«Первый снег»

Первый снег (fb2) - Первый снег [litres] 675K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мурадис Салимханов

Мурадис Салимханович Салимханов Первый снег

© Салимханов М.С., 2018

© ООО «ТД Алгоритм», 2018

* * *

С неба падал снег. Большие пушистые багровые хлопья, медленно кружась, опускались вниз, тая, не успевая коснуться кроваво-красной земли. Учитель удивленно огляделся вокруг, машинально подставив ладонь под падающую снежинку, словно желая спасти её, и с огорчением увидел, что она превратилась в капельку крови; страх сковал тело, которое отказывалось слушаться, но все же учитель поднял голову и огляделся, он стоял на огромном красном плато, босые ноги по самую щиколотку утопали в теплой мелкой красной пыли, непрерывным красным ковром покрывавшей все вокруг. Рядом шли люди, сотни, тысячи людей, они понуро брели к уступу, возвышавшемуся над красным плато, словно огромная ступень в несколько сотен человеческих ростов. Повинуясь неведомому зову, он пошел за ними, чувствуя, что надо идти к уступу и к тем странным лестницам. Тишина скорби висела в воздухе, он шел и боялся приблизиться к этим неизвестным людям, большим и маленьким, толстым и худым, старым и молодым. Все, как и он, шли к краю долины, заканчивавшейся отвесной скалой, уносящейся ввысь. Дойдя до края, он осмелев поднял голову и осмотрелся; множество лестниц, прислонённых к краю уступа, исчезали за краем уступа. И почему-то каждый знал свой путь и свою лестницу, ведущую вверх. Вереницы выстроившихся у каждой из лестниц людей поднимались вверх и, казалось, исчезали за краем выступа. Сколько бы ни вглядывался, он никак не мог разобрать их лиц. Люди поднимались по ним, но что-то временами падало вниз, и под лестницами образовались кучи каких-то бесформенных предметов, образовавшие небольшие пирамидки, но, что там в этих кучах, разглядеть он тоже не смог, сколько бы ни старался, хотя они были достаточно близко. Пройдя мимо них, он увидел крайнюю лестницу, стоявшую поодаль от остальных и у которой не было ни единой души. Он понял, что это его путь и что надо подниматься по ней и, наступив на перекладину, начал подъем. Довольно легко взобравшись на уступ, он огляделся, но впереди за плотным туманом ничего не было видно; несколько растерявшись он повернул голову направо, и у него захватило дух от увиденного; черная стена невероятной высоты, уходящая куда-то ввысь и на которой были нанесены странные письмена. Он пытался прочесть их, вглядываясь и перебирая в памяти все, что знал, но видел что-то вроде иероглифов, не похожих ни на какие другие, что он видел раньше. Стройные ряды древних знаков заполняли стену снизу до верху, образуя какой-то невероятный узор, исчезавший там, где уже не доставал взгляд. Он огорченно подумал, что ему никогда не прочесть эти странные письмена, когда ему внезапно пришла в голову мысль, что нельзя подходить к этой стене, и, переборов любопытство, он отошел от стены и шагнул в туман. Сделав шаг, он оказался у небольшого дома, типа того, что можно увидеть в любом селе или городе, небольшой, с острой крышей и двумя окнами, выходившими на улицу. Войдя внутрь, он увидел в комнате сидящего за столом человека, и как подсказывало что-то, ожидавшего его. Сев напротив, он взглянул ему в лицо, и поздоровался:

– Салам алейкум, Махмуд!

– Ва алейкум салам, Мазгар. Зачем ты хотел видеть меня?

– Не знаю, наверно, переживал за тебя, думал, правильно ли я поступил, лишив тебя жизни. Я желал, как лучше, и это не дает мне покоя. Я хочу, чтобы ты помог мне снять камень с моей души. Не проходит и дня, чтобы не вспоминал о тебе. Я ведь задушил тебя, помнишь?

– Помню, но у меня нет на тебя зла, и я не держу на тебя обид. Ты помог мне уйти без боли. Спасибо. Мне здесь хорошо, намного лучше, чем там.

– А здесь ад или рай?

– Здесь нет ада или рая, здесь, наверное, продолжение того, что вы называете жизнью у себя.

– А как же, – тут он запнулся, выбирая слово и подобрав, как ему казалось, подходящее, спросил: – недобрые люди? Они тоже здесь?

– Здесь нет понятия добра или зла, к которому ты привык у себя, сюда приходят те, кто прошел испытание.

– Какое испытание?

– Испытание жизнью, той, что ты прожил, и если ты прошел его, ты оказываешься здесь, если нет, то ты попросту исчезаешь, словно тебя никогда не было.

– А как же мучения, расплата за грехи, или награда за мучения? Все то, о чем нам твердят с детства. Я ничего не пойму.

– Для чего они, если у тебя была возможность исправить ошибки там? Тебе, может быть, и трудно это принять, но то, что тебя сотрут, словно тебя никогда не было, гораздо хуже, чем какие-то мучения.

– А разве Тот, кто все это создал, ошибается в своих созданиях?

– Он не ошибается, он дает тебе свободу, самостоятельность, право выбора поступить так, как ты хочешь, ты сам принимаешь решения, и ты сам отвечаешь за них. И когда приходит время, ты узнаешь себе цену. Свечу можно зажечь и точно также можно задуть.

– Тогда зачем Ему мы? Разве миры не будут в покое и спокойствии без тех бед, что причиняют люди друг другу и вообще всему живому? И разве меня спрашивали, хочу ли я родиться человеком? Хочу ли я прожить жизнь, полную горя и страданий, раздираемый разными инстинктами, мечущийся между совестью и страданием, между желаниями и запретами, между добром и злом?

– Ты рассуждаешь как человек, не так как мы здесь. То, что тебе привычно и понятно у вас там, здесь имеет другой смысл. Это трудно понять, к этому надо прийти. К сожалению, я не смогу тебе объяснить всей разницы. Представь себя на минутку яичным желтком, будущим цыпленком, который еще не вылупился из яйца, и при этом я буду объяснять тебе, что такое мать, отец, дождь, зерно, зеленая трава, солнце на небе или первый снег. Разве пчела, собирающая мед, знает о существовании и помыслах пасечника? У тебя нет средств понимания того, что я мог бы тебе рассказать.

– Ты не ответил на мои вопросы.

– Я не могу на них ответить, для каждого есть свой ответ, свое решение.

– Ну хорошо, ответь хотя бы на один: я свободен от рождения или нет?

– Все люди свободны, по крайней мере, рождаются свободными, а в цепи заковывают они себя сами.

– А почему ты не спросишь, хочу ли я пройти это испытание жизнью? Увидеть другой мир, куда опять меня пригласят без моего согласия.

– Пригласят, если пройдешь путь, а принять или нет, все зависит от тебя. Пустота всегда кажется глубже, чем есть на самом деле, у нее всегда есть начало и есть конец. Безгранична только любовь и доброта. С того момента, как появится на свет, человек предоставлен самому себе, и он знает, что за стремлением выжить любой ценой стоит понимание того, что за цену эту надо будет платить. Твои поступки идут вместе с тобой, движут тобой, направляют тебя, ставят тебя перед выбором принимать решения, приводящие тебя в итоге к какому-то результату, и дело вовсе не в том, что выиграет – хорошее или плохое, а совсем в другом.

– В чем же это? Я всегда думал, что должно победить либо тело, либо дух, и потом, все в разных условиях, кто-то беден, а кто-то богат, кто-то умен, кто-то нет, люди слишком разные и поступают по-разному даже в абсолютно одинаковых ситуациях.

– Нет. Это не совсем так. Победа одного – это всегда поражение другого. Нет абсолютного добра или абсолютного зла, ты сам это знаешь. Человека должно привести к внутреннему согласию – примирению, взаимным уступкам, пониманию самого себя, и нет ничего плохого в том, что одни умнее других или одни успешнее, а другие нет. Дело в поступках, в тех, что умный обязан понять свое преимущество и обратить его в том числе и в пользу других, сострадать ближнему как себе, сильный не должен использовать преимущества во вред слабым, богач не должен угнетать бедных, превращая свое преимущество в инструмент подавления, все это очень просто и миллионы раз уже сказано. Ты не первый, кто здесь, и не последний, и каждый в меру своего понимания пытается донести до остальных услышанное. Те лестницы, которые ты видел и по которым поднимаются сюда, они разной длины для каждого, хотя кажутся одинаковыми со стороны, и многие не проходят этот путь, срываясь вниз и становясь кучей ненужного хлама.

– А как узнать, когда уступить, а когда нет, когда отказаться, а когда пойти на встречу? Это ведь сложно.

– А ты слушай свое сердце, не дай ему стать глухим.

Учитель задумался, откуда-то появилось острое чувство голода, и тут он вспомнил, что давно не ел.

– У тебя нет тут ничего поесть?

– Есть. – Махмуд встал из-за стола и вышел из комнаты, вскоре он вернулся с тарелкой, наполненной разными сладостями, и положил на стол. Учитель взял кусок халвы и надкусил.

– Совсем даже невкусно, – сказал он, – тут нет ничего другого?

– Не забывай, здесь другой мир, – ответил, усмехнувшись, Махмуд, – и вообще, тебе надо назад…

– Есть пульс! Дышит, – сказал кто-то, и через мутную пелену учитель разглядел увидел склонившихся над ним людей в медицинских масках.

– Уф-ф-ф, – сказал один из них, – я уже думал, все! Давайте его в палату и подключите контрольную аппаратуру. Постепенно он приходил в себя, вспоминая, что неделю назад лег в эту клинику, где ему должны были сделать операцию. Через полчаса его перевезли в свою палату, и врач, который ставил ему капельницу, рассказывал медсестре о том, что учитель родился в рубашке и редко кто после одиннадцати минут клинической смерти приходит в сознание, а тут прямо случай для медицинского журнала, затем проверил датчики на запястьях и на груди, поцокал языком, потрогав заживавшие шрамы на груди, и ушел. Он огляделся, заметил, что в палате еще несколько коек с больными подключенными к медицинской аппаратуре. Ему хотелось есть, и когда пришла медсестра с теплым куриным бульоном, в котором совершенно не было соли, и в который в другое время добавил бы хотя бы щепотку, прежде чем приступить к еде, он тем не менее с удовольствием съел все и заснул.

Утром во время обхода его лечащий врач отметил заметное улучшение состояния пациента и обещал учителю, что если все так будет идти и дальше, то через пару недель его можно будет выписать домой. И добавил: «А ты счастливчик, в рубашке родился. Мало того, что мы удалили полтора метра кишок, перенес клиническую смерть, а теперь выздоравливаешь с опережением графика».

– Домой? – подумал учитель. – Был бы он у меня, наверное, раньше выписался бы, но мне в принципе некуда идти и не к кому. – Но, чтобы не смущать врача, поблагодарил его за квалифицированно проведенную операцию.

* * *

«Человек без имени» долго не мог прийти в себя от того, что его вот так просто освободили. Когда майор вывел его на улицу и показал направление куда идти, он все еще думал, что это провокация, решил, что его просто вывели и пристрелят, как за попытку к бегству. Было уже очень поздно, вдоль улицы, на которую его вывез майор, тускло горели фонари уличного освещения, не видно было даже редких прохожих, загулявших по какой-то причине или задержавшихся в гостях, с моря дул порывистый ветер и, поеживаясь от холода, он ясно осознал, что это свобода, и не верил свое удаче, понимая, что майор мог его пристрелить, и не выводя за ворота тюрьмы; от мыслей его отвлек майор:

– Эй ты, – обратился он к бывшему заключенному, – смотри сюда, – и, порывшись в нагрудном кармане, достал мятую тысячерублевую купюру, и протянув, сказал: – на, тебе на такси хватит.

– А где учитель? – спросил он в ответ.

– Зачем он тебе? Он в безопасности, и вообще держись от него подальше, и вообще ты остался в живых благодаря ему. – Бывай!

Сказав это, майор сел в машину и уехал, даже не пожелав доброго пути хотя бы для приличия, обдав его теплым воздухом нагретого мотора, перемешанного с запахами моторного масла и бензина. Когда машина скрылась за поворотом, он медленно побрел в направлении, указанном майором. Раны на ноге уже затянулись и почти не напоминали о себе, но он, зная, что не желательно давать нагрузку на незажившие мышцы, неторопливо брел вдоль обочины, стараясь беречь силы. Через какое-то время его обогнала маршрутка, и водитель, притормозив возле него, бодро сообщил ему: «Двадцать рублей до автостанции, едешь?» – «Давай», – ответил он, и через полчаса уже сидел в придорожном кафе возле автостанции, внимательно изучая меню, прикидывая свой бюджет из девятисот восьмидесяти рублей и сопоставляя его с открывающимися при этом возможностями. Наконец, он сделал выбор, который объективировался в кассовый чек на сумму около двухсот сорока рублей. Заплатив деньги и подождав, пока официант принесет еду, он стал думать о том, как быть дальше. Он еще раз оглядел помещение кафе, посетителей, несмотря на раннее время, было много, какой-то мужик сидевший за дальним столиком с двумя закутанными в платки женщинами показался ему знакомым, но он не мог вспомнить, кто это и где его раньше видел, затем, решив, что это ему показалось, вновь углубился в размышления. Вернуться к своим было бы глупо, думал он, дважды судьба такого подарка не преподнесет, идти к близким родственникам – опасно, могут донести, если не они, то соседи уж точно. И тогда – пиши пропало. Оставаться на автостанции тоже риск, и причем серьезный, за то время, пока он здесь, уже дважды прошел наряд милиции. Глаз у них наметанный, и сразу определят, что больше двух-трех часов без дела околачивающийся на автостанции человек либо вор-карманник, либо еще какой правонарушитель, и неминуемо подойдут с расспросами, а у него ни документов, ни денег, чтобы откупиться. Вскоре официант принес на подносе еду и, расставив все на столе, ушел, забрав чаевые – целых двадцать рублей. И человек вновь погрузился в раздумья.

– Который час? – оторвавшись от раздумий, спросил он официанта.

– Шесть тридцать, – ответил тот, удивленно посмотрев на него.

Поняв, что сплоховал, и понимая, что надо что-то сказать, ведь сегодня почти не встретишь человека без мобильника, если конечно, он не глубокий старец, он, улыбнувшись, сообщил он официанту: «Батарейка села».

– А-а-а, – понимающе протянул тот и побежал с подносом дальше.

Наконец, он вспомнил своего дальнего родственника, который жил на окраине города и, если старик еще жив, думал он, то у него можно некоторое время перекантоваться. Выходя из кафе, он спросил у официанта, как проехать на улицу Юных Пионеров, тот ему объяснил, что надо перейти дорогу и сесть на маршрутное такси номер пять или семь, а там уже водитель высадит, где надо. Он вышел из кафе и, перейдя дорогу по пешеходному переходу, встал у края проезжей части и поднял руку, когда увидел приближающуюся маршрутку с табличкой «семь» на лобовом стекле. Заплатив водителю, он попросил его остановить, когда будут проезжать улицу Юных пионеров, и поудобнее устроился на сидении за спиной водителя. Из дрёмы его вывел зычный голос водителя: «Кто просил Юных пионеров?» – «Я», ответил он и, поблагодарив водителя, вышел из маршрутки. Заметив табличку на стене углового дома, он пошел вверх по улице, свернул в переулок и вскоре оказался у нужного дома. Ветхий забор из шлакоблоков, облепленный вьюнком, придававшем забору некоторую респектабельность, и высокая, потемневшая от времени грубо сколоченная дверь из сибирской лиственницы давали некоторую надежду, что за те двенадцать лет, что он тут не был, ничего не изменилось, и хозяева по-прежнему те же, и что он не зря проделал этот путь. Нажав на кнопку звонка, он стал ждать. Где-то во дворе залаяла собака и через пару минут кто-то подошел к двери с другой стороны и спросил: «Кого надо?»

– Рассвет Али здесь живет? – с надеждой, что со стариком ничего не случилось, и он по-прежнему жив, спросил Арс.

– Да, здесь, а кто это?

– Это я, Арсен, сын Халила.

Дверь открылась, и он увидел своего дальнего родственника, которого не видел очень давно. Старику было, наверное, уже под восемьдесят, но выглядел он несколько моложе своего возраста, был худощавого, крепкого на вид телосложения, и только морщины, беспощадно избороздившие его лицо, словно паутина времени, сотканная самой жизнью, выдавали возраст хозяина дома. Ему хотелось извиниться перед ним, попросить прощения за то, что давно не захаживал, придумать что-нибудь, что правдоподобно объясняло бы его появление, но тот, не дав ничего ему сказать, показал рукой во двор в сторону дома и сказал: «проходи». Пока они шли по вымощенной диким камнем тропинке, ведущей к крыльцу, он внимательно осмотрел двор. «Как в аптеке, – подумал он, – вот что значит старая закалка», – было видно, что хозяин тратит уйму своего времени для ухода за клумбами и небольшого парника, где через полупрозрачную толстую пленку виднелась какая-то зелень. Они прошли двор, и на крыльце он увидел немецкую овчарку, нерешительно остановился и, глядя на собаку, спросил хозяина дома:

– Это тот самый щенок, что у тебя тогда был? Забыл, как его зовут.

– Джек.

– Привет, Джек, – сказал он, обращаясь то ли к хозяину, то ли к овчарке, – а он не укусит?

– Он обученный, без команды не нападет, а ты тут какими судьбами?

– Долго рассказывать, да и не интересно будет.

– Ничего страшного, я давно на пенсии, времени много, мы с Джеком тебя послушаем, правда, Джек?

Джек, словно понимая, о чем говорит хозяин, подошел к нему ближе и лег, положив голову на лапы и подняв уши, будто концентрируя свое внимание, настраиваясь слушать длинный и неинтересный рассказ гостя. «А пока, – продолжил хозяин, – я принесу чего-нибудь поесть, чаю попьем. Не обессудь за небогатый стол, но если бы предупредил заранее, то я бы купил чего-нибудь, чтобы ты не обвинил меня жадности». Гость понял шутку хозяина и ответил бодро:

– Ну что рассказывать, был в Сибири, работал на стройках, на шахте, а теперь вот решил приехать домой.

– В Сибири, говоришь? И где ты там работал, интересно, сибиряк, – усмехнулся дядя Рассвет, – ты мне зубы-то не заговаривай, как-никак всю жизнь в милиции проработал, и люди многое о тебе болтают, и совсем недавно приезжали родственники наши из села, про тебя всякое говорили нехорошее. Мол, бандит и все такое. Ты ведь меня знаешь, говори, как есть, чтобы я не от посторонних слышал.

– Сидел я в тюрьме, вчера освободили.

– Вот как? Прям-таки освободили?

– Да, освободили, мне, к твоему сведению, и обвинение не было предъявлено, вывел меня на улицу хозяин тюрьмы и сказал: «Иди на все четыре стороны».

– Так и сказал? А документ есть?

– Какие документы? Когда меня брали, я был без документов.

– Ну, справку об освобождении дали?

– Да какая справка, дядя Рассвет? Я даже не понял, где я сидел. Если я тебе расскажу, что это было, ты все равно не поверишь. Если есть кусочек ада на земле, то это там.

– Ну ладно, попьем чаю и иди отдыхай. Во дворе, к западной стороне забора не подходи, соседи увидят. Отоспишься, расскажешь все по порядку. Договорились?

– Я-то расскажу, а тебе это надо?

– Тебя давно не было, здесь изменились порядки, и я должен быть готов к любым сюрпризам. Сидеть на старости лет за пособничество боевикам не хотелось бы. Понял?

– Понял. Я могу утром уйти, если тебе в тягость. Извини, что побеспокоил. Не должен был я к тебе приходить.

– Это я решу, уходить тебе или нет, – неожиданно жестко ответил хозяин, – а пока ты мой гость и к тому же родственник, по нашим законам я не имею права прогнать с порога даже кровника, попросившего приют, так что помалкивай и слушай старших.

– Понял, дядя Рассвет. Извини, – и, помявшись немного, спросил о том, что его интересовало всегда и было любопытно узнать, потому как никто уже из знакомых не помнил ответа на данный вопрос: – Дядя Рассвет, не скажешь, откуда у тебя такое прозвище? Ну, чтобы знать, – замялся он, – когда я был моложе, мне неудобно было у тебя спрашивать, и ответить мне на этот вопрос никто не мог.

Рассвет Али усмехнулся и ответил:

– Почему нет? Я учился еще в школе, в четвертом классе, и за хороший голос и слух преподаватель пения определил меня в солисты, а пели мы всем классом «Катюшу», и я почему-то не мог запомнить первые строчки песни, ну никак не мог, вылетало из головы от волнения что ли, не знаю. И тут учитель пения мне говорит: «Послушай, как тебя зовут… Али?» – Я говорю «Да». – «Ну вот запомни – «Расцветали яблони и груши», расцвет и Али, Расцвет – Али, понял?» Тут класс и грохнул от веселья, а вместо Расцвет стали называть меня Рассвет. С тех пор и ношу это прозвище. А ты что подумал?

– Ничего не мог придумать, мой отец тоже не знал, почему тебя так называют, думали, что ты на рассвете родился, поэтому такое прозвище.

– Тоже неплохо, – сказал Рассвет, – наливай себе чай и пей. Хлеб, масло, сыр, сухофрукты – все перед тобой. Дерхаб (на здравие)!

– Спасибо. А ты давно на пенсии?

– Давно, почти с момента распада Советского Союза, ну правда полгода при новой власти тоже поработал. А когда ты в последний раз заезжал ко мне, я уже был на пенсии.

– Ну и как?

– Жаловаться не на что, пенсия неплохая, я ведь почти тридцать лет следователем проработал, ушел в чине подполковника.

– А супруга где ваша? Она ведь и мне родней доводится.

– В селе, у дочери живет, не хочет расставаться с внуками, хотя иногда приезжает и уговаривает меня поехать с ней. Но я привык здесь. Здесь Джек, мои цветы, теплица и моя память, а супругу я не виню. Ей там лучше, чем со мной, есть с кем поговорить, за кем поухаживать. Ну ладно. Я вижу, что ты устал и хочешь спать. Пойдем я покажу тебе комнату.

Он провел его в маленькую комнату с единственным окном, выходившим на задний двор, показал в шкафу сложенное стопкой чистое белье и, пожелав спокойной ночи, ушел. Когда хозяин вышел, он лег спать, однако сон никак не шел. Он поймал себя на мысли, что отвык от кровати, от чистого белья, от спокойного сна. Наконец, он не выдержал, встал, прошёлся по комнате и, подойдя к кровати, аккуратно перенес матрац и одеяло на пол. Так привычнее, подумал он. Настелил простыню, надел чистую наволочку на подушку, лег и задремал.

* * *

– Здравия желаю, товарищ полковник!

Сидевший за письменным столом офицер посмотрел на вошедшего и спросил: «Что там у вас?»

– Вот донесения от оперативных подразделений, как вы и просили, одно из них покажется очень интересным, – интригующе произнес он, преданно глядя в глаза начальника.

– Ну-ка давай, что там, – и, взяв в руки папку, стал просматривать оперативные донесения, рапорта и другие служебные документы из низовых подразделений. Одно из них действительно привлекло его внимание, и он внимательно начал читать содержимое документа.

«Начальнику Октябрьского РОВД МВД Республики

Старшего оперуполномоченного службы

криминальной милиции капитана Султанова Н.М.

Довожу до вашего сведения о том, что в ходе проведения оперативно-розыскных мероприятий по профилактике и выявлению лиц, состоящих в религиозных и экстремистских организациях, а также розыску лиц, по которым прошла информация об участии в незаконных вооруженных формированиях и их пособников, состоялась встреча с агентом «Рубин». В ходе беседы с агентом последний доложил о том, что в районе автостанции 26 октября сего года, около шести часов утра, опознал в человеке, завтракавшем в привокзальном кафе, особо опасного преступника по кличке «Арс», он же Арсен Халилов, находящегося в федеральном розыске с 1998 года. Со слов агента, «Арс», расплатившись с официантом, вышел из кафе, сел в проезжавшее маршрутное такси седьмого маршрута и уехал. Проследовать за ним у агента не было возможности, так как направлялся на похороны родственника в другой район. Однако по данному обстоятельству были установлены и опрошены восемь водителей седьмого маршрута, работавших в тот день. Один из них – Валиев А. М. опознал на предъявленной фотографии Халилова А.Х. и сообщил, что «Арс» вышел на остановке общественного транспорта в районе улицы «Юных Пионеров». Дальнейший маршрут «Арса» установить не удалось, ввиду обширности исследуемого района и хаотичности застройки частного сектора, не позволяющей ориентироваться в улицах и переулках, образовавшихся за последние полтора-два года. Старшему участковому инспектору милиции района дано указание негласно опросить местных жителей и при обнаружении местонахождения преступника доложить руководству РОВД.

Капитан Султанов Н.М.»

– Надо же, – произнес полковник, – а мы думали, что его давно уже нет в живых, а тут видишь, раз – и проявился, как с того света. Интересно, что его принесло в город? Истребуйте материал на него, свяжитесь с районным отделением по месту его рождения, пусть соберут все, что есть, поднимите старые связи, установите родственников, одноклассников и просто знакомых, разошлите ориентировки и усильте работу с агентурой. Если будут какие новости, докладывать немедленно! Надо же, сам Арс, можно сказать, последний из могикан. Выполняйте!

– Есть! Разрешите идти?

– Идите.

* * *

Учитель уже самостоятельно ходил, состояние его улучшалось изо дня в день, и он ожидал скорой выписки после того, как ему снимут швы, и врач позволит ему продолжить амбулаторное лечение в домашних условиях. В больнице был хороший дружный персонал: врачи, работавшие еще с советских времен и, хотя денег, оставленных ему в конверте майором, хватило на операцию, и даже осталось еще немного, он, по совету других, таких же, как он, пациентов, подбрасывал немного денег сестре-хозяйке, дежурному врачу. На его недоуменные вопросы, почему надо платить, те поначалу смеялись над ним, но потом, увидев, что вроде немолодому на вид человеку и, казалось бы, имевшему солидный жизненный опыт, никак не взять в толк обыденные и простые вроде для них вещи, они ему терпеливо объясняли, что врачи получают зарплату, на которую нельзя прожить, зарплаты медсестры хватит разве что на пару посещений ресторана среднего пошиба, и больные, зная об этом, подбрасывают врачам и медсестрам небольшие деньги, получая которые, те хоть как-то сводят концы с концами. Особенно его поразил случай, рассказанный больными о том, что анестезиолог отказался проводить наркоз, пока ему не заплатили за лекарство, но таких врачей, как ему объяснили, немного, и в целом лечат тут нормально. И сегодня, подойдя уже к концу своего лечения, он время от времени ощупывал нагрудный карман рубашки, надетой под больничный халат, в котором лежали деньги. Когда майор на прощание передал ему конверт, он не знал, сколько там денег, но уже в гостинице перед тем, как ему стало плохо, и хозяин вызвал скорую помощь, он заглянул в него и обнаружил пятьдесят пять стодолларовых купюр, записку майора и небольшую сумму в рублях. В записке, оставленной майором, был указан адрес клиники и телефон, а также какой-то другой адрес, где за скобками было написано, что, если будет совсем тяжело, чтобы он пришел по этому адресу и дождался майора, ключ, было написано в записке, найдешь над электрическим счетчиком. Конечно, видеть майора у него не было никакого желания, но деньги ему помогли подлечиться. Конверт он тогда оставил у хозяина гостиницы, и когда он уже пришел в себя после операции, тот заглянул навестить его и сообщил, что из оставленных им денег он разменял три тысячи долларов, которые заплатил врачам за полосную операцию на кишечнике, а оставшуюся сумму в рублях и долларах США передал ему. Он же и рассказал учителю о том, что майор выбросился из окна своей квартиры, а через несколько дней из морга выдали его тело, и майора похоронили рядом с женой. Нельзя было сказать, что эта новость как-то потрясла учителя: перед смертью майор действительно себя как-то странно вел. Жалости к нему он не испытывал и полагал, что майор понес заслуженную кару, несмотря на все его попытки загладить перед ним причинённые страдания. Он не знал, что случилось с остальными обитателями майорской тюрьмы и предположил, что майор мог выпустить и остальных. Почему-то он тут же вспомнил несчастного коммерсанта, сошедшего с ума, и боевика, раненного в ноги, но ни сил, ни возможности поинтересоваться их судьбой у него не было, и он оставил этот вопрос на потом. Вспомнив, что ему осталось пройти еще два круга вокруг больничного парка, он продолжил прогулку, поднимая иногда взмахом ноги опавшие с деревьев листья и пытаясь единственным уцелевшим глазом проследить их полет. Сегодня. Он собирался зайти к офтальмологу и выписать себе рецепт. Без очков ему трудно было ориентироваться, особенно когда наступали сумерки. Сделав еще два круга, он побрел в соседний корпус, где врач-офтальмолог за сто рублей осмотрел его и выписал рецепт для очков и глазные капли. Вернувшись в палату, он попросил медсестру, чтобы та, когда закончит дежурство и пойдет домой, зашла по пути в магазин оптики и заказала ему очки. На следующий день ему сняли швы, и врач сказал, что послезавтра его можно будет выписать. «А пока, – напомнил врач, – соблюдайте режим, больше бывайте на свежем воздухе, и ближайшие три-четыре месяца никаких физических нагрузок». Уже к концу недели его выписали, и учитель, выйдя на улицу, долго размышлял, куда же ему идти. Возвращаться в село, где его уже похоронили, он не хотел. Было уже холодно, люди шли мимо в зимних пальто и теплых сапогах, напротив больницы висел билборд с рекламой туалетной воды и указанием того, что до Нового года осталось девятнадцать дней. Единственное место, куда он мог сейчас вернуться, была гостиница с уже знакомым ему хозяином – как ему показалось, весьма достойным человеком, ведь не всякий придет в больницу, заплатит, хотя и не свои деньги, да еще и навестит. С этими мыслями учитель запахнул фуфайку, подаренную ему завхозом больницы, и пошел к ближайшей остановке.

В гостинице, куда он уже ранее приходил, хозяин встретил его, как старого знакомого, поселил в самую лучшую комнату и пошутил, что предоставляет ему скидку, но, будучи человеком практичным и дальновидным, предупредил учителя, что лучше все-таки снять где-нибудь в городе комнату или квартиру, и предложил помочь ему похлопотать насчет пенсии по инвалидности, поинтересовавшись, какие бумаги ему дали при выписке из больницы. Учитель протянул ему выписной эпикриз, и тот, цокая языком и кивая головой из стороны в сторону, заявил, что при таких бумагах точно дадут первую группу инвалидности и назначат пенсию тысяч двенадцать, а то и пятнадцать.

– Двенадцать? – переспросил учитель.

– Да, – ответил тот, – не меньше, но этих денег в городе хватит, чтобы снимать комнату и как-то жить, а если еще работу найдешь, то будешь вообще олигархом. – И засмеялся собственной шутке.

– У меня зарплата была двенадцать тысяч, – ответил он, – работая учителем. Оказывается, надо было просто выбить себе глаз и получать пенсию, чтобы не учиться и не работать.

– Ну и юмор у тебя, – ответил хозяин гостиницы. – Нет в мире пенсий, за которые можно отдать глаз. Так что подумай. А завтра я постараюсь тебе найти съемное жилье. Ужин за счет заведения, – буркнул он и вышел из комнаты. На следующий день тот действительно подыскал учителю комнату недалеко от гостиницы в неплохом районе города, почти в центре, но в общем дворе. Придя по адресу, он сначала не мог сориентироваться во дворе, когда-то принадлежавшем одной семье, а затем, видимо, по какой-то причине распроданной по частям разным людям, которые в свою очередь приспосабливали его под себя, перепродавая или деля по наследству, пока дом не стал похожим на улей, хаотично застроенном разного рода пристройками, балконами, гаражами показывая всем своим видом, что новые хозяева боролись за каждый квадратный сантиметр полезной площади. Он оглядел двор, высившийся в центре двора туалет с покосившимися и выцветшими дверями, возле которого торчал водопроводный кран с непрерывно льющейся водой, кучу строительного мусора, состоявшего в основном из битого стекла, кирпича, картона и всякого другого хлама, вершину которого венчал ржавый велосипедный руль, на котором по случайному недоразумению или ненадобности остался прикрепленным круглый звонок из нержавейки с блестящей отполированной ручкой и молоточками. Услышав стук ударившегося ведра, он повернулся направо и заметил старуху, возившуюся у крана с водой.

«Салам алейкум, уважаемая, – сказал он, обращаясь к ней, – вы не знаете тут женщину по имени Марьям, она, вроде как комнату сдает?» Старуха внимательно оглядела его с ног до головы, словно оценивая его финансовые возможности, и, видимо, составив по внешнему виду свое собственное впечатление о доходах собеседника, ответила: «Марьям – это третья дверь, только, сынок, комната у нее дорогая, пять тысяч в месяц, не дороговато ли для тебя? У меня тоже есть комната, сдаю за три пятьсот».

«Давайте я сначала посмотрю условия у Марьям, а потом взгляну и на вашу комнату», – ответил он.

«Какие еще условия, – ответила старуха. – Туалет у нас во дворе, общий, вода вот тут, – показала она на кран, – тоже общая, ну, если хочешь, иди посмотри, вон третья дверь», – показала она на бежевые двустворчатые двери в пристройке из силикатного кирпича. Постучав в дверь, он услышал приглашение войти, и, толкнув дверь, оказался в узком тамбуре, где негде было ступить из-за обуви, разбросанной на полу. «Сколько можно говорить этим людям, чтобы обувь свою клали в шкаф, – возмущенно сказала вышедшая на встречу пожилая и довольно-таки полная женщина, закутанная в теплый оренбургский платок, перевязанный крест-накрест, как пулемётные ленты на каком-нибудь вояке из старого фильма о революционных матросах, и поздоровалась с ним. – Здравствуйте, вы, что ли, Махмуд?»

«Да, – ответил он, – я пришел по поводу комнаты».

«Я в курсе, – ответила она, – хороший человек за вас попросил, звонил уже, – пойдемте, покажу вам комнату», – предложила она и повела вглубь помещения, проведя через большую комнату, где у телевизора собралось человек шесть-семь, показала на лестницу, поднимавшуюся наверх, где в конце виднелась дверь. «Вот, поднимайтесь, посмотрите, – сказала она, – я не буду подниматься, у меня спина болит, возраст, и ноги не те, так что извиняйте». Поднявшись и войдя в комнату, он обнаружил довольно чистое и опрятное помещение с кроватью, небольшим платяным шкафом и маленьким окошком, занавешенном ситцевыми занавесками с какими-то розовыми цветочками. Комната была совсем крохотной и, собственно, и развернуться там было особенно негде, но большего ему сейчас и не требовалось, и он, спустившись вниз спросил: «А сколько надо платить в месяц?»

– Пять тыщ, – скромно ответила она, – лучше все равно не найдете. Вам случайно соседка во дворе не встретилась? Она предлагает дешевле, но у них вечный беспорядок в доме, потому как сын ее пьет, и внуков маленьких трое. Так что думайте.

– Я согласен, – ответил он, почему-то сразу поверив правдивости ее слов. – Вам сейчас отдать?

– Давайте, – ответила она и, тщательно пересчитав деньги, спрятала их где-то глубоко в складках одежды. – И вот вам ключ, – сказала она, – кухня справа, телевизор в общей комнате. Если надо будет убраться или приготовить еду, обращайтесь, но за отдельную плату: завтрак, например, сто двадцать рублей, – добавила она. Он взял ключ и решил, что прежде чем заселиться, надо купить продукты, предметы гигиены и кое-какую одежду.

– Скажите, а как к вам обращаться? – спросил он хозяйку.

– Тетя Марьям, – ответила та, – и вообще, если нужно что-либо, не стесняйся обращаться, – помогу.

– А где можно купить одежду и продукты? – спросил он. Тетя Марьям оценивающе посмотрела на него, словно вычисляя в уме, что же можно предложить этому постояльцу, выглядевшему не просто как нищий, а как чудом выживший беженец из блокадного города, которому даже, может, подать из жалости какой-нибудь попрошайка с городского рынка. В любом другом случае она отказала бы ему от постоя, но он пришел от ее хорошего знакомого, а от того никогда не приходили несерьезные люди. Наконец просчитав в уме, что человек легко заплатил за месяц вперёд и теперь интересуется тем, как привести свой гардероб в порядок, она заключила, что парень недавно освободился из тюрьмы, что было недалеко от истины, и можно ему порекомендовать что-нибудь средненькое. Заметив, что постоялец молча ожидает от нее ответа, она спохватилась и быстро сказала: «Выйдешь на улицу, повернешь направо – увидишь остановку, подождешь автобуса или маршрутного микроавтобуса с номером три и езжай до «Западного рынка», там найдешь все, от трусов до галстуков». И крикнула уже вслед: «И смотри, чтобы тебя не обчистили карманники». Поблагодарив, он вышел на улицу и пошел в направлении, указанном тетей Марьям. В ватнике и в старых потрепанных, хотя и отстиранных в больничной прачечной, брюках и стоптанных туфлях он явно не вписывался в окружающий его городской пейзаж. Ему встречались разные люди: и хорошо одетые, и очень бедно. Он отметил про себя, что в городе даже нищие имеют некий городской лоск и порой одеты намного лучше, чем некоторые его односельчане, всю жизнь от зари и до заката работавшие на земле. Прохожие на него оглядывались, кое у кого на лицах появлялась брезгливая гримаса, словно столкнулись с чем-то грязным, обходили его как заразу, а кто-то шел мимо, не обращая на него никакого внимания. «Бедность в глазах людей выглядит как болезнь, – с грустью думал он, – которую надо лечить в первую очередь, хотя, с другой стороны, – утешал он себя, – все это надуманно и выглядит порой смешно, глядя на то, как человек приносит в жертву свою жизнь ради призрачного успеха. Прилагает невероятные усилия, чтобы соответствовать выдуманным кем-то стандартам, порою идет на сделку с совестью, посвящает все свободное время тому, чтобы быть похожим на других, и придерживается правил, которые придуманы кем-то очень давно и во времена, когда одежда должна была подчеркивать неравенство людей, отличить знатного человека от простолюдина, хозяина от раба, сильного от слабого».

Дойдя до остановки, он увидел приближающуюся маршрутку и поднял руку. Автобус притормозил возле него, и стоило ему открыть дверь, как водитель сообщил, обращаясь к нему: «До конечной двадцать рублей проезд, деньги вперед, об остановке сообщать заранее!»

На рынке, куда он приехал, действительно можно было купить все, однако не пройдя и двадцати шагов, он зашел в первый же павильон и по сходной цене купил себе брюки, пару рубашек, зимнюю куртку и ботинки. Продавец показал ему ряды, где продаются продукты и, уложив купленные учителем вещи в большой черный пакет, поблагодарил его за покупки. По дороге он случайно наткнулся на книжный магазин, обратив внимание на полупогасшую неоновую вывеску «КН…И», выглядевший явным анахронизмом среди помпезных и не очень кафешек, магазинов и разного рода агентств, олицетворявших собой эпоху первоначального накопления капитала. Разговорившись с продавцом книжного магазина, оказавшегося к тому же и хозяином, он узнал, что магазин доживает свои последние дни, так как тот решил продать помещение соседствовавшему продуктовому магазину, и если он берет от десяти книг и более, то их он отдаст по тридцать рублей за штуку. Когда он набрал две большие стопки книг, растрогавшийся хозяин принес из подсобки старый рюкзак и добавил от себя в подарок еще две толстенные книги – «Метаморфозы» Овидия с красочными иллюстрациями и собрание сочинений Платона в одном томе, сообщив, что эти две книги лежат в магазине со времен горбачевской перестройки, и на них так и не нашлось покупателя. Уставший с непривычки и впавший в некоторую эйфорию от свободы, сделанных покупок, новых ощущений, он вдруг поймал себя на мысли, что тратит деньги своего бывшего мучителя, тратит легко и непринужденно, словно так и должно быть. На миг ему стало плохо, и заметив удивленный взгляд продавца, почувствовавшего мгновенную перемену настроения, он взял себя в руки, заплатил по чеку и, попрощавшись, схватился за ремешки рюкзака, но поняв, что все это ему не донести, он волоком вытащил рюкзак на улицу и, остановив проезжавшее такси, погрузил покупки в багажник машины. Вскоре он был уже у знакомых ворот, таксист помог ему донести вещи до дверей комнаты и, получив дополнительно тридцать рублей к объявленной им за услугу сумме, оставил ему свою визитку, сообщив попутно, что можно звонить в любое время суток.

Он долго сидел в углу своей комнаты, не притрагиваясь к вещам и к пакетам с едой; сама мысль, что он вот так просто забыл все, что было с ним? казалась ему омерзительной и непростительной; горькое сознание того, что его кажущаяся свобода – это всего лишь новая череда испытаний, ждущих его в этом мире, не давала ему покоя. «Почему я не умер в этой тюрьме? Почему меня вот так выпустили, какая сила вмешалась в судьбы уже практически потерявших надежду людей, что вот так я хожу и на средства моего мучителя и несостоявшегося убийцы начинаю строить планы своей будущей жизни? Кто мне вернет мою старую, поломанную жизнь, выбитый глаз и спиленные зубы, кому я нужен такой исковерканный и побитый судьбой?» – спрашивал он себя снова и снова. И, незаметно для себя распалившись, сам не заметил, как ладонью бьет себя по лицу, завывая, и вслух задавая себе одни и те же вопросы, пока раздавшийся стук в дверь не привел его в чувства.

– Кто там? – спросил он.

– Это я, тетя Марьям, – раздалось в ответ, – у вас все в порядке? А то тут соседи жалуются, что вой какой-то у вас в комнате. Людям спать не даете.

– Извините, все в порядке у меня, – сказал он, вытирая мокрое лицо, – сейчас открою.

И, подойдя к двери, поднял крючок, запиравший дверь изнутри, отворил дверь. Тетя Марьям удивленно смотрела на него, как будто видела впервые, ничего не говоря она подошла к нему и, неожиданно перейдя на шепот, спросила: «Плакал, что ли, сынок? Тяжело тебе? Я вижу, что тяжело. Ну-ка пошли со мной!» И, взяв его за руку, повела за собой вниз. Он молча пошел за ней, свободной рукой вытирая слезы, которые никак не хотели останавливаться. Внизу на общей кухне никого не было, постояльцы разбрелись по комнатам и, видимо, готовились ко сну. «Садись», – сказала она, показав на стул. Затем, порывшись в шкафу, достала миску и, наполнив ее до краев супом, поставила перед ним. «Ешь, – приказала она. – Я вижу, что ты ничего не ел и весь больной какой-то, а то еще помрешь тут у меня. Что я твоему другу скажу?» – пошутила она. Положила перед ним нарезанный хлеб, солонку, какие-то овощи и, увидев, что он по-прежнему не притрагивается к еде, села напротив и сказала: «Я вижу, ты не жалеешь старую женщину, годящуюся тебе в бабушки, ешь, говорю тебе, мне еще помолиться надо перед сном, утром ведь вставать рано, и надо присматривать за всем этим». Нехотя он взял ложку, и, чтобы не обижать пожилую женщину, неожиданно проявившую участие, он стал есть; суп был на удивление вкусным, и он неожиданно для себя съел все.

– А сейчас чай с травами будем пить, – безапелляционно заявила тетя Марьям и, налив себе и ему чаю в большие фарфоровые чашки, придвинула розетку с вареньем. Видя, как он пьет чай, она улыбнулась и добавила: – Вот видишь, сынок, все хорошо, все образуется, не давай себе киснуть. Думаешь мне легко? Муж меня бросил с тремя детьми лет двадцать назад, как уехал на Север на заработки, так и пропал. Слышала, что завел там новую семью, дети пошли, и забыл нас, а я вот одна их и поднимала на ноги, образование им дала, а они тоже все разъехались, сын в Германии живет, а дочери вышли замуж, хотя зовут к себе, но я не поеду. Я вот пенсию получаю, небольшая, правда, но еще и комнаты сдаю, выкручиваюсь, как могу. А ты молодой, жены и детей нет?

– Нет, – ответил он.

– Ну вот, тебе легче, все впереди, все образуется.

– Дежа вю, – ответил он, – помнится, я сам это говорил когда-то одному парню, попавшему в беду.

– Не знаю, сынок, что означает это слово, а что стало с тем парнем?

– Умер он.

– О Аллах! Дежа или не дежа, слово-то какое странное, – в сердцах сказала она, не понимая значения, – но ты должен верить, иначе нет смысла жить.

– Правда? Я думал, что вообще нет смысла верить во что-то, и вообще, я думаю, Богу нет до нас дела.

– Астагфируллах, – ответила она, – не говори так, навлечешь гнев Всевышнего, попроси, чтобы он простил тебя.

– Хорошо, – ответил он, – попрошу. Извините, что был несколько груб в высказываниях. Спасибо вам за ужин, за поддержку и теплые слова. У меня будет к вам просьба, там наверху есть продукты и вещи, я хотел бы, чтобы вы раздали эти вещи и продукты нуждающимся, там две пары брюк, рубашки и еда кое-какая.

– О Аллах! Что ты говоришь, сынок! Ты посмотри на себя, рваная обувь, потрепанная одежда, тебе самому надо одеться, и зима на дворе, не забывай!

– Прости, мать, не могу я это носить, не готов. Кровавые это деньги, – и, увидев, как от ужаса расширились глаза старухи, он пояснил: – вернее, человек, что мне их дал, был таким.

– Хорошо, хорошо, сынок, сделаю, как ты скажешь, но от меня-то ты примешь одежду? От сына осталась, он хорошо живет и вряд ли когда он приедет за ней.

– Спасибо, от вас приму, мать, и будет возможность – заплачу вам честными деньгами. Вот я хочу устроиться на работу, чтобы встать на ноги, пока, правда, не знаю, кем и куда, да и возьмут ли инвалида на работу.

– Возьмут, сынок. Возьмут, я сама слышала, что там, где работают инвалиды, бизнесменам льготы дают, так что возьмут тебя, да и я поспрашиваю насчет вакансий.

– Спасибо, мать, пойду я к себе, а вам спокойной ночи!

– Спокойной ночи, сынок.

* * *

Арс понемногу освоился у Рассвет-Али: он также, как и Рассвет, вставал рано утром, помогал ему собирать в саду опавшую листву, отремонтировал барахлившую систему отопления и даже несколько раз сходил за водой к колонке, когда вода в доме была отключена, правда, это было глубокой ночью, и его никто не видел. Рассвет, поначалу настороженно отнёсшийся к родственнику, немного оттаял и время от времени начинал беспокоить вопросами о дальнейших планах. Вот и сегодня за завтраком Рассвет как бы невзначай затронул эту тему.

– Ну вот, – сказал он, – ты уже неделю у меня. Не думаешь заняться чем-нибудь? На работу устроиться, например.

– А куда я могу устроиться? – озадаченно спросил Арс, помешивая чай. – Ни специальности, ни документов. Загребут сразу. Да и небезопасно это для меня. Если тебе в тягость мое присутствие, то я могу уйти. Я ведь тебе уже говорил об этом, дядя Рассвет, ноги мои уже почти зажили, еще денька три, и я исчезну.

– И куда ты пойдешь? Опять к своим дружкам?

– Нет, конечно, – ответил Арс, – как говорил учитель, у меня есть выбор, и я его сделал – я завязал с прошлой жизнью.

– Что за учитель? – удивился дядя Рассвет. – Неужели нашелся кто-то, кто сумел направить тебя на истинный путь?

Арс задумчиво посмотрел на Рассвет-Али и ответил: «Сидел со мной человек один, школьный учитель. Он мне сказал, что Аллах – самый великий демократ и дает нам право неограниченного выбора вариантов, и какой ты выбрал, те последствия тебя и ожидают. Сначала я ему не поверил, но я много думал над его словами, и могу сказать, что он был прав, когда говорил, что у человека всегда есть выбор, а мое освобождение для меня стало, как бы это сказать, чудом. До него я думал, что в жизни все предопределено, а оказывается, нет. Учитель сказал, что предопределение придумали те, кто не хочет ничего менять в жизни. Я, когда сидел в камере больничной, все время молил Всевышнего, чтобы помог мне, и я думаю, Он услышал мои молитвы и дал мне знак», – вполне серьезно продолжал Арс и, заметив удивленно поднятые брови Рассвета-Али, пояснил: «Ты знаешь, я был в такой тюрьме, откуда выход только один – на кладбище. И так получилось, что человек, который попал в эту тюрьму раньше меня, как-то сломал все это, я даже не понял, как, но я уверен, что это благодаря ему. Я знаю, что не будь учителя – меня бы здесь не было».

– И где этот учитель сейчас? – спросил Рассвет.

– Не знаю, – ответил Арс, – его отпустили на несколько часов раньше. Я хочу его найти, только не знаю, как.

– Странные вещи ты рассказываешь, – удивился Рассвет-Али, – когда я служил в милиции, такого не было.

– В ваше время много чего не было, – ответил Арс, – у вас был черно-белый мир, вернее, черный и красный. Коммунизм строили, да и не построили; я-то молодой был, когда все разрушилось в один миг, а что чувствовал ты, который отдал жизнь за строительство «лучшего мира»?

– Ты знаешь, я уже ничего не чувствовал, – отвечал старик, – я скорее хотел уйти на пенсию и, хотя выслуга лет мне позволяла, но меня не отпускали.

Рассвет-Али хотел еще что-то сказать, но вдруг зазвонил телефон, и он, спешно взяв в руки трубку, стал говорить с женой, которая интересовалась, когда же он, наконец, бросит город и приедет к ней в село, и, судя по изменявшемуся цвету лица Рассвет-Али, было видно, что разговор ему неприятен, и он вынужден оправдываться перед супругой; было слышно, как она выговаривала ему за все неприятные моменты, пережитые ею в период брака, когда она, молодая дура, поверила ему и вышла за него замуж… Дальнейший разговор, видимо, перешел ту грань, которую рассвет считал допустимым для ушей посторонних, и он удалился в дом, продолжая говорить по телефону. Когда он вернулся, Арс уже позавтракал и, развернув стул в сторону двора, наблюдал, как ветер срывает последнюю листву с деревьев и уносит куда-то вдаль. «Вот и я такой же, – думал он, – такой же, как эта опавшая листва: ни дома, ни семьи, ни будущего. В чем же моя вина, что моя молодость пришлась на время перемен? Не смог принять правильного решения?» Он снова вспомнил учителя, и ему мучительно захотелось найти его и поговорить с ним о жизни, вот так, как сейчас, в тепле, сидя за столом, за чашкой чая, наблюдая, как во дворе начинает хозяйничать зима, и он подумал: «Может, и у меня зима в жизни была? Долгая, холодная, без начала и, казалось бы, без конца, пока судьба не привела его в больничную камеру той загадочной и страшной тюрьмы? Сколько же у меня вопросов, на которые я не знаю ответа. Надо найти учителя», – решил он, почему-то пребывая в уверенности, что тот сможет ответить ему на вопросы, которые мучили его.

– Чего задумался? – оторвал его от мыслей вопрос дяди Рассвета, закончившего говорить по телефону и вернувшегося к столу.

– Да так, ответил он, – задумался о жизни. – Думаю, с чего начать.

– С чего начать? Наверно тебе надо еще недельку-другую отсидеться, пока я не справлю тебе документы. И над внешностью надо поработать.

– А что с моей внешностью? – удивился Арс.

– Ну смотри сам, ходишь ты, ссутулившись, немного выдвинув левую сторону вперед, словно сейчас начнешь перебежками пробегать двор. Взгляд настороженный, как у волка, глаза стеклянные и вид человека, постоянно готового к неприятностям. Тебя выкупит первый же патруль. Или ты приведешь за собой хвост, и потом, как здесь водится, будут сутки играть комедию об окружённых боевиках, хотя тебя могли бы взять по дороге, и потом разрушат дом и убьют всех. А потом будут показывать по телевидению и писать в газетах, или, в лучшем случае, пристрелят в городе. Мне это совсем не нужно, – подытожил Рассвет. – Если ты твердо решил начать новую жизнь, то я тебе помогу.

– А ты не уедешь в горы к жене? – спросил Арс.

– А-а, ты об этом звонке? Не поеду. Я привык здесь. Этот дом построил я своими руками на заработанные долгими годами средства, здесь выросли мои дети. Отсюда я отправил служить в армию своего Руслана, – дрогнувшим голосом сказал Рассвет, – здесь мой Джек, и я не поеду приживальщиком к моим зятьям, пусть, если она хочет жить там, то и живет, – с обидой подытожил свой монолог Рассвет.

– Ясно, – ответил Арс, – а ты не поможешь мне найти одного человека в городе?

– Кого это? – насторожился Рассвет.

– Учителя, что сидел со мной. Не знаю почему, но я хочу найти его и поговорить с ним. Просто поговорить – за чашкой горячего чая, послушать его, у меня есть предчувствие, что моя судьба зависит от него, и я хотел бы узнать от него, что делать дальше.

– Я могу сказать тебе, что делать дальше – тебе нужно сидеть и не высовываться, пока я не помогу тебе с документами, а потом делай что хочешь, мир большой и, на мой взгляд, в нем есть место каждому!

Увидев помрачневшее лицо Арса, Рассвет примирительно сказал: «Для меня, бывшего мента, не составит труда найти твоего учителя, но прояви терпение, надо выждать, осмотреться, я уверен, что тебя ищут, и участкового давно не видел, идти к нему и выяснять, не разыскивают ли они тебя, было бы опрометчиво, но чутье мое подсказывает, что он сам нагрянет. И предупреждаю, как услышишь зазвонивший звонок на воротах, сиди тихо. Понял?»

– Да, дядя Рассвет, понял.

– Сегодня не обещаю, но завтра я начну поиски, а теперь расскажи мне, как выглядит учитель и почему он лежал в больничной палате тюрьмы?

– Ну, он выше среднего роста, где-то метр восемьдесят, волосы седые, на вид лет под пятьдесят, хотя, я думаю, он намного моложе, выбит один глаз – левый, на допросе ему выбили, – пояснил Арс, – шрамы на лице и руках, фаланги сломанные на правой руке, из-за этого пальцы выгнуты наружу, голос молодой, в палате он был из-за кишечника, ему «розу» вставили, ну ты слышал, наверное, что это, и на груди раны нагнаивались, и звать его Мазгар, на его языке это значит бронзовый, фамилию не знаю, – подытожил Арс.

– Да-а, – протянул Рассвет, – с такими приметами и последствиями пыток мне не составит труда его найти даже быстрее, чем ты думаешь. Надо зайти в больницу республиканскую и начать оттуда, правда, есть еще одна больница, но там не лечат таких. Считай, я нашел его, и что потом? Привести его сюда?

– Нет, дядя Рассвет, опасно вести сюда, хвост может быть, мало ли что. Я потом сам решу, как поступить, но ты, в принципе, не возражаешь, если я приведу его в гости?

– Нет, не возражаю, можешь приводить.

– Спасибо, дядя Рассвет, ты не пожалеешь, это очень интересный человек!

– Еще бы, – усмехнулся Рассвет, – если такого оболтуса вроде тебя изменил, я представляю, что это за человек.

* * *

Капитан Султанов обходил дом за домом, расспрашивая обо всех подозрительных лицах и вообще обо всем, что показалось кому-либо странным или необычным в их районе. Изрядно устав и проклиная, на чем свет стоит, свое начальство, которое, не доверив участковым милиционерам поиск такого опасного преступника, как Арс, поручило их подразделению произвести розыскные мероприятия и опрос населения. Достав из папки лист бумаги, он зачеркнул очередной пройденный сектор. Разделив с напарником район поиска на равные части, они безуспешно обходили дом за домом. И если в одних домах их встречали более или менее радушно, внимательно разглядывали фотографию Арса двадцатилетней давности и отвечали, что не видели этого человека, то в других домах, прямо с порога сквозь зубы отвечали, что никого не видели и даже не смотрели на предложенную к осмотру фотографию, отводя взгляд в сторону. К вечеру, когда ноги уже ныли от ходьбы, и стало небезопасно ходить по пустынным улицам, на которых отсутствовало даже уличное освещение, они собрались в опорном пункте милиции и настойчиво стали выпытывать у участкового, какие у того имеются списки или адреса граждан, потенциально могущих укрыть боевиков вроде Арса. Не дождавшись от него чего-либо путного и поняв, что участковый попросту их саботирует, нисколько не горя желанием им помочь, чтобы не испортить отношения с кем-либо из граждан, живущих на подведомственной ему территории, они предложили ему составить списки адресов и клятвенно заверили, что никому не скажут, от кого они получили эти списки. Выслушав их, старший участковый – пожилой подполковник, которому до пенсии оставалось чуть больше года, предложил прийти им завтра и дал совет, показавшийся им весьма дельным. «Понимаете, – сказал им участковый, – я тут работаю больше двадцати лет и практически всех знаю, и у меня нет желания ходить с вами и мозолить глаза жителям, с которыми у меня сложились более или менее нормальные отношения. Район очень большой, несколько тысяч домов, разных гостиниц и прочих мест, где может укрыться человек, искать его тут можно до седых яиц; возможно, он уже уехал, а возможно, нет, но вы прежде пробейте его по связям: школьным, по сокамерникам, родственникам, а потом по этому усеченному варианту можно будет искать. А так вы будете тут заниматься фитнесом еще месяца полтора-два и ничего не добьетесь, но если вы мне принесете список тех, с кем он сидел, с кем учился, его родственников, то, возможно, просмотрев фамилии, я смогу помочь». Делать было нечего, и, пожелав участковому спокойного дежурства, они разъехались по домам.

* * *

Учитель примерил принесенную тетей Марьям одежду и с удивлением обнаружил, что все впору, разве что за исключением зимних ботинок, но напихав в носок немного ваты и потуже завязав шнурки, он несколько раз прошелся по комнате и, убедившись, что вполне сносно можно передвигаться, и, надев тонкую осеннюю куртку синего цвета, спустился на кухню. Тетя Марьям колдовала, стоя за плитой, готовя что-то очень вкусное. Поздоровавшись, он кивнул на плиту и сказал: «Вкусно пахнет, что это?»

– Овощное рагу, – ответила тетя Марьям. – Будешь есть? Минут через пять будет готово. – И оглядев его с головы до ног, одобрительно добавила: – А что? Замечательно выглядишь, совсем другое дело.

– Спасибо большое, – ответил он, – я сегодня хочу найти работу и поем, когда вернусь. Еще раз спасибо вам.

– Не за что, сынок. На мгновение мне показалось, что мой сынуля вернулся, – и, смахнув набежавшую слезу, пожелала ему удачи.

Добравшись до знакомой гостиницы и выяснив у портье, что хозяин в настоящий момент находится на кухне, где принимает продукты, привезенные с рынка, учитель спустился в полуподвал и, дождавшись, пока хозяин закончит отдавать распоряжения повару, поздоровался с ним.

– Салам алейкум!

– Ва алейкум салам, – приветливо ответил тот. – Ну вот, совсем другое дело, – сказал он почти так же, как и тетя Марьям, – теперь стал похож на человека. Ну, какими судьбами? Рассказывай, как устроился, какие проблемы. Как твое самочувствие? Извини, что не встретил при выписке из больницы, не успел.

– Ничего страшного, – ответил учитель, – мне уже намного лучше, и чувствую себя хорошо.

– Ну и ладно, сейчас поднимемся, попьем чаю, побеседуем, – предложил радушно отельер.

Они поднялись в гостиничное кафе и, когда официант принес чайник с чашками и вазу со сладостями, хозяин неторопливо разлил по стаканам чай, сначала налив учителю, потом себе, и спросил: «Ну, какие у нас вопросы?»

– На работу хочу устроиться, – ответил учитель, – надо как-то жить.

– А какое у тебя образование? – поинтересовался хозяин гостиницы.

– Высшее, биологическое, могу преподавать, могу в лаборатории работать, у меня дипломная была по биохимии.

– Ничего себе, – удивился тот, – вряд ли в наше время можно найти работу по твоему образованию, заводы и фабрики давно закрылись, а государственные учреждения по надзору за товарами и услугами тебя не возьмут, там места денежные и взятки надо платить. Если нет разницы, где работать, могу тебе дать адресок. Вчера тут у меня был родственник, он искал толкового парня для какой-то работы. Правда, я не уточнял у него, что за работа, – признался отельер. Если хочешь, поезжай, – и, написав что-то на клочке бумаги, передал учителю записку. – Да, и еще ты тут забыл кое-что.

– А что такое? – удивился учитель.

– Конверт ты забыл, когда забирали в больницу, – сказал отельер и протянул учителю сложенный вдвое конверт. И уже обращаясь к портье, произнес: «Посмотри, там у входа таксисты должны быть, попроси, кто свободен, чтобы отвез учителя, и предупреди, чтобы денег не брал. Пусть потом ко мне подойдет, да и чтобы повез его домой потом.

Учитель был тронут таким отношением к себе и, поблагодарив за участие, сел в подъехавшее ко входу такси. Уже сидя в машине, он раскрыл конверт и, достав письмо, внимательно прочитал его:

«Воздаянием за зло является равноценное зло. Но если кто простит и установит мир, то его награда будет за Аллахом» (42/40). Если хватит сил – прости. Будет желание – приходи по этому адресу: ………, если меня не будет дома, подожди внутри квартиры, ключ найдешь над электрическим счетчиком».

Он еще раз осмотрел лист, больше ничего не было. Воспоминания причиняли боль, злость прибывала и прибывала, грозя захлестнуть сознание, но от тяжелых мыслей отвлек голос таксиста: «Приехали, вот этот дом». Водитель показал пальцем на невысокое двухэтажное здание.

– Спасибо, – сдавленно сказал учитель, приходя в себя, и, захлопнув дверь, пошел в сторону указанного дома. Войдя в парадную, он увидел распахнутую настежь дверь и, заметив сидящую за столом грузную женщину лет сорока, спросил у нее:

– А где найти директора?

– А вы кто? – спросила она.

– Я по работе, – ответил он. – Мне сказали, что меня ждут.

– Понятно, – ответила она. – Одну минутку, директор на территории, сейчас подойдет.

Действительно, не успела она договорить – и в комнату вошел человек лет шестидесяти с взъерошенной седой шевелюрой, чем-то отдаленно похожий на отельера, и спросил:

– Ты Махмуд?

– Да, я, – ответил учитель.

– Ну и ладно, – продолжил директор, вытирая со лба пот огромным платком, который достал из бокового кармана пиджака. – Мне сказали, что ты подойдешь, и что у тебя высшее образование и все такое, но работа гораздо проще, чем ты думаешь, мы занимаемся ритуальными услугами. Если ты заметил, сразу за зданием начинается кладбище, и мне нужен человек, который следил бы за порядком, вовремя оформлял бумаги, следил за могильщиками, чтобы они не напивались, и заполнял наряды по выполненным работам по содержанию кладбища. Работы немного, но она ответственная, зарплата двадцать тысяч рублей плюс премиальные. Если все устраивает, отдай паспорт секретарю и пиши заявление.

Закончив излагать условия, директор спросил: «Трудовая книжка есть?» – «Была раньше, но потерялась», – соврал учитель.

– Ничего, – ответил тот, – выпишем новую, и скажи, когда сможешь приступить.

– Могу завтра с утра.

– Все, договорились, Махмуд. И имя у тебя хорошее, тезка великого аварского поэта. Читал его?

– Ну да, конечно, – ответил учитель и процитировал Махмуда из Кахабросо:

Кто же знает, что нас ожидает, Жизни свет иль, может, пустота? Вот и я рассыпал злато мыслей, Разломав сундук из серебра. И теперь, когда совсем уж поздно, Нет пути назад и все прошло, Я все понял! Счастье оно было! Просто я ему значенья не придал… (перевод автора)

– Надо же, – удивился директор, воодушевленный стихами, – предсмертные слова поэта, и, если я еще сомневался в тебе, то считай, что уже железно принят на работу, и притом с сегодняшнего дня. Если аванс нужен, скажешь бухгалтеру.

Сев за предложенный стол, учитель достал паспорт и аккуратно написал заявление о приеме на работу, попросив бухгалтера выдать аванс. Получив десять тысяч рублей, он расписался в ведомости и вышел на улицу. Таксист терпеливо ждал его, и, когда он сел в машину, спросил: «Куда отвезти?» – «Обратно в гостиницу», – ответил учитель. Ему хотелось поблагодарить отельера и собственно расспросить его, почему он, совершенно посторонний человек, следуя просьбе покойного майора, принимает столь деятельное участие в его судьбе. Когда они приехали, отельер стоял возле стойки администратора и смотрел какой-то футбольный матч. Увидев учителя, он оторвался от просмотра и, подойдя навстречу учителю, спросил:

– Ну как? Договорились?

– Да, спасибо большое, мне главное встать на ноги, не зависеть ни от кого, а зарплата там выше, чем в школе, и работы, кажется, не в пример меньше.

– Ну и хорошо, – ответил отельер. – Еще чем-то могу помочь?

– Да, – ответил учитель, – можете мне сказать, почему вы так трепетно относитесь ко мне? Ведь вы могли не помогать мне после того, как майор умер.

– Мог бы, – ответил тот, – но не в твоем случае: мой сын служил вместе с майором и погиб в бою. Он его и привез. Шесть лет прошло с тех пор, а кажется, что это было вчера. Я ради него сделаю все, если тебе что-либо надо, приходи, я всегда тебе помогу.

– А вы знаете, что он пытал людей, и глаз мне выбил именно он?

– Знаю, он сказал мне, что виноват перед тобой и многими другими, он доверял мне то, что не доверил бы никому. И он попросил, чтобы я позаботился о тебе. Я знаю, как он с тобой обошелся, и знаю, что он чувствовал в конце своего пути. Почему-то и я чувствую себя виноватым пред тобой, перед своим погибшим сыном, прости нас всех, если можешь, – заключил он.

– Спасибо, – ответил несколько ошарашенный объяснением отельера учитель, – я, наверное, пойду, мне надо подумать.

– Удачи тебе, если что, обращайся. Всегда буду рад помочь.

«Мир наизнанку, – думал учитель, – почему эти люди допускают сосуществование совершенно противоречивых идей у себя в голове, совершают несовместимые со здравым смыслом поступки, как это у них уживается в мозгу? Может, я отстал от жизни? Почему они могут жить с такой кашей в голове? Я ничего не понимаю», – решил он для себя и, достав записку майора из кармана, еще раз прочел ее и решительно направился по указанному в ней адресу. Идти оказалось долго, и пройдя какое-то расстояние, он все же решил добраться на такси. Вскоре возле него остановились коричневые «Жигули» с шашечками и водитель, выслушав адрес, попросил пятьдесят рублей. Минут через десять он был уже возле дома, указанного в записке. Поблагодарив таксиста и протянув ему затребованные деньги, учитель вышел из машины и проследовал к дому. Найдя третий подъезд, он решительно вошел и, поднявшись на четвертый этаж, как было указано в записке, достал из кармана монетку, с ее помощью открыл металлическую дверцу, закрывавшую электрический счетчик, осторожно пошарил рукой, чтобы не ударило током, нащупал пальцами что-то плоское и, достав его, понял, что это и есть ключ. Подойдя к двери с номером 31, открыл ее.

* * *

Шли дни, и Арс чувствовал себя как заправский горожанин. Следуя советам дяди Рассвета, он подолгу ходил по двору, выпрямив спину и стараясь освоить манеру ходьбы ничем не озабоченного человека. Время от времени он проходил мимо маленького зеркальца, закрепленного возле уличного умывальника, и улыбался самому себе белозубой улыбкой, подражая голливудским актерам. Когда ему это надоело, он решил прогуляться и, взяв ключи, оставленные дядей Рассветом, вышел на улицу. Пройдя за угол, он вышел на параллельную улицу и, увидев небольшой ларек с явно не соответствовавшей магазинчику вывеской «Супермаркет», решил посмотреть, чем там торгуют. Когда он подошел ближе, небольшое стеклянное окошко ларька открылось, и чей-то детский голос произнес: «Свежий хлеб, кефир, молоко, конфеты, что будете брать?»

– Наверное, хлеб, – ответил нерешительно Арс.

– Сколько?

– Два батона, – ответил он и, достав из кармана сто рублей, протянул их в окошко.

– Сейчас у мамы возьму сдачу, – сказал голосок, и затем Арс услышал, как хлопнула дверь ларька, выходящая во двор дома. Через минуту раздался шум шагов, снова хлопнула дверь, и он услышал приятный женский голос: «Здравствуйте, возьмите, пожалуйста, сдачу». Он поднял глаза и увидел женщину лет тридцати в цветастом платке, с улыбкой протягивающую ему сдачу. Не считая, он машинально опустил мелочь в карман и продолжал удивленно смотреть на женщину.

– Что вы так смотрите? – спросила она немного удивленно.

– Да нет, ничего такого, извините, – проговорил он, – спасибо большое, – и, зажав оба батона хлеба под мышкой, торопливо пошел домой. Забежав во двор, он положил хлеб на стол и стал ругать себя за беспечность, но из головы не выходил образ увиденной им женщины и желание вновь увидеть ее. Постепенно он успокоился, сказав себе, что за эти годы почти не видел женщин и нет ничего странного в том, что первая же встреча оказала на него такое воздействие. Вскоре пришел дядя Рассвет и рассказал ему, что был в обеих больницах, и в одной из них действительно оперировали человека, по описанию похожего на учителя. В больнице ему дали адрес гостиницы, откуда скорая привезла учителя, и завтра Рассвет собирался с визитом в гостиницу, чтобы узнать, там ли еще учитель, и, если переехал куда-то, то узнать, куда. Закончив рассказ, Рассвет посмотрел на стол и, увидев батоны свежего хлеба, догадался, что Арс снова выходил на улицу.

– Ну что же ты так? – укоризненно сказал Рассвет, – надоела вольная жизнь? А если кто увидит тебя? Ты знаешь, что своими руками создаешь себе и мне проблемы? Еще раз без моего ведома выйдешь – можешь убираться на все четыре стороны, – предупредил Рассвет, и, заметив понурившегося сидевшего с виноватым видом Арса, он смягчился и добавил: «Ну ладно, на первый раз прощаю, но впредь будь предусмотрительней, понятно?»

– Да, понятно, сам не понял, как это произошло, простите, пожалуйста.

– А куда ты ходил, кроме как в ларек? – спросил Рассвет.

– Никуда, только туда и обратно.

– Ладно, я поговорю с Раей, чтобы держала язык за зубами, и причем немедленно, – заявил Рассвет направившись к воротам, – а ты приготовь чего-нибудь поесть. Устал я с дороги по твоим делам мотаться, да и проголодался.

* * *

Оператор дрона устало откинулся в кресле и, медленно прихлебывая кофе, всматривался в экран компьютера, на который в режиме реального времени передавалось изображение с дрона, и, хотя датчик движения или инфракрасный детектор дали бы звуковым сигналом знать о каких-либо изменениях, он все же всматривался в черно-белую картинку заданного квадрата, то приближая, то отдаляя картинку. Технике он доверял, но опыт, приобретенный с годами, и привычка самостоятельно проверять вновь и вновь заставляли его прильнуть к экрану. Ничего не происходило. Приказ от начальства обратить особое внимание на этот квадрат он получил еще две недели назад, но смог приступить к выполнению только когда ненадолго освободился от основной работы – сопровождения отрядов «охотников» из главного разведуправления. Четыре дня назад он навел очередную группу на блиндаж боевиков и в прямом эфире наблюдал, как скрытно подошедшая к боевикам группа забросала гранатами блиндаж, а затем передала извлеченные трупы боевиков подоспевшей оперативной группе. Очень хотелось спать, время уже близилось к утру, но усилием воли подавляя приступы зевоты, оператор напомнил себе о задании, неоднократных напоминаниях начальства и, забив координаты в управление беспилотником, вновь уставился в экран. Он за эти трое суток уже «познакомился» с живностью в этом квадрате – кабаньей семьей, двумя зайцами и десятком других животных, проживавших на этом лесном участке, изрезанном небольшими ущельями, оврагами и руслами речушек, обычно высыхавших в это время года. И вот, ожидание на исходе третьих суток наблюдения дало свои плоды, он заметил движение в квадрате, зуммер загудел тревожным звуком, включилась световая сигнализация на экране и неожиданно для себя он с удивлением обнаружил, что со стороны близлежащего села в направлении исследуемого квадрата кто-то идет. Он навел оптику беспилотника, пытаясь получить максимальное разрешение и удивленно заметил, что валун, о который любил время от времени тереться кабан, – не что иное, как замаскированный вход, с легкостью отодвинув который куда-то вниз пошел человек. Убедившись, что запись изображения не отключена, он достал тетрадь и сделал запись: «Три часа сорок минут, валун, координаты… Так, – отметил он в журнале, – вышло трое: двое мужчин и кажется женщина, хотя походка какая-то странная, может, и не женщина вовсе. Немного постояв, один из мужчин исчез за валуном, мужчина и предположительно женщина пошли в сторону автодороги, которая проходила в шести километрах к западу от объекта наблюдения». Максимально приблизив изображение, он сделал несколько фотографий, переместил их в специальный файл и направил в адрес начальника службы. Затем набрал знакомый номер на экране мобильного и, хотя начальство строго-настрого запрещало в таких случаях пользоваться мобильной связью, назвал кодовое слово и доложил:

– В квадрате наблюдения обнаружен замаскированный блиндаж, предположительно обитаем, двое направились в сторону автодороги на запад, мужчина и женщина, через сорок минут они выйдут на автодорогу, как минимум один остался в блиндаже.

– Спасибо. Благодарю за службу! До связи!

– До связи!

«Итак, внимание! Офицер поднял голову и оглядел присутствовавших; сведения, полученные от охотников, подтвердились, в квадрате 42/52 блиндаж и сегодня ориентировочно три человека выходили на поверхность. Двое направились к автотрассе в шести километрах к юго-западу, один вернулся в укрытие. Вероятно, что он не один и с ним еще кто-то находится в укрытии. Делимся на две группы, обе группы идут в заданный район, боевой приказ получите через… – он взглянул на часы, – через сорок пять минут». – «А те, кто идут к автодороге?» – cпросил кто-то. – «Ими займется местная милиция и ОМОН, насколько я понял, вероятно, один из объектов наблюдения – женщина, и раз направляются в город, то, скорее всего, без оружия во избежание провала. Блиндаж намного опаснее и интереснее, – заключил он. – Всем отдыхать, выступаем как я сказал через 45 минут!»

* * *

Они торопливо бежали к дороге, еще не веря своему счастью, временами останавливаясь, тревожно озирали темноту и всякий раз испуганно замирали на месте, когда под ногами с хрустом ломалась очередная сухая ветка. Где-то уже недалеко была слышна автострада и ее шум, звуки груженых машин, надрывно воющих на разный лад моторов давал знать, что они вот-вот доберутся до спасительной дороги. Женщина охала, держась за располневший живот и едва переводила дыхание, когда не слушающимися ногами перелезала через поваленное дерево или перепрыгивала через канаву. Наконец, не выдержав, как ей показалось, достаточно долгого пути, она остановилась и, обращаясь к своему попутчику, сказала:

– Давай передохнём, ведь за нами никто не гонится?

– Давай, – нехотя согласился тот, – только ненадолго, мало ли, могли засечь, кто-то мог увидеть.

– Да кто нас увидит ночью в этом лесу? Ближайшее село в километрах пятидесяти, – отвечала она, пытаясь перевести дыхание. – Скоро дорога, и надо подумать, как найти транспорт, ты остановишь машину или я?

– Наверное, лучше ты, – ответил спутник, – увидят, что голосует на дороге беременная женщина, думаю, долго не придется стоять? А если кто спросит, едем в больницу на обследование, так вроде?

– Так, так, – ответил ее спутник и, внимательно посмотрев на нее, спросил, – ну ты как? Идти можешь?

– Да, могу.

– Ну, тогда пошли потихоньку.

Когда они подошли к обочине дороги, мужчина достал из кармана несколько влажных салфеток и, опустившись на одно колено, тщательно протер ими обувь спутницы, выбросил их, затем такими же влажными салфетками заботливо вытер ей лицо и произнес: «Да поможет нам Всевышний!»

– Иншаллах, – ответила она, не спеша пошла к проезжей части и, остановившись возле ржавого дорожного знака, обозначавшего пересечение с главной дорогой, стала ожидать попутную машину. Увидев приближающийся микроавтобус, она подняла руку и, когда тот остановился, спросила водителя: «В город?»

– В город, – прокричал тот через опущенное пассажирское окно, – семьдесят пять рублей. Едете?

– Да, – ответила она.

Пробравшись через чьи-то вещи, они плюхнулись на свободные места в самом конце салона маршрутки и, прижавшись друг к другу, расслабленно задремали. Ото сна их отвлек голос водителя: «Передаем за проезд, оплачиваем, за проезд передаем!» Мужчина, порывшись в карманах, достал две мятые купюры достоинством в сто и пятьдесят рублей и передал вперед. «Возьмите, пожалуйста». Приняв деньги, водитель прокричал, как они поняли, уже для всех: «Пожалуйста, предупреждайте об остановке заранее, чтобы резко не тормозить». Она взяла его за руку и, расслабленно посмотрев на спутника, улыбнулась ему:

– Ну вот, скоро будем в городе, положишь меня в больницу, Иншаллах, и подождешь меня, ладно?

Тот улыбнулся в ответ:

– Конечно, я буду ждать тебя и нашего, – тут он запнулся и продолжил: – ребенка. Мне все равно, мальчик или девочка, правда ведь?

– Да, правда, кого бы ни послал Аллах, мы должны быть счастливы, – и вновь с тревогой взглянув на спутника, спросила: – ты ведь не бросишь нас?

– Нет, Успокойся, Айша, – прошептал тот, назвав ее по имени, – тут люди.

– Прости, прости, – прошептала она в ответ и замолчала.

Сидевшая на соседнем сидении старушка в толстом шерстяном платке, участливо глядя на ее живот, спросила:

– Может, помочь чем, доченька?

– Спасибо, – в один голос ответили они, – все в порядке.

Когда уже подъезжали к городу, мимо с воем сирен в противоположную им сторону промчалось несколько милицейских машин, она вновь со страхом сжала его руку, шепча какие-то молитвы. Пассажиры маршрутного автобуса были заняты своими делами и не обращали внимания на волнение беременной женщины, мало ли что испытывают женщины на последних сроках и, собственно, капризы женщин, измотанных ожиданием родов, – обычное явление. В тревожной дреме, время от времени испуганно оглядываясь вокруг, она вспоминала свою жизнь, родителей из далекого села, пыталась успокоить себя, что все будет хорошо, но память цепко напоминала о прошлом, на давая расслабиться, а скорые роды, если они состоятся, всего-навсего передышка.

Ей было шестнадцать, когда к ней посватался сельчанин, и уже перед школьными выпускными экзаменами, придя из школы домой, она была немало удивлена, что малознакомые женщины обнимают ее, кто-то укрыл ее новой цветастой шалью, а на руку надели кольца и по выражению лиц своих родителей Айша поняла, что все уже решено. Она не успела даже расплакаться, как-то возразить родителям, но ее никто и не слушал. Младшие сестры облепили ее, поздравляя с предстоящим замужеством, и Айша как-то неожиданно даже для себя сникла и сдалась. Братьев у нее не было. В мечтах осталось желание поступить в мединститут после окончания последнего учебного года, увидеть далекие страны, моря, новых людей. Она знала, как прожила жизнь ее мать, тети и бабушки.

Село, где они жили, находилось далеко от города, когда-то существовавший колхоз с приходом перестройки распался, и люди занялись кто чем мог: бывший председатель колхоза и парторг неожиданно оказались собственниками колхозных земель, и кто мог, подался в город, остальные занимались натуральным хозяйством и редкими сезонными заработками. Свадьбу было решено сыграть уже через месяц, и, сдав последний школьный экзамен, они всей семьей стали готовиться. Как раз за месяц привели в порядок покосившуюся ограду, покрасили ворота, побелили дом, и съехавшиеся за три дня родственники помогли завершить последние приготовления, а сестра ее матери вызвалась выступить в почетной роли «Абай Катун» – сопроводительницы, которая засвидетельствует невинность невесты и, собственно, завершит тем самым передачу Айши в другую семью. Жениха своего она увидела за несколько дней до свадьбы, и сейчас по прошествии времени никак не могла вспомнить его имени. Он окликнул ее, когда она с подружками выходила из школы, получив аттестат. Подружки со смехом и шутками в ее адрес убежали, оставив их одних. «Здравствуй, – сказал он, глядя снизу вверх, – я и не знал, что ты выше меня, – и вновь оглядев ее с ног до головы, добавил: – А если будешь на каблуках, то вообще, наверное, как каланча, – и засмеялся, обнажив ряд мелких белоснежных зубов. – Ну ничего, я вот познакомиться хотел с тобой, давно здесь не был, в городе я учусь, – скромно заявил он, – в автодорожном техникуме, гаишником хочу стать, они все богатые, и туда берут после автодорожного техникума. – И снова улыбнулся. – А ты красивая». И ушел. Она растерянно смотрела ему вслед, думая о том, что, видимо, с этим человеком и придется провести всю свою жизнь. Про жениха она еще знала, что тот не знает родного языка и, однажды приехав на летние каникулы, спросил у собравшихся у клуба ребят: «Детский сеанс барму бля?», что на его эсперанто означало «Будет ли сегодня детский сеанс в кинозале?». После этой знаменитой фразы он надолго стал героем сельских анекдотов, но, как известно, время лечит, иногда – очень многое.

За несколько дней до свадьбы ей принесли подарки в двух чемоданах. Все тётушки, соседки, подруги перебирали каждую вещь, внимательно изучали бирки и ценники, осмотрели пару колец и золотых сережек, что подарила сторона жениха, и удовлетворенно заявили, что очень даже неплохо. На свадьбе она сидела в своей комнате с подругами и «Абай Катун» – свидетельницей девственности, ожидая приезда жениха. И вскоре по реву сигналов она поняла, что они приехали, в комнату тут же вошли гостьи – родственницы жениха, и, выведя ее за руку во двор, жених под музыку лезгинки станцевал с ней, сделав круг по двору перед сидевшими за столами гостями, и, посидев для приличия несколько минут перед гостями, она с женихом и подругами села в машину, и они поехали в дом жениха.

Утомленная танцами, вначале с отцом жениха, его дядьями, многочисленными друзьями и Бог еще знает кем, вскоре она оказалась с женихом с глазу на глаз. А тот, повалив ее на кровать, начал лихорадочно сдирать с нее свадебное платье и вскоре, добившись своего, захрапел, то ли от выпитого на свадьбе, то ли от усталости. Следующим утром вошедшие женщины и «Абай Катун» не обнаружили красного пятна на простыне, подняли шум, разбудили жениха, и тот нисколько не стесняясь, заявил, что невеста не девственница и ее надо отослать обратно. Заступившуюся за ее честь «Абай Катун» вытолкали из комнаты, и оставшиеся женщины стали выпытывать у Айши, с кем она была до этого дня. В шоковом состоянии бедняжка ничего не могла ответить, ей было стыдно и больно, впервые в ее жизни к ней притронулся мужчина, а тут, обзывая проституткой и шалавой, у нее выпытывали, с кем она спала до этого. Вскоре пришли родители жениха и потребовали у сына поступить по обычаю – выбросить несостоявшуюся невесту из окна. И, хотя спальня была на первом этаже, она никогда не могла забыть этот её «полет» из окна; плачущую в изодранном платье ее привезли домой, где на нее с кулаками набросился отец и, не скупясь на оскорбления, требовал немедленно признаться ему, с кем она гуляла.

Когда страсти немного улеглись, ее приданое в виде двух шкафов и двуспальной кровати вновь перекочевало к ним во двор, кто-то из родни посоветовал освидетельствовать ее у медика и на следующий день уже в городе, осмотревший ее врач-судебный эксперт установил, что она по-прежнему девственница и выдал ее матери документ об этом, а на прощание заявил, что это не редкий случай, мол, бывает, и высказал предположение о том, что видимо у жениха короткий член, и он не повредил плеву.

Следующие два месяца ее обозленные родители пытались через суд взыскать компенсацию за позор и моральный ущерб, причинённый им и их дочери, и судья действительно удовлетворил иск, взыскав, правда, не то, что они просили, а что-то около полутора тысяч рублей, пояснив при этом, что в новой демократической России – недавно принятый гражданский кодекс и нет судебной практики по такого рода делам. На оглашении решения суда неожиданно приключилась драка, сторона жениха никак не желала признавать свою неправоту, и вскоре кабинет судьи напоминал поле битвы с поломанной мебелью, плевками на стенах, вырванными из дел листами, клочьями выдранных волос, порванными платками и разъяренными судебными приставами, пытавшимися разнять дерущихся женщин. Вечером того же дня они приехали в соседнее село, где жили их родственники, и Айшу оставили у них на некоторое время погостить, и чтобы она пришла в себя на новом месте и несколько отвлеклась от стремительно происшедших событий. Она и сама была рада этому, так как возвращаться в родное село, где уличная детвора преследовала ее насмешками, ей вовсе не хотелось.

Пусть мама с папой сами решат, думала она. Освоившись у родственников, она заметила, что, хотя расстояние между их сёлами не очень большое, по образу жизни несколько отличаются от того, к чему она привыкла. Ей сразу объяснили, что в прежние коммунистические времена религию притесняли и теперь, когда все запреты сняты, все село решило жить по-новому. В первую очередь был разгромлен винный магазин, а его владелец изгнан из села. На металлических щитах вдоль дорог, ранее прославлявших КПСС и Ленина, были нанесены уже надписи, прославлявшие величие Аллаха, либо вообще на арабском языке. Она вспомнила, что, когда еще они въезжали в село, она заметила щит с надписью «Добро Пожаловать» и «Здесь действуют шариатские законы!» Для Айши не было чем-то необычным ходить в платке и в длинном платье, так как сельская мода, не отличавшаяся особыми изысками, и так не предоставляла особенного выбора женщинам, за исключением, правда, того, что не несла никакой идеологической подоплеки и была вызвана практической необходимостью. Родственник её отца и его супруга, знавшие о её беде, приняли Айшу как родную и даже начали подыскивать ей подходящую партию в селе, считая, что женщину нельзя оставлять без замужества, кроме тех случаев, которые описаны шариатом, и вскоре дядя Гусейн сообщил ей, что решил выдать ее замуж за весьма достойного человека. Её возражения о родителях, их согласии Гусейн в расчет не принял, заявив, что её надо выдать замуж, а её отец предоставил ему полномочия, позволяющие дать согласие, и вечером следующего дня Айша уже была замужем за Амиром – арабом, воевавшим за свободную Ичкерию по зову сердца и поправлявшим свое здоровье в этом селе после ранения.

После произнесения обряда, она переехала к своему новому мужу, проживавшему далее, в трех домах от дома дяди Гусейна, а еще через неделю оказалась вместе с ним в Ичкерии. От Амира она узнала, что у него уже есть жена и двое детей в Иордании, и что он взял ее как вторую жену, так как это дозволено законом. Впрочем, человек он был не плохой и даже подарил ей перстень, но вскоре был убит в бою, и Айша оказалась в «Доме вдов» где-то под Ведено, где были под одной крышей собраны такие же, как она, вдовы. Кто-то был с детьми, кто без них, но подолгу в этом «Доме вдов» никто не задерживался, их либо забирали родственники, либо вновь выдавали замуж. Так Айша вскоре еще раз вышла замуж.

Мужа нового она видела всего два раза: в день свадьбы и когда его принесли мертвым, после этого Айша поневоле еще три раза была замужем и, когда отряд, в котором воевал её последний супруг, выдавили с равнины в горы, она снова попала в группу женщин-вдов. Попытка бежать была у нее всего однажды, но она не принесла успеха, ее поймали через несколько часов, и после побоев один из боевиков предложил пустить ее по кругу, но за нее заступился земляк из Дагестана, случайно оказавшийся в этом селе и которого она запомнила навсегда. Возражать ему никто не осмелился и вскоре она с отступавшими боевиками попала в какой-то хутор, где её и бросили. Дорога домой заняла добрых три месяца, ее несколько раз задерживали для проверки документов, иногда патруль просто несколько дней насиловал её, передавал следующему и, когда среди милиционеров или военных оказывались сердобольные люди, её попросту отпускали восвояси, посчитав, что она достаточно отработала своим телом, чтобы ее отпустить. Но чем ближе она оказывалась к своему району, тем строже были проверки, и в последний раз ей пришлось две недели ждать, обслуживая личный состав небольшого блокпоста, пока подтвердят ее личность. Уже по дороге домой ей исполнилось девятнадцать лет и так получилось, что именно в свой день рождения она добралась до родительского дома, где, как оказалось, её никто не ждал. Родня была уверена, что она погибла и, со слов дяди Гусейна, выдавшего её замуж, ее родители думали, что она также сгинула в чеченских лесах, как и её первый муж. Первые дни её никто не беспокоил, однако вскоре по селу поползли слухи, что она боевичка, воевала в Чечне и больше всего в этом усердствовали родители её несостоявшегося мужа, которые никак не могли простить поражения в суде и выплату полуторы тысячи рублей.

Задержание и обыск дома не заставили себя ждать, после того, как омоновцы, переломав дома всю мебель и выпотрошив матрацы, подушки, шкафы, даже мешки с мукой и зерном, забрали её в город к следователю. То, что она рассказала, не представляло никакого интереса, но просто отпускать её тоже не хотели и на всякий случай, поставив на профилактический учет, её три дня продержали в ближайшем отделении милиции, а затем отпустили.

Оказавшись без денег на автовокзале и не зная, кого бы просить подвезти ее, она так и переночевала на автостанции, когда на следующий день одна из женщин случайно узнала в ней родственницу Гусейна и предложила поехать вместе. Нельзя сказать, что дядя Гусейн и его жена встретили Айшу с радостью, они были задавлены какими-то своими проблемами и не ожидали увидеть её. Хмуро поприветствовав, они пригласили сесть за стол, спросили о здоровье родителей и, посетовав на трудные времена, спросили Айшу о её первом муже Амире. «Погиб, – коротко сказала она, – впрочем, как и те пять или шесть мужей, я уже и не помню, что были после него». Увидев удивленные глаза Гусейна, Айша спросила его: «А разве вы не знали, куда меня выдаете? Если на свете и есть ад, то я прошла его, и я боюсь вам рассказать, что со мной было за эти три года, боюсь, вы не поверите, и сегодня я пришла туда, откуда все началось, в надежде исправить все. Что мне делать?» – плакала она.

На третий день дядя Гусейн познакомил её с односельчанином, пригласив его к себе в дом. Это был молодой парень, у которого недавно при родах умерла жена и, показав на Айшу, представил её как свою племянницу, также недавно оказавшуюся вдовой. Так Айша познакомилась со своим последним мужем – Анваром. Приехали вскоре ее родители и, сыграв через неделю свадьбу, молодые стали жить в доме у родителей Анвара. Тот оказался совсем неплохим малым, заботился о жене, иногда баловал её подарками и даже обещал свозить куда-нибудь в путешествие, если она родит ему сына. И она, наконец обретя семью, покой, страстно желала отплатить за это, с утра до вечери носясь по дому, подметая, моя, готовя еду на всю семью, да так, что свекровь нарадоваться на неё не могла. Правда, Айша временами горевала, что раз ей при семи её мужьях и десятке случайных связей не довелось забеременеть, то тут вообще надежд никаких. Так прошло около года, когда её супруг вдруг пропал на целых две недели, а когда вернулся, сообщил, что больше не может оставаться в селе, так как его могут арестовать, и с недоумением смотрел на жену, забившуюся в истерическом плаче, он не ожидал, что он настолько дорог ей, и что она так воспримет его сообщение, хотя она плакала вовсе не по нему, а по себе, по своей судьбе и своим так и не сбывшимся мечтам. Но, взяв себя в руки, и понимая, что исправить ничего уже не в силах, она спросила его, как быть ей. «Будь здесь, – ответил он, – место, где я буду прятаться, недалеко. Будем видеться», – нежно сказал он и обнял жену. «А почему ты не можешь просто пойти и сдаться? – спрашивала она, – ведь не убьют тебя, ты же никого не убил, не зарезал, зачем ты губишь нас?» – причитала она. «Не могу я так, пойти и сдаться, не по-мужски это. Если суждено случится чему-то, значит так оно и будет! Успокойся! Ты сможешь навещать меня, будем видеться, а потом, глядишь, когда все успокоится, о нас и не вспомнят».

– Хорошо, – отвечала она, и, смирившись с новой неудачей судьбы, она с тех пор наведывалась к нему в землянку, где прятался Анвар и еще двое каких-то ребят.

Как-то летом, после того, как она принесла им свежую еду и чистую одежду, Анвар пошел провожать её, и по дороге, когда они присели отдохнуть, как-то спонтанно их потянуло друг к другу, и уже после этого через несколько недель она почувствовала головокружение и тошноту и, боясь своего счастья, никому не рассказывала. Призналась она свекрови, будучи уже на третьем месяце, и, когда уже подходило время рожать, Анвар сам вызвался её проводить до родильного дома. И вот они едут вместе в город. Наконец она успокоилась и, сжав руку супруга, заснула тревожным, чутким сном. Они проснулись одновременно, когда машину начало трясти на «лежачих полицейских» перед постом дорожно-патрульной службы при въезде в город, автоматчик в бронежилете с жезлом в руках и стоявший за ним бронетранспортер не оставляли сомнений в том, что они наконец добрались до цели, у обоих сжалось сердце, когда автобус проезжал рядом с полицейским, но водитель только немного замедлил скорость перед постом и, дав газу, вклинился в поток транспорта.

– Так, – крикнул он пассажирам, – скоро автостанция, кто выходит до новой автостанции, прошу заранее предупреждать.

Выехавшая на их поимку группа быстрого реагирования не успела к месту, указанному оператором дрона, так как, пока от военных пришла информация, пока ее передавали и снаряжали людей для поимки, упустили время, на пустом перекрёстке и в примыкавшем к нему лесу, который они прочесали, никого не было. Собака, было, взяла след, но кроме грязной салфетки ничего не нашла. Эксперт-криминалист, приехавший с ними, пытался залить гипсовой смесью отпечаток обуви, но почва здесь была очень рыхлая, след нечеткий, и вскоре он оставил эту затею. У группы, занимавшейся непосредственно блиндажом, дела шли лучше: забросав гранатами схрон и постреляв для страховки в открытый лаз, военные обнаружили два трупа, один из которых удалось идентифицировать – это был разыскивавшийся за разбой в другом районе уголовник, какого-то оружия, представлявшего интерес, либо документов обнаружено не было. Составив рапорты и протоколы осмотра места происшествия, следователи удалились, однако требовалось найти тех двоих, кто все же просочился в город, и на всякий случай разослали ориентировки, хотя понимали, что толку от них почти никакого.

* * *

Он нерешительно пошарил рукой возле счётчика, боясь, что ненароком заденет оголенный провод и его ударит током; пальцы нащупали какой-то металлический предмет, напоминавший ключ. Достав его, учитель сдул пыль и удивленно осмотрел находку; стальной ключ имел форму куска перфокарты и меньше всего напоминал то, что человек всю жизнь привык называть ключами. Немного постояв в раздумье, учитель вставил его в прорезь в двери и повернул ручку. Тяжелая металлическая дверь легко открылась. Войдя, он нащупал слева от косяка выключатель и зажег свет. Он стоял в коридоре, освещенном ярким плафоном, и удивленно осмотрел коридор. Пыль толстим слоем лежала везде: на шкафах, полу и даже на самом плафоне, напоминая черную корону какого-нибудь средневекового царька, которому не хватило золота. Он не спеша пошел в сторону двери, через стекло которой пробивался дневной свет, и оказался на кухне. «Довольно просторная, – подумал он, – наверное, хозяин что-то снес и добавил к кухне, так как в обычных панельных домах не бывает таких больших кухонь». Затем он снова вышел в коридор, открыл одну из глухих дверей и вошел в комнату. Окно было наглухо закрыто жалюзи, и он пошире открыл дверь, чтобы свет из коридора осветил комнату. Это была детская, повсюду на полу, на кровати и даже на детском шкафу лежали не распакованные мягкие игрушки, закутанные в целлофан, пластиковые жирафы и слоники, глядевшие на учителя зеленовато-нефритовыми глазами, кони и куклы, машинки и медвежата, пластиковые замки и железная дорога и всюду пыль, толстым ковром покрывшая все это. Он повернулся, чтобы включить свет, когда увидел на стене в рамках снимки, сомнений не было – это были снимки ультразвуковой диагностики плода разного возраста. «12 недель, 16 недель, 22 недели», – прочитал он на снимках. Он не мог понять, для чего это. Почему майор собирал эти игрушки и эти фотографии эмбрионов? И вдруг он понял все. Он еще раз прошёлся по комнатам, оглядывая игрушки, осматривая другие снимки, вставленные в рамки во всю стену, оставляя следы на пыльном полу, и, остановившись перед детской кроватью, машинально взял в руки маленького клоуна с колокольчиками на красных помпонах и встряхнул его, желая очистить от пыли; тут из игрушки раздался хриплый хохот, перемежавшийся с какой-то музыкой, и учитель от неожиданности уронил его. Оставив игрушку-клоуна сидеть на полу, веселя молчаливых свидетелей, осуждающе взиравших на клоуна с полок, с кровати и со шкафов, он стряхнул пыль со своей одежды, выключил свет и вышел в подъезд, захлопнув за собой дверь. Учитель молча прошел квартал и, остановившись, сказал самому себе, пытаясь, видимо, убедить в чем-то: «Ну все равно, это же не повод, я понимаю, что тяжело, и почему я и другие?» И пошел дальше.

На следующий день он был не в духе, ему почему-то постоянно вспоминался майор, его издевательская манера говорить со смешком, его страхи, отчаянье не состоявшегося отца, любви, которой тот не смог отдать детям и вообще никому. На пятиминутке директор несколько раз окликал его, удивляясь некоторой отрешенности нового мастера. «И будь строже с мастерами, – напутствовал он его, – и наконец заставь этих граверов закончить работу! И смотри, чтобы рабочие не напивались в рабочее время. Коллектив тут хоть и небольшой, но интернациональный, бригада копателей, граверы, каменщики, сварщики», – продолжал директор. В конце концов, усилием он отогнал от себя эти мысли и после планерки, взяв у бухгалтера накладные, пошел в мастерскую к гравёрам по камню. Те сидели в углу мастерской, за небольшим импровизированным мраморным столиком и пили чай. Увидев нового мастера, которого им вчера представил директор, они привстали и, поприветствовав, предложили сесть за стол.

– Чаю будете? Меня Муртуз зовут, если не забыли, – уважительно спросил старший мастер, поправляя повязку, закрывавшую один глаз.

– Спасибо, сейчас не хочу, да и до обеда еще далеко, – мотивировал свой отказ учитель и спросил, обращаясь к нему: – Муртуз, вы те два памятника, о которых говорит директор, закончили?

– Извиняюсь, – ответил тот, – один закончил, а второй нет.

– А второй почему нет?

– Текста нет, – отвечал мастер, – заказчик попался капризный, он заплатил хорошо и требует, что-нибудь древнее.

– А у вас что, нет брошюры с эпитафиями?

– Эпитафии есть, эсэсэровские, новые российские, импортные с переводом есть, и даже которые я с любопытства сам записывал, увидев на надгробиях, – подытожил мастер, – но брат покойного требует чего-то особенного, древнее.

– Ладно, – ответил учитель. – Я зайду после обеда, попьем чаю и подумаем.

Настроив копателей на рабочий лад, переговорив со сварщиками, выслушав многочисленных посетителей, жаловавшихся то на ограду, то на благоустроенность территории, то на мусор возле кладбищенских ворот, учитель не заметил, как пролетел день, и, когда уже до конца рабочего дня оставалось меньше часа, учитель вспомнил про свое обещание и пошел в мастерскую к граверам. Муртуз со своим помощником снова пили чай, с тоской поглядывая на надгробие, стоявшее перед ними. Великолепно отполированный кусок черного мрамора с нанесенными фамилией и именем, украшенными восточными узорами, закрывали верхнюю часть монумента, нижняя же, видимо, предназначавшаяся для заказанной эпитафии, блистала нетронутой отполированной поверхностью, вызывая у Муртуза некоторый дискомфорт, чувствовавшийся на расстоянии, и он с надеждой посмотрел на вошедшего учителя.

– Ну вот, – сказал он, – нужны стихи, чтобы за душу брали, все, что в книжках образцов, заказчик отверг. Может, вы что посоветуете?

– А кто этот покойный? – спросил он, глядя на плиту. – Родился в 1939 году, умер в 2010-м, почти семьдесят лет прожил. А кем он был?

– Директором автобазы, потом директором универмага, а перед пенсией в министерстве где-то работал, – ответил Муртуз.

– И что? Ему нужно что-то героическое?

– Да не ему, – отвечал Муртуз, – я думаю, ему все равно, его брат требует и заплатил за эти стихи и за оформление камня двадцать тысяч рублей.

– Надо же, – удивился учитель, – я давно не видел, что бы так трепетно к этому относились.

– А что? – спросил Муртуз. – Вам доводилось работать где-то по этой линии?

– Да нет, я когда-то изучал старые надгробия, собирал фольклор, но это было в прошлой жизни, – ответил учитель и, заметив недоуменный взгляд мастера, пояснил: – очень давно, когда жил в горах.

– А-а, понятно, – почему-то обрадовался Муртуз, – тогда вы и командуйте. Как скажете, так и напишу!

– Вот на вскидку есть у меня два варианта, – сказал учитель и, взяв лист бумаги, написал в столбик два стихотворения.

Муртуз взял лист и вслух прочитал:

Лести звон, что ласкает нам слух, Красок блеск, что творит миражи, В жернова беспощадные лжи Мы бросаем бесценные дни. Только это понять нам дано, Как закончится в горсти зерно. Мне нравится, а откуда это?

– Со старинного надгробия 17 века, в моем селе, – с гордостью ответил учитель. – Мне тоже очень понравилось. Этим строкам, наверное, неподвластно время. Прочитайте второй стих.

Муртуз поднес листок к глазам и продолжил;

Спи, мой брат! Не зови ты родителей! Не проси завернуть тебя в бязь. Я и сам продержусь тут едва ли. Что ниспослано – надо принять! Что нам бязь и молитвы прощальные? Мы уйдем, как и сотни других, Ну а саваном белым послужит Первый снег, что послал нам Аллах!

– А это стихотворение откуда? – После небольшого молчания спросил Муртуз.

– Это тоже с надгробного камня, но не из нашего села, а с заброшенного хутора Чарми на границе нашего района. Я, когда был там в последний раз, там жила старушка, которая никак не хотела бросать своих коз и переезжать к детям в город. Сейчас, наверное, там уже никого нет. Она и рассказала, что знала про свой хутор и кто похоронен на их земле.

– И что она рассказала? – с интересом спросил Муртуз?

– Дело в том, что на хуторе нет своего кладбища, и хоронили в селе, которое неподалеку, а тут стояло в чистом поле целых два памятника из песчаника. И меня это сразу заинтересовало. Почерневшие уже, вросшие в землю, это и спасло текст от выветривания. Один был чист, только имя Абдулла едва читалось, а на втором были эти стихи. И старушка рассказала мне, что могила еще времен первой кавказской войны, и похоронены тут двое солдат армии Шамиля – братья, которые защищали узенькую тропинку через перевал, раньше ведь не было дорог, и им был приказ держать тропинку до первого снега, потому, как зимой это место непроходимо. Вот они и держались. Старушка рассказала со слов своего деда, которому тогда было восемь лет, что, когда пошел снег, старший из братьев притащил тело младшего и похоронил, а на следующий день умер сам. И его уже похоронили местные жители, женщины и дети. Взрослых-то не было, все на войне.

– Да, печально.

– И какой стих выберешь?

– Даже не знаю, я подумаю сегодня, а завтра с утра займусь гравировкой, может, пока попьем чаю? Давай, давай, не отказывай мне, я уже должен тебе за два стихотворения, таких эпитафий я еще не встречал, и история классная, – тараторил мастер, – у меня аж озноб прошел по коже, хотя многое повидал в жизни, и вообще, если ты заметил, у меня нет одного глаза, и у тебя одного нет, и что мешает нам объединить наше зрение? – попытался пошутить Муртуз.

Учитель рассмеялся, ему определенно нравился этот добродушный старик, великолепно владевший своим ремеслом и так как спешить особенно было некуда, согласился. «Ну давай, наливай!» За чаем учитель узнал, что Муртузу скоро семьдесят, и, хотя он получает небольшую пенсию, но вынужден работать, чтобы помогать детям и внукам, да и работа ему здесь нравится, говорил он, коллектив хороший, дружный. Они пожали друг другу руки и разошлись. Когда учитель добрался до дома, уже стемнело, во дворе стояла небольшая группа людей, мужчин и женщин, обступивших ту самую женщину, которая предлагала ему снять у нее жилье. Она громко плакала, время от времени воздевая руки к небу, крича: «За что мне такое? Ни мужа, ни невестки нормальной, сын пьяница и тут такое горе!» Подойдя ближе, учитель от соседей узнал, что сегодня ее внук перебегал дорогу и был сбит автомашиной, приехавшая милиция определила, что виноват мальчик, так как переходил в неположенном месте, а водитель не нарушал скоростной режим. Тем не менее, водитель, оказывается, передал ей какую-то сумму денег от себя, но на лечение ребенка денег не хватало, ее непутевый сын, в сторону которого старушка бросала гневные взгляды, понуро стоял поодаль и даже отсюда было видно по его состоянию, что тот не трезв. Заметив учителя, соседка подошла к нему, схватила за руку повыше локтя и, протяжно заголосив, снова начала жаловаться на судьбу и просить учителя помочь хотя бы чем он может. Терпеливо выслушав все эти стенания и освободив свою руку, он отошел от нее и, пообещав зайти завтра, пошел к себе. Поднявшись в свою комнату, он достал из-под матраца носовой платок с завернутыми в него оставшимися от майора деньгами, положил их на стол, чтобы не забыть, и заснул. Утром он встал рано, спустившись вниз в столовую, обнаружил хлопотавшую тётушку Марьям и поздоровавшись с ней, перекусив на скорую руку вышел во двор. Проходя мимо дверей голосившей вчера соседки, он остановился и постучал.

– Кто там? – Раздался мужской голос.

– Это я, сосед ваш, – ответил учитель, – откройте, пожалуйста.

– Чего надо?

– Мать дома?

– Нет, а что?

– Передать ей надо денег.

Дверь мгновенно открылась, и на пороге возникла полупьяная физиономия соседа.

– А что за деньги?

– Ну она просила на лечение, для мальчика, это ведь ваш мальчик?

– Да, мой. А сколько там?

– Не знаю, посмотрите сами.

– А это в долг? – Испуганно спросил мужчина, увидев зеленые бумажки с портретами Бенджамина Франклина.

– Нет. Какой еще в долг? В помощь мальчику. На лечение.

– Спасибо большое! Дай вам Аллах удачи! С этого дня можете считать меня своим братом! Я за вас куда угодно пойду, хоть в огонь, хоть в воду, – завелся сосед и, наверное, продолжил бы еще, но учитель, пожав протянутую руку, попрощался и пошел в сторону автобусной остановки.

* * *

Капитан Султанов сидел в опорном пункте милиции и, поглядывая время от времени то в потолок, то на старшего участкового, пытался составить рапорт для начальства о безуспешности проведенных розыскных мероприятий. Попытки установить местонахождение Арса не увенчались успехом, списки родственников и односельчан Арса, представленные начальством, тоже ничего не дали. Старший участковый, по диагонали взглянув на списки, сказал, что там никого из проживающих на территории нет, но при этом почему-то пристально посмотрел в конец списка, где друг за другом шли четыре женские фамилии, но, отложив листы оперативного дела, повторил, что, к сожалению, его метод не дал успеха и посоветовал капитану найти время и пройтись по злачным местам в городе и питейным заведениям, чем немало разозлил капитана.

– Какие еще злачные места? – возмутился он. – Как ты себе представляешь? Религиозный экстремист и к тому же сорокалетний рецидивист! А вы тут рестораны с дискотеками предлагаете прочесать?!

– В том-то и дело, – ответил участковый, – я прочитал его личное дело, и он менее всего похож на религиозного экстремиста. Уголовник, рэкетир, бандит, наемник, да кто угодно, заявил он и неизвестно как он поведет себя в отрыве от своих, – теперь ведь он сам по себе? – спросил старший участковый.

– Да, вроде как, сам по себе, – ответил капитан. – И нигде не обозначился, ни в бандподполье, ни среди близкой родни в городе, ни в своем селе. У нас везде есть агентура, и они даже понятия не имеют, кто это такой!

– Может, и нам забить на него? – Спросил старший участковый, – начальству время от времени в голову приходит всякая блажь, копаешь, копаешь, а потом оказывается, это никому не было нужно. Однажды меня попросили переписать всех пенсионеров старше 70 лет, проживающих на моем участке, и я две недели стучал копытами по территории, переписывал, и когда наконец принес списки, мне начальство сказало, что вопрос отпал, так как мэрия завела свою информационную базу. «Может, и так, – ответил капитан, – но рапорт все равно нужен, и напарника моего как назло нет. И вообще, не сравнивай хер с пальцем, пенсионеры – твои, и бандюга со стажем».

– Думать надо! – заявил он, подняв указательный палец к потолку. И продолжил: – и где мой напарник? Бродит где-то, – ответил он самому себе, – вместо того, чтобы помочь, вроде, отпросился на полдня, а скоро вечер уже, – в сердцах заявил капитан и бросил ручку на стол.

– Ну, извини, это твой напарник, и меня не касается, что он опоздал, – отвечал ему старший участковый, – а я свой рапорт подготовил на имя начальника, вот копия тебе, можешь приобщить к своему, заходи, когда тебе будет нужно, всегда буду рад. И вообще, помни, как младшему тебе говорю, рвение надо проявлять на ширину зарплаты и длину предоставленного служебного жилья!

– Спасибо за наставления, – ответил капитан. – Наверно, напишу рапорт дома или в управлении. Ну, всего доброго, – и, попрощавшись, направился к двери.

«Не зря все оперативники ненавидят участковых, – думал капитан, направляясь к машине, – сидят себе, твари, пустили корни на территории и ни с кем не хотят ссориться, даже найденный труп, если никто не видит, стараются перетащить на чужой участок, если представится такая возможность, – вспоминал он недавний случай, ставший известным благодаря случайным прохожим. – Ну ладно, завтра с утра посмотрю, что нацарапала эта старая лиса и составлю свой рапорт».

Когда за ним закрылась дверь, старший участковый достал из ящика стола предусмотрительно отксерокопированные списки, задумчиво просмотрел их и положил на стол. «Надо будет кое с кем увидеться, – подумал он и переложил листы себе в планшет. – Начальство приходит и уходит, приказы отдают и отменяют, а отдуваться всегда мне. Нет, – решил он про себя, – пусть, если что и произойдет, то не у меня».

* * *

Рассвет Али шел к магазину, размышляя о том, как, не вызывая подозрений, убедить Раю никому не говорить о своем госте и, не придумав ничего, решил действовать по ситуации. «Заведу разговор, – думал он, – а там видно будет». Выйдя за угол, он заметил, что возле павильончика никого нет, и, подойдя к окошку, поздоровался.

– Тут я родственника отправлял в магазин за хлебом, хлеб-то он взял, а сахар купить забыл, – завел разговор Рассвет.

– Сколько сахара? Спросила Рая.

– Килограмм, – и пока Рая откуда-то доставала пакет с сахаром, спросил: – Ну как тебе мой родственник?

– Я что, веду учет твоей родни? – удивилась Рая, – если вы про этого с волчьим взглядом, то не понравился, а других ваших родных на нашей улице я не знаю.

– Вот-вот. Я про него, он недавно с госпиталя и лечится еще, а живет пока у меня, ты это, если кто будет спрашивать, скажи, что военный, или, еще лучше, ничего не говори, – совсем уже растерялся Рассвет.

– Да ладно, не напрягайтесь, я что, дура, что ли? Никому ничего не скажу. Я его и не видела! Хм! Хотя по нему видно, что тюрьма отрыдалась, отпуская ненадолго, и он такой же военный, как я оперная певица.

– А почему оперная певица? – Удивился Рассвет.

– А потому, что не стала ею, вот в детстве мечтала и не стала. Встретила после школы такого же раздолбая, и вот мыкаюсь в этой будке, и еще двое детей на шее. Идите спокойно, дядя Рассвет, на нашей улице стукачей никогда не было!

– Спасибо, Рая!

– На здоровье. Эй! А сахар?

– Извини, доченька, забыл, – растерянно сказал Рассвет и, взяв пачку, направился в направлении своего дома. «Хорошо, что хотя бы так поговорил, – думал он, – да и девчонка умная очень, с полуслова все поняла. Надо будет предупредить Арса, чтобы не околачивался возле магазина, забыв все на свете, понятно, что не видел женщин давно и уже под сорок человеку, а ни жены, ни детей!» С такими мыслями дядя Рассвет дошел до своего дома, когда увидел поджидавшего его у ворот соседа. «Какая нелегкая, интересно, его принесла?» – только подумал он, когда сосед, выйдя ему навстречу, поздоровался и сразу взял быка за рога.

– Ну, – спросил он, – вы подумали о моем предложении?

– О каком? А, вспомнил – о продаже дома?

– Да, о продаже дома.

– Ну, что я скажу, то же самое, что и тогда: нет и еще раз нет.

– А тот вариант, что я могу купить вам другой участок, здесь неподалеку, не рассматриваете?

– Не рассматриваю, да и стар я уже заниматься стройками.

– Ну хорошо, теперь мое последнее предложение: однокомнатная квартира в центре города и участок на нашей же улице, подумайте, даю неделю на размышление и больше не подхожу к вам!

– Даже думать не собираюсь по этому поводу.

– Ну ладно, – огорченно сказал сосед и побрел к своему дому, и на полдороге, полуобернувшись, крикнул: – ну ты же один, никого нет больше здесь, кроме пса, супруга зовет тебя в село к внукам, чего ты так прицепился к этому дому, я тебе дело предлагаю, подумай!

Пройдя во двор, он увидел напряженный взгляд Арса и успокоил его: «Это сосед мой, через забор справа который, давно мечтает купить мой дом с участком и расширить свои владения. А с продавщицей я поговорил. Рая обещала ничего никому не говорить о тебе. И кстати, наблюдательная девушка, особо отметила твой взгляд. Она назвала его волчьим, поэтому работай над собой, книжки почитай, у меня большая библиотека, расслабься, одним словом. Понятно?»

– Понятно, дядя Рассвет, я поесть приготовил, пройдемте на веранду, уже накрыто.

Сидя за столом и обедая, Рассвет отметил для себя, что уже как-то привык к своему гостю и, хотя общества Джека и книг в его библиотеке ему раньше было достаточно, Джек не смог бы так сервировать стол при всем своем собачьем рвении, да и все же втроём веселее, подытожил он и принялся за вкусный салат.

– А чего это так сосед пристает? – оторвал его от мыслей Арс. – Денег много у него что ли?

– Не знаю, – ответил Рассвет, – вроде, сына хочет женить, и хочет, чтобы тот жил рядом, под родительским оком, так сказать, а насчет денег – я чужим людям в кошелек не заглядываю.

– Я не по этому, просто ты сказал, что давно хочет купить твой дом и раз ты ему отказал ранее, то я и подумал, почему так назойлив? Может, объяснить ему?

Рассвет укоризненно посмотрел на него и ответил:

– Это ведь сосед мой. Никогда не ссорился с соседями, а дом мой записан на мою супругу, и сосед знает, что, когда я умру, то он сможет купить его у моей жены, поэтому он будет терпеливо ждать. Я его хорошо знаю. Давай закончим об этом, я хотел бы тебе сказать, что, разговаривая с Раей-хозяйкой ларька, когда я спросил её о тебе, она сразу определила тебя как человека с волчьим взглядом. Поэтому тебе надо больше работать над собой, читай книги, гуляй в саду, работай в теплице и во дворе (это помогает), улыбайся чаще.

– А кому улыбаться, – обиделся Арс, – Джеку? Тот мою улыбку воспринимает как вызов и начинает в ответ рычать. Если бы он не был обучен тобой, я вообще боялся бы выходить во двор. С детства боялся собак, – признался Арс, – а перед зеркалом я улыбаюсь, самому себе, правда, так что оценить не могу.

– Ну ладно, – примирительно сказал Рассвет, – время лучший лекарь. Завтра собираюсь встретиться со своим бывшим подчинённым, хороший парень, он мне в два счета найдет учителя твоего.

– А кто этот человек? – насторожился Арс.

– Мой бывший сотрудник, пришел на службу двадцатилетним парнем после армии, помогал я ему, и сейчас в милиции, вроде, на хорошем счету.

– А он не сдаст меня? Или учителя? Я ведь не знаю, с какими бумагами ходит Мазгар, да и сам знаешь, верить слову милиционера опасно. Ты ведь лучше меня знаешь структуру, в которой служил. У вас ведь стучат друг на друга, как дятлы в брачный период по дереву.

– Не сдаст, я его хорошо знаю, он прежде всего горец, а потом милиционер, это я тебе стопроцентно говорю.

– Ну ладно, дядя Рассвет, вам виднее. Может, он мне с документами поможет? Я бы на работу устроился, денег бы заработал, а потом, может, смог бы не докучать тебе своим присутствием? Спросишь его?

– А почему бы и нет? Спрошу. Время нынче странное, непонятное. Не знаешь, чего ожидать завтра, не знаешь уже, где черное, а где белое, где добро, а где зло.

– А я думал, Рассвет, что вы уж точно знаете, зачем живете. Помните, когда мы приходили к вам на соболезнование, уже не помню, сколько лет прошло, двадцать пять, наверное, по сыну вашему Руслану, который погиб в Афганистане, вы тогда запретили плакать родственницам и прогнали муллу, который пришел читать молитвы. Вы и сейчас так думаете или нет?

Рассвет вздрогнул, чего-чего, а такого больного вопроса он от Арса не ожидал, да и тот, судя по всему, понял, что затронул что-то очень больное и спрятанное где-то глубоко-глубоко и попытался было перевести тему, но Рассвет, молчавший уже больше минуты, вдруг произнес:

– Ты знаешь, кто-то должен был спросить меня об этом и, наверное, хорошо, что это ты. Я ведь вырос в послевоенное время, голод, вечная нехватка всего, чего только можно представить, мой отец, не вернувшийся со Второй мировой, и когда мать, решившая переехать в город, где она надеялась найти работу, чтобы прокормить и вырастить нас, а нас было пятеро, и я самый младший, которому недавно исполнилось двенадцать лет, но мы были только рады, и мы все верили, что завтра будет лучше. Мы никогда не думали, что мир, в котором мы росли, влюблялись, строили планы на будущее, в один миг исчезнет. Я был горд, когда меня из пионеров приняли в комсомол, я верил, что мы построим коммунизм и все люди на земле будут счастливы. Ты ведь не знаешь, что, когда я был молодым следователем, я вел дело нашего односельчанина, его обвиняли в тунеядстве, а на самом деле это был имам нашей мечети, которому было под девяносто лет, мечеть к тому времени уже была разрушена, а он принимал людей у себя дома, учил детей читать Коран, читал молитвы на кладбище по умершим и вообще был безобидным человеком. И за него приходили просить меня, твой дед в частности и другие родственники, и я, молодой коммунист, прогнал их со двора. Имаму тогда дали три года, и больше в село он не вернулся. А потом, через много лет, когда я уже женился и имел своих детей, я узнал, что старик умер в пересыльной тюрьме от воспаления легких. Но меня это не тронуло, понимаешь? Нисколько не тронуло. Я даже был горд, тем что одним врагом коммунизма стало меньше. Я всю жизнь был слеп. Но в отличие от настоящего слепого, который мечтает когда-нибудь увидеть все цвета этого мира, я не хотел видеть и, наверное, я бы умер слепым, но прозрение всегда приходит с болью. Когда моему мальчику исполнилось восемнадцать лет, ему, как и многим сверстникам, пришла повестка в армию, и я как сейчас помню, как его мать и трое его сестер просили его не уходить в армию, они очень любили его, и с надеждой смотрели на меня – своего отца, который мог не допустить этого, придумать что-нибудь, позвонить своим друзьям, в конце концов. Но я не стал этого делать. Я считал, что каждый, кто верен Родине и долгу гражданина, не может и не вправе увиливать от службы. В день, когда он уезжал, я дал ему какую-то небольшую сумму на дорогу, и, когда он прятал деньги в карман, я увидел амулет, переданный ему матерью, и, отобрав его, отчитал сына и выбросил амулет на рельсы. Через год, к нам домой пришел военком и сообщил, что сын геройски погиб где-то в горах Гиндукуша и вручил орден Красной звезды. А через неделю мы похоронили цинковый гроб, и я даже не знаю, что там лежало в этом гробу. На кладбище его зарыли возле его деда, я говорю «зарыли» потому, что я не дал его хоронить как подобало нашим обычаям, как горцу, как мусульманину. И даже тогда я не испытывал ничего такого, что тревожило бы мою совесть. На службе все было отлично, я всегда находился на виду и даже был избран парторгом управления милиции нашего района, и только слезы жены выводили меня из себя, ее постоянно мокрые глаза, укоризненный взгляд, упреки, что отпустил Руслана на войну, когда есть много других мест, намного спокойных и тихих. Я обычно называл ее темной женщиной, не понимающей жизни, обывательницей, которую интересуют только дети, побрякушки и всякие вещи, хотя она всего-навсего хотела немного сочувствия и понимания, что ли? И однажды, пред тем, как я решил уйти в отставку, ко мне зашел мой старый приятель, мы еще с ним начинали службу вместе, и он меня попросил о какой-то услуге, помочь сыну его друга, я отказал ему, хотя просьба действительно была пустяковая, что-то там, связанное с переводом по службе. И так получилось, что мой уход в отставку всем подразделением был встречен с облегчением, как будто они избавились от чего-то тяжелого, груза, который им мешал, и я, оставшийся практически без друзей, без семьи, никогда не вмешивавшийся и не интересовавшийся политикой, вдруг стал абсолютно не нужен никому. Они научились сосуществовать с этой системой, а я нет! Я пришел в этот дом и за целый год ко мне не зашел никто и знакомых. Никто! Только письма из ветеранских организаций с факсимильной подписью. Жена переехала к старшей дочери в село и звала меня туда, но я не мог. Не потому, что не хотел вернуться в родное село, где я родился, мне было стыдно перед односельчанами, родственниками, да и просто старыми знакомыми за себя. И, хотя с тех пор, как я арестовал и оправил в суд дело старого имама, прошло сорок лет, но почему-то я не могу забыть его. Я ведь помню тот день – я передавал дело прокурору и перед этим ознакомил старика со всеми материалами, он тогда просил оставить ему четки, но я показал ему акт, что вещественные доказательства по делу уничтожены, и предложил ему томик стихов советских поэтов. Арсен, тебе не надоело слушать?

– Нет, мне очень даже интересно, дядя Рассвет, я просто помню, что дедушка мой, когда ты их прогнал со своего двора, очень переживал. Они ведь любили тебя, и ты был их племянником и любого, кто нелестно отзывался о тебе, они немедленно затыкали. Жаль только, что они так и умерли, не увидев тебя настоящего, я ведь тоже сомневался, идти к тебе или нет. Думал, сразу меня сдаст двоюродный брат моей матери или обождет пару дней? Оказалось, что и я ошибался, но это потому, что я верил в тебя. Ну, и слава Аллаху, что так! А что было потом?

– Где-то лет через пять после отставки я встретился с ветеранами милиции нашего города и не заметил, что они были рады видеть меня, но я и без них понял, что упустил в своей жизни что-то очень важное, там, где на первом месте должны быть простые человеческие отношения – чувства, любовь к семье, детям, ближнему – у меня был долг перед страной, партией и, как ни смешно это звучит, перед человечеством. Я долго ковырялся в себе, в своей жизни, в своем характере, искал тот поворотный момент, когда я поменял настоящие ценности на вымышленные, но так и не нашел. Может, так было написано мне судьбой? Я не знаю. Потом я спрашивал себя: «А если бы я не отпустил сына в армию?» Тогда погиб бы кто-то другой, и я был бы счастлив, а где-то лили бы слезы. Я могу, конечно, ошибаться, но моя вина, как я считаю, в том, что у меня не выработался иммунитет к вранью, и потом я понял, что у меня есть то, чего нет у них.

– А что это? – удивился Арс.

– Понимаешь, человек – существо легко внушаемое, и я был уверен в правоте идей, которые нам внушали с юных лет, и следовал им. Большинство же людей, которые приспособились на работе быть одними людьми, дома другими, перед друзьями и знакомыми в третьем виде, приобрели гибкость, способность к выживанию, но потеряли не только чувство правды, но отличать правду от лжи, способность принимать решения по совести и, я бы даже сказал, деградировали как личности.

– Нет, это слишком сложно для меня. Я не копаюсь так в людях, для меня есть хорошие люди и плохие, и судить их надо по поступкам, а так, тебе надо с учителем поговорить на эти темы, – предложил Арс, – он понимает в людях, и сам тебе расскажет.

– Да подожди ты со своим учителем! – перебил Арса дядя Рассвет, – послушай, вот ты молодой человек, к примеру, тебя учат быть честным, но при этом партийные боссы не честны – и ты видишь это, тебе говорят, что твоя страна самая открытая, честная и демократичная, но ты видишь, что все ровно наоборот, тебе говорят, что в нашей стране все во имя человека, все во благо человека, но на самом деле жизнь человека ничего не стоит, и так во всем. А я всю свою сознательную жизнь не хотел видеть этого, думал, что исправится все само, а в итоге страна, которая семьдесят лет строила коммунизм, развалилась как карточный домик и семнадцать миллионов коммунистов и почти тридцать миллионов комсомольцев даже не пошевелили пальцем, чтобы исправить и не допустить всего этого. И в этот момент я окончательно понял, что заблуждался всю свою жизнь, я сидел здесь в одиночестве и думал обо всем этом, о себе, своей судьбе, своей семье, не мог найти оправдания своей глупости и решил, что мне пора найти тех людей, которых я обидел когда-то и попросить у них прощения, и начал с родственников того самого старого имама.

– Как это так?

– Почти как в той старинной кайтагской притче, знаешь её?

– Откуда мне знать? Расскажи лучше.

– У одного человека был вспыльчивый и несдержанный сын, который легко мог нагрубить в гневе, оскорбить кого-нибудь и однажды, когда ему в очередной раз пожаловались на его грубость, он позвал сына и, отчитав его, посоветовал каждый раз, когда у него будет приступ гнева или ярости, прийти домой и забить гвоздь в столб. И так тот поступал, пока однажды не заметил, что гвоздей больше не прибавляется и похвастал этим перед своим отцом. И тогда отец посоветовал выдергивать по гвоздю всякий раз тогда, когда сын сумеет сдержать свой гнев. И постепенно столб стал снова гладким. «Ну вот, – снова похвастался сын, – теперь я научился управлять собой» – «Хорошо, – ответил отец, – а что там за ямки на столбе?» – «Это следы от гвоздей», – ответил сын. «Вот видишь, – ответил отец, – так же и с поступками человека, помни, обида может пройти со временем, а след от нее остается всегда!» Хорошая притча?

– Да, дядя Рассвет, но мне интересно, как тебя встретили родственники имама, они вообще помнили эту историю?

– Конечно, помнили, и были немало удивлены, увидев меня. Конечно, они в большей степени винили то государство, что тогда было, но и сказали мне, чтобы не мучил себя этим. Мы очень тепло расстались. Потом я поехал к своему бывшему сослуживцу, которого в свое время уличил в том, что он в анкете не указал судимость своего деда, и изгнанного по этой причине со службы, но не застал его: со слов его сына, тот запил вскоре после увольнения, много раз менял место работы, а несколько лет тому назад умер. Так я прошел многих, и обнаружил, что я пережил их всех! Я – мерзкий тип – оказался самым живучим, а мне их дети легко прощали все то, что я себе не могу до сих пор простить!

– Дядя Рассвет, вы не волнуйтесь, – забеспокоился Арс, заметив испарину на лбу у старика, – все будет хорошо, когда-нибудь все заживут в мире и согласии, видишь, нам просто не повезло жить во время коммунизма, а теперь и во время больших перемен.

– Ну ладно, ладно, принеси мне воды, пожалуйста, и там таблетки есть на холодильнике.

Арс побежал на кухню и сразу же вернулся с кружкой воды и пакетиком с лекарствами. «Нате вот», – сказал он тревожно и протянул дяде Рассвету. Выпив лекарства, дядя Рассвет встал и направился в свою комнату.

– Спокойной ночи, дядя, я тоже сейчас помолюсь и пойду спать, – сказал ему вдогонку Арс, – да и вам посоветовал бы, мусульманин должен молиться пять раз в день, что вы скажете Господу миров, когда предстанете перед ним?

– А я не умею, – растерянно ответил дядя Рассвет, обернувшись.

– Как? Совсем?

– Да. Я не знаю, как совершать намаз. Я ведь был атеистом всю жизнь. Теперь как-то пересмотрел свои взгляды, не знаю, то ли от одиночества, то ли от старости, молитв я не знаю ни одной, и мне стыдно было кому-то признаться в этом. Но когда-то надо начинать!

– Дядя Рассвет, а можно я научу вас?

– Попробуй, – усмехнулся старик, – только завтра, я себя сейчас плохо чувствую, спокойной ночи!

* * *

Айша родила девочку и с нетерпением ждала своего мужа, чтобы показать ее через окно палаты, когда тот подойдет и будет выкрикивать ее имя. Не чувствуя усталости и переполненная счастьем, она не могла наглядеться на своего ребенка. Наконец, Анвара пропустили в палату и он, взяв на руки ребенка, прочитал молитву и назвал имя: «Лейла», произнес он, и ребенок, словно узнав свое имя, запищал, вызвав восторг обоих родителей. Он передал девочку матери и, обняв их обеих, прошептал Айше, что вернется за ней в день выписки. Довольный и счастливый, он вышел в коридор и с благодарностью вручил старшей медсестре пятнадцать тысяч рублей. Его предупредили, что, хотя медицинское обслуживание на словах бесплатное, но, если не дать денег, за роженицей и ребенком не будет ухода, будут тянуть с выдачей справки о рождении и вообще относиться с презрением, как к голи перекатной. Старшая медсестра поблагодарила его кивком и, засунув деньги куда-то в одежду под халатом, гордо ушла в ординаторскую. «Одно дело сделано», – сказал он себе и пошел искать съемное жилье для своей семьи.

К вечеру, уставший от бесплодных поисков, он возвращался к знакомым, у которых они остановились. Все объявления, что он прочитал в газете, были уже не актуальны, и последний адрес, который он проверил по объявлению, так же оказался сдан. Владелец комнаты недалеко от Приморского бульвара посетовал, что он с удовольствием сдал бы ему комнату, приди он на два часа раньше, чем этим шумным и беспокойным студентам. Но, увы, комната сдана и взят задаток. Анвар рассчитывал снять жилье и трудоустроиться, а там дальше как получится. И все же он те терял надежды, веря тому, что жизнь поменяется, теперь у него есть ребенок и есть стимул, чтобы изменить себя. С такими мыслями он уже подходил к знакомому дому, когда увидел оцепление и милицейские машины. От дома, где они остановились, шел дым, и он с сожалением вспомнил о вещах, оставленных в доме, языки пламени поднимались с крыши, время от времени раздавались пулеметные очереди.

– А что там происходит? – спросил он одного из зевак, стоявшего перед линией оцепления.

– Ваххабитов окружили, – ответил тот, – отстреливаются, слышишь? Говорят, там утром больше людей было, только опоздали милиционеры. А ты не с этой улицы?

– Нет, не с этой, – ответил Анвар и пошел в противоположную от горевшего дома сторону. Сомнений не оставалось, явочная квартира провалена, идти больше некуда и надо было думать, как прожить еще три дня и куда потом забирать жену с ребенком. Домой путь был заказан, и выхода он не видел, когда наткнулся на металлический контейнер с нарисованным масляной краской стрелкой, указывающей на вход на вещевой рынок. «Похожу пока здесь», подумал он и, пройдя на рынок, не спеша пошел вдоль рядов с футболками, джинсами, куртками и другими разными товарами, отбиваясь от назойливых продавцов, убеждавших его, указывая руками на свой товар, что это не Китай, а самая настоящая Италия или Турция, и что ему непременно надо закупиться именно у них. Спустя некоторое время, походив по бесконечным, как ему показалось, рядам, он наткнулся на маленькое кафе с громким названием «Амбассадор» и, заказав чай с бисквитом, опустился на стул, в изнеможении вытянув ноги. Ото сна его оторвал хозяин заведения:

– Эй, парень! – тормошил он Анвара, – девять вечера, уже закрываемся, вставай!

Анвар растерянно выскочил из-за стола, от неожиданности чуть не опрокинув чайник с чаем и чашку, к которым так и не притронулся.

– А что, уже закрываетесь? – растерянно спросил он.

– Что значит уже? Ты уже два часа спишь тут, я тебя будить не стал, жалко было, – ответил хозяин заведения весьма колоритного вида, с крючковатым, как у орла, носом и усиками а-ля Адольф. – Вон официанту сто рублей отдай за чай, – показал он рукой и добавил: – Что, некуда идти?

По всему видать, он не в первый раз сталкиваясь с подобной ситуацией.

– Да, нет, то есть, да, – растерянно пробормотал Анвар, доставая из кармана сто рублей и протягивая официанту, – спасибо большое, а тут нет гостиницы какой-нибудь? Негде переночевать.

– На рынке есть все, – ответил крючконосый, – пройди по правой аллее и в конце спроси Меседу, у нее всегда можно переночевать, – ответил хозяин «Амбассадора». – Там же, у нее, можешь спросить работу, утром всегда нужны грузчики, – сказал он, оценивающе глядя на Анвара. – Можешь заработать на обед, если не лентяй. У нее грузчики с рынка тоже живут, с ними можешь договориться.

– Конечно, – ответил Анвар, – деньги мне не помешают.

– Молодец, – ответил хозяин Амбассадора – меня Камиль зовут, приходи, если поесть надо, у меня лучший шашлык на этом рынке, – с гордостью заявил он и продолжил: – я уважаю молодежь, которая любит работать, а то тут приходят некоторые, либо сразу хотят на дочери миллионера жениться, либо командовать, а нужно пахать и пахать, чтобы заслужить хорошую жизнь, – подчеркнул он. – Все хотят ходить в белых рубашках и ездить на дорогих машинах, – вдруг понесло Камиля, – а грязную работу кто будет делать? Вот нанял на днях помощника для закупок, на кассе чтобы постоял, а он побрезговал заменить официанта, ну как так? – возмущался Камиль, воздевая руки к небу, – разве Пророк не наказал всем зарабатывать честный хлеб, трудиться, уважать других и себя? А они вспоминают об Исламе только по пятницам, когда идут в мечеть, чтобы показать себя друг другу. Выгнал я его и сам продолжил обслуживать клиентов. Что зазорного в том, чтобы протереть стол и принести еду? – вопрошал он. – Вырастили поколение директоров свежего воздуха, бездельников! Вот я, например, два года не выходил с этого рынка, разве что, когда на похороны или на свадьбу, не отдыхал нигде и не на кого оставить. Ну ладно, ладно, – замахал он руками, – иди, иди. Вырвалось у меня наболевшее.

– А что, – спросил Анвар, – вам официант нужен?

– Да нужен, но ты, – он опять внимательно посмотрел на Анвара, – не годишься.

– Почему это?

– По плечам вижу, что вырос в селе, крепок, мозоли на руках, неуклюж несколько. – Нет, ты не подойдешь. Ты больше мне тут опрокинешь и уронишь, нежели донесешь до клиента. А, впрочем, приходи завтра в восемь, чем черт не шутит, проверим.

Анвар дошел, как указал хозяин кафе, до конца аллеи и увидел рядом с водопадом из полотенец сидящую на стуле женщину с картонкой в руках, на которой большими буквами было написано «СДАЕТСЯ КОЙКА», и буковками поменьше «Ночь 200 рублей».

– Добрый вечер, обратился он к женщине. – Вы Меседо? – И торопливо добавил: – я от Камиля.

– Амбассадора, что ли?

– Да…

– А тебе что? койко-место? – спросила она.

– Место, – ответил он, – и желательно на пару дней или ночей.

– Хорошо, пройди на вторую улицу, как выйдешь с рынка. Поверни направо и иди вдоль забора, там дома начнутся частные, в третьи ворота зайди и спроси Барият, она тебе покажет место, и ей и заплати. Ясно?

– Понятно, спасибо большое.

– Спасибо в карман не положишь, – засмеялась в ответ женщина, видимо, пытаясь пошутить. – Иди, иди, а то места окажутся занятыми.

Анвар торопливо пошел к выходу, чтобы поскорее дойти до хостела и завалиться спать. О еде в этот момент он не думал, в голове еще стояла картина горящего дома и выстрелов. Наконец найдя нужный дом, он вошел в калитку и увидел женщину лет пятидесяти, возившуюся со старым покрывалом.

– Ночевать? – лаконично спросила она.

– Да.

– Двести рублей, сегодня не так уж много людей, – сказала она, – душевая слева у входа, кровать выбери любую, где никто не сидит. Если захочешь поесть или попить чаю, скажи мне. Все за отдельную плату. Меня тетя Барият зовут. Все понял?

– Все понял, спасибо большое, держите ваши двести рублей.

– Не за что, ты смотри, какой вежливый, – удивилась Барият и, проследив, как клиент вошел и закрыл за собой дверь, с удвоенной энергией принялась выбивать покрывало.

* * *

Учитель по дороге на работу зашел к своему, как он считал для себя, другу – отельеру. Застав его на рабочем месте у себя в гостинице, поприветствовав, спросил его о том, может ли он уделить учителю несколько минут.

– А что? – удивленно ответил тот, – для тебя всегда есть время, случилось что-то? Или на работе не клеится?

– Нет, все нормально, я по другому поводу.

– По какому это другому поводу? – опять удивился отельер.

– Просто поговорить, можно?

– Можно.

– Был я на квартире той, и я понял, почему майор так себя вел, он был психом, да, да, не удивляйтесь-психом! – И, увидев округлившиеся от удивления глаза отельера, продолжил: – Там на стенах в его квартире в деревянных рамочках ультразвуковые снимки его детей, видимо, родившихся мертвыми, везде игрушки, даже не распакованные, детские кровати, детская одежда, красивые платьица, в общем, своего рода кладбище несбывшейся мечты. Видимо, где-то на определенном этапе он потерял связь с реальностью, возможно, пойди он к психиатру, я и другие не подверглись бы мучениям, – подытожил учитель. – Возможно, он очень хотел детей. Но увы! – Развел он руками. – Даже слов нет. Ключ я оставил там же, где и нашел, ну вот, в принципе, и все, что я вам хотел рассказать.

– Мда, – проговорил отельер застывший на некоторое время в задумчивости, – всегда вылезает какая-нибудь особенность человека, когда уже и не ожидаешь, вроде. Даже и не знаю, что думать. Не скажу, что мне от этого стало легче или тяжелее, все равно уже как-то. Война давно пришла в наши дома, погибли многие, и мы не знали, откуда пришла эта беда. Ведь тогда, когда все это начиналось, почти все были кругом коммунисты или комсомольцы, строили светлое будущее и потом бац! – Он ударил по столу. – Капитализм. Ты садись, садись, – попросил он учителя, – я тебя подвезу на работу, – сбивчиво начал он, – выслушай меня, я доверяю тебе, а рассказать это некому больше, кроме как тебе. Не поймут. Так вот, когда это все началось, я работал помощником прокурора, боролся с нарушениями закона, иногда выступал перед коллективами рабочих на предприятиях, и ничего вроде бы не предвещало беды. Конечно, не хватало продуктов, вещей каких-то самых необходимых, но мы как-то справлялись. Но вот когда объявили свободу предпринимательству, вдруг сразу все рухнуло, и я не знаю почему. Люди увлеченно занимались бартером, выпуском каких-то вещей или продуктов питания, цены все время росли, и нам вдруг прекратили выплачивать заработную плату. В стране внезапно не оказалось денег. Ну ты тоже помнишь, наверное, в какой-то степени это и вас в селах коснулось.

– Да, – сказал учитель. – Я был тогда студентом, помню, что были перебои с выплатой стипендий, сигареты пропали в магазинах, сахар, масло, даже зубной пасты не было, – рассмеялся он.

– Так вот, – продолжил отельер, – я бросил свою работу и занялся бизнесом, семью-то кормить надо. Хотя, надо признать, время-то было интересное, меняли моторы от машин на сами машины, зерно на масло, масло на спирт, эх, чего только не было, – покачал он головой. – Коммунисты, как мне тогда казалось, ушли в прошлое, хотя нет, – поправил он себя, – Большинство из них стали завзятыми бизнесменами. Первые кооперативы открылись при районных комитетах комсомола, они и тут себе создали преференции, – усмехнулся он. – И знаешь, я скопил каких-то денег небольших, построил этот небольшой отель, кемпинг на берегу моря и, в принципе, всем доволен – у меня честные деньги. Но вот тут и произошло самое интересное, когда все кинулись накоплять, строить бизнес, искать лучшую жизнь, не обращали внимания на то, что секретари райкомов куда-то сгинули, и их место стали занимать попы и муллы. Конечно, капитализм намного лучше, продукты появились любые, товары, человек мог себя реализовать, но как эти твари предали свою идеологию, я до сих пор в шоке. А ведь семьдесят лет держали все в ежовых рукавицах! Я мог предположить, что где-то в лесу будет воевать против власти какой-нибудь упертый коммунист, но никак не думал, что воевать придется с невесть откуда появившимися религиозными экстремистами, решившими, что именно они знают, как нужно жить остальным. Простому человеку всегда сложно подняться над обществом, над ситуацией, взглянуть на происходящее со стороны, чтобы понять, что происходит, да и не только простому, – взмахнул он рукой, – большинству этого не дано. Только со временем начинаешь понимать те или иные процессы, да и то не всегда. А майор, его друзья, мой мальчик, – голос отельера вздрогнул, – они вдруг оказались на самом острие войны с этим новым злом. У нас ведь даже Ислам стал большевистским, помнишь, у Максима Горького «Если враг не сдаётся, его уничтожают», «Кто не с нами, тот против нас», – это ведь было в крови, внушалось с детства! Получилось, что под тоненькой коркой религии по-прежнему находился большевик, но уже одержимый новыми идеями. И пошли насаждать, а кто был против – их убивали. Я нисколько не оправдываю покойного майора, хотя он был моим другом, не оправдываю и не осуждаю никого, потому что никто из нас не выбирал эту судьбу. Нас назначили принять эту боль, вынести её, и главное было, как я понял, всегда оставаться человеком, что многим так и не удалось. Я вот всегда следовал одному правилу – не делай другим того, чего не хотелось бы испытать по отношению к себе. И я думаю, что поступи так каждый, пережить эти перемены было бы всем нам намного легче. Разве нет? А майор, несчастный дурачок, тоже верил во что-то, приносил в жертву себя, близких, а ради чего? Ради того, чтобы те, кто назначил себя преемниками коммунистов, то есть ради тех же перекрасившихся коммуняк, построивших себе уже новую сытую, благополучную жизнь, чтобы они беспроблемно и дальше правили нами. Я это понял давно, а сын – нет, его влекла романтика – прочитанные книги, гонки, расследования, Пинкертон и Шерлок Холмс с доктором Ватсоном. И все было зря. Чтобы одни негодяи сменили других негодяев. Разве не так?

– Все так, – ответил учитель, – большинство людей лишь сетует на судьбу, на тяжелую жизнь, ничего не делая, чтобы изменится самому и помочь другим. И природа человека так устроена, что, если он не работает над собой, он деградирует. Чтобы расти, человек должен иметь свободное время и еду. Когда нет ни того, ни другого в достаточной мере, все преимущества эволюции сводятся к нулю, и он ничем не отличим от обычного Aspergillus niger (лат. черная плесень), – пояснил учитель, увидев удивленные глаза отельера. – Я ведь курсовую работу писал, посвященную патогенным грибам, и могу сказать, что человечество своим поведением мало отличимо от плесени. А способы освоения новых территорий вообще один к одному. Но чего уж там, это длинная история, – вовремя остановился он, – да, и вот хотел напомнить, что с квартирой майора будете делать? Надо отдать ее наследникам, если они есть. Вот ключ, – и положил на стол металлическую перфокарту. Всю дорогу до кладбища они оба молчали. Когда учитель вышел из машины, отельер сказал ему:

– Кстати, вся его семья здесь похоронена, у тебя. Я давно тут не был, посмотришь, все ли там в порядке, у него нет родственников. И забери ключ, он мне не нужен, он никому уже не нужен. И запомни, я никогда не был плесенью, и мой сын не был, и майор тоже не был.

– А что мне с ним делать?

– Не знаю, делай что хочешь.

Учитель растерянно забрал ключ и пошел в сторону кладбища. «Даже мертвым майор никак не хочет отпустить меня, – думал он, перебирая бумаги, – отстанет он от меня когда-нибудь или нет?» Наконец, в ящике стала он нашел нужный документ и, прочитав номер захоронения, переписал его на листок. «Ну что ж, – сказал он себе с грустью, – пойдем навестим, что ли?» По пути к могиле майора учитель взял с собой одного рабочего, и довольно скоро они пришли к восточной ограде, возле которой покоился его мучитель со своей семьей. Беглого взгляда на могилы хватило учителю, чтобы понять – вот его, самая свежая, рядом супруга, а те две могилки впритык к родителям – дочерей. Дата рождения совпадала с датой смерти. Имена красивые подумал учитель, Загра и Зарема, – погодки, наверное, могли бы быть хорошими дочерями и сестрами друг дружке, но не вышло. «Ладно, майор, – сказал он, обращаясь к могилам, – отпусти, пожалуйста, меня, я все понял», и, оставив ошарашенного его словами рабочего убирать могилы, пошел по своим делам.

Через пять минут он был у Муртуза в его мастерской, тот, как всегда, пил чай и обсуждал с помощником варианты арабской вязи на памятнике. Заметив учителя, оба привстали и, поздоровавшись, пригласили к столу.

– Чай будешь? – заботливо спросил Муртуз, – вот Магомед, – показал он на помощника, – конфеты принес и пирог домашний.

– Спасибо, Муртуз, я чай не буду, но от воды не откажусь.

– Как так? Кто же от домашнего пирога с курагой и орехами отказывается? У тебя что, диета?

– Нет диеты никакой, но предпочитаю не загружать организм без необходимости. Вот вы пьете целый день чай со сладостями, а по сути вам надо пить воду. У вас работа тяжелая, с камнем. Сами не замечаете, что устаете часто?

– Замечаем, поэтому и пьем сладкий чай, и работаем, – ответил Муртуз, – все так делают, разве нет? – Потом достал откуда-то бутылку минеральной воды и, налив в граненый стакан, поставил перед учителем.

– Вот, все капризы начальства для нас закон и, усмехнувшись, добавил: «Как циклоп циклопу говорю». Магомед засмеялся.

– Цыц, – прикрикнул на него Муртуз, – мы сами только имеем право смеяться над собой и никто другой.

Учитель выпил предложенную минералку и присел на стул.

– Ну что? – обратился он к Муртузу, – план, вроде, выполнен, горящих заказов нет, есть наряд на ремонт двух надгробий, но это твой помощник справится, так что можете сделать – и на новогодние каникулы до шестого или седьмого января. Но так как люди умирают в любое время года и в праздники, и в будни, чтобы не беспокоить вас, я придумал, чтобы у вас тут всегда в наличии были пара-тройка временных надгробий, чтобы люди не шатались по кладбищу в поисках плоских камней, вот вам эскиз, размеры, из простого доломита, чтобы штук пять лежало под навесом.

– А директор в курсе? – спросил Муртуз.

– Нет, это мое решение, – удивленно ответил учитель. – Ваше дело выполнять. Вот накладная на камень, получите у кладовщика, вот наряд-заказ, закрою как выполните. Вопросы есть?

– Есть, – ответил Муртуз. – Чай будешь? Они все вместе рассмеялись.

– Ну ладно, наливай свой чай, чашку выпью, но без сахара и только заварку, – пояснил учитель.

– Что, даже пирога не попробуешь?

– Нет, не попробую.

– Ладно, – ответил Муртуз, – но может объяснишь нам тоже, почему ты так чай не любишь?

– Чай-то я люблю, – отвечал учитель, наблюдая, как Магомед наполняет чашку густой темно-красной, ароматной жидкостью, – просто его надо правильно пить. И вообще, – добавил он, – надо правильно есть.

– Как это? – опять спросил Муртуз. – Семьдесят лет живу, и всегда узнаю что-то новое.

– Тебе может не понравится, то что я расскажу, – ответил учитель.

– Отчего же? – Ответил Муртуз, – объясни.

– Ну что ж, слушай. В человеческом организме приблизительно сто триллионов клеток, причем из этого числа только одна десятая человеческих, остальные – микробы, бактерии, вирусы. Естественно, им надо питаться, размножаться, воевать друг с другом, выяснять отношения между собой и при этом сосуществовать с человеком. На смену умершим появляются новые, и вот вся эта бурная жизнь внутри каждого человека, да и не только, и других живых существ. Они помогают перерабатывать еду, залечивать раны, сращивать поломанные кости и даже, как я думаю, заставляют нас принимать решения. – Заметив расширившиеся от ужаса глаза Муртуза, учитель остановился. – Вот видишь, я же сказал, тебе не понравится.

– Подожди, подожди, я ведь всего восемь классов кончил, – вскочил из-за стола Муртуз, – а ты, я слышал, человек образованный, ты три дня здесь, а уже порядок навел, расскажи, пожалуйста, мне очень интересно, и Магомеду тоже.

– Правда, Магомед? – спросил Муртуз помощника.

– Конечно, – глубокомысленно отвечал тот, – не каждый день такое слышишь.

– Ну ладно, – усмехнулся учитель, – продолжим. Получается по семь-восемь обитателей на одну клетку организма. Наше тело – как большой многоквартирный дом с жителями в каждой комнате, как-то вот так. С какими-то организм воюет, убивая их, а некоторые – и их большинство – не трогает, так как сложился симбиоз, другими словами, сжились с ним. Вот вы постоянно пьете чай и едите сладкое, так вот, у вас в кишечнике население, если можно так выразиться, ориентированное на переработку сахара, и даже если вы съедите что-то полезное, то бактерии не успеют его переработать, так не хватает тех, кого надо, по профессии – рассмеялся он, обдумывая, как доходчивее объяснить этим работягам то, что они просили им рассказать. – Кислота растворит еду, – продолжил он, – но ферментировать будет некому. Вот как у нас тут, привезли металл, а кузнецов или сварщиков нет, и он просто сгниет, этот металл. И человек сам назначает и выбирает себе болезни на этой почве, тогда как едой можно не только питаться, но и можно лечиться.

Муртуз поперхнулся чаем:

– Как это, лечиться?

– Ну, от многих болезней можно. Мы ведь не забываем, что организмы, которые в нас, их число намного больше, чем наших клеток, и человек обязан научиться регулировать численность. Потому как они, живя в нас, за миллионы лет эволюции научились манипулировать нашими желаниями, оседлав нервную систему и вводя в заблуждение мозг, когда им нужно. Они влияют на наши симпатии и антипатии, то, что мы называем интуицией, иногда это просто помощь тех, кто живет внутри нас и распознал неприятности раньше нас. Они регулируют наши запахи, начиная от обычного пота и завершая феромонами. Но мы ведь тоже из себя что-то представляем, в конце концов, это наше тело и нас есть способность мыслить, у нас есть сила воли, и у нас есть знания, позволяющие обратную манипуляцию. Ну ладно, – сказал он, увидев напряжённые лица собеседников, изо всех сил пытавшихся его понять. Как-нибудь продолжим, спасибо вам за минералку, мне еще к директору надо зайти, так что не прощаемся. Оставив озадаченных неожиданной информацией о себе и своем теле мастеров сидеть за столом, учитель направился к директору, с которым хотел обсудить несколько рабочих вопросов. По дороге к офису он наткнулся на посетителей кладбища, пожаловавшихся на угли от костров, разведенных кем-то на могилах, и обещал дать наставление сторожу, посетовав, что территория большая, заросшая деревьями и кустарником, и про себя подумал, что за годы первоначального накопления капитала кладбище пополнилось целыми монументальными композициями из мрамора, годившихся в качестве экспонатов для любого музея прикладных искусств. Особенно его впечатлила скульптура бизнесмена с брелоком от мерседеса в руках и часть выглядывавшей из куска мрамора бампера и решетки. «Интересно, – подумал он, – сколько Муртуз содрал за такую работу?» Подойдя к офису, он заметил несколько дорогих джипов и прошел в помещение. В кабинете директора как всегда было шумно, накурено так, что из-за сизого дыма виднелась только его лысина, за столом сидели двое или трое ребят, тоже куривших так, словно дали обет выдуть как можно больше дыма на этом ограниченном пространстве. Оживленно жестикулируя, они что-то объясняли директору, сетовали, что расценки, установленные здесь, никуда не годятся, и простому человеку сложно получить место на кладбище, хотя сами не производили впечатления людей, убитых горем в связи со скоропостижной смертью близкого человека, их, как понял учитель, больше интересовало то, что территория кладбища, которая когда-то была за городом, постепенно с годами оказалась в черте города и теперь мешает неким застройщикам. Заметив вошедшего учителя, директор приветливо сказал:

– Давай, бери стул и подсаживайся, – и, подождав, пока учитель взял стул и подсел к ним, сказал: – кури, – бросил перед ним пачку сигарет и пододвинул пепельницу.

– Спасибо большое, сейчас не хочу, – ответил учитель, хотя никогда не курил. – А в чем вопрос?

– Вот, в старой части нашего кладбища, вот эти ребята строят микрорайон и говорят, что готовы за свой счет перезахоронить западную часть, если мы дадим положительное заключение, – начал директор. – Как ты думаешь? Это возможно?

– Не знаю, – ответил он, чувствуя на себе напряженные взгляды собеседников, – надо изучить вопрос, поднять документы, запросить архив, выяснить статус земель, посмотреть, что там под кладбищем в этой части.

– А что может быть под ним? – перебил его один из гостей.

– Вот чтобы ответить на этот вопрос, и надо выполнить определенную работу, – ответил учитель. – Ну и вообще, заключениями по земле в черте города и за ним – этим общественность должна заниматься.

– Да че там общественность, – перебил его снова тот же гость, – как заплатим, так и прокукарекают.

– Ну вот ты сможешь посмотреть, – попросил директор, – понимаю, что не твои эти дела, но очень прошу.

– Ладно, – ответил учитель, – мне нужно будет дней пять-шесть.

– Ну вот, – обрадовался директор, – и ладно, все. Увидимся через неделю.

Гости встали и, погасив горевшие сигареты в пепельницах, тщательно проворачивая окурки, надавливая большим и указательными пальцами сначала по часовой, а потом и против часовой стрелки, словно выполняя некий ритуал и, видимо, убедившись, что окурки больше не представляют опасности окружающему миру, направились к выходу.

Директор, взяв его за руку, попросил:

– Сделай так, чтобы можно было отдать ту часть. Там из мэрии звонили, а им отказать я не могу. Могут нас самих здесь упаковать, – с грустью сказал директор. – Как у нас говорят, у некоторых людей даже если желудок полон, глаза по-прежнему голодны и хотят есть.

– Ладно, я посмотрю бумаги, и если ничего не препятствует, почему бы нет, – пошутил учитель, желая поднять настроение этого очень добродушного человека, который был ему симпатичен, и которого, видимо, не на шутку напугал этот визит. – Этот мир, в конце концов, создан для живых, и в то же время нам дана память, чтобы помнить тех, кто был рядом. Думаю, найдем консенсус. – уверенно заявил учитель. – Да, и вот, подпишите, пожалуйста, накладные, камень, краска, заказ-наряд.

– Сам проверил?

– Ну да.

Хорошо, давай, – и, подписав размашистым почерком, протянул бумаги назад. – Можешь отдать бухгалтеру, пока она не ушла. На новый год что будешь делать?

– Ну, еще время есть, а так, думаю, посижу дома, купил несколько книг, почитаю их.

– Не забудь послезавтра зайти за премиальными, я тебя включил в годовой список.

– Спасибо, у меня есть деньги.

– Есть, есть – рассмеялся директор, – мне рассказывали про тебя. Это все по закону. Ты принят в последний месяц, значит попал в последний квартал, и премия положена. Ну давай!

Учитель закрыл за собой дверь и после некоторых раздумий направился в бухгалтерию, посмотрел архивные документы и, написав два запроса, протянул бухгалтеру.

– Это что? – спросила она.

– Это запросы на получение топографической схемы и геологии западной части кладбища, нужно распечатать, отнести на подпись к директору, а дальше он сам получит ответ, – пояснил учитель.

– Хорошо, а ты подпиши здесь и здесь, – показала бухгалтер. – Получи премию, там двадцать семь рублей восемьдесят копеек, я удержала три рубля – это на день рождения бригадира сварщиков, сторожу нашему и водителю.

– А что они, в один день родились? – удивился учитель.

– Нет, в разные, – ответила бухгалтер, – но ты раньше не сдавал, и я удержала. В одном квартале родились, – и засмеялась. – Вот двадцать четыре рубля восемьдесят копеек.

Расписавшись, он забрал премию, но мелочь забирать не стал, посчитав, что и этих денег для него много.

К концу дня он решил навестить граверов и, подойдя к мастерской, увидел, как они вышли ему навстречу.

– Ты к нам не зайдешь? – спросил Муртуз.

– Чай пить? – усмехнулся учитель.

– Нет, просто поговорить.

– А что? Случилось чего?

– Случилось. Вот мы с Магомедом думали, как это так, нас в своем теле только десять процентов, мы посчитали, правильно, Магомед? – спросил он помощника.

– Да правильно, – ответил тот.

– И мы хотим, – продолжил Муртуз, – чтобы ты помог бы нам вернуть власть над телом, а то не годится горцу, чтобы его сознанием управлял какой-то микроб, правильно я говорю, Магомед? – Магомед как всегда подтвердил и вдобавок поинтересовался:

– А спирт или водка их не берет?

– Нет, не берет, если только для протирания, – засмеялся учитель, заметив про себя, что не ожидал такой реакции работяг на свою короткую лекцию.

– Ладно, я помогу вам, но не сейчас, а после нового года, вы придете с анализами, я скажу, какие надо, и по ним я назначу что можно есть и когда.

– А сейчас нельзя? – с надеждой спросил Магомед.

– Сейчас нельзя. Надо иметь исходные данные, как я уже сказал. Так что по чашке чая и домой.

– Попьёшь с нами?

– Естественно, но только заварку, без кипятка.

– Идет!

Уже темнело, когда он добрался до дома и пробирался через двор, где опять кто-то из соседей временно выгрузил какие-то батареи, железные бочки, арматуру и еще черт знает, что во двор. «Неужели, – думал он, – нельзя было выгрузить это на какой-нибудь склад, здесь ведь дети играют, а в темноте вообще можно получить травму», когда ему навстречу неожиданно вышел сосед, которому утором передал деньги, и с ним еще один парень.

– Салам, друг! – обратился к нему сосед, – я вот хотел тебе спасибо сказать, и попросить, если можно, дай тысячу рублей на лекарства. Вот то, что ты дал – клянусь! – все отдал матери. Честное слово. Не хватает, понимаешь? От обоих разило перегаром, и учитель понял, что деньги нужны вовсе не для покупки лекарства.

– Ва алейкум салам, – ответил он, – я сочувствую вам, но денег дать не могу.

– Почему?

– Нет денег, – соврал он.

– А если мы проверим?

– Я вас обоих проверю, – смело ответил учитель, глядя им в глаза. – Да так, что мало не покажется. Идите отсюда, пока целы, – и теперь уже с благодарностью вспомнив соседа, выгрузившего здесь железяки, нащупал нечто вроде куска металлического уголка и, повернувшись к соседям, продемонстрировал свою решительность. Увидев это, хулиганы ретировались, а он спокойно пошел к себе.

– Ну ладно, – кричал ему второй вслед, – увидимся еще. Ты знаешь, какие у меня друзья?

Через полчаса, поужинав и приведя себя в порядок, учитель погрузился в чтение, совершенно забыв о недавнем инциденте, и так с книгой и заснул.

* * *

Капитан Султанов спешил в отделение полиции к утреннему совещанию, и едва он успел забежать в актовый зал и занять место рядом со своими сослуживцами из криминального розыска, как вошел начальник отдела и после небольшого вступления заявил, что реформа милиции, о которой так долго говорили, наконец начнется, и всем сотрудникам надо будет пройти аттестацию, после которой часть сотрудников будет уволена, другая переведена в резерв, а самые достойные продолжат службу в новой российской полиции. «И теперь, – торжественно заключил он, – мы будем называться полицейскими». По рядам прошел шумок, и кто-то спросил:

– А всех будут аттестовать или только тех, у кого замечания по службе?

– Всех, – ответил начальник, – даже меня. И только после этой аттестации мы будем носить гордое имя полицейского.

– А чем оно гордое? – раздался тот же голос. – У народа в памяти полицаи, что служили оккупантам во время второй мировой. А мы кому будем служить?

– Встать! Кто это сказал? – спросил начальник милиции.

– Я, товарищ полковник! – поднялся кто-то из третьего ряда. – Сержант Магомедов, патрульно-постовая служба.

– Сержант Магомедов, не задавайте глупых вопросов и не сравнивайте нашу будущую службу со службой оккупационной полиции, понятно вам?

– Так точно, – ответил сержант, – разрешите присесть?

– Садитесь. И запомните все, приказом назначена аттестационная комиссия как для рядовых и сержантов, так и для офицеров, если кому весело в задних рядах, то я посмотрю, как вы будете веселиться по завершению аттестации, – мрачно заявил начальник и продолжил: – дальше все вам объяснят начальники соответствующих подразделений.

После его ухода сотрудников под роспись ознакомили с содержанием приказа, и все разошлись по кабинетам. Однако, не успел капитан дойти до своего кабинета, как прибежал помощник дежурного и сообщил, что его срочно вызывают к начальнику. Войдя в кабинет начальника, он обнаружил, что у начальника собрался весь офицерский состав отдела. «Товарищи офицеры! – обратился к ним начальник, – я вас собрал не только для того, чтобы сообщить о том, что будет какая-то аттестация, а для того, чтобы вы поняли всю серьезность проводимой реформы. Мы уже почти двадцать лет именуемся милицией и собственно от этого нового переименования нам ни холодно, ни жарко, но там, – он поднял вверх указательный палец и выдержал небольшую паузу – в высоких кабинетах решили, что время изменилось, новые реалии, другими словами, если кто не забыл курс теории государства и права, что там говорили Маркс и Энгельс о сущности права? – спросил он и вопросительно посмотрел на подчинённых. – Вот ты, Султанов, – неожиданно обратился начальник к нему, – помнишь? Ты ведь, если не ошибаюсь, университет окончил?»

– Ваше право есть возведенная в закон воля вашего класса? – Полуутвердительно и не совсем уверенно ответил капитан.

– Молодец! В точку. Именно так и написано, если кто забыл. Прежде мы, то есть милиция, служили рабочему классу и трудовой интеллигенции, а теперь будем служить конституции.

– А раньше что, – подал голос начальник службы криминальной милиции, – мы кому-то другому служили?

– Не умничай, – перебил его начальник, – в министерстве говорят, что будет борьба с олигархами, миллиардерами и прочими противниками власти. Нас будет защищать закон, как никогда прежде, поднимут зарплаты, дадут льготы, технику, а взамен верная и преданная служба. Кто не пройдет аттестацию, останется за бортом. Понятно?

– Чего уж не понять, – снова заявил начальник криминальной службы, – наши-то пострелы в министерстве и тут не упустят случая заработать на нас. По сколько будем скидываться? Правильно я понимаю? – с усмешкой спросил он начальника.

– Правильно, – ответил тот, – не забывайте, что в министерстве постараются срубить денег даже на наших похоронах, итак; с рядового и сержантского состава по пять тысяч рублей, с офицеров по пятнадцать тысяч рублей, собирать будет замполит. Это не мои капризы, сам замполит повезет списки в министерство, я с этим ничего поделать не могу и платить за всех я тоже не могу. Сама аттестация пройдет в марте будущего года, но мы должны все предусмотреть. Всем все понятно?

– Понятно, – ответил за всех тот же голос, – вот суки. Даже в аду они будут собирать деньги если позволят. По уголовным делам и по следственным материалам совещания сегодня не будет?

– Нет, не будет, – ответил начальник, – дожмите этот вопрос с розыском этого бандита, как его там? – спросил он опять капитана Султанова, – Ну этот, из-за которого ты всех всполошил?

– Арсена Халилова, что ли?

– Да, именно его, поднимите всю агентуру, обратился он к присутствующим, опросите всех, вчера получили ориентировку о том, что еще двое участников бандподполья просочились в город, начальство думает, что Арс и его соратники по бандподполью готовят что-то в городе и приказали действовать превентивно. С сегодняшнего дня усиление. Никаких отпусков и гуляний.

– Двойной Ван-Дамм что ли опять? – спросил один из офицеров, – мы ведь уже неделю как в усилении, и на усиление теперь еще усиление?

– Какой еще Ван Дамм? Сколько можно шутить? – разозлился начальник. – Называть усиления по службе двойным Ван-Даммом! И я вам приказываю не упоминать этот голливудский фильм больше. Приказ понятен?

– Так точно!

– Все свободны, вечером жду доклада от начальников служб.

Они все вышли в коридор, обсуждая новость и возмущаясь очередной блажи руководства, а начальник следственного отдела рассказал в привычной ему полушутливой своей манере, как его долго не представляли к полагающемуся ему по должности званию.

– Поехал в министерство к кадровикам, а эти козлы мне намекают, – плати, мол, и сразу получишь майора!

– А ты что им ответил? – спросил кто-то.

– Ответил, что начальник полиции Нью-Йорка в звании капитана, а я в своем небольшом отделе нисколько не комплексую от своего лейтенантского звания. И что интересно, звание все же присвоили, но через полтора года после положенного. И как бы начальник ни обижался, я за аттестацию платить не буду.

– Не будешь, ну и не плати, – обнадёжил его начальник криминальной службы, похлопав по плечу – твою должность продадут другому, а ты останешься честным, но благородным безработным. А они заработают на тебе. Все рассмеялись и разошлись по кабинетам.

К вечеру капитан, изрядно измотанный вернулся в отдел, никто из его агентуры не слышал ни про Арса, ни про каких-то новых лицах, появившихся в поле внимания милиции. Такой же результат был и у других его коллег. Выслушав их доклады, начальник криминальной службы посоветовал им быть настойчивее в этом вопросе и искать новые подходы, хотя и не пояснил им, в чем должна заключаться эта настойчивость и о каких подходах идет речь. Потом выругался в адрес начальства и спросил капитана:

– А этот твой долбаный агент ничего не напутал? Если ему там что-то померещилось, и теперь наше начальство писает кипятком, требуя изловить этого Арса, то причем тут мы. Ты давай-ка, – потребовал он, – наведай его, агента своего, и, если он вернулся с этих похорон или куда он там ездил, пусть сам тоже копытами постучит по городу, порасспрашивает своих дружбанов-сексотов. Понятно?

– Все ясно, товарищ майор, завтра навещу его прямо с утра, – обещал капитан.

– Никаких завтра, сегодня же вечером и, если его не найдешь, дуй за ним в горы, куда он уехал соболезновать, привези его и пусть работает. Это приказ, понял?

– Так точно.

– Ну все. Досвидос, – по молодёжному попрощался со всеми начальник и помахал ему на прощание рукой, сказав: «Действуй, Султанов, на тебя вся надежда, завтра к шести вечера жду».

* * *

Утром Анвара разбудил призыв к молитве, все обитатели хостела зашевелились, кто-то повернулся на другой бок, чтобы поспать, кто-то уже шумел в коридоре, надевая обувь и направляясь в ванную для омовения. Он встал, подождал, пока освободиться душевая, и, сделав омовение, вернулся в комнату, увидев, что один из соседей, молодой парень с бритой налысо головой закончил молитву, он попросил у него коврик и, совершив молитву, с благодарностью вернул коврик хозяину.

– Ты кто? – спросил тот Анвара, – я тебя раньше тут не видел.

– Никто, – ответил он, – я сегодня заселился, вернее, вчера вечером.

– А-а, понятно, меня Гарун звать, а тебя как?

–Анвар, – ответил он.

– Ты на рынке работаешь?

– Нет пока, но хотел бы устроиться, вот в кафе сегодня пойду устраиваться. «Амбассадор», называется.

– Понятно, знаю я это кафе, прямо в центре рынка. Если он не возьмет, то сложно будет пристроиться. В этом году плохо с работой, кризис этот, у людей денег особо нет, товар стали меньше возить, и покупают не много как прежде, так что не упускай, – посоветовал Анвару его новый знакомый.

В половине восьмого он как штык стоял возле дверей кафе, и подошедший хозяин заведения, одобрительно посмотрев на него, сказал: «Ну ладно, устроим тебе небольшой экзамен и, если сдашь, считай принят».

Они прошли внутрь, и Камиль приказал Анвару набрать воды из кулера в несколько стаканов, положить их на поднос и пройтись между столами. «Быстрей, быстрей!» – скомандовал он, и Анвар, изо всех сил лавируя между столиками, как на слаломе, пытаясь не расплескать воду в пластиковых стаканах, не задеть стулья и столы, бегал в небольшом помещении. Наконец, раздалась команда: «Стой!» Подойдя к нему, Камиль посчитал стаканы.

– Все на месте, вроде, – сказал он, – и поднос не очень мокрый, если даже и разлил, то немного. Ну молодец. Вот, подойди познакомься с коллективом: – повар наш Зулейха, ее помощница Патя и кладовщик Закир. Вот весь наш коллектив. Получил заказ – обращаешься к Пате, она выдаст, насчёт выпивки к Закиру. Принял деньги – отдал Закиру, сдача у него же. Чаевые делите в конце смены поровну. Оплата у тебя – двести рублей в день плюс бесплатное, – тут он сделал паузу, – четырехразовое питание, причем, я не буду считать, сколько раз ты поел, мне важно, чтобы ты вертелся как надо и не спал. Если будешь хорошо справляться, то сам заметишь, как у тебя появятся деньги, – засмеялся Камиль. – Да и вот что: любая проверка, менты, санэпидстанция, пожарные, налоговая инспекция, пришельцы с Марса или из другой галактики – ты с ними не разговариваешь, а сразу адресуешь к Закиру, понял?

– Да, понял.

– Ну, тогда с богом!

К вечеру Анвар едва держался на ногах, однако управился со своей работой на совесть, за целый день он всего два раза поел, но ему и не хотелось есть, близость кухни, её запахов и уверенность в том, что может поесть, когда он захочет, отбили аппетит напрочь, пока во время небольшого затишья Закир не предложил поменять его, пока он пообедает. С удовольствием поев стряпню Зулейхи, он понял почему в их заведении так много людей. Повар действительно очень вкусно готовила. Когда пришел черед делить чаевые, то его доля составила шестьсот рублей, и вкупе с двумястами рублей дневного заработка Анвар, держа в руках целых восемьсот рублей, почувствовал себя настоящим богачом. Но еще больше его обрадовала похвала от Камиля:

– Ты знаешь, – сказал тот, – вот так и работай, здесь много работников до тебя было, и девчата, и парни, трудно здесь на рынке, в основном случайный народ, девок-официанток стараются ущипнуть, посадить за стол, оказывают им знаки внимания, даже если они страшнее дьявола, если перед глазами клиента вертится попа, то он уже ничего не видит, кроме этой задницы, с ребятами, конечно, проще, но опять же находятся добрые люди, упрекающие их, мол, почему молодой парень работает официантом, разве, мол, это мужская профессия? И несут прочую несусветную лабуду. Ты это все не слушай. Они тебя завтра на улице если встретят голодным, рубля не подадут и не поинтересуются ни тобой, ни твоими проблемами. Делай свою работу хорошо и будешь уважаемым человеком независимо от того, официант ты или повар, или еще того страшнее, ассенизатор в холерном обозе, все работы хороши, если они на пользу обществу. А потом, глядишь, подвернется что-то другое. А семья у тебя есть?

– Есть, – ответил Анвар, – вот вчера дочка родилась, и сегодня первый день на работе.

– Какой молодец, – восхитился Камиль, – вчера дочь родилась и вчера он пришел работу искать. А сегодня уже работает, а не празднует где-то, – и, достав из кармана бумажник, добавил ему целых три тысячи рублей. – Это, – сказал Камиль, – от нас всех твоей дочери. Завтра к восьми будь на работе.

Анвар был на седьмом небе от счастья, не знал, как благодарить хозяина и, увидев, что уже несколько утомил Камиля непрерывным потоком своих благодарностей, поспешил в родильный дом, чтобы сообщить жене о своей удаче и обсудить с ней дальнейшие планы. Он думал о том, как все же интересно устроен мир. Еще несколько дней назад все его познания о мире заканчивались родным селом и дивными историями о мире, которые он слышал в школе, в которой проучился до шестого класса. Родитель его, всю свою жизни проработавший в колхозе, чтил только труд и религию. И сына он уговорил бросить учебу и пойти к нему в подмастерья. Отец владел скорняжной мастерской, и они с утра до вечера обрабатывали шкуры, чистили, мыли, стирали, дубили, красили и, хотя денег больших мастерская не приносила, но в селе своем они считались зажиточной семьей. Наверное, и он прожил бы тихую и незаметную жизнь, если бы не заезжий проповедник, который вдруг сумел как-то довести практически до всех сельчан, что вера их была неправильной, а он научит их правильно веровать и, хотя на пути к всевышнему множество препон, но разве не для того создан человек, чтобы преодолевать сложности и доказывать всевышнему свою любовь? Так вопрошал он, глядя горящими глазами в уверовавших сельчан. И хотя в республике практически все были приверженцами Ислама, проповедник сумел объяснить селянам, что их ислам не правильный, а правильный тот, за который он ратует. Правда, со временем проповедник исчез, как и появился, но семена, посеянные им, дали свои всходы и спустя десятилетие, после двух войн, многочисленных контртеррористических операций и зачисток, село едва не прекратило свое существование, и тогда старейшины села призвали всех к миру, и только самые упертые, среди которых был и его близкий родственник Гусейн, продолжали бороться с властями, создавая проблемы и себе, и своим близким. Вот и его втянул Гусейн, хотя Анвар и не собирался в чем-то противозаконном участвовать, но все-таки он чувствовал благодарность за Айшу, за то, что свел их и, хотя расплата за это оказалась несоразмерной награде, он как и раньше ни о чем не сожалел. И теперь думал о том, как изменилась бы его жизнь, переедь он в город годом или двумя раньше.

Придя в больницу, Анвар узнал, что жену завтра вечером выпишут, и надо будет забрать ее домой. А вот куда ее везти? «Вот незадача, да еще с ребенком, – думал Анвар, – а может, у этой старухи есть отдельная комната, да и вообще, надо найти что-нибудь подходящее», – решил он. Однако, Меседу с порога огорчила его, заявив, что свободных комнат у нее нет, и что ей нет смысла сдавать комнаты на месяц, когда те же деньги можно заработать за неделю, всего лишь сдав кровать на ночь. Но обещала помочь, поспрашивав у соседей, и ушла к своей знакомой, жившей в соседнем квартале, обещав вернуться через час и сообщить результат. Он уже лежал в кровати, когда его вызвала на улицу хозяйка. «Можешь благодарить меня, у моей подруги Фирузы есть свободная комната, и если хочешь, можешь перебраться туда прямо сейчас, только я тебе твои двести рублей не верну». – «Не надо, не надо, – торопливо ответил он, – я и так вам обязан, большое вам спасибо, даже не знаю, как вас благодарить». – «Не за что, – отвечала она, – если не жадный, дай еще триста рублей, я ведь по цене договорилась за тебя, будешь платить за комнату шесть пятьсот. Это хорошая цена в этом районе, всю жизнь благодарен мне будешь, вспоминать будешь доброту Меседу, понял?» – «Да, понял, – ответил он и, заплатив триста рублей, взял адрес и записку к тете Фирузе, как ее назвала хозяйка, и, собрав свой небольшой скарб, пошел на новое место жительства. На следующий день, отпросившись с работы на два часа раньше и наняв такси, он приехал к больнице, однако супругу не выписали, и та с тревогой сообщила ему, что у нее нашли какую-то болезнь в груди, о которой раньше она никогда не слышала, и нужно еще несколько дней находиться в госпитале для окончания обследования, на все воля Аллаха! Плакала она, а он стоя рядом с ней, еле сдерживая слезы, держа ее за руку, и вошедший в фойе госпиталя таксист с удивлением наблюдал эту картину, как молодой парень, сентиментально держа за руку свою жену, чуть не плачет почему-то вместе с ней. Наконец, погоревав, они вышли и, обняв жену, он направился к такси, которому было заплачено и за обратный путь, и поехал в свою новую съемную квартиру.

* * *

Дядя Рассвет, как и обещал, вышел в город в поисках своего старого знакомого, которого и хотел попросить, чтобы он нашел ему учителя. Однако все оказалось не так просто. То старое двухэтажное здание, в котором располагалось управление милиции, оказалось снесено и на его месте возвышалось здание какого-то ведомства. Охрана не знала, куда переехали милиционеры, и посоветовали позвонить в справочную и узнать. Телефон никак не хотел набирать двузначную цифру справочной службы, пока охранник не объяснил ему, что теперь есть общий номер из трех цифр, и, следуя советам оператора, он найдет его. Наконец дозвонившись и записав адрес, дядя Рассвет почему-то забеспокоился о том, как примет его старый знакомый. Тот пришел к нему молодым зеленым лейтенантом сразу после милицейского училища, и Рассвет как-то сразу принял его как своего и, не жалея времени и сил, готовил молодого стажера. «Помнит ли он меня? – снова заволновался волновался Рассвет и успокоил себя, – конечно, помнит, полтора года вместе провели, работы сколько выполнили вместе, и такое щекотливое дело можно поручить только тому, кому доверяешь». Проехав значительное расстояние, почти на другой конец города, он, наконец, нашел новое здание управления милиции, определив сразу по ощенившейся бетонными блоками, металлическими конструкциями и колючей проволокой, и после того, как постовой переписал его данные из его паспорта в свой журнал, вошел в парадную дверь и оказался напротив дежурного. Пройти помогла его ветеранская книжка и удостоверение пенсионера МВД.

– Чего тебе, отец? – раздался усиленный динамиком голос из-за темного толстого стекла в дежурной части.

– Мне надо увидеть человека, ну, тогда он был в звании лейтенанта, а сейчас уже и не знаю в каком он звании.

– А фамилия есть у него? – с насмешкой в голосе спросил дежурный.

– Да, есть. Алиев.

– А кто он? Какую должность занимает? – спросил дежурный.

– Не знаю, в какой он должности, наверняка, и звание, как я уже сказал, наверное, уже другое, очень толковый парень был, – сказал Рассвет. – Но у меня есть фотография, где мы вместе снялись с ним.

И дядя Рассвет бережно достал из кармана фотографию, где на стрельбище на фоне мишеней стояли он и его молодой стажер и, просунув в окошко, передал дежурному. Тот бережно взял в руки черно-белую фотографию, посмотрел на нее, потом на Рассвета и, вернув со вздохом сказал:

– Ты поздно пришел, отец. На фотографии наш сотрудник, майор Алиев, недавно погиб.

– Как погиб? – растерялся Рассвет. – Где?

– Здесь, в городе. Несчастный случай. Вот так, и да пребудет его душа в раю. Может, я чем помогу? – спросил дежурный. – Мы все уважали его, любили даже.

– Нет. Спасибо. Я просто хотел навестить ученика, – с дрожью в голосе сказал Рассвет и вышел на улицу. Он вышел во двор, чтобы вдохнуть побольше воздуха, прийти в себя, последний из тех, с кем он служил и на кого мог положиться, тоже умер. «Наверное, это судьба, – подумал он. – В наказание мне за мои заблуждения, чёрствость и никчемно прожитую жизнь», – сказал он себе и пошел в направлении автобусной остановки.

Когда он приехал домой, Арс с нетерпением ожидал его и был огорчен, узнав, что знакомого уже нет, и больше некого просить, кому можно было бы довериться. Налив себе чай в принесенную Арсом чашку, он задумался над тем, как все призрачно в этом мире и, видя напряжённый взгляд Арса, заявил:

– Не переживай особо, я ведь следователь бывший, да еще с опытом. Я тебе составлю план мероприятия, и если выполнишь, не отвлекаясь, то найдешь своего учителя.

– А как же документы?

– Днем их никто не спрашивает, и надо не привлекая внимания зайти в пару мест.

– А одежда?

– Одежду я тебе купил, – сказал Рассвет, указав на принесенный пакет. – Брюки, рубашка, куртку здесь из дома возьми, их несколько на выбор. Можешь взять темно-синюю, она практически новая, и я ее не носил и похудел с тех пор, как она мне была впору. Единственно, не скалься, как ты это делаешь, когда проходишь перед зеркалом, иначе тебя в дурку заберут, – пошутил Рассвет.

– А я думал, вы не обращаете внимания, – ответил Арс.

– Не обращаю, пока ты не перебарщиваешь. Будь естественнее, расслабься, вспомни, что у тебя было хорошее в жизни и улыбнись себе, а на лице непременно хорошее настроение отразится, понял?

– Постараюсь. Наверное, завтра с утра лучше пойти?

– Да, с утра, а вечером я тебе набросаю план.

– Хорошо, как скажете, мне самому тоже очень хочется пройтись по городу, посмотреть, что тут поменялось, увидеть, как живут люди.

– Ладно-ладно, – перебил его Рассвет, – ты не настраивайся на длительные прогулки. Сейчас займись отоплением, что-то барахлит оно, а утром в восемь-тридцать инструктаж, и в вперёд.

Утром, когда Арс, сделав зарядку, занялся приготовлением завтрака, Рассвет уже стоял в дверях с листком бумаги. Наблюдая, как Арс, разбив яйца, перемешивает на сковородке, он сказал:

– Запоминай: приходишь в гостиницу «Утро», непосредственно в отель не заходишь, подойди к таксистам, они всегда ошиваются перед любой гостиницей, причем, все время одни и те же. Спросишь по описанию внешности, скажи, старший брат. С твоих слов не запомнить учителя, если кто-то его подвозил, невозможно. Если кто-то вспомнит, попроси отвезти, но сразу в подъезд дома или, если это будет частный двор, не заходи, постой немного, оглядись, запомни, какие рядом заведения, обрати внимание, какие автобусы или маршрутки проезжают. Такси останавливай за два квартала, переходишь на другую сторону улицы и, пройдя один квартал, переходишь на другую сторону. Если это будет высотка, найди дворника или спросишь консьержа. Если это будет частный двор с несколькими хозяевами, начни от первой двери справа налево в глубь двора, интересуйся, не сдают ли жилье. Узнав, что где-то сдают жилье, постучи и спроси прямо, живет твой родственник или нет. При разговоре с человеком в глаза не смотри, старайся, чтобы он запомнил не тебя, а что-нибудь необычное, возьми с собой желтый шарф, закутаешься им, сейчас я тебе вынесу. Если попадешь в непредвиденную ситуацию, дай знать как-нибудь. Номер моего мобильного запомни так: местный оператор – префикс, год начала первой мировой войны – первые четыре цифры, и еще три цифры от конца этой даты в обратном порядке. Все запомнил? – закончил инструктаж Рассвет.

Арс с уважением посмотрел на Рассвета и сказал:

– Да, все запомнил, причем номер телефона – железно. Сам выбирал, что ли?

– Нет, не выбирал, случайно попавшийся номер, к которому просто подобрал даты. Да, и вот, возьми деньги, тут немного, но тебе хватит.

Выйдя на улицу, Арс минут двадцать шел пешком, затем, сориентировавшись, повернул к оживленной дороге и, выйдя на остановку общественного транспорта, вскоре остановил маршрутное такси, водитель которого сообщил ему, что, хотя на лобовом стекле указан третий маршрут, но на самом деле это пятый, который едет по шестому маршруту. Арс, который ничего не понял, переспросил водителя, и когда тот снова повторил ту же галиматью, переспросил: «А на Ленина проезжает?» – «Да», – подтвердил водитель. «Ну и отлично», – заявил Арс и, садясь в автобус, не рассчитав силы, слишком сильно хлопнул дверью. Водитель со злостью посмотрел на его желтый шарф и буквально прокричал: «Передаем за проезд!»

Добравшись до отеля, Арс подошел к таксистам, стоявшим перед ним на стоянке, и после короткого разговора уже знал не только где живет его старший брат, но и место его работы, и, посмотрев на часы, спросил таксиста подвозившего учителя, не отвезет ли он его к брату на работу. «А что? – удивился тот, – это моя работа. Садитесь». Он не успел прочитать первые три страницы купленной в киоске перед отелем местной газетенки, когда такси остановилось перед кладбищем, и таксист указал ему: «Это здесь, с вас пятьдесят рублей». – «Спасибо, дорогой», – ответил Арс и, протянув сторублевую купюру, жестом показал водителю, что сдачи не надо, и направился к железной ограде городского кладбища. Войдя в здание похоронной конторы, он подергал одну закрытую дверь за другой, пока не открылась дверь с табличкой «Бухгалтерия».

– Вам кого? – недовольно спросила бухгалтер, подводившая в момент, когда он вошел, тени под глазами.

– Мне? – на секунду задумался он, не зная, под каким именем трудоустроился учитель, – мне этот одноглазый нужен.

– А-а, Муртуз, что-ли?

– Если одноглазый, то да.

– Ясно, выходите из конторы, идете налево и через тридцать шагов еще раз налево, и справа будет дверь. Там всегда открыто. Муртуз там в своей мастерской.

– Спасибо, – сказал Арс и направился по маршруту, подсказанному женщиной из бухгалтерии, предвкушая, что сейчас он увидит Учителя, и как он обрадуется, увидев его живым и здоровым, и сколько им всего надо рассказать друг другу. Войдя в мастерскую, он увидел человека, сидевшего к нему спиной за верстаком, к которому был прикреплён здоровенный кусок мрамора, и Арс с надеждой произнес, обращаясь к нему: «Муртуз?» – «Да», – ответил человек и повернулся к нему лицом. Арс с удивлением посмотрел на незнакомца и протянул руку: «Салам Алейкум!»

– Ва алейкум Салам, – ответил тот. – Памятник хотите заказать?

– Да… Нет, наверное, да, – растерянно пробормотал он. – Извините, я забыл в машине документы, – сказал Арс и выбежал на улицу. Поеживаясь от холода и кутаясь в куртку, так как начинался дождь со снегом, и пронизывающий сырой морской ветер, казалось, доставал до костей. Чтобы не замерзнуть, он побежал в сторону стоянки такси. «Надо же, – корил он себя, – так обознаться, и этот таксист с памятью как у домохозяйки. А говорят, у таксистов память на лица. Память у них только на дармовые деньги и больше ни на что», – накачивал себя Арс. Через час он был уже дома и рассказывал дяде Рассвету о том, как нашел совершенно постороннего человека, хотя все делал по инструкции и прибыл именно к той самой гостинице, где в свое время был Рассвет.

– Странно, – ответил дядя Рассвет, – а ты попросил таксиста отвезти тебя домой к учителю?

– Нет, – ответил Арс, – не додумался.

– Вот где твоя ошибка. Завтра обязательно бери того же таксиста и езжай к учителю домой. – И потом, подумав, переспросил Арса: – А там не могло быть двух одноглазых? Ну, на кладбище этом.

– Не знаю, – растерялся Арс, – не подумал, я ведь не знаю, под каким он там именем. Не думаю, что под своим. Биолог не будет работать на кладбище.

– Тоже верно, – согласился Рассвет. – Но проверить надо! А что за барсетка у тебя? – вдруг заметил дядя Рассвет, – для документов купил, что ли?

– Нет, – растерялся Арс, – когда ехал в маршрутном такси, кто-то, видно, обронил, и я хотел отдать водителю и задумался о чем-то, а потом уже было поздно. И хотел было уже спрятать за спину, как Рассвет потребовал: «Ну-ка дай сюда! – и, выхватив из рук Арса, начал осматривать содержимое. – Так, – начал он, – паспорт, водительское удостоверение, военный билет, маршрутный лист, три цветных фотографии девять на двенадцать, деньги, порванная цепочка желтого металла, кольцо из такого-же металла и мелочь. Ты чего меня дуришь? Это барсетка водителя того маршрутного автобуса, что тебя вез. Как ты мог? Зачем ты это сделал?» – не на шутку разозлился дядя Рассвет.

– Только из-за паспорта, остальное я ему верну. Завтра. Честное слово!

– Как это ты вернешь, и куда? – заволновался старик. – Да и вообще, как ты удумал такое после всего прожитого тобой? Ты живешь у меня дома. Под одной крышей со мной! Я за всю свою жизнь чужого гвоздя не украл, понимаешь? Красть не хорошо. Понимаешь? – снова спросил дядя Рассвет.

– Понимаю, – потупил взгляд Арс. – Но документ нужен мне позарез. Я завтра сфотографируюсь и заодно закину барсетку с остальными вещами в автобус того же маршрута.

– А какой был маршрут? – спросил Рассвет.

– Да черт его знает, – сорвалось у Арса, – он что-то говорил про третий, который вроде как пятый, но едет еще как-то по другому маршруту.

– А, понятно, – сказал Рассвет, – это обычная практика, когда они калымят, чтобы подзаработать на других маршрутах. Загляни в паспорт, там есть штамп регистрации, туда и отнеси, и вытри как следует барсетку, – приказал Рассвет и еще долго сокрушался по поводу безалаберности и безответственности молодежи. Отвлекло его только напоминание Арса, что пора научится совершать молитвы, и вскоре, погрузившись в заучивание арабских слов молитвы, забыл на некоторое время про происшествие и стал внимательно слушать Арса.

Утром следующего дня Арс никуда не поехал, к дяде Рассвету зачем-то зашел старший участковый милиционер, и, пока Арс отсиживался в своей комнате, они долго о чем-то беседовали, и после того, как милиционер ушел, к нему поднялся встревоженный Рассвет и сообщил, что Арса усиленно ищут, и некоторое время надо выждать, не высовываться и не искать себе приключений.

– А сфотографироваться? – спросил удрученно Арс.

– Сейчас я тебя сам сфотографирую, – сказал Рассвет. – И действительно, достал откуда-то старый «Зенит» на треноге и перед занавешенной простыней сделал несколько фотографий Арса, предварительно заставив его надеть свои рубашку, пиджак и галстук. Затем долго возился с какими-то химикатами, сетуя на пропущенные сроки годности на увеличитель, который заржавел, и планка не хотела двигаться, но через несколько часов он вынес листок с неплохими фотографиями и прищепкой закрепил на бельевой веревке на веранде. «Пусть подсохнет», – сказал он, увидев недоуменный взгляд Арса. С подсохшего листа фотобумаги на Арса смотрел совершенно другой человек, интеллигентный, со старомодным галстуком в стиле Аскот, с узором в виде ромбов. Дядя Рассвет снял лист и аккуратно на резаке обрезал фотографии и протянул ему. «На, если хочешь, иди в подвал. Там моя фотостудия, и там есть все необходимые инструменты». Колдовать Арс закончил далеко за полночь, особых трудов ему доставило расклеить и заново приклеить пленку на первом листе паспорта, но с задачей он справился, и теперь с удовлетворением рассматривал паспорт. Закончив любоваться, он протянул паспорт дяде рассвету и спросил:

– Ну как?

– Замечательно, – ответил тот, вертя паспорт в руках, – если бы я был патрульным, то даже я не заметил бы подвоха. Не зря говорят, что скоро введут биометрические паспорта.

– А что это? – удивился Арс.

– Ну, это типа на паспорте будет цифровая версия твоей физиономии и переклейкой никого не обманешь. Цвет глаз, волос, тип лица, понимаешь?

– М-да, – протянул Арс. – Скоро от этих технологий и бежать то некуда будет, везде найдут, – сделал он вывод.

– Наверное, – ответил дядя Рассвет, – но, тем не менее, это не скоро, и вряд ли мы доживем до этого светлого времени, – сыронизировал он.

Утром, держа слово, данное дяде Рассвету и не слушая советов последнего переждать несколько дней, он все же вышел в город, нашел дом, указанный в штампе регистрации в паспорте и бросил во двор пакет, в котором находилась барсетка со всем своим содержимым за исключением, конечно, паспорта, который лежал у него в кармане, и быстрым шагом направился в сторону автобусной остановки. Он хотел найти учителя.

* * *

На кладбище шел дождь со снегом, и, устав и основательно вымокнув, учитель удостоверился, что бригада могильщиков на советь сделали свою работу и закрепили ограду, залив по углам конструкции бетон, подписал им наряд и с чувством исполненного долга повернул в сторону конторы. Издали он заметил фигуру человека, метнувшуюся к выходу, и на миг ему показалось в этой фигуре что-то очень знакомым и, передав наряд-заказы в бухгалтерию, он вышел снова во двор и направился в мастерскую к Муртузу. Тот как всегда сидел и пил чай, но в этот раз без сахара и конфет и, судя по цвету, он, морщась, маленькими глотками пил крепчайший черный чай. Увидев учителя, он привстал, поздоровался приветливо и широким жестом пригласил к столу.

– Чай будешь? – спросил Муртуз.

– Да, конечно буду, наливайте. Без сахара?

– Да, без сахара. – Муртуз усмехнулся и налил из заварочного чайника ему чаю и со смехом рассказал, как утром к нему в мастерскую зашли сварщики и, попробовав чай, которым он их угостил, развели его кипятком, заявив, что это гудрон, а не чай, и что нормальные люди такое не пьют.

– А я вот, – продолжал он, – теперь начал понимать вкус чая. Что ты там говорил есть в крепком чае? Все время вылетает из головы…

– Антиоксиданты.

– А для бодрости?

– Кофеин.

– Вот, вот, – обрадовался Муртуз, – никак не запомню это анти… тьфу ты. Как, еще раз?

– Антиоксиданты.

– Зима в этом году не холодная, – продолжил он, – наверное, как и в том году неделю будет снег, остальное время – дожди. Ты как думаешь?

– Не знаю. Мне все равно, какая погода. Главное, чтобы ты был готов к ее капризам.

– Скажи, а ты всегда был такой?

– Какой?

– Ну родился одноглазым, как и я?

– Нет. Глаз мне выбили.

– Как это выбили, кто?

– Не все равно? Плохой человек, он умер.

– А я вот родился одноглазым. Второй был, говорят, но он недоразвитый оказался, и мне его удалили. Так что, сколько себя помню, я был одноглазый и носил кличку циклоп с детского сада и до сих пор, – рассмеялся Муртуз. Ты ведь знаешь отношение к таким как я или ты. Как это слово, помнишь?

– Ущербный?

– Да. Ущербный, сколько себя помню, столько оно меня и преследует. Меня ведь и женили на такой же ущербной, – с горечью сказал Муртуз. – Жена, правда, умерла три года назад, бедняжка. У нее был горб небольшой, и у нее не было шансов выйти за кого-то, кроме меня.

– А дети? – спросил учитель.

– Дети есть, двое ребят, внуки давно взрослые. Младший живет со мной. А старший нет. Он всегда стеснялся меня, а еще больше стеснялся свою мать. Наверно, из-за насмешек в школе дети ведь очень жестокие иногда и не думают о боли, которую причиняют другим. Я не ходил даже на собрания в его классе по итогам года и четвертей, ходил мой сосед, у которого два глаза. В школе и думали так, что это его отец, – усмехнулся опять Муртуз. – Тогда мне было неприятно и больно, наверное, но теперь с высоты прожитых лет мне все равно, я простил его, но все равно люблю меньше, чем младшего. Младший у меня – камень. Никогда виду не показал. А когда моя старушка однажды попросила повести ее цирк, который приехал в город, она никогда не видела тигров, и младший повел ее. Старший бы никогда не осмелился – сгорел бы со стыда. А вот теперь у меня с младшим начинаются проблемы.

– А что с ним? – удивился учитель, – ты ведь так хвалил его.

– Не в нем, а в его жене. Считает, что я занимаю лишнюю площадь, не пускает ко мне в комнату внуков, хотя деньги мои она у сына забирает до копейки.

– Ну а что, – сказал ему в ответ учитель, – ты ведь сам выбрал такую жизнь и сам, всегда, в любое время можешь изменить ее.

– А как я могу изменить ее? – спросил Муртуз.

– Понимаешь, – ответил учитель, – ведь нас никогда не спрашивают, хотим ли мы родиться на этот свет или не хотим. Если тебе повезло родиться богатым и здоровым, ты так и летишь, с рождения получив пинок в виде условностей и традиций, и так к своему концу, не успевая ни над чем задуматься. А если родился больным, хромым или еще с каким изъяном, то тоже летишь так же, только пинок побольнее и условности пожестче. Вот ты. Если бы тебе перед рождением сказали, что будешь одноглазым и женишься на горбатой не любимой женщине, а потом дети твои будут тебя ненавидеть, и ты за свою жизнь не увидишь ничего, кроме телевизора и этой мастерской, ты подписал бы контракт на жизнь?

Муртуз призадумался и ответил:

– Я понял тебя, если отбросить все правила вроде тащить эту жизнь, превозмогать себя, преодолевать трудности, быть как другие – то, наверное, нет. Отказался бы рождаться, – засмеялся Муртуз. – И я бы, если мне обещали два здоровых глаза при рождении, выбрал бы себе другое имя, другую судьбу. Мне не нравится мое имя и прожитая мною жизнь. Мне временами кажется, что в моей судьбе еще до моего рождения уже не было одного глаза, и мне было суждено прожить такую жизнь. Ты удивительный человек, – сказал он учителю, – ты заставляешь думать о тех вещах, о которых я никогда бы не подумал. Я уже представил себе: вот меня не было бы на этом свете, и ничего не изменилось бы. Здесь сидел бы другой гравер, так же шел дождь со снегом и, может, точно так же этот гравер не хотел бы идти домой. Я подумаю над всем, что ты сказал. Сожалею, но я не привык быстро думать, это удел немногих. Однажды я смотрел какую-то передачу, и там один умный человек говорил, что, если не можешь воздействовать на эту жизнь, то будь просто наблюдателем и получай удовольствие от этого. Тогда я был с ним согласен, а теперь вижу, что ошибался. Просто наблюдать – всегда означает соглашаться. Как-то я был у муллы в мечети и рассказывал ему все то же, что сейчас рассказывал тебе. И он сказал мне: «терпи, и ты попадешь в рай, а там в райских кущах неземные удовольствия и счастье неизмеримое». Я ведь всегда был и есть и остаюсь правоверным мусульманином, не пропустил ни одной молитвы, нес свои недостатки, терпел свое уродство, брезгливость ко мне старшего сына, внуков и думал, что именно терпение и есть дорога в рай. Но он не говорил о том, что надо что-то менять. Ты умеешь слушать людей, спасибо тебе.

– За что? – удивился учитель. – Мне интересно было слушать тебя. Я почти прожил с тобою вместе и твою жизнь тоже, сейчас и я, наверное, сегодня не засну, – сказал он, взяв руку Муртуза, – помни, что всегда можешь что-то изменить.

– Ну ладно, – закончил учитель, – мне еще пару дел сделать, спасибо за чай, дождь вроде перестал, пойду я в администрацию района. Обещал директору заключение одно подготовить. Салам алейкум! И не грусти. – И направился к выходу.

– Ва алейкум салам! – попрощался Муртуз и повернулся к верстаку.

Уже стемнело, когда учитель добрался до дома, дорогу ему преградили трое ребят. «Этот?» – спросил один из них. «Этот», – подтвердил высокий парень, которого он видел со своим соседом вчера.

– Садись в машину, поговорить надо.

– Не собираюсь я ни о чем с вами говорить, – ответил учитель и пошел было вперед, однако не успел сделать и шага, как что-то ударило его в затылок, и он, падая, запомнил только яркий свет фар подъехавшей машины.

Он очнулся от боли в ноге и увидел, что правого ботинка на ноге нет, он валялся где-то неподалеку, ныл затылок, и, хотя глаз плохо видел без очков, по сыроватому запаху и тишине он догадался, что находится в каком-то подвале, было очень холодно, его куртка тоже валялась на полу, а сам он был прикован к какой-то трубе, торчавшей из земли.

– Очнулся, – сказал кто-то, – живучий гаденыш, да еще и дерзкий какой.

– Ничего, – сказал другой голос, – не таких обламывали.

Учитель повернул голову и увидел тех двоих, что встретились ему у дома. Оба были приблизительно одинакового роста, только говоривший был покряжистее, поплотнее и чувствовалось, что именно он главный в этой шайке.

– Ну что, Махмуд, – обратился к нему главный, – предлагаю тебе простой вариант. Мы отпускаем тебя домой, и ты отдаёшь нам десять тысяч долларов, и будешь платить по пятьсот баксов в месяц. Если нет, мы будем держать тебя здесь, пока не подохнешь. Понял ты, нет?

– Я понял, только платить мне вам нечего. Я ведь не должен вам ничего. И у меня нет таких денег, и я не Крез, чтобы платить вам такие деньги, у меня зарплата меньше той суммы, что вы назвали, – еле произнес учитель. – Отдайте мне ботинок второй и куртку, здесь холодно.

– Какой еще Крез? Кто это? Крыша твоя, что ли? А если даже и крыша, если что, мы и с ним переговорим, – хорохорился главарь.

– Крез – это древнегреческий царь, – вырвалось у учителя, – который чеканил монету из чистого золота, имя нарицательное.

– Смотри какой остроумный, и слова какие знает, прямо диктор телевидения, – со смешком сказал главный, – сейчас мы тебя немного наставим на нужный путь, – и приказал второму: – ну-ка займись им, и смотри только, не до смерти.

И тот второй, подошел к учителю и с размахом ударил короткой дубинкой по голове и методично начал избивать привязанного к столбу человека, стараясь попасть в места, куда особенно больно. Через несколько минут учитель безжизненно обмяк и почти не подавал признаков жизни.

– Подожди, стой! – крикнул главный, – ты убьешь его! Тормози. Завтра, Иншаллах, когда очнется, продолжим с ним разговор.

Все это время третий присутствовавший испуганно жался к стене, наблюдая всю эту картину.

– Ну-ка, ты, иди сюда, – обратился к нему главный. – Ты точно знаешь, что у него есть доллары?

– Точно! Он дал четыреста долларов алкашу этому, который ко мне пришел. Да ты и сам видел, мы у вашего человека обменяли доллары на рубли. Он же еще и на кладбище работает, там, наверное, зашибает на похоронах, – дрожащим голосом отвечал высокий. – Можно и к нему на работу наведаться, узнать.

– Какой наведаться, ты что, свое место в жизни попутал? Кладбище – это не наша земля. Сунься мы туда – нас прикрутят, и не только прикрутят, но и зароют там же. А если нам этот будет платить, то совсем неплохо. Правда, Косой? – обратился главарь ко второму. И не дождавшись ответа приказал длинному: «Завтра приходи к одиннадцати вечера, поговорим тут обо всем и заодно решим, что дальше делать. Алконавта своего предупреди, чтобы язык за зубами держал, иначе мы его отрежем ему».

* * *

Айше было уже намного лучше, и, хотя время пребывания ее в родильном доме несколько затянулось, врачи, тем не менее, не спешили ее выписывать. Наконец, сегодня ей объявили, что она может выписаться, и не находя себе места от радости, она попросила телефон у старшей медсестры и позвонила Анвару, попутно сообщив, что анализы у них с девочкой очень хорошие, и уже сегодня их выписывают. Вечером Анвар приехал за ней и, забрав ее и ребёнка, они поехали на квартиру.

Комната Айше очень понравилась, хоть и небольшая, но чистая и со всем необходимым. И даже в углу стояла детская кровать. Каково же было ее удивление, когда Анвар сказал ей, что шкаф для одежды и детскую кровать купил он. «Как я тебя люблю, – говорила она, не отходя от Анвара. – Мы оба тебя любим, – правда?» – говорила она, заглядывая в кроватку к спящей девочке, словно ожидая от нее ответа. Наконец, они улеглись спать и утром, когда Анвар проснулся, чтобы собираться на работу, увидел, что Айша приготовила ему завтрак и кормит грудью ребенка. Улыбнувшись, жена сказала ему: «Мы будем ждать тебя. Помни, теперь нас трое». Анвар кивнул и постарался улыбнуться в ответ, и у него почти получилось.

Со вчерашнего дня его не оставляло какое-то дурное предчувствие, что не может быть так в жизни все хорошо, жена, ребенок, работа, счастье, что обязательно должно случиться нечто, которое сломает эту идиллию, и он вновь окажется на пепелище, и это предчувствие душило его изнутри, не давая покоя, а он изо всех сил отгонял от себя дурные мысли, убеждая себя, что все это пустое и будущее совсем не мрачное, как он себе представляет.

На работе день пролетел незаметно, правда, он выслушал несколько неприятных замечаний от хозяина в том, что нельзя затягивать время исполнения заказа и заставлять ждать клиента, ждущего расчета. «Все должно быть молниеносно, – убеждал его Камиль, – чтобы у того, кто хотя бы раз отобедал в «Амбассадор», не было мыслей поесть в другом месте, если этот человек в нашем районе». Вечером, посчитав заработанные за день деньги, Анвар поспешил домой, по дороге купил необходимые продукты, и, подойдя к дому, увидел, что неподалеку от дома стоит машина с включённым ближним светом, и, когда он приблизился к дверям, машина тоже тронулась с места и проехала совсем рядом с ним. Из-за тонировки никого не было видно, но холодок внутри и чувство, что словно оборвалось все внутри, не оставляло его. Не подавая виду, он зашел внутрь и, положив на стол продукты, помыл руки и подошел к детской кровати.

– Ну, как прошел день? – спросила жена.

– Отлично, – ответил он. – Лучше не бывает.

– А почему такой грустный? Кто обидел нашего папу? – обратилась она к дочери. – А? Пусть только посмеют, правда, малыш?

– Устал просто. Давай спать. И вот еще что, – он достал из кармана деньги, – вот то, что я заработал за эти дни, и то, что хозяин дал от себя, короче, тут шесть тысяч рублей. Положи куда-нибудь. Хорошо?

– Хорошо. Положу под матрац в детской кровати.

Помолившись, он лег спать. Утром, собравшись на скорую руку и даже не позавтракав, он выбежал на улицу. Картина почти повторилась. Та же машина стояла на том же месте, но, когда он двинулся в сторону рынка, она по-прежнему осталась стоять с включенным двигателем.

День выдался трудным, было много посетителей и несколько раз за день ошибся, перепутав заказы, видно, сказывалась бессонная ночь и тревога. Уже вечером, когда он, получив причитавшиеся за день заработок, собрался уходить, Камиль отозвал его и сказал: «Тут двое приходило. Интересовались тобой, спрашивали, кто к тебе приходит. Фото какое-то древнее показывали. Я сказал, что никогда не видел этого человека. Про тебя сказал, что ты отличный парень и, хотя они предупреждали меня, чтобы ничего не говорил тебе, все же скажу. Будь осторожен, как я понял, это кто-то очень серьезный. И вот что еще, надумаешь уходить, предупреди, чтобы по-человечески было. Хорошо?» – спросил Камиль и, улыбнувшись, сжал ему руку чуть выше локтя.

– Хорошо, Камиль, – упавшим голосом ответил Анвар и побрел к дому. По дороге он думал, о том, как поступить, чтобы не подвергать опасности жену и ребенка. «Может, пойти сдаться властям? – думал он, – ведь за мной ничего такого серьезного нет, ну дадут за пособничество лет пять и все». С такими думами он добрался до дома и вновь увидел ту же машину. На этот раз машина остановилась возле него, открылась задняя дверь, и кто-то предложил ему сесть в машину. Он подчинился, и тот же голос спокойным тоном спросил его:

– Арса знаешь?

– Нет. А кто это?

– Вот фото, старое, правда, смотри внимательно, узнаешь этого человека?

– Нет, не узнаю. Никогда не видел, честное слово, – сказал он, внимательно посмотрев на фотографию человека, изображенного на ней.

– Заберите меня. Не трогайте мою семью, пожалуйста, – взмолился он. – Я ничего не знаю про этого человека.

– Хорошо. Мы тебе верим, поможешь найти его – мы поможем тебе получить условный срок. И с завтрашнего дня дай знать своим, что ты устроился в этом кафе. Пусть к тебе начнут ходить ваши.

– Но если узнают, – попытался возразить Анвар, – что со мной будет?

– Ничего с тобой не будет, не дрейфь, поможем, главное, чтобы от тебя отдача была. Держи телефон, он для связи, – и у Анвара в руках оказалась простенькая «Нокиа». – Все, пошел!

Дверь открылась, и он снова оказался на улице. Анвар удивленно огляделся по сторонам, и, проследив, как машина свернула за угол, вошел в дом. Когда они, поужинав, пили чай, жена неожиданно спросила Анвара:

– Кто к тебе подходил?

– А ты откуда знаешь? – спросил он.

– Квартирная хозяйка сказала, что возле дома два дня дежурила неизвестная машина, сказала, что не хочет проблем, и, если тебя не забрали, значит, они попросили тебя о чем-то?

Анвар в очередной раз удивился проницательности жены и решил ничего не скрывать.

– Да, – ответил он. – Подходили. Просили найти какого-то Арса или, если увижу его, чтобы сообщили им. За это обещали условный срок.

– А еще?

– Все.

– Ну, как хочешь, если нет желания, не говори. Я думаю, всевышний направит тебя по наилучшему пути.

– Ну ладно, еще они попросили, чтобы я дал знать в село, что я тут работаю и все у меня нормально.

– Понятно. Стучать, значит, будешь? – спросила она.

– Почему стучать? – сердито говорил он. – Я это ради вас. Я просил их, чтобы забрали меня. Я сказал, что готов сидеть. Но они вытолкали меня из машины. Чего ты плачешь? Перестань.

Но она не отвечала ему, тихо плача, стараясь не разбудить ребенка, потом, видимо, выплакавшись, сказала:

– Не будет нам покоя никогда и нигде. Я не знаю, почему, но это так. Сделай так, чтобы мы могли передать нашу девочку твоим.

– А мы сами?

– Мы сами? – переспросила она. – А мы сами постараемся убежать, далеко-далеко, где нас не найдут, а потом мы заберем туда и нашу девочку. Ты согласен?

– Конечно, я согласен с тобой. А куда бежать?

– Мир большой, нам найдется в нем место, – с усмешкой сказала Айша, – разве нет?

– Да, наверное. Будем спать?

– Давай, – и оба подошли к кровати и с нежностью смотрели, как во сне кряхтит, посапывая, их девочка, и оба искренне желали ей другой судьбы, иной, чем у родителей. В другом мире, где нет насилия и войн, где нет угнетения одних народов другими и где свобода – не просто слово, а образ жизни.

* * *

– Товарищ полковник, – обратился адъютант, – вот рапорт, который вы просили.

Полковник взял в руки папку и достав оттуда рапорт с грифом «Совершенно секретно», по привычке, сложившейся еще со школьной скамьи, прочитал вслух:

«Совершенно секретно

Начальнику Октябрьского РОВД г…

МВД Республики……

Старшего оперуполномоченного службы

криминальной милиции капитана Султанова Н.М.

РАПОРТ

Довожу до вашего сведения, что в ходе проведенных оперативно-розыскных мероприятий по поиску особо опасного преступника – активного члена бандподполья Халилова Арсена, он же Арс, действиями агентуры был выявлен некий гр. Гамаев А. К. … года рождения, скрывавшийся в городе со своей сожительницей, так же являющейся активным членом бандподполья. Предпринятыми мерами и при помощи врачей родильного дома № 2 удалось задержать последнюю в родильном отделении на время, необходимое для установления специального электронного оборудования для слежения как в жилище, так и по месту работы последнего, в виду перспективности возможной оперативной игры. Позднее с объектом была проведена беседа, в ходе которой гражданина Гамаева Г.К. удалось склонить к сотрудничеству.

Однако по причинам, не терпящим отлагательства, а именно нехваткой времени и применённым психологическим подходом, исключающим немедленную формализацию вербовки, временно не удалось присвоить Гамаеву Г. К. оперативный псевдоним и взять с него подписку о сотрудничестве. Указанный пробел будет восполнен в ближайшее время.

Согласно приказу руководства ОВД, агент «Рубин», опознавший Арса в привокзальном кафе, доставлен в город и привлечен к работе в одной из розыскных групп под моим руководством.

Капитан Султанов».

Так, значит, наконец, начали работать по Арсу? Могут ведь, когда захотят, и, думаю, результат не за горами. А этого Султанова представьте к внеочередному званию.

– Есть, – ответил адъютант.

Полковник положил рапорт обратно в папку и приказал адъютанту:

– Все изменения касательно этого дела докладывать мне лично, в любое время суток. Отметьте там у себя, чтобы не забыли.

– Так точно, разрешите идти?

– Идите.

* * *

Арс снова пришел на ту же стоянку перед отелем и, стараясь не привлекать внимания, подозвал уже ставшим его хорошим знакомым таксиста и попросил подвезти его до дома Учителя.

– А что, – удивился тот, – ты его тогда не нашел на работе?

– Нашел, – соврал Арс, – только вот листок с адресом потерял, а тут вспомнил, что ты то дорогу знаешь, вот и пришел. Подвезешь?

– Шестьдесят рублей.

– Не вопрос.

По дороге таксист рассказал ему анекдот про тещу и сам же долго смеялся. Арс, который никогда не был женат и не разбирался в семейных тонкостях, тоже рассмеялся за компанию и, выслушав за первым анекдотом второй, а за вторым третий, был несказанно рад, когда они подъехали.

Выйдя из машины, Арс не стал сразу заходить во двор и, зайдя в небольшой универмаг напротив, стал наблюдать через стекла витрин. Он дважды обошел магазин и обнаружил, что наилучший обзор из отдела верхней одежды и деловито стал примерять один пиджак за другим, надевал брюки в примерочной, выходил, чтобы продавщица, которой было лет сорок, и, видимо, страдала от недостатка мужского внимания, оценила его внешний вид. На четырнадцатом пиджаке он заметил знакомый силуэт, идущий в направлении дома, и, быстро сняв пиджак, хотел было выбежать, когда он увидел, что к учителю подошли трое ребят, и после, видимо, короткого разговора один из них ударил его по голове, и они засунули обмякшее тело учителя на заднее сидение подъехавшей «БМВ». Номера он не разглядел. Когда он выбежал, машины уже не было, несколько зевак обсуждали происшедшее у них на глазах событие, кто-то предполагал, что это милиция или федеральная служба безопасности, а кто-то возмущался, что просто распоясавшиеся бандиты, но внимательный Арс заметил еще одного человека, который, пошатываясь, видимо, от выпитого, с самого начала спокойно наблюдал за всем этим. Подождав, пока люди разойдутся, Арс перешел улицу и, подойдя к незнакомцу, спросил:

– Слушай, а ты не знаешь, кто тут сдает квартиру или комнату?

– Мы сдаем, – вдохновился незнакомец.

– А почем?

– Недорого, и вообще, договоримся. Хочешь покажу?

– Давай, – согласился Арс, – а как тебя зовут?

– Абдусалам.

– А меня Магомед-Али, – представился Арс.

Они вошли во двор, и тот, заведя в свою часть дома, показал Арсу довольно большую комнату с видом на ту самую улицу и, назвав цену, стал ожидать его реакции.

– А соседи кто? – поинтересовался Арс.

– Моя мать и я, – ответил он и тут же добавил, – матери тоже не будет месяц, она в больнице.

– Ну и хорошо, – сказал Арс. – А теперь приступим.

– Куда увезли твоего соседа?

– Какого соседа?

– Не придуривайся, я все видел, и как твои дружки подкараулили его, и как увезли. Так, повторяю, куда они его увезли?

– Да ты, ты кто такой? Пошел вон отсюда! Да тебя с говном смешают и съедят! – кричал человек. – Знаешь кто они? Ты… – он не успел договорить, и тяжелый удар свалил его с ног. Арс ещё несколько раз ударил его ногой и, подняв, усадил на стул, засунув ему в рот кляп из найденных тут же на полу, видимо, его же грязных носков. Повторил: «Слушай сюда, если ты скажешь куда мне идти, чтобы найти учителя, я тебя оставлю в покое, если нет, смотри сам, – и, взяв в руки кочергу, стал считать, – раз, два три», – и после счета три ударил по коленной чашке сначала одной ноги, потом другой, затем наступил на лежащего на полу незадачливого арендодателя и сказал: «Сейчас выну кляп, будешь говорить. Если поговорим – хорошо, если нет – продолжим. Где у тебя тут утюг?» – вспомнил молодость Арс. Лежавший на полу замычал, кивая головой и, когда Арс вынул кляп, скороговоркой произнес: «Я точно не знаю, я только навел на него, это Сулик знает, кто они, это его друзья». – «Кто такой Сулик?» – «Он в мобиле у меня есть, а где живет, не знаю». – «Ну хорошо, проверим». Арс достал из его кармана мобильный и, найдя запись «Сулик», нажал кнопку вызова, поднес к уху и шепотом подсказал: «Возьмёт трубку – зови его сюда, скажи, дело есть важное». Сулик ответил на вызов и, узнав, что дело денежное, сказал, что будет через два часа. «Ну и отлично», – обрадовался Арс.

– А теперь расскажи, с чего все началось. У нас ведь целых два часа времени.

Абдусалам думал было отпереться, но увидел, что рука Арса потянулась к кочерге, и завопил: «Не надо, я расскажу!» Выслушав его историю, Арс был немало удивлен: «Я что-то не пойму, – уточнял он у Абдусалама, – он дал тебе денег на лечение твоего сына четыреста пятьдесят долларов, что по курсу у нас почти пятнадцать тысяч рублей, верно?

– Да, правильно.

– Что правильно? То, что ты его так отблагодарил? А что за люди те двое? Сулик, как я понял, посредник, а те кто?

– Те бандиты, – отвечал Абдусалам, – они страшные люди, иногда работают и на мэра, тебе от них не уйти. Они разберутся с тобой, вот увидишь.

– Разберутся, говоришь? – Отвечал Арс, шаря в шкафу. – Эта шелупонь совершенно расслабилась в городе, не имея серьезных противников, а я просто сделаю то, что надо, и меня никто не остановит.

Найдя в шкафу скотч, Арс тщательно примотал Абдусалама к стулу, снова воткнул кляп ему в рот и стал рыться на кухне, вскоре он раздобыл сковородку, несколько яиц и стал готовить, не обращая внимания на изумлённый взгляд хозяина, который к этому времени уже окончательно протрезвел. Когда он доедал уже яичницу, раздался звонок мобильного.

– Алле, – произнес Арс в трубку с некоторой хрипотцой, подражая хозяину телефона.

– Я приехал, – раздалось в трубке.

– Заходи, тут надо кое-что тебе показать.

Дверь была не заперта, и, когда она открылась, сильнейший удар старинной чугунной сковородкой, на которой только что была приготовлена яичница, свалил вошедшего, еще через пять минут он занял соседний стул, и Арс стал ожидать, когда он очнется.

«Аптечка есть? – спросил он у Абдусалама, тот закивал. – А там нашатырный спирт есть? – Тот снова закивал. – А где она здесь, на кухне или в другой комнате?» – Абдусалам показал взглядом на шкаф и что-то замычал. Арс, найдя аптечку и разломав ампулу, вылил на шарф сидящего и поднес к носу. Тот закашлялся и вскоре придя в себя стал удивленно озираться.

– Да ты кто такой? – сказал он Арсу, – да ты знаешь, что с тобой будет? – и попытался высвободиться, однако удар кочергой по рёбрам привел его в чувства, и он с ненавистью посмотрел не на Арса, а на Абдусалама. – Я тебе еще устрою, предатель поганый, вот увидишь!

– Так, – перебил его Арс, – у меня мало времени. Отношения потом выясните, голубки. Поэтому спрашиваю один раз: где учитель? И как найти этих ребят, что с вами были?

– Да пошел ты.

Арс неторопливо собрал с пола какие-то тряпки, нашел еще носок и, запихав это все в рот сидящему, замотал скотчем и несколько раз ударил по ребрам кочергой и вдобавок пнул ногой в лицо. Тот лежал на полу, привязанный к стулу, на носу пузырились розовые сопли, а из разбитой губы из-под скотча сочилась кровь.

– Так, повторим прием: я вынимаю кляп, и ты рассказываешь мне, как найти учителя и тех парней. Не рассказываешь – я тебе придумаю новое наказание. И так до утра. Понял?

Лежавший закивал и, когда Арс снял кляп, плачущим голосом рассказал, что он знает, где учитель, но их к нему не пустят, так как это территория бывшего завода «Агрегат», и там охрана, а ребят можно найти в ночном клубе «Сим Сим», они и сейчас там, заявил он, синее БМВ без номеров и наклейкой «RALLI» на лобовом стекле.

Арс затолкал кляп обратно в рот. Замотал скотчем их обоих, возмущенно мычавших о чем-то своем, и еще примотал друг к дружке. «Два три-дня голодовки баранам вроде вас только на пользу, если, конечно, вас найдут». И, продемонстрировав недюжинную силу, затолкал их сидящими и замотанными в платяной шкаф.

Те отчаянно мычали, умоляя их отпустить. На мгновение Арс приоткрыл двери шкафа и произнес: «Ну а если вас вдруг не найдут – есть такая сура в Коране, называется Пчелы, так вот там есть стих специально для вас: «Войдите во врата Геенны и пребудьте там вечно», – продекламировал он и захлопнул двери.

Он обыскал верхнюю одежду второго парня, лежавшую на полу, забрал деньги и телефон и, выключив свет и заперев дверь, ушел. Его нисколько не беспокоило, что будет с этими людьми. «Как можно так отплатить за сострадание? – размышлял Арс, – каждому по заслугам, найдут в ближайшие дни – хорошо, не найдут – еще лучше».

У ночного клуба стояло много машин, подвыпившие компании стайками раз за разом то прибывали, то отъезжали от клуба. БМВ он заприметил припаркованным почти у входа и стал обдумывать стратегию. Когда приехала очередная группа гостей клуба, увидев, что охрана отвлеклась на них, он подошёл к машине и ударил по колесу, а затем кулаком по лобовому стеклу. Сигнализация не срабатывала. Он потянул ручку и, к его изумлению, дверь открылась. Хозяева машины были настолько уверены в себе и своих силах, что даже не заперли машину. «Самоуверенность никогда не приносит пользу», – решил Арс и тщательно обыскал салон автомобиля. Под водительским сидением он нашел пистолет «ТТ», заботливо прикрытый цветастой тряпкой в перчаточном ящике, две обоймы к нему, а на заднем сидении валялся неплохой альпинистский топорик. «Пригодится», – подумал Арс и вылез из машины, пристроив альпеншток за пояс. Он уже подумывал, как добраться до завода «Агрегат», тем более, что с таким арсеналом, полагал Арс, он с охраной справится на раз-два, и уже собирался идти, когда двое парней вышли из клуба и пошли к той самой машине. Быстро отойдя от клуба, он стал ожидать их и, когда заметил БМВ, шатающейся походкой пошел навстречу, он не обращал внимания на сигнал, трехэтажный мат и угрозы в свой адрес, и, когда водитель БМВ, у которого лопнуло терпение, открыл дверь и вышел наказать наглеца, Арс его встретил ударом альпенштока. Второго, потянувшегося под водительское сидение, он прикончил тем же альпенштоком. Затащив трупы в багажник, он убедился, что салон более-менее чист, и поехал в сторону завода. Охранник, увидев знакомый БМВ, открыл ворота и спросил:

– А где Русик?

– Там, – неопределенно ответил Арс, показав в сторону центра города, – отдыхает. – И задал встречный вопрос: – А ты один, что ли?

– Да, – ответил охранник. – А что?

– А того мужика кто охраняет?

– Какого именно?

– Того, что привезли.

– А что его охранять? Он там без сознания, недавно проверил сам, – заверил охранник.

– Пойдем посмотрим.

Охранник с подозрением посмотрел на него, но, видимо, вспомнив, на чьей машине приехал этот человек, согласился и пошел впереди, показывая дорогу, когда они дошли до подвального помещения, альпеншток сделал свое дело, и Арс, отвязав от столба учителя, бережно отвез его к машине и усадил на пассажирское сидение. Два трупа из машины он один за другим перетащил в подвал, где лежал труп охранника, и положил рядом. Потом вспомнил, что охранник переспрашивал его о том, какого именно арестанта. И вскоре нашел в соседнем помещении совершенно изможденного человека в наручниках, прикованным к батарее и с мешком на голове.

– Идти сможешь? – спросил он незнакомца.

– Смогу, – ответил тот.

Освободив его от наручников, он помог ему выйти на улицу и, высыпав тому в ладонь всю мелочь, что у него была, показал ему на автобусную остановку. Вернувшись, навесил амбарный замок, который он нашел в будке охранника, на ворота и, тщательно вытерев отпечатки пальцев, с чувством исполненного долга повез учителя в городскую больницу. Сдав его в приемный покой и засунув в карман дежурного врача пять тысяч рублей, он отогнал машину на пару километров, снял заднее сидение и топором раскурочив крепление бензонасоса, чтобы открыть доступ в бензобак, и налив на сидения бензин из баночки для зажигалок «ZIPPO», найденной им в бардачке, ушел. Через минуту он услышал взрыв, а еще через час, добравшись домой, рассказывал дяде Рассвету занимательную историю о том, что после длительных поисков и хождений по больницам, моргам и гостиницам он наконец нашел тяжело больного учителя в городской больнице. «И представляете, – добавил Арс, – Новый год на носу, никому до них дела нет, я дал немного денег дежурному врачу, чтобы позаботился о нем, и который рассказал мне, что, видимо, раскрылись старые раны учителя.

– Видимо, рецидив какой-то, – сказал старик, с сожалением покачав головой.

– Точно, – ответил Арс, – именно это слово и сказал этот коновал. – Но обещали долечить как следует, так что через недельку-другую они его выпишут, и, может быть, мы обрадуемся за нашего брата, – заключил Арс и после просмотра новостей по телевизору пошел спать.

* * *

…Он шел по огромной теплой водной глади, которая доставала до щиколоток и словно шелк гладила кожу ног, доставляя огромное удовольствие идущему. Но внезапно приглядевшись, он увидел, что вода почему-то темно-красного цвета, и он не один, а кроме него тысячи людей, выстроившись в цепочки, брели по этой темно-красно густой теплой жиже к едва видневшемуся берегу на другой стороне. Учитель попытался разглядеть тех, кто шел, это были мужчины и женщины, молодые и старые, дети и старики, и каждый шел, смотря себе под ноги, словно боялся, что кто-то его окликнет или на этом кровавом озере встретит давнего знакомого. Иногда люди просто внезапно исчезали под водой, растворяясь, словно большая капля, летевшая навстречу морю, встретилась наконец с ним и слилась, став одним целым с этим морем. Только тихий звук сомкнувшихся густых темно-красных волн давал знать об очередной потере. Он с удивлением нагнулся и пощупал рукою дно. «Песок, – подумал он, – ровное и твердое дно, и откуда здесь могут быть ямы?» Думал он, пытаясь понять, как и куда исчезают эти люди, и, зачерпнув ладонью воду, поднял руку к глазам. С ладони стекала густая красная кровь. Когда он добрался до другого берега, ряды идущих заметно поредели, и люди шли дальше уже по им только известному пути, следуя неведомому зову, мимо той же стены, испещрённой иероглифами. Учитель подошёл к стене и протянул к ней руку.

– Подожди, – раздался знакомый голос, – тебе не туда.

Он обернулся и увидел старого друга.

– Салам, Махмуд!

– Салам, Мазгар! Я рад тебя видеть и хочу сказать тебе, что путь твой закончен, и ты можешь остаться.

– Остаться здесь?

– Ну, не совсем здесь, а если быть точным, уйти оттуда, где ты был.

– А если я не захочу остаться?

– Это твое дело, войди обратно в воду и скажи, что не хочешь остаться, и ты исчезнешь как те, что не дошли до берега. Никто не будет в обиде на тебя.

– Я не об этом, мне надо назад. Я должен кое-что сделать.

– Ты точно решил?

– Да. Мне надо.

– Хорошо, Мазгар, надеюсь, мы последний раз прощаемся?

– Наверное…

«…Я же говорил, что он в рубашке родился!» – услышал учитель и с изумлением узнал говорившего. Это был тот же врач-реаниматолог, что когда-то оперировал его.

– Как я здесь оказался? – спросил он.

– Привезли с приемного покоя.

– Кто? Когда? Надолго я тут? – прошептал он.

– Не знаем, какой-то парень тебя притащил, говорят, а у нас ты на неделю, не меньше. Пневмонию, слава Всевышнему, заблокировали. А повреждения тканей зашьют и дальше подлечат тебя в хирургии, куда мы тебя завтра переведем. А сейчас вот поставлю капельницу новую, и поспишь. С наступающим тебя Новым годом и, можно сказать, новой жизнью!

– И вас также! Спасибо большое, – сказал учитель и снова провалился в сон.

* * *

Анвар уже несколько дней как дал знать своей родне о том, как и где он устроился. И уже через пару дней к нему на работу в «Амбассадор» пришел человек и оставил на столе записку. Записка была от его старого знакомого Гусейна, который просил его о небольшом одолжении – встретить его и отвезти в город к врачу. Гусейн жаловался, что приболел, и что ему необходимо лечение. О времени и месте обещал сообщить позднее.

Зажав в руках записку, он сидел и думал о том, как быть. Страх перед неизвестностью, беспокойство за свою жизнь, за жизнь жены и дочери пересилил его, и он, хотя и с муками совести, но все же решил передать своего давнего знакомого односельчанина и соседа милиции. Подождав до вечера, он достал телефон, переданный ему при первой встрече, и нажал кнопку вызова.

– Аллё, раздался голос. – Слушаю.

– Это Анвар, у меня записка.

– Мы знаем, кто это, больше не повторяй, иди домой, как обычно, – раздалось в трубке.

По пути к дому его ожидала та же машина. Когда он поравнялся с ней, дверь открылась и его позвали в машину. Сидевший рядом прочитал записку, сфотографировал ее на свой смартфон и вернул Анвару.

– Молодец, – похвалил его оперативник, – держи нас в курсе, – и протянул ему конверт.

– Что это? – спросил Анвар.

– Это? Это деньги. Они твои, – и, видя нерешительность Анвара, и что тот стесняется взять, сложил конверт вдвое и засунул ему в боковой карман.

Когда Анвар пришел домой, он прежде чем зайти в комнату, дрожащими руками достал конверт и раскрыл его, там лежало две тысячи рублей. Выбросив конверт, он переложил деньги в карман и вошел. Дочка лежала в кровати и, шевеля ручками, как бы пыталась дотронуться до погремушек, висевших над ней, хотя в таком возрасте дети ничего не видят. Айша со счастливым видом наблюдала за ней и, заметив вошедшего мужа, обняла его и стала рассказывать, какая проказница их девочка, какая она умница, и он, наблюдая за ней и вместе с ней разделяя ее радость первыми успехами ребенка, с горечью заметил для себя, что он не заслуживает звание отца и мужа, предающего своих друзей и родственников, но утешил себя тем, что все делается для близких, и после кроткого рассказа о своих делах, о новостях на своей работе, он лег и притворился спящим.

Утром он, как всегда, пришел на работу, и первым его клиентом оказался тот же самый парень, что говорил с ним в той машине. Заказав чаю, он дождался, пока Анвар принесет чайник и чашку, и сказал: «По нашим сведениям, тебе сегодня скажут, где Гусейн собирается появиться. Мы будем неподалеку. Так что будь начеку и дай знать». И, допив чай, заплатив по счету, чтобы не вызывать подозрений, оперативник ушел. Анвар не знал ни имени, ни звания человека, с которым он общался, да и оно ему ничего не сказало бы, но, когда в обед к нему в кафе пришел связной и сказал, где он должен встретить Гусейна, он немедленно позвонил, и с этого момента они уже вместе с оперативником поехали в сторону гор, где, судя по всему, на семидесятом километре горной дороги он должен будет подобрать Гусейна. Прежде они заехали в отделение милиции, где он узнал, что милиционер в звании капитана и фамилия его Султанов. Он проинструктировал Анвара, как себя вести, попросил надеть бронежилет, и вскоре колонна из пяти машин двинулась в сторону гор.

Встреча с Гусейном оказалась для него очень тягостной, увидев с ним человека, Гусейн понял, что Анвар сдал его, и, мгновенно достав пистолет, выстрелил ему два раза в грудь и умудрился причем еще и легко ранить в ногу капитана Султанова. У него поплыло пред глазами, и все остальное время он просидел в машине, приходя в себя, грудь сильно болела, и, хотя пули пистолета Стечкина не пробили бронежилет, синяки на теле были огромные, и вдобавок врач определил, что у Анвара сломана ключица и треснуто ребро.

Раненого Гусейна ловили всю ночь и только к утру, когда вызвали вертолет, его удалось зажать в маленьком ущелье, и до него первым добрался тот же капитан Султанов. Он нашел старика с оторванной ногой, на которую Гусейн наложил жгут из своего же ремня, и видя, что тот уже почти в агонии, но соблюдая формальность, капитан предложил Гусейну сдаться.

– Подойди сюда, – попросил Гусейн.

– Сдаешься? – спросил капитан.

– Я сейчас умру, и у меня есть к тебе просьба. Ты знаешь обычаи, мы теперь кровники.

– Брось оружие, чтобы я видел.

– Вот, – ответил Гусейн, – бросаю, – и отбросил от себя автомат.

– А где Стечкин?

– Уронил где-то. Вот, смотри, – сказал лежавший на спине Гусейн и поднял руки.

– Ну, – спросил капитан, держа его на прицеле, – говори.

– У тебя Фейсбук есть?

– Что? – изумился капитан, – бредишь, что ли? Зачем тебе Фейсбук?

– Знаешь, я когда-то служил в Польше в Советской Армии, и, помню, зимой иногда мы специально перекапывали лыжни полякам, а те ломали свои лыжи и проклинали нас – оккупантов – на своем польском, – прохрипел Гусейн.

– И что?

– Ты напиши в Фейсбуке, что подохший сегодня Гусейн сожалеет об этом и просит извинения у поляков. Напишешь?

– Да.

– Спасибо, а теперь беги, – прохрипел Гусейн, достал из-за пазухи гранату и выдернул чеку, прижал к себе и выдохнул морозный воздух.

Капитан успел отбежать метров пятьдесят, когда услышал взрыв. Возвращаться к покойнику он не стал и, вернувшись на временную базу, стал писать рапорт. Он указал и о странной просьбе Гусейна, но исполнять ее от своего имени он не мог, да и начальство не рекомендовало, но и не выполнить предсмертную волю кровника он тоже не мог. Уже под утро, когда они отвезли Анвара домой, он зарегистрировался в Фейсбуке под чужим именем и исполнил предсмертную просьбу Гусейна в какой-то польской группе.

Следующий день не принес успокоения. К обеду на заводе «Агрегат» было найдено три трупа, а к вечеру в одном из частных домов еще два трупа с признаками телесных повреждений. Празднование Нового года было серьезно омрачено. Поднятая на ноги городская милиция искала убийц, все злачные места и притоны были проверены, но никаких положительных результатов достигнуто не было. Милицейское начальство требовало раскрыть громкое преступление, совершенное прямо накануне Нового года, и капитану с его коллегами было приказано временно переключиться с поисков Арса на неизвестных пока следствию убийц.

* * *

Когда учитель не пришел ночевать, Марьям не обратила на это особенного внимания. «Мало ли, что там на роботе», – подумала она и не стала ни к кому обращаться, но, когда тот не явился и на вторую ночь, и еще вдобавок накануне Нового года, она решила пойти к участковому милиционеру и сказать, что ее жилец вторую ночь не ночевал дома. Участковый внимательно выслушал ее, покрутил в руках ксерокопию паспорта и спросил, знает ли Марьям этого человека достаточно хорошо. Та в свою очередь ответила, что жилец пришел не с улицы, и назвала имя уважаемого человека, коим являлся хозяин гостиницы, порекомендовавший учителя. Немного подумав, участковый что-то записал у себя, потом куда-то звонил и заявил немного ошарашенной Марьям, что, по всем их данным, этот человек давно мертв, но так как не известно, как и при каких обстоятельствах он погиб или умер, то судом он признан безвестно отсутствующим, и, если это действительно он, то и у милиции есть к нему немало вопросов. С такими словами он попросил тетю Марьям дать ему номер телефона отельера. Позвонив ему, участковый отпустил женщину, а сам поехал на встречу к отельеру. Тот тоже не сказал ему ничего такого, что пролило бы свет. Единственное, что запомнил участковый, – это то, что пропавший учитель был протеже майора Алиева, при упоминании которого по спине участкового прошел неприятный холодок. Будь тот жив, конечно, он не осмелился бы задать вопросы, но теперь ситуация была другой, и он, взяв объяснение отельера и присовокупив к нему объяснение Марьям, вместе с ксерокопией паспорта направил в местное отделение милиции.

Отсутствие учителя заметили и на работе. Директор собрал всех у себя, похвалил за нелегкий труд, выдал бригадиру могильщиков почётную грамоту и премию и после небольшого, но яркого тоста уже было отпустил всех домой, когда к нему подошел гравер Муртуз и спросил, не знает ли, что стало с учителем и почему его нет.

– Ну, мало ли что, – отвечал директор, – загулял, может быть, он у нас свою работу организовал неплохо, а то, что не пришел, так, наверное, простим ему, нет?

– Простим, конечно, – ответил Муртуз. – Но все же надо узнать, почему его не было, он человек пунктуальный и сообщил бы, если бы собирался прогулять. Верно?

– Верно, – ответил директор, – мне тоже он нужен, я сегодня позвоню нашему общему знакомому, он знает, где его найти. А ты-то чего так переживаешь?

– Не знаю. Подружились с ним, и человек он интересный и добрый. Если вдруг дозвонитесь до него, скажите ему, что я завтра буду в мастерской делать памятник.

– Завтра? Завтра же первое января! Отдыхать надо!

– Отдохнул я в жизни, да и дома заняться нечем. Скажете?

– Конечно скажу. Ну, Салам алейкум!

– Ва алейкум ассалам! И вас с наступающим, – ответил Муртуз и побрел к выходу.

Директор вскоре забыл об обещании, но вечером ему неожиданно позвонил отельер, который и трудоустраивал учителя, и спросил о том, не знает ли он, где найти его протеже?

– Нет, – удивился он, – я думал, вы знаете.

– Ну ладно, – ответил отельер, – может, человеку плохо стало, или по пути попал в больницу. Не переживайте, мы его найдем.

В новогоднюю ночь город погрузился в праздник. Кто-то отмечал наступление Нового года, кто-то спал, считая этот праздник чуждым и противоречащим религиозным убеждениям, но и те, и другие вышли в полночь посмотреть на салют или просто из любопытства из-за канонады, устроенной особо рьяными празднователями. Небо украсилось гирляндами фейерверков, следами трассеров автоматического оружия и гулких звуков, издаваемых охотничьими ружьями, постепенно город затих, чтобы уступить пению муэдзинов, призывавших правоверных к утренней молитве.

* * *

– Доброе утро, доктор!

Дежурный врач, заполнявший чью-то историю болезни, поднял голову и удивленно ответил: «Доброе! А мы милицию не вызывали».

– Мы сами пришли, – ответил стоявший впереди всех в форме капитана милиционер и продолжил: – а где у вас тут с телесными повреждениями который лежит, Магомедов Махмуд. Нам надо опросить его и заодно провести опознание.

– Восьмая палата, – сказал врач, – пройдемте, я вас провожу.

Они все прошли за врачом и уставились на спящего учителя.

– А что с ним? – спросил капитан.

– Мы провели реанимационные мероприятия, назначили витамины, в данный момент он под снотворным.

– А что, не могли сразу сказать?

– Я тут двенадцать лет работаю, вы все равно не поверили бы и вошли бы в палату, – оправдался врач. – Сегодня у нас третье января, приходите через два, ну, или три дня, а еще лучше позвонить. Телефон, в принципе, неплохое изобретение, – съязвил доктор.

– Ну ладно, – сказал капитан и, обратившись к сопровождающим, столпившимся у дверей, сказал: «Отпустите понятых, сейчас не сможем».

– А мать? – спросил кто-то. – С ней как?

– Не знаю, – ответил капитан. – Ну, пусть войдет, раз опознание не получается.

В палату вошла женщина лет шестидесяти с узелком и пакетами в руках. «Вот, – сказал капитан, – можете оставить здесь ваши фрукты, или что там принесли».

Женщина подошла к кровати, взяла за руку учителя и молча села на краешек кровати.

– Ну это хотя бы ваш сын? – спросил капитан.

– Мой – ответила женщина. – Разве не видно?

– Мне не видно, – ответил капитан, – я вообще сомневаюсь, что этот человек вам знаком, – и, повернувшись к доктору, сказал: – смотрите, чтобы к нему кроме родственников, никто не заходил.

– А что, – спросил доктор, – вы уже и с инвалидами воюете? У него нет глаза, второй плохо видит, фаланги пальцев на одной руке сломаны, вставная челюсть вместо зубов, мы здесь оперировали его месяц назад, вырезали метра полтора кишок, и теперь, судя по всему, по еще не зажившим швам кто-то прошелся. Искали бы тех, кто это сделал!

– А мы и хотим найти. Вы тут нам не указывайте, что делать, – разволновался капитан, – мы же не лезем к вам, как надо лечить!

Спор их прервала мать Махмуда. Она подошла к доктору и спросила:

– Можно я останусь здесь? Я помогу ухаживать за ним, да кто лучше меня это сделает?

– Не могу я вас оставить тут, мать, – отвечал доктор, – это реанимация, вот переведем завтра в хирургию, тогда пожалуйста, я и так нарушил все инструкции, – отвечал доктор и, выпроводив всех, снова занялся писаниной.

Когда учитель очнулся, он обнаружил возле кровати пакеты с домашней едой и пакет с фруктами. «Наверное, новогодний подарок какого-нибудь доброго человека», – подумал он, но его размышления по этому поводу прервал вошедший врач. «Тут ваша мама приходила, оставила еду, фрукты, милиция была, хотели узнать, где вы так пострадали и кто это сделал. Мать, наверное, завтра придет, а менты – не знаю, – заключил доктор. – Как самочувствие-то? Анализы вроде хорошие, сотрясение мозга даст о себе знать, штормить будет еще несколько дней, но, в общем и целом, все хорошо. И не забывайте принимать лекарства».

После того, как врач ушел, пришла медсестра и поменяла капельницу, но учитель был занят мыслями о том, что он скажет той женщине, которая придет завтра. Что она ему скажет, и вообще, как себя вести. «Почему мне майор выдал именно его паспорт, а не кого-то другого?» Так с тревожными мыслями он провел остаток дня. Ночью под воздействием лекарств он снова забылся тревожным сном, и, когда пришел в себя, был уже в другой палате. Рядом с кроватью сидела пожилая женщина в платке и с грустью смотрела на него. Увидев, что учитель открыл глаза, она улыбнулась через силу и положила руку поверх одеяла, где лежала его рука.

– Не волнуйся, – сказала негромко она, – просто скажи, Махмуд умер?

– Да умер. – Ответил он.

– Как это произошло?

Учитель собрался с духом и, глядя ей в глаза, ответил:

– Мы с ним были одной камере, в тюрьме, которая нигде не значится, в тюрьме для обреченных на смерть. Утром его забрали на допрос и, когда его привели, он был весь… – учитель запнулся, он не знал, как передать этой женщине, с которая слушала его с надеждой и ужасом, то состояние, в котором был Махмуд. И, собравшись с силами продолжил: – он был измучен, на лице и теле не было места без ран, я помог ему уйти с честью. Думаю, он поступил бы так же. Вы ненавидите меня?

– Тебя? За что? Я верю тебе, сынок. Он вчера приснился мне, – заплакала она, – и сказал мне, чтобы позаботилась о брате. А он у меня был единственным. Ты не знаешь, где его похоронили? Я ведь знаю, трупы не выдают.

– Он похоронен рядом с моей бабушкой в Кулабе вместо меня.

– Хорошо, хоть так, – дрогнувшим голосом сказала мать, – он часто говорил мне: «Мама, когда меня убьют, ты не плачь, просто помолись за меня и проси Всевышнего, чтобы я погиб достойно». Ты был с ним в его последние минуты жизни. Спасибо тебе.

Учитель отвернул лицо к стене и закрыл глаза.

* * *

Отоспавшись до одури и просмотрев все новогодние передачи с повторами, Арс решил, что настало время наведать своего друга и поделился с этой мыслью с дядей Рассветом.

– Не думаю, что это хорошая идея, – ответил тот, – ты ведь не знаешь, с кем он там в палате, много народу ходит, а вдруг кто-то увидит тебя и узнает?

– Да кто меня может узнать? Кто был со мной в последние годы, их уже нет, а если и встречу какого-нибудь школьного знакомого, то не беда – скажу, что был в Сибири, работал на стройках.

– К твоему сведению, в Сибири давно уже ничего не строят, строят только в столице или в Петербурге.

– Да? Ну тогда скажу, что сидел. Меньше вопросов будет.

– Ну хорошо, если тебе неймется, иди, но будь осторожен.

– Хорошо, дядя Рассвет, я только до больницы и обратно.

Он вышел и вначале заглянул в магазин к Рае, поговорил с ней о торговле, купил какую-то безделушку и помог закрутить шуруп на санках, которые волочил на веревке сын Раи, которому было лет пять, переживавшему, что нет снега, и требовательно выяснявшему у матери, когда будет снег.

– Не знаю, сынок, – отбивалась она от него.

– Может, этот дядя знает?

– Не знаю, – ответила она, – может, и знает.

– Дядя, – спросил мальчик, – а когда пойдет снег?

– Когда? – задумался Арс, – наверно, послезавтра.

– А послезавтра – это когда?

Он не нашел, что ответить мальчику, и, кляня себя за неумение завоевать расположение матери мальчика, отправился восвояси.

В больнице, когда он пришел, оказалось не так просто найти корпус, в котором находился его друг. Побродив по территории и удивляясь тому, как можно так усложнить людям найти то или иное отделение, он наконец нашел отделение хирургии и палату, где лежал учитель, и узнав у дежурной сестры, что можно больному принести из фруктов, снова вышел на улицу, запомнив маршрут так, что прошел бы даже ночью и, выбежав на улицу, нашел неподалеку небольшой супермаркет. Закупив то, что по мнению Арса, понравилось бы учителю, он вернулся в больницу и, предвкушая, что наконец увидит своего друга по несчастью, поговорит с ним и пригласит его в гости, чтобы познакомить с дядей Рассветом, увидел, что рядом с кроватью сидит какая-то пожилая женщина, а сам учитель лежит, отвернувшись к стене. «Спит», – с огорчением подумал он, и чтобы не беспокоить, кивком поздоровался с женщиной и, положив пакет рядом с кроватью, показал взглядом на учителя. «Зайду завтра», – полушепотом сказал он женщине и пошел к выходу.

У Арса не было в планах так быстро возвращаться домой, и он решил немного прогуляться по городу. Однако, немного побродив по пыльным улицам, поеживаясь под порывами сырого морского ветра, он понял, что, в принципе, в такое время года не очень приятно гулять, тем не менее, дошел до того места, где оставлял машину, когда он спас учителя, с удовлетворением заметил, что закопченная с полностью выгоревшим салоном автомашина по-прежнему на месте и, насвистывая, пошел к остановке общественного транспорта.

Вернувшись домой он по привычке зашел сначала к Рае, починил по ее просьбе электрическую печку, смастерил ее младшему деревянную саблю и с удовольствием наблюдал, как мальчик машет ею, издавая воинственные звуки, и поймал на себе внимательный взгляд Раи. Она хотела о чем-то спросить его, но тут пришла ее мать, которой Арс не пришелся ко двору с самого первого раза, и Арс вынужден был ретироваться, обещав Рае зайти на днях.

* * *

После Нового года у Анвара дела пошли совсем хорошо, при помощи своего нового друга он получил от администрации рынка в аренду контейнер и стал самостоятельно торговать на рынке привозимой мелкими коммерсантами бельем и трикотажем. Он нанял продавщицу и имел больше возможности бывать с семьей и выполнять разные мелкие поручения капитана Султанова. Про Гусейна он старался не вспоминать и, когда он внезапно ночью просыпался в поту, то на недоуменные вопросы жены отвечал, что приснился кошмар. Своего соседа Гусейна он помнил с самого детства, еще с тех пор, когда пошел в школу, и мальчики постарше пытались задирать его, зная, что у Анвара нет старших братьев, способных за него постоять, и Гусейн не только заступался за него, но и показывал, как нужно драться, обучая не только приемам самозащиты, но и поведению, позволявшему вести себя таким образом, чтобы тебя не задирали. Все знали, что Гусейн отслужил в Польше в воздушно-десантных войсках советской армии и вернулся домой в звании старшего сержанта. В селе Гусейна все уважали, и так получилось, что после того, как страна распалась, а коммунизм остался в прошлом, Гусейна даже некоторое время попросили возглавить сельскую администрацию. Изменился он, когда в их семью пришло известие о том, что умер его старший брат, живший где-то на Полтавщине в Украине, и, по свидетельству самого Гусейна, везти домой тело старшего брата оказалось для него самым большим испытанием. На каждом посту, как он въехал на территорию России, его останавливали, требовали документы на провоз тела брата, придирались к бумагам, которые были у него, и отпускали только тогда, когда он платил очередную взятку. Наконец, когда он уже был близок к Кавказу и проезжал Ростовскую область, его в очередной раз остановили и, осмотрев машину, потребовали документы.

– Так, – сказал остановивший его сотрудник дорожной милиции, – машину на стоянку, тело в морг.

– Почему? – Возмутился Гусейн, – я проехал полстраны, пересек до этого государственную границу и теперь, выходит, у меня документы не в порядке?

– Во-первых, – документы на украинском языке, во-вторых, у машины истек срок технического осмотра.

– Как истек? – удивился Гусейн, – на талоне указан крайний срок окончания – ноябрь, и сейчас ноябрь, то есть еще тринадцать дней. А документы – да, часть на украинском, часть на русском, ну и что из этого?

– Ничего не знаю, – ответил представитель власти и ушел к себе в помещение, забрав документы.

Возмущенный Гусейн потребовал аудиенции у начальства, но пожилой подполковник, выслушав его, снова отправил его к своему подчиненному. Поговорив на повышенных тонах и поняв, что без уплаты взятки не отпустят, Гусейн просчитал в голове, сколько километров до дома, и, отложив деньги, достаточные, по его мнению, для покупки бензина, протянул остальные милиционеру. Тот посмотрел на предлагаемую сумму и, посмеявшись, сказал: «Этого мало, давай еще», – и не удовлетворившись всеми деньгами, что были у Гусейна, забрал еще две коробки конфет из салона микроавтобуса, которые Гусейн собирался раздать на кладбище за упокоение души брата, согласно горским обычаям. Через двести километров бензин закончился, и Гусейн со своим мертвым братом остался один на один с дорогой. К обеду следующего дня он остановил грузовик с номерами своего региона и, объяснив ситуацию, попросил денег. Так, попрошайничая и клянча деньги на бензин и еду, он доехал до своего села. Когда он доехал до дому, по его почерневшему лицу отец понял, что что-то случилось в дороге, но расспрашивать ни о чем не стал, и вскоре после похорон брата Гусейн куда-то уехал. Вернулся он только через два с половиной года. Именно такой срок заключения дал ему суд маленького городка в Ростовской области за избиение сотрудника дорожной милиции. Его спасло то, что сотрудник был не на дежурстве, а дома, и суд, посчитав, что на почве внезапно возникших неприязненных отношений, Гусейн вызвал из дома отдыхавшего после дежурства старшину милиции и избил его, и поэтому квалифицировал сие происшествие как бытовой конфликт. Вернувшись, Гусейн обнаружил, что в селе и районе все поделено, а в городе нет места таким, как он, и после долгих мытарств с поисками работы он случайно встретил своего сослуживца по армии, который и пригласил его сначала к себе в гости, а затем и послушать, о чем говорит проповедник, приехавший из какой-то арабской страны. Гусейна тот не впечатлил, но оказанная ими материальная помощь оказалась как нельзя кстати, и, так как он был человеком, помнящим как хорошее, так и плохое, вскоре оказался втянут в гражданское противостояние в соседней республике. Возможно, он и сгинул бы где-нибудь в ходе войны, но у Гусейна сохранился очень редкий дар, – честность – обычно пропадающий у людей в период первоначального накопления капитала или в ходе каких-нибудь заварушек, когда бывает сложно найти правых или виноватых. И люди ему верили, верили, когда он их звал за собой или призывал не вмешиваться в чужие конфликты. И вот это самое качество и выдвинуло его из общей среды, сделав этаким народным разрешителем споров. Так, наверное, он и прожил бы, устраивая чужие судьбы, миря кровников или соединяя судьбы, как в случае у Анвара с Айшой, когда между ним и главой района перебежала черная кошка из-за денег, выделенных селу, на преодоление последствий военных действий. На ультиматум согласиться с верхушкой района, как именно разделить деньги, где с одной стороны были глава района, шеф милиции и прокурор, а с другой стороны он и несколько односельчан, он выбрал сторону односельчан, и вскоре был объявлен вне закона. От него отказались все те, за кого он влез в этот конфликт, и, оказавшись в одиночестве, Гусейн много думал о том, как так получилось, что люди легко предают, на словах являясь истинными правоверными, при случае отказываются и от веры, и от чести. В конце концов, он сделал для себя вывод, что власть в регионе заинтересована только в собственном обогащении и укреплении влияния, а власти в Москве готовы закрывать на все это глаза в обмен на лояльность. Глава района, который возглавлял одновременно и политический совет правящей в стране партии, не стеснялся в методах утверждения своего влияния. Гусейн знал, что больше десятка людей было убито по его приказу, и, как правило, тот отдавал приказ на убийство, когда видел, что человек не согласится с его требованиями и не сломается под угрозами. Но, как и всякий мелкий местный диктатор, который доказал федеральному центру свою верность и умение управлять территорией, и которому был дан определенный карт-бланш на любые репрессивные действия, являлся человеком умным и даже со своеобразным чувством юмора. В какой-то момент рассорившись с начальником милиции, он приказал ликвидировать его, и затем на траурном митинге на его похоронах, обещая наказать убийц, как он выразился в адрес покойного, «доблестного начальника милиции и грозы преступного мира», призвал жителей поддержать его, чтобы назвать улицу, на которой жил начальник районной милиции, его же именем, не дожидаясь десяти лет после смерти, как того требовал закон. Гусейн, который видел все это и успел вовремя уйти в горы, клял во всех своих бедах русских и федеральные власти, которые, по его мнению, и развели все это беззаконие ради удержания в покорности доставшиеся им после распада Советского союза территории, заменив достаточно продуманную коммунистическую систему управления территорий, основанной на идее «красной империи», позволявшей держать в мобилизованном состоянии десятки этносов, до грубой и примитивной политики восемнадцатого века с опорой на вновь созданную колониальную администрацию и компрадорскую буржуазию.

Анвар знал все это, знал и то, что Гусейн, возможно, виновен не больше, чем все те, кто окружил его в том ущелье, но он также видел, что Гусейн сегодня мертв, а он – Анвар – жив, и рядом лежит его любимая жена, и, возможно, будет жить и завтра, если будет дружить с властью. Так он успокаивал себя и свою совесть. Но все равно ему чертовски было жаль старину Гусейна, одного из немногих, кто чтил традиции предков и верил в честную, бескорыстную дружбу. Так, ворочаясь, он и провел всю ночь, пока не заснул к утру тяжелым сном, да и то ненадолго. Разбудила Айша, растормошив его, сообщив в ответ на его недовольное бурчание о том, что наступило время утренней молитвы, а потом его окончательно поставил на ноги звонок капитана Султанова, требовательным тоном сообщившим ему, что в семь тридцать утра надо быть в условленном месте по важному делу.

* * *

Арс с дядей Рассветом с утра укутали лозу на случай непредвиденных морозов, и, попив чаю, гость попросил разрешения сходить в город. На вопрос дяди Рассвета он не смог ответить, что ему там нужно или за какой надобностью он туда идет, подвергая себя риску, но, тем не менее, он предпочел пройтись по городу, нежели сидеть дома и смотреть телевизор. Его натура требовала хоть какой-то полезной деятельности, и в этот раз он пришел в морской порт, рассчитывая найти работу по душе. Однако, замершие в строгом молчаливом строю краны и пришвартованные к пирсу корабли, на которых не было видно людей, давали знать, что работы тут нет и не предвидится, и, видя это запустение, под жалобно-тревожный клич чаек он повернул назад в надежде, что в центре города найдет что-либо приемлемое. Купив в киоске пару местных газет, он углубился в чтение объявлений. Город, как он понял из газет, жил только торговлей и службой в разных учреждениях. Его удивило, что в разделе «Работа» нет вообще объявлений о вакансиях. На ум ничего нового не приходило, и, размышляя о бесполезности человеческого бытия, он добрался до бульвара, где пенсионеры, несмотря на холод и ветер, играли в шахматы, и, постояв немного, понаблюдав за перипетиями шахматной партии, он спросил, который час, у одного из зрителей и, услышав время, решил навестить учителя. Сегодня ему повезло, возле учителя никого не было, и он, сев на стульчик рядом с кроватью, дотронулся до руки дремавшего.

Увидев Арса, тот долго не мог прийти в себя и решительно вел себя так, как будто встретил сейчас старого знакомого, с которым провел не несколько суток в тюрьме, а близкого человека, которого знал всю жизнь.

– Как ты меня нашел? – взволнованно спросил учитель.

– Очень просто, я ведь помню, что тебе требовалось лечение, и на всякий случай пришел в больницу, а она у нас одна, ну, кроме госпиталя ветеранов, конечно. И тут я тебя и нашел.

– А ты как? – перевел разговор Арс. – Как себя чувствуешь?

– Нормально, вроде, – отвечал учитель, – Вот, швы начали затягиваться. Сегодня утром ребята с работы приходили, принесли еды всякой, снеди. Ты не откажешься поесть? – с надеждой спросил учитель.

– Конечно, поем, – ответил Арс, – я, тем более голоден. – И взял в руки кастрюлю с едой.

– Тут мне сказали, что ты приходил на днях, я понял, что это ты, по описанию.

– Да, я был тут, минералку и фрукты приносил, – рассказывал Арс, с удовольствием взявшийся за еду. Учитель смотрел, как Арс уплетает сушеное мясо с хинкалом, слушал какие-то его старинные истории, совершенно не вдаваясь в смысл, и улыбался своим мыслям.

Когда тот закончил есть и сложил посуду в пакет, учитель спросил:

– А ты можешь отвести меня в мое село?

– А чего так? – удивился Арс.

– Понимаешь, – отвечал учитель, – я когда очнулся тогда, еще в первый раз, в больнице у меня был паспорт Махмуда. И сейчас, когда положили, у меня тот же документ. А на днях приходила милиция с матерью Махмуда, хотели опознавать меня.

– Ну и как? – напрягся Арс.

– Мать сказала, что я и есть Махмуд, сидела здесь два дня, кстати, она мне и сказала, что приходил человек, похожий на тебя.

– Я в большом затруднении, с одной стороны новые родственники, с другой – милиция, которой не понятно, что надо, и с третьей – я не чувствую, что мне становится здесь лучше. Меня угнетает вся эта ситуация, когда я вижу мать Махмуда, я вспоминаю, что, хотя я и совершил акт милосердия, но отправил в другой мир его именно я. И его мать знает все это. Я чувствую, что я сделал то, что собирался, и мне больше здесь, – он показал пальцем на стены и потолок палаты, – ничего не надо. Я хотел бы навестить могилу бабушки и остаться в своем родовом селе. Это все мои желания. Понимаешь?

– Ладно, я постараюсь придумать что-то, – ответил Арс и, встал, увидел вошедшего в палату мужчину. Это был отельер. – Ну, не буду больше занимать твоего времени, выздоравливай, – сказал Арс и пошел к выходу.

– Салам, дорогой, – сказал отельер, я рад тебя видеть в добром здравии, если это можно так назвать, – усмехнулся он, осматривая палату. – Я разговаривал с дежурным врачом, он полагает, что тебя сбила машина и протащила еще десяток другой метров. Ты ничего не помнишь, что с тобой было?

– Плохо помню, – честно отвечал учитель, – помню удар и машину, вернее, свет фар и как будто провалился куда. А очнулся здесь.

– М-да, – протянул отельер, – везет же тебе на приключения, доктор говорит, что еще те швы не срослись после первой операции, и тут такое… а кто это у тебя был?

– Да знакомый, – ответил учитель, не вдаваясь в подробности.

– Лицо будто знакомо, но не могу вспомнить, где видел, – пробормотал отельер. Ну, ты выздоравливай, – неожиданно заторопился он. – Вот, я тебе принес выпечку домашнюю. И на работу к тебе я позвонил, – перескочил он на другую тему, – тебя будут ждать, пока выпишут. Там у меня в отеле работы сейчас невпроворот. Извини. В следующий раз поболтаем. Ну, держись давай! И, пожав ему руку, отельер ушел.

Вечером Арс обсуждал с дядей Рассветом просьбу учителя:

– Может, сюда его привезешь? – спросил Рассвет, – а то что ему в свое село надо, так это нормально, получит свои документы, оформит инвалидность, пенсию, опять же, по инвалидности, а потом, может, и в город переедет. Наверно, такие задумки у парня, – излагал Рассвет. – Разве нет?

– Возможно, и так, – отвечал Арс. – Надо уважить его. Не знаю, с машиной как быть. Может, такси нанять?

– Можно, – разрешил дядя Рассвет. – Я тебе денег дам, наймешь завтра такси и вези сюда.

* * *

Капитан Султанов закончил инструктаж, раздал каждому присутствовавшему увеличенную ксерокопию фотографии Арса и заявил: «Начальство обещает премию в сто тысяч рублей за него. Так что стимул есть, и вот еще что, он очень опасен, имейте в виду, сами не ввязывайтесь, если увидите, звоните мне либо дежурному. Понятно?»

«Так точно», – ответили патрульные и разошлись по маршрутам. Анвар, который наблюдал за всей этой картиной, тоже получил копию фотографии, на которой был изображен молодой еще Арс, и сказал: «Здоровый парень!» – «Еще бы, – ответил капитан, – профи. Мы тут всем отделом с ног сбились на Новый год, искали банду убийц, которые расправились с конкурентами, тоже, знаешь ли, еще те бандиты. Прочесали все, никаких зацепок, машину их до сих пор не нашли. А вот охранник в ночном клубе «Сим-Сим», где в последний раз видели этих бандитов, которых убили, говорит, что видел какого-то мужика, который крутился возле их машины, но по фотографии не опознал, свет ему в глаза бил, и он не уверен, что это Арс. А мне интуиция подсказывает, что это он, только он мог так, настолько дерзко и профессионально расправиться с тремя вооруженными людьми. За этими ребятами тоже много чего было, но они были под крылом мэра, и, по сути, нам не давали их трогать, и, по большому счету, как сказал наш начальник, «этому человеку, кто бы он ни был, надо дать медаль»».

– Понятно, кого ловим?

– Да, – ответил Анвар, – а я что должен сделать?

– Ты должен с завтрашнего дня дежурить у больницы, – пояснил капитан Султанов, – а конкретно у отделения хирургии. Заметишь что-либо подозрительное – звони сразу.

– А почему у хирургии? – озадаченно спросил Анвар.

– Там человек один лежит, он, вроде как, к нему приходил навестить. Хотя уверенности нет, что это именно Арс, наш человек сам видел этого Арса лет двадцать назад, когда еще работал в прокуратуре, и, сам понимаешь, не уверен, что это он.

– А нельзя этого человека допросить, в больнице который? – не унимался Анвар, которому не хотелось целыми днями торчать у больницы.

– Нельзя, – с сожалением ответил капитан. – Он тоже близкий человек нашего друга, да и спугнуть можем. А если это не он окажется, то зачем поднимать шум?

– И сколько дней надо будет дежурить, – не успокаивался Анвар, – два-три?

– Сколько надо, пока не выпишут этого мужика, понятно? – строгим голосом объяснил капитан.

– Понятно.

– Все, если понятно, вперед, и держи деньги, выбил у начальства, – сказал капитан и протянул Анвару тысячу рублей, – потом распишешься в ведомости.

– Спасибо, капитан. Сто тысяч значит, если поймаем кого надо?

– Сто тысяч.

* * *

Утром Арс привел себя в порядок, побрился, надел свежую рубашку и, прихватив с собой для учителя одежду, направился в больницу. Таксист, которого он нанял, подвез прямо к крыльцу, и, когда он, выйдя из машины, направился к зданию, где располагалось отделение хирургии, он заметил, что у входа за ним увязался какой-то парень. Он решил проверить свою догадку и, пройдя среди клумб и деревьев, посаженных по всей свободной от корпусов территории больницы, убедился, что парень по-прежнему преследует его, держа в одной руке мобильный телефон. Он отошел за угол здания и прижался к стене, ожидая преследователя. Когда мимо пробегал запыхавшийся парень, следивший за ним, он подставил ему подножку и, когда тот упал, сильным ударом в затылок отключил его. Арс лихорадочно думал, что делать дальше, стоя возле неподвижно лежавшего и, подумав, вскоре принял решение. Заметив в здании напротив открытую в котельную дверь, он оттащил Анвара внутрь и, закрутив руки за спиной, перевязал его же ремнем и, ударив еще раз для верности, засыпал углем и вышел на улицу. Поднявшись в палату, он поприветствовал учителя как ни в чем не бывало и, передав одежду, подождал пока тот оденется. Еще через десять минут они уже сели в такси и ехали к дяде Рассвету.

Прибывшая по звонку Анвара группа быстрого реагирования во главе с капитаном долго не могла найти его, пока кому-то не пришла в голову идея позвонить ему на телефон, вскоре под кустом нашли гремевший музыкой телефон, а в котельной напротив засыпанное углем тело незадачливого филёра. Он был жив и успел рассказать, что преследовал Арса, пока тот его не оглушил. На вопрос, на чем приехал Арс, Анвар ничего вразумительного сказать не мог, кроме того, что было такси, номера которого он не записал. Учителя в палате тоже не было, и тогда капитан решил двоих сотрудников отправить по месту его жительства, а сам поехал на кладбище, где работал учитель. Приехав, он нашел весь коллектив ритуального агентства во главе с директором и муллой, читавшим молитву возле свеженасыпанной могилы. Подождав, пока мулла закончит, он подозвал директора, чтобы расспросить об учителе, но тот сам начал разговор и сообщил капитану нечто странное: гравер, который дружил с учителем, вчера выпил таблеток со снотворным и умер, но оставил записку, где сообщал, что не желает никому зла, уходит добровольно и расторгает контракт. В конце записки он указал, что поменял имя свое Муртуз на имя, подходящее ему, и имя это он выбил на камне для себя, который и просил установить на могиле.

– Вот так, – закончил потрясенный директор.

– А что за имя на плите? – спросил капитан.

– Написано на аварском: «Слепой валун» и даты рождения и смерти.

– А что за контракт он имел ввиду?

– Не знаем, его помощник говорит, что контракт на свою жизнь.

– А разве бывает такой контракт?

– Вот и я о том же спрашивал. Учитель-де внушил ему, что контракт есть.

– Странно, – произнес капитан и пошел к выходу. Через минуту позвонили патрульные и сообщили, что учитель у себя не появлялся.

Поиски таксиста успехов не принесли, так как Анвар не разглядел не только номера, но и марку автомашины, да и самих автомобилей возле больницы всегда много, приезжают, отъезжают, и именно из какой автомашины тот вышел, он не разглядел, а опрашивать всех частников – дело практически безнадежное.

Так, видимо, и оставались бы все в неведении насчет неуловимого Арса, если бы не его величество случай. Соседка дяди Рассвета – мать Раи, недовольная знаками внимания, оказываемыми Арсом ее дочери, вызвала своих племянников, чтобы отвадить ухажера. Вызвав Арса на улицу, они затеяли с ним потасовку, но были биты, и мать Раи написала на него заявление в милицию, обидевшись за племянников, когда дежурный взял у нее объяснение и вышел провести пожилую женщину на улицу, она вдруг уверенно подошла к стенду «Их разыскивает милиция» и, показав на фото Арса, сказала: «Да вот же он! Бандит несчастный!» Что, в принципе, было недалеко от истины.

* * *

Прошло около недели, как учитель гостил у дяди Рассвета. Постепенно учитель убедил старого милиционера поменять рацион питания, сам что-то написал, составил список продуктов, ориентируясь по истории болезни дяди Рассвета, который тот хранил у себя дома, и через несколько дней тому действительно стало казаться, что он стал лучше себя чувствовать. Часами беседуя о жизни, её смысле, они коротали время и могли говорить до бесконечности, пока Арс не напоминал, что пора спать или есть. Рассвет был счастлив оттого, что на старости лет судьба подкинула ему таких спутников, с которыми можно по душам поговорить, вспомнить, как им казалось, старое и мало обращали внимания на отлучавшегося Арса, который всерьез приударил за соседкой. А учитель подружился с Джеком, и тот с удовольствием приносил ему газеты или тапочки.

Однажды утром идиллия закончилась.

– Внимание! – раздался усиленный мегафоном голос. – Предлагаем сложить оружие и выйти с поднятыми руками! – И тут же зазвонил телефон дяди Рассвета.

– Аллё? – удивленно проговорил он в трубку.

– Предлагаем выйти и сдаться. Мы знаем, что особо опасный преступник Халилов Арсен, он же Арс, прячется у вас. Дом окружен, у вас нет шансов.

– А кто говорит?

– Руководитель контртеррористической операции полковник Касумов.

– Я могу подумать полчаса?

– Хорошо, даю полчаса, но не больше.

Через тридцать минут телефон снова зазвонил. Учитель с Арсом сидели за столом и спокойно смотрели во двор через стекла веранды. Арс сказал, обращаясь к ним:

– Вы идите. Они по мою душу. Рано или поздно это должно было случиться, и я рад, что это произошло именно так, возле вас. Идите, я вас очень прошу.

– Подожди, – ответил Рассвет и нажал кнопку ответа телефона.

– Это Рассвет. Мы подумали и решили, что выйдет один человек, это больной после операции, учитель биологии с моей собакой, а я остаюсь.

– Ты хорошо подумал? Лучше выйти тебе, по старости дадут года два условно и все.

– Это не тот Касумов, что в Советском отделе со мной работал?

– Он самый.

– Ты меня знаешь. Я не могу вот так взять и выйти. Хозяин дома не может сдать гостя и после этого жить с чистой совестью. Ты наши обычаи знаешь. Да ты и сам не сдался бы в аналогичной ситуации, разве не так? Поэтому я отказываюсь выходить. Сейчас выйдет учитель с собакой моей. И начинайте.

– Ты точно решил? Подумай, мы позвонили твоей жене, она тоже едет. Мы не хотим убивать тебя. Поговори со своим гостем, если он выйдет, мы избежим кровопролития.

– Он не хочет сдаваться, и я не могу его сдать, неужели не понятно?

Полковник отключился, через некоторое время позвонила жена Рассвета, потом звонили дочери и зятья, уговаривали Рассвета выйти, но все было бесполезно, старый горец не желал изменять обычаям.

Затем, когда отказался выходить и учитель, началась канонада.

Не давая рисковать сотрудниками, к дому подъехала бронемашина и сделала несколько выстрелов из пушки. Дом загорелся. Из одного окна раздалось было несколько выстрелов, но после пушечной очереди стрельба прекратилась. Через несколько часов все было кончено. Во двор заехала бронемашина, и вошедший вслед спецназ обнаружил в руинах два трупа, при ближайшем рассмотрении это оказались разыскиваемый Арс и дядя Рассвет. Труп учителя, видимо, остался под завалами все еще горевшего строительного мусора. Разбор завалов было решено продолжить на следующий день, и на всякий случай оставили пост. Джека увести не смогли. Он сидел у порога разрушенного дома и выл, как обычно воют собаки по умершему хозяину.

Наступало утро. Наконец, пошел первый в этом году снег.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg