«Кофейня в сердце Парижа»

Кофейня в сердце Парижа (fb2) - Кофейня в сердце Парижа [litres] (Кофейня - 2) 844K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вячеслав Прах

Вячеслав Прах Кофейня в сердце Парижа

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© В. Прах, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2017

***

«Кофейня» – невероятно успешный дебют Вячеслава Праха.

В группы поклонников его творчества в соцсетях записались уже около 250 000 человек, а во всех популярных пабликах, посвященных взаимоотношениям мужчин и женщин, есть цитаты из его книг.

***

«Нежная и чувственная история взаимоотношений мужчины и женщины. Запах свежесваренного кофе, поцелуи, ощущение безграничного счастья… Невозможно оторваться».

Отзыв с LiveLab.ru

***

Если вы читали «Кофейню», то забудьте ее.

В мои двадцать два вещи остались прежними, изменился мой взгляд на них. Прошло три года с тех пор, как я написал первую книгу. И могу теперь сказать точно, что в девятнадцать я еще не умел рисовать…

Посвящается каждому моему читателю, каждому незнакомому мне человеку, каждому прохожему, однажды остановившемуся возле этой книги.

Спасибо вам за то, что я есть.

И тебе, моя главная женщина, мое вдохновение, моя Ляля.

Спасибо тебе за то, что мы есть.

Вячеслав Прах

Вступление

Я любил ее… Нет, не так, как любят своих женщин сильные мира сего. Я любил ее, как ребенка, пусть и наивно, пусть безответно. Порой мне не нужен был ее ответ на мои чувства, это только влюбленность требует взаимности. Я любил ее безусловно, потому что не важно, сколько красоты она вкладывает в слово, когда ее губы сотканы из прелести земной. Лучшей ее прелести. Слова горчат, губы – нет.

Я любил ее так нежно, словно она – редчайшего вида альбинос, и ее снежную кожу можно ранить одним неверным касанием. Властные касаются грубо, властных не касаются в ответ. Грубость мужская – это небрежность, в первую очередь к женщине, а вот ее я берег. Мы храним лучших женщин мира в рамках, я ее хранил у себя в постели. Во сне. И внизу живота. Нельзя беречь то, что разбито, и когда мы разбивали бокалы, то выбрасывали их осколки. Красивые были бокалы, но из них теперь не выпить вина. Прошлое больше не кровоточило, будущее плыло в сторону мечты, настоящего нет, нам так казалось, что его нет.

Я любил ее без рамки. Никогда не любил целовать холодную фотографию, только теплую кожу, только горячие губы, только сухие глаза, иногда даже мокрые, только веки и нос. Гордые не любят, когда их целуют в нос. Дети тоже. Я любил ее… Но сказать, что она меня не любила – это ложь. Я просто не требовал от нее такой любви, которую давал. И всего. Я позволил себе раствориться в ней, я позволил себе испытать самое сильное чувство – когда я умираю, чтобы вновь возродиться, когда я возрождаюсь, чтобы снова умереть. Мне кажется, что я познал жизнь через нее. Я познал себя.

Я любил ее – это все равно что – я губил ее, ведь нельзя же любить, не погубив. Не растоптав. Не испачкав собой. Не предав. Не убив. Не уничтожив. Нельзя!

Я любил ее, не погубив. И каждым своим последующим словом я докажу, что можно.

Глава первая «Пьеро»

Там делают самый вкусный кофе в городе. Там, где когда-то произойдет трагедия. Там, где в другом конце зала я встречу твоего убийцу. Ты сейчас меня ведешь в то место, где обретешь свое бессмертие.

Ты давно умерла. И только спустя год я взял в руки карандаш и блокнот, так странно, ручек в моей квартире не было, только карандаш. Я начал писать, так как это было моим спасением. Одним из тех кругов для утопленника, который бросают на шею, когда в легких уже смертельное количество воды. Еще и картины… Я рисую. Нет, я рисовал. Когда-то давно, вчера или месяц назад, может, три. У меня нет календаря, чтобы следить за временем, а потому я наблюдаю за людьми из окна. Они живут, черт возьми, нет, они проживают, отматывают свою жизнь, ускоряют ее ранним утром, замедляют поздним вечером, они пытаются обойти время, вот только его невозможно обойти. Жизнь обходит их стороной. Обгоняет. Они не живут, а лишь просыпаются, чтобы снова уснуть. И я не живу. Не дышу – так будет точнее.

Если бы я знал, что в другом конце города, нет – мира, ты есть, дышишь со мной одним воздухом, смотришь из своего окна на соседний дом и проезжающие автомобили внизу, то я, даже не зная твоего имени, отправился бы в кругосветное путешествие и всю свою жизнь посвятил бы поискам тебя. У меня даже твоего фото нет. А оно и не нужно. Я бы искал тебя сердцем. Если бы я знал, что ты на другом краю земли, то прожил бы свои оставшиеся годы счастливым, ведь шанс найти то, что есть, даже один на миллион, настолько велик, что задурманивает мой рассудок. У меня начинают трястись руки, с этим ничего не поделаешь. Не всегда разборчивый почерк. Но вот шанс найти то, чего в этом мире нет… Другими словами – дорога в петлю намного ближе. Тебя нет. А твой фантом ходит со мной повсюду. Твоя копия, образ твой, который я придумал для себя, он сшит из памяти моей. Ты в этом образе такая, какой я тебя запомнил.

– Пей, пока горячий. Холодным он будет невкусный, – сделала глоток моя неявственная, окутанная туманом, Женщина. Мы сидели в самом конце зала, где нам никто никогда не мешал, и стука двери не было слышно. Она сидела напротив меня, за спиной у нее было окно, за спиной у меня – другой столик.

Я в тот момент не смотрел на нее так, словно эта встреча будет прощальной, словно больше никогда ее не увижу. Закрываешь глаза, открываешь их, а перед тобой пустой стул. И чашка горячего кофе.

– Ваш счет.

Этот высокий, худой официант с безразличием в глазах, он единственный и неповторимый, других тут нет.

– Я возьму с собой.

Он, наверное, давно уже привык, что я могу часами разговаривать с пустотой. Или, может быть, он думает, что я обсуждаю прохожих, которых видно, если смотреть в окно? В любом случае, ему придется смириться с этим, так как других посетителей в этом месте нет. Пока нет.

Там делают самый изысканный кофе. Одна чашка на двоих…

Твой убийца никогда не пил кофе. Он заказывал себе стакан воды. Я наблюдал за ним девять месяцев и каждый день, проведенный с ним, я молил Бога, чтобы он не умер от сердечного приступа или же от судьбы. Я – теперь его судьба. И ему осталось жить совсем недолго. Девять проклятых месяцев я вынашивал план своей мести. Он не мог никуда убежать, он не мог умереть внезапно, без моего ведома – это было исключено, я преследовал его за каждым углом, наступая на пятки. Он чувствовал меня затылком, но не имел смелости обернуться, чтобы посмотреть в мое лицо. Париж обречен. Ведь если ты нажал на курок, то пулю уже не остановить. Она обязательно попадет в свою цель. Пуля – не человек, у нее нет сердца и предрассудков. Пуля справедливее судьи, у нее не бывает неверного приговора.

Спустя месяц в эту кофейню вошел мужчина, крупный человек с надменными повадками в дорогом костюме. Он заказал себе кофе с виски и заказывал его каждый последующий день. Он никогда не оставлял чаевые. Да, у богатых такое явление не редкость – считать каждую свою копейку, и тот факт, что он попал в эту кофейню, мог показаться удивительным стороннему наблюдателю. В таких костюмах не привыкли заходить в такую дыру. Но проблема была в том, что он, как и я, приходил в это место с конкретной целью. И однажды вечером, перед самым закрытием, он достал из кармана пистолет и направился к тому человеку, нет – к тому существу, которое я до самых низов своей души ненавидел.

Я встал со стула и направился к нему.

– Не нужно, отец. Не сейчас, – сказал я мягко и тихо, чтобы никто не услышал.

А затем взял из дрожащих рук этот тяжелый предмет.

– Не сейчас, – повторил я ему, когда присаживал большого человека на стул, тем временем вкладывая пистолет обратно в его же карман. – Я сделаю это сам. Я тебе клянусь, отец, что сотру его с лица земли и закопаю в соседнем парке. Ты же знаешь, там выгуливают овчарок, у них хороший нюх, и о его смерти услышит весь город.

Он махнул мне рукой, чтобы я немедленно уходил и оставил его в покое. Тем временем я заметил, что убийца ушел. Только стакан с водой и десять долларов на чай. Щедрость – это величие души. Не так ли, Париж? Я присел на его стул, чтобы еще раз почувствовать его запах. У овчарок хороший нюх…

* * *

Настоящего нет. Если бы я знал, что мое настоящее станет со временем прошлым, то смаковал бы каждую минуту, проведенную с тобой. У нас было много минут, много часов. Дней – меньше. Мы настолько с тобой стали близки, что разучились разгадывать друг друга тайны. Вникать в секреты души, с интересом любоваться повадками, которые другим казались странными, неестественными. Мы с тобой уникальны, ты и я, я и ты. Мы воспитаны разными людьми, и кровь у нас разная, но в какой-то момент мы с тобой стали, как близнецы. Мы успели заразиться друг другом и переняли один у другого не самые лучшие черты. Это ошибка. Вдох…

Я не знаю тебя, и жизни бы не хватило, чтобы тебя познать. Самое большое человеческое заблуждение – это поверхностная любовь. Какая глупость вторгаться в тело, не познавая его души.

Я бы многое отдал, вот только мне нечего больше отдать. Я бы отдал свою жизнь, это единственное, что у меня осталось. Моя жизнь стоит один патрон. И я бы отдал его за то, чтобы еще раз прикоснуться к телу и достать до твоей глубины.

Шедевр… Мой шедевр… Губы, сотканные из лепестков розы… Глаза бездонного цвета. Я падаю на самое дно, Донна моя. Я растворяюсь во тьме этой комнаты, исчезаю. Я возрождаюсь под пронзительным взглядом картин. Моих работ. Ты повсюду. Все стены оббиты тобой, все окна выходят к тем местам, где хранятся мои воспоминания о тебе, к тем знакомым, забытым чертам, которые я пытался выжечь из своего больного сердца. Я не испытываю боли, когда болеет оно, боль испытывает меня. Изнутри. И снаружи. Лиана…

Кричишь во все горло. Ли-а-на. Просыпаешься ночью, на мгновенье вырвавшись из своего кошмара. Ли-а… Накрываешь одеялом лицо. Дышать тяжело, а разве мы дышим? Я больше никогда не назову твоего имени. Клянусь тобой!

Ты есть везде, куда смотрят мои глаза. Я теперь боюсь их закрыть, ведь там, где заканчивается этот мир, тебя еще больше. Сколько ему заплатили за то, чтобы искалечить мою жизнь?

– Разве с каждым днем мусора становится все меньше? – спросил я вчера у дворника.

– Да, но только не на этой улице…

Мусор – вот, что для него значит человеческая жизнь. Ты имеешь деньги, Париж, но что у тебя за душой? Ты нищий, и дело не в твоей старой, безвкусной одежде. Ты нищий, так как не знаешь цены тому, что ломаешь. Ты никогда не любил. Ты никогда не жалел. Ты никогда не прощал. Я называю тебя нищим, так как у меня язык не поворачивается назвать тебя человеком. Тебе чувства чужды, ты не способен на эмоции. Ты не имеешь права на жизнь. Ты мертвый, Париж, и все, к чему ты прикасаешься, обрекаешь тем на смерть.

Я тебя ненавижу как палача, как убийцу, как душегуба, как чуму. Как проклятие, нависшее над этим городом, над моим небом. Но, в то же время, ты полная моя противоположность, и я раньше всегда восхищался такими нищими, как ты. Быть может, со временем я обрел богатство, о котором не знает никто? Я восхищался тобой, Париж. Человек без лица и эмоций. Это маска, я знаю, и однажды я ее сорву.

Ты не знаешь цены. Я назову твою цену. Один патрон. Столько теперь весит и твоя жизнь. В какой-то степени наши жизни весят одинаково. Один выстрел – это расстояние, на котором мы теперь с тобой живем. Мы оба не боимся ледяного дула, приставленного к затылку. Мы оба не вздрогнем, нажав на курок. Мы оба увидим последние глаза в нашей жизни. Глаза друг друга. Мы теперь завязаны узлом.

Тайна. Моя Тайна. Безымянная женщина, которую я никогда не носил на своем безымянном пальце. Ржавый гвоздь, вбитый в солнечное сплетение. Мое удушье… Мы перестали дышать.

* * *

Одним дождливым утром, когда капли громко стучали в окно, в которое я все это время смотрел, но не видел, дверь кофейни открылась. Я был уверен, что это Он – человек в перчатках. Спустя несколько секунд я услышал стук каблуков. Женщина села в двух шагах от меня, за тем столиком, что стоял сзади. В этом месте свободен весь зал, почему вы сели рядом? Человек тянется к человеку. Толпа к толпе. Нет. Я одиночка и мне нужно побыть наедине.

– Что вы будете заказывать? – послышался знакомый голос официанта.

– Бутылку дорогого коньяка. Сдачи не надо.

– Празднуете что-то? – спросил радостным тоном неуместный человек.

«Кто вас учил манерам?» – подумал я.

– Развод, – отрезала женщина.

Официант по ее интонации понял, что у него слишком длинный нос. Больше он ее не тревожил. Через несколько минут он принес бутылку коньяка и стакан, а затем молча удалился.

Я видел ее размытый силуэт в отражении стекла. Она не плакала, она не смеялась, она совсем не была в этом месте. Подносила стакан к губам и смотрела мне в спину. Через два месяца я назову эту женщину Розой…

Была ли она красивой? Я не видел, точнее, я не смотрел. Мне не важно было, как она выглядит. Разве имеет значение ее лицо? Может быть, но только не для меня. В ее глазах нет того мира, который я так пытался найти. На ее губах нет тех слов, которые я бы так хотел услышать. В ее руках нет моей жизни, и неважно, сколько в них красоты.

Бутылка давно уже была пуста. Женщина к тому времени склонила голову набок, подпирая ее рукой. Она что-то говорила про себя, пошатываясь на стуле. Я пытался расслышать.

– Пошел вон… Во-оон. Я сказа-ала… Исче-езни… – доносилось что-то в этом роде. Больше я не мог разобрать ни слова.

Я встал, задвинул стул и положил доллар на чай. Обернулся и пристально посмотрел ей в глаза. Нет, не те, я их не узнаю. Она не смотрела на меня, а только в то место, где я сидел минутой ранее. Видимо, я ей загораживал вид из окна. Вам нужна помощь, леди. Хотя бы подняться со стула, сами вы этого не сделаете, я знаю ваше состояние. Вам нужна помощь. А какое мне до этого дело? Я сдвинулся с места и прошел мимо нее, пусть ее поднимет кто-то другой, не привык я касаться чужих женщин. Отец сидел на своем месте и читал прессу, я прошел мимо него, как призрак, он меня не заметил. Нет, скорее сделал вид, что не заметил. Парижа в зале не было.

На следующий день я вновь услышал стук каблуков позади меня. Что вам здесь нужно? Разве мало кофеен в этом городе, чтобы выбрать именно эту, чтобы сесть в нескольких шагах от меня? Она мне мешала думать, она мне мешала сидеть, эта женщина украла у меня часть моего пространства. Я был огражден здесь от мира, от людей, которых я не хотел ни видеть, ни слышать. Это было мое место. Моя тюрьма.

– Рад вас видеть, – без особого энтузиазма произнес официант. – Вам повторить?

– Нет, – она провела ладонью по лбу. По всей видимости, у нее сейчас болит голова, я бы даже сказал – невыносимо болит.

Женщина на него посмотрела так, словно видит первый раз в жизни.

– Мне один латте. Пока все. Спасибо.

Человек в дешевом костюме удалился.

Надеюсь, распробовав кофе, она больше никогда сюда не зайдет. Не хочу больше ее видеть в отражении стекла. В тот момент я мысленно находился в парке…

Было начало июля, того самого июля. Моя жизнь бесконечна, возможно, потому, что я никогда не следил за временем. Они стареют. Люди… Молодые душой. Я молод и телом. Мне казалось в двадцать, что я прожил большую часть своей жизни, я был убежден, что знаю все. Мир не был для меня тайной, загадкой или закрытой книгой, которую мне хотелось открыть. Посмотреть одним глазом. Нет. Никогда. Мой мир – это я. А себя я знаю, соответственно, я познал и мир.

Я сидел на скамейке у фонтана, куда дети вели своих матерей. Они мочили руки и ноги, сидя на той бетонной плите. Смеялись. Для них обыкновенная струя воды была чем-то исключительным, чудесным. Даже взрослые умывались и подкатывали брюки, чтобы опустить ноги в фонтан. Знаете, как африканские племена, для которых вода была дороже кусков золота, и если бы дикари увидели этот фонтан, то все выглядело бы именно так. Не иначе. Улыбаюсь. Может быть, это со мной что-то не так?

Я встал и двинулся в неизвестном направлении. Мне не важно было, куда идти, у меня не было конкретной цели. Я гулял и рассматривал зеленые сады. Вчера я закончил читать одну интересную книгу, мне нравится заварить себе крепкий чай, сесть на подоконник и погрузиться в другую реальность. Это для меня наслаждение – выходить из своей комнаты, следуя зову автора, наблюдать за интересными людьми. Как жаль, что в моем мире нет интересных людей. Самое приятное чувство – это когда ты на время откладываешь в сторону книгу и смотришь в окно. Ты придумываешь себе продолжение этой истории, телом сидишь на подоконнике, а душой еще там. Книга – это окно в другой мир. И пусть я конченый самоубийца, но я обожаю прыгать из окон.

У меня есть личная библиотека, да, это громко сказано. Точнее, у меня есть место, которое я называю своей библиотекой. Это место находится на полу, у окна. Три стопки книг, блокноты, исписанные высказываниями, которые запали мне в душу. Один карандаш, было бы неплохо его подточить. Это теплое место, там, у окна стоит батарея. Собственно, так я живу.

Зачем мне нужны люди, когда есть книги?

Я уже собирался уходить из парка, когда увидел одну любопытную картину. Девушка шла мне навстречу. Нет, не так. Она, как инвалид, получивший боевое ранение в ногу, хромала навстречу ветру. У нее, по всей видимости, был сломан каблук, а иначе я бы не смог объяснить эту изящную, живописную походку. Она была красивой, я бы даже сказал – очень, такие, как она, умеют ходить на каблуках.

– В этом мире нет настоящих мужчин? Закончились? – сказала она громко, чтобы слышали все. А затем добавила:

– Видимо, сегодня не мой день.

Я прошел мимо нее и боковым зрением посмотрел на ее профиль. В ней что-то было. Я не могу объяснить – что. Я словно уже встречал ее раньше, в другом месте, при других обстоятельствах. Неведомая сила заставила меня остановиться. Что я делаю? Зачем мне это? Я развернулся и пошел вслед за ней. Я обошел ее сбоку и встал напротив нее. Она посмотрела мне в глаза. Это они, эти глаза… Девушка стояла в недоумении. Я приблизился к ней и, не сказав ни слова, обхватил левой рукой ее спину, нагнулся. А правой поднял ее ноги. Она лежала в моих руках, молодая особа со вкусным парфюмом. Вишневый, вроде бы. Не важно. Я развернулся и направился в сторону дома. Сделал шаг. Еще один. Она молчала и только рассматривала мое лицо. Было ли мне тяжело? Было. Но я шел. Твердой походкой, не глядя под ноги, я знал свое направление.

– Тебе стоит поменять футболку и принять душ, – ее воздух коснулся моей щеки. Как романтично.

– А тебе не мешало бы сбросить несколько лишних килограммов, – не растерялся я.

Она сдержанно засмеялась.

– Спорт еще никому не вредил.

Значит, это я – слабак, а не ты тяжелая? Ну-ну. Про себя улыбнулся.

– Куда мы идем? – после длительной паузы спросила она.

– А это имеет значение?

– Никакого, – не раздумывая, ответила она.

Этим она мне и понравилась. В ней было что-то такое, что было во мне. Но пока я не мог объяснить, что именно. Я еще мало эту девушку знал.

– Меня зовут Ли…

Черт, я поклялся не произносить ее имени. Ты безымянная, Донна. И я безымянный…

Я открыл глаза и очнулся снова в этой кофейне. Я посмотрел на стекло – той женщины не было, сидевшей позади меня, потерпевшей развод. Только пустой стул и чашка недопитого кофе. Я оказался прав. Вы больше сюда не вернетесь. И на том спасибо.

Я, тем временем, собрался и по знакомой дороге вернулся домой. В свой склеп, свою могилу, в музей дышащих картин. Я рисовал ее ночью, когда безумие брало надо мной верх, когда я был опьянен идеей оживить то, что убито. То, что растоптано. То, что мое. Я писал ее каждую ночь, писал и во сне, если спал. Я не ел, я не пил, я не жил. Я пытался создать человека живого из памяти, из образов, из разбитых зеркал. Я пытался вдохнуть воздух в легкие утопленнику, я целовал мертвые губы. Кто я? За что мне это? Я сходил с ума каждую ночь. А поутру просыпался человеком.

* * *

На следующий день я вновь встретил убийцу. Париж сидел за своим столиком, внимательно изучая фотографии. Я не знаю, что на них было или кто, но я всем своим нутром чувствовал, что на одного человека в этом мире станет меньше. Я прошел мимо него. Он смотрел в мою спину, я это чувствовал всем телом, его ледяной взгляд, подобно кинжалу, притрагивался к моей спине. Он был, словно палач, который исполнял объявленный приговор, но это не было его оправданием. Наемный убийца, киллер, бездушная тварь. Бесчеловечное существо, которое отняло у меня все. Еще не пришло твое время. Живи! Если жизнью можно назвать твое существование…

Меня схватили за руку, это была рука отца, твердая рука, цепкая хватка. Я его называю отцом, потому что так его называла Она.

– Чего ты ждешь? – процедил сквозь зубы он.

Я привык к приступам неконтролируемой агрессии с его стороны, я на него не сердился. Напротив, со временем я к этому начал относиться с пониманием. Побывав в его коже. Узнав, что такое – потерять свою дочь…

– Еще не пришло его время. Не бойся, я выучил каждый его шаг. Ему не скрыться от меня, да он и не думает об этом. Не от моей пули умрет, так от твоей или твоих людей. Он это прекрасно знает. Ты сам-то знаешь, каково это – быть обреченным на смерть? Это как жить с раковой опухолью. В данном случае, опухоль – это я.

Отец разжал кулак, я встряхнул руку и присел на свободный стул, стоявший напротив него. Он смотрел в мои глаза своим тяжелым, пронзительным взглядом. В этих глазах не было жизненного огня, только жажда мести. Я видел такие глаза в зеркале.

– Что-то должно произойти. Я не могу объяснить – что, но я это знаю. Что-то такое, чего бы не могло в этом мире случиться. Мое сердце подсказывает мне, что нужно ждать. Я с недавних пор начал прислушиваться к своему сердцу. И тебе советую, отец.

Он хотел было сорваться на меня, но расслабил лицо и выдохнул. Не произнес ни слова.

– Я ждал девять долгих месяцев. Подожду еще.

Я встал со стула и хотел было направиться в конец зала, на свое место, как услышал его голос.

– Если тебя обмануло сердце…

Он не договорил. «Я знаю», – мысленно ответил ему и ушел.

Я снова смотрел не в окно, а в себя.

Убить – это слишком легко. Вот он – сидит в одном зале со мной. Достать револьвер из внутреннего кармана пальто, подойти к нему ближе и выстрелить. Нет, слишком легко. Убить его – это значит лишить себя цели в жизни. Я умру вместе с ним. Мне еще рано умирать, нет, дело не в моей молодости, мне плевать, что со мной произойдет. Я давно не принадлежу себе. Дело в том, что еще не пришло мое время. Мои часы пока еще идут…

Я возненавидел этот стук. Тук-тук-тук. Она снова вернулась. Больше всего на свете в эту минуту мне не хотелось слышать этих шагов. Что вы забыли здесь или кого?

– Что будете заказывать сегодня? – этот проходимец в костюме снова дал о себе знать.

– Латте. Как и вчера.

– Понял вас.

Я встал и хотел попросить ее отсесть от меня метров так на тридцать, а лучше на пятьдесят. Моей радости не было бы предела, если бы она соизволила убраться в другое кафе.

– «Прощай! Тебя удерживать не смею. Я дорого ценю любовь твою. Мне не по средствам то, чем я владею, и я залог покорно отдаю».

Она вслух зачитала это четверостишие. Я присел обратно. Это был Шекспир. Я много читал Шекспира и сейчас смаковал каждое ее слово. Я выпивал этот высококачественный напиток залпом.

– «Уж если ты разлюбишь – так теперь. Теперь, когда весь мир со мной в раздоре. Будь самой горькой из моих потерь, но только не последней каплей горя!»

Господи, она будто бы читает мне. Обо мне. Еще, пожалуйста. Продолжайте! Как долго я не чувствовал своей души. Как же долго ее никто не касался.

– «Оставь меня, но не в последний миг, когда от мелких бед я ослабею. Оставь сейчас, чтоб сразу я постиг, что это горе всех невзгод больнее».

У нее очень приятный голос. Я благодарен вам за эти чудесные сонеты. Снова навеяло грусть. Но вы в этом не виноваты. Меня ранят не ваши губы, а другие, которые подарили миру эти слова – автора. Мне вдруг захотелось срочно перечитать Шекспира, к сожалению, дома у меня нет его сонетов. В последний раз я брал их в библиотеке. Нужно сегодня зайти в книжный и купить, пусть обязательно будут, хотелось бы их перечитать заново.

Больше она не читала. Отложила книгу в сторону и пила кофе, время от времени поглядывая на часы. Кого вы ждете?

* * *

Время шло, никто не приходил. Честно признаться, если бы кто-то пришел и подсел за ее столик, то я бы без лишних церемоний встал и прогнал их из этой кофейни. С сумасшедшими лучше не спорить. Я бы не смог вынести еще и эти перешептывания друг с другом у меня над ухом. Разве люди не могут найти более уединенного места?

В мою голову снова вторглась Она…

Я и раньше знал, что такое одиночество. Но прочувствовал его впервые с тобой. Я никогда не считал себя одиноким, ведь одиночество – это в первую очередь тоска по кому-то, а уже потом – тоска по себе прежнему. Я никогда не испытывал тоски. Я никогда не был привязан к кому-то. Не был предан кем-то. И честно признаться, я был девственным душой. Одинокие люди – это те, которые проживают свою жизнь одни. Нет! Одинокие – это люди, которые проживают свою жизнь без кого-то.

Я одинок, мое Сердце. Я несчастен, Грусть, спрятанная в чужих стихах.

Я, как и обещал себе, купил сборник сонетов Шекспира. Этот вечер я провел с ним. Эта книга мне была нужна, она была той самой отдушиной, которой мне так не хватало все это время. Передо мной исповедовался человек необыкновенной души. Я его слушал, вникая в каждое слово. Некоторые строки прожигали пламенем грудь, а затем живот. Огонь придумали поэты. Кто создал огонь – тот обречен быть бессмертным.

Она смотрела на меня, когда я читал, я заметил ее взгляд боковым зрением. Та Женщина, которая жила в этих портретах. Та Строчка Шекспира, которая нашла в душе моей отклик. Она проникала в меня своими глазами, глаза – это душа, я убежден. Она зовет меня. Она хочет меня. Она владеет мной…

Когда я переступил порог кофейни, то заметил, что незнакомка в этот день пришла раньше меня. Впервые за эти несколько дней я заглянул в ее лицо с любопытством. Она старше меня минимум года на три, а может, и на пять. Круги под глазами, усталые глаза кофейного цвета, обветренные губы. И вся она какая-то слегка помятая. Подавленная… Первая мысль при взгляде на нее – она выглядит старше своих лет. Может быть, она больна? Не знаю такой болезни, кроме алкоголизма и несчастной любви, которая могла бы с ней такое сделать. Но, с другой стороны, эта женщина не выглядела пострадавшей от неразделенных чувств. Слишком много понимания было в ее стеклянных глазах.

На столике возле нее лежала книга сонетов, а рядом стояла чашка кофе. Почему вы не идете к себе домой? У вас есть дом? Судя по вашему платью – есть. Это не ваше место, леди, возвращайтесь немедленно домой. Здесь вам делать нечего. Вы слишком живая для этого места.

Я обошел ее и сел за свой столик. Вам нужно умыться, принять горячую ванну, привести себя в должный вид. Ваши проблемы смываются водой. Это всего лишь пыль на вашем лице. Сегодня вы выглядите на тридцать, а следуя моему совету, завтра вы войдете двадцатилетней. Вам не следует себя убивать. Поверьте, всегда найдется тот, кто это сделает за вас.

Париж вышел из кофейни. Как символично! Вы даже не догадываетесь, что настоящий убийца сидел в десятке метров от вас. Но вам ничего не грозит, не беспокойтесь, вряд ли вы кому-то мешаете жить, кроме меня, разумеется.

И снова я дал слабину…

Я внес в квартиру Ее на руках, ту девушку со сломанным каблуком. Положил ее на кровать в гостиной, а сам тем временем пошел в обувной, находившийся на углу этого дома, чтобы купить ей такие же туфли, как те, что были на ней. К моему удивлению, они были в цене, я даже не мог предположить, что женские туфли могут столько стоить. Тем не менее, я их купил и поставил у входной двери. Если захочешь уйти – я тебя удерживать не стану. И мне хотелось, чтобы она это знала.

Мне не нравилось, что она брала в руки мои книги, перекладывала мои закладки и просто вторгалась в мой мир. Мне казалось, что она может все обо мне узнать, прочитав мои книги. Этого мне не хотелось. Признаюсь, она мне понравилась, ведь в ней было что-то до боли знакомое, перечитанное ранее, пересмотренное десятки раз. Я наслаждался ее присутствием, но никак не показывал этого. Я не мог допустить того, чтобы она узнала о моих чувствах. Это бы сделало меня уязвимым. Беззащитным. И пока на моем лице равнодушие – мне нечего бояться… Нечего стыдиться. Да. Я боялся быть отвергнутым. Непонятым. Смешным и жалким в этих красивых, таинственных глазах. Я смотрел на занавес, за которым скрывалось что-то прекрасное, что-то столь сильно желанное, что мне хотелось подойти и этот занавес сорвать. Я мысленно представил, как подошел к ней сзади и коснулся ее волос, легонько коснулся, подобно ветру, чтобы она не почувствовала, не узнала, не разгадала меня. Я отступил на шаг и смотрел на нее со стороны. Донна перелистывала мои книги, брала мои фотографии на полках, держала в руках, рассматривала и ставила их обратно на место. Она сидела на моем подоконнике и листала загнутые мною страницы. Она примеряла на себя мою кожу…

Шорох. И она повернулась в мою сторону, с любопытством заглянула в мои глаза.

Я снова очутился в кофейне, за своим столиком. Пора уходить, хочу подышать воздухом, мне так не хватает его. Я посмотрел на стекло. Моя соседка собирала свои вещи, я подождал, пока она покинет зал, а затем встал. Мне не хотелось, чтобы она меня видела, чтобы она смотрела в мое лицо. Не знаю, почему, но в последнее время я избегаю взглядов чужих людей. Может быть, я их боюсь? Или я боюсь того, что самый случайный человек может оказаться в моей жизни совсем не случайно. Я верю в судьбу, но боюсь ее принимать. Мне больше никого не хотелось знать, никого. Мое тело было заковано цепями, десятками замков, ключи от которых я давно потерял. Я боюсь до самых костей приближения, столкновения, любого человеческого движения в мою сторону. Чужие пальцы – для меня лезвие. Чужие взгляды будто бы заглядывают мне в душу. Не смотрите на меня, люди, не трогайте, оставьте меня в покое!

Впереди шла она, та незнакомка из-за соседнего столика, я узнал ее пальто. Женщина, осилившая бутылку коньяка в полном одиночестве, была невысокого роста даже на каблуках. Смею предположить, метр шестьдесят пять без них. Она шла твердой походкой, уверенным шагом. Возможно, она куда-то спешила. Хочу думать, что вас кто-то ждет и вы кому-то нужны. Я обогнал ее и оставил позади себя. До встречи!

Я проснулся среди ночи в холодном поту. Я искал спрятанную пачку сигарет, уже полтора года я не вдыхал в свои легкие ту едкую, желанную тягу дыма. Единственную тягу, мне казалось, что одной мне хватило бы, чтобы забыться на время от всех земных бед. Я не помнил, куда спрятал пачку, но точно помнил, что она была в этой комнате. Я сходил в душ, оделся теплее и вышел на улицу. Мне больше моей никчемной жизни нужна была эта сигарета.

Магазин с табаком на углу моего дома был открыт круглосуточно. Я поднял голову вверх, стоя посреди безлюдной улицы, посмотрел на свое окно. Там горел свет. Странно, мне казалось, что я его выключил. Ничего, такое со мной часто случается.

Не успел я дойти до угла, как из-за него вышла женщина. Это был знакомый мне человек, я ее узнал по пальто, но не по походке. Что-то странное с ней происходило в этот момент – она вся дрожала, пошатываясь из стороны в сторону. Что с вами? Я остановился и прижался к дому, спрятавшись в тени, чтобы она меня не заметила, а когда она прошла мимо меня, то последовал за ней. Конечно же, я забыл о том, зачем сюда пришел. Я шел за ней несколько сотен ярдов, прежде чем мы приблизились к тому дому, куда она так торопилась попасть. Я шел тихо, чтобы она не услышала моих шагов. Это был соседний дом, через один стоял мой. Я поднялся осторожно по лестнице, рассматривая ее спину. На третьем этаже я остановился. Женщина к тому времени поднялась на четвертый и принялась искать свои ключи. Послышался скрип двери, дверь отворилась, но я не слышал, как ее закрывали. Я подождал минуту. Две. Пять. Снова захотелось курить, и я подумал было уйти. Но дверь все это время оставалась распахнутой. Я на цыпочках поднялся на ее этаж и притаился. Стал прислушиваться. Что вы делаете среди ночи в этом районе одна? Здесь прогуливаться даже среди белого дня опасно. Вы снова пьяны? Еще минут пять прошло. Я не услышал ни звука, ни шороха. Что с вами? Вам стало плохо за дверью? Мне нужно было убедиться, что с ней все в порядке, и я вошел без стука и приглашения. Это была большая, просторная квартира. Красивая современная мебель, обои бежевого цвета. Я задержался на пороге, чтобы снять свою обувь, а затем тихо прикрыл за собой дверь. Ключи остались в замке снаружи. Я босиком направился в кухню, там никого не было. Я только краем глаза заметил джезву для кофе на кухонной плите, рядом стоял чайник. Затем я развернулся и вошел в первую приоткрытую дверь. Это была спальня, большая кровать, аккуратно заправленное снежное белье. Рядом находилась тумбочка, а на ней стояла фотография этой женщины. Да, могу теперь точно сказать – это была ее квартира. Я сделал еще два шага и увидел… Господи… Я не произнес ни слова, но в уме прокричал их с десяток. Я находился в оцепенении, мне еще никогда не приходилось видеть подобного. Она сидела, опершись спиной о стену, на холодном полу. Глаза смотрели в одну точку, и на мгновение я подумал, что она мертва. Но… Игла в левой руке. Внутренний изгиб локтя был обколот. Синяя кожа, красные точки. Туман… Она была наркоманкой, как же я сразу… Я осторожно приблизился к ней и посмотрел в ее глаза, точнее, зрачки, они были расширены до невозможности. Я приложил ладонь к ее теплому запястью. Пульс есть. Но она не дышит. Женщина не видела меня, хоть и смотрела в одну точку у меня на лбу. Я встал и отошел в сторону, она по-прежнему смотрела перед собой.

Я присел возле нее. Если вам суждено умереть сегодня, то не будем испытывать судьбу. Я в нее верю. Я не притронусь к вам, я больше никому не помогу. Никогда! Клянусь! Да, избавиться от вас теперь стало легко. Стоит только позвонить и вызвать врача. Люди в белых халатах не задают лишних вопросов, они сразу увозят, и ваш дом станет гораздо меньше этой квартиры. Гораздо белее. И больше мы никогда не увидимся. Не закажете свой горький латте, и не спрятаться вам больше за своими сонетами. Я не знаю, кто вы, и не хочу этого знать. Но вы никогда больше не зайдете в мою кофейню.

Я медленно поднялся с пола, наклонился к ней и посмотрел еще раз. Ничто в этом мире не стоит вашей жизни, слышите? Да, собственно, она ничего и не стоит. Ваша жизнь! Я долго не решался этого сделать, но, в конечном итоге, присел боком к ней и взял на руки. Привстал. Господи, зачем я это делаю? Я только положу ее на кровать и укрою. Если ей и суждено сегодня умереть, то пусть лучше в теплой постели, чем на холодном полу. На этом все! Я не трогал руками шприц, а только отбросил его ногой под кровать. Затем вернулся на кухню и заварил себе кофе. Вы позволите? Да вам и нет до меня никакого дела сейчас. Вы не знаете обо мне ничего и никогда не узнаете… Сколько она провела в таком состоянии? Час? Два? Три? Не знаю, я допил свой кофе, помыл за собой чашку и поставил ее обратно на место, в верхний шкаф. Закрыл дверцу. Затем направился к входной двери. Обулся на пороге и приоткрыл медленно дверь, чтобы достать из замка ключ. Я оставил его на полу, чтобы ни у кого не было искушения среди ночи без стука войти. Осмотрел еще раз прихожую и тихо закрыл за собой дверь. Меня не было здесь. До встречи, если проснетесь!

А она проснулась… Дверь кофейни открылась, и до меня донеслись ее шаги. Я внимательно всматривался в отражение, мне хотелось взглянуть в ее глаза. Незнакомка снова спряталась за своими сонетами, теперь я заметил, что она выбирает платья с длинным рукавом. Признаюсь, на короткое время я смог отвлечься и выбраться из своего душевного ада. Но это ненадолго.

От вчерашнего трупа и след простыл. Позади меня сидел живой и абсолютно здоровый человек. Юная девушка, какие милые черты лица. Улыбчивая, эта загадочная улыбка могла бы свести кого угодно с ума. Она была свежа, полна сил и энергии. Теперь я не дал бы ей и двадцати трех.

– Чудесно выглядите, – заметил официант.

– Благодарю, – ответила она достойно.

– Один латте, как всегда?

– Как всегда.

По ее ответу я понял, что у этого места появился еще один постоялец.

* * *

Мне иногда хотелось самому подойти к официанту и заговорить с ним первым. Например, ко мне только что пришла мысль, что если бы эта проклятая кофейня заговорила, то она произнесла бы: «Бегите!». И я хотел с ним этим наблюдением поделиться.

«– А вы не хотели бы вызвать священника?

Он на меня с пониманием посмотрел бы, словно прочитав мои мысли.

– Для того, чтобы вас отсюда изгнать?

– Нет, хотя бы для того, чтобы окропить эти стены святой водой. Ну, или обыкновенной водой из-под крана. Они грязные. Вы разве не видите?»

Как хорошо, что у меня есть такой собеседник, как я. Улыбнулся. Я много раз мысленно проигрывал диалоги, которые имели бы место быть. Но почему-то всякий раз, когда я подхожу к этому бедному человеку с подносом, у меня получается выдавить из себя какую-то дурацкую ухмылку, словно я смотрю на него свысока и насмехаюсь над ним во время его отсутствия. Сам не знаю, почему так происходит, но с недавних пор он начал обходить меня стороной.

Я, как и любой другой человек, не обделен чувством юмора. Но в последний год я забыл об этом…

Моя дочь умерла, когда ей было всего лишь три минуты. Моя жена умерла спустя три месяца… Ее убили. Пуля седьмого калибра. Такая же, как была в моем револьвере. Ее застрелили моим собственным оружием. В моей квартире. Убийца спланировал все. Он знал, что я не в состоянии был ее защитить, он воспользовался моментом, когда я был в бреду. В моей руке нашли тот самый револьвер, из которого Она была убита выстрелом в голову. Париж подставил меня, а сам к тому времени скрылся. Меня бросили в вонючую камеру, я был уверен, что там же и сгнию. Спустя несколько суток без солнца меня оттуда вытащили. Моим спасителем был ее отец, он прекрасно знал, в каком состоянии меня нашли, и что я не мог этого сделать. Этот человек видел меня насквозь, лишь потому я до сих пор сижу здесь, в этом зале, и пишу свою книгу. Мне есть о чем рассказать, и если со мной что-то случится, то мои записи попадут в нужные руки. Я в этом не сомневаюсь.

Не отказывайся от меня, лучше сразу убей. Возьми в руки нож и вонзи его мне прямо под ребра. Не уноси с собой мои слова, те буквы, которые имели когда-то вес. Это мои слова, не твои. Это мои чувства, не тронь их. Отними у меня все, ты в силах унести с собой этот город, целое небо забери у меня над головой. В аду не бывает дождей, мне незачем больше небо. Унося с собой это мгновенье, ты унесешь с собой Рай. Упади! Ведь бесы – это бывшие ангелы… И если любовь – это рай или ад, то мне не нужно ни того, ни другого. Я хочу поселиться там, где не бывает любви. Я не хочу пить вино, если от него умирают.

Она сбежала от меня. Ей казалось, что есть такое место, где она могла бы найти себя прежнюю. Той же ночью ее убили…

* * *

– У вас здесь курят? – спросила моя знакомая у официанта. Теперь, после того, как я вошел на порог ее жизни прошлой ночью, я не мог больше называть ее незнакомкой.

– Да, одну секунду, – он удалился в конец зала, затем вернулся и поставил на стол пепельницу.

– Спасибо.

Трудно было сказать – работал ли он на ее чаевые лицом или же его улыбка была столь искренней, но порой могло показаться, что он в нее влюблен.

И вправду ли она так хороша, как он о ней думает? Я видел, как вы были хороши вчерашней ночью. Играет, блестяще играет на публику… Я не могу найти в вашей жизни хоть что-то, чем можно было бы оправдать то, что вы с собой делаете. Вам нет оправданий. Вы не жертва, леди, вы – зверь. Вы губите то, что вам не принадлежит. Это я о вашей жизни.

– Кх-кх, – откашлялась она после первой же затяжки дыма. Так вы еще и дилетант. Господь всемилостивый, зачем вам нужна сигарета? К образу? Да, к нему. Образ – это в первую очередь то, что не приносит никакой радости себе, а только окружающим. Вы актриса. Вам нужны зрители. Хорошие актрисы знают, что мужчинам больше нравится, когда от женщины пахнет не сигаретой, а хорошим парфюмом с примесью молока. Табак убивает молочный запах, да и кожу старит. Посмотрите на мое лицо, как вы думаете – сколько мне лет? Нет, не смотрите. Я даже представить себе не могу, что сделает с вашим лицом героин.

– Кх-кх-кх, – она снова закашляла. И вправду, лучше курите.

Меня вдруг охватила злость. Ни с того, ни с сего. На пустом месте. Мне внезапно захотелось к ней подойти, схватить ту пачку сигарет, что лежала у нее на столе, и смять в руке с нечеловеческой силой.

– Черт бы вас побрал, что вы с собой делаете?

Я выхватил горящую сигарету из ее руки и потушил в пепельнице.

– Зачем вы ищете смерть? Зачем себя отравляете? Посмотрите на себя в зеркало: на свои губы, на свое лицо, загляните в глаза. Вы прекрасны. ПРЕКРАСНЫ! И ни один мужчина на этом свете не устоял бы от соблазна познакомиться с вами. Зачем вы отнимаете у себя то, что досталось вам даром. Ни за что! Перестаньте себя убивать. Перестаньте играть для кого-то. Живите для самой себя, наслаждайтесь каждым мгновением, хоть каплей дождя на руке. Комплиментом от незнакомого человека. Я вижу! Вы не готовы еще пока впустить кого-то в свое сердце, оно ранено, не мне вам говорить о боли. Но не заглушайте эту боль случайными, пустыми людьми. Постельных тонов. Лучшие любовники для вас сейчас – это книга и сон.

Это был еще один несостоявшийся диалог, который исчез внутри меня, где исчезали и другие диалоги. Я к ней не подошел, не сказал этих слов. Но я себя не винил за это. Вы и сами однажды к этому придете!

– Вам не идет сигарета…

Единственное, что я произнес. Я не обращался именно к ней, это было больше к себе.

– Правда?

Послышалось у меня за спиной.

– Повернитесь ко мне лицом. Я бы хотела посмотреть, что не идет вам.

На этом все. И весь наш разговор. Я ничего не ответил, да она, по всей видимости, ничего и не ждала. За все эти два месяца мы не сказали больше друг другу ни слова.

Почему я назвал эту женщину Розой? Не знаю… Это имя подходило ей так естественно, что я даже забыл, почему именно выбрал его… Впрочем, я лгу себе. Наша красная роза в цветочном горшке, что мы поливали вместе, а позже – я один. К сожалению, в моей квартире вянут цветы… Возможно, я увидел в этой женщине свою дочь, только уже взрослую. Ведь любая взрослая женщина – это по-прежнему чья-то дочь. Я не увижу, как растет мое дитя, но я увидел, как распоряжается своей жизнью чужое. Роза не была для меня женщиной в естественном смысле этого слова. Я ее не хотел… Я не испытывал к ней влечения и мимолетной страсти, как это бывает с мужчиной, разглядевшим женщину поближе. Нет, это было другое чувство.

Спустя неделю Роза больше не откашливалась после очередной тяги дыма. Она вошла во вкус.

– «Но, ограничив жизнь своей судьбою, ты сам умрешь, и образ твой – с тобою».

Она ни с того, ни с сего прочитала эту строчку Шекспира. И умолкла.

Почему именно эту? Некоторые слова приходят как никогда вовремя. Они слетают с губ тех людей, которые не знают истинной силы этих слов.

* * *

Еще одна бессонная ночь. Как же я завидую тем людям, которые ложатся спать вечером, а просыпаются утром. Как же я завидую живым. Я теперь понял, почему не чувствую радости, а в последнее время даже горя. Мне пришлось умертвить все свои чувства, чтобы больше никогда не испытывать боли. Той боли, которая не внутри меня. А снаружи. Она везде… Стоит мне только притронуться к чему-либо.

Безымянная моя, сколько я лежу уже в этой постели? У меня отекли ноги и спина. Теперь я знаю, что чувствуют прикованные к кровати больные, я знаю, когда у них начинаются пролежни. Сколько я еще буду закрыт в этом гробу? Сколько времени пройдет, прежде чем я открою свои глаза? Мне не хватает солнечного света, мне до невыносимости хочется вдохнуть глоток свежего воздуха. Там внутри, среди забитых досок и сырой земли под спиной, нет ничего, за что можно было бы зацепиться, ухватиться обеими руками и выбраться наверх. Туда не проникает даже мысль о спасении. Туда не прокрадывается даже надежда.

Снова перед глазами я вижу наши первые дни. «Прекрати! Хватит!» – обращался я к женщине, смотревшей на меня с портрета.

– А я не отравлюсь этим супом?

С кислым лицом посмотрела она в свою тарелку.

– С большей вероятностью ты отравишься воздухом, чем моим супом! – недовольно возразил я.

– Тогда я предпочту воздух! – отодвинула она тарелку на безопасное расстояние от себя.

– Как хочешь, – с испорченным аппетитом произнес я, поднося ложку ко рту.

Она с недоверием наблюдала, как я наслаждался своим творением, смакуя. Это было гениальное блюдо – мой фирменный суп. В руках мастера даже самый обычный суп становится рукотворным шедевром.

– Ну что же, убедил. Попробую!

Она подвинула тарелку к себе. А сама сморщила лицо так, словно съела дольку лимона. Она никак не могла решиться на этот шаг.

– Ну же! – не удержался я. – Либо ешь мой суп, либо ходи голодной. Кстати, здесь на углу есть… – не успел я закончить, как она проглотила содержимое ложки.

– У-у, ну и гадость! Как ты вообще можешь это есть? Он слишком постный, этот твой суп, гастрономическое чудо мировой величины.

Я побелел от ее слов. Да как ты смеешь такое говорить о моем супе. Так! Спокойствие… Это всего лишь куриный бульон.

– Значит, – многообещающе начал я, – ты не будешь есть в моем доме приготовленные мною блюда? Ты отказываешься от моей еды, верно? – с каплей насмешки на лице спросил у нее я.

Она покачала головой. Затем добавила:

– Нет!

– Вот и славно… Вот и славно!

Я поднялся со стула и начал убирать со стола тарелки. Суп из ее тарелки я демонстративно вылил в раковину. Она никак не отреагировала.

«Значит, воздух предпочитаешь. Хорошо! Посмотрим, сколько ты продержишься на своем воздухе».

Я тем временем достал из холодильника мясо, приготовленное в духовке под апельсиновым соусом. Разогрел его, а затем поставил на середину стола. Взял из шкафа приборы на одну персону и приступил к трапезе.

Минуты три она не отводила от меня своего голодного взгляда, в нем было столько надежды, он буквально молил меня, чтобы я предложил разделить это блюдо с бедной, несчастной женщиной. Но я был непоколебим. «Ни за что!»

– Хорошая погода на улице, – пробурчал я с набитым ртом.

И тут она, наконец-таки, сорвалась. Не так уж и крепок оказался орешек.

– Я закажу себе пиццу.

В тот момент я чуть было не поперхнулся.

– Никакой пиццы в моем доме. Никогда! – воскликнул приказным тоном я, вытирая салфеткой рот. – За пределами моей квартиры – пожалуйста! Но только…

Она не дослушала, встала со стула и направилась в прихожую. Я последовал за ней.

– О, – удивилась она. – Ты починил мои туфли?

– Я разве похож на сапожника?

Это был риторический вопрос, он не требовал ответа.

– По правде признаться, немного. Если бы еще только усы… – Она о чем-то задумалась, а затем посмотрела на меня с серьезным видом. – Ты никогда не думал отрастить себе усы?

– Ты сейчас смеешься надо мной?

– Нет, почему же сразу смеюсь. Было бы замечательно, если бы ты умел чинить обувь. У меня как раз дома две пары туфель, которые было бы хорошо отремонтировать. Раз уж у тебя не удался суп, надеюсь, я тебя этим не обидела, но готовить – это явно не твое. То, наверное, у тебя полно других достоинств, о которых я пока еще не знаю. Вот я и подумала…

– Я не сапожник! – разозлился я.

– Это я уже поняла, – как-то разочарованно ответила она, а затем добавила: – У тебя есть знакомый сапожник?

– Я купил эти туфли. Они в точности, как твои. Кстати, я убрал их в шкафчик, – показал рукой на шкаф у двери.

– Как банально, а я думала, что ты меня отнесешь на руках на улицу.

«И зачем я только догнал ее в парке?» – пронеслось у меня в голове.

Она тем вечером все же заказала себе пиццу. А на следующий день наводила в моей квартире свои порядки. И фразу «Чувствуй себя здесь, как у себя дома» я ей не говорил.

Сколько всего с нами произошло… Словно несколько дней у нас было. А если перемотать, как пленку, то всего лишь несколько минут. Я любил тебя. Больше жизни любил. Страсть моя, Ли…

Я подошел к окну и посмотрел на пустые, холодные улицы. Это всего лишь сон, мне нужно проснуться. Если открыть окно и выпрыгнуть вниз, то у меня получится выйти из этого глубокого, страшного сна. Я очнусь в теплой постели без боли в солнечном сплетении, без кома, застрявшего в горле, я проснусь без Нее…

Открыв окно, я набрал в легкие воздуха. Глубокий вдох. Выдох. Нет, я этого не сделаю. Моя жизнь не принадлежит только мне. Я ведь это хотел объяснить Розе, но так и не смог. Нет, пока убийца жив, я не проснусь. Прикрыв окно, я снова лег в постель и закрыл глаза.

Когда двое влюбленных слились друг с другом страстью, бесконечным желанием целовать, касаться нежно другого, и каждым своим касанием ощущать на пальцах ток… Когда двое влюбленных вон лезут из кожи, чтобы сплести свои души во мраке, в этом райском мгновении. Опьяненные, жадно вдыхают шею и волосы, когда срывают свой голос, и… Когда постель хранит запах любви, а любовники хранят друг друга в крепких объятьях… Разве можно это опошлить таким обыденным словом, как «секс»? Ночь – это когда родственные души обнажают друг перед другом свои тайны. Они бросают на пол одежду и любят. Выключив свет, закрывая глаза… Их глаза не видят того, что чувствует тело. А тело – это, прежде всего, инструмент. Его не обманешь. И, как любой инструмент в этом мире, оно издает особую музыку, когда его касается душа.

Июльская ночь. Теплая, бессонная ночь. Открытое окно. Прохладный ветер…

«Более, чем увлеченность, но менее, чем привязанность».

Мы разговаривали с ней до утра.

– У меня и вправду такой отвратительный суп? Или же это было частью игры?

Она улыбнулась.

– Нет, неправда. Он вполне съедобный.

Я удовлетворенно вздохнул, а затем она задала свой вопрос.

– А я и вправду такая тяжелая?

Я несколько секунд подумал над ответом.

– Нет. Мне на самом деле было бы неплохо сходить в спортзал.

Минута молчания.

– Я тебе нравлюсь? – этого вопроса я не ожидал.

Трудно было сказать, нравится ли мне она. Она была обаятельная, и, наверное, попросту невозможно было не поддаться ее природным чарам. Это все равно, что пойти против своей воли. Она была женственная, манерная и игривая, словно кошка. Меня привлекали ее тонкие, нежные пальцы, которыми она играла на моей спине. Я был без ума от нее. Каждое мгновение, проведенное с ней, мне доставляло радость. Я был одурманен ею, словно она – всего лишь яркий, ослепительный сон, который подходит к концу. Я не читал женщин, я читал книги. А героини из книг – они такие ненастоящие, местами сильно переигрывают, они не вызывают той эмоции, какую я испытал рядом с ней. Они совсем не похожи на нее. Как оказалось, влюбиться в женщину – это гораздо приятнее…

Я стыдился своих чувств перед ней. Как стыдятся своих обнаженных тел впервые друг перед другом. Мне казалось, что мои чувства – это тайна, которую должен знать только я. И если ее узнает кто-то еще, увидит меня в таком свете, то я лишусь своей силы, той уверенности в себе, которую мне придавала моя сдержанность. Моя недосказанность. Мой надежный секрет.

Я чувствовал, что могу сделать все ради этой женщины. Даже пойти на преступление, если она меня об этом попросит. Спустя несколько секунд я ответил.

– Я в жизни не встречал таких красивых глаз.

Она продолжила:

– А если встретишь еще…

Я ответил сразу.

– То пройду без оглядки мимо.

– Почему?

– Потому что они не твои.

Я проговорился, сказал, не подумав. Она, наверное, догадалась…

На ее лице я уловил секундную радость.

Мы снова молчали. Я нагнулся к полу и достал пачку своих сигарет. Затем подвинул к себе пепельницу. Закурил.

– Будешь? – предложил ей.

– Буду.

– Мои крепкие.

– Ничего.

Ветер приятно обволакивал наши голые тела. Перед рассветом всегда становилось прохладнее.

– Я закрою окно?

Встал с кровати и оперся рукой о подоконник.

– Зачем? – спросила она.

– Чтобы ты не замерзла.

– Летние ночи теплые, – улыбнулась она.

«Летние ночи стали короткими с тех пор, как появилась ты», – про себя подумал я.

– А где ты живешь? – неожиданно для себя спросил я, а затем обернулся к ней.

Она выпускала клубы дыма в потолок. Мои сигареты не были для нее крепкими.

– У тебя.

Я присел на край кровати.

– Нет, не сейчас. Вообще! У тебя есть дом?

На ее лице я заметил ухмылку.

– Я разве похожа на бездомную?

– Нет, не похожа, – подметил очевидное я.

– Почему тогда спрашиваешь?

Я отвел глаза в сторону.

– Мне хочется с тобой говорить.

Она с пониманием посмотрела на меня.

– Знаешь, в тот день, когда мы встретились в парке, мне до невыносимости хотелось сбежать из дома. Бежать без оглядки, куда угодно бежать, только бы не возвращаться по знакомым улицам, не видеть знакомые лица, не просыпаться в тех тошнотворных стенах. Мне хотелось бежать туда, где меня не могли бы найти. Не могли бы вернуть. Запереть. И оставить жить, как прежде. Ты меня понимаешь?

– Не совсем, – признался я.

– Это не так важно, – улыбнулась. – Я рада, что встретила тебя. Ты мне был нужен, как никто в этой жизни. И в какой-то даже степени – ты меня спас.

Ее слова были неописуемо приятными. Я мог часами слушать слова, которые заставляли вздрагивать мое сердце. «Я ей был нужен…»

– От кого спас? – не подав вида, уточнил я.

Сигарета дотлела в ее руке, пепел упал на кровать. Она пальцами стряхнула.

– Есть такой человек, который распоряжается моей жизнью, тем самым превращая ее в ад. Ему кажется, что я – не человек, а всего лишь его продолжение. В его глазах я не взрослая, самостоятельная женщина – а какое-то беспомощное дитя. Я ненавижу его всей душой…

Она смотрела в одну точку перед собой.

– Кто этот человек? – осторожно спросил я.

Она посмотрела в мои глаза.

– Мой отец.

Затем отвела свои в сторону.

Я проснулся.

* * *

Кофейня, как и всегда, была пуста. Как и всегда, в ней пахло чем угодно, но только не кофе. Роза не пришла, наверное, впервые за эти несколько дней. Я не слышал ее шагов, не слышал тихого шепота позади себя. И в какой-то момент я даже подумал, что она умерла. На холодном полу, с иглой в руке, со стеклянными глазами, застывшими в одной точке. Жуткое зрелище. Но мне не было ее жаль, как увядшую женщину, как заблудившегося в себе человека. Запутавшегося в своей паутине. Много людей умирает, и если горевать по каждому из них, то не останется совсем души, чтобы оплакивать самых ближних. Я безразличен к людям, ко всему окружающему миру. Меня ничего не касается, только дождь.

Вы забыли Шекспира на своем столике. Вы забыли здесь свою роль…

На следующий день я вновь переступил порог кофейни и Розы, как и вчера, за столиком не обнаружил. Только ее книга. Я остановился. Взял в руки сборник сонетов и открыл на первой странице. Начал читать… Прошло около часа, а может, и больше. Я вновь что-то почувствовал, когда листал знакомые страницы. Что-то совершенно живое, некий трепет, легкий мороз по коже. Автор понимал меня. Он крал мои мысли и озвучивал их от своего имени. Я его слушал. Я слушал себя…

Взяв книгу, я вышел из кофейни и ушел в известном мне направлении. Я стоял у знакомой двери, она была на этот раз закрыта, но я был уверен, что не на ключ. Постояв несколько минут, я решился войти. Тихо отворив дверь, я вошел и медленно снял свою обувь. В воздухе я почувствовал запах жженых свечей. Затем я направился в спальню, чтобы подтвердить свои опасения. Роза лежала в постели, укрывшись одеялом. Никаких признаков жизни. Никаких признаков смерти. Я должен был убедиться… Тихо подкравшись к кровати, я наклонил голову к ее губам. Дышит! Хорошо… Спасибо и на этом. Я оставил на тумбочке ее книгу, а сам направился в прихожую. Не успел я обуться, как в дверь позвонили. А затем вставили в замочную скважину ключ…

Я в спешке вбежал в ванную и закрылся там изнутри. Ботинки я держал в руках. После нескольких неудачных попыток повернуть в замке ключ, человек, наконец, открыл незапертую дверь.

– Ты дома? – послышался громкий мужской голос. – Какого черта ты не закрываешь дверь? – по всей видимости, мужчина не счел нужным разуться, так как его голос отдалялся с каждым шагом.

– А тебе какое до этого дело? – я услышал равнодушный женский голос.

– Это мой дом, если ты забыла. И мне не хотелось бы, чтобы воры обобрали всю квартиру, пока ты спишь.

Этот человек мне не понравился сразу. Что-то в его голосе было такое гадкое, неприятное слуху. И слова его были не краше.

– Что тебе нужно? – спокойно спросил знакомый мне голос.

– Я разве не говорил уже? Мне нужно, чтобы ты убралась из моего дома.

Мне хотелось этого человека ударить в лицо. Не за Розу, нет. А за себя! Мне было стыдно и неприятно слышать такие слова в адрес женщины.

– Пошел вон! – бросила она презрительно. – Пошел вон, чтобы я тебя больше не видела.

Затем она вскрикнула.

– Еще одно слово в мой адрес, и я тебя…

Секундное молчание. Она чем-то ему пригрозила.

– Полегче. Спокойнее! Дай мне его…

В голосе мужчины я уловил волнение.

– Еще один шаг – и тебе конец, – процедила она с такой ненавистью, что мне стало не по себе.

– Мне нужно забрать свои счета… – как-то замялся он.

– Забирай все, что тебе нужно, и убирайся! Дважды я повторять не стану. Ты меня знаешь.

– Ты больная!

Мне показалось, что в ее руках был нож. Минуты три не было слышно ни звука, словно ничего и не происходило. А затем последовал громкий хлопок дверью.

Роза не издала ни звука, я затаил дыхание. Но потом услышал грохот. Она упала на пол и в гневе кричала самые ужасные слова, от таких слов мне захотелось принять душ. Чтобы смыть это с себя. Ею овладели эмоции, она плакала, и с каждым разом ее крики становились все тише. Спустя некоторое время она поднялась, и ее шаги начали отдаляться. Подождав несколько минут, я аккуратно открыл дверь ванной и босиком направился к входной двери, держа в руках свою обувь. За спиной я внезапно услышал:

– Я ведь думала, что оставила ее в кофейне. Каким образом…

К тому времени я закрыл за собой дверь.

* * *

Париж, что ты почувствовал тогда, той ночью, когда приставил ледяное дуло к ее горячему лбу? Она молила тебя сохранить ей жизнь? Нет, я не думаю. Она была тебе благодарна. Я представляю перед собой ее глаза, как она смотрела тогда на тебя, в тот миг, когда ты пальцем взводил курок. Ее губы дрожали, а глаза улыбались. Ты знаешь, как улыбаются глаза? Ты видел. Ты не отобрал у нее жизнь, нет! Ты лишил ее жизни… Это разные вещи. Ты у меня отобрал жизнь, а ее лишил. Сколько тебе заплатили? Сколько бы ни было, я заплатил бы тебе больше, чтобы ты и меня лишил жизни тогда. Есть такая поговорка: «В глазах убийцы – я его палач». Ты лишен человеческих чувств, Париж, и эта поговорка тебе не подходит. В глазах убийцы пустота. Я не могу себе представить, как ты живешь – без совести и ответственности за свои поступки, без внутреннего протеста против себя и тех дел, которые ты совершил. Без ночных монологов с самим собой, без стыда за себя. Человек без морали – это конченый человек. Ты не считаешь себя виновным. Ты смываешь кровь с рук в раковине, а затем готовишь себе обед. Ты смотришь в зеркало и видишь разводы на нем, трехдневную щетину и круги под глазами. Ты ложишься спать и думаешь о боли в желудке или в спине, тебя заботят лишь мысли о докторе и завтрашнем дне. Ты не видишь в отражении монстра. Я вижу в зеркале монстра, а ты нет. Чем же мои пороки страшнее твоих? Ты чудовище. Дьявол. И отобрав у тебя жизнь, я сохраню десятки жизней людей, которые даже не догадываются о том, что на другом конце города или за соседним углом их дома, в тесном, сыром помещении стоит гроб с их инициалами.

Тебе осталось жить всего несколько недель, Париж. Наслаждайся каждым днем своим, как последним. Револьвер уже выстрелил. Пулю не в силах остановить даже Бог…

Я вставал среди ночи и в полном мраке подходил к зеркалу. Я представлял тот момент, когда приставлю к его лицу револьвер, улыбнусь ему в глаза и выстрелю. Я репетировал наш с ним диалог. Последний разговор в его жизни. Сколько страха я увижу в твоих глазах. Сколько мольбы, сколько жизни. Ты ведь хочешь жить, Париж? Я знаю, что хочешь. Ты можешь быть кем угодно сегодня, но под дулом пистолета ты будешь собой. Настоящим!

– Здравствуй…

Он посмотрел на меня, улыбнувшись.

– Ну, здравствуй…

Я поднял оружие перед собой.

– На колени!

Париж в тот же миг упал на колени и посмотрел на меня снизу вверх. Его глаза смеялись.

– Что тебя смешит? – приставил револьвер к его лбу.

– Ничего, – сказал он тихо и потряс головой. – Ничего.

– Если ты знаешь какую-то молитву, то я дам тебе время ее зачитать.

Он снова потряс головой. В его глазах я не заметил страха, а лишь насмешку.

– Стреляй!

Я закрыл глаза.

– Я прощаю тебя…

Сделал глубокий вдох и выстрелил. Его тело упало на пол. Он был мертв.

Я очнулся…

* * *

Что в тебе есть такого, чего я не видел в других? Ведь любой человек в этом мире пустой для меня. Что за силу скрываешь ты в своих холодных пальцах? Ведь когда ты ко мне притрагиваешься, я начинаю слепнуть, видеть вокруг себя мрак. Ищу руками в страхе предмет, о который можно было бы опереться. Чувство невесомости, словно я на высоте сотен метров, вокруг поют птицы, те, которые смогли долететь. Ветер гладит плечи, он в силах взять и толкнуть меня вниз. Я не вижу перед собой ничего. Но даже не видя пропасти перед собой, я ее чувствую. Обостряются чувства все на высоте, где разума больше не слышно. Разум остался внизу, там, на твердой земле, куда бы мне следовало за ним спуститься. Но. Меня привлекает страх, мне нравится, как живет мое тело. Как оно судорожно вздрагивает от мысли, что можно упасть и разбиться. Изучить язык тела, разобраться в себе, выйти на монолог откровенный. Мне жизнь не нужна, мне нужен лишь Рай. Я поднимаюсь все выше…

Моя голова лежала на ее животе. Я чувствовал каждый ее вдох. Она гладила мои волосы. Я чувствовал совершенно новый запах, ее парфюм мне казался приятным.

– Ты спишь?

Я покачал головой.

– Ты в меня влюбляешься?

Я не был готов к такому вопросу. Мне показалось, что она прочитала мои мысли.

Она продолжила:

– Ты можешь представить завтрашний день без меня?

Я затаил дыхание.

– Вот ты впустил меня в свой дом. Раздел догола, вдохнул всю, что есть, без остатка. Выдохнул. А я уже не могу подарить другому тот запах. Ты можешь меня смыть со своего тела, скрыть от другой, выбросить вон. А я тебя нет.

Я прекрасно понимал, о чем она говорила. Но мне был непонятен ее настрой.

– Почему ты так говоришь?

Она перестала водить пальцами по моим волосам.

– Когда делаешь что-то впервые, то нет времени к этому подготовиться. Собраться с духом, взвесить каждый свой шаг. Обдумать всю серьезность момента. Ты либо решаешься и делаешь этот шаг, либо отступаешь назад…

Она замолчала.

– Так вот… Я бы хотела, чтобы ты знал. Если тебе и придется застелить за нами чистую постель, открыть утром окно и выветрить наш запах. Смыть с моей чашки следы от помады. Собрать мое нижнее белье и наш ночной разговор, мое откровение – и вынести утром во двор. Куда выносят ненужные вещи. Если тебе и придется лечь в эту постель в полном беспамятстве, с мыслями, в которых нет места для меня, и где остался всего лишь прочерк. То я бы не хотела быть для тебя дурным, неловким воспоминанием, от которого хотелось бы отказаться, лишь бы не испытывать чувства стыда. Я еще никому до тебя не открывалась! Я еще никого не впускала ночью, ты ведь знаешь, что при свете дня люди зачастую лгут. Скрывают то, что и так при освещении видно. Я не знаю, кто ты, но ты ведь знаешь теперь, кто я. Ты открыл мои губы ночью, когда их привыкли закрывать, а значит, ты подобрал нужный ключ. Но я тебя хочу предостеречь! Тебе не удастся открыть им другую женщину… Ты тот мужчина, о котором я буду вспоминать теперь каждый день. Как сильного человека, которому я однажды открылась. А открыть себя – это есть не что иное, как проявить свою слабость…

Она снова замолчала.

– Проявление слабости при виде сильного – это естественно. Это природа. Мне кажется, ты не тот, кто мог бы этим воспользоваться. Я смотрю в твои глаза и не вижу ничего, кроме себя самой. Рядом с тобой я расцветаю как женщина, я любуюсь собой. Своим телом. Мне нравится слушать свой голос, мне он кажется таким красивым. Редко так, когда смотришь на человека – а видишь в нем свою прелесть, зачастую случается наоборот. Ты не съедаешь меня, не выпиваешь до дна, не относишься ко мне, как к приобретенной вещи. Ты даешь мне право говорить, сбрасывать с себя все оковы, раскрываться, ты не надеваешь на меня кандалы. Лишь бы спрятать меня подальше от чужих, скверных глаз. Лишь бы я в твоих глазах не оказалась такой, какую ты до дрожи боишься представить. Неверной тем священным рукам, которыми ты меня гладишь. Ты даешь мне право жить. Ты не ломаешь мне крылья, лишь бы я не улетела слишком далеко от тебя, лишь бы я не летала с другими птицами. Ты не срываешь с меня мою красоту, ведь следом калечится и душа, а для женщины – это все. Ты не ставишь на меня клеймо запрета, как на какую-то прокаженную, неприкасаемую – пряча в своей спальне, на кухне, в себе, лишая права выйти в свет. Лишь бы никто на свете другой не заявил на меня свое право! Я чувствую себя рядом с тобой свободной, а потому мне не хочется никуда улетать.

То, что она говорила, было для меня открытием. Ее откровение – это, скорее, не утверждение конкретного факта. А лишь просьба о том, чтобы так было. Ничего из тех слов, сказанных в мой адрес, не относилось ко мне, но я всем сердцем чувствовал, что эти слова для меня. Я должен был ее услышать, понять. Как она чувствует себя. Как она видит нас или хотела бы видеть. Она примеряла на меня рубашку, которая была мне не по размеру. Но, черт возьми, мне захотелось расти, чтобы она стала мне по плечам.

– Спасибо.

Поблагодарил ее я.

– Спасибо.

Ответила она.

Я поднял голову с ее живота и сел на край кровати. Закурил.

– Мне хорошо в твоем гнезде.

Нарушила молчание она.

«Мне хорошо рядом с тобой», – проговорил мысленно я. И все мои слова улетели в мир недосказанных слов, не коснувшись своего адресата.

Я так и не научился говорить то, что у меня на душе. Оттого меня, наверное, и считают бездушным.

– Тебе заварить кофе? – спросил я, чтобы не выдерживать паузу.

– Пожалуй. Только не на свой вкус. Эспрессо с двумя ложками сахара, пожалуйста, – в ее глазах загорелся тот знакомый мне огонек. Несмотря на свою секундную слабость, эта женщина оставалась опаснее всех, кого я встречал в своей жизни. Мои руки до сих пор невольно подрагивают при мысли о супе и тех первых днях, когда я был у нее в заложниках.

Я искренне улыбнулся в ответ и пошел делать кофе.

Несколькими днями позже, когда моя белая рубашка стала общей рубашкой.

Когда в моей квартире поселился мой внутренний голос, доносящийся эхом из спальни и преследовавший меня в ванной. Его было слышно даже там, под струей горячей воды, и не следовало даже пытаться найти такое место, где его бы не было слышно. Он неустанно повторял мне, что черные вещи следует стирать с черными, а не с его белыми блузками, чулками и нижним бельем. Внутренний голос твердил, что трехдневная щетина только прибавила бы мне мужества и других важных мужских качеств, которых, по мнению моего внутреннего голоса, не бывает слишком много. А отговорки, что я буду похож на праведника из перехода, стоящего с протянутой рукой, были ему не по душе. Внутренний голос был слишком разборчив в моих речах, и всегда между тем, что я сказал, и тем, что он хотел бы услышать, была пропасть. Случалось часто, что я говорил то, чего я не говорил по моему мнению. Внутренний голос знал лучше меня, что я думаю. Мой «внутренний я» знал лучше меня и то, какая вещь меня освежит, а какая висит на мне, «как лохмотье Христово». Но лучше всего на свете мой внутренний голос разбирался в поэзии… Которую он никогда не читал!

– Это же Пушкин… – я с недоверием посмотрел на нее.

– Нет, это Шекспир. Я в этом уверена! – тут же запротестовала она. Я не стал человеку доказывать, что слон – это, прежде всего, не жираф. Детей нужно водить в зоопарк, а ее следовало бы познакомить с поэзией.

Мне порой казалось, что если бы у моего внутреннего голоса была возможность проходить сквозь стены и подсмотреть однажды, как я принимаю душ, то, несомненно, губку следовало бы мочить обильнее, а голову мыть круговыми движениями и при этом сильнее надавливать пальцами. Как же хорошо, что есть ветхая, но надежная задвижка в этой комнате. Я радостно насвистывал знакомую мелодию.

В дверь постучались. А затем ее выломали. Да, именно выломали, ведь если ее легонько дернуть, то можно сразу заметить, что она заперта. А вот если ее выломать, то можно спокойно войти внутрь. Без лишних препятствий.

Задвижка упала на пол.

– Ой, извини, – сказала она невинным, но извиняющимся голосом. Да-да, именно таким. Поживите с ней и поймете, о чем я.

Она осмотрела ванную, а затем меня.

– О, ты моешься.

Она перевела взгляд на мой шампунь.

– Ты им пользуешься? Тебе следует купить другой шампунь, для ломких волос, ведь…

Не успела она договорить, как я ее перебил:

– Закрой, пожалуйста, дверь. Я выйду к тебе через несколько минут, и мы поговорим.

– Ты обиделся, что я сорвала задвижку? Ты прости меня, я не специально, просто дверь…

Я молча показал на выход.

– Хорошо. Ухожу.

Спустя несколько минут я вышел.

– Я хотел с тобой поговорить… – мягко начал я.

Судя по тому, что она стояла сразу за дверью, я сделал вывод, что она подслушивала. Даже чихнуть без ее присмотра никуда не годится.

– И я хотела с тобой поговорить, – вдруг начала она.

– Я слушаю, – любезно ей уступил.

Она замялась.

– Не знаю даже, с чего начать, – она не решалась. – В общем, мне показалось, что ты меня преследуешь. Нет, не перебивай. Просто у меня сложилось такое впечатление, что ты за мной чересчур следишь. Твой нос выглядывает из-за любой двери, куда бы я ни вошла.

– Что?! – возмущенно вскрикнул я.

– Погоди, – она нежно коснулась моей руки. – Я понимаю, в твоем доме женщина – это большая редкость, наверное, поэтому ты считаешь своим долгом стоять у плиты. Да, кстати, давно хотела тебе намекнуть, что фартук тебе не к лицу.

– Намекнула? – вскипятился я.

Она одобрительно махнула головой.

– Хорошо. Что еще? – спросил я.

– Еще эти книги, – она вздохнула. Актриса погорелого театра. – Они везде, и шага ступить нельзя, чтобы не споткнуться о них ногой.

– Вообще-то, – серьезным тоном начал я, – они всегда лежали на своем месте. У окна. А с твоим приходом они стали валяться по всей квартире. Поначалу я думал, что ты берешь их читать. Но нет. Ты перекладываешь мои закладки, как нарочно. А книги оставляешь везде, где только можно.

– Это неправда, – было явное возмущение и протест. – Я смотрю картинки.

– Но в моих книгах нет картинок.

Она махнула рукой.

– Так это не беда. Хотя, нет – беда, если у тебя нет фантазии.

Она начала переступать границу.

– Это у меня нет фантазии?

Я выдохнул.

– Мне казалось, что мы с тобой сорвали свои маски. Разве не так?

Она сделала вид, что в недоумении.

– Маски? Ты о чем?

– Да так… Ни о чем.

Хорошо. Театр горе-актеров снова открыт. Мне порой казалось, что она не играет, и это ее естественное состояние.

– Есть что-то еще? – подвел итог нашей беседы я.

Она кивнула.

– Мне уйти?

Эти слова ударили током. Я замер. «Что? Что ты у меня спросила?» Сердце застучало сильнее прежнего, к горлу подступил ком. Я пытался сглотнуть, чтобы сказать хоть слово.

– Мне уйти в мою комнату? – спустя несколько секунд произнесла она.

Я отрицательно покачал головой. Она взяла меня за руку и поцеловала в губы. Я закрыл глаза, ее губам я мог простить все на свете…

Мы занимались любовью. Любовь занималась нами. Как только мы выключали свет и зажигали себя, в ее глазах угасала та невинная, маленькая девочка. Она смотрела на меня взрослыми, осознанными глазами. Карие глаза, каштановые волосы, а губы – лепестки роз. Чистая, молочная кожа из бархата. Откуда у тебя на губах столько жизни? Откуда в твоих глазах столько смысла?

Вдох…

Она сжимает ногтями мою шею, я упиваюсь ее грудью, ее солнечным сплетением. Боже, сколько в ней солнца. Я вхожу в нее сильнее и чаще, мне не хватает воздуха. Ей не хватает неба, я провожу указательным пальцем по ее губам. Она трогает звезды. Мы танцуем танго. Я пью вино, а пьянеет она.

– Продолжай, прошу тебя, – в ее глазах было столько мольбы, столько рая. Мне нравилось быть ее раем.

Я взрывался на миллионы отдельных частиц, чтобы каждой своей отдельной частью влиться в нее. В самую глубь, самую бездну океана. А после – мы шли ко дну. Мы тонули в объятиях.

Не знаю, было ли все именно так или же по-другому. Но я чувствую, что мне не хватает именно этого. Сейчас. В этот момент, когда я сижу в пустой квартире и пишу свою книгу. А тогда я не умел ни писать, ни рисовать картины. Ничего из того, что помогло бы выпустить свою душу наружу. Заберите у человека другого человека, и он начнет писать стихи. Стихотворение – это болезнь чьей-то души. Заберите у человека картину, которой он любовался. И он будет пытаться воссоздать ее сам. Художниками не рождаются, ими становятся, когда смотрят на мир и видят, что в нем не хватает некой детали. Для каждого мастера она своя. Каждая картина художника – это та самая деталь, которая отсутствует в мире, но присутствует на его полотне. Я рисовал глаза, которых нет. Я воскрешал человека из собственных воспоминаний…

* * *

Роза вернулась. В этом городе ее исчезновение заметил только я. Она принесла с собой свой томик сонетов и положила его на стол. Роза кого-то ждала, кого-то совершенно неизвестного, того таинственного гостя, который, однажды подойдя к ней, мог бы изменить ее жизнь. Она, сама того не ведая, все это время ждала человека, который сидел в нескольких шагах от нее. Роза ждала меня…

В то утро к нам пожаловал новый посетитель. Молодая девушка семнадцати-девятнадцати лет, блондинка с большими синими глазами. Она была рассеянна и все время про себя повторяла какие-то фразы. Человек тянется к человеку. Люди почему-то тянутся ко мне, а я от них прячусь. Новая гостья села справа от меня и разделила со мной одно окно. Иногда мне казалось, что она рассматривает мой профиль, но когда я поворачивался к ней, то замечал лишь увлеченные глаза, бегающие по тексту, который она держала в руках. По всей видимости, она репетировала.

Я снова утонул в своих мыслях.

Когда она выходила из ванной, я прятался за дверью, чтобы схватить ее сзади за плечи и прижать, мокрую, к себе. Мне нравилось нести ее до кровати на руках, это было чем-то совершенно новым для меня. Чудесным. Я чувствовал каждую минуту, проведенную с ней, я чувствовал ее так сильно во мне. Я целовал ее каждый раз так, словно мы через несколько минут простимся на целую вечность. Мгновение – это больше жизни. Это вкуснее, это дольше, это чувственнее. Я ею голодал. Я не мог насытиться ею. Сколько бы ни вдыхал ее кожу, сколько бы ни пил ее мед. Я ел ее и все время оставался голодным. Как утолить человеку свой голод, когда он до беспамятства в кого-то влюблен?

– Ты серьезно никогда не читала стихи?

Я смотрел на нее, как на инопланетное существо.

– Нет. А зачем их читать?

Это был философский вопрос, и ответ на него я не мог дать так сразу. Как это – никогда не читала стихи. Это же невероятно.

– А зачем человеку кино, книги, театр… Это же своего рода душевное обогащение. Тебе разве не интересен чужой опыт, чужие ошибки, проблемы. Такая невероятная жизнь у других.

– Ты говорил мне только что о стихах, я тебе о них же и отвечу. Я никогда не пойму чужих стихов, пока они не случатся со мной. А читать стихотворение о любви, о которой мне не известно совсем ничего – это как смотреть на полярное сияние слепому. Я не вижу тех красок, которые видит другой, но это совсем не значит, что я его хуже или не способна видеть красоту. Прелесть – она для каждого своя и не может быть общей, разве это не так? Я не говорю, что стихи – это хорошо или плохо, но для меня это совсем никак. Я прекрасно понимаю людей, которые пережили чужие поэмы. Для них каждое слово – это война. Прозрение, внутренний монолог в исполнении неизвестного человека. На самом деле людям нужны не стихи, а друзья. Читать стихи – это явный признак одиночества.

Она говорила удивительные вещи. Несколько секунд назад я осознал, как мне повезло с собеседником.

– Но почему сразу любовные стихи? Разве нет других? Почему не читать их?

Она будто бы ждала этого вопроса.

– Все в этом мире сводится к любви и деньгам. По крайней мере, все только этим и озабочены. И зачастую люди даже эти две вещи сводят друг с другом. А стихи – это ведь слова, переданные в определенной форме, верно?

Я внимательно ее слушал и кивнул головой.

– Так зачем мне слова, которые меня не касаются? Зачем мне то, что меня не волнует?

Она помолчала, а затем добавила:

– Ради интереса ты читаешь стихи или почему?

Ее вопрос поставил меня в тупик. Я никогда не смотрел на данную ситуацию под таким углом. А читая стихи, я в первую очередь улавливал рифму и красоту обыденных слов, бесконечно удивляясь, как люди могут так чувствовать.

– Да, мне интересно смотреть в чужую душу. Чужая душа ведь загадка для нас.

Она спросила:

– А чего в моей душе нет такого, что есть в душе Шекспира?

Мое сердце внезапно забилось сильнее. Я замер.

Очнувшись, я смотрел в отражение стекла на книгу, которую держала в руках Роза. «Чего нет в моей душе, что есть в этой книге?» – я проговорил эти слова вслух. Что ты ищешь внутри, Роза? Или что ты хотела бы там найти? В эту же секунду ко мне пришла одна интересная мысль – подменить ее книгу. Это будет предлогом, чтобы приблизиться к ней. Я отвел глаза в сторону и вернулся снова в свой дом…

– …Ты – больше, чем Шекспир…

Сказал я громко и выразительно.

– Потому что он умер, а я еще нет?

С насмешкой спросила она.

– Потому что он обладал божественным даром – прикасаться к сердцам тех людей, которых он никогда не видел. Касаться всего мира вслепую… Я сказал, что ты больше, чем Шекспир, потому что в этом мире нет более величественного человека, чем тот человек, который обладает нами. Заставить вздрогнуть сердце – это, несомненно, власть, но в меньшей мере, если есть еще тот, кто может его околдовать.

«Любой поэт умирает в человеческой душе, когда тот по-настоящему счастлив», – добавил я про себя, но не стал произносить вслух.

Я смотрел в ее глаза и ждал каких-то слов. Она ничего не сказала в ответ, а лишь улыбнулась. Ее карие глаза были самыми красивыми на всем белом свете.

– Мне бы хотелось, чтобы ты читал не книги, а меня. Больше всего на свете я боюсь узнать, что человек, рядом с которым я счастлива – чувствует себя одиноким рядом со мной. Об этом, наверное, пишут стихи. Об этом я никогда не читала…

* * *

Я на днях вспомнил одно стихотворение. Я давно его читал, но понял смысл недавно. Мне тут же захотелось им поделиться с ней. Несмотря на то, что она меня упорно отговаривала от данной затеи, мне все же это удалось.

Я зачитал:

«Когда любовь и жизнь так новы, В те дни залог мне дан тобой: Печали краской рок суровый Мрачит его передо мной. Навек той сердце охладело, Кем было все оживлено; Мое без смерти онемело, Но чувства мук не лишено. Залог любви, печали вечной, Прижмись, прижмись к груди моей; Будь стражем верности сердечной, Иль сердце грустное убей! В тоске не гаснет жар мятежный, Горит за сенью гробовой, И к мертвой пламень безнадежный Святее, чем любовь к живой».

Она дважды хотела меня перебить, но я не позволил ей этого сделать, останавливая жестом руки. И только дослушав меня, она сказала:

– Из этого стихотворения я осилила только начало – «Когда любовь и жизнь так новы».

– Каждый видит то, что ближе всего к его телу.

Я тоже прочувствовал те самые строки.

– Чем оно тебе понравилось? Что ты в нем увидел такого, чего не увидела я? Расскажи!

Я задумался. Сложно анализировать чужой шепот, разбирая его на молекулы. Вытаскивая из него куски. Шепот – он и есть шепот, это такие слова, которыми бы не хотелось кричать.

– Я в нем увидел себя. Ведь жизнь для меня становится новой, совершенно другой, не такой, как была раньше. Я еще вчера смотрел в окно и видел: людей, дождь, тротуар, автомобили, продавца газет, роскошную леди с красивой осанкой, самолет, рисующий белую линию на небе, мотыльков, которые еще не подохли от выхлопных газов, разносчика кофе…

Она улыбнулась, когда я говорил о мотыльках.

– А сегодня, когда ты была в ванной, я заглянул в то же самое окно и увидел совсем другую картину. Шел дождь, а я увидел нас с тобой на тротуаре, танцующих вальс. Ты смеялась, а я подставлял лицо небу, чтобы еще больше промокнуть, чтобы еще сильнее ощутить вкус дождя. Вкус момента. Я смотрел, как двое влюбленных тонули в глазах друг друга, а не в луже, которая была у них под ногами. Им не мешал шум автомобилей, нет. Они не слышали никакого шума, они всего лишь танцевали вальс. А когда мы исчезли, я смотрел в окно на красивую, но самую обыкновенную женщину, в которой не хватало роскоши – твоего цвета волос и их длины, твоих плеч и родинки под левой лопаткой, эту деталь рассмотреть было невозможно, а потому я слепо доверился своим ощущениям. Ей не хватало твоего движения кистью, того изящного жеста, который ты часто делаешь, когда что-то рассказываешь мне. Скорее всего, ты попросту этого не замечаешь. Ей не хватало абсолютно всего, что есть в тебе. Я смотрел на женщину и не хотел ее. Я хотел многих женщин, красивых, с высоким каблуком, тонких, с безупречной походкой и легкостью тела. Я смотрел на них и мечтал провести с ними бессонную ночь, а потом и утро. А сегодня я увидел в роскошной вчерашней самую обыкновенную и пустую, самую бесстрастную и холодную. Переигрывающую и неинтересную. Но ведь я смотрел теми же глазами… Ты меня понимаешь?

Она смотрела на меня с любопытством.

– Значит, с высоким каблуком и тонкие… Хм!

По ее голосу было слышно, что она что-то себе надумала. А затем она меня спросила:

– Почему ты их хотел? Это был инстинкт или мимолетное влечение? – ее интересовали почему-то эти вопросы.

– Почему я хотел переспать с красивыми женщинами? – уточнил я.

Она кивнула, продолжая пристально смотреть в мои глаза, я не отводил взгляд.

– А зачем вы краситесь, надеваете чулки, обуваетесь в красивые туфли? Надеваете самое роскошное платье, зажигаете свои глаза. Тратите полдня на то, чтобы сделать себе прическу, и еще несколько часов на маникюр. Зачем вы ухаживаете за собой?

– Чтобы выглядеть безупречно. Чтобы наслаждаться собой, – не задумываясь, ответила она.

– А разве ты не думаешь о том, что тебя будут хотеть? Что тобой станут упиваться, мысленно раздевая тебя догола и делая все, что прикажет им тело.

Она подумала.

– Любой женщине нужно внимание. И все наши беды – от его отсутствия. А быть чьим-то влечением, бурной фантазией и героиней неснятого кино – это, в первую очередь, чувствовать себя цветущей, пахучей и живой. Люди любят, когда наступает весна. Когда мне дарят внимание, я себя чувствую весной.

Она сделала паузу, а потом добавила:

– Я жду твоего ответа.

– Инстинкт, – сказал я. – Возможно, и молодость. Понимаешь, когда я смотрю на тебя, незнакомую и красивую – я не вижу весну. Я вижу перед собой книгу в красивой обложке, которую мне хочется немедленно открыть. Потрогать, вдохнуть листы, прочесть несколько страниц и понять, хочу ли я ее дальше читать. Я не ощущаю трепета крыльев порхающей бабочки, когда ты подходишь ко мне ближе, я вижу лишь изящную талию, которую хотелось бы обхватить руками и повалить на чистую простыню. Я вижу лишь волосы, которые могли бы просочиться сквозь пальцы, приятно щекоча мою ладонь. Я вижу губы, которые не произносили моего имени, глаза, которые не запомнили моего лица, ноздри, которые никогда не вдыхали моего запаха. Я вижу перед собой женщину, в которой я мог бы на время забыться, а потом и забыть. Я поглощаю твою красоту, когда смотрю на тебя, незнакомую и чужую. Я испытываю к тебе интерес, а спустя мгновение – влечение и пылкую страсть. Я хочу тебя своим телом – ты вызываешь у меня спонтанную жажду. Пробуждаешь сонные чувства. Но утолить тебя я могу любой другой прохожей.

– Спасибо за откровенность.

Ее благодарность была теплой и искренней.

– Мы говорили о том, как ты увидел стих, – напомнила мне.

– Да. Я приводил пример. Когда ты была в ванной, а я смотрел в окно. Жизнь в другом цвете… Но если ситуацию обставить по-другому, убрать тебя из ванной и заставить исчезнуть из моего дома, то в окно я стану смотреть совсем другими глазами. Я бы увидел дождь, под которым ты могла бы промокнуть, простудиться и заболеть. Пусть он и летний, но я знаю, что у тебя с собой нет зонта. Я бы посмотрел на продавца газет, который мог бы тебя увидеть, не догадываясь, кто ты для меня. Для него ты всего лишь очередная прохожая. Я бы смотрел на самолет, разрисовывающий белой краской небо, и думал бы, что ты летишь этим рейсом. Куда-то далеко, где не будет возможности послать от себя весть, напомнить, что ты жива и здорова. Что у тебя все прекрасно внутри. Я бы смотрел на эту железную птицу и думал, почему она оставила меня за этим окном, почему эти белые крылья я вижу с земли. Я бы смотрел на мотылька, который отчаянно бьется в стекло, и, наконец, впустил бы его внутрь. Я бы подумал, что красота должна быть в моем доме, а не за пределами его. Я бы понял, что красота должна быть во мне самом, я бы не стал больше искать ее в остальных. Я посмотрел бы на ту роковую, красивую женщину и подумал бы, что ее дома ждут. Что она войдет в свою квартиру, переоденется в снежный халат и станет рассказывать своему мужчине, как прошел ее день. Как болят ее ноги от каблуков, а может быть, и спина. Она попросит его сделать массаж, а он притронется к ней своими большими, сильными руками. Самыми желанными руками, а других ей не нужно. Она выглядит роскошно не для меня, нет. А для того, кто застегивает молнию сзади на ее безупречном малиновом платье.

Когда я закончил, она разглядывала меня, приоткрыв рот. Она меня внимательно слушала.

– Вот, как я увидел этот стих, глядя в окно.

Я хотел достать пачку сигарет из своего кармана. Но она притронулась к моей руке.

– Не кури. Не хочу сейчас дышать твоим дымом.

Этой ночью была гроза. Наша первая гроза. Мы лежали в постели с закрытым окном. Холодная ночь, если не учитывать температуру ее тела.

– Меня будут искать… – вдруг сказала она.

– Кто? – я гладил пальцами ее волосы.

– Мой отец, – ответила сразу она, а затем добавила: – Скорее всего, меня уже ищут.

– Пусть ищут, – спокойно сказал я. – Все равно не найдут.

Она была взволнована.

– У меня такое чувство, что меня уже нашли…

Гром ударил за окном, вздрогнули стены, такое ощущение, что постучались в стекло. Мы притаились.

– Это всего лишь гром, – успокоил я. – Чего ты боишься?

– Я не хочу возвращаться туда, где мне было плохо. Я с тобой забыла обо всем.

Мне было приятно слышать такие слова.

– Не открывай никому, если в дверь постучатся. Хорошо?

«Что за абсурд?» – подумал я.

– Хорошо. Не буду!

Мы потерялись во времени. В числах календаря, в бурлившей за окном жизни людей, до которых нам не было дела. Мы шторой прикрывали тот мир, в котором произошел антракт. Дни проходили сквозь нас. Мы разговаривали. Мы слушали. Мы целовались. Мы занимались любовью. Мы засыпали с открытыми глазами. Мы боялись проснуться одни, мы не сталкивались еще с одиночеством, но каждый из нас знал, что не проживет без другого и дня. Мы просыпались с улыбкой, разглядывая сонные лица. И так до бесконечности.

Я влюблялся в нее каждый день. А вслух произносил только: «Ты прекрасна». Я отнимал у нее полотенце, когда она выходила из ванной, и бросал его нам под ноги. Я обнимал ее голую, ее мурашки по коже, я щетиной терся о ее мягкую, молочную кожу. Она смотрела в мои глаза, повинуясь полностью мне, моим внезапным желаниям. Она делала все, о чем я ее безмолвно просил.

Я наблюдал за ней в те минуты, когда она на меня не смотрела, когда выходила из образа и становилась собой. Когда она садилась на подоконник и смотрела вниз. Как она подносила сигарету к губам, как делала тягу за тягой, как о чем-то задумывалась. Улетала. Как сигарета дотлевала в руке. Лишь бы жар не обжег ее пальцы. Лишь бы она меня не обожгла… Как улыбалась о чем-то своем, пристально смотря в какую-то точку. Как выходила из себя, когда я входил.

– О чем ты думаешь? – спросил ее я.

– Я думала о женщине в малиновом платье. И о тех руках, которые застегивают ей молнию.

* * *

Я не смирялся с ее странностями, я их принимал.

Я не смирялся с нею, нет, а просто обнимал ее такой, какая она есть. И всего-то…

Я научился жить с женщиной. Это не так, как пишут в романах. Например, я не знал, что длинные волосы у женщины – это не только редкая красота, касающаяся ее поясницы, ее женственность и шарм. Но и аккуратность – в самую первую очередь, с моей стороны. Ведь, когда она лежит рядом со мной, я должен обязательно помнить о том, что нужно убрать сначала ее волосы с подушки, а затем прилечь к ней ближе. Это со временем становится привычкой.

Я не знал, что если у нее плохое настроение, то следует немедленно ее обнять, выяснить, в чем же дело, а затем успокоить. У меня с этим совсем по-другому. Когда у меня паршиво на душе, я не люблю, когда меня об этом спрашивают, лезут мне в душу – такие моменты мне нужно всегда переболеть самому.

Я не знал, что если она никогда не просит меня о помощи, то всегда ждет, когда я сам предложу. «Не трогай, я сделаю сам!» – «Да я могу и сама…» Нет, не может! Точнее, ждет, когда я настою на своем. Ей важно чувствовать себя женщиной, а лошадью могу побыть и я. Кстати! Если не позволять ей поднимать ничего тяжелее букета роз, то в скором времени можно заметить, что плохое настроение у нее бывает реже, а улыбка на лице каждый день.

Я не знал и того, что женщина – это не только любовница, с которой можно разделить постель, ванну, кухонный стол. Но еще и друг, которого нужно внимательно слушать. Слышать, когда слушаешь, даже когда она говорит ни о чем. Женщина – не загадка, нет. И на каждый свой вопрос я могу получить ответ, если буду хоть немного внимательнее. Она всегда говорит, что ей нужно. Всегда! Странно, когда мужчины говорят, что не знают, чего хочет их женщина. Скорее всего, им не хочется этого знать.

Я не знал, что отношения – это не только я, но еще и «я» в квадрате. Каждый должен делать свой шаг, пока оба не столкнутся губами. Если ты стоишь на месте, а другой идет тебе все время навстречу, то, скорее всего, однажды ты останешься у него позади. Каждый делает свой шаг. Безногому не место на старте… А столкнуть в пропасть другого – это еще далеко не конец. Из любой ямы всегда можно выбраться, главное – не отвергнуть руку того, кто тебя туда толкнул. А вцепившись в нее, не ждать удобного момента, когда можно толкнуть в ответ. Делать «в ответ» и «взаимно» – это пить яд обоим из одного бокала. Даже когда другой знает о губительном свойстве. Нужно выливать из сосуда то, что убивает, а вместо него наливать то, что пьянит. Например, месть, которая – блюдо, и только в холодном виде, не дает ожидаемого эффекта, а всего лишь аффект. А нежность рук – от нее пьянеешь гораздо сильнее, чем от любого отменного вина. Нежность, как блюдо, советуют подавать «в ответ»! Но только в горячем виде.

Я не знал, что чувства находятся не внизу живота, а на кончиках пальцев, которыми ты прикасаешься к ней. И если арфа играет, значит, это твой инструмент. Ведь пальцы невозможно настроить. В тебе либо есть талант, либо его нет…

* * *

Я посмотрел на свои руки. Роза закурила. И запах табачного дыма ударил в мои ноздри. Я жадно вдохнул. А затем выдохнул. Юная особа, сидевшая слева от меня, что-то тихо про себя проговаривала. Я видел, как она пыталась меня о чем-то спросить, но не решалась. Как отводила свой пристальный взгляд, когда я поворачивал голову в ее сторону. Ей что-то нужно от меня. Мне нужно, чтобы она перестала на меня смотреть и покинула этот зал. Может быть, ей прямо сказать?

– Простите… – эти слова были адресованы мне.

Я попытался сделать вид, что не расслышал, я не смотрел в ее сторону, а только в окно перед собой. Но она не отступила.

– Простите меня за то, что вас отвлекла.

Эта тактичная юная леди все же добилась своего, и я повернул шею вправо.

– Не сочтите мои слова за наглость, но я бы хотела Вас попросить помочь мне.

Я поднял веки и посмотрел на нее с любопытством.

– Понимаете, я хочу поступить на театральный факультет, и сегодня у меня первый вступительный экзамен. Я репетировала целую ночь, а затем и утро. И сегодня весь день, вы, наверное, заметили. Через несколько часов у меня слушание, и мне бы хотелось, чтобы вы помогли мне зачитать этот текст и сказать, что я делаю не так.

«Сколько актрис не нуждаются в театре», – подумал я про себя и посмотрел через плечо на Розу. Не знаю, чем я могу помочь этой девушке, но я одобрительно кивнул головой, а затем она протянула мне лист.

– Вот ваши слова. Вы по тексту поймете, когда нужно вступать в диалог.

Один лист она оставила при себе. Я взглянул безо всякого любопытства.

– Начинайте, – сказала она.

– Хорошо.

Она собралась, сделав глубокий вдох, а затем медленный выдох. Девушка расправила плечи и посмотрела на меня с полной боевой готовностью. Я произнес:

– Опишите мне слепоту, не закрывая глаза.

Мне вдруг стало любопытно. Я перевел взгляд с листа на нее. Первое, что пришло мне в голову – это «тьма».

– Это свет, что отбрасывает тень, в которой я живу, – произнесла девушка. – Я не вижу света, хоть под ним и стою. Это постоянно смотреть на ночное небо, с которого кто-то собрал все звезды, луну у меня над головой и унес прочь. Это солнце, смотря на которое, я не щурю свои глаза, это отсутствие слез на ресницах. И полное отсутствие дождя. Это пустыня. Это постоянная жажда и сухость во рту. И когда есть вода – то ею не напиться. Это постоянное отсутствие сна – и глубокая уверенность в том, что все вокруг – сон. Это запах чайных роз, моих любимых цветов, которые я подношу к носу, чтобы вдохнуть, а точнее – отсутствие этого запаха…

Девушка держала ладонь на горле, а сама пристально смотрела на меня. Я отвел от нее взгляд. Мне вдруг стало не по себе. Я каждой клеткой спины почувствовал, как Роза смотрела на нас, отложив в сторону книгу. Она прислушивалась к тем словам, которые произносила эта юная особа.

– Это обрыв, в который я постоянно падаю. Это чувство падения, которое не вызывает у меня больше тошноты. Это радость, а вернее – черно-белые фотографии радости, которые не передают минувших цветов. Это мрак, который можно потрогать руками, он вполне осязаем: стулья, кровать, ручка двери, чашка, связка ключей, солнце… Да, солнце – это тоже мрак, но его можно потрогать, если оно больше не светит, если оно не печет. Люди… А точнее, призраки людей – их не видишь, не слышишь, но можешь потрогать. Это боль, такая резкая и внезапная боль – когда тебя в ответ кто-то трогает.

Девушка прикоснулась ко мне, я тут же убрал свою руку. Сердце выбивалось из груди, лицо наливалось кровью. Я не мог сдвинуться с места, мне хотелось встать. Такое ощущение, словно я присох к этому стулу. Роза подкурила новую сигарету и сделала громкий выдох.

– Это память, а вокруг – пустота. И ни единого звука. Это темная, холодная камера, в которой ты сидишь раздетым догола. Это птица, которая забралась к тебе в эту камеру и рядом сидит, цветная. Но так же, как и ты, не способна отсюда выбраться. И пока эта птица жива, ты еще дышишь…

Девушка глубоко задышала. Я сорвал все оковы с себя и резко встал из-за стола. Я не мог больше этого слышать. Кто она? И зачем говорит такие слова? Меня окутал неконтролируемый страх и, сколько бы я ни пытался взять себя в руки, у меня этого не получалось. Она внезапно продолжила свой монолог.

– Слепота – это привычка, такая же, как и другие. Рано или поздно ты и к ней привыкаешь. Спустя время ты надеваешь на себя теплый свитер, встаешь с холодного пола и садишься на стул. Понимаешь, что в этой комнате можно жить. Обставляешь ее своими вещами. И больше не ждешь, когда кто-то отодвинет снаружи засов и откроет перед тобой дверь. Птица со временем блекнет. Глаза привыкают ко тьме. А потом, в одно обыкновенное утро ты просыпаешься и замечаешь, что дверь открыта, и ты можешь выйти из комнаты. Но ты не выходишь! Ведь и здесь можно жить. Ведь отсутствие света – это такая же жизнь, как и любая другая, ненужная больше. Мы боимся ослепнуть, так как наши глаза не привыкли ко тьме. Мы боимся стать зрячими, так как наши глаза отвыкли от света.

Я еще несколько секунд не мог прийти в себя. То, что она сказала – это было… Вся жизнь пролетела перед моими глазами, вся жизнь пролетела мимо меня, я не жил, а только наблюдал за жизнью. Мои руки дрожали… Роза не издала больше ни звука, но мне показалось, что сигарета тлела в ее руке.

– Не приходите больше сюда, – сказал я спокойно, но так, чтобы не последовало возражений.

– Но…

Я взял себя в руки.

– Это плохое место. Оно не для вас. Убирайтесь отсюда поскорее! Там, за окном – солнце. Там люди, там жизнь. Там вкусный кофе. А это… Это такая комната, в которой люди слепнут.

Добавил я ее словами.

– Но ведь это – текст. Самый обыкновенный текст, и ничего больше. Я не понимаю того, что в нем написано. Я ведь актриса и не должна этого понимать. Понять его должны мои зрители. Эти слова написала моя мама. Она сказала, что если я произнесу эти слова, не вдумываясь в них, своим юношеским, хриплым голосом, то есть вероятность того, что на меня обратят внимание. Вот я и следовала ее совету.

Роза громко засмеялась, но это был не злой смех, нет. Мне показалось, что она смеялась над собой…

– Почему вы смеетесь? – девушка повернулась к ней. Я не стал оборачиваться к Розе.

– Да так… – ответила она. – Из вас получится хорошая актриса, если вы не будете понимать тех слов, которые произносите.

Меня несколько удивило то, что Роза вступила в этот диалог. До этого момента она всегда предпочитала оставаться в тени. И быть только сторонним наблюдателем.

– Спасибо, – благодарно произнесла девушка.

Затем наступила пауза. А спустя несколько секунд Роза добавила:

– Да, послушайте лучше этого хамоватого молодого человека. Уходите немедленно отсюда и забудьте дорогу обратно. Здесь делают плохой кофе!

Девушка перевела взгляд на меня, я одобрительно кивнул, соглашаясь с теми словами.

– Благодарю вас, – эти слова были адресованы мне. Она забрала свой листок у меня со стола, накинула на себя плащ и посмотрела мне в глаза.

– До свидания!

– Дарите вашей маме чайные розы, я думаю, она этого достойна. Прощайте!

Девушка кивнула и вышла из зала. Спустя несколько секунд дверь кофейни захлопнулась, и мы с Розой остались одни.

Через несколько минут Роза молча собралась и ушла следом. Я тем временем ушел в себя…

* * *

Мы снова проснулись в объятиях. Несколько секунд я молча смотрел на нее, она еще не проснулась, но я и не торопился ее будить. Я смотрел на нее, как на незнакомую, прекрасную гостью, которую я отвел в свою святыню, свою постель. Которую я раздел догола, которую я слушал, рядом с которой мне хотелось остановить время. У нас так мало времени… Я смотрел на нее, как на тайну, в которой была скрыта разгадка, и сколько бы я в нее ни вникал – я не мог ее найти. Чужая бархатная кожа, чужие темные глаза, волосы, чужой запах. Как чудесно, что мы пахнем по-своему, как прекрасно, что у нас разная кровь. Я смотрел на ее веки, ресницы и думал, что ей сейчас снится. Или же она проснулась и чувствует меня своей кожей, как я безмолвно смотрю на нее. Ее веки вздрогнули. Я закрыл глаза. Она все еще лежит неподвижно, может, она еще спит. Мне не хотелось, чтобы она увидела, как я на нее смотрю. Я открыл глаза.

– Доброе утро, – улыбнулась она.

– Доброе утро, – улыбнулся в ответ. – Давно ты не спишь?

– А ты как думаешь? – загадочно на меня посмотрела.

– Ты прекрасна.

– Спасибо, – она не отводила от меня взгляд.

– Я принесу кофе, – сказал я. Мне показалось, что она ждала поцелуя. Мне и самому захотелось ее поцеловать. Я наклонился.

– Нет, – прошептала она, а затем указательным пальцем отвела мои губы. – Ты забыл?

– Забыл.

Я встал с кровати и направился в ванную. Это только в романах женщину можно целовать с утра, а затем в порыве страсти заниматься с ней любовью. В реальной жизни нужно сначала почистить зубы, принять утренний душ и только после этого целовать ее губы. Это, как и многое другое, становится привычкой со временем. Она всегда повторяла, что изо рта должно вкусно пахнуть, чтобы получать удовольствие от поцелуя. Я ее поддерживал.

Приняв теплый душ, я пошел на кухню и заварил нам кофе.

– Пожалуйста, – поднес к ней поднос с чашкой.

– Спасибо, – поблагодарила она и сделала глоток кофе, а затем поставила чашку на место и направилась в ванную.

И только после этого я ее поцеловал.

Мы пили кофе, а затем я достал сигарету и подкурил ее прямо в постели.

– Будешь?

– Нет, спасибо, – отказалась она. – И тебе не советую курить натощак.

Я покачал головой.

– Пора бы нам бросить, – добавила она.

– Курить?

– Да хотя бы друг друга.

Она так легко произнесла эти слова, что я аж вскрикнул.

– Почему?

– А ты сам так не считаешь?

– Нет, – отрезал я.

– Лучше остаться в памяти хорошими любовниками, чем надоевшими плохими людьми.

Я в недоумении посмотрел на нее.

– Ты разве так не думаешь? Ведь расстаться на приятной ноте – это оставить в сердце музыку. Я бы хотела, чтобы ты звучал во мне, даже когда я не буду слышать твоего голоса.

– Значит, я тебе надоел?

Она коснулась меня рукой.

– Нет. Но ты мною пресытишься быстрее.

– С чего ты взяла? – я был в замешательстве. – Ты разве знаешь меня?

Она с легкой насмешкой сказала:

– А разве я других мужчин не знаю?

Меня охватила ярость. Я подкурил новую сигарету и сказал:

– Каких это мужчин ты знаешь?

Она спокойно ответила:

– Тех, в чьих руках вянут женщины. О, сколько я знаю примеров. Весь мир это знает, а ты нет?

– Послушай, что я тебе скажу. Мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как с тобой. И если мне нужно будет приковать тебя к кровати и закрыть в этой комнате, лишь бы ты от меня не сбежала, то знай, что я так и сделаю. Я буду тебя кормить с ложки, приносить тебе кофе в постель, чистить тебе зубы и даже мыть твои волосы в маленьком тазу. Но уйти я тебе не позволю. Так и знай.

Я сделал глубокую тягу.

– Но ведь этого мало, – мягко сказала она. – Мы забыли о времени, но время помнит о нас. Не успеешь и оглянуться, как во мне начнешь замечать недостатки, такие надоедливые темные пятна, и в таком количестве, что забудешь обо всех моих достоинствах. Я в твоих глазах стану обыкновенной, еще через время – уродливой, а на вкус – совершенно никакой, безвкусной. Тебя начнет раздражать мой голос, моя походка и все, что я буду при тебе делать. Ведь ты потеряешь ко мне интерес. Прежний пыл иссякнет, и ты, в конечном итоге, станешь пустым. Разве ты хочешь этого? Разве тебе не хотелось бы оставить меня недопитым напитком и весь мой привкус сохранить на нёбе. Вспоминать обо мне, как о прекрасном мгновении, которое, может быть, никогда больше и не повторится?

Она положила голову на мое плечо.

– Нет, – сказал твердо я.

Она как-то неестественно улыбнулась.

– Ну, тогда ты об этом пожалеешь.

И поцеловала меня в плечо.

Я часто вспоминаю ее слова: «Ты об этом пожалеешь». Кто знает, как бы все сложилось, если бы она в то утро ушла, не оставив ничего после себя, а только послевкусие. Я бы, наверное, никогда не узнал о том, что мое воспоминание о ней – это всего лишь память о человеке, которого в этом мире нет. Я бы переводил стрелки часов назад, возвращаясь в эту комнату, в нашу с ней постель, так и не узнав, что время стоит на месте. Я бы представлял себе, что она спустя время вышла замуж за какого-то богатого, прекрасного человека, который не чаял в ней души. И она в нем, а я… А я всего лишь на нёбе. Я бы представлял ее матерью чужих детей. В этом мире нет ничего прекраснее родных детей. Она бы никогда им не рассказала, как в один летний день, в июле, она сломала каблук. Да она бы, конечно, забыла… Я бы многое мог себе представить, если бы она в тот день из моей жизни исчезла. И со временем я бы о ней забыл. Но она осталась. И, как никогда, я готов был об этом пожалеть.

* * *

Следующий день. Я не знаю, насколько он следующий, но мне казалось, что Роза возвращается сюда уже больше месяца. Я всегда знал, почему у нее круги под глазами, почему часто она смотрит в одну точку перед собой, а именно – в мою спину. Почему она приносит изо дня в день с собой этот томик сонетов, почему заказывает кофе, который не доставляет ей удовольствия. Почему носит всегда длинный рукав. Почему она никого не желает видеть, но в глубине души так отчаянно ждет. Я все это знал и, как никто другой в этом мире, я ее понимал. В какой-то степени она была мне близка, хоть мы никогда не разговаривали с ней. Интересно, как бы она отреагировала, если бы я подошел к ней и сказал: «У вас дома намного вкуснее кофе, чем здесь. Зачем вы приходите каждый день в это место? Вы вянете, Роза, и я сожалею, что не в переносном смысле этого слова. Я знаю, отчего, но не совсем понимаю, зачем. Вы героиня, но в ваших жилах течет героин. Вы убийца! И ваша жизнь стоит не меньше, чем у остальных…» Она бы, конечно же, меня прогнала. Я не могу ее спасти. А напоминать человеку о его диагнозе, когда ты не в силах оказать ему помощь – это все равно, что смеяться над ним. Я мысленно оставил Розу в покое.

– Я ухожу на работу, – однажды утром заявил ей я.

– Куда? У тебя есть работа? – посмотрела на меня так, словно я сказал что-то нелепое. Вон выходящее.

– Ну, да, – спокойно ответил я, застегивая верхние пуговицы рубашки.

– И где же ты работаешь? – она пристально посмотрела в глаза и скрестила руки у себя на груди.

– Здесь недалеко. В двух кварталах от дома.

Я и не надеялся, что такой исчерпывающий ответ ее удовлетворит.

Она испытывающе на меня посмотрела.

– Я работаю продавцом в одном магазине.

– И что же ты продаешь? – улыбнулась она.

– Цветы.

Она достала из моей пачки сигарету и чиркнула кремнем.

– Очень романтичная профессия, особенно для мужчины.

Я подошел к ней ближе и взял пачку в руки, последовав ее примеру.

– Ничего романтичного нет, если учесть тот факт, что половина покупателей берет четное количество цветов. Иной раз я думаю, что смертность в этом городе куда выше влюбленности.

Она засмеялась.

– Ты серьезно?

Я сделал глубокую тягу.

– Нет, это я только что придумал, – и улыбнулся ей в ответ.

– А почему все это время ты не работал? – из нее вышел бы хороший следователь. Влюбленная женщина – лучший сыщик на свете.

– Я решил взять отпуск. Не хотелось тебя оставлять ни на минуту, не говоря уже о целом дне. Эти дни были лучшими в моей жизни, – сказал я тихо и искренне.

– А почему же сейчас оставляешь? – мое откровение пролетело мимо ушей.

– Видишь ли, будь моя воля – я до дряхлой старости провалялся бы с тобой в этой постели, но есть еще бытовой вопрос. Мы уже завтра начнем с тобой падать в обморок. Через неделю умрем от голода – это в лучшем случае, в худшем – через дня три.

Она снова улыбнулась.

– Вот, в чем дело. Да, весомый аргумент! Признаюсь, ты меня убедил…

Я затушил сигарету в пепельнице и поцеловал ее, а затем направился в кухню и принес ей кофе.

– Когда ты вернешься? – сделала маленький глоток.

– Вечером.

Она слегка загрустила, но спустя несколько секунд взяла себя в руки и довольно бодро сказала:

– Я тогда почитаю книги. Никогда не могла найти для них свободного времени, а теперь у меня его полно.

– Хорошо.

Наступила пауза. Она повернула голову к окну и о чем-то задумалась. Я все это время сидел напротив нее. А затем она вскочила и обняла мою шею обеими руками, словно маленькая.

– Слушай, может, черт с ней, с работой. Давай поедим твой фирменный суп. Признаюсь честно, он мне понравился.

Ее заявление мне польстило, но, тем не менее, я заглянул ей в глаза и сказал:

– Не беспокойся. Я не буду покидать тебя каждый день, а всего лишь три дня в неделю.

Мои слова ее не утешили.

– Я с ума сойду здесь одна. Останься… Прошу тебя!

Она еще никогда меня ни о чем не просила, и эти ее слова имели большой вес. Я бы все на свете отдал, чтобы остаться. Но я дал обещание, я не мог нарушить свое слово. Я молчал.

– Что это со мной? Конечно, иди. Я найду, чем себя занять.

Мне не понравилась ее интонация, но перечить ей я не стал.

– Я скоро вернусь, – поцеловал ее в губы.

Она встала с кровати и направилась в ванную, делая вид, что меня здесь нет.

Я последовал за ней. Дверь в ванную захлопнулась перед моим носом. Я взял связку ключей, обулся и накинул на себя длинный плащ. Нужно ее закрыть, а то вдруг она сбежит от меня?

– Только не вздумай меня запереть здесь, – донеслось из-за двери. «Неужели она читает мои мысли?» – пронеслось у меня в голове.

Я не решался выйти за порог, а между тем, оставалось мало времени. Мне следовало бы поспешить. Она, по всей видимости, заметила то, что я стою сейчас перед выбором, и добавила свое веское слово:

– Оставь дверь открытой. Ни одна птица не будет счастлива в клетке. Не повторяй ошибок других!

Я открыл дверь и попрощался. А затем тихо закрыл ее за собой. Достав из кармана ключи, я посмотрел на них, пощупал в руке, а затем положил обратно в карман. «Если я ее сейчас закрою, то сам загоню себя в клетку. И невольно стану ее рабом. Я не хочу быть зависимым. Нет, пусть она лучше уйдет из моей жизни сегодня, чем тогда, когда я не буду этого ждать. Нельзя лишать человека выбора, завязывая ему руки, нельзя ломать ее волю. Она не моя собственность». Я оставил дверь открытой и покинул ее.

Весь день меня тревожили мысли об ее уходе, весь день я себя отвлекал. Время тянулось бесконечно долго, там, в нашей спальне словно был другой механизм у часов. Один шаг – и утро менялось на вечер. Здесь, пройдя сотню шагов, замечаешь, что прошло всего несколько минут.

Наступил долгожданный, но волнующий вечер. Я вернулся домой и застыл перед дверью, не решаясь войти внутрь. Я повернул ручку и открыл дверь. Затем медленно и тихо зашел за порог. Прислушался. Ни единого звука, ни шороха. Поставил обувь у коврика, а сам направился в спальню. Как же я был счастлив в тот момент, даже не передать словами, у меня все затрепетало внутри, когда я увидел, что она сидит на моем подоконнике с книгой в руках.

– Здравствуй, – тихо сказал я с порога.

– Ты вернулся!

Она отложила книгу в сторону, а сама бросилась ко мне. В мои объятия… Я ее прижал со всей силы к груди.

– Ослабь немного, а то мне нечем дышать, – прошептала.

Я даже не почувствовал той силы.

– А ты знал, что Мишель был тайно влюблен в Марту? И его дружба с…

Я ее оборвал.

– Что? Ты прочла «Танцующих с тенью» за один день? – недоверчиво посмотрел на нее.

– Не за день, а за девять часов. Кстати, я даже представить себе не могла, что книги – это так увлекательно, я будто попала в другой мир и полностью ушла от реальности.

– Но… Там же не меньше четырехсот страниц.

– Четыреста девятнадцать, – поправила меня она.

– Ты умеешь читать? – само вырвалось у меня.

Она начала меня осматривать, а затем приложила теплую ладонь ко лбу.

– Ты там не перегрелся на солнце? Что-то ты бледный совсем.

По ее ответу я понял, что сказал глупость.

– У тебя есть еще такие же интересные книги, как эта?

– Конечно.

Я направился к окну и начал показывать ей произведения, которые заслуживали особого внимания. Она внимательно изучала обложки и складывала книги на подоконник.

– Спасибо, – поблагодарила она. – Как прошел твой день без меня?

– Бессмысленно, – признался ей я.

– Что это значит?

– А разве в этом слове есть другой смысл?

– Нет.

– Поцелуешь?

– Поцелую.

– Ну, здравствуй.

– Здравствуй. Не оставляй больше открытой дверь…

Мы занимались собой… Нашим чувствам мешала одежда, моему телу не хватало ее. Моим холодным губам не хватало ее шеи горячей. Им не хватало ее закрытых век, ее неровного дыхания, вдохов. Ее губам не хватало моих пальцев. Моим пальцам не хватало ее волос, ее подбородка и ниже, ее раскаленной груди. Моим глазам не хватало того состояния транса, в которое она так глубоко уходила, ныряла. Мне не хватало воды. Мне не хватало нескольких метров, шагов, чтобы дотронуться до неба. Она умела летать и постоянно касалась его. Я касался ее и становился все ближе. Она вздрагивала, а затем вздрагивал я…

Неописуемо небо на ощупь.

А если попробовать, то…

«Касаясь жизни другого – в ответ тебя касается Рай».

* * *

Я снова стоял у кровати Розы. Я снова вошел в ее жизнь без приглашения и стука. Я снова вошел без слов. Как посторонний зритель, наблюдая за сценой. Вряд ли актриса заметит его. Я вытащил иглу из руки и поднял Розу с пола, а затем аккуратно положил на кровать. «Дыши, Роза. Дыши!»

Она была без сознания. Уже в который раз. Я заварил себе кофе, в этом доме я был нередким гостем. Но она об этом не знала. Да ей и не следует этого знать. Я уже дописал свою книгу, а значит, остался всего лишь день. А, точнее, ночь. Переживи эту ночь, Роза, и завтра я войду в твою жизнь. Проснись этим утром, я никогда тебя об этом не просил. А сейчас я оставлю тебя одну.

«Спокойной ночи. До завтра! Мое имя Пьеро…»

Роза пришла, и, наверное, впервые за все это время я был по-настоящему этому рад. Я встал со своего места и повернулся к ней лицом. Мне хотелось, чтобы она увидела меня впервые в своей жизни. Я не намерен был больше прятать свой взгляд от нее.

– Позвольте…

– Да, присаживайтесь, – не отводя глаз от книги, ответила она.

Шекспир «Сонеты о любви». Красивая обложка. Громкое имя и… разбитое сердце женщины, дополняющие друг друга. Так могло показаться на первый взгляд.

– «В тоске не гаснет жар мятежный, горит за сенью гробовой, и к мертвой пламень безнадежный святее, чем любовь к живой…» Удивительно. Так точно и с чувством… Шекспир, – сказала она тому, кто знал этот стих наизусть.

– Нет. Это Байрон, – без всякого удивления произнес я. Откуда она могла его знать?

Роза склонила голову и, подкурив новую сигарету, продолжила увлеченно изучать страницы. Будто меня и не было вовсе.

– Уходите.

– Вы кого-то ждете. Кого-то, кто с опозданием на два месяца и шестьдесят две кружки выпитого кофе так и не соизволил опоздать.

Она подняла голову и посмотрела на меня так, будто я прочитал ее мысли.

– С чего вы это взяли? – в недоумении спросила она.

– Когда вы приходите и открываете книгу, вы кладете левую руку так, чтобы хорошо было видно время. Если присмотреться, то можно заметить, что смотрите вы вовсе не в книгу, а на свои часы. Создаете иллюзию отдыха, в то же время ограждаете себя от таких, как я.

– Но как… Как вы могли за мной наблюдать, если сидели все время спиной ко мне?

– Здесь нет ничего странного. С вашего столика, если смотреть в окно, видна улица. С моего – ваш столик. И получилось, что мы оба смотрели в окно. Вы – на прохожих, а я – на вас.

– Кого ждете вы? – с явным интересом спросила она.

Глава вторая «Роза»

Она больше не боялась оставаться одна, когда я уходил на работу. Я больше не боялся однажды вечером вернуться домой и обнаружить пустую спальню. Заправленную постель, которая пахла вчерашней ночью. Открытое окно, в которое можно было увидеть десяток прохожих и среди них ее не найти.

– Ты спишь? – спросила она.

– Нет.

Она лежала у меня на груди. Легкая, как перо…

– Сколько уже времени прошло?

– Ты о чем? – уточнил я.

– Я о себе. Сколько я уже здесь?

Трудно было сказать, сколько времени прошло с тех пор, как она вошла в мою жизнь. Было абсолютно двоякое чувство – прошла вечность или мгновение, в котором застыла вечность. Ничтожно мало и до краев много. А по календарю, наверное, прошел месяц.

– Месяц, – ответил я.

– Месяц… – повторила она. – Хм… Мне все время кажется, что мы с тобой встретились вчера. И весь наш месяц длиною в сегодня. Странно, что меня не ищут. Мне нравится здесь, у тебя. Я не вижу внешнего мира – той ежедневной суеты, пробок, пустых разговоров. Где день начинают, глядя в стекло автомобиля, так же и заканчивают. А многие ведь толпятся в метро… Я не вижу людей. Это необъяснимое чувство свободы, когда ты смотришь на них из окна четвертого этажа, когда ты не имеешь к ним никакого отношения – они не люди, а всего лишь актеры кино.

Ее слова были мне как никогда близки, я разделял каждое ее слово. Ведь именно так я и чувствовал мир из окна.

– Мы с тобой любовники, – продолжила она. – Ты любишь себя, я люблю себя. И только в постели мы любим друг друга. Мы изучаем языки, но не страны. Мы путешествуем в чужую плоть.

Она подняла голову и посмотрела мне в глаза.

– Я всего лишь твоя любовница, и я хочу, чтобы ты знал, что если тебе надоест мое тело, то ты можешь мое другим заменить. Нет, не перебивай! Ты не в долгу передо мной, у нас нет долга друг перед другом. Мы не связаны с тобой семейным узлом, обязательствами, обещаниями и клятвами. Наши руки не завязаны чувством вины. Ты не погубил мою молодость, я не погубила тебя в ответ. Мы чисты, ты и я, мы пустые страницы, на которые еще не пролиты чернила, которые еще не сожжены. На которых можно писать. Мы с тобой – всего лишь пролог, и к тому же написанный обыкновенным карандашом и нетвердой рукой. Мы не главы, даже не части. А уж тем более не стоит из нас делать постскриптум. Мы только любовники, и не более того. Не влюбляйся, не трать свои слова понапрасну. Настоящая глава еще впереди. Ты еще тысячу ночей один проснешься, и несколько тысяч не с теми уснешь. Мы с тобой голые, чистые книги разного количества листов. Опасно бывает открыть не ту книгу. Куда опаснее люди, которые привыкли дочитывать до конца. Даже тогда, когда автора понял. Даже тогда, когда стоило бы закрыть. Из-за ненависти к дочитанной книге не хватает сердцу любви, чтобы открыть другую. А ту, которая не подходит душе – оставить в покое. Чтобы однажды ее взяли нужные руки. Книгу. И поняли ее душу, а душа – есть язык!

Она секунду помолчала. Боже, я был влюблен в ее язык. А затем добавила:

– На каждого автора есть свой читатель. Не дочитывай меня до конца, если поймешь, что я не твой автор…

И замолчала.

В моей голове пронеслись те слова: «Оставь меня недопитым напитком», – так, наверное, говорят те, кто хотят, чтобы их выпили до дна.

Чем сильнее она меня отговаривала от себя, тем сильнее уговаривала. Я воспринимал ее слова именно так.

– Так странно. Ты говоришь метафорами сейчас. А ведь раньше ты не читала книги…

Я на миг подумал, что она уснула.

– Я не читала людей, так как боялась в них утонуть.

Наконец мы научились разговаривать на одном языке.

– А теперь не боишься?

– А теперь я тону.

* * *

Что такое влюбленность? Это когда в мире становится одним идиотом больше больше ярких цветов. Когда замечаешь добрых людей, когда сам становишься добрым. Когда каждое утро просыпаешься, и первая мысль, которая приходит в голову – что ты проснулся не зря. Как много людей просыпаются зря… Когда ты смотришь на тот необыкновенной красоты источник влюбленности, пытаешься понять его механизм, думаешь о его свойстве. Когда твоя жизнь принадлежит не тебе одному, но и человеку, с которым ты ее разделяешь. Отдаешь часть себя, а в ответ получаешь больше. Влюбленность – это когда душа наизнанку. Когда изучаешь свое тело, заново его открываешь. Когда знакомишься со своей природой. «Вот он – я. Обаятельный и чертовски красивый». Я начинаю видеть себя ее глазами. Воспринимать себя так, как она меня воспринимает. Я становлюсь отражением ее глаз.

Я – есть больше. Я – есть сильнее. Я – есть лучше.

Я – есть.

Меня не было никогда. Точнее, я всегда был, но не замечал своего присутствия. Своей важности. Своего значения. Меня никто никогда не открывал, я никогда не открывался рядом с кем-то. Я жил и раньше, но жил так, словно я пустое место. Пустой звук. У меня не было никогда голоса, а вернее – его никто никогда не слышал.

Я всегда был один из миллионов. Таких же серых. Никто! А теперь, когда я провожу указательным пальцем по ее сонному лицу, то понимаю, что я один.

У этого слова есть и синоним – «единственный».

* * *

В кофейню вошел Париж. Человек, который по подобию Бога создал себя сам. Бездушный инструмент – гильотина, который лишает арфу музыки. Который сам никогда не звучал. А только слушал…

Человек в перчатках, как всегда, заказал себе стакан воды. Как и всегда, он не снимает перчатки. Он никогда не оставляет следов.

– Благодарю, – сухо ответил Париж официанту. И мне показалось, что тот испытывает какую-то тревогу, подходя к нему. Я скажу, не напрасно. Мы всегда чувствуем людей, которые на нас не похожи. Мы, как зайцы, чувствуем запах зверей. Я давно уже нахожусь в волчьей шкуре, но даже я каждый раз вздрагиваю при виде волка.

Дверь открылась, в кофейню вошла Роза. Она даже не взглянула на человека, который, не моргнув глазом, мог бы ее удушить. Она, как женщина, наверное, не почувствовала опасности. В любом случае, ей ничего не грозит.

Она заметила у себя на столике книгу, которую я для нее оставил открытой. Роза не знала, читая незнакомые строки, что в этой книге вся моя жизнь.

«Мы с тобой любовники», – повторяла она. А я думал о том, как небрежно звучит это слово. «Любившие, опьяненные, сумасшедшие, чувствующие, касающиеся, одурманенные, окрыленные…» и еще с десяток синонимов я мог подобрать к этому слову. Но она предпочитала – «любовники».

Возможно, она хотела быть больше, чем…

– Я нахожу твои волосы по всей квартире. Даже в тарелке с супом, уже в который раз я достаю твой темный волос.

Она улыбнулась.

– Наверное, было бы хуже, если бы ты их не находил. А супу это придает некой пикантности. Ты не находишь?

Я улыбнулся в ответ. Не знаю, о какой пикантности идет речь, но ее волосы я вытаскиваю из тарелки и кладу на скатерть.

– Может быть, что-то еще? – посмотрела на меня вопросительным взглядом.

– Ты прекрасна, – это слово было самым надежным оружием, после него она всегда готова была сдаться мне в плен.

– Спасибо. А ты бы не хотел, чтобы я подстригла волосы? Мне кажется, это бы меня освежило. Ты так не считаешь? – намотала локон на палец.

– Нет. Ты что! Твоя коса – это твое достоинство, твое преимущество, это – вся ты. Я даже представить себе не могу тебя другой. Это твоя женственность, твоя сексуальность, твой шарм.

Мне показалось, что ее удовлетворили мои слова, и она отбросила эту глупую затею.

– Значит, без волос я буду не та?

О, как я боялся этого вопроса. Вот в этом вся женщина. Ей нужно всегда докопаться до той истины, которую она придумала себе сама. По ее мнению, каждое мое слово несет в себе двойной смысл, и она, как девушка образованная, неглупая, обязана найти этот смысл и мне его озвучить. Мои слова всегда несут двойную мораль, и ее немедленно нужно отыскать.

– Да, именно так, – сказал я спокойно, но с каплей снисходительности в голосе.

– Выходит, если бы я остригла свои волосы, то в твоих глазах утратила бы свою женственность и красоту, верно?

Я покачал головой, но ее было уже не остановить.

– Ты бы потерял ко мне весь интерес… Получается, что тебе важна не я, не то, что у меня внутри, а всего лишь мои волосы?

Я уже не раз сталкивался с подобным перевиранием толкованием моих слов. И я решил, вместо оправдывания, на этот раз сменить свою тактику.

– А почему ты так боишься, что я потеряю к тебе интерес, позволь мне спросить? Разве на мне мир клином сошелся? Разве я единственный такой неповторимый любовник на всем белом свете?

Я внимательно проследил за ее реакцией. Да, я попал в яблочко. Она не была готова к такому вопросу. Я ее полностью обезоружил на этот раз.

– Но…

Я тут же пошел в наступление.

– Значит, потеряв меня, ты потеряешь все? Верно я понял?

Она отрицательно покачала головой.

– А что тогда? – уточнил я.

Она посмотрела на меня невинным, детским взглядом. Этот взгляд она «надевала» каждый раз перед тем, как проиграть свой бой.

– Понимаешь… – начала тревожно она. – Я стала понимать стихи.

С ее уст слетели поистине сильные слова. Я бы даже сказал – смелые.

– Расскажи мне об этом, – с неподдельным любопытством сказал я.

– Вчера я открыла одну из тех книг, что ты мне советовал. Это были стихи Байрона. А внутри я обнаружила оставленную тобой закладку на одной из страниц. И тот стих, который ты мне читал…

Она сделала секундную паузу.

– Я еще раз беглым взглядом его прочла и вдруг осознала, что он мне знаком. Нет, я никогда не читала его раньше. Просто те слова, те люди… Я внезапно осознала, что автор написал о нас. Я начала листать книгу дальше, и там, на следующей странице, я снова увидела нас. Практически в каждом стихе я нашла отголоски нашей с тобой жизни. Помнишь, я у тебя спрашивала: «Чего в моей душе нет такого, что есть в душе Шекспира?»

Я кивнул.

– Помню.

– Так вот. Моя душа тогда не знала прикосновений. Не пальцев, а чужой души. Немногие, кажется мне, касались этого автора. А он в ответ касался всего мира. И меня коснулся твоими руками… – она с такой любовью, с такой страстью произносила эти слова, словно ею овладело какое-то неведомое чувство. Мне вдруг послышался шелест павшей листвы. Странно, что такое послышалось среди лета.

– А знаешь теперь, чего у Шекспира нет такого, что есть во мне?

Я отрицательно покачал головой.

– Нет.

Она была увлечена своим рассказом. Ее глаза горели.

– У него нет пальцев. У него нет ног. У него нет губ. Он только ветер, который может мне рассказать о тебе. И тебе обо мне. Источник – я, а он всего лишь переводчик моих слов, моих чувств, моей души. Нам нужно, чтобы нас понимали! Люди пронесли его сквозь века. Люди пронесли свои чувства сквозь время. Он – не чувство, а всего лишь ветер, навевающий чувства в сторону тех, кто в себе их хранит. Кто их испытал! Он – аромат, который может вдохнуть только тот, кто уже однажды вдыхал. Он больше не яд. Яд – это я. Яд – это ты. И каждый, кто находит себя в его строках. Если ты внимательно книгу прочтешь, то заметишь, что он в каждом своем стихотворении повторяет одни и те же слова. Это так очевидно и бросается все время в глаза. Если пересказать их своим языком, то эти слова прозвучат так: «Что для одного исцеляющая вода – то для другого губительный яд. Один и тот же напиток имеет разные свойства. Все зависит от того, кто его выпил». Вот, как я поняла его стихи. А он – всего лишь ветер, который может мне рассказать о тебе. Но никогда не станет тобой.

Был ли я удивлен ее словами? Нет, я был ими потрясен. Как точно она смогла описать то, для чего я сам не мог подобрать нужных слов. Она была самым интересным человеком в моей жизни. Ни одна прочитанная мною книга никогда не оставляла подобного послевкусия. «Спасибо», – мысленно поблагодарил ее я.

– Но ведь ты читала Байрона…

Она посмотрела мне в глаза, словно в ее зрачках я должен был увидеть ответ на свой вопрос.

– Ты разве не понял?

Я покачал головой.

– Стихи одинаковы. Что у Байрона, что у Шекспира, что у всех остальных. Разный язык только. А мы – те же.

Конечно же, я понял, но мне хотелось услышать от нее. Это не было для меня великим открытием, но из ее уст даже сущий пустяк казался значимым.

* * *

– Пьеро…

– Что, простите?

Роза была полностью увлечена моей книгой.

– Так зовут автора этого произведения, – уточнил я.

– Пьеро… Я никогда не слышала о нем.

Конечно же, вы никогда не слышали обо мне. Так странно, что о многих людях начинают слышать только после их смерти.

– Где я могу купить эту книгу? – спросила Роза. Женщин всегда интересуют практические вопросы.

– Нигде. Я обошел много книжных и ни в одном не нашел эту книгу.

«Откуда ей там взяться?» – подумал про себя я.

Я наблюдал за тем, как она вдохновенно читает. Нам доставляют особую радость те книги, в которых мы находим ответы. Что интересного для себя нашла в этой книге Роза? Каков был ее вопрос?

Однажды ночью я услышал ее шепот. Она сказала:

– Больше всего на свете я боюсь осознать, что человек, рядом с которым я чувствую себя несчастной, – счастлив рядом со мной.

Она перевернула те сказанные ранее слова с точностью до наоборот. У меня внутри все оборвалось.

«Что это значит?» – я задал себе вопрос.

Больше она ничего не сказала, но все это время я не мог нормально уснуть.

Поутру, как и всегда, я заварил нам кофе. Почистил зубы и поцеловал ее. Но что-то было не так. Этот поцелуй – не настоящий, а только для вида. Она меня отторгала всем своим телом, она запрещала себя любить…

– Что произошло? – встревоженно спросил я.

– Ничего. А разве что-то должно произойти?

Я сделал глоток кофе и подкурил сигарету.

– Мне показалось, что ты меня отвергаешь…

– Разве? – удивилась она.

– Я не хочу с тобой играть, – серьезным тоном сказал я. – Если тебе есть, что мне сказать, то говори прямо!

– Мне нечего тебе сказать, – спокойно ответила она.

– Так, стало быть, нечего?

– Нечего, – повторила она, качая головой.

– Хорошо.

Я потушил сигарету в пепельнице и приблизился к ней, чтобы поцеловать. Она отвернула голову в сторону.

– Черт, – вскочил я. – С тобой можно нормально поговорить?

Я чувствовал, как в жилах закипала кровь. Мне вдруг захотелось выплеснуть всю свою энергию.

– Садись и нормально разговаривай, – произнесла она эти слова так, словно подрабатывала врачом в психиатрической клинике. От такой интонации веяло многолетней практикой.

Я осторожно присел.

– Значит, тебя что-то беспокоит?

«Меня?» Я хотел ее перебить, но она не дала этого сделать, схватив меня за руку.

– Послушай! Расслабь руки и разожми кулаки. Этим ты ничего не добьешься, поверь мне.

Я расслабил.

– Хорошо. Так лучше, – сказала она и принялась массировать мне ладони. Ее глаза смотрели прямо в мои. В них горел такой огонек, будто она что-то задумала.

– Значит, тебя тревожит мое состояние?

Не люблю я, когда со мной разговаривают, как с душевнобольным, но, тем не менее, я согласился.

– Что ты сейчас чувствуешь? – она проникала в меня своими глазами.

– Гнев, ярость, эмоции… – сказал я, что думаю.

Она нежно коснулась моей шеи рукой, а затем поднесла свои губы к моим.

– Направь этот гнев в меня. Нет, не бей! Ощути сейчас всю энергию, которая в тебе накопилась. Сожми мою руку. Можешь сильнее! Повали меня на простыню и сражайся со мной…

Это был вызов. Такой страстный и необыкновенный вызов. Я сжал ее руку, а затем наклонился к шее. Вдохнул ее волосы. Опьянел. Онемел. Ожил… Я провел пальцами по груди. Я почувствовал импульс. Толчок. Напряжение. Я ударил ее своим током, я опьянил ее бесконечным желанием, ее губы – вино. Ее глаза – это дно, это еще глубже. Темнее. Губительнее. Чем сильнее я в ней был, тем сильнее мне хотелось еще. Чувственнее. Я слышал удары в груди. У нее. У меня. Я чувствовал ее сжатые ноги. Я слушал язык ее тела. И он привел меня к ней. Удар… Ток по спине. Горло в огне. Слабость. Я, побежденный, упал рядом с ней. Задыхался.

Мы лежали минуты три молча, пока не восстановилось мое дыхание. Мне показалось, что она только этого и ждала.

– Почему ты не чувствуешь моей грусти? – произнесла она как-то отстраненно, словно ничего и не было мгновением ранее.

– А как мне почувствовать твою грусть?

Она смотрела в потолок, а я на ее профиль.

– Ты же как-то смог ощутить мою тревогу…

– Здесь не было ничего сложного. Ты всем своим телом говорила: «Не прикасайся ко мне, оставь меня в покое».

– Так почему не оставил?

– Мне показалось, что так будет неправильно.

Минуту мы молчали. Она дважды пыталась что-то сказать, но каждый раз проглатывала слово. Спустя минуты две она все-таки решилась.

– Понимаешь, иногда, когда ты меня касаешься пальцами, у меня такое ощущение, что твои руки обладают какой-то божественной силой. Не могу объяснить свои ощущения, но такое чувство, словно твои ладони – целебные. Исцеляющие. Мне нравится твоя энергетика, твой голос, твои слова, твои глаза, твой запах, руки… Это все мое. Все нужное! Но мне постоянно кажется, что ты можешь больше. Можешь сильнее.

– Я тебя не совсем понимаю… – честно признался я.

– А меня и не нужно понимать, меня нужно любить. Ты трахаешь меня, но не любишь.

Это были самые отвратительные слова, произнесенные ею. Мне стало неловко и не по себе.

– Что тебя так смутило? – словно прочитала мои мысли, ведь она в тот момент не смотрела на меня, только в белый потолок над головой. – Сами слова или то, что они имеют к тебе отношение?

– И первое, и второе, – в своем голосе я заметил нотку грубости.

– Я повторю их еще раз…

Но я ее перебил:

– Нет, не надо. Ты пачкаешь нашу простыню. От этого слова исходит вонь!

– Вонь обычно исходит от поступков, а не от слов. Слова не пахнут.

– Еще как пахнут, – категорично сказал я.

– И чем же они могут пахнуть: правдой или ложью?

Я ничего не ответил. Мне было непонятно, почему она так сказала. Чего она хотела добиться своими словами.

– Знаешь, чем отличается секс от любви?

– Знаю, – она испытала мимолетное удивление, я заметил это.

– Так скажи мне.

– Секс – это жажда удовлетворить свое тело. Любовь – это жажда удовлетворить душу.

Она повернулась ко мне и сказала:

– Так почему же ты в последнее время удовлетворяешь мной свое тело?

Я решил пойти в наступление, озвучив ее собственные слова.

– Ты ведь любовница… – сказал шепотом я.

Ее ответ заставил меня вздрогнуть.

– А ты ведь пьяница, если пьешь.

Мы молчали несколько секунд, смотря друг другу в глаза. Я не в силах был отвести свой взгляд, будто находился под каким-то гипнозом. Как и она.

– Хочешь быть моей женой? – эти слова пришли ко мне неожиданно, я и сам удивился от того, что их произнес. Они были явной ошибкой, но навеяны каким-то странным чувством к ней.

– Нет, – ответила мягко она. – Я не хочу потерять половину себя. Половину того слова, в котором моё предназначение, – она внезапно перевела свой взгляд на стену, что была позади меня, а затем добавила: – Не хочу потерять и половину тебя или всего. И половину того слова, которым тебя окрестила природа.

Мой голос заметно задрожал. Нет, не от ее отказа, а от того чувства – быть отвергнутым. Она уточнила, что не совсем отвергла меня, но на душе остался осадок.

– Не сейчас. Может быть, позже ты повторишь эти слова еще раз, и тогда я взгляну на нас по-другому и скажу тебе свой ответ. Но только не сегодня.

Она закончила. Больше я эти слова не повторял. И я осознал спустя некоторое время, что «не сегодня» – это значит «никогда». Я до сих пор не могу понять, почему она сказала именно так. Возможно, она так почувствовала. Да, несомненно, она чувствовала больше, чем я. Но ее непростительной ошибкой было думать, что у нас жизнь впереди.

* * *

Я много думал о том, что лучше – жить с умной женщиной или с глупой. И решил оставить это бессмысленное занятие, так как даже представления не имел, каково это – жить с глупой.

Я не любил уходить на работу, оставлять ее в квартире одну. Даже прощание на короткое время имело свой привкус. Губы не умеют лгать. Я только что хотел перечеркнуть свое предложение, так как до меня дошло, что поцелуи не умеют лгать. Но как можно перечеркнуть ее губы, когда они святее всех слов, моих и ее, вместе взятых. Люди умеют лгать словами, люди любят губами. Люди губят губами. И нет ничего прекраснее губ. Ничего! Губы имеют память. Но не хранят память обид. Глаза могут ненавидеть. Сердце – болеть. Обиды живут в солнечном сплетении. Но губы помнят тепло. Губы помнят радость. Губы помнят другие губы. На губах нет разлуки. Разлука в душе. Разлука в горле. Разлука в глазах. А разлучившиеся остаются на губах. И в очередной раз, когда мне предстояло ее ненадолго покинуть, я трогал не сердце, а губы. Этим жестом я говорил, что храню ее вкус.

Это было больше, чем сказать: «Я вернусь».

– Ты не пришел, – сказала мне Роза, отводя глаза в сторону.

Я не пришел. А знаешь ли ты, кто я такой? И хотела бы ты меня знать, если бы узнала всю правду? Я единственный человек в этом мире, который мог бы тебя спасти. И я единственный человек, который не смог бы спасти себя. Люди протягивают руку другим, когда им самим не хватает руки. Они готовы поддержать другого, когда им самим необходима поддержка.

Я хотел ее взять за руку.

– Не смей ко мне больше прикасаться, – сказала.

О, да, Роза. Я больше к тебе не прикоснусь. Ты даже представить себе не можешь, что значит – касаться чужого. Тебе никогда не засовывали иглы под ноготь?

– Кто ты? – в ее глазах я увидел страх.

Не стоит меня бояться. Я не причиню тебе боли. Я много боли другим причинил.

– Ты мне был нужен, как никогда, черт бы тебя побрал! Ты даже не опоздал, хотя раньше и дня не проходило, чтобы ты не появился здесь… Я даже имени твоего не знаю, – Роза смотрела мне прямо в глаза.

Ты знаешь мое имя, но не знаешь, что оно принадлежит мне.

Я смотрел на Розу, а она растворялась передо мной. Ее лицо стало смутным, размытым. А затем я увидел другое лицо. Самое прекрасное в мире! Ли… Я помню, что клялся! Как ты здесь оказалась? Я не верил своим глазам. Ты фантом или же настоящая?

Я не смог с собой совладать и прикоснулся к ее волосам. Да, это ее волосы. Сердце забилось в груди. Ты живая…

Я гладил ее бесконечно нежное лицо, а затем поцеловал ее губы. Я закрыл глаза. Эти губы были самыми сладкими в мире. Я не целовал ее так долго, что забыл ее вкус. Я вспоминал ее губами, своими дрожащими пальцами, я вдруг почувствовал, что умею дышать. Я открыл глаза, а передо мной была Роза. «Боже!» – чуть было не вскрикнул я. Почва ушла из-под ног. Я провалился на самое дно. В самую глубокую пропасть. Я достал головой до самого ада. Я обжег свое лицо, свои руки и тело. Это был нечеловеческой муки ожог. Шрамы красят лицо только тех, у кого душа не горела. Я бы предпочел в ту минуту носить на лице шрам.

– Я хочу еще, – не открывая глаз и прикусив верхнюю губу, прошептала мне чужая женщина.

«Господи, что же я наделал», – я закрыл свое лицо руками.

* * *

«Она читала мои книги, а я читал ее. Изучал ее почерк, жанр, перелистывал страницу за страницей, наслаждаясь великолепным языком, изгибом, поистине красивой обложкой. Удивительным и местами непонятным содержанием. Я знал, что она имеет разгадку, но, как и прежде, мне не хотелось раскрывать ее тайну. Эту книгу мог написать только необычайной души человек, и мне иногда безумно хотелось взглянуть на ее Автора.

– Я бы хотела отвести тебя в одно место, – вдруг сказала она в тот момент, когда я подсматривал за ней из-за двери. Она смотрела в книгу, а обращалась ко мне.

– Куда? – поинтересовался я.

– Здесь недалеко, в нескольких кварталах от твоего дома. – Она, наконец, закрыла книгу и слезла с подоконника.

– Что это за место?

– Кофейня. Там делают самый вкусный кофе в городе. А, может быть, и в мире.

– Правда? – улыбнулся я.

– Правда. Пойдем?

– С радостью, – довольным тоном ответил я.

Нам давно уже пора было сменить обстановку, подышать свежим воздухом, посмотреть на людей, на окружающий мир, как впервые. В квартире становилось тошно.

В тот момент я не знал, что то место, в которое она меня отведет, со временем станет пристанью потопленных кораблей. Местом трагедии, комедии – залом театра. Я даже не догадывался, что там впервые я встречу ее убийцу. Что там встречу Розу, а спустя два месяца оставлю на ее столике книгу о нас. Я не знал и того, что проведу в этой кофейне последние минуты своей жизни рядом с убийцей. Я не знал, что оставлю револьвер на его столе, а сам повернусь к нему затылком. Как странно, самые главные события жизни происходят внезапно, самым случайным образом. Никогда не узнаешь, за каким поворотом ты встретишь свою судьбу.

Мы стояли у входа в странное место. Почему я назвал его странным? Да хотя бы потому, что не было привычной вывески «Кофейня», как в остальных заведениях. Была маленькая табличка на двери, на ней было написано «Кофе». Если бы я проходил мимо, то ни за что бы не обратил внимания на нее. Собственно, я много раз проходил мимо этого места, но даже не догадывался, что там внутри кофейня.

Мы вошли внутрь. Это было темное помещение, я бы даже сказал – мрачное. Несмотря на наличие двух окон, в первом зале и во втором, у меня постоянно было такое чувство, что солнце обходит это место стороной. Хотя на улице в тот момент была ясная, солнечная погода. Внутри стоял запах. Нет, не кофе, как должно было бы показаться на первый взгляд. Пахло сыростью, плесенью, как в каком-то подвале. Возможно еще, не было аромата кофе, так как мы были единственными гостями сегодня. Хотя я был больше склонен думать – что на этой неделе. Ни одной живой души, если не брать худого, бледного официанта в расчет. На его лице застыла приветливая улыбка. Не могу понять, что она нашла в этом месте…

– Добрый день, – сказал, улыбаясь, наш покорный слуга. Странный тип, он мне не понравился сразу.

– Добрый день, – ответила любезно она.

Он проводил нас за столик в конце зала. Как я понял позже, это было ее любимое место.

– Как обычно, только два. Благодарю! – официант услужливо поклонился и удалился из зала.

Она посмотрела на меня вопросительным взглядом.

– Ну?

– Что? – не понял я.

– Как тебе это место?

Я немного замялся. Мне не хотелось ее обидеть.

– Ну… в общем… Как бы сказать…

– Неромантичное? – уточнила она.

– Не то слово, – подтвердил я. – Как внутри гроба с закрытой крышкой сверху и с музыкой, – пошутил я.

– Более точного описания я бы не смогла подобрать, – улыбнулась мне в ответ.

– Вся надежда на кофе, – добавил я.

Официант, словно услышав мои молитвы, подошел к нам с подносом и поставил на стол две чашки кофе.

– Благодарю, – ответил довольно я.

Она посмотрела на меня, а затем спросила:

– А у тебя нет любимого места?

– Есть, – я сделал глоток. «Ну, и гадость, – прокомментировал мысленно я. – Как это пойло можно употреблять внутрь?» Я пил этот кофе, наверное, с таким же выражением лица, с каким она ела мой суп в самый первый день.

– Не понравился? – увидев мое кислое лицо, спросила она. А затем добавила: – Какое у тебя любимое место?

Я отрицательно покачал головой, дав понять, что кофе пришелся мне не по вкусу. Хотел бы я взглянуть на того человека, кто выпьет его с улыбкой на лице. В этот момент она улыбнулась.

– Мое любимое место незаконно стало твоим. Ты, кстати, с недавних пор приватизировала его.

– Ах, да. Как же я не подумала сразу. Подоконник!

– Точно, – подтвердил я.

Мы несколько секунд смотрели друг другу в глаза. Я ждал ее вопроса, а она моего. Я спросил первым.

– Почему ты выбрала именно это место? – она будто только и ждала этого вопроса.

– Я попала сюда совершенно случайно.

– Да, я это заметил. Ведь попросту невозможно в это место намеренно зайти.

Она кивнула, разделяя мое мнение.

– Это место – единственное во всем городе, где я могла бы побыть наедине с собой. Тебе, наверное, знакомо то чувство, когда хочется сбежать от всего мира и провести некоторое время с собой.

«Еще бы не знакомо. Я всю свою жизнь проводил наедине с собой».

– Эта кофейня стала для меня убежищем. Здесь меня никто не смог бы найти. И это давало мне ощущение полной свободы. Независимости. Я тебе говорила о своем отце…

– Я помню, – судя по ее рассказу, это был бесчувственный тиран. И она каждый день подвергалась его тирании. Я улыбнулся. Мне было сложно представить, что хоть один человек на этом свете смог бы заставить ее делать то, что ей было не по душе.

– Я приходила сюда каждый день. Заказывала себе чашку кофе и сидела в полном одиночестве. В полном душевном равновесии. Я заходила в этот зал, а все свои проблемы оставляла на улице. Здесь я пила этот кофе и чувствовала себя счастливой.

Я ее понимал и внимательно слушал ее рассказ. Женщины особо ценят, когда их внимательно слушают.

– Я привела тебя в это место, так как всегда мечтала его разделить с тем человеком, с которым я буду чувствовать себя счастливой. Мне хотелось поделиться с тобой.

Она поставила передо мной свою чашку.

– Попробуй его.

Я внимательно на нее посмотрел, а затем осторожно сделал глоток. У нее был кофе вкуснее. Почему?

– Чувствуешь разницу? – спросила она.

– Да.

Намного вкуснее пить кофе из одной чашки. В него добавлен особый ингредиент – привкус губ».

* * *

Мы никогда не пили с Розой из одной чашки. В ее кофе этот ингредиент явно отсутствовал. Роза была чужая, абсолютно не моя, неприкасаемая. И больше всего на свете я боялся, что у нее ко мне могут появиться чувства.

Как она попала в это место? Как она его нашла? Я не решился у нее об этом спросить, меня в тот момент интересовало другое.

– Как тебе эта книга?

Роза перевела взгляд на меня, а затем подкурила свою сигарету.

– Эта книга моя, – сказала она пронзительно точно.

Эти же слова она не услышит из моих уст.

– Что это значит? – спросил я.

– Есть такое выражение – «Некоторые книги приходят к нам вовремя». Эта книга пришла ко мне с небольшим опозданием, но от этого стала еще более ценной.

Роза вновь погрузилась в книгу.

– Что сейчас происходит там? – мне хотелось точно знать, в каком она месте.

Она зачитала вслух одно предложение.

– Однажды утром я проснулся и понял, что я к ней остыл…

«Однажды утром я проснулся и понял, что я к ней остыл. Она спала, уткнувшись носом в мою подушку. Я любил ее запах, и на минуту подумал, что просто простыл. Я не чувствовал больше ее. Словно кто-то за ночь собрал всю сладость, нектар (цветы не вечны, вечен мед), вдохнул всю ее без остатка, опустошил и поставил обратно в вазу (в нашу постель). Я смотрел на нее, пустую. И если раньше я не чаял в ней души, то сейчас я не чаял себя в ее душе.

Я осторожно провел пальцем по ее плечу, мне не хотелось ее будить, а только потрогать. Мне нужно было вспомнить ее, нет ничего долгосрочного (в эту минуту я знал), но не имеет срока только память касаний. Притронулся. Что я почувствовал? Совсем ничего. Только холод, сквозняк. Я аккуратно встал и закрыл окно. Притронулся еще раз. Почувствовал жар ее тела. Но не вспомнил себя. Днем ранее, когда испытывал голод и неутолимую жажду. Когда чувствовал, что невозможно насытиться тем, что так пронзительно-сладко. Я готов был поклясться еще вчера, что никогда не смогу насытиться ею. Пресытиться и испытать тошноту. Видимо, я слишком глубоко нырял…

Я наклонился к ее лицу, мои руки дрожали под тяжестью тела. Я вспомнил, как однажды стоял перед ней и всем телом дрожал, когда впервые попробовал ее губы. Люди лгут, тело – нет. Я никогда ей не лгал. Ведь лгать – значит бояться. Я никогда не испытывал страх перед ней, робость – да. Когда нами владеют, мы робкие. А впервые мною овладел страх только сейчас, в шесть тридцать утра. Когда поцеловал ее в губы и понял, что не чувствую ничего. Она дышит, она живая, она красивая. Самая прелестная из всех женщин, которых я когда-либо встречал или встречу. Но вряд ли я готов был смириться с ее красотой, любоваться ее оболочкой и при всем этом не смириться с собой. Выдохшееся вино, даже если его перелить в красивую бутылку – это по-прежнему выдохшееся вино. Оно не пьянит, оно безвкусно, оно неприятно. Я смотрел на женщину, ради которой готов был еще вчера умереть… Да я и сейчас готов, если честно. Но теперь я задал себе другой вопрос: «Готов ли я ради нее жить?»

– Нет, не готов, – моими губами ответил другой человек. Мой голос, мои слова, но жестокость чужая…

Она проснулась в восемь утра. Я сидел на краю кровати, повернувшись к ней спиной. Я не чувствовал времени, хотя знал, что прошло достаточно много с тех пор, как я сел. Мне хотелось закурить, но я не курил, ведь она бы проснулась раньше от табачного дыма.

– Доброе утро, – донеслось из-за спины.

– Доброе утро, – я повернулся к ней лицом.

– Давно ты проснулся? – она смотрела на меня сонными глазами.

– Давно.

– Что с тобой? – внезапно спросила она.

Я почувствовал леденящий холод.

– Ничего, – ответил ей я.

– Сядь ко мне ближе, – она привстала на колени.

Я приблизился к ней. Она потрогала мой лоб, а затем его поцеловала.

– Температуры нет. Но ты бледный, и у тебя изможденное лицо. Ты заболел?

Я отрицательно покачал головой. Затем ушел на кухню и заварил ей кофе. Я о нем совсем забыл. Когда вернулся в спальню, то поставил поднос у ее ног, как всегда.

– Ты забыл? – вдруг спросила она.

– О кофе?

– Обо мне. Ты не поцеловал меня.

В это утро я обо всем на свете забыл. А может, мне не хотелось этого делать?

Я поцеловал ее снова, но и на этот раз не почувствовал ничего. Почему? Что произошло? Неужели такое и вправду бывает? Этот самый короткий поцелуй был длиною в вечность.

– Я поняла, – сказала тихо она. – Как же я была слепа.

Мои губы ей, наверное, сообщили.

– Что ты поняла? – осторожно спросил я.

– Что ты меня разлюбил.

Эти слова она произнесла так спокойно, так безмятежно, так тихо. Никакой театральной игры. Без ноты трагедии в голосе. Она сказала их обыденно, словно ей уже приходилось употреблять их ранее. А если нет, то это была поистине блестящая игра.

– Это правда? – она заглянула мне в глаза.

– Правда, – я не стал отрицать очевидного.

Мне сначала показалось, что она посмотрела на меня с презрением. Но это была всего лишь мимолетная эмоция, неконтролируемая и едва ли заметная. Затем она взяла себя в руки и улыбнулась мне.

– Я сейчас не хочу перед тобой разыгрывать истерику и показывать свою минутную слабость. Я лучше это сделаю не на твоих глазах…

– И не нужно, – сказал спокойно я.

На ее лице снова застыла ухмылка.

– Я тебе лучше вот что скажу. Все те дни, проведенные с тобой, до сегодняшнего утра – они были лучшими в моей жизни. Мне не хочется тебе врать, что ты ничтожество и предатель, что ты самый худший мужчина в моей жизни. Это не так. И там, наедине с собой – я о тебе скажу совсем другое. Противоположное!

Она секунду помолчала.

– Ты – лучший мужчина в моей жизни, и если бы у меня была возможность вернуть вчерашний день, то я бы вернула, чтобы еще раз его пережить рядом с тобой. Ты не ничтожество…

Ее губы начали дрожать.

– Мне лучше уйти.

Она встала с кровати и начала собирать свои вещи. Я встал у окна и смотрел на нее. Без жалости, без нахлынувшего чувства вины, без всего. Я стоял перед ней голым, но не стыдился своего тела. Мое тело принадлежало ей. Недолго.

Я даже не пытался ее остановить.

* * *

Когда она решила уйти, я собирал ее вещи и думал, какого цвета рубашку мне надеть на работу. Странно, но за завтраком я не почувствовал ничего, абсолютно. Возможно, я плотно поел. А может, просто был уверен, что к вечеру она вернется. За обедом я пролил на себя кофе, оставив большое пятно на своей любимой рубашке. Но это меня не огорчило: напротив, я знал, что когда вернусь домой, она мне его застирает.

Когда я открыл дверь, в квартире было темно, а на холодильнике не было ее ключей. Не было запаха ужина, и кружка недопитого чая так и стояла на своем месте. Еще никогда квартира не была такой пустой. И впервые я задержался на пороге…

Третью ночь я не мог нормально уснуть. Кровать казалась слишком большой и неудобной. Под утро я просыпался от прилива крови и хотел поцелуями разбудить ее, чтобы в очередной раз не выспаться, выдыхая ее вдохи… Я отчаянно водил рукой, пытаясь нащупать ее плечи. Руки и теплые пальцы. Пустота. И ее подушка была как никогда холодной.

Через неделю я вспомнил о существовании Бога, до которого мне никогда не было дела. Чувствовать дыхание за спиной и каждый день спешить с работы домой – это было так бедно раньше и не имело цены сейчас. В эту минуту. До невыносимости одиночества, страха…

Пятно на рубашке, да и гордость величиной с квартиру принимала размеры пятна. Звонок в дверь. А за дверью она: от банальных фраз и до кофейных глаз – она.

Когда она вернулась, я больше не позволял ей уходить.

Никогда.

Это если в двух словах рассказать об одной неделе. Да, она вернулась, и большего счастья в тот момент быть не могло. Но днем ранее я забыл даже про Бога…

Я застелил другую простыню, мне казалось, что это поможет мне избавиться от воспоминаний наших ночей. Это не помогло, и тогда я постелил себе на кухне, на холодном полу. Это было единственное место в доме, где у меня не возникало никаких ассоциаций, связанных с ней. Она бывала на кухне так редко, что это место не хранило память о ней. В отличие от ванной комнаты. Иной раз я намеренно не ходил принимать душ, чтобы не вспомнить о том, как мы там занимались любовью, как чистили зубы вместе перед сном, как она сломала задвижку. Кстати, нужно ее починить. Но от кого мне теперь запираться? Все напоминало о ней, часто мне приходила в голову мысль, что нужно переехать куда-то, оставить все, как есть, пусть выветрится со временем само. Куда уехать? Ведь я не знал такого места, где я мог бы оставить ее, не потеряв при этом самого себя. Да, я готов был даже к этому… Но самым опасным местом в моей квартире была спальня. Там ее было больше, чем меня. И каждый сантиметр комнаты был пропитан ею. Находиться долгое время в спальне было невыносимо.

Звонок в дверь, а за дверью она…

– Здравствуй.

Я не верил своим глазам. Ее глаза не верили больше моим. Она вернулась. Я читал по ее лицу, что она готова развернуться и уйти в любую минуту, если я скажу ей, что она мне не нужна. Она пришла, несмотря на то, что я был ее недостоин. В ее глазах я не увидел отчаяния и боли, которую она увидела в моих. В них я заметил только тоску. И смелость.

– Здравствуй, – сказал я.

– Так и будем стоять на пороге?

Я сделал к ней шаг и изо всех сил обнял ее. Не знаю, как я мог тогда к ней остыть. Оставаться таким холодным, бездушным. Я обнимал солнце. Я обжигался. Сгорал. Это было самое приятное чувство».

* * *

Я сидел в кофейне один. Роза ушла несколько часов назад, не скажу, что я был этим огорчен или, напротив – этому рад. Роза находилась все это время рядом со мной, но меня рядом с ней не было. Я, как и она, был в книге, только я ее не читал. Я знал ее наизусть, каждое слово, каждую запятую и точку. Но если бы меня кто-то попросил пересказать мою жизнь, то я бы не смог этого сделать.

Я больше не навещал Розу. Не заходил без приглашения в ее дом. Она выглядела намного лучше, свежее. Ее глаза не были усталыми, погасшими, как раньше. Напротив, в них появилась искра любопытства. Она всегда была ухоженная. Чистые волосы, аккуратный маникюр на ногтях цвета кожи. Приятный мягкий парфюм. Платье. Элегантное, чистое, ее размера. И каждый день новое. Иногда мне казалось, что она наряжалась, как на свидание. Я готов был поспорить, что многие мужчины были бы счастливы разделить с ней хотя бы этот кофейный столик. Роза была прекрасна как женщина. В самом расцвете. Ее спутнику очень с ней повезет, если она к тому времени себя не погубит. На следующий день случилось небольшое происшествие. Париж сидел за своим столом в конце зала. Отец сидел через три столика от него, он, как обычно, читал утреннюю прессу и недовольно бурчал себе под нос. Он, как всегда, поглядывал время от времени в сторону убийцы. Либо Париж так слеп, либо он просто делает вид, что не замечает происходящего вокруг. Спустя некоторое время в кофейню пришла Роза. Она вошла в зал и не спеша направилась в мою сторону. И тут произошло то, к чему я не был готов. Париж схватил Розу за руку, когда она проходила мимо, и остановил ее. Я перевел взгляд на отца, он засунул руку в карман и готов был стрелять в любую минуту, без промедления. На его лице я увидел напряжение. Я хотел было встать с места, но решил не привлекать к себе особого внимания и присел обратно на стул. Я испытывал тревогу.

– Постойте, – произнес Париж.

Роза дернула свою руку, но у нее не хватило сил, чтобы освободиться от его захвата.

– Вы делаете мне больно. Отпустите! – произнесла она спокойным, но приказным тоном. Я заметил, что она выбрала для себя позицию – быть сильной и непоколебимой.

Он ослабил хватку. Роза демонстративно убрала свою руку и стала массировать кисть.

– Что вам нужно от меня?

– Может быть, вы присядете? – он показал на стул напротив него.

В этот момент я достал из внутреннего кармана револьвер и проверил содержимое барабана. Один патрон. Этого достаточно, чтобы его пристрелить. Но нужно подобраться к нему ближе.

– Нет, спасибо, – отрезала Роза. Она была явно настроена к нему враждебно.

– Что же… – развел руками убийца.

– До свидания, – сказала холодно она и уверенно зашагала в мою сторону.

Я тем временем спрятал оружие.

– Добрый день, Роза, – поприветствовал я.

– Добрый день, – она улыбнулась.

– Что он тебе сказал?

Роза сняла пальто и присела возле меня.

– Ничего особенного. Какой-то странный, подозрительный тип. Попросил меня присесть возле него. Знаю я таких, у меня с ними разговор короткий.

Я невольно улыбнулся. Это было сказано так искренне и смешно, что я не мог сдержаться.

– Чего ты смеешься? Ты знаешь его?

Я отрицательно покачал головой.

– Просто я на секунду представил себе, как ты разговариваешь с «такими».

– А, ты об этом, – деликатно поддержала меня своей улыбкой. – Ничего особенного. Не воспринимай всерьез.

Но она меня своим спокойствием не утешила. Меня по-прежнему терзал вопрос – зачем он ее остановил? Что ему от нее нужно?

Она тем временем выложила мою книгу на стол, заказала себе чашку кофе и принялась за чтение.

Увидев, что я не нахожу себе места, она спросила:

– Что с тобой?

– Роза, я понимаю, это может показаться странным… Но не приближайся к этому человеку. Не знаю, как тебе объяснить, но мне показалось…

– Ты волнуешься за меня? – перебила она.

– Можешь воспринять мои слова так, – уклончиво ответил я.

– Хорошо. Собственно говоря, я и сама была бы не против больше никогда не сталкиваться с ним. Первое впечатление о нем – отталкивающее. Но часто бывает первое мнение о человеке ошибочным.

«Не тот случай!» – мысленно ей возразил.

– Ты говорил, что читал эту книгу, – сменила тему она. – Какой у нее конец: трагичный или радостный?

– Прочтешь и узнаешь.

Она улыбнулась и вернулась в книгу.

Я даже не вспомню, когда мы с ней перешли на «ты». Скорее всего, в тот момент, когда она спросила у меня, почему я называю ее Розой. Я ответил ей: «Я не видел, как ты расцветаешь, но каждый день, на протяжении двух месяцев я смотрел, как ты вянешь». Мои слова тронули ее в тот день. Люди переходят на «ты», когда переступают определенную черту. Когда им разрешают войти в чужое пространство. На этот раз я вошел со стуком в дверь и приглашением войти. Слезы, как и смех, сближают незнакомых людей. Это такие обстоятельства, при которых чужие внезапно становятся совершенно близкими. Надежными! Нам важно, чтобы нас понимали…

* * *

«Когда она вернулась, у меня возникло такое чувство, что мы с ней отдалились друг от друга. Если раньше мы могли целую ночь разговаривать о чем угодно, чаще всего – ни о чем, то сейчас мы молчали. Было явное ощущение невидимой стены между нами. Мы целовали друг друга, но теперь осторожно. Без лишних эмоций и громких слов. Мы разговаривали сухо и в какой-то мере бесчувственно. Но каждый из нас понимал, что это все лишь часть игры.

– Что тебя заставило вернуться? – деликатно спросил я, нарушив молчание.

– А это имеет значение?

– Мне бы хотелось знать.

– А что тебя заставило открыть мне дверь и пустить за порог?

– Одиночество, – сказал я.

– Ты одиночества боишься, – улыбнулась она. – А мне казалось, что ты всю жизнь провел наедине с собой.

– Может быть, я не совсем точно выразился. Ты права, мне всегда было хорошо одному. Даже вернее будет сказать, мне было хорошо с собой. Я бы не назвал это состояние одиночеством. Это, скорее, познание себя и окружающего мира. Мне кажется, что каждый человек должен этот путь пройти, хотя бы лет пять своей жизни, чтобы лучше изучить себя и людей, которые его окружают. А одиночество – это совершенно другое состояние. Это когда ты не можешь найти с собой общий язык. Когда самому с собой некомфортно. Невыносимо!

Я немного помолчал, а затем добавил:

– Одиночество невозможно ощутить, находясь с самим собой. Его можно почувствовать только при отсутствии кого-то.

– Потеряв, начинаем ценить? – уточнила она.

– Нет. Потеряв, мы отказываемся от самих себя.

– Как ты мог ко мне остыть? – вдруг спросила она.

Я никогда ей не врал, и на этот раз решил не изменять своим принципам.

– Это было неконтролируемое чувство. Я проснулся, посмотрел на тебя и не почувствовал ничего. Пустоту, – показал на солнечное сплетение. – У меня будто бы что-то перегорело внутри. Не могу подобрать подходящих слов, а потому скажу, исходя из своих ощущений. Мне не хотелось тебя больше касаться. Мне не хотелось целовать твои губы. Мне не хотелось, чтобы ты просыпалась. Мне не хотелось слышать твой голос.

– Так просто… – сказала тревожно она. – Проснуться, остыть и выбросить другого на улицу. Я никогда не забуду тех безразличных глаз! Я перестала для тебя существовать?

– Нет, скорее, я перестал существовать для тебя. А ты была прежней. В тебе ничего тогда не изменилось.

– А сейчас?

– Сейчас – ночь. Самое время для откровений. Ты изменилась. Сильно! Ты стала другой. Отстраненной. Отсутствующей. Мне кажется, что ты запретила себе ко мне испытывать чувства. Хотя чувствуешь меня до сих пор!

Правда, она легкая, как летний ветер. Она нежна, как острие ножа. Она опасная, как ружье, из которого никогда не стреляли. Она точная и всегда попадает в цель. Правду трогать приятно, особенно когда на лезвии нет твоей крови. Когда ты ее держишь от себя. И не догадываешься, какую рану она может причинить тому, кто стоит напротив.

– Скажи мне что-то приятное, – эти слова выбили меня из колеи.

Я перебрал в голове десяток разных слов, но ни одно не было подходящим.

– Мне бы хотелось больше никогда к тебе не остывать, – не уверен, что это было именно то, что нужно. Но я почувствовал так.

И впервые за весь день она меня обняла. Сама.

– Хочешь, теперь я тебе расскажу, как прошла для меня эта неделя?

Я кивнул головой.

– Хочу.

– Я сняла номер в отеле. Даже несмотря на все обстоятельства, я не могла вернуться домой. В первый день я тебя возненавидела. Да, можешь смеяться, но я не жалела тебя в своих речах. Ты мне был противен как мужчина, как человек, и всю свою кожу я хотела немедленно отмыть от тебя. От твоих гадких, предательских рук, от твоего грязного, чужого тела. От твоих слов мне хотелось разбить себе голову, но я не смогла. Я приняла теплую ванну, и на одно мгновение я выбросила тебя из окон своего номера. Я поднялась в ресторан. Заказала себе бутылку сухого вина. Кстати, признаться – я была удивлена, хороший напиток для своей цены. Я выпила за свое здоровье. Чего-чего, а за это мне никогда не жаль поднять хрустальный бокал. Посмотрела в окно на вечерний город. Опьянела немного, самую малость. И спустя некоторое время ко мне подсел незнакомый мужчина в приличном костюме, и я его не отвергла.

У меня внутри все оборвалось. Ком ревности подступил к горлу, я не мог его сглотнуть. Мои руки задрожали.

– Мы разговаривали с ним, как сейчас помню, о живописи, я в этом ничего, собственно говоря, не понимала. Затем он сменил тему, увидев, что мои познания в этой сфере далеки от его идеалов, и мы начали разговаривать обо мне. Какая я очаровательная, какие у меня красивые волосы, глаза, черты лица. Что он в жизни не встречал такую замечательную женщину, как я. «Ох, сколько он потерял в этой жизни», – подумала я. А затем он начал мне рассказывать о том, как его бросила любимая женщина. Как он горевал по ней, места себе не находил, как он был потрясен этим случаем. Что и сейчас он с трудом залатал свою кровоточащую рану бинтом времени. Ах, как же мне его стало жаль. Такой бедный и искренний человек, мне вдруг захотелось разделить горечь его утраты…

– Сволочь! – сказал несдержанно я. – Как он мог… Как ты могла…

– Ты о чем? – с невозмутимым видом спросила она. – С чего ты взял, что он сволочь? Мне показалось, что его чувства были искренними.

Я больше не стал ее перебивать, мне хотелось узнать развязку этой истории.

– Так вот. Я совсем не была готова в тот вечер к новому знакомству. Но, признаюсь, этот мужчина меня заинтересовал. Я подсела поближе к нему и стала его утешать, а между тем, задавать самые обыкновенные вопросы из вежливости. Как звали его женщину? Сколько они были вместе? Какой у нее знак Зодиака? Сколько ей лет? В каком месяце она родилась? Сколько лет их несчастному, бедному сыну, что так и не познает отцовской любви. Ох, какая негодная, бесчувственная женщина. Зла моего на нее не хватало. Я продолжала задавать вопросы – как они познакомились и все в таком духе. И вот спустя некоторое время я начала замечать, что он путается в своих ответах. Если она родилась в октябре, почему она – рак по знаку Зодиака? Познакомились они в январе, но спустя время оказалось, что за окном в тот день было яркое солнце, и вишни в саду цвели. И тут я поняла, что его бедное сердце терзают сразу несколько женщин. Черт бы их побрал, таких неслыханных бессердечных мерзавок. На небесном суде каждому воздастся по заслугам! И как только его ранимая, тонкая душа могла познать столько страданий. Мне было его жаль…

Я чуть не засмеялся, но она не разделила моего внезапного приступа радости, а напротив, продолжила еще более грустным тоном.

– Я сказала ему, что все теперь знаю о нем. И что в его бедном, искалеченном сердце не одна безответная любовь, а как минимум две. И тут он мне решил во всем признаться. Да, он пытался это утаить, ведь мужские сильные плечи не всегда готовы нести на себе тот неподъемный груз измены. Да, он действительно запутался в себе и своих чувствах. Я предложила ему написать стихи, так сказать, выплеснуть всю душевную муку на бумагу. А он ответил, что эту войну он должен пройти сам, и не в его натуре скрыт этот писательский талант. Пусть другие калечат бумагу словами.

Она замолчала.

– А что было дальше? – с любопытством спросил я.

– Ничего особенного. Он сказал, что ему стало гораздо легче после нашего с ним разговора и что он больше не склонен к суицидальным приступам. Затем он посмотрел на часы и сказал, что ему нужно спешить. Я любезно намекнула ему, что надо расплатиться за бутылку шампанского, которое он заказал, и которое мы выпили, пока он изливал мне свою душу. Он сказал, что забыл портмоне в номере и через минуту вернется. Больше я его не видела. Да, у меня были предположения, что он, горем убитый, принял в номере в полном одиночестве еще одну бутылку успокоительного и совсем обо мне забыл. Да я, собственно говоря, и не сердилась на него за это. Всякое в жизни бывает. Быть может, еще и алименты для этой недостойной дамы были чересчур для него тягостными, и он счел нужным расплатиться со мной позже. А возможно, его портмоне украли, когда он забыл закрыть свой номер на ключ. Сколько живу, столько и удивляюсь – какие невероятные обстоятельства случаются с другими людьми. Мне кажется, что жизнь меня бережет! Конечно, я расплатилась, посидела еще немного в ресторане, а затем ушла к себе в номер.

Возле меня лежала актриса, каких еще мир не встречал. Я довольно про себя улыбнулся. Превосходно!

– Знаешь, а ведь я была готова тебе изменить, – внезапно сказала она серьезным голосом. – Нет, не с ним. С кем угодно, мне было все равно.

– Почему ты этого не сделала? – поинтересовался я.

– Мне хотелось тебе изменить, а не себе, – от ее слов повеяло холодом. – Но, предав тебя, мне пришлось бы предать и себя. А это гораздо страшнее!

– В чем разница?

– Ты не видишь разницы, и многие ее не видят, а делают. Испачкать свое тело другим, лишь бы перебить твой запах – это предательство не по отношению к тебе, а в первую очередь – к самой себе. Ведь нет ничего хуже, чем пустить в свою святыню абсолютно неуместного человека. Позволить ему побывать там, где никто никогда не бывал, кроме того, кто там не захотел остаться. Это все равно, что пустить себе пулю в лоб и надеяться, что после этого выживу. Пуля, несомненно, освободит мои мысли от тебя, но она же меня и убьет.

Я посмотрел на нее с удивлением. Она уловила этот взгляд.

– Ты не понимаешь?

– Нет, – честно признался ей я.

– Мы, женщины, не идем на измену, лишь бы ощутить что-то новое, попробовать запретное от пресыщения доступным. У нас нет пресыщения от хорошего коньяка, и пьянеем мы намного быстрее. Нам важен не только вкус, но и выдержка. Нам важен эффект! Ты ошибочно считаешь, что я могла бы тебя предать только потому, что мне внезапно захотелось новых, острых ощущений с совершенно другим человеком. Напротив, мне всегда хотелось, чтобы этим любовником стал ты! Если у тебя будет что-то не так получаться или если ты станешь делать не так, как мне бы хотелось, то я никогда из-за этого не побегу в чужую постель. Наоборот, я попрошу тебя прилечь на нашу простыню и скажу тебе, что нужно поменять или исправить. Я побегу в первую очередь к тебе, чтобы решить проблему. И если мои слова тебя не будут волновать, то я повторю их со временем еще раз. Но я никогда не найду общий язык с глухим человеком. В таком случае я буду готова подойти к тому, кто меня услышит.

Я кивнул.

– Я тебя понял.

– Отношения спасти можно всегда. Если оба готовы слушать друг друга. Я забыла! – как-то странно произнесла она. – Ты знаешь, я бы хотела попросить тебя кое о чем. Только мне нужно, чтобы ты серьезно отнесся к моей просьбе.

– Я слушаю, – сказал серьезным тоном я.

– Если однажды ты захочешь мне изменить, то подойди сначала ко мне и скажи об этом.

– Что?! – от удивления вскрикнул я.

– Что слышал. Если ты поймешь, что хочешь другую – подойди сначала ко мне, и я постараюсь что-то исправить, если это возможно.

Ее слова меня поразили. Я даже не знал, что сказать.

– Хорошо.

– Видишь ли, это у нас, женщин, происходит все так, как я тебе об этом сказала. У мужчин с этим совсем по-другому! Ты сначала познакомишься со своей проблемой, смиришься с ней. Затем ты влюбишься в другую женщину, рядом с которой, по твоему мнению, эта проблема будет явно отсутствовать. А потом предашь меня. Почему-то мужчины не решают такие проблемы, не подходят к своей половине, а наоборот – закрываются в себе. Такие отношения в дальнейшем невозможно спасти. Они обречены! Врач может излечить рак, когда ему говорят об опухоли. Но доктор сам не может догадаться об этом, пока человек не придет к нему однажды с проблемой. В данном случае я – твой врач, и я постараюсь тебя однажды спасти, если ты придешь ко мне за помощью.

Она заметно изменилась. От ее детского, наивного взгляда и необдуманных поступков и следа не осталось. Возле меня лежала взрослая, умная женщина, абсолютно уверенная в своих убеждениях. Она чего-то боялась…

– Мы с тобой договорились? – переспросила она.

– Договорились!

– Хорошо, спасибо.

Она замолчала, мы в такое позднее время обычно давно уже спали, но эта ночь была бессонной.

– Но ты говорила, что хотела мне изменить там, в отеле. Без весомых причин.

– Без весомых причин? – переспросила она. – Ты так сказал?

– Да.

– Значит, твое отсутствие – это не весомая причина, чтобы выжечь тебя из своей души? Заменить тебя кем-то другим, чтобы на губах остался отвратительный привкус. Лишь бы не твой! Сказать женщине, что ты к ней «остыл» – не весомая причина, чтобы тебя застрелить? А потом с горечью в сердце подойти к твоему теплому телу, подождать, пока ты остынешь. «Остыл!» – с иронией в голосе воскликнула она. – Это тебе не суп, что на плите остыл, пока ты ходил в ванную.

В любой непонятной ей ситуации она «трогала» мой суп.

– Человек – существо теплокровное. Хладнокровным может быть только труп. И это слово у меня ассоциируется только с ним.

Я понял, что ее рассердили мои слова. В некоторых моментах я перегибал палку правды и становился бестактным.

– Извини, я выразился некорректно.

– Не употребляй больше этого слова. Оно несет в себе память.

– Хорошо».

* * *

Роза время от времени улыбалась, глядя в книгу. Иногда она переводила взгляд на меня, но чаще всего на пачку своих сигарет. Она курила одну за другой. А я вдыхал ее дым…

– Может быть, ты возьмешь и покуришь?

Она показала мне на свою открытую пачку.

– Может быть, я и сломаюсь, но, скорее всего, не сегодня.

– Как знаешь, – безразлично бросила она и снова ушла в книгу.

Хотелось ли мне закурить в тот момент? Чертовски хотелось. Я скажу больше – одну сигарету я бы променял на два дня без воды и еды. Но я не мог этого сделать. Не мог!

Со стороны могло показаться, что мы с Розой пара, но если к нам приглядеться повнимательнее, то было заметно, что мы абсолютно безразличны друг другу. Она занималась своими делами, а я своими. И лишь время от времени мы произносили друг другу несколько коротких, ничего не значащих слов.

Наверное, она считала меня своим другом. Но ведь с друзьями делятся своими проблемами, пусть и незначительными. Нет, в моем лице Роза не видела друга, которому можно открыть свою тайну. Все свои проблемы она всегда оставляла при себе. Собственно, как и я – свои. Никто из нас не делал шаг другому навстречу. Но в один день я все-таки решился на шаг…

«…Она больше не называла меня своим любовником. Мы не произносили этого слова давно. Я не знал, кто я для нее, но для меня она по-прежнему оставалась женщиной, с которой я хотел просыпаться. С которой я хотел засыпать… Мы каждый вечер занимались любовью, а иногда и ночью. Мне, как и раньше, доставляло удовольствие ее тело. Как и мое тело доставляло удовольствие ей. Не было больше и речи, чтобы куда-то уйти, оставить. Не было больше игры. Свечи горели, мы зажигались. Свечи гасли – мы засыпали. И так день за днем…

– Кто я для тебя? – в один день спросил у нее.

– Ты человек, который ко мне однажды остыл. Но к которому я не остыла.

Это была рана. Глубокая, кровоточащая рана. И как бы я ни старался ее заживить, она давала о себе знать спустя некоторое время.

Я понимал, что совершил ошибку, позволив ей тогда уйти. Но я не мог этого исправить, никто не мог. Каждая ошибка дает определенные знания, которыми, к сожалению, можно распорядиться только в будущем. Или никогда».

Я сделал шаг навстречу Розе. Я сказал ей, что знаю ее тайну, тот маленький секрет, который травил ее жизнь день за днем. Я видел, как она погибала, и я протянул ей руку. Она забралась ко мне на мост и смотрела вдаль. Ее ноги дрожали, и все ее тело кричало каждой своей клеткой: «Роза, остановись! Роза, не делай больше этого!» Тело не обманешь, я это знаю. Ее тело не хотело умирать. Оно до смерти боялось разбиться, там, на краю пропасти, куда я ее привел тем вечером. Я просил ее не смотреть вниз, и она послушалась меня. Роза доверилась мне полностью, и я показал ей другую жизнь. Другую реальность, в которой было место для нее. В которой она чувствовала себя нужной, необходимой. И я клянусь, что она хотела в те минуты жить.

Тем самым вечером я привел Розу к себе домой. Туда, где жила еще одна Женщина. Моя Грусть. Мое Сердце. Моя Тоска.

– Кто она? – спросила Роза, подходя к портретам на стене.

– А разве ты не видишь?

– Нет, – она покачала головой.

– Шедевр… – тихо произнес я.

Это та женщина, Роза, о которой ты сейчас читаешь книгу. Это главная героиня моего рассказа. Ли… Неужели ты так и не догадаешься, что эта история обо мне? Неужели и вправду ты смотришь и не видишь ничего. Кроме своих чувств, которые пробуждаю в тебе я. Ты так слепа, что не замечаешь самого очевидного. Зачем незнакомый человек подходит к тебе и дает свою книгу? Он хочет, чтобы ты прочла его жизнь. Разве ты и вправду не видишь…

– Красивая, – прошептала Роза. – Она похожа на меня…

Я и сам подошел к тому портрету, перед которым она стояла, и взглянул на него. Да, похожа! Так странно, что я не замечал этого раньше. Есть явное сходство, поразительно, что я не увидел этого сам.

Я заварил Розе кофе, как заваривал ранее другой женщине, той, которая призраком блуждала в этих стенах до сих пор. Которая дышала мне в затылок, а иногда и касалась ветром спины. Женщина, сотканная из моих воспоминаний, необъятная иллюзия, фата-моргана. Яд, застывший у меня на губах. Иногда мне казалось, что я выдумал ее…

– Спасибо, – поблагодарила меня Роза за кофе.

Я вышел на балкон и стал смотреть вниз. На ночные, пустые улицы. На отсутствие проезжающих мимо машин, на отсутствие жизни, на чужой, сонный город, в котором я жил. Роза вышла ко мне, тихо прикрыв за собой дверь, и разделила со мной одиночество. Мое одиночество. В ее глазах я больше не видел его.

– Я тебе не помешаю? – аккуратно спросила она.

– Нет.

Она встала справа от меня и оперлась руками о перила, Роза смотрела перед собой, на серый пятиэтажный дом, что стоял напротив нас. Я заметил, как она смотрела в окна, в которых горел свет. Я смотрел, куда смотрела она – мужчина и женщина на четвертом этаже о чем-то разговаривали. Затем он обнял ее за талию, поцеловал в лоб. А спустя несколько минут в их огне погас свет.

– Ты не против? – она достала свои сигареты.

– Нет, кури.

Она закурила, и мы больше не дышали свежим, ночным воздухом, а только ее дымом.

– Ты и вправду считаешь, что мне не к лицу сигарета?

– Знаешь, я курил больше десяти лет и не мог точно определить, кому идет сигарета к лицу, а кому нет. Я, как и ты, бессмысленно, по привычке глотал дым и наблюдал, как его глотают другие. Но вот уже больше года я не курю и могу сказать тебе абсолютно точно, что курение не идет никому. Ни крепкому, высокому мужчине с суровым выражением лица, ни молодой, красивой девушке, как ты.

– Спасибо за комплимент, – улыбнулась она.

– Это не комплимент, а всего лишь мои наблюдения.

Она потушила сигарету и взяла меня под руку, внимательно наблюдая за моей реакцией. Я не стал сопротивляться этому внезапному порыву.

– Может быть, пойдем внутрь. Я замерзла.

– Пойдем.

Я закрыл за нами дверь.

Мне казалось, что я никогда не приведу в свой дом чужую женщину. Это было предательством по отношению к себе, по отношению к Ней. Я так долго хранил себя, хранил Ее в себе, что попросту забыл о том, что есть и другая жизнь. В которой можно заново влюбиться, поддаться мимолетным эмоциям, радостям, смеху. Я так долго целовал мертвые губы, что мне показалось, что жизнь состоит только из смерти и вечной бессмертной любви, которая должна меня пережить. Я думал, что должен себя перебороть! Я не полюбил другую, не поддался очарованию Розы, нет. Это было другое чувство, совершенно не похожее на любовь – на свет. Оно не пьянило меня, а напротив – отрезвляло. Оно не спасало меня, но и не губило. Оно не касалось моего сердца – той холодной груды металла, оно не касалось меня. Но от этого чувства исходило тепло, маленький луч просачивался сквозь холодные пальцы. Я не мог об него обжечься, я не мог от него сгореть. Это было не солнце. Это была свеча! Замерзшего во тьме не согреет свеча, но она может осветить его комнату. Она может осветить дорогу во мраке и указать ему дальнейший путь.

Я считал себя спасением Розы, но на самом деле все было наоборот.

Я застелил нам чистую постель. Я подготовил ей полотенце.

– Я приму ванну, если ты не возражаешь.

– Конечно. Я сейчас.

Я набрал в ванну воды, а на ручку двери повесил ее полотенце. У Розы была превосходная фигура, я это заметил, когда она разделась до нижнего белья. Я ей не мешал в эту минуту, может быть, она не воспринимала меня или же наоборот – воспринимала и одежду сняла при мне. На ней было красивое розовое белье с кружевами. Больше не было ничего.

– Я пойду? – спросила тихо она.

Я одобрительно кивнул головой.

Этот запах, новый аромат женских духов в моей квартире. Здесь так давно не было женщины, что я и забыл, что в комнате может так приятно пахнуть.

Ее не было двадцать минут, а может быть, и тридцать. Я не следил за временем. А думал, чем ее накормить, холодильник был пуст. Мне пришла в голову мысль заказать на дом еду, но я вспомнил, что телефон давно отключили за неуплату. Я им не пользовался больше года. И совершенно не понимал, какой толк от телефона, если тебе некому позвонить.

Роза вернулась, она была обмотана полотенцем, ее волосы были мокрыми. Я нашел для нее еще одно полотенце, она меня поблагодарила.

Картины смотрели на нас. А точнее, всего один портрет, на котором глаза Ее были живыми. Те глаза, которые я не мог спутать с сотнями схожих глаз. Они были уникальными и совершенно неповторимыми, ведь их нарисовал я.

Мы лежали в моей кровати. Ее голова лежала у меня на груди, я не гладил ее волосы, не водил пальцем по ее лицу. Я не испытывал страсти, прикасаясь к ее нежной, горячей коже. Я не знал, как себя вести рядом с женщиной. Я просто этого не помнил. Инстинкты не подсказывали мне, что делать, а моя природа молчала.

– Помнишь, ты у меня спрашивал о мечте? – нарушила молчание Роза.

– Конечно, помню.

– А ты никогда не задумывался о том, чтобы бросить все и в одно обычное утро покинуть этот город навсегда?

– Да, честно признаться, я думал об этом, и не раз.

Роза немного помолчала.

– А ты бы не хотел… Это сделать вместе со мной? – по ее задержке дыхания я понял, что она в этот момент пережила.

– А зачем тебе я в твоем городе восходящего солнца?

– Не знаю, – как-то неуверенно сказала она. – Ты появился в моей жизни тогда, когда мне это было жизненно необходимо. И иногда, когда я на тебя смотрю, мне кажется, что ты мой человек.

«Я не твой человек, Роза! Ты глубоко ошибаешься сейчас», – мысленно сказал я. У меня не хватило смелости произнести эти слова вслух. А между тем, я окончательно понял, что я единственный человек в этом мире, который может ее погубить сильнее, чем это делает она. Женщины это оружие прозвали «безразличием». Мне не хотелось наступать на этот очаровательный цветок походя. Мне не хотелось Розу топтать.

– У меня есть одно дело, которое мне нужно завершить в этом городе, – сказал, как есть, я.

– Разве это дело так важно, что не потерпит до следующего года, а может быть, и жизни? Разве оно стоит того, чтобы помешать нам завтра проснуться и улететь с самого утра первым рейсом?

Роза, сама того не осознавая, поставила меня перед выбором. Начать жизнь с нового листа, отказаться от блюда, которое подают холодным. Простить убийцу за его непростительный грех – пойти против самого себя. Сделать шаг в неизвестность.

– Нет, Роза. Я этого сделать не могу. Я обязан это дело закончить.

– Как знаешь, – в ее голосе я уловил грусть, она была моим ответом явно расстроена. – Может быть, когда закончишь…

– Может быть, – сказал неуверенно я.

Но так быть не может.

* * *

«Ты – человек, который ко мне однажды остыл…» Мы и это пережили со временем.

Все мои книги были уже давно прочитаны ею, из нее вышел бы превосходный критик, если бы она занялась этим делом всерьез. У меня не было такого дара – разбирать книгу по частицам на атомы, чтобы в итоге остался трезвый вывод и никакой души. Любая книга – это душа. Либо она родственная, либо чужая. Для нее книга – это психологический портрет автора. Она судит писателя по его работе, словно детище – это его лицо. Я сужу мастера по эмоциям, которые я испытал рядом с ним. По отклику сердца, мне важно, чтобы оставалось послевкусие. Монолог с самим собой. Я с десяток книг оставил на «потом», чтобы вернуться к ним еще раз. Чтобы посмотреть на них другими глазами. Это книги-десерт. Но все мои «десерты», по ее вкусовым ощущениям, были просроченными. Да и у меня, соответственно, после ее красноречия пропадал к ним аппетит. Сжигая дотла чью-то святыню, необходимо на ее месте построить новую. Мы больше не возвращались к книгам. Мы оставили авторов в покое. Нам нужно было находить общие интересы – а у нас их оказалось мало.

– Как цветы? Они пользуются спросом?

Видимо, нам действительно не о чем было поговорить.

– А ты как думаешь? – посмотрел на нее.

– Думаю, да. У цветов жизнь короткая, а у людей долгая. Мы любим потешить свое самолюбие. На фоне цветов мы бессмертны… Нет, даже не так. Цветущие и бессмертные в одном флаконе.

Я иногда не понимал ее цинизма.

– Позволь спросить, что заставляет тебя так говорить? Ведь я не считаю, что ты на самом деле так думаешь.

– А почему бы и нет? – в ее глазах было явное безразличие.

– Потому что когда я дарю тебе цветы, на твоем лице появляется улыбка. Ты меня целуешь.

Она посмотрела пристально на меня.

– Ты, видимо, давно мне не дарил цветы.

Между нами был огонь, но он был настолько слабым, что его могло потушить любое неосторожное слово. Когда между людьми необъятное пламя, они не задумываются над своими словами.

– Я не так красива, как раньше. Правда?

Я в уме подбирал слова, чтобы ответить.

– Ты не так загадочна, как раньше. В тебе отсутствует тайна. А красота, нет, этого хоть отбавляй. Я до сих пор считаю тебя самой красивой женщиной в мире. Моим идеалом!

Она наигранно улыбнулась.

– Тайна, говоришь, – медленно произнесла она. – А покажи мне хоть одну женщину, в которой для тебя присутствует тайна. Я тебе расскажу о ней все!

– Я не смотрю на других женщин.

– Но ты смотришь на меня и не видишь во мне тайны. Может быть, я открытая книга для тебя? – в ее голосе я уловил каплю насмешки.

Я улыбнулся ей в ответ.

– Может быть!

Игра взглядов, наши тела перестали играть давно, а вот глаза – нет.

– Какой у меня любимый поэт?

– Байрон, – не задумываясь, я назвал своего любимого поэта.

– Верно. Ты угадал! Я говорю – угадал, потому что его открыл мне ты.

– Какие цветы я люблю?

– Розы.

– Какого цвета?

– Нежно-розового.

– Неправда. Ты мне приносишь эти цветы, но ты никогда не спрашивал у меня о любимых.

– А какие ты любишь? – спросил с интересом я.

– Синие ирисы.

Я, конечно, этого не знал.

– Какая моя любимая музыка?

– Не знаю.

– Мне нравится джаз.

– Какой у меня любимый цвет?

– Желтый, – сказал наугад я.

– Практически угадал… Синий!

– И самый простой вопрос, – с радостной улыбкой добавила она. – Какого числа у меня день рождения?

Я никогда не спрашивал у нее об этом. Как странно! Я покачал головой, а затем добавил:

– Не знаю.

Ее глаза смеялись надо мной.

– И это говорит мне человек, для которого я – открытая книга. Для которого во мне нет никакой тайны.

У меня появилась по этому поводу мысль.

– Я могу эти самые вопросы задать и тебе. Может быть, ответишь на них?

– Не отвечу, – честно призналась она. – Я не знаю на них ответов, а угадывать я не буду. Я только скажу, что ты для меня до сих пор остался загадкой, и как бы я ни старалась тебя открыть – ты мне сопротивлялся. Соглашусь, в этом нет никакой важности, а только формальность. Пустяк. Но разница в том, что я интересовалась твоими пустяками, а ты моими – нет. И во мне нет никакого секрета только для тебя, любой другой мужчина увидит во мне загадку. Тот, который со мной не спал! Тот, который меня не…

Тем же вечером я не позволил ей уйти из дома. Она пообещала, что вернется, и не стала забирать свои вещи с собой. Люди убегают от других людей без одного ботинка на ноге, без пальто и без шляпы. Люди оставляют у других людей вещи, которые им не нужны, за которые они когда-то заплатили. Они не задают себе вопрос: «Сколько стоят часы, которые я забыл, убегая». Какая, к черту, разница, есть ли у меня часы на руке, если они не вернут мне потраченного времени. Людям не нужно золото, которое они носили когда-то на пальцах. Они бегут от людей, к которым больше никогда не вернутся, и их золото покроется пылью.

– Я вернусь. Клянусь тебе, – сказала тихо она.

Я хотел ее обнять, но она сделала шаг назад и закрыла передо мной дверь.

Я был огорчен, но еще больше обеспокоен, ведь ей некуда было идти. И пока я обулся, ее уже не было на лестничной клетке. Я выбежал во двор и не нашел ее среди толпы. Ошибки – это знания, как я уже говорил, и если бы эта ситуация повторилась однажды вновь, то я бы побежал за ней вслед босиком.

* * *

«По иронии судьбы или по редчайшей случайности, на следующий день ко мне пожаловал ее отец, а точнее – его свита. Два человека вошли в мою квартиру с предварительным стуком в дверь, а вторым стуком – в мое лицо. Методы ее отца были действительно впечатляющими, но эти милейшие люди не представились мне при встрече. А потому я подумал, что это грабители, и любезно выставил их за дверь. «В моей квартире воровать нечего!» – крикнул им вслед.

Еще через несколько дней пожаловал ко мне ее создатель, автор романа, который уже несколько дней не появлялся в моей квартире. Бестселлер, странствующий по миру… Это я, конечно, погорячился – насчет бестселлера. От незнания, где именно странствует! Честно говоря, я представлял ее несколько по-другому – яблоню. Того яблока, которое однажды свалилось мне на голову. Но я сразу, как он выразился тогда – «вкурил», что к чему. Ее отец был человеком статным, я бы даже сказал – пышным. Такие люди часто входят в дверь боком, но зато как он двигался. Плавно, как рысь, учуявшая свою добычу. Теперь я понимал, почему у Ли… такие познания в сфере оружия. Это было частью его воспитания – махать пистолетом у меня над головой, пока я лежу на полу и чиню свой нос. Надеюсь, она никогда не чинила себе нос.

– Еще раз я увижу тебя рядом с ней! – сурово пригрозил рукоятью пистолета у меня над лицом.

– Вкурил?

– Вкурил, – подтвердил я.

Как вкурил, так и выкурил. Лучше бы он мне заплатил за нее, я бы еще раз выкурил, но уже дорогую сигару. И в полной безмятежности и радости еще раз приласкал бы его дочь поздней ночью. Мы любили ласкаться ночью! Ли… постучала на следующее утро в дверь. Я осторожно взглянул в глазок, а затем открыл дверь. Когда она вошла внутрь, я не стал ее выставлять за дверь и придумывать невероятные ситуации, при которых случайно мог сломать себе нос. Я сказал, как есть:

– Ну и небо у тебя над головой.

– Отец приходил? – спросила она, осматривая мой хрупкий нос.

– Приходил, – сказал с иронией я. – Вошел сюда, как Наполеон со своей армией. Кстати, Наполеон – это не торт…

– Я знаю, – сказала она без улыбки, судя по ее лицу, она не оценила мой тонкий юмор.

– Давно он был здесь?

– Вчера.

– Ясно.

– Я думал, ты приукрашивала, когда рассказывала мне про своего отца, – улыбнулся я.

– Значит, он все это время за мной следил, – сказала она про себя, проигнорировав мои слова. – Теперь мы у него, как на ладони.

– Почему он меня так невзлюбил? – интеллигентно поинтересовался я.

– Он не только тебя, но и весь мужской род «невзлюбил» с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать.

– А что тогда произошло?

– На меня начали смотреть мужчины, – объяснила она и вздохнула.

Мы прошли в спальню. Она упала спиной на кровать.

– Боже, как я устала…»

* * *

Роза вошла в кофейню, и на секунду мне стало неловко от той близости, которая была между нами прошлой ночью. Я взглянул в ее глаза, она поприветствовала меня своей теплой улыбкой и села напротив меня.

– Добрый день, Роза.

– Добрый день, – мягко ответила она, а затем обернулась назад и посмотрела на то место, где сидел убийца. Затем перевела взгляд на меня.

– Мне кажется, тот человек меня преследует.

Я пережил бурю нахлынувших эмоций от ее спокойных слов.

– Что? – вырвалось у меня.

– Тот человек, который остановил меня несколько дней назад. Я видела его на углу моего дома, когда выходила из подъезда сегодня утром.

– Что он делал? Это был точно он? – переспросил я.

– Да, у него запоминающаяся внешность. Он стоял на углу и смотрел на меня. Я прошла мимо него, а когда через десяток шагов обернулась, то его уже не было.

Это очень странно. Что ему нужно от тебя? Он опасен. Боже, ты даже не представляешь, насколько.

– Мне стало как-то не по себе. Я хочу уехать из города как можно скорее…

Роза словно ждала моего ответа на эти слова. Но я промолчал.

– Ты поедешь со мной?

К этому вопросу я был готов.

– Нет.

Она встала из-за стола и хотела развернуться, чтобы уйти, но я этого ей сделать не позволил. Я взял ее за руку и поднялся со стула. Роза искала в моих глазах себя.

– Я не поеду не потому, что ты недостаточно хороша для меня. Как ты могла бы подумать. А потому, что я не готов покинуть это место, этот город, покинуть себя прежнего. Я хочу тебе признаться, что боюсь. Боюсь жить настоящим и будущим.

Мои слова она восприняла с пониманием и начала гладить мою ладонь. Я продолжил:

– В твоей мечте нет места для меня, и никогда его там не будет. Мне не нужна страна восходящего солнца и золотого песка. Для меня солнце везде одинаково, что здесь, что на краю света. Ты бежишь, Роза, от себя. И твои билеты в один конец, без обратно…

Я внезапно замолчал. Она понимающе покачала головой.

– Я знаю. Я теперь поняла, – произнесла она, улыбнувшись.

– Что ты поняла, Роза?

– Что у тебя другая роза… Ты думаешь, я слепа? Или я не видела тех портретов, на которые ты смотрел с восхищением, со скорбью в глазах. Ты до сих пор любишь ту женщину.

Я отвел глаза в сторону. Она добавила:

– Это ведь ты ее нарисовал?

– Я…

– Я похожа на нее. Но я – не она. А ты мне говоришь о какой-то мечте…

Роза взяла свою сумочку, я давно отпустил ее руку. И тихим, сдержанным шагом ушла. Я не стал провожать ее взглядом, а только смотрел в окно. Как часто в окне мне приходилось видеть себя.

«Мы занимались собой… Читая разные книги. Нам не нужны были книги, но еще больше нам не нужны были мы.

– Я хочу тебе изменить, – в этот очередной безмолвный вечер тишина была нарушена мною. Она отложила в сторону книгу, мне казалось, что она ее не читала, а только делала вид. Чтобы в очередной раз не встретиться со мной взглядом. А затем слезла с подоконника и подошла ко мне.

– Ты сказал, что хочешь мне изменить?

– Да.

– Но почему? – воскликнула потухшая звезда кино и театра.

– А ты разве не знаешь?

– Знаю, но мне бы хотелось услышать от тебя, – вдруг сказала она естественным, не наигранным голосом.

– Я не помню, когда в последний раз ты касалась меня в ответ. Мне кажется, ты больше не хочешь меня касаться.

– Не хочу…

– Я забыл твои губы, я не помню их вкус. Если губы – это душа, то моей душе необходима твоя. С тех пор, как ты перестала целовать меня в ответ – ты перестала жить для меня.

– Может быть, сейчас поцелуешь?

Она закрыла глаза и сделала шаг мне навстречу. Я обхватил обеими руками ее тонкую талию и притронулся к душе. Она была пуста, и только потому, что моя была наполнена до краев, я смог перелить в ее сосуд несколько капель вина. Это привело ее в чувство. Она открыла глаза.

– Ты можешь повторить еще раз? – ее глаза были трезвыми.

– Могу.

Я поцеловал ее еще раз, притронувшись к глубине – я нырнул в самый холод, к самому дну я протягивал свои руки. Я так и не ощутил почвы под водой, у нее не было дна, а если и было – то я его не достал. Она вдохнула. Открыла глаза. Ее ледяные губы становились теплыми и больше не противились мне, а напротив – они почувствовали голод. Испытали жажду к моим. Ее душа вела меня в танце. А поцелуй был всего лишь музыкой… Вальсом.

Я не знаю, сколько мы танцевали. Но я точно знал, сколько мы жили без танца. Без мелодии, без чувства, без пьянящего напитка, что не оставлял на губах яда, а только приятную сладость, слабость в теле и головокружение.

– Почему ты не забираешь свои слова обратно? – она еще раз отпила из бокала.

– Я без ума от тебя… – произнес сквозь сон я.

Я лег на кровать, а она села сверху на меня. Я пробуждался…

Любовь вновь занималась нами. А мы всего лишь поддавались ей. Мы отдавались друг другу, словно впервые. А первый раз – это святость… Мы притрагивались осторожно, чтобы не ранить, аккуратно касаясь в ответ. Наши пальцы – лезвия, на кончиках которых ток. Мы ранили друг друга в жизни, а в постели мы хотели быть нежными. Мы становились нежными. А иначе было никак. Страсть не терпит грубости. Страсть не терпит… Мы занимались друг другом. Мы сливались в нечто единое.

– Ты до сих пор хочешь меня предать? – спросила она, когда мы лежали, горячие.

– Я не говорил, что хочу тебя предать. Я сказал, что хочу изменить тебе. И себе, соответственно.

– А есть ли разница?

– Измену, наверное, можно простить. А предательство – нет.

– Значит, измена – это не предательство? – в ее голосе было удивление. А затем она добавила: – Я бы тебе ни за что не простила.

– Изменяют, как ты сказала – от горя. А предают – от отсутствия любви.

– Я не так сказала.

– Не важно, как ты сказала, важно, как понял это я. Сегодня днем я смотрел на тебя, чужую, и мне было больно, так как я чувствовал, а ты – нет. Ты не испытывала ничего, когда я к тебе притрагивался, якобы случайно. Ты уходила, когда я целовал тебя в шею. Там, на пороге, сегодня у меня не возникло мысли тебя предать. Как можно предать то, что тебе не преданно? То, что уже не твое. Я говорил, что боль живет в солнечном сплетении, так вот, я смотрел на тебя – и больше не хотел чувствовать в том месте боль. Ты, если мертвая, то недостойна меня. Ты не стоишь моих чувств, если не принимаешь их. Если пренебрегаешь ими. Безответно могут любить только те, кто себя никогда не любил. Я люблю себя, и на мои чувства мне нужен ответ.

– Это эгоизм, – улыбнулась она. – Э-го-изм… – повторила, смакуя.

– Может быть, и так, – не стал спорить я. – Но предать тебя в таком случае я бы не смог. Только изменить!

Она покачала головой с недовольной улыбкой на лице. Но, тем не менее, ничего не ответила.

– Я не знаю, что у тебя на уме, но мне…

Она перебила:

– Что ты хотел найти в этой измене?

– Я хотел найти женщину в малиновом платье и свои руки, которые застегивали бы ей молнию.

Она сглотнула ком. Ее глаза наливались водой. Впервые за все это время я увидел ее слезы.

– Я искал в измене тебя. Те чувства, которые ты во мне пробуждала раньше. Твою женственность, игривость, твое бесконечное увлечение мной. Твои темные глаза, в которых я жил, в которых я видел свет, а не тьму. Твою тягу ко мне, твой жар, к которому невозможно было притронуться, чтобы не сгореть дотла. Я искал женщину, которая во мне открыла бы меня самого, как это сделала ты. Ты смогла подобрать ко мне ключ, но я так долго пробыл взаперти, что теперь не могу жить иначе. Как жил до встречи с тобой. Я хочу вновь раскрыться, расправить крылья и взлететь до самого неба, а если нужно – упасть и опуститься до самого ада. Лишь бы чувствовать себя живым, лишь бы знать, что и до ада опускаются другие, чтобы вытащить меня оттуда. Я искал в измене самое прекрасное, что есть в этом мире. И если я уродливая гусеница теперь, то мне вновь захотелось побыть тем чудесным мотыльком, чтобы целовать цветы, как раньше. Чтобы цветы целовали в ответ.

Я вытер с лица ее слезы. Она стыдилась моих глаз, которые увидели ее такой.

– Видишь, – мягко сказал я. – Я искал в измене тебя, и я, как никто другой в этом мире, понимаю, что нашел бы всего лишь твою копию. Но я готов был изменить самому себе, если бы эта копия оказалась лучше самого оригинала.

– Ты бы меня так легко променял на другую?

– Этот вопрос задает мне живая женщина или мертвая?

– Мертвая, – с презрением сказала она.

– Да. Променял бы.

Она вскочила с кровати и начала искать свои вещи. Я поднялся вслед за ней и схватил ее за руку.

– Не трогай меня, – со злостью отрезала она.

– Послушай, – сказал я громче, чем обычно. Пощечина прилетела мне в лицо.

– Можешь бить сколько угодно…

– Серьезно?

Еще одна пощечина нежно обволокла мою щеку.

– Приди в себя, – я обнял ее со всей силы обеими руками.

– Отпусти! – закричала она.

– Послушай, пожалуйста, – сказал ей прямо в лицо и немного ослабил. – Ты, когда у меня что-то спрашиваешь, хочешь услышать от меня правду, а не ложь. Верно?

– Я ничего не хочу больше слышать, – она была не в себе.

Я покрепче ее обнял.

– Прости, что причинил тебе боль своими словами. Я думал, что это невозможно, и ты ничего не испытываешь больше ко мне. Даже злости.

– Ты хоть знаешь, каково мне? – В таком гневе я ее не видел никогда. – Знаешь?

– Не знаю. А откуда мне знать, что у тебя на душе, если ты мне об этом не говоришь?

– Но если ты меня целуешь, то как ты можешь не знать, что у меня творится на душе? – бросила мне в ответ с презрением, а затем добавила: – Ты слепой!

– Объясни мне, пожалуйста, – осторожно попросил ее я.

– Я такая же гусеница, как ты. Ты собственными руками обрезал мне крылья, а теперь просишь лететь.

Она успокоилась немного.

– Отпусти меня. Никуда я не уйду. Где сигареты?

Я ослабил. Она отошла на безопасное расстояние от меня и закурила. Я поднял брошенную пачку с пола и закурил вместе с ней.

– Меня отец все детство растил сам. И если бы я знала, что он меня берег от такого чудовища, как ты, то я бы со сломанным каблуком и даже со сломанной ногой бежала бы тогда от тебя в парке. Влюбленность прошла, маски забыли на сцене… – с иронией сказала актриса, выпуская клубы дыма.

Я не стал вступать с ней в диалог, мне показалось, что ей нужно выговориться.

– Ты думаешь, я не хочу быть прежней? Или я такая пустая, бездушная тварь, лишенная всяких чувств? «Мертвая» – как ты говоришь. Я женщина, и меня нужно любить вопреки. Даже когда я веду себя недостойно.

Моя сигарета дотлевала в руке и начала обжигать пальцы. Я подошел к окну и стряхнул пепел в пепельницу, а затем затушил сигарету.

Она подкралась и встала у меня за спиной, а когда я обернулся к ней, то внезапно меня поцеловала. А затем потушила свою сигарету в пепельнице.

– Ничего не почувствовал?

– Почувствовал.

– Что?

– Боль, – тихо произнес я, глядя ей в глаза.

– Но почему раньше, когда подходил ко мне целовать, ты не чувствовал моей боли?

– Я чувствовал, – сказал с пониманием я. – Но только не твою боль, а свою. Я не знал, что она передается таким образом.

– Как видишь.

А затем она внезапно сменила тему.

– Меня нет в других женщинах. Не ищи меня там больше. Я здесь, в твоем доме. Стою перед тобой – обнаженная и слабая. Раненная тобою и преданная тебе. Я встану сейчас перед тобой на колени, чтобы ты видел, на каком уровне мы с тобой находимся, – она упала на колени, я схватил ее за руки и поднял на ноги.

– Не смей больше этого делать! – вскрикнул я.

– Не буду. Ты увидел только что свое превосходство надо мной, насколько я могу быть ниже тебя. Не опускайся никогда до меня, если хочешь, чтобы я была на равных с тобой. Лучше протяни мне руку…

Я взял ее на руки и аккуратно положил на кровать. И каждый раз, когда я притрагивался к ней, она притрагивалась ко мне в ответ. Рожденный летать перестал ползать.

Как же мне ее не хватало…

* * *

Мы чистили зубы вместе, улыбаясь друг другу в зеркало. Она была ниже меня, насколько? Ее глаза были на уровне моих губ, и чтобы меня поцеловать, она становилась на носочки.

– Ты чистишь моей, – заметила она.

У нас были одинаковые зубные щетки.

– Я знаю. Тебя это расстраивает?

– Совсем нет.

– Я еще пользуюсь твоим шампунем. Действительно, от него волосы так не выпадают, как от моего, – сделал чистосердечное признание.

– А я-то думала, почему его стало так мало.

Она решила признаться и мне.

– А я беру твою бритву. Она острее…

– Это я заметил давно, – и тут же добавил: – А я беру твои чулки…

Она засмеялась, а затем набрала из крана в руку воды и ополоснула рот.

– Ну, и как тебе? Я смотрю, ты решил примерить на себя мое оружие – сексуальность, – сказала она, вытирая руки и лицо чистым полотенцем. – Но лучше не выходи в таком виде на улицу, как я заметила, у вас здесь неспокойный район. И есть вероятность не вернуться домой в таком обольстительном виде. Особенно мужчине! Кстати, чтобы носить чулки, нужно сначала побрить ноги, – и посмотрела на мои волосы на ногах. – У тебя их больше, чем на голове.

– Прекрати, – смутился я. – Я же пошутил.

– Я знаю. И хочу тебе сказать, что ты сексуален и без моих чулок. Мужчинам не обязательно носить женское белье, чтобы выглядеть аппетитно. Достаточно иметь сильные руки, широкие плечи и голод к своей женщине…

– В самом деле. Хватит!

– Все, поняла. Молчу».

* * *

Розы не было в кофейне уже два дня. Я сидел на ее месте и смотрел в окно. Когда дверь открывалась и слышались сзади шаги, я надеялся, что это ее шаги, ее походка. Впервые в жизни мне не хватало чужого человека. Женщины, которая на протяжении двух месяцев сидела у меня за спиной. Мне хотелось ей многое рассказать, мне нужен был человек, который бы меня выслушал. Во мне накопилось много несказанных слов…

Я представлял, как Роза лежит в горячей ванне, пьет кофе и листает страницы моей жизни. Мне хотелось думать, что в ее жилах течет чистая, неразбавленная кровь. А сама она – трезвая, в здравом уме и в прекрасном настроении. Я воображал себе, что Роза в эти минуты счастлива.

«– …Почему ты считаешь, что я должна любить тебя в ответ? Почему ты не умеешь отдавать себя безответно? Не требуя ничего взамен от меня.

Еще одна бессонная ночь с запахом табачного дыма и ее крема для тела.

– Я тебе уже говорил по этому поводу.

– Да, но я от тебя хочу сейчас услышать другое. Ты сказал, что человек, который себя никогда не любил, может полюбить безответно. Но получается тогда, что любовь к себе у тебя намного сильнее, чем любовь ко мне. Я права?

– Не совсем так, – покачал головой я. – Если бы я отказался полностью от себя, от своего права на жизнь, на чувства, упав головой к полу. А лбом к твоим ногам, целуя пятки и ступни, а затем и следы, которые ты после себя оставила. То со временем я бы забыл о своей чести, о своем мужском достоинстве, и жил бы у твоих ног, как домашняя собака. Которую нужно время от времени гладить. Но, в конечном итоге, ты бы от меня отказалась сама. Зачем тебе рядом пес? Зачем тебе то, что досталось даром? Нам не нужно ничего даром, мы люди такие. Мы должны добиться всего сами, чтобы начать это ценить.

– Ты сгущаешь краски, – с каплей протеста в голосе заявила она. – Зачем нужно становиться собакой, чтобы безусловно любить? Зачем менять кожу на шерсть, чтобы пробудить в себе преданность? А?

Я промолчал.

– Я прошу у тебя человеческой любви, а не собачьей, – она задумалась. – Я люблю собак, верно, но людей я люблю больше.

– Любовь безусловная – это собачья любовь, – наслаждаясь своими словами, произнес я.

– А может быть, волчья? Чем мужчина не волк, когда он любит свою женщину и готов мертвой хваткой вцепиться в горло любому, кто осмелится ее обидеть? Чем ты не зверь, когда дело касается моей защиты? Чем ты отличаешься от животного, если следуешь своим инстинктам, своим чувствам, своей природе? Чем ты не волк, если ты воешь по мне… Выл!

Преданность – это порода. Безусловная любовь – это волчья любовь. Собаки любят хозяина, псы любят сук. А волки – женщин. У них не бывает хозяина…

Спустя несколько секунд она добавила:

– Ты сам выбираешь, кем тебе быть. Собакой или волком.

– Я хочу быть мужчиной. Твоим мужчиной.

– Тогда только волком! – сказала она.

Она гладила мою шерсть своей нежной, теплой рукой.

– Зачем тебе такой характер, ты ведь красивая.

Спросил я так, между прочим.

– Ничем не выдающийся характер даже самого красивого человека делает посредственным.

Она всегда снимала слова с моих губ».

Я шел по одним и тем же улицам, как давно я не менял свой маршрут? Меня иногда останавливали люди и спрашивали:

– Сколько времени?

– Не знаю.

– Есть прикурить?

– Нет.

– Хорошая погода.

– Очень.

Я был абсолютно бесполезным обществу человеком. Я не знал, сколько времени, у меня не было прикурить, и погода для меня всегда была хорошей. Таких людей, как я, в глубине души ненавидели.

От меня не было толку даже грабителю. Страшно, когда у человека нечего украсть.

«Я приносил ей ирисы небесного цвета. Я тихо ставил их в вазу и ждал, пока она проснется. Когда она открывала глаза, то дарила мне ангельскую улыбку. Ей важно было, чтобы я ее не только слушал, но и запоминал.

– Доброе утро.

Оно всегда было добрым. Как важно просыпаться с тем человеком, с которым хотелось бы прожить целую жизнь.

Я лег в одежде к ней и поцеловал.

– Я еще не чистила зубы, – смутилась она. Ей всегда хотелось выглядеть в моих глазах превосходно. А потому она быстро вскочила и побежала в ванную. Мне было не важно, как у нее пахнет изо рта, какая у нее прическа на голове и прочие мелочи.

Спустя несколько минут она вернулась.

– Теперь можешь целовать.

Я подошел к ней и застыл в объятиях. Как необъятно то, что хочется обнимать изо дня в день.

Мы позавтракали и решили сходить в парк. Нет, мы не кормили хлебом голубей и не целовались у всех на виду. Мы сидели на скамье и ели мороженое. Нам было не важно, какой сейчас день, какой год, и будет ли завтра дождь. Нас словно вырезали из какого-то красивого фильма и поместили в безлюдный парк.

– Поднимите, пожалуйста, ноги, – угрюмо сказал человек в сером, поношенном свитере. Молодой темноволосый мужчина, который выглядел намного старше своих лет.

– Пожалуйста, – улыбнулась она, и мы вместе подняли ноги над скамьей.

– Спасибо, – безрадостно бросил нам в ответ.

Когда он отдалился от нас со своей метлой, она сказала мне:

– У кого-то любовь, а кому-то нужно мести улицы, – улыбнулась. – Почему молодые люди выбирают такую профессию…

– Ему за это платят. Кто мне заплатит за то, что я сижу и ем мороженое?

Она разделяла мое прекрасное настроение.

– Но все же… Если бы его отмыть, причесать и одеть в приличный костюм, то мне кажется, что его бы не упускали из виду женщины.

– Он тебе понравился?

Я ее приревновал к дворнику.

– Я этого не говорила. Я лишь сказала, что если бы он выбрал другую профессию, то его жизнь могла бы очень измениться. Ты разве так не считаешь?

– Не по профессии судят о людях, – сказал я.

– Как раз таки по профессии.

Я с любопытством взглянул на нее.

– Мне очень интересно. Что ты можешь сказать обо мне, если судить по моей профессии?

– Хотя бы то, что ты романтическая натура, если окружил себя цветами. Цветы – это женская стихия. Ты чувствуешь и понимаешь женщину, а это не всем мужчинам дано.

– С чего ты это взяла? Психология? – уточнил я.

– Нет. Из личного опыта. Я живу с тобой достаточно, чтобы видеть в тебе то, чего не видят остальные.

Я немного помолчал, а затем спросил:

– А что ты увидела в лице этого дворника?

Она задумалась.

– Я увидела дно. Пустоту. Глаза, в которых нет этого мира, а только его зеркальное отражение. И в то же время в нем было что-то притягивающее, совсем необъяснимое. Он словно завораживает своим пустым, отсутствующим взглядом.

Она посмотрела на меня и добродушно улыбнулась.

– Не ревнуй. После встречи с тобой все люди для меня стали бесполыми. Для меня мужчины больше не боги с маленькой буквы, а всего лишь твои далекие собратья, в которых нет и капли тебя.

Я взял ее руки и поцеловал.

– Но почему ты спросила о нем? Разве ты никогда не видела дворников?

– Видела, – спокойно сказала она. – Я никогда не видела белых ворон, так плохо замаскированных под черных.

Она видела людей насквозь, как и ее отец. Это передалось ей по наследству. Если бы я был хоть немного внимательнее, то заметил бы то, что заметила она… Я тогда еще не знал, что в те самые минуты я обсуждал с ней ее убийцу. Он наблюдал за нами издалека, подкрадываясь с каждым днем все ближе и ближе. А спустя недолгое время он приставит ствол к ее лбу и навсегда унесет с собой чужой мир. Мой мир! Это была наша первая встреча с Парижем.

Мы с ней никогда не бывали в Париже, но этот город я назову именем ее убийцы…»

Роза вернулась. Это было единственным местом на свете, куда она могла бы вернуться. Я был рад ее видеть.

– Здравствуй, – сказала мне женщина, которая спала со мной в одной постели. Которая не оставила шрамов на моем теле, которая не знала, сколько ложек сахара в кофе я люблю.

– Здравствуй, Роза, – сказал ей человек, который не мог уехать с ней на край света. Которому не нужен был бесплатный билет в чужую мечту.

– Я больше не употребляю, – холодно произнесла она.

– Я рад это слышать, Роза.

– Ты рад? – посмотрела на меня с удивлением. – Скажи, зачем ты вернул меня к жизни, если эту жизнь я должна прожить без тебя? Зачем меня нужно было доставать из ада, если ты не готов предложить мне рай?

– Зачем тебя нужно было доставать из ада… Да хотя бы затем, что я сам оттуда. И как никто другой, знаю, что из этого места человеку невозможно выбраться самому.

– Кто ты? – спросила она, пристально глядя мне в глаза. – Что тебе нужно от меня?

– Я тот, кто прозвал тебя Розой. Мне нужно, чтобы ты цвела. Не ради меня, а ради себя. Я уже показывал тебе зеркало и покажу его еще раз, если ты забудешь о своей прелести.

– Прелести? – произнесла она с горечью. – Зачем мне моя прелесть, если ты не видишь ее? Я, не задумываясь, отдала бы свою красоту взамен чьего-то уродства, если бы меня за него полюбили.

Я перевел взгляд на книгу, которую она принесла с собой.

– А куда ты дела сонеты? – сменил тему я. – Мне нравилось, как ты читала их вслух… Шекспир живет в нашем сердце.

– Шекспир никогда не жил в моем сердце, – сухо сказала она.

– А жаль.

– Я повторяю еще раз. Что тебе нужно от меня? – на этот раз в ее голосе была настойчивость.

– Мне нужно, чтобы ты покинула эту кофейню. Мне нужно, чтобы ты проснулась, застелила постель и никогда больше не вспоминала этот сон. Мне нужно, чтобы твои глаза никогда не знали влажности, а губы – соли. Мне нужно, чтобы ты перестала читать книги и временно покинула этот город, хотя бы на несколько недель. Чтобы в другой город ты не везла за пальто себя прежнюю. Мне нужно, чтобы ты влюбилась в человека, который тебя никогда не предаст, который будет ценить каждый день, проведенный с тобой. Который будет испытывать к тебе постоянный голод. И чтобы он был волчьей породы.

– Ты говоришь словами из книги, – заметила Роза.

«Мне нужно спасти другого человека, чтобы спасти самого себя», – этих слов я не произнес вслух.

– Ты сделаешь то, о чем я тебя прошу?

Роза посмотрела в окно, которое находилось у меня за спиной.

– Я никогда больше не приду в эту кофейню. Даю тебе слово! Но дай мне свое слово, что завтрашний вечер ты проведешь со мной.

– Зачем, Роза?

– Я бы хотела выпить бокал вина с человеком, который меня достоин. Но которого недостойна я.

– Если бы я был достойным человеком, Роза, то я бы к тебе не подошел.

– Почему?

– Потому, что достоинство – это совершить поступок. А я подошел к тебе, чтобы сбежать.

Она закурила свою крепкую сигарету и пустила дым мне в лицо.

– Просто приди. Я не глупая, не нужно так на меня смотреть, – ее голос стал простым и естественным, словно она разговаривала не со мной, а со своим хорошим другом, который знал о ней все. – Надень на себя свой самый красивый костюм, купи бутылку хорошего вина и приходи завтра.

Она достала из сумки ручку и написала на салфетке свой адрес. Затем подняла со стула свое пальто и накинула на плечи.

– Я знаю твой адрес, Роза…

Эти слова я произнес вслух. Мое сердце забилось.

– Я даже не сомневалась в этом, – сказала она и ушла прочь. Дверь кофейни захлопнулась, и я остался с собой наедине.

* * *

«Мы пили кофе, сидя на кухне за столом. Я и она. А вернее – мы. Мы разговаривали и глотали дым. Табак убивает, но мы курили не для того, чтобы умереть. Мы слушали друг друга не для того, чтобы в итоге стать немыми, произнеся миллион ненужных слов. Мы мечтали умереть во сне, если умирать. И чтобы в свежей постели с запахом дряхлых тел. Интересно, чем пахнет старость? Не хотелось бы пахнуть, как солдатская шинель, которую не доставали из шкафа уже тридцать лет. Война закончилась давно, мы не знали войны, о которой писали в газетах. О наших сражениях не знал никто, кроме нас самих. Мы не получали ордена и награды за то, что изо дня в день спасали наш собственный мир, который губили сами. Мир, в котором было всего два человека. Я и она. Она и я. Наполеон, Муссолини, Амон Гет и все, одержимые духом войны, оказались не страшным прошлым, а нами. Сам дьявол проникал в наши головы, в мысли и велел нам друг друга убить. Мы сражались до последнего вдоха, задыхаясь от гнева, сгорая от ярости заживо, предпочитая смотреть в оплеванные лица, а не в оплеванную спину. А еще и гордыня, которую все время путали с гордостью, как часто путают тьму и свет. Гордыню, в отличие от других губительных чувств, невозможно было сглотнуть. Она несъедобна и всегда застревала в горле. Мы пытались запить ее кофе… Нам не нужен был мир между нами. Жить в мире, не побывав на войне – это как пить пресную воду без жажды. О нас не писали в газетах, когда рушилось небо над нашими головами. О нас не писали и тогда, когда мы его смогли удержать.

В чужом небе чужая война… Мы были птицами, которые не умели ни летать, ни падать.

Нам не нужны были мы – такие, как есть. Нам нужны были мы другие, намного лучше нас. Мы сражались друг с другом, а по сути – каждому стоило убить себя, чтобы другой по нему плакал. Мы же научились плакать только по себе. Нам стоило всего лишь отступить и в самый разгар войны сдаться друг другу в плен. Когда мы любим, то беззащитны. Нам стоило показывать, что мы любим друг друга, а не таить это глубоко внутри. Это единственная на свете война, в которой, чтобы одержать победу, нужно сдаться.

Это единственная на свете война, о которой не напишут. И героев этой войны будут помнить только сами герои. Бессмысленная война, в которой сражаются свет и свет.

Мой свет смотрел на меня, а я – на ее пальцы, которые держали дотлевающую сигарету.

– Когда мы с тобой перестанем ссориться? – сказала она тихим, обессиленным голосом.

– Когда потеряем друг к другу интерес, – небрежно сказал я. – Когда не будет больше таких слов, которые могли бы нас ранить дважды, трижды. Мы перестанем с тобой ссориться, когда перестанем друг друга любить.

Она сделала глоток кофе.

– Интересная перспектива, – сказала куда-то в пустоту.

Из-за чего мы ссорились с ней? Честно признаться, из-за всего. Но истинная причина, полагаю, была в том, что нас было слишком много для такого маленького пространства, в котором мы жили. Я часто думал о том, что если бы у нас были отдельные комнаты, то нам было бы намного комфортнее. Мне кажется, нам не хватало такого места, в котором можно было бы уединиться. Побыть наедине с собой и своими мыслями. Куда можно было бы сбежать, откуда можно было и вернуться. У нас была потребность на время отгородиться друг от друга стеной. Каждый из нас стремился к иллюзии, к свободе, но какой ценой мы могли эту свободу обрести?

– Мне кажется, я больше не хочу с тобою быть.

Она бросила в меня слова, которые весили больше тонны. Она придавила меня к земле своим спокойным, безразличным голосом.

– Что? – лицо налилось кровью, губы задрожали.

– То, что ты слышал, – ответила сухо она. – Мне нужна пауза, чтобы разобраться в себе. Я была бы тебе благодарна, если бы ты оставлял меня одну и не подходил ко мне хотя бы несколько дней.

– Мне уходить ночевать в отель?

– Нет, спи здесь. Рядом со мной, только не прикасайся ко мне, пожалуйста. Не целуй. Не говори со мной.

– Я не смогу.

– Я прошу тебя. Мне нужно время.

Я ничего не ответил, а лишь неуверенно кивнул. А затем оделся и вышел на улицу. Мне нужно было прийти в себя.

Ночью, когда я стал немым, глухим и неуместным, я думал о том, почему это лето самое холодное в моей жизни. Почему человек, который еще вчера принадлежал мне, теперь не принадлежит никому. А только самому себе.

Я тогда не знал, что мне следовало поступить иначе. Не оставлять ее одну, когда она меня об этом попросила. Ей не нужно было время, чтобы побыть в одиночестве. Одиночество – это блеф, его требуют тогда, когда особо нужна поддержка. В тот момент она буквально умоляла меня, чтобы я стал к ней как можно ближе. Она этого не сказала. Пока я это осознал сам, прошло время. Женщины не умеют говорить так, как мы привыкли слышать, и такое предложение, как: «Ты мне больше не нужен», следует воспринимать как: «Ты мне сейчас нужен больше, чем когда-либо».

Я этого не понимал, а потому повернулся к ней спиной и не стал прикасаться к ней.

– Доброй ночи, – сказал я, натягивая край своего одеяла на себя.

Она ничего не ответила. А я верно ждал того момента, когда она заговорит со мной первая.

* * *

Я со временем научился понимать женский язык. Он в корне отличается от мужского. Например:

Выражение «Я тебя ненавижу» срывается с женских губ, а на ее языке это звучит так: «Ты причинил мне боль. И мне больше не хотелось бы испытать подобную муку».

На мужском языке это предложение несет в себе очевидный смысл.

Выражение «Оставь меня в покое» на иностранном языке звучит, как: «Не оставляй меня наедине с собой и своими мыслями в эту минуту. Мне нужны твои объятья, а не машущие руки у меня перед лицом».

На моем языке это звучит, как: «Я не хочу тебя больше видеть».

Кстати, само выражение «Я не хочу тебя больше видеть» также на женском языке несет в себе определенный подтекст: «Я хочу на тебя смотреть только радостными глазами. Сотри с моего лица соль и сделай так, чтобы я улыбалась, а иначе сотри меня из своей жизни».

Самое интересное выражение из данной энциклопедии женского языка следующее: «Ты меня любишь?»

И этот вопрос несет в себе тайную угрозу. На женском языке это звучит так: «Ты так давно не говорил мне о своих чувствах, что мне приходится спрашивать о них самой. Разве, когда мы с тобой познакомились, я лезла за комплиментом к тебе в карман? Почему, когда я стала твоей, то утратила в твоих глазах прежнюю ценность? Мне стоит на днях использовать проверенный метод под названием: “В глазах чужого мужчины я – бриллиант”. Чтобы свой осознал, что его золото по-прежнему блестит…»

Женский язык – это сложная наука, ведь слова не передают ту бурю эмоций, которую испытывает женщина в своей душе. В женщинах можно и не разбираться, не изучать их язык. Достаточно просто любить. На языке твоей женщины каждое выражение будет значить: «Люби меня» или «Люби меня сильнее».

Я никогда не любил Розу, но тем не менее она, как и любая особа прекрасного пола, владела женским языком в совершенстве.

– Здравствуй, – поприветствовала меня на пороге.

– Здравствуй, – поприветствовал ее я.

– Заходи.

Я дал ей в руки бутылку сухого вина и снял свою обувь. За время моего отсутствия не изменилось ничего.

Она пригласила меня в гостиную, краем глаза я заметил свою книгу у нее на окне. Судя по оставленной закладке, Роза близится к финалу.

На ней было роскошное красное платье в пол, а на мне черный костюм, который я надевал редко, по праздникам.

– Красная роза…

– Как я тебе? – она закружилась, это выглядело эффектно.

– Прекрасно выглядишь.

– Благодарю, – в ее голосе прозвучало достоинство. – И ты превосходно выглядишь. Этот костюм тебе очень к лицу.

– Спасибо, Роза.

Она принесла из кухни два бокала и поставила на стол. Я открыл вино и разлил по бокалам.

– За тебя, – поднял в руке наполненный хрусталь.

– За меня, – поддержала она.

На губах остался терпкий привкус.

– Я вчера последовала твоему совету, – сказала она, теребя пальцами бокал.

– Какому именно? – уточнил я.

– Я еще раз подошла к незнакомому мужчине и поцеловала его…

На моем лице застыло удивление.

– К тому самому?

– Нет, к другому, – улыбнулась она. – Быть свободной – это действительно прекрасно. Я все время стремилась к свободе, когда была в отношениях с мужчиной, а когда ее получила, то не знала, что с ней делать.

– Сколько лет ты была замужем? – спросил я.

– Пять лет, – сдержанно сказала она. – Это очень много, я потратила лучшие годы своей жизни на худшего человека.

– Не говори так.

– Почему? – приподняла брови она.

– О бывших либо говорят хорошо, либо вообще не говорят.

Она улыбнулась.

– Тогда лучше не говорить.

Я сделал глоток, Роза последовала моему примеру.

– И что ты почувствовала, когда поцеловала того мужчину?

– Я почувствовала себя женщиной. Живой, сумасшедшей, верной себе и своему сердцу, абсолютно здоровой и красивой, – она засмеялась. – Ты бы видел лицо этого мужчины, когда я его поцеловала. Он застыл на месте, как статуя, не мог даже пошевелиться. А затем его тело расслабилось и поддалось моим чарам. Мы целовались всего несколько минут – и эти минуты стоили больше, чем пять моих последних лет.

– Понимаю.

– Он хотел попросить у меня номер телефона, но я ему сказала, что у меня нет телефона.

Я загадочно улыбнулся, и Роза это заметила.

– Я знаю, почему ты так улыбаешься. У тебя ведь тоже нет телефона.

– Верно, – согласился я, мысленно поаплодировав ей за ее внимательность.

– Зачем нужен телефон, если мне некому звонить? – сказала она.

– Браво! – воскликнул от восхищения я. Она повторила мои собственные слова. А затем я добавил: – Он даже имени у тебя не спросил?

– Спросил.

В моих глазах застыл вопрос.

– Я сказала, что меня зовут Роза.

– Почему ты не представилась своим настоящим именем? – я пристально посмотрел на нее.

Она задумалась.

– С тем именем связано все мое прошлое. Его произносили те люди, с которыми я не хотела бы связывать свою дальнейшую жизнь. С тем именем я похоронила себя прежнюю. Новое имя – это новая жизнь для меня. Я начинаю все с чистого листа…

Я ничего не ответил, а лишь посмотрел на нее с пониманием.

– Спасибо тебе за «Розу». Спасибо тебе за новую жизнь.

Я ничего не ответил, но на душе вдруг стало тепло.

– Значит, ты не продолжила с ним общение?

– С кем?

– С тем человеком, которого поцеловала.

– А, ты об этом… Нет! Это был всего лишь случайный поцелуй. Он ни к чему не обязывал. Такие мгновения неповторимы, и они запоминаются на всю жизнь. Второй поцелуй был бы лишним…

– Пожалуйста, – сердцем произнес я за «Розу».

Она перевела взгляд на книгу, лежавшую позади нее на подоконнике.

– Очень интересная книга, которую ты мне дал. Мне кажется, ее написала женщина.

– С чего ты это взяла? – с любопытством поинтересовался.

– Пьеро не может быть мужчиной, потому что чувствовать, как женщина, может только женщина. Мужчинам этого не дано, вы слишком толстокожие.

Я в душе засмеялся, а в ответ спокойно сказал:

– Да, это вполне возможно.

– Не возможно, а так оно и есть. Вы не знаете, на какие клавиши нажимать, чтобы женщина звучала.

– Когда женщину любишь, то пальцы наделены интуитивным талантом, – осторожно сказал я.

– Это ложь. Вычурные словечки из книги, бальзам для разбитых сердец.

Я не стал вступать с Розой в спор и решил остаться при своем мнении. Это была моя первая и последняя критика.

– А Шекспир. Тот еще знаток человеческой души. Он в наше время ходил бы по переходам и раздавал бы прохожим свои сонеты, как нечто библейское. Сейчас нет такой любви, о которой он писал. А библию понимает далеко не каждый, да и не всякий понимает так, как нужно ее понимать. Его бы на костре в наше время сожгли, как еретика в средние века за его ветхие заветы, которые не восхваляют Бога. Что это за слова такие: «Как в зеркало, глядясь в твои черты, я самому себе кажусь моложе».

– Меня никто так…

Она хотела продолжить, но вдруг замолчала. Я счел нужным сменить тему.

– Как ты нашла эту кофейню? – этот вопрос меня тревожил давно.

Я наполнил тем временем бокалы.

– Ты не поверишь, – вяло улыбнулась она.

– Еще как поверю, – настоял я.

Она сделала маленький глоток.

– Мне нужно было отпраздновать одно радостное событие.

– Развод?

– Да, откуда ты узнал? – удивилась она.

– Я же сидел за столиком перед твоим и все слышал.

– Ах, да… Я тогда тебя совсем не заметила. Так вот, я искала место, где можно было бы посидеть и выпить за этот свалившийся на мою голову праздник. Честно сказать, я готова была сесть даже на тротуар, но нормы приличия. Да плевать я на них хотела! – вдруг сказала она с жаром. – Тоже мне – мнение людей. Я всю жизнь из-за их мнения была не собой и делала не то, что хотелось мне, а то, что им хотелось видеть.

Спустя несколько секунд она немного остыла.

– Я наткнулась на эту кофейню совершенно случайно, и только подойдя ближе, я прочла на двери надпись: «Кофе». Мне показалось удивительным, что я никогда здесь не видела этой кофейни, хоть и проходила тысячу раз мимо нее. Когда я вошла в этот «подвал», то подумала, что чем меньше посетителей, тем для меня лучше. А если бы мне хотелось насладиться изысканным интерьером, то я бы пошла в ресторан на соседнем углу. Не пойму, что в этой кофейне можно было для себя найти, если даже кофе у них ужасный. Мне хотелось побыть наедине с собой, и в тот момент это было самое подходящее место…

– И ты, конечно же, села поближе ко мне. Ведь весь зал был забит… – с доброй насмешкой сказал я.

– Я не видела тебя, клянусь! В тот момент я никого вокруг себя не видела.

– Я верю. Это была просто шутка! Почему ты пришла на следующий день? И где ты взяла тот сборник сонетов?

Я уже давно допил свое вино, а она только сейчас.

– Почему я пришла? Я не могу тебе ответить на этот вопрос… – сказала, глубоко задумавшись. – А почему люди приходят на вокзал, стоят на перроне и смотрят на поезда?

– Но ведь из этой кофейни не было видно поездов.

– Как странно, мы оба сидели на вокзале и смотрели в окно – я видела проезжающие мимо поезда, а ты – мое отражение.

Она выдержала короткую паузу, а затем продолжила:

– И ни один поезд не остановился, чтобы взять меня в свой вагон. Мне было неважно, в каком направлении ехать, я бы, не задумываясь, села в любой. Лишь бы в нем было для меня место.

Я разлил остатки вина.

– А сборник… Я подошла к продавцу в книжном и попросила книгу, которая подходит к моему платью. Он осмотрел меня со всех сторон и принес из зала Шекспира. Этот пожилой мужчина сказал мне: «Не важно, в каком платье вы будете завтра, эта книга придется кстати к любому наряду».

Я посмотрел на Розу с изумлением.

– Потанцуем? – спросила она.

– С радостью.

Она выбрала пластинку с классической музыкой, включила виниловый проигрыватель и подошла ко мне. Я взял ее руку, а другой рукой обхватил талию. Роза была немного пьяна, я это заметил по ее неловким, расслабленным движениям.

– У меня кружится голова, – выдохнула она, а затем склонила голову мне на грудь.

Я танцевал с женщиной ранее, но от этого танца я не пьянел.

Она поцеловала меня в шею. Ее губы были холодными, как металл. От Розы приятно пахло, как мне показалось – цветами. Но я не стал вдыхать аромат, так как это был чуждый мне запах.

Роза расстегнула мне верхнюю пуговицу, я схватил ее за руку.

– Не нужно!

– Что не так? – она словно пришла в себя.

– Все не так, Роза…

Я отпустил ее руку и направился быстрым шагом в прихожую. Я обулся второпях, мне было стыдно за то, что я не мог ей ответить взаимностью. Небрежно накинув на себя пальто, я посмотрел в гостиную, но не стал с нею прощаться. Прощание – это сожаление о подошедшей к концу встрече. Я не удостоился чести, убегая, ей напоследок соврать. Я просто исчез, словно меня никогда и не было в ее жизни. Я оставил Розу одну, так как я не был ее поездом. Она видела во мне свое спасение. Я видел в ней свою гибель. Я больше никогда не видел Розу, это была наша последняя встреча. Наши пути разошлись, а немного позже исчезнет вокзал, на котором мы с ней однажды встретились.

Глава третья «Париж»

«Мы промолчали две недели. И если бы я не заговорил с нею первым, то, наверное, промолчали бы и всю жизнь. Я каждый день находился в нескольких шагах от нее, но в ее сознании, в ее глазах я был на расстоянии десяти тысяч миль. Она смотрела в окно на самолет, который верно приземлялся в нашем городе из другого конца мира. Она ждала, что на его борту окажусь я. А я в это время стоял у нее за спиной и находился за пределами этого города.

– Я жалею о том, что не оставил тебя на нёбе, когда ты об этом просила.

Мне было больно, и я хотел, чтобы она переняла мою боль. Испытала ее на себе. А если нет, то мне хотелось ее ранить. Глубоко и в самое сердце, как ранила меня она своим безразличием. Хладнокровием.

Она никак не отреагировала на мои слова и по-прежнему смотрела куда-то в небо.

– Я жалею о том, что ты вернулась в тот день. Моя жизнь без тебя была бы гораздо счастливее.

Я засунул ледяной кинжал ей под ребра и ждал, когда ее мертвые губы сделают вдох. Убивая ее, я надеялся, что она оживет.

– Если бы у меня была возможность вернуться в тот день, когда я тебя встретил, то я, не задумываясь, прошел бы мимо.

Тишина. Она не услышала моих слов, и в какой-то момент я подумал – есть ли я на самом деле?

– Я люблю тебя, – прошептал настоящий «я».

Она в тот момент обернулась и посмотрела на меня. Как давно я не видел ее глаз, ее губ, ее подбородка.

– Ты вернулся? – тихо прошептала в ответ.

Я осторожно подошел к ней и все не решался притронуться. Она смотрела мне прямо в глаза таким взглядом, словно мы не виделись несколько лет. Я взял ее на руки и снял с подоконника. Когда она оказалась в моих руках, я набрался смелости и поцеловал ее. Она упивалась моими губами, как самым сладким нектаром на земле. Я вспоминал себя ее губами. Своими – я вспоминал ее. Это была неутолимая жажда…

Занятие нами было магией. Я магией называл все, в чем отсутствовала реальность. Мы были вымыслом, а иначе я не могу объяснить, как сгорают холодные от прикосновения к телу.

Мы лежали в нашей постели, как долго она была моя и ее, но не наша. Как долго мы принадлежали себе, а не друг другу.

– Я сегодня смотрела на самолет…

– Я знаю. Я видел, как ты на него смотрела.

– Я думала, осознают ли люди свое счастье, когда улетают на другой конец света, но оставляют самих себя в том городе, в котором они совершили посадку на рейс. Я думала, какой смысл подниматься в небо, если душа не готова к переменам. Какой смысл бежать от себя, если на другом конце мира ты все равно встретишься с собой?

– Ты хотела улететь?

– Да. Я хотела с высоты птичьего полета посмотреть на этот маленький городок, почувствовать внутри легкий трепет от того, что целый город ассоциируется у меня с твоим именем. Посмотреть на твой дом, проникнуть в твои окна. И представить себе, как ты стоишь у окна и смотришь на меня с земли. Без возможности что-либо исправить, без возможности преследовать меня на других крыльях. Небо большое, оно с легкостью заведет тебя не туда, если не знать точный курс. Я хотела в последний раз взглянуть на твой дом для того, чтобы осознать, что я не оставила там себя.

– Ты серьезно готова была улететь?

– Нет, конечно. Это всего лишь минутная слабость, собственно, как и признать тебя. И вернуться в твои объятия, – она помолчала. – У меня была слабость при виде неба и при виде земли. Интересно, в каком месте я находилась все это время?

Я внимательно слушал и гладил ее волосы. Мои руки забыли, какие они на ощупь.

– Мне снился твой отец на днях. Как он танцует на моей могиле.

Она не разделила мой юмор.

– Мне тоже он снился недавно. Когда он не касается моей жизни, то я по нему скучаю.

– Ты хочешь вернуться домой?

– А, нет. Не в этом смысле. Это некая душевная связь, мы всегда чувствуем тревоги друг друга. Наверное, наши родители – это единственные на свете нити, которые никогда не обрываются.

– Ты не против? – я показал ей пачку своих сигарет.

– Нет, кури.

Я подкурил сигарету и взял с тумбочки пепельницу.

– Мне кажется, что я прожила с тобой всю свою жизнь.

– Почему?

– Потому, что я все о тебе знаю, и в то же время не знаю о тебе ничего.

– Что бы ты хотела узнать? – я сделал глубокую тягу и выпустил дым в потолок.

– Хотя бы то, кто твои родители и где они. Если они у тебя есть.

– У всех есть родители, даже у тех, кто их отрицает, – улыбнулся я.

– Исчерпывающий ответ. Так и живем.

– У меня есть родители. У них своя жизнь, а у меня своя. Мы слишком разные, и наше общение ограничивается несколькими письмами в год. Это, пожалуй, единственные на свете люди, которых любишь сильнее только на расстоянии.

– Неблагодарный труд – быть родителем. Рожаешь, вкладываешь все, что у тебя есть, и даже больше, а взамен – несколько писем в год, – иронично подметила она. – Когда-то и ты примеришь на себя эту роль…

Она замолчала. Это был наш первый разговор о детях, а потому мы подошли к нему осторожно.

– Да и тебе когда-то предстоит примерить материнскую роль…

А затем наступило неловкое молчание.

– Может быть, выпьем кофе? – она взяла инициативу в свои руки.

– С удовольствием. Сейчас заварю!

Я потушил сигарету в пепельнице и пошел на кухню делать нам кофе.

Спустя несколько минут я принес поднос и поставил его на кровать.

– Пожалуйста, – любезно вручил ей чашку.

– Спасибо.

– Не обожгись, бери за ручку!

– Хорошо, – улыбнулась она.

Мы сделали по глотку, обожглись и поставили чашки на место.

– А как ты себе представляешь тот момент, когда будешь ходить с большим животом?

Она засмеялась.

– Я никогда об этом не думала. Наверное, он тяжелый и неудобный. Не знаю, что и ответить. Я буду весить тонну, не меньше…

– Всего на несколько чужих килограммов тебя станет больше, – заметил я.

– Может быть, и станет, – от волнения она сделала еще один горячий глоток. – А как ты себе этот момент представляешь? – осторожно спросила она.

– Какой? – удивился я.

– Когда я буду с животом…

Мне хотелось, чтобы все эти слова она произносила вслух. Это было так необычно и волнительно.

– Я думаю, ты будешь прекрасна. Какой не была никогда! Твоему ребенку посчастливится родиться от такой красивой женщины…

– Моему?

– Нашему.

У нее по щеке скатилась слеза. Она застыла, глядя в мои глаза.

– Я еще никогда не слышала таких пронзительных слов. И мне кажется… Я согласна!

Я и сам не понял, как сделал ей предложение собственной крови. Но мне было неописуемо приятно при мысли, что в эту минуту мы предложили друг другу прожить вместе целую жизнь. Нет ничего в этом мире более великого, чем слияние крови!

– Поцелуешь?

– Поцелую.

Это была наша подпись под теми словами, которые мы только что произнесли.

* * *

Я изменил ей…

Спустя радостные улыбки, подаренные мне ни за что.

Спустя теплые пальцы, которые она забывала у меня на спине.

И забывалась сама…

Спустя неодолимую веру в меня. В ее душе было меньше веры в тот нательный крест, который она носила у себя на шее.

Я связал из его шнурка петлю и прижал к ее горлу.

Я изменил ей спустя мгновения внезапного счастья, которое рушилось на ее плечи изо дня в день.

Я изменил ей спустя целованные плечи. Теплые пальцы, не знавшие холода, перегорели.

Я изменил ей, не перегорев, не остыв. Я изменил только потому, что во мне было свойство, о котором я никогда и не знал. Собачье свойство. Когда приносят мясо незнакомые руки, псы разрывают мясо.

Но не разрывают руки.

Однажды в магазин, в котором я уже длительное время работал, вошла молодая девушка и попросила подобрать ей букет.

– Мне для себя. Я давно хотела подарить себе цветы.

Эта девушка не была редким исключением, с такой странной просьбой ко мне подходили уже ранее. Женщины нуждаются в цветах, но еще больше они нуждаются в людях, которые их бы дарили.

Я показал ей весь ассортимент. И посоветовал несколько букетов на свой вкус.

– Простите, у меня будет к вам необычная просьба. Понимаю, вы занятой человек и, наверное, очень дорожите своим временем, но я наберусь смелости попросить вас об одном одолжении.

Передо мной стояла светловолосая девушка, ничем особо не запоминающаяся. Но при этом голос у нее был приятный и добрый.

– О каком одолжении?

– Я хочу вас попросить, чтобы вы подарили мне букет цветов. Я знаю, это звучит глупо, и, наверное, я совсем выжила из ума. Но мне так давно не дарил никто цветы, а покупать самой себе стыдно. Нет-нет, не подумайте. У меня есть деньги, и я вам за этот букет заплачу, – она достала кошелек из сумочки и протянула мне купюру. – Только принесите мне его, пожалуйста, сегодня после работы. Когда у вас появится свободное время. Мне не хотелось бы выходить на улицу и просить об этом прохожих, мне очень стыдно за то, что я вас об этом прошу. Но… Нет, забудьте. Простите, я пойду…

Она развернулась и направилась к двери.

– Погодите, – сказал ей вслед. – Вы забыли оставить свой адрес.

Она искренне улыбнулась и подошла ко мне. Я предложил ей свою ручку.

– У меня своя, благодарю, – написала на листке адрес и протянула мне.

– Спасибо…

А затем она покинула магазин.

Когда рабочий день подошел к концу, я достал из кармана ее адрес, забрал из-под прилавка букет, который я для нее собрал, и закрыл за собой магазин. Меня дома ждала Ли… и я решил как можно скорее выполнить свое обещание и вернуться домой. Она знает, во сколько я возвращаюсь с работы, и верно ждет моего прихода. Если я задерживаюсь, она начинает волноваться за меня. Странная она, сколько раз я ей повторял, что со мной ничего не случится. С кем угодно, но только не со мной! Мне всегда казалось забавным ее беспокойство за меня. Я ведь не ребенок.

Я пришел по указанному адресу и постучал в дверь.

– Войдите… – донеслось изнутри.

Я открыл дверь.

Передо мной стояла та самая девушка, которая приходила ко мне утром, на ней была розовая сорочка до колен. От нее исходил резкий запах парфюма.

– Это вам, – сказал я и вручил ей букет.

– Спасибо. Даже не знаю, как и благодарить вас. Давно мне никто не приносил цветы в дом. Может, чаю?

– Нет, спасибо. Я тороплюсь.

Она стояла с букетом и смотрела на меня. Я открыл дверь.

– Прощайте.

– У вас красивые плечи, – сказала мне в спину.

– Что?

– Я говорю, у вас красивые плечи, что редкость сейчас для мужчины. Я всегда обращаю внимание на мужские плечи. И на руки. Эти части тела говорят о многом. Кстати, и пальцы у вас очень необычные, музыкальные. Вы играете на пианино?

– Нет, не играю.

– А я играю. Посмотрите на мои, – она одной рукой прижала к себе букет, а вторую вытянула вперед. – За пятнадцать лет музыки я еще не встречала ни у кого таких пальцев, как у вас.

– Спасибо, – вырвалось у меня.

– Закройте, пожалуйста, дверь. Снаружи сквозит, меня продует. Не хотелось бы болеть в такую погоду.

Я закрыл дверь, и в этот момент подумал, что дверь закрывают либо «перед собой», либо «за собой».

Я закрыл перед собой.

Она была обаятельна. Но среди сотни прохожих я бы никогда не обратил на нее внимания.

– Хотите, я научу вас играть? У меня как раз выдался свободный вечер. Заварить вам чаю?

– Да.

– Сколько ложек сахара?

– Что? – я не расслышал ее вопрос.

– Сколько ложек сахара вы любите в чай?

– Две.

– И я две люблю. Мне говорят, что лучше пить без сахара. И полезнее, и сахар не перебивает истинный вкус чая. У меня настоящий английский с бергамотом…

Я терпеть не мог чай. И с сахаром, и без него.

– Спасибо, – я взял чашку из ее теплых рук.

– Снимайте обувь и проходите в зал. Нечего нам стоять на пороге.

Я поставил чашку на пол и снял свою обувь. Меня вела за ней какая-то неведомая сила, которой легко можно было противиться, но я не стал. А последовал за ней. «Поиграю и вернусь домой», – мысленно сказал себе.

– Садитесь за пианино.

Я сел и нажал клавишу. Она принесла из другой комнаты еще один стул и села возле меня.

– Кладите пальцы на клавиши, я сыграю вашими руками.

Я в ту же минуту подумал, что задержался, и Ли… волнуется за меня. А может быть, она сейчас занята чем-то другим. Девушка протянула к моим рукам свои руки и осторожно коснулась. Образ Ли… на мгновение снова появился у меня перед глазами, но сразу исчез.

– Расслабьтесь. Вы слишком скованны.

Я выдохнул и расслабился телом.

– Вот так.

Она начала управлять моими пальцами, касаясь их сверху своими, и вдруг зазвучала приятная мелодия. Мы играли Шопена, как она сообщила позже.

– Вам нравится? – спросила она у меня, ее губы находились у моего лица, но не касались его.

– Я никогда раньше не играл, – признался я.

– У нас хорошо получается.

– Да.

Когда мы закончили, то по-прежнему находились на интимном расстоянии друг от друга, когда тело соприкасается с другим телом. А пальцы с пальцами. Вот только музыка не звучала больше.

Она медленно убрала свои руки и посмотрела на мой профиль. Я повернулся к ней лицом.

– Вам говорили, что у вас красивые губы?

И тут я осознал, что мое тело повинуется ее словам. Я закрыл глаза и поцеловал чужие губы. И знаете, что я испытал? Горечь! Ее губы горчили, а затем я распробовал их. И спустя несколько секунд я почувствовал сладость.

Это была другая сладость, подобная не меду, а концентрату сахара. Я упивался, но не пьянел. Употребляя без меры, я терял над собой контроль, стирая границу между реальностью и фантазией, овладевшей мной и моими руками.

Я снял с нее сорочку. Ее обнаженное тело было в тысячу раз хуже, чем то, которое я привык целовать. Которым я привык упиваться. От этой особы пахло новизной и тайной, мне не важно было, что у нее за душой. Я не думал ее читать. Я не думал… А только брал. Ее небольшая грудь не пахла молоком. Она пахла, но только другим запахом, мое обоняние не узнавало привычного ему аромата. И спустя время я перестал пытаться найти в ней свою Ли… решив воспринимать ее, как что-то другое. Новое, притягивающее к себе. Манящее. Вдох и выдох… Она царапала мою спину своими ногтями, я надеялся, что не останется шрамов. И следов этой ночи на теле. Вдох… Я видел лицо незнакомой мне женщины. Мы трахались, как животные, не зная, что в этом мире правильно, а что – нет. Был инстинкт. А если между нами и была в ту минуту страсть, то пахла она совсем по-другому. Наши тела лежали на чужой постели, обессиленные, обесточенные. Она сказала, что в воздухе пахнет букетом, который я принес. Мне показалось, что пахнет горелой проводкой.

– Я закурю. Ты не против?

– Не против. Кури…

Она подала мне чашку, из которой пила чай. Я даже не понял, когда я успел с ней перейти на «ты».

– Мне нужно принять душ.

– Прими, – безразлично сказала она.

Я засмеялся, мне было досадно и смешно.

– Знаешь, встреть я тебя раньше, хотя бы несколько месяцев назад, я бы поблагодарил тебя за секс. И может быть, выпил бы кофе.

– Почему не выпьешь? – в ее голосе не было никакого интереса.

– Так вышло, что у меня дома кофе вкусней. Я сегодня впервые в жизни изменил…

– О-ооо, – в ее голосе прозвучала насмешка. – Тогда душ тебе точно не поможет.

– А что поможет?

– Бутылка коньяка. Причем самого дешевого, чтобы еще сделать акцент на цене.

Мне была понятна ее ирония и не завуалированное желание поддеть.

– Не повезло твоей женщине с тобой. Больше мне нечего добавить.

Я потушил сигарету и молча встал с кровати. Оделся.

– Возможно, кому-то повезет с тобой, – сказал я не со зла и не с радостью, а просто так, чтобы было. И покинул комнату. А затем молча вышел из квартиры.

Часы показывали десять вечера. Я опоздал на целых три часа, я не знал, что сказать Ли… а выдумывать правдоподобные версии у меня просто не было желания. А потому я сказал, как есть.

Она открыла мне дверь.

– Где ты был? – в ее голосе была тревога.

Я вошел внутрь, чтобы она не смогла босиком убежать. А только затем сказал:

– Я был у другой женщины, Ли… Я тебе изменил.

* * *

Она запретила к себе прикасаться. Она запретила себя спасать, приставив нож к шее.

– Не подходи… А иначе я себя убью.

Я еще не видел смерти, а она была к ней так близко. Я осознал, что ничего не могу исправить. Я в тот момент испытал на себе, каково это – быть похороненным заживо. Когда ты живой, а сделать ничего не можешь.

Нет, она не убила себя, но кровь на запястье была настоящей и говорила весьма убедительно о том, что ее жизнь потеряла смысл. Я был ее смыслом. Она потеряла меня.

Она запретила себе смотреть на меня. Смотря на стены, потолок, пол – куда угодно. Мне самому было стыдно смотреть в ее глаза.

Это была самая длинная ночь в моей жизни. Я ни разу не закрыл глаз, я ни разу с ней не заговорил. И она всю ночь не спала, я был в этом уверен. Правду говорила пианистка, что мне не поможет душ. Царапины на спине пекли, но не так больно, как горело в груди. Я не смог смыть вчерашний день и, наверное, никогда его не смою. Я мог ей, конечно, солгать, но это не избавило бы меня от душевных терзаний, от того гадкого чувства – предательства, которым я был как в грязи испачкан. Верно говорила она, что предавая другого, мы предаем в первую очередь себя. Я не знал, что способен на измену. Я не знал, что измена – это свойство души.

Поутру я ожидал чего угодно, но только не того, что в итоге произошло.

– Обними меня, пожалуйста, – сказала шепотом она. Лучше бы она сказала: «Убей меня, но только без боли» – это прозвучало бы равносильно ее «Обними».

Я чувствовал, как убивал ее своими касаниями, теми руками, которыми я трогал другую женщину. Руки не отмыть, и не снять с них скальпелем кожу, чтобы изменить свои отпечатки. Свой почерк. Свою душу! Пальцы хранят память, и мне кажется, что мои руки ранили ее тело всю оставшуюся жизнь. Даже когда я забывал, что мои пальцы – это лезвия.

– А я ведь просила тебя мне сказать, когда надумаешь это сделать…

– Я и сам не знал, что так произойдет.

И я рассказал ей все, как было в тот вечер.

– «Плечи красивые, пальцы музыкальные…», – сказала она тихо. – Как же ловко ей удалось поймать тебя на пустой крючок. И какая она оказалась в постели, эта пианистка?

– Она играла красиво, а трахалась, как все.

– Все – это кто?

– Весь мир и каждый, кто пытается удовлетворить свое тело. Я перед ней распахнул всего себя, как перед тобой. А она в ответ – только ноги.

– Значит, она не осталась в тебе? – в ее вопросе прозвучала то ли надежда, то ли подавленность.

– Из нас двоих, к сожалению, она останется только в тебе. Во мне осталась измена, а ее я давно уже смыл со своей кожи.

– Как легко… Смыл – и все.

А затем наступило молчание.

– Ты принял душ у нее или дома?

– Здесь.

– Почему?

– Потому что, смыв свою вонь, я бы, наверное, не решился сказать тебе правду.

– Я сразу почувствовала запах женских духов…

– Я на это и рассчитывал.

Правда меня не спасла, но ложь показала бы мне место, которое есть еще ниже дна. Шрам носил я, а испытывала от него боль только она.

Много чего в этом мире можно пережить, даже измену. Все говорят, что это смертельный яд. Но нас убил не он, хотя признаюсь – мы были на грани. Нас убил другой яд, на котором была наклейка «чудо».

* * *

Прошло несколько месяцев. Наша квартира наполнилась солнечным светом, а наш собственный мир стал ярче.

И в один самый обыкновенный день, готовя мясо по-французски на кухне, она неожиданно мне заявила:

– Меня тошнит. Налей, пожалуйста, воды.

Я принес ей стакан воды.

– Полегчало?

– Не совсем, – неуверенно сказала она.

– Может быть, присядешь?

Я поставил перед ней стул и посадил ее.

– Что случилось?

– Не знаю, мне вдруг…

Не успела она договорить, как прикрыла ладонью рот и побежала в ванную. Я слышал только, как за дверью шумела вода. Через несколько минут она закрыла кран и вышла ко мне.

– Мне кажется, я отравилась.

– У меня всегда первой свежести суп, – запротестовал я.

– Да хватит уже со своим супом, я серьезно.

– Чем же ты могла отравиться?

– Не знаю. Еще тянет низ поясницы.

– Хочешь, я сделаю тебе массаж?

– Пожалуй. Только согрей руки, они у тебя всегда ледяные.

Мы пошли в спальню. И пока я делал ей массаж, мясо в духовке сгорело.

– Ты чувствуешь запах гари? – спросил у нее.

– Нет.

– Так вот, это пахнет наш ужин.

– Ой, я совсем забыла…

– Лежи. Его уже не спасти!

Мне показалось или ее волосы стали еще длиннее?

– Лучше? – спросил я у нее, закончив.

– Немного. Спасибо.

Мы в этот вечер остались без ужина. Я закурил, и она взяла из пачки сигарету. Мы курили одинаковый табак, а потому никогда не путали пачки.

Она сделала глубокую затяжку и потушила сигарету в пепельнице.

– Меня тошнит, и кружится голова.

Я принес ей из кухни стакан холодной воды. Она выпила залпом, а затем снова побежала в ванную. Когда она вернулась, я сказал:

– Больше, пожалуйста, не кури. Мы завтра пойдем к доктору.

– Ты думаешь? – посмотрела на меня с вопросом.

– Думаю, да.

Ли… улыбнулась, я обнял ее, а затем положил ее голову себе на живот и начал гладить волосы.

Следующим утром мы сходили к доктору, и он подтвердил наши ожидания.

– Ваша жена беременна. Срок – двенадцать недель.

Я застыл на месте, не в силах пошевелиться.

– Мы не женаты… – только и сумел сказать.

– А зря. Но это уже не по моей части, – он дружелюбно похлопал меня по плечу и ушел обратно к себе в кабинет. Затем через некоторое время вышла она.

– Тебе уже сообщили? – с загадочной улыбкой посмотрела на меня.

– Да…

В тот момент я потерял связь с миром. Я если и слышал ее слова, то только обрывками.

– Ты рад?

– Я не могу описать, что у меня внутри. Целый фонтан эмоций. Не обращай внимания на мое глупое лицо. Я счастлив, как никогда. Боже мой…

Я поцеловал ее и потрогал живот.

– Ты все эти три месяца даже не догадывалась о нашем сожителе?

– Нет, – рассмеялась она. – Конечно, я набрала немного, но не знала, что теперь все можно оправдать.

Я улыбнулся.

– Спасибо тебе…

– Люби меня. Мне больше ничего не нужно!

Теперь мы жили втроем: я, она и ее живот. И последний из нас был слишком привередлив к пище. Только свежие овощи, фрукты, мясо говяжье. Хоть он и не занимал отдельное место за столом, но его трапеза слишком отличалась от нашей. Вернее сказать – от моей.

– Ммм… Я еще никогда не получала такого наслаждения от пищи, – сказала она, проглатывая кусок сочного мяса и заглядывая в мою тарелку с супом. – Как удалось твое фирменное блюдо? Я смотрю, оно так аппетитно выглядит. Так и манит меня своим совершенством.

Я посмотрел в свою тарелку с жижей и отодвинул в сторону. Затем посмотрел на ее ароматное блюдо, приготовленное на пару с овощами, от него исходил запах молочного теленка. В животе забурлило.

Я протянул руку, чтобы отломать ломтик этого гастрономического шедевра, а она взяла в руки тарелку и отодвинула на самый край стола.

– Это не моя прихоть, ты же знаешь. Нашему пузожителю нужна здоровая пища, и я бы с радостью с тобой поделилась. Но он так и просит добавки. А его слово в этом доме – закон!

– Может быть, в другой раз? – с надеждой в голосе и с невидимым ломтиком теленка во рту спросил я у нее.

– Может быть. Как знать.

Наш крохотный квартирант, который не имел еще своего голоса, но уже мог говорить, и чаще всего очень дельные вещи, вдруг неожиданно заявил, что ему захотелось после осмотра непредвзятым взглядом квартиры, в которой мы жили с мамой, затеять ремонт. Освежить, так сказать, обстановку в доме. Переклеить обои, ему внезапно захотелось белого цвета. О, да! Клеить обои – это особая радость, тот самый верный тест на прочность семейных уз. Мне кажется, если бы мы решили переклеить обои в первый день нашей встречи, то первая и последняя глава нашей книги называлась бы «Обои».

Вслед за обоями ему не понравилось, что я курю. Этот мой пагубный дым то и дело нервировал его и имел самые фатальные последствия, о которых я даже понятия не имел. Когда мы ходили с ней по магазинам, ей вдруг захотелось отвести меня в отдел детских колясок. Инвалидных колясок, железных и с большими колесами. Она наглядно продемонстрировала мне, что если я и дальше буду «пыхтеть», как она тогда сказала, в том же духе, то придется просить у продавца дисконтную карту. Я с тех пор перестал курить в квартире, а когда подносил к губам сигарету на лестничной клетке, то перед глазами появлялись те атрибуты другой человеческой жизни, с которой я, слава Богу, никогда и не сталкивался. Ну, и вздор!

Наш путешественник, странствующий в околоплодных водах, прекрасно знал, что среди ночи, на другом конце города, есть волшебник, который продает спелые, сочные вишни. И мне как отцу нужно было обязательно найти этого чародея и во что бы то ни стало раздобыть тот заветный вкус лета. Лютый зимний мороз не был препятствием для такого всемогущего человека, как отец.

Она со временем перестала носить свои старые платья, которые ей были не по размеру, мы покупали новые. Ли… хранила старые вещи, как память о прошлой жизни. Она называла свою «старую» жизнь – мгновением перед весной. Она никогда еще не была такой красивой, цветущей, как сейчас. Наши сады цвели зимой…

* * *

Когда ее отец узнал о предстоящем празднике, в котором для него как для неотъемлемой детали нашего с ней механизма не было места, то он рассердился. Ее не было дома в тот день, когда у меня не стало двух передних зубов. Она была в тот самый вечер, когда я впервые в своей жизни приобрел для себя револьвер. Я никогда раньше не держал в руках оружие, и что оно стреляет, я знал только по книгам и кино. Я ни разу в жизни не стрелял, но в тот день я готов был этот холодный, тяжелый предмет испытать на деле.

– Отец приходил? – спрашивала она, когда на моем теле появлялся какой-то посторонний синяк.

– Больше не придет! В его возрасте, конечно, полезно ходить, но для его же здоровья лучше это делать в парке. Тем более, там много голодающих голубей. Романтика на старости лет – это лучшее средство от хандры, – она не оценила мою дерзость.

– Тебе завтра на работу? – сменила тему она.

– Да, а что?

– Возьми, пожалуйста, отгул. Я бы хотела, чтобы этот день мы провели втроем.

– Хорошо.

Я уже давно привык к тому, что нас трое. Но я никак не мог привыкнуть называть ее матерью. В этом слове столько святости, столько необыкновенности, столько силы. Эта женщина с длинными каштановыми волосами и карими глазами имела для меня такое же значение, как и женщина, которая меня сотворила. А может быть, и больше…

Мы больше не занимались любовью, хотя, как говорили врачи – на этом сроке не вредно. Все дело в том, что у меня постоянно появлялось такое чувство, словно наш маленький принц все время на меня смотрит в эти минуты. И чувствует вторжение на принадлежащие ему территории. Такое неловкое чувство охватывало меня, словно мы занимаемся этим у него на глазах. Конечно же, это предрассудки, и не более того. Но вдруг он все понимает?

Ее живот был источником неиссякаемого тепла. И я много времени грел свои руки…

Мои руки, предавшие ее, наверное, не несли в себе больше той прежней энергии, которая заставляла вздрагивать, пьянеть от касания, сгорать. В моих пальцах остался талант, но я однажды позволил себе играть на другом инструменте.

– Не подходи. Убери руки!

В эти минуты я знал название ее болезни, но никогда не произносил его вслух.

Как я понял позже – эта болезнь неизлечима.

* * *

Только на седьмом месяце мы узнали, что у нас будет дочь. Мне хотелось, чтобы она была похожа на маму, а носившая чудо говорила обратное. Ей хотелось, чтобы дочь переняла мои черты.

– Зачем девочке быть похожей на обезьяну? – шутливо спросил я.

Я, честно признаться, не был готов к дочери. Но заочно полюбил ее сразу. Это еще одна, только миниатюрная, Ли…

Обрывки, обрывки, обрывки…

Не помню, не помню…»

Роза внимательно читала книгу, сидя на кухне с чашкой кофе в руках. Она была в том самом красном платье, которое испачкала в тот вечер вином. В последнее время Роза так много читала, что все события, происходящие в реальности и выдуманные, переплетались у нее между собой. Осталось всего несколько страниц до конца этой книги, а она до сих пор ничего не могла понять.

«Моя дочь умерла с закрытыми глазами, не увидев этого мира. Не сделав первого вдоха. Она прожила всего лишь девять месяцев до своего рождения.

Я не знаю, где находится рай, наверное, в стенах родильных палат, в которых слышен детский крик. Я на днях понял, что рай – это условность, но не конкретное место. У каждого человека он свой. Я знаю, где находится ад – там, в моей квартире, куда возвращаться было подобно неминуемой мучительной смерти. Белые обои вдруг стали черными, крохотные носочки застревали в горле, а в глазах случался ливень. Я ел потоп, я пил потоп. Во мне так много ненужной воды… Кому нужно солнце за окном? Явно не тому, кто его сегодня зажег. И мне оно не нужно, бог! Кому нужен бог?

Я упал на кровать и лежал месяц. Нет, не месяц. Через неделю я забрал Ли… из больницы и привел ее домой.

– Это не мой дом, – сказала тихо она, зайдя на порог квартиры. – Это не мой дом, слышишь? – закричала она, схватив меня за рукав.

– Слышу, Ли… Слышу. Не кричи.

– Это не мой дом!

– А где твой дом, родная?

– Я не знаю, но это не мой…

Я не дал ей договорить, а только обнял ее со всей силы. С нечеловеческой силой я дарил ей свою боль.

– Отведи меня в мой дом, – сказала она через объятия.

– Я завтра тебя отведу, а сейчас поспи.

Я взял ее на руки и отнес в нашу светлую спальню. Она закрыла руками глаза, но не плакала. Мне кажется, в ее глазах не было больше воды.

Я растворил в стакане снотворное и протянул ей. Она выпила до дна и легла на бок. Так и пролежала до утра в одной позе.

«Я тебя ненавижу. Я тебя презираю», – шептала мне на ухо каждую ночь. Она знала, что я ее слышу. Но все равно продолжала это делать.

И я себя ненавижу, родная!

Наш срок подошел к концу. Но я не мог ее отпустить, мне было с ней больно, но без нее было невыносимо. Она постоянно просила меня найти ее дом, но я повторял, что у меня нет адреса этого неизвестного дома. Наверное, она сама не знала, где находится это место.

В какой-то день я встал на рассвете и принес домой горшок с цветком. С красной розой… Мне казалось, что если мы сможем вырастить этот цветок, не позволив ему увянуть в этом аду, то сможем спасти и нас. Я не верил больше в свойство времени заживлять раны. Жизнь двоих людей стала длиною в жизнь обыкновенного цветка. Ли… находила в нем душу погибшей дочери. И я находил. Но мало!»

Роза в тот момент все поняла. Ее тело бросило в дрожь, а сама она находилась в состоянии шока. Только жар недокуренной сигареты, обжигавшей ее указательный палец, вернул ее в свою кухню. Она начала читать дальше, не обращая внимания на внезапную боль, Роза искала в последующих словах автора подтверждение своей сумасшедшей догадки.

«– Мне нужно уйти, – сказала она через несколько недель, когда у нее больше не было сил смотреть в мои глаза, которые отражали все, что между нами было.

– Возьми меня с собой, если хочешь уйти, – я взял ее за руку, она вздрогнула. – Если хочешь сбежать без оглядки – беги!

– Ты больше меня не увидишь никогда. Спасибо за то, что ты был! – в этих слов я не увидел тогда правды, а только болезнь.

Она взглянула на горшок с цветком и сказала:

– Полей его за меня.

И ушла.

Я не стал ее останавливать, приводить в чувство и запирать рядом с собой. Я знал, что она вернется. А если нет, то я ее найду. Из-под земли достану. Она была тем человеком, с которым я готов был гореть в аду целую вечность. Она искала рай. Для нее раем казалось любое место, где не было меня.

Я не помню, что было дальше, после того, как она ушла. Я очнулся на следующее утро в холодной камере и понял, что умер. Жизнь после смерти я тогда представлял себе именно так. Холодные доски, на которых болела спина, запах гнили и сырости, а вокруг полная тьма и никакого света.

Только когда меня вывели из камеры и отвели по освещенному коридору в кабинет офицера, который хотел меня видеть, я вновь почувствовал, что живой. Растирая свои запястья, красные от наручников, которые были на меня все это время надеты.

– Вы убили свою жену…

Это был уже второй человек, который напоминал мне о том, что я не был женат. Он утверждал такое, чего мне не приходилось слышать ранее.

Только когда он предложил мне закурить, я вдохнул гадкий дым дешевого табака и понял, что Ли… убили. Ее застрелили из моего револьвера и подложили оружие в мою руку. Я не помнил, как меня одним ударом оглушили сзади. Я пришел в сознание только здесь. В этой вонючей тюрьме.

Я сидел перед ним и смотрел в стену. Мне было нечего сказать в свое оправдание. Судите, если есть в этом смысл. У меня смысла жить больше нет. А камера ничем не хуже моей квартиры. По-собачьему жить, так лучше…

Я взглянул на свой револьвер, который лежал у него на столе, и готовился к тому, чтобы немедленно схватить его и пустить себе пулю в голову. Но офицер словно что-то почувствовал в тот момент и спрятал оружие в тумбочку.

Дверь сзади открылась, вошел человек. Я обернулся, чтобы посмотреть на лицо. Это был ее отец. Сутулый, поникший и в своем дорогом костюме. Вот, кто меня сегодня убьет! Спасибо за то, что пришел.

Я мечтал о смерти. Мне не важно было, какой – будь то яд, от которого умирают во сне, или пламя, от которого сгорают в мучительной пытке. Меня не интересовала смерть, а только ее свойство.

– Вы свободны, – сказал офицер мне.

– Что?

– Вы свободны, можете идти.

Куда мне идти и зачем? Отец положил свою тяжелую руку мне на плечо и сказал: «Уходи!»

Он – единственный в этом мире, кто знал о моей невиновности. У него был дар – видеть людей насквозь. Ее отец спас меня от тюрьмы. Для меня тюрьма теперь была в любом месте.

* * *

Я рисовал… Это было единственное занятие, которое доставляло мне радость. Я никогда не догадывался о том, что умею рисовать. Я держал кисти впервые.

Я рисовал ее глаза, какими их запомнил, они на меня смотрели, прибитые к стене гвоздем. В этих глазах была бесконечность, в них было постоянство и преданность, и если в какой-то момент обрушится этот дом, то глаза ее останутся живыми. Нетронутыми. Я рисовал ее всю, догола, какой я хотел ее помнить. Я хотел, чтобы она жила в этих стенах со мной. Так я возвращал ее к жизни.

Я рисовал глаза убийцы. У него были синие, как ирисы, глаза. Я его встретил впервые в кофейне, в том самом месте, куда приводила меня она. Ее убийца сидел в нескольких шагах от моего столика, он прекрасно знал мое лицо, но не знал, что его лицо знаю я. Я его не убил в день нашей первой встречи, хоть револьвер был при мне. Его зовут Париж…»

В дверь Розы постучались. Она на мгновенье покинула книгу и вернулась в реальность. Ей показалось или она действительно слышала стук? Роза прислушалась, а затем снова погрузилась в последнюю страницу рассказа.

«…Это был высокий мужчина, который работал дворником. Он все время носил перчатки…»

В дверь постучались снова, и на этот раз Роза отложила в сторону книгу и подошла к двери.

– Кто там? – спросила она.

– Мне дали ваш адрес… – ей послышался знакомый мужской голос, но она не могла в ту минуту вспомнить, откуда он ей был знаком.

– Кто вам дал мой адрес?

– Пьеро…

Эти слова ударили Розу током. Она не чувствовала пола под ногами, и ей показалось, что она сейчас упадет. Роза оперлась рукой о дверь и сделала глубокий вдох.

«Пьеро… Я была права…»

Роза открыла дверь незнакомому человеку.

Несколько часов назад.

Я вошел в кофейню и тихо закрыл за собой дверь, чтобы не было слышно. Револьвер находился в правой руке, я прошел мимо официанта, тот посмотрел мне вслед, но ничего не произнес.

– Вызывайте полицию, – сказал я громко, чтобы услышал и виновник торжества.

Париж сидел на своем месте и смотрел на пустой стакан. У него больше интереса вызывал стакан, чем глаза подошедшего к нему убийцы. Интересно, знаешь ли ты, что это последние минуты твоей жизни?

Я стоял напротив него.

– Я вижу в зеркале монстра, а ты нет. Чем же ты лучше меня?

Сердце быстрее застучало в груди. Я не боялся Парижа. Нет! Человек, в руках которого находится револьвер, не боится ничего.

– Я тоже вижу монстра, когда смотрю на тебя, – сказал он тихо, глядя на свой стакан.

Я приставил револьвер к его лбу и только тогда удостоился чести взглянуть в его глаза.

– Это только в дешевых драмах убийца заводит дружескую беседу по душам со своей жертвой. Ты не выстрелишь в меня! Убирай свои трясущиеся руки в карманы и уходи.

– Почему ты считаешь, что я не выстрелю?

– Потому что у тебя уже была такая возможность. Этот последний патрон в твоем револьвере предназначен не для меня. А для тебя самого. Иначе ты бы зарядил два патрона.

Я не знаю, как он мог догадаться о последнем патроне.

– Ты спрашиваешь у меня, почему я так сказал…

В моих глазах он прочитал вопрос.

– Вот убил ты меня, нажал на курок. И все, меня больше нет! Официант во все горло кричит, о, как же я его ненавижу. Я мертв, ты смотришь на мое пустое тело. Тебе стало от этого легче? Моя смерть вернула твою жену? Или она снова окажется там, где ты ее оставил сегодня, когда заряжал револьвер. На своих картинах! Прибитая гвоздем к стене. Или ты думаешь, что после моей смерти ты сможешь нормально спать? – он улыбнулся своей хладнокровной улыбкой. – Я сказал тебе о втором патроне, так как это единственная для тебя возможность спастись, а другой я не вижу. Ты оставишь мой труп у себя за спиной, но кого ты увидишь в зеркале снова? – он засмеялся. – Тебя не обманывает зеркало. Зеркала не имеют такого свойства. Стреляй, – процедил он сквозь зубы.

– Откуда ты знаешь о картинах? – я медленно убрал оружие от его лба и опустил свою руку к полу. Но по-прежнему гладил спусковой крючок.

– Откуда я знаю? В самом деле, откуда? – вскрикнул он. – Я живу в соседней квартире. И каждую ночь на протяжении целого года я слышал твои крики. А когда крики стихали, я заходил в твою квартиру и прятал от тебя твое же оружие, чтобы ты себя не застрелил, а иногда и бутылки с виски… – он вдруг замолчал. – Ты никогда не замечал, что тот, кто пьет твой кофе по ночам, никогда не моет после себя стакан?

– Боже… – вскрикнул я, а на глазах моих выступили слезы. Мои ноги внезапно задрожали.

– Кто я? И почему мне все о тебе известно? Да хотя бы потому, что я никогда не стрелял из оружия, а впервые я взял его в руки в тот день, когда ты застрелил свою жену. Вы лежали с ней на полу, когда я пришел на звук выстрела. Мне показалось, что вы оба мертвы. Я вызвал полицию из телефонной будки на углу, а когда меня опрашивали на следующий день, слышал ли я что-то подозрительное, то я ответил, что ничего не слышал. Вот и конец! Я не знаю, что ты себе придумал относительно меня, но я каждый день на протяжении этого года в твоих глазах видел все, что угодно, кроме вины. Твое сознание настолько отрицало это убийство, что ты придумал для себя оправдание, что его совершил кто-то другой. Какой-то не известный никому наемный убийца, киллер, на руках которого осталась ее кровь. Ты говорил мне про монстра и спрашивал у меня, чем я тебя лучше. Я тебе отвечу… Ничем! Никто тебя не лучше и не хуже. Есть только ты и твое отражение в зеркале. Есть только поступок и его последствия. Ты самому себе Мораль! И если ты закроешь дверь своей квартиры на ключ, то никто в нее не войдет среди ночи. И не узнает о тебе ничего!

Я не верил ни единому слову. И приставил дуло револьвера к его лбу снова.

– Стреляй, – повторил он, но уже спокойным голосом. – Если ты этого не сделаешь, так это сделает твой отец… Или кто он тебе, тот мужчина?

– Я не верю тебе…

Мои губы дрожали, на них было много соли.

Я пытался вспомнить, но не мог. Мне не хотелось больше его убивать хотя бы потому, что я уже мысленно это сделал. Мне не стало легче, когда представил его бездыханное тело. Месть – это не мое блюдо…

Я развернулся, чтобы уходить, но внезапно вспомнил о Розе. Ведь она тоже не имеет привычки закрывать свою дверь.

– Спаси Розу, спаси ее… Быть может, ты спасешь и себя.

Я оставил тот лист бумаги у него на столе, который мне оставила Роза, когда пригласила к себе домой.

– Скажи ей, что ты от Пьеро…

– Ты не веришь мне, Пьеро? Это ведь имя из какой-то книги, верно?

– Ни единому слову! – сказал я, повернувшись к нему спиной, и медленным шагом направился к выходу.

– Тогда спроси у себя, как ты обо мне узнал. Может быть, тогда ты вспомнишь… – послышалось у меня за спиной.

Я не мог ее убить. Ни за что и ни при каких обстоятельствах. Это абсурд. Ложь! Как я мог лишить ее жизни, если она была смыслом моей? Я шел по улице и не видел никого, я шел все время прямо. Туда, где находится край света. И в какой-то момент я осознал, что мои ноги перестали идти…

– …Если хочешь сбежать – без оглядки беги, – сказал ей вслед.

Она обернулась.

– Ты знаешь, – Лиана как-то странно улыбнулась, такая улыбка не была свойственна ей. – А я ведь давно тебя не люблю. Я остыла к тебе, но только по-настоящему остыла. Я не могу ничего с собой поделать. Ничего!

Так вышло, что мы с тобой протоптали и небо, и землю, и ад. А в итоге оказались чужими людьми. Мы носили с тобой одинаковую обувь, и те дороги, которые мы с тобой вместе прошли, не привели нас никуда. Мы давно уже следуем каждый своему отдельному пути, а ты все пытаешься пересечь параллели. Как странно, я смотрю на тебя и не чувствую ничего. Ни злости, ни ненависти, ни любви. Ни жалости, ни сострадания! Я перегорела, переболела, пережила. Я смотрю на тебя и вижу ад. Те муки, которые я в себе перетерпела. И ты перетерпел, я не спорю! Может быть, ты и сгоришь в аду, но только не со мной. Я сейчас ухожу не от тебя, а от пустого места, которое от тебя осталось.

Я подкурил сигарету и сделал вид, что меня не коснулись те смертельные слова, которые сорвались с ее губ. Я по-прежнему любил ее ядовитые губы!

Она направилась к двери.

– Постой! – сказал ей в спину. – Ты забыла меня.

– Я не оставила ничего ценного здесь, – обернувшись, сказала она сухо и без всяких эмоций.

Я подошел к ней ближе. И приставил револьвер к ее груди.

Она засмеялась. Ее глаза смеялись надо мной и плакали.

– Ты серьезно? – она захлебнулась и сглотнула ком. – Если да, то спасибо. Надеюсь, там, куда я сейчас уйду, мы больше никогда с тобой не встретимся. – Каждое ее слово давило на спусковой крючок сильнее. – Мой рай находится там, где я никогда тебя не увижу.

Я запомнил этот взгляд, он просил меня спасти ее, избавить от той невыносимой боли, которую я ей причинил. (Я и есть Париж?) Она умоляла меня вызволить ее чистую молодую душу, совсем нетронутую, такую, какой я увидел ее впервые при встрече. Освободить ее дух, ее природу, ее настоящую, запертую там, внутри, из этого тесного, поношенного тела. Которое не имело к ее натуре никакого отношения. Она там, внутри. Намного глубже тех мест, которые мне удалось изучить. Коснуться однажды и сохранить у себя на пальцах. Быть может, я ее никогда не касался. Быть может, я ее никогда и не знал…

Она сделала глубокий вдох и задержала дыхание, как задерживают его под водой. Я последний раз взглянул в глаза, в которых не видел своего отражения. И нажал на спусковой крючок! От выстрела у меня заложило уши, я никогда еще не стрелял. Он настоящий – этот тяжелый, холодный предмет, которым только что я лишил ее жизни. Ее тело с грохотом упало на пол. И лежало неподвижно. Мне казалось, что спустя несколько секунд ее рука зашевелится, и она медленно поднимется с пола. Мне хотелось переиграть этот сценарий или хотя бы проснуться… Мои ноги вдруг ощутили тепло. Я стоял в теплой луже и смотрел на нее с высоты. Так высоко я еще никогда над ней не стоял. В глазах промелькнула вспышка или яркий солнечный луч, и я без сознания упал рядом с ней…

Я стоял на переходе и понимал, что нет никакого Парижа, и никогда не было. Париж – это я. Тот конченый человек, которого я ненавидел до самых низов своей омерзительной души – это я сам. Я придумал человека, который мог бы перенять на себя мой грех, ведь с такой ношей я не прошел бы и нескольких ярдов. На этого дворника я перевесил свою вину, как петлю, сделанную из свинца, передавившую шею. То чувство, когда не можешь вдохнуть. Ноги не касаются больше земли. Ты висишь в невесомости с передавленным горлом. Не упасть. Не вдохнуть, не умереть, а в эту секунду проносится жизнь перед глазами, как ускоренные кадры кино. Я никогда не чувствовал этой вины, а если бы примерил на себя ее раньше, то последнюю пулю я бы пустил себе в рот… Я чуть было не лишил жизни еще одного человека. Месть – это не мое блюдо.

Я настолько убедил себя в виновности этого мужчины, что переписал под него всю свою жизнь. Всю книгу! Каждая страница была пропитана им и моей ненавистью к нему. А он просто сидел в кофейне и пил свою воду, даже не подозревая о том, что в моем мире он – главный герой. Меня не было в его собственном мире. Он самый обыкновенный дворник, который мел улицы этого грязного города, и от его ежедневного труда они не становились чище. Он имел от мира свои секреты, но его тайны не имели ко мне ни малейшего отношения. Я смотрел на незнакомого мне человека и придумывал ему роль, отведенную по сценарию мне. Я писал его характер, глядя в свое отражение. Я передавал ему самые худшие свои черты. Я видел в нем дьявола, лишь бы не увидеть его в собственном зеркале…

Это был всего лишь мой сосед, с которым я никогда не сталкивался на лестничной клетке. Который однажды вошел в незапертую дверь и узнал больше, чем ему следовало бы знать. Мы забываем запирать свои двери… И наши демоны оказываются у всех на виду.

Я умер не от разрыва сердца. Нет! Я умер от столкновения. Меня сбил автомобиль, а точнее – женщина, которая не заметила меня, когда я выходил из-за угла. Я прожил всего одну секунду с тех пор, как перестали идти мои ноги. А чувство, словно я заново пережил всю свою жизнь…

Мою книгу Роза отнесла в одно солидное издательство, и ее выпустили большим тиражом посмертно. Она не сказала редактору, что Париж и автор носили одно лицо. И мои читатели никогда не узнают правды. Эту правду знали только два человека – Роза и ее безымянный друг. С которым она улетела в страну восходящего солнца спустя неделю после моей гибели.

Кофейню со временем закрыли, а на ее месте открыли красивый, видный ресторан с безупречной едой и довольными лицами посетителей. Жаль, что мне не удалось отведать их кофе.

Я начинал свою книгу со слов: «Я любил ее, не погубив», а в последние секунды жизни с моих губ никто не снял: «Я губил ее, не полюбив» и не записал в мою книгу постскриптум. А жаль…

Тем вечером, когда мои единственные знакомые покидали этот город на железных крыльях, произошла трагедия. Разбился самолет. Об этом долго писали в газетах, как о происшествии, унесшем сотни человеческих жизней.

Как жаль, что некоторым птицам суждено разбиться о небо, так и не добравшись до теплых краев.

Мне жаль птиц, но не Розу.

Это был не ее самолет.

Оглавление

Вступление

Глава первая «Пьеро»

Глава вторая «Роза»

Глава третья «Париж» Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg