«Страна грез»

Страна грез (fb2) - Страна грез (пер. Любительский перевод (народный)) 763K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сара Дессен

Сара Дессен Страна грез

Пролог

Моя сестра Кэсс сбежала утром моего шестнадцатого Дня рождения. Она оставила обернутый в подарочную бумагу свёрток за дверью моей спальни и положила записку для родителей рядом с кофе-машиной. Ни один из нас не слышал, как она ушла.

Я спала, когда внезапный крик мамы донесся снизу. Выскочив из кровати, я подбежала к двери, распахнула её, споткнулась о подарок и ударилась лбом о висящий низко на стене светильник. Моё лицо горело, когда я поднялась на ноги и понеслась на кухню, где стояла мама, сжимая в руке записку Кэсс.

— Я просто не понимаю, — дрожащим голосом сказала она отцу, стоящему позади нее в пижаме и без очков. Кофе-машина весело тарахтела, как будто это было самое обыкновенное утро. — Она не могла просто уйти. Не могла!

— Дай-ка мне взглянуть, — мягко произнес отец, протягивая руку к листку бумаги. Это была определенно записка от Кэсс — визитка с выгравированными на ней инициалами. У меня в столе лежали точно такие же визитки с точно такими же инициалами: «К. О.»

Когда я позже прочитала написанное, я была почти восхищена. Сестра была не из тех, кто тратит слова впустую, так было и в этот раз.

«Мама и папа, я хочу, чтобы в первую очередь вы знали, что мне жаль. Надеюсь, однажды я смогу объяснить всё это так, чтобы вы поняли. Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне, я буду осторожна.

Я люблю вас.

Кэсс»

Мама вытерла глаза тыльной стороной ладони и взглянула на меня.

— Она ушла, — произнесла она. — Ушла, чтобы быть с ним, я знаю. Как она могла? Она должна была быть в Йеле через две недели.

— Маргарет, — отец сложил записку, — успокойся.

«Им» был парень Кэсс, Адам. Ему был двадцать один год, он носил козлиную бородку и жил в Нью-Йорке, работая на шоу «Скандалы Ламонта». Это было одно из тех телевизионных ток-шоу, где участницы рассказывали о том, как переспали с лучшими друзьями, а гостями были их единомышленники, или же родители какого-нибудь четырехлетнего малыша, весящего под восемьдесят фунтов, давали интервью. Работа Адама по большей части состояла в варке кофе, встрече людей из аэропорта или оттаскивании гостей друг от друга, когда они забывались и начинали кидаться друг на друга (что, впрочем, приносило шоу большие рейтинги).

С тех пор, как Кэсс вернулась с побережья, где встретила Адама и провела с ним три недели, она ежедневно включала телевизор в 4 пополудни, вслух раздумывая, будет ли драка в эфире, чтобы у нее был шанс хотя бы мельком увидеть его. Как правило, шанс был, и тогда Кэсс улыбалась, неотрывно глядя на него и его серьезное лицо, с которым он наблюдал за ссорящимися сестрами или парочкой шумных трансвеститов.

Отец положил записку на стол.

— Я звоню в полицию, — сказал он, и мама снова ударилась в слёзы, закрыв лицо руками.

Глядя поверх её плеч, за стеклянной дверью и внутренним двориком я увидела Боу и Стюарта Коннелов. Они перелезали через живую изгородь, разделявшую наши дома, чтобы поздравить меня с Днём рождения, в руках Боу был букет свежих цинний, ярких и красивых.

— Я просто не могу поверить, — сказала мне мама, подтягивая к себе стул и присаживаясь возле стола. Она покачала головой. — Что, если с ней что-нибудь случится? Ей ведь только восемнадцать!

— Да? Здравствуйте, я звоню, чтобы сообщить о пропавшем человеке, — вдруг произнес отец своим официальным голосом декана. — Кассандра О`Корин. Да. Это моя дочь.

В памяти вдруг всплыла картинка: моя мама, стоящая в дверном проёме спальни, моей и Кэсс. В детстве мы спали на одинаковых кроватках в комнате с розовыми обоями. Мама всегда целовала нас на ночь, а после стояла в дверях, её тень вытягивалась на всю длину комнаты. Эта тень всегда была тем, что я старалась увидеть прежде, чем провалиться в сон.

— Увидимся в стране грёз, — шептала она и посылала нам воздушные поцелуи перед тем, как осторожно прикрыть дверь.

Страна грёз была словно реально существующим местом для нас, где мы могли поймать солнечных зайчиков, легонько прикасавшихся к нашим плечам. Я всегда засыпала с надеждой, что встречу там маму и Кэсс, и иногда я действительно встречала их. Но даже там я не видела того, что происходило здесь и сейчас — маму, вытирающую слёзы, отца, говорящего о приметах Кэсс (рост пять футов четыре дюйма, каштановые волосы, карие глаза, родинка на левой щеке), поэтому теперь я подумала, что Страна грёз была единственным местом, где мы могли бы встретиться снова.

Я услышала стук в дверь и, подняв голову, увидела Боу и Стюарта на заднем дворике, машущих нам. Они были нашими соседями с тех пор, как я себя помню, наверное, еще до рождения Кэсс или моего. Они были настоящими хиппи, представителями Движения Новой Эры, они верили в массаж, свежеиспеченный домашний хлеб и Далай-Ламу. У них не было совершенно ничего общего с нашими родителями, если не считать близости, созданной восемнадцатилетним соседством, которая и привела к тому, что наши семьи стали хорошими друзьями.

— Доброе утро! — крикнула Боу из-за двери, поднимая букет так, чтобы я могла его увидеть. — С Днём рождения!

Она толкнула дверь, и они со Стюартом вошли. В его руках были чаша и тарелка с разноцветными салфетками на них. Стюарт опустил их на стол перед мамой.

— Мы принесли ежевичный пирог и нарезанное манго, — весело сказал он, улыбаясь мне. — Твои любимые.

Боу пересекла кухню, раскинув руки, готовясь подарить мне долгие объятия.

— С Днём рождения, Кейтлин, — прошептала она мне на ухо. Боу пахла свежим хлебом и ладаном. — Этот год будет лучшим в твоей жизни, я чувствую.

— Даже не надейтесь, — ответила я, и она отошла, смущенная и растерянная.

Отец повесил трубку и прокашлялся.

— Технически, — сказал он, — они не могут ничего сделать, пока не прошло двадцать четыре часа. Но они будут иметь в виду наш звонок. А сейчас нам нужно обзвонить всех её друзей, не откладывая ни минуты. Может, она что-то говорила кому-то.

— Что здесь происходит? — поинтересовалась Боу, глядя на маму, но она лишь покачала головой, не в силах произнести это вслух. — Марагрет? Что стряслось?

— Это Кассандра, — тихим голосом произнес отец. — Она, судя по всему, сбежала.

В этом и был весь мой папа. Он предпочитал доказанные теории и подтвержденные предположения и не верил ничему, что не было обосновано.

— О боже, — пробормотала Боу, тоже подтягивая стул и садясь рядом с мамой. — Но куда же она ушла?

— Я не знаю, — слабым голосом отозвалась мама. Боу взяла её руку в свою, переплела свои пальцы с её, а Стюарт встал сзади них, опустив руки им на плечи. Коннелы были чувствительными людьми. А вот мой отец, если и был, то тщательно скрывал это, во всяком случае, он даже не шевельнулся. Мама высморкалась. — Я ничего не знаю.

— Кейтлин, — позвал папа, — напиши список всех друзей Кэсс, с кем она только могла говорить. И номер этого шоу скандалов — или как там его.

— Хорошо, — ответила я, не став поправлять его. Он кивнул и повернулся спиной к маме, Боу и Стюарту, внимательно наблюдая за птицами на заднем дворе.

По пути в комнату я подняла свёрток, все еще лежащий посреди коридора. Подарок был упакован в голубую бумагу, на нем не было карточки, но я знала, что он от Кэсс. Она бы никогда не забыла о моём Дне рождения.

Я вошла в комнату и села на кровать. В зеркале над столиком я увидела своё отражение — лицо было поцарапано в том месте, где я ударилась о светильник, кожа покраснела, но никто ничего не заметил. Я начала распаковывать подарок Кэсс, осторожно разворачивая бумагу. Это была книга. Перевернув её, я увидела слова на обложке: «Дневник снов». Вокруг заголовка были нарисованы кометы, звезды, луны и солнца, сама же обложка была сине-фиолетовой.

Книга была прекрасна. На первых страницах было написано, что такое сны, каково их значение, и почему мы должны запомнить их.

Да, это определенно Кэсс. Она придавала большое значение символам и знакам весь прошлый год. Сестра часто говорила, что мы никогда не знаем, что мир пытается сказать нам, поэтому нужно быть внимательным каждую секунду.

Когда я перевернула страницу, мой взгляд упал на посвящение, написанное полным завитушек почерком Кэсс. Моё имя — большими буквами, послание — маленькими.

«Кейтлин», гласило оно, «увидимся здесь».

Глава 1

Когда мне было четыре, а Кэсс шесть, мы играли в парке, и она ударила меня пластмассовым совочком по лицу. Мы играли в песочнице, на дворе стояла зима: на фотографиях мы в одинаковых пальто и варежках. Маме нравилось одевать нас, как близнецов — во всё одинаковое, раз уж наша разница в возрасте — всего два года. Мы и правда были похожи друг на друга: круглые лица, темные глаза, каштановые волосы… Но всё же мы не были похожи во всём.

История началась с того, что у Кэсс был совочек, а я захотела его забрать. Мама наблюдала за нами, сидя на скамейке с Боу, в руках которой была камера. Дело было в Коммонс Парке — небольшом зелёном участке в окрестностях Лейквью. Кроме песочниц, там были качели (Знаете, такие круглые штуковины, на которых нужно посильнее отталкиваться? Вроде как, ручная карусель) и травяное поле для игры в бейсбол. В детстве мы с Кэсс проводили там много времени, но случай с совочком был, пожалуй, единственным запомнившимся.

Не то чтобы мы очень хорошо запомнили всё произошедшее. Мы просто слышали эту историю много раз, так что было легко взять какие-то детали и вложить их в наши собственные скудные воспоминания, приукрасить их тут и там, таким образом восполнив пробелы.

Говорят, что я потянулась за совочком, а Кэсс не захотела расставаться с ним, и я попыталась вырвать его, схватив сестру за волосы. Развернулась борьба, сперва бывшая безобидной, пока Кэсс каким-то образом не задела мой висок жестким пластиковым краем игрушки, и у меня не пошла кровь.

Этот момент был увековечен на снимках Боу. На одной фотографии мы с Кэсс играем, счастливые, а на следующей — уже сражаемся за совочек(я визжу, мой рот вытянулся в идеальную «О», Кэсс же выглядит упрямо и решительно, настоящий боец), и, наконец, снимок: её вытянутая рука, совочек у моего лба, слева — пятно (этим пятном была мама, вскочившая на ноги и бегущая к песочнице, чтобы разнять нас).

Судя по всему, было много крови. Мама, крича, бежала по извилистым дорожкам Лейквью, неся меня на руках, затем отвезла меня в больницу, где мне наложили пять крошечных швов. Кэсс осталась с Боу и Стюартом, ела мороженое и смотрела телевизор, пока мы не вернулись домой.

Совочек был уничтожен. Мама, нервничая, не позволяла нам выходить из дома или играть с чем-то, что не было сделано из плюша (или набито ватой), в течение шести месяцев. А у меня остался шрам над глазом. Впрочем, он был совсем небольшим, так что никто не мог заметить его, кроме меня. И Кэсс.

Мы росли вместе, и иногда я ловила ее на том, что она, внимательно вглядываясь в мое лицо, находила глазами шрам, затем протягивала руку и проводила по нему пальцем. Она всегда говорила, что, глядя на него, ужасно себя чувствует, хотя мы обе знали, что это была не её вина. Эта история стала одной из тех вещей, что объединяли нас, как, например, лица, жесты и инициалы.

Когда родилась Кэсс, мама не знала, как назвать её. Маму мучили сильные приступы тошноты, и Боу, недавно поселившаяся по соседству, в течение первых четырех месяцев или около того, провела рядом с ней много времени, заваривая травяной чай или растирая ей ноги, чтобы она хотя бы иногда откладывала в сторону солёный крекер. Боу и была той, кто предложил имя Кассандра.

— В греческой мифологии она была предсказательницей, — сообщила Боу матери, которая склонялась скорее к таким именам, как Алиса или Мария. — Конечно, она закончила не слишком хорошо, но кто вообще заканчивал хорошо в мифах? Кроме того, чего еще можно желать для дочери, если не возможности увидеть свою судьбу?

К тому моменту, когда на свет появилась я, мама и Боу стали лучшими подругами. Настоящее имя Боу было Кэтрин, но она терпеть его не могла, так что меня назвали Кэйтлин, выбрав ирландский вариант. Имя Кэсс всегда казалось мне крече, но быть названой в честь Боу было чем-то особенным, так что я никогда не жаловалась. Имя было единственным, в чем я завидовала Кэсс. Не смотря на всю нашу похожесть, имя было тем, что мы не разделяли.

Моя сестра не была предсказательницей, во всяком случае, в восемнадцать лет. Она два года подряд была президентом класса, звездой женской футбольной команды (чемпион штата в младших и выпускном классах), и Королевой Школьного Бала. Каждый четверг она добровольно нарезала овощи для супа в приюте для бездомных, два раза прыгала с парашютом и была знаменитостью в нашей школе, благодаря тому, что стала инициатором забастовки учеников из-за увольнения популярного учителя английского языка (его уволили за введение в школьную программу "сомнительного материала" в виде «Возлюбленной» Тони Моррисона). Кэсс попала даже в выпуск местных новостей, четко и сердито выступая перед репортером. Её глаза гневно сверкали, за её спиной маячила половина школы, стараясь попасть в кадр. Мой отец сидел в кресле и усмехался, глядя на эту сцену.

На моей памяти Кэсс лишь дважды была в депрессии. Первый раз — после футбольного чемпионата штата на втором курсе, когда она пропустила гол, который мог бы стать победным. Тогда сестра заперлась в комнате на целый день. Она никогда не заговаривала об этом снова, сосредоточившись на следующем сезоне, во время которого она полностью оправилась от промаха и забила два единственных гола за весь Чемпионат.

Второй раз произошел в конце её последнего года старшей школы, когда её первый парень, Джейсон Паркер, бросил ее ради возможности «встречаться с другими людьми» и «наслаждаться свободой». Это было последнее лето перед колледжем, Кэсс тогда рыдала целую неделю, сидя в халате на кровати и отказываясь куда-либо идти. Она отстранилась от всех, стала проводить много времени с Боу — они пили чай, обсуждали дзен-буддизм и читали сонники. Тогда Кэсс и начала обращать внимание на мелочи, словно разыскивая послание мира для себя.

Она поступила в три из четырех университетов, в которые подала заявления, и в итоге выбрала Йельский университет. Мои родители были в восторге, устроили вечеринку по этому поводу. Мы аплодировали и радостно кричали, когда она наклонилась, чтобы разрезать большой торт с надписью «БЕРЕГИСЬ, ЙЕЛЬ: КЭСС ИДЁТ!», который моя мама специально заказала в кондитерской.

Но на самом деле Кэсс была сама не своя. Она улыбалась, принимала одобрительные похлопывания по плечам, закатывала глаза по поводу гордости и взволнованности родителей, но мне казалось, что она просто плыла по течению. Я подумала тогда, что, возможно, она ждала знака, пыталась найти что-то, чего не могла увидеть с нами или даже в Йельском университете.

Она была в таком ступоре до самого конца учебы в школе. В середине июня она отправилась со своей подругой Минди к её родителям, живущим на побережье, нашла там работу — выдавала шезлонги в аренду отдыхающим. А через три дня она встретила Адама. Он, в компании нескольких друзей из шоу, приехал на побережье на каникулы и однажды арендовал шезлонг. Адам тогда провел на пляже весь день, а вечером пригласил её на свидание.

Когда на следующее утро сестра позвонила, её голос и смех были такими счастливыми, что я могла с уверенность сказать: наша Кэсс вернулась. Но, как вскоре выяснилось, ненадолго.

Вряд ли кто-то из нас осознавал, как сильно мы нуждаемся в Кэсс, пока она не исчезла. Теперь все, что у нас осталось — её комната, истории о ней и тишина, поселившаяся в доме, пока мы пытались хоть как-то заполнить образовавшуюся с её уходом пустоту.

Никто не вспомнил о моём Дне рождения, а наша кухня словно превратилась в штаб, наполненный звонками, громкими голосами и повисшим в воздухе напряжением. Мама отказывалась отходить от телефона, надеясь, что Кэсс позвонит с минуты на минуту и скажет, что все это — просто шутка, и, конечно же, она всё еще собирается в Йель. Тем временем, мамины друзья из PAT и Младшей Лиги слонялись по дому, каждые пять минут варили кофе, протирали стол и сплетничали, собравшись маленькими группками у черного входа. Мой отец закрылся у себя в офисе и обзванивал каждого, кто мог знать Кэсс, каждый раз вешая трубку, чтобы вычеркнуть очередное имя из длинного списка, лежавшего перед ним. Сестре было восемнадцать, так что технически ее нельзя было объявить в розыск, как несовершеннолетнюю, сбежавшую из дома. Она скорее была как солдат, ушедший в самоволку, все еще не отслуживший свой срок и теперь находившийся в бегах.

Они уже пытались дозвониться в нью-йоркскую квартиру Адама, но номер был отключен. Затем они позвонили и на «Скандалы Ламонта», где автоответчик вновь предложил им оставить мнение о последнем выпуске, тема которого была «Моя сестра-близнец одевается как шлюха, и я не могу мириться с этим!», чтобы сотрудник мог им перезвонить.

— Я не могу поверить, что она сделала это, — говорила мама. — Йель. Она должна быть в Йеле. — И все знакомые кивали, предлагали кофе или еще что-нибудь.

Я пошла в комнату Кэсс и села на ее кровать, оглядываясь вокруг. На бюро лежали все вещи, что она и мама приобрели для колледжа во время нескончаемых субботних поездок в Уоллмарт: подушки, вентилятор, небольшая пластиковая корзинка, чтобы хранить ее принадлежности для душа, вешалки и голубое одеяло, все еще нераспакованное. Я спросила себя — как давно сестра решила, что ей будут не нужны все эти вещи? Когда она придумала план побега с Адамом?

Кэсс провела нас всех. Кэсс провела каждого.

С побережья она вернулась красивой, загорелой и по уши влюбленной, каждую ночь она часами висела телефоне, тратя на разговоры с Адамом все средства, что заработала за лето.

— Я люблю тебя, — шептала она ему, а я краснела. Кэсс не волновало, что я рядом и всё слышу. Она лежала поперек кровати, крутя в пальцах телефонных шнур, оборачивая его вокруг запястья. — Нет, я люблю тебя сильнее. Люблю. Адам, я люблю тебя. Ладно. Спокойной ночи. Я люблю тебя. Что? Больше всего на свете. Больше всего. Клянусь. Хорошо. Я тоже люблю тебя. — И когда она наконец вешала трубку, то притягивала колени к груди, глупо улыбалась и вздыхала.

— Жалкое зрелище, — сказала я ей однажды после очередной беседы, включавшей двадцать семь «Я-люблю-тебя» и четыре носовых платка.

— Эх, Кейтлин, — сказала она, снова вздохнув, перевернулась на кровати и села, чтобы посмотреть на меня. — Однажды это произойдет и с тобой.

— Господи, надеюсь, что нет, — сказала я. — Если я буду вести себя как ты, сделай мне одолжение — пристрели меня.

— Ох, да ладно тебе, — сказала она, поднимая бровь. Затем, прежде чем я успевала среагировать, она рванула вперед и, схватив меня за талию, потянула за собой на кровать. Я старалась вывернуться, но она оказалась сильнее, и смеялась мне в ухо, пока мы боролись. — Давай, — сказала она мне на ухо, она крепко держала меня за талию. — Продолжай. Скажи это.

— Хорошо, хорошо, — сказала я, смеясь. — Я сдаюсь. — Я чувствовала ее дыхание у себя на затылке.

— Кейтлин, Кейтлин, — сказала она мне на ухо, все еще удерживая меня за плечо. Она подняла руку и пальцем провела по шраму у меня над бровью. Я закрыла глаза, делая вдох. Кэсс всегда пахла мылом и свежим воздухом. — Ты такая заноза в заднице, — прошептала она. — Но я все равно люблю тебя.

— Аналогично, — отозвалась я.

Это было две недели назад. Наверное, она уже тогда знала, что уйдет.

Я подошла к ее зеркалу и посмотрела на все ленточки и фотографии, приклеенные вокруг него: награды за конкурсы по знанию орфографии, списки почета, кадры из фото-кабинки в торговом центре — Кэсс с друзьями корчат рожицы и смеются, обнимая друг друга. Были там и несколько наших с ней фотографий. Одна сделана на Рождество, когда мы были еще маленькими, на ней мы, одетые в одинаковые красные платья и белые колготки, держимся за руки; еще одна — летом на озере: мы, в одинаковых купальниках в синий горошек, сидим на краю дока, свесив ноги, и поедаем мороженое.

По другую сторону стены, у меня в комнате, стоит такая же кровать, такое же бюро и такое же зеркало. Но у меня на зеркале только одна фотография моей лучше подруги Рины, одна ленточка за третье место по верховой езде и сертификат хорошистки. Многие были бы рады и этому. Но для меня Кэсс всегда была номером один, и мои достижения меркли по сравнению с её.

Ладно, может быть, я и завидовала, как тогда, так и сейчас, но я все равно никогда не смогла бы возненавидеть Кэсс. Они приходила на все мои соревнования, громко подбадривала меня, когда я получала бронзовую медаль. Она была первой, кого я встретила, сойдя со льда после моего первого конкурса фигурного катания, на котором как я четыре раза шлепнулась на задницу за пять минут. Она не сказала ни слова, просто сняла свои перчатки и отдала мне, помогла дойти до раздевалки, где я начала реветь, и рассказывала глупые истории, расшнуровывая мои коньки.

Если быть совсем уж честной, часть меня действительно ждала отъезда Кэсс в Йель в конце лета. Я думала, что ее отъезд предоставит мне пространство для роста и шанс выделиться. Но теперь всё изменилось.

Я всегда могла рассчитывать, что Кэсс ведет меня вперед, она всегда была впереди. Но сейчас сестра пошла своей дорогой, и я не могла последовать за ней. На этот раз Кэсс оставила меня, и теперь мне предстояло найти собственный путь.

Глава 2

Проснувшись следующим утром, я поняла, что мне не снилось ничего этой ночью, ни одного маленького сновидения. Я достала блокнот, подаренный мне Кэсс, из-под матраса, куда я спрятала его, и открыла на первой странице.

В углу была нарисована полная луна, окруженная звездами.

«18 августа», записала я вверху страницы.

«Ночью ничего не снилось. И тебя всё ещё нет»

Я больше не могла думать ни о чем, так что выбралась из кровати, надела первое, что подвернулось под руку, и спустилась вниз. Дверь в комнату родителей была закрыта, папа был в кабинете, говорил по телефону. Казалось, что он уже переговорил с сотней людей за последний двадцать четыре часа.

— Я понимаю, — донесся до меня его голос, и, хотя его тон был явно повышен, было слышно, что он смущен. — Но, восемнадцать ей или нет, мы хотим, чтобы она была дома. Она не из тех девушек, что совершают такое.

Дверь в его кабинет была приоткрыта, и я увидела отца, стоящего возле окна, почесывающего небольшую лысину на затылке. Папа, декан факультета в университете, решал разные проблемы каждый день. Он был словно вторым отцом для сотни студентов, его цитировали, когда студенческое братство бывало поймано на глупых шуточках или когда любители выпить пива отбивались от рук. Но сейчас всё было иначе. Дело касалось нас.

Я толкнула дверь на задний двор и вышла наружу. Было жарко и душно, обычное августовское утро. Впрочем, было непривычно тихо. Напротив я увидела Боу и Стюарта, завтракающих за столом в кухне. Боу подняла руку, помахав мне, а затем поманила меня, улыбаясь. Я оглянулась на наш дом, в котором мамина тревога заполняла все пространство от пола до потолка, тяжело ложась на плечи каждого, словно густой дым — и начала пробираться через живую изгородь.

Когда я была маленькой, и родители в наказание отправляли меня в комнату, я всегда сидела на кровати, мечтая, чтобы моими родителями были Стюарт и Боу. У них детей не было, и мама говорила, это потому, что они сами ведут себя, как дети, но мне нравилось думать, что это из-за меня, и, если бы мне вдруг пришлось покинуть мою семью, я могла бы жить с ними.

Окно моей комнаты выходило на их веранду, где Боу держала большую часть своих растений. Она была без ума от папоротников. Студия Стюарта (он преподавал искусство в университете) занимала помещение, которое изначально должно было быть гостиной. В углу их комнаты стояла кровать и, в общем-то, на этом и заканчивалась мебель в их доме. Если вас приглашали в гости, то вы сидели на больших красных вельветовых подушках с орнаментом, изображавшим секвойю, которые Боу привезла из Индии. Это сводило мою консервативную маму с ума, так что Боу и Стюарт обычно приходили к нам, и мама могла расслабиться возле привычных и удобных для нее дивана и стола. Но нам к Кэсс нравилось всё в них — дом, жизнь, даже имена.

— Мистер Коннел, мой отец, родом из Калифорнии, — говорил Стюарт.

Он был мягким и спокойным человеком, очень умным, а его волосы вечно стояли дыбом, как у сумасшедшего ученого, и постоянно были забрызганы разной краской. Поздно вечером я часто слышала, как Стюарт возвращается из университета (скрип тормозов их старенького мотоцикла разносился по улице от самого моста). Он ехал вниз по склону до самого их дома, а однажды чуть не разбился, зацепившись за бельевую веревку, потеряв на секунду управление и врезавшись прямо в дверь гаража. Вы, наверное, решили, что после этого они перевесили веревку в другое место — но нет.

— Дело не в веревке, — заявил Стюарт, потирая красный след на шее. Его очки сломались и теперь были кое-как склеены посередине. — Это я должен уважать препятствия.

Боу открыла заднюю дверь для меня, приглашая войти. На ней был старый комбинезон, надетый на красную майку, она стояла босиком. Длинные рыжие волосы были забраны наверх, закрепленные парой палочек для еды. Стюарт сидел за столом, ел большой персик и читал книгу. Он поднял голову и помахал мне, затем взял стакан сока.

— Итак, — произнесла Боу, кладя руку мне на плечо, — как дела дома?

— Ужасно, — отозвалась я. — Мама не перестает плакать.

Боу вздохнула, и мы молча стояли так несколько минут, глядя на их задний двор. Несколько лет назад Боу загорелась идеей оформить садик в японском стиле, так что теперь там были пешеходный мостик и ржавая статуя Будды.

— Не могу поверить, что она ничего мне не сказала. Казалось, уж я-то должна была понять, что что-то происходит.

Боу заправила прядь волос за ухо.

— Думаю, она просто не хотела осложнять твое положение, — сказала она, присев на корточки и сорвав одуванчик, затем дунула на него, и парашютики разлетелись в разные стороны. — Это, все-таки, большой секрет.

— Пожалуй.

В нескольких ярдах от нас кто-то косил газон — я услышала гул мотора.

— Просто я думала, что у нее все идеально, как и всегда. Понимаешь?

Боу кивнула, почесывая спину.

— Ну, это большое давление. Чтобы всегда всё было идеально.

Я пожала плечами.

— Не знаю.

— Как и я, — с улыбкой отозвалась она. — Но, я думаю, для Кэсс это было сложнее, чем нам кажется. Так легко потеряться в том, чего другие ожидают от тебя. Иногда можно даже потерять себя.

Она прошла к краю дворика и нагнулась, чтобы сорвать еще один одуванчик. Я наблюдала за ней, а затем позвала.

— Боу?

— Да?

— Она говорила тебе, что собирается сделать?

Боу медленно поднялась.

— Нет, — ответила она. Газонокосилка продолжала гудеть. — Она ничего не говорила. Но последний год был трудным для Кэсс. Не всегда всё было так просто, как казалось, Кейтлин. Важно, чтобы ты знала это.

Я смотрела, как Боу собирает цветы, пока она не подошла ко мне и не сжала моё плечо.

— Что за дурацкий День рождения, да?

Я пожала плечами.

— Неважно, я всё равно ничего особенного не планировала.

— А что насчет Рины? — поинтересовалась она.

— Уехала с новым отчимом, — ответила я, и Боу покачала головой. — На Бермуды в этот раз.

Мать моей лучшей подруги Рины Свейн недавно снова вышла замуж — это был Номер Четыре. Она выходила замуж лишь за богатых, не придавая значения любви, так что Рина жила во все более красивых домах, без конца ездила в разные экзотические места и становилась обладательницей огромных счетов за терапию. У Рины были, как называла это Боу, проблемы, но ребята в школе придумали другое определение.

— Ладно, пойдем, — Боу снова открыла дверь, пропуская меня вперед. — Позволь приготовить тебе завтрак и давай больше не будем говорить обо всем этом.

Я села возле Стюарта, который уже прикончил свой персик и теперь занялся эскизом, рисуя его прямо на задней стороне какого-то конверта, в то время как Боу взяла вазу и, наполнив её водой, опустила в нее цветы.

Полотна Стюарта, законченные или незаконченные, покрывали все стены в доме, да и любую твердую поверхность тоже. Он рисовал портреты незнакомцев: вся его работа была основана на теории о том, что искусство нам незнакомо. Возможно, его взгляды были не совсем обычными, но его занятия были до невозможности популярны. По большей части, дело было в том, что он не признавал систему оценок или критику и был убежденным сторонником массажа, как способа войти в контакт со своим художественным духом.

Мой отец, говоря о методе преподавания Стюарта, обычно использовал такие слова, как «свобода духа», «уникальность» и «художественный выбор», хотя в глубине души ему явно хотелось, чтобы Стюарт носил галстук и перестал проводить семинары по медитации во время футбольных выходных.

Стюарт оглянулся и улыбнулся мне.

— Ну? Каково быть шестнадцатилетней?

— Большой разницы не чувствуется, — ответила я.

Со всем произошедшим, мой отец забыл вручить мне водительские права, но все просто сходили с ума, так что я даже не решилась спросить.

— О, погоди, — сказал Стюарт, откладывая листок и ручку. — Во взрослении есть нечто прекрасное. Всё становится лучше с каждым годом.

— Продолжай, — откликнулась Боу, ставя передо мной тарелку с тофу, беконом и парой гранатов.

— Помню, когда мне было шестнадцать, — начал Стюарт, качаясь на стуле. Он тоже сидел босиком, а его стопы уже были заляпаны зеленой краской. — Я поехал в Сан-Франциско и в первый раз попробовал буррито. Это было неописуемо.

— Действительно, — согласилась я, глядя на конверт, который он отложил. Это была половина лица, просто набросок. Я перевернула его и увидела кое-что, написанное почерком Кэсс: её имя, раскрашенное синим и обведенное разными цветами. Внезапно я словно почувствовала, как Кэсс сидела здесь, на этом же самом стуле, таким же утром, ела тофу — в точности, как я.

— Был таким свободным, один на дороге, и весь мир открыт для меня…

Он придвинулся ко мне, но я все еще смотрела на имя Кэсс, чувствуя, что мне стало трудно дышать. Казалось невозможным, что Кэсс планировала полностью изменить свою жизнь, а ни один из нас даже не заметил… Может быть, когда она рисовала на этом конверте, всё уже было продумано.

— … и всё возможно, — говорил Стюарт, — абсолютно все!

Я моргнула и сглотнула комок в горле. Мне хотелось взять конверт и прижаться к нему, словно он был единственным, что осталось у меня от нее.

— Кейтлин? — позвала Боу, подходя сзади, — Что это?

Она присмотрелась, увидела рисунок и затаила дыхание.

— Ох, милая, — и, еще до того, как она обвила меня руками, я уже знала, что это произойдет, и откинула голову на ее плечо, как, возможно, делала Кэсс, когда Боу обнимала её за этим же столом, в этом же утреннем свете, но другим утром.

* * *

Когда я входила в нашу стеклянную заднюю дверь, зазвонил телефон. Никого не было рядом, так что я подняла трубку.

— Алло?

Ответом было молчание с легким гудением телефонных линий.

— Алло?

В коридоре появился отец, с трудом переводя дыхание — он прибежал из гаража.

— Кто это?

Я покачала головой.

— Я не… — он не дал мне договорить, выхватив трубку из моей руки.

— Кассандра? Это ты?

— Джек? — крикнула мама из спальни. Затем я услышала её шаги, и вот она появилась в коридоре с носовым платком в одной руке, прижав другую ко рту. — Я задремала. Это…

— Кассандра, послушай меня. Ты должна вернуться домой. Мы не сердимся на тебя, но ты должна вернуться, — его голос дрожал.

— Дай мне поговорить с ней, — сказала мама, подходя ближе, но он лишь покачал головой, вытянув руку, не давая ей подойти. — Скажи, что мы любим её!

Я не могла слышать её голос, неуверенный и прерывающийся, так что проскользнула мимо них в свою комнату и там медленно подняла трубку своего телефона.

— Кассандра, — говорил отец, — поговори со мной!

Молчание.

Я представила сестру, стоящую в телефонной будке у дороги, мимо проезжают машины. Место, которое я никогда не видела, мир, который я не знала. Вдруг я услышала её голос.

— Папочка, — начала она, и я услышала, как мой отец резко вдохнул, как если бы его ударили в живот. — Со мной всё хорошо. Я счастлива. Но я не вернусь.

— Где ты? — спросил он требовательно.

— Дай мне поговорить с ней! — вскрикнула моя мама на заднем плане. Она могла пойти в кабинет отца и взять трубку там, но она даже не подумала об этом и не сдвинулась со своего места в коридоре.

— Кассандра!

— Не волнуйтесь за меня, — говорила Кэсс, — я…

— Нет, — сказал отец, — ты должна вернуться домой.

— Это то, чего я хочу, — ответила сестра. — Вам придется уважать мой выбор.

— Тебе только восемнадцать! Это смешно, ты не можешь точно знать…

— Папа, — произнесла Кэсс, и я вдруг поняла, что плачу, слёзы давно струятся по моему лицу. — Мне жаль. Я люблю вас. Пожалуйста, скажи маме, чтобы она не беспокоилась.

— Нет, — твёрдо сказал отец, — Мы не…

— Кейтлин? — неожиданно позвала она. — Я знаю, ты здесь. Я слышу тебя.

— Что она говорит? — спрашивала мама, теперь её голос звучал ближе. — Где она?

— Маргарет, подожди, — отвечал ей папа.

— Да, — прошептала я для Кэсс, — я тут.

— Не плачь, хорошо? — на линии раздался треск, и я вспомнила тот вечер, когда она схватила меня и прижала к себе, её дыхание на моей шее, её смех мне на ухо. — Я люблю тебя. Мне жаль, что так вышло с твоим Днем рождения.

— Ничего, — пробормотала я. С её стороны послышался другой голос, оклик, и на линии снова раздался шум.

— Это он? — требовательно спросил отец. — Он там?

— Мне нужно идти, — ответила Кэсс. — Не беспокойтесь, ладно?

— Черт возьми, Кассандра! — воскликнул отец, — Ты не можешь просто повесить трубку!

— Пока, — мягко сказала она, прерывая отцовскую речь.

— Кассандра! — мама наконец ворвалась в диалог со всем испугом и нервозностью последних суток. — Пожалуйста…

Клик!

И она исчезла.

Глава 3

К тому времени, как два дня спустя начались занятия в школе, мы всё еще не получали вестей от Кэсс. Первый звонок был сделан откуда-то из Нью-Джерси, но, в конце концов, вокруг был целый мир, готовый поглотить её.

У меня по-прежнему не было ничего, что было бы достойно занесения в дневник. Я ждала чего-то значительного, важного, может, ночи, когда я увидела бы Кэсс, и она заговорила со мной. Но вместо этого мои сны были такими же унылыми, как и моя жизнь, состоящая в основном из болтания по магазинам или учебы в школе, поиска чего-то неопределенного и лиц, мелькающих вокруг. Я просыпалась усталая и разочарованная, чувствуя себя так, словно не спала вовсе.

Мама держала дверь в комнату Кэсс закрытой, так что за всё время я была единственной, кто заходил туда. Когда я заглянула туда снова, вещи сестры для Йеля всё так же лежали на её столике, дожидаясь хозяйку, воздух был спертым и тяжелым, и он словно давил на маму — на её плечи, на её сердце. Она переживала всё это тяжелее других.

Последние восемнадцать лет наша мама провела, будучи вовлеченной в жизнь Кэсс, как и сама Кэсс. Она пришивала блестки на балетные пачки, пекла рисовое печенье для распродажи, проводимой хоккейной командой, и помогала проводить автобусные экскурсии Дискуссионного клуба. Она знала расписание игр Кэсс, её экзаменационные баллы и рейтинги. Она готовилась быть такой же вовлеченной в жизнь сестры, даже оказавшись на расстоянии. График занятий Кэсс в Йеле уже висел на нашем холодильнике, а мама вступила в Ассоциацию Родителей и уже сделала пред-заказ на Родительский Уикэнд в октябре. Но сейчас, полностью изменив свою жизнь, Кэсс также изменила и мамину.

Я в конце концов получила свои права, и мне без лишних слов были отданы ключи от машины Кэсс. Это было ожидаемо — что машина сестры станет моей, когда та уедет в университет, но теперь это казалось странным. Я сняла все ленточки и картинки, что она повесила, сложила их в коробку и отнесла в гараж, но я все еще не могла сделать ничего без напоминаний о ней: шрам над глазом был первым, что я теперь замечала, глядя в зеркало.

Что до отца, то он с головой ушел в работу. Начался новый семестр, так что теперь он был занят классами новичков, любителями устраивать демонстрации и футболистами, недавно устроившими драку в баре. Он не мог «устранить» проблему с побегом Кэсс, но на работе он продолжал творить ежедневные чудеса, находя компромиссные решения и успокаивая разгневанных администраторов. Теперь, каждый раз, когда я видела отца, на нем были костюм с галстуком.

Галстуки были единственным подарком, который мы с Кэсс всегда дарили ему на Дни рождения, Рождество и Дни отца год за годом. В итоге у него скопились десятки их, и он бережно хранил эту коллекцию в своем шкафу, рассортировав галстуки по цветам и орнаментам (последний год мы были без ума от горошка и полосок). Это уже стало чем-то вроде семейной шутки, а мы с Кэсс приносили отцу странно или изысканно оформленные коробочки или цилиндры, однажды принесли даже коробочку для украшений, чтобы подарок выглядел интереснее. И он носил их на работу, эти галстуки, и гордился тем, что помнил, какой и когда был подарен. Если мама была эмоциями нашей семьи, то папа был фактами. Он помнил всё.

— Кейтлин, Рождество, 1988, - говорил он, доставая галстук, который не помнила уже даже я. — У тебя тогда была ветрянка.

Другой вещью, которую папа любил и ценил, как и мы, был спорт. Когда университетская футбольная или баскетбольная команда играла, мы с Кэсс сидели в гостиной на полу возле его ног, смотрели матч, кричали и осуждали судью все вместе. Пожалуй, только тогда мы видели его эмоциональным и открытым, и мы обожали это. Все остальное время он казался человеком со стальными нервами, если хотите — человеком, которому можно дать пас за семь секунд до конца игры. Он никогда не подвел бы вас. Но то, что сделала Кэсс, было умышленным фолом. Незаконным перемещением. Штрафным броском. Я была рядом, когда из Йеля позвонили, чтобы удостовериться, что Кэсс всё еще собирается приехать к ним, и видела лицо отца, когда он объяснял, что нет, не в этом семестре. Затем он опустился на стул и стал смотреть бейсбольный матч, а я пошла в её комнату и села на её кровать, вдыхая этот спертый воздух и пытаясь представить мир, в котором её нет.

* * *

Миновала уже неделя школы, когда моей лучшей подруге Рине всё-таки удалось уговорить меня попробоваться в чирлидеры. Она аргументировала всё тем, что чирлидинг — одна из вещей, в которых Кэсс никогда не приняла бы участие, а значит, мне просто необходимо это сделать. Впрочем, я не была так уверена насчет этого.

— У нее были причины не заниматься этим, — сказала я, когда мы после уроков направлялись к спортзалу, где должен был проходить отбор. Вернуться в школьные будни после долгого ленивого лета было непросто, и это еще не считая шепотков или взглядом людей, прослышавших о побеге Кэсс. Её хорошо знали в школе, и эта история стала отличной сплетней для начала учебного года, а я внезапно оказалась в центре внимания — и не то что бы мне это нравилось.

— И какие же это были причины? — спросила Рина.

— Она была спортсменкой, — пояснила я. В последнее время я начала замечать за собой, что всё чаще говорила о Кэсс в прошедшем времени, как если бы она умерла, а не просто ушла. — Спортсменкой, а не куклой Барби.

— Чирлидинг — это спорт, вообще-то, — твёрдо ответила Рина. — И, кроме того, ты сможешь попасть на множество крутых вечеринок.

Я вздохнула, покачав головой. Нас с Риной невозможно было представить друзьями, но каким-то образом мы были вместе с седьмого класса, когда они с мамой переехали из Бока-Ратона на соседнюю улицу к Отчиму Номер Два, королю химчисток.

Все девчонки в школе тихо ненавидели её, потому что она была очень красива: высокая, с идеальной фигурой, светлыми вьющимися волосами, большими голубыми глазами и пухлыми губами на лице в форме сердечка. Её появление в средней школе Джексона повлекло за собой распад двух популярных парочек, а её репутация стала больше похожей на вымысел, чем на правду. Но я знала настоящую Рину. И мне было известно, что она преследует парней из-за отца, который вел детское шоу «Герои Харви» в Бока-Ратоне. Он отказался признать её своей дочерью даже после проведения теста на ДНК. Однажды она сказала мне, что в детстве смотрела его шоу каждый день, и он казался таким замечательным на экране — шутил и смеялся с детьми в студии, доставал кроликов из шляпы или рассказывал глупые истории.

— Знаешь, там он выглядел идеальным отцом, — сказала тогда Рина, — но я могла думать лишь о том, что он ненавидит меня. И всё же я продолжала смотреть программу каждый день, даже не знаю, почему.

Мать Рины, Лиза, такая же высокая красивая блондинка, выходила замуж снова и снова, и у Рины были поездки, украшения, одежда, большие комнаты в красивых домах, свои телевизоры и телефоны. Лиза хотела любви и научилась искать её в любом месте, что приводило к разным результатам. В начале девятого класса она закрутила роман с боссом, развелась с Номером Два, и они с Риной переехали на другой конец города к мужчине, который вскоре стал Номером Три. Моя мама вздохнула с облегчением, решив, что теперь я могу найти более «милую» девочку, чтобы дружить с ней. Но я знала, что Рине, как и мне, нелегко было заводить друзей, а для меня она была замечательной во всех отношениях — сильная, весёлая и преданная. И если я не была окружена толпой друзей, потому что у меня была она, то с ней побаивались дружить другие девочки, оценивая её внешность и думая, что она обязательно украдёт их парней. Меня же это никогда не смущало, да я и не жалела об отсутствии большой компании — Рины всегда было более чем достаточно. Нам было хорошо вдвоем, мы знали наши сильные и слабые стороны, так что держались вместе и поддерживали друг друга. И, когда моя мама поняла, что я не начну носить обтягивающие мини-юбки и встречаться с половиной баскетбольной команды, как Рина, она успокоилась и стала относиться к моей подруге гораздо теплее. Ей нравилось, что Рина ценит устоявшийся порядок (из-за всех этих разводов и переездов), поэтому с радостью приглашала её к нам на обеды, праздники или на ежегодную поездку на море, словно делая Рину частю нашей семьи.

Когда мы вошли в зал, несколько девочек уже сидели на скамейке. Увидев нас, они прищурились и сдвинули головы, начав шептаться о чем-то. Это была обычная реакция на Рину, куда бы мы ни пришли — от Уол-Марта до кинотеатра, от незнакомцев до одноклассников. Мне это всегда действовало на нервы, а вот Рина, казалось, не замечала ничего.

— Я не хочу, — слабо запротестовала я, пока подруга записывала наши имена в список, который подала ей Челси Роббинс, капитан команды болельщиц, девушка, уступившая Кэсс звание Королевы бала в прошлом году.

— Конечно, хочешь, — отозвалась Рина, широко улыбаясь Челси, которая наигранно улыбнулась в ответ, завязывая длинные светлые волосы в хвост. — Это будет весело.

— Ну, Кейтлин, — обратилась ко мне Челси. — Как ты?

Я взглянула на нее. Она смотрела на меня, наклонив голову, её лицо было серьезным.

— Хорошо, — отозвалась я. Она кивнула с дружелюбной полуулыбкой, наклонилась ко мне и, понизив голос, произнесла:

— Не могу поверить в это. Я про Кэсс. Я имею в виду, она никогда не казалась мне такой.

Я вспомнила, как Челси стояла на сцене после голосования со своей лентой участницы конкурса, а на её лице явственно было видно разочарование от поражения, как бы она ни старалась скрыть его за улыбкой.

— Какой — «такой»?

Её голубые глаза расширились.

— Ну, ты знаешь. Я просто подумала… Она ведь собиралась в Йель, и всё такое. А потом всё будто развалилось, верно?

— Пойдём, Кейтлин, — быстро сказала Рина, крепко обхватив моё запястье.

Я ощутила, как во мне растет какое-то новое чувство, что-то вроде злости, смешанной со всеми воспоминаниями прошедших двух недель: мама, вытирающая слёзы, отец, почесывающий голову, имя Кэсс, написанное на обратной стороне конверта, её посвящение на страницах дневника для меня — «Увидимся».

Рина потянула меня за руку и потащила за собой.

— Удачи! — крикнула нам вслед Челси. Я хотела обернуться, но Рина буквально вцепилась в меня. Раздался свисток — вот-вот должен был начаться отбор.

— Кейтлин, — тихо сказала Рина, — я не имею ничего против ругани с такой, как она, но…

— Ты слышала, что она сказала?

— Она стерва, — спокойно отозвалась подруга, и села на скамью, вытянув ноги. Две полные девушки, сидевшие рядом, посмотрели на неё, оглядев с ног до головы. Она не обратила на них внимания. — Мы и так это знаем, правда? Но начинать ссору с ней прямо сейчас — не лучший вариант, это уменьшит наши шансы попасть к команду, а мы этого не хотим, так ведь?

— Так, — хмыкнула я. Она вздохнула, отбрасывая с лица кудряшки.

— Сделай это ради меня, хорошо? Обещаю, потом еще скажешь мне спасибо, уж поверь.

Я посмотрела на нее. Эти её слова создавали нам проблемы, сколько я себя помню.

— Ладно, ладно, — быстро сказала она. — Поступи так, как поступила бы Кэсс.

— И как же?

Рина покачала головой.

— Будто ты не знаешь.

Челси Роббинс вышла в центр зала и хлопнула в ладоши.

— Хорошо, девушки, пора начинать. Мы покажем вам несколько простых элементов для начала. Поехали!

Рина повернулась ко мне с улыбкой.

— Разбила бы их на их же поле, — сказала она, вставая. — Вот, что сделала бы Кэсс.

В зале, наверное, было сотни две девчонок, встающих со скамейки, выходящих в центр или разминающихся, и все они хотели этого больше, чем я. Но неважно.

— Разбить их на их же поле, — повторила я, как будто это было так легко — наблюдать за Челси Роббинс, ходящей колесом по залу и демонстрирующей свою красивую фигуру. — Ладно.

* * *

Когда, три дня спустя, я несла домой свою форму болельщицы, я увидела Боу, но не стала ускоряться. Она перехватила меня на крыльце, выходя от мамы.

— Приве-ет, — весело поздоровалась она. — Я обрабатывала твою маму целый час, уговаривая её присоединиться к гончарному классу. Ну, знаешь, чтобы вытащить её из дома. Но она такая упрямая.

Форма свисала с моей руки, и я попыталась спрятать её за спину.

— Это здорово.

— Пожалуй, она уже не так твердо на этом стоит, — произнесла Боу, вытягивая шею. — Что это?

— Не думаю, что… — начала я, но было уже поздно: Боу выхватила форму и теперь разглядывала её на расстоянии вытянутой руки.

— О.

Я чувствовала, как моё лицо горит от стыда, становясь таким же ярким, как красные буквы «JHS» на свитере. Судя по выражению лица Боу, я могла с таким же успехом присоединиться к Ку-Клукс-Клану.

— О боже.

— Я знаю, что ты сейчас скажешь, — начала я, — но…

— Нет-нет, — быстро ответила она, возвращая мне форму. — Всё нормально. Хорошая идея для тебя.

— Это была идея Рины, — призналась я, чувствуя себя очень и очень глупой. Боу, профессор по части исследований мира женщин, неодобрительно относилась к конкурсам красоты, моде и, конечно, чирлидингу., и я хорошо это знала.

— Всё хорошо, — повторила она с улыбкой. — Главное, чтобы это делало тебя счастливой.

— Это не делает меня счастливой, — поспешила объяснить я. — Это просто… произошло.

И это действительно было так. В одну минуту я ненавидела каждую секунда, а в следующую так зажгла, что никто бы не смог меня остановить, так что теперь мне было выдано все необходимое, и я официально стала болельщицей — делала кувырки и ходила колесом. Так, пытаясь поступать, как Кэсс, разбить всех на их же поле, я попала в команду. Рина тоже стала чирлидером, по большей части потому, что половина судей были футболистами.

— Я понимаю, — Боу обняла меня. — Иногда что-то действительно просто… — она снова посмотрела на свитер в моих руках, — случается.

Затем, не дав мне ничего сказать, она похлопала меня по руке и пошла к своему дому, шурша травой под ногами.

Оказавшись у себя, я снова посмотрела на костюм болельщицы, пытаясь представить, как кувыркаюсь в воздухе над футбольным полем. Это оказалось непросто. В дверь постучали.

— Кейтлин? — позвала мама. — Ты там?

— Да, заходи.

Она приоткрыла дверь и заглянула в комнату. На мамином лице была новая помада, и я почувствовала запах её духов, «Joy» — она всегда прихорашивалась перед возвращением отца с работы. Она выглядела хорошо, но всё же с её лица словно что-то пропало — так было с тех пор, как ушла Кэсс — и мама казалась тенью самой себя, ходящей и разговаривающей, но едва живой.

— Как школа?

— Хорошо, — я повернулась, всё еще держа свитер в руках. — Я попала в команду болельщиц.

— Правда? — её лицо просветлело, и она вошла в комнату, протянув ко мне руки. — Ох, Кейтлин, это замечательно! Почему ты не сказала, что собираешься туда попасть?

— Ну, это просто случилось, — отозвалась я.

Она подошла к стулу, куда я повесила юбку, затем взяла у меня свитер.

— Ты только посмотри на это! — восторженно произнесла она. — Это потрясающе. Но ты не можешь оставить это просто так. Юбку нужно погладить, а свитеру, кажется, не повредит химчистка.

— О. Ладно. — Я не видела её в таком хорошем настроении с тех пор, как ушла сестра.

— Странно, что тебе дали всего один комплект. Будет непросто стирать его каждый раз, ведь у тебя будет много игр.

Казалось, я могла видеть, как работает её мозг, пока она изучала этикетки на форме, наклонив голову.

— Завтра будет собрание, — говоря об этом, я все еще чувствовала себя как-то странно. — Думаю, там мне все и скажут. Сегодня нам выдали только расписание, — добавила я, доставая лист из сумки. Мама подошла, протянув руку к нему, затем быстро пробежала глазами по списку дат.

— Ого, ты теперь будешь сильно занята, — вынесла она свой вердикт. — Но это ничего, мы справимся, как и всегда, правда?

— Ммм… Да.

Это «мы» звучало непривычно для меня, ведь я никогда не состояла ни в одной из школьных команд. Мама, кажется, забыв, что я вообще находилась в комнате, направилась к двери.

— Я повешу это на холодильник, чтобы мы могли знать, когда ты должна быть готова. А завтра вечером, когда тебе всё расскажут, мы съездим в магазин, хорошо? Если, конечно, они не заказывают всё по каталогу, тогда я могу просто выписать тебе чек…

— Я не знаю, — тихо сказала я.

— Ладно, посмотрим. Если что, я напишу чек, и ты сможешь заказать всё, что тебе будет нужно.

— Я не знаю, — повторила я. Живот неприятно заныл.

— Ну хорошо, там увидим, — мама обернулась и помахала мне листком, затем исчезла в коридоре. Я знала, что сейчас она возьмет скотч и прикрепит расписание на холодильник, на то же самое место, где всегда висели расписания тренировок, даты встречи Дискуссионного клуба и расписание занятий в Йеле для Кэсс.

Единственной причиной, по которой я подписалась на всё это, была попытка сделать что-то, что отличило бы меня от сестры. Но в итоге я снова следовала по её пути.

Я посмотрела в окно. Боу и Стюарт готовили обед: он чистил морковь и что-то говорил, она перемешивала что-то в миске большой деревянной ложкой, держа в руке бокал вина. И мне снова, как в детстве, захотелось быть их дочерью, сидеть на их кухне, есть острые бобы, чистить морковь и… просто быть собой.

Однажды, когда мне было восемь, меня отвели к Боу, чтобы она присмотрела за мной. Я взяла куклу Барби и играла, переодевая её для Очень Важного Свидания с Кеном, который валялся рядом, полуобнаженный, ожидая своей очереди нарядиться в синие велюровые брюки.

— Как зовут твою куклу? — спросила тогда Боу.

— Барби, — ответила я. — Их всех зовут Барби.

— Я знаю, — сказала Боу. — Мне кажется, это скучно, когда у всех одинаковые имена.

Я подумала над этим.

— Тогда её будут звать Сабрина.

— Это очень хорошее имя, — одобрила Боу. Она пекла хлеб тогда, и её пальцы были измазаны в муке. — А чем она занимается?

— Занимается? — переспросила я.

— Да, — Боу на минуту оставила тесто и отряхнула руки. — Что она обычно делает?

— Ну, она гуляет с Кеном.

— А еще?

— Ходит на вечеринки. Занимается шопингом.

— Хм, — Боу кивнула. — А она не работает?

— Ей не нужно работать, — сказала я.

— Почему нет?

— Потому что она Барби.

— Мне неприятно говорить тебе это, Кейтлин, но кто-то ведь должен платить по её счетам, покупать бензин для машины, — весело откликнулась Боу. — Если, конечно, у нее нет большого состояния, доставшегося в наследство.

Я обдумывала это, надевая на Кена штаны. Боу выложила тесто на противень.

— Знаешь, что я думаю, Кейтлин? — её голос был мягкий и дружелюбный, как и всегда, когда она говорила со мной.

— Что?

— Я думаю, что твоя Барби может заниматься шопингом и гулять с Кеном, имея при этом хорошую работу и делая блестящую карьеру, — она открыла духовку и поставила туда противень с хлебом.

— А кем она может работать?

Моя мама не работала и проводила время, ухаживая за домом и участвуя в делах Ассоциации Родителей. Я не могла представить, чтобы Барби, чьим обычным образом было сверкающее платье и туфли на высоких каблуках, убирала дом.

Боу подошла и присела рядом со мной. Она никогда не говорила со мной свысока — во всех смыслах, она старалась быть на моем уровне, садясь рядом на корточки или ложась возле меня на кровати.

— Ну, — начала она, глядя на Кена и его прекрасное телосложение, — Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

Этот момент я помнила очень хорошо: Боу сидит рядом, скрестив ноги, держа в руках Кена, и смотрит на меня, а я думаю о различиях между ней и моей мамой, обычной Барби и моей Сабриной.

— Думаю, — мечтательно сказала я, — я хочу быть рекламным агентом.

Понятия не имею, откуда у меня взялась эта идея.

— Рекламным агентом, — повторила Боу, кивнув. — Хорошо. Значит, Сабрина — рекламный агент. Она работает каждый день, разрабатывая идеи для продвижения товара и всё такое.

— Она работает в офисе, — подхватила я, — и иногда ей приходится работать допоздна.

— Безусловно, — согласилась Боу. — Конечно, это непросто. Особенно, если ты Барби.

— Она хочет добиться успеха, — добавила я. — И она сама платит по своим счетам. И покупает бензин для машины.

— Она очень ответственна.

— А она может быть в разводе? И, можно, она будет знаменита благодаря своим идеям?

— Она может быть, кем угодно, — сказала мне Боу, и, что мне запомнилось больше всего, ей голос был как никогда тверд. — Так же, как и ты.

Так что теперь я занялась чирлидингом, взяла помпоны и научилась делать кувырки, пытаясь найти свой собственный путь, открыть неизведанную территорию. Я спросила себя — что бы подумала Кэсс об этом? Она была бы разочарована, как Боу? Или радовалась бы, как мама?

Я знала свою сестру. Она чувствовала бы и то, и другое.

* * *

Сколько я себя помню, каждый год мы — наша семья, Боу и Стюарт — устраивали праздник в честь окончания лета и отмечали День труда. В этом году после побега Кэсс я задалась вопросом: будет ли традиция продолжена, или же мы забудем о ней. В конце концов, мама прояснила ситуацию.

— Ладно, — сказала она, сидя с Боу за чашкой кофе, — думаю, Кассандра не приедет. Занятия первокурсников начинаются третьего, — произнеся это, она покосилась на холодильник, где всё еще висело Йельское расписание сестры, как напоминание о том, что когда-то у неё были совершенно другие планы.

— Согласна, — Боу взяла виноградину из вазочки и положила в рот. — С другой стороны, не следовать традициям не очень-то хорошо. И у меня как раз есть чудесный рецепт баклажан с макаронами. Это блюдо сведет вас с ума.

Мама улыбнулась.

— Думаю, я приготовлю салат с пергой (*перга — цветочная пыльца (прим. пер.), — медленно сказала она, помешивая кофе. — А Джек займется стейком, как всегда.

— Стюарт мог бы принести свои знаменитые фахитос (*фахитос — мясное блюдо мексиканской кухни), — добавила Боу. — А ты, Кейтлин? Приготовишь что-нибудь для нас?

Я задумалась. Моей традиционной обязанностью было разведение огня под грилем. Кэсс готовила свой фирменный чизкейк с шоколадными хлопьями. Это было единственное блюдо, которое она могла приготовить, причем процесс приготовления занимал собой всю кухню. Она гремела посудой, бормоча и подсчитывая что-то про себя, пока слегка кривоватый, но всегда одинаково вкусный десерт не был готов. Он был вегетерианским, поэтому его любили все, пока Стюарт не ударился в веганство, впрочем, даже тогда он позволял себе кусочек. Воспоминание о Кэсс, выражении её лица, лопаточке, которой она выгоняла нас из кухни, когда мы пытались помочь, всегда было связано для меня с концом лета — закрытием бассейна, ночами, становящимися холоднее, домашним заданием. В итоге я остановилась на капустном салате, в конце концов, он все же был летним блюдом.

Мама зажгла переносной фонарь, Боу принесла большой букет из её последний цинний и астр, а отец готовил стейк и пил пиво со Стюартом, который готовил соус для фахитос. Мама и Боу взяли бокалы для вина и пошли прогуляться по внутреннему дворику, обсуждая лампы, а я вошла в дом и включила футбол для папы, чтобы он мог смотреть матч одновременно и приглядывать за стейком.

Фонарь горел ярко, освещая дворик, и Стюарт, не любивший молчание, попытался начать разговор.

— Что ж, я слышал, в этом году наша команда играет успешно?

Он ничего не знал о спорте и потерял все наше уважение много лет назад, спросив, сколько очков получает команда в баскетболе за попадание в корзину, когда мы смотрели четверь-финал NCAA.

— Нападающий неплох, — отозвался отец, переворачивая стейк. — Но линия защиты нуждается в помощи. Попадись в противники команда с хорошим нападающим — и у нас проблемы.

— Ага, — кивнул Стюарт. К фонарю подлетела муха («Ззззз!»). — Точно.

— Что там со счетом, Кейтлин? — спросил папа, обернувшись к двери.

— Сейчас посмотрю, — я взяла свою колу и направилась к телевизору. — Десять-семнадцать, Небраска ведет.

— Отлично, — отозвался отец, выкладывая на гриль еще стейк.

Я стояла перед экраном, наблюдая, как команда перестраивается, когда Стюарт тихо спросил:

— Есть новости от Кассандры?

Я выглянула наружу. Отец не шевельнулся при звуке её имени. Мы все продолжали вести себя так, будто всё было хорошо, это был просто еще один День труда, я вскоре должны была вернуться в школу, а Кэсс — в Йель. В конце концов, её расписание ведь висело на холодильнике!

— Нет, — наконец отозвался папа своим официальным голосом, словно он был ведущим новостей. — Ничего.

Стюарт кивнул, потирая подбородок. Он всегда гордился тем, что позволял эмоциям выходить наружу, не держа их в себе, как мой отец.

— Не уверен, что это поможет, — сказал он, — но, знаешь, я похитил Боу у её семьи, когда ей было восемнадцать. Мы были детьми, конечно, это было глупо, и прошли годы, прежде чем её родители смогли простить меня.

Папа выложил на гриль еще один кусок стейка, затем наколол на вилку уже готовые и переложил их на блюдо. Муха, сидевшая на фонаре, перестала жужжать, не выдержав, очевидно, жара от раскаленного стекла.

— Но я заботился о ней, — продолжил Стюарт. — И я знаю, что Адам сделает то же самое для Кассандры. Она умная девушка, и не осталась бы с тем, кто подвел бы её.

Мой папа, человек со стальными нервами, не отреагировал на это ничем, кроме одного скупого кивка. Снаружи доносился мамин смех, голоса — её и Боу — приближались.

— Что ж, — сказал папа, снимая оставшийся стейк с гриля, — надеюсь, ты прав.

После этого они оба замолчали, и теперь тишину нарушало лишь шипение углей. Уже почти стемнело, праздничный ужин был почти готов. Я вошла на кухню, остановилась у окна, подцепила пальцами немного салата с пергой и смотрела на закат этого, еще одного в моей жизни, лета.

Глава 4

Мои занятия чирлидингом изменили мамину жизнь. Она приходила на наши мероприятия и игры, надев свитшот с эмблемой старшей школы Джексона, громко хлопала и кричала, так что я слышала её даже сквозь весь остальной шум. Она организовывала наши распродажи выпечки и мойку машин, упаковывала яблоки и пекла рисовое печенье, следила за тем, чтобы моя форма всегда была быстро выстирана и выглажена после каждой игры. Она наконец нашла что-то, на чем могла сосредоточиться после побега Кэсс. Мама была почти счастлива. И для меня этого было достаточно, чтобы продолжать в том же духе.

Но на самом деле я ненавидела чирлидинг. Во мне, кажется, генетически отсутствовала эта способность остальных девочек широко улыбаться и выглядеть абсолютно счастливой, делая кувырки и высоко вскидывая ноги. Я чувствовала себя обманщицей, и это было заметно.

Я была легче остальных девочек, поэтому было решено поставить меня на вершину пирамиды, которую мы выполняли довольно часто. Из-за этого меня возненавидела Элиза Дрейк, чье место я заняла после того, как она набрала пятнадцать фунтов из-за противозачаточных таблеток, так что теперь ей пришлось встать вниз, в поддерживающую позицию. Впрочем, я бы с радостью поменялась с ней, ведь я боялась высоты и подъема, ощущение движущейся под моими ногами опоры из чьих-то плеч и вовсе вызывало головокружение. Всё, о чем я могла думать, взбираясь наверх — «Господи, не дай мне упасть!» и «После этой игры я завязываю!».

Но затем я смотрела на трибуны и видела маму, весело машущую мне рукой, улыбающуюся той же гордой улыбкой, какая была на лице моего отца в те вечера, когда Кэсс забила два победных гола, получила корону Королевы бала или выступала перед репортером, яростно сверкая глазами. Я, всю жизнь бывшая на втором месте, никогда не удостаивалась чести быть награжденной таким же взглядом. К тому же, я понимала, что, если я брошу группу поддержки, это разобьет маме сердце, и она снова станет тенью себя самой, как случилось после ухода сестры.

Но мой чирлидинг не был единственным маминым хобби.

— Что это? — прошептала Рина однажды, когда мы зашли к нам домой после школы, собираясь поехать на тренировку. Я оставила в комнате свитер — так уж вышло, что я постоянно забывала взять что-нибудь нужное: помпон, юбку или кроссовки. Чирлидинг вообще был спортом, для которого требовалось слишком уж много аксессуаров, словно я — кукла Барби.

Вопрос Рины был в адрес кукол в платьях Викторианской эпохи, украшенных розочками и сухими цветочными венками, сидящих вокруг столика с выставленным на нем чайным сервизом. Эти куклы, заказанные из каталогов, слегка пугали меня своей неестественно белой кожей и слишком уж большими глазами. Они сидели повсюду: в гостиной на кофейном столике, на подоконнике в кухне, даже в комнате для гостей — там они выстроились на бюро, неотрывно глядя на каждого вошедшего круглыми стеклянными глазами.

Иногда я не могла заснуть ночью, представляя их, стоящих там и уставившихся в пустоту, и тогда по моему телу, от головы до кончиков пальцев, пробегала дрожь.

— Я ведь говорила тебе, — сказала я Рине, — маме нравится коллекционировать их. Это, вроде как, помогает ей приспособиться.

Недавно, отправившись в магазин, мама вернулась с двумя такими куклами и парой декоративных тарелок, предназначенных для висения на стене. С этого все и началось.

— Серьезно? — скептически протянула подруга. Я покачала головой.

— Я не знаю.

Мы вошли в мою комнату и, пока я складывала свитер, Рина взяла в руки плюшевого медвежонка Тедди, тоже оформленного в викторианском стиле. Еще один спец-заказ из каталога.

— О боже, — пробормотала Рина. — Всё это выглядит очень странно.

— Замолчи! — со смехом отозвалась я. — Пошли уже.

Если серьезно, то я не имела ни малейшего представления о том, как заставить маму прекратить это. Боу уже пыталась, пригласив её в гончарный класс в Центр искусств, нахваливая преподавательницу — художницу с дредами и татуировками, и мама, вернувшись, встревожено сообщила нам, что она не бреет ноги и подмышки. Больше на занятиях у этой преподавательницы мама не появлялась. Вместо этого она увлеклась коллекционированием кукол и разных предметов для украшения интерьера, вроде тарелок или декоративных цветов. Отец только вздыхал, проверяя счета, и поворачивал кукол лицом к стене в своем кабинете, когда она не видела.

— В том, как они уставились на меня, есть что-то отвлекающее, — пояснил он, когда однажды я поймала его за этим занятием. Он выглядел немного смущенно, держа в руках одну из кукол, Школьную Учительницу с книгой в одной руке и указкой в другой и туго завитыми локонами.

— Понимаю, — ответила я.

Следующим утром все куклы по-прежнему смотрели на нас, словно никто даже не пытался сдвинуть их с места. Папа, безусловно, очень скучал по Кэсс, но не выражал это так явно.

Из Йеля продолжали приходить буклеты — мы всё еще были в списках рассылки, поэтому новости от Ассоциации Родителей или рекламы предстоящих мероприятий продолжали обнаруживаться в почтовом ящике. Мама молча оставляла их на столе в кухне, отец забирал их, и я думала, что он выбрасывает всё это, пока однажды не зашла в его кабинет и не обнаружила их все на полке в книжном шкафу, рассортированными по датам.

Я не приглядывалась к родителям намеренно, просто их попытки хоть как-то заполнить пустоту, образовавшуюся с уходом Кэсс, были слишком очевидны. Что же до меня… Мне было проще ходить, словно во сне, всё начало первого семестра, пытаясь хоть как-то примирить себя со всем случившимся.

* * *

Это была очередная игра октябрьским вечером, как раз накануне Хэллоуина. Наша команда играла со своими главными соперниками — Центральной старшей школой, игра шла на нашем поле, трибуны были переполнены. Группа поддержки несколько недель готовила новую программу специально для этой игры, и сегодня мы вроде как представляли премьеру, поэтому наше выступление было Особенно Важным, во всяком случае, для всех остальных. Мы собрались в раздевалке за полчала, чтобы переодеться в новые пурпурные блестящие топы, которые, безусловно, помогала шить моя мама. Все нервничали, пока мы стояли у края поля, ожидая своей очереди пробежать перед зрителями. Мне было холодно, и я была уверена, что не смогу сделать сальто, и что получится как на вчерашней тренировке, когда я неловко приземлилась на пол с громким «Ох!».

— Всё будет в порядке, — сказала Рина, находя мою руку своей и сжимая её. Подруге, безусловно, чирлидинг был по душе. Рина была настоящей — занималась тем, что нравится, без оглядки на остальных. Вот уже половину семестра она встречалась с защитником, и быстро стала любимицей зрителей, некоторые из которых явно приходили на игры лишь за тем, чтобы поглазеть на нее. Её Элиза Дрейк тоже возненавидела.

Группа начала играть песню под названием «Моя девушка», которую мы выбрали для выступления, и девчонки, стоящие рядом, начали буквально психовать, подпрыгивали и пытались разглядеть группу поддержки соперников — и вот мы побежали, маша друзьям и родителям на трибунах. Комментатор начал выкрикивать наши имена, как обычно.

— Элиза! — и Элиза Дрейк сделала изящное сальто.

— Мередит!

— Анджела!

— Рина!

Зрители бесновались и кричали, громко поддерживая Рину, подпрыгнувшую и махнувшую помпонами, улыбающуюся своей публике.

Музыка казалась мне очень громкой, а ветер очень холодным, я ждала своей возможности хоть как-то согреться, и уже начала жалеть о том, что мы выступаем в этих дурацких топах, а не в свитерах.

— Кэсс!

Я застыла на месте, и Каролина Милтер, бегущая следом за мной, чуть не врезалась в меня.

Не знаю, почему комментатор прокричал имя моей сестры, не знаю, почему зрители скандировали его, на один миг я даже решила, что Кэсс где-то здесь, среди болельщиков или на поле, что мне больше не нужно искать её в своих снах, что она вернулась.

— Кэсс! — услышала я снова и, подняв глаза, увидела взгляд комментатора, направленный на меня. Он обращался ко мне. — Кэсс!

— Ну же, — раздраженно поторопила Каролина, дернув меня за руку. — Давай быстрее!

Я оглянулась по сторонам, чувствуя, что все взгляды направлены на меня. Зрители продолжали скандировать имя, брошенное комментатором, и мне не оставалось ничего, кроме как все же пошевелиться, взобраться на уже выстроившуюся пирамиду и не срывать выступление.

Внезапно мне показалось, что воздух стал еще холоднее, чем прежде. Я коснулась шрама над бровью, имя сестры звенело у меня в ушах. Привычным отрепетированным движением и взлетела наверх и на секунды прикрыла глаза. Мне не хотелось слышать ни музыки, ни криков толпы («Кэсс!»), ничего.

— Кэсс!

Её имя было последним, что я запомнила перед тем, как всё исчезло.

* * *

Это казалось чудом — что Элиза Дрейк глянула вверх и увидела, что я вот-вот упаду. Забыв о своей ненависти ко мне, она оттолкнула в сторону Линдси Уайт, которая упала и сломала нос, чтобы подхватить меня. Это лишние пятнадцать фунтов набранного ею веса фактически спасли мне жизнь.

Когда я очнулась, в ушах звенело, первое, что я увидела — кружок болельщиц, столпившихся вокруг меня и судорожно сжимающих помпоны, с надеждой глядя в мое лицо. На секунду мне показалось, что я умерла и попала в ад.

— Кейтлин?

Я повернула голову и увидела человека в докторском халате.

— Ты меня слышишь?

— Да, — произнесла я, медленно садясь. Как я позже узнала, мне очень повезло, что рядом оказалась Элиза, иначе мое падение закончилось бы гораздо хуже. Я избежала многих возможных травм, отделавшись лишь небольшими царапинами, плохо сгибающимся запястьем и содранной кожей на коленке. Мама, прибежавшая на поле сразу после моего падения, неустанно повторяла, что это было просто чудо.

Пока Элиза, Линдси и я разговаривали с врачами, народ подтягивался на стадион, обступая нас большой буквой «О». Наша команда выиграла, но моё падение сделало неважным всё остальное.

— Это чудо, — снова сказала мне мама, пока мы наблюдали, как врач забинтовывает мне колено. Я уже поблагодарила Элизу, которая стала героиней сегодняшнего дня, и извинилась перед Линдси, которой придется носить шину на носу два месяца, из-за чего она пока что может помахать на прощание своей мечте о модельном агентстве. А для меня падение с вершины пирамиды, судя по всему, могло привести к более серьезным последствиям.

— Господи, я как представлю, что могло бы произойти!.. — повторяла мама, сжимая мою ладонь. — Тебе так повезло!

— Знаю, — отвечала я. — На следующей игре я буду осторожнее, обещаю.

Я чувствовала, что что-то изменилось во мне, вот только я не могла понять, что. Я словно снова ожила, впервые за все это время с моего Дня рождения. Будто Кэсс заговорила со мной, найдя меня в Стране грёз, где я была всё это время. Словно весь мир проснулся, и теперь надо мной сияли яркие звезды.

* * *

Мама хотела, чтобы я немедленно отправилась домой после игры, ведь у меня, конечно же, было какое-нибудь сотрясение мозга или перелом конечности, который не заметили врачи, но отец разрешил мне пойти на вечеринку вместе с группой поддержки, несмотря на все мамины возражения. По пути на праздник я, Рина и еще одна болельщица — Келли Брандт — остановились у автомойки, чтобы машину Келли почистили пылесосом. Парню Келли, Чеду, вчера стало плохо на заднем сиденье, и, хотя она изо всех сил старалась отбить запах с помощью освежителя воздуха и пыталась очистить коврик, как могла, салон все равно нуждался в настоящей чистке.

— Это так глупо, — сказала Келли, доставая освежитель из ящичка на панели и качая головой. Она была милой девушкой, поддерживающей хорошие отношения со всеми, и часто подвозила куда-то нас с Риной.

Мы с подругой стояли на улице и курили, пока Келли чистила машину. Обычно я не курила, но после игры со всеми её происшествиями и после всех этих разговоров о падении мне было просто необходимо успокоиться. Я еще чувствовала себя странновато, и мир вокруг меня временами как будто бы начинал кружиться.

— И вы мне даже не помогаете! — воскликнула Келли, покосившись на нас.

— Чед — твой парень, — заметила Рина. — Если бы я с ним встречалась, то уже вступила бы в Тошнотный патруль.

— Смешно, — поджала губы Келли. Она снова побрызгала освежителем и вздохнула. Машина, как будто бы, была вычищена.

— Ты же знаешь, что это снова может произойти, — сказала ей Рина, выпуская большое кольцо дыма. Она встряхнула волосами, затем взяла одну прядь и озабоченно посмотрела на кончики. — Не понимаю, почему ты стесняешься.

— Потому что здесь воняет, — хмыкнула Келли. — И этого не произойдет снова.

— Как скажешь, — отозвалась Рина. Ей не хотелось спорить, она хотела скорее попасть на вечеринку, где она договорилась встретиться с Биллом Скериттом, тем самым защитником, невысоким парнем, не особенно выделявшимся среди остальных. Я иногда спрашивала подругу, что она нашла в нём, но она только улыбалась и качала головой.

— Однажды и ты поймешь, — говорила она, а я снова смотрела на Билла, пытаясь понять, что же она имеет в виду. Со своей стороны Рина старательно подталкивала меня к высокому и голубоглазому нападающему Майку Эвансу, подсаживаясь ближе к нему во время ланча или в школьном автобусе. Мы встретились с ним и Биллом на вечеринке, и я, кажется, заинтересовала его, так что теперь Рина пыталась свести нас, хотя я и не была уверена, хочется мне этого или нет.

Келли расплатилась с хозяином автомойки, и мы с Риной забрались в машину. Нас ждала вечеринка.

* * *

Выйдя на улицу, я огляделась по сторонам. У дома, где проходила вечеринка, не было машин, кроме БМВ, припаркованного выше по улице. Не знаю, чем именно, но автомобиль привлек мое внимание — а может, и не автомобиль, а тот, кто стоял возле него. Так я впервые увидела Роджерсона Биско.

Он стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на свою машину. На нём была футболка с коротким рукавом с каким-то принтом и брюки цвета хаки, местами протертые до дыр. Его темно каштановые волосы были заплетены в дреды, кожа была почти оливкового оттенка, а на шее висел веревочный шнурок. Он определенно не был похож на Билла Скеритта или любого другого парня, которого я знала. Он не был похож ни на кого.

Когда я проходила мимо, он поднял голову и посмотрел на меня.

— Эй, — позвал он.

Где-то совсем рядом послышался голос Рины, она громко говорила что-то и смеялась. Я обернулась — парень стоял прямо за моей спиной, как если бы он хотел внезапно поймать меня. Теперь, видя его ближе, я могла сказать, что его глаза были глубокого зелёного цвета. Я понимала, что стою, бесцеремонно уставившись на него, но ничего не могла с этим поделать.

— Не разменяешь десятку? — неожиданно спросил он, доставая банкноту.

— Хм, нет, — пробормотала я. — Не думаю.

Он улыбнулся и окинул меня взглядом сверху донизу. Я вдруг почувствовала, что выгляжу глупо — стою перед ним в своей форме болельщицы, с бинтом на ноге, да еще и покрасневшая.

— Милый наряд, — произнес он. Не знаю, была ли это шутка.

— О, — я лихорадочно пыталась придумать что-нибудь, чтобы сказать в ответ. — Ну, да.

Он посмотрел на мою забинтованную ногу.

— Что случилось?

— Кейтлин! — позвала Келли. — Ты где там?

— Иду! — крикнула я. — Упала сегодня с пирамиды, — пояснила я для него.

— Брр, — парень поежился и прежде, чем я успела сказать или сделать что-нибудь, наклонился и провел ладонью по бинту, затем снова взглянул на меня. — Тебе уже лучше?

— Я… Я не знаю.

Как ни странно, в тот момент это было самым точным выражением моих ощущений.

— Кейтлин, мы пропустим всю вечеринку из-за тебя! — услышала я голос Рины позади себя, потом раздались её шаги из-за угла. Я обернулась и увидела её, замершую на месте, уставившуюся на Роджерсона, как и я, несколько минут тому назад.

— Я иду, — быстро сказала я и посмотрела на странного парня, стоявшего рядом. Он улыбался, его зеленые глаза насмешливо блестели. — Мне нужно идти, — зачем-то сказала я, и голова слегка закружилась.

— Конечно, — кивнул он. — Увидимся позже, Кейтлин. — Он приподнял бровь и отступил назад, не сводя с меня глаз. Я не сдвинулась с места, глядя на него, вздрогнув от неожиданности, лишь услышав сирену проезжающей где-то вдалеке полицейской машины.

— Погоди, — окликнула я, и он остановился, держа руки в карманах. — Ты не сказал, как тебя зовут.

— Роджерсон, — и он снова повернулся спиной и пошел дальше, оставляя меня просто стоять и смотреть, как он уходит.

Когда я присоединилась к Рине и Келли, они уже ждали меня, и Рина даже успела рассказать Келли о «невероятном парне, стоявшем с Кейтлин на парковке!».

— Ты тоже могла бы увидеть, между прочим, — заметила подруга. Келли пожала плечами.

— Не видела — ну и ладно.

— Тем хуже для тебя. Он такой сексуальный! — Рина многозначительно подняла брови. — Кто он, Кейтлин? Кажется, он не из Джексона, уж я бы его запомнила.

— Его зовут Роджерсон, — сказала я, и это прозвучало странно — будто я знала его.

— Роджерсон, — повторила Рина, пробуя имя на вкус. — Очень привлекательный.

— Ты всех считаешь привлекательными, — насмешливо ответила ей Келли. — Пошли уже внутрь, что ли, мы и так опоздали.

Направляясь к дому, Рина толкнула Келли в бок, показывая куда-то рукой. Я взглянула в том направлении и снова увидела Роджерсона: дреды, футболка с принтом, ожерелье на шее. Он тоже пришел на эту вечеринку, и теперь она уже не казалась мне такой гнетущей, ведь Майк Эванс больше не был единственным парнем здесь.

— Так это он? — шепотом спросила Келли. Как будто услышав её, он поднял голову и взглянул на нас, ни на шаг не сдвинувшись от своей машины.

— Ага. Разве он не чудо? — весело ответила Рина.

— Он выглядит, как наркодилер, — произнесла Келли тоном заботливой мамочки. Моя подруга закатила глаза.

— Он выглядит необычно.

- Это уж точно, — фыркнула Келли. Она была несколько консервативной, и любой парень, не носящий фирменный бомбер с буквами нашей школы, уже казался ей опасным.

— Ты говоришь так, будто это плохо, — возмутилась Рина.

Роджерсон всё еще смотрел на нас, и я даже не слышала, о чем говорили девчонки, всё, о чем я могла думать — его зелёные глаза, насмешливо сверкающие в темноте.

* * *

На вечеринку пришла большая часть футбольной команды, и теперь они сидели в гостиной, оккупировав нечто, напоминавшее стол из антикварного магазина. Меллиса Купер, школьная шлюха, уже флиртовала с Дональдом Теллером, забросившим победный мяч сегодня. Все посмотрели на меня, когда я проходила мимо, стоило мне повернуться спиной, как раздались шепотки и смешки. Мне стало жарко, как если бы все слова обо мне были чем-то горячим, к чему я внезапно прикоснулась.

— Чед! — услышала я крик Келли позади и, обернувшись, увидела её, быстро направлявшуюся в кухню. Там, на полу возле холодильника, с бутылкой пива в руке сидел Чед, закрыв глаза, как будто он спал. Келли присела рядом и потрясла его за плечо. Даже на вечеринках она не переставала быть ответственной.

— А вот и Майк, — рядом нарисовалась Рина и дернула меня за руку. Я посмотрела на ребят, сидевших в гостиной — среди них действительно был и он, сидел на диване и наблюдал за нами. Увидев, что мы смотрим на него, Майк улыбнулся и помахал.

Он был очень симпатичным парнем, милым, но каким-то скучным и чересчур правильным. Игрок футбольной команды, носит форменный бомбер с буквами нашей школы, улыбается широкой белозубой улыбкой… Словом, идеальный парень для Келли или Рины.

— Иди же, — подтолкнула меня подруга и, не дожидаясь ответа, потащила меня через гостиную к шумной компании, где сидели Майк и Билл. — Приве-ет! — протянула она, усаживаясь к Биллу на колени.

— А вот и моя девушка, — весело произнес он, обнимая её за талию и целуя в щеку.

— Кейтлин, — тихо произнесла Рина и показала глазами в сторону Майка. — Не стой столбом.

И я направилась к нему, взяла стул и поставила рядом.

— Привет, — сказала я, садясь.

— Привет, — он улыбнулся и его рука легко опустилась на спинку моего стула. Это выглядело как-то спланировано, впрочем я уже поняла, что для спортсменов нет таких понятий, как «случайность» или «хаос», всё идет по накатанной дорожке, по проторенному кем-то пути.

Я сидела рядом с Майком, чувствуя себя неловко, каждый кусочек меня был словно наготове и напряженно ждал того, что случится. В этот момент Роджерсон появился в дверном проходе, окинул комнату быстрым взглядом, приподнял бровь, увидев меня, Майка и его руку на спинке моего стула, и пошел дальше, засунув руки в карманы. У меня вдруг появилась странная, сумасшедшая мысль, что он пришел сюда в поисках меня.

— Эй, Билл, — позвал один из парней, Джереми Лайт. — Кое-кто пришел увидеться с тобой.

Билл обернулся.

— О, чувак! Здорово, — поприветствовал он кого-то. Мы с Риной обернулись и встретились взглядами с Роджерсоном. Его глаза снова были направлены на меня.

— Кто это? — поинтересовался Майк немного напряженно, как если бы перед ним возник внезапный соперник.

— Не знаю, — сказала я. — Извини.

И я встала, обошла стол и направилась на кухню.

Она вся была закидана пивными банками и, наверное, двадцатью пакетами из-под чипсов. Среди них в углу сидела маленькая собачонка, испуганно смотревшая на меня. Я подошла к двери, ведущей из кухни в другую комнату, и увидела Билла, отсчитывающего купюры, а затем Роджерсона, вложившего что-то в его руку. Потом они еще немного постояли, говоря о чем-то, и Билл вернулся к друзьям. Я отошла от двери.

— Кейтлин? — Майк стоял рядом, держа в руке банку пива. — Что случилось?

— Ничего, — пожала я плечами и боковым зрением увидела Роджерсона, стоящего в отдалении и глядящего на меня. — Мне просто стало… Ммм… Холодно.

— Холодно? — Майк оглянулся вокруг, как будто ожидал увидеть подтверждение моим словам в виде пингвинов или ледников.

— Ага, — отозвалась я, быстро глянув в сторону Роджерсона. Он все еще стоял на том же месте. — Дверь была открыта.

— Понятно, — произнес Майк, стягивая свой бомбер. — Возьми-ка.

Он стоял передо мной, протягивая кофту, а я просто застыла на месте, чувствуя на себе взгляд Роджерсона из соседней комнаты.

— Ну же, — Майк улыбался своей широкой белозубой улыбкой. — Надень, — держа бомбер в руках, он подошел чуть ближе, приглашая меня скользнуть внутрь и спастись от холода.

Вы можете смеяться, но это был Важный Момент. Он означал, что мы вместе, что я — его девушка, и мы вместе появляемся на вечеринках, школьных танцах и выпускном, вместе проводим субботние вечера, а на мой шее теперь нечто вроде ошейника. Мне было знакомо это, я видела прежде, как все это происходило с Кэсс.

Майк потряс кофтой. Я снова взглянула на Роджерсона. Тот поднял голову, глядя на меня с полуулыбкой. Этот момент я запомнила навсегда, он ассоциировался для меня с этой сценой. И я будто увидела саму себя со стороны, в месте, которое Кэсс никогда не видела и не знала. Я снова будто стояла под звездами, и они сияли все ярче и ярче, освещая мой собственный, другой, путь.

— Извини, — сказала я Майку и его бомберу — а затем повернулась и пошла туда, где стоял Роджерсон.

Мой собственный путь.

* * *

Когда мы с Роджерсоном шли по парковке, я не имела ни малейшего представления о том, что творю. Я понимала, что там, на вечеринке, Рина, вероятно, уже зла на меня за то, что я сорвала её планы, а Майк, скорее всего, натянул обратно свой бомбер и теперь говорит друзьям, что я, видимо, ударилась головой, когда свалилась с пирамиды, и теперь веду себя совершенно неадекватно.

— Итак, — произнес Роджерсон. Он смеется надо мной? Или нет? Почему я чувствую себя такой идиоткой? Мы подошли к его машине. — Что теперь?

Я стояла возле него, под этим пронизывающим ветром, в своей короткой юбке болельщицы, с заколками, выкрашенными в цвета нашей школы, в волосах. Я представила Рину — единственную из моих знакомых, которая всегда прямо говорила парням, чего ей хочется.

— Подвезешь меня домой?

— Ладно.

Он разблокировал машину и открыл передо мной дверь. Роджерсон не знал ни о Кэсс, ни обо мне, ему не было известно ничего о моей жизни, так что я могла быть кем угодно и делать что угодно

— Куда мы едем? — спросил он, заводя машину. Его рука опустилась мне на колено и, вместо того, чтобы сбежать, я придвинулась ближе.

— Лейквью.

Он кивнул, потянулся к радио и включил музыку.

Всю дорогу мы молчали. Роджерсон припарковался, не доезжая до моего дома, хоть я и назвала ему точный адрес, выключил музыку, затем повернулся и посмотрел на меня.

— Итак, — начал он, — не жалеешь об этом?

— О чем?

— Что уехала со мной. У кого-то были планы на тебя, судя по всему.

Я подумала о Майке Эвансе, стоящем в кухне и все еще протягивающем мне бомбер, и разочаровании, смешанном с удивлением, написанном на его лице.

— У него-то были планы. Но не у меня.

Роджерсон кивнул, проводя ладонью по повязке на моей ноге.

— Я знал, что с тобой будут проблемы, — проговорил он тихим голосом. — Понял, как только взглянул на тебя.

— Со мной? — удивилась я. — Посмотрите-ка, кто это говорит!

Он изогнул бровь.

— И что это должно означать?

— Ну… Ты весь такой… Машина, волосы, — неуверенно попыталась объяснить я случайно вырвавшуюся фразу.

— Волосы? — повторил он, касаясь своих дредов. — Ты, вообще-то, о чем?

— Ой, да ладно. Ты ведь понял!

Он покачал головой, улыбаясь.

— Не особенно. Хотя, впрочем, как скажешь.

Мне показалось, что он хочет, чтобы я поскорее убралась из его машины. Господи, Кейтлин, конечно хочет! Ты просто странная девочка в форме болельщицы, которую он подвез до дома, не больше!

Но мне почему-то не хотелось уходить. Как будто я шла по длинному темному коридору, и вдруг рядом слегка приоткрылась дверь, и тонкий лучик света пролег на моем пути. Пока мы ехали домой, пусть даже в этом молчании, я чувствовала себя уверенной и сильной, но сейчас, сидя возле него в машине напротив дома соседей, глядя из окна на фонари на подъездных дорожках, я почувствовала, как снова становлюсь собой — простой и скучной.

Он сидел, откинувшись, в кресле, лениво глядя перед собой. Ждал, когда я уйду, повторила я себе.

Я протянула руку к дверной ручке, готовая выскользнуть наружу, когда он вдруг окликнул меня:

— Кейтлин.

Я обернулась. Зелёные глаза, безумная прическа, он словно оставил Майка Эванса на несколько тысяч миль позади. Мне почему-то вспомнилась Кэсс, лежащая с телефоном на кровати, хихикающая и глупо улыбающаяся.

— Да? — и раньше, чем я успела добавить еще что-нибудь, он притянул меня к себе, положив одну руку мне на затылок, и поцеловал.

Мы провели так почти полчаса, прямо перед домом Ричмондов, наших соседей, припарковавшись за их синим Шевроле. В этом была какая-то злая ирония.

Я почувствовала, как он расстегивает мой бюстгальтер, и подумала, что даже не знаю его фамилии. Отстранившись, я посмотрела в бездонные зеленые глаза.

— Какая у тебя фамилия?

— Биско, — прошептал он мне в ухо, все еще пытаясь справиться с застежкой. Наконец, ему это удалось.

Звук проезжающей мимо машины заставил вздрогнуть нас обоих. Мы застыли, и краем глаза я увидела мистера Карнеби, выгуливающего собаку. Он приближался к нам. Роджерсон нагнулся и потянул меня вниз — и мы сидели так, затаившись, несколько минут, надеясь, что сосед скоро пройдет мимо.

Я посмотрела на него. Эти зелёные глаза определенно были созданы для того, чтобы свести меня с ума.

— Роджерсон Биско, — повторил он, и я почувствовала, как внутри что-то оборвалось.

— Мне нужно идти, — произнесла я, медленно выбираясь наверх. Сосед уже отошел довольно далеко, мы были в безопасности. Что-то упало мне на колени, когда я села на сиденье. Мой бюстгальтер. Я вытащила его из-под одежды и запихнула в сумку.

— Куда идти? — мягко спросил парень, снова опустив ладонь на моё колено.

— Домой, — я попыталась пригладить волосы пальцами. — Я должна вернуться не позже полуночи.

— Прошло лишь пять минут, — сказал Роджерсон, взглянув на часы.

— Знаю. Я опаздываю.

Он снова притянул меня к себе и подарил долгий, прекрасный поцелуй. Не отрываясь от моих губ, он завел машину, и мы медленно поехали к моему дому.

— Ладно, — пробормотала я, снова отстраняясь, — мне нужно идти.

— Да. Как ты и говорила, — откликнулся он.

Я открыла дверь и, выйдя из машины, заметила, что в кабинете отца горит свет, а он сидит возле окна и что-то читает.

— Пока, — сказала я, гадая, увижу ли его снова, или для него это обычное дело — застрять в машине с болельщицей и почти снять с нее белье. Ответа не последовало, и я направилась к дому, крепко прижимая к себе сумку с бюстгальтером, лежащим на самом верху.

Менее чем за семь часов в моей жизни произошло что-то, полностью изменившее её, словно я свернула куда-то с известной мне дороги в тот момент, когда комментатор прокричал имя Кэсс. Как будто всё это — вечеринка, Роджерсон, безумные поцелуи — происходило с кем-то другим, но в то же время этот вечер казался таким… моим.

Роджерсон коротко нажал на гудок, и я обернулась, успев увидеть, как его машина отъезжает от нашей подъездной дорожки и набирает скорость.

Дома, умывшись и переодевшись в пижаму, я забралась в кровать и достала дневник из-под матраса. Снова открыв первую страницу, где пока было написано лишь одно предложение, я взглянула на пустые строчки.

Я писала, как если бы Кэсс могла прочитать всё это, как будто рассказывала ей историю сегодняшнего дня — как, услышав её имя, упала с пирамиды, как Роджерсон стоял, скрестив руки на груди, возле своей машины, как отказалась от протянутого Майком жакета, как провела полчаса, не отрываясь от парня, которого едва знала.

Когда я задремала, сквозь сон до меня донесся привычный визг тормозов байка Стюарта, и я, засыпая, представила, как он тормозит возле гаража, на этот раз удачно.

Этой ночью я впервые за долгое время не искала Страну грёз и Кэсс в ней.

Глава 5

На следующий день от Роджерсона не было ни слуху, ни духу. И через день. И через два дня.

Вначале я дулась, сидя в своей комнате и поедая шоколадные батончики. Я чувствовала себя совершенно иначе благодаря тому недолгому времени, что провела с ним, как будто я наконец-то вышла из тени Кэсс. К третьему дню что-то наконец заставило меня забыть о нем, и батончики были оставлены.

В один из тех счастливых дней, когда у меня не было тренировок с группой поддержки, после школы я сидела в гостиной перед телевизором с учебником на коленях. Мой взгляд бегал туда-сюда от экрана к главе о каких-то периодах в развитии человеческой личности. В какой-то момент периоды развития были забыты, и я просто стала переключать каналы, и попала на «Скандалы Ламонта», как раз начавшиеся на MTV.

Тема выпуска была «Ты слишком толстая, чтобы быть всем!», и, как обычно, какая-то женщина вопила, время от времени оказываясь заглушенной писком сигнала цензуры. Я лениво смотрела на экран, уже собираясь переключить канал, как вдруг увидела сестру. Кэсс стояла возле стены, рядом с крайним рядом зрителей, прижимая к груди планшет, за её ухом торчал карандаш.

Шоу было низкобюджетным, так что в студии часто можно было увидеть снующих туда-сюда или просто наблюдавших за всем происходящим работников — осветителей, помощников режиссера, даже уборщиков.

Женщина, стоявшая посреди аудитории, кричала на сестру, тыкая в неё пальцем, а на заднем плане стояла Кэсс, наблюдая за ними. Вот она переступила с ноги на ногу, откинула с лица выбившуюся прядь волос. Я вскочила со стула, уронив книгу, и подошла ближе к экрану, неотрывно глядя на нее.

Она ничуть не изменилась, разве что, может быть, волосы стали чуть короче. Её ногти были выкрашены в бежевый цвет, одета она была в черную водолазку, которую когда-то позаимствовала из моего шкафа, да так и не вернула. Забавно, я и забыла об этом…

— Кейтлин? — мамины шаги раздались в коридоре. — Ты не могла бы сделать потише? Господи, что за ужасный шум…

Она замолчала посреди предложения, и, когда я обернулась, её лицо было белым, как простыня, глаза прикованы к экрану. Теперь мы обе смотрели на Кэсс, которая взглянула на свой планшет и кивнула высокому парню в наушниках, что-то сказавшему ей на ухо.

— Если бы ты обращалась с ним как следовало, он не пришел бы ко мне в поисках чего-то получше! — кричала теперь сестра героини программы. За этой тирадой последовал долгий писк, когда он закончился, аудитория выдала дружное «Оооо!»

— Это она, — произнесла мама, а её старшая дочь на экране в это время смеялась над какой-то шуткой того парня в наушниках. — Ты только посмотри. Это же Кассандра.

— Знаю.

— Ты только посмотри, — тихо повторила мама, и опустилась на колени перед телевизором, её лицо было, наверное, в дюйме от экрана. Кэсс снова отбросила волосы с лица, затем намотала одну прядь на палец, и я увидела, как дрожит мамин подбородок. — Боже мой. Боже мой…

Мама коснулась рукой экрана рядом с головой Кэсс. Сестра слегка улыбнулась.

— Мам, — позвала я, чувствуя свою вину за то, что она видит это, за то, что я вижу её, такую беспомощную, застывшую на коленях перед телевизором.

Лицо сестры исчезло, на экране появилась счастливая улыбка ведущего.

— Далее в программе: старшая сестра Джуди и Тамары, хранящая секреты об одном из своих мужей, поделится ими с нами, в этой студии! Не переключайтесь!

Началась реклама мятной жвачки, но мама всё еще стояла, приложив ладонь к экрану, как будто всё еще видела Кэсс перед собой.

— С ней всё хорошо, — бормотала она, и я не была уверена, что мама обращается ко мне, — она жива. С ней всё в порядке.

Наконец она поднялась и повернулась ко мне, вытирая глаза.

— Я просто… Я так счастлива, что с ней всё хорошо.

Мы досмотрели передачу до конца, снова и снова пытаясь поймать взгляд Кэсс, но она ни разу не взглянула в камеру. Третья сестра, та, что собиралась поделиться секретами, накинулась на одну из двух других, и на сцену выскочил Адам, оттаскивая их друг от друга. На мамином лице был написан ужас, когда она следила за дракой, но, даже несмотря на то, что подобные сцены были, пожалуй, основной частью «Скандалов Ламонта», у меня появилось предчувствие, что у нас дома эта передача отныне будет включаться регулярно.

Когда отец вернулся с работы, мама рассказала ему обо всём. Он устало кивнул, затем прошел в кабинет и закрыл за собой дверь. Мама смотрела ему вслед, затем пошла на кухню и, подняв телефонную трубку, стала набирать какой-то номер.

— Здравствуйте, я смотрела вашу программу сегодня, — сказала она официальным голосом, когда на том конце кто-то ответил. — Эээ… Что? О, да, она была очень хорошей. Захватывающей. Но я звоню, чтобы связаться с одним из ваших работников… Что? Да, конечно, я понимаю, но не могли бы вы передать ей кое-что, пожалуйста? Это, хм, важно.

Отец вышел из кабинета и остановился в дверях, наблюдая за мамой. Я вспомнила все буклеты из Йеля, лежащие на полке в его шкафу, и попыталась представить, что он чувствовал, узнав о том, что его старшая дочь работает на ужасном ток-шоу, делающем рейтинги на скандалах и драках в студии.

— Её зовут Кассандра О`Корин, — сказала мама, и я услышала, как дрогнул её голос. Отец внимательно смотрел на неё, а я затаила дыхание. Перед моими глазами стояла она, приложившая руку к лицу Кэсс на экране. — Если вы можете, передайте ей, пожалуйста, что её семья любит её и очень по ней скучает. Спасибо.

* * *

После проведенного вместе вечера, я ожидала, что Роджерсон покажется на следующей игре, или на вечеринке, или просто подъедет к моему дому, медленно, чтобы я успела узнать его машину и спуститься вниз. Но он ничего этого не сделал. Сначала я была удивлена, затем огорчена, а после — очень, очень зла. Рина сказала, что это нормально, практически классика. Она делилась со мной бесконечными шоколадными батончиками, говоря, что я прохожу через «фазу Восстановления». Я уже успешно преодолела фазу «Отпусти и двигайся дальше», когда снова встретила его.

Группа поддержки участвовала в одном из мероприятий, проводимых центром внеклассной работы для страшеклассников, на этот раз это был фестиваль искусств. Мы представили публике нашу новую программу для выступлений, и теперь заняли свои места в зале среди других команд, принимавших участие в фестивале. Моя спина болела, так и не привыкнув к весу тех, кто теперь опирался на меня (меня переставили на центральную позицию в пирамиде), Рина была словно с похмелья, а Келли в очередной раз поссорилась с Чедом. Мы определенно были не в самой лучшей форме.

— Думаю, им не понравилось, — констатировала Рина, вспомнив нашу тряску шимми под «My Girl» и пожилых людей, пришедших посмотреть на выступления. Они следили за нами вежливыми, но скучающими взглядами, некоторые прикладывали руки к ушам, даже не пытаясь скрыть раздражения от того, какой громкой была наша музыка. Всё выступление Келли шмыгала носом, а Мелинда снова забыла совет нашего тренера — «Притормози и не выполняй движения так резко» — и размахивала руками и ногами в своем обычном, более чем энергичном, темпе, явно напугав зрительницу с кислородным баллоном, сидевшую в первом ряду.

— Мне уже всё равно, — отозвалась я, и эти слова прекрасно выражали всё, что я чувствовала последнюю неделю. Мне уже казалось, что всё, что произошло между мной и Роджерсоном, было просто сном, та пятница вообще уже виделась мне чем-то нереальным. И это вполне могло быть правдой, вот только теперь я страдала из-за того, что отвергла Майка Эванса. Рина злилась на меня за поспешный уход всего лишь пять минут, а вот Майк неприязненно косился и поджимала губы при виде меня всю неделю. Не то что бы это сильно меня беспокоило, но из-за него я не могла забыть и Роджерсона, а значит, и всё, что произошло в его машине тем вечером.

На сцену поднялся босой мужчина с бородой, державший в руках подушку. Он бросил ей на середину помоста и сел, скрестив ноги. Я огляделась вокруг: Боу и Стюарт учили всех желающих рисовать фрукты с натуры, мама вместе с членами Ассоциации родителей помогала раскладывать на столах печенье, снуя туда-сюда от наспех устроенной в одном из помещений кухни до зала, где стояли столы с угощением. Всю последнюю неделю она была поглощена «Скандалами Ламонта», живя буквально от выпуска до выпуска, и всё, о чем она могла думать — лицо Кэсс на экране, так что никаких перемен во мне она не заметила.

Мужчина на сцене прокашлялся в микрофон. Я вздохнула. По-видимому, нас ждало его выступление, и шестое чувство подсказывало мне, что особенно захватывающим оно не будет.

— Всем привет, — мягким, густым голосом сказал мужчина в микрофон. — Меня зовут Уэйд, и я хочу, чтобы прямо сейчас каждый из вас сделал глубокий вдох, потому что за следующие полчаса мы с вами окажемся чуточку ближе к познанию самих себя.

Женщина с кислородным баллоном в первом ряду, напуганная выступлением Мелинды, теперь была не просто обескуражена — она встала, взяла плащ, легко подхватила баллон и шустро направилась подальше от сцены. Уэйд у микрофона даже не заметил поспешного бегства слушательницы.

— Я художник, писатель, танцор — и выживший. И сегодня я собираюсь доказать вам, что даже один шаг может приблизить вас к счастью и исцелению.

— О господи, — покачала головой Рина. — Пожалуй, мне нужно выкурить сигаретку-другую.

— Я с тобой, — отозвалась Элиза Дрейк, перебрасывая ремень сумки через плечо.

— Ты идешь? — подруга глянула на меня, явно торопясь покинуть площадку.

— Через минуту.

Уэйд внимательно смотрел на аудиторию со сцены, словно не видя, как она постепенно редеет, и люди подтягиваются к угощению, разложенному на столах в другом зале.

— Первое, что я хочу, чтобы вы сделали: задержите дыхание и обхватите голову руками, вот так.

Если до начала выступления художника, писателя и танцора толпа возле Боу и Стюарта была относительно небольшой, сейчас к ним присоединилось гораздо больше желающих научиться рисовать фрукты с натуры.

Через большие окна я видела Рину и Элизу, сидящих на улице, курящих и смеющихся над чем-то. Не раздумывая, я направилась к ним. В проходе мне встретилась мама с подносом, полным чашек и блюдец.

— Привет, милая, — сказала она. Её лицо раскраснелось, мама улыбалась. Ничто она не любила так же, как дела, в которых могла бы раствориться и отстраниться от происходящего. Она пекла печенье и кексы всю неделю для этого фестиваля, постоянно созванивалась и договаривалась о чем-то с остальными тридцатью членами Ассоциации родителей — от украшения залов до порядка выступлений. — Не сделаешь мне одолжение?.. — она глазами показала на поднос.

— Конечно, — какая-то пожилая леди пролетела мимо, схватив печенье с блюдца и чуть не сбив меня с ног.

— Зайди, пожалуйста, на кухню, там еще несколько таких, возьми один и принеси сюда, хорошо?

— Ладно.

— Отлично, — мама хотела добавить еще что-то, но к ней подошел какой-то дедушка и поинтересовался, где он может найти стакан сока, так что её внимание переключилось на него. — Пойдемте, я провожу вас. Кстати, возьмите печенье, вот здесь есть шоколадное, с орехами, с изюмом…

Зайдя на импровизированную кухню, я увидела, что там никого не было, за исключением парня, раскладывавшего печенье в дальнем углу. Комната, занятая под кухню, была очень яркой: люминесцентные лампы освещали белые стены и кафельный пол, так что я даже прищурилась на пару секунд, почти вслепую направляясь туда, где стоял парень. Снаружи доносился голос Уэйда — надо думать, от него разбежались еще не все слушатели.

— Извини, — начала я. Мне показалось, что я вижу в нем что-то знакомое, еще до того, как он повернулся ко мне. — Я должна…

Это был Роджерсон. На нём были джинсы и белая футболка, волосы ниспадали на его шею. Видеть его в таком ярком свете было необычно, и в то же время этот свет делал его реальным. Он больше не был парнем из моих сновидений.

Роджерсон не выглядел удивленным нашей случайной встречей. Оглядев меня с головы до ног, как в момент знакомства, он улыбнулся. В соседнем зале Уэйд громко просил собравшихся раздвинуть личное пространство, сделать что-то спонтанное, неожиданное.

— Вы можете удивить себя! — убеждал он.

Роджерсон поставил блюдце на поднос.

— Должна — что?

Я стояла, не понимая, о чем он говорит. Он снова посмотрел на меня, ожидая ответа.

— Взять это, — наконец сообразила я, указав на поднос. Он кивнул, поставил туда последнее блюдце с печеньем и вручил мне. Я глупо кивнула в ответ и медленно пошла к двери, чувствуя на себе его взгляд.

— Помните о дыхании, — нараспев декламировал Уэйд со сцены низким вибрирующим голосом. Я обернулась. Роджерсон стоял там же, где я оставила его. Поймав мой взгляд, он поднял брови, и я решилась.

— Итак, ты не собирался, скажем, позвонить мне?

Теперь он выглядел удивленным.

— Я не знал твоей фамилии.

— Но знал, где я живу, — сказала я.

— Хм, да, — Роджерсон засунул руки в карманы и опустил голову, несколько дредов упали ему на лицо. Затем он вскинул подбородок. — Я как раз занимался этим.

— Правда что ли? — скептически поинтересовалась я.

— Да, — ответил он, отступая на шаг назад. В том, как он двигался, было что-то завораживающее: бесшумно, плавно, будто перетекая, а не переходя из точки в точку. Это сводило меня с ума. — Правда.

Я покачала головой и направилась с подносом в зал, где меня уже ждала мама. Она быстро выхватила у меня угощение, и несколько штучек печенья с изюмом упало на пол.

— Ты как раз вовремя! — она поставила блюдца на стол, и к ним немедленно потянулось множество рук. Я повернулась, чтобы идти обратно на кухню — не знаю точно, собиралась ли я просто забрать оставшееся угощение или надеялась увидеть там Роджерсона.

— Отпустите всё это, — произнес Уэйд, и я быстро оглянулась на него: он сидел на своей подушке в позе, которую часто принимала Боу во время медитации. — Откройте свой разум и впустите в него себя.

Роджерсон был на кухне. Я встала перед ним и посмотрела прямо в его зеленые глаза. Он улыбнулся. Опять.

— А я тебе не верю, — твердо сказала я.

— Это всё волосы, — объяснил он, тряхнув головой. В его глазах заплясали смешинки. Я поджала губы.

— Что ты вообще здесь делаешь?

Он подошел ближе и положил руки мне на талию, аккуратно сцепив их в замок на моей спине, которая все еще болела из-за падения с пирамиды и веса других болельщиц.

— Это долгая история, — проговорил он. — Ты действительно хочешь ее услышать?

На самом деле, в тот момент я не хотела.

Позади нас на сцене Уэйд продолжал говорить, убеждая помнить о дыхании («глубокий вдох, а затем плавный выдох»), открыться миру и стать свободными. Он говорил еще много бесполезных слов, и его голос вскоре слился для меня в одно бессвязное бормотание, когда Роджерсон притянул меня к себе и поцеловал. Я закрыла глаза и глубоко вдохнула.

Глава 6

— Кейтлин, — начала моя мама вечером, когда я ждала Роджерсона, собиравшегося заехать за мной. — Я не думаю, что это хорошая идея.

Я стояла на верхней ступеньке лестницы, откуда могла видеть дорогу к Лейквью из окна. Каждый раз, когда я видела проезжавшую машину, у меня перехватывало дыхание, и я надеялась, что это был он. Отец отложил газету и внимательно взглянул на меня.

— Что именно? — поинтересовался он.

Мама пересекла комнату и подошла к своей новой викторианской кукле, лавочнику — низенькому человечку, державшего в руках нечто, похожее на мешок муки.

— Кейтлин встречается сегодня с тем мальчиком, — сказала она, поправляя шляпку на голове куклы, — и они куда-то собираются.

Я взглянула на часы: без пятнадцати семь. Он сказал — «В семь», но я была готова уже в пять сорок.

— И кто же он? — спросил папа.

— Роджерсон Биско-младший, — откликнулась мама, и подошла к куклам, сидевшим вокруг стола с чайным сервизом. Она аккуратно пододвинула чайник ближе к одной из кукол и заботливо переставила чашку подальше от края столика.

— Тот подающий? Из баскетбольной команды? — отец явно заинтересовался. — Или кто-то другой?

— Кто-то другой, — ответила мама, и отец вздохнул. Я не стала защищать Роджерсона в его глазах.

Когда мама увидела нас на кухне, она спросила, откуда я его знаю, и я просто ответила, что он — мой знакомый из школы.

Его «долгая история» оказалась рассказом о том, как он был отстранен от школы за какие-то нарушения, что привело к общественным работам — то есть раскладыванию печенья по тарелкам. Видимо, мнение Келли о Роджерсоне было не таким уж неправильным.

Наши родители были знакомы — его мама, Бобби Биско, местный риэлтор, также состояла в Ассоциации родителей. Я видела её мельком — пышные светлые волосы обрамляли лицо, которое, казалось, могло бы украсить любой рекламный плакат, голову она держала высоко и смотрела на окружающих будто бы снисходительно. Роджерсон Биско-старший был главой местной фармацевтической компании и играл в гольф в том же загородном клубе, что и моя мама. А старший брат Пейтон, год назад выпустившийся из престижной частной школы Perkins Day, сейчас был первокурсником в университете. Наверное, знать всё это было бы достаточно, но я была любопытна, а у Роджерсона оказалось великое множество «долгих историй». Некоторыми он поделился со мной, подвозя меня домой после фестиваля. Он рассказал, что ходил в ту же частную Perkins Day до пятнадцати лет, а потом «был исключен из-за некоторых проблем с администрацией школы». Решив, что этого уточнения будет достаточно, он больше не упоминал об этом. Его семья жила в Эрборсе, элитном районе неподалеку от загородного клуба, и окна их дома выходили на девятую лунку на поле. Домой, по его словам, Роджерсон мог заявляться когда ему вздумается. Он перешел в другую школу, а после занятий подрабатывал в гараже, чиня старые машины, время от времени был и волонтером. Он говорил об этом скупо, вскользь снова упомянув «некоторые проблемы», но затем сказал, что сейчас, «кажется, встал на правильный путь». Впрочем, я не волновалась, чего не скажешь о моей маме.

Она ходила из угла в угол, что-то бормоча себе под нос, то подходя к куклам и что-то поправляя, то отходя и глядя на них на расстоянии.

— Я думаю, что… — начала она своим тихим пассивно-агрессивным голосом, затем остановилась, ожидая, что кто-нибудь попросит продолжить.

— Что? — отец свернул газету и положил её на стол перед собой.

— У тебя сегодня был трудный день, — сказала мама, глядя на меня. — Ты наверняка устала.

— Вовсе нет. Со мной все в порядке.

— А еще у тебя очень важная игра в понедельник, — говорила она, словно не слыша меня. — Я уж не говорю о танцах в пятницу. Не удивлюсь, если на этой неделе у тебя было много дополнительных тренировок!

— Мам. Сегодня суббота, — произнесла я, поджав губы.

— Хм, ну я просто говорю, — она гипнотизировала взглядом отца, — что всё это не кажется мне хорошей идеей.

Последние два слова были сказаны с особенным нажимом, явно призванные побудить моего отца к действию. Бинго! Он посмотрел на нее, затем на меня.

— Кейтлин? Может быть, тебе действительно не стоит никуда сегодня идти, в конце концов, неделя была непростой, — предположил он.

— Сегодня суббота, — снова возразила я. — Папа, ты что, смеешься? Я занималась уроками весь день, а ведь сегодня выходной!

— У тебя тест по математике в понедельник, — напомнила мама. Я почувствовала неприятный холодок на спине, мне не нравилось это ощущение того, насколько она вовлечена в мою жизнь. Теперь, с уходом Кэсс, все ее внимание переключилось на меня, и мама знала обо всех моих тренировках, контрольных — да о каждом шаге! — словно мы были одним человеком. Наблюдая, как это происходит с Кэсс, я завидовала сестре. Теперь я начинала её понимать.

Отец вновь развернул газету.

— Будь дома к положенному времени, — сказал он, просматривая колонку спортивных новостей. — И подготовься завтра к тесту. Хорошо?

Мама разочарованно вздохнула.

— Хорошо, — отозвалась я.

Роджерсон появился минута в минуту, остановив машину, не доезжая до нашей подъездной дорожки. Часы еще били семь, когда я вышла наружу. Я не стала оборачиваться, и так прекрасно зная, что мама смотрела мне вслед, а затем подошла к окну и наблюдала за тем, как я иду к его машине. Мысленно я спросила себя — появилось ли такое же чувство легкости у Кэсс, когда она бесшумно выскользнула из дома тем августовским утром?

* * *

— Привет, — сказала я, забираясь в машину.

— Привет, — откликнулся Роджерсон, заводя двигатель, разворачиваясь и направляя машину к шоссе. Все светофоры горели зеленым светом, и я искоса взглянула на Роджерсона, гадая, что же он думает обо мне.

На нем был коричневый свитер, джинсы и старые побитые ботинки, с уголка рта свисала сигарета. Он ничего не говорил, а я все думала, как же начать разговор — и каждый новый повод для диалога казался мне глупее предыдущего. Через несколько минут он сообщил, что у него «есть пара поручений», так что «ему нужно заскочить кое-куда».

«Кое-куда» оказалось огромным домом в Эрборсе, возле которого было припарковано, наверное, машин пятьдесят. Впрочем, Роджерсон остановился прямо на шоссе.

— Пойдем, — сказал он, выходя из машины, и я последовала за ним. Я не знала, чего ожидать, поэтому просто шла следом. В наших отношениях ничто нельзя было назвать обычным, я даже не была уверена, подходит ли сюда само понятие «отношения», поэтому вряд ли можно было рассчитывать на стандартный набор «кино-пицца-кола», как непременно было бы с Майком Эвансом.

Когда мы вошли в дом, я поняла, что мы пришли на вечеринку ребят из Perkins Day. Каждый, абсолютно каждый выглядел, словно только что сошел со страниц каталога «J. Crew», такими опрятными, красивыми и белозубыми были собравшиеся.

— Сюда, — Роджерсон провел меня мимо крытого капельного фонтана, стоявшего прямо напротив входной двери. Он выглядел уверенным, видимо, давно зная это место и людей, с которыми собирался встретиться. Проходя мимо группы девушек модельной внешности, я поймала на себе взгляд, которым девчонки в нашей школе обычно провожали Рину. Это что-то новенькое.

— Привет, Роджерсон! — сказала одна из них, и парень кивнул, даже не обернувшись и не потрудившись сказать что-нибудь в ответ.

— Кто это? — спросила я, просто чтобы сказать хоть что-нибудь, когда мы шли через гостиную, устланную пушистыми коврами.

— Никто, — коротко ответил он, подходя к небольшой двери в стене гостиной и постучав два раза, прежде чем открыть.

За дверью оказался кабинет — стены, обшитые деревянными панелями, множество фотографий на них, красный ковер на полу, большой письменный стол из красного дерева, уставленный дипломами в рамках, наградами и дорогими ручками на подставках, трюмо в таком же стиле. На столе сидел высокий светловолосый парень с сигаретой в руке, явно собиравшийся закурить. На трюмо стояла девушка с рыжими кудрявыми волосами в потертых джинсах. Она курила, покачивая одной ногой, на которой стояла пепельница.

— Роджерсон, — произнес парень, отложив сигарету на миниатюрный рисунок гор, лежавший тут же, на столе, и встал. — Мы тебя заждались.

— Ну что ж, теперь я здесь.

— Хорошо, — отозвался блондин. Он выглядел как типичный американец — высокий, с голубыми глазами и загорелый. — Что у тебя есть для нас?

Роджерсон сунул руку в карман, вытащил оттуда пакетик с белым порошком и помахал им в воздухе. Не знаю, почему это удивило меня, но я была… Если честно, то просто в шоке. Он говорил, что был исключен за «что-то», но я почему-то решила, что речь шла о превышении скорости или парковке в неположенном месте. Роджерсон положил пакетик на стол и щелкнул по нему, отправляя к парню, тот поймал его, внимательно изучил содержимое и достал кошелек из ящика стола.

— Сколько?

— Семьдесят пять. И для меня — как договаривались.

Парень кивнул, отдал Роджерсону несколько купюр и посмотрел на рыжеволосую девушку. Она неторопливо затушила сигарету, бросила её в пепельницу, соскользнула с трюмо и, вынув из заднего кармана пачку банкнот, протянула ему. Он отсчитал еще несколько купюр, сложил их и послал по столу к Роджерсону, как ранее тот послал ему пакетик. Роджерсон быстро пересчитал деньги, удовлетворенно кивнул и положил часть из них в один карман, а часть — в другой. Рыжеволосая девушка посмотрела на меня с улыбкой и произнесла:

— Я Лорен.

— Кейтлин. Привет.

— Роджерсон тако-ой вежливый, — насмешливо протянула она, ткнув его пальцем.

Немного присмотревшись к фотографиям, я заметила, что Лорен была на некоторых из них — вот она в хоккейной форме с мячом на коленях, вот сидит на траве в длинном белом платье, держа руках огромный букет роз.

— Извините, — хмыкнул Роджерсон. — Это Кейтлин. Кейтлин, это Лорен и Уолтер.

— Привет, — кивнул Уолтер, и я поняла, что уже видела его — пару недель назад, на одном из матчей, когда футболисты Perkins Day буквально размазали нашу команду по полю. Он тогда был в их числе.

Лорен зажгла еще одну сигарету, выдыхая дым в сторону фотографии, где она сидела с розами. Уолтер тем временем высыпал содержимое пакетика в какую-то чашу и вежливо предложил мне.

— Нет, спасибо, — я покачала головой.

— Ты уверена?

— Да.

Он приподнял бровь.

— Она в команде болельщиц, — пояснил Роджерсон. — Ей репутацию нужно поддерживать, ну и все такое.

— И она здесь с тобой? — поинтересовалась Лорен между затяжками.

— Да, дело в волосах, вероятно, — Роджерсон пожал плечами.

— Скорее всего, — согласилась с ним девушка. — Потому что все остальное… — она окинула его скептическим взглядом.

— Ха, — отозвался тот с каменным лицом.

— Ха-ха, — парировала Лорен.

Я улыбнулась, не уверенная, что это была шутка — или что шутили надо мной.

Позже, когда мы вышли из дома и сели в машину, я сказала:

— Значит, Уолтер — футболист, да? Давно ты его знаешь?

Он взглянул на меня и улыбнулся своей вечной полуулыбкой, затем вытряхнул сигарету из пачки.

— Знаешь, — задумчиво произнес он, — ты задаешь много вопросов.

— Вовсе нет, — возмутилась я. Можно подумать, это я вела себя так, словно его здесь не было! — Ты, как бы, вообще не говорил со мной с тех пор, как я села в машину!

— Не говорил? — повторил он, щелкнув зажигалкой.

— Именно.

Он поднес огонь к сигарете.

— Хорошо. О чем ты хочешь поговорить?

— Я… Я не знаю, — вопрос меня обескуражил. — Я имею в виду, не то что бы я рассчитывала на какой-то супер-потрясающий диалог, но…

Он изогнул бровь.

— Но, — продолжала я чуть более твердым голосом, — мне интересно, зачем ты вообще позвал меня с собой, если теперь ты ведешь себя так, словно меня здесь нет.

— Хм, — казалось, он обдумывает мой вопрос. Уже неплохо. — Не обязательно, — он постучал сигаретой по краю пепельницы и повернулся ко мне. — Хочешь, чтобы я отвез тебя домой?

Я посмотрела на дом, возле которого мы все еще находились. Он был огромным, каждое окно сияло, фигуры двигались в ярком свете, и, прислушавшись, можно было даже уловить музыку. Обычная субботняя вечеринка — я могла бы быть на такой же вместе с Риной сейчас. Стояла бы, как всегда, чуть позади нее, неловко флиртуя с мальчиками и ожидая чего-то необычного. Я покачала головой.

— Нет. Всё в порядке.

— Ладно, — спокойно отозвался он, заводя машину. — Мне нужно съездить еще в одно место, так уж вышло. Не против?

Я снова покачала головой. Не то что бы у меня был какой-то особенный выбор.

— Ну и хорошо.

Его рука снова легла на мое колено, и машина двинулась к шоссе.

* * *

Следующим местом был трейлер где-то за городом. Мы проехали мимо озера, миновали радио-вышки и несколько пастбищ, свернули на грязную ухабистую дорогу, и Роджерсону пришлось включить фары, чтобы видеть, куда едет. Когда нас снова тряхнуло, он покачал головой.

— Я так свою выхлопную трубу потерял где-то здесь прошлой весной. Эти кочки — настоящая заноза в заднице.

Я молча кивнула, украдкой вытерев брызнувшие из глаз слезы (на очередной кочке нас подбросило, и я сильно прикусила язык). Наконец мы остановились где-то посреди дороги у высокого грязного трейлера. На траве перед ним валялся сдутый и вывернутый наизнанку детский бассейн.

— Подожди здесь, — сказал Роджерсон, когда я потянулась, чтобы открыть дверь. — Я буду через секунду.

— Хорошо, — согласилась я, выглядывая из окна. Уже стемнело, и я видела только деревья вокруг трейлера, в небе уже поднялась полная луна, тускло освещая трейлер. Роджерсон поднялся по ступенькам, дверь распахнулась, и я увидела высокую светловолосую женщину с ребенком, сидевшим в рюкзаке-кенгуру. На ней были джинсы и футболка с надписью «Гуччи». Увидев Роджерсона, малыш потянулся к нему, женщина, не заметив этого, отошла в сторону, давая парню зайти внутрь. Лицо ребенка скривилось, и он начал плакать, когда Роджерсон оказался вне досягаемости, но она лишь захлопнула дверь за гостем, даже не попытавшись успокоить малыша.

Я сидела в машине восемнадцать с половиной минут. Откуда мне это было известно? Часы на приборной панели были единственным развлечением, вот откуда. Я снова начала задаваться вопросом, зачем я понадобилась Роджерсону сегодня, если все это время просто сидела на пассажирском сиденье или молча ходила следом за ним, когда он, наконец, вернулся.

— Извини за это, — сказал он, садясь в машину. — Пришлось задержаться.

— Ничего страшного, — ответила я, — но, думаю… — я замялась. — Я бы хотела вернуться.

Он потянулся ко мне и поцеловал меня. Поцелуй был жестким, рука Роджерсона сильно обхватила мою шею сзади, притягивая меня ближе, его губы были сладкими и хранили запах сигаретного дыма. Мы снова целовались в его машине в свете полной луны, время как будто застыло, хотя часы на приборной панели продолжали хладнокровно отсчитывать секунды и минуты.

* * *

Мы снова вернулись в Эрборс, но на этот раз подъехали не к тому дому, где была вечеринка, а остановились перед другим особняком, не менее шикарным и не менее громадным. Роджерсон припарковал свою машину за серебристым Лексусом, затем мы вышли наружу, и он стоял какое-то время, внимательно оглядывая машины на подъездной дорожке, слегка нахмурившись.

— Бинго, — тихо пробормотал он, сунул руку в карман и достал еще один пластиковый пакетик, такой же, как тот, что он вручил Уолтеру. Быстро взглянув на меня, он вопросительно показал глазами на пакетик.

— О, — только и могла сказать я. — Хм, нет, спасибо. Репутация — и все такое, — я попыталась обратить дело в шутку.

— Твое дело, — он кивнул. — Впрочем, на твоем месте я бы не упустил возможности.

— Почему? — напряжение в воздухе было почти осязаемым.

— Уж поверь мне, — с коротким смешком отозвался он, убирая пакетик и доставая сигареты. — Как насчет этого?

С шестого класса я прекрасно знала о Давлении Окружающих, Плохом Влиянии и Умении Сказать «Нет», но сейчас я чувствовала, что я могу быть кем-то другим. Например, девушкой, которая целуется в машине с парнем. Девушкой, которая отказала Майку Эвансу. Девушкой, которая курит. Я могла быть, кем угодно.

Из глаз вновь брызнули слезы, и я сильно закашлялась после первой глубокой затяжки, рот словно наполнился дымом. Ощущение не из приятнейших, но во мне как будто что-то изменилось, словно я прыгнула в теплую воду, вынырнула, и теперь меня ласкали волны, и согревало солнце.

Когда мы закончили с сигаретами, Роджерсон открыл дверь машины и убрал пачку, зажигалку и пакетик под сиденье, повернулся ко мне и поцеловал. Это было восхитительно, я могла бы стоять так вечно — но он отстранился и улыбнулся.

— Готова?

— Конечно, — я была готова ко всему, хоть и не знала, что ожидает впереди. Да, впрочем, какая разница, если рядом Роджерсон!

— Открой рот, — сказал он, и, когда я подчинилась, он брызнул чем-то мятным и свежим. — Надеюсь, ты не против?

— Против? — повторила я, чувствуя во рту вкус мяты.

— Освежитель дыхания, — пояснил он. — «Завтрак чемпиона», — он пшикнул освежителем и себе в рот.

— Нет, но в следующий раз, надеюсь, ты предупредишь меня, — улыбнулась я.

— Заметано. Ну, пойдем?

Я кивнула (в который раз за этот вечер?), и мы направились к особняку. Проходя мимо машин, Роджерсон быстрым движением отряхнул и одернул футболку, откинул назад волосы. Мне это почему-то показалось смешным.

— Что ты делаешь? — поинтересовалась я. Всё, на что бы я ни посмотрела, казалось нечетким и размытым, как будто я видела все это на экране телевизора.

— Это всё волосы, — серьезно ответил Роджерсон. — Они их пугают.

Я расхохоталась.

— Пугают кого?

Он схватил меня за руку, мы зачем-то пригнулись, сев на корточки, и тут входная дверь открылась, и я увидела Бобби Биско: то самое лицо, способное украсить любой рекламный плакат. Она была смуглой, как и Роджерсон — позже я узнала, что её предки были родом из Греции.

— Роджерсон Биско! — громко позвала она. Роджерсон нехотя встал и потянул меня за собой. Зачем тогда мы садились? — Где ты был?

— Мама, — начал парень.

— Ты должен был быть на встрече сегодня, — оборвала она его. — Твой отец недоволен, и в этот раз я не собираюсь выгораживать тебя перед ним. Заходи.

Мы последовали за ней в дом. Остановившись посреди ярко освещенного холла, она повернулась к нам.

— Мама, — снова сказал Роджерсон тихим голосом, — познакомься. Это Кейтлин О`Корин.

Миссис Биско посмотрела на меня. Она выглядела как настоящая светская дама — черное коктейльное платье, высокие каблуки, высокая прическа, в руке бокал вина.

— Маргарет О`Корин — твоя мать? — поинтересовалась она, и я с трудом сглотнула, внезапно почувствовав комок в горле.

— Да, — сказала я, чувствуя на себе её оценивающий взгляд, и пытаясь понять, в мою ли пользу оценка.

Она кивнула и чуть пригубила вино, поставив затем бокал на столик позади нее.

— Ладно, иди, — устало сказала она сыну, махнув рукой в сторону широкой лестницы, ведущей наверх. — Он там.

Дом Биско был просто невероятен. Из холла двери вели в разные комнаты, в которых я заметила группы людей. Они ели, пили, смеялись и переговаривались между собой. Судя по всему, сегодня здесь был большой приём — другое слово для мероприятия, проводимого в таком месте, мне не пришло на ум. Среди них я заметила мистера Биско, он стоял в зале в центре большой группы людей. Вот он сказал что-то, и собравшиеся разразились громким смехом.

— Я скоро вернусь, — шепнул Роджерсон мне на ухо и направился в зал. Я осталась наедине с его мамой.

— Кейтлин, милая, — дружелюбно произнесла она, беря меня под руку, и ведя к одной из тех дверей, что были закрыты, — не поможешь мне проверить, как там поживает пирог со шпинатом?

— Конечно.

Мы вошли в кухню, где группа людей в белых рубашках и черных галстуках суетилась вокруг столов, нарезая сыр и фрукты и раскладывая их на самые разнообразные тарелки. Все вокруг двигались так быстро, что мне показалось, будто мы с миссис Биско находимся в замедленной съемке.

— Что желаешь выпить? — спросила она.

— Эмм… — мой язык словно присох к небу, говорить почему-то было сложнее, чем обычно. Странно. — Ничего не нужно, спасибо.

— Ну, как хочешь, — она понизила голос, словно мы вели какой-то личный диалог, не предназначенный для чужих ушей. — А вот я бы не отказалась от еще одного.

Она подошла к столу и налила себе еще бокал вина, затем повернулась к работникам.

— Ингрид, дорогая, — окликнула она, — как там пирог со шпинатом?

— Почти готов, мэм, — почтительно отвечала невысокая женщина в джинсах, поспешно вытирая руки о фартук. — Еще минута-другая.

— Превосходно, — сухо произнесла миссис Биско, отпивая напиток. — Этот пирог, за него можно умереть, — сказала она мне.

Я кивнула, не зная, что ответить. В ярком кухонном свете мне были видны мелкие несовершенства её лица — маленькие морщинки возле глаз, небольшую горбинку на носу. Впрочем, это ничуть не портило её, она все еще была прекрасна.

Где же Роджерсон? Бросил меня здесь, со всеми этими людьми и своей матерью. Господи, это какая-то жестокая проверка. Должно быть, он сейчас смеется где-нибудь с друзьями, представляя меня, пытающуюся найти выход из положения.

— Кейтлин, — сказала миссис Биско, — где вы с Роджерсоном познакомились?

Прежде, чем я успела ответить, раздался громкий звук бьющейся посуды, и кто-то судорожно вздохнул. Миссис Биско подняла голову, рассматривая что-то позади меня.

— На вечеринке, — быстро сказала я, чувствуя, что сейчас может грянуть гром. — Мы встретились на вечеринке.

— О, понимаю, — сказала она, будто бы не слыша меня, все еще высматривая что-то за моим плечом. — Он любит вечеринки.

Дверь открылась, и, обернувшись, я увидела Роджерсона. Он шел ко мне, улыбаясь. В моем мозгу пронеслась дикая мысль, что он здесь единственный, кому я симпатична или, по крайней мере, небезразлична. Один его вид действовал на меня успокаивающе.

— Эй, — он подхватил что-то с одной из тарелок и сунул в рот, — все нормально?

— Роджерсон, — вкрадчиво проговорила миссис Биско. — Ты извинился перед отцом?

— Да, — сказал он, все еще жуя. — Хм, а эти треугольные штуки вкусные.

— Пирог со шпинатом, — пояснила она для меня. — Всегда идет на ура. Приходится готовить не одну партию.

— Мы пойдем гулять дальше, хорошо? — Роджерсон взял меня за руку. Миссис Биско сделала еще глоток.

— Идите. Не задерживайтесь допоздна.

— Ладно, — и он повел меня прочь из кухни.

Когда дверь за нами закрылась, я поняла, насколько шумно там было — голоса, звон посуды, шипение сковородок и стук ножей. Сейчас мы словно нырнули в океан тишины.

Роджерсон провел для меня экскурсию по дому. Пожалуй, этот дом был самым большим жилым сооружением, что я когда-либо видела. Казалось, вы можете обежать его вокруг — и это будет хорошей утренней тренировкой.

Затем Роджерсон показал мне свою комнату. Идеальный порядок, ни одного комочка пыли, всё лежит на своем месте — от CD-дисков, расставленных в алфавитном порядке на полке над кроватью, до полотенец, сложенных на тумбочке у двери в ванную комнату. Это было место, в котором вы бы изо всех сил старались не нарушить этот порядок, я подумала было, что все это дело рук горничной, но первое, что сделал Роджерсон, когда мы вошли — плотно закрыл приоткрытую дверцу шкафа. Он следил за порядком сам.

Я спросила разрешения воспользоваться ванной, и, когда я уже хотела покинуть царство блестящих хромированных ламп и сантехники, в дверь комнаты постучали.

— Подожди там, — тихо сказал Роджерсон и уже пошел открывать, но дверь распахнулась сама, и я, осторожно выглянув, увидела отца Роджерсона — довольно пожилого мужчину, которого я уже заметила краем глаза сегодня, когда он шутил, окруженный гостями. Он не прошел в комнату, оставаясь в дверях, так что меня видеть он не мог.

— Я сказал тебе быть дома в семь.

Роджерсон покраснел и украдкой покосился на меня, явно не очень довольный тем, что я выглядываю из ванной, но сделать он ничего не мог. Выражение его лица заставило меня отступить на шаг и затаить дыхание.

— Отец, — начал он, — я…

— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю! — прикрикнул на сына мистер Биско и внезапно подошел к нему и отвесил Роджерсону оплеуху. Голова парня рефлекторно мотнулась назад, он поднял руку, защищаясь.

— Если я говорю тебе, что ты должен приехать туда-то и во столько-то, это значит, что ты делаешь, как я сказал. Ясно?

Роджерсон, прижав руку к голове, кивнул. Мой желудок сделал сальто. Наблюдая за этой сценой, я с трудом дышала.

— Мы все выяснили? — спросил мистер Биско строго. — Смотри на меня! — он схватил сына за руку.

— Да, — Роджерсон поднял голову. — Я понял.

— Хорошо, — отозвался отец. — Я рад, что мы все прояснили.

Он отпустил запястье сына, и вышел из комнаты.

Я стояла в ванной, разглядывая кафельный пол, пока за дверью его шаги не стихли. Черный квадратик. Белый. Как шахматная доска. Тишина.

Я тихо вышла в комнату. Роджерсон сидел на кровати, опустив голову и сцепив пальцы на затылке, даже не глядя в мою сторону.

— Роджерсон? — позвала я, подходя ближе. — Дай мне взглянуть.

— Не трогай меня, — тихо ответил он, поднимая голову. — Всё нормально.

Место удара покраснело, его глаза были темными от… боли? Гнева?

— Пожалуйста, — я коснулась его плеча.

— Не трогай меня, — он снова опустил голову.

Я осторожно отвела его руки, садясь рядом, и легонько погладила покрасневшую кожу, затем подула на нее, как миллион раз делала Кэсс, когда я разбивала коленки или ударялась локтями обо что-то.

— Не трогай меня, — почти прошептал он. — Отойди.

— Шшш, тише, — я словно убаюкивала младенца.

Роджерсон покачал головой, но я уже обняла его, осторожно поцеловав место удара, и опустила его голову себе на колени. Мы сидели в его комнате, и я перебирала его волосы, прислушиваясь к его дыханию, сперва прерывистому, а немного позже — размеренному.

Глава 7

Я ни словом не обмолвилась о том, что произошло у Роджерсона, но с того вечера мы были вместе. Никто из нас не произносил этого вслух, всё и так было ясно. В тот момент я словно почувствовала себя частью его истории и вошла в его мир, увидев, как отец бьет его, и теперь этот мир был и моим тоже. В следующий понедельник, выходя после тренировки из школы, я увидела Роджерсона, стоявшего у машины и курившего сигарету. Он ждал меня. Я не просила забирать меня, он просто приехал.

— О господи! — воскликнула Келли Брандт, когда мы вышли наружу. Они с Чедом недавно обменялись «кольцами дружбы», и теперь она беспрестанно говорила об этом, крутя свое на пальце то в одну сторону, то в другую. Увидев Роджерсона, она перестала терзать кольцо и уставилась на меня. — А что он здесь делает?

— Я же говорила тебе, у Кейтлин были необычные выходные, — сказала Рина, ткнув меня в бок. Я рассказала ей лишь о свидании, и, хоть ей и хотелось, чтобы мы обе встречались с футболистами, Рине понравилась идея о паре «Кейтлин+Роджерсон».

— Так это о нем ты говорила? — Келли выглядела шокированной. — Боже мой, Кейтлин, он же…

— Он же — что? — поинтересовалась Рина, кокетливо улыбаясь троим мальчикам, проходившим мимо. Все они были, как на подбор, высокими, темноволосыми, спортивного телосложения. Они заинтересованно оглядели Рину, один даже свернул шею, проходя рядом с ней. Роджерсон лениво наблюдал за ними на расстоянии, по выражению его лица было невозможно понять, о чем он думает.

— Ну же, Келли, скажи нам, — поторопила моя подруга, вопросительно глядя на Келли.

— Хорошо, — понизив голос, отозвалась та, — о нем ходит немало слухов. У него были проблемы, ну, вы понимаете. Полиция и так далее. У меня есть подруга, она учится в Perkins Day, так вот, она сказала, что…

Я не знала подругу Келли, и мне было безразлично, что она сказала о самом потрясающем парне в мире, который сейчас стоял возле машины и ждал меня. Он говорил мне о своих «длинных историях», значит, и скрывать тут было нечего — мне стоило лишь спросить. А раз так — какая разница, что там за «истории»? И, если честно, я была вовсе не прочь стать одной из них, этих «историй». С тех пор, как Кэсс ушла, мне было сначала плохо, затем очень плохо, а потом я поняла, что теперь могу пойти своей дорогой и стать, наконец, кем-то, а не просто младшей сестрой безупречной Кассандры О`Корин. И с Роджерсоном я действительно становилась. Пока что я еще не разобралась, нравится ли мне эта девушка, в которую я превращалась с ним, но, наверное, все же нравилась — так что в тот день я ускорила шаг, оставляя подруг позади.

Мы с Роджерсоном никогда не ходили на «свидания», во всяком случае, на такие, какими их принято представлять. С ним ты просто постоянно находишься в движении. Ездишь с места на место, с вечеринки на вечеринку. Иногда я оставалась в машине, но чаще выходила следом, и тогда он представлял меня своим знакомым. Парням из колледжа, живущим в общаге, пропахшей пивом. Женщине из трейлера за городом, не обращавшей никакого внимания на малыша Беннета, который сидел на полу и грыз пластмассовую пирамидку, пока она отдавала Роджерсону деньги за пакетик с белым порошком. И многим другим, чьи имена я не запомнила. Разные люди, разные лица, они сменялись с огромной скоростью, когда Роджерсон разъезжал по городу, выходные за выходными.

Иногда я скучала по старым добрым кино, кафе или парку, но все это казалось совершенно неприменимым к Роджерсону. В нем было столько энергии, столько деловой хватки, что казалось бы странным, если бы такой парень, как он, вдруг повел девушку на обыкновенное свидание, словно герой какого-нибудь дурацкого фильма. Он был абсолютной противоположностью Майка Эванса, и я была довольна своим выбором, сидя на пассажирском сиденье и чувствуя его руку на своем колене.

— Так чем вы, ребята, занимались? — спрашивала меня Рина.

Её свидания с тем нападающим, Биллом, не отличались особым разнообразием — они ходили куда-нибудь поужинать или прогуляться по аллеям парка, пару раз выбирались на двойные свидания. Я не могла бы представить Роджерсона в одном из подобных сценариев.

— Не знаю, — пожимала я плечами, — мы просто были вместе.

Звучит не особенно впечатляюще, но это было самым подходящим описанием для наших встреч. Большую часть времени мы проводили в машине Роджерсона: он за рулем, я рядом. Иногда мы заезжали в МакДональдс, где он покупал мне мой любимый, как он уже знал, шоколадный коктейль, иногда ездили на озеро, выбирались из машины, оставляя двери открытыми, и слушали радио.

Единственной вещью, о которой мы спорили, была музыка. Роджерсон любил классический рок, поэтому во время наших поездок постоянно играли Pink Floyd, его любимая группа. Меня же это вгоняло в депрессию, так что, когда он выходил, хотя бы на несколько минут, я меняла станцию, и машина наполнялась чудесными танцевальными мелодиями — знаете, такими, которые можно услышать всего один раз, и они уже засядут в голове надолго. Роджерсон же, возвращаясь в машину, при первых же звуках корчил гримасы: он терпеть не мог эти, как он их называл, «Детка-ох-как-же-я-люблю-тебя» песни.

— Что за дерьмо? — интересовался он, захлопывая за собой дверь.

— Вершина хит-парада, — сумрачно отвечала я, зная, что за этим последует: его рука, тянущаяся к приемнику, а затем звуки, напоминающие похоронный марш, и непонятные выкрики.

— Вот, — удовлетворенно говорил Роджерсон, — теперь это действительно музыка.

— Нет, — отвечала я, снова крутя ручку радио, пытаясь вернуться на предыдущую станцию, но хорошая песня уже заканчивалась, и начиналась реклама.

— Мило, — фыркал он, — хотя, впрочем, даже это лучше того, что ты обычно слушаешь!

— Заткнись, — закатывала я глаза.

— Не понимаю, как такое вообще может нравиться, — пожимал плечами Роджерсон, а я шутливо поджимала губы и скрещивала руки на груди.

— Да, я тоже не всегда понимаю, как мне можешь нравиться ты.

— Но ведь нравлюсь, — он самодовольно улыбался и откидывался на сиденье. — Это всё волосы.

И он снова менял станцию.

Мама явно беспокоилась из-за моих частых прогулок по вечерам, пока отец не напомнил ей, что и Кэсс встречалась с мальчиками, и тогда она не делала из этого трагедии. Но вряд ли моя сбежавшая сестра была лучшим примером, так что мамино лицо все равно было недовольным, когда звонил телефон, я поднимала трубку и кивала, соглашаясь с Роджерсоном, говорившим, во сколько он заедет за мной, а её укоризненные вздохи я слышала даже из своей комнаты.

Через пару недель я перестала ездить на тренировки с девчонками из команды, Роджерсон постоянно появлялся возле моего дома, и то, что теперь он подвозит меня, даже не обсуждалось.

Однажды, по пути домой после школы, мы попали в пробку — и оказались буквально напротив автобуса, в котором ехали Рина и остальные. В окна я могла видеть их всех — Рина сидела на чьих-то коленях и флиртовала, накручивая на палец прядь волос, Келли и Чед разговаривали о чем-то, Элиза и Челси обсуждали журнал, который Челси держала в руках. Увидев нас в окно, Рина помахала и улыбнулась, но остальные девушки лишь окинули нас взглядом сверху вниз и начали шептаться о чем-то. Я была почти уверена, что они обсуждали меня.

— Господи, они все смотрят! — пробормотала я, сползая на сиденье. — Даже не хочу знать, что они говорят.

— Какая тебе разница? — поинтересовался Роджерсон, выкручивая руль, чтобы перестроиться в другой ряд, где движение казалось более оживленным. — Это же просто кучка идиотов. Не понимаю, почему ты общаешься с ними?

В этом был весь Роджерсон — делил мир на черное и белое, не признавал никаких оттенков и золотых середин. Все для него было либо хорошим, либо плохим. Мои друзья и школьная жизнь каким-то образом сразу попали во вторую категорию. Его друзья были старше, интереснее и, самое важное, среди них не было крутых футболистов или болельщиц. Когда мы выбирались на вечеринки, где я встречала Рину, Келли или кого-то еще из команды, это всегда было как-то неловко. Девчонки хотели, чтобы я осталась, разыскивали для меня стулья или предлагали напитки, а Роджерсон, прищурившись, наблюдал за мной, нетерпеливо постукивая ногой по полу и поглядывая на часы, всем своим видом показывая, что его дела здесь закончены, и нам пора идти.

Сейчас, когда мы проезжали мимо автобуса, я снова посмотрела вверх, на все лица, которые так часто видела в последние несколько месяцев — вот Келли, вот Мелинда, вот Майк Эванс… И все они тоже смотрели на нас, словно мы с Роджерсоном были какими-то редкими растениями в теплице, которые нужно изучать и обсуждать.

Когда Роджерсон прохаживался на их счет, я не знала, что ответить. Слушая его, мне становилось неясно, почему я провожу с ними время, ведь все его нелестные отзывы о них — правда. Наверное, так просто получилось — как и многое в моей жизни. Теперь, с ним, я чувствовала, что иду по своему пути, что я наконец-то делаю собственный выбор, что я наконец-то проснулась, вырвавшись из Страны грёз.

Я смотрела на все эти лица, и вот пробка потихоньку рассосалась, Роджерсон нажал на газ, и машина рванула с места, унося нас все дальше от оранжевого автобуса.

* * *

Вернувшись домой из школы непривычно теплым ноябрьским днем, я обнаружила дверь на задний дворик открытой. Мама и Боу сидели снаружи на складных пластиковых стульях, вокруг них были разбросаны пакеты с семенами и цветочными луковицами, рядом валялись несколько маленьких садовых лопаточек. Внутри, в комнате, был включен телевизор, но его бормотание было тихим — «Скандалы Ламонта» начинались в шесть вечера.

Сквозь открытую дверь в дом врывался теплый ветер, донося до меня обрывки разговора мамы и соседки.

— Ох, Боу, ты просто невозможна! — говорила мама веселым голосом, качая головой.

Их стулья стояли спиной ко мне, так что я видела только их головы — мамину, с туго завязанным пучком, и Боу — рыжую, как огонь, волосы небрежно заколоты двумя карандашами. Соседка потянулась и подняла с земли какой-то буклет, начала листать его.

— Ты почти освоила гончарное дело, — сказала она маме. — Почему бы массажу не стать следующим шагом, логично?

— Боу, серьезно, — отозвалась мама, — что скажет на это Джек?

— Ладно, массаж выпадает. Тогда… Что насчет введения в ароматерапию?

— А это еще что?

— Использование разных запахов в арома-лампах, чтобы успокоиться или, наоборот, взбодриться, — объяснила Боу. — Хотя на некоторые масла может быть аллергия. А что ты думаешь о кондитерском деле?

— Звучит опасно для фигуры, — усмехнулась мама, и Боу цокнула языком, соглашаясь.

— Ну, а тебя саму что-нибудь интересует? — спросила она.

— Не знаю, — растерянно ответила мама. — Мы с Кассандрой иногда говорили о том, чтобы пойти на курсы фотографии. Она ругала мои семейные фото, говорила, что я совершенно не умею фотографировать и обрезаю людям головы. Мы собирались записаться туда летом, но потом она поехала на море, а когда вернулась, было как-то не до этого…

Её голос прервался, и теперь я слышала только шелест страниц буклета в руках Боу.

— Я написала ей уже пять писем, — наконец проговорила мама. — Каждый раз не знала, что сказать. Так сложно выразить все словами.

— Она ответит, когда будет готова, — успокаивающе произнесла Боу. — Я не думаю, что Кассандра несчастна.

— Да, но… — мамин голос звучал так потерянно, что мне захотелось подойти и обнять её, — Когда мы выбирали с ней все эти вещи, которые она должна была взять с собой в Йель, она казалась такой заинтересованной, ей нравилось все, что её ожидало! Что я сделала не так? — в отчаянии воскликнула она.

— Дело не в тебе, — мягко сказала Боу, и по её тону я поняла, что она говорит это не в первый раз.

— Что такого произошло, что она не могла поделиться со мной?

— Не знаю, Маргерет. Не знаю.

Вот так. Даже в окружении всех кукол, даже на занятиях гончарным делом, даже с моей группой поддержки и школьными мероприятиями мама все равно была несчастна, её все еще окружала та пустота, что оставила Кэсс после себя, когда сбежала без оглядки. Вокруг нас что-то происходило, шло время, лето сменялось осенью — вроде бы все как обычно, но в то же время все не так.

Хлопнула входная дверь — вернулся отец.

— Всем привет! — позвал он, как делал всегда, приходя с работы, и я услышала, как он повесил пальто на крючок и положил почту на столик в гостиной.

— О, это Джек, — сказала мама, и они с Боу вошли в кухню. — Кейтлин? — мама была удивлена, увидев меня, стоящей у окна. — Ты давно пришла, милая?

Боу остановилась у прохода, помахав мне буклетом.

— Привет, красотка. Не хочешь записаться на курсы фотографии с нами?

Мама подошла к холодильнику и начала вынимать продукты для ужина. Шаги отца слышались в кабинете.

— Конечно, — пожала плечами я.

— Кейтлин, не знаю, хорошая ли это мысль, — задумчиво сказала мама, доставая сковородку. — Ты так загружена тренировками и уроками в последнее время…

— Не так уж и загружена, мам. Но, если ты не хочешь…

— Нет-нет, — быстро ответила мама, — я просто говорю, что, может…

— Это прекрасная мысль, — твердо сказала Боу нам обеим. — Курсы фотографии — это то, что нам, девочкам, нужно, — она улыбнулась мне. — Занятия начинаются через две недели. По субботам, в полдень. Неплохо, а?

Мама перевела взгляд с нее на меня.

— Ну, пожалуй, да, — согласилась она.

— Чудесно. Ладно, — Боу хлопнула в ладоши, — пора и мне заняться ужином. До завтра, Маргарет, Кейтлин!

— Увидимся, — кивнула мама, поставила сковородку на плиту и поспешила в гостиную. Спустя мгновение громко заиграла музыка заставки «Скандалов Ламонта».

Боу, направившаяся было домой, обернулась и снова подошла к двери.

— Как ты? — мягко спросила она.

Я вспомнила, как в детстве мечтала быть её дочерью, как наблюдала за Стюартом, воющим с газонокосилкой, и представляла его моим отцом. Последние месяцы мне иногда казалось, что они единственные здесь, кто замечает мое существование.

— Нормально, — ответила я с благодарной улыбкой. Боу кивнула и отправилась домой, а я смотрела ей вслед, страшась того момента, когда мне придется повернуться и увидеть лицо моей настоящей мамы и её взгляд, прикованный к экрану в ожидании появления сестры.

* * *

Неделей позже я застряла на тренировке, когда Челси Роббинс ругала нас на чем свет стоит, заставляя вновь и вновь повторять комбинации. Мы уже растеряли все наше воодушевление, и кувырки и прыжки получались раз за разом все хуже. В конце танца мы должны были встать в разных позах в фигуру, которая, как считалось, изображала тигра (талисман нашей команды), но вместо этого «тигр» превратился в какого-то ленивца без головы.

— Это просто смешно, — задыхаясь, сказала Рина, которая изображала пасть. — Всё, чем будут заняты зрители — это попытки заглянуть к нам под юбки, какая разница, тигр будет в конце или нет!

— Девушки! — закричала Челси на меня и Мелинду. Мы должны были быть грудью тигра, но слабо представляли, что от нас требуется. Снаружи по крыше стучал дождь. Мелинда раздраженно вздохнула. — Шире! Вы должны встать шире!

— Пошла ты, — пробормотала Мелинда. — Почти шесть часов, — громко заявила она. — Я собираюсь домой.

— Еще одна пробежка, — не терпящим возражений тоном отозвалась Челси, снова включая магнитофон.

Но, воодушевившись примером Мелинды, девчонки не спешили вставать в начальные позиции, все медленно потягивались и направлялись к своим сумкам.

— Ладно, ладно, — недовольно сказала Челси, выключая магнитофон ударом по кнопке. — Продолжим завтра. И думайте о команде, пожалуйста. Мы — единое целое!

— Предпочту быть сама по себе, — покачала головой Рина, когда мы выходили из зала. У дверей, в ожидании ее, стоял Билл Скеритт. — Увидимся позже, хорошо?

Его рука легла на её талию, она обняла его за плечо.

— Увидимся, — сказала я. Рина хихикнула, когда Билл поцеловал ее в щеку, а потом еще раз, а потом еще. Все расходились, не замечая меня — слишком заняты были, возмущаясь поведением Челси на сегодняшней тренировке. Я глянула в окно: дождь лил, как из ведра. Перебросив сумку на другое плечо, я медленно пошла к выходу.

— Эй, Кейтлин!

Я обернулась. За моей спиной стоял Майк Эванс. Мистер Бомбер с Буквами Школы.

— Привет, — отозвалась я, оглядываясь. Как бы мне хотелось, чтобы сейчас здесь была Рина, или Мелинда, или даже Челси Роббинс — кто угодно! — лишь бы мне не пришлось говорить с Майком. Но никто не появлялся, чтобы спасти меня, а Майк стоял рядом, выжидающе глядя в мое лицо. Впервые с того вечера, когда я сказала «Извини» его свитеру и без оглядки сбежала с Роджерсоном, мы оказались наедине.

— Ну как ты? — спросил он, засовывая руки в карманы. — Как дела?

— Хм, неплохо, — осторожно сказала я, на шаг подходя ближе к двери и показательно косясь на часы на стене. — Извини, но мне нужно…

— Что произошло на вечеринке? — внезапно поинтересовался он, и я почувствовала себя неловко, мой взгляд как-то сам по себе уткнулся в кроссовки. — Я имею в виду, мне казалось, я тебе нравлюсь. И Рина так говорила.

— Майк…

— А потом ты просто сбежала с этим парнем, — в его устах это звучало так, словно Роджерсон был опасной инфекцией, которую я подхватила. — Как это нужно было понимать?

Я и сама не знала, как это нужно было понимать, но вряд ли ему понравилось бы такое объяснение, так что я взяла лучший холодный тон Кэсс.

— Это не твое дело, — ответила я, поднимая подбородок. — И уже поздно. Мне нужно идти.

Но не успела я гордо развернуться и выйти под проливной дождь, как…

— Тебе нужно знать, что люди говорят! — воскликнул Майк. — Кто-то должен сказать, в конце концов.

— Кто и что говорит обо мне? — мой вопрос прозвучал гораздо более нервно, чем мне хотелось бы.

— Все говорят, — развел руками Майк. — Команда, болельщицы…

Да, можно подумать, все они — такие важные люди, и их мнение меня очень беспокоит.

В эту секунду, стоя здесь перед ним, я подумала, что Кэсс на моем месте давно бы уже ушла, и это было бы правильно, так почему я не последую её примеру? Но какая-то часть меня хотела идти другим путем.

— Мне плевать, что они там болтают, — медленно сказала я, и Майк подошел чуть ближе.

— Этот Роджерсон, — проговорил он тихо, — настоящая проблема, Кейтлин. Я слышал истории о нем. Он тебе не подходит.

Я фыркнула.

— Ты его не знаешь. И уж точно не тебе судить о том, кто мне подходит! Ведь и меня ты тоже не знаешь.

— Да ладно, — он улыбнулся, — конечно, я тебя знаю!

На самом деле — нет. Он знал Кэсс и Рину, но никогда не говорил мне больше десяти слов до той вечеринки. Он — просто тупой футболист, который хочет встречаться с болельщицей, и неважно, с какой именно.

— С меня хватит, — я повернулась к двери.

— Ну уж нет, — он внезапно схватил меня за руку и развернул к себе. — Ты меня выслушаешь. Я пытаюсь…

— Пусти! — я попыталась стряхнуть его пальцы.

— Да подожди ты! Послушай меня!

Внезапно входная дверь открылась, и в холл вошел Роджерсон в мокрой футболке и с влажными волосами. При виде Майка его глаза потемнели. Тот немедленно опустил руку.

— Кейтлин, — тихо сказал Роджерсон. За шумом дождя его было почти не слышно, и он смотрел не на меня, а на Майка. — Что здесь происходит?

— Эй, чувак, — Майк нервно улыбнулся, — мы просто болтали тут, вот и все.

Роджерсон посмотрел на меня, прищурившись и словно пытаясь понять, насколько услышанное им правдиво. Я почувствовала себя неуязвимой, защищенной, и подошла чуть ближе к нему. Глаза Роджерсона все еще были прикованы к Эвансу, даже когда я взяла его за руку.

— Пойдем, — мягко позвала я. — Я уже опаздываю.

Роджерсон наконец-то посмотрел на меня, словно очнувшись, и я слегка сжала его пальцы. Он ласково улыбнулся.

— Конечно.

Мы направились к выходу и, уже оказавшись на крыльце, услышали голос бесстрашного Майка Эванса, который был смел настолько, что дождался нашего ухода, чтобы крикнуть вслед: «Подумай о том, что я сказал!». Роджерсон немедленно остановился и оглянулся.

— А что он тебе сказал?

— Ничего особенного, — быстро ответила я, не желая, чтобы Роджерсон возвращался в коридор и, чего доброго, начинал драку — от него всего можно было ожидать.

Он кивнул, крепко сжал мою руку, и мы побежали к его машине, надеясь не вымокнуть насквозь до того, как заберемся в салон.

* * *

Первый настоящий бойфренд Кэсс, Джек Пакерте, тот самый парень, что разбил ей сердце, был практически членом нашей семьи почти два года. Он приходил на ужин по случаю Дня благодарения, обменивался рождественскими подарками с моими родителями, помогал отцу устанавливать светильники на подъездной дорожке. Таким уж он был — открытым и компанейским, и все эти два года мы все словно встречались с ним, так что, когда он бросил Кэсс, каждый из нас воспринял это как личную обиду.

Я не надеялась, что нечто подобное будет происходить с Роджерсоном. Но вот мы уже были вместе три недели, и родители хотели, чтобы я привела его в гости для Официального Представления.

Мама, так вовлеченная в мою жизнь, казалось, жила ею без меня, поэтому я была немного удивлена, когда она вдруг поинтересовалась, скоро ли сможет познакомиться с Роджерсоном. Отец никак не проявил интереса, только посмотрел на меня поверх газеты, а затем снова уткнулся в статью. После побега Кэсс мне казалось, что они должны воспринимать мои свидания с большей тревогой, но, может, дело было в том, что мои родители знали, чем занимается отец Роджерсона, а моя мама была лично знакома с миссис Биско, и это делало парня более «безопасным». Но несмотря на все это, Официального Представления было не избежать.

Пятничным вечером, когда мои родители, Боу и Стюарт сидели в гостиной, играя в «Исторические поиски», а я собиралась на свидание, как раз нанося помаду перед зеркалом, мама позвала меня.

— Кейтлин, милая, когда Роджерсон приедет, пригласи его зайти внутрь, хорошо?

Я уставилась на свое отражение, затем направилась в гостиную. Родители и Боу со Стюартом сидели вокруг стола, держа в руках карточки для игры. Отец разглядывал свои с интересом, Стюарт, рядом с ним, морщил лоб. Мама и Боу вполголоса обсуждали стратегию, искоса глядя на соперников.

— Зачем? — поинтересовалась я, уже представляя, что за этим последует. Мама взглянула на меня, подняв брови.

— Ты проводишь много времени с этим мальчиком, — сказала она, — и нам хочется, наконец, познакомиться с ним, верно, Джек?

Папа посмотрел на меня с улыбкой.

— Конечно, дорогая, это было бы замечательно.

Представить Роджерсона родителям — это одно. А представить его в пятницу вечером — уже совсем другое дело.

Вот уже пять лет, как Боу подарила отцу «Исторические поиски» — географическую настольную игру — на День рождения. Первая партия началась невинно, в окружении чашечек кофе и печенья, испеченного моей мамой. Но потом все переросло в нечто гораздо большее. Вызов был брошен. Ставки сделаны. Каждая пятница стала сражением не на жизнь, а на смерть, и азарт буквально витал в воздухе.

— Не знаю, мам, — за окном слышно было, как подъехала машина Роджерсона. Как обычно, он остановился не прямо перед окнами, а чуть не доезжая до почтового ящика. — У нас уже есть планы, и…

— Всего на секундочку, — откликнулась мама, обмахиваясь карточками, как веером. — Пожалуйста, Кейтлин!

Я посмотрела на столик. Пока что игра была довольно спокойной, если не считать небольшого спора по поводу столицы Индонезии. Отец кинул игральный кубик маме, и та передала его Боу, у неё была «счастливая рука».

— Ну же, — поторопил он. — Мы хотим знать, с кем ты проводишь все время!

— Это будет совсем не лишним, — мягко сказала Боу, видя, что я еще колеблюсь. — Они будут вести себя хорошо, правда, Маргарет, Джек? — она насмешливо посмотрела на моих родителей.

Я вышла на улицу. Роджерсон ждал в машине, опустив стекло и нетерпеливо глядя на наше крыльцо.

— Ты задержалась. Что-то случилось?

— Они, хм, хотят познакомиться с тобой.

— Они?

Я нервно оглянулась на дом.

— Родители и наши друзья. Это всего на минутку.

— Ладно, — легко согласился он, выбираясь из машины. Сегодня на нем были джинсы и кроссовки «Доктор Мартенс», темная футболка с надписью «Тони» на нагрудном кармане и джинсовый жакет, дреды, как обычно, свисали по всем сторонам от лица. Роджерсон достал бандану и повязал ее на голову, скрывая большую их часть.

— Хорошая идея, — похвалила я.

— Подождем до следующего раза, прежде чем знакомить твоих родных с моими волосами, — подмигнул он.

Первое, что я услышала, когда мы вошли — мамин голос, громкий и недовольный.

— Это Токио! Это может быть только Токио! — возмущалась она.

— Кажется, нам нужен независимый эксперт, — спокойно отвечал ей отец.

— Не смешно, — сердито сказала мама. — И не торопи меня. Ты постоянно это делаешь. Знаешь ведь, что я этого не люблю, и все равно…

— Мам? — позвала я.

— Минутку, — не отрываясь от игры, откликнулась она. — Первый город, население которого достигло миллиона человек. Первый город…

— Может быть, Нью-Йорк? — предположила Боу. — У меня есть предчувствие, что это Нью-Йорк.

— Нет-нет, — рассеянно ответила мама. — Это… Это…

— И… Время вышло! — весело воскликнул отец, и таймер прозвенел, подтверждая его слова. — Стюарт, бросай кубик.

— Святой перламутр! — возмутилась мама, и Стюарт рассмеялся. Мама никогда не ругалась в полном смысле этого слова, но её выражения всегда были разными.

— Не расстраивайся, — успокаивающе сказала Боу. — В следующий раз мы их сделаем.

— Может, это все же был Нью-Йорк! — запротестовала мама. — Ну почему мы не назвали его?

— Понятия не имею, — мрачно ответила Боу, и они обе замолчали. Стюарт бросил кубик.

— Мам? Пап? — редкий момент молчания показался мне подходящим. — Это Роджерсон Биско.

Все подняли головы и посмотрели на нас, точнее, на него. Я тоже взглянула на него — на эту смуглую кожу, глубокие зеленые глаза, бандану. Боу, как всегда, была первой, кто заговорил.

— Привет, Роджерсон, — приветливо сказала она. — Я Боу Коннелл.

— Стюарт, — помахал рукой Стюарт.

— Здравствуйте, — вежливо улыбнулся Роджерсон. Мама поднялась и подошла нему, протянув руку.

— Добрый день, Роджерсон, — произнесла она, и они обменялись рукопожатиями. — Кстати, ты, случайно не знаешь, в каком городе население достигло одного миллиона человек в первый раз?

— Маргарет, пожалуйста, — сказал отец. — Твоя очередь прошла.

— Только потому, что ты отвлекал и торопил меня!

— Хм, — Роджерсон нахмурился. — Это Лондон. Верно?

Мама повернулась к отцу, который перевернул карточку в поисках правильного ответа.

— Он прав, — сказал папа, потеплевшим голосом.

— О боже! Лондон! — мама хлопнула рукой по столу так, что чашки подпрыгнули. — Ну конечно же, это Лондон!

— Та-ак, — деловито потерла ладони Боу, — принесите этому мальчику стул, мы берем его в команду! Уж сейчас-то мы вас сделаем, — шутливо погрозила она Стюарту. — Присаживайся, Роджерсон!

— Нет, нет, нет, — запротестовал папа, помахав брошюрой с правилами. — Здесь ясно говорится, что одна команда не может быть больше другой!

— Нам пора идти, — громко сказала я. — Правда.

— Бросай кубик, ну же! — поторопила мама папу. Боу пододвинула стул и потянула Роджерсона на него, затем протянула ему печенье, которое он вежливо взял, но есть не стал. Мне хотелось провалиться под землю от стыда.

— Хорошо, — провозгласила Боу. — Джек и Стюарт! В античности это считалось застывшим светом или слезами богов. Что это было? Время! — она хлопнула по таймеру.

Стюарт и папа как один сдвинули брови, потянулись за печеньем и начали задумчиво жевать.

— Кажется, кому-то нужен независимый эксперт, — передразнила мама отца.

— Не знаю, — удивленно ответил папа. — Застывший свет или слезы богов… Возможно, это было нечто природного происхождения…

— Время вышло! — воскликнула мама под звон таймера и показала отцу язык. Папа потер подборок и покачал головой, глядя на Стюарта с раскаянием.

— Ладно, тогда Роджерсон, — предложила Боу. — Что ты думаешь?

Роджерсон посмотрел на меня. Я закатила глаза.

— Янтарь, — отозвался он. — Застывшая смола. Правильно?

Боу кивнула, а мама взглянула на меня, расширив глаза, и я поняла, что она впечатлена.

— Роджерсон, ты просто гений!

Боу энергично закивала.

— Откуда такой широкий кругозор?

— Нам правда пора идти, — сделала еще одну попытку я.

— Не знаю, — пожал плечами мой парень. — Просто смотрел слишком много National Geographic, думаю, в этом все дело.

— Бросай кубик, Маргарет, — сказал отец, поднимаясь. — Роджерсон, было приятно с тобой познакомиться, — он протянул руку.

— И мне, сэр, — Роджерсон пожал ее. Затем он протянул руку Стюарту, но тот просто похлопал его по плечу — Стюарт не признавал официального общения.

— Повеселитесь, детки, — весело сказала Боу, маша нам на прощание, когда мы наконец-то направлялись к дверям.

Оказавшись на улице, Роджерсон снял бандану и убрал её в карман, встряхнув головой.

— Мне так жаль, — смущенно сказала я, когда мы сели в машину. — Они просто… Они немного странные, когда играют в эту игру. Она как наркотик или еще что-то.

— Все в порядке, — ответил он, заводя мотор и включая радио. Led Zeppelin. Прелестно.

— Так, — заинтересованно спросила я, — откуда ты столько знаешь?

— Ну, ты же слышала, что они сказали — я гений, — Роджерсон усмехнулся и достал сигарету.

— А если серьезно? — я пододвинулась ближе. — Чего еще я о тебе не знаю?

Он покачал головой, выдыхая дым.

— Скоро узнаешь. Длинных историй всегда много.

— О, ну конечно, — хмыкнула я. — Ты прямо ходячая загадка.

Он рассмеялся.

— Дело в волосах, ты же знаешь.

— Да, — отозвалась я, проводя рукой по его лицу, такому загадочному и такому родному. — Я знаю.

* * *

Если мы с Роджерсоном не сидели в его машине или не ездили по всему городу, значит, мы были в его огромном доме, устраивая беспорядок на безупречно убранной кровати. Сейчас я вела себя совершенно иначе, моим кредо стало: «Не-Кэсс-поведение», так что, может быть, именно это и послужило причиной тому, что у нас с Роджерсоном все происходило довольно быстро. До этого мой опыт с мальчиками был весьма ограничен. Одного парня, Энтони Уэйна, я встретила в лагере летом. Мы были яркой, если так можно сказать, парочкой, практически не отходили друг от друга, но, когда он вернулся домой, в Мэн, все просто сошло на нет. Типичный летний роман. Затем, где-то через год, я встречалась с выпускником Эмметом Пеком — он сидел рядом со мной на уроках экологии. Мы были вместе четыре месяца, и он хотел, чтобы я переспала с ним. Но, как бы сильно он мне не нравился, я не могла переступить некую черту — так что мы расстались. Серьезно, мне всегда хотелось, чтобы мой первый раз произошел с кем-то, кого бы я действительно запомнила, и сейчас я чувствовала, что, вероятно, скоро буду готова к этому. С Роджерсоном. Но все же здесь я не торопилась, ведь такой момент должен быть особенным, а не произойти походя, в пылу любовной горячки. Он, кажется, понимал это и готов был ждать, но, когда его руки двигались к «опасной зоне», а поцелуи спускались по шее и ниже, я понимала, что ждать слишком долго он не намерен. Впрочем, теперь я начала осознавать, что имела в виду Рина, когда качала головой и улыбалась в ответ на мои вопросы о том, что же она нашла в Билле.

Роджерсон казался человеком из другого мира, с ним я словно открывала все заново. Даже жизнь с ним становилась другой. После тренировок он всегда подвозил меня до дома, на вечеринках представлял друзьям, которые смотрели на меня, как на мультяшного персонажа, а не обычную девушку. С ним я чувствовала себя особенной. Я становилась другой. Не Кэсс. Но и не Кейтлин О`Корин.

Впрочем, об этом я старалась не думать, ведь с ним все менялось только в лучшую сторону. И, боже мой, как же сильно я его любила! Мне нравилось в нем абсолютно все — запах его кожи, такой терпкий и сладковатый, его дикарская прическа («Всё дело в волосах!»), то, как он клал руку мне на талию, когда я подходила к нему. Он был таким внимательным, его глаза всегда следили за каждым моим движением, словно он был готов подхватить меня в любой момент и уберечь от всего на свете.

Конечно, наркотики никуда не делись. Роджерсон участвовал в рискованном бизнесе, продавая травку, кокаин и другие запрещенные вещества ребятам из Perkins Day и Джексонской школы. Из-за этого, плюс еще тот факт, что он никогда не упоминал о школе, я была удивлена, когда однажды нашла в его комнате проверенный тест по алгебре (где он набрал 98 баллов) и реферат по английскому — «Штормы и жертвы: погода и эмоции в «Короле Лире», за который он получил A- (*оценка «A» в европейской и американской система образования равняется нашей «5»). Видимо, «Исторические поиски» были не единственной сильной его стороной. Под сиденьем машины я обнаружила скомканное письмо от босса Роджерсона, где говорилось, что он, Роджерсон, «мог бы идти по правильному пути, но его легко сбить с дороги». Роджерсон был перфекционистом во всем — от знаний в починке машин до построения сложных предложений на французском. Мне же предстояло подтянуть свои оценки, потому что в последнее время я стала проводить гораздо больше времени с ним, даже когда мои родители думали, что я занята чем-то, связанным с командой болельщиц.

Мама, отвлеченная появлением Кэсс в «Скандалах Ламонта», перестала постоянно спрашивать о тренировках и уже не так рьяно интересовалась моей внешкольной жизнью. Мне снова стало немного легче дышать, ведь сестра вновь появилась на сцене, даже будучи вдалеке, так что теперь я могла беспрепятственно проводить каждый вечер в машине Роджерсона.

Ему это нравилось, он говорил, что я нужна ему, пусть даже я просто сижу рядом и грызу карандаш, пытаясь решить задачу по тригонометрии, пока он развозит пакетики по домам в разных концах города. Если мне не хотелось приходить домой слишком рано, а его дела были закончены, он подвозил меня на нашу улицу, но останавливался, не доезжая до дома, и мы просто сидели в машине, разговаривая и целуясь. Если же я хотела провести вечер дома, он все равно приезжал и останавливался под моими окнами, сигналя время от времени. Тогда я выходила наружу, и он опускал стекло со своей стороны.

— Ну же, совсем ненадолго, — просил он, умоляюще глядя на меня. — Я даже включу эту дурацкую музыку, которая тебе так нравится!

— Роджерсон, — отвечала я, — ведь я уже говорила: мне нужно заниматься! Ты что, не понимаешь?

— Понимаю, — говорил он, открывая дверь. — Просто на минутку. Мне нужно поговорить с тобой.

— Ага. Точно.

— Честное слово! — и он строил смешные обиженные рожицы. — Неужели ты мне не веришь?!..

Это всегда заканчивалось тем, что я сдавалась и забиралась в машину, где мы «разговаривали, просто на минутку» — наши пальцы переплетались, его губы мягко касались моих, и я забывала все, что учила еще пять минут назад — итальянский Ренессанс, Периодическую таблицу или «Макбет» — напрочь.

В некоторые вечера всё было по-другому. Роджерсон не говорил ни слова, я садилась рядом, и он прижимался ко мне, клал голову мне на колени, а я перебирала его волосы, пока он не начинал дремать. Я спрашивала себя, не ударил ли отец его вновь, но никогда не интересовалась напрямую. В такие вечера всё казалось паззлом, в котором недостаточно фрагментов, чтобы собрать целую, понятную историю. Всё, что мне было известно — что он был тихим, никогда не говорил, не подумав. Что водил, как одержимый. Что выходил из себя, лишь когда ему приходилось ждать кого-то, или те, с кем он договорился встретиться, меняли место встречи, не предупредив заранее. Что он любил брата, уважал мать и никогда не говорил об отце. И сколько бы я не пыталась узнать больше о его семье, все мои попытки раз за разом терпели поражение — он так искусно менял тему, что казалось невежливым спросить что-то снова.

Но и такие молчаливые вечера я тоже любила. В них было что-то странное и нежное, когда мы просто сидели рядом, его голова покоилась на моих коленях, а я задавалась вопросом — что же случилось у него дома, что принесло его сюда, почему он так нуждается во мне? Это напоминало мне мои собственные чувства в день побега Кэсс, когда я пришла в её комнату, пытаясь найти ответы на мучавшие меня вопросы.

Мы сидели с Роджерсоном в его машине, пока папа не щелкал дважды выключателем в своем кабинете, гася и вновь зажигая свет. Тогда я будила Роджерсона, целовала его на прощание, и он уезжал, а я шла домой. И, лежа в своей постели, в тепле и уюте, я закрывала глаза, вспоминая его дыхание, и надеялась увидеть его в Стране грёз.

* * *

Потрясающие знания Роджерсона не переставали удивлять меня. Казалось, в мире не было ничего, о чем бы он не знал. Однажды, когда он менял масло в своей машине, я сидела на складном стуле в его гараже, делая домашнюю работу. Гараж семьи Биско был буквально забит. Мать Роджерсона была одержима шопингом, так что большая часть пространства была уставлена коробками. Кроме них там были рыболовные снасти мистера Биско и кладбище тренажеров — беговая дорожка, велосипед и какая-то странная конструкция, напоминающая лыжный трамплин. Когда Роджерсон был занят машиной, я обычно была предоставлена сама себе, и могла часами болтаться вокруг, разглядывая вещи. Но сегодня я пыталась победить историю Америки, которую мне нужно было знать к ближайшей пятнице — наш учитель, мистер Алоре, решил, что дать тест накануне выходных будет хорошей идеей. Может, и так, вот только он никогда действительно не объяснял нам материал. Ты либо знаешь, либо нет — и вот недавно я угодила во вторую категорию.

— Боже, это просто смешно, — сказала я Роджерсону, или скорее его ногам, которые торчали из-под машины. — Как, предполагается, я должна выучить всю эту ерунду?

— Да брось, это не может быть настолько сложно, — отозвался он.

— Ага, конечно, — я вынула из учебника сложенный вдвое листок с моим последним тесом, за который я получила ровно ноль. — Вот, например, вопрос четвертый. «Виктория» — какому кораблю принадлежало это название?»

— Подай мне гаечный ключ. Он возле твоей ноги, — попросил он, и я пинком отослала ему инструмент. — Спасибо. Кругосветное плавание.

— Чего? — не поняла я.

— «Виктория». Это название носил корабль, совершивший первое кругосветное плавание. Магеллан. 1522 год. Правильно?

Я посмотрела на второй листок, где мистер Алоре написал верные ответы.

— Да, — удивленно сказала я Роджерсону.

Что-то громко загремело под машиной.

— Черт! — выругался Роджерсон. — Проклятые заржавевшие винты!

Я снова взглянула на вопросы

— Роджерсон?

— А?

— Кто был первым человеком, покорившим Эверест?

— Сэр Эдмун Хиллари. 1953 год.

Он вылез из-под машины и встал, затем подошел к ящику с инструментами.

— Индейцы Оджибва больше известны как…?

Роджерсон достал из ящика отвертку, внимательно изучил её и бросил обратно.

— Чиппева.

Невероятно!

— В каком созвездии можно найти скопление звезд, называемое Плеядой?

Роджерсон снова полез под машину.

— Семь сестер, — донесся до меня его голос. Я посмотрела в ответы. — Также известны как Телец.

Снова правильно. Я отложила листок.

— Роджерсон, откуда ты все это знаешь? — я поднялась, подошла к машине и присела на корточки рядом с ним. — Это просто… С ума сойти!

— Не знаю, — буркнул он.

— Ну да. Никто не знает всякую чепуху вроде того, что щитовидная железа находится за грудиной. Это странно!

— Вилочковая.

— Что?

— Вилочковая железа находится за грудиной, а не щитовидная, — пояснил он, подтягивая к себе поддон.

— Неважно, — махнула рукой я. — Ты гений — или что?

Он усмехнулся.

— Нет, просто в детстве я очень интересовался наукой и историей. И мой дедушка, кстати, тоже. Он покупал мне книги на каждый День рождения, а потом проверял мои знания. Это ерунда, на самом деле.

Но для меня это не было ерундой. Роджерсон удивлял меня всякий раз, когда начинались викторины на National Geographic, передачи на радио вроде «Вопрос-ответ» и все такое. Он постоянно отвечал правильно, опережая участников и ведущих. Вскоре я стала пытаться подловить его на чем-то, чего он не знал, но ничего не выходило.

— В физике, — внезапно спрашивала я, когда мы сидели в «Тако Белл» и ждали своего заказа, — что означает заглавная W?

— Энергию, — говорил он, протягивая мне буррито.

— Какие две планеты одинаковы по размеру? — шептала я ему на ухо между поцелуями в машине.

— Боже. Венера и Земля.

— Роджерсон, — сладким голосом начинала я, когда мы смотрели видео у него дома, — где можно найти пелагическую зону? (*пелагическая зона/пелагиаль — зона моря или океана, не находящаяся в непосредственной близости от дна)

— В открытом океане, — отвечал Роджерсон. — А теперь замолчи и дай спокойно посмотреть соревнования.

* * *

Ни одна из моих подруг из группы поддержки не нравилась Роджерсону. Рина была единственной, с чьим присутствием он еще как-то мирился, да и то неохотно. По его словам, она была слишком шумной, но, тем не менее, ему нравилась её храбрость.

С тех пор, как она стала встречаться с Биллом, я стала видеть её реже, а чуть позже она рассказала, что встретила какого-то парня из колледжа на распродаже в торговом центре, и теперь он тоже увивается за ней. В итоге единственным местом, где мы с ней виделись, стали тренировки. Если я была не на них, значит, я проводила время с Роджерсоном и его друзьями.

Мы были вместе уже месяц, когда однажды в субботу он привез меня в старый фермерский домик за городом. Он был выкрашен в ярко-желтый цвет и казался единственным веселым пятном на большом дворе, окружавшем его. Рядом были припаркованы две машины- желтый Фольксваген и коричневый пикап. Когда мы с Роджерсоном вышли из его машины, до меня донеслись звуки включенного телевизора.

— Входите! — крикнули изнутри в ответ на стук Роджерсона в дверь, и, когда мы вошли, я увидела симпатичную девушку с длинными светлыми волосами, сидевшую на диване перед телевизором, вытянув ноги перед собой. Комната была маленькой, но очень светлой — стены были покрашены белым, солнечный свет заливал все пространство через большое окно, на подоконнике стояло несколько цветочных горшков. Посреди комнаты стоял кофейный столик, на нем разложены журналы, пачка сигарет, несколько браслетов и пара конвертов. На телевизоре стоял стеклянный аквариум в форме шара, и в нем кругами плавала золотая рыбка. Девушка на диване курила сигарету и смотрела «Домашний магазин», который я сразу же узнала (мама частенько смотрела выпуски, надеясь увидеть там пару интересных кукол). Прямо сейчас ведущая пыталась продать зрителям браслет из циркония, который она крутила в руках, показывая так и эдак.

— Привет, — поздоровался Роджерсон с девушкой. Она взглянула на него и улыбнулась в ответ. У нее было милое личико и кошачьей формы глаза.

— Приветик, — отозвалась она, убирая с дивана стопку журналов и перекладывая их на столик. — Садись. Дейв на кухне, готовит ланч.

— Это Роджерсон там явился? — раздался мужской голос из соседней комнаты.

— Да, — крикнул Роджерсон в ответ.

— Иди сюда, чувак, нужно потолковать.

Роджерсон встал с дивана, похлопал меня по плечу и пошел на звук голоса. Когда дверь в соседнюю комнату открылась, я успела увидеть парня лет двадцати во фланелевой рубашке с обрезанными рукавами и с босыми ногами, что-то помешивающего на сковороде. На стене позади него висел огромный плакат с Элвисом Пресли. Заметив меня, парень приветственно поднял руку с вилкой, прежде чем дверь вновь закрылась.

— Это Дейв, — пояснила девушка на диване. — Пытается приготовить гамбургеры. Я Коринна.

— Кейтлин.

Она кивнула, улыбаясь мне.

— У Роджерсона проблемы с представлением людей друг другу.

— Да неважно, — пожала плечами она. — Мы же в неформальной обстановке, — она встряхнула руками, зазвенев многочисленными браслетами. Потом она бросила сигарету в пепельницу и взяла пульт, начиная переключать каналы. MTV, выпуск новостей и два старых фильма были проигнорированы, пока она не остановилась на каком-то медицинском канале, где шла передача о новом лекарстве от прыщей, и ведущий брал интервью у подростка с ужасной кожей.

— Черт возьми, — сказала Коринна, — ты только взгляни на это, — она сунула руку под диван, несколько мгновений искала что-то, а затем вытянула уже знакомый мне пакетик с белым порошком. — Бедный ребенок. Можно подумать, старшая школа не ужасна сама по себе!

Она открыла пакетик и быстро скрутила сигарету.

— Я мучилась с прыщами в старших классах, но, слава Богу, все было не настолько плохо. Хотя на свидания меня не приглашали. Но у тебя-то, наверное, проблем нет, верно? — она пошарила рукой по столу, скинув на пол два журнала, разыскивая зажигалку. — Я имею в виду, с твоей кожей все в порядке.

— О, — произнесла я, наблюдая, как она зажигает сигарету и делает глубокую затяжку. — Ну, да. Хотя нет.

— Что значит «хотя нет»? Это ведь все гены. Вот у твоей мамы хорошая кожа?

Было странно находится здесь и думать о маме.

— Ну, да.

— Вот видишь, — она сделала еще одну затяжку. — Говорю же: гены. — Коринна протянула мне сигарету.

До этого момента я курила лишь пару раз — один раз с Риной, на какой-то вечеринке, где нам хотелось показаться крутыми, а другой — с Роджерсоном, в тот вечер, когда отец ударил его. Я не задумывалась о вреде или еще чем-то ужасающем, просто в тот момент в маленьком фермерском домике, залитом солнцем, рядом с веселой и дружелюбной Коринной это показалось мне уместным и правильным.

— Спасибо, — я взяла сигарету и сделала глубокий вдох, немедленно закашлявшись. Следующий вдох пошел легче. И на третьем я уже чувствовала себя профи.

После этого Коринна вытряхнула из пачки обычные сигареты и протянула одну мне, я приняла её, зажгла — и вот мы уже сидели рядом, курили и смотрели, как доктора творят чудеса с помощью нового лекарства.

Теперь гостьей была девочка в форме болельщицы, её кожа была просто ужасна — казалось, она надела красную маску.

— Обожаю её, — сказала Коринна, потягиваясь. — Я имею в виду, быть болельщицей и выступать перед людьми с таким лицом… Наверное, она очень сильный человек.

Я кивнула, соглашаясь, и постучала сигаретой по краю пепельницы.

— Плюс к тому, чирлидинг просто ужасен.

Коринна взглянула на меня с любопытством.

— Ты так считаешь? А вот я всегда хотела быть чирлидером. И королевой выпускного. И была… ни одной из них. Даже рядом не стояла.

— Я болельщица, — отозвалась я, затягиваясь. — И я ненавижу это.

И это была чистая правда. Хоть где-то я смогла честно признаться в этом не только самой себе, но и еще кому-то.

— Ого, — Коринна округлила глаза. — Это было так прямо сказано! Мне понравилось, — она рассмеялась.

Я засмеялась вместе с ней. Это действительно казалось смешным сейчас, я хохотала почти до упаду. Голова казалось такой легкой, все мысли словно улетучились, оставив невероятную свободу впервые за долгое время после ухода Кэсс.

Мы с Коринной сидели на диване и болтали, пытаясь перекричать телевизор. Она рассказала мне о своей работе официанткой в Эпплби, и мы потешались, разыгрывая клиента (я) и официантку (она): я спрашивала её о суповом наборе и приблизительных ценах. Коринна рассказывала и о них с Дейвом — они встречались со старшей школы, вместе закончили Джексон пять лет назад, а сейчас планируют переехать в Калифорнию.

— Аллеи, кинозвезды, — говорила Коринна с улыбкой. Она была очень милой, казалось, что я знаю ее уже тысячу лет. Она напоминала мне Кэсс — такой дружелюбный человек, к которому проникаешься симпатией с первого взгляда. — Не могу дождаться, когда же мы наконец уедем из этой дыры, — смеялась она.

Через несколько минут, когда на экране стали появляться фотографии «До» и «После», дверь кухни распахнулась, и вошли Дейв с Роджерсоном. Я уже и забыла, что они тоже были в доме! В руках Дейва была сковородка, Роджерсон нес стопку тарелок.

— Обед готов, — сказал Дейв, целуя Коринну в макушку и садясь рядом.

— Время ланча, — откликнулась она.

— Неважно. Значит, это ланч, — согласился он. — Любое время подходит для гамбургеров ля Дейв! — он взмахнул рукой над сковородкой жестом фокусника.

— Это означает, — перевела Коринна, — что у нас нет денег на настоящие гамбургеры, так что это просто поджаренный хлеб.

— Ну, так даже лучше, — пожала плечами я. — Жареное мясо вредно для сосудов и сердца.

Дейв поднял брови и улыбнулся. У него были короткие каштановые волосы и голубые глаза, странно напомнившие мне глаза Майка Эванса.

— А мне нравится эта девчонка! — сказал он Роджерсону, ткнув вилкой в мою сторону.

— Это Кейтлин, — Коринна взяла один «гамбургер ля Дейв». — Бунтующая болельщица.

— Ого! — вытаращил глаза Дейв. — Мой любимый тип!

— И мой, — вкрадчиво проговорил Роджерсон, обвивая мою талию рукой.

Я сидела рядом с ним, прижавшись к его плечу, и ела поджаренный хлеб, который показался мне самой лучшей едой, что я когда-либо пробовала.

— О господи, Коринна! — Дейв посмотрел на экран телевизора. — Как ты можешь постоянно смотреть эту чушь?

— Тихо, — шикнула девушка. — Ешь.

— Она ненормальная, — сказал нам Дейв. — Каждый раз, когда я прихожу домой, она смотрит этот бред про прыщи и чудо-средство от них.

Коринна улыбнулась ему, ткнув его кулаком в плечо, звякнув браслетами на руке.

— Еще разочек, — мягко сказала она, забирая его пустую тарелку и ставя на кофейный столик. — Мне нравится видеть счастливый конец.

И мы сидели на диване, наблюдая за действием чудо-лекарства от прыщей, за лицом болельщицы, и тем, как преображается оно, а вслед за ним и вся ее жизнь.

Глава 8

Наступил декабрь. Когда я не была на курсах фотографии с мамой и Боу, не боролась с желанием все бросить и уйти на тренировках группы поддержки или не слушала рассказы Рины о её любовных приключениях, я сидела у Коринны. Это место было единственным, где я могла побыть в спокойной обстановке безо всяких волнений и сходящих с ума людей вокруг меня. Я поднималась по ступенькам и тихонько стучала, каждый раз волнуясь, не отвлекаю ли я её от чего-то. Она кричала, чтобы я заходила, и, когда я входила в дом, то всегда заставала её сидящей на диване с сигаретой в одной руке и пультом в другой. Коринна улыбалась, словно ждала меня всё это время, я садилась рядом, и мы курили и смотрели мыльные оперы, размораживали буррито и болтали обо всем на свете.

Как выяснилось, у нас с Коринной было много общего. Как и я, она ходила в Джексонскую школу, закончив её три года назад, а выросла она в Крествуде — небольшом поселке, находившемся невдалеке от шоссе. Она рассказала мне, что в первый год в старшей школе была ботаником и проводила время в разных ученических кружках, пока не познакомилась с Дейвом, который был старше на два года. Она влюбилась в него и стала, как она сказала, «зажигать» — теперь её чаще можно было найти на парковке, чем в классе. В ежегоднике была её фотография: Коринна сидела на капоте чьей-то машины в обрезанных джинсах и майке, на глазах — солнечные очки. Смеющаяся, она была очень красива.

На выпускной она сделала небольшую татуировку на левой лодыжке (веточка зеленой лозы), а Дейв подарил ей первый серебристый браслет, один из тех, что она носила на запястье. Он продолжал дарить их на Рождество, Дни рождения и Дни святого Валентина до сих пор. Они звенели при каждом её движении и перекатывались по руке, когда она поднимала её, чтобы отбросить волосы с лица или тянулась за пультом. Дейв называл это её личным саундтреком.

Что мне нравилось в Коринне больше всего, так это то, что ей нравилась я. Она была милой, умной и смешной, но с ней я не чувствовала, что ухожу в тень, как это было с Риной и Кэсс. Мне нравилась её легкая манера общения, «ужастики», которые она рассказывала о работе в Эпплби или тех годах, которые провела в старшей школе. На мой взгляд, у Коринны была идеальная жизнь: она независима, у нее есть работа, живет с парнем, который любит её, в их собственном домике. Я представляла себе, как и мы с Роджерсоном однажды будем жить вот так же. Только мы — и целый мир нам не нужен! Примерно так же я представляла себе и жизнь Кэсс с Адамом в Нью-Йорке. Когда я была с Коринной, я скучала по Кэсс чуть меньше.

Коринна тоже не виделась и почти не общалась со своей семьей, хотя они жили в том же городе. Однажды мы с Коринной пошли в магазин за чем-то — и в отделе замороженных продуктов натолкнулись на её маму. Выражение её лица было таким же холодным, как и лотки с курицей, и я внезапно почувствовала себя настолько неловко, что отошла за стеллаж. Мать Коринны была чем-то похожа на мою — тоже блондинка с короткой стрижкой, одетая в консервативные брюки цвета хаки и свитер с V-образным вырезом. Она поздоровалась с дочерью и, когда разговор зашел о Дейве, её нос слегка сморщился, как если бы она унюхала что-то дурно пахнущее рядом с собой.

Всю дорогу домой Коринна нервно курила одну сигарету за другой, едва сказав пару слов недружелюбным тоном, словно её мать все еще была здесь.

— Они никогда даже не пытались полюбить его! — сказала она, нажимая на газ и обгоняя школьный автобус. — Возненавидели его с первого взгляда. Но дело-то совсем не в нем. Просто мои родители уже распланировали, какой будет моя жизнь — целомудренность, колледж и работа юриста. Ха!

Она включила новости на радио, пытаясь успокоиться, но через минуту снова выключила.

— Можно подумать, они — как Господь Бог, могут решать, что я должна делать! Да у меня даже права голоса никогда не было!

Я кивнула, она вновь включила радио, и салон наполнился голосами ведущих. Мы ехали необычайно быстро, за окнами машины мелькали поля и пасущиеся на них коровы, ветер врывался в окна, ероша нам волосы.

— А теперь, — гневно сказала Коринна, щелчком выключая радио, — они так разочарованы во мне. Как будто я подвела их, не сделав так, как им хотелось. Нет, вслух они этого не говорили, но по лицам все было ясно. Разве быть официанткой — так ужасно?! Слава богу, теперь я обеспечиваю себя сама. Даже если мне нужно пойти к стоматологу, разве я прошу их о деньгах?

— Нет, — отозвалась я, когда она резко остановилась у домика.

— Нет! — повторила она. — Именно! Я ни о чем их не прошу! — она вышла из машины, с силой захлопнув за собой дверь.

Я последовала за ней в дом, где увидела вернувшегося с работы Дейва, сидевшего на диване с пакетом чипсов.

— Эй, привет, — окликнул он, но Коринна прошла мимо него на кухню и снова хлопнула дверью.

— Ого, — Дейв достал пару чипсов и закинул в рот. — Что произошло?

На кухне что-то упало и разбилось.

— Вот дерьмо! — воскликнула Коринна. — Черт возьми!

— Мы встретили её мать в магазине, — пояснила я.

Он кивнул, отложив чипсы и поднимаясь.

— Я вхожу! — громко предупредил он, медленно открывая дверь.

Коринна стояла, рыдая, и держала в руке осколок разбитой тарелки.

— Она упала, — дрожащим голосом сказала девушка, поднимая осколок, как доказательство. — Я не роняла её.

— Я знаю, — мягко сказал Дейв, забирая его из её рук и бросая в мусорное ведро. — Все в порядке.

Коринна медленно вытерла глаза рукой.

— Я ненавижу себя за то, что позволила ей довести меня. Это так глупо.

— Ты не виновата, — Дейв обнял её, и она опустила голову ему на грудь. Я смутилась, чувствуя, будто подглядываю за каким-то интимным моментом, который не должны видеть посторонние, и направилась обратно в комнату, где по телевизору шло интервью с Брэди Бранчем. Мне вновь вспомнились Кэсс и Адам, и я изо всех сил надеялась, что их отношения точно такие же, как у Дейва с Коринной — теплые, доверительные, полные поддержки и заботы.

Коринна все еще плакала, но уже гораздо тише, а Дейв целовал её в макушку и улыбался, обнимая её и гладя по спине. В какой-то момент он подхватил её и стал кружиться с ней под кухне.

— Прекрати, — попросила она, наполовину смеясь, наполовину плача. — Дэвид, перестань!

Он что-то напевал, какую-то песню, которую я не знала, и продолжал кружить её, пытаясь изобразить то танго, то странный степ.

— Ты ненормальный! — со смехом отбивалась от него Коринна.

Снаружи за окном падал снег, зимнее небо было низким и серым. Но здесь, на кухне, под теплым светом лампы, где Дейв с Коринной кружились вокруг стола и смеялись под его мурлыканье и звон её браслетов, казалось, была весна. Весна лишь для них двоих, лишь в их маленьком мире — и весь остальной мир для них не существовал.

* * *

Моя мама все еще покупала кукол и включала «Скандалы Ламонта» каждый вечер, ловя каждый миг в надежде увидеть Кэсс. Адама она видела постоянно, ведь драки или крики были неотъемлемой частью шоу, так что он всегда был поблизости, чтобы вовремя оттащить жен от их неверных мужей или наркоманов, порывавшихся броситься на аудиторию в студии.

Все так же мама продолжала писать сестре письма, и, хотя она по-прежнему не получила ни одного ответа, телефон звонил уже четырежды, причем каждый раз в один и тот же промежуток времени — с шести до шести тридцати, как раз во время нашего ужина. Мама вскакивала со стула и бежала к телефону, повторяла «Алло?» снова и снова, сжимая трубку так сильно, что её пальцы белели, затем на том конце звонок, видимо, прерывали, и она возвращалась за стол с потухшим взглядом, не говоря ни слова, и единственным звуком до конца ужина был звон вилок.

— Маргарет, — говорил, наконец, отец после очередного звонка. — Может, кто-то просто ошибся номером.

— Она почти сказала мне что-то на этот раз, — возражала мама. — Я слышала её дыхание. Она хотела поговорить со мной, я чувствую!

Скорее всего, так оно и было. Кэсс всегда была очень привязана к дому. Даже в детстве, когда мы уезжали в летний лагерь, ее глаза начинали подозрительно блестеть еще на автобусной станции. Насколько я знала свою сестру, единственной причиной, почему она уехала так далеко, был страх, что родители достанут её и заставят вернуться домой. Стоило мне представить безумно влюбленных Кэсс с Адамом, готовящих гамбургеры без начинки, как я понимала, что в глубине души она все же скучает без нас, как бы счастлива с ним ни была.

По субботам я ходила на занятия фотографией в Центр искусств вместе с мамой и Боу. Почти сразу же я начала жалеть о том, что согласилась записаться вместе с ними, ведь теперь к тренировкам и домашним заданиям прибавились еще и эти курсы, и я не могла видеть Роджерсона так часто, как хотела. Но в последнее время занятия стали нравиться мне больше.

Наш учитель, молодой энергичный фотограф по имени Мэттью, носил странную бородку и был хозяином, наверное, сотни огромных дырявых свитеров. Когда он говорил о чем-то, его глаза сияли, словно фокус, перспектива и настройка камеры были светом всей его жизни. Мы выезжали вместе с ним на Верхнее озеро, старое кладбище, даже в супермаркет — Мэттью хотел, чтобы на наших фотографиях было «наше собственное видение этих мест». В супермаркете моя мама провела почти час в цветочном отделе, делая снимки цветочных горшков и рассады, Боу гуляла по зданию в поисках «абстракции» и, наконец, остановилась на отделе мясных продуктов.

— Контраст, — напомнил Мэттью, проходя мимо нее, пытавшейся подобрать хороший ракурс для истекающего кровью стейка. — Заставь зрителя задуматься о том, что ты хочешь до него донести.

Я же чувствовала резкую нехватку вдохновения. Сначала меня привлекли ряды белых бутылок с молоком, но потом я увидела, что уже двое учеников из нашего класса закончили работу и подошли к Мэттью.

— Ребята, у вас еще пять минут! — крикнул он. — Собираемся у химчистки, все слышали? Пять минут!

Решив все же вернуться к молоку, я вдруг заметила старушку, проходящую с тележкой мимо холодильников. Вот она остановилась и достала оттуда упаковку замороженного обеда быстрого приготовления. Она была маленькой и худенькой, в свете люминесцентных ламп ее кожа казалось почти прозрачной. Я сняла крышечку с объектива и приблизила изображение так, чтобы её профиль занимал весь кадр. Потом она наклонилась, потянувшись вперед, её дыхание вылетело небольшим белым облачком, и она чуть прикрыла глаза, словно защищаясь от холода. Я щелкнула затвором, поймав мгновение простым нажатием кнопки.

На следующей неделе, когда мы проявляли наши снимки, на своей фотографии я увидела её лицо, сосредоточенное и серьезное, на безупречном белом фоне. Мэттью поднял мою фотографию над головой, показывая всем в классе, и похвалил мое «чувство момента». Впервые за долгое время я сделала что-то, чем действительно гордилась, поэтому эта фотография заняла почетное место на зеркале в моей комнате, заменив собой все сертификаты и дипломы за вторые места.

Но, если в классе фотографии все было хорошо, дела с чирлидингом в гору не шли. Выбрать Роджерсона вместо Майка Эванса стало, так сказать, началом конца моей карьеры болельщицы. Я была так занята встречами с ним и мыслями о нем, что никак не могла сосредоточиться на кувырках и пирамиде. Плюс к тому, дом Коринны был примерно в миле от школы, так что я предпочитала проводить там те полтора часа, что были между последним уроком и тренировкой. Чаще всего Коринна уже была в форме официантки, лениво наносила макияж и передразнивала клиентов, которые приходили за «хор-рошо прожаренным стейком!» и «двойным-шоколадным-коктейлем-пожалуйста». Я кидала сумку в угол и плюхалась на диван, затем включала телевизор, зажигала сигарету (из пачки, купленной теперь уже на свои деньги), и понимала, что идти никуда не хочу. Лень накатывала на меня высокими волнами, но я успешно боролась с ней, поднимаясь с дивана с протяжным вздохом и поднимая с пола сумку.

Единственной мотивацией ходить на тренировки были встречи с Риной, которую я и так видела все реже и реже. Она все так же продолжала встречаться с Биллом Скерритом, но вместе с тем вот уже месяц время от времени виделась и с другим парнем, Джеффом, тем самым, которого встретила в торговом центре. Билл подарил подруге кольцо дружбы, которое она, впрочем, не носила, а Джефф, по её словам, был «собакой, потому что никогда не звонил, даже если пообещал». Конечно же, она злилась на него.

— О боже мой, — простонала она, когда мы шли после тренировки на парковку, — на самом деле я не хочу быть такой, понимаешь?

— Какой?

— Ну, как полная стерва. Бедный Билл!

Билл, который уже, кажется, был уверен, что они с Риной непременно поженятся, не имел ни малейшего представления о том, что Рина была… хм, связана с Джеффом. Я видела его (Джефффа) на улице как-то раз — высокий, с шапкой светлых волос, беспрестанно откидывающий челку со лба одним движением головы. Рина считала это невероятно сексуальным. Меня же это раздражало.

Несмотря на все происходящее, я старалась проводить с Роджерсоном все свое свободное время, но он все равно ворчал, что видит меня нечасто. Оценки мои снова поползли вниз, ведь он каждый вечер заезжал за мной, я безропотно садилась в его машину, и мы ездили по городу или сидели у него дома. Иногда он приезжал и не говорил мне не слова, и я понимала, что, даже если спрошу, в чем дело, он ничего мне не расскажет. Все чаще я замечала синяки на его лице, красноту и отечность вокруг глаз, но он ловко увиливал он моих расспросов — вежливо, почти грациозно, как и всегда. Меня словно накрывало волной беспомощности, я хотела и не могла защитить его от какой-то ужасной силы, которую даже не знала. По вечерам я не могла заснуть, долго ворочаясь в кровати, и чувствуя себя героем видео-игры, который пытается поймать предметы, сыплющиеся на него с разных сторон, и это был лишь вопрос времени — когда всё рухнет.

* * *

Это произошло в пятницу, в день Зимней церемонии награждения спортсменов. После уроков я, предположительно, должна была отправиться на тренировку, затем домой, потом — встретиться с Роджерсоном и помочь ему выбрать подарок для матери на День рождения, после этого снова вернуться домой, быстренько принять душ, переодеться и поехать на церемонию в школу с родителями, Боу и Стюартом, чтобы получить букет от какого-нибудь футболиста. На церемонии мы должны были выслушать бесконечно скучную поздравительную речь директора Хоторна о «духе соревнований» и «уроках, преподнесенных нам работой в команде», которую мы и так хорошо знали еще с прошлого и позапрошлого годов, когда посещали эту церемонию вместе с Кэсс. В конце концов получила бы поздравительную грамоту в рамке, мама сделала бы несколько фотографий (может, теперь наши головы на них уже не будут обрезаны), и, наконец, все закончится.

В 3:15 стало ясно, что мне нужна помощь, чтобы справиться со всем этим. Я приехала к Коринне, беспрестанно поглядывая на часы и страстно желая хотя бы пять минут побыть в покое. Когда я вошла, она, уже одетая в свою форму, заваривала кофе, держа в зубах сигарету, и смотрела повтор «Новобрачной игры».

— Меня ждет напряженный денек сегодня. Нужно заработать хотя бы сотню баксов до того, как я вырублюсь, — пояснила она, одной рукой размешивая кофе, а другой нащупывая в кармане зажигалку. Она уже не спрашивала, не против ли я, если она закурит, все это стало ежедневной рутиной. Роджерсон же время от времени давал мне мои собственные пакетики со знакомым уже порошком, и скручивать сигареты стало привычным делом. Пакетик, сигареты, зажигалка; форма болельщицы, помпоны, кроссовки — я была как кукла Барби, каждый раз с разными аксессуарами.

— Дейв не работает уже неделю, а оплатить счета за дом нужно к понедельнику, — нервно сказала Коринна, заправляя за ухо прядь волос. — Плюс к тому, я выписала чек на продукты, и если мы не заплатим — это будет катастрофа.

Я достала свою сигарету и зажгла её, наблюдая, как молодожены на экране радуются выигранному гарнитуру для спальни. Женщина с прической семидесятых годов прыгала от радости и целовала в щечки всех подряд, кто только находился рядом.

— Мне жаль, — произнесла я. — Это ужасно.

— Ох, да, — Коринна глотнула кофе. — Мы справимся с этим как-нибудь. Всегда ведь справлялись.

Сколько я их знала, Коринна всегда работала и была буквально поглощена этим, но мне до сих пор было не известно, чем именно занимается Дейв. То он подрабатывал плотником, то продавал сигареты и бензин на заправке, но чаще всего он был в соседней комнате — его храп был слышен даже при всегда включенном телевизоре, и мы с Коринной старались говорить потише, чтобы не разбудить его. Как я поняла, Дейву, так же, как и Роджерсону, лучше не задавать слишком много вопросов.

Докурив, я взглянула на часы: начало пятого. Тренировка уже началась, и буквально видела Челси Роббинс, громко объявляющую, кого из болельщиц будет сопровождать тот или иной футболист на сегодняшней церемонии. Дорога до школы внезапно показалась слишком утомительной, и я понадеялась, что, возможно, мое отсутствие сегодня никто не заметит.

— Ты не опоздаешь на тренировку? — поинтересовалась Коринна, заметив мой взгляд.

Я представила Майка Эванса, вручающего мне букет, и провожающего меня на сцену, пока мама делает один снимок за другим.

— Нет, — я села на диван, — сегодня тренировки не будет.

Коринна взяла пульт и стала переключать каналы, как вдруг зазвонил телефон. Остановившись на рекламе машинного масла, она пошла отвечать, по пути прикрыв дверь в спальню, где слышался храп Дейва. С экрана между тем донеслась знакомая мелодия — заставка «Скандалов Ламонта». Видимо, шоу стало настолько популярным, что создатели решили добавить эфирное время, показывая программу дважды в день. Моя мама будет счастлива.

Это был повтор одного из выпусков под названием «Ты переписывалась с моим парнем? Беги, пока не поздно!». На экране появилось лицо ведущего, а позади него, у стены, стояла Кэсс. На ней был бежевый свитер и джинсы, волосы были скручены в узел и заколоты карандашом, как у Боу. В руках она держала планшет, её глаза искали что-то в студии. На один короткий миг, показавшийся мне вечностью, сестра посмотрела в камеру, будто могла увидеть меня. Затем она перевела взгляд куда-то в сторону, подняла руку, потерла лоб…

Позади меня раздались шаги, и я буквально подскочила на месте.

— Ты только послушай! — возмущенно говорила Коринна. — Официантка, работающая с пяти тридцати заболела, так что мне придется выходить раньше и работать вдвое больше. И это в пятницу-то вечером! Можешь себе представить?!

— Нет, — рассеянно ответила я, все еще глядя на экран, где лицо сестры уже исчезло, и теперь показывали гостью программы.

— Неважно. Надо бросать эту работенку, она меня убивает, — Коринна посмотрела на экран. — Что это?

— «Скандалы Ламонта».

— Терпеть не могу это шоу, — она взяла пульт, — устраивают склоки в эфире и гордятся этим! Надеюсь, ты не против, если я…

— Подожди! — быстро сказала я, а камера между тем снова вернулась к ведущему, и за его спиной вновь можно было увидеть Кэсс. Она улыбалась кому-то и качала головой, а я подумала о маме, как она сидит сейчас перед экраном и улыбается в ответ.

— Кейтлин? — позвала Коринна, внимательно изучая мое лицо. — Что ты там увидела?

— Это моя сестра, — тихо сказала я.

— Где?!

— Вон там. У стены, в бежевом свитере.

— Ты серьезно? — Коринна подошла чуть ближе к телевизору. — Ну ничего себе! Ты никогда не говорила, что у тебя есть сестра.

Действительно. И это было странно, ведь Кэсс была частью меня, но тем не менее я никогда не упоминала о ней. Что бы она подумала, если бы сейчас могла увидеть меня, сидящую в незнакомом ей месте с незнакомой ей девушкой? Я вспомнила о другой Кассандре, то, в чью честь назвали мою сестру, провидице и предсказательнице. Может, и моя сестра могла видеть свое будущее, и в нем были лишь Адам, Нью-Йорк и «Скандалы Ламонта»?

— Это так странно, — Коринна повернулась ко мне. — Она очень похожа на тебя. Знаешь, она могла бы быть тобой!

Камера отъехала назад, и лицо Кэсс исчезло, но я все еще видела его перед собой.

— Да, я знаю.

* * *

Я знаю, как сильно Роджерсон ненавидел ждать. Единственный раз, когда он вышел из себя при мне, случился, когда Дейв назначил встречу у себя дома и появился только через полчаса. Роджерсон всегда был пунктуален и требовал этого от других, так что без пятнадцати пять я уехала от Коринны, и у меня как раз были десять минут, чтобы спокойно доехать до дома и вовремя встретиться с ним. На светофоре у школы пришлось остановиться, и я уже начала нервно поглядывать на часы, как вдруг увидела Рину — её машина стояла невдалеке от моей. На пятом уроке она не появилась, но пропускать уроки и приходить на тренировки было в её стиле. В этом, несмотря на все недостатки, назвать Рину безответственной было невозможно. Глядя на нее в окно, даже на расстоянии трех машин, я поняла, что с подругой что-то не так. Она курила, стряхивая пепел в окошко нервными движениями, вытирала глаза каждые несколько секунд и без конца приглаживала волосы руками. В какой-то момент она замерла, а затем её плечи начали вздрагивать, и стало ясно — она плачет.

После каждого «кризиса», как она сама называла это, будь то разрыв или ссора, Рина садилась в машину, включала радио и ехала куда глаза глядят. Обычно её маршрут пролегал по всему городу, она объезжала все места, где раньше жила, приезжала на озеро и оставалась там на какое-то время. Не то что бы она конкретно куда-то направлялась, просто, как мне думалось, она пыталась сбежать от проблемы — и от всех, кто мог увидеть её слабой. Впрочем, я в число тех, от кого Рина бежала, не входила, поэтому часто была рядом с ней, на пассажирском сиденье, оглушенная «Люблю-тебя/Да-пошел-ты» песнями. Я была нужна ей сейчас — но также меня ждал и Роджерсон, на встречу с которым я уже едва успевала. Рина не видела меня, и, когда движение возобновилось, она резко нажала на газ, и ее машина сорвалась с места. Скорее всего, она направлялась на озеро.

Она справится без меня, подумала я, но представив её дрожащие плечи и руки, беспрестанно пробегающие по волосам, я поняла, что не смогу вот так просто поехать домой. Я поехала за ней, подрезав какую-то пожилую женщину, гневно засигналившую мне вслед.

— Рина! — крикнула я, опустив стекло, когда оказалась невдалеке от нее, но радио в её машине играло слишком громко, чтобы подруга могла меня услышать. Я дважды нажала на гудок, и мини-вэн, ехавший рядом с ней, резко сбросил скорость. Она по-прежнему ничего не слышала. Я прибавила скорость и вот уже ехала возле нее.

— Рина!

Не слышит.

Мой взгляд упал на пустую бутылку от колы, валяющуюся рядом на сиденье. Недолго думая, я взяла её и швырнула в окно, угодив точно в лобовое стекло Рининой машины. Она подскочила на месте, затем обернулась, чтобы посмотреть, кто был способен на такую наглость.

— Твою мать! — заорала она, увидев меня. — Какого черта ты делаешь?!

— Остановись! — крикнула я в ответ.

Слева показалась заправка. Рина послала мне убийственный взгляд, затем включила поворотный сигнал и свернула к заправке. Я последовала за ней.

— Ты могла убить меня! — закричала она, выходя из машины и хлопая дверью. — На ней была черная юбка и пушистый свитер, волосы красиво распущены по плечам. Несколько ребят в оранжевых комбинезонах, работающих на заправке, оторвались от дел и заулыбались, глядя на нее и подталкивая друг друга локтями.

— Я о тебе беспокоилась! — воскликнула я. — Рина, что произошло?

Она тяжело вздохнула, внезапно остыв, обхватила себя руками и прислонилась к дверце машины.

— Всё, — начала она драматичным голосом, — всё кончено.

Четыре пятнадцать. Я официально опоздала. А Рине, безусловно, понадобится время, чтобы выговориться.

— Ты про Билла? — спросила я. Она кивнула, взяла прядь волос и стала накручивать её на палец.

— Вчера вечером я пошла в «Йогуртовый рай», чтобы встретиться с Джеффом и, наконец, разобраться в наших отношениях.

— Продолжай, — я подошла чуть ближе.

— По большей части мы просто разговаривали. Но в конце концов, понимаешь, все немного… Вышло из под контроля.

— В «Йогуртовом рае»? — осведомилась я.

— Мы просто поцеловались! — воскликнула Рина. — И надо же было такому случиться, что Билл как раз проходил мимо всех этих кафешек и увидел нас!

— Ой…

— Да нет, не «ой», все было гораздо лучше! С ним была вся его семья, Кейтлин, — тихо сказала Рина, и слезы снова полились из её глаз. Она внимательно уставилась на ногти, делая вид, что страшно заинтересована рисунком на них.

— Они отмечали День рождения его бабушки, Нинель. Ей девяносто. Билл познакомил нас несколько недель назад, и я понравилась ей! — плакала Рина. — Но нужно было видеть её взгляд, когда она увидела нас с Джеффом. Она просто прошла мимо, но… — она сорвалась на тихий плач, не в силах больше говорить.

— Ох, — произнесла я, не зная, что и сказать, и попыталась незаметно взглянуть на часы: прошло пять минут.

— Я просто разбита, — сказала подруга, вытирая глаза. — Понимаешь, там были его тётя Камилла, его мать и отец, его Ба-Ба…

— Ба-Ба?

— …и сам Билл, конечно. Они все видели меня, а я просто сидела рядом с Джеффом, и его рука лежала у меня на колене! Он ничего не сказал. Просто повернулся и ушел. Это было ужасно, — она скрестила руки на груди и откинула волосы с лица, мотнув головой прямо как Джефф.

— Так что, понятное дело, я не могла встретиться с ним сегодня в школе. Но на тренировку я пришла, хотя пришлось пробираться через черный ход.

— Я пропустила тренировку, — виновато сказала я ей.

— Я заметила. И знаешь, говорю, как друг, — ее голос стал серьезным, — тебе лучше следить за ситуацией. Девчонки сегодня голосовали, и все, кроме меня, считают, что твой уровень серьезно упал, и ты подрываешь дух команды.

— Господи, — пробормотала я. Воинствующие болельщицы, прекрасно. Только этого мне еще не хватало!

Половина пятого. Ничего, Роджерсон поймет, к тому же, он знает о церемонии, если что, я все объясню ему, и мы сможем купить подарок завтра.

— Так вот, — Рина глубоко вдохнула, готовясь продолжить рассказ. — Билл ждал меня после тренировки.

— И что он сказал?

— А что он мог сказать? — раздраженно взглянула она на меня. — Он забрал назад свое кольцо, — она подняла руку, и я увидела, что на пальце, где раньше был тонкий серебряный обруч, осталось лишь небольшая вмятинка. — Он вернул мне все мои фотографии и ту футболку, что я подарила ему на День рождения. А потом… — она замолчала и махнула рукой, не в состоянии продолжать.

Я ждала. Сейчас, наверное, Роджерсон отъехал от моего дома, спрашивая себя, куда же я провалилась. Вдруг проснулось неприятное предчувствие.

— …потом, — вновь начала она, судорожно всхлипнув, — он сказал, что разочаровался во мне. И это было хуже всего! Я имею в виду, называй меня стервой, шлюхой или еще как-то — с этим я могу справиться, понимаешь? Но сказать так…

Рина опустила голову, волосы упали ей на лицо. Начинало темнеть, огни заправки становились ярче. Я подошла к подруге и положила руку ей на плечо, затем обняла её.

— Он все равно тебе не подходил, — сказала я. — Он был слишком…

— Хорошим, — прервала она, вскидывая голову. — Слишком хорошим! Слишком… правильным?

— Точно.

— Да, слишком правильным, — она снова всхлипнула.

Мы стояли рядом, обнявшись, и я миллион раз повторила ей то, что подруги говорят друг другу после расставания с парнями — всё будет в порядке, не переживай, я здесь, отпусти это, пошел он, и так далее. Но все это время в моих мыслях был Роджерсон, я представляла, как он, сердитый, едет по шоссе, так же разочаровавшись во мне, и неприятное предчувствие внутри становилось все сильнее.

* * *

Когда я приехала домой к шести часам, Роджерсона поблизости не было, как и следовало ожидать. Родители и Боу со Стюартом уже заканчивали ужин, и по дому носились аппетитные запахи стейка, а в гостиной были включены «Скандалы Ламонта»

— Милая, где ты была? — поинтересовалась мама, услышав мои шаги. — Я уже начала волноваться. Церемония начинается через час, и, если мы хотим занять нормальное место на парковке, то…

— Ты голодна? — перебила её Боу, откладывая вилку.

— Я положила для тебя голубое платье на кровать, а еще купила новые колготки, — повысила голос мама.

— Хорошо, — я скинула туфли и уже направилась в комнату, когда мама крикнула мне вслед:

— Роджерсон заезжал, искал тебя. У вас, кажется, были планы на сегодня?

Я обернулась и просунула голову в дверь.

— Он сказал еще что-нибудь?

Мама пожала плечами, вытирая губы салфеткой.

— Я передала ему, что ты все равно заедешь домой перед церемонией. Он обещал позвонить тебе позже.

— О. Ну, ладно, спасибо.

Я тихонько закрыла за собой дверь, пытаясь успокоить странное волнение и говоря себе, что волноваться не о чем. Мы ведь просто собирались в магазин. Он все поймет, это ведь не катастрофа!

* * *

Церемония награждения спортсменов была в точности такой, как я и предполагала: бесконечные поздравления, дипломы, ленты и букет для меня. Рина пришла в себя, во всяком случае, внешне, и улыбалась своей фирменной сияющей улыбкой, поднимаясь на сцену и спускаясь обратно в зал. Билл сопровождал Элизу Дрейк, а меня объединили в пару с нападающим нашей футбольной команды, низкорослым парнем по имени Тед Уикер, который без конца жевал жвачку, что, впрочем, ничуть не помогало ему решить проблему дурного запаха изо рта.

Роджерсон появился как раз во время речи директора Хоторна. Я увидела, как открывается дверь, и он проскальзывает в зал, затем останавливается у стены. Я была удивлена, увидев его, и бесконечно счастлива — все же он был заинтересован, раз пришел! Его волосы были влажными, видимо, теплый солнечный день превратился в дождливый. Роджерсон оглядел собравшуюся толпу и, заметив меня, поднял подбородок, затем снова обвел взглядом зал и засунул руки в карманы.

— Многие люди, — говорил Хоторн, — спрашивают о значении спорта в системе образования. По моему мнению, здесь не требуется лишних пояснений, ведь…

Я знала Роджерсона всего три месяца, но уже легко могла увидеть те признаки, по которым становилось ясно, что его раздражение растет с каждой секундой: я побывала на достаточном количестве вечеринок, где он с нетерпением наблюдал за мной, в ожидании, когда же я оторвусь от своих друзей и присоединюсь к нему. По одному его взгляду на часы было понятно — он считает все происходящее пустой тратой времени. Неприятное предчувствие, мучившее меня сегодня днем, вернулось, и я снова стала пытаться успокоить себя, ведь поход в магазин не был таким уж важным делом, верно же?

Директор Хоторн говорил и говорил, так что мне оставалось лишь терпеливо сидеть на месте и наблюдать за Роджерсоном. Вот он посмотрел на часы. Переступил с ноги на ногу. Провел рукой по волосам. Посмотрел на часы.

— И сейчас, перед всеми учениками и родителями нашей школы, я хочу поблагодарить всех спортсменов и их семьи за прекрасный сезон…

Я уставилась на директора, мысленно приказывая ему заканчивать свою речь, но он едва ли мог услышать мои мысленные просьбы, его голос громко разносился по залу. Рина ткнула меня сзади в плечо. Я обернулась, и она улыбнулась мне, глазами показав на Роджерсона. Я вежливо улыбнулась в ответ.

Директор все никак не умолкал.

— Благодарю вас за вашу работу, за ваш командный дух, за вашу любовь к спорту. Мы очень, очень гордимся вами!

Я закатила глаза и перевела взгляд на Роджерсона… ровно в ту секунду, когда дверь за его спиной закрылась.

— Спасибо вам — и хорошего всем вечера! — и все начали аплодировать, аудитория будто ожила, и спортсмены, болельщицы и их семьи рванули к выходу.

— Кейтлин, дорогая, — позвала мама, — давайте сфотографируемся!

Я застыла на месте, заставив себя улыбнуться. Мама в недоумении посмотрела на камеру в ее руках.

— Хм, почему-то она не работает, — сказала она, и Боу подошла к ней, чтобы посмотреть, в чем дело.

— Крышка объектива, — пояснила я.

— Что? — не поняла мама.

— Нужно снять крышку, — я нетерпеливо выхватила камеру у нее из рук и сняла крышечку.

— Да-а, Маргарет, приятно видеть, как много нового ты узнала на курсах, — рассмеялась Боу.

— Боже мой, — засмеялась мама вслед за ней, — ну, это же я! Со мной постоянно случается что-то такое!

Я кивнула, стараясь скрыть раздражение.

— Ладно, так лучше… Хорошо, Кейлин, внимание. Улыбнись!

Я улыбнулась. С трудом. Мне нужно было идти.

— Хорошая церемония, — Стюарт появился за моей спиной, — такая… Вдохновляющая.

— Покажи нам свой сертификат, — попросила мама. Я протянула ей грамоту, уже и забыв, что держу ее в руках. — Это замечательно! Джек, разве это не замечательно?

Папа, сидевший в нескольких рядах от нее, выглядел уставшим и явно чувствовал себя некомфортно в зеленом галстуке с черными полосками, который я подарила ему несколько лет назад.

— Замечательно, — отозвался он, поправляя узел.

— Мне нужно бежать, мам, — быстро сказала я. — Роджерсон здесь, я поеду домой с ним, хорошо?

— Ой, ну я даже не знаю, — обеспокоенно ответила мама, вопросительно посмотрев на отца. — Я думала, мы поедем домой и отметим это за кофе и десертом…

— Отпусти её, — сказал папа, уже готовый ехать куда угодно, лишь бы не сидеть на месте. — К тому же, мы вполне можем попасть в пробку, так что пусть лучше едет с другом.

— Ну хорошо, — согласилась мама, все еще с надеждой глядя на папу, но он уже искал в кармане ключи от машины. — Но, Кейтлин, постарайся не задерживаться, чтобы мы все вместе могли отпраздновать дома, хорошо?

— Конечно, — закивала я.

— Пойдемте, — позвал папа и первым направился к выходу из зала.

— Очень хорошо, — одобрительно похлопал меня по плечу Стюарт, глазами показав на грамоту в маминых руках. — Мы гордимся тобой, Кейтлин, — он обнял меня за плечи одной рукой, а Боу, за талию, другой.

— Спасибо, — ответила я. Мы вышли из школы, и я заторопилась к Роджерсону.

Его машина стояла у ограждения хоккейного поля. Я постучала в стекло, и он взглянул на меня, затем открыл мне дверь. Забравшись внутрь, я потянулась, чтобы поцеловать его, но он отпрянул, отвернувшись от меня. Радио уже было включено, но в этот раз я не стала менять станцию.

— Что случилось?

— Ничего.

Снаружи снова начался дождь, крупные тяжелые капли падали на стекла машины.

— Мне так жаль, что все это шло так долго. Но я ничего не могла поделать!

— Неважно, — он сжал руками руль, все еще не глядя на меня. — Где ты была сегодня днем?

— Ох, боже мой, — пробормотала я. — Я была с Риной, она… Понимаешь, ей было очень плохо. Она рассталась с Биллом, и на этот раз все действительно серьезно, — я попыталась рассмеяться, но смех вышел нервным и неловко повис в воздухе.

— О, — наконец произнес Роджерсон, — а я долго ждал тебя.

Он смотрел прямо перед собой, на хоккейное поле. Я же видела только капли дождя, стекающие по лобовому стеклу, и размытые пятна света от фонарей.

— Мне жаль, — извиняющимся голосом сказала я. — Она была так расстроена, и я была нужна ей.

— Ладно, неважно, — он выдавил подобие улыбки, наконец посмотрев в мою сторону, и все вроде как было нормально, он как будто бы был готов забыть обо всем. С минуту мы просто сидели молча и смотрели на дождь за окном.

— Я просто хотел, чтобы ты была здесь, — он начал постукивать пальцами по рулю. — Ты же обещала.

Он снова улыбнулся, и я поняла, что все в порядке, вздохнув с облегчением. Теперь, когда все было хорошо, я наконец-то могла расслабиться.

— Ой, да ладно, — я шутливо похлопала его по коленке и рассмеялась. — Ты же большой мальчик!

Удар был неожиданным. Я лишь успела заметить краем глаза какое-то быстрое движение, а в следующий миг правая сторона моего лица словно взорвалась, когда его рука опустилась на мою щеку. Звук был оглушительно громким, как выстрел или треск. И это было совсем не похоже на сцены в фильмах, когда человек выдерживает удар, не дрогнув: моя голова непроизвольно мотнулась назад, ударившись о спинку сиденья. В ушах стоял звон, лицо горело, а из глаз полились слезы.

— О господи! — вскрикнула я через долю секунды, показавшейся мне вечностью.

— Никогда больше не смей говорить со мной таким тоном, — очень тихо произнес Роджерсон. Затем он завел машину и невозмутимо выехал с парковки, встраиваясь в поток машин, едущих в город. Свет фонарей за окном скользил по нам, фары встречных машин мигали и причудливо освещали капли дождя на стеках. Я сосредоточилась на машине, едущей перед нами. Синяя Хонда с наклейкой «Я люблю своего Скотч-терьера!». Я читала надпись снова и снова, повторяя слова мысленно, нараспев и скороговоркой. Кто-то засигналил. Мы попали в пробку, машины ехали очень медленно.

Роджерсон включил дворники, и видимость стала чуть получше, но дождь все еще лил не переставая, струи воды стекали по стеклу.

— Черт подери, почему так долго? — раздраженно воскликнул он, пристукнув по приборной панели. — Господи Иисусе!

Я сидела, все еще прижав руку к лицу. Слёзы все еще текли, хоть я и приказывала себе перестать плакать и начать думать о чем-то другом. Что иногда называют Малыми планетами? Астероиды. Что такое сиборгий? Новый транс-урановый элемент. Что измеряет тонометр? Кровяное давление.

Машины перед нами потихоньку начинали двигаться быстрее, дорога становилась свободнее. Вдруг на тротуаре я увидела машину моих родителей. Обе двери были открыты, отец сидел на корточках возле колеса, мама стояла рядом. Рядом с ней — Стюарт, а Боу стояла прямо посреди дороги, кажется, высматривая что-то на земле. Дождь лил с неумолимой силой, но вот она подняла что-то и пошла к машине, двигаясь очень осторожно, бережно прикрывая руками то, что было в ее ладонях. Когда мы проезжали мимо, я увидела, что это была черепаха, невесть каким образом оказавшаяся на проезжей части. Машины объезжали Боу и гневно сигналили. Роджерсон выкрутил руль и выругался сквозь зубы: «Чокнутая старуха!».

Он не произнес ни слова, когда мы свернули на главную улицу, а я внезапно почувствовала себя беззащитной черепашкой, случайно выползшей на опасную дорогу, полную слепых беспощадных машин.

* * *

Никто из нас не произнес ни слова о том, что произошло. Роджерсон остановился у МакДональдса, как делал в любой другой обыкновенный день, и купил себе БигМак, а мне — шоколадный коктейль, хотя я не просила его об этом. Затем он повез меня домой, а его рука лежала на моем колене, в машине играла моя любимая радиостанция, и все было так, словно ничего не случилось. Произошедшее казалось странным, сумасшедшим, как если бы все просто приснилось мне в кошмарном сне. Роджерсон остановился напротив моего дома, что действительно удивило меня, ведь он никогда не парковался прямо перед нашими окнами. Он притянул меня к себе и поцеловал очень нежно и осторожно, поглаживая мой подбородок пальцами. Как бы странно это ни было, его прикосновения и поцелуи были невероятно приятны, они все еще казались чем-то необыкновенным, фантастическим.

— Я люблю тебя, — произнес он, тихонько отстранившись, и посмотрев мне прямо в глаза. — Все хорошо?

Он впервые сказал это, и, несмотря ни на что, этот момент был очень важен. Но все, о чем я могла думать — пульсирующая боль в щеке. Кожа вокруг глаза начала опухать, и мне с трудом удавалось моргать. Тоска по Кэсс словно кольнула в сердце больнее, чем когда-либо раньше, мне очень хотелось, чтобы сейчас она была рядом, спустилась по ступенькам крыльца, протянула руку, чтобы коснуться шрама над моей бровью и поняла, что произошло, даже не спрашивая.

Роджерсон внимательно смотрел на меня, как если бы хотел заключить со мной некий пакт, согласовать истории, подписать договор. Он мягко положил руку мне на затылок, и я почувствовала себя в безопасности, окруженной заботой и теплом. Я могла бы отбросить его руку и выйти из машины, закрыть за собой дверь и навсегда оставить его в прошлом.

Все было бы иначе, если бы я поступила именно так, но я этого не сделала. Я любила Роджерсона. И не только его, я любила и ту себя, которой становилась возле него. Не младшей сестрой, не милой девочкой-болельщицей, не той, что вечно на вторых ролях. Всё, чего мне хотелось — найти свой собственный путь, выйти из тени Кэсс. И, когда это, наконец, произошло, я была не готова вот так отказаться от всего.

— Всё хорошо, — ответила я Роджерсону, и, когда он снова поцеловал меня, я закрыла глаза, чувствуя лишь пульсирующую боль в щеке.

Машина Роджерсона стояла перед нашим домом, пока я поднималась по ступенькам к нашей двери, и вот, когда я зашла внутрь, он, наконец, уехал. Я все еще не могла выбросить из головы воспоминание о его взгляде — темном и злом, о его руке, приближающейся ко мне, о невозможности увернуться или остановить её. Глубоко вдохнув, я подумала, что не знаю, что скажу маме, когда она увидит мое лицо и начнет паниковать.

Из коридора был слышен ее голос, она, кажется, говорила с кем-то по телефону. Я увидела спину отца, он стоял рядом, наблюдая за ней. Никто из них пока меня не заметил.

— Ох, детка, — голос мамы дрожал и в то же время был невероятно счастливым, — я так рада, что ты позвонила! Нет-нет, милая, нет. Конечно же, мы не сердимся! — мягко сказала она, и я увидела ее в дверном проходе, она вытирала рукой глаза и улыбалась. — Мы просто волновались, как ты там, вот и все, — её голос прервался. — Я знаю, моя хорошая, я знаю.

Не включая свет, я прошла в гостиную и села в кресло отца, глядя на всех этих кукол, уставившихся пустыми стеклянными глазами в пространство. Машинально я подняла руку и коснулась щеки, чувствуя, что кожа вспухла.

— Мы просто не хотим потерять тебя, милая, — говорила мама. — Мы никогда не смогли бы этого пережить.

Раздались шаги, и я поняла, что отец вышел из кухни и направился на внутренний дворик. В окно я увидела его, стоявшего под очистившимся уже небом, смотрящим на звезды. Мама шмыгала носом, слушая, что говорит Кэсс. Она коротко засмеялась и сказала:

— Ничего, Кассандра, у нас есть время, много времени, ты можешь сказать все, что захочешь, когда будешь готова, мы понимаем.

Я закрыла глаза. Роджерсон. Потемневшие глаза. Неумолимо приближающаяся рука. Звон.

Мама все говорила и говорила, смеялась и плакала, когда я на цыпочках прошла по коридору и вышла на улицу. Я понятия не имела, куда поеду, может быть, к Рине. Я просто завела машину и поехала вперед, где-то поворачивая, и остановилась, наконец, напротив Эпплби. В окне я увидела Коринну, сидевшую на барной стойке с сигаретой в руке, пересчитывающую деньги и складывающую их в кошелек. Бариста пододвинул к ней напиток, и она с улыбкой приняла чашку, откинув волосы с лица, её браслеты перекатились по руке, и я почти могла услышать, как они звякнули.

Когда я вошла, она взглянула на дверь, и ее глаза округлились.

— Боже правый, Кейтлин! — воскликнула она, — Что произошло?

Она соскочила со стойки и подбежала ко мне, осторожно коснулась моей щеки. Но я не могла сказать ни слова, и просто села за один из столиков. Она опустилась рядом и обняла меня, а я положила голову на ее плечо, и Коринна стала легонько укачивать меня, повторяя, что все хорошо, теперь все в порядке.

Глава 9

13 декабря

«То, что произошло, так странно, как будто это даже не…»

14 декабря

«Прошлым вечером кое-что произошло. Роджерсон рассердился на меня, и…»

14 декабря

«Я не знаю, с чего начать, но…»

Это не поможет. Я закрыла дневник и откинулась на подушку, глядя на отблески светофора за окном. С того дня я пыталась облачить произошедшее в слова, но сказать это хотя бы себе, хотя бы мысленно, никак не удавалось. Для родителей, Рины и других объяснение легко вышло складным и правдоподобным: кто-то толкнул меня, когда я выходила из школы, и я налетела на дверной косяк. Правда была тяжелее. Забыть все — этот вариант казался таким простым, но я почему-то боялась. Жизнь, кажется, вошла в привычную колею: мы с Роджерсоном снова ездили по городу, сидели у него дома, я чувствовала, как его пальцы скользят по моим рукам или осторожно ложатся на мой затылок, но, закрывая глаза, я все еще видела лишь его потемневшее лицо, неумолимо приближающуюся руку.

В это время мама все еще была в приподнятом настроении благодаря звонку Кэсс, хотя сестра не перезванивала вот уже две недели, и мама надеялась, что хотя бы на Рождество она услышит голос старшей дочери. Одна лишь призрачная возможность этого сделала каникулы более сносными для всех нас. До звонка сестры мама была слишком занята бесконечными письмами и просмотрами «Скандалов Ламонта», поэтому в доме ничто не напоминало о приближающихся праздниках — не было ни мишуры, ни стопок кулинарных книг на столе, ни даже ёлки. На следующий же день после разговора я, вернувшись домой из школы, застала маму за приготовлениями к празднику: напевая «Silent Night», она кружилась по кухне, одновременно проверяя печенье в духовке и упаковывая подарки.

Как я поняла, Кэсс объяснила немногое и рассказала очень мало, позвонив домой. Она просто уверила нас, что счастлива и сказала, что очень скучает. Что любит свою новую работу. И что надеется на наше понимание. Сестра не дала маме свой номер, что отец объяснил тем, что Кэсс нужно время. Он также предупредил, что на скорый звонок в будущем можно не рассчитывать, но все же мама каждый раз подбегала к телефону, едва заслышав его звонок, и ее лицо словно тускнело, когда она понимала, что на том конце не Кэсс.

— Я не понимаю, почему она не хочет, чтобы мы могли поддерживать связь с ней! — восклицала мама всякий раз, сетуя, что не знает номера сестры. — И она даже не поговорила с Кейтлин.

На самом же деле я была даже рада этому. Я не была готова поговорить с Кэсс прямо сейчас. У меня был секрет, о котором никто не должен был догадаться, но старшая сестра знала меня так хорошо, что мне казалось — даже по телефону она поймет, что со мной что-то не так.

В этот раз у меня не было шрама, напоминавшего о случившемся, но иногда, глядя на Роджерсона, невозмутимо ведущего машину, или лежа в кровати, пытаясь заснуть, я не могла избавиться от преследовавшего меня образа. И, хоть жизни продолжалась своим чередом, ни один из нас ни разу не упомянул о том вечере, и это не давало мне покоя, я словно жила в ожидании того, что он сделает это снова.

* * *

В последнюю субботу перед Рождеством мама, Боу и я отправились на последнее занятие на курсах фотографии перед каникулами. Мы как раз закончили работать над «серией людей», как называл это Мэттью: на своих фотографиях мы должны были запечатлеть важных для нас людей и через фотографию показать наши с ними отношения. Мама попросила папу попозировать ей возле окна в кабинете, в окружении всех дипломов и наград. Он выглядел смущенно, натянуто улыбался и то убирал руку в карманы, то вынимал их. Впрочем, мама гордилась им и его достижениями, поэтому получившееся фото очень её порадовало. Боу сделала фотографию, на которой они были вместе со Стюартом. Поставив камеру на таймер, они опустили головы, а в момент щелчка затвора резко вскинули их вверх, и так получился кадр, где они выглядели абсолютно сумасшедшими и абсолютно счастливыми: волосы откинуты назад, на лицах безумные улыбки.

На моей фотографии был Роджерсон. Он не хотел сниматься, но с той памятной церемонии награждения был очень нежен и мягок со мной, и я постоянно носила фотоаппарат с собой, чтобы поймать момент. Мне удалось сделать несколько фотографий, но ни одна из них не казалась мне особенной. Но однажды, когда мы направлялись к дому Коринны и Дейва, я отстала на пару шагов и окликнула его. На получившемся снимке Роджерсон не улыбался. Он смотрел прямо в камеру, на лице было написано легкое раздражение, в руке он сжимал ключи от машины. Позади него были видны голые зимние деревья, едва освещенные тусклым солнечным светом. Чуть дальше были видны почтовый ящик и краешек желтого ламборджини Дейва. Роджерсон занимал большую часть фотографии, но холодный пейзаж на заднем фоне идеально ему подходил.

Мэттью, просматривая наши работы, назвал мамину фотографию «обещающей («Вы знаете, что цените в человеке!»)», работу Боу — «поразительно эмоционально». Дойдя до моей, он долго молчал, разглядывая снимок. Затем взглянул на меня.

— Ты знаешь этого человека очень хорошо.

— О, да, — отозвалась я, покраснев. Почему-то, разговаривая с Мэттью, я всякий раз смущалась. Он был ненамного старше и всегда вел себя невероятно дружелюбно: клал руку тебе на плечо, смеялся твоей попытке сострить. Боу говорила, что у него позитивная аура. — Это мой парень.

Мэттью снова опустил взгляд на фото.

— Судя по всему, — сказал он тихо, так, чтобы могла услышать только я, — ты знаешь его чуть лучше, чем ему бы хотелось.

Я тоже посмотрела на снимок, на глаза Роджерсона, вспомнив, какими темными они были. Почти черными от гнева.

— Да, — легким тоном постаралась ответить я. — Наверное.

Когда занятие закончилось, мы с мамой и Боу вышли на улицу. Они собирались отправиться по магазинам на финальный рождественский шопинг, я же ждала Роджерсона. На парковке было слишком холодно, так что я вернулась в холл Центра искусств и встала у окна, чтобы не пропустить машину Роджерсона. Где-то наверху играла ирландская музыка, и были слышны звуки чечетки. Интересно, как готовится к Рождеству Кэсс? Украшает квартиру? Печет печенье? Покупает елку?

— Кейтлин?

Я обернулась и увидела Мэттью, спускавшегося по лестнице в темно-зеленом пальто и сумкой на плече.

— Да, я еще здесь, — улыбнулась я.

— Тебя некому подвезти?

Ирландская музыка стихла, и раздались аплодисменты и смех.

— Нет, — я покачала головой. — Он просто опаздывает.

Мэттью кивнул и хлопнул в ладоши.

— Могу подождать с тобой, если хочешь, — предложил он.

— Ой, нет, не нужно, — быстро отказалась я. Музыка вновь заиграла, и холл наполнился стуком каблуков. — Все в порядке. Спасибо.

— Ладно, — он подошел к двери и взялся за ручку, затем остановился. — Знаешь, Кейтлин, у тебя талант к портретной съемке. Я был очень впечатлен твоей работой.

— Спасибо большое, — смущенно отозвалась я. — Я просто… Знаете, я не пыталась сделать что-то особенное и…

— Это замечательный снимок, — твердо повторил Мэттью. — Он, хм, очень живой. В нем есть что-то говорящее, и ты поймала этот момент. Отлично.

Я понимала, что на это нужно что-то ответить, но вместо остроумного или хотя бы какого-нибудь ответа я просто стояла и краснела.

— Спасибо, — сказала я еще раз, — Правда.

Он кивнул, улыбнувшись, и достал из карманов перчатки.

— Хороших тебе каникул.

— И вам, — отозвалась я, боковым зрением увидев, как машина Роджерсона въезжает на парковку. Мэттью взял меня за руку, и мои пальцы буквально утонули в его шерстяных перчатках. Он с улыбкой потряс мою руку, как мы с Кэсс делали в детстве, изображая рукопожатие взрослых.

— Счастливого Рождества, — сказал он. В этом было что-то очень милое — в его улыбке, в его пальто, даже в его смешных перчатках. Я чувствовала себя так безопасно с ним, хоть почти и не знала его, и мне совершенно не хотелось выходить из Центра искусств навстречу огням светофоров и холодному воздуху.

— Ладно, — он отпустил мою руку. — Еще раз с Рождеством, увидимся!

— Вообще-то, я тоже уже иду, мой друг приехал, — сказала я, и Мэттью придержал для меня дверь.

— Увидимся, Кейтлин, — махнул он на прощанье, когда я направлялась к машине.

— До свидания, — отозвалась я.

Роджерсон открыл мне дверь, все еще глядя вслед Мэттью.

— Кто это? — поинтересовался он, пока я застегивала ремень безопасности.

— Наш учитель, он ведет курсы, — ответила я. — А где ты был?

Роджерсон только покачал головой, объезжая парковку.

— Дейв пообещал дело на миллион баксов, но так и не появился. Я ждал его час.

— М-да, — протянула я, — ты, должно быть, был очень зол на него.

Он не произнес ни слова, посмотрев в окно с моей стороны поверх моей головы. Проследив за его взглядом, я увидела Мэттью, идущего по улице с сумкой на плече и убравшего руки в карманы пальто. Я уже хотела сменить тему разговора, но, посмотрев на Роджерсона, почувствовала какое-то напряжение. Он наблюдал за Мэттью, пока тот не скрылся за углом, а я почему-то думала о фотографии, что была в сумке на моих коленях: о выражении его лица, о черных голых деревьях позади него, о светло-сером, почти белом, небе.

Роджерсон молчал всю дорогу домой, а когда мы миновали наш почтовый ящик, как обычно, проехав чуть выше по улице, он просто отстегнул свой ремень, все так же молча глядя прямо перед собой. Я сцепила пальцы. Он просто в плохом расположении духа, это не моя вина. Дейв заставил его ждать, и он вышел из себя. К тому же, он не мог видеть, как Мэттью пожимал мне руку… или мог? Сейчас я просто выйду из машины, а завтра все будет хорошо. Ну конечно же. Разве может быть иначе?..

— Так, — внезапно услышала я голос Роджерсона, когда уже хотела открыть дверь, — что у тебя с тем парнем, Кейтлин?

— Ничего, — собственный голос вдруг показался мне странным, каким-то слабым и тонким.

— Я видел вас. — Его слова были отрывистыми, голос напряженным. — Не ври мне.

— Я не вру, — протестующе воскликнула я. — Я просто пожелала ему счастливого Рождества, и он пожал мне руку.

— Я сказал, не ври мне! — крикнул Роджерсон, и все пространство в машине словно задрожало от этих слов.

— Я не… — шепотом начала я, — Роджерсон, пожалуйста! Это ничего не значило, — я дотронулась до его руки. Он казался застывшим, словно статуя, его взгляд был направлен прямо перед собой, но, стоило моим пальцам коснуться его рукава, как его ладонь сжалась в кулак, а в следующее мгновение я сильно ударилась щекой о дверную ручку, ободрав кожу. Я с трудом могла открыть рот, но все же попыталась все объяснить еще раз.

— Роджерсон…

— Заткнись, Кейтлин.

— Но…

Он хлестнул меня по другой щеке, и мое лицо словно рассыпалось на тысячу осколков. Я прижала ладони к щекам, пытаясь не дать голове расколоться от пульсирующей боли внутри и снаружи.

— Это не моя вина, Кейтлин, — низким голосом проговорил Роджерсон. — Ты сама знаешь, что сделала.

Не в силах выдержать еще одного удара, я не сказала ни слова. Закрыв глаза, я снова сосредоточилась на списке вопросов из теста по истории. Главным секретом Роджерсона были только его глубокие знания обо всем на свете. Какой прибор используют моряки для измерения времени? Хронометр. В каком городе Италии была приготовлена первая пицца? В Неаполе. Я прислонилась горящей щекой к прохладному оконному стеклу и посмотрела на крыльцо нашего дома. На ступеньках стоял толстый пластиковый Санта, фонарики освещали подъездную дорожку, а на крыше гаража мы установили несколько фигурок оленей. В окне кабинета я увидела отца, сидевшего в кресле с газетой. Я закрыла глаза и мысленно попросила его выйти зачем-нибудь на улицу, увидеть машину, подойти и спасти меня от Роджерсона и от себя. Но он не услышал. Папа сложил газету и включил телевизор, как делал всегда, ожидая нашего с Кэсс возвращения.

* * *

Когда я вошла на кухню двадцать минут спустя, мама вынимала запеканку из духовки.

— О боже мой! — воскликнула она, едва увидев меня. Она поставила противень куда-то на стол и поспешила ко мне, на ходу вытирая руки о фартук, разрисованный маленькими рождественскими елочками, — Что произошло, Кейтлин?!

— Я упала, — моментально откликнулась я, когда она подняла мой подбородок и откинула волосы со лба, изучая мою щеку.

В машине Роджерсона, выкурив сигарету, я взглянула на себя в зеркало заднего вида. Мое отражение выглядело не так плохо: просто небольшое покраснение и пара легких царапин.

— Упала? — повторила мама, внимательно глядя на меня. — Джек, иди сюда! — позвала она. Я мотнула головой.

— Мам, все в порядке!

Отец с улыбкой вошел в кухню, но его лицо вытянулось, стоило ему увидеть меня.

— Возле почтового ящика был лёд, я поскользнулась и… вот, — неловко попыталась объяснить я.

— Так я и знала! — воскликнула мама, усаживая меня на стул. Случайно задев спинку стула плечом, которым я тоже ударилась, когда в машине отлетела к двери, я резко втянула воздух. К счастью, она ничего не заметила. — Джек, разве я не говорила, что, возвращаясь от Боу, тоже поскользнулась на том месте? Кейтлин, а Роджерсон ведь был с тобой? — поинтересовалась она.

— Нет, — я покачала головой. — Он высадил меня, и, когда я уже подходила к крыльцу, земля словно выскользнула у меня из-под ног.

— Ну, — сказал папа, глядя на меня слегка виновато, — думаю, нужно приложить холод. Маргарет, достань пакет со льдом из морозилки. Пока не стало хуже, надо…

— Пап, все нормально, — я попыталась встать, но он удержал меня на месте, — уже почти не болит, правда!

О том, чтобы сказать правду, я даже не задумывалась. Мне просто хотелось отправиться к себе в комнату, свернуться в комочек на кровати и заснуть.

Роджерсон скрутил и зажег сигарету, не произнося ни слова, я сидела рядом, и звон в моих ушах никак не прекращался. После нескольких затяжек он, кажется, отошел. Он притянул меня к себе, сказал, что очень любит меня и поцеловал. Поцелуй не был слишком нежным, скорее, напротив, но мне было все равно. Я внезапно поняла, что у меня появилось слишком много секретов: сигареты, наркотики, пропущенные тренировки, чтобы беспокоиться о чем-то еще. Забавно — стоило мне впустить в свою жизнь одну тайну, как за ней начали появляться и другие.

Что мне больше всего нравилось в Роджерсоне — так это то, что с ним все было иначе. Он словно показал мне вещи, которых Кэсс никогда не видела. Впрочем, то, что он ударил меня, тоже стало одной из таких вещей. Знаю, сестра не стала бы с этим мириться, не оставалась бы с тем, кто причинил ей боль, ни на секунду. Но я — не Кэсс. Я даже близко на нее не похожа. Я слабее. И я сохраню это в тайне.

— Возьми-ка, — отец вложил мне в руку пакет со льдом. — Это поможет снять покраснение.

— Должно быть, ты ударилась очень сильно, — встревожено сказала мама.

— Да, — я прижала пакет к щеке, чувствуя во рту металлический привкус.

Отец пошел в коридор и снял куртку с вешалки.

— Пойду, посыплю дорожку солью, — сказал он нам, — кажется, у нас осталось еще немного с прошлого года?

— Да-да, — отвечала она, следуя за ним. — Мешок стоит в чулане. И, Джек, пожалуйста, убедись, что ты посыпал всю дорожку. Не хотелось бы, чтобы еще кто-то вот так же пострадал! — она вернулась на кухню. — Кейтлин. Я налью тебе ванну, чтобы ты могла расслабиться, а потом принесу ужин в твою комнату, так что можешь поесть в постели и сразу лечь спать, хорошо?

— Мама, ты не должна…

— Тсс. Иди, раздевайся, я позову тебя, когда все будет готово.

Мама опустила руку мне на плечо, наклонилась и осторожно поцеловала меня в макушку. От нее пахло ванилью и духами «Joy», и я почувствовала, что сейчас расплачусь.

— Ты испугала меня, Кейтлин, — тихо сказала она, перебирая мои волосы. — Не знаю, что бы я делала, если бы с тобой что-то произошло.

Я могу рассказать ей, говорила я себе. Я должна рассказать все прямо сейчас и прекратить все это. Я должна рассказать, что он бьет меня. Что я ненавижу чирлидинг, что я скучаю по Кэсс, и я бы очень хотела все исправить, но я не могу! Не могу. Не могу…

— Не переживай, — вместо всего этого ответила я своей маме, которая так заботилась обо мне. — Со мной все хорошо.

Затем я направилась в комнату и из окна наблюдала, как внизу отец разбрасывает соль на подъездной дорожке, особенно тщательно посыпая землю возле почтового ящика.

* * *

Я уже почти засыпала, когда мама постучала в дверь и вошла, поставив поднос с курицей и брокколи на столик. Она осторожно погладила меня по щеке и направилась к выходу, остановившись в проходе.

— Спокойной ночи, милая, — прошептала она. — Увидимся в Стране грёз!

Я была слишком уставшей, чтобы отвечать ей. Этой ночью я не встретила её в Стране грёз, но я видела Кэсс.

Сон был длинным и запутанным. Я, Элиза Дрейк, Коринна и миссис Гэрвер, моя учительница в начальной школе, были в торговом центре, искали что-нибудь алюминиевое и как раз направлялись к магазину пиротехники. Я проходила мимо пустой витрины, когда вдруг увидела за стеклом Кэсс. Она стояла по другую сторону стеклянных дверей, всего в нескольких шагах от меня.

— Кэсс? — я подошла на шаг ближе, и мисси Гэрвер начала кричать, что мы опаздываем, и мне нужно поторопиться. Кэсс улыбалась мне, качая головой. На ней был красный свитер, который всегда мне очень нравился, но шел сестре гораздо больше, чем мне.

— Удачи, — произнесла она, прижимая одну руку к стеклу. Это звучало так, словно она могла видеть будущее — мое, свое или чье-то еще.

— Подожди, Кэсс!

— Иди, — сказала сестра, и миссис Гэрвер подскочила ко мне, схватила меня за руку и потащила за собой. — Иди вперед, Кейтлин, просто иди.

— Кэсс!

Я пыталась вырваться из хватки учительницы, но она увела меня уже довольно далеко, и я могла только оборачиваться, пытаясь еще хоть раз увидеть Кэсс и видя лишь пустые стеклянные витрины.

Я резко села в кровати и взглянула на часы. 10:30. Внизу слышалось бормотание телевизора — папа смотрел новости. Подойдя к окну, я увидела Боу на их со Стюартом кухне, она сидела у окна, читая книгу. Я вернулась в кровать, закрыла глаза и представила Кэсс в красном свитере, стоящую за стеклянной витриной и желающую мне удачи. Повинуясь какому-то неизвестному импульсу, я снова вскочила, достала дневник из-под матраса и открыла его на чистой странице.

«20 декабря.

Дорогая Кэсс.

Не знаю, прочитаешь ли ты это когда-нибудь. Может быть, я и не захочу показать тебе этого. Но со мной кое-что случилось, и ты — единственная, с кем я могу поделиться. Сегодня во сне я видела тебя, но это длилось совсем недолго — я снова потеряла тебя. А еще мне кажется, что я теряю себя.

Мой парень, Роджерсон, ударил меня сегодня вечером. И это был не первый раз. Знаю, тебе не верится, что я позволила этому случиться. Я тоже не верю в это. Но признать это гораздо тяжелее, чем ты можешь подумать. Я люблю его. Да, это звучит так жалко и глупо, но я могу простить его! Хотя сегодня я в этом уже не так уверена. Он причинил мне боль, Кэсс, и мне больно до сих пор…»

Глава 10

— Кейтлин?

Я вздрогнула и открыла глаза. Учитель английского, мистер Ленсинг, стоял возле меня с потрепанным сборником стихов Т.С. Элиота в руках. В классе была необычайная тишина, и все смотрели на меня.

— Да?

— Ты слышала вопрос? — он покачал книгой, поправляя очки на носу. — Я спросил о символизме образов русалок в «Любовной лирике Альфреда Пруфрока».

— О, — я опустила взгляд на собственный экземпляр книги, который все еще был закрыт, и поспешно начала искать нужную страницу. — Я… Ммм… Я думаю…

— Страница сто восемьдесят четыре, — прошептал мне сзади президент класса Ричард Спеллмен. — Вверху страницы.

— Да, — я начала ускоренно листать книгу. Сто пятьдесят, сто шестьдесят два, сто семьдесят четыре. Ну где же это? — Хм, русалки. Ну…

Через несколько парт от меня кто-то хмыкнул. Еще кто-то кашлянул. Мистер Ленсинг снова поправил очки.

— Кто-нибудь может нам помочь? — устало спросил он. — Ричард?

— Русалки представляют собой нечто, недоступное искателю, — сказал Ричард, и кто-то снова хмыкнул. — Когда автор говорит, что русалки не станут петь для него, он говорит о своей отделенности от мира. Он под водой, а эти русалки приняли его, как равного себе. Но он все же человек, и он понимает это в последней строфе.

Я, наконец, добралась до нужной страницы и быстро пробежала глазами текст: «Покуда голос человека не разбудил нас…. И мы пошли ко дну».

— Очень хорошо, — мистер Ленсинг закрыл книгу, и тут прозвенел звонок. — К следующему уроку прочтите и будьте готовы обсудить «Пустошь». И не забудьте, что тест через неделю!

Все шумели, закрывали свои книги, расстегивали и застегивали сумки, выходили из класса. Я положила тетрадь в сумку и встала, взглянув в окно, на парковку под серым февральским небом.

— Кейтлин? — мистер Ленсинг за своим столом внимательно смотрел на меня.

— Да?

— Проснись, — сказал он. — Хорошо?

— Да, конечно. Спасибо.

Я вышла из класса и зашла в женский туалет, наполненный сигаретным дымом и запахом лака для волос. Несколько девочек толпились перед зеркалом, нанося помаду и сплетничая, а я прошла в кабинку и закрыла за собой дверь.

— Знаешь, что? — поинтересовалась одна из девушек, — Я еще не могу думать о выпускном.

Раздался пшик спрея для волос, и другом голос сказал.

— А я вот слышала, что Бекка Плейзер уже купила себе платье. В Нью-Йорке, представляете? Оно стоило примерно пятьсот долларов.

— Ой, я тебя умоляю, — фыркнула первая девушка. — Какая разница, что ты тратишь миллионы на свое платье, если тебе не с кем пойти в нем на свидание.

Я села на унитаз и осторожно закатала правый рукав. Посередине предплечья были видны синевато-черные края синяка.

— Ну, — сказала третья девушка, — это неважно. Главное, что после выпускного будет пляжная вечеринка. Как же круто!

— Так твои родители согласились?

— Ага. Ну, конечно, мне пришлось выдержать Доверительный Разговор и все такое, но в конце концов, я иду с вами!

Я продолжала закатывать рукав, пока не увидела весь синяк целиком. В центре он начал понемногу желтеть, становясь уже не таким черным, как вчера.

— Ура! — до меня донеслись звуки захлопывающихся зеркал и чей-то смех. В коридоре послышался первый звонок. Дверь в туалет открылась и снова закрылась. Я коснулась центра синяка, слегка надавив на него. Еще болит, но уже не так сильно. Осторожно просунув голову в дверь, я увидела, что в туалете больше никого. Я опустила рукав, натянула его на запястье.

Словно по негласному соглашению, с того вечера, когда я «поскользнулась на льду», Роджерсон бил меня только в те места, которые могли бы скрыты одеждой — руки, ноги, плечи. Я носила кофты с длинными рукавами, большие свитера и водолазки, а лицо, по крайней мере, было вне пределов досягаемости. После того вечера некоторое время все было хорошо. Он, казалось, сожалел обо всем, хотя вслух этого так и не произнес. Я просто понимала это по тому, как его рука ложилась мне на колено, как его пальцы переплетались с моими, как он прижимал меня к себе. В кафе он покупал мне сладости, даже не спрашивая, CD-диски и журналы, которые мне нравились, опускались на мои колени почти всякий раз, когда мы останавливались, и он выходил за чем-нибудь в магазин. Больше всего я чувствовала его желание извиниться в том, как он целовал меня, как его губы осторожно прикасались к моим, словно я была хрупкой, прекрасной или даже священной. На Рождество он пригласил меня к себе, приготовил для нас ужин, а после него достал белую коробочку, перевязанную красной лентой, и молча послал ее скользить ко мне по столу. Внутри оказалось серебряное ожерелье, сделано из крошечных сияющих кубиков. Я убрала волосы с шеи, и он бережно застегнул украшение, и я не верила, что такой человек может причинить кому-то боль. В ту ночь мы впервые переспали. Мне снова было больно, но на этот раз по-другому, этой боли я ожидала. К тому же, она не была долгой и вскоре растворилась в прекрасных ощущениях — его руки, обнимающие меня, когда все закончилось, теплое дыхание на моей шее. Ничто в мире не могло быть лучше.

Каждый раз, когда мы спали вместе, я говорила себе, что секс — это то, что позволяет быть близкой к другому человеку настолько, насколько возможно. Так близко, что ваше дыхание смешивается, он становится тобой, а ты — частичкой его, и невозможно не доверять этому человеку.

На вечеринке по случаю Нового года я слишком долго разговаривала с одним из ребят, пока Роджерсон улаживал дела по работе в соседней комнате. Мы вышли наружу, и он оттаскал меня за волосы и толкнул так, что я отлетела к стене, ударилась головой, и у меня пошла кровь. Двенадцать ударов часов мы слушали уже у Коринны, я сидела с повязкой на голове, а Роджерсон объяснял, что я была навеселе, выпив слишком много пива.

Коринна и Дейв сочувственно качали головами, успокаивали меня и Роджерсона, а потом целовались под звон бокалов с шампанским.

— Это наш с тобой год, милый, — говорила парню Коринна, он смеялся в ответ.

— Ты говоришь это каждый год!

— Нет, в этом году — это правда. Я чувствую, — повторяла она, — Калифорния, мы идем!

— С Новым годом, — прошептал Роджерсон, целуя меня. В этот раз поцелуи чувствовались иначе, наверное, дело было в ударе головой. Секс чуть позже тоже был другим, я стала осторожнее.

— С Новым годом, — ответила я тогда машинально, как робот, в которого, кажется, стала превращаться. Опустив взгляд на ожерелье, я подумала, что Рождественский вечер был лишь несколькими днями ранее, и его руки застегивали ожерелье так нежно и осторожно совсем недавно, а сейчас я уже была словно в другом измерении.

На следующий день он подарил мне пару дисков, и мы пошли в кино. Весь фильм он держал меня за руку, и я не могла сфокусироваться на фильме (кажется, что-то про апокалипсис и крутого парня, спасающего весь мир), изучая профиль Роджерсона и гадая, что же пролегло между нами.

Не было совершенно никакой возможности предугадать, мне оставалось лишь ожидание. После Нового года прошла неделя, прежде, чем все повторилось, затем пара дней, потом — две недели. Каждый раз, когда Роджерсон бил меня, на следующие сутки он словно извинялся. Это было безопасное время, и я могла рассчитывать на спокойствие. Это были хорошие дни. Но были и другие, когда он выходил из себя.

Неважно, куда мы направлялись, я всегда держала в мыслях, что он может ударить меня. Теперь, даже когда мы спали вместе, я не могла выкинуть это из головы, как бы сильно не старалась. Когда Роджерсон целовал меня, мой желудок совершал сальто, и я ничего не могла с этим поделать.

Это казалось очень глупым, нелогичным, какой-то нерешаемой задачей по геометрии. Но секс с ним был чем-то прекрасным, и, когда мы после лежали рядом, я могла прижаться к нему, словно пытаясь дотянуться до того Роджерсона, с которым встретилась на парковке, но он всякий раз ускользал от меня.

Вскоре вышло так, что секс был для меня единственным моментом, когда я чувствовала себя в полной безопасности, но эти моменты не длились достаточно долго. Куда бы мы ни пошли и ни поехали, меня всегда преследовало чувство страха и ожидания чего-то ужасного. А мы все так же ездили на его машине по городу, останавливаясь в сотне разных мест. Раньше это было здорово, всегда быть в движении, но сейчас это лишь усиливало мое ощущение неуверенности, как будто ничего стабильного вокруг меня не существовало. Я уже не пыталась сменить станцию на радио, и любимая Роджерсоном музыка играла в моей голове уже почти круглосуточно.

«Проснись, Кейтлин». Мистер Ленсинг был не единственным, кто заметил.

— Кейтлин? — окликала мама за ужином, когда я, натянув рукава на ладони, размазывала еду по тарелке. — Милая, с тобой все хорошо? Ты не голодна?

— Кейтлин! — кричала тренер команды, когда я пропускала очередное колесо или путала порядок движений. — Давай же, О`Корин! Что с тобой происходит?

— Кейтлин, — прищуривалась Боу, пытаясь скрыть сострадание, написанное на лице всякий раз, когда я проходила мимо их дома, где раньше была частой гостьей. — Мы соскучились по тебе.

— Кейтлин? — звала Рина на единственном нашем совместном уроке, истории, махая рукой перед моим лицом, чтобы привлечь мое внимание к ее рассказу о том, как она в очередной раз поссорилась с Джеффом. — Есть кто-нибудь дома?

— Кейтлин, — говорила Коринна, — дай мне зажигалку?

— Кейтлин, — заявлял Стюарт не один раз, — ты выглядишь, как росток пшеницы, которому не хватает света. Серьезно.

И, наконец, тот голос, от звука которого всякий раз внутри все сжималось.

— Кейтлин, — произносил Роджерсон, а я отчаянно прислушивалась, пытаясь угадать, что случится в следующий миг. — Пойдем.

«Проснись, Кейтлин» — сказал мистер Ленсинг. Но он не понимал, что я была в Стране грёз, там мне было лучше, и я чувствовала себя почти хорошо, болтаясь где-то посередине между сном и явью. Мне не хотелось быть разбуженной людскими голосами, хоть они снова и снова звали меня, ведь тогда я могла утонуть.

* * *

C декабря я поняла, что пунктуальность — одновременно лучшее и худшее в наших с Роджерсоном отношениях. Но сейчас мне становилось труднее. Роджерсон забирал меня из школы каждый день после ланча в полдень. То есть у меня было лишь пять минут, чтобы по переполненным после последнего урока коридорам добежать из класса тригонометрии до парковки, которая находилась на другом конце школьной территории. Даже после того, как я пересела на самое близкое к выходу место, я выбегала со звонком и неслась по коридорам, молясь о том, чтобы стоять на парковке раньше, чем приедет Роджерсон. Иногда, после того, как я заставляла его ждать, скрывать синяки было несложно. Иногда — чуть труднее. Это превратилось в соревнование — кто быстрее? Мне было проще думать об этом в таком ключе. Спорт был тем, что я с радостью делила с папой и Кэсс. Спорт был безопасен. В отличие от Роджерсона.

Даже в те дни, когда я пропускала последний урок и приходила вовремя, это не всегда делало Роджерсона счастливым. Он как будто хотел выйти из себя и находил причины. Стараясь предугадать малейшую его мысль, я совсем забросила учебу. Учительница тригонометрии, миссис Деннис, была недовольна моими оценками и пару раз оставляла меня в наказание после уроков. Но мне никак нельзя было задерживаться — и я решила, что пропускать её занятия будет отличным решением.

Мне также нужно было быть осторожной. Нельзя было говорить с кем-то, если нас мог заметить Роджерсон, ведь, по его мнению, если это были

1) Парень — то я флиртовала

2) Девушка — я сплетничала с ней о нем

Как-то раз Ричард Спеллмен попытался сесть рядом и заговорить со мной о каком-то дурацком групповом проекте, над которым мы работали на английском. Я отодвигалась от него все дальше и дальше на скамейке — если бы Роджерсон заметил нас, сидящих рядом, я могла бы гарантировать себе парочку новых синяков. Но непонятливый Ричард все болтал и болтал, даже когда я надела очки и спряталась за ними, всем своим видом показывая, что не настроена на разговор и притворяясь невидимкой. В последнее время у меня это стало лучше получаться, и он, наконец, ушел, буквально за пару секунд до того, как машина Роджерсона показалась на парковке. Так близко…

Единственным человеком, с которым я все еще могла разговаривать в школе, была Рина. Впрочем, время, что я проводила с ней, стремительно сокращалось.

— Пойдем куда-нибудь вечером? Только мы, девочки, — предложила она однажды, когда мы сидели под деревом, где я проводила уроки тригонометрии. Звонок только что прозвенел, и она подошла ко мне, бросив сумку рядом, села возле меня и вытянула ноги.

— Я не могу, — ответила я.

— Почему? — она достала из сумки свои солнечные очки в оправе в форме кошачьих глаз, надела их и подставила лицо солнцу.

— У нас с Роджерсоном есть планы.

— У вас с Роджерсоном всегда есть планы, — поморщилась она. — Мы не устраивали девичник уже целую вечность, Кейтлин! Я уже начинаю делать выводы, знаешь ли.

— Извини, — я обернулась, услышав шум машины (не Роджерсон). — Но у нас правда есть планы.

— Ой, да ладно, — Рина посмотрела на меня поверх очков. — Что может быть настолько важным, чтобы ты продинамила лучшую подругу? Снова?

Я вздохнула. С Риной становилось все труднее и труднее.

— Я не динамлю тебя, — ответила я. — Просто я уже пообещала ему, что мы сделаем несколько дел вместе.

— Ладно, — она постучала пальцами по колену, — как насчет этого: мы пойдем гулять пораньше, съедим по бургеру, ну или что-то вроде того, а чуть позже ты встретишься с Роджерсоном?

— Я не могу, — снова произнесла я.

— Господи, Кейтлин! — воскликнула Рина, потеряв терпение. Она схватила сумку и начала рыться в ней в поисках сигареты. — Слушай, давай тогда я поговорю с ним? Я скажу, что тебе действительно нужно оторваться, наконец, с подругой, и пообещаю, что ты вернешься домой к комендантскому часу — ну или что там у вас. Позволь мне просто разобраться с этим!

— Рина.

— Я серьезно, — вот теперь она уже действительно завелась. — Я знаю, как с этим справиться. Он поймет, поверь мне. Он ведь приедет за тобой сейчас, да? Вот я и поговорю с ним.

Она не понимала.

— Это не самая лучшая идея.

— А мне она очень даже нравится, — упрямо сказала подруга. — Я могу справиться с Роджерсоном. Это не проблема. Вот увидишь, через пять минут он будет есть с моих рук.

— Рина, я сказала — нет!

Она понятия не имела, что могла бы сотворить со мной этим диалогом! Мой желудок сжался в предчувствии чего-то ужасного.

— Ни слова больше, — спокойно отозвалась она, похлопывая меня по плечу. — Я позабочусь об этом.

— Рина…

— Тсс, я ведь сказала тебе.

— Нет! — воскликнула я. Вышло громче, чем я планировала, и она взглянула на меня, удивленная и настороженная моим упрямством. — Я не могу, я уже говорила. Вот и все.

Она наклонила голову, выглядя явно задетой.

— Что, — обиженно начала она, — тебе не позволено проводить время с кем-то еще? Теперь он решает, что тебе делать?

— Нет, — быстро ответила я, боковым зрением наблюдая за еще одной черной машиной. — Он не решает.

— А звучит именно так, — мрачно сказала Рина, продолжая изучать мое лицо.

— Да нет же.

Мы сидели в молчании несколько минут. Люди ходили по парковке, выходя из машин и забираясь в них, приезжая и отъезжая. Я вспомнила о том вечере, когда увидела Рину, плачущую и подпевающую грустным песням на радио. Она рассказала мне все тогда, так почему же не могу я?

— Кейтлин, что происходит? — вдруг спросила она тихо. — Расскажи мне.

Я посмотрела на нее — мою лучшую подругу со светлыми кудряшками и Коралловым Льдом (её любимая помада) на губах, и на секунду подумала, что действительно могу рассказать обо всем прямо сейчас. О беспомощности, о синяках, о том, как все внутри сжимается, о темных глазах, о безопасных днях…

Нет. Не могу. Я не могу ничего рассказать ни Рине, ни кому-либо еще. До тех пор, пока я не говорю обо всем вслух, ничего не происходит.

Так что я улыбнулась своей лучшей улыбкой болельщицы, потрясла головой и весело сказала:

— Рина, ничего не происходит. Ты просто слишком много переживаешь. Поверь, не о чем волноваться.

Рина все еще смотрела на меня, склонив голову на бок. Она была неглупа и всегда понимала, что что-то не так. Но она верила в нашу дружбу, рассказывала мне все секреты и думала, что я делаю то же самое. Наша дружба спасла меня.

— Хорошо, — наконец произнесла она, как будто мы после долгих переговоров пришли к соглашению. — Но если я нужна тебе…

— Я знаю, — перебила я ее. Ровно полдень. Безопасное время закончилось. Желудок сжался, по плечам пробежали мурашки, я нервно оглянулась на дорогу, затем перевела взгляд на нее. Веселая, милая, верная Рина, я завидовала ей. В её жизни нет проблем, больших, чем ссора с парнем или случайные встречи в торговом центре.

Мимо проехала черная машина. Роджерсон.

— Мне нужно бежать, — быстро сказала я, вскакивая и подхватывая сумку. — Увидимся позже!

Рина не произнесла ни слова, лишь махнув рукой и наблюдая, как я бегу к машине.

* * *

Пока я работала над тем, чтобы стать невидимой для окружающих, Кэсс потихоньку возвращалась к нам. Она не позвонила на Рождество, и мама плакала весь вечер, начиная с разворачивания подарков и заканчивая ежегодным завтраком пирогом в компании Боу и Стюарта. Вместо звонка Кэсс прислала открытку и фотографию, на которой были запечатлены они с Адамом. Широко улыбающиеся, они стояли перед их собственной елочкой, украшенной самодельными снежинками и бумажным ангелом на верхушке. Адам обнимал Кэсс, и сестра выглядела такой счастливой, какой я ее и не помнила. Мама немедленно поставила фотографию в рамку на кофейный столик, заставив потесниться кукол с их чаепитием.

— Я пытаюсь понять, почему она держит свою жизнь на расстоянии от нашей и зачем так охраняет границы, — слышала я, как мама говорила Боу, когда они прибирались на кухне. