«Облава на волков»

Давно и навсегда любя Болгарию, я полагал, что, более или менее, знаю и ее и ее литературу.

Оказывается, нет, не знал. И этим немного грустным для меня, но и полезным открытием я обязан Ивайло Петрову и его роману «Облава на волков».

Конечно, любящее сердце больше всякого другого видит в той стране, которую любит. Но оно ведь и прощает больше. Как бы я ни любил Болгарию, я гость в ней. А Ивайло Петров — хозяин. Разница огромная. У себя, в России, встречаясь с иностранцами, любящими мое Отечество, начиная ругать то, что тормозит его прогресс, я часто встречал возражения своему праведному гневу: «Нет, нет, что вы, у вас такие люди, такая прекрасная страна, все хорошо…» Примерно такие чувства, чувства иностранца в Болгарии, доселе, видимо, все-таки незнакомой мне, я испытывал в начале чтения романа. Но таков талант Ивайло Петрова, таково его гражданство, такова его требовательная любовь к своей родине, что вскоре я понял: это Болгария, о которой мне говорит ее сын, он не даст ее в обиду, но и не приукрасит ее. Это Болгария, которой я не знал, но которую полюбил еще сильнее. Ибо увидел ее страдания, как свои. Причем даже и внешне эти страдания именно как свои. Я будто о России читал, когда вникал в описания коллективизации, строительства социализма, последствий революции…

После полуночи к Стояну Кралеву пришли провокаторы, воспользовавшиеся ситуацией того трудного времени, и сказали: «Революции нужна кровь, чтобы глубже войти в сознание народа». Страшные слова. Исполненные слова! И началась эра насильственного счастья, кончившаяся тем, что на все село остался один школьник — сын тракториста, да и то — приезжего. И будто о своей вятской родине я читаю вот эти строки: «На двести домов пятьдесят труб дымится, и под каждой по двое стариков свой век доживают. Из восьмисот человек около ста осталось, да и те помирают один за одним. Ни на свадьбы, ни на крестины не ходим, а все только на кладбище».

А ведь речь идет о кормильцах и поильцах страны, о тех, кто движет исторический процесс. Ведь земля — это не площадь, с которой собирают хлеб и овощи, это понятие кровное, родное. «Сказали бы мне раньше, что так можно душой к родному дому остыть, нипочем бы не поверил», — говорит отец Койчо.