«Записки поюзанного врача»

Записки поюзанного врача (fb2) - Записки поюзанного врача (Записки поюзанного врача - 1) 398K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эдуард Рубинович Мустафин

Записки поюзанного врача Эдуард Рубинович Мустафин

© Эдуард Рубинович Мустафин, 2016

ISBN 978-5-4483-3786-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора…

В русской литературе уже были «Записки юного врача» и «Записки врача». Это – не менее талантливо (вот занудства однозначно меньше, чем у Вересаева) написанные «Записки поюзанного врача», сумевшего пережить стадии карьеры «Ничего не знаю, ничего не умею» и «Все знаю, все умею» и дожившего-таки до стадии «Что-то знаю, что-то умею и что?».

Период профессионального бархатного сезона. Когда с трудом понимаешь, где кончается маска (вдалеке слышится чарующий баритон Г. К. Отса «Всегда быть в маске – судьба-а мо-о-оя…») и начинается лицо. Когда уже и сам не понимаешь, где кончается честно отработанная профессиональная невозмутимость и начинается честно заработанное отсутствие эмоций. Когда человек с диастолическим давлением выше шестидесяти миллиметров ртутного столба и отсутствующей трахеостомой особо больным и не считается… Вроде все. Первая порция сочувственных слез выжата?

Как писала одна из моих первых читательниц (ну а что – то, что кем-то написано, когда-нибудь кем-нибудь все равно будет прочитано) «Вы обязаны писать стихи, о вечном, о том, что безнадеги нет и об умении отстреливаться, да!». Стихи почему-то получаются преисполненные обсценной лексикой, рассуждения о вечном работника предпоследней перед конечной остановки выглядят пафосно, безнадега – дело глупое, ибо всегда может быть хуже, а вот отстреливаться надо. До последнего патрона. Хотя носимый запас несколько поизрасходован. В этой жизни все просто. Есть окоп, есть задача. Вот и выполняй. Как получится.

С уважением. Автор.

P.S. Слова «кстати» и многоточий действительно много. Сам знаю.

О 32 часах, из которых, собственно, и состоит жизнь…

И воздух рвут лихие музыканты.

А небо недалекое светло

Мы не герои и не оккупанты,

Мы просто те, кому не повезло…

(Л. Сергеев. Из наушников mp3 плеера)

Дежурство прошло удачно. Пока печатаю свою описанину в операционной на настоящий момент – 01.30 – уже три кесаревых. Четвертое стоит в очереди. Рука бойца колоть устала. После использования поступивших в новой партии спинальных иголок – головная боль у каждой второй, несмотря на малый (25 гаджей) диаметр. Значит покрытие. Или заточка. Мой личный запас (ну что поделаешь, приходится поддерживать мифы о том, что у меня осложнений меньше; хотя можно сказать, что сегодня девонькам-то повезло – то ли со мной (в общем), то ли с установленной мной для себя системой обеспечения (в частности)) нормальных игл разных других производителей по этой причине несколько поистощился. Значит, завтра еще перераспределю со старого места работы, на котором еще неделю работать до получения трудовой. С паршивой овцы…

***

В операционной сильно зашуганной акушорами черезпятьминут мамочке:

– Хауса смотрели?

– Конечно, все сезоны…

– Ставлю в известность – я хуже…

– Не может быть. Почему?

– Знаний меньше. Отмороженности больше. Издержки отечественной сборки. Поэтому рекомендую правдиво отвечать на задаваемые вопросы и соглашаться со всеми предложениями…

***

Теперь на столе испуганная малолетка.

– Аллергия на что-нибудь есть? Какие-то хронические заболевания?

– А вы вообще кто?

– Я, пожалуй, единственный, кто сегодня в операционной головой работает…

– А-а-а, вы анестезиолог… Вы людей усыпляете!

– Не только. Я их еще бужу. Иногда…

***

В перерыве, выползя быстро покурить на крыльцо утыкаюсь в красивый черный БМВ, украшенный бело-розовыми свадебными лентами. Стало интересно, поэтому ухватил пробегающего мимо озабоченного потенциального и перспективного папашу:

– А вы это чего, прямо со свадьбы?

– Почти… – Мрачно ответил потенциально-перспективный папаша.

Во время следующего забега не перекур лент на БМВ уже не было.

***

Периодически листаемые каналы работающего в фоновом режиме телевизора из воскресной ординаторской принесли неожиданный результат – какого-то «Склифосовского» рекламируют. Тут подняли для общения свои головы оба внутренних собеседника.

– Не считая всякой прочей мелочи на эту тему, один наш ответ доктору Хаусу уже снимали. – Проговорил первый. – Доктор Тырса получился…

– Этак еще немного и сценарии «про врачей» по популярности на второе место выйдут. После «про ментов». Правда, если дело пойдет такими темпами, то нас всех педофилы с педерастами обгонят. Можно сказать, что степень популярности сериальных сюжетов про какой-то симулякр обратно коррелирует с уважительным отношением к этой представителям этого симулякра в реальной жизни. Чем не тема для работы по социальной психологии… – Ехидно уточнил второй (он пообразованнее первого будет).

– Ну да, ну да. – Согласился первый. – Без «усталовытерпотсолбаивыдохнулбудетжить» никак. Дерьмо, блевотину и прочие биологически-опасные жидкости не покажут. Только кровь – она смотрится красиво. И еще про многое не покажут. Про то, что главное в нашей работе – это красиво написать, а далее можно вообще ничего не делать. Про муторное соблюдение установленных протоколов для минимизации рисков и защиты пациента от гениальности врача. И про отсутствие этих вменяемо написанных протоколов на русском. Про периодическое отсутствие медикаментов. Про заместителя министра, брякнувшего во время инспекционного осмотра роддома: «Это у вас что – родзал-изолятор? Почему такой маленький? У моих друзей в доме комната для кактусов больше». Про…

– Ничего, – Буркнул второй – Это – всего лишь характеризует смотрящих сериалы. Им тоже хочется посмотреть на жизнь из противоположного окопа. И будут думать, что посмотрели. Но все равно никто из них, и смотрящих, и снимавших, не поймет, насколько живущие в этом противоположном окопе эмоционально изуродованы. Вот у создателей Хауса это почти получилось…

***

Ну а наутро (А. Н. Толстой «Хмурое утро») еще 8 часов. У бабки, засунутой терапевтами в палату интенсивной терапии (чуть не написал «эвтаназии») на выходные трусы пропали (очевидно, потому, что предъявляла слишком много жалоб).

– Стринги с кружавчиками? – Пришлось заботливо поинтересоваться, радуясь, что пропала не вставная челюсть с зубами из желтого металла (случалось, отписывался потом месяца 2). – Может фетишисты голову подняли?

Четыре учебных лапароскопии для хирургических врачей-курсантов. Зато время быстрее пройдет. 5 чашек кофе – уже в ушах булькает. Вторая пачка сигарет за сутки.

Третьим на наркоз шел молодой человек с варикоцеле. Расширением вен на яичке. Лапароскопически. Через 3 дырки. 19 лет, в общем-то, здоров. Но рутинное соблюдение мелочей позволяет иногда избежать профессиональных минут ужаса, оставляя только часы скуки. Поэтому, несмотря на то, что здоров, все равно опрашивать юношу положено так же, как и старух с букетом сопутствующей патологии:

– Хронические болезни есть, с которыми на учете состоишь?

– Да нет…

Но лучше уточнить.

– То есть кроме яйца у тебя ничего не болит?

– Яйцо тоже редко…

Вот так потихоньку все и шло (красиво, надо сказать шло, ибо, в связи с предстоящим увольнением, я выгребал все свои нычки, не оставляя врагу ни крошки хлеба, ни капли спиртного, жаль, что не было моста, который было бы нужно взорвать) к перебежке на следующее место приложения узкоспециализированных знаний и выполнения консалтинговых функций (просмотр технических заданий конкурентов с элементами промышленного шпионажа), а потом к поездке домой.

***

А что, может совсем уйти из медицины? Пенсия есть, а на жизнь всяко заработаю…

Об экзистенциальном…

Просто так вспомнилось. Молодой парень лет двадцати с небольшим. Единственный сын у родителей. Поздний ребенок. Отличник и спортсмен. Терминальная опухоль средостения. Четвертая клиническая группа. На сленге – «кварта». Ко мне его засунули, только чтобы не нервировать сокамерников, лечению в реанимации такие больные не подлежат. Синдром верхней полой вены и выраженный болевой синдром на девяточку по визуально-аналоговой шкале (знающие поймут) – не самое удачное сочетание. И не самая комфортная смерть на достаточно длительное количество часов. При введении опиоидов – масса нежелательного, включая потерю респираторного драйва. Пациент старался громко не кричать (мысленно отмеченная галочка в графе «неплохо держится»). И все-таки, был назначен и введен морфин. Спустя короткое время он сказал: «Мне стало заметно легче…» (еще по одной мысленно отмеченной галочке в графах «неплохо держится» и «жаль»). Потом он улыбнулся и уснул. А потом, минут через сорок, перестал дышать. С реанимацией я не заморачивался.

Родители, неоднократно проинформированные и ждавшие финала под дверью, сильно просились попрощаться. Кровать с накрытым простыней телом уже была вывезена в коридор, криминала в этом особого не было и чего бы не пустить? Может и зря…

Проплакавшись и попричитав, женщина плевала мне в морду и кричала, что врачи – они убийцы и далее всяко разно по стандартному тексту, что если бы не мы все, в общем, и я, конкретно, в частности … (мысленно отмеченная галочка в графе «а знала бы ты все…»), а мужчина сжимал сухонькие кулачки, с трудом сдерживаясь, чтобы не заехать мне в бубен (мысленно отмеченная галочка в графе «ой не стоит этого делать»). Страшного-то конечно ничего, рутинные профессиональные издержки, нужно было только плевки утирать, да медсестрам за спиной рукой махнуть – на хер обе отсюда, вас тут не хватало. Дело обычное, но несколько напрягало. Примерно через полчасика после начала эмоциональной разрядки им то ли немного полегчало, то ли просто выдохлись, но они ушли, держась за руки, как на прогулке в детском саду.

Все нормально. Оставалось прорычать на дежурных медсестер, ревущих в курилке: «Херли расселись!? Я за вас уколы делать буду!?». И можно было пойти покурить самому (мысленно отмеченная галочка в графе «ибёнать, сигареты быстро кончаются, нужно брать три пачки»)…

Борцам за права пациентов:

Все события выдуманы, все совпадения случайны.

Про рецепты или предложения меня спрашивать не надо. Их нет.

Идите вы на…

Об экзистенциальном еще раз…

Летнее дежурство в неотложной гинекологии текло как обычно. Жара и жара. Терпимо. Время только к пяти. Ночью попрохладнеет, но до ночи нужно потерпеть. Мысли из-за жары, видимо, расширились, поэтому в голове ворочались с трудом.

Пока не оформились: «Сейчас больных на завтра посмотрю. А потом куплю бутылку холодной минералки. Или бутылку холодного пивасика, благо только из ограды больничной высунуться. Туда и обратно – минуты три займет. А потом выпью. И до ночи будет терпимо. Может даже поужинать захочется». Я направился по пути реализации первой части с таким трудом разработанного плана, благо палата хирургии, в которой нужно было смотреть больную располагалась рядышком и пока туда шел – вспотел не сильно. И посмотрел и уже почти все объяснил про наркоз, дооперационное кормление и поение и вдруг сначала в коридоре послышался какой-то шум. А потом визг: «Алексей Романови-и-и-ч!..». Такой визг означает только одно – звиздец забрел. Нужно идти отгонять, а там как карта ляжет…

Дверь в реанимацию была распахнута. И посредине палаты стояла моя медсестра с ребенком на руках. Маленьким ребенком. Очень маленьким. И мягко говоря, синеватым. Рядом очумело таращилась на меня ее подружка – постовая медсестра из хирургии. Старший появился, ему и команду на себя брать. Желательно с рыком, чтобы соображать начали. Но без перегиба, чтобы ступор не усугубить.

– На кровать! – Рявкнул я, ребенок занимал на нашей взрослой реанимационной кровати очень мало места. Выглядело это непривычно. В груди сжалась какая-то пружина, а в голове заполошно закрутились обрывки мыслей. – Аппаратура под таких детей не заточена… Я же ему нашим вентилятором легкие порву… Как интубировать буду… Херня, новородков же интубирую… Ага, умник, интубировать хреном будешь?… С детьми особо не работал… Дозировки?… Ладно, делай что-нибудь, видно будет… Ой, бля, попа-а-ал…

– Амбушку … – Я получил в руки дышательный мешок, воткнулся в кислородную разводку, аккуратно начал поддыхивать явно неэффективным дыхательным движениям ребенка. Параллельно удалось что-то вроде пульса прощупать на шее. Ладно, вентиляцию обеспечили.

– Монитор… – Три электрода с трудом получилось разместить на грудной клетке, но теперь мы хоть как-то контролировали сердечный ритм. Восемьдесят в минуту. Мало, бля… Анестезистка застыла перед ребенком (пока еще ребенком) с датчиком пульсоксиметра1, определяющего содержание кислорода в крови. Датчик был для взрослых пальцев. Ничего, дорогуша, старший по команде пришел, он поможет…

– Куда хочешь цепляй, но чтоб работало…

– Как… куда я его…

– Меня не гребет куда… – Старший по команде как обычно помог. Добрым словом. Ступня как раз вся в датчик поместилась. 80%. Мало, бля… Продыхиваю мешком (взрослым!). Экскурсия хорошая. Мыслей стало поменьше:

– Баротравма, бля… Аккуратнее… Не порвать легкие, иначе не только ему звиздец…

Как-то в промежутке умудрился услать палатную сестру за дверь к родителям, выяснить чего случилось-то. Молодец, все четко и быстро. И доложила коротко:

– На учете у кардиохирурга… В очереди на операцию… Посинел, упал… Вызывали скорую… Не дождались, повезли в первую попавшуюся больницу…

В голове появились новые мысли:

– Это они молодцы… Прямо по адресу приехали…

Тут встало дыхание.

– Ларингоскоп… – прохрипел я.

– У нас взрослый, клинок тройка меньше нет, как вы…

– Ларингоскоп, бля… – уже громко рычал я. И тут же кому-то из родственников, сунувшемуся в дверь, – На хер отсюда!

– Трубу…

– Пять с половиной, тоньше нет…

– У меня на полке пятерка лежит…

Откуда-то появилась пятерка с моей полки. Быстро.

И опять мысли:

– Молодцы, быстро трубку принесли… Как клинок во рту поместился?.. Есть, вижу голосовую щель… Аккуратнее, пусть кончиком, но только до манжетки… До манжетки… Везти его отсюда… В детскую реанимацию… Нормально… В самом деле и как это я… Точно, сдуру вышло… Теперь проще… Дышим мешком потихоньку… Вроде сатурация немного вверх пошла…

– Алексей Романович, сердце…

На мониторе пошла пилообразная херь вместо комплексов. Потом изолиния. Массаж сердца. И дышим, дышим… Второй (постовой):

– Зови всех кого встретишь…

Первой (своей):

– В вену входи…

– Как… чем… не смогу… не видно…

Посмотрел. Нет вен. Не в подключичную же колоть. Взрослым набором. Один уже уколол…

– В мышцу коли. Атропин и адреналин по 0,3.

Посмотреть на часы – ух ты, уже семь минут как меня позвали. В дверь просунулись попавшиеся на глаза второй медсестре главная сестра больницы и дежурный гинеколог Борисыч.

– Вы, звоните 03, детскую реанимацию для перевозки. Борисыч, сердце покачай, я уже мокрый весь.

Второй сестре:

– Помогай набирать в шприцы…

Время неслось скачкообразно. И опять мысли вспышками:

– Вену… Вену, бля… Венозный досту-у-уп… Ладно в мышцу… Еще адреналин… Еще… Тридцать пять минут реанимации… Ладно еще немного покачаю… Борисыча сменить, он замудохался… Нет ни хера… Бросаем?… Еще немного…

***

Ребенок официально перестал быть ребенком. Он стал телом пушисто-белобрысого ребенка восьми месяцев от роду и около десяти килограммов весом, одетым в синие джинсы, полосатую футболку и одну кроссовку.

– Все, бросаем. Хватит. Бесполезно. Констатация. Все, я сказал. Выкатывайте в коридор, челюсть, руки – сами знаете…

– Алексей Романович, руки как подвязывать – по-мусульмански, по-христиански?

– Я откуда знаю… Сейчас спрошу… Не высовывайтесь пока, кинутся еще… Пойду говорить…

Вышел, оценил обстановку. И снова мысли:

– Ох, сколько родственников набежало… Кто заистерит?.. Та, накрашенная постарше, рядом с отцом… Бабка?.. Этот в тюбетейке и с бородой… Он кто?… Сначала погасить истерику, только потом пустить к телу…

Не просчитал. Истерика была у отца. Рядом с выкаченной в коридор каталкой. Мать словно окаменела. Накрашенная постарше, которая бабкаматьотца и которая была обвешана различными украшениями из желтого металла вместо того, чтобы пойти к телу внука, стояла передо мной. И пугала всеми карами небесными, пугала, пугала… Свои мысли по этому поводу я цитировать не буду. И пружина в груди почему-то продолжала сжиматься. А тут еще за мужиком в тюбетейке и с бородой коситься надо. Он вел себя конгруэнтно – хмуро косился нам меня, но молчал. Накрашенная постарше набирала децибелы. Теперь она требовала отдать тело. Я механическим голосом, негромко, чтобы она сбавляла голос, твердил про обязанность вызвать и дождаться оперативников, следователя и судмедэксперта. Бородатый продолжал молча коситься. Откуда-то вывернулась дежурная терапевт, стала потихоньку оттирать меня плечом. И вдруг на заднем плане замаячил не только хмурый, но и тревожный Борисыч:

– Алексей Романович! Срочно в операционную…

И по пути, скороговоркой:

– Романыч, двенадцать лет… Травма наружных половых органов… Вроде криминал… Кровопотеря до хрена… Шок… Ревизия… Ушивать. – А сам продолжает смотреть тревожно.

Опять замелькали мысли:

– Эх и вечер гадский… Чего, парниша, засомневался что справлюсь?… Не ссы, Капустин, Салават Фасхутдинов исполнит татарскую народную песню «Дойчланд, Дойчланд, юбер аллес»… Ох, бля, вся юбка в кровище… это сколько же кровопотеря?…

А дальше старший снова начал сыпать командами анестезистке:

– Вену!… Давление!… Шестьдесят на тридцать?… Гелофузин!… Кетамин, пока семьдесят пять!… Фентанил набирай, но не вводи без команды…

Потом была стабилизация гемодинамики, побудка и сдача девочки в сознании мамаше под присмотр.

***

Потом до ночи отписывание разных бумаг милиции и следователю.

***

Потом, наконец, забрали тело ребенка и родственники ушли. Перед уходом бородатый в тюбетейке задержался передо мной и неожиданно произнес:

– У Вас, доктор, похоже, из-за нас проблемы будут. Вы уж извините…

***

Потом, уже около двух ночи Борисыч отпаивал меня коньяком, изъятым из представительского фонда своей заведующей, и говорил, что «ты тут ни при чем, просто оказался не в том месте и не в то время». После отпущенных им ста пятидесяти пружина стала немного отпускать.

***

Жалобу на меня в горздраве оставили уже утром. В половине девятого я в кабинете главного сел писать первую из четырех за этот день объясниловку.

***

На письменный опрос в следственный комитет меня вызвали через десять дней. Там, во время опроса, я спи… э-э-э… взял с собой в качестве сувенира длинную иглу для суровых ниток. Потому что жизнь шла дальше, и нам тоже было чего прошивать, прошнуровывать и пронумеровывать, а иголки до сих пор не было.

***

Если что – то все события выдуманы и все совпадения случайны…

Об экзистенциальном опять…

Неделя насытила живительными впечатлениями. Но все хорошее проходит, прошла и она. Я не расстраиваюсь, ибо новая начнется.

А серый волк зажат в кольце собак,

Он рвется, клочья шкуры, оставляя на снегу,

Кричит: «Держись, царевич, им меня не взять,

Держись, Ванек! Я отобьюсь и прибегу.

Нас будет ждать драккар на рейде и

Янтарный пирс Валгаллы, светел и неколебим, —

Но только через танец на снегу,

Багровый Вальс Гемоглобин…

(О. Медведев. Из наушников mp3 плеера)

Среда была как среда. Обычный рабочий день, обещавший нормальную рутину (очень в англоязычной профессиональной литературе, исходящей именно с острова, любят слово routine). Опять один на хирургию и гинекологию. Ну, если в хирургии все привычно и отлажено: три грыжи и лапароскопический холецистит с нормальной оперативной техникой, быстрой сменой пациентов и отсутствием ауры из хаоса, то в гинекологии все тоже routine или выражаясь нормальным человеческим языком – бардак, бля. Иногда закрадывается мысль, что делать все через жопу им привычнее, потому как жопа – она совсем рядом с местом, где они профессионально реализуются. Сначала плановая лапароскопия в связи с бесплодием, затянувшаяся на непривычные два часа. Затем гистероскопия. И только затем тетенька преклонных лет (лет на пять старше меня, но я-то свои тринадцать общевойсковых раз на турнике еще подтянусь, хоть, возможно, и извиваясь, но все равно с оценкой «хорошо») с ожирением, узлами в матке и обширными шелушащимися высыпаниями на коже (какая-то дерматологическая псориазоподобная хрень, на течение наркоза никак не влияющая; ну а эстетические чувства у меня давно уже умерли насильственной смертью). Поскольку уйти хотелось сильно и вовремя, а операция в гипогастрии, т.е. в самом нижнем этаже брюшной полости, заморачиваться я особо и не стал, получил согласие на укол в спину, слегка поманипулировав сознанием пациентки вопросами безопасности подобной анестезии по сравнению с общим наркозом (даже формулировку новую сочинил «между вашим комфортом и безопасностью я выбираю безопасность», надо будет ее пошире использовать), прежде всего, чтобы о пробуждении не беспокоиться вообще. Больная в сознании, у нее ничего не болит, укантовал на послеоперационное место этот центнер килограммов после операции и все. К концу рабочего дня операция, наконец, завершилась. Очередной день ожидания осени подходил к концу, свой десяток наркозов был проведен и даже поход домой опосредованно, через одну из подработок не расстраивал. Мобилка зазвонила уже после выхода из экзитория. Звонила дежурная гинеколог Гульчатай: «А вы далеко?». Я молча пошел обратно, предупредив подработку, чтобы не ждали, ибо напрасно. Ну чего, пока обезболил извлечение мертвого плода шестнадцати недель от роду и дождик кончился. Да и домой теперь можно было ехать уже сразу. Где я и оказался в 19.10. Если ехать с подработки, то также бы приехал. Звонок, судя по мелодии («Kaarina» не так раздражает окружающих, как «Erica», но цинизма столько же, если не больше) был опять от группы «экзиторий». Гульчатай небось, подумалось мне. Хрень какая-нибудь с тетенькой. Что-то в ней мне не нравилось, о чем я Гульчатай перед уходом и сказал. Я посмотрел на дисплей и понял, что тяжело быть умным. Срочно. На работу. Загреба-а-ли. Вызвать такси, предупредить жену, гостившую у молодого человека и вносившую свою посильную лепту в его воспитание. Одеться. Забыть на полке снятые часы, кстати, тоже швейцарские, тоже дорогие – аж под двести евро и тоже подарок (от жены и дочери), все как у патриарха. Вследствие чего, потом все события пришлось засекать по чужим часам, а я этого не люблю.

Все остальное можно было уточнять уже в таксомоторе. Раскатать операционную, убедиться, что операторы (Борисыч и заведующая Гайнуллина) ужо на месте и получить у ответственного дежурного хирурга наркотики. Во встречном бою побеждает тот, кто раньше развернется – эта фраза из боевого устава сухопутных войск плотно сидела в подсознании. Да, и кровь с плазмой заказать. Много. «Хорошо, что Гульчатай взяла на себя эти диспетчерские функции, у нее получится»: подумал я, и тут подтянулась еще одна ехидная мыслишка: «Ага, а случись чего – диспетчер в очереди на озвиздюливание далеко не первый…». Что поделать, тяжело быть умным. Наслушавшись этих разговоров по телефону, водитель смотрел на меня уважительно и даже ехать стал побыстрее.

Доехали, рассчитался (кстати, из полученного накануне от благодарного пациента пожертвования на медицинскую литературу, как раз хватило, и сдача на сигареты осталась, хотя нецелевое расходование пожертвования налицо) вбежал, глянул. В пробежке еще успел пообщаться с понурыми гинекологами:

– По УЗИ?

– Жидкость в брюхе, много…

– Плазма?

– Греем…

– Эритроцитарная масса?

– Заказана…

– Езжайте, херли на меня таращиться, открываться надо побыстрее, дайте переодеться…

Успел напялить только верх от своей операционной «мабуты» и вдарил в операционную. Так и скакал потом по ней в этом верхе и драных джинсах похотливым гамадрилом. Начали на минимальных дозах наших препаратов, чтобы окончательно не уронить давление. Где-то в затылке мелькнула мысль:

– А если помнить будет что-то? А и хер с ним, помнят только живые…

Пока гинекологи лезли в живот, а потом выгребали сгустки, я лил струей все, что подтаскивали гелофузин-плазма-гелофузин, но давление и все прочее неудержимо валилось вниз. Чо, задачка из физики – насос, трубы и обогревающая жидкость. Если жидкости мало – сожми трубы и ускорь мотор. Адреналин. Постоянно. В концентрации 1:200 000 (а насос шприцевой я с собой прихватил, хоть и тяжело быть умным; набор для катетеризации центральных вен, кстати, тоже). Но лить его только в центральную вену. Подключичную. Толстой бабе. На операционном столе. Без анатомичной укладки.

– Подвинься на хрен, Борисыч.

Напялил стерильные перчатки, своей сестре:

– Мазни разок спиртом, хватит, до инфекционных осложнений еще дожить надо…

А в голове билась противная мысль:

– Если помрет от кровотечения – они виноваты. А вот если ты, красавец, сейчас легкое звизданешь… Не видать тебе осенью новой работы. Да и старой тоже. Оправдания в нашем колхозе не принимаются… Ладно, поехали… Ой, бля, неудобно-то как, сейчас наковыряю…

Бог пехоту любит. Вошел быстро, впер двухканальный катетер в вену. Тут и эти ребята сосуд пережали. Дальше было проще: в одну дырку адреналин, в две других наливаем, эритроцитарная масса подъехала, определять? – на хер, первая, универсальный донор, газы там транспортировать все равно уже почти нечем. Давление потихоньку ползло вверх. Частота сердечных сокращений, насыщение крови кислородом и выдыхаемый углекислый газ тоже.

Тут, совсем уж на ночь глядя и вызванная гинекологами начмед нарисовалась (мне она не нужна, я рогатого всуе стараюсь не поминать). А сейчас она еще иоглавного. Главному-то контракт не продлили, и, как доносит агентурная разведка (а чо, мы не пальцем деланные, у нас тоже есть), тетя подключила свою крышу на борьбу за открывающуюся вакацию. Все как в «Семнадцати мгновениях весны» – у нас месяц до кабздеца, а мы все интриги плетем… И сразу ко мне:

– Какие перспективы?

– Скорее да, чем нет, но видно будет позже…

А ты как хотела? То ли случились (не от слова «случка») гипоперфузионные повреждения, то ли нет, пока она практически без давления была, откуда я знаю…

– Как вывезете ко мне…

У себя в кабинете она сначала визжала. Трясла какими-то бумажками, спиз… э-э-э… взятыми без разрешения почитать со стола заведующей гинекологии, я не прислушивался у меня мысли о другом были. Потом требовала объяснительные (тут я оживился, но с меня ее требовать она перестала, а жаль…). Приходилось сидеть с невозмутимым лицом, и думать:

– И чего же тебя так колбасит-то, лошадка педальная?

Пока не понял – страх. Это же опять ЧП. Из-за отсутствия круглосуточной реанимации. Потому, что на юриста с зарплатой трех реаниматологов и на восемь замов главного деньги есть. На реаниматологов нет. И стало быть карьерные устремления могут накрыться и медным тазом, и местом приложения гинекологических знаний на счет «раз». А если бы мы (я или нет, это неважно) взяли тетеньку весом центнер на операцию хотя бы минут на сорок пораньше… И я об этом на разборе (если до него дойдет) молчать не буду… Потом была мысль – а не послать ли ее на хер и не завершить ли посыл швырянием заявления в морду?

– Ладно, собака серая, жди ответку. Крови я из тебя еще попью, бояться мне нечего, в роддом на постоянку хоть завтра вернусь… – завершил я мыслительный процесс.

Потом была попытка раскрутки заведующей гинекологии на презентационный фонд с целью поправки расшатанных нервов и удалось добыть лишь бутылку французского сухого на троих (коньяк был бы лучше, но его не было). Потом оценка послеоперационной функции почек – нормально, моча есть; сердца – нормально, ишемии миокарда нет; легких – нормально, дыхание симметричное, жесткое, но хрен с ним; мозга – долго ждал, но на сознание она вышла и даже поговорила… Потом писанина. Потом крепкий здоровый сон. С пяти до половины седьмого. Потом снова операционный день.

Мораль: Дома жена спросила:

– И чего ты в результате получил?

– В сухом остатке – живую жирную чешуйчатую старую деву. Может внуку зачтется? Мне-то похер, в рай я все равно дресс-код не пройду, а ада – не заработал…

Вместо послесловия: Кстати, анестезиологом я стал совершенно случайно (вообще-то я хотел в лесники в самом глухом лесу пойти, но не случилось). После увольнения из армии разговаривать ни с кем не хотел, вот и пошел туда, где пациенты молчаливые. Нет, был еще вариант с патанатомией, но на трупы, по причине пресыщения данной картинкой, я хотел смотреть еще меньше, чем разговаривать. Вот и вышло так, как вышло. А что, у кого-то романтически-возвышенные мысли «про призвание» возникали?

О вдвойне оплачиваемых дежурствах…

Придя на работу в февральский, но красный день календаря, первым делом рявкнул на акушорских вахтенных, что трогать меня не по делу вообще и сегодня в частности чревато и порекомендовал забыть о моем существовании. Из меркантильного чувства собственного комфорта. Для убедительности помахал перед носом камуфлированной операционной тюбетейкой. И возлег. Правда потом вспомнил, что у меня послеоперационная больная не переведена, а поэтом пришлось вставать и подниматься наверх, чтобы дать устное указание о переводе. Письменное давать не стал – неохота, да и не читает никто. Я уже полгода их не пишу (честно отвечая «да, конечно, все написал») и никто до сих пор не заметил.

На обратном пути был несколько озадачен сидящим на стуле перед столом акушерки в приемнике мужиком (на этом стуле обычно принимаемые в ротдомик беременные сидят).

– Не понял… – решил удивляться я вслух – У нас чо, по случаю дня Красной Армии мужиков принимать начали?

Мужик оглянулся. Как-то недовольно. Видимо понял, но мне-то по хрену. Хотя при взгляде на этого субъекта возникали нездоровые ассоциации с Мадамин-беком, Джунаид-ханом, когда-то прочитанной методичкой пышноусого краскома С.С.Каменева «Система борьбы с басмачеством (бандитизмом)» и понравившимся после прочтения в детстве романом Г. Тушкана «Джура». Он тоже смотрел на меня по-доброму. Быдто через прицел распространенной в свое время в Туркестане винтовки Энфилда.

Ну, чо, дальнейших вопросов можно было уже и не задавать. Судя по высотно-горному пейзажу на первой странице паспорта, гражданин высотно-горного когда-то братского Таджикистана жену рожать привел. А на месте для принимаемых сидит потому, что его жена языком экс-имперских экс-оккупантов не владеет. Ну и залег я дальше в позу дежурного врача. «Расследования авиакатастроф» досматривать.

Через пару серий это весьма приятное времяпрепровождение было прервано истошным воплем наших меньших братьев по разуму «Сердцебиение у плода! Бегом!». Кому сериалы, а кому суровые будни. Пошел имитировать бег. Хотя как-нибудь попробую сымитировать его как в кино – с истошным воплем «Скорее! Мы его теряем!». Может рождаемость в отделении патологии беременности, где ее (беременность) сохраняют резко повысится?

Поскольку речевой контакт был резко затруднен, время на него и не тратилось. Местами ощущал себя ветеринаром. Хотя следует отметить, что по причине возраста, пациентка к нашим шевеления отнеслась вполне лояльно. Видимо еще помнила эпизоды детства при Советской Власти и существование специальных людей в белых халатах.

Потом, несмотря на все усилия убийц в белых халатах, новорожденный третий мальчик и четвертый ребенок в семье, от души заорал. Неонатолог и акушоры радостно вздохнули. И я не мог остаться в стороне от всеобщего радостного подъема:

– Хорошо орет! Громко! С такой голосистой глоткой он, когда вырастет, вполне сможет возглавить национальную борьбу жителей Туркестана за религиозное возрождение и окончательное освобождение от имперских оккупантов…

Потом был мой практически монолог в послеоперационной палате:

– И кто тут у нас фарси понимает? Никто? Стыдно товарищи молодые мамы! А кто дольше всех лежит? Вы? Назначаю старшей по камере и ответственной за международную интеграцию…

Между прочим, как-то они там общий язык нашли. Вот что безусловные командирские рефлексы, грамотно поставленная задача и отработанный командный голос с людьми делает.

Потом я вышел поку… э-э-э… подышать свежим воздухом и увидел ожидающего окончания родового процесса счастливого молодого папу.

– Ирина Мефодиевна, вы бы на улицу курить не ходили. А то там вольный сын высоких гор Памира дожидается. Как бы на чо не обиделся…

И кто ж знал, что шутки мои опять пророческие?

– Почему вы прооперировали мою жену?

– Потому что состояние ребенка было угрожающи…

– Почему вы прооперировали мою жену, а меня не спросили?

– Она дала согласи… – кстати, в бланке согласия на операцию действительно стоял какой-то полумесяц.

– Какое согласие без разрешение хозяина?

– … – Пауза подзатянулась. Опаньки! Борец за освобождение женщин Востока начала сдуваться, но поскольку ее жизни, здоровью и половой неприкосновенности ничего не угрожало, я решил пока наблюдать за конфликтом цивилизаций методом подслушивания, ибо появление веселого и находчивого мужика, трогавшего голую чужую собственность руками (пусть даже и в перчатках) могло перевести диалог в несколько иную плоскость, а я, хотя и тоже умею смотреть быдто через прицел АКСа, но буду лет на пятнадцать постарше и на те же пятнадцать килограммов полегче (хотя у меня в заначке кислородный ключ на 32 есть). Но ничего, нашлась – В России у женщин нет хозяев!

– Мы – таджики! – Гордо возразил ириномефодьевин собеседник, интонационно подчеркнув, что вертел он эти чужие для нормального человека обычаи на не аутентичном для высокогорного Туркестана банане. – У моей жены хозяин я!

Ну, как-то к консенсусу они не пришли. Гражданин братского Таджикистана обещал жалобу написать. Жду с нетерпением…

О роли медсестер лечебном процессе…

Я боюсь медсестер. Особенно молодых. Особенно из совсем провинциальных медучилищ.

Хотя если сделать небольшое отступление и вспомнить, как мне довелось попреподавать анестезиологию с реанимацией в пафосном губернском медицинском… как бы это помягче… колледже, то из группы третьекурсниц, мне только, сейчас точно не помню, то ли два, то ли три человека рассказали, сколько у человека кругов кровообращения и откуда-куда они начинаются-впадают. Зачет они же сдали. Остальным я поставил тройки в обмен на расписку, что они «никогда не будут работать в анестезиологии-реанимации, поскольку при исполнении служебных обязанностей с таким уровнем знаний являются социально опасными». Кстати, не отказалась ни одна. А мне они на пересдаче на хрен нужны?

Но вернёмся к нашим выпускницам провинциальных медучилищ. Звали ее… ну пусть будет Гульнара Исламовна. По имени-отчеству звали ее все, и пошло это с моей легкой руки. Только с чего это по имени-отчеству ее звать пришло в мою легкую руку – убей, не помню. Скорее всего, скучно было. Девушка была своеобразная. Любила петь. И слушать Таню Буланову. А вот чего вводить и сколько миллиграммов в миллилитре того или иного препарата запоминала хуже. Вернее никак. Я ей сдуру присоветовал на бумажку все записать. Она выслушивала команду, заглядывала в бумажку и потом, не торопясь, вводила. Вот за совет про бумажку ее ко мне и придали. Был это дождливый осенний вечер, операции в исполнении меньших братьев по разуму, работающих в операционной только руками затягивалась, время к 18.00. Везде, куда мне надо было, я уже опоздал, поэтому и не нервничал. Вдруг вспомнилась племянница, учившаяся в это время считать после десяти. До тринадцати было легко, а дальше шло числительное «жерепнадцать». Тем временем процесс протекал скучно и однообразно, т.е. штатно. Я, как самый умный в операционной, сидел, рукоблуды ковырялись в пациенте, наркозный аппарат гудел, анестетики с аналгетиками вводились. Кстати, подошло время введения прекрасного (в военно-полевых условиях) галлюциногена по имени «Калипсол» производства Венгерской Народной Республики. Я и скомандовал:

– Калипсолу. Жерепнадцать миллиграмм.

Жизнь становилась интереснее. Гульнара Исламовна невозмутимо заглянула в бумажку, набрала какое-то количество раствору из пузырька темного стекла, развела и уверенно пошла к больному. Дальше к диалогу прислушивались даже хирурги.

– Ты чего набрала?

– Чего сказали, то и набрала.

– А сколько ты набрала чего я сказал?

– А сколько сказали набрать, столько и набрала.

– А сколько я сказал?

– Вот набрала сколько сказали. Сами сказали столько набрать…

Это могло длиться вечно, но дело шло к тому, что англичане называют «awareness». Поэтому волевым решением диалог я попытался прервать:

– Вылей. На хер. Набери пятьдесят миллиграммов. Один (продублировал пальцем) миллилитр. До отметки с цифрой один. Не поняла – переспроси.

– Все я поняла, зря вылили, сколько сказали, столько и набрала…

Я только смог простонать:

– Ахх-хренеть.

Мораль: После этого я стал понимать злобных буржуинов, у которых анестезисток в основном нет. А миллиграммы в миллилитрах дублировать начал.

Про Гульнару Исламовну и ее аппендицит, а также про Гульнару Исламовну и ее пение расскажу попозже. А то сюжеты иссякнут.

О роли медсестер лечебном процессе – 2…

Ну что, вернемся к роли медсестер в лечебном процессе? В данном случае, в лечебном процессе самих себя.

Ибо, как говаривал один мой старший товарищ: «Из медсестер и вечерников врачей не получается…». Или как говаривал я, по этому же поводу: «Студенту поработать медсестрой можно и нужно. Переработать нельзя…». Ну ладно, отвлекаюсь, да и в профессиональном высокомерии обвинить могут (хотя мне пох, честно говоря). Впрочем, высокомерие, порожденное иной степенью ответственности и многолетними наблюдениями за этими персонажами, есть.

У Гульнары Исламовны через год работы в нашем богоугодном заведении заболел жывот. Справа внизу. Так что даже люди далекие от медицины смогли бы понять, что это аппендицит, который может лопнуть. Поскольку Гульнара Исламовна стояла к медицине на шаг ближе людей далеких от медицины, она на него пожаловалась. Поскольку хирурги у нас были в основном хорошие, т.е. не ленивые и любопытные, то свободные от операций сразу же выстроились в очередь, дабы полапать невинную исламскую девушку за оголенный жывот и приспущенные трусы. Тем не менее, Гульнара Исламовна в вопросах соблюдения религиозных верований в виде отказа от демонстрации своего обнаженного девичьего тела, стояла на жестких фундаментальных позициях и демонстрировать жывот отказалась, что проявилось в залезании на подоконник и громком визге (мое радикальное предложение пиз… э-э-э… дать ей сзади по башке и пощупать жывот с исключительной дерзостью и особым цинизмом, а, при необходимости, провести и пальцевое исследование прямой кишки, используя беспомощное состояние потерпевшей, было отвергнуто как антипартийное уголовно-наказуемое и неполиткорректное). На визг забрела начмедша, и, первым делом, отсыпала мне гребуков за нарушение лечебно-охранительного режима в сестринской, т.е., теоретически, рядом с местом госпитализации наиболее тяжелых больных. Я ушел, громко матерясь и горько сожалея о нереализованном замысле, пожелав им, чтобы оно рассосалось. Уточнять, кто или что имелось в виду, при употреблении слова «оно», я, на всякий случай, не стал. В это время начмедша отловила за ноздри кого-то из не успевших свалить вслед за мной работников ножа и топора, и повелела щупать через ночную рубашку. На разочарованный, но не без надежды в голосе, вопрос не успевшего о качестве диагностики при щупаний через ночную рубашку, ответ был коротким. – Ниипёт! Давай быстрее, пока милиция на вопли не приехала.

Локальное напряжение мышц передней брюшной стенки справа в гипогастрии он, тем не менее, нащупал. Симптом Щеткина и его брата Блюмберга тоже. Тут и анализ крови приехал, лейкоцитоз, сдвиг влево. Все как в книжке для четвертого курса. Ждать нечего, резать надо к чертовой матери, не дожидаясь перитонита. Впрочем, пришлось подождать пока освободится стол у анестезиолога-женщины (такова была последняя воля Гульнары Исламовны). Ну а пока чего-то ждешь, идет время, который каждый использует по-своему. Гульнара Исламовна использовала его продуктивно – она думала. И додумалась. За год работы, она усвоила, что у поевших больных операции отменяются (боюсь, что она не догадывалась про отмену только плановых операций, экстренных-то у нас особо и не было). Т.е. отменяются наркозы, но операции, почему то, отменяются тоже. Не желая оперироваться и, соответственно, желая отмены операции (или в обратной последовательности) она решила поесть. За то время, пока соседки по сестринской комнате успели позвать ближайшего врача, наша красавица успела сожрать треть буханки хлеба и полбанки соленых огурцов (повезло еще, что банка была маленькая, всего литровая). Пока врач успел оную банку изъять, Гульнара Исламовна стала требовать шоколадку за окончательное согласие на операцию и адекватное дооперационное поведение. Шоколадку ей пообещали выдать после операции, но с учетом опасности разного понимания словосочетания «адекватное дооперационное поведение» к ней приставили соглядатая.

В этой жизни кончается все. Даже ожидание. Стол освободился, и нашу барышню увели на операцию. Я проконтролировал освобождение койки для нее в реанимации и продолжал заниматься своими делами, пока ее (кстати, аппендикс-то был сильно флегмонозный, ну или слабо гангренозный) не привезли обратно. Просыпающуюся, но уже в трусах и ночной рубашке, т.е. процесс, протекал практически целомудренно, однако, против законов физиологии не попрешь, на президентов и бомжей они, в отличие от уголовных, действуют одинаково – свежесожранные огурцы с ржаным хлебушком устремились обратно на воздух (немного знающие английский язык могут оценить мою виртуозную игру слов, поскольку значение английского слова aspiration не только «отсасывание содержимого полости» (в т.ч. и ротовой), но и «устремление»). Поскольку свежесожранное устремлялось наружу по кратчайшему пути, то двинулось оно обратно в пищевод и быстро заполнило всю ротовую полость. После этого недопереваренные (я бы даже сказал только пожеванные) огурчики с хлебцем пошли куда положено, то есть в трахею, но тут они повстречали голосовые связки. Картина ларингоспазма была опять-таки как в учебнике – кукарекающее неэффективное дыхание с напряжением вспомогательной дыхательной мускулатуры и последующим ее (дыхательной мускулатуры) истощением. Надо было что-то делать. Теоретически вариантов было два – углубить анестезию, чтобы снять чувствительность нервных окончаний голосовых связок с последующим втеканием сильно кислой, за счет желудочной соляной кислоты, блевотины сначала в верхние, а, потом, и в нижние дыхательные пути и вытеканием из этого самых разнообразных не очень приятных последствий; либо выгребать блевотину изо рта. И оба нужно было начинать как можно раньше, не дожидаясь гипоксического повреждения головного мозга или того, что вместо него ей папа с мамой в череп напихали. Поскольку я, светя другим, сгораю сам, был выбран второй вариант. Выгребание блевотины изо рта пальцем. Указательным. Правой руки (как у русских во время куликовской битвы, у меня оставались еще указательный палец левой руки и засадный указательный палец). Процесс был практически завершен и ларингоспазм практически купирован, но про ассоциативное мышление Гульнары Исламовны я представления практически не имею. Предполагаю, что в содержимом ее черепа всплыло мое не сильно давнее пожелание о рассасывании, может быть логическая цепочка была иной. Мне было все равно, поскольку девица напрягла свои жевательные мышцы (а они в организме самые мощные) и сжала челюсти. Палец остался ней, возможно на память. Меня этот вариант сильно не устраивал. Поэтому все получилось рефлекторно – палец на себя, основанием левой ладони в лоб. Сильно, потому что больно (а ноготок-то потом с месяц слезал). И тут меня насторожила абсолютная тишина. В больнице такой не бывает. Я медленно оглянулся. За спиной стояло все отделение и молча наблюдало за моим трудовым подвигом, белым пятном выделялось лицо проводившего наркоз анестезиолога. Я задал банальный вопрос – А чего это вы тут делаете?

За всех ответил заведующий – Прибежала розовая Роза, сказала, что у Гульнары Исламовны остановка… Мы и набежали…

Последний мой вопрос был не менее банальным – Где эта сука?

Розовая Роза, приходя на работу, умудрялась прятаться от меня три дня.

Эти три дня я работал с забинтованным указательным пальцем правой руки, поскольку укушенные раны заживают плохо. Гульнара Исламовна поглаживала шрам на животе и синяк на лбу. Жизнь продолжалась.

Элефтерия и танатос…2

Произошло это в те стародавние времена, когда я не любил, как белый господин мулат ходить на наркозы, а, напротив, как негр на плантации 7—9 месяцев в году мог просидеть в реанимации. Начало дежурства как всегда не предвещало. Совершенно ничего не предвещало. Дежурство шло как всегда. 1 залежавшийся +5 свеженьких в палате. 2 медсестры и санитарка в бригаде. Правда одной медсестрой был весьма жеманный и, я бы даже сказал кокэтливый, юноша с 6 курса (с учетом бьющей в глаза жеманности и кокэтливости близко я к нему не подходил, а то мало ли…). Санитаркой был юноша со 2 курса, но в жеманности он замечен не был, поэтому я его гонял, как барбоса.

Больные были как больные, кому чего капать к вечеру было прокапано, особых жалоб не предъявляли, поэтому неотвратимо приближались: время раздачи и введения специальных аналгетиков – к больным, а последующая перспектива отдыха лежа с закрытыми глазами, чтобы утром выглядеть бодро и свежо еще 8 рабочих часов – ко мне. Диванчик был уже застелен чистенькой простынкой, а боевичок в пестрой обложке раскрыт. И тут раздается истошный вопль жеманного юноши: «Алексей Романович, срочно в палату!». Специфика работы такова, что иногда приходится перемещаться быстро. Переместился и узрел, что больная с третьей койки, и ростом, и весом примерно одинаковая (около 130 (см и кг)) загорячилась и начала метаться по палате. Из издаваемых воплей стало понятно, что опасается она какой-то агрессии со стороны жеманного. Говорить, что я и сам его чего-то опасаюсь, я ей не стал, чтобы не усугублять ситуацию. Надо сказать, что во время перемещения по эротично оголенным (в нашей реанимации одетыми не лежат) бедрам ее похлопывал хвост из низведенной толстой кишки (во время брюшно-анальной резекции над анальным сфинктером удаляют пораженный участок кишки, а затем опускают вышележащий здоровый отдел, чтобы пациент продолжал какать привычным местом; причем опускают с запасом, который потом отрезается). Металась она очень быстро, но не долго. Секунд сорок. Потом устала, и прилегла отдохнуть на пятую койку. На которой уже лежала другая больная, молодая девчонка лет двадцати с небольшим. На свое и мое счастье, при тех же ростовых габаритах (примерно 130), весила она в три раза поменьше, поэтому из-под рухнувшей горячившейся старухи увернулась. И даже на койке тоже смогла разместиться, ибо реанимационные койки – они широкие. Ну ладно, пообщался, уговорил перебраться обратно, помог не жеманному санитару переложить ее на каталку (жеманный мудро уклонился – чего там, всего по 65 кг на брата), и понял – покоя не будет. Старуху надо гасить. В смысле медикаментозно усыплять (не как животное в ветлечебнице, а временно, до утра, утром сдам по смене). «Кстати, сдавать-то сам себе буду»: как-то внезапно подумалось. Ну и пошел я через коридор к сейфу в ординаторскую за разными волшебными препаратами. И только дошел, как: «Алексей Романович, срочно в палату!». Опять быстро переместился. Пока я быстро перемещался через коридор в правую дверь к третьей койке (куда же еще позвать могли) загорячившаяся пациентка, синхронно со мной, но встречным курсом через левую дверь, мимо остолбеневшего жеманного юноши, через коридор проскочила в ординаторскую и заперлась. Перемещаться пришлось очень быстро. Действовать тоже – пока жеманный юноша приседая и хлопая себя по бедрам совершенно по-женски причитал: «А что же теперь делать!?» – в голове всплыло мое, тогда еще не сильно давнее горнострелковое прошлое. Короче открыл я дверь. Вместе с косяком, ногой, с разворота. И увидел прелюбопытную картину. Бабка практически с боевым воплем «Джеронимо!» сиганула в открытое для проветривания окно (А этаж третий. И потолки четырехметровые. Итого до земли не менее двенадцати метров.). Но только благодаря весовым параметрам (около 130 (кг)) в открытой фрамуге застряла. При этом громко кричала в открытое окно что-то типа «Свобода или смерть!» и «Хулиганы зрения лишают!». Ординаторскую и подоконник я преодолел в два прыжка. И крепко вцепился в горячащуюся бабку, чтобы не выпала (представляю, как оно с улицы смотрелось). И до вены не доберешься. Пришлось действовать по правилам военно-полевой анестезиологии. Подозреваю, что мой истошный вопль на жеманного: «Кетамин! Грамм! В мышцу! Бегом, бля!» – тоже был слышен далеко на околобольничных просторах. Самым трудным через пять минут после инъекции, было извлечь старуху из окна – шибко крепко застряла.

Перекладывали на каталку ее уже втроем, и хрен жеманный в этот раз увернулся.

Об излишествах…

Сам себе навеял воспоминание о работе с маммологами. Маммологи – это такие специальные хирурги, которые оперируют исключительно титьки, именуемые молочными железами (у женщин) и грудными (у мужчин). Думаю, что иногда эта работа должна доставлять эстетическое удовлетворение, особенно при ощупывании, именуемом пальпаторным исследованием. Предполагаю, что именно склонность к эстетическому наслаждению и является причиной выбора этой профессии, но окончательно утверждать не буду (а то озвучил предположение, что движущей силой выбора профессии акушера-гинеколога являются сильно мерзнущие руки – дык обиделись).

В тот раз Олег Констатнтиныч оперировал добавочную молочную железу у молодой девицы с вполне неплохими основными двумя (мой любимый второй номер в бюстгальтерной классификации). Но и дополнительная, расположенная почти под мышкой, нулевой размер точно переросла и соответствовала первому. С одной стороны такая анатомическая особенность сама по себе неплоха, ибо вдруг партнер трехрукий попадется? Или двурукий, но баловник-затейник? С другой стороны – при полимастии (т.е. наличии этих добавочных молочных желез) в этих добавочных железах чего только не развивается. Прямо факультативный предрак какой-то. Следовательно, интересы трехруких и затейливых партнеров побоку. Резать. Ну и отрезали. Но на случай необходимости дополнительной лимфатической диссекции (а вдруг в этой отрезанной мечте затейника какая-то гадость все-таки уже поселилась?), ее, железу отправляют на срочную гистологию. Олег был предсказуем:

– Леш, ну напиши направление на гистологию…

– Олег, отстань. Не моя обязанность.

– Леш, ну напиши. Санитарку пока дождемся. – Чо то даже на блатную должность санитарской элиты – операционных санитарок – я не помню конкурса, всегдашний дефицит.

– Пузырь! – Становился предсказуемым я.

– Но это вместе с наркозом… – Начал торговаться не жадный Олег, принимая правила ритуала.

Ну и написал. Отправили. Я с нетерпением ждал прохождения положенного на гистологию получаса. Олег подозревал какую-то пакость, периодически исподлобья поглядывая на меня, видимо потому, что я слишком легко согласился. Ну чо, не знаю как Олег, а я дождался. В операционную влетела растрепанная заведующая гистологической лабораторией:

– Вы что… Олег Константинович… В присланном макропрепарате… Рака нет!

(Поясняю причину взволнованности: отрезание здоровой титьки – есть тяжкое телесное повреждение; по-моему до 7 лет по действовавшему тогда УК, но со сроком могу и ошибаться).

Олег посмотрел на нее, потом на меня, все понял и хихикнул:

– Это добавочная железа…

Заведующая гистологической лабораторией моча посмотрела на хихикающего Олега и на невозмутимого меня и тоже начала въезжать в ситуацию:

– Тьфу, ид-диоты, по тридцать лет мужикам, а все как дети… – Буркнула она и ушла.

– Романыч, а ты чего слово добавочная-то в направлении не написал? – просмеявшись поинтересовался заведующий отделением маммологии Олег Константинович.

– Константиныч, ты долбанись, писать столько лишних букв?

О мясных блюдах…

Между прочим, это целое драматическое произведение с положенными по штату прологом, экспозицией, завязкой, кульминацией и развязкой. Дальше вроде ничего не было… Начало этой длинной цепочки очень странно связанных между собой событий было положено лет 17 тому назад. Или чуть меньше. Когда я был перспективным и подающим надежды молодым, но уже все знающим и умеющим (во всяком случая, я был в этом уже твердо уверен) врачом. Кстати, принципиальное значение имело и то, что «спасибо» тогда не шуршало, а либо булькало, либо, реже, еще как-то символизировало выполнение продовольственной программы.

Случилось это в конце дежурства с пятницы на субботу, которая для большинства лечебных учреждений была рабочей (вследствие переноса выходного на понедельник и длинных нерабочих каникул, причем обусловлено это было наличием дополнительного праздника нашего герцогства – дня Местечковой Конституции). Всегда обращал внимание, что, например, Пензенская область или Чукотский автономный округ живут скучно – нет у них ни дня Местечковой Конституции, ни Местечковой же Академии Наук; а ведь как красиво могло звучать – Академия Наук Чукотского автономного Округа… Отвлекся. Итак, отдежурил я в пятницу спокойно. В полдевятого сдал рапорт по сокращенному варианту: профессору завкафедрой (ну у него отпуск летом и 2 месяца, пусть ходит), главному из комсомольцев (этого тоже не жалко, у него рабочий день ненормированный) и ответственному заведующему отделением из хирургов (а вот этот ни за хрен собачий попал). Приблудное начальство разбрелось по своим делам, а я остался ждать смену, которая чего-то задерживалась уже на полчаса. Впрочем, мужики вчера в баню собирались, так что может и перепарились немного, минут через десять-пятнадцать объявится. Минут пятнадцать затянулись еще на час. Меня это стало несколько напрягать, но напряжение быстро разрядил вопль от двери:

– Алексей Романович! Срочно реанимация в абдоминальном…

Если орут так, то принцип «не торопись, а то успеешь» не применяется, скакать надо.

Дорожка кофейной гущи тянулась по коридору на пару десятков метров.

– С литр… – автоматически прикинул я про себя. На кушетке в процедурке лежал худой и абсолютно белый мужик. Под кушеткой лежала кучка все той же темной блевотины.

– Еще не менее шестисот… – опять посчитал я про себя.

– Н-ну т-т-ты разв-ворачивайся… – Буркнул мне бедолага-ответственный. Заикался он не от страха и не от того, что проблема нарисовалась именно в его отделении. Даже не от того, что вместо поездки домой ему предстояло идти в операционную. Он с детства заикался.

– Я ушел. – Ответил я, набирая скорость. А набрав – Подымайте бегом, пока не квакнул, бля.

Открыть операционную, пнуть на мытье оперсестру, зашедшую уложить биксы для стерилизации белья и материала на выходные, собрать наркозный аппарат, оглянуться… Здесь вроде все. Теперь в ординаторскую к сейфу за подлежащими предметно-количественному учету, ибо без них наркозу не получается. В предбаннике, на перепутье трех дорог (в операционную, в реанимацию и в коридор) случилось увидеть забавную картину: в реанимацию прошмыгнул мой сменщик, в операционную прошмыгнули мыться хирурги, а в коридоре… в коридоре красные от натуги главный и завкафедрой выполняли функции лифта (суббота, у лифтера выходной пуговицы в ряд) и, отдуваясь, тащили носилки с все еще блюющим, иногда на них, бледным больным со второго этажа на третий, к дверям операционной. Приятно глазу, но бежать надо. Хапнул ампулы, глянул на сменщика. Ой, сильно заметно! Причем видно, что он не «уже», а «еще». В смысле хорошо они вчера помылись, в баньке-то.

– Сиди, б…, здесь, не светись. Сам схожу…

Если забежать вперед, то переживающим о нашей нравственности и моральном облике надо сказать, что указания сменщик выполнил полностью и к моему возвращению если и не пришел в себя окончательно, то был вполне дееспособен.

Успел в самый раз, когда мое звено местами облеванных санитаров-носильщиков дотащило таки свою поклажу до цели (то ли я быстро бегал, то ли они медленно несли, уже и не понятно) и перекладывало уже теряющего сознание от геморрагического шока клиента на стол.

ХАЕС (единственный по причине модности бывший у нас на тот момент кровезаменитель из гидроксиэтилкрахмального братства) в обе вены. – Командным голосом начал я рулить своей анестезисткой. И оглянувшись. – Ой, какие у меня санитары сегодня… Расскажи кому – не поверят…

Дальше пошла работа, не до одобрительных взглядов начальства было.

Кетамин на вводный… Обвал давления. Или остановка? Монитора нет, хрен выяснишь… Ладно, хоть интуитивно допер продолжить инфузию адреналина. На время долива жидкости, какую-никакую перфузию значимых органов обеспечил… О! Кровь откуда? Кто определял? Я профессора озадачил?… Б…, хирурги заканчивать собираются?… Чей, говоришь, этот мужик родственник?… Да мне по…

Но резекция желудка на фоне уже стабильной гемодинамики и не сильно выраженной анемии (а что бы нет – две периферических вены плюс подключичная) через 3 часа завершилась. Скинул уже пытающегося дышать «блюющего в терновнике» (такой радиопозывной у него и был все время лежания у нас) в палату на ожившего сменщика, убедился, что ИВЛ продолжили, да и домой поехал. Как раз рабочий день вышел. А потом этот мужичок просто забылся.

Спустя полтора месяца меня выцепил с тогда еще не запрещавшегося новогоднего внутрибольничного корпоратива (на самом деле обычная коллективная пьянка, сейчас таких уже не делают, все по кабакам) оперировавший этого пациента хирург:

– П-п-пошли…

– К-куда? Мне и тут нормально.

– Н-не д-дразнись. П-п-пошли…

– Я не дразнюсь. Я в к-кондиции.

Спустились на улицу. Он открыл багажник.

– Выб-бирай…

– Это чо, собака? – Проявил любопытство я.

– Ид-диот. Баран это. Разруб-б-бленный. От б-блющего в терновнике. Выб-бирай любую п-половину.

Дома я появился около двенадцати. Пьяный в мятую сисю и с разруб-б-бленной вдоль п-половиной барана под мышкой.

Так баранина и вошла в наше новогоднее меню.

Четверть барана (со стороны задней ноги) привезли с рынка, когда я был на дежурстве.

– Порубить надо… – Сказала мне жена.

Понятно, что порубить. Праздники длинные. Тут тебе и запеченная нога, и отбивные на ребрышках, и даже такая вожделенная то ли папой Карло, то ли Буратиной «баранья похлебка с чесноком» из то ли талантливой компиляции К. Коллоди, то ли талантливой сатиры на российскую богему первой четверти ХХ века пера Красного Графа.

– Топор на даче остался… – Начал размышлять вслух я. – Давай схожу, куплю, все равно нужен, да и ножи в заточку надо отнести.

– И еще песку сахарного, чай и пакет молока… – Перечислила жена продукты, покупку которых можно мне доверить.

Отнес, купил, пошел обратно. На переходе широкой улицы с интенсивным движением толпа народа дождалась зеленого и двинулась. Тут же, с прилегающей территории попыталась проскочить, используя пешеходный зеленый и стоящий на красный основной поток какая-то серебристая «четырнадцатая» (кстати, моя дочь считает, что водители семейства «девяток-пятнадцатых», судя по внешности и поведению на дороге, какой-то специальный кастинг при покупке автомобиля проходят). Но пришлось затормозить. Нет, бабка-то с ребенком отскочили, но я стоял перед капотом и рассматривал водителя. Потом рассматривал барышню водителя. Крепкий вьюнош через приоткрытую водительскую дверь пытался объяснить мне что-то про мою сексуальную ориентацию и прочее, всякое разное.

– Молодой человек, не могли бы вы не кричать и не материться, а то дети мимо ходят?

– Чо сказал, козел…

Странно, при такой вежливости осторожным надо быть. А этот какой-то непуганый.

– Хлебало, говорю завали, мудель – простудишься. И ПДД почитай… – А чего бы и не пошалить собственно?

Рассчитано все было правильно. Униженный и оскорбленный, да еще в присутствии барышни… Он начал лихорадочно искать что-то за спинкой сиденья. Очевидно биту. Они все на сдачу с автокредита биты покупают. Бейсболисты…

Когда дверь изделия отечественного автопрома начала приоткрываться, я достал из пакета купленный хозтовар и начал внимательно изучать этикетку. «Изготовлено в России. Топор кованый». Название инсталляции я еще не выбрал, колеблясь между литературным «траченый молью Раскольников», вычурным «Виннету-сын Инчучуна с любимым томогавком» или лаконичным «Ионесян»… Кавалер барышни залез обратно в автомобиль. И пешеходный народ от меня попятился. Наверное, мужик, гуляющий с топором в пакете несколько неординарен?

О ритуалах…

Есть в мусульманских погребениях некоторые особенности, неизвестные широкой публике. Могила отрывается с дополнительной нишей, в которую специфическими образом и укладывается усопший, а затем ниша закрывается досками. Причем проделывают это наиболее близкие и самые старшие родственники мужеска пола. Ислам я не исповедую, но если положено и покойный этого хотел – то надо исполнять…

Сегодня занимался этим уже вторично. Отметил про себя, что обзор окружающей действительности при нахождении в могиле несколько своеобразен. Но во второй раз уже попривычнее.

Возвращаясь с кладбища, успел шепнуть двоюродной сестрице:

– Ну что, побывал в могилке во второй, и, очевидно, в последний раз – больше мусульман среди близких родственников не осталось. Можно считать этот «прыг-скок» туда и обратно генеральной репетицией?

О неотвратимости эволюционного процесса…

Как-то так исторически сложилось, что мое мировоззрение сформировалось в эпоху исторического материализма, когда среди прочих непобедимых, а потому верных, наличествовала теория передового английского биолога тов. Ч. Дарвина. А значит глупо перебегать в стан победившего метафизического идеализма. Тем более что ископаемые следы эволюции вполне себе наличествуют. Например, прародитель современных людей homo erectus (называемый так не потому, что он с эрекцией наперевес гонялся за гендерными коррелятами по всем родным просторам в связи с отсутствием специально отведенных для этого мест типа ночных клубов, а потому, что с четырех конечностей поднялся на две) тихо и мирно, без скачкообразных революционных процессов, сэволюционировал в homo homini lupus est, т.е. sapiens’а.

Я, как человек, проводящий длительные антропологические наблюдения за окружающими, должен отметить дальнейшую тенденцию развития человека разумного. Появляются два новых вида – homo curvatus и homo legitimus.

Первый, homo curvatus (почему-то вспомнился карманчик для прибора «курвиметр» в офицерском планшете) – человек изогнутый. Сидя в метро, насчитал таких, согнувшихся над смартфоном и бодро тычущих в него пальцами одной руки восемь человек из четырнадцати, находящихся в поле зрения. Задумался – а куда отнести меня, не согнувшегося, но воткнувшего в уши наушники с аудиоверсией хорошего исторического романа Дм. Балашова «Митрополичий престол»? В очереди к гинекологу в частной клинике встречаемость людей этого вида еще выше и достигает 100%.

Второй вид, homo legitimus, – человек, имеющий право, стал распространяться с заменой принятого в советской карательной психиатрии тоталитарного «бреда сутяжничества» на политкорректное «кверулянтство». Кстати, при общении с представителями этого вида человеков, я эмпирическим путем установил, что большинство не знает автора ключевого видового слогана «Тварь я дрожащая или право имею?».

– Алексей Романович! – Обратилась к анестезиологу начмед частной клиники. – Сейчас будет пациентка, она вчера жалобу на терапевта написала…

– И все равно к нам пришла? – Уточнил анестезиолог и задумался – а не найти ли в истории болезни одно из восьми противопоказаний к наркозу, которые он на спор в любой истории болезни находил? но потом решил, что это неинтересно. – А меня вы зачем об этом предупреждаете?

– Чтобы вы были аккуратны.

– Я всегда аккуратен.

Кстати, лицо у нее действительно перманентно недовольное. Что отразилось даже на развитости мимической мускулатуры.

– А я точно усну? – Это вместо «здравствуйте».

– Точно. – Отвечает анестезиолог и сует ей под нос ампулу с надписью большими синими буквами «Пропофол». – Майкл Джексон же уснул.

– А я не проснусь посреди операции? – Тон еще более недовольный.

– Не-а. – Майкл Джексон же не проснулся.

Аргументация, как ни странно, сочтена удовлетворяющей высоким требованиям.

Вот уже и газик закрыт, и провентилирована адекватно, и дыхательный девайс изо рта вытянут. Явно в сознании, ориентирована и доступна речевому контакту. Но глаза не открывает и ерзает на столе, имитируя постнаркозное возбуждение. На севофлюран, кстати, случается (в хорошем смысле этого слова). Но я-то работал изофлюраном. В принципе, свободный человек, живущий в свободной стране может вполне свободно… э-э-э… [censored: упасть] с операционного стола. Но предупрежденный (о видовой принадлежности) – вооружен. Заношу ладонь и… нет, это будет неспортивно… хлопаю, как и всех, по плечу:

– Глаза откроем!

Нехотя приоткрывает один глаз и снова зажмуривается.

– Ваша фамилия не Епанько?

– (Явно растерянно, потому что вопрос вне шаблона) Не-е-ет. Самойлова.

– Ну а если Самойлова – то лежим спокойно. Упасть со стола не столько больно, сколько обидно.

Помогло. Нестандартные ходы всегда эффективны.

Вместо морали: Персональные данные не разглашены, никто не пострадал.

О влиянии Фэн-шуй на процесс исцеления…

Роль Фэн-шуй в постройке медицинских сооружений явно недооценена отечественными градостроителями. Думаю, что с учетом особого пути развития отечественной медицины и состояния отечественной же медицинской науки она (роль) вообще может быть объектом, если и не появления новой медицинской школы, то нескольких докторских диссертаций точно.

Приемный покой того экзитория, в котором мне пришлось трудиться на тот момент, был расположен по Фэн-шуй неудачно. Он выходил прямо на проезжую часть улицы. Поэтому всю йухню с улицы завозили прямо к нам. В радостные объятья. Такой же хоспис, расположенный за оградой, подносчиками игнорировался напрочь, потому что его приемный покой был построен фэн-шуйски правильно и выходил во двор богоугодного заведения, на улицу же, лечебное учреждение таращилось только облупленными окнами муниципального (на тот момент) подчинения. А любой человек, хоть немного знакомый с медицинской кухней знает, что наиболее часто песец пробегает в лечебные учреждения на мягких лапах именно тогда, когда в него эту йухню с улицы заносят или заводят мирные обыватели, пришедшие на помощь внезапно заболевшему. В тот период мирные обыватели как минимум раз в неделю заносили внезапно заболевших передозировкой препарата глубокой переработки алкалоидов опия-сырца, именуемого в английской фармакопее диаморфином. Героином, если по-нашему. Коробки специфического антидота опиоидов налоксона производства Польской Народной Республики стоимостью около 140 рублей хватало на пару недель. Но покупали эту коробку, почему-то, раз в полгода. Может, организаторы здравоохранения так боролись с социопатией? В любом случае, мне сие неведомо. Следует отметить, что помирают внезапно заболевшие смертельно опасной болезнью «передозировка героина» от гипоксии (красивое женское имя, нет?), т.е. недостатка кислорода, вызванной (или вызванного, как тут писать-то?) остановкой дыхания, как правило, из-за угнетения дыхательного центра, а реже – обширной аспирацией рвотных масс или западением языка при глубоком сне, вызываемых употреблением этого самого продукта глубокой переработки. Вот этих красавцев и втаскивали. И лечить их приходилось когда как. Когда был налоксон, то немного подышать мешком, пока его в вену вводят, получить эффект на игле и пошел на хрен отсюда, пока блёв с ломкой не начался. Когда налоксона не было – подышать мешком пока в вену вводят какие есть дыхательные аналептики в лошадиной дозе, дождаться эффекта возбуждения дыхательного центра, измазаться в наркоманской блевотине, случившейся в результате действия этих же аналептиков в лошадиной дозе, и пошел на хрен отсюда.

Помнится из-за одного, слишком поздно втащенного красавца, все дежурство по звезде пошло. Потому что вместо того, чтобы отдыхать лежа с закрытыми глазами, пришлось на вопросы разных любознательных товарищей в форме письменно отвечать. Поскольку товарищи были из разных ведомств, то и подъезжали они с интервалом в час-полтора. А второй, весьма дорого, надо сказать, прикинутый, своевременно втащенный скорбящим и не менее прикинутым коллегой, первым делом ощупал наличие нательного креста из желтого металла, размером с ладонь на груди и часов типа «какбыроллекс» на правом (или левом?) запястье. Часов он, кстати, не нащупал, ибо они на расстегнутом браслете были сдвинуты вверх к локтю во время поиска вены для введения препарата. После этого внезапно заболевший обиделся, ухватил за руку не успевшую увернуться медсестру и начал высказывать претензию к качеству медицинских услуг в устной форме. Поскольку я выполнял самую главную свою работу, т.е. писал писульку в журнале приемного покоя, то сразу дотянуться ногой до головы внезапно заболевшего для перевода лечебного процесса в иную плоскость не успел – тот был утащен в дорогой автомобиль типа «большой черный внедорожник» ожидающим и переживающим коллегой и увезен на хрен отсюда, пока мы фамилией интересоваться не начали.

В описываемый день втащили сразу двоих. Втащившие сложили практически уже тела приятного глазу синего цвета в разных углах предбанника приемного покоя и отбыли восвояси, очевидно, посчитав свою миссию выполненной. Тревогу подняла санитарка, выглянувшая на шум. Внезапно заболевшим повезло поскольку, по причине неотложки нас было двое. Поэтому медицинская сортировка и первая врачебная помощь были начаты не последовательно. А параллельно. Т.е. налоксон (тогда бывший в наличии) набирали сразу в два шприца. Вот с протезированием функции дышания возникла некоторая заминка ибо дышательный мешок имени АМБУ наличествовал в одном экземпляре, а проделывать это по методе «рот в рот», несмотря на всуе поминаемую клятву имени товарища Гиппократа, ну совсем не хотелось. Но хрен с винтом на хитрую жопу найдется всегда. Три вдоха – переброс – три вдоха – переброс… То ли чудеса жонглирования, то ли пас в регби (мешок-то наш тоже дынеобразной формы). Самое интересное, что на скамейках этого предбанника продолжалось свидание посетителей с больными, разве что беседа прервалась, и началось наблюдение за бесплатным, но интересным спектаклем и это раздражало. Пришлось рявкнуть на выглядывающую не к месту дуру-санитарку: «Нож неси! Быстро!». Она оказалось быстроногой и кухонный девайс угрожающих размеров был доставлен. Посетители с больными начали разбегаться вплоть до пробки в дверях после четко и громко произнесенной команды: «Сейчас почки и печень вырежу, а вы звоните трансплантологам…».

В уютной обстановке при отсутствии аншлага клиентов пробудили и выкинули блевать на улицу. Второму, который почему-то был в одном ботинке, пришлось придать небольшое ускорение путем производства пендаля и произнесения заклинания «идинахотсюдаблеватьнаулицу». И все это с очень добрым выражением лица, в окровавленных перчатках (в вену-то катетером сам подкалывался в свободное от дышания время) и опять на глазах сгрудившихся перед входной дверью зрителей, ранее изгнанных из помещения. Вот, правда, не уточнял, насчет увеличения выписки на следующий день, но журналисты с расследованием точно не приходили. Даже странно…

В общем-то, благодаря вышепоименованному потоку болезных вполне можно было отслеживать динамику насыщения рынка этим товаром народного потребления, а также судить о качестве этого товара. Вполне себе прямая корреляция отмечалась. Но один раз была отмечена ситуация, заметно выбивающаяся из привычного течения жизни и вполне достойная занесения в анналы мировой эссеистики и малотиражных производственных очерков.

Настораживал уже первый занесенный около 17.00. «Дорог» по ходу вен не было. След от единичной инъекции и все. Да и руки не наркоманские, рабочие руки-то были. К тому же от ранено-пораженного синего и не дышащего неизвестно чем больного разило водкой. И зрачки. Узенькие. Миоз, если по-научному. Более всего шансов было за передозировку, несмотря на запах алкоголя (эти ребята с алкоголем не особо, ибо «бычий кайф»). В голове всплыла бритва Оккама, напоминавшая, что частые болезни случаются часто, а редкие – редко. Подышать мешком ну и налоксон тогда был, а посему после пары введенных ампул оживший зомбик, получив курсовой пендаль, галсами (из-за употребленного алкоголя) побрел участвовать в отборочных соревнованиях Чемпионата Европы по метанию харча в длину. Какая-то ненормальность происходящего бросалась в глаза, но совершенно не напрягала – и без ужаленных пролетариев забот достаточно.

Второй пролетарий появился дня через два. Тоже около 17.00, тоже с запахом, тоже со следами единичной инъекции. И тоже в возрасте к тридцатнику (то есть совсем не характерном для начинающих). Потом был еще один и перерыв на пару недель. Затем прошел передоз и снова затишье. За это время мы успели присмотреться и к сопровождающему, и к тому транспорту (красной шестерке с номерами соседнего региона) на котором их привозили, и, даже, выяснить график зарплат на одном нефтехимическом заводике, когда то бывшем флагмане химической промышленности, а ныне потихоньку умирающем, но рабочие места на котором покупались или передавались по наследству, из-за высоких зарплат (надо сказать, что одна из дорог с этого завода вела как раз мимо неудачно расположенного, с точки зрения Фэн-шуй, двери приемного покоя). Во время очередной встречи с жертвой странной эпидемии после введения налоксона я все-таки успел пообщаться с, так сказать, поставщиком потребителей медицинских услуг. Невысокий, крепкий. Суббрахицефал, лицо с тенденцией к уплощенности. Светлокож, светловолос и светлоглаз. Растительность на лице редкая. Около 30. Улыбался он криво и нагло, ибо предъявить ему действительно было нечего. Но я проявил свойственную мне охренелость:

– Не стоит этого делать, молодой человек. Иначе… – Я легонько придержал его за рукав

– Что иначе? – С той же кривой и наглой улыбкой поинтересовался «случайно нашедший на улице человека, которому стало плохо».

– Не решил еще… – По-доброму ответил я, поскольку не люблю, когда в моем присутствии кто-то еще криво и нагло улыбается. Молодой человек, не переставая улыбаться, вырвал руку и вышел. Следом пронесся оживший перворазник-потребитель товара народного потребления (кстати, а концептуально перворазовый передоз и травматическая дефлорация – это явления одного эстетического ряда или нет?). Очевидно, тоже в отборочных соревнованиях по метанию участвовать; налоксон – препарат честный. Курсовой пендаль я ему отвесить не успел, даже обидно стало.

– Номер машины записала? – Поинтересовался я у второй медсестры.

– Вот… – Сунула она мне бумажку.

Поскольку я еще не решил, что делать, то позвонил в РОВД. Они пообещали кого-нибудь прислать. И сдержали обещание – прислали отделение ОМОНа и трех оперов в засаду. Шучу. Прислали целого сержанта. Почему-то с собакой. Я изложил сержанту свое видение проблемы.

– Заявление писать будете? – Мрачно поинтересовался служивый.

– Легко! – Обнадежил его я.

– А тут нет состава преступления. – Стал отбрыкиваться от ненужной ему бумаги находчивый сержант.

– Думаете? – Продолжил дискуссию я.

– А он нанес вам какой-нибудь ущерб? – Возразил человек в погонах.

– Попробовал бы… – Мечтательно протянул я

Словом, сигнал был никому не нужен. Как и озарплаченные или обавансенные идиоты-работяги с бывшего гиганта нефтехимической отрасли. И даже постоянно появляющийся рядом с внезапно заболевшими передозировкой опиатов молодой человек на красной «шестерке» с номерами соседнего региона.

Если вы думаете, что развозящий передозы не появился, то сильно ошибаетесь. Через день привез следующего. Как всегда истошный вопль «реанимациювприемныйпокой!». Я не Паспарту из нудного детского мультика, плана у меня не было, поэтому все получилось спонтанно.

– Знаете что делать… – Буркнул я своим анестезисткам, перешагнул через заболевшего и направился к старому другану.

– Молодой человек, я ведь говорил, что не стоит этого делать?

– Не понял… – Отозвался старый знакомый.

Он действительно не понял. Не понял приопущенного к правому плечу подбородка, легкого шага вперед левой с выдвижением вперед левого же плеча и переноса веса тела на заднюю правую ногу. Вот оно, отсутствие бесплатного массового детского и юношеского спорта в нынешней демократической России. Может и начал что-то догадываться, когда пошел толчок правой ногой и началось движение туловища вперед с переносом веса на левую ногу, но было поздно. Потому как сопровождалось это резким срывом правого кулака из подвздошья с выпрямлением руки и четкой фиксацией ладонной поверхности кулака в последней трети траектории параллельно полу…

Вместо морали: Как-то не случилось мне панчером побывать – и вес не тот во время занятий был (и сейчас из среднего не выхожу, а тогда вообще полулегкий, а то и второй легчайший был), и техника хромала, но классические прямые в голову мне все-таки поставили. Да и нокдаун разок все-таки случился. Когда правым кроссом поймал противника навстречу, уйдя из-под атаки под локоть.

О маленьких радостях в суровой реальности…

Моя звезда всегда со мной

Моя звезда горит внутри

И говорит мне подожди

Постой чуть-чуть еще немного

Нам предстоит неблизкая дорога

Моя звезда звучит в ночи

Ее огонь во мне пылает

Но свет ее не озаряет

Лучи звезды меня не греют

Она ведет меня на крайний север

(В. Бутусов. Из наушников mp3 плеера)

Продолжаю работать в день в государственном лечебно-профилактическом, да еще и родовспомогательном учреждении. Иногда и по 32 часа. Чо-то как-то не очень. Пробуждения ужасны. Видимо поистаскался, поизносился и побывал в употреблении.

Сначала до часа ночи не заснуть. Потом не позже шести утра проснуться. А на работе – во время т. наз. «сна» еще и слышать, что происходит за каждой из стенок по раздельности – дурная привычка, навроде курения. Это действительно, не эксклюзивная одаренность, это – боевой рефлекс, вырабатываемый у большинства подежуривших. В такие хмурые утра (прямо как у «Красного графа» получается) наиболее ярко осознаешь, что жизнь, как говорится в широко распространенном бытовом и теперь уже практически народном идиоматическом (не от слова «идиот», но корень, в хорошем, грамматическом смысле этого слова, один) выражении пронеслась мимо, обдав грязью. После первой чашки кофе окружающее немного прихорашивается и начинает радовать, что грязью обдало не тебя одного, ну а после второй и совсем лучшеет, ибо приходит осознание того, что за увлечения (не люблю слова «хобби», хотя работа, по материальной отдаче, напоминает его все больше и больше) надо чем-то платить. Кроме физических, приходится приносить этому злобному молоху отечественного здравоохранения и материальные жертвы, ибо к частникам-то от души не походишь, а уже начинает формироваться предрождественский поток пациентов. Может в писатели, ну или хотя бы публицисты, податься? Только сразу в гениальные, которые по графе «совесть нации» проходят. Тогда можно молотить любую хрень, но, во-первых, не бесплатно, а во-вторых, ей (хрени) еще и внимать будут. Широко открыв рот и пуская пузыри умиления. Правда боюсь, что этот путь тоже сложен и тернист, а первая, она же основная, работа выработала жесточайшее отвращение к писанине. Сейчас уже на грани идиосинкразии.

Остается только создание себе маленьких радостей в виде развлечений.

Например, сделать отметку о сдаче в журнале учета пустых ампул, подлежащих предметно-количественному учету, «сдал нах». И расписаться. Интересно, когда заметят?

Или буркнуть по пути на утренний обход палаты интенсивной терапии (которая типа «реанимация»; с каким придыханием прокесаренные барышни сообщают мужьям по телефону, что лежат в палате ре-а-нимации!) в ответ на «Доброе утро!» встречной акушеро-гинекологини:

– С хрена ли оно доброе? Так не бывает.

– Что, совсем-совсем?

– Допускаю такую вероятность, но чисто теоретически и только в одном случае…

– Ну-ну… Интересно…

– А вот подняли вы меня в 4 утра на операцию, я голову влево повернул – а там молодая Шэрон Стоун лежит.

– Влево-то почему? – Вдруг проявила непонятное любопытство акушеро-гинекологиня.

– Не ищите в направлении скрытого сакрального смысла. Если она будет лежать справа, то через нее перелезать придется…

Или на утреннем рапорте во время монотонного бубнения дежурного акушера:

– Больная… беременность 39—40 недель… сопутствующая патология: хронический уреаплазмоз, хронический ларингит…

Брякнуть вполголоса:

– Догадываюсь о генезе. Ларингит тоже уреаплазменный?…

И получить под с трудом замаскированное хихиканье от начальства:

– Алексей Романович! Вы опять рапорт сорвать хотите?…

Или развлечься философическимим умозаключениями в операционной, пристав к бригаде:

– Альбина Альбертовна, а вы «Ромео и Джульетту» читали?

– Ну-у-у… Да. – Сказала оперирующий доктор, небезосновательно ожидая какой-то подляны (Ибо только что случился продуктивный диалог «Алексей Романович, санитарки опять нет, халат завяжите, пожалуйста» – «Я вообще-то женщин больше разоблачать привык, не боитесь спиной поворачиваться?»).

– А лет Джульетте, сколько было? Двенадцать? Тринадцать?

– Четырнадцать, по-моему…

– Не принципиально… А Ромео ее… Того?

– Ну постельных сцен там нет…

– Так того или не того?

– Того… – Грустно согласилась она.

– Так какого хрена молчит ювенальная юстиция!

Или вдруг отреагировать на постанывающую, как в порнографических фильмах, хоть и оперативным путем, но уже родильницу:

– А чего вы так эротично постанываете? Вам больно? Шьют кожу, вы чувствуете уколы?

– Нет, не уколы… Прикасаются… Неприятно…

– Дорогая моя, давайте полежим спокойно еще десять минут. Во-первых, приятно я не обещал, я обещал не больно. А во-вторых, если честно, то я теоретически знаю только про одного врача, который приятно делает. Сексопатолог называется.

Вместо морали я родил умозаключение, когда спустился в подвальную какбыкурилку (типа запрещено, но все равно курим) и застал там операционную сестру Дину, с которой периодически обмениваемся впечатлениями о прочитанном («Донцова – это псевдо-Хмелевская для дебилов, чем и обусловлена популярность» это оттуда) и рекомендациями по внеклассному чтению.

– А чего это ты тут делаешь?

– Курю… – Грустно сказала Дина.

– А чего трезвая? – Просто так, безо всякого умысла поинтересовался я.

– Так на работе… – Опять грустно сказала Дина.

– Можно подумать нас это когда-то останавливало.

– Так это «когда-то» – Дина немного оживилась. – Да и вы… Только покурить…

– Ну да, ну да… – Вслух задумался я. – Щупальца всеобъемлюще-меркантильно-загнивающего общества потребления задушили в нас куражливое начало духовности. Или стареем…

Об отваге на пожаре…

Кстати, о гениальности: надысь перед реализацией остатков отпуска в прелюбопытном диалоге поучаствовал. С прикомандированной на время ремонта их больницы к нам в неотложку докторицей. Моя анестезистка на обезболивании какой-то мелочи спросила:

– Алексей Романович, что набирать?

Докторица, услышав это и сказала:

– Ой, так это вы, Алексей Романович? А мне у нас говорили, что когда пойду в эту больницу с вами встречусь. Сказали, что вы грамотный анестезиолог.

– Но сволочь редкая! – Продолжил я.

– Я этого не говорила… – Испуганно возразила докторица.

– Ладно вам. В моем возрасте такой характеристикой гордятся. – Успокоил я ее. А потом немного помолчал и грустно продолжил, – Да и грамотный – это только потому, что сравнивать не с кем.

Хотя отвлекаюсь от основной (не в смысле basic, а в смысле original) темы повествования. О происшествии в роддоме я узнал самым вторым. Ибо случись любая херь, как начинаются проявления гендерного шовинизма – мужика зовут. А из счастливых обладателей т. наз. «яиц» на тот момент наличествовал только я.

(Опять в сторону вспомнилось: Пока не надоело, занимался я якобы омолаживающими лохотронными процедурами. Стыда не испытываю, поелику а) вреда не наносил и в) это я начав не по-русски книжки читать узнал, что лохотроном занимаюсь, в официальной отечественной медицине это дело до сих пор приносящим пользу считается. Кто только из местечкового гламура не приходил, от хоккеистов до телеведущих и всяких прочих стилистов. Так что определенные знакомства у меня в этом кругу наличествуют, правда, пользоваться ими не пробовал. Хотя вру, один раз, будучи приглашенным, даже посетил из любопытства презентацию не помню чего и по пути мельком попал в местечковотелевизорную гламурную передачу, что заметно подняло мой рейтинг в глазах медсестер. В тот раз была одна из телеведущих чего-то женского. Проходить на процедуру нужно было мимо открытой, по случаю жары, палаты реанимации, где на койке, широко раскинувшись, одиноко отдыхал залетный и исхудалый опосля запоя алкоголик с тяжелой пневмонией. И она как-то задумчиво засмотрелась на этого алкашика.

– Вы хотите сказать, что голых мужичков никогда не видели? – Заинтересовался я этим вопросом по причине врожденной любознательности.

– Да нет, видела… – Ответила она, задумавшись, – Но этот какой-то… Плохонький…)

Это я к тому вспомнил, что даже если очень надо, то другого яйценосителя-то все равно не было. И поэтому за мной принеслась охреневшая санитарка и с порога начала орать:

– Алексей Романович! Горим!

– Где? – Успел спросить я в полете к тапочкам, с ужасом представляя опыт предыдущих веселых горений.

– В операционной! – Проорала санитарка.

– Не ори, бля! Этих дур разбудишь! – Имея в виду беременных, гаркнул я и понесся, думая. – Вот только паники сейчас не хватает для завершенности веселья…

Ну, чо, нормально горело. В бактерицидной лампе над входом в операционную провода замкнули. От ветхости. Загорелся пластмассовый патрон. Так-то ничего, но горящая пластмасса удачно капала на дверной косяк и на стоящую под лампой коробку с одноразовыми хирургическими халатами, поэтому открытого пламени и дыма хватало.

– Давно мечтал огнетушитель проверить… – Подумал я. – Ага, вот ты им все уделаешь, а еще больше трех часов дежурить. Если операция?

На глаза попал кувшин, которых в каждой операционной достаточно. Как и ковшиков. И кранов.

– А не гребанет лепездричеством-то при тушении? – Задал вопрос внутренний собеседник.

– Вот сейчас и проверим… – Храбро ответил я ему.

Не гребануло. Героические операционные сестры по привычке делать все быстро, тем временем утащили горящую коробку, сунули ее в раковину и открыли воду. Возгорание было ликвидировано в течение четырех минут (по часам машинально засек). И даже почти никого лишних не разбудили.

– А как вы все это обнаружили? – Внезапно поинтересовался я методологией процесса – операционная-то у нас несколько в стороне от основных маршрутов миграции непарнокопытных.

– А это Михайловна рядом спала… – Ткнула пальцем в разбудившую меня санитарку операционная сестра Гузелька, дуя на обожженную руку, и хихикая, продолжила. – И тут поссать ей в такую рань приспичило…

– Поссать, говоришь… В такую рань, говоришь… – Задумался я над хитросплетениями судьбы. – Да-а-а, Михайловна… Если бы не твой простатит – звиздец бы нам всем…

Выполнил врачебный долг, поставив Михайловне диагноз, и пошел досыпать.

Лампы на следующем дежурстве не было. А пятно свежей краски было. И была, как положено, объяснительная. В которой я предложил представить меня к медали «За отвагу на пожаре» (или как она сейчас называется), причем честно указал, что стоимость медали можно выдать деньгами.

Мораль: Исключительно на всякий случай, напоминаю, что все события выдуманы, а все совпадения случайны. Правда бактерицидной лампы над операционной так и нет…

О морозе, солнце и дне чудесном…

Тот февраль выдался очень холодным. За – 30 по Цельсию.

Я был молод и околачивался в реанимации достаточно крупного хирургического стационара. Добровольно. Получая удовольствие от тяжелой и муторной работы, включающей все – от расписания рациональной антибактериальной терапии до контроля за выноса суден с говном, и мечтал совершить что-то выдающееся. Не понимал я тогда, что самое героическое – это ежедневный приход на работу, совсем как в «Том самом Мюнхгаузене». Была и искренняя и абсолютно бескорыстная радость, если получалось вытащить кого из тяжеленных, и антагонистические радостным эмоции в обратном случае. Тогда я еще и страстную любовь переживал. К парентеральному (то есть внутривенному питанию), считая лучшим раствором кристаллических аминокислот препарат «Вамин» ныне покойной шведской фирмы «Kabi».

Если немного отвлечься и забежать вперед, то нынешней и, похоже последней, любовью является акушерская анестезиология. Как у Тютчева про «О, как на склоне наших лет/ Нежней мы любим и суеверней…/ Сияй, сияй, прощальный свет/ Любви последней, зари вечерней!». Или даже так «О ты, последняя любовь!/ Ты и блаженство и безнадежность». Хотя на самом деле все может быть проще – это один из самых простых разделов анестезиологии (1 орган, 2 сосуда, 3 операции, 5 видов тяжелых состояний да десяток препаратов) – выучил все и кажись умным, не особо напрягаясь. Но это я сильно вперед забежал.

Тогда я любил парентеральное питание. Капал в вены эти самые аминокислоты, обеспечивая энергетическую поддержку жировыми эмульсиями с гепарином и концентрированной глюкозой с инсулином. Рассчитывал необходимую потребность в калориях и прочих витаминах (а на хрена – и сам не пойму, сначала рассчитал и распечатал, а потом все равно всем по 1 бутылке расставил, ибо 1 человек – 1 бутылка, второй нет). Но, тем не менее, иногда мои усилия не были бесплодными – и уровень белка не снижался, а иногда и рос; и гнойно-септических осложнений становилось заметно меньше; и послеоперационные репаративные процессы у наших гемитребухэктомированных больных текли веселее. Но не всегда. Тот больной, с чем-то очень объемным, на грани операбельности (эта грань – тоже отдельная песня, но медицина критических состояний, как впрочем, и жизнь вообще – штука жестокая, и умершие вчера позволяют массово или почти массово выживать сегодняшним, только об этом мало кто задумывается) помирал. Развалившийся анастомоз (место соединения полых органов после резекции) с перитонитом, сепсисом и синдромом полиорганной недостаточности (в той клинике прижилось мое определение «звиздец-синдром») шансов не оставляли, несмотря на все геройство и ежедневно присылаемые в реанимацию щедрые звиздюли от профессора-автора исполнителя самодеятельной песни (или он тогда еще доцентом был?). Ушел этот больной часов в 10 с температурой за 40. Я проявил принципиальность, выдержал положенные два часа и отправил тело в наш больничный морг по тропе Хо Ши Мина. Ну, увезли и увезли, у меня еще шесть похожих осталось, но вернувшись, одна из сестер по прозвищу «Розовая Роза» (ибо и звали Роза, и костюм носила редкого тогда розового цвета, и от «розовых роз Светки Соколовой» не очень далеко отжили) не брякнула:

– Алексей Романович, а он дышал, когда мы его в морге перекладывали…

Если вы думаете, что я подумал: – Зомби… – Вы ошибетесь. Я подумал: – Продолбал! А больше уже думать было и некогда. В руке как-то внезапно оказались и реанимационный чемодан, и дышалка (которая мешок АМБУ). 3 этажа по лестнице, метров 70 до морга, легкий костюмчик с короткими рукавами и тапочки, небольшой морозец за – 30 по Цельсию… В прозектуре я был секунд через 12—15. Патанатомы посмотрели на меня странно:

– Вы там, в реанимации все с ума посходили? Одна какой-то бред несет про дыхание, второй с реанимационным набором в морг бегает… Наш это клиент, мертвее не бывает!

Я настоял на осмотре. И точно их. Обратно, в силу вышеперечисленных причин плюс гораздо более медленной скорости передвижения, я пришел синий. Открывший мне дверь доктор поправил очки и участливо осведомился:

– А что один? Мы вас двоих обратно ждали…

Я, клацая зубами, только смог просипеть:

– Где?..

Вдали коридора хлопнула вторая дверь из отделения, и мелькнуло что-то розовое…

О полиглотах…

О своих способностях к языкам я уже писал. А не рассказать ли мне про подготовку к Универсиаде?

То есть это я думаю, что про подготовку, потому что иначе на хера годика еще три назад было переписывать всех сотрудников, владеющих английским? Вообще, как человеку, проходившему мандатные комиссии даже и не знаю сколько раз (иногда и не догадываясь об этом), в голову приходят два варианта: либо врагов народа и шпионов выявляют, либо к этой самой Универсиаде медперсонал на карандаш берут. Меня переписали в роддоме, когда я валялся на диване с ноутбуком на пузе и переводил что-то хотя и британское (а оне там американцев хаяли за неверные, по их мнению, тактические подходы), но до боли родное армейское про damage controlled resuscitation, ибо молодой возраст и темпы кровопотери с каскадом реакций по нарушению свертывания весьма сближают боевую травму и акушерские кровотечения. Кстати, хотя этих самых моих переводов на профессиональных сайтах набросано достаточно, в родных осинах ими никто не интересуется. Все больше почему-то белорусы, украинцы да северо-запад с югом России. Хотя то, что наши не интересуются, мне, собственно, по хрену.

Это я отвлекся. Сама перепись происходила так: ввалилась какая-то из заместительниц главврача и утвердительно заявила:

– Тут приказ из горздрава пришел, подать списки владеющих английским, я вас записываю!

– А с хрена ли меня? – Вежливо, как и положено культурному человеку, поинтересовался я.

– Вы же вот что-то читаете, значит, понимаете, а нам велено всех переписать!

Из чего я и предположил о какой-нибудь разнарядке. И тут вспомнилось.

Дело было в роддоме, в который меня звали поработать каждое лето, на сезон отпусков. А к осени увольняли. И так то ли 5, то ли 7 раз, точнее уже и не помню. Ко мне примчалась дежурная акушер-гинеколог с испуганным видом:

– Алексей Романович, а вы спинальную или эпидуральную анестезию провести сможете?

– А чего сложного-то?

– А там иностранка требует, идите, поговорите…

– Да не вопрос.

Услышав это, доктор облегченно вздохнула и исчезла. А я пошел общаться с преподавателем корейского языка из Южной Кореи, роды у которой начались раньше, чем она в эту Корею свалила рожать. Ну, дык не нам языкового погружения бояться, ибо не мне иголкой в спину тыкать будут [мысль в голове – Ага, радистка будет во время родов кричать «мама» на родном языке].

– Ай спик инглиш бэд, бикоз ай спик слоули… Вот ду ю вонт?

От ни хрена себе, она меня поняла! Медсестры смотрели на меня восхищенно.

– Ай вонт донт слип энд то си май бэйби! – она умоляюще смотрела на меня.

От ни хрена себе, я ее понял! А заодно представил себя в корейской больнице, когда морда типа меня добрый взгляд изображает и общаться пытается. Мне ее стало жалко по-настоящему…

– Не боись [мысль в голове – А один хрен по-нашему не понимает, можно сказать и не ссы] Ай шэлл… ай уилл [мысль в голове – Забыл чо из них с местоимением «ай» применяется, «уилл», вроде], короче, айлл мэйк спайнел инъекшн. Зис инъекшн изнт пэйн. Зис литл нот [мысль в голове – А чо говорить-то? А, во..] литл нот гуд. Ю [мысль в голове – Забыл чо с местоимением «ю» применяется, «уилл» или «шелл», а, херня, поймет..] … Ю'лл [мысль в голове – А как «чувствовать» по-английски? О! Слово «сенсор»] сенс онли преше, энд донт сенс пэйн афте инъекшн, уэлл? Энд ю донт слип энд си ё бейби! Ферштейн, тьфу ты бля, андестенд?

Кореянка чего-то залопотала, но поскольку я уже ни хрена не понимал, то был как никогда близок к провалу. Но лопотала не встревоженно, так что нормально.

Надо сказать, что корейская спина отличается от нашей большей худобой поэтому при работе иглой я родину не опозорил. Все получилось секунд за 40…

После операции я подошел к ней уже в палату:

– Ну, чо, а ты дергалась… Итс о кэй?

– Йез, йез докчэ, сэнк ю, ю а найс…

Ну и ладно. Хрен его знает, что такое «найс». Но на «мудака» не похоже…

Но вернемся к беседе с переписью владеющих. Я честно попытался объяснить, что я читаю и перевожу, как и написано в анкете, со словарем, но это никого не напрягало.

– Как это вы читаете, но говорить не можете, так не бывает, вот скажите что-нибудь…

Ну и ладно, я-то скажу:

– Фриз факер! Хэнд ап! Штильгштан!3 Вот из ё нэйм? Вот из ё пёсонал намбе? Вот из сюрнэйм ё гроуп коммандер? Уэар из ё рокетс?

– Вот, можете же… Короче, я вас записываю!

Приезжайте в гости дорогие иностранцы! Почирикаем по-вашему…

О пользе чтения Достоевского…

Весьма любознательная дама перед лапароскопической холецистэктомией сначала требует максимально подробной информации о будущей анестезии, потом требует подробного устного пересказа инструкций по применению используемых препаратов и, наконец, связывает меня по телефону с дочерью – клиническим фармакологом (ну что же, и у меня работа такая, и она право имеет). Потом выслушиваю рекомендации дочери по проведению анестезии, потом плавно настаиваю на своем. Потом решаю, что я тоже не тварь дрожащая и приступаю к предоперационному осмотру анестезиолога:

– Итак, сударыня, продолжим наше общение. Скажите, пожалуйста, кроме холецистита и ожирения, какими еще заболеваниями, характерными для женщин пожилого возраста, страдаете?

О коллективном разуме…

Встань пораньше, встань пораньше, очень рано,

Только утро замаячит у ворот,

Ты увидишь у роддома как помятый дежурант

С сигариллой на крылечке кофе пьет.

(Моя производственная адаптация стихов сына первого секретаря Нижнетагильского горкома ВКП (б))

Эдакая плавная размеренность течения процесса оказания медицинских услуг в государственном секторе маскирует осознание, что медицина критических состояний, коей я занимаюсь, иногда может показать. Когда зубки, когда жопу. В эту празднично-межпраздничную первую майскую декаду она решила показать хоррор и саспенс. А также треш, угар и содомию (в профессиональном смысле). Каждое дежурство протекало героически, с полным набором мечт каждого анестезиолога – от втыкания подключичного катетера [Внутренний монолог голоса из средней черепной ямки – Расслабился, бля («бля» – это неопределенный артикль)? Забыл, когда последний раз ставил? А ведь твой когдатошний личный рекорд в 56 секунд по секундомеру от укола кожи до затыкания пробки вряд ли побит… Хотя себе не ври – местное обезболивание пока вы рекорды ставили, вряд ли всегда было достаточным] до трудной, вернее невозможной, интубации [Внутренний монолог голоса из средней черепной ямки – А ведь если бы не спи… э-э-э… не перераспределил однажды в свой, вернее муниципальный, ротдомик i-gel – «четверку», стоимостью около трехсот рубликов, и не читал гайдлайна DAS, то кончиться все это могло совсем по-другому.]. Ну и любимая акушорская игра в две трубы – это когда из одной выливается, а в другую наливается, а мы ждем, когда оно само пройдет, забыв, что выливается биологически активная неньютоновская жидкость, ну а наливается что есть под рукой – как без нее. Так что удовольствия были на любой вкус – и с арбузом, и со свиным хрящиком.

Дежурство было меняным. Причем меняным не по моей инициативе, но кто ж знал? Смену я принял уже в операционной. Как раз в разгар той самой вышепоименованной игры в две трубы. А текло весело. И с паникой. Но тут главное всех делом озадачить – кого волюнтаристски (ибо слушаются того, кто уверенно командует) на телефон для общения со станцией переливания назначить, кого на хрен из операционной послать. Присланную из соседнего социального хосписа жертву с соответствующей группой крови в дело употребить. Третий венозный доступ наладить. Наркоз на повторную операцию (ага, сподобились-таки!) начать. Потом привезенные компоненты крови, не отходя от изголовья, на совместимость определять. В общем, не скучно. Можно даже сказать, что весело. И все это уже за гранью компенсаторных возможностей.

– Чего-то у нее лицо заострилось, Алексей Романович! – Это меня моя анестезистка приободрила, напомнив профессиональную примету про заострившееся лицо.

– Не ссы! Извернемся… – Это уже я поддерживал моральный дух, хотя вспоминалась не менее профессиональная поговорка «кто последний – тот и папа». Последним по-любому выходил я. Но зато дежурство проистекало как-то побыстрее.

Вот так, с шутками и прибаутками шесть часов и пролетело. И долили. И моча таки пошла. И даже с искусственной вентиляции легких потихоньку сдернули – дышала уже сама, слегка понюхивая кислород. В десять можно было быстренько закидать в себя принесенные из дому белки, жирки и углеводики, да и приступить ко второй, не менее значимой части Мерлезонского балета: написанию бумаг о сделанном и использованном, ибо основная задача любого нашего лечебного учреждения – это производство говна и бумаги. Но оторвали. Получив соответственные доклады по инстанциям, наш главный, слуга народа в трех лицах – организатор здравоохранения, ученый и депутат – решил оказать интеллектуальную поддержку [Внутренний монолог голоса из средней черепной ямки – А чо это он состоянием дел наших скорбных озаботился? Никак подтверждаются полученная инсайдерская информация о предстоящем кадровом росте?], очевидно, позабыв Чернобыльскую народную мудрость «Одна голова хорошо, а две – мутация». Поддержка должна была проявиться в проведении консилиума с участием двух его замов из наличествующих восемнадцати. Т.е. к нам было направлено 11,11% всей больничной интеллектуальной мощи. Замы были нужные, один – по реанимации, всю жизнь кардиореаниматологом при инфарктах проработал; вторая – зам по нашему социальнохосписно-ротдомиковскому комплексу, тоже утверждает, что из этих… из кардиологов. [Внутренний монолог голоса из средней черепной ямки – Интересно, а они сами действительно уверены, что могут присоветовать что-то полезное?]. Ну ладно, идти надо. А вот молчать… А зачем молчать – это ж консилиум?

– А что у нее после первых родов зрение ухудшилось? – Это кто-то из них анамнезом интересуется.

– Мозг дело темное. Я вот после контузии вообще в анестезиологи пошел. Теперь с вами сижу… – Это я высказываю свое авторитетное мнение.

– Та-ак. Пишите Артемида Анасовна! – Это опять кто-то из начальников.

– А что писать? – Подает голос докторица, работающая писцом.

– Консилиум есть продукт перистальтики коллективного мозга, направленный на снижение внутреннего давления в коллективном черепе… – Это опять я формулирую первую фразу. Акушорская начальница таращит мне страшные глаза. А по хрену.

Потом они сняли кардиограмму. И в четыре глаза ее рассматривают.

– Боитесь, что от инфаркта помрет? – Как работающий над собой доктор, я должен быть любознательным. – Ну что нет блокады правой ножки пучка Гиса?

Так, весело и с огоньком пролетело еще 45 минут. Я, по причине стервозности характера, отказался писать направление на перевод в основной корпус – а смысл, если женщина стабильна? Потом они вместе с акушорской начальницей еще долго щебетали на выходе, по-свойски называя главного «шефом». А я, отойдя на несколько метров в сторону, в наглую курил сигариллу «Corsar», выпуская дым в их сторону. Сделали вид, что не заметили.

Писать писульки я закончил в два. А в четыре снова подняли. Ну ладно, это дело житейское.

Зам по реанимации повторно появился в нашем ротдомике уже, когда я выходил. Он меня с трудом узнал в партикулярном-то платьишке.

– Ну как?

– Написал «средней тяжести». Хотя вообще-то уже удовлетворительное.

– Вот! Молодец!

– А то я сам этого не знал…

О диалогах в операционной…

Под характерные для именно этой бригады вопли «Срочно начинаем!» успеваем развернуться и приготовиться к общей анестезии, не особо и торопясь. И даже ждем, пока торопливые меньшие сестры по разуму домоются на операцию. Углядев вытатуированный католический крест размером если и не с треть, то с четверть внутренней поверхности предплечья:

– О! Ну чо, читай пока «Отче наш». На латыни.

– Алексей Романович! – Это моя анестезистка, укоризненно – Перестаньте пугать женщину.

– Хотел бы напугать – она бы у меня, несмотря на установленный мочевой катетер, опысалась. А я всего лишь отношусь к кресту, как к символу веры. – И уже обращаясь к молодой почти (минут пять осталось) мамаше, очень ласково – Судя по татуировке католицизм исповедуем? Кстати, знаете значение слова «католицизм»?

Эта же пациентка, уже ставшая молодой мамашей после пробуждения (кстати, вот он – класс работы, это не в реанимацию на два часа для послеоперационной искусственной вентиляции легких тащить) поймав мой внимательный взгляд, оценивающий текстовую татуировку (на английском языке, кстати), расположенную на втором предплечье:

– Вам что не нравятся татуировки?

– Нет.

– А почему?

– (Заученно, монотонным голосом) Труп диверсанта не должен иметь татуировок и шрамов, указывающих на его национальную принадлежность…

Поскольку «Срочно начинаем!» повторилось не один раз, и даже не два, часть послеоперационных поехала в большую, пятиместную послеоперационную же палату.

– И кто у нас, дорогие женщины, здесь дольше всех лежит?

– Видимо я.

– Назначаю старшей по камере. Будете руководить лечебным процессом в рамках отведенных полномочий. Жалобы в министерство и следственные органы тоже на вас писать будут.

– (Обиженно) А жалобы за что?

– (Флегматично) Не знаю. Но на всех руководящих лечебным процессом должны хоть раз написать.

***

– Не нужно так прыгать, я пока только позвоночник вам трогаю. О неприятных эпизодах предупрежу заранее.

– (Гордо, с элементами осознания собственной значимости) А если я все равно как вы говорите «прыгать» буду?

– Тогда я все равно вот этой кривой иглой вслепую попаду в пространство толщиной 5 миллиметров. Или не попаду – это насколько сильно мешать будете. Хотя это не важно…

– (Опять гордо и, с элементами осознания собственной значимости) Это почему не важно?

– Ну, так это не я рожаю и не у меня болит.

В это время подает голос уже родившая соседка слева с установленным не мной эпидуральным катетером:

– А когда из меня эту штуку вынимать будут?

– Какую штуку?

– Вот эту. – И показывает пальцем на порт катетера.

– Ах, эту… А что ее вынимать? Сама выползет. Через полгода.

***

– Значит встать с кровати вы не можете из-за головной боли?

– Да. И еще в ушах звенит.

– Понятно. Осложнение спинальной анестезии. Бывает. Кому-то везет, кому-то нет. Вам не повезло. Хочу утешить – угрозы для жизни не представляет, пройдет само. Когда-нибудь.

– Но меня невролог смотрел. Сказал, что из-за шейно-грудного остеохондроза. Блокаду сделал.

– (Участливо) Помогло?

– (Растерянно) Не-е-ет…

– Вы знаете, я ведь к вам не сам пришел. Меня ваша акушер-гинеколог привела. – Не буду же я ей рассказывать, что она не только меня привела, она, падла, мне еще и позвонила вчера вечером. – Если сомневаетесь – могу пойти обратно и лечь. И будет мне счастье.

– Нет, нет, не надо. А как лечить?

– Либо сделаю пломбирование аутокровью уколом в спину. Вероятность, что поможет – процентов семьдесят. Либо назначу капельницу с кофеином…

– А какая вероятность у капельницы?

– (Криво ухмыляюсь, пожимая плечами) Тоже есть. Какая-то. Теоретически.

– Я согласна на укол в спину. А это больно?

– Обезболю сначала местно. От боли еще никто не умер. Но, думаю, что на оргазм это по ощущениям тоже не похоже.

– Какие у вас сравнения оригинальные.

– (Снова пожимаю плечами) Пытаюсь быть доходчивым…

Уже перекладывая из операционной в палату:

– У меня к вам небольшая просьба – вы не могли бы не болтать о проведенной манипуляции?

– Почему? Что-то не так?

– Все так. Головная боль прошла, звон в ушах тоже. Просто я этого знать и уметь не должен, скорее наоборот. Могут не понять.

***

Ой! Мужчина-а-а… – И пациентка игриво-кокетливо стрельнув глазками, начала натягивать полу футболки на… э-э-э… место приложения знаний гинеколога. Зря это она.

– А что, дожив до… – Уточняющий взгляд на лицевую часть истории болезни – …Сорока семи лет вы о существовании мужчин не подозревали? Вообще-то они иногда встречаются. И оставьте футболку в покое. Я буду находиться с противоположной стороны от точки сосредоточения вашей скромности…

– Я стесняюсь. Выйдите.

– Легко. Только наркоз выйдет вместе со мной. Вы согласны на местную анестезию? Нет? Тогда лежим спокойно, не делая резких движений. Резких движений она не делала. Она продолжила задавать вопросы из серии «мои любимые».

– А я точно проснусь?

– Точно. Наверное.

– А почему «наверное»? Вы меня пугаете?

– Нет. Объясняю все опасности выполняемой мной процедуры согласно действующему законодательству. К тому же полную гарантию, как писали классики советской литературы, дает только страховой полис.

– Не знаю, что писали классики, но ошибаться вы не можете.

– Почему?

– Потому что вы для нас Бо-о-ги! – Произнесено это было с экспрессией, означающей именно большую букву.

– Если бы вы читали известного классика немецкой философии, вы бы знали, что Бог вообще-то умер. Да и политеизм осужден партией и правительством.

Спустя тридцать минут. Анестезистка, выходя из recovery room (именно так с моего легкого языка у нас обзывается палата постнаркозного пробуждения):

– Алексей Романович, она требует имя, отчество, фамилию и телефон анестезиолога.

– Ну, скажи ей имя, отчество и фамилию…

Спустя еще три минуты:

– Алексей Романович, она точно еще и телефон требует.

– На хрена ей телефон?

– Говорит, что никогда так быстро и легко не просыпалась.

– Скажи ей, что Алексей Романович незнакомым женщинам телефон не дает.

Опять спустя три минуты:

– Алексей Романович, она спрашивает, почему анестезиолог женщинам телефон не дает?

– Скажи, что он гей…

***

– Алексей Романович, вот, поступила вчера с преэклампсией. Давление за 200. Экстренное кесарево. Сейчас давление 150 на 100. Мочи на данный момент около двух литров. Отеки сохраняются.

– Хорошо. – И повернувшись к жертве экстренного кесарева сечения привычно невозмутимо, без имитации фальшиво-ненужного сострадания – Как дела?

– Э-э-э… – Мычит жертве экстренного кесарева, а потом бормочет что-то вроде «ни-па-ни-мау»…

– Ну, вот и поговорили… – Подводит итог беседе доктор, пришедший на дежурство, собственно, только поспать сном сторожевой собаки, а потом приподнимает одеяло, чтобы унизить человеческое достоинство угнетенной женщины Востока, а также оценить выраженность сохраняющихся отеков. – О! Давно не видел волосатых женских ног. Кстати, обратил внимание – чем небритее ноги, тем хуже знание русского языка. Возникает философский вопрос – можно ли считать обритость ног и знание русского языка критерием цивилизованности?

Соседка угнетенной женщины Востока по несчастью почему-то смеется, зажимая послеоперационный шов руками.

– А что вы в истории болезни писать будете? – Это снова реанимационная медсестра. Любознательная…

– В первый раз что ли? Речевой контакт затруднен вследствие языкового барьера, но невыносимых страданий мимически не выражает… – Кстати, кто-то сомневается, что так я и написал?

– Сейчас неприятный эпизод. Будут давить…

– Кого ждешь? – Это акушоры. Давя.

– Мальчика. – Это, понятное дело, не анестезиолог. Этот ничего хорошего привычно не ждет.

– Как назовешь? – Это опять акушоры. Усиливая давление.

– Мака-а-а-ром…

– Пришло жестокое время Макаров и Евлапмпиев, Меланий и Устиний. Канули в Лету Юрии, Андреи, Ольги и Дарьи. Даже Арнольды с Эдуардами забыты и заброшены. Хотите, подарю для мальчика красивое мужское имя?

– Какое?

– Елпидифор.

Кстати, смеялись они только потому, что Виктора Викторовича явно не читали…

***

– Алексей Романович, а кто у нас из анестезиологов сегодня дежурит?

– Скворцова…

– Какая Скворцова?

– Которая министр здравоохранения.

– А почему вы мне так (выделяется интонационно) отвечаете?

– Потому что, бля (бля – это не констатация факта, а неопределённый артикль), задолбали уже всякую хрень спрашивать. Все прекрасно знаете, что на данный отрезок времени у вас в наличии аж два (дублируется пальцами) живых анестезиолога. Я уже (взгляд на часы) двадцать восемь часов на работе. Угадай с трёх раз – кто сегодня дежурит?

– Алексей Романович, там ещё третья экстренная… – Алексей Романович считает, сколько бы он получил за три операции у частников, и заметно грустнеет лицом, несмотря на свой лёгкий нрав и благоприобретенную привычку к потерям. – … Она общий наркоз требует.

– Просите и воздастся. Хотя общего наркоза ей не будет. Я его вчера весь продал.

– Ну, хоть поговорите с ней…

– Не хочу.

– Она давно сидит, анестезиолога ждёт.

– (Многозначительно) Ладно. Считай дождалась.

– (Указывая немного припухшими после недолгого сна сторожевой собаки глазами на стул) Мы не на допросе у следователя, поэтому «садитесь». Жалобы? Вопросы? Заявления? Предложения?

– Я насчёт наркоза…

– Какого? Который я вам проводить буду или вообще?

– Местный или общий?

– Извините, не понял вопроса?

– (Уверенно) Ну, местный, когда не спят – это же больно!

– Пока вы меня ждали, вас ничего не беспокоило?

– Схватки начались…

– И все? Криков никаких громких, но жалостных не было?

– (Растерянно) Не-е-ет…

– А мы уже двоих под тем, что вы называете словом «местный», прооперировали. И никто, как ни странно, от боли не орал. Ещё вопросы есть? Нет? Тогда свободна. Иди пока плакат на стене почитай. (Обращаясь к акушерке) Во! Доброе слово и кошке приятно…

Не успел отойти – меня отлавливает буфетчица.

– Алексей Романович, пока опять на операцию не ушли – пробу снимите.

– Не могу. Я не ем больничную вкуснятину. Она мне дырку в стенке желудка разъедает.

– Но у нас всегда анестезиологи расписывались…

– Ладно, сделаем так. Акушерки с санитарками это ели?

– (Растерянно) Ели…

– Я распишусь, а если кто из них помрет – позовёте…

***

Не все коту масленица. Бывает и проведение наркоза своим докторам. Причем это уже второй случай во время работы у частников. Выбор меня в качестве персонального анестезиолога не может не льстить и наглядно демонстрирует тот ужас, который совершенно напрасно внушают окружающим анестезиологи,

– Ой, Леш, я так боюсь…

– Не боись, Капустин. Один раз – не водолаз. И вообще, наркозу бояться не надо – смерть-то в ём лё-ё-ёгкая.

– Леш смотри – вот зуб. Вставной. На штифте. Тридцать пять штук стоит. Когда эту свою хрень совать в рот будешь – поаккуратнее.

– Значит так. Во-первых, откуда ты знаешь, куда я буду совать свою хрень, используя беспомощное состояние потерпевшей? А во-вторых, согласие на наркоз подписывала? В пункте пятом выбитые зубы оговариваются отдельно, поэтому компенсация не предусмотрена и про тридцать пять штук можешь смело забыть…

Средний палец сложился в колечко с большим и занесся надо лбом жертвы для громкого и сочного щелчка. Но после недолгой паузы разложился обратно. Вместо этого – похлопывание по плечу:

– Глаза открой, жопа!

– (Невнятно, заплетающимся языком) Романыч, иди на хрен! Мне надо операцию делать!

– Сделали тебе операцию…

– (Невнятно, заплетающимся языком) Не… [censored: не ври].

– Чтоб я сдох. Слово пацана.

– (Невнятно, заплетающимся языком) Точно сделали? Я не помню ничего, только как вкус непонятный во рту появился…

– Как ты меня достала…

***

– (Привычной скороговоркой…) А сейчас немного потерпим укол в спину и…

– (Перебивая (меня!)) А я общий наркоз хочу! Можно?

– Согласно действующему законодательству, хотеть вы можете. Но вопреки ему будет так, как решил я. Или вы хотите, чтобы вашему ребёнку, кроме заметной недоношенности, ещё и я чем-нибудь по дыхательному центру прислал?..

– Вы на нашего анестезиолога похожи…

– Это для тех, кто слаще морковки ничего не ел, потому что лично знаю я вашего анестезиолога. И считаю подобные сравнения унизительными. Он у вас ласковый. А я людей либо презираю, либо ненавижу, либо отношусь к ним индифферентно. Вы, кстати, в какую группу хотите попасть?

***

– И чего плачем? – Вопрос, в общем-то, был задан для проформы, ибо причин плакания у женщин с нелегкой, в чем-то трагичной судьбой (а это по глазам издалека видно) много. Словно конь… э-э-э… нагадил.

– Я никому не нужна. А вы мне наркоз передозировали! – Практически прокричала мне в лицо обладательница нежной и легко ранимой души.

– И почему вы это решили? – С трудом сохраняя невозмутимость поинтересовался я. Невозмутимость – это потому что мудрость человека просветляет лице его, и суровость лица его изменяется.

– Потому что раньше я на столе просыпалась, а сегодня в палате.

– Это ничего, что с конца операции прошло семь минут? Таймер на камере еще не выключен.

– И еще я просыпаться сегодня не хотела…

Да, чо-то расслабился в частной практике. Привык, что люди, платящие за лечение деньги понимают, чего они от лечения хотят.

– Так предупредить надо было. Я бы вас посередине операции разбудил.

Рыдания усилились. Ну и пошла на хрен, у меня еще писанина.

Все хорошее, в том числе и письменная работа когда-нибудь заканчивается. Все равно дела положено доделывать. Захожу еще раз.

– Сколько пальцев видим? – Аккуратно выдергиваю руку из попытки меня по ней погладить. Очевидно, дама что-то попутала. – Два? Правильно. Я бы не рекомендовал вам сегодня употреблять алкоголь и садиться за руль в течение суток. Ко мне вопросы есть?

– Нет. До свидания.

– Не до свидания. Прощайте. Больше мы с вами не увидимся.

– Почему не увидимся? У меня еще один наркоз.

– Кто-нибудь проведет. Прелесть частной медицины в том, что не только пациент может выбирать врача.

***

Оперируем с Изабеллкой. Когда засорокалетняя женщина ведет себя как капризная семилетняя девочка, усугубляя ситуацию благоприобретенным опытом обсценной лексики – это несколько напрягает и требует определенных усилий для поддержания моей фирменной невозмутимости. Хотя со мной она еще тихая. Потому что я малый пехотный загиб знаю. И употребляю, если сильно попросят. Одна операционная сестра, имевшая счастье присутствовать при его применении, сказала, что за всю свою долгую жизнь таких слов не слыхала. Думаю, мне есть чем гордиться в этой жизни…

– Леша-а-а! Ну почему шейка (матки) не расслабляется?

– Потому что севофлуран – он чтоб спать. А не чтоб расслаб-блять для тебя гладкую мускулатуру

– (Повелительно обращаясь к медсестрам) Наберите мне 0,3 атропина!

– (Широко и многозначительно улыбаясь во все оставшиеся 20 зубиков – надо сказать, что маску и тюбетейку на малых операция я не ношу, ибо Юпитеру можно…) Вот только попробуйте что-нибудь ввести без моей санкции… Например, атропин. В дозе 0.3 миллиграмма…

Наконец проходит в полость.

– Во! Терпение и труд все перетрут!

– А пословица-то про ононизм…

***

В разгар третьих суток на работе (на работах, если быть более точным) любовь к человечеству вообще и к отдельным человекам в частности становится особенно изысканной и утонченной. Но отдельные представители человечества, благодаря то ли моей натренированной непроницаемости, то ли своей нетренированной наблюдательности этого не замечают и щебечут, щебечут, щебечут…

– А что мне нужно в послеоперационном периоде? Вы скажите, мне принесут!

– Вам крайне, я бы даже сказал, жизненно, необходимо две бутылки темного пива. (Обращаясь к анестезистке) Или тебе светлого?

– До-о-октор! Хватит женщин пугать. – Это анестезистка. Ну не хочешь пива – так и скажи, чего высокоморальной особой прикидываться?

Вместо морали: А потом позвонил телефон. Кто говорил? Директор частной клиники. Радостный.

– Романыч, на тебя жалоба. Помнишь старуху с кардиостимулятором взял, которой в двух больницах отказали? Дочки пришли. Жалуются, что ты одну из них из предоперационной выгнал…

– Видимо недалеко послал?

– Я тоже так думаю. И еще хотят деньги за наркоз вернуть. Потому что таких наркозов не бывает. Пациентка должна после операции четыре часа спать, а она у тебя сразу со стола сама слезла и с дочками разговаривала.

– Со мной не хотят поговорить?

– Не, не надо. Я лучше сам…

***

– Рост?

– Сто шестьдесят.

– Вес?

– Где-то сто двадцать.

– Плохо. (Тяжелый вздох).

– Вы считаете, что мой вес – плохо для наркоза?

– Я этого не говорил. Как свободный человек, живущий в свободной стране, вы можете весить сколько угодно. Плохо, что симметрии между весом и ростом нет. У меня чувство прекрасного страдает.

***

Акушор размываясь (поясняю для непричастных – на операцию и с операции не одеваются и не раздеваются, а намываются и размываются):

– Романыч, курить пойдешь?

– Пошли. Только через меня пройдем – у меня там пачка осталась.

– Мои кури.

– Да ну на хрен. Они у тебя больно тонкие.

– (Задумчиво) Можешь три штуки связать…

Перед началом наркоза.

– Ели и пили последний раз когда?

– За шесть часов, как сказали.

– Сколько съели?

– Чтоб с голоду не умереть. Немного. Полпорции.

– Порция понятие относительное. Мой глоток – сто пятьдесят миллилитров. Если воды, то больше.

– По возможности постарайтесь не бояться. Сейчас заснем, потом проснемся – операция будет сделана. Мы пытаемся работать как на Западе. И у нас это получается. Иногда.

– Слово «иногда» несколько тревожит.

– Сейчас успокою. Слово «всегда» вам нравится больше?

– Да.

– Можете обратиться в любое муниципальное лечебное учреждение. Там всегда такими глупостями как соответствие иностранным стандартам не заморачиваются…

***

Кстати, время 5.30. Вальпургиева ночь.

– Глаза откроем. Сколько пальцев? Два? Правильно. Дышим глубоко… Язык покажи. Голову подними. Молодец. С тебя пузырь.

– (Шепотом) За что?

– Мелочи. За жизнь. Твою и ребенка. (Самое смешное – это правда. По краешку пролетели).

– (Шепотом утверждающе) Армянского коньяка…

– (Задумчиво) Ну не сингл молт же с тебя за это требовать…

***

В ротдомике неонатологесса новая, из молодых. Эдакая… одухотворенная.

– Я не могу разговаривать, я на родах… – Это она по телефону предположительно подруге социальную значимость кажет. Ну, я тоже на родах, и чо? Я не только по телефону могу поговорить, я и акушерку могу за жопу ухватить. Особенно если у нее руки заняты.

Кстати, народная примета – если я на родах, значит наркоз провожу. Подверженная наркозу молодая мамаша, пребывая в кетаминовой коме, открывала глаза и как-то по-доброму смотрела на окружающих из альтернативной реальности, расположенной в глубинах подсознания. То есть картинка для непривычного взгляда впечатляющее.

– Ей плохо? – Осторожно и шепотом вопросила молодая неонатологесса.

– Ей хорошо. Судя по выражению лица – очень. – Ответил опытный, но немного стареющий анестезиолог.

***

– Алексей Романович, всем велели выполнять план по койко-дням!

– Кто велел?

– Начмед!

– Ну вам велели – вы и выполняйте… А я просто наркозы проводить буду.

– Она сказала, что на доплате за реанимацию скажется!

– А хотите я ей письменно свои 732 (или сколько там мне насчитают?) рубля завещаю?…

Как же надоело все это производство говна и отчетов…

О роли экстрасенсорных способностей в повседневной практике…

До сих пор не понимаю – и что же помешало мне сказать мужику примерно моих лет, сопровождавшему на операцию восемнадцатилетнюю девицу и оплатившему счет: «Вы сможете навестить дочь в палате после того, как операция кончится, и мы ее разбудим…»?

И кончилась, и разбудили…

– (Осторожно) Альбина, а тебя кто-то из родственников сопровождал?

– (Гордо) Это мой друг!

– (Про себя) Бывает…

И уже выйдя из палаты, сурово обращаясь к потихоньку хихикавшей за дверью медсестре:

– И чего ржем?

– Да лицо у вас, Алексей Романович, слишком невозмутимое было. Давно такого не видела.

О постдипломном совершенствовании…

Дотерпел! Два месяца синекуры – ежепятилетнего подтверждения сертификата на кафедре института усовершенствования (я и не знаю, как он сейчас называется, но это неважно, ибо как в том старом анекдоте «ссуть-то оне все равно в песок»). Следует учесть, что тусовка у нас процентов на 70 постоянная, и встречаемся мы каждые пять лет начиная аж… э-э-э… с января 1991. Ну да, ну да. Вильнюсская телебашня и первая иракская.

Кто-то расплылся, кто-то исхудал. Кто-то держит форму. Уже сложившиеся микрогруппы, поэтому с кем-то обнимаемся, кому-то просто жмем руки. Мальчики целуют уже не всех девочек и, не стесняясь, надевают очки. Девочки не строят глазок мальчикам. Ну, почти.

– А помнишь…

– Рак легкого. Метастазы в позвоночник.

– А-а…

– Спился. Окончательно спился. Цирроз.

– А…

– Он раньше проучился. У них реорганизация какая-то.

– О-о! Привет, Леш!

– Привет, Зиннур!

Один из тех, с кем я особо близок. Да, под замес по поводу материнской смертности мы попали в один год, хотя и по разным поводам. Кстати, тот год вообще для нашего герцогства особо урожайным случился – мы тогда первое место в чемпионате России заняли. А общее знание, что такое разборы, опросы и допросы – оно того… объединяет. И сплачивает.

– Ты где?

– Все там же, в ротдомике. Агонирует ротдомик. Скоро закроют. А ты?

– Ушел с заведования. Переехал. Сейчас в Самом Главном роддоме. Простым врачом.

– И как?

– Спокойно. Никуда не лезу. Принял правила игры. Ты все воюешь?

– Иногда. Реже, чем хочется.

– Брось. Ничего не изменишь. – Он коснулся седой головы. У меня такая же. – А мы с тобой полное мелирование уже заработали…

Вместо морали: Думал, что «вместо морали» не будет. Будет. Как же без нее. Кто-то обратит внимание на средний возраст пехоты из неотложки? Родина, кстати, анестезиологам, независимо от места работы, день за полтора считает и, похоже, не зря. Через 5 лет нас будет еще меньше.

О литературных источниках…

А ведь сегодня Всемирный день анестезиолога. Поскольку 16 октября 1846 года, зубной врач Томас Мортон, провел операцию под эфирным наркозом. Хотя в одном, ныне считающимся достоверным, литературном источнике нечто подобное описано гораздо раньше: «…И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию…». Обратите внимание – уже тогда анестезиологи появлялись в операционной минут за тридцать до хирургов.

И хотя особым праздником я этот день не считаю, но рюмку аутентичного армянского коньяка (одну) себе все-таки позволил – не отказываться же. За профессию, схожую по характеру с профессией штурмана бомбардировщика – вывести экипаж на цель, дать отбомбиться и проложить курс обратно до посадки. На этом все, не более. Мы не пилоты, мы головой работаем. Зато эта цитата, с узнаваемым по стилю авторством, тоже практически про нас: «Штурмана народ хамский, до баб и зелья весьма охочий. Слова путнего не скажут, но драку завсегда учинят. Однако из-за знания зело хитрых навигацких наук на ассамблеи допущены быть могут!».

Именно поэтому я не придумываю брошюр для пациентов с гипертрофированием своей социальной роли и скромным утверждением, что «анестезиолог – это ангел-хранитель больного». Более того – я подобные утверждения ненавижу. К чему это все, если время можно потратить на чтение умных книг по специальности.

Случилась однажды на наркозе дама, перечитавшая-таки подобных брошюр:

– Ой! Это вы анестезиолог? Как хорошо, значит вы мой ангел-хранитель!!!

– Я? Мадам, присмотритесь ко мне внимательно. Я демон-убийца…

Теперь мораль: Anesthesia is: when half-awakened watches half-sleeping, being half-murdered by half-witted!4

А мне сегодня журнал принесли. С обзором (в т.ч. и моим) по fast-track surgery. Вроде бы первым в России обзором.

Вообще первым быть легко – нужно находить свежие первоисточники, переводить их и излагать смысл своими словами. Только я про это никому не рассказываю.

О путешествиях по казенной надобности…

– Алексей Романович, а вы знаете, что через пять дней вы в командировку летите? – Это Изабелла Ренатовна – подельники Алексея Романовича по выдаиванию денег из населения в частной клинике.

– Говно вопрос, в первый раз что ли… – Как бывалый человек подумал Алексей Романович, но как бывалый человек вслух он произнес нечто другое – А куда и зачем позвольте полюбопытствовать?

– В теплые края.

– В теплые края я уже ездил. А точнее?

– В Стамбул. Группа клиник «Мемориал». Будем пытаться с турками совместную работу налаживать по лечению бесплодия.

Ну и кто бы отказался?

Началось все с паспортного контроля. Изабеллка зашла в соседнюю кабинку позже меня и потом долго дожидалась меня уже за границей.

– Леш, ты чего так долго?

– Цель поездки выясняли.

– А ты?

– А я сказал, что деловые переговоры. Потом уточнили с кем переговоры и один ли я лечу… («Па-ап, а ты чего не сказал, что тебе в Сирию надо съездить?»: это дочурка моя поинтересовалась, когда я ей про приключения рассказывал. Кто-нибудь со мной не согласен, что особенности чувства юмора есть вещь, генетически детерминированная и передающаяся по наследству?).

Потом меня крепкие турецкие jandarmalar (поясняю для несведущих – в тюркских языках окончание «лар» означает множественное число) чуть дубиналом не отхреначили. Это когда нас в отель привезли и дозволили 3 часа поспать, ибо рейс «Турецких авиалиний» (это тоже важно, но позже) от нас туда ночной – вылет в 3, прилет в 7. Ну а что я, не дежурил никогда что ли, чтобы драгоценное время пребывания в Константинополе на сон тратить? Пока Изабеллка дрыхла, я ломанулся погулять по такому мирному городу, оставляя приметные топографические ориентиры, чтобы не потерять отель. И пойдя на греческую церковь, уперся в площадь Таксим. Ну да, ту самую.

Кто ж знал, что те белые машины – это жандармерия? И что у них национальный праздник? И митинг по этому поводу? Не, ну как вменяемый человек, митинг с флагами я обошел и поэтому вместе с приготовленным для фотографирования смартфоном уперся в полицейских. Мой любопытный взгляд на НК МР5, висящий на шее у полицая уже вызвал неодобрение. Он мне чего-то рявкнул на тюркском наречии. Я конечно не Жириновский, спецпропагандой против турок заниматься не собирался и на всякий случай отошел. А потом увидел группу щелкающих разнокалиберными фотоаппаратами и при этом широко улыбающихся узкоглазых явно не турок (китайцев, наверное), свиньей продвигающихся и сквозь митингующих, и сквозь полицию. Монголоидных товарищей никто не трогал, ибо туристический бизнес – это святое. Ну, чо, пристроился я к этой узкопленочной колонне по три и попытался вместе с ней совершить пеший марш с элементами фотографирования. Хрен получилось. Видимо непохож. Полагаю, что улыбка подкачала. Поняв, что меня сейчас будут дуплить вдоль хребта резиновыми фаллическими символами, пришлось валить с этой площади, не дойдя до церквы каких-то пары сотен метров. Да и ладно. Все равно опиум для народа.

Наутро опять переговоры. За оставшиеся свободными до отъезда полтора часа мальчик из отдела маркетинга все-таки сделал нам праздник. Прокатил на пароме из Европы в Азию. И обратно. Показал празднично украшенный вокзал Хайдарпаша. Вокзал в азиатской части. На так и не достроенной линии «трех Б» («три Б» – это не то, о чем вы подумали, это Берлин-Босфор-Багдад). Кстати, в Азии на меня птица нагадила…

Но это лирика. То, что приключения еще не кончились, стало понятно не тогда, когда в зад увозящей нас в аэропорт машины (о это прекрасное иностранное слово «трансфер») какой-то фольксваген въехал. И не тогда, когда посередь аэропорта Ататюрка Изабеллку вдруг опознала ее бывшая пациентка. Алжирской национальности и вероисповедования, кстати (шарик-то тесноват становится…). То, что приключения продолжаются, стало понятно, когда после вполне себе приятного ужина, сопровождаемого лимитированным (чай не бизнес-класс) алкоголем на выбор («ред вайн, плиз» – и на тебе 250 мл в стеклянной посудке, ибо не чартером летим, а тюркишэйрлайнсом), после какой-то фразы на английской мове Изабеллка вдруг заорала, тыча пальцем в меня «Хи из анестезиолоджист!». С хрена ли гости понаехали, стало понятно, когда фразу продублировали на неплохом русском «Если среди пассажиров есть врач, просим пройти его в хвост самолета».

– Сдала, падла… – Подумал я про себя, поэтому в отместку я проорал, ткнув в Изабеллку средним пальцем – Ит из э доктэ ту-у… (Дщерь, отягощенная вторым высшим по толмаческому делу, после рассказа об этом событии была восхищена столь своевременно и к месту употребленным местоимением «ит»).

– Ле-е-еш, ну что я там делать буду? – Заканючила мобилизованная на подвиг Изабеллка.

– Спину мне прикрывать. И вообще – а вдруг там роды?

– Ты же в роддоме работаешь.

– Я в роддоме со стороны головы работаю. Мне проще пять нейрохирургических наркозов провести, чем одни роды принять.

Так препираясь, мы и шли, светя другим сгорать самим под восхищенные взгляды пассажиров. В хвосте, кстати, были не роды. Там был турок с гипертоническим кризом, сдавший таблетки, название которых он забыл, в багаж. Первый диагноз я поставил сразу – в тонометре из их аптечки батарейки сели. Но были запасные, поэтому пришлось играть в больничку дальше. Давление намерялось 170/100 при рабочем 140—150/100 и эпизодических подъемах до 200/120. Это все я выяснил благодаря светленькой говорящей по-русски молоденькой стюардессе (почему-то доверяют мне светленькие молоденькие барышни; может потому что я персонаж насквозь положительный?). Но тут появилась опытная волчица, как я понял, старшая из стюардесс. И попыталась подорвать доверие ко мне, потребовав удостоверение врача. Пришлось объяснить, что хотя я и нахожусь на турецкой территории (коей борт «Турецких авиалиний» безусловно, является) и с уважением отношусь к турецким законам, но хрен ей, а не мандат, потому как у меня его в принципе нет. Диплом с сертификатом есть, но дома. Тогда она меня напугала тем, что не разрешит мне таблетки назначать, хотя я не расстроился. Пришлось объяснить, что экстренная посадка аэроплану не требуется, а таблетки я и так назначать не предполагал, потому что не знаю, какое лекарство клиент пил сегодня, а, не зная, из гипотензивных препаратов можно очень веселый по последствиям коктейль замутить. В общем, оказав неотложную медпомощь методами «измерил давление» и «дал совет», я не опозорил высокое звание российского врача. Еще больше я его не опозорил, когда заполнил латинскими буквами какую-то форму со своими личными данными, телефоном и электронной почтой и расписался в ней, а потом еще и не попросил в награду вторую порцайку ред вайн (вкусное было).

И на этом приключения кончились. Потому что прилетели мы в полвторого ночи. А в 11 утра мы с Изабеллкой повстречались в операционной.

О метаболизме алкоголя в организме прямоходящих млекопитающих…

Я как-то вскользь упоминал, что алкоголизм является профессиональным заболеванием анестезиологов.

Вернее, не только алкоголизм, а склонность к химическому изменению сознания. Но если по остальным изменятелям мы в пределах мировой статистики, то по алкоголю… Очевидно факторов много – если мировые цифры объясняют это психологическими перегрузками, то в богоспасаемом отечестве это объяснялось еще и переходом медицины на капиталистические рельсы. У нас в провинции «спасибо» на моих глазах потихоньку переставало булькать и начинало шуршать. С нашей службой это сильно запаздывало – булькающее шло на расчет лечащими врачами с остальными службами. А наша, среди остальных, была, пожалуй, основной. Не, ну а что? Распивать халявный, но качественный раствор этанола, рассуждая о своей неоцененности – это приятнее, чем нерусские книжки по профессии читать (а тогда эти книжки еще и найти надо было). Плюс семейные проблемы со снижением заякоренности – действительно, нормальная баба будет терпеть мужика, половину месяца, не ночующего дома и приносящего весьма смешную зарплату? Плюс резкое снижение социального статуса («…Сосед из заключения вернулся – ему братва не новый, но автомобиль выкатила, а тебе после Кавказа чего обломилось? Дык, может два года зоны – это лучше и важнее, чем два года командировок?..»). Плюс… еще у каждого свой плюс был. Кто-то (очень многие) станцевал на краешке, кто-то (единицы) этот краешек переступил и вернулся, а остальные понятно, что и как.

«…Зато как погуляли! И на смех и на грех На ушах постояли за себя и за всех, По три девки на койке пусть лежат про запас, Ананасы в помойке. Что за фрукт ананас?..» (Полковник и однополчане)

Речь о падшем ангеле – докторе Аркаше с позывным «Алкаша». Аркаша – выходец из приличной профессорской семьи, в годы учебы многие его помнят веселым красавцем из «почти золотой молодежи» (институтского, естественно, пошиба). Еще он был славен тем, что иногда в одиночку, иногда с парой докторов, годами (а точнее, больше десятилетия) обеспечивал круглосуточную (sic! как любил писать В.И.Ленин) работу анестезиологии и реанимации достаточного крупного прикафедрального (а значит, в нем всякая хрень аккумулировалась) роддома. В процессе становления трудовой карьеры Аркаша успел жениться на медсестре, выучить ее в мединституте на врача, потом родить сына, пережить уход жены без ребенка, оставленного ему на память о большой и чистой любви и которого он продолжал воспитывать, когда появлялся дома. Когда не появлялся – этим занимались его папа-профессор и мама-инфекционист. Он был профессионалом во всех смыслах. Даже в смысле профессионального мужества. Когда к прооперированной яйцеголовыми кафедралами какой-то акушерско-почти терминальной патологии с весьма непростым социальным статусом, словно вороны, слетелась, туева хуча медицинских ученых по поводу неработающего на третьи сутки кишечника и мутных анализов, Аркаша первым предположил инородное тело, но акушерские звезды слушали не его, а нашего главного кафедрального профессора и целого академика из расплодившихся в последнее время квазинаучных академий, бакланившего про какую-то симпатическую гиперстимуляцию, которую нужно лечить эпидуральной анестезией. Аркаша молча достал эпидуральный набор, протянул его профессору и сказал: «На! Ставь…». Забытую салфетку достали из брюха на следующий день (не стоит хихикать, ситуация была форс-мажорная, кровопотеря запредельная, завалилась между кишок во время сушки в операционной ране, пропиталась кровавым отделяемым – вот и не видно; а к концу операции – психологическая расслабленность от того, что все закончилось хорошо; я, при прочих равных условиях, в конце операции тоже остерегаюсь больше, чем в начале; впрочем, и самолеты чаще бьются на посадке).

Параллельно с развитием профессиональной карьеры, благодаря вышеперечисленным факторам, Аркаша спивался. Факторы-то перечислены общие, а спивался конкретно Аркаша. Можно еще и так, спивался Аркаша конкретно. Сначала он допился до псориаза с поражением не только кожи, но и суставов (алкоголь, конечно, не был причиной этой болезни, но отсутствие высыпаний и уменьшение хромоты в светлые промежутки, все-таки говорит о заметной корреляции). Потом он упился до токсического гепатита с понятным циррозом в недалекой перспективе. До снятия с заведования. До возвращения жены к взрослому ребенку и изгнания из своей же квартиры. И, наконец, до не продления контракта после ремонта его прикафедрального гадюшника. Аркаша уже не просто напивался вечером, как мы, рядовые представители медицинского плебса. Он эстетично и потихоньку посасывал алкоголь круглосуточно, поддерживая постоянную концентрацию его в крови не болюсами, а методом титрования, откушивая более полу килограмма за сутки.

Последнее время он дорабатывал у меня. Засыпал в туалете. По причине угрозы засыпания в операционной, на наркозы я его не пускал. По уму-то его гнать надо было, но… не мой стиль (я себе на эту тему даже один из вариантов эпитафий придумал «он не оставлял своих раненых на поле боя»; красиво, нет?). Это позволяло ему числиться при деле и получать хоть какие-то четыре тысячи. Иногда, вернее очень часто, ночевал на работе, не потому что напивался до не транспортабельности, хотя бывало, а потому, что идти ему особо было некуда. Видимо во время ночевок, он и записывал свои мысли в рабочий компьютер. Для себя. Нашел я их, когда Аркашу все-таки вышибли, потому что он в очередной раз попался начальству. Никто его не вкладывал, и попался он сам.

Орфография и пунктуация автора сохранены.

– Как можно стать идиом Да так просто можно

– Жизнь уходит так же быстро – как деньги из кошелька.

– Если разбираться по крупному то все уходят сразу.

– Столько жил, даже не заслужил.

– Я за всех поставил свечку, оставил одну для себя. Поставьте….

– Жизнь начинается, заканчивается. А между ними тире. (-)

– Куда можно уйти в Гондурас, Ашхабад. Но я хочу домой.

– Тебе можно найти работу, только где умирают (реаниматолог)

– Только Россияне не спрашивают куда их посылают.

– Вознеси всех, может, вознесут тебя,

– Можно лечиться всю жизнь. Но можно однократно.

– Одиночество – сука.

– Где вход в тот дом, куда не пускают.

– Вокзалы созданы для разлуки.

– Ествено рвать себя в постели.

– Женщина открывает шкаф и думает, опять нечего одеть.

– Где жизнь там и смерть топчется.

– Только в реанимации можно умереть не задумываясь.

– Не могу сказать женщинам нет. Долгое слово (длинное) Поэтому говорю Да.

– Можно взять в лапу, руку. Но можно взять тебя (Ф)

– Жизнь заканчивается, а вы все оперируйте.

– Когда любишь, ненавидишь. А когда Не любишь, обожаешь.

– Куда выходишь. Иногда в жизнь, а иногда до родителей если ждут.

Вместо морали: После этого залета Аркаша лечился. Сначала от алкогольного психоза, а потом, очень тяжело, от очередного алкогольного гепатита. Не употреблял. Ему дали возможность проучиться и продлить просроченный сертификат. В том числе и по моей наводке, взяли на работу в реанимацию, в которой работать совсем некому. До получения пенсии ему нужно продержаться на работе год. К каждому празднику, даже к Пасхе, он присылает мне поздравительные СМС-ки. Периодически встречаюсь с ним возле роддома. Живет у родителей. Ухаживает за матерью, у которой случился инсульт, и за расклеившимся отцом. Здоровья ему осталось ненадолго, и он об этом знает. В последние полмесяца, по-моему, опять начал титровать…

Надысь пересекся то ли с бывшими коллегами, то ли с коллегами по бывшей работе (нужное подчеркнуть). Узнал забавную новость – Васисуалия таки уволили. Василий Николаевич, он же Вася, он же Васисуалий был личностью достаточно легендарной. В этом клубке одаренных хирургов (одаренными там были все – от ординаторов первого года обучения до работающих пенсионеров, и там даже классификацию звездности изобрел: а) звезды, б) звездюки, в) звездёныши, г) призвизднутые и д) звезданутые) Васисуалий на особую выдающесть не претендовал, хотя в любой БСМП или ЦРБ и по технике, и по знанию анатомии он был бы на полголовы-то точно повыше всех остальных. Ибо школа. Тогда еще была школа.

Именно по причине его середняковости Васю на первые руки его заведующий – человек… э-э-э… ну, человек своеобразный, но хирург… хирург, да, хорош; и при этом везуч, что немаловажно – ставил достаточно редко. А это любому манипулятору как серпом по самому дорогому. Усугублялось все это знаменитыми Васисуалиевскими загулами. В то славное время, когда «спасибо» от благодарных пациентов не шуршало, а булькало, Васисуалий чувствовал себя вполне комфортно. Поэтому по окончании рабочего дня засыпал. Когда сидя на диване в ординаторской, когда сидя на кровати возле пациентов. Однажды эти почти 2 метра роста и за центнер веса сам эвакуировал в ординаторскую, благо уж этому-то меня этому учили хорошо. А вот когда Васисуалий лег – случилась беда. Обоссался Вася. Не, ну если бы просто обоссался – дело житейское, но обоссался он, лежа на сдвинутых столах. На которых кроме Васи еще лежали истории болезни. А история болезни в любой лечебнице – это святое. Почти как знамя части в армии. И на флоте. В общем, скандал случился. Васю бы вышибли на хрен, но его жена – между прочим один из лучших гистологов не только у нас, но и в окрестностях, пообещала тоже уволиться. Что повлияло – Васю выгнали в поликлинику. Навсегда. Словом, позор и крах карьеры.

Ссыльный (в обоих смыслах этого слова) Вася появился в операционной (в которой ему теперь нечего было делать) в самый разгар рабоче-хирургического дня, когда все столы были заняты. От пупка и выше, в общем-то, до ушей, наш истребитель этанола был в кровище. Очевидно человеческой. И своей немаленькой, соответствующей массо-габаритным параметрам белой рученькой, словно Отелло Дездемону, плотно прихватил за шею лежащего на каталке худенького мужичка сельской наружности.

Опухоль шеи с прорастанием во внутреннюю сонную артерию. Аррозия. Вот и плеснуло прямо посреди поликлиники. Несмотря на массу присутствующих кафедральных и больничных звезд, осуществить пальцевое прижатие сонной артерии на шее, почему-то пришло в голове только Васисуалию. И после доставки в операционную он прижимал сонную артерию еще около часа, пока не освободился стол. Кстати, кровотечение из сонной я видел дважды, не люблю, когда в кино показывают перерезание горла. Потому как крови там не на пакет с кетчупом. Крови там аккурат на четырехметровом потолке отметки оставить. Не такие конечно, как при кровотечении из аорты – в этом случае еще и с меленьким разбрызгиванием при ударе о твердую поверхность, но на четыре метра спокойно сика́ет.

Вот и работал до недавнего времени Васисуалий в поликлинике, периодически уезжая отдохнуть в волшебную страну Запой до недавнего времени. Долго работал и, в общем-то, был на своем месте. Пока начальство не сменилось. Подловили опохмеленного. И запротоколировали, и сфотографировали. Прогресс, бля (бля – это неопределенный артикль)…

Вместо морали: А мужичку сельской наружности общую сонную артерию перевязали, потому что внутреннюю сонную перевязывать нельзя – мозг (или чо там вместо него в черепе) на хрен без кровоснабжения расплавится, а при перевязке общей сонной есть надежда на коллатерали с вероятностью фифти-фифти или около того. И перевязали, и кровопотерю возместили, и живого со стола сняли. Только зря. Помер он на четвертые сутки. Потому что фифти-фифти.

О приятном летнем безделье…

Жара давит на желание что-то писать. Или не жара, поскольку в местах и пожарче бывали, а просто лень. Каковая вообще-то является двигателем прогресса – все достижения цивилизации направлены на обеспечение человеку возможности ничего не делать. И я вместо того, чтобы писать соцреалистически-описательные опусы, знакомящие читателей отчасти с беспросветно серыми профессиональными буднями, отчасти с моей литературной одаренностью, почти ничего не делаю.

Так ковыряю потихоньку перевод девятой главы из четырнадцати и двух приложений. А поскольку лето – отпуска и дежурить некому, плюс больных на операции в хирургии немного, плюс роддом на ремонте – я выторговал себе весьма льготную жизнь. Дежурство во вторник – и за это во вторник к 16.00, а в пятницу вообще не прихожу, ибо мой лозунг «Я работаю только на ставку, и попробуйте заставить больше!» остается в силе. Словом санаторий. Для душевнобольных. Но даже такой режим не позволяет полностью избежать той особой атмосферы общения смелых и профессионально компетентных единомышленников, готовых помочь и разделить ответственность, особенно присущей учреждениям бюджетной сферы – больницам, поликлиникам, детским садам, школам и т. п.

Поскольку на работу пришлось добираться через стоматолога (ибо жевать-то уже нечем, идут примерки новых бивней) на работу пришлось приехать на полчаса раньше.

– Ой, Алексей Романович приехал раньше! Вы ведь поставите подключичный катетер?

– Переодеться-то дайте… – А в голове мелькнула мысль, что если бы я приехал позже, то ничего бы не изменилось, он бы и еще пол часика полежал и неважно, сколько он тут валяется; я больничные нравы хорошо знаю.

В принципе, особо сложного-то ничего нет, кроме одной вещи – верхушка легкого слишком близко, а процедура катетеризации подключичной вены выполняется вслепую (чай не в буржуинстве живем, чтобы под контролем УЗИ это проделывать) … Словом, можно долбануть это самое легкое, что не есть хорошо. А если потом осложнение в виде пневмоторакса не увидеть, то и совсем плохо. В смысле закончится плохо. Для всех, благо прецеденты не раз случались, и отваги это почему-то не добавляет. Но каждый баран висит за свою ногу, и ставить катетер все равно кому-то придется. Я даже знал как товарища «кому-то» зовут. А клиент мне не понравился. Поэтому я поинтересовался у сопровождающих из терапии:

– А от чего лечимся?

– От пневмонии. – Бодро доложили мне.

– А где история болезни?

– Ой, забыли, сейчас принесем…

Ну, принесли. Ну, история как история. Не перечеркнута по диагонали. Но клиент мне все равно не нравился.

– Готовь защитный фартук и защитные очки. Защитные кольчужные перчатки не прошу, поскольку их все равно нет, и от случайного укола они все равно не помогут. – Это уже своей реанимационной сестре.

– Да вы же очки и фартук не одеваете никогда. – Бухтела она, не испытывая желания идти в другую комнату и доставать эти девайсы, когда без этого уже почти все подготовлено.

– Я сказал неси. Или голос повысить? – Ласково поинтересовался я. – Да, кстати, давно ждете?

– С обеда…

Ну ладно, упаковался аки мужская гениталия в средство барьерной контрацепции плюс защитные очки сверху и сделал все чисто, на вколе, провёл сначала проводник, а потом и катетер не особо уделавшись в крови и, не особо уделав окружающую среду. Но нехороший кашель, причем сразу после обезболивания места работы сильно настораживал. Вроде иголка только инъекционная, но не доверять ощущению «сразу не понравился» дороже выходит. А тут через час и терапевты нарисовались:

– Господа, а больного то от чего лечим?

– Пневмоцистная пневмония…

[Поясняю, пневмоцистная пневмония – это не просто носительство вируса иммунодефицита человека. Это одно из клинических проявлений СПИДа. Со всеми вытекающими для решившего каким-либо образом поконтактировать с его (то есть клиента) кровью.]

– А предупредить слабо было? Историю диагонально перечеркнуть? Вы не знаете, что это подстава называется? – Я продолжал также ласково задавать вопросы уже другому собеседнику.

– А мы вашего доктора предупредили, а если он вам не передал, то это ваши проблемы. – Оборонялись насмерть терапевты. А потом перешли в атаку – А там дыхание справа ослаблено!

Пришлось отвечать:

– Знаю. Сам допускал такую вероятность. Снимок мы сделать уже не можем, ибо поздно. Но можем пропунктировать (поясняю, т.е. ткнуть иголкой в плевральную полость и проверить наличие воздуха, которого в норме там быть не должно). Могу я, а могу дежурного хирурга позвать. А еще можем понаблюдать до утра, если ухудшаться не будет, утром сразу рентген. Думайте…

Решили понаблюдать. Клиент был стабилен, и, субъективно, даже стал немного лучше. С утра, после снимка я поскакал к рентгенологам. Ну да, поджато. Воздух есть. А кроме воздуха, есть еще скорость стука, которая сильно опережает скорость звука. Телефон заиграл до боли приятную мелодию – «Kaarina». Моя подружка – начмед. «Kaarina» теперь персонально на нее выставлена. У группы «экзиторий» нонеча марш Иностранного легиона играет. Медляк. Под 88 шагов в минуту. Голос был довольным:

– Вы знаете, что у больного, которому вы подключичку ставили пневмоторакс? Да я вас…

– Во-первых, знаю, раз снимок назначил и теперь его рассматриваю. Во-вторых, а что вы меня? Описанное, встречающееся и своевременно заподозренное и диагностированное осложнение, которое сейчас будем ликвидировать. Вот если бы я ему мочевой пузырь проткнул, то тогда вы меня…

Чего-то трубку бросила. Ну и хрен с ней. Привел хирургов, задренировали плевральную полость, аспирировали воздух, еще раз сняли. Расправилось.

Но подляны ходят парами. И жара держится. Бабку со срывом ритма, грозящим перейти в фибрилляцию, притащили уже на следующий день. Вместе со срывом ритма у бабки наличествовали: системная красная волчанка и практически полное отсутствие давления. То есть причина помереть была не одна. Дело, конечно, меня не касалось, мне в операционной с хирургами отсидеться, но вен не было. Не было и доктора, получающего зарплату, в том числе и за реанимацию. Она повелела искать вены на руках и ногах; а потом внезапно решила, что сейчас будет занята в гинекологии. На обезболивании плановых манипуляций. Терапевты испуганно таращились из-за угла. А бабку, которая к нашим внутренним теркам не имеет никакого отношения, вообще-то уже было пора начинать лечить внутривенными препаратами. минут уже 30 как.

[– Ладно, мой милый. Ты все крутость свою любишь демонстрировать? Значит, продемонстрируешь еще раз. Сейчас ты воткнешь подключичку. – Первый голос в голове замолк. И заговорил второй:

– Ага. Бабка упитанная. Бабку как положено не уложишь. И вероятность, что ты долбанешь легкое еще раз – ой как высока. Хочешь услышать любимую речь начмеда про короны, которые с голов падают?

– А пох… – Отозвался первый.]

– Набор подключичный открывайте! – Гавкнул я на испуганно смотрящих на меня сестер, соглашаясь с первым голосом. – Очки и фартук не надо…

Мораль: Один голос голове – это общение. В конце концов – собутыльник. Два – это уже клинические проявления, нет?

Еще одна мораль (а чего, два голоса – две морали, все по справедливости): Основная движущая сила в медицине – это не деньги. Это страх. Страх начальства, страх жалоб, страх возбуждения уголовного дела… И его становится все больше. Страх парализует и заставляет прятаться. Страх заставляет бежать от ответственности за принятие решений. На всех этапах, от санитарки до главврача. Или до министра…

О влиянии осенней погоды на мыслительный процесс…

Остатки отпуска неотвратимо приближаются к концу. Принято окончательное решение об увольнении. Превентивно. Вот в понедельник и напишу заявление (тем более что заявление о возвращении в роддом на постоянку уже подписано). Потеря в разнообразии наркозов, выигрыш материальный и моральный. Масса сюжетов об общении с начальством, конечно, будет безвозвратно утеряно, но роддом в этом плане место тоже достаточно благодарное. Заодно чуть размялся в частной клинике. Суммарно часа четыре (это если вместе с дорогой считать). Заработал недельную больничную оплату и понял, что служение людям в муниципальных учреждениях – оно для меня хобби.

Убедился, что в плане диалогов интересно любое лечебное учреждение, нужно только уметь слушать. В конце операции проводя побудку женщине, я бы даже сказал даме, вынесшей до начала лечебных мероприятий мозг всей бригаде, кроме меня (на меня ее познания особо не распространялись, видимо, по причине неполного исчезновения последствий пластической операции под правым глазом в виде синяка и ожога и посему я не получил достаточное количество информации про ее заболевание и проведение при нем наркоза, которую она почерпнула из интернета; вот гинекологу досталось…) несильно похлопал ее по плечу (кстати, ненавижу, когда пациентов по щекам лупят во время побудки):

– От-крой-те гла-за! От-крой-те гла-за! Вы ме-ня слы-шите!

– Да-а-а.

– Сколь-ко паль-цев ви-ди-те?

– Два-а-а…

– Сколь-ко бу-дет пять-ю пять?

– Два-а-адца-а-ать пя-ать. Я математи-и-ик. О-о-й, мне так хорошо-о-о под наркозо-о-ом было-о-о…

– Работа у меня такая – женщинам хорошо делать!

И немного спустя обратился к хихикающей бригаде:

– Чего ржем? Я вот только сейчас понял, почему меня внук так хорошо понимает…

– И почему? – Заинтересовалась любознательная операционная сестра Света.

– Потому что я треть жизни разговариваю с людьми после наркоза…

– Ну и что? – Не поняла любознательная операционная сестра Света.

– А с ними разборчиво надо говорить, потому что они идиоты…

– По-о-очему-у иди-и-о-о-оты? – Вдруг подала голос заинтересовавшаяся нашей беседой пациентка.

– По-то-му что у них хими-чес-ки из-ме-нено соз-на-ние. Но некоторые от рождения…

Мораль: А вместо морали подумал о том, что жизнь похожа на боксерский поединок с заведомо известным победителем. Но если число раундов и количество огребенных нокдаунов во многом зависят от везения; то способность устоять, когда в голове звон, в глазах все в фиолетовом свете, а во рту металлический вкус, да и способность просто оторвать щеку от настила ринга – дело сугубо индивидуальное. Некоторые даже вести в счете какое-то время умудряются…

Об изучении теоретических аспектов некоторых авраамистических религий…

История навеяна:

А) дискуссией исламских богословов о дате отмечания праздника Курбан-Байрам – 25 (как в светской ханафитской Турции) или 26 (как в фундаментально-теократической ханбалитской Саудовской Аравии).

В) какой-то неприятной, хотя и объяснимой, активизацией экстремистского мяса в центре страны.

C) последующим оживлением местновыращиваемых (и судя по росту обильно удобряемых) т. наз. «политологов» с «исламоведами».

D) ну и как же без реакции рукопожатной общественности.

E) и, наконец, очередным подтверждением моего постоянного утверждения, что в жизни все очень смешно запутано и все не менее смешно оставляет свой след.

Предисловие:

«1. Борьба с басмачеством (бандитизмом) должна вестись войсками, советскими органами и политическими мерами.

2. Только согласованная работа перечисленных органов может привести к ликвидации…

37. Назначая отряд, необходимо сделать подбор командира, который должен быть достаточно лихим и находчивым…

39. Крайне полезно, чтобы при летучих отрядах были, безусловно надежные местные люди в качестве проводников…

114. Противодействие организационной работе басмачей (бандитов) явится одной из основных задач всей борьбы.

115. Методы этой борьбы собственно ничем не отличаются от методов общей борьбы с басмачеством. Главнейшее тут – правильное распределение работы при котором одновременно с общим нажимом, надо особенно сильный нажим производить по той линии, которая в данном случае является существеннейшей. Например, если организационная работа противника ведется в области соединения отдельных банд в одну, то нужно военными мерами не допустить такого соединения, разбивая банды поодиночке. Если противник наращивает свои силы мобилизацией, то тут необходим целый ряд мер агитационных, карательных и военных. Необходимо совместными усилиями вырвать мобилизационную почву из рук противника.

116. Само собою, разумеется, что противник мобилизует население в районах, фактически еще им занятых, посему вышибание мобилизационной почвы, прежде всего, должно начаться с проникновением частей Красной армии в этот район. Но уже в составе этих частей и при них должны быть работники, которым надлежит вести агитработу, равно и карательные органы…»

С. Каменев. Система борьбы с басмачеством (бандитизмом) Составлена в поезде при об'езде Туркфронта в мае—июне 1923 г.

Повествование: Собственно, началась эта история буднично, и патогномонично для большинства историй в пятницу ближе к концу рабочего дня.

Четыре операции было закончено, можно бы потихоньку и готовить организм к эвакуации, но хирурги нарисовались еще раз:

– Алексей Романович, у нас ампутация по жизненным показаниям…

– Нет, я все понимаю – «синдром пятницы», но пораньше сказать слабо? – Хотя это так, демонстрация оскала. Обычно хирурги в таких вещах не при чем. Народ, активно веря в чудеса, или наоборот, не веря в компетентность своих лечащих врачей, от предложенных операций отказывается до упора – когда сил терпеть уже не остается. Либо до пятницы, потому что впереди выходные. Вообще-то забывая о том, что отказ от операции не означает остановки патологического процесса, а посему кроме времени выполнения таких операций – второй половины пятницы – она выполняется пациентам в заведомо худшем состоянии, усугубленным недельным ожиданием.

– Ну что мы, виноваты, что ли? Он уже вторую неделю от ампутации отказывался и по консультациям ездил… – Оправдываются хирурги тоже вяло, все больше с ритуальной целью – стереотипы-то у нас у всех сформированы. Да и ладно, даже с учетом спиналки работы минут на 40, сильно не переработаю…

– Подавайте, чего ждать? По жизненным, так по жизненным…

Пнул своих, немного поторопил операционных. Цигель-цигель, раньше сядем – раньше слезем. Ладно, сейчас осмотр больного, кстати, раздражение бы лучше скрыть – он-то особо не при чем. Поэтому предоперационный опрос и осмотр будем проводить с ледяным спокойствием (к тому же, если умеючи, то это спокойствие – оно иногда похлеще нашего цинично-черного юмора будет), поехали по листу:

– Алкоголь употребляем? – Дошел я до этого пункта, ожидая традиционного «нет; ну только по праздникам», чтобы добавить тоже традиционное «толькопопраздникам означает да». «Да» еще можно выделить интонационно. Но услышал:

– Нет, я верующий?

– Ислам исповедуете? – Зачем-то уточнил я.

– Да. – Гордо ответил дед. – Правильная религия самого мирного – ханбалитского мазхаба…

– Это хорошо, – Сказал я, подумав. – А вот сейчас я тебе устрою религиозную дискуссию…

– Давайте все-таки наркоз начнем, а потом продолжим, если захотите.

– Давайте, доктор. А то терпеть боль уже не могу. – Пациент шпарил без акцента и вследствие отсутствия бороды на выдающегося религиозного деятеля не походил.

Ну что, выяснил про сопутствующую ИБС и постинфарктный кардиосклероз, понял, что с колебаниями гемодинамики надо бы поаккуратнее и уложил.

– А может унилатерально (ну в смысле односторонне) попробовать? – Подумал я, проникаясь к пациенту уважением, после мужественного перенесения укладки на пораженную сторону и выгибания спины. После не менее стоического поведения во время выполнения самой спинальной инъекции я зауважал его еще больше. – А теперь боль начнет уходить. Но вы полежите на левом боку еще минут 7—10…

Доктор не соврал насчет боли – начала уходить. Обезболил и обездвижил тоже только ампутируемую ногу. Да и с давлением все нормально – не сыпалось. Ну что, иногда получается.

Операция идет во всю, боли нет:

– Продолжим? – Поинтересовался я возможностью демонстрации своих, поистине энциклопедических знаний.

– Да. – Согласился дед (а чего бы нет, если время быстрее пройдет?).

– Так вот об алкоголе. Насколько я помню, в Коране запрещено пить перебродивший сок винных ягод. Насчет виски, рома или текилы там ни слова нет…

– Нет, но трактуют это так, что запрещено пить всякую опьяняющую жидкость. – Возразил мне оперируемый.

– Трактуют… – Не сдавался я. – Тут все от трактовальщика зависит. Можно и кефир запретить. И до салафизма дотрактоваться.

– Возможно, в чем-то вы и правы… – Неожиданно согласился мой оппонент, заработав еще баллов в моих глазах. И тут же поймал меня на следовании идеям захиризма. С захиризмом пришлось соглашаться мне. Но ненадолго – я перешел в атаку, упрекнув деда в том, что местные ханафиты саудовско-пакистанских проповедников с начала девяностых и до нынешнего времени на свою поляну пастись пускают, а ведь они однозначно ханбалиты. А там и салафизм совсем рядышком…

Так, пока шла наша веселая беседа (к которой вся операционная прислушивалась), закончилась и операция. Уже во время бинтования культи пациент поинтересовался, не мусульманин ли я?

– Отнюдь. – Пришлось разочаровать мне его. – Просто пришлось немного про ислам почитать.

Тогда дед заинтересовался прочитанной литературой:

– Нашим студентам и даже муллам было бы полезно все это почитать. Название не скажете? – Попытался уточнить он.

– Не найдете. – Разочаровал я его. – Название не помню, а издавал, по-моему, разведотдел штаба округа… На этом мы с ним расстались.

– Таких дедков клонировать надо. – Подумал я перед прощанием. – Для пропаганды и преподавания правильного ислама…

Но история имела продолжение.

В понедельник историю затребовала на проверку начмед. Мне, конечно, все равно, но неясностей не люблю. Поэтому решил уточнить детали у заведующего хирургией, у которого агентурная сеть в разы помощнее моей будет.

– Да замминистра звонил. По поручению министра, вот она и скачет…

– А с хера ли министру гангреной какого-то бабая интересоваться? – Продолжал любопытствовать я.

– А там, похоже, родственники волну погнали. Бабай-то оказывается какая-то шишка религиозная, а у нас и министр в религию ударился.

– В религию значит… – Только и осталось повторить мне. – Ну-ну…

А в среду меня поймала дочь бабая (в хиджабе, все как положено).

– Вы Алексей Романович? – Уточнила она. – Папа просил вам передать книгу.

И вдруг продолжила. – А еще папа сказал, что вас нужно на кафедру теории ислама пригласить…

Переданная книга была не по исламу, как я опасался. Обычный ежедневник. А самым любопытным в нем была закладка.

Ну да не возвращать же ее, даже если министр по поводу деда интересовался. Тем более я не просил у него ничего. И не намекал. Только вел богословскую дискуссию.

Но, на всякий случай, все события выдуманы, а совпадения с реально существующими персонажами – случайны.

Послесловие: А официально звучащее название моей специальности на арабском – «табиб-тахди (-ы) р». Что в переводе означает «доктор-судьба».

Об ассоциативных рядах…

32 часа трудовых будней начались приятно – неспешной беседой в импровизированной курилке с хирургом:

– Касим, не понял, что у вас за переносы операций?

– А Наливайко (это моя правопреемница в экзитории) не справляется…

– Чего тут справляться? Я по 18 наркозов за день проводил…

– Романыч, ты не сравнивай хрен с пальцем.

– (Задумчиво) То есть мне в этом ассоциативном ряду отводится роль хрена?

– Безусловно.

– Хм. Лестно. Ибо орган более значимый…

– (Перебивая) И филогенетически более совершенный. А также гораздо менее распространенный. Пальцы – они даже на ногах есть.

Об инновациях в трудовом процессе…

Тридцать шесть часов на работах (на всех по очереди побывал). Пятнадцать наркозов в экзитории (там опять пришлось работать принесенными извне катетерами, принесенными извне стерильными перчатками, а также принесенными извне релаксантами), два (плюс одно обезболивание родов) в роддоме и еще два у частников. И за каждый пациенты отблагодарят тысячей рублей. Шутка. Но было бы неплохо.

С моим уходом из постоянных сотрудников в совместители, в экзитории появились новые порядки. Появились новые журналов по учету перекладывания таблеток из одной кучки в другую. Вести не стал. Решил, что неохота.

Появились новые порядки в выдаче нормальных препаратов для анестезии.

– А чего испаритель пустой? Севоран давайте, залью. И пропофол на вводный… – Будучи не в курсе инноваций, начал я привычно распоряжаться, готовя операционную к семи первым анестезиям.

– Анна Ивановна сказала, что все препараты выдавать с ее личного распоряжения… – Потупила глаза анестезистка.

– Они есть?

– Есть. В ординаторской…

– А мне пох кто что сказал! – Уже привычно изрек я свою любимую сакральную мантру состояния внутренней свободы и пошел за искомым.

Появились также новые вопросы у пациентов. Первая же и завопрошала:

– А мне наркоз импортный будет или отечественный?

– Вот оно чо, Михалыч… – Посетила меня вполне разумная мысль. Потом накатил приступ бешенства. Я не святой. Совсем не святой, скорее уж наоборот. И прекрасно понимаю, что с напуганного стрясти гораздо проще, но так… Не мое это. Неспортивно.

– Запомните, мадам! Так сказать прочтите, и передайте товарищам, ну в вашем случае – товаркам. Сестрам по несчастью. Импортность наркоза определяется не тем, сколько вы заплатили анестезиологу, а тем, когда он прочитал книгу по специальности и на каком языке эта книга была. Еще вопросы есть? – Несколько повысил я голос.

– Н-нет… – Пробормотала пациентка и посмотрела на меня, как на дурака. Может и вполне справедливо. У меня справка о контузии есть…

Появились к тому новые настроения. Пришедшая после ординатуры на работу барышня (кстати, не дура, судя по задаваемым вопросам; опять же знает, кто такой Миллер) решила сваливать после открытия нового корпуса больницы скорой помощи вместе с временно прикомандированными оттуда хирургами. Которые, впрочем дали почесать мне мою любознательность единым с самомнением органокомплексом.

– Привет, Алексей Романыч! Возьмешь бабку горбатую? Ей в двух больницах отказали.

– А сюда-то она как попала?

– А ей в предыдущей сказали, чтобы сюда сходила. Тут есть анестезиолог-отморозок… – Он осекся на последнем слове и потупил очи долу.

– Ну, отморозок и что дальше? – Я не стал особо спорить.

– …Отморозок, может, возьмет. – Продолжил прикомандированный хирург. – Там горб хитрый, шеи нет, голова не запрокидывается. Они говорят, что заинтубировать нельзя. Ее года два как оперировать надо… С пятницы тебя ждет.

А чо бы не попробовать? Мы, отморозки – народ прихотливо-затейливый.

– Здравствуйте, мадам (ой, новое обращение вошло в тренд, интересно, надолго ли?)! Я тот отморозок, по которому вы скучали…

Клиентка тоже стыдливо потупила очи долу, из чего я сделал вывод, что не только у меня в тренд вошло новое обращение.

Короче вписался, проорав операционникам, регулирующим поток больных, банальное: «А тепер-р-рь – гор-р-рбатый!»… Самым неприятным было не обеспечение проходимости дыхательных путей – я вместо интубации просто ларингеальную маску засунул. Тот самый хитрый горб типа сколиоз сопровождался дислокацией внутренних органов, в том числе и сердца. Надутый при лапароскопии газ сместил сердце еще больше, что вкупе со снижением венозного возврата из-за компрессии нижней полой вены привело к уменьшению сердечного выброса. Тащить до сдутия живота ее пришлось на симпатомиметиках.

– Спасибо, доктор! Дай вам бог здоровья… – Уверенно пробормотала мадам, перелезая после пробуждения на каталку.

– Лучше деньгами, – Подумал я про себя, – Здоровья мне, как недавно установлено в эксперименте in vivo, на 0,666 л продукции шотландских самогонщиков еще хватает, а больше – уже не хочется…

Пара наркозов в частной конторе пришлись на десерт. Нет, понятно, что лучше восемнадцать наркозов у частников и два у государства, но не судьба.

– Алексей Романович, там пациентку от страха колбасит, может, вы с ней поговорите?

– Света, а ты не боишься, что она после того как меня увидит, вообще домой уйдет?

Но идти пришлось. Действительно колбасит.

– Мадам (вот привязалось!), я вам буду наркоз проводить! Вам страшно?

– Д-да-а…

– А теперь посмотрите на мое доброе и умное лицо. Страх прошел?

– Н-нет… – Но уже улыбается.

– Открою страшную тайну – я его и сам опасаюсь, когда во время бритья в зеркале вижу. А вот бояться не нужно. Слишком мало на свете вещей, которых имеет смысл бояться. – Последнюю фразу я произнес уже серьезно…

О течении тяжелой и продолжительной болезни…

Пятница четырнадцатое начиналась прекрасно. И выспаться получилось и недолгая (ибо рядом с домом) прогулка до частного медцентра. Денег толику малую заработал и весь день свободен до завтрашнего дежурства. А значит, можно предаться пороку. Или чему угодно.

Пребывая в игриво-хорошем настроении я, практически уже готовый к выходу, бодро по-молодецки наклонился за джинсами и… хренушки. Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах. Квартиру огласил вопль, включающий междометие и неопределенный артикль (Ой бля-а-а-а!). Меня заклинило в согнутом положении, как, прости Господи, содомита какого. Забыл уже, когда с гирькой баловался, турник, который перекладина, после ремонта четвертый месяц на место прибиваю, но все равно заклинило. С трудом разогнулся и решил ковать железо пока горячо. Ставить позвонки на место собственным способом, изобретенным, когда после гирьки иногда клинило. Нужно просто отжаться на одной руке несколько раз. Позвоночник с хрустом уходит в скрутку и ущемление нервных корешков прекращается. Правда отек и воспаление еще нет и боль сохраняется два – три дня. Пацан решил – пацан сделал. Хрустнуло. Боль, как ей и положено, осталась, но к частникам все равно пришлось ковылять. И работать, сохраняя гордую военную выправку, как у английского морского офицера, которого с отрочества к мачте привязывали.

Пациентка попалась типичная, но с татуировкой каких-то иероглифов в области крестца и ниже.

– А я засну? – И тут же без перерыва – А я проснусь?

– Тьфу, бля, дура! – Это, естественно про себя, а вслух без перерыва – Заснете. Проснетесь.

Венозный доступ, начало введения.

– Ой, мне плохо…

– Сударыня, вам не плохо, вам хорошо, просто вы это еще не поняли. Это пропофол, его даже Майкл Джексон очень жаловал…

Через 3 минуты я продолжил, обращаясь уже к медсестре:

– Света, жаль лет через 25 на пляж я уже не попаду, хотя хочется.

– Зачем вам, Алексей Романович, на пляж через 25 лет?

– Посмотреть на вытатуированные дацзыбао из цитатника товарища Мао Цзе Дуна на обвисло-целлюлитных старушачьих жопах.

– А почему вы решили, что это как ее… дацзыбао товарища Мао?

– Ты знаешь, что там написано?

– Не-е-ет…

– Вот и я нет. И она нет. Думаю, что и татуировщик нет. Но, если бы я был на месте татуировщика, то обязательно бы прикололся…

Остатки пятницы я провел дома. Стоя. Или лежа. Сидеть было невозможно, даже на унитазе. И еще носки надевать.

Придя в субботу на дежурство, сразу обрадовал акушоров:

– Анестезиолога у вас нет. Умер. Хотите от сифилиса, хотите от радикулита. Все равно нагнуться, чтобы в спину уколоть или заинтубировать не смогу.

А сменщик обрадовал меня:

– С сегодняшнего дня всех прооперированных женщин по бумагам переводим с больничную реанимацию. На сутки. Они там какой-то план не выполнили.

Телефоны дежурных (через которых переводили) в той, больничной реанимации прилагались. Осталось порадоваться, что лечебный процесс был только виртуальным, ибо основная задача лечебных учреждений – не лечение, а производство говна и отчетов. С другой стороны – ведь могли бы и реально озадачить переносом голых, но счастливых матерей на носилках по морозцу в другой корпус через двор…

На кесарево сечение, несмотря на предупреждение позвали. Тут я оторвался по полной.

– Артемида Анасовна, а ведь я вас предупреждал, что нагибаться не могу… Давайте я все наберу, а вы в в спину уколете… Как не можете? Общеврачебная манипуляция же. Вот если вас ваххабиты в плен возьмут и акушеров не останется – я прокесарю. Криво, косо, через жопу и долго, но прокесарю. Я даже аппендикс удалю, если не под печенью. Вот вы удалите аппендикс?..

Довел барышню до истерики. И всн-таки уколол. Из положения «для стрельбы с колена».

Об ассоциативных рядах – 2…

Те два предновогодних месяца были ознаменованы получением мужской хирургически активной частью населения бесплатных абонементов на фитнес. Потому что аккурат после ноябрьских праздников лифт в экзитории сломался. И сломался так, что чинили его до февраля. А на втором этаже, рядом с операционной, у нас только гинекология. Поэтому хирургических тетенек (чаще) и дяденек (реже) хирург, ассистент и интеллектуальный резерв больницы – анестезиолог, перли после операции на носилках, иногда используя метод волочения в палату постнаркозного пробуждения на первый этаж с криком «Килограмм жира – восемьсот метров сосудов!». Все было рассчитано здорово – сначала гиподинамия в операционной, после движение, в котором жизнь. Ну а гинекологических транспортировали в порт приписки — сразу в отделение. В палаты на два-три человека. Вообще-то их бы тоже в постнаркозную палату надо было, если по уму, но носильщиков мужеска пола при них было раз (это я) и обчелся. Не хотелось мне двойную косую невправимую пахово-мошоночную грыжу на старость лет. Поэтому все-таки в отделение.

Последний рабочий день перед праздниками был после неотложки. И они весь день сгребали все, что залежалось, осталось с неотложки и просто вызывало сомнения, ибо – впереди выходные. Последний наркоз (шестой вроде) я и заканчивал в шестом часу (при рабочем дне до 16.12, согласно трудовому договору). Настроение было мерзейшее, хотя уже все – и больная разбужена; и ампулы, полные с пустыми, сданы; оставалось только освобождения места в палатах дождаться. Тут громкий шепот старшей операционной сестры:

– Алексей Романович! К нам зайдите!

Понятно зачем. Девчонки злые, им этим операционным днем все предпраздничные посиделки обломали. А еще убираться… Поэтому жареные куриные ноги и салаты даже не извлекали, достали только бутылку трофейного коньяку и коробку конфет. Ну а чо нам пятерым бутылка коньяку? Быстро кончилась. Но настроение немного поднялось. А тут из отделения проорали, что место готово. Для транспортировки больной мне подтолкнули одну из санитарок. Схватил я у них со стола красный колпак Санта-Клауса, напялил для пущей важности и помчались. Лица двух уже прооперированных товарок по несчастью и одной ожидающей родственницы в палате были, мягко говоря, несколько удивленными, когда послеоперационную больную привезли анестезиолог в вышеупомянутом колпаке и вдруг внезапно окосевшая и разрумянившаяся санитарка метр пятьдесят ростом (подозреваю, что тут не наше разгульное веселье виновато – похоже она по больничке-то погуляла, пока мы в операционной чалились). Удивление нужно было закрепить:

– С наступающим, сударыни! Вот вам новогодний подарок! Потому что я – Санта-Клаус… – По-доброму посмотрел на продолжавшую косеть на глазах санитарку. – А это мой верный олень!

Погоняло «верный олень» прилипло к моей спутнице до самого ее увольнения.

О неразложимых многочленах…

До того, как уйти в военно-медицинскую бурсу и надеть погоны, я все-таки успел какое-то время поучиться на педиатрическом факультете института. А может зря не пошел в простые педиатры – лечил бы сейчас детей (а есть работа лучше?), частно практиковал и пользовался успехом у мамаш (в хорошем смысле этого словосочетания)? Это не бессмысленное сожаление, это вопрос непонятно к кому о возможности альтернативного развития событий…

Хотя иногда детей лечить приходилось. Например, проводить наркоз 6-летней девочке с саркомой Юинга и метастазами в легкие. Жить ей оставалось несколько месяцев, а ногу ей ампутировали из-за выраженного не купируемого болевого синдрома вследствие сдавления нервных стволов опухолью. Или проводить наркоз во время гинекологического осмотра 11-месячной изнасилованной девочке. Но это все какое-то не то. Не карамельное и не пасторальное. Не настраивающее на благостное умиротворение, а несколько наоборот.

Но это я традионно-дуалистически отвлекся от основной темы своего повествования. Патологическую анатомию мы проходили при кафедре соответствующего названия. При этой же кафедре наличествовал и соответствующий музей, причем помещение музея было тесным, и экспонаты располагались и на стеллажах между учебными комнатами. И вот стоит в перерыве наша одногруппница Танька Терехова перед стеллажом с витиеватой, еще чернильной, надписью «Уродства» гладит емкость с заспиртованным новорожденным мужеска пола с двойным комплектом половых органов и приговаривает:

– Ми-и-ленький! Разве две пиписьки уродство? Это ж счастье! А тебя в банку…

Вместо морали старый анекдот (хотя думаю, что далеко не все слышали):

Приехала журналистская съемочная группа в интернат для детей с пороками развития снимать сюжет про детей, родившихся от алкоголиков, попросила привести им несколько наиболее ярких типажей. Привели колченого, придурковатого, пускающего пузыри, дергающего головой, картавящего и шепелявящего мальчика непонятного возраста.

– Как тебя зовут, мальчик?

– Ви-итенька…

– А кто твои родители, Витенька?

– Папа алкас и мама алкас…

– Вот видите, уважаемые телезрители, какие дети рождаются, а родителей алкоголиков? А есть ли у тебя братья или сестры, Витенька?

– Бра-атик…

– Он тоже в интернате?

– Не, он в медицинском институте лаботает…

– Вот видите, уважаемые телезрители, при желании можно вырваться из этой среды. Нужно только упорно трудиться и все придет. А кем он работает, Витенька? Профессором? Доцентом?

– Не, не плофессолом. Он с двумя пиписьками в банке сидит…

О санитарном просвещении населения…

С учетом нынешней насыщенности города транспортом и имея возможность сравнить скорость передвижения различным образом, я предпочитаю метро. Потому, что это быстрее всего. К тому же типажи в метро попадаются вельми любопытные, наблюдать за ними интересно. Но развитие его сети в настоящее время не позволяет передвигаться только под землей. До и от метро приходится добираться наземным транспортом. В нем конечно тоже народ занятный, но он по-другому занятный. Как-то меняются люди, заныривая под землю. Вот и в этот раз ехал с работы до конечной станции. Ну, залез и стою себе, максимально отстранившись от прохода. Гастрарбайтерствующие водители, видимо из-за тяжелого детства, продолжают играть в ралли Бухара – Ташкент, поэтому трогаются оне достаточно резво. Боковым зрением была замечена опасность и предприняты меры для уворачивания от нее. Почти получилось, но все-таки зацепила ощутимо. А что, все как всегда, опасность забралась в автобус и вместо того, чтобы держаться за поручни согласно «Правил пользования общественным транспортом», начала рыться в сумке для извлечения мелочи (кстати, почему мало кто заранее откладывает мелочь в легкодоступный боковой карман одежды, предпочитая извлекать из сумки здоровенный кошелек и копаться в нем?). Пролетев по салону метров 5, опасность остановилась и продолжила набирать в кошельке денежку для оплаты проезда, очевидно не подумав, что в ралли Бухара – Ташкент не только резво трогаются, но и молниеносно тормозят. Я вроде с траектории-то сместился совсем, но кто же мог предполагать, что еще раз она помчится по салону уже в обратную сторону, зачем-то широко расставив ноги? «Ой, бля, больно…»: Подумал я и посмотрел на отдавленную ногу. А потом посмотрел на пролетевшую мимо пассажирку, профессионально-оценивающе и очень нехорошо. Ну да, рост где-то 165, вес где-то центнер, лет где-то около сорока, шея короткая, класс Mallampati не менее III, интубация не самая приятная (это чисто машинально получается, после первых десяти лет работы). Дважды зацепившая меня в полете опасность смотрела в ответ не просто гордо, но и презрительно. Внезапно вспомнилось, что каждый медицинский работник должен не только неустанно бороться с болезнями окружающих граждан, но и заниматься санитарно-просветительской работой.

– Мадам, должен вам напомнить, что килограмм жира – это 800 метров сосудов, а ожирение, являющееся, как правило, следствием неумеренного потребления пищи и нежелания поддерживать надлежащую физическую форму, приводит не только к ранней гипертонии и ишемической болезни сердца, но и к повышенному риску серьезной травматизации при падениях…

Гордо-презрительный взгляд сменился ненавидящим. На душе полегчало. В ноге тоже.

И вспомнилось про санпросвет…

Если граждане думают, что наша основная обязанность больных лечить – то это хрен. Наша основная обязанность – выполнять план по койко-дням. И вести журналы по учету перекладывания таблеток из одной кучки в другую. И заниматься санпросветработой. Для чего в каждом отделении тоже по журналу заведено. И не только заведено, но они (журналы) еще и проверяются. Не один такой лихой набег баскаков и бесерменов из наркомздрава помнится. Вот к набегам наркомздравовских баскаков и бесерменов и начинается приведение журналов санпросветработы в соответствие с установленными требованиями (если честно, то иногда, в ознаменование этих набегов, мы даже узнавали, что эти журналы вести надобно). Причем везде. Во всех отделениях. Я честно спрашивал у требующих приведения журнала в соответствие (каждый, повторяю каждый врач, и каждая медсестра должны были заполнить по 4 (четыре) лекции в месяц):

– Вы как себе это представляете? Кому и где я весь этот бред читать буду?

На что мне резонно возражали, что их это, собственно говоря, не особо и касается, но чтобы было заполнено.

– Ну и ладно, – Подумал я вслух. – В конце концов, не я это придумал…

Так в графе «место проведения» появились «палата реанимации» и «операционная», а в графе «количество слушателей» от «1» до «6». Темы отдавались на откуп ведущим санпросветработу, а значит, наличествовал полный простор для фантазии. Санпросвещающиеся, согласно записям в журнале, узнали много полезного: «Как не получить заболевания, передающиеся половым путем, находясь на лечении в отделении реанимации?», «Влияние односолодового виски двенадцатилетней выдержки на метаболизм цитохрома Р-450 и долголетие половой жизни», «Профилактика укушенных ран полового члена», «Наиболее полезные закуски» и еще много интересного и полезного в повседневной жизни.

До сих пор не знаю, читал ли кто-нибудь мою писанину? Судя по отсутствию репрессий – вряд ли. Скоро опять потребуют. Пусть требуют, фантазии у меня хватит…

О такелажных работах…

Прошедшее дежурство проистекало более или менее постепенно. Сначала неторопливый перевод уже тринадцатой главы из хендбука по акушерской анестезиологии (а немного остается!) в модифицированной позе дежурного врача (сидя на диване, а ноги на стол закинуты) пока не попер дежуривший молодняк:

– Алексей Романович, извините, а пойдемте в операционную…

– Это вопрос или предложение? Если я скажу, что не хочу, мы не пойдем?

– Ну, Алексей Романович, ну надо, двойня в роды не идет…

– Тогда больше суровости в голосе, барышни! А то разница, как между расстрелом и самоубийством.

Ну и сходили. Мне в спину уколоть не трудно, тем более женщина спокойная. Извлечение раз 19.57. Извлечение два 19.58.

Про себя подумал, что девчонки-то работают шустро. Шустро и закончили, мило улыбаясь.

Больной, у которой ноги еще не работают:

– А сейчас ни за что не хватайтесь! У нас отработка учебного упражнения «переноска раненых методом волочения»… – И вспомнилось (про совершенно не упоминаемую нигде тему)…

Первый день совместительской работы в уже бывшемоем экзитории. Разбудил после лапароскопии пытавшуюся кокетничать сначала со мной, а потом с хирургом, пациентку в возрасте «за пятьдесят», судя по манерам и способам кокетства, отягощенную высшим гуманитарным образованием.

– Откройте глаза, покажите язык!.. Шевелимся?.. Прекрасно, опираемся на таз, пятки и плечи и перебираемся на каталку в мою сторону. Вам нужно передвинуться сантиметров на пятьдесят…

– А если мне тяжело будет?

Я не понял, она что, и после наркоза кокетничает? Ну ладно, не хотелось мне этого:

– Вы, наверное, проходили в школе книгу Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке»?

– (Недоуменно) Да-а… – Кстати, это хорошо, что недоуменно, значит, практически полностью проснулась. Вот оно – целебное действие ингаляционных анестетиков.

– Прекрасно. Там главный герой, имевший реального прототипа, больше двух недель к своим выползал. Без ног. Значит, и вы сможете подвинуться на пятьдесят сантиметров…

И вспомнилось…

Пациентка на операции по удалению молочной железы по поводу рака. Тоже заметно за центнер. Валик после начала наркозу под нее положили (я поднял, операционная санитарка засунула), но поворачивать, согласно принятой диспозиции, пока не стали. Мало ли… Влетел весь из себя красивый заведующий отделением маммологии.

– Стол на меня поверните. Градусов на 15.

Мне чо, мне не жалко.

– Олег, ты уверен?

– Давай, Романыч, крути, крути скорее…

После наклона градусов на 7 в сторону хирурга свесились обе молочные железы, причем оперируемая, за счет гравитации и собственной массы, ощутимо хлопнула его по животу. Но меня же просили на 15. Правда, темп поворота я на всякий случай замедлил. После достижения угла наклона в 10 градусов колыхнулся и начал перекатываться в сторону наклона уже живот. Олег подпер больную своим телом (по причине стерильности руки он использовать не мог) и, покраснев, прохрипел:

– Крути обратно на хрен…

Кстати, посчитал ради любопытства – за трудовую карьеру, уважающий себя анестезиолог перекладывает примерно десять процентов массы бомб, сброшенных на Дрезден во время его бомбардировки.

Примечания

1

Прибор для определения насыщения крови кислородом.

(обратно)

2

Элефтерия и танатос (Свобода или смерть!) – национальный девиз Греции в период войны за независимость от Османской империи

(обратно)

3

– я знаю в каком языке используется слово «штильгштан» и что оно означает, но здесь оно пришлось к месту…

(обратно)

4

Анестезия – это когда наполовину бодрствующий наблюдает за наполовину спящим, который наполовину убит наполовину знающим.

(обратно)

Оглавление

От автора…

О 32 часах, из которых, собственно, и состоит жизнь…

Об экзистенциальном…

Об экзистенциальном еще раз…

Об экзистенциальном опять…

О вдвойне оплачиваемых дежурствах…

О роли медсестер лечебном процессе…

О роли медсестер лечебном процессе – 2…

Элефтерия и танатос…2

Об излишествах…

О мясных блюдах…

О ритуалах…

О неотвратимости эволюционного процесса…

О влиянии Фэн-шуй на процесс исцеления…

О маленьких радостях в суровой реальности…

Об отваге на пожаре…

О морозе, солнце и дне чудесном…

О полиглотах…

О пользе чтения Достоевского…

О коллективном разуме…

О диалогах в операционной…

О роли экстрасенсорных способностей в повседневной практике…

О постдипломном совершенствовании…

О литературных источниках…

О путешествиях по казенной надобности…

О метаболизме алкоголя в организме прямоходящих млекопитающих…

О приятном летнем безделье…

О влиянии осенней погоды на мыслительный процесс…

Об изучении теоретических аспектов некоторых авраамистических религий…

Об ассоциативных рядах…

О течении тяжелой и продолжительной болезни…

Об ассоциативных рядах – 2…

О неразложимых многочленах…

О санитарном просвещении населения…

О такелажных работах… Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg