«Опекун»

Опекун (fb2) - Опекун 614K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Иванович Клепаков

Опекун Повесть Андрей Иванович Клепаков

© Андрей Иванович Клепаков, 2019

ISBN 978-5-4490-8107-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Писатель и драматург Дмитрий Данилов автор пользующихся успехом пьес «Человек из Подольска» и «Сережа очень тупой» представляет повесть Андрея Клепакова.

Мое знакомство с текстами Андрея Клепакова началось с повести «Опекун». Я начал читать — и прочитал, практически не отрываясь. У повести интересный и мрачноватый сюжет. Одинокий мужчина средних лет, неплохо зарабатывающий и живущий вnсвое удовольствие, неожиданно для самого себя берет опеку над девятилетней девочкой, дочерью его умершей двоюродной сестры. Девочка осталась сиротой, и у нее появился вот такой опекун.

Главный герой повести — изрядная сволочь, хоть и не лишенная обаяния. В определенный момент он задумывает и осуществляет довольно-таки чудовищное и очень подлое уголовное преступление.

Я поймал себя на том, что сочувствую этому персонажу. Понимаю, что это не такая уж редкость, так бывает. Но я в принципе не склонен сопереживать персонажам в процессе чтения. Вообще, яркость и выпуклость персонажей — это не то, что меня особенно интересует в литературе, есть вещи и поинтереснее.

А тут — прямо вот хотелось, чтобы у этого чувака, преступника и подлеца, все было хорошо. Читал, смотрел на себя со стороны и удивлялся.

Мне кажется, такой эффект — это достижение для автора сюжетного текста с акцентом на психологию персонажей.

В повести много чего происходит, не буду пересказывать содержание. Происходят события, в основном, невеселые.

Текст проходит по касательной через разные жанры — тут и роман воспитания, и комедия положений, и детектив.

Читать очень интересно.

Еще интересен язык. Нет, здесь нет каких-то изысков, словесных игр. Все достаточно скупо, экономно. Но в какой-то момент понимаешь: этот язык абсолютно равен тексту, который им, этим языком, написан. Язык в точности соответствует задачам текста, ни больше, ни меньше. Нет ни неумелости, ни нарочитой демонстрации «литературного мастерства», «оригинального стиля» — а точно и в хорошем смысле просто рассказанная история.

Ничего лишнего. В этом смысле характерно самое начало повести: «Мне позвонили и предложили оформить опекунство. Иначе, сказали, девочку отправят в детский дом». Сразу к делу, без сложных вступлений и размазывания словесного вещества по листу бумаги. Юмор присутствует, но он правильно дозирован, не выпирает и не раздражает (а юмор в текстах часто раздражает). Все на своих местах. Проза, равная самой себе и авторскому замыслу. Я считаю все это ценными качествами.

Очень рекомендую.

Дмитрий Данилов

Мне позвонили и предложили оформить опекунство. Иначе, сказали, девочку отправят в детский дом.

Минут пять я не мог понять, что за девочка. После довольно долгого разговора с инспектором опекунского совета выяснилось, что умерла моя двоюродная сестра. И у нее осталась дочка, а я единственный имеющийся в наличии родственник.

Надо же, — подумал я, — Ирка умерла.

Последний раз я видел ее десять лет назад на ее свадьбе. И вот, здрасьте, померла.

— Ну, — спросил я, — а отец ребенка тоже умер?

Отец исчез, объяснили мне.

Точно! Я теперь вспомнил, муж Ирки развелся с ней лет через пять, кажется, и пропал. Затерялся на необъятных просторах нашей родины, а возможно, что и на просторах всего мира. Ирка подавала на алименты, но эти, как их, судебные приставы папашу беглого найти не смогли. До меня доходили тогда глухие слухи об этом.

Больше про Ирку я ничего не знал. Наши родители умерли, а сами мы, когда выросли, контактов никогда не поддерживали. В детстве, понятно, виделись часто. На одной даче летом жили. И вот теперь — пожалуйста, померла. Блин!

Я осторожно спросил, что значит опекунство. Объяснение было долгим и неприятным. Самое дерьмовое, как я понял, что ребенок должен жить со мной. Минимум до шестнадцати, сейчас ей было девять. Жопа! Я уже набрал воздух, чтобы сказать, сдавайте в детский дом… и не смог. Спросил, что надо делать, поинтересовался, от чего умерла Ира и где сейчас девочка.

Ирина умерла от рака, девочка в больнице, ее положили на время, пока не решится вопрос с детдомом или опекунством. А ехать мне надо к ним в управу, начинать оформлять документы. Оказалось, на другой конец Москвы. Черт!

Я положил трубку и длинно и витиевато выругался. Ирке на том свете, наверное, икнулось.

Две недели ушли на сбор справок: НД, ПНД, собственность, доходы, моральный облик. И через месяц я с инспектором опеки поехал забирать девочку.

Внутренне я смеялся, Господь нашел-таки способ всучить мне ребенка. Женат я был три раза, но без детей. Разводился, и из-за расхождения взглядов на этот самый вопрос демографии тоже.

В фойе больницы мы ждали, когда приведут девочку. Я разглядывал жизнерадостных зверушек на стенах больничного вестибюля и ряды машинок и кукол в стеклянных шкафах.

— Наверное, надо ей каких-нибудь игрушек купить? — повернулся я к инспектору.

Та пожала плечами,

— Наверное. Съездите потом на квартиру, ключи я вам дам, заберете там, что нужно, вещи ее, игрушки. Да и еще наследство надо будет оформлять, это тоже на вас ляжет.

Я вздохнул.

— В школу переведете поближе к вашему дому, — сказала инспекторша. Я кивнул. Я уже знал, что Маша, так звали девочку, последние полгода в школу почти не ходила. Ухаживала, как могла, за умирающей матерью.

— В какой класс? — спросил я.

— Она училась в третьем, должна была пойти в четвертый, но лучше посоветоваться с учителями. Много пропустила, может быть, ей лучше опять в третий. И так уже почти весь сентябрь прошел.

Я снова кивнул.

К нам подошла молодая женщина, миленькая, в очках. В пальцах она крутила визитную карточку. Поздоровалась с инспекторшей, улыбнулась мне:

— Здравствуйте, это вы Машу Кузнецову забираете?

— Я.

— Меня зовут Алена Николаевна, я психолог.

— Здравствуйте. Сергей, — представился я.

— Я бы хотела с вами поговорить.

Я в очередной раз кивнул.

— Можем пройти в мой кабинет, — предложила психолог.

Я оглянулся,

— А можно здесь? Вон там, например, — я махнул рукой в сторону двух тяжелых кресел, обитых коричневым кожзамом. — А то девочку скоро приведут, не хотелось бы заставлять ее ждать.

Легкое недовольство мелькнуло в глазах девушки, но она согласно кивнула. Мы прошли и сели. Кресла оказались неудобными. Я развалился и утонул, психолог с выпрямленной спиной села на край. Строго на меня посмотрела,

— Маша сложная девочка. Вы знаете, что она два раза пыталась убежать из больницы?

— Да, мне сказали. Алена, я могу вас так называть? — спросил я. Девушка кивнула. — А куда она хотела бежать? Ведь кроме меня у нее вроде никого нет.

— В том-то и дело, что бежать ей некуда. Не буду углубляться в психологические дебри, но это попытка убежать не из больницы, а от травмирующей ситуации. Слава богу, что ее поймали. Страшно представить, в какую беду могла бы попасть, — девушка выразительно на меня посмотрела. — Уход отца, смерть матери, — продолжила она. — Девочка находится в сильной депрессии. Сейчас она очень замкнута, почти неконтактна. Вам будет с ней непросто.

Я пожал плечами:

— Но деваться мне теперь некуда. Племянница все-таки.

— У вас ведь своих детей нет? — спросила Алена Николаевна. — И опыта педагогического тоже?

— Нет. Но я думаю, что если девочку не обижать, в угол не ставить, строго не воспитывать, то мне удастся найти с ней общий язык.

— Вы терпеливый человек?

— Да, — соврал я.

— Хорошо. Потому что терпения вам понадобится много. Сказки на ночь рассказывать умеете? — вдруг спросила Алена.

— Что?

— Сказки на ночь. Самый простой путь к сердцу ребенка. Только нескучные и без тупой морали. Сумеете?

— Не пробовал, но думаю, что сумею, — самонадеянно заявил я.

Психолог вздохнула, протянула визитку:

— Звоните, не стесняйтесь, всегда проконсультирую. Если что, звоните сразу, не доводите ситуацию до открытого конфликта.

Алена встала, я с трудом выбрался из кресла. Мы попрощались. Психолог ушла, я поискал глазами инспекторшу, та куда-то делась, и снова провалился в кресло. Закинул ногу на ногу и попробовал представить себе Иркину дочь.

«А что если девчонка глупая или толстая?» — вдруг испугался я.

Напротив меня очень полная мамаша успокаивала ревущего бегемотика. Развернув сникерс, мать совала шоколадку бегемотику в рот.

— Бли-ин, — подумал я обо всей авантюрности своего решения.

Потом увидел свою девочку. Ее, цепко ухватив за руку, вела инспекторша. Девочка была худенькая, даже тощенькая, светленькие волосы собраны на затылке в конский хвост. Клетчатое платье сидело кривовато, коричневые колготки пузырились на коленках. Она шла, глядя куда-то вбок и вниз. Сердце у меня екнуло, и я этому удивился.

Рядом шла врач со стетоскопом на шее и спортивной сумкой в руке. В другой руке она держала бумаги.

Я выскочил из кресла и сделал несколько шагов навстречу. Все остановились, врач поставила сумку на пол.

— Вот, Маша, познакомься, — сказала инспектор, — теперь ты будешь жить с этим дядей.

— Это мой папа? — спросила девочка, мельком взглянув на меня и снова уставившись в пол.

Инспекторша вопросительно посмотрела на меня. Я присел перед девочкой, пытаясь поймать ее взгляд. Безуспешно.

— Нет, я не твой папа. Меня зовут дядя Сережа. Я двоюродный брат твоей мамы. Тебе придется жить со мной, это лучше, чем попасть в детский дом, — сказал я, выпрямляясь.

Маша никак не прореагировала.

Врач передала мне документы, список рекомендованных препаратов, потрепала девочку по плечу. Напутствовала ее бессмысленной фразой типа «будь хорошей девочкой» и попрощалась с нами.

Я поднял сумку, и мы вышли из больницы.

Спускаясь по ступенькам крыльца, Маша пробурчала под нос:

— Все равно сбегу.

— Куда? — спросила инспектор.

— Ты колобок? — удивился я.

Маша промолчала. Когда мы уже подошли к машине, девочка вдруг сказала:

— Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя и подавно уйду.

Поставив сумку в багажник, я хлопнул крышкой:

— А чего время зря терять? Поехали сразу к лисе. И бегать никуда не надо будет.

Предупредив мое предложение подвезти, инспекторша сказала:

— Я сама доберусь, езжайте.

Было понятно, что ей хотелось побыстрее от нас отделаться.

— Садись впереди, пристегнись только, — велел я Маше. Мне совсем не светило следить, как она будет на поворотах перекатываться по заднему сиденью. Езжу я быстро.

Когда я сел в машину, девчонка открыла дверь и попыталась выскочить, я прыгнул и успел поймать ее за ногу. Она упала, наполовину вывалившись из машины, лягнулась свободной ногой, больно попала сандалией мне в лицо и отчаянно заорала:

— Спасите, помогите! Меня дядька чужой увозит!

Заслышав крики, инспекторша оглянулась, замерла на секунду и бегом бросилась к нам. Прохожие начали останавливаться, одна женщина достала мобильник.

Ухватив вторую брыкающуюся ногу, я смог втащить орущую девчонку обратно.

— Не волнуйтесь, — кричала на бегу инспекторша. — Я сотрудник опекунского совета! Эта девочка сирота, она в шоке, мужчина ее опекун. Все в порядке! Не обращайте внимания.

Около машины она остановилась и, порывшись в сумочке, достала удостоверение и, раскрыв его, показала самым любопытным.

Я ловил мельтешащие руки и ноги. В меня летели слюни и сопли.

— Дверь закройте! — крикнул я инспекторше. — Мне ее не удержать!

Хлопнула дверца, я ударил по кнопкам, блокируя двери. Девчонка вывернулась, куснула меня за руку и ткнулась в закрытое окно машины. Мне вдруг стало смешно, и я заржал. Девочка перестала биться и удивленно на меня посмотрела.

— Я поеду с вами, — закричала инспекторша. Я чуть приспустил стекло.

— Не надо, — все еще смеясь, ответил я. — Думаю, что справлюсь.

Маша сидела тихо и только строила страшные рожи.

— К лисе не поедем, — перестав смеяться, серьезно сказал я. — Ты ей пасть порвешь. Животное жалко.

— Я же говорю, все равно сбегу, — гордо ответила Маша.

— Может, и сбежишь, — согласился я, — только вот, смотри, — я достал смартфон и включил «Навигатор». На экране расползлось зеленое пятно.

— Видишь, эта точка внутри зеленого круга, это ты. Пока ты была в больнице, тебе в тело вшили чип. И теперь всегда видно, где ты находишься. Это карта, вот больница, — я ткнул в экран, — а это — вон тот дом, — и показал пальцем на дом, перед которым стояла машина. Ирина, судя по всему, жила небогато, и вряд ли девочка была знакома с работой «Навигатора».

— Ты все врешь! — выкрикнула Маша. — Ничего мне не вшили!

— Вшили, — спокойно сказал я. — Под наркозом и вшили. Ты ничего не почувствовала. А что было делать? Ты же убегала, а как тебя ловить? Вот и вшили. Теперь и у меня, и у милиции маяк стоит. Тебе же надо в школу ходить, а не по просторам бегать.

— Врешь, — уже не так уверенно возразила Маша. — Шрам бы остался, и болело бы.

— На спине где-нибудь вшили, чтобы не видно было. А не болело, потому что таблетки давали. Батарейки на два года хватит, — для пущей убедительности добавил я. — Потом менять надо, меня предупредили.

По стеклу, привлекая мое внимание, постучала инспекторша.

— Я позвонила, сейчас придет доктор, укол ей сделает, доедете нормально, на ходу не выскочит.

Маша поерзала на сиденье. Я поднял глаза. К автомобилю подходила врач, у нее в руке под салфеткой угадывался шприц.

— Ну, — спросил я девочку, — будем колоть, или ты спокойно поедешь?

— Не хочу укол, — сказала она.

— Разумно, — согласился я. — Выбирай. Прокатишься на машине или проспишь всю дорогу.

Маша молчала. Подойдя, врач сказала:

— Держите девочку, я ей в руку колоть буду. Только крепче держите, она у нас бойкая.

— Ну? — спросил я. — Колем или пристегиваемся?

— А по правилам нельзя ребенка на переднем сиденье возить, — уходя от ответа, сказала Маша.

— А мне плевать. Я люблю всякие правила нарушать, — заявил я, жестом предупредив врачиху, чтобы чуть подождала. — Ты ведь тоже любишь? Нарушать правила? — спросил я.

Девочка молчала.

— Ну, значит, будем нарушать вместе, — и я взялся за ремень безопасности.

Маша дала себя пристегнуть. Я заблокировал стеклоподъемник.

— Спасибо, — улыбнулся врачу, — вроде мы договорились.

— Может, ее лучше назад посадить, — предложила врач.

— Сзади мне будет труднее ее контролировать. Еще удавку на шею накинет, — засмеялся я.

Доктор покачала головой.

— Удачи, — сказала она. — Телефон мой у вас записан, звоните, если что.

Я еще раз поблагодарил врача, улыбнулся инспекторше и завел машину.

Прокатиться не удалось. Пробки. Тачка еле ползла. Мы заскучали. Оба.

— Мне надо в туалет, — торжественно объявила Маша.

— Пять минут терпишь? — абстрактно поинтересовался я, прекрасно зная ответ.

— Нет, — радостно прозвучало. — Я сейчас описаюсь.

— Хорошо, — кивнул я, останавливаясь во втором ряду и включая аварийку. Сзади засигналили. Я вышел из машины, злорадно ухмыльнулся и показал средний палец вставшему за мной «Фольксвагену». Водитель зашевелил губами и включил поворотник. Как говорится: «Слов не слышно, но по губам видно — оскорбляет». Обойдя тачку и вынув из нее девочку, я сказал:

— У тебя два варианта: или ты писаешь прямо здесь, на газоне, под деревом, или мы идем к метро. Видишь голубые кабинки? Это туалеты. И ты писаешь там.

— Мне нужен нормальный туалет, в торговом центре.

— До торгового центра полчаса тащиться. Ты не доедешь, точно описаешься.

— Не описаюсь.

— Думаешь, оттуда легче сбежать? Как в кино? — Я достал телефон и включил «Навигатор». — Вот она — ты, — сунул смартфон девочке в нос. — Ты сбегаешь, я звоню в полицию. Тебя ловят с собаками. Знаешь, какие теперь у ментов собаки умные? Они смотрят на экран и бегут за движущейся точкой. У них на специальном ошейнике перед мордой устройство закреплено. А когда собаки тебя догоняют, они очень больно кусают за попку. Гораздо больней, чем укол. Зубы-то у них — милицейские.

Маша молчала. Я опустился перед ней на корточки:

— Я могу тебе что-нибудь купить, о чем ты мечтала? Барби, например, или домик для Барби? Или Барби с домиком?

— Шестой айфон, — ответила девочка и с интересом посмотрела на меня. Вот оно — поколение некст! Дети индиго. Я думал секунду.

— Знаешь, — сказал я, — шестой тебе будет неудобно держать. Он очень большой, давай купим пятый. Или пятый «S»?

— Ты врешь, — недоверчиво проговорила Маша.

Я кивнул.

— Я вру часто, почти всегда. Но не сейчас. Поедем, купим.

— Правда? — в потухших глазах девочки что-то зажглось.

— Садись в машину. Если описаешься — не купим.

До торгового центра было две остановки на метро. Мы ехали двадцать пять минут. Еще пять я крутился по стоянке, искал место.

Про туалет Маша больше не вспоминала.

Когда мы снова сели в тачку, девочка не отрываясь смотрела в айфон и самозабвенно нажимала кнопки. Я самодовольно улыбался.

— Привет, — сказала она кому-то в телефон. — Ага, я. Это мой новый номер. Запомни. У тебя какой скайп? Сейчас наберу. Жди. Хочу картинку показать. Не, пятый.

— Класс. Я-то думал, она в шарики играет, а она в скайпе зарегистрировалась, — покачал головой я.

Маша подняла айфон, взяла панораму, вид из окна, мой вид, и снова поднесла телефон к уху.

— М-да, с «Навигатором» я, пожалуй, пролетел.

— В мерседесе. Не, не папа, дядя. Ну, пока, позвоню еще.

— Это не «Мерседес», — сказал я, взглянув на девочку. Она сидела, сжав бедный айфон так, что у нее побелели костяшки пальцев. Ее глаза были полны слез.

Я отвернулся, делая вид, что ничего не заметил, и подумал, — какие, однако, страсти в девять-то лет.

— На обед пиццу будешь? — спросил я.

— Пиццу? — девочка задумалась. — Не знаю, буду, наверное.

— Ты, что пиццы никогда не ела?

— Не-а, — беззаботно ответила Маша.

Я позвонил в «Папа Джонс», заказал большую, морскую на тонком тесте. До дома оставалось уже недалеко, и, несмотря на пробки, были все шансы приехать раньше, чем ее привезут.

— Тапочки у тебя есть? — Маша топталась на коврике у двери.

— Тапочки? Нет, тапочек нет. Вытри ноги и проходи так. На улице сухо, особой грязи нет.

Девочка продолжала стоять как приклеенная. Я задумался, вспоминая.

— Подожди, щас поищем.

Залез в тумбу для обуви и в глубине нашарил пару зайчиков. У одного было оторвано ухо.

— Вот, померяй, от девушки одной остались.

Тапочки оказались почти впору.

— В ванную заходи, руки мыть.

Я отрегулировал воду. Маша стояла рядом и крутила головой, разглядывая душевую кабину.

— Ручки давай, — сказал я.

Девочка протянула руки. Я намылил их жидким мылом.

— Ты что, мне будешь руки мыть? — удивленно спросила она.

— Ну, да. Всем моим девушкам очень нравилось, когда я мыл им ручки. На этом, собственно, они и горели, — мечтательно улыбнулся я.

— Они что, маленькие были? Только маленьким руки моют.

Вода с рук девочки текла почти черная.

— Я бы не сказал, что они были маленькими, обычные девушки, взрослые.

— Глупость какая, не понимаю, чему тут нравиться.

— Доживешь до двадцати лет, поймешь, — усмехнулся я, вытирая ладошки и пальчики. — Ногти надо подстричь, черные все.

— А вот ногти на правой руке стричь не умею, — призналась Маша.

— Подстригу, — успокоил я.

Раздался звонок в домофон. Привезли пиццу.

Маша съела половину, и смотрела еще на кусок. Я положил ей на тарелку. А я-то надеялся, что останется и на ужин. Ладно, поужинаем в кафе под домом. Других вариантов все равно не было. Одинокий, холостой мужчина, я как-то не особо склонен к занятию кулинарией.

— Ну, пошли устраиваться, — сказал я после обеда.

Для Маши была выделена спальня.

— Это будет моя кровать? Какая огромная.

Я кивнул. Таких, как она, на кровати могло комфортно поместиться штук шесть.

— Туалетный столик и пуфики уберу, купим обычный компьютерный стол. Пока заниматься будешь в другой комнате. В школу устраиваться пойдем завтра. Часть полок в шкафу уже освободил, можешь сейчас разложить свои вещи, я помогу. Потом съездим к тебе, заберем зимнюю одежду и что тебе еще понадобится.

Я оглядел комнату,

— Телевизор ночью не смотреть. Дом панельный, звукоизоляция плохая, соседи прибегут. Курить только на балконе, даже зимой.

— Я не курю, — пораженно ответила девочка.

— Сейчас не куришь, а что будет года через три, никто не знает.

— Ты разрешишь мне курить?

— Я тебе все разрешу. Терпеть не могу что-то запрещать.

Девочка долго молчала, потом сказала:

— Но ты же запрещаешь смотреть ночью телевизор.

— Да, — согласился я. — Противоречие. Но жизнь и состоит из сплошных противоречий.

— Ты странный, — задумчиво сказала Маша.

— И желающий странного, — кивнул я. — Пошли в другую комнату.

В другой комнате стоял диван, на котором теперь мне придется спать, пара глубоких кресел, фальшивый камин с электрической подсветкой, наследие одной из моих жен, и компьютерный стол со старым стационарным компьютером.

— Комп отдам тебе, когда купим новый стол, — ткнул я пальцем в монитор. — Можно бы перетащить и этот, но он слишком здоровый, в комнате будет не повернуться.

На кухне зазвонил телефон.

— Твой, — сказал я Маше. Девочка опрометью бросилась бежать. Я прислушался. Ее разговор оказался коротким: «Привет. Я потом перезвоню».

— Приятель звонил? — спросил я, когда она вернулась в комнату.

— Подружка. В соседнем подъезде живет. Вместе в школу ходим, — объяснила Маша.

— Та, которой ты из машины звонила?

Девочка кинула.

— В одном классе учитесь?

Маша кивнула снова.

— Она не очень хорошая подружка, правильно?

— Да, не очень, — согласилась девочка.

— Но другой нет?

Маша промолчала.

— Хочешь, можем съездить к ней в гости?

Маша промолчала снова, а потом спросила:

— А ты разрешишь мне не ходить в школу?

— Я-то разрешу, — пожал я плечами. — Но в нашей стране обязательное среднее образование. Поэтому восемь классов тебе придется закончить. Хоть чучелом, хоть тушкой.

— Почему чучелом? — удивилась девочка.

— Анекдот такой есть про попугая.

— Расскажи.

— Расскажу, потом.

— Почему потом? Расскажи сейчас.

— Ты не поймешь, придется много всего объяснять. А мне лень.

— Это нечестно! — насупилась девочка.

— Конечно, нечестно, — кивнул я. — Я вообще очень нечестный.

Маша замолчала. Потом спросила:

— Ну?

— Что ну?

— Ну, почему нельзя в школу не ходить?

— А, — ответил я, — потому что я опекун, и тетя, которая сегодня была с нами — из опекунского совета, и она будет приходить и проверять, как ты у меня живешь. Ходишь ли в школу, хорошо ли ешь, не обижаю ли я тебя. Если ответы будут отрицательными, тебя у меня заберут и отдадут в детский дом. А там уж от школы не отвертишься.

Маша нахмурилась, что-то обдумывая.

— Значит, если я на тебя нажалуюсь, меня заберут?

— Да, — кивнул я.

— А тебя накажут?

— Не знаю, думаю, что нет. Хотя, в зависимости от того, что буду делать. Если ты в школу ходить не будешь — то просто заберут. Если я тебя голодом буду морить — накажут.

— А зачем?

— Что зачем? — не понял я.

— Зачем ты меня взял?

— А что было делать? Не отдавать же тебя в детский дом?

— Почему?

— Ну, ты моя племянница.

— Ну и что?

— Ну, у меня только одна племянница. Ты, — улыбнулся я.

— А если бы было много?

— Я бы взял только одну.

— Почему одну?

— А на фига мне много племянниц? — засмеялся я.

Маша пожала плечами и пробурчала под нос: «А на фига одна?» — и уже громче спросила:

— Про попугая расскажешь?

— Расскажу, на ночь, вместо сказки.

На ночь, после ужина в кафе и душа в душевой кабине (Учились правильно крутить краны. Научились. Наводнения не было.), я рассказал анекдот. Маша не поняла. Пришлось долго объяснять, когда она, наконец, въехала, то не смеялась.

— Попугай умер? — спросила она.

— Нет, — ответил я. — Он улетел.

— Куда?

— Как куда? В Израиль, — ответил я и заржал. — Хоть чучелом, хоть тушкой. Спи давай, — и, поцеловав девочку в нос, погасил свет и вышел из комнаты.

На следующий день пошли в школу. Устраиваться. В кабинете директора посмотрели наши документы, поспрашивали Машу по программе. На какие-то вопросы она ответила, на какие-то нет. Решили взять в четвертый класс, но мне настоятельно порекомендовали с девочкой позаниматься дома. И вообще первое время обязательно контролировать выполнение домашнего задания. Я согласно кивал, Маша болтала ногами и озиралась по сторонам.

Я отменил не очень важную встречу и из школы повез Машу в зоопарк. Ничего оригинальнее придумать не смог. В зоопарке Маша была один раз и очень давно, как она выразилась, в детстве. Я приблизительно тогда же. В общем, ей понравилось. Мне, в общем, тоже. Пообедали в центре в ресторане. По дороге домой заехали в книжный, купили целую кучу учебников и прочей школьной фигни. Список я получил у директора.

Попыток сбежать девочка больше не предпринимала. Процесс приручения лисенка вроде шел успешно.

Остановив машину у подъезда (нашлось место), я увидел, что Маша благополучно спит. Видимо, сказалось нервное напряжение последних дней.

Отстегнув девочку и подобрав валяющийся на сиденье айфон, я пристроил ее у себя на плече. Нагруженный книгами и девочкой, с трудом сумел ткнуть ключом в домофон. Дверь навстречу мне распахнулась, я еле увернулся от удара. Из подъезда вышла соседка по этажу,

— О, Сергей, оказывается, у тебя девочка. А ты и не говорил никогда. Дочка?

Пришлось ответить:

— Племянница, сирота. Теперь будет жить со мной.

Маша проснулась, зашевелилась, и я спустил ее с рук.

— Как тебя зовут, милочка? — наклонилась к ней соседка.

Маша набычилась и промолчала.

— Катя, — ответил я. — Просто стесняется немного.

Маша удивленно подняла на меня глаза.

— А сколько тебе лет, Катенька? — умильно спросила соседка.

— Найн, — то ли по-английски, то ли по-немецки гавкнула Маша.

— Ничего не поняла, — выпрямилась соседка.

— А что вы хотите, — я улыбнулся и развел руками, — поколение некст, — и мы с Машей вошли в подъезд.

— Ах, Сережа, какой ты молодец. Сироту взял, — донеслось в спину, и дверь щелкнула, закрывшись.

— Почему ты сказал, что меня зовут Катя? — спросила у лифта Маша.

— Для нее и Катя сойдет. И вообще, не фиг всяким бабкам лезть к моей девушке.

— А кто это?

— Соседка по этажу. Противная старушенция. С детства не люблю. Она меня, впрочем, тоже.

— На бабу-ягу похожа немного, — задумчиво заметила Маша.

— Она и есть баба-яга, вполне настоящая. На помеле летает и детишек маленьких крадет.

— Ну да? — Маша даже рот открыла.

Я кивнул.

— Ты поосторожней с ней. Не расслабляйся, сопрет — только так.

— Да ну. Ты опять врешь. Никто на помеле не летает.

— Может, и не летает, — легко согласился я. — Но ты все равно поосторожней.

— А как ее зовут? — спросила Маша.

— Ягвида Станиславовна.

Маша хмыкнула.

— Поэтому ты ее бабой-ягой и зовешь?

— В детстве звал тетей Ягой. Ей очень не нравилось.

— Ты здесь с детства живешь?

— С самого-самого. Я здесь родился.

Мы вышли из лифта и подошли к двери.

— На, попробуй открой дверь, — протянул я Маше ключи. — Может быть, придется приходить из школы, когда меня не будет дома. Я все-таки работаю. Иногда.

Маша, высунув от напряжения язык, крутила ключом в замке. Замок щелкнул.

— Молодец, теперь второй, — я показал, как вставляется нижний ключ. Дверь открылась.

— Бабкам-ягам и всяким другим Кощеям, добрым молодцам и красным девицам дверь не открываешь, конфет не берешь, ключи не даешь и советов и предложений не слушаешь, в машины не садишься, а сразу посылаешь… Ну, сообразишь, куда послать? — спросил я, входя в квартиру и забирая у Маши ключи.

— Соображу, — важно кивнула девочка.

— Что будешь отвечать особо настырным?

— Отвянь, педофил, — презрительным тоном произнесла Маша.

Я заржал и покачал головой.

— Супер!

— А я твоя девушка? — спросила Маша.

— В смысле? — кашлянул я.

— Ну, ты сказал, что не фиг всяким бабкам лезть к моей девушке.

Секунду-другую я молчал, заглатывая назад все непрошенные шутки и ассоциации,

— Ну, раз ты не юноша и живешь у меня, то по-любому получается, что ты моя девушка, — улыбнулся я.

Маша удовлетворенно кивнула.

«Блин», — подумал я и, уходя от скользкой темы, спросил:

— Учебники сейчас посмотрим, или ну их на фиг до школы?

— Сейчас.

До школы оставалось два дня. Я договорился с директором, что приведу Машу в понедельник. Разглядывая учебники, чесал в затылке, какую программу для ребенка придумать на выходные. Придумал. Заказал билеты. На субботу в театр Образцова на «Лампу Аладдина», на воскресенье в Останкино на телебашню. Погоду вроде обещали хорошую.

Вечером после душа Маша лежала в постели, я сидел рядом и рассказывал сказку на ночь. Весь ассортимент известных мне сказок оказался знаком и Маше тоже. Чтобы не повторяться, пришлось придумывать по ходу.

— Это сказка про двух девочек — двух принцесс, которые потерялись во времени, перепутались и поменялись местами, — начал я.

— Как так? — раздалось с кровати.

— Ну, как? — сказал я. — Одна была настоящая принцесса, жила в замке, в сказочной стране, все как положено. А другая в нашем времени, в Москве, обычная девочка и принцессой была давно, в какой-то своей прошлой жизни.

— Прошлая жизнь? Разве это не враки? — последовал вопрос.

Пришлось рассказывать про прошлые жизни. История получилась увлекательной, и принцесс мы отложили на следующий раз. А пока договорились, что Маша постарается во сне увидеть свою прошлую жизнь, а я свою, и завтра мы поделимся приснившимся.

— Спи, — шепнул я, выключив свет и поцеловав девочку на ночь.

Утром ребенок чуть не плакал от разочарования. Прошлая жизнь не приснилась. Я успокаивал, как мог, аргументируя, что мне тоже не приснилась, и что сразу и не приснится, но надо стараться. И каждую ночь, ложась спать, надо хотеть, чтобы приснилась, и тогда когда-нибудь обязательно приснится. Сначала прошлая, потом позапрошлая, ну, и так далее в глубь веков, до египетских пирамид.

Про пирамиды Маша знала.

— А до пирамид? — спросила она.

— До пирамид были Ур и Элам.

Про этих Маша уже не слышала.

Пришлось рассказывать. Шумеры, боги Энлиль и Энке, царь Гильгамеш.

Однако пора было собираться в театр, и я предложил рассказать про Гильгамеша на ночь.

Но нет, на ночь были затребованы принцессы.

— А тебе снились твои прошлые жизни? — уже в машине спросила Маша.

Я кивнул.

— Снилось кое-что.

— Ур и Элам?

— Знаешь, мне трудно сказать, Ур это был или Элам. Там таблички при въезде не было. Но судя по тому, что я видел и чувствовал, скорее всего, действительно эти времена и это место.

— Расскажи.

Я рассказал. Закончил, как раз подъехали к театру. Маша плакала. Я улыбнулся:

— Ну, не расстраивайся, это же было так давно, и я потом еще сто раз родился. А в следующей был фараоном и дожил до ста лет. Пошли про Аладдина смотреть.

— Пошли, — всхлипывая, сказала Маша.

На Аладдине смеялись и хлопали. Я обратил внимание, что у девочки в углу рта показалась капелька крови. Видимо не смеялась очень давно.

На ночь начались принцессы: волшебные письма, феи, драконы и дальше по списку, рыцарь, конечно, ну и паж на закуску. Самому стало интересно.

Меня хватали за руку и просили: «Еще немножко!»

И я выдавал еще немножко, потом еще немножко, а потом все.

— Все, солнышко, спим, нам завтра на башню.

Ее вздох, мой поцелуй, и свет выключен.

Утром меня разбудил звон разбившейся на кухне посуды. Я посмотрел на часы. Безумное время, семь тридцать.

— Чего ей не спится, — пробормотал я, вставая и надевая халат.

На кухне стояла Маша с совершенно белым лицом и трясущимися губами. На полу валялись осколки разбитой кружки.

— Что случилось? — зевая спросонья, спросил я.

— Я кружку разбила, — прошептала девочка.

— Черт с ней, — равнодушно заметил я. — А что тебя в такую рань подняло?

— Я хотела приготовить тебе завтрак и разбила кружку.

Слеза медленно ползла по щеке девочки.

— Твою любимую, с драконами. Ты вчера говорил.

«Странно, — удивленно подумал я, — вчера сбегала, сегодня завтрак готовит. Или у детей это норма? Столь быстрый переход от ненависти к любви. Чуть пригрел ребенка, рассказал анекдот, сделал подарок — и готово? Доверие и любовь уже завоеваны?»

Я пожал плечами и шагнул ближе. Маша зажмурилась.

Я кашлянул. Девочка открыла глаза.

— У меня есть еще любимая, вот эта, с собачкой, — сказал я, снимая с полки кружку. Поднял ее повыше и отпустил. Осколки разлетелись по всей кухне. Маша, не понимая, смотрела на меня.

— Знаешь, я думаю, что без блюдец кружкам будет скучно, — я достал пару блюдец и одно протянул девочке. — Давай кидай, — улыбнулся я.

— Что кидать?

— Блюдце. К кружкам до кучи, чтоб не скучали, — и я шмякнул свое об пол. Брызнули осколки. — Давай, давай, смелее. Чего ты боишься? Посуду никогда не била? Давай. Привыкай.

Я взял блюдце из ее руки и бросил на пол. Девочка вздрогнула.

— А тарелки? — я взял тарелку и протянул Маше. — Тарелку сама, я посмотрю.

Маша выпустила тарелку из рук. Ударившись о керамогранитную плитку, тарелка раскололась на две половинки.

— Ну, кто же так посуду бьет, — протягивая девочке следующую, возмутился я. — Поднимаешь повыше и с силой об пол. Давай, я посмотрю.

Маша робко улыбнулась.

— Давай, тренируйся. А то с таким навыком замуж выходить нельзя. Тебя же проверять будут, как ты посуду умеешь бить.

Девочка высоко подняла тарелку, зажмурилась и со всей силы грохнула об пол. Звон разбившейся тарелки слился с трелью дверного звонка.

— Молодец! — сказал я и пошел открывать, недоумевая, кого это черт принес в такую рань.

В дверях стоял сосед снизу в майке, с сигаретой и мусорным ведром в руке. Я поморщился, сосед торопливо затушил сигарету о ведро и бросил окурок внутрь.

— Привет, Борь, — поздоровался я. — Ты чего с утра пораньше?

— Привет, — ответил он. — Да вот, пошел мусор выносить и слышу, у тебя посуду колотят. Чего, жена вернулась?

— Нет, племянница.

— Ну, да? Крутая девушка, познакомь.

— Заходи, — посторонился я.

Борис оставил пустое ведро за порогом и прошел на кухню.

— Ути, господи! — воскликнул он, увидев Машу, стоящую среди осколков. — Это все твоя работа? — обвел он глазами кухню.

Маша смущенно пожала плечами.

— Правильно, — кивнул Борис. — С ним так и надо. А то у него бабы не держатся. Ты его вот так держи, — и Борька сжал кулак, показывая, как надо меня держать.

— Ну, привет, — выходя с кухни, ткнул он меня в плечо. — Не буду мешать вам развлекаться.

— Молодец, — сказал я Маше. — Видишь, Борьке понравилось, как ты посуду бьешь.

— А кто это? — спросила девочка.

— Наш сосед снизу. Ну, давай, теперь подметать.

Когда осколки были убраны, а пол на кухне и в коридоре даже пропылесосен, я спросил:

— А что ты хотела приготовить на завтрак?

— Яйца, — ответила Маша. — У тебя яйца есть?

Я прикусил язык, чтобы не пошутить.

— Должны быть. Посмотри в холодильнике, — предложил я.

Девочка открыла холодильник. Отсек для яиц помещался на самом верху дверцы.

— Высоко, мне не достать.

— Встань на стул.

Маша пододвинула стул к холодильнику.

— Омлет умеешь готовить? — спросил я.

Взобравшись на стул, она кивнула.

— Бери тогда четыре.

Маша двумя руками ухватила четыре яйца. Последнее, пятое, почему-то начало падать. Девочка качнулась, пытаясь его поймать. Я кинулся ловить Машу. Я сумел, она нет.

— Ну, — спросил я, держа испуганно глядящую на меня девочку, — бьем остальные?

— Нет, — неуверенно улыбнулась она, — есть будет нечего.

— Правильно, — я снял Машу со стула. — Готовим яичницу, омлет не получится. Молока нет. Сковородка в плите. Масло вот, — я достал из холодильника масленку. — Сейчас уберу разбитое яйцо и умоюсь, ты готовь пока.

Пока я чистил зубы и брился, Маша гремела на кухне посудой.

— Кофе варить умеешь? — спросил я, выйдя из ванной.

— Нет, мама не пила кофе, — ответила девочка, раскладывая чуть подгоревшую яичницу по тарелкам.

— Я сварю. Будешь кофе? Или лучше чай?

— Лучше чай. Я где у тебя хлеб? Я не нашла.

— В холодильнике. Я редко дома ем, чтобы не сох быстро. Чай какой, черный, зеленый?

— Обычный чай.

— Из пакетика пойдет?

— Пойдет.

Я сунул два куска хлеба в тостер, пакетик «Липтона» залил кипятком и сел за стол.

— А кофе? — спросила Маша.

— Потом сварю. А то яичница твоя остынет.

Позавтракав, мы отправились в Останкино.

Погода была отличная, прогноз не обманул, и на галерее, на стеклянных плитках пола мы оба визжали и боялись.

В общем, Week-end прошел вполне по-уикэндски.

Вечером позвонила Ольга. Спросила, забрал ли я племянницу, и предложила приехать. Я отвечал, что племянница у меня уже три дня, и, покосившись на Машу, добавил, что девочка хорошая, а вот с приездом попросил подождать. Пусть ребенок получше привыкнет, ей пришлось много пережить, да и характер у нее сложный, и у нас только-только начали выстраиваться отношения. И сейчас сталкиваться с чужим человеком ей совсем ни к чему.

— Это я чужой человек? — сразу последовал вопрос.

— Ну, для нее и я чужой человек, а ты уж и подавно.

В трубке засопели, холодно ответили: «Ну, как хочешь», и послышались гудки отбоя.

— Это твоя девушка? — спросила Маша

— Это моя женщина. Чувствуешь разницу? — сказал я.

Маша не ответила и перевела разговор на принцесс.

Маша уже лежала в постели, а принцессы вовсю путались, когда послышался звук поворачивающегося ключа в замке, хлопок закрывшейся двери, и по плиткам пола процокали каблучки. Дверь в комнату отворилась, на пороге стояла улыбающаяся Ольга. В одной руке она держала торт «Панчо», в другой большую коробку с нарисованной на ней Барби верхом на мотоцикле.

— Привет, ребенок, — сказала она Маше, быстро кивнув мне. — Вылезай из кровати, будем торт есть. Ты любишь торт?

Маша молча смотрела на нее.

— Смотри, что я тебе принесла, Барби на мотоцикле. У тебя есть такая? — Ольга улыбалась.

— Он же сказал, чтобы ты не приезжала. Я слышала.

Улыбка медленно сползла с лица Ольги. Она вопросительно посмотрела на меня. Я развел руками и пожал плечами.

— Все уже так серьезно? — спросила меня Ольга.

— Поколение некст, — усмехнулся я. Потом потрепал Машу по плечу:

— Это тетя Оля, давай не будем ее обижать, раз уж она приехала. Вставай, пойдем торт есть. И Барби тебе замечательную привезла. С мотоциклом.

— Терпеть не могу Барби, дуру эту, — Маша отвернулась.

Я наклонился к девочке и шепнул в самое ушко:

— Она же не знала, хотела как лучше. Давай не будем тетю обижать, это ведь моя тетя. И торт вкусный. Вставай.

Я поднялся.

— Пошли, — повторил я. — Зубы второй раз можно будет не чистить.

— А сказка? — подняла на меня глаза Маша.

— Обязательно сегодня дорасскажу, — кивнул я.

Маша вздохнула и откинула одеяло. Ольга тоже вздохнула и, оставив коробку в комнате, с тортом пошла на кухню. Я поднял девочку с кровати и отнес на руках.

Сев на стул, я пристроил Машу у себя на коленях. Ольга включила чайник на девяносто пять градусов, достала из сумки и сунула в холодильник бутылку «Ахашени», полазила по жестянкам с чаем, выбирая какой заварить, расставила чашки и тарелки, разрезала торт и разложила по тарелкам.

Маша зевала, сидя на моих коленях. Ольга села за стол напротив нас и спросила девочку:

— Ты чего, как маленькая, на коленках у дяди сидишь?

Маша промолчала, только крепче прижалась ко мне. Тут, отключившись, щелкнул чайник, Ольга встала, сполоснула горячей водой фарфоровый заварник, насыпала чай, налила воду и уронила крышку от чайника. Крышка зазвенела по полу, но не разбилась. Ольга сказала: «Блин!», подняла крышку, накрыла чайник салфеткой и повернулась к нам.

— А ты умеешь бить посуду? — спросила ее Маша.

— А ты разве не знаешь, что к взрослым надо обращаться на вы? — посмотрела на нее Ольга.

Маша промолчала.

— Ну, если тетя Оля хочет, чтобы ты говорила ей «вы», то проблем никаких, будешь говорить ей «вы». Правда? — пришел я на помощь Маше.

Маша, очередной раз зевнув, равнодушно кивнула.

— А как ты зовешь дядю Сережу? — спросила Ольга.

— Просто Сережа, — ответила девочка.

— Мне кажется, что все эти «вы» и «дяди» слишком формально. Она как-то сразу стала мне говорить «ты», я не возражал.

— Хорошо, можешь звать меня просто Олей без тёть и на «ты», — сделала шаг к сближению Ольга. — А почему ты спросила, умею ли я бить посуду?

— Она нечаянно разбила кружку, пришлось поиграть в битье посуды, чтобы научиться бить правильно, — снова встрял в разговор я.

— Научились? — подняв брови, спросила Ольга.

— Вполне, — кивнул я.

— Борьке понравилось, — сказала Маша.

— Какому Борьке? — удивилась Ольга.

— Соседу с пятого этажа, — пояснил я.

— Ну, ты даешь, — вставая, покачала головой Ольга. Разлив чай по чашкам, она пододвинула тарелку с куском торта ближе к Маше. Та потянулась к торту, и рукав пижамы оказался в чашке с чаем.

— Ой! — сказала Маша. Ольга взяла полотенце и отжала в него край рукава.

— У тебя есть, во что ее переодеть? — спросила она меня.

Я проинспектировал мокрый рукав.

— Ничего. Не сильно промок, пока чай выпьем — высохнет.

— Он тебе мыл ручки? — спросила Ольгу Маша.

— Не поняла вопроса. Почему он должен был мыть мне руки? — удивилась та.

— Он мне сказал, что всем своим девушкам он мыл ручки. Чтобы они в него влюблялись. Мне тоже моет. Каждый день.

Ольга хмыкнула, рассмеялась, взглянула на меня, снова хмыкнула и, ничего не сказав, принялась за торт.

— Раз уж мы играем в маленьких, давай я тебя покормлю, — предложил я Маше, — пока посуда цела и все не промокли окончательно.

Девочка с готовностью открыла рот. Я взял вилку.

Когда кусочек торта оказывался у Маши во рту, глаза ее закрывались. Как в рекламе «Даниссимо». Торт был действительно вкусным.

— Пойду, покурю, — сказала Ольга, — пока идет это кормление детей и зверей.

Ольга вышла. Глаза у Маши не открывались уже и между кормлениями. Ее голова упала мне на грудь.

— Пошли спать. Вот глотни чая и пошли, — сказал я, поднося чашку к ее губам.

Маша выпила чай, так и не открыв глаз. Я отнес ее в спальню. Моего поцелуя она уже не почувствовала. Принцессы могли спокойно отдыхать до завтра.

Я вернулся на кухню. Ольга разливала вино по бокалам.

— Слушай, я какой-то джипарь подперла. Сделай милость, переставь мою тачку. Не хочу, чтобы он поднял нас завтра часов в шесть.

— Ты хочешь остаться на ночь?

— А ты нет?

— Да нам завтра в школу первый день. Мне надо ее отвести. Уроки в восемь тридцать начинаются. Чума просто. Это ж во сколько вставать надо? Я даже не считал еще.

— Ты так возишься с этим ребенком. Хочешь, я рожу тебе твоего собственного?

— Спасибо, не надо. Этот уже почти готов, осталось чуть-чуть помучиться. А свой — это с нуля. «Уа-уа» орать будет.

— Я и смотрю, как ты мучаешься. В тебе просто кладезь отцовства. Никак не ожидала такого увидеть.

— Я и сам не ожидал.

— Ну? — спросила Ольга, держась за ножку бокала. — Так мы пьем, или мне уехать?

— Давай ключи, — вздохнул я. — Только не высовывайся из комнаты, пока мы не уйдем завтра. Видишь, девочка ревнует. Чего ей лишний стресс создавать.

— Это я, блин, ревную, — зашипела Ольга, — отец-одиночка, блин! Вот ключи.

— Давай выпьем за любовь, — сказал я, сгребая ключи со стола, — а то ты дерганая сегодня какая-то.

Ольга подняла бокал.

— Вообще не понимаю, как такой эгоист, как ты, мог взять чужого ребенка на воспитание!

— За любовь, — сказал я, мы чокнулись.

— Это потому, что ребенок — девочка, хорошенькая и умненькая, — ответил я, ставя бокал на стол.

Ольга замерла с открытым ртом.

— Ну, ты козел! — услышал я в спину.

— А то! — тихо, чтобы не разбудить Машу, заржал я, выходя из квартиры.

Когда, переставив Ольгин «пежик», я вернулся, то застал ее в душе. Раздевшись, я залез к ней.

— Дверь в кабину закрой, а то потоп устроим, и твой Борька снизу прибежит, — сказала, обнимая меня, Ольга.

Утром я проснулся за пять минут до будильника. Ольга безмятежно спала, уткнувшись носом в спинку дивана. Одевшись и тщательно закрыв за собой дверь, я прошел в ванную. Соорудив завтрак для Маши, отправился ее будить.

Девочка уже сидела на кровати.

— Вставай, умывайся. Завтрак на столе, — объявил я.

Себе я развел ударную дозу растворимого кофе. Варить нормальный не было сил, есть тоже.

Хоть школа и была во дворе дома, мы вышли за полчаса, потому что я еще хотел купить цветов.

На пороге класса, отдавая букет в руки девочки, я шепнул ей в ухо:

— Учительницу зовут Елена Сергеевна. Ты сирота, и у тебя есть я. Это много круче, чем обычные родители, как у всех. Тем более что у половины пап нет.

Маша оглянулась на меня, улыбнулась и толкнула дверь в класс. Я постоял несколько секунд, зевнул и пошел домой.

Когда я вернулся, Ольга спала, естественно. Я задумчиво посмотрел на диван, но не лег, а пошел в душ. Позавтракал, выжал сок из двух апельсинов для Ольги. Она по утрам не ест. Сварил себе чашку кофе и стал ждать. Чего? Когда проснется Ольга, или когда вернется Маша? «Как, мои девочки, стерпится — слюбится, или станете конфликтовать?»

Кофе был черен, крепок и горек, как последний поцелуй, — вспомнил я Талейрана. Усмехнулся.

«Как же так получилось, что эта девочка забралась в мою жизнь? И так быстро, — думал я. — Никогда не хотел ребенка, и вдруг, как Ольга сказала, „кладезь отцовства“. Откуда? Почему мне нравится мыть ей ручки и рассказывать сказки? Бред какой-то», — я потер лицо руками. «А если Ольга не сумеет построить интерфейс с ребенком, что я буду делать? Девчонка-то, правда, не подарок. А ведь мне плевать, что не подарок и воспитывать ее „в правилах“ я не хочу, мне нравится в нее играть», — удивился я собственной мысли.

— Дочки-матери, блин, — проговорил я вслух.

«Избалую ведь, превращу в чудовище».

Я вспомнил детство, родителей. «Меня тоже баловали сильно, но чудовищем вроде не стал. Или стал?» — снова усмехнулся.

Ольга проснулась в десять. Мне как раз начали звонить клиенты. Я поставил перед ней стакан сока и ушел в комнату разговаривать.

Когда, приблизительно через час, вернулся на кухню, Ольга красилась.

— Ты как сегодня? — спросил я ее.

— А ты? — прозвучало в ответ.

— Мне надо с Машей съездить к ней домой забрать ее зимние вещи.

— Зима близко? — усмехнулась Ольга.

— Ну, осенние, и вообще, посмотреть, что там из барахла ей может понадобиться.

— Обязательно сегодня?

— У тебя есть предложения?

Ольга оторвалась от зеркала и посмотрела на меня.

— Ну, мы могли бы провести сегодняшний день вместе.

— С Машкой? — спросил я.

— Ну, как теперь без нее, — вздохнула Ольга. — Личная жизнь, как я понимаю, закончилась, осталось только семейное счастье.

— Ты же хотела ребенка. Вот получите, в качестве тренировки, — пожал я плечами.

— Я замуж хотела. И хочу, — Ольга в упор посмотрела на меня.

— Думаешь, четвертая попытка будет удачной? — усмехнулся я.

— Должен же ты утихомирится когда-нибудь, — Ольга вернулась к покраске глаза. — Тебе сколько лет, сорок?

— Тридцать девять, я еще молодой.

— На день рождения подарю календарь дожития.

Я заржал.

— А что у тебя завтра? — отсмеявшись, спросил я.

— Завтра перевожу.

— Блин. У меня завтра сделка, я хотел тебя попросить с Машкой посидеть.

— Никак, — Ольга развела руками. — У меня два дня синхрон.

— Ладно, какие у тебя предложения на сегодня?

— Может, пойдем, погуляем где-нибудь? Погода хорошая, золотая осень.

— В парк?

— А правда, поехали в Коломенское. Сегодня понедельник, народа будет не много. И днем без пробок проскочим.

— Хорошее место, — кивнул я. — Только там для ребенка ничего интересного нет.

— Ну, в зоопарк тогда.

— Были уже.

Ольга качнула головой и внимательно на меня посмотрела.

— В Парк культуры, на аттракционы.

— Там не припаркуешься ни фига. Вечно все забито.

— Под мостом, по-моему, платная есть.

— О, придумал. Встанем на Ленинском, у Нескучного. Там спортивный на углу. Купим ей велосипед. Пусть она катается туда-сюда, а мы пешком пойдем. Там до аттракционов полчасика прогуляться. И кафе — хренова туча. Найдем, где перекусить.

— Хочешь купить ей велосипед? А вдруг у нее есть, и только забрать надо.

— Ну, как вариант. Да и какой у нее может быть велосипед, так, старье какое-нибудь. Ладно, решили.

— А как ты потом велосипед домой попрешь? Он к тебе в тачку влезет?

— Купим такой, чтобы влез. Ей все-таки детский нужен. Складной можно.

— Ну, хорошо, — пожала плечами Ольга. — Покупай.

Зазвонил мой мобильный. Звонили по поводу завтрашней сделки. Как обычно, в последний момент возникли осложнения. Пришлось утрясать нюансы, искать компромиссы, уговаривать клиентов. Я часа два вел челночные переговоры. Матерился про себя, ругал идиотов контрагентов, но сделку вроде спас. Если, конечно, завтра очередная шлея не попадет под хвост очередному придурку.

Вышел на кухню, где Ольга, уткнувшись в свой ноут, готовилась к переводу.

— Кофе будешь? — спросил я.

— Угу, — промычала Ольга.

Я взялся за джезву, и в этот момент ожил домофон. Взглянув на часы, понял, что четыре урока закончились.

Я открыл дверь. Маша влетела в квартиру.

— Я получила пятерку! — закричала она с порога. Увидела вышедшую в переднюю Ольгу, замолчала и остановилась, словно налетев на стену.

— Молодец, — улыбнулась ей Ольга, — а по какому предмету?

— Она здесь всегда живет? — повернулась ко мне Маша.

Я кашлянул.

— Приезжает погостить иногда. Так по какому ты получила пятерку?

— По чтению, — буркнула под нос Маша. Ольга покачала головой и ушла на кухню.

— Пошли ручки мыть, — открыл я дверь в ванную.

В ванной Маша с готовностью протянула мне руки. Я включил воду.

— Сейчас перекусим и поедем в парк кататься на аттракционах, — сказал я, намыливая девочке руки. — Ты кушать хочешь?

— С ней? — спросила Маша.

Я кивнул.

— Зря ты так. Она хорошая.

Маша вздохнула.

— Ты ей ручки моешь?

— Нет, — улыбнулся я.

— А раньше мыл?

— Нет. Но я ее люблю.

Маша снова вздохнула.

— Хорошо, поехали, — сказала она.

— Извинись, пожалуйста, перед Ольгой.

— За что? — вскинула она на меня глаза.

— Когда она спросила тебя про пятерку, ты не ответила. Очень невежливо.

Маша промолчала. Я тоже промолчал, только вздохнул. Постарался потяжелее.

Когда мы вошли на кухню, Ольга нарезала хлеб и терла сыр. Она делала горячие бутерброды.

Зазвонил мобильник. Маша дернулась. Звонил мой. Я взглянул на экран и пошел в комнату доругиваться по сделке.

Когда вернулся, бутерброды были готовы. Ольга налила Маше чай и пододвинула тарелку. Для меня был приготовлен кофе.

— У тебя велосипед есть? — спросил я Машу.

— Нет, — с набитым ртом ответила она.

— Кататься умеешь?

— Угу, — кивнула Маша.

Дальше еда проходила в молчании. Когда все поели, Ольга поставила посуду в мойку и сказала:

— Вы пока собирайтесь, а я пойду, покурю.

— Она на балконе курит? — спросила Маша, когда Ольга вышла.

— Нет, на лестнице.

— А мне можно будет на балконе курить?

— Я надеюсь, что ты вообще не будешь курить, — улыбнулся я и продолжил: — Не будешь курить, пить, ругаться матом, делать татуировки, вставлять в нос пирсинг, нюхать кокаин, глотать колеса, гнать герыч по венякам. Не начнешь в тринадцать лет тра… — тут я остановился. Маша сидела, открыв рот.

— А будешь хорошей девочкой и извинишься перед Ольгой, — закончил я.

— А мне не будет тогда скучно жить?

Я подавился.

— Если извинишься перед Ольгой? Не будет, — нашелся я.

Маша молчала.

Я молчал тоже. Не знал, что делать. Не хотелось на нее давить и не хотелось позволять ей хамить.

Так мы и домолчали до возвращения Ольги.

— Вы готовы, наконец? — спросила она.

— Я-я, — вполне по-немецки ответил я. — Поехали, — кивнул я Маше.

В спортивном магазине Маша, конечно, была удивлена покупкой велосипеда. Купили складной, легко помещающийся в багажнике шестидесятой вольво. К выбору цвета девочка отнеслась индифферентно. Больше выбирали мы с Ольгой. Продавец отрегулировал седло и руль по росту Маши, и железный конь был торжественно вкачен под золотую листву деревьев в парке.

А дальше выяснилось, что кататься Маша не умеет. Совсем.

Дорожки и аллейки Нескучного сада, по которым в детстве гонял в казаков-разбойников, я теперь пробегал рысцой, держа велосипед с Машей одной рукой за руль, другой за седло. Велик кренился, Маша падала, я ловил. Мы смеялись и кричали. Ольга с мрачным видом шла и курила или впереди нас, или далеко отстав.

Когда мы наконец добрались до аттракционов, то были взмокшие, уставшие и голодные. И я предложил сначала поесть.

Обед был слегка испорчен кислой Ольгиной физиономией. Как я ни старался вовлечь ее в беседу, шутил, говорил комплименты, настроение ее не улучшалось. Зато Машка была очень довольна. У нее начало немножко получаться кататься. Она рассказывала, что отлично умела гонять на трехколесном, и сказала наконец, за что получила сегодня пятерку.

«Вот ведь, господи, человека еще нет, девять лет всего, — думал я про нее, — а какая уже женщина, блин. Вот уж сучье племя, воистину».

После десерта Ольга сказала, что ей неплохо было бы поехать позаниматься перед завтрашним переводом. И что мы можем спокойно догулять, а она и сама отлично доберется на такси. Мне еле удалось уговорить ее остаться.

На аттракционах Ольга с нами не каталась. Единственно проехала кружок на колесе обозрения. Мы с Машей прокатились дважды. Велосипед мы оставили у дежурного. Потом на велике сидела Ольга, ожидая, пока мы накатаемся на очередных каруселях или американских горках.

Когда мы, наконец, засобирались назад к машине, Ольга сказала:

— Нет, ребят, давайте вы одни. Пока вы до тачки доберетесь, я уже дома буду.

И я не стал ее удерживать.

Однако добрались мы быстро. Машка устала, и ехать на велосипеде не могла. Она ехала на мне, а велик я катил рукой.

Как я и ожидал, Ольгиного пежо на стоянке у дома уже не было. На столе на кухне она оставила записку: I’ll be back. И нарисовала кулак с поднятым большим пальцем.

— Можешь прочитать? — спросил я Машу. Английский она учила уже два года.

— Я буду взад, — с запинкой перевела она.

Я заржал, не удержался.

— Нет, — смеясь проговорил я, — она не будет в зад. Она просто вернется. У тебя на завтра уроки есть?

— Поназадавали, — вздохнула Маша.

— Сейчас делаем уроки, потом ужин, душ и спать. И никакого телевизора, — составил я программу на вечер. — У тебя завтра непростой день. Когда ты вернешься из школы, меня дома не будет. У меня работа, поэтому обедать будешь сама. Если захочешь, можешь потом пойти погулять. Только от дома далеко не уходи, чтобы не заблудиться. И телефон с собой не забудь. Если что, звони мне. Потом еще поучимся дверь отпирать-запирать.

— А у меня ведь нет никакого чипа, правда? — спросила Маша.

— Конечно, нет. Я шутил, — улыбнулся я.

Маша кивнула.

— Ничего, я и так не потеряюсь, — пробурчала она себе под нос.

— Да, вот еще что, — продолжил я давать ценные указания. — Когда у тебя в школе сопрут айфон, а сопрут его обязательно…

Маша испуганно на меня взглянула.

— Не пугайся и не расстраивайся. Купим новый.

— Не сопрут, — уверенно сказала она.

— Хорошо, — не стал спорить я. — Давай теперь, что у тебя с уроками?

Ольга приехала через три дня. Я был рад ее видеть. Маша нет, и это тоже было видно.

— Оль, у нас с Машкой проблема, — сказал я, когда, после ужина и полученной порции принцесс, девочка была ингибирована в кровати. — Мы ездили к ней домой, там одежды для нее никакой нет. Или мала стала, или такая страшная, что на ребенка не наденешь. Давай мотнемся по магазинам, купим ей. Ты все-таки лучше в этом понимаешь.

Ольга поморщилась, но согласилась.

— Когда? — спросила она.

— Завтра пятница, давай на выходных.

— В субботу. В воскресенье иду к маме.

— В субботу если только с утра, потом дороги забьют, — теперь поморщился я.

— А что мешает? Я могу у тебя до воскресенья побыть. Заодно и обедом нормальным пару раз накормлю.

— По субботам Машка учится, бедные дети. Ладно, пусть у ребенка будет праздник, не пойдет в школу.

— У нее и так сплошной праздник с таким папой, — проворчала Ольга. — Лучше, небось, чем с родной мамой было.

— Конечно, лучше, — согласился я. — Мама у нее от рака умирала.

В субботу поехали в «Рио» на Севастопольском. Провели там полдня, и это были очень плохие полдня. Машке купили кеды и джинсы. Все. Вся остальная одежда была отвергнута. Нет, Маша не падала на спину и не кричала, что такое она носить не будет. Она с молчанием соглашалась на любое предложение. Но ее молчание было столь красноречиво, что сразу становилось понятно: она сирота, и выбирать у нее права нет, но эту модель, или этот цвет может предложить только человек с полным отсутствием вкуса и воображения.

Когда измученная Ольга пыталась добиться от нее, чего же та хочет сама, то ответом ей было молчание и пожатие плечами.

— Ладно, — сказал я, когда мы, наконец, выбравшись из торговой зоны, сидели в ресторане, — завтра поедем в «Мегу», может, там чего купим.

— А смысл? — спросила Ольга. — Магазины те же самые. Мне кажется, здесь дело не в барахле, а в чем-то другом, — и она внимательно посмотрела на Машу.

Та с безразличным видом ковыряла вилкой в тарелке.

Однако, когда на следующий день я все же повез девочку в «Мегу», то результат оказался совершенно иным.

Да, магазины были в основном те же самые, как, соответственно, и вещи, продававшиеся в них. И я, помня, что вчера выбирала Ольга, предлагал Маше приблизительно такое же. И Машка, зараза, с горящими глазами мерила, кивала и просила купить то, что еще вчера пренебрежительно отвергалось.

Мы накупили кучу барахла и на осень, и на зиму, и на каждый день. Мне даже пришлось несколько выйти за границы выделенного бюджета.

На мой вопрос: «А фигли ж тебе вчера это не нравилось?», Машка пожимала плечами и без малейшего смущения отвечала: «Ну, вчера не нравилось, а сегодня понравилось», и добавляла: «Очень».

Вечером позвонила Ольга, я ей рассказал про наш поход, она хмыкнула:

— Ну, папаша, готовься. Девчонка задаст тебе жару, когда подрастет. Мало не покажется.

Я вздохнул и подумал, что Ольга права. А потом подумал, что если мне придется выбирать, то с кем из них двоих я захочу остаться. А еще я подумал, что Машка, пожалуй, изведет любую мачеху. Придумать, что ли, ей сказку про хорошую мачеху и плохую падчерицу? А то принцессы мне начали уже немного надоедать.

Ольга предложила приехать, у нее был перерыв в работе, и она сказала, что могла бы несколько дней пожить у меня. У меня же, наоборот, работы вдруг привалило, пошли звонки, и я предположил, что придется бегать по просмотрам, показам, авансам и сбору всяких справок.

Я имел долгий превентивный разговор с Машей, объясняя, что, так как у меня сейчас много работы и меня часто и подолгу не будет дома, то у нас поживет Ольга, что она хорошая, и с ней вполне можно дружить. И что Ольга типа к Маше со всей душой, а она поворачивается к ней задом и разговаривать не хочет. В конце я сказал, что Оля тоже отлично умеет рассказывать сказки, и даже может рассказывать их по-английски. И предложил, вообще, делать английский вместе с Ольгой.

