Ольга Толмачева Подружка
В аэропорт поезд шёл с большим опозданием.
Ещё с вечера нависли тучи, поднялся ветер, на приветливый альпийский город обрушились тонны снега. Цветной, нарядный пейзаж, которым ещё несколько дней назад, подъезжая к станции, любовалась Светлана, сменился снежной пустыней. Движение по всем направлениям заблокировалось.
В белоснежном буранном месиве тёмным пятном, едва различимо, нерезко проглядывали горы, и где–то вдали, в разрыве горной цепи, петляла линия горизонта. Казалось, небо сошлось с землёй.
Пассажиры, не привыкшие к зимней стуже, в ожидании электрички жались под навесом у расписания, кутались в воротники, обматывали лицо шарфами, спасаясь от ветра, подпрыгивали и подскакивали по платформе в обуви на тонкой — не зимней — подошве, стараясь согреться.
На остановке вагон выхолаживался. Через раскрытые — обнажённые — двери поезда задувало, клубилось — вытекало тепло. Продрогшие люди вносили в состав леденящее дыхание улицы, шумно отряхивались от снега. Толкаясь, занимали свободные места, выстраивались стеной в проходе. Вагон был переполнен.
Бодрый голос в репродукторе устал извиняться «за причинённые неудобства» и поторапливал производить посадку, а строгий кондуктор, внимательно посматривая по сторонам, не требовал предъявлять билетов.
Шипя, двери защёлкивались, и поезд медленно отправлялся дальше.
Наступил лыжный сезон, шли праздники, у студентов — каникулы, и многие заранее спланировали зимний отпуск в горах. На отдых ехали с детьми, большими компаниями, с
лыжами и сноубордами. Повсюду царило оживление. Вокзалы, аэропорты, автобусные станции встречали и провожали, поили, кормили, лихо распределяли пассажирские потоки по отелям и снежным вершинам.
Казалось, случилось переселение народов.
Неожиданно в чёткий ритм земных служб вмешалась природа. Напомнила о себе шквалистым ветром, снежными заносами, низкой температурой.
Аэропорты закрылись, поезда выбились из графика, на автомагистралях собрались гигантские пробки.
Прощаясь на вокзале с сыном, вглядываясь в поджатое, на глазах выцветающее серое небо, Светлана подумала, что из–за непогоды может застрять где–нибудь на станции по дороге в аэропорт.
Антон бодрился, но она заметила, как ему неуютно: от холода поводил плечами, ежился под легким пальто от ветра. Сказала — в который раз! — что нужно купить зимнюю обувь, на толстой подошве, и это не дело, когда мерзнут ноги, от переохлаждения все болезни.
Сын кивал, смеялся, обещал, что непременно заедет по дороге домой за меховыми ботинками… Говорил, что все равно такой зимы, как в Москве, в Европе почти не бывает. Что толку от теплых башмаков — будут пылиться на полке.
Когда махала ему из окна, а Антон, устремившись за поездом, запрыгал на одной ноге, как воробей, стараясь рассмешить, Светлана поняла, что в магазин за ботинками он не пойдет, так и будет ходить, кутаясь в шарф, втягивать голову в плечи — до тепла.
Она провела несколько чудесных, ослепительно солнечных дней в гостях у сына — студента и теперь отдохнувшая, наполненная впечатлениями, возвращалась домой. Все это время, не имея особого плана, они много гуляли, бродили по уютным, вымощенным улочкам города, любовались нежно–красными крышами домов, вдыхали пряный, разлитый в воздухе, запах корицы, смеялись, пили глювайн, и над ними, пронзительно синий, сверкал небосвод.
Теперь же, глядя в окно, как удаляется заснеженный город, с которого смылись все краски, Светлана подумала, что и теплый воздух, и зеленая трава, и аромат выпечки ей причудились.
Вылеты были отменены, в зале ожидания скопилось много народа. Свободных мест не хватало, и люди, как могли, располагались на рюкзаках и чемоданах, а то и вовсе сидели прямо на полу, подстелив газеты. Ждали. Томились.
Каждый раз, услышав над головой лишь шорох репродуктора, собирающегося выдать очередную неутешительную новость о задержке, а то и вовсе об отмене рейса — откуда–то сверху, казалось, из поднебесной, — люди на секунду замирали, вскидывали головы, прислушиваясь к сообщению, потом по залу шёл лёгкий гул разочарования или удивления — трудно понять, и все вновь возвращались к прежним занятиям: жевали, читали, листали журналы, дремали, общались вполголоса. Маленькие дети спали на коленях у родителей.
Светлана подошла к табло и узнала, что и её самолёт из Москвы не вылетел, задерживался на неопределённое время.
Вкусно пахло кофе. Она осмотрелась. Протиснулась сквозь людскую массу и направилась навстречу аромату. За колонной увидела длинную очередь. Извиваясь змеёй, лента несколько раз огибала зал. Вдруг почувствовала, как проголодалась. Пристроилась в хвост. Очередь двигалась быстро, со стороны казалось, что люди идут куда–то, встав в затылок. Девушка–продавец в красивом переднике, улыбаясь, проворно разливала напиток, заворачивала бутерброды, отсчитывала сдачу.
В углу Светлана увидела за столиком свободное место и поспешила к нему с чашкой.
Рядом сидела невысокая девушка. На столе перед ней стоял выпитый кофе. Склонив голову к коленям, она листала телефон. На спинке стула висел маленький кожаный рюкзачок, из которого выглядывал глянцевый корешок книжки.
Светлана вопросительно указала на пустой стул.
Девушка дёрнула плечом, отчего длинные волосы, сверкнув, пришли в движение, скользнула взглядом. Почти не увидев ее, кивнула. Светлана села.
Одета девушка была по–спортивному. Узкие джинсы с низким поясом подчёркивали хрупкость, изящную линию бедра, кофта в обтяжку проявляла невинную, едва выступающую грудь. Из–под чёрной кофты выглядывала алая блузка. Среди одинаково серых неприветливых футболок, курток и свитеров, в которые были облачены сидящие вокруг люди, в тусклом свете дрожащих ламп — в тон безрадостной непогоде — девушка выделялась в зале ярким пятном, её блузка горела. Она была похожа на мальву… Мальвину.
Усилием воли Света заставила себя не разглядывать её так откровенно. Уткнулась в чашку.
Девушка отложила телефон и достала косметичку. Раскрыла зеркальце. Заглянула в него, чуть приподняв подбородок, вытянув шею. Немного прищурилась. Вгляделась в отражение. Сжала, спрятала губы. Наклонила голову. Провела рукой по шее, легко коснулась щеки.
Увидев Светланин взгляд — украдкой, нахмурилась и отвернулась. Чуть слышно выдохнула и сложила зеркальце. Кинула его в косметичку.
Светлана посмотрела на часы. Интересно, сколько ещё ждать? Откинулась на спинку стула.
В Москве, наверное, все замело… Белое, мёртвое царство…
Хорошо, что впереди ещё несколько дней отдыха — поедет за город, на дачу и, может, даже успеет покататься на лыжах… Она усмехнулась: да, если вообще сможет отсюда выбраться…
С зимой в Москве в этом году повезло! Ещё в конце ноября снег просыпался на дорожки, покрыл лужайку с пожухлым газоном, припорошил розы, дикий виноград, повис на крыше. Светлана радовалась: белое покрывало высветило горизонт, добавило света. И в доме повеселело.
А снега с каждым днём все прибывало. И температура держалась. Ноги не вязли, как обычно, в мокрой кашице, похожей на серый щербет. Под каблуками скрипело, морозом приятно жгло щеки. В дальний угол сада, где так любила бывать весной, она уже с трудом пробиралась — дорожки замело. Вишнёвые деревья тянули к небу ветки, едва выглядывая из сугробов. И липовая аллея вдруг вытянулась, постройнела, а ёлка, покрытая снежинками, вдруг нарядилась царицей — летом её не замечали.
Она вспомнила, что не позвонила мужу. Будет волноваться, поедет в аэропорт…
Света достала мобильный.
— Мне нужно отлучиться. Не присмотрите за багажом? — по–русски вдруг обратилась к ней незнакомка и встала.
Светлана увидела её светло–голубые глаза, прямую спину и строгий наклон головы, как у танцовщицы. Мальвина стояла, устремившись ввысь, как тростинка, расправив тугие плечи.
— Да, пожалуйста, охотно… Не беспокойтесь… Сидеть все равно… Неизвестно, когда вылет.
— Почему? Известно: вылет нескоро… — сказала Мальвина чуть хрипловато.
— Вы правы. Это то единственное, в чем есть уверенность…
Интересно, почему девушка решила, что Света русская? Вроде, ничем не отличается от окружающих. Она посмотрела на свои потёртые джинсы. Ослабила шарф не шее. Кофта иссиня–серая, будто полинялая. Вон, крупная женщина неподалеку в такой же.
А ведь и она поняла, что девушка из России! И не потому, что в раскрытом рюкзаке увидела книжку. Смотрит, как Антон на перроне.
Света вспомнила, как тот бежал за вагоном.
Столько лет сын живёт за границей, учился в школе, теперь — в университете. Порой казалось, что он слеплен из другого теста: говорит, думает, реагирует иначе, более свободен, раскрепощён, лишён предрассудков, условностей — всего, что так мешает ей в жизни. А европейское образование, язык ещё больше проявили в нем русского, выделили. Как ёлка в снежинках в саду — не пройти мимо. Привлекает. Махал рукой, во весь рот, широко улыбался, а в глазах — неприметно, затаённо, глубоко — грусть. Поволокой — печаль… В двадцать лет — печаль?! Откуда?
И девушка… Что выдало в ней русскую? Может, взгляд в зеркальце? Интересно, зачем вообще она в него смотрелась? Что хотела увидеть в крошечном отражении? Подбородок вверх тянула… Головой крутила… Трогательно поджимала губы… Маленькое движение — взгляд в зеркальце. Ведь не просто нос или губы видела! Ответ искала! Подтверждение! Что хотела в себе понять? Или опровергнуть?
— Не хотите ещё кофе? Я могу сходить… — Мальвина вынула из рюкзачка кошелёк. — Купить вам?
Из небесно–голубых глаз струилась печаль — неприметно, но Света почувствовала. Как у Антона… Неуловимые движения плеч, линия спины, острые лопатки…
— О! Спасибо! С удовольствием! Вкусный кофе.
— Пахнет чудесно. В носу щекочет. — Девушка потёрла ладонью нос — трогательно, по–детски. — Сейчас чихну.
Свет, печаль — из глубины… Хоть и улыбается…
И эта блузка — малиновая, огненная… Француженка бы такую не надела… и немка, и англичанка…
Светлана улыбнулась:
— Чихнуть — это хорошо. Это на здоровье!
Достала из сумки бутерброды. Хорошо, запаслась. Сколько ещё сидеть?
— Я не спросила: вы кофе с молоком любите? Я капуччино взяла, — Мальвина поставила на столик чашки.
Света увидела тонкие, будто спичечные, запястья, розовые пальчики, как у ребёнка.
— Меня, кстати, Анной зовут.
— Очень приятно, Анечка. Спасибо, люблю с молоком. А я Светлана… — Она запнулась. Светлана или Светлана Сергеевна? Или тётя Света? Как принято? В Европе до ста лет без возраста, без отчества — сами по себе.
Подруга из Гамбурга возмущалась, когда маленький Антон называл её «тётя Света» — перед бойфрендом стеснялась прозвучать «тётей».
— Вы давно здесь? — Светлана красноречиво окинула головой переполненный зал.
— Прилично. Уже и книжку почитала, и домой позвонила, и кофе выпила. А самолёт из Лондона так и не вылетел.
— В Лондон летите?
— Родителей встречаю. Я в Париже учусь. На лыжах собирались покататься, несколько дней в горах провести. Каникулы…
— А я в Москву — нагулялась, наотдыхалась. Там тоже снег и лыжи — правда, беговые… — Света всыпала в чашку сахар. Размешала. — Думаю, к моему возвращению не растает, столько намело. Что–нибудь да останется…
— Я в Москве давно была — летом. У бабушки, — Аня улыбнулась и взгляд её потеплел.
— Любимая внучка?
— Да, любимая, — вспыхнула от удовольствия.
— Наверное, бабушка ждёт — не дождётся…
— Это так. — Она опустила голову к чашке. — Я в Москве летом бываю. Летом каникулы длинные.
Тронула телефон и экран вспыхнул. Аня посмотрела в него, нахмурилась.
— Анечка, угощайтесь, — Светлана придвинула пакет с бутербродами. — Антошка — сын заворачивал, я отказывалась. Щедро положил и травы, и сыра. Вкусно и невредно: без майонеза, без соуса.
— Спасибо. — Мальвина ткнулась носом в свёрток, развернула. — У! Пахнет вкусно.
Готовить на пару, вместо соли использовать лимон, варить умеренно — не пережаривать и не переваривать — Света научилась у сына. Ей нравились завтраки–праздники с ним: Антон красиво накрывал стол, раскладывал на тарелках цветную россыпь вкусностей — аж слюнки текли.
— Вы в Европе все задвинуты на полезном питании, здоровом образе жизни. Это правда? — спросила у Ани.
— У меня папа за этим следит.
— На завтрак мюсли, вечером после шести не есть. Так?
— Еду не запивать, белки с углеводами не смешивать.
— Полезно, но скучно. Не находите?
— Иногда сорваться хочется… Но потом трудно остановиться, — призналась Аня. — Я покушать люблю.
— Я бы не сказала, — Светлана выразительно посмотрела Мальвине на живот. — Я увидела, вашу, как бы это сказать, нежную конституцию — у меня материнский инстинкт включился. Вас подкормить хочется — так отощали. Сигнал бедствия уловила.
— Нет, это я занималась много. — Аня засмеялась. — Магистратура, последний год.
— Сложно?
— Угу. — Она осторожно откусила.
— А в Россию не тянет?
— Нет, не очень. Я в Европе со школы. И родители недалеко. К бабушке только бы, к подружкам.
— На блины? Печёт блины бабушка?
— Ага, печёт.
— Без соли и сахара? Без холестерина? — засмеялась Светлана.
— Нет, с маслом. И со сметаной…
— Вредные–вредные…
— Вкусссные… Бабушкины… — Аня снова заглянула в телефон.
Подошла официантка с подносом, собрала ненужную посуду, салфетки. Вытерла столик.
— Я слышала, в этом году зима вас особо не радует.
— Да, были денёчки… Мёрзли, — согласилась девушка.
И в Европе давно не было такого холода. Снежная стихия в этом году проникла даже в районы, где зима всегда была мягкой, удивив старожилов, не привыкших к подобным причудам природы.
— У нас и одежды–то подходящей нет. Непогода врасплох застала.
— А знаете, Анечка, что «каждую ночь кто–то думает о Вас перед тем, как заснуть»?
Аня вздрогнула. Замерла. Впилась взглядом в незнакомку, недоумевая.
— «Для кого–то Вы означаете весь мир»…
Мальвина, не мигая, смотрела.
— Откуда… откуда вы знаете? — выдохнула.
— Это не я. Это Пауло Коэльо. Кажется, его книгу вы читаете? — Света кивнула на книжку в рюкзаке.
— Ах, да! «Свет воина», — Аня облегчено вдохнула. Провела рукой по корешку книжки.
— Я тоже когда–то была им увлечена, — улыбнулась Светлана. — Меня он спасал. «Когда Вам кажется, что весь мир отвернулся от Вас, посмотрите, на самом деле Вы отвернулись от него», — разве можно лучше сказать?
— А вас нужно было спасать? — Аня с любопытством посмотрела.
— Было дело! Ещё как! — Светлана усмехнулась. — Была влюблена. В молодости все кажется слишком… трагичным, безысходным… Шквал чувств… Порыв… Все в первый раз — невозможно справиться… Если радость — то безудержная… А если горе — невозможно дышать… жить. Спасательный круг нужен.
И тут Света увидела большие, распахнутые глаза Мальвины, безбрежные, как два озера, устремлённые к ней, внимающие… В глубине — отклик. Печаль, отчаянье…
Или кажется?
Нет, не кажется! Вот, ещё кому–то спасательный круг требуется! Разве может немка так смотреть? В двадцать лет?
Стало не по себе.
— Аня, у вас что–то случилось? — тревожно спросила.
Мальвина резко откинулась на стуле. Запустила руку в волосы, взмахнула головой, откидывая прядь. Отвернулась в сторону, сдерживая слезы. Только плечи дёрнулись.
— Простите, — сказала приглушенно, достала из кармана платочек.
Снова взяла мобильный. Нажала кнопку. Экран вспыхнул. Она взглянула и оттолкнула телефон от себя. Блестящая панелька скользнула по столику. Светлана поймала её у другого конца.
— Ой, извините, — Аня потянулась за телефоном.
Розовые пальчики, прозрачные ноготки.
— Не пишет? Не звонит? — Света наблюдала, как медленно затухал экран.
Аня покачала головой:
— Не напишет, не позвонит. Мы расстались. — Детская рука безысходно схватила панельку. — Ну и пусть! Не очень–то надо! — Вскинула голову, отбросила прядь.
А когда–то — двадцать лет назад… Подумать только: мобильных не было! Светлана торчала в телефонных будках. Жёлтые монетки рассыпаны по всем карманам… Гул проводов — «уст осязаемая весть»* — безысходный, далёкий… Железный, тяжёлый диск с цифрами еле проворачивался… Сердце выпрыгивало… Срывался, хрипел голос… Каждый раз — как прыжок в неизвестность. Её торопили, стучали по стеклу — кому–то тоже позвонить нужно.
И тогда она обнаружила телефонную будку на тихой удалённой улочке, вдали от людских потоков. Там почти никогда не было очередей, никто не торопил. Можно было, не таясь, сколько хочется — сколько выдержат, рассказывать, что читала, где была, что удивило.
Только набрать номер — несколько цифр…
Иногда в телефоне звучал женский голос — строгий, чуть глуховатый, и неизменно удивлённый. Столько раз мама снимала трубку, а все не переставала удивляться… С её строгим голосом в облезлую телефонную будку проникал запах пирожков, корицы и яблок — Светлана это явственно чувствовала.
А её друзья — телефонные будки, разбросанные по городу? Света усмехнулась. Она их теперь везде замечает — эти маленькие домики, вычленяет из интерьера улиц. До сих пор не может пройти мимо! Прошлым летом в Лондоне Антон фотографировал её в красных английских будках, которые с другими не перепутать. А в Москве они исчезли, как пережиток прошлого, давно не встречала. Может, потому, что на автомобиле передвигается? Вернее, на дорогах в пробках стоит.
Мобильных не было. И время другое. Время другое, печаль — та же…
Светлана с сочувствием посмотрела на девушку:
— Кто он, Анечка? Расскажите…
Аня приложила к груди ладошку:
— Я… не знаю… не смогу. Это сложно. Он такой… Чудный, обаятельный… Как можно рассказать? Не вмещается…
— А вы попробуйте. Опишите его. У него тёмные волосы? Он высокий?
— Нет, светлые, короткие… Да, высокий… Но это же неважно, правда?
— Конечно, неважно. Это чтобы с чего–то начать… А как вы познакомились?
А Света свою встречу помнит?
В тёмном зале, под рёв музыки, пошла навстречу. Помнит, как обожгло… Потянуло… Дурацкая музыка — ни за что бы не стала сейчас такую включать.
Какая, собственно, разница: музыка — лишь повод для встречи. Стечение обстоятельств…
— Я танцевала на сцене — танцевать люблю…
— Хорошо танцуешь? — Света не заметила, как перешла на «ты». — Я так и думала. У тебя спина — свечка.
— В студию в Москве ходила. Увидел меня — подошёл, — Аня прикрыла глаза. — Музыка красивая… А потом по городу шли… от Триумфальной арки по Елисейским полям… Я на ветру кружилась…
…И они в тот вечер, переплетясь руками, вышли под чёрный купол неба. Над головой звезды…
Светлана перевела дух. Приложила к щекам руки — горячие…
«Солнце — одно, а шагает по всем городам», — читал ей Игорь. Марина Цветаева — она её обожает!
«Солнце — моё. Я его никому не отдам», — радостно повторяла за ним.
«В вечную ночь пропадёт, — погонюсь по следам…», — кричал он к звёздам.
«Солнце моё! Я тебя никому не отдам!» — Думала, все забыла…
Когда это было? Сто лет назад!
Шли по набережной Москвы–реки, не замечая времени.
— Как будто время остановилось… — сказала Аня. — Я тогда поняла — хочу быть с этим человеком… Только с ним! Понимаете? — Мальвина смотрела так, будто душу выворачивала. Ребёнок, у которого отняли игрушку…
— Анечка! Девочка! — Света судорожно выдохнула. — Ты не поверишь… Со мной подобное происходило. В твоём возрасте… Я знаю, как теперь это…
— Больно! Везде больно! — воскликнула девушка.
— Это пройдёт, Аня! Подождать нужно!
— Не знаю, что теперь делать… — Мальвина обняла себя за плечи и закрыла глаза.
— Только ждать…
— Ждать? — удивлённо посмотрела на Светлану. — Он не вернется… — Уткнулась головой в колени, отгородившись волосами, как стеной.
— Ждать — чтобы прошла боль. А она пройдёт — обязательно… — прошептала Светлана.
— Пройдёт? А что потом? Пустота? Что вместо этого? — Аня положила локти на столик, вплотную приблизилась. Глаза–озера грозили залить.
— Потом? Жизнь. И любовь — совсем скоро…
— Мне больше никто не нужен. Понимаете? Ни–кто! Я больше никого не полюблю!
— Это сейчас так кажется. Новая любовь будет другой — это точно, не такой яркой, зато более глубокой, надёжной. Родите кучу детей…
— И детей у меня не будет! Потому что все бесполезно!
Светлане тогда тоже казалось, что жизнь закончилась. И нет больше в ней радости. Глупая! Все самое ценное, настоящее — впереди. Но как сейчас это объяснить Мальвине?
Сейчас — невозможно.
Света вспомнила, как впервые почувствовала в животе пробуждение новой жизни — толчок пяткой. Или головой? Локтем? Сын — маленький пыхтящий комочек: смешной, тёплый, весь в складках. До сих пор на коже, на губах чувствует лапку, которой Антошка толкался, — гладкую, сладкую… Целовала… Крошечные пальчики… Надо же! И ноготки — маленькие жемчужинки…
А муж? Он подарил ей это чудо… счастье — быть матерью. С ней — ни с кем другим! — захотел вить гнездо, родить сына. Это дорогого стоит! Что прежние слезы?
Но сейчас Аня это не услышит…
— Я тоже тогда думала, Анечка, что безнадёжно заболела, — сказала Светлана глухо, — и нет исцеления, и моя жизнь раскололась. Знаю, милая девочка, сейчас так больно, что и слов утешения не найти… Каждый день — серый… Кажется, навсегда…
— А он кто? Высокий? — подняла голову Аня. Взгляд — как у побитого котёнка.
— Уже не помню… — Света пожала плечами.
— Как можно не помнить? — не поверила ей Мальвина и возмутилась.
— И вы забудете…
— Я? Как такое можно забыть? — выкрикнула в лицо, негодуя. И сразу взгляд — дерзкий, колючий, непонимающий. — А говорите — «любили»…
— Очень! Все, что я скажу сейчас, покажется вам, Анечка, гадким, жестоким. Отвратительным! Вам тяжело слышать — слишком свежа рана. Это скоро пройдёт. Только память останется о том времени. Будет окутывать тёплой волной. Ведь у вас это впервые?
— Такое? Чтоб невозможно дышать? Да, в первый раз… — прошептала.
— Сожмите зубы, потерпите. Исчезнут и боль, и обида — только подождать нужно…
Мальвина закрыла глаза и замотала головой, поднимая в волосах бурю, не соглашаясь. Опустила голову, обхватила руками лоб — в обруч взяла — уткнулась локтями в колени. Съёжилась, сжалась, затихла… Отгородилась от всего света, захлебнулась в печали.
И ей тогда было плохо…
Сколько раз брела по городу, с замиранием сердца оборачивалась — чудился знакомый силуэт, похожий голос. Запах.
Боже! Какой взбалмошной дурочкой она была! Какие непостижимые поступки от любви совершала! Ей говорили, стараясь успокоить, что все не так и её герой вовсе не тот, кого она себе выдумала. Все проще, легче, бледнее. Но разве это важно? Она хотела его видеть таким! Наделять, придумывать, фантазировать.
Он открыл целый мир — запахов, чувств…
Светлана вспомнила, как однажды утром вдруг по–другому увидела себя в зеркале. Взглянула — отпрянула. В отражении на неё смотрела не вчерашняя девочка с тёмными косичками. Глаза лучились, сияли. В глубине — тайна. Нечто незнакомое, что переполняет душу. Прикосновение к глубокому, настоящему оглушило мощью переживаний, высветило лицо, красиво подчеркнуло линию плеч, руки…
Движение головы, взлёт бровей. Кожа. Улыбка…
Этот её взгляд — с грустинкой… Света раскрыла дорожное зеркальце — из того времени?
А рассудительность, отстранённость — откуда? Это потом, много позже…
— Неужели вы даже никогда не вспоминали? — сдавленным голосом спросила Аня.
— Почему не вспоминала? К молодости часто возвращаешься. Краски помнишь, запах, полет души. Фильмы просматриваешь — наивные. Листаешь книги. Музыку слушаешь. Давно забытые лица всплывают. Ностальгия… Вам знакомо такое слово? Наверное, ещё нет. Мой герой там остался, в прошлом — светлым пятном…
— И все? И никогда не хотели встретиться?
— А зачем?
— Узнать, что с ним стало, какая у него жена, дети? Счастлив ли?
— Думаю, счастлив. И жена замечательная, и дети… Я бы очень ему этого желала — искренне.
— Но как вы можете знать?
— У него не может быть по–другому.
— А я хочу, чтобы мой друг тысячу раз пожалел, что мы расстались, — чеканя слова, сказала девушка. Ее глаза лихорадочно блестели. — И всю жизнь раскаивался, а жена у него была бы страшная, глупая — две извилины, злюка…
— Ага, толстая — вот такая, — подхватила Светлана и развела в стороны руки, — напудренная, нарумяненная, губы тонкие, нос горбатый, брови — как у Бармалея, в разлёт. Чтобы пришёптывала и прихрамывала. Глуховата и слеповата. Да? Пойдёт?
Они закатились от смеха.
— Вас это удовлетворит? — спросила Света, утирая слезы.
— Я согласна. Так ему и надо! — воскликнула Аня, вскинув голову.
— Анюта, вы думаете, вас друг обидел? — перестав смеяться, серьезно спросила Светлана. — Думаете, он сделал выбор? Все не так!
— Но уж точно не я!
— Милая девочка! За нас все давно решено. Там… — Света показала в потолок.
Аня фыркнула и отвернулась.
— Почему вы читаете П. Коэльо? Ответ ищете? А вы представляете, Анечка, если бы у меня не было Антошки?
— Был бы другой Антошка — неужели вы бы его не любили?
— Нет! Богу было угодно, чтобы родился именно мой мальчик, и родила его я, и грудью кормила, а отцом был муж. Так нужно, Аня! Творец не посвящает нас в свои замыслы — ставит перед фактом. И на ваш счёт у него свои планы, и неважно, как вы к этому относитесь. А у вашего друга должен быть другой путь — не с вами…
Светлана заметила, как лицо Мальвины исказила гримаса. Почувствовала, что прервёт, не дослушает, поэтому заговорила быстро, заторопилась:
— Может быть, не с одной женщиной — с десятком. А у вас, Аня, все ещё будет… и ничуть не хуже… поверьте. «Кто–то, о чьём существовании Вы даже не подозреваете, любит Вас», — так, кажется, сказал ваш писатель. Я бы Библию читать посоветовала — о том же, но другими словами.
— С другим не хочу! И вообще все, что вы мне тут наплели, — Аня гневно сверкнула глазами, — бред! Извините, мне нужно отлучиться.
Она порывисто встала, резко откинула стул. Летящей походкой устремилась прочь, ничего не видя вокруг, почти побежала, перепрыгивая через расставленные сумки и чемоданы, огибая сидящих на полу людей.
Светлана тяжело вздохнула. С тоской окинула зал, взглянула в окно.
Буран не прекращался. В свете фонаря в стекло стучались снежинки.
Вот где Мальвина? Куда побежала? Пойти что ли, отыскать её? Ревёт где–нибудь в туалете…
Бедная девочка!
И Светлане было трудно справиться с чувствами! Как можно быть бесстрастной!? Бесстрастной — неживой? Как хранить мир в душе?
Кому нужен этот мир, в котором нет любви?
Она встала. Сняла со стула рюкзачок, лёгкую куртёнку. Куда направиться на поиск Мальвины? Подумав, села обратно. В толпе так легко затеряться… Что Аня решит, не увидев ни её, ни своих вещей? Подождёт здесь — вернётся. Ничего, поревёт, справится. Ляжет маленькая морщинка у глаз, ещё красивее станет.
Надо сказать девочке, как это полезно — познать другую гамму чувств. Как это её обогатит. Закрывшись от боли, человек становится неживым.
Как в музыке — чувствовать мажорный и минорный лад…
— Ветер злой. Я в окно смотрела… — Аня неслышно села рядом. Волосы, вспорхнув, опустились следом. Накрыли плечи сверкающим облаком.
— Анюта… Я… соглашусь, это жестоко. Допустила бестактность… Простите… — Света подбирала слова.
К столику подбежала болонка с цветными ленточками в заплетённых косичках. Сопя, обнюхала Анины ботинки.
— Какая прелесть! — Светлана всплеснула руками. — Откуда это чудо взялось?
— Сбежала от кого–то, — сказала Аня и посмотрела по сторонам. Нагнулась к полу погладить собачку. Та ткнулась в ладонь мокрым носом. Зафырчала, лизнула. — А вон и хозяин идёт, — увидела Аня.
К ним спешил мальчик с поводком. Увидев хозяина, болонка радостно тявкнула и завиляла хвостом. Маленькое тело мелко задрожало, задвигалось, как на шарнирах.
— Все в порядке, — ответила Мальвина. — Вы простите — не сдержалась. Надеюсь, все скоро пройдёт — как вы сказали… Я девушка сильная, справлюсь. — Она вымученно улыбнулась.
— Справитесь. Обязательно…
Они замолчали.
Светлана уткнулась в телефон — отправляла Антону сообщение.
— Не знаю, как дальше… Таких больше нет… Он славный, ужасно обаятельный… — вдруг прошептала Аня.
— Так ужасный или обаятельный? — Света подняла голову и улыбнулась.
— То есть очень, очень… — Мальвина подыскивала слова. — Скажите, но как теперь жить?
— Отвлекитесь. Переключитесь. Или загрузите себя работой, — Светлана убрала телефон в сумку, — чтобы не было передышки. Прийти домой вечером, свалиться от усталости замертво, ни о чем не думать, чтобы ни минутки свободной — отпустит… Мне помогло… — смущённо улыбнулась.
Аня недоверчиво смотрела.
— А ещё я люблю наблюдать. Вы когда–нибудь видели, Аня, как надвигается весна — нет, не в Европе, а где–нибудь на севере — вдали от цивилизации? Ледоходом взрываются реки, земля гудит. Природа — вот что должно восхитить. А звезды ночью? Не в городе — там не видно. В поле, в тишине, чтобы никого рядом… Знаете, Аня, меня сразило небо в Египте. Помню, стояла ночью в пустыне, на выжженной земле, голову вверх задирала. — Светлана вытянулась, будто и правда увидела наверху, в металлических конструкциях потолка, сияющие звезды. И Аня следом за ней голову запрокинула. — Воздух горячий, небо чужое, перевёрнутое, по коже дрожь.
И Мальвина поёжилась. Увидела краем глаза, как от восторга затуманился взгляд Светланы.
— А мы в горы ходили — по скалам поднимались, — вдруг произнесла Аня.
— О! Серьёзное занятие, — откликнулась Света.
— Океан внизу, далеко, ветер свищет…
— Безбрежный океан, а ты — маленькая точка на земле, кроха… «Кто поймёт, измерит оком. Что за этой синей далью…»*
— Красотища!
— Анечка, простите вашего друга. Он волен поступать, как ему хочется. Сейчас вы даже не осознаете, как много обрели: мудрость, красоту. Да, красоту — потому что расстались.
Аня удивлённо взглянула.
— И я не сразу поняла, — пояснила Света. — Когда мир только цветной, радужный, он неживой. Минорная нотка рождает движение. Глубина жизни, восторг, восхищение — от маленькой грустной нотки… Постижение смысла, прикосновение к тайне — от неё же, как в музыке. Вам дано это почувствовать, — сказала, пристально глядя на Аню, немного стесняясь высокопарных слов.
В сущности, какое имеет право… Кто она ей?
Аня слушала внимательно, но отстранённо. Светлана смутно понимала, какой отклик оставляют её слова в сердце девочки — притихшей, жалкой, которая зачем–то встретилась ей в душном переполненном аэропорту по дороге домой. Оставляют ли? Не очень–то дети слушают бред старших…
Вежливая девочка, воспитанная, изображает добродушие, может, от скуки слушает?
— Знаете, Аня, чем вы уже отличаетесь от своих хихикающих подруг? — Мальвина напряжённо смотрела. — Вы на правильном пути. Любовь — это Бог. Это путь к Богу… Шляпу снимаю. — Света театрально поклонилась.
Аня пожала плечами, запустила руки в волосы, спутав золотистые пряди. Раскрыла книгу. Беспорядочно листала страницы, пыталась читать.
— «Любовь — это великое безумие мужчины и женщины», — громко произнесла вслух.
Светлана подняла голову.
— Вы согласны? И у вас так было? — сморщив лоб, спросила Аня.
— Согласна с вашим писателем — было, про меня. Башню сносило… Вы представляете, Анечка, я даже хотела подарить своему другу обезьяну…
— Что? — не поверила ей Мальвина.
— Да, да! Обезьяну! — Светлана весело засмеялась, откинувшись на стуле. — Ужас, правда?
Аня вопросительно смотрела, ожидая продолжения рассказа:
— Вы шутили?
— Нет, не шутила. Я даже купила в Детском мире — страшную, облезлую, с чёрными пуговицами вместо глаз.
— Ах, игрушечную… Я‑то думала… — разочарованно выдохнула Аня.
— Я бы и настоящую подарила. Но где найти? В Москве? Не в зоопарке же…
— И что? С обезьяной?
— Запаковала в коробку из–под башмаков…
— Отправили?
— Нет, мужества не хватило…
— А зачем это вам?
— Не знаю… От отчаянья… Или чтобы привлечь внимание… На себя обратить…
— Думаю, обратили бы… — Аня тоже засмеялась.
— Да уж… Ужас…
Светлана повернулась к табло, прищурилась, вглядываясь в жёлтые мигающие буквы.
— Да нет там ничего нового, — подсказала Мальвина. От рассказа она немного повеселела.
— А однажды я пришла в гости — без приглашения, — продолжила Света.
— Как это?
— Позвонила, а Игоря дома не оказалось. А может, просто не захотел меня слышать. Трубку взяла мама, строгим голосом ответила, что его дома нет.
— Игоря?
— Так звали моего друга.
— И мой папа Игорь. А где он был?
— Не знаю. Я спросила — могу ли прийти к ним сейчас. Сказала, очень нужно, очень.
— Мама согласилась?
— Не было времени подумать. Когда тебя в лоб спрашивают: я приду? Сейчас, вот за порогом стою… Трудно отказать, нет времени для размышлений. Первая реакция — не подумав — всегда вежливая.
— И что?
— Помню, как по лестнице поднималась, серые ступеньки считала, за крест на груди держалась. Долго стояла около двери, не решалась позвонить. Слышала суету в доме. Женский голос просил кого–то надеть чистую рубашку. В общем, внесла оживление в тихий семейный вечер. — Света смущённо улыбнулась.
— Зачем это вам? — спросила Аня, удивленно разглядывая Светлану.
— Хотела пройтись по улице, по которой Игорь домой возвращается — интересно же: что видит. Вдохнуть воздух — он им дышит. Поймать запах — чувствует. Посмотреть, что в окне? Что вокруг? Письменный стол, цвет обоев, шторки… Зубная щётка…
— Но зубную щётку он выбросит, а обои переклеит. Какой смысл?
— Смысл? — Светлана покачала головой. — Смысла нет. Чувствовать…
Она вспомнила, как Антошка, прилетая на несколько дней из Европы в Москву, мчался к любимой девушке и несколько часов дожидался её в грязном подъезде, сидя на подоконнике, вглядываясь в мутное стекло лестничной клетки. Из чистенькой Европы — в грязный подъезд. К любимой…
— Для чего? — продолжила пытку Мальвина.
— Анют, ни для чего… Просто так. Без последствий… Чтобы жить.
Аня пожала плечами, недоумевая. Криво улыбнулась:
— Но вы не думали, что этим вы можете Игоря оттолкнуть? Или что это не понравится родителям — сочтут вас невоспитанной, невежливой. Вы знаете, в Европе считается дурным тоном, если…
— Да ничего не думала, — прервала Светлана. — Говорю же, дура была, — сказала жестко. — И любила сильно… — прошептала.
— Нелогично…
Света закусила губу и отвернулась.
Они замолчали.
— Пойду, пройдусь… — Света встала, подхватила курку. Кружок по залу сделаю, размяться хочу. Засиделась, застыла.
Аня кивнула. Потянулась к рюкзаку за книжкой. Увидела, как Светлана побрела по залу, немного сутулясь, на все натыкаясь. Подошла к табло, долго вчитывалась в пустые строчки — или просто стояла? Потом она двинулась дальше, что–то спросила у проходившего мимо сотрудника аэропорта. Тот рукой показал куда–то вперёд.
Аню вдруг охватило необъяснимое чувство к этой немолодой женщине — трепета или жалости — сразу не разберёшь. Вспомнила, как та только что сидела за столиком напротив, немного растерянная, не в силах справиться с чувствами, которые, должно быть, долго держала под замком. И тут — словно шлюзы открылись. И ей передалось волнение. С Аней что–то происходило — по коже дрожь.
Она отложила книжку. Потёрла руками плечи, согреваясь. Вспомнила взгляд Светланы, когда та медленно поднималась из–за стола — как у побитой собаки. Губы кривились, ноздри вздрагивали — очень старалась не зареветь. До этого была оживлена, улыбалась, а тут вдруг осунулась, посерела. Глаза у неё чудесной синевы — Аня их на лице сразу заметила, лучились, притягивали — нельзя не увидеть.
Странная встреча!
Говорит осторожно, тихо, словно извиняется. Обезоруживала улыбка — наивная, открытая… Пожалуй, чересчур приветливая… Глаза то сияют, то испуганы, как у ребёнка. И на лице то печаль, то радость — только успевай замечать — плывут волной. То взрослая, то дитя. Блаженная…
Поучить хотелось, погрозить пальчиком, предостеречь от глупых поступков. Надо же! Пошла к родителям — без приглашения! На зубную щётку смотреть!
В магазине Светлана шла вдоль нарядных полок. Зашла купить вина. Зря что ли столько часов торчит в аэропорту. Долго стояла, крутила в руках бутылки. В вине она не очень–то разбиралась…
— Вот это возьмите, — посоветовал консультант. — Гранд резерв, 1998 год, Испания.
Света кивнула — поблагодарила, понесла к кассе. Купив, сразу же пожалела. Куда с бутылками? Руки заняты…
Что–то она разволновалась. Столько лет прошло… А ведь и правда интересно, что с Игорем стало… Жена, дети…
Почему–то кажется, у него должна быть дочь. Красивая девочка — нежная, трогательная, чувствующая. Замечательная… Разве может быть другая дочь — у НЕГО?
А жена? О! Её образ не имел очертаний. Воображению Светланы недоставало красок — так необыкновенна была женщина! Все, что она себе придумывала, рисовала в уме, казалось слишком тусклым для ЕГО любимой! Скудная, бедная палитра — образ не проявлялся. Поэтому жена представала в виде лёгкого облака — воздушная, невесомая, неземная, — только движение воздуха… Разве может быть подругому — у НЕГО? Как это у Цветаевой? «Соперница! Я не менее Прекрасной тебя ждала»*.
Аня дала убийственное определение её поступкам: нелогично! Все, что Светлана делала, как жила, лишено логики. Пугает и отвергает. И это её диагноз.
Маленькая, но умная девочка, как глубоко копает — видит суть!
Она вспомнила, как в своё время по–матерински пыталась внушить влюблённому сыну–десятикласснику, что объект его обожания — ленивая, наглая, нечистоплотная девица и ещё много чего хотела сказать по доброте душевной, чтобы предостеречь — осеклась на полуслове. Увидела перед собой наполненные слезами огромные глаза Антошки — близко–близко, его дрожащие губы, которыми он пытался и не мог — голос срывался — выдохнуть в лицо: «Мама, но я люблю её… ты понимаешь… — люблю…» — и она остановилась, и не посмела продолжить… Какая тут логика? Любит — и все сказано. Это нужно пережить, переждать, как стихийное бедствие, снежный занос. А если повезёт — как величайшее чудо.
Ей не повезло.
Тогда.
Света вышла из магазина и почувствовала в зале оживление. Прошло объявление, что прилетел самолёт из Праги и готовился к вылету борт в Дублин. Наконец–то! Она обрадовалась. Может, и над Москвой небо прояснилось.
По пути ей встретился бар. И здесь на высоких табуретах томились в ожидании люди. Захотелось чего–нибудь выпить.
Ловкий бармен вскрыл бутылку вина, налил в пузатый бокал, протянул попробовать. Вопросительно смотрел, излучая радушие, ожидал одобрения. Светлана тихонечко отхлебнула. Перестала дышать, вслушиваясь в аромат. Кивнула.
Что–то расклеилась… К чему воспоминания? Столько лет прошло…
Мы ничего не решаем — сама только что говорила. Все сверху… Судьба.
Неважно, как она к этому относится — никто и не спросит…
И ей грех жаловаться…
А разве она жалуется?
Она просто плачет…
Хоть эти слезы — её? Можно?
Вино вдруг показалось соленым.
Хорошо, что Аня не видит мокрых глаз, грязных подтёков — в бокал.
Хорошо, что в баре темно…
Хватит, уже большая… Большая девочка…
Все, чем она так гордилась в себе: отстранённость, бесстрастность… — бесполезно?
Пора уже… — Светлана глубоко вдохнула, как перед заплывом. — Пора посмотреть правде в лицо… Довольно! Пора признаться себе — хоть один раз, в эту ночь, вдали от дома, в аэропорту — почти на нейтральной территории, когда рядом нет чужих глаз, — признаться, что герой выбросил её из своей жизни, как фантик, ненужный хлам. И ни разу об этом не пожалел. Ни разу не вспомнил, не протянул руки. Не признался, что заблуждался на её счёт. Оставил наедине с фантазиями…
Был не на высоте…
И эта лужа под носом…
И мокрые щеки…
Да он давно уже не помнит о её существовании… Как будто не было — не жила.
Нет, все не так! Не с той стороны! Просто её нельзя было любить — ту сумасшедшую с тёмными косичками, похожую на обезьяну из Детского мира в коробке, которую она так и не отправила.
Представить себя — рядом с НИМ? Что он будет с ней делать? Каждый день?
Видеть то ликующие, то испуганные глаза?
Душа «спартанского ребёнка»* — зачем ему?
Не вылезая из постели, читать Цветаеву?
Даже обезьяну в коробке не вспомнит…
А она… звала, домогалась… Как стыдно!
И ревёт она сейчас не от любви — от чего–то другого. От того, что идёт время — и только вперёд, и ничего нельзя вернуть, отменить…
…От уязвлённого самолюбия, жалости к себе… ко всему миру… Ко всем этим людям здесь, в этом зале…
…От бренности жизни, вселенской тоски.
Как можно любить фантом?
А она? Да она бы первая от него сбежала. Увязла бы в комплексах, как в паутине. Задохнулась бы…
Плакала бы от черствости, эгоизма — как сейчас плачет…
А он устал бы от неё. Замкнулся…
Все так. Все правильно. Но почему же она помнит?
И плачет?
Помнит — и ревёт?
Значит, лучше не думать.
Светлана увидела сквозь стеклянную дверь, как алым пятном по залу передвигалась Мальвина — с курткой и рюкзаком.
Пересела в дальний угол за столик — захотелось спрятаться.
— Я еле вас отыскала, — Аня опустилась рядом. — Не помешаю? Столько сидели, общались. Ваша история не даёт мне покоя…
— Хотите вина? — спросила Светлана.
— Скажите, мне важно знать — что вы поняли? В квартире… у Игоря…
Света подозвала официанта.
— По комнате ходили, вещи трогали…
— Да. — Светлана кивнула. — На стуле сидела — за письменным столом, на диване…
— В окно смотрели?
— Смотрела — темно было. Только от реки отсвет… Красиво очень… Рояль во всю комнату — чёрный, блестящий.
— Рояль?
— Игорь музыкой бредил.
Его мама тоже волновалась — Света чувствовала. Приветливо улыбалась, помогала снять плащ, искала тапки… Голос тёплый, чуть хрипловатый. Смотрела встревожено, не понимала: что нужно этой девочке? Впрочем, все понимала — была не в силах помочь…
— И что? Что вы решили тогда? Это вам помогло? — допытывалась Мальвина.
— Мне кажется, я прощалась…
— Как это?
— Как последний раз человека видишь — все чёрточки лица запомнить, сохранить хочешь… Вы знаете, Аня, что для меня было открытием? — Светлана вдруг засмеялась. — Оказывается, Игорь такой же человек, как и все остальные: ест, пьёт, спит. Зубную щётку в стакане видела — зубы чистит. Полотенце на крючке висит — умывается. Мама ватрушками угощала — печёное любит. Такой же, как все! Ничем не отличается…
Аня улыбнулась:
— А сколько вам было лет?
— Не помню… Как вам — столько же… Дурочка, глупая… — вы правы. Большая, но глупая — согласна, — Света виновато посмотрела и украдкой вытерла влажную щёку.
Мамины руки — тёплые ладони. Баюкали, ласкали, шлёпали. Гладили сына по макушке, крепко прижимали к груди…
Светлана долго не выпускала, прощаясь… Нежная мамина ладошка…
— Аня, я хочу выпить за вас. — Она подняла фужер. — Все впереди! «Есть на свете поважней дела Страстных бурь и подвигов любовных».*
— Мне жаль, что вы расстались, — вдруг сказала Аня.
— Нет, почему же — все логично, вы сказали… И это правильно.
— Но почему?
— Это была любовь, несовместимая с жизнью… — с моей стороны. Думаю, она пугала. Любого испугает. Представляете, жить на изломе… Захлёбываться от счастья…
— А теперь что же? Не захлёбываетесь?
— А теперь, Аня, «Начинает мне Господь — сниться. Отоснились — Вы»**. Теперь я не хохочу, а улыбаюсь, не гневаюсь, а печалюсь. Тише, спокойнее, покорнее. Все оттуда, — Светлана показала в потолок.
— А муж что же? Ему не обидно?
— Нет, ему хорошо. Понимаете, Аня, для жизни семейной нужно что–то другое: предсказуемость, ум, спокойное сердце, трезвый расчёт. Уважение к человеку. Тогда все выдержать можно.
— Вы что же, мужа не любите?
— С чего вы решили? Это самый дорогой мне человек!
— Дорогой — но не любимый? — прищурилась Мальвина.
— И дорогой, и любимый, и родной. Понимаете, Аня, родной — одна пуповина. Не разорвать… Что бы с кем ни происходило, куда бы кого ни заносило — терпишь, прощаешь… Это дом. Семья. Могилы.
— А этот ваш пресный благостный мир — сегодня… — У Ани хитро блеснули глаза. — Но скажите… Неужели вы бы не поменяли — представьте на миг, что произошла встреча… Любовь…
Светлана покачала головой. Пожала плечами:
— Говорю же вам: все оттуда. — Она снова показала в потолок. — Там решают, что с нами делать. Даже если кому–то и не нравится…
— А мы в Рим ездили, — сказала Аня и подняла фужер. Поставила локоть на стол, всмотрелась сквозь стекло в темно–вишнёвую жидкость. Слегка качнула бокал в руке. Вино скользнуло по тонкой поверхности, пришло в движение, затрепетало.
— Рим — вечный город, осколок рая, великолепнейший из городов… — мечтательно произнесла Светлана. — Я в Риме не была. Вам понравилось, Аня?
— Очень! — Лицо Мальвины озарилось светом. На губы легла лёгкая, неуловимая тень.
Улыбка? Вздох? Светлана замерла, вглядываясь в лицо. Эта улыбка… Не может абсолютно счастливый человек так улыбаться. Это улыбка человека, познавшего разочарование. Но как красиво лицо!
— Только в Риме можно почувствовать любовь ко всему миру, — сказала Аня.
— Жизнь бурлит?
— Повсюду: на узких улицах и маленьких площадях… Мы шли, держась за руки. На улице, под небом — как в храме. Думала, так будет всегда… — Аня горько усмехнулась. Жалобно посмотрела. — Красота и свобода — безграничная… — прошептала.
— Представляю… Дух захватывает…
Они уткнулись в бокалы и замолчали.
— А чего бы вам сейчас хотелось больше всего? — спросила Светлана.
— Честно? — глаза Мальвины вспыхнули.
— Я отгадаю, — Светлана предупредила движение. Закрыла глаза. — «…Я хотела бы жить с Вами В маленьком городе, Где вечные сумерки и вечные колокола. И в маленькой деревенской гостинице — Тонкий звон Старинных часов — как капельки времени. И иногда, по вечерам, из какой–нибудь мансарды — Флейта. И сам флейтист в окне. И большие тюльпаны на окнах. И может быть, Вы бы даже меня не любили…»*
— Это вы? Вы написали? Игорю? — Аня вплотную придвинулась. Восхищённо смотрела.
— Нет, не я. Моя подружка — Марина Цветаева. Я её обожаю.
— Цветаева — ваша подружка? — Мальвина охнула. — Сколько же вам лет?
— Э–э–эй! Осторожнее, Анечка! — Света шутливо замахала руками. — Я большая, но не до такой же степени! Не так много, Анют, — весело рассмеялась. — Хоть и подружка…
— Вы знаете… — Мальвина подбирала слова. — Вы такая… тёплая… Так чувствуете… Мне стыдно, что я вам говорила… Эти стихи… я ещё никогда… я… мне никто не читал…
— А мне читал — Игорь. Он открыл мне Цветаеву. До него я не чувствовала. Её слова мне были пустыми звуками. А потом словно вгляделась, прониклась. И ты почитай. Женщина — одна из нас, такая же глупая и беззащитная, как и мы с тобой… с вами… влюблялась и любила. И не один раз, между прочим! Хоть и жила в прошлом веке — ни мобильных, ни телефонных будок.
— А почему, скажите, вы мне то «ты», то «вы» говорите?
— Да? Не заметила. Наверное, «ты» — это когда очень тепло, близко, «вы» — дистанция. Видимо, не могу определиться. Извините. Извини.
— А ваш этот… Игорь — мне кажется, он холодный, рассудочный, влюблённый в себя тип. Хоть и музыкант. Если бы вы встретились…
— Мы не встретимся… зачем? — поспешила возразить Светлана.
— И у него появилось бы желание побыть с вами хоть один час — хотя бы в аэропорту… как мы с вами… сегодня, здесь… Вы не представляете, как бы он удивился… и как бы пожалел, что не оценил, просмотрел вас — смешную девочку с обезьяной… О! Хотела бы я на него посмотреть! — Мальвина громко рассмеялась.
— Это уже ни к чему. Пусть живёт, не мучается… и он не холодный — напрасно вы так.
— Почему вы все время его оправдываете? — вдруг воскликнула Аня и нетерпеливо откинулась на стуле. — Все русские так — сглаживают, не видят очевидного, обходят углы. Немка или француженка ни за что бы! Он чёрствый — я же вижу! Не откликнулся на стихи… Хоть слово тёплое вам сказал?
— Стихи?
— Но вы же ему писали стихи — я уверена! Писали?
— В юности все пишут… — неуверенно сказала Света.
— Не все! Я — не пишу!
— Да, но вы танцуете…
— А кто не танцует? Вон, посмотрите, — Аня кивнула на большой монитор, где транслировали танцевальное шоу.
— И на полки с книжками посмотрите. Кто только не пишет. — Светлана указала на газетный киоск. — Аня, этот разговор ни о чем. Оставьте мне мои заблуждения. — Она шутливо обхватила себя за плечи, словно оберегаясь. Захлопнулась. — «Солнце — моё. Я его никому не отдам», — засмеялась. — «Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!» Кстати, тоже подружка написала.
— Цветаева?
— Она. Чудо, правда?
— Вам надо понять, что ваш Игорь — не тот, кого вы себе надумали… — продолжила Мальвина.
— Аня, не хочу! — запротестовала Света. — Пусть будет так, как я чувствую. Игорь у меня здесь, в юности, — приложила руку к груди. — Пусть там остаётся! Не трогайте, Анечка.
Они замолчали.
— Он не должен со мной быть — так распорядились… — тихо сказала через минуту.
— Там? — показала Аня в потолок и фыркнула. Закрыла ладонью рот. — Извините.
Они ещё много о чем говорили. Светлана читала стихи и рассказывала, как неэкономно любила Цветаева — себя не берегла. Пылко любила, только так могла «выдышаться в стих»*.
Аня слушала — то удивляясь, то протестуя, но в общем–то была согласна, что строчки чудные — мороз продирает, и навряд ли, живя по–другому, поэтесса оставила бы проникновенную стопку восхитительных стихов — в дар.
— Значит, мы ничего не решаем? По вашей логике? — вдруг спросила Аня.
— Можем наблюдать, прислушиваться. Выводы делать. Что–то понять в себе, лучше стать… Изменишься сам — изменятся и обстоятельства… Я так думаю… — ответила Света.
А ещё Аня говорила, что мечтает отправиться в дальнюю экспедицию — куда–нибудь на север или ещё дальше, где живут суровые, немногословные люди, честные и бесхитростные, потому что только на краю земли, вдали от цивилизации, можно встретить искренность и настоящие чувства — где же ещё? Не в клубах же, не на дискотеках! А настоящих мужчин почти совсем не осталось — может быть, они вымерли? Истреблены?
А в жизни ей хочется заняться чем–то особенным — нужным, полезным, что увлекло бы, поглотило без остатка. И она не прочь объехать весь свет.
Света соглашалась, что любовь окрыляет душу. И какое счастье — любить. Как это сложно — среди тысяч и миллионов лиц найти своего единственного — почти невозможно… на грани фантастики… И как в наши дни измельчали мужчины — любят с оглядкой, расчётливо, как жаль…
В бар входили и уходили люди. Многих они видели уже не впервые. Как старым знакомым, им порой улыбались — примелькались… За столько часов ожидания!
Осмелев, Света призналась, что во времена королевы Виктории она жила в старом английском замке — на юге страны. Ей так кажется… И лишь Ане она может рассказать об этом, кто ещё будет слушать подобный бред?
А если когда–нибудь она все же встретится с Игорем, обязательно спросит: «Как живётся вам с простою Женщиною без божеств?», «Как живётся, милый? Тяжче ли? Так же ли, как мне с другим?»* — Цветаева подсказала нужные строчки.
Но навряд ли… Где его встретишь?
Ночь постепенно угасала. Наступал зыбкий предрассветный час. Две женщины — совсем юная и уже немолодая, все говорили, потеряв счёт времени, смеясь и печалясь, не могли наговориться. Со стороны казалось, что после долгой разлуки встретились две подружки — а может, сестры? Они долго не виделись, были рады встрече — столько новостей собралось.
Наступало утро — белое, долгожданное, сулящее надежду наконец–то выбраться из сонного, засыпанного снегом, богом забытого альпийского городка. Небо раздвинулось, стало выше, в большие окна аэропорта тихо вползал бледный утренний свет.
Они опомнились, когда Анин телефон вдруг пронзительно зазвенел. В зале добавилось красок, а за стойкой сменился бармен. На регистрацию выстроилась огромная очередь. Звонил Анин папа — разыскивал дочь. Прилетел самолёт из Лондона.
— Ну что же, Анюта, я желаю вам «шоколадом лечить печаль и смеяться в лицо прохожим»**. Впрочем, только от радости. — Света с улыбкой протянула на прощанье руку. — Читайте Цветаеву.
Анечка побежала к родителям. Соскучилась.
Метель утихла. По взлётному полю, урча, сновали машины, разгребали снежные заносы. В прозрачном воздухе, как на фотобумаге, отчётливо проявился пейзаж за окном. Предметы приблизились, картинке добавилось резкости.
Снег лежал на крышах, окутал деревья и провода. Припорошил автобусную остановку, телефонную будку… Так! — Светлана задержала взгляд. — Вот ещё одна телефонная будка — австрийская…
Она видела, как легко Аня побежала по залу. Волосы сверкали и прыгали, приземляясь, на спину. Она улыбнулась вдогонку: славная–славная девочка — её ночная подружка.
Подошла к расписанию. Самолёт из Москвы вылетел — значит, и она прибудет сегодня домой.
Словно по взлётной полосе, Аня мчалась по коридору навстречу родителям. Часы пленения закончились. На душе было светло. Природа сжалилась над людьми и в благодарность за тягостные часы ожидания расцветила небосвод лучами встающего из–за горы солнца. И сразу миллионы снежинок, рассыпанных по земле, подхватили его сияние, вспыхнули, заискрились, воздух зажгли.
Она издалека увидела папу — он стоял, немного нервничая, нетерпеливо посматривал на часы, внимательно всматривался в лица прохожих. Яркое солнце слепило глаза, в блеске лучей он не мог разглядеть летящую Аню — маленький самолётик.
«Солнце — одно, а шагает по всем городам», — пела дочь и подпрыгивала. Она бежала, ему невидимая, и это её ужасно смешило.
— «Солнце — моё. Я его никому не отдам». — Аня налетела на отца сзади, обхватила руками.
— «В руки возьму! — Чтоб не смело вертеться в кругу!» — весело подхватил он.
— «Пусть себе руки, и губы, и сердце сожгу!» — Привет, солнце! — выдохнула.
— Привет!
И тут Аня почувствовала, как соскучилась — будто не виделись сто лет.
— Устала?
— Как полет? — выкрикнули они одновременно и засмеялись.
— Как провела время? Утомилась?
— В горах высплюсь, — Аня мечтательно зажмурилась. — Ура! Каникулы!
Обнявшись, они направились к выходу.
— Папа! У нас есть минутка? — спросила Аня, вдруг о чем–то вспомнив. — Я должна тебя познакомить. Пойдём, — потянула она его назад.
— Куда? С кем познакомить? — удивился отец.
— С одной женщиной. Мы с ней всю ночь говорили. Ты должен обязательно её увидеть. Она мне помогла.
— Но где мы её найдём?
— Там, в зале. Пойдём, я хочу, чтобы ты знал… Это недолго.
— А что за женщина?
— Она из Москвы. Пойдём! Это важно! Очень! — Аня поспешила обратно.
Недоумевая, папа зашагал за дочерью — не мог отказаться. Говорит же — важно.
Светлану Аня увидела в длинной очереди на регистрацию рейса. Замахала рукой, протискиваясь к ней сквозь толпу.
— Анюта, ты? Что–то забыла? — удивилась Света, вдруг снова увидев перед собой Мальвину.
— Просто я… Хотела познакомить. Мой папа — его зовут Игорь, — указала на мужчину.
Светлана вдруг почувствовала, как закостенели пальцы и плечи. Свело зубы, сковало дыхание. Боже! Сколько раз она себе представляла… И вот… — все не так… Вдруг оказалась не готова… И слова забыла…
— Здравствуйте, Игорь Александрович. — Казалось, прошла вечность, прежде чем Света смогла это сказать. Помедлив, протянула руку.
Аня увидела, как метнулся её взгляд — беззащитный, загнанный в угол. Поймала на лету, подхватила, подсмотрела — а ведь он назначался не ей.
— Очень приятно, Светлана… Сергеевна — так, кажется? Если не изменяет память… — хриплым голосом произнёс Игорь.
— Не изменяет….
Они замолчали, не зная, что ещё можно сказать.
— Что у вас с лицом? — спросил Игорь.
Светлана схватилась рукой за подбородок:
— А что… с лицом? Что–то не так?
— И волосы… Тёмные косички…
Недоумевая, Аня смотрела, как Светлана и Игорь застыли, всматриваясь в лица. Стояли друг подле друга, боясь проронить слово, сделать неловкое движение — словно их застали врасплох.
Мальвина все поняла… Умная девочка.
— У вас чудная дочка, Игорь Александрович. Умная, тонкая, чувствующая. — Света нарушила молчание. — Цветаеву любит. Мы всю ночь стихи читали. Правда, Анечка?
Аня пожала плечами. Отстранённо кивнула.
— Мне в Москву. — Светлана заторопилась. — Регистрация заканчивается. Спасибо вам, Аня. — Смущённо улыбнулась и шагнула к стойке.
По коридору, залитому солнцем, Игорь с дочерью не спеша направились к выходу.
— Ты сказала, эта женщина тебе помогла. Вы разговаривали… О чем? — спросил Игорь, когда они вышли на воздух.
— Ничего особенного, — сказала Аня, вдохнув полной грудью. — Так, показалось… Вон мама, — замахала рукой женщине у такси. — Ух ты! Как красиво! — Дочь смахнула с перил снежную взвесь. Подбросила вверх. Засмеялась от счастья. — Какой–то бред несла — про судьбу, Библию… Обычная стареющая женщина — как все… Ничего нового!
Комментарии к книге «Подружка», Ольга Алексеевна Толмачева
Всего 0 комментариев