«Не судьба»

Не судьба (fb2) - Не судьба 155K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Оливия Стилл

Оливия Стилл Не судьба

Глава 1

Жаркий летний полдень сморил деревню. Все как будто вымерли: вечно галдящий многолюдный дом Марусевых, что стоял напротив нашего, опустел: очевидно, все они уехали на речку. Нам с Танькой тоже хотелось купаться — но нам одним не разрешали, да и кто бы нас туда отвёз? Вот и приходилось кой–как убивать этот день, разрисовывая мелом асфальт у автобусной остановки. Под палящими солнечным лучами асфальт так раскалился, что больно было пяткам. Я нехотя отползла на траву и, пододвинув к себе коробку с цветными мелками, продолжила своё художество.

Окно нашей кухни со звоном растворилось, и из него тут же клубами вырвался горячий луковый запах борща. Большая голова бабы Зои, повязанная белой косынкой, высунулась наружу:

— Обедать!

Есть мне не хотелось, и лень было оторваться. Танька организованно стала собирать мелки.

— Сейчас, тёть Зой, мы уже идём!

После ослепительной солнечной улицы кухня показалась мне такой тёмной, что хоть глаз коли. Мне напекло в голову, перед глазами ходили круги. Я плюхнулась на табуретку и апатично уставилась в своё отражение в тарелке с борщом.

— Дети, — кудахтала над самым ухом баба Зоя, — Ешьте быстрее, а то остынет!

— Никакие мы не дети, — раздражённо проворчала я.

— Для меня всегда дети.

— Мне четырнадцать лет, я завтра пойду и получу такой же паспорт, как у тебя.

— Да брось, не спорь, — шёпотом осадила меня Танька, — Доедай быстрей и пошли на улицу, скажу тебе кое–что.

Собственно, ничего такого из ряда вон выходящего я не узнала от своей кузины Таньки, гуляя с ней по просёлочной дороге позади деревни. Ведь это только одна баба Зоя считала нас детьми.

— Он такой прикольный… на мотоцикле гоняет… и глаза у него голубые, а когда улыбается… Блин, и не знаю, как подойти–то к нему…

— Так ты влюблена в него? — перебила я.

— Да не то, чтобы прям влюблена, а так… просто нравится…

— А в чём проблема? Нравится, так общайся с ним.

— Ага, как будто это так просто! У него, знаешь, девчонки и постарше есть…

— И чё? Он же ж тоже не дядечка — в шестнадцать–то лет!

Танька фыркнула, представив себе Ромку «дядечкой».

— Скажешь тоже… Он и выглядит–то младше — худой и ростом не вышел, даже ниже меня ростом!

— Пфи! И зачем тебе такой карлик?

— Ну, не карлик, с тебя–то ростом точно будет… Блин, ну как тебе это объяснить… короче нравится он мне и такой… В нём эта… как её… ну как это называется…

— Харизма что ли? — подсказала я.

— Чего?

— Ну, харизма… Это когда человек вроде не красивый, а всем нравится.

— Во–во! Это самое и есть! Не красивый, а нравится… всем… а как подойти — не знаю…

— Погадай мне на Ромку, — попросила Танька, когда мы с ней торчали на автобусной остановке и от нечего делать резались в бур–козла.

— Больше двух раз, кажется, нельзя.

— Сегодня можно. Сегодня пятница 13-ое, забыла?

Однако не успела я разложить карты, как вдруг со стороны дороги послышался рокот подъезжающего мотоцикла. Секунда — и он притормозил прямо возле нашей остановки. Симпатичный голубоглазый парень с узким лицом привычным движением выключил мотор и улыбнулся.

— Привет! Чем занимаетесь?

— Мы? это… ничем… — Танька покраснела как рак и тут же смешала карты.

По её реакции нетрудно было догадаться, что это и есть тот самый Ромка.

«Отчего же она говорила, что он некрасивый, когда он на самом деле такой симпатичный?» — вихрем пронеслось в моей голове.

— Скучаете?

— По правде говоря, да, — ответила я.

— Садись, — Ромка хлопнул по сиденью на мотоцикле сзади себя.

— Садись, Тань, — оглянулась я на кузину.

— Э, ты чё стрелки переводишь? Боишься со мной ездить? — Ромка явно брал меня на «слабо».

— Это я‑то боюсь? А вот нифига я не боюсь!

— Не боишься, так садись!

Я виновато развела перед Танькой руками: мол, ничего не поделаешь! — и села позади Ромки, обхватив его руками за поясницу.

— Эээ… Ну вообще–то там есть за что держаться…

— Где?

— Чё, не видишь? Ручка позади меня в сиденье встроена.

Я ухватилась за эту ручку.

— Не, первый вариант мне как–то больше понравился, — ухмыльнулся Ромка.

— Понято, — я снова ухватилась за него.

— Ноги поставь, чё раскорячилась? — свистнул он, — Никогда, что ли, не ездила?

— Ездила, — соврала я, — Только это было давно… и то неправда…

— Ха! Всё с тобой ясно…

И газанул с места в карьер.

Ветер свистел у меня в ушах; от скорости в глазах всё сливалось в неопределённую зелёно–салатовую массу. Ромка прибавил газу.

— Не боишься? — улыбаясь, обернулся он ко мне.

— Не-а.

Стрелка спидометра перевалила за сотку.

— А теперь — тоже не боишься?

— Нет! — крикнула я, перебивая ветер.

— Ух ты, какая смелая, — заметил он и вдруг, отпустив руль и подняв кверху руки, начал перегибаться в сторону.

Я завизжала от страха. Всё произошло в полсекунды: прямо перед нами стеной вырос проезжающий товарный состав, означающий неминуемую гибель. Если бы Ромка в эти полсекунды не сориентировался и не остановил мотоцикл, мы, конечно, моментально расшиблись бы в лепёшку.

От резкой остановки я не удержалась на сиденье и, по закону инерции, полетела вперёд и больно ударилась лбом о Ромкин затылок. Кое–как слезла с мотоцикла, почувствовав, что ноги стали ватными и дрожат, не удержалась, села на траву и расплакалась.

— Э, ты чего? — Ромка подошёл ко мне сзади.

— Ду… дурак… Ещё чуть–чуть… и мы раз… бились бы…

— Экая дура! Ну ты чего ревёшь–то? Не разбились же!

— А если бы…

— А если, а если! Ты прям как моя бабушка! Ну–ну, не плачь, слышь? Трусишка…

Он присел около меня на корточки, обнял сзади за плечи. Меня обдало каким–то жаром; во мне как будто что–то вспыхнуло и затрепетало. Никогда в жизни меня ещё так не обнимали парни, тем более симпатичные. Мне ужасно, до боли в висках, захотелось, чтобы вечно длилась эта минута, и чтобы он никогда не выпускал меня из своих объятий.

«А Танька?» — вдруг молнией промелькнуло в моей голове. Мысль о том, что я предаю сестру, отрезвила меня, как холодный душ. Я поднялась с обочины.

— Знаешь что, — сухо сказала я, — Поехали–ка лучше назад.

Ромка пожал плечами.

— Ну, как хочешь. Назад так назад.

Вечером мы с Танькой никуда не пошли. Мы молча сидели в горнице на диване с картами. В кассетнике звучала моя любимая песня группы «Руки Вверх»:

«Не зови меня красивою, я ведь вовсе не красивая…

Не зови голубоглазою, златовласой не зови…

Я совсем–совсем обычная, может просто симпатичная,

А люблю тебя, красивого, не стыдясь своей любви…»

— Тань, — нарушила молчание я, — Ты на меня не обижаешься?

— Хм. За что?

— Ну, за то, что я с Ромкой поехала…

Танька смешала карты и, не глядя на меня, пробурчала:

— Нет, не обижаюсь.

— Правда?

Она встала и подошла к окну.

— Мне пофигу.

— Но как же… Сама же говорила, что он тебе нравится…

— Забей, — сказала Танька.

За окном послышался рокот мотоцикла. У меня захолонуло сердце.

— Девчонки! — крикнул Ромка с улицы.

— Пошли, Тань, — сказала я.

— Не пойду, — отказалась Танька, — Он не ко мне пришёл, а к тебе. Ты и выходи к нему.

Во мне как будто пружина развернулась. Я шмыгнула к двери.

— Точно не пойдёшь?

— Да иди уже! Сказала — не пойду.

— Ну ладно. Ты не обижайся, — и я пулей выскочила из дому.

В ту ночь я пришла поздно, когда все уже спали. Танька со мной не разговаривала. Отвернувшись к стене, она делала вид, что спит, но мне, честно говоря, было не до неё. Я до самого рассвета не могла сомкнуть глаз, я от счастья чувствовала какую–то даже невесомость; закрыв глаза, вспоминала полный восхищения и нежности взгляд Ромкиных голубых глаз, устремлённый на меня, и как он нежно обнял меня за плечи, когда мы сидели с ним на переезде, и ту зелёную звезду семафора, сияющую вдалеке, как символ надежды…

«Ну, что ж, если я люблю? Разве я виновата? — думала я, кутаясь в одеяло, — Ну, разве виновата я, что он выбрал меня, а не её? У меня в жизни никогда не было такого счастья; и глупо было бы отказываться от него сейчас…»

Наутро, однако, меня ждал неприятный сюрприз. За завтраком баба Зоя не терпящим возражений тоном заявила, что мы уезжаем из Круглово завтра утром.

— Как завтра?! — опешила я, — Ты же говорила, что мы останемся здесь до конца месяца!

— А теперь я так решила! — отрезала баба Зоя, — И прошу без дальнейших пререканий.

На глаза у меня навернулись слёзы.

— Ну бабушка, ну пожалуйста… — взмолилась я, — Ну ещё хотя бы один денёк! Ну я очень тебя прошу…

— Завтра утром, и ни днём позже! — отчеканила она, — Всё, разговор окончен.

С развороченным сердцем я пошла на автобусную остановку. Сказать, что на душе у меня было скверно — значит, ничего не сказать. Выходит, с Ромкой мне оставался только один день. Сегодняшний. Первый и последний…

Глава 2

Полдня прошли впустую. Ромку я видела только мельком; они со Стасом подъехали на мотоцикле к остановке, где мы с девчонками, как обычно, рубились в карты и, сказав, что им надо отъехать по делам часа на полтора, через минуту испарились.

— Не переживай: скоро вернёмся, и я весь твой, — Ромка подмигнул мне на прощание, улыбнулся, нажал на педаль акселератора и исчез в грохоте и клубах дыма.

Потянулись мучительные часы ожидания. От нечего делать я научила девчонок играть в «Президента» — игра им очень понравилась, однако мой интерес к этой игре был основательно перебит расстройством из–за того, что утром сказала бабка, и ещё из–за того, что… Ромка уехал, и всё ещё не возвращался.

Настроение портилось с каждой минутой. Уже прошло два часа, три, четыре, а его всё не было и не было. Я дёргалась, сидела как на иголках, по нескольку раз вставала и выходила на дорогу, страстно желая и мучительно ожидая, не послышится ли за поворотом вожделенный рокот его старенького мотоцикла, но тщетно: дорога была пуста, а если изредка где–то и слышалось что–то отдалённо похожее на этот рокот, моё сердце начинало биться бешено, радостно и тревожно, я вся натягивалась как струна, но тем сильнее и горше было потом разочарование, когда оказывалось, что это рокотал никакой не мотоцикл, а чья–то долбанная машина, или вообще бензопила там какая–нибудь…

— Что ты всё дёргаешься как свинья на верёвке? Зря прыгаешь: не приедет он, — авторитетно заявила Танька, — Вряд ли они со Стасом сегодня к вечеру вообще сюда вернутся.

Я остановилась как вкопанная.

— Почему?

— Почему–почему… По кочану. Думаешь, у Ромки девчонок нет в соседней деревне?

Я повалилась на лавку как подрезанная и вот тут–то расплакалась по–настоящему.

— Ну ладно тебе реветь–то! Найдёшь ты себе парня у себя в Гжели, — утешала меня Танька, — У вас там чё — парней что ли нет?

— Ага–а–а! Там одни уроды–ы–ы…

— Ну, блин, — Танька уже не знала, что и сказать, — Ну, найдёшь не урода…

— Не найду–у–у!

Я рыдала настолько безутешно, что даже не заметила, как подъехал Ромка.

— Так, это что ещё за слёзы? А ну–ка улыбнись! Через пять минут приеду — чтоб рот был до ушей, хоть завязочки пришей!

Однако ему не пришлось ждать и пяти секунд — на моём зарёванном лице тотчас же сама собой растянулась счастливая и глупая улыбка.

— Ну, колись: почему плакала? — спросил меня Ромка, вдруг остановив мотоцикл позади деревни.

— Просто потому, что я не хочу отсюда уезжать…

— Да? А мне ласточка на хвосте кое–что другое принесла!

— Какая–такая ласточка?

— А такая! Я своих информаторов не выдаю.

— А может, тебя неправильно информировали?

— Не увиливай от ответа, — усмехнулся Ромка.

— Я и не увиливаю.

— Нет, увиливаешь! — он шутя швырнул в меня обломком ветки, — Говори, почему не хочешь уезжать? А?

Я вспыхнула, опустила глаза.

— Потому что мне здесь нравится…

— Кто тебе здесь нравится? А? Говори щас же! А то завезу в лес, и…

— Ну да, завёз один такой!

— Ты мне не веришь? — Он приблизил вплотную свои голубые глаза к моим.

— Нет!

Я соскочила с мотоцикла, он погнался за мной. Нагнав меня в поле, обнял, и мы, хохоча, завалились на траву.

Накрапывал мелкий дождик. Я прислонилась лицом к его пропахшей бензином куртке.

— Тебе никак нельзя остаться здесь?

— Нет, — вздохнула я, — Бабка категорически настаивает на отъезде.

— Вот же старая пизда! — от души выругался он, — А может, попросить Серёгу поговорить с ней?

— Дохлый номер, — мрачно усмехнулась я, — Мой дорогой кузен терпеть меня не может, и сам сделает всё возможное, чтобы я убралась отсюда.

— А Танька?

— Танька тем более. Ты ведь главного не знаешь: она сама на тебя глаз положила…

— Час от часу не легче, — проворчал Ромка, — Слушай! А может, Шурика попросить?

— Ты думаешь, это что–то даст? — усомнилась я.

— А почему нет? Он же друг Серёги! Вот мы и попросим Шурика повлиять на Серёгу.

— А если он откажется?

— Я ему откажусь! Поехали!

Мы побежали к мотоциклу, и уже через секунду Ромка гнал в направлении дома Шурика.

Насчёт Шурика я оказалась права. Вся эта комедия не дала абсолютно никаких результатов. Ромка орал, горячился, спорил, нелепо прыгал и размахивал руками, скакал как блоха, а Шурик стоял, опершись рукой на калитку и молча, снисходительно усмехался, невозмутимый и спокойный, как слон.

— Да пойми ты, блин, ну не будь гондоном!! — Ромка был весь на эмоциях, — Ну чё вам стоит, блин, пизду старую уломать! Друг ты мне или не друг, в конце концов?!

— Беспредметный разговор, — снисходительно бросил Шурик, — Не надрывайся.

— Да почему беспредметный–то?!

— Потому что беспредметный, — сказал Шурик, — Её по–любому здесь никто не оставит, так что забей. Кстати, у тебя телефон фурычит? Не одолжишь часом — мне позвонить надо…

— Ладно, — сказал Ромка и обернулся ко мне, — Пошли!

И я покорно поплелась за ним.

Дома у Ромки никого не было. Мы долго плутали с ним по каким–то тёмным коридорам, пока не свернули на какую–то крутую неосвещённую лестницу. Не увидев в темноте ступенек, я споткнулась и, потеряв равновесие, полетела вперёд, измазав руки в паутине. Ромка подхватил меня.

— Чёрт! Темно, как в волчьей пасти, — заметила я.

Он задержал меня в своих руках, и я снова близко почувствовала бензиновый запах его куртки, и даже ощутила в темноте биение его сердца. И снова та сладкая судорога электрическим током прошла по мне, как давеча, когда мы с ним чуть не разбились на мотоцикле. С каким–то трепетным страхом мне показалось, что сейчас он сожмёт меня в объятиях, начнёт целовать, а потом ещё, чего доброго, лишит невинности прямо здесь, на этой тёмной паутинной лестнице…

— Ты это… Шурику собирался телефон отдать, он ждёт…

— Пойдём.

Он помог мне спуститься вниз по крутым ступенькам, и мы остановились внизу у какой–то небольшой двери. Ромка отпер её ключом.

— Моя комната, — пояснил он, — Проходи.

В его комнате царил настоящий художественный беспорядок. Постель была неубрана, все стены по периметру исписаны маркером, на полу валялся какой–то хлам… И то, «хлам» — это ещё мягко сказано. Чего там только не валялось: и какой–то ржавый двигатель от автомобиля, и гитара без струн, со сломанным грифом, и меха от аккордеона, и приёмник с оторванной антенной, которая валялась в другом углу комнаты, и какие–то болты, гайки, мотки проволоки, картонные коробки, покрытые пылью…

— Ну и бардак у тебя, — откашливаясь от пыли и паутины, заметила я, — Тут не то, что чёрт — тысяча чертей ноги своротят. Не комната, а помойка!

— Ну и что? Мне нравится, — буркнул он, возясь с каким–то приспособлением, тоже исписанным символами анархии, и мотая к нему какие–то провода.

— А это ещё что такое?

— Это? Это телефон, — пояснил он.

— Телефон?!

— Ну да, — сказал Ромка, — Моё собственное изобретение.

— А это зачем? — я кивнула на моток проволоки с хитроумным крючком.

— А накидушка на кабель. Как стемнеет, Шурик пойдёт к бабе Дусе звонить.

— А на кабель–то зачем? — продолжала я тупить, — И потом, у неё что, своего телефона нет, раз кабель есть?

— Умную строишь из себя, а сама дура–дурой, — выпалил он, — Сама–то раскинь мозгами! Шурик, может, в Америку собрался звонить? А так он возьмёт и забесплатно позвонит!

— Ну уж и в Америку, — обиженно фыркнула я.

— Ну, не в Америку, — Ромка упаковал, наконец, своё «изобретение», — А он на задах эту фигню к кабелю присобачит, и может звонить куда захочет. Забесплатно.

— А счёт за переговоры потом бабе Дусе придёт, так?

— Какая ты сообразительная!

Я расхохоталась.

— Ну вы и мошенники! Ни стыда ни совести! Бедная баба Дуся…

Как только Ромка отдал Шурику телефон, к нам подошла Танька и сказала, что баба Зоя велела мне срочно идти домой.

— Скажи ей, чтоб отстала от меня. Не пойду я домой, — отрезала я.

— Тётя Зоя сказала, что если ты не придёшь, она сама выйдет сюда и за шкирку уведёт тебя.

— Пусть только попробует! — я сама от себя не ожидала такой дерзости.

— Шшш! — Танька сделала испуганное лицо.

Я обернулась — сзади нас буквально в двух шагах стояла баба Зоя с перекошенным от гнева лицом.

— Немедленно домой! — прорычала она.

— Не пойду, — угрюмо процедила я, глядя на неё исподлобья.

— Ты что же, всю ночь собралась гулять?!

— Ну не всю же ночь, — заступился Ромка.

Ох, как же разозлилась на это бабка! Все волосы на её голове встали дыбом, а лицо её, перекошенное от гнева, пошло пунцовыми пятнами. Она вся затряслась как в лихорадке и крикнула:

— Если ты сию секунду не явишься домой, клянусь, больше ты никогда сюда не попадёшь! Я слов на ветер не бросаю, так что решай!

И я решила. Решила опрометчиво, не подумав. Я надеялась, что бабка забудет все свои угрозы и ещё раз возьмёт меня в Круглово. Откуда мне было тогда знать, чем впоследствии обернётся эта моя дерзость? Но в тот момент мне было наплевать.

— Ну мы едем или нет? Решай! — Ромка вскочил на свой мотоцикл.

— Едем! — я мигом вспрыгнула на сиденье сзади него.

— Я кому сказала — немедленно вернись!! — истошно заорала бабка.

— Не оборачивайся! — приказал Ромка.

Но я машинально обернулась. Бабка уже выскочила из калитки, растрёпанная, в ночной рубахе, с целью нас догнать.

— Поехали быстрее! — я вцепилась в Ромку мёртвой хваткой.

Проклятый мотоцикл никак не заводился. Бабка между тем уже была на подхвате.

— Блядь! Ёбанный аккумулятор!! — Ромка со злости пнул ногой бензобак.

Дрррын! От его ли пинка, мотоцикл вдруг завёлся с пол–оборота и так рванул, что я еле удержалась на сиденье и так схватилась за Ромку, что он сам чуть не полетел. Бабка истошно орала, стоя на перекрёстке, и на какой–то момент мне стало её жаль. Ромка словно угадал мои мысли и, обернувшись, спросил:

— Ну чё, может, назад поедем? А?

Я колебалась только одно мгновение.

— Нет!

— Ты хорошо подумала?

— Да! — коротко ответила я и ещё плотней прижалась к его спине.

Глава 3

Неизвестно, как долго мы мчали по трассе с выключенными фарами. Вместе с чувством долга и инстинктом самосохранения я потеряла и чувство времени, и пространства.

— Ты даже не спросишь, куда я тебя везу, — усмехнулся Ромка.

— Какая разница…

— Ну, как это какая разница? Может, я тебя щас довезу до ближайшей канавы, и привет! Ты же меня совсем не знаешь!

— Всё одно уж мне. Доигралась…

Он остановил мотоцикл.

— Ты точно решила не возвращаться?

— Да точно, точно! — я даже разозлилась, — В конце концов, не может же бабка всё время держать меня на привязи! Я не ребёнок! Как она этого не поймёт?!

— Но её тоже можно понять, — неожиданно вступился Ромка, — Она несёт за тебя ответственность, а меня совсем не знает. Мало ли что мне спьяну взбредёт на ум? Я, между прочим, щас бухой.

Я даже соскочила с мотоцикла.

— То есть как бухой?!

— Так, бухой. А ты думала, куда мы со Стасом ездили? На хутор бабочек ловить?

— Ну и куда?

— К Грихану. Там и выжрали бутыль самогона.

После этого признания на какой–то момент — не скрою — он мне стал даже как–то противен. Я вообще терпеть не могла пьяных, ибо достаточно уже за своё детство насмотрелась на выходки вечно пьяного папаши. Однако это длилось всего одну секунду. Посмотрев в его голубые глаза, я поняла, что готова простить ему даже этот недостаток.

— А так вроде и непохоже, что ты бухой… — смущённо пролепетала я.

— Маленькая ты ещё, — усмехнулся Ромка.

Мы остановились у переезда, как и вчера. И я снова была счастлива, даже несмотря на то, что у меня на душе не то что кошки — тигры скребли в эту минуту. Противоречивые чувства разрывали меня: угрызения совести по отношению к бабушке с одной стороны, и влечение к Ромке — с другой. Передо мной стоял нелёгкий выбор, особенно нелёгкий, потому что мне было четырнадцать лет. В четырнадцать лет я была ещё очень неразрывно связана с семьёй, и такие вещи, как дом, школа, бабушка, родители — имели для меня большое значение. Но, с другой стороны, не менее значил для меня и Ромка, несмотря на то, что знала я его чуть более суток. Я уже была влюблена в него по самые уши, и потерять его для меня было бы не менее тяжело, чем потерять семью и дом. Но другого выбора у меня не было — либо так, либо так. Послушаться бабушку и вернуться сейчас домой для меня значило бы потерять Ромку; сбежать же с Ромкой и не возвращаться, оставшись с ним, для меня значило бы перечеркнуть всё своё будущее. Несмотря на свои четырнадцать, я прекрасно понимала, что Ромка может изрядно поломать мне жизнь, если я выберу его, потому как парень он непутёвый, пьёт, а школу забросил аж в седьмом классе. Никаких перспектив в будущем с ним явно не ожидалось. Но в то же время будущее без него мне представлялось мрачным и безрадостным.

— Хорош грузиццо! — он легонько толкнул меня плечом, — А ну–ка улыбнись!

Я криво, вымученно улыбнулась и снова приняла свой первоначальный унылый вид.

— Тсс! Слышишь? — насторожился Ромка, — Сюда кто–то идёт!

Я напряжённо прислушалась: и правда, со стороны дороги были слышны чьи–то негромкие голоса. Мы соскочили с мотоцикла и юркнули в кусты. Вечер был тёмный и холодный; в кустах осела роса, и мы с Ромкой вымокли там до нитки.

— Тихо, смотри, чтобы они нас не заметили, — прошептал он.

Стараясь не шевелиться и не шуметь, я напряжённо вглядывалась в темноту. Голоса между тем всё приближались; и вот, на дороге показались силуэты двух человек; у одного в руках была какая–то большая коробка.

— О господи, диверсанты, — испугалась я, — Взрывчатку тащат, смотри…

Ромка выглянул из–за кустов и вдруг расхохотался.

— Да это Серёжка с Шуриком за переезд звонить идут! Телефон они тащат, а не взрывчатку! Скажешь тоже…

Дождавшись, когда они поравнялись с нашими кустами, Ромка как бомба выскочил им наперерез.

— Сдаваться всем!!

— Фу, блин, напугал… — отойдя от шока, выпалил Шурик.

Я вышла из–за кустов.

— А ты что здесь делаешь? — накинулся на меня Серёжка, — Почему не дома? Баба Зоя там с ума сходит!

— Ну и пусть сходит, — отрезала я, — Мне плевать…

— Смотри, доиграешься так когда–нибудь.

Внезапная злость обуяла меня.

— И доиграюсь, и доиграюсь; не ваше дело!!

Серёжка презрительно хмыкнул, и они с Шуриком пошли далее.

— Ходят тут всякие, чтоб у них ебальники отсохли, — проворчал Ромка.

Я прислушалась.

— Похоже, сюда опять кто–то идёт…

Мы снова сиганули в кусты. Стас, Грихан, Ира и обе сестры Смольские прошли мимо, не заметив нас.

— Как же они все меня заебали! — выругался Ромка.

— А я?

— Ты? — он усмехнулся, — Пока нет… Но вот это твоё «ммеее!» — он скуксил мину, опустив двумя пальцами книзу уголки рта, — Терпеть не могу унылых.

— А я терпеть не могу пьяных, — парировала я.

— А ты не пьёшь и не куришь? — он вытащил из кармана мятую пачку сигарет «Союз Аполлон».

— И не пью, и не курю!

Он чиркнул спичкой, закурил и выдал:

— Кто не курит и не пьёт, тот трезвый и не весёлый!

И вот тут я заржала по–настоящему.

Где–то в отдалении заревел мотор автомобиля.

— Похоже, здесь нам не дадут побыть одним, — заметил Ромка, — Ой, блядь!..

— Что?

— Быстро поехали!!!

Я ничего не сообразила, однако покорно вскочила на мотоцикл. Ромка взял сразу большую скорость и мы, едва проехав переезд, свернули в поле и заскакали по колдобинам.

— Что?! Что такое??? — не понимала я, подпрыгивая от толчков на сиденье и рискуя вот–вот свалиться с мотоцикла.

— Погоня, вот что такое! Это «волга» отца Шурика. Зачем он поехал сюда ночью?? Ясен пень, за нами!

— Не иначе как бабка снарядила его поехать, — озадаченно произнесла я.

Мотоцикл остановился среди поля и заглох.

— Бензин кончился, — сказал Ромка, — Всё, приехали…

По полю стлался густой туман; на востоке небо уже начинало светлеть, отражаясь в Ромкиных голубых глазах. Я склонила голову к нему на грудь. Он нежно провёл ладонью по моим волосам, и я поняла, что совершенно не боюсь его. «Будь, что будет!» — промелькнуло в моей голове…

Я не услышала никакого шороха позади нас, но вдруг рука его дрогнула, и свет в глазах померк.

— Приехали…

Понимая, что деваться уже некуда, мы обречённо стояли и смотрели, как из машины отца Шурика вылезла Танька и, кутаясь от холода в ветровку, по просёлочной дороге приближалась к нам.

— Ты это… Давай, не валяй дурака, а садись в машину, — устало произнесла Танька, обращаясь ко мне, — Баба Зоя там из–за тебя с ума сходит, весь дом стоит на ушах. А мне тоже неинтересно за вами тут ночью гонять…

Дядя Толя высунулся из окна машины.

— Садись–садись! Гулёна…

Я умоляюще посмотрела на Ромку.

— Что же мы… вот так и расстанемся?..

Ромка лихорадочно выворачивал карманы в поисках ручки и клочка бумажки.

— Мне даже не на чем записать твой адрес и телефон!

— Я попробую щас съебаться из дома, когда все уснут, — сказала я, — Но вряд ли у меня получится…

— А когда у тебя автобус?..

— Садись в машину! — Танька силой запихнула меня на заднее сиденье и, захлопнув дверцу, села спереди. Дядя Толя завёл мотор.

— Ты хоть скажи, где тебя найти?.. — Ромка бежал вслед за автомобилем.

— В Гжели! — крикнула я, высовываясь из окна, — Пятьдесят пятый километр!

— Где? — крикнул он, не расслышав издалека.

— В Гжели!!!

Но машина уже набрала скорость, оставив Ромку далеко позади.

— Ужо погоди, я тебе задам! — ругалась баба Зоя, запирая дверь на засов, — Разгульная девчонка! Ничего, отец приедет — всё ему расскажу! Он с тебя за это самое шкуру спустит…

Я молча села на кровать. Спорить с ней и огрызаться у меня уже не было ни моральных, ни физических сил. К тому же, благоразумнее в моём случае сейчас было бы переждать «грозу», и, дождавшись, пока она уснёт, по–тихому свалить. Бабка же, высказав всё, легла на свою кровать и отвернулась к стене. «Старая Пизда…» — мысленно произнесла я и фыркнула, вспомнив, как давеча её обозвал Ромка.

Наконец, Старая Пизда захрапела. Осторожно, чтобы не разбудить её, я вылезла из–под одеяла и на цыпочках прошла к двери. Проклятая половица предательски скрипнула. Танька подняла голову с подушки.

— Ты куда?

— Тссс! — прошипела я и, наклонившись к ней, шёпотом произнесла: — Слушай, Таньк, давай съебёмся на пару, а? Гулять, так гулять, тем более, ночь последняя!

— Обалдела, что ли, — сонно проворчала она, — Совсем спятила? Ты посмотри на часы: вам вставать скоро!

И отвернулась на другой бок.

На улице между тем уже совсем рассвело; лишь холодная роса на траве, обжигающая мои босые ноги, свидетельствовала о том, что ещё очень рано. Натянув на ходу свой топик и мини–юбку, я юркнула из избы и быстро подбежала к калитке.

— Ну и куда же это мы намылились?!

Я обернулась — сзади меня, грозно скрестив руки на груди, в ночной сорочке стояла баба Зоя.

— Никуда… эээ… в туалет…

— Ну надо же, а я и не знала, что теперь, прежде чем пойти в туалет, надо обязательно накраситься и надеть мини–юбку! — язвительно проговорила бабка, — Кроме того, ты идёшь не в том направлении — туалет находится с другой стороны.

«Блядь!!» — мысленно выругалась я. Надо ж было так проколоться! И зачем я соврала ей про этот грёбанный туалет?! Теперь придётся вместо свидания с Ромкой идти в этот вонючий сральник, в который даже на секунду невозможно зайти без противогаза.

— Тебя проводить до туалета? — окликнула меня бабка.

— Нет! — отчеканила я с такой злобой в голосе, на которую только была способна.

Через час мы с бабкой уже сидели в электричке, которая, набирая скорость, увозила меня всё дальше от Круглово и от Ромки. Бабка, сидя напротив меня, продолжала пилить меня и отчитывать, но я не слышала ни её нотаций, ни её угроз. Прислонив голову к стене и закрыв глаза, я сидела и молча глотала слёзы. Я ненавидела бабку — Старую Пизду, и чувствовала себя самым несчастным человеком на свете. Я вновь и вновь вспоминала Ромку, его голубые глаза, его объятия и восхищённый взгляд, и тёмную лестницу в его доме, и этот переезд, на котором мы сидели, обнявшись, и как прятались в кустах от Серёжки и Шурика, и как удирали от бабки на мотоцикле… Я плакала, потому что никогда и ни с кем у меня ещё не было такого счастья, как с Ромкой. И ещё, потому что чувствовала, что всё это — и гонки на мотоцикле, и переезд, и Ромкин восхищённый взгляд, и наше с ним такое короткое, но такое яркое счастье — больше никогда–никогда не повторится.

Глава 4

Потянулись скучные, безрадостные дни. Без Ромки. Без Круглово. Меня уже ничего не радовало в Гжели: ни лето, ни подружки, ни наши игры, ни даже мои любимые поездки всей компанией на великах на карьер. Даже парни, с которыми мы знакомились на карьере чуть ли не каждый день, уже не вызывали у меня ни малейшего интереса. Все они до единого казались мне или уродами, или же скучными занудами. Впрочем, у меня и самой уже, наверное, не было того азарта и блеска в глазах во время общения с ними, какое было у меня до тех пор, пока Старая Пизда не разлучила меня с Ромой. Утраченный образ Ромки теперь заслонил для меня всё; я постоянно сравнивала с ним всех парней, и конечно, ни один парень Ромке и в подмётки не годился. Даже имена их, такие серые и обычные — Паша, Серёжа, Лёша — не шли ни в какое сравнение с именем Рома, таким редким, сладким как карамель, и самым красивым на свете…

— Кто не курит и не пьёт, тот трезвый и не весёлый! — мрачно шутила я. Даже фразы Ромкины теперь казались мне самыми лучшими, неповторимыми и остроумными.

Я помешалась на Ромке в буквальном смысле этого слова. Это выражалось даже в самых незначительных мелочах. Упомянет ли кто–нибудь всуе имя «Рома», или угостит ли меня подружка Настя карамелькой с ромом — во мне словно пружина разворачивалась. А уж доведётся ли мне где–нибудь на дороге услышать рокот мотоцикла — сердце прямо так и обрывалось. В глубине души я всё ещё лелеяла сладкую надежду: а вдруг Ромка на своём мотоцикле приедет ко мне сюда, в Гжель? О, какое это было бы счастье…

Но дни шли за днями, недели за неделями, а Ромка ко мне так и не приезжал. Впрочем, он ведь мог и не расслышать тогда про Гжель и пятьдесят пятый километр. И потом, пятьдесят пятый километр — понятие растяжимое. Одним словом, найти меня по такому адресу было одно и то же, что найти иголку в стогу сена.

В один из вечеров я никуда не пошла гулять, и, замкнувшись в себе, угрюмо сидела на крыльце. Закат тихо догорал; с поляны были слышны весёлые голоса молодёжи: очевидно, там играли в волейбол. Кругом кипела жизнь; но кипела она где–то в стороне от меня — для меня же всё это как будто умерло.

«Где же ты, Ромка… Любимый мой, голубоглазый Ромка… — сквозь слёзы шептала я, — Если бы ты только знал, как мне тебя не хватает… Зачем мне всё это — и лето, и поляна, и друзья, если тебя рядом нет…»

Из раскрытого окна дома доносились радиоволны и звон посуды — очевидно, Старая Пизда уселась пить чай с конфетами. «Чтоб ты подавилась…» — злобно пожелала я ей. Я ненавидела её до такой степени, что, наверное, своими руками убила бы её — если, конечно, это не каралось бы законом. Ведь именно по её милости моя жизнь теперь была разбита.

«А что, если мне самой бежать к нему в Круглово?» — вдруг вихрем пронеслось в моей голове. От этой мысли, внезапно пришедшей мне в голову, стало вдруг как–то жутко и сладко. Действительно, как же раньше я не могла додуматься до такого пустяка? Ведь Круглово находится по тому же направлению от Москвы, что и Гжель…

Я вскочила с крыльца как подорванная и помчалась на платформу узнавать расписание электричек, чтобы завтра же привести свой план в исполнение. Но там меня ждал облом: электрички, проезжающие через Круглово, ходили только по чётным дням. А сегодня как раз было чётное. Выходит, следующая нужная мне электричка будет только послезавтра.

«Послезавтра, и ни днём позже! — твёрдо решила я, ложась в постель, — Осталось пережить только ещё один день без Ромки. А послезавтра я буду счастлива…»

Однако даже послезавтра моему плану так и не суждено было осуществиться. Назавтра, чтобы хоть как–то убить этот томительно–пустой день ожидания, я отправилась с подругой Сашкой гулять в посёлок и, сорвавшись с яблони, на которую я залезла воровать чужие яблоки, упала в канаву и насквозь пропорола себе ногу какой–то железякой.

Страх падения в чужом огороде оглушил меня настолько, что в первый момент я даже не почувствовала боли, а лишь услышала противный хруст разрываемого железякой мяса. Тем не менее, даже с пропоротой насквозь ногой я умудрилась самостоятельно выбраться из канавы и выйти на дорогу. Но на дороге силы оставили меня; из раненой ноги ручьём хлынула кровь, и я, больше от испуга, чем от боли, со стоном осела на землю. Сашка кинулась за помощью в соседний дом. Пожилая женщина, живущая там, вышла с марлей и кувшином воды, и они вдвоём с Сашкой кое–как промыли и перевязали мне рану. Однако идти я уже не могла, и Сашка, взвалив меня на закорки, потащила домой на своём горбу. Из моей ноги по–прежнему продолжала хлестать кровь, и бинты почти моментально отяжелели и окрасились в ярко–алый цвет. От потери крови я уже была на грани сознания; чертовски хотелось пить.

И вдруг… на дороге послышался приближающийся рокот мотоцикла. О, этот рокот! Я встрепенулась: по мне словно прошёл электрический ток. Это он! Он! Этот рокот я могла бы узнать из миллиона!! Всё ещё не веря своим ушам, я пристально посмотрела на дорогу.

Ромка приближался ко мне на своём грохочущем «Урале», и ветер трепал его провонявшую бензином «адидасовскую» куртку.

— Сколько зим, сколько лет! — он остановил мотоцикл прямо возле нас.

— Привет, Лёш, — сказала Сашка, — Не поможешь довезти её до дома?

«Почему она называет его Лёшей? — как–то вяло промелькнуло в моём мозгу, — Какой же он Лёша? Он и не Лёша вовсе, а Рома… Как та карамелька, вкус не помню… Может, он даст мне пить… из бензобака…»

— Эй! Ты как? — он похлопал меня по щекам.

— Она потеряла много крови, её надо быстрей домой везти, — говорила Сашка.

Я потрясла головой и увидела, что передо мной и правда никакой не Рома, а Лёшка из посёлка. Я пожалела об этом, но пожалела как–то вяло, равнодушно. Меня сейчас больше интересовала моя нога, и хотелось побыстрей уже добраться до дома.

При помощи Сашки Лёшка посадил меня на мотоцикл и повёз. Ехал он медленно, как черепаха. «А Ромка всё–таки лучше ездит…» — с сожалением отметила я.

Дома нас встретил мой отец; бабка, передав ему ключи, уехала в город за покупками. Сашка в двух словах рассказала ему про железяку. Про яблоню, правда, умолчала.

— Дурацкое дело нехитрое, — только и ответил отец.

Ну, слава богу, что хоть ахать и причитать не стал, как наверняка причитала бы бабка на его месте. Он обработал мне рану йодом, перевязал чистыми бинтами и при помощи Лёшки снёс в постель.

— Если завтра утром у тебя вокруг раны будет покраснение, придётся везти в больницу, — сказал отец.

В больницу! Для меня туда ехать было ничуть не менее страшно, чем в концлагерь. Пересохшим от страха и жажды языком я произнесла:

— В больницу?.. Зачем?..

— Затем, что может быть заражение крови.

— И что тогда?.. — от страха я была сама не своя.

— Да ничего, в сущности. Ногу отрежут, и всего делов.

— И как же теперь?..

— А вот так. Будешь без ноги.

Без ноги! Это было более чем ужасно. Что может быть хуже в четырнадцать лет, чем остаться безногой калекой? Я истерически разрыдалась.

Умел мой папаша утешить, ничего не скажешь.

Прошло две недели. Слава богу, никакого заражения крови у меня не было, поэтому дело обошлось без больницы. Но ходить я, конечно же, не могла, и всё своё время проводила, сидя в постели с картами. За время своей болезни, будучи ограниченной в движениях, я здорово выучилась гадать на картах, и подружки, иногда забегавшие меня проведывать, часто просили меня, чтобы я им погадала.

Но, в общем, конечно, жизнь калеки была очень и очень невесёлой. Бабка, ухаживавшая за мной, жрала меня поедом. Порой мне делалось так тошно и невыносимо от её вечных упрёков, что мне уже не хотелось её ни о чём просить. Иногда я по целым дням лежала голодная в своей постели, и не просила её принести мне еды, потому что выслушивать снова её ворчания и ругань было выше моих сил. С едой здорово выручали подружки: их я могла легко просить о чём угодно, но и они появлялись у меня дома не так уж и часто: там, за пределами моего мрачного дома с закрытыми ставнями, у них была своя жизнь, та жизнь, которой я теперь была лишена. Чтобы передвигаться, у меня не было ни инвалидной коляски, ни костылей, поэтому для меня не то что на улицу выходить, а и даже просто тупо доползти до горшка, чтобы поссать — было целой проблемой. Правда, со временем я наловчилась передвигаться по комнате при помощи табуретки — но одолеть лестницу, чтобы спуститься с крыльца на улицу, для меня пока что было непосильной задачей.

Сашка, со смесью жалости и иронии наблюдая за моими ползаниями с табуреткой по комнате, спрашивала, сыпая соль на рану:

— А тебе хотелось бы, чтобы Рома был здесь?

— Нет! — сквозь зубы отвечала я, яростно вцепившись в табуретку, — Зачем ты это спрашиваешь? Я не хочу, чтобы он видел меня в таком состоянии…

— И неужели ты не хотела бы, чтобы он ухаживал за тобой и носил тебя на руках?

— Нет, не хотела бы.

— Странно…

Я ничего не отвечала, безуспешно пытаясь вскарабкаться на кровать. Проклятые ноги не слушались меня. Сашка кинулась было помочь мне, однако я грубо обрубила её.

— Отстань, я сама!

Вообще, удивительно, как это Сашка умудрялась терпеть мой несносный характер. Во время болезни он стал ещё несноснее, чем был; я раздражалась от любого пустяка, грубила, хамила, но она, видимо, понимала, насколько важно в моём положении было чувствовать хоть в чём–нибудь свою независимость. Бывают люди, которые, наоборот, любят болеть, любят, чтоб с ними возились. Я же терпеть не могла эту свою беспомощность; любая помощь со стороны была мне противна и унизительна, не говоря уже о жалости. Должно быть, меня просто воспитали так в семье.

Нередко случалось так, что я, из гордости либо из принципа избегая просьб принести мне то–то и то–то, сползала с кровати и, цепляясь за табуретку, чуть ли не по целому часу добиралась до нужного мне предмета, а потом, выбившись из сил, никак не могла залезть обратно на кровать (это было самое трудное). В такие моменты бабка, зайдя в мою комнату, тут же начинала ругаться.

— До чего противная девчонка! У тебя что — языка нет? Неужели так трудно было попросить меня принести эту книжку? Или ты это делаешь специально, мне назло?!

Однако, несмотря на всё это, я ни на минуту не переставала думать о Роме. Нет, конечно, я не хотела, чтобы он был здесь и видел меня в таком состоянии. Острое желание быть с ним разбивалось об эту, как мне тогда казалось, непреодолимую преграду. Я хотела бы быть с ним, но боялась, вдруг он всё–таки приедет и увидит меня такой. Впрочем, насчёт последнего пункта я могла бы быть абсолютно спокойна. Так как он, собственно, и не приезжал.

Глава 5

Прошло несколько месяцев. Лето и осень давно остались позади; я встала на ноги, стала ходить в школу. Другие заботы и проблемы окружили меня; однако, несмотря ни на что, я по–прежнему вспоминала Ромку, и по–прежнему не обращала внимания на других парней, считая, что лучше Ромки всё равно никого нет и быть не может. Он часто снился мне во сне: то снилось, будто он приехал ко мне домой, и мы сидели с ним, обнявшись, на моей постели; то, будто он написал мне письмо, а я никак не могла прочитать его, ибо строчки сливались перед глазами… Внезапная идея пришла мне в голову после этого сна: а вдруг он и правда напишет мне письмо, раздобыв у Таньки мой адрес? Это переросло в идею–фикс: каждое утро, по дороге в школу, я открывала почтовый ящик, в надежде, не лежит ли там письмо от Ромки. Но письма, конечно, никакого не было…

На майские праздники мы с родителями, как обычно, поехали на дачу. Сашка тоже приехала, и мы с ней в первый же день потребовали выкатить и накачать наши велосипеды.

— Поехали кататься в Речицы! — предложила Сашка, — Заодно купим там мороженого.

Я с удовольствием согласилась. Поездки в Речицы были одними из самых моих любимых. Там был магазин, где продавалось очень вкусное мороженое, и мы с Сашкой любили ездить туда на велосипедах, и, купив себе по брикету с изюмом, ели мороженое прямо во время езды на великах, держа одной рукой руль, или вовсе не держа руля руками — это у нас считалось особым шиком. Вообще, мы любили с ней как–нибудь выебнуться — то катали друг друга, стоя одной ногой на багажнике, то на спор ездили по самому краешку моста через Гжелку (однажды я так и свалилась в реку вместе с велосипедом), то однажды вообще отчебучили — на спор проехали по многолюдному посёлку, будучи в одних трусах и лифчиках. Ажиотаж, конечно, был потрясающий — дело было в начале мая, люди ещё куртки–то как следует не сняли, а тут мы — здрасьте, пожалуйста! — в бежевых лифаках нулевого размера и в трусах «неделька» с цветочками.

Короче говоря, мы с Сашкой были знамениты на всю округу, про нас ходили легенды и анекдоты, и о наших чудачествах и приключениях в посёлке не слыхал только ленивый.

Купив в Речицах по мороженому, мы с Сашкой вырулили на автодорогу. На этой автодороге мы часто бывали, но только сегодня у меня как вспышка промелькнула в мозгу: ведь именно по этой дороге можно было доехать до Круглово! Я вспомнила, как мы ездили в Круглово на машине отца именно отсюда, проезжая Речицы. Конечно, я слабо представляла себе, как долго надо по ней ехать, и куда потом сворачивать, но в этот момент в меня словно бес вселился. Не соображая толком, что из этого выйдет, и не говоря ничего Сашке, я дунула на своём велосипеде прямо по направлению движения машин туда, где за мостом пропадал шлагбаум, за пределами которого мы никогда ещё не катались, и где маяком надежды манило то далёкое и потерянное, вернуть которое теперь зависело только от меня…

— Хэ–хэй! Ты куда?! — окликнула меня Сашка, едва поспевая за мной.

— В Круглово! — я летела на своём «аисте», словно на мотоцикле.

Шины Сашкиного велосипеда, резко тормозя, заскрипели об асфальт.

— Ты охуела что ли?! Какое ещё Круглово??

Но меня уже было не остановить.

— Да не дрейфь! Это совсем недалеко! Подумаешь, пару–тройку остановок на электричке проехать…

Это я, конечно, врала безбожно. На электричке до Круглово от нашей дачи надо было ехать как минимум часа полтора, а потом ещё на автобусе до самой деревни где–то около получаса. Но что для пылкой влюблённой значили каких–то там шестьдесят километров? Конечно, я знала, что если сейчас скажу Сашке правду — она ни за что не согласится ехать туда со мной на велосипеде.

По правде говоря, Сашкино любопытство уже давно было раздразнено моими красочными рассказами про Круглово. Уж чего–чего, а рассказывать разные басни я мастерски умела ещё с песочницы. К тому же, тема Круглово и Ромки была самой любимой моей темой для разговоров, и немудрено, что я уже давным–давно прожужжала Сашке все уши этой историей про мой однодневный роман с симпатявым мотоциклистом.

— А ты уверена, что в Круглово сейчас кто–то есть? — спросила Сашка, поравнявшись со мной.

— Конечно, — я продолжала самонадеянно крутить педали, — Щас же майские праздники, и, конечно, там полно народу. Там, знаешь, какая крутая тусовка! А сколько там парнеей! — и тут Остапа понесло, — Все такие клёвые, на гитарах играют, на мотоциклах гоняют, да не так, как Лёшка из посёлка, а как настоящие Шумахеры!! Шурик — тот вообще спортсмен, одна фигура чего стоит… Настоящий Жан — Клод Ван Дамм!

— Но Ромка, конечно, лучше их всех? — подпустила булавку Сашка.

— Ну, Ромка–то само собой, — отвечала я, — Да ты сама увидишь, какие там парни. Пальчики оближешь! Не то, что у нас — урод на уроде, уродом погоняет…

— Ну, не знаю, — подумав, сказала Сашка, — У нас тоже симпатичные есть. Тебя послушать — так в чужой деревне и парни красивее, и сахар слаще…

— Ну, а ты как думала? В чужом огороде и яблоки вкуснее!

— О да! — согласилась Сашка, и мы, вспомнив прошлогодний эпизод с яблоками в чужом огороде, внезапно расхохотались.

Мы ехали, не останавливаясь, где–то около двух часов. К счастью, дорога спускалась всё время вниз, поэтому ехать было легко. Мимо нас, будто из окна машины, мелькали дорожные знаки населённых пунктов: Аринино, Антоново, Асташково…

— Ну и где же это твоё Круглово? — спрашивала Сашка буквально через каждые десять минут.

— Скоро, скоро будет и Круглово, — отвечала я, хотя сама прекрасно знала, что до Круглово нам ещё пилить и пилить.

— Ты час назад говорила то же самое! — психовала она, — У меня скоро ноги отвалятся педали крутить.

— Да чего их там крутить–то? Мы же и так едем под гору!

— Сейчас — да, — не успокаивалась Сашка, — А ты подумала, как мы будем ехать обратно? В гору!

Откровенно говоря, я об этом даже не думала. Для меня сейчас первостепенной задачей было доехать до Круглово и наконец–то увидеть Рому. Всё остальное — как потом ехать обратно, и что говорить родителям, которые, конечно, поднимут скандал, если мы не вернёмся к ночи домой — а было и козе понятно, что мы не вернёмся — меня, по правде сказать, мало интересовало.

Проехав Хотеичи, мы остановились у колодца, чтобы напиться. Горло у нас к тому времени от жажды просто высохло; к тому же, мы изрядно устали и вспотели. Вытащив со дна колодца бадью с мутной, какой–то ржавой водой, мы хлебали до тех пор, пока наши животы не раздулись, и вода не забулькала в них как в бочках.

— Может, вернёмся? — на Сашку, красную, вытраханную столь длительной поездкой, с прилипшей ко лбу чёлкой, было жалко смотреть.

Я отрицательно помотала головой.

— Может, всё–таки вернёмся, пока не поздно?

— Поздно, — равнодушно бросила я, — Теперь уже поздно возвращаться. В гору обратно мы столько не осилим, и в лучшем случае при таком раскладе доберёмся до Гжели только завтра утром.

— И что же нам теперь делать?! — возопила Сашка.

— Выход только один — доехать до железнодорожной станции, и оттуда вернуться на электричке. А поскольку ближайшая железнодорожная станция здесь — Ильинский Погост, то нам волей–неволей придётся ехать через Круглово.

— Скажите, сколько ещё километров до Ильинки? — спросила Сашка у бабы, торговавшей на обочине дороги солёными огурцами.

— Наверное, километров пять, — ответила она.

Несколько ободрённые, мы вскочили на свои велосипеды и покатили к лесу, стоявшему на пригорке за деревней. Целый час мы, наверное, ехали по этому лесу, а он всё не кончался и не кончался. Но вот впереди показался дорожный указатель, на котором было написано: «До Егорьевска 20 км»…

Мы так и сели. Ведь Круглово находилось через две железнодорожных станции от Егорьевска. Выходит, баба дала нам неверные показания, но возвращаться назад было уже поздно.

Я думаю, нет нужды описывать в красках те эпитеты, которыми Сашка начала распекать меня на все лады. Да и мне, честно говоря, было до фени, что она меня ругает — главное, что Круглово было уже не за горами, а значит, скоро, совсем скоро я наконец–то увижу Ромку. При одной только мысли об этом сердце моё учащённо забилось и я, радостно улыбаясь, с новыми силами налегла на педали.

— Если б я знала, никогда в жизни бы с тобой не связалась!! — еле поспевая за мной, ругалась Сашка.

— Ну, теперь–то уж не развяжешься! — со смехом отвечала я.

В Круглово мы добрались уже к ночи, когда совсем стемнело. Адски болели ноги и низ живота, но для меня всё это было ничто по сравнению с волнением от скорого свидания. Однако заезжать в дом мы всё же не рискнули. Мы пришвартовались у автобусной остановки, и когда от фонаря отделилась фигура высокой стриженой девчонки, я, забыв обо всём, ринулась ей навстречу.

— Танька!!

От неожиданности она даже отпрянула в сторону, а, узнав меня, изумилась ещё больше.

— Ты?! — широко раскрыв глаза, спросила она, — Как ты здесь оказалась?..

— С Сашкой… на велосипедах приехали… От самой Гжели… — бессвязно тараторила я, смеясь и плача от возбуждения и усталости, — А… Ромка? Где он?..

— Ромка? — прищурясь, ледяным тоном переспросила Танька.

— Да, Ромка, Ромка!

— А… а его нет, — отворачиваясь в сторону, произнесла она.

Я оторопела.

— Как это — нет?

— Так, нет. Он не приехал.

— Вот те на, — расстроенно пробормотала я, — И куда же нам теперь?..

— К нам нельзя, — твёрдо сказала Танька.

— Ну, нельзя так нельзя. Поехали на станцию, — сказала я Сашке.

И мы, с трудом взобравшись на свои велики, заскрипели в направлении железнодорожной станции.

Электричка была пуста. Мы с Сашкой, закатив велосипеды в тамбур, уныло сидели у открытого окна.

— Ноги болят, не разогнуться, — жаловалась Сашка, — И зачем я тебя послушалась? Щас бы уже давно были бы дома. А так зря проездили только…

— Да уж, — угнетённо пробормотала я, — Ехали–ехали в Круглово — вот тебе и приехали…

— А ты говорила: там все будут, там все будут! Ну и где?!

— Ну откуда же я знала…

— А знаешь, мне твоя Танька не понравилась, — сказала Сашка, — И по внешности, и вообще…

— В смысле — «вообще»? — не поняла я.

— Да так… Мне показалось, пиздит она всё.

— Что значит — пиздит?

— Пиздит, что Рома твой не приехал. Мне кажется, он там был, просто она не захотела, чтобы ты с ним встречалась. Неужели ты не заметила, как она разнервничалась?

Я озадаченно уткнулась головой в колени.

— Не знаю…

Встречный состав оглушительно просвистел мимо окон нашей электрички, и снова наступила тишина, прерываемая лишь мерным стуком колёс по рельсам.

— А какой ей резон был обманывать? Может, он и правда не приехал…

— Ну, может, и не приехал, — вяло согласилась Сашка, — В любом случае, сейчас уже поздно об этом говорить.

Дома, естественно, нас обеих ждал скандал. Мы явились только во втором часу ночи, когда мои родители и Сашкины бабка с дедом уже с ног сбились, разыскивая нас по всем окрестностям. Устроив нам выволочку по всем правилам, нам объявили, что после сегодняшнего случая на дачу мы больше не попадём.

Впрочем, Сашка могла не бояться этой угрозы от бабки с дедом, так как знала, что назавтра они отойдут и забудут про свои слова. Но у меня был несколько иной случай: я знала, что отец мой, как и бабка, слов на ветер не бросает. На следующий же день отец привёл в исполнение свою угрозу, отправив меня домой. И я поняла, что отныне мне не только Круглово, но и Гжели не видать, как своих ушей.

Глава 6

Прошёл ровно год с тех пор, как я познакомилась с Ромой. Ровно год прошёл с той волшебной июльской ночи, когда мы с ним сидели, обнявшись, у переезда в Круглово, и когда я была счастлива сознанием того, что нравлюсь этому симпатичному голубоглазому парню ничуть не меньше, чем он мне. Когда накануне вечером я отрывала очередной листок календаря, я вспомнила эту дату. И тут же перед глазами воскресли его небесно–голубые глаза и обаятельная улыбка. И я вспомнила всё в мельчайших подробностях: как мы познакомились, как чуть не расшиблись на мотоцикле, как он упрашивал Шурика повлиять на Серёгу, чтобы меня там оставили, как мы с ним потом утекали от Старой Пизды… Всё это я, конечно, помнила в течение целого года, помнила и не теряла надежды когда–нибудь снова встретиться с ним, встретиться и больше никогда уже не разлучаться.

Однажды ночью мне приснился сон, как будто я в Круглово, и почему–то стою и мою посуду. Вдруг вбегает мать и говорит мне, что какой–то парень просил мне передать, что ждёт меня возле автобусной остановки. Я поняла, что это ни кто иной, как Рома, и кровь остановилась у меня в жилах от радости. Я запаниковала, бросила посуду и вытряхнула из чемодана всё своё барахло, мучительно соображая, что бы такое надеть. Меня всю колбасило от возбуждения, и в то же время я боялась поверить в реальность происходящего. Я знала, что это всего лишь сон, и страшно боялась проснуться или опоздать и прийти на остановку, когда его там уже не будет.

Я помчалась к остановке и увидела, что там образовалось большое летнее кафе, играет музыка, а за столиками сидит вся кругловская молодёжь, пьёт коктейли и развлекается. И вдруг вижу — Ромка стоит в стороне, весь грустный такой, подавленный, без мотоцикла.

— Что случилось? — подбежав к нему, воскликнула я. — Где твой мотоцикл? Почему ты такой грустный и не развлекаешься вместе со всеми?

— Мне плохо, — тихо сказал он, закрыл глаза и прислонился к стене, — Очень плохо…

— А мне с тобой хорошо! — сказала я и рассмеялась. Мне действительно с ним было так хорошо, как ни с кем другим.

— Уйдём отсюда, — произнёс он, и мы, взявшись за руки, пошли по шоссе.

Но не тут–то было! Девушки, сидевшие за столиками, заволновались, вскочили и пустились за нами вдогонку. Длинные волосы их развевались по ветру как у русалок, накрашенные глаза горели зловещим огнём, а острые когти пытались вцепиться в меня и разорвать в клочья.

— Отцепись от него, отцепись! — шумели они, — Отцепись, или мы разорвём тебя в клочки!!!

Я поняла, что они хотят отобрать у меня Рому, но ещё крепче сжала его руку и стремглав полетела вперёд, не разбирая дороги. И тут оказалось, что бежим мы с ним уже не по шоссе, а по какому–то тёмному тоннелю. И чем дальше мы бежим, тем уже становится тоннель, и я уже чувствую, что здесь мы не пролезем…

Но тут произошло чудо: мы вырвались из тоннеля и опять побежали по улице. Снег хрустел у нас под ногами, мы проваливались в сугробы, задыхались от усталости, а кругом темень, дороги не разобрать… И вдруг мы с разбегу налетели на стену. Сработала сигнализация, загудели сирены, и нас начали окружать менты. Бежать дальше было некуда: кольцо ментов и разъярённых девушек стремительно приближалось к нам.

И тут произошло ещё одно чудо. Мы с Ромкой вдруг оторвались от земли и стали медленно–медленно подниматься в небо, усыпанное звёздами. Толпа внизу загудела, зашумела, заволновалась, стала протягивать к нам свои когтистые лапы, но достать они нас не могли. А мы, взявшись за руки, поднимались всё выше и выше над безумной, разъярённой толпой… А они махали мне руками и орали:

— Вернись! Вернись! Спустись! Проснись! Проснись! В школу пора! Да вставай же!

И тут кто–то схватил меня за ноги и потянул вниз. Потом меня кто–то затряс…

— Ну ты будешь вставать или нет? — заорала мать, — Уже восемь часов!

Я открыла глаза и увидела вместо звёздного неба свою тесную комнату с задрипанной мебелью и дешёвыми обоями в цветочек. И впервые в жизни мой дом стал мне так противен.

— Отстань, мне к третьему уроку! — пробормотала я и уткнулась лицом в подушку.

Наступили летние каникулы, но и от них мне было не много радости. Лето в тот год было особенно тяжёлым и удушливым, главным образом потому, что это было первое лето, которое я была вынуждена проводить в городе. От жары и духоты даже асфальт плавился; некуда было деваться.

Между тем, сон про Рому не выходил у меня из головы. «Я должна непременно ехать к нему в Круглово! — вновь и вновь думала я, — Но как?..»

Наконец, после долгих размышлений способ нашёлся. Как–то утром, ещё раз всё продумав и мысленно прорепетировав, я подошла к маме и, стараясь унять внутреннюю дрожь и скрыть волнение, как можно более небрежным тоном произнесла:

— Мам, ты знаешь, меня тут подружка Надя приглашает погостить у них на даче пару дней. Отпустишь?

— Конечно, поезжай! — мигом согласилась мать, — Что ты тут в городе, в духоте делать будешь? К тому же, к нам сегодня придут рабочие стеклить балкон, поэтому тебе здесь и делать нечего.

Получив с такой лёгкостью разрешение и даже денег на дорогу, я оделась как метеор и, подхватив сумочку, стремглав полетела на вокзал.

На платформе Выхино была обычная субботняя толчея. Люди, разгорячённые жарой и спешкой, сновали туда–сюда как муравьи при пожаре. Еле–еле отстояв длиннющую очередь в кассу и чуть не блеванув от дымного угара и вони загаженной платформы, я пошла поискать, нет ли где скамейки на открытом воздухе. Но все скамьи, как назло, были заняты, и мне не оставалось ничего другого, как притулиться на корточках где–нибудь у фонарного столба.

— Электропоезд до Егорьевска отправится от третьего пути! — объявили по репродуктору.

Я поспешно вскочила.

— Не подскажете, это третий путь? Скажите, пожалуйста, как мне пройти к третьему пути? — суетливо путаясь у всех под ногами, спрашивала я.

— Да третий, третий! — пробегая мимо меня с баулами, ответил мужик.

— Спасибо.

Я осталась на платформе, по детской привычке высматривая вдали приближающуюся электричку. Но странным образом её почему–то не было видно. Я кинула взор на соседний путь — там уже стояла электричка с надписью «Егорьевск».

Я со всех ног ринулась туда, хотя было уже поздно, и я знала, что при любом раскладе я на неё уже не успею.

— И–и–ы-ы–ы–ы!!! — завопила я, щипая себя за щёки.

Опять всё рухнуло. В очередной раз. Жалко было и пропавших денег на билет, и этого, в сущности, глупого прокола с электричкой. Единственный раз за целый год выпал шанс наконец–то поехать к Роме — так нет, вот тебе, получи!

— Ну что так убиваться–то? Не уехала на этой электричке — уедешь на другой, — утешала меня какая–то пожилая тётка в очках, — Через час пойдёт Куровская, на ней и уедешь…

Целый час! Это было невыносимо. Но делать было нечего, и я снова обречённо села на корточки у фонарного столба.

Медленно, мучительно, медленно ползло время.

Солнце пекло в мою голову, но встать и перейти в тень мне было лень. От тупой безысходности я впала в какое–то состояние анабиоза. Час ожидания истекал минутами. Мне порой казалось, что даже стрелки на часах застыли. Казалось, все силы природные встали на дыбы, чтобы только помешать мне доехать до Ромы и вновь сблизиться с ним.

Наконец, час истёк. Но… Но.

Голос из репродуктора бесстрастно прогремел над платформой:

— По техническим причинам электропоезд до станции Куровское на 12:10 отменён! Повторяю: электропоезд до станции Куровское на 12:10 отменён.

В толпе ожидающих прошёл глухой гул возмущения. А для меня это было уже чересчур.

Забыв обо всём на свете, наплевав на толпу, я вскочила и, обливаясь слезами, воя и матерясь, грозя кулаками кому–то снизу вверх, заорала:

— Слышь, ты, кто ты там есть?! Ты, грёбанная сволочь, прекрати мне тут палки в колёса совать!!! Слышишь?! Я всё равно приеду в Круглово и найду Рому!! Чего бы мне это ни стоило, я найду его и встречусь с ним!!! И ты, проклятая судьба–индейка, ничего мне не сделаешь!!!!!!!!

А солнце в небе безжалостно палило на платформу, как будто издеваясь и смеясь надо мной и над всеми нами.

Дополнительный электропоезд взамен отменённого подали только через полтора часа. И тотчас же толпа ошалевших от ожидания, жары и спешки людей валом ломанулась в вагоны. В тамбуре была такая давка, что меня сшибли с ног. Кто–то очень тяжёлый прошёлся по моей спине и протащил свою тележку, но кричать уже не было сил. Лишь когда суматоха потихоньку улеглась, я кое–как оправилась и протиснулась из тамбура в битком набитый вагон.

Все места, естественно, были заняты; к тому же в вагоне от множества грязных, потных, распаренных тел стоял такой смрад и духота, что мне стало дурно. Тошнота подкатывала к горлу, в глазах темнело, но я упорно стояла и, сцепив зубы, старалась не упасть.

«Я должна перенести это… Потом будет хорошо… — думала я, вспоминая свой сон про Рому, — Может быть, ему ещё хуже, чем мне… Я должна во что бы то ни стало доехать до него…»

Темнота в глазах потихоньку рассеялась, и увидела, что сижу на скамье возле окна, а какая–то женщина суёт мне под язык валидол.

Кое–как доехав до станции Ильинский Погост, я слезла с электрички и нетерпеливо оглянулась по сторонам. До Круглово предстояло ещё чапать пешком по жаре целый час; сначала прямо по шоссе до Сенькино, потом налево через деревню, а потом опять налево — и до Круглово…

«Ну и нафига я буду делать такой крюк? — внезапно пришло мне в голову, — Не лучше ли прямо отсюда свернуть налево и, срезав путь, так и пойти прямиком до Круглово? Это будет гораздо быстрее».

И я чесанула через поле. Идти по жаре, по бездорожью, да ещё путаясь ногами в высокой траве было тяжело, но словно какое–то безумное умопомрачение гнало меня вперёд. Я мчалась, срезая дорогу, как на пожар, и мне представлялось, что если я как можно быстрее не доберусь до Круглово, то опоздаю и больше уже никогда не увижу Ромку.

Идти по полю становилось всё тяжелее и тяжелее. По мере того, как я шла, почва под ногами становилась более рыхлой и вязкой, а среди растительности стало появляться всё больше осоки и ивняка. Жар и духота здесь были ещё невыносимее за счёт горячих торфяных испарений и ядовито–сладкого запаха какого–то неизвестного мне болотного растения. Не было никаких сомнений, что передо мной болото; но я колебалась только один миг.

«Вперёд, только вперёд!» — стучало в моей голове. И я, с трудом преодолевая слабость и головокружение, ломанулась прямо в болотную жижу.

Вдруг в осоке прямо передо мной что–то зашевелилось и шипением проползло прямо у моих ног. «Змея!!» — в ужасе отпрянула я. Крик застрял у меня в горле, ибо ничего на свете я не боялась так сильно, как змей.

— На помощь!! Помоги–и–и-те!!!! — отчаянно завопила я срывающимся голосом.

Но кричать о помощи здесь было так же бесполезно, как в пустыне. Кругом было только поле, болото и заросли ивняка; за километры в округе не было ни одной живой души. Крик мой, поднявшись над болотом, замер где–то в верхушках ив и исчез, потонув в раскалённом безмолвии шатурских торфяников.

Глава 7

В полутрупном, полубессознательном состоянии, с ног до головы вымазанная илом, изрезанная осокой и изъеденная в кровь болотной мошкарой, я вывернулась, наконец, из проклятого болота. На меня, наверное, было страшно смотреть: вся в иле, крови и грязи, сбрендившая с ума и полудохлая, я была похожа не то что на болотную кикимору, а, скорее, на самого Фредди Крюгера. Я понимала, что Ромка испугается, если увидит меня такой, но, тем не менее, издыхая, ползла вперёд из последних сил, как тот золотоискатель в канадской тундре из рассказа Джека Лондона «Любовь к жизни».

Я ползла по полю на четвереньках, ползла как червь, ибо встать и принять вертикальное положение у меня уже не было никаких сил. Впору было остановиться, лечь и издохнуть прямо там, но только желанная цель в виде Ромки не давала мне это сделать.

«Сейчас отдохну, и опять полезу; потом опять, опять отдохну, и опять полезу… — подстёгивала я сама себя, — Так и вылезу на дорогу; ну, а там до Круглово рукой подать… Доберусь в Круглово, там опять отдохну — и к Ромке… Милый Ромка! Наконец–то скоро я буду рядом с тобой…»

Я плохо помню, как добралась до Круглово. Выбравшись на асфальтированную дорогу, я раз десять садилась отдыхать. В довершение ко всему уже на подходе к деревне меня хватил солнечный удар, но я продолжала упорно плестись вперёд, несмотря на то, что перед глазами уже всё плыло.

И только тогда я своему сознанию оборваться позволила, когда увидела, что навстречу мне идёт она. Танька…

Двое суток я провалялась пластом в постели. Во всём теле была такая слабость, что лень было даже рукой пошевелить. Танька носила мне на террасу еду; похоже, мой «подвиг» настолько поразил и шокировал её, что она даже относиться ко мне стала по–другому.

— Я, конечно, могу не спрашивать, ради кого были все эти подвиги, — как–то под вечер сказала она, — Но ты зря приехала. Совершенно зря…

— Почему зря? — спросила я, чувствуя, как внутри что–то обрывается.

— Потому что его нет, — сказала Танька.

От её тона мне стало не по себе.

— Как? Он опять не приехал?

— Он и не приедет, — пробормотала она в подушку.

Кровь плеснулась мне в голову. Я порывисто вскочила.

— Почему? Что ты скрываешь? Ты что–то знаешь о нём?!

— Знаю, — негромко сказала Танька.

— Что?

— Его посадили, — последовал ответ.

Я ничего не соображала. Это не укладывалось в голове. Ромку посадили в тюрьму? За что?! Хотя, я понимала, что в данном случае это идиотский вопрос — «за что». Даже зная его всего один день, нетрудно было догадаться, что этот парень может по своей безбашенности ещё не таких дел наворотить.

— Ты помнишь Грихана? — спросила Танька.

— Честно говоря, не очень…

— Это друг Ромкин, они часто вместе бухали. Так вот, Грихан захотел косануть от армии… Ну, а Ромка — ты ж его знаешь — для друга последнюю рубаху снимет. Спрятал он Грихана в подвале своего дома, всю зиму Грихан там прокантовался. А жрать–пить что–то надо. Плюс наркота…

— Наркота?! — в ужасе переспросила я.

— Ну а ты думала — они цветочки нюхают? Грихан — тот уже давно на «винте» сидит. Да и Ромка тоже…

По правде сказать, это меня несколько шокировало — но только на один миг. «Я люблю его, и мне неважно, наркоман он или нет, — подумала я, — Может, это и неправда… Ну а, даже если так — я всё равно разыщу его и вытащу из этой бездны…»

— Ты знаешь, в какой тюрьме он сидит? — вслух спросила я.

— Слушай, я не знаю… Знаю, что буквально недавно их с Гриханом замели. Суда–то ещё не было…

— Как мне увидеть Рому?

— Забудь об этом, — сказала Танька, — Во–первых, я реально не знаю, где он сидит. А во–вторых, даже если б знала, тебя к нему всё равно никто не пустит.

— Почему?? — возопила я.

— Потому что несовершеннолетних туда не пускают. К тому же, ты ему даже не родственница — ты вообще никто!

Я разревелась от горя и досады. Танька терпеливо села рядом со мной.

— Не сходи с ума. Я понимаю, конечно, что ты его любишь, и, поверь, если б могла, сама подарила бы тебе его, потому что никогда ещё в жизни не видела, что можно ТАК любить… Но ты должна понять… так уж сложились обстоятельства…

— Нечего мне понимать!!! — истерично кричала я, — В гробу я видала все эти твои сраные обстоятельства!! Понятно?! Господи боже мой, да что же это такое?!?! Бьюсь, бьюсь… как рыба об лёд… и опять, опять обломы!!! Сколько сил потрачено зря, сколько трудностей преодолено впустую!!! Когда же конец–то этому придёт, о господи!!!!

— Значит, не судьба, — сказала Танька.

— Ерунда! Чушь собачья!! Это только трусы и слабаки уповают на судьбу!! А я считаю, что каждый свою судьбу делает сам!!!

— Но, тем не менее, все твои потуги остаются без результата, — возразила она, — Знаешь, если в жизни что–то действительно твоё — оно достанется тебе легко. А если нет — значит, надо смириться и отступить…

— Я всё равно не отступлюсь. Ни за что! — твёрдо сказала я.

Танька не выдержала моего прямого взгляда и отвернулась к окну.

Солнце багрово–красными лучами окрашивало стены террасы, медленно садясь за горизонт. Танька стояла у окна, ко мне спиной.

— Я хочу извиниться перед тобой, — сказала она.

— За что? — спросила я.

— За то, что два раза поступила с тобой нечестно. Первый раз — когда ты приехала в мае, а я сказала, что Ромы нет. Соврала — он тут был… А второй раз…

Она оборвалась, усиленно теребя занавеску.

— А второй раз? — эхом переспросила я.

— А второй раз произошёл ещё раньше, когда ты прошлым летом с тётей Зоей уехала из Круглово…

Я рывком села на постели.

— Что ты сделала?!

— Как только вы уехали, на следующий день Ромка спросил меня, приедешь ли ты ещё раз. Я сказала, что нет, не приедешь. Тогда он попросил у меня твой адрес… а я сказала ему, что не знаю ни твоего адреса, ни телефона…

Я ничком повалилась на подушку, схватив себя за волосы. Больше всего мне хотелось бы теперь убить её.

— Понимаешь, я тогда ужасно злилась на тебя, ведь он мне самой нравился… Я думала, раз ты далеко, всё равно у вас ничего не выйдет, и со временем вы забудете друг о друге… Я же не знала, что всё настолько серьёзно… Правда…

— Ладно, — оборвала я её, — Что сделано, то сделано. Какая теперь разница.

Остаток лета прошёл в бесплодных поисках и попытках выяснить о Роме хоть что–нибудь. Тех скудных сведений, что дала мне Танька, было явно недостаточно. Я знала только его имя, фамилию и год рождения. И всё. Я рассылала о нём запросы, выспрашивала тех, кто его знал — но никто так и не сказал мне о нём ничего определённого. Поиски мои усложнялись ещё и тем, что в пятнадцать лет особой свободы передвижения у меня не было — приходилось постоянно отпрашиваться у родителей, выкручиваться и врать им. К тому же, близилось окончание школы, впереди маячил институт, и надо было усиленно заниматься. Конечно, если б я смогла выведать, где Ромка, я бы, не задумываясь, бросила бы всё и пошла за ним хоть в Сибирь. Но так как я ничего не знала о нём, мне оставалось лишь уповать на судьбу и ждать…

Осенью Танька прислала мне письмо.

«У меня для тебя есть две новости: хорошая и плохая, — писала она, — Начну с хорошей: Ромку освободили! Грихану, правда, предстоит ещё мотать срок, а про нашего голубоглазого давным–давно «полковник» забыл. Ромка жив–здоров, у него всё хорошо…»

Я радостно прижала письмо к своей груди. Слава Богу! Но… какая же плохая новость? Я снова развернула письмо и продолжила читать:

«…Ромка жив–здоров, у него всё хорошо; недавно он приезжал в Круглово на выходные… А теперь плохая новость.»

Рука моя дрогнула, и я нечаянно выронила письмо. Господи, какая же плохая новость? Тысячи вариантов промелькнули в моей голове, пока я ползала на карачках под столом, ища уроненное письмо. Найдя его и сдунув с листка бумаги пыль и песок, я снова уселась за стол.

«А теперь плохая новость: он приезжал не один, а с девушкой, Машей. Ей 16 лет. Похоже, она ждёт от него ребёнка, так как скоро они собираются пожениться…»

Нет, со мной не случилось истерики. Я не стала биться головой о стены и рвать на себе волосы. Я только почувствовала внутри какой–то щелчок, будто выключили свет. И всё.

Уронив письмо на стол, я ещё молча, неподвижно просидела перед ним, читая и не видя, где–то минуты три. Думать ни о чём не хотелось. Да и о чём, в сущности, теперь можно было думать? История кончилась, и кончилась вот так. Путь, который я с такими трудностями преодолевала, окончился тупиком…

Бессмыслица. Бессмысленные потуги. Может, и правда не судьба? Я не хотела об этом думать. Я теперь вообще ничего не хотела, ни думать, ни тем более делать. Я только чувствовала, что смертельно устала от всего этого. Всё пустое. И всё это теперь уже не имело ни малейшего значения.

Я сидела и машинально, не отдавая себе ни в чём отчёта, чиркала зажигалкой, которая случайно оказалась у меня под рукой. Ровный керосиновый язычок пламени завораживал и гипнотизировал меня. Придвинув письмо к краешку стола, я подожгла уголок листка. Бумага вспыхнула и, чернея вместе с синими Танькиными каракулями, медленно скукожилась в огне.

А я смотрела, не отрываясь, на горящую бумагу, и не оторвала взгляда даже тогда, когда она угасла, и, перегорев, рассыпалась по столу чёрными ошмётками, подёрнутыми серой пылью пепла.

Эпилог.

Прошло восемь лет.

Много воды утекло с тех пор. Я выросла, окончила школу, поступила в институт, пошла работать. Уже мало что осталось от той прежней наивной и восторженной девчонки, которой я когда–то была. Изменилась я, изменились мои вкусы и мир вокруг меня. Теперь уже меня тошнило от любимой когда–то раньше группы «Руки Вверх» — да и группа уже обмелела и стала не та. Я теперь слушала совсем другую музыку, ездила по совсем другим местам и общалась с другими людьми. Теперь я легко отмахивала на экспресс–поездах тысячи вёрст, свободно мутила с парнями, и мне уже не приходилось для этого выкручиваться, врать родителям и скрываться от бабушки–паникёрши. Родители мои к тому времени уже развелись, отец пропал в неизвестном направлении, а мать махнула на меня рукой и совершенно перестала интересоваться моей жизнью. Что же касается Старой Пизды, как обозвал когда–то мою бабушку Ромка, то она умерла, не оставив мне в наследство ни шиша. Я абсолютно безразлично отнеслась к этому и не пришла ни к её смертному одру, ни к гробу провожать в последний путь. «Можете обвинять меня в чёрствости, — говорила я в ответ на упрёки со стороны, — Мне плевать на наследство и состояние — не оставила, и чёрт с ней, но Ромку не прощу ей никогда…»

Да, так и не простила я Старой Пизде того, что разлучила она меня с самым любимым моим человеком много лет назад. Не простила я ей того, что она одним махом обрубила все концы так, что больше мне не удалось, несмотря на все мои усилия, соединиться с ним опять. Но жизнь продолжалась; боль утраты со временем прошла, и образ Ромки впоследствии вытеснили другие парни. Теперь кругозор мой стал более расширен; он уже не ограничивался деревней Круглово — я уже ездила гораздо дальше, и больше видела людей. Теперешние мои парни были все как на подбор красивы — я принципиально мутила только с красивыми, ну, или, по крайней мере, занимающими первые места в компаниях себе подобных. Только вот счастья со всеми ними у меня так и не получалось. Провстречавшись со мной какое–то время, все они так или иначе теряли ко мне интерес и вскоре сливались. Когда очередной мой парень бросал меня, я сильно переживала, а потом, взамен его находился другой, который впоследствии тоже бросал меня. Я опять страдала, а потом находился третий, четвёртый, а потом я опять оставалась одна. Уходя, каждый из них говорил: «Ты найдёшь себе другого парня, лучше». Через какое–то время я и правда находила этого «другого», а потом и этот другой уходил и говорил то же самое. Все они будто пускали меня по кругу, передавая из рук в руки как эстафетную палочку, и в конечном итоге я понимала, что, в общем–то, не нужна никому из них. Я часто копалась в себе, не понимая, что во мне не так, почему все они так быстро теряют ко мне интерес и уходят от меня безо всяких сожалений, но то, что ни один из них не любил меня по–настоящему — это я видела невооружённым глазом. Да, некоторые из них дарили мне подарки, некоторые говорили красивые слова о любви, некоторые были особенно нежны и чутки со мной в постели — но ни один из них НИ РАЗУ не смотрел на меня тем восхищённым взглядом, которым смотрел на меня Ромка восемь лет назад. Только за этот его взгляд я готова была пойти на край света. Да, он не дарил мне подарков, не говорил о любви, и сам не имел ничего за душой, кроме своего старого мотоцикла — но столько искреннего обожания и восхищения было тогда в его взгляде! В его глазах я была верхом совершенства, я была богиней неземной красоты — я, четырнадцатилетняя сопливая девчонка. За восемь лет я научилась лучше следить за собой, и уж наверняка выглядела теперь гораздо красивее, чем в четырнадцать лет — однако того Ромкиного восхищения я уже не читала ни в чьих глазах. В глазах моих теперешних молодых людей было только скотское желание, но чаще обычная, пошлая скука и усталость, а иногда даже раздражение. Они не видели, как Ромка, во мне богиню, а видели лишь обыкновенную среднестатистическую бабу, и замечали все мои недостатки. Тем не менее, бросая меня, многие из них находили себе баб куда более посредственных, и женились на них; а я так и оставалась незамужней, одинокой, и, в принципе, никому не нужной.

В один из вечеров я, коротая одиночество, сидела перед компьютером и ползала в интернете, зависая от нечего делать на сайте ВКонтакте. ру. Теперь уже, конечно, всё было по–другому, не так, как восемь лет назад. Мир здорово изменился: старые добрые кассетники с плёнками вытеснили маленькие компактные айподы; громоздкие ЭВМ — маленькие компактные ноуты. Если тогда многие простые подростки практически не знали, что такое интернет, то теперь он был у каждого, как и мобильные телефоны. Теперь все, кто только мог, были на связи, и уж, конечно, Ромкин допотопный громоздкий телефон с мотками проволок и накидушкой на кабель, по которому Шурик с Серёжкой звонили на задах у бабы Дуси, теперь казался чем–то вроде динозавра или мамонта.

И так, сидя за компом и бороздя просторы виртуальной сети, я невольно вспомнила про этот Ромкин телефон, или, как он горделиво тогда сказал: «моё собственное изобретение». Да, теперь уже это выглядело так смешно и нелепо… А тогда для меня всё казалось иначе…

Я вспомнила Ромку, и как я искала его тогда, сколько трудностей преодолевала, но так и не нашла… И тут такая лёгкая и ленивая мысль тихонько тюкнула мне в голову: да, тогда это было так трудно, но теперь ведь, даже не поднимая задницы со стула, найти его в том же Контакте проще пареной репы!

Я лениво навела курсор мышки на поиск людей. Заполнила графы: имя, фамилия, дата рождения. Роман Пугонин, дата рождения — 28 января 1984 года. Ведь только эти сведения знала я от Таньки, и помнила их на протяжении восьми лет. Эти скудные сведения не помогли мне тогда найти Рому. Но теперь всё изменилось, и за каких–то там полсекунды умная машина тут же высветила нужный мне аккаунт.

В профайле не было его фото, но все данные были налицо: это он! Господи, неужели столько лет я искала этого человека, так искала, подвергая свою жизнь опасности, искала и не находила, а он — вот он! Та лёгкость, с которой я нашла его за одну секунду, даже не отрывая задницы от стула, показалась мне сперва даже какой–то нереальной. Я с трудом верила, что действительно нашла его. Однако отправила запрос на добавление в друзья.

Ответ не заставил себя долго ждать. Не прошло и нескольких часов, как Ромка уже добавился ко мне в аську.

— Привет, дорогая! — написал он, — Хочеш встретица?

Так и написал: «хочеш встретица». Я хмыкнула. Ну конечно, а что я ещё могла ожидать от человека, который бросил школу в седьмом классе…

— Господи, я всё ещё не верю, что нашла тебя… — ответила я ему, сама чуть не рыдая от нахлынувших чувств перед монитором, — Ты не представляешь, как долго я тебя искала! Что мне пришлось вынести… И через восемь лет, вот так, нашла… Мне так много надо сказать тебе… А у меня будто комок в горле… Я не могу…

— А ты не говори, — ответил он, — Ты не говори. Ты пеши.

И опять это «пЕши»… Как глупо. Но я стала с жаром описывать, волнуясь, перескакивая с одного события на другое…

— Офигеть, — отреагировал он на мой рассказ, — И ради меня были все эти подвиги?

— Ну да… а ты… ты не искал меня?

— Чесно сказать, я тебя… эээ… не помню…

Меня будто окатили ледяной водой.

— То есть как это — не помнишь?

— Ну дак ты напомни…

— Ну неужели ты забыл? Лето, 2000 год. Я сестра Таньки Определёнковой… троюродная…

— Ээээ… хм…

— Ну Таньку–то хоть помнишь?

— Таньку помню, а тебя… хм…

— Ну ты что, не помнишь, как меня от бабушки на мотоцикле увозил?

— Ээээ… постой, чё–то смутно такое припоминаю…

— Ну, вот, вот!

— Ну блин, непомню я тебя! Может, я бухой тогда был… Вышли фотку хотя бы!

Я выслала.

— Блин… Чё–то знакомое… Но я непомню, чесно! Я непомню твоё лицо.

С каждой минутой разговора мне становилось всё более неприятно. Вот тебе и раз! Я‑то его искала, ради него в болоте подыхала, а он, видите ли, «непомнит»!

— Ну напрягись, вспомни хотя бы, как меня зовут!

— Издеваешся? Я скоко бухал? У меня память не пашет.

— Мдааа… — только и могла выдохнуть я.

— Постой, ты… Ира?

— Нет, не Ира.

— А тогда кто?.. Лена?

— И не Лена.

— Ну блин, тогда говори, как тебя зовут. Я аж упарился тебя вспоминать, мозги уже кипят.

«У тебя там и кипеть–то нечему» — подумала я. С каждой минутой он разочаровывал меня всё больше и больше.

— Ну, расскажи о себе, что ли, — попросила я, только чтобы не молчать, — Как ты жил все эти восемь лет?

— Да как жил… — нехотя отвечал он, — Женился, потом развёлся. Щас один живу. С бабой.

— То есть как это — один или с бабой? — окончательно запуталась я.

— Ну, так, на работе зацепил. У ней свой муж есть в Орехово — Зуево. А со мной так… для секоса на раскривушке.

— Так ты её не любишь, что ли?

Ромка послал мне смеющийся в покате смайлик.

— О чём это ты? Какая любовь?

— Ну, как же можно жить с человеком, не любя…

— Дак чё, одному, что ли, жить? Я один в хате жил, это пипец.

— Ну давай, значит, жить с кем попало…

— Ну ты и зануда, оказывается! Чё ты там паришь? Любовь только в кино бывает, поняла?

Я огорчённо вздохнула.

— А восемь лет назад ты мне представлялся совсем другим…

— Восемь лет назад я и сам себя не помню.

Повисло гнетущее молчание. Говорить было не о чем.

— Тебе кстати щас скоко лет? — спросил он.

— Ну, восемь лет назад было четырнадцать… Вот и считай…

— Ясно. Значит, тоже старуха, как и я. Мне двадцать пять скоро стукнет. Старый стал совсем…

— Двадцать пять — это совсем не старый! — горячо возразила я, — Наоборот, вся жизнь впереди!

— Э, пустое! Вот именно, что вся жизнь позади уже…

«Такое ощущение, что его там жизнь конкретно в очко ебёт», — невольно подумала я. Вслух же произнесла:

— По–моему, ты гиперболизируешь…

— Чегооо?

— Я хочу сказать, что твоя интерпретация слишком пессимистична…

— Ух, словей–то понабралась! А по–русски нельзя?

— Ты не знаешь, что такое «пессимизм»?

— Я ваще не понял, чё ты щас сказала.

— Приедеш ко мне, что ли? — спросил он, — Я на Выхино живу.

— Когда? Щас?

— Ну да, щас. А утром назад.

— В два часа ночи?

— Такси поймаеш.

Я заколебалась.

— Не знаю… Надо подумать…

— Ну, или на метро. Оно через три часа откроется.

— На метро…

Откровенно говоря, мне совершенно не хотелось поднимать задницу со стула и ехать к нему к чёрту на кулички посреди ночи. Да–да! Я, которой было не лень восемь лет назад отмахивать к нему по шестьдесят километров на велосипеде, ждать полдня электрички на раскалённой и загаженной платформе, переходить пешком болото со змеями и совершать другие безумства — теперь ленилась даже оторвать попу от стула ради него. Он стремительно разочаровывал меня — своей неграмотностью, своей грубостью, своим невежеством, своим цинизмом. Не такого Рому помнила я на протяжении восьми лет. В моих иллюзорных воспоминаниях он был другим — нежным, романтичным, весёлым, остроумным. А то, что было передо мной сейчас, вернее, по ту сторону монитора — было плохой копией, изуродованной временем и обгаженной.

«Конечно, в последние годы я вращалась в кругах студентов, образованных, воспитанных, эрудированных юношей — подумала я, — От них ведь я понахваталась всех этих «словей», которые так непонятны Роме. Разве могу я судить его за то, что он не получил образования и так и не вырвался из той косной среды, в которой мы оба выросли? О, мой голубоглазый красавчик-Тарзан… Может статься, я вытяну тебя из этого болота…»

— Странно, почему я немогу тебе позвонить, — написал он мне в аську.

— В скайп?

— Ну да…

Мы созвонились в скайпе. И я не узнала его голос — настолько сиплым, прокуренным и пропитым он стал.

— У тебя есть веб–камера?

— Нету, — отвечала я.

— А у меня есть. Ты меня видишь?

Я посмотрела в диалоговое окно. Сначала веб–камера показала лишь неопределённый чёрный квадрат. Я жадно, с трепетом вглядывалась туда, всё ещё надеясь увидеть его красивое, милое лицо и голубые глаза. Ведь ему только двадцать пять, не мог же он состариться за это время… Но то, что я увидела в веб–камере, привело меня в такой ужас, что я еле удержалась, чтоб не вскрикнуть дурным голосом и не хлопнуться в обморок.

Передо мной сидел какой–то старый, опившийся и изрядно потрёпанный жизнью лысеющий мужик с усами и длинными редкими паклями отросших волос. Это мог быть кто угодно, но только не Рома. Что за ерунда?! Он не мог, он не мог превратиться в это уёбище!!

— Боже мой… Кто это?! — выпалила я, едва обретя возможность говорить.

— Я, — чмырь в веб–камере ощерился из–под усов, обнажив ряд гнилых и наполовину выбитых зубов, — Я, Рома. Не узнаёшь меня, красавица?

— О нет! Я… я, видимо, ошиблась… изв…

— Нет, дорогая. Ты не ошиблась.

Мало чего соображая, я рывком сорвала с себя наушники и, выдернув из розетки шнур модема, ногой вырубила комп.

…Потом, рассказывая эту невероятную историю друзьям и подругам, я хохотала как сумасшедшая. С неизвестно откуда вдруг пробудившимся во мне цинизмом и жестокостью я осмеивала и оплёвывала то, что раньше было для меня чуть ли не святыней. Но мало кто знал, какие горючие слёзы обиды, разочарования и ужаса проливались сквозь этот дебильный смех. Меня ломало и корёжило, как муравья в огне — и смеялась я не столько над чудовищным превращением Ромы, которого я после стольких колоссальных и напрасных усилий нашла спустя восемь лет, сколько над своими чувствами — тупой, слепой, сопливой романтикой, которой я жила, наверное, все эти годы, и которая с реальной жизнью не имеет ничего общего.

(К О Н Е Ц)

Оглавление

Оливия Стилл Не судьба

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg