«Время охоты»

Борис Штейман ВРЕМЯ ОХОТЫ

Он умел выжидать. Нетерпеливых и нервных он презирал. Они, как правило, гибли первыми. Иногда он сутками лежал в засаде. В укромном месте, где-нибудь неподалеку от тайной тропы, ведущей к водопою. Ничто не выдавало его. Даже запах, и тот становился едва уловим. Желтые глаза неподвижно смотрели в одну точку. Ни один волосок не шевелился на тогда еще кудрявой голове. Полысел он позже. Когда женился. Она была худая и нервная. С острым лицом. Но тоже могла надолго замереть. Видимо, это привлекло его. Да и пора было. Она работала в большом НИИ в отделе главного технолога. Вскоре родился сын. Он учился тогда в заочном институте на радиоинженера.

Он любил стоять в очередях. Его от души веселило раздражение и нетерпение остальных. Никто не догадывался, что два-три часа в какой-нибудь захудалой очереди для него были двумя-тремя минутами. Рядом стоящие только чувствовали какое-то беспокойство. Видимо, ощущали исходивший от него холод — температура его тела в такие моменты падала на несколько градусов, — и невольно отодвигались.

После армии он устроился работать телефонистом на стадион. Великолепное было время. На небе ни облачка. Тепло. Пряные волнующие запахи цветущих трав волнами накатывали с того берега реки. Чуть слышно постоянно играла музыка. Солнце только на мгновение скрывалось за горизонт. Периодически из-за угла появлялись мужчины и женщины в карнавальных костюмах и масках. Они шептались, смеялись и, притворно вскрикивая, шутливо щипали друг друга. Он стоял в проходе под трибунами, прижав плечом к уху телефонную трубку, невысокого роста, крепыш, с мощными ногами и руками, тонким хищным носом, немного нависающим лбом и глубоко посаженными глазами наблюдал за молодыми спортсменками. Они нахально семенили голыми ногами мимо него из раздевалки к беговым дорожкам, к зеленому полю стадиона. Надо было только не торопиться, не спугнуть раньше времени. Почувствуй хоть одна неладное — все стадо помчится, не разбирая дороги, с такой скоростью, что ему их вовек не догнать, хоть он и пробегал стометровку за одиннадцать секунд.

В то время в просторной стеклянной банке из-под венгерских консервированных помидоров «Глобус», стоящей на подоконнике его комнаты, поселился моллюск. Он осваивал помещение, не торопясь, ползая по стеклянной стене, и довольно мурлыкал популярную тогда мелодию: «Yes, I love you! Yеs…» Моллюску казалось, что это он сочинил песенку, и самоуважение переполняло его. К тому же он просто радовался, как обычный новосел. За свою недлинную жизнь он впервые получил такое комфортное жилище с восхитительно гладкой круглой стеной.

Тогда еще у него были нормальные брови. Это потом, когда он стал работать в том же НИИ, где и жена, и заниматься сверхвысокими частотами, образовалась лысина, которую он старательно прикрывал длинными прядями. Зато в качестве компенсации буйно разрослись брови. Особенно он ни с кем не общался. Но, чтобы не выделяться, иногда заходил в курилку, где мог поддержать разговор о хоккее или футболе. Хотя последнее время старался не смотреть подобные зрелища по телевизору. Они стали действовать ему на нервы. Особенно, когда какой-нибудь игрок не доставал до мяча или совершал иную ошибку, связанную с неточным, нерасчетливым движением. Раньше же он часто ходил на стадион, куда его по старой памяти пускали без билета. Когда заходил разговор о женщинах, он вставлял какую-нибудь соленую плоскую шутку, никогда не имевшую успеха. Это его удивляло. Они были, на его взгляд, не хуже других, вызывавших улыбки и смех. Его сторонились. Зато жена его знала пол-института. Была своим человеком в профкоме и всегда доставала дефицитные продовольственные заказы, которые он приносил в лабораторию, вызывая зависть сослуживцев. Женщин он одновременно и привлекал, и отталкивал.

Рабочее место он отгородил штабелями приборов. А не полюбившихся сотрудников доводил тихим монотонным повторением первых букв их фамилий. Неторопливо настраивая какое-нибудь устройство, сморщив нос и безразлично всматриваясь в экран осциллографа с дрожащими голубыми линиями, он любил вспоминать саванну…

Охота… Они с братом гонят стадо антилоп, обезумевшее от страха. Опьяняющий, бешеный топот сотен копыт. Все забыто, ничему нет цены. Только любым способом продлить наслаждение. Они даже не бросались на отставших животных. Все путалось в этой смертельной пляске. Кто преследует, кого, зачем? Оставалась только неистовая любовь к этим, таким быстрым и слабым существам. И лишь когда любовь становилась невыносимой, еще немного и судорогой сведет тело, они бросались и резали острыми клыками добычу. Окуная головы в теплую хлещущую кровь…

Премию давали раз в квартал. Сорок процентов от месячной зарплаты. Работал он старательно. Приходил раньше всех. И изредка получал повышенную премию, на десятку больше остальных. Этот излишек он откладывал, а также экономил на обедах. Жена выдавала рубль в день. Он покупал самую дешевую колбасу, которую, в основном, брали для собак, или жевал хлеб, запивая большими глотками молока. Набиралась некоторая сумма. Он не швырял ее на ветер, а тратил очень разборчиво. Примерно раз в год покупал себе новые часы. Обязательно японской или швейцарской фирмы, с множеством кнопочек, стрелочек, календариков, целый часовой комбайн-агрегат. А старые загонял, доплачивать приходилось не так уж и много. Не жалел денег и на авторучки. Хотя практически ничего не писал. Но любил достать из внутреннего кармана пиджака диковинной формы авторучку и аккуратно провести несколько черточек. На одежду внимания не обращал. Ходил по десять лет в одном костюме. Но периодически удивлял сослуживцев сверхмодными галстуками, которые ему присылал из Африки брат.

В детстве у них с братом была любимая игра — дурачить слонов. Выберут здоровяка покрупнее и подобродушнее. Станут перед ним, один за другим. А потом разбегутся в разные стороны. И снова один за другого спрячется. Слон такого обычно не выдерживал — не мог представить, глупец, что бывают братья-близнецы, — и мчался к реке. Плюхнется со всего разбега в воду, начнет фонтаны пускать, только так и приходил в себя. А братья рады радешеньки, смеются до колик в животе. Да, это было чудесное время…

Смерть отца он перенес легко. Тот долго болел. Он был совершенно не похож на отца и был уверен, что тот ему не родной. Его сильно мучил тошнотворный запах, исходивший от отца в последние дни. На работе он угрюмо попросил вместо положенных трех дней за свой счет два. На сочувственные вопросы начальника охотно ответил:

— Сам долго мучился и других мучил. Не приведи господь! Уж лучше сразу, без дураков! — и он резко махнул ручищей.

Начальник согласился, что на полном ходу лучше, двух мнений быть не может. У начальника родители были живы и бодры, и он подумал, что и у него когда-нибудь тоже. От этого не уйти, закон природы. Хотя бывает, что дети в этом деле опережают родителей. Так сказать, нарушение закона… Начальник похлопал его по спине и поинтересовался, не нужна ли помощь.

Женька пришла в лабораторию после аспирантуры. Высокая, стройная, длинноногая. Такого класса женщин, пожалуй, в институте не было. Он немного раздвинул приборы и подолгу смотрел на нее в получившуюся небольшую амбразуру. Рука, сжимавшая паяльник, в такие моменты белела от напряжения. Он знал, она от него не уйдет. Не надо только спешить. Моллюск, дотоле дремавший в банке, оживился и снова начал ползать, оставляя липкий незаметный след. Смотря на Женьку, он вспоминал краткие мгновения свободы, когда все желания удовлетворены и внутри царят сытость и пустота. Потом желания опять надвигались, и снова начиналась изнурительная борьба за их удовлетворение. Он мечтал победить все свои желания и стать свободным навсегда. Обсудить эту проблему было не с кем. Друзей у него не было. Был приятель. Таксист, живущий в одном с ним доме. Он уже решил, было поговорить с ним, не приведет ли исчезновение желаний к концу жизни. Но таксиста забрали. Оказалось, что он привозил к себе женщин и убивал их. Была большая газетная статья. Он любил рассказывать о соседе в курилке. Обычный парень. Веселый. Болел за «Динамо». Сильно переживал, когда те проигрывали. Прямо убивался. И вот на тебе! Скорее всего, ненормальный. На самом деле он так не думал. Тот был вполне нормальный, даже чересчур. Сам бы он этого делать не стал. И не из страха. Просто ни к чему. Некоторое время со своими воспоминаниями он был в центре внимания. Но вот посоветоваться теперь было не с кем. Вся эта история его нисколько не удивила. Нет, сам бы он этого делать ни в коем случае не стал… Хотя в саванне они с братом творили и не такое…

Говорили, что Женька недавно развелась с мужем и у нее трехлетний сын Сашка. Он знал, надо ждать. В жизни каждой женщины бывает момент слабости. Надо ждать. Он подолгу разговаривал с ней о Сашке. Давал ценные советы по физическому воспитанию. Предлагал свою помощь. Покупал дефицитные продукты. Он не торопился. Кто-то обо всем доложил жене. Она устроила скандал. Назвала его ничтожеством. Что он бы давно опустился без нее, чтобы он не обольщался и почаще смотрел на себя в зеркало. Это она все устроила, а так не видать ему старшего инженера в веки веков!.. Он молча по-смотрел на нее. Сказал, если ее что-то не устраивает, то она может считать себя свободной. Отныне он будет давать ей пятьдесят рублей в месяц. Она в ответ надолго замерла, а потом поникшая, как резиновая кукла, из которой стал выходить воздух, пошла на кухню, готовить ужин.

Женьку поначалу ошеломил его облик. Что-то в нем вызывало у нее даже страх. Но потом привыкла. К тому же такой услужливый, всегда посоветует, поможет, причем совершенно бескорыстно. Так необычно в наше время. Она только вздрагивала, когда замечала его глаз в амбразуре между приборами. «Вы меня пугаете», — смущенно говорила она ему. Он с трудом прятал довольную усмешку.

Вскоре он убедился, что уже не вызывает у нее своим видом неприятных эмоций. Улучив момент, робко признался ей в любви. Увидев испуг и недоумение, сразу же заверил, что ему абсолютно ничего не надо. Просто она должна знать, у нее есть верный и надежный друг, который в любую минуту придет на помощь. Он, шутя, поднял огромный прибор, и Женька отметила, что он удивительно силен. Через некоторое время он рассказал ей о своих домашних неурядицах, жена совершенно чужой человек и не понимает его. «Это так обычно», — мягко сказала Женька в ответ. «В саванне по-другому», — усмехнулся снисходительно он. «Странный…» — подумала она.

Женьку после работы часто встречал Олег. Он приезжал на новой «Волге» и останавливался за углом. Олег три года проработал за границей, был женат и имел двоих детей. Женька была влюблена в Олегa. Их роман длился уже почти полгода. Так долго Олег еще ни с кем не встречался.

К рыбам он относился спокойно. Но не понимал, как можно есть мороженую рыбу, и покупал только свежую. Любил наблюдать, как продавец выхватывает большим сачком из небольшого бассейна блестящего желтой чешуей трепещущего карпа. Но птицы?! Их он терпеть не мог. В том, как они грудой голые лежали на прилавке, было такое непереносимое непотребство, что, проходя по магазину, он всегда отворачивался. И потом эти крылья… Если бы его попросили назвать что-нибудь самое фантастическое, он, ни секунды не сомневаясь, назвал бы птичье крыло.

Он долго и мучительно думал над выражением: «Жизнь проходит…» И не мог его понять. Как проходит? Почему? Ведь жизнь совершенно неподвижна. Ясно, как дважды два. Это они бегают взад-вперед по жизни, неумолимо приближаясь к концу зеленого поля, саванны. К чернеющему лесу. Этот бег напоминал ему движение электронов в сильном поле. Они могли столкнуться с ядром атома, отскочить назад. Но лишь на мгновение. Победить поле они могли…

Он возликовал, узнав о намечающейся командировке. Ехать должны были трое. Женька была в их числе. Его в списках не было. Командировка была очень хорошей, в Евпаторию, в самый сезон. Необходимо было довести до кондиции разработанный прибор.

Он подкараулил начальника отдела в коридоре. Тот недавно получил эту должность. Еще не привык и упивался собственной значимостью и зарплатой. Начальник стремительно двигался в туалет и думал о производстве. Момент был удобный.

— Можно вас на минуточку? — Он преградил ему дорогу.

Начальник прекратил движение и вопросительно уставился на него.

— Я должен поехать в Евпаторию, — спокойно произнес он.

— Кажется, вас нет в списках, — вспоминая, наморщил лоб начальник. — Да, точно нет.

— Надо, чтобы был, — терпеливо пояснил он.

— Как надо? — не понял начальник. — Вас нет в списках. Извините. Я спешу, — и попытался продолжить движение. Но он положил лапу ему на плечо. Она была покрыта жесткой рыжеватой шерстью.

«Ну и ручища!» — непроизвольно отметил начальник. Ему недавно исполнилось тридцать пять, он каждый день делал зарядку и хорошо играл в теннис. И сразу же возмутился: «Что за фамильярность?! Говорим о дисциплине, говорим… Разболтались… Всегда тихий, подобострастный, и на тебе! Совсем спятили с этой Евпаторией!»

— Вы, просто спя… — Начальник посмотрел ему в глаза и осекся. Желтые немигающие глаза с вертикальными прорезями зрачков неожиданно сильно напугали его.

— Вы что? — с трудом выдавил он. — Ну, нельзя же так! Поедете, поедете в командировку, и… и не волнуйтесь. Идите, работайте.

Он снял руку, низко наклонил голову и подобострастно произнес:

— Большущее спасибо! Извините, пожалуйста, за беспокойство!

Начальник снова помчался по коридору, повторяя про себя: «Извините за беспокойство!.. Ну и публика! Прямо, уголовники какие-то, а ведь не подумаешь!»

Как бы невзначай он сообщил Женьке, что тоже едет в Евпаторию. Она равнодушно пожала плечами и, вежливо улыбнувшись, сказала:

— Вы же, кажется, не должны были ехать?

— Без меня в таком деликатном деле не обойтись. Начальник упросил, — ответил он. — Да и чемодан помогу дотащить.

— Спасибо, меня проводят, — отказалась она.

Женьку провожал этот хлюст Олег. Он оценивающе окинул его крепкую фигуру и подумал, что одним ударом, шутя, мог бы перебить ему хребет. Засмеялся и пошел вслед за ними по перрону. Из обрывков разговора понял, что тот собирается на несколько дней приехать к ней, туда. «А как же семья, дети? А, Олег? Нехорошо! — усмехнувшись, подумал он. — Жене что ли позвонить, предупредить? А то ведь и не подозревает, бедняжка!»

В поезде он ни с кем не общался. К Женьке не подходил. Только один раз выскочил на каком-то полустанке, купил душистую дыню и подарил ей. Она начала смущенно отказываться: «Да вы лучше сами…» Но он оставил дыню в ее купе и ушел.

В свободное от работы время он бродил по жаркому пыльному городу в шортах и вылинявшей футболке. В этой одежде да в стоптанных кроссовках он чувствовал себя свободно и легко. Он испытывал необыкновенный подъем и прилив сил. Морской воздух странно будоражил его. Жара, редкая даже для этих мест, совершенно не действовала на него. Один раз, чтобы проверить свою реакцию, он, шутя, поймал мчащуюся мимо него стрелой кошку. Свидетелей этого происшествия было немного. Один, пытаясь объяснить происходящее, тоскливо заметил из-под соломенной шляпы:

— Жара…

— Разве это жара, — усмехнулся в ответ он и брезгливо разжал руку.

Кошка, будто лишившись всех жизненных сил, понуро побрела прочь и, лишь опомнившись, через пару минут опрометью унеслась прочь.

Женщины посматривали на него одобрительно.

Вечерами он устраивался всегда на одном и том же месте. Подтаскивал лежак поближе к воде. Прислушивался к мерному шуму морского прибоя. Купался. Потом долго неподвижно лежал полностью расслабленный. Думал о сыне. Тот был похож на мать. Тонкий, хлипкий, сутулый. Ему не пробежать даже двух миль в хорошем темпе. «Как он будет охотиться?» — думал про сына со щемящей брезгливостью. Он пытался заставить его делать зарядку, но тот проявлял завидное упрямство. Чуть не бил его, ничего не помогало.

— Ты же пропадешь! Как ты будешь добывать еду, паршивый слизняк! — кричал он ему в гневе.

— Ты ничего не понимаешь! Мы не в саванне! Сейчас другое время, — с тупым упорством твердил тот в ответ и уходил в свою комнату. Там надевал наушники и подолгу слушал музыку.

Ему хотелось ударить сына, сломать магнитофон и выбросить в окно эти проклятые наушники, но это было бы глупо и непедагогично. И он, лишь сжав челюсти, садился смотреть телевизор.

Как-то он показал Женьке место на пляже. Сказал, что всегда бывает здесь вечером, что его любовь приняла чудовищные размеры, и она должна опасаться. Он за себя не отвечает. При этом он с силой стукнул по серой шершавой стене дома. Звякнуло оконное стекло. Выглянули из окон встревоженные жильцы-отдыхающие. Он резко скрылся за углом. «Такой милый, кроткий… подумала Женька. — И вдруг такие страсти… Прямо… зверь… Вот уж… странный, дикий зверь!» Настроение у нее повысилось. Ей было приятно, что она может вызвать такие мощные чувства.

Вокруг Женьки кружился постоянно меняющийся хоровод мужчин. От смазливых юнцов до людей весьма солидных и состоятельных. Многие, быстро убедившись, что здесь не «светит», отваливали. Но было и несколько постоянных поклонников. Женьке все это нравилось. И успех, и море… Да и работа шла, как по маслу. Она пребывала в чудесном настроении. Через пару дней должен был приехать Олег.

Вечером, как обычно, он лежал у моря и вдруг почувствовал — все, хватит, пора! «Уж не отдыхать ли ты сюда приехал?!» — мрачно усмехнулся он про себя. Вскочил, слегка напружинив мышцы. Отряхнул налипший песок и трусцой побежал к переговорному пункту. Там, как всегда, толпился народ. Женька как раз заходила в кабину. Он незаметно выглянул из-за спины толстого мужчины и, не мигая, смотрел, как Женька набирает номер.

— Молодой человек! Зачем вы дышите в шею?! Отойдите! — возмутился толстяк.

— Тихо, носорог! Не шуми! — вяло огрызнулся он, чтобы не привлекать внимания. Толстый мужчина напомнил ему носорога.

«… Олежка, ты не представляешь, как я соскучилась… Целую, милый… И я тоже…» Остальное сюсюканье было слышать невыносимо.

— Безобразие! — возмутился снова толстяк-носорог. — Понаехал всякий сброд! Зарекался ездить на этот паршивый юг! Нет, только в Прибалтику!

— Там тоже самое, — посочувствовал он толстяку. — К тому же там холодно. Ты озябнешь.

— Ну, знаете, это… это, — стал заикаться носорог.

Женька, напевая, вышла из будки. Он незаметно скользнул вбок. Немного подождав, вошел в телефонную будку. Набрал номер. Закряхтел в трубку:

— Алле.

— Вам папу? — пропищал детский голос.

— Нет, маму!

Стал солидно объяснять. Звонит Женин муж… Как вы не знаете, кто такая Женя? Ваш муж нас не слышит?.. Вышел?.. Очень хорошо… Я намного старше жены. Смотрю сквозь пальцы на некоторые ее шалости. Вы понимаете, о чем я?.. Не понимаете? Ваш Олег уже полгода встречается с моей женой! Это, вы знаете, чересчур!.. Да, Олег и Женя… Не-не может быть, а точно. Скандал, огласка — мне не к чему. Я занимаю ответственный пост… Надо не охать, а принимать меры… Да, да, именно меры! Он собирается к ней на юг… Какой симпозиум?.. Вы меня просто поражаете, милая!.. Ну, извините! Я просто не мог так это оставить. Прошу прощения… Да, Валерий Степанович… Согласен, ужасно! Но еще все поправимо…

На следующий день он искоса вглядывался в довольное Женькино лицо. Ему было ее немного жаль. В обед он купил роскошный букет цветов и, когда в комнате никого не было, положил ей на стол.

Вечером он лежал на своем месте, на лежаке. Вокруг слышались шепот, приглушенный смех и любовная возня расположившихся на берегу парочек. По дороге в гостиницу он встретил двух юных пташек. Они были навеселе.

— Слушай, возьми нас к себе, — сказала одна, обнимая его. — У, какой сильный! Ты посмотри! — обратилась радостно к подруге.

— Вижу. Очень хороший! Хоть и лысый, — отвечала вторая. — Нам негде ночевать, понимаешь или нет? Нас продинамили! Ты понимаешь или нет?

«А что… — подумал он с досадой. — Чем они хуже?» Внутри загорелся огонек. Он грубо схватил их, посадил на плечи и пошел.

— Надо же, какой здоровый! Настоящий зверь! — залепетала одна.

— Нам повезло, Нинка! Ведь, правда, повезло! У тебя есть дома вино? — откликнулась другая.

Неожиданно он остановился:

— Нет, вам не повезло, крошки! Ко мне нельзя! Пока!

Быстро пошел прочь.

— Противный! Обманщик! — закричали они ему вслед. — Нинка! Да он просто голубой!

На следующий день под вечер он снова стоял за спиной толстяка-носорога и сочувственно слушал:

— … я тебя не понимаю… Что случилось?! Кто звонил? Что ты придумываешь?! Как не сможешь! Какие обстоятельства? Кто наклепал?! Я тебя очень прошу приехать! Ты понимаешь? Очень!.. Нет, ты меня послушай!.. Так ты приедешь или нет? Я тебя никогда ни о чем не просила!.. Ну, хорошо… Извини… Нет, не надо. Да, понимаю.

Толстяк-носорог вяло объяснял ему:

— Вы меня просто преследуете. Как только я звонить, вы тут как тут. Я же не могу все бросить и ехать в Прибалтику. У меня заплачено вперед и…

— Не можешь, потому что ты упрямый носорог — ответил он и успокаивающе похлопал его по потной спине.

Женька бросила трубку и как сомнамбула вышла из будки. «Бедная девочка…» — подумал он, и желание захлестнуло его.

«Вот и все…» — повторяла Женька про себя одно и то же.

Он прекрасно видел в темноте и разглядел Женьку, когда она еще только подходила к пляжу. Пошел ей навстречу.

— Решили искупаться, Женя? — спросил он мягко. — Нет ничего лучше ночного купания. Пойдемте на мое место. Я каждый вечер здесь и все жду, жду, жду.

— Чего? — безразлично поинтересовалась Женька.

— Не чего, а кого! Я жду вас, Женя…

Он говорил тихо, вкрадчиво о себе. Иногда она едва слышала его. Временами он совсем приглушал голос, и только был слышен шепот моря. Он рассказывал об Африке, что там навсегда влюбился в саванну. Говорил об особенностях и повадках обитающих там животных. Очень непросто перехитрить этих пугливых и хитрых тварей. Он поразил ее знанием мельчайших деталей.

«Рядом незаметный человек… И вдруг незаурядная и такая странная личность… Необычный, сильный человек!» — подумала она, и что-то ее при этом смутило.

Он неожиданно обнял ее и мягко повалил. Ей необыкновенно приятны были его прикосновения. Она поцеловала его. Ей стало казаться, что небо поменялось местом с морем, а море с пляжем. Воля ее стала плавиться. Ей почудилось, что глаза его светятся в темноте… «Боже, что я делаю?! Зачем?» — вдруг очнулась она. Происходящее вдруг представилось ей со стороны. Она выскользнула из его объятий. Раздался треск рвущейся ткани. И у него в кулаке оказался длинный светлый лоскут ее платья. Она стала быстро удаляться вдоль берега. Он мог, шутя, одним прыжком настигнуть ее. Но лишь потянулся так, что хрустнули кости, и стукнул кулаком по лежаку, проломив толстую деревянную рейку. Он стукнул так, для порядка. Он был не раздражен и не раздосадован. Он был почему-то рад, что все сорвалось. Хрипло рассмеялся. Оскалился. Было темно. По-прежнему, с соседних лежаков доносилась любовная возня. Ему захотелось напугать их. Он тихо зарычал. И возня прекратилась. «То-то же!» — подумал удовлетворенно.

Он был свободен. Он бежал по саванне. Солнце двигалось по чистому без единого облака небу. Он бежал и смеялся. Дыхание его было легким и быстрым. Приближалось время охоты.

Моллюску до невозможности надоело его жилище. Он возненавидел роскошную стеклянную банку. Он по спирали добрался до горловины. Там на секунду замер. Вид с высоты был прекрасный. И перевалился через ребристый край. Он летел, кувыркаясь, вниз и орал свою любимую песню: «Yes! I love you! Yes…»