы [47]

В союзе с Россией. И наш гарнизон

В Москве должен стать и изведать

Немало хлопот. Жаль жолнеров. Пусть им

Войны зреть лицо доводилось

Не раз, ждет их лихо, коль не убедим,

Его королевскую милость.

Вздохнув, повторил: Посему говорю:

С Москвою войны не желаю,

Но верой и правдой служа королю,

Тебя в граде сем оставляю.

Дождись Владислава любою ценой.

Со свитой ли, с войском коронным

В Москву он придет, овладеет страной

И Римом спасет миллионы.

В улыбке расплывшись, Гонсевский в ответ:

– Все выполню, пане коронный.

А воинства польского доблестный цвет

От бед здешних заговоренный.

Средь русских немало радеющих нам

(И чернь в их руках, и скарбница [48] ).

И стены крепки, и по всем сторонам

Арматы [49] . Что может случиться?

Жолкевский на это ответа не дал.

Сказал, что чуть свет отбывает

Со скарбом. (На сколько державный подвал

Честной муж облегчил? Кто знает?)

Святитель Ермоген. Просветление

В палатах, в больной нестроеньем Москве

Владыка, за фразою фраза,

Чеканил слова, воззывая к пастве

Без гнева, без слез, без экстаза.

Решетчатых окон печать как декор

Ложилась на стол невысокий.

Скрипело перо. Верный инок был скор,

Чертя воспаленные строки.

Вдруг с грохотом дверь распахнулась. Вошли,

Нестройно стуча сапогами

(Бумаги в руках, в поясах кошели),

Три мужа, тряся бородами.

По жесту владыки монах молодой Безропотно келью оставил.

От тройки вошедших пахнуло бедой,

Попранием дедовских правил.

Измены удушливой сладостный тлен

Наполнил святые палаты.

«И ты с ними, князь?» – произнес Ермоген.

Мстиславский [50] застыл виновато.

«Безродный» Андронов [51] да дьяк Салтыков [52]

К владыке без всякого чину

Тотчас приступили и с разных боков

Свою изложили кручину:

Что, дескать, крулевич на трон не готов

Московский немедленно сести –

Сидеть среди русских невежд и шутов

Немного крулевичу чести.

Вот Зигмунт [53] , его многомудрый отец,

Готов тот же час, быв запрошен,

Для блага простых огрубевших сердец

Взвалить на себя эту ношу.

Владыка поднялся. Нахмурясь, спросил

Без гнева в суровой печали:

Кто принял решенье, когда огласил,

И то ли, слепцы, намечали?

Ермоген

Честны ли вы, чада, пред Богом, людьми?

Честны ли вы перед собою?

А думные что же? Средь этих седми

Никто ль не подвергся разбою?

Мстиславский

Честны ль мы, владыко? Честней не сыскать.

Вот думных рука,.. вот печати…

Спасать надо царство. От черни спасать –

Погубит, дай только почати.

Андронов

Владыко, согласьем своим укрепи

Сии настояния наши.

Не медли с решением. Поторопи.

День завтрашний скуден и страшен.

Салтыков

Москву залучив, Зигмунт – славный король

Тебя наградит, чем захочешь.

Пойдешь поперек – нас убогих уволь –

Беду на себя напророчишь.

Ермоген

Изменники, воры и род ваш лукав.

Не вы ль на кресте присягали:

Коль в вере святой бысть крещен Владислав –

Он царских преемник регалий?!

Салтыков

Тебе ли, упрямец, не все ли равно,

Что Зигмунт, что сын его юный?

Прострется владычняя длань над страной –

И в лад заиграют все струны.

Ермоген

Безумцы! Коль станет над нами папист –

Се пагубный яд, не лекарство.

Осыплется с древа державного лист,

И рухнет могучее царство.

Смутятся умы сильных мира сего,

И унии тень, как в Украйне [54] ,

Накроет державу к усладе врагов,

И то уж не держится в тайне.

Мстиславский

О вере ли спорить, коль гибель грозит

Сословным начаткам, достатку?

Смертельным недугом отвсюду сквозит,

Самим не добыть нам порядку.

Андронов

А Бог не един ли у нас и у них?..

Лях русский народ не неволит:

По прежнему чину духовный свой стих

Поет пусть и Бога пусть молит.

Ермоген

Что, адово семя, вы мелете? Вы

Ужели не русские люди?

Вам, тати, вперед не сносить головы –

Измены народ не забудет.

Андронова кровью лицо налилось,

И князь вдруг затих, как споткнулся.

А следом пришла исступления злость,

И в воплях ансамбль захлебнулся.

Кривой Салтыков засапожный свой нож

Рванул, распоров голенище:

– Прикладывай руку, иначе умрешь!

Москва же пойдет пепелищем!

Владыка был дьяческой схвачен рукой

У горла и грубою бранью

Осыпан, что он де такой и сякой

Сгниет за упрямство баранье

В подполе, во мраке, в забвенье… и вдруг

Злодея рука ослабела –

Горящий зрак старца в нем вызвал испуг,

Обмякло дородное тело.

Сподручникам бросив сквозь зубы: «Идем!» –

В дверь шмыг – будто и не бывало.

Был бледен святитель, но жарким огнем,

И верою сердце пылало.

Оставшись один, Ермоген, тяжело

Вздохнув на скамью опустился

И тут же поднялся. Лицо ожило,

Он медленно перекрестился,

С трудом непривычным скользнул к образам,

Упал на колени. Лик Божий,

Свидетелем быв патриаршим слезам,

Глядел все печальней, все строже.

Судьбы приоткрылась бесшумная дверь,

За нею стремилась дорога

В небесную высь. И повергнутый зверь

Под лапою единорога

Покорно лежал. И звучал дивный глас:

«То путь твой. Веди несогбенно

Народ твой. Не нынче страда началась.

Трудись же и нощно, и денно».

И снова в палатах, в тревожной Москве,

Владыка, за фразою фраза,

Чеканил слова, воззывая к пастве

Без гнева, без слез, без экстаза.

Но каждое слово – призыв и укор

(Не так ли взывали пророки?).

И таяли свечи, и инок был скор,

Чертя воспаленные строки.

Святитель Ермоген. Подвиг прозрения

Рассвет был тяжелым. День новый был сед.

О стекла площадные крики

Стучались предвестьем заведомых бед,

Лелеемых присными клики.

Полковник Гонсевский – Кремля комендант –

Со свитою шумной явился:

Мол, что за чернец, что за комедиант?

Почто, как упрямец, взъярился?

Подать принадлежность ему для письма.

– Скорей отпиши беспокойным,

Дабы разошлись. Будет кстати весьма

Уняться и пешим, и конным.

Ты будешь обласкан крулевской рукой,

Жить будешь в достатке, почете.

Москва обретет вечный мир и покой,

О чем все вы, плача, печетесь.

Земной выбор прост. Ты ведь мудр, ты умен.

К чему это кровопролитье?

Под сенью спасительной польских знамен

Живите и Бога хвалите.

Усталый подняв на полковника взгляд,

Владыка ответствовал ясно:

– По воле Небес гаковницы [55] палят,

А значит, палят не напрасно.

Не нам выбирать. Выбор сделан давно…

Не тем – в златотканом жупане,

Не мною. С времен давних бродит вино

И в русском, и в польском стакане.

Господь не простит неразумия тех,

Кто, помощь взыскуя у ада,

Смешает те вина (вот истинный грех!)

И страшною будет награда.

Грехом униатства уже искушен

В семь тыщ сто четвертое лето

Народ украинский. Не ведает он,

Чем в детях аукнется это.

Платить же ему до скончания дней

Межбратней враждой за латинство,

Забвеньем своих древнерусских корней

И долгой войной за единство.

И Речь Посполитая с этой поры,

От внутренней распри слабея,

Разрушит себя. Знай: итог сей игры –

Погибель. О том сожалея,

Тебе говорю: уходи из Москвы.

Король пусть покинет пределы

Смоленской земли. И останетесь вы

И здравы на время, и целы.

Грядет ополчение русских земель.

Оно вразумит вас, панове,

Избавит от гонора, вышибет хмель –

Москве это делать не внове.

Все понял Гонсевский. Из келии вон

Со свитой стремительно вышел.

Владыка всходил на незримый амвон –

Все выше, и выше, и выше.

Полковник был зол за позор и урон –

Такого ли ждал результата?

Сняв маску учтивого рыцаря, он

Сказал раздраженно солдатам:

– Возьмите его и свезите отсель.

Да в Чудов. В темнице узнает

На сене гнилом патриаршью постель…

Пусть к стенам безмолвным взывает.

Ишь, вздумал пророчить. Когда посидит

На тухлой воде да на хлебе,

Покладистей станет. А то, вишь, сердит

На радость мужицкой потребе.

Владыка был брошен в холодный подвал.

Но, верен могучей природе,

Еще целый год его дух воевал,

Молясь о стране и народе.

Вода да в неделю сноп тощий овса:

Святейший был гладом иссушен,

И в светлой молитве узрел Небеса,

И принял Господь его душу.

Последняя смуты открылась глава –

Прозрения и единенья.

Знать, сила молитвы была такова,

Что разом убила смущенье.

Единение. Посад

Был Новгород Нижний пронизан молвой.

Она непрерывно сновала

Меж разных сословий и прочной канвой

Скрепляла мирские начала.

Раздался набат, и сбежался народ

На площадь пред земской избою.

Дьяк свиток с печатью владыки берет –

Сейчас огласит над толпою.

Меж тем средь посадских кипит разговор:

В Москве де поляков сиденье;

Что тушинский проклят владыкою вор;

Что крепнет в стране нестроенье.

Первый купец

Да что ж это деется? Кожи, меха,

Что вез я в Москву на продажу,

Черкасы [56] в дороге побрали. Плоха,

Знать нынче боярская стража.

Второй купец

А третьего дня не один полный ларь

Отборнейших сукон Карп Шишкин

В присест потерял. А и сам говядарь

Козьма [57] эдак сотни три с лишком

Вола, не доведши один перегон

До стольного града, лишился.

Враз дух из погонычей вышибли вон.

Первый купец

А ты, Епифан, что смутился?

Нешто кнутовищем не высечен был

В заводе своем шляхтичами?

Побрали твоих жеребцов и кобыл,

А ты ведь силен был речами

Про ляшскую вольность, шляхетскую честь…

Третий купец (крестясь)

Я, братья, теперь вразумился.

Насилу дал Боженька ноги унесть…

А кровушкой – все же умылся.

Первый купец

От ляхов проклятых не стало житья.

Торговля вконец захирела.

Ограбят, и счастье, коль после битья

Жив будешь.

Второй купец

Москва погорела,

А рубленник [58] скопом без дела сидит:

Кто избы-то нонеча ставит?

Разбойничков время лихое плодит,

А справных работничков травит.

Первый ремесленник

Фрол-златокузнец – ворота на замок И сгинул: ни слуху, ни духу.

Второй ремесленник

Что швец, что гончар – всяк нуждой занемог… Одно, други, слово: поруха.

Третий ремесленник (с некоторым удивлением)

И бондарь Фома всем семейством своим Кудай-то незнамо подался.

Второй купец (хмуро)

И мы неровен час дворы затворим.

Второй ремесленник (раздумчиво)

Один, значит, путь нам остался.

Служилый дворянин (запальчиво)

А что вкруг Москвы? Головешки да тлен.

Народ разбежался со страху.

В боярах – измена. Один Ермоген

За веру стоит – хоть на плаху.

Второй служилый дворянин (более рассудительно)

Свей Новгород отнял. И лях наровит

Смоленск оторвать от державы

И сесть на Москве. Вере русской грозит

Погибель.

Служилый дворянин

И нету управы

На думных бояр – верных Зигмунту слуг:

Совсем помутились рассудком.

Пещись о народе им, вишь, недосуг;

О прибыли польской? – так нут-ка.

Второй служилый дворянин

Изменники ищут в костеле друзей;

Аль некого кликнуть на царство?

Аль нет православных средь русских князей?

Погубит Россию боярство.

Первый купец

Святейшего, сказывал Минин Козьма, Примучили. Взят в заточенье.

Второй купец

Нам, други, – сума, патриарху – тюрьма…

Второй ремесленник (решительно)

Один, значит, путь – в ополченье.

Второй купец (распаляясь)

Пищалью, мечом да каленным ядром

Неужто земля не богата?

А нет, так рогатиной, да топором,

Да гнать из Москвы супостата.

Когда же владыки у земской избы

Послание читано было,

Народ взволновался желаньем избыть

Злодеев всеобщею силой.

С помоста осанистый Минин Козьма,

Что старостой земским был в Нижнем,

Вскричал: «Не объявится правда сама –

В безделии, братья, не выждем

Добра, лишь худое умножим стократ,

И веру и честь потеряем;

И муки, что терпит сегодня наш брат,

Нам завтра покажутся раем.

Нет нонче заботы иной, окромя

Заботы об общем спасеньи.

И пусть спустошим мы свои закрома,

Заложим детей и именье,

А войско сберем под надежной рукой

И воинским полным снарядом

Снабдим, дабы прочные мир и покой

Добыло навек нашим чадам,

Спасло патриарха и веру спасло;

И царь православный приидет.

Возложит святейший ему на чело

Венец и крамола изыдет».

Гонцов отрядили в иные места

Служилых скликать в ополченье;

За Русскую Землю во славу Христа

В едином стоять разуменье.

Летели призывы до края земли

Во все города и пределы.

И смелые ясность ума обрели,

И робкие вторили смелым.

Посадские люди, крестьяне, князья,

Служилые шли в ополченье,

Дабы неразумия грех поразя,

Избавить страну от смущенья.

Единение. Село

С морозца в избу (лапотки, армячок,

Тулупчик внакид из овчины),

В дверях поклонившись, вошел мужичок,

На образ крестясь благочинно.

«Здрав будь, Омельяне!» «Здрав буди, Петро!

С хорошим ли чем, аль не очень?» –

Хозяин тщедушный прищурил хитро

На гостя пытливые очи.

Петр

Я в Нижнем был нонче. Там Минин Козьма –

Говядарь [59] (он там старшиною) –

Сбирает народ. Как минует зима,

Дороги подсохнут, весною

Походом пойдут на Москву. Поведет

Великое то ополченье

Князь Дмитрий Пожарский [60] .

Емельян

Опять, чай, грядет Хрестьяном разор и мученье.

Петр

И наш испоместный охочих кричит

С собою на ратное дело.

Корит: не пристало лежать на печи,

По зову владыки приспело

На стольный наш град, что теперь под литвой,

Идти ополчением общим,

За веру святую накласть головой,

А мы де бунтуем и ропщем.

Емельян

Да как не роптать? Худо стало совсем

Хрестьяном. Невмочь от задухи.

Нешто государь наш незряч, глух и нем?..

А правду глаголят, аль слухи,

Что царь де Василий с престола сведен

И к ляхам с московской казною

Понужен навек – на позор и полон –

Со всею ближайшей роднею?

И ляшское семя грядет во цари,

А с ним и латинская вера

В погибель нам всем? Что слыхал? Говори.

Куда нам податься таперя?

Петр

То сущая правда. Глашатай о том

На площади в Нижнем прилюдно

Чел свиток. Внимал я с разинутым ртом.

В моем разумении скудном

Таперя нам, кум, нет нужды выбирать –

Земелюшка молит защиты.

За веру, за волю легко помирать…

Емельян

Кабысь, кум, за волю… Поди ты

Земелею, чай, не повязан? Эвон

Одни заповедные лета [61] ,

Что звон поминальный, по волюшке звон.

Замри и ни-ни из подклета.

А было лет со сто тому, говорят,

(И то не глухое преданье),

Плати пожилое и хош – новый ряд,

Хош – в город, а хош – подаянье

Проси. Нонче сыска пятнадцать годов

По беглым объявлено. Горе

Нам всем. Ты с детвою голодной готов

Бежать за Хвалынское море [62] ?

Петр

Да, лют сей закон. Православным невмочь.

И все же латинство – геенна.

Пойдешь с испоместным?».

Емельян

Да я, кум, не прочь. А будет ли нам перемена?

Петр

Как знаешь. А я с испоместным пойду

В великое то ополченье.

Авось Божьей милостью не пропаду…

А там будет и облегченье.

Январь – июнь 2007 года

Князь Андрей Боголюбский [63]

Начала России

Где великий град белокаменный,

Володимирград златокупольный,

На себя глядит в небо ясное,

Словно в зеркало безобманное,

Там великий князь,князь владимирский,

Светлый князь Андрей христианнейший,

На столе своем правит суд велик,

Самовластный суд над всей братьею.

Возгласил князьям слово крепкое:

«Дабы стала Русь нераздельною,

Я хочу известь брань извечную,

Брань кровавую, брань усобную».

Только как известь распрю лютую,

Коль уклад возрос тот из древности?

Внемлет кто словам князя горестным,

Коль на стол един князей по трое?

И собрал Андрей рать великую:

Десять с ним князей да еще один.

И сказал Андрей слово гневное:

«Разорю гнездо я усобное!»

Разорил отца свого отчину –

Киев-град спалил с четырех концов.

Красный стол отцов одел в рубище –

Кто позарится на пожарище?

Мастеров, купцов всех повывел он,

Всех повывел он во Владимир-град.

Злато-серебро все повывез он,

Все повывез он да из Киева.

Почала оттоль Русь двоитеся

На полночный стан да полуденный.

Почала оттоль Русь рядитеся

О столах своих хуже прежнего.

Что вы ходите, распечалившись,

Во кручинушке, братья родные?

Примиритеся: все, что сбудется,

Одному только Богу ведомо.

1. Решимость

В высоком терему, в ложнице [64] княжьей

Узорчатое светится окно.

Горит свеча. Придя с ночною стражей,

Последнее решение верно.

Горит свеча. На лавке широченной,

Одновременно весел и сердит,

В неколебимой позе, избоченясь,

На волчьих шкурах князь Андрей сидит.

В дверях склонился спальничий – Прокопий [65] .

Приплясывают тени по углам.

Горит свеча. Тревожен взгляд холопий –

Он знает цену княжеским делам.

Князь говорит и слово речет гордо –

Дневной, видать, венчает разговор:

– Да, я отцу слуга. Но знаю твердо,

Я ухожу, Прокопий, не в затвор.

Межбратней, воровской, безбожной брани

Приспело время положить конец.

Перековать Руси державной грани

Судил мне Бог, и я – Его кузнец!

Ростов, Владимир, Суздаль: там и будем

По воле Божьей камни собирать.

Там Храм наш. Там смысленным добрым людям

И мир, и рать, и Божья благодать!

– Но зриши, княже, край тот малолюден,

Ремественник, оратай [66] – где они?

Кормить дружину, стол держать как будем?

Аль в скит уйдем, подвижникам сродни?

– Ободрись, хлоп. Чай, ты за мной лет десять.

И на Святой Земле со мной живал [67] ,

На стены лез, врагов Христовых веси

Палил. И вина пил, и жмых жевал.

Отцу – князь Юрью – отслужил я честно,

В усобных бранях жизни не щадил [68] .

В моих летах при нем сидеть невместно…

Да и обычай здешний мне не мил.

Князья людишек друг у друга сводят,

Всяк норовит известь чужой удел.

Шишей [69] ватаги по-над шляхом бродят.

Смерд [70] обезумел, скарбом оскудел.

Претерпевает он такие муки

Из лета в лето, сирый, на Руси,

Что только кликни – он и ноги в руки –

И побежит. Не надо и просить.

Во градех [71] вече [72] буйствует без меры,

Князей своих не ставит ни во грош:

Чуть что – взашей. Не стало в людях веры.

Святых не сыщешь, разве что – святош.

Бояре, как прожорливые слизни:

Что мор, что недород – свое пожрут.

Не чает черный люд покойной жизни:

То жгут, то сводят, то в полон берут.

Иное дело, друже, град Владимир:

Без края пуща [73] – верный мира знак.

Половые [74] далече, так что с ними

Не будет дележа. А с кормом – так...

Урядим смердам воли лет с двенадцать [75] ,

Пусть крепко станут на ноги, а там

Возьмем свое. Но в меру. Пусть плодятся

Себе на радость и на крепость нам.

Меня ты понял, чай?

– Все понял, княже».

– Тиунам [76] накажи, чтоб сей же миг

Разъехались по весям… Да повяжут

Порукою пусть верви [77] …

Чтоб достиг

Наказ мой даже дальнего почина.

Пусть ряд [78] объявят мой, и чтоб в два дня

Хрестьянские обозы и дружина

Пошли на полночь. Рассупонь меня.

Из Вышгорода сам уйду с рассветом,

Со мной отряд Евтихия пойдет.

Ты поведешь рядовичей [79] . При этом

Ответишь головой за каждый рот.

Да мастеров посадских улещите [80] ;

Пускай идут по слову моему –

Оно им всем порукой и защитой

Как было, так и есть. Быть по сему!

Да, вот еще… Очиститься желаю.

Из отроков [81] кого-то в монастырь

Отправь за чернецом, за Николаем [82] .

Добавь свечей и принеси Псалтырь.

2. «Где буду я, там только будет Русь»

Перед иконой Спаса на коленях

В покорстве полном князь Андрей стоит,

Над ним монах витает легкой тенью:

Какой секрет беседа их таит?

Князь, исповедав тайные стремленья,

Легко поднялся, полный новых сил,

И дружелюбно, с явным облегченьем,

С духовником своим заговорил:

– Люба твоя мне служба, святый отче.

Пойдешь со мной по воле али как?..

А, впрочем, поступай, как сам захочешь…

А я мирить злосчастных не мастак.

Чернец вздохнул, упруго распрямился,

Спокойно князю заглянул в глаза:

– Перед тобою чем я завинился?

Ты в деле тверд, и я, чай, не лоза.

С тобой не раз рядили [83] мы, что брани

Межкняжеские надо поунять.

Но разве ты тот суженый избранник,

Кому Господь сей крест велел принять?

Уход твой, княже, в Суздаль незаконен…

Да и идешь, скорей, не навсегда.

А я при храме, при святой иконе [84] ,

Мне от иконы, княже, никуда.

Князь молча отошел к окну цветному,

В задумчивости ус потеребил:

– Я в дом свой ухожу, а не из дому,

Край здешний никогда я не любил.

Я в Суздальской земле рожден и вырос

Под сосен меднобоких вещий шум…

Сюда я не вернусь. Тебе же клирос [85]

И там найдется. Ценен мне твой ум.

Монах, помедлив, произнес негромко:

– Не должен я об этом говорить,

Но коли так… С тех пор как я с котомкой

Сюда пришел и начал здесь служить,

Мне было троекратное виденье:

Икона Божьей Матери сошла

В центр храма, наказуя о раденье

Моем о ней, где б только ни была.

Она мне повторила троекратно:

«Где буду я, там только будет Русь!

И в мирных буднях, и в походах ратных

Ходи за мной! Молись!» И я молюсь.

Как видишь, князь, я связан Божьей волей…

Твои заботы многие ценя,

Служить я буду в храме сем дотоле,

Покуда жив. Прошу, оставь меня.

– Евангелистом праведным Лукою

Сей писан лик, – перекрестился князь. –

– Коль заповедью связан ты такою –

То грех на мне – добавил он, казнясь.

– Пойду я. – Николай-чернец неспешно

Из горницы высокой вышел прочь,

В душе молясь о князе многогрешном:

«Дай Бог ему соблазны превозмочь!»

Когда же утром в церковь он явился,

Ему навстречу с плачем пономарь

С воздетыми руками устремился,

На сиротливый указав алтарь.

– Не погуби! Чуть свет явились гридни [86] ,

И, помолясь, серьезны и не злы,

Со тщанием (я так и обмер сиднем)

Икону чудотворную свезли.

– Я чуял то. Иное семя зреет,

И всходам новым будет нелегко.

Закладывай возок, да поскорее.

Отъехал князь, я чай, недалеко.

– Ты возвернешься, батюшка, ли скоро?

– Мне не вернуться, Несторе [87] , сюда!

Небесным я повязан уговором –

Боюсь, что уезжаю навсегда!

3. «И враг мне будь, кто возразит тому…»

Где возгласы рождали дух тревоги

И лес дробил неясный смысл тирад,

На суздальской наезженной дороге

Застыл в смущенье всадников отряд.

– Гляди, Якиме? Никого за нами.

Где отроки? С добрами где обоз? –

Разволновался князь. – За валунами

Застрял, поди. Небось, сломался воз –

Пожал плечами Кучкович [88] . – Дозволь-ка,

Мне вызнать то – он развернул коня.

– Да, глянуть надо, – бросил князь, – да только

Престранной эта выглядит возня:

С тех пор как миновали мы Владимир,

То лопнет ось, то оборвется гуж.

Какой возница, вместе поглядим мы,

В нехитром этом ремесле не дюж?

И впрямь, за вековыми валунами

У Нерли-речки глянулся обоз.

Возничие ярились меж конями –

Дошло и до битья, и до угроз.

– Почто гневите Бога, ездовые?

Почто сечете добрых лошадей?

А коли вам те хомуты на выи [89] ? –

Князь оробевших вопросил людей.

К нему тиун седой подъехал конно,

В недоуменье тихо прохрипел:

– Не идут, князь. Воз со святой иконой

К дороге, как навеки, прикипел.

А в нем же, окромя иконы вещей –

Никола-поп да тощий пономарь…

Да требник, да кадило – все их вещи.

А кони не йдут. Диво, осударь!

Князь спешился, немало удивленный,

Взглянул на крупы конские в поту,

На лес, на речку, на народ смущенный…

Перекрестился: «Заночуем тут!»

Шатер разбили быстро на поляне,

Из короба икону извлекли;

Монахи, князь Андрей и все миряне

Челом ей долго били до земли.

Спустилась ночь осенняя. Сторожа,

По очереди греясь у костра,

Негромко, чтобы князя не тревожить,

О чуде размышляла до утра.

Сам князь перед походным аналоем [90]

Молился долго, истово, до слез.

Луна висела над ночным покоем,

Под нею серебрился тихий плес.

Когда же утра нового туманы

В безоблачное небо вознеслись,

Князь вышел – свежий радостный румяный.

Все ближние вкруг князя собрались.

– Мне вещий сон приснился этой ночью:

Передо мной предстала Божья Мать,

И мне пришлось Царице Непорочной

В раскаянье счастливом обещать,

Что здесь, на этом месте, возведу я

В честь Рождества Ее прекрасный храм [91] .

О сем обетованье помятуя,

Я приурочу лучшим мастерам

Представить розмысл мне об этом храме,

Об узорочье каменных палат;

В Италии, за теплыми морями,

Немало хитрых зодчих, говорят.

Владимир же да будет градом стольным.

И враг мне будь, кто возразит тому.

На месте сем, святом и богомольном,

Да будет центр Руси. Быть по сему!

4. Торный путь

В движенье весь [92] … Волнением объята,

Сбирает второпях большой обоз.

У деда на руках ревут внучата –

Седая борода мокра от слез;

Тоска бередит душу – сердцем чует,

Что не увидит больше свой приплод,

И все твердит, как будто бы вещует,

Прощая сыновьям своим исход:

– Землицей здесь, робяты, не разжиться,

А той, что есть, нас всех не прокормить.

И нынче не густа поднялась ржица;

И на весну, чай, надо схоронить.

Людей немало собралось за князем.

Глядишь, и я до вас переберусь –

Внучат поставил виновато наземь,

Вздохнул: – Пошла на полночь наша Русь [93] .

Храните жен да детушек, сынове,

Блюдите князь Андрея торный путь.

Да помните о древнем отчем крове.

– Не сумлевайся, батюшка. Здрав будь!

Два моложавых сына терпеливо

Внимают слову мудрого отца,

Но думы в сборах: взято ли огниво?..

А сдюжит путь ли котная овца?

Да лошади задать бы не мешало,

Овсу – шлях как-никак не полотно…

Секиры не забыть и к ним тесало...

Под деток кинуть поплотней рядно...

По улице тиун промчался княжий,

Призвал во храм: «Молитву вознесем

Ко Господу! Да будет путь нам глаже,

Авось себя от лиха упасем».

Переселенцы к церкви потянулись

(С молитвою оно стократ слушней).

Тоска ушла и плечи развернулись:

– Хвала Творцу! Закладывай коней.

Тележный скрип. Похрапывают кони.

Ползет к реке рядовичей обоз.

Замедлится на оголенном склоне,

Мелькнет меж околдованных берез

И… пропадет опять в лесах таежных

Незнаемой полночной стороны,

Влекомый вдаль рукой людей надежных

Из мест, где предки их погребены.

От половецких бешеных набегов,

От княжеских усобиц, от войны…

Ползет обоз усталый диким брегом,

Туда, где клики смерти не слышны.

Где только крик оратая и слышен,

Где пал веселый, жженых корчей гарь,

Где новой нивы каравай так пышен,

Где жизнь в трудах и радостях – как встарь.

Где князь Андрей всем им – крещеным людям –

Обетовал двенадцать лет, как есть,

Безданно ладить пашни. Роздал ссуды

Инвентарем, скотиной. Сам же сесть

На скудный стол владимирский решился,

Подале от полуденных тревог –

От Киева, где шлейф кровавый вился

Семейных свар (кто с ними сладить мог?).

5. Починок

Уходит день. Под сенью золотою

В час предзакатный молкнут голоса;

Глубокою щемящей немотою

Налиты просветленные леса;

Сквозь вязь ветвей синеет неба купол,

Полна листвой опавшей колея,

И солнца свет расчетливо и скупо

Поит теплом нечастые поля.

От колеи тропа бежит неровно,

Отмеченная лапником седым –

Починок [94] – свежеструганные бревна,

Над избами курными сизый дым.

Волоковые окна (в три ладони)

Затянуты в преддверье холодов.

Край здесь суров, и вряд ли посторонний

Заглянет без нужды под этот кров.

На горку слег [95] взбирается и слазит,

Резвясь, орава шустрая ребят.

У вкопанной намедни коновязи

Две лошаденки крепкие стоят;

Недалеко, за хвойным перелеском,

Совсем недавно смолкли топоры;

Там бились о сырую землю с треском

Могучих елей пышные шатры.

Еще не все устроены подворья,

Щетинится кой-где дрекольем тын [96] .

Зато под пашню посекли проворно

Сосны под двести с лишком десятин [97] .

6. «Хочу я изукрасить эту землю…»

– Ты кликнул ли Моизича [98] , Прокопий?

– Он ждет в сенях, мой княже, и давно.

Вечор вернулся только и торопит…

– А сполнил ли, что было мной дано?

– Кажись, все сполнил – с ним с десяток фрягов [99] ».

– Так входят пусть. Их испрошу я сам.

Коли уменье их Руси во благо,

Не поскуплюсь – сторицей им воздам.

Через какой-то малый промежуток

Пред князем гурт заморских мастеров

Стоял настороже, смирен и чуток,

Не ведая, каких им ждать даров.

Войдя, недружно так перекрестились

Латинскою манерою. Затем

Опять недружно как-то поклонились

И замерли. – А вот я вам повем,

Зачем вас звал, – промолвил князь с улыбкой, –

А вы мне сказ о ваших чудесах

Предивных поднесете (князь не шибко,

Но разумел во фряжских словесах).

– Хочу я изукрасить эту землю

Не хуже тех полуденных земель,

Что, цесарям своим и Богу внемля,

Издревле там во славе и досель.

Моизич вывел коротышку фряга

Со свитками пергамена [100] в руках.

Тот развернул их с деланной отвагой:

Мол, строим, князь, за совесть, не за страх.

Князь подивился чистому рисунку

Строений на изящных чертежах,

Взнесенных ввысь ли, вытянутых в струнку;

Сказал, на сердце руку положа:

– Признаюсь, храмы эти мне по нраву,

Но, коли рассуждать со всех сторон,

Здесь нам придется кое-что поправить,

Чтоб православный соблюсти канон [101] .

А если вы и в плинфе [102] столь же метки,

Как в росписях пергаменных, тогда…

Хвала Творцу и вас родившим предкам –

Ваш стол при мне, а хоть и навсегда.

Начнем не медля. День на обживанье –

И за работу. Русских мастеров,

Кто камень чтит, учите с прилежаньем.

И Бог вам в помощь. Я же – стол и кров.

От сей поры не будет вам отказу:

В людишках ли, в кормленьи ли нужда…

Тиунье воровство, бояр проказы,

Завистников препоны иль вражда –

Мне доносите сразу, без сомненья.

И слуг своих о том оповещу:

Да исполняют ваши повеленья,

Будь то мои. Спротивным не спущу!

А рубленник [103] наш (это может статься),

Взбрыкнет коль в чем – на то он и удал…

Искусней наших русских древознатцев

Я отродясь на свете не видал;

Тут вам самим придется подучиться –

Работу этим только подавай…

Чем тоньше будет смолота мучица,

Тем слаще и пышнее каравай.

Ведь так, сеньоры? – глядя на умельца,

Князь хохотнул словам шутливым в лад:

– Покуда я вам дам в кормленье сельца,

Живите здесь, под сенью сих палат.

7. «Да станет Киев пригородом нашим…»

По плитам потаенных переходов

Шаги двоих, все ближе, все острей…

Плывут слова, касаясь круглых сводов,

То поучает сына князь Андрей.

– Пойдешь на Днепр, Мстиславе, непокорных

И беспонятных братьев усмирять [104] .

Досель они времен не знали черных, –

Пригладил князь седеющую прядь, –

Теперь узнают. Половцам союзным,

Не потакай и спуску не давай,

Дабы не стали тяжкою обузой;

Но в Киеве в татьбу [105] их не встревай.

Митрополита не ломай ворота [106] ,

Но за обиду, что нанес он нам,

Ответит пусть: из храмов заберете

Каменья, злато… Пуст да будет храм.

Купцов знатнейших, мастеров умелых

И смердов, сколь возможно, соберешь –

И во Владимир [107] . Весей запустелых

Немало здесь, за Муромом же – сплошь.

Вся меря [108] (кто поганы [109] ) разбежалась,

Лишь кое-где в глуши таится дым:

Подворья беглых мы киянам в жалость

На десять лет безмытных отдадим.

Сам киевским столом владеть не стану –

Мне киевский от веку горек хлеб.

Кормиться там для укороту рьяных

Брат будет младший мой, твой дядя – Глеб.

Да станет Киев пригородом нашим.

Отныне град Владимир – центр Руси.

Он выше всех, богаче всех и краше –

О том всем беспонятным возгласи.

Авось, митрополит тогда решится

Оставить Киев-град и к нам сюда

Со свитою своей переместится… [110]

А распри княжьи сгинут без следа.

И стихло твердой поступи двоенье…

Так в переходах каменных палат

Русь разделилась княжьим мановеньем… [111]

Но разве кто-то в этом виноват?

8. «Да чем ему порядок древний странен?..»

Два всадника в походном облаченье,

На холм взошед среди горелых пней,

На Киев-град в тревожном напряженье

Глядели, осадив своих коней.

Казался Киев местом нелюдимым.

Да где же те веселые места?

Посад сгорел – развеян черным дымом…

Пустынен Днепр. Речная гладь чиста.

На пристанях – на дальней и на ближней –

Ни паруса, лишь запустенья смрад –

Два всадника взирали неподвижно

На некогда шумливый стольный град.

Саженях в двадцати за ними люди

Оружные, кой-кто на лошадях,

В негромкие вступая пересуды,

Невесело топтали пыльный шлях.

Насупясь, князь Давыд и князь Василько

Вздыхали. Кони грызли удила.

Град полумертвый стал живой посылкой

Для горьких слов – беседа ожила:

– Неужто избиение судила

Смерть Юрия на киевском столе? –

Проговорил один из них уныло,

Слегка качнувшись в рыцарском седле.

– То повод давний, правда, повод здравый:

Был во пиру погублен старый князь,

Но знаю, не Петриловой отравой [112]

Взыграла князь-Андрея неприязнь.

Отца он чтил, конечно же, безмерно,

Но так ограбить славный Киев-град…

Нужна причина, брате, не мизерна –

Ему был ненавистен наш уклад.

За непокору он молодших братьев

Кормлений их без жалости лишил;

Иных бояр отцовых токмо в платье

Пустил по миру [113] – он, вишь, так решил.

– За бискупа, видать, за Феодора [114]

(И повод этот будет поверней),

За смерть его, чтоб смыть пятно позора,

Помстился добродетельный Андрей.

– В своей земле без прочих править хочет.

Совет не держит с первыми из сих.

На шест взлетел, как тот кичливый кочет,

И зрит на нас, аки на кур своих.

– Да чем ему порядок древний странен? [115]

Али Святой Владимир был не прав?

Чем виноваты смерды? Горожане?

А чернецы, приход свой потеряв?

Почто как лютый ворог, преуспевши,

Престольный Киев-град опустошил?

Почто купцов, ремественников лепших [116]

С собою во Владимир взять потщил [117] ?

Почто пожег округ жестокосердо

Боярских отчин добрых боле ста?

Почто с Руси увел несчетно смердов

В полночные холодные места?

– Он Киев почитал гнездом раздора

И непокоя вечного в стране.

И разорил его тотчас, коль скоро

Был повод дан ему при ясном дне.

В своем краю давно он самовластец,

Ему и полусловом не перечь.

А Киеву решил конец покласти,

Чтобы Владимир пурпуром облечь.

Там центр Руси замыслил он с недавна.

– А Киев что же? Да тому ли быть,

Чтоб Киев стал украйным? Киев равно

Главою был и будет то крепить.

– Ох, брат Давыд, вся Русь уж под Ростовом [118] ,

Под Киевом ее и не сыскать.

На пепелище этом людям новым

Придется помаленьку обвыкать –

Из Галича придут, даст Бог, с Волыни…

Воспрянет Киев, зашумит в свой срок.

– Пока то будет, половец нахлынет,

И ляху сладок киевский пирог;

А войска нет, и харчеваться нечем,

И захирели торжища вконец…

– Не плачься, брат. Рубцы, небось, залечим…

Взойдем, даст Бог, под сень резных крылец.

– Преемство пресеклось – вот что печалит:

В делах торговых, знатном ремесле;

Заморский гость когда еще причалит

В обильном и желанном нам числе?

Когда еще засеет смерд ту ниву,

Что поросла полынью, лебедой?

Когда еще тому случиться диву,

Чтоб Киев сладил с этакой бедой?

– Да-а. Князь Андрей врагов нажил немало

И в Киеве, и в Суздале своем.

Боярам да князьям его начала.

Как в горле кость.

– Пошли же, брат.

– Пойдем».

9. Эпилог

Стою перед Владимирской иконой,

В молитве, со склоненной головой,

А над равниной русской льются звоны,

Как покаянья подвиг вековой.

Чья слава вас при родах пеленала

И от какого корня ваш герой,

Могучие державные начала,

Взращенные Божественной игрой?

Какому чуду стоило свершиться?

Чей помысл вас негаданно зачал?

Какого счастья воспарила птица

Над вами – племя отческих начал?

Незримо у младенческого ложа

Своим покровом дивным в должный час

Не вас ли осенила Матерь Божья,

Чтоб ваш державный гений не погас?

Не забывайте истины простые:

Держите меч при стремени своем;

Дотоль и Матерь Божья над Россией,

Доколь Творцу осанну мы поем.

14 мая 2009 года

Выбор

Первомученики Святой Руси

«В год 6491 (983). Пошел Владимир против ятвягов… и завоевал их землю. И пошел к Киеву, принося жертвы кумирам с людьми своими. И сказали старцы и бояре: «Бросим жребий на отрока и девицу, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам». Был тогда варяг один, а двор его стоял там, где сейчас церковь Святой Богородицы, которую построил Владимир. Пришел тот варяг из Греческой земли и исповедовал христианскую веру. И был у него сын прекрасный лицом и душою, на него-то и пал жребий… И посланные к нему сказали: «На сына-де твоего пал жребий, избрали себе его боги, так принесем же жертву богам». И сказал варяг: «Не боги это, а дерево: нынче есть, а завтра сгниет… Бог же один… сотворил Он небо, и землю, и звезды, и луну, и солнце, и человека и предназначил его жить на земле. А эти боги что сделали? Сами они сделаны. Не дам сына своего бесам». Посланные ушли и поведали обо всем людям. Те же, взяв оружие, пошли на него и разнесли его двор. Варяг же стоял на сенях с сыном своим. Сказали ему: «Дай сына своего, да принесем его богам». Он же ответил: «Если боги они, то пусть пошлют одного из богов и возьмут мо-

его сына. А вы-то зачем совершаете им требы?» И кликнули, и подсекли под ними сени, и так их убили. И не ведает никто, где их положили». ( Летопись Нестора. Повесть временных лет ).

В пещерах лавры знаменитых

Среди бесчисленных гробов

Есть два (в миру полузабытых)

С мощами Божиих рабов

Феодора и Иоанна –

Отца и сына. (В наши дни

Им бьют поклоны невозбранно

Почти что иноки одни.)

Тысячелетье миновало

С той незапамятной поры,

Когда за Истины начала

Они пошли под топоры

Слепой толпы. Как капля чашу

Переполняет, так их смерть

Смысл переполнила вчерашний,

Заставив думать, делать, сметь.

Мучительное «либо-либо» –

Смятенья княжеского груз;

Святая жертва! Правый выбор!

Крещение!! Святая Русь!!!

1

Едва успели осветиться

На долах первые стога,

Как стайкою отроковицы

Из городских ворот в луга

Пошли за спелой земляникой.

За ними отроков с пяток –

Сторожа – кто с ножом, кто с пикой,

В лучей разлившийся поток

С веселым смехом устремился

(Разбойный люд, что по лесам

Близ града стольного таился,

Озоровал то тут, то там.)

По чуть всхолмленной луговине,

Перекликаясь, разбрелись –

Румяны, веселы, невинны…

А солнышко взбиралось ввысь,

И наполнялись туесочки.

Рубаха – рядом сарафан;

А кое-где и в одиночку –

Не всякой Марьюшке Иван.

Сбирают ягоду да споро.

Над чем хохочут, что поют?

О чем заводят разговоры?

Знать, молодым везде приют.

«Взгляни-ка, Марьюшка, взгляни-ка,

Как благолепен здесь покой;

Как дружно рдеет земляника…

Не видел прежде я такой.

И небо близкое какое…

Его густая синева,

Как верный страж при том покое…

Как зелена в лугах трава

Опять налитая к покосу…

Как дольний лес смыслен [119] и тих…

Как воспаряют к небу росы…

И в мире кроме нас двоих

Нет ни души», – он взором чистым

На суженую посмотрел.

Встречь, светом ровным и лучистым,

Ее счастливый взгляд горел.

Был сызмальства он к ней просватан;

Был сговор быстр без суеты.

Уж знаема была и дата

Венчанья в храме Всех Святых.

Христову славу умножая,

Они тотчас пойдут к венцу,

Как схлынет праздник урожая.

Вот только бы поспеть отцу…

На холм взбежали, как взлетели,

Небесным счастием светясь;

Хлеба дозревшие желтели,

Меж весей [120] дальних колосясь.

И ведом был влюбленной паре

Весь мир, но только не печаль.

Плечо к плечу Иван да Марья

Во все глаза глядели вдаль.

2

По небу синему беспечно

Неслись куда-то облака;

На кручах в зелени приречной

Купались круглые бока

Тесовых кровель. Стен могучих

Кой-где заметен абрис был;

И в толчее чужих созвучий

Зрел пристаней торговый пыл.

Дорога, убранная тесом,

От городских ворот к реке

Петляла по крутым откосам

И разбегалась на песке

У кромки вод к восьми причалам;

Вкруг них теснились корабли;

Их мерная волна качала

И стражи крепко стерегли.

К стене амбара привалившись,

Дремал лабазник [121] пожилой.

Под вязом плотник, разрезвившись,

Играл секирой и пилой.

Другой лабазник у амбара

(Не время дурака валять),

Взимая мытное с товара,

Досматривал усердно кладь.

Остов ладьи на солнце ярком,

Кичился снежной белизной;

Над ним сердитый ворон каркал.

К беде? К дождю? В такой-то зной?

Суда, неспешно отплывая,

Ветрила ставили. Они

Влекли дары чужого края

Путем варяг в иные дни –

Прочь от Перуновых мистерий,

От домотканого холста,

От холодящих суеверий

Под сень привычного Креста.

Их провожал недвижным взглядом

Среброголовый исполин [122] ,

Взнесенный девственным обрядом

На гребень киевских былин.

И мощь, и сдержанную роскошь

Как первый среди равных он

Являл. Даждьбог, Сварог и Мокошь,

Род и Симаргл [123] – весь пантеон

Богов славянских с ним в покоре

Соседствовал. Им ли пропасть,

Когда от моря и до моря

Простерлась их (но их ли?) власть.

3

Монах – смиренный перехожий –

Припрятав Библию в рукав,

Встречал в дороге день погожий,

Сутану вервием [124] прибрав.

Ему под руку вознесенну

Румяный отрок поднырнул,

Несясь к реке. Упал. Колено

Потер. Вскочил. В сердцах вздохнул.

«Как звать тя, отроче?» «Иванко».

«Да ты постой. Спросить дозволь,

Куда бежишь ты спозаранку?

И радость гонит или боль?»

«Весь Киев, добрый человече,

На берег к пристани спешит.

Ладьи вернулись издалече…

…А ты, я чай, не ворожбит?» –

Он вскинул брови на монаха.

Льняной затылок почесал,

Поправил пояс и рубаху

И с легкой грустью досказал:

«Уж минул год, как вниз к Царьграду

Ушла отцовская ладья,

И нынче (день который кряду)

На пристань припускаюсь я.

Стремлюсь, о, добрый человече,

Как благодарное дитя,

Ладьям купеческим навстречу –

Спешу отца увидеть я».

«Отец твой, чаю, гость богатый?» –

«И гость, и воин, и гонец:

Война – он одевает латы,

Приходит мир – и он купец.

В свой час по княжьему веленью

Он в Цареград ходил не раз.

И возвращался по моленью

С почетом, выполнив наказ.

Наш добрый род идет от свеев [125] .

Отца Феодором зовут.

В земле ромейской [126] торг затеяв,

Он стал богат и славен тут». –

«И мать из свеев?» – «Мать – словенка.

Из Новегорода она». –

Потер разбитую коленку. –

С отцом же здесь обручена».

Бок о бок к пристани спустились.

По зову неких общих струн,

Как сговорясь, перекрестились.

Иван взобрался на валун:

«Вечор велел мне кормчий Сила

Отцовский парус ноне ждать.

Сердчишко, веришь ли, заныло –

Не ведаю, как и унять.

Отец мой юношей веселым

Крещен во Цареграде был,

Когда за Ольгиным подолом

Крестилась свита [127] . Бог открыл

Им путь ко свету. Я же, отче,

Отцом с молочных дней крещен…

И знаюсь грамоте… А впрочем,

Не этим в Боге я прельщен.

Люба мне доброта Господня

И заповедей Божьих свет…

Ужели буду я сегодня

Объятьями отца согрет?

И в бороду его уткнувшись,

От счастья стану слезы лить? –

Он потянулся, улыбнувшись.

Дай Боже им скорей приплыть».

Умолк. Прислушался. Плескалась,

Ласкаясь к берегу, вода.

Вдали суденце показалось,

За ним еще, еще… Суда,

Как лебедей усталых стая,

Взрезая гладь днепровских вод,

Росли, упруго раздвигая

Объявший их небесный свод.

Иван вскочил, заволновался,

Сглотнул застрявший в горле ком

И с хрипотцою рассмеялся:

Ему, ему ли не знаком

Ладьи отцовской красный парус.

Суда к причалам подошли.

Тюки заморского товару

По сходням хлопы понесли.

Феодор – гость и воин знатный –

Ступил на берег наконец.

Ему навстречу отрок статный

Рванулся: «Иоанн!!» – «Отец!!!»

В объятиях сомлели, плача:

«Бог милостив ко мне, отец». –

«Бог милостив ко всем, юначе,

Ему ль не знать людских сердец.

Как мать? Как Марьюшка-невеста?» –

«Все здравы, батюшка. Ты сам

Здоров ли будешь?» – «Здрав, известно.

Хвала Творцу и Небесам!»

И с радостью, и с грустью легкой

Монах все это примечал.

Затем пошел по кромке вогкой

К пещерам [128] , в скит – на свой «причал».

4

С младых ногтей был свет-Владимир

Сметлив, удачлив и упрям,

И, Провидением водимый,

К священным рощам и борам,

Кумиров славя церемонных,

Свозил дары побед своих,

Чтоб сонм богов неугомонных

В самодовольствии притих.

Божки славян разъединенных,

Родов бесчисленных божки,

Из чащ глядели потаенных,

Как племенные ватажки.

Их, многочисленных, теснили

Крест, Полумесяц и Звезда.

Бежало время – ночи, дни ли…

К чему припасть? Кому воздать?..

Глубокий старец безотрадно,

На князя светлого глядел:

«Старинным русичей укладам

Конец приходит. Поредел

Строй тех, кто гром Перунов славит…

И верных дедовским богам

Не стало средь бояр. Оставит

Удача Русь, и власть врагам –

Твоим врагам – отдать придется.

Во градех утвердился крест,

И полумесяцу неймется,

Да и хазар полно окрест.

Отец твой – Святослав – хазарам

Жестокий преподал урок.

Смертельным поразил ударом,

Открыл дорогу на Восток

Руси для доброго взрастанья…» –

«…И тем же самым отворив

Врата врагам иного званья –

Степь ожила от конских грив.

Кто знал доселе печенега?

Мечи кривые их остры.

Степь сотрясается от бега

Бессчетных табунов. Костры

Их стойбищ Киев зрит все чаще

Со стен высоких. Что ни год

Все изощреннее, все зряще

Они готовят свой приход…»

А волхв твердил свое, не слыша

Слов князя, словно укорял

За мира хрупкое затишье,

За веры дедовской обвал:

«…Хазар же знатных поголовно

Отец твой вывел на Волынь.

Там нонеча очаг их кровный –

Там им и холод, и теплынь.

Уж двадцать лет их готский говор

Славянский истязает слух [129] .

Руси полезен ли торговый

Проворных рахдонитов [130] дух?

В твоей дружине, свите, княже,

Немало служит христиан.

Зачем их держишь в личной страже?

Им чужд старинный дух славян…» –

«Так что мне делать, волхв, ответствуй, –

Нахмурясь, князь жреца спросил, –

Издревле знаемо соседство

Креста и русских вышних сил.

Я христианам доверяю,

Они надежны и просты.

Без них скорей я потеряю

И власть, и землю. А кресты…

Меня кресты их не смущают

И храмы их меня не злят.

Они в Едином Боге чают

Спасенья, правды… не услад.

А боги пращуров славянских

Все порознь жмутся, по родам…

Богов древлянских, да полянских,

Да и иных – не счесть…» – «…Но нам

Их удалось собрать всех вкупе;

Перун уж сколько лет главой?...» [131] –

«…Да впусте все. Как воду в ступе

Толчете. Сгнил, жрец, посох твой».

Князь укоризненно рукою

Махнул и, не простясь с волхвом,

Угрюмо вышел из покоев,

Заботой тяжкою влеком.

5

Гость цареградский с русским кормчим

Вел неторопкий разговор,

Касаясь, как бы между прочим,

Вопросов веры: «Не в укор

Скажу тебе, мой друг почтенный,

Ваш Киев стал меня пугать

Разладом внутренним. На стенах,

Когда приступит злая рать,

Спокойней, право. Здесь же город

Окропом [132] только не кипит.

Хватает брата брат за ворот;

Глядишь, и кровью окропит.

Спротив того и сговор вражий –

Ничто…» – «…Да было ли когда? –

Волхвам почтения не кажут.

Беда, ромеюшко, беда.

Волхвы опять к стопам Перуна,

Кровавую бросают дань:

То отрока, то деву юну,

То вепря, то пугливу лань.

Своих поган [133] уже им мало;

Знать, время кровью христиан

Задабривать бревно настало;

Ослаб, видать, их истукан». –

«Так ты крещен ли, друже милый?» –

«Лет семь ужо… Крестил детей...

А старший брат – тот под Ярилой

В пеленах дьявольских сетей.

Предместье сильно православно.

Среди посадских и бояр

Крещенных тайно или явно

Достатне. Дунешь – и пожар…» –

«А веси?» – «Веси – все погане;

Что смерд, что ловчий, что рыбак…

Иное дело – горожане…

Нам без Христа ужо никак».

6

У ног безмолвного Перуна

Под звуки мерного стиха

Жрец жег магические руны,

Гадал над кровью петуха.

За действом этим напряженно

Следил служителей синклит:

Что пепел бересты сожженной

Им, верным, сделать повелит?

Воздев десницу, жрец затрясся.

И в раскаленной тишине

Вопль испустил, ища согласья:

«О, горе нам! О, горе мне!

Перун могучий жаждет крови!

Русь беды ждут, коль не дадим

Ему мы жертвы. Все суровей

На всходе небо. Черный дым

Горящих весей застилает

Земли славянской светлый лик.

Я вижу: Киев полыхает,

Я слышу печенегов крик;

И ненавистное крещенье

Тому виной!..» – «…Христовых чад,

Дадим Перуну ко отмщенью

За русов попранный уклад!..» –

«Врагов Перуновых немало

Средь мастеров, бояр, купцов…» –

«И кровью чад их нам пристало

Изжить ромейских мудрецов!..» –

«И храмы их предать сожженью!..» –

«И силу древнюю вернуть

Перуну, вызвав из забвенья

Его карающую лють…» –

«На ближних князю бросим жребий,

Девица ль, отрок – все равно…» –

«Средь городских искать отребий –

Гневить Перуна…» – «…Решено!»

7

Тот жребий пал на Иоанна.

Отец его Феодор был

И сам от роду без изъяна,

А сын и вовсе воплотил

В себе лик ангела. Оружных

К подворью Федора с волхвом

Послали. (жреческие нужды

Скоры во рвении лихом).

Спеша снискать Перуна милость,

И беспощадна, и слепа,

Ропща, за ними устремилась

Большая праздная толпа.

Ударив в ворота, не стали

Ступать на христианский двор.

За стенами запричитали,

Узнав Перунов приговор.

Дверь теремная отворилась,

Феодор вышел на крыльцо.

Нездешней белизной светилось

Окаменевшее лицо.

Не нарочито простодушно

Волхв на Феодора скосил

Глаза и монотонно, скучно,

Без торжества провозгласил:

«Возрадуйся, о, муж достойный,

Возрадуйся и не ропщи.

Без трепета сведи, покойно,

К нам сына. С нас же не взыщи.

Перун взалкал, о, христианин

Едино сына твоего.

Сей жертвой обретутся в брани

Победы княжьих воевод,

И возвернет земля родная

Своим богам былой почет.

И, слезы радости роняя,

Народ к Перуну потечет». –

«Подите прочь, враги Христовы,

Прочь убирайтесь подобру.

Противны Богу ваши ковы

И я с мечом в руках умру,

Но сына идолам не выдам.

Я не для них его растил.

А вашим капищам, хламидам –

Я чаю, час уже пробил». –

«Так он еще хулу возводит

На наших исконных богов!» –

Вскипела при воротном входе

Толпа, грозя из берегов

Разгневанной рекою выйти.

Жрец древний тяжело молчал

(Был стар и мудр для глупой прыти),

И прочь пошел. То был сигнал

Невольно поданный народу.

«Ломай хулителя врата!» –

«Скачи округ, чрез огороды –

Ограда там ужо не та!» –

«Беги, Иванко, сыне милый!» –

Феодор зычно прокричал.

А сын во всей цветущей силе,

С мечом бок о бок с ним стоял.

Уже проломлены ворота.

«Робята, подрубай столбы!

Бей челядь! Нет у них оплота.

Князь с нами, то ж они слабы!»

Двоих сих краток был путь крестный.

И Дух Святой с Небес сбежал;

То был Оплот, Оплот чудесный –

Христос им кров свой даровал!

На миг толпа остановилась –

Святые пели «Отче наш…».

Вот повалуша [134] задымилась,

И заплясал хмельной кураж.

Крыльцо высокое обрушив,

Дрекольем слепо молотя,

Толпа надвинулась. И души –

Отец и юное дитя –

К Небесному взнеслись Оплоту.

А в людях киевских надлом

Вершил великую работу.

И прянул дождь! И грянул гром!

8

Пришло угрюмое затишье.

Притих растерянный посад.

Испытывает осень крыши.

Испытывает души яд

Давно копившейся обиды…

В домах суровых христиан

Всерьез рассматривают виды

Исхода в земли смежных стран:

«…Или в мечи возьмем поганых,

Иль на заклание опять

Детей потащат невозбранно

Пустое древо восхвалять…» –

«…Не защитит нас князь николи.

Привержен сызмальства волхвам,

Он снова в свой черед позволит

Им суд чинить на горе нам…» –

«…А может бросить все и к ляхам

Утечь?.. Или к болгарам тож,

Чем жить под истуканским страхом?

Потом, я чаю, не уйдешь…»

В домах язычников упорных

Слабеет мстительный задор.

Переплетенье мыслей спорных

Все беспокойней с неких пор:

«…Давно ли бились мы бок о бок

Противу диких печенег

И, избегая злых уловок,

Делили пищу и ночлег?..» –

«…А нынче, вишь: «Враги Христовы…» –

«…Все зло от этих христиан…» –

«…Видать, они на все готовы…» –

«…Любой из них – уже смутьян…» –

«…Бог христианский жертву бросить

К стопам Перуновым не дал…» –

«…Да как не дать, Перун коль просит?…» –

«…Ужель Перун и впрямь так мал,

Что одолеть никак не может

Того Единого?...». И страх

В сердцах людских находит ложе,

И укрепляется в сердцах.

9

Во княжьем тереме высоком

Тревоги темная вуаль,

Вослед вакхическим порокам

Спешит великая печаль.

Не спится князю. Думы тяжко

Ворочают его впотьмах:

«Как быть? Волхвам ли дать поблажку?

Или покончить с ними вмах?

В расколе ближняя дружина,

Двоится свита – стыд и срам.

Какая тайная пружина

Разводит их по сторонам?

Не Федор же всему причиной?

Ведь он вернейшим был слугой.

Ну что б ему не выдать сына?

Ан, выбор предпочел другой.

Не каплей стало ли последней

Убийство сына и отца?

Беды вознесся призрак бледный,

Заколебался у крыльца.

Его стране, его державе

Все явственней грозит раскол.

Князь допускать того не вправе,

Не к этому он землю вел.

Решать, решать без промедленья.

Не ждать бунтов и мятежей.

Во имя правды единенья

Созвать достойнейших мужей.

Искать, испрашивать совета.

Смирить волхвов и христиан;

Он созидал державу эту

Не для кровавых смертных ран.

В чем крепость сильных стран соседних?

В Едином Боге! Вот ответ!

Намаз, латинская обедня,

Ромейской веры яркий свет…

И… что еще там?.. Вызов брошен!

Настало время выбирать!

Что может быть усобиц горше?

С огнем не станет он играть.

Он даст им Истинную Веру.

Славян возвысит племена.

А многобожия химеру

Сметет. И новая страна

Придет. И, души собирая,

Да будет Киевская Русь

Жива от края и до края!

Нет! Я беде не покорюсь!»

10

Под проливным дождем осенним,

В ночи холодной, чуть дыша,

Три полусогнутые тени

По мокрым улицам спешат.

Спешат к сгоревшему подворью.

Замрут на миг, и, помолясь,

Идут во страхе, внемля горю,

От глаза злобного таясь.

Средь этих трех – монах знакомый.

«Приступим, братья. С нами Бог!» –

«Даст Бог, умученных найдем мы…» –

«Молитва – верный наш залог…»

Темнея грудою рогатой,

Пугая острой кривизной,

Лежит, по бревнышку раскатан,

Вчерашний терем расписной.

Перебирают бревна живо.

Дойдя у нижнего венца,

Творя молитву торопливо,

Находят сына и отца.

Спокойны мучеников лица –

С молитвой в мир иной ушли,

Чтоб там, на Небесах, молиться

О благе Киевской земли.

На волокуше тройка тянет

Тела к полунощным вратам.

Сторожа – братья-христиане –

В тревоге ждут монахов там.

Врата как будто приоткрыты…

«Спаси Господь!» – «Листрат, молчи».

Безмолвно траурная свита

Прошла – и канула в ночи [135] .

11

В пещерах лавры знаменитых

Среди бесчисленных гробов

Есть два (в миру полузабытых)

С мощами Божиих рабов

Феодора и Иоанна –

Отца и сына. В наши дни

Им бьют поклоны невозбранно

Почти что иноки одни.

Тысячелетье миновало

С той незапамятной поры,

Когда за Истины начала

Они пошли под топоры

Слепой толпы. Как капля чашу

Переполняет, так их смерть

Смысл переполнила вчерашний,

Заставив думать, делать, сметь.

Мучительное «либо-либо» –

Смятенья княжеского груз.

Святая жертва! Правый выбор!

Крещение!! Святая Русь!!!

Май – сентябрь 2008 года

Да не престанет русский род

1. Экстраполяция

Через трагические будни

Столетий в наши времена

Опять пророс вопрос подспудный

И сбросил те же семена:

То ли враждебного презренья

То ли безудержной любви –

В момент случайного прозренья

Непримиримых визави.

Опять сердитые народы

Глядят с насиженных высот

На неухоженные всходы

Своих надуманных забот.

Как оклик давнего свиданья,

Как дней старинных параллель,

Пора смертельного ристанья

Руси явила ту же цель.

Придет, придет конец смятенью,

Да не престанет русский род;

Он вспомнит тягу к единенью

И древней славы эпизод.

2. Прелюдия

В Орде замятня не стихала,

И в кружеве кровавых лет,

Презрев Чингизовы начала,

Джучидов рушился повет.

Там с кланом клан сшибались лбами,

И каждый пробовал на вкус,

Вгрызаясь острыми зубами

В священный некогда улус.

В круженье том Орды столицу –

Богатый золотом Сарай –

Из рук своих, аки Жар-птицу,

Три раза упускал Мамай.

Три раза он своим проворством

Сажал на ханский трон «царя»,

Три раза он, сжигая версты,

Бежал за реки и моря.

В запале были позабыты

Вассалов северных дела,

И стук монгольского копыта

Щадил слух русского села.

Шесть лет великий князь Димитрий

Ордынцам дань не отсылал,

Шесть лет политики палитра

Ложилась так, как он желал.

В скорбях ли, радостях, с ним рядом

Митрополит трудился. Он

Был князю верною оградой

От блуда тягостных времен.

Димитрий вспоен был и вскормлен

Святителем. Алексий был

Ко славе Господом сподоблен

За то, что мудрость, веру, пыл,

Любовь к просторам отчим, к Богу

Смог князю юному внушить

И беспорочным стать залогом

Стремлений княжеской души.

Его умом в Переяславле

Князья Руси, чтоб стыд избыть,

Поставили копьем да саблей

Ордынскую умерить прыть,

Пребыв единой русской силой.

И целовали слезно крест,

Покончить с завистью постылой

И рознью. Чудный благовест

Знаменовал то докончанье,

И радость полнила сердца…

В прологе русского слиянья,

Все пело, славило Творца.

Взлетев под каменные своды

Церквей и расписных хором,

Предвестье зримое свободы

Врывалось в самый бедный дом.

И черный люд, и люд торговый,

И статный воин, и чернец

Купались в благодати новой,

Ярма предведуя конец.

Казалось, страшные раздоры

Орду погубят навсегда,

И землю русскую разоры

Оставят, сгинув без следа.

И Русь лелеяла без горя

Дух вольности из края в край,

Как вдруг в степях Причерноморья

Взыграл осмеянный Мамай.

Он снова жаждал русской дани,

От планов радужных хмелел,

Он слал на Русь послов и брани,

Спеша восставить «свой» удел.

Твердил: месть русским за обиды

Достойна лишь одной цены –

Должны их грады быть избиты

И веси в прах обращены.

Нет, он не даст вассалам спуску,

Он пресечет Орды раскол,

Сарай возьмет руками русских,

И сам воссядет на престол.

Москва послов не привечала,

Встречала брани на меже:

Позор Пьяны познав сначала,

Затем – победу на Воже.

И вновь взметнулась птицей черной

Народ встревожившая весть:

Мамай весь юг ему покорный

Собрал во тьмы, коих не счесть.

Влекомый алчностью слепою

Авантюристов разных стран,

Многоязыкою толпою

Пополз на Русь Мамаев стан.

Взволнован князь, но непреклонен

В своем стремленье правом он.

И с благолепных колоколен

Поплыл, воззвал набатный звон.

И силой пламенного слова

Со всей земли смогла собрать

Под сенью знамени Христова

Святая Русь святую рать.

Рать, обреченную на сечу,

На славу, но не на позор,

Готовую пойти навстречу

Орде. В Коломне – общий сбор.

3. Сретение

От белокаменного града,

Сквозь ласковый осенний день

Стремглав несется кавалькада

Под шепот русских деревень.

Желтеют убранные нивы,

Приятный ветер холодит

Чело, взвевает плащ игриво

И остужает жар ланит.

То мчится светлый князь Димитрий

С дружиной ближней в славный скит:

Там Богом данный власти скипетр

Он словом правды освятит.

Под дробь копыт, мельканье сосен

Тускнеет, съежившись, беда,

И мысль Димитрия уносит

В не столь далекие года.

Перед кончиною святитель,

Призвав Димитрия, просил

Почтить Троицыну обитель –

Оплот духовных русских сил.

Где светлый гений Провиденья –

Игумен Сергий – врачевал

Людские души в час сомненья

И кающихся привечал

С любовью: сирых ли, убогих,

Мужей ли, жен, в сукнах, в шелках,

Бояр, купцов, монахов строгих –

И сеял в душах Божий страх.

Явились долгие беседы

С Алексием: о том, что день

Страды грядет. Минуют беды,

И благодати Божьей сень

Сойдет на русские равнины,

Укроет веси и поля.

Тогда навек ярмо отринет

Святая русская земля.

И милостью Небес согрета,

Русь разорвет кольцо мытарств

И укротит державным светом

Сонм неприязных государств.

Князь был в сомненьях и тревоге

За люд простой, за княжий стол,

Но с думой светлою о Боге,

Склонившись, в келию вошел.

Там при свечах под образами,

Сосредоточенно молясь,

Стоял с закрытыми глазами

Безмолвный Сергий. Светлый князь

Приблизился, перекрестился,

И в двух шагах от старца сам

Теплом молитвенным омылся,

Воззвав беззвучно к Небесам.

Привычное окончив бденье,

Игумен повернул свой лик

К Димитрию без удивленья –

Он нужды знал земных владык,

Заботы люда знал простого

И первым разговор почал:

«Присядем, княже. Молви слово,

Поведай мне свою печаль».

На миг молчанье воцарилось,

И молвил тихо светлый князь:

« И Божий гнев, и Божью милость

Я знал, пред Богом не таясь;

Отдохновенья и покоя

От мне назначенных трудов

Не чаял – воевал и строил,

Сбирая Русь с младых годов.

То были, отче, испытанья,

Да нынче – сущая беда:

Вспомин Батыева преданья,

Преддверье Божьего суда.

Мамай собрал тьму тем. Согласья

Не ищет он – идет казнить.

Без милосердья, без участья…

Открой же, отче, как мне быть?

Литва опять идет войною

С Мамаем лютым заодно;

Не все князья, к тому ж, за мною –

Как с темных дней поведено.

В сю злую пору, ох, как ясен

Мне резвых тверичей резон.

А плач рязанцев? Смысл их басен?

Спасет ли их от лиха он?

И Нижний Новгород сподвигнуть

Не дал Господь в святой поход –

Не всяк в бою рискнет погибнуть,

Вкушая рабства горький плод.

Печалясь, каюсь, святый отче:

Хотел мошной я мир купить,

Да узурпатор знать не хочет

О выходе – идет губить.

По думе, не по наущенью,

На неудачливом торгу,

Чтоб избежать опустошенья,

Я откуп обещал врагу.

Не гнев в груди моей клокочет,

Жжет боль. Вести ли рати встречь

Иль ждать покорно? Святый отче,

Как Русь от гибели сберечь?»

Тогда ответствовал мудрейший,

И речь его была проста:

Спасенье от напасти злейшей

В трудах и вере во Христа.

Уже провидя все и зная,

Десницей легкой осенил,

Димитрия приободряя,

И взор далече устремил.

«Увы, страх порубежных княжеств,

Как сон поруганных невест:

Им слаще ханской длани тяжесть,

Чем власть Москвы. Но с нами крест.

Рязанский край досель в руинах –

Послед Мамаевой резни,

И Нижний пуст наполовину

Набегом. Боже сохрани!

Тверского ж князя зависть гложет

За стол владимирский. Знать, он

С тобою примириться сможет,

Лишь силой правды укорен.

А то, что мир хотел с Мамаем

Без крови, княже, сторговать –

Не грех: твою мы сметку знаем.

О том не будем горевать.

Бог так судил, что выбор этот

Уряжен, князь, не от тебя.

Исполнись отчичей заветом –

Архангелы с небес трубят,

Зовут на бой без промедленья.

Уйми недужных мыслей грусть,

Воюй врагов без сожаленья –

И ты спасешь Святую Русь.

Будь светел мыслию живою –

В сем мире краток наш постой –

Будь чист пред Господом душою,

И свято веруй в Крест Святой.

Иди навстречу супостату

Тебе назначенным путем,

И тать свою получит плату

Сполна. Мужайся. Знай о том».

Провидец встал и крест широкий

На князя твердо положил –

Бестрепетный и одинокий –

И к расставанью пригласил:

«За тем, чтоб тяжкий гнет решенья

Нетленьем вечности скрепить,

Прими мое благословенье.

Да не прервется жизни нить.

Пора дел чудных и великих

Грядет, – сказал, – Господь наш свят!»

И опочил на княжьем лике

Святого старца мудрый взгляд:

«В молитве строгой вдохновенных

И дерзких в праведном бою

Возьми сих иноков смиренных

В дружину ближнюю свою».

По зову брянские бояре

И слуги Господа теперь

Ослябя с Пересветом в паре

Протиснулись с почтеньем в дверь.

За сим Димитрий просветленный

Поцеловал сухую длань

Провидца, умиротворенный,

Приуготовленный на брань.

Призвав двух иноков достойных,

Покинул старца светлый князь.

Через плечо надел спокойно

Меча златую перевязь.

Сомнений не было оттоле,

Его судьба предрешена:

Пусть судит Бог на бранном поле,

Коль не судила мир мошна.

В сей день дружина причастилась

Святых спасительных Даров

И обрела Господню милость –

Иной, нетленной, жизни кров.

4. Праздник Рождества Пресвятой Богородицы

Туман над полем Куликовым

Струился медленной рекой,

Рассвет секирою багровой

Ощупывал ночной покой.

Еще дремало все, и стыло,

И ждало первого луча…

Все ждало Божьего светила

И взмаха княжьего меча.

Стремясь сквозь сон тягучей бездны

Холопства, стыд и страх поправ,

Течет тугой поток железный

Вливаясь в горло переправ.

За Дон, за Дон стремятся вои,

В простор, где грозный враг не спит,

Где им расстаться с головою,

Быть может, вскоре предстоит.

А к небесам молитва плавно

Текла: верша свой истый труд,

Весь причт молился православный

И с ним весь православный люд.

Когда огромное светило

Короновало окоем

И амальгамой окатило

Простор и все, что стыло в нем,

Туман рассеялся. Незримо

Витал над полем Божий Дух,

И грозный миг неотвратимый

Был близок. Напрягая слух,

Стояли рати. Ветер влажный

Блуждал меж сомкнутых рядов.

Две силы встретились, и каждый

Разить был недруга готов.

Вдоль войск гарцующие кони

Носили статных удальцов,

И виден был как на ладони

Неустрашимый строй бойцов.

Решимость воев, их горенье

К победе видел светлый князь,

И, обретая вдохновенье,

Вскричал, душой возвеселясь:

«Обрушим меч наш справедливый

На нечестивый пьедестал!

Воспрянем, братья! День счастливый,

День очищения настал!

Так зачерпнем же полной чашей

Отваги. Справим торжество

Святой Царицы веры нашей,

Восславим Девы Рождество!

Придем к своей благой награде –

Иной исход в сей день негож:

Коль победим – то Бога ради,

Поляжем – ради Бога тож».

Вот Челубей-мурза, кирасой

Сверкнув, отъехал. Пересвет,

Укрытый только черной рясой,

Коня ему пустил вослед.

Вот, разойдясь на сто саженей,

Навстречь друг другу понеслись

И… пали оба. Крик смятенный

Двух войск вознесся, было, ввысь

И смолк. И взмах меча желанный

Постановил на поле власть

Жнеца с косою окаянной

И сеча злая началась.

……………………………….

Когда на поле Куликовом

Почил недвижный свет луны,

Казалось, гнет, ярмо, оковы –

Все с русской сброшено спины.

Единственное, что осталось,

Пространство праведной страды:

Небес смертельная усталость

Над полем сломленной беды,

Веселая решимость мертвых

И радость скорбная живых,

Кровавый пот ладоней стертых

И лютой сечи страшный жмых.

Отсюда Русь несет поныне

В зените Дмитриевых грез

Простые истины-святыни:

НАРОД! ОТЕЧЕСТВО! ХРИСТОС!

31 октября 2005 года

Из цикла «Человек»

На заре

В моих глазах – упрямая тоска.

Я, крадучись, дошел до края леса

И в степь гляжу. Земля моя плоска,

А воздух чист и не имеет веса.

Так вот какой он, край моей земли…

Что там за ним?.. Молчит чужое поле.

Встает заря. Краснеют ковыли,

Но одиноко дикое приволье.

Копье до боли судорожно сжав,

Я сделал шаг… и, к травам припадая,

Сглотнул слюну. Язык мой стал шершав,

И кровь вскипела в жилах молодая.

Как я посмел? Что скажут старики?

Там леса нет. Там мир необитаем.

Нет. Дальше мне нельзя… Там нет реки…

Так что же там за тем небесным краем??

Я распрямился. Отступил назад.

Но кремневый направил наконечник

В чужую даль, где облака висят

Над краем мира вольно и беспечно.

Я знать не знал, что в той чужой дали,

Встав в полный рост, на лес глядит пытливо

Подобный мне. Безмолвны ковыли,

И рядом конь потряхивает гривой.

Заря растет, чиста и высока.

В чужих глазах мерцает опасенье.

И наша встреча, видимо, близка.

Но я – в лесу. А он – в недоуменье.

Гунны

Где гуннов тьмы крушили с гиком

Вальяжность сонной маяты,

К утру взошли на поле диком

Псалмы поющие цветы.

И растворяясь в свете белом,

На поле пролитая кровь

Кричала криком оголтелым…

И снова был закат багров.

Номад суровые кочевья

За солнцем вслед на край земли

Текли дорогой многодневья,

И реки крови вслед текли.

И мне казалось, что в кибитке,

Меж двух огромнейших колес,

В очередной своей попытке,

Я в колее кровавой рос.

И это было мне привычно…

И, вскоре, встав на стремена,

Я с перекошенным обличьем

Крушил чужие времена.

И ветер выл от страшной боли,

Срывая в ярости слепой,

Цветы, поющие на поле –

Чужой истерзанный покой.

Спустилась ночь, а с ней затишье.

Притих усталый гуннов стан.

Лишь вдалеке гремит, чуть слышен,

Чужой тревоги барабан.

Похлебки взбалтывая жижу

В котле над жарким очагом,

Я утра жду. И бой предвижу

С объятым ужасом врагом.

Итальянский берег. Море.

Синяя вода.

Я расстанусь с ними вскоре,

Улечу туда,

Где под серыми дождями

Колея блестит,

Где шершавыми ветвями

Липа шевелит.

Где ветра гуляют в поле

В шапках набекрень,

Не дивясь печальной доле

Мокрых деревень.

Где речушка терпеливо

Гладит берега;

Где сойдут к утру на нивы

Чистые снега.

Где тебя увижу снова,

Молча обниму…

И не надобно иного

Сердцу моему.

Примечания

1

Святитель Филипп – митрополит Московский и всея Руси с 1566 по 1568 год, обличитель опричной политики Ивана Грозного. По требованию царя осужден (по заведомо ложному обвинению) церковным собором, лишен сана и заточен в тверской Отрочь Успенский монастырь. Убит (задушен) Малютой Скуратовым – ближайшим подручным царя – в 1569 году. В 1652 году прославлен для всероссийского почитания. Происходил из знатного боярского рода Колычевых. До пострига носил имя Федор (Федор Степанович Колычев).

2

Коч – поморское одномачтовое или двухмачтовое судно, удобное для плавания в северных широтах.

3

Хижи – поселение на берегу Онежского озера, где тридцатилетний Федор Колычев прожил около года (1537 – 1538 гг.) в работниках у богатого крестьянина Субботы.

4

Рушник – полотенце.

5

В 1537 году представители рода Колычевых приняли участие в мятеже удельного (старицкого) князя Андрея Ивановича против Елены Глинской, регентши при малолетнем Иване IV. Кто-то из Колычевых был казнен, кто-то подвергся опале.

6

Мамона – богатства, земные блага.

7

Валек – приспособление, используемое женщинами для стирки (выколачивания) белья и т.п. в проточной воде.

8

Елена – великая княгиня, вторая жена Василия III, мать Ивана IV. Из рода литовских князей Глинских, ведущих свое происхождение от пресловутого темника Мамая. Выдающаяся правительница и реформатор. Умерла (отравлена боярами) в 1538 году.

9

Герман – казанский архиепископ, попавший в опалу после того, как, будучи несогласным с политикой царя, отказался принять митрополичью кафедру.

10

Вяземский Афанасий Иванович – князь, один из ближайших сподвижников царя в первые годы опричнины. Впоследствии попал в опалу и был казнен.

11

Сэр Ченслер – первый из англичан, добравшихся до южного побережья Белого моря морским путем и открывший начало прямой торговле Англии с Россией. Побывал на приеме у Ивана IV и добился больших привилегий для английских купцов.

12

Генрих VIII – английский король, отказавшийся подчиняться папе римскому. Провозгласил себя ни от кого не зависящим главою Церкви (англиканской) в Англии.

13

Мних – монах.

14

Стоглав – церковный собор 1551 года, принявший важнейшие правила церковной жизни (итоговый документ состоял из 100 глав – отсюда: Стоглавый собор). Филипп как участник этого собора, будучи на приеме у царя, получил в дар богатое церковное облачение и значительные налоговые привилегии для Соловецкого монастыря.

15

Владимир Андреевич Старицкий – удельный князь, двоюродный брат Ивана Грозного, подозреваемый им в посягательстве на трон. Погиб от рук опричников.

16

Сильвестр (по пострижении – Спиридон) – протопоп Благовещенского собора в Кремле, наставник царя Ивана в его молодые годы, член Избранной рады (ближайшего совета при молодом царе). Попав в опалу, в 1560 году был сослан в Соловецкий монастырь. Вероятно, там и умер.

17

Земщина – часть российских земель, отданных в управление Боярской думе, в отличие от опричнины – удела, который Иван Грозный взял в свое управление. Это разделение существовало с 1565 по 1572 год.

18

Испоместный (отсюда: помещик) – представитель воинского или гражданского сословия, получавший от государства за свою службу участок земли с жившими на нем крестьянами (испомещаемый на эту землю).

19

В 1550 году на Земском соборе был учрежден Судебник Ивана IV и проведена военная реформа, а в 1556 году – проведена реформа местного управления.

20

В 1552 году к России было присоединено Казанское ханство, а в 1556 – Астраханское.

21

Перелоги – заброшенные, обезлюдевшие сельскохозяйственные земли и угодья.

22

Зосима – старец , по иронии судьбы, носивший то же имя, что и один из основателей Соловецкого монастыря. Конфликтовал с игуменом Филиппом. Впоследствии свидетельствовал против Филиппа на церковном соборе, обвиняя того, по всей вероятности, в чародействе.

23

Паисий – преемник Филиппа в качестве Соловецкого игумена. Впоследствии также был принужден к свидетельству против Филиппа в процессе осуждения последнего церковным собором.

24

Алексий – игумен Соловецкого монастыря, предшественник Филиппа.

25

Иона Шамин – старец Соловецкого монастыря.

26

Рало – плуг.

27

Требник – молитвослов.

28

Нудьга – тоска, томление.

29

Вечеряти – ужинать.

30

До 17 века в России для записи музыкальных (в основном, хоровых) произведений пользовались достаточно сложной системой знамен, иначе – крюков.

31

Род Брынских – вымышленный образ.

32

Малюта Скуратов – Скуратов-Бельский Григорий Лукьянович, ближайший сподвижник царя в последние годы опричнины, рьяный исполнитель повелений Ивана Грозного.

33

Немовля (укр.) – младенец.

34

Русь – русские воеводства Речи Посполитой. Жители этих воеводств в те времена называли себя рускими (с одним «с»), не подозревая о том, что они украинцы. Так же их называли и поляки.

35

Наследовавший престол после смерти Бориса Годунова шестнадцатилетний Федор Годунов был убит восставшими москвичами 1 июня 1605 года.

36

Григорий Отрепьев – беглый монах, выдавший себя за чудом спасенного царевича Дмитрия и предъявивший права на русский престол. Был активно поддержан поляками и папской курией. Без малого год правил Россией на формально законных основаниях.

37

Едва ли Лжедмитрий I обратил русских в католиков, как он обещал папе римскому, но возведение им на патриарший престол Игнатия – сторонника унии православной церкви с католической, свидетельствовало о том, что такая уния в будущем им планировалась. В этом случае Русская православная церковь подчинилась бы папскому престолу.

38

Беспечность Лжедмитрия и его приспешников привела к боярскому заговору, возглавляемому Василием Шуйским, в результате которого Лжедмитрий I был убит.

39

Василий Иванович Шуйский – царствовал с 1606 по 1610 год.

40

Лжедмитрий II – якобы чудом спасшийся царь Дмитрий (Лжедмитрий I). О его происхождении почти ничего неизвестно.

41

Михаил Скопин-Шуйский – князь, молодой талантливый военачальник, который был отравлен (по предположению исследователей) братом царя Дмитрием Ивановичем Шуйским как возможный конкурент в борьбе за царскую корону в будущем.

42

После свержения с трона Василия Шуйского, власть перешла в руки семи представителей Боярской думы во главе с князем Федором Мстиславским ( Семибоярщина ).

43

Владислав должен был стать царем при условии принятия им православия.

44

Жолкевский Станислав – коронный гетман Войска польского, активный участник событий времен Смуты.

45

Гонсевский Александр – полковник, командовавший польским гарнизоном в Кремле.

46

В это время польская армия, возглавляемая королем Сигизмундом, осаждала Смоленск.

47

В это время Польша находилась в состоянии войны со Швецией.

48

Скарбница – казна, сокровищница.

49

Арматы – пушки.

50

Мстиславский, Федор – князь; возглавлял Семибоярщину.

51

Андронов, Федор – купец Гостиной сотни, возведенный в

дворянство за верное служение полякам. Заполучив власть, ис

пользовал ее, в первую очередь, для личного обогащения.

52

Салтыков-Кривой Михаил – боярин, сторонник передачи

власти польскому королю Сигизмунду.

53

Зигмунт – польский король Сигизмунд III.

54

Церковная уния 1596 года, когда часть высших иерархов Православной церкви Юго-Западной Руси (Украины, Беларуси, Литвы), входившей в состав объединенного польско-литовского государства – Речи Посполитой, заключили союз с католической церковью, признав над собой главенство папы римского и восприняв основные догматы католицизма, на условиях сохранения православной обрядности.

55

Гаковницы – разновидность крепостных пушек.

56

Черкасами – называли в то время запорожских казаков, многие из которых находились на службе польской короны.

57

Минин, Козьма – нижегородский купеческий староста, торговец мясом (отсюда – говядарь) – вдохновитель сопротивления польской агрессии.

58

Рубленник – строитель деревянных домов.

59

Говядарь – торговец мясом.

60

Пожарский Дмитрий – князь, возглавивший второе ополчение против поляков, сподвижник Козьмы Минина.

61

Заповедные лета – годы, когда крестьянам запрещался переход от одного помещика (испоместного) к другому.

62

Хвалынское море – Каспийское море.

63

Великий князь владимирский Андрей Юрьевич Боголюбский (1111 – 1175 гг) – в 1155 году, не желая, по всей вероятности, участвовать в бесконечных кровавых межкняжеских распрях, самовольно ушел с семьей и дружиной из данного ему в кормление отцом Юрием Долгоруким (в то время великим князем киевским) Вышгорода (небольшой город под Киевом) в Суздальскую землю. Став по-существу самовластным правителем всей Руси (сначала Северо-Восточной, а затем и Южной), сознательно (значительно опередив свое время) заронил семя новой русской государственности, покоящейся на триедином принципе: самодержавие, православие, народность. Первый из великих князей, который не пожелал сидеть в Киеве, утвердив столицей Руси один из небольших пригородов Суздальской земли – Владимир. Приложил много усилий для предотвращения дробления Руси. Однако его деятельность отнюдь не парадоксальным образом ускорила процесс разделения Руси на Северо-Восточную и Южную. Убит в результате заговора ближайшего окружения.

64

Ложница – спальня.

65

Историческая личность, доверенное лицо князя Андрея. Убит вместе с князем в результате заговора лиц из ближайшего окружения князя в 1175 году.

66

Оратай – пахарь, земледелец.

67

По мнению некоторых историков, многое в поведении князя Андрея свидетельствует о том, что он был в молодом возрасте участником Крестовых походов.

68

Уже в зрелом возрасте князь Андрей своим активным участием во многих междоусобных бранях способствовал утверждению на Киевском престоле своего отца Юрия Долгорукого.

69

Шиши – сказочные существа, обитающие у дорог и сбивающие людей с пути. Так же нередко называли и разбойников, промышлявших вдоль большой дороги (шляха).

70

Смерд – свободный или наемный земледелец. Смерды – основное земледельческое население Древней Руси.

71

Во градех – в городах.

72

Вече – народное собрание больших городов киевской Руси. Почти всегда вече было могучим орудием политической борьбы, которым умело манипулировали местные бояре, ограничивая таким образом княжескую власть и отстаивая свои клановые интересы. Нередко с его помощью в угоду той или иной боярской партии, решалась судьба князя: кормиться ему или не кормиться с данного стола. В указанный период, вече, как политический институт, вошло в серьезное противоречие с потребностью русских земель в объединении, объективно способствуя дроблению Киевской Руси. Судя по всему, князь Андрей это хорошо осознавал, что предопределило его странный, на первый взгляд, выбор в качестве столицы небольшого городка Владимира. Правом иметь вече обладали большие города – Киев, Новгород, Ростов, Суздаль и др., – где соответственно обосновались и сильные боярские партии. Маленькие города (пригороды) не имели этого права.

73

Пуща – вековой, дремучий лес.

74

Половые – половцы.

75

Обычная разумная практика того времени: земледельцы, осваивающие новые земли, освобождались (как правило, на двенадцать лет) от всех видов налогов и повинностей.

76

Тиун – человек, ведающий делами князя, управляющий.

77

Вервь – сельская община.

78

Ряд – условия, связывающие договаривающиеся стороны (в данном случае свободных земледельцев смердов и князя, предоставляющего им землю и свою защиту).

79

Рядович – наемный работник, арендатор по договору (ряду).

80

Улещать – уговаривать.

81

Отрок – в данном случае молодой дружинник.

82

Историческая личность, настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы в Вышгороде. В летописях упоминается как поп Никола; поп Микулица.

83

Рядили – обсуждали.

84

Икона Божьей Матери в храме Рождества Пресвятой Богородицы при женском монастыре в Вышгороде, увезенная князем Андреем в Суздальскую землю и впоследствии получившая название Владимирской.

85

Клирос – возвышение перед иконостасом для певчих, чтецов и священнослужителей в православном храме.

86

Гридень – член ближней (малой) дружины князя, княжеский телохранитель.

87

Историческая личность, в летописях упоминается как Нестор – дьякон церкви Рождества Пресвятой Богородицы в Вышгороде.

88

Яким Кучкович – боярин, один из братьев жены князя Андрея, его ближайший сподвижник. Через много лет (в 1175 году) участник заговора, приведшего к убийству великого князя.

89

Выя – шея

90

Аналой – подставка со скошенным верхом, на которую кладут по необходимости богослужебные книги.

91

Впоследствии князь Андрей обустроил на этом месте свою резиденцию, назвав ее Боголюбовом: отсюда и князь стал прозываться Боголюбским. Хотя, возможно, именоваться Боголюбским он стал из-за своей глубокой приверженности христианским православным духовным ценностям.

92

Весь – сельское поселение, деревня.

93

Безусловно, помимо политических, одним из важнейших экономических факторов, сподвигнувших князя Андрея на уход из-под Киева в Суздаль, был процесс мощной колонизации русскими земледельцами северо-восточных (полночных) приграничных земель, которые были не густо заселены местными угрофинскими племенами. Многие князья Северо-Восточной Руси активно способствовали этому естественному, сравнительно мирному процессу этнической экспансии, который сам по себе был обусловлен, с одной стороны, бурным ростом населения в южных княжествах и проистекающей отсюда нехваткой земли, а с другой – непрерывными усобицами князей, губительными для простого земледельца.

94

Починок (почин) – новое поселение, зачастую из одного-двух дворов.

95

Слега – длинная жердь для изгороди и т. п.

96

Тын – ограда.

97

Десятина – мера площади, равная приблизительно 1,09 гектара.

98

Историческая личность из ближайшего окружения князя Андрея, в летописях упоминается как Ефрем Моизич (не исключено, что еврейского происхождения, хотя подобными именами нарекали и русских). Участник заговора против князя в 1175 году.

99

Фряги – итальянцы.

100

Пергамен – тонко выделанная для письма (и т.п.) телячья кожа.

101

Трудами князя Андрея во Владимире, Ростове Великом и Суздале были воздвигнуты десятки белокаменных сооружений – храмов и светских строений – сделавших эти города жемчужинами Северо-Восточной Руси.

102

Плинфа – хорошо обожженный (более плоский, чем нынешний) кирпич того времени.

103

Рубленник – строитель деревянных домов (от простой избы до вычурных княжеских хором) с помощью одного лишь топора.

104

В 1169 году князь Андрей организовал поход 11 русских князей и союзного им половецкого войска на Киев, который был разграблен и сожжен. Основным поводом к этой войне послужило нежелание киевского князя оставить стол в угоду ставленника князя Андрея.

105

Татьба – воровство (в данном случае, грабеж).

106

Митрополит киевский Константин категорически возражал против учреждения отдельной митрополии в Северо-Восточной Руси, о чем просил Константинопольского патриарха Великий князь Владимирский Андрей. Последний, выгнав из Суздаля епископа Леонида, с большим трудом добился от Константинополя в 1168 году (в обход решительно возражавшей киевской митрополии) поставления епископом (бискупом) своего выдвиженца Феодора. Вскоре Феодор, вынужденный отправиться за благословлением в Киев, был обвинен там во многих преступлениях (возможно, надуманных) и жестоко казнен по приговору митрополичьего суда.

107

Обычная практика того времени, ослабляющая экономическую мощь противника и усиливающая собственную.

108

Меря – угро-финская народность, в то время, по преимуществу, язычники.

109

Поганы – язычники.

110

Это отвечало планам князя Андрея.

111

Захват и разграбление в 1169 году Киева войсками Князя Андрея стали зримой вехой, обозначившей по существу уже шедший естественный процесс разделения Руси на Северо-Восточную с центром во Владимире и Южную с центром в Киеве.

112

По мнению ряда историков великий князь киевский Юрий Долгорукий – отец князя Андрея – был отравлен в 1157 году на пиру у некоего киевского боярина Петрилы. После внезапной смерти Юрия киевлянами были перебиты все бывшие при князе суздальцы, а дворы и имущество их разграблены.

113

По смерти Юрия Долгорукого, князь Андрей изгнал своих младших братьев из Суздальской земли и был избран ее жителями верховным князем. Изгнал он также и множество не согласных с его политикой бояр.

114

Казнь в Киеве нового суздальского епископа Феодора – любимца князя Андрея – была только одним из поводов к войне.

115

Порядок распределения уделов – мест кормления (посажения по городам на тот или иной стол) – между князьями, потомками Рюрика.

116

Лепших – лучших.

117

Потщил – попытался (потщиться – попытаться осуществить).

118

И мощная добровольная миграция с целью освоения малозаселенных земель северо-восточных княжеств, и насильственный вывод (в том числе и в результате войн) из Южной Руси в Северо-Восточную больших масс экономически активного населения ясно показывают, что современные русские и украинцы (а также и белорусы) – народы, берущие начало от одного корня. Таким образом, утверждение некоторых украинских ультранационалистически настроенных историков о том, что русские и украинцы – это два никогда и ничем не связанных народа – тривиальная ложь в угоду сиюминутной политической конъюнктуре.

119

Смыслен (старорусское) – задумчив.

120

Весь (старорусское) – деревня.

121

Лабазник (старорусское) – владелец (или работник) склада (лабаза).

122

Деревянное изваяние среброголового и златоусого Перуна в храмовой роще на днепровской круче.

123

Даждьбог, Сварог, Род, Симаргл, Мокошь, Велес, Ярило – наиболее значимые славянские языческие божества.

124

Вервие – веревка, веревочный пояс.

125

Свеи – шведы.

126

Ромейская земля – Византия.

127

Святая равноапостольная княгиня Ольга (во крещении – Елена), бабка святого равноапостольного князя Владимира, была крещена во время посещения ею Константинополя (Царьграда) в 955 году. Вместе с нею крестились многие из ее свиты.

128

По преданию, Киево-Печерская лавра основана преподобным Антонием в 1051 году. Однако современные исследователи считают, что начало пещерам монахи-отшельники положили задолго до этой даты.

129

Хазарский каганат был местом взаимодействия и смешения многих народов и их культур: тюркской, северо-кавказской, славянской и, несомненно, германской – остготы в течение нескольких столетий господствовали в Северном Причерноморье и, думается, в Предкавказье. По многим признакам (в первую очередь, территориальным) Хазарский каганат стал наследником этого владычества. Не отсюда ли родной язык европейских евреев, которых многие ученые считают выходцами из Хазарии и которые в своем большинстве, согласно генетическим исследованиям, имеют индоевропейские корни – это среднегерманский диалект («готский говор»). С большой долей вероятности можно предположить, что Святослав Игоревич компактно расселил большое количество плененных в 966 году хазар (знать, ремесленников, торговцев) на землях Волыни, Галиции и Подолья.

130

Рахдониты – купцы, хазары-иудеи, организующие и контролирующие несколько столетий торговые пути из Китая в Западную Европу (Великий шелковый путь и др.).

131

Пытаясь добиться религиозного, а следовательно, и политического единства славянских племен, князь Владимир сделал Перуна главой всех славянских языческих богов. Это произошло незадолго до описываемых нами событий, имевших место в 983 году от Р. Х.

132

Окроп (южно-русск.) – кипяток.

133

Погане (старорусское) – язычники.

134

Повалуша – пристройка к терему в виде башни.

135

Через пять лет после описываемых событий началось крещение великим князем Владимиром Киевской Руси.

Оглавление

ВЫСОКИЙ ДОЛГ ПРИЗВАНИЯ О новой книге Дмитрия НЕМЕЛЬШТЕЙНА

Святитель Филипп Московский [1] Историческая драма в двух частях, пяти действиях

Часть первая

Часть вторая

Иллюстрации

Степная быль

Святитель Ермоген

Державная хворь

Экспансия

Святитель Ермоген. Просветление

Святитель Ермоген. Подвиг прозрения

Единение. Посад

Единение. Село

Князь Андрей Боголюбский [63]

Начала России

1. Решимость

2. «Где буду я, там только будет Русь»

3. «И враг мне будь, кто возразит тому…»

4. Торный путь

5. Починок

6. «Хочу я изукрасить эту землю…»

7. «Да станет Киев пригородом нашим…»

8. «Да чем ему порядок древний странен?..»

9. Эпилог

Выбор

Первомученики Святой Руси

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

Да не престанет русский род

1. Экстраполяция

2. Прелюдия

3. Сретение

4. Праздник Рождества Пресвятой Богородицы

Из цикла «Человек»

На заре

Гунны Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg