«Девушка под сенью оливы»

Девушка под сенью оливы (fb2) - Девушка под сенью оливы (пер. Зинаида Яковлевна Красневская) 1945K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лия Флеминг

Лия Флеминг Девушка под сенью оливы

Часть 1 Расставания

Крит не отпускает от себя никого. Здешние горы навсегда покоряют своим величием, а здешние люди – своей сердечностью.

Лью Линд, «Цветы Ретимно»

Крит 1941 год

Автоматные очереди и беспорядочная стрельба заставили отступить в глубь пещеры и вжаться в холодную скалистую стену. Дай-то бог, чтобы все обошлось и ее страхи оказались напрасными. Но канонада снаружи лишь усиливалась, пули сыпались градом, рикошетом ударяясь о металлические канистры. Она еще сильнее прижалась к сырому камню. Внезапно тусклый свет, проникающий в пещеру извне, погас. На входе сгрудилась толпа орущих солдат. «Raus… raus!», – кричали они, а потом с видом победителей ворвались внутрь.

Она рухнула на землю как подкошенная и попыталась притвориться мертвой. Между тем солдаты принялись вытаскивать из пещеры санитаров и раненых; последних укладывали в ряд возле одной из скал.

Каждая секунда казалась вечностью. Она лежала, вдавив голову в землю, чувствуя солоноватый вкус песка и запекшуюся на губах кровь. Главное – не шевелиться! Она понимала: еще мгновение, и ее обнаружат. И тогда… тогда она должна остаться твердой. «Ты же англичанка! Так будь мужественной!» Ах, какая все это чепуха, подумала она с отчаянием. Пустые слова! Она почувствовала, как ярость затапливает все ее естество. Разве может она умереть, когда еще столько нужно сделать?

Внезапно прямо на уровне ее глаз остановилась пара тяжелых армейских сапог. Рука, испещренная шрамами, рывком поставила ее на ноги. Вот он, ее судьбоносный миг! Ее Голгофа… Час истины и искупления! Что ж, если сейчас она сумеет без тени страха и сомнения взглянуть врагу в лицо, то их уловка может сработать…

Великобритания, Стокенкорт-Хаус, Глостершир Апрель 2001 года

Меня снова разбудил кошмар. Вначале дуло, приставленное к затылку, потом откуда-то сверху полилась вода, затапливая все вокруг. Я отчаянно шарила руками по простыням, стараясь выбраться на поверхность. В ушах звенело, легкие сжимались от нехватки воздуха. Вокруг копошатся утопающие люди, и каждый норовит схватиться за меня в попытке вынырнуть наверх и выжить. Я отталкиваю их и чувствую, как меня покидают силы. И в этот момент в ужасе просыпаюсь. Господи, вздыхаю я с облегчением. Так ведь это же всего лишь сон! Страшный сон, и только. Но сердце гулко колотится в груди. С каждым разом мне все труднее и труднее пробиваться наверх среди груды копошащихся тел. Сколько еще подобных кошмаров я сумею вынести? Ответа нет. А потому надо вставать и встречать новый день. И следом еще один радостный вздох. Я вспоминаю, что на сей раз встречаю новый день не одна.

Раздвигаю шторы из золотистого дамаска и выглядываю в окно. Погода поистине пасхальная. Яркое апрельское солнце заливает теплым светом золотистые камни Костуолда. У южной стены дома – благодать. Нарциссы уже почти отцвели, но появились первые соцветия на вишнях. В воздухе витает аромат свежести и весеннего обновления земли. Что ж, самое время быстро пробежаться прямо в халате по своим цветочным владениям. Интересно, много ли напортачил молодой садовник Оливер, управляясь с цветочными бордюрами? Ведь их надо было выровнять строго по одной линии и при этом не опоздать на свидание со своей милашкой. Наверняка где-нибудь что-нибудь запорол.

Буду только рада, если Лоис все еще нежится в постели, а Алекс торчит возле телевизора и не требует, чтобы его развлекали. Чуть позже я обязательно найду ему развлечение: прикажу совершить пробежку вокруг небольшого озерца. Моя внучатая племянница все еще никак не может оправиться от душевной травмы: в прошлом году ее бросил муж, и она мучительно ищет нору, в которую можно было бы зарыться с головой и спрятаться там ото всех. Если честно, то я рада тому, что они решили провести уик-энд на природе, в моем обществе. Вообще-то я не люблю, когда начинается сезон летних пикников. Все лужайки заставлены машинами, толпы чужаков шляются вокруг дома, бесцеремонно заглядывают через каменный забор, потом уезжают прочь, оставляя после себя кучи мусора и многочисленные следы собачьего присутствия. Что же до Алекса, то Стокенкорт всегда с готовностью откликается на детские шалости. Стены его бесконечных, похожих на лабиринты коридоров полнятся эхом детских голосов, каменные полы все еще слышат топот проворных ног, а подоконники завалены грудами старых игрушек. Алекс все их забраковал и выбросил вон, посчитав, что уже вырос из игр с подобными пустяками. Впрочем, дети сегодня так быстро растут и так незаметно вырастают из всего, не только из игрушек.

Алекс любит бродить по деревне, в которой обитало несколько поколений нашей семьи, и обязательно в сопровождении Трояна, нашего последнего пса из бесконечной череды фокстерьеров. Этот последний – невероятный симпатяга, с торчащей в разные стороны шерстью, похожей на проволоку. Скоро Лоис и Алекс усядутся в машину – и поминай как звали. Исчезнут из виду, влившись в автомобильный поток, запрудивший шоссе, ведущее в Лондон. И я мгновенно и остро почувствую их отсутствие.

Но это случится еще через пару часов, а пока… А пока я отрываюсь от созерцания цветочных посадок и вижу Лоис, блаженно нежащуюся на утреннем солнце. Афина Паллада! Настоящая богиня, в ее-то возрасте! Такая же высокая, статная, целеустремленная! И так похожа на свою мать, которую, кстати, звали Афиной (ну, или Атиной, если на английский манер). На всех женщин семейства Георгов с их нежной оливковой кожей и белокурыми волосами. Все представительницы слабого пола из рода Георгов привыкли цвести исключительно на свежем воздухе, под живительными лучами солнца.

– С днем рождения, тетя Пен!

Я в замешательстве молчу, а потом грустно вздыхаю:

– Спасибо, дорогая! Но в мои годы дни рождения – это нечто вроде тринадцатой зарплаты или премии. Так сказать, награда за терпение. Знаешь, в моем возрасте вполне достаточно проснуться поутру и почувствовать, что ты еще дышишь.

Я мысленно корю себя. Ну почему я всегда такая резкая? Почему не умею быть благодарной?

– Да это я уже сто раз от тебя слышала! Но сегодня ведь особый день рождения. Юбилейный! Знаю, ты не любишь, чтобы тебе напоминали о датах. Но ты, тетя Пен, так много значишь для всех нас. С тех пор как Адам ушел…

Голос Лоис сорвался, и она умолкла. Рана все еще продолжает кровоточить.

– Девочка моя! Ты ведь единственная родная душа, которая осталась у меня на всем белом свете. Не считая, конечно, тех, кто доживает свои дни в мире собственных фантазий. И тебе все еще не в тягость возиться с такой старухой, как я. Интересно, почему? Понять не могу!

– Пожалуйста, не отклоняйся от темы, тетя! – улыбнулась Лоис. – Мы с Алексом поздравляем тебя с днем рождения! Вот! – С этими словами она протянула мне конверт, который прятала за спиной, и, подойдя поближе, вложила его в мою руку.

– А что там? – Я стала шарить рукой по карманам фартука, пытаясь выудить оттуда свои очки.

– Приглашение и рекламный проспект. Я подумала, а вдруг ты захочешь провести летние каникулы вместе с нами, и зарезервировала для всех троих виллу на май, когда у Алекса в школе закончится учебный год.

Я инстинктивно замотала головой в знак отказа.

– Это очень мило с твоей стороны, но я определенно не могу… Если тебе уж так хочется ублажить меня, лишний раз напомнив о том, какая я древняя старуха, то, уверяю, совместного обеда в «Королевском дубе» будет более чем достаточно.

– Нет уж! В этом году обойдемся без торжественных обедов! Ах, тетя, разве ты не понимаешь? После смерти мамы ты мне стала второй матерью. И даже больше!

– А разве для меня не подарок общество молодой красивой женщины? О большем старухе и мечтать не приходится!

На сей раз я сказала истинную правду.

Я отвернулась с намерением снова припасть к своей скамеечке, горя неуемным желанием немедленно устранить на рабатке все следы минувшей зимы.

– Надеюсь, ты найдешь мне подходящую замену! – бросила я, не глядя на Лоис. – Кого-нибудь помоложе, кто не станет для тебя обузой. Скажем, одну из своих приятельниц, с кем будет приятно провести время на отдыхе.

Впрочем, Лоис не из тех женщин, кто легко отступается от своего. Она буквально втиснула проспект мне в руку.

– Ты только взгляни, тетя, куда я тебя зову! Я ведь сняла виллу на острове Крит! Мы доедем фирменным поездом «Евростар» до Парижа, там пересядем на поезд до Римини и Анконы, и последний рывок – на пароме через Адриатику. Можем сделать остановку в Афинах и показать Алексу Акрополь. А ты, воспользовавшись моментом, можешь снова посетить свой любимый Археологический музей. Тогда отправимся на Крит ночным паромом.

Господи! Как забилось мое сердце при упоминании этих давно забытых мест. Италия, Греция. Я ни разу не была там после войны.

– С какой стати мне снова туда возвращаться? – вспылила я и тут же прикусила язык, почувствовав, как растерялась Лоис, стоявшая рядом. Я так долго жила одна, а потому уже давно научилась скрывать обуревавшие эмоции.

– С такой, чтобы показать всё нам! Знаю, для тебя Крит так много значит. Ведь недаром же в твоем доме полно картин, на которых изображены оливковые рощи и горы. И эти красочные паласы из овечьей шерсти повсюду, и старинная керамика тоже. Зачем ты хранишь все эти вещи? Значит, тебе надо снова вернуться туда. Хотя бы для того, чтобы обрести душевный покой. К тому же там как раз в это время намечаются торжественные мероприятия по случаю шестидесятилетия обороны Крита союзниками. Вполне возможно, встретишь кого-нибудь из своих.

Никогда не любила сюрпризов! Честное слово!

– Ради всех святых! Уймись, прошу тебя! Все, кого я знала, уже давно на том свете.

Мой тон снова стал резким. Быть может, хоть это остудит ее пыл.

– Глупости, тетя! Ты говоришь глупости! Я знаю, когда ты вернулась с войны, бабушка сказала маме: «Все! Перевернули эту страницу и забыли о ней навсегда, будто ее и не было вовсе». И действительно, никто более не проронил ни слова о том, что ты пережила на войне. Я тоже не стану лезть к тебе с расспросами, не волнуйся. Просто я подумала: а вдруг ты захочешь почтить память дорогих тебе людей? И потом, почему нельзя просто погреться под ласковым средиземноморским солнышком, а?

– Ты вспомни, когда я в последний раз принимала солнечные ванны! В моем возрасте тамошнее солнце слишком горячо! – Я намеренно уцепилась за последний из выдвинутых ею аргументов.

Но Лоис была преисполнена решимости не отступать.

– Ерунда! Да ты в сто раз выносливее меня! Вон, каждый день с Трояном накручиваешь по нескольку миль пешком. И потом, с чего ты взяла, что мы будем целыми днями жариться на пляже? А экскурсии? А местные достопримечательности? Я хочу, чтобы ты показала мне знаменитый Кносский дворец[1]. Кто лучше тебя сумеет рассказать о нем? Ты же знаешь, каникулы всегда превращаются для меня в пытку! – Племянница подавила очередной тяжелый вздох. – Алекс страшно скучает по отцу. И как назло, Адам сейчас в Саудовской Аравии. А я уже специально взяла в школе разрешение, чтобы Алекса отпустили на каникулы пораньше, чтобы он смог лично присутствовать на столь знаменательных торжествах. Они как раз проходят по истории Вторую мировую войну.

– Да ты все наперед предусмотрела, верно? – улыбнулась я, взглянув на свою племянницу, которая, в общем-то, приходится мне внучкой. Темные глаза Лоис были полны слез. Я резко поднялась со скамейки. Надеюсь, моя поясница выдержит этот скачок. Что за безумная идея пришла в голову этой барышне?! Конечно, мне совсем не хочется огорчать Лоис. Но после стольких лет… Нет, я совсем не уверена в том, что мне снова хочется увидеть Крит. – Дорогая моя девочка! Не думаю, что в мои годы разумно решаться на столь рисковые предприятия.

– Но ты ведь всегда обожала риск. Разве не так, тетя? Бабушка не раз говорила, что ты всегда предпочитала идти по жизни непроторенными путями. Я знаю, какой фурор произвел в семье твой побег из дома.

– Вполне возможно, когда-то мне и в самом деле удавалось взбудоражить всю семью и даже учинить в доме настоящий переполох, но это было очень давно. Послушай, если тебе так хочется вместе провести каникулы, то почему бы нам не отправиться в Шотландию? Или на острова Фар? Но Крит… Такая даль! Это ведь бог знает где!

– Но Алексу пора наконец узнать кое-что из своей родословной и по греческой линии! – тут же нашлась Лоис. – Подумаешь, далеко! Ты же ведь не из робкого десятка! Во всяком случае, я тебя никогда не считала трусихой.

Я невольно рассмеялась. Ох уж эти молодые! Они не станут стесняться в выражениях. Главное – настоять на своем. Если бы только Лоис могла понять, что это такое – старость. Немощь во всем и вечный страх далеко отлучаться от дома. Не говоря уж о том, чтобы снова вернуться в места, связанные со столь страшным прошлым.

– Что же до нашей родословной, то, уверяю тебя, наши греческие предки затерялись еще где-то в девятнадцатом веке. Во всяком случае, моя мать уже считала себя истинной англичанкой до самых кончиков ногтей. Что ж, я подумаю над твоим предложением. Но только, пожалуйста, не торопи меня с ответом, ладно?

– Вот и отлично! Думай! А я пока поставлю чайник на плиту. – Лоис решительным шагом направилась в сторону кухни. – Завтракаем в саду, да?

– Я только сказала, что подумаю, – крикнула я ей вдогонку. – И потом, что будет с Трояном?

Лоис замерла на ходу и снова повернулась ко мне:

– Поживет на псарне, вместе с другими собаками. Ничего ему не сделается! Или договоришься с кем-нибудь из своих друзей, чтобы те взяли его на время к себе. В конце концов, это же всего на две-три недели.

– Ну уж нет! Если я соглашусь на эту поездку, то для Трояна надо зарезервировать место в отеле для домашних собак.

Темные глаза Лоис зажглись триумфом, но она лишь показала на деревянную беседку, примостившуюся в углу лужайки:

– Завтракать будем там!

Я почувствовала, что ноги мои стали ватными, и мне пришлось присесть на старую скамейку под кедром, раскинувшим свою крону над лужайкой. Скамейка была обращена в сторону озера. С этого места мне отлично был виден дворец Стокенкорт, бывшее фамильное гнездо семейства Георгов. Он возвышался прямо передо мной на противоположной стороне озера. Сейчас в нем оборудовали шикарную гостиницу. А все, что осталось от былого имения, – это небольшой дом, так сказать, вдовья часть наследства, примостившийся почти рядом с деревенской каменной стеной. Я стала последней из трех обитателей, коротавших в этом доме свой век. После моего выхода на пенсию пятнадцать лет тому назад я безвылазно живу здесь. Со временем дом, населенный духами прошлого, стал слишком велик и слишком пуст для меня одной. «Зато этот дом проводит тебя в последний путь», – подсказал мне внутренний голос.

Милая Лоис даже и не подозревает о том, какой всплеск эмоций вызвал у меня ее подарок. Но я не стану ее огорчать, нет! Афина, или Атина, как на английский манер звали ее мать домашние, умерла совсем молодой, а после смерти моей старшей сестры Эвадны, бабушки Лоис, у бедняжки действительно не осталось никого из родных, кроме меня.

Алекс тоже страдает без отца, я это чувствую. Вот и получается, что как ни ряди, а мы трое – последнее звено в цепочке, связующей нас с кланом Георгов. К тому же для Лоис я стопроцентная замена ее бабушки. Нельзя обижать девочку отказом, и все же, и все же… Хватит ли у меня сил снова оказаться на острове, лицом к лицу с тем, что там было? Да, с тех пор прошла целая жизнь, это правда. Как встретит меня Крит спустя шестьдесят лет после всех пережитых ужасов?

Даже сегодня при одной только мысли о тех днях в моей памяти встает ворох страшных воспоминаний. Да, время было страшным и одновременно прекрасным. Жестокость, кровь, страдания, голод – но тогда я жила полной жизнью. Опасности, подстерегавшие меня повсюду, а рядом – удивительная доброта и отзывчивость совершенно незнакомых людей. Тогда в моей жизни происходило много чего такого, о чем я не имею права говорить никому.

Послышался громкий голос Лоис. Она призывала Алекса оторваться наконец от телевизора и идти к завтраку. Бренча подносом, уставленным чашками и стаканами, Лоис медленно проследовала к беседке. Но ее появление не рассеяло моей задумчивости. Почему так сильно затрепетало в груди сердце от одной только мысли, что можно туда вернуться? И с каждой минутой желание снова увидеть Крит становилось все сильнее, отметая прочь первоначальные сомнения.

А почему бы им и не узнать хоть какие-то крохи из моего прошлого? Ведь не осталось уже никого, с кем я могла бы поделиться историей своей жизни. Только эти двое. Кому может принести вред моя исповедь? Ведь должен же хоть кто-то знать, что произошло тогда на самом деле, прежде чем я навсегда унесу свои драгоценные тайны вместе с собой в могилу.

А в мои-то годы каждый лишний день жизни – это как подарок судьбы. И хотя все во мне противилось тому, чтобы начать ворошить прошлое, я понимала: пришло время снять тяжкий груз с души, так томивший меня все последние десятилетия. Молодые имеют право знать правду. Всё, как это было на самом деле. Да, мы пережили страшное время, но ведь справились же! И обнаружили в себе много такого, о чем даже и не подозревали.

А мальчикам, таким как Алекс, пора узнать, что война – это не компьютерная игра: пиф-паф – и ты герой. О, нет! Война – это жестокое и кровавое месиво. Сколько людей, мужчин и женщин, отдали свою жизнь во имя того, чтобы современные дети росли, не зная, что такое страх. И сколько моих собственных друзей погибло в той мясорубке. Мне повезло. Я дожила до пенсии, а они даже не узнали, что такое старость. Сражение за Крит уже давным-давно забыто. Так, пара абзацев в старом учебнике истории.

Как я смогу вернуться туда? Встретиться с призраками былого? Как смогу распечатать все те переживания, которые когда-то навечно похоронила на этом острове? Хватит ли у меня сил вспомнить всё? Все эти страшные ночные кошмары и бесконечные грезы?

«А может, вспомнив всё, старая вешалка, ты обретешь наконец свободу и покой?» – тут же подначил меня внутренний голос.

Я взяла рекламный проспект и неспешно двинулась к беседке, где меня поджидало удобное плетеное кресло. Лоис тоже заждалась.

* * *

Ночью он снова пришел ко мне, бронзовый от загара мужчина, герой моих грёз. Я увидела перед собой уже полузабытую статную фигуру: черная рубашка, перехваченная крест-накрест нагрудным патронташем, галифе, кожаные сапоги до колен, покрытые слоем пыли. На лбу – неизменная кружевная бандана, и эта вечная сардоническая улыбка на его губах. В зыбком мареве занимающегося утра я так явственно ощутила его присутствие рядом с собой, вдохнула полной грудью ароматы розмарина и тимьяна, которыми сплошь поросли сероватые скалы Белых гор. Но вот пелена из пыли и песка заслоняет его от меня, и я не могу дотянуться до него… А потом я просыпаюсь, и мои глаза полны слез. Вокруг тихо, из окна доносится протяжное блеяние одинокой овцы. Видно, созывает своих ягнят на утренний моцион.

А кто же зовет меня на этот остров? Кто приглашает снова вдохнуть пряный запах полыни и лимонов, манит в незабываемые средиземноморские ночи? Когда-то я прочитала в одной книге, что у всякой любви есть свой ландшафт. Верно, все так!

Впрочем, все началось совсем в другом месте. С тяжелым вздохом я откинулась на подушки. Чтобы в полной мере прочувствовать смысл и значение поездки на Крит, мне для начала надо погрузиться в совсем иной ландшафт. Вернуться к нашим северным пейзажам с их бурными горными реками, с пустошами, поросшими вереском. Именно там зародились мои несбыточные мечты, и первый робкий луч света пролился на то, что могло бы статься, если бы не…

Блэр Атолл, Шотландия Сентябрь 1936 года

Пенни Георгиос уселась прямо на землю, среди зарослей влажного от росы вереска, и принялась внимательно изучать окрестности в бинокль. Ничего! В загоне для скота – олень-самец темно-бурого цвета. Судя по всему, старый, коль скоро местный егерь выбраковал его из общего стада. Пенни любила эти вересковые пустоши, перемежающиеся болотами, в которых, как в зеркале, отражались близлежащие горы. Она любила лежать на траве, укрывшись среди вереска с неизменным биноклем в руках, пытаясь отыскать глазами каменоломню, воображая, что тоже участвует в мальчишеских играх и сейчас ведет скрытое наблюдение за тем, как один из них крадется среди скал, окружающих Блэр Атолл.

Солнце уже поднялось высоко. Куда ни кинь взгляд, везде горы, переливающиеся на свету пурпурно-лиловыми красками. Они распростерлись во все четыре стороны и напоминали необъятное каменное море со скалистыми уступами, похожими издали на свинцово-серые волны. Пенни нравилось карабкаться по этим скалам, нравилось бродить горными тропами, взбираться на вершины по осыпающемуся вниз щебню. Помощник местного охотника даже похвалил ее, сказал, что она легка на подъем, а с такими длинными, как у нее, ногами она при восхождении может дать фору любому мужчине. Впрочем, когда Пенни озвучила этот комплимент матери, то эффект оказался совсем не тот, на который она рассчитывала.

– Я растила тебя совсем не для того, чтобы ты лазала по горам в этих отвратительных бриджах! Немедленно ступай и переоденься во что-нибудь приличное! – строго приказала она дочери.

Увы и ах! Но только в горах Пенни чувствовала себя по-настоящему свободной. Не надо было думать о докучливых обязанностях, которые вменялись ей, заполняя без остатка все дни: занятия в классной комнате, потом уроки танцев, обязательные посещения парикмахера и прочее. Убегая в пустошь, она ложилась прямо на землю, полной грудью вдыхала в себя терпкий запах вереска и была счастлива, забывая на какое-то время, что она девочка. Ну и что из того, что она девчонка? Подумаешь! Да она даже стреляет лучше, чем Зан, ее старший брат.

Пора домой! Сегодня у нее только пробная вылазка на природу. Большая часть гостей, приехавших на охоту, вознамерились в течение одного дня успеть все: и лосося наловить, и настрелять по связке куропаток, да еще и оленя подстрелить, если повезет. Разумеется, ее на охоту не взяли. Ведь вечером бал. Все женщины в доме заняты нарядами и подготовкой к танцам. Не говоря уж о том, что сегодня ее старшую сестру Эвадну официально представят родственникам ее будущего мужа, семейству Джефферсонов.

Для Эвадны это второй сезон в свете. Тщетно леди Фабия, их мать, почтила минувшей зимой своим личным присутствием все самые-самые престижные балы, которые устраивались в течение сезона в фешенебельных особняках обитателей Белгрейвии. И все исключительно ради того, чтобы найти достойную партию для старшей дочери. Но сестре не повезло. В связи с кончиной короля Георга Пятого, ушедшего в мир иной в самом начале сезона, двор пребывал в трауре. Помнится, Эвадна даже настояла на том, что появится на балу, который устроили родители в ее честь, в черном. Это был смелый шаг и к тому же весьма неглупый, так как сразу же обернулся призом в виде Уолтера Джефферсона, молодого дипломата из Министерства иностранных дел. Жених был из приличной семьи и с хорошими связями, но, к глубокому разочарованию матери невесты, он не имел титула. О помолвке сестры официально будет объявлено на сегодняшнем балу.

А потому сегодня все заняты Эвадной и никому нет дела до Пенни. Она уже несколько раз обошла сверху донизу величественный дворец, в котором все стены лестничных пролетов увешаны фамильными портретами многих поколений благородного семейства Мюррей. А какая в доме замечательная библиотека! Все стены заставлены роскошными фолиантами в кожаных переплетах с золотым тиснением. Но сразу видно, что книги эти многократно читаны и перечитаны. Они совсем не похожи на те эффектно-нарядные томики, которые украшают папин кабинет в Стокенкорте. У папы это действительно украшение, так сказать, деталь интерьера, создающая впечатление чего-то глубокомысленного. И почему все домашние считают чтение пустой тратой времени? Папа читает только «Файнэншл таймс», мама изредка просматривает дамский журнал «Леди», да и то только тогда, когда занимается поисками прислуги. Эвадна вообще ничего не читает. Она постоянно проводит время с подругами, а Пенни еще слишком юна, чтобы получать удовольствие от веселого щебетания ни о чем. Ах, если бы она была такой же красивой и покладистой, как ее старшая сестра! Тогда бы и мама не злилась всякий раз, когда заставала ее за книгой.

Возвратившись во дворец, Пенни прямиком направилась в библиотеку. Судя по всему, мраморные изваяния Мильтона и Шекспира не пришли в восторг от ее внешнего вида и встретили ее появление с некоторым подозрением. Образование Пенни, которое было возложено на плечи ее гувернантки, бедняжки мисс Френсис, дававшей ей частные уроки, было достаточно скудным, если не сказать больше. Но сейчас Пенни уже исполнилось шестнадцать с половиной лет. Какие могут быть уроки? Девушке ее круга пора заняться серьезным делом: научиться хорошо танцевать, уметь компоновать букеты, немножко рисовать. Пенни страстно мечтала о колледже: у нее с детства было одно тайное увлечение, о котором не подозревал никто из домашних.

Увлечение это зародилось, когда ей было всего семь лет. Все началось с того, что в один прекрасный день их старый садовник Альберт Грегг подарил ей кусок обработанного кремния. Он сказал, что это наконечник от стрелы. Такими стрелами охотились первобытные люди, добывая себе пищу. Помнится, ее страшно взволновало то, что она держит в руках столь древнюю вещь. Ведь наконечник, вполне возможно, насчитывает несколько сотен тысяч лет. С наконечника все и началось. Девочка стала методично перекапывать сад в поисках новых археологических сокровищ. Всякий раз, когда Пенни опаздывала к чаю, являясь домой с головы до ног перемазанная землей, мать впадала в неистовство. Все громы и молнии сыпались на голову бедной няни, повинной в таком вопиюще неряшливом виде своей воспитанницы. Но Пенни, несмотря ни на что, с упорством истинного кладоискателя продолжала вести раскопки. И довольно успешно. Так, на перепаханной пашне она нашла несколько реликтов эпохи римлян: пару глиняных черепков и осколки изразцов. Все найденные сокровища она бережно раскладывала по коробкам из-под обуви. Однажды ей повезло даже найти монету с профилем какого-то императора. Какая жалость, сокрушалась девочка, что она не знает латыни и не сможет прочитать, что написано по полю монеты. Ее интерес к археологии превращал обычные прогулки по пожухлым полям Котсуолда в захватывающие путешествия в глубь веков.

Мисс Френсис разрешала ей приводить в порядок свои находки и даже делать зарисовки артефактов в специальном блокноте. Рисунки получались очень убедительными. Пожалуй, это единственное, что Пенни умела и любила: рисовать и чертить тушью и чернилами. Мисс Френсис не раз хвалила свою ученицу за точность изображения и правильность пропорций. «Правда, – добавляла она, – художнице явно недостает воображения».

В библиотеке шотландского замка Пенни обнаружила целую россыпь новых книг и среди них – одну по ее излюбленной теме: «Раскопки прошлого», написанную сэром Леонардом Вулли. Книга изобиловала множеством иллюстраций, на которых подробно изображалось, как ведутся раскопки в таких экзотических странах, как Египет, Персия, Греция. Поначалу у Пенни даже возникло желание попросить у хозяев книжку на пару дней домой, но она тут же представила себе, как мама, застав ее с толстенным фолиантом в руках, непременно скажет презрительным тоном: «Ты просто ненормальная! Разве я тебя для того рожала, чтобы ты выросла синим чулком?» – и отказалась от этой мысли.

«Зачем они меня вообще рожали?» – задавалась она иногда резонным вопросом. В конце концов, у них ведь есть и мальчик, и девочка. Дочь Эвадна и сын Александр. Зачем им еще одна дочка, тем более такая? Какая-то ошибка природы получилась, не то мальчик, не то девочка. К тому же с воспитанием дочерей сопряжены такие безумные затраты. Их же нужно одевать, вывозить в свет! Не потому ли девочек оставляют без образования? Иное дело – мальчики. Вон Зан учится себе сколько его душе угодно. Это нечестно!

Однажды Пенни удалось уговорить гувернантку свозить ее в Лондон на выставку в Королевскую академию искусств, где демонстрировались фрагменты интерьера Кносского дворца. Там же были представлены репродукции фресок и еще одна забавная вещица – маленькая синяя обезьянка. Позднее Пенни буквально вынудила Эвадну сходить вместе с ней в Британский музей. Она провела там несколько незабываемых часов, бродила как зачарованная по залам античного искусства, любуясь удивительными по красоте вещами, сохранившимися от ушедших навсегда цивилизаций. Эвадна же откровенно скучала среди бесценных сокровищ прошлого и непрестанно зевала. После посещения Британского музея Пенни твердо решила обзавестись читательским билетом в Челтенхеме, ближайшем от их имения городке. Она станет регулярно посещать библиотеку и будет заниматься там тайно ото всех. Очень скоро она воплотила свое намерение в жизнь и перечитала все книги тамошнего собрания, имеющие отношение к древней истории.

А потом случилась неприятность. Пенни забыла вернуть какую-то книгу и должна была заплатить штраф. Об этом стало известно маме. Та в ярости ворвалась к ней в комнату:

– Что за дела, Пенелопа? Что ты там замышляешь за нашей с папой спиной? Скажи на милость, что нам делать, чтобы выбить эту дурь у тебя из головы?

– Это не дурь, мама! – Пенни впервые решилась на открытый протест. – Я хочу поступить в колледж. И вообще, я собираюсь стать археологом.

Последнее заявление было сделано за общим обеденным столом, и все присутствующие встретили его дружным смехом.

– Не смей мне перечить! – не на шутку разошлась мама. – Девушки нашего круга не работают! Их главная обязанность – стать достойными спутницами своих мужей во имя величия и блага родины. Отец, скажи ей! В твоем возрасте, Пенелопа, я уже была замужем. И за всю свою жизнь я не прочитала ни одной книжки! Пустая трата времени.

Фабия бросила грозный взгляд на мужа, но тот лишь неразборчиво пробормотал что-то и тут же поспешил отгородиться от всех газетой.

– Дорогая, у нашей младшей на плечах есть своя голова. Позволь ей воспользоваться ею. Если мы начнем ломать девочку, она принесет нам одни несчастья.

Пенни понимала, что отец на ее стороне. Но кто может устоять перед мамой, особенно когда она в ярости?

– Только через мой труп! – сказала, как отрезала, Фабия. – Она должна научиться послушанию. Ты только взгляни на нее! На кого она похожа! Огородная жердь! А ее походка! Я плачу уйму денег за уроки танцев. Но она все равно сутулит плечи. И кожа у нее слишком смуглая! – Мать замолчала, с явным неудовольствием разглядывая Пенни. – Что ж, в ком-то из наших детей, Филипп, должна была проявиться кровь их греческих предков, не так ли? Сядь прямо, Пенни! Ты слишком худая. Тебе надо немедленно поправиться. Займемся твоим откармливанием.

– Мамочка, я же не рождественский гусь, чтобы меня откармливать. Я и в самом деле хочу поехать сдавать экзамены в колледж. И не надо мне ваших сезонов. Ты же сама говорила, что дебют в свете стоит очень дорого. Вот и подумай, сколько мы можем сэкономить. А на жизнь я себе сама заработаю. Мисс Френсис говорила, что знает одни курсы…

– Внучка сэра Лайонела Делламейна не будет работать! Никогда! – проговорила Фабия, выплевывая из себя каждое слово, будто это порция яда. А потом поднялась из-за стола, давая понять, что разговор закончен. Она пулей вылетела из комнаты, оставив Пенни в слезах.

– Не повезло тебе, детка! – сочувственно вздохнул отец. – Но мама и правда желает тебе только добра. Всего самого лучшего!

– Это она себе желает всего самого лучшего! – тихонько прошептала Пенни, но так, чтобы никто не расслышал ее слов.

Она прекрасно понимала, что ее мать – самый настоящий сноб. Несмотря на все титулы, которые, вполне возможно, и ведут свое начало от времен Вильгельма Завоевателя, богатство семейства Делламейнов нажито исключительно на банковских операциях и благодаря тому, что дедушка мужа леди Фабии, грек по национальности, весьма преуспел в свое время в заморской торговле и морских перевозках грузов. Разумеется, леди Фабия всячески замалчивала сей факт, а фамилию дедушки произносила исключительно на английский манер, не Георгиос, а Георг. Но вот Пенни – живое напоминание о том, что в жилах их семьи течет греческая кровь: смуглая блондинка с темно-синими глазами.

Как ни старалась Фабия, но она так и не сумела добиться от мужа одной-единственной уступки: изменить фамилию. Филипп гордился своими греческими корнями и категорически отказался сделать это. Более того, он постарался, чтобы дети могли разговаривать на его родном языке. Знание греческого сильно помогло Зану во время учебы в Харроу. Пенни переписала себе в тетрадь несколько уроков из его учебников по древнегреческому, но освоить язык самостоятельно ей было все же трудно. Мисс Френсис обучала сестер только французскому, на тот случай, если вдруг девочек определят в какую-нибудь закрытую школу в Швейцарии.

Раздался звук колокола, извещавший гостей и обитателей дома, что пора переодеваться к балу. Пенни неохотно поднялась с кресла и поставила книгу на полку. Надо обязательно еще раз заглянуть сюда! Наверху, в их комнатах царил беспорядок: все суетились вокруг Эвадны – поправляли ей прическу, придирчиво осматривали макияж. Сестра была ослепительно хороша в своем бальном платье из белого атласа. Настоящая красавица! Глаза горят, щеки разрумянились. Зачем ей румяна и пудра? По всему было видно, что Эффи без памяти влюблена в своего жениха. Свадьба была намечена на весну, и мама уже хлопотала над приданым невесты и ее будущим подвенечным нарядом. Конечно, Пенни будет скучать по старшей сестре, когда та переедет к мужу в Лондон. С другой стороны, появится отличный предлог лишний раз съездить в столицу: погостить у сестры, а заодно и избавиться от докучливой опеки мамы. Не говоря уж о том, чтобы в полной мере воспользоваться всеми теми возможностями, которые предоставит ей жизнь в городе.

– Почему ты не переодеваешься? – Голос матери вернул ее в день сегодняшний. – Кто тебе дал эти ужасные штаны? Ты в них похожа на сорванца с улицы. И вся в грязи, будто карабкалась по каким-то изгородям. Разве мы успеем привести тебя в порядок до начала бала? Какое счастье, что это еще пока не твой дебют. Дай-то бог, чтобы к следующему году ты хоть немножко повзрослела и остепенилась! – Мать тяжело вздохнула и указала рукой на дверь. – Ступай за мной! Надо заняться тобой всерьез. Иначе ты кончишь женой фермера.

Мама продолжила чтение нотации и за дверью ванной комнаты, в которую поторопилась юркнуть Пенни.

– Сегодня от тебя требуется немногое, – наставляла мать по другую сторону двери. – Скромно посидишь вместе с другими девушками – и это все. Смотри, наблюдай, учись.

Пенни с головой нырнула в мыльную пену, чтобы хоть на какое-то мгновение не слышать скрипучего голоса матери. Какое ей дело до того, что хочет мама? Разве родители понимают, о чем мечтает она, Пенни? Только Эффи да няня – вот молчаливые свидетели ее горьких слез и обид. Отец, правда, старается хоть как-то поддержать ее, но он вечно занят или в отъезде. А что плохого, если она выйдет замуж за фермера? В любом случае она согласится на брак только по любви, а не для того, чтобы осчастливить собственную мать и потешить ее тщеславие.

Огромная бальная зала была залита светом многочисленных люстр. Блики скользили по паркету и отражались в нем. Мужчины в национальных шотландских килтах, в черных бархатных пиджаках, дамы в длинных белых платьях, украшенных кушаками из разноцветной шотландки. Мечи, знамена, портреты на стенах. Волынщики уже загудели в трубы своих инструментов, наполнив все вокруг заунывными звуками национальных мелодий. Сизые клубы дыма от сотен сигарет и сигар медленно поднимались вверх по лестнице, на которой стояла Пенни, созерцая картину всеобщего великолепия.

В центре зала стояли Эффи и ее жених. Сейчас гостей официально уведомят об их помолвке. На пальце невесты сверкало кольцо, украшенное бриллиантами и сапфирами, рассыпая вокруг снопы искр. И такие же искры сыпались из синих глаз Эффи. Воистину, это был ее бал, час ее триумфа и славы. Мама, облаченная в бархатное платье цвета лаванды, с замысловатой прической в виде искусно уложенных локонов, неподвижно замерла неподалеку. Она с нескрываемым восхищением разглядывала собственное чадо и принимала поздравления с величавым видом королевы, снизошедшей до разговора с придворными. Для нее это тоже незабываемый, поистине судьбоносный миг. Слава богу, ее миссия почти закончена: одна дочь выходит замуж.

Наблюдая за происходящим со стороны, Пенни подумала, что, скорее всего, это последний мамин триумф. Уж лично она никогда не согласится пройти через подобный вздор для того, чтобы обзавестись надлежащим спутником жизни. Она прочитала немало книг по биологии и имела неплохое представление о том, как именно выводятся элитные породы животных. Воспитание и уход – вот что главное в деле взращивания будущих рекордсменов стада. Правила игры диктует жизнь, а выезды в свет, приемы, пышные свадьбы – все это пустые забавы, и только.

Она уселась на стул рядом с другими будущими дебютантками. Девочки с трудом сдерживали переполнявшие их эмоции: ножки сами собой притоптывали в такт музыке. Им так страстно хотелось на паркет, туда, где мужественные красавцы в накрахмаленных манишках под бравурные звуки оркестра легко и непринужденно вели своих партнерш в танце. Но этикет есть этикет. Пока скромным воспитанницам элитных школ и пансионов еще нельзя вместе со всеми: кавалеры для будущих дебютанток будут допущены на бал позднее, когда устанет взрослая публика. Это нечестно, снова мелькнула в голове Пенни прежняя мысль. Они тут сидят, вжавшись в стулья, ведут какие-то скучные и никому ненужные разговоры, а остальные знай себе веселятся.

Мама стояла у нее за спиной. В углу зала, возле камина расположилась группа молодых людей. Они чему-то громко смеялись. Стаканы с виски поблескивали в языках пламени. Мать небрежно кивнула в их сторону:

– Должно быть, отпрыски лорда Балранноча. Красивые юноши, ничего не скажешь, но совершенно неуправляемые. Мне рассказывали, что их несчастный отец не может найти управу на собственных сыновей, – продолжила леди Фабия, разглядывая молодых людей с таким видом, будто изучает породистый скот. – А вот тот высокий юноша – их приятель. Произношение сразу выдает в нем выходца из колоний. По слухам, мальчишку выгнали из Итона. – Последняя реплика была сказана матерью с особым презрением в голосе. – У лорда Балранноча есть еще один сын, Торквил или Тормод, не помню точно его имени. Но он сейчас в армии. Какая жалость, что их мать умерла так рано. Некому было позаботиться о правильном воспитании мальчиков. Впрочем, надо отдать должное, танцуют они превосходно.

Дама в платье с кушаком из шотландки, примостившаяся прямо за спиной у Пенни, наклонилась к матери и прошептала:

– Фабия, ты что, уже высмотрела среди них кого-то подходящего для Пенелопы?

Пенни затаилась в ожидании ответа.

– О нет! Пока еще нет! Вот если бы у них была сестра…

– Для твоего Александра? Увы, в их семье одни мальчики. Но вот тот, он самый спокойный среди братьев, думаю, он вполне подойдет для Пенелопы.

Пенни почувствовала, как к щекам прилил жар. Ее охватила ярость. Ну уж нет! Еще не хватало, чтобы ее, словно ненужную вещь, навязывали первому встречному. Сославшись на то, что ей надо в уборную, она тихонько выскользнула из залы. Глоток свежего воздуха, вот что ей сейчас нужно больше всего на свете. Она быстро побежала длинными коридорами, освещенными факелами, по уже знакомому маршруту в сторону библиотеки. В библиотеке было тихо и прохладно. Горели настольные лампы, в камине весело потрескивали поленья, и от него шло такое приятное тепло. «Наконец-то я одна», – вздох облегчения вырвался у нее из груди, и она подошла к полке, чтобы взять ту самую книгу по археологии, которая произвела на нее столь сильное впечатление. Сейчас она усядется в глубокое кожаное кресло и начнет читать. Какое-то время ее никто не хватится.

Но тут Пенни заметила лежащий на столе экземпляр газеты «Скоттиш филд», а рядом – каталог выставки керамики из Кносского дворца, которая развернута в музее Ашмола при Оксфордском университете. Оксфорд ведь совсем близко от их дома. Надо попытаться уговорить сестру съездить туда за покупками. А там если постараться, то можно и на выставку попасть: попытка ведь не пытка.

– Неплохо, да?

Пенни подпрыгнула от неожиданности, услышав у себя за спиной мужской голос.

– Некоторые из этих артефактов я видел воочию. Всем этим вещицам по меньшей мере пять тысяч лет, если не больше. А вид у них такой, будто их изготовили только вчера. Вам интересно все это?

Пенни повернулась лицом к собеседнику. Странный акцент, она такого еще не слышала: гласные протяжные, согласные произносятся мягко. А, да это же тот парень, о котором говорила мама, разглядывая толпу необузданных молодых людей.

– А где вы их видели? – спросила она, окинув взглядом молодого человека. Высокий. Выше, чем ее брат. Волосы щедро политы бриллиантином и прилизаны по последней моде, а вот кружевное жабо уже забрызгано виски.

– На одном острове, неподалеку от Греции. Мы своими глазами видели, как их извлекают из земли и очищают от многовековой грязи. Некоторые экземпляры нам даже разрешали мыть, чаще всего отдельные фрагменты, которые мы потом собирали в единое целое. Конечно, этим занимались главным образом те, кто умеет обращаться с подобными раритетами. Я же просто наблюдал. Я как раз был в это время на курсах летней школы в Афинах – курсы организовала Британская школа археологии. Красотища на этом острове неописуемая!

– Как здорово! Я бы тоже хотела заниматься раскопками! – Пенни подавила горестный вздох. И почему это мужчинам все можно? Вот пожалуйста! Путешествуют по заграницам, посещают всякие экзотические места.

– Между прочим, в эту школу принимают и девушек, – словно прочитал ее мысли молодой человек. – Можете подать документы. Правда, работенка еще та, я вам доложу. Жарища, пыль, грязь… Да, совсем забыл, курсы ведь платные! Но все равно, впечатления – незабываемые! Попытайтесь на следующий год!

Последнюю фразу молодой человек промолвил с легкой улыбкой, словно говорил о чем-то само собой разумеющемся. Конечно, для него это пара пустяков, с завистью подумала Пенни, видя, как зажглись огнем энтузиазма его черные глаза. А еще, когда он говорил, то придвинулся поближе, от него явственно пахло виски. Надо же! С ней еще никто не разговаривал вот так, на равных.

– Откуда вы? – вежливо поинтересовалась она. – Акцент у вас точно не шотландский.

– Мои родители давно уехали отсюда в Новую Зеландию. А меня послали в Англию на учебу. В школе я и познакомился с этими сумасшедшими близнецами Балранночами. – Молодой человек залился жизнерадостным смехом, который напомнил Пенни мелодичный перезвон колокольчиков. – Сейчас я учусь в Кембридже. Хочу стать археологом, но отец говорит, что после окончания университета я должен пойти в армию. А вы в какой школе учитесь?

– Я не учусь, – вспыхнула от смущения Пенни. – В следующем году Эвадна выходит замуж. А потом моя очередь дебютировать в высшем свете.

Последнюю фразу Пенни пробормотала извиняющимся тоном.

– А, так вы та самая младшая сестра Георга! Вот здорово! Наслышан о вас!

– Вот как? – растерялась от неожиданности Пенни.

– Да, среди местных ходят разговоры, что вы стреляете лучше самых опытных охотников. Можете с лету поразить любую мишень. Вас еще ласково называют тут горной козочкой. – Молодой человек снова рассмеялся и бросил на собеседницу самый благожелательный взгляд. – А меня зовут Брюс. Брюс Джардин к вашим услугам, мисс! Правда, все это «оперение» не мое! Позаимствовал на время у братьев. – Он кивнул на свой килт. – Моя семья родом с Шотландской низменности, не принадлежит ни к какому клану, а потому и своего тартана у них нет. Спасибо, Торквил выручил, отдал тартан своего клана.

– А меня зовут Пенелопа Георг, но вы это и так знаете, – проговорила Пенни вежливым тоном, несколько смутившись от неожиданных комплиментов, которыми одарил ее молодой человек. Уж не издевается ли он над ней?

– Никогда бы не подумал, что юные дебютантки могут увлечься разглядыванием старинных черепков. – Он бросил заинтригованный взгляд на книгу, которую Пенни взяла с полки. – По-моему, их больше должны интересовать живые люди, преимущественно молодые. Между прочим, если завтра будет дождь и охоту отменят, то я собираюсь показать те слайды, которые сделал на раскопках в Греции.

– Где? – непроизвольно сорвалось с ее уст.

– Да вот здесь же! В библиотеке! Вот я и заскочил сюда на разведку, чтобы оглядеться, что и как. Приходите! Сами увидите, о чем я рассказывал.

– А я вовсе и не собираюсь дебютировать в свете! – вдруг неожиданно для себя самой выпалила Пенни.

– И правильно! А чем займетесь? Будете поступать в университет?

– Шутите! Да у мамы удар случится, если я объявлю ей о своем намерении получить высшее образование. И потом, я ведь нигде не училась. То есть, я хочу сказать, системно, класс за классом. Но одно я знаю наверняка: на эту ярмарку породистых кобылок они меня точно не затащат!

Глаза ее налились слезами отчаяния. Брюс сел рядом и бросил на нее участливый взгляд. Кажется, он действительно услышал, а главное – понял то, что она хотела сказать. Он извлек из кармана трубку и стал неспешно набивать ее. По комнате поплыл густой табачный аромат. А вот дома никто не желает даже выслушать Пенни. Особенно если речь заходит о серьезных вещах. А так хорошо, когда рядом человек, который понимает. И так уютно потрескивают поленья в камине, и от света настольных лам по комнате разливается приятный полумрак. Как далек библиотечный мир от той суеты, которая царит в бальной зале. Пенни блаженно откинулась на спинку дивана. Как было бы хорошо, если бы этот миг продлился вечность.

– Знаете, – вдруг неожиданно подал голос Брюс, – моя старая няня в таких случаях обычно говорит: «Если захочешь чего-то очень сильно, то это непременно сбудется». А еще она говорит так: «Постарайся понять, какое дело тебе нравится больше всего на свете, и научись делать его хорошо». До завтра!

С этими словами молодой человек легко поднялся с дивана и исчез за дверью. В библиотеке сразу стало пусто и даже холодно, будто камин погас. Пенни зябко поежилась. Ей тоже пора наверх. Иначе мама, чего доброго, организует настоящую поисковую операцию по ее поимке. Но прежде чем бежать в бальную залу, она еще некоторое время неподвижно посидела на диване, мысленно прокручивая только что состоявшийся разговор. Странно, но сравнение с горной козочкой ей почему-то пришлось не по душе. Она вдруг ощутила странное желание тоже ступить на паркет и, подобно Эффи, изящно заскользить в танце под светом хрустальных люстр. Что в любом случае гораздо лучше, чем подпирать стенку в обществе других потенциальных дебютанток.

Хорошо Брюсу заявлять: «Постарайся понять, какое дело тебе нравится больше всего на свете, и научись делать его хорошо». Совет как раз для него. А что я? Как я могу изменить свою судьбу, как посмею сломать планы родителей? Как и где я смогу получить образование, которое позволило бы мне воплотить в жизнь свою мечту? Конечно, выход есть всегда. Но мне потребуется очень много упорства, чтобы добиться свободы. И все же это шанс. Особенно если ты, Брюс, тоже будешь на моей стороне и поверишь в меня. Тогда, быть может, что-то у меня и получится.

А в общем-то, жизнь не такая уж скверная штука! Она вскочила с дивана и вприпрыжку помчалась наверх.

2001 год

На следующее утро я проснулась под впечатлением от первой встречи с Брюсом Джардином. Как давно это было! Первые, еще не вполне осознанные желания – и одновременно стыд при мысли о том, что я ничего не знаю. Невежда, не имеющая никакого представления о мире! Я вдруг вспомнила, как на следующий вечер крадучись пробралась в темную библиотеку (ставни на окнах были предусмотрительно закрыты), горя желанием продолжить начатый разговор. А заодно и поприсутствовать на просмотре слайдов. С десяток гостей удобно устроились перед белым экраном на стене, попыхивая сигарами и трубками. Клубы дыма сливались в сплошную пелену, и сизо-голубой туман стелился перед проектором.

Слайды, которые демонстрировал Брюс, перенесли зрителей в совершенно иной мир. Такую красоту редко увидишь в обычном кинотеатре. Горы, покрытые шапками снега, на фоне пронзительно голубого неба; бухта, заполненная старинными судами (Брюс назвал их кайками), мужчины, облаченные в непривычные костюмы: куртки до пояса, широкие, мешковатые брюки, заправленные в сапоги до колен. Пышные усы на загорелых дочерна лицах. Брюс запечатлел на память и руководителей своей экспедиции, супружескую чету Пенделбери. Они курировали работу всей Британской школы археологии и постоянно проживали на Крите. Мистер Пенделбери – высокий мужчина со стеклянным выражением глаз, а рядом – его миниатюрная жена по имени Хильда. Смотрит куда-то вдаль через камеру, щурясь на солнце.

Потом пошли слайды непосредственно с места раскопок: археологи в защитных шлемах, всецело поглощенные поиском древних сокровищ. Вот они аккуратно счищают песок и грязь с керамических ваз, потом так же осторожно моют их. Среди участников экспедиции полно девушек в шортах, по возрасту не намного старше меня. Они прямо на месте делают зарисовки найденных артефактов. Рядом – множество плетеных корзин, доверху заполненных самыми разными предметами, которым еще предстоит присвоить соответствующие инвентарные номера и внести их в каталог. А вот вид с вершины какой-то горы, потом снимки пикника возле грота. Хорошие любительские снимки, на всех – веселые улыбающиеся лица, на одном – мужчины, танцующие какой-то странный танец. Я невольно почувствовала зависть. Все эти люди свободны в своем выборе и занимаются тем, что считают нужным и важным. Как там красиво! Разве можно сравнить ту жизнь с моим унылым существованием? Но где он, этот Крит! До него отсюда, как до луны. Это молодым людям позволено раскатывать по всей Европе самостоятельно. Им не нужны всякие там гувернантки и наперсницы, и иностранные языки они учат по нескольку штук. А меня без сопровождения и на городскую улицу вряд ли выпустят. Рядом обязательно должен быть кто-то взрослый, он станет отдавать мне приказы, проверять, ровно ли натянут у меня шов на чулке, и все такое. Я никогда не ездила одна в автобусе или в трамвае, не заходила ни в одно общественное место, будь то отель или магазин. Мне не позволялось задерживаться нигде допоздна. Так кто же разрешит мне отправиться в какую-то там экспедицию на другой конец света? Ну и что из того, что Греция – родина моего отца и в моих жилах тоже течет капля греческой крови?

Я вдруг снова остро почувствовала, сколько мелких и крупных обид мне пришлось пережить в детстве, и это несмотря на все привилегии, которые были у нас с сестрой и братом. А потом я рассмеялась вслух.

Но все же кое-что тебе, старушка, удалось! Да, ты добилась всего обходными путями, это правда. Но юношеская целеустремленность победила. Такова уж была твоя судьба, и ты понеслась ей навстречу, подобно Икару, устремившемуся к солнцу. И никто и ничто не смогло остановить тебя.

Я вздохнула и грустно покачала головой. Правду говорят: если бы молодость знала, если бы старость могла. Разве могла я тогда предположить, сколько жертв будет принесено на алтарь борьбы за собственную свободу? Что ж, пришла пора платить по старым долгам.

Рекламный проспект, живописующий красоты Крита, все еще лежал на прикроватной тумбочке. Я вернусь туда, вернусь в это место, которое значит для меня столь много. Постараюсь собрать осколки себя самой, которые, быть может, оставила там много лет тому назад. Вот только сумею ли я отыскать их? Наверное, только погрузившись в прошлое, я найду ответы на те тайны, которые все еще сокрыты на этом острове. Острове, похожем на сон, где люди мечтают и совершают подвиги.

Стокенкорт Апрель 1937 года

Приготовления к свадьбе Эвадны шли полным ходом уже несколько месяцев кряду. Ни шокирующее отречение короля от трона, ни коронация нового короля Георга, пришедшего на смену брату, никак не отразились на графике подготовки. Для мамы все эти эпохальные новости стали всего лишь второразрядными происшествиями в сопоставлении с главным событием года, каковым, по ее мнению, должна была стать свадьба ее старшей дочери. И даже слухи, что войны с Германией не избежать, множившиеся день ото дня, не охладили ее пыла сделать бракосочетание Эффи гвоздем сезона. Планировалось устроить грандиозный прием на открытом воздухе в имении, причем вся обслуга специально была выписана из Лондона. А само венчание должно было состояться в местной приходской церкви.

Дизайн свадебного платья Эффи поручили самому Виктору Стрибелу, известнейшему кутюрье, обшивавшему весь высший свет Лондона. Создание наряда было сопряжено с бесконечными примерками, и невеста в сопровождении младшей сестры зачастила в Лондон как на работу. Пенни получила отличный шанс использовать эти вылазки в своих целях, что она с успехом и проделала с помощью Дианы Линслей, главной подружки невесты на предстоящей свадьбе.

Диана сравнительно недавно вернулась из Мюнхена и сейчас буквально засыпала сестер всяческими забавными историями о том, как она развлекалась в гитлеровской Германии. Она описывала самого фюрера и его преданных сторонников, с петушиным задором марширующих по улицам города. Кстати, ей пришлось уехать из Германии раньше намеченного срока, потому что она неудачно пошутила на одном приеме по поводу молодежных лагерей, организованных под эгидой гитлерюгенд. В один из таких лагерей на ознакомительную экскурсию ее возили хозяева, у которых она гостила.

– Ничего общего с нашими бойскаутскими лагерями! – рассказывала она подругам. – Эти молодчики могут запросто наброситься на пожилого прохожего и повалить его на землю, они будут улюлюкать при виде человека с желтой звездой на пальто, сорвут с него шляпу, начнут приставать к его детям. Мои хозяева пытались как-то оправдать их поступки, но по их лицам было видно, что происходящее тревожит их не меньше моего. Скорее всего, в недалеком будущем нам придется встретиться с этими молодчиками уже лицом к лицу! – глубокомысленно закончила свой рассказ Диана.

Но никто особо не взволновался. Девушки всецело были заняты другими, гораздо более важными вещами и непрестанно щебетали о корсажах, шляпках и свадебном приданом.

Диану многое роднило с Пенни: та же любовь к риску, та же страсть к приключениям. А потому она с готовностью покрывала Пенни, пока та пропадала в книжных магазинах, тратя все свои личные деньги на приобретения, могущие хоть немного приблизить ее к осуществлению мечты всей жизни – стать археологом. И именно Диана все время поддерживала в ней эту жажду знаний. Она постоянно повторяла, что если начнется война, то каждая из них должна уметь делать что-то полезное.

– Между прочим, Красный Крест организовал курсы по подготовке медсестер запаса, – объявила она Пенни во время очередной примерки уже их собственных нарядов. – Думаю, нам обязательно надо записаться.

Пенни задумчиво взглянула на собственное отражение: плавно льющийся атлас, повторяющий малейший изгиб тела, что, в соответствии с последним писком высокой моды, достигалось исключительно за счет кроя по косой. Мать пришла в ужас от столь откровенного наряда младшей дочери.

– Ей надо сшить платье из органзы: пышная юбочка, рукав фонариком и кушак с бантом, – попыталась исправить ситуацию леди Фабия, но Эффи неожиданно проявила твердость.

– Да она же самая высокая из моих подружек. Выше даже, чем Диана или Кларисса. И этот фасон подходит ей идеально. К тому же я хочу, чтобы все мои подружки были одеты в одном стиле, все шестеро. А ты предлагаешь нарядить ее иначе. И что? Будет торчать среди них как столб со своими фонариками.

В этот момент Пенни была готова броситься сестре на шею и расцеловать ее в обе щеки, но подобные нежности не были приняты в их семье. Ей самой до смерти хотелось выглядеть на свадьбе Эффи совсем уже взрослой и стильной барышней. А вдруг среди гостей будет и тот молодой человек из Новой Зеландии? После их памятной встречи на балу в Шотландии ей очень хотелось увидеться с ним еще раз. С кем еще могла она поделиться своими планами, рассказать, как далеко продвинулась в своих познаниях по археологии? Увы, их пути более не пересекались. А ведь она не забыла его ободряющего напутствия. Более того, в глубине души она даже надеялась, что он тоже ждет встречи с ней. Разумеется, все это глупые фантазии, и только. И тем не менее она всегда будет помнить, как он помог ей своими советами. А уж она, со своей стороны, постарается не подвести своего нового знакомого.

В день бракосочетания стояла прекрасная весенняя погода. Роскошные вязы с еще клейкими зелеными листочками обрамляли с двух сторон весь путь молодых до самой церкви. С близлежащих полей доносилось веселое блеяние молодняка. Отец во фраке и со всеми регалиями смотрелся особенно торжественно. Под стать ему был и брат в парадной офицерской форме. Мама предпочла появиться на публике в замысловатом туалете из бледно-сиреневого шелка. Уолтер, почти совладав с волнением, прочувствованно поблагодарил собравшихся гостей. Ангус Балранноч, шафер жениха, предложил тост за очаровательных подружек невесты и тут же стал строить глазки Клариссе. Брюса Джардина среди гостей не оказалось. Сказали, что он снова на раскопках, то ли в Египте, то ли в Греции. Ну и бог с ним, решила про себя Пенни, изо всех сил стараясь не отравлять себе праздник, но настроение было изрядно подпорчено.

Гром среди ясного неба грянул чуть позже, когда Уолтер объявил, что после медового месяца, который они проведут с Эффи в неизвестном никому месте, он немедленно отбывает по месту нового назначения на Балканы. Точнее, в Грецию, и забирает с собой молодую жену.

Услышав новость, мама едва не лишилась чувств, а отец лишь улыбнулся и добродушно похлопал зятя по плечу.

– Замечательное место, мой друг! Вот это самый настоящий сюрприз!

– Ах, Эвадна! Неужели ты уедешь в такую даль? – залилась слезами Диана.

Эвадна тотчас же напустила на себя вид покорной овечки. Ей и так непросто далось сохранить в секрете от близких столь сногсшибательную новость.

– Но я же не на целую вечность туда уезжаю! Скоро коронация, мы на ней обязательно будем присутствовать. И уеду я не сразу. Дом для нас еще не вполне готов. К тому же существует Восточный экспресс, и все вы можете приехать ко мне в гости когда захотите.

Пенни настолько растерялась, что и сама не знала, что ей делать: плакать или смеяться от радости. С одной стороны, конечно, плохо, что старшая сестра будет жить не в Лондоне. Она уже продумала столько всяких вариантов, как под прикрытием семейства Джефферсонов начать заниматься научной археологией всерьез. Но, с другой стороны, Афины! Это ли не мечта? А она, кстати, даже с трудом может отыскать этот город на карте.

Спустился вечер. Постепенно затих звон бокалов на лужайке, где был накрыт свадебный фуршет. Молодые пары разбрелись по аллеям парка и вдоль озера с явным намерением насладиться красотами природы в более интимной обстановке. Пенни с родителями сидела на скамье возле озера. Они с отцом безуспешно пытались привести мать в чувство.

– Как он только посмел сотворить с нами такое! Это же надо! Увезти мою дочь за тридевять земель! – продолжала неистовствовать леди Фабия. – И что дальше? Зан возвращается в свой Сандерхест. А от него тоже можно ждать всякого! Найдет себе какую-нибудь неподобающую девицу в своем вкусе и в один прекрасный день предъявит ее нам! Боже! Почему наши дети такие непослушные! – Мать тяжело вздохнула. – Одна Эвадна… Она всегда была такой благоразумной, такой рассудительной. Никаких глупостей в голове! Не то что у этой! – Мать строго взглянула на Пенни. – Что ж, теперь твоя очередь, моя юная леди. Надеюсь, ты совьешь семейное гнездышко поближе к родительскому дому.

– А меня, признаться, гораздо больше волнует обстановка в Европе, – задумчиво проронил отец, созерцая неподвижную водную гладь. – Атмосфера с каждым днем все более накаляется. Как бы наши дети не попали в какую-нибудь заварушку! Если начнется война, то Афины не самое подходящее место для молодоженов.

– Ах, надеюсь, до войны дело не дойдет! Иначе всех мальчиков немедленно поставят под ружье. И какой у Пенелопы будет выбор, когда объявят о ее дебюте? В любом случае стоит поторопиться! Я сегодня же переговорю с леди Марч о том, чтобы снять на зиму ее лондонский особняк. Надо немедленно вывозить Пенелопу в свет!

«Ну, это мы еще посмотрим», – улыбнулась про себя Пенни. Мама может строить свои планы на будущее сколько ее душе угодно, но у дочери есть и собственные идеи на сей счет. Она снова вспомнила слова Дианы. Все правильно! Никто не помешает ей заняться каким-нибудь полезным делом, которое может пригодиться в случае войны.

Она взглянула на друзей Эвадны и Уолтера. Некоторые улеглись прямо на траву, блаженно подставляя лицо заходящему солнцу. А как красиво искрится и переливается на солнце золотое шитье на парадном мундире Зана! Дай бог, чтобы все обошлось без войны, взмолилась она мысленно. Не надо больше страданий и утрат. Ведь еще не успели затянуться раны, нанесенные последней войной. Правда, взрослые предпочитают не говорить о той Великой войне, но на мемориале, который установлен в их деревне, – бесконечный список имен местных жителей, не вернувшихся с фронта. И среди них – два папиных кузена. А вдруг война все же начнется? А что, если она начнется именно там, куда отправляются новобрачные? Нет, исключено! Уолтер никогда бы не стал подвергать нашу Эффи опасности.

Отбросив в сторону мрачные мысли, Пенни вдруг представила себе красивое лицо Брюса. Вспомнила, как он раскованно держался в позаимствованном у друзей килте, а потом организовал для гостей просмотр слайдов в библиотеке. Кажется, он сказал, что в Британскую школу археологии в Афинах принимают и девушек. Как только Эвадна обустроится на новом месте, Пенни обязательно поедет к ней в гости! Какие бы препоны ей ни стали чинить, она поедет в Афины. Так, может, ее мечты начинают потихоньку сбываться?

И все же для начала ей нужно обрести больше независимости, и первый шаг – это курсы Красного Креста. А там посмотрим, что и как!

2001 год

Вовсе не мысли о предстоящем путешествии лишили меня сна. О нет! Сон не шел ко мне потому, что я все время думала о том, что снова возвращаюсь в те места, воспоминания о которых я задвинула в самые дальние закоулки своей памяти. Так прячут на самое дно комода ненужную вещь или вышедшее из моды платье. Что я почувствую, когда увижу те перемены, которые произошли на острове за минувшие годы? Это все равно что столкнуться с человеком, с которым встречался, когда он переживал пору цветущей молодости, а теперь уже успел превратиться в ветхого старца.

Перестань накручивать себя! Какое все это имеет значение сейчас? Никто тебя не узнает, никому нет до тебя дела. Я безвольно откинулась на спинку своего любимого кресла и уставилась на фотографию в серебряной рамочке. Любительский снимок, запечатлевший улыбающихся Эвадну и Уолтера где-то на природе.

– А все ты виновата, сестричка! – пробормотала я вполголоса. – Разве могли мы тогда предположить, что дипломатическая карьера Уолтера так круто изменит мою жизнь? Разве знали мы, что весь мой маленький мирок вдруг сорвется со своей оси и понесется вскачь не разбирая дороги? Ах, моя дорогая Эффи! То воистину были дни нашей славы! Жаль только, что мы и подумать не могли о том, как мало времени нам осталось провести вместе…

Афины 1937 год

Диана сдержала слово и записала себя и Пенни на курсы Красного Креста. Более того, ей даже удалось убедить леди Фабию оказать честь местному комитету Красного Креста своим патронажем. Под непосредственным руководством матери было организовано несколько экскурсий по окрестностям для больных детей, а также развернута на улице продажа национальных флажков с благотворительной целью.

Занятия на курсах оказались гораздо интереснее, чем ожидала Пенни. Очень скоро она уже научилась останавливать кровотечения, делать перевязку из любых подручных средств в случае переломов, накладывать повязки на локтевые суставы и делать искусственное дыхание утопающему. Пенни охотно участвовала в ролевых играх. Изображая из себя то пациента, то санитарку, старательно конспектировала все лекции и в конце концов, успешно сдав экзамены, получила соответствующий сертификат. Ей даже выдали форму медсестры запаса, и она с гордым видом красовалась в ней возле кареты «Скорой помощи» на ежегодной ярмарке, устраиваемой в графстве, искренне желая, чтобы вдруг кому-нибудь из посетителей стало плохо и она смогла бы в полном блеске продемонстрировать все приобретенные умения и навыки. Но больше всего ей хотелось проверить саму себя на практике. Хватит ли у нее присутствия духа, не испугается ли она крови, не испытает ли чувства брезгливости в первый момент?

Много было разговоров о том, что началось формирование списков резервистов, которых могут привлечь к работе в госпиталях в случае начала войны. В воздухе витало ощущение чего-то страшного, надвигающегося на Европу. Кто знает, вдруг в один прекрасный день это страшное может перекинуться с континента и сюда, в Великобританию.

Эвадна наконец улетела к мужу в Афины. На прощальном ужине с морем пролитых слез она взяла с отца честное слово, что тот обязательно отпустит Пенни в сопровождении Дианы погостить у сестры, как только они с Уолтером окончательно обустроятся на новом месте.

– Папочка, мне будет намного легче переносить разлуку с вами, зная, что девочки вскоре приедут ко мне. Ну пожалуйста! – Эффи устремила умоляющий взгляд своих огромных синих глаз на отца.

Но вот Эффи уехала, одна неделя сменяла другую, принося все новые и новые письма от сестры в конвертах, разукрашенных яркими марками. Эффи подробно описывала дипломатические приемы на пленере, среди пальм и оливковых рощ. К письмам обязательно прилагались фотографии. Эффи с мужем, удобно устроившись под огромным солнцезащитным тентом, потягивают какие-то экзотические коктейли. А вот они на мулах отправляются куда-то в горы на воскресный загородный пикник. Целая пачка снимков, запечатлевших вылазки в горы или на море. Вилла «Артемзия», на которой поселились молодожены, тоже выглядела на фотографиях просто шикарно, словно сошла с экрана какого-нибудь голливудского фильма. Словом, письма домой шли регулярно, но ни одно из них не содержало приглашения в гости. Неужели Эффи забыла о своем обещании?

Между тем мать развернула планомерную подготовку к предстоящему сезону, твердо вознамерившись вывести Пенни в свет именно в этом году.

– А вдруг война? Я хочу определиться с тобой еще до того, как нам здесь объявят боевую тревогу. Надеюсь, Невилл Чемберлен сделает что-то путное, чтобы остановить этого недомерка Гитлера. Иначе тот может сорвать все наши планы.

Пенни часто виделась с Дианой, та во многом заменила ей старшую сестру, по которой она очень скучала. Очередной поклонник Дианы готовился приступить к несению службы на одном из боевых кораблей королевского ВМФ, Зан пропадал на военных учениях в Девоне. Предстоящее лето пугало Пенни рутиной светских мероприятий. Мать постарается засветиться вместе с ней на каждом из них, и так будет продолжаться до тех пор, пока в Шотландии не откроется охотничий сезон.

И вот, когда Пенни потеряла уже всякую надежду дождаться заветного приглашения, оно наконец пришло.

Уверена, что Пенни будет счастлива навестить нас в Афинах еще в этом году. Ведь кто знает, что будет через год. Вдруг начнется война? Диана собирается ко мне в гости на несколько недель. Поэтому девочки могут отправиться в дорогу вместе. Мамочка, обещаю, я присмотрю за Пенни как положено. Пожалуйста, отпусти ее ко мне! Встреча с Пенни поднимет мне настроение. Я последнее время чувствую себя крайне неважно. Доктор говорит, что к декабрю мне обязательно полегчает. Да, мамочка! Все правильно! Дитя медового месяца должно появиться на свет именно в декабре. Пожалуйста, не волнуйся за меня! Рожать я буду только дома. Но разве это не чудесная новость, а?

Письмо Эффи произвело настоящий фурор. Леди Фабия часами не отходила от телефона, и мало-помалу приглашение сестры трансформировалось уже в материнское волеизъявление, получив следующую интерпретацию: «Мы решили отправить Пенелопу в Афины. Для общего развития и для завершения образования. Конечно, под присмотром Эвадны. Я вам еще не говорила, что в декабре мы ждем счастливого прибавления семейства? В этой ситуации Пенелопа станет для сестры таким подспорьем…» Словом, по всему выходило, что идея отправить младшую дочь в Грецию принадлежала исключительно матери.

Началась не менее крупномасштабная подготовка к путешествию. И снова бесконечные хождения по ателье: дочь должна располагать модным гардеробом, соответствующим почти тропическому климату Греции. Была заказана дюжина летних платьев из хлопка и льна, куча босоножек и сандалий, а также приобретен комплект элегантных кожаных чемоданов.

Эвадна не замедлила прислать список того, что обязательно должна прихватить с собой Пенни уже для нее. На первом месте в этом списке значилась большая банка конфет с лакрицей. Сестра написала, что просто умирает, так ей хочется сейчас этих лакричных сладостей.

Отъезд наметили на конец июля, еще до того, как родители отправятся на охоту в Шотландию. Из Парижа девушки Восточным экспрессом выедут в Афины. Пенни просто сгорала от нетерпения. Наконец-то начинается по-настоящему взрослая жизнь. Она умудрилась прочитать все книги по истории Греции и об Афинах, которые смогла достать. Она также обратилась за помощью к отцу, чтобы тот помог ей усовершенствовать греческий язык. Ей хотелось прибыть в Грецию во всеоружии и быть готовой к любым событиям и встречам. У Эффи и Уолтера, должно быть, много интересных друзей, там такая разнообразная светская жизнь. А еще у нее появится реальная возможность заняться изучением археологии, или ей хотя бы позволят посетить наиболее известные памятники древности. Может быть, она даже случайно встретит там Брюса Джардина. А потому вопрос экипировки занимал Пенни как никогда ранее.

Отъезд из Лондона запомнился Пенни вокзальной суетой, мельтешением носильщиков на перроне, толпами пассажиров, грудами чемоданов и баулов, клубами дыма над платформой. Пересаживаясь на Восточный экспресс в Париже, она с некоторым благоговением разглядывала темно-синие спальные вагоны, украшенные золотыми литерами. «Я прямо как настоящая кинозвезда», – думала она, и сердце замирало в радостном предвкушении. Диана пребывала в минорном настроении, вызванном расставанием с кавалером-моряком. Правда, она надеялась, что его корабль в ходе плавания бросит якорь и в Греции и тогда они смогут снова увидеться.

А пока обе девушки рассеянно разглядывали проносившиеся за окнами купе пейзажи. Поля былых сражений, старинный кафедральный собор на берегу Рейна, показавшиеся на горизонте очертания Альп. Названия станций и городов мелькали, не откладываясь в памяти: Страсбург, Карлсруэ, что-то еще… А как приятно было, переодевшись в нарядное вечернее платье, шествовать в вагон-ресторан на ужин. Роскошная жизнь, точно такая, как ее описывают во всяких романах. И чем скорее поезд мчал их по Европе, тем дальше уносились в прошлое картинки размеренного существования в Стокенкорте с массой ограничений и запретов. Какое удовольствие просыпаться каждое утро в роскошном купе, обшитом деревянными панелями, в котором спальные места легко трансформировались в удобные диваны, придавая их временному жилищу сходство с гостиной, и знать, что совсем скоро они минуют Ниццу и возьмут прямой курс на Афины. А там… там ее ждет уже совсем другой мир!

Всю дорогу Диана усердно зубрила французский и немецкий, освежая в памяти знание этих языков. Вообще она оказалась отличной попутчицей. В свою очередь Пенни корпела над учебником Берлица по новогреческому, который она приобрела незадолго до отъезда. Ее ни на минуту не покидало чувство радостного возбуждения. Какая молодец Эвадна! Ведь это же именно она сделала ей такой грандиозный подарок.

Но вот и конечный пункт их путешествия! Стоя на перроне и разминая слегка онемевшие от долгого сидения ноги, Пенни почувствовала, как волна зноя ударила ей в лицо и накрыла с головой. Так вот что это такое – Афины! В первую минуту ее оглушил рев автомобильных сирен, крики, шум, гам. Глаза слепило от ярких красок, пряные запахи и ароматы наплывали со всех сторон. Как в этой круговерти отыскать родные лица? А потом она увидела радостно машущих им Эвадну и Уолтера. Эвадна протиснулась сквозь толпу встречающих и обняла сразу обеих девушек и каждую одарила поцелуем в щеку. Такое откровенное проявление чувств несколько озадачило Пенни.

– Привыкай, сестричка! – тут же развеяла ее сомнения Эффи. – В Европе все целуются при встречах. Тут так принято. Ах, как я рада видеть вас! Правда, сейчас не самое лучшее время года. Очень жарко. Я не стала писать об этом маме, не рискнула. Побоялась, что она испугается и не отпустит тебя, Пенни. Пожалуйста, постарайся не загореть! Иначе мама убьет меня. Ты же знаешь ее представления о красоте: интересная бледность и всё в этом роде.

Пенни, в свою очередь, не сводила восхищенного взгляда с сестры. Та выглядела настоящей красавицей. Белое льняное платье с рукавами в три четверти, с отложным матросским воротником и такими же манжетами. На голове – соломенная шляпа с широкими, опущенными вниз полями, тоже выдержанная в бело-голубых тонах военно-морской тематики. В таком наряде, должно быть, совсем не жарко, подумала Пенни.

В первую минуту ей показалось, что они даже не расставались с сестрой, но, присмотревшись к Эффи повнимательнее, Пенни увидела, что та бледна и лицо у нее осунулось. Подошедший Уолтер терпеливо дожидался в сторонке своей очереди. Но вот поток радостных восклицаний иссяк, и он поприветствовал каждую из девушек формальным рукопожатием. Зять предстал перед Пенни в сильно помятом костюме изо льна и в панаме. Он сопроводил дам до автомобиля с открытым верхом, который был припаркован на выходе из вокзала, усадил их в салон и проследил за тем, чтобы багаж был надлежащим образом уложен и привязан сзади.

– Ты не забыла про конфеты с лакрицей? – набросилась Эффи на сестру. – Иначе я тут же отправлю тебя за ними обратно! Эти конфеты мне даже снятся. Впереди у нас просто прекрасное время! Не могу дождаться, когда начну показывать вам все местные достопримечательности.

– Попрошу тебя, Пенни, присмотри за ней! – обратился Уолтер к свояченице. – Строго следи за тем, чтобы она отдыхала после обеда и не выходила лишний раз на жару.

– Не волнуйся! – вставила слово Диана. – Мы теперь обе дипломированные сестры запаса. Даже значки имеем. Правда, Пенни?

Первые несколько дней девушки привыкали к жаре. Они выбирались только на вечерние прогулки, когда небо розовело от лучей уже заходящего солнца. Потом наступало время ужина в фешенебельных ночных клубах, где было полно иностранцев, развлекавшихся в компании своих коллег и знакомых. На всех этих заведениях лежал отпечаток рафинированной роскоши и богатства, резко контрастировавших с бедными кварталами города, мелькавшими за стеклами их лимузина.

Сам город оказался небольшим, но очень элегантным, фасады домов были выкрашены преимущественно в белый цвет, который буквально слепил на ярком солнечном свету. Широкие бульвары, обрамленные рядами стройных кипарисов, площади в окружении апельсиновых деревьев и цветущих кустарников розового олеандра. Все тротуары на площади Конституции заставлены синими столиками открытых кафе. Усевшись за одним из таких столиков, можно было часами наблюдать снующую мимо толпу прохожих или в полной мере наслаждаться роскошью гранд-отеля «Бретань», опять же наблюдая за тем, как прожигают жизнь богатые постояльцы.

Пенни каждой клеточкой своего тела впитывала в себя раскаленное тепло тех мест, которые ранее видела только на открытках: Парфенон, Акрополь, запутанные лабиринты улочек района Плака. Они бродили по городу в сопровождении надежного эскордахта из числа сотрудников посольства, которых специально приставил к ним Уолтер. Вместе они трапезничали на открытых верандах, наслаждаясь блюдами местной кухни. Узкие полоски осьминога с йогуртом, приправленным острой горчицей и мятой, насыщенный, густой соус с обилием бобовых и трав, золотистая фета, обильно сбрызнутая оливковым маслом, еще теплые, прямо с огня пирожные с заварным кремом.

И все вокруг радовало глаз необыкновенно ярким многоцветьем. С кованых решеток балконов свешивались целые заросли цветущей герани с пурпурно-алыми соцветиями, стены домов были обвиты бледно-сиреневыми глициниями, чернильно-синие цветы ипомеи устилали буквально каждую пядь свободной земли, а рядом пенное облако прицветника, багряного, пурпурного, розового. В голове Пенни сами собой всплывали полузабытые фразы, и, к немалому удивлению, она обнаружила, что кое-какие обрывки разговоров ей понятны. Люди здесь разговаривают только на повышенных тонах, интонации у всех резкие, отрывистые, словно приказы отдают. Но чем дольше она общалась с местными, тем больше в ней крепло чувство, будто ей давно знакома эта речь. Вот с чтением проблем было гораздо больше. Какая жалость, что ее, в отличие от брата, не учили древнегреческому.

Вилла Эвадны была прелестной: стены дома цвета розового бланманже, прохладные мраморные полы, высокие потолки, элегантная деревянная мебель. Ставни на всех окнах были закрыты наглухо. В летнее время года солнце здесь – главный враг: мгновенно выцветает обивка и рассыхается дерево. На ночь обычно включали вентиляторы, прикрепленные к потолку. Они мерно жужжали, немного разгоняя ночную духоту. Но все равно Пенни спала под одной только простыней и сеткой от мошкары и просыпалась рано утром, с первыми лучами солнца, уже заранее изнемогая от грядущего зноя.

В Афинах все оказалось совсем не так, как у них дома. Если намечалась экскурсия, то они отправлялись в путь рано утром, пока еще царила относительная прохлада, потом гуляли по городу, выпивали по чашечке крепкого кофе или свежий, только что выжатый апельсиновый сок, а затем шли на базар, торопясь успеть до его закрытия, ибо в полдень все вокруг закрывалось. Торговые ряды встречали их громкими криками продавцов, зазывающих к своему товару. Прилавки были завалены свежей рыбой, целые горы серебра, переливающегося на солнце. Названий большинства рыб Пенни раньше даже не слышала. Мясники бойко предлагали освежеванные тушки кроликов, у которых лишь на лапках болтались ошметки меха, на крюках висели бесчисленные тушки кур и индеек, а рядом на прилавке возвышались горы парной баранины и мяса молодых ягнят. Овощные ряды поражали разнообразием и экзотической формой предлагаемых продуктов. И опять целая радуга ярких красок, от которых рябило в глазах. Дворецкий Эвадны поднимался на восходе солнца и сразу же шел на рынок, чтобы купить все самое свежее. Девушки же шли на базар не столько за покупками, сколько для того, чтобы просто поглазеть на это пиршество красок, звуков и запахов. Какой контраст с их уныло-спокойной рыночной площадью в Британии, заполненной такими же уныло степенными покупателями!

Поздний ленч, чаще всего в компании Уолтера, а затем обязательная сиеста. Потом небольшая прогулка по магазинам, визиты к друзьям Эвадны, каждый из которых спешил похвастаться своим роскошным ухоженным садом. В саду, удобно устроившись в тени лимонных деревьев, пили холодный лимонад или травяной чай без молока. Потом возвращались домой, переодевались к позднему ужину с друзьями и знакомыми из британской коммуны в одном из модных ночных клубов.

В Афинах было полно британцев, а потому светская жизнь била ключом. Коктейли, приемы, вечеринки, визиты, танцы в ночных клубах. Наверное, Эвадне скоро надоест вся эта бесконечная карусель в узком кругу одних и тех же лиц, размышляла Пенни. Она бы точно устала от такого однообразия. Несколько раз сестры и Диана выбирались на побережье Эгейского моря и большую часть времени проторчали там, сидя под большими зонтами. Радикальное изменение рациона плюс обилие сдобы, насквозь пропитанной медом, привели к тому, что у Дианы начались проблемы с желудком. Собственно, через такое проходят почти все, кто впервые приезжает в Грецию. Тошнота была такой сильной, что бедняжка целый день безвылазно проторчала в ванной комнате. Пенни изо всех сил старалась помочь подруге, применив на практике все свои скудные познания относительно мер, которые нужно предпринимать в случае несварения желудка.

На удивление всем, она проявила завидную расторопность и во всем остальном: быстро постелила постель для больной, прибралась в ванной комнате, что оказалось весьма кстати, так как бедняжку Эвадну тут же начинало мутить от всяких посторонних запахов. Уолтер поспешил вернуться на работу, оставив двух болящих на попечение Пенни. Когда для Дианы пришло время возвращаться домой, то в обратный путь она отправилась изрядно похудевшей и осунувшейся от всех пережитых неприятностей. Пенни не сильно расстроилась отъездом подруги. Ей хотелось какое-то время побыть только с сестрой. Им еще столько надо обсудить. И потом, здесь полно магазинов, где продают такие изысканные одежки для новорожденных и всякие ткани для пошива распашонок. Нужно обязательно купить домой здешнего льна, батиста и кружевного шитья. Сестры прекрасно проведут оставшееся время вместе. Будут совершать ежедневные прогулки по красивейшему Национальному парку, вместе обедать, вести обстоятельные беседы обо всем на свете. И тогда, быть может, у нее появится реальная возможность сделать еще один шаг на пути к осуществлению своей главной цели. Имелся и весьма веский повод начать такой разговор.

– Ты ведь не забыла, Эффи? – проронила она в один из дней, когда они пили охлажденный кофе, заедая его пирожными с пропиткой из сиропа. – Мама сказала, что я еду в Грецию в том числе и для своего дальнейшего развития. Так вот, я хочу взять несколько уроков рисования. Ты не могла бы порекомендовать мне хорошего преподавателя?

– О, у меня полно знакомых молодых художников! – рассмеялась в ответ Эффи. – И каждый из них с большой готовностью предложил бы тебе свои услуги. Но, пожалуй, я не рискну доверить тебя никому из них… Надо подумать! Понимаю, тебе не хочется возвращаться домой. – Сестра замолчала, потом сняла солнцезащитные очки и окинула Пенни изучающим взглядом. – Ты стала совсем взрослой, сестричка. Настоящая газель! – Эвадна закурила и, улыбнувшись, сделала глубокую затяжку. – Курсы Красного Креста явно пошли тебе на пользу. Ты стала такой самостоятельной и ответственной. Мы с Уолтером откровенно восхищались тобой, наблюдая, как ловко ты справлялась с захворавшей Ди. А я ведь даже близко подойти к ней не могла. Если начнется война, то тебе прямая дорога в госпиталь. Надеюсь, и я смогу оказаться чем-нибудь полезной.

– Но у тебя же будет маленький ребенок на руках.

– Для этого существуют няни. Знаешь, рождение ребенка едва ли вызовет серьезные перемены в нашей жизни. Взгляни на маму! Имея троих детей на руках, когда, скажи на милость, она отказывала себе в удовольствиях? Никогда!

Эвадна откинулась на спинку кресла и блаженно закрыла глаза, словно обдумывая собственные слова.

– И что хорошего? – возразила ей Пенни. – Мы в детстве совсем не видели маму. Можно сказать, нас вырастила няня.

Она наклонилась к столу и потянула через соломинку кофе.

– Но и плохого в этом тоже нет! А если ты так печешься о детях, то, вернувшись домой, я с радостью взвалю все хлопоты о младенце на тебя. Не вечно же мы будем здесь торчать! Хотя Уолтер говорит, что Греция вполне безопасное место. Гитлеру Южная Европа без надобности. Он оставляет все эти страны для Муссолини. Тот ведь вообразил себя новым цезарем.

Пенни неопределенно пожала плечами. Забавно было слушать, как Эффи повторяет все суждения мужа, будто это истина в последней инстанции. Неужели все замужние женщины с таким же благоговением внемлют речам своих супругов?

– Разумеется, я помогу тебе с малышом, когда он родится. Но пока мне хочется побывать в Британской школе археологии. Помнишь, как на балу во время вашей помолвки на следующий день устроили просмотр слайдов в библиотеке? Один человек рассказал мне тогда про эту школу.

Пенни благоразумно опустила имя Брюса Джардина, чтобы сестра не заподозрила ничего дурного.

– Разумеется, я знаю о существовании этой школы! Более того, мы даже знакомы с директором и его женой. И некоторых студентов знаем. Странный народец! Барышни все такие умные, пышут энтузиазмом… Держатся все обособленно, только своим кругом. И все время копаются в пыли. Ведут какие-то раскопки в горах. Вид у девушек, конечно, ужасный! Резиновые сапоги, шорты…

Эвадна неодобрительно хмыкнула.

– А я бы тоже хотела стать археологом! – мечтательно вздохнула Пенни. – Или хотя бы помощником археолога. Последнее более реально. Мои зарисовки с натуры еще далеки от совершенства, но если я немного подучусь, то кто знает…

– Твое желание избрать для себя академическую карьеру идет вразрез с планами мамы. Впрочем, оставим пока эту тему. Давай лучше подумаем, куда нам пойти сегодня. Знаешь, когда ты рядом, я чувствую себя в сто раз лучше, правда! Во мне сейчас столько энергии!

Эвадна легко подхватилась с места с явным намерением немедленно двинуться в путь.

А Пенни с замиранием сердца помечала в своем мысленном календаре каждый уходящий день. «И почему так?» – размышляла она с отчаянием. Вначале дни тянулись медленно, но, как только на горизонте замаячил ее отъезд из Греции, они понеслись как бешеные! Отъезд был намечен на сентябрь. В обратный путь она должна была отправиться вместе с Болтонами. Еще одна супружеская пара из дипломатического окружения сестры. Супруги везли своих детей в закрытую школу в Челтенхеме. Пенни со страхом ждала того момента, когда из чуланов извлекут ее чемоданы. Каково это будет – снова оказаться в пресной Британии после того опьяняющего пиршества красок и впечатлений, которыми одарило ее пребывание в Греции? И как можно возвращаться домой, когда она еще столько не увидела? Эффи быстро уставала, а потому неохотно соглашалась на дальние прогулки. Ну, а одну из дома Пенни, естественно, не отпускали.

В отчаянии она обратилась за помощью к Уолтеру, и тот выделил ей для сопровождения одну из посольских секретарш, мисс Сели Брэнд. Та с радостью взялась таскать девушку по всем модным магазинам и готова была часами торчать возле витрин, рассматривая последние новинки парижской моды. Такое времяпрепровождение было совсем не во вкусе Пенни.

Однажды во время одной из послеобеденных прогулок она отпустила Сели домой и отправилась побродить по городу в одиночестве, наслаждаясь мимолетной свободой. Незаметно для себя она очутилась в лабиринте переулков, запруженных народом. Националисты проводили очередную демонстрацию. На улице было полно подростков, мальчиков и девочек. Все они были в униформе, отдаленно похожей на костюмы бойскаутов. Они бравурно размахивали знаменами и слаженно маршировали по проезжей части. Изредка прохожие на тротуарах замедляли шаг, а некоторые даже салютовали им, вскидывая руку вверх.

– Браво! Браво! – кричали в толпе, но Пенни не пришла в восторг от горящих детских глаз и разрумянившихся щек.

– Кто это? – поинтересовалась она у стоявшей рядом женщины.

Та равнодушно пожала плечами:

– Фашисты. Юные головорезы генерала Метакиса! – Она с ненавистью сплюнула на землю.

Вдруг с балконов соседних домов мужчины стали выкрикивать оскорбительные замечания в адрес марширующих. Пенни даже отпрянула назад от неожиданности, когда из рядов демонстрантов тут же отделились несколько верзил, облаченных в черные рубашки. Они вихрем взбежали по лестнице. Послышался шум борьбы, крики. А уже в следующую минуту прямо с балкона на асфальт рухнуло тело мужчины и осталось лежать там неподвижно. Раздались дикие женские крики. Женщины сгрудились вокруг тела, пытаясь защитить несчастного от дальнейших избиений, а колонна подростков бодро зашагала прочь, даже не оглянувшись назад.

Пенни с ужасом наблюдала, как чернорубашечники зорким глазом выискивают в толпе недовольных, набрасываются на них, ударяют по голове и маршируют дальше, оставляя после себя разбитые в кровь лица. Она поняла, что только что стала свидетельницей чего-то страшного, невообразимого, такого далекого от их упорядоченного существования на вилле «Артемзия». К тому же она страшно испугалась, поняв, какую глупость совершила, отправившись бродить по городу одна.

Толпа начала стремительно редеть, и Пенни поняла, что пора уносить ноги. Потребовались изрядное самообладание и выдержка, чтобы найти правильное решение. Она набросила на голову шелковый шарф, тут же, не растерявшись, купила у лоточника сетку апельсинов и, втянув голову в плечи, засеменила прочь с опущенными вниз глазами, изображая загруженную семейными хлопотами гречанку, которая торопится домой, к семье. Кое-как она миновала несколько переулков, пока наконец не вырвалась к центру города.

Бледная от испуга, она добралась до посольства и рассказала об увиденном Уолтеру. Тот пришел в неописуемую ярость.

– Чем скорее, моя юная леди, ты уедешь домой, тем лучше для всех нас! – набросился он на нее. – Разве ты забыла, что девушки нашего круга не шляются по улицам без сопровождения? Особенно здесь и сейчас! В Афинах совсем не безопасно. После военного переворота, совершенного Метакисом, его молодчики совсем обнаглели. Готовы маршировать даже в центре города. Так что проблем с каждым днем лишь прибавляется. Я был бы только рад, если бы Эвадна тоже уехала отсюда. Сплошное мракобесие, и бог знает, когда все это закончится.

Еще никогда Пенни не слышала столько пессимизма в голосе Уолтера. Она чувствовала себя очень виноватой перед ним, но одновременно в глубине души ее распирала гордость. Ведь справилась же сама! И без всякой посторонней помощи.

А потом, когда подходила к концу четвертая неделя ее пребывания в доме Эффи, случилось то, что резко изменило все их планы. Стоял уже сентябрь, но жара не спадала. Однажды утром Эффи проснулась от боли. Сильно ныла спина. К тому же Эффи была необычно бледна. Наступил день, но боль не отпускала. Лежа на кровати, сестра буквально корчилась от боли. А когда она попыталась встать, то Пенни обнаружила на постели следы крови.

– Как давно началось у тебя кровотечение? – испуганно спросила она у Эффи, стараясь говорить спокойно, но чувствуя, как заколотилось в груди сердце.

– Кровотечение? Какое кровотечение? – непонимающим тоном переспросила ее Эффи и схватилась за простыни. – Боже! – Она в страхе уставилась на младшую сестру. – Что происходит? Все обойдется, да?

Пенни тут же приказала дворецкому ехать за врачом. Когда привезли доктора, бедная Эффи была уже без сознания. Пенни между тем, не теряя самообладания, нашла небольшой саквояж и быстро упаковала туда все необходимые туалетные принадлежности. Врач торопливо осмотрел Эвадну и сказал, что забирает ее с собой в клинику. Пенни поехала вместе с ними. Вскоре в больницу подъехал и Уолтер, растерянный, но с каменным выражением лица. Он застал свояченицу, беспомощно мечущуюся возле дверей палаты, в которую определили Эффи.

Выкидыш! Без всяких объяснений, почему он случился на столь позднем сроке беременности, без причин, без видимых поводов. А в результате нет больше младенца, зачатого во время медового месяца.

– О, такие вещи случаются довольно часто! – на ломаном английском языке сказал им дежурный врач. – Никто не знает, почему так. Но вы не волнуйтесь! Ваша жена – молодая, здоровая женщина. И она еще подарит вам дюжину ребятишек. Вот увидите! Дайте только срок!

Конечно, он старался как-то утешить родственников, но слова утешения произносились таким равнодушным тоном, что Пенни невольно поежилась. «Если когда-нибудь мне придется в качестве медсестры сообщать родственникам больного дурные новости, – подумала она, – то я для начала хотя бы присяду вместе с ними где-нибудь в сторонке и просто посочувствую их горю».

Пенни безотлучно дежурила возле постели сестры все время, что та провела в клинике. У нее сердце разрывалось при виде безжизненного тела Эвадны. Куда девался свет, потоками льющийся из огромных глаз Эффи? Перед ней лежала не старшая сестра, а маленький перепуганный ребенок. Кто бы мог подумать, глядя на нее сейчас, что видит перед собой бесстрашную наездницу, с ходу берущую самое высокое препятствие. А уж в теннисе сестра могла дать фору любому мужчине и всегда с легкостью обыгрывала всех, причем с разгромным счетом. И вот ее сестра неподвижно распласталась на постели. Она не кричит, не жалуется, она лишь тупо смотрит в одну точку и молчит.

– Все кончено! – прошептала она наконец. – Я даже никогда не узнаю, кто это был, мальчик или девочка. Ах, меня словно всю выпотрошили наизнанку! – Голос звучал вяло, безжизненно, но слез не было. – Пенни, дорогая! Забери меня отсюда домой! Пожалуйста! – прошептала она едва слышно.

За несколько часов, проведенных подле постели больной, перед Пенни разверзлась пропасть – пропасть страданий и боли. Что они знали с сестрой о страданиях в своем райском мирке? И вот первое взрослое потрясение: ребенка больше нет. К их возвращению дворецкий постарался убрать с глаз все, что могло бы напомнить о случившемся. Все те прелестные вещицы, которые так любовно собирались в качестве приданого новорожденному, были упрятаны подальше. Огромное горе, которое каждый из них троих переживал по-своему. Они не говорили о случившемся, но горечь утраты витала в самом воздухе. Она чувствовалась в их тягостном молчании, в общей атмосфере дома. Уолтер постарался оградить жену от докучливых визитов многочисленных подруг и приятельниц. А что те могли сказать? Как утешить? «Не повезло тебе, милочка» – вот, пожалуй, и весь набор стандартных утешений.

Пенни как могла ободряла сестру, пытаясь вернуть ей интерес к жизни. Но, при всем желании, она не могла вернуть ей того, что так жестоко отобрала у нее сама жизнь. Эвадна днями лежала у себя в спальне, свернувшись калачиком, и молчала, бесцельно разглядывая узоры на потолке. Само собой, ни о каком отъезде вместе с Болтонами не могло быть и речи. И как ни презирала себя Пенни за свое жестокосердие, но это обстоятельство, явившееся следствием столь трагичных событий, вызвало у нее радость.

Уолтер тоже был счастлив, что она задержится у них еще на какое-то время. Он позвонил домой и сообщил, что все их планы изменились. Удивительная штука жизнь! Горе Эвадны стало спасением для Пенни. Ведь даже мама не посмела сказать слова против. Более того, что ни день она звонила им, требуя подробного отчета о том, как идет процесс выздоровления дочери, и даже угрожала приехать лично, если ее присутствие станет необходимым. И все же она настоятельно потребовала от дочерей, чтобы к Рождеству все были дома. Желая поднять им настроение, она даже приоткрыла завесу над своими ближайшими планами. Сразу же после Рождества они начнут подготовку к большому весеннему балу, на котором Пенни дебютирует вместе с Клементиной, дочерью леди Форбс Холстед.

В знак благодарности Пенни за ее бесценную помощь сестре Уолтер организовал ей частные уроки рисования в Британской школе археологии. Занятия начались с осени. Отныне ее жизнь на вилле стала еще свободнее и никто не регламентировал ее действий. Пенни просто отказывалась поверить собственному счастью. Невиданная свобода! Немыслимая, по законам родительского дома. Наконец-то в ней признали взрослого человека.

Мало-помалу Эвадна стала приходить в себя. Конечно, до полного выздоровления было еще далеко, да и настроение у нее было подавленное, но все же… Именно в эти дни Пенни поняла, что они с сестрой стали близки как никогда. Воистину, страдание уравнивает всех, и богатых, и бедных, и молодых, и старых, и титулованных особ, и простой люд. Итак, она уже научилась быть полезной и стала более независимой. Но как бы ей хотелось применить оба эти качества в несколько иной области. Однако, как говорится, от судьбы не уйдешь. И вот она здесь, в Афинах. Пока здесь. К лучшему или к худшему, время покажет.

2001 год

Я проснулась от какого-то непонятного толчка. А все же послеобеденный сон – вредная привычка, особенно в мои годы. Да еще сейчас, когда все мысли заняты предстоящей поездкой в Грецию, а потому в моих снах постоянно присутствует Крит. Дорогая Эвадна! Если бы ты знала, сколь многим я тебе обязана! И прежде всего своей свободой. И каким счастьем было для всех нас, когда ты наконец обрела свою заслуженную награду. Атина (или Афина), дражайшая дочь Эффи и Уолтера, родилась уже после войны. Немного необычный ребенок, во многом похожий на меня. Но он принес нам столько радости, а потом и горя. Моя племянница умерла совсем молодой от лейкемии. Но я опережаю события, а пока…

Потянулись спокойные размеренные дни. Афины гипнотизировали меня своими ритмами, и чем дальше, тем больше я влюблялась в этот город. Какое же это было счастливое время! Я свободна, я вольна делать то, что мне хочется. И счастью моему, казалось, не будет конца. А потом наступил день, когда нужно было сделать выбор. Тяжелый выбор, с учетом моего юного возраста. Решение, которое раз и навсегда обрывало все шелковые ниточки, связующие меня с родными и близкими. И вот я должна оставить семью, бросить все, принести такую жертву на алтарь моей неуемной тяги к приключениям. И во имя моей любви.

Сама поражаюсь – как я тогда решилась на такой поступок? Я часто задаюсь этим вопросом и сейчас, а ответ всегда один и тот же: просто ты была молода, а молодым неизвестно чувство страха. Лишь врожденное свободолюбие дало мне силы так решительно и круто изменить собственную судьбу.

Афины 1937–1938 годы

Мисс Бушнелл, будущая наставница Пенни, однажды утром явилась на виллу сама. Она вознамерилась провести предварительное собеседование с соискательницей. Мисс Бушнелл заранее выдвинула условие: она не станет заниматься с Пенни, пока лично не убедится в серьезности намерений своей ученицы. Сама она приехала в Афины для учебы в Британской школе археологии, получив специальную стипендию после окончания женской гимназии где-то на севере Англии. Для чего потребовалось занять почетное второе место по итогам успеваемости в списке выпускников. Высокая, долговязая девушка в круглых очках, с выгоревшими на солнце волосами. Судя по всему, они с Эвадной были одного возраста, но интересы мисс Бушнелл лежали в совсем иной плоскости: ее занимала исключительно археология. Уолтеру мисс Бушнелл порекомендовал сам директор Британской школы. И вот наставница колючим взглядом придирчиво рассматривает потенциальную ученицу, а Пенни, отлично понимающая всю важность собеседования, изо всех сил старается произвести на гостью благоприятное впечатление.

– Что вы читали? Есть ли у вас опыт работы? Как у вас обстоят дела с греческим? – посыпался на нее град вопросов.

Пенни тут же сунула под нос мисс Бушнелл свои зарисовки музейных артефактов и замерла в ожидании. Та внимательно изучила рисунки и уже с большим интересом глянула на собеседницу.

– У вас острый глаз, но наша работа требует особой тщательности в прорисовке всех мелочей и безупречно точных линий. Вам следует использовать более качественные ручки и карандаши. Поскольку я не смогу обеспечивать вас канцтоварами, придется самостоятельно позаботиться о своих орудиях труда. Я полагаю, вы уже успели побывать во всех здешних музеях?

Пенни молча кивнула. Она немного растерялась от резкого тона. Начало разговора не сулило ничего хорошего.

– Если я все же соглашусь заниматься с вами, то предупреждаю заранее: я не потерплю пустой траты времени. А потому никаких отпрашиваний и увиливаний от занятий. Придется забыть обо всех вечеринках и прочих увеселительных мероприятиях. У меня практически нет свободного времени, а то, что есть, я не намерена растрачивать на светские забавы своей ученицы. Ясно? В вашем возрасте девушки легко увлекаются многими вещами, но стоит им столкнуться с первыми трудностями, как они тут же легко остывают. Не ждите от меня комплиментов. Я хвалю в исключительных случаях и лишь тогда, когда работа действительно того заслуживает.

Голос наставницы был по-прежнему резким, но взгляд, устремленный на Пенни, потеплел.

– На данный момент могу сказать следующее: я по достоинству оценила ваши усилия произвести на меня хорошее впечатление. – Она кивнула на рисунки. – Но если вы намереваетесь заняться иллюстрированием археологических находок уже на профессиональном уровне, то придется вернуться к основам рисунка и начать все сначала. В нашем сообществе научная репутация зачастую зависит от того, сколь точно воспроизведена археологическая находка на листе бумаги. Малейшее искажение, пустяшная погрешность в прорисовке, и репутация потеряна навсегда. Вы когда-нибудь бывали в стратиграфическом музее?

Пенни уставилась на нее непонимающим взглядом. Мисс Бушнелл улыбнулась.

– Это латинский термин с греческими корнями, из области геологии. Буквально переводится как «слои и их воспроизведение на рисунке». Именно на уровне стратиграфии все наши открытия и находки очищаются от второстепенных деталей, сортируются, инвентаризируются, а потом запечатлеваются на бумаге под самыми разными углами зрения. После чего на данный артефакт можно ссылаться в научных работах или использовать его для дальнейших исследований. Советую почитать труды Джона Пенделбери и, конечно, все, что написал о Кносском дворце сэр Артур Эванс.

– Папа знает его. Они познакомились в Оксфорде на одном обеде, – тут же вставила словечко Пенни.

– Менее всего меня интересуют ваши светские контакты! – отрезала мисс Бушнелл. – Вам следует перечитать все, что есть по предмету. Вы также должны четко уяснить себе, чем именно занимаются студенты в Британской школе археологии. Я могу раздобыть вам читательский билет в библиотеку Пенроуз, но прежде хочу оговорить условия нашей будущей совместной работы. Я проведу с вами шесть занятий, а потом уеду на раскопки, но оставлю вам кучу заданий на время моего отсутствия. Если справитесь, то в следующий раз дам больший объем. Но для начала немедленно отправляйтесь в стратиграфический музей и на месте посмотрите, что и как следует делать. Мне бы также хотелось, чтобы вы сами поприсутствовали на раскопках и своими глазами увидели, как ведется регистрация артефактов. Весной я собираюсь вместе с супругами Пенделбери на Крит. Если дела у вас пойдут хорошо, то могу взять с собой. Так что цель есть и есть к чему стремиться.

Весной! Пенни нервно сглотнула. Они ведь с Эвадной должны вернуться домой к Рождеству. Но она лишь молча кивнула в знак того, что безоговорочно принимает все условия.

– Я была бы рада поехать с вами на Крит. Но, как вы понимаете, для этого мне нужно предварительное согласие родителей.

– Зачем? Сколько вам лет?

– К весне будет уже восемнадцать.

– И, конечно, за всю свою жизнь вы не проработали ни дня. А вот в моем родном городке полно тринадцатилетних подростков, которые трудятся полный рабочий день на заводе. Уверена, родители не станут возражать против вашей учебы, хотя сама по себе наша работа грязная. Таких наманикюренных пальчиков, как у вас сейчас, на раскопках вы себе не сможете позволить. И кожа быстро задубеет на солнце.

Мисс Бушнелл критически обозрела нежные белые ручки Пенни с накрашенными ноготками.

– Ах, не в этом дело! Просто у родителей свои планы на мой счет.

– Понятно! Что ж, если вы из тех, кого готовят к пышному появлению в свете, одна из тех дебютанток, которые стремглав мчатся в Букингемский дворец за кусочком пирожного на придворном балу, то предупреждаю сразу: давайте распрощаемся прямо сейчас!

Мисс Бушнелл встала с явным намерением уйти.

– Ах нет! Пожалуйста! – взмолилась Пенни. – Я совсем даже не хочу дебютировать в свете. Я бы с большим удовольствием осталась здесь. Мне нравятся Афины. У меня ведь греческие корни. Отец понимает мое увлечение. Я напишу ему и все объясню. Я действительно хочу работать, заниматься каким-нибудь интересным делом. Один человек сказал мне когда-то, что главное в жизни – это понять, что именно тебе нравится, и научиться делать это хорошо.

– Замечательный совет! – одобрила мисс Бушнелл. – Полагаю, у вас нет никакого образования?

– Да! – сокрушенно вздохнула Пенни. – Считается, что для девушек из высшего общества оно совсем даже не нужно. Но ведь родителей не выбирают, правда? А все они хотят, чтобы их дети были в точности такими же, как они.

– Справедливое замечание! – Взгляд мисс Бушнелл стал еще доброжелательнее. – В самом деле, как я могу вас винить в том, что от вас не зависит? Но все может измениться, если вы сами станете распоряжаться собственной судьбой. Но не ждите чудес! Вам понадобятся годы и годы, чтобы натренировать глаз, чтобы научиться видеть предмет во всей его полноте и правильно изображать на бумаге то, что вы действительно видите перед собой. А для этого вам потребуются уверенность в своих силах, терпение и масса справочной литературы. – Мисс Бушнелл в прощальном жесте взмахнула обветренной рукой: – Увидимся на следующей неделе, Пенелопа! По крайней мере, родители дали вам красивое греческое имя.

– Спасибо, мисс Бушнелл. Зовите меня просто Пенни.

– А вы меня – Джоан! – улыбнулась в ответ наставница. – А можно на греческий манер – кирия Иоанна.

Глядя в спину удалявшейся по аллее фигуре, Пенни почувствовала, как в ней просыпается надежда. Под руководством такой целеустремленной женщины, как эта Джоан, она и в самом деле может добиться каких-то успехов в учебе. Что ж, со своей стороны, она постарается не подвести наставницу.

Неожиданно из-за стволов кипарисов появилась Эвадна.

– Боже! Типичная старая дева и настоящий синий чулок! – не удержалась она от замечания, наблюдая за тем, как Джоан неловко спускается по ступенькам в мешковатой длинной юбке и смешной шляпе с обвислыми полями.

– Ах, пожалуйста, не надо! – протестующе воскликнула Пенни. У нее вдруг возникло странное желание оградить будущую учительницу от насмешек. – Она очень любит свою работу. А я собираюсь посещать занятия в Британской школе археологии. И в библиотеку буду ходить! – похвасталась она.

– Очень мужеподобная особа. Надеюсь, она не из этих… Ну, ты понимаешь, о чем я!

– Ах, оставь, пожалуйста! – вспылила Пенни, уже не на шутку рассердившись. – У нее на пальце обручальное кольцо! И не надо больше колкостей. Не надо! Лично мне она очень понравилась. На следующей неделе она придет снова. А пока вот оставила целый список того, что мне нужно.

– Слава богу! Значит, мы идем по магазинам! – улыбнулась Эффи. – Но на сей раз за покупками для тебя, а не для меня. А может, подождем, пока я сообщу маме о твоей новой учительнице? Узнаем, какова ее реакция…

– Нет, Эффи, не надо! – Пенни порывисто схватила сестру за руку. – Пожалуйста, пока ничего не говори родителям. Во всяком случае, до тех пор, пока у меня не появится хоть что-то стоящее, что можно будет предъявить им в оправдание. Хочу устроить им небольшой сюрприз. Иначе они решат, что все мои занятия – сплошная блажь. Я и правда хочу, чтобы новость о том, что я собираюсь учиться, держалась пока в секрете. Обещаешь? – В голосе Пенни послышались умоляющие нотки.

– Обещаю-обещаю! Но только и ты не забывай, что нас с тобой ждут дома к Рождеству. А сразу после праздников начнется интенсивная подготовка к твоему выходу в свет.

«Как я могу забыть об этом», – с горечью подумала Пенни, хотя сама мысль о предстоящем дебюте была ей что нож по сердцу. А что, если бросить все и остаться здесь? Да, но тогда придется платить целую кучу денег за все! И Эффи обвинят в том, что это она сбила ее с толку. Однако зерно свободолюбия, брошенное когда-то ей в душу, кажется, укоренилось и даже дало свои всходы.

* * *

На первое занятие Пенни отпустили одну, строго наказав ни с кем по дороге не вступать в разговоры, а сесть на трамвай и ехать прямиком в школу. Эвадна собиралась на партию бриджа к своим друзьям, а потому они договорились, что она заберет сестру сразу же после занятий и они вместе поедут на ужин.

Здание Британской школы археологии поразило Пенни своим великолепием. Оно возвышалось на склонах горы Ликавиттос, величаво доминируя над всем городским ландшафтом. Дом самого директора был выстроен в классическом стиле и окружен со всех сторон ослепительно-зелеными газонами и цветущими садами. Имелся даже свой теннисный корт с покрытием из глины. Пенни быстро нашла дорогу в общежитие (здание было выстроено в том же классическом стиле). Джоан уже поджидала ее в библиотеке Пенроуз. Все стены читального зала с пола до самого потолка были заставлены стеллажами с бесконечными рядами книг по античной истории. Наверное, в этом собрании имелось все, что было написано за многие века по вопросам античной культуры. Господи, когда же она осилит все эти монбланы книг, упало сердце. У Пенни даже возникло трусливое желание бросить все и убежать прямо сейчас. Ведь она же ничегошеньки не знает! А вдруг все станут смеяться над ней? Невежда! Как она посмела даже мечтать о том, чтобы заниматься вместе с такими образованными людьми! Что ей известно такого, что могло бы хоть как-то компенсировать общий недостаток знаний? Но студенты встретили ее появление приветливыми улыбками, а потом все снова погрузились в свою работу.

И лишь один парень продолжал улыбаться во весь рот, не сводя с нее глаз.

– Вот так сюрприз! Это же наша горная козочка, не сойти мне с этого места! Таки добрались до Афин. А я был уверен, что так оно и будет. Недаром я сразу заметил стальную решимость в вашем взгляде!

Брюс Джардин показался Пенни еще выше и еще красивее, чем в момент их первой встречи в Шотландии.

Глаза всех присутствующих снова уставились на нее. Все ждали, что скажет она. Пенни почувствовала, что краснеет. Но Джоан, держа в руках стопку книг, которые она уже успела отобрать на полках, моментально пришла ей на помощь.

– Не обращайте внимания на шуточки нашего друга Киви! Он всегда подшучивает над новенькими. Вы знакомы с этим авантюристом?

– Да, встречались как-то раз на балу в Шотландии. Он там еще организовал просмотр слайдов для нас…

– Рада слышать, что хоть где-то он демонстрирует серьезное отношение к своей учебе. Мисс Георг, – Джоан повысила голос, обращаясь ко всей аудитории, – присоединится к нам на какое-то время в течение данного семестра. Просьба не мешать ей и не отвлекать от занятий! – Последняя реплика была адресована уже непосредственно Брюсу Джардину. – Ступайте за мной, Пенни!

Брюс вскочил со своего места.

– Как ваши близкие, Пенни? Не откажетесь сыграть со мной в теннис?

– Она здесь для того, чтобы работать, а не бегать по корту! – суровым тоном отрезала Джоан.

– Да ты настоящий рабовладелец, Джоан! Нехорошая какая! – громко прошипел в ответ Брюс. Все рассмеялись. И даже Джоан не смогла сдержать улыбки, когда они с Пенни направились к выходу.

– С ним просто никакого сладу нет, с этим Джардином. Вертит всеми нашими девчонками как ему хочется. Вечно демонстрирует им свои крутые плечи и накачанные мышцы. Но со мной эти шуточки не проходят! – Джоан бросила взгляд на свое обручальное кольцо. – У меня уже есть жених. Правда, он сейчас дома. Мы собираемся пожениться по окончании моей учебы.

Они прошли по коридору, а потом Джоан открыла дверь в просторную комнату с массивным камином. Вокруг стояли уютно расставленные кресла и снова огромное количество книг в шикарных кожаных переплетах на стеллажах.

– Это наша гостиная. Здесь мы отдыхаем по вечерам.

Потом Джоан показала Пенни студенческую столовую, и они вместе прошлись по жилым комнатам.

Узенькая комнатка, в которой обитала сама Джоан, была похожа на монашескую келью. Места для того, чтобы заниматься вдвоем, там не было. В целом общежитие произвело на Пенни благоприятное впечатление. Над всем витал дух высокой науки. Ее снова стали обуревать сомнения. Сможет ли она вписаться в этот сугубо академический коллектив? Но, в конце концов, студенты везде студенты. И ничто человеческое им не чуждо, они тоже любят повеселиться, как и все нормальные люди. Пусть они постарше нее, многие уже имеют за плечами образование и опыт работы учителями, инженерами. Другие приехали в Афины сразу же после окончания университетов, получив специальные гранты и стипендии.

– У нас каждый ведет свой собственный проект, – продолжила знакомить ее со школой Джоан. – Все участвуют в раскопках, потом описывают результаты экспедиций, регистрируют находки, выдвигают собственную теорию, которая становится предметом дискуссий. Один из таких научных диспутов под председательством самого директора пройдет на следующей неделе. Ужинаем мы, как правило, поздно, в городе. Там и подешевле, и жизнь кругом кипит. Уверена, вы найдете массу приятного в студенческой жизни. Разве что Джардин будет слегка портить настроение. Он у нас такой своеобразный мальчик-переросток. Немедленно потащит вас в горы. Для него что горы, что обычная прогулка по городу, без разницы. Кстати, а почему он вас назвал горной козочкой?

– Да просто пошутил! Мне нравилось лазать по горным склонам в Шотландии. Вообще-то я неплохой альпинист. Вот только в городе порастеряла все свои навыки скалолазания.

– Все вы, аристократы, живете совсем в другом мире. Для вас даже наука не более чем игра. Разве я не права? – снова насупилась Джоан. – Ума не приложу, зачем вам вообще нужна эта учеба? Разве у вас есть необходимость работать и зарабатывать себе на жизнь? Вот и Джардин точно такой же! Никто из вас не приспособлен для тяжелой работы и грубой прозы жизни. – Джоан закурила и бросила грустный взгляд в окно. – Вы и понятия не имеете, каково нам, простым смертным, воплощать свои мечты в жизнь.

– А вы и понятия не имеете, на какие ухищрения и уловки пришлось пойти мне, и все только для того, чтобы попасть в это величественное здание, чтобы прикоснуться к миру, частью которого мне никогда не стать. Вот ко всему этому! – с горячностью воскликнула Пенни, взмахом руки указав на картины и книги. – Не так уж сильно мы отличаемся друг от друга! По крайней мере, у вас есть образование и вы вольны сами выбирать свой жизненный путь. Я же всецело завишу от прихотей родителей. Я не могу позволить себе даже малейшей попытки пойти против их воли. У меня лишь одна перспектива в жизни: удачно выйти замуж. Золотая клетка с дверцей, захлопнутой наглухо! – Пенни почувствовала, как ее душат слезы, и она замолчала, боясь расплакаться.

– Простите! Я не хотела вас обидеть! – негромко проронила Джоан и ласково обняла ее за плечи. – Давайте быстро обсудим план наших занятий, а потом пойдем в город. Лучше заниматься у вас на вилле. Там нам никто не помешает. А вам мой дружеский совет: не раскисайте по пустякам. Если вы хотите жить настоящей жизнью, то придется проявить твердость характера. Иначе никак!

Пенни слабо улыбнулась в ответ. Она понимала, что Джоан хочет утешить ее. Как же она сейчас завидовала этой девушке, ее свободе, ее знаниям, ее образу жизни. Она тоже должна воспользоваться каждой драгоценной минутой времени, отпущенного ей для учебы. Ведь она всю жизнь мечтала об этом. Кто знает, быть может, такой шанс ей уже никогда не выпадет вторично.

Занятия с Джоан стали для Пенни самым лучшим временем дня. Эффи даже стала ревновать сестру к ее урокам. У Пенни больше не было времени на прогулки к морскому побережью или на совместные походы по магазинам. Каждую минуту своего свободного времени она тратила на учебу. Очень скоро она стала почти своей в шумной студенческой среде. Она с удовольствием пила вместе с сокурсниками кофе и увлеченно слушала их научные споры. Окутанные клубами табачного дыма, они разгорячено спорили обо всем на свете, пытаясь разобраться во всех сложностях современного мира, а потом с энтузиазмом принимались обсуждать предстоящую экзаменационную сессию и экспедиции в поле. Мир вокруг них стремительно терял состояние равновесия, с каждым днем обстановка делалась все более напряженной, а они были по-прежнему увлечены своей наукой и азартно строили планы на будущее. Новости и в самом деле были тревожными. Английские газеты, сообщавшие о попытках Чемберлена нащупать общую почву в переговорах с Гитлером, передавались из рук в руки и зачитывались до дыр. Велись разговоры о том, что такое политика умиротворения, и о том, что фашизм набирает силу и в Греции. Пенни вспомнила сцены уличной демонстрации на окраине Афин, как чернорубашечники, словно звери, набрасывались на всех недовольных прохожих. А что, если так будет продолжаться и впредь? Более того, что, если это станет нормой жизни? Она тоже начала проявлять повышенный интерес к политическим спорам и даже сама стала заглядывать в газеты. Часто она исподтишка рассматривала лица своих однокурсников и преподавателей и пыталась представить себе, что станет со всеми этими людьми, если начнется война.

Брюс неоднократно приглашал ее на теннис, вызывался проводить домой, чтобы засвидетельствовать свое почтение Уолтеру и Эвадне, но, странным образом, в памяти Пенни тут же всплывали слова Джоан. Брюс был для нее слишком взрослым, слишком опытным мужчиной. При первой их встрече он не показался ей таким жгучим брюнетом, она запомнила его менее загорелым и не таким раскрепощенным. И все же он был очень привлекателен. Обветренное лицо, красивые черты, словно высеченные из камня. В кафе он всегда вел себя чересчур шумно и часто приходил уже немного навеселе. Но в спорах принимал самое активное участие: его реакция была мгновенной, он много и охотно шутил, но не все его шутки были вполне понятны Пенни. Потом он вдруг исчезал, уходил в горы на раскопки с очередной экспедицией. О, как она завидовала всем студентам, направлявшимся в такие экспедиции! Но Эвадна и слушать не хотела о том, чтобы отпустить ее в поле.

– Вот что, сестричка! Факты – упрямая вещь, а они таковы: тебе пора возвращаться домой. К Рождеству нам надо быть дома. Впрочем, мне не хочется пропустить рождественский бал в нашем посольстве. А потому надо подумать и о том, в чем на этом балу появишься ты…

Разговоры о бальных туалетах увели Эффи в сторону от темы возвращения домой, но Пенни понимала: счетчик включен и время пошло.

Последнее время Эвадна пребывала в постоянной суете: бесконечные походы по магазинам, нескончаемая череда встреч с приятельницами, все новые и новые развлечения. Чем ближе подступал тот день, когда должен был появиться на свет ее неродившийся ребенок, тем беспокойнее становилась ее жизнь. Такое чувство, словно Эффи металась в поисках забвения, старательно отгоняя прочь все воспоминания о том, что с ней произошло. Для Пенни же была нестерпима сама мысль о возвращении домой. Джоан так решительно вырвала ее из прежней великосветской круговерти, что почти поставила жирных крест на всех матримониальных планах мамы. Иногда наставница вообще откровенно провоцировала ее.

– А зачем твоя мать так старается поскорее выдать тебя замуж? Кому это нужно, тебе или ей?

Но Пенни нравилась эта несколько грубоватая прямолинейность, и она с жаром пыталась доказать своей новой подруге, что не совсем уж она и пропащая.

Конечно, мама нашла бы подругу Пенни просто ужасной. Один акцент чего стоит. Но Пенни речь Джоан нравилась в сто раз больше, чем пресные разговоры матери. С каждым днем Пенни находила все новые и новые достоинства в Джоан и все больше прикипала к ней душой и сердцем. Она так многому научилась у Джоан! Как правильно и по-научному интерпретировать живописные полотна и скульптуры, как конспектировать учебники, как писать доклады, как экономно жить, располагая минимальными средствами и покупая необходимое либо на базарах, либо со скидками в магазинах. Рядом с Джоан жизнь всегда казалась Пенни такой интересной и осмысленной.

Однажды в разговоре с сестрой Пенни попыталась объяснить ей, почему не хочет дебютировать в свете. Но та лишь беззаботно отмахнулась от всех ее доводов:

– Если я прошла через все это, то и с тобой ничего не случится! А что здесь плохого? Зато в награду я получила своего дорогого Уолтера! Он вырвал меня из маминых клещей, что совсем даже неплохо! Так что выше голову, сестричка, и вперед!

Впрочем, сама Эвадна тоже не очень сильно рвалась домой. Рождественские праздники сулили немало развлечений и здесь, в Афинах. Бесконечная череда приемов, балов, вечеринок.

На одном из таких приемов, устроенных общиной англиканской церкви Святого Павла, Пенни вдруг почувствовала неприятную сухость в горле, а еще страшную головную боль. Внезапно все поплыло у нее перед глазами. Ее быстро отвезли домой и уложили в постель. Состояние было столь ужасным, что она не могла оторвать голову от подушки. Следом, буквально в считаные часы, свалился Уолтер, а за ним и Эвадна. Врач констатировал у всех троих сильнейший грипп. Ни о каком возвращении домой в таком состоянии не могло быть и речи. Рождество было бесповоротно испорчено.

Пока все трое валялись полуживыми-полумертвыми в своих постелях, желая себе скорейшей смерти, чтобы избавиться от невыносимых мучений, Джоан старательно снабжала их дворецкого провизией. А сам Каллиоп все время готовил болящим свежий сок, чтобы хоть как-то поддержать их силы. Никто из многочисленных приятелей не рисковал навещать виллу «Артемзия», боясь заразы. Единственное исключение составлял Брюс. Накануне Рождества он отправлялся в очередную экспедицию на север страны, но не забыл поздравить Пенни с наступающим Рождеством. Прислал ей цветы и открытку, в которой пообещал сводить в новом году на праздник Водосвятия. Приятный сюрприз! Получив такое заманчивое приглашение, Пенни приободрилась, и процесс выздоровления значительно ускорился. Есть ведь ради чего стараться! Брюс приглашает ее на самое настоящее свидание. Так, может, она ему не совсем безразлична?

Из Англии шли гневные телеграммы, в которых мама метала громы и молнии. Дочь расстроила все ее планы, а потому ей приказывалось незамедлительно возвращаться домой. Самолетом, поездом или пароходом! Чем угодно. Их уже ждут в Лондоне, остались крайние сроки для того, чтобы заказать туалеты к предстоящему сезону. Иначе Пенни придется дебютировать в прошлогоднем платье с оборками из органзы.

Но Пенни даже не удосужилась ответить на грозное послание матери. Оно ее ни капельки не взволновало. Впервые в жизни она преисполнилась решимостью не подчиниться строгим окрикам из Стокенкорта. С какой стати она должна ехать сейчас домой, когда в Афинах ее ждет столько всего интересного? Только бы вот побыстрее оправиться от этого дурацкого гриппа. Так тяжело целыми днями валяться в постели без дела. И ничего не хочется, ни есть, ни пить, только спать, спать и спать.

Но вот наступил и праздник Крещения. При виде огромной толпы, собравшейся возле старой бухты в Пиргосе, Пенни почувствовала слабость. Ноги ее моментально стали ватными, спина покрылась потом, а на лбу выступила испарина, но усилием воли она постаралась скрыть свое состояние от спутников. Собственно, она впервые вышла на люди после столь тяжелой и продолжительной болезни. Последствия гриппа все еще давали о себе знать: кружилась голова, продолжалась ноющая боль в суставах. Но Пенни понимала, что времени в запасе у нее осталось всего ничего, а ей так хотелось все успеть и все увидеть собственными глазами. За последние месяцы она научилась самостоятельно распоряжаться временем, заполняя все дни только тем, что она считала по-настоящему интересным и нужным. Ничего в угоду другим. И после такой свободы вернуться в стойло Стокенкорта? Ни за что!

Была и еще одна причина, весьма деликатного свойства. Брюс Джардин! Он часто приходил к ним на виллу, пока они болели, и настолько очаровал дворецкого, что тот всегда ставил на стол лишний прибор, даже не спрашивая у хозяев, будут ли к ужину гости. Впрочем, и Уолтер, и Эвадна всегда были рады Брюсу. Они весело болтали втроем, обсуждая общих знакомых или новости из дома, не обращая никакого внимания на Пенни. Ну почему в присутствии Брюса она всегда испытывала странную робость и казалась сама себе глупенькой школьницей? Тем не менее, когда он напомнил ей о своем обещании сводить ее на праздник Водосвятия, то Эффи отпустила сестру с легкой душой. И вот Пенни стоит на берегу бухты, забитой до отказа людьми. Вид у нее неважный, и чувствует она себя в этой толпе зевак тоже очень неважно.

– Возьмите сумочку под мышку и не выпускайте ее из рук! – строго наказывает ей Брюс на подходе к бухте. – Тут сегодня полно воришек всех мастей.

После чего он взял ее за руку, словно ребенка, и стал решительно прокладывать дорогу им обоим. «Он ведет себя так, будто я его младшая сестра», – разочарованно подумала про себя Пенни. Конечно, поначалу такая опека показалась даже трогательной, но мало-помалу стала раздражать. В чем дело? Ведь он же флиртует со всеми студентками без разбору. Шутит с ними, смеется, а с ней всегда ведет себя строго, предельно вежливо и даже немного отстраненно. Наверное, он просто понимает, что Пенни попала сюда совсем из другого мира. Быть может, и Уолтер перекинулся с ним парой слов на ее счет, так сказать, предупредил приятеля не слишком распушать перья перед ребенком. И что, теперь он станет разыгрывать из себя ее гувернантку? Или на правах няни станет защищать ее от докучливого внимания посторонних? Какое унижение!

Между тем толпа прибывала и прибывала, люди напирали со всех сторон. Некоторые наиболее любопытные взгромоздились на фонарные столбы, чтобы собственными глазами увидеть кульминацию всей церемонии. Вот архиепископ, облаченный в золотые ризы, поднимает большое распятие над синей гладью бухты, и собравшиеся начинают неистово креститься. В толпе слышится нестройное пение церковных молитв. Потом он опускает в воду серебряный крест, украшенный драгоценными камнями. Тут же множество молодых людей и подростков бросаются в холодные волны Эгейского моря, чтобы еще в воде прикоснуться к чудодейственному кресту. Толпа колышется, шумит, все ждут момента, когда крест снова покажется над водой. Со стороны крест похож на меч короля Артура, когда его доставали со дна озера, думает Пенни, наблюдая за происходящим действом. Из воды выходят счастливчики, только что принявшие холодную купель. Согласно бытующим здесь поверьям, здоровье и благополучие им обеспечено на весь 1938 год.

– Изгнание злых духов из воды – очень древняя церемония, – шепчет стоящая рядом Джоан. Как хорошо, что она согласилась составить им компанию! – Ее практиковали еще язычники. – Она деловито щелкает затвором фотоаппарата, пытаясь запечатлеть происходящее на пленку. – Эти греки все такие суеверные!

Сама Джоан к официальной религии относится равнодушно. Она даже не посещает воскресные службы в здешней англиканской церкви Святого Павла, чем поначалу даже шокировала Пенни, ибо она с детства привыкла к тому, что каждое воскресенье вся семья обязана присутствовать на службе в их сельской церкви Святого Марка. Так нужно, так положено, – а как еще местный житель может выказать свою поддержку деревне и солидарность со всей общиной? В Афинах все иначе. Чем больше Пенни наблюдала за жителями этого города, тем больше открытий она делала для себя. Оказывается, афиняне совсем не чтят воскресные дни в церковном понимании этого слова. Гораздо с большим удовольствием они просиживают часами в уличных кафе с газетами в руках, потом поздний ленч тут же, на улице, под раскидистыми кронами тутовых деревьев. А поздно вечером – бесконечные развлечения в ночных клубах, танцы, музыка на каждом углу. Ей, правда, Уолтер позволил задержаться на празднике только до одиннадцати вечера, не позже, строго наказав явиться к этому времени на виллу.

Между тем крещенские торжества продолжались весь день. Народные гулянья выплеснулись на улицы города. Повсюду слышались звуки бузуки, из распахнутых окон ресторана доносилось пение. Ближе к вечеру зазвучали оружейные выстрелы. Слава богу, то был салют в честь праздника. Никаких ассоциаций с войной.

Несмотря на то что Пенни очень устала, ей все равно хотелось, чтобы этот праздничный день никогда не кончался. Их план развлечений был таков: вначале они направятся в кафе «Зонар», а потом в один из ночных клубов, где их уже будут поджидать остальные однокурсники.

Первым, кого они встретили в клубе, был Алексис, плотного телосложения американец греческого происхождения, получивший отпуск на несколько месяцев в своем университете для написания научной работы. Он тут же познакомил их со своей спутницей Никки. Яркая молодая женщина была похожа на кинозвезду. Она приветливо поздоровалась со всеми за руку. Ее английский оставлял желать лучшего, зато во всем остальном… Эта женщина действовала на мужчин подобно наркотику. Едва завидев Никки, они тут же принимались прилизывать свои кудри, всячески прихорашиваться, после чего опрометью мчались к ней. Уж не владеет ли она каким-нибудь гипнозом, рассеянно подумала Пенни, разглядывая сгрудившихся вокруг Никки кавалеров.

Никки нельзя было назвать красавицей в полном смысле этого слова, но, безусловно, она была очень привлекательна. Кареглазая, с водопадом темных волос, ниспадающих до самой талии. Было что-то завораживающее в том, как она двигалась, как подавала себя, как грациозно выпархивала на паркет, всякий раз с новым партнером. Все окружающие не сводили с нее глаз. Пенни невольно почувствовала укол ревности, заметив, что Брюс тоже подпал под обаяние этой красотки и вовсю распушил перед ней хвост.

– Интересно, кто она такая? – меланхолично поинтересовалась у нее Джоан, моментально почувствовав, как неуловимо изменилась атмосфера вокруг них. – Прямо настоящая Мата Хари. Внешность у нее очень экзотическая. Наверняка в жилах течет итальянская или турецкая кровь. Ты только взгляни на этих бедолаг, ее партнеров. От них уже пар столбом валит, а ей хоть бы что! С таким телом она наверняка занимается профессиональными танцами.

– О нет! Ты ошибаешься! – прошептала Сэлли, одна из студенток, помогавшая Пенни осваивать азы стратиграфии. – Она гречанка, и из очень приличной семьи. Стоит этим мальчишкам переступить грань дозволенного, как ее дяди устроят им такое, что те будут долго помнить. Ее семья пользуется очень большим влиянием в городе. Обычно греки не отпускают своих молодых родственниц без соответствующего сопровождения в такие заведения, но эти, видно, вполне современные люди.

Пенни мало интересовало, кто эта девушка и откуда она взялась. Она устала, и ей страшно хотелось домой. Но природное любопытство все же взяло верх. Все же как ей удается завладеть вниманием всех присутствующих? Пенни захотелось приблизиться к Никки и сесть рядом с ней, но все подступы к девушке были перекрыты толпами поклонников. И в их числе Брюс.

– Господи, да она похожа на огонь! – снова не удержалась от замечания Джоан.

Внезапно Пенни почувствовала себя страшно одинокой в этой веселящейся толпе. Кажется, для первого после болезни выхода в город она перебрала с удовольствиями. Пора домой. Но не возвращаться же ей домой одной! В такое время и по уже пустынным улицам города. В глубине души она надеялась, что Брюс вызовется сопровождать ее до самой виллы. Увы-увы! Сейчас рассчитывать на его эскорт не приходилось.

– Всё! Я иду домой! – громко объявила она, но никто из окружающих никак не отреагировал ни на ее слова, ни на то, что она поднялась со своего места и стала лихорадочно перетряхивать сумочку. Всё ли на месте? «А как твоя гордость, она тоже на месте?» – мысленно съязвила Пенни. Брюс был всецело поглощен разговором с Никки. Рядом с ними вертелся и какой-то чиновник из британской дипмиссии.

– На сегодня с меня хватит! – Джоан поднялась следом. – Если не возражаешь, пойдем вместе. Не хочу, чтобы Эвадна ругалась, что ты ходишь по городу одна. Она ведь квохчет вокруг тебя словно наседка.

А Пенни уже рвалась к выходу. Скорее домой! Ее самолюбие было задето, уязвлено и даже оскорблено. Их уход остался незамеченным! «Неужели я девушка-невидимка?» – злилась она на весь белый свет.

Улица встретила их благоуханием теплой ночи. Некоторое время девушки шли молча. Джоан прекрасно видела, что Пенни на взводе.

– Послушай, Пенни, – начала она, осторожно подбирая слова. – Взгляни на все происходящее глазами умного человека. Клуб – это тебе не великосветская гостиная, в которых вас, молоденьких девушек, выставляют напоказ словно на ярмарке. У этих ребят, которые толклись сегодня вечером в клубе, в голове совсем иные интересы. Многие из них озабочены прежде всего своей научной карьерой. Другие просто хотят поднабраться опыта, приобщиться к заграничной жизни, пока это еще возможно. Как говорится, куй железо, пока горячо. Подумай сама! Если что случится, их всех немедленно поставят под ружье. В первую очередь их! Так что не стоит обижаться. Пусть развлекаются, пока… пока еще могут позволить себе такое невинное удовольствие. А у тебя в запасе еще столько времени на все эти флирты! И потом…

Джоан продолжала говорить, но Пенни уже не слушала ее. «Откуда у меня это время, – раздраженно думала она. – Ничего ты, Джоан, не понимаешь! Скоро, совсем скоро я уеду домой, а там что?»

До виллы она добралась совсем обессилевшей. А всё Брюс Джардин! Он один виноват. Это он довел ее до такого состояния. Он – подумать только! – за весь вечер даже ни разу не взглянул на нее! Зато уж как он смотрел на эту Никки… Просто глазами ел эту противную девицу.

В кровати Пенни долго металась без сна, снова и снова прокручивая в памяти события минувших месяцев. А ведь если разобраться, то только череда чистых случайностей сделала возможным ее столь долгое пребывание в Афинах. Вначале это несчастье с Эвадной, потом эпидемия гриппа. Но вот все позади, и оснований и далее медлить с отъездом больше нет. Эвадна с присущей ей обстоятельностью уже продумывает их обратный маршрут. В любом случае до начала сезона Пенни обязана быть дома. И, следовательно, они уедут в начале февраля, не дожидаясь наступления весны, когда все студенты отправятся на Крит вести раскопки. Джоан говорит, там такая красотища! А что она? Все планы побоку! Учебе конец! Не будет больше занятий с Джоан. И свободе ее тоже придет конец. Что же делать? Никакие отговорки в виде ссылок на плохое самочувствие или скверную погоду не будут приняты во внимание. Пусть хоть камни сыплются с неба, она должна вернуться домой. Тогда… тогда надо решиться на нечто ужасное: быть готовой совершить немыслимый шаг и встретить все последствия.

* * *

– Что значит – ты не едешь со мной? – поперхнулась супом Эвадна.

Они все трое сидели за обеденным столом, когда Пенни срывающимся голосом объявила сестре и ее мужу о своем решении остаться.

– Я никуда не еду! Я останусь в Афинах и продолжу учебу.

– Не говори глупостей! Билеты уже заказаны! Через две недели мы уезжаем! – Эвадна с раздражением отломила кусок хлеба.

– Мой билет можно сдать. А я поживу с Уолтером, пока не подыщу себе что-нибудь подходящее.

Эвадна уставилась на нее ошарашенным взглядом.

– Ни за что! – категоричным тоном отрезал Уолтер. – Этого еще не хватало! Совершенно недопустимая вещь! Незамужняя девушка под одной крышей с женатым мужчиной, причем в отсутствие его жены… Нет уж! Будь добра покинуть дом вместе со своей сестрой! И делу конец!

– Подумаешь, недопустимая! Да кто сейчас обращает внимание на всю эту ерунду? Я хочу учиться! Не хочу быть дебютанткой!

– И на что ты намереваешься жить, скажи на милость? Станешь воздухом питаться? – Уолтер с раздражением швырнул ложку в тарелку, и она громко звякнула. – Да ты за всю свою жизнь не заработала ни пенни!

– Вот именно! Разве это не ужасно? Я что-нибудь придумаю. Обязательно! Но домой я не вернусь, и точка!

– Ну, это мы еще посмотрим! – вспылила Эвадна. – Я немедленно телеграфирую маме. Думаю, она потребует твоего незамедлительного возвращения. Мы тебя пригласили в гости не для того, чтобы ты создавала нам проблемы. Тем более проблемы, касающиеся всей семьи. Ты обязана выполнять то, чего от тебя ждут старшие. И, пожалуйста, не позорь нас! Я не хочу иметь никаких неприятностей по твоей вине. А я-то думала, что ты уже взрослая! Понимаешь приличия, а ты…

– Прости меня, Эффи! Прости! Да, я сильно расстроила тебя! Но что дурного в моем желании самой зарабатывать себе на жизнь? Использовать собственные мозги? Быть полезной людям! Я не хочу быть простым украшением для кого-то, понимаешь? – Конечно, последняя реплика была обидной для сестры, но Пенни вознамерилась расставить все точки над «i» в этом непростом разговоре. Должны же они ее понять, в конце концов!

– Так, значит, я, по-твоему, всего лишь украшение, да? И пользы от меня никакой? И это после всего, что мы сделали для тебя, Пенни! Какая же ты неблагодарная! – В голосе Эвадны послышались слезы. – Что за злой дух в тебя вселился? Неужели это последствия инфлюэнцы? Говорят, болезнь может повредить рассудок. У тебя сейчас точно умопомешательство! Мы предоставили тебе столько возможностей, ты делала все что хотела, и вот благодарность! Ты хоть подумай, как я могу вернуться домой одна, без тебя?

– А ты подумай, что я хочу стать взрослым, самостоятельным человеком! И потом, сюда же ты ехала тоже одна, разве не так? Что же до моей благодарности вам, то я пыталась быть полезной. Во всяком случае, когда… – Пенни замялась. Ей не хотелось ранить сестру мучительными воспоминаниями. – Когда ты болела. Я и сама не думала, что задержусь у вас так надолго, но так вышло. Мне здесь нравится! У меня появилось столько друзей! Как вы не понимаете?

– Друзей! Брюс Джардин! Вот кто стоит за всеми твоими эскападами! Это он забил тебе голову всякой чепухой! – Уолтер снова громко стукнул ложкой о тарелку, словно призывая присутствующих к порядку.

Пенни вспыхнула до корней волос.

– При чем здесь он? Ничего подобного!

Кажется, ей не поверили.

– Послушай, Пенни! Я все понимаю! – вкрадчивым голосом начала Эвадна, ободренная тем, что они с мужем наконец-то нащупали брешь в глухой обороне сестры. – Ты им увлеклась. В твоем возрасте это вполне естественно. Тем более это первый молодой человек в твоей жизни, который проявил к тебе заметный интерес. Да еще с учетом того, что тебя воспитывали как тепличное растение. Дома ты ни с кем не виделась, у тебя не было друзей. Но послушай меня! Брюс – это не герой твоего романа. Он типичный искатель приключений, и только. А уж если он надумает когда-нибудь остепениться, то, помяни мое слово, на меньшее, чем графиня, он не согласится. Я-то прекрасно знаю этот тип мужчин. Роковые красавцы, способные разбить любое женское сердце. А потому выброси его из головы и забудь о нем думать! Зачем страдать из-за того, кто никогда не будет твоим?

Пенни отрицательно покачала головой.

– Вы все неверно поняли! Вы оба! Брюс ни капельки мною не интересуется! – Странно, но, озвучив то, что было истинной правдой, Пенни вдруг почувствовала, как у нее больно заныло сердце. – Я хочу остаться в Афинах, потому что мне здесь нравится. Я хочу жить в Афинах, а не дефилировать по великосветским гостиным Лондона.

– Мы подумаем! – хором воскликнули супруги и растерянно уставились друг на друга.

– И, пожалуйста, больше никаких разговоров на эту тему! – добавила Эвадна. – Давайте закончим обед без ругани.

* * *

На вилле установилась напряженная атмосфера. Эвадна вовсю занималась подготовкой к отъезду. Пенни же с самого начала отказалась принимать участие в подготовительных хлопотах. Целыми днями она пропадала в студенческом общежитии, занималась в библиотеке, рисовала, помогала работникам музея, мыла глиняные черепки, словом, старалась работать и работать. Только бы не думать о том, что будет дальше. Она никому не говорила о предстоящем отъезде. И прежде всего держала это в тайне от Джоан. «Если скажу об этом вслух, – размышляла она, – то мой отъезд действительно превратится в реальность». Каждое утро она прятала в сумочку кое-что из личных вещей и уносила в общежитие, где у нее был свой шкафчик. Туда она и складывала свои скромные пожитки. Она даже приноровилась снимать платья прямо с веревки, когда Каллиоп сушил белье, помогая хозяйке в ее приготовлениях к отъезду. Каждый день она уносила в сумке по нескольку вещей плюс все то, что ей может понадобиться в будущем для работы. Бумага, справочники, записная книжка. Конечно, это безумие, думала она, наблюдая за собой со стороны. Но должна же она что-то делать, чтобы спастись, пока не будет поздно. В ночь накануне отъезда она, сославшись на то, что ей еще надо уложить кое-что из вещей, рано поднялась к себе. Эвадна с Уолтером отбыли на какой-то званый ужин в город, так что вечер был всецело в ее распоряжении.

Оставшись одна, Пенни уселась к столу и принялась за письмо, адресованное родителям.

Пожалуйста, не вините ни в чем Эвадну! Она не виновата в том, что я решила остаться в Афинах. Она не знала о моих планах и намерениях и не принимала никакого участия в их осуществлении. Понимаю, мое решение станет для вас страшным ударом, однако, быть может, наступит день, когда вы будете гордиться мною, но совсем по иному поводу.

Папа, вспомни о своих предках! Благодаря тяжелому труду, удаче, быть может, благодаря собственной изворотливости, они сумели сколотить состояние, живя в этом городе. Я остро чувствую свои греческие корни. Мое место здесь, в Греции! Я уже хорошо понимаю язык. Моя преподавательница по археологии говорит, что у меня хороший глаз и есть способности, чтобы преуспеть в профессии и добиться в этой жизни чего-то стоящего благодаря самой себе, а не связям в высших сферах.

Пожалуйста, простите свою непослушную дочь. Но у всех у нас одна жизнь, и я хочу прожить свою так, как считаю нужным.

Я не ищу легких путей. Впервые в жизни у меня не будет ни пенни за душой, но что делать? В глубине души я точно знаю, что избрала верный путь, независимо от того, куда он приведет меня.

Остаюсь вашей любящей и преданной дочерью, хотя вы, наверное, расцените мой поступок как предательство и захотите отказаться от меня. И все же постарайтесь меня понять.

Ваша любящая, но непокорная дочь

Пенелопа Ангелика Георгиос

Впервые Пенни подписалась фамилией так, как она звучит по-гречески. Следом она набросала коротенькую записку Эвадне. Потом сложила оставшиеся пожитки в новую холщовую сумку и чемодан и решительным шагом направилась в Британскую школу. Вещи она оставила у консьержки в общежитии и пошла бродить по городу. Было еще светло, и Пенни вдруг впервые захотелось подняться на самую высокую афинскую гору Ликавиттос. На ее вершине воздвигли старинную византийскую церковь Святого Георгия. Восхождение оказалось долгим: она шла медленно и с каждым новым шагом почти физически ощущала, как ширится пропасть между нею и ее прошлым, ее семьей и домом. Где-то на середине пути ее охватила паника. Надо немедленно вернуться! Ведь она даже не попрощалась с Эвадной и Уолтером. Что они подумают? Не исключено, что, обнаружив ее исчезновение, они не столько обидятся, сколько страшно перепугаются. А она так привязалась к сестре за последние месяцы. Они стали близки как никогда. Ей будет очень не хватать Эвадны. И все же нет! У нее своя дорога в жизни, и эта дорога зовет ее только вперед!

Все выше и выше поднималась Пенни в гору, все круче и круче становился склон, все гуще заросли тимьяна и шалфея, все назойливее делались насекомые, роем кружившиеся над кустарниками, и все ближе и ближе была небольшая белая часовня. И вот она стоит рядом с ней и в благоговении созерцает закат. Последние всполохи солнечного света над ее прошлой жизнью. Вся западная часть неба окрасилась в тона нежнейшей лаванды и охры. Розоватые блики медленно скользили в вышине, плавно перетекая в желтоватые тени, напоминающие по цвету спелые абрикосы. При виде такой необыкновенной красоты слезы сами собой навернулись на глаза Пенни. То были слезы восхищения, но, как ни странно, и очищения тоже. Они смыли тяжкий груз с ее души, и ей сразу же стало легче. Как можно бросить эту поистине неземную красоту? И как может она уехать отсюда?

Пенни нашла удобное местечко в уголке возле храма и, пристроившись там, продолжала любоваться панорамой лежавшего внизу города. Уже зажглись уличные фонари. Вечер незаметно перешел в ночь, а она продолжала сидеть, думая о своем.

Когда рано утром следующего дня она, взъерошенная, падающая с ног от усталости после бессонной ночи, постучала в дверь комнаты Джоан, та встретила ее целым ворохом восклицаний:

– Господи! Где же ты пропадала? Они тут с ног сбились! Всю ночь искали тебя. Честное слово, Пенелопа! Я была о тебе лучшего мнения! Ты представляешь, как переживает твоя сестра! Разве можно так жестоко поступать с близкими людьми? Ты шагаешь по ним словно по трупам! – Но тут подруга глянула на измученное лицо Пенни, на ее сгорбленную фигуру и сконфуженно умолкла. После чего заговорила уже более миролюбивым тоном: – Проголодалась, да? Наверное, со вчерашнего дня ни крошки не было во рту? Сейчас что-нибудь раздобуду на кухне. А ты пока ступай и объяснись с Брюсом. Уолтер закатил ему просто грандиозный скандал. Решил, что он умыкнул тебя в горы.

Пенни медленно опустилась на краешек кровати.

– А они уже ушли? – поинтересовалась она у Джоан дрожащим от страха голоском.

– Не знаю! Я посчитала, что это не мое дело. Во всяком случае, до сего момента это было не моим делом. А ты что делала всю ночь? Шлялась по улицам? Ведь тебя могли ограбить… или даже что похуже… Сама знаешь, в наше время в Афинах полно всякого сброда.

– Я взобралась на вершину горы Ликавиттос, захотела полюбоваться с высоты видом города да так и осталась там до самого рассвета. Знаешь, каким потрясающе красивым был закат! Мне нужно было побыть одной и все хорошенько обдумать. Домой я больше не вернусь!

– Что тебя вынудило пойти на такой крайний шаг? – ласково спросила у нее Джоан.

– Не что, а кто! Ты и вынудила! – Пенни взглянула на подругу полными слез глазами. – Вспомни, сколько раз ты мне говорила, что моя жизнь никчемна, бесполезна, что я должна работать и сама зарабатывать деньги себе на пропитание.

– Прекрати! – протестующим тоном воскликнула Джоан, энергично разрубив воздух рукой. – Я никогда не говорила тебе подобной ерунды! Так что попрошу не валить все с больной головы на здоровую! Вполне возможно, я указывала на некоторые различия, которые действительно существуют между тобой и менее обеспеченными людьми, но и только! Как ты можешь так жестоко обойтись со своей семьей после всего того, что они для тебя сделали? Особенно с сестрой!

– Если я вернусь в Англию, они меня уничтожат. Понимаешь? Больше они никогда не выпустят меня сюда! Ни под каким предлогом.

– Почему ты так решила? Не стоит драматизировать ситуацию. Ты обязана встретиться с родителями и обсудить с ними все глаза в глаза. Ведь твой побег, в сущности, не решил ничего. Ничего! Понимаешь? – Джоан уселась рядом с подругой на кровать. – Ты сейчас похожа на капризного ребенка, который разобижен на весь белый свет. Подумай, каково сейчас твоим родителям! Ведь они доверяли тебе, отпустили сюда, а ты взяла и обманула их!

Пенни вскочила с кровати и ринулась к дверям.

– Я не понимаю, на чьей ты стороне!

– На твоей, конечно! Но если берешься за какое-то дело, то делай это с головой. Зачем сжигать за собой мосты? Семья есть семья, с этим не шутят.

– Я написала им письмо, в котором все объяснила. Домой я не вернусь.

– Тогда объясни им еще раз свои мотивы, пригласи их сюда. Пусть приедут и посмотрят, как ты тут справляешься одна. И, уж пожалуйста, будь добра, ступай и извинись перед Брюсом. Ты его поставила в очень неловкое положение.

– Он к этому не имеет никакого отношения!

– Так уж и не имеет! А мне кажется, именно его присутствие делает этот город для тебя еще притягательнее. Я не слепая, Пенни! Ты следуешь за ним по пятам, словно щенок, по уши влюбленный в своего хозяина.

– Неправда! Ничего подобного! Замолчи!

– Обойдемся без истерик, ладно? Я ведь стараюсь как лучше. А теперь пошли перекусим чего-нибудь и подумаем, можно ли починить хотя бы пару из тех мостов, которые ты так опрометчиво сожгла.

* * *

Пенни нашла Брюса на теннисном корте. Он в одиночестве отрабатывал подачу мяча, перебрасывая теннисные мячи один за другим через сетку. При виде Пенни, разглядывающей корт через металлическую сетку ограждения, он рассмеялся.

– Итак, наша пропажа нашлась! – воскликнул он и послал мяч в самый дальний угол площадки. – Вы тут такой переполох учинили. По моим прикидкам, половину британского посольства снарядили на ваши поиски.

– Мне очень жаль, что они и вас приплели к моему исчезновению. И напрасно они паниковали. На то не было никаких причин. Просто мне нужно было побыть в одиночестве и все хорошенько обдумать. А сейчас я оказалась в таком глупом положении.

– Уолтер вообще вообразил, что я уволок вас к себе в берлогу! – Брюс рассмеялся, но глаза его были серьезны. – Разве я посмел бы! Вы прелестная девочка, только я вот не из тех, кто создан для всяких романтических историй, заканчивающихся помолвкой. Тем более сейчас, когда на горизонте маячит война. Сразу же после окончания курсов я возвращаюсь в Англию и поступаю на военную службу, пока у меня еще есть право выбора. Если начнется драчка, то все здешние археологические дела прихлопнут в два счета. Не до того будет. А потому мой вам совет: постарайтесь извлечь максимум пользы из своего пребывания в Греции. Группа Джона Пенделбери в скором времени отбывает на Крит. Хороший шанс! Пошли выпьем по чашечке кофе. Полагаю, вы сегодня прободрствовали всю ночь. Не могу допустить, чтобы такой нежный цветок увял на моих глазах.

Брюс нашел уютное местечко за столиком в одном из уличных кафе и заказал кофе. Пенни валилась с ног от усталости, но на душе у нее стало спокойнее. Брюс с необыкновенной легкостью разметал в разные стороны все ее романтические бредни касательно самого себя и сейчас разговаривал с ней как старый добрый приятель. Им принесли огромный кусок пахлавы, насквозь пропитанной медовым сиропом, и они решили разделить его по-братски, то есть пополам. Пенни изо всех старалась не перемазаться сиропом, аккуратно откусывая каждый кусочек, а Брюс лишь весело посмеивался, наблюдая за ее тщетными попытками. Но вот он посерьезнел и, вперив в нее немигающий взгляд своих темных глаз, заговорил совсем другим тоном:

– Послушайте меня, Пенни! Если ваше решение остаться здесь окончательное и бесповоротное, то вы должны понять раз и навсегда: работать придется много и тяжело. Разумеется, верная Джоан всегда подставит вам плечо. Но и вам хватит трудностей. Не уверен, что в ближайшее время вас допустят к участию в раскопках. Поэтому займитесь пока изучением местных гор. И вообще, держите себя в хорошей спортивной форме. Археология – это занятие не для слабаков! Вы знакомы с Мерси Коутс и ее подругой Мэрион Блейк? Замечательные альпинистки! А Мерси с ее проворностью может обскакать на горной тропе самого Джона. Посоветуйтесь с ними, что и как вам предпринять в этом направлении. Уверен, они плохого не посоветуют.

– Так вы на меня больше не сердитесь?

– С чего мне сердиться на вас? Вы сами сделали свой выбор. Вот и отлично! Воплощайте свою мечту в жизнь. Дай бог, чтобы мирная жизнь продлилась еще какое-то время. И чтобы школа смогла продолжить работы над всеми своими проектами. Меня просто ужас охватывает при мысли о том, что может случиться в войну со всеми теми археологическими находками, которые мы добыли в последние годы на раскопках в Египте и Греции.

Так они и сидели, укрывшись в тени большого тутового дерева, непринужденно болтая обо всем на свете и разглядывая прохожих. Наверное, со стороны они были похожи на молодую влюбленную парочку, вышедшую в город на прогулку. Но Пенни отлично понимала, что она ни капельки не интересует Брюса. В его глазах она всего лишь ребенок, так, взбалмошная девчонка, способная выкинуть любой, самый неожиданный финт. Когда-то он обошелся с ней по-дружески, а она его взяла и подставила, да еще и сама попалась в его сети. Но вот сейчас он осторожно и бережно отпускает ее из этих сетей. Впереди у него своя жизнь, и в этой жизни для нее места нет.

Она вдруг почувствовала страшную пустоту. В ушах снова зазвенели гневные слова Джоан. Ведь это же правда! Брюс был первым мужчиной, который разбудил в ней женщину, вызвал интерес, затронул воображение. Но сейчас она понимала, что все это – не больше чем детские фантазии. Он – взрослый, уверенный в себе мужчина. К тому же красивый какой-то дикой, необузданной красотой. Как она могла вообразить, что создана для него, что у него к ней есть какой-то особый интерес? Этого не было никогда и никогда не будет. Для него она всего лишь мимолетное знакомство, и только. Надо взять себя в руки и постараться скрыть разочарование. Любовной истории конец! Впрочем, какой конец может быть у того, что еще даже и не начиналось?

А сейчас… А сейчас надо в полной мере насладиться последними драгоценными мгновениями общения наедине. Быть может, когда-нибудь воспоминания об этой их последней встрече будут согревать ей душу. Пенни перевела тяжелый вздох и отправила в рот последний кусок пирожного.

Итак, отныне ее волнует только работа. Она должна доказать всем, что не зря избрала себе столь сложную профессию. А потому нельзя терять ни одной, даже самой крохотной возможности научиться чему-то новому. Пенни Георг еще докажет своим близким, что она чего-то стоит. Она добьется успеха. Обязательно!

* * *

Пенни устремилась на виллу, чтобы попросить слезного прощения у Эвадны и попрощаться с Уолтером. Но вилла была пуста. Дверь открыл Каллиоп, сказал, что хозяева отбыли на родину, как и планировали, после чего захлопнул дверь прямо у нее перед носом. Пенни Георг одномоментно превратилась в позор своей семьи, и ей здесь больше не рады. Отныне она вольна делать все, что ей заблагорассудится.

Забавно, но последующие недели тоже превратились в череду сплошных прощаний. Студенты разъезжались. Кто-то уходил в горы, другие отправлялись с экспедицией на Крит или ехали домой на летние каникулы. Джоан тоже уехала в Англию. Пенни сняла небольшую комнатку у мисс Марджери Макдейд, бывшей учительницы музыки, ныне пребывающей на пенсии. Сейчас женщина подрабатывала в стратиграфической лаборатории: мыла там найденные во время раскопок артефакты, а потом каталогизировала их.

Как и предполагал Брюс, в экспедиции, которую возглавили супруги Пенделбери, места для нее не нашлось. И Пенни была вынуждена вернуться к своим прежним занятиям: перемывала находки, привезенные из предыдущих экспедиций, а потом тщательно зарисовывала их в свой альбом, стараясь при этом не забыть все то, что вдалбливала ей в голову Джоан. Денег было в обрез. Спасибо Джоан! Та научила ее всяким маленьким хитростям, как оставаться на плаву, имея минимум средств. Но все же пришлось продать жемчужное колье, чтобы свести концы с концами.

Уже в начале июня в Афинах установилась страшная жара. Как только выпадала свободная минута, Пенни тут же устремлялась на гору Ликавиттос, спасаясь от зноя в ее тенистых рощах. Вместе с Марджери, выступавшей в качестве ее гида, она знакомилась с окрестными достопримечательностями греческой столицы. Они посетили знаменитые Дельфийские рощи, раскинувшиеся на севере Афин: священное место для древних греков. Они прошли теми же дорогами, что и бесчисленные пилигримы, стекавшиеся к стенам Дельфийского храма несколько тысяч лет тому назад, чтобы своими ушами услышать пророчества оракулов. Потом они посетили храм Аполлона, воздвигнутый высоко в горах Пелопоннеса. Его построили более двух тысяч лет тому назад. Горными петляющими тропами они добрались до самых крайних точек полуострова на побережье Мани. Потом посетили древний город Мессину, где как раз сейчас работали археологи из их школы. И тут уже наступила очередь Пенни выступить в качестве экскурсовода. Она провела Марджери по всем раскопкам.

Друзья Уолтера перестали приглашать Пенни к себе, как только узнали о ее возмутительном поступке. Впрочем, это ее не сильно огорчало. Сейчас она была предоставлена самой себе, и это даже радовало. Под рукой всегда имелась интересная книжка, можно было сходить в музей или просто посидеть и подумать о жизни. Вот только жить, считая каждый пенни и отказывая себе почти во всем, было совсем непросто. Хорошо еще, что хватало учеников, жаждущих выучить английский, да базарная дешевизна спасала. Марджери тоже всегда готовила на двоих. А если порой голод все же давал о себе знать – что ж, размышляла в таких случаях Пенни, за все надо платить. В том числе и за собственную независимость. Из Стокенкорта не было ни звука, и это молчание пугало. Иногда Пенни начинала думать, что совершила непоправимую ошибку. Она терзалась сомнениями и, когда было уже совсем невмоготу, бежала в общежитие. Стремительно тающая студенческая коммуна хоть как-то отвлекала ее от собственных невеселых мыслей. Впрочем, компания, в которой не было Джоан и Брюса, уже не казалась ей столь привлекательной, как раньше.

Правда, в их среде появился новенький, молодой человек, который, впрочем, постоянно держался на отшибе. Мать Стивена Леонидиса была англичанкой. Ее родители владели крупным поместьем где-то в Уилтшире, а отец, грек по национальности, подвизался на дипломатическом поприще. Стивен окончил частную школу, потом учился в Оксфорде. Его интересовали древнегреческая культура и философия. А еще он любил заниматься альпинизмом, купаться в море и загорать на пляже, причем в запредельно коротких плавках. По каким-то непонятным Пенни причинам большинство студентов сторонились его. Стоило ему начать рассуждать на какие-нибудь злободневные политические темы, и толпа вокруг моментально редела. Оставалась одна Пенни, которой всегда было как-то неловко встать и уйти, бросив парня и далее разглагольствовать в полном одиночестве. А вдруг он обидится? Словом, Стивен был одинок, она тоже. Так почему бы им и впредь не держаться вместе?

Семья Стивена принадлежала к католикам. Как и положено в правоверной католической семье, у него была куча братьев и сестер. Предполагалось, что в скором будущем он, как и другие сверстники, подастся на военную службу. Но вот только с возвращением домой Стивен явно пока не спешил. Они стали проводить время вместе. После по-южному неторопливого ленча шли к морю или отправлялись в горы. Вначале Пенни нравилось дружеское общение со Стивеном. Настораживало лишь то, что он ко всему относился слишком серьезно. Однажды он схватил ее за руку и торжественным тоном предложил вместе вернуться в Англию, где он познакомит ее со своей семьей. В другой раз он стал выспрашивать, как она отнеслась бы к переходу в католицизм. Пенни поняла, что пора сворачивать эту странную дружбу.

Утешало лишь одно. Вот ведь нашелся мужчина, в глазах которого она оказалась очень даже привлекательной девушкой. Ах, если бы на месте Стивена был Брюс! Но особенно Пенни пугалась, видя, как стекленели голубые глаза ее приятеля, когда он, захлебываясь от радости, выражал свои восторги по поводу новых порядков в Германии. Дескать, вот чего добились немцы при умелом руководстве и как быстро сумели подняться на ноги после столь унизительного для их национального достоинства Версальского договора. Стивен не скрывал своего восхищения и греческим министром Метакисом, который откровенно шел в фарватере Гитлера. Он мог также часами пространно рассуждать о том, каким большим благом стала бы экономическая реформа по гитлеровскому образцу, с широким использованием общественных работ и для Великобритании. В такие минуты Пенни казалось, что приятель беседует не с ней, а, взобравшись на какую-то невидимую трибуну, витийствует перед толпой своих сторонников, будто ее здесь и нет вовсе.

– Ты только подумай сама! Взгляни вокруг! – кипятился он. – Национализм поднимает голову по всей Европе.

А она задумчиво смотрела на залив и представляла себе, как здорово было бы сейчас сидеть с книжкой в руках на террасе розовой виллы Артемзия.

– Я вообще удивляюсь тебе! – продолжал он развивать свою излюбленную тему. – Что у тебя может быть общего со всеми этими типами из Британской школы археологии?

Он сделал пренебрежительный жест, словно отсекая от нее всех ее прежних друзей.

– Но сам-то ты еще ни разу не отказался, когда они проставляют тебе виски в баре, – не удержалась она от язвительного замечания. – Они мои друзья. Чем они тебе не нравятся?

– Гнилая, растленная интеллигенция! – брезгливо передернул он плечами. – Якшаются с кем попало! Греки, евреи, весь этот южный сброд…

«Ну ты и зануда», – подумала про себя Пенни. Она не забыла, как сама стала случайной свидетельницей уличной демонстрации нацистов и всех тех зверств, которые они тогда творили. Разве можно восхищаться подобными людьми?

Приятельские отношения со Стивеном стали тяготить Пенни. Правда, они вместе побывали в античном театре Эпидаурус. Пенни пришла в восхищение от великолепной акустики. Какое чудо! Достаточно шепотом произнести слово, стоя в самом центре сооружения, и оно будет услышано в последних рядах амфитеатра. Архитектурное чудо, не иначе. В глубине души Пенни испытала гордость за своих далеких античных предков. Вполне возможно, люди из рода Георгиос тоже приложили руку к созданию этого шедевра мировой архитектуры.

– Неужели в тебе есть греческая кровь? Ты же блондинка! А я был уверен, что ты чистокровная англичанка, – не удержался однажды Стивен, когда они вместе загорали на пляже.

– Да, я, как и ты, по матери англичанка. Хотя бог его знает, откуда взялись эти самые англичане! – рассмеялась она в ответ, но Стивен не нашел ничего смешного в ее шутке.

– Я бы на твоем месте всегда прикрывался именно родословной матери, – назидательно порекомендовал он Пенни. – Знаешь, в этом смешении рас мало хорошего. И не так уж умно жить под греческой фамилией. Впрочем, нам еще повезло. Кровь матери всегда является определяющей в происхождении человека. Так что с этим у нас все в полном порядке.

Что за ерунду он несет, раздраженно подумала Пенни. Но внимание к ней Стивена хоть как-то скрашивало тотальное одиночество последних недель. Они вместе совершили восхождение на гору Ликавиттос и наблюдали оттуда восход луны. Любовались звездами, которыми расцветился ночной небосвод, а внизу в это время вспыхнули огни уличных фонарей, похожих на отражения звезд. Воспользовавшись темнотой, Стивен проявил определенную настойчивость в своих ухаживаниях и даже пылко поцеловал ее. Его не очень умелый поцелуй тем не менее вызвал какие-то непонятные и совершенно новые ощущения в теле Пенни. Но голова ее оставалась ясной. Его ласки были ей не нужны. Надо было срочно искать подходящий предлог, чтобы положить конец дружбе. Да, но как это сделать? Как остудить любовный пыл Стивена, не задев при этом его чувства?

Она при любой возможности стала отказываться от совместных походов в горы, ссылаясь на свою занятость. Избегала встреч в кафе за чашечкой кофе. Но, как оказалось, от Стивена не так-то просто было отделаться. Во-первых, он знал, где она живет, во-вторых, был в курсе того, что она является родственницей одного из дипломатов британского посольства, в-третьих, был наслышан о том, что она подрабатывает уроками английского языка для иностранцев. Он проявил завидную настойчивость, расспрашивая, кого именно она учит. А еще он постоянно расспрашивал об Уолтере и о сотрудниках Британской школы археологии. Особенно его интересовала личность самого директора, Джона Пенделбери. Он также проявлял повышенный интерес к его раскопкам. Куда он собирается в очередную экспедицию, где будет организован лагерь и прочее.

– Мне ничего не известно о его планах! – не выдержала однажды Пенни. Да, лето сложилось совсем не так, как она мечтала. Стивен определенно надоел ей своими бесконечными расспросами, очень смахивающими на допрос. – Зачем тебе все это надо? Ты что, досье на них всех собираешь? Шпионишь за ними, да?

Но Стивен лишь беззаботно рассмеялся в ответ, что отнюдь не убедило Пенни. У нее даже возникла мысль поделиться своими подозрениями с Уолтером, но после ее побега из дома сестры контакты с зятем прекратились, и она всячески избегала встреч с ним. Ей все еще было неловко за то, что она поступила так по-детски необдуманно, удрав из дома в ту ночь накануне отъезда.

По мере того как летняя жара в Афинах усиливалась, ее настроение, напротив, падало, грозя достигнуть опасного минимума. Однажды во время сиесты Пенни отдыхала у себя в спальне, когда услышала звонок внизу. Наверное, Стивен, подумала она с некоторым раздражением. Опять все уши прожужжит своими разговорами о политике. Мисс Макдейд ушла куда-то по делам, и Пенни пришлось самой спускаться вниз и открывать входную дверь.

– Слушаю вас! – несколько удивилась она, когда, распахнув настежь дверь, увидела на пороге мужчину, лицо которого скрывала большая шляпа. И тут же подпрыгнула от радости. – Ой, папа! Это ты! – Обхватив отца за шею, Пенни упала ему на грудь, забыв о всякой английской сдержанности. Какое счастье – увидеть перед собой родное лицо!

Отец тоже крепко обнял ее.

– Пенелопа! Наконец-то я вижу тебя! Что ж, как говорится, если гора не идет к Магомету… С тобой все в порядке, детка? Ты здорова?

Неожиданно она расплакалась, и отец принялся ласково утешать ее.

– Ну же, девочка! Вытри свои слезки! И потом, что это у тебя за вид? – Он глянул на ее голые ноги в шортах. – Ступай надень что-нибудь приличное! Я приглашаю тебя в город на обед.

Они вошли под высокие прохладные своды вестибюля в гранд-отеле «Бретань» на площади Конституции. Пенни облачилась в свое нарядное шелковое платье, в тон платью – соломенная шляпка и босоножки с кожаными ремешками. Пожалуй, впервые за последние несколько месяцев она позволила себе выйти в город в таком парадном облачении. И обед был под стать ее туалету, такой же строго формальный, словно это не Афины, а Лондон в разгар светского сезона.

Как рассказал отец, он приехал в Грецию, совершая непродолжительный морской круиз.

– А теперь, дочка, расскажи мне толком, что у вас тут случилось. От твоей сестры я так и не смог добиться внятных объяснений.

Пенни начала рассказывать, но вдруг слова полились из нее рекой. Она рассказала все как было, без утайки: об Эвадне, о том, как стала посещать занятия в Британской школе археологии, о том, как ей понравилось в Афинах, и о тех мучительных месяцах, когда она вдруг оказалась в этом городе совсем одна.

– Так ты хочешь вернуться домой?

– Нет, папа! Я не собираюсь дебютировать в свете и заниматься всей этой чепухой, – честно призналась Пенни. Еще никогда она не разговаривала с отцом так откровенно, не скрывая от него ни малейших своих сомнений и переживаний, а он лишь молча смотрел на нее удивленным взглядом. Как же изменилась, как повзрослела дочь за время их разлуки.

– А ты за эти месяцы превратилась в настоящую взрослую барышню! И так похожа на гречанку! – не удержался он от восхищенного возгласа, разглядывая ее золотистую кожу и такие же золотые волосы, высветленные на солнце почти добела. – Мама бы тебя, пожалуй, не узнала, – добавил отец, и веселые зайчики запрыгали в его глазах.

– Как она там? – взволнованно спросила Пенни. – Все еще сердится на меня за мой бунт?

– О, это она как-нибудь переживет! – рассеянно промолвил отец, всецело сосредоточившись на поданном супе. – Во всяком случае, в том, что касается ее приятельниц, то все они уверены, что ты продолжаешь свое образование в Афинах. Но, разумеется, она переживает! Мы оба волнуемся за тебя. А ты… как обстоят дела у тебя? Или ты пока просто плывешь по течению?

И как ответить в двух словах на прямой вопрос, заданный в лоб? Она лишь кивнула головой и, помолчав немного, тихо сказала:

– Понимаю, со стороны это именно так и выглядит. Но, папа, я пока еще никак не могу определиться с тем, что мне нужно. Одно я знаю точно: я хочу работать. Но вот где, чем мне заняться – это уже другой вопрос. Еще несколько месяцев назад я была уверена, что делом всей моей жизни станет археология, но… Пожалуйста, пойми меня правильно! Мне очень нравятся занятия в школе археологии, и преподаватели у нас прекрасные, но мне самой многого не хватает для этой очень сложной профессии. Да, с рисунками у меня все в порядке, а вот по части научных дисциплин… У меня нет образования, нет соответствующей подготовки, вот в чем беда! – выпалила она и сама удивилась тому, с какой легкостью она озвучила сомнения, терзавшие ее все лето. Никогда ей не подняться вровень с Джоан или Мерси Коутс, с другими образованными женщинами, всецело посвятившими себя науке. И вот наконец у нее хватило смелости признаться в этом вслух. Но в чем тогда ее будущее?

– А как поживает твой греческий? С моей точки зрения, он безупречен. Я слышал, как ты беседовала с официантом.

Пенни невольно улыбнулась комплименту отца. Еще бы! Знал бы он, что это такое – неделю за неделей выторговывать каждую драхму в местных лавках и на базарах, бегать по городу в поисках самых дешевых продуктов, ругаться с соседями, которые ведут себя недопустимо шумно. Да уж! Разговорный греческий она усвоила в полном объеме.

Лицо отца неожиданно помрачнело.

– Должен предупредить тебя, доченька, что Эвадна задерживается с возвращением. Какое-то время она еще побудет в Англии. К сожалению, у нее снова случился выкидыш. Мы нашли одного специалиста в Лондоне. Вроде бы он берется решить проблему. А пока ей нужен отдых. Когда все будет закончено с лечением, она приедет. Надеюсь, тогда вы помиритесь.

Пенни подавленно опустила голову.

– Как мне жаль! Полагаю, моей вины в том нет. Я ведь даже не знала, что она была…

– Эвадна рассказала нам, как ты ухаживала за ней, когда она болела прошлый раз. Я всегда знал, какая ты у нас добрая и сердечная девочка. Уолтер, кстати, ожидает перевода домой. И навсегда. Этот климат совершенно не подходит Эвадне. Пожалуйста, навещай ее, Пенни! И помогай по мере сил. Я на тебя рассчитываю, дочка.

Отец взял ее руку в свою ладонь и крепко пожал ее.

– Война не за горами, Пенни. Чемберлену пока не очень удается его политика умиротворения. Я переживаю, что ты здесь. Не то чтобы Греция очень уж интересует Гитлера. Она ему пока без надобности. Но к войне готовятся все без исключения! Зан вступил в Гвардейский драгунский полк. Они сейчас заняты подготовкой к передислокации. Бог его знает, когда все это начнется и чем закончится. Но обещай мне, Пенни! Если что, ты немедленно возвращаешься домой. И больше никаких спектаклей не устраивай, ладно? – Отец снова ласково пожал ей руку. – Ты всегда была у нас очень решительной девочкой, даже еще совсем малышкой. Помнишь, как ты, разобидевшись, собрала в наволочку все свои игрушки и убежала из дома на озеро? А там села в лодку, вознамерившись самостоятельно переправиться на остров.

Пенни грустно улыбнулась. Она вспомнила, что на такой неслыханный демарш ее сподвигла очередная ссора с мамой.

– И никакими уговорами тебя нельзя было заставить вернуться домой. Пока ты не уронила в воду весло, и тогда уже пришлось спасать и тебя, и лодку.

Отец весело рассмеялся, но Пенни впервые заметила, какие темные круги у него под глазами.

– Теперь я уже взрослая, папа. Большая взрослая девочка!

– Неужели? Очень на это надеюсь! И еще раз прошу тебя, помоги Эффи, если… – он немного помолчал, – если этого потребуют обстоятельства. Не подведи меня, ладно?

– Папа! Знаешь, вполне возможно, это прозвучит для тебя странно, но я чувствую, что здесь – мой дом. И греки мне не чужие люди. Если они окажутся втянутыми в войну, то мне бы очень хотелось оказаться им полезной. И именно здесь! Не могу объяснить всего, что я чувствую… Прости… Одно обещаю тебе твердо: никаких необдуманных поступков с моей стороны больше не будет! Я о многом передумала за последние несколько недель. Они были очень непростыми для меня. И за Эффи у меня душа болит. Мне ее очень жаль. Но своей независимостью я не поступлюсь никогда.

– Я тебя понимаю, дочка! Мне важно лишь одно: знать, что ты в безопасности и что ты нашла свое место в этой жизни. Ты сильно отличаешься от остальных наших детей. Помнится, когда-то давным-давно моя бабушка сказала мне: «Все твои дети пойдут разными путями». Твоя бедная мать, конечно, не поймет тебя, но я понимаю. Уверен, мы все еще будем гордиться тобой, доченька.

От избытка нахлынувших чувств Пенни едва не разрыдалась, но не на виду же у всех! Да еще в таком роскошном ресторане. Она всегда знала, что отец любит ее, но впервые поняла, сколь велика его любовь. Он не послушал жену, он отмел все ее доводы и лично отправился на поиски дочери за тысячи миль от дома. Он выслушал ее, а главное – он ее понял! Больше о ее возвращении домой они не говорили. Все оставшиеся дни, что отец провел в Афинах, они вместе гуляли по городу, осматривали достопримечательности, и отец с гордостью рассказывал ей об истории своих предков. На пароход она провожала отца со слезами. Но с ней оставалось его благословение. Ведь он поверил в нее, поверил в то, что она не опозорит семью Георгов и будет с честью носить его имя. Отныне она стала называть себя исключительно на греческий манер: Георгиос.

2001 год

Где-то далеко в поле залаяла собака, и я тут же очнулась от своих невеселых мыслей о прошлом. Пенелопа Георгиос… Под этой фамилией я прожила долгие годы. Более того, несколько раз именно благодаря своей греческой фамилии я оставалась жива. И лишь позднее, когда в стране начались политические раздоры, мне посоветовали восстановить английскую версию моего имени.

Как согревают душу воспоминания о том последнем предвоенном лете в Афинах! Город еще полнится беззаботным весельем; еще ничто не предвещает военного лихолетья, и удавка голода еще не наброшена на гостеприимных жителей греческой столицы. Много позже я узнала, что у отца как раз в тот год начались серьезные проблемы с сердцем. Он даже находился под постоянным наблюдением врачей. Ах, если бы он рассказал мне о том, что болен! Ведь, по сути, его тогдашний приезд ко мне стал своеобразным актом прощания. Знай я все это, я бы, конечно, уехала домой вместе с ним. Не стала бы так рьяно защищать свою независимость, да и вся моя последующая жизнь сложилась бы совершенно иначе. О смерти отца я узнала лишь в 1942 году, и узнала слишком поздно. Мать до конца своих дней так и не простила мне того, что я не присутствовала на похоронах. Но при всем моем желании, даже узнай я эту страшную новость своевременно, я бы все равно не смогла вырваться домой. Тяжким грузом лежит на моем сердце сознание того, что отец, приехав ко мне в Афины, все время делал вид, что он здоров. А я со всем эгоизмом, присущим юности, была слишком поглощена собственными проблемами и планами на будущее, чтобы интересоваться его самочувствием.

В сущности, отец пробыл в Афинах всего лишь несколько дней, но я дорожу каждым мгновением, которое мы провели вместе. Наши разговоры, наше полное взаимопонимание, его терпимость… Все эти мгновения навечно запечатлелись в моей памяти, причем, как ни парадоксально, всегда в ореоле солнечного света, который сопровождал нас буквально повсюду в наших блужданиях по городу. Образ отца постоянно со мной, но меня мучит лишь одно: должно быть, я показалась ему упрямой и взбалмошной девчонкой. Да и вела я себя как законченная эгоистка.

Впрочем, с возрастом начинаешь понимать, что любовь, если только это настоящая любовь, способна преодолеть все. Более того, она неким таинственным образом трансформирует человеческие слабости того, кого мы любим, в достоинства. Так, из моего упрямства выковались мужество и сила духа, готовность к самопожертвованию и воля, позволившие вынести многие пытки, как телесные, так и умственные. Да, все эти качества мне очень пригодились в мрачные годы оккупации. Ну да я забегаю вперед…

Было уже совсем темно. Наверное, мой послеобеденный сон затянулся дольше обычного. Рука онемела, но я кое-как оторвалась от подушек и села, бездумно уставившись в окно и не в силах пошевелиться. Обрывки воспоминаний роем кружились в моей голове. В тот последний предвоенный год я действительно, как сказал отец, больше плыла по течению. Продолжала флиртовать с археологией, по-прежнему тяготела к изрядно поредевшему студенческому сообществу. А потом в один прекрасный день честно призналась себе, что у меня нет ни способностей, не говоря уж о таланте, ни соответствующей подготовки и самодисциплины, чтобы стать настоящим археологом. Я продолжала подрабатывать уроками английского языка, регулярно посещала англиканскую церковь, скорее в поисках общения, чем веры, а глаз невольно отмечал, что по мере того, как близился к завершению 1938 год, все больше людей в военной форме появляется среди местных прихожан. А еще появилось новое слово. Беженцы! Их можно было встретить везде – в гостиницах, в кафе, на вечерах у знакомых. И у каждого из этих людей за спиной своя история спасения. Стивен Леонидис тоже куда-то внезапно исчез. То ли подался к семье, на родину, то ли пошел в армию. Впрочем, меня факт его исчезновения нимало не взволновал. Хотя надо признаться, что в первые дни лета, совпавшие с моим вынужденным одиночеством, он все же немного скрасил мне пребывание в по-южному знойном городе.

Британская колония тоже стремительно редела. Мужчины, один за другим, отбывали на родину, чтобы влиться в ряды защитников отечества. Я понимала, что надо кардинально перестраивать свою жизнь и начинать заниматься действительно полезным делом. Можно сказать, что мое образовательное европейское турне подошло к концу, как и время беззаботных развлечений в самой Европе. Пора вступать во взрослую жизнь. И снова судьба сыграла со мной непредсказуемую шутку. Весенним вечером 1939 года все решилось само собой.

Бухта Пиргос 1939 год

Пенни тяжело пережила проводы отца. Была минута, когда она почти была готова запрыгнуть вслед за отцом на катер, отвозивший пассажиров к лайнеру, и уехать вместе с ним. Но собственное упрямство взяло верх: ноги налились свинцом, и она усилием воли заставила себя не смотреть больше в сторону залива. Повернулась к причалу спиной и медленно побрела в город. Глаза ее были полны слез, собственное одиночество казалось нестерпимым.

Она медленно шла по улочке, петляющей вверх, погруженная в свои невеселые мысли. Но тут ее отвлек шум драки. Пенни подошла ближе и, протиснувшись сквозь ревущую толпу, увидела, как совсем еще молодой человек под дружное улюлюканье собравшихся осыпает ударами пожилого мужчину и все время норовит ударить его по голове. Правда, нашлись пару человек, которые попытались разнять дерущихся, ибо даже невооруженным глазом было видно, что силы у соперников явно неравные. Но пока суд да дело, молодой извернулся и нанес очередной удар. Пожилой человек мгновенно обмяк и рухнул на землю, вскрикнув от боли. Пенни даже показалось, что она расслышала, как у мужчины хрустнула в ноге кость. Зеваки тут же разбежались с места происшествия в разные стороны, а возле мужчины осталась одна Пенни.

– Он украл все мои деньги! Пожалуйста… – с трудом подбирая слова, заговорил мужчина в промежутке между стонами. Акцент у него был явно не местный.

– Прошу вас, лежите и не двигайтесь! – взмолилась Пенни. Она склонилась над пострадавшим. Кровь уже проступила через штанину брюк и стала сочиться на асфальт. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы определить худшее: у незнакомца сломана нога.

Мужчина попытался встать, но боль была такой жгучей, что он снова упал на землю.

– Вам немедленно нужен врач! – сказала Пенни, озираясь по сторонам в поисках помощи. Но люди бежали мимо, рассеянно поглядывая на них со стороны. Никто не остановился, никто не вызвался помочь. Пришло время применить на практике знания, приобретенные на курсах Красного Креста, подумала Пенни. Страница 14, мысленно представила она свой конспект. Что делать в случае перелома кости.

Итак, в первую очередь она должна зафиксировать переломанную конечность, привязать ее ко второй ноге и проследить за тем, чтобы кость не выпирала наружу. В месте перелома следует наложить шину, а для этого нужны планки, рейки, что-то твердое… Пенни лихорадочно огляделась по сторонам. Ничего подходящего! Она приподняла край юбки и отстегнула чулки. Итак, есть пара чулок и ремешок от платья. Этого, конечно, мало, но хоть что-то! К тому же ей нужен помощник. Одна она не справится. Неподалеку она заметила молодую мамашу с двумя маленькими мальчиками. Те с любопытством наблюдали за ее манипуляциями. «Ela!» – крикнула она по-гречески. И добавила уже по-английски:

– На помощь! Помогите кто-нибудь!

На ее крик вышел мужчина из соседней лавки. Он принес две палки от метел, с помощью которых она закрепила обе ноги. Кажется, получилось. Позаботьтесь об удобстве больного. Следите, чтобы у него не наступил шок, продолжила она мысленно читать свой конспект.

– Вы так добры! – еле слышно пробормотал мужчина. – Этот негодяй украл мои деньги. Обещал купить билеты в Египет для всей семьи… Я пришел за билетами, а он стал нагло смеяться мне прямо в лицо… И вот ни денег, ни билетов. Разрешение на выезд есть, а уехать не можем.

Отчаяние этого человека было безмерным. К страданиям физическим добавились еще и душевные переживания. От сильной боли кожа на лице стала серой. Пенни понимала, что чем скорее незнакомец попадет в больницу, тем лучше для него.

– У вас сломана нога. Вам нужен доктор! Немедленно!

– Но я должен… Моя жена, дочь… Они ждут меня. Мы уезжаем! – Мужчина заговорил на каком-то непонятном языке. Ей показалось, что он начинает бредить от боли.

– Где вы живете? Скажите! Я отыщу ваших родных!

Мужчина с трудом назвал адрес. Самый бедный квартал города. Да, но прежде нужно найти хоть какое-то транспортное средство, чтобы доставить его в больницу. Не оставлять же человека прямо на проезжей части улицы.

– Помогите! – снова взмолилась она, обращаясь к случайным прохожим. Но куда подевалось знаменитое греческое гостеприимство? Люди торопливо проходили мимо. Никто не хотел обременять себя ненужными хлопотами.

Помочь вызвались все тот же владелец лавки и его жена, на глазах у которых и разворачивалась вся драма. Они выкатили маленькую тележку, а потом втроем кое-как уложили в нее раненого. Вскоре выяснилось, что толкать тележку придется все время в гору, ибо клиника располагалась на одном из холмов в верхней части города. Мужчина, несмотря на свой небольшой рост, был довольно тучным, так что его транспортировка потребовала изрядных усилий. К тому же он все время так надрывно стонал. Но, слава богу, кое-как они добрались. Клиника оказалась очень затрапезной. Пенни сразу же обратила внимание на то, что в приемном покое довольно грязно, но все же, несмотря ни на что, здесь они могли рассчитывать на получение квалифицированной медицинской помощи.

– Кем он вам приходится? Родственником? – поинтересовался врач, с интересом разглядывая Пенни, пока та объясняла ему, что произошло. – Как его зовут?

– Я не знаю! – честно призналась Пенни.

– Меня зовут Соломон Маркос! – подал голос раненый. – Здесь, в кармане, мой паспорт.

– Еще один еврейский беженец! – презрительно фыркнул врач.

– Его нагло обманули! – искренне возмутилась Пенни пренебрежительным тоном доктора. Разве так должен относиться врач к своим пациентам? – Он заказал билеты, заплатил за них деньги. Точно такие же драхмы, какие платят все. А ему билеты не отдали. Вот, взгляните на его документы! – Пенни извлекла из кармана паспорт. – Он родился в Салониках. Такой же грек, как и все остальные. Когда господин Маркос возмутился и потребовал назад свои деньги, тот негодяй жестоко избил его. Я сама была свидетелем всей сцены.

– Ничего вы, иностранцы, не понимаете! – покровительственным тоном заметил ей врач. – Евреи и греки не имеют ничего общего. И никогда не имели! Эти люди хотят уехать из страны, не так ли? Что ж, отличный повод всяким ловкачам нажиться за их счет. В любом случае ему придется оплатить пребывание в клинике. У него есть семья? Я не могу оставить его здесь без залога.

– У вас же его паспорт. А вот в придачу еще и мои часы! – Пенни сняла с запястья золотые часики и с отвращением швырнула их на стол. – И, пожалуйста, напишите мне расписку! Для подтверждения моей личности можете позвонить в Британское посольство. Они засвидетельствуют, что я действительно та, за кого себя выдаю: Пенелопа Ангелика Георгиос.

Последние слова Пенни нарочито произнесла на безукоризненном английском языке.

– А я уже было решил, что вы гречанка, мисс!

– Пожалуйста, займитесь его ногой, а я постараюсь найти его близких!

У Пенни не возникло особого желания вступать в пространную беседу с врачом, вызвавшим у нее столь острую неприязнь. Оставалось лишь надеяться на его профессиональную компетентность. Дай-то бог, чтобы он оказал пациенту квалифицированную помощь. А пока… А пока ей надо срочно отыскать семью Маркоса и сообщить им невеселую новость.

Блуждая по полутемным переулкам Коккинии, самого бедного района греческой столицы, Пенни оставалось только радоваться тому, что на дворе еще светло. Нищенские трущобы, ветхие домишки, поделенные на множество комнатушек, повсюду веревки с бельем, остервенелый лай собак, запах нечистот и гниющих овощей. Как далек этот убогий мир от рафинированной роскоши районов, где расположены виллы, в которых живут дипломаты. И где привыкла жить она сама.

Найдя нужный номер дома, она поинтересовалась у женщин, сидящих возле дверей своих жилищ, где ей можно найти семью Маркосов. Одна из женщин неопределенно пожала плечами, потом смачно сплюнула на землю и сказала, ткнув пальцем в чердачное окно:

– Евреи живут там.

Зайдя в подъезд, Пенни тут же зажала нос рукой. Запах мочи смешивался с застоявшимся по́том и прогорклым жиром. Вонь необыкновенная! Кое-как она вскарабкалась по липким от грязи ступенькам на самый верх и постучала в разбитую, с облупившейся краской дверь. Никто не ответил. Она постучала сильнее.

– Кто там? – услышала она наконец, но дверь оставалась закрытой.

– У меня для вас новости от Соломона Маркоса. Это очень важно!

Дверь слегка приоткрылась, и два темных глаза вперили в нее напряженный взгляд.

– Кто вы? Какое отношение вы имеете к моему мужу?

– Пожалуйста, разрешите мне войти. С мистером Маркосом произошел несчастный случай.

Пенни с трудом протиснулась в полуоткрытую дверь.

– Он умер! У него случился сердечный приступ! Я знала, что этим кончится! – громко запричитала женщина.

Из тени выступила вперед молоденькая девушка. Гладко зачесанные волосы заплетены в косы и уложены высоко над головой. На платье – маленький кружевной фартучек. Такие обычно носят официантки в ресторанах или горничные в домах дипломатов.

– О нет, мадам! Прошу вас! С ним все в порядке! Он жив! Просто у него сломана нога, и сейчас он в клинике в Пиргосе. Недалеко от бухты. Врачи занимаются его ногой.

– Но ведь мы же сегодня вечером отплываем в Египет. Все готово! Он пошел за билетами, а мы тут паковали вещи.

Миссис Маркос отчаянным жестом махнула в сторону двух больших холщовых сумок, стоявших на полу. Пенни мельком оглядела комнату: голые стены, почти никакой мебели.

Девушка подошла к матери и принялась утешать ее:

– Ничего страшного, мама! С поездкой можно повременить! Главное сейчас – это папа.

– Да, но билеты! Кто нам поменяет билеты на новые?

– К сожалению, никаких билетов не было, – тихо подала голос Пенни. – Ваш муж доверился какому-то аферисту, и тот обманул его. У них случилась драка. – Пенни замялась в нерешительности. Стоит ли рассказывать все подробности? Женщина и так на грани истерики.

– Ах, я всегда знала, что этим кончится! Моему ли Соломону тягаться с подобной публикой! Портовые крысы! Говорила же ему, не связывайся с этими людьми. И вот результат. Денег на новые билеты у нас нет!

– Тише, мама! Не плачь! Займемся шитьем, я могу пойти работать в магазин. Что-нибудь придумаем! В конце концов, у нас есть друзья, они помогут. – Девушка протянула руку Пенни: – Спасибо вам, что помогли папе! Я ведь даже еще не знаю вашего имени.

– Пенелопа Георгиос. Я студентка. Во всяком случае, была ею до недавних пор. А вас…

– Меня зовут Йоланда Маркос. Шесть месяцев назад мы приехали сюда из Салоник. Папа надеялся получить место в здешнем университете, но ничего не вышло. Людей много, мест мало… Я тоже хотела поступить учиться на врача, но, как видите… – Девушка обреченно махнула рукой. – Бедный папа! Мы немедленно идем к нему! Мы должны забрать его домой. В нашей общине есть врачи. Они помогут. Папе будет гораздо комфортнее среди своих. Мы ведь евреи! – Девушка с вызовом глянула на Пенни.

– А я англичанка! – улыбнулась Пенни и подала руку для приветствия.

– Значит, все мы чужие в этом городе. Что ж, это хорошо, когда незнакомые люди помогают друг другу. Но нам надо поторопиться.

– Я покажу вам дорогу! – предложила Пенни, не решаясь завести разговор о залоге. Золотые часики подарил ей на прощание отец, и ей очень не хотелось потерять его подарок. – Клиника, судя по всему, не из лучших. Но она оказалась ближайшей. Надеюсь, они уже вправили ему ногу. Я наложила шины…

– Вы медсестра?

Пенни покраснела.

– Не совсем. Я окончила в Англии ускоренные курсы по подготовке медсестер под эгидой Красного Креста. Но это было уже давно.

– Я тоже собираюсь поступить на такие курсы, как только мы обустроимся на новом месте. Боюсь, очень скоро медсестры понадобятся в больших количествах. А почему вы не возвращаетесь домой?

По дороге в клинику Пенни подробно рассказала своей новой знакомой о том, как и почему она оказалась в Афинах и почему хочет задержаться здесь еще на некоторое время. Ей определенно нравилась эта девушка. Изможденное, но красивое лицо, серьезные умные глаза. А как они близки с матерью. Разговаривают словно подруги. Приятно смотреть на них со стороны. Какой разительный контраст с теми отношениями, которые сложились у нее с мамой. Глядя на двух женщин, она вдруг невольно вспомнила безумные бредни Стивена о расовом превосходстве и впервые задумалась о том, какая серьезная опасность угрожает евреям в случае, если чернорубашечники придут к власти повсеместно. Даже в таком открытом городе, как Афины, насквозь пропитанном духом космополитизма, семьям, подобным Маркосам, может не найтись места.

Когда они приехали в клинику, то обнаружили Соломона Маркоса уже с гипсовой повязкой на ноге. На ближайшие несколько недель ему был прописан строгий постельный режим и никаких движений.

При виде мужа мадам Маркос снова разразилась стенаниями.

– Какая беда! Нам нужно немедленно забрать его из больницы. Мы не можем оплатить его пребывание здесь. А кто заплатил за все это?

Доктор кивнул на золотые часы, которые взял со стола, и протянул их Пенни.

– Она оставила это в качестве залога.

– Понятно! – промолвила Йоланда и, расстегнув ворот блузки, сняла с шеи массивную золотую цепочку с шестиконечной звездой. – Возьмите!

Пенни стала отговаривать девушку. Она сразу же поняла, что медальон – очень дорогая реликвия, по всей видимости много значившая для нее.

– Не торопитесь, Йоланда! Пусть мои часы пока остаются в качестве залога, а там что-нибудь придумаем.

Но Йоланда проявила твердость. Нет, она за все рассчитается сама.

– Позвольте хотя бы заказать вам такси! – предложила Пенни. – Ведь как иначе вы доставите отца домой? Пожалуйста, дайте ему костыли! – обратилась она к врачу.

– Принесите больному костыли! – приказал он медсестре, бросив уважительный взгляд на Пенни.

Сама же Пенни уже точно знала, что не оставит семью Маркосов наедине с их горем. Решение пришло как озарение. И, усевшись в такси, она продиктовала шоферу адрес виллы своей сестры.

– Сейчас вы все поедете со мной! – обратилась она к Маркосам.

Ключи от виллы Уолтера и Эвадны были у нее с собой. А что страшного, если все они поживут какое-то время на пустующей вилле? Каллиопу она скажет, что несколько дней погостит на вилле вместе с друзьями. В доме полно свободных комнат. Какое кому дело, кто эти люди и откуда они. Странно, но за последние несколько часов настроение Пенни улучшилось. Она снова почувствовала себя полезной и нужной.

Пусть эти несчастные хоть немного придут в себя, размышляла она по пути на виллу. К тому же у нее появится отличная возможность ближе познакомиться с Йоландой. Ей эта девушка понравилась с первого же взгляда. Восхитило хладнокровие, с которым она отнеслась ко всему случившемуся, тронула нежность, с какой она относится к родителям, решительность и чувство собственного достоинства, когда она одной фразой отклонила ее предложение с часами, заявив, что за все заплатит сама. Словом, в этой красивой девушке есть много того, с чем стоит познакомиться поближе.

2001 год

Как все сиюминутно и как непредсказуемо! Порой заурядного уличного происшествия, свидетелем которого ты оказался на правах случайного прохожего, достаточно для того, чтобы круто изменить всю жизнь. Так случилось и со мной. Если бы не случайная встреча с раненым Соломоном Маркосом, то я, быть может, так никогда и не узнала бы многого о самой себе. К своему немалому удивлению, я обнаружила, что могу думать самостоятельно, могу принимать решения в экстренной ситуации. Более того, могу отвечать за них, не впадая при этом в панику и не теряя самообладания. А еще знакомство с семейством Маркосов подарило мне самую искреннюю и преданную дружбу всей моей жизни. Да, мы с Йоландой принадлежали к разным социальным слоям, к разным вероисповеданиям, и тем не менее превосходно дополняли друг друга. К тому же у Йоланды было много качеств, которых, при всем моем желании, у меня никогда не будет.

Подруга лишний раз заставила меня многое пересмотреть в своей жизни и на многое взглянуть по-иному. Ее беспрекословное послушание родителям, ее преданность им – как все это не похоже на мои строптивость и эгоизм. Наблюдая за маленьким дружным семейством Маркосов, за отчаянными усилиями женской половины поскорее поставить отца и мужа на ноги, я только с завистью вздыхала.

За те недели, что мы прожили вместе на вилле моей сестры, я многое узнала о культуре и религии евреев. Мои новые друзья не принадлежали к числу ортодоксов, а потому ничто не препятствовало им соблюдать свои традиции и законы, живя в доме не еврея. Надо сказать, именно благодаря Маркосам я навсегда осталась ревностным почитателем еврейской кухни. Ах, эти необыкновенные, тающие во рту пироги с начинкой из молодого барашка, на которые была такая мастерица Сара Маркос! Она говорила, что старинный рецепт изготовления таких пирогов достался ей по наследству от предков, которые жили когда-то на Сицилии. Оказывается, у евреев к каждому празднику готовятся свои, строго определенные блюда. Я пыталась объяснить им, что, к примеру, готовим мы на Рождество, но из моих объяснений вышло мало путного. Ведь в Стокенкорте меня и близко не подпускали к плите, а всю еду нам готовил повар. Словом, я и понятия не имела, как приготовить любое, даже самое простое кушанье.

Но Сара быстро заполнила мои пробелы в воспитании. Совсем скоро я рубила и отбивала мясо как самый заправский кулинар, смешивала и добавляла специи, с удивлением наблюдая за тем, какой поразительный эффект они производят на вкусовые качества пищи. Необыкновенно ароматные и вкусные блюда у нас получались из самых простых и дешевых продуктов. Такая приятная и насыщенная жизнь продолжалось до тех пор, пока из посольства не пришло уведомление о том, что пора съезжать. Требовалось в двухнедельный срок освободить виллу для только что прибывшей семьи другого дипломата.

Маркосы вернулись к себе, я снова переехала к Марджери Макдейд, искренне сожалея о том, что нашей веселой и дружной совместной жизни пришел конец. Но за то время, что мы прожили вместе, я о многом передумала и пришла к выводу, что надо начинать все сначала.

Обязательно постараюсь научиться всему, что умеет Йоланда, и даже буду делать это лучше, пообещала я себе. Что ж, крепнущей день ото дня дружбе здоровый дух соревнования ни капельки не вредил. Такие разные и непохожие! Особенно когда мы обе облачились в форму медсестер Красного Креста. Я – высокая, светловолосая, она – маленькая, хрупкая, кареглазая. Впрочем, я снова забегаю вперед.

Подготовка медсестер в те далекие дни, когда не было еще ни пенициллина, ни всяких разных чудодейственных хирургических инструментов, была делом сложным и трудоемким. Строгая дисциплина, обилие предметов – все это было внове для такой непоседы, как я. Пожалуй, лишь присутствие рядом подруги, когда после изнурительного дежурства в госпитале или тяжелейших лекционных занятий у нас еще хватало сил, чтобы, собравшись вечером, просто поболтать и посмеяться, помогло мне преодолеть и себя, и все препоны на моем пути. Воистину, наша дружба стала той скалой, тем монолитом, держась за который мы сумели выжить. Не проходит и дня, чтобы я снова мыслями не возвращалась в то время. Вот мы, ползая на коленках, драим полы в ординаторской и в кабинетах и все же умудряемся найти укромный уголок, где можно тайком выкурить по сигаретке-другой, без опасения быть пойманной на месте преступления старшей сестрой. Кажется, все это было вчера, а прошли десятилетия. Как же я могу вернуться в Афины и не думать о Йоланде?

Афины 1940 год

Две молоденькие девушки в полнейшей прострации. Они оцепенело рассматривают слайды, которые демонстрируют студентам в зашторенной аудитории. Очередной набор будущих медсестер Красного Креста приступил к занятиям. Девушки усилием воли заставляют себя поднять глаза и посмотреть на экран. Занятие ведет сестра Тереза Маграт, крупная жилистая ирландка, поучившая в свое время боевую закалку в британских военных госпиталях во время Первой мировой войны. Она уже сто раз повторила им, что ее главной обязанностью на данном этапе является подготовка юных медсестер к работе с ранеными в случае начала военных действий. А они, эти военные действия, по ее словам, могут быть инспирированы чем угодно, в том числе и пограничными конфликтами с Италией, участившимися в последнее время.

Переводчик едва поспевает за ее быстрой речью с сильным ирландским акцентом.

– Война – это очень грязное дело. Пушки, как известно, в плен никого не берут. Они просто разрывают своими снарядами живую плоть на куски. Не хочу, чтобы вы падали в обморок, когда вам доведется увидеть эти раны не на слайдах, а в натуральном виде. А потому смотрите на них сейчас! Смотрите внимательно и учитесь держать себя в руках, когда столкнетесь с чем-то подобным уже в реальной жизни. Понимаю, ужасные картинки, и смотреть на них малоприятно. Но смотреть надо! К сожалению, я не могу передать вам словами, чем пахнет война. А она пахнет ужасно: тошнотворные запахи крови, пота, тлена. От них задыхаешься, и от них никуда не спрятаться. Что ж, с этим вам придется справляться самостоятельно. На первых порах поможет маска, пропитанная маслом лаванды. Только строжайшая самодисциплина и опыт дадут вам силы вынести все то, что вы сейчас видите на слайдах.

Сестра продолжила показ душераздирающих картинок. Какое счастье, что все это не в цвете, подумала Пенни. Гниющие от гангрены раны, ампутированные конечности, заражения после ампутации, полостные ранения, вываливающиеся наружу внутренности, размозженные черепа, головы без глаз и носов, тела, обезображенные до неузнаваемости огнем. Студенты созерцали эти страшные кадры молча. Никто даже не рискнул задать вопрос. Пенни невольно содрогнулась при мысли о том, что такое тяжелое ранение вполне может получить и ее брат Зан. Письма, которые пока еще приходили из дому, однако, успокаивали. Слава богу, с братом все в порядке.

– Каждый из этих молодых людей, кого вы видите на снимках, отдал свою жизнь за родину, – продолжал греметь под темными сводами аудитории голос преподавательницы. – Англичане, немцы, французы. Пушки не различают национальностей. И мы должны поступать так же. Собственно, это основополагающий принцип работы Красного Креста. Мы оказываем помощь всем, кто в ней нуждается, независимо от национальности, цвета кожи или вероисповедания. Мы кормим умирающих от голода, мы никого не судим, не принимаем ничью сторону и ставим общечеловеческие ценности выше государственных интересов.

Когда сестра Маграт закончила лекцию и в аудитории включили свет, девушки, пошатываясь от увиденного, вышли в коридор. Хотелось немедленно вдохнуть в себя побольше свежего воздуха.

Первые полгода учебы Пенни казалось, что она сутками напролет находится под неусыпным оком старших медсестер, от которых не спрятаться и не скрыться нигде. Больничные палаты инспектировались дважды в день на предмет выявления малейшей расхлябанности со стороны новеньких практиканток. Госпиталь был основан самой королевой Ольгой, покойной правительницей Греции. Ежегодно он расширялся минимум на двадцать пять коек и по праву считался одним из лучших лечебных учреждений в Афинах. Поначалу практиканткам доверяли самую грязную работу: мыть полы, выносить судна из-под тяжелых больных, убирать кровь и рвотные массы. К своему немалому удивлению, Пенни не испытывала отвращения, занимаясь всем этим. Напротив, она отлично понимала, что каждое новое задание – это всего лишь еще один шаг на пути постижения профессиональных навыков. Поначалу сильно болела спина, а к концу смены ноги просто отваливались от усталости. Но, возвращаясь к себе домой, она тем не менее с гордостью думала, что теперь никто не посмеет называть ее светской бабочкой, порхающей с цветка на цветок в поисках удовольствий.

А еще она с гордостью носила строгую униформу, состоящую из плотного шерстяного платья темно-синего цвета и накрахмаленной до хруста косынки, напоминающей головной убор монахинь. Особенно она гордилась самим красным крестом, эмблема которого была вышита на ее переднике.

Собственно, на учебу ее сподвигла Йоланда, которая однажды, еще в Салониках, посмотрела художественный кинофильм про Флоренс Найтингейл и так впечатлилась судьбой знаменитой английской сестры милосердия, что и сама решила пойти учиться на врача. Но учеба на врача не сложилась, и вот теперь они обе постигали азы медицинской науки для медсестер. Иногда, падая с ног от усталости, Пенни незлобиво шутила, что лучше бы ее подруга в тот далекий злосчастный день посмотрела какой-нибудь другой, более веселый кинофильм.

Маркосы съехали со своей прежней квартиры и поселились в еврейском квартале у одного раввина, старого друга семьи. Они по-прежнему мечтали уехать из Афин, но уже не в Египет, а хотя бы на Крит. Но Йоланда твердо заявила, что не сдвинется с места, пока не закончит учебу. Сама она квартировала отдельно от родителей, у другого раввина. Тот жил рядом с госпиталем, что было очень удобно. За квартиру девушка расплачивалась помощью по дому. В семье раввина росла целая орава неуправляемых ребятишек, так что лишние руки по хозяйству были нужны позарез.

Мало-помалу студентки перешли к основам сестринской помощи. Научились правильно перевязывать раны, останавливать кровотечения, делать инъекции, освоили современную медицинскую технику. Им читали бесчисленное количество лекций: гигиена, анатомия, уход за детьми, оказание помощи старикам и инвалидам. Но, несмотря на колоссальную занятость, Пенни все же выкраивала минуту-другую, чтобы бегло пролистать газеты. Что пишут о войне в Европе? Итальянцы вплотную придвинули свои войска к границе с Албанией, и это вызвало страшный переполох на Балканах. В каждом очередном письме из дома ее призывали бросить все и немедленно возвращаться домой.

Странно, но здесь, в Афинах, она чувствовала себя даже в большей безопасности, чем дома. Да и работа ей очень нравилась.

Ах, что может быть прекраснее Афин в самом начале лета, пока еще не наступили месяцы изнурительной жары! Все вокруг утопает в цвету. И вот две молоденькие медички медленно бредут по аллеям Национального парка, пытаясь переварить очередную порцию ужасов, о которых им поведали на очередной лекции.

– Думаешь, у нас хватит сил справиться со всем этим, когда дело дойдет до работы в военно-полевых госпиталях? – спрашивала у Пенни Йоланда. – Меня просто мутит от вида огнестрельных ран. А еще собиралась стать врачом!

– Почему – собиралась? Ты еще можешь выучиться и на врача.

– Ну уж нет! Я всего лишь женщина! Кто меня сейчас туда возьмет? К тому же еврейка.

– Да, впереди у нас нелегкие времена, – согласно вздыхала Пенни. – Знаешь, когда я рассматриваю эти кошмарные снимки, то почему-то все время думаю о брате. Он ведь сейчас во Франции. Как он там? Дай бог, чтобы с ним все было хорошо.

– Тебе нужно немедленно возвращаться домой! – серьезно сказала ей подруга. – Я вообще не понимаю, как ты можешь оставаться вдали от своих…

– А-а, у нас все не так, как в ваших семьях. У нас каждый предпочитает идти своей дорогой.

Разве могла она рассказать Йоланде о том, какая пропасть отделяет ее ныне от родного дома? Достаточно почитать письма Эффи, пестрящие мелкими светскими новостями. Кто на ком женился, кто с кем помолвлен, чей прием ей пришлось пропустить, как прошел тот бал, этот, когда планируется завершение сезона. Как же далек этот замкнутый мирок от ее нынешней жизни!

– А я бы вот не смогла жить в отрыве от своей семьи! – задумчиво бросила Йоланда. – Я все время переживаю за родителей. Слава богу, что они собрались переехать на Крит. Там им будет лучше. Отец говорит, что если сюда придут нацисты, то преследование евреев начнется и здесь. Хотя если подумать, то что такое евреи? Вот я, например, живу в Греции и ощущаю себя стопроцентной гречанкой. Это все родные мне люди! – Йоланда кивнула в сторону редких прохожих. – Зачем мне бежать куда-то в другую страну? Я останусь здесь и постараюсь принести пользу своей родине.

– Знаешь, я тоже считаю Грецию своей родиной. И я тоже не брошу ее в беде.

Кодекс сестры Красного Креста строг и лаконичен. Что бы ни случилось в госпитале, сестра всегда должна идти шагом, а не бежать сломя голову. Она должна сохранять спокойствие, прежде всего ради блага больного. И не важно, что там у нее творится в душе. Она не имеет права выказывать свои эмоции, чувства, переживания даже тогда, когда рядом смерть, и все опять же ради того, чтобы не напугать пациента. Она должна уметь совершать омовения больных и другие гигиенические процедуры в соответствии с культурными и национальными традициями и вероисповеданием своих пациентов. Она должна уважительно относиться к каждому больному и подчинять себя той иерархии, которая существует в госпитале. Она имеет право говорить только тогда, когда к ней обращаются, она обязана беспрекословно выслушивать все жалобы и нарекания больного, его страхи, сомнения, стоны, слезы, потому что главная задача медсестры – сделать пребывание больного в госпитале комфортным.

Конечно, и у молоденьких медсестер есть свои развлечения по завершении смены. Вечеринки по случаю именин коллег с обязательными пирожными и вином, всякие маленькие флирты и ухаживания молодых врачей, охотно приударявшими за хорошенькими медсестрами. Все это естественно и понятно, ибо все это – жизнь. И все же Пенни старалась держаться в стороне от этих нехитрых развлечений. Ей даже стало казаться, что она понимает, почему Брюс в свое время тоже уклонился от вполне невинного романа с ней. Все эти пустячные флирты – это ведь так несерьезно! А ему в тот момент нужно было думать о будущем! Она даже покраснела при мысли о том, какой, должно быть, прилипчивой она ему тогда показалась. Интересно, где он сейчас, Брюс Джардин? И суждено ли им встретиться еще когда-нибудь?

Йоланда с ее усидчивостью и организованностью влияла на Пенни самым положительным образом. Если бы не подруга, то она бы и к учебникам не притрагивалась месяцами. Ведь стоило взять в руки конспект, как ее тут же нестерпимо клонило в сон. Мало того что в редкие выходные дни Йоланда наседала на нее с учебой, они еще как каторжные таскались по всем музеям и художественным галереям.

– Начнется война, и тогда ничего этого ты больше не увидишь! – говорила ей Йоланда, когда они обе отправлялись на очередную экскурсию.

Дай бог, чтобы упорство Йоланды помогло им пережить экзаменационную сессию, со страхом думала Пенни. Еще ни разу в жизни ей не приходилось сдавать экзамены. А ведь столько всего предстояло вызубрить наизусть и навечно отложить в памяти. Названия всех косточек и суставов, составы препаратов, их дозировка и прочее, и прочее… Йоланде все давалось легко. Пробежит глазами конспект накануне экзамена, и готово – экзамен сдан! Никак дополнительных усилий и мук. Вот что значит хорошая память. Зато она, Пенни, более выносливая. Вон носится по городу, не зная усталости. А уж про походы в горы и говорить нечего. В этом деле Йоланда ей не соперница. Та вообще сразу же выбивается из сил, стоит ей ступить на горную тропу, и через каждые пять минут садится отдыхать. И еще много чего она не умеет делать. Она никогда не лазала по горам, не ездила верхом, не плавала в открытом море. Йоланда ведь воспитывалась как тепличное растение, под неусыпным оком любящих родителей. О своих хозяевах она отзывалась с большой симпатией.

– Они очень добры, но немного старомодны, – с улыбкой рассказывала она подруге. – Предполагаю, что в недалеком будущем они предъявят мне хорошего молодого еврея в качестве жениха. Но я еще не готова к тому, чтобы отправиться в синагогу на брачную церемонию. Возможно, когда-нибудь – да, но точно не сейчас!

Вот за что Пенни любила Афины, так это за разнообразие культур и нравов. Настоящий плавильный котел, в котором смешались люди самых разных национальностей, религий, традиций. Они говорят на разных языках, они одеваются по-разному, а все вместе составляют единую общность людей, населивших этот шумный и веселый город с бурлящими улицами и базарами.

Каким великолепным выдалось то последнее предвоенное лето сорокового года! Знойным, с теплыми, исполненными особой южной истомы ночами, когда не хочется уходить с улицы домой. Пенни засиживалась допоздна, любуясь яркими крупными звездами на чернильном небосводе и наблюдая за вертлявыми стрижами, которые стаями кружили над крышами домов. Как же разительно великолепие природы контрастировало с теми ужасными новостями, которые приходили из Англии. Франция пала. Британская армия в спешном порядке эвакуировалась из Дюнкерка. Война вплотную приблизилась к акватории Средиземного моря. Почта перестала работать регулярно, и Пенни терзалась неизвестностью о судьбе брата.

Британское посольство обратилось к соотечественникам, проживающим на территории Греции, с просьбой немедленно зарегистрироваться. Всем вручили соответствующие бумаги и инструкции на случай спешной эвакуации. Пенни явилась в посольство в своей медицинской униформе и с удивлением отметила про себя, что никто ею не заинтересовался. Либо не узнали, либо ее присутствие в Афинах мало кого волнует. Наконец пришла долгожданная весточка от Эффи.

Зан уже дома. Он ранен. Вернулся в Стокенкорт оборванный, грязный, словно бродяга, и все еще никак не придет в себя после шока, пережитого под Дюнкерком. Бедняга до сих пор не может понять, как так получилось, что немцы разгромили их в мгновение ока. А уж сколько людей погибло на обратном пути и сколько техники они потеряли, про то он и рассказывать не хочет. Спал трое суток беспробудным сном. Говорит, что от полного разгрома британскую армию спасла авиация, ну и, конечно, воды Ла-Манша. Я еще никогда не видела его в таком подавленном настроении. В сложившихся обстоятельствах оставайся там, где ты есть сейчас. Хоть один человек из нашей семьи будет в безопасности. Все домашние будут только рады, если ты повременишь с возвращением. Хотя я очень скучаю по тебе. Уолтер отбыл в Египет в длительную командировку. Диана постоянно спрашивает о тебе. Она поступила на военную службу, записалась в Корпус медсестер первой помощи. Еще раз повторяю, возвращаться домой пока не имеет смысла. Разве что ты захочешь последовать примеру Дианы.

Но Пенни знала, что она уже вступила в борьбу и ей нет нужды следовать чьим-то примерам. Главное сейчас побыстрее закончить учебу. В городе появилось много военных. Представители армий самых разных стран разгуливали по улицам Афин, бухта была до отказа забита военными кораблями. Греческая армия проводила экстренные маневры в пригородах столицы. В воздухе было разлито тревожное предчувствие чего-то неотвратимого. Оно могло начаться в любую минуту, и в любую минуту ее присутствие здесь может оказаться полезным и нужным.

2001 год

Я вздрогнула и тут же проснулась, обнаружив, что сижу в своем любимом кресле. Руки и ноги слегка онемели, рядом – целый ворох фотографий в серебряных рамочках, и я бесцельно гляжу на них. Сколько же я проспала?

В первую минуту меня охватило смятение. Где я? Багаж уложен? Неужели я опоздала на самолет? Или это все еще сон?

Троян нервно заерзал возле моих ног и стал теребить лапой, требуя, чтобы я открыла ему балконную дверь и выпустила на улицу. Я кое-как дотянулась до двери и распахнула ее. В лицо ударила прохлада, густо замешенная на ароматах ночных цветов. Из близлежащей рощицы послышался лай лисицы.

Как хорошо дома! Как уютно сидеть возле камина. Я совсем не хочу никуда ехать. Дома я чувствую себя в полной безопасности. Здесь мне все известно, все понятно. Я могу расслабиться и ни о чем не думать. А что меня ждет на том острове? Чьи тени спустятся с вершин туманных гор, чтобы встретить меня и начать преследовать повсюду, тревожа память о былом?

Я огляделась по сторонам. Вещи уложены, чемоданы стоят наготове. Я приготовила себе коктейль из виски с солодом, отхлебнула пару глотков и вышла в сад, чтобы позвать домой Трояна. Стояла тихая ночь, такая благоуханная и такая английская. Цветы, похожие на привидения, отливали в лунном свете серебром и легко касались моих рук. Зачем мне уезжать из Стокенкорта? Зачем срываться с насиженного места и мчаться куда-то за тридевять земель, уподобляясь перелетной птице? Но обещание есть обещание. Не могу же я подвести Лоис, сорвав все ее планы в самую последнюю минуту.

Я уселась под кедром и отхлебнула еще немного виски. Когда я видела Афины в последний раз, город лежал в руинах. Повсюду громоздились развалины и кучи мусора. Среди этого хаоса могли обитать только крысы, да еще полчища тараканов. А интересно взглянуть на Афины, восставшие из пепла. К тому же не забывай, подумала я назидательно: тем, кто ты есть сегодня, ты обязана этому городу. Афины обучили меня науке выживания, Афины открыли мне, какой упорной и непреклонной я могу быть в минуту испытаний. Но самое главное, Афины подарили мне, пожалуй, лучшую подругу всей моей жизни.

Я повернулась и медленно побрела домой, чтобы снова занять место в кресле. Завтра я уже буду спать далеко от родного дома. Занимался рассвет, а я все продолжала бодрствовать и вспоминать, вспоминать, вспоминать…

Декабрь 1940 года

Пенни содрогнулась от холода, скорее внутреннего, и тут же попыталась забыть о том, как не гнутся от холода пальцы, которыми она тщетно старалась разрезать рукав замерзшей гимнастерки на раненом. Сейчас главный враг этого несчастного – гангрена. Пули уже сделали свое черное дело, но пока его доставили с поля боя на перевязочный пункт, потом трясли на самодельных носилках, прошло много времени, а всюду снег, грязь, холод. В запасе у них только считаные часы, а дальше – заражение и все остальное, что ему сопутствует.

Она мельком взглянула на пепельно-серое лицо раненого. Да, сейчас его жизнь всецело в ее руках. Она вздохнула, вспомнив, как браво маршировали солдаты греческой армии по улицам Афин, отправляясь к северным рубежам страны, как клятвенно заверяли они приветствующих их горожан, что защитят Грецию от вражеского вторжения. И девушки, стоя на балконах, восторженно посылали им воздушные поцелуи и бросали букеты цветов. Не так ли восторженно вели себя и их матери, когда провожали солдат уже другой войны на страшную бойню на Сомме? И вот юный солдатик лежит перед ней – беспомощный, бессильный, с отмороженными пальцами, в куцей армейской форме, никак не пригодной для тех морозов, которые установились в последнее время в горах. Одна из самых суровых зим за минувшие десятилетия.

Куда подевались те беззаботные жители Афин, готовые танцевать всю ночь до утра и стрелять в воздух от радости, что их премьер-министр Метакис отверг в октябре требования, выдвинутые Муссолини, произнеся свое знаменитое охи, что означает «нет»? Сегодня все они оплакивают своих сыновей и братьев. Смерть собрала богатый урожай на полях сражений: полегли лучшие из лучших, вся молодежь. Да, одержан ряд побед – но какой ценой одержаны эти победы над таким же плохо вооруженным противником, как и они сами? Слишком много жертв, слишком велика цена, заплаченная за сиюминутный успех.

Наконец Пенни удалось раскрыть рану, и в первую минуту она испытала нечто, отдаленно похожее на шок. Вот что могут сделать грязь и лед с человеческим телом. Скольких замерзших, впавших в ступор людей они отхаживали в своем полевом госпитале с помощью обыкновенного теплого бульона, горячего чая или печки, если находили дрова для того, чтобы растопить ее. Раны аккуратно перебинтовывались, пораженные участки тела обильно смазывались лизолом, заливались жидким парафином. А если было уже слишком поздно, то за дело брались врачи, ампутируя все что можно.

Какие нечеловеческие страдания переносили эти люди и все же находили в себе силы улыбнуться при виде молоденькой медсестры. Раненые называли их ангелами милосердия и были благодарны каждой из них за участие и помощь. А как часто при виде того, как гаснет свет в глазах очередного юного солдатика, Пенни хотелось зарыдать навзрыд. Но времени на оплакивание не было. Работа в их полевом госпитале с временным освещением, с допотопной системой отопления велась круглосуточно. Врачи и медсестры отчаянно сражались за жизнь каждого раненого, стараясь, чтобы у тех хватило сил дожить до того момента, когда их перевезут в стационарный госпиталь. Увы, многие не доживали. А сколько умирало еще по пути с поля боя до перевязочных пунктов.

Сейчас Пенни с благодарностью вспоминала лекции сестры Маграт. Впрочем, никакие, даже самые шокирующие, слайды не могут подготовить тебя к встрече с реальной жизнью. А это страшное чувство собственной беспомощности, когда кончается перевязочный материал, нет эфира или других необходимых медикаментов. Скольких усилий стоило ей научиться правильно расставлять приоритеты во время обхода: нескончаемые ряды носилок и раненых тел. Но в первую очередь внимание тем, у кого еще есть шанс выжить, и тем, кому надо просто облегчить момент перехода в мир иной. А некоторых счастливчиков подштопают, подлечат прямо на месте и снова отправят в этот ад, туда, где бушуют холодные ветра и свирепствуют морозы, туда, где льется кровь и идут сражения.

Казалось, один день похож на другой, одна и та же круговерть с утра и до поздней ночи. Раненых нужно помыть, переодеть, провести санобработку, чтобы избавить от вшей, накормить. Каждый день одно и то же, но каждый день приносил ей чувство необыкновенного удовлетворения, которое никогда не посещало ее в годы юности. «Здесь я действительно на своем месте, – думала она, – я спасаю людям жизнь, я им нужна». А что может быть лучше? Еще никогда собственная жизнь не казалась Пенни такой наполненной и интересной. Она крутилась целыми днями как белка в колесе, валилась с ног от усталости и все время была довольна и собой, и своей жизнью, которая вдруг обрела и смысл, и значение.

Йоланда тоже работала в одном из полевых госпиталей. Делала точно такую же работу, но в другом месте. Как приятно было сознавать, что у тебя есть подруга, которая в полной мере может понять и оценить все твои переживания и трудности. Вообще, в их небольшом, но сплоченном коллективе царил дух товарищества: врачи, медсестры, санитары, обслуживающий персонал – все делали одно общее дело. Времени на выяснение, кто лучше, кто хуже, не было. Спали урывками, питались из общего котла, ночами пытались согреться с помощью бутылок с горячей водой, которые укладывали с собой в кровать. Тщетные попытки! Впрочем, холода сделали свое благое дело, перекрыв кислород всякого рода досаждавшим насекомым, таким как тараканы и вши.

Стоило развернуть госпиталь на новом месте, и тут же с окрестных сел начинали подтягиваться местные жители. Несли теплые вещи для солдат: куртки, носки, шарфы, толстые одеяла. Приносили и продукты, то немногое, что у них было. В этой войне люди готовы были пожертвовать последним. Иногда на какое-то время метели и снежные заносы брали их в свой плен, и они оказывались отрезанными от остального мира, но рутинная работа не останавливалась ни на минуту. Перевязки, осмотр, кормление, гигиенические процедуры. Наступил февраль 1941 года.

На фронт все чаще стало прибывать подкрепление, свежие силы, резервные формирования с островов. Мало-помалу численный перевес перешел к греческой армии. Наконец-то удалось оттеснить итальянцев к исходным позициям на границе с Албанией. И снова победа досталась грекам слишком большой ценой. Да, итальянцы были разгромлены в Янине, но их поражение обернулось огромным количеством военнопленных, многие из которых нуждались в срочной медицинской помощи. Их доставляли к ним в госпиталь такими же оборванными, голодными, обмороженными, с тем же выражением отчаяния в глазах, которое раньше Пенни читала в глазах греческих солдат. Они рады были просто куску хлеба, просто месту под навесом. Отчаянно не хватало свежей крови, медикаментов, многие итальянцы умирали от истощения и авитаминоза еще до того, как их успевали переправить в лагеря для военнопленных на юге страны.

В госпитале Красного Креста врагов не было. Вчерашние противники на поле боя, все эти израненные люди с исковерканными телами и душами отчаянно хватались за любую надежду, пытаясь выжить вопреки всему, и были благодарны за малейшее участие в их судьбе. В этой войне нет победителей, с грустью размышляла Пенни. В ней есть только проигравшие.

Каким облегчением стал приказ срочно вернуться назад, в Афины! От той невинной девушки, какой она отправлялась на фронт несколько месяцев назад, не осталось и следа. Назад возвращалась взрослая женщина, воистину принявшая крещение кровью в самом пекле военных сражений. Всю дорогу назад Пенни мечтала лишь об одном: вот она вернется домой, наполнит до краев ванну, вольет туда ароматизирующие масла и погрузится с головой в эту пену. Она будет лежать вечность, пока не смоет с себя все ужасы войны, свидетелем которых ей пришлось стать.

Город наводнили части британской армии. Их в спешном порядке отправляли на север для укрепления новых границ Греции. Пусть «Державы Оси» видят, что Великобритания не бросит Грецию в беде. Она не одна! Особенно бросались в глаза летчики в своей щеголеватой синей форме. Базы королевских ВВС разместили в Татои и Элевсине. В городе снова воцарилось радостное оживление, как если бы с врагом уже покончили раз и навсегда. Но Пенни чувствовала себя чужой на этом чересчур бравурном празднике жизни. По всему было видно, что жители Афин не имеют ни малейшего представления о том, что на самом деле творится на севере страны. Неужели они не понимают, размышляла она, что Германия не останется в стороне. Итальянцы потерпели поражение и отступили – что ж, на помощь к ним поспешат немцы.

Между тем оставался еще один курс, который ей было необходимо прослушать, – военно-полевая хирургия. В экстренных случаях, когда не хватало персонала, Пенни уже доводилось ассистировать во время операций, но знаний явно не хватало, и теперь надо было срочно восполнить пробелы. Настроена она была весьма решительно, ведь дополнительные знания ей нужны были для дела, а дело прежде всего.

Оказавшись снова в госпитале, она стала расспрашивать об Йоланде, но толком никто ничего не знал. Ситуацию прояснил один молодой врач.

– Так ее же поместили вон в ту палату, если я не ошибаюсь, – кивнул он в сторону ближайшей двери.

– Йоланда ранена? О боже! – страшно разволновалась Пенни и в эту самую минуту увидела подругу. Та шла по больничному коридору с перебинтованной рукой, держа ее на перевязи.

– Господи, что с тобой? – бросилась навстречу Пенни.

– Да так, ничего страшного. Небольшая царапина, которая стала гноиться, – постаралась успокоить подругу Йоланда. Но вид у нее был неважный, она сильно похудела и осунулась. – Мне дали недельный отпуск на лечение.

– Значит, там не просто царапина! – Пенни пристально посмотрела на подругу. – Но как бы то ни было, надо отпраздновать наше возвращение. Твое и мое.

– О, нет! Не могу! Я такая разбитая!

Пенни догадалась, что у подруги попросту нет денег. Видно, большую часть своего довольствия она отправляла родителям на Крит.

– За все плачу я! На меня пролился золотой дождь! – тут же солгала Пенни. В кошельке у нее завалялось всего лишь несколько драхм, оставшихся от той пухлой пачки банкнот, которую буквально силой затолкал ей в сумочку отец перед отъездом из Греции. Это был ее неприкосновенный запас, который она берегла на случай непредвиденных расходов. Кажется, такой случай наступил. – Так идем, да? В какой-нибудь клуб, в «Зонар» или в «Аргентину». У меня такое настроение, что я готова протанцевать всю ночь. Душа жаждет веселья.

– Мне даже и надеть нечего, – стала отнекиваться Йоланда. – И потом, что я скажу равви? Я ведь только что вернулась с фронта – и сразу на танцы. Он может не одобрить подобного легкомыслия.

– А ты ничего ему не говори! Как говорится, меньше знаешь, лучше спишь. Давай устроим праздник только для нас двоих. Сбросим с себя униформу, нарядимся в красивые платья и отправимся на бал. Неужели мы не заслужили небольшого праздника?

Пенни была настроена крайне решительно. В самом деле! Разве мало страданий и ужасов они увидели за последние месяцы? А сейчас ей хочется забыть о них, вычеркнуть все это из памяти хотя бы на несколько дней.

– Часто вспоминала сестру Маграт и ее «страшные» слайды?

– Всё! Ни слова о работе! Я запрещаю! Только танцы, танцы до утра!

– А ты изменилась! – улыбнулась Йоланда.

– Мы несколько месяцев прожили бок о бок со смертью. Так давай же вдохнем в себя хоть немного жизни. Кто знает, куда нас отправят в следующий раз. Вперед! Магазины ждут нас!

К Марджери, хозяйке Пенни, они вернулись, обвешанные пакетами с головы до пят. Нарядное платье для Йоланды, красивые туфли для Пенни, туалетное мыло, благоухающее ароматами роз, и другие туалетные принадлежности, духи. Обедали они в городе, на открытой террасе. Аппетитные булочки с сыром, знаменитый шоколадный торт «Захер», шедевр венского кулинара, в честь которого и назван этот торт. Впервые за долгие месяцы они шутили и смеялись.

– Боже мой, какой разврат! – воскликнула Йоланда, когда они стали собираться на танцы. Она с восхищением разглядывала свой наряд: белое шелковое платье с синим узором, длинные рукава, пышная юбка, собранная по талии. – Что сказала бы мама, увидев меня в этом платье! Ведь оно же такое короткое!

– Оно тебе очень идет! – улыбнулась Пенни, заметив, как на бледном личике Йоланды выступила краска. – Тебе стало лучше, да? Тогда давай вначале я перебинтую тебе руку.

Когда она сняла повязку, то увидела глубокую и безобразную рану. К счастью, она уже начала подсыхать.

– Что это?

– Ничего страшного. Просто ожог.

– И где ты его заработала?

– Да так, несчастный случай. Один солдат, он бредил от боли, схватил раскаленную кочергу и стал размахивать ею. А тут я как раз ему под руку попалась. Он ведь не нарочно, бедняга! Потом он умер. Врачи сказали, что он перед смертью впал в бешенство.

– А у тебя из-за этого сумасшедшего на всю жизнь останется шрам на руке! Марджери! Мы уходим на всю ночь! Вернемся только тогда, когда станцуем до дыр подошвы своих башмаков! Ключи я беру с собой!

Марджери лишь весело фыркнула в ответ и устроилась поудобнее в кресло с томиком своей любимой Агаты Кристи.

Клуб «Аргентина» полнился веселящимся народом. Все столики были заняты офицерами и их подружками. Но Пенни стала членом клуба еще в свою бытность студенткой Британской школы археологии. А потому их пропустили беспрекословно, и они сразу же направились к стойке бара. Вокруг было полно знакомых лиц, в том числе и из посольства. Друзья стали энергично махать руками молоденьким медсестрам, приглашая их за свой столик, и вскоре они уже сидели за столом в одной из компаний. Оркестр играл чудесно, офицеры рвались на танцпол, горя желанием продемонстрировать свои недюжинные танцевальные умения. Они лихо кружили партнерш по паркету, в промежутках между танцами были щедры на угощение и уважительно расспрашивали девушек о том, как там, на фронте. Всем хотелось прикоснуться к правде как она есть, без прикрас. Но Пенни не была настроена на воспоминания о войне. Она даже порекомендовала молодым людям подыскать себе другую компанию, если они не прекратят расспросы. «И откуда во мне столько раскованности и независимости?» – удивлялась она мысленно. Каких-то полгода назад она вряд ли рискнула бы явиться в ночной клуб без сопровождения кавалера. Но времена изменились, а вмести с ними изменилась и она. И, быть может, даже к лучшему. На фронте быстро учишься тому, как следует ценить маленькие радости и уметь дорожить жизнью во всех ее проявлениях. Они с Йоландой честно заработали пару часов беззаботного веселья – и кто посмеет бросить в них камень? Впрочем, Йоланда была настроена не столь оптимистично.

– Если мне встретится здесь кто-нибудь из знакомых, то не миновать беды! – прошептала она Пенни, напряженно разглядывая толпу. – У нас не принято, чтобы молоденькие девушки посещали такие места. Увидит кто из своих, а потом еще расскажет моим хозяевам. А равви возьмет и напишет письмо маме. Даже не представляю, что тогда будет. Пожалуй, я пойду домой, а?

– Нет! Я не пущу тебя! Разве ты не можешь хотя бы один вечер пожить для себя? Неужели ты не заслужила права на отдых?

Но тут снова зазвучала музыка, и очередные кавалеры снова увлекли их на танцпол. Нет, никто из офицеров не позволял себе ничего лишнего, но по мере того как молодые люди пьянели, все теснее становились их объятия и все настойчивее они домогались у девушек их адреса. Пора было возвращаться домой. Решили, что Йоланда переночует у Пенни, чтобы не тревожить хозяев. Дома их встретила Марджери. К удивлению Пенни, хозяйка еще не ложилась.

– А к вам, Пенни, приходил гость! – сказала она огорченным тоном, наблюдая за тем, как Пенни, сбросив новые туфельки, блаженно потягивает ноги. – Офицер из наших моторизованных частей. Представился капитаном Джардином.

– Брюс?! Брюс Джардин? Он в Афинах? – Пенни ошарашенно уставилась на Марджери. Господи, все последние месяцы она даже ни разу не вспомнила о нем!

– Хотел увидеться. Привез вам письма от сестры. – Марджери показала на стопку конвертов на столе.

– Как долго он здесь пробудет? Он назвал свой полк? – Пенни вдруг охватило страшное возбуждение. Надо же! После стольких лет Брюс снова захотел увидеть ее. Какая жалость, что он не застал ее дома!

– Успокойтесь, моя дорогая! Молодой человек квартирует всего лишь в трех кварталах от нас. Впрочем, там живут сегодня большинство военных. Он оставил свой номер телефона. Завтра ему позвоните. Только не сейчас, пожалуйста! Уже час ночи, пора спать.

– Простите, что доставила вам столько беспокойства, – пристыженно пробормотала Пенни. – Но вы так добры, так добры! – Ее щеки пылали от возбуждения.

– Никакого беспокойства! Я все равно не смогла бы заснуть! Очень уж тревожную информацию передали по радио. Гитлер ввел свои войска в Румынию. Думаю, он собирается довершить то, что не удалось итальянцам. Помяните мое слово, к Пасхе их надо ждать в Афинах. Пора паковать чемоданы!

– Да, тогда долго нам в отпуске прохлаждаться не дадут, – задумчиво проронила Йоланда, бросив серьезный взгляд на Пенни.

– Вот почему здесь столько наших! Что ж, если Гитлер думает, что с англичанами он разделается легким щелчком по носу, то он глубоко ошибается! – с неожиданным пафосом воскликнула Пенни. Правда, в глубине души она не была столь уверена в своих прогнозах.

– А кто этот Брюс Джардин? – переменила тему Йоланда. – При одном упоминании его имени ты вся зарделась, словно маков цвет.

– Так, один мой знакомый. Я с ним познакомилась, еще когда училась в школе археологии, – обтекаемо пояснила Пенни, не горя желанием вдаваться в детали. Как рассказать о крахе ее девичьих мечтаний, который она пережила тогда? Сейчас она совсем другая. Или он думал застать у Марджери прежнюю наивную девочку, влюбленную в него по уши?

Йоланда отключилась мгновенно и тотчас же заснула на походной кровати, которую они поставили в спальне Пенни. А Пенни долго вертелась на постели без сна. Надо же! К ней приходил Брюс. Вот если бы она не пошла на эти дурацкие танцы, то их встреча наверняка бы состоялась. Но ничего! Завтра утром она ему позвонит, и они договорятся о новой встрече.

«Неужели я так сильно хочу его увидеть?» – снова и снова спрашивала она себя. И все для того, чтобы прежние надежды вспыхнули в ее душе с новой силой, да? Конечно, ей следует поблагодарить его за то, что он привез ей письма от Эффи. Но это пустая формальность, обычная дань вежливости. А что на самом деле? Почему она испытывает такую беспричинную радость? Но бессмысленно разбираться в собственных чувствах посреди ночи. Она подумает об этом завтра, на свежую голову. Ах, сколько всего хорошего сулит ей завтрашний день! Неудивительно, что в предвкушении желанной встречи с Брюсом Пенни Георгиос и думать забыла о гитлеровских штурмовиках, уже марширующих по дорогам Румынии в сторону юга, то есть к ним. Ну и пусть себе! Это совсем не страшно! Где-то глухо проухала сова, а следом прокукарекал петух. Пенни забылась сном уже под самое утро.

* * *

Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем трубку на другом конце провода взяла какая-то сонная женщина. От возмущения Пенни готова была швырнуть трубку на рычаг.

– Вам нужен Брюс? Милочка моя, всем нужен Брюс…

Хриплый голос с акцентом крикнул кому-то:

– Куда, ты говоришь, он пошел? – Женщина вступила в неспешные переговоры с каким-то мужчиной. – Ничем не могу помочь вам, милочка! – снова заговорила она в трубку. – Он уехал. Их куда-то в спешном порядке отправили. Все «шито-крыто»! Все секретно! А кто его спрашивает?

Пенни не стала отвечать, бросив трубку. Еще не хватало выслушивать болтовню очередной пассии Брюса! Ничего не изменилось! Все так же теряет голову при виде каждой новой юбки! Настроение моментально испортилось. Какая же она дурочка! Снова нафантазировала себе бог знает что! А он зашел к ней исключительно как курьер. Передал письма, выполнил поручение Эвадны, и все, свободен!

Йоланда рано утром пошла к себе, оставив у Пенни новое платье и смыв с лица все следы вчерашних развлечений.

В булочной, куда отправилась Пенни за свежим хлебом, только и разговоров было, что о последних новостях. Якобы командующий греческой армией генерал Папагос хочет оставить свои лучшие силы в Албании, а британцев выдвинуть к северным границам с Болгарией. Впрочем, в овощной лавке обсуждалась уже совсем иная диспозиция. Пенни, сама недавно с фронта, не понаслышке знала, каково истинное положение дел в греческой армии. Да, люди сражаются самоотверженно, дерутся за каждую пядь земли, но экипированы солдаты плохо, не хватает снарядов, мало оружия. Жители Афин даже не представляют себе, какое опасное направление может принять разрастающийся конфликт.

Марджери вернулась из посольства и сообщила ей, что в гранд-отеле намечается какое-то очень важное собрание. Якобы видели даже самого короля, прошествовавшего в зал заседаний в сопровождении личной охраны. Обстановка накаляется, добавила она. Разработан план срочной эвакуации британских войск и всех подданных Британии на случай, если союзники не сумеют остановить наступление Гитлера.

Пенни с тяжелым сердцем стала готовиться к очередной отправке на театр военных действий. Столкнуться лицом к лицу с лучшей армией в мире, да, приятного мало! На сей раз Пенни ехала на фронт со вполне ясным представлением о том, что их ждет впереди. Не было даже желания любоваться проносящимися мимо пейзажами. Первозданная красота гор, луга, похожие издали на сплошные ковры из цветов, утопающие в красных, желтых, белых соцветиях роз дома. Все вокруг цветет и благоухает. Крестьяне выходили на дорогу, бросали прямо в машины хлеб, булки, бутылки с вином, будто приветствуя победителей. Ох, недолго продлится сие ликование, мрачно размышляла Пенни.

Участились авианалеты на город. С особым остервенением немцы бомбили бухту Пиргос. В результате одной из таких бомбежек взорвался корабль, доверху нагруженный боеприпасами. Взрыв был такой чудовищной силы, что все корабли, стоявшие поблизости, тоже были задеты или даже уничтожены. Казалось, в бухте не осталось ничего живого. По горным тропам стали подтягиваться знаменитые немецкие альпийские дивизии, обученные воевать в горной местности. Они быстро прорвали линию обороны греческой армии. В течение нескольких дней Салоники пали. Греция объявила о своей капитуляции. Какое-то время оборону держали только части британской и новозеландской армий.

Но для самой Пенни жизнь вернулась в прежнее русло. Нескончаемая вереница грузовиков с ранеными, которых следует переправлять на юг страны; и чем тревожнее новости, тем больше раненых. Британцы тоже не выдерживали натиска. Началось повсеместное отступление по всем фронтам, чему в немалой степени поспособствовало стремительное разложение в армейских частях. Люди бежали, оставляя территории, отвоеванные недавно такой дорогой ценой.

Все дороги, ведущие на юг, были запружены отступающими войсками. А сверху их непрерывно бомбили вражеские самолеты. Дороги были изрыты огромными рытвинами и воронками от авиабомб, машины с ранеными постоянно буксовали. Ямы наспех забрасывали тушами мертвых животных, строительным мусором и всяким хламом и ехали дальше. Такими темпами за день удавалось продвинуться всего лишь на несколько десятков миль. Раненые истекали кровью, самых тяжелых прятали по ближайшим деревням, а многих оставляли умирать там, где их застиг вражеский снаряд. Санитаров катастрофически не хватало. Вид отступающей армии был ужасен: лохмотья вместо формы, кровь – и на всем печать поражения и разрухи.

Бригада, в которой работала Пенни, выбивалась из последних сил, стараясь погрузить на машины как можно больше раненых. Йоланда работала с теми, кто мог еще передвигаться самостоятельно. Вместе с врачом она обходила пеший строй солдат, оказывая посильную помощь раненым. Но многие, как ни странно, отказывались от помощи. Один солдат буквально на коленях умолял Пенни не мерить ему температуру и позволить вернуться в строй, несмотря на сильнейшее инфекционное заболевание, от которого он только-только начал оправляться.

– Отпустите меня! – чуть не со слезами упрашивал он медсестру. – Ведь там остались мои друзья! Как я взгляну в глаза их матерям, если не сумею помочь им выбраться живыми из этого пекла?

Медики приноровились разворачивать временные пункты скорой помощи прямо по маршруту отступления. Койки, стулья, столы, медикаменты, газовые печи и прочая утварь – все грузили на мулов, которые перетаскивали этот скарб с одного места на другое.

Труднее всего было преодоление водных препятствий. Мулы категорически отказывались входить в реку, и тогда пригодились навыки верховой езды. Пенни, ехавшая верхом, без раздумий бросалась вперед, возглавляла колонну, собственным примером понукая мулов следовать за ней. Неужели же она, такая опытная наездница, не справится с тем, чем в обычное время занимаются только мужчины? И в эти минуты она представляла себе, что снова скачет во весь опор по горным долинам своей любимой Шотландии. Как давно это было! И каким безоблачно прекрасным казалось то время!

Ко всем бедам добавилась новая. Немецкие самолеты стали целенаправленно бомбить их санитарные станции. Поначалу Пенни была уверена, что большой знак Красного Креста на крышах палаток – надежная защита от вражеских налетов. На деле же оказалось иначе: немцы бомбили все подряд. А потому при виде самолетов приходилось срочно перетаскивать раненых в укрытия, прятаться в канавах и оврагах. Что они творят, думала Пенни. Ведь здесь же оказывают помощь всем, не разбирая, кто враг, кто свой. А после таких налетов участились самосуды. Солдаты, конвоировавшие пленных, не всегда могли обуздать эмоции.

Ночами сестры сидели с отрешенными лицами и молчали. Как могло случиться, что Греция пала? И так быстро!

Врач вздыхал и даже пытался шутить:

– На Рождество я все подрассчитал точно! И рождественский ужин встречал в кругу семьи в Афинах. А вот где мне придется разговляться пасхальным яйцом, гадать не берусь. Сие лишь одному Богу известно.

Йоланду пугали слухи, доходившие до них из пограничных районов. Якобы там уже начались массовые аресты евреев и даже казни. Конечно, причин для беспокойства у нее было больше, чем у остальных, но на войне неприятные неожиданности подстерегают каждого. В любую минуту может случиться все что угодно. Их телега сломалась, развалилась на части, и они все попадали на землю. На Пенни не было живого места от синяков и ссадин. Болело все тело, даже кожа на голове. Она всерьез опасалась, что отбила копчик и больше никогда не сумеет сесть. Но времени на то, чтобы жалеть себя, не было. Вокруг столько раненых, и все просят о помощи. Когда же кончится эта проклятая дорога?

* * *

Но вот наконец они приблизились к местам, овеянным легендарной славой. Фермопилы! Именно в этом узком ущелье царь Леонид и его мужественные спартанцы сумели остановить когда-то персидского царя Ксеркса и его армию. Персонал Красного Креста двигался в общем потоке отступающих армий. Все стремились на юг. И вскоре они оказались в Кифисии. В городе царил хаос. Пенни попыталась заняться размещением раненых: отели, пустующие здания, просто палатки, что угодно, но где раненых можно было бы уложить и начать оказывать им квалифицированную помощь. В общей сложности на всю дорогу с севера у них ушло более семи дней. За это время состояние многих тяжелораненых приблизилось к критической отметке. Землянки, превращенные в больничные палаты, давали лишь кратковременное облегчение, спасая больных от дождя и зноя. Люди были настолько измучены, что многие не выдерживали и кончали жизнь самоубийством. Врачи были вынуждены ходить по палатам с револьверами, на случай, если ситуация вдруг выйдет из-под контроля и солдаты начнут бунтовать. Греки были благодарны сотрудникам Красного Креста. Все понимали, что их присутствие в стране – это лишь вопрос времени. Персонал, в основном сформированный из британских подданных, уже в ближайшее время будет эвакуирован в Египет. Туда же постараются вывезти и самых тяжелых из числа раненых. Хотя, с учетом постоянных бомбежек с воздуха, едва ли грядущая эвакуация будет простым делом. Ведь даже добраться до порта практически невозможно.

Еще никогда Пасху не встречали в столь мрачном настроении, хотя все старались сохранить торжественность и праздничный настрой, присущий этому самому великому и святому дню церковного календаря. Правда, не было ни музыки, ни танцев. Слишком много вокруг вдов и сирот, чтобы петь и плясать. Отступающих солдат провожали достойно. Девушки бросали им цветы и кричали вслед: «Возвращайтесь с победой! Берегите себя! Благослови вас Бог!»

Во время одного из дежурств к Пенни наведался сотрудник британского посольства мистер Говард. Когда-то он работал вместе с Уолтером.

– Уолтер забронировал вам место на ближайшем судне. Надеюсь, вещи у вас собраны. Конечно, тут такая кутерьма, рейс может задержаться. Но в любом случае, все бумаги на ваше имя готовы. Надо только подписать их.

Пенни помолчала, раскуривая сигарету, потом жадно затянулась и сказала:

– Вот это новость! Как вы себе это представляете? Вы же видите, что здесь творится. Я медсестра. Мне что, по-вашему, бросить все и бежать?

– Началась эвакуация раненых британских солдат. Вместе с ними уезжают и медсестры-англичанки. Что касается греческого персонала, то они остаются здесь.

Пенни почувствовала, как в ней закипает ярость. И это после стольких усилий, когда все они, сотрудники Красного Креста, отчаянно пытались спасти как можно больше жизней.

– То есть вы их здесь бросаете? И моих раненых из числа греков тоже?

– О них будет заботиться уже их правительство. А наше правительство в данный момент занимается эвакуацией наших людей, военных, гражданских, сотрудников дипмиссии. Эвакуация должна быть проведена в кратчайшие сроки.

– Спасибо за информацию! – Разговаривать было больше не о чем. – Меня ждут больные, извините. Я остаюсь здесь!

– Не глупите! Вы что, хотите попасть в плен? У вас же британский паспорт.

– У меня сейчас греческая фамилия. Я вполне могу сойти за греческую медсестру.

– Да это же просто детский лепет, мисс Георг! Детский лепет! Потом, не забывайте, вы еще несовершеннолетняя.

– Вообще-то меня зовут мисс Георгиос. Прошу простить меня, но я в самом деле должна вернуться к своим обязанностям! Я уеду только тогда, когда прикажет мое непосредственное начальство, и ни минутой раньше!

Мистер Говард выскочил от нее как ошпаренный, бормоча себе под нос, что носятся тут со всякими девчонками, пекутся о них, а они…

Но Пенни вовсе не желала, чтобы о ней пеклись. К тому же дипломат ошибся. Она и сама спохватилась только сейчас. Ей уже исполнился двадцать один год. Совершеннолетняя! Просто она была настолько замотана последние недели, что сама забыла о своем дне рождения. И он прошел незамеченным, без традиционного торта и цветов. Как же она могла пропустить такую важную дату? Можно сказать, судьбоносную. Двадцать один год, краеугольный камень на ее жизненном пути. Ведь сейчас она имеет полное право делать все, что ей угодно, может сама принимать любые решения и отвечать за них. Что ж, первое решение она уже приняла, и мистер Говард ушел от нее ни с чем. Как же она изменилась за прошедшие месяцы. Пенни и сама удивлялась тому, как мало в ней осталось от той прежней девочки, которая когда-то приехала в Афины учиться археологии. Нет больше бунтующей дебютантки, нет больше страдающей от неразделенной любви юной девы. И все же забыть про собственный день рождения! Это уж совсем из ряда вон! Должна же она угостить своих напарниц хотя бы традиционными греческими сладостями. Впрочем, легче сказать, чем сделать! Где их раздобудешь в этом хаосе?

И все же она послала свободного дневального на поиски угощения. Тот обошел несколько бакалейных лавок и вернулся с кульком медового печенья и бутылкой вина. Что ж, на войне как на войне. Пенни устроила небольшое пиршество для коллег и раненых из своей палаты.

– Многие лета, chronia Polla! – хором кричали присутствующие и пили за ее здоровье.

Позже, когда они сидели с Йоландой на улице, потягивая какао, вглядываясь в ночное небо с мириадами звезд и вслушиваясь в отдаленные раскаты артиллерийской канонады, Пенни рассказала подруге о разговоре с сотрудником посольства.

– В свое время я обещала отцу, что уеду, когда здесь станет по-настоящему опасно. Но после того что мы уже видели… И как я могу бросить всех и уехать?

Йоланда печально взглянула на спящий внизу город и тяжело вздохнула.

– Передо мной та же дилемма. Я ведь тоже обещала родителям приехать к ним на Крит. Когда сюда войдут немцы, я сразу же попаду в особые списки, если верить слухам. А люди рассказывают страшные вещи… И что мне делать? Уехать сейчас?

– Делай как лучше для тебя! Уезжай! Но я буду очень скучать по тебе! Я же останусь с этими несчастными до конца. Меня отсюда только ломом выковыряют! Раненые просто в отчаянном настроении, да и дух у них совсем упал. Сегодня один молодой парень отказался от еды. Сказал, что хочет умереть. Другие же просто рвутся домой, к своим. Кто им поможет, если не мы? У меня такое чувство, что все их бросили на произвол судьбы. Мне стыдно, что я англичанка. Неужели же я стану спасать свою шкуру, унося отсюда ноги на первом подвернувшемся судне? Ни за что!

– Обещай мне, что будешь писать. – Йоланда ласково погладила ее руку. – И еще раз с днем рождения! Прости, мой подарок очень скромный!

С этими словами она достала из кармана халата небольшой пакетик. Пенни развернула бумажную салфетку и увидела белоснежный носовой платок с ее инициалами, вышитыми красным шелком. Они переплелись с первой буквой имени Йоланды. Чуть ниже был вышит нежный цветок фиалки.

– Сама вышивала? – восхитилась Пенни. – Как красиво! Я и не знала, что ты умеешь вышивать. И такая тонкая мережка! – Пенни почувствовала, как у нее увлажнились глаза. – Что бы с нами ни случилось, мы до конца наших дней останемся друзьями, да? А мне тебе и подарить нечего! – огорчилась она.

– Не торопись! Мой день рождения еще только в октябре. – Йоланда кивнула на платок. – Зато ты отныне всякий раз, когда будешь смотреть на эту фиалку, станешь вспоминать меня. Ведь мы с тобой подруги навек!

– Спасибо тебе! – Пенни обняла подругу за плечи. – Я буду беречь этот платок как самое драгоценное свое сокровище!

Спустя два дня все сестры ночью получили приказ помочь британским коллегам в организации эвакуации раненых. Раненых увозили в каретах «Скорой помощи», на грузовиках, на тележках, на всем, что могло двигаться. Сестры-англичанки расставались со своими греческими коллегами со слезами на глазах. Все понимали, что греческий персонал оставляют на милость врагу, который уже на подступах к городу. Закутавшись в плащи, Пенни и Йоланда сопровождали тех, кого несли на носилках. Поправляли у раненых повязки, все время мерили их пульс. Процессия под покровом ночи медленно двигалась по направлению к бухте.

Вначале эвакуация шла по плану, но потом началась бомбежка, сразу же спутавшая все карты. Воронки от бомб, мешавшие грузовикам ехать дальше, испуганное ржание лошадей, брошенные в спешке вещи… К заливу со всех сторон стягивались вереницы беженцев. Все устремлялись туда, где на фоне ночного неба мрачно чернели силуэты полуразрушенных торговых судов, военные корабли, рыбацкие лодки. Несколько судов уже отошли от причалов, взяв курс на Нафплион.

Самолеты методично бомбили всю акваторию порта. «Неужели мы управимся до рассвета?» – думала Пенни, глядя на разворачивающийся перед ней кошмар. Крики, стоны, мольбы о помощи, конгломерат из человеческих тел и машин. Как в этой мешанине понять, кто есть кто? Но звучали отрывистые команды, шеренги выравнивались, носилки с ранеными пропускались вперед, и их несли дальше со всеми возможными мерами предосторожности.

Налет прекратился так же внезапно, как и начался. Пенни с тяжелым сердцем рассматривала корабли, стоявшие на пирсе. Сколько из них сумеют добраться до пункта назначения? И что будет с теми, кто остается здесь, когда военные покинут порт? Внезапно один из раненых начал метаться в агонии, порываясь вскочить с носилок. На помощь к Пенни поспешили еще две медсестры, и они втроем едва уложили беднягу на место, после чего вкололи успокоительное. Пока они возились с молодым человеком, процесс эвакуации почти нормализовался. Живая очередь возобновила свое мерное движение к шлюпкам, на которых людей доставляли на борт кораблей.

Йоланда, сопровождавшая пеший строй солдат, оказалась далеко впереди. Впрочем, Пенни, ушедшей с головой в работу, было не до подруги. Лишь спустя полчаса, когда почти все ее пациенты были благополучно переправлены на борт судна, она начала расспрашивать у коллег, кто видел сестру Маркос. Нужно было возвращаться на базу и готовить к отправке очередную партию раненых. Никто ничего не мог сказать ей. Тогда она бросилась к военным, но и там не прояснили ситуацию. Военные занимались своим делом, куда им еще следить за какой-то медсестрой! Вон их сколько тут!

По дороге в госпиталь Пенни успокаивала себя: вполне возможно, Йоланда, освободившись первой, вернулась обратно на другом грузовике. Пенни вихрем взбежала по лестнице в ординаторскую, помчалась проверять душевые, коридоры, палаты. Потом выскочила на улицу и пробежалась по всем палаткам, которые были развернуты во дворе. Йоланды нигде не было. Пенни охватило отчаяние. Что случилось с подругой? Почему она не вернулась в госпиталь? Неужели она могла уехать вот так, просто, никому ничего не сказав?

Нет, это совсем не похоже на Йоланду. Она очень ответственный и обязательный человек. Неужели в этой свалке с ней что-то случилось? К тому же сейчас в порту полно всяких мерзавцев. Пенни своими глазами видела несколько пьяных типов. А Йоланда такая привлекательная девушка. Неужели же кто-то посмеет напасть на сестру милосердия, да еще в форме Красного Креста? А вдруг она оступилась, ведя больного по трапу, и свалилась прямо в воду? Догадки, одна страшнее другой, проносились в голове Пенни, когда она принялась обыскивать самые дальние помещения госпиталя в надежде обнаружить подругу спящей в каком-нибудь укромном уголке.

Поиски ничего не дали, и когда наступил день, Пенни уже не сомневалась, что с Йоландой случилось что-то непоправимо страшное. Отныне она осталась одна, совсем одна. Пенни нервно сжала носовой платок, подаренный ей подругой. Надо торопиться! Сейчас ее очередь сопровождать раненых на борт корабля. Куда повезут этих несчастных? И где Йоланда? Неужели им более не суждено увидеться вновь?

* * *

Все последующие дни исчезновение Йоланды не давало Пенни покоя. Она чувствовала себя брошенной и никому не нужной. Даже ее решимость остаться в Греции стала стремительно таять. «Действительно, что хорошего в том, если меня интернируют?» – уныло размышляла она. А вернувшись домой, она может заняться своим делом и там. Никто не станет препятствовать ее желанию пойти медсестрой в один из военных госпиталей. С наступлением дня бомбардировки порта возобновились с новой силой. Несколько британских истребителей пытались прикрыть процесс эвакуации с воздуха, но силы были явно не равны. По слухам, несколько кораблей, уже вышедших в Эгейское море, были потоплены. Если Йоланда осталась в качестве сопровождающей на одном из них, то даже страшно подумать, что случилось с ней.

Не менее душераздирающие новости приходили из бухты Пиргос. Там после очередной бомбежки прямо на причале взорвался пароход «Геллас», битком набитый гражданскими беженцами. Люди сгорели заживо.

– Уезжай! – убеждали ее коллеги из местных. – Мы сами выходим своих парней! А ты возвращайся на родину. Вон сколько ваших покалеченных ребят отправляют в путь, и всем нужен досмотр. Уезжай, пока не поздно!

Ночами Пенни лежала в постели без сна, обдумывая, что ей делать. А может, коллеги правы? Обещала же она отцу вернуться домой, как только здесь начнутся военные действия. Это просто ее дурацкая гордость не позволяет признать очевидное: надо эвакуироваться вместе со своими, и точка. Но в любом случае для нее отъезд станет очень мучительным шагом.

В британском посольстве царила неразбериха, какая бывает всегда при срочных сборах. Никто ей особо не обрадовался, тем более после того, как она сама отказалась от регистрации.

– Вы поздно спохватились, юная леди! – недружелюбно бросил ей в лицо какой-то клерк. – Ваше судно уже в море. Надо было приходить вчера.

Кажется, особое удовольствие она доставила своим появлением мистеру Говарду. Тот даже не посчитал нужным скрыть язвительную ухмылку, заметив ее в очереди на регистрацию. Его самодовольная физиономия стала той последней каплей, которая снова поколебала решимость Пенни бросить все и уехать. Подло и трусливо – бежать от опасностей! Тем более она уже совершеннолетняя и сама может распоряжаться своей судьбой. Никуда она не поедет! Пенни расправила плечи и, гордо вскинув голову, направилась к выходу.

Полуденное солнце ослепило глаза, и она чуть не упала, неловко споткнувшись об одну из ступенек посольского крыльца.

– Осторожно! – раздался у нее над ухом зычный мужской голос, и чья-то рука подхватила ее и уверенно поставила на ноги, предотвратив незапланированное падение. После чего последовало новое восклицание. – Вот так встреча! А вы что здесь делаете?

Прямо перед собой Пенни увидела загорелое лицо Брюса Джардина. В первую минуту она страшно обрадовалась, но тут же спохватилась и постаралась остудить свой пыл. Будто она не знает Брюса! Сейчас начнет читать свои наставления!

– По всему получается, что мое пребывание в Греции продлевается! – коротко бросила она, всем своим видом показывая, что не намерена вступать в пространные объяснения.

– Ну и дела! Я же давным-давно объяснил Уолтеру, что вас нужно немедленно вытаскивать отсюда. Где вы были, мисс, все это время?

Пенни испепелила его презрительным взглядом.

– С вашего позволения, начиная с января сего года я находилась в районе боевых действий на границе с Албанией в составе миссии Красного Креста. Вот хотела забрать документы, чтобы уехать домой, но опоздала на один день.

– Обалдеть! Хорошо, я займусь вашей отправкой на туманные берега Альбиона. Но и вы поторопитесь! И чтобы все было шито-крыто! Никому ни слова! Немцы уже на подступах к городу. Я к вам, кстати, заходил…

– Знаю! Я тоже звонила вам, но трубку сняла ваша приятельница и сказала, что понятия не имеет, где вы.

– А, это Сади! Маленькая подружка Деннис. Я действительно отлучался… были кое-какие срочные дела… Ступайте за мной! И позвольте угостить вас виски. Пару глотков вам отнюдь не помешают. Какая же вы худенькая! Впрочем, вы всегда были немного похожи на огородную жердь. Ну, и как на фронте? Страшно? – У Брюса хватило совести напустить на себя участливый вид.

– Можно сказать и так, – неопределенно промямлила Пенни, совершенно выбитая из колеи неожиданной встречей. А ему хоть бы что! Ведет себя с ней так, будто они расстались только вчера.

Позднее, когда они уже сидели за столиком уличного кафе, потягивая коктейль и закусывая спиртное сухофруктами и орехами, Пенни, глазея по сторонам, с трудом верила, что сейчас, в это же самое время, где-то идет война. Вокруг текла нормальная, самая обычная жизнь. Громыхали трамваи, между столиками сновали уличные торговцы, предлагая свой нехитрый товар, жалобно повизгивали ослики, впряженные в повозки, заполненные пассажирами, сидевшими плечом к плечу в две шеренги, что делало их похожими издали на два ряда такси, замерших на солнце в ожидании клиентов. Что это, затишье перед бурей? Или сегодня ей просто повезло выйти из дверей посольства в нужное время? И вот ее уже увлекли, увели туда, где не слышно выстрелов, где все хорошо и спокойно.

– Я остаюсь! Я нужна своим раненым! – вздохнула она, глядя на царящую вокруг благодать.

– Не глупите! Греки сами справятся со своими проблемами. А мы им нужны для другого. Мы должны воевать, чтобы в один прекрасный день вернуться сюда с победой. Недаром, провожая нас, они кричат: «Nike!» Победа! Да и когда их ребята маршировали по городу, вернувшись после поражения, они тоже кричали «Победа!». В любом случае с греками этим негодяям будет непросто!

– А куда отправляетесь вы?

– А кто его знает! – неопределенно пожал плечами Брюс. – Туда, где мы нужны. Где нас выбросят на берег. Вернемся к вам. Сейчас я хватаю такси, и мы едем за вашими вещами. Нет уж! Больше я это дело не оставлю на самотек. Да я с вас глаз не спущу, пока не отправлю в открытое море. Эвадна убьет меня, если я не транспортирую ее драгоценную сестричку на родину, причем в собранном виде.

Лицо Брюса обветрилось и загорело дочерна, а потому и улыбка на этом задубелом лице показалась Пенни похожей на гримасу.

Почему-то ей вдруг стало неловко, и она даже почувствовала себя виноватой перед ним. Когда-то Брюс казался ей рыцарем на белом коне, призванным спасти свою ненаглядную принцессу из рук злого волшебника. И вот он уже в два счета убедил ее, что надо уезжать. И решение это оказалось таким простым и таким очевидным. Уж не стала ли их неожиданная встреча знамением, неким знаком, поданным ей свыше, что пора покидать эти благословенные места? Вот и снова их пути пересеклись, и снова, по странному стечению обстоятельств, решения принимает он. А что же она сама? Она-то сама хочет отправиться вместе с ним на поиски очередных приключений, где он всегда и везде будет главным, станет отдавать ей команды и контролировать все вокруг? Или все же стоит проявить характер, взбрыкнуть, уйти и следовать дальше своим путем? И куда приведет ее этот путь в итоге? После визита в посольство ей абсолютно ясно: дипмиссия умыла руки и больше не интересуется ее судьбой. Следовательно, она должна быть только благодарна Брюсу за то, что тот сам предложил ей помощь. Ах, если бы только рядом с ней была Йоланда! И почему это всегда в присутствии Брюса Джардина она кажется себе неразумной школьницей?

* * *

Вечером в порт Монемвасии вступила автомобильная колонна, в которой из столицы отъезжали дипломаты и члены их семей. Колонна двигалась под усиленным эскортом военных. Для дипломатов была зафрахтована яхта с паровым двигателем под названием «Иоланта». Что же до Пенни, то ее эвакуация должна была осуществляться более скромным способом. Вместе с некоторыми греческими политиками и членами греческого правительства они должны были выйти в море на плоскодонном рыбацком суденышке (греки называют такие суденышки «кайками»), позаимствованном на время у одного местного моряка, который, по словам Брюса, хорошо ориентируется в хитросплетении прибрежных и дальних островов, разбросанных по всему Эгейскому морю.

– Отплываем с наступлением темноты, – скупо сообщил он ей о ближайших планах.

Пенни испуганно поежилась. Хорошо, что она переоделась в военную форму цвета хаки, которую подарила ей на прощание одна из медсестер. Прощались со слезами. Вместе с формой и плащом ей подарили еще и медальон с изображением святого Христофора, покровителя всех путешествующих по морю. У Пенни сердце разрывалось при прощании с коллегами. Но очевидно и другое. Останься она с ними, кто знает, не подставила бы она этих славных людей? Ведь ее присутствие могли расценить как элементарное укрывательство британского врага. А по законам военного времени наказание за такое преступление может быть только одно – расстрел.

Трясясь по разбитой дороге, на которой ей за последние дни стал знакомым каждый ухаб, Пенни вглядывалась в отливающую металлическим блеском водную гладь. Море казалось спокойным. Но опасность могла прийти с воздуха – самолеты, и из глубин – вражеские подводные лодки. Она уже, наверное, в сотый раз спросила Брюса, не заняла ли она чье-нибудь место, и тот в сотый раз заверил ее, что на их утлом суденышке места хватит всем сирым, отставшим от остальных. Лодка под названием «Амалия» выглядела вполне пристойно, в отличие от ее капитана. Тот со своей черной бородой, делавшей его похожим на пирата, встретил их на палубе в стельку пьяным. Брюс и его спутники быстро зашвырнули пропойцу в трюм, откуда он бодро поинтересовался у них:

– А кто из вас умеет управлять этим корытом?

Два бронзовых солдата в форменных головных уборах австралийских и новозеландских полков и в рваных шортах, тоже, видно, отставшие от своих, стали слезно просить взять их на борт и тут же предложили помощь, вызвавшись подкрепить своими умениями и навыками изрядно нервничающую команду. Пестрая компания, ничего не скажешь. Выходить с такой командой в открытое море… Но делать нечего: придется положиться на них, пока капитан не протрезвеет.

В полной тишине лодка медленно заскользила по водной глади. «Иоланта», вышедшая в море чуть раньше, уже превратилась в крохотную точку на горизонте. Под мерный гул двигателя Пенни решила немного вздремнуть, свернувшись калачиком и укрывшись плащом. Но сон не шел, опасность была разлита в воздухе, опасность таилась в глубинах моря. Все на палубе сидели в гробовой тишине, с ужасом разглядывая дымящиеся остовы потопленных кораблей, торчащие из воды. Отчетливо пахло машинным маслом и паленой резиной.

Все произошло так быстро, думала Пенни, что она даже не успела поразмыслить как следует. Неожиданная встреча с Брюсом, сборы впопыхах, потом получение всех необходимых документов на эвакуацию, позаимствованная у коллег военная форма, прощание на работе – и все это за каких-то полдня. Чем дальше отступал от них берег в прибрежной дымке тумана, тем чаще ей приходила на ум Йоланда. Где она, что с ней? Жива ли она еще? В конце концов усталость и порция красного вина сделали свое дело, и ее сморил сон.

Она проснулась с первыми лучами солнца, с онемевшими конечностями, голодная, но живая! «Какую прекрасную мишень мы сейчас являем с воздуха», – мелькнуло у нее в голове, когда она огляделась по сторонам. Брюс между тем уже распорядился, чтобы на палубе не было видно ни людей в форме, ни оружия, ни боеприпасов, ничего, что могло бы привлечь к ним дополнительное внимание. На худший случай был призапасен брезент, под которым можно было спрятаться военным. Пенни со страхом вглядывалась в лазурный небосвод, пытаясь отыскать в нем вражеские самолеты. Пока ничего. На палубе по-прежнему царило зловещее молчание. Наверное, поэтому всеми одновременно был услышан отдаленный гул моторов. Летят! Итак, удача от них отвернулась, но на лицах людей пока не было следов паники. Сейчас все они должны делать только то, что будет приказывать им Брюс.

– С вами все в порядке, Пен? – поинтересовался он мимоходом. – Помните, что надо делать?

Пенни молча кивнула головой и, стараясь ничем не выдать внутреннюю дрожь, сбросила плащ и принялась закатывать штаны, на ходу превращая их в шорты, явив всему присутствующему сообществу свои стройные длинные ноги. Гречанки тут же расстелили на палубе скатерть и разлеглись на ней, будто они принимают солнечные ванны. «Мессершмитт» сделал разворот и опустился над ними на предельно низкую высоту, потом снова нырнул вверх, видно, приготовившись начать обстрел с бреющего полета. Замирая от страха, Пенни кокетливо тряхнула своей белокурой гривой и помахала в воздухе загорелыми ножками.

– Дамы! Выше ноги! – скомандовала она в надежде, что с помощью этого невинного трюка им удастся обмануть немецкого аса. – Пусть думает, что мы здесь на пикнике.

Она изобразила на лице жизнерадостную улыбку и, схватив книгу, стала энергично размахивать ею в воздухе, приветствуя пилота. Неужели это сработает, думала Пенни, чувствуя странную пустоту в желудке.

И это действительно сработало! Все издали вздох облегчения, когда немец из своей кабины вдруг помахал им в ответ, а затем развернул машину и умчался прочь искать более подходящие цели для поражения, оставив женщин приходить в себя от только что пережитого ужаса. Впервые они столкнулись с врагом, как говорится, лицом к лицу.

– Хорошая работа, Пен! Молодец! – Брюс с улыбкой посмотрел на распростершиеся тела женщин, многие из которых продолжали оцепенело таращиться в небо. – Я всегда знал, что в трудную минуту на вас можно положиться. А вы, дамы, пока и дальше принимайте солнечные ванны. Опасность еще не миновала. Скоро мы должны причалить к ближайшему необитаемому острову.

Пенни увидела, как на самом горизонте из воды вдруг вынырнул кусок скалы, потом он стал расти и увеличиваться в размерах. Подойдя ближе, они увидели, что в мелководной бухте уже встала на прикол яхта «Иоланта». Издалека белоснежный остров напоминал некий райский уголок, затерявшийся в бескрайних бирюзовых просторах Эгейского моря. Как хорошо снова ступить ногой на твердую почву и укрыться в тени деревьев от изнурительной жары.

«Я могу взобраться на любую гору, но вот море нагоняет на меня страх», – размышляла Пенни, выпрыгивая на берег вслед за остальными. Пассажиры яхты между тем уже начали обживать остров. Женщины расстелили скатерти прямо на земле и выставляли из корзинок и сумок запасы провизии, предусмотрительно захваченные в дорогу. Дети носились по берегу как угорелые, играли в прятки, догонялки, просто резвились у воды. Всем им было строго наказано немедленно бежать в укрытие в случае появления вражеских самолетов.

На борту «Иоланты» была установлена пушка Льюиса, имелись и боеприпасы к ней, но что-то в ней сломалось, видимо повредили, когда маневрировали в темноте, покидая гавань. Сейчас члены команды во главе с несколькими офицерами колдовали над пушкой, пытаясь вернуть ее в строй.

Пенни подошла к женщинам, среди которых тут же узнала Джуди Харрингтон, давнишнюю приятельницу Эвадны. Сестра познакомила ее с ней когда-то на одном из дипломатических приемов. Женщины немедленно предложили Пенни немного джина с лаймом. Она присела вместе с ними под развесистым деревом и, откинувшись на спину, бездумно уставилась в небо. Такая благодать кругом! Похоже на сон. И в это же время раздался сигнал тревоги с яхты. Моряки предупреждали о приближающейся опасности. Женщины вскочили и, похватав детей, помчались в укрытие между скалами. На сей раз театральные представления отменяются, уныло подумала Пенни, увидев, как над островом стремительно снижаются три тяжелых бомбардировщика. А уже в следующее мгновение «Иоланта» взлетела на воздух в клубах огня и дыма, засыпая своими останками и их «Амалию». Вокруг раздались дикие женские вопли, плач детей, стоны, крики о помощи. Неожиданно море извергло из своих глубин какие-то куски арматуры и железа, а по его поверхности стало стремительно расползаться огромное пятно мазута. А еще вдруг остро запахло жареным мясом.

Тех, кто уцелел после этого страшного взрыва, вытаскивали из воды и укладывали прямо на землю. Детей повели в глубь острова, некоторые женщины метались по берегу в поисках близких. Трудно было понять, кто уцелел и выжил в этом кромешном аду.

Пенни мгновенно вспомнила о своих прямых обязанностях. Так, джин уже больше не джин, а дезинфицирующий раствор. Что еще ей может понадобиться для развертывания станции скорой помощи прямо здесь, на месте? Спиртное для очистки ран, соленая вода, перевязочные материалы, рейки, палки для шин, дрова для разведения огня.

– Срочно все чистое мне! – скомандовала она охрипшим от напряжения голосом. – Рубашки, комбинации, нижние юбки, все тряпки, шелковые, льняные, хлопчатобумажные! Главное – чтобы чистые! Женщины! Начинайте сразу же рвать белье на бинты.

Вот займутся работой, и у них быстрее пройдет шок, прикинула Пенни, направляясь к раненым. Увы, некоторым из них ее помощь уже была не нужна. Девять трупов, среди них члены команды, дипломаты, двое солдат. Другие… Когда-то она прочитала в одной книжке, что соленая морская вода подсушивает раны и заживляет их лучше всяких прижиганий и примочек. Дай бог, чтобы это было так, мелькнуло у нее в голове, когда она склонилась над первым из раненых. У шестерых были ожоги третьей степени. Двое находились в шоковом состоянии. Если своевременно не вывести больных из этого состояния, они наверняка погибнут. Дав соответствующие распоряжения своим добровольным помощницам, она оставила несчастных на попечение двух греческих служанок с «Иоланты», а сама продолжила осмотр раненых.

У Брюса были обожжены руки, но никаких других серьезных повреждений. Он уже готов был броситься вплавь к их полуразрушенному кайку, чтобы заняться его восстановлением. Медлить нельзя! Людей надо срочно эвакуировать с этого совсем не райского островка. Кто знает, что у немцев на уме? Бомбардировщики вполне могут вернуться снова, чтобы довершить начатое. К счастью, капитан-пират уже окончательно протрезвел после произошедшей трагедии и непрерывно гундосил, что знает поблизости один островок, где все будут в полной безопасности. И раненым там окажут надлежащую помощь.

С наступлением ночи все собрались вместе, чтобы похоронить погибших, а потом снова двинулись в путь, взяв курс на остров Кимолос. Брюс стоял на палубе и задумчиво смотрел вдаль. Обе руки его были перевязаны бинтами, сделанными из рубашки Пенни.

– Прости меня, Пенни, – задумчиво обронил он, неожиданно переходя на «ты». – Не собирался втягивать тебя в такую заварушку. Но хорошо, когда в команде есть человек, который точно знает, что надо делать. Ты молодец! – Он посмотрел на нее с нескрываемым восхищением, и неожиданно для себя Пенни вспыхнула от смущения. Как все запутано в этой жизни! Их первая встреча на роскошном балу в Шотландии – и вот они стоят на палубе утлого суденышка, с израненными руками, оборванные, голодные, уставшие, а вокруг бушует война.

– Наверное, так было надо. Значит, пока мое место здесь. А что с нами будет? – почти с детским любопытством спросила она.

– Конечно, нас подберут. Вопрос только когда. Впрочем, на борту слишком много важных шишек. До нас очередь может и не дойти.

– А куда мы направлялись изначально?

– На родину Зевса. Туда, где мужественный Тесей победил Минотавра.

Усталость была такой сильной, что Пенни не сразу поняла замысловатые аллюзии Брюса и растерянно уставилась на него.

– На Крит! Там теперь последний форпост греческого короля. Готовятся к новому наступлению, не иначе. Надеюсь, тебя отправят на родину в числе первых, вместе с женами дипломатов и их детьми.

Надейся, надейся, мелькнуло у Пенни, бездумно вперившей взгляд в морскую даль. Сегодня она оказалась на своем месте, это правда. Она помогла людям, спасла несколько жизней, а все потому, что знала, что делать, и умела это делать. Сама судьба своим перстом указывает ей дорогу в будущее. Кто знает, быть может, именно на этом острове ее ждет главное дело всей жизни. В любом случае одно она знала совершенно точно и чувствовала это буквально каждой клеточкой своего тела: она не скоро увидит Англию. Очень не скоро!

2001 год

Итак, вот куда тебя занесло, старушка! И вокруг только незнакомые лица. Надолго ли? Я улыбнулась своим воспоминаниям и осушила виски до дна. Занимался рассвет. Я глянулась в зеркало. А что? Виски, как и вино, отличное утешение для тех, кто одинок.

Первые солнечные лучи скользнули по стенам комнаты, и почти одновременно зазвенел будильник. Пора! Пора брать себя в руки и выходить из ступора, в котором я пребываю последние дни. Все воспоминания надо отложить на потом. Но вместо того чтобы начать собираться, я снова плюхнулась в кресло. Так не хочется выныривать из прошлого, из тех дней, когда ты был молод, полон надежд и планов, и это вопреки тому, что на твою голову сыпались бомбы. Как объяснить нынешним молодым, что тогда даже осознание того, что ты все еще жив, уже воспринималось как самое большое счастье?

Всё, старушка, кончай грезить наяву! Подъем! Встали, начистили перышки, и в путь! А ведь есть еще и пара неотложных дел, которые нужно обязательно доделать до отъезда. Да и Лоис не любит ждать…

Часть 2 Крит

Займется алая заря,

Уйдет на Запад мрак ночной.

Вперед, друзья! Вперед, друзья!

Победа нас ведет на бой.

«Rot schient die Sonne» Полковой гимн немецких десантников, 1941 год

Май 2001 года

Старик стоял на верхней палубе, рассматривая бухту Пиргос. Он смотрел вниз, наблюдая за последними приготовлениями к отплытию парома. Машины, замершие в неподвижности на нижней палубе, опаздывающие пассажиры, торопливо бегущие по сходням. Он был одинок в этой толпе чужих и незнакомых людей. А мог бы полететь самолетом. Но он специально выбрал самый долгий путь возвращения на остров. Ведь столько лет он все тянул и откладывал со своим возвращением на Крит. У него очень приличная каюта. Нет, без всякой роскоши. В его годы это уже излишество, а у него очень скромные потребности. Жесткий матрас, туалет рядом, немного свободного пространства, в котором можно уединиться с хорошей книгой, когда на палубе станет слишком тесно от обилия народа или когда опять возобновятся боли в ноге.

Он заново открыл для себя Афины и получил огромное удовольствие от этого повторного знакомства. Крупные здания практически не изменились. Просто странно было после стольких лет снова видеть их на прежнем месте. Послевоенная Греция прожила очень непростые годы после оккупации. Тут и гражданская война, и военный переворот, и последующее медленное, но неуклонное восстановление из пепла пожарищ Второй мировой войны. Сегодня Греция воспринимает себя совершенно иначе, чем раньше, в контексте всего европейского содружества, что, впрочем, с падением Берлинской стены стало характерно и для всей остальной Европы.

После нескольких дней, проведенных в знакомых местах, он вдруг почувствовал, как сам собой стал разматываться в прошлое клубок его собственной жизни. Научная карьера, отход от дел, несколько женитьб, туда, в глубь и в глубь времени, которое помнит дни его молодости и славы. Назад, в те далекие дни, когда он так свято верил в то, что ему поручили очень важное и нужное дело: защищать и оборонять береговую линию вдоль Средиземного моря, обеспечивать безопасность поставок нефти и мазута, отвечать за безопасность самих маршрутов, которыми следуют судна. О, как их обманули тогда! И как сами они были наивны, дерзко поверив в свои возможности. Что ж, со вздохом подумал он. Вечная, как мир, история. Если бы молодость знала, если бы старость могла! Так что уже ничего не изменить. Что прошло, то прошло. И прошлое надо принимать таким, каким оно было, со всеми его взлетами и падениями, триумфами и поражениями. Его внимание привлек взмывший ввысь самолет.

А все ж таки то было хорошее время! Пьянящее чувство радости от первых победных дней, боевое братство людей, пожертвовавших всем и вся во имя родины, до конца исполнивших свой долг и не посрамивших чести. Разве могу я усомниться в личном мужестве и отваге своих друзей и товарищей по оружию?

Он стоял на палубе и смотрел, как тают вдали огни Пиргоса, как растворяется в вечерней дымке величественный силуэт Акрополя, как сливаются с небом силуэты гор. Впереди долгий ночной переход. Разве сможет он забыть свой последний переход через Эгейское море в годы войны? Разве забудет он сам вид этого моря? И то назначение, которое последовало после завершения перехода? Он снова вздохнул. Назначение! О, то была особая миссия. Кто это сказал, что новобранцы храбры своим невежеством? Разве подозревают они о тех испытаниях, которые могут подстерегать их на земле, когда они прыгают с парашютом вниз?

Май 1941 года

Райнер Брехт вместе с другими офицерами сидел в бальной зале гранд-отеля «Бретань», сосредоточенно рассматривая на экране большую карту острова Крит. Увидев знакомые еще со студенческих лет очертания острова, он невольно улыбнулся. В полной тишине генерал Студент, скользя указкой по карте, излагал общую концепцию всей операции и диспозицию войск. Для начала были обозначены три аэропорта, которые будут задействованы при высадке десанта на северное побережье острова.

Батальон Брехта должен взять Малеме, что расположен рядом со старой венецианской столицей Ханья. Конечно, он предпочел бы Ираклион. Невольно вспомнилось первое посещение города, а потом поездка в Кносский дворец на ведущиеся там раскопки. Горная гряда разделяет остров на две части. Все порты защищены старинными фортификационными сооружениями, построенными еще турками. Там же находятся и арсеналы с оружием. А остальное пространство острова – это оливковые рощи, леса и бесконечные песчаные пляжи.

– Англичане оставили остров, – продолжал между тем генерал. – В настоящее время их присутствие на острове исчисляется в лучшем случае пятью тысячами солдат, не более. Большая часть британской армии передислоцировалась в Египет. К тому же армия измотана отступлением, ее боевой дух подорван постоянными поражениями, у них проблемы с боеприпасами и оружием. Что же до местного населения, то мы уверены, что они проявят пассивность, а в ряде случаев будут даже приветствовать наше появление на Крите.

Неужели он говорит о тех греках, озадаченно подумал Брехт, которые в свое время отчаянно дрались с турками за свою свободу? О тех самых греках, которые проявили чудеса храбрости, воюя в Албании? Однако здесь не место для дискуссий, тем более с теми, кто выше тебя по рангу и по званию. А потому он выслушал рассуждения генерала молча. Во время своих странствий по острову он встречал всяких критян: горьких пропойц, людей с необузданным нравом, мстительных и помнящих все обиды до седьмого колена. Это в их среде до сих пор бытует поверье, что хорошая свадьба бывает только тогда, когда жених крадет невесту. В свое время Райнер получил отменное классическое образование, а потому прекрасно разбирался в том, что такое греки. Но критяне – о, это совершенно особый народ!

По окончании совещания Райнер вышел на улицу. Операция «Меркурий» (так называлась предстоящая высадка на Крит) готовилась в обстановке строжайшей секретности. Все его люди узнают о том, куда и зачем их направляют, лишь в самую последнюю минуту. Молодые люди беспечны: легко могут проболтаться за кружкой пива, да еще и прихвастнуть при этом, чтобы лишний раз подчеркнуть собственную значимость. Молодежь жаждет настоящего дела. Несколько месяцев изнурительной подготовки уже порядком надоели всем. Он гордился успехами вчерашних добровольцев: ребята рвутся в бой, но главное – они готовы к бою. Храбрые, физически выносливые, они, в случае чего, умеют повести за собой.

Райнер немного прогулялся по Национальному парку. В эти весенние дни он был особенно хорош: деревья утопают в цвету, и пурпурно-розовые соцветия свешиваются до самой земли, а внизу благоухают розы и дикие лилии, буйствуют пряные травы, покрывая сплошным ковром даже руины и места недавних бомбежек. Все же природа выносливее человека, мелькнуло у него в голове, когда он усаживался за столик одного из уличных кафе, и, медленно потягивая свой коктейль, Райнер стал наблюдать за прохожими. У тех при виде его офицерской формы лица сразу же делались испуганно-напряженными.

Вокруг вертелись несколько маленьких попрошаек в надежде на легкую милостыню. Он любил швырнуть горсть монет, а потом наблюдать за тем, как дети с ловкостью пронырливых обезьянок хватают монетки, отталкивая друг друга. Да, сейчас для всех непростое время, и для них тоже. Выживут сильнейшие и самые подготовленные. Последнее напомнило ему, что пора возвращаться к себе в палаточный лагерь, разбитый в Тополии: надо еще раз проверить, как обстоят дела с боеприпасами, да и со всем остальным тоже. Ведь на подготовку им отпущено всего лишь несколько часов.

По дороге на базу Райнер выхватывал глазом проносящиеся мимо морские пейзажи и уже вполне определенно прикидывал, что и как станет делать. Ведь от цели операции их отделяет не более ста шестидесяти миль точно такого же ярко-синего моря. На рукаве его кителя – ныряющий орел со свастикой в клюве. Райнер имеет право носить эту эмблему на своей форме, ибо заработал ее ценой невероятных физических усилий и личного мужества. Попробуй-ка прыгнуть с самолета и приземлиться в строго заданную цель. Да, как это там сказано? Много званых, но мало избранных. Все, кто не выдерживали интенсивных нагрузок, отсеивались уже на первых этапах подготовки. Лично он пришел в десантные войска из кавалерийского полка и потом ковал мастерство самостоятельно, преодолевая собственные страхи и комплексы. Зато сейчас риск для него равноценен самой жизни. Рискуя, он чувствует, что живет. Того же он добивался и от своих подчиненных. Многие из них получили хорошую закалку еще в гитлерюгенде. Горячие головы! Воспламеняются при первой же команде! Он вообще благоволил к тем солдатам, кто не боится рисковать, в ком силен дух приключений и даже авантюризма, кто идет напролом, но одновременно умеет, в случае чего, найти и обходные пути. В свои двадцать пять лет капитан Брехт казался себе уже много пожившим человеком, особенно в сопоставлении с восемнадцатилетними мальчишками, служившими под его началом: бывшие студенты, выходцы из фермерских семей, сыновья старых аристократических фамилий.

Хорошенькие девушки заглядываются на этих красавцев, да еще в такой импозантной форме. Лично он сторонится общества всех этих прелестниц – всегда чувствует себя немного не в своей тарелке, когда попадает в женское общество. И потом, ему нужна не просто добрая женщина, хорошая домохозяйка и прочее. Ему нужна та, которая будет равна ему во всем: умна, изобретательна, остроумна, храбра. Пока такой он еще не встретил. Что и к лучшему. Предстоящая миссия чрезвычайно опасна. Да и вообще, лучше дождаться победного завершения войны, а там он вернется к своим академическим занятиям и, кто знает, быть может, в один прекрасный день…

Однако хватит мечтать! Хватит бесцельно валяться на пляже, подставляя тело живительным солнечным лучам. Краткий отпуск подходит к концу. Да и жара с каждым днем усиливается. Вот и сейчас уже ранний вечер, а температура все рано держится в пределах сорока градусов и не думает спадать. Его люди разбрелись по оливковой роще, ищут прохладу в тени деревьев и с любопытством наблюдают за начавшимися приготовлениями.

Надо еще раз проверить деревянные контейнеры, которые тоже будут сброшены парашютами на будущую базу их дислокации. Кажется, они предусмотрели все: свежий хлеб, колбасы, шоколад, таблетки кофеина, сигареты, шарики серы, глюкоза. Плюс в ранце у каждого десантника имеется индивидуальный медицинский пакет. А еще всем участникам операции вручат шелковый носовой платок с выбитой на нем картой острова. Каждый контейнер имеет свою окраску: своеобразная маркировка, обозначающая, какой конкретно груз в нем хранится. У всех десантников комплекты, состоящие из двух парашютов. Что ж, второй вполне может пригодиться, если, разобравшись с Критом, они двинутся на Кипр.

– Так это все же Крит, герр Райнер? – робко поинтересовался у него сержант. – Мы тут делаем ставки между собой, куда нас бросят: на Крит или на Кипр.

Райнер лишь улыбнулся в ответ. Скоро все узнаете, подумал он, а вслух сказал:

– Проверьте-ка лучше еще раз свои парашюты! И командиров взводов – ко мне!

Он собрал в охапку все свои карты, схемы, фотографии аэросъемок и стал спешно раскладывать бумаги на деревянном ящике.

Два его самых проверенных помощника, Шульц и Генц, немедленно подбежали к нему и стали сосредоточенно разглядывать фотоснимки. Потом они взглянули на карту острова и перевели взгляд на Райнера.

– Так, значит, это правда?

В последний вечер накануне операции всем десантникам была выделена дополнительная порция пива и бренди. Люди расслабились и, разлегшись возле костров, отдыхали. Кто-то наигрывал на губной гармошке их полковой гимн «Займется алая заря». Райнер тоже лежал в своей палатке без сна. Завтра! Все начнется завтра.

Утром он первым делом лично проверил еще раз, правильно ли закреплено оружие у его бойцов. Парашютист без автомата – это уже не солдат. Он ни на что не годен. Брехт всматривался в возбужденные лица своих подчиненных, видел их горящие глаза, и неожиданно в его душу стала закрадываться тревога. Бог знает, что их там ждет, на этом острове. Хоть бы сбылись слова генерала и критяне встретили их дружелюбно.

Наконец наступила очередь упаковать свои личные вещи. Своеобразный ритуал, когда каждый из них складывал в именной ящик не только пожитки, но и завещание, и прощальное письмо домой. Райнер положил в свой ящик книги – Платон, Торо, пьесы Шекспира, стихотворения Гёте. Несколько небольших сувениров для детей брата, немного кружева для матери и сестры Катрин, сигары для отца, прощальное письмо. Если он не вернется с Крита, посылку перешлют его семье как последнюю память о сыне и брате, как знак утешения и вечной скорби.

И сразу же сосредоточился на проблемах командования батальоном. Что главное? Спокойствие, осмотрительность, смелость, решительность, личное мужество, боевой дух. Главное – перехватить инициативу в самом начале, а потом постараться сохранить ее до конца боевой операции. Удастся ли им это? Кто знает! Остров буквально нашпигован крепостными сооружениями, и каждая крепость может преподнести им сюрприз. Одному Богу сейчас известно, кто из них вернется живым. Впрочем, его первейшая обязанность как командира – беречь людей и не рисковать их жизнью без нужды. Господи, взмолился он мысленно, помоги мне достойно справиться со всем, что ждет меня впереди.

Конечно, их девиз «С нами Бог» – это всего лишь дурная шутка. Райнер уже достаточно пожил на этом свете, чтобы понять: в нынешней войне нет ничего от Бога. Но Бог должен присутствовать в его внутреннем сознании, и это очень важно.

Ранним утром он сосредоточенно наблюдал за тем, как по пыльной взлетной полосе взмывают ввысь первые «юнкерсы», засыпая песком стоящие рядом транспортные самолеты. В каждом транспортнике уже находились по меньшей мере более дюжины десантников со всей экипировкой, включая спасательные жилеты, на случай, если солдату придется десантироваться в открытое море. При мысли о том, что их всех ждет, Райнер снова зябко поежился.

И уже в самую последнюю минуту гонец доставил ему приказ, опоздавший, по крайней мере, на два дня. Райнер раскрыл депешу и прочитал, отказываясь в первый момент поверить собственным глазам.

Вносятся коррективы в ранее имевшуюся информацию, согласно которой силы врага оценивались приблизительно в 12 000 человек. Согласно новым, уточненным данным, силы противника, дислоцированные в настоящее время на Крите, составляют 48 000 человек.

Райнер почувствовал, как у него похолодело в груди. А они посылают на остров всего лишь четыре тысячи солдат, у которых при себе лишь легкое стрелковое оружие. Итак, четыре тысячи самых лучших, самых подготовленных из его бойцов против многократно превосходящей армии противника плюс артиллерия, готовая встретить их шквальным огнем, плюс фортификационные сооружения и арсеналы с боеприпасами. Да не посылает ли их командование на верную гибель, мелькнула у него шальная мысль.

Май 2001 года

Мы летели прямым рейсом из Лондона до Афин и ночь провели в Гранд-отеле «Бретань» на площади Конституции. Какой деловой вид приобрела эта площадь в наши дни! Впрочем, в последний раз я видела площадь Конституции в совсем ином обрамлении: повсюду пушки, оружие, длиннющие очереди в британское посольство из желающих немедленно оформить все бумаги для того, чтобы поскорее покинуть город, где каждый провел такое прекрасное время, вкусив все радости жизни.

Из окна своего номера я наблюдала за тем, как все новые и новые серебристые лайнеры заходят на посадку в афинском аэропорту, доставляя очередную партию настроенных на отдых туристов. Да, а в моей памяти еще живы картины того, как «мессеры», подобно зловещим черным птицам, кружили над городом, испепеляя все подряд своим смертоносным огнем. Последние дни моей сестринской практики в Афинах 1940 года. Как я тогда выжила в том аду, и сама не знаю.

Потом я вспомнила, какими увидела Афины в последний раз. Город стоял в руинах, под стать мне самой, сломленной и опустошенной. Кругом одни развалины и неимоверная грязь, отличная среда обитания для тараканов и крыс. Но не хочется думать о том страшном времени. Зато какая красота сегодня! Город восстал из пепла, подобно птице феникс. Вот только прошлое не отпускает от себя никого. Да и что говорить! Пережитое сделало меня тем, кто я есть сегодня. Я все-таки выжила! Паром, стоявший в бухте Пиргос, был заполнен народом до отказа: туристы, много местных жителей, студенты в шортах с неизменными мобильниками и наушниками от персональных стереосистем, множество критян, возвращающихся домой после семейного шопинга в столице. Разве можно спутать эти смуглые черноглазые лица с кем-нибудь еще? Молодые женщины с младенцами на руках, ребятня с аккуратно подстриженными волосиками цвета слоновой кости и баклажан. А рядом вдовы в темных костюмах из кримплена. Кто-то играет в карты, кто-то просто разговаривает со знакомыми на колоритном местном диалекте. В памяти сами собой всплывают полузабытые слова.

Неподалеку группа британских ветеранов в строгих блейзерах с форменными нашивками частей и воинских подразделений. Наверняка направляются для участия в намеченных торжествах. Их воспоминания, скорее всего, похожи на мои собственные: моментальные снимки, выцветшие от времени. И снова в памяти стали возникать образы тех, кого я знала в те давние годы.

Я долго не могла заснуть. Мешал гул моторов, звуки воды, льющейся по трубам, громкий топот детских ног в коридоре. Надо встать пораньше, еще до того момента, как корабль пришвартуется в бухте Суда.

Я стояла на палубе, закутавшись в теплый плащ, и вглядывалась вдаль, туда, где море смыкается с полуночным небом и где уже слабо забрезжила тонюсенькая полоска бирюзы. Но вот и солнце показалось из-за заснеженных вершин Белых гор, облило их золотистым светом, и они застыли яркими бликами на фоне сочной зелени долин. Ах, как же все это знакомо! Я вдохнула полной грудью напоенный ароматами цветов воздух и улыбнулась при виде крохотных кубических домиков на берегу. Как же все быстро вернулось ко мне – и цвета, и краски, и запахи. Все многообразие оттенков и тонов Крита, дремавшее в моей душе столько лет.

Ханья Май 1941 года

При первых проблесках наступающего утра остров вынырнул из тумана, заняв положенное ему место между небом и землей. Горные пики, покрытые снежными шапками, скалистые утесы, обрывающиеся прямо в море. «Амалия» медленно проследовала мимо береговой артиллерии, вдоль старинной крепости, дальше, в глубь залива. Поднялось солнце, залив макушки гор насыщенным лимонно-золотистым светом. Вся бухта была запружена военными кораблями, рыболовецкими суднами, яхтами. Остатки флотилии, уцелевшие после эвакуации британских сил с севера. На палубах было черно от людей: усталые изможденные лица, глаза, глядящие куда-то в пустоту. Все вокруг пропахло дымом, жженой резиной, кордитом. Судя по всему, гавань недавно бомбили.

Дети на их кайке сидели как мыши. Многие еще не пришли в себя после пережитого шока. Женщины испуганно сбились в кучу, ожидая худшего. И лишь море сохраняло величавое спокойствие. Но и оно было серым, в пятнах мазута и разводах от масла. Хорошее обрамление для картины, запечатлевшей полный разгром и тотальное поражение.

– Ты должна остаться с нами, Пенни! – стала настаивать Джуди Харрингтон. – Тебе тоже нужен отдых. Да и дети тебя слушаются. Гордон распорядился, чтобы нам зарезервировали виллу. Слава богу, он прибыл сюда раньше. Бедная Ангела! Она все еще не может прийти в себя после гибели Эдмунда. Так ужасно! Сама мысль о том, что нельзя забрать с собой тело…

– Нет! – решительно возразила Пенни. – Я остаюсь с ранеными. Прежде всего я нужна им!

Ей не хотелось связывать себя никакими обязательствами, пока не прояснится вся обстановка в целом. А потому ее не привлекала перспектива трудоустройства в качестве медсестры в армейском госпитале, но и быть нянькой при чужих детях ей тоже категорически не хотелось.

– А госпиталь здесь есть? – поинтересовалась она у Брюса, отхлебывая из чашки с чаем, которым их угостили сразу же по прибытии.

На берегу было полно военных, докеров, тут же толпились местные жители. На пирсе стояли кареты «Скорой помощи», легковые автомобили, грузовики, повозки. Джуди упала на грудь мужу и с облегчением всхлипнула. Кажется, их испытания почти подошли к концу. Ангела замешкалась, собирая детей. Вид у нее был подавленный: белое как мел лицо, опухшие от слез глаза. Бедняжка, подумала Пенни, ее испытания еще только начинаются.

– Полевой госпиталь разбит прямо на берегу залива, в западной части города, – ответил Гордон, муж Джуди, окидывая Пенни взглядом с ног до головы. – Они работают круглыми сутками. Но, боюсь, молоденьким девушкам там не место.

– Ах, что ты, дорогой! – тут же бросилась на защиту Пенни его жена. – Наша Пенни молодец! Воистину, она на этом ужасном острове вела себя как самая настоящая Флоренс Найтингейл. Если бы не Пенни, мы бы и половины из тех раненых, что привезли с собой, недосчитались.

– Какую-то пользу я все же могу принести! – не согласилась с Гордоном Пенни. – Ведь работы по уходу за ранеными хватает.

– Да, но официально вы не числитесь военной медсестрой! – насупился Гордон. – К тому же скоро начнется их эвакуация.

– Боюсь, Гордон, вы ошибаетесь. Я именно военная медсестра. Неужели вы думаете, что они откажутся от пары лишних рук?

– Итак, мы снова упрямимся! – вмешался в разговор Брюс. – Да Эвадна разорвет всех нас на части, если мы не доставим эту беглянку домой!

– Я не ребенок, Брюс! – взорвалась Пенни. – И, пожалуйста, не командуй мною так, будто я одна из твоих пассий. А сейчас я еду вместе с ранеными в госпиталь! Увидимся позже!

– Но ты ведь даже не знаешь, где мы будем! Я сам заберу тебя из госпиталя, и это приказ! – рявкнул в ответ Брюс, но Пенни уже не слышала его.

Вот как! Там, на острове, и потом на лодке, все они были рады тому, что она есть, и тому, что она может помочь им. А здесь… Она не собирается прохлаждаться на этой дурацкой вилле. Распивать коктейли, болтать всякую чепуху в ожидании, когда их наконец переправят в Египет. Особенно когда здесь работы невпроворот.

Она быстро запрыгнула в карету «Скорой помощи», бросив последний взгляд на тот страшный хаос, который творился на берегу. Мужчины, уставшие, изможденные, босиком, выбиваясь из последних сил, разгружали корабли. Стаскивали по сходням ящики с грузом, блестя на солнце потными торсами. Да и сама она чувствовала себя липкой от грязи и пота. Как хорошо сейчас было бы искупаться, принять ванну. Но больные ждут, чтобы она поменяла им повязки, измерила температуру. Она почти не сомневалась, что у двоих уже началось заражение. А это самое опасное, в том числе и для жизни самих медсестер, ухаживающих за такими ранеными. По инструкции, положено мыться каждый день и дважды в течение смены менять одежду. Но сегодня о такой роскоши можно лишь мечтать. Да и о каких инструкциях можно вести речь, когда кругом война?

Машину вела медсестра, облаченная в военную форму австралийских войск. Она уверенно петляла по узеньким улочкам Ханьи. Пенни нащупала рукой холщовую сумку со своими пожитками. Медицинская форма – вот ее главное сокровище на данный момент! Как хорошо, что она прихватила ее с собой. Она с ней ни за что не расстанется.

Странное чувство свободы вдруг охватило все ее естество. Она с любопытством разглядывала улицы незнакомого города. Совсем не похож на Афины! Город начинался прямо от бухты Суда и простирался вдоль моря, повторяя все изгибы и выступы береговой линии. Вдоль пыльных дорог теснились крохотные домики, похожие на кубики. Во всех домах ставни плотно закрыты – спасение и от духоты, и от пыли. Между домами виднелись фруктовые сады с ровными рядами пышных лимонных деревьев. То тут, то там мелькали оливковые рощи. Вдоль улиц тянулись шеренги высоких платанов, густые кроны которых создавали живительную тень. Были и еще какие-то деревья, названий которых Пенни просто не знала. Между тем скорость пришлось сбросить, так как они пристроились в самый хвост длиннющей колонны. Повозки с впряженными в них мулами и осликами были доверху нагружены плетеными корзинами. И повсюду при виде их машины люди начинали улыбаться и приветствовали их. Женщины в черных головных уборах, босоногая ребятня с радостным визгом сопровождали машину с обеих сторон. Даже собаки, как показалось Пенни, встречали их веселым лаем, с энтузиазмом бросаясь под колеса. Ближе к центру постройки стали выше: оштукатуренные дома с балконами, с резными ставнями, расписанными яркими красками. Потом и вовсе пошли элегантные особняки, построенные в классическом стиле, с красивыми окнами и коваными чугунными оградами. Они свернули влево и стали стремительно удаляться от центральных улиц вверх по склону, ведущему к скалистому берегу. Пенни уже издали увидела палатки и натянутые тенты, над каждым из которых развевался «Юнион Джек». Подъезжают!

Бухта Галатас завораживала своей первозданной красотой. Госпиталь разбили на свободном пространстве между дорогой и берегом моря, поближе к скалистым отрогам, служившим одновременно и защитой от береговых ветров. Легкий бриз шевелил натянутые тенты, установленные в тени кипарисов и оливковых деревьев. Все время подъезжали машины, доставляя новых раненых. Тут же суетились санитары, дневальные отдавали команды, регулируя общий поток. При себе у Пенни были только паспорт, форма, золотые часики – подарок отца и носовой платок – подарок Йоланды. Носовой платок был весь в пятнах крови. «Если они откажутся взять меня, пущу в ход козырные карты, – решила про себя Пенни. – Начну афишировать связи Уолтера в посольстве».

Но случая воспользоваться знакомствами не представилось. Их сразу же направили в перевязочный пункт, где хлопотали сестры из австралийских и новозеландских частей. Они быстро переписали фамилии и звания всех раненых и тут же увезли их на осмотр.

Конечно, в любое другое время Пенни тут же побежала бы к воде, чтобы окунуться и смыть с себя всю грязь. Но сейчас не до купаний. Должна же она как-то обозначить свое присутствие здесь: зарегистрироваться, получить задание. Неужели же для нее не найдется работы?

Старшая медсестра выслушала ее, а когда Пенни рассказала о своем военном опыте в составе миссии Красного Креста, то сестра уже более не раздумывала. Она приказала ей немедленно переодеться в чистую форму и тут же выписала ордер на постой, согласно которому Пенни прикомандировывалась к военно-полевому госпиталю вплоть до момента эвакуации личного состава госпиталя с острова.

– Сегодня после обеда у нас пройдет служба благодарения, – сказала ей старшая медсестра. – Если хотите, присоединяйтесь.

– А за что благодарить? – невольно вырвалось у Пенни. Все увиденное ею за последние месяцы никак не настраивало на благодарственные молебны.

Сестра была явно шокирована ее вопросом.

– Как за что? За то, что нам удалось спасти стольких мужественных солдат. За то, что мы все еще живы. Моя подруга сгорела заживо вместе с ранеными и гражданскими, которых перевозил паром «Геллас». Они даже не успели выйти из бухты.

Пенни невольно содрогнулась при мысли о том, что среди этих несчастных могла быть и Йоланда.

Перед началом службы одну из ближайших скал задрапировали национальным флагом Великобритании. Перед флагом поставили две железные банки из-под повидла с полевыми цветами. Пенни почему-то захотелось расплакаться при виде этой картины. Говорили о свободе, о красоте окружающей природы – и ни слова о смерти, о палатках, о нехватке дезинфицирующих средств.

С наступлением вечера Пенни вместе с другими медсестрами, освободившимися после дежурства, отправилась на море. Они нашли укромный уголок, где можно было искупаться, не привлекая к себе излишнего внимания, быстро разделись и нырнули в прохладные волны. Как хорошо, подумала Пенни, наблюдая за тем, как девушки, поднимают вокруг себя фонтаны брызг. И впереди у них еще несколько часов свободного времени.

– А давайте оторвемся по полной, – предложила одна из медсестер по имени Сэлли. – Сейчас махнем на попутке в город, и мы тебе покажем все местные красоты, – обратилась она к Пенни. – Главная достопримечательность – это, конечно, сама бухта. Вернее, то, что от нее осталось. А еще я знаю одно местечко, где продается самое вкусное в мире мороженое. В двух шагах от Кафедральной площади.

Пенни даже не во что было переодеться. Почти все свои вещи она пустила на тряпки для перевязки раненых. Пришлось ехать в том, в чем была.

В городе бурлила жизнь. Десятки узеньких улочек, извиваясь и петляя, бежали от гавани вверх, к центру. То и дело им встречались большие воронки от разорвавшихся бомб, люди осторожно обходили их и торопились дальше по своим делам. Кто-то собирал разбросанный вокруг мусор, кто-то блуждал по магазинчикам, которые, несмотря на военное время, бойко торговали всем подряд. В одной из лавчонок Пенни купила себе кружевную блузку вместо той рубашки, которую пустила на бинты для Брюса. Потом девушки купили себе еще немного сладостей, орехи, масло, мыло и повели Пенни в ту часть города, где ремесленники прямо на улицах торгуют своими изделиями. Особенно бойко шла торговля у сапожников. Греческие военные из местных охотно покупали высокие, до самых колен, кожаные сапоги. Знакомая обувь, подумала Пенни. Сколько таких вот сапог ей пришлось разрезать, чтобы добраться до раны. Себе она купила небольшую сумочку-кошелек на ремешке, которую носят пристегнутой к талии. Вполне достаточно места для хранения документов, нескольких соверенов, сэкономленных на черный день, и небольшой фляжки с бренди. Плюс золотые часы и драгоценный носовой платок. Она вдруг вспомнила, как одна пожилая медсестра-гречанка учила ее в Афинах, что в непредвиденных обстоятельствах главное – это сохранять хладнокровие и иметь при себе хоть немного наличных денег.

Покончив с покупками, девушки отправились в кафе-мороженое и, сев за столик, стали просто глазеть по сторонам. Уже смеркалось. В их распоряжении оставалось не больше часа. Еще немного поболтают о своем, о девичьем, обменяются приобретенным за дежурство опытом – и назад, в госпиталь. Впереди ночная смена. Они забросали Пенни вопросами, и та охотно рассказала им о своей работе в составе миссии Красного Креста, не забыв упомянуть и о поездках в районы боевых действий.

– Мы бы тебя считали за главную! – уважительно заметила Сэлли, выслушав ее рассказ, пустив пачку сигарет по кругу и предложив одну Пенни. – Ты так хорошо говоришь по-гречески!

Пенни отрицательно покачала головой, давая понять, что курить ей пока не хочется.

– Вообще-то я работала всего лишь в качестве волонтера, – честно призналась она и поспешно добавила, чтобы девушки, не дай бог, не подумали, что она увиливала от опасностей: – Но в переделках нам довелось побывать!

Ее спутницы понимающе закивали головами. Им во время отступления тоже уже пришлось повидать всякое. Они сказали, что многие критяне, которых спешно мобилизовали и перебросили на север Греции, все еще остаются там, и весьма сомнительно, что они сумеют вернуться домой.

– Что ждет гражданское население острова в случае продолжения налетов! Даже подумать страшно, – задумчиво обронила одна из медсестер. – Состояние наших войск ты сама видела. На двоих – одна винтовка и пара башмаков.

– Да! Немцы устроили нам настоящую бойню! – вздохнула Сэлли. – Хорошо, что нас вывозят отсюда. Говорят, мы нужны в Египте. Там, похоже, дорога тоже не усыпана розами.

– А кто же останется здесь? – заинтересованно спросила Пенни.

– Только мужской персонал: врачи, санитары, фельдшеры. Всех женщин приказано немедленно эвакуировать. Что ж, приказ есть приказ. Приказы не обсуждают.

«Вот так новость, – подумала Пенни. – Не успела я попасть на Крит, а уже нужно уезжать. А с другой стороны, зачем? Я же не военный человек и их приказам подчиняться не обязана. Даже не успела как следует познакомиться с самим островом. А ведь столько читала о Крите в свое время. И о тех раскопках, которые здесь велись. Пенни вдруг вспомнила своих однокурсников из Британской школы археологии. Интересно, где они сейчас, чем занимаются? Но вслух она не стала распространяться на тему об эвакуации. Армейская дисциплина строгая. Раз приказано женщин вывезти, значит, так надо. В глубине души Пенни прекрасно понимала, почему военные торопятся поскорее избавиться от женского присутствия на фронте. Значит, здесь ожидаются горячие денечки.

– Ой, я совсем забыла! – вдруг спохватилась она, вскакивая с места. – Мне еще нужно навестить кое-кого из тех женщин, которые прибыли сегодня на остров вместе со мной. Побегу! До встречи в лагере!

«Пожалуй, мне не стоит более появляться в обществе госпитальных медсестер, – подумала она. – Вдруг их уже сегодня отправят всех скопом в Египет? Нет, нужно время, чтобы все хорошенько обдумать. А для этого лучше всего залечь на дно на вилле Джуди Харрингтон, а заодно привести в порядок свою униформу медсестры греческого Красного Креста. Точнее, то, что от нее осталось. Кто знает, она может еще понадобиться. Собрав свои покупки, Пенни бросилась на поиски извозчика. Семью Харрингтонов поселили на шикарной вилле с не менее красивым и даже поэтичным названием – «Стелла Виста». Большой элегантный особняк примостился на самом краю утеса, с которого открывался просто потрясающий вид на окрестности. Весь залив Ханьи был как на ладони. Едва Пенни толкнула чугунную калитку, как увидела спешащего ей навстречу Гордона.

– Очень хорошо, что вы приехали! – бросил он на ходу. – Ступайте, помогите Джуди! Ангела в таком состоянии… А я убегаю… Столько еще работы, столько работы…

Ангела сидела в кресле, оцепенело вперив взор в пустоту. В руках она держала стакан с виски. Лицо ее было по-прежнему смертельно бледным. Заметив Пенни, она нервно поежилась в кресле.

– Дети все время спрашивают, что случилось с папой. Как им объяснить, что папы больше нет? Что я могу сказать? И что будет с нами со всеми?

– Напрасно ты налила ей столько виски! – укоризненно покачала головой Пенни, заметив стоящую в дверях Джуди. – Она еще в состоянии шока. Куда ее определили на постой?

– Сюда. Вместе с нами. И няня ее детей здесь же. Вилла большая, десять спален. Говорят, нас на днях отправят в Египет. Надеюсь, ты уже упаковала свои вещи?

Пенни улыбнулась и помахала перед ней пустой холщовой сумкой.

– Вот весь мой гардероб! Как говорится, все свое ношу с собой. Как команда? Где они?

– В клинике. И Брюс поехал вместе с ними. Он просто незаменим в трудную минуту! Хороший парень, да? Вы, если я не ошибаюсь, с ним давно знакомы?

Джуди бросила на нее любопытный взгляд. Но Пенни, сразу же уловив, к чему клонит давняя знакомая, сказала, как отрезала:

– Он старинный приятель Уолтера и моей сестры Эвадны. Я даже понятия не имею, где конкретно он служит. Он ведь такой: Фигаро здесь, Фигаро там.

– И хорошо! Меньше знаешь, лучше спишь! – понимающе усмехнулась Джуди и озабоченно потерла переносицу. – Всем известно, что наши ведомства, работающие с заграницей, просто обожают напускать туман на все вокруг. Вечно у них одни секреты и шпионские страсти. Впрочем, насколько я успела заметить, Брюс прекрасно знает язык. Следовательно, польза от него здесь есть, и немалая. Хотя, конечно, твой греческий гораздо лучше. И сама ты такая смуглая! Вполне можешь сойти за гречанку! Ну, как дела в госпитале?

– Готовят к эвакуации тяжелораненых и всех медсестер. С больными все ясно. Здесь не самые подходящие условия. Много пыли, насекомых. Мухи совершенно фантастических размеров. В такой среде раны затянутся не скоро, если вообще затянутся. Скорее уж станут стремительно разлагаться.

В комнате, куда отвела ее Джуди для того, чтобы привести себя в порядок, Пенни долго любовалась из окна видом на залив. Какая красота, думала она. И вся эта роскошь вокруг – ванная комната, чистая постель с накрахмаленными до хруста простынями, занавешенная сетчатым пологом. Впервые за последние месяцы Пенни почувствовала, как война отодвинулась вдруг далеко-далеко, словно ее и нету вовсе. Лежа в постели, она некоторое время напряженно вслушивалась в ночные звуки. Ветер колышет кроны деревьев, печально ухает сова, дети все никак не могут успокоиться в комнате наверху. А потом ее вдруг сморила такая усталость, что она провалилась в сон, словно в бездну. И проснулась от рева самолетов, свиста бомб и артиллерийской канонады.

– Ну вот! Как всегда, прилетели нас будить! – невесело пошутил Гордон, пытаясь разрядить обстановку. – Детей немедленно в подвал! Пусть поиграют там пока в пинг-понг!

Пенни с тревогой подумала о том, что происходит сейчас в госпитале. Неужели у немцев хватит совести бомбить госпиталь? И как там девушки, с которыми она познакомилась накануне? О том, чтобы ехать туда прямо сейчас, не могло быть и речи. Гордон категорически отказался выпустить ее из дома, пока не закончится налет.

Занялось утро, а вместе с ним начались и привычные хлопоты: приготовить завтрак, помыть, одеть и накормить детей. У Джуди созрела мысль устроить нечто вроде благотворительного чаепития для тех солдат, которые все еще томятся в порту в ожидании отправки. Она готова была поделиться ради этой затеи теми скромными запасами продовольствия, что были на вилле, и с присущей ей практичностью тут же загрузила всех женщин работой. Даже Ангелика, выйдя из ступора, откликнулась на сие благородное начинание. Но само мероприятие следовало согласовать с командованием британских войск. Штаб был расквартирован в бывшей резиденции греческого премьер-министра. Туда и отправились женщины за разрешением на проведение мероприятия. Пенни, воспользовавшись тем, что все заняты своими делами, быстро собрала вещи, намереваясь немедленно ехать в госпиталь, чтобы заступить на очередное дежурство.

Она уже держала в руках плащ, когда снова вернулся Гордон в сопровождении Брюса Джардина. Брюс был весь в пыли и страшно пропах дымом.

– Всю ночь жег бумаги в штабе, – пояснил за него Гордон. – Так, на всякий случай! Вдруг немцы захотят полакомиться нашими секретами! Хвать – а там ничего! Пусто! У Брюса для нас хорошие новости! Завтра за нами придет корабль. Пора заняться упаковкой вещей.

– Ты шутишь, дорогой! У нас же ничего не осталось! – вмешалась в разговор Джуди. – Разве что пойти прикупить что-нибудь для детей на дорогу.

– Вот и пошли, – проговорила Пенни, увлекая ее к выходу.

– Одну минутку, юная леди! – преградил ей путь Гордон. – Вас это тоже, между прочим, касается!

– Прошу простить, но я работаю в госпитале и подчиняюсь только распоряжениям своего начальства!

– Отставить разговорчики! – взорвался Гордон. – Пока за вашу безопасность несет ответственность консульский отдел. А потому делайте что вам говорят!

Разъяренная Пенни оттолкнула дипломата в сторону и выскочила на улицу. Брюс поймал ее уже на крыльце и схватил за руку.

– Пенелопа! Игры закончились! Теперь здесь начинаются серьезные дела. И на этом представлении женщинам не место!

– Вот как? А куда же вы упрячете несчастных критянок?

– О них позаботятся их семьи. Местные мужчины уведут своих женщин в горы. Так что пусть у тебя голова о них не болит!

– Напротив! Я служу в Красном Кресте. А первейшая обязанность этой организации – заботиться именно о гражданском населении. Тебе ясно?

– Пожалуйста, не разыгрывай из себя великомученицу! – вспылил Брюс, и его глаза сверкнули нехорошим блеском. – То, что здесь будет происходить, тебя не касается!

– Ты так думаешь? Я наполовину гречанка! У меня квалификация медсестры. Я имею опыт работы в условиях боевых действий! Не забывай, Красный Крест всегда стоит над схваткой. Для нас нет врагов, понятно?

– Когда же ты повзрослеешь, Пен! Все это чушь собачья, до которой никому не будет дела, когда начнется реальная бойня. И тогда ты моментально превратишься в обузу для всех. Женщины в таких делах – это всегда обуза! Как же ты этого не понимаешь?!

– Ах ты самовлюбленный болван! На «Амалии», между прочим, мы для вас не были обузой. И на острове кое-какая польза от нас тоже была, да? Или ты уже забыл, кто бинтовал тебе твои противные руки? Повторяю в последний раз! Я никуда не уеду, пока не получу соответствующее указание от своего начальства. В госпитале полно работы! И потом, мне надоело бегать, спасаясь от своих преследователей, словно загнанная дичь. Сейчас я направляюсь туда, где меня ждут и где для меня есть работа. Всё! Можешь передать Гордону, чтобы отдал мой билет кому-нибудь другому. И не смей мне приказывать впредь!

– В гневе ты неподражаема! – вдруг широко улыбнулся Брюс, разглядывая Пенни сверху донизу. – Позволь же хоть на прощание угостить тебя обедом. Поедем в город, найдем местечко, где можно спокойно посидеть. Полагаю, тебе есть о чем подумать с бокалом вина в руке.

– Мне пора в госпиталь! Я уже и так опаздываю, – проговорила Пенни без прежней уверенности в голосе. Конечно, служба прежде всего. А с другой стороны, когда они с Брюсом увидятся снова? И увидятся ли вообще? А в его компании так приятно будет отвлечься на часок-другой от тревожных мыслей о том, что ждет их впереди. К тому же нельзя забывать, что именно ему она обязана своим спасением. Ведь это же он в самую последнюю минуту буквально выхватил ее из Афин.

– Какие опоздания, Пенни? Ты что, числишься у них в штате? Или на тебя уже составлен график дежурств? Пошли! Я знаю поблизости один хороший ресторанчик, где превосходно готовят здешнюю рыбу. А потом я сам подброшу тебя до госпиталя. Думаю, на дорогах после налета творится черт знает что. Кстати, я сам тоже в скором времени отбываю. Но пару часов роли не играют, верно?

Сопротивляться бесполезно. Брюс, как всегда, оплел ее своей шелковистой паутиной, увлекая за собой. Он всегда действует на нее подобно гипнозу. К тому же он абсолютно прав. Пару часов роли не играют. Он усадил ее в открытый двухместный джип, и они помчались по рытвинам и колдобинам, в которые превратились почти все дороги. Из-под колес выбивались клубы пыли, ветер свистел в лицо, а ее волосы развевались на ветру подобно золотистому шарфу.

Они проехали по побережью, потом Брюс свернул на проселочную дорогу, миновал небольшую оливковую рощицу, проскочил мимо старинной монастырской обители и вынырнул на перекресток с небольшим уличным кафе на углу, примостившимся среди приземистых одноэтажных домиков.

Он представил Пенни хозяйке, и та не медля предъявила им рыбу, которую муж выловил в море сегодня рано утром. По ее словам, он едва успел спастись сам и спасти свою лодку от начавшейся бомбежки. Женщина моментально запекла рыбу на тлеющих угольях, обильно сдобрила ее оливковым маслом и лимонным соком и поставила перед ними блюдо со свежими горными травами. Эта простая еда была так необыкновенно вкусна, что они с Брюсом умяли целое блюдо рыбы, запивая ее таким же вкусным и ароматным домашним вином. И Пенни снова почувствовала себя так, будто никакой войны нет и в помине.

Она благодарно улыбнулась Брюсу.

– Огромное спасибо за обед! Вкуснотища! Но это ничего не меняет. Я остаюсь, и это решено! А все свои приказы можешь оставить при себе, ясно?

– Не язви, Пенни! Это тебя не красит.

– А с чего ты решил, что можешь мною командовать?

– Потому что я волнуюсь за тебя. И чувствую свою ответственность за твою жизнь. В конце концов, ведь это же я втянул тебя в эти дела. Или ты забыла?

– Пожалуйста, не обольщайся на свой счет! Уже тогда, когда я отказалась уезжать из Афин вместе с друзьями Эффи и Уолтера, я хорошо представляла себе, что делаю. И я знала, что поступаю правильно! Потому что могу принести здесь какую-то пользу. И сейчас не отступлюсь! Я ничего не боюсь!

– В том-то вся и беда, Пенни! Потому что бояться следует. Скоро здесь будет самый настоящий ад, и кто уцелеет в этом аду – известно лишь одному Богу. Боюсь даже думать о том, что станет с тобой, если ты попадешь в плен. Или даже того хуже! Война – это страшно!

– Я все прекрасно понимаю! Или ты забыл, где мне довелось побывать минувшей зимой? Я там на такое насмотрелась… Не волнуйся, справлюсь! Не смейся, но, честное слово, я всем сердцем чувствую, – для пущей убедительности Пенни даже постучала кулаком себе в грудь, – что мое призвание – это помогать больным, облегчать их страдания. Сама не знаю, откуда такая уверенность, но она есть, и это факт. Когда я рвалась в Афины, то хотела просто убежать от семьи, от притязаний домашних на мою жизнь, от тех обязательств, которые мне вменялись, от маминых надежд, которые она на меня возлагала. А потом я стала заниматься сестринской практикой, и все моментально изменилось. Мой побег из дома перестал быть просто приключением взбалмошной девчонки. Мое пребывание в Греции – это, если хочешь знать, вопрос жизни и смерти, особенно здесь, на Крите, и сейчас, когда все бегут и каждый спасается как может. Боже, как я мечтала в свое время о путешествии на Крит! И вот оно, мое путешествие и, если хочешь, моя судьба! Я ни о чем не жалею. И эта война – не только твоя, но и моя тоже!

Над столиком повисло долгое молчание: молчала Пенни, опустошенная после столь неожиданного взрыва чувств, молчал Брюс, пораженный столь необычной откровенностью. Наконец он осторожно взял Пенни за руку.

– Тогда удачи тебе! Она тебе может очень пригодиться!

– И тебе тоже! – Она прикрыла сверху его руку своей. – Ты помнишь нашу первую встречу на балу в Шотландии?

– Да, как сейчас вижу тебя в библиотеке с толстенным томом в руках! Платье на тебе было, скажем прямо, просто дурацкое!

– Оно действительно было ужасным! Сплошные оборки! А куда ты сейчас? – осмелилась поинтересоваться она, чувствуя, как между ними устанавливается некая особая, доверительная близость.

– Куда пошлют… Не имею права распространяться на подобные темы. Думаю, наши пути еще пересекутся. В одном месте, в другом… Я и сам не знаю, где буду завтра. Пенни, прошу тебя еще раз – будь осторожна! Если случится худшее и мы проиграем, не доверяй незнакомым людям. Помни, твое присутствие на острове уже многократно зафиксировано их шпионами. Они шныряют по всем портовым точкам и кафе, скрупулезно помечая каждое новое лицо, появившееся на острове. А ты бросаешься в глаза сразу. Постарайся смешаться с местными. Поработай над освоением местного диалекта. Если что, говори, что оказалась здесь проездом из Афин. Не высовывайся! Не лезь на рожон! И, ради всех святых, немедленно перекрась волосы в черный цвет. На голове носи платок, как все гречанки. Беда вот, что ты гораздо выше всех местных женщин.

– Брюс, зачем ты говоришь мне все это?

– Только затем, – внезапно перешел он на полушепот, – что если события начнут развиваться по наихудшему сценарию, то многие из местных подадутся в горы. Не забывай, народ здесь свободолюбивый. Начнут партизанить. Им тоже может понадобиться медицинская помощь. Тебе ясно? А потому, моя дикая горная козочка, если случится что-то плохое, немедленно уноси ноги в горы. Надеюсь, ты еще не разучилась бегать по горным склонам.

– То есть ты не веришь, что мы сейчас сможем одержать над ними победу?

Брюс помолчал и, с видом заговорщика оглядевшись по сторонам, на случай, если их подслушивают, проговорил вполголоса:

– Если честно, то не очень. Мне кажется, у наших уже не осталось ни сил, ни оружия, ни веры в себя, чтобы вырвать у немцев победу. Пока! Но Крит мы просто так не сдадим. Это все, что я могу сказать. – Он взглянул на часы и тяжело вздохнул. – Мне пора! Пошли, я подброшу тебя до базы.

Всю дорогу до госпиталя они ехали молча, погруженные каждый в свои мысли. Для Пенни весь романтизм ее свидания с Брюсом был начисто смазан его последним заявлением, исполненным пессимизма и горечи. Да и сам он устремляется навстречу опасности, не важно, что за секретная миссия ему поручена. Ясное дело, подробности своей работы он с ней не станет обсуждать. Брюс и так сказал ей слишком много. А главное – предупредил о том, что она должна быть готова к худшему. А может, и правда отправиться в эвакуацию вместе с другими медсестрами? На плавучем госпитале работа для нее обязательно найдется. Да, одно дело иметь мужество и готовность проявить его и совсем другое – подвергать опасности других людей. Предположим, она останется, и местные даже приютят ее. Но ведь их тут же расстреляют, если ее поймают.

Брюс высадил Пенни возле патрульного поста. Она долго махала ему вслед, не в силах сдвинуться с места. Глаза щипало от песка, струями разлетевшегося из-под колес после резкого разворота джипа. Да разве только один песок виноват? Когда они увидятся снова, с тоской подумала она. Каждая встреча с Брюсом так много значит для нее. Война, как ни странно, обозначила новый этап в их взаимоотношениях. Наконец-то!

В госпитале что-то неуловимо изменилось за время ее отсутствия. Не было прежней толкотни, уменьшилось число раненых, лежавших под натянутыми тентами на берегу. Она заторопилась в ординаторскую и по дороге столкнулась лоб в лоб с начальником госпиталя Дугласом Форситом.

– А вы что здесь делаете? – заорал он при виде ее.

– Я пришла на дежурство. Немного опоздала, правда… Но был налет… и я…

– При чем здесь налет? Почему вы не на корабле? – Его загорелое до черноты лицо выразило нескрываемое удивление.

– На каком корабле?

– Итак, они вышли в море без вас. Ночью мы эвакуировали в Египет весь женский состав госпиталя и самых тяжелых больных. Господи ты боже мой! Значит, ночью вас на базе не было? Где же вы шатались, хотел бы я знать? Почему проворонили этот чертов корабль?

Итак, снова роковое стечение обстоятельств, поразилась Пенни превратностям своей судьбы. Уже в который раз судьба все решает за нее. Пенни даже внутренне содрогнулась при мысли о том, сколь велико значение рока в ее жизни. Да, уже в который раз судьба лишает ее права выбора, оставляя лишь одно: покорно плыть в фарватере событий, подчиняясь обстоятельствам. Обстоятельства снова оказались сильнее ее, это правда. В первую минуту Пенни охватило смятение, но она тут же постаралась взять себя в руки. Сделав глубокий вдох, она спокойно ответила:

– У меня оформлены документы на эвакуацию вместе с семьей консула. Я ведь сотрудник миссии Красного Креста.

– Вот и отправляйтесь вместе с ними, ради бога! Я не могу оставить вас здесь. Одна женщина в окружении нескольких сотен солдат. Не положено!

– Но сэр! – отчаянно взмолилась Пенни. – Я же могу оказаться вам полезной, пока еще есть время. Вы же знаете, у меня есть опыт! – Сестре не положено вступать в пререкания с врачом, тем более с самим начальником госпиталя. Но сейчас ей было не до соблюдения формальностей делового этикета. – Неужели вам не нужна пара свободных рук?

– Меня волнуют не столько руки, сколько остальные части вашего драгоценного тела! Куда я вас дену? Где поселю? И с кем? С санитарами?

Но тут к ним торопливо подошел доктор Эллис. Вид у него был крайне озабоченный.

– Представляешь, – обратился он к Форситу, – еще два болвана заработали себе солнечный удар! Сестра Георгиос! Срочно займитесь ими! У меня пять новых случаев диареи. Больных нужно немедленно изолировать. Если так и дальше дело пойдет, то инфекция быстро распространится по всем палаткам. И еще, Дуглас! Не отказался бы ты взглянуть на одного из моих раненых? Что-то мне его спина не нравится.

Пенни пулей помчалась переодеваться. Они потом договорят с доктором Форситом, а пока ей надо спасать бедняг от солнечного удара. Наивные люди! Решили, видно, впитать в себя все солнце Крита. Бедолаги даже не подозревали о том, каким опасным может быть ласковое греческое солнышко.

Завтра она подумает о том, как ей узаконить свое пребывание здесь. Узаконить вопреки всем правилам и инструкциям. Разумеется, начальство, по своему обыкновению, станет протестовать. Но, в конце концов, она же из миссии Красного Креста. В случае необходимости ее можно будет переправить куда-нибудь, так сказать, в частном порядке. Да, корабль, вышедший в море без нее, – это знак. Верный знак того, что ей нужно остаться. И она остается!

2001 год

– Невероятно, да? – воскликнула я, обращаясь к сидящей за рулем Лоис. Мы мчались на арендованной машине по новенькому автобану, именуемому Национальной автострадой, уносясь все дальше и дальше на восток от бухты Суда. Следуя полученным инструкциям, Лоис постоянно сверялась с картой, боясь пропустить указанное место и проехать мимо нашей виллы. – Единственная британская медсестра на всем острове! Но так и было, поверь мне! А про себя я думала: «Наконец-то ты добилась своего!» Впрочем, в глубине души я отлично понимала, какому риску себя подвергаю. Поначалу я даже робко надеялась на чудо. А вдруг кто-нибудь из девушек остался? Вдруг про кого-нибудь просто забыли в спешке отъезда? Или кто-то, подобно мне, задержался в городе и не смог вовремя вернуться в лагерь? Я даже пробежалась по всем палаткам в поисках Сэлли или других знакомых медсестер. Тщетно! Я оказалась единственной идиоткой, оставшейся верной своим безумным принципам, хотя все внутри меня моментально заиндевело от страха. Но делать нечего! Я отправилась на свой пост и включилась в работу. А потом все изменилось!

– Одна-единственная женщина – и тысячи мужчин вокруг! Как ты с ними только справлялась! – сочувственно сказала Лоис, не отрываясь от дороги, всецело сосредоточившись на непривычном для нас, англичан, правостороннем движении.

– Еду мне приносили. У меня была своя отдельная каморка, из которой я и носа не высовывала в часы, свободные от дежурств. Выходила только на обходы по палатам. А потом обстановка так накалилась, что стало уже не до приличий. Все это полетело к чертовой бабушке. Ну да это уже другая история.

Мы свернули с автострады в сторону побережья, немного попетляли по деревенским дорогам и остановились возле красивого двухэтажного дома из камня с террасой на первом этаже. Небольшая оливковая рощица прямо за домом, внутренний дворик, утопающий в тени деревьев, посыпанный гравием подъезд для машины. А еще переливающийся на солнце бирюзой и лазурью бассейн, мгновенно привлекший внимание Алекса. Он пулей выскочил из машины и тут же помчался к воде. Место показалось мне совершенно незнакомым, хотя название самой деревушки, Каливес, вдруг отозвалось негромким аккордом в самых дальних закоулках памяти.

– Ну как? Нравится? – набросилась на меня Лоис, жаждущая получить достойную оценку ее усилий. – Я подумала, что этот дом тебе точно придется по вкусу. Ты же любишь все необычное.

– Очаровательная вилла! И деревня в двух шагах. Можно самим ходить за продуктами.

– Так ты здесь бывала?

– Не уверена. Главное – море рядом и магазины недалеко. Думаю, мы здесь чудесно проведем время. Но только одна просьба! Не суетись вокруг меня, ладно? Повози Алекса по острову. Покажи ему все местные достопримечательности. Если мне захочется куда-нибудь съездить, я вызову такси, и все дела. А пока же меня вполне устроят прохладная комната и пара глотков воды.

В доме царила прохлада, особенно живительная после испепеляющего зноя на улице. Мраморный пол в холле. Негромко жужжащий вентилятор в потолке. Простая, но уютная обстановка, тяжелые массивные стулья и стол из потемневшего от времени дерева. На столе – кружевная скатерть, кружевные занавески на окнах, на стенах – старинные гравюры и гобелены.

– Тетя Пен! Выбирай себе любую комнату, которая тебе больше нравится.

– Предпочту ту, которая поближе к ванной и туалету, – улыбнулась я.

– Я по дороге сюда насчитал двенадцать усыпальниц, – снова вставил слово Алекс. – А почему там горят лампы? И фотки какие-то…

– Это лампады, милый. Они напоминают каждому, кто проезжает мимо, что жизнь коротка и порой бывает очень жестокой. Зато память может быть вечной. Вечный огонь – это молитва по усопшим, а фотографии позволяют нам не забывать, какими мужественными были те люди, которые обрели здесь свой вечный покой.

– Когда ты умрешь, мы тоже соорудим для тебя гробницу в нашем саду! – прочувствованно пообещал мне Алекс.

– Алекс! Что за вздор ты несешь! – возмутилась его мать.

– О, для меня это большая честь! – рассмеялась я в ответ. – Но, боюсь, наши ближайшие соседи не придут в восторг от вида моей морщинистой физиономии, которая станет день и ночь таращиться на их цветочные клумбы.

– Неужели? – совершенно искренне удивился Алекс и побежал исследовать второй этаж дома.

Я тоже поднялась наверх и быстро определилась с выбором комнаты. Из окон открывался великолепный вид на Белые горы, заснеженные вершины которых искрились и переливались на солнце. Несмотря на жару, высоко в горах всегда лежит снег. Это я запомнила еще по тем давним годам.

Однако я изрядно устала плюс была возбуждена. После стольких лет отсутствия меня вдруг охватило странное чувство, будто я снова вернулась к себе домой. И я снова перенеслась в те страшные майские дни сорокового года. Сказать по правде, это чувство во мне возникло, едва я различила на горизонте ломаную линию залива и знакомую бухту, едва вдохнула в себя полузабытые запахи дизельного топлива и соленой воды вперемешку с мазутом, услышала громкую гортанную речь. А еще я вдруг поняла, что мое возвращение сюда вовсе не является случайным, что это – начало чего-то очень важного. Трудно объяснить словами, но в глубине души я точно знала, что не ошибаюсь.

Я подошла к окну и увидела вдали спешащих по делам людей, толпы туристов и отдыхающих, множество скутеров и мопедов. Большинство прохожих – в джинсах, шортах, многие отдыхающие – в пляжных костюмах. Надо же, разочарованно вздохнула я. А ты, старушка, надеялась увидеть критян в их традиционных костюмах: короткие штаны, куртки, кружевные банданы на голове, белые ботинки. Нет, ныне все это уже фольклор. И времена изменились, и Европа стала ближе. А потом я увидела старуху с клюкой, в черной шали, повязанной под самый подбородок, как это принято у местных вдов, и память услужливо перенесла меня в тот страшный день, когда начался захват Крита. 20 мая 1940 года. Дата, которую никто из нас никогда не забудет.

Я машинально глянула в безоблачное небо, безотчетно боясь увидеть в нем ту незабываемую и страшную картину, и содрогнулась, вдруг вспомнив, как радостно закричала тогда стоявшая недалеко от меня малышка: «Мамочка! Ты только посмотри! Вон дяденьки с зонтиками падают прямо с неба!»

* * *

Райнер Брехт сидел на балконе своего гостиничного номера и, потягивая пиво, созерцал окрестности.

Такси доставило его из Ханьи на один из местных курортов на западном побережье острова. Судя по обилию грузовиков на автостраде и техники в самом поселке, курорт все еще находится в стадии строительства. Шофер, пока вез его сюда, опробовал на своем пассажире прекрасный английский и весьма неплохой немецкий.

А когда Райнер похвалил его уже на греческом, то молодой человек расплылся в широкой улыбке и пояснил, что какое-то время он с родителями жил в Америке.

– Зато сейчас мы дома! – с явным удовлетворением в голосе доложил он.

Райнер был искренне рад тому, что таксист, в свою очередь, не поинтересовался у старика, откуда тот знает греческий. А ведь вопрос «Где вы были во время войны?» буквально витал в воздухе. Одного взгляда достаточно, чтобы отнести его к ветеранам той войны.

Дорогой он узнавал и не узнавал когда-то знакомые места. Повсюду безвкусные здания из стекла и бетона, которые изрядно потеснили многочисленные оливковые рощи. Те словно сжались в размерах, уступая пространство современным технологиям. Ханья тоже стала гораздо больше. Город устремился в сторону горной гряды. А он-то когда-то надеялся, что прекрасные горные пейзажи сохранятся в своем нетронутом виде навсегда. Правда, на дорогах уже почти не встретишь повозок с впряженными в них мулами или осликами. Все больше электрокаров, мотоциклов, элегантных автобусов. По всему чувствуется, что в остров вкладываются немалые деньги. Правда, кое-где еще сохранились крохотные кубики старых жилых построек и старинные особняки, полностью затерявшиеся на фоне высотных жилых домов. Но в целом это был совсем другой мир. Ничего общего с тем, в который он спустился на парашюте в 1940 году и из которого прыгнул прямиком в 1941 год.

И только море осталось прежним. Море не меняется. Оно веками хранит свои тайны, погребая в своих водах останки тех, кто погиб здесь когда-то. Брехт специально остановил свой выбор на этом крохотном отеле, где его никто не знает. Обычный трехзвездочный отель, чистенький, но без всяких претензий. Повсюду чувствуется запах свежей краски. Значит, готовились к открытию сезона. Правда, постояльцев пока мало, и это тоже хорошо. Он ведь сюда ехал не ради общения. Для него это – в полном смысле паломничество в собственное прошлое, ибо пришло время собирать камни. С улицы потянуло запахом барбекю, где-то вдалеке заиграла музыка. Оставалось надеяться, что веселые пикники не станут помехой в его невеселых размышлениях о прошлом. Иначе он съедет отсюда и поищет себе местечко поспокойнее. Машину напрокат он брать не стал: и возраст не тот, да и зрение уже не то. В случае чего обойдется такси по вызову.

Цветные фотоснимки острова Крит (он собирал такие открытки на протяжении десятилетий) не передают и сотой доли того очарования и буйства красок, которыми встречает тебя остров в реальной жизни. К сожалению, он немного опоздал и знаменитая пора цветения, когда луга и долины Крита напоминают сплошные ковры из цветов, уже отошла. Да и жара тому поспособствовала.

Он достал портмоне, извлек оттуда стопку любительских снимков, запечатлевших его товарищей по оружию, и разложил пожелтевшие от времени фотографии прямо на кровати. Какие у всех веселые лица, улыбаются, щурятся на солнце. Снимки сделаны на каком-то пляже, еще до того, как все началось. И никто из них пока не знает, что их ждет впереди. Такие молодые! Большинство из них так и остались навечно молодыми. Как часто они являлись ему во снах, как часто он думал о них, о загубленных жизнях этих молодых, полных сил и надежд парней. И вот он приехал сюда, чтобы отдать дань уважения и памяти своим товарищам по оружию, чтобы вспомнить поименно каждого из них.

Кто мог знать наверняка в те далекие майские дни, какие опасности подстерегают их в море, в горах, за каждым поворотом дороги и за каждым деревом в этих прелестных оливковых рощах?

Разве знали они, что из райских кущ приморских пляжей греческой столицы перенесутся прямо в ад? Или что их жертвенная отвага откроет новую страницу в военной истории, изменив ее ход?

20 мая 1940 года

С первыми лучами зари транспортные самолеты взяли курс на Крит. Бойцы сидели в два ряда, друг против друга. Райнер исподтишка разглядывал лица своих людей. По глазам видно, настрой боевой. Экипировка превосходная. Теплые шерстяные костюмы, специально для прыжков с парашютом, с множеством карманов на все случаи жизни. На головах – новенькие каски без ободков. На некоторых лицах блуждают самоуверенные улыбки, другие с сосредоточенным видом еще и еще раз проверяют свою амуницию или просто отрешенно молчат, оглушенные ревом моторов. Какие же они все молодые, мелькнуло у него в голове, и прежний страх за то, что с ними будет, вернулся снова.

Но вот радист рявкнул в микрофон:

– Приготовиться к прыжку! Крит!

В окно иллюминатора Райнер увидел знакомые по множествам карт, чертежей, схем очертания острова. Он стремительно приближался к ним в потоках сияющего утреннего света. Самолет быстро пошел на снижение, потом так же круто набрал высоту, уходя из-под ударов береговой артиллерии. Райнер почувствовал уже знакомую пустоту в желудке: цель близка. Некоторые бойцы, чтобы совладать с расходившимися нервами, громко загорланили полковой гимн. «Вперед, друзья! Вперед, друзья!» – звучало в его ушах. Последняя проверка на готовность к прыжку. Все встали и пристегнулись. Разумеется, первым пойдет он. Личным примером он должен показать им и что такое свободное падение, и что такое точность приземления.

Удивительное это состояние – свободный полет. Такой прилив адреналина, и такую чувствуешь в себе силу. Но уже в следующую секунду приходит паническая мысль: а вдруг парашют не раскроется? Следом вздох облегчения: все идет нормально. И снова ужас при виде того, как стропы парашюта у одного из десантников зацепились за хвост самолета и он камнем рухнул вниз.

И вдруг изумрудно-зеленая долина скатертью расстелилась перед ними, и он увидел озеро. Совсем рядом – огороженные бараки тюремных построек. Именно на территории тюрьмы они должны разбить свой временный лагерь. С неба между тем начали планировать парашюты с ящиками, в которых находится амуниция, боеприпасы, продовольствие. Все ящики окрашены в разные цвета, в строгом соответствии с маркировкой грузов. Груз нужно обнаружить раньше, чем он попадет в руки врага. Итак, первейшая задача – как можно быстрее собрать людей, увести в укрытие и вооружить их.

Сам Райнер приземлился без всяких происшествий, но некоторые из его бойцов упали на деревья. То тут, то там уже слышался стрельба, автоматные очереди перемежались с разгневанными криками людей. А еще началась пальба по парашютистам. Их отстреливали прямо в небе, как уток на охоте, и они безвольно падали вниз в столпах огня: парашюты воспламенялись легко и сразу. Красивые бравые ребята буквально пожирались огнем, превращаясь в обугленные останки еще до того, как долетали до земли. Какая наглость, возмутился Райнер в первую минуту. Разве так воюют настоящие джентльмены? Но уже в следующее мгновение вспомнил: это ведь не обычная война с ее писаным и неписаным кодексом чести. Они ворвались сюда сами, и, следовательно, их встретили так, как встречают врага.

Райнер отрывисто скомандовал бойцам укрыться в оливковой роще и в пойме пересохшей от жары речушки. Вот она, игра в кошки-мышки с врагом. Началось! Было невыносимо жарко, костюм давил своей тяжестью. Страшно хотелось пить, а он выронил где-то флягу с водой. Наверное, потерял ее, когда столкнулся лицом к лицу с английским солдатом, спрыгнувшим на него прямо с дерева. Выстрелом он снес ему половину лица – и ни капли жалости. На войне ведь так: либо ты, либо тебя. Кажется, им все же удалось прорваться за линию огня. Где-то на западе острова вовсю гремела орудийная канонада, и небо стало черным от обилия самолетов и людей. И все же с самого начала все пошло не по плану! И встретили их отнюдь не цветами, как обещал генерал, а градом пуль. Но правильно поется в их полковом гимне: «Вперед, друзья! Вперед, друзья!» Обратной дороги у них нет.

* * *

– Какой большой летит! Да от этих гадов в небе черно! – возопил санитар с характерным шотландским акцентом, помогая Пенни перетаскивать в укрытие носилки с очередным раненым.

Береговая артиллерия раз за разом взрывалась громоподобными залпами, пытаясь остановить надвигающуюся на остров чуму. Самолеты, похожие издали на больших черных ос, обрушивались на остров волнами. Сбрасывали свой смертоносный груз и улетали прочь, чтобы через какое-то время вернуться снова. Было приказано срочно перенести всех раненых в укрытие.

– Всем надеть каски! – распорядился доктор Форсит. – Вот мерзавцы, что творят! Неужели они не видят опознавательный знак Красного Креста на песке? Сестра! Немедленно убирайтесь с линии огня!

Пенни сделала вид, что не расслышала приказа. В такой канонаде это не удивительно. К тому же она была занята. Помогала переносить раненых из-под навесов в траншеи, которые в спешном порядке копали неподалеку. Накануне ночью она специально обошла территорию базы в поисках места, где можно было бы спрятать больных в случае опасности. Пожалуй, самое подходящее – это воспользоваться несколькими пещерами, которых полно в прибрежных скалах.

Но доктор Эллис лишь пренебрежительно отмахнулся от ее предложения:

– Вы видели, что там творится внутри, сестра? Сплошная грязь и антисанитария! Я бы не рискнул поставить в эти пещеры даже собственную лошадь!

– Зато там темно и прохладно! – упорствовала Пенни. – А грязь можно убрать! И уж там раненые точно будут защищены от прямых попаданий снарядов.

Напрасно старалась! Кто станет слушать простую медсестру?

– Хорошо! Не хотите переносить раненых в пещеры, давайте хоть перенесем туда медикаменты и прочие запасы. Я обнаружила четыре пещеры в очень сносном состоянии. Лучше ведь, чем хранить все это под тентами, простреливаемыми с воздуха.

– Вы только взгляните, что делается! – Эллис указал рукой на запад. Сотни красных, желтых, зеленых парашютов красиво планировали в воздухе, плавно приближаясь к земле.

– Да их там как саранчи! – отозвался Форсит, оторвавшись на секунду от раненого.

Пенни тоже посмотрела в сторону моря. Легкие планеры скользили над самой поверхностью воды, то ныряя в волны, то взмывая ввысь. На берегу полыхали огнем разбомбленные здания, и нескольких парашютистов взрывной волной затянуло в эти огненные воронки. Вот полыхнул один из планеров, но прежде, чем рухнуть в море, он успел сбросить людей вниз. Парашютисты приводнялись под шквальным огнем береговых батарей. Тех же, кто добирался до берега, уже встречали с оружием в руках. Стреляло все, что могло стрелять, но с каждой минутой их становилось все больше и больше.

– Что будет, если они все же захватят остров? – спросила Пенни, не обращаясь ни к кому конкретно, но никто не ответил.

Между тем совсем недалеко от них, на прибрежной отмели завязалась рукопашная схватка. Дрались с остервенением, жестоко, не разбирая, кто жив и кто ранен. Последних добивали с особым равнодушием, словно скот, приготовленный к забою. Пенни, давшая когда-то клятву сестры Красного Креста помогать всем раненым, независимо от того, свой ли это или вражеский солдат, лишь зажмурилась и в ужасе отвернулась от творящейся на ее глазах дикой расправы. Что они делают? Ведь эти мальчишки – чьи-то дети, мужья. Они всего лишь исполняют свой воинский долг. А что, если бы на месте одного из них оказался ее брат Зандер? Но времени на раздумья не было. Санитары укладывали всех раненых прямо на берегу, всех подряд, не разбирая, кто есть кто. Некоторые парашютисты были без сознания от полученных тяжелых ран, другие – будучи жестоко избитыми местными жителями. У кого-то были сильнейшие ожоги, кто-то ослеп. Совсем еще мальчишки, некоторые даже плакали, боясь, что их расстреляют на месте без суда и следствия. Эллис и Форсит работали не покладая рук и не разбирая, кто свой, а кто чужой. Они просто спасали всех, кого еще можно было спасти.

– Тащите их отсюда в пещеры! – приказал Форсит, махнув рукой в сторону скал. – Судя по всему, это никогда не кончится. Во всяком случае, не сегодня!

Госпиталь напоминал самую настоящую скотобойню, и везде царил хаос.

Внезапно буквально над ухом раздались короткие автоматные очереди и крики на немецком языке. Несколько парашютистов ворвались на территорию лагеря и приказали всем, кто в состоянии двигаться, идти за ними. Пенни, душа в пятках, быстро юркнула в одну из пещер, куда уже успели перенести нескольких раненых из числа военнопленных. Некоторые стали кричать своим товарищам, что они здесь, в пещере, и что с ними пока все в порядке. Пенни, затерявшись между ними, осталась незамеченной, а врачей немцы увели с собой.

Несколько часов Пенни работала одна, не осмеливаясь даже высунуть носа наружу. Она слабо представляла себе, чем все это может закончиться. Возьми себя в руки, уговаривала она себя, пытаясь сохранить остатки хладнокровия, и делай что должно. «Господи, дай мне силы и мужество достойно встретить смерть, если она придет», – молилась она про себя. Если ей суждено умереть здесь, пусть так! Она готова.

Пожалуй, это был самый долгий день в ее жизни. Но постепенно страх, паническое чувство одиночества, все это отступило на второй план. Слишком много раненых, слишком много работы. Переживать за себя в подобных условиях – непозволительная роскошь. «Вот когда у меня появится время, тогда я и начну волноваться за себя», – не без горькой иронии подумала она. Стрельба возобновилась, но стала тише и глуше. А потом на базу вернулись врачи в сопровождении санитаров из новозеландских частей. Их можно было легко узнать по шляпам с широкими, опущенными вниз полями. При виде врачей Пенни так обрадовалась, что готова была броситься им на грудь и расцеловать каждого. Но вовремя вспомнила, чему их учили в школе Красного Креста: спокойствие, хладнокровие, выдержка. Сестре милосердия не пристало вести себя словно экзальтированная барышня.

– Слава богу, вы живы! – искренне обрадовался Форсит, приветственно помахав ей стетоскопом. – А мы там лечили немцев, причем их же лекарствами.

Доктор Эллис сообщил, что десантники обошли их стороной и направились в глубь острова. На какое-то время госпиталю ничего не угрожает. По слухам, основные вражеские силы высаживаются в Малеме.

– Ну, там их быстро расчихвостят! – жизнерадостно воскликнул один из санитаров, скорее выдавая желаемое за действительное, поддавшись патриотическому порыву.

– Как сказать, как сказать, – задумчиво обронил Форсит и провел ладонью по посеревшему от усталости лицу. – Немцы хорошо вооружены и дело свое знают на все сто. Надо же! Попасть в такую переделку! Мы ведь сейчас оказались на ничейной территории. Узенькая полоска между аэропортом и Ханьей. Скоро здесь будет простреливаться каждый дюйм, а мы тут словно утки в заводи. Бери нас голыми руками. – Сестра! – повернулся он к Пенни. – Должен признаться, я был не прав. Эти пещеры напомнили мне родной Дорчестер. Раненым там действительно гораздо лучше. Кстати, и вам, моя юная леди, лучше убраться с глаз долой. Брысь в пещеру! Не прощу себе, что вы остались здесь! – Неожиданно его лицо озарила улыбка. – Но я чертовски рад, что вы рядом!

Ночью под покровом темноты были обследованы все пещеры и гроты. В некоторые приходилось заходить с масками на лице, столь сильным было зловоние.

– Ну прямо как в порту после шторма! – невесело пошутил Форсит. – Что скажешь, Эллис?

– Сестра Георг абсолютно права. Здесь раненые будут защищены и от ветра, и от дождя, и от солнца. Входы в пещеры можно замаскировать. Одна понадобится нам для операционной. В остальные поместим всех, кто еще остается в палатках. Вот только что делать с этой грязью?

– Надо обратиться за помощью к военным, – тут же предложила Пенни. – Пусть помогут навести хотя бы относительный порядок. У нас нечто подобное было под Артой. Там ураган разметал и разорвал в клочья все наши палатки.

– Да, дела! Госпиталь в катакомбах! Никогда о таком не слышал. Но другого выхода у нас нет. И времени на передислокацию госпиталя тоже нет. Хорошо! Я еду в штаб.

– Будем надеяться, что нашим удастся отбросить немцев. И они улепетнут с острова ни с чем! Вернутся в Афины, – воскликнул молодой санитар из шотландцев, но глаза его были полны страха. – Пошли, сестра! Пока придет подмога, мобилизуем всех наших. Надо успеть вынести оттуда как можно больше дерьма, пока эти субчики не нагрянули сюда снова.

Пенни закатала рукава и послушно пошла за санитаром. У нее ныла спина, болели руки, в ушах стоял звон от непрерывной артиллерийской канонады. В небе было по-прежнему черно от самолетов. Что с ними будет в этой ловушке? Одни, без прикрытия, без малейшей надежды на помощь. Да и кому они нужны в этой суматохе? О них уже и думать все забыли! Но работа есть работа. Грязная работа! Наверное, мелькнуло у нее, она сейчас единственная женщина на острове, которая вытаскивает навоз наравне с мужчинами. Но чего не сделаешь ради своих больных! Пенни вдруг вспомнила, как еще подростком чистила стойло своего любимого пони Гектора в Стокенкорте. Могла ли она тогда представить себе, чем может закончить свои дни? Сердце вдруг сжалось и упало куда-то вниз. «Спокойно, – приказала она себе. – Работа до седьмого пота – это именно то, что тебе сейчас надо. Ты сильная!»

* * *

Девушка в тяжелом суконном плаще медленно прокладывала себе путь среди царящего вокруг разора. Дым пожарищ выедал глаза, под ногами – сплошной покров из разбитого стекла. Люди растерянно мечутся среди развалин, пытаясь отыскать своих близких. Все то и дело задирают головы в небо. А вдруг снова налет? Девушке во что бы то ни стало надо добраться до Халепы. Она и так уже опоздала на дежурство. Скорее всего, не она одна. Но надо торопиться! В больнице уже, наверное, полно раненых. Кто займется ими? А кто станет врачевать разбитые сердца, кто залечит горечь утраты близких, страх перед неизвестностью завтрашнего дня? Подойдя к клинике Красного Креста, она вздохнула с облегчением. Слава богу, эта часть города почти не пострадала. Длинная очередь змеилась у входа в клинику.

– Сестра! Сестра! – схватила ее за руку какая-то женщина с обезумевшим взглядом. – Помогите мне отыскать мужа. И мои маленькие птички куда-то пропали.

– Сестра! У моей жены открылось кровотечение. По-моему, у нее начались схватки! Помогите!

Вместе с мужчиной они подхватили молодую женщину и повели ее сквозь толпу.

– Пропустите! – отрывисто скомандовала она людям. – У женщины начались роды.

– Слава богу, хоть вы пришли! – встретил ее в вестибюле доктор, на ходу вытирая о халат перемазанные кровью руки. – Катастрофически не хватает людей! Что с ней?

Йоланда быстро ввела врача в курс дела, и они, положив роженицу на каталку, покатили ее в операционную. И лишь там обнаружили, что несчастная уже испустила дух.

Йоланда готова была разрыдаться от такой несправедливости, но времени на собственные чувства не было. Закрыв лицо умершей, она вышла к мужу роженицы, чтобы сообщить ему печальную новость. Кое-как успокоив плачущего мужчину, она выпроводила его за дверь и услышала гул самолетов и свист и грохот разрывающихся бомб. Снова всех больных надо в срочном порядке эвакуировать в бомбоубежище. Она вместе с больными несколько часов просидела скрючившись в три погибели, пока не прекратился самый страшный и самый продолжительный за это утро налет на Ханью. Но мысли ее витали далеко. Как там ее родители? Успели они спрятаться в подвале под типографской мастерской дяди Иосифа, у которого поселилась их семья после переезда на Крит? Типичный еврейский квартал – всего лишь в нескольких улицах от старинной Венецианской бухты, с давних пор застроенной складскими помещениями и военными арсеналами. Но напрасно бегали в арсеналы сыновья дяди, прося выдать им оружие для защиты себя и своих близких на случай, если враг вторгнется на остров именно со стороны моря. Оружия, несмотря на то что им были забиты все склады, так и не дали.

После своего неожиданного появления на острове Йоланда редко покидала еврейский квартал. Родители, возликовав, что дочь наконец-то снова с ними, постоянно держали ее при себе, отпуская в город только в сопровождении родственников. В типографии печатались газеты для британских войск, расквартированных на острове. Отец помогал переводить английский вариант газеты «Новости Крита» на греческий, уже для распространения среди местного населения.

Йоланда никогда не рассказывала родителям, что попала на Крит благодаря чистой случайности, вернее благодаря трагичному стечению обстоятельств. Она никогда не забудет ту кошмарную ночь, когда они в составе миссии Красного Креста помогали эвакуировать раненых британских солдат и когда прямо на их глазах взлетел на воздух один из кораблей, стоявших в гавани. Йоланда, как и другие, бросилась на помощь уцелевшим после взрыва, спасая раненых и вытаскивая из воды живых. Какой-то молоденький солдат буквально впился ей в руку и тут же потерял сознание, передоверив ей свою угасающую жизнь. И как она могла бросить его в таком состоянии? Так, рука в руке, они и оказались на плавучем госпитале. Стоя в очереди на оформление всех соответствующих бумаг на спасенного солдата, Йоланда спохватилась лишь тогда, когда услышала гул двигателей и почувствовала легкую качку. Корабль под прикрытием темноты вышел в море. О том, чтобы бежать на палубу и умолять кого-то вернуть ее назад на пристань, не могло быть и речи. Кто станет разворачивать судно ради какой-то медсестры? К тому же медсестры были нужны и здесь, на борту плавучего госпиталя. А когда спустя несколько часов она узнала, что судно плывет на Крит, то и вовсе пришла в себя и даже успокоилась. Жизнь сама распорядилась ее судьбой, сняв с нее бремя принятия решения, мучившего ее все последние недели: что делать – оставаться в Афинах или уезжать к родителям на Крит?

И вот выбор сделан, причем без ее участия. Одно волновало Йоланду: как там Пенни? Живы ли все те медсестры, которые занимались посадкой раненых на другой корабль? И где они сейчас? Потом до острова стали доходить слухи о том, что немцы потопили в ту ночь не один корабль. Йоланда испытала смешанные чувства. С одной стороны, она была рада, что выжила в том аду. И одновременно испытывала горечь, понимая, что вряд ли ей когда-нибудь суждено свидеться с Пенни. Правда, на Крит она прибыла в чем стояла. Ни документов, ни вещей. Только карточка аккредитации медсестры Красного Креста, но зато на острове ее ждут отец и мать. При мысли о том, что уже совсем скоро они заключат ее в свои объятия, настроение сразу же улучшилось.

Мать встретила дочь слезами, и словно теплое пушистое одеяло опустилось на Йоланду сверху и укутало ее с головы до ног. Разумеется, ни о какой работе не могло быть и речи. Всякий раз, когда Йоланда заводила разговор о том, что хочет обратиться в местное отделение Красного Креста, мать начинала рыдать, причитая:

– Ты и так уже сделала для Греции более чем достаточно. Ты нужна нам дома! Наконец-то мы снова зажили одной семьей! У меня столько планов!

Когда начались регулярные налеты на Ханью, многие их соседи из числа православных греков подались в горы или в деревню к родственникам, подальше от беды. Еврейская община на острове была небольшой, человек триста, не более, и обитатели еврейского квартала пока оставались на своих местах, но что-то надо было делать. Бомбили не разбирая, где греки, где евреи. Гибли и те и другие, и спасать нужно было и тех и других. А потому, как завыли сирены, предупреждая об очередном налете, Йоланда, вместо того чтобы лезть в укрытие, снова облачилась в свою медицинскую форму и решительно направилась к дверям.

На все протестующие крики матери она ответила просто:

– Я должна идти туда, где смогу помочь людям. Или ты не хочешь, чтобы я спасла чью-то жизнь?

Отец лишь бережно взял ее руку и тихо сказал:

– Будь осторожна! И возвращайся домой как можно скорее.

Стоило ей переступить порог клиники, как она поняла, что поступила правильно. В клинике было полно работы, и каждая пара рук ценилась на вес золота. Огромное число раненых, как военных, так и гражданских, и море слухов, противоречивых, но одинаково пугающих. «Англичане драпают…», «Нет, англичане дали фрицам прикурить…», «Говорят, немцы уже взяли аэропорт…», «Завтра они будут в Ханье!»

Слухи клубились и множились, но Йоланда была слишком занята работой и слишком уставала, чтобы вникать в посторонние разговоры. Иногда у нее появлялось чувство, что война длится уже годы и годы, и она годы и годы занимается тем, что перебинтовывает раны, спасая всех, кого можно спасти. А еще она очень скоро убедилась в том, что критяне отнюдь не горят желанием оказаться под пятой оккупантов. Все население острова как никогда сплотилось в своем стремлении дать достойный отпор врагу.

– Пусть не надеются, – говорил ей молодой врач с внешностью пирата из приключенческих книг, они дежурили вместе уже третью ночь подряд, – что мы станем встречать их цветами и ракией. Если они захватят город, мы заберем вас в горы вместе с собой.

– Нет, я не могу в горы! У меня здесь родители, дядя… Не уверена, что они захотят сдвинуться с места.

– Немедленно увезите их подальше от Ханьи. В какое-нибудь высокогорное село. Ваша община будет у немцев под особым прицелом. Люди рассказывают страшные вещи.

– Знаю. Но я уже все для себя решила. Я остаюсь здесь, в миссии Красного Креста, – ответила она с грустной улыбкой.

– Вы прекрасная медсестра, и я вас очень ценю. Но все же лучше перестраховаться! Выправьте себе хотя бы новые документы, измените имя…

Конечно, Андреас (так звали доктора) хотел ей только добра, и ей даже льстило его повышенное внимание к своей персоне. Но изменить имя! Как можно? Разве она может отказаться от своей веры, от своего народа? Никогда! Или все же… А ведь дядя Иосиф уверял ее родителей, что уж где-где, а на Крите они будут в полной безопасности. Ведь евреи проживали на острове с незапамятных времен, на протяжении тысячелетий. Но кто мог предположить, что немцы начнут высадку на Крит? Что бы ни случилось, решила про себя Йоланда, больше она с родителями не расстанется. И работу не бросит ради спасения собственной шкуры. Разве что опасность будет угрожать ее близким…

Бухта Галатас 23 мая 1941 года

Жить в пещере оказалось совсем не просто. Пенни настолько выбивалась из сил, что даже лишилась аппетита. В пещерах было прохладно и сыро, и, кажется, впервые она по достоинству оценила все преимущества своей униформы из плотного сукна. К тому же плащ-накидка служил отличным камуфляжем, когда с наступлением темноты она совершала обход раненых, ползком перебегая от одной пещеры к другой.

– Надо же заставить их как-то прекратить бомбить госпиталь! – взорвался однажды Дуг. – Правда, знак Красного Креста, который мы выложили на берегу из камней, уже давно уничтожен. Есть идеи, Пенни? – обратился он к девушке, устраиваясь на дощатом настиле, чтобы вздремнуть с полчасика.

Пещерная жизнь заставила отбросить прочь все ненужные формальности. И сейчас они называли друг друга исключительно по именам. Ее – Пенни, врачей – Дуг и Питер.

– Надо найти где-то кусок красной ткани, и тогда можно будет смастерить флаг: Красный Крест на белом полотнище, – предложила она.

Сказано – сделано. Нашли кусок белого полотна, один из жителей близлежащей деревни отдал шерстяное самотканое одеяло ярко-алого цвета. Принесли иголки, нитки, и при скудном свете керосиновых ламп Пенни вместе со своими пациентами быстро соорудили флаг Красного Креста. Последняя их надежда на защиту.

Флаг водрузили на самой макушке скалы, надежно закрепив древко и предусмотрительно обложив со всех сторон валунами и камнями. Не заметить такую эмблему просто невозможно: она одинаково хорошо просматривалась и с моря, и с воздуха. Какое-то время Питер и Пенни стояли внизу, любуясь результатами своих усилий.

– Вот это хорошо! – удовлетворенно вздохнул доктор. – Теперь они точно нас не тронут.

Хотелось бы верить, подумала про себя Пенни. Их положение было поистине отчаянным. Новости, приходившие отовсюду, тоже не вселяли оптимизм. Согласно последним из них, Малеме полностью перешел под контроль немцев.

Во избежание осложнений немецких военнопленных срочно изолировали от остальных обитателей госпиталя. Большинство из них еще были слишком слабы, чтобы подвергаться насилию или тем более расправе. Некоторые военнопленные, искренне благодарные за то, что им спасли жизнь, даже предлагали Пенни свои услуги в шитье флага. А один раненый офицер на безукоризненном английском заверил ее, что летчики люфтваффе никогда не станут обстреливать объекты Красного Креста.

Выбиваясь из последних сил, Дуг исхитрялся как-то поддерживать материальную базу: пропитание, медикаменты, перевязочный материал. И все равно всего не хватало. Для обработки ран вместо спирта все чаще пользовались ракией, самогонкой местного изготовления, но и ее не хватало.

– Прежде чем начнешь бинтовать раны, советую хлопнуть пару рюмочек самой, – с серьезным лицом порекомендовал ей Дуг. – И по завершении этой процедуры еще две рюмочки сверху!

– Куда, на рану? – наивно поинтересовалась у него Пенни, не поняв поначалу его мрачной шутки.

– Себе в утробу! – огрызнулся доктор и, увидев ее ошарашенное лицо, рассвирепел еще больше: – И не строй, пожалуйста, из себя пай-девочку! Я сам слышал, как ты виртуозно ругалась на греческом. Интересно, где это ты набралась таких выражений?

– О, на фронте быстро учишься всему. На албанской границе я узнала много новых слов. Очень много!

Какое счастье, подумала Пенни, что мать не видит ее такой, какая она сейчас. У нее загрубела не только кожа на лице и на руках – ее речь стала такой же грубой и неухоженной. Куда подевались изысканные манеры? И что осталось в ней от бывшей дебютантки, которую мать вполне искренне надеялась пристроить за какого-нибудь титулованного аристократа? Сейчас в свободное время она носится по лагерю в шортах, не обращая внимания на восхищенные возгласы своих больных. Пусть себе свистят от восторга сколько их душе угодно. Раз они в состоянии заметить, что у нее стройные длинные ноги, значит, дела пошли на поправку.

Следующий день прошел спокойно: их больше не обстреливали. Воспользовавшись передышкой, они успели похоронить умерших, а потом стали собирать все более или менее ценное, что осталось от их госпиталя после последнего налета. Белье отправили в стирку в ближайшую деревню, а крестьяне принесли им оттуда горы апельсинов. Они старательно делали вид, что ничего страшного не происходит, дескать все нормально, но все громче, все слышнее становилась ружейная перестрелка. Значит, бои за полоску суши, связывающую город с аэропортом, возобновились с новой силой. И они должны сидеть тихо-тихо, словно мыши. Ведь в госпитале полно тяжелых пациентов. Если они подвергнутся нападению, то всем этим раненым самостоятельно не спастись.

Пенни уже успела привязаться к своим больным и относилась к ним с той звериной нежностью, с какой тигрица пестует своих детенышей. И защищать их она тоже готова была как тигрица. Наверное, такое же чувство испытывала ее мать по отношению к дочерям. Во всяком случае, хотя бы к Эффи, старшей из них.

Все чаще в госпиталь стали заглядывать и местные жители. Многим из них тоже понадобилась медицинская помощь. Крестьяне расплачивались за услуги овощами, фруктами, несли корзины лимонов и апельсинов. Но разве одними апельсинами накормишь несколько сотен раненых? А продовольственные запасы были уже на исходе.

– Хотела бы я знать правду – что там происходит на самом деле? – задумчиво обронила Пенни, глядя в звездное небо. В конце смены они с Дугом позволили себе немного расслабиться: выжали сок из апельсинов, капнули в него ракии. И получился напиток, ничуть не уступающий самым лучшим маркам шампанского.

– На самом деле все очень хреново! Скоро немцы будут здесь. Но никакого сопротивления мы им оказывать не станем. Никаких ружей, касок и стрельбы. Наше спасение – в безусловном и полном соблюдении нейтралитета.

Один из санитаров, стоявших поблизости, услышав последние слова, возмутился:

– Ну уж нет! Я им так просто не дамся! Сам уйду на тот свет, но и их прихвачу с собой!

– За такие разговорчики я тебя сам сейчас пристрелю, прямо на месте! – взревел Форсит. – Или твоя дурья башка не понимает, что одного выстрела с нашей стороны достаточно, чтобы стереть госпиталь с лица земли? А так у бедняг есть хоть какой-то шанс уцелеть. Да, всех раненых интернируют в лагеря для военнопленных, но это все же лучше, чем смерть. Не варвары же они, в конце концов. Во всяком случае, не все они варвары. Да и Женевскую конвенцию еще никто не отменял. Пока мы под ее защитой. И больше рассчитывать нам не на что.

– А вы расскажите про то, какие они гуманные, моему другу Корки. Эти гады извлекли его, окровавленного, из траншеи и тут же пристрелили как собаку.

– А мы стреляли по парашютистам как по живым мишеням, а потом добивали их раненых на берегу. Разве не так? Ведь местные рубили их топорами словно скот. Война, приятель, грязная штука. Иногда страх толкает человека на неоправданную жестокость. Ступай, парень, отдыхать! И выброси дурь из головы!

Когда санитар отошел на достаточное расстояние, Форсит негромко обронил, обращаясь к Пенни:

– Одна горячая голова может таких бед наворотить! Что ж, недаром говорят, что у страха глаза велики. Это как инфекция: поражает мгновенно, распространяется стремительно. Кстати, у меня тут появилась еще одна идея, как нам защитить себя, если немецкие самолеты снова вернутся.

– Какая? – с любопытством взглянула на него Пенни.

– Сейчас покажу, – Дуг исчез куда-то, но вскоре вернулся со свернутым флагом в руке. Развернул его, и Пенни увидела посредине свастику. – Еще один фокус, которому обучил меня отец. Они пользовались подобными штуковинами в прошлую войну. Вот и мы прицепим этот флажок на видном месте, так они нам еще с неба пару ящиков с продовольствием сбросят! – ухмыльнулся он невесело. – Но это запасной вариант, так сказать, на черный день. Даст бог, до вывешивания немецких флагов дело не дойдет.

Пенни молча уставилась в ночное небо. Сколько звезд! И какие они все яркие, крупные. Перестрелка не утихала, и мысли ее сами собой потекли в ином направлении. Интересно, где теперь Брюс? Может, он успел эвакуироваться тогда вместе с Харрингтонами? А где Ангела и ее девочки? Цела ли вилла Артемзия, в которой когда-то жили Эффи с мужем? Или все разрушено и превращено в пепел? И кто ухаживает за больными и ранеными в самих Афинах? Ведь наверняка же там среди мирного населения города есть пострадавшие от бомбежек.

Ракия, несмотря на свое мизерное количество, успела ударить в голову, и Пенни вдруг померещилось, что все вокруг нее не явь, а какой-то странный, чудовищный сон. Что она делает на этом острове? Одна, вдали от родных и близких? И что будет с ней завтра? Кто б ей дал ответ на этот вопрос! Ее вдруг охватило непонятное возбуждение. Что бы ни случилось с ней завтра, но сегодня она еще жива. А потому остается одно: смириться перед непреодолимой силой рока, увлекающего ее за собой, словно щепку, попавшую в бурный круговорот событий. Да, надо смириться, надеяться и молиться.

2001 год

– Какие захватывающе интересные вещи ты рассказываешь нам, тетя Пен! – Лоис сидела у кромки бассейна, наблюдая за тем, что вытворяет в воде Алекс. – Припоминаю, мама говорила мне, что в свое время все британские газеты писали о «медсестре из пещер». Такие были заголовки у этих публикаций. Бабушка хранила все вырезки из газет в своем бюро. А еще она говорила, что после того, как прабабушка прочитала все, что о тебе пишут, она почти простила непослушную дочь за то, что та отказалась вернуться домой. А что случилось с врачами?

Я уже раскрыла рот, чтобы ответить, но в этот момент услышала визг тормозов. К дому подъехала машина, а вскоре в дверь позвонили. Увидев высокого симпатичного мужчину в светлых брюках, рубашке с открытым воротом и сандалиях на босу ногу, Лоис быстро набросила на себя халат.

– Прошу прощения за непрошеное вторжение. Меня зовут Мак. Я из туристического агентства, с которым у вас подписан договор. Представляю ваши интересы здесь, на Крите, и по совместительству являюсь вашим гидом. Вот заехал посмотреть, как вы устроились на новом месте.

Несмотря на юношескую стройность и военную выправку, мужчине было уже далеко за сорок. Немного староват для гида, подумала я. Но мне понравились его открытое добродушное лицо, светлые волосы, слегка тронутые сединой, и весь его спортивный облик.

– Проходите! – пригласила я. – Хотите чего-нибудь выпить?

В хорошем расположении духа я могу, если постараюсь, быть любезной хозяйкой.

– Спасибо, но, к сожалению, не могу задерживаться! – улыбнулся он, откровенно пожирая Лоис глазами.

– Меня зовут Лоис Пеннингтон, – протянула она ему руку для приветствия. – А это моя двоюродная бабушка Пенелопа Георг и мой сын Алекс. Пожалуйста, садитесь!

От повторного приглашения Мак не стал отказываться, и мы все трое уютно разместились под тентом.

Мак еще раз поинтересовался, все ли нас устраивает, есть ли претензии к их агентству, и вручил справочник с телефонами всех экстренных служб.

– Если вы намерены познакомиться с Критом поближе, то мы можем организовать для вас любую экскурсию, куда пожелаете. К примеру, есть очень интересная воскресная экскурсия по Ханье. Признаюсь, я сам когда-то был туристом и именно после этой экскурсии перебрался на остров навсегда. И сейчас работаю гидом в местной туристической фирме. Вот какие сюрпризы может преподнести нам жизнь! Рекомендую обязательно наведаться в Кносский дворец и подняться на вершину Самария Горг. Но это, конечно, прогулка не для пожилых людей! – Он бросил в мою сторону извиняющийся взгляд.

Мне вдруг захотелось рассказать ему, как я с этой самой горы в годы войны тащила на своем горбу раненого солдата, но я благоразумно промолчала.

– Вечером можете сходить в дансинг, посмотреть танцевальное представление. Артисты исполняют местные национальные танцы и…

– Мы приехали сюда несколько по другому поводу, – перебила его Лоис. – Дело в том, что мы намереваемся принять участие в торжествах, приуроченных к юбилею битвы за Крит.

– Вот как? Вас интересует история острова?

– Я сама имею отношение к этой истории, – не удержалась я. – В годы войны я работала на Крите медсестрой.

– Да? Как интересно! А организаторы торжеств знают о том, что вы приехали? – Мак глянул на меня, словно увидел перед собой допотопный археологический экспонат.

– О нет! Наш визит носит сугубо частный характер, – ответила я. – У меня нет ни малейшего желания принимать участие в официальных мероприятиях.

– Понятно! – Мак поспешно поднялся со своего места, словно мой ответ немного раздосадовал его. – Что ж, если у вас пока нет никаких претензий, просьб или пожеланий, то тогда мне остается пожелать вам хорошего отдыха. Вот моя визитная карточка. Там указан и номер телефона. Если что, звоните. Я еще обязательно заскочу к вам. А пока вынужден откланяться – дела! Всего доброго!

Лоис с сыном проводили гостя до машины.

– Вообще-то он производит впечатление человека, который может больше, чем просто организовывать экскурсии для туристов, – задумчиво бросила Лоис. – Впрочем, прекрасная работа на лето, особенно если ты холост. Сейчас позавтракаем и пойдем на пляж, да, тетя? Надо же познакомиться с бухтой поближе.

– Знаешь, я не буду возражать, если мы познакомимся с еще одной бухтой, в западной части острова, но это потом.

– Нет проблем! Надеюсь, по дороге ты продолжишь повествование о своих приключениях в качестве «медсестры из пещер».

Прозвище, которое приклеили ко мне газетчики много лет тому назад, всегда раздражало меня своей претенциозностью. В сущности, это ведь всего лишь небольшой эпизод в моей такой долгой жизни. К счастью, никто не догадывается, сколько осложнений создал для меня этот эпизод в дальнейшем. Но недаром говорят, никогда никому не жалуйся и никогда никому ничего не объясняй. Хотя почему нет? Все эти годы я ведь ни с кем не обмолвилась ни единым словом о том, что произошло со мной тогда, после падения Крита. Столько лет хранила тайну, так тяготившую меня. Так, быть может, пришло время рассказать о ней? И снять наконец груз с души, а?

* * *

Брехт, стоя на деревенской улице, внимательно разглядывал военный мемориал, воздвигнутый рядом с храмом Галатас. Потом, тяжело опираясь на палку, он пошел вверх по склону. Воспоминания о тех давних событиях нахлынули на него с новой силой. Неужели в этих живописных местах, среди таких мирных пейзажей когда-то разворачивалась жестокая и кровопролитная битва?

Как отчаянно они тогда дрались! Каждая улица по нескольку раз переходила из рук в руки. Отбили – отдали, снова отбили и снова отдали. Сражались как тигры и те и другие, гибли вот на этих самых аллеях, среди этих самых рощ. Бой не на жизнь, а на смерть, за овладение стратегически важной высотой. В конце концов они все же вырвали победу. Да, но какою ценой! Впрочем, он на нее претендовать не может. Ведь к тому моменту, когда высота окончательно перешла под их контроль, он был уже в другом месте.

И вот наступил момент, когда нужно повторить этот страшный маршрут еще раз.

25 мая 1941 года

Те немногие из его батальона, кто остался в живых после высадки на Крит, укрылись за толстенными крепостными стенами тюрьмы Агия. Эта крепость изначально планировалась в качестве их базового лагеря. Они патрулировали окрестности, прочесывали близлежащие цитрусовые и оливковые рощи в поисках своих – живых, раненых, убитых. Раненых переносили в крепость, убитых хоронили там, где были обнаружены тела. Моральное состояние бойцов было тяжелым. И столь же безрадостной была картина царящего вокруг разорения: искореженные деревья, туши убитых животных, разбитые планеры, обломки того, что должно было стать победой, но превратилось в поражение.

А потом на смену унынию пришла ярость. Местные встретили их с оружием в руках. Что ж, расплата неминуема. И вот уже целые деревни стерты с лица земли, а их обитатели, включая женщин и детей, расстреляны. Без суда, без следствия и без снисхождения. Подобные карательные рейды не вызывали у Райнера особого восторга, но, вспоминая, с какой жестокостью местные добивали его раненых бойцов, он понимал, что ответ должен быть адекватным: смерть за смерть.

Да, никакого гостеприимства им не выказали в момент встречи, это точно. Вокруг насупившиеся, хмурые лица, в оливковых рощах полно снайперов, засевших на деревьях. А презрение, с каким критяне срывали со стен немецкие листовки, предупреждавшие, что ждет тех, кто станет укрывать у себя дома британских солдат, бесило. Еще пугало презрение, с каким они смотрели на палачей в минуту казни. Местные мужчины с равнодушным безразличием становились к стенке или начинали громко горланить свои патриотические песни. Райнеру еще никогда не доводилось сталкиваться с такой силой духа. К тому же в глубине души он отлично понимал: чем больше они будут расстреливать, тем больше появится тех, кто захочет встать на место погибших. Его страшила мысль о том, что будет с его людьми, если они все же проиграют.

Порой его охватывало бешенство при воспоминании о том, какие райские картины рисовали те, кто отправил их сюда. Тех, кто клятвенно обещал им сердечную встречу с морем улыбок и цветов, он бы сейчас сам с удовольствием расстрелял или на худой конец предложил бы им застрелиться, как должно поступать людям чести. Вместо букетов для героев-завоевателей – град пуль, ножи и камни за пазухой. Но приказы, как известно, не обсуждают. Их исполняют. К тому же все эти разномастные так называемые борцы за свободу, местные партизаны – они ведь не подпадают под действие Женевской конвенции. А потому расправа с мятежниками должна быть молниеносной и жестокой. Если в деревне есть партизаны, она должна быть уничтожена целиком.

Вскоре поступил новый приказ. Его батальон должен взять под свой контроль дорогу, которая соединяет аэропорт и столицу острова город Ханья. Вначале все шло вроде бы гладко и авиация надежно прикрывала их с воздуха. Но тут откуда ни возьмись вынырнули два танка и давай утюжить местность по всем направлениям. Танки удалось подорвать. Оттуда выскочили бравые новозеландцы в шортах и оловянных касках и мгновенно скатились в укрытие. Кажется, кто-то из них был даже ранен.

Приходилось с боями отвоевывать каждый метр дороги, петляющей вдоль берега все выше и выше в гору. Райнером вдруг овладело странное чувство свободы. Он был абсолютно спокоен, понимая, что в этой мясорубке уцелеют только самые сильные. Полнейшая концентрация воли и внимания. Не важно, убьют, не убьют. Главное – выполнить приказ, а там будь что будет.

Вокруг него вставали и падали люди, снова вставали и снова падали, погибая на месте, но враг лишь прибывал числом. Откуда они берутся? Райнер сделал шаг вперед, словно ища ответа на свой вопрос, и тут же рухнул на землю, сраженный гранатой. В первую минуту он даже не почувствовал боли. Чьи-то сильные руки схватили его и потащили в укрытие, а он лишь оцепенело наблюдал за происходящим, словно это было кино с замедленной съемкой. Смуглолицый маори, пробегая мимо, прокричал гортанным голосом что-то непонятное. И Райнер понял, что его люди снова отступили, бросив командира на милость врагу. Он почти физически чувствовал, как вытекает из него жизнь, подобно тому как струится песок сквозь пальцы. Значит, надо взять себя в руки и спокойно ждать конца.

* * *

Он очнулся, почувствовав, как кто-то приложил к его губам бутылку с водой. Его тащили на самодельных носилках куда-то вниз по склону. Свои? Или он уже военнопленный? Райнер был слишком слаб, чтобы искать ответы на вопросы прямо сейчас.

На уровне глаз он видел загрубелые, черные от загара руки. Страха не было. Но было смятение. Куда они его тащат? И почему не прикончили прямо там, на месте? А может, это все же свои? И сейчас его отвезут в Малеме, а оттуда отправят в Афины, в госпиталь. Ведь его война не может закончиться так скоро, практически не начавшись! Острая боль в ноге пронзила все тело, и он потерял сознание. Потом снова пришел в себя и услышал свой голос. «Wasser, Wasser!» – кричал он, отчаянно пытаясь осушить до дна бутылку с водой.

Где сейчас его люди? Продолжается ли еще бой? Он закрыл глаза и снова представил последнее, что успел увидеть. Повсюду громоздятся груды трупов, похожие издали на гроздья спелого винограда. Бойня! Чистой воды бойня! Неужели его люди годны только на то, чтобы быть пешками в чьей-то игре? И погибать словно пешки, выполняя приказы, спущенные им свыше? Хорошо сформулировано, ничего скажешь: «Закрепиться на острове и подготовить плацдарм для дальнейшего развертывания наступления». И кодовое название у операции лучше некуда: операция «Меркурий». Сейчас это звучит почти как издевка. Новый приступ боли заставил забыть обо всем. Кажется, он спал. Чьи-то тонкие нежные пальцы взяли его запястье. Он открыл глаза и увидел склонившуюся над ним молодую женщину в военном костюме цвета хаки. Женщина сосредоточенно считала пульс. У нее были золотистые волосы, выгоревшие на солнце добела, и такие темные глаза, что они казались бездонными. Он еще никогда не видел таких красивых глаз.

Из его груди вырвался вздох облегчения. Вот сейчас он готов заснуть хоть на тысячу лет! Да, он готов спать и спать, только бы его потом снова разбудила эта прекрасная женщина.

– Кажется, нам пора переходить к плану «В», – под непрекращающийся грохот канонады прошептала Пенни на ухо Дугласу. Они сидели в пещере, допивая чай, то последнее, что у них еще оставалось по рациону. Пенни чувствовала себя липкой от пота и грязи. Военная гимнастерка и галифе сковывали тело подобно панцирю, но зато военная форма хорошо защищала от солнца и насекомых. К тому же в мужском костюме она не так сильно бросалась в глаза, почти ничем не отличаясь от санитаров-мужчин.

– А я-то надеялся, что до этого не дойдет! – тяжело вздохнул Дуг.

– Я сама повешу флаг! – предложила Пенни.

– Ну уж нет! Моя идея, мне ее и реализовывать! – возмутился доктор.

Вывесить над госпиталем вражеский флаг – это была рисковая затея. Но выбора у них не осталось, да и времени на размышления о том, что из этого получится, тоже не было.

– Все равно пойдем вместе! – упорствовала Пенни. – Но только когда начнет смеркаться.

Вечером они вдвоем вскарабкались на утес и повесили рядом с полотнищем Красного Креста два флага с нацистской свастикой, которые попали к ним вместе с ранеными пленными. Как ни странно, план сработал. И на рассвете немецкий самолет сбросил им несколько ящиков с медикаментами и продовольствием. Число раненых возрастало ежечасно, и с той и с другой стороны. Они лежали на солнцепеке, дожидаясь своей очереди. Кто-то громко стонал, другие были без сознания. Некоторые с изумлением смотрели на нее. Надо же! Здесь, в этом пекле, работает женщина-медсестра. Один молоденький немецкий солдатик все время повторял в полузабытьи: «Mutter, Mutter!» – а увидев Пенни, крепко схватил ее за руку, словно она и в самом деле была его матерью.

Пенни опустилась перед ним на колени и, держа его руку, стала считать пульс. Пульс стремительно слабел, пока наконец совсем не затих. Она молча постояла еще какую-то долю секунды, потом закрыла ему глаза и натянула сверху простыню. И вдруг услышала за своей спиной, как раненый немецкий офицер сказал прерывающимся голосом на весьма сносном английском языке:

– Это хороший поступок, сестра! И правильный. Вы добрая женщина.

Она лишь молча кивнула головой в знак благодарности за столь неожиданный комплимент и принялась за его ногу. Рана была глубокой и все еще кровоточила. Она сняла старую повязку и перебинтовала заново. Наверняка он обратил внимание на то, что все медикаменты немецкие, мелькнуло у нее, но офицер никак не прокомментировал сей факт. Он по-прежнему не сводил глаз с ее лица, словно пытаясь понять, что делает эта молодая красивая женщина всего лишь в полумиле от линии фронта. И почему она ухаживает за немцами?

Внутренний голос подсказал Пенни, что не стоит вступать в разговоры с немецким офицером. Она позвала санитаров, чтобы те забрали носилки, и продолжила обход, в первую очередь выбирая самые тяжелые случаи. Что ей этот офицер? Сейчас его отнесут в самую дальнюю пещеру, где под охраной содержатся другие раненые военнопленные. Интересно, заметил ли он немецкие флаги? Ведь это же ради их общего блага. Едва ли он станет возражать. Но если все же станет, то потом, когда их возьмут в плен, их наверняка расстреляют. Усилием воли Пенни отогнала от себя мрачные мысли.

Вечером она долго любовалась ослепительно прекрасным закатом, казавшимся ей особенно прекрасным после такого изнурительно долгого и кровавого дня. Как ни странно, но красота природы успокаивала и согревала душу. Пенни безвольно откинулась на спину, собираясь с силами. Впереди бессонная ночь. Много операций. Вдруг послышался шум подъезжающей машины, а уже в следующий момент Пенни увидела злое лицо Брюса.

– Я так и знал, что это ты! Но приехал удостовериться лично! Захотелось самому взглянуть на сумасшедшую, которая ошивается на передовой и, по слухам, матерится лучше любого портового грузчика. Какого черта ты здесь болтаешься? – рявкнул Брюс, даже не удосужившись поздороваться.

– И я очень рада видеть тебя! – Пенни постаралась изобразить на лице светскую улыбку. Она слишком устала, чтобы начинать с препирательств. – Разве сам не видишь, у нас работы по горло? Прости, мне надо идти.

Она поднялась с земли.

– Одну минуточку! – возопил Брюс, словно его ужалили. – Я еще раз повторяю свой вопрос! Какого черта ты делаешь на поле боя?

– Именно делаю! Я занимаюсь своим делом. Позволь пройти, у меня полно раненых.

– Есть приказ срочно эвакуировать ваш госпиталь в другое место, в глубь острова. В местечко под названием Нео Хорио. К одиннадцати ноль-ноль подтянутся грузовики. И вас всех в сопровождении военного эскорта вывезут отсюда. Надеюсь, ты еще не настолько обезумела, чтобы решиться на невыполнение приказа. Честное слово, Пенни, ты сошла с ума! Неужели ты не понимаешь, какой опасности подвергаешь себя, находясь на линии фронта?

– А что у вас?

– Даже не спрашивай! Я человек подневольный: выполняю что мне приказывают. Но, по-моему, все хреново. Я лично прослежу, чтобы тебя отправили на первом же грузовике! – Брюс окинул взглядом всеобщий хаос, царящий на территории лагеря. Потом он велел собрать весь персонал госпиталя и снова коротко изложил суть готовящейся операции.

– Вначале отправим самых тяжелых! Но у нас есть еще и пленные, – озабоченно сказал доктор Форсит.

– Об этих пусть у вас душа не болит. О них позаботятся их собственные медики. Насколько я могу судить, помощи ждать им придется недолго. Немцы овладели аэропортом в Малеме. Там сейчас каждый час приземляются транспортные самолеты: спешно перебрасывают подкрепление. Несмотря на все чудеса храбрости, нашим ребятам уже просто не под силу сдерживать такой мощный натиск! Уходим! Сестра должна покинуть госпиталь в числе первых.

– Я сама решу, когда мне уезжать!

– Вы сделаете то, что вам приказано, сестра! Иначе я увезу вас отсюда на аркане! – неожиданно вспомнив о субординации и перейдя на «вы», вспылил Питер Эллис, отгоняя от лица огромную муху.

– Я еще не закончила обход! В любом случае у нас в запасе несколько часов! Ну а вы что встали как вкопанные? – взвилась она на санитаров. – Еще надо подумать, кого отправлять, а кого лучше не трогать. Не все раненые смогут перенести дорогу. А я тоже не хочу брать на себя ответственность за ненужные смерти.

Все разошлись по своим местам, и на какое-то мгновение они с Брюсом снова остались одни. Он взял ее за руку.

– Обещай мне, что уедешь отсюда на первом же грузовике. Ты свой долг сто раз выполнила и перевыполнила. Ты молодец! Самый настоящий образец высокой морали и мужества. Родители будут гордиться тобой, но только если ты останешься в живых. Хватит подвигов! Договорились? – Брюс вдруг с силой притянул ее к себе. – Я прошу тебя, Пенни! Здесь очень опасно!

Он впился в нее долгим волнующим взглядом, и она тут же обмякла. Значит, она ему не совсем безразлична. Что-то в выражении его глаз было такое… В груди вдруг разлилась сладкая истома, и она лишь молча кивнула в знак согласия.

– Хорошо! Я уеду вместе с доктором Форситом и доктором Эллисом. Но сейчас мне надо идти.

Первый грузовик прибыл строго по расписанию, и эвакуация началась.

– Только ходячие! – скомандовал начальник конвоя. – Мы не можем брать с собой носилки. – Только те, кто может держать оружие…

– Ну да! Дай им в руки автоматы, каски надень на голову, так немцы ваш конвой быстро пустят в расход! – возмутился один из санитаров. – Не посмотрят и на Красный Крест на твоем кузове!

Но сержант лишь презрительно фыркнул в ответ:

– Можешь загрузить сюда пару своих дружков! Или ты уже успел обзавестись среди них и подружками?..

– Ах ты подонок! – Санитар уже приготовился наброситься на обидчика с кулаками, но Пенни вовремя встала между ними.

– А куда нам девать тяжелораненых? Кто заберет их?

– Другой грузовик! Он придет в ноль часов три минуты. Вы, сестра, едете с нами! Капитан Джардин приказал вывезти вас на первом транспорте.

Сержант принялся с явным интересом разглядывать девушку.

– Я поеду следующей машиной. Еще не все раненые готовы к отправке! – отмахнулась она от него, проигнорировав бесцеремонный взгляд.

Вместе с Дугласом и Питером они втроем трудились всю ночь, сортируя раненых. Некоторые были еще очень слабы после операции, у других начались осложнения, нагноения и прочее. Пенни была только рада, что второй конвой задерживается. Но когда занялся рассвет, а обещанный грузовик так и не появился, то стало ясно, что случилось что-то непредвиденное.

– Неужели они про нас забыли? – спросила она у Дуга, который сосредоточенно складывал в чемодан свои операционные инструменты.

Он в ответ лишь пожал плечами:

– Кто их знает, что у них там творится!

Они уже потеряли всякую надежду на продолжение эвакуации, но в этот момент на территорию лагеря на полном ходу ворвался небольшой легкий грузовичок. Из кабины выпрыгнул Брюс, явно довольный своим лихачеством.

– Мне приказано вывезти врачей, санитаров и сестру Георг на южное побережье острова! Быстро в машину!

– А где конвой? У нас еще сотни раненых, готовых к отправке! – возмутилась Пенни.

Брюс отвел глаза в сторону, уставившись куда-то далеко-далеко в море.

– Мне очень жаль, но их приказано оставить здесь! Немцы знают правила игры. С нашими ранеными обойдутся достойно.

Это конец, мелькнуло у Пенни. Кажется, остальные тоже поняли, что все потеряно. Армия бежит, в спешном порядке покидает остров, оставляя раненых на милость врагу. Выбор, вставший перед ней, был до ужаса прост: «Я бегу вместе с другими или остаюсь и попадаю в плен?»

– Мне нужно забрать свои вещи! – отрывисто бросила она Брюсу и пулей умчалась в свой угол пещеры. Ей надо время, чтобы все обдумать. Но времени нет. Брюс специально приехал за ней, это же ясно как божий день. Вот он, сказочный принц, ее волшебный герой, о котором она грезила с детства. Явился в своих сияющих доспехах, чтобы спасти ее. А что она? Она хочет, чтобы ее спасали? Почему она не ликует от счастья? Почему все ее детские фантазии, которые она столько лет лелеяла в глубине своего сердца, вдруг одномоментно лишились всякого смысла? Ну почему все в ее жизни всегда идет не так, как у других? Внезапно все ее чувства к Брюсу вдруг отодвинулись куда-то далеко. Да и времени на то, чтобы разбираться во всех оттенках и хитросплетениях личных переживаний, у нее действительно не было.

Оставалось последнее. Она решительно стянула с себя военную форму и быстро облачилась в белоснежную униформу сестры милосердия: фартук с эмблемой Красного Креста, накидка, косынка. В таком виде она вышла из пещеры, и мужчины невольно отпрянули назад, пораженные этой неожиданной трансформацией.

– Я остаюсь с ранеными! – громко объявила она. – Формально я не состою на службе в рядах британской армии. Я член Красного Креста и подчиняюсь лишь тем приказам, которые исходят от руководства этой международной организации. Они бы не позволили мне бросить раненых одних. А потому уезжайте!

– Как же! – взвился Брюс. – Ты поедешь со мной, и точка.

Он уже приготовился схватить ее в охапку, но вмешался Дуг:

– Капитан! Вы слышали, что вам сказала сестра? Она свой выбор сделала. Сестра Георгиос – очень уважаемый специалист и ценный член нашего коллектива. Но если она решила остаться здесь в качестве представителя Красного Креста, мы не имеем права приказывать ей или заставлять ехать вместе с остальными. Думаю, она хорошо представляет себе все последствия своего шага.

В эту минуту Пенни была готова расцеловать доктора Форсита в обе щеки. Но положение сестры милосердия обязывает! И она лишь с достоинством склонила голову в знак того, что благодарна Дугу за моральную поддержку.

Брюс бросил на нее испепеляющий взгляд и в бессильном отчаянии отвернулся.

– Так, тогда ее место может занять кто-нибудь другой! Поторапливайтесь!

Оба врача встали рядом с Пенни, а в машину усадили ординарца Форсита.

Брюс схватил Пенни за руку и оттащил ее в сторону, чтобы никто не слышал их разговора.

– Я разочарован в тебе, Пенни! Крайне разочарован, хотя и не удивлен. Ты всегда была упряма, упряма, как тупая и безмозглая ослица! Но запомни на будущее мои слова! Если тебе хочется возиться с фрицами, выхаживать их и приводить в чувство, что ж, это твое право. Но вокруг полно и других раненых! Наших солдат! И им тоже нужна медицинская помощь! А сколько страдальцев ждут помощи в деревнях! После того как на остров вторглись немцы, счет убитых и раненых среди мирного населения идет на сотни и тысячи. Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь!

С этими словами он вскочил в кабину и рванул с места на бешеной скорости, даже не взглянув в ее сторону.

Неужели это конец их отношениям, с отчаянием подумала Пенни. Ради нее Брюс откровенно рисковал собственной жизнью, а она, вместо того чтобы быть ему благодарной, просто взяла и отвергла предложенную помощь. Что же она натворила, дурочка! Пенни поняла, что еще минута, и она лишится чувств. Ей хотелось бежать вслед за Брюсом, кричать, чтобы он остановился и забрал ее с собой из этого кошмара, но ноги стали ватными и непослушными. Что ж, выбор действительно сделан. И теперь ей придется испить сию чашу до дна. И сразу же к ней вернулась способность думать. «Да, наверное, я сошла с ума, но это мой сознательный выбор. Я должна остаться с ранеными до конца».

– Надо было тебе все же ехать вместе с ним, – едва слышно прошептал ей Питер.

– Ах, не начинай, пожалуйста, все сначала! – вспылила она и, круто развернувшись, зашагала прочь.

Но в глубине души она прекрасно понимала, что одним необдуманным поступком она сожгла за собой все мосты. Конечно же, Брюс абсолютно прав! Она упряма, и еще раз упряма! Так во что же ей обойдется собственное упрямство? И какую цену придется заплатить? Отдать свободу? Или, быть может, саму жизнь?

А ведь в это самое время она могла бы нестись в грузовике, сидя вместе с ним в одной кабине! Какой шанс для проявления ее любви к нему! А он? Кто знает, быть может, он даже поцеловал бы ее.

Ах, ну почему ты не поехала с ним! – кричала каждая клеточка ее естества. Да потому и не поехала, что Брюс был уверен, что ты обязательно поедешь с ним, холодно возразил разум. Разумеется, эвакуация – самый простой выход. Остаться с ранеными – это мой долг, уговаривала она себя. Важнее видеть, что будет с твоими пациентами, чем мчаться сломя голову куда-то в горы с человеком, который, скорее всего, тебя ни капельки не любит. Собственно, всякий раз, когда в своих рассуждениях о Брюсе Пенни доходила до его чувств, до его истинных чувств к ней, ее начинали терзать сомнения. Все же жаль, что и на сей раз у них не оказалось достаточно времени, чтобы проверить, что же на самом деле он питает к ней. Хорошо было бы проверить на прочность его чувства к ней. Хотя что толку фантазировать об этом сейчас?

Пенни сидела в уголке, обхватив руками колени и, наверное, в сотый раз повторяла себе, что, когда идет война, личные переживания уходят на задний план. Во всяком случае, они должны туда уйти. Прежде всего – долг! Долг превыше всего. А уж последствия… Что ж, она готова принять любые.

* * *

Райнер лежал в грязной пещере, забитой до отказа ранеными десантниками. Некоторые даже пытались выглядывать наружу, другие с отрешенным видом смотрели вверх, на скалистые выступы потолка, и молчали. Ночью умер еще один раненый. Они вынесли его из пещеры и положили рядом с другими телами, дожидающимися своего погребения. В госпитале Райнер впервые осознал, как до неправдоподобности хрупка человеческая жизнь. Отчаянная борьба со смертью, последняя попытка вдохнуть в себя побольше воздуха, испарина, выступающая на лбу, последние слова исповеди – и все! Тебя нет. И вот лежат в одном ряду вчерашние враги, и уже не имеет никакого значения, кто из них в какой форме. Смерть уравнивает всех. Да это уже и не люди. Так, пустые скорлупки, освобожденные от душ.

Нельзя сказать, что англичане в чем-то их ущемляли. О нет! Их кормили тем же скудным пайком, что и британских солдат. Поили тем же отвратительно невкусным чаем, все одинаково. Санитары буквально валились с ног от усталости, и по их лицам Райнер понимал, что игра англичанами проиграна. А значит, очень скоро они снова будут на свободе. Ночью в лагере было заметно какое-то оживление, и некоторых британцев даже вывезли из госпиталя на машине. Но все тяжелораненые остались.

Нога, как ни странно, пошла на поправку. После того как врачи извлекли из раны все осколки, она стала стремительно затягиваться, и ему даже позволяли изредка выползать из пещеры на самодельных костылях, чтобы глотнуть немного свежего воздуха. Ему хотелось самому проверить, как там его люди.

А еще он постоянно искал глазами ту медсестру в хаки, но теперь рядом с ними была другая. Высокая худая женщина в белоснежной форме сестры милосердия. Она все делала очень быстро, сосредоточенно совершала обход, оказывала нужную помощь и тут же уходила. Она всегда молчала. И по ее лицу, когда она совершала обход, трудно было прочитать, что она чувствует. Она была внимательна, заботливо осматривала каждую рану, молча кивала, если все хорошо, или слегка покачивала головой, если ей что-то не нравилось. То, как идет процесс заживления его ноги, ей, кажется, нравилось. Пару раз он пытался завести с ней разговор – безрезультатно! Она молчала, и столь же непроницаемым был взгляд ее темных глаз. Именно глаза медсестры заставляли его усомниться, не та ли это самая девушка, которую он впервые увидел в армейской форме.

Пару раз он слышал, как она распекает греческих солдат на их родном языке за то, что они позволили себе какие-то отступления от режима. Вполне возможно, что она гречанка. Знает немного английский, а по-немецки не понимает вовсе. Но с английскими врачами она ведет себя на равных. Он сам пару раз видел, как они о чем-то непринужденно болтали, словно старые приятели. А когда она вдруг улыбнулась, то ее лицо озарилось таким светом, что Райнер невольно испытал укол ревности. И это новое чувство страшно удивило его самого.

Вообще-то она крутилась как белка в колесе. С утра и до самого позднего вечера. Один обход раненых, расквартированных в пещерах, чего стоит. Пули летали в воздухе роем, несмотря на все немецкие флаги. Он сам видел, как она, прижавшись вплотную к скале, пробиралась из одной пещеры в другую. Жаль, что он не знает, как ее зовут. Кто-то сказал ему, что вроде бы ее зовут Георг. Маловероятно! Совершенно не женское имя. И как она не боится оставаться одна среди нескольких сотен мужчин? На обычную полковую маркитантку она никак не была похожа. Даже англичане относились к ней с огромным уважением: никаких заигрываний, намеков, сальных шуточек. Было в этой женщине что-то такое, что уже изначально ставило крест на всяких ухаживаниях. Быть может, осознание собственного предназначения или сила личности, незаурядной личности, что сразу же бросалось в глаза. Но одновременно с этим в ней была некая притягательная магия. Райнер боялся культивировать в себе эти детские фантазии. Что за глупые романтические бредни! Красавица-медсестра и раненый офицер, влюбленный в нее по уши. Стыдно об этом даже думать. И все же недостижимость девушки, ее странная отрешенность от всех и вся волновали его и возбуждали любопытство. Впрочем, вполне возможно, подобные глупости начинают лезть в голову, когда у тебя слишком много свободного времени. А времени у него теперь было предостаточно.

Почему она заметила его тогда? Ведь он же для нее враг, обычный военнопленный, как сотни других. Он явился на остров непрошеным гостем, завоевателем, убийцей, одним из многих таких же, как и он, убийц. Сколько раз он ругал себя за то, что плохо поработал со своими людьми, плохо подготовил их к высадке. Много раненых, много убитых. А где сейчас те, кто уцелел тогда, в день высадки десанта? Где они воюют? Кого убивают? Стоит ли удивляться, что у строгой медсестры не находится для него добрых слов. Но он тут же вспоминал, как она держала руку умирающего немецкого солдата, считая его пульс. Сколько в ее лице было сострадания и жалости! И с какой глубокой печалью закрыла она ему глаза и натянула на лицо походное одеяло. В другое время они вполне могли бы встретиться друг с другом на какой-нибудь оживленной афинской улице, встретиться и разойтись. Двое иностранцев, оказавшихся на время в чужой стране. А сейчас они живут здесь, можно сказать, балансируют на грани смерти, не имея никакой уверенности в завтрашнем дне. И все же как ее зовут?

* * *

Все случилось внезапно и быстро, без всякого предупреждения. Все ближе автоматные очереди, и это нервирует, подумала она, в суматохе складывая инструменты, которые могут им понадобиться в случае спешного бегства. Но канонада лишь усиливалась, все громче становились крики и выстрелы. Пули рикошетом ударялись о стены пещеры и, подобно злобным осам, отлетали прочь. Времени на раздумья не было. Она рухнула на землю лицом вниз, и чьи-то сапоги протопали мимо с криком «Raus, raus!..».

Она вжалась в землю, пытаясь остаться незамеченной. Неужели среди этой своры волков нет офицеров, способных взять ситуацию под контроль? Между тем солдаты принялись вытаскивать из пещеры санитаров и раненых; последних укладывали в ряд возле одной из скал.

Каждая секунда казалась вечностью. Она лежала вдавив голову в землю, чувствуя солоноватый вкус песка и запекшуюся на губах кровь. Но главное – не шевелиться! Она понимала: еще мгновение, и ее обнаружат. И тогда… тогда она должна оставаться твердой. «Ты же англичанка! Так будь мужественной!» Ах, какая все это чепуха, подумала она с отчаянием. Пустые слова! Она почувствовала, как ярость затапливает все ее естество. Разве может она умереть, когда у нее еще столько работы? Нет, совсем не так она надеялась закончить свои дни.

Внезапно прямо на уровне ее глаз остановилась пара тяжелых армейских сапог. Рука, испещренная шрамами, рывком поставила ее на ноги. Вот он, ее судьбоносный миг! Ее Голгофа… Час истины и искупления! Что ж, если она сейчас сумеет без тени страха и сомнения взглянуть врагу в лицо, то тогда, вполне возможно, ее уловка сработает…

* * *

Врачей и санитаров согнали в дальний угол и наставили на них автоматы. Но вот в пещере появился офицер, держа в руках флаги со свастикой, и она поняла: быть беде. Лакированные сапоги, покрытые толстым слоем пыли, остановились возле нее.

– Боже праведный! Какой сюрприз! – Сильная рука выхватила ее из толпы. Офицер с нескрываемым любопытством смотрел на Пенни. Она почувствовала, как напряглись Дуг и Питер в страхе за нее, но она лишь небрежным движением руки стряхнула пыль со своей униформы, потом расправила накидку и выпрямилась во весь свой высокий рост, взглянув офицеру прямо в глаза. Потом она быстро выпалила на греческом свое имя и сообщила, что является представительницей Красного Креста. По лицу Дуга разлилось изумление, но она лишь знаком попросила его не мешать ей.

Офицера явно забавляла болтовня девушки, хотя он не понял ни слова. Но тут вперед выступил раненый офицер-десантник. Он сказал, что немного понимает по-гречески и может в этой ситуации помочь с переводом. А еще он сказал, что девушку оставили для ухода за самыми тяжелыми пациентами и что она ухаживала за всеми ранеными военнопленными с большим теплом и заботой.

Офицер взглянул на нее с откровенным восхищением, и Пенни почувствовала, что краснеет от смущения. Правда, на какую-то долю секунды она испугалась, что он может опознать в ней ту медсестру в военной форме, которая когда-то тащила его на себе с поля боя. Впрочем, кажется, он поверил, что она гречанка. Между тем офицер, потеряв на время всякий интерес к Пенни, повернулся к Дугу и, тыча ему в нос флагами, закричал:

– А это что такое? Объясните!

И снова Пенни выступила вперед и, обращаясь к высокому десантнику, взявшему на себя функции переводчика, сказала, что идея вывесить над госпиталем немецкие фланги принадлежит ей.

– У нас кончились все запасы. И медикаменты, и продукты. Вы нас все время бомбили, мешая лечить и оперировать больных, независимо от их национальности. Разве вы не знаете, что для нас главное – это спасать человеческие жизни? – Пенни посмотрела на десантника с некоторым сомнением, словно не была уверена в том, что он сумеет точно перевести ее слова. – Я в свое время давала клятву. Обещала лечить всех больных, независимо от их национальности или религии.

Раненый офицер, запинаясь и спотыкаясь, кое-как перевел ее речь, постоянно бросая взгляды на Пенни, словно желая убедиться в том, что он ничего не наврал. Второй офицер лихо щелкнул каблуками и отсалютовал ей в знак приветствия.

– Капитан сказал, что англичанам повезло иметь среди своего персонала такую героическую женщину. Ее репатриируют вместе со всеми остальными ранеными военнопленными в другой госпиталь, где она будет ухаживать за ними, – поспешно перевел его слова десантник.

Английский язык у переводчика был гораздо лучше греческого, и Пенни увидела, как просветлели лица ее друзей после столь обнадеживающего сообщения.

– Вы, наверное, монахиня из какого-то сестринского ордена? – поинтересовался у нее капитан, но она промолчала в ответ. – Не бойтесь! Ваша униформа будет вам хорошей защитой. Мы уважаем Красный Крест, но только тогда, когда им не прикрываются в своекорыстных целях!

Офицер повернулся к своим людям, и солдаты расступились, давая ей дорогу. Переступая ватными ногами, она кое-как доплелась до остальных и встала рядом с врачами. Слава богу, что, работая с военнопленными, она всегда молчала. А потому версия о том, что она гречанка, никого не удивила. Что ж, судя по всему, ее война близится к концу. Очень скоро ее вместе с ранеными вывезут на Большую землю. Итак, униформа сестры Красного Креста снова спасла ей жизнь. Униформа плюс знание языка. С ней все более или менее ясно. А что будет с остальными? С этими мужественными ребятами из Австралии и Новой Зеландии? Сейчас их судьба всецело в руках победителей.

– Кажется, ты их обвела вокруг пальца, Пенни! Молодец! – тихо прошептал ей Дуг.

– Не всех! Тот раненый капитан – он видел меня в форме. Правда, я никогда с ним не разговаривала.

– О, этот тебя не выдаст. Он тут такие дифирамбы тебе пел. Сказал, что ты спасла ему жизнь и что ты преданно ухаживала за его бойцами.

– Я его не спасала. Капитан преувеличивает. Рана у него была не самая тяжелая.

– Они сейчас переправят тебя в Афины вместе с самыми тяжелыми пациентами. Будешь ухаживать за ними там.

– Я уеду только тогда, когда увижу, как уедете вы. И не раньше! – упрямо отрезала Пенни, занятая сбором вещей, которые в беспорядке валялись по всей пещере.

Ей нужно все хорошенько обдумать. Что она сделала? Облегчила себе жизнь? Она вдруг вспомнила, с какой яростью взглянул на нее Брюс в момент прощания. Есть ведь и другие варианты. Разве не он всего лишь какую-то неделю тому назад советовал: «Беги в горы»? Но как все стремительно меняется в этой жизни! И где теперь ей искать тех партизан, которые горят желанием сражаться за свою свободу? Да и будут ли они сражаться, когда англичане окончательно оставят остров? Но предположим, она уедет отсюда, и что дальше? Даже если она сойдет за гречанку, что из того? Куда ей податься? К кому? Она ведь сама читала листовки, которые развешивали на стенах домов немцы. За укрывательство врага мирным жителям грозит расстрел на месте. Да, кажется, ее судьба в другом! Надо уходить в горы и браться за оружие.

Интересно, почему этот раненый офицер так хлопотал за нее? Неужели же он не узнал ее? Скорее всего, узнал! Тогда зачем? Не нужны ей никакие милости от врага! Даже в минуту поражения. Впрочем, война ведь еще не закончена. Надо идти и сражаться дальше. Только вот как?

И вот она снова стою перед выбором. Эвакуироваться с ранеными? Убежать и попытаться найти Брюса? Уйти в горы? Или остаться и продолжать бороться здесь? Господи! Ну что же делать?

Ханья 28 мая 1941 года

Последние несколько суток Йоланда Маркос безвылазно просидела в подвале клиники Красного Креста. Бомбардировки не прекращались ни днем ни ночью. Немцы методично, район за районом, превращали Ханью в пыль. В подвальных помещениях, до отказа заполненных народом, текла своя, почти загробная жизнь: горели свечи и керосиновые лампы, медсестры оказывали помощь больным и попутно успокаивали гражданских, слишком напуганных, слишком подавленных, чтобы жаловаться и просить о помощи.

А потом наступило утро, и вдруг стало тихо. Совсем тихо. Люди, не веря, что им наконец подарили спокойное утро, без воя сирен и взрыва бомб, начали потихоньку выползать на улицу. Подвалы клиники тоже открыли, и медперсонал потянулся на выход. Всем захотелось собственными глазами увидеть то, что еще осталось от города.

Больше всего на свете Йоланде хотелось бросить все и стремглав помчаться в еврейский квартал. Как там ее родители? Живы ли они? Все эти дни и ночи она не переставая молилась за них.

Как ни удивительно, но сама клиника пережила страшные бомбежки с минимальными потерями. Выбиты оконные рамы, повсюду в коридорах разбитые стекла, а на улице уже выстроилась живая очередь: кого-то ранили, у кого-то обострилась давняя болезнь. Почерневшие от горя и страха люди покинули убежища, в которых они прятались, и пришли к ним за помощью.

Йоланда вышла на улицу и невольно зажмурилась от яркого солнца.

– Слава богу! – воскликнула стоявшая неподалеку женщина и истово перекрестилась. По ее щекам градом текли слезы. – В небе больше нет этих ужасных железных птиц. Но они разрушили наши церкви и уничтожили наши дома. Бог всемилостив. Он видит все и в свое время всем воздаст по заслугам!

Она продолжала выкрикивать что-то еще о каре Господней, но люди слушали ее молча, с облегчением вглядываясь в чистое небо. Их район, Халепа, почти не пострадал, но, судя по густому смогу, окутавшему улицы, по языкам пламени, вырывающимся в небо в самых разных концах города, разрушения были катастрофическими.

– Мне надо срочно отправиться на поиски родителей! – обратилась Йоланда к доктору. – Они, наверное, считают меня погибшей.

– Ступайте! – сказал ей Андреас. – Но будьте предельно осторожны! Вы нам очень нужны.

За последние дни между ними установилась какая-то особая, доверительная связь. Работая бок о бок, ночами напролет, среди кромешной тьмы, под канонаду взрывов, все время балансируя на грани жизни и смерти, каждый из них почувствовал почти родственную близость друг к другу. Йоланда постоянно ловила себя на мысли, что еще ни один мужчина не волновал ее так сильно, как Андреас Андролакис. Достаточно было посмотреть, как внимательно и сосредоточенно он выслушивает пациентов, с какой теплотой обращается с каждым больным, как умеет вселить надежду своим спокойствием и уравновешенностью даже в самую израненную душу, чтобы понять, какой замечательный врач их начальник госпиталя.

– Это правда! Вы мне очень нужны, Йоланда! Более чем когда-либо. Вы молодец! Вы не испугались бомбежек. Сохраняли спокойствие под обстрелами, вы не падали в обморок при виде тяжелых ранений. Своим самообладанием вы показали хороший пример нашим молоденьким медсестрам.

Йоланда расцвела от столь щедрых похвал.

– Я только взгляну, как там мама и папа, и сразу же вернусь!

Йоланда бежала по городским улицам – и не узнавала их. Особенно страшными были разрушения в старой части города. Там, где когда-то стояли элегантные венецианские виллы, чернели глубокие воронки и дымились развалины. Бочки с вином валялись прямо на проезжей части, и из них сочилась жидкость, похожая на кровь. В горах мусора деловито суетились крысы, рядом лежали искореженные канистры с оливковым маслом. Пахло гарью и смрадом от разлагающихся на жаре трупов. И везде, куда ни кинь взор, царили разруха и мерзость запустения.

Йоланда почти бегом проскочила разрушенные кварталы, не в силах созерцать зловещие картины опустошения, нанесенного недавними бомбежками. Такое прекрасное солнечное утро! Бирюзовая морская гладь блестит и переливается на солнце, отливая то глубокой синевой сапфиров, то радостными отсветами изумрудов. Разве можно убивать и разрушать среди такой красоты?

* * *

Никто толком не знал, как поступить с Пенелопой Георгиос. По ее словам, она гражданка Греции, никогда не служила медсестрой в британской армии, обучалась в Афинах, что можно, при желании, проверить. Любой представитель Красного Креста в Афинах подтвердит сию информацию, ибо она имеет репутацию добросовестного и квалифицированного работника. Пенни, излагая свою легенду, старательно гнула именно линию греческого происхождения, объявив немецким властям, что документы были утеряны в море во время бомбежки их судна, на котором она сопровождала раненых на Крит. Несмотря на некоторые нестыковки, пока легенда работала. Ведь только истинный грек мог заметить едва слышимые шероховатости в ее произношении. Касательно своего прошлого Пенни скупо обронила, что получила домашнее воспитание, что у нее была английская гувернантка и потому она неплохо понимает по-английски. Она также сообщила, что родилась в богатой семье, но после того, как объявила о своем намерении стать медсестрой, семья отказалась от нее. Все это, в сущности, было полуправдой-полуложью, но и в откровенном вранье ее было трудно уличить, а потому пока никто не мог поставить под сомнение ее слова. Врачи британского госпиталя подтвердили, что Пенни действительно прибыла к ним в самом конце кампании, якобы по указанию Красного Креста, который направил ее на Крит для обучения местных женщин азам оказания первой медицинской помощи.

Раненый капитан-десантник с удовольствием продолжал исполнять при ней функции переводчика. Он лично сопровождал ее по лагерю, когда ей нужны были санитары для оказания помощи пленным. Однажды в разговоре с ним она мимоходом выказала интерес к греческой истории, и капитан тут же рассказал ей, что тоже увлекается археологией. Судя по всему, он страшно обрадовался тому, что у них обозначились какие-то общие интересы. Она, в свою очередь, рассказала ему, что посещала в Афинах публичные лекции, которые устраивали в Британской школе археологии. А он стал спрашивать, читала ли она что-нибудь о Кносском дворце, и даже порекомендовал ей несколько книг, правда повествующих уже о раскопках Шлимана в Мессине. Но Пенни сделала вид, что утратила интерес к археологическим изысканиям. Ей не хотелось чересчур тесно сближаться с капитаном.

Ее необычный статус – единственная женщина среди стольких мужчин, выхаживающая в пещерах раненых с обеих сторон, снискал ей немалую популярность, особенно в местных властных структурах. Ей даже предлагали дать интервью какому-то журналисту, пообещав опубликовать его во всех греческих газетах. Так сказать, живой и наглядный пример позитивного сотрудничества Греции с Третьим рейхом. Но такая бешеная популярность отнюдь не входила в планы Пенни. Меньше всего она жаждала внимания к собственной персоне. Ее положение на Крите было и так слишком шатким. Чуть позднее ей предложили вернуться в Афины вместе с ранеными англичанами и врачами и тоже обещали опубликовать статью о ее уникальном опыте работы в пещерах. Само собой, ей было предложено продолжить сестринскую практику в греческой столице. Соблазн был велик, но Пенни уже успела прикипеть к Криту, а потому твердо решила, что пока она останется на острове. Прощаясь с Питером и Дугом, она попросила их лишь об одном: не выдавать ее английские корни и никому не рассказывать о том, где она сейчас.

В глубине души она лелеяла надежду, что Брюс все еще на Крите. К тому же что мешает ей устроиться на работу в местный госпиталь? Впрочем, согласно негромким, но упорно циркулирующим слухам, Брюс покинул остров вместе с высшим командованием британских сил, с теми, кто руководил обороной Крита. Британцы эвакуировались через Спакию, что на южном побережье острова. Солдат вывозили корабли ВМФ. Спастись удалось далеко не всем. Что ни день, в госпитале прибавлялось раненых военнопленных. Голодных, оборванных, босых, этих несчастных гнали в горы, где их поджидал пещерный госпиталь, превращенный теперь в концентрационный лагерь для военнопленных.

Вскоре Пенни вызвали в штаб немецкой армии. Медицинское руководство, уже в лице немцев, должно было наконец решить ее дальнейшую судьбу. Выбора у нее не оставалось: надо ехать в город. Тем более что из штаба специально за ней прислали машину, а капитан-десантник, как всегда, предложил свои переводческие услуги и вызвался лично сопровождать ее в этой поездке. Пенни стало казаться, что молодой человек постоянно держит ее в поле своего зрения. Наблюдая за ней, он, видимо, пытался понять, каковы же истинные мотивы, побудившие медсестру остаться на острове. Вне всякого сомнения, капитан не купился на ее блеф и не поверил в ее легенду. Ведь он же узнал ее! Или все же нет? Скорее всего, узнал, но ничего никому не сказал. Почему? Последнее обстоятельство страшно нервировало Пенни, ибо теперь уже она никак не могла понять мотивы, которыми он руководствовался.

К тому же на территории госпиталя у нее случилась весьма досадная встреча с далеко идущими последствиями. Один из ее бывших пациентов снова оказался в госпитале, теперь уже на правах военнопленного. Заметив Пенни, он приветливо помахал ей рукой и завопил во все горло:

– Я так и знал, что она все еще здесь! Привет, сестричка! Ужасно рад видеть твою хорошенькую английскую мордашку!

– Я совершенно не похожа на англичанку! – на ломаном английском возмутилась Пенни. – Среди гречанок тоже много блондинок!

С этими словами она круто развернулась и зашагала прочь, оставив солдата с раскрытым от изумления ртом. Оставалось только молиться, чтобы никто из немцев не услышал ненароком их разговора.

Всю дорогу в город она старалась не смотреть по сторонам. Слишком тяжелое это было зрелище: женщины в черных платках роются среди развалин в поисках кухонной утвари, голодные дети и бесконечная, квартал за кварталом, полоса разрушений. Пенни неподвижно сидела на сиденье в своей свеженакрахмаленной униформе, впервые за долгие месяцы без следов грязи и крови на ней. Удастся ли убедить немцев в том, что она может быть полезной именно здесь, на Крите?

Время от времени капитан бросал на нее долгие изучающие взгляды, от которых она невольно поеживалась, а потом вдруг стал сыпать вопросами, то и дело норовя свернуть на ее личную жизнь.

– Вы мужественная девушка! Остаться одной, и в таких условиях. Удивлен, что начальник госпиталя позволил вам это, – начал он на английском.

– У них просто не было выбора. Меня откомандировали на остров по распоряжению афинского отделения Красного Креста. По дороге сюда мы попали под обстрел, и наш корабль затонул. А здесь было столько работы, – ответила ему Пенни на греческом.

– А что же ваши родители? По-моему, не самая лучшая карьера для девушки из приличной семьи. Во всяком случае, у нас, в Германии, родители вряд ли позволили бы своей дочери отправиться на войну.

– По-моему, высший долг любой женщины – помогать больным и раненым, – отрезала Пенни, отворачиваясь в сторону. – Сама королева опекала наш госпиталь в Афинах и поддерживала его своим личным участием.

Внутри все кипело от возмущения. «Заткнись, – хотелось ей крикнуть этому наглому капитану, – оставь меня в покое». Но умом она понимала, что нужно держать себя в рамках приличия. Вполне возможно, именно от этого человека зависит ее будущее. И кто знает, быть может, именно он поможет ей вырваться на волю. А потому надо быть вежливой, предельно корректной, но без тени угодничества. И даже попытаться внушить ему, что он ей симпатичен, но не более того. Да, и не забывать все время твердить о том, что она давала клятву. А все, что касается обычной семейной жизни – дети муж или всякие там любовные переживания, то эта сторона жизни ее совершенно не занимает.

В красивом старинном здании, где еще совсем недавно размещался штаб британской армии, теперь хозяйничали другие люди. У Пенни больно сжалось сердце при виде того, как немецкие солдаты лихо двигают мебель из комнаты в комнату и развешивают по стенам коридоров плакаты, восхваляющие все прелести жизни в Третьем рейхе.

Ее провели в кабинет главврача. Тот, заметив девушку, поднялся из-за стола и даже выпрямился по стойке «смирно».

– Мисс Георгиос? Мы наслышаны о ваших героических усилиях по спасению раненых! Вы делаете честь своей профессии. Прошу вас, садитесь!

Какое-то время они продолжали обмениваться любезностями, а потом Пенни стала объяснять медицинскому начальству, в каком именно качестве она видит себя среди сотрудников местного отделения Красного Креста. Переводчиком, как всегда, выступил капитан.

– Так вы не хотите возвращаться в Афины? – совершенно искренне удивился немец. – Для женщины вашего уровня здесь очень грубая работа. Да и контингент больных… Одни крестьяне и бандиты.

– Я думала о том, чтобы вернуться, – начала Пенни, медленно подбирая слова. – Но по дороге сюда мне пришла в голову одна неплохая идея. Думаю, в сложившихся обстоятельствах, когда многие медсестры из числа замужних женщин, работавшие в местном отделении Красного Креста, вернулись после окончания военных действий к своим семьям, наметилась острая нехватка персонала. Надо срочно заняться обучением нового пополнения из числа молоденьких девушек. Я могла бы предложить свои услуги в качестве наставника.

– Но вы же не из местных! Вы ведь не критянка! – Последнее слово офицер произнес с нескрываемым презрением в голосе.

– Крит является неотъемлемой частью Греции уже на протяжении многих сотен лет, – Пенни изобразила на лице фальшивую улыбку. – Но скажу вам по секрету, – она перевела взгляд на своего переводчика, – у меня есть еще один, тайный мотив желать остаться здесь. Я давно интересуюсь историей Минойской цивилизации. Надеюсь, что когда-нибудь мне даже разрешат посетить здешние достопримечательности. Разумеется, в сопровождении ваших людей!

Пенни понесло. Как говорится, ложь во спасение. Она на ходу придумывала всякие небылицы, и все ради того, чтобы привлечь на свою сторону капитана, большого любителя археологии.

Но главный военврач тоже был впечатлен ее монологом.

– Вы действительно очень незаурядная женщина! – произнес он с чувством. – Да, но где нам вас поселить?

– А я уже подумала над этим. При местном монастыре имеется постоялый двор. Мне, как представителю Красного Креста, думаю, они не откажут в приюте. К тому же монастырь – вполне подходящее место для тех, кто решил посвятить себя уходу за больными и ранеными.

– Разумно! Очень разумно! – согласился с ней немец. – Под монастырской крышей вам будет гораздо безопаснее со всех точек зрения. Мы разрешим вам это, но при одном условии: никаких контактов с англичанами или местными партизанами. Мы рассчитываем на вашу полную и безусловную лояльность.

– Красный Крест всегда, во всех военных конфликтах строго соблюдает нейтралитет! – уклончиво ответила она. Но, кажется, ее ответ вполне удовлетворил немца.

– Когда обстановка на острове более или менее нейтрализуется, позвольте свозить вас на экскурсию в Кносский дворец! – с энтузиазмом предложил ей капитан, когда они вышли из штаба на улицу. – Это ведь просто непростительно: быть на Крите – и не увидеть своими глазами одно из чудес света.

– Согласна! Но для начала мне нужно забрать личные вещи и перевезти их в город. Надеюсь, ваше командование сдержит свое слово.

Пока все идет неплохо, размышляла Пенни, сидя в машине. Удача сопутствует ей. Но как долго будет длиться ее везение? Вот в чем вопрос.

* * *

Обратно в лагерь они ехали молча. Уже на подъезде к центральным улицам города они увидели колонны немецких солдат с нацистскими флагами в руках.

– О, это солдаты из армии Фон дер Хейдта, – пояснил ей капитан. – Направляются к центральной площади. Там сейчас должен состояться военный парад. Пристраивайся в конец колонны! – Последняя реплика была адресована уже водителю.

Только этого еще не хватало, внутренне напряглась Пенни. Разъезжать средь бела дня по улицам Ханьи в компании немецкого офицера! Ужас! Все эти люди на тротуарах, с молчаливым презрением в глазах провожающие взглядами марширующих солдат, вполне могут подумать, что их машина тоже является частью парадной колонны.

Пенни вдруг захотелось стать на время невидимкой. Раствориться, спрятаться, укрыться от всех этих колючих, недружелюбных глаз. Как жаль, что она не прихватила с собой свою незаменимую накидку, в которую можно было бы закутаться с головой.

* * *

Йоланда еще на расстоянии услышала топот сотен марширующих ног. Толпы раненых и просто отдыхающих немецких солдат в серо-зеленой форме мгновенно высыпали на улицу из близлежащих кафе, оглашая окрестности ревом приветственных возгласов. Пройти мимо, оставшись незамеченной, невозможно, подумала она с отчаянием, уже заранее настраиваясь на худшее. И везде в воздухе реяли немецкие флаги. Черно-красно-белые полотнища свешивались из окон домов, украшали официальные здания, и даже над минаретом старой мечети был водружен нацистский флаг. Йоланда вжалась в стену полуразрушенного магазинчика, пытаясь слиться с любопытствующими прохожими, которые стояли группками на тротуарах. Чеканя шаг, на площадь ступил батальон десантников. Все в их бравом марше выдавало победителей. Во главе колонны чеканил шаг долговязый мужчина в шортах с загорелыми дочерна ногами. Его голова была повязана носовым платком на манер детских панамок, и в таком наряде он был похож скорее на цыгана, промышляющего разбоем, чем на командира элитного подразделения.

Официальные лица в приличных костюмах выступили вперед, словно готовясь сдаться без боя, но вид командира привел их в явное замешательство. То был откровенно оскорбительный жест, и десантник, лихо щелкнув каблуками, даже не попытался скрыть своего изначального намерения. Какие, к черту, церемонии с побежденными! Город пал, он лежит в руинах. И даже священники, присутствовавшие на площади, не смогли придать мероприятию того благостного настроя, который примирил бы людей со случившимся. Следом за частями немецких войск по площади пешим строем прогнали колонну британских военнопленных: безмерно уставшие и сломленные, они медленно шли мимо своих победителей, опустив глаза в землю. Затем проследовали грузовики с ранеными солдатами, а за ними – целая вереница автомобилей с открытым верхом, в которых гордо восседали офицеры.

Взгляд Йоланды невольно выхватил одну из машин, в которой ехала женщина в до боли знакомой форме медсестры Красного Креста. Ее белоснежный наряд выделялся на фоне форменных офицерских мундиров. На какую-то долю секунды женщина повернула голову в ее сторону, словно отыскивая взглядом знакомых в толпе зевак. Йоланда невольно подалась вперед, едва не выбежав на проезжую часть. Не может быть! Конечно же она обозналась! Это не может быть Пенелопа! Ее дорогая, ее любимая подруга Пенни в одной машине с нацистскими офицерами! После всего, что они вместе пережили на фронте, она – с немцами! Нет, это просто обман зрения. Она ошиблась! Ей померещилось. Но вот женщина снова повернула голову, и их глаза встретились. Боже! Да это же Пенни!

* * *

Машина медленно двигалась по городским улицам. Пенни готова была провалиться сквозь землю, выпрыгнуть из машины и бежать куда глаза глядят, только чтобы не видеть холодного презрения на лицах людей, стоявших на тротуарах. Да, все пошло совсем не так, как она предполагала. Сгорая от стыда, Пенни отвернулась в сторону, и в этот момент увидела в толпе лицо, которое никогда не спутает с тысячами других лиц. О нет! Невероятно! Этот прямой нос, впалые щеки, темные волосы, покрытые цветастым шарфом. Конечно же это Йоланда! На какую-то долю секунды их глаза встретились. Слава богу, Йоланда жива! Она здесь, в Ханье. Но почему она смотрит на нее так, словно видит перед собой привидение? И в ее глазах не радость узнавания, а смятение и почти нескрываемое презрение. Пенни даже похолодела при мысли о том, что могла вообразить себе самая близкая подруга, увидев ее в компании с немецким офицером. Но что ей делать? Пока она не имеет права раскрывать свои истинные намерения.

* * *

Йоланда почти бежала по тротуару вслед за машиной, все еще отказываясь верить собственным глазам. Нет, тут явно какая-то ошибка! Не может английская медсестра так демонстративно, открыто появляться на людях в обществе немецкого офицера. Наверное, это на нее так жара подействовала, уговаривала себя Йоланда. Вот ей и мерещится всякая чушь. Но в глубине души Йоланда знала, что ничего ей не померещилось. В машине действительно сидела Пенелопа, ее дорогая и любимая подруга. Как же она могла забыть свою лучшую подругу? Или отныне она ей тоже враг?

* * *

Пенни быстро опустила глаза. Только бы Йоланда не окликнула ее по имени, не позвала. Ведь это может моментально привлечь внимание к ним обоим. Усилием воли она заставила себя поднять голову и смотрела прямо перед собой, ничего не видя вокруг. Главное сейчас – сохранять спокойствие, не выказать тех эмоций, которые обуревают ее после такой неожиданной встречи. Мысли лихорадочно проносились в голове. Да, все складывается! Родители Йоланды выехали из Афин на Крит, где у них имелась родня. Так куда же еще податься их единственной дочери? Конечно, она последовала за ними. Но почему в ее взгляде, обращенном на подругу, было столько презрения? «Неужели она посчитала меня предательницей?» Ах, как все запутанно и сложно! Чертовски сложно!

* * *

Йоланда свернула в один из переулков и побежала в сторону еврейского квартала, расположенного рядом со старинной городской стеной. Разрушения в этой части города были просто чудовищными. Первое, что бросилось ей в глаза, когда она свернула на свою улицу, это то, что от здания синагоги не осталось даже следа. Судя по всему, прямое попадание бомбы. Разрушены были и все близлежащие постройки. Но уже издалека она увидела, что дом дяди Иосифа – о счастье! – уцелел. Стены, покрытые толстым слоем копоти, испещренные шрапнелью и осколками снарядов, целы, а значит, есть надежда…

С замиранием сердца она постучала в дверь.

– Йоланда! Слава богу, жива!

Слезы, объятия. В доме полно родни, соседей, которые остались без крова. И сразу же посыпался град вопросов.

– Это правда, что немцы у стен города?

– Они уже в городе, тетя! Проводят на площади парад победителей. Там и наш мэр. Говорят, он сдал город без боя только ради того, чтобы прекратить бомбежки.

– И ты не побоялась идти одна, без всякого сопровождения? – поразилась ее смелости тетя Мириам. – Ты провела целых четыре ночи вне дома! Горе нам! Кто же на тебе теперь женится? Сейчас принесу чего-нибудь поесть. У тебя одни глаза остались. Совсем исхудала!

– Со мной все в порядке, тетя! Не волнуйтесь! А вот продукты лучше поберечь! Все магазины вокруг либо разрушены, либо разграблены.

Мать уцепилась за ее руку, не отпуская дочь от себя ни на шаг, и Йоланда почувствовала, что ее снова обвалакивает живительная пелена родительской любви и обожания.

Пятью днями позже она сидела вместе с родными за празднично накрытым столом. Отмечали Шаббат. Настроение, впрочем, было далеко не праздничным. К тому же Йоланда прекрасно понимала, что больше ей из дома не вырваться. Ибо стоило ей только заикнуться о госпитале, как у матери тут же начиналась истерика. Все последние дни Йоланду неотступно преследовала страшная, неправдоподобная картина: Пенни, сидящая в открытой машине вместе с каким-то немецким офицером. Значит, все это время Пенелопа была в Ханье. И даже не попыталась найти ее. Да, но откуда ей было знать, что подруга тоже оказалась на Крите? «Или она считает, что тогда, в порту, я попросту дезертировала, бросив свой пост? – размышляла Йоланда. – Села себе на корабль и отправилась к родителям на Крит. Да, наверное, именно так она и думает. Потому она и сделала вид, что не узнала меня. И взгляд у нее был какой-то чудной, словно она смотрела сквозь меня. Интересно, что подумала бы Пенни, узнай, что я посчитала ее предательницей? И это свою лучшую подругу! Да, но что она сама делала в машине немецкого офицера?» Йоланда поняла, что не успокоится, пока не выяснит всей правды. Ах, только бы ей вырваться из дома!

Спустя неделю после взятия немцами города к Йоланде явился гость. Доктор Андролакис нерешительно топтался на крыльце, пока ее строгая тетушка Мириам дотошно выясняла у посетителя цель его визита. Пришлось вмешаться самой Йоланде, чтобы впустить гостя в дом.

– Вы не вернулись, и я испугался, что случилось что-то нехорошее, – начал он, смущенно теребя шляпу. – Вот решил лично навести справки, все ли в порядке.

– Слава богу, со мной все в полном порядке. И мои, к счастью, все живы. Вот только все последние дни мне пришлось неотлучно быть возле мамы. Мама! Это доктор Андролакис, один из руководителей клиники. Именно он разрешил мне отлучиться домой. Боюсь, мое увольнение и так слишком затянулось.

Йоланда бросила умоляющий взгляд на Андролакиса, чтобы тот поддержал ее. Доктор энергично закивал головой в знак согласия.

– Что верно, то верно! Персонала в клинике катастрофически не хватает, а сестра Маркос – наш самый опытный специалист по уходу за больными. Даже не знаю, справились ли бы мы без нее. Волонтеров у нас много, но вот опыта работы почти ни у кого нет, а потому…

– Йоланда нужна дома! – перебил доктора отец, придирчиво разглядывая молодого человека.

– Папа! Не забывай, я давала клятву! Я не могу так вот просто все бросить и уйти!

– Свой гражданский долг ты уже выполнила, и с лихвой! А сейчас твое место дома, в семье, среди членов твоей общины.

К лицу Йоланды прилила краска. Разве она может пререкаться с собственным отцом в присутствии постороннего человека? Да еще гоя!

Видно, Андреас понял причину ее замешательства и снова поспешил ей на помощь.

– Прекрасно понимаю вас, сэр! В такое страшное время, конечно, лучше всем родным быть вместе. Но ситуация у нас просто отчаянная! На острове все еще продолжаются бои. Британцы держат линию обороны возле Суды, прикрывая отход своих войск. Очень много раненых.

– Что, у вас своих сестер нет? – хмуро возразил отец.

– Есть, но в общегородской больнице тоже полно раненых, уже среди мирного населения. Кто будет ухаживать за ними, если мы заберем оттуда всех наших медсестер? Вот и получается, что каждая пара рук у нас сейчас на вес золота. К тому же мы надеемся, что мисс Маркос займется обучением новеньких. Нам очень важно иметь постоянный резерв.

– Папа! Мне нужно вернуться в госпиталь! Пожалуйста!

– Сэр, обещаю! Как только прекратятся бомбежки и обстрелы и ситуация вокруг города более или менее нормализуется, мы немедленно отпустим вашу дочь домой.

– Меня волнует другое! Мы должны быть вместе, понимаете? Наш раввин предупредил, что уже в ближайшее время немцы начнут регистрировать всех членов еврейской общины. Кто знает, что с нами будет потом. Мы на этом острове теперь дважды пленники: во-первых, как евреи, а во-вторых, как островные жители.

– Не волнуйся, Соломон! – неожиданно заступилась за Йоланду тетя Мириам. – У нас хорошие соседи из числа христиан. В случае чего они позаботятся о нас.

– Будем надеяться, что до самого страшного дело не дойдет, – попытался разрядить обстановку Андреас. – На Крите издревле бок о бок жили люди самых разных национальностей. А еврейская община на острове и вовсе одна из самых старейших. Евреи поселились здесь еще раньше турок. Уверен, несмотря на все свои драконовские порядки, немцы все же будут соблюдать законы. Что касается сестры Маркос, то я готов лично гарантировать ее безопасность.

– Охотно верю в ваши добрые намерения, молодой человек. Но поймите правильно, меня волнует не только безопасность дочери, но и некоторые нормы приличия, которые она обязана соблюдать как член еврейской общины. Так было в Салониках, где мы жили раньше, так было в Афинах. В противном случае ее попросту перестанут уважать свои же.

– Папа! – не выдержала Йоланда. – Я провожу доктора Андролакиса, а потом мы поговорим, ладно?

Ее всю трясло от возмущения. Отец был непозволительно груб с гостем. Он даже не предложил доктору сесть и выпить рюмочку! Какой стыд! Что теперь подумает Андреас о ее семье?!

– Простите папу, Андреас! – повинилась она перед ним на прощание. – Родители просто панически боятся за мою репутацию. Мой дядя и вовсе придерживается ортодоксальных норм и считает, что незамужняя женщина не должна работать где-то вне дома.

– Не переживайте! Я все прекрасно понимаю, – сказал Андреас и тихо добавил: – Но вы нужны нам, Йоланда. Вы мне нужны! У меня имеются и кое-какие собственные планы на ваш счет. Я очень на вас рассчитываю.

Его искренность обезоружила Йоланду. Волна любви и благодарности затопила ее сердце. И одновременно закралась тревога.

– Вы уходите из клиники?

– Не совсем. Просто время от времени я стану отлучаться в горы. Туда потянулись многие, кто горит желанием продолжить борьбу. Уже появились первые отряды бойцов Сопротивления. Британцы, отступая, тоже оставили в горных районах много своих из числа раненых. И всем им нужна помощь.

– Но ведь такие отлучки сопряжены с огромным риском, – прошептала Йоланда, незримо почувствовав присутствие матери.

– Мне будет спокойнее на душе, если, уезжая в горы, я буду знать, что в клинике есть вы. Вы сумеете присмотреть за новенькими и в случае чего помочь им.

– Йоланда, ты где?

– Иду-иду, мама! Хорошо! Но мне понадобится несколько дней, чтобы уговорить домашних.

Андреас схватил ладонь Йоланды и, улыбнувшись, благодарственно сжал ее обеими руками. Слова были не нужны. Этот прощальный жест сказал Йоланде все. Она закрыла за доктором дверь и тяжело вздохнула. Что бы они сейчас ни стали ей говорить, ничто на свете не заставит ее передумать: она возвращается в клинику.

Бухта Галатас 2001 год

Еще один незабываемый по своей красоте закат в бухте Галатас. Солнце, подобно раскаленному огненному шару, медленно скользит по небесному своду, пока наконец не проваливается в море. Мы припарковались прямо на обочине автострады, ведущей из Ханьи. Миновав небольшую таверну, спустились по ступенькам вниз, в сторону пляжа, и пошли вдоль берега. За столько лет я уже подзабыла, в каком месте нужно было свернуть с автострады, чтобы попасть туда, где когда-то стояли корпуса старого госпиталя. Кажется, сейчас на этом месте разбит палаточный лагерь, а еще дальше, между деревьями, белеет небольшая часовня. Вполне возможно, она была здесь всегда, просто я забыла о ней. Зато пещеры остались на своем законном месте, там, где были и шестьдесят лет назад.

Лоис попросила Алекса сфотографировать нас на их фоне, но я отказалась, не вдаваясь в излишние объяснения. Как объяснить нынешним молодым, что когда-то эти пещеры превратились в самое настоящее кладбище? Ну а кто же станет фотографироваться на фоне братских могил? Да, все вокруг изменилось за прошедшие годы, и только пейзаж остался прежним. Тот же великолепный вид на море и остров Теодори, та же бесконечная полоса золотистого пляжа на морском берегу.

Я сама захотела съездить в эти места как можно раньше, чтобы не отравлять себе невеселыми воспоминаниями весь остаток нашего пребывания на Крите. Но куда деваться от тех страшных дней? А тут еще неожиданная встреча на улице. Я почувствовала, как лихорадочно забилось мое сердце.

– Не мешало бы хлебнуть пару глотков виски! – объявила я, но Лоис сделала вид, что не услышала.

– Тетя, давай поднимемся вон туда! Ты только взгляни на этот чудесный ковер из живых цветов. Все горные склоны буквально усыпаны цветами. Прелесть! Конечно, я ни одного цветочка не знаю. Зато ты, тетя, наверняка знаешь все названия.

Изобилие цветов всех оттенков и красок действительно радовало глаз. Белоснежные мальвы, алые маки, серебристые гортензии, пурпурные дикие розы. Как странно было видеть все эти цветы, украшающие мой сад в Стокенкорте, в их диком, первозданном виде. Как-то мне и в голову раньше не приходило, что предки большинства садовых цветов – обычные полевые растения. А я ведь в годы войны их даже не замечала. Да и до цветов ли было, когда с неба тебе на голову сыплются бомбы? Яркая бирюза моря постепенно превращалась в изысканно дорогой нефрит. Насыщенный зеленый тон водной глади как нельзя лучше дополняет разноцветное буйство красок на прибрежных склонах. И над всем этим великолепием – не менее величественные горные хребты, укутанные снегом, и это несмотря на конец мая.

– Я прогуляюсь немного! – Мне вдруг захотелось побыть одной.

Алекс откровенно скучал. Пустынная бухта, никаких развлечений. Разве объяснишь ребенку, что видела я своим внутренним зрением? Немцы, деловито натягивающие колючую проволоку по всему периметру территории нашего бывшего госпиталя. Сторожевые вышки со всех четырех сторон. Госпиталь на глазах превращался в концентрационный лагерь для военнопленных. У многих ли из пленников хватит воли выжить в этих условиях, думала я с отчаянием.

Один из самых черных эпизодов в моей жизни – это момент, когда мне пришлось оставить своих пациентов, бросить их на произвол судьбы. Потом случались и более страшные, и более драматичные события, но никогда ни до, ни после я не испытывала чувства такого вселенского одиночества и пустоты. Напрасно я уговаривала себя, что все не так уж и безнадежно, что за ранеными будет какой-то присмотр и уход. Ведь всех этих несчастных оставили, можно сказать, на милость победителям. А мне пора заняться решением собственных проблем. Неясное будущее, никакой перспективы вырваться плюс неожиданные осложнения, могущие возникнуть тогда, когда их меньше всего ждешь.

Я снова вдруг вспомнила того немецкого офицера, который спас меня когда-то. Ведь именно здесь, на территории лагеря, я все время, как мне казалось, успешно ускользала от него, а оказалось – совсем наоборот.

Бухта Ханья 2001 год

Вот место, которое устраивало Райнера полностью. Отсюда открывался прекрасный вид и на гавань, и на старинную турецкую крепость, в которой теперь размещается Морской музей. Да, в этих местах ему обязательно надо было побывать снова.

Большинство домов, выходящих фасадами на приморскую набережную, были перестроены, сверкали чистотой и радовали глаз своей ухоженностью. Почти в каждом доме теперь оборудованы бары и сувенирные лавки. И лишь пара зданий откровенно портила общую картину своей обветшалостью. Самые настоящие развалюхи! Торчат на виду, словно гнилой зуб, который нужно немедленно удалить. Впрочем, если присмотреться, то и они придавали своеобразное очарование всему пейзажу. С утра Райнер успел прогуляться по книжным лавкам, которые приятно удивили его широким ассортиментом печатной продукции. Тут тебе и романы на любой вкус, и подробнейшие карты острова на английском, немецком и французском языках. Он купил себе карту северо-западной части острова, чтобы освежить в памяти места, где хотелось бы побывать снова, а заодно и спланировать маршрут очередного похода в горы. Названия деревень он помнил плохо. У него вообще плохая память на имена и названия. Хотя врезались в память Канданос и Аликианос. Так разве их забудешь? Ведь там было такое…

Лениво потягивая коктейль, Райнер рассматривал окрестности. Да, не такой он запомнил Ханью, совсем не такой. Сегодня она буквально кишит туристами, толпы отдыхающих на набережной, заполненные туристами кафе и бары, и везде жизнь бьет ключом. Местные тоже сильно изменились. Все одеты по-современному, у женщин волосы выкрашены в самые немыслимые оттенки, разве что смеются, жестикулируют и громко кричат так же, как и раньше. Как это умеют только греки.

Эту старинную приморскую таверну он выбрал совсем не случайно. Вступив под ее потемневшие от времени своды, он словно сам перенесся в прошлое. Вокруг полно таких же стариков, как и он сам. Мужчины, сидя за столиками, вели оживленные беседы, играли в триктрак, курили, о чем-то громко спорили, и никому из посетителей не было до него дела. Интересно, чем они занимались в годы войны? Где воевали? И многие ли из них пожали бы ему руку, узнай, кто он и откуда?

По мере того как сгущались сумерки, на набережной становилось все больше молодежи. Африканские студенты, пытающиеся сбыть по дешевке всякую ерунду, изящные китаянки с лотками, заполненными мелкими безделушками, итальянская ребятня с охапками роз, которые они без устали суют под нос каждому прохожему, американские военные с близлежащей базы НАТО в форменных шортах и бейсболках, яркие блондинки из Скандинавии в коротких летних платьях, открывающих взору красивые длинные ноги. Конечно же, полно его собственных соотечественников: поджарые немцы, увешанные фотоаппаратами, в сопровождении представительных фрау, своих жен. Какой разительный контраст с тем, что он наблюдал, сидя за столиком этого кафе в последний раз. Смешение всех рас и народов, самый настоящий интернационал из отдыхающих, жаждущих вдохнуть в себя вечернюю прохладу.

В этой шумной веселой толпе особенно остро чувствуешь собственное одиночество. Хорошо бы сейчас перекинуться парой слов с каким-нибудь немцем, земляком, желательно пожилым. Но таковых поблизости не наблюдалось. А потому оставалось лишь вспоминать, как вот так же, много лет назад, он сидел точно на этом самом месте. Но воспоминания были горьки и безрадостны. Как бездарно была потрачена его молодость! Ну почему во время войны любовь и долг почти всегда несовместимы?

Июнь 1941 года

– Не теряй зря времени, Райнер! – подначил его Гельмут Краус, осушая до дна кружку с пивом. – Сорви эту вишенку, пока она не перезрела. Храбрая малышка, не спорю!

– Да заткнись ты! – огрызнулся Райнер, чувствуя, что краснеет.

– Не бойся, не отобью! Девчонка не в моем вкусе. Слишком костлявая. И с темпераментом у нее, по-моему, проблемы. Как думаешь? Лично я люблю погорячее.

Конечно, следовало бы дать Гельмуту в морду, чтобы он заткнулся раз и навсегда! Но, с другой стороны, они оба пьяны в стельку. А что может быть позорнее пьяной драки, да еще на людях?

Они сидели в таверне неподалеку от Кафедральной площади. Горланили песни, бесцеремонно разглядывали проходящих мимо женщин, а те старательно делали вид, что ничего не изменилось в их жизни с приходом этих грубых шумных варваров. Во всяком случае, вечерний моцион по набережной немцам ни за что не отменить! Да, их здесь по-прежнему не жаловали. Разве что драхмы, извлеченные из карманов немецких кителей, брали охотно.

Весь день они занимались тем, что хоронили останки своих. Со всеми воинскими почестями, как полагается. Работа не из приятных. Не удивительно, что к вечеру всем захотелось немного расслабиться и забыть обо всем. Забыть, как заживо сгорали в небе их товарищи, как местные топорами добивали раненых, сумевших выбраться из воды на сушу. Забыть все и веселиться! Но Райнер не любил разговоров на личные темы. Даже с друзьями он никогда не обсуждал свою личную жизнь.

Он огляделся по сторонам. Не много же осталось в живых его людей. И куда подевался их прежний задорный вид? Та же безмерная усталость в глазах, что и у британских военнопленных, которых пригнали в лагерь, спешно обустроенный на месте прежнего госпиталя.

Что ж, солдат есть солдат. В сущности, все солдаты одинаковы. Вот только узнают ли когда-нибудь немецкие семьи, получившие посылки с личными вещами погибших, в каком аду погибали их сыновья?

А что касается сестры Георгиос, то для него она по-прежнему оставалась загадкой. В его присутствии всегда предельно вежлива, а на сближение не идет. Но чем откровеннее она игнорировала знаки его внимания к себе, тем сильнее распалялась в нем страсть. Он искал ее общества, пытаясь забыться после очередных карательных рейдов по стране. Иногда предлогов для подобных встреч не находилось. И тогда он, будучи католиком, шел в местный католический храм в надежде встретить ее там. Ведь она же квартировала во французской католической школе при монастыре.

А вообще-то она чуралась его общества, хотя держалась предельно вежливо.

– Благодарю вас! – церемонно бросала она, когда ему случалось подвозить ее домой на автомобиле, и на прощание вежливо кивала головой водителю.

Однажды он напомнил ей о поездке в Кносский дворец, но она лишь покачала головой.

– Мне очень жаль! Много работы, – сказала она, старательно отводя глаза в сторону, и тут же поспешила скрыться за монастырскими стенами, даже ни разу не обернувшись.

Ходили слухи, что скоро всех десантников перебросят в Северную Африку, но Райнер еще не полностью оправился от ранения. А потому пока нес службу здесь: выжигал каленым железом малейшие очаги сопротивления и выкуривал англичан, попрятавшихся в горах, из их нор.

Он ненавидел эту свою новую миссию и до сих пор не мог оправиться после первой карательной экспедиции. Тогда они сожгли две деревни, жители которых оказали сопротивление немецким десантникам. Меньше всего на свете ему хотелось воевать с гражданским населением. Но приказы, как известно, не обсуждают. Тем более приказы, полученные непосредственно из Берлина. А потому – никакой пощады! От десяти до сорока греков за каждого погибшего десантника. И никаких судебных разбирательств. Только казни и огонь пожарищ на месте былых деревень.

Да и как он мог объяснить этим невежественным крестьянам, что такое коллективная ответственность? Когда любой единичный акт неповиновения со стороны жителя деревни карался смертью всех остальных, включая детей и женщин.

Он не мог видеть страх и смятение на детских лицах, не понимающих, что происходит, когда их отцов ставили в ряд и расстреливали прямо на месте, на глазах у детей и жен, а потом неделями запрещали приближаться к телам, не давая забрать погибших и предать их, как положено, земле. Лично он ни разу не спустил курок на ребенка или женщину. А некоторые его сограждане спускали охотно и даже с азартом. Зато он отдавал приказы, после которых сам надолго лишался сна. Местным властям он категорически не доверял и встречаться с ними не желал. Они пили слишком много ракии, слишком суетились, стараясь угодить ему, но лица у них при этом всегда оставались хмурыми. Трудно было догадаться по их отрешенным взглядам, что думают и что чувствуют все эти люди на самом деле.

Но как бы то ни было, а закрепившись на Крите, они получили ключ к средиземноморским воротам, открывающим путь на Ближний Восток. Можно сказать, что это они проложили Роммелю дорогу в Северную Африку. Грандиозные планы, грандиозные свершения.

Так зачем же он зря растрачивает свое время на ухаживания за какой-то медсестрой? К тому же чужеземкой. Неужели ее грациозная фигура, длинные ноги, золотистые кудри, выгоревшие на солнце добела, и шоколадные глаза смогли ослепить его настолько, что он перестал замечать других женщин? Нет, говорил ему разум, здесь дело совсем в другом. Просто он еще никогда в своей жизни не встречал подобных женщин. Она была равна ему во всем, и в то же время в ней скрывалась какая-то неразгаданная тайна, делавшая ее особенно притягательной. Но разве можно мечтать о каких-то особых романтических отношениях на войне? Если тебе нужна женщина – пожалуйста! Вот тебе бордель на любой вкус. От самых дешевых в порту до элитарных, работающих под вывеской ночных клубов и обслуживающих главным образом офицеров. Да так всегда было, на любой войне.

Умом он все понимал, но никакие умствования не могли погасить его восхищения этой необычной девушкой. Судя по всему, ей пришлось пережить много испытаний. Наверное, после всего, что она видела, нелегко почувствовать симпатию к врагу. «Господи! – восклицал он в порыве отчаяния. – А я на ее месте смог бы проникнуться дружескими чувствами к любому из нас?» И сам пугался подобных мыслей, равносильных предательству. Ведь он уже почти готов был поставить под сомнение правоту идей Третьего рейха, право немцев господствовать над миром тысячу лет.

Впрочем, пока их борьба за мировое господство оборачивается лишь многочисленными потерями среди своих же. А сколько напрасных страданий, сколько неоправданных мучений! Но он должен, он обязан верить вождям. Раз они говорят, что их присутствие на Крите стратегически важно и исторически оправданно, значит, так оно и есть. Нет, их жертвы не напрасны! Они ведь принесены на алтарь победы ради достижения высших целей великой Германии.

Райнер залпом осушил рюмку и, пошатываясь, побрел к гавани. Пора кончать валять дурака и заниматься всяческими интеллигентскими рефлексиями. Сейчас он найдет себе подходящий дом терпимости и разом снимет всякое напряжение и ума, и тела. Вон из головы все романтические бредни! Кто такая эта сестра Георгиос? Это же очевидно как божий день. Она – его враг!

Ханья 2001 год

– Тетя Пен! Какую замечательную экскурсию по городу мы только что совершили! Никогда не думала, что у Ханьи такая богатая история! – с энтузиазмом доложила мне Лоис. В новой соломенной шляпе, в темных очках, в красивом летнем платье, с обнаженными плечами, уже покрывшимися легким загаром, она была очень хороша. – Возле памятника «Рука» мы встретили мистера Фенимора, и он любезно показал нам улочку, на которой родился Эль Греко. А потом мы прогулялись по старому городу. Любовались архитектурой, старинными венецианскими палаццо. Даже увидели синагогу. Говорят, она единственная осталась на всем острове. Но сегодня воскресенье, службы нет, и синагога закрыта. Замечательная экскурсия! – снова повторила Лоис. – Правда, Алекс?

Но ребенок уже застрял возле очередной витрины, всецело погрузившись в созерцание коллекции ножей, выставленной за стеклом. А потому поддерживать энтузиазм матери он не стал.

– И знаешь, кого мы встретили в наших блужданиях по городу? Мака, нашего турагента! Он как раз шел на открытый рынок. А еще он сказал, что в конце улицы, почти рядом с базаром, есть замечательная таверна, где посетителей потчуют всякими местными деликатесами. Мак пригласил нас посидеть там. Идем, да?

Ну, и как можно сказать «нет»? И вот мы идем улочкой, по которой в давние годы было столько хожено-перехожено. Мак уже поджидает нас. Он облачен в светлые бермуды, и вид у него, как у самого заправского туриста. Он предлагает нам сесть за столик в тени и заказывает бутылки с охлажденной минеральной водой для нас и порцию барбекю с овощами для Алекса. Со стороны мы производим впечатление вполне счастливой семьи на отдыхе. Мак снова окидывает Лоис восхищенным взглядом, и, надо сказать, она действительно прелестна. Кажется, впервые после развода с мужем девочка наконец-то по-настоящему расслабилась.

Между тем жара нарастает, воздух все тяжелее и гуще. Близится время сиесты. Скоро рынок закроется на полуденный перерыв. В каждом средиземноморском городе есть свой базар под открытым небом, своеобразное сердце города и центр его притяжения. В свое время я была очарована запахами и красками этих базаров, а еще изобилием того, что предлагается там покупателям. Бесконечные ряды, заполненные только зеленью: огромные пучки ароматной петрушки, мята, горные травы, артишоки, шпинат. А рядом – разделанные тушки цыплят и кроликов, свежайшая рыба, отливающая на солнце серебром, помидоры, похожие издали на огромные бильярдные шары, корзины с улитками, подносы со всеми сортами местных сыров, кувшины с медом и, конечно, бутылки ракии. За прилавками восседают жены фермеров, укрывшись от палящих лучей под зонтиками, и наблюдают за тем, как их сыновья громкими голосами зазывают покупателей. По улочкам, ведущим к базару, снуют озабоченные матроны с сумками на колесиках, доверху нагруженными снедью, какая-то вдова, облаченная в черное, подошла к длинноволосому священнику за благословением, молоденькие красавицы с волосами, выкрашенными в огненные тона, прогуливаются по рядам, оживленно переговариваясь между собой и стреляя глазками в молодых парней-фермеров.

Как приятно видеть, что в этих местах снова бурлит жизнь! Внезапно я перенеслась мыслями на шестьдесят лет тому назад и увидела себя молодой, стоящей на одной из этих извилистых улочек в сером форменном платье монахини. И откуда во мне тогда было столько бесстрашия? Ведь опасность грозила из-за каждого угла. Так как же мне удалось сделать то, что я сделала?

Июль 1941 года

Для Пенни переезд в монастырскую обитель Святого Иосифа оказался поистине спасительным кругом. Последние дни в Галатасе стали для нее настоящей мукой. Невыносимо было видеть измученные лица военнопленных, невыносимым было общество немецкого капитана. Как отрадно снова оказаться среди женщин и самой снова почувствовать себя женщиной. Пенни направили в родильное отделение ухаживать за осиротевшими младенцами, и это тоже внесло приятное разнообразие в ее жизнь.

В обители царили тишина и покой. Когда закрывались ворота, то мир снаружи как бы переставал существовать и все то страшное, что творилось за монастырскими стенами, отодвигалось куда-то прочь, хотя бы на несколько считаных часов. Пенни даже не представляла себе, до какой же степени она устала и выбилась из сил за последние месяцы. Если бы не строгий монастырский устав, она могла бы спать и спать сутками. Матушка настоятельница была в курсе некоторых обстоятельств ее истории. Пенни честно призналась ей, что она протестантка, иностранка, что у нее нет при себе никаких документов, подтверждающих личность, и что она просит убежища в монастыре исключительно с одной целью: избежать настойчивых ухаживаний со стороны одного немецкого офицера. Вполне возможно, последняя причина была несколько преувеличена ею. Но Пенни полагала, что именно личные мотивы должны сыграть ей на руку.

Если матушку Веронику и смутило то, что она фактически берет под свое крыло беглянку без роду и племени, внешне она постаралась ничем не выдать обуревающих ее страхов.

Выслушав исповедь Пенни, она лишь улыбнулась и сказала:

– Само провидение, дитя мое, направило вас именно к нам! У меня для вас есть очень важная и нужная работа. Дело в том, что многие наши сестры сейчас проходят послушание в городском госпитале, а у нас при монастыре есть родильное отделение, и там катастрофически не хватает персонала. Когда начались бомбежки, многих рожениц пришлось спасать из-под обвалов, а потому участились случаи выкидышей и даже мертворожденных. Словом, работы в отделении выше головы, а потому я направлю вас туда и надеюсь на вашу помощь.

– Но я не акушерка! – перепугалась Пенни, вспомнив, через какие страдания пришлось в свое время пройти ее родной сестре Эффи. – У меня даже нет никакой акушерской практики. Я и роды ни разу не принимала.

– Всему можно научиться, дитя мое! Смотрите, наблюдайте, запоминайте! Природа делает свое дело сама, но иногда возникают осложнения, и тогда уже требуется вмешательство человека. Думаю, вы справитесь!

Пенни снова унеслась мыслями к Эффи. Сколько горя они пережили, когда у сестры случился первый выкидыш. Но, может, все ее страдания уже в прошлом и сейчас у Эффи уже есть малыш или малышка? Интересно, где теперь все они? Мама, отец, сестра. Дай бог, чтобы они успели переехать в Стокенкорт. В деревне, что ни говори, спокойнее. Лондон бомбят. Пенни сама слышала, как немцы, сидя в уличных кафе, во всеуслышание хвалились, что скоро их асы сровняют Лондон с землей. Но как же далеко теперь от нее родительский дом, их фамильный замок в Стокенкорте, и сама Англия, и семья. Сегодня она совершенно одна в этом огромном мире. Ей не на кого положиться, не к кому прийти за советом и помощью. Будут ли у нее когда-нибудь дети? Будет ли ей даровано счастье стать матерью?

Пенни выдали монашеское одеяние: длинное серое платье, фартук и сестринскую наколку. Монахини встретили ее приветливо, несмотря на то, что она пришла к ним совсем из другого мира. Но при всем своем уважении к их образу жизни, к их глубоким и искренним религиозным чувствам, монашеский уклад отпугивал Пенни, он был ей чужд и непонятен. Во время обязательных служб мысли ее постоянно витали далеко от церковного храма. Она пыталась представить себе, где сейчас Брюс, как после ранения сложилась судьба ее брата, что делает Йоланда в оккупированном немцами городе. А еще она искренне надеялась на то, что капитана уже перевели из Ханьи куда-нибудь за пределы острова, на новое место службы, и немецкие власти начали потихоньку забывать о ней.

Особое удовольствие она получала, когда ей доводилось заниматься с сиротами, маленькими девочками и мальчиками, за которыми монахини присматривали в яслях, организованных при монастыре. Их воспитанники были так не похожи на шаловливых жизнерадостных малышей, которых она когда-то знавала до войны. Эти дети никогда не смеялись, не бегали, не кричали. Они лишь молча таращили на нее свои широко распахнутые глазенки, и в них плескался один только страх.

После нескольких недель безотлучного пребывания за стенами монастыря Пенни наконец позволили выйти в город. Ей было поручено сопровождать сестру Клотильду и еще одну монахиню на базар, для того чтобы помочь доставить необходимую провизию с рынка. Пенни обрадовалась, словно школьница, которой предоставили неожиданные каникулы. Все трое поднялись засветло, чтобы успеть к открытию рынка, и сразу же тронулись в путь.

Сестра Клотильда не вызывала у Пенни особой приязни. Бледнолицая сухопарая женщина без возраста, с маленькими, похожими на два буравчика глазками, от которых ничего невозможно было скрыть, она всегда была настороже, готовая к любым неприятностям. Вот и сейчас она с явным подозрением обозрела Пенни, поверх очков в тонкой металлической оправе. Эта девушка никогда не подходит к причастию во время мессы. Интересно, почему? И акцент у нее явно нездешний. Правда, говорят, она очень опытная медсестра. Насельницы монастыря отзываются о ее профессиональных навыках с большим уважением, и это тоже почему-то раздражает сестру Клотильду.

Рынок поразил монахинь своей небывалой скудностью. Пустые прилавки, за которыми коротали время несколько продавцов.

– А где же свежая рыба? – страшно удивилась сестра Клотильда.

Уплыла к немцам, ответили им не без юмора.

Та же картина повторилась и возле овощных и фруктовых прилавков. Урожай загублен на корню, пояснили им. Поля уничтожены взрывами, сады и огороды сгорели в огне вместе с деревнями во время карательных операций. Крестьяне боятся ехать в город, а многих уже и в живых нет.

– Так кто же нас станет кормить? – удивилась монахиня.

– А дальше, матушка, будет только хуже! – обрадовал ее продавец. – Все, что можно, люди прячут в закрома. Впереди ведь зима. Надо как-то выжить самим. Могу предложить вот только немного улиток! – Он приоткрыл корзинку.

– Они же несвежие! – недовольно фыркнула Клотильда.

Пенни стало неловко за свою спутницу, и она тихонько свернула за угол, чтобы посмотреть, чем торгуют там. Никаких продуктов! На нескольких столах разложены старые вещи, и вокруг них оживленно толчется народ. Пенни подошла поближе к одному из столов. В эту минуту какая-то девушка резко отвернулась, и они чуть не стукнулись лбами.

– Прошу простить, – начала девушка и тут же отскочила в сторону, не веря собственным глазам.

– Йоланда! Ты? Слава богу, ты жива! – воскликнула Пенни, почти бегом устремляясь за подругой, которая решительным шагом направилась прочь. – Постой! Куда же ты? Нам надо поговорить!

– Мне не о чем говорить с тобой! – отрезала Йоланда, но Пенни решительно преградила ей путь. Люди стали с любопытством оглядываться на них в предвкушении шумной базарной склоки, которые обычно возникают между женщинами.

– Нет, постой! Я хочу кое-что спросить у тебя. Прежде всего – где ты была все это время? Я ведь обыскалась тебя в Афинах после той ночи. А ты уехала, не сказав никому ни слова. Даже не попрощалась! Оставила свой пост, бросила больных, бросила всех нас на произвол судьбы! – выкрикнула Пенни прямо в лицо подруге.

– Это я-то бросила на произвол судьбы?! – возмутилась в свою очередь Йоланда. – Ты мне лучше расскажи, что делает британская медсестра в компании немецкого офицера, который возит ее по городу в своем шикарном автомобиле! – не осталась она в долгу.

– Да как ты смеешь! – Пенни почувствовала, как краска бросилась ей в лицо. – Если хочешь знать, в той машине меня везли в концентрационный лагерь, в который переоборудовали наш бывший военный госпиталь. Я там трудилась до последнего, пока не пришли немцы. У меня не оставалось никакого выбора, вот так!

– А я оказалась на Крите случайно. Завозилась с раненым, он был без сознания, и не заметила, как корабль отчалил от пирса. Хорошо еще, что корабль шел на Крит. Я послала тебе открытку, но она, видно, не дошла. – Голос Йоланды потеплел. – А сейчас я тружусь в здешнем госпитале Красного Креста.

– А я эвакуировалась из Афин в числе последних, на рыбацкой шхуне. Попали под обстрел, лодка чуть не утонула. И в конце концов нас тоже прибило к Криту. Нет, ты только подумай, Йоланда! Столько времени мы жили и работали, можно сказать, рядом, и даже не подозревали об этом! – Голос Пенни дрогнул.

Подруги сделали шаг навстречу и упали друг другу в объятия, залившись слезами. Толпа, собравшаяся вокруг них в ожидании женской драки, стала стремительно редеть.

– Так где же ты сейчас? Чем занимаешься? – спросила у подруги Йоланда, даже не пытаясь утирать слезы, градом катившиеся по лицу.

– Разве ты не видишь по моей одежде? Я теперь живу в монастыре, – прошептала Пенни.

– Ты приняла обет? – удивилась подруга.

– Неужели я похожа на человека, способного отречься от мирской суеты?

Обе подруги рассмеялись, впервые с момента их неожиданной встречи. И только сейчас Пенни обратила внимание на то, как пожирает их своими сверлящими глазками сестра Клотильда, замерев, словно истукан, в нескольких шагах от них. По ее недовольному выражению лица Пенни поняла, что монахиня категорически не одобряет подобных эмоций на людях.

– Сестра! Пора возвращаться! – строго сказала она. – Мы и так потратили слишком много времени впустую.

Она круто развернулась, встряхнув на прощание пустыми корзинками.

– Если вам нужны овощи, то я могу поспособствовать, – вполголоса обратилась Йоланда к подруге. – У меня есть один знакомый… Промышляет под покровом темноты…

– Черный рынок? – испугалась Пенни.

– Не совсем! Потихоньку таскает у немцев их излишки. Скажем так, грабит награбленное. По-моему, в научной литературе это называется экспроприацией.

– Ах, Йоланда! Прошу тебя! Будь осторожна! Ведь если тебя поймают…

– О, я этим не занимаюсь! Нет времени! Я обучаю молоденьких медсестер. Присоединяйся к нам! Вот будет здорово! А уж как мама и отец обрадуются, узнав, что ты жива! Ты обязательно должна прийти к нам на ужин в ближайшую же пятницу. Мы живем на улице Порту. Узнаешь дом по двери: входная дверь выкрашена темно-зеленой краской. Там кругом все разрушено. Но у нашего дома, слава богу, крыша осталась.

Пенни с чувством сжала ее руку.

– Не могу поверить, что мы снова встретились! Знаешь, – она замялась в поисках нужных слов, – я уже почти поверила, что тебя нет в живых.

– Да и мне всякие нехорошие мысли в голову лезли!

Прощальный взмах рукой, и Йоланда поспешила прочь.

– По-моему, у этой девушки на шее звезда Давида! – сухо прокомментировала увиденную сцену Клотильда.

– Не заметила! – беззаботно отозвалась Пенни. – Мы с этой девушкой вместе работали медсестрами в афинском госпитале Красного Креста. Я так рада, что она жива. Столько наших медсестер погибло при эвакуации.

– Какая разница, кем она работает! Она еврейка! Мы не должны контактировать с подобными людьми!

Вот и не контактируй, подумала про себя Пенни, но вслух ничего не сказала. Конечно, ей бы очень хотелось навестить Маркосов, но для того, чтобы выйти за пределы монастыря, требуется разрешение настоятельницы. А еще вопрос, даст ли она такое разрешение. Впервые за многие недели пребывания в обители Пенни почувствовала себя пленницей. Да, безусловно, это хорошее убежище, но вот свобода… Что ж, за все приходится платить, подумала она со вздохом. В том числе и за собственную жизнь.

Разрешение на визит к Маркосам в ближайшую пятницу было получено, но при одном условии. Пенни отправится не одна, а в сопровождении еще одной монахини, которая доведет ее до границы еврейского квартала, и вернуться в обитель они обязаны до наступления темноты. Пенни попыталась объяснить матушке, что, согласно еврейским обычаям, Шаббат начинают отмечать после захода солнца, а потому у нее просто не останется времени на саму трапезу. На что матушка настоятельница впервые ответила ей непривычно строгим тоном:

– Мне кажется, вы начинаете злоупотреблять нашим гостеприимством, сестра.

А сестра Вероника, которая должна была ее сопровождать, в своем порицании пошла еще дальше.

– Если вы так привязаны к этим людям, так ступайте и живите у них.

– Боюсь показаться неблагодарной, – проявила неожиданную неуступчивость Пенни, – но я с детства привыкла сама распоряжаться своим временем!

А про себя она подумала, что ей с ее врожденным свободолюбием, видно, путь в монахини заказан навсегда.

– Правильно говорит сестра Клотильда! Вы плохо влияете на некоторых наших молодых послушниц! – едко заметила сестра Вероника.

Но Пенни уже не слушала ее. Какое ей дело до этой вздорной сестры Клотильды? Эта монашка завистлива, чересчур подозрительна и нетерпима к другим людям. И вообще, все в этом монастыре Пенни уже порядком поднадоело. Нет, пора ей уходить из монастыря! Она будет работать вместе с Йоландой в госпитале Красного Креста. Решено!

Пенни отправилась за благословением к матушке настоятельнице.

– Матушка! – воскликнула она, опустившись перед ней на колени. – Ваша обитель стала для меня той скалой, прилепившись к которой я не только выжила, но и сохранила свою честь и достоинство. Вы дали мне крышу над головой, приютили, обогрели, накормили, когда у меня уже ни на что не было сил. И я никогда не забуду вашей любви и сострадания ко мне. Но сейчас отпустите меня. Я должна вернуться в мир и служить людям своими скромными талантами, а не зарывать их в землю за монастырскими стенами. Надеюсь, вы сумеете понять и простить меня за всё. В том числе и за некоторую импульсивность моего поведения.

Матушка ласково погладила ее по голове.

– Поднимитесь, дитя мое! Признаюсь вам по секрету, вы для всех нас стали глотком чистого свежего воздуха. Вы многому научили наших молоденьких послушниц. А уж как вы управлялись с детьми, так и слов нет! Из вас получится прекрасная мать. У вас, Пенелопа, доброе сердце, а потому вы сумеете сделать еще много добра людям. Пока ступайте к своей подруге, а уж потом сами решайте свою судьбу. Я же буду молиться за вас. Дай бог, чтобы все в вашей жизни сложилось так, как вы того желаете. Со своей стороны обещаю, что не стану торопить вас. Я позволяю вам оставаться в обители до тех пор, пока вы окончательно не определитесь со своим выбором.

После такого напутствия Пенни выпорхнула из кабинета настоятельницы окрыленной. В город они направились вместе с сестрой Иринией, на попечении которой находилась старая супружеская чета беженцев из Алжира. Старики были прикованы болезнями к дому и никуда не выходили, а потому сестра Ириния периодически приносила им продукты и помогала по хозяйству.

Все улицы были запружены немецкими солдатами. Серо-зеленый цвет их форменных кителей стал преобладающим цветом в городе. Толпы солдат прогуливались по набережным, бесцеремонно разглядывая проходивших мимо девушек. Те же оливковые мундиры заполнили все таверны и кафе. Громкий смех, полупьяные выкрики, скабрезные шутки вдогонку.

«Какое счастье, – думала Пенни, – что я в монашеском одеянии. Ведь оно любого может превратить в человека-невидимку». Между прочим, неплохая мысль! Вот так же незаметно в один прекрасный день она может улизнуть в горы. Да, горы зовут, и чем дальше, тем все громче звучит в ее сердце их призыв. Каждое утро, просыпаясь в своей келье, Пенни подолгу любовалась горными пейзажами, открывающимися ее взору из окна. Почему-то критские горы напоминали ей родные шотландские места. Ах, с какой радостью она сейчас вскарабкалась бы на какую-нибудь горную вершину. Можно только догадываться, какой потрясающей красоты вид открывается с этих вершин.

А еще Пенни постоянно вспоминала наставления Брюса. Он говорил, что она должна постараться максимально смешаться с местными и ничем не выделяться среди них. Что ж, если она все же хочет доказать ему, что не напрасно ослушалась его тогда и осталась на острове, значит, так и надо поступить.

Пенни машинально подняла голову и посмотрела вдаль. На самом горизонте виднелась гряда Белых гор. Даже сейчас, в средине лета, их вершины были покрыты снегом. Белые горы! Вдруг что-то екнуло у нее в сердце, и она поняла, что именно Белые горы станут ее очередным пристанищем. Как и когда она окажется там, она и сама не знала. Но точно понимала, что она там будет.

* * *

Разговоры за пятничным столом были невеселыми. В доме дяди Йоланды нашли себе приют многие соседи, чьи дома были разрушены во время недавних бомбежек. Родители Йоланды сильно сдали с тех давних пор, когда Пенни видела их в последний раз в Афинах. Отец стал седым как лунь и отпустил длинную бороду, мать, снедаемая постоянными страхами за мужа и дочь, совсем исхудала и превратилась в маленькую согбенную старушку.

За трапезой обсуждали последние новости. Раввину приказано в срочном порядке передать в городскую управу списки всех евреев, проживающих на данный момент в Ханье, с указанием их точных адресов, возраста и семейного положения.

– А что потом? – сразу же разволновалась мать Йоланды. – Что они потом станут делать с этими списками?

– Да ничего они не станут делать! – постарался успокоить ее дядя Иосиф. – Самая обычная регистрация, и только! Надо вести себя осторожно, не высовываться лишний раз, не привлекать к себе внимания, и все обойдется.

– Ошибаетесь, Иосиф! – перебил его молодой человек в очках с толстыми стеклами. – Надо уходить в горы и браться за оружие. И женщин с детьми уводить в горы, туда, где никто не знает, что они евреи. Рано или поздно, но у немцев руки дойдут и до нас! Вот увидите!

– Прекрати эти подстрекательские разговоры, Мордехай! Тем более за моим столом! – сердито перебил его Иосиф. – Смирение и еще раз смирение, вот чего ждет от нас Всевышний. Бог всемилостив, и Он не раз доказывал нам это. А мы, в свою очередь, не должны роптать. Мы обязаны жить в строгом соответствии с Его заветами. Евреи пришли на Крит в незапамятные времена. Господь ни за что не допустит, чтобы наша здешняя община была уничтожена.

Сразу же после ужина Йоланда схватила подругу за руку и потащила ее к дверям.

– Идем быстрее! – прошептала она ей на ухо. – Иначе сейчас ко мне прицепится Мордо. А я не хочу его понапрасну обнадеживать. Хотя и вижу, как наши матери все время шепчутся в последнее время. Видно, строят матримониальные планы на наш счет.

– А по-моему, он славный парень! – также шепотом ответила ей Пенни.

– Славный! – охотно согласилась с ней Йоланда. – Но нет в нем искорки! Ты-то ведь понимаешь, о чем я, да? – Она бросила на подругу хитроватый взгляд. – Когда я смотрю на него, ничего не происходит. – Она постучала себя по груди. – Вот здесь ничего не происходит.

– Йоланда Маркос! Какой бес вселился в вас? Я вас не узнаю! – в свою очередь подначила ее Пенни. – Вы были такой скромницей в Афинах!

И обе подруги весело рассмеялись.

– В Афинах я еще не знала, что на свете есть Андреас Андролакис.

Йоланда с готовностью рассказала Пенни о своем приятеле. С гордостью в глазах она поведала, что молодой врач связан с подпольем и силами Сопротивления, что он постоянно бывает в горах, оказывает помощь раненым бойцам, лечит военнопленных, убежавших из концлагерей.

– Конечно, он не говорит мне, где он бывает. Но всякий раз, когда он заступает на смену после очередного похода в горы, он буквально валится с ног от усталости. Он такой мужественный человек! Как бы я хотела помогать ему и там, в горах.

– А что думают твои родители об этом молодом человеке?

– Они даже не подозревают, что между нами что-то есть. В глазах отца я все еще ребенок. К тому же в последнее время он сильно изменился. Ударился в религию, стал очень строгим. Он боится, что я уйду от них. Если он узнает, что я встречаюсь с иноверцем… Нет, они не поймут меня!

– Ты единственное, что у них есть. Неудивительно, что они так боятся потерять тебя! – задумчиво обронила Пенни, понимая, что подруга ждет от нее совсем других слов.

– Конечно! Но посмотри, какое время на дворе! Кто знает, что с нами будет завтра? Я хочу жить своей жизнью! Понимаешь?

В темных глазах Йоланды зажглась такая страсть, что Пенни невольно позавидовала ей. В ее чувствах к Брюсу уже давно не осталось ничего от того страстного влечения, которое она испытывала к нему когда-то. Было лишь беспокойство за его судьбу и желание узнать, где он и что с ним. Страница жизни, связанная с былыми любовными переживаниями, была окончательно перевернута. Да и сил для романтических увлечений у нее больше не осталось.

Она поделилась с подругой своими планами уйти из монастыря.

– Знаешь, я, наверное, сумасшедшая, но я просто задыхаюсь от этой размеренно-спокойной жизни в обители. Мне не хватает риска, постоянного чувства опасности, всего того, что мы с тобой изведали, когда работали в полевом госпитале. Не поверишь, но порой я даже скучаю о том времени, которое провела в пещерах вместе с ранеными. Скучаю по врачам и санитарам, с которыми работала. По своим больным! Я знаю, что тогда я занималась настоящим делом и приносила пользу. А в монастыре я чувствую себя бессловесной мумией. И пользы от меня там – ноль!

Пенни подробно, ничего не скрывая, поведала подруге, что именно толкнуло ее на такой странный шаг, как искать прибежища в монастыре. Когда немецкий капитан стал проявлять к ней повышенный интерес, она поняла, что спастись от него сможет только там, за стенами католической обители.

– Мне кажется, он догадывался, что я не гречанка, но молчал как рыба! Надеюсь, он уже покинул Крит.

– Это тот офицер, с которым ты ехала в машине? У него ужасный вид! Впрочем, все нацисты выглядят ужасно.

– Да! Он и меня пугает! Не хочу даже думать о нем! Ах, как же я рада, что мы снова вместе! Однако мне пора возвращаться!

– Побудь еще хоть немножко! – стала упрашивать ее Йоланда.

– Не могу. Я обещала. Сестра Ириния будет ждать меня на площади. Пойду попрощаюсь с твоими, и в путь!

Йоланда вышла проводить подругу на улицу.

– Знаешь, а я ведь когда-то пообещала Брюсу, что в случае чего уйду в горы! – неожиданно для себя самой выпалила Пенни. – Уверена, там бы я пригодилась! Но у меня нет ни документов, ни провожатого, который взялся бы отвести меня в горы. Конечно, можно попробовать и самой. Но в деревнях любой незнакомый человек сразу же бросается в глаза. Да у меня и карты даже нет, не знаю, куда идти.

– Хочешь, я поговорю о тебе с Андреасом? Вдруг у него появятся конкретные идеи на твой счет.

– А еще Брюс сказал мне, чтобы я обязательно перекрасила волосы. А я даже не знаю, как это делается.

– О, покраску волос предоставь мне. Когда придешь к нам в следующий раз, я из тебя моментально сделаю жгучую брюнетку.

Они подошли к бухте и остановились на берегу.

– Завидую я тебе, Пенни! – вздохнула Йоланда. – Ты свободна в своем выборе. Не то что я.

Пенни с сомнением покачала в ответ головой:

– Не завидуй. Свобода – это еще не все. Зато рядом с тобой – любящая семья, родные, близкие. А главное, у тебя есть любовь. Вот и посуди сама, кто из нас двоих на сегодняшний день богаче.

2001 год

Рынок постепенно пустел. Откуда-то из-за углов на свет божий повылазили бродячие собаки. Они стали методично, ряд за рядом, прочесывать базар в поисках лакомых кусочков из обрези и косточек, ненароком упавших на землю. Погруженная в свои воспоминания о том последнем ужине в доме Йоланды, я совсем позабыла о времени. Ах, каким счастьем стало для меня обретение подруги в то кошмарное лето! Можно сказать, именно она не дала мне тогда сойти с ума. Война – всегда разлучница! Она разъединяет близких людей, друзей, целые семьи, вырывает детей из объятий материй, от жен отнимает мужей и навсегда разлучает влюбленных.

В то страшное время каждый спасался как мог. Одни уходили в горы, искали укрытия в пещерах, превращали их, подобно животным, в свои норы, в свои жилища, защищавшие их от холода зимой и от изнуряющего зноя летом. Другие, как семья Маркосов, искали спасения в катакомбах, в подвалах, в подземельях. Но главное – чтобы все вместе, так они думали…

– Тетя, ты рада, что снова приехала на Крит? – прервала Лоис ход моих невеселых мыслей.

– А это правда, что ты была монахиней? – подал голос Алекс и окинул меня внимательным взглядом.

– Вот и Йоланда когда-то спрашивала меня о том же! – ответила я, все еще пребывая в плену у прошлого.

– А ты познакомишь нас с ней?

– Нет.

– А почему?

– Давай больше не будем портить такой чудесный день всякими невеселыми воспоминаниями о прошлом, ладно? – сказала я ребенку. – И вообще, не пора ли нам домой, а?

Часть 3 Сопротивление

Все хорошие слова в этом мире написаны чернилами.

И только слово Свобода нужно писать кровью собственного сердца.

Критская народная песня1

2001 год

Такси везло Райнера по старой дороге на Ираклион. Дорога то петляла среди гор, то шла вверх, то бежала вниз, устремляясь к равнине Аскифу. Современное шоссе, не имеющее ничего общего с теми горными тропами и руслами пересохших рек, по которым когда-то приходилось карабкаться наверх их карательным экспедициям.

– Вам нужно обязательно посетить мемориальный музей в горах! – посоветовали ему в отеле. – Второго такого музея нет на всем Крите.

И вот они свернули на проселочную дорогу, ведущую к деревне Карес, а Райнер с недоумением подумал, что и сам не может толком объяснить, зачем он тащится в этот музей. Музей, впрочем, действительно оказался по-своему уникальным. Груды ржавой военной техники возле входа в старый дом. Навстречу им вышел мужчина в черной рубашке и галифе и, представившись Георгосом Атзидакисом, сказал, что именно он является владельцем всей этой внушительной коллекции военной техники и оружия.

Все внутреннее пространство дома тоже было заполнено экспонатами: плакаты, полевые винтовки, которых Райнер не видел уже лет шестьдесят, радиопередатчики, шлемы, каски, револьверы, медицинские инструменты. По словам Георгоса, коллекцию он начал собирать еще десятилетним мальчишкой в 1941 году, когда битва за Крит докатилась и до дверей родительского дома.

Он видел все: как отступали англичане, как немцы преследовали их, а потом по одному вылавливали тех, кто не успел эвакуироваться вместе с основными силами. Кого-то добивали, кого-то брали в плен.

– Мы видел всё своими глазами, – сообщил он на ломаном английском языке супружеской чете из Великобритании. И с гордостью добавил: – Музей заменил мне семью. Здесь у меня, как в доброй семье, любимчиков нет: все равны.

Потом он угощал гостей ракией и бисквитами и, бросив хитроватый взгляд в сторону Райнера, поинтересовался у него:

– А вам доводилось бывать в здешних местах?

Райнер кивнул.

– Но не в момент отступления англичан. Я тогда был ранен. – Он хлопнул себя по ноге, словно оправдываясь перед владельцем музея. Дескать, ни с чем таким я в те годы не был связан. – Я попал в ваши места позже. Тут тогда и дорог-то не было. Одни горные тропы через перевалы.

– Да, мы тогда до Ханьи добирались два дня. Не то что сейчас! Всего час прямиком по шоссе, и там! Остров стал совсем маленьким, скукожился, словно прошлогодний лист. Не то что человеческая память! В памяти хранится всё.

– Да, память хранит много чего плохого! – поспешил согласиться с ним Райнер. Лучше озвучить эту суровую истину первым.

Георгос флегматично пожал плечами и кивнул в сторону своих экспонатов.

– У нас здесь нет ни правых, ни виноватых. Все это лишь свидетельство времени. Да и я сам тоже осколок той эпохи. – Он закатал штанину и показал глубокий шрам на ноге. – След от шрапнели! – пояснил он и добавил: – Той бомбой убило моего дядю и брата. Бомбы, знаете ли, сыпались с неба градом. А не выпить ли нам еще по стаканчику ракии? Сегодня сюда приезжают многие из тех, кто воевал когда-то на Крите. Тянет, видно, на места былых сражений.

Райнер поплелся за хозяином музея, бросив супружескую чету изучать многочисленные свидетельства минувшей эпохи: газеты, фотографии, плакаты, развешанные по стенам. Но лично с него впечатлений на сегодня хватит.

Вторая порция ракии ударила в голову. Захотелось присесть в теньке и перевести дыхание. Водитель такси терпеливо дожидался, когда клиент придет в норму, чтобы отправиться в обратный путь. Райнер сидел на скамейке и отрешенно разглядывал окрестности.

Какой мирный пейзаж! Все дышит негой и покоем. Аккуратно возделанные поля, нарядные домики, палисадники, утопающие в соцветиях роз и герани.

Да, совсем другими предстали все эти деревни перед ним тогда, шестьдесят лет назад. Тяжелое было время, полное неопределенности и упорной борьбы за остров. Сколько жертв было принесено тогда – и ради чего? Райнер глянул на груду ржавого оружия у входа в музей. Когда-то оно сеяло смерть, наводило страх, а теперь превратилось в кучу обычного металлолома. Почему со временем любое оружие превращается в хлам?

1941 год

К концу лета военные операции постепенно стали смещаться в горы. Именно там, в районе Белых гор, нашли себе пристанище многие бойцы Сопротивления. В горных деревнях укрывались и многие англичане, из числа тех, кто был ранен, не успел эвакуироваться со своими или бежал из концлагеря. Помнится, поначалу Райнер был шокирован, увидев, в каких примитивных условиях живут люди в горных деревнях. Одна жилая комната на всех, полы земляные, еду готовят на открытом огне, воду черпают из глубоких каменных колодцев на улице. Его люди презрительно обзывали местных крестьян дикарями.

Но эти люди были красивы, сильны и чрезвычайно выносливы. А еще они были трудолюбивы, они гордились своей историей и свято почитали традиции отцов. Помнится, сгоняли толпы местных жителей на строительство дорог, и все, и мужчины, и женщины, работали сутками, не разгибая спины, даже в самое пекло. Ни слова жалобы, ни следа усталости, по крайней мере внешне, на невозмутимо спокойных лицах. Напротив, горделивый взгляд и железная выдержка. Они часто пели во время работы. То были непривычные для слуха ритмы. Местные называли свои народные песни странным словом «мантинада». Наверное, песни были похожи на частушки, рождавшиеся прямо по ходу исполнения. По тому, как смеялись и перемигивались между собой поющие, можно было догадаться, что они откровенно потешаются над немцами. Да только попробуй докажи!

Чем выше в горы, тем тревожнее. Только и жди засады за любым поворотом горной тропы, за любым выступом скалы. Правда, горы регулярно прочесывались сверху самолетами-корректировщиками, а вооруженный патруль дежурил возле перевалов и вьючных троп, пытаясь выследить пути перемещения партизан. Отдельно со всеми колеблющимися из числа местных жителей велась обстоятельная работа по выявлению возможных укрытий, схронов, тайников, секретных складов оружия и прочего. Но, конечно, оставалось множество потаенных мест, недоступных немцам. Об их существовании могли знать только чабаны и пастухи, на лето угонявшие скот высоко в горы. Хотя все они клятвенно заверяли новые власти, что ни о чем таком они даже и не подозревают. Райнер не очень-то верил этим хмурым мужланам. Не доверял он и осведомителям, с готовностью сдававшим за пару драхм своих соседей, обвиняя их во всех смертных грехах, самым страшным из которых было укрывательство беглых военнопленных. Но на войне как на войне: приходится принимать помощь от тех, кто ее тебе предлагает.

Именно в то лето случилась одна неприятная история, о которой он не может забыть и по сей день. Во время очередного прочесывания местности в районе равнины Аскифу они взяли верный след и вскоре накрыли одну из банд. Завязалась перестрелка, в ходе которой двое его людей погибли. Были раненые и с той, другой стороны. Шиллер, один из его заместителей, не очень-то церемонившийся с партизанами и в лучшие времена, просто впал в ярость. Под прикрытием шквального огня они пробились наверх и стали с собаками прочесывать пещеры, в одной из которых притаились раненые англичане. В лохмотьях, полуголодные, многие на костылях, они производили жалкое впечатление: ничего от тех гордых бриттов, которые давали им достойный отпор в самом начале кампании. Англичане сдались без боя и без единого выстрела. Да и глядя на их изможденные лица, на их обтянутые кожей кости, Райнер понимал, что эти люди были практически обречены на голодную смерть. Из провианта в пещере удалось обнаружить лишь пару бутылок воды и корзину с улитками. У Райнера невольно шевельнулась жалость к поверженному врагу.

Всех пленных вывели из пещеры, построили в колонну и погнали вниз, на базу, для последующих допросов. Нещадно палило солнце, и многие раненые просто физически не могли идти. Некоторые просили дать им возможность передохнуть. Любая задержка в пути была нежелательна, и Шиллер, разумеется, не пришел в восторг от этих просьб. Возвращение на базу и так обещало быть сложным, а тут еще полно снайперов, притаившихся в гуще оливковых рощ по обе стороны дороги. Шиллер распорядился построить пленных в виде живого щита и пустить их первыми, на случай если снайперы все же объявятся. Понятно, он еще не успел остыть от боя в горах, к тому же жаждал мести за гибель товарищей. Но силы человеческие не беспредельны, Райнер видел это. Военнопленные могли в любой момент взбунтоваться, а это грозило еще большими осложнениями.

Он дал команду «Привал!». Пленным разрешили сесть в тени оливковых деревьев, им даже дали воды. Сам Райнер отошел в сторону, закурил сигарету и с удовольствием затянулся. «Какого черта, – думал он, – я бездарно трачу время в этих треклятых горах?» Ведь с его опытом и подготовкой ему место в Египте, в армии Роммеля, или на худой конец на Восточном фронте. И сколько еще продлится его физическое восстановление, когда мускулы обретут былую упругость и силу и врачи дадут ему добро на возвращение в десантные войска? Ведь если быть честным до конца, то даже однодневный марш-бросок в горы с последующим спуском вниз давался ему пока тяжело, порой на последнем пределе сил.

Он уже приготовился дать команду «Подъем!», но в эту минуту услышал у себя за спиной выстрел. Обернулся и увидел лежащего под оливой пленного, убитого выстрелом в голову.

– Кто стрелял? – Райнер почувствовал, как в нем закипает бешенство.

– Он не хотел вставать! – выкрикнул Шиллер, с ненавистью глядя на убитого. – Я приказал встать, а он даже не пошевелился.

– Ты, подонок! – воскликнул один из военнопленных с ярко выраженным новозеландским акцентом. – Он был болен и не мог идти! За что ты его?!

Райнер подошел к телу. Рыжеволосый солдат лежал ничком: на его теле не было живого места от ран и укусов собак, которых, штурмуя пещеры, натравили его люди на раненых. Как можно было добивать этого несчастного вот так, ради собственной прихоти, на виду у всех?

Он молча отвел Шиллера в сторону.

– Что ты себе позволяешь? Он же был безоружен!

Самодовольная ухмылка на лице капрала сменилась откровенным недоумением.

– Эти свиньи только что убили моего товарища! – огрызнулся он в ответ.

– Но не этот же конкретный человек!

– А чем он лучше? Все они свиньи!

– Заткнись, капрал! – рявкнул Райнер. – Будешь говорить, когда я тебе прикажу.

Но того уже понесло.

– Да я их всех сейчас перестреляю! До единого! – воскликнул он и полез в кобуру за пистолетом.

– Это я сейчас тебя пристрелю за то, что ты посмел убить безоружного пленного!

С этими словами Райнер спустил курок. Пуля попала прямо в висок. Шиллер рухнул на землю как подкошенный. Вокруг повисло тяжелое молчание.

Райнер исподлобья оглядел своих людей. На их лицах читались страх и смятение.

– Так будет с любым из вас, кто посмеет нарушить приказ! – рявкнул он. – Мы немецкие солдаты, а не банда разбойников с большой дороги. А сейчас быстро похоронить этих двоих!

Могилу обозначили горкой из камней и двумя касками. И отряд двинулся вниз, на базу. Шли молча, и только шарканье ног военнопленных, напоминающее заунывный мотив критской мантинады, нарушало свинцовую тишину. Всю дорогу Райнер терзался раскаянием в содеянном. «Что я наделал? – снова и снова спрашивал он сам себя. – Ведь я же убил своего товарища, к тому же подчиненного». А впереди еще маячило служебное расследование: нужно будет доказывать вышестоящему начальству правомерность столь жесткого поступка. Как бы его самого не упекли под трибунал.

Но он ни минуты не жалел о том, что сделал. Каждая воюющая армия, тем более армия-победитель, должна придерживаться кодекса чести. Ведь вытащила же его с поля боя какая-то английская медсестра и тащила на себе, рискуя жизнью, а потом англичане выхаживали его в своем госпитале в бухте Галатас. Что ж, по крайней мере, сегодня он хотя бы частично компенсировал свой долг перед ними. А рапорт он напишет как положено. Ничего не утаит. Разве что опустит слова признания, что ни о чем не сожалеет.

2001 год

Мак зачастил к нам на виллу. Почти ежедневно он сопровождал Алекса и Лоис в увеселительных прогулках по побережью. Для разнообразия впечатлений он предложил совершить однодневную экскурсию в старинное горное село Лаппа, известное еще со времен Древнего Рима, а на обратном пути заехать полюбоваться на водопад в Аргируполисе. Мы уже вполне акклиматизировались на острове и привыкли к здешнему зною, так что поездка могла бы стать хорошим развлечением. Но я панически боялась снова вернуться в горы, даже спустя столько лет, даже в качестве заурядной туристки.

Мак был мне симпатичен, я лишь опасалась в глубине души, что его невинные ухаживания за Лоис – это всего лишь обычный курортный флирт, позволительный на отдыхе в отношении одинокой женщины. Или у него все же более серьезные намерения? Во всяком случае, Алекс был без ума от Мака. Что ж, мужчина он одинокий. После развода его жена и дети остались в Англии. Он с величайшей готовностью продемонстрировал мне фотографии своих детей, из чего сам собой напрашивался вывод, что детей он любит. Мак рассказал мне, что в годы войны его покойный отец служил на подводной лодке как раз в акватории Средиземного моря. Отец умер вскоре после войны, сам он, младший из четырех братьев, не многое запомнил из рассказов отца о войне. Но ему всю жизнь хотелось побывать в тех местах, где когда-то воевал отец, и он решил начать с Крита.

Что же до его повышенного интереса к Лоис, то я рассудила так. Бедняжка Лоис и так пережила много горя за минувший после разрыва с мужем год, а потому легкий курортный роман пойдет ей только на пользу: придаст уверенности в себе и лишний раз убедит в неотразимости женских чар. Ведь иногда и самая невинная интрижка способна сотворить с женщиной чудеса.

Первое, что поразило меня в Лаппе, так это старинные виллы, словно перенесенные из минувших эпох на кривые деревенские улочки чьей-то невидимой рукой. И как они все только уцелели во время оккупации, искренне удивлялась я. Ни следов попадания бомб, ни разрушений, вызванных пожарами. По улочкам тянулись нескончаемые вереницы туристов, приехавших полюбоваться старинной архитектурой, классическими портиками и колоннами, а также теми красотами побережья, вид на которые открывался с высоты крепостного вала. Наверное, жить в таком месте, среди старинных построек, фруктовых садов и цветов одно удовольствие, размышляла я. А дорога между тем уходила все выше и выше в гору. Пейзажи становились все более сдержанными и все более знакомыми. И я невольно вспомнила о своей первой вылазке в горы, предпринятой в начале зимы 1941 года. Судьбоносное путешествие! Фактически то было самое настоящее бегство из города, с маскировкой, изменением внешности и всем остальным, что было нужно для того, чтобы вырваться наконец на свободу.

Ноябрь 1941 года

По мере приближения зимы монахини обители Святого Иосифа вместе с монашествующими из православных монастырей разбрелись по дальним и ближним деревням и селам, предлагая помощь в уборке и заготовке зерна, овощей и фруктов в обмен на продовольствие. Пропитание было нужно не только монахиням, но и детям, которых они досматривали в сиротском приюте, организованном при монастыре. К тому же в ходе своих странствий по деревням монахини неустанно занимались поиском родственников детей из приюта. Вдруг отыщется у сиротки близкий человек, который согласится взять ребенка к себе в семью, что, как ни крути, лучше для сироты: и сытнее, и безопаснее. Пенни тоже посылали на помощь деревенским, и она с готовностью соглашалась. Глядя на молодую женщину в монашеском одеянии, со смиренным выражением лица, мало кто мог бы догадаться, что у монашки есть и другие мотивы желать таких отлучек из монастыря.

На своем послушном муле Пенни методично объезжала деревню за деревней, изучая проселочные дороги и вьючные тропы, русла рек и переправы через них. Иногда она садилась передохнуть под сенью оливы, иногда находила приют в домах местных священнослужителей, мужественных и бескорыстных людей. Пенни всегда старательно обходила стороной деревенские кофейни, чтобы лишний раз не привлекать к себе ненужного внимания. Очень скоро странствующие по деревням монахини стали вполне привычной картиной. Они примелькались на контрольных пунктах, они с готовностью предъявляли местным полицейским и немецким патрулям свои пропуска и шли дальше, не вызывая особых подозрений. Кому могло прийти в голову, что под монашеской рясой Пенни спрятаны медикаменты? Или что она несет на груди важные письма? Однажды ей даже удалось, по просьбе Андреаса, переправить в горы посылку с зубоврачебными инструментами. Все, что можно было спрятать в чулках или башмаках – сигареты, хлебные лепешки, лекарства, – все это Пенни регулярно таскала на себе, ежечасно рискуя жизнью. Но росло число борцов Сопротивления, а к ним что ни день присоединялись бежавшие из лагерей военнопленные, и всем нужны были помощь и поддержка.

Йоланда сдержала слово и познакомила подругу со своим возлюбленным. Молодой врач произвел на Пенни самое положительное впечатление: ее покорили его целеустремленность и бесстрашие, и она сразу же предложила Андреасу свои услуги, сказав, что он может полагаться на нее во всем.

К своему немалому изумлению, Пенни обнаружила, что деревенское «радио» гораздо эффективнее самой совершенной системы оповещения. Стоило ей отправиться в путь с очередной передачей – и на контрольно-пропускном пункте ее непременно приветствовал сам шеф местной полиции, доброжелательно настроенный к местным борцам Сопротивления. Легкий взмах руки – и вот ее уже пропускают вперед без всякого досмотра. И собаки, на удивление, всегда были молчаливы именно в том доме, куда ей надлежало доставить желанный груз. А иной раз хозяева, уходя в поле, просто предусмотрительно оставляли двери дома открытыми. Мол, заходи и будь как дома!

Йоланда выполнила и свое второе обещание. Бутылка настойки грецких орехов, которой подруга обильно смазала волосы Пенни, сотворила чудо. Вместо шикарной блондинки перед Йоландой предстала смуглая брюнетка, вместо английских кудрей – по-восточному аскетичная, туго заплетенная коса. Последний штрих – подкрасить брови в тон волосам, после чего Йоланда с чувством глубокого удовлетворения подвела подругу к зеркалу. Собственное отражение показалось Пенни очень убедительным. В черном монашеском одеянии, с низко опущенным на лицо капюшоном, в грубых башмаках и толстых самодельных чулках – кто бы узнал в ней сейчас ту красавицу-блондинку, которая недавно лечила раненых? Ей показалось, что она даже стала меньше ростом, что тоже было весьма кстати. Словом, метаморфоза была полной и абсолютно правдоподобной.

Вечерами у нее появилось новое занятие: Пенни училась прясть шерсть и вязать. Детям-сиротам нужны были теплые носочки, чулки, рукавички, шарфы. Работа у нее продвигалась медленно: пальцы не хотели слушаться, и петли то и дело соскальзывали со спиц. Да и нить на веретене получалась толстой и неровной. Сестры-монахини лишь незлобиво посмеивались, говорили, что никто не привил ей в детстве навыков домашней работы. А Пенни, разглядывая свои огрубевшие от труда руки, лишь молча думала о том, что сказала бы мать, увидев ее за такой работой. Да и узнала ли она бы свою дочь в этой незнакомой женщине с грубым, обветренным лицом? Англия осталась где-то очень далеко, в той, другой жизни, о которой Пенни предпочитала сейчас не вспоминать.

Впрочем, она по-прежнему ни разу не пожалела о своем решении остаться на Крите. Ибо чем больше она странствовала по острову, тем сильнее привязывалась к его жителям. В глазах людей она была незамужней медсестрой, приехавшей на остров из Афин, глубоко религиозной и порядочной женщиной. За нехитрым деревенским угощением – чаще всего чай, заваренный на горных травах, с парой ложек варенья – велись разговоры обо всем на свете. Женщины делились с ней собственными хворями, спрашивали советов, как лечить детей, мужчины интересовались тем, как обстоят дела в Ханье, живы ли их тамошние родственники, работают ли магазины и базар. Всех волновало, как ведет себя новая власть, не зверствуют ли немцы, не расстреливают ли людей по малейшему поводу. Ну и, конечно, вопрос вопросов: когда же их наконец освободят англичане.

На многие вопросы у Пенни просто не было ответов. В замкнутое пространство, каковым являлся монастырь, новости извне просачивались редко. Но то, что видела и слышала Пенни, встречаясь с людьми, вселяло в ее сердце надежду. Разумеется, в каждой деревне были свои предатели и приспособленцы, доносчики и соглядатаи. Но были и герои, люди беспримерного мужества и силы духа. Такие, как отец Георгий, который благословил своих прихожан на очень рискованное дело, и те во время отступления англичан помогали солдатам, кормили их, пускали на ночлег, и все это вопреки строжайшему запрету со стороны немецких властей.

Иногда поездки Пенни затягивались на несколько дней, и тогда ее сопровождала сестра Мартина, пожилая монахиня, с которой они очень сблизились во время блужданий по острову. Как правило, женщины останавливались на ночлег в доме местного учителя, врача или священника. Пенни хорошо понимала, что с того момента, как они появились в деревне, сотни невидимых глаз отслеживают каждый их шаг. Кто они? Немецкие агенты? Шпионки или свои, на кого можно положиться? Но авторитет доктора Андронакиса был в сельских районах непререкаем, а следовательно, медсестре из Афин доверяли безоговорочно. По документам она звалась Афиной Пападопули. Имен тех, кто помогал ей в пути, она никогда не спрашивала. Меньше знаешь – меньше скажешь, если случится самое худшее.

Накануне Рождества 1941 года они совершили последнюю вылазку в горы. В горах уже лег снег, грозя вот-вот перекрыть до весны все перевалы. Но группы немцев из Альпийской дивизии, солдаты которой проходили специальную подготовку для ведения операций в горных условиях, продолжали прочесывать Белые горы в поисках беглых английских солдат. Многие из них укрывались в высокогорных жилищах пастухов. Среди солдат были раненые, больные, а лечить их было нечем. Андреас много раз лично отправлялся в горы, рискуя жизнью, и всякий раз вез с собой все что только можно, но этих крох было недостаточно. В деревнях упорно велись разговоры о том, что будто бы в горах действует спецгруппа английских офицеров, перед которыми командованием поставлена задача – наладить прямую радиосвязь с Каиром. И этим людям тоже нужна помощь. Словом, Пенни и сестра Мартина сами вызвались в последний раз до наступления зимы подняться в горы.

Нагруженный поклажей сверх всякой меры, старый мул едва ковылял по горной тропе. Пенни медленно шла за ним в заплатанных башмаках, в который раз возблагодарив судьбу за то, что при ней всегда есть ее драгоценный сестринский плащ. Все медикаменты она закрепила на собственном теле на манер корсета, сверху набросила плащ-накидку – и в дорогу. В таком одеянии внешне она выглядела изрядно пополневшей, это правда. А вот тащить весь груз на себе, да еще все время в гору, да еще по свежевыпавшему снегу, было очень нелегко. Словом, обе путницы изрядно выбились из сил. К тому же от высоты у бедняжки сестры Мартины постоянно кружилась голова, а потому было решено заночевать в первом же селении, встреченном ими на пути. Что может быть лучше чистого горного воздуха, думала Пенни, в который раз вытирая со лба испарину. Нет, нынешний ее поход в горы мало чем напоминал давнишние прогулки «прыг-скок» по шотландским скалам. Глядя на сестру Мартину, спотыкающуюся от усталости даже на ровном месте, Пенни со страхом уповала только на мула, который должен был сам привести их к жилью. Лишь бы только у них двоих хватило сил доплестись за умным животным. Они попросились на ночлег в дом неподалеку от сельской площади, на которой, по традиции всех критских деревень, размещались церковь и местная кофейня. Хозяин, взглянув на полузамерзших монашек, страшно удивился нежданным гостьям. Женщин сразу же провели к огню, помогли вымыть ноги и дали оливкового масла, которым велели натереть ступни и щиколотки на случай переохлаждения. Пенни готова была расплакаться от благодарности за такой сердечный прием.

– Ничего себе! – возмущалась хозяйка, протягивая им по чашке теплого козьего молока. – Кому же это в голову пришло отправить вас в такую даль, да еще по такой погоде? Наверное, сам ангел Господень помог вам добраться сюда без приключений.

От всех процедур сестра Мартина моментально раскраснелась, начала кашлять, чихать, словом, все симптомы начинающейся простуды были налицо.

А когда монашка попыталась встать на вечернюю молитву, то и вовсе упала на пол, лишившись чувств.

Монахиню быстро уложили в постель, всю ночь она металась в бреду и жаловалась на то, что ей очень холодно. Ни о каком возвращении в монастырь не могло быть и речи, пока у болящей не спадет жар. Да и погода явно не предвещала ничего хорошего.

Две младшие дочери хозяйки, Мария и Еления, возились на кухне: готовили ужин, и Пенни вызвалась помочь девочкам.

– А мы сегодня ночью ждем гостей! – загадочно улыбнулась хозяйка. – Сами увидите. Они всегда приходят немного погреться, но только среди ночи.

Скудную трапезу из корнеплодов и сушеного гороха готовили на открытом очаге. Потом хозяйка извлекла откуда-то горсть кофейных зерен и бросила их на жаровню. В доме сразу же запахло ароматом хорошего кофе.

Муж Тассии, так звали хозяйку, молча наблюдал за их хлопотами, сосредоточенно перебирая янтарные четки. Здешние мужчины не привыкли помогать своим женам по дому. На плечи женщин традиционно возлагался широкий круг обязанностей, связанных с ведением домашнего хозяйства. Стирка, уборка, готовка, уход за домашней скотиной, работа в огороде и саду. А еще нужно было успеть обшить и обвязать всю семью, предварительно спряв для этого шерсть. Все это Пенни не раз уже видела собственными глазами, странствуя все последние месяцы по критским деревням. Здешние девушки быстро расцветают и созревают под горячим южным солнцем, и так же быстро замужние женщины превращаются в старух под бременем тяжкой семейной жизни. В глубине души Пенни была категорически не согласна с таким распределением супружеских обязанностей, но, как известно, в чужой монастырь со своим уставом не подашься.

Тассия была веселой и общительной женщиной.

– Вы – моя гостья! А потому не хлопочите тут! – попыталась она выпроводить Пенни из кухни, но та решительно воспротивилась.

– Если к завтрашнему утру ляжет снег, то мы из ваших гостей превратимся в жиличек, а за постой нужно платить, – улыбнулась она в ответ. – Денег у меня нет. Так что буду платить работой.

– По-по-по! Что она говорит! Вы только послушайте! – расстроилась Тассия, картинно воздев руки к небу, но первый раунд схватки остался за Пенни.

Гости пожаловали далеко за полночь. Обросшие, небритые, в лохмотьях, в которые успели превратиться их форменные мундиры, в обмотках и сандалиях вместо сапог, они проскальзывали в дом по одному и сразу же тянулись к теплу. Некоторых невозможно было отличить от местных крестьян, другие бросались в глаза своими светлыми волосами, что сразу же выдавало в них англичан.

Пенни молча созерцала мужчин из дальнего угла комнаты. Никто не должен был узнать в этой костлявой старой деве, облаченной в черное, медсестру Пенелопу Георг. И никто не должен знать, что она такая же беглянка, как и эти несчастные.

Девочки подали ужин. Мужчины ели медленно, наслаждаясь каждой ложкой горячего супа и старательно пережевывая каждую крошку хлеба. Какой же у них усталый и измотанный вид, с горечью подумала Пенни. Куда девались лихая выправка и бойцовский настрой былых элитных частей? Сегодня всем этим людям приходится уповать лишь на милость местных крестьян, которые обогреют и хоть как-то накормят их холодными зимними ночами. Но вот мало-помалу языки развязываются, начинаются разговоры, а потом вдруг кто-то неожиданно затягивает песню. Мотив подхватывают, и вот уже недружный хор с чувством распевает с детства знакомые Пенни рождественские песни. «Еще бочонок пива», «Танцующая Матильда», «Старый добрый король Венцелот». На Пенни вдруг пахнуло домом. Она вспомнила, как они детьми наряжали елку, как ждали, когда к ним в имение явятся участники церковного хора и начнут распевать под елкой рождественские гимны. Интересно, как сейчас ее домашние готовятся к встрече Рождества в Стокенкорте? И где ее любимая сестра Эвадна? Пенни смотрела на поющих мужчин и чувствовала, как к горлу подступают слезы. Ей хотелось плакать от жалости к этим полуголодным, полураздетым парням, волей судьбы вынужденным встречать Рождество на чужбине, так далеко от дома. Ей было жалко и себя, одинокую, забытую всеми и вся. Словом, ей было жалко всех.

Тесно прижавшись к ней, сидели девочки Мария и Еления. Мать изредка бросала в их сторону строгие взгляды, контролируя поведение дочерей. Внезапно широко распахнулась входная дверь, и всех присутствующих моментально обдало холодом и свежим морозным воздухом. А потом на пороге появился снежный человек и стал сосредоточенно стряхивать замерзшие сосульки со своей высокой пастушьей шапки.

– Панайотис! Приятель! Проходи сюда, поближе к огню! – искренне обрадовался хозяин дома, встретив незнакомца дружескими объятиями. – Что там на дворе?

– Настоящая Арктика! – обратился мужчина к присутствующим на чистейшем английском и сразу же перешел на греческий. Что-то смутно знакомое было в этом высоком мужчине, в легком новозеландском акценте, в его походке и манере держаться. Но мужчина был облачен в одежду местных крестьян. Вот он медленно размотал шарф, и она увидела густую темную бороду. Пенни вжалась в стену, чувствуя, что все внутри похолодело от мгновенной догадки. Боже милостивый! Да это же Брюс Джардин! Ее Брюс, только в облике критского пастуха. Значит, все это время он тоже оставался на острове. Не может быть! Какой ужас! И какое счастье, что он все еще на свободе. Но к радости примешивалась и некоторая досада. Вечно он подворачивается ей под руку в самый неподходящий момент.

Брюс уселся поближе к огню и весело подмигнул девочкам.

– Мария! Еления! Мои прелестные горные козочки! Кто накормит старого больного пастуха?

Девочки опрометью ринулись на кухню, а уже в следующее мгновение еда и кувшин с вином стояли перед Брюсом. Он медленно обвел комнату взглядом, словно проверяя, всех ли он знает. Наконец дошла очередь и до Пенни. Брюс с явным интересом обозрел монашку, но не проронил ни слова.

Неожиданно со своих мест поднялись два старика, зашедшие на огонек к соседу, и затянули патриотическую мантинаду о том, как они возьмут в руки оружие и пойдут в город бить врага. Несмотря на воинственное содержание, напев у песни был очень заунывным и хорошего настроения не прибавлял. Словно желая разогнать тоску, навеянную мантинадой, Брюс неожиданно вскочил с места и, обратившись к своим, спросил, у кого из них есть шотландские корни.

– Сейчас мы вам покажем, как танцуют в наших горах! – воскликнул он, бросив озорной взгляд на хозяев.

Два пастушьих посоха были положены на пол в форме креста, откуда-то на свет божий была извлечена губная гармошка. Мужчина поднес ее к губам, и полилась веселая, задорная мелодия шотландского танца. Все быстрее ритм, и все ловчее выделывает Брюс замысловатые па на земляном полу крестьянской хижины. И снова послышался смех, и оживленными стали разговоры, и пошли по кругу кружки с ракией.

На улице между тем началась самая настоящая метель. Похоже, все они оказались в ловушке. Кто рискнет отправить людей из дому в ненастную погоду даже в сопровождении опытных проводников? Снег спутал все их планы, он перекрыл все тайные тропы, снег принес с собой холод и голод. К тому же снег таил в себе угрозу безопасности всех этих людей. Утешало лишь одно: в ловушке оказались не только они, но и их враги. Вряд ли немцы высунутся из своих казарм в такую метель.

Пенни потихоньку выскользнула из комнаты, чтобы взглянуть на сестру Мартину. Та забылась тяжелым сном, разметавшись на постели от жара. Да, подумала Пенни, глядя на больную, при таком повороте дел не скоро им удастся выбраться из этого горного села. На всякий пожарный случай у нее имелась и запасная легенда для прикрытия: дескать, они разыскивают родственников сироты Элевтерии Матаки, которые якобы проживают в этих местах. Шансы найти родных девочки, по правде говоря, были мизерными, особенно сейчас, когда погода спутала все планы. К тому же не сегодня-завтра истекает срок их бумаг, и тогда на любом контрольно-пропускном пункте могут возникнуть вопросы, что они делали в горах, не имея соответствующего разрешения находиться там.

– А кто этот Панайотис? – как бы между прочим поинтересовалась Пенни у Тассии. Ей было любопытно, что известно местным о Брюсе.

– Один английский офицер. Недавно приехал из Каира. Говорят, привез оружие и взрывчатку. Ходит по селам, подсчитывает, сколько их людей еще осталось здесь. Опасная работа! А он красавчик, да? – Тассия игриво повела плечом. – Хороших сыновей наделает!

Пенни вспыхнула от смущения.

– А вы не боитесь говорить об этом вслух? Ведь могут же и посторонние услышать. Потом пойдут разговоры…

– Здесь нет посторонних. Только свои! Да и какие разговоры в праздничный день? Рождество! Время петь и танцевать! Вот осушат все бутылки с ракией и завалятся спать. И никакие немцы не испортят нам праздник.

Пенни осторожно улеглась рядом с Мартиной, но сон к ней не шел. Как тяжело быть рядом с Брюсом и оставаться неузнанной! Слава богу, он жив, здоров и пока в безопасности. Она вспомнила их последний разговор в Ханье, когда он пригласил ее в кафе. Помнится, он говорил тогда, что она может оказаться полезной в горах. А их последняя ссора, когда она отказалась уехать вместе с ним… И этот его испепеляющий взгляд! Что бы Брюс подумал, если бы узнал, что худо-бедно, но и от нее есть какой-то прок в их общей борьбе? Мнение Брюса ей было по-прежнему очень важно. Впрочем, зная его взрывной характер, лучше держаться подальше. Иначе закатит еще одну нравоучительную лекцию, будет наставлять, что и как ей делать.

Ах, Брюс – это единственная тоненькая ниточка, которая сегодня связывает ее с домом. И с той прошлой жизнью в Афинах. Как все тогда было просто и понятно. Пенни тяжело вздохнула и перевернулась на другой бок. И все же, что он делал все эти месяцы, пока они не виделись?

Мартина снова застонала во сне. Надо опять заварить ей трав, чтобы снять лихорадку. Пенни тихонько спустилась с кровати и направилась на кухню. Только бы там осталось хоть немного воды, чтобы вскипятить ее на угольях. Мужчины улеглись вповалку прямо на полу в общей комнате, подстелив под себя овечьи шкуры. В комнате стоял невыразимый храп. Остро пахло потом, табаком, вином и чесноком.

Пенни быстро прошмыгнула к очагу, вскипятила воду и уже направлялась обратно, когда услышала у себя за спиной голос Брюса:

– Despinis, pos sas lene? Как вас зовут, мисс?

– Афина, – прошептала она, не поворачивая головы.

– Раньше я вас здесь не встречал.

– Приехала навестить своих старых друзей, – пробормотала она и испугалась, вспомнив, что отправилась на кухню без шарфа.

– Не самое подходящее время для визитов к друзьям, не находите? Почему вы в монашеском платье? – В голосе Брюса послышалось подозрение.

– Я из Ханьи. Из сиротского приюта при французском монастыре. Мы с сестрой Мартиной разыскиваем родственников одной девочки. Но, к несчастью, сестра Мартина заболела. Мне нужно к ней.

– Не так быстро, мисс! – Брюс стремительно поднялся со своего места и вплотную подошел к ней. Он стоял так близко, что Пенни почувствовала его дыхание на своей шее. – Никогда не видел странствующих монашек в этих местах. Тем более француженок.

– Мы ходим там, куда нас посылают! Пытаемся помочь сиротам найти их близких! – громким шепотом возмутилась она, отворачивая голову в сторону и чувствуя, как дрожит чашка в ее руке.

Брюс что-то быстро сказал на французском, но Пенни не поняла ни слова.

– А! Так вы даже не француженка! Иначе вы ударили бы меня по лицу за те нелестные слова, которые я только что сказал в адрес предков вашей матушки. Тогда кто вы? И что вы здесь делаете, среди мужчин? Уж не шпионите ли вы за нами, любезнейшая? – Он грубо схватил ее за руку. Чашка упала на пол и разбилась.

– Ну вот! И что вы наделали? Не прикасайтесь ко мне! – воскликнула она, когда он, заломив ей руку за спину, резко повернул лицом к себе.

– Смотреть прямо в глаза, черт меня дери!

И что ей оставалось? Она выпрямилась во весь рост и посмотрела ему в лицо. Некоторое время он молча изучал ее черты, а потом издал хриплый смешок.

– Так это все же ты! – проговорил он громким шепотом. – Я с самого начала заподозрил неладное! Как только увидел твою согбенную фигуру, торчащую в углу. Боже мой, Пенни! Как же ты мне осточертела! Но, слава богу, хоть жива! Мне говорили, что тебя взяли в плен и отправили в Афины. Но ты же у нас не из тех, кто бросается выполнять чужие приказы. Словом, ты опять как-то улизнула, на сей раз уже от немцев.

– Тише! Прошу тебя! – Она бросила на Брюса умоляющий взгляд. – Меня зовут Афина. Я греческая медсестра. И говорю только на греческом.

Он сжал ее руку и притянул к себе.

– Скажи, как ты?

Неожиданно в комнату зашла Тассия да так и застыла на месте, разинув от удивления рот.

– Вот так да! Как погляжу, вы времени даром не теряете!

– Нет, это совсем не то, о чем вы подумали! – Пенни отпрянула от Брюса как ужаленная. – Просто я узнала в Панайотисе одного из своих бывших пациентов, я тогда работала в клинике Красного Креста.

– Именно! – согласно закивал головой Брюс. – Она была ужасно строгая. Но хорошая медсестра при всем при том! Так ты по-прежнему работаешь в клинике, Афина?

– Нет, я сейчас подвизаюсь в монастыре. Выхаживаю сирот, помогаю молодым матерям. Вот разыскиваем с сестрой Мартиной родственников наших сирот.

– Никогда бы не поверил, что Афина подастся в монахини! – рассмеялся Брюс. – Однако в наше время можно ждать любых чудес!

Пенни быстро прошмыгнула назад к Мартине. Та лежала, открыв глаза.

– Как вам? Полегчало? Нам пора двигаться в обратный путь. Здесь слишком много людей, может быть небезопасно, – прошептала она, наклоняясь к больной.

Мартина в изнеможении откинулась на одеяло.

– У меня такая слабость, что я не могу даже встать с кровати.

– Какой обратный путь, Афина? – удивилась Тассия, входя за ней следом. – Завтра же Рождество! Надо приготовить праздничный обед. Правда, запас невелик, ну да управимся как-нибудь. А вам надо сходить в церковь к отцу Георгию. И больше мне никаких зажиманий по углам с Панайотисом! Стыд и срам, святая женщина! Этого красавчика я приберегу для одной из своих дочерей!

2001 год

– Вот где-то в этих местах я встретила Рождество 1941 года. – Я отрешенно смотрела на деревенскую площадь с белокаменной церковью посредине. – А потом тут такое началось…

Лоис и Мак окинули меня удивленным взглядом, словно увидели впервые.

– А этот Панайотис? Ты никогда о нем раньше не упоминала, тетя.

– Разве? Ты, наверное, просто прослушала. Это мой старый друг Брюс Джардин. Уолтер и Эффи тоже дружили с ним. Это он еще в Шотландии много лет назад придумал мне прозвище «горная козочка». Что ж, мы тогда все тут работали под другими именами.

– Вы были любовниками, да? – не унималась Лоис. – А ты, тетя Пен, оказывается, самая настоящая роковая женщина.

– Ну-ну! Попрошу без грубостей! – усмехнулась я, давая понять, что прямолинейность Лоис меня совсем не обидела. – Разве дама может задавать столь бестактные вопросы другой даме? И тем более ожидать на них прямых ответов. Но если тебе так уж любопытно, моя дорогая, то скажу лишь одно: я не всегда была похожа на печеное яблоко. А потому тоже успела получить от жизни свою порцию радостей.

В глубине души я совсем не была уверена, что захочу поделиться со своими родственниками воспоминаниями о тех радостях.

– Ах, тетя! Как же это все похоже на кино! Очень интересно! Продолжай, прошу тебя!

– Быть может, ваша тетя не желает откровенничать в присутствии посторонних, – подал голос Мак.

– Очень резонное замечание, Мак! – похвалила я нашего гида за сообразительность. Он вообще существенно вырос в моих глазах за последние несколько дней. – Однако не пора ли нам к ленчу, дорогие мои? На сегодня ограничимся только началом истории. А продолжение последует тогда, когда я буду к этому готова. Договорились?

Позднее, сидя возле водопада Аргируполис, наслаждаясь живительной прохладой и любуясь мириадами брызг, переливающимися на солнце всеми цветами радуги, я вдруг подумала, что потоки воды, сбегающие вниз по скалам, стремясь поскорее укрыться в тени сосновых рощ внизу, так похожи на мои собственные мысли.

В жизни каждого человека бывают мгновения слишком прекрасные, слишком сокровенные, чтобы делиться ими с кем-то еще. Иной раз даже воспоминания о таких мгновениях вызывают глухую боль. Хотя бывает и наоборот. Ведь что спасает в бессонные ночи, когда на тебя давит груз прожитых лет, когда душа томится, не зная покоя? Хорошие воспоминания. Именно они спасают, умиротворяют и дают отдохновение измученному сердцу, и ты цепляешься за эти воспоминания и выныриваешь из бездны былого.

В этих благословенных местах мне довелось пережить все. И счастливые моменты, и трагические события. Долгие годы я хранила воспоминания о них в самых дальних уголках своей памяти, словно в запечатанной наглухо коробке. И вот пришла пора распечатать эту коробку. Итак, несколько месяцев сравнительно спокойной и безопасной жизни в монастыре окончились, когда я отправилась в горы с очередной миссией. Все завершилось как-то стремительно и сразу.

Декабрь 1941 года

Разговор с Брюсом оставил у Пенни чувство недосказанности. Она надеялась, что ей еще представится возможность перекинуться с ним парой слов, но утром обнаружила, что Панайотис исчез так же неожиданно и таинственно, как и возник в доме ее хозяев накануне вечером. Вдобавок, к своему удивлению, она обнаружила, что Тассия действительно отслеживает каждый ее шаг и не спускает с нее глаз. Пенни только посмеивалась про себя, помогая хозяйке на кухне. Если бы она только могла рассказать им об истинной цели своего похода в горы, думала она, потчуя изголодавшихся солдат рождественской трапезой. Но все они были уже изрядно навеселе. Что же до хозяев, то откровенничать с ними ей тоже было не резон: она уже не раз имела возможность убедиться в том, что критяне не любят держать новости при себе и любая из них моментально делается достоянием всех.

Между тем погода наладилась, нужно было незамедлительно возвращаться в монастырь. Мысль о том, что она уедет, так и не попрощавшись с Брюсом, была нестерпима. Но о том, чтобы отправиться на его поиски, тоже не могло быть и речи. Было решено, что назад они с сестрой Мартиной поедут деревенским автобусом в сопровождении целой толпы местных женщин, вознамерившихся побывать в Ханье и своими глазами посмотреть, чем торгуют на городском рынке. Автобус был старым и разбитым донельзя. Он уже давным-давно отслужил свой век. В былые времена автобус регулярно курсировал до города, связуя горные районы с Ханьей.

Пенни садилась в автобус с тяжелым сердцем. Какая несправедливость! Быть рядом с Брюсом и не иметь возможности сказать ему «до свидания». Перед отъездом они с сестрой Мартиной еще раз проверили, на месте ли их документы, хорошо ли они упаковали свой драгоценный груз – оливки и орехи. Прощаясь, Тассия сунула Пенни в карман кусок рождественского пирога и пару сухарей на дорогу. Мужественные люди, подумала Пенни про своих хозяев. Не боятся почти открыто принимать у себя в доме беглых английских солдат и даже самого английского резидента. Кормят их, дают возможность хоть немного отогреться в тепле.

Автобус долго заводился, потом, пыхтя и чихая, медленно пополз по деревенской улице, норовя то и дело заглохнуть. Как же они возьмут с таким двигателем первую высоту, подумала Пенни, вслушиваясь в дребезжащие звуки изношенного мотора. Но постепенно дребезжание стало убаюкивать, глаза слиплись, и она незаметно для себя погрузилась в сон. Она проснулась от резкого толчка. Водитель изо всех сил нажал на тормоза, от чего все пассажирки невольно подались вперед. Посыпались на пол их корзинки, коробки, банки и прочая поклажа, приготовленная для базара и аккуратно уложенная на полках над их головами. Прямо перед стеклом водителя возник из темноты пастух в овечьей бурке. Он угрожающе размахивал своим посохом.

– Какого черта ты тут путаешься? – завопил водитель, осыпая пастуха проклятиями.

– Бандиты! – спросонья воскликнула какая-то женщина и истово перекрестилась. – Сейчас они нас всех убьют!

Одна Пенни воспряла духом. Слава богу, не немцы! Те бы немедленно принялись перетряхивать их вещи и изучать документы. А ведь не все пассажиры автобуса из деревенских. Вон сидит возле окна парень. Вид простецкий, одежда самая бедная, крестьянская, но Пенни не обманешь. Явно из англичан. Пытается пробиться в город по подложным документам. Немцы его в два счета вычислят.

Между тем пастух стал барабанить клюкой прямо в ветровое стекло.

– Нам нужна медсестра. Та, что приехала из Афин. У нас в горах произошел несчастный случай. – Пастух махнул палкой в сторону скал. – Так эта сестра из Ханьи, она здесь?

Пенни немедленно поднялась с места.

– Это я. Что случилось?

– Человек сорвался со скалы. Срочно нужен врач. Вы должны нам помочь! – сказал ей хриплый голос.

– Где он сейчас?

– В пещере. Поторопитесь, сестра!

Пенни быстро направилась к выходу, но ее остановила Мартина.

– Я тоже с вами, сестра Афина!

– Нет! – гаркнул пастух. – Только медсестра!

– Но как же вы одна? С мужчинами? – растерялась пожилая монахиня. – Что я скажу матушке?

– Не волнуйтесь за меня! Все будет хорошо. Мне надо идти.

– Что подумает матушка, когда узнает, что я бросила вас одну в горах? – Сестра Мартина была уже на грани истерики. – Ах, это по моей вине мы тут так задержались.

– Не переживайте, сестра! – ответила Пенни, пробираясь к дверям. – На все воля Божья. Вот сейчас Он отыскал для меня работу здесь, в горах! А кто я такая, чтобы ослушаться Его зова? Не волнуйтесь! Я постараюсь вернуться в город следующим автобусом.

– А когда он будет, этот следующий автобус? Может, через неделю, а может, через месяц. А за это время тут снега столько насыплет, что и до весны никаких автобусов не дождешься.

Но Пенни уже не слышала последних слов Мартины. Она взмахом руки попрощалась с ошарашенными пассажирками и спрыгнула с автобуса.

– Для иностранца вы совсем неплохо говорите на местном диалекте, молодой человек! – обратилась она к пастуху. Он широко улыбнулся, польщенный этим неожиданным комплиментом.

– Прошу простить, мисс! Но поступил приказ снять вас с автобуса.

– И о чем вы только думаете! – возмутилась Пенни, смутно припоминая, что где-то она уже видела этого светловолосого парня с ярко выраженным новозеландским акцентом. – Завтра вся Ханья будет говорить о том, что меня похитили какие-то бандиты.

Забыв о всякой осторожности, Пенни перешла на английский, чем несказанно удивила молодого солдата. Тот, по всей видимости, считал, как и все остальные, что она гречанка.

– Там нашему парню сейчас очень плохо, – нерешительно промямлил он.

– Понятно! – коротко ответила она, мысленно удивляясь тому, с каким трудом далась ей тирада на английском, будто она говорила не на родном, а на каком-то чужом языке.

– Прошу простить меня, мисс! Но приказ есть приказ. Мы тут стараемся поддерживать дисциплину. Хотя это и непросто, когда рядом больные и раненые.

Приказ, удивилась про себя Пенни. Интересно, что это за приказы такие и кто их отдает, что человека можно вот так вот запросто выдернуть из автобуса средь бела дня на виду у толпы людей? Но вслух она не стала распространяться на эту тему, а лишь молча зашагала за своим провожатым. Горная тропа уперлась в огромный куст утесника, за которым скрывался вход в небольшую пещеру, умело замаскированный валежником и ветками.

Пенни нырнула в пещеру и остановилась у входа, чтобы глаза привыкли к царящему внутри полумраку. Несколько мужчин выжидательно смотрели на нее. В тусклом свете керосиновой лампы она увидела человека, лежащего на настиле из соломы. Он таращился на нее в немом изумлении.

– Это мой приятель Блу, – пояснил ей провожатый, указывая на раненого. – Он совсем не может ходить. Надо поднять его на ноги. Говорят, скоро за нами пришлют субмарину. Хотелось бы побыстрее отчалить с этого чертова острова! Так вы уж, сестра, постарайтесь, а? – новозеландец бросил на нее умоляющий взгляд.

– Я же не врач, а ему, судя по всему, нужен врач, – проговорила Пенни, опускаясь перед больным на колени.

– За местным врачом тут слежка. Мы не рискуем звать его к себе. А к нему Блу сам не дойдет.

– Мне нужен свет! Поднесите его ближе к выходу. Когда у него пожелтели глаза?

Мужчины перетащили больного на свет, и он застонал от боли.

Пенни ощупала его печень и осмотрела кожу.

– По-моему, у него сильнейшее воспаление желчного пузыря. Желчь разлилась. Что он ест?

– Что и все! Улитки, горная зелень. Мы тут кое-что принесли ему из деревни, так он ничего в рот не берет.

– Пока давайте ему только чистую воду. Он серьезно болен, и ему нужны лекарства. Я же могу предложить только чай из горных трав. Им местные лечатся при простуде. Но пусть хотя бы пока это… Процесс выздоровления будет долгим. Надо запастись терпением. А как вы узнали, что я в автобусе?

– О, в горах новости разносятся быстро! – услышала она у себя за спиной знакомый голос. – Не успеешь свистнуть, а эхо уже пошло по всем окрестностям.

Брюс Джардин выступил из тени. Так, значит, это он все подстроил! Пенни намеренно напустила на себя равнодушный вид.

– Я бы предпочла, чтобы ты перестал мелькать у меня перед глазами. А то всякий раз выпрыгиваешь, словно черт из табакерки! – сухо ответила она. – Надеюсь, ты не хуже меня понимаешь, что я ничем не могу помочь больному!

– Понимаю! Но он не единственный, на кого нужно взглянуть опытным глазом. Доктор из Ханьи к нам не наездится, да он и не слишком большой конспиратор. К тому же я не хочу, чтобы ты возвращалась в город. Здесь тебе будет гораздо безопаснее. Пойдем поговорим! – Брюс указал на выход из пещеры.

– Этому парню нужно срочно в лазарет. Думаю, даже в концлагере ему было бы лучше, чем здесь.

Пенни по-прежнему говорила по-гречески, изображая греческую медсестру. Чем меньше людей будут знать о ее прошлом, тем лучше.

– Ты, моя дорогая, когда в последний раз бывала в концлагере? Да в тамошнем комфорте он и двух дней не протянет! Здесь хотя бы есть свежий воздух и чистая вода.

– Кто его знает, какая она чистая! Вполне возможно, именно вода и стала причиной его недомогания. Воду нужно обязательно кипятить перед употреблением. Всем. Кипятить! – повторила она, обращаясь уже ко всем присутствующим. – Мне надо срочно вернуться в деревню. Возьму у хозяйки хоть каких-то местных снадобий. И вообще, мне нужно возвращаться!

– Умерь свой пыл, Пенни! – уже по-английски прошептал ей на ухо Брюс.

– Афина! Меня зовут Афина! – со злостью бросила она ему.

– Не исчезай, Афина! Во всяком случае, не так быстро! Парни будут только рады твоему присутствию, зная, что рядом есть человек, который о них позаботится. Да и мне будет спокойнее, когда я буду точно знать, где ты и что с тобой! И потом, Пенни! Нам еще столько надо наверстать, не находишь? – Он оскалился в недоброй улыбке и повернулся к остальным. – Сестра когда-то лечила меня. Вы ее не бойтесь! Она только на вид такая грозная. Как говорят в здешних местах, чем громче лает, тем хуже кусает.

Он властно взял ее за руку и вывел наружу. Пенни тяжело вздохнула. Итак, все пошло по новой. Опять полевой госпиталь, и опять она одна среди мужиков. Но, может, все, что ни делается, – к лучшему? И потом, Брюс искал ее, нашел, забрал к себе. Значит, у него есть какие-то виды на нее, коль скоро он считает, что она может оказаться здесь полезной. Такое отношение не может не льстить ее самолюбию. К тому же, если честно, то она была просто рада снова увидеться с ним.

– Ты же знаешь, что я не могу оставаться здесь, среди вас! Немедленно пойдут разговоры!

Они отошли от пещеры и устроились на валуне возле зарослей тимьяна. Снег на солнце стал подтаивать, и тонкая струйка воды устремилась по камням вниз.

– А ты переоденешься в мужскую форму, никто ничего и не узнает. – Брюс придвинулся ближе. Его теплое дыхание приятно щекотало ей ухо.

– Ах, оставь, пожалуйста, свои избитые шуточки! – воскликнула в сердцах Пенни, вспомнив, как тяжело ей было работать в госпитале в брюках и кителе. «Господи, – подумала она с отчаянием, – неужели мне больше никогда не суждено облачиться в приличную одежду?» Ей вдруг страшно захотелось нарядиться в свое любимое платье из голубого шелка и надеть красивые босоножки на высоком каблуке.

– Какие шуточки, Пенни? Я говорю чистую правду. Ты у нас девушка высокая. К тому же сильно исхудала. Так что вид у тебя вполне мальчишеский. А если еще остричь волосы…

– Попрошу оставить мои волосы в покое! Тебе до них дела нет! – снова взорвалась Пенни. – К тому же все уже привыкли видеть меня в этом темном балахоне. Никто на меня и внимания не обращает в монашеской рясе! Словом, теперь это моя униформа, и она как нельзя лучше подходит для того, чем я занимаюсь. Эта одежда многослойная, в ней много карманов. То, что нужно!

– Послушай, Пенни! Брось ты свои умствования! Сама видишь, в горах скрываются сотни наших людей. А вся зима еще впереди, и какая она будет, никто предсказать не возьмется. Что плохого в том, что ты останешься здесь, будешь присматривать за теми, кому нужна помощь, контактировать с врачом в случае необходимости и все остальное? Ты снимешь с нас большой груз проблем, ей же богу! Ты моя маленькая горная козочка, отважная и неутомимая девочка! И такая легкая на подъем! – Он рассмеялся, и его лицо собралось на солнце в сотни мелких лучиков-морщин, словно старая истершаяся кожа.

– Хорошо! Но для такой работы мне тем более надо ничем не отличаться от местных женщин. Быть такой же, как они! А ты заладил: «козочка, козочка». Какая я тебе коза? Я – женщина, позволю тебе напомнить. Хоть ты ни разу в жизни не изволил заметить этого! – Ее вдруг прорвало. – Хочешь сделать из меня своего сторожевого пса, да?

– Конечно, ты женщина! Еще какая женщина! Самая мужественная, самая смелая из всех, кого я знал! Кто еще, кроме тебя, решился бы остаться с ранеными до конца, пока тебя не выкурили из той пещеры немцы? Мы все в курсе твоих подвигов! Я так гордился тобой тогда! А ты хоть знаешь, что наши до последнего медлили с отправкой корабля. Всё надеялись на чудо. Думали, что тебе удастся вырваться. Но я-то знал, что ты никуда не двинешься с места. Никуда! Моя малышка Пенни! Когда этот сыр-бор закончится, весь мир узнает о твоих геройских похождениях. Это правда, Пенни!

– Я всего лишь выполняла свой долг. И, пожалуйста, напоминаю тебе еще раз: Пенелопы Георг больше не существует. Зови меня Афиной!

– Пенелопа Георг существует для меня! – улыбнулся Брюс и притянул ее к себе. – И она должна быть в полной безопасности. Именно это я пообещал Эвадне. Я не переживу, если тебя вдруг бросят в концлагерь. Все что угодно! Но только не это, моя прекрасная газель!

Он нежно поцеловал ее в лоб, и она удивленно взглянула на него, пораженная его неожиданным взрывом чувств. Губы ее полураскрылись, словно она хотела о чем-то спросить его, и в ту же минуту они оба рухнули в заросли тимьяна. И он стал целовать ее нежно, страстно, медленно, наслаждаясь каждым мгновением, словно впереди у них целая вечность для любовных утех. Пенни отдавалась его ласкам легко и непринужденно, с наслаждением чувствуя каждый изгиб его тела, будто это было такое привычное для нее занятие – целоваться с возлюбленным среди горных скал, на пожухлой траве, под свист и завывание ветра. Вот черный орел стремительно пронесся над ними, замер на мгновенье и тут же снова растаял в вышине. Ах, как же давно она мечтала об этом! Как давно!

Но вот Брюс растерянно отскочил от нее и отвернулся в сторону.

– Прости меня, Пенни! Я не хотел! Честное слово, я не хотел…

– Зато я хотела! – вспылила она, не понимая, что случилось. – Разве мы не живые люди? Разве мы не можем чувствовать? Или у нас нет желаний?

– Но не здесь и не сейчас! Война! У меня работа! Ответственная работа! Я не имею права делать тебе предложение! – Брюс поднялся с земли. – Прости меня! Я не должен был вести себя так не по-мужски! Это непрофессионально!

Пенни тупо уставилась на него, все еще отказываясь поверить своим ушам.

– При чем здесь война, Брюс? Да хоть конец света! Хоть Всемирный потоп! Даже он не сможет остановить лавину чувств, если только эти чувства настоящие!

– Нет, Пенни, нет! Любовь на войне – это плохо! Она отвлекает! Мы начинаем бояться за себя, дорожить собственной жизнью, все время прикидывать, как бы чего не вышло! Нет! А, черт! И зачем я только велел снять тебя с этого автобуса?!

– Все! С меня хватит! – Пенни тоже вскочила на ноги. – Я поняла, что ты хотел сказать мне. Все изложено предельно четко и ясно. Нет, честное, слово, Брюс! Я никогда тебя не понимала! И, видно, не пойму до конца своих дней. То тебя хоть к ране прикладывай, такой ты добренький, то от тебя веет таким ледяным холодом, что впору самой превратиться в сосульку. Что плохого в том, что нам хорошо вместе, даже если кругом война? Разве мы знаем, что нас ждет завтра? И есть ли у нас это завтра? Так пусть хоть какие-то хорошие воспоминания останутся при нас, чем вообще… ничего! – Пенни с отчаянием затрясла головой, но тут же взяла себя в руки. – Не переживай, Брюс! Я не менее тебя дорожу своей профессиональной честью! Кто там следующий в твоем списке пациентов? – Она отвернулась от него и начала стряхивать землю с юбки, стараясь не глядеть в его сторону, чтобы он не увидел, что ее глаза полны слез. – И вот еще что. Отныне попрошу мне не приказывать. Никогда! И пожалуйста, позаботься о жилье для меня.

– У нас в горах есть много подготовленных домиков. А я обещаю, что ничем тебя не потревожу. Мне скоро уезжать! Снова вызывают в ставку. Пошли, пока другие не начали проявлять интерес к тому, чем мы тут занимаемся. Нельзя себя компрометировать. Мы не можем, не имеем права подставлять свою работу под удар. А у меня к тому же есть особые причины для того, чтобы не терять голову.

Вот и носись со своей драгоценной головой на плечах, сердито подумала Пенни. Что за дурацкое выражение! Не терять голову! И что, интересно, он имел в виду под словом «компрометировать»? Она чувствовала себя последним человеком на свете, выбираясь из зарослей тимьяна. И стыдно, и неловко, и горько! Чего он боится? Ведь все эти годы она готова была отдаться ему в любую минуту, и он знал это. А его тело? Разве она не почувствовала, какая сладостная дрожь пронзила его, когда они целовались? Так чего же он так отчаянно боится? В конце концов, это ей есть что терять. В отличие от него.

Она молча плелась за ним по тропе, чувствуя, как на смену недоумению приходит злость. Фигляр! Клоун! Он всегда играл с ее чувствами, будто кошка с мышкой. То подпустит к себе совсем близко, то отпугнет, то приласкает, то нагрубит с три короба. А что может быть естественнее, чем стремление к физической близости с человеком, которого любишь? Дурак! Дурак набитый! Кто знает, когда они свидятся снова. И свидятся ли?

Ах, как она мечтала! Как она мечтала все эти годы о том, что когда-нибудь у них с Брюсом это случится. И вот финал: она отвергнута, отринута, брошена, и без всяких внятных на то объяснений и видимых причин. Что же в ней такого, что заставляет его вести себя так оскорбительно-жестоко?

Все выше и выше поднимались они в горы. Белые горы! Итак, отныне она всецело зависит от милости этих гор, от милостей здешней природы и от добросердечия здешних людей. Никогда еще ей не было так одиноко и горько. Хоть бы Йоланда была рядом, и то ей было бы легче.

Пенни остановилась, чтобы перевести дыхание и немного прийти в себя. Ветер с завыванием кружил снег вокруг, готовый разорвать все на части. И Пенни почти физически ощутила, как рвется на части ее сердце.

Но ты же сама избрала для себя такой путь. Ты сама в свое время решила остаться в пещере, одна среди множества мужчин. И вот новое испытание. Опасное путешествие в горы началось. Но кто возьмется сейчас предсказать, куда приведет эта дорога?

Весна 1942 года

Уже несколько недель Йоланда не имела никаких вестей от Пенни. Наверное, снег перекрыл все дороги, помешав ее возвращению назад. И она осталась в горах, отрезанная от остального мира. Правда, Андреас сказал, что в клинике ходят слухи, будто бы Пенни похитили какие-то бандиты. Сняли прямо с автобуса, направлявшегося в Ханью. Люди говорили, что подруга его возлюбленной просто ушла в горы, чтобы ухаживать там за ранеными бойцами Сопротивления. Сам же он опасался только одного: что в их ряды проникнут предатели и шпионы, которые вынудят партизан сложить оружие.

Постепенно все стали привыкать к тяготам первой зимы в оккупации, и они даже перестали казаться такими уж невыносимыми. Немцы пока оставили в покое маленькую еврейскую коммуну. Разве что связали их целым рядом ограничений. Например, вести торговлю можно только с местным населением, причем с беднейшими его слоями. Конечно, голодали. Нехватка продуктов чувствовалась повсеместно. Впрочем, исчезли не только продукты, но и самые обычные повседневные вещи: мыло, книги. Однако все знали, что есть черный рынок, на котором можно купить все. Или почти все. Главное – раздобыть деньги. И вот уже состоятельные члены общины, купцы, владельцы антикварных и ювелирных лавок, дома которых были экспроприированы немцами для собственных нужд, стали распродавать свои коллекции, другие ценные вещи и переезжать к родственникам. В еврейском квартале стало еще многолюднее.

А в семье Йоланды с новой силой вспыхнули разговоры о замужестве.

– Время идет, и мы не делаемся моложе, – тяжело вздыхал Соломон Маркос. – А так хочется успеть понянчить перед смертью собственных внуков!

– Ты уже вполне созрела для того, чтобы зажить собственным домом, – вторила отцу мама. – Посмотри, вокруг полно приличных молодых людей, и все они готовы поухаживать за тобой. Скажи лишь слово!

Йоланда отбивала родительские атаки тем, что повторяла снова и снова: у них нет денег ни на приданое, ни на свадебные торжества. Они и так едва сводят концы с концами, впрочем как и большинство членов их общины. А потому не время сейчас думать о замужестве.

– Папочка, ты посмотри, что творится вокруг! – убеждала она отца. – Мир рушится прямо на наших глазах, а ты толкуешь о какой-то свадьбе. Замужество от меня никуда не убежит, – резонно замечала она, прекрасно осознавая, что главная причина ее нежелания идти под венец ни с кем из своих – это Андреас Андронакис, уже успевший навсегда покорить ее сердце.

Ах, если бы рядом была ее верная подруга Пенни! Тогда ей было бы гораздо проще противиться воле родителей, зная, что та всецело на ее стороне. Иначе как Йоланда посмеет сказать отцу и матери, что никогда не выйдет замуж за человека, которого не любит? А уж заводить речь об Андреасе у нее и вовсе язык не повернется. Родители никогда не примут иноверца в качестве своего зятя.

Все последние месяцы Йоланда жила как на вулкане. Она отлично видела, что в матримониальные хлопоты уже активно включились и дядя Иосиф, и его жена Мириам. Следовательно, все остальное – это лишь вопрос времени. И что делать? Разве она посмеет ослушаться родителей? Ведь ее неповиновение родительской воле навлечет несмываемый позор на всю их семью. А разве они заслужили такое потрясение на старости лет? Единственная дочь, их гордость и опора, их главная надежда на будущее, и тут такое! И ведь все война проклятая! Если бы не война, то все могло бы быть иначе. Да и ее собственная жизнь была бы совсем другой.

Постоянные переживания на сердечной почве привели к тому, что и в клинике работа у нее вдруг разладилась. За что она ни бралась, все валилось из рук, а при малейшем промахе сразу же начинались слезы. Среди медсестер пошли разговоры, что с сестрой Маркос творится что-то неладное.

Однажды Андреас отыскал ее в подсобке, где она рыдала в свое удовольствие в полном одиночестве.

– Что с тобой происходит? – спросил он сердито. – Моя лучшая медсестра, моя гордость и опора во всем обливается горючими слезами, словно неопытная девчонка, впервые в жизни заступившая на ночное дежурство.

И тут ее неожиданно прорвало и она рассказала ему все. Как боится она каждый раз после дежурства возвращаться домой – а вдруг там уже сидит Мордо со своими родственниками, пришедшими просить ее руки? И что ей делать? Как поступить? А тут еще и Пенни пропала. И она страшно волнуется и переживает за подругу.

– А кто этот Мордо? Ты никогда не говорила о нем, – поинтересовался Андреас, неторопливо раскуривая трубку. – Ты собираешься за него замуж? – задал он свой следующий вопрос, не глядя на Йоланду.

– Нет! Конечно же нет! Он хороший человек. Но он мне не подходит. И вообще, я пока замуж не хочу! – проговорила Йоланда, вытирая слезы. Действительно, что за ребячество – плакать на работе!

– Вот и отлично! Это в корне меняет все дело. Мне бы тоже не хотелось в данный момент лишаться своего наиболее ценного кадра. Но если ты вдруг передумаешь насчет замужества, то просьба – поставь меня в известность. Дело в том, что я сам хочу на тебе жениться. И для начала я, как и положено у нас на Крите, выкраду тебя в ночи. Прямо через окно! Все в полном соответствии с лучшими национальными традициями. Не возражаешь?

Он посмотрел ей прямо в лицо. Йоланда тоже подняла на него глаза, полные смятения.

– Это правда? – прошептала она, но Андреас уже всецело переключился на поиски какого-то нужного ему инструмента.

– Знаешь, – сказал он, не поворачиваясь, – у меня тут появилась одна идея. А что, если ты слегка расправишь свои крылышки и полетаешь немного по острову вместо Афины? Завезешь необходимые медикаменты в одно место, потом – в другое.

– Родители никогда не отпустят меня одну из дома.

– Придется выбирать, моя радость! Либо свобода, либо жизнь в клетке.

– Тебя послушать, так все проще простого!

– Ничего простого! Я предлагаю тебе очень опасную работу. Но женщины справляются с обязанностями курьеров лучше мужчин. Их реже останавливают на блокпостах, почти никогда не обыскивают. Начнем пока с небольших поручений в пределах города. Пусть уличные патрули привыкнут к тому, что после дежурства в клинике ты еще совершаешь обходы, навещаешь некоторых наших пациентов. А заодно и твои родители перестанут волноваться, что ты задерживаешься на работе. Это важно, Йоланда! Очень!

Йоланда нахмурилась, сосредоточенно обдумывая слова Андреаса.

– Хорошо! Я постараюсь.

– Уверен, что ты справишься. Ты у меня такая молодец. И помни, то, что я говорил тебе о своих планах на будущее, – это серьезно. Ты единственная девушка, которая мне действительно нужна! – Андреас заключил Йоланду в объятия и нежно поцеловал ей руку. – Больше не будешь плакать, да? Что же до мистера Мордо, то сообщи ему, что, к большому сожалению, он опоздал и ты не можешь стать его женой, так как тебя уже просватали другие.

– Уже? – улыбнулась она, возвращая ему поцелуй.

Малеме 2001 год

Сидя на скамейке, Райнер Брехт приходил в себя после посещения Немецкого военного кладбища, расположенного неподалеку от старого аэропорта в Малеме. Он бесцельно разглядывал залив и горы, возвышающиеся на горизонте. Бывший десантник долго собирался с силами, прежде чем приехать сюда, хорошо зная, что не может покинуть Крит, не отдав дань памяти тем, кто упокоился в этой земле навсегда.

Сегодня здесь тихо, спокойно, все чистенько и ухожено. Никаких следов того кошмара, которым стали в свое время бои за то, что в военных сводках значилось просто как «высота 107». Как отчаянно они дрались с англичанами на этом крохотном пятачке! Воистину, не на жизнь, а на смерть. Парадоксальная вещь: сегодня за порядком на кладбище следит не кто-нибудь, а лично Георг Сиходакис, один из самых прославленных героев критского Сопротивления. А вот поди ж ты! Под конец жизни решил примириться с былыми врагами таким необычным способом: ухаживает за немецкими могилами, приводит в порядок надгробия, следит за чистотой на кладбище.

Сколько знакомых имен всплыло в памяти, пока Райнер прогуливался по кладбищенским аллеям. Не раз на глаза наворачивались слезы при мысли о том, сколько молодых мальчишек полегло здесь в момент высадки десанта. Да и потом, когда они воевали в горах.

Да, не всем повезло тогда так, как ему. Он уцелел в годы войны, прожил долгую жизнь, сделал академическую карьеру, женился, вырастил сыновей, не без гордости наблюдая за тем, каких успехов и процветания уже они добились в своей жизни. О, они пошли гораздо, гораздо дальше отца. Иногда ему даже казалось, что войны в его жизни и вовсе не было. Никогда! А потом вдруг отчетливо представлял себе, как когда-то, сидя под испепеляющим критским солнцем, он отчаянно желал только одного: как можно скорее оправиться после ранения и навсегда покинуть Крит. Он был готов отправиться воевать куда угодно. Только не здесь! Только не на этом острове, который такой смертельной хваткой вцепился и в победителей, и в побежденных.

Лето 1942 года

В поле зрения Райнера попал один из переводчиков, выходец из дальнего высокогорного села, причем в том районе, где у немцев было особенно много проблем с подавлением бунтарских настроений среди местного населения. Этого переводчика в штабе числили среди лучших агентов: умный, сообразительный, наблюдательный, умеющий произвести на всех хорошее впечатление. К тому же абсолютно безжалостный к врагу. Агентурная сеть была у них обширной, и агентов было предостаточно, да только проку от большинства из них было немного. То есть все они, конечно, обещали горы золотые, но ценной информации добывали жалкие крохи. Что кот наплакал. А некоторые и вовсе откровенно подставляли своих друзей и родственников в обмен на деньги и всякие поблажки и привилегии. Были и такие, кто попросту сводил старые счеты с врагами, мстил им за былые обиды в лучших средневековых традициях кровавой мести. Этот же агент вел себя принципиально иначе. Он вначале втирался в доверие к потенциальному подозреваемому, заводил с ним дружеские отношения и даже начинал сливать обрывки кое-какой ценной информации. Многие вместе с наживкой заглатывали и крючок, и взять таких людей с поличным было лишь делом техники.

Вообще-то большинство своих осведомителей Райнер откровенно презирал. Впрочем, он презирал и самого себя за то, что все никак не может вернуться в строй и почувствовать себя полноценным офицером действующей армии. Разве его готовили для карательных рейдов? Его место сейчас в Египте, в армии Роммеля, который в это самое время утюжит пустыню своими танками. Разумеется, в разгорающейся схватке между англичанами и Роммелем Крит приобретал необыкновенно важное стратегическое значение как перевалочный пункт для поставок немецкой техники, боеприпасов, топлива, наконец, военной силы. Танкеры с нефтью день и ночь шли на Ближний Восток в сопровождении усиленного конвоя на случай возможных атак противника и с моря, и с воздуха. Там, в Африке, шли настоящие боевые действия, там решались судьбы мира, а Райнер в это время безвылазно сидел на своем крохотном островке.

Между тем особого прогресса в собственной реабилитации Райнер пока не наблюдал, и это печалило больше всего. Ни регулярные морские ванны, ни всевозможные физиопроцедуры ощутимых результатов не приносили. Напротив, он чувствовал, как с каждым днем все сильнее атрофируется его нога от бедра и ниже, что каждый шаг сопровождается нестерпимой болью. Порой он со страхом думал о том, что его ждет впереди. Уж не обречен ли он после ранения на пожизненную инвалидность с перспективой закончить свои дни заштатным клерком в какой-нибудь второсортной конторе? Словом, с некоторых пор будущее рисовалось Райнеру исключительно в мрачных тонах, и именно в этот момент ему посоветовали обратиться к одному местному врачу, практикующему в клинике Красного Креста в Ханье. Райнер решил рискнуть, тем более что немецкие врачи со всеми их хвалеными методами консервативной терапии пока не сильно преуспели. Правда, и на грека Райнер не возлагал особых надежд. Но, как говорится, попытка не пытка.

Первый визит разочаровал: какая-то затрапезная комнатка, в которой принимал врач. Скудная обстановка, из мебели – лишь одна кушетка для мануальных процедур. Одноглазый доктор приблизительно его возраста внимательно обозрел рану, заставил несколько раз встать и сесть, проверил, как работают все мускулы, задал пару вопросов и вынес вердикт:

– Рана полностью зажила. Но у вас за время реабилитации уже выработался неосознанный рефлекс: как только при ходьбе возникает боль, вы моментально переносите всю нагрузку на здоровый бок. Равновесие при этом нарушается, и вы начинаете хромать. Вы слышали что-нибудь об остеопатическом массаже?

Райнер неопределенно пожал плечами. Дескать, слышал, но не придавал особого значения. Раньше ему просто не нужны были подобные процедуры.

– Заметных сдвигов мы добьемся уже через четыре сеанса, – пообещал на прощание врач. – Но нужно время. Чем вы сейчас занимаетесь по долгу службы?

Райнер предельно лаконично изложил круг своих обязанностей, тщательно взвешивая каждое слово, чтобы не сказать чего лишнего, тем более иностранцу, тем более представителю вражеской стороны.

– Никакого сидения за столом. Стул вам не поможет встать на ноги. Вы должны ходить, регулярно выполнять физические упражнения, плюс плавание.

– Но больно же!

– Боль ослабнет, как только вы восстановите правильную осанку и перестанете кривиться на один бок. Знаете, порой мышечная боль возникает по вине человеческого сознания. Мозг посылает в ту или иную мышцу сигнал, означающий нежелание выполнять какое-то движение, потому что оно сулит временный дискомфорт. Отсюда боль. Но вы должны ходить, ходить и еще раз ходить! Ходить, преодолевая боль, и все у вас пойдет на поправку. Вот увидите!

Легкость, с которой доктор Андронакис отмел прочь все его страхи, вызвала любопытство, и Райнер вознамерился пройти хотя бы пару сеансов мануальной терапии. Первый сеанс длился на удивление мало. Врач прошелся по его позвоночнику, осторожно вправляя на место отдельные диски, потом продемонстрировал несколько поз, наиболее подходящих для пациента, и показал упражнения, которые следует делать ежедневно. Он также посоветовал сменить обувь, чтобы снять излишнюю нагрузку с больной ноги.

Доктор всегда был очень занят, и попасть к нему на сеанс было совсем не просто. Помимо напряженной работы в самом госпитале, Андронакис постоянно бывал в разъездах. Его приглашали для консультаций и для осмотра больных по всему острову. У него даже имелся специальный пропуск, позволявший беспрепятственно посещать самые дальние районы Крита. Познания в области остеопатии доктор приобрел еще в бытность своей работы в Афинах, и, надо сказать, он умело применял эти знания на практике. Клиникой он руководил очень жестко, но эффективно. И вообще вызывал у Райнера самую искреннюю симпатию. Он даже порывался пару раз спросить у доктора, не работает ли под его началом белокурая медсестра из пещер. Он ничего не слышал о ней с тех самых пор, как за ней захлопнулись монастырские ворота. Пару раз Райнер даже специально подъезжал к обители в надежде встретить девушку на прогулке с сиротами или во время отлучки из монастыря по делам, но безрезультатно. Стены монастырской обители были высокими, а про то, что творится за ними, знать ему было не положено.

После одного из сеансов массажа, когда весь крестец занялся огнем, Райнер все же не выдержал.

– У вас, случайно, в клинике не работает одна высокая блондинка? Зовут Пенелопой.

– Блондинка? Да еще высокая! – улыбнулся доктор. – Уж ее бы я точно заметил. Нет, к сожалению, таких красавиц среди моих медсестер нет. Как спина?

– Много лучше!

– Хотите побыстрее избавиться от бумажной работы и снова на фронт? А я вот всегда считал, что работать в штабе – это одно удовольствие.

Уж не выуживает ли этот эскулап из него какую-то информацию? Но Райнер так расслабился под его умелыми руками, что даже позволил себе немного пооткровенничать. Сказал, что ему надоела служба на Крите и он мечтает об отправке на фронт.

– Значит, наш прекрасный остров вам не нравится, – продолжал Андронакис прежним беззаботным тоном. – А ведь многие называют Крит страной праздных мечтателей. Дескать, здесь люди живут в свое удовольствие, наслаждаются жизнью.

Трудно было понять, говорил доктор серьезно или шутил, а потому Райнер решил сменить тему.

– А вы сами где потеряли глаз? На войне?

– О, заурядный несчастный случай, и только. Еще в юности. Неожиданно сработало заряженное ружье. Я же, по долгу своей профессии, предпочитаю штопать людей и собирать их воедино, а не рвать на части.

Оба они замолчали. Да и что можно было возразить врачу после его последней реплики?

Но вот доктор отошел от кушетки.

– Продолжайте работать над собой в том же духе, и тогда в обозримом будущем у вас появится реальный шанс заняться упаковкой полевого ранца. Только не торопите события! Для полного выздоровления потребуются месяцы: чуть больше, чуть меньше, этого вам не скажет никто. В любом случае мне еще нужно изрядно потрудиться над вашей ногой.

Вскоре Райнер настолько вошел во вкус сеансов доктора, что уже просто не мыслил своего существования без них. Было просто удивительно наблюдать за тем, как возвращаются силы, как тело приобретает прежнюю ловкость, как все более гибкими делаются суставы. Но главное – боль! Как и обещал в самом начале их знакомства доктор Андронакис, боль действительно стала отступать.

На второй год победоносной войны наметились полномасштабные перемены в стиле работы немецких спецслужб. В штабе появились офицеры гестапо, привнесшие совсем иной подход в решении проблем с местным населением. Холодный ум и высокая отдача в сочетании с почти клинически отработанными навыками. Гестаповцы с присущей им оперативностью молниеносно просеивали сквозь свое сито колоссальные объемы информации, прямо по ходу отделяя зерна от плевел. Самым ценным по-прежнему считался агент под незамысловатым именем «К». Именно он сообщил немцам о том, что в Белых горах англичане наладили постоянную радиосвязь и регулярно передают в центр данные о передвижении немецких транспортных судов по акватории бухты Суда. Несколько конвоев были успешно атакованы британскими летчиками, и едва ли их успех можно было считать простым совпадением. Уж очень точно сошлось время налета с датой отплытия каравана. Насколько было известно Райнеру, «К» пользовался абсолютным доверием руководителя местной группы Сопротивления, а потому можно было приступать к разработке операции по ликвидации всей группы в ходе внезапного карательного рейда.

Особое раздражение у немцев вызывал тот факт, что на острове все еще шляются несколько сотен английских солдат, и всех их усиленно прячут у себя местные жители, и это несмотря на все суровые меры со стороны новых властей. Якобы англичан постепенно переправляют на юг острова, а оттуда их вывозят в Египет британские подводные лодки. Проводниками в горах выступают местные пастухи, а координацией спасательных работ занимается группа английских офицеров, специально прибывших из Каира. Выследить и поймать беглецов оказалось совсем не так просто, как это представлялось в самом начале.

Попытки внедрить своих в среду военнопленных почти всегда терпели фиаско: одних выдавал акцент, других погубило незнание имен футболистов того или иного клуба, третьи погорели на неумении правильно заваривать чай, четвертые не имели элементарного понятия о том, какие лирические песенки пользуются наибольшей популярностью в среде английских солдат. Тогда тактику поменяли: было решено направлять в высокогорные села полицейских, переодетых в форму греческих служб безопасности. Такой маскарад должен был, по мнению руководства, усыпить бдительность местного населения.

Но, несмотря на отдельные неудачи, в целом настроение у всех было хорошим и боевой дух немецких солдат находился на должном уровне. Роммель рыскал по Северной Африке как у себя дома, наводя страх на британцев. Да и здесь, на Крите, сопротивление немцам было не столь уж пугающим. Точнее, оно было откровенно слабым. Главным своим успехом немцы считали то, что англичанам так и не удалось объединить разрозненные партизанские группы в единое формирование. Мешали застарелые клановые обиды и разногласия, а еще больше – амбиции отдельных руководителей Сопротивления на местах. Все эти люди были мужественны, но упрямы и своенравны, как и положено критянам, а таким всегда трудно договориться между собой.

Лето было в разгаре, и надо было наслаждаться всеми его прелестями, главные из которых – это обилие фруктов и солнце. Что вполне совмещалось с кругом обязанностей Райнера на данный момент. Он контролировал ход строительства дорог и фортификационных сооружений. На стройках трудились исключительно местные. Дела со здоровьем пошли на поправку, и Райнер уже в буквальном смысле слова считал дни, оставшиеся до того момента, когда он наконец распрощается с этим надоевшим ему до чертиков островом. Хотелось верить – навсегда!

Как-то вечером он прогуливался по набережной. В свете последних событий настроение у него было приподнятым, и он с надеждой всматривался в воды залива, прикидывая уже вполне конкретные сроки отъезда. Несколько приморских кафе были еще открыты, за столиками сидели люди, и в одном из посетителей Райнер, к своему немалому изумлению, узнал доктора Андронакиса. Укрывшись под тентом, тот сидел за столиком в компании двух женщин. Одна из них, облаченная в черное, заметив приближение Райнера, тут же поднялась со своего места и стремительно зашагала прочь. Что-то в облике этой высокой женщины, во всем ее силуэте, показалось ему смутно знакомым. Впрочем, эту женскую фигуру он бы мог узнать среди сотен других. Да, но почему доктор Андронакис солгал ему? Почему сказал, что не знает медсестру из пещер? Что ж, выяснить правду будет несложно.

Райнер подошел к столику и лихо щелкнул каблуками.

– Герр доктор! Следуя вашим указаниям, выполняю вечерний моцион. Рад видеть, что вы тоже отдыхаете.

Врач заметно смутился и даже покраснел.

– Капитан Брехт! Прошу за наш столик! – воскликнул он, поспешно вскакивая с места. Как показалось Райнеру, слишком поспешно. – У нас перерыв, вот мы и наслаждаемся свободной минуткой. Это моя невеста!

Райнер увидел, что девушка, облаченная в форму Красного Креста, вспыхнула от смущения и робко тронула мужчину за руку.

– Андреас, пожалуйста, не надо! Мы же еще ничего не объявляли официально.

Красивая евреечка, подумал Райнер, глядя на ее точеный профиль. Впрочем, невеста доктора интересовала его в самую последнюю очередь. Он посмотрел на дорожку, по которой так поспешно убежала их спутница.

– А эта юная леди, которая сорвалась с места, заметив меня… Я чем-то напугал ее?

– Афина? Что вы! Она просто опаздывает на дежурство. Сказала, что могут быть неприятности.

– Жаль, что я не успел толком рассмотреть ее. Она мне очень напомнила одну медсестру, которую я знал когда-то. Но ту звали Пенелопой. Помнится, доктор Андронакис, я вам о ней рассказывал. Эта женщина очень на нее похожа. Впрочем, скорее всего, я ошибся.

От его глаза не ускользнуло, как окаменело лицо спутницы Андронакиса при упоминании имени Пенелопы, но она тут же взяла себя в руки и, поднявшись, непринужденно бросила доктору:

– Прошу простить меня. Но я еще хочу успеть заглянуть в пару магазинов, пока они не закрылись.

– Потрясающе красивая девушка! – восхищенно бросил Райнер, глядя вслед Йоланде. – Она из местных?

– Из Афин. Ее родители – правоверные евреи. Очень строгие. Конечно, мне не нужно было называть ее на людях невестой. Пока мы держим свои планы в тайне.

Доктор бросил взгляд на часы.

«Да уж, держи, – подумал про себя Райнер. – Если расовые законы, введенные на материке, доберутся и сюда, то тебе несдобровать. Немецким солдатам уже запрещено вступать в брак не только с еврейками, но и вообще с иностранками. Хотя, кто его знает, может быть, эти суровые запреты не коснутся греков». Но вслух он лишь коротко бросил:

– Не волнуйтесь, доктор! Ваша тайна умрет вместе со мной!

Как интересно, размышлял он по дороге домой. Доктор, его возлюбленная… И Пенелопа! Да, но почему она теперь работает под именем Афина? Все как-то очень запутано! Какие же еще тайны так умело скрывает от него герр доктор?

* * *

Пенни бежала к площади, не чувствуя под собой ног. Опять этот немецкий капитан! Узнал он ее или нет? Правда, она одета как вдова, но что из того? Она не имеет права так подставляться! Особенно сейчас, когда вплотную работает с британскими военными. И какого черта ее понесло в эту Ханью? Поддалась минутному соблазну, села и приехала. Глупо было рассчитывать на то, что ее здесь никто не узнает. Но ей так хотелось повидаться с Йоландой, да и у Андреаса для нее имелись поручения. И все шло замечательно. Так приятно было сидеть с друзьями за столиком кафе и просто болтать, как в старые добрые времена. И вдруг этот капитан! Выскочил невесть откуда, словно черт из табакерки. Хорошо еще, что она вовремя успела его заметить. Интересно, почему он еще здесь? Она полагала, что он уже давным-давно отбыл на фронт. Один вид немецкого капитана всегда нагонял на нее страх. Если она сумела узнать его даже на расстоянии, то и он, скорее всего, тоже узнал ее.

Надо немедленно уезжать из города! Первым же автобусом, куда бы он ни шел! Главное сейчас – вон из города!

Брюс поселил ее у одного торговца, которого ей представили под именем Ике. Официально ее пригласили в дом в качестве няни для двух дочерей хозяина. Ике вместе с семьей вернулся на Крит из Америки незадолго до оккупации острова. Он довольно сносно говорил на английском, что существенно упрощало его постоянные контакты с англичанами, скрывающимися в горах. В цокольном этаже своей большой виллы Ике прятал больных и раненых английских солдат. Его жена Катрина происходила из древнего рода, славного своими мужественными воинами. Катрина и сама владела кинжалом и ружьем не хуже любого мужчины и в случае чего могла постоять за себя. Как звали этих людей на самом деле, Пенни не знала. Принцип «меньше знаешь – крепче спишь» продолжал действовать, что не помешало хозяевам виллы с самого начала показать ей секретный схрон, старинный фамильный склеп, расположенный неподалеку в оливковой роще. Это был запасной вариант на самый крайний случай.

Поселившись на вилле, Пенни тем не менее исправно посещала больного Блу, пока тот не окреп настолько, что смог сам самостоятельно спуститься вниз. Его укрыли в одном из тайников, оборудованных в оливковой роще. Пенни регулярно гуляла там с девочками, что давало отличную возможность приносить больному еду и чистую воду, не привлекая к себе излишнего внимания. Для всех окружающих она была няней Оливии и Таки, дочерей Ике.

Лечение Блу шло с переменным успехом, ибо его друзья, несмотря на категорические запреты Пенни, ночами регулярно доставляли больному товарищу вино. Приняв изрядную порцию горячительного, новозеландцы быстро раскрепощались, забывая, где они и что с ними, и начинали с упоением горланить песни, будоражившие окрестности в предрассветный час. В конце концов в дело вмешался Брюс. Рассвирепев, он пообещал самолично свернуть шеи певцам, если они не прекратят свои ночные бдения, способные привести к самым серьезным последствиям. На какое-то время концерты прекратились. Пенни часто виделась с Брюсом, но он всегда был не один. Никаких взрывов страсти, которыми сопровождалась их первая встреча, больше не случалось. К большому сожалению, уныло вздыхала про себя Пенни.

Трясясь в автобусе, увозившем ее из Ханьи, Пенни снова и снова перебирала в памяти все подробности ее встречи с Йоландой. Беглого взгляда на подругу было достаточно, чтобы понять, что та по уши влюблена в своего доктора. Правда, им так и не удалось пообщаться наедине. А Пенни очень хотелось поделиться с Йоландой уже собственными переживаниями, рассказать ей о встрече с Брюсом и о том взрыве страсти, которым она сопровождалась. Но сейчас он с головой ушел в работу. По слухам, Брюс занимался организацией очередной группы Сопротивления из числа местных жителей. Перед ними была поставлена одна-единственная задача: обеспечить надежную защиту английскому радисту, который должен наладить регулярную связь со ставкой. Радиста поселили в одном из домов местных фермеров. Все понимали, какому риску подвергает фермер и себя, и своих близких, соглашаясь на то, чтобы сеансы связи велись непосредственно из его дома, но, как говорится, бог не выдаст, свинья не съест.

С наступлением лета Катрина погрузилась в домашние хлопоты, широким фронтом развернув заготовку припасов. Правда, сахара у них было мало, а потому джемы и варенье отошли на второй план. Зато они сушили травы, засаливали и мариновали овощи. Все заготовки прятались небольшими партиями по разным погребам, на случай если вдруг нагрянут немцы и станут отбирать излишки продуктов. Для фасоли и оливкового масла специально была вырыта отдельная яма все в той же оливковой роще, куда с большими предосторожностями и опустили драгоценные продукты, а закопав их, разровняли землю сверху так аккуратно, что при всем желании найти схрон было бы чрезвычайно сложно.

В один из дней в деревню нагрянул немецкий патруль. Зашли и к ним в дом. Офицер безучастно наблюдал за тем, как один из солдат сорвал со стены старинную икону с ликом Богородицы, которую в семье Катрины на протяжении нескольких столетий передавали из поколения в поколение. Катрина, наблюдавшая за этим бесчинством, не проронила ни слова, лишь глаза ее вспыхнули нехорошим огнем. Когда немцы ушли, она молча зажгла свечу, уколола палец и, смешав каплю крови с воском, вдавила в него свой крест.

– Будь проклят и ты, и весь твой род за то, что ты снял с моей стены! – с ненавистью воскликнула она и смачно сплюнула.

Что волновало крестьян больше всего в эту летнюю пору, так это нехватка времени. Ежедневно немцы выгоняли всех трудоспособных мужчин и женщин на строительство дорог. А в результате времени на свое хозяйство уже не оставалось. Надо было собирать оливки и первые фрукты, поливать овощи, поить скотину. Вскоре подоспела и уборка первых злаков. И все эти обязанности всецело легли на плечи детей, которые работали в поле с утра и до позднего вечера, стараясь изо всех сил заменить взрослых. Многие школы были закрыты, другие разрушены в ходе бомбежек. Местных учителей тоже мобилизовали на строительные работы наравне со всеми остальными. И тогда на помощь пришли новозеландцы. Многие, особенно те, кто смахивал фигурой на подростков, переодевались в крестьянскую одежду и, рискуя жизнью, шли помогать детям. Они рыхлили почву мотыгами, поливали огороды, доили коз, а потом прямо на пастбище делали сыры. Деревенская связь работала отменно. Все передвижения немцев по дорогам отслеживались. И стоило очередному патрулю замаячить на горизонте, как британцы немедленно прятались в свои укрытия.

Правда, иногда приходилось и понервничать. Однажды в дом Ике зашли сразу три немецких офицера. Попросили попить. Пенни принялась с невозмутимым видом обслуживать их, хотя в груди похолодело от страха. В комнате наверху сидели три новозеландца, пришедшие проведать Блу. Катрина с широкой улыбкой гостеприимной хозяйки пригласила господ офицеров присесть к столу. Облаченная в нарядное платье, привезенное из Америки, которое как нельзя кстати выгодно подчеркивало ее роскошную грудь, она вилась вокруг немцев до тех пор, пока те не покинули дом, даже не подозревая о том, что прямо над их головами сидят три вражеских солдата, не смеющих сделать лишний вдох.

Но вот лето перевалило на вторую половину. Впереди замаячила осень, а никаких приятных новостей о предстоящей высадке союзников на остров жители Крита так и не дождались. Англичане безуспешно гонялись за Роммелем по Северной Африке. По радио передали, что пал город Тобрук.

Брюс проводил бесконечные инструктажи с бойцами Сопротивления, объяснял им, как важно отслеживать все передвижения немцев по острову. Для немцев Крит был главной перевалочной базой, через которую в Африку перебрасывалось все – от живой силы до мазута и керосина. Очень обрадовало известие, что на выходе из бухты Ханьи английским летчикам удалось разбомбить целый караван танкеров с нефтью, взявших курс на Египет. Сотни тысяч галлонов бесценного топлива вылилось в море. Пожар был такой силы, что несколько дней небо над городом было черным от дыма и копоти. Во время налета погибло много немцев, и это тоже вызвало энтузиазм у критян.

Автобус увозил Пенни все дальше в сторону Ираклиона, а она, разглядывая в окно безрадостные пейзажи, проносившиеся мимо – разрушенные дома, обгорелые оливковые рощи, проржавелые обломки сбитых британских самолетов, – уныло размышляла о том, вернется ли она в обозримом будущем к нормальной человеческой жизни. Упорядоченной, размеренной, какой она жила в Афинах накануне войны. Детские и подростковые годы в Стокенкорте отодвинулись в такую немыслимую даль, что Пенни даже перестала ощущать себя англичанкой.

Ей было откровенно смешно, когда она вспоминала, как сорвала все планы матери, связанные с ее победоносным дебютом в высшем свете Лондона. Да и было ли это вообще? Порой ей казалось, что с тех пор она прожила тысячу лет. И каких! Ей с лихвой досталось и пинков, и синяков, но она по-прежнему здесь и по-прежнему в бою. Это вызывало прилив гордости. А что же до синяков, так ведь вокруг полно людей, которым гораздо хуже, чем ей. Многие лишились крыши над головой, не имеют средств к существованию, потеряли родных и близких. Так что ей пока грех жаловаться на судьбу. Разве что неожиданная встреча с капитаном Брехтом нарушила эту временную идиллию. Теперь она точно знала, что в Ханье есть по крайней мере один немецкий офицер, который не поверит ни в какие ее переодевания. Его уж точно не обманул ее облик усталой крестьянской вдовы. А что, если он отправится на ее поиски по всему острову? Она никогда не простит себе, если подставит греческих друзей!

* * *

Первое, что увидела Йоланда, придя с работы домой, – это множество женщин, рассевшихся вокруг стола с каменным выражением лица. Все взгляды немедленно обратились на нее, и она даже испугалась: неужели немцы выдумали еще какие-то санкции, направленные против их общины?

– Садись! – строго сказала ей тетя Мириам, указывая на стул.

– А что случилось? – совсем растерялась Йоланда. Сказать по правде, больше всего на свете ей сейчас хотелось юркнуть к себе в комнатку и прилечь с закрытыми глазами, чтобы хоть немного перевести дыхание после всех кошмаров минувшего дня.

– Я сама должна поговорить со своей дочерью! – неожиданно подала голос мать. – Что случилось, дитя мое? Тебя видели…

– Где видели? О чем ты, мама?

– …видели, как ты средь бела дня позволяешь себе появляться на людях в обществе двух незнакомых мужчин. Двух гоев! Причем один из них немец!

– Ах, мама! Это доктор Андронакис! Ты же его знаешь. Он у нас был. Он руководит нашей клиникой. Просто мы вышли отдохнуть во время перерыва. Такое кошмарное утро сегодня выдалось. Вы уже, наверное, слышали о взрыве бомбы в Кастелло. Столько детей пострадало и…

– Это отговорки, Йоланда, а мне нужны объяснения.

– Перестань, мама! Столько всего случилось! Во-первых, я сегодня виделась с Пенни. И мы решили пойти выпить по чашечке кофе. Точнее, того, что они сейчас называют кофе. А потом к нам присоединился доктор Андронакис. И тут к нам подошел один из его пациентов, немецкий офицер. Пенни уже ушла. Не могла же я встать и уйти следом. Надо было проявить вежливость.

– Проявить вежливость? Люди видели, как вы смеялись! Разве так ведут себя девушки накануне обручения? Что подумает Мордо? – сердито воскликнула тетя Мириам.

– При чем здесь Мордо? – вспылила Йоланда. – Разве я не ясно сказала, что ни о каких обручениях не может быть и речи? Пока… Во всяком случае, пока мы в оккупации.

– Ты постоянно проводишь время с мужчиной… С этим доктором в клинике. Этим безобразиям надо немедленно положить конец.

– Андреас – блестящий специалист и мужественный человек, – стала горой на защиту своего возлюбленного Йоланда.

– Он не из наших!

– Это так важно сейчас? Раскройте глаза и посмотрите, что делается вокруг! Или вы совсем ничего не понимаете?

– Я так и знала! – вздохнула мать. – Я чувствовала, что он тебе нравится. Как ты могла так обойтись с нами? Какой позор!

– Мама, я не сделала ничего плохого! Да, я общаюсь с ним… по работе… И потом, он действительно очень хороший человек. Неужели ты не хочешь, чтобы я вышла замуж за хорошего человека? Со временем…

– Только если этот хороший человек – еврей! О другом даже не помышляй, пока мы живы!

– Вот как ты заговорила, мама! Между прочим, Пенни не еврейка, а именно она в свое время спасла папе жизнь. Или ты уже об этом забыла?

– Что было, то прошло, – коротко ответила мать.

– Это не довод! – вспылила Йоланда.

– Как ты смеешь разговаривать таким тоном с собственной матерью, неблагодарная девчонка? – возмутилась тетя Мириам. – Или ты забыла, что гласит Закон? «Почитай мать свою и отца…»

– А как я могу стерпеть несправедливость, тетя?

– Довольно, Йоланда! – устало бросила мать. – Не усугубляй ситуацию! И вот тебе мое последнее слово: ты должна немедленно оставить работу в клинике и вернуться домой. И, пожалуйста, избавь меня от необходимости рассказывать о случившемся отцу. Твое непослушание убьет его!

– Как ты можешь, мамочка, требовать от меня невозможного! Ты бы посмотрела, каких искалеченных детей привезли к нам сегодня утром в больницу. А их матери! На них невозможно было смотреть без слез! И ты хочешь, чтобы я в это время сидела взаперти, варила суп и штопала белье? Как можно ставить меня перед таким несправедливым выбором? – воскликнула Йоланда со слезами в голосе и выскочила из комнаты, оставив за собой рой рассерженных женщин. Ужасный день! И стал еще ужаснее. Но выбор сделан. И сейчас ей придется идти до конца. «Что я наделала! – с отчаянием думала Йоланда. – Ведь я же разобью им сердце».

2001 год

На отдыхе всегда наступает момент, когда ты вдруг чувствуешь, что всё, с тебя достаточно. Хватит экскурсий, метаний по жаре из одного музея в другой, калейдоскопического мелькания лиц и людей, посещений церквей и сидений в кафе. Хватит новых впечатлений, особенно в моем возрасте. Все, что мне сейчас нужно, – это хорошая книга и одиночество. И больше никаких вопросов о войне! Эти бесконечные воспоминания уже и так обернулись тем, что прошлое стало снова постоянно возвращаться ко мне во снах. И каждое утро я просыпаюсь страшно разбитой, смертельно усталой и чувствую себя такой древней старухой, что впору отправляться к праотцам. Но одновременно странное любопытство гложет меня: что еще нового приоткроет Крит? Какие еще тайны он припас для меня?

Слава богу, сегодня я могу наконец позволить себе роскошь расслабиться и побыть в полном одиночестве. Лоис вместе с Алексом и Маком, их неизменным компаньоном во всех вылазках последних дней, умчались в горы. Перед тем как уйти, Лоис сто раз наказала мне не приближаться к бассейну (а вдруг я случайно упаду в воду) и не сидеть на солнце (а вдруг меня хватит удар).

Хорошо бы сейчас удрать из дома и укрыться в тени какой-нибудь оливковой рощи. Но пришлось лишь довольствоваться старой оливой во дворе дома. Наверное, этому высокому раскидистому дереву, гордо вознесшему свою крону к небу, не меньше сотни лет. Но, несмотря на свой почтенный возраст, стоит себе как ни в чем не бывало, утопая в цвету, что по осени обещает богатый урожай. При взгляде на старые деревья у меня, кстати, всегда появляется одна довольно необычная фантазия. Я сразу же представляю себе, что это не просто дерево, а некое сказочное или даже вполне конкретное живое существо.

Да, все вокруг изменилось до неузнаваемости. И только яркие краски Крита остались прежними: все то же ослепительно-бирюзовое море, все так же пламенеют на солнце бутоны алых ампельных роз, заплетших стены домов, все так же золотятся наливающиеся спелостью абрикосы в садах и все так же белеют снежные шапки горных вершин на фоне небесной лазури. Вот только та девушка, которая когда-то сидела под сенью оливы, она уже давно превратилась в старуху, yiayia, как говорят местные. И вот эта древняя старуха пытается сейчас понять, почему же так долго она не возвращалась в эти благословенные места. Наверное, потому, что она самонадеянно надеялась, что старость не наступит никогда. А она взяла и пришла! И, как всегда, неожиданно.

Я почувствовала, что клюю носом. Тем лучше! Значит, не буду думать о том, что случилось дальше.

* * *

На противоположном конце города Райнер сел в такси и попросил доставить его в Георгиоуполис, небольшой городок в северной части острова, как раз на полпути между Ханьей и Ретимно. Надо немного передохнуть от бесконечных странствий по Криту. Просто посидеть у моря и полюбоваться золотыми россыпями пляжей на берегу. Когда-то он хорошо знал эти места! Райнер отыскал пустынный уголок в том месте, где река сливается с морем, и уселся в тени с книжкой в руках. Просто турист, и ничего больше! Никаких мыслей, никаких воспоминаний! Он купил немецкий перевод книги Дэвида Макнейла Дорна «Ветры над Критом» и сейчас предвкушал, с каким удовольствием отправится в мысленное путешествие по острову теми же путями, которыми хаживал и автор книги. Говорят, он здесь жил в шестидесятые годы вместе с женой-датчанкой.

Да, перемены вокруг колоссальные! То, что когда-то было заброшенным рыбацким поселком, превратилось в модный фешенебельный курорт, славящийся своими гигантскими эвкалиптами и вниманием к себе со стороны королевских особ. Как всегда, полно туристов из Германии и из скандинавских стран. Надо полагать, в здешних кафе отменно готовят рыбу. Но это позже!

Национальная автострада, связавшая Ханью с северными областями острова, изменила облик здешних мест. Он вспомнил, как провожал отсюда однополчан в Северную Африку. Они тогда напились в стельку. Потом купались в море и валялись голыми на песке. Как он тогда завидовал своим боевым товарищам. Они едут воевать, а он все еще торчит здесь! Однако хватит о прошлом. Он отложил книгу в сторону и решительным шагом направился к морю. Пора смыть с себя весь этот мрачный груз воспоминаний.

Ноябрь 1942 года

С утренними хлопотами было покончено: дети умыты и накормлены. Осталось разобраться с цыплятами. Пенни вышла на двор. Стоял погожий ноябрьский день, теплый и сухой. Хорошо! Утреннюю благодать нарушил свист, предупреждающий об опасности.

– Что случилось? – воскликнула она.

– Немцы! Сотни немцев! – испуганно выкрикнула Катрина, глянув из окна на дорогу. – Не обращай на них внимания! Делай вид, что ничего не происходит. Наши должны успеть укрыться в горах.

И вот уже десятки солдат бесцеремонно рыщут по всему дому, распахивают настежь двери, обыскивают сараи. Их собаки грозно рычат и оскаливаются, готовые вцепиться в горло любому по первой же команде «Фас!».

Господи, взмолилась Пенни, хоть бы эти псы не учуяли запах тех, кто прячется в катакомбах за оливковой рощей. Она подхватила корзину с бельем и направилась к калитке.

– Куда? – грубо остановил ее немец.

– Вот несу чистое белье одной старой даме! – Пенни указала на большой каменный дом, стоящий на пригорке. Там обитала вдова по имени Каллиопа.

Немец молча выхватил из рук корзину и вытряхнул чистое белье прямо на землю.

– Ступай в дом! – грозно скомандовал он и подтолкнул Пенни в спину.

На кухне она обнаружила Ике и его жену в плотном кольце немцев с автоматами наперевес.

– В чем дело? – попытался перехватить инициативу Ике.

– Документы! – рявкнул один из автоматчиков.

Ике молча извлек из кармана пухлый кожаный бумажник со всеми паспортами.

– Ты Илиас Пападакис? За мной!

Ике бросил встревоженный взгляд на жену.

– А в чем дело? – снова повторил он. – Что-нибудь не так с нашими бумагами?

– Вопросы здесь задаю я! На выход! Кто из них твоя жена? – немец хмуро оглядел женщин. – Или у тебя их две?

– Я Катрина Пападаки! – Катрина сделала шаг вперед.

– А это кто такая? – Немец неприязненно взглянул на Пенни.

– Наша служанка Афина.

Немец бросил еще один хмурый взгляд в сторону Пенни, но потом молча кивнул головой, видимо, удовлетворившись таким объяснением, и подтолкнул Ике дулом автомата к дверям.

– Катрина, не забудь напоить мулов. – Ике повернулся к жене: – Не беспокойся! Это какое-то недоразумение. Я скоро вернусь.

На улице его втолкнули в колонну деревенских мужчин, окруженную с двух сторон автоматчиками, и повели вниз, туда, где у подножия горы их уже поджидали закрытые грузовики. Нынешний налет немцев кардинально отличался от их обычных инспекционных рейдов. Что-то здесь не так, мелькнуло в голове у Пенни.

Когда грузовики умчались прочь в клубах пыли, Катрина издала стон, похожий на плач.

– Что с ними будет? Господи, кто же нас предал? – воздела она руки к небесам.

Ближе к ночи прибежал гонец. Он принес невеселые новости. Массовые аресты прокатились по всем соседним деревням. Был арестован Андреас Полентас, руководитель местной группы Сопротивления, и пойман при попытке к бегству радист, работавший на англичан. В общей сложности было арестовано более сорока человек. Не приходилось сомневаться, что все они уже в руках гестапо.

– А вот рацию им найти не удалось! – сообщил единственную приятную новость парнишка.

– Как это? – удивилась Пенни.

– Все благодаря сестре радиста Эльфиде. Очень уж сообразительная девушка. Она знала, где брат хранит свои шифры, и вовремя перепрятала их. А потом унесла все в тайник, туда, где у него спрятана рация. Говорят, она теперь стережет эту пещеру с ружьем в руках. Но только никто не знает, где эта пещера. А потому никто немцам ничего не сказал. Нас предали! Все связные Полентаса арестованы. Все наши контакты обрублены! Господи, защити их всех от этих проклятых убийц! – Мальчишка истово перекрестился и исчез в темноте.

Всю ночь женщины провели без сна. Да и во всей деревне мало кто спал в ту ночь. Рано утром деревенский староста и его заместитель отбыли в город с намерением подать властям жалобу на произвол, который учинили немцы в их деревне. Но из Ханьи они не вернулись. Обоих арестовали сразу же по прибытии.

– Я не поняла, что сказал тебе муж насчет мулов, – вспомнила утром Пенни странную реплику Ике, сказанную им на прощание жене. – У нас же нет никаких мулов.

– Да это у нас такой условный знак! Я должна сообщить о случившемся отцу и своим братьям. Предательство должно быть наказано, и тот, кто предал моего мужа, умрет! Рано или поздно мои поквитаются с этим подонком. Таков закон гор! – Катрина смахнула слезы с лица. – Но в чем виноват Ике? Он лишь пару раз сходил на сходки, и все!

Много в чем, подумала про себя Пенни. Они укрывали у себя в доме английских солдат. У них припрятано оружие и много еды. А за все это у немцев одна кара – смерть. Слава богу, что хоть на тот момент в доме не было ни одного австралийца, которые повадились каждое утро спускаться к ним с гор. Кстати, их нужно предупредить, что в той пещере долее оставаться небезопасно. Едва ли гестаповцы остановятся на достигнутом. С присущей им методичностью они обшарят все горы в округе. Но вслух она не рискнула озвучить ни одну из своих мыслей, а лишь сказала:

– Мне надо в горы! Надо уводить оттуда наших.

– Одну я тебя не отпущу! – разволновалась Катрина. – Везде выставлены патрули.

– Ну, во-первых, я пойду не одна, а в сопровождении солдат, – возразила Пенни. – А во-вторых, мы двинемся в путь, когда стемнеет. В нашу последнюю встречу Панайотис описал мне в общих чертах наиболее простой маршрут на юг. Попытаемся пробиться. Потому что оставлять здесь ребят – это значит подвергать риску и их, и всех нас.

Перед тем как двинуться в путь, Пенни сбегала в оливковую рощу к своему дереву, под которым любила посидеть в одиночестве, предаваясь собственным мыслям. Эта старая олива даже внешне напоминала ей любимую тетушку Кларенс, старшую сестру матери, с ее седыми букольками и добрым, испещренным морщинами лицом. Вот и сейчас, сидя под раскидистой кроной оливы, так похожей на смешные тетины шляпки, Пенни передумала обо всем на свете. Но, конечно, прежде всего о Брюсе. Она молилась о том, чтобы его миновала опасность и он остался жив. Мысленно она снова и снова перебрала в памяти все их встречи, все до единой. У нее больше не было сомнений в том, что Брюс ее любит. Конечно любит! Но как он может думать об их совместном будущем сейчас, когда ежеминутно каждый из них подвергается не просто риску, а смертельной опасности? Теперь-то она хорошо понимала его, понимала, почему он сказал ей тогда, что должен быть постоянно начеку, жертвуя собственными желаниями и страстями во благо других людей, за жизнь которых он отвечает.

А она? Готова ли она ответить за жизнь солдат, которых собирается вести ночью по горным тропам, практически не зная дороги и имея представление о маршруте лишь со слов других? Но она тут же отмела все сомнения прочь. Если по этим дорогам ходят люди, значит, пройдут и они. Ведь недаром же Брюс называл ее в свое время горной козочкой и восхищался ее умением легко прыгать по горам.

На самом деле все оказалось гораздо сложнее. Все эти прыг-скок, всё это было из другой жизни. А сейчас за ней шли люди, многие из которых никогда раньше не видели гор, не говоря уж о том, чтобы прыгать по ним как по кочкам. К тому же среди них были раненые и не до конца оправившиеся после болезни солдаты. Тот же Блу, к примеру, у которого хватило сил проковылять только первые две мили. А дальше товарищи потащили его на своих плечах, периодически сменяя друг друга. Вот какова на деле сила солдатского братства и фронтовой дружбы, готовность помочь друг другу в трудную минуту.

Но несмотря на все тяготы маршрута, несмотря на холод, рваную обувь или ее отсутствие (нельзя же, в самом деле, самодельные галоши, смастеренные из старых автомобильных шин и привязанные к ноге обрывками кожаных ремней, считать полноценной заменой сапогам или ботинкам), настроение у всех было бодрым и даже приподнятым. Стояла тихая ясная ночь. Ярко светили звезды, и луна освещала им путь.

– Поторапливайтесь! – то и дело командовала спутникам Пенни, даже не оглядываясь назад.

– Да она хуже надсмотрщика на плантации с неграми! – пыхтел себе под нос шедший за ней следом австралиец по имени Фрэнк, но все же прибавлял шагу.

Когда стало светать, Пенни поняла, что они какое-то время ходили кругами, уклонившись на несколько сот ярдов от главной цели их подъема на первом этапе. Высокогорная пастушья хижина осталась в стороне, но, к счастью, пастухи Манолис и Георгос сами вышли им навстречу. И вскоре все путники благополучно грелись у очага, а пастухи принялись отпаивать уставших до смерти солдат теплым козьим молоком. Миссия Пенни была завершена. Вверив своих подопечных пастухам и эмоционально распрощавшись с австралийцами, когда каждый из спасенных клятвенно обещал ей, что если доберется живым до дома и если у него когда-нибудь родится дочь, то он обязательно назовет ее только Афиной, Пенни засобиралась в обратный путь. Чтобы ни у кого не возникло вопросов, что она делала в горах одна и без сопровождения, пастухи разрешили ей взять из стада несколько овечек. Якобы овцы накануне отбились от стада и потерялись в горах, а она их искала, нашла и вот сейчас гонит домой. Овцы категорически не хотели покидать стадо, жались к своим товаркам, и Пенни пришлось изрядно поработать палкой, чтобы заставить их сдвинуться с места.

Деревня встретила ее возвращение очередной порцией плохих новостей. Как и предполагала Пенни, все арестованные оказались в руках гестапо. С наступлением утра немцы снова вернулись в деревню и устроили полномасштабные обыски в домах всех арестованных. Они крушили все подряд – мебель, посуду, кухонную утварь, испытывая какое-то особое наслаждение при созерцании творимого ими погрома. Было яснее ясного, что им нужен радиопередатчик. Но его так и не нашли, а сестра радиста по-прежнему таилась где-то в пещере, местонахождения которой никто не знал.

Ике отпустили через две недели. Против него не нашли никаких веских улик, но и он вернулся домой весь в синяках и с выбитыми зубами. Троих из деревенских, связанных с Сопротивлением напрямую, жестоко пытали, а потом расстреляли. Но об этом стало известно чуть позже. Ике вернулся в подавленном настроении, все время молчал и лишь в бессильной ярости сжимал и разжимал кулаки. Имя предателя было уже у всех на устах, но никто и никогда не произнес его вслух.

– В один прекрасный день этот негодяй узнает, как остры наши ножи! – обронил Ике в самый первый вечер после возвращения домой. – А пока пусть живет и мучится неопределенностью, не зная, где и когда его настигнет расплата. Пусть тратит пока свои сребреники на вино и шлюх. Рано или поздно с Иудой разберутся так, как он того заслуживает.

И с этими словами он бессильно откинулся на подушки кушетки.

– А ты пока ни о чем не думай! – затараторила его жена. Она принесла таз, омыла мужу ноги и уложила его в кровать. – Спи, отдыхай и набирайся сил! Слава богу, ты вернулся домой живым!

Катрина глянула в пустой угол, где еще совсем недавно висела старинная икона, потом перевела взгляд на распятие со следами воска, и Пенни поняла, что скоро на голову предателя падет очередное проклятие.

Незаметно наступило Рождество. На сей раз это был грустный праздник. Никаких танцев и шумных сборищ, никаких гуляний и веселых вечеринок. Слишком многих, хороших и достойных мужчин они лишились в минувшем году. Но люди все равно собирались вместе и пели свои традиционно унылые патриотические мантинады. Все понимали: наступающий 1943 год будет еще труднее.

* * *

Райнеру Брехту присвоили звание майора. Его люди произвели массовые аресты во многих горных деревнях, но радиопередатчик так и не нашли. Ему сообщили, что в ходе пыток удалось разговорить многих, но выйти на тех, кто организовывал и контролировал связь подполья с англичанами в Египте, не удалось. С наступлением зимы пришлось прекратить горные поиски и вернуть солдат в казармы. Обстановка в самой Ханье тоже была достаточно напряженной, особенно после того, как немцы потерпели полное поражение под Эль-Аламейном.

Скольких своих товарищей потерял он в этой битве, сокрушался Брехт. А скольких несчастных с тяжелыми, гноящимися ранами, ослепших от жара и солнца пустыни, истерзанных физически и душевно, растерявших все свои прежние иллюзии и веру в боевые триумфы и конечную победу рейха, доставляли каждый день самолетами на базу в Малеме. Все прежние идеалы этих парней обветшали и пришли в такую же негодность, как и некогда щеголеватая военная форма, в которой их отправляли когда-то на фронт.

Рождество вылилось в самую заурядную пьянку, разве что для начала они спели хором несколько рождественских гимнов. Скука и однообразие армейской жизни брали свое. Постепенно все они спивались, обещая со временем превратиться в самых заурядных пьяниц. Никаких разговоров о переводе на новое место службы Райнер уже не вел. Уехать добровольцем на Восточный фронт он мог хоть завтра – но какой же безумец по собственной воле отправится воевать с русскими в этих диких степях, обрекающих на верную смерть всех, кто там окажется? Нет уж, лучше хлестать шнапс здесь, на острове, где, во всяком случае, хоть тепло.

В последнее время он пристрастился к картежной игре. Близких друзей у него здесь не осталось, все его бывшие однополчане оказались в свое время переброшены в Египет, а потому он коротал свободные вечера в той компании, которая подвернется под руку. Как правило, играли на интерес, и многие игроки вместо денег ставили на кон добытые ими у населения трофеи. Сидя за картежным столом, Райнер с ужасом созерцал, как стремительно и бесповоротно идет разложение в их рядах и как далеко они продвинулись на пути перерождения из образцовой армии в банду грабителей и насильников.

– Ты же у нас признанный эксперт по вопросам искусства, – обратился к нему как-то раз офицер по имени Курт Анхальт. – Что скажешь вот об этой вещице?

Курт извлек из кармана изящную фигурку глиняного буйвола. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что это дивный образчик минойского гончарного искусства, можно сказать шедевр, насчитывающий несколько тысяч лет.

– Откуда это у тебя? – воскликнул пораженный Райнер.

– Да сам не помню! – беззаботно отмахнулся игрок. – Наверное, взял с какой-нибудь полки в каком-нибудь доме. Так сказать, на память! А может, сама под ноги попалась. Здесь же в земле много этого хлама. Так она старая, эта штукенция?

– Сколько ты за нее хочешь? – неожиданно воодушевился Райнер, любовно гладя фигурку.

– Ну, того, что я хочу за нее, у тебя точно нет. А вот еще один сувенир. Это уже больше по твоей части! – Курт извлек из кармана небольшой сверток и развернул его. Внутри лежала небольшая икона, изображавшая святую Екатерину. Изумительная по красоте работа знаменитой критской школы иконографии. Райнер с благоговейным трепетом взял в руки старинную икону, хорошо понимая, что перед ним не просто намоленный веками образ, а, вполне возможно, самая настоящая чудодейственная икона.

– Неужели она тебе не нравится? – воскликнул он удивленно.

Курт неопределенно пожал плечами:

– Знаешь, мне от нее как-то не по себе. Когда я у себя в комнате, то такое чувство, будто она неотступно следит за мной. Просто мурашки по коже от ее взгляда. Я мало верю во всю эту религиозную чушь. А потому ставлю ее на кон в нашей следующей игре. Выигрываешь, и она твоя! Знаешь, этих досок в каждом доме полным-полно. У некоторых так все стены завешаны. Все-таки они такие суеверные, эти критяне. По-моему, сама девица кончила тем, что ее колесовали. Не помню, право. Перезабыл все, о чем мне когда-то толковали святые отцы! – Курт весело рассмеялся и, взглянув на Райнера, добавил: – Да бери так! Она же ничего не стоит. А ты, вижу, на нее запал с первого взгляда!

– Просто у меня есть младшая сестра, и ее тоже зовут Катериной. Был бы чудесный подарок ко дню ее рождения.

Посылка с подарком для сестры ушла в Германию, и Райнер благополучно забыл об иконе. Но спустя неделю после той картежной игры Курта нашли зарезанным в одной из темных аллей города. За его смерть покарали расстрелом двадцать пять заложников, и вроде бы все успокоилось. А вскоре подоспело и письмо от матери из Германии. Мать прочувствованно благодарила его за роскошную кружевную скатерть и сигареты для отца, подарки, которые он послал им к Рождеству. А вот с бедняжкой Катериной случилось несчастье. Во время уличного затемнения, которое еще не успели снять после бомбежки города, Катерину на велосипеде сбила машина. Теперь она в госпитале, у нее сотрясение мозга, есть рваные раны на голове, и вообще начались страшные головные боли. Но тем не менее она просит передать, что подарок ей очень понравился.

Многое в этом письме осталось между строк, но Райнер понял одно. Дома не все так тихо и безмятежно, как это ему рисовалось ранее. А то, что немецкие города стали бомбить, и вовсе оказалось для него полной неожиданностью. Те, кто вернулся из Египта, в один голос твердили, что английские летчики – это так себе, чепуха, а американцы понесли слишком большие потери от японцев. И вот вам пожалуйста! Его младшая сестра ранена именно в ходе одного из авианалетов, предпринятом никуда не годными английскими летчиками. Он уже так давно не был дома, что стал даже потихоньку забывать лица своих родных. Увидит ли он их когда-нибудь? Райнер вдруг почувствовал себя страшно одиноким и никому не нужным.

Да и здесь, в этом райском краю, живешь как на вулкане. Доверять никому из местных нельзя. Сейчас он знал это совершенно точно. До него дошли слухи, что даже доктор из Ханьи, тот, который вылечил ему ногу, совсем не так прост, как кажется. Вроде бы он тоже связан с бойцами Сопротивления, но просто в ту сеть, в составе которой он работает, пока не удается внедрить никого из своих. Да и остальные под стать этому Андронакису. Кто знает, что скрывается за фальшиво приветливыми улыбками, которыми встречают их хозяева местных лавок или торговцы на рынке? И не припрятан ли у них за пазухой кинжал, который они с готовностью пустят в ход, если ты попадешься им под руку в каком-нибудь темном переулке. Бедняга Курт!

Приходилось признать очевидное: никакими казнями, никакими пытками и репрессиями немцам не удалось сломить сопротивление жителей острова, по-прежнему решительно настроенного на борьбу с оккупантами. Даже дураку ясно: этот народ не сломишь просто так и не загонишь в рабство. Помоги, Господи, тем, кто останется сражаться с критянами, этими не знающими пощады людьми. Уж он-то насмотрелся за последние годы на всякое и отлично представляет, что может ждать его, очутись он в руках у местных головорезов.

* * *

Йоланда по-прежнему металась между семьей и клиникой, раздираемая, с одной стороны, чувством долга послушной и любящей дочери, а с другой – желанием переубедить родителей, что единственный мужчина всей ее жизни – это Андреас. Вслух его имя никогда в доме не произносилось. Но тень Андреаса незримо витала над ними, и всякий раз, провожая ее на дежурство в клинику, мать лишь тяжело вздыхала и впадала в глубокую задумчивость.

К счастью для Йоланды, матримониальные планы ее родных, связанные с Мордо, рассыпались сами собой. В синагоге объявили о помолвке Мордо с молоденькой портнихой Ривкой Кац. Милая девушка, она, безусловно, будет Мордо прекрасной женой. Гораздо лучшей, чем Йоланда. Это видно даже слепому, почему же ее родители отказываются понимать очевидное?

Выбор женихов для самой Йоланды между тем стремительно сужался. Подросли уже новые невесты, моложе и красивее ее, и им тоже нужны мужья. А все более или менее достойные молодые люди либо покинули город, либо находились в трудовых лагерях. Но Йоланду такое положение вещей вполне устраивало. Во всяком случае, ей разрешили и дальше работать в клинике. Более того, сам раввин выступил на ее стороне, сказав, что хорошо, когда в такую трудную минуту евреи не замыкаются сами в себе, а стремятся помочь и другим людям.

Все чаще Йоланду отправляли в поездки по острову. Как сотрудница Красного Креста, она вместе с другими волонтерами доставляла посылки с продовольствием и одеждой нуждающимся старикам и вдовам с детьми. В самой клинике наблюдалась острая нехватка медикаментов, и тогда руководство обратилось за помощью к местным священникам, которые, в свою очередь, стали выпрашивать лекарства уже у немецких врачей, работающих в гарнизонном госпитале. Многие из них охотно делились всем, что у них было, а врачи из Красного Креста дипломатично не интересовались, откуда к ним попадали столь необходимые препараты. Нужно было спасать умирающих от истощения людей, и в первую очередь это касалось детей.

Частная практика Андреаса тоже помогала пополнять скудные запасы лекарств в самой клинике. К тому же общение с немецкими офицерами, составлявшими большинство его клиентов, позволяло Андреасу выуживать из них какие-то крохи информации, способной принести пользу общему делу. Ведь даже обрывки сведений о всевозможных передислокациях и перемещениях, о том, кого куда перевели и переназначили, – даже они были чрезвычайно важны. Хотя заполучить все эти факты было делом архисложным, сопряженным с самым настоящим риском. Но многое того стоило.

Так, несмотря на все меры предосторожности, с которыми немцы охраняли своего самого ценного агента «К», бойцы Сопротивления уже знали, что предатель находится в их рядах и выдает себя за переводчика. Но главное, они знали его точный адрес, а следовательно, дни перевертыша были сочтены.

Однажды вечером Андреас прибежал на тайное свидание с Йоландой весь запыхавшись и в страшном возбуждении.

– За мной слежка! Где-то я прокололся! Или кто-то из своих выдал меня под пытками. Тут недавно гестаповцы до смерти замучили в своих казематах одного молодого заложника. Так его мать от горя тронулась умом. Теперь, говорят, ходит по улицам и кричит, что ее сын ни в чем не виноват. А виноватые сидят в клинике Красного Креста. Вот их, дескать, и нужно было расстрелять в первую очередь. Я не могу больше рисковать людьми, которые здесь работают. А потому ухожу в горы. И ты уходишь вместе со мной. Здесь ничего хорошего нас не ждет. Если они схватят меня, то следом возьмут и тебя. А потом и твоих родителей. Да и всю вашу общину перетрясут. Это для них будет очень хорошим предлогом. Я располагаю информацией, что на остров прибыла новая группа офицеров разведки. Их основная задача – максимально закрутить гайки по всем направлениям. Пока, к счастью для вас, евреев здесь не трогали, но в самой Германии все обстоит по-другому.

– Но как же я могу бросить родителей, если им угрожает такая опасность? – залилась слезами Йоланда.

– А если останешься, то скомпрометируешь их еще больше! В клинике про наши отношения известно всем. Сама знаешь, на чужой роток не накинешь платок. Да и кто может гарантировать, что среди персонала нет платных осведомителей? Этаких подсадных уток, которые за пачку сигарет или пару лишних драхм сдадут кого угодно и кому угодно. Поэтому медлить больше нельзя. Даст бог, скоро весь этот кошмар кончится. Главное – выжить и дожить до того времени. Без тебя я не уйду!

– Нет, уходи! Пожалуйста! Прошу тебя! Я последую за тобой, как только смогу. Но сейчас…

– Нет, мы уйдем вместе! Я дам тебе сигнал, когда это надо будет сделать. А пока веди себя так, будто ничего не случилось. В один прекрасный день мы просто, как обычно, уйдем во время перерыва прогуляться и больше не вернемся. Уйдем без вещей, в чем стоим. Ты, к примеру, в своей сестринской униформе. Со стороны просто парочка влюбленных, вышедших на вечернюю прогулку по городу. Я знаю несколько секретных выходов из города, где нет контрольно-пропускных пунктов. Родителям оставь записку, а с собой возьми только кошелек и документы.

Йоланда растерянно опустилась на стул.

– Что же мне делать? – повторила она, обращаясь скорее к самой себе. – Как я брошу отца и мать? Тебе хорошо – твоя семья там, в горах! Еще вопрос, как все они, христиане, примут меня, еврейку!

– Для всех ты отныне кирия Андронаки, а все остальное не имеет значения. И запомни, пока ты в безопасности, твоя национальность не имеет никакого значения.

Андреас притянул Йоланду к себе и поцеловал. Они прильнули друг к другу, и в ту же минуту весь остальной мир перестал для них существовать.

– Будь сильной, моя девочка! – прошептал он ей на ухо. – Другого выхода у нас нет.

Всю ночь Йоланда пролежала в кровати не смыкая глаз. Снова и снова она перебирала в памяти все, что накануне сказал ей Андреас. Да, он прав! Если она останется, ее немедленно арестуют как члена Сопротивления, а следом схватят и родителей. Но если она уйдет вместе с ним в горы, то родителей ждет не менее жестокий удар. Единственная дочь сбежала из дому с гоем, обесчестила семью и навлекла позор на всю общину. Отныне и навсегда для всех своих она будет считаться умершей, никто даже не посмеет произнести ее имя вслух. А сколько будет разговоров среди женщин, сколько пересудов. Впрочем, вряд ли кто рискнет обвинять ее родителей, ведь они ни в чем не замешаны. Напротив! Их станут жалеть, утешать. Может, действительно в плане Андреаса есть свое рациональное зерно?

Что же до клиники Красного Креста, то она продолжит делать свое дело в другом месте. А в клинике вместо Андреаса назначат другого главного врача, и все пойдет прежним ходом. А они с Андреасом могут возобновить свою медицинскую практику там, в горах. Уже как муж и жена. Она ведь любит Андреаса так сильно, что не мыслит себе жизни без него. А если он останется из-за нее в городе и его арестуют по ее вине, то она себе этого никогда не простит.

К тому же где-то в Белых горах скрывается и ее любимая подруга. Какое счастье снова встретиться с Пенни! Быть может, они даже будут работать вместе! Два самых дорогих для нее человека будут рядом. Это ли не радость?

Итак, решение принято. Уже пропели первые петухи, залаяла где-то одинокая собака, приветствуя наступающий рассвет. Йоланда поднялась с кровати, взяла в руки старый блокнот, вырвала оттуда чистый лист бумаги и начала писать.

* * *

И когда же только закончится эта бесконечная зима, вздыхала Пенни. Снега навалило столько, что почти неделю они были отрезаны от остального мира. Все запасы оказались на исходе. Но главная беда – нехватка дров. Пошли даже разговоры о том, что придется спиливать деревья в оливковой роще. Последняя новость особенно напугала Пенни. И теперь она по всякому поводу и без повода бегала к своей любимой оливе под кодовым названием «тетушка Кларенс», чтобы лишний раз полюбоваться деревом или просто посидеть под ним. Ну разве можно распускать нюни из-за какой-то спиленной оливы, убеждала она себя. Ведь людям же надо как-то выживать, обогревать свои дома, готовить на чем-то еду. Сколько всего видела эта старая оливковая роща на своем веку, и ее любимая олива в том числе. Последним в череде неожиданных и оттого вдвойне радостных событий стало праздничное единение всей деревни, когда Панайотис и его люди, сделав окольный круг, спустились с гор, чтобы принять участие в пасхальных торжествах, а потом мужчины снова ушли в горы. Многие из них забрали с собой семьи и увели последних английских солдат, которых еще продолжали укрывать у себя жители горных деревень.

Видеть всех своих живыми и невредимыми – это было такое счастье. И всегда потрясение. Партизаны возникали из тумана, как призраки, осторожно крадучись по горным тропам под покровом темноты, с автоматами на груди, переброшенными через голову, словно ярмо. Так в критских деревнях запрягают волов.

В подробности операции Пенни не была посвящена, да и не имела права спрашивать о них. Куда отправили англичан? Как их вывезли с острова? Быть может, в один прекрасный день, сидя в гостиной своего дома с бокалом хорошего вина, она получит ответы на все интересующие ее вопросы. А пока ей достаточно было хотя бы мельком увидеть Брюса. Он исхудал, стал жилистым, отпустил усы, постоянно ходил в бриджах и в черной рубашке, с неизменной косынкой-банданой на голове. Ах, как ей хотелось прикоснуться рукой к его огрубевшим, но таким прекрасным, таким дорогим чертам! Ей казалось, что она никогда не налюбуется на это родное лицо.

Место их встреч оставалось неизменным: под любимой оливой Пенни. Там, в оливковой роще, под неусыпным оком «тетушки Кларенс» они вели пространные разговоры обо всем на свете.

Брюса беспокоили разногласия среди партизан, преодолеть которые пока никак не удавалось. Раздрай шел в основном по политическим мотивам.

– Чертовы политики! – кипятился Брюс. – Коммунисты, видите ли, категорически отказываются даже сидеть рядом с роялистами. Как будто это сейчас главное! Разобрались бы вначале с общим врагом, а потом бы занялись выяснением отношений друг с другом. Так нет же! Каждая наша сходка – битва титанов! Это сводит меня с ума! Да и руководство в Каире тоже не в восторге. От их грызни страдает общее дело.

Для Пенни это стало откровением. Она даже не подозревала о существовании каких-то разногласий и разделений среди участников Сопротивления. Для нее они все были борцами за свободу, несгибаемыми, мужественными людьми, многих из которых ей пришлось выхаживать, лечить, спасать от болезней и ран. И, надо признать, попадая в руки этой необычной женщины, все они вели себя с покорностью ягнят. Откуда же в них столько неприятия к инакомыслию? Неужели же идея, какой бы эпохальной она ни была, важнее свободы, размышляла она с удивлением, слушая рассказы Брюса.

– Чтобы совладать с этими упрямыми баранами, поистине нужен человек, обладающий мудростью Соломона и терпением Иова. Лично мое терпение уже на исходе! – тяжело вздыхал Брюс. – Но, слава богу, скоро меня выдернут из этой грядки и пересадят в другую почву.

Никогда еще Пенни не видела Брюса в таком раздраженном состоянии. У него действительно был очень усталый вид, он сильно исхудал, и все говорило о том, что и его силы уже на пределе. Небольшая передышка ему бы совсем не повредила, думала Пенни, не рискуя, впрочем, высказывать столь крамольные мысли вслух. Иногда они вдвоем отправлялись на прогулку в горы. Пенни с радостью отмечала, что на горных склонах уже пробиваются первые зеленые ростки. Значит, весна не за горами. И скоро, очень скоро все окрестные лужайки покроются ковром из разноцветных маков, нарциссов, маргариток, вики, ромашки. И над этой радугой красок закружат роем пчелы, обещая в недалеком будущем уже первый взяток свежего меда.

Подготовка к Пасхе велась с той же размеренной неторопливостью, как это делалось веками. На протяжении нескольких недель все в доме чистилось, мылось, скоблилось. С наступлением Великого поста деревенские облачились в черное, в знак величайшей скорби и смирения. В страстную пятницу по улицам деревни прошел крестный ход: на специальных носилках в обрамлении цветов несли статую, олицетворяющую тело Христа, за погребальным кортежем следовала огромная процессия верующих, многие из которых не скрывали слез. Но еще больше Пенни поразила сама пасхальная служба: вдруг на какое-то мгновение в церкви погас свет и стало совершенно темно, а потом вспыхнула большая свеча Воскресения, и от нее моментально загорелись сотни маленьких свечей под радостные возгласы «Christos Anesti». Христос воскресе! Воистину так, думала Пенни, глядя на радостные лица людей.

Потом разговение дома, в кругу семьи. Конечно, не очень обильная трапеза, но голодным из дома в этот день не должен уйти никто: хватит на всех и пасхальных булок, и мяса молодых барашков. Разве что крашеных яиц не много, их в основном приберегли для детских забав.

На Пасху Ике пригласил Панайотиса к себе в гости. Так что Пенни встретились с Брюсом за одним столом. От зоркого глаза Катрины не ускользала ни одна мелочь в их общении.

– Я же все вижу! – заявила она Пенни по завершении трапезы. – Это твой мужчина! А ты – его женщина! Вам нужно срочно пожениться. Жизнь ведь так коротка! Священник обвенчает вас в два счета. Самое то! Пасхальная неделя – лучшее время для свадеб.

Пенни с улыбкой покачала головой.

– Всему свое время.

– Нет! – не согласилась с ней хозяйка. – Лови момент! Удача идет лишь к тем, кто сам ловит ее за хвост. Иначе вы с ней можете разминуться, вероятно навсегда.

Как жаль, что Брюс не слышит этих мудрых слов, с горечью подумала Пенни. Но он ушел в горы уже на следующий день после Пасхи, ограничившись лишь дежурным поцелуем в щеку.

– Скоро вернусь! – пообещал он на прощание. – Главное, что я знаю, где ты и что с тобой. А твоя «тетушка Кларенс» позаботится обо всем остальном. В случае чего олива тебя спасет.

Пенни улыбнулась этой несколько сентиментальной шутке, хотя ей почему-то хотелось расплакаться. Оказывается, даже суровые руководители Сопротивления не лишены чувствительности и могут при желании быть нежными. Ее стали донимать и другие мысли. Теперь, когда всех английских солдат перебросили на юг острова, подошла к концу и ее миссия военной медсестры. Сейчас она стала обузой в доме, лишним ртом, который нужно кормить. Конечно, она могла работать в поле и помогать по дому. Но собственных денег у нее не было. И теперь она всецело зависела от доброты хозяев и их милосердия. К тому же она снова осталась совсем одна.

С тяжелым сердцем вернулась она домой после прощания с Брюсом, и Катрина прямо с порога ошарашила ее неожиданной новостью:

– Собирайся, живо! Нас пригласили на свадьбу! Будут танцы и вообще пир на весь мир!

– А кто женится? – удивилась Пенни. Никто в деревне не вел разговоров о свадебных торжествах. Да и денег ни у кого из местных не было, чтобы устраивать пышные застолья.

– Это знакомые Ике из дальнего высокогорного села. У него с ними были какие-то дела еще до войны. Собирайся же, говорю тебе! Мы все приглашены! И сотри печаль с лица. Будет еще и на твоей улице праздник.

– Мне даже не в чем пойти! – огорченно вздохнула Пенни, оглядев свою поношенную юбку и линялую рубашку.

– Не переживай! У меня целый сундук нарядов, которые я привезла из Америки. Выберешь себе что-нибудь по вкусу. Я уже на тебя просто смотреть не могу в этих вдовьих тряпках!

– Не забывай, это часть моей легенды. Я в трауре по тетушке, погибшей в Афинах. А на Крит приехала в поисках своих родственников. Вот так!

– Знаешь, у нас даже вдовам разрешается наряжаться на свадебные торжества.

– А что мне делать с волосами? Ты только взгляни на этот ужас! – С того момента, как она ушла в горы, Пенни ни разу не красила волосы, они изрядно отросли, восстановив у корней натуральный золотистый цвет. Ну а общее впечатление очень неприглядное – то, что в народе называют «серо-буро-малиновый».

– Тоже мне, проблема! Ты можешь набросить на голову красивый шарф, и никто не обратит внимания на твои кудри. А можно и покрасить. У меня есть немного кореньев. Правда, от них получается только огненно-рыжий цвет. Но это совсем не страшно! Крит всегда славился своими рыжеволосыми красавицами.

И что оставалось делать? Заняться приготовлениями к свадьбе. Леденящий до озноба душ под горным водопадом из талой воды, прелестное хлопчатобумажное платье в мелкую клеточку с пышной юбкой только до колена. Как давно она не носила таких коротких платьев. Пенни аккуратно расчесала волосы, приобретшие после усилий Катрины оранжево-рыжий цвет, и заплела их в косы, уложив венцом вокруг головы, а сверху набросила красивый шарф, отороченный кружевом.

Весна наконец-то вступила в полную силу. Все вокруг зазеленело, первые набухшие бутоны на деревьях сменились клейкими листочками. В горах уже зазеленели полевой салат, заячья капуста и другие съедобные травы, появились и первые улитки. Оливковая роща радовала глаз своей ухоженностью: все деревья успели подрезать, а ветки рачительно сложили на растопку до следующей зимы.

Семейство Ике отправилось на свадьбу в открытой повозке. Пенни ехала и радовалась тому, что впервые за долгие месяцы она станет свидетельницей по-настоящему радостного события. Честно говоря, она уже устала от бесконечных похорон, которыми изобиловала минувшая зима, когда старики и дети, не выдерживая всех тягот голода и холода, один за другим уходили в мир иной. А похороны в здешних краях имеют мало общего с тем, как принято хоронить покойников в Англии. Здесь вся церемония обставлена множеством печальных ритуалов, она сопровождается особыми погребальными службами, пением молитв, целованием икон, и даже готовится специальная еда для поминальной трапезы. Мысли сами собой перенеслись в Стокенкорт. Увидит ли она когда-нибудь снова всех своих близких?

И тут же Пенни вернулась в день сегодняшний. Она не должна бросаться в глаза, не должна привлекать к себе излишнего внимания. Ведь она здесь не просто чужая – она иностранка, скрывающаяся под чужим именем. Сам факт ее присутствия на свадьбе уже может подвергнуть опасности Катрину и Ике. Ей следует смешаться с толпой и остаться в ней незамеченной. Но молодоженам, кто бы они ни были, можно только пожелать счастья и долгих лет счастливой совместной жизни. Надо же, какие мужественные люди! Не боятся начинать строить семью в такое страшное время.

Как бы она сама хотела сделать то же самое! Но у нее до сих пор не было ясного представления о том, что думает Брюс об их совместном будущем. Во всяком случае, пока на горизонте лично для нее не маячит никаких свадебных торжеств. Да и об этом ли надо сейчас думать, когда опасность подстерегает их обоих за каждым углом. Слава богу, что Брюс жив и здоров. На сегодня это для нее самое большое утешение.

* * *

Решение было принято, и Йоланду охватило странное спокойствие. Не плакать, приказала она себе, зная, что никто из домашних не поймет ее и никогда не простит. Покидая дом, она взяла с собой зубную щетку, документы и золотую цепь со звездой Давида. Массивная золотая цепь в случае чего могла быть продана за хорошие деньги.

Глядя на родителей за прощальной для нее трапезой, она горевала о том, что им так и не удалось добраться до Палестины, куда они рвались всей душой и сердцем и где наверняка были бы в полной безопасности. Но случилось так, что вместо Палестины все они застряли на Крите. Впрочем, лично для нее это стало подарком судьбы. Целых два года Маркосы прожили вместе, одной семьей – разве это не счастье в такое непростое время?

Возможно, когда-нибудь в один прекрасный день она решится переступить порог родительского дома, чтобы показать им внука. Йоланда тяжело вздохнула. Но пока это такие несбыточные грезы, о которых даже не стоит думать.

Рано утром, перед тем как уйти на работу, она достала письмо и положила его на подушку.

Я знаю, мое решение вызовет у вас гнев и вы никогда не дадите мне своего родительского благословения. Это последнее обстоятельство станет моим вечным позором вплоть до смертного часа. Я не сразу решилась на такой вопиюще смелый шаг, и само решение далось мне нелегко. Но я хочу продолжить работать рядом с мужчиной, которого люблю. Я ухожу добровольно, по собственному желанию, без всякого принуждения извне. Менее всего я хочу обидеть вас или навлечь на вас позор. К сожалению, своим поступком я добилась и того и другого. У меня нет права просить вас о прощении. Но то, что я сделала, я сделала во имя любви. Это для меня единственная возможность быть вместе с любимым человеком.

Она выскользнула из дома и побежала переулками в клинику, торопясь не опоздать к началу смены. Несмотря на ранний час, город уже просыпался. Где-то хозяйки стучали выбивалками, вытряхивая половики, где-то слышался детский плач. Вдруг пахнуло ароматным свежим хлебом: значит, в пекарне уже растопили печь. Йоланда остановилась, чтобы в последний раз взглянуть на еврейский квартал. Под накидкой она спрятала небольшую сумочку, в которую сложила свои выходные туфли, платье и единственную фотографию родителей, сделанную еще в их бытность в Афинах. Кошелек ее был почти пуст. Все свои деньги она оставила на подушке вместе с письмом. Можно только представить себе, какая душераздирающая сцена разразится в доме, когда родители обнаружат письмо. Как исказится от отчаяния лицо отца, а мать станет плакать и кусать губы от собственного бессилия. Ну а тетя Мириам скажет, что уж лучше быть бездетными, чем иметь такую непослушную и неблагодарную дочь.

Андреас поджидал ее в клинике.

– Все должно получиться! – поспешил он успокоить Йоланду, заметив смятение на ее лице. – Сейчас ступай на обход вместе с другими сестрами и ничего не бойся, моя девочка. Через несколько часов мы уже будем на свободе. Я обо всем договорился. Нас поженят сегодня же. Так что никакого позора я на тебя не навлеку. А вот посылка, которую тебе нужно отнести. Выйдешь с ней, как обычно, во время перерыва и пойдешь на встречу с Георгио, а потом ступай в условленное место. Следом подойду и я.

Йоланда работала как во сне и все время старалась представить себе, что сейчас творится дома. Наверное, мама уже обнаружила письмо. Ведь она всегда прибирается с утра во всех комнатах. А что, если они сейчас прибегут за ней сюда, в клинику? Нет, это невозможно! Ее родители слишком гордые люди. Она и так уже опозорила их перед всей общиной. Они не потерпят новых унижений. Скорее всего, отец с матерью поспешат к равви, захотят посоветоваться с ним, а тот вместе со своей женой примется их утешать. Все будут их жалеть, выражать им свое сочувствие. А отец терпеть не может, когда его жалеют. Ах, если бы можно было побежать домой, порвать это злосчастное письмо, сделать вид, что ничего не произошло. Но поздно! Уже поздно. В ее сердце есть место только для Андреаса, а потому обратной дороги для нее нет.

А дальше все пошло по плану, так, как и говорил ей Андреас. В положенный час он запер клинику, закрыл все ставни на окнах и поспешил в условленное место. Они беспрепятственно вышли из города, какое-то время шли пешком, потом их подвезли на мулах почти до предгорья, и пастушьими тропами они добрались до села, примостившегося у самых скал. Там их уже поджидали несколько бородатых мужчин с оружием в руках. Они все принялись дружно обнимать Андреаса, хлопать его по плечам, словно он какой-то герой. А потом стали изо всех сил барабанить прикладами автоматов в дом священника.

Старый священник вышел на крыльцо в одной рубашке, озадаченный столь поздним вторжением и раздосадованный тем, что его разбудили.

– Мы хотим обвенчаться! – сказал ему Андреас.

– Другого времени вы не нашли? – окончательно разозлился старик. – Приходите, как все приличные люди, утром в церковь, тогда и поговорим.

Священник уже приготовился захлопнуть дверь, но тут в щель просунулся чей-то сапог.

– Нет, он женится сейчас! – грозно объявил бородатый мужчина и для пущей верности помахал перед носом священника дулом автомата.

Йоланда в страхе отпрянула в тень.

После таких угроз священника не пришлось долго упрашивать. Он быстро облачился в церковные ризы и приступил к совершению обряда. Их повенчали за считаные минуты. Выслушав венчальные клятвы, священник объявил молодых мужем и женой, добавив при этом:

– Вот теперь вы женаты. Глаза бы мои вас больше не видели!

Йоланда совершенно не прочувствовала важности момента, а Андреас степенно перекрестился и сказал:

– А теперь поспешим к деревенскому голове. Он должен узаконить наш брак. Пусть сделает запись в своей книге.

В доме головы все повторилось. И снова самым весомым аргументом стало дуло автомата, после чего свидетельство о браке было выписано без излишних пререканий. Свои подписи под документом они поставили уже с первыми лучами восходящего солнца. Бородатые мужчины хором прокричали здравицу Chronia Polla, многие лета. И даже деревенский голова растрогался и в порыве чувств выставил кувшин вина, чтобы поздравить новобрачных.

– Добро пожаловать на мою родину, кирия Андронаки! – Андреас крепко расцеловал молодую жену и надел ей на палец серебряное кольцо в виде двух переплетенных обручей. После чего они пригубили вина. – Будем считать это нашим свадебным завтраком! – улыбнулся он и добавил: – Впрочем, все основные торжества еще впереди.

Было уже совсем светло, когда они снова тронулись в путь. Их эскорт ушел далеко вперед, оставив новобрачных наедине. В узкой лощине, там, где дорога делала крутой поворот и снова устремлялась в горы, Андреас сделал привал. Он выпряг из повозки мула и оставил его пастись на привязи. Потом достал алое шерстяное одеяло и бросил на траву под ближайшей оливой. Они легли и стали целоваться. Какая необычная брачная ночь, подумала Йоланда, заметив первые солнечные лучи, пробежавшие по траве. Необычная, но от этого не менее волнующая. Она откинулась навзничь в ожидании того, что должно произойти.

Сколько долгих месяцев каждый из них сдерживал в себе свою страсть, сколько бессонных ночей провела она в ожидании именно этой, самой главной ночи в ее жизни. И вот она утопает в объятиях своего возлюбленного и желает лишь одного – чтобы это мгновение продлилось вечность. Андреас был терпелив и нежен. Как истинно любящий муж, он сделал все, чтобы она не почувствовала стыда или неловкости при первых взрывах страсти. Но что стыдного может быть в этом нетерпении тел слиться друг с другом, в этих ненасытных поцелуях, которыми он снова и снова осыпал ее? Она лежала в его объятиях, поражаясь тому, как много событий вместил в себя всего лишь один день ее жизни. День, который навсегда изменил ее судьбу. Йоланда Андронаки, звучит красиво. Вот она и стала наконец настоящей замужней женщиной.

Весь день они шли горными тропами, поднимаясь все выше и выше, туда, где расположилось родовое гнездо Андреаса. Вокруг расстилались горные склоны, усыпанные расцветшими маками, маргаритками, тюльпанами и нарциссами. И чем круче была тропа, тем более захватывающий вид открывался с нее на морское побережье внизу. Надо сказать, Йоланда стала заметно нервничать, почувствовав, что конечная цель близка. Как родители Андреаса встретят его молодую жену? Ведь он тоже нарушил все семейные традиции: женился на иноверке, привел в дом городскую девчонку, даже не поставив родителей в известность о своем намерении. Он не получил ни их благословения, ни их одобрения. А она? Кто она такая? Сейчас заявится к незнакомым людям в чем стоит: бесприданница, у которой за душой ничего нет. Ни денег, ни оливковых деревьев, ни домашнего скарба. Всем известно, критяне относятся к браку очень серьезно и совсем не так представляют себе это событие. А что, если родители Андреаса в ужасе отшатнутся от нее или встретят холодным презрением?

Но страхи Йоланды оказались напрасными. Ее встретили доброжелательно. А если удивление и присутствовало, то только самую малость и в самом начале. А потом сразу же начались хлопоты, связанные с подготовкой свадебного торжества. Размах подготовки предполагал, что на свадебное застолье в обязательном порядке будут приглашены все жители деревни. Это впечатляло. И одновременно пугало. Йоланда представила себе, в каком глубоком трауре сейчас находятся ее родители. Позволительно ли ей в такую минуту предаваться танцам и песням? Но ради мужа она готова на все. Отныне христианские традиции – это ее традиции. Что сделано, то сделано, и жалеть об этом поздно.

Итак, теперь все разговоры в доме с утра и до самого позднего вечера крутились вокруг одной темы: сколько нужно заколоть ягнят, где достать хорошую муку для свадебных пирогов, где раздобыть масло и яйца. Все знали, что в Ханье продуктов нет и люди там голодают. Оставалась лишь одна надежда, последняя, на те запасы, которые рачительные крестьяне сделали по осени. Правда, на местные свадебные застолья не принято ходить с пустыми руками. Каждый приглашенный что-то да несет с собой, а потому никто из гостей, сколько бы их ни было, не уйдет из дома голодным.

– Это как в известной притче, – смеялась кирия Димитра, мать Андреаса, – когда Иисус накормил пятью буханками хлеба и пятью рыбинами целую толпу людей. Это, конечно, чудо, но жизнь постоянно подтверждает: многое всегда получается из малого.

Йоланде предложить было нечего, разве что свою золотую цепочку, но родители мужа даже отказались взглянуть на нее. Велели спрятать свою реликвию подальше, так сказать, на черный день.

Вечером накануне свадьбы мать Андреаса извлекла из шкафа скромное белое платье с тонкой полоской кружева по вороту и рукавам. От платья шел слабый запах камфары.

– Вот тебе мое свадебное платье, – сказала она, протягивая наряд Йоланде. – Как раз по твоей фигурке. Вы, городские девушки, все такие худенькие, словно воробышки.

В этом наряде Йоланда и предстала перед сгорающими от любопытства гостями. И что за жену привез себе из города Андреас? Чужачка, городская девушка… Правда, сейчас на дворе война, а потому трудно требовать соблюдения устоявшихся обычаев.

А потом начались танцы. По существующей традиции невеста должна перетанцевать на свадьбе со всеми красивыми мужчинами, присутствующими на торжествах, и каждый партнер по окончании танца кладет ей в специальный кошелек немного денег. Порхая в танце, Йоланда чувствовала себя самой настоящей феей. И боялась только одного: вот сейчас она проснется, и этот волшебный сон закончится, а вместо музыки она услышит голоса мамы и тети Мириам, громко спорящих о чем-то своем.

Все быстрее и быстрее кружится она в танце, и вот уже лица гостей сливаются перед глазами, но тут взгляд выхватывает из толпы молодую женщину, и Йоланда останавливается. Не может быть! Неужели? Но эти огненно-рыжие волосы? Какой неожиданный, какой замечательный сюрприз! Но может ли она радоваться открыто, не боясь привлечь внимания к своей подруге? Ведь их тут никто не знает. Да никто и не должен знать о том, какое прошлое их связывает. И все же, почему нет?

– Пенни! – не выдерживает она напора собственных эмоций. – Ах, моя дорогая Пенни, и ты здесь!

Красивая девушка в нарядном хлопчатобумажном платье, с головой, покрытой шарфом, бросается ей навстречу и тихо шепчет на ухо:

– Афина! Ты забыла, я – Афина.

– Ах, у меня такая плохая память на имена! – тут же пытается исправить свой промах Йоланда. – Конечно же Афина! Одна из наших медсестер.

А деревенский голова, явившийся на свадьбу с небольшим фотоаппаратом и беспрестанно щелкающий всех гостей подряд, уже тут как тут.

– Попрошу улыбочку! – командует он.

Но подруги и без того улыбаются во весь рот. К тому же они так взбудоражены неожиданной встречей, так рады друг другу, что даже не слышат команды и не замечают, как щелкнул затвор фотоаппарата.

2001 год

Свадьба, как и положено свадьбе, веселилась и плясала. А между тем впереди оставалось всего лишь несколько месяцев относительно безоблачной жизни, пока всех не втянуло в зловеще-черную воронку очередных страшных испытаний, заново перекроивших жизнь каждого из нас. Но в тот вечер мы танцевали и пели так, словно нет никакой войны и словно среди многочисленных гостей нет тех, кто явился сюда специально: всё увидеть и всех запомнить. По углам шептались, что доктор привез себе из города еврейку, как будто своих девушек не хватает. Но Йоланда в тот вечер была так хороша, что я даже немного завидовала ей. А еще я завидовала тому, что ее возлюбленный оказался настоящим мужчиной, готовым поставить на кон все ради своей любви. И плевать ему, что на дворе война и вроде бы не до свадеб.

Но как бы то ни было, а мне придется дожидаться Брюса, чтобы устроить нашу свадьбу уже по английским обычаям. Конечно, я злилась, что в ту нашу встречу он даже не захотел заняться со мной любовью. А ведь имел для этого все возможности. Неужели в нем совсем угасли обычные мужские инстинкты? Не воспользоваться таким шансом, оставшись с желанной девушкой наедине! Видите ли, его миссия важнее всех желаний, нормальных человеческих желаний, кстати! Конечно, я немного презирала себя за подобные эгоистичные рассуждения, но ничего не могла с собой поделать. Брюс обидел и страшно разочаровал меня, и это правда.

Все свои горести и сомнения я изливала лишь молчаливой собеседнице, своей любимой оливе. Сидя в тени ее кроны, я жаловалась «тетушке Кларенс» на свою горькую участь. Если дерево – это действительно живое существо, то ближе оливы у меня на тот момент никого не было. Ей я доверяла все свои сердечные тайны и была с ней гораздо откровеннее, чем даже на исповеди в церкви. Хотелось бы мне верить, что и сегодня, спустя шестьдесят лет, моя дорогая «тетушка Кларенс» по-прежнему зеленеет и плодоносит в той оливковой роще, которая приютила столько наших солдат. И годы ничего с ней не сделали, разве что она стала еще толще и еще гуще стала ее крона. Разумеется, при желании, можно отыскать на карте ту деревушку, в которой я коротала дни на вилле Ике и Катрины. Правда, я начисто забыла ее название. По-моему, оно начиналось с буквы К.

После войны я несколько раз писала им, но все мои письма вернулись назад со штемпелем «Адресат выбыл в неизвестном направлении». Я тогда очень смутно представляла себе, что происходило на Крите. А там начались самые настоящие баталии, но уже по политическим мотивам, распри, мгновенно разведшие по разные стороны баррикад даже ближайших соседей, еще недавно воевавших вместе против общего врага. Что может быть страшнее и безжалостнее гражданской войны!

Не потому ли я так дорожу воспоминаниями о том времени, которое мы провели с Йоландой, что оно было таким безоблачным и светлым? Хотя и потом наши пути пересекались, и не раз. И все же те месяцы стали для меня настоящим оазисом в пустыне. Могла ли я тогда предполагать, что все худшее еще впереди?

И вот сегодня я снова здесь, на Крите. Я чувствую, как живительное тепло растекается по моим жилам, как само собой поднимается мое настроение, я вслушиваюсь в знакомые звуки и вдыхаю в себя полузабытые ароматы. Сиеста окончена. Я снова полна сил и могу продолжить свое паломничество в прошлое. Воспоминания о веселой свадьбе Йоланды помогут мне извлечь из глубин памяти и весь тот мрак, который последовал вскоре за этим радостным событием.

Часть 4 Предательство

Когда же небо станет чистым?

Когда весна вернется к нам?

Тогда по тропам каменистым

Уйду я в горы к облакам…

Критская народная песня

Кносский дворец 2001 год

Знаменитый Кносский дворец в окрестностях Ираклиона изменился до неузнаваемости. Несмотря на жару, тысячи туристов заполнили в это погожее майское утро все свободное пространство вокруг сохранившихся развалин. И все как в цивилизованных странах: турникеты, билетные кассы, бесконечная череда сувенирных лавок. Словом, приличный европейский сервис, ненавязчиво свидетельствующий о том, что сегодня Кносский дворец – это историческая достопримечательность мирового уровня. Райнеру немедленно предложили встать в очередь и присоединиться к формирующейся группе экскурсантов. Но это никак не входило в его планы. Ему совсем не хотелось таскаться с толпой туристов и слушать докучливые объяснения экскурсовода. Райнер давно мечтал побродить по знаменитым раскопкам в полном одиночестве, а заодно и посмотреть, что и как удалось восстановить грекам после последнего землетрясения.

Но нет! Сейчас вся экспозиция разбита на отдельные квадраты. Везде натянуты оградительные канаты: туда нельзя, здесь не ходить. И гиды сбиваются с ног, пытаясь регулировать потоки своими зонтиками, чтобы не растерять в толчее собственных слушателей. Большинство людей, съехавшихся на развалины Кносского дворца со всего света, едва ли представляют себе, что под этими обломками некогда величественных зданий, с изощренными инженерно-техническими решениями проблем водоснабжения и канализации, с почти современной дренажной системой, скрывается еще более древняя цивилизация. Воистину, Крит – это колыбель мировой цивилизации, та священная роща, в сени которой взрослел и мужал человек.

В конце концов Райнеру все же удалось отбиться от своей группы, чтобы полюбоваться настенными фресками. Он никогда не уставал от созерцания этих древних фигур. Мужчины в плиссированных юбках, с драгоценными браслетами на запястьях и лодыжках, а ткань украшена замысловатыми орнаментами, символическое значение которых уже давно утрачено и ничего не говорит современному человеку. Голубые обезьяны, какие-то диковинные птицы, фигурки животных и людей. Это место стало своеобразной Меккой для всех археологов мира еще в те далекие годы, когда он сам был студентом. Но то, что казалось им в те годы незыблемым, пошатнулось под воздействием новых теорий и новых открытий. Столько исторических пластов: неолит, минойская эпоха, потом крито-микенская культура, на смену ей пришла греко-римская. А плюс еще многочисленные землетрясения, перемешавшие все пласты и добавившие ученым головоломок и шарад. Когда-то регулярные поездки в Кносский дворец подпитывали его неуемный интерес к истории минойской цивилизации, но это было давно, еще до войны. А сегодня здесь слишком жарко и душно, особенно для старика. И вот он устроился на лавочке в теньке, созерцает туристов и размышляет о том, как возникают и гибнут империи. Когда-то здесь был поистине центр мирового могущества, и вот все превратилось в пыль и тлен, в груду камней и теорий. Определенно с него на сегодня более чем достаточно. Пора выпить пива. Такое скопление людей действует на него отрицательно.

Райнер отыскал небольшую таверну неподалеку от главной автострады и с удовольствием ощутил руками приятную прохладу кружки, до краев наполненной холодным пивом. Где-то здесь, совсем неподалеку, находится вилла Ариадна. В свое время на вилле размещался главный штаб немецкого командования на острове. Конечно, самая известная фигура – это генерал Генрих Крейпе, командующий немецкими войсками на Крите, которого похитили уже перед самым концом войны. Кажется, из этой истории американцы даже состряпали весьма прибыльный художественный кинофильм. Какой позор! Ну а уж о последствиях сего события вообще отдельный разговор. Впрочем, он к этой истории не имел никакого касательства.

Если он помнит все правильно, то стоит обойти виллу со стороны боковой лужайки, как обнаружишь вход, ведущий прямо в подземелье. Сегодня вилла находится в распоряжении греческого правительства, а когда-то она принадлежала Британской школе археологии, которая квартировала в Афинах. Интересно было бы взглянуть на виллу снова.

Все оказалось точно таким, как он помнил по тем давним годам. Дом в окружении пальм, щедро залитый лучами утреннего солнца, античные колонны и постаменты, разбросанные в живописном беспорядке на лужайке вокруг виллы. Статуя безголового Адриана стоит на своем прежнем месте, у подножия лестницы. Сохранилась и широкая терраса с той стороны, где много лет назад для немецкого генералитета был устроен парадный обед на свежем воздухе. Да, здание перевидало на своем веку много хозяев: немецкий штаб, госпиталь, убежище, учебный центр. Собственно, именно на этой вилле в 1945 году они подписали акт о капитуляции. Что ж, сегодня это почти памятник истории. Война не задела и Кносский дворец. Ну или почти не задела, были же, в конце концов, бомбежки, артобстрелы. Но все равно землетрясения нанесли ему куда больший урон. Да и последующие баталии времен гражданской войны тоже. Обидно будет, если в один прекрасный день человечество лишится этого выдающегося памятника мировой культуры. Но пока он стоит, и наряду с несметным количеством туристов ведутся раскопки, а значит, совершаются археологические открытия и ученые по-прежнему пытаются докопаться до истины, воплощая свои мечты и надежды в жизнь.

Почему его так тянуло в эти места, размышлял Райнер, разглядывая виллу. Почему ему так страстно хотелось снова побывать на раскопках в Кносском дворце? На вилле в годы войны он никогда не квартировал. Здесь размещалось высшее командование. Что же до дворца… Да, в юности у него было много планов, связанных с археологией. Но война спутала все эти планы, и ничего из того, о чем мечталось, не сбылось. Сегодня Кносский дворец – это царство теней, и только. Пожалуй, он осилит еще одну кружку пива, а потом – прочь из этих мест. Они больше ничего не значат для него.

Июль 1943 года

Первая вылазка в Ираклион не обошлась без происшествий. Где-то недалеко от Ретимно они попали в засаду. Целая банда диких бородатых горцев открыла стрельбу по конвою – правда, бандиты тут же получили достойный отпор. Все чаще партизаны возникали ниоткуда, демонстрируя точное знание всех перемещений немцев. Они всегда появлялись там, где нужно, и тогда, когда нужно, что косвенно свидетельствовало о том, что они внедрили своих людей в структуры, близкие к штабу. К тому же кто-то очень умело координировал их работу, руководя операциями из ставки в Белых горах. С воздуха англичане все время подбрасывали партизанам продовольствие и боеприпасы, а на земле британские агенты умудрились сколотить из разрозненных групп членов Сопротивления вполне дееспособные отряды, доставлявшие немцам много хлопот и прежде всего требовавшие самых жестких карательных мер в отношении тех деревень, которые поддерживали бандитов.

Все чаще на стенах домов появлялись пропагандистские надписи мелом на немецком языке. Сообщалось, например, о капитуляции Италии. Гестаповцы почти не сомневались в том, что к безобразиям причастны уже и свои. Общие настроения в гарнизоне были далеко не радостными: участились случаи дезертирства, потом прокатилась волна самоубийств. Словом, все говорило о деморализации войск. Нужно было решительно и быстро переломить общую ситуацию, для чего был разработан план поимки вражеских агентов, из которых потом намеревались силой выбить все нужные имена и явки. В разработке операции был задействован и Райнер. Для решения некоторых локальных задач, связанных с операцией, срочно требовалось найти надежного молодого человека. Собственно, такой у Райнера в запасе имелся, но нужно было придумать ему правдоподобную легенду, а заодно и еще раз проверить, не является ли он двойным агентом.

Райнер назначил агенту встречу в Кносском дворце. Со стороны – два археолога, блуждающих по руинам и увлеченно обсуждающих какие-то свои профессиональные проблемы. Но это только со стороны, ибо повестка встречи была совершенно иной.

Сказать честно, поначалу Райнер вообще плохо представлял себе, где и в каком качестве он может задействовать агента Ставроса. Довольно необычная смесь английской благопристойности и бешеного греческого темперамента. Светловолосый, голубоглазый, пылкий поклонник идей фюрера и обожатель его самого, ревностный член партии национал-социалистов, приятель Освальда Мосли, ярый антикоммунист и при этом, что немаловажно, отличный теннисист, с которым можно неплохо провести время на корте. Однажды он выиграл у Райнера шесть геймов подряд, а поскольку нога у последнего была уже в полном порядке, то и никаких оправданий такому сокрушительному поражению быть не могло. Просто мальчишка играл лучше, носился по корту как угорелый, давал такие подачи, взять которые было практически невозможно, и все это проделывал с таким решительным выражением лица, которое не оставляло сомнений в его конечной победе. Райнер был вынужден сдаться, и тогда его партнер на безукоризненном английском языке сказал ему:

– Своей победой я всецело обязан школе. Знаете, в английских привилегированных школах любого заставят поползать на собственном брюхе, и все для того, чтобы добиться совершенства.

Ставрос учился в Афинах и увлекался археологией. После прихода немцев охотно пошел на сотрудничество с новыми властями, ни разу не дав повода усомниться в его преданности делу наци. Впрочем, так было во все времена. Самые ревностные проповедники, как известно, получаются из неофитов. Агента проверили в деле: отправили в Италию, где он с легкостью сдал немцам нескольких беглых британских солдат и постарался довести дела до их казни раньше, чем немцы успели проверить, не является ли он сам банальным английским шпионом.

Да, это был редкий экземпляр. Всякие примитивные штучки с ним не прошли бы! Английский джентльмен до самых кончиков ногтей, и при этом все повадки кадрового офицера. Первая попытка внедрить Ставроса в ряды критских партизан окончилась тем не менее полным провалом. Его забросили в горы, где он попытался разыграть беглого военнопленного. В одной из деревень попросился на ночлег, но хозяева не стали играть в благородство. Парня жестоко избили, а утром привезли в полицейский участок и сдали с рук на руки. Сам по себе случай был нетипичным и весьма запутанным. Либо эта семейка являла собой редкий пример лояльности критян к немецкому режиму, либо немцев попросту обвели вокруг пальца, сыграв на их же поле. В любом случае игру пришлось начинать заново и срочно лепить новую легенду для агента. Ведь на третий год оккупации уже трудно дать вразумительные объяснения по поводу того, что он до сих делает на острове в качестве уклониста от военной службы или в качестве дезертира. И те и другие уже давно разбежались кто куда.

Были придуманы новые сюжетные повороты. Дескать, тяжелое ранение помешало ему своевременно пробраться на юг острова и эвакуироваться вместе с остальными англичанами. А сейчас он оправился от ран и горит желанием присоединиться к партизанскому движению. Внести, так сказать, свой посильный вклад в благородное дело борьбы с фашистскими оккупантами. Ставрос лично расцветил легенду некоторыми весьма колоритными подробностями. Этакий тип рассеянного ученого, как их обычно рисуют в романах, всецело поглощенный изучением минойской культуры, немного эксцентричный, что свойственно англичанам, но при этом внушающий полное и абсолютное доверие. Если повезет, с жаром рассуждал Ставрос, и он выйдет на английских агентов, то, быть может, ему даже удастся добраться до Каира и внедриться в британскую армию. Разумеется, такая перспектива казалась Райнеру почти несбыточной, но парня было уже не остановить.

– А вы мужественный человек, – коротко прокомментировал его карьерные порывы Райнер.

– Я не успокоюсь до тех пор, пока лично не разберусь с этой бандой мерзавцев и жуликов. Да у них там идет сплошная грызня между собой. Ну а я им отлично подыграю. Как говорится, разделяй и властвуй.

– Но учтите: если вас схватят, мы вам ничем не сумеем помочь! – предупредил агента Райнер. – Придется выпутываться самому, потому что мы-то уж точно немедленно открестимся от вас.

– Хайль Гитлер! – рявкнул молодой человек и молодцевато щелкнул каблуками. – Для меня большая честь отдать жизнь за нашего фюрера.

До чего же самонадеянный мальчишка, с некоторым раздражением подумал Райнер. Да фюреру глубоко плевать на сотни своих обожателей, подобных этому, и живых, и мертвых. Впрочем, такая преданность делу не могла не впечатлять. Сам Райнер уже давно поистратил былой боевой дух и сейчас мечтал лишь об одном: дожить до того момента, когда он снова свидится с близкими. Младшей сестре Катерине уже шестнадцать лет. Настоящая юная фрау. Можно только представить себе, каково это – взрослеть среди бомбежек и обстрелов.

* * *

Жить в деревне оказалось совсем не просто. Неприятные запахи, повседневные хлопоты по дому плюс вся остальная физическая работа, которую испокон веков тянут на себе сельские женщины. Для городской девушки, какой была Йоланда, все это было в диковинку, но приходилось приспосабливаться, приноравливаться и переучиваться буквально на ходу. Ведь с прошлой жизнью было уже покончено и надо было учиться жить так, чтобы не стать изгоем в новой для себя среде. Деревенские наблюдали за ней с настороженным любопытством и держались на заметном расстоянии.

В доме свекров не было книг, граммофона, на котором можно было послушать любимые пластинки, пианино, на котором можно было поиграть, если вдруг выпадет свободная минутка. Словом, не было всего того, к чему Йоланда привыкла с детства. Конечно, она страшно скучала по родительскому дому. Она даже рискнула и написала родителям письмо. Излила им всю душу, подробно рассказала о своей семейной жизни. О том, как заботлив с ней муж и как он любит ее, о том, что она по-прежнему помогает ему в работе, что в деревне для нее много странного и непонятного, что здесь еще бытует огромное количество всяких предрассудков и поверий, что люди предпочитают лечиться собственными снадобьями и одни из них действительно помогают, зато другие очень вредны и крайне опасны для здоровья. Словом, письмо получилось длинным, обстоятельным и подробным. Она передала его оказией в Ханью, но ответа так и не дождалась.

Родители Андреаса обращались с ней хорошо, и все же Йоланда уже не раз и не два вспомнила старую пословицу о том, что жених, каким бы он ни был хорошим, все же не сын, да и невеста не дочь.

Редкие встречи с Пенни стали единственной тоненькой ниточкой, связующей ее с прежней жизнью. Чаще всего подруги встречались в горах, когда обе отправлялись собирать хворост. Вид у Пенни был усталый, она сильно исхудала. Кто бы узнал, глядя на двух изможденных работой крестьянок, тех веселых жизнерадостных девушек, какими они были в Афинах. Пенни по-прежнему была зациклена только на новостях о своем ненаглядном Панайотисе, но весточки от Брюса долетали редко. И порой их приходилось ждать месяцами.

Сама Йоланда никогда не встречалась с Брюсом и с людьми из его окружения. Лишние знания в их среде не приветствовались. Все английские разведчики работали на острове под кличками. Чаще всего выбирались распространенные греческие имена. Кто они на самом деле, откуда и как их зовут, никто не знал.

О своих ночных отлучках Андреас тоже рассказывал жене крайне скупо. Вечером, едва стемнеет, он снимал висевший у двери вещевой мешок, брал нож и немного еды и уходил в ночь. Никто ни о чем не спрашивал, не задавал лишних вопросов, не интересовался подробностями. Йоланда молча провожала его до калитки, не смея даже подумать о том, чтобы попросить его остаться и никуда не ходить.

Зато какое счастье, когда он возвращался домой живым. До смерти уставшим, голодным, перепачканным кровью, но живым. Иногда он даже рисковал появляться в Ханье: маскировал отсутствие глаза очками или бинтовал голову, переодевался в поношенное деревенское платье и трогался в путь. Нужны были медикаменты, а еще больше нужна была информация, которую добывали бесстрашные девушки, работавшие в немецком штабе на всяких мелких должностях. Списки агентов, которых готовят к заброске в горы, информация о том, чем занимаются эсэсовцы, имена людей, находящихся в розыске. С особым удовольствием Андреас рассказывал дома, что в перечне разыскиваемых лиц значится и его имя.

Из города Андреас приносил с собой ворох свежих новостей. Муссолини свергнут, Италия уже готова переметнуться на сторону союзников, в Ханье все стены домов расписаны антифашистскими лозунгами.

– Скоро придут наши, – убежденно говорил он. – Мы должны быть готовы. Скоро, совсем скоро мы снова станем свободными. Но враг еще очень силен. Нельзя недооценивать его возможности.

Однажды Андреас вернулся домой не один. Он привел с собой окровавленного незнакомца, который рассказал им, что поскользнулся на горной тропе и упал со скалы, сильно повредив ногу. Незнакомец назвался Ставросом. Высокий, загорелый, светловолосый, красивый парень. Ведет себя учтиво, робок, говорит извиняющимся тоном, на понятном греческом языке, без всех этих вкраплений местных диалектных слов, половину из которых Йоланда еще до сих пор не выучила. Словом, очаровательный молодой человек. Сердце Йоланды моментально преисполнилось сочувствием к страдальцу. Ведь его столько раз пытались заманить в ловушку, обманывали, долгие месяцы он странствовал по острову в надежде выйти на тех, кто поможет ему воссоединиться с британской армией.

Она перебинтовала ему раны и не удержалась от вопроса:

– Как вам удавалась столько времени ускользать от немцев и оставаться на свободе?

– Вы знаете, мне просто повезло! – улыбнулся он своей обезоруживающей улыбкой. – Меня приютил в своем доме один крестьянин неподалеку от тех мест, где незадолго до войны вел свои раскопки знаменитый ученый Джон Пенделбери. Я тоже занимался раскопками, а потому, когда крестьянин увидел мои руки, он сразу понял, что я могу ему пригодиться для работы в поле. И все было бы хорошо и даже замечательно. Хозяин обращался со мной как с родным сыном… Но вот хозяйка! Стоило мужу выйти со двора, как она начинала откровенно приставать ко мне, склоняя к сожительству. Я понимал, что добром это не кончится. Учитывая местные нравы… Этот человек, он бы мог запросто убить меня. Надо было уходить от греха подальше. И я ушел. Долго странствовал, все пытался пробиться на запад, но люди говорили мне, что все англичане уже давно покинули остров.

– Да, вам пришлось многое пережить, – посочувствовала ему Йоланда, попутно отметив про себя, какие сильные и мускулистые ноги у молодого человека, будто он постоянно и весьма интенсивно занимается спортом.

– А что заставило вас, городскую женщину, забраться в такую глушь? – поинтересовался он, с удовольствием потягивая свежезаваренный чай.

– Муж решил вернуться к себе на родину, а я последовала за ним.

– Вы работаете у него медсестрой?

– Да, мы оба работали в клинике Красного Креста, – не задумываясь, брякнула Йоланда и тут же в испуге прикусила язык. Что это она так разболталась? – Ваша рана только внешне выглядит такой устрашающей, – резко переменила она тему разговора. – А на самом деле ничего серьезного. Нужно только регулярно делать перевязки, чтобы не занести инфекцию, и скоро все будет в полном порядке.

– У вас такое красивое имя – Йоланда. Это ведь переводится как «фиалка», да? Необычное имя для этих мест.

Она молча кивнула головой.

– Это имя дал мне отец. Наверное, ему нравился фиалковый цвет. Так я думаю.

– Очень тонко чувствующий человек. Он живет в Афинах?

– Нет, он умер.

«Что я говорю?!», – внутренне содрогнулась Йоланда. Но мальчишка слишком любопытен, однако!

Позже, лежа в кровати вместе с Андреасом, Йоланда снова и снова перебирала в памяти весь разговор с молодым человеком, чувствуя какое-то неосознанное беспокойство.

– Где ты нашел этого Ставроса? – не выдержала она наконец, и повернулась к мужу.

– Возле скалы. Видно, сорвался и упал откуда-то сверху. Он лежал, истекая кровью, был явно в шоке. Бедолага! Еще один несчастный, которому так и не удалось добраться до своих. Но почему ты спрашиваешь?

– Он мне рассказывал, что сбежал от одной весьма настойчивой хозяйки, которая буквально преследовала его своими любовными притязаниями. Частично этим, наверное, можно объяснить, что он не выглядит изголодавшимся. И вид у него совсем не потрепанный. Спортивный, загорелый. А ведь, по его словам, он в бегах уже более двух лет. Немалый срок, ты не находишь?

– Так он же ученый, изучал археологию в Афинах. А они, археологи, все загорелые. Торчат целыми днями на солнце, вот и вид у них спортивный! – Андреас тихо рассмеялся собственной шутке.

– Быть может, Пенни его знает? Она ведь тоже до войны посещала занятия в Британской школе археологии.

– Очень даже может быть. Но надо быть осторожными. Никаких имен. Вообще-то он производит на меня впечатление человека, умеющего обращаться с оружием. Было бы неплохо, если бы он оказался снайпером. Нам нужны хорошие снайперы. Однако хватит о парне!

Андреас привлек жену к себе. Несмотря на все тяготы деревенской жизни, любовные утехи с мужем по-прежнему были желанны Йоланде, и она лишь молча прильнула к нему.

Йоланда старалась держать Ставроса при себе, не отпуская далеко от дома, и все время внимательно наблюдала за тем, что и как он делает. Надо сказать, он умело управлялся с лопатой, довольно ловко доил коз и даже умел делать сыры. Сильные мужские руки всегда нужны в хозяйстве, тем более в отсутствие Андреаса. Димитра не могла нарадоваться на нового работника и вполне искренне восклицала, что сами боги сжалились над ними и спустили парня с Олимпа прямо к ним во двор.

Мало-помалу Ставрос стал сопровождать Андреаса в его ночных походах, принимать участие в некоторых встречах. Иногда ему поручали выполнить миссию гонца, но выяснилось, что парень не очень-то приспособлен к длительным марш-броскам по горам. Несмотря на кажущуюся хорошей физическую подготовку, Ставрос очень скоро выбивался из сил и начинал сопеть, как старик.

– У этого парня что-то не в порядке с легкими! – пожаловался как-то раз Андреасу его посыльный. – Он всегда тянется в самом хвосте и не поспевает за остальными. Не привык к житейским тяготам. По всему видно, изнеженный цветок, из городских. К тому же англичанин. Англичане к горам не приспособлены. Забирайте его назад, в Ханью. Греческий у него то что надо. Никто не заподозрит в нем чужака.

Ставрос и сам был не прочь побыстрее скатиться с гор вниз.

– В Ираклионе я бывал, а вот в Ханье не приходилось ни разу, – заявил он, когда Андреас предложил ему съездить вместе с ним в Ханью. – А там есть музей? Интересно, сохранились ли эти знаменитые венецианские палаццо? А по дороге нам могут встретиться храмы. Там тоже могут быть очень интересные фрески. Да, Крит – это настоящая сокровищница всех культур.

– Дорогой мой, в Ханью вы поедете не в качестве туриста, – тут же остудил его пыл Андреас. – К тому же город практически разрушен и там не на что смотреть. А то немногое, что уцелело после бомбежек, так это уже давно вывезли в Германию в трюмах немецких кораблей. И вообще, в городе полно немцев, а потому с осмотром достопримечательностей придется пока повременить.

Йоланда была рада, что на сей раз муж отправляется в город не один. И все же этот Ставрос ее озадачивал. Что-то в нем было такое, что смущало и сбивало с толку. Надо будет обязательно порасспрашивать Пенни о нем. При первом же удобном случае.

* * *

В штабе по достоинству оценили первые результаты миссии агента. Он не просто обустроился на новом месте – он поселился в доме самого доктора Андронакиса и его молодой жены-еврейки. Ставрос сообщил, что на острове остались только тяжелораненые британцы, которых именно в силу тяжести их ран и не вывезли в свое время. Активно работает английская агентурная сеть. С воздуха им регулярно сбрасывают новое оружие и боеприпасы. Ставрос заявил, что он постарается быть максимально в курсе всех готовящихся операций, но при этом строго предупредил свое начальство, что не позволит немцам брать шпионов до тех пор, пока ему не станут полностью известны их планы.

После чего стал интересоваться последними новостями с фронтов. Правда ли, что Италия капитулировала в сентябре? И что американцы высадились на Сицилии? Он сам слышал, как об этом говорили британцы. Видно, получили соответствующую шифровку. Скорее всего, обычный пропагандистский трюк, заметил он наставительно. Пытаются подорвать боевой дух немцев. Но Крит надо удержать любой ценой. Это ведь личное пожелание фюрера.

Райнер лишь иронично улыбнулся при этих словах. Бедняга Ставрос был бы страшно обескуражен, знай он всю правду, а не какие-то обрывки сведений. Сейчас, когда они потеряли Африку, причем навсегда, их ждет неминуемый коллапс. И все эти разговоры о том, что вот-вот в армию поступит новое оружие, с помощью которого они сокрушат всех своих врагов, – все это лишь разговоры. Так, пустые слухи, и только.

А что же до английских шпионов, то им и без усилий Ставроса уже давно известны их настоящие имена: Рид, Вудхаус, Филдинг, Ли Фермор… Умные, мужественные люди, уже который год ведущие кочевой образ жизни в горах. Взять и обезвредить их будет совсем не так просто, как представляется самонадеянному юнцу.

* * *

Еще одна долгая зима близилась к концу. За последние недели выпало столько снега, что даже встречи с Йоландой стали невозможными. Снежными сугробами были завалены все горные тропы и перевалы. Под снегом оказались и самодельные ориентиры, указывающие безопасный путь, – камни, знаки на деревьях и прочее. А отправляться в горы наобум – это значит обрекать себя на верную смерть. Одно неосторожное движение, и ты падаешь с огромной высоты в пропасть. Пенни тревожилась и за судьбу тех солдат, которые все еще оставались в горах. Как они там? Ждут милостей от природы? Или их подкармливают бандиты, испокон веков промышляющие в здешних местах кражей овец? Это очень своеобразные люди, хранящие верность только своему клану. Впрочем, в деле общей борьбы с врагом они тоже взялись за оружие со вполне благородными целями: не пустить немцев в горы.

Время тянулось медленно. Работы по дому было немного: растопить очаг да приготовить обед, вот и вся работа. А потому зима – это время особых женских посиделок. Деревенские женщины, как правило, собирались в одном месте, каждая приходила со своим рукоделием, кто-то вязал, кто-то прял, кто-то, разложив ткацкий станок, ткал самодельную ткань для теплых одеял, покрывал, накидок, плащей, половиков. За работой велись неспешные разговоры обо всем на свете. Рассказывали всякие истории из давних времен, когда на острове еще владычествовали турки, и их прапрадеды с оружием в руках защищали собственную свободу точно так же, как сегодня это делают их мужья и сыновья. А еще пели песни, заунывные, тоскливые, несмотря на то что в них пелось о свободе.

Но слишком много горя вокруг, а потому веселые мотивы сами не шли в голову. В деревне не осталось семьи, где обошлось бы без утрат. Кого-то расстреляли, кто-то сам ушел в горы и погиб с оружием в руках, кого-то сожгли заживо во время карательных рейдов. Страшное время, страшное и беспощадное. Рождество прошло почти незамеченным, без особых празднеств и торжеств. В деревне со дня на день ждали партизан. Те должны были спуститься с гор за провизией и другими запасами. Опасное путешествие, ведь повсюду шныряют немцы. Появиться в деревне – риск подставить не только себя, но и всех жителей села. Но несмотря на лютые расправы фашистов над мирными жителями, деревенские все равно охотно помогали, чем могли, участникам Сопротивления.

Из уст в уста передавались новости о том, что итальянцы больше не поддерживают Гитлера, а перешли на сторону союзников, хотя в итальянской армии очень много военнопленных, а еще больше дезертиров. Одновременно пошли разговоры о том, что обострились отношения и в рядах самих сопротивленцев. Дескать, те деревни, которые стоят горой за короля, никак не могут договориться с коммунистами и их сторонниками. Британские агенты изо всех сил пытаются примирить всех и усадить и тех и других за стол переговоров. Но пока у них получается плохо.

Ике не принимал никакого участия в этих разговорах. После ареста он вернулся из тюрьмы сломленным человеком, и ему было все равно, кто и на чьей стороне воюет. Он стал много пить, то и дело беспричинно обрушивался на жену, обвиняя ее во всех смертных грехах. Атмосфера в доме была тяжелой. Все смертельно устали от зимы, но и наступления весны ждали с тревогой и страхом. Что-то сулит им день грядущий?

Пенни переживала не только за Брюса, но и за своих друзей. Прежде всего за мужа Йоланды, известного под кодовым именем Циклоп. Его популярность в горах была огромной, а уж критян, как известно, хлебом не корми – дай похвастаться своими героями и посплетничать на их счет. Дай бог, чтобы доктору Андронакису эти славословия не повредили и он остался бы в живых, молилась про себя Пенни.

Ночью, лежа в кровати, она все чаще вспоминала родительский дом. Закрывала глаза, и тут же перед ее внутренним взором представали сладостные картинки прежней жизни. Эффи, Зандер и няня азартно режутся в карты в няниной комнате. Ярко пылает камин, всем так хорошо вместе и так весело. Иногда Пенни даже казалось, что она слышит легкий аромат маминых духов. Мама, красивая, нарядная, в роскошном бальном платье, заходит в детскую, чтобы пожелать им доброй ночи. Вот она целует всех троих на прощание, и Пенни видит, как в неярком свете ночника вспыхивают и искрятся блестки на ее наряде. Какими уютными и спокойными были зимние ночи в ее далеком детстве! Не то что сейчас. И где теперь все ее родные? Вспоминают ли они о ней?

Порой, взглянув на себя мельком в осколок зеркала, она тут же с тяжелым вздохом отворачивалась. Куда подевалась та красивая элегантная девушка, которая когда-то порхала, словно бабочка, по улицам Афин?

Иногда Пенни вообще казалось, что ее жизнь кончена. Кончена, и все тут. Чего она ждет? На что надеется? От Брюса ни слуху ни духу. Порой ее охватывал страх, что они больше никогда не увидятся, и тогда у нее от отчаяния вообще опускались руки. Впервые за долгие месяцы она все чаще и чаще подумывала о том, чтобы бросить все и вернуться в Ханью. Быть может, даже лучше сдаться, мелькала кощунственная мысль. Ах, как хорошо и спокойно было ей за стенами монастыря! Но она тут же спохватывалась и остужала себя. «Успокойся, – говорила она себе, – не ты ли тогда бунтовала против всех этих монашеских ограничений и несвобод?»

Разве она может подставить своих друзей? И потом, она слишком много знает: адреса, явки, лица. Нет, это просто минутная слабость и бесконечная усталость, накопившаяся за долгие годы оккупации. Но оккупация не может длиться вечно. Ведь на дворе уже 1944 год. Скоро, очень скоро все должно закончиться.

Боже, как же она устала от бесконечных деревенских сплетен! Кто с кем, кто когда, кто в чем. «Скоро я сойду с ума от всех этих пересудов», – вздыхала она про себя, но молчала, предпочитая не привлекать к себе лишний раз внимания.

Немцы начали распространять листовки, в которых сообщалось о грядущей амнистии среди гражданского населения. Но при одном условии: если жители деревень не будут замешаны в противоправных действиях партизан. Немцы обещали также награды тем, кто станет сообщать о передвижениях банд, как они называли партизанские отряды, по близлежащим селам. И тут же шли угрозы о том, что всякое пособничество бандитам будет караться жестоко и без промедления. Всё те же старые песенки. Будьте, детки, паиньками, и вам дадут конфетку.

Однажды утром, уже где-то в самом конце января, Пенни проснулась от солнечного света и тепла, которое пробивалось сквозь плотно закрытые створки ставень. Она распахнула ставни и услышала веселый щебет птиц и громкое журчание ручьев, куда стекала талая вода. Еще день-два, и зацветет миндаль, а там и зелень пойдет в полях. Весна пришла! Она снова одержала победу в своей вечной схватке с зимой. А вместе с весной в душе снова затеплилась надежда на лучшее.

Несколькими днями позже в доме появился гонец. Сообщил, что его отряд расположился на отдых недалеко от деревни, в горах. Попросил свежего хлеба и еще чего-нибудь из съестного.

– Нас двадцать человек. А тут еще прибился какой-то англичанин. Лишний рот, а кормить надо.

Пенни нагрузила его чем могла, а остальное пообещала принести сама, но чуть позже.

– Только вы поторопитесь! – попросил ее посыльный. – Уж очень ребята оголодали.

Пенни взяла большой короб, с которым она обычно ходила в горы, крепя его ремнями к спине на манер ранца, и стала складывать в него припасы. Для пущей маскировки она решила взять с собой старшую дочь Ике и Катрины. Якобы они вдвоем направляются в горы за свежей зеленью. Оливии уже исполнилось двенадцать лет, и она была страшно горда тем, что сопровождает Пенни в ее походе.

– Помни, – предупредила девочку Пенни, – мы идем в горы за зеленью. Немножко попетляем вначале, на тот случай, если кто-то наблюдает за нами в бинокль. Веди себя спокойно. Старайся не привлекать внимания. В горах тысячи глаз, поэтому нам нужно быть очень осмотрительными. Ты моя помощница, и только. Если встретим кого-нибудь в горах, не говори ни как тебя зовут, ни где ты живешь. Ты уже взрослая девочка, Оливия, и не хуже меня знаешь, какова расплата за болтливый язык. Кто-то похвастался не подумав, а потом всю деревню сожгли вместе с ее жителями дотла. Такое уже не раз бывало.

Оливия слушала наставления с широко распахнутыми глазами, явно гордясь и собой, и своей миссией. «Должна же я предупредить ребенка, – думала Пенни, – мало ли что». Она знала, что разрозненные формирования партизан за долгие зимние месяцы блуждания по горам соскучились по свежим новостям и даже самым обычным сплетням. Мало ли что может ляпнуть ребенок не подумав, горя лишь желанием порадовать незнакомых людей.

В горы они отправились в обход, через дальнюю кипарисовую рощу. В лесу еще было полно снега, но он стремительно таял, обнажая землю с первыми зелеными побегами. Пахло свежестью и талой водой. Как хорошо сейчас в горах! Пенни с наслаждением вбирала ноздрями чистый горный воздух. Она вдруг подумала, что похожа сейчас на несмышленыша-жеребенка, которого впервые выпустили на волю, на простор лугов и долин. Ей тоже хотелось резвиться, скакать, перепрыгивать с камня на камень, нестись как угорелой вниз со склона. Но рядом шла маленькая помощница, с трудом карабкающаяся вверх под тяжестью пусть и небольшой, но все же собственной поклажи. Для подкрепления сил девочка даже извлекла из кармана несколько орешков и изюминок и с удовольствием отправила их в рот.

Но вот наконец раздался условный свист: значит, их приближение заметили. А потом между деревьями замелькали фигуры людей. Мужчины улыбались, приветственно махали им руками. Один за другим они возникали из пещеры, подобно горным троллям, обросшие, бородатые, давно небритые, с почерневшими от дыма лицами, в лохмотьях, которые, впрочем, были лучше любого самого затейливого камуфляжа, идеально сливаясь с серыми скалами и бурыми проталинами. Последним на свет вышел молодой человек и тут же зажмурился от яркого солнца. Он снял шапку и с удовольствием тряхнул белокурой гривой.

Пенни вгляделась в его бородатое лицо и тут же замерла от изумления. Да это же ее давний знакомец, завсегдатай афинских баров, любитель археологии и пылкий ухажер, от навязчивых знаков внимания которого она отбилась с таким большим трудом. Стивен Леонидис собственной персоной! Да, но что он здесь делает? Помнится, многие его высказывания, как и его политические пристрастия, ставили ее тогда в тупик. Она почувствовала замешательство. Хорошо, что Стивен не заметил ее. Пенни осторожно подтолкнула Оливию вперед и тихо сказала ей на ухо:

– Ступай, детка, забери корзину. А я пока посмотрю, что у меня с ногой. Видно, камешек попал в башмак.

Она наклонилась к земле, попутно поправив шарф. Сдвинула его пониже к глазам и туго перевязала под подбородком на манер того, как это делают вдовые матроны. Сердце глухо колотилось в груди. Что здесь делает Стивен? И как он тут оказался?

Один из партизан, тот, который забирал у нее корзину, весело сказал, обращаясь к ней:

– Пойдем, Афина, я познакомлю тебя с нашим новым товарищем, Ставросом. Он, между прочим, тоже из Афин. Поговоришь с ним.

– Да некогда мне! – с испугом отпрянула она от мужчины. – Еще хворост надо собирать.

Она схватила Оливию и потащила ее вниз. Жаль, конечно, было уводить ребенка так скоро. Бойцы обступили девочку со всех сторон и явно не хотели отпускать: кто-то гладил ее по головке, кто-то ласково потрепал по щечке. Ведь все они так давно не видели детских лиц. А что, если Оливия успела проболтаться? Похвалилась незнакомцу, что тетя Афина когда-то работала медсестрой в Афинах. Нет, надо поскорее уносить отсюда ноги.

Еще никогда Пенни не неслась домой на такой скорости. Она мчалась вниз, подгоняемая неожиданным, совершенно необъяснимым страхом, вызванным встречей с давним поклонником. Нет, что-то здесь не то – но что? С какой стати Стивен вдруг возник в этих местах, явившись, можно сказать, из ниоткуда? Она постаралась припомнить их давние разговоры и дискуссии на политические темы. Помнится, он тогда очень гордился своей арийской внешностью: светловолосый, голубоглазый. Уж если кто тогда и симпатизировал фашистам, причем совсем не таясь, так это он. И вдруг этот пылкий апологет фашизма объявляется у них в горах в качестве британского подданного, уже несколько лет находящегося в бегах. И это тогда, когда практически все британские подданные давным-давно покинули Крит. С его великолепным знанием языка он бы тоже мог давно эвакуироваться. Если только… О боже, нет! Неужели он заброшен к ним в качестве подсадной утки и работает на врага?

Да, но где доказательства, что это так? Вполне возможно, за годы блужданий по острову он достаточно насмотрелся на зверства фашистов и переменил свои взгляды. Людям ведь свойственно меняться, разве не так? Однако как ему удалось так близко подойти к их высокогорной деревне? Забраться в эти места без посторонней наводки практически невозможно. Пенни терзалась сомнениями всю ночь. Одного ее слова, сказанного Ике и его людям, будет достаточно для того, чтобы уже к вечеру Стивен Леонидис был мертв. Но как она станет жить потом с сознанием, что отправила на смерть, быть может, невинного человека? И все же, коль скоро она узнала его, то и он тоже опознает в ней ту, кем она является на самом деле. Англичанку по имени Пенелопа Георг. Нет, она должна немедленно предупредить Андреаса. А еще ей нужно найти Брюса и тоже рассказать ему о своем афинском знакомом. Сердце подсказывало ей, что этот парень шпион, и никто больше.

Утром она проснулась от страшного кошмара и тут же облегченно вздохнула. Слава богу, это всего лишь сон, и пока все ее друзья живы и в безопасности. Но интуиция! Интуиция подсказывала ей, что творится что-то непонятное и нехорошее и надо разобраться во всем до конца. Ведь если она не права, то тогда Стивена казнят зря, но если права, то жизнью поплатятся другие, гораздо более дорогие ее сердцу люди.

Иногда решение приходит внезапно, как озарение, и оно в одночасье круто и бесповоротно меняет все. Так случилось и с Пенни в то утро. Она немедленно разыскала Ике и сказала ему, что решила снова вернуться в монастырь. Не вдаваясь в пространные объяснения, она лишь добавила:

– Спасибо вам за все, Ике! Но мало-помалу я начинаю превращаться для вас в обузу. К тому же если случится что-то непредвиденное, то мое присутствие в доме только усугубит ваше положение, поверьте мне!

Заметив искреннее огорчение на его лице, она сказала:

– Пожалуйста, прошу вас! Будьте осторожны! Не впускайте себе в дом кого попало. Сейчас по горам блуждает множество всяких подозрительных типов, не теряйте бдительности. Если кто будет интересоваться Афиной, немедленно укажите ему на дверь. За исключением Панайотиса, конечно. А ему передайте, что я вернулась в Ханью.

– О чем ты пытаешься предупредить меня, дочка? – участливо поинтересовался у нее Ике. – Ведь до сего дня у нас не было секретов друг от друга.

– Пока сама не могу сказать. Не знаю. Но нутром чувствую беду. Мне все нужно проверить самой, а потом я обязательно обо всем расскажу.

– Мы привязались к тебе, и нам будет сильно недоставать тебя, дочка! – совершенно растрогался Ике.

– Я вернусь! – поспешила заверить его Пенни, чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза. – Как только все закончится, я обязательно вернусь.

– Да, возвращайся! И не одна, а вместе со своими детками. Все эти годы ты, Афина, была нам как родная дочь. Да хранит тебя Господь! Счастливого пути! Kalo taxidi…

Прощаясь с Катриной, Пенни вложила в ее руку небольшой сверток и попросила передать его при случае Йоланде. В драгоценный носовой платок, вышитый для нее когда-то Йоландой, она завернула страницу, вырванную из старой брошюры, единственный лист бумаги, который смогла обнаружить в доме. Между строк она на классическом греческом языке написала подруге несколько слов, предупреждая ее о том, что среди них находится немецкий шпион.

– Пожалуйста, передай это Йоланде. А если не получится непосредственно ей, то любому члену ее семьи. Я сообщаю ей кое-что важное. И еще раз прошу вас, дорогие мои, остерегайтесь улыбчивых незнакомцев.

Расцеловавшись с Катриной, детьми и Ике, Пенни побежала на дорогу, молясь лишь об одном: хоть бы сегодня на Ханью шел автобус.

* * *

Между тем родители Андреаса не могли нарадоваться на своего нового помощника. Ставрос не чурался никакой работы на ферме, всегда был на подхвате, всегда при деле. Адонис говорил, что афинянин просто исполин, самый настоящий герой, учитывая его городское происхождение.

Однажды вечером, когда они сидели на лавочке во дворе, сделав небольшой перерыв на отдых, Димитре вдруг пришла в голову идея похвастаться свадебными фотографиями сына.

– Взгляни! – горделиво проговорила она, протягивая Ставросу стопку фотографий, сделанных деревенским головой. – Не всегда мы были такими нищими, как сейчас. Вот даже фотографа пригласили на свадьбу, и гостей было больше ста человек. Богатая получилась свадьба!

Ставрос равнодушно скользил глазами по фотографиям, перебирая их в руках. Вот торжественный проход молодых, вот новобрачные запечатлены среди деревенской детворы, а вот снимок, запечатлевший всю семью Андролакисов. Потом танцы и, наконец, снимок, выхвативший из толпы смеющихся Йоланду и Пенни.

– А это лицо мне знакомо! – впился он глазами в фотографию.

Йоланада не успела даже подать свекрови знак, чтобы та промолчала, как та с готовностью отрапортовала:

– А, это тоже медсестра, Афина. Она, между прочим, из Афин. Городская!

– Ну, этого мы не знаем наверняка, – попыталась увести разговор в сторону Йоланда.

– Но ты же сама рассказывала мне, что она работала медсестрой в Ханье, – упрекнула ее свекровь.

– Разве? – с деланным удивлением воскликнула Йоланда, больше всего на свете желая, чтобы свекровь замолчала. – Что-то не припоминаю.

– А где она сейчас, эта Афина? – поинтересовался Ставрос, не сводя глаз с Пенни.

– Понятия не имею!

– На свадьбу она приехала вместе с тем греком, который вернулся из Америки, и его женой. И потом ты с ней встречалась, и не раз! Разве не так?

– Ах, помолчите, пожалуйста! – взмолилась Йоланда, не в силах более сдерживаться.

Андреас моментально понял жену.

– Пойдем, Ставрос! Закончим работу.

После этого разговора Йоланда была сама не своя. Ставрос узнал ее подругу, она поняла это сразу. Значит, он знает ее настоящее имя. Надо немедленно предупредить Пенни. Нет, что-то в этом человеке не так. Да, вежливый, обходительный, да, культурный, но всегда держит дистанцию. Да, помогает, да, все делает первоклассно. Но кто знает, что будет, когда руки дойдут до реального дела.

Недаром Андреас говорит, что о человеке, о мужчине в частности, можно судить лишь тогда, когда увидишь, как он ведет себя под огнем неприятеля. А этот Ставрос, слишком уж он изнеженный. Если попадет в руки немцев и его начнут пытать, то он сдаст всех, кого знает: клички, адреса, тех людей, которые подкармливали его и давали приют в своем доме. Нет, он совсем не похож на тех британских солдат, которые спасались в горах, пытаясь пробиться к своим. Надо действовать!

– Пойду навещу Афину! – объявила она свекрови на следующее утро. – Давно не виделись.

– В твоем положении! – Свекровь глянула на ее живот. – Туда же пешком придется идти целый день.

Йоланда слабо улыбнулась, тронутая ее заботой. Уже два месяца у нее не было месячных, но и уверенности в том, что она беременна, тоже не было. У многих молодых женщин от постоянного недоедания и тяжелой работы прекратились месячные, так что тревога могла быть ложной. К тому же деревенские женщины работают не покладая рук вплоть до самых родов. А чем она хуже? Если ей выпало счастье стать матерью, она тоже будет работать, как и все остальные.

– Со мной все будет хорошо, не переживайте. Но мне надо срочно переговорить с подругой. Есть кое-что, о чем она должна знать.

В конце концов свекор и свекровь уговорили ее тронуться в путь верхом на старом муле. Прицепили ему боковое седло и вывели на дорогу, ведущую к селу Ике. Весна была в самом разгаре. Все вокруг благоухало свежей зеленью и ароматами первых полевых цветов. В воздухе слышалось негромкое жужжание пчел, слетевшихся отовсюду за первой весенней данью. Чем дальше, тем сильнее охватывало Йоланду радостное возбуждение: скоро, совсем скоро она увидится с подругой. Если она и правда беременна, тогда у нее есть для Пенни отличная новость.

Ее появление в доме Ике вызвало у хозяев замешательство.

– Мы думали, Афина заедет с вами попрощаться, – неуверенным тоном начала Катрина. – Она в одно утро сорвалась с места и умчалась прочь. Матерь Божья, совсем из головы выскочило! Она же вам оставила письмо. Где же оно? – Катрина принялась лихорадочно переставлять посуду на полке в поисках того, что ей оставила Пенни. – Наверное, отправилась на поиски своего молодого человека, Панайотиса. Сказала, что возвращается в Ханью. Зачем, не понимаю. Я вообще не понимаю современных девушек. В годы моей молодости нам не разрешали и шагу сделать из дома одним, без сопровождения старших. Иначе пойдут разговоры. Но война все перевернула вверх дном. Сейчас девушки ездят куда хотят и когда хотят. И никто им не указ. Да и мужчин мало осталось, чтобы держать молодежь в узде. Куда же оно запропастилось? А, вот! Наконец-то!

Она протянула узелок Йоланде, и та сразу же узнала свой носовой платок. Она осторожно положила записку в карман фартука, потом хозяева усадили ее за стол, они вместе попили чаю с пирогами, она немного передохнула с дороги и двинулась в обратный путь. Записка Пенни показалась ей маловразумительной. Во-первых, она была практически нечитаема, потому что кто-то умудрился облить ее красным вином. Буквы выцвели и расплылись. Основного Йоланада так и не поняла.

Почему Пенни так неожиданно сорвалась с места и уехала, недоумевала она весь обратный путь домой. Неужели и правда отправилась на поиски Панайотиса? Но он может быть где угодно. Британские офицеры ведут себя очень осмотрительно, появляются неожиданно, уходят незаметно, у них хорошая конспирация, и они доверяют только своим людям. Самостоятельно подруге никогда не выйти на след своего возлюбленного. Сама по себе идея просто безумна. Что же ее толкнуло на столь экстраординарный шаг? И почему Пенни уехала, даже не сказав ни слова своей лучшей подруге? Или, наоборот, о чем она пытается предупредить ее таким необычным способом? Неужели Пенни тоже почувствовала опасность?

* * *

Свое следующее донесение Ставрос спрятал за алтарем в часовне, воздвигнутой на перекрестке дорог. Оттуда его изъял полицейский, работавший на немцев, и передал дальше по инстанции, пока оно не легло на стол Райнеру.

Ставрос писал, что, по его мнению, пора захлопывать клетку с птичками. На данный момент он владеет практически всей оперативной информацией: какие фермы сотрудничают с партизанами, где у них базы, укрытия и аванпосты. В общем-то ничего нового. Обычная информация. Таких донесений через руки Райнера проходит десятки. Можно, конечно, пустить ее в разработку, послать по указанным адресам патруль и взять всех на месте, застав врасплох. Надо думать, что у Ставроса хватит времени и смекалки, чтобы переметнуться на новое место и внедриться в новую группу. Что всерьез заинтересовало Райнера, так это последняя часть письма.

Жена доктора – еврейка. Она из Ханьи. В горах у нее скрывается подруга. Я опознал ее по фото. Она тоже медсестра, называет себя Афиной. Но на самом деле это Пенелопа Георг. Я познакомился с ней, когда она на правах вольнослушателя посещала лекции в Британской школе археологии в Афинах. Она выдает себя за гречанку и активно сотрудничает с силами Сопротивления. С моей точки зрения, она может оказаться полезной в качестве источника информации.

Итак, все же это была она, Пенелопа! Это ее он видел тогда с доктором Андронакисом. И все эти годы она скрывалась в горах! А он так часто гадал, что с ней сталось. А все же ловко она обвела их всех вокруг пальца своим знанием греческого языка.

Да, но почему она тогда не вышла из игры, не захотела быть интернированной вместе с другим персоналом британского госпиталя? Что ее держит на этом проклятом острове? Что заставляет так рисковать своей жизнью?

Что ж, теперь ее поимка – это лишь дело времени. А там начнутся допросы. Не хотел бы он видеть, как это будут делать гестаповцы. Эти садисты кому угодно развяжут язык. Есть у них свои подходы и к женщинам. Лучше бы ей о них никогда не знать. Глупая, упрямая девчонка! Почему она не уехала? Почему не эвакуировалась вместе с другими английскими военными?

Райнер бросил задумчивый взгляд в окно. Бескрайняя гладь залива. Он вдруг представил себе Пенни такой, какой запомнил ее в пещерном госпитале. Спокойная, сильная, хладнокровная и до конца верная клятве Гиппократа. Недаром она оставалась со своими пациентами до последнего. Уж если кто и заслуживает медали за храбрость, так это только она! Сама мысль о том, во что может превратить эту прекрасную женщину банда гестаповских мерзавцев, была ненавистна ему. Но приходилось признать очевидное: сейчас он уже бессилен помочь ей.

2001 год

– Тетя Пен, просыпайся! С тобой все в порядке? Позвать доктора? – Лоис суетилась вокруг кровати, с тревогой вглядываясь в мое лицо. – Что это ты так разоспалась? Уже скоро ужин. Мак заказал столик в одном из местных ресторанов, но если ты устала…

– Я чувствую себя отлично! Не поднимай шума, Лоис! А вот ужинать отправляйтесь вдвоем с Маком. Алекса можешь оставить со мной.

Еще не хватало мне оказаться в роли третьего лишнего, подумала я про себя. Слишком хорошо я знаю по себе, что такое разбитое сердце влюбленной женщины! Надо дать Лоис шанс как можно быстрее залечить свои сердечные раны в обществе другого мужчины, воспламенилась я благородной затеей.

– Нет, тетя, так не пойдет! Мы постоянно бросаем тебя, уходим, допоздна шатаемся бог знает где. А ты все это время безвылазно сидишь дома с книжкой в руке.

– В моем возрасте книги – это самое лучшее общество, поверь мне. А сейчас мне и вовсе попалась в руки просто замечательная книга. Называется «Ветры над Критом». Тебе нужно обязательно прочесть ее. К тому же я хочу привести в порядок свои воспоминания.

– Ты не забыла, что в субботу торжественная церемония? Мак сказал, что нам придется выехать пораньше. Ты ждешь ее, да?

Что за глупый вопрос! Право же, только молодые могут додуматься до таких вопросов. Как будто все воспоминания нам в радость. Но вслух я прореагировала сдержанно:

– В конце концов, разве не ради этого я потащила свои старые кости на другой конец света? Конечно же я собираюсь поехать на эту церемонию и даже обещаю, что постараюсь вести себя прилично.

– Не забудь, ты обещала Алексу рассказать о своей жизни в горах.

– Когда-нибудь, но не сегодня! – Я поднялась с кресла, чтобы проводить племянницу до дверей. – По-моему, Мак проявляет к тебе повышенный интерес, ты не находишь? – переключила я разговор на более интересную тему и с удовольствием отметила, что Лоис зарделась от смущения.

– Немного, – потупилась она. – А с Алексом у них вообще полное взаимопонимание. Но, вполне возможно, он столь же предусмотрителен и с остальными клиентами. Он, кстати, тоже собирается на церемонию. Ты же помнишь, он рассказывал нам, что в годы войны его отец служил на подлодке и плавал в этих местах. Тетя, мы идем все вместе! Переодевайся!

Переодеваясь к ужину, я впервые за весь день улыбнулась. А не пора ли хоть на время забыть о тех страшных днях? Боже, как я тогда отчаянно пыталась найти следы Брюса среди развалин Ханьи! И как страшно было видеть жителей города, ютящихся в землянках, канавах, пещерах! Голодные, без крыши над головой и без надежды на лучшее. Конечно, безумная идея – вернуться назад в Ханью, но я была тогда просто в отчаянном положении.

В сопровождении Мака мы прошлись по шумным, кипящим жизнью улицам города к ресторану, в котором он заранее зарезервировал столик для всех нас. Своеобразное здание, без крыши: вместо потолка – звездное небо над головой. Красиво! Зал был уже полон. В углу музыканты наигрывали мелодии критских народных песен. Мимо нас толпами сновали официанты с высоко поднятыми подносами в руках. Словом, ни дать ни взять обычная приморская таверна в центре старого города. Хотя в первую минуту я испытала легкое подобие шока. Ресторан находился в том самом квартале, где когда-то жили родители Йоланды. Я хорошо запомнила развалины мыловаренной фабрики, расположенной рядом с синагогой, которую чуть позже тоже разбомбили. Как странно видеть на этом самом месте толпу веселящихся, поющих и танцующих людей. Ах, каким тяжелым был для меня далекий весенний день 1944 года, когда я в последний раз посетила эти места!

Март 1944 года

С большим трудом Пенни разыскала единственную кофейню, хозяева которой, как она знала, сочувствуют сторонникам Сопротивления. Кофейня находилась в старой части города, неподалеку от крепостных стен. Какое-то время Пенни маячила на улице, не решаясь зайти внутрь. У нее был такой убогий вид, что хозяева вполне могли принять ее за нищенку. Уже несколько дней она почти ничего не ела и сейчас вдруг почувствовала такую слабость в ногах, что вынуждена была ухватиться за стул, чтобы не упасть.

Навстречу ей вышла женщина, и Пенни попросила у нее воды. Женщина бросила на нее участливый взгляд.

– Садитесь, kyria, у вас больной вид. Издалека к нам добирались?

– Да, издалека. Из Апокоронаса, – кивнула головой Пенни. – Когда же небо станет чистым? – прошептала она первую строчку вольнолюбивой песни, надеясь, что хозяйка поймет ее правильно.

– О, так вы, наверное, знаете того доктора, который лечит кости? – бесхитростно поинтересовалась у нее женщина.

– Циклопа? Этого героя, руки которого способны творить чудеса? Конечно, знаю! Его жена – моя подруга.

– Я так и подумала, что это вы, – улыбнулась женщина. – Вы же у нас были однажды. А у меня хорошая память на лица.

У Пенни отлегло от сердца.

– Да, я Афина. Вот ищу работу, и одновременно мне нужно встретиться с кем-нибудь из наших. Это очень важно.

– Работы в городе вы не найдете, это я говорю вам совершенно точно. Проходите, Афина. Сейчас я позову своего мужа, Никоса. А меня зовут Стелла. Мне нужна помощница на кухне и по залу, со столов прибирать. Так что оставайтесь. Будете столоваться у нас и спать.

Хозяева отвели ее в небольшую подсобку, принесли мыло и таз с водой. Пенни помылась, привела себя в порядок и надела свое единственное приличное платье, снова почувствовав себя женщиной.

– У нас есть небольшое количество постоянных посетителей из числа офицеров. Потом еще учителя, священники из местных, заходят и солдаты, – принялась вводить ее в курс дела хозяйка. – Денег почти ни у кого нет. Даже военные считают каждую драхму. Но заходят к нам часто, то в картишки перекинуться, то просто посидеть, поболтать. Все хотят отвлечься от тягостных мыслей и хоть на время забыть о войне. Ну а мы, если услышим что-то интересное, сразу же передаем проверенным людям. У вас есть новости?

Пенни рассказала им о случайной встрече с человеком, в котором, как ей кажется, она опознала вражеского агента. Он внедрился в одну из партизанских групп. Не исключено, что в недалеком будущем этот человек с легкостью выдаст всех своих новых товарищей.

– Мне нужно срочно встретиться с Панайотисом или Микалисом, – закончила она свой рассказ.

Стелла лишь рассмеялась в ответ.

– О, это совсем не просто. Эти ребята носятся по всему острову как угорелые. Ведут себя так, будто тут родились. Микалис, тот вообще ужас что творит. Пьет вместе с немцами напропалую, а те даже не подозревают, с кем они сидят за одним столом. Но для начала вам нужно срочно обновить свои документы. Немцы в последнее время взяли моду: могут остановить на улице любого и тут же начинают выборочную проверку документов. А потому отправляйтесь в мэрию и зарегистрируйтесь как положено. Это самый безопасный вариант. Власти очень настороженно относятся ко всем «подозрительным элементам», появляющимся в городе. Особенно к чужакам. И вот еще что: будьте бдительны. Прежде чем вступать в разговор с незнакомым человеком, всегда смотрите на нас. Был тут один фашистский агент. Сдал немцам все свое родное село. Столько безвинных людей отправил на тот свет, душегуб! Но наши его уже покарали. В сентябре прошлого года в дом к предателю явился эскадрон смерти, и его закололи. Слава богу, семья Полентаса отомщена. Да и другие тоже. А потому говорю вам еще раз: не доверяйте никому, Афина. Особенно тем, кто станет задавать слишком много вопросов. Вы хорошо говорите по-гречески, но все же сразу чувствуется, что вы не из местных.

Ободренная сердечной встречей и всеми полученными напутствиями, Пенни уже была готова незамедлительно броситься на поиски Брюса. Но ее постигло разочарование. Из надежных источников сообщили, что Брюс срочно вернулся в горы, получив какое-то новое сверхважное задание. Якобы готовится крупномасштабная операция на взморье. Делать нечего, надо запастись терпением и ждать.

И вот в один из вечеров Пенни наконец решилась на визит, который долго откладывала. Она отправилась навестить родителей Йоланды.

В первый момент Маркосы ее даже не узнали. Родители Йоланды уставились на нее с подозрением, словно она какое-то официальное лицо.

– Я Пенелопа, – несколько раз повторила Пенни, обращаясь к Соломону Маркосу. – Помните? Ваша сломанная нога? Афины? Вот зашла проведать вас.

Соломон слабо улыбнулся в ответ.

– Да-да! Припоминаю! Сара, а ты помнишь Пенелопу?

Женщина бросила на нее невидящий взгляд. Мать Йоланды страшно постарела и осунулась. Совсем старушка, с горечью подумала Пенни.

– Сара сильно болела. Теперь у нее проблемы с памятью. Проходите! – Господин Маркос жестом пригласил Пенни в дом и осторожно повел жену по коридору. Та шла, еле переставляя ноги и опираясь сразу на две палки. – Где вы сейчас? Чем занимаетесь? По-прежнему работаете в школе в Халепе?

– О, это было давно. С тех пор многое переменилось. Я выхаживала раненых в горах. А сейчас снова вернулась в город. Пришла сказать вам, что я встречалась с Йоландой и у нее все хорошо.

– Пожалуйста, не продолжайте! Это может огорчить Сару.

– У нас нет дочери. Она умерла! – промолвила Сара и отвернулась от Пенни.

– Йоланда не знает, что я здесь. Просто мне самой захотелось навестить вас и убедиться в том, что у вас все в порядке. Чтобы потом рассказать ей. Ведь она тоже волнуется о вас и…

– Волноваться нужно было раньше! – оборвал ее на полуслове Соломон. – Прежде чем убегать из дома. Она разбила сердце матери, да и мое тоже. – Соломон тяжело вздохнул. – По вашим глазам я вижу, что вы меня не вполне понимаете. Но для нас жизнь кончена. Впрочем, наша дочь сама сделала свой выбор. Хотя, по нашим обычаям, она не имела права попирать закон, по которому живет община.

При этих последних словах Сара вдруг пришла в страшное возбуждение.

– Почему эта женщина все время говорит о нашей дочери? Она же умерла, правда, Соломон? – Сара жалобно вцепилась в его рукав. – Мы не будем о ней больше говорить, да?

– Ну вот! Теперь вы все увидели своими глазами. У Сары от горя помутился разум. Вот так мы и живем.

– Мне очень жаль! – искренне расстроилась Пенни. – Но что мне передать Йоланде, если мы снова встретимся?

– Скажите что хотите! А нам ей сказать нечего. Она прислала нам несколько писем. Но мы сожгли их не читая. От мертвых ведь не положено получать письма, не так ли? – Соломон увидел, как по лицу Пенни разлилось отчаяние. – Ах, не принимайте вы все так близко к сердцу! Передайте ей, что с нами все в порядке и мы вполне сносно обходимся и без дочери. А сколько нам еще осталось жить, так то одному Богу известно.

Пенни покинула дом Маркосов с тяжелым сердцем. Ей хотелось поспорить с отцом Йоланды, защитить подругу и оправдать ее в его глазах. Да, все случилось именно так, как она и предполагала. Не потому ли она так долго тянула, прежде чем решиться на этот визит? У нее не укладывалось в голове, как можно во имя веры отказаться от собственной дочери только за то, что она полюбила иноверца. Разве об этом нужно печься сейчас? Да в такое тяжелое время нужно было только радоваться, что твоя дочь обрела счастье, не важно с кем. И что ей рассказать Йоланде после всего этого? Пожалуй, самое лучшее – вообще ничего не говорить.

* * *

Судя по всему, веселье продлится до самого утра, но Йоланда уже слишком устала, чтобы принимать в нем участие.

Мужчины отмечали успешную доставку груза, который им, как обычно, сбросили с воздуха. Партизаны получили новую форму, оружие, сапоги и сейчас радовались полученным подаркам словно дети. Быстро принарядились в обновки: облачились в новые бриджи, надели кто фетровые шляпы с широкими, опущенными вниз полями, кто – франтоватые береты, зарезали овцу, извлекли из погреба бочонок самого лучшего вина – и вот он, праздник.

Единственное, что омрачало всеобщее веселье, это гибель мужественного Киви по кличке Василис. Он в феврале попал в засаду и был убит. Все искренне горевали об утрате. Он был хорошим человеком, и его оплакивали не только как необыкновенно храброго человека и воина, но и как незаурядного и сильного командира. Киви похоронили как героя, со всеми почестями, и сразу же стали складываться легенды о его геройских делах. Это была ощутимая утрата для всего партизанского движения, примирившая в дни траура даже враждующие между собой группировки.

Пару дней назад на ферме Андронакисов появился британский офицер. Он приехал не один, а в сопровождении группы незнакомцев. Речь шла о каком-то сверхсекретном совещании, на котором обсуждались и согласовывались планы операций на ближайшее будущее. Так Йоланда впервые увидела Панайотиса.

И с первой же минуты она поняла, почему ее подруга всем сердцем и душой так прикипела к этому мужчине. В нем в избытке было всего того, что греки называют одним словом: levendia. Бездна обаяния, легкий, веселый нрав, жизнерадостность, почти вызывающая бравада, страсть к риску, бесстрашие. Вот и сейчас он немедленно пустился в пляс вместе со всеми остальными партизанами, самозабвенно отплясывающими танец огня возле костра. Потом все стали дружно хлопать ему, подзадоривая и одновременно незлобиво подшучивая над чужаком. Удастся ли англичанину перепрыгнуть через огонь, не спалив при этом свои штаны? Андреас тоже отпустил пару веселых шуточек, откровенно любуясь танцором. Все последние недели Панайотис занимался уже ставшим привычным для него делом: мирил и сводил воедино враждующие группировки. Он устал и был измотан сверх всяких сил, но сегодня позволил себе наконец расслабиться и выпить вместе со всеми. Ах, какая жалость, думала Йоланада, глядя на танцующих мужчин, что сейчас рядом с ней нет Пенни.

Ставрос тоже сидел возле костра и пил наравне с другими. Кажется, напрасно она в нем сомневалась. Когда партизаны напоролись на неожиданный патруль, он отстреливался до последнего патрона. Значит, все же свой.

Йоланде очень хотелось перекинуться парой слов с Панайотисом, но в ее нынешнем положении сделать это, не привлекая к себе внимания, было очень сложно. Ведь беременным женщинам не положено вступать в разговоры с холостыми мужчинами. Она сидела в сторонке и приводила в порядок мундиры бойцов. И все же у нее возникла дельная мысль, как предупредить Панайотиса о том, что Пенни покинула горы.

Она пошла в дом, достала из ящика комода стопку свадебных фотографий и быстро отыскала среди них ту, на которой они были запечатлены вместе с Пенни. Жаль, конечно, отдавать, но нужно для дела. «Ваша подруга в Ханье», – написала она на обороте и осторожно положила фотографию в карман куртки Панайотиса.

Рано утром, с первыми лучами солнца, все бойцы покинули ферму. Никто не знал, куда они ушли. Да лучше об этом и не знать.

* * *

Пенни трудилась в кофейне уже больше месяца, помогая Стелле по кухне. Она отъелась, окрепла и посвежела. В один из дней Пенни наконец отправилась в мэрию, чтобы выправить себе новые документы, но там было столько народу, что она решила не толкаться в очереди несколько часов, дабы не привлечь к себе излишнего внимания из-за высокого роста. Словом, домой она вернулась ни с чем. Надо сказать, что Пенни в последнее время вообще стала очень подозрительной. Она даже боялась лишний раз высунуть нос на улицу.

Однажды вечером, когда на улицы уже вышли немецкие патрули, она вдруг увидела вспыхнувший в темноте огонек сигареты прямо напротив их дома и мгновенно поняла, что за домом следят. Пенни опрометью бросилась к Никосу, чтобы поделиться с ним своим открытием, но тот лишь рассмеялся в ответ.

– Не думаю, что это слежка. Сама взгляни, у нас сегодня полно посетителей.

Позже, уже после закрытия кофейни, прибирая со столиков на тротуаре, Пенни снова испытала то же странное чувство, что она не одна и что за нею следят. Она замерла на месте, а потом круто развернулась, пристально вглядываясь в темноту. Никого! Но за нею следят, она знала это наверняка! Пенни почувствовала, как затряслись руки, когда она собирала со столов последние пивные кружки. Тогда она сделала глубокий вдох и громко выкрикнула, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Выходи! Кто бы ты ни был, выходи немедленно!

От стены отделилась высокая фигура в черной рубашке с банданой на голове. Мужчина не торопясь, вразвалочку направился к ней по мостовой.

– Афина, так это все же ты?

Кого-кого, но Брюса она узнает везде.

– Слава богу, ты здесь! – воскликнула она по-английски и бросилась к нему навстречу.

Он приложил палец к губам.

– Тише! Я не один!

Один за другим из темноты стали возникать силуэты мужчин. Все они стеснительно улыбались, глядя на Пенни, а кто-то даже не удержался и проговорил нараспев:

– Так вот же та красавица, которая греет сердце нашему Панайотису.

Мужчин, всех шестерых, проводили в заднюю комнату, и Пенни разочарованно вздохнула. Обычная конспиративная встреча. Секретное совещание, на котором ей не разрешат присутствовать.

– Как ты нашел меня? – спросила она шепотом, подавая тарелки с едой и вино.

– Знаешь, я обнаружил у себя в куртке фотографию, на которой вы запечатлены вместе с моей очаровательной хозяйкой Йоландой. Я сразу понял, где тебя искать.

Он улыбнулся своей неподражаемой улыбкой, и она почувствовала, как у нее отлегло от сердца.

– Да, но Ханья ведь большой город.

– Не настолько большой, особенно когда знаешь, кого искать. Ты ведь не похожа на иголку в стоге сена. Не так-то много в этом городе светловолосых гречанок, которые ругаются почище любого грузчика в порту и с легкостью отобьются от любых, даже самых приставучих кавалеров.

Дай Брюсу волю, и он все обратит в шутку.

– Непокорная и непослушная, как всегда! – неожиданно посерьезнел он. – Я же велел тебе оставаться в горах. А ты удрала, даже не предупредив своих друзей.

– У меня были на то веские причины. Там у них появился один новенький из Афин. Назвался Ставросом. Он меня хорошо знает. Мы вместе учились и…

– Ну да! Он в группе Андреаса. Хороший парень! Я с ним познакомился на прошлой неделе.

– Я ему не верю! До войны он симпатизировал фашистам. Мы тесно общались какое-то время, и я знаю, что говорю. Думаю, он шпион.

– Чепуха, моя девочка! Самая настоящая чепуха на постном масле! Он на равных сражается вместе с нами. Не забывай, он наполовину грек. Но некоторые считают, что Ставрос дезертировал от немцев, что, впрочем, нам тоже на руку. Думаем вот подбросить его к немецким военнопленным. Авось что-нибудь вызнает у них ценное.

– Но в Афинах… – упрямо начала она, и Брюс тут же нетерпеливо перебил ее:

– А что он сказал, когда увидел тебя?

– Он меня не видел. Я узнала его первой и поспешила уйти. Думаю, вам нужно проверить его.

– Уже! Да он бы не протянул и пяти минут, если бы мы заподозрили в нем немецкого агента. Предатели, моя девочка, в основном из местных. Либо сводят счеты с соседями за какие-то старые обиды, либо у них криминальное прошлое, либо это люди без цели и смысла в жизни, но обремененные большими семьями, которые надо кормить. Конечно, немцы пытались забросить к нам и чужаков, и не раз. Но этих субчиков мы уже давно выловили всех до единого. Знаешь, а он специализировался по минойской культуре. Особенно его интересует гончарное искусство. Собирается вернуться сюда после войны на раскопки. Так что все твои страхи были напрасными, а в горах тебе было бы гораздо безопаснее. Возвращайся к своим друзьям и ничего не бойся. Насколько я могу судить, Йоланда ждет ребенка. То-то Андреас все квохчет вокруг нее.

– А они сюда собираются?

– У них свои дела. У нас – свои. Каждый должен заниматься своим делом. Но я не хочу грузить тебя ненужной информацией. Тебе это ни к чему. Тут скоро предстоит большая встряска. Надо быть готовыми. Ступай же! – Он легонько оттолкнул ее от себя.

Она готова была расплакаться от обиды. Все тот же прежний Брюс! Обращается с ней как с ребенком.

– Афина, я хочу пи-пи, – подала голос Вики, младшая дочь хозяев.

Это же надо! Сейчас она уйдет от него, и все! Он даже не заметит ее отсутствия. Еще бы! Ведь впереди у него такие важные дела. Гораздо, гораздо более важные, чем она.

Пенни пошла к ребенку, робко надеясь на то, что, может, в конце их совещания ей удастся перекинуться с Брюсом парой слов наедине.

Увы-увы! Мужчины провели в жарких спорах всю ночь, и им было не до женщин. Они пили вино, пели песни и снова с головой уходили в дискуссии. На рассвете, прихватив на дорогу немного фруктов и хлеба, они направились к дверям. Брюс остановился на пороге, чтобы поблагодарить хозяев. Потом он подошел к Пенни и взял ее за руку, точно так же, как когда-то в пещере.

– Пенни! Обещай мне, что ты вернешься к Йоланде. Я обязательно свяжусь с тобой, но позже.

Он потрепал ее по щеке и исчез. Точно так же, как когда-то в Афинах. Все повторяется.

* * *

Райнер еще раз внимательно перечитал донесение Ставроса, миновал патруль, который остановил его для досмотра, и пошел дальше. На карте было точно обозначено, где именно хранится передатчик. Глубоко в пещере. Ставрос также сообщил и последние новости о перемещениях британского агента Панайотиса. Тот сейчас находится в окрестностях Апокоронаса, а его подружка, сестра Афина, вернулась назад в Ханью. Кажется, пришла пора ее допросить.

Вообще-то Райнер не любил, когда ему приказывают всякие чужаки. К тому же у него была своя тактика, в корне отличающаяся от гестаповских методов. Сейчас в его задачей было максимально четко скоординировать все готовящиеся рейды в горы, причем так, чтобы опередить местную полицию. Иначе те, проявив служебное рвение, похватают повстанцев раньше их. А они зачастую арестовывают не тех, кого надо, да и потом многие арестованные умудряются у них сбежать из-под стражи. Да, дисциплина в армии расшаталась дальше некуда. Что же до местных властей, то им вообще нельзя доверять. Никому! В глаза улыбаются, обещают горы золотые, а в итоге – пшик! Чего ждать, когда многие местные полицейские, включая даже офицеров, сами подались в горы, скрываясь от арестов.

Итак, Пенелопа снова в Ханье. Но на службах в католическом храме он ее ни разу не видел. А он всегда там бывает и всегда ищет ее глазами. Однако умна, ничего не скажешь! Легче всего спрятаться в толпе.

* * *

Отец Павло окропил бойцов святой водой и благословил их. У Йоланды сжалось сердце. Дай бог, чтобы все обошлось и все вернулись живыми. Андреас прихватил с собой и рюкзак с аптечкой. Хорошо бы, чтобы она им вовсе не понадобилась. Ах, как бы Йоланде хотелось пойти в поход вместе с ним! Другие молодые женщины уже давно ушли в горы вместе с мужьями, взяв в руки оружие. Но родители Андреаса были категорически против: прежде всего надо думать о ребенке.

Йоланада долго махала партизанам вслед. Когда они вернутся, никто не знает. Как сказал ей Андреас, его отряд должен соединиться с еще одной группой по дороге на Сфакию, где-то недалеко от Аскифу. Йоланда подняла голову и посмотрела на небо. Ни облачка! Что может быть прекраснее Белых гор в погожее апрельское утро! Цвета такие яркие, сочные, насыщенные. Свежая зелень листвы, алые маки, желтые маргаритки, белые скалы, ярко-синее небо.

Прошла Пасха. Впервые Йоланда отмечала ее не с родителями. Как ей хотелось увидеть их, рассказать им о том, что она ждет ребенка! А вдруг она подарит им мальчика? Неужели они не примут ее обратно вместе с их внуком?

Ближе к полудню к ним на ферму прибежала женщина из деревни.

– Слышали новость? Генерала взяли в плен! Его уже переправили в горы!

– Какого генерала? – удивилась Йоланда. – Мы ничего не знаем!

– Самого главного! Из Ираклиона. Генерал Крейпе. Британцы вместе с нашими мужиками умыкнули немецкого начальника прямо у них из-под носа! – Женщина смачно сплюнула на землю. – Вот они теперь и рыщут вокруг, как звери. Поделом им!

Йоланду новость не обрадовала. Напротив, душу сразу же наполнил безотчетный страх. А что, если группа Андреаса тоже участвовала в этой операции? Нет, не может быть! До Ираклиона больше ста миль. А они вышли в поход только на рассвете. Зато сейчас начнутся повсеместные обыски и аресты. Ей стало не по себе. Захват командующего немецкими войсками, резиденция которого находилась в непреступной крепости, – это, конечно, сокрушительный удар для немцев. И хороший щелчок по их самолюбию. Но не слишком ли высокую цену придется заплатить критянам за эту моральную победу?

Ну и какая может быть работа после таких новостей? Йоланда отложила в сторону пряжу и задумалась. Сказать или не сказать родителям Андреаса? Лучше пока не говорить. Тем более что все сейчас в поле. Кто-то возится с грядками, кто-то занимается обрезкой фруктовых деревьев и олив, кто-то рыхлит землю. «Не буду пока портить им настроение», – решила про себя Йоланда, и мысли ее снова завертелись вокруг того, чем ответят немцы за свой позор. Вдруг они решатся освободить генерала любой ценой? Ринутся на штурм, сомкнут стальное кольцо блокады вокруг Белых гор, перекрыв все входы и выходы? И прежде всего блокируют южное направление. Во всяком случае, она бы на их месте поступила так. И что тогда? А тогда отряд, который они провожали сегодня утром, встретит на своем пути стену из града пуль и пулеметных очередей.

Оставалось единственное – попытаться перехватить их, пока они не ушли слишком далеко, и предупредить о возможных засадах. Йоланда быстро набросила на голову шарф, схватила небольшую корзинку, положила туда кусок сыра и бутылку с водой и отправилась в путь. Нельзя терять ни минуты, лихорадочно думала она, переходя с быстрого шага на бег. Ей казалось, что вся ее жизнь сейчас зависит от того, сумеет ли она догнать отряд. Ей был известен и более короткий путь до деревни Омалос. Крутой маршрут, но вдвое короче. Только бы хватило сил вскарабкаться теми горными тропами, да еще в самый разгар дня, когда солнце палит, как ненормальное.

* * *

Новость о том, что британцы похитили Крейпе, вызвала страшный переполох в штабе. Никто не верил, что англичанам удастся вывезти его с острова, а следовательно, генерал наверняка еще здесь. Весь гарнизон был поднят на ноги, и задача была одна: блокировать район Белых гор и все подступы к нему. Береговая линия тоже была взята под усиленный контроль, на случай если британская подлодка все же попытается осуществить эвакуацию пленника. В небо были подняты самолеты-разведчики: они прочесали практически весь остров, и безрезультатно. Поползли слухи, что англичанам все же удалось вывезти генерала на корабле с северной части острова. Неподалеку был обнаружен автомобиль генерала, а в нем – фуражка офицера британской армии и записка на прекрасном немецком языке. В записке сообщалось, что критские партизаны никоим образом не причастны к похищению и что англичане не советуют начинать репрессии против мирного населения. Райнер лишь ухмыльнулся про себя. Ясное дело, похищение генерала – это лишь отвлекающий маневр, так, для затравки или для того, чтобы просто сбить их со следа. А на самом деле британцы задумали что-то похлеще.

Собственно, нет ничего проще, чем вообразить себя на месте английского агента, рассуждал Райнер. По логике, бросив машину на севере, они, скорее всего, крутанулись в противоположном направлении – на юг, и наверняка проделали все путешествие под покровом ночи. Можно пустить собак-ищеек по следу Крейпе и обшарить все известные им пещеры, ущелья и расселины. Конечно, в подобной операции надо задействовать сотни людей, но, в конце концов, жизнь командующего того стоит. Райнер и сам вознамерился поучаствовать в поисках бедняги Крейпе.

* * *

Йоланда уже выбилась из сил. Она шла без отдыха, а солнце палило и палило. У нее начала кружиться голова. Она на мгновение остановилась возле горного ручья, смочила водой виски и набрала свежей воды в бутылку. Утешало лишь одно: пока она не сбилась с пути, и встреченный ею пастух подтвердил, что она движется в правильном направлении. Он даже предложил ей свои услуги в качестве провожатого, но она отказалась. Нет, она пойдет одна. Наверняка, размышляла она, бойцы из группы Андреаса сейчас пересиживают жару где-нибудь в теньке, в какой-нибудь пещере. Они даже не подозревают о том, какая опасность их ждет впереди. Вряд ли, пока они были на марше, кто-то смог сообщить им эту потрясающую новость.

Ноги у нее подкашивались от усталости. Казалось, еще немного, и она просто рухнет на землю без сил. Но в тот момент, когда силы оставили ее, Йоланада вдруг заметила, как солнечный зайчик скользнул по поверхности скалы. Значит, кто-то разглядывает ее в бинокль. Она достала из корзинки кусок красной тряпки и стала отчаянно махать им в воздухе. Красное – это знак тревоги, опасность. Она махала своим флагом до тех пор, пока у нее не онемела рука, и тут она заметила, как от дальней скалы оторвались несколько фигур и заспешили ей навстречу.

– О чем ты думаешь, женщина? – рассвирепел Андреас при виде жены. – Немедленно садись! Какой бес в тебя вселился?

Она торопливо пересказала ему самую главную новость, добавив, что, скорее всего, весь остров уже перекрыт и повсюду рыщут немецкие отряды. Но Андреас ни капельки не удивился известию.

– Так мы же за тем и направляемся, чтобы помешать их продвижению в горы.

– Ты знал?

– Нас предупредили, что надо быть готовыми к заварушке. Молодцы парни! Четко сработали! Идем же скорее в тень! Тебе нужно отдохнуть. Глупенькая, зачем ты бежала в такую даль?

Йоланда уже и сама была готова устыдиться своего порыва. Новость оказалась совсем не новостью, а она сейчас лежит на траве и никак не может отдышаться. Да и мужа, судя по всему, ее появление ничуть не обрадовало.

– Как ты могла уйти, не предупредив родителей, да еще в твоем положении! – укоризненно попенял ей Андреас. – Неужели ты думаешь, что мы настолько непрофессиональны, что не предпринимаем никаких мер предосторожности?

– Если это всё, что ты можешь сказать мне после того, как я полдня мчалась за тобой вдогонку, – раздраженно бросила она в ответ, – то и я скажу тебе вот что. Надо было рассказать мне все, и я бы никуда не бегала.

– Ты знаешь наше правило. Мы никогда и никому ничего не говорим. Похвально, что ты тревожилась за нас. За это спасибо! – Муж развернулся к ней спиной.

Йоланду охватила ярость.

– Похвально? Ты мой муж, отец моего ребенка! Ты подумал о том, что будет с нами, если тебя не станет? – выкрикнула она ему в спину.

– Не смей так разговаривать со мной в присутствии посторонних.

– А я посмею! – внезапно перешла она на старый испано-еврейский диалект, на котором обычно ругались ее родители. – Еще как посмею! – Все переживания последних месяцев выплеснулись наружу. – Да знаешь ли ты, на что я пошла ради тебя? Знаешь ли ты, что из-за тебя я навсегда лишилась родителей? Я для них мертва. Ты понимаешь, что это такое? А ты называешь меня глупой только за то, что я старалась сделать как лучше. Хотела предупредить тебя.

– Во-первых, я не обзывал тебя глупой, но ты лезешь не в свое дело. Пойми, война – это мужская работа, и женщинам здесь не место!

Спутники Андреаса жались в сторонке, искренне пытаясь стать невидимками в разгар супружеской ссоры.

– Успокойся, жена! Возьми себя в руки! – бросил он раздраженно. – Вот что бывает, когда женщина сует свой нос в дела, которые ее не касаются.

Таким сердитым своего мужа Йоланда еще никогда не видела. Некоторое время они продолжали ругаться, а потом она попросту расплакалась, закрыв лицо руками. Андреас в отчаянии вскинул руки к небу и пошел прочь.

– Прекрати истерику! – бросил он, не поворачивая головы. – Младенцу это точно не понравится.

– Да пошел ты к черту! – выкрикнула она в бешенстве.

Они еще никогда не ругались на людях. Да и друг с другом никогда не выясняли отношений на таких повышенных тонах. И вот вам пожалуйста! Йоланда почувствовала себя самой несчастной женщиной на свете. Зачем же он ведет себя так грубо по отношению к ней, да еще перед посторонними мужчинами? Или хочет продемонстрировать им свою власть над ней?

Между тем уже стемнело, и трогаться в обратный путь было бессмысленно. Решили, что она заночует вместе со всеми в пещере. Ночью ей было холодно, неудобно, она чувствовала себя чужой и всеми брошенной. Андреас демонстративно устроился на ночлег в противоположном углу пещеры. Йоланда тоже держалась обособленно. Да ей и стыдно было показываться перед всеми.

Едва забрезжил свет, как она поднялась и стала собираться в обратный путь. Взяла свою корзину и на цыпочках вышла из пещеры, переступая через тела спящих мужчин. Осторожно прошла по краю обрыва вниз, к той тропе, по которой пришла сюда. Солнечный диск выплыл из-за горы подобно раскаленному огненному шару. И в ту же минуту Йоланда увидела нечто ужасное. Огромная цепь солдат, человек сто, а может и двести, с собаками, с автоматами наперевес, медленно продвигалась вверх по направлению к скалам. Решили устроить облаву на рассвете, когда все спят. Немцы были еще сравнительно далеко, но и она уже отошла на достаточное расстояние, чтобы успеть вернуться и предупредить своих. Она спряталась за огромный валун и затаилась. Оставалось ждать развязки. Ждать и молиться.

* * *

Хорошо ранним утром в горах, думал Райнер, бодро вышагивая по склону горы. Этот отряд он повел лично. Весь остров поставлен на дыбы. Интуиция подсказывала ему, что британские агенты скрываются где-то здесь, неподалеку, в одной из непреступных расселин. Ставрос, отлучившись якобы по нужде, с помощью зеркала передал азбукой Морзе точные координаты местонахождения группы Андронакиса. Сейчас все они спят беспробудным сном после ночной пьянки. Есть все шансы застать партизан врасплох и взять, что называется, тепленькими. Согласно плану Ставроса, его тоже нужно было вначале взять в плен, а потом организовать ему побег. Что ж, очень умно придумано, ничего не скажешь. Главный фактор успеха – внезапность. Внезапность и молчание. Если повезет, то они возьмут не только передатчик, но и все шифры, с которыми работает английский радист. Война есть война, и, быть может, именно сегодня фортуна наконец улыбнется им. К тому же сейчас на карту поставлена честь всего немецкого гарнизона на острове Крит.

Райнер плохо представлял себе, как далеко они продвинулись на юг машинами. Во всяком случае, после того как их выгрузили, они почти всю ночь шли пешком. Люди устали, они хотят пить, их надо перегруппировать. Все взводные получили команду максимально соблюдать тишину, а собак вести только в намордниках. Райнера вдруг охватило уже полузабытое возбуждение, которое обычно испытываешь накануне решающей битвы. Да, действие всегда возбуждает, бодрит и подстегивает. Все его чувства были обострены до предела, и сам он был похож на туго натянутую тетиву.

Все было спланировано безукоризненно, срывов быть не должно. Правда на их стороне, и всякое сопротивление будет безжалостно сломлено. Он глянул вперед, на скалы. Надо думать, многие из тех, кто там сейчас скрывается, досматривают сейчас последний сон в своей жизни.

Йоланда сидела за камнем скрючившись в три погибели и молилась. У нее ныла спина, занемели ноги, но страшнее всего было ощущение собственной беспомощности. Ах, если бы у нее было ружье! Она бы дала сейчас предупредительный выстрел в воздух. А так остается сидеть и ждать. Она в изнеможении закрыла глаза, а когда снова открыла, то ее ослепили вспышки света. Свет пульсировал, он то исчезал, то появлялся снова. Такое она наблюдала в свое время на фронте. Кто-то пытался поймать в зеркальце солнечный лучик и использовать его в качестве азбуки Морзе для передачи сообщения. И этот кто-то подавал сигналы из пещеры Андреаса, давая врагу знак, куда следует идти в первую очередь. Так кто же их предал?

Пелена упала с глаз, и в ту же минуту Йоланда поняла, что такое мог совершить лишь один-единственный человек на свете. Ставрос! Недаром он так выспрашивал ее о Пенни. И недаром она с самого начала нутром чувствовала, что с этим человеком что-то не так.

Нутро тебе никогда не солжет, вспомнила она старую присказку отца. Сердце ее оборвалось при мысли о том, в какую смертельную ловушку попали Андреас и его люди. Она пыталась кричать. Тщетно! Ветер уносил голос в другую сторону. И вдруг все ее естество охватила такая жгучая ненависть, что она содрогнулась.

– Будь ты проклят! – выкрикнула она в пустоту. – Ты горько пожалеешь о том, что родился на свет, когда снова увидишь мое лицо. А я найду тебя. Я отыщу тебя даже под землей!

До пещеры оставалось метров сто, когда их встретили беспорядочные автоматные очереди. Райнер увидел, как из пещеры выбегают люди и тут же начинают косить огнем его солдат. Немцы были вынуждены отступить в укрытие. Да, увеселительной прогулки не получилось. Скорее всего, они уже успели перепрятать передатчик, прикинул Райнер, обескураженный таким непредвиденным началом, а сами ушли в другую, более глубокую пещеру. Он снова поднял своих гренадеров в атаку, и через какое-то время им удалось выкурить из пещеры всех, кто там еще оставался. Живых связали друг с другом, мертвых оставили лежать там, где их застигла пуля, умирающих бросили на произвол судьбы. Однако ни Ставроса, ни доктора нигде не было видно. В чем дело?

Согласно инструкции, агент должен быть взят в плен. Неужели он умудрился скрыться в этой неразберихе? Предстанет в глазах деревенских настоящим героем – а что дальше? Удивило Райнера и другое. Людей было совсем не так много, как он предполагал. Ставрос писал в своем донесении о двух группах, но в пещере была явно одна. Никакого британского агента среди мертвых он тоже не обнаружил. Нет, что-то здесь не так. И в ту же минуту в голове у него щелкнуло. А что, если это самая обычная подстава? Ловушка, в которую его заманили намеренно?

Все шло уж слишком гладко, быстро и предсказуемо, лихорадочно неслось в его мозгу. И, словно в подтверждение его догадок, их накрыл шквальный огонь с противоположного выступа скалы, заставив всех прижаться к земле. У партизан, судя по всему, прибывших на подмогу товарищам, было огромное преимущество: они находились значительно выше немцев и рассчитывали воспользоваться своим положением в полной мере – захлопнуть ловушку и не выпустить никого.

Итак, получается, что Ставрос – двойной агент и засаду организовал именно он.

– Я задушу его собственными руками, – негромко пробормотал себе под нос Райнер.

Он послал за подкреплением. Вернулись те, кто сопровождал пленных. Но развить наступательный успех так и не удалось. Да и как можно обнаружить горца, скрывающегося в собственных горах?

То, что ему удалось разглядеть во время перестрелки, не внушало оптимизма. В рядах партизан оказалось несколько очень искусных снайперов. Да и сами они не производили впечатления оборванных и изголодавшихся бандитов, так называемых «борцов за свободу». Им противостояли хорошо экипированные и вооруженные люди в мундирах с нагрудными патронташами, в форменных беретах и касках. Эти люди держались уверенно и хладнокровно, зная, что защищают правое дело. При таком раскладе сил итог операции мог оказаться совсем не таким, как планировалось. Райнер отдал приказ к отступлению. Он также распорядился вынести с поля боя всех раненых и убитых.

Битва была проиграна, не успев начаться. Унизительное и обидное поражение. Интересно, сколько еще капканов расставили для них партизаны на пути отступления, устало размышлял Райнер, карабкаясь вместе со своими солдатами вниз по склонам гор. Настроение у всех было подавленным. Недаром говорят, проигравший солдат еле волочит ноги. А впереди маячил еще и разбор полетов. Нужно будет объясняться с руководством, почему столь велики потери в живой силе, почему столько раненых и почему Ставрос обвел их всех вокруг пальца словно несмышленышей.

* * *

Йоланда, притаившись за камнем, вслушивалась в канонаду боя и все больше озадачивалась. Кто ведет бой с немцами? Кто стреляет с противоположной стороны? Андреас уже, наверное, погиб. Или его взяли в плен. Она видела, как немцы забрали и унесли всех своих раненых и повели прочь лишь небольшую горстку пленных. Йоланда насчитала не более десяти человек. Правда, разобрать, кто есть кто, с такого расстояния она не смогла. Немцы ушли, и наступила страшная, отупляющая тишина. Промаявшись еще какое-то время в неизвестности, Йоланда поднялась во весь рост. Несмотря на то что от страха у нее подкашиваются ноги, надо пойти в пещеру и своими глазами увидеть то, что оставили после себя немцы.

Представшее ее глазам зрелище было ужасным. На фронте ей не раз приходилось видеть убитых. Но здесь каждого убитого она знала по имени. Вот Манолис, сын деревенского пастуха, совсем еще мальчишка, а вот Георгос, внук вдовы, их ближайшей соседки. Но среди убитых Андреаса она не обнаружила.

Внезапно она услышала шаги у себя за спиной и в страхе вжалась в стену.

– Kyria, kyria, у нас есть раненые! Скорее!

Молодой парень повел ее ко второй группе вооруженных людей. Видно, это был тот второй отряд, который спешил на соединение с группой Андреаса, но бойцы тоже успели заметить, что кто-то у входа пещеры с помощью зеркальца передает сигналы, давая врагу точное направление. Они моментально сориентировались в сложившейся обстановке и устроили немцам засаду.

Среди раненых Андреаса тоже не было. Она попросила мальчишку снова сбегать в пещеру и постараться найти там чемоданчик с медицинскими инструментами, который муж взял с собой.

– Не бойтесь! – обратилась она к раненым, заметив, что некоторые из них смотрят на нее с недоверием. – Я жена доктора и сама медсестра. Была на фронте. Видела и более страшные вещи. Сейчас я постараюсь помочь вам.

Она медленно двинулась от одного раненого к другому, одним распорядилась наложить жгут, другим сама наложила повязки на открытые раны. Кто-то тихо тронул ее за рукав.

– Там один из наших командиров. Он нуждается в вашей помощи.

Бойцы сгрудились вокруг распростертого на земле тела. Мужчина тяжело дышал, рубашка, насквозь пропитанная кровью, была распахнута на груди. Он поднял на нее глаза и попытался улыбнуться.

– Kyria Йоланда! – прошептал он через силу. – Сделайте что-нибудь с этой проклятой пулей у меня в груди! А как остальные? Ушли? – спросил он, задыхаясь от нехватки воздуха.

Йоланда молча кивнула. Она сразу же узнала британца.

Она опустилась перед ним на колени, быстро осмотрела рану и, взяв запястье, стала считать пульс, стараясь не расплакаться от собственного бессилия.

Бухта Ханья 2001 год

Закуски сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой. Тающий во рту, еще теплый сыр, который греки называют staka, говядина в сладком соусе, хрустящие хлебцы, вино, снова мясо, на сей раз цыпленок в лимонном соусе и, наконец, десерт: торт из манной крупы, обильно пропитанный сиропом и кремом. Впрочем, я на этом празднике жизни скорее чужая, чем полноправный участник пиршества. Аппетит у меня уже совсем не тот, что в молодые годы. Да и местоположение ресторана тоже не способствовало пищеварению. Как можно сидеть здесь под открытым небом и не вспомнить всего того, что происходило на прилегающих улицах и улочках много лет назад? Это для молодых – ночь, музыка, танцы под звездами, веселье до утра. Разумеется, и мне приятно смотреть на красивые лица, видеть полное смешение всех рас и национальностей, и никаких мундиров, никакого комендантского часа, способного испортить любой праздник. Макс и Лоис чему-то весело смеются, Алекс уплетает всю эту вкуснятину за обе щеки, как это могут делать только мальчишки в его возрасте. Небольшой оркестрик в углу зала – лютнист и несколько аккордеонистов – наигрывает лирические народные песни и баллады. И я даже кое-что понимаю из того, о чем они поют. Хорошо, что я вернулась сюда, увидела город отстроенным заново, нарядным, красивым, благоденствующим. Это поможет мне стереть из памяти картины тех разрушений, которые я застала в Ханье в последний раз.

От еврейского квартала и вовсе ничего не осталось. Сейчас на этих улицах множество бутиков, сувенирных лавок, торгующих всякими приманками для туристов, а также ювелирные мастерские, где можно при желании приобрести очень красивые ювелирные изделия и драгоценные камни. И, само собой, бесчисленное количество кофеен и таверн на любой вкус и в любое время дня и ночи. Мне захотелось купить какую-нибудь памятную вещицу в подарок Лоис, что-нибудь исключительно местное. В знак благодарности за то, что она привезла меня на Крит. Хороший предлог, чтобы покинуть ресторан.

– Пойду немного прогуляюсь! – объявила я, поднимаясь. – Буду ждать вас возле машины у бухты.

– Смотри не заблудись! – немедленно встревожилась Лоис. Будь ее воля, она держала бы меня на привязи подле себя.

– Я с тобой! – подхватился Алекс. – Прослежу, чтобы она не потерялась, – сказал он матери.

Я уже собралась сообщить своим драгоценным родственничкам, что, слава богу, пока еще не выжила из ума, но вовремя прикусила язык, ограничившись лишь коротким «спасибо» и вежливой улыбкой.

На улице я рассказала Алексу о цели своей прогулки, и мы отправились на самую оживленную торговую улицу, где, влившись в поток других туристов, занятых приобретением сувениров, стали рассматривать всё подряд: ожерелья, серьги, браслеты, расписные шарфы и кашне, подарочные упаковки оливкового масла. И тут мой взгляд упал на знак на одной из стен, указывающий на синагогу.

– Давай подойдем ближе, – предложила я мальчугану.

Мы спустились вниз по аллее к зданию синагоги, огороженному со всех сторон оградой. Деревянные ворота были уже заперты. Рядом висела доска объявлений, на которой было прикноплено несколько листков с расписанием служб. Чуть ниже сообщалось время открытия синагоги.

Мне обязательно нужно наведаться сюда до отъезда, решила я про себя. В память об Йоланде, моей дорогой и верной подруге.

– Тетя Пен, что ты уставилась на эту стену? – простодушно спросил у меня Алекс.

– Вспоминала. Неподалеку от этого места когда-то жила моя самая близкая подруга, – рассеянно ответила я, возвращаясь в день сегодняшний.

– А где она сейчас?

– Она погибла во время войны, как и много других моих друзей, – коротко ответила я, не вдаваясь в подробности. Зачем ребенку знать об ужасной судьбе Йоланды? – Эта церковь называется синагогой. Моя подруга была еврейкой и посещала эту церковь.

Я помнила эту синагогу еще в руинах. Но после войны ее отстроили заново. Зато вторая, та, в которую обычно ходили Маркосы, исчезла бесследно.

– Пошли дальше, Алекс. Ты не забыл, что мы ищем подарок для мамы?

– Ей тут понравились в одном месте деревянные четки. Она их долго рассматривала. Я покажу тебе эту лавку.

Какое счастье, что рядом со мной в эту минуту есть Алекс, подумала я. Какое счастье, что у нас есть дело, нужное дело, которое отвлекает от невеселых мыслей о прошлом. Прошлое нельзя изменить, но оно – увы! – цепко держится за человека, не отпуская прочь, несмотря на все зримые перемены в окружающей жизни. И вот оно снова обступило меня со всех сторон и сомкнулось, образовав сплошную стену. Ведь именно в этом самом месте, на этой самой улице лично для меня приоткрылась завеса тайны и я осознала, почему осталась на Крите и почему потом никогда не хотела вернуться сюда снова. И чем больше я пялила глаза на произошедшие вокруг перемены, тем сильнее толкала меня память назад, в прошлое, туда, где хранятся мои самые черные воспоминания, которыми я никогда и ни с кем не делилась. Трудно поверить, что когда-то эта улица, сверкающая огнями рекламы, шумная, многолюдная, нарядная, была улицей смерти и отчаяния.

Май 1944 года

После похищения генерала Крейпе и последующей эвакуации его в Египет (о чем большинство жителей Крита, разумеется, даже и не подозревали), настроения в обществе резко изменились. В сердцах людей снова затеплилась надежда, проснулась национальная гордость, вернулось чувство собственного достоинства. Оказывается, враг не так уж и силен, с ним можно бороться и его можно даже побеждать. Оккупанты совсем не уверены в собственной безопасности, коль скоро у них из-под носа крадут их же собственных генералов.

Все улицы в городе патрулировались усиленными нарядами солдат. Военные были крайне подозрительны и проверяли документы у всех прохожих подряд. Пенни почти не выходила на улицу. Стелла подхватила где-то сильную простуду, и на Пенни, помимо работы в кофейне, свалились еще все заботы по домашнему хозяйству и по уходу за детьми. Она лишь изредка выбегала в близлежащие лавки за съестными припасами. Люди из уст в уста передавали рассказы о том, как зверствуют немцы, как методично прочесывают горы, как хватают в горных деревнях всех мужчин подряд и потом привозят их в город для последующих допросов в гестапо. Рассказывали и о нападении на отряд Андреаса, и о том, что якобы партизаны отбили удар и ушли. Но подробностей никто не знал.

Пенни чувствовала себя виноватой. В горах от нее сейчас было бы больше проку. Ведь если идут сражения, значит, есть и раненые. Она не видела Йоланду уже несколько месяцев, а написать ей о посещении ее родителей она так и не рискнула. Вряд ли о таком можно рассказать на бумаге, думала она. Уж если она и решится признаться подруге в том, что встречалась с ее родителями, то только в личной беседе, глаза в глаза.

В кофейне все было относительно спокойно. Никаких конспиративных встреч, никаких полуночных совещаний, затягивающихся до самого утра.

В один из дней Пенни отлучилась в обувную мастерскую на соседней улице. Сапожник, который чинил башмаки сидя на пороге собственного дома, был известен в округе тем, что мастерски восстанавливал изношенную обувку, а главное, делал это недорого. А уж если она вознамерилась снова податься в горы, то без крепких ботинок ей никак не обойтись. Еще на подходе к дому сапожника Пенни разглядела возбужденно галдящую толпу народа. Она протиснулась поближе к центру и увидела, как солдат, выхватив из толпы какого-то старика, вытащил его на мостовую, повалил на землю и стал бить ногами.

– А что он сделал? – непонимающе спросила у людей Пенни.

– Ах ты ублюдок поганый! – неистовствовал между тем немец. – Жидяра!

Старик закрывал лицо руками и жалобно причитал:

– Я же вам ничего не сделал!

Подошли и другие солдаты и тоже стали пинать несчастного ногами.

И тут кто-то из толпы не выдержал и крикнул им:

– Свиньи! Вымещаете всё зло на беспомощном старике, потому что не можете найти своего Крейпе!

Солдаты мгновенно повернулись к толпе, а старик, воспользовавшись моментом, быстро подхватился с земли и растворился среди прохожих.

– Кто сказал? – рявкнул один из солдат, наводя на людей дуло автомата.

Все молчали.

– Выстроиться в один ряд! Документы на проверку!

Пенни стала лихорадочно шарить в кармане фартука в поисках своих документов.

– Поторапливайтесь! – Голос солдата не сулил ничего хорошего. – Что там у вас? – гаркнул он прямо над ее ухом. – Не задерживать остальных!

– Я стараюсь, – пролепетала она, извлекая наконец на свет искомые бумаги.

Солдат грубо выхватил документы из ее рук, посмотрел на нее, потом на фотографию, потом снова на нее.

– Ваши документы просрочены! Имя! – Он оттолкнул ее в сторону.

И тут до Пенни впервые за несколько последних месяцев дошло, что она начисто забыла о том, что ей говорила в свое время Стелла. После первого неудачного похода в мэрию, отпугнувшего ее слишком длинной очередью посетителей, Пенни так и не удосужилась появиться там вторично, чтобы получить законную регистрацию в Ханье. Итак, мало того что ее документы липовые, так они еще и жутко просрочены. Господи, помоги, взмолилась она мысленно.

– Прошу простить меня. Но я была так занята…

– За мной!

– Мне надо в лавку. Моя госпожа очень больна, – стала слезно просить она немца. – Я обещаю! Я перерегистрируюсь в ближайшее же время, только отпустите меня.

Немец наставил на нее автомат.

– Вперед, кому сказал!

Пенни послушно выступила вперед и пошла, провожаемая жалостливыми взглядами остальных людей. Во всем виновата только она сама. Ее вина! Но главное – нет возможности предупредить Никоса о ее задержании. Ей хотелось расплакаться от обиды на себя и от страха за собственное будущее.

Йоланда лично сопровождала траурную процессию. Убитых и раненых вывезли на мулах под покровом ночи. В ближайшем селе совершили церемонию погребения с соблюдением всех церковных канонов. Даже пригласили священника. Тот, правда, поначалу немного нервничал, но отпел усопших как положено.

– Бедные мальчики! – сокрушенно вздыхал батюшка, вглядываясь в лицо каждого из тех, кого он отпевал. – Мы вас никогда не забудем!

Многие скончались от полученных ранений еще там, наверху. Йоланада делала все, что было в ее силах, но раны оказались слишком серьезными. Как говорят в таких случаях врачи, несовместимые с жизнью. Вот если бы рядом с ней был Андреас, то наверняка он спас бы англичанина. Все погибшие были похоронены друг подле друга, в одной братской могиле, а само место захоронения обозначили крестами. Прибавилось черных крестов и на дверях домов в окрестных деревнях как напоминание о том, что в доме сейчас траур.

Однако главное, что волновало Йоланду, – это судьба Андреаса. Неизвестность пугала. Прошло уже несколько дней, а он так и не объявился. Наверное, его взяли в плен, решила она.

Родители мужа тоже переживали за сына. Оставаться на ферме было опасно, Йоланада понимала это слишком хорошо. А потому она предложила свекрам перебраться на время в одну из горных хижин на самых дальних пастбищах.

– Вас там никто не обнаружит. Сможете горевать в стороне от посторонних глаз. Да и за овцами приглядите. Нынче воров вон сколько развелось.

Она помогла родителям Андреаса собраться в дорогу, вместе они нагрузили мула всем необходимым, и старики двинулись в горы. Сама Йоланда решила остаться. Чувствовала она себя неважно. Сказался и ее незапланированный пробег по горам, и переживания последних дней. Болела спина, ныли мышцы живота. В таком состоянии она едва ли сможет снова вскарабкаться по крутым горным тропам. Да и не могла она оставить дом, пока не прояснится судьба Андреаса.

Йоланда даже боялась думать о том, что станется с мужем в тюрьме. Если его схватили, то наверняка будут пытать, а потом казнят. Всех этих мужественных, героических людей ждет только смерть, но лишь после того, как гестаповцы выбьют из них всю необходимую им информацию, всю, до последней капли.

В сложившихся обстоятельствах оставалось единственное решение – последовать за пленными в Ханью и попытаться уже там, на месте, навести справки об их судьбе. Поездка в город в нынешних условиях дело опасное, но не сидеть же ей сложа руки! Перво-наперво нужно найти свои документы, потом взять у деревенского старосты разрешение на поездку. Наверняка он не станет возражать. Придумает какой-нибудь благовидный предлог. Например, женщина везет продукты на рынок. Она так давно никуда не отлучалась из дома, что даже не знала, ходит ли по-прежнему через деревню автобус на Ханью. Надо выяснить расписание, надо взять разрешение, словом, надо действовать. Возможно, в городе ей удастся отыскать Пенни, и вдвоем им будет легче пережить это страшное время. Староста пообещал, что, если объявится Андреас, он обязательно отправит ей в город весточку, чтобы она возвращалась домой.

* * *

Пенни провела в ожидании собеседования с чиновником мэрии несколько часов, пока не предстала перед каким-то служащим в пенсне, облаченным в строгое платье. Она изо всех сил старалась унять нервную дрожь, сотрясавшую все ее тело.

– Пападопули?

Пенни почувствовала, как ее руки стали влажными от страха.

Чиновник вперил в нее свой немигающий взгляд.

– Почему просрочены документы? Разве вам не известен порядок? Или вы не знаете, какое наказание ждет тех, кто не соблюдает режим регистрации?

– Моя хозяйка очень больна. И я не могу отлучаться из дома. Однажды я приходила, но тут была очень большая очередь, а мне нельзя было задерживаться ни на минуту, и я…

– Сколько же болеет ваша хозяйка? Вашим документам уже несколько лет!

– До этого я жила в деревне.

– А где вы обитаете сейчас?

– Я приехала помочь дяде Никосу.

– Никос? Как его фамилия?

– Никос Мандолакис. У него своя кофейня. Его жена очень больна.

Пенни замолчала, пожирая глазами клерка, который принялся внимательно изучать ее бумаги. Может, не стоило этого говорить? А вдруг она сейчас подставила и Стеллу с Никосом?

– Хозяева предупреждали, чтобы я выправила свои бумаги, но я забыла, – торопливо пояснила она.

– Но в бумагах сказано, что вы подвизались при монастыре. Что вы там делали?

– Хотела поучиться на медсестру, но ничего не вышло. Много работы в кофейне. Надо помогать дяде.

Пенни почувствовала, что подозрительность проверяющего возрастает.

– Да вы сплошная загадка, девица Пападопули! – язвительно заметил он. – Впрочем, против вашей фамилии я не вижу никаких предупреждающих пометок. – Он поставил печать на документе. – И все же я должен проверить бумаги еще раз. Вы сильно просрочили. Подождите здесь. – Он указал на стул. – Проследите, чтобы она никуда не ушла, – обратился он к часовому.

Клерк поднялся из-за стола и бросил на нее еще один изучающий взгляд. Трудно было оставаться спокойной, но Пенни села на предложенный ей стул, нервно постукивая левой ногой о плитку пола. Надо немедленно искать выход. Загнав страх куда-то в глубь себя, она изобразила на лице вымученную улыбку и попыталась завязать неформальный разговор с дотошным чиновником.

– А у вас здесь, наверное, тоже полно работы!

Но чиновник пропустил реплику задержанной мимо ушей и молча скрылся за дверями. Да и какой мужчина, в самом деле, обратит внимание на деревенскую замарашку! Старое платье, грубые руки, загорелое до черноты лицо. Ее родная сестра Эффи прошла бы мимо не оглянувшись, если бы случайно столкнулась с ней на улице.

Неужели в этом крохотном кабинете подошли к концу ее странствия по Греции? Страх, отчаяние, сомнения переполняли душу Пенни.

Неулыбчивый клерк возвратился в кабинет и махнул рукой в ее сторону.

– Она может идти! Свободны! – обратился он уже к ней. – Только не забудьте в соседней комнате проставить и остальные печати на документах.

Он вышел за ней в коридор и уже за дверью тихо сказал ей:

– Будьте осторожны, госпожа Афина! Сегодня вам повезло, но так может быть не всегда. И вот еще что: не ходите больше в еврейский квартал. В такое сложное время я бы не советовал вам засветиться там еще раз.

Пенни вышла на крыльцо и даже зажмурилась от неожиданно свалившегося на нее счастья. Невероятная удача! Надо же! Из всех чиновников, работающих в мэрии, ей попался человек, который посочувствовал ей и помог. Что это? Случайность или преднамеренный шаг? Вполне возможно, этот человек бывал у них в кофейне. Быть может, он даже в курсе того, что происходило у них ночами. В любом случае ей крупно повезло. Вот только что он имел в виду, когда заговорил о еврейском квартале? Кажется, он вполне искренне хотел предупредить ее о чем-то.

Поездка в город утомила Йоланду. Да и город встретил ее непривычной сутолокой и шумом. После спокойной деревенской жизни в горах она успела отвыкнуть от городской суеты. Ее раздражало обилие людей на тротуарах, крики, гам, толчея. Но нужно торопиться на рынок, чтобы успеть занять место и постараться продать то немногое, что она взяла с собой: зелень, сыр, яйца.

День обещал быть погожим, и в это ранее майское утро все радовало глаз. Если бы не мысли об Андреасе, то жизнь и вовсе могла показаться прекрасной. Но страх за мужа не оставлял Йоланду ни на минуту. Где он? Что с ним? Может, его уже нет в живых? Йоланда пыталась утешить себя тем, что отсутствие новостей – это тоже хорошая новость, но утешение получалось слабым. Кто в городе сумеет помочь ей разузнать хоть что-то о судьбе Андреаса? Вот если бы ей повезло отыскать Пенни! Но первым делом ей нужно обязательно навестить родителей, даже если они не пустят ее на порог и захлопнут перед ней дверь. Она должна сообщить им, что ждет ребенка. Пусть знают, что их род, несмотря ни на что, продолжается.

Быстро разделавшись с товаром, Йоланда взглянула на свои отекшие ноги. Она устала, жарко, надо бы где-нибудь передохнуть. Пожалуй, в этом городе есть лишь одно-единственное место, где ей будут рады. Клиника Красного Креста. К счастью, она всего лишь в двух шагах от рынка. Как приятно будет снова встретиться с теми, с кем она когда-то работала вместе. Быть может, врачи даже помогут ей разузнать об Андреасе. А если новости, которые они ей сообщат, окажутся плохими, то легче будет пережить горе среди давних коллег и друзей.

* * *

Никос в ужасе вздел руки к потолку, когда Пенни рассказала ему о том, что с ней случилось.

– Ты с ума сошла, моя девочка! Или ты хочешь, чтобы нас всех арестовали? Это хорошо, что ты попала на прием к одному из наших людей. Этот человек постоянно снабжает нас свежей информацией обо всем, что творится в городе.

– Да, я очень виновата, знаю! Но так получилось! Я попала в облаву случайно. Что эти немцы вытворяют на улицах! Тихий ужас!

– Чего же ты хочешь? – пробормотал Никос и стал сосредоточенно перебирать четки, чтобы хоть немного успокоиться. – Надо же им выместить на ком-то свое зло, раз прохлопали похищение Крейпе. Первыми, думаю, возьмутся за евреев. Говорят, на материке их тысячами выселяют из городов и отправляют в концлагеря. Скоро, помяни мое слово, эта катавасия начнется и у нас.

– Тогда мне надо срочно предупредить родителей Йоланды.

– Что тебе сказал наш друг, забыла? Не суй свой нос не в свой вопрос! Не лезь туда, где ты бессильна что-то изменить. Если тебя схватят, то будут пытать, и никто тебе не поможет. Как только Стелле немного полегчает, немедленно отправляйся назад в горы. Вот только еще пропуск на такую поездку надо раздобыть. А это совсем не просто. Все время держи голову опущенной и ни с кем не вступай в разговоры. Надо затаиться и переждать. Очень уж все вокруг спокойно, слишком спокойно. Этакое затишье перед бурей. И это пугает. Недаром старые люди говорят: перед тем как станет лучше, всегда бывает только хуже.

Никос был абсолютно прав, и Пенни, еще не вполне оправившись от пережитого шока, понимала это как никто. Иногда она начинала размышлять о собственной жизни и сама затруднялась с ответом на вопрос, кто же она есть на самом деле, Пенелопа Георг. Студентка, изучающая археологию? Медсестра? Батрачка на ферме? Официантка в кофейне? Она все время в движении, все время меняет цвет и окраску, подобно хамелеону. Из великосветской дебютантки с греческими корнями она за несколько лет умудрилась трансформироваться в почти коренную жительницу Крита. И сколько еще будет продолжаться ее кошмар, когда каждый неверный шаг, неосторожно сказанное слово или случайный взгляд могут стоить жизней многих и многих людей.

Ночью ей приснился страшный сон. Она пытается прыгнуть с высоты в воду, ее преследуют, а она убегает. Еще немного, и ее схватят. Она проснулась в холодном поту и, немного отдышавшись, задумалась. Яснее ясного, что после всего того, что случилось с ней в последние дни, Ханья перестала быть безопасным местом. Надо уходить отсюда, выбираться из капкана до того, как он захлопнется. Интуиция безошибочно подсказывала ей, что вскоре должно случиться что-то очень нехорошее.

* * *

Вылазка Райнера в горы закончилась неудачей. Они не нашли Крейпе. Итогом операции стала лишь дюжина пленных. Доктор Андронакис тоже бесследно исчез. Правда, им удалось задержать Ставроса, ибо Райнер более не верил в его лояльность, но грек на допросах отрицал свою причастность к провалу, клялся и божился, что он сделал все что мог и ни в чем не виновен.

– Откуда мне было знать о готовящейся на вас засаде? – кричал он. – Этот англичанин умен! Сущий дьявол во плоти! А его люди знают каждый камешек на всех самых непроходимых горных тропах. С ними никто не сравнится.

Он заметно нервничал, видно боялся пыток. Его для острастки избили и отправили назад в камеру. В случае чего лишние синяки лишь сделают его легенду еще достовернее. Пусть остальные арестованные по-прежнему считают, что он свой.

Начальство Райнера тоже осталось им недовольно.

– Никаких оправданий! – сказали ему. – Даем вам шанс реабилитироваться. Упаси вас бог, если и на этот раз что-то пойдет не так. Операция должна быть внезапной и совершенно секретной. Мы получили приказ срочно депортировать всех евреев с острова в Афины.

– Но, по-моему, они вели себя тихо и с ними не было никаких проблем, – удивился Райнер. – Откуда такая спешка?

– Приказ сверху, майор Брехт. Зачистка еврейской нации должна быть доведена до конца. Работа в этом направлении уже началась. У нас есть список всех взрослых. Его передал нам их раввин. Теперь следует включить в него и всех детей, вплоть до грудных младенцев.

Райнер молча смотрел в окно.

– Каждый еврейский младенец – это наш личный враг, – продолжал свои разглагольствования его командир. – Все зло в Европе от евреев, и пришло время покончить с ними раз и навсегда. Вы лично будете отвечать за транспортировку людей. Перекрыть все пути, наглухо блокировать квартал, всех погрузить на машины и вывезти. Все должно быть сделано быстро и без излишнего шума. Надо успеть до рассвета.

– А куда их нужно доставить?

– В Агию. Разместить в тамошней тюрьме до получения новых указаний. А за это время задержать все остальных, тех, кто по каким-то причинам отсутствовал дома на момент проведения операции.

Какая ирония судьбы, уныло размышлял про себя Райнер. От лихого парашютиста-десантника до заурядно карателя – вот траектория его военной карьеры. Наверное, так всегда бывает с теми, кто слепо выполняет все приказы. И вот неприглядный, незавидный финал. Он лично будет заталкивать женщин и детей в крытые машины, чтобы препроводить этих несчастных в кромешный ад. Неужели он опустится до подобной низости? Все человеческое в нем противилось этому подлому приказу. Да, но что ему делать? Как поступить?

* * *

Все как раньше, никаких видимых изменений. Йоланду уложили спать в одном из подсобных помещений в подвалах клиники. Почти как во время бомбежек 1941 года, когда здесь же они спасали своих пациентов. Те же больничные матрасы и тот же знакомый запах карболки и эфира. Ее встретили как родную, накормили горячим, осмотрели. И вот она лежит, задрав ноги кверху, и блаженствует. Новостей об Андреасе не было, но, по слухам, и, как ей намекнули, весьма достоверным, подтвержденным чуть ли не самими полицейскими, Андреаса среди арестованных нет. Он слишком известная персона в городе, к тому же человек авторитетный и пользующийся большим уважением. Если бы Андреаса содержали в тюрьме, то кто-нибудь из симпатизирующих ему бывших пациентов, коих у него было много и среди полицейских, обязательно бы об этом сообщил. Быть может, размышляла Йоланда, лежа на кровати и массируя живот, небо даровало мужу жизнь, чтобы он все же увидел собственными глазами своего ребенка. За ночь она немного отдохнет, придет в себя и с самого утра направится в еврейский квартал. Надо помириться с родителями, и первый шаг должна сделать она. Однако утром она проснулась такой разбитой, а ноги ее так распухли, что ей даже не разрешили встать с кровати. У нее не было сил возражать, и, откинувшись на подушки, она снова заснула. Раз уж ей выпала такая счастливая возможность отдохнуть, то надо хотя бы отоспаться всласть.

* * *

Пенни проснулась от громыхания грузовиков. В небо взметнулась ракета. Так было, когда немцы высадились на острове. Но сейчас глухая ночь, что же они задумали на сей раз? Неужели проводят ночные аресты? А вдруг они сейчас нагрянут к ним?

Пенни быстро натянула на себя платье и прильнула к окну. Вереница грузовиков медленно поднималась вверх по улице.

– Не высовывайся! – крикнул ей Никос. – И на двор ни шагу!

В окнах соседних домов мелькнуло несколько заспанных лиц. Люди, разбуженные непривычным ночным шумом, торопливо закрывали ставни и плотнее задергивали шторы.

Пенни крадучись поднялась по лестнице на второй этаж и приоткрыла дверь на балкон, чтобы получше разглядеть, что творится на улице. С балкона хорошо просматривались все окрестности. Она увидела множество солдат, наверное целый батальон, никак не меньше, бегом направляющихся в сторону еврейского квартала. Многие держали в руках громкоговорители.

– Вон! Вон! – услышала она отрывистые команды. – Всем евреям выйти вон.

Послышались крики, плач, залаяли собаки, захлопали двери.

– Они орудуют в еврейском квартале. Выгоняют людей на улицу! – с ужасом воскликнула Пенни.

– Закрой ставни и спускайся вниз! – приказал ей Никос. – Это нас не касается!

– Но надо же что-то делать! – растерянно пробормотала она.

Стелла сокрушенно покачала головой:

– А что мы можем? Ты только взгляни, сколько их там, и все с автоматами. Получим пулю в лоб, и все. Надо переждать, чтобы потом поквитаться с ними и за это тоже.

– Но там же мои друзья – Соломон, Сара! Мне надо идти!

– Афина, постой! Не дури!

Но Пенни уже выскочила на улицу и стремглав помчалась в сторону еврейского квартала.

Неподалеку собралась толпа зевак. Пенни с трудом протиснулась сквозь толпу.

– Куда они их забирают? – спросила она у стоящей рядом женщины.

– Наверное, в тюрьму, – равнодушно пожала та плечами. – Куда же еще? И пусть себе! Скатертью дорога!

Пенни стала проталкиваться дальше, пытаясь издалека разглядеть лица арестованных. Вдруг она увидит родителей Йоланды? Но в тусклом свете факелов она разглядела лишь фигуру капитана Брехта. Он стоял с отрешенным видом, скрестив на груди руки, высокий, импозантный, представительный, и безучастно наблюдал за тем, как его молодчики палками загоняют людей в машины, словно это скот. «Чем же ты так гордишься? – подумала она с ненавистью. – У тебя такой вид, будто ты парад победы принимаешь, никак не меньше».

То и дело слышался детский плач, некоторых детей насильно забрали от родителей. Какая-то девочка уже в машине громко выкрикнула, обращаясь к тем друзьям, кто еще оставался внизу:

– Заберите мои книги, ладно? Передайте Марии, что я обязательно напишу ей, как только мы устроимся на новом месте.

Сзади медленно ковыляли старики. Какая-то пожилая женщина, опирающаяся сразу на две палки, на рассерженный возглас конвоиров поторапливаться величаво взглянула на них и с достоинством ответила:

– Придется подождать!

Другой солдат нетерпеливо пихал в спину двух стариков, по всей видимости супругов, понукая их ускорить шаг. Пенни бросилась к ним. Увы, она обозналась. Это были не Маркосы. Едва ли отыщешь в такой кутерьме Соломона и Сару, подумала она с отчаянием. Но эти старики тоже люди, и им тоже нужна помощь.

– Я помогу вам! – прошептала она, обращаясь к старой женщине. – Вместе нам будет проще. Я из Красного Креста. – Она бросила на солдата испепеляющий взгляд. – Мы, греки, знаем, как обращаться с пожилыми людьми. Стыдно не знать этого!

В первое мгновение солдат даже растерялся, явно не ожидая нарваться на дерзость в таком месте и в такую минуту, но уже в следующее мгновение немец пришел в себя и ткнул ей в грудь автомат.

– Если ты так сильно любишь евреев, то и отправляйся вместе с ними!

Все случилось в один миг, и не успела Пенни опомниться, как уже очутилась в машине. Она машинально нащупала значок сестры милосердия Общества Красного Креста, приколотый к изнанке кармана фартука, потом выпрямилась во весь рост и взглянула на офицера.

«Вот, капитан, полюбуйтесь на дело своих рук. Мерзость, да? Но кто-то же должен был видеть и засвидетельствовать весь этот позор. Наверное, сия участь выпала мне…»

* * *

Райнер наблюдал за происходящим с отрешенностью автомата. Душераздирающее зрелище! Плачущие дети, женщины, старики… Вроде бы обычная карательная акция. Такая же бессмысленная в своей жестокости, беспощадная, как и все остальные. Сколько раз им доводилось вот так же поднимать людей среди ночи, выгонять их в чем есть на улицу, потом расстреливать, сжигать дома, оставляя после себя лишь пепелища. Но сегодняшняя акция, вроде бы одна из многих, была иной, он знал это наверняка. Она ставит жирный крест на их отныне тщетных надеждах добиться хотя бы временного перемирия с непокорным островом.

Ему было стыдно, горько, обидно за себя самого. Все его благие намерения, былые благородные порывы – все это коту под хвост! Вот он стоит и смотрит, как невинных людей отправляют на верную смерть.

Набежала уйма людей, но никто не протестует. Все боятся гестапо, народ запуган до смерти. К тому же горожане голодают, они раздавлены и деморализованны. Какие могут быть протесты? Впрочем, какая-то девушка отделилась от толпы и подалась вперед.

Он безучастно наблюдал за тем, как она помогает старикам вскарабкаться на машину, следил за ее перепалкой с солдатом, за тем, как ее саму затолкали в эту же машину. Он стоял слишком далеко, чтобы вмешиваться. И лишь когда она поднялась во весь рост, он моментально узнал непокорную стать.

Прямо на него в упор смотрела сестра из пещерного госпиталя. Она, конечно же, тоже узнала его. Более того, увидела, так сказать, во всей красе. Можно сказать, в разгар работы. Вот во что он успел превратиться за несколько лет службы на Крите. Заурядный каратель и убийца. Да он весь в дерьме, с головы до ног! Он запятнан кровью, неоправданной и бессмысленной жестокостью и ненавистью всех ко всем. На его совести десятки, если не сотни безвинно погибших людей. Райнер почувствовал странную пустоту в желудке. Отныне ее испепеляющий взгляд, исполненный особого презрения и ненависти, будет жечь его до конца дней. Этот взгляд навсегда лишил его всякой надежды. Но что еще страшнее, он лишил его собственного достоинства, четко обозначив, кто он есть на самом деле.

* * *

Йоланда проспала почти сутки. Она проснулась отдохнувшей и сразу же почувствовала, как неуловимо поменялась атмосфера вокруг. Что-то здесь не то, мелькнуло у нее в голове. Сестры торопливо пробегали мимо, стараясь не глядеть в ее сторону. Все отводили глаза, неестественно улыбались и в один голос твердили, чтобы она никуда не ходила. Видно, случилось что-то неладное. Наверняка дурные новости об Андреасе.

– Почему все так странно смотрят на меня? – спросила она у доктора, осматривавшего ее. – Неужели Андреас…

– Нет, Йоланда! Речь не об Андреасе! – Доктор немного помолчал. – Мужайся и постарайся сохранять спокойствие. Тебе ведь нельзя волноваться. Сегодня ночью немцы нагрянули в еврейский квартал и вывезли прочь всех его обитателей.

– Не понимаю! – уставилась на него Йоланда, мгновенно подхватываясь со своего места.

– Твои родители жили там?

– Да! И дядя Иосиф, и тетя Мириам.

– Боюсь, их всех забрали.

– Нет! Не может быть! – выкрикнула она диким голосом. То, что она услышала, было слишком страшно, слишком ужасно, чтобы быть правдой. Даже немцы не способны на подобную дикость. – Неужели они забрали всех? Мне надо срочно бежать. Я хочу убедиться в этом своими глазами.

– Это неразумно, Йоланда! У немцев на руках списки всех евреев. Наверняка ты тоже числишься в этих списках. Тебя сразу же арестуют.

– А куда их повезли?

– Кто знает? Мы не имеем права спрашивать. Ты же в курсе, наша клиника всецело зависит от военного госпиталя. Они снабжают нас медикаментами. Мы обязаны проявлять ответную лояльность.

– Но мы же представители Красного Креста! Мы не должны позволять им совершать подобные акции! Я сейчас же иду на поиски своих родных.

– Йоланда, успокойся и возьми себя в руки! С такими ногами тебе нельзя никуда выходить! Что же до нашей организации, то я уверен, что представители Красного Креста будут присутствовать при депортации евреев с острова и все запротоколируют как положено.

– Откуда такая уверенность? Неужели никто из соседей не попытался остановить этих нелюдей? Этого не может быть!

– Хорошо, ступай и убедись сама! – устало бросил врач, понимая, что Йоланду не остановишь. – Только надень форму Красного Креста. Надеюсь, она защитит тебя. Напрасно я рассказал тебе все это!

– Я имею право знать правду! – упрямо повторила Йоланда.

– Прошу тебя, Йоланда, будь осторожна! Не вступай с немцами в стычки! Если они узнают, кто ты на самом деле, тебя тут же арестуют и тоже депортируют.

Переодевшись в форму медсестры, Йоланада заторопилась к гавани. С трудом переставляя распухшие ноги, она все еще продолжала надеяться на чудо. А вдруг слухи окажутся ложными?

Но чем ближе она подходила к знакомым улицам, на которых обитали евреи, тем страшнее становилась картина. Первое, что бросилось в глаза, это люди, которые тащили на себе ковры, кухонную утварь, мебель. Сомнений в том, что все они – самые заурядные мародеры, не было. Окна в домах были распахнуты настежь, и по комнатам в поисках сокровищ шныряли незнакомцы. Какие-то женщины остервенело ругались друг с другом из-за постельного белья и подушек, другие срывали с окон гардины и шторы. Вся мостовая и тротуары были засыпаны обрывками фотографий, крошками от печенья и кренделей, обломками рамок и битой посудой. Учиненный разгром поражал своими масштабами. А солдаты, стоявшие неподалеку, лишь посмеивались, глядя на все эти безобразия.

Нет, это не люди, с отчаянием подумала Йоланда. Разве так могут вести себя порядочные, честные люди? Как могли соседи стоять и безучастно наблюдать за тем, как уводят прочь безвинных людей, с которыми они прожили бок о бок столько лет? А потом явиться в их дома и начать хватать все подряд.

На нее вдруг навалилась страшная апатия. Общины больше нет! Немцы забрали всех – ее старых друзей, шумных соседей, равви и всех членов его семьи, ее родителей. Никого не осталось! И она никогда больше не увидит их, по крайней мере в этой жизни. У нее подкосились ноги, и она бессильно опустилась на землю.

В ту же минуту к ней подскочила молодая женщина и помогла встать.

– Я узнала вас! Вы дочь Маркосов, медсестра.

Увидев страх на лице Йоланды, она приветливо улыбнулась.

– Не бойтесь! Я вас не выдам! Мне стыдно за наших! Ведь евреи были нам соседями, мы дружили со многими из них. Моя дочка сидит дома и обливается слезами. Горюет, что потеряла столько подружек. И ваши родители были замечательными людьми. Пройдемте в дом. Лучше не смотреть на все это. В ваших домах сейчас хозяйничает всякий сброд. Ищут сокровища! Ободрали все стены в поисках золота и драгоценных камней. Да будь у несчастных золото, стали бы они ютиться в таких домишках, правда ведь? Ой, вы такая бледная! Сейчас я принесу вам воды! Выпейте! Вам надо немедленно уходить отсюда! Если я вас узнала, то могут узнать и остальные. И не у всех хватит совести промолчать. Не приходите сюда больше. По крайней мере до тех пор, пока на острове остаются немцы.

Но Йоланда уже не слышала ее последних слов.

Ее с головой накрыла пронзительная боль. Такое чувство, что ее всю выворачивает наизнанку.

– Боже! – простонала она. – Неужели началось? Но ведь еще рано. Пожалуйста! Помогите мне! – взмолилась она, обращаясь к хозяйке, и в ту же минуту потеряла сознание.

Июнь 1944 года

Райнер Брехт, замерев по стойке «смирно» перед генералом, почтительно обратился к нему:

– Хочу просить вашего разрешения, герр генерал, отправиться добровольцем на фронт, – проговорил он ровным тоном, не отрывая взгляда от окна и глядя куда-то вдаль поверх письменного стола, за которым восседал его армейский начальник.

Генерал бросил на него изумленный взгляд.

– Почему именно сейчас, майор Брехт? Разве ваша карьера у нас развивается не столь успешно, как вам того бы хотелось? Или вы устали от моря и солнца?

– Мне кажется, я принесу родине больше пользы, находясь там, где труднее всего. – Голос Райнера звучал безжизненно, и взгляд его был все таким же отрешенным. Рациональных объяснений своему поступку он не находил. Знал лишь одно: свою попранную честь он сможет восстановить лишь на настоящем театре боевых действий.

– Странно, очень странно! – вполголоса пробормотал генерал. – Надеюсь, это никоим образом не связано с депортацией евреев? Мне говорили, что вы назвали эту акцию безнравственной. Позвольте заметить вам, молодой человек, не всегда разумно прилюдно озвучивать свои чувства. У вас хороший послужной список, вас уважают подчиненные. Вы подаете прекрасный пример младшим по званию. Нет, вы нужны мне здесь!

– Насколько мне известно, наши несут огромные потери на всех фронтах. Следовательно, нужны свежие силы. Я готов служить где угодно, но только в действующей армии. Мне кажется, что мое пребывание на этом благодатном острове, под солнцем, у теплого моря, несколько подзатянулось. Хочу на фронт.

– То есть вознамерились латать прорехи? Ну-ну! Предпочитаете Восточный фронт или лучше Франция? При всем моем удивлении, отдаю должное вашей храбрости. Знаете ли, защитить все то, что мы завоевали, будет непросто. Пока никто не знает, чем все это может закончиться. Отправляйтесь пока в Афины, а там подумаем, куда и как вас определить. Мы доставим вас на материк самолетом.

– Тогда лучше морем! Я в свое время прибыл на Крит именно самолетом. Теперь хочу опробовать другой вид транспорта. На прощание, так сказать.

– Морские путешествия сегодня сопряжены с большим риском. Британские и итальянские подлодки шныряют вокруг острова день и ночь. Но если вы так настаиваете, то я не буду возражать. Мне искренне жаль, что вы покидаете нас.

– Благодарю вас, мой генерал! – отсалютовал ему Райнер. На душе у него стало легче. Прочь с этого проклятого острова! Пусть фронт! Пусть самое пекло! Пусть верная смерть, но ни минуты больше под этими полуденными небесами цвета лазури.

Май 2001 года

– Ты хочешь сказать, что ресторан, в котором мы вчера ужинали, построен как раз на том самом месте? – разволновалась Лоис, схватив меня за руку. – Но я понятия не имела! Бабушка никогда не рассказывала мне об этом.

– Моя дорогая сестра Эффи просто ничего не знала. Я никому не рассказывала. Вам – первым. После войны люди хотели забыть обо всем, что с ней было связано. Кому нужны были разговоры о всяких ужасах? Людям хотелось просто жить и не думать о том, что пришлось перенести. Сразу после рождения твоей матери Эвадна и Уолтер снова уехали за границу. Зандер вернулся с фронта, такая удача, почти целым. И мы выбросили из головы все наши мрачные воспоминания. Пожалуй, единственный, с кем я могла бы поделиться пережитым, был мой отец, но он, к несчастью, умер. А мама со мной даже не разговаривала. Вот так все было. Хорошо это или плохо – вопрос другой. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что делать вид, будто бы ничего не было, – не лучший способ избавиться от ужасов прошлого. Сказать честно, я и сама не понимаю, как я тогда выжила.

– А твоя подруга? Она осталась в живых?

– Нет. Исчезла бесследно, как и многие другие евреи. Греция – это вообще отдельная тема. После войны там началось затяжное противостояние, вылившееся в конце концов в самую настоящую гражданскую войну. После войны я пыталась разыскать Йоланду, узнать хоть что-то о ее судьбе, писала людям, с которыми она зналась, – все было напрасным. Однако коль скоро я снова оказалась на Крите, то, конечно, постараюсь навести справки. Хочу отдать дань ее светлой памяти.

– А мы вам поможем, – немедленно вызвался Мак. – Будем ходить везде вместо вас. Знаете, мой отец тоже не любил говорить о войне. Он вернулся домой и попытался зажить прежней, довоенной жизнью. К сожалению, брак его распался, и через какое-то время он женился вторично. Можно сказать, что я поскребыш, дитя его преклонных лет.

– Что ж, на сегодня мрачных воспоминаний достаточно, – подвела я черту под прошлым. – Завтра мемориальные торжества, а потому давайте весь сегодняшний день проведем как самые обычные туристы. Будем отдыхать, развлекаться, наслаждаться жизнью. Есть свежие идеи, Мак?

– Знаю одно прекрасное местечко! Там полно ресторанов и магазинов на любой вкус. Предлагаю наведаться в Ретимно. Не возражаете?

Я молча кивнула в знак согласия. Не хотелось остужать его энтузиазм. Этот прелестный городок я в свое время увидела сквозь просветы в закрытом грузовике, когда нас увозили из Ханьи. Однако хватит об этом! Сегодня мы просто отдыхаем. Но куда мне деться от всех тех ужасов, которыми полнились мои последние дни на Крите? Такое невозможно забыть, а вот досаждать молодым грузом своих малоприятных воспоминаний, пожалуй, не стоит. Кажется, меня ждет еще одна страшная ночь, и прежние кошмары снова будут терзать мое воспаленное воображение.

Тюрьма Агия Июнь 1944 года

Отсутствие фамилии Пенни в списках вызвало у тюремного начальства определенное замешательство. Как и тот факт, что она представилась сестрой милосердия Красного Креста.

– Тогда как вы оказались в этом грузовике? – Начальник караула смотрел на нее с нескрываемым подозрением.

– Я помогала старикам взобраться в машину, а в результате оказалась в ней и сама.

Пенни обвела взглядом окрестности. Она была наслышана об этой мрачной тюрьме. Что ж, самые худшие слухи подтвердились полностью. Угрюмое здание, похожее на неприступную крепость, отгороженное от остального мира высокими крепостными стенами.

– Значит, вас все же арестовали?

– За что? За то, что я помогала людям? Нет конечно! Я же вам говорю! Я представитель Красного Креста. Мы ухаживаем за слабыми и больными стариками.

Пенни попыталась воздействовать на тюремщика чистосердечным взглядом, но он лишь еще сильнее насупился, разглядывая ее.

– Так вы еврейка?

– Нет. Меня зовут Афина Пападопули. Вы же видите, что все мои документы в порядке. Я из Красного Креста.

– Да, но вы не в форме.

– Послушайте! При чем здесь моя форма? Вот мой значок! Я просто не успела переодеться в этой спешке, только и всего!

Замешательство тюремной охраны еще более усилилось, но в итоге ее отпихнули в сторону и занялись остальными. Она лишь могла наблюдать за тем, как арестованных после обыска и сдачи всех личных вещей уводят в сопровождении конвоиров и собак прочь.

Ее собственные документы были направлены для отдельной проверки. Солдаты бросали в ее сторону ухмылки и сальные взгляды. Пенни почти физически ощущала опасность, буквально разлитую в воздухе. В конце концов ее затолкали в какую-то сырую камеру, где уже находилось не менее двадцати сиделиц. Женщины жались друг к другу, пытаясь хоть немного согреться таким образом.

Все глазели на нее с нескрываемым интересом.

– Еще один ягненочек на заклание! – негромко промолвила девушка в разорванном платье, которое она попыталась собрать воедино с помощью обрывков веревок. – Добро пожаловать в ад!

И тут же на Пенни обрушился град вопросов.

– Откуда ты?

– Тебе известно, что случилось с…

– Когда нас отсюда увезут?

Ответов у нее было мало. Она уже поняла, что большинство обитательниц камеры – это женщины, уличенные в сочувствии партизанам или даже в том, что они сами являются партизанками. Многих схватили тогда, когда они носили еду мужьям и братьям. Кого-то предали свои же соседи. Все они приговорены к исправительным работам в концлагерях. Судя по их облику, женщин били, кого-то пытали, быть может даже насиловали. Перед ней на грязной соломе лежали сломленные, морально раздавленные существа.

Все, что она могла им сообщить, – это то, как проходила депортация евреев, которую она видела собственными глазами. Ей хотелось помочь несчастным, но теперь она вряд ли что сможет для них сделать.

– Тебе нужно поскорее отсюда выбираться, – наставительно заметила одна из женщин. – Ты обязана рассказать руководству Красного Креста о тех безобразиях, что здесь творятся. По ночам здесь такие крики!

Выбираться! Легко сказать! Только как это сделать? Пенни уже начала терять счет дням, проведенным в тюрьме. Никто не торопился выпускать ее на волю, никто не знал, где она и что с ней, никого, судя по всему, не волновало, что она вместе с другими арестантками валяется на полуистлевшей соломе в душной, забитой до отказа людьми, грязной, пропахшей зловонием и нечистотами камере. Единственным послаблением для всех них являлась ежедневная короткая прогулка в тюремном дворике. Пенни лишилась сна. Да и разве можно было заснуть под аккомпанемент душераздирающих криков, под звуки автоматных очередей и одиночных выстрелов, под громыхание кованых сапог по каменным плитам коридоров? В такие минуты ей становилось особенно страшно. Каким ветром ее занесло в этот кромешный ад? Где сейчас Соломон и Сара? Сумела ли спастись Йоланда? На все эти вопросы у Пенни не было ответов.

Но вот наконец наступил день, когда всех женщин вывели из камеры, построили в колонну и объявили им об отправке в концлагерь.

Пенни потребовала встречи с дежурным офицером.

– Я приехала сюда добровольно, чтобы помогать старикам. А потому требую, чтобы меня немедленно отправили назад в Ханью.

– Требую? – издевательски рассмеялся конвоир. – Здесь никто не имеет права требовать! Встань в строй!

– Но это возмутительно! Меня даже не судили. У вас против меня ничего нет. Почему же вы держите меня здесь?

Конвоир с размаха ударил ее прикладом прямо по лицу.

– Заткнись, сука! Ты же у нас большая любительница евреев! Вот и получай! – Пенни отшатнулась, едва не упав на землю. – Вперед! Кому сказано! И помалкивай впредь, иначе будет хуже.

Сокамерница помогла ей удержаться на ногах, и они медленно побрели вслед за остальными. Значит, ее тоже отправят в концлагерь вместе с другими женщинами. Вот уж воистину, от судьбы не уйдешь. Возмездие по-немецки все же настигло ее. А чем она лучше, если разобраться? Пожалуй, грехов у нее перед этой властью будет еще поболе, чем у этих несчастных, особенно если вспомнить о ее активной работе в рядах Сопротивления.

Всех узников вывели во двор и погрузили в машины, целый караван крытых грузовиков. Потом началась медленная, долгая дорога через Ханью на восток к Ираклиону. Первую ночь узники провели в турецкой крепости, неподалеку от крохотного городка Ретимно. Спали прямо на каменном полу. На рассвете следующего дня их снова разбудили и снова рассадили по грузовикам. То было страшное в своей безнадежности путешествие. Даже они, молодые, чувствовали, что силы на исходе. А что говорить о стариках и больных? Тех, кто не выдерживал всех тягот этого ужасного маршрута и умирал, попросту вышвыривали из машин, оставляя тела гнить возле дороги.

Но даже в таких нечеловеческих условиях Пенни старалась не терять надежды, лихорадочно пытаясь найти выход из тупика, в котором очутилась по своей воле. Вряд ли стоит еще раз заводить разговор о Красном Кресте. У нее нет формы, нет соответствующих доказательств, что она представляет эту организацию на законных основаниях. Пожалуй, даже назови она свое истинное имя, это никого не впечатлит. Подумаешь, англичанка Пенелопа Георг! Она так долго жила под чужим именем, что мало кто теперь помнит настоящую Пенелопу. И кому сейчас до нее дело? К тому же у нее нет паспорта. Он утерян давным-давно. А без паспорта трудно будет доказать, что она англичанка.

Пенни вглядывалась в лица своих подруг по несчастью. С какой тоской они смотрят на дорогу. Быть может, все эти женщины видят свой любимый остров в последний раз. А кто оплачет ее уход из этой жизни? Разве что Брюс с Йоландой, если они еще живы. Впрочем, Брюс превратился для нее уже в почти миф. Прошло ведь столько времени с момента их последней встречи. Где он? Что с ним? Наверняка, как всегда, в гуще событий, ведет свой праведный бой с врагом не на жизнь, а на смерть. Мысль о Брюсе согревала душу и примиряла с неизбежным. «Тебе некого винить, – размышляла она, переполняемая необъяснимым чувством гордости за собственную судьбу. – Ты сама выбрала свой жребий, сама распорядилась своей жизнью, так будь же готова достойно встретить и ее конец».

Пенни только пыталась делать то, чему меня учили, и она будет это делать несмотря ни на что. Ее профессия даст ей силы выжить, сделает жизнь осмысленной, позволит даже в это страшное время сохранить достоинство и честь. Она представитель Красного Креста, и если после всего, что выпало ей на долю, ей суждено выжить, то остаток своей жизни она посвятит борьбе за то, чтобы никто и никогда больше не испытал тех ужасов, которые пережили они.

* * *

Райнер не стал тянуть с отъездом. Прощание с однополчанами и подчиненными было скорым, и спешка была вполне понятной. Все понимали, что во Франции вот-вот откроется второй фронт. Ясно было также и то, что союзники, многократно усиленные мощью американской армии, быстро вынудят Францию капитулировать. Об этом предпочитали не рассуждать вслух, но сосредоточенные, серьезные лица офицеров были красноречивее всяких слов. Согласно приказу Райнер должен был отвезти свои документы в штаб на виллу Ариадна, после чего первым же судном отправиться из Ираклиона в Пиргос.

Все последние дни Райнер пытался отыскать хоть какой-то повод, чтобы пожалеть о столь скоропалительном решении, искал и не находил. Разве он повел себя подло и трусливо? Бросил товарищей и убежал с поля боя? Напротив! Трусливо было бы оставаться здесь и дольше. Сидеть сложа руки в тепле и комфорте, ожидая неминуемой развязки.

Все последние дни он не переставая думал о медсестре из пещер. Он знал, что арестованных уже вывезли из тюрьмы под конвоем. В сущности, ему больше не было дела до всех этих обреченных на верную смерть людей. Но ведь недаром говорят, что все зло в мире происходит только потому, что хорошие люди поворачиваются к злу спиной и стараются ни во что не вмешиваться. Печально наблюдать за собой со стороны. Несколько лет, проведенных на Крите, сделали его черствым и бездушным эгоистом. Жертвы среди гражданского населения его вообще перестали трогать. Главное, о чем он пекся всегда, – это безопасность его солдат. А сейчас вот он бросает и их.

Ходили слухи о том, что очень скоро Ханью превратят в неприступную крепость, отгородят от остального острова железным кольцом дзотов, а если случится худшее, то гарнизон будет обороняться до последнего. Нет, все же хорошо, что он уезжает. И будь что будет.

В порт его везли в сопровождении вооруженной охраны. Передвигаться по дорогам острова без конвоя стало опасным. Конечно, лучше было бы отправляться в путь из бухты Суда, но вражеские подлодки атаковали там корабли, стоявшие на рейде. Несколько кораблей затонуло, перекрыв выход в море. Всю ночь накануне отплытия Райнер пропьянствовал в портовой таверне неподалеку от виллы Ариадна в компании других офицеров. Те рассказывали ему о бесконечных военно-полевых судах, трибуналах, отставках и понижениях по службе, которые последовали после похищения Крейпе. Но все хитросплетения местной политики уже мало занимали его. Скорее бы на фронт, думал он, туда, где еще сохранилось настоящее фронтовое братство и где люди просто выполняют свой военный долг, и ничего более.

– Между прочим, ты плывешь в Афины в веселенькой компании! – развязано пошутил один из его собутыльников. – Правда, все решено! Но тебе скажу по большому секрету.

Райнер посмотрел на него непонимающим взглядом.

– На твоем судне перевозят евреев. Много, несколько тысяч! Их потом всех отправят в Аушвиц.

– Откуда ты взял эти тысячи? – удивился Райнер, чувствуя, как все внутри у него напряглось. – Их здесь от силы было несколько сотен.

– О, один еврей – это уже тысяча! – пьяно расхохотался офицер и залпом осушил кружку пива.

Райнер промолчал. А какой смысл вступать в полемику с пьяным? Итак, рок идет за ним по пятам. Даже покинуть этот проклятый остров ему не удастся как другим: спокойно и без излишних эмоций. Или он всерьез полагает, что его судьба каким-то странным образом связана с судьбой этих евреев?

Май 2001 года

Райнер устроился на скамейке неподалеку от кафедрального собора, прямо напротив музея. Он уже ознакомился с экспозицией, увидел все археологические находки, полюбовался красивейшей керамикой и античными статуями. Он постарался все сделать по максимуму, чтобы забыть о последних днях своего пребывания на Крите. Сегодня здесь все иначе: сотни туристов со всех уголков мира приезжают, чтобы полюбоваться памятниками античных цивилизаций, восхититься красотой архитектурных и скульптурных шедевров, чему-то научиться у древних мастеров. Вот группа школьников с блокнотами, в которые они прямо на ходу зарисовывают самые интересные экспонаты. Глаза у них горят, им все так интересно, все хочется потрогать. Дети красиво одеты, все они ухоженные, здоровые. Ничего общего с теми нищими замарашками, которые когда-то жалобно выпрашивали у оккупантов хлеб, протягивая к ним свои исхудалые ручонки. Тем детям не довелось посидеть за школьной партой.

Вся бухта расцвечена государственными флагами. Идет неделя памяти битвы за освобождение Крита. В субботу вечером состоится торжественная церемония в самой бухте Суда. Интересно будет взглянуть на их ветеранов. Поди, такие же старики, как и он сам. Когда-то говорили, что подлецы не доживают до старости. Он мысленно улыбнулся подобной наивности. К разочарованию для всех этих романтиков, старость приходит ко всем. И к подлецам тоже. Интересно, интересно! А вдруг кто-нибудь из английских ветеранов поможет ему прояснить послевоенную судьбу медсестры из пещер?

Ираклион Июнь 1944 года

Еще одна ужасная ночь на каменном полу, в давке, в духоте, в зловонии, от которого передохли бы даже крысы. Тюрьма была забита до отказа. Судя по всему, депортации подлежали не только евреи и партизаны, но и военнопленные, которые все еще находились на острове. Говорили, что за всеми ними пришлют большой пароход.

А между тем охранники умело сортировали узников на отдельные группы. Пенни лишь мельком увидела евреев и поразилась обреченности на их лицах. Все смирились с неизбежным, никто не пытался протестовать. Ее собственная попытка окончилась лишь синяком под глазом. Потом шепотом из уст в уста стали передавать потрясающую новость: союзники наконец высадились во Франции. Неужели война действительно близится к своему завершению и свобода близка?

К вечеру за ними снова пришли грузовики, и конвой медленно тронулся в сторону порта. Как замечательно было увидеть необъятную морскую гладь, вдохнуть свежий морской воздух. В душе снова затеплилась надежда – и тут же угасла, стоило Пенни взглянуть на судно, которым их будут транспортировать на Большую землю. Крохотный пароходик с одной закопченной трубой, из которой валил густой дым. Самое настоящее корыто. И куда же они собираются затолкать всю эту кучу народа? Повсюду в гавани были видны следы недавних бомбежек: остовы обгорелых кораблей, круги мазута на воде.

Впрочем, времени на разглядывание не было. Всех заключенных выстроили в один ряд, и началась посадка с обязательной сверкой документов и уже привычным подсчетом общего числа узников. Да, еще ни разу в жизни она не отправлялась в путешествие под прицелом автоматов. «Смелость, смелость и еще раз смелость», – меланхолично повторила она по-французски известные слова Дантона. Завтра утром она снова увидит Афины. А куда потом?

Райнер стоял на палубе и наблюдал за тем, что происходит внизу. Пароход старый, развалюха, да и только. Удивительно, как он вообще уцелел во время последней ночной бомбежки. На таких стареньких, давно уже отработавших свой век судах обычно перевозят солдат. В качестве сопровождения – два парусника с пушками на борту. Что ж, если им повезет, то завтра утром они уже будут в Афинах.

Началась посадка заключенных. Райнер видел, что помимо депортируемых евреев везут еще и большую группу военнопленных, главным образом итальянцев. Особняком держалась небольшая кучка гражданских, видно из числа партизан или сочувствующих им. В общей сложности человек четыреста, если не больше. Куда же они затолкают всех этих бедолаг, подумал он почти сочувственно. Ведь трюм совсем небольшой. А в очереди – дети, старики, много женщин. В эту минуту взгляд его упал на одну из них, и он с ужасом узнал в высокой, много выше остальных, женщине свою медсестру. Светлые волосы, заплетенные в косу, издали были похожи на толстую веревку. Он замер, не в силах отвести от нее глаз.

Все остальные несчастные были для него обычными порядковыми номерами, он не знал их имен, его не интересовала их дальнейшая судьба. Но она! Горделивая англичанка! Мужественная медсестра! Как же ловко она обвела его вокруг пальца! Пенелопа Георгиос. Он не забудет, с каким ледяным презрением смотрела она на него там, на площади. Да, но почему ее отправляют вместе с остальными узниками?

* * *

«Потерпи, потерпи, – уговаривала себя Пенелопа. – Еще несколько часов, и все будет кончено». Их сгрузили в темный трюм словно скот. Люди стояли, прижавшись друг к другу, в невыносимой духоте, без глотка свежего воздуха.

То и дело слышались негромкие стенания: «Я задыхаюсь!», «Воздуха! Мне не хватает воздуха!», а ведь впереди еще целая ночь, которую нужно будет провести вот так, стоя. Скольких еще узников они недосчитаются к утру? Чтобы отогнать прочь пугающие мысли, Пенни представила себе, что она снова в доме Ике, сидит под своей любимой оливой, а кругом убаюкивающе жужжат пчелы, собирая цветочную дань на окрестных лугах. А потом она перенеслась в Шотландию, стала вспоминать, как ловко карабкалась когда-то по скалистым утесам, омываемым неприветливым Северным морем. Как там было привольно, как вкусно пахло вереском и свежескошенным сеном! Но если она все еще в состоянии вспоминать о хорошем сейчас, в этом аду, значит, у нее еще есть силы. Значит, она еще может побороться с адом.

Она принялась изо всех сил колотить в тяжелую дверь.

– Будьте же милосердны! Сжальтесь над нами! Здесь нечем дышать! Я сестра милосердия Красного Креста. В Афинах я сообщу обо всех творимых вами безобразиях. Позор! Нельзя обращаться с людьми, будто это скот! – Она продолжала отчаянно барабанить в дверь, ни на что, впрочем, не надеясь, но, к ее изумлению, дверь вдруг слегка отворилась и показалась узкая полоска света. Струя свежего воздуха ударила в лицо.

– Пенелопа Георгиос! Медсестра из Красного Креста! – рявкнул солдат в проеме. – На выход!

– Да, это я! Сестра Георгиос! – Пенни стала энергично проталкиваться вперед. Повернувшись к своим товаркам, она крикнула: – Я скоро вернусь! Я заставлю этих конвоиров самих спуститься сюда!..

– Вперед! – подтолкнул ее немец, и дверь с лязгом захлопнулась за ее спиной. Она услышала громкий стон сотен людей, снова оказавшихся взаперти. Подталкиваемая в спину дулом автомата, она поднялась по железной лестнице наверх. Откуда они узнали ее настоящее имя? Она машинально нащупала в кармане свои фальшивые документы и значок медсестры. Надо готовиться к худшему.

На палубе сгрудились солдаты и члены команды, но при виде Пенни они молча расступились, образовав круг. В центре круга лежал солдат и громко стонал от боли. Из руки обильно сочилась кровь, а из рукава рубашки торчала кость.

– Морфий! Вы давали ему морфий? – спросила она на греческом, но никто не понял, и ей пришлось повторить вопрос уже с помощью жестикуляции. Солдаты согласно закивали головами.

На таком утлом суденышке врач не предусмотрен, но должна быть аптечка или хотя бы средства оказания первой помощи. Она повернулась к членам команды и попросила срочно принести ей все, что есть. Раненому нужно немедленно наложить шины и сделать бандаж. Однако это будет непросто. Мужчина мертвецки пьян, стучит ногами, извиваясь от боли.

– Держите его крепче! – приказала она его товарищам и принялась за работу.

Она не чувствовала к раненому ни капли жалости. Тот по пьяни наткнулся в темноте на какую-то железяку и распорол себе руку до самой кости. Нет, жалости не было. Просто она быстро и профессионально делала свое дело, одновременно наслаждаясь возможностью подышать свежим воздухом. Но вот рана обработана, шины наложены, сделана тугая повязка. К сожалению, этот выживет и через какое-то время снова будет готов убивать. Но все же интересно, как они узнали ее имя.

– Спасибо! – услышала она у себя за спиной мужской голос, говоривший на английском. – Я был уверен, что вы справитесь безукоризненно.

Пенни повернулась на голос и увидела Райнера Брехта. Он стоял неподалеку и курил, внимательно глядя на нее.

– А вы как оказались на этом судне? – спросил он у нее. – Вас здесь быть не должно.

– Здесь никого не должно быть из тех, кто внизу, – ответила она, стараясь сохранять самообладание. А он здорово изменился, подумала она, взглянув на осунувшееся лицо офицера. Волосы выгорели добела, но на висках уже седина. А что он здесь делает? Куда направляется? Вопрос уже готов был сорваться с ее уст, но в это мгновенье страшный взрыв, раздавшийся откуда-то снизу, потряс все судно. Видно, напоролись на мину. Немедленно завыли сирены, послышались команды, но судно уже перестало быть управляемым. Двигатели заглохли, свет погас. Ударной волной Пенни отбросило куда-то в сторону, она ухватилась за стенку, пытаясь сориентироваться в кромешной тьме среди орущих и мечущихся в растерянности людей.

– Сюда! – услышала она голос Брехта. – Где спасательные жилеты?

Пароход стал стремительно крениться набок, видно, пробоина образовалась по самому центру судна. Члены команды еще пытались спустить на воду шлюпки, но вода прибывала столь стремительно, что все их усилия были тщетными. Пароход буквально на глазах погружался в воду.

– А что с теми, кто внизу? – в отчаянии выкрикнула Пенни. – Выпустите их! Я пойду помогу им!

– Нет! – Брехт железной хваткой вцепился в ее запястье. – Нет, мисс Георг, вы останетесь на палубе. Туда нельзя. Это верная смерть.

– Отпустите меня! – попыталась она вырваться. – Так нельзя! Они ведь утонут! Это бесчеловечно!

– Им уже не поможешь! За мной! – Он еще сильнее сжал ее руку.

И тут раздался второй взрыв – такой оглушительной силы, что судно раскололось надвое и, объятое вихрем пламени, мгновенно скрылось под водой.

Пенни пришла в себя от холода. Она не помнила, как очутилась в воде, и сейчас плыла, подчиняясь исключительно какому-то неведомому инстинкту, толкавшему ее навстречу жизни. Рядом плыл Брехт, одной рукой стараясь придерживать ее на плаву.

Пенни ничего не чувствовала. На нее вдруг снизошло странное спокойствие, словно она в тысячный раз видит один и тот же сон, который успела уже выучить наизусть. У них не было времени на размышления. Они просто плыли и плыли, сражаясь с волнами, подгоняемые страхом, что их тоже может затянуть в громадную воронку, которая образовалась после того, как судно ушло на дно. Прочь, прочь от этого проклятого места, прочь от всех ее товарок по несчастью, прочь от Соломона и Сары Маркосов, прочь от всполохов огня, от языков пламени на воде, от обломков судна и мертвых тел, мешающих плыть. Один из двух парусников сопровождения под названием «Гера» уже спешил к месту крушения.

Силы ее таяли. Пенни охватила паника, что она не сумеет выбраться из этого кровавого месива и сейчас пойдет ко дну вслед за теми, другими, но всякий раз, когда она начинала погружаться в воду, сильная рука подхватывала ее и снова вытаскивала на поверхность. А потом их заметили и подняли на борт вместе с другими раненными, обгорелыми, умирающими жертвами кораблекрушения. Потерянные лица, бессмысленные, объятые ужасом глаза. Большинство еще не пришли в себя от пережитого потрясения и не оправились от шока.

Спаслись в основном те, кто находился на верхней палубе: солдаты охраны, члены команды, несколько пассажиров. Она всматривалась в их лица в тщетной надежде обнаружить среди уцелевших хотя бы одного узника. Никого! Все, кто находился в трюме, обрели могилу в пучине моря.

Брехт жадно курил, стараясь остановить озноб. На какую-то долю секунды Пенни почувствовала к нему сострадание. Ведь этот человек совсем недавно спас ее, можно сказать, вытащил с того света. Но она быстро подавила в себе робкие ростки сентиментальных чувств. За годы оккупации она достаточно насмотрелась на зверства, которые могут творить такие вот рыцари.

Пенни устало опустилась на палубу вместе с остальными. Ей страшно хотелось пить и спать. А еще она вдруг почувствовала необыкновенную жажду жизни. Ей захотелось жить и жить и продолжать делать свое дело. Кто-то дал ей одеяло и сухую одежду, штаны и тельняшку. Когда они на короткое время зашли на остров Санторини, чтобы сообщить о гибели судна, никто не поинтересовался, почему она оказалась среди остальных спасенных. «Гера» медленно взяла курс на бухту Пирей, везя на своем борту напуганных, израненных людей, успевших побывать в аду и вернуться из него живыми.

Часть 5 Примирение

Женщина в черном сидит

В Малеме и плачет,

Держа на руках

Безжизненное тело,

Омывая его своими слезами,

Осыпая лепестками роз.

Она рыдает и изрыгает проклятья.

Гитлер! Чтоб ты подох!

Чтоб ты больше никогда не родился!

Олимпия Кокотсаки-Мантонаки «Плач Олимпии»

Май 2001 года

Я проснулась, разбуженная ярким светом солнца, который пробивался сквозь створки ставен. Сегодня мой кошмар был особенно зримым. Я чувствовала на губах соленую морскую воду, видела лица тех, кто уже пошел ко дну. Сквозь толщу воды они смотрели прямо на меня. Почему я спаслась? Почему именно мне выпал этот счастливый шанс, одной из всех? Никто и никогда в послевоенной истории не обмолвился потом ни словом о том, что случилось с евреями Крита. Древняя община перестала существовать за считаные секунды, и на этом поставили точку.

Кто-то, быть может, скажет, что лучше уж такая смерть: мгновенная и сравнительно безболезненная. Ведь в Афинах их ждали товарняки, в которых раньше перевозили скот и которыми их должны были везти на север Германии в один из лагерей смерти. Но я не соглашусь с такими, с позволения сказать, оптимистами. Смерть есть смерть, и о ней надо помнить. До сих пор неизвестно, отчего произошел взрыв. Была ли то британская подлодка, намеренно протаранившая дно, или глубоководная мина, заранее установленная на пути следования судна. Никто не удосужился объяснить. Да и зачем? Ведь это всего лишь мелкий, незначительный эпизод в ходе такой изнурительно долгой и такой кровопролитной войны. Столько кораблей отправили на дно за эти годы.

Что мне рассказать близким? Как объяснить, почему именно меня спасал этот немец, оставив за скобками своего рассказа все остальное? Пока я плохо представляла себе, как мне подступиться к решению столь сложной шарады. Я настолько привыкла хранить в тайне от семьи многие эпизоды своей военной жизни, что это не просто вошло в привычку, а уже въелось в плоть и кровь.

Постарайся выбросить из головы весь этот вздор в свой последний день пребывания на острове. Живи настоящим, веселись и ликуй, забудь ночные кошмары. Ведь это и твой праздник тоже. А слезы оставь на потом, когда начнется поминальная служба.

Хорошо, что Мак отправился на церемонию вместе с нами. В этой толчее, среди обилия машин и патрульных полицейских на мотоциклах мы бы едва ли справились с управлением. А он умело припарковал машину, втиснув ее в свободное пространство рядом с другими автомобилями, которыми была заставлена узкая лужайка на подходах к Военному кладбищу, где покоится прах солдат и офицеров стран Содружества. Стояла прекрасная погода, солнце висело высоко в небе, озаряя от края и до края всю бухту Суда, кстати самую большую островную бухту в Европе.

Все мы приоделись в соответствии с торжественностью мероприятия. Мак – в строгом блейзере, Лоис – в чем-то белом, хорошо оттенявшем ее великолепный загар, я – в темном жакете и с аксессуарами в виде шелкового шарфа и солнцезащитных очков. Даже Алекс, вопреки обыкновению, смотрелся очень нарядно в белой рубашечке и шортах. На лужайке уже играл духовой оркестр. Музыканты, облаченные в парадную форму солдат британской армии – алые мундиры с золотым шитьем, – самозабвенно извлекали из труб именно те звуки, которые могут извлечь только военные оркестры британской армии.

Неподалеку стояла группа ветеранов в беретах и темно-синих блейзерах. Медали позвякивали у них на груди, когда они здоровались, окликая друг друга по именам. Многие держали в руках венки из алых маков. Критские ветераны в черных рубашках, бриджах и высоких сапогах стояли у входа на кладбище рядом с большой толпой официальных лиц в строгих костюмах и военных мундирах всех родов войск всех стран Содружества. У меня перехватило горло. Я уже отвыкла от многолюдных мероприятий, да, сказать по правде, и не была готова к такому размаху торжественной церемонии.

Я бросила взгляд на гавань. Когда-то она была черна от дыма и гари и до отказа забита остовами разбитых кораблей. Сегодня же на рейде замерли военные корабли, приготовившиеся отсалютовать павшим героям артиллерийскими залпами. А где воронки от многочисленных фугасов и бомб, градом сыпавшихся на порт в первые дни войны? Сегодня все прибрежные склоны гор застроены шикарными отелями и виллами.

Мы медленно приблизились к огромному кресту, установленному на центральной аллее кладбища. Оттуда нам будет лучше видно все происходящее. Нам тут же раздали листки с напечатанным текстом гимнов и псалмов. Я невольно усмехнулась. Все продумано до мелочей и отлажено как часы. Наверняка в мероприятиях участвует кто-то из членов королевской семьи, а следовательно, все должно пройти без сучка без задоринки, с сугубо британской пунктуальностью.

Колонну ветеранов возглавил волынщик. Он сыграл призывный сигнал, и колонна, держа в руках гирлянды живых цветов и венки, медленно двинулась в сторону креста, где их уже поджидал священник, чтобы лично приветствовать каждого. Я почувствовала, как увлажнились мои глаза за стеклами темных очков.

Церемония длилась долго, и я искренне обрадовалась, когда мне предложили стул. Вначале было возложение цветов, затем сама служба с исполнением торжественных гимнов и благодарений. Потом своими надтреснутыми голосами мы, сопровождаемые залпами артиллерийского салюта, дружно пропели национальный гимн Великобритании. Все это впечатляло.

Я была рада, что участвую в церемонии на, так сказать, анонимных началах. Это позволило мне пройтись по аллеям кладбища без сопровождения. Бесконечные ряды белоснежных надгробий, все радует глаз своей чистотой и ухоженностью: ярко-изумрудные газоны, бордюры из пурпурных роз, имена, выбитые золотом. Мужчины, женщины, жизнь большинства из них оборвалась на взлете, едва успев начаться. Печаль и скорбь витают над этим местом упокоения. А еще воспоминания, будоражащие душу. Почему же я так долго собиралась, чтобы приехать сюда?

Вот памятник капитану Джону Пенделбери, герою, мученически погибшему в фашистских застенках. Я встречалась с ним до войны. Он был вице-консулом британского посольства, руководил раскопками в Кносском дворце, курировал работу Британской школы археологии и одновременно выполнял секретную миссию как разведчик. Умница, академически образованный человек, спортсмен. Его казнили в первые дни оккупации, взяв в плен раненым. Его имя уже давно превратилось в легенду, стало символом мужества, беззаветной преданности и любви к Криту.

Я шла, вчитываясь в имена, многие из которых были известны мне не понаслышке. Я знала этих людей, помнила их лица, и сейчас, разглядывая выбитые золотом буквы, я словно участвовала в некоем мистическом акте воссоединения со всеми павшими героями и примирения с собственным прошлым.

Но вот я невольно замедляю шаг, и сердце мое обрывается. Передо мною имя, которое так много значило когда-то, имя, которое я помнила все прошедшие годы. Брюс Джардин.

Честно говоря, не ожидала, что его прах будет захоронен здесь. Я думала, его останки перевезли в Новую Зеландию. О гибели Брюса я узнала только по возвращении домой. Эвадна решилась сообщить мне эту страшную новость только после того, как я, по ее мнению, немного окрепла и пришла в себя. И сделала она это во время утренней прогулки по розарию. С тех пор я ненавижу гулять среди роз. Потому что на меня сразу же накатывает чувство страшного одиночества и бессмысленности всего моего существования. В первую минуту горе было таким сокрушительным, что я развернулась и побежала к озеру. Мне хотелось побыть одной, но Эффи бросилась следом. Она решила, что я захочу прыгнуть в воду. Как же плохо они меня знали! Нет, я не стала сводить счеты с жизнью. Это слишком просто. Мне нужно было достойно прожить свою жизнь, помня о том, что я живу и за тех, кто не смог дожить до победы.

Впрочем, к тому времени я стала совершенно другим человеком. Столько всего случилось, и мои чувства к Брюсу тоже стали другими. Вот только я не знала одного: что к моменту, когда я покидала Крит, его уже не было в живых.

Я прикоснулась к памятной плите. Взгляд мой упал на изящный букет, лежавший у самого изголовья. Горные цветы и травы, перевитые красной, черной и золотистой лентами. Цвета критского флага. Надпись на одной из лент была сделана на кириллице. Строчка из стихотворения. «Кровь, которую ты пролил за нашу землю, не была напрасной. Спасибо». И это всё.

Мне вдруг захотелось положить что-то рядом, но никто из нас не додумался прихватить с собой цветы. Хотя бы один-единственный цветок. Как странно видеть имя Брюса увековеченным в камне. Помнят ли его здесь? Кто помнит? Старики уходят, еще немного, и наше поколение исчезнет полностью, растворится в небытии. Глядя на медленно марширующих ветеранов, многие из которых с трудом переставляют ноги, испытываешь грусть. Кто признает в них молодцеватых, загорелых парней, которых мне посчастливилось когда-то выхаживать в госпитале? А меня разве они узнают?

Букет уже слегка подсох. Значит, по каким-то неизвестным причинам тот или та, кто захотел отдать дань памяти Брюсу, решил сделать это в одиночестве, не примыкая к общим торжествам. Как это там говорила Алиса, побывавшая в Стране чудес? «Всё любопытственнее и любопытственнее…» В этом подношении явно чувствуется женская рука. Букет совсем не похож на те яркие венки и гирлянды, перевитые лентами национальных флагов, которые сразу же выдают официальный стиль.

Хорошо, что его помнят до сих пор. Но что-то меня царапнуло. Значит, кто-то из тех, кто его знал, еще жив. Скорее всего, я тоже знала этого человека. Почему же он (или она) не рискнули поставить свое имя на мемориальной ленте? Я хочу знать это имя!

Я раздраженно смотрела на море. Все предшествующие недели замечательного отдыха на Крите пошли насмарку. Наверное, у меня сейчас ужасно глупый вид. А ты сама, подумала я с осуждением в собственный адрес, много ли ты сделала, чтобы разыскать его могилу? Ведь прошло столько лет, а ты даже ни разу не удосужилась приехать сюда и поклониться праху любимого человека.

Крит – остров контрастов: белое и черное, жизнь и смерть, свет и тень. Здесь вершились великие дела, память о которых будет жить вечно. Здесь был такой накал страстей, и все эмоции, отправленные под спуд, только и ждут того момента, когда можно будет вспыхнуть с новой силой. Нет, никуда мне не деться от собственного прошлого. Ведь я-то прекрасно знаю, почему долгие годы боялась вернуться на Крит.

Разве я имела моральное право оплакивать Брюса так, как он того заслужил? Нет! Я не могла даже произнести свое имя рядом с его именем. Слава богу, он никогда не узнал о моем позоре. Слезы медленно потекли по моим щекам. Я сделала глубокий вдох, чтобы совладать с расходившимися чувствами. Я даже не имею права находиться среди всех этих достойнейших людей. Если бы они знали истинную правду обо мне…

* * *

– А, вот ты где, тетя! А мы уже испугались, что потеряли тебя! – Лоис схватила меня за руку. – Грустное место, да? Может, пойдем?

Я подавила слезы, и мы побрели прочь от могилы Брюса. Нет, я еще определенно не готова к исповеди, хотя и бесконечно благодарна Лоис за то, что она привезла меня на Крит. Однако мое паломничество на остров приобрело иное направление, и теперь я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю всю правду до конца.

* * *

Райнер подошел к толпе и, опираясь на палку, остановился чуть поодаль. Он с интересом наблюдал за происходящим сквозь тонированные стекла очков. Уверенности в том, что таким, как он, будут здесь рады, не было. Не удивляло и отсутствие немецких национальных флагов. Можно подумать, кому-то из участников церемонии будет приятно вспоминать о годах оккупации.

Прогулявшись по кладбищенским аллеям, он с удивлением обнаружил на могильных плитах много имен своих бывших противников. Монти Вудхаус, герой Галатаса, Патрик Ли Фермор, самый храбрый английский агент и самый неуловимый из них. Дерзкие были парни, эти британские разведчики. Они тут такое вытворяли с его людьми. Особенно в горах. Не говоря уж о том, как им удалось выкрасть генерала Крейпе. Сегодня он с удовольствием пожал бы руку всем этим мужественным людям. Солдат везде солдат, разве что форма другая, рассеянно размышлял он.

Хорошо было бы посидеть с ними на равных, услышать о том, как они распорядились бы своими судьбами в послевоенное время. Наверняка многие пошли бы в политику, стали бы видными государственными деятелями, написали бы воспоминания, но все, он в этом уверен, сохранили бы азарт и страсть к приключениям до глубокой старости. А сколько его боевых товарищей полегло в Малеме и упокоились навечно на тамошнем кладбище!

Но контраст между этими двумя кладбищами был разительным. Здесь красивое место, специально выделенная территория с видом на бухту в знак благодарности от населения Крита своим освободителям, а Немецкое кладбище – островок печали, незаметный уголок, затерявшийся в тени рощ. Воистину, царство теней. Да, собственно, и ему уже пора собираться туда, хотя он и не особенно торопится. Успеет еще!

Что ж, сегодня момент их славы и торжества. Победа всегда бывает только одна, одна на две воюющие стороны. А как все триумфально начиналось! Он вдруг вспомнил май сорок первого года. Тогда они были бесспорными победителями. А потом… Не потому ли история всегда пишется победителями?

Его соотечественники сполна рассчитались за все. Он с некоторой гордостью за немцев вспомнил послевоенные репарации. На том же Крите заново отстраивались целые деревни, прокладывались водопроводы, студентам платили стипендии.

Райнер стоял в тени олив и наблюдал за тем, как участники церемонии небольшими группками растекались по всему мемориальному кладбищу. Взгляд его остановился на высокой пожилой женщине в черном жакете и белых брюках, склонившей голову в знак глубочайшей скорби возле одного из надгробий. При взгляде на эту сугубо английскую стать, безошибочно выдающую не только высокое происхождение, но и следы военной выправки, он невольно вспомнил образ другой женщины.

Он с некоторым любопытством продолжал разглядывать старую даму, пока к ней не подошли ее внучка с мужем и ребенком и не увели ее прочь. Ему вдруг захотелось увидеть то надгробие, возле которого она стояла. Кого она оплакивала в одиночестве? Но он посчитал бестактным плестись за ними следом. Нет, определенно в этой женщине есть что-то смутно знакомое, что-то такое, что он видел и раньше.

Вспомнил! Так они же вместе плыли сюда на ночном пароме из Афин. Он вспомнил, как увидел ее на рассвете, одиноко стоящей на верхней палубе и неотрывно вглядывающейся вдаль. Туда, где должна была показаться бухта Суда. Вот еще одна странница, подумал он тогда, которая отправилась на поиски собственного прошлого.

Впрочем, какое отношение может иметь эта женщина к его прошлому? Но почему же тогда при взгляде на нее он вдруг почувствовал, что время начало стремительно разматываться в обратную сторону? И он вспомнил совсем другой рассвет и другой берег.

Июнь 1944 года

Вот вдалеке показались знакомые очертания бухты Пирей, и Райнер снова взглянул на жалкую кучку людей, которым удалось спастись после крушения парохода. На палубе находились не более тридцати солдат и несколько членов команды, и это все. Многие еще не вышли из состояния шока, у других были тяжелейшие ранения и ожоги. Он тупо уставился на свои ноги, тоже еще не вполне веря в то, что спасся после взрыва судна.

Пенелопа всецело сосредоточилась на раненых, словно эта привычная работа помогала ей забыть весь кошмар минувшей ночи. Она раздавала сигареты, кому-то давала пить, у кого-то поправляла повязку. Она сновала вокруг них как заведенная, ни разу даже не взглянув в его сторону, не сделав ни малейшей попытки заговорить. Хоть бы сказала элементарное «спасибо». В конце концов, он спас ей жизнь, но, судя по всему, она не была настроена тешить его самолюбие стандартными словами благодарности. Лицо ее было сурово и непроницаемо, как камень, и таким же гранитно-серым от пережитого потрясения. Черты лица заострились, губы плотно сжаты, мешковатые брюки болтались на ней, как на палке.

По всем правилам Пенелопу Георг сейчас нужно оформлять как военнопленную, плюс как активную участницу Сопротивления, плюс как британского агента. После чего ее отправят в какой-нибудь концлагерь на севере Германии. Пусть там ухаживает за своими ранеными в условиях, приближенным к фронтовым.

Если же ее фамилия в списках отсутствует или она числится там под ложной фамилией и именем Афина, то тогда ее просто включат в разряд «пропавших без вести». В любом случае ей будут нужны хоть какие-то документы, и он, при желании, мог бы ей помочь. Осознание того, что сейчас она полностью в его власти, не доставляло радости. Гордячка, подумал он про себя. Или ей все равно, что с нею будет?

Как же он рвался прочь с этого мерзкого, пыльного, душного острова, мечтал поскорее попасть на фронт, снова почувствовать себя солдатом и ощутить крепость уз фронтового братства, и вот все снова возвращается на круги своя.

Зато Пенелопе вряд ли удастся вернуться домой в Англию и встретиться со своей семьей. Интересно, кто ее семья? Кто те люди, которые вырастили эту бесстрашную женщину, воистину бойца с железной волей? Ему хотелось узнать о ней хоть немного, прежде чем он отпустит ее от себя на все четыре стороны.

Она хорошо смотрелась в брюках. Он сразу же вспомнил, как увидел ее впервые в бухте Галатас. Вот с таким же сосредоточенным видом она обходила тогда бесконечные ряды раненых, и та же печать глубоких переживаний лежала на ее лице. Правда, сегодня штаны приходится подвязывать, чтобы они не свалились. Ее золотистые волосы небрежно собраны в узел на затылке, коже на лице загрубела от постоянного пребывания на солнце и на ветру. Странно, но это ее совсем не портит. Во всяком случае, в его глазах. Будь его воля, он нарядил бы ее в платье из тончайшего шелка, украсив наряд букетом орхидей у обнаженного плеча. А потом они бы отправились в какой-нибудь шикарный ресторан. Как бы он хотел увидеть румянец на этих впавших от голода щеках. Странные фантазии, однако, приходят ему в голову. Райнер почувствовал, что краснеет.

Неожиданно корабль резко накренился, и он едва не скатился с палубы в воду, но вовремя ухватился за рею и сумел подняться, стараясь не выглядеть смешным. И только тут заметил, что Пенелопа внимательно наблюдает за ним, на мгновение их глаза встретились, и он увидел, как уголки ее губ дрогнули в веселой усмешке. Краткий миг, будто солнышко выглянуло из-за туч, но Райнер понял, что пропал. Пропал на сей раз навсегда.

По возвращении в порт всех спасенных отправили на перерегистрацию. Когда дошла очередь до Пенелопы, слово взял Райнер. Он выступил вперед.

– Ее имени нет в списке. Эту девушку взяли на борт в самую последнюю минуту. Она числится под эгидой Красного Креста. Пользуясь случаем, хочу отметить необыкновенное мужество и выдержку сестры Георгиос. Без ее умелой и своевременной помощи многие из тех, кто спасся после кораблекрушения, просто бы не выжили. Она ухаживала за ранеными, несмотря на то, что и сама была ранена. Как представительницу Красного Креста, ее следует немедленно отправить назад, в тот госпиталь, где она трудится.

– Ваше имя! – Чиновник бросил взгляд на Райнера.

– Майор Брехт, Первая десантная дивизия. В последнее время – военная контрразведка в Ханье. Направляюсь в Афины с двухнедельным отпуском, а потом на фронт.

Райнер выбросил руку в официальном приветствии и даже сделал попытку щелкнуть несуществующими каблуками, хотя стоял перед чиновником босым.

– Kyria, вы подтверждаете правильность информации о себе?

– Разумеется! Майор знает мой послужной список гораздо лучше меня! – Пенни с трудом скрыла изумление, вызванное столь неожиданным заявлением Райнера, но тут же завела речь о другом. – Мой господин, хочу привлечь ваше внимание к вопиющему попранию всех норм и принципов Женевской конвенции. Сотни узников не смогли спастись в момент попадания торпеды в наш пароход, потому что их держали запертыми в трюме. Я хочу, чтобы об этом доложили на самый высокий уровень и…

– Расследование будет проведено, – нетерпеливо перебил ее чиновник. – Но, как я понимаю, на данную минуту документов у вас нет. А потому вам следует немедленно зарегистрироваться в мэрии. Следующий!

Пенелопа отошла от стола и замялась в нерешительности.

– Не считайте меня неблагодарной, майор. Это не так. Вы спасли мне жизнь, и я глубоко признательна вам за это. Но сейчас я в состоянии и сама позаботиться о себе.

– Неужели? – сделал удивленное лицо Райнер, переходя на английский. Он говорил медленно, спотыкаясь почти на каждом слове. – Хотел бы я знать, как вы станете заботиться о себе, не имея ни документов, ни денег, ни даже приличествующей одежды. У вас даже башмаков нет. Позвольте все же предложить свои услуги. В конце концов, я тоже ваш должник. Ведь когда-то вы спасли мне жизнь.

– Я всего лишь выполняла свой долг! – отрезала Пенни тоном, не терпящим возражений, явно не собираясь идти на сближение с настойчивым майором.

– Но хотя бы покормить вас я могу? Наверняка вы уже несколько дней не ели.

– По чьей вине?

– Я не отвечаю за решения своего руководства. Лично я вас не арестовывал. Не все из нас звери.

– Я помню, как вы стояли и смотрели, когда этих несчастных из еврейского квартала грузили в машины. Вы проявили полное безучастие!

– Зато сейчас я постараюсь проявить максимум участия и не позволю вам умереть с голоду или погибнуть в каком-нибудь концлагере. В моих силах помочь вам, и я помогу. Не будьте такой несговорчивой. Не стоит отказываться от помощи, когда ее предлагают совершенно искренне.

– О, я хорошо знаю, чего ждут немецкие офицеры от умирающих с голода девушек в обмен на подобные любезности. Этих бедняжек много прошло через мои руки!

Но Райнер пропустил уничижительную реплику мимо ушей. Он знал, сейчас схлестнулись две воли, его и ее, и не был намерен отступать.

– Почему вы бросаете мне в лицо обвинения в преступлениях, которых я не совершал?

– Потому что вы носите форму, в которой все эти преступления совершаются!

– То есть вы хотите сказать, что, будь я в штатском, вы относились бы ко мне совсем иначе, да?

– Не знаю, – растерянно пробормотала Пенелопа. К такому повороту в их разговоре она не была готова, и желание спорить угасло само собой. Видно, ее силы были уже на исходе.

Так, приободрился Райнер, все не так уж и плохо. Следует развить наступление и закрепить успех!

– Для начала предлагаю отправиться в город и купить одно платье вам и одну рубашку мне. Договорились? Будем действовать по принципу «дареной свинье в зубы не смотрят». Так, кажется, у вас говорят?

– Неверно! – улыбнулась Пенни, и снова легкая улыбка, словно солнце, озарила ее лицо. – У нас говорят – дареному коню. А потом вы меня отпустите? – Она впилась в него долгим изучающим взглядом.

– Разумеется! Насколько мне известно, вы медицинская сестра греческого отделения Красного Креста. Но все бумаги следует оформить как положено. И не тянуть с этим!

– Бумаги, бумаги! – В отчаянии она вскинула руки в небо. – Когда же, наконец, мы сможем зажить без этих проклятых бумаг!

– Ничего не поделаешь! Бюрократия. Кстати, хорошее греческое слово.

– Демократия – еще лучшее слово, и тоже греческое! – не сдалась она, и они медленно побрели по булыжной мостовой, стараясь не поранить босые ноги о камни. И впервые за долгие годы Райнер вдруг почувствовал, как на душе у него расцвела весна.

Суда 2001 год

После окончания торжественной церемонии Райнер направился, как и планировал, в рыбный ресторан. В тот, что рядом с портом, этот ресторан ему посоветовали в отеле. В ресторане было уже полно ветеранов с семьями, продолживших отмечать встречу за дружеским столом. Но и ему отыскали столик где-то сбоку, с видом на кухню. Ароматы, выплывавшие оттуда, были слишком соблазнительны, и рот мгновенно наполнился слюной. Но он терпеливо ждал заказ, довольный хотя бы тем, что может делать это сидя. Застарелая рана разболелась не на шутку.

Все же эта английская вдова ему напомнила Пенелопу. Как ни крути, все его воспоминания о Крите всегда так или иначе упираются в воспоминания о ней? Все эти годы он не переставал думать о Пенелопе. Набитый дурак! Как будто он что-то значил для нее. Она его откровенно использовала, она его провела как мальчишку, обхитрила, обманула. И все же, и все же…

Впрочем, он уже слишком стар для романтических треволнений. Разве что музыка, хорошая музыка все еще способна волновать его. Моцарт, Бах, Шуберт, Шопен. Сегодня он ведет размеренную жизнь интеллектуала. Много читает, иногда ходит на рыбалку. После смерти жены он приспособился жить один, даже научился готовить, только бы не превратиться в обузу для детей.

У него двое внуков, и в них он часто узнает себя молодого. Тот же юношеский задор и порывистость. Особенно когда они играют в футбол или теннис. Он гордится ими, ему нравится, что они выросли умными, раскрепощенными, свободными людьми. Он в свое время таким не был. Да и такой свободы не имел.

К тому же нынешняя молодежь совсем не отягощена грузом вины, который довлел над его сыновьями и всеми детьми первого послевоенного поколения. Им было стыдно за них, своих отцов. Райнер никогда не рассказывал сыновьям о войне, потому что они никогда не спрашивали его об этом. Он почувствовал, что уже соскучился по внукам. Надо не забыть купить им подарки на память. Что ж, коль скоро мысли его повернули в сторону дома, то это хороший знак. Пора возвращаться. Но прежде чем ехать в Афины, надо успеть закончить одно приватное дело. Расплатиться по старым долгам, так сказать. В его чемодане лежит одна вещица, которая должна быть возвращена на Крит. Вот только куда, он еще не решил. Он хранил ее слишком долго. Пришла пора окончательно распрощаться с прошлым и обрести умиротворение, свойственное старости.

2001 год

Я провела еще одну бессонную ночь. Слушала, как ухает сова в близлежащей оливковой роще, как лают деревенские собаки, как запели первые петухи. Снова и снова я возвращалась мыслями к поразившему меня открытию. Оказывается, не только я помню Брюса.

Нужно немедленно восстановить в памяти имена всех моих критских друзей. Ике, Никос, Тассия, Стелла, Андреас. Разрази меня гром, если я сейчас вспомню фамилию мужа Йоланды. Интересно, как сложилась его жизнь после войны. Наверняка женился вторично, обзавелся детишками. Но у меня так мало времени на поиски. Совсем скоро нам возвращаться домой.

И все же я не уеду из Ханьи до тех пор, пока не узнаю, кто положил цветы на надгробие Брюса. Яснее ясного, это женщина! Значит, он все же нашел себе в горах подругу, которая утешала его. Что ж, не он первый. Но я узнаю все! Еще остались люди, которые помнят то время. Они расскажут мне правду.

К утру в моей голове уже сложился более или менее четкий план поисков. Во-первых, на острове пока еще полно ветеранов, не все разъехались по домам. А значит, надо успеть навести справки у них. Это я поручу Маку. Насколько мне известно, на Крите есть своя ветеранская организация. Надо обратиться и туда, они тоже не откажут в помощи. Лоис поможет мне на правах водителя, и с завтрашнего дня мы приступим к поискам.

Меня подстегивал не только стыд, что столько лет я самым бессовестным образом игнорировала память Брюса. Мне еще хотелось найти и поблагодарить того человека, который, в отличие от меня, не оказался таким забывчивым. А может, и я еще успею что-то сделать для увековечения его памяти? Например, учредить стипендию его имени или основать фонд, опять же его имени. Ведь еще не поздно.

За завтраком я посвятила Лоис в свои планы, сказав, что должна непременно найти того человека, который возложил цветы на могилу Брюса.

На следующий день Лоис повезла меня в курортный поселок Платаниас, совсем рядом с теми местами, где когда-то развернулась битва за Галатас и где в те годы размещался британский военно-полевой госпиталь. Знакомые мне окрестности сильно изменились. На месте бывших оливковых рощ повсюду громоздились шикарные виллы и дорогие отели, и все владельцы норовили застолбить место с видом на бухту. Шансы узнать здесь что-то о Брюсе были призрачными, ведь многие ветераны уже успели разъехаться по домам. Ветеранов на месте действительно не оказалось. К счастью, они уехали не насовсем. Просто для них организовали однодневную экскурсию на озеро Курнас. В гостинице сказали, что они вернутся назад только поздно вечером.

Заметив разочарование на моем лице, девушка на ресепшн преисполнилась самыми благими намерениями помочь. Я коротко посвятила ее в некоторые подробности своего поиска, попутно сообщив, что сроки поджимают и скоро мы покидаем остров.

– Если ваш друг сражался в рядах Сопротивления, то вам следует обратиться прежде всего в Ассоциацию участников критского Сопротивления, – тут же подсказала она альтернативный ход. – Они вам много чего могут порассказать. Мой дедушка был партизаном. Если хотите, я позвоню ему. Кто конкретно вас интересует?

– Брюс Джардин. Только он здесь работал как нелегал, под кодовым именем Панайотис.

– О, я легко запомню! Моего парня зовут Панайотисом.

Девушка пообещала позвонить мне, как только у нее появятся хоть какие-то новости.

А пока мы двинулись в обратный путь ни с чем.

– Сиеста! – сказала Лоис, бросив взгляд на мое уставшее лицо. – Тебе, тетя, пора отдохнуть.

У меня даже не было сил возразить.

Зато Алекс буквально кипел от возбуждения.

– Разве можно тратить время попусту? – немедленно возмутился он. – Мы же не успеем отыскать никакой информации о кавалере тети Пен.

Но Лоис быстро пресекла его рвение, отправив поплавать в бассейн.

– Брюс всегда значил для тебя слишком много, я знаю, – задумчиво обронила она, когда мы остались одни. – Когда-то мне казалось, что таким человеком в моей жизни будет Адам. Но все меняется со временем.

– Так оно и есть! – вздохнула я. – Но вы, по крайней мере, прожили вместе хотя бы какое-то время. А у нас с Брюсом даже этого не было. У нас была какая-то неземная любовь. И все время опасность, разлука, неведение, неизвестность, встретимся ли мы вновь. Ведь мы даже не были с ним… – Я помолчала, чувствуя некоторую неловкость. Ведь я веду разговор с совсем молодой женщиной. – Да, мы даже не были с ним близки. Ни разу! Я не знаю, любил ли он меня, если честно.

– Но ты ведь после войны даже не глянула в сторону мужчин. В семье все удивлялись, почему так, – пришла очередь Лоис смущаться.

– Ах, это! После войны все было так сложно! Но своя жизнь у меня была, и все, что к ней прилагается, тоже.

– Расскажи мне о нем! – попросила Лоис.

– Брюс был моей первой любовью, а ты же не хуже меня знаешь: самые глубокие рубцы на сердце всегда оставляет именно первая любовь. Сказать честно, я даже не предполагала, что он похоронен на Крите. Разве это не ужасно? Когда Эффи сообщила мне о его гибели, я, чтобы выжить, постаралась вырвать эту боль из своего сердца и забыть обо всем, что связано с Критом. И сейчас мне стыдно за собственный эгоизм. Вчера я увидела много вдов, сирот. И все они возлагали на могилы близких цветы с траурными лентами и с такими трогательными надписями. А я оказалась бездушной и черствой, такой же, какой стала моя мать после смерти отца.

– Не говори так! Ты всю свою жизнь отдала людям! Вспомни, сколько лет ты занималась преподавательской работой в Африке. Ты имеешь право гордиться собой.

Я невольно поморщилась, услышав столь щедрые комплименты. Я совсем их не заслужила.

– Знаешь, все свои мнимые заслуги я бы с легкостью променяла на самую обычную семью. Муж, дети, свой дом.

– Но у тебя же есть семья! Разве мы с Алексом не семья? Да если хочешь знать, ты мне самый близкий человек на свете! Просто, пока мы молоды, мы редко думаем о родных. Все больше заняты своими собственными любовными переживаниями.

Я осторожно взяла Лоис за руку.

– Последние два года, детка, были непростыми в твоей жизни. Но, кажется, уже забрезжил свет в конце тоннеля. Или я ошибаюсь?

Лоис покраснела.

– Мак пригласил меня приехать на Крит еще раз, чуть позже, когда курортный сезон будет в самом разгаре. А потом мы можем вернуться в Англию вместе. Он сказал, что подготовил к печати туристический справочник «Путешествуем по Криту на автомобиле, велосипеде или пешком», и ему надо встретиться с издателями. – Она улыбнулась и, помолчав, добавила: – Наша поездка оказалась много приятнее, чем я предполагала.

– Мне нравится Мак. Он производит впечатление очень цельного и искреннего человека. Лови момент, девочка! Мне бы очень хотелось снова видеть тебя устроенной.

– Ах нет, тетя! Не сейчас! Не хочу впутывать в это Алекса.

– При чем здесь Алекс? У него своя жизнь. Сейчас – школа. А там глазом не успеешь моргнуть, и он уже студент университета. Прислушивайся к зову сердца, Лоис! Не иди в затворничество, как это в свое время сделала я.

– Постараюсь. Пока мне очень приятно, но я так боюсь, что все может повториться сначала! – Она снова погрузилась в молчание, потом вздохнула и тихо добавила: – Я знаю, ты мне всего не рассказываешь, но надеюсь, что наш приезд сюда хоть немного помог тебе.

– Он обязательно поможет, когда я найду то, что ищу. Я знаю, что это где-то рядом, буквально в двух шагах от меня. Я чувствую это. Нет, не слушай старуху! Все это чушь, конечно. Но, честное слово, все, что мы делали на острове после нашего приезда, все это подготовило меня к заключительному моменту. Я снова почувствовала вкус к жизни, мне стало интересно жить, а в моем возрасте это уже кое-что!

Я ни капельки не покривила душой. Надежды переполняли меня. Должны же концы сойтись с концами, хотя бы и вопреки року. А это станет возможным, если мы найдем человека, который категорически не хочет, чтобы его нашли. Но остров слишком мал, а у людей хорошая память. На завтра у меня запланирован еще один поход. Туда я отправлюсь одна, в полном одиночестве. Место последнего упокоения Брюса я уже нашла. Теперь мне нужно найти могилу Йоланды.

* * *

Несмотря на утренний час, синагога была уже открыта. На улицах было еще относительно немноголюдно, но я все равно, зайдя во внутренний дворик, присела на скамейку, чтобы перевести дыхание.

До сего дня мне не приходилось бывать в синагогах. Я вообще давно перестала посещать церкви. Но стоило мне пройти через калитку и вступить в маленький оазис тишины и покоя, стоило переступить порог храма, поднятого из руин и пепла, как на меня снизошло необыкновенное умиротворение. Уж не благодать ли это, подумала я, возвращаясь мыслями в прошлое, в те кварталы города, где когда-то обитала еврейская община Ханьи.

Я вдруг вспомнила, как ужинала в доме Маркосов вместе со всей их многочисленной родней, как уже тогда я почувствовала напряжение в отношениях Йоланды и ее родителей, желавших, чтобы она вышла замуж только за своего единоверца. А подруга в это время была снедаема любовью к Андреасу. Потом воспоминания мои перенеслись в горы, в дом родителей Андреаса, и я представила себе Йоланду в роли невесты.

Все эти картины вихрем пронеслись в моем сознании, и на меня снова навалилась тоска. Какой ужасный финал! Уйти на дно вместе с сотнями других узников в наглухо запертом пароходном трюме. Жуткую картину кораблекрушения я не забуду до конца своих дней.

Навстречу ко мне из здания синагоги вышел молодой человек.

– Шалом, мадам! Вы хотите осмотреть храм?

– Мне хотелось бы отдать дань памяти моим умершим друзьям, которые жили здесь до…

– Вы знали тех, кто жил здесь до войны? Пожалуйста, расскажите мне все, что помните. Мы буквально по крупицам собираем все сведения о том времени. Из довоенной еврейской общины уцелели считаные люди. Разумеется, после войны никто из них не вернулся на прежнее место. А как звали ваших друзей? У нас сохранились списки всех, кого взяли в ту страшную ночь. И другие есть списки, фамилии тех, кого арестовали уже потом.

Я не была уверена, что смогу без содрогания прикоснуться к этим листам. И в то же время я понимала, что это мой долг – мой долг перед уничтоженной общиной, многих представителей которой я знала близко.

И вот передо мной на стол легла пухлая тетрадь с бесконечными рядами имен и фамилий. Дрожащей рукой я листала страницы: Алегра, Султана, Иосиф, Мириам… Имя Йоланды значится отдельной строкой.

– А почему она записана не вместе со своими родителями? – спрашиваю я.

– Ее не было дома в ту ночь. – Молодой человек немного помолчал и добавил: – Она вышла замуж за христианина и была навсегда исключена из общины. Нацисты так и не нашли ее.

Я почувствовала, как на меня накатывает волна радостного возбуждения. Значит, ее не было на том проклятом пароходе! Значит, Йоланда выжила. Быть может, она все еще жива!

Я вскочила из-за стола и понеслась к выходу.

– Подождите! Куда же вы? – крикнул мне вслед молодой человек. – Назовите хотя бы ваше имя!

Но меня уже было не остановить. Я выскочила на оживленную улицу и побежала, не замечая никого из прохожих. Йоланда не погибла! Вполне возможно, она до сих пор живет на Крите.

Июнь 1944 года

Йоланда очнулась на больничной койке. Какой страшный сон только что приснился ей! Какие-то люди, мечущиеся по домам, где живут ее родители и их соседи, тянут тележки, нагруженные всяким домашним скарбом, кричат, переговариваются друг с другом, весело смеются чему-то. Внезапная страшная боль в спине, и она словно проваливается в какую-то бездну. В памяти остался только перестук колес по мостовой, какая-то незнакомая женщина держит ее за руку, и снова боль, но она уже лежит на больничных простынях, ее пытаются приподнять. У нее пересохло во рту, ей хочется пить, но боль – боль не прекращается.

А ведь это был не сон, вдруг доходит до нее. Все это было, и было с нею. Она машинально хватается рукой за опавший живот. Ничего, кроме боли.

– Ляг, Йоланда! Тебе нельзя пока делать резких движений, – слышит она знакомый голос старого доктора Франкакиса. – Все кончено! Нам пришлось сделать тебе чистку. Иначе началось бы общее заражение.

– А мой ребенок? Что с моим ребенком?!

– Плод был еще слишком мал. От пережитых потрясений у тебя случился выкидыш. Шансов сохранить ребенка не было.

Она отвернула лицо к стене.

– А я думала, что все это мне приснилось. Как я попала сюда? Я ведь пошла искать своих…

– Мы знаем, – на полуслове оборвал ее врач. – Тебе еще повезло, что тебя не схватили там прямо на месте. Но, слава богу, есть еще приличные люди, готовые помочь соседям даже с риском для жизни. Тебя спрятали, а с наступлением темноты перевезли к нам на тележке. Эти люди спасли тебе жизнь.

Йоланда снова попыталась встать.

– Мне надо срочно найти родителей!

– Их всех увезли вместе с пленными партизанами. Говорят, в Ираклион. А там погрузили на пароход. Ты потеряла слишком много крови, а крови твоей группы у нас в больнице нет. Поэтому, лежи, восстанавливай силы.

– Про Андреаса ничего не слышно?

– К сожалению, нет! – сокрушенно покачал головой старый доктор. – Но, с одной стороны, это и хорошо. Сама знаешь, плохие новости летят на крыльях. А сейчас постарайся заснуть. Тебе нужен отдых.

Какой сон? Какой отдых? Она потеряла всех, кого любила. Мужа, родителей, ребенка. Зачем после всего этого ей жить? У таких, как она, нет будущего. Да и сможет ли она оправиться когда-нибудь после всех пережитых потрясений? Слезы градом полились по ее щекам, и одновременно жгучая ненависть вдруг затопила все ее естество.

Вы поплатитесь за это! Вы все поплатитесь за то, что со мною сделали. Я поквитаюсь с вами за все свои утраты, даже если на это уйдет остаток моей жизни. Я сама совершу возмездие и сама лишу вас жизни. Во имя всего святого, что есть в этом мире, я отомщу за всех.

Жажда мести – вот что отныне стало смыслом ее жизни, что двигало ею, заставляло есть и пить, не чувствуя вкуса и аппетита, набираться сил и готовиться в обратный путь, к себе на ферму. Прошло более двух месяцев с того момента, как она приехала в Ханью. Пора домой! На дворе уже стоял август, знойный, сухой, под стать ему был и окружающий ландшафт: выжженная солнцем земля, засохшая трава, поникшая листва на деревьях.

Йоланда медленно брела по дороге, ведущей к дому, и вдруг увидела, как в их оливковой роще разбит целый партизанский лагерь. Мужчины в военной форме сгрудились возле самодельного очага, возведенного из камней. Кто они? Почему здесь? Неужели… Андреас! Андреас!

Муж разговаривал с какой-то женщиной, но при виде Йоланды уставился на нее так, словно увидел призрак. Он даже перекрестился.

– Андреас! – закричала она изо всех сил. – Это я! Слава богу, ты жив!

– А мне сказали, что тебя арестовали вместе со всеми твоими родными. Мы уже думали, что тебя нет в живых. Зачем ты поехала в Ханью? – Андреас и в самом деле был потрясен появлением жены. – Ты только взгляни, что они сделали с нашим домом! Приезжали, искали тебя, обыскивали дом. Перевернули все вверх дном.

– Но вот я вернулась! – Она упала ему на грудь и залилась слезами. – Почему же ты не приехал за мной? Почему не искал?

Андреас схватил жену за руку и поспешно потащил в дом, боясь, что она снова устроит ему сцену.

– Не стой на солнце! Как я мог тебя искать, если мне сказали, что тебя забрали вместе со всеми остальными членами общины? Ты же ведь тоже числилась в списках. Раз они даже сюда приезжали искать тебя! И вот что натворили! – Он махнул рукой на разор в доме: сломанная мебель, выбитые окна. Во дворе чернели остовы сожженных дотла хозяйственных построек.

– Какие списки? Кто тебе сообщил все это?

– Ставрос! Ему удалось сбежать из тюрьмы. Он сам видел там евреев. Они сидели вместе с ним в Агии. С ними была еще какая-то медсестра из Красного Креста, я был уверен, что это ты. Они забрали Манолиса, арестовали Таки. Я решил, что тебя уже нет в живых, потому и не искал.

– А я искала тебя, чтобы предупредить, что вас предал Ставрос. Я сама видела, как он сигналил немцам, направляя их именно к вашей пещере. Я видела, как они брали партизан в плен, и была уверена, что и ты попал в плен. Потому что среди убитых я тебя не обнаружила.

– Глупости! Он сигналил не немцам, а партизанам, которые шли на соединение с нами. Почему ты все время нападаешь на этого парня?

– Я ему не доверяю! – отрезала Йоланда. – Он не из ваших!

– Ты тоже не местная! – вспылил Андреас и бросил на жену неприязненный взгляд, словно увидел перед собой постороннего человека. – Ты ведь приехала на Крит с материка.

– Что ты хочешь этим сказать? И как смеешь ты говорить со мной в подобном тоне? И это после того, как я потеряла родителей и всех своих близких! Или ты не рад мне?

Йоланда почувствовала, как ее охватывает паника. Она не узнавала мужа. Перед ней стоял совсем другой Андреас, холодный, чужой, безразличный к ее горю.

– Прости, но у нас тут такие дела происходят! Все завертелось со страшной силой. Союзники двинулись на Европу с двух сторон, с севера и с юга. Вот-вот они высадятся и на острове. Мы ожидаем их десант из Египта со дня на день, а сами занимаемся перегруппировкой собственных сил. Скоро начнем выкуривать немцев из всех щелей. Слава богу, сейчас нас снабжают всем необходимым и оружия хватает.

– Панайотис погиб. Он умер у меня на руках, – медленно проговорила она, все еще надеясь, что муж хотя бы обнимет ее и приласкает.

– Да, я знаю. Много храбрецов погибло тогда. Но мы не должны ориентироваться только на англичан. Надо создавать свою регулярную армию. У нас появились и другие союзники. Ступай же! Анна сейчас покормит тебя.

Вперед выступила темноволосая девушка в военной форме. Она была все время рядом, мелькнуло у Йоланды, и все слышала.

– Знакомься! Это Анна. Работает у нас радисткой. Классная радистка, расшифровывает сообщения с быстротой молнии.

Андреас широко улыбнулся девушке, и Йоланда почувствовала, как у нее засосало под ложечкой.

– Подожди минутку! Мне нужно еще кое-что сказать тебе.

– Ну, что там? – нетерпеливо воскликнул Андреас. – Говори!

– Если можно, наедине, – проговорила она умоляющим тоном.

Анна мгновенно ретировалась за дверь.

– Я потеряла ребенка. Врачи говорят, это все от пережитых потрясений. Я ведь тоже думала, что тебя уже нет в живых.

– То-то я смотрю, что ты на себя не похожа. Похудела, и такая бледная. Жаль, конечно, но знаешь, что ни делается – все к лучшему. Не время рожать детей в самый разгар войны. Еще столько всего предстоит сделать!

Йоланда ошарашенно уставилась на мужа. Что с ним случилось? Кто этот мужчина, который только что открыто заявил ей, что ребенок ему не нужен? Их ребенок! Видите ли, лишняя обуза, которая помешает ему доблестно воевать. Что случилось с тем обаятельным, умным, добрым врачом, влюбленным в нее до беспамятства? Где он? На его месте стоял незнакомец, суровый воин, вооруженный до зубов и полный таких же воинственных планов на будущее. Только вот ей, его жене, места в этих планах, судя по всему, уже не нашлось. Он так увлекся собственным героическим обликом, так возгордился своими деяниями, что даже не удосужился выяснить, что же случилось с его женой.

Да, но почему именно Ставрос сообщил Андреасу о том, что с ней якобы произошло? И откуда ему было известно про списки евреев? Как он мог знать, что она среди арестованных, если он даже не видел ее? И как ему, одному из всех арестованных, этакому везунчику, удалось сбежать из тюрьмы? Йоланда почувствовала, как на нее вдруг навалилась страшная усталость и безысходность. Ее дом превратился в партизанский бивак, вся усадьба лежит в руинах, родители Андреаса здесь больше не живут, некому заниматься садом, земля зарастает бурьяном, все хозяйство пошло прахом. Зато вокруг мужа вертится красивая молодая женщина. Наверное, ей приятно быть рядом с командиром. Уж не заняла ли Анна место законной жены, пока та оправлялась от пережитых потрясений?

За последние два месяца весь мир Йоланды был разрушен и превратился в пыль и тлен. А сама она болтается в некоем безвоздушном пространстве, что-то промежуточное между мертвыми и живыми, никому не нужная, потерянная, лишняя. На всем белом свете не осталось даже уголка, который она могла бы назвать своим домом. Как страшно! Она глянула невидящим взглядом на мерзость запустения, царящую вокруг.

Нет, это неправда! Вот же место, где она живет. Что ж, судя по всему, Андреасу она больше не нужна. Зато нужна этой земле. Когда он со своим отрядом снимется и уйдет в другое место, бросив землю и дальше зарастать быльником, она останется здесь совсем одна. Но пока она жива, она не допустит, чтобы земля превратилась в пустыню.

Остались же в деревне живые люди. Может, и живность какая-то сохранилась. Все нужно найти, вернуть домой. Если будут козы, будет что продать: молоко, сыр. Земле нужны ее руки, пусть и не самые сильные. Земля – это единственное, что у нее сейчас осталось, и она ее никогда не бросит.

Что может быть благороднее труда земледельца, разве не так? К тому же тяжелая физическая работа не даст ей окончательно сойти с ума. Она отгонит от ее порога печаль и тоску по прежним счастливым временам, безвозвратно канувшим в лету.

Июнь 2001 года

– Она жива, Лоис! Йоланда еще жива, представляешь? Нужно немедленно найти ее.

Я едва сдерживала свои эмоции. Лоис и Алекса я разыскала на берегу бухты в кафе. Они сидели за столиком и с наслаждением попивали свежевыжатый апельсиновый сок.

– Тетя Пен, прошу тебя, успокойся! Ты тут все сейчас перевернешь! Садись, пожалуйста! Что случилось? Официант, еще один сок, пожалуйста! Рассказывай!

Я рассказала130 им подробности своего визита в синагогу и о том, что не нашла в списках депортированных евреев имени Йоланды.

– Я все эти годы считала ее умершей, а она, оказывается, жива. Мы должны немедленно разыскать ее!

– А что тебе сказали в синагоге?

– Ах, я так разволновалась, что даже забыла поблагодарить молодого человека, который любезно принес мне старые записи.

– Тетя, – Лоис бросила на меня внимательный взгляд, – не волнуйся! Нам нужно учитывать все варианты. Ведь прошло столько лет. Вполне возможно, твоей подруги уже нет в живых. Но давай для начала систематизируем всю информацию, которой мы располагаем. Как, ты говоришь, была ее фамилия по мужу?

– Не помню! Помню только, что начиналась с «А». Мужа звали Андреас, доктор Андреас. Но когда он ушел в партизаны, то работал под кличкой Циклоп. Тогда у всех были клички. А что касается фамилии, так у греков они все кончаются на акис.

– Хорошо! Думаю, что одноглазых партизан, да еще врачей по своей основной специальности, на Крите в годы войны было не так уж много. К тому же он был одним из руководителей клиники Красного Креста, существенная зацепка. Эта девушка в отеле, кажется ее зовут Виктория, пообещала свести нас с ветеранами Сопротивления. Мы еще раз сходим в синагогу, на сей раз вместе. Возможно, на какие-то вопросы мы получим ответы и там. Но, тетя, прошу тебя еще раз, не обольщайся! Прошло много лет, а тут столько всего случилось за послевоенные годы: гражданская война, землетрясения, диктатура. Твоей подруги, быть может, уже давно нет в живых.

Лоис разумная девочка, и она изо всех сил старается сделать как лучше. Но, честное слово, сейчас она ошибается!

– А цветы на могиле Брюса? Их только она могла положить! Сейчас, когда я узнала о ее судьбе, все тотчас же встало на свои места! Я знаю, Йоланда жива! – бросила я, задыхаясь от волнения.

* * *

Райнер Брехт сидел на берегу бухты, наслаждаясь последними денечками пребывания на Крите. Все торжественные церемонии, связанные с празднованием юбилейной даты битвы за Крит, уже прошли. Между прочим, в рамках запланированных мероприятий была и встреча немецких ветеранов. Он посетил ее исключительно из вежливости. Так, ничего особенного. Бесконечное похлопывание друг друга по плечу, нескончаемые разговоры о старых боевых друзьях. Отдельная церемония состоялась в Малеме, дань памяти погибшим десантникам. Все было очень скромно, но трогательно. Какие же они все ветхие, думал он, разглядывая своих былых однополчан. Но вскоре он и сам устал от бесконечных тостов и громких военных песен. Стоило кому-то затянуть первую строчку полкового гимна «Займется алая заря… Вперед, друзья! Вперед, друзья!» – и тут же у всех на глаза наворачивались слезы. Да и невозможно без слез вспоминать тех, для кого обратной дороги домой так и не случилось.

Скоро, совсем скоро он улетит в Афины, проведет ночь в Гранд-отеле «Бретань», вспомнит, так сказать, прошлое. А сегодня он уже успел прогуляться по улочкам Ханьи, где торгуют изделиями из кожи. Купил мальчишкам кожаные ремни с заклепками, себе – новый бумажник, а внучке – пару тончайших лайковых перчаток на меху.

В путешествие на Крит он взял с собой небольшой, тщательно упакованный сверток, который берег всю дорогу как зеницу ока. Первая его остановка – Музей византийского искусства на старинной улице, названной в честь уроженца Крита великого Эль Греко. Но музей оказался закрытым, и тогда он направил свои стопы в Археологический музей.

Здание музея почему-то вызвало в его памяти картины того ужасного погрома, который учинили его подчиненные, и солдаты и офицеры, в ночь депортации евреев. Синагога была разграблена дочиста. Охваченные жаждой разрушения, немцы хватали и жгли все, что попадалось под руку: предметы культа, старинные манускрипты, древние книги и даже папирусы.

Тогда он просто брезгливо отвернулся в сторону, не хотел смотреть, как сгорают в огне костра многие сакральные знания мира, не хотел видеть невежественные лица своих людей, не имеющих понятия о том, что значит поиск истины и как можно посвятить этому всю свою жизнь. О, он хорошо помнил, с какой ненавистью смотрела на него тогда эта девушка из пещерного госпиталя. Ее взгляд не просто испепелил ему душу – он раздел его донага и показал ему собственную неприглядность человека без чести и совести. Кажется, именно в ту ночь была пройдена низшая точка его нравственного падения, и в ту ночь он твердо решил, что покинет Крит.

Как приятно после раскаленной на солнце мостовой вступить под музейные своды и почувствовать благодатную прохладу, царящую здесь. Он присел на скамейку и тронул рукой сверток. Старинная икона святой Екатерины, похищенная неизвестным солдатом в годы оккупации Крита. Его семье святая не принесла удачи. Вначале несчастье с сестрой: авария, после которой она так и не оправилась до конца своих дней. Он вдруг вспомнил, как его мать уже на смертном одре сказала ему:

– У меня никогда не лежала душа к этой иконе. Святая смотрит на всех нас таким укоризненным взглядом, будто мы в чем-то виноваты перед нею. Наверное, это ценная вещь, но все равно убери ее из нашего дома. Мы примерные католики, у нас есть собственные святые. А у этой иконы, я чувствую, нехорошая судьба. С ней связано что-то плохое. Верни ее в Грецию. Не держи ее дома. Обещай мне! Иначе она разрушит и твою жизнь. И, пожалуйста, ни слова о том, как и при каких обстоятельствах она попала тебе в руки.

Райнер всегда скептически относился к суевериям, но тут невольно вспомнил, как фатально погиб офицер, который в свое время подарил ему икону.

Когда-то он много читал о критской школе иконографии, знал, с каким душевным трепетом и восторгом приступали древние иконописцы к работе. Для них это был не столько акт творчества, сколько религиозный подвиг, благоговейное поклонение тому, чей лик они изображали на доске. Вот и икона святой Екатерины, древняя, передаваемая из рук в руки поколениями верующих, она должна вернуться туда, откуда много лет назад была вывезена насильно. Пусть это станет его скромным вкладом в дело примирения, крохотной заплаткой, помогающей залатать следы былых разрушений и вандализма. Быть может, только тогда он сможет наконец обрести примирение и с собственным прошлым.

Но не так-то просто от благих порывов перейти к конкретным действиям. Переступив порог музея, Райнер тут же ощутил какую-то внутреннюю неуверенность и даже робость. Как он объяснит, откуда у него эта икона?

К счастью, в фойе было пусто. Не видно было и служителей музея. Можно просто оставить на столике сверток и уйти. Но это слишком просто, слишком обезличенно. Надо написать записку, постараться объяснить, что и как. Он вышел во внутренний дворик музея и, устроившись в теньке, задумался. Что писать? И как? Пожалуй, вот так!

Прошу принять икону, вернувшуюся после долгого отсутствия к себе домой. В 1942 году ее украл в каком-то доме немецкий солдат, служивший на Крите в составе оккупационных войск. Я не имею понятия, кому принадлежала эта икона. Пожалуйста, передайте ее в какой-нибудь храм в качестве подношения и дара во славу Господа и во искупление грехов тех, кто когда-то силой забрал икону у ее законного владельца.

Доброжелатель

Райнер снова вернулся в фойе. За информационной стойкой хлопотала приятная молодая женщина. Он подошел к ней и тихо сказал:

– Пожалуйста, возьмите вот это! – И, положив на стол сверток, направился к выходу.

Девушка доброжелательно улыбнулась и принялась разворачивать пакет.

– Подождите! – крикнула она ему. – Где вы нашли эту красоту?

Но он уже вышел на улицу и тут же смешался с толпой туристов. Итак, он выполнил свой последний зарок. Икона должна была вернуться, и он ее возвратил. Ах, если бы так же легко можно было переписать собственное прошлое!

Интересно, что они сделают с иконой, размышлял он, сидя в приморском кафе. Может, постараются найти владельца. Или передадут ее в дар монастырю Святой Екатерины. В любом случае икона уже у себя дома.

Пора и ему домой. Больше его уже ничто не удерживает на Крите. Разве что одно последнее, но очень важное дело.

Какое-то время он бесцельно любовался видом на бухту, усеянную бесчисленными прогулочными яхтами и катерами. Мы не уничтожили этот остров, подумал он. Себе мы навредили гораздо больше. А Крит, он вечен. Скольких завоевателей он пережил. Минойская эра, эпоха римлян, потом турки, хитроумные венецианцы.

Гарнизон держался до последнего, вплоть до момента капитуляции в мае 1945 года. Британцы после тщательно досмотра каждого распределяли пленных по концлагерям за пределами острова. Он догадывался, что англичане опасаются вспышек насилия по отношению к пленным со стороны местного населения, готового поквитаться с оккупантами за все былые обиды и унижения. Лично он попал в Канаду. В концлагере он пробыл недолго и вскоре вернулся домой: в разоренную, разделенную на сектора страну, с бесконечными трибуналами и казнями, с голодными близкими и с отсутствием крыши над головой. Увы-увы! Посеяв ветер, немцы пожинали не просто бурю, а самый настоящий ураган. Он вспомнил, как на недавней встрече многие его товарищи-ветераны пытались оправдываться, с горечью говорили о том, что их обманули вожди, что, дескать, это они во всем виноваты, завели страну не туда. Наверное, в чем-то они правы. В самом деле, в чем оправдываться простому солдату? Солдат на поле боя воюет не столько за себя, сколько за своего товарища, надеясь, в случае чего, на такую же взаимовыручку.

За прошедшие после войны годы мир поумнел, люди стали терпимее друг к другу. Но всегда отыщутся фанатики, желающие навязать свое понимание истины, свои религиозные и политические ценности всему остальному человечеству. Даст бог, он умрет раньше, чем разразится очередная катастрофа, которую развяжут уже новые поколения горе-политиков.

Но вот в поле его зрения снова оказалась семья, которую он заприметил на мемориальном кладбище. На сей раз старая дама была в приподнятом настроении. Дочь или внучка даже пыталась остудить ее пыл, успокаивала, а мальчишка всецело был занят игрой на телефоне. Интересно, какова была их цель приезда на Крит? Загореть, отдохнуть и вернуться домой с сумками, полными сувениров? Впитать в себя как можно больше солнца, чтобы его потом хватило на всю долгую зиму? Это так типично для нас, северян. Но вот старая дама встрепенулась и посмотрела в его сторону. Он улыбнулся ей, и она, поймав его взгляд, тоже улыбнулась ему, а потом повернула голову и продолжила разговор с дочерью.

Он всегда понимал толк в женской красоте. Даже в преклонном возрасте некогда красивое лицо не теряет своей привлекательности. Благородная посадка головы, классическая форма черепа. Хотел бы он знать историю жизни этой красивой женщины. Судя по ее лицу, ей многое пришлось пережить. Ему бы хотелось запомнить это лицо, запечатлеть его в памяти. Он вспомнил, как в концлагере один доморощенный художник учил его правильно рисовать, чтобы буквально несколькими штрихами передать не только портретное сходство, но и характер модели. Сейчас этим ремеслом в совершенстве овладели многие уличные художники. Вон их сколько сидит в гавани. Предлагают за умеренную плату прямо на ходу изобразить вашего ребенка или вас.

Впрочем, что ему до этой дамы? На свете есть только одно лицо, которое он хотел бы запечатлеть навечно. Это лицо Пенелопы. А оно все время ускользало от него, расплывалось, терялось в дымке прошлого, несмотря на все попытки сохранить ее образ в памяти.

Он улыбнулся, вспомнив те драгоценные для него дни, которые они провели вместе в Афинах. Казалось, напряженность между ними на какое-то время ослабла, и Пенелопа, сбросив с лица сурово-неприступную маску, которой всегда отгораживалась от остального мира, предстала наконец перед ним женщиной. Да, Афины должны снова напомнить ему о Пенелопе.

Июнь 1944 года

Райнер был шокирован тем, что увидел в Афинах. Полуразрушенный город был поделен на зоны. Одни кварталы были прокоммунистическими, другие стояли горой за националистов, и все воевали друг с другом, словно враждующие между собой племена на Диком Западе. Центр еще худо-бедно можно было узнать, но дальше древний город лежал в руинах. Перестрелки, то и дело вспыхивающие между полицией и партизанами, мешали даже днем нормально передвигаться по улицам. За каждым углом тебя могла подстерегать пуля. Хорошо, что он здесь лишь проездом.

Верный своему слову, он повел Пенелопу по магазинам. Несмотря ни на что, на улице Гермес кипела жизнь и большинство магазинов были открыты. Пенелопа купила себе босоножки, ситцевое платье и что-то из белья. Он приобрел рубашку и простые брюки. Переодевшись в штатское, он почувствовал себя страшно непривычно. Вообще-то офицерам на службе не положено ходить в штатском. Но он сейчас в отпуске, его тут никто не знает, можно рискнуть.

Должно быть, со стороны они производили впечатление весьма странной парочки. Райнер не спускал с Пенелопы глаз, не желая терять ее из виду ни на минуту. Она же, в свою очередь, старалась максимально дистанцироваться от него, опасаясь, что кто-нибудь из местных бросит ей в спину: «Немецкая сука!» Девушка все время молчала, видно не в силах поверить в свое чудесное избавление. Наверное, ее угнетало и то обстоятельство, что рядом с ней находится ее спаситель. Тем не менее драгоценное перемирие, пусть и временное, было достигнуто.

Что ж, ему пришлось заплатить за него немалую цену. Ведь, по сути, он совершил должностное преступление, не сдав англичанку в комендатуру. Процедура идентификации тех, кто спасся, поразила его своей неоднозначностью. Никто не интересовался подробностями взрыва, никто не задавал вопросов касательно того, кого именно перевозило судно. Такое впечатление, что все скопом решили откреститься от случившегося: никто не хотел ничего знать. А до медсестры и вообще никому нет дела. Она может болтаться здесь без всякой регистрации, выдавать себя за гречанку, дурачить местную полицию точно так же, как она дурачила их все эти годы на острове. Интересно, чем она собирается заняться? Наверняка вернется к сестринской практике. Вот только примут ли ее обратно в госпиталь – это еще большой вопрос. Но пока не время заводить разговоры на эту тему. Девушка все еще в прострации. Кажется, она даже не соображает, что очутилась в другом городе, что идет по афинским улицам, идет и засыпает на ходу.

После похода по магазинам они направились в Национальный парк, но одиночные выстрелы, раздававшиеся в разных концах парка, заставили их повернуть обратно в поисках более безопасного места для отдыха. На одной из тихих улочек они нашли небольшую таверну, весьма кстати, если вспомнить, как давно каждый из них ел в последний раз. Пенелопа жевала равнодушно, не ощущая вкуса и не обращая внимания на то, что она ест. Изредка она бросала на своего спутника взгляды, словно не была вполне уверена в том, кто этот человек и почему она оказалась здесь и рядом с ним.

– Чем вы собираетесь заняться сейчас? – нарушил затянувшееся молчание Райнер.

Она слегка пожала плечами:

– Тем, что умею.

Особой уверенности в ее голосе не прозвучало.

– А чем бы вам хотелось заняться? Когда-то вы рассказывали мне, что учились в Афинах археологии.

– Разве? Не помню. Но мне бы хотелось снова побывать в школе археологии, если она все еще существует.

– Я могу вас отвезти туда.

– Я сама знаю дорогу, – последовал короткий ответ.

«Чего ты пляшешь вокруг нее, – вдруг разозлился он на самого себя, – чего добиваешься? У тебя отпуск, в городе полно ночных клубов, а там полно девочек на любой вкус. Развлекайся сколько твоей душе угодно!»

Райнер понимал, что все безнадежно, и продолжал упорствовать. К тому же сейчас он не мог ее бросить. Не мог позволить ей уйти и шататься по городу в таком состоянии полузабытья. При таком нервном и физическом истощении она вообще может не дотянуть до утра.

Но откуда в нем это страстное желание защитить ее, оградить по мере сил от лишних невзгод? Не потому ли, что она много перестрадала, а за последнее время видела столько мучений, что он всерьез опасался за ее разум. Ему слишком хорошо знаком заторможенный, ничего не выражающий взгляд. Такими же отрешенными, скорее даже застывшими, были лица его десантников, когда их сбивал прямо в воздухе, а потом добивали на земле. Лики войны, лица, опаленные войной.

Июнь 2001 года

Я развалилась на заднем сиденье автомобиля. Сердце мое переполняла радость предстоящей встречи. Дома ли она? Узнает ли меня? А что, если они куда-нибудь уехали? Я перебирала все варианты развития событий, все мыслимые и немыслимые препятствия, могущие помешать нашей встрече.

Как оказалось, найти Йоланду было проще простого. Мы снова отправились в синагогу. Я – прежде всего затем, чтобы извиниться за собственную бестактность, допущенную прошлый раз, и мне с превеликим удовольствием сообщили, что Йоланда никогда более не возвращалась в Ханью. Все послевоенные годы она безвылазно прожила в деревне в районе Апокоронас, где и по сей день занимается хозяйством на ферме своего сына.

Вечером нам позвонила Виктория. Она, верная данному обещанию, навела справки о Циклопе и его жене. Ее дядя хорошо знает родную деревню Андреаса. Да и вообще на Крите трудно затеряться: здесь все знают всех или, по крайней мере, знают тех, кто знает всех. Ведь крохотные критские городки тоже очень смахивают на большие деревни.

Помня о том, с каким пиететом критяне относятся к соблюдению формальностей по всяким важным поводам, я оделась с особой тщательностью, выбрав для встречи с подругой самое нарядное шелковое платье и красивую соломенную шляпу. Мы отправились в путь рано утром. Высокогорное шоссе петляло серпантином среди гор, а я, глядя по сторонам, невольно вспоминала, как когда-то карабкалась по этим кручам пешком, цепляясь за малейший выступ на скале. Может, и правы те, кто называл меня когда-то горной козочкой?

Но сегодня горы стали мне чужими. Смогла бы я подняться туда, где сражался и погиб Брюс, подумала я с сомнением. Вряд ли. Внешне все осталось прежним. Все те же строгие очертания скал и те же снежные шапки на горных вершинах. В течение нескольких лет эти места были мне родным домом. Как же я могла забыть красоту критских гор?

Лоис и Алекс постоянно сверялись с картой, боясь на очередном повороте свернуть не туда. Алекс уже приготовил свой фотоаппарат, а я молилась только об одном: чтобы Йоланда была дома и чтобы она смогла понять мой греческий, который я изрядно подзабыла за минувшие годы.

А что, если у нее склероз и она меня вообще не вспомнит, ужаснулась я такой перспективе. Успокойся! Будто ты сама не страдаешь склеротической забывчивостью! И все же я заметно нервничала. Правильно ли мы делаем, что снова вторгаемся в жизнь Йоланды после стольких лет разлуки? Вдруг она вообще не захочет вспоминать прошлое?

Ведь сама же я с легкостью отбросила все мысли о войне, стараясь даже не думать о ней. Но благодаря Лоис, которая буквально силком притащила меня на Крит, прошлое снова ожило в моей памяти. И сейчас я не хочу уезжать с Крита. Я хочу и дальше упиваться его красотой, великолепием здешних мест, я хочу восхищаться так, будто увидела все это впервые. Впрочем, в годы оккупации нам было не до любования красотами природы. Некогда было смотреть на звезды или лазурные небеса, приходилось все время прижимать голову к земле.

– А вот и деревня! – радостно крикнул Алекс, увидев придорожный знак. – Сейчас нам налево! Стоп! Вот здесь… Наверх…

Я увидела на некотором расстоянии знакомые очертания дома с побеленными стенами и плоской крышей. Правда, рядом со старым домом возвышалась трехэтажная вилла современной постройки. Ее стены были окрашены золотистой охрой. Подъезд к дому был довольно крутым, приходилось постоянно тормозить и останавливаться. Лай многочисленных собак возвестил о том, что мы приближаемся. Господи, только бы Йоланда была дома!

* * *

Йоланда придирчиво осматривала грядки с артишоками. Она специально разбила их в сторонке, за каменной оградой, и даже огородила, для пущей надежности, проволокой, чтобы козы ненароком не забрели сюда и не наделали беды в огороде.

Громкий лай собак заставил ее оторваться от грядок. Не похоже на то, чтобы привезли рыбу: сегодня не их день. Наверное, кто-то приехал из города повидаться с ее зятем. Или строители, которые как раз заканчивают укладывать плитку вокруг новой виллы.

Йоланда поспешно вытерла грязные руки о фартук, потом провела рукой по лбу, убирая выбившиеся из-под шарфа седые пряди. Вообще-то она сейчас совершенно не готова к приему гостей. Да и не много у нее бывает этих гостей. Почти все деревенские сверстники перебрались на местное кладбище и уже давно поджидают ее там.

Йоланда плотно прикрыла за собой калитку и пошла навстречу машине. Странно, не грузовик, а городской автомобиль. Возле машины стояла высокая сухощавая женщина и пристально смотрела на нее. На ней было шелковое платье цвета спелого баклажана и красивая соломенная шляпа с широкими полями, закрывавшими лицо. Женщина держалась за руку мальчика, словно боялась упасть.

– Это дом госпожи Андронаки? – проговорила она медленно на греческом языке. – Кирия Йоланда? – она сделала шаг вперед и сняла шляпу и очки. – Yassou, Йоланда!

– Yassou, – ответила она вежливо. В интонациях голоса, в том, как было произнесено ее имя, совсем не на греческий манер, было что-то смутно знакомое. Так ее никто не называл уже много лет. Сердце забилось учащеннее. Она внимательно глянула на темноглазую женщину. Не может быть! Или все же может?

– Пенелопа, это ты?

Некоторое время они молча разглядывали друг друга. Да, они совсем не те, что были. Но улыбка, голос, глаза, все это осталось прежним.

– Вернулась! А я думала, ты погибла!

– И я была уверена, что тебя нет в живых…

Подруги бросились навстречу друг другу и обнялись со слезами на глазах. Они плакали, смеялись и пытались говорить одновременно, что получалось не очень. Такое неожиданное обретение, такая встреча! Такое воссоединение после стольких лет разлуки!

* * *

Не представляю, сколько мы просидели, взявшись за руки, и все говорили, говорили и никак не могли наговориться. Ведь столько нужно было рассказать. А столько еще осталось недосказанным. Нас провели в беседку, заплетенную виноградной лозой с наливающимися гроздьями, принесли кувшин холодного лимонада и целую тарелку миндального печенья. Алекс с готовностью принялся уминать угощение.

Я познакомила подругу со своими родственниками, а та представила мне своих дочь и внучку.

– Сарика и Димитра. У меня есть еще одна дочь. Она врач и замужем тоже за врачом. Они живут в Чикаго. Ее зовут Пенелопа.

Надо же, Йоланда назвала свою дочь в честь меня. Я почувствовала себя польщенной, и одновременно мне стало неловко при мысли о том, что самой мне предъявить нечего.

– У тебя есть их фотографии? – перевела я разговор на детей Йоланды.

– Конечно, я покажу их тебе потом. И своих внуков, Тони и Андреаса. Муж погиб в 1948 году, когда начались известные события… Ты же знаешь. С тех пор я одна. Все эти годы меня спасала земля. Да и дети выросли хорошие. А ты? У тебя есть семья?

Лоис мгновенно пришла мне на помощь.

– Тетя до семидесяти лет работала в Африке. Лечила там людей. Да, тетя? – Лоис говорила по-гречески не очень, но в общем-то ее все поняли.

– Ах, нам столько еще предстоит рассказать друг другу! – мечтательно вздохнула Йоланда. – Но это потом. После ужина!

Лоис отрицательно покачала головой.

– Боюсь, что без нас. Нам с Алексом нужно возвращаться в город. Но я могу забрать тетю Пен позднее.

– Тогда завтра прошу всех к нам на обед! – Приглашение прозвучало как приказ. – А насчет Пенелопы не волнуйтесь! Мой сын отвезет ее вечером на вашу виллу.

Я сидела, разомлев в тени, и предавалась воспоминаниям. Я вдруг во всех подробностях вспомнила свадьбу Йоланды. Такое чувство, словно это была вчера. Столы, накрытые яркими разноцветными скатертями, гости в национальных костюмах, музыканты, самозабвенно наигрывающие веселые мелодии, красавица-невеста. Я вспомнила, как не хотела вначале ехать на эту свадьбу, ничего не зная о новобрачных, и каким приятным сюрпризом стала для меня встреча с невестой. И вот спустя столько лет я снова сижу на той же самой ферме, и будто ничего вокруг не изменилось.

Сарика пригласила моих в дом и повела показывать им новую виллу. Мы остались с Йоландой одни.

– Мне столько всего надо рассказать тебе! – снова вздохнула Йоланда.

– Это ты возложила цветы на могилу Брюса? – Я больше не могла ждать ни минуты. Любопытство распирало меня.

Она улыбнулась.

– Так ты видела! Сарика каждый год в годовщину его смерти отвозит на могилу цветы. Ну, а в этом году мы специально возложили еще один букет, приурочив его к мемориальным торжествам. Так ты догадалась, что это…

Я кивнула в знак согласия.

– Я сразу поняла, что это цветы от человека, который лично знал Брюса. Но поначалу я не могла поверить, что этот человек – ты. Ведь я была уверена, что немцы схватили тебя и потом… Я должна о многом рассказать тебе.

– Погоди! – Йоланда схватила меня за руку. – Не будем пока о грустном, ладно? Мне говорили, что тебя депортировали тоже. А потом я долго ждала от тебя весточки, но не дождалась и решила, что ты всех нас забыла.

– Никогда! После войны я сильно болела. У меня был нервный срыв, и я долго приходила в себя. Мне хотелось забыть обо всем! Но если бы я знала, что ты выжила…

– А я долго не знала о том, как погибли мои родители. А потом всплыла эта страшная правда о затонувшем корабле…

– Я тоже была там! – выкрикнула я на одном дыхании. – Но мне повезло спастись. Ужасно! Остаться в живых, когда все твои друзья погибли!

– Пойдем, я покажу тебе мой сад! – мгновенно взяла ситуацию под контроль Йоланда, решительно переключившись на день сегодняшний. – Знаешь, когда мне грустно, я всегда иду в сад. Сажусь там и подолгу любуюсь на горы. Они согревают мою душу и исцеляют ее получше любого лекарства. Наши горы, они вечны! И всегда прекрасны. Кстати, я должна угостить тебя своим тимьяновым медом. Его считают лучшим во всем Апокоронасе.

Англичане в таких случаях говорят, что все женщины с возрастом приходят либо к Богу, либо к цветам. Впрочем, есть и те, кто любит и Бога, и свой сад. Но я не рискнула озвучить свои философские мысли на греческом, ибо за минувшие годы изрядно подрастеряла словарный запас.

Мы с удовольствием прогулялись по саду, порадовались большим и малым победам на цветочных клумбах, с сожалением отметили некоторые утраты, обсудили виды на урожай оливок. Я лишний раз восхитилась благодатным климатом Крита. Ведь Йоланда в открытом грунте выращивает все то, что мы у себя в Англии растим исключительно в теплицах. Обе мы понимали, что все наши садоводческие разговоры – это лишь слабая попытка уйти от главного, от тех страшных воспоминаний, которые бередят наши души до сих пор. По всей видимости, каждая из нас прикидывала, какой частью этих воспоминаний стоит поделиться, а какие из них так и оставить в колодце собственного забвения. Но пока никто из нас не хотел нарушать очарование момента: мы снова вместе, после стольких лет разлуки. И все же мы обе жаждали продолжения. Что случилось с каждой из нас за те годы, что мы прожили врозь?

Йоланда рассказала мне о своей поездке в Штаты к дочери, о том, что она один раз наведалась в Салоники, город, в котором родилась. А вообще-то она безвылазно живет на ферме. Точно так же, как и я в своем Стокенкорте. Забавным оказалось и еще одно совпадение. После войны в нашей жизни больше не было мужчин, не считая родни, конечно. Я подробно рассказала Йоланде о судьбах своей сестры и брата, о том, как единственная дочь Эффи умерла от лейкемии совсем молодой, о том, как ее дочь Лоис, моя внучатая племянница, стала на сегодняшний день самым близким и дорогим для меня человеком. Потом я поведала подруге о том, в каком ужасном состоянии я вернулась домой после войны, о том, как долго приходила в себя, а когда пришла, то немедленно уехала работать за границу.

Позднее, после вкуснейшего ленча, накрытого исключительно дарами собственного огорода и сада, мы уселись вдвоем в теньке и погрузились в молчание, просто наслаждаясь тем, что сидим и нам хорошо вместе.

– А знаешь, я навещала твоих родителей в Ханье, – вдруг брякнула я, решив, что легче всего о самом трудном говорить прямо, без экивоков.

Некоторое время Йоланда отрешенно смотрела куда-то вдаль.

– Они спрашивали обо мне? – задала она свой главный вопрос. Голос звучал как-то подозрительно ровно.

– Да, они очень скучали по тебе. Конечно, им трудно было смириться с твоим выбором, но они обрадовались, когда узнали, что с тобой все хорошо и что ты счастлива в браке.

А что еще могла я сказать? Только святую ложь. Точнее, только правду, которую я лишь слегка приукрасила.

– А я ведь тоже приехала в Ханью, но было уже слишком поздно. В еврейском квартале я застала лишь мародеров, грабивших наши дома. Тогда у меня случился выкидыш. Я ведь была на пятом месяце. Мальчик родился мертворожденным. Наши бывшие соседи ночью отвезли меня в клинику Красного Креста. Там меня долго прятали, выхаживали как могли. А немцы шарили в поисках евреев по всему Криту. Брали даже тех, кто перешел в христианство. Они и сюда приезжали. Перевернули всю ферму вверх дном, угнали скот, сожгли весь урожай. – Йоланда немного помолчала. – Страшное было время. Но ты мне лучше расскажи, как ты оказалась на пароходе вместе с евреями?

– Я там устроила скандал одному немцу, он меня и запихнул в машину вместе с евреями. А потом они выяснили, что мои документы подложные, и тоже отправили меня в концлагерь. Но в тот момент, когда мы уже плыли в Афины, какой-то пьяный солдат упал в темноте, ударился о металлическую рею и сильно поранил руку. Меня вывели из трюма, куда загнали всех узников, и отвели на палубу к раненому. И как раз в этот момент прогремел взрыв. Все, кто был наверху, очутились в воде. А позднее нас, несколько десятков человек, подобрало сопровождающее судно. Знаешь, а я ведь думала, что ты тоже там, в трюме.

Я почувствовала, как слезы градом льются по моим щекам, мешая говорить. Но это только к лучшему. О дальнейших подробностях своего спасения мне не хотелось вспоминать.

Йоланда машинально покрутила обручальное кольцо на пальце и тяжело вздохнула.

– Может, такая смерть и лучше, чем газовая камера в Освенциме. Пожалуй, это единственное, что утешает. У меня сохранилась лишь одна-единственная фотография родителей. И ни одной, где бы мы были все трое. Я пыталась рассказывать о страшной участи родителей своим детям, но их это мало волнует. Разве что Пенни в Чикаго проявила интерес. Она, между прочим, вышла замуж за еврея и перешла в нашу веру, представляешь? Так что все возвращается на круги своя! Надеюсь, мама с папой рады этому.

– А ты была в синагоге? Ее заново отстроили, и там так красиво!

– Нет, я ни разу с тех пор не была в Ханье. В моей памяти все осталось таким, как было в тот страшный день. К тому же я перестала верить в Бога. То есть я верю, но несколько иначе, чем это принято по церковным канонам.

Я почувствовала нежелание Йоланды продолжать разговор. Слишком все больно, даже спустя столько лет.

– Давай-ка прогуляемся на пасеку! – вдруг предложила она. – Пора моим пчелкам узнать счастливую новость о том, что мы встретились. Подожди, я только сейчас принесу из дома защитную сетку.

* * *

Йоланда не могла налюбоваться Пенни. Такая элегантная, стройная, спину держит прямо. Не то что она сама, развалюха. Но как ни крути, а четверо детей, которых она выносила, не сделали ее фигуру краше. Да и кожа на лице загрубела и обветрилась от постоянного пребывания на солнце. И наряд ее… После гибели мужа в годы гражданской войны она, в соответствии с местными традициями, ходит по-вдовьи: только в черном и темно-сером. Все остальные краски мира она приберегает для своих цветов и орнаментов, ярких шерстяных ковров и подушек, которыми украшены комнаты в доме.

Да, на фоне Пенни она смотрится совсем старухой. Впрочем, они прожили в разных условиях. Да и климат в Англии не такой, как здесь. Она мысленно представила себе эту страну, где круглый год зеленеют луга и каждый день идет дождь. Надо будет порасспрашивать Пенни о том, как ей живется в своей Англии. Но вначале вначале она должна рассказать ей о Панайотисе. Она постарается сделать это максимально тактично, не бередя старые раны, так, как это сделала сама Пенни. Йоланда догадалась, о скольких ужасах умолчала подруга, рассказывая о смерти ее родителей.

Семья и дети помогли ей вынести все горести и обиды, все удары судьбы. Хорошо, что Пенни тоже не обделена родственными узами. Йоланда снова прикоснулась к ее руке, словно отказываясь поверить в то, что подруга жива и предстала перед ней из плоти и крови, а не бестелесным призраком, которые часто являются старикам накануне смерти, принимая облик давно умерших родных.

Смеркалось. Подруги сидели под оливой, предусмотрительно прихватив с собой фонарь, чтобы отпугивать докучливых мошек. Они сидели и молчали, вслушиваясь в сладостное пение цикад. Возвратившиеся с работы сын Тони и муж Сарики подошли поздороваться с гостьей и тут же удалились смотреть футбол по телевизору.

Наверное, самое время начать разговор о прошлом, подумала Йоланда и даже откашлялась для смелости. Она стала рассказывать о том, как отправилась в горы, чтобы предупредить Андреаса и его людей о засаде.

– Андреас очень на меня рассердился за то, что я пошла в горы одна, и мы даже сильно повздорили тогда. Утром, едва стало светать, я тихонько выбралась из пещеры и двинулась в обратный путь. Но тут заметила на подходе немцев, и мне пришлось спрятаться и затаиться. Группе Андреаса все же удалось вырваться из засады и уйти, хоть и с большими потерями. Потому что им на подмогу пришла вторая группа, которая шла на соединение с ними, о чем я, конечно, не знала. Появление второго отряда застало немцев врасплох. Началась сильная перестрелка. Было много раненых. Командир отряда Панайотис тоже был ранен.

Йоланда замолчала, словно собираясь с силами.

– Я знала, кто он и что он значит для тебя. Я была рядом с ним до конца. Его нельзя было трогать: пулевое ранение прямо в грудь, а потому я просто сидела рядом и говорила с ним. Немного по-английски, немного по-гречески. Он-то ведь хорошо знал греческий. Он тоже знал, что я твоя подруга. «Как Пенни?» – спросил он меня. Я сказала, что ты в безопасности, у друзей. «А, Ике и Катрина! Я помню их. Сам не раз бывал в их доме…» Потом мысли его стали путаться, сознание то приходило, то уходило. Но внезапно он очнулся, схватил меня за руку и сказал: «Передайте Пенни, коробка Брюса находится возле Кларенс…» Мне показалось это бессмыслицей. А потом он начал задыхаться и вскоре отошел. Брюс умер с твоим именем на устах, Пенни. Надеюсь, и Андреас, умирая, знал, что в моем сердце он единственный мужчина, один и на всю жизнь.

Пенни вцепилась обеими руками в сиденье стула, а потом закрыла руками лицо.

– Спасибо тебе! Я не знала, как его убили и где он погиб. О смерти Брюса мне сообщили только тогда, когда я вернулась в Англию. Но, если ты помнишь, я все время чувствовала, что у нашей любви нет будущего.

– А цветы на его могиле… Просто я всегда знала, что ты захотела бы, чтобы я носила ему цветы. Что еще мы можем для него сделать? Он был замечательным человеком, добрым, милым, полным жизни. А уж какой храбрец, поискать надо! На Крите его никогда не забудут.

– А я вот забыла. Я была зла на Брюса, сама не знаю за что. Я была растерянна, раздавленна. Мне не хотелось даже вспоминать о нем. Все эти годы я не знала, что он похоронен здесь. Какой стыд! Но ты точно помнишь, что он упоминал Кларенс?

– Да! Чтобы не забыть, я даже записала эту его предсмертную фразу, чтобы потом, когда ты приедешь, передать тебе слово в слово.

– Дело в том, что Кларенс – это имя моей тети. Так звали старшую сестру матери. Славная, веселая женщина с седыми букольками, всегда в хорошем расположении духа. Боже! Я поняла, что он имел в виду! Оливу! Старую оливу, которая росла в роще неподалеку от дома Ике и Катрины. Она мне казалась очень похожей на тетю. Вот я и назвала ее Кларенс. На днях я как раз вспоминала, как любила сидеть под сенью этой оливы. Брюс и я, мы часто… Так он оставил там какую-то коробку? – Пенни схватила Йоланду за руку. – Как ты думаешь, уцелела ли эта олива? Ведь прошло шестьдесят лет. Я даже не помню, где был дом Ике.

– Зато я хорошо помню! Немцы при отступлении сожгли его дом дотла. Впрочем, как и все другие дома в округе. Последняя их месть местным жителям за то, что все годы оккупации они не переставали помогать партизанам. Завтра я туда тебя отвезу. Решено! Сегодня ты ночуешь у меня. Нет смысла ехать в город, а потом возвращаться назад. Позвонишь племяннице, расскажешь ей обо всем. Пусть тоже приезжает, и будем все вместе искать коробку Брюса.

Пенни устало кивнула головой.

– Больше всего меня угнетает мысль о том, что мы с ним даже не попрощались. Расстались, как обычно, до следующей встречи. Как тяжело! Невеселая у нас с тобой судьба, Йоланда! Столько всего пришлось пережить.

– Давай о хорошем, ладно? Бывал ведь и на нашей улице праздник, хотя бы иногда. Пошли в дом. Уже поздно, а завтра нам рано вставать. Сарика отвезет нас прямо на место. Возьмем с собой лопату и устроим настоящие раскопки. Я точно помню, он сказал «коробка». Хоть что-то да должно остаться.

Йоланда долго не могла уснуть. Лежа в постели, она перебирала в памяти события минувшего дня. Пенни не заплакала, услышав о кончине Брюса. С другой стороны, ее подруга всегда умела держать себя в руках и не выплескивать эмоции наружу. Как хорошо, что в ее жизни снова появилась Пенни. Они действительно похожи, и судьбы у них схожие. Столько испытаний выпало на их долю, столько страданий пришлось пережить им и вместе, и врозь.

Но об одном она пока ни словом не обмолвилась в разговоре с подругой: об истинной причине того, что толкнуло ее отправиться в Ханью на поиски Пенни и Андреаса. Есть и у нее своя страшная тайна, о которой знал только ее муж. Имя Ставроса пока не было упомянуто. И ничего еще не было сказано обо всех ужасах последних месяцев оккупации.

Сентябрь 1944 года

Йоланда отчаянно пыталась наладить жизнь на разрушенной ферме. Немцы уничтожили урожай, сожгли зерно, а война с сорняками, которую она вела каждый день, пока была пустой тратой времени. От нее лишь болели руки и ныла спина. Кое-как они отремонтировали дом, чтобы в нем можно было хотя бы жить. Вместо мебели и картин Йоланда расставила по всем комнатам цветы. Пусть выветривают из дома воспоминания о тех варварах, которые разорили их усадьбу.

Андреас бывал дома набегами, отношения между супругами оставались натянутыми. Даже поговорить толком не удавалось. Муж постоянно был окружен бойцами и вечно занят всякими срочными делами. Ему явно было не до жены. Йоланда вела очень замкнутый образ жизни, стараясь нигде не бывать, дабы не привлекать излишнего внимания и к Андреасу. Немцы назначили в награду за поимку Циклопа несколько больших мешков риса. Люди голодали, а потому соблазн был велик.

Сражаясь с жарой, спасая последние крохи того, что еще уцелело в саду и на грядках, Йоланда постоянно думала, уж не покарала ли ее сама судьба за то, что она усомнилась в честности Ставроса, обвинив его в предательстве, не имея на то никаких доказательств. И в наказание череда ударов, обрушившихся на нее: потеря ребенка, гибель родителей, разгром фермы, охлаждение к ней мужа.

Но неожиданно Ставрос снова возник из небытия. Вернулся из Ханьи и был крайне удивлен, застав ее на ферме. При виде Йоланды у него стало такое выражение лица, словно он увидел перед собой исчадие ада. Она же встретила его крайне холодно, не стала расспрашивать о героическом побеге из тюрьмы и прочих его подвигах, зато задала множество вопросов о том, куда отправили евреев и других узников Агии.

– Я мало что знаю, – промямлил он в ответ. – Их всех грузили в закрытые грузовики, а когда я попытался подойти поближе, то часовой попросту оттолкнул меня в сторону.

Ответ не удовлетворил Йоланду. Зачем он вернулся, размышляла она. Пересидеть в горах какое-то время, чтобы потом снова начать предавать? В том, что он предал и ее, и партизан, она не сомневалась ни секунды. Он знал, что она еврейка, отлично знал, где ее искать. Иначе немцы никогда бы не появились на ферме. И все же пока это только ее предположения. Факты еще необходимо было заполучить. Оставалось ждать и наблюдать.

Однажды рано утром в дом постучались два оборванца. Голодные, грязные, они, судя по всему, были дезертирами, к тому же иностранцами. Йоланда испугалась. К счастью, родители Андреаса уже вернулись домой и она была не одна.

– Мы солдаты… Германия капут! – объявили они прямо с порога. – Мы хотим воевать на стороне партизан.

Йоланда молча выслушала их, покормила и даже угостила молодым вином. Один, мальчишка, по их словам, был родом из Югославии, второй – румын. Оба они отчаянно хотели вернуться домой.

– Не хотим больше воевать против своих братьев! – заявили они в один голос. – Помогите нам попасть к партизанам.

За последние месяцы в ряды партизан влилось немало дезертиров. Многие пришли в отряд, имея на руках ценную информацию, другие хорошо говорили по-немецки. Всех их, конечно, тщательно проверяли, чтобы под маской дезертиров в отряд не просочились лазутчики. Всех подозрительных типов расстреливали прямо на месте.

Что делать, как предупредить Андреаса, терялась в догадках Йоланда. Свекор сдал, едва ли у него хватит сил препроводить парней в горы. Значит, снова надо идти ей.

И снова в путь по горным кручам, вверх-вниз, вниз-вверх, намеренно петляя тропами на тот случай, если за ней ведется слежка.

Она добралась в лагерь лишь к полудню. Андреас сидел возле костра и жарил на вертеле зайцев.

– Не знаю, что мне с этими парнями делать, – закончила она свой рассказ мужу. – Говорят, что хотят воевать вместе с вами. Но на греческом почти не разговаривают.

– Хорошо, что пришла! – похвалил жену Андреас. – Садись передохни, пообедаешь вместе с нами. Надо будет отвести их в старую пещеру, ту, что на самой высокой горе. А мы им там организуем проверку. Сможешь туда добраться? Хватит у тебя сил?

Впервые за многие месяцы муж справился о здоровье и даже похвалил ее. Домой она летела как на крыльях. С наступлением темноты она вместе с пастухом Таки повела дезертиров в указанное место. Таки, вооружившись ружьем, шел, для пущей страховки, последним. Вино и сыр сделали свое дело: молодые люди были в отличном настроении, всю дорогу болтали и насвистывали веселые мотивчики, ничуть не возражая, что их ведут под конвоем.

Возле пещеры их уже поджидал Андреас в сопровождении Ставроса и еще двух партизан.

– Молодцы, что надумали к нам! – похвалил он парней, одобрительно похлопывая их по плечу. – Утром решим, куда вас определить.

Ночь Йоланда провела вместе с мужем. Впервые после стольких недель врозь в нем проснулось желание. Неужели он снова почувствовал к ней влечение, не могла она поверить своему счастью. Впрочем, было и еще одно обстоятельство, поспособствовавшее воссоединению супругов. Та хитроумная девица по имени Анна, которую Йоланда застала у себя в доме по возвращении из Ханьи, неожиданно сбежала из отряда с одним из бойцов. Любовников нашли и примерно наказали за бесчестный поступок, но романтическая страница в жизни Андреаса, судя по всему, была перевернута.

Ставрос предложил выставить охрану и даже сам вызвался постоять какое-то время на посту. Всю ночь мужчины попеременно караулили дезертиров, опасаясь, что те могли заманить их в засаду.

Но все было тихо, только утром стали твориться странные вещи. Молодые люди проснулись на удивление молчаливыми, вид у них был недовольный, и говорили они между собой исключительно по-немецки, в расчете на то, что остальные их не понимают.

– Надо уносить отсюда ноги! – сказал один дезертир другому и испуганно огляделся по сторонам. – Здесь опасно.

Андреас, почувствовав неладное, приказал связать парней.

– Вы видели наши лица, видели нашу явку. Мы не можем отпустить вас живыми. Как думаешь, Ставрос?

– Думаю, их надо расстрелять! – равнодушно бросил тот. – По-моему, они шпики.

– С чего ты взял? – возмутилась Йоланда, инстинктивно чувствуя, что дезертиры – самые обычные мальчишки, заплутавшие на дорогах войны и не знающие, куда им податься.

– А как можно доверять тем, кто уже однажды предал? – Он презрительно глянул на парней. – Они изменили присяге, изменят и нам.

– Не убивайте нас! – взвизгнул один из дезертиров. – Не убивайте! Лучше убейте его! Он сам шпион! Он плохой человек. Я видел его! Вы все шпионы! Вы заманили нас в ловушку! – Молодой человек трясся от страха как осиновый лист. – Ночью он подошел к нам и приказал убираться прочь. Иначе пообещал убить нас. И еще он обозвал нас предателями рейха.

Ставрос выхватил пистолет, чтобы выстрелить в парня, но Андреас тут же перехватил его руку с такой силой, что пистолет выпал на землю.

– Постой! Что он там несет? Где он тебя видел? И с кем?

– Да это же немецкий шпион! – выкрикнул второй парень. – Как вы не понимаете! Или вы сами все тут шпионы!

Ставрос выдернул руку, сорвал с груди автомат и выстрелил в парня, а потом навел дуло на Андреаса.

– Эти ублюдки лгут! Спасают свою шкуру! Неужели ты им поверил? Я свой! Разве ты не проверял меня в деле?

Йоланда бросилась на колени перед раненым, пытаясь остановить кровь.

– Что я тебе говорила, Андреас! Мальчишка сказал правду!

– Не слушай поганую жидовку! Эта сука тоже лжет! Она должна была выместись отсюда вместе со всем ее отродьем! Откуда ей что знать?

– Не смей говорить так о моей жене! Разве не ты сообщил мне о ее смерти, а? И как тебе удалось сбежать из тюрьмы? Всех остальных уничтожили, а ты остался жив. Почему? Да потому что…

Ставрос прицелился. Двое других партизан, едва оправившись от шока, уже шарили по карманам в поисках своих ножей.

– Ты совершаешь большую ошибку, Андреас. Это благодаря мне ты оставался все эти месяцы в живых. Если бы я не сбрасывал немцам ложную информацию, они бы уже давным-давно прикончили тебя. И твою жидовочку отправили бы в лагерь смерти вместе со всеми остальными.

Йоланда слушала откровения предателя, осматривая раненого. Слава богу, пуля не задела сердца и легких. Мальчишка будет жить. Ею вдруг овладела слепая ярость к мерзкому подонку, на совести которого столько загубленных жизней. И тут она увидела валяющийся на земле пистолет Ставроса. Решение было мгновенным. Сейчас она собственными руками прикончит этого взбесившегося пса. Йоланда схватила пистолет и, не целясь, сделала два выстрела по обеим ногам: по пуле за мать и отца.

Ставрос пошатнулся и упал.

– Остановите эту ведьму! – крикнул он и на коленях пополз по направлению к скале, словно то была икона, к которой он обращался с последней молитвой. Все молчали, никто не бросился ему на помощь. Но вот он потерял равновесие и, скатившись вниз, оказался у самого края пропасти. Он глянул вниз и зажмурился от ужаса.

– Чего ждешь, подлец? – Йоланда подошла ближе и склонилась над Ставросом с его же автоматом в руках, приготовившись в случае необходимости столкнуть его вниз. Он посмотрел на нее и зажмурился от страха: столько неприкрытой ненависти было в ее взгляде.

– Остановите ее! – крикнул он из последних сил. – Она сумасшедшая!

Мужчины молча отодвинули Йоланду в сторону и сомкнули кольцо над предателем. Дикий крик огласил окрестности и эхом прокатился по скалам.

Йоланда криво усмехнулась и отбросила автомат в сторону.

– Что смотрите? – прикрикнула она на мужчин, уважительно глядевших на нее. – Или думаете, я стану терпеть его оскорбления? Точно такие же подонки лишили жизни моих родителей. Поделом негодяю! Отведи меня домой, Андреас!

2001 год

– Как я могла так поступить с живым человеком, находясь в здравом уме? Сама не знаю. Но что сделано, то сделано. Порой мне кажется, что его кости до сих пор лежат на дне той пропасти, не погребенные и никем не оплаканные. Потом всю жизнь я задавалась вопросом, правильно ли я сделала. Ведь меня учили спасать человеческие жизни, а не уничтожать их.

Во время прогулки по полям Йоланда поделилась с Пенни самой главной тайной в своей жизни.

– Скольких чудовищ породило то время, – задумчиво обронила Пенни. – Одних соблазнила красивая нацистская форма, другим просто промыли мозги. Надеюсь, у меня хватило бы силы духа сделать то же самое.

– А вдруг он не предатель, а самый обычный националист? Хотя… он ведь сразу узнал тебя на свадебной фотографии. Помнишь, я рассказывала тебе об этом? И так расспрашивал о тебе.

– Никакой он не националист, а самый настоящий фашист. Он еще до войны, когда я познакомилась с ним в Афинах, был пылким сторонником Гитлера. Какое-то время мы общались, но его взгляды мне претили. Я уже тогда понимала, что он очень опасный человек. Потом я столкнулась с ним в горах, но, думаю, он меня тогда не узнал. Я тут же убежала прочь. И сразу же поехала в Ханью, хотела разыскать Брюса и предупредить его. Но он мне не поверил. Никто не поверил. Хорошо, что ты мне рассказала. Я после войны часто думала, где нашел себе пристанище этот негодяй. А как воспринял его предательство Андреас?

– Он был шокирован. И впервые взглянул на меня другими глазами. Уважительно! Они все стали уважать меня. Еще бы! – Йоланда издала короткий смешок. – От такой женщины можно ведь ждать чего угодно! Особенно если у нее в руках кухонный нож. Как ни странно, после гибели Ставроса наша семейная жизнь наладилась, и все у нас было хорошо.

– А немцы его не искали?

– Да им уже было не до Ставроса. Свои шкуры надо было спасать. И все же сегодня, оглядываясь в прошлое, я не испытываю угрызений совести. Я не дрогнула в трудную минуту и не перепоручила грязную работу другим. Я сделала ее сама. Но это я сейчас так считаю, а в то время я сильно переживала, но все таила в себе. – Она вздохнула. – Время все меняет.

* * *

Как странно просыпаться на новом месте. Мне отвели просторную комнату на новой вилле Сарики. Прохладный пол, выложенный мраморной плиткой, белые льняные шторы, отделанные кружевом, массивная мебель темного дерева, в углу икона Богородицы с Младенцем. Все очень красиво и стильно. На улице слышался утренний гомон, до меня долетали обрывки разговоров, смех. Все торопились насладиться утренней прохладой, пока полуденный зной не вступил в свои права.

Я откинулась на подушки и задумалась. Все произошедшее похоже на чудо. Ведь я могла вернуться домой, даже не подозревая о том, что Йоланда жива. Наша встреча все еще казалась мне сном. А каким утешением стало для меня то, что Брюс скончался на руках моей подруги. А ведь если бы я не пошла на кладбище и не увидела его могилу… Впрочем, сейчас размышлять о перипетиях судьбы некогда. Мы отправляемся на поиски «старушки Кларенс». Дай бог, чтобы моя любимая олива уцелела и ее не пустили на дрова в одну из холодных послевоенных зим.

Обдумывая все произошедшее, я решила задержаться на Крите еще на недельку. Думаю, Лоис не станет возражать. Придется моему верному псу поскучать без хозяйки лишних семь дней в гостинице для животных. Как я могу уехать прямо сейчас, заново обретя свою лучшую подругу? Нам еще надо о стольком рассказать друг другу. Жизнь не особенно щадила Йоланду. Овдовела совсем молодой. Осталась с четырьмя детьми на руках. Но все равно семья получилась крепкой и дружной. Недаром в критских семьях женщина – это центр всего, связующее ядро семьи. Вот и Сарика, судя по всему, является таким же центром уже для своих детей.

Я вышла на балкон и невольно залюбовалась великолепным видом, открывающимся на горы. Внизу под окном пестрели разноцветные клумбы, рачительно возделанные Йоландой. Я полной грудью вдохнула в себя свежий ароматный воздух. Откуда-то издалека донеслось мелодичное позвякивание колокольчиков. Видно, пастухи перегоняют стада овец с одного пастбища на другое.

Какие новые открытия готовит мне грядущий день, размышляла я, одеваясь к завтраку. Завтрак показался мне таким же восхитительным, как и все остальное в этом доме: белые фиги, свежий йогурт, кофе. Вскоре приехали Лоис и Алекс, и я тут же сообщила им, что мои планы изменились. Последовала серия интенсивных звонков, и в результате наша палочка-выручалочка Мак пообещал все устроить наилучшим образом. После чего мы с легким сердцем тронулись в путь. Минут пятнадцать мы ехали по высокогорным кручам, и у меня от непривычки даже стала кружиться голова. Наконец мы подъехали к старинной вилле. Здание стояло окруженное строительными лесами.

– Говорят, дом купил какой-то греческий футболист, – сказала Сарика.

– Не футболист, а политик! – подала голос Йоланда. – Только у них и водятся такие денежки.

– А как сложилась судьба Ике и Катрины? – поинтересовалась я.

– Сразу же они после войны снова вернулись в Америку. У нас здесь было тяжело, к тому же началась гражданская война, поделившая всех на два лагеря. А землю Ике долгое время сдавал в аренду.

Мы обошли здание со всех сторон. Рабочих на лесах не было видно. Судя по очертаниям, старый дом остался прежним. Может, и старая олива благополучно сохранилась до сего дня, затеплилась во мне робкая надежда.

– А имеем ли мы право ходить без разрешения? – поинтересовалась я у подруги, заметив, что вся территория вокруг виллы поделена на сектора и каждый участок обнесен аккуратной проволочной изгородью.

– Вот еще! Какие разрешения! – отмахнулась Йоланда и добавила: – Да и кто нас здесь увидит? Веди же к своей оливе Кларенс, или как ты там ее назвала. Вы, англичане, такие сентиментальные!

– Не все! – рассмеялась Лоис. – Но тетя точно из их числа. Знаете, как зовут ее машину? Мейбл! Ей уже сто лет в обед, а тетя категорически отказывается поменять развалину на более современную модель.

– Нет уж, благодарю покорно! Мы со старушкой Мейбл уйдем на покой вместе. Она служила мне верой и правдой столько лет.

Но где же моя олива, напряженно вглядывалась я в каждое дерево. Я даже не могу вспомнить сейчас, далеко ли она росла от дома. Знаю только, что я часто уходила в рощу, чтобы посидеть в тиши под сенью кроны своей любимой Кларенс и перевести дыхание от бесконечной домашней круговерти. Потом я вдруг вспомнила, как мы прятали Блу и других его товарищей по несчастью в старинном склепе. Вроде он был совсем рядом с деревом.

– Там неподалеку был старинный склеп, – сказала я вслух. – Сверху никакой постройки, просто лаз, и все.

– Может, вот это, тетя Пен? – Алекс ткнул пальцем в квадратный выступ, торчащий над землей, похожий издали на старую ржавую бочку.

Я остановилась и внимательно оглядела желоб.

– Да, это оно! Вот уж не думала, что тайник тоже уцелеет до нашего времени. – А вот и моя олива! И ей тоже ничего не сделалось.

– А что ей сделается? – рассмеялась Йоланда. – Олива одно из самых древних деревьев на земле. Они живут несколько тысяч лет и даже плодоносят. Правда, для этого приходится изрядно повозиться с кроной старого дерева. Твою оливу, как я посмотрю, уже давно никто не обрезал. Никакой формы!

– Ты не представляешь, сколько раз я сиживала под ее кроной и предавалась мыслям о доме. А еще это было место наших редких свиданий с Брюсом. Мы встречались здесь, разговаривали… Но спрятать здесь коробку… Мне бы и в голову не пришло! Земля тут как камень. Столько лет прошло. Вряд ли мы отыщем то, что когда-то закопал под оливой Брюс. Йоланда, повтори свой рассказ для Лоис.

Йоланда послушно выполнила мою просьбу.

– У него уже путалось сознание, но он несколько раз повторил твое имя. И еще что-то сказал про какую-то дыру… Почему ты улыбаешься?

– Потому что я вдруг вспомнила Блу и других наших ребят, которых мы прятали в склепе. Может, Брюс имел в виду именно лаз, который действительно находится рядом с Кларенс? Кстати, в этом подземелье Ике прятал оливковое масло и зерно, и немцы ни разу не обнаружили наши запасы. Отличный тайник! Ике говорил, что его охраняют сами древние духи земли.

– Получается, что в этом старинном склепе когда-то давным-давно хоронили людей, – задумчиво проговорила Лоис. – Вполне возможно, тут было целое кладбище.

– Вот только этого не надо! – воскликнула Сарика. – Все мы, местные, боимся, чтобы, не дай бог, на наших землях не обнаружились всякие разные памятники старины. Стоит такому случиться, и правительство тут же предъявляет свои права на землю, выкупает ее, и начинаются раскопки.

– Смотрите себе под ноги, – строго наказала я всем. – Тут один неверный шаг, и самому можно в два счета превратиться в памятник старины. Провалитесь под землю, и все дела.

– Ой, как здорово! – ликовал Алекс. – Мы ищем клад, да, мамочка? Сейчас я все сфотографирую! Прямо как в кино про Индиану Джонса.

Сарика осторожно раздвинула траву и глянула в лаз.

– Нет, залезть туда – это упражнение не для старых костей! – Она с опаской глянула на нас с матерью. – Да и вообще, еще, чего доброго, разбудим злых духов! Потом беды не оберешься. – Сарика осенила себя крестным знамением.

– Шестьдесят лет назад в подземелье не было никаких злых духов! – резонно возразила я. – Разве что наши парни начинали бузить, когда перебирали по части ракии. Мы стольких солдат перепрятали в этом погребе. Даже Брюс однажды сидел тут, пережидал облаву.

– Что ж, тогда мы пошли! – улыбнулась Лоис и решительным шагом направилась к лазу.

Они с Сарикой раздвинули кустарник и стали осторожно спускаться вниз. Вскоре их голоса стали глуше и зазвучали эхом.

– Какая интересная кладка! – восторгалась Лоис. – Камень пригнан к камню без всякого скрепляющего раствора. Но внизу ничего существенного! Воздух затхлый, и какие-то противные слизняки… Нужен фонарь.

– У меня в машине есть зажигалка! – подала голос Сарика.

– Я сейчас сбегаю за ней! – вызвался Алекс и пулей помчался к машине. Я не без зависти глянула ему вслед. Когда-то и я носилась вот с такой же резвостью, а сегодня едва переставляю ноги и все время смотрю вниз, чтобы не зацепиться ненароком за какой-нибудь камешек и не грохнуться оземь. Но все же я должна увидеть все сама, своими глазами. Поддерживаемая с двух сторон и отчаянно цепляясь за выступы в стене, я кое-как опустилась на дно склепа. Узкая полоска света пробивалась сверху, но внизу было почти темно и очень холодно. Самый настоящий холодильник. Умели же строить эти минойцы!

– Никаких коробок, никаких ящиков я нигде не вижу! – доложила Лоис, уже успев осмотреть весь погреб вместе с Сарикой, которая светила ей зажигалкой. – Если тут что и спрятали, так это уже давным-давно забрали другие люди.

Я разочарованно вздохнула. А на что мы надеялись? Лоис абсолютно права. За столько лет десятки кладоискателей могли обследовать этот тайник и унести оттуда все. Видно, мне не суждено узнать, что за послание оставил мне Брюс.

– А вы медленно пройдитесь вдоль стен! – скомандовала сверху Йоланда. – Я сама читала в газете, как один пастух нашел пакет с документами, спрятанный в высокогорной хижине. Этот пакет новозеландский солдат спрятал прямо между камнями. Там было еще что-то, не помню. Писали, что власти разыскали солдата, а он потом приезжал к нам и благодарил пастуха за то, что тот обнаружил его военные реликвии.

Сарика стала шарить по камням. Тщетно! Все камни были пригнаны друг к другу так плотно, что с трудом верилось, что мы отыщем паз, в котором что-то можно спрятать. «Брюс, где ты положил свою коробку?» – взмолилась я мысленно.

– Надо еще осмотреть ступеньки! – предложила Лоис. Они с Сарикой склонились и стали ощупывать каждую ступеньку, сгребая в сторону мусор и сопревшие листья. Наконец долгожданный возглас.

– Нашла! В углу что-то есть!

Мы все затаили дыхание.

– Но это же не коробка! – разочарованно воскликнула Лоис. – Всего лишь старая ржавая банка от сигарет.

– Тащи ее наверх! – скомандовала я, отказываясь поверить своему счастью.

Первой вылезла наружу Сарика, потом помогла выбраться мне. Последней наверх поднялась Лоис, прижимая к груди сокровище. Мы внимательно осмотрели находку. Да, по виду обычная железная банка. В таких теперь пиво продают. Правда, наша банка вся покрылась ржавчиной и расплющилась от времени. Словом, то что надо.

Алекс мгновенно сфотографировал находку, а заодно запечатлел и всех нас, страшно довольных результатами своих поисков.

– Она не сразу бросилась мне в глаза, – докладывала итоги поисковой операции Лоис, – но потом я присмотрелась… Конечно, на первый взгляд обычная жестянка. Но ее так просто не вскроешь!

Я не без гордости взглянула на свою внучатую племянницу. Надо же! Во всем она разбирается. Молодец!

– Спасибо тебе, моя дорогая! – прочувствованно поблагодарила я. – Это именно то, что мы искали. И именно то, что мог носить при себе мужчина. Удобная, незаметная, места мало занимает. Легко спрятать. А что там внутри, посмотрим! – Я старалась говорить спокойно. – Думаю, ничего особенного.

– Пенни! – Йоланда с силой сжала мою руку. – Последнее, что прошептал мне Брюс, умирая, чтобы ты нашла эту коробку. Она предназначена тебе, и только тебе. Мы обязательно откроем ее. Мои мальчики все сделают. Запасись терпением.

Как трудно совладать с собственными эмоциями. Меня распирало любопытство, я нервничала, горела нетерпением. Но разве я заслужила такое счастье? Я ведь не заслуживаю даже обычного уважения. Я недостойна Брюса, и всю свою жизнь я тащила на себе страшный крест осознания собственного ничтожества в сравнении с ним. Но вот пришло время собрать все камни на своем жизненном пути.

Йоланда поведала мне свой секрет. Она рассказала мне о том, как нашла в себе силы жить и строить будущее после того, что сделала. Ее расправа со Ставросом вовсе не была актом кровавой мести по принципу «око за око». Именно поэтому ее поступок и снискал ей уважение всех окружающих, но главное – это самоуважение, которое она обрела, поспособствовав гибели предателя.

У меня тоже есть своя тайна. Тайна, которой я могу поделиться только с собственной совестью. Она преследовала меня всю жизнь, не давая покоя ни днем, ни ночью. Так не пора ли найти такую же ржавую жестянку, спрятанную в самой глубине моего сердца? Найти и открыть ее! И уже только потом заняться коробкой Брюса.

Июнь 1944 года

Пенни бродила по улицам Афин вместе с Брехтом. Она купила себе лишь самое необходимое – платье, немного белья, категорически не желая вводить майора в дополнительные расходы. Потом он накормил ее. И тут вдруг выяснилось, что идти ей, в сущности, некуда. Постоянно слышались звуки перестрелки, к тому же она так ослабла, что с трудом переставляла ноги. Снова и снова перед глазами всплывали ужасные картины минувшей ночи: крики тонущих людей, столпы огня на воде.

Пенни легко определяла состояние шока у своих пациентов, но сама отказывалась поверить в то, что все еще переживает шок. Конечно, ей надо как следует выспаться, а потому, когда Брехт заказал в гостинице номер на двоих, у нее не хватило силы воли, да и просто сил, для того чтобы возражать.

В конце концов, за все надо платить! Рано или поздно такая развязка неизбежно должна была наступить. Какой смысл корчить из себя непреступную англичанку, протестовать и все такое? К тому же она смертельно хотела спать. Просто спать, и ничего больше! Как хорошо было бы заснуть и больше никогда не просыпаться, думала она, плетясь следом за Райнером.

Утром она проснулась в кровати одна. Рядом никого. Вещи Райнера были аккуратно сложены на стуле, и, судя по всему, майор провел ночь на полу. Пенни услышала плеск воды в ванной комнате и зарылась в подушку. Она не хотела видеть его загорелое тело. Она знала, что у него красивое стройное тело сильного и мужественного человека. Это она уже успела заметить, когда лечила его. Интересно, как зажила его рана?

Майор не сделал ни малейшей попытки предъявить на нее свои права. И она была благодарна ему за то, что он не лезет к ней со своими приставаниями прямо сейчас. Но рано или поздно это должно случиться с той же неотвратимостью, как на смену дню приходит ночь. И тогда Пенни будет обязана отдать ему свое тело. Пусть делает с ним все, что ему заблагорассудится.

Брехт быстро оделся и, оставив Пенни заниматься своим туалетом, ушел узнавать, есть ли в отеле кафе, где можно позавтракать. Она не прикасалась к волосам несколько дней, просто уложила косы вокруг головы и заколола их шпильками. Сейчас она расплела их. Волосы стали жесткими от соленой воды, они пахли морем и мазутом, что сразу же напомнило ей страшные события минувшей ночи. То был кромешный ад. Она вспомнила, как отчаянно барахталась в воде, пытаясь вынырнуть из пучины. А сколько людей так и осталось под водой навсегда.

Вернулся Брехт, принес с собой свежую сдобу и фрукты.

– Куда отправимся сегодня? В горы или на пляж?

– А разве у нас отпуск?

– У меня – да. Я скоро уезжаю на фронт. Вы тоже, я уверен, найдете себе работу в Афинах. Но вначале вам следует набраться сил и хорошенько отдохнуть. Вы хоть спали минувшую ночь?

Она молча кивнула и взяла булку.

Целый день они провели в городе. Гуляли, потом, чтобы спрятаться от жары, отправились в археологический музей. Пока они бродили по залам, разглядывая экспозицию, он рассказал ей о своей поездке в Кносский дворец и о раскопках, которые там велись даже в годы оккупации.

– Но ничего не повреждено, – добавил он в конце рассказа. – Все осталось как было.

Она слушала с интересом. Майор был предельно вежлив и даже галантен. Наверняка у него есть свои хитроумные планы на ее счет, недаром же он кормит ее, покупает одежду, ведет всякие интеллигентные разговоры об искусстве, как будто нет войны и как будто они коллеги, а не враги. Потом они забрели в католическую церковь. Шла служба. Какой-то немецкий органист самозабвенно играл токкату Баха, а потом исполнил фугу до-минор. В храме было полно немецких офицеров. Они сели рядом с ними и погрузились в горестные откровения, которыми полна музыка Баха. Пенни закрыла глаза и на какую-то долю секунды представила себе, что сидит на воскресной службе в Глостерском кафедральном соборе.

Вторую ночь она тоже спала одна, и следующую тоже. Брехт выискал какой-то поезд, который ходит на побережье, и они отправились на пляж. Нашли бухту, в которой не было мин, и провели целый день у моря. Он плавал, она сидела и смотрела, как он плавает. У него было красивое тело, общее впечатление портило лишь бедро, обезображенное уродливым шрамом. Она вспомнила, как делала ему перевязки, как мерила пульс, как омывала его раны. Странное чувство вдруг шевельнулось у нее в груди. Нечто схожее она испытала тогда, когда они остались с Брюсом наедине. Она знала, что это чувство называется желанием. Значит, не все еще в ней омертвело, значит, простые человеческие инстинкты еще не угасли окончательно. Эту ночь она спала плохо. Долго металась без сна, вспоминая красивое тело Брехта, представляла себе, как он ловко нырял в волны, а потом плыл к берегу. Потом ее стал донимать страх, что он за ней наблюдает. Ей мешало все: и шум вентилятора у потолка, и страшная духота в комнате, и собственные расходившиеся чувства.

Он всегда так внимательно смотрит на нее, слегка склонив голову набок, особенно когда говорит. И в его бледно-голубых, похожих на ирисы глазах всегда столько теплоты и даже нежности. В сущности, он ведь еще так молод… и так обаятелен. В нем есть в избытке все то, чего ей так долго не хватало.

Но она тут же спохватывалась и пыталась остудить свой пыл. Как можно смотреть с таким сладострастием на врага? И ничего не могла с собой поделать. Широкие плечи, крепкие бедра, стройные ноги, мускулистое тело. Каково это – оказаться в объятиях такого красавца?

Вне всякого сомнения, она тоже возбуждала его. Пенни чувствовала это, как чувствуют запах дыма при легком дуновении ветерка. И ее пугал этот огонь страсти, который все сильнее разгорался в душе каждого из них.

– Может, вы хотите побродить по городу одна? – предложил он на следующее утро, когда они сидели на площади за столиком уличного кафе и пили самый настоящий, а не суррогатный кофе. – Только будьте предельно осторожны! В этом городе полно мест, где опасно показываться девушкам и иностранцам.

– Я уже не молоденькая девчонка! – отрезала она. – И чужачкой себя не считаю. Я прожила в Афинах несколько лет. Я здесь работала. Этот город уже давно стал мне родным.

– То было до войны. А сегодня Афины превратились в джунгли. Хотите навестить свою бывшую школу археологии?

– Нет, слишком много воспоминаний! – отрицательно покачала она головой. – А у вас какие планы на сегодня? – Внезапно она поняла, что ей не хочется оставаться одной.

– Никаких особых планов. Вернусь к себе в номер и займусь письмами. Я уже так давно не видел родных. Меня тревожит, что с ними и как.

Он рассказал ей о младшей сестре, о том, как Катрина попала в аварию. А она, в свою очередь, рассказала ему об Эвадне и Зандере, о том, как к ней в Афины приезжал отец, о том, как она почти что сбежала в свое время из дома, нарушив все великосветские планы матери. Но все же она отстояла право жить своей жизнью, так, как ей бы никогда не позволили жить дома.

– А я ведь тоже сбежал в армию, – рассмеялся он, выслушав ее исповедь. – Отец хотел, чтобы я занимался имением, мечтал увидеть меня преуспевающим фермером. Кто знает, – он подавил грустный вздох, – быть может, отец был прав. Лучше быть фермером, чем солдатом.

Она промолчала, напряженно вглядываясь в уцелевшие здания. И снова они провели целый день в блужданиях по городу и в разговорах. Они говорили обо всем на свете, но только не о войне и не о Крите. Дни его отпуска стремительно таяли. Он сказал, что его желание отправиться в действующую армию было вполне осознанным и продуманным шагом. Но пока нет никакой определенности с тем, куда его направят. И ей вдруг стало страшно за него. Боже, ужаснулась она уже в следующее мгновение, она волнуется за судьбу Брехта, переживает – а вдруг его убьют. Какой позор!

Ужинали они в том самом кафе «Зонар», где она столько раз бывала до войны. В гостиницу возвращались пешком, шли неторопливо и неспешно разговаривали о раскопках, об археологических чертежах и эскизах, словом, обо все том, что интересовало их обоих в той прежней, довоенной жизни. Уже на самых подступах к гостинице у Пенни вдруг мелькнула мысль, что майор никогда не опустится до того, чтобы требовать с нее расплаты за свое спасение. Он вообще не станет добиваться ее силой. Видимо, он тоже боится того чувства, которое неуклонно зрело в его душе. Это чувство было странным и новым для каждого из них. Оно было похоже на запретную территорию, вход на которую им до сего дня был заказан. Или на минное поле, по которому не следует бродить даже вдвоем.

Вернувшись к себе в номер, Пенни вознамерилась сделать то, что собиралась уже давно: до блеска вымыть волосы. Но солярка и соль настолько въелись в кожу, что обычным мылом она так и не добилась нужного результата. Волосы остались тусклыми и слипшимися.

– Надо какое-нибудь более сильное средство, – посочувствовал Брехт. – Пойду поищу что-нибудь у администратора.

Вскоре он вернулся с бутылкой обезжиривающего средства.

– По-моему, это самый обычный скипидар, – принюхалась Пенни. – Ну уж нет! Лучше я обрежу волосы!

– Только через мой труп! – возмутился Райнер. – Надо попробовать! Позвольте я помогу вам. Наклоните голову над раковиной, а я буду промывать прядь за прядью. Не бойтесь, я когда-то так мыл волосы своей младшей сестренке.

Она безропотно склонила голову над раковиной, и он стал осторожно брать пряди ее волос, тщательно намыливая каждую, а потом обильно прополаскивая их водой.

– Ну что? Скрипят?

– По-моему, уже да, – пробормотала она, слепо щурясь от попавшего в глаза мыла.

– А сейчас вам нужен хороший гребень. Его-то мы и забыли купить.

– Нет, вначале волосы должны просохнуть.

– А вот моя мама всегда разбирала еще мокрые волосы на две половины и начинала расчесывать их густым гребнем. Сестренка всегда визжала при этом. А волосы у нее как шелк. И такие же золотистые, как у вас. – Он медленно пропустил прядь ее волос сквозь пальцы. – Но вы свои успели покрасить.

– На то у меня имелись особые причины.

– Знаю! На Крите блондинку днем с огнем не отыщешь, верно?

Пенни резко повернулась к нему и неожиданно сбросила с себя банное полотенце, представ во всей своей наготе.

– Вы этого от меня хотите? – спросила она, напряженно вглядываясь в его лицо. Ей было важно услышать ответ.

– Нет! – задохнулся он от неожиданности и отвернулся. – Силой я не беру ничего. Насилия и без меня хватает. А от вас мне и вообще ничего не нужно. За кого вы меня принимаете?

– За обычного мужчину, у которого есть желания и есть свои потребности. За мужчину, который давно не имел дела с порядочной женщиной. Вы меня одели, вы меня кормите, вы дали мне крышу над головой. Чем я могу расплатиться? Только этим!

– Я немедленно поищу себе другой номер! – буркнул он, заливаясь краской, и стал лихорадочно собирать со стула свои вещи.

– Постойте! У меня действительно больше ничего нет. Я могу предложить вам только себя! – Пенни вдруг ощутила острое желание. Она хочет быть с ним, это правда!

Он остановился возле двери и посмотрел на нее.

– Я не притронусь к вам даже пальцем, хотя вы самая прекрасная, самая мужественная и самая замечательная женщина из всех, кого я когда-либо желал. Но я не обижу вас и никогда не опущусь до заурядного насилия. В нашей семье было принято относиться к женщине с уважением. – Он вздохнул. – Уже поздно, вы устали. Ложитесь спать! А я снова подремлю в кресле.

– Как я буду спать? Мне холодно! И волосы у меня мокрые.

Она видела, как гримаса страсти исказила его лицо, и он снова отвернулся, чтобы не видеть ее тела.

Не задумываясь над тем, что она делает, она решительно подошла к нему и взяла его лицо в свои руки. Потом осторожно прошлась пальцами по скулам, слегка тронула подбородок. Дыхание ее стало учащенным.

– Брехт… я… даже не знаю, как вас зовут…

– Райнер. Я думал, вы никогда не спросите меня об этом. А я уже много лет называл вас мысленно Пенелопой. – Он склонился над ней. – Спасибо вам, но ваше предложение… оно… нет, это… не то… хотя все мои мысли только о вас…

В его глазах было столько страсти, он смотрел на нее с таким желанием, как может смотреть на женщину только влюбленный мужчина. Волна ответного желания поднялась в ее груди и накрыла с головой. Она еще никогда не испытывала такого сладостного чувства. Так пусть же свершится все, что должно.

Она взяла его за руку и села на кровать.

– У меня нет опыта по этой части, – призналась она просто.

– Тем больше у меня причин уйти отсюда немедленно, – вырвал он свою руку.

– Нет, пожалуйста, останьтесь! Вы нужны мне. Я хочу отблагодарить вас. Вы спасли мне жизнь. Вы спасали меня много раз, сама не пойму почему. Почему именно я?

Слезы градом полились по ее щекам, ей вдруг страстно захотелось, чтобы ее просто обняли и утешили, как ребенка. Он коснулся губами ее щеки, а потом припал к ее губам. Она почувствовала слабый привкус вина, и все остальное перестало существовать.

Райнер привлек Пенни к себе и заскользил губами по ее шее, коснулся языком мочек ушей, вызвав у нее новый взрыв желания. Его дыхание согревало ее, а он что-то нежно шептал ей на ухо. Потом он накрыл обеими руками ее груди и осторожно погладил их, словно то была не человеческая плоть, а две чаши из драгоценного фарфора. Она прильнула к нему, жадно вдыхая в себя терпкий запах мыла, которым все еще пахла его кожа. Они упали на кровать, и его руки стали медленно ощупывать каждый миллиметр ее тела, он гладил ее нежно, осторожно, словно убаюкивал. Потом так же осторожно он проник пальцами внутрь ее, проверяя, готова ли она к соитию. Ей стало немного больно, но одновременно так необыкновенно хорошо, что она задрожала от переполняющего ее желания. Тогда он стремительно придвинулся к ней и в ту же минуту вошел в нее.

То был незабываемый миг, когда его нежность сошлась с ее страстью, и она впервые в полной мере ощутила, что такое власть женщины. Еще никогда в жизни ее тело не испытывало такого полного, такого всепоглощающего удовольствия. В голове было пусто: никаких мыслей о последствиях своего безумства, о том, что будет потом и зачем она это сделала.

В объятиях Райнера Пенни забыла о существовании Брюса, о своей любви к нему, она забыла обо всем на свете. Она только чувствовала, как уходит из нее боль и как она снова возвращается к жизни. В глубине души она знала, что так и будет, она знала об этом с того самого момента, когда они оба переступили порог гостиницы. Просто она в своем неприятии Брехта представляла себе сцену собственного грехопадения иначе. А ведь, в сущности, это не он, а она совратила его. Она, и только она! Без ее поощрения он никогда бы не посмел прикоснуться к ней.

Весь следующий день они провели в номере. Лежали на кровати, забившись между простынями, без устали даря наслаждение друг другу. Оказывается, она может не только получать, но и давать, и в их телах имеется столько неизведанных доселе уголков, которые способны одарить радостью и нежностью любимого человека. Они занимались любовью страстно, самозабвенно, забыв о том, что идет война и что ему скоро на фронт. Не было войны, не было его офицерской формы, не было прошлого и будущего, был живительный поток чувственных удовольствий, в которых она купалась, не думая ни о чем. Ей было хорошо лежать обнаженной в его объятиях, снова и снова отдаваться ему, ее пьянили неведомые ранее эмоции, и только это имело значение, только то, что происходит сейчас с ними обоими в номере заштатной гостиницы. Это «сейчас» было для нее важнее всего на свете.

2001 год

Сколько бессонных ночей я провела потом, освежая в своей памяти воспоминания о тех днях. Я спала с врагом, я пошла на поводу у самых грубых и примитивных инстинктов, я предала светлую память Брюса, укорял меня разум. Отпуск Райнера подошел к концу, и он уехал, пообещав, что обязательно отыщет меня после войны, и тогда мы будем вместе. Как ни странно, я поверила ему. Я все ждала от него письма и, естественно, так и не дождалась.

Тогда впервые передо мной во всей неприглядности предстал мой короткий военно-полевой роман. Любовная интрижка с врагом, вот что это было на самом деле. Я, не дожидаясь других, сама коротко остригла свои волосы, как это повсеместно делали с женщинами, спавшими с немцами, и добровольно выставила напоказ свой грех. Правда, те, другие, в один голос твердили, что их изнасиловали. У меня же и такого оправдания не было. Ведь я отдалась майору добровольно. Все мои попытки устроиться в Афинах медсестрой окончились крахом. Меня никуда не взяли. Отверженная, лишенная всяких средств к существованию, я была вынуждена обратиться за помощью в швейцарское посольство. Те дали мне временный приют и в конце концов отправили домой, где я пережила самый настоящий коллапс. Отец умер, Брюс погиб. Жить больше было незачем.

Эвадна долго не решалась сообщить мне о гибели Брюса, а когда она все же рассказала мне эту страшную новость, то в первую минуту я даже ничего не почувствовала. Я тогда была похожа на живой труп: ни слез, ни сожалений, ни боли утраты. Лодка без руля и ветрил, затерявшаяся в безбрежных океанских просторах, вот чем я тогда была. Впрочем, я не люблю вспоминать тот сумрачный период своей жизни.

И вот я снова сижу под своей любимой оливой, и мне хорошо и покойно, как это бывает, когда просыпаешься после долгого сна. Я не была сумасшедшей психопаткой, и в моем поступке не было ни грана безумия. Просто я была женщиной и хотела оставаться женщиной. Но мои уста навеки скреплены печатью. Есть вещи настолько интимно личные, что ими не принято делиться ни с кем, даже с самыми близкими на свете людьми. Всю свою жизнь я в одиночестве тащила на себе груз былых воспоминаний, в полной мере прочувствовав на собственном опыте, что это такое – одиночество. Горька сия чаша, испитая мною до дна. Но вот и мое долгое путешествие подходит к концу. И я подумала, что даже самая глубокая печаль должна же в конце концов найти себе выход. Так когда-то случилось со мной и Райнером. Меня никто не принуждал, не толкал силой в его объятия. Но мне, как и ему, хотелось тепла и участия, я жаждала утешения и понимания. И все это я не только сполна получила, но и дала сама. Сошлись два одиноких человека, и между ними высеклась искра страсти. Наша страсть не была порочной, в ней не было распутства, она вся была соткана из одной печали и нежности.

Райнер был тоже глубоко травмирован тем, что видел и что пережил на Крите. Воистину, этот немец стал для меня и преступлением, и наказанием, ибо всю жизнь я не переставала думать о нем. Я пыталась представить себе, что случилось с ним после войны, вернулся ли он живым с фронта, нашел ли для себя собственную формулу примирения с прошлым. Трудно любить, когда вы оба по разные стороны баррикад. А ведь мы с ним так во многом схожи. Пожалуй, случись наша встреча в другое время и при других обстоятельствах, и все могло бы сложиться совсем иначе, кто знает. Но это правда, у каждой любви свой пейзаж. Каждый любовный роман разворачивается в своем ландшафте. Для нашей с Райнером любви таким ландшафтом стали Афины. В этом городе наша любовь расцвела, и здесь же она и увяла. Все было кончено.

В жизни каждого человека наступает момент, когда он может наконец простить себе слабость. Две недели, проведенные в Афинах с Райнером, – это не просто две недели. В сущности, за что прощать себя? За то, что я не сумела до конца выдержать образ стойкой и непреклонной медсестры? За то, что очертя голову бросилась в любовный омут тогда, когда уже не был сил, чтобы жить? В тот момент, когда я сама как никто нуждалась в защите и в помощи. Раковина, в которой я пыталась спрятаться, была уничтожена. Война разрушила все. Если бы не он, я могла бы погибнуть. Ведь погибло столько людей, а я осталась жива. Значит, в этом был какой-то свой, особый смысл.

Собственные неприглядные воспоминания о прошлом я постаралась заглушить добросовестной работой. Я работала как каторжная, словно спешила рассчитаться по старым долгам и искупить свой грех. Я сама решила, что должна остаться одинокой, потому что, поддавшись низменным инстинктам, не заслуживаю нормальной семейной жизни. А я просто была живым человеком, не хуже и не лучше многих других. Наша с Райнером история не относится к числу безвкусных интрижек, банальных и пошлых. То была любовь, настоящая, красивая любовь, только очень короткая. И больше я не стану отрекаться от этой любви.

На меня вдруг снизошло необыкновенное умиротворение, которое обычно бывает с людьми, живущими в ладу с собственной совестью. Судьба даровала мне возможность снова вернуться на Крит, она осчастливила меня встречей с подругой юности и помогла примириться с прошлым. Я вернулась сюда и снова увидела себя молодой, такой, какой, быть может, осталась в памяти многих людей.

Я не всегда чувствовала себя ущербной, никому не нужной и бесполезной. «Ни то ни се», как говорит про таких людей Лоис. В конце концов, моя работа в Африке позволила мне на многое посмотреть другими глазами. Тот, кто сталкивался с тамошней нищетой, кто видел умирающих от голода детей, тот лишь презрительно усмехнется, наблюдая за нынешней гонкой тщеславия и богатства, ибо все это лишь крысиная возня, и только. Итак, отныне я живу в мире с собой и наслаждаюсь жизнью, теми немногими днями, которые у меня еще есть в запасе.

Завтра Лоис и Алекс уезжают домой, а я задержусь на Крите еще на некоторое время. По случаю их отъезда Сарика решила устроить прощальное барбекю. Да и другие поводы для празднества имелись: моя встреча с Йоландой, жестянка с посланием Брюса, которую мы нашли. Словом, пир на весь мир.

Стоял теплый летний вечер. Воздух, напоенный запахами тимьяна и розмарина, хотелось не вдыхать, а пить как вино. Стол накрыли прямо на улице, зажгли свечи из цитронеллы, запахи которой отпугивают всяких насекомых. Хотя Лоис и Мак предусмотрительно явились на ужин в одежде с длинными рукавами. Да еще и прихватили с собой кучу всяких аэрозолей на случай засилья местной мошкары. Было уже совсем темно: внизу светились огни деревень, разбросанных между гор, создавая просто фантастическое по своей красоте обрамление для нашей трапезы. А там дальше, за горной грядой, накатывались на берег волны Критского моря, похожего в эту пору на темно-рубиновое вино.

Хозяйки постарались на славу, и стол ломился от угощений. Свиные лопатки, зажаренные на гриле, деревенская колбаска, молодая баранина, свежеиспеченный хлеб, кувшины с домашним вином, разнообразнейшие салаты, цыплята, тушенные с рисом и приправами. И, наконец, мороженое и фрукты. Еды наготовили столько, что впору было приглашать на постой целую армию. Я отведала всего понемножку, а Алекс, чтобы не обидеть хозяев, с готовностью доедал то, что оставалось на моей тарелке.

Потом включили музыку, веселую, жизнерадостную музыку Крита. Молодые пустились в пляс, а нас с Йоландой хватило лишь на то, чтобы отбивать такт ногой. Я глядела на танцующие пары и думала о том, как сердечно встретила семья Йоланды меня и моих родных. Но разве на Крите может быть по-другому? Ведь и меня совсем в другое время и совсем другие люди встречали с не меньшей сердечностью и гостеприимством. А время и в самом деле было другим. Голодное, страшное время, и за каждым углом нас подстерегала опасность.

Ко мне подошел муж Сарики с железной банкой в руке.

– Открыть не получается, – сказал он. – Мы уже и оливковым маслом крышку отмачивали, но она припаялась намертво. Придется резать консервным ножом. Или вы хотите оставить банку целой и ничего не трогать?

– Но ведь самое важное Брюс оставил внутри! А потому режьте без всяких угрызений совести, – ответила я, не колеблясь.

Что бы там ни было, подумала я философски, это все равно станет для меня бесценным подарком из прошлого.

– Но только у меня к вам одна просьба. Содержимое коробки оставьте в банке. Я все достану сама, без свидетелей, ладно?

– Конечно! – улыбнулся мне мужчина, и веселые лучики разбежались в уголках глаз. – Мой дядя хорошо помнит Панайотиса. Говорит, был необыкновенно храбрым человеком. Настоящий воин!

Разумеется, он хотел сказать мне приятное. Но разве не благодаря таким мужественным людям, как Брюс и еще многие сотни других мужчин и женщин, мы все сегодня наслаждаемся свободой? Мы свободны во всех своих проявлениях и чувствах, у нас есть право на забастовки и протесты, на демонстрации и жалобы, на свои культурные и исторические традиции. Разве этого мало?

Спустя какое-то время он позвал меня к себе в мастерскую.

– Готово! – Он протянул мне банку, которую вскрыл ножом, словно это консервы.

Я прижала к себе банку и отошла в сторонку, где мне никто не помешает, и отогнула крышку. Сердце мое забилось от волнения. Ведь к этим вещам прикасался Брюс. Значит, сейчас я почти прикоснусь к нему самому. Внутри лежала небольшая записная книжка, скрученная вдвое. Я осторожно извлекла ее наружу. Тонюсенькие страницы слиплись от времени. Наверное, это дневник, который Брюс вел на Крите. Своеобразный отчет о проделанной работе.

Дрожащими пальцами я стала разбирать страницы, боясь порвать каждый листок. Страница за страницей, испещренные какими-то каракулями и непонятными схемами. Если это дневник, то Брюс вел его вопреки всем правилам. Вверху каждой страницы была проставлена дата, но цифры были такими крохотными, что разобрать их можно только с помощью увеличительного стекла. На одной из последних страниц я обнаружила почти читаемую запись, сделанную более твердым карандашом.

15 марта 1944 года. Снова сижу в этой проклятой яме, пережидаю момент, когда можно будет высунуть голову и вернуться на юг. Из приятного – встретил в Ханье свою девушку. Она каждый день рискует жизнью. Боюсь только одного, чтобы ее не предали. Но, кажется, пока П. у Н., она в полной безопасности. Жду очередных приказов из Центра. При моей работе, особенно здесь, мне длительные отношения не нужны, но П. уже давно стала частью моей жизни, а осознание того, что она тоже участвует в нашей борьбе, придает мне силы. Думал, что влюбляться – рискованное дело, а вышло наоборот. Сильное чувство только помогает. Когда вся эта катавасия закончится, куплю ей кольцо.

В конце концов, не за это ли мы боремся? За наше право иметь свой дом, семью, детей, жить без страха, что к тебе в любую минуту могут ворваться вооруженные подонки и забрать у тебя то, что никогда им не принадлежало. Вот я и воюю за свое право иметь дом, в котором я построю семейный очаг с одной-единственной девушкой на свете, которая, я знаю это наверняка, сделает меня счастливым. И мы проживем с ней в любви и согласии до глубокой старости. Раньше я как-то плохо представлял себя в роли отставного вояки с трубкой в зубах и в шлепанцах. Но раньше я и траву не ел, и противных улиток, от которых воняет, как от сточной канавы, тоже не пробовал. Так что все меняется. Поворот к семейным ценностям, как и мысли о доме, согревает душу.

В этом блокноте слишком много имен и явок, а потому таскать его с собой опасно. Оставляю его здесь. На всякий случай прячу в банку, чтобы не залило дождем. А дожди в этих местах бывают будь здоров!

Дальше шли пустые страницы, но между ними лежала сложенная фотография. На фотографии – я и Йоланда, заснятые на ее свадьбе. Какие мы молодые и счастливые! Слезы застлали мне глаза. Ах, Брюс! Кто знает, что случилось бы между нами, останься ты жив. Но твой подарок из прошлого – такое утешение! Слезы лились по моим щекам, а я даже не вытирала их. То были живительные слезы, дававшие мне обретение всех смыслов в прожитой жизни. Я трепетно прижала к груди записную книжку.

Так ты все же любил меня, любил, как когда-то любила тебя и я. Прочитав твою исповедь, я с полным правом могу перевернуть ту главу своей непрожитой жизни, в которой описывается, как мы с тобой никогда не были вместе… Я рада, что ты никогда не узнаешь о том, как я тебя предала. Впрочем, хватит об этом…

Сегодня нет поводов для грусти. Сегодня у нас праздник. После стольких лет мы с Йоландой нашли друг друга, а потому надо постараться наверстать упущенное.

А мои секреты – что ж, они останутся со мной. Не стоит обременять своими горестями других. Я хорошо провела время на Крите. Моя поездка превратилась в своеобразное паломничество: я отдала дань уважения погибшим, я обрела живых, а потому надо жить и радоваться жизни.

Лоис, Алекс и Мак, взявшись за руки, пытались изобразить присутствующим сиртаки под музыку из кинофильма «Грек Зорба». Мне со стороны было видно, что получалось пока не очень, но танцоры старались изо всех сил. Кажется, наше путешествие придало новый импульс не только мне. Я сильнее прижала дневник к груди и улыбнулась своим мыслям. Впервые за долгие десятилетия я почувствовала себя по-настоящему свободным человеком. Ведь я вернулась к себе домой, на остров Крит, самый необыкновенный остров на свете.

Я потеряла здесь своего возлюбленного, это правда, но все равно Крит всегда будет жить в моем сердце. Вернувшись в Стокенкорт, я снова перечитаю дневник Брюса. Надо подумать об увековечении его памяти. Быть может, стоит передать сам дневник в военный архив. Но это уже после моей смерти. А пока надо жить настоящим и смотреть в будущее. Ведь часы тикают, неотвратимо приближая конец. А столько еще надо успеть сделать.

Я бросила машинальный взгляд на стол, уставленный знаменитыми критскими десертами на любой вкус. От соблазнительных запахов, от разноцветья красок, от жизнерадостной музыки кружится голова. Судя по всему, веселье затянется до утра. Но как хорошо, когда люди веселятся. Я снова улыбнулась и решительным шагом направилась в круг танцующих.

Аэропорт Ханья 2001 год

Райнер пристроился в хвост очереди на автобус, который подвозит пассажиров на летное поле прямо к самолету. Он улетал в Афины самым первым утренним рейсом. Он взобрался по ступенькам и на минуту замешкался. Последний прощальный взгляд на горы. Несмотря на ранний час, в воздухе уже ощущался зной. Пора, пора к себе на север, в пустой дом, к серой, размеренной жизни, в которую лишь письма да корреспонденция вносят какое-то разнообразие. Дома, он уже знал это наверняка, он станет скучать по этому горячему южному солнцу. И той насыщенности, которой полнились дни его пребывания на Крите, ему тоже будет недоставать.

Место в салоне самолета рядом с ним осталось свободным. Зато напротив он, к своему удивлению, обнаружил ту самую красивую молодую женщину с мальчиком, которых уже не раз встречал во время блужданий по острову. Он помог женщине уложить на полку ручную кладь, и она не преминула поблагодарить его улыбкой. Мальчик сразу же с головой ушел в какую-то игру.

– Все хорошее когда-нибудь кончается, – вежливо сказал Райнер. – Тоже домой? Мы с вами вместе плыли сюда на пароме.

– Да. Отпуск, к сожалению, пролетел так быстро! А вы, наверное, каждый год приезжаете на Крит? Многие так делают.

– Нет. Я здесь всего лишь во второй раз. Красивое место. Прошу прощения за любопытство, но ваша мать не летит вместе с вами?

Женщина улыбнулась.

– Это моя тетя. Точнее, бабушка по линии мамы. Нет, она передумала в самый последний момент и решила задержаться на Крите еще немного. Она встретила здесь старую подругу, представляете?

– Замечательно! Она живет вместе с вами?

– О, нет! Что вы! – рассмеялась женщина. – Тетя Пен не выносит лондонской суеты. Она живет в Котсуолде.

Женщина внимательно глянула на сынишку.

– Мы с женой когда-то бывали в Стратфорде-на-Эйвоне. Там очень красивые места. Потом навестили друзей в Челтене и еще где-то отмечались, но я уже перезабыл все названия. Давно было.

– Да, там очень красиво! – согласилась с ним собеседница. – Тете Пенелопе повезло жить среди такой красоты. Она живет в Стокенкорте. Тоже очень красивая деревня.

Что-то оторвалось в груди Райнера. Неужели она сказала «Пенелопа»? Не может быть! Значит, если бы та женщина возвращалась домой, они сидели бы рядом. Невероятно! Значит, это Пенелопа улыбнулась ему в кафе, ее он видел на палубе парома в предрассветный час, ее он видел склоненной у одного из надгробий на военном кладбище.

Какая вопиющая несправедливость! Снова оказаться рядом и быть так далеко друг от друга. Нет, что бы ни подумала эта молодая дама о его чрезмерной назойливости, он должен выяснить все до конца.

– Я прошу простить меня за излишнее любопытство, но ваша тетя… Пенелопа, она, случайно, не была медсестрой?

Женщина просияла:

– Да! Тетя Пен всю жизнь проработала медсестрой. Она долгие годы работала в Африке в Мали, учила там своему ремеслу молоденьких медсестер. А вы ее знаете?

– Не был уверен до конца. Она с самого начала напомнила мне одну женщину, но я не решился лезть к вам со своими догадками. Знаете, вокруг полно туристов, легко обознаться. Но мир тесен, и это именно она. – Райнер помолчал и, сделав глубокий вдох, закончил: – Передайте ей при случае привет и пожелания всего самого наилучшего.

– От кого?

– От доктора Брехта. Райнер Брехт. Думаю, она уже и не вспомнит одного из своих бывших пациентов. Это было так давно.

Разговор прервал стюард, который медленно шел по проходу, сверяя места, занятые пассажирами. Раздался рев моторов, и самолет оторвался от земли.

Райнер слепо уставился в окно иллюминатора. Надо же, какое совпадение. Неужели это она, его Пенелопа? Легкая улыбка тронула его губы. По всему получается, что его странствия еще не завершены. Что мешает ему нагрянуть, скажем, осенью в Англию? Там всегда так красиво в осеннюю пору. В той шараде, которой была его прошлая жизнь, не хватает одного элемента. Но если он найдет его, то вся картинка моментально сложится, и тогда можно будет упокоиться навсегда с миром в душе.

Примечание

1

Кносс (лат. Cnossus) – древний город на острове Крит. Главный город острова во времена минойской цивилизации (в греческой мифологии связывается с именем легендарного критского царя Миноса). В Кноссе были построены дворцы-храмы. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

Оглавление

Часть 1 Расставания

  Крит 1941 год

  Великобритания, Стокенкорт-Хаус, Глостершир Апрель 2001 года

  Блэр Атолл, Шотландия Сентябрь 1936 года

  2001 год

  Стокенкорт Апрель 1937 года

  2001 год

  Афины 1937 год

  2001 год

  Афины 1937–1938 годы

  2001 год

  Бухта Пиргос 1939 год

  2001 год

  Афины 1940 год

  2001 год

  Декабрь 1940 года

2001 год

Часть 2 Крит

  Май 2001 года

  Май 1941 года

  Май 2001 года

  Ханья Май 1941 года

  2001 год

  20 мая 1940 года

  Бухта Галатас 23 мая 1941 года

  2001 год

  25 мая 1941 года

  Ханья 28 мая 1941 года

  Бухта Галатас 2001 год

  Бухта Ханья 2001 год

  Июнь 1941 года

  Ханья 2001 год

  Июль 1941 года

  2001 год

Часть 3 Сопротивление

  2001 год

  1941 год

  2001 год

  Ноябрь 1941 года

  2001 год

  Декабрь 1941 года

  Весна 1942 года

  Малеме 2001 год

  Лето 1942 года

  2001 год

  Ноябрь 1942 года

  2001 год

Часть 4 Предательство

  Кносский дворец 2001 год

  Июль 1943 года

  2001 год

  Март 1944 года

  Бухта Ханья 2001 год

  Май 1944 года

  Июнь 1944 года

  Май 2001 года

  Тюрьма Агия Июнь 1944 года

  Май 2001 года

  Ираклион Июнь 1944 года

Часть 5 Примирение

  Май 2001 года

  Июнь 1944 года

  Суда 2001 год

  2001 год

  Июнь 1944 года

  Июнь 2001 года

  Июнь 1944 года

  Июнь 2001 года

  Сентябрь 1944 года

  2001 год

  Июнь 1944 года

  2001 год

  Аэропорт Ханья 2001 год Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg