«Время уходить»

Мысль зрела три дня и три ночи. Днём он носил её в голове, как розовеющий персик. Ночью она облекалась плотью и висела в безмолвном воздухе в лучах деревенской луны и деревенских звёзд. В предрассветной тишине он долго ходил вокруг неё, примеряясь. На четвёртое утро он протянул невидимую руку, взял её и проглотил всю целиком.

Он встал быстро, насколько позволяли силы, сжёг старые письма, уложил в чемоданчик кое-какую одежду, потом — будто на похороны — надел чёрный костюм и блестящий галстук цвета воронова крыла. Почувствовал, что за спиной в дверях стоит жена и смотрит на его спектакль глазами критика, который готов вот-вот выбежать на сцену и остановить представление. Протискиваясь между нею и косяком, буркнул:

— Извини.

— Извини! — вскричала она. — Это всё, что ты можешь сказать? Собрался втихомолку, путешествовать задумал!

— Ничего я не задумывал, — ответил он. — Так само получилось. Три дня назад меня осенило предчувствие. Я понял, что скоро умру.

— Не говори так, — сказала она. — Мне это действует на нервы.

Его глаза смотрели на край неба, в них отражался горизонт.

— Я чувствую, что моя кровь замедляет свой ток. А мои кости? Прислушайся — как на чердаке, когда скрипят балки и оседает пыль.

— Тебе всего семьдесят пять, — сказала жена. — Ты твёрд на ногах, хорошо видишь и слышишь, ешь с аппетитом, отлично спишь. Что же ты мне голову морочишь?

— Во мне говорит голос самого бытия, — ответил старик. — Цивилизация слишком далеко уводит нас от нашего изначального «я». Возьми хоть островитян-язычников…

— Не хочу!

— Это же общеизвестно: островитяне-язычники чувствуют, когда подступает смерть. Они обходят друзей, прощаются с ними и раздают всё своё земное имущество…

— А жён не спрашивают?

— Часть земного имущества они отдают жёнам.

— Ещё бы!

— А часть друзьям…

— Ну. это мы ещё посмотрим!

— Часть друзьям. Потом садятся в лодку, гребут на закат и больше не возвращаются.

Жена окинула его взглядом с ног до головы, словно лесоруб, оценивающий дерево.

— Бросают семью! — отчеканила она.