«Время уходить»

Рэй Брэдбери Время уходить

Ray Bradbury The Time of Going Away

© Перевод: Л. Жданов.

© Рисунок В. Вакидина.

Мысль зрела три дня и три ночи. Днём он носил её в голове, как розовеющий персик. Ночью она облекалась плотью и висела в безмолвном воздухе в лучах деревенской луны и деревенских звёзд. В предрассветной тишине он долго ходил вокруг неё, примеряясь. На четвёртое утро он протянул невидимую руку, взял её и проглотил всю целиком.

Он встал быстро, насколько позволяли силы, сжёг старые письма, уложил в чемоданчик кое-какую одежду, потом — будто на похороны — надел чёрный костюм и блестящий галстук цвета воронова крыла. Почувствовал, что за спиной в дверях стоит жена и смотрит на его спектакль глазами критика, который готов вот-вот выбежать на сцену и остановить представление. Протискиваясь между нею и косяком, буркнул:

— Извини.

— Извини! — вскричала она. — Это всё, что ты можешь сказать? Собрался втихомолку, путешествовать задумал!

— Ничего я не задумывал, — ответил он. — Так само получилось. Три дня назад меня осенило предчувствие. Я понял, что скоро умру.

— Не говори так, — сказала она. — Мне это действует на нервы.

Его глаза смотрели на край неба, в них отражался горизонт.

— Я чувствую, что моя кровь замедляет свой ток. А мои кости? Прислушайся — как на чердаке, когда скрипят балки и оседает пыль.

— Тебе всего семьдесят пять, — сказала жена. — Ты твёрд на ногах, хорошо видишь и слышишь, ешь с аппетитом, отлично спишь. Что же ты мне голову морочишь?

— Во мне говорит голос самого бытия, — ответил старик. — Цивилизация слишком далеко уводит нас от нашего изначального «я». Возьми хоть островитян-язычников…

— Не хочу!

— Это же общеизвестно: островитяне-язычники чувствуют, когда подступает смерть. Они обходят друзей, прощаются с ними и раздают всё своё земное имущество…

— А жён не спрашивают?

— Часть земного имущества они отдают жёнам.

— Ещё бы!

— А часть друзьям…

— Ну. это мы ещё посмотрим!

— Часть друзьям. Потом садятся в лодку, гребут на закат и больше не возвращаются.

Жена окинула его взглядом с ног до головы, словно лесоруб, оценивающий дерево.

— Бросают семью! — отчеканила она.

— Ничего подобного, Милдред, — просто-напросто приходит пора умирать. «Время уходить» — вот как они это называют.

— Кто-нибудь хоть раз нанимал лодку и плыл следом, чтобы проверить, чего ради всё это затевается?

— Конечно, нет, — ответил старик неодобрительно. — Это бы всё испортило.

— А ты не думаешь, что у них есть жёны и дружки на других островах?

— О нет. Они просто плывут на закат, будто животные, которые чувствуют приближение Великого Часа. Больше я ничего не знаю, мне этого достаточно.

— Зато я знаю, — сказала женщина. — Ты опять начитался в географическом журнале про слоновьи клады.

— Не клады, а кладбища! — крикнул он.

— Кладбища, клады, — я думала, что сожгла все журналы. А ты ухитрился спрятать!

— Послушай, Милдред, — решительно заговорил он, беря свой чемодан. — Моя душа устремлена на север, и никакие слова не повёрнут меня на юг. Я слышу зов потаённых истоков примитивной души.

— Ты слышишь то, что вычитал в очередном номере журнальчика этих побродяг! — Её указательный палец смотрел на него. — Думаешь, у меня совсем, памяти нет?

Он весь поник.

— Только не перебирай всё с начала, прошу тебя!

— Не забыл ли ты косматого мамонта? — спросила она. — Тридцать лет назад, когда в русской тундре нашли мороженого слона? Ты и Сэм Герц, этот старый болван, и ваша блестящая идея: поехать в Сибирь и завоевать мировой рынок консервами «Косматый мамонт»!! Думаешь, я не помню, как сейчас, твои слова: «Представь себе, сколько заплатят члены Национального географического общества, лишь бы отведать мяса сибирского мамонта! Десять тысяч лет, сто веков, как вымер, — и вот он, на столе!» Думаешь, шрамы той поры зажили в моей душе?

— Я их отлично вижу, — сказал он.

— Думаешь, я забыла, как ты отправился искать пропавшее племя оссео, или как их там звать, где-то в Висконсине? А по субботам вечером — рысцой в городок, пока однажды не накачался так, что ухнул в карьер и трое суток пролежал там со сломанной ногой!

— Великолепная память, — вздохнул он.

— Так как же обстоит дело с этими дикарями и «временем, уходить»?.. Нет уж, послушай меня, я скажу, какое сейчас время. Время сидеть дома! Время, когда плоды не падают сами в руки, за ними надо идти в лавку. Кстати, почему именно идти? Да потому, что кто-то из живущих в этом доме — я не называю имён — несколько лет назад разобрал машину, словно часы, да так и оставил. В четверг будет десять лет, как я подбираю всюду автомобильные части. Ещё десять лет, и от машины останется только кучка ржавчины. Погляди в то окно! Сейчас время сгребать и сжигать листья. Время рубить деревья и колоть дрова. Время чистить печи и вешать ставни. Время перекрывать крышу — вот какое сейчас время. И если ты задумал улизнуть от работы, выкинь эту мысль из головы!

Он поднёс руки к груди.

— Мне больно тебя слушать, ты совсем не веришь в то, что природа наделила меня способностью чувствовать приближение рока.

— А мне больно, что старые дураки читают географический журнал. Начитаешься всякого вздора и начинаешь мечтать… Показать бы ещё редакторам «Популярной техники» все недоделанные лодки, геликоптеры и крылья, валяющиеся у нас на чердаке, в гараже, в подвале. И не только показать, пусть тащат к себе домой.

— Болтай, болтай, — отозвался он. — Вот я перед тобой, белый камень, тонущий в волнах забвения. Бога ради, женщина, неужто мне нельзя удалиться, чтобы умереть спокойно?.. Неужто?сознание человеком своей смертности тебе представляется суетным?

— Ты упиваешься им, словно табачной жвачкой.

— Довольно! — сказал он. — Моё земное имущество сложено на задней террасе. Отдай его Армии спасения.

— Географический журнал тоже?

— Да, чёрт возьми, и журнал! А теперь посторонись!

— Если ты собрался умирать, тебе ни к чему полный чемодан одежды.

— Руки прочь, женщина! Может пройти не один час. Что уж мне оставаться вовсе без земных благ? И это называется нежное прощание… Горькие укоры, сарказм, сплошное недоверие.

— Хорошо, — сказала она. — Ступай в лес, постучи зубами одну ночь.

— Почему непременно в лес?

— А куда же ещё ты пойдёшь умирать в Иллинойсе?

— Куда? — Он помолчал. — Есть ещё большая дорога.

— Чтобы тебя задавила машина. Я и забыла.

— Нет, нет! — Он зажмурился, потом снова открыл глаза. — Глухие дороги, ведущие никуда и всюду, через ночные леса, в глушь, к далёким озёрам…

— Постой, уж не задумал ли ты взять на лодочной станции байдарку и отправиться на ней? Вспомни, как ты перевернулся возле Пожарной пристани и чуть не утонул!

— Кто говорит о байдарках?

— Ты говорил! Про язычников-островитян, которые уплывают в великое ничто.

— Так ведь то в Полинезии! А здесь у нас человеку приходится пешком искать свои природные истоки, свой естественный конец. Пойду-ка я на север берегом озера Мичиган — дюны, ветер, прибой…

— Вилли, Вилли, — мягко произнесла она, качая головой. — Ох, Вилли, что мне с тобой делать?

Он понизил голос:

— Не мешай мне поступать, как я хочу.

— Хорошо, — ответила она тихо. — Хорошо…

Её глаза наполнились слезами.

— Ну что ты, — сказал он.

— Ох, Вилли! — она долго смотрела на него. — Ты взаправду всей душой веришь, что пришёл твой конец?

Он увидел себя отражённым — маленький-маленький, но всё в точности — в её зрачках и смущённо отвёл взгляд.

— Всю ночь я думал о вселенском прибое, что приносит человека и уносит его. Теперь утро. Всего хорошего.

— Всего хорошего? — У неё было такое лицо, будто она впервые слышит эти слова.

Его голос дрогнул:

— Конечно, Милдред, если ты уж очень настаиваешь…

— Нет! — Она решительно подняла голову и высморкалась. — Раз у тебя такое чувство, что я могу поделать?

— Ты уверена? — спросил он.

— Это ты уверен, Вилли, — ответила она. — А теперь — в путь. Да надень тёплое пальто, сейчас ночи холодные.

— Но… — произнёс он.

Она живо принесла ему пальто, поцеловала в щёку и отпрянула, прежде чем он успел заключить её в объятья. Его губы дёргались, он смотрел на кресло возле камина. Она открыла наружную дверь.

— Поесть захватил?

— А зачем?.. — Он помялся. — У меня в чемодане бутерброд с ветчиной, несколько солёных огурцов. По моему расчёту, больше и не…

С этими словами он вышел, спустился с крыльца и зашагал в лес. Отойдя, обернулся, будто хотел что-то сказать, но передумал. Помахал рукой и пошёл дальше.

— Слышишь, Вилл! — крикнула она вслед. — Береги силы! Не старайся в первый же час пройти побольше! Устанешь — посиди! Проголодаешься — поешь! И ещё…

Но тут у неё пропал голос, она отвернулась и достала платок.

Мгновение спустя она опять смотрела на тропу. Тропа выглядела так, словно последние десять тысяч лет по ней никто не ступал. Пусто… так пусто, что женщина вошла в дом и затворила дверь.

Вечер. Девять часов, четверть десятого, звёзды, круглая луна, земляничный свет из завешенных окон, труба извергает кометные хвосты искр, дышит теплом. В дымоходе отдаётся звон кастрюль, сковородок, ножей; на поде, словно огромный рыжий кот, ластится огонь. Кухня: большая железная плита полна резвого пламени, кастрюли кипят, бурлят, шипят, в воздухе чад и пар. Старая женщина нет-нет да обернётся, прислушиваясь к миру снаружи, что окружает дом, огонь и обед.

Половина десятого. Откуда-то издалека — гулкий, сочный, прерывистый звук.

Старая женщина выпрямилась и положила ложку.

Сквозь лунную ночь снова и снова летел резкий, тяжёлый стук. Так продолжалось минуты три-четыре; она не шевелилась, только губы её и кулаки сжимались, откликаясь на каждый звук. А когда стук прекратился, она метнулась к печи, к столу, забегала, засуетилась, наливая, поднимая, неся, ставя.

Она управилась как раз в тот миг, когда из тёмного мира за окнами опять донеслись звуки. Шаги, медленные шаги, тяжёлые башмаки прошаркали по дорожке, по ступенькам крыльца.

Она подошла к двери, ожидая стука.

Тишина.

Она прождала целую минуту.

На террасе растерянно переступили с ноги на ногу.

Наконец она вздохнула и звонко крикнула:

— Вилл, это ты там сопишь?

Ответа нет. Только виноватое молчание.

Она распахнула дверь.

Старик стоял на террасе, держа в руках огромнейшую охапку дров. Из-за охапки донёсся голос.

— Вижу дым из трубы, решил — может, тебе дрова нужны.

Она посторонилась. Он вошёл и, не глядя на неё, осторожно опустил дрова на пол возле плиты.

Она выглянула на террасу, взяла чемодан, внесла его и затворила дверь.

Увидела, что он сидит за столом.

Она помешала суп на плите, получился кипящий водоворот.

— Ростбиф в духовке? — тихо спросил он.

Она открыла духовку. Благоухание поплыло по кухне, обволокло его. Он зажмурился, купаясь в аромате.

— А чем это ещё пахнет — палёным? — спросил он чуть погодя.

Она помолчала, стоя к нему спиной, затем ответила:

— Географический журнал.

Он медленно кивнул, ничего не говоря.

И вот на столе обед — горячий, с пылу, с жару. Она села, глядя на него. Тишина. Она покачала головой. Опять посмотрела на него. И ещё раз молча покачала головой.

— Ты прочтёшь молитву? — спросила она.

— Ты, — ответил он.

Оглавление