Маша согласно кивала, но молча, и только спросила, буду ли я по-прежнему рассказывать ей сказку на ночь, или теперь это будет делать она.

Я успокоил, что рассказывать буду, а про себя подумал, вот ведь противная какая девчонка, даже по имени называть Ольгу не хочет. И что ж она так ее невзлюбила-то с первого дня?

Ольга прожила у меня до выходных. Неделя, как я и думал, выдалась суматошной. Я все дни проводил в бегах и разъездах. Видел своих девочек только вечером. Я спрашивал, как они прожили день, и в ответ слышал, что хорошо. Что они не ссорились, даже вместе готовили обед. И обе улыбались и мне, и друг другу.

— Как английский? — спрашивал я Машу. Начала ли Ольга заниматься с ней?

— Да, начала, — кивала та, — но говорит так быстро, что я ничего не понимаю.

— По-русски или по-английски быстро, — спрашивал я.

— И по-русски, и по-английски, — звучал ответ. — Да ну ее, давай лучше про принцесс.

— Ну что за девчонка, — жаловалась мне в постели Ольга. — Что я ей сделала? Мне иногда кажется, что она вообще, не совсем в адеквате. Может, ее психологу показать? Все понимаю, смерть матери, отца нет, к тебе привязалась. Но я-то тут причем? Целый день молчит, что ни спрошу — как не слышит.

— Так она мне сказала, что вы обед вместе готовили.

— Ну, готовили. То, что я просила ее сделать, овощи там помыть или порезать, посуду сполоснуть, делала. Я видела, что старается. Но все молча. Ни одного вопроса не задала. Вообще со мной не разговаривает. Словно я пустое место. Не была бы она твоей дочерью, точно ей бы влепила.

— Ты чего? Она мне не дочь! С ума сошла? — воскликнул я.

— Извини, просто крыша уже едет.

— А английским? Ты с ней занималась?

— Как можно заниматься чем-то с человеком, который молчит? Пыталась, но безуспешно.

— Она мне сказала, что ты быстро говоришь, и она тебя не понимает.

— Да, прямо быстро! Все она понимала. Я прошу ее текст почитать — читает. Упражнения, заданные в школе, делает. Я ей что-то объясняю — молчит. Ну, думаю — поняла. Спрашиваю — молчит. Что по-русски, что по-английски — молчит.

— Да, странная девочка, — согласился я. — Ну, в больнице убегала — понятно все. Ко мне быстро привязалась, тоже понятно. Сказок-то ей, поди, никто не рассказывал. Но чего она к тебе-то так? Странно. — Я помолчал. — Мне в больнице телефон детского психолога дали. Может, позвоним, проконсультируемся?

— Давай, — согласилась сначала Ольга, потом вздохнула и добавила: — А впрочем, чего консультироваться? И так все понятно. Обычная бабская ревность.

— Какая ревность? Она ребенок! Ты че городишь?

Ольга вздохнула еще раз.

— Не хочет она тебя со мной делить, папаша. Жадная очень. А жадность чувство плохое, разрушающее. Ты бы с ней построже, чтобы у нее мозги на место встали.

— Куда построже? Всего неделя прошла, как я ее взял. Девочке ласка и внимание в первую очередь нужно. Чтобы не убегала, чтобы ко мне привыкла, полюбила меня, в конце концов.

— Успокойся. Она уже полюбила, и это очень хорошо видно. Не убежит. Клещами не оторвешь. Она сама как клещ.

— Ну и хорошо, что не убежит, легче будет ее воспитывать…

— Ну, так воспитывай, воспитатель! А ты ей все с рук спускаешь. Ты не воспитываешь, а балуешь. Неделя прошла — айфон, велосипед, шмотья больше, чем на полтинник. Посадишь себе на шею. Играешь в нее как в игрушку, в куклу Барби, только без сисек.

— Оль! Ну, ты чего говоришь-то.

— Я говорю, что свой тебе ребенок нужен, а не суррогатный.

Я помолчал и вздохнул:

— Да ладно, Оль, ну ее на фиг. Поздно уже. Давай мы перестанем обсуждать девчонку, а обсудим лучше что-нибудь более интересное. Сиськи. Например, твои.

— Козел, — сказала Ольга, садясь на диване. — Я покурю? В туалете у тебя. Не погонишь же ты меня сейчас на лестницу?

— Конечно, кури, — поспешно согласился я. — Вытяжку только включи, и посмотри в холодильнике остатки «Ахашени».

Вино мы допили из горлышка и о Маше больше не разговаривали. Мы вообще ни о чем не говорили…

На следующий день Маша попросила у меня пилу.

— Зачем? — удивился я.

— Нам велели на труд принести маленькие пилки. Чего-то пилить будем.

Я удивился еще больше.

— Чего вам там пилить? Может, нужна пилочка для ногтей? Ты просто не поняла?

— Нет, учительница сказала, что нужна небольшая пила. Размером с линейку.

— Где ж я тебе такую найду? — почесал я затылок. — Да и никто не найдет. Это специально покупать надо.

Маша пожала плечами,

— Елена Сергевна сказала, что все не принесут, но хотя бы несколько человек. Можно пилить по очереди.

Я со словами «Пилите, Шура, пилите» полез в ящик с инструментами.

— Во! — сказал я, доставая полотно ножовки. — Такая подойдет?

— А как ее держать? — спросила Маша.

Я вставил полотно в ручку.

— Длинная очень, — с сомнением покачала головой девочка.

Я сломал полотно и вставил в ручку обломок.

— Только решетку в тюрьме пилить, — усмехнулся я. — Подойдет?

— Подойдет. — Маша благодарно кивнула.

Замотав пилу в полиэтиленовый пакет, я протянул ее Маше.

— Осторожно только. Не оцарапайся. Чего-то у Елены Сергеевны вашей не все в порядке с техникой безопасности, — проворчал я.

Еще через день Ольга, выйдя из квартиры и не дойдя до лифта, свалилась с лестницы. Хорошо, я был дома. Услышав грохот, я выскочил за дверь. Ольга лежала внизу лестницы и стонала. На ступеньках валялись туфли со сломанными каблуками.

Оказалось, что она сломала руку.

— Вот черт, — удивлялась Ольга в скорой, — ну, бывает, каблук ломается, и то не на ровном месте. Но так, что оба сразу? И фирма приличная — «Патриция Дини». Что за фигня?

Я не стал ей говорить, что, подобрав туфли, обнаружил, что металлический стержень в шпильке был перепилен. На обеих туфлях.

Когда я вернулся, Маша уже пришла из школы. Я стоял в прихожей и молча смотрел на нее. Туфли со сломанными каблуками валялись на полу у входной двери. Маша тоже молчала.

— Ольга упала с лестницы и сломала руку. Могла сломать шею, — спокойно сказал я.

Маша долго смотрела на меня, потом опустила голову и спросила:

— Ты отправишь меня в детский дом?

— Нет, — ответил я, — все останется как было. И я не стану тебя наказывать, я даже буду и дальше рассказывать тебе сказки на ночь. Я просто перестану тебя целовать и улыбаться тебе.

Маша вскинула на меня глаза. Они расширились и заполнились слезами. Губы задрожали и рот исказился. Хлынули слезы, ребенок зарыдал.

Маша бросилась ко мне, обхватила руками, ткнулась мокрым лицом в живот и, прерывающимся от плача голосом, закричала:

— Я не хотела! Прости меня, я больше не буду-ууу!

Я неподвижно стоял столбом. Мне ужасно хотелось подхватить плачущую девочку на руки, прижать к себе, расцеловать и успокоить. Но. Это означало бы не дать осуществиться воспитательному процессу. И я стоял молча и молча слушал завывания:

— Прости-и! Я не бу-уду-у! Па-жа-лу-ста-а!

Не видя с моей стороны никакой реакции, Машка потихоньку поднимала обороты. Вой и плач постепенно усиливались.

Когда у меня стало закладывать уши от пробивающихся ультразвуковых ноток, а свитер на животе окончательно промок от соплей и слез, я погладил девочку по затылку и сказал:

— Ну, все, кончай плакать. Я не сержусь. Ты обедала?

— Не-е-ет, — сквозь рев с трудом разобрал я.

— Все, все. Ты хорошо плакала. Молодец. Я верю, что ты не хотела убить Ольгу. Просто пошутила. И надо сказать, шутка удалась. Я оценил. Давай обедать, я тоже еще не ел. Теперь Ольга обед не скоро нам приготовит, — и ломая весь воспитательный момент, я заржал.

Машка резко перестав плакать, отшатнулась, и задрав голову, недоуменно уставилась на меня.

— Пошли я тебя умою, а то в соплях вся.

— Если захочешь еще пошутить, — сказал я, умывая всхлипывающую девочку, — покажу тебе, где у Ольгиной машины проходят тормозные шланги. Если их перерезать, эффект получится больше, чем от каблуков.

Я взял полотенце, но Маша заплакала снова.

— Да не расстраивайся ты так, это тоже не наверняка, — я снова включил воду. — Движком затормозить можно, подушки безопасности сработают. Сморкайся давай. Я умою. Стопроцентную гарантию может дать только стрихнин. Но стрихнина у меня нет, — я наклонился к девочке и обнял ее.

— Что такое стрехнин, — прижимаясь ко мне и продолжая всхлипывать, спросила Маша.

— Яд такой, с ним на акул охотятся.

— Как можно с ядом охотиться? Акулам что, дают выпить? — удивилась Маша и даже перестала шмыгать носом.

— Нет. Из ружья стреляют ампулами с ядом. Ну, пошли есть.

— Ты правда больше не сердишься? — не отлипая от меня, спросила Маша.

— Правда. Но Ольга, правда, не заслужила таких шуток. Я очень за нее испугался.

— Прости меня, пожалуйста. Я, правда, больше никогда не буду.

— Так много правды. Конечно, простил.

— Ты меня поцелуешь?

Я погладил девочку по спине и поцеловал ее.

— Ты ведь будешь мне улыбаться? — тревожно спросила она.

Я снова поцеловал ее. Маша ткнулась губами мне в щеку.

— Пойдем обедать, — поднялся я. — Не бойся, я Ольге не скажу, что это ты.

После обеда Машка ушла учить уроки, я на кухне мыл посуду и думал, насколько я не прав, что оставил девочку безнаказанной. А как надо было ее наказать? Выпороть? Перестать разговаривать? Отправить на какое-то время в детский дом? Последнее вообще организационно невозможно, а навсегда в детдом я Машку не сдам никогда.

— Черт! — я замер с мокрой тарелкой в руке. «Я же ее люблю, — поразила меня неожиданная мысль. — И, наверное, люблю больше, чем Ольгу. Во дела!»

Перелом, слава богу, был несложный, без смещения, и только одной лучевой кости.

Но болеть Ольга поехала не ко мне, а к маме. На следующий день я съездил, отогнал ей пежо.

— Как ты одной рукой водить-то будешь? — спросил, отдавая ключи.

— Нормально, рука левая, да и передачи мне переключить не надо. Я же не ты, чтоб на механике ездить. Потихоньку. Да и не так много мне сейчас мотаться придется. В поликлинику если только.

— Ну, осторожней смотри, одной рукой руль перехватывать неудобно, аккуратней. А лучше звони, я приеду, отвезу.

— Сереж, я чек от туфель нашла и вот, как раз, хотела попросить тебя в магазин съездить, рекламацию им написать. Два каблука сразу! С них еще и денег стрясти можно будет.

— Ой, Оленька, я, блин, не сообразил и туфли твои выкинул уже, — очень достоверно растерялся я.

— Вот черт, — расстроилась Ольга, — а я так обрадовалась, когда чек нашла.

— Да фиг с ними. У меня сделка закрылась, я комиссию получил. Съездим, купим новые, от меня подарок будет, — сказал я, целуя и осторожно обнимая девушку.

— Как ребенок? — вспомнила про Машу Ольга. — Довольна, что меня нет?

— Нет, она переживает, жалеет тебя, заплакала даже, когда узнала, — почти не соврал я.

— Ну-ну, — с сомнением покачала головой Ольга, посмотрела на меня и спросила:

— Может, ты останешься сегодня?

— Оль, это нечестно, — вздохнул я. — Во-первых, у тебя рука. И хоть она в гипсе, но лучше не рисковать, а во-вторых… — начал я и замолчал.

— А во-вторых, тебе сказку рассказывать надо, — закончила за меня Ольга. — Ладно, езжай давай, а то твои любимые пробки начнутся, — вздохнула она.

— Да, хрена мне пробки, — я засмеялся. — На метро поеду, я же без тачки.

Ольга молчала. Потом вдруг как-то неожиданно и серьезно спросила:

— Сереж, а ты меня любишь?

— Очень. Очень-очень, — закрывая ей рот поцелуем, мгновенно отреагировал я. Все-таки опыт трех жен за спиной.

— Врешь ты все, — грустно сказала она. — Сволочь ты, — и вздохнула. — Променял меня на куклу.

— Оль! — воскликнул я. — Какая кукла! Я тебя люблю. Я…

— Женись.

Я осекся.

— Вот видишь, — улыбнулась Ольга. — Не хочешь.

— Оль.

— Ладно, езжай. Правда, поздно. Ребенок один там. Позвони вечером.

Когда я вернулся домой, Машка встретила меня рыданьями. «Да что ж такое? — подумал я. — Второй день плачем и плачем».

— Что случилось? — спросил я, обнимая подбежавшую ко мне девочку.

— У меня украли айфон.

— Ну, — удовлетворенно протянул я, — а чего плакать? А же говорил, купим новый. Ты информацию на комп скидывала?

— Они… сказали… что… украла я… аа-а-а, — сквозь плачь с трудом разобрал я.

— Че за бред? Сама у себя, что ли?

— Тебя… в школу… вызывают… у-уу.

Я обнял девочку покрепче и, целуя мокрую щеку, сказал:

— Давай перестанем плакать, успокоимся и расскажем все толком. Потому что все айфоны мира не стоят одной-единственной слезинки моего ребенка.

Маша вдруг перестала плакать и удивленно спросила:

— Все?

— Ну, по крайней мере, два. Тот, который сперли, и тот, который надо купить, — сказал я, доставая носовой платок.

— Три-и-и, — снова зарыдала Маша.

Я засмеялся:

— А откуда третий?

— От Белявской… у-у.

— А кто такая Белявская?

— Ирка… а-а.

— Хорошо, и что про нее?

— Ду-ра-а…

— Не сомневаюсь. Третий айфон причем?

— Ее-о-о…

— Так, Маш! Посмотри на меня. Перестань рыдать!

Маша подняла голову, я начал платком вытирать слезы.

— Все фигня. Успокойся, пожалуйста. Все проблемы с айфонами мы решим. Пошли на кухню попьем водички. И ты мне все расскажешь. Ты же знаешь, я тебя не наказываю. Чего плакать-то? Вон Ольге руку сломала, туфли испортила, и то прокатило.

Зря я это сказал. Рыдания возобновились с удвоенной силой.

— Бли-и-н! — прошипел я, вскакивая и хватаясь руками за голову. — Машка! Стоп! — заорал я и упал перед нею на четвереньки. — Залезай!

— Куда-а-а?

— Мне на спину.

— Зачем?

Плач стал меньше.

— Сейчас узнаешь. Конетерапию делать будем.

— Это как?

— Скакать будем. Залезай, залезай, не бойся.

Маша, перестав плакать, забралась на меня верхом.

— Держись крепче, — сказал я. И мы галопом дали два круга по квартире. Машка визжала. На кухне я встал на дыбы, поймал падающую девочку. Налил воды из фильтра и протянул ей стакан.

— Попей, пожалуйста.

Маша попила, икнула, снова попила. Я сел за стол, посадил ее на колени, вытер не успевшие высохнуть слезы, и сказал:

— Ну, что за фигня с этими айфонами. Рассказывай.

Оказалось, что во время урока физкультуры, когда все вещи оставались в классе, у Маши пропал айфон. На перемене она полезла по портфелям искать, кто взял. Ее за этим занятием и засекли. А так как у Иры Белявской тоже в этот же день пропал айфон (в классе было только два айфона), то обвинили в этом Машку.

И поэтому меня на завтра вызывают в школу. Разбираться.

— Фигня, — махнул рукой я, — если бы у тебя нашли чужой айфон, а так у тебя украли, у девочки этой украли. Ты ни при чем. Разберемся.

— Я им это же и сказала, они не верят, говорят: «воровка».

— Плюнь, Маш. Я схожу в школу, и все будет нормально.

В школе царил театр абсурда. Машку действительно обвинили в том, что она сперла телефон. Требовали, чтобы вернула, или чтобы я компенсировал потерю. Маразм!

А вот в то, что пропал и ее собственный, нам не особо поверили.

Машка, боясь, что украдут, никому свой айфон не показывала и доставала только где-нибудь в укромном уголке. Никто и не знал, что у нее он был. Конспиратор, блин. Однако незадача, сперли все равно.

В общем, была война, но мне удалось отбиться от обвинений этой учительско-родительской своры, и поле боя мы покинули с высоко поднятыми головами.

Сразу же из школы пошли и купили новый. Тут уж было дело принципа.

Вечером позвонила тетка из опеки и сказала, что хочет нас навестить. Мы договорились на завтра, на время, когда Маша вернется из школы. Я объяснил, как добраться, мог бы, конечно, предложить встретить у метро, но мне было лень.

До прихода опекунши я покормил Машку обедом в кафе под домом, сам есть еще не хотел. Мы купили торт и стали ждать инспекции.

— Как в школе? С айфоном больше не приставали? — спросил я, положив перед Машей гроздь винограда.

— Не, — лаконично ответил она.

— Как Ира Белявская? Злится на тебя?

— Не знаю, — Маша пожала плечами. — Я с ней не говорю.

— А с другими девочками? Ты совсем ни с кем не дружишь?

Маша выплюнула косточки, но промолчала, снова пожав плечами.

— А мальчики? — автоматически спросил я, в общем-то, понимая бессмысленность вопроса. Мала еще.

— Мальчишки просто дураки, сиротинушкой дразнят.

— Так ты и есть сиротинушка, чего обижаться-то? — засмеялся я.

Маша молча ела виноград.

— У тебя скоро день рождения. Хочешь, мы устроим праздник для твоих ребят? — высказал я пришедшую вдруг в голову мысль.

— Это как? — удивилась Маша.

— Ну, есть разные варианты, — по ходу соображал я. — Можно просто принести в класс после уроков пирожные, пепси, там, конфетки-бараночки. Можно даже мелочевку какую-нибудь купить и каждому подарить. Машинки, куколки, игрушки какие-нибудь. Можно в кафе всех позвать, там праздник устроить. С шариками, песнями и плясками. Можно не всех, а только кого ты пригласишь. Можно дома все это сделать. Вариантов много. Главное, чтобы ты захотела. Можно Чебурашку и Крокодила Гену позвать, чтоб развлекали вас.

— Живых? — виноградинка выкатилась из открывшегося рта ребенка.

— Ну, актеров, понятно. Живые-то они только в мультике.

Маша подобрала ягоду, сунула в рот. Проживала, выплюнула косточки:

— Бабла, наверное, до хрена будет стоить, — задумчиво произнесла она.

Я заржал в голос.

— Ну, не так уж и много, — отсмеявшись сказал я. — Не коньяком же вас поить надо.

Тут зазвонил мобильный. Инспекторша заблудилась где-то рядом с домом. Я объяснил, как найти, и включил чайник.

Когда инспекторша позвонила в домофон, чай был готов. Я помог ей снять плащ и провел по квартире, показал, где спит, где занимается девочка.

Маша на кухне разливала чай и раскладывала по тарелкам торт.

— Я поговорю с девочкой? Вы не возражаете?

Я широко развел руками,

— Конечно, нет, — улыбнулся я.

— Ты помнишь, как меня зовут? — садясь за стол, спросила Машу инспекторша.

Та отрицательно помотала головой.

— Татьяна Андреевна.

Маша кивнула.

— Ты уже сегодня обедала? — спросила Татьяна Андреевна.

Маша снова кивнула.

— А посуду уже успели помыть? — оглядела кухню инспектор, — или у вас посудомойка? — вопросительно взглянула она на меня.

— Я в кафе обедала, — сказала Маша.

— У нас кафе под домом, — объяснил я. — Вполне приличное. Мы там часто едим. Я не очень люблю готовить, поэтому и посудомойки у меня нет.

— А виноград это ты не доела? — кивнула на тарелку с недоеденной гроздью и горкой косточек инспекторша.

— Я, — ответила Маша, — потому что вы пришли.

— А ты часто ешь фрукты?

Маша пожала плечами, —

— Не знаю. Ем.

— А вот вчера, какие ты ела? — продолжила допрос Татьяна Андреевна.

— Вчера? — Маша задумалась. — Ну, персики, виноград, яблоко еще. А еще утром он мне делает апельсиновый сок, — вдруг встрепенулась она, — каждый день, вот.

— Да нет, голодом не морю. Все в порядке у нас, — улыбнулся я.

— Да, вижу, девочка поправилась по сравнению с тем, что было, — кивнула инспектор. — А вы дома совсем не готовите? — спросила она меня.

— Не люблю очень, признаюсь честно. Иногда ко мне девушка приезжает, живет по нескольку дней. Вот тогда у нас полноценный обед из трех блюд, — я улыбался.

— А, понимаю, — Татьяна Андреевна тоже улыбнулась. — Жениться не собираетесь?

Я сделал крайне неопределенный жест.

— Не знаю пока.

— А ты что-нибудь умеешь готовить? — спросила она Машу.

— Она отлично умеет жарить яичницу, — сказал я.

— Я еще умею печенье печь. Меня мама учила, — гордо сказала Маша.

— Ну, молодец, — улыбнулась инспекторша. — Ты давай, помогай дяде. Знаешь, какие мужчины беспомощные? Учись у тети, когда она у вас бывает. Как она тебе, нравится?

— Нравится, — кивнула Маша. — Английским со мной занимается.

Я только крякнул внутренне.

— Замечательно, — снова кивнула инспектор. — Принеси, пожалуйста, твой дневник, я хочу посмотреть, как ты учишься.

Маша убежала.

— Ну, я вижу, у вас все хорошо. Пятерку вам поставлю. Осталось только выпить чай и съесть торт.

Маша принесла дневник и тетрадки. Отметки были вполне приличные. Только пара троек по математике, остальные хорошие. Ну, и большая запись красным, что меня срочно вызывают в школу.

— Давайте я свежий чай налью, — сказал я, вставая. — А то остыл совсем.

— А это что такое случилось? — инспекторша показала мне дневник.

— Да, ерунда, недоразумение. Телефон в классе украли, подумали на Машу как на новенькую. Разобрались, все в порядке.

— Ну, хорошо, — кивнула Татьяна Андреевна. — Распишитесь, вот здесь, пожалуйста, что я вас посетила, — протянула она мне официального вида бумагу. — Теперь приблизительно через месяц приду. У нас тоже график, — улыбнулась она.

Следующие два дня мне пришлось мотаться в Балашиху. Проклятое богом место. Пробки туда, пробки обратно, пробки всегда. Возвращался вымотанным полностью. В самой Балашихе время проводил тоже не в ресторане с цыганами.

Предполагая поздние возвращения, я познакомил Машу с официанткой из кафе под домом. Дал официантке денег и договорился, что она два дня будет Машку в своей забегаловке кормить, чем получше.

Когда, оставив Балашиху за спиной, по крайне мере, на неделю, и облегченно вздохнув, я ступил под отчий кров, то в нос мне ударил сладкий дым отечества.

— Машка! Горишь! — крикнул я с порога.

— Я уже окно открыла, — раздался из кухни Машин голос.

— А что творишь? — раздеваясь, спросил я.

— Печенье испекла, — гремя посудой, ответила Маша.

— Ну, супер! Сильно сгорело?

— Не, чуточку.

— О’кей, ставь чайник, — крикнул я уже из ванной.

Когда я вошел на кухню, на столе стояло большое блюдо с горой печенья. Маша заваривала чай.

— Вот только сахарная пудра у тебя какая-то не очень сладкая, — Маша оглянулась на меня от кухонного стола.

— Какая сахарная пудра? У меня сроду никакой сахарной пудры не было, — удивился я.

— Как не было? Да вот же она, — Маша показала на стоявшую на столе банку темного стекла из-под химических реактивов. На банке, на куске приклеенного лейкопластыря моим корявым почерком было написано: «Сахарная пудра».

Я упал на стул и тут же вскочил. Схватил Машку за руку, посчитал пульс, заглянул в глаза, тревожно спросил:

— Голова не кружится, не тошнит, ты себя хорошо чувствуешь? Ты много попробовала? Не вдыхала? Не нюхала?

— Да нет, — недоуменно ответила Маша. — Не тошнит, не нюхала, чуточку попробовала. Все нормально.

— Пойди, рот прополощи на всякий случай, — немного успокоившись, велел я.

Вдруг глаза девочки расширились,

— Это стрехнин? — испуганно спросила она. — Я умру?

— Нет, не бойся, ничего с тобой не случится, — сказал я, сгребая ее в объятия. — Это не стрихнин, но тоже дрянь хорошая. Поэтому пойди, ротик прополощи.

Моя молодость пришлась на лихие девяностые. Моралью и нравственностью мое сознание в то время отягощено было не слишком. Способ зарабатывания денег оценивался исключительно по степени эффективности.

Мы торговали кокаином.

Настоящий колумбийский кокаин, конечно, очень дорогой. И для продажи готовилась смесь, где самого кокса было не больше десяти-пятнадцати процентов. Остальное составляли веронал или мединал, сахарная пудра и еще кое-какие ингредиенты.

Я тогда, после института, работал в биохимической лаборатории и веронал-мединаловый буфер готовил литрами. Так что веронал нам не стоил ничего. Я его просто крал.

Конечно, нельзя сказать, что торговля у нас шла в промышленных масштабах, но на жизнь хватало.

Однако мы не собирались останавливаться на достигнутом и разрабатывали планы по производству еще более дешевого крэка.

Мне повезло. Когда ребят перестреляли, я с девушкой отдыхал в Коктебеле. Там тогда еще было дешевле, чем в Турции.

Вернувшись и обнаружив, что нашей преступной группировки больше не существует, я ссыпал остатки «товара» в склянку vitra nigra с притертой крышкой, спрятал в глубине шкафа и забыл про этот бизнес.

Женился. Потом женился еще раз. И еще. Ни одна из моих жен кулинарных книг не читала, про Белонику и Джейми даже не слышала, пирогов не пекла, и банка с «Сахарной пудрой» оставалась никем не побеспокоенной. Даже Ольга, любившая и умевшая готовить, до нее не добралась. И вот, пожалуйста — Машка. Худший вариант.

Пока Маша полоскала рот, я опрокинул блюдо с печеньем, посыпанным кокаином, в мусорное ведро.

— Бедный ребенок, — подумал я. — Столько труда пропало. Конечно, правильно бы ей желудок промыть, но не хочется мучить девочку. Вроде обошлось. Не траванулась. Если чего и попало, то самый минимум.

— Пошли, что-нибудь сладенького купим. Компенсируем утрату, — сказал я вышедшей из ванной Маше.

— Пошли, — согласно кивнула она. Девочка казалась не столько расстроенной, сколько испуганной.

— Да не бойся ты, — успокоил я ее. — Для жизни угрозы нет. Люди бешеные бабки платят, чтобы нюхнуть этой дряни. Одевайся. Заодно и поужинаем.

Банку с коксом выбрасывать я не стал. Мало ли, что в жизни понадобится, как говорится, никогда не говори «никогда». Просто перепрятал сало, чтобы никто уже точно не нашел.

К Машкиному дню рождения у Ольги сняли гипс. До этого я несколько раз к ней ездил, выполнял разные поручения ее самой или ее мамы. Водить машину в гипсе Ольга все-таки не смогла, и ко мне она пока не приезжала. И вообще, после ее перелома что-то сломалось и в наших отношениях. Вроде, все оставалось как прежде, но чего-то неуловимого не стало. Игры, что ли, какой-то. Яснее сформулировать мне не удавалось.

Но на Машин день рождения приехать согласилась.

Делать детский праздник с одноклассниками Маша не захотела. На день рождения решила позвать только одну свою старую подружку из прежнего дома — Аню.

Эта та девочка, с которой она разговаривала по телефону. Мы пару раз ездили к Ане домой, и я познакомился с ее родителями.

На день рождения заказал столик в детском кафе на Ленинградке, поближе к Аниному дому. А в качестве культурной программы пригласил «Больничных клоунов».

Обычных массовиков-затейников а-ля новогодний Дед Мороз мне звать не захотелось, я опасался вымученной и скучной халтуры. А эти ребята выступали в больницах, часто перед детьми с тяжелой онкологией, и я надеялся, что у них хватит вкуса и такта придумать что-нибудь по-настоящему смешное и веселое для наших девочек.

И действительно не ошибся. Праздник удался. Вместо договоренных двух часов, ребята отыграли почти четыре. В действо оказались вовлечены все находившиеся в кафе. Дети скакали, визжали, кричали, хлопали, бегали и смеялись. Взрослые, державшиеся вначале отстраненно, постепенно тоже включились в непрекращающуюся импровизацию. И я был среди них первым. Ольга тоже смеялась и качала головой.

В конце у артистов брали контакты и телефоны все: и администрация кафе, и посетители.

Машка казалась довольной и счастливой. Я слышал, как Аня шепнула ей, что ей повезло, что я крутец как крут, и звала Машу к себе в гости еще раз. Родители Ани сердечно с нами попрощались и тоже нас всех троих приглашали в гости.

В машине Ольга с Машей сидели вместе сзади. В зеркало я видел: Машка смотрела в окно и улыбалась, у Ольги глаза были полны слез, и она, не отрываясь, смотрела вперед на дорогу. Я морщился и вел машину аккуратней, чем обычно.

К Новому году наши отношения с Ольгой уже трещали по всем швам. Ольга еще приезжала ко мне, но с каждой неделей все реже. Машка на нее давно не кидалась, была приветлива и любезна. Видимо, чувствовала, что соперница повержена.

Новый год Ольга встречать со мной отказалась, осталась с мамой. А я на зимние каникулы увез Машку к морю, в Эмираты.

После возвращения с Ольгой больше уже не виделся. Никаких разговоров с выяснением отношений у нас не было. Я не позвонил, она не позвонила, и все как-то само собой сошло на нет.

«Ну вот, четвертую попытку тоже можно считать неудавшейся, — чуть грустно улыбался я. — Ах, Машка, Машка», — и качал головой.

В наших вечерних сказках принцесс сменили бравый кавалергардский поручик и барышня-смолянка.

В школе у Маши тоже все было в порядке, училась хорошо без напряга. Вот только подружек в новой школе у нее так и не появилось. Оставалась одна-единственная Аня. Ольгину Барби мы ей и подарили на Новый год. Девочка была очень рада.

Несколько раз мы ездили к ней в гости, несколько раз я брал билеты в театр для обеих девочек. Однажды Аню ее отец привозил к нам. Пока девочки играли, мы с ним выпили какое-то безумное количество кофе. Я бы предложил чего покрепче, но ведь ему надо было везти дочку домой.

В феврале прошло полгода после смерти Машиной матери, и я начал потихоньку собирать справки для оформления наследства. На четырнадцатое февраля получил от Машки огромную валентинку с признанием в любви, и мы отметили праздник свадьбой сказочных поручика и смолянки.

А на следующий день позвонила Татьяна Андреевна из опеки и радостно сообщила, что объявился Машин отец.

— Сергей Владимирович, — сказала она, — я вас поздравляю, ваша вахта закончилась. Вернулся отец Маши. Он вчера приходил к нам, я дала ему ваш телефон, он будет вам звонить. Да, и наследство тоже можно не оформлять. Это теперь его дело.

Пережив первый шок и помолчав несколько секунд, я спросил:

— Пардон, а какое отношение бывший муж имеет к квартире? Ирина получила ее от родителей по наследству, и Машин отец тут ни при чем. А с него самого неплохо бы получить алименты за пять лет.

— Все так, — согласилась опекунша. — Только вот Ирина Александровна так и не оформила с ним развод, и он официально до сих пор ее муж, в смысле, вдовец, и наряду с девочкой полноправный наследник первой очереди.

— Ну, ладно, пусть звонит, — вздохнул я и повесил трубку.

— Пипец, — подумал я. — И чего теперь делать?

Машке я пока ничего говорить не стал.

Отца ее звали Аркадий. Отчество-то Машино я знал. Он позвонил мне, и мы договорились первый раз встретиться на нейтральной территории, где-нибудь в ресторане.

— Давно в Москве не был, — сказал Аркадий. — Вот ресторан «Пушкин» знаю. Не возражаете?

«Выпендрежник, — подумал я. — Не люблю выпендреж».

— Хорошо, — согласился я, — Пушкин так Пушкин. Только я бы предложил кондитерскую там.

— Ок, — ответил Аркадий, — кондитерская так кондитерская. Мы вообще могли бы на лавочке в парке встретится.

— Да, если бы не зима. В ресторане созвонимся.

— О, меня легко узнать. Я лысый и с бородой. И еще попросил бы вас захватить ключи от квартиры. В опеке мне сказали, что есть только один комплект, и он у вас.

— Хорошо, принесу, — сказал я, и мы попрощались.

Я не стал выеживаться и говорить, что ключи отдам только после вступления в наследство. Предварительно я уже пообщался со знакомым адвокатом. Он мне сказал, что никаких шансов ни по квартире, ни по девочке нет.

Войдя в полупустую кондитерскую, Аркадия узнал сразу. Он сидел за столиком в центре зала и пил кофе. Бритый череп и шкиперская борода делали его похожим на моджахеда, еще и загар резко выделял из бледной московской публики.

— Из Сирии или из Афгана, что ли, — подумал я.

Я подошел и представился. Он привстал, улыбнулся и протянул мне руку. Улыбка у него была открытой, а рукопожатие крепким.

Блин, — подумал я.

— Сереж, а давай сразу на ты, — предложил он, как только я сел.

— Давай, — кивнул я. На вид Аркадий был на несколько лет моложе меня.

— Спасибо тебе за дочку, — начал он. — В опеке сказали, что ей у тебя хорошо. Сок ей по утрам делаешь.

— Пожалуйста, — пожал плечами я, — а ты где пять лет пропадал? Даже жену не похоронил.

— Плавал, — Аркадий сделал глоток кофе. — Третий день как в Москве. Только здесь про Ирину и узнал.

— Плавал? В смысле? — спросил я.

— Помощником главного механика на сухогрузе ходил. Почти три года в море.

— Круто. Но ты вроде давно семью бросил? Чего сейчас про дочку вспомнил? Плавал бы и дальше.

— Тяжело, надоело, — Аркадий откинулся на спинку стула и изучающее смотрел на меня. — А тут дочка растет.

— И квартира в Москве, и жены нет, — понимающе кивнул я и заказал чашку кофе подошедшему официанту.

— Ты женат? — спросил Аркадий.

— Был.

— Ну вот, должен меня понимать. Жена одно, ребенок совсем другое.

— Понимаю, — снова кивнул я. — Ты когда Машку хочешь забирать?

— Через неделю где-нибудь, если не возражаешь. Мне вещи еще должны из Мурманска придти.

— Не возражаю.

Помолчали.

— А если снова в плаванье уйдешь? Машку куда, в интернат?

— Не уйду. Отплавался. Устал.

— А чего делать будешь?

— Не знаю пока. Осмотрюсь, подумаю. Деньги на первое время есть. Может, ты чего посоветуешь?

Я пожал плечами.

— Ты через пару дней зайди ко мне. С дочкой познакомишься, чтоб для нее не как снег на голову. Пусть чуть привыкнет, что у нее теперь папа есть. Сразу не забирай, все шок поменьше будет.

Аркадий кивнул, официант принес кофе, Аркадий заказал себе еще чашку. Я молча пил свой.

— А может, вообще забирать не будешь? — предложил я. — Будешь приходить в гости, водить ее в цирк и в зоопарк. А живет пусть со мной. Тебе же спокойней. А я ей сок буду делать. Даже денег на содержание не попрошу. Не хочешь подумать?

Аркадий удивленно уставился на меня.

— А тебе-то на фига такое счастье?

— Ну-у, — неопределенно протянул я. — Своих детей нет, а к твоему привязался.

Аркадий пожал плечами.

— Тебе что, сто лет? Женись, заведи своего. Дело нехитрое.

— Жена одно, ребенок другое — сам же говорил. Подумай все же.

— Нет, — Аркадий покачал головой. — Совсем не по-людски, чтобы при живом отце ребенок с чужим человеком жил.

— Да ладно тебе. Вон, живой отец пять лет не вспоминал, а плавал бы дальше, то еще пять лет не вспомнил бы.

— Но вспомнил же. Чего теперь?

— Да ничего, я так, на всякий случай. Вот ключи, — я положил связку на стол. — Соберешься ко мне, позвони. Я Машку подготовлю, — я махнул официанту. — Счет, пожалуйста.

— И мне тоже посчитай, — кивнул Аркадий.

— Препятствие, — подумал я, садясь в машину. — Что делать, если ни обойти, ни сломать не получится?

— Маш, а ты папу своего помнишь? — мы сидели на кухне и пили чай после ужина.

— Нет.

— Совсем-совсем не помнишь, даже смутно?

— Не-а. Я маленькая была.

— А мама что-нибудь про него говорила?

— Говорила, что он бросил нас. Про то, что он летчик, не говорила.

— Почему летчик? — удивился я.

— Ну, знаешь, детям лапшу вешают, что папа геройский летчик, или моряк, или разведчик и выполняет важное задание, вместо того чтобы сказать: папа нашел другую тетю и ушел к ней.

— А твоя мама говорила, что он нашел другую тетю?

— Нет, вроде. Говорила, просто ушел и больше с нами жить не будет. Да я уже плохо помню, маленькая была.

— А ты не хотела бы его увидеть?

— Нет.

— Почему? Это все-таки папа.

— Говно это все-таки.

— Фу, Машка! Как ты говоришь!

— А почему ты спрашиваешь? Ты никогда не спрашивал про него.

— Ну, так, на всякий случай. Вдруг он захочет тебя увидеть.

Маша пожала плечами,

— А чего ему меня видеть?

Я тоже пожал плечами.

— Ну, все-таки папа.

Маша болтала ложкой в чашке, вдруг она резко выпрямилась на стуле.

— Он, что, появился? — несколько секунд она молчала. — Ты же меня не отдашь?

Я промолчал.

Машка медленно сползла со стула, обошла стол и подошла ко мне. Губы у нее дрожали.

— Ты не отдашь? Не отдавай меня, пожалуйста.

Она прижалась ко мне и обняла.

— Не отдавай! Пожалуйста! Я тебя люблю!

Я посадил ее к себе на колени.

— Я тоже тебя очень люблю, — вздохнув, я обнял ее.

— Пожалуйста! Я все-все буду делать. Обед, пылесосить. Не отдава-ай! — Маша уткнулась мне в грудь и заплакала.

— Если бы я был богат, увез бы тебя за границу, и все. Нас бы не достали.

— Мы же ездили за границу, — Машка подняла голову.

— Это всего десять дней. Мне же работать надо, а там мы просто умрем с голода.

— Лучше с голода-а, — она снова заплакала.

— Ну, не так все страшно. Мы будем встречаться, будешь приходить ко мне в гости, будем вместе куда-нибудь ходить. В театр, в парк погулять. Мы часто будем видеться.

— Не хочу! Не хочу! Не хочу! — сквозь рыданья повторяла Маша.

Я обнял ее покрепче.

— Он твой отец, я ничего не могу сделать.

Я гладил ее по спине и целовал в макушку и затылок.

— А когда ты вырастешь, то снова сможешь жить у меня. Если захочешь, конечно.

— Когда-а?

— Через восемь лет.

— Долго-о.

— Совсем недолго, ты даже не представляешь, как недолго.

— Когда-а?

— Что когда? — не понял я.

— Когда он меня заберет?

— Через две недели, — сказал я, надеясь, что еще неделю я выторгую, а две недели для ребенка достаточно большой срок.

Маша больше ничего не говорила, только плакала, прижимаясь ко мне.

Я обнимал ее, пытался успокоить, и мне почему-то вспоминалась Ольга.

С Аркадием мы договорились, что он придет на следующий день, вечером.

Услышав мужской голос в домофоне, Машка бросилась в свою комнату и захлопнула дверь. Я покачал головой и пошел открывать.

— Привет, Аркаш, проходи, — пожал я протянутую мне руку.

— Ну, и где эта моя дочь? — спросил Аркадий, раздевшись.

Я качнул головой в сторону закрытой дверь в спальню.

— Вон, баррикаду строит.

Из-за двери раздавались звуки передвигаемой мебели.

— И что? — удивленно спросил Аркадий. — Мы не можем войти?

— Дверь внутрь открывается, кроватью она не припрет, слишком тяжелая. Можно попробовать.

Я подошел к двери,

— Маш, твой папа пришел, выйди, пожалуйста.

Тишина.

— Маш, он тебя не тронет, просто познакомитесь, — из-за двери послышался грохот. Машка уронила что-то тяжелое.

Я надавил на ручку, дверь чуть приоткрылась, я попытался заглянуть в щель.

— Маш, — позвал я. Дверь с шумом захлопнулась.

— Маша, я тебе подарок принес, — сказал Аркадий, доставая из пакета коробку с Барби.

— Да что ж вы все, сговорились, что ли! — воскликнул я. — Убери и не показывай, только хуже будет. Она эту Барби терпеть не может.

Аркадий пожал плечами и сунул куклу назад в пакет.

— Маш, придут менты и вскроют эту дверь, как консервную банку, — крикнул я.

— Может, не надо девочку полицией пугать? — предположил Аркадий.

— Щас, — хмыкнул я, — ментов она испугалась. Как же.

Я предпринял еще несколько попыток выманить Машку. Безрезультатно.

— Долго она там сидеть будет? — спросил Аркадий, когда убедился, что переговоры не эффективны. — Может, надоест и сама выйдет?

Я пожал плечами,

— Пошли пока кофе пить. Дверь-то сломать мы всегда успеем.

— Не, дверь ломать ни к чему. Лучше подождать.

— Да, деваха, — качал головой Аркадий, пока я колдовал с кофе. — Не ожидал даже.

— Характер у девочки непростой, — кивнул я и рассказал, как состоялось наше знакомство.

— Так ты ей айфон купил? — спросил Аркадий.

— Я до хрена чего ей купил, — сказал я, разливая кофе по чашкам.

— Ну, ты это, напиши список, я деньги отдам.

— Не смеши и не думай даже, — фыркнул я. — Я не тебе покупал, а ей. Не возьму.

— А чего ты так к ней прикипел-то? — недоуменно спросил Аркадий. — Прямо, как будто… — он замолчал, быстро на меня взглянул и смущенно продолжил. — Ну, не обижайся только, как будто, этот, ну…

— Педофил, что ли? — засмеялся я.

Аркадий, не глядя на меня, кивнул.

— Тогда бы она не от тебя, а от меня бы бегала, — я открыл и положил на стол коробку конфет.

— Мир давно сошел с ума. Ну, может, ей нравится… — и Аркадий покраснел.

— А это уже другим словом называется, — я покачал головой. — Нет, Аркаш, не выдумывай. Все чисто. Хочешь сливки к кофе?

— Нет, — он помолчал. — Чего ж она так к отцу-то? — Аркадий посмотрел в сторону коридора.

— Аркаш, ну какой ты ей сейчас отец? Это я отец. А ее у меня забрать хотят. Конечно, она бесится.

— Блин, — сказал он. — А давай ты ей скажешь, что я ушел, она выйдет, я на нее посмотрю хоть.

— Нет, — сказал я. — Врать не буду. И тебе не советую. Вообще, лучше никогда ей не ври… Давай так. Приходи завтра, пока она в школе. Она придет, а тут ты сидишь, — я усмехнулся шутке. — Какая-никакая встреча состоится. А там уж по обстановке.

— А ты чего? Не работаешь? Целыми днями дома, — удивился Аркадий.

— Нет, работаю. Просто у меня работа такая, что больше время дома сижу. Как клещ, в позе ожидания, — еще раз усмехнулся я, откусил конфету и запил кофе, — Машку против тебя обещаю не накручивать. Наоборот, постараюсь убедить, что ты отец родной, а не зверь какой. Но и ты обещай, что мешать не будешь потом нашему с ней общению.

— Да нет, — Аркадий пожал плечами, — общайся, сколько хочешь.

— О’кей, — я кивнул, — только тебе сильно потрахаться придется, завоевывая ее расположение. И куклой тут не обойдешься. Будь готов. Конечно, если для тебя это важно.

— Хорошо, — Аркадий поднялся, — во сколько мне завтра приходить?

— Давай часам к двенадцати.

Когда за Аркадием закрылась дверь, я подошел к спальне.

— Все, Маш. Ушел твой папашка. Выходи.

Маша не ответила.

— Маш! — крикнул я, — Он ушел, открывай.

Опять тишина.

Я громыхнул кулаком по двери изо всей силы,

— Машка! — заорал я. — Чего молчишь?

— Ой, — послышался заспанный голос, — я уснула. Он ушел?

— Ушел, ушел. Вылезай из берлоги.

В спальне что-то загремело, дверь приоткрылась, в щели показался Машкин нос.

— Тут всего навалено, я открыть не могу.

Я засмеялся.

— Балкон открой, я с кухни залезу.

Я спрыгнул на балкон и вошел в комнату. Машка бросилась ко мне.

— Мы победили? — спросила она.

— Нет, Машунь, нам не победить, — я обнял ее. — Но побороться за лучшие условия сдачи — очень полезно.

Я принялся разбирать Машкину баррикаду.

— Мы с ним договорились, что он придет завтра, когда ты будешь в школе, и дождется тебя дома.

— Я вообще домой не приду!

— Не, Маш, это без толку. Правда, ночью с ментами придут и заберут тебя. Тут игра хитрее должна быть. Пусть лучше думает, что я на его стороне и пусть советы мои слушает. Ты, пожалуйста, приходи нормально, как всегда. А вот вести себя с ним можешь, как хочешь, хоть дураком назови.

— А матом можно?

— Машунь, матом говорит человек, у которого совсем нет вкуса.

— Ну, ты тоже иногда в машине на дороге шепчешь. И иногда даже громко. Я слышала.

Я крякнул.

— Вкус, Маш, вещь очень тонкая, и иногда он может изменять человеку. И мне тоже, — я улыбнулся.

Маша подошла и обняла меня.

— Мы ведь будем бороться? — спросила она.

— Обязательно, — я сжал ее так, что у нее хрустнули кости.

Аркадий пришел точно к двенадцати, с собой он принес бутылку коньяка и торт.

— Спасибо, Аркаш, только вот пить сегодня не могу, мне вечером ехать надо. Давай до следующего раза? — предложил я.

Он вздохнул.

— А мне, чувствую, не помешало бы, перед встречей.

— Налить? — я взялся за пробку.

— Не, не надо. Чего я один буду, давай кофе лучше.

Не успели мы выпить по чашке, как пришла Маша.

Я вышел в переднюю, встретить.

Взглянув на ботинки Аркадия, стоявшие на коврике у двери, она тяжело вздохнула. Посмотрела на меня и громко спросила:

— Ты ручки мне будешь мыть?

— Пошли, — улыбнулся я и открыл дверь в ванную.

— Какая ты большая и красивая, — сказал Аркадий, когда мы вошли на кухню. — Я даже с трудом тебя узнал.

— Это твой папа, — представил я. — Садись. Торт будешь?

Машка стояла, держала меня за руку и молчала. Посмотрела на стол, на торт, на коньяк. Потом, ни на кого не глядя, сказала:

— Здравствуйте, — и села за стол.

Аркадий улыбнулся ей и спросил:

— Ты совсем меня не помнишь?

Маша вопрос проигнорировала. Я налил ей чай, отрезал и положил кусок торта. Она взяла в руки чашку, сделала глоток.

— А тортик? — спросил Аркадий. — Прага, вкусный.

— Мне с ним надо будет жить? — Машка подняла глаза от чашки и посмотрела на меня. — Не айс, — вынесла она приговор.

— Почему не айс? — искренне удивился я. — Твой папа моряк, проплыл все океаны от белых медведей до пингвинов…

— Все-таки моряк, — покачала она головой.

— Ну да, моряк, — кивнул я. — С пиратами сражался, с сомалийскими.

— А ты откуда знаешь? — и Маша первый раз посмотрела на отца.

— Вчера рассказывал, когда ты в комнате пряталась. Да и борода у него вполне пиратская.

Аркадий удивленно взглянул на меня.

— Рассказывал, — Маша снова уткнулась в чашку. — Ты мне тоже каждый вечер сказку рассказываешь.

— Я правда моряк, три года на сухогрузе ходил. Про пингвинов Сергей преувеличивает, в Антарктиде не был, а белых медведей правда видел. И с пиратами инцидент был.

— Еще поплывете? — вдруг с надеждой спросила Маша.

— Нет, — улыбнулся Аркадий. — Смотри, что я тебе привез, — и он вынул из пакета сверток. Развернул и положил перед ней удивительной красоты перламутровую раковину.

— Красивая, — равнодушно мазнула по раковине глазами Маша.

— Папе можно говорить «ты», — сказал я.

Маша продолжала пить чай.

— А торт? — спросил я. — Почему торт не ешь?

Маша допила последний глоток чая, поставила чашку на блюдце и, не глядя ни на кого, сказала:

— Нам уроков много задали. Можно я пойду?

— Конечно, иди, — ответил я. Аркадий промолчал.

— Ну, вот, — сказал я, когда Маша вышла. Прогресс налицо. Уже не прячется.

Аркадий покачал головой,

— Да, выросла. Правда, еле узнал. И бука, конечно.

— Ничего, привыкнет. Только давить на нее не надо. И с раковиной ты хорошо придумал. Намного лучше, чем Барби. Надеюсь, не выкинет.

— А что? Может?

— Она и убить может, — хмыкнул я. — Серьезная девушка. Я первое время ее на заднем сиденье возить боялся. Что удавку накинет.

— Шутишь.

— Шучу, конечно. Но, как говорится, в каждой шутке. Давай так, — предложил я, — сходим в воскресенье куда-нибудь вместе, я придумаю и тебе позвоню. Если события сильно не форсировать, привыкнет. Ко мне же привыкла.

На этом оптимистическом предположении мы с Машкиным отцом и расстались.

Совместный поход в цирк оказался тягостным и нервным. В машине по дороге туда Машка то тяжело вздыхала, явно собираясь заплакать, то злилась и ругалась вполголоса.

— А ведь он мог утонуть на своем корабле? — спросила она, когда я парковался у цирка.

— Маш, да что ты такое говоришь! Он ведь твой папа.

В ответ она только негодующе фыркнула.

Я промолчал.

— Но ведь не утонул же, — сказал я, когда мы уже вышли из машины. — Значит, придется как-то с этим жить.

— Не хочу! — Машка топнула ногой. Попала в лужу, брызги разлетелись веером.

— Блин! — сказал я, глядя на ее колготки и полу своей куртки. — Машка, зараза! Что ж ты творишь-то!

Она, не извинившись, повернулась спиной и шагнула на тротуар. Я взял ее за руку.

— Вон он, — мрачно сказала Маша.

Аркадий курил на крыльце, завидев нас, он бросил сигарету и спустился на несколько ступенек.

— Привет. Ты куришь? — удивился я.

— Привет. Иногда, — ответил он. — А так, вроде бросил.

— Здравствуй, — улыбнулся он Маше и попытался погладить ее по голове. Машка вывернулась, прижалась ко мне и вместо приветствия зло сказала:

— Только не надо меня трогать!

— Маша! — воскликнул я. — Скажи папе «здрасьте». Тебе что, пять лет? Так отвечаешь.

— Десять, — буркнула Машка под нос и еще тише сказала: — Здрасьте.

— Что? — спросил я. — Ничего не слышно.

— Здравствуйте! — глядя на меня, громко и почти по слогам произнесла Маша.

— Ну, вот, молодец. Сразу видно, вежливая и воспитанная девочка, — похвалил я.

Машка фыркнула, а Аркадий только бровью повел.

В цирке я посадил Машу между нами, она демонстративно взяла меня за руку. В середине первого отделения Машка громко зевнула и сказала:

— Да ну, фигня какая-то. Может, пойдем отсюда?

— Подожди, — ответил я, — во втором отделении тигры и слоны, давай посмотрим.

В антракте Аркадий попытался угостить нас в буфете. Он взял целую тарелку бутербродов с красной икрой. Машка вяло сжевала один, половину второго недоела, сказав:

— Икра плохая, к зубам липнет.

Икра, действительно, была чуть подсохшей. Со вчерашнего дня, что ли, осталась.

— Капризная девочка, — сказал Аркадий, когда Маша ушла в туалет, и мы остались одни. — Такое впечатление, что ты ее не воспитывал, а баловал, как мог.

Я кивнул.

— Как мог, — и развел руками. — А что было делать? Сирота, кто ж ее еще баловать-то будет.

Аркадий промолчал, а я продолжил.

— А вообще она приколистка. У нее в школе было задание нарисовать своих родителей. Так она нарисовала меня с ремнем в руках. Я в жизни ее не то что ремнем, подзатыльника не дал. Просто мы видели «Ералаш», там отчим в качестве угрозы повесил ремень на стену, на гвоздь. И когда Машка что-нибудь набедокурит, я всегда кричал: «Где ремень?»

Я усмехнулся.

— Она говорит: «Я просто пошутила». Приколистка, блин, — повторил я. — В школу вызывали, в опекунский совет сообщили. Еле оправдался, хорошо, что у меня с инспектором отношения неплохие сложились. Защитнички детей, блин.

— С Татьяной Андреевной? — спросил Аркадий.

— С Татьяной Андреевной, — кивнул я.

— Она мне говорила, что Маше с тобой повезло. Только я сомневаться начинаю. Так баловать тоже, наверное, неправильно.

Я пожал плечами.

— Как сумел. Может, у тебя теперь лучше получится.

— А ты, вообще, ее как-нибудь наказываешь? — спросил Аркадий.

— Знаешь, нет. Она повода не дает. Идеальный ребенок. Сирота же, — улыбнулся я.

Прозвенел третий звонок, появилась Маша, и мы прошли в зал.

Тигры оказались неинтересными. Ходили по кругу, прыгали с тумбы на тумбу да через обруч. А слоны произвели впечатление, особенно когда уже уходили с арены, и последний шел на задних ногах — прямо динозавр получился. Мы с Машкой оценили.

Но это было единственным позитивным моментом. Представление Маше не понравилось. На отца она внимания не обращала, демонстративно висла на мне. Аркадия это раздражало, он нервничал и злился. Я пытался сгладить углы, но тоже не особо получалось. В результате мы расстались недовольными друг другом. С Аркадием договорились созвониться в ближайшее время, пока без конкретных планов.

В машине я дергался. Несмотря на воскресенье, трафик был плотным, близилось восьмое марта, а мне надо быстро забросить Машку домой и ехать на показ. И я уже опаздывал.

— Все-таки он козел, — задумчиво сказала Машка.

— Кто? — автоматически спросил я, подрезая тачку на перекрестке и втискиваясь в дырку.

— Папка мой.

— А я подумал, тот хюндай, что на зеленый тормозить начал. Козел.

— Мне обязательно с ним жить надо?

— Не, Маш, он не козел. Нормальный мужик, обычный.

— Я хочу жить у тебя.

— Ничего, Машунь, я постараюсь тебя перехватить. Сейчас он в тебя попробует поиграть, хватит фунт лиха, и начнет чесать затылок, так ли ему все это надо. Потом женится и приведет бабу. Бабе ты, понятно, ни на… э-э, ни на фиг не нужна. Да и возраст у тебя начнется переходный, вообще с катушек слетишь. А баба, чтобы удержать, может и своего ребеночка родить. В доме ад начнется: младенец орет, титьку просит, ты с наушниками на голове рок кидаешь, школу прогуливаешь, учиться не хочешь, куришь потихоньку, и хорошо, если только сигареты. Ни отца, ни мачеху в грош не ставишь. А с мачехой еще и в открытых контрах. Стресс, однако, хоть снова в море беги. Он может и пить начать.

И есть мужик, готовый все проблемы взять на себя, да еще и денег за это не попросить. Да, баба эта его гипотетическая на меня молиться будет. Не, Машунь, я думаю, есть неплохие шансы, что года через два-три, ну, максимум четыре ты снова у меня окажешься.

— Три года это меньше чем восемь.

— Значительно, — согласился я.

— А вдруг он не женится?

— Женится, Машунь, сто пудов женится. Через год где-нибудь и женится. Чтоб не жениться, ущербным должен быть, а он вполне адекватен.

— А ты тоже женишься?

Я хмыкнул

— Вряд ли. Я три с половиной раза был женат, мне надоело.

— Как это, три с половиной? — удивилась Маша.

— Ну, если за половину считать Ольгу, — улыбнулся я.

Маша замолчала. Потом, когда мы были уже у самого дома, она спросила:

— А когда я вырасту, ты на мне сможешь жениться?

«Опаньки, — подумал я. — А вот и он, кто крадется незаметно».

— Машунь, — сказал я, помолчав, — я тебя очень люблю, люблю как родную дочь и я буду счастлив, если ты полюбишь человека, лучше подходящего тебе по возрасту, и выйдешь за него замуж.

— Причем тут возраст? — искренне удивилась Маша.

— Машунь, мне сорок лет. Когда тебе будет двадцать, мне будет пятьдесят. Это еще хоть как-то. Но, когда тебе будет тридцать, мне стукнет шестьдесят, а это уже критично. А сорок и семьдесят вообще не монтируются.

— Не понимаю, — пожала плечами Маша, — я тебя люблю, и мне все равно, сколько тебе лет.

— Маш, давай так. Сейчас мы забудем про этот разговор. А когда ты вырастешь, мы вспомним. И если будем живы и здоровы, то продолжим его. О’кей?

— А когда я вырасту?

— Через восемь лет, — сказал я, останавливаясь у подъезда.

— Я буду ждать, — очень серьезно объявила Маша.

— Хорошо, — я кивнул. — А сейчас беги домой, а мне еще надо по делам съездить. Ключи с собой?

— С собой, — Машка погремела ключами в кармане.

— Ну, беги.

Блин, — думал я, сдавая задним ходом вдоль дома. — Надо перестать ее целовать. У девчонки скоро половое созревание начнется, как бы не замкнуло. Может, к счастью этот Аркадий нарисовался?

Через день позвонил Аркадий и в довольно категоричной форме сказал, что хочет забрать Машу. Я не возражал, спросил только, когда. Аркадий сказал, что вещи его пришли, он заказал бригаду из клининговой компании — убрать квартиру, и через два дня готов приехать за дочерью.

— Бригаду надо заказывать не из клининговой, а из ремонтной компании, — усмехнулся я. — Там ремонта лет тридцать не было. Хоть обои в Машкиной комнате смени. И сантехнику. Унитаз течет, душ изолентой замотан.

— Нет, — сказал Аркадий, — сейчас ремонт делать не буду. Работу найду, тогда. Денег у меня не так много.

— Хочешь, я дам на косметику? На неопределенный срок. Вернешь когда-нибудь, — предложил я.

Аркадий помолчал секунду-другую.

— А сколько косметический ремонт может стоить? — спросил он.

— Если окна не менять и все по минимуму, то в трешке тысяч в двести-триста уложишься. Если сам будешь делать, то дешевле естественно. Сам-то умеешь?

— Что-то умею, что-то нет.

— Могу помочь, вдвоем недели за три сделаем. Максимум за месяц.

— Я подумаю.

— Думай.

На том пока и расстались.

Однако у Аркадия взыграла гордость, и он от моей помощи отказался, и от финансовой, и от физической. Позвонил и сказал, что завтра забирает Машу.

Я целый день мучился, язык у меня не поворачивался сообщить новость. Только после ужина решился.

— Машунь, завтра в школу не пойдешь, будем собирать твои вещи. Днем папа приедет за тобой.

— Завтра? — Маша побледнела. — Ты ничего не можешь сделать?

— Нет, — я отрицательно покачал головой.

Вечерняя сказка не придумывалась. На душе скребли кошки. Дракон уносил поручика и смолянку в волшебную страну, где они смогут быть счастливы, но хэппи энд не получался. Нам обоим хотелось плакать.

Я уже лежал в постели, когда открылась дверь. На пороге стояла Маша.

— Я не могу там спать одна. Можно я у тебя?

Я вздохнул и подвинулся на диване.

— Подушку только свою возьми.

Машка плюхнула подушку рядом с моей головой, залезла под одеяло, я ее обнял. Сначала она плакала, потом все же уснула. Я лежал без сна, смотрел в потолок, Машины волосы щекотали мне щеку, я вдыхал ее запах.

«Господи, — удивлялся я, — почему расставание с этим ребенком для меня превращается в трагедию? Она мне не дочь. Так, десятая вода на киселе. Бред какой-то».

Утро было хмурым. Мы вяло ползали по квартире, собирали Машкины вещи. В ее сумку все не помещалось, пришлось достать с антресолей чемодан. Маша провела по нему рукой.

— А хорошо было на море, — грустно сказала она. — Ты меня еще туда свозишь?

— Обязательно. Постараюсь с Аркадием договориться, думаю, он не будет возражать.

Потом мы на кухне пили чай. Потом позвонил Аркадий, сказал, что едет.

Я поднял свою чашку.

— Давай разобьем на счастье.

Маша подняла свою. Мы грохнули их одновременно. Машка с ревом кинулась мне в объятия.

Приехал Аркадий. Машка заперлась в туалете.

— Сейчас она выйдет, — ответил я на его недоуменный вопрос. — Давай я пока помогу спустить вещи.

— Велосипед еще влезет? Складной? — спросил я таксиста, когда вещи были в машине. Тот кивнул, и я перегрузил велик из своего багажника в такси. Потом мы с Аркадием поднялись в квартиру за Машей.

Машка одетая стояла в передней. Когда я наклонился к ней, чтобы поцеловать, она меня ударила. Потом размахнулась и ударила другой рукой. Шагнула к Аркадию. Он попытался взять ее за руку. Маша вырвала руку и, не оглядываясь, вышла из квартиры. Аркадий удивленно взглянул на меня и молча вышел вслед за ней.

Я с пустотой в голове вошел на кухню. Машкин айфон лежал на столе. Схватив его, я скатился по лестнице. Такси медленно отъезжало задним ходом. Я догнал, стукнул ладонью по капоту, таксист тормознул. Дернув дверь, я протянул Маше айфон.

— Ты телефон забыла.

Машка взяла телефон и зашвырнула его далеко на газон.

— Дура! — крикнул я. — Там мой номер, позвонить не сможешь!

— Я наизусть помню, — и она захлопнула дверь.

Машина снова тронулась. Я стоял и смотрел ей вслед. Потом достал из тающего сугроба айфон и вошел в подъезд.

Дома налил себе коньяка. Не помогло.

Аркадий позвонил через два дня.

— Слушай, — спросил он, — чего делать? Она молчит. Вообще со мной не разговаривает.

— Она ест?

— Не понял.

— От еды не отказывается?

— Нет. Завтрак, обед и ужин. Все нормально.

— Хорошо. Одевается, умывается без проблем?

— Да. Это ты ее приучил каждый вечер в душ лазить?

— Днем чего-то делает? Не сидит, глядя в одну точку?

— Нет, нормально все, книжку читает, телевизор смотрит.

— В школу пошла?

— Сегодня первый день.

— В тот же класс, где раньше училась?

— Вроде да.

Я вздохнул.

— Ну, депрессухи у нее вроде нет. То, что молчит, внимания не обращай. Она долго молчать будет. Не лезь к ней. С вопросами не приставай, все равно, сейчас отвечать не станет. Молчит и пусть молчит.

— Блин, как же так?

— Аркаш, у нее сейчас очень тяжелый период, почти, как когда мать умерла. Ее выдернули из комфортной среды. Дай ей время…

— Ты, значит, ей комфортную среду создавал, а я, значит, счастье ребенку разрушил!

— Аркаш, не кипятись. Я понимаю, ты тоже ее любишь и хочешь, чтобы ей хорошо было…

— Хочу!

— Ну, и оставь ее в покое! Молчит — пусть молчит. Заговорит через неделю. Или через месяц. Не лезь к ней и не ори на нее, только хуже будет.

— Спасибо за консультацию. Помог, блин.

— А какую книжку читает?

— Не знаю.

— Посмотри, потом скажешь, мне интересно.

— Ладно, — буркнул Аркадий и повесил трубку.

Я посмотрел на телефон и нажал кнопку вызова.

— Да, — сказал Аркадий.

— А чем ты ее кормишь? Обед, ужин.

— Я готовлю.

— Ты умеешь? — удивился я.

— Долго один жил. Научился.

— Молодец. И как она, нормально ест?

— Нормально, рожу не корчит.

— Ну, хорошо, спасибо.

— За что?

— Что голодом не моришь. Шучу, не обращай внимания, я тоже нервничаю. Звони.

— Хорошо, пока.

— Пока, — и я повесил трубку.

— Жалко тебя убивать, но, видимо, придется, — проговорил я под нос.

Я полез в Машкин айфон и нашел телефон Ани. Позвонил ей со своего.

— Аня, здравствуй, это дядя Сережа, Машин дядя, — начал я.

— Ой, здрасьте, — обрадовалась она, — а Маша опять в нашу школу ходит.

— Да, я знаю. Ее папа вернулся. Она теперь с ним будет жить.

— Жалко. Нет, то есть хорошо, конечно, но с вами прикольней было. Ей нравилось.

— Маша дома забыла телефон, и я хотел бы его тебе для нее передать.

— А чего так сложно? Ей самой и передайте. Или вам теперь видеться не разрешают?

— У нее телефона нет, я ей позвонить не могу.

— А… ну, конечно, передам.

— Ты номер своей школы знаешь?

— Да, шестьсот первая.

— Хорошо, когда я смогу подъехать, я тебе позвоню, и мы договоримся встретиться. О’кей?

— Так можно сразу с Машкой и встретиться. Вы после уроков приедете?

— Да, правильно. В общем, я тебе позвоню, и мы договоримся. Я думаю, к последнему уроку и подъеду. Ты мне скажешь, когда он кончается.

Я решил позвонить дня через два. Аня наверняка ей скажет о моем звонке. А что там сейчас в голове у обиженного ребенка, можно только догадываться. И я хотел, чтобы Машке пришлось немного подождать, подумать и понять, хочет она меня видеть или нет.

На следующее утро с Аниного телефона Маша позвонила сама.

— Приезжай скорее, — попросила она.

Я прыгнул в тачку и через сорок минут был у школы. Послал Ане эсэмэску, что я подъехал. Как я понял, окончания занятий Машка дожидаться не стала. Минут через пятнадцать она уже появилась в дверях школы. Увидев машину, побежала к ней. Я вылез из тачки и подхватил на руки прыгнувшую на меня девочку.

Потом мы сидели в машине и обнимались. Пару минут мы не могли оторваться друг от друга. Машка не плакала.

Я услышал, как что-то стучит по колесу. Я поднял голову. На тротуаре рядом с машиной стояли два мужика. Оба в длинных старомодных пальто и шляпах. Один был с бородой и держал в руке трость, ею он и стучал по колесу. Другой, похожий одновременно на поэта Бродского и английского премьера Уинстона Черчилля, опирался на длинный, сложенный зонт. Мужика с бородой я сразу узнал по портретам, это был доктор Зигмунд Фрейд.

— Мне так нравится, когда ты меня целуешь, — сказала Маша, — у меня даже живот дрожит.

Фрейд согласно кивнул и сделал круговое движение рукой, чтобы я опустил стекло. Я нажал на кнопку, стекло поползло вниз, доктор заговорил по-немецки. Я вопросительно взглянул на второго. Я уже догадался, что это писатель Набоков. «Надо же, — удивился я, — при жизни писатель доктора не любил, считал шарлатаном, а тут вместе».

Набоков презрительно усмехнулся, очевидно, уровню моей образованности, и сказал:

— Доктор рекомендует вам ознакомиться с его работами по детской сексуальности, — и подмигнул мне самым непристойным образом.

Я показал господам средний палец.

— Идите к черту. Ей только десять, даже Аде было двенадцать.

Они рассмеялись. На стекло упали первые капли дождя, писатель раскрыл зонт и взял доктора под руку. Призраки великих повернулись и пошли прочь от машины, доктор при этом легкомысленно поигрывал тросточкой.

— Суки, — прошептал я.

— Что? — не поняла Маша.

— Ну, как он? Жить с ним можно? — спросил я.

— Можно, — кивнула Маша, — скучный только. И сказок не рассказывает. Да он и не умеет, наверное, — помолчав, добавила она.

— Я твой айфон привез. Возьмешь?

Маша протянула руку, взяла айфон и сунула в карман.

— Когда ложишься спать, можешь звонить мне, я тебе по телефону буду сказку рассказывать.

— Ой, правда? — обрадовалась она.

Я кивнул.

— Денег на телефон тебе всегда положу. Ну, куда поедем? — спросил я, заводя машину и включая дворники. — Дождь, особо не погуляешь.

— Только не домой, — торопливо сказала Маша.

— Хочешь в кино? — предложил я.

— Нет. Я с тобой хочу побыть, а не кино смотреть.

— В кафе?

— Можно в кафе, — равнодушно согласилась она.

— Знаешь поблизости что-нибудь приличное? — автоматически спросил я.

Она на меня только удивленно взглянула.

— Нет.

— Ну, да, — кивнул я и достал смартфон. — Сейчас поищем. Вот, «Шоколадница» за углом. Пойдешь?

— Пошли. Какая разница.

Мы сидели в «Шоколаднице». Маша, с трудом справляясь с ножом и вилкой, ела блинчики с шоколадным соусом. Я пил свой неизменный кофе.

— Он тебя не обижает, не кричит на тебя? — спрашивал я.

— Нет.

— Он жаловался, что ты с ним не разговариваешь.

Маша пожала плечами, прожевала и проглотила кусок блина.

— Да неохота мне с ним разговаривать.

— А что у тебя в школе? Как ребята, удивились, что ты опять здесь учиться стала?

— Удивились. А так, пофиг всем. Аня, она обрадовалась. Ей скучно было одной в школу ходить.

— А учителя? — спросил я.

— А что учителя? Учителя учат. Да, у нас одна учительница. Это на будущий год много будет. Нам говорили.

— Ну, да, конечно.

Разговор не клеился. Вдруг Маша спросила:

— А ты можешь мне сейчас сказку рассказать?

— Сказку? Могу, наверное. А про кого ты хочешь?

Маша пожала плечами,

— Ты же придумываешь, а не я.

— Хочешь про Емелю, который на печи ездил?

На стене вместо «Шоколадницы» Лиотара была почему-то изображена русская печь. Наверное, раньше здесь было кафе «Му-му».

— Про Емелю я все знаю, про Емелю неинтересно, — разочарованно протянула Маша.

— Ничего ты не знаешь, — возразил я, заказывая еще чашку кофе. — Вот ты думаешь, что щука просто волшебная была?

— Ну, — кивнула Маша.

— Ни фига. Сама подумай, зачем волшебной щуке идти в кабалу к Емеле и выполнять все его идиотские желания. Она что, сама не могла от дурака избавиться? По щучьему велению, по моему хотению.

— А кто была щука? — уже с некоторым интересом спросила Маша.

— Инопланетянкой. И на щуку только похожа. Даже и не особенно похожа. Негуманоидная форма жизни. Скорее, на ящерицу похожа была. Рептилоид.

— А почему Емеля сказал, что щука?

— Она была в скафандре, ей тут у нас не айс. Температура, влажность, давление — все другое.

— А…

— Ее корабль потерпел аварию, угодил в речку и утонул. От всего оборудования только пара антигравов и осталось. А «По щучьему веленью, по моему хотенью» просто звуковой код, который их активировал.

Инопланетянка… а скорее всего, это был инопланетянин. Просто по-русски — раз щука, значит, «она». Так вот пусть будет рептилоид.

Рептилоид застрял на Земле в сломанном корабле на дне речки. На берегу появился Емеля с ведрами. Инопланетянин вступил с ним в телепатический контакт и попросил найти для него какие-то материалы, необходимые для ремонта корабля. Золото и серебро, например, или свинец и олово. Неважно. В качестве благодарности рептилоид дал Емеле два антигравитационных двигателя. Сам же Емеля на просьбы рептилоида забил и один антиграв вделал в сани, другой в печь. И начал гонять по деревне и окрестностям, пугая честной народ.

Я махнул официанту и заказал третью чашку кофе.

— Так вот, Емеля заработал репутацию крутого колдуна.

Ну, и местный князь решил своего сына отдать к нему в обучение.

Дальше пошла история про обучение княжеского сынка. Машка слушала. Я обратил внимание, что две девушки за соседним столиком тоже прислушиваются.

— Через год князь вызывает сына с Емелей показать результаты учебы.

Ну, Иван, так княжича звали, на санях демонстрирует проезд на скорости через узкие ворота, объезд препятствия на скользкой дороге, управляемый занос, полицейский разворот…

— Это как?

— Ну, тачка, в случае Ивана — сани, едут задним ходом, потом на месте разворачиваются и едут дальше, но уже передом.

— Ты так умеешь?

Я кивнул.

— Покажешь?

— Как-нибудь на пустой дороге. Дальше рассказывать?

— Давай.

— Тебе чего-нибудь взять? Сок не хочешь?

Маша кивнула. Я заказал апельсиновый фрэш.

— В общем, Иван ездил красиво, но бесполезно, — продолжил я сказку. — Князь спрашивает у Емели: «А еще таких саней наделать можешь?» Тот руками разводит — только печь и сани. Больше нет. Вместо саней телегу можно, но это не принципиально.

Князь тогда и говорит: «Еще год тебе даю, если за год княжич ничему не научится, только коров пугать, ты сядешь». «В тюрьму?» — спросил Емеля. «Нет, на кол», — ответил князь и нехорошо так улыбнулся.

— Ужас какой, — сказала Маша.

Я украдкой взглянул на девушек, те слушали. Павлиний хвост распушился сам собой. Емеля в страхе перед князем сбежал, Иванушка попал к рептилоиду на корабль.

Сказка превратилась в маленький фантастический рассказ.

Ребенок слушал.

— А рептилоиды на самом деле бывают?

— А черт его знает, чего там в космосе бывает. Я думаю, до фига чего бывает, и рептилоиды тоже. А вот ты домой не опоздаешь?

— А как можно домой опоздать?

— Ну, уроки, наверное, уже кончились, тебе пора дома быть, а ты со мной в кафе сидишь. Отец ругаться не будет?

— Не будет, скажу, к Ане зашла, у нее и поела.

— А Аркадий дома сейчас или ходит где?

— Когда как. То дома целый день, а то нет его, и приходит поздно. По-разному.

Я достал телефон и взглянул на часы.

— Давай, еще пятнадцать минут, и домой поедем.

— Давай.

Еще пятнадцать минут инопланетного контакта. Лук из композитных материалов с самонаводящимися стрелами. Меч-кладенец: вольфрам, титан, ванадий. Атомарная заточка. Не тупится, не ржавеет, не ломается. Год жизни Иванушки в затонувшем корабле при полуторном G…

— Что такое «G»? — спросила Маша. Девушки заулыбались.

— Сила тяжести, — пояснил я, укоризненно взглянув на девушек. — В мире рептилоида все тяжелее в полтора раз. Ванюшка поначалу еле ноги таскал, потом привык, освоился. За год мускулатурой оброс, на Шварценеггера похож стал.

— Все, Машунь, дальше — звони вечером, по телефону расскажу.

Машка сначала скорчила недовольную рожу, потом сказала:

— Хорошо, что ты приехал. Ты ведь будешь ко мне приезжать?

— Обязательно, Маш. Видишь, не все так и страшно.

Маша вздохнула:

— Ну, да, нестрашно.

В двенадцать часов от Машки пришла эсэмэска: «Я в кровати, давай рассказывай».

Я тут же ей позвонил, она взяла трубку, но голоса не подала.

— Машка! — строго сказал я в телефон, — ты с ума сошла! Двенадцать часов, а ты только в кровать залезла. Ты уже час, как спать должна. Звони завтра в пол-одиннадцатого.

Машка отключилась, и сразу телефон звякнул эсэмэской: «Ну, пожалуйста!!!!!!!!!!»

Я снова набрал номер,

— Ладно, первый и последний раз так поздно.

Рептилоид на починенном корабле полетел в космос. Иванушка побежал махать космомечом и стрелять из космолука…

Маша кашлянула. Я спросил:

— Что, неинтересно?

Она кашлянула два раза.

— Ну, извини, — сказал я, — принцессы, княжны и прочие особи женского пола появятся позже. Сначала описание перса, скиллы, оружие, количество жизней. Потом там все развернется.

Маша кашлянула снова.

— А может, вообще, уже спать будешь? Поздно.

Отключившийся телефон показал, что Машка согласилась спать.

— Спокойной ночи, — прошептал я в молчащую трубку.

Утром позвонил Аркадию, предложил сводить ребенка на выходных в дельфинарий. Он хоть и убогий в Москве, но Машке может быть интересно. Аркадий не возражал, сказал только, что Маша ночью кашляла, как бы не заболела.

Через пять минут он перезвонил.

— Знаешь, идите вдвоем. Я не хочу. Опять, блин, начнется демонстрация: дядя Сережа хороший, а я плохой. Если она вдруг заболеет, а предупрежу, конечно.

Когда я собрался заказывать билеты, выяснилось, дельфинарий закрыт, ремонт.

Я позвонил Машке.

— Машунь, привет. Я выторговал у Аркадия наш с тобой поход в дельфинарий, но он сейчас не работает. Я все равно тебя в воскресенье заберу. Просто погуляем. Не пропадать же возможности. Да, и скажи мне, в какой комнате ты спишь? Почему он слышал, как ты вчера кашляла?

— В своей комнате, в той, которая самая маленькая. Почему он слышал? Может, мимо двери проходил. Я специально кашляла, а не говорила, чтобы он не догадался, что ты мне сказку рассказываешь. А сегодня будешь рассказывать?

— Обязательно, только ложись не так поздно.

— Угу, — ответила Маша.

Я, правда, не понял, это было согласие или сарказм.

Я повез девочку в «Ресторан в темноте», благо, он недалеко от ее дома. Видимо, сработал стереотип ухаживания за девушками. А куда еще можно везти десятилетнего ребенка? Только в кабак.

Уже по дороге запоздало догадался спросить, не боится ли она темноты. Пока Маша жила у меня, вроде не замечал.

Машка отважно заявила, что никакой темноты не боится, но, оказавшись в ресторане в полной тьме, струхнула. Я это понял по тому, как она ухватила меня за руку, и по ее изменившемуся дыханию.

Нас подвели и посадили за столик. Машка уселась, не отпуская моей руки.

— А как же официанты, — громким шепотом удивленно спросила она, — они что, в темноте видят?

— Они слепые, привыкли и отлично ориентируются в темноте.

— А повар тоже слепой? В темноте готовит?

— Нет, повара обычные и на кухне светло. Темно только в зале. Попробуй догадаться, какую еду тебе принесут. И есть можно прямо руками, потом помоешь.

— А ты знаешь, что нам принесут?

— Очень приблизительно. Знаю, что морепродукты, но без деталировки.

В общем, успех был полный. Машка шумно нюхала, пробовала, почти ничего не отгадала, свалила стакан с напитком. Стакан не разбился, наверняка был пластиковый. Однако сразу же появился служитель и убрал лужу на полу. А может, не убрал, а только грязь размазал. Темно же.

Когда мы вышли, обнаружилось, что часть еды осталась на Машкиной одежде. Выданная ей перед обедом салфетка не спасла, видимо, оказалась потерянной в процессе.

Машкины попытки почиститься в туалете только усугубили ситуацию.

— Ладно, — кивнул я, — посмотрим, как Аркаша прореагирует на испачканный свитер.

В машине я включил прихваченный из дома ноут.

— Вот, посмотри запись выступления дельфинов. Вдруг папаша спрашивать будет, что ты видела.

Вечером позвонил Аркадий.

— Привет. Ты где с моей дочерью сегодня был?

— А что такое? — спросил я, сразу поняв, что прокололся.

— В дельфинарии?

— А дочь твоя что говорит? — я пытался сообразить, что известно Аркадию.

— Дочь говорит, что в дельфинарии, только вот он на ремонт закрыт. И только через год откроется.

— Ну, да, мы приехали. Он закрыт. Посидели в кафе, и я привез ее домой. Какие проблемы?

— А проблемы, что Машка с воодушевлением рассказывала, какие классные дельфины, и какое классное было представление. Только вот я на сайт зашел, посмотреть, во сколько оно заканчивается, и обнаружил, что дельфинарий не работает.

— Ну, видишь, ты жаловался, что она с тобой не разговаривает. А она тебе про дельфинов все рассказала.

— Зачем ты учишь ее врать? Что, нельзя было мне сказать, что этот долбанный цирк не работает?

— Ну, извини, ты прав, надо было сказать.

— Она и сейчас не сознается. Говорит, что были в дельфинарии. Я ей сайт показал, она говорит, может, в другом каком. Она же не знает, куда ты ее возил. И грязная вся, словно вы салатами кидались.

— В кафе были, она испачкалась случайно. Ничего страшного.

— Что испачкалась — ничего страшного. А то, что ты ее отцу врать заставляешь — очень страшно.

— Ну, Аркаш, ну я был неправ…

— Я залез в ее телефон. Вы каждый день по ночам по сорок минут говорите. Ей спать нужно, а не разговоры разговаривать. Ты, блин, взрослый человек, а ведешь себя, словно тебе пятнадцать.

— Ну, Аркаш…

— Значит так. Телефон этот я у нее забрал. И встречаться с тобой ей больше не позволю. Все! До свидания! — и он повесил трубку.

— Блин, — сказал я вслух. — Пипец, Сереженька. Так проколоться!

Ну, ладно, — думал я, — помешать мне встречаться с Машкой у тебя не получится. В наш век телефонии и интернета это невозможно. Дома же в светелке ты ее запереть не сможешь? Не сможешь. Ей, по крайней мере, в школу ходить и гулять надо.

Телефон забрал. Дерьма-то, новый куплю, — думал я дальше. — А если ты по-серьезному что-то предпринять постараешься, то это война. Монтекки, Капулетти, блин. Нет, причем тут Джульетта? — я даже недоуменно потряс головой. Попытался вспомнить произведение, более подходящее к ситуации по сюжету. Но ничего, кроме конфликта между отцом и бабушкой Лермонтова, мне не вспоминалось.

— Так, я кто? Бабка или папка? — усмехнулся я.

Машка позвонила около половины девятого. С Аниного телефона, естественно.

— Он у меня телефон забрал, — быстро сказала она.

— Не страшно. Куплю тебе новый. Сегодня после уроков подъеду.

— У меня сегодня четыре, — и Маша дала отбой.

Я зашел в салон и купил дешевенький телефон. Я выбирал исключительно по размеру, самым маленьким оказался «Самсунг». По дороге к Маше остановился у Курского вокзала. Купил у метро левую симку, подумал и купил еще одну.

Через полчаса я занял наблюдательную позицию напротив дверей школы. Как прозвенел звонок, было слышно даже в машине. Через несколько минут я громко и грубо выругался. Из дверей вышел Аркадий, он держал Машу за руку.

Я завелся и быстро убрался из пределов видимости. В зеркало успел заметить Машкин взгляд мне вслед.

Отъехав за пару домов, я позвонил Ане.

— Ань, — сказал я, — тут у нас детектив намечается. Я сейчас возле школы стою. Ты далеко?

— Нет, только вышла.

— Ты мою машину помнишь?

— Помню.

— Я слева от школы, аварийкой мигаю. Видишь?

— Вижу.

— Подойди, пожалуйста.

Через минуту Аня села в машину рядом со мной.

— Здрасьте, — поздоровалась она. Глаза ее светились любопытством.

— Привет, — сказал я. — Я купил Маше новый телефон, передай ей, пожалуйста. Завтра, а лучше, если сумеешь, сегодня, — и протянул Ане «Самсунг».

Увидев аппарат, девочка ойкнула и покачала головой.

— А что с ее айфоном?

— Разве она не говорила? Она же утром с твоего звонила.

— Она сказала, что дома забыла, а позвонить срочно надо.

— Могла забыть, могла и потерять, — оценив конспирацию, сказал я. — Вот, купил на всякий случай, передай, пожалуйста.

— А почему детектив? — спросила Аня, засовывая телефон в карман.

— Ты Машиного папу сегодня в школе видела?

— Да. Он ее почему-то встречать пришел. Так бы мы с ней вместе домой пошли, а теперь мне одной тащиться.

— Я подвезу.

— Правда? Класс! — обрадовалась Аня.

— Он не хочет, чтобы я с Машей часто виделся. Имеет право, — вздохнул я. — Он папа, я дядя.

— И вы будете встречаться тайно? Ой, здорово! — Аня даже хлопнула в ладоши. — Дядя Сережа, я на вашей стороне. Машка жаловалась, что папа у нее скучный. А вы нет.

— Ну, хорошо, поехали, — я включил передачу. Чтобы не столкнуться с Аркадием, я повез Аню вокруг. Она вертела головой.

— Первый раз на переднем сиденье еду, — довольным голосом сообщила она.

По новому телефону Машка успела позвонить всего пару раз. Аркадий нашел, отобрал и на глазах ребенка выбросил в окно. Нашим вечерним сказкам пришел конец. Контакты мы теперь могли поддерживать только через Аню. Иногда, когда Аркадия не бывало дома, Маша звонила по домашнему.

Потом я купил ей новый телефон, и Машка домой его не носила, прятала в укромном месте в подъезде. Но уже недели через две телефон пропал, очевидно, его кто-то нашел.

Чтобы встретиться со мной, Машка начала прогуливать уроки. Скрепя сердце я соглашался, хоть и понимал, что это, конечно, не дело.

Машка похудела, стала нервной, часто плакала, начала хуже учиться.

Аркадий, словно ревнивый муж, следил за нами. Иногда выслеживал. Он несколько раз обращался в опекунский совет с жалобами на меня. Говорил, что я плохо влияю на его дочь, и требовал оградить девочку от моих попыток встретиться с нею. Обращался даже в милицию. И мне как-то раз оттуда позвонили, и пригрозили судебным преследованием. Намекнули на возможно мое некое особое отношение к девочке.

Я злился, ругался и думал, что предпринять.

Однажды Аркадий позвонил и предложил встретиться, чтобы, как он выразился, поставить все точки над «и». Естественно, я согласился.

Мы сидели в той же «Шоколаднице» недалеко от его дома.

Я успел выпить две чашки кофе, выслушивая претензии. Когда Аркадий закончил, я сказал:

— Ты лучше бы работу искал, а не за дочерью следил.

Он взвился, обвинив меня в том, что ему приходится тратить время, бороться с моим влиянием вместо поиска работы. И что работу он уже нашел, но не может на нее пойти, потому что боится оставить Машку без присмотра.

— Что ты хочешь? — спросил я.

— Ты отлично знаешь, — ответил он, — я хочу, чтобы ты оставил ее в покое.

Я помолчал, сделал вид, что размышляю, и что решение дается мне непросто.

— Хорошо, считай, что мы договорились. В конце концов, разрывать девочку неправильно. Пусть у нее будет один отец, настоящий.

— Я рад, что ты оказался способным принимать взвешенные решения.

Аркадий поднялся,

— Спасибо, — он протянул мне руку.

Я приподнялся и пожал,

— Счета дождусь и тоже пойду, — сказал я.

Аркадий ушел, и я позвонил Ане.

— Анют, привет. Маша там далеко? Дай ей трубку, пожалуйста.

— У нас урок, — шепнула Аня, — на перемене позвонит.

Я сидел, пил очередной кофе и ждал звонка. В голове крутились слова из саундтрека к «Ночному Дозору»:

И треснул мир напополам, Дымит разлом. И льется кровь, идет война Добра со злом.

«Где добро, где зло, хрен разберешь», — думал я.

Наконец, Машка позвонила.

— Машунь, — сказал я, — я тут кое-что придумал. Но нам надо будет неделю — дней десять не встречаться. Я Аркадию обещал, что больше с тобой видеться не буду. Пусть он успокоится немного…

— Но мы ведь будем видеться? — испуганно спросила Маша.

— Конечно, будем.

— Ты не обманываешь?

— Ни в коем случае. Я думаю, что если все получится, ты снова ко мне переедешь.

— Ой! Правда? — раздался грохот, потом Машка сказала: «Черт». Мне показалось, что она уронила телефон.

— Телефон уронила? — спросил я.

— Ага. В ладоши хлопнула, он и упал.

— Цел?

— Даже не отключился. А когда я к тебе перееду?

— Если все получится, то я думаю к лету.

— Супер!

— Но от тебя тоже потребуются усилия… В общем, тебе будет непросто.

— Ничего, я согласна, а что надо будет делать?

— Терпеть, — вздохнув, сказал я.

— Что терпеть?

— Потом расскажу. Пока на две недели перерыв, звонить можно только от Ани. Из дома не звони.

— Ты же сказал, что на неделю.

— Ну, да, посмотрим, может, неделей обойдемся. Ты сейчас сначала с Аркадием не разговаривай, вроде обиделась, потом оттаешь.

— Когда?

— К концу недели.

— А за что обиделась?

— Ну, как же. За то, что он нам встречаться не дает.

— А… Ладно.

Машка помолчала, потом спросила:

— А как там Иванушка и Емеля? Давно их не было.

— Хочешь, — вдруг сообразил я, — напишу и «ВКонтакте» скину?

— Комп сломался, а он не чинит.

— Господи, как же ты занимаешься?

— Неудобно, конечно, у Ани кое-что делаю.

— Он тебя к Ане спокойно отпускает?

— Да, спокойно. Звонит только иногда на домашний, проверяет, там ли я.

— Хорошо. А гулять днем отпускает?

— Да, но в шесть я должна быть дома.

— В шесть будешь. А телефона у тебя так и нет?

— Нет. Иначе я бы тебе сто раз позвонила.

— Ладно, может, это и к лучшему. Не отследит.

Я начал готовиться к войне. Купил очередную левую симку. Снял на месяц квартиру рядом с Машкиным домом. Взял напрокат дешевенькую авео, чтобы не светить свою тачку. Мало ли кому можно попасться на глаза. Лучше перестраховаться.

И наконец, встретился с Машей.

— Ой! У тебя новая машина? — удивилась Машка, залезая в тачку. — Какая маленькая.

— Взял напрокат, пока моя в ремонте, — я не стал объяснять истинные причины маскарада. — Но Ане не надо говорить, что я на другой машине езжу.

— Почему?

— Не надо и все. Так лучше.

— Как скажешь, — пожала плечами Маша.

— Есть еще одна новость, — улыбнулся я. — Я тут рядом квартиру снял, поехали, посмотришь.

— Зачем?

— Зачем поехали, или зачем снял?

— Зачем снял.

— Приедем — расскажу, — я все никак не мог решиться посвятить Машку в свои планы.

Квартира Маше не понравилась. А чему там нравиться? Не для того снималась.

— Давай, Машунь, поговорим о делах наших грешных, — сказал я, когда чай был выпит и торт был съеден.

— Давай, — кивнул ребенок и полез было ко мне на колени.

Я не пустил.

— Не, Маш, разговор серьезный, не до обнимашек. Потом обниматься будем. После победы.

— Ну, — сказала Машка и внимательно на меня посмотрела.

Я откашлялся.

— Машунь, чтобы ты снова жила у меня, тебя надо отнять у Аркадия, — в разговорах с Машей я как-то всегда избегал называть его ее папой. Предпочитал просто по имени.

— Причем, отнять официально, по закону, — продолжил я.

— Это можно? — оживилась она.

— Можно, но сложно, — проговорил я. — Чтобы тебя снова отдали мне, его должны лишить родительских прав. И ты тогда опять становишься как бы сиротой.

Машка молча смотрела на меня.

— А родительских прав лишают за плохое, или даже очень плохое обращение с детьми.

— И что он должен делать?

— Самое простое, он должен тебя бить.

— Он не бьет.

— Я знаю, — сказал я и замолчал.

Машка сидела молча, я тоже молчал. Потом она спросила:

— Мы должны наврать и сказать, что он меня бьет?

Я кивнул.

— А нам поверят?

— Поверят, если у тебя будут следы от побоев.

— Ух ты, — сказала она и замолчала.

Через минуту я спросил:

— Хочешь еще торта?

Машка покачала головой. Я включил чайник, налил себе чая, сделал несколько глотков, наконец, она спросила:

— А кто меня будет бить?

Я промолчал.

— Ты? — спросила она.

— Я.

— А скажем, что он?

— Да, — кивнул я.

— Это подло, — сказала Маша и даже покраснела.

— Это очень подло. И нас никто не заставляет так поступать.

Машка молчала, я допил чай.

— Или ждать восемь лет? — спросила она.

— Как вариант, — кивнул я.

— А за восемь лет ты можешь меня разлюбить, — задумчиво сказала она.

— Я не разлюблю, — улыбнулся я, — а ты сможешь. Восемь лет долгий срок для ребенка.

Машка вскочила и все-таки залезла на меня, я не сопротивлялся.

— Нет, нет, я никогда тебя не разлюблю! Ни за восемь, ни за сто восемь.

Я обнял ее.

— Значит, ждем восемь лет.

Машка сидела, прижавшись ко мне.

— А их можно нарисовать?

— Кого? — спросил я

— Следы.

— От побоев?

Машка кивнула.

— Нет. Их врачам надо будет показывать.

Машка молчала,

— Чума, — сказала она.

Я кивнул.

— Ты для этого квартиру снял?

Я кивнул снова.

Машка так долго молчала, что я даже подумал, что она уснула.

— Ты очень плохой человек, — тихонько сказала она.

— Я знаю, — сказал я и поцеловал ее.

— Ты со мной так же не поступишь?

— Никогда. Я скорее умру.

Машка заплакала. Она плакала долго. Я молчал. Маша перестала плакать, и я сказал:

— Нас никто не заставляет это делать. Давай не будем и просто забудем про это, как страшный сон. Ты ведь меня не разлюбишь за то, что я придумал такое?

— Не разлюблю-ю, — и слезы снова потекли из ее глаз.

— Ну, все-все, — погладил я ее по спине. — Забыли. Давай лучше еще чаю с тортиком.

Глотки чая перемежались всхлипами, торта Машка почти не съела.

Потом она положила ложку, быстро взглянула на меня и, опустив глаза, сказала:

— Я согласна.

— Нет, нет. Забыли, это была плохая идея.

Машка покачала головой, посмотрела на меня и повторила:

— Я согласна. Я люблю тебя.

Чувствуя себя полным подлецом, я сказал:

— Будет больно.

— Я потерплю.

Я усмехнулся.

— На суде будет еще больнее. Очень трудно чувствовать себя негодяем. Ты можешь не выдержать и признаться, что мы все придумали. Тогда меня посадят.

— Куда? — встревожено спросила Маша.

— Ну, не на кол, естественно. В тюрьму, за клевету. Лет на пять, наверное.

— Не признаюсь, — твердо сказала Маша.

— Хорошо, — кивнул я, — но это еще не все.

— Господи! Еще-то что? — она даже всплеснула руками.

— Если он тебя побьет один раз, никто его родительских прав не лишит. Всякое может случиться между отцом и дочерью. Он должен бить тебя долго и часто. У тебя на теле должны быть следы от старых побоев, которые уже проходят, а сверху них новые, свежие. Тогда точно прав лишат.

Машка с удивлением смотрела на меня,

— Ты сколько меня бить будешь? Неделю?

Я кивнул и обнял ее.

— Чума, — вздохнула Маша.

— Чума, — выдохнул я.

— Сейчас? — Машка высвободилась из моих объятий.

Я развел руками и виновато улыбнулся.

— Можно сейчас.

Машка слезла с моих колен.

— Хорошо.

Я кивнул.

— У Аркадия ремень есть? — спросил я.

— Есть, вроде.

— Широкий, узкий?

— Узкий, на брюках.

— Хорошо, пошли. Хотя ничего хорошего.

В комнате я постелил простыню на кровать.

— Простыня чистая, из дома. Раздевайся. Трусы тоже.

Машка послушно разделась. Легла. Ее кожа покрылась пупырышками. Я сжал зубы и взмахнул ремнем.

Закричали мы одновременно. Попку перечеркнула вспухающая багровая полоса. Я уронил ремень, упал на колени, стал дуть.

— Сейчас подую, меньше болеть будет.

— Больно, блин, — прошептала Машка. — Еще надо? — оглянулась она на меня. Я кивнул.

— Давай, побыстрее только.

Я встал, включил телевизор, нашел музыкальную программу и прибавил звук.

— Если мы так орать будем, соседи прибегут.

Снова взял ремень.

Господи! — подумал я. — На что только ни готовы женщины ради любви. Даже такие маленькие.

Машка больше не кричала, только вздрагивала, мычала и двигала ногами.

Про себя я говорил после каждого удара:

— Твоим узким плечам…

— Под бичами краснеть…

— На морозе гореть.

— Ну, а мне за тебя…

— Черной свечкой гореть…

— Да молиться не сметь.

Эстет! Блин.

— Все, — я бросил ремень, схватил спрей с лидокаином и залил ей всю спину. Маша вздрогнула.

— Сейчас легче станет, это анестезия.

Когда я покупал два флакона, аптекарь с пониманием на меня посмотрел. «Знал бы ты, для чего я его покупаю», — подумал я тогда.

Я накрыл Машку толстым махровым полотенцем.

— Больно, — сказала она и спросила: — Завтра опять?

— Послезавтра, пусть подживет хоть чуть-чуть.

Маша повернулась на бок.

— Вроде поменьше болит.

Полотенце начало сползать, я поправил. Сел рядом на кровать и стал носовым платком вытирать ей лицо.

— Анестезия будет держаться примерно час, потом опять заболит, но уже не так сильно.

Машка подобралась поближе ко мне, положила голову мне на колени. Я погладил ее по волосам, поцеловал в макушку.

— Надо ехать, пока анестезия действует.

Я откинул полотенце, слизнул выступившие кое-где бисеринки крови. Помог Машке одеться.

Утром она позвонила из школы.

— Как ты? — нервно спросил я.

— Ничего, сидеть только больно. Анька спрашивает, что со мной, я сказала, что отец побил. Она в шоке.

— Хорошо, много только не болтай. Раньше времени шум нам не нужен.

— Хорошо. И душ, конечно, вчера — просто инквизиция. Я помыться не смогла.

— Сегодня постарайся. Завтра приходи на квартиру, я буду ждать.

— Угу.

— Ну, пока. Целую.

— Пока. Подожди!

— Да?

— Я тебя люблю.

— Я тоже тебя очень люблю, солнышко.

— Мы ведь победим? Ты ведь меня заберешь?

— Не бойся, заберу. Скоро на море поедем.

— Пока.

— Пока, Машунь. Подожди!

— Что?

— Постарайся пару двоек получить. А то и бить тебя не за что.

— Ну, двойка не пятерка, это запросто. А по какому?

— По любому предмету.

— О’кей, целую.

Я засмеялся,

— Я люблю тебя, солнышко.

На следующий день я старался не попадать по поврежденным местам. И у Машки пострадали плечи и ноги.

В третий раз Машка легла на спину.

— Давай спереди. Там болит все.

Я испуганно затряс головой.

— Нет, это вообще невозможно. Если по ногам только.

Я накрыл ее сложенным в несколько раз одеялом, чтобы случайно не попасть, куда не надо.

Когда экзекуция закончилась и Маша начала одеваться, я с изумлением увидел, что ее чуть приподнимающиеся над кожей груди соски явно были затвердевшие. Где-то далеко впереди замаячили кожаные трусы и лифчик, наручники и плетка.

Боже! Так, наверное, мазохизм и формируется, — испуганно подумал я.

— Все, Машунь, больше не надо. Этот кошмар закончился.

— Слава богу, я бы больше и не выдержала, наверное, — Маша прижалась ко мне. — Все спрашивают, что со мной. А он вообще решил, что у меня месячные начинаются. Прокладки купил.

— Заботливый, — сказал я.

Маша промолчала.

— Тебе его не жалко? — спросил я.

Машка пожала плечами.

— Он ведь меня не отдаст?

— Нет. Я с ним разговаривал. Не отдаст.

— А что с ним могут сделать?

— Могут в тюрьму посадить.

— За то, что он меня бьет?

— За это — не уверен. Но если у него найдут нашу сахарную пудру, то точно посадят.

— А что такое сахарная пудра?

— Наркотик.

— Ух ты! А откуда у тебя наркотик?

— Торговал когда-то.

— Так ты преступник? — удивленно воскликнула Маша.

— Был когда-то, — кивнул я. — А теперь, наверное, снова буду.

— Ну, ни хрена себе! Круто! — Машка явно была поражена. — А что же делать? — спросила она.

— Можем обойтись без наркотиков, но тогда не сто процентов, что тебя снова отдадут мне.

— А с наркотиками сто процентов?

— Да, — кивнул я. — Но папу твоего посадят в тюрьму.

Машка долго молчала, потом спросила:

— А как у него найдут наркотик?

— Ты подложишь.

Машка снова замолчала.

— Как в кино, — сказала она через минуту.

— Да уж. Тот еще детектив, — согласился я.

— А мы можем попробовать без наркотиков, а если не получится, то тогда да?

— Можем, но лучше сразу.

— Я не хочу, чтобы его посадили в тюрьму.

— Я тоже, но тогда все останется как сейчас.

— Черт! — сказала Машка.

— Согласен, — кивнул я и осторожно обнял ее. Машка закрыла глаза. Мы долго сидели молча.

— И я снова буду жить с тобой? — спросила она потом.

— Да, — кивнул я.

— И ты снова будешь рассказывать мне сказки?

— Конечно.

— А как я подложу наркотик?

— Просто принесешь банку домой и спрячешь.

— А дальше?

— А дальше я позвоню в милицию и скажу, что в этом доме есть наркотики. Они приедут, найдут и заберут папу с собой.

— И все?

— Да, я приеду и увезу тебя. Все.

— А когда это надо делать?

— Пока не сошли следы от побоев. У нас есть пара дней.

— Ужас.

— Да, ужас, — кивнул я.

На следующий день операция вошла в завершающую стадию.

— Где мне надо спрятать банку? — спросила Маша.

— В кино прячут в бачке унитаза. Упакуем в полиэтиленовый пакет и засунем в бачок. Пошли в туалет, я покажу, как снять крышку бачка и куда поставить банку, чтобы работа унитаза не нарушалась.

Унитаз в съемной квартире был доисторический, еще советских времен. Как я помнил, в доме у Маши такой же.

— Ой, а у нас теперь другой туалет, он поменял, — воскликнула Маша, остановившись на пороге.

— Теперь не вверх дергать, а на кнопку давить? — спросил я.

— Да, и кнопка из двух частей. Когда по-маленькому и по-большому.

— Пошли, в кафе сходим, там будет что-то вроде вашего.

Ближайшим кафе была все та же «Шоколадница» недалеко от школы. Мы зашли в туалет. Я показал, как отвернуть кнопку и снять крышку, Машка пару раз попробовала, получилось.

Когда мы вышли, какая-то женщина сказала Маше:

— Что же ты, уже такая большая девочка, а с папой вместе в туалет ходишь.

— Он мне не папа, — буркнула на ходу Машка.

— Она мне не дочь, — подмигнул я тетке. Та, вытаращив глаза, уставилась на нас.

На улице, в машине я продолжил давать инструкции.

— Вот тебе банка, — я протянул четырехсотграммовую банку из-под джема в прозрачном пакете. — Поставишь ее где-нибудь в таком месте, чтобы она ему мешала, перед телевизором, например, или еще где. Нужно, чтобы он ее взял и просто переставил. Ты потом возьмешь эту банку, принесешь ее мне, я насыплю туда кокаин, упакую банку, и ты спрячешь ее в бачке. Голыми руками банку не трогаешь. Работаешь только в перчатках или берешь ее через пакет. Это понятно?

— Да, чтобы не оставить отпечатков пальцев.

— Молодец. Отпечатки должны быть только его. Вот перчатки, — я дал ей несколько пар латексных перчаток. — Перчатки потом выбросишь.

Завтра утром я буду в машине дежурить у дома. По дороге в школу ты отдашь мне банку. Аня нас видеть не должна. Ты пойдешь в школу или раньше ее, или позже. Если так не получится, проходишь мимо. Банку тогда можешь выкинуть, найдем другую.

Если все пройдет нормально, то когда он уйдет из дома, ты позвонишь мне по телефону, по домашнему. Если он останется дома на весь день, то ничего страшного, мы все переносим на завтра.

Он тебя продолжает встречать из школы?

— Иногда. Не каждый день.

— Хорошо. Если он банку не тронет, тоже не страшно. Нет отпечатков и не надо, главное, чтобы на ней наших с тобой не оказалось. Тогда мне придется зону топтать, — и я засмеялся. — Все, Машунь, иди домой, я ближе не поеду. На всякий случай. Завтра я буду стоять вон у тех мусорных бачков, — я махнул рукой на зеленые контейнеры.

— Я боюсь немножко, — Машка жалобно на меня посмотрела.

— Не бойся, Маш, мы можем остановиться в любой момент. Пока тебе надо только принести мне банку с его отпечатками пальцев, не поставив своих. Давай поцелуемся и иди.

Маша ушла, я сидел и смотрел ей вслед. Она шла не оглядываясь.

«Извини, Аркаш, — подумал я, — ничего личного. Просто ты не вовремя про дочку вспомнил. Плавал бы себе и плавал. И ничего бы не было. Или хотя бы палки мне в колеса не совал. И я бы спокойно ждал эти долбанные восемь лет. А так… Как там? „Тварь ли я дрожащая или право имею?“ — я засмеялся. — Права я никакого не имею и, скорее всего — действительно тварь. Но вот точно не дрожащая».

Я вышел из машины. Ночевать я сегодня намеревался на съемной квартире. Кокаин был у меня с собой.

На следующее утро я следил за домом из своего наблюдательного пункта. Я поставил тачку так, чтобы она была не видна из окон квартиры.

Вот появилась Аня. Она прошла с недовольным видом, не обратив на меня никакого внимания. Минут через десять из дома вышла Маша. Она была бледнее, чем обычно, и походка у нее была очень напряженной.

Я опустил стекло. Проходя мимо, Машка сунула в окно пакет и шепнула:

— Он брал, — пройдя еще несколько шагов, она побежала.

Я включил музыку и налил себе кофе из термоса.

«Жаль, не курю, — подумал я, — сейчас точно бы закурил».

Покончив с кофе, надел перчатки, расстелил на пассажирском сиденье кусок полиэтилена, достал из бардачка кокаин и осторожно пересыпал в банку, принесенную Машкой.

Банка оказалась почти полной.

«Сколько же здесь бабла! — по старой памяти подумал я. — Ничего, Аркаш, для тебя не жалко. Хранение в особо крупных размерах».

Особо крупный размер — это всего от одного грамма кокаина, независимо от наличия примесей. Здесь же было больше полкило.

«Пипец!» — прочитал я приговор.

Я аккуратно свернул полиэтилен, запихнул его в пустую банку из-под кокса.

«Выброшу не здесь, где-нибудь подальше», — решил я.

Конечно, я мог сам подложить кокаин. Но не хотел заходить в квартиру. Обязательно какая-нибудь сука заметит. Нет, лучше уж не рисковать, слишком много поставлено на карту.

Четыре часа ожидания пролетели незаметно. Аркадий из дома не выходил. Уже захотелось в туалет. Поглубже натянув на голову капюшон от куртки, я словно бомж помочился за мусорными бачками.

Вскоре появилась Маша. Она шла вместе Аней и тщательно отворачивалась от моей машины. От Ани я нырнул под приборную панель, на всякий случай.

Еще через полчаса из дома вышел Аркадий. Не глядя по сторонам, он быстрой походкой направился к метро. Почти сразу же позвонила Машка:

— Он ушел. Что мне делать?

— Возьми что-нибудь, все равно что, хоть банку, хоть книжку. Оденься, выйди на улицу и выброси в мусорный контейнер. Банка для тебя стоит на земле рядом с левым баком. Она в пакете, внутри еще пакет. В том ее в бачок и опустишь, его уже голыми руками не трогай.

Прошло еще несколько минут. Из подъезда выбежала Машка, она была без шапки, в расстегнутой куртке. Она тащила пустую трехлитровую банку. Даже из машины было видно, что банка очень пыльная.

— Где она ее нашла? На балконе, наверное, — подумал я.

Банка дзинкнула, разбившись в контейнере.

Машка подобрала пакет и, не взглянув мою сторону, быстрым шагом пошла домой.

Через несколько минут зазвонил телефон. Я снял трубку.

Машка взволнованным голосом сказала, что не может снять крышку бачка. Кнопка не отворачивается.

— Черт! Мое упущение, этот момент дома не отработали, только в «Шоколаднице».

Я открыл дверцу машины, замер на мгновение и снова захлопнул.

— Ничего страшного, Машунь. Черт с этим бачком. Спрячь просто в книжный шкаф за книжки. Только не в своей комнате.

— Так можно?

— Можно, можно, только не высоко, чтобы собаке было удобнее нюхать.

— А что, собака придет?

— Может.

Машка дала отбой.

Еще через пять минут перезвонила,

— Я засунула в шкаф, в глубину. Спереди книжки.

— Хорошо, будем надеяться, что ему не приспичит почитать на ночь. Все, Машунь, молодец, теперь иди гулять, или к Ане зайди. Дома только не сиди.

— Мы правильно делаем?

Я секунду помедлил.

— Я считаю, что правильно. Я хочу, чтобы ты жила со мной. Поэтому и делаем.

— Я тоже хочу жить с тобой.

— Хорошо. Перчатки выбросить не забудь. Целую, солнышко.

— Я тоже тебя целую.

Теперь мне показалось, что я просидел целую вечность. Взглянул на часы. Прошло всего десять минут, как Машка перебежала из подъезда в подъезд. Пошла к Ане.

Я нервно побарабанил пальцами по рулю, вздохнул и достал телефон. Заменил симку на левую, набрал 02, дождался, когда ответит девушка оператор и включил запись, сделанную на Курском вокзале.

Сам звонить в полицию я не хотел. Черт его знает, какие у них возможности идентификации голоса. Поэтому мне наговорила текст заявления в ментуру бомжиха с вокзала. За штуку. С третьего раза ей удалось сносно прочитать с бумажки на диктофон. По крайней мере, адрес хаты, где хранятся наркотики, был слышен достаточно четко.

Запись закончилась, я снова поднес телефон к уху. Оператор потребовала, чтобы мой диктор представилась. Я усмехнулся и нажал отбой.

Потом удалил запись, вытащил симку, протер носовым платком (уже паранойя), открыл окно и щелчком отправил симку в помойку.

Все. Теперь оставалось только ждать, клюнут менты или пошлют мой донос нах.

Я завелся и поехал домой. На душе не кошки скребли, динозавры. Было одновременно и страшно, и очень противно.

— Бедный ребенок, — думал я, — ей-то каково сейчас.

Мне уже хотелось, чтобы менты не прореагировали.

Но они клюнули. Машка позвонила в четыре утра и задыхаясь от плача сказала, что папу забрали в полицию. Потом в трубке послышался мужской голос, представился каким-то капитаном, я не запомнил, и спросил меня, знаю ли я такую-то девочку. Я ответил, что это моя племянница.

Капитан предложил мне приехать сейчас и забрать ее, потому что ее отец только что задержан по подозрению в хранении наркотических средств. И что потом со мной свяжутся и скажут, что делать дальше.

Спать я не ложился и через полчаса уже был у Машиного дома.

Машка бледная и с красными от слез глазами одетая сидела на кухне. Рядом с ней на полу стояла спортивная сумка. Кроме нее в квартире находился мент в камуфляже без знаков различия и с автоматом.

Я представился. Он посмотрел мои документы, удивился, как быстро я долетел, и велел написать заявление, что я готов временно взять ребенка к себе. Он записал мои координаты, я подхватил Машку на руки. Мент закрыл и опечатал дверь, предупредил, что, пока идет следствие, в квартиру без разрешения заходить нельзя.

На мое робкое предположение, что это какое-то недоразумение, кивнул, сказав, что разберутся, еще раз напомнил, что со мною свяжутся, и благородно помог донести сумку до машины.

В вольво Машка начала рассказывать.

— Было очень страшно. Они пришли, я только легла спать. Их было много, с автоматами, и собака была. Сразу зажгли везде свет. Банку нашли быстро, говорили, что собака унюхала, я слышала. Соседей зачем-то приводили. Потом еще долго чего-то искали, всю квартиру перевернули. Ты в комнаты не заходил, там черт-те чего делается.

Папа ругался, кричал, что ничего не понимает, что это не его, что его подставили. Потом успокоился, они что-то долго писали, разговаривали спокойно.

Спросили у меня, с кем я могу остаться, я сказала про тебя. Мне велели тебе позвонить. Потом все ушли, увели папу, со мной остался только один.

Это все? Все кончилось? — спросила Маша.

— Нет, конечно, еще много всякой фигни будет, но самое главное, ты снова со мной. Поехали домой, — и я завел машину.

Ехали молча. Дома я отправил Машку в душ, чтобы хоть чуть смыла с себя весь этот кошмар.

Уложив Машку, зевая постелил себе на диване. Уже светало. Будильник я отключил к чертовой матери. Только разделся, открылась дверь, вошла Маша в обнимку с подушкой.

— Я не могу одна там, мне страшно. Можно я с тобой?

— Можно, — кивнул я.

Машка легла, прижалась ко мне, я ее обнял, она пару раз всхлипнула и через секунду уже спала. Я осторожно высвободил руку из-под ее шеи и чуть отодвинулся.

Черт, у меня почти полгода не было женщины, и мой организм вдруг решил мне об этом напомнить.

— Нашел время, козел, — сказал я ему и принялся вспоминать английские неправильные глаголы. Помогло.

Утром, вернее уже днем, меня разбудила Машка.

— Сереж, — позвала она, — я вся в крови, и у меня ужасно болит живот.

— Началось, — подумал я, — все одно к одному.

Я вскочил, дал Маше капсулу «Нурофена» и побежал в аптеку за прокладками.

Завтракать Машка не стала, выпила только сок. Свернувшись в клубочек, она лежала на диване, я сидел рядом. Маша прижимала мою руку себе к животу.

— И что? — она открыла глаза. — Так теперь будет каждый месяц?

— Тяжелая женская доля, — свободной рукой я погладил ее по волосам. — И это одна из ее составляющих.

— Да, блин, умеешь утешить, — простонала Машка, пошутив как-то очень по-взрослому. — Лучше бы я была мальчиком.

Я представил на ее месте мальчишку. Усмехнулся, наклонился и тихонько поцеловал в ухо.

— Нет, лучше девочкой, — шепнул я.

— Ой, как же болит, — протянула Машка.

— Машунь, нам еще к врачу сегодня, кровь из носа.

Машка укусила меня за ногу.

— Про кровь лучше не говори!

Я зарылся носом в ее волосы.

— Машка! Как же я тебя люблю!

— Я тебя тоже, — сильнее прижимая мою руку к животу, выдохнула она.

После второй капсулы «Нурофена» Маша оказалась способной доехать до поликлиники. Предварительно я позвонил в опеку, рассказал нашу историю Татьяне Андреевне. Та поохала, конечно, и мы договорились, что после медицинского освидетельствования я с Машей приеду к ним.

В поликлинике Машку осмотрели, отфотографировали и написали заключение, что девочка постоянно, по крайней мере, в течение последних десяти дней подвергалась периодическим избиениям.

В опеке Татьяна Андреевна повела нас к начальнику. Рассматривать фотографии и читать заключение сбежалось пол опекунского совета. Я рассказал еще и про наркотики и арест.

— А за что он тебя бил? — спросила Машу инспектор.

— Да за все, — пожала плечами Маша. — Чашку разбила, двойку получила, посуду не помыла.

— Вот ко… — Татьяна Андреевна закашлялась. — А таким порядочным казался. На вас еще последнее время постоянно жаловался. Говорил, что вы плохо на девочку влияете. А сам еще и наркоманом оказался. Кошмар.

— Татьяна Андреевна, я бы хотел, чтобы Маша со мной навсегда осталась, что мне надо для этого делать? — спросил я.

— Маша, а с кем тебе больше хочется жить, с папой или с дядей? — спросила начальник опеки.

— С дядей, конечно, я его люблю.

— Сейчас я сделаю копии с фотографий и заключения. В прокуратуру мы сами сообщим. Я думаю, что материала для лишения родительских прав вполне достаточно. Еще и наркоман, или торговал, а это еще хуже.

По дороге домой мне позвонили из полиции, попросили подъехать. Я рассказал про избиения и про медицинское освидетельствование. Там крякнули и сказали, что свяжутся позже.

Через четверть часа позвонили снова, пригласили на завтра к пятнадцати ноль-ноль.

Я ответил: «Есть!» и взял руку под козырек.

Машка подвывала рядом и просила ехать быстрее. Я старался как мог, то и дело выскакивая на выделенку. Расположение камер на Ленинском я помнил наизусть.

Дома Машка влетела в ванную, включила душ, а потом заорала мне, чтобы я принес ей чистую одежду и прокладки. Дверь она предусмотрительно не заперла.

— Бедная девочка, — подумал я. Потом подумал: — Бедные женщины.

Потом вспомнил одно свое женское воплощение: Средние века, Арабский Восток, невысокое социальное положение, Аравийская пустыня, обильные месячные и полное отсутствие воды. Вот была чума! До сих пор дрожь пробирает. И кроме этого, про ту жизнь я ничего и не помнил. Видимо, это воспоминание оказалось самым ярким.

Господи! — подумал я. — Спасибо тебе, что я мужчина.

Машка вышла из ванной и сразу спросила меня про обед. Живот у нее болел много меньше. Я еще раз подумал: «Спасибо, Господи!» теперь уже про Машку, и мы спустились вниз, в кафе.

На следующий день в три часа я был в ментуре. Следователем оказался тот самый капитан, который говорил со мной в первый раз, когда позвонила Маша.

Мы долго разговаривали. Я довольно подробно описал все события с момента оформления опеки над Машей. Ничего плохого про Аркадия не говорил. Сказал, что сам оказался в шоке, узнав, что тот стал бить дочь. Удивился, что Маша терпела и не пожаловалась раньше. Может быть, боялась, предположил я.

Про наркотики — вообще жесть. Я закончил, сказав, что вся история кажется мне странной, и что Аркадий производил на меня впечатление вполне нормального человека.

Следователь покивал, предупредил, что с Машей тоже захотят побеседовать и попросил никуда из Москвы не уезжать.

— Блин, — сказал я, — а я как раз хотел девочку недели на две к морю отвезти.

Капитан оказался на удивление нормальным, подумал пару минут и разрешил мне уехать. Попросил только согласовать с ним сроки. Я горячо поблагодарил его.

Уже подписывая мне пропуск, он внимательно на меня посмотрел и сказал, что девочке очень повезло, что у нее оказался такой заботливый дядя.

В ответ я улыбнулся:

— Ну, не повезло с папой, так пусть повезет с дядей.

— Конечно, — теперь улыбнулся следователь, — только вот так редко бывает, — и, прощаясь, добавил. — Очень.

Я только развел руками и улыбнулся снова.

Еще через пару дней я возил Машку к дознавателю. Я был удивлен такому названию. Со времени моего последнего общения с милицией в ней много чего изменилось.

Дознавателем оказалась приятная молодая девушка, правда, высказавшая желание побеседовать с Машей наедине. Ее приятность сразу уменьшилась.

Я сделал удивленное лицо.

— А разве допрос несовершеннолетних может проводиться в отсутствии их родителей или опекунов? А я вроде как опять выполняю эту функцию? — поинтересовался я.

— Это вовсе не допрос, просто беседа, протокол не ведется, — девушка обворожительно улыбнулась. — И только с вашего согласия. Маше ведь нечего скрывать?

— Хорошо, — я пожал плечами, — я не возражаю. Скрывать нам нечего.

За Машку я не боялся, знал, что девка — кремень.

— Расскажешь тете правду, всю правду и одну только правду, — напутствовал я ее и подмигнул. Машка фыркнула и пошла с дознавателем в кабинет, я остался ждать в коридоре.

Приблизительно через час дверь открылась, и они вышли. Машка была красная и злая. Дознаватель мне мило улыбнулась.

— У вас очень хорошая девочка, — сказала она. — Мне было интересно с ней разговаривать. Вас любит. А вы мне кажетесь очень необычным и интересным человеком.

Я раздвинул губы, имитируя улыбку,

— Спасибо. Маша вам еще понадобится, или можно считать, что показания с нее сняты?

Дознаватель кивнула.

— Я думаю, что мы закончили. Возможно, только на суде ей зададут пару вопросов.

— Я был бы чрезвычайно вам признателен, если бы ее от этого избавили. Все-таки отец, хоть они и мало общались. Да и общение оказалось не слишком приятным.

— Ну, до суда еще далеко. Пока идет следствие. Вас тоже еще вызывать будут.

— О, если у меня будет такой очаровательный дознаватель, я готов ходить на допросы хоть каждый день, — легко выдал я комплимент.

— Нет, — девушка улыбнулась, — у вас будет другой. Я работаю только с детьми.

Я скользнул взглядом по ее руке, постаравшись сделать это заметно.

Как я и ожидал, кольца не было.

— В таком случае, Машке повезло, — широко и по-доброму улыбнулся я. — До свидания.

— До свидания, Сергей… Владимирович, — улыбнулась дознаватель.

— Сучка, — проговорил я под нос, когда мы с Машей вышли на улицу.— Ну, рассказывай, — спросил я в машине, — о чем вы говорили?

— Глупости какие-то. Она спрашивала, нравятся ли мне мальчики, спрашивала, что я люблю кушать, какие книжки читала, хожу ли в кино. Была ли я в театре и если была, то когда и что смотрела. Есть ли у меня друзья в школе и в Интернете. В общем, много всякой фигни спрашивала. Про него почти ничего и не спросила. Спрашивала про маму, про тебя тоже мало.

Я вздохнул.

— Говорю, точно сучка. Ладно, будем надеяться, что пронесет. Какие, однако, менты продвинутые стали.

Все, Машунь, едем на море. Дней через десять.

— Ух ты! — обрадовалась Маша. — А школа? — спросила она потом.

— Какая школа может помешать нашему счастью? Забей. Или ты боишься пропустить контрольную по чистописанию?

— У нас нет чистописания, — засмеялась Машка.

— Поэтому вы и писать не умеете. Только на клаве набирать.

— А куда мы поедем?

— Мы поедем в рай.

— Это куда? На тот свет, что ли? — удивился ребенок.

— Нет, Машунь, на том свете, я думаю, для нас апартаменты в другом месте готовят. Мы поедем на Сейшельские остова, в Индийском океане. Райское место, говорят.

— Супер, — сказала Машка, но по голосу чувствовалось, что она не впечатлена.

— В инете посмотри, по какой-то версии считается, что Эдем, где гуляли Адам и Ева, был именно там. Там еще орехи на пальмах растут, похожие на попку. Райский плод называется.

— Почему райский плод похож на попку? — спросила Маша.

— Намек. Потому что, когда вкусишь от райского плода, жизнь такой и становится.

— Как жопа, что ли?

— Машка! — я засмеялся. — Что ж ты такое говоришь!

— А что? — пожала она плечами.

— Ничего. Грубо, просто. Но в целом ты права. Адам и Ева не знали, в какую задницу они попадут, сожрав то яблоко. Иначе поостереглись бы, конечно.

— А мы вкусили райского плода?

— Нет, но скоро вкусим, надеюсь, что не подавимся.

— Через восемь лет?

Я дернул рулем.

— Нет, Машунь, я другое имел в виду. Ту кашу, которую мы заварили.

Машка замолчала, только у самого дома она спросила:

— А когда мы поедем?

— Билеты и гостиницу закажу и поедем.

Машка кивнула.

Я боялся, что будет безумно дорого, оказалось вполне по средствам. Если лететь «Этихад» экономом с долгой пересадкой в знакомых уже Эмиратах, и номер в апартаментах, а не в отеле, одноместный с дополнительной кроватью для ребенка. И не прямо у воды, а пройти метров двести. В общем класс «В —» или «С +».

Но главное же не отель. Главное же океан и райский плод.

Эдемский плод на Машку особого впечатления не произвел. А было время, за один орех целое княжество отдавали. В пятнадцатом веке считалось, что эти здоровенные кокосовые орехи могут наделить человека долгой и райской жизнью или, по крайней мере, обеспечить хорошей потенцией, уж очень они напоминали женскую задницу.

Но в целом две недели оказались счастливыми и вполне райскими.

Машкины побои прошли, она быстро загорела. Еще она явно подросла за это время, прямо на глазах. Когда мы уезжали, обнаружилось, что джинсы стали ей коротки. Она научилась плавать. В Эмиратах не успела. И я подумал, что в Москве надо будет походить с ней в бассейн. Да и мне для пресса неплохо будет.

Мы лежали на полупустынном пляже, Машка провела пальцем мне по животу и спросила:

— А почему у всех дядек есть животы, а у тебя нет?

— Потому что я не пью пиво, а пью апельсиновый сок.

— Нет, правда. Все дядьки толстые, а ты нет. Почему?

— Маш, ты чего? Все люди разные, есть толстые, есть худые. Я худой.

— Есть и худые, но с толстыми животами. Вон, посмотри, стоит, — недалеко от нас действительно стоял мужик со стаканом и что-то тянул через соломинку. Вид у него, правда, был довольно карикатурный.

— Ножки тоненькие, как у тебя, а пузо, как из арбуза, — сказала Машка.

— Маш, ты с ума сошла, пальцем показывать.

— Он не видит.

— Маш, ну не все же такие. Вон, посмотри, сколько с нормальными фигурами.

— Они молодые.

— А я, значит, старый? Я тоже молодой.

— Ну, — как-то не очень уверенно протянула она. — А почему тогда у тебя нет квадратиков на животе?

Я напряг пресс.

— У меня тоже квадратики, они просто под кожей и не видны. Ткни пальцем, попробуй.

Машка потыкала пальчиком мне в живот.

— Правда, твердый, — удивленно заметила она. Потыкала кулаком. — А если стукнуть?

— Валяй, — самонадеянно разрешил я.

Машка размахнулась. Я, вспомнив давние занятия карате, с резким выдохом напряг пресс. Девчачий кулачок ударил и отлетел вверх.

— Больно! — воскликнула она, облизывая край ладони. — А если я встану?

— Вставай.

Машка осторожно наступила мне на живот одной ногой.

— Вставай, вставай, — подбодрил я ее.

Машка встала и зашаталась, ловя равновесие. Она пошевелила пальцами.

— Щекотно! — закричал я. — Пальцами не царапайся.

Машка специально поелозила по мне ногами.

— Зараза! — крикнул я, из-за смеха с трудом напрягая живот.

— А попрыгать?

— Прыгай, только не щекочись.

Машка подпрыгнула. Я принял удар, но было не в кайф. Она подпрыгнула еще раз, я ловко вывернулся, и Машка приземлилась на песок. Я вскочил, сгреб ее и закричал:

— Так я, значит, старый и больной, и меня девушки не любят? Ща проверим!

Я поволок Машку в воду, уронил в пену прибоя. Машка визжала.

— Не любят? — спрашивал я, бултыхая ее в брызгах волн.

— Любят, любят, — кричала Машка, выныривая и отплевываясь.

Я плюхнулся рядом. Она сразу залезла на меня, схватила за шею.

— Очень любят, — и макнула мою голову в воду. Я чуть не захлебнулся. Вскочил, врезался спиной в какую-то тетку. Тетка заверещала по-немецки.

— Гитлер капут! — крикнул я и потащил Машку на глубину.

— Русиш швайн! — донеслось мне в спину. Машка висела на мне.

— Очень любят, — повторила она, отцепилась от меня и крикнула: — Я к берегу.

— Маш, я быстренько туда и обратно.

Она согласно махнула рукой, я поплыл.

«Ду, дид, дан, райт, роут, риттен», — выдыхал я в воду, загребая кролем.

«Квадратики тебе нужны, — думал я, плывя обратно. Вспомнил о гантелях, закинутых за диван. — Будут тебе квадратики. Через полгода будут».

Возвращаться в Москву не хотелось до слез. Две недели пролетели в три дня.

— Мы ведь поедем на море еще? — сто раз на день спрашивала Машка.

— Обязательно.

— Сюда же?

— Зачем сюда? В другое место. Мир большой, морей и океанов много, смысл в одно и то же место ездить? Придумаем куда.

— Я хочу сюда, здесь очень клево.

— Машунь, хочешь сюда, поедем сюда. No problem.

В Москву Машка заставила тащить этот огромный орех.

— Машунь! На фига нам нужна эта черная задница? Давай не попрем, — просил я.

Ребенок был неумолим,

— Хочу райский плод.

— Какой, на фиг, райский. Обычный кокос. За него пошлину платить надо.

— Хочу!

— Блин!

— Хочу!

— Черт с тобой. Покупай.

— Вот этот, — Машка ткнула пальцем в самый большой.

— А-а! — закричал я.

— Сертификат для таможни, — протянул нам красивую бумагу улыбающийся продавец.

— Еще за перевес платить, — вздохнул я.

Москва встретила холодом и дождем, весна была поздней. После пляжа это было особенно противно.

Пока ждали багаж, я заказал такси. Потом мы сидели в кафе, я пил чашку кофе, Машка зевала рядом, обнявшись со своим кокосом. Перелет был, конечно, утомительным. Вдруг Машка чихнула.

— Не заболела бы ты у меня в таком холоде, — подумал я.

Я только поставил пустую чашку, как позвонил таксист и сказал, где стоит машина.

В такси Машка заснула, я тоже клевал носом и думал об Аркадии. На душе было погано.

Машка все-таки заболела. Горло, сопли, кашель, температура.

Я поил ее горячим молоком с «Боржоми», чаем с медом и малиной, натирал спину и грудь барсучьим жиром. Таблеток не давал. Я вообще за немедикаментозное лечение. Мы полоскали горло содой с йодом, страдали, болели, слушали мои сказки. И постоянно лезли ко мне обниматься и целоваться.

Позвонили из школы. Спрашивали, куда пропала Маша. Не уехала ли она снова к отцу. Я объяснил, что заболела, и вызвал врача, так как в школе потребовалась справка.

Врач послушала, посмотрела горло, поставила ОРВИ, выписала кучу таблеток. Таблетки мы проигнорировали, а через неделю Маша была здорова.

Еще через неделю был суд. Я надеялся, что они обойдутся без Машки, но ее все же вызвали.

Машка держалась молодцом. Ответила на все вопросы. Четко следовала нашей легенде, выдержала все крики Аркадия, что он ее пальцем не тронул.

Только была очень бледной и на отца старалась не смотреть.

Аркадий все отрицал, и побои, и наркотики, обвинял меня в клевете и подставе. Я только пожимал плечами да разводил руками.

Зачитали приговор. Аркадия лишили родительских прав за жестокое обращение с дочерью и дали семь лет за хранение в особо крупном размере.

Я подумал, что никогда в жизни не забуду его затравленного взгляда, брошенного на меня из-за решетки. Понадеялся, что Машка на него в этот момент не смотрела.

Но она смотрела. И она сломалась. Все-таки она совсем маленькая.

Машка вскочила и звонким голосом крикнула:

— Он ни в чем не виноват! Это мы все придумали и подстроили!

В суде мгновенно установилась мертвая тишина. Я тоже зачем-то вскочил, зажмурился и прошептал:

— Ах, Машка, Машка, что же ты наделала.

Начавшая уже вставать, судья снова опустилась на место.

— Что значит подстроили? Объясни, пожалуйста.

— Это я подложила наркотик.

— А где ты его взяла? — в полном недоумении спросила судья.

— Сережа дал.

— А побои? Кто тебя бил?

— Он и бил. А я терпела. Потому что люблю его и хочу с ним жить, а не с ним, — и Машка показала пальцем на Аркадия.

Тот, глядя на меня, вцепившись в прутья решетки, закричал:

— Я так и знал, что это твоих рук дело! Сука!

Машка вдруг закрыла ладошкой рот, вскрикнула, схватилась руками за голову и прошептала:

— Что же я наделала.

Она бросилась ко мне, я подхватил ее на руки, Машка закричала:

— Прости меня!

Я прижал ее к себе,

— Ничего, Машунь, может быть, это лучше, чем всю жизнь носить в себе.

— Прости! — кричала Машка. Потом она вдруг обмякла, глаза ее закатились. Обморок — понял я.

Кто-то закричал:

— Врача!

— Она спит, — сказал я, — не надо ее будить, пусть спит.

Я понимал, что обнимаю свою девочку последний раз.

Появился врач с нашатырем, и Машу у меня забрали. Она открыла глаза, обвела взглядом помещение суда и закричала. Она кричала не останавливаясь. Опрокидывая стулья, я бросился к ней, схватил, прижал к себе. Машка сразу замолчала, ее только била крупная дрожь.

Девочку снова вырвали из моих рук. Меня держали несколько человек. Машка опять начала кричать. Врач, засучив ей рукав, пыталась сделать укол, Машка билась в чужих руках.

— Дайте ее мне! Она сразу успокоится! Ты ей так руку пропорешь! — крикнул я.

— Ничего, и не таким кололи, — спокойно сказала врач, изловчилась и вогнала шприц в плечо ребенка.

Мы с Машкой вскрикнули одновременно. Доза, наверное, была лошадиная, потому что Маша затихла и повисла на руках державшего ее солдата.

Меня задержали в зале суда. Я молча смотрел, как уносят Машку, когда почувствовал, как защелкнулись наручники на моих запястьях.

Но ничего особо страшного не произошло. В СИЗО меня долго не продержали. Повезло. «Да здравствует советский суд — самый гуманный суд в мире!» Мне дали трояк. Условно. И выпихнули вон. Собственно, у них и предъявить мне было особо нечего. Машка с ума не сошла, от всех показаний отказалась и замолчала. Я тоже молчал. Все отрицал и молчал, не давая никаких объяснений происшедшему. В конце концов, банку с коксом нашли не в моем доме и не с моими отпечатками. И еще, у меня был очень хороший адвокат.

По поводу побоев, Машка оказалась в положении унтер-офицерской вдовы. Я даже позволил себе пошутить на эту тему.

В сухом остатке: Аркадия выпустили за недоказанностью. Мне в судебном порядке запретили встречаться с Машей. И предупредили, что любая зафиксированная попытка встретиться с ней автоматически переведет мой срок из условного в реальный.

Телефон, интернет и скайп мне оставили, понимая, что здесь с контролем, ну, ваще никак. И наши вечерние телефонные сказки продолжились.

Маша долго никак не могла поверить, что я на нее не сержусь. Поверив, наконец, сказала, что я супер, и что восемь лет это такая ерунда, и даже не восемь, а всего семь с половиной. Я только посмеялся.

На мои вопросы, как с ней обращается Аркадий, отвечала, что хорошо, телефон больше не отнимает.

— И вообще, он делает все, что я скажу. По-моему, он теперь меня боится, — засмеялась она.

На лето у Аркадия хватило ума и денег снять дачу, а не держать Машку в Москве на асфальте. И я к ней сто раз приезжал и на арендованной тачке, и на электричке. Как шпионы, мы прятались по задворкам и в лесу. Прошло без последствий.

Сейчас до осени осталось две недели, Машке скоро в школу. Будем ли мы видеться в Москве? Конечно, будем, и плевал я на все санкции. А что дальше? Ну, семь лет не такой уж и большой срок. Даже и с половиной.

***

Он сунул мобильный в карман. Позвонил клиент, сообщил, что опаздывает минут на сорок. Пробки.

«Блин, — подумал Сергей, — центр города, пятница, да еще тринадцатое, и дождь — и дураку понятно, что пробки».

— На метро ездить надо, и не будет пробок, — сказал он вслух и нажал на кнопку зонта. Зонтик со щелчком раскрылся, Серей шагнул под дождь,

— Блин, целый час ждать, потому что за сорок минут ты не успеешь ни фига.

Чашка кофе в торговом центре по соседству была выпита за пятнадцать минут. Сергей вздохнул.

— Что-нибудь еще? — спросил официант.

Сергей собрался заказать вторую, но вдруг заметил вывеску книжного магазина напротив кафе.

— Нет, спасибо. Посчитайте.

— Ну, что нам предложит печатное слово? Минут на тридцать, — проговорил он, входя в магазин.

Его внимание привлек букинистический отдел, расположенный рядом со стойкой контроля. Наклонив голову набок, лениво пробежал взглядом по корешкам книг, ничего заинтересовавшего не обнаружил и перешел к полке с антикварными изданиями.

— О! — воскликнул Сергей, увидев среди темно-коричневых, с истершимся золотым тиснением дореволюционных переплетов толстый фолиант. Название гласило: «Трактат о ядах».

— Покажите, пожалуйста, — попросил он продавца.

Положив на прилавок не успевший высохнуть зонтик, Сергей осторожно принял в руки тяжелый том.

«Амбруазъ Паре „Трактатъ о ядах“, переводъ со старофранцузкого. Изданiе Брокгаузъ-Эфронъ С-Петербургъ 1907», — прочитал он.

— Сколько стоит?

— Тысяча восемьсот, — ответил продавец.

— Чего-то дешево для девятьсот седьмого года, — удивился Сергей.

— Библиотечная и без титульного листа, — объяснил продавец.

— Беру, — кивнул Сергей, чему-то усмехнулся и сказал. — Только упакуйте получше, на улице дождь, а я без машины.

Аркадий вошел в комнату дочери. Вздохнул. Постель не убрана, комп мигал плавающей надписью «Windows», одежда вперемежку с книжками разбросана по всей комнате. Покачал головой.

— Девочка ушла в школу, — вслух сказал он. — Эх, драть тебя некому. Я бы выдрал, да руки связаны, — добавил он.

Аркадий застелил откинутое одеяло, поднял валявшийся на кровати свитер. Под свитером обнаружилась открытая толстая книга. Аркадий взглянул на пожелтевшие листы. Шрифт был дореволюционный с ятями. Аркадий закрыл книгу, заложив пальцем разворот, и увидел обложку: «Трактат о ядах».

— Сумасшедшая девка, — подумал он. Присел на кровать и начал читать:

«Яды „горячие“ вызывают сильную боль, разъедание кожи, воспаление, лихорадку, бред, красноту и опухание глаз, большое беспокойство, бессонницу. Яды „холодные“, напротив, вызывают глубокий сон, но сильная боль может разбудить больного, он испытывает страх и дрожит всем телом, его сознание мутится, и речь похожа на речь пьяного или безумного, потом все тело больного холодеет, цвет лица становится бледным или свинцовым, рвота и мокрота липкие, кровь стынет. О наличии в организме „сухого“ яда говорит сухость языка и гортани, неутолимая жажда, ибо яд, сообщаясь с телом по венам, артериям и нервам, сушит и повреждает „естественную влажность“, происходят запоры и задержка мочи, сильная боль во всем теле и смерть. „Влажные“ яды вызывают глубокий, непреодолимый сон, расслабление всех нервов, даже глаза иногда вылезают из орбит».

Аркадий захлопнул книжку и резко встал.

— Ненормальная! Где же она взяла сей трактат? — воскликнул он. Потом в очередной раз вздохнул и подумал: — Увозить ее отсюда надо. Иначе этот козел совсем ей мозги снесет.

— На физру не пойду. Скажешь физруку, что живот сильно разболелся, и я домой пошла. Ладно? — шепнула на уроке одна девочка другой.

— Скажу, конечно, — кивнула другая и, в свою очередь, сочувственно шепнула: — У тебя месячные?

— Нет у меня ничего, просто свалить надо.

— А… Завтра на днюху ко мне придешь?

— Дурацкий вопрос, конечно, приду.

— Кузнецова, Томилина, кончили трепаться. Перемена для этого есть, — раздался строгий голос учительницы.

Девочки замолчали, и дальнейший разговор продолжился после звонка в школьном коридоре:

— Я мальчишек пригласила, предки в конце свалить обещали, так что побесимся.

— А кто у тебя вообще будет?

— Ну, я, ты, Смирнова, Белошицкая и Ленка Ковалева из пятого «А».

— А эта-то тебе зачем?

— Да я с ней вместе английским занимаюсь. К учителю ходим. Мама велела позвать. Да она нормальная девчонка.

— Ну, твое дело. А ребята кто?

— Петька, Пуля, Джофри, Козел еще, его Шицик просила позвать.

— Белошицкой Козел нравится?

— Ну, да, раз просила. А тебе кого позвать?

— Да никого.

— А Пуля тебе не нравится? А то Петька попросил его пригласить, говорит, что он в тебя влюблен до смерти. Только я тебе ничего не говорила.

— Пульковский мне пофиг.

— А кто не пофиг?

— Да че-то все пофиг, — пожала плечами девочка.

— Так чего, Пулю не звать? — спросила Аня.

— Да нет, зови. Мне же пофиг, — усмехнулась Маша.

Сергей сидел в машине, стекло было опущено, рядом стояли двое мужчин. Лил дождь, один из мужчин держал большой зонт. Такой большой, что вода не попадала в открытое окно машины. Второй время от времени постукивал тростью по переднему колесу.

Мужчина с тростью говорил по-немецки, с зонтом переводил.

— Доктор сказал, что у девочки формируется комплекс Электры, хоть доктор и не любит этот термин, и употребляет его исключительно потому, что он знаком и понятен вам.

Доктор говорит, что вашем случае этот комплекс весьма причудлив и крайне необычен. Вам в этой архетипической ситуации отводится роль утраченного отца, а настоящий отец замещает властную, подавляющую свободу дочери мать.

Девочка проецирует свой анимус на вас и после стресса, пережитого в суде, блокирует свою психическую энергию. Результатом может стать страх принятия решений и совершения поступков. Еще: в будущем у девочки могут развиться проблемы с восприятием собственного тела и своей сексуальности…

Хлопнула пассажирская дверь, доктор замолчал на середине фразы, Сергей повернулся.

— Что это за дядьки? — спросила Маша, забравшаяся в машину.

— Ты их тоже видишь? — удивился Сергей, посмотрев вслед удаляющимся фигурам.

— Ну, да. Странные какие-то. Как из кино про Шерлока Холмса.

— Фиг с ними. Ты с чего сбежала? — Сергей протянул к девочке руки.

— С физкультуры, — ответила та, потянувшись к нему и подставляя лицо для поцелуя.

— Машка, ты чего такая мокрая? Зонтик дома забыла? — обнимая и целуя девочку, засмеялся Сергей.

— Я вообще его не беру. Люблю дождь.

— Промокнешь, простудишься, заболеешь и умрешь. Что я тогда делать буду?

— Тоже умрешь, что тебе еще останется?

— Маш, один зонтик и два трупа. Не слишком?

— Не-а. Слушай, книжку ты мне классную притащил. В ней есть хоть одно слово правды? Я почитала немного — обхохочешься.

— Про яды?

— Ну да.

— Аркадий не спрашивал, где взяла?

— Нет, он еще не видел.

— Положи где-нибудь на видном месте и выпиши на листочек рецепт попроще и попонятней.

— И посмотреть на выражение его лица, когда найдет? — девочка засмеялась.

— Типа шутка, — кивнул Сергей. — Ты голодная?

— Опять кафе? Придумай что-нибудь интереснее.

— Что, солнышко, можно придумать на полтора часа?

— Не знаю. Ты же взрослый.

— Хочешь в кино на мультики?

— Дурак, что ли?

— Машка! Где уважение?

— Я тебя не уважаю, я тебя люблю. Чувствуешь разницу?

Сергей улыбнулся и провел рукой по щеке девочки. Маша схватила его руку и поцеловала ладонь. Сергей руки не отнял, он взял руку девочки и по очереди поцеловал каждый пальчик, приговаривая при этом:

— Я тоже, очень, сильно, люблю, тебя.

— А давай убежим на фиг.

— Как колобки? — улыбнулся Сергей и снова прижал пальцы девочки к своим губам.

Маша откинулась на сиденье, посмотрела на Сергея, потерла руками свои виски.

— Жалко, что тебе больше не надо меня бить. Когда ты меня бил, было, конечно, больно, но и еще как-то странно. Приятно, что ли. Мне нравится это вспоминать.

Сергей поперхнулся, потом закашлялся.

— Не, Машунь, ерунда какая-то. Не вспоминай, пожалуйста. Это жуть была, у меня руки до сих пор трясутся, как вспомню.

— Жалко. Я бы еще согласилась.

— Машка! Перестань.

— А когда ты сможешь на мне жениться? Вроде в четырнадцать можно.

— Машунь, в четырнадцать только с согласия родителей.

— Он не согласится.

— Конечно, не согласится. Выкинь вообще это из головы.

— А без согласия в шестнадцать?

— Да, можно в шестнадцать, но нужны особые обстоятельства.

— Я знаю. Передача такая есть: «Беременная в шестнадцать», я все время смотрю.

— Машка! Ты сумасшедшая! Тебе десять! О чем мы говорим! Я тебе папа, понимаешь! папа! Не муж, блин.

— Ты точно не папа. Папа у меня есть. Лучше не было бы. И мне почти одиннадцать.

— Невелика разница, — фыркнул Сергей.

— Ты ведь не сбежишь от меня через пять лет?

— Глупости какие. Почему я должен от тебя сбежать? Я тебя люблю. Вон в тюрьму чуть не сел.

— Ты сбегал от всех своих женщин. И от Ольги тоже.

— Машенька, ты не моя женщина… — начал Сергей.

— Знаю, я твоя девушка, — перебила его Маша.

— А вот про Ольгу не надо, девушка, — Сергей не дал ей говорить дальше. — Кто ей тормозные шланги перерезал?

— А, — успела сказать Маша.

— Бэ, — ответил Сергей. — С Ольгой все просто. Я ее не любил. Ну, то есть любил, наверное, но не сильно, — вдруг он замолчал, потом засмеялся. — Машка, у нас с тобой семейная сцена, как в сериале.

— Я домой хочу. Сереж, отвези меня домой, — очень серьезным тоном сказала Маша.

Сергей растерялся.

— Куда домой?

— Ну, к тебе, конечно. Куда же еще? Не к нему же. Я хочу домой. Я хочу, чтобы ты мне рассказывал сказки не по телефону, а вживую, чтобы держал за руку, чтобы мыл ручки. Чтобы целовал на ночь. Когда ты меня целуешь, у меня все в животе переворачивается, тянет так и сладко, и мучительно, и сердце бьется. Я потом уснуть не могу.

— Ой, Машка, Машка, — Сергей неловко обнял девочку. Она подвинулась к нему, но ручка коробки передач мешала. — Не можем же мы убить его, — прошептал он.

— Поцелуй меня по-настоящему, в губы, как Ольгу, — попросила вдруг Маша. — Ну, один разочек, пожалуйста.

Сергей дернулся как от удара, помолчал, потом вздохнул и сказал:

— Машунь, я не могу. Ты маленькая. Я в тебе ребенка вижу, не женщину. Не обижайся. Пожалуйста. солнышко.

Теперь вздохнула девочка.

— Врешь ты все. Я же вижу, как ты иногда на меня смотришь. Боишься.

— Машка!

— Завтра я иду к Аньке на днюху. Там будет Пуля, мальчик такой из класса. Мне Анька сказала, что он в меня влюблен до смерти. Вот с ним буду целоваться.

— Машунь, ну какие поцелуи в десять лет. Вы же просто дети, даже не подростки, маленькие дети.

— Дети — не дети, а Анька уже целовалась со своим Петькой. И Лидка Смирнова целовалась.

— Машунь, врут они все. Никто не целовался. Когда я в школе учился, знаешь, что мы про девчонок рассказывали и про подвиги наши? А ничего и не было, враки одни.

— Ты когда в школе учился? Сто лет прошло, теперь все по-другому. Теперь в детском саду целуются.

— Ну, и как ты собираешься целоваться? Подойдешь к этой пуле и скажешь: «Давай целоваться»?

— Медляк включат, танцевать будем, тут и поцелуемся.

— Включат, — исправил Сергей. — Отцу позвоню, скажу, чтобы не пускал, — внезапно вырвалось у него.

— Что? — расширившимися глазами Маша смотрела на Сергея. Потом вдруг хлопнула в ладоши и счастливо засмеялась,

— Ты меня ревнуешь! Обалдеть! Сереж, ты меня ревнуешь! — и тут же торопливо добавила: — Конечно, я ни с кем не буду целоваться. Нужен мне этот Пуля! Я тебя люблю.

— Ах, Машка, приколистка ты, — улыбнулся Сергей. Про себя же подумал: «О бабы, бабы, чума, да и только. Интересно, а в пять лет тоже уже такие же?»

— А вообще, скучный ты стал. Это можно, это нельзя, как взрослый. Хорошо, еще уроки разрешаешь мне прогуливать.

— Машунь! Ты чего говоришь-то? Я и есть взрослый и понимаю, что можно, а что нельзя…

— Ну, да. Скучно.

Помолчала и добавила.

— Поехали в кафе, что ли.

Сергей завел машину, тронулся. Посмотрел на нахохлившуюся на соседнем сиденье девочку. Дворники смахнули капли со стекла, скрипнули по сухому. Дождь кончился.

Через несколько кварталов Сергей заехал на стоянку у торгового центра. Середина дня — половина мест пустовала. Он доехал до конца стоянки, развернулся и остановил машину.

— Учиться будешь? — спросил он Машу.

— Да я вроде учусь, — удивилась девочка. — Вон, в пятом классе уже.

— Тачку водить учиться будешь?

— Какую тачку? — не поняла Маша.

— Вот эту, — и Сергей слегка ударил по рулю.

— Твою?

— Научишься мою, будешь водить любую.

— А можно?

— Раз я предлагаю, значит можно. Вопрос, хочешь ли ты.

— Конечно, хочу. Дурацкий вопрос.

— О’кей, — кивнул Сергей, — главное, чтобы ноги до педалей достали. Снимай рюкзак.

Скинутый рюкзак свалился под панель. Машка полезла через ручку переключения передач.

— Машунь, тачку обойди, чего ты корячишься-то.

Девочка обежала машину и почти запрыгнула внутрь. Сергей вжался в спинку сиденья, раздвинул ноги, усадил Машу между ними, сдвинул сиденье вперед.

— Ноги до педалей достали? — спросил он.

— Почти, — кивнула девочка, заглядывая под панель. Сергей подал сиденье еще чуть вперед.

— Достали, — крикнула она. Сергей сделал сиденье ниже. — Супер!

— На педали нажимать удобно? Длины ноги хватает?

— Нажать? — спросила Маша. — А она не поедет?

— Жми, не поедет.

Девочка нажала.

— До упора выжимается?

— До упора, — кивнула Маша.

— Берись за руль, — Сергей опустил рулевую колонку вниз. — Удобно?

— Да.

— Все удобно? Сидеть удобно?

Маша поерзала, врезалась спиной в Сергея.

— Почти, места маловато.

— Не выпендривайся. Для твоей худосочной попки места вполне хватает.

Хорошо, что сейчас осень и на нас надето много одежды, — подумал Сергей, поправляя полы куртки и вспоминая соответствующие страницы «Ады» Набокова. — Вот суки! Господа, вы суки! — отправил он мысленный привет доктору и писателю.

Сергей откинул спинку сиденья и сдвинулся еще немного назад.

Дальше учились переключать передачи, заводить машину и трогаться.

Благородный вольво дергался, глох, вздрагивал, и при попытках завести работающий двигатель недовольно скрежетал.

Через час устали все: Маша, Сергей и вольво.

— Ну, что же, — подвел итог мучениям Сергей, — для начала неплохо. Через неделю-другую поедешь. Слезай.

Довольная Машка перевалилась на пассажирское сиденье, оставив грязный след от одной кроссовки на куртке Сергея и наступив второй на свой рюкзак.

— Зараза! Лень тачку обойти было?

— Ой, я нечаянно.

— Ладно, поехали домой. Ну, к тебе в смысле, — вздохнул Сергей.

— Поехали, — девочка тоже вздохнула, потом спросила: — Еще учиться будем? Мне понравилось.

— Обязательно.

Раздался звонок в дверь. Сергей удивился, что не в домофон: «Кто-то из соседей», — подумал он и пошел открывать.

На пороге стояла улыбающаяся Маша.

— Машка! — закричал Сергей, хватая, целуя и затаскивая девочку в квартиру. — Ты с ума сошла! Меня же посодют!

— Никто тебя не посадит. Он на три дня уехал. Наготовил мне еды и уехал.

— А ты? Как ты добралась? Чего не позвонила, я бы забрал.

— Я побоялась, что если позвоню, ты не приедешь, побоишься. А добралась нормально, на метро.

— А от метро-то как? — Сергей поспешно стягивал с девочки куртку.

— От метро пешком, номер маршрутки не помнила.

— Далеко пешком-то.

— Не, не далеко, минут двадцать всего, да я почти бежала.

Сергей развязывал шнурки кроссовок,

— А куда он уехал, ты знаешь?

— Нет, не знаю. Он не сказал, сказал только, что на три дня.

— Хвоста не привела?

— Какого хвоста? — не поняла девочка.

— Лисьего или волчьего, конский-то у тебя свой есть, — улыбнулся Сергей, целуя волосы девочки и вдыхая их запах.

— Он с сумкой уехал. Вряд ли ему с сумкой будет удобно следить за мной.

— Ну, будем надеяться, — вслух сказал Сергей, подумав при этом: «Блин. Жопой чувствую — провокация. Ах, Аркаша, Аркаша, я ведь и убить могу, если что. Хотелось бы, чтобы ты это понимал».

— Я так соскучилась, — Маша повисла у Сергея на шее.

— Ну, пошли лапы мыть.

В ванной, пока Сергей мыл ей руки, Маша изо всех сил спиной прижалась к нему.

— Машка, — Сергей поцеловал ее в макушку, — ты меня сейчас свалишь на фиг. Не пихайся.

— Есть будешь? — спросил он, берясь за полотенце.

— Yes.

— У меня пицца.

— Супер.

После ужина, добив пиццу бутербродами с красной икрой, Сергей повел Машу в спальню…

Они вышли на балкон,

— Вот, Машенька, смотри, — Сергей широким жестом указал на росшую рядом с домом березу. — Эта березка растет так близко к дому, что ее несколько раз хотели срубить. Но не срубили. Причина мне не известна, наверное, та же, по которой сих пор не установили шлагбаум при въезде во двор. Обычная наша неизвестная причина.

Посмотри, Маша, как березка тянет свои ветви к нашему балкону. Протяни ручку, погладь ее тонкие веточки, сорви последний, оставшийся золотой листочек, скажи березке спасибо.

Маша удивленно посмотрела на Сергея.

— Сереж, ты чего?

— Ничего, — Сергей вдруг влез на ограждение балкона, встал, придерживаясь за алюминиевую раму остекления.

— Ой! — испуганно воскликнула Маша.

— Просто мы должны быть благодарны березке и дядям, что по раздолбайству ее не срубили. — Сергей шагнул с балкона и наступил на толстую ветку, рукой ухватившись за другую. Стоя на березе, он развернулся и протянул руку Маше.

— Залезай на балкон, — велел он девочке.

— Зачем? Что ты делаешь?

— Это наш путь отхода, — объяснил он. — Если ночью услышим звонок в дверь, то хватаем шмотки в охапку и валим из дома. Одеваться внизу будем. Ну, залезай. На балконе табуретка стоит. Не бойся, я уже так лазил.

Маша встала на табуретку,

— Ой! — сказала она, глянув вниз.

— Смелей, вниз не смотри, смотришь только на меня. Если испугаешься, сидеть мне три года. В тюрьме. Сейчас тренировка. Чтобы в случае чего — без неожиданностей.

Маша неуверенно наступила на край ограждения, взялась за край рамы.

— Машка! Соберись! — прикрикнул Сергей. — Посмотри, куда будешь наступать. Так, теперь давай руку. Все, не бойся, я тебя держу. «Скалолаза» со Сталлоне смотрела?

— Нет.

— Хорошо, я пошутил. Шагай.

Маша шагнула на ветку, Сергей ее дёрнул, Маша сделала еще шаг, и они оказались около ствола дерева.

— Так, теперь слезаем. Давай я вперед, ты за мной. Я твои ножки буду ставить. Ты когда-нибудь по деревьям лазила?

— Нет.

— Вот сейчас и научишься. Не сложнее, чем на велосипеде кататься.

— Не холодно? — спросил Сергей парой веток ниже.

— Нет, жарко, — сдавленным голосом ответила Маша.

— Страшно?

— Уже нет, сначала было.

— Молодец, мы почти внизу. С последней ветки надо будет прыгать.

— Ой.

— Не «ой», а фигня. Повиснешь как на турнике, руки отпустишь, я тебя поймаю.

Маша разжала руки, Сергей поймал и прижал к груди.

— Молодец, солнышко. Я тебя люблю.

— Я тоже, — ответила девочка, пытаясь попасть губами в губы Сергея.

— Ну, вот, — уворачиваясь, сказал тот, — а теперь посмотрим, не оставил ли я дома ключи.

— Давай бегом, пока не замерзли, — Сергей слегка подтолкнул девочку в спину.

— Наперегонки! — крикнула Маша.

Это были три дня счастья, почти полного. До полного, без «почти», обоим не хватило чуть-чуть.

Но и без этого «чуть-чуть» было очень хорошо. Во-первых, никто их не побеспокоил, ни ночью, ни утром, ни днем. И им не пришлось второй раз спускаться по дереву. Судя по всему, Аркадий действительно куда-то уехал.

Во-вторых, они сходили на выступление дельфинов в новый дельфинарий, только что открывшийся на ВДНХ.

И были еще в-третьих и в-четвертых, и даже в-пятых. Словом, все было как когда-то. Мытье ручек, сказка на ночь, поцелуи в щечку, и в макушку, и в затылок. Скачки верхом на лошади, салочки по мебели. Правда, по мебели скакала и бегала только Маша, Сергей ловил ее на полу.

Были прогулки и шутки, кафе и рестораны, пицца и суши на дом. Уроки вождения и никаких уроков в школе. Про школу даже не вспомнили.

А еще был поцарапанный бампер и разбитый задний фонарь, страх и слезы, смех, лишние поцелуи и утверждение, что на скорость машины фонарь и царапина на бампере повлиять никак не могут, а поэтому нефиг расстраиваться.

Сергей отменил все встречи и дела на эти дни. Брился и утром, и вечером, потому что не пустить или выгнать Машку из своей кровати ему не удавалось.

И лежа в постели и слушая ровное дыхание спящей рядом девочки, уткнувшейся носом ему в плечо, он думал об этом «чуть-чуть», кусал губы и не мог ничего придумать.

Маша тоже думала об этом. Думала и ждала: ну, когда же начнется это «чуть-чуть». Когда же, наконец, она вырастет.

Но три дня кончились, так и не превратившись в вечность. Сергей привез Машу домой. По двору она вела машину сама. И даже за рулем сидела одна, Сергей рядом, на пассажирском сиденье был готов перехватить руль, если вдруг что-то пойдет не так.

Однако все прошло так. Маша остановилась у соседнего дома, заглушила двигатель, дернула ручник и выключила ближний свет. Все по инструкции. Выдохнула и посмотрела на Сергея.

— Поцелуй меня, пожалуйста. Всего один раз. Пожалуйста.

Сергей молчал, глядя на девочку, ее глаза начали медленно наполняться слезами.

— Хорошо. Один раз, — хмуро сказал он.

— А следующий когда? — начала сразу же торговаться Маша.

— Следующий через год.

— На день рожденья.

— У тебя день рождения скоро, не через год.

— Ну, это же день рожденья. А подарка не надо.

— Хорошо, на день рождения, — вздохнул Сергей.

Девочка довольно кивнула и потянулась к нему. Он осторожно коснулся губами ее губ. Маша неловко их поцеловала.

— И это все? — открыв глаза, удивленно спросила девочка. — Вот это был мой первый поцелуй?

Сергей в ответ улыбнулся.

— Фигня какая, я ничего не почувствовала. Давай еще раз.

— Еще раз на день рождения. Мы же договаривались, — серьезно ответил Сергей.

— Ладно, — вздохнула Маша, — надо будет лучше подготовиться.

Она чмокнула его в щеку.

— Завтра приедешь? Давай, я завтра тоже сачкану школу.

— Приеду. Звони утром.

— О’кей, — Маша открыла дверь машины. — До завтра, — улыбнулась она.

Маша шла вдоль дома, оглядываясь через каждые два шага. Сергей стоял у машины и смотрел ей вслед. Наконец она дошла до угла, оглянулась в последний раз, махнула рукой и побежала. Сергей улыбнулся, обошел тачку и сел за руль.

— Ах, Машка, Машка, — прошептал он.

Утром Маша позвонила в восемь часов и, захлебываясь от слез, прокричала в трубку:

— Он сказал, что мы уезжаем в Мурманск. Скоро. Навсегда. Я не пошла в школу. Приезжа-а-ай!

— Ты где сейчас? — спросил Сергей.

— На улице, рядом со школой.

— Зайди куда-нибудь в кафе, что ли. Черт, рано, все еще закрыто. Знаешь, просто спустись в метро. Я буду минут через сорок пять-пятьдесят. Подожди, посиди на лавочке. Лучше у другого выхода, не у вашего, чтобы с Аркадием не столкнуться случайно. Где он кстати?

— Дома-а-а.

— Ладно, не плачь, жди меня.

Выйдя из вагона метро, Сергей сразу увидел Машу, сидевшую на лавочке и уткнувшуюся в свой айфон. Он сел рядом, обнял девочку, та прижалась к нему и заплакала.

— Он сказал, что хочет уехать в Мурманск, потому что здесь не может найти работу, а там сможет работать в порту, а квартиру в Москве сдавать. Сказал, что ездил специально обо всем договариваться. И о работе, и где жить. Все решил, осталось только квартиру сдать, и можно ехать. Недели через две. Ты же не сможешь приехать в Мурманск? Не-ет?

Сергей поцеловал заплаканные глаза девочки.

— Подожди рыдать. Попробую с ним поговорить…

— О че-е-ем? Он все решил. Я не хочу-у без тебя-я.

— Давай так, — Сергей прижал к себе девочку, — ты сейчас позвонишь на домашний. Проверим, дома он или нет. Говорить с ним не надо, просто проверим, снимет он трубку или нет. Если дома, я пойду, поговорю с ним. А ты пойдешь в кино. У тебя на кино деньги есть?

— Е-е-сть.

— Хорошо, вот тебе еще тысяча на всякий случай. Звони теперь.

Маша набрала номер, ей ответили, она нажала отбой.

— Дома, — сказала она.

— Хорошо, я сейчас пойду к нему, а ты после кино сначала позвонишь мне. Сразу домой не ходи. Подумаем, что дальше делать. Все. Пошли, Машунь. — И Сергей встал и поднял с лавочки рюкзак.

— Пошли, — всхлипнула девочка, беря Сергея за руку.

На улице Сергей помог надеть Маше рюкзак.

— Все, Машунь, иди в кино, звони мне. Не плачь, что-нибудь придумаем.

Аркадий открыл дверь, увидев на пороге Сергея, попытался сразу же ее захлопнуть. Сергей в щель подставил ногу. Аркадий распахнул дверь снова.

— Подожди, дверью не хлопай, разговор есть.

— Не о чем нам разговаривать, пошел вон! — выкрикнул Аркадий.

Сергей двумя руками толкнул его и вошел в квартиру.

— Я сейчас в полицию позвоню. Уходи.

Сергей закрыл дверь.

— Сейчас поговорим, и делай что хочешь. Кого хочешь, вызывай. Я ненадолго.

Не раздеваясь, Сергей прошел на кухню и сел за стол. Аркадий остановился в дверях.

— Садись, Аркаш, в ногах правды нет.

— Чуть не сел благодаря тебе. Сволочь.

— Я тоже в СИЗО отдохнул немножко. Садись, я много время не отниму.

— Я почти полгода там провел, никогда тебе не забуду и не прощу, — Аркадий все же прошел и сел на стул.

— Я знаю, ты хочешь увести ее в Мурманск, — начал Сергей.

— Уже позвонила, — хмыкнул Аркадий, — а ты сразу прилетел. Ну да, хочу, — кивнул он.

— О’кей, я не буду говорить про климат, про зиму круглый год, про то, что это не Москва, и что девочке там будет хуже и учиться, и жить.

— Ну? — Аркадий вопросительно посмотрел на Сергея.

— Я понимаю, что не в работе дело, ты хочешь разлучить ее со мной.

— Да, — кивнул Аркадий, — хочу. С тобой, с козлом.

— Ну, да, ее судьба тебя не слишком заботит, главное меня убрать.

— Да, главное тебя убрать. Все понимаешь.

— Слушай, продай мне ее.

Аркадий поперхнулся и закашлялся,

— Как продать? Ты совсем рехнулся?

— За квартиру.

— Какую квартиру? — недоуменно спросил Аркадий.

— Мою, двушку. Ты был, ты видел. Хорошая квартира. Я тебе дарю квартиру, а ты отпускаешь Машку ко мне.

— А ты где будешь жить, если квартиру мне отдашь?

— У меня еще есть. Однокомнатная в Кузьминках. Я ее сдаю.

— Нет, — Аркадий отрицательно помотал головой.

— Подумай, квартиру отдам. Можешь жить в ней, а сдавать эту, можешь наоборот, можешь просто продать. Десять — двенадцать миллионов я тебе гарантирую даже на таком тухлом рынке. Подумай.

Аркадий поднял брови и замолчал.

— Предложение очень серьезное, я не шучу.

— Нет.

— Как хочешь, конечно. Только от меня не избавишься. Я сдам здесь все и приеду в твой Мурманск. Вообще работать не буду, только Машку пасти, — Сергей усмехнулся.

— Я посажу, у тебя срок условный.

— Наверное, сможешь. Только когда выйду, я тебя убью. Так что мой срок и срок твоей жизни вполне могут совпасть. Не так дорого твоя жизнь и стоит. — Сергей пожал плечами.

— Да что ты к ней так пристал? Что тебе в ней? Я вообще не понимаю. Себе готов жизнь сломать, ей и всем вокруг.

— Я ее люблю, и хочу, чтобы ей было хорошо, вот и все. А хорошо ей будет со мной.

— Какая уверенность…

— Если бы ты думал о ней, а не о своих амбициях, то не тащил бы за полярный круг.

— Да пошел ты…

— Я готов. Вон даже за тобой готов пойти на Северный Полюс. Бери квартиру, Аркаш. Все будут счастливы. Я, правда, буду тебе благодарен, если Машку отдашь.

— Да засунь свою благодарность себе, знаешь куда?

— Знаю, Аркаш, я на все готов. Все могу засунуть себе, тебе, мне только Машка нужна.

— Иди в жопу.

— И туда готов. Подумай.

— А если я квартиру возьму, а тебя посажу, что делать будешь?

— Аркаш, я же уже сказал. Я тебя убью. Поверь, не так уж и сложно. Я смогу найти способ.

— Так тебя найдут и посадят, а Машку, о которой ты так печешься, в детский дом отправят.

— Может, и найдут. Но я рискну и думаю, что не найдут. — Сергей встал. — Подумай. — Он вышел из кухни, Аркадий остался сидеть. Услышав, как в передней хлопнула дверь, Аркадий хмыкнул и покачал головой.

— Это просто пипец, — сказал он вслух.

Сергей встретил Машу у кинотеатра.

— Ну? Поговорил? — подбежав к нему, спросила девочка.

— Поговорил, Машунь. Сделал предложение, пусть думает. Но не бойся, если увезет тебя он в тундру, я приеду. Буду жить в Мурманске. Ничего страшного.

— Правда? Обещаешь?

— Правда. Обещаю. Не бойся.

Когда Маша вернулась домой, Аркадий заканчивал готовить обед.

— В школе-то была сегодня? — спросил он, взглянув на заплаканное лицо девочки.

— Была.

— Ну-ну, — с сомнением покачал головой Аркадий, закрывая кастрюлю и выключая плиту. — Приходил твой Сергей, — сказал он и замолчал. Маша тоже молчала и тревожно смотрела на отца. Аркадий вздохнул. — Предлагал мне продать тебя.

— Как продать? — с недоумением спросила Маша.

— Ну, чтобы я тебя ему продал.

— Ну? А ты? — в голосе девочки зазвучала надежда.

Аркадий пожал плечами.

— В милицию, что ли заявить? Если не продам, то сказал, что убьет меня.

Маша помолчала, потом сказала:

— Вообще-то он меня ни разу не обманул. Если сказал, что убьет, значит, убьет, — она пожала плечами.

Аркадий внимательно посмотрел на дочь.

— А книжку эту идиотскую про отраву, это он тебе дал?

— Нет, около мусорки нашла, там кто-то старые книжки выкинул, мне эта понравилась. Читаю сейчас.

— Зачем?

— Интересно. Может, пригодится.

— Вот семейка маньяков. Ну вас к черту, — Аркадия передернуло.

— А за сколько он предлагал меня купить?

— За квартиру.

— А где же мы тогда будем жить? — испуганно спросила Маша.

— Он сказал, что у него еще есть.

— А, ну тогда все в порядке. Продавай. Я согласна.

— Она согласна! — Аркадий негодующе фыркнул. — Я не согласен. Совсем, блин, все с ума посходили.

Маша тяжело вздохнула, посмотрела на отца и сказала:

— Отпусти меня к нему, пожалуйста, — глаза ее были полны слез.

Аркадий вскочил и молча вышел, хлопнув дверью кухни.

Через две недели они уезжали. Часть вещей Аркадий отправил багажом, остальное везли с собой в поезде. Ключи он оставил в риэлтерской компании, которая занялась сдачей квартиры в аренду.

Прощание Сергея с Машей растянулось на целую неделю. Горькая неделя слез, поцелуев и обещаний.

— Машунь, не бойся, я через месяц приеду. Две сделки проведу, квартиру сдам и приеду. Звони, денег не жалей, черт с ним, с роумингом, я всегда положу.

Однако месяц превратился в полтора. Две сделки прошли, и клиенты на аренду были найдены быстро, но тут обратились еще люди, и в работе оказались еще две сделки.

Сергей, понимая, что больше заработать не удастся, и деньги эти последние, не отказал.

Маша звонила по три раза в день, спрашивала, когда же он приедет. Сергей был вынужден кормить ребенка «завтраками», хотя квартира была сдана, вещи собраны, а сам он жил у Бориса, соседа снизу.

На исходе второго месяца ночью позвонил Аркадий.

— Машка упала с четвертого этажа, сломала спину. Приезжай.

— Где она?

— В больнице.

— Когда упала?

— Сегодня днем.

— Она в сознании?

— Вроде да, разговаривает.

— Рефлексы сохранены?

— Что? — не понял Аркадий.

— Что врачи говорят? Спинной мозг цел?

— Говорят, вроде цел, шок пока — неясно.

— У нее что-нибудь болит?

— Говорит, что болит.

— Это хорошо, хуже, если бы не болело. Я завтра буду. У тебя телефон в больницу есть?

— Есть. — Аркадий, запинаясь, продиктовал два номера.

— Как она упала?

— С балкона полезла на дерево.

— Хрена ее туда понесло?

— Она все сбежать грозилась, я ее запирал.

— Блин. Все, завтра буду.

Сергей набрал номер больницы. Долго не отвечали, наконец, по второму номеру он услышал заспанный голос:

— Детская травматология, слушаю вас.

— Сегодня девочка поступила со спинальной травмой, как ее состояние?

— Фамилия как?

— Кузнецова Мария.

В трубке замолчали, некоторое время слышался шелест бумаги.

— Что у них там, до сих пор компьютеров нет? — подумал Сергей. Наконец голос сказал:

— Компрессионный перелом второго грудного позвонка, сотрясение спинного мозга. Состояние соответствует тяжести травмы. Пока больше ничего сказать не могу. Звоните завтра.

И положили трубку.

Сергей чуть перевел дух.

— Ну, компрессионный перелом не самое страшное, и сотрясение, не ушиб. Господи, может, все обойдется.

Невидящим взглядом обвел комнату и начал одеваться.

Когда он в коридоре возился с чемоданом, открылась дверь, и выглянул заспанный Борис.

— Серый, ты чего? Куда среди ночи ломанулся? Что случилось?

— У Машки перелом позвоночника, я в Мурманск поехал.

— О Господи! А самолет когда? Ты расписание смотрел?

— А? Самолет? Не, я на тачке поеду, быстрее будет.

— Ты с ума сошел? Какая тачка! Две тыщи километров, или сколько туда.

— Не, Борь, мне сейчас на тачке проще, вроде делаю чего-то, а не тупо в аэропорту рейса жду.

— Подожди, Сереж, я сейчас расписание гляну. Ну, правда, в Мурманск на машине гнать это бред. Давай я тебя в аэропорт отвезу.

— Не надо, спасибо тебе. Бред, не бред, я поехал. Помоги лучше вещи спустить, — Сергей оглядел сложенные в коридоре чемоданы. — Нет, я все забирать не буду. Пусть пока у тебя полежат. Не возражаешь? Потом разберусь.

— Ладно, пусть лежат, — кивнул Борис. — Позвони, как доберешься. И поосторожней гони.

Сергей кивнул и вышел.

Кинув чемодан в багажник, Сергей задумчиво посмотрел на свой вольво, потом достал отвертку и снял номера.

Проехав пару кварталов, завернул во двор и открутил по номеру с двух первых попавшихся автомобилей. Один номер поставил вперед, другой назад.

— Для прикола, — сказал он вслух. — И хрена мне теперь ваши камеры.

МКАД прошел за двадцать минут: сто шестьдесят — сто семьдесят. Свернул на Ленинградку. Заправился. Купил бутылку воды, две банки «Адреналин Раш» и каких-то плюшек.

О, благословенна платная дорога, так и не ставшая еще платной, — подумал Сергей, проскакивая мимо завернутых в полиэтилен поднятых шлагбаумов.

Здесь вольво полетел за двести, потом Сергей вспомнил, что уже поставил зимнюю резину, а она только до ста восьмидесяти. Поморщился и сбросил до ста девяноста.

Наверняка конструкторский резерв километров десять, а то и больше, — решил он.

Вольво медленно объезжал машины, которые стояли на ста сорока — ста пятидесяти.

Ночь — полночь, а тачек полно. Хоть пробок нет, — думал Сергей.

Рассвет он встретил у Питера на объездной. Еще часа три, и он остановился в Петрозаводске на заправке. Здесь было подобие кафе. Два стаканчика кофе, перекус, и вольво полетел дальше.

Дорога стала хуже, попадались участки, где скорость падала до ста тридцати, а панорамное, салонное зеркало недовольно дребезжало на зажимах. И здесь уже лежал снег. Однако шоссе было пустым и среднюю скорость в сто пятьдесят Сергею держать удавалось.

Последние пятьсот километров дались уже нелегко. Сергей несколько раз останавливался на заправках, пил кофе, где он был, или глотал купленные раньше энергетики.

Около пяти вечера он остановился на въезде в Мурманск. Поменял номера и набрал Аркадию.

— Привет, Аркаш, я в городе, как тебя найти?

Аркадий назвал адрес, Сергей вбил его в «Навигатор».

— Как Машка? К ней пускают?

— Пускают, а ты чего так поздно? Билетов не было?

— Я на тачке.

— На машине, что ли, приехал?

— Да.

— Ну, ты даешь, блин.

Еще через полчаса вольво остановился у кирпичной пятиэтажки. Сергей набрал номер.

— Аркаш, я внизу, спускайся, к Машке поедем.

Маша лежала на кровати на скелетном вытяжении. К локтевому сгибу шел шланг капельницы. Поломанных девиц в палате было четверо.

Увидев Сергея, виновато улыбнулась.

— Ну, приколистка, парашютистка, как ты? — спросил тот, садясь на стоявший у кровати стул. Аркадий остался стоять за спиной Сергея.

— Вот, упала, — пожала Маша плечами.

Сергей взял ее за руку, нагнулся, поцеловал ладошку.

— Ноги чувствуешь?

Маша отрицательно покачала головой.

— Писаешь сама?

— Нет, через трубочку.

— Ну, пока рано. Еще шок не прошел. Врач сказал, что перелом не тяжелый. Все должно восстановиться.

— Ты меня заберешь?

— Пока тебя трогать нельзя, вот поправишься, а потом… — Сергей оглянулся на Аркадия, тот кивнул. — Вот видишь, папа не возражает. Потом заберу.

— В Москву?

— Машунь, мы все решим. Все будет в лучшем виде, — Сергей снова поцеловал ее руку.

— Расскажи мне сказку.

Сергей снова оглянулся.

— Аркаш, ты не подождешь меня? Я полчасика с ней посижу?

Аркадий вздохнул, качнул головой, улыбнулся дочери, погладил ее по одеялу и молча вышел из палаты.

Сергей рассказывал самую веселую историю, какую смог придумать. Маша улыбалась, соседки по палате смеялись.

Пришла сестра, поменяла капельницу. Минут пять постояла, послушала. Еще через четверть часа зашел врач, этот вежливо попросил Сергея, сославшись на процедуры.

Когда Сергей с врачом вышли из палаты, одна из девочек спросила:

— А кто этот дядя? Он же не твой папа? Папа другой.

Машка мечтательно посмотрела на потолок, улыбнулась и ответила:

— Это мой любовник. Я с ним живу уже два года.

Девочки замерли с открытыми ртами.

Наконец, другая девочка спросила:

— А папа? Он знает?

— Конечно, — серьезно ответила Маша, — он же меня и продал.

Снова в палате повисла тишина. Потом все четыре девочки заговорили одновременно:

— Ты врешь.

— А за сколько продал?

— Любовник! Он тебе сказки рассказывает. Любовники другим занимаются.

— Охренеть! Продал! Так ты рабыня!

— А у тебя был секс? — спросила первая девочка.

— С крыши упала, вот у тебя головка и поехала, — высказала предположение другая.

Вошедший врач помешал дальнейшему обсуждению.

Сергей тер виски, сидя на кухне квартиры, которую снимал Аркадий. Тот после ужина разливал по чашкам крепкий чай, почти чифирь.

— Тебе бы поспать сейчас, все-таки две тыщи верст отмахал.

— Да, лягу. Вот только боюсь, как бы ты подушкой не придушил, — Сергей взял чашку, пригубил.

— Это мне бояться надо. Ты же меня убить обещал, — усмехнулся Аркадий, помолчал, потом спросил:

— Как думаешь, она ходить будет?

— Вроде должна, — Сергей пожал плечами. — Я же не специалист по спинальной травме. По идее, отек пройдет, все восстановиться должно. МРТ делали, повреждений спинного мозга не обнаружили. Сам перелом не опасный, осколков вроде нет, мозг не травмирован. Должно обойтись. Недели через две, если восстановление начнется, значит, проскочили.

— В Москву повезешь?

Сергей поднял голову, удивленно посмотрел на Аркадия.

— Если отпустишь. Да и не стоит сейчас загадывать.

Аркадий вздохнул.

— Отпущу, наверное. Она же пока тебя не получит, не успокоится. Чего ж мне врагом на всю жизнь становиться. Пусть сама себе шишки набивает, хоть и мала, конечно, совсем.

— Почему шишки? Я ее люблю.

— Сереж, она же не дочь тебе. Наиграешься и бросишь, или еще чего хуже с ней сделаешь.

— Аркаш, мне за нее умереть, что плюнуть. Неужели ты еще не понял?

— Если инвалидом останется, возьмешь?

— Конечно, возьму. Дурацкий вопрос.

— И будешь всю жизнь за ней горшки выносить?

— Лучше меня никто этого делать не сможет.

Аркадий пожал плечами,

— Ладно, пошли спать. Мне завтра рано, надо хоть на полдня на работу попасть.

Утром, после врачебного обхода и всяких процедур, одна из девочек, та, у которой была сломана только одна рука и которая была вполне ходячей, почти вбежала в палату со словами:

— Я все узнала, этот ее любовник просто ее дядя, и все. Брат ее матери. Всего делов-то. Я у тети Жени узнала.

— А кто такая тетя Женя? — спросила Маша, выглядывая из-за задранных к потолку ног.

— Это наша медсестра. Она все про всех знает, — объяснила другая со сломанной ногой. — Так правда, дядя? — спросила она.

— Сами видели, что не тетя… — Маша пыталась сообразить, что бы такое ответить, чтобы не уронить рейтинг. Сообразила. — Что может знать какая-то тетя Женя о моей интимной жизни, — сказала и демонстративно пожала плечами.

Девочки снова замолчали.

Тут появился и сам предмет разговора. В палату вошел Сергей.

— Я сегодня сама писала, — радостно приветствовала его Маша. Девочки захихикали, Сергей улыбнулся.

— Замечательно, значит, все восстанавливается, — сказал он, садясь рядом на стул и суя руку под свисающее с ног девочки одеяло. — Здесь что-то чувствуешь? — спросил он, дотронувшись до ее ноги.

— Нет.

— А здесь?

— Тоже нет, — Маша покачала головой.

— Здесь тоже?

— Угу.

— А здесь?

В лице девочки что-то дрогнуло:

— Не-ет, — протянула она.

Сергей поднял бровь:

— Машка! Коварная. Здесь ты чувствуешь. Не ври.

— Чуть-чуть, — выдохнула Маша и закрыла глаза.

Сергей убрал руку.

— Ладно, Машунь, не так все страшно, как могло быть. Мы с тобой по деревьям еще полазаем.

Маша открыла глаза.

— Я ведь буду ходить? Я не стану калекой?

— Да, нет, Машунь, не бойся, все восстановится. Долго, правда. Месяца два в койке, потом реабилитация. Зато в школу ходить не надо.

— А то девочки сказали, что после перелома позвоночника люди часто ходить больше не могут.

— По-всякому бывает, но у тебя перелом без осложнений. Просто вопрос времени, за сколько поправишься. А девочки пугают тебя немножко. Да, девочки? — Сергей обвел взглядом притихших на своих кроватях пеструшек.

Три промолчали, одна ответила:

— Ничего мы не пугаем, нам врач говорил, что у нее тяжелая травма и чтобы мы с ней были поаккуратней.

— Вот видите, доктор предупреждал, а вы пугаете, девушки. — Сергей пододвинулся на стуле ближе к Маше, погладил ее по лицу. — Не бойся, солнышко, все пройдет.

— А вы — ее дядя? — вдруг спросила другая девочка.

— Да, дядя, — Сергей кивнул.

— А почему вы чаще приходите, чем ее папа, — прозвучал следующий вопрос.

— Да она только вчера в больницу попала. Чаще, реже, еще статистика не набралась, — Сергей удивленно посмотрел на спросившую девочку. — Потом ее папа работает, а я специально приехал.

— Из Москвы?

— Из Москвы, — кивнул Сергей, — а что за допрос?

— Да она нам такое про вас сказала, — подключилась к разговору третья, — хоть стой, хоть падай.

— Ну, стоять, как я понимаю, у вас не у всех получится. Так что же она сказала? — Сергей посмотрел на Машу.

— Она сказала, что вы ее любовник, — выпалила первая девочка.

Сергей поперхнулся, потом рассмеялся в голос.

— Ну, Машка, ну, ты даешь, приколистка, — он наклонился и поцеловал Машу. — Люблю тебя, честное слово. Нет, девочки, вы не поняли, — сказал он, выпрямляясь, — она имела в виду, что я ее люблю. И папа ее любит. Но такого сюрреализма нет, конечно. — Сергей усмехнулся еще раз. — Вы знаете, что такое сюрреализм? — оглядел он девочек.

Кто-то кивнул, кто-то промолчал.

— Ладно, потом как-нибудь расскажу, если пугать ее не будете.

Маша пошевелилась на кровати.

— А это может быть мне за Ольгу? — вдруг спросила она.

Сергей снова поперхнулся. Помолчал.

— Типа, карма? — спросил он.

Маша кивнула.

— Не думаю. С Ольгой-то все в порядке, тем более тогда все быстро пройти должно.

— А как она, кстати?

— Все хорошо, замуж выходит.

— Прости меня, ладно?

— Машунь, — Сергей снова поцеловал девочку, — все хорошо, забудь, сколько времени прошло. Давай, я тебе лучше сказку расскажу.

Когда сказка кончилась, настало время процедур и Сергею пришлось уйти, одна из девочек спросила:

— А кто такая Ольга, и что с ней случилось?

Маша посмотрела на нее, фыркнула и ответила:

— Так я вам, дурам, и сказала.

— Сама дура.

— Девочки, не ругайтесь, — строго заметила медсестра, перестилая кровать.

Восстановление пошло действительно быстро. Спинной мозг поврежден не был. Ножное вытяжение заменили петлей Глиссона подмышки. Маше начали делать массаж ног.

Уже через три недели разрешили встать. Назначили лечебную гимнастику. Маша или ходила, или лежала, сидеть пока ей не позволяли. Сергей торчал в больнице постоянно, Аркадий заходил каждый день.

Обсуждалась возможность перевода девочки в Москву. Еще через неделю решили отправить ее на реабилитацию в ЦИТО санитарной авиацией.

На ЦИТО выходил Сергей, на летчиков Аркадий. У него оказалось знакомство, позволившее договориться. Денег, понятно, стоило немалых, но, в любом случае, несопоставимых со стоимостью рейса.

Когда день вылета был назначен, Сергей спросил:

— Квартиру возьмешь? Я ее сдал, могу отдать вместе с арендаторами. Полтинник в месяц.

Аркадий помолчал, потом сказал:

— А сам где жить будешь? В той однушке?

Сергей кивнул.

— Только ремонт сделать надо. У меня там пять таджиков живет. А может, и больше, — усмехнувшись, добавил он.

— А я свою все не сдам никак. Правда, может, уже и сдали давно, а мне всё мозги крутят. Риэлторов поменять, что ли?

— Так вроде уже не актуально, возвращаемся же?

Аркадий снова замолчал. Потом спросил:

— Кофе будешь?

— Давай сварю, — кивнул Сергей.

Помолчали.

— Знаешь, — сказал Аркадий, когда Сергей разливал кофе по кружкам, — не хочу я ехать с вами. Здесь останусь.

— Здесь? В Мурманске? — удивился Сергей. — Зачем? Мы же Машку вроде не делим больше?

— Не делим, — согласился Аркадий. — У нее завтра день рождения. Что дарить будем?

Сергей пожал плечами.

— Мне кажется, ей сейчас не до подарков. В смысле, она ничему не обрадуется. Ходить может — вот главный подарок.

Аркадий долго размешивал сахар, потом спросил:

— Моя раковина сохранилась, или выкинула?

— Я убрал. Сохранилась.

Аркадий промолчал, пожал плечами, а Сергей вспомнил:

«Больничные клоуны год назад были. Кто бы подумал?» — усмехнулся и предложил:

— Давай купим ей цветов. Много. Чтобы и соседкам ее досталось.

Аркадий снова пожал плечами:

— Хорошая идея. Давай.

— Так ты что? Правда ехать не хочешь? — спросил Сергей.

— Я бы, правда, не поехал. Да у тебя срок. Если с Машкой засекут, и посадить могут.

— Ну, напиши заявление, что не возражаешь против наших контактов. Я проконсультируюсь с адвокатом, как писать, может, срок и скостят. Какие-то деньги у меня еще остались.

— Давай, консультируйся.

— Еще кофе? — спросил Сергей.

— Лучше коньяку.

— Если по чуть-чуть только. Ты же знаешь, не пью.

— Да, выучил уже, — ответил Аркадий, вставая и доставая бутылку из шкафа. Сергей снял с сушилки стаканы. Аркадий плеснул коньяка.

— За удачный полет, — Сергей сделал глоток. Аркадий держал стакан в ладонях, молчал.

Поднял голову, посмотрел на Сергея.

— Вот никак не могу понять, почему ты не пьешь. Вроде нормальный мужик, криминальный даже где-то, а не пьешь. Лечился, что ли?

— Нет, Аркаш, не лечился. Просто состояние опьянения мне не нравится. Очень. Да и добровольно менять свою биохимию кажется идиотизмом.

— Совсем не пил?

— По молодости пил, как все. И из такси выпадал, и в лифте засыпал. А потом как-то само ушло. Удовольствия не получаю. Да и в молодости не получал, мучился только. Может, у меня чего с ферментами не так. Бокал вина, а потом не лезет уже.

— Ну-ну, — Аркадий пожал плечами, залпом выпил коньяк, поставил стакан на стол. — А квартиру я не возьму, — помолчал. — Чего Машку к таджикам селить.

— Какие таджики? — воскликнул Сергей. — С ума сошел? Я, что с таджиками жить буду? Это сейчас им сдаю…

Аркадий поморщился,

— Не кричи, Сереж. Все понимаю. Раз я Машку тебе отдаю, не хочу забирать ничего. А то получится, правда, что продал.

Сергей качнул головой, взглянул на Аркадия.

— Коньяку налей еще.

Аркадий молча разлил по стаканам.

— Она и так меня ненавидит уже, а чем старше станет, тем больше будет. Не хочу. Пусть сама, как хочет. Да и ты не отстанешь.

Выпили. Сергей поморщился, потом сказал:

— За Машку не волнуйся, ей хорошо будет.

— Наверное. Думал иначе, посадил бы тебя.

Снова выпили, снова помолчали.

— Машину тебе оставить? — спросил Сергей.

— В смысле? — не понял Аркадий.

— Ну, тачку могу в Москву не гнать, тебе оставить.

— Себе новую купишь?

Сергей кивнул.

— Не сразу, правда. Кризис. Рынок стоит, с деньгами не очень.

Аркадий промолчал, через минуту ответил:

— Не надо, некуда мне тут ездить. Город небольшой, до работы недалеко. Вам нужней.

— Ну, как хочешь. Понимаешь, что мне не жалко? Мне вообще ничего не жалко.

— Понимаю, — Аркадий кивнул. — Безумие какое-то творится.

Аркадий снова разлил коньяк. Сергей отрицательно покачал головой.

— Не, Аркаш, не могу больше. Извини.

Аркадий кивнул, выпил свой. Сергей сказал:

— Перегонщика найти надо будет. Денег я оставлю.

— Найдем, ребята гоняли. До Москвы четвертной вроде стоило.

— Сейчас дороже, наверное.

— Узнаю, — пожал плечами Аркадий. — Ты вот постарайся квартиру мою сдать.

— Сдам, — согласно кивнул Сергей. — Задумался и сказал: — А давай лучше так. Я свою за полтинник сдал, деньги тебе переводить буду, а в твоей мы с Машкой поживем. Чтобы ей школу опять не менять. Да и вопросов чтоб не задавали лишних. А я и ремонт потихоньку у тебя делать начну. А хочешь, можем и втроем жить. Не самый плохой вариант, между прочим.

Аркадий взялся за бутылку, покачал и поставил.

— Так, с тобой и сам пить бросишь. Нет, я здесь останусь, решил. Живи у нас, — Аркадий кивнул. — Я ее тоже за полтинник сдать хотел. То же на то же получается. Договорились.

— Деньги получу за аренду, сразу тебе пришлю.

— Хорошо.

— Да, Аркаш, все забываю спросить. Ты айфон ее не находил случайно? Потеряла, когда упала. А ей жалко.

— Нет, не видел. Подобрал, наверное, кто-нибудь, там толпа собралась большая. А может, санитары взяли, пока везли.

На следующий день Аркадий написал у нотариуса заявление в суд и доверенность на Машу на перелет, на госпитализацию и, вообще, на все, на год.

— Сдал в аренду, — усмехнулся он.

— На Новый год прилетишь? — спросил Сергей. — Вроде у всех каникулы.

— Постараюсь вырваться на несколько дней. Порт. Работа же посменная, не так просто.

В аэропорт из больницы с Машей поехал Сергей. В полете их сопровождали еще врач и медсестра. Те были совсем не против прокатиться в Москву.

Аркадий на вольво привез вещи. Когда он, загружая сумки в багажник, обнаружил валяющиеся там чужие номера, то только головой покачал, усмехнулся и вслух сказал:

— Ну, Серега, ты, блин, даешь.

Самолет взлетел. Сергей сидел рядом с лежащей на каталке Машей.

— Сереж, — позвала она. — Помнишь, ты обещал на День рождения поцеловаться со мной? В больнице народа было много, я не приставала. Поцелуй сейчас. А?

Сергей воровато оглянулся на врача с сестрой. Те сидели впереди и были заняты разговором. Тогда он наклонился над девочкой… Поцелуй длился долго. Вечность.

Вечером Аркадий сел перед телевизором, откупорил бутылку водки, аккуратно разлил ее по трем стаканам. Нарезал колбаски, сырку, положил на хлеб. Выпил стакан, закусил и стал ждать.

Передавали новости. Вдруг диктор взволнованным голосом объявила:

— Сегодня потерпел аварию самолет санитарной авиации, совершавший рейс по маршруту Мурманск — Москва. Самолет пропал с радаров в районе Петрозаводска. На борту находился экипаж и четыре пассажира, из них один ребенок. Начата поисковая операция.

— А все почему? — подняв палец, спросил Аркадий. — Потому что при посадке в самолеты санитарной авиации не проводится досмотр багажа. Вот и айфончик пригодился, — ухмыльнулся он. — Ну, — Аркадий поднял второй стакан, — за помин душ грешных! — выпил, поставил, закусил и взялся за третий. — И за помин безгрешных. Которые еще не успели, — чуть заплетающимся языком закончил он. Выпил, посмотрел на три пустых стакана и заплакал.

2015 г. Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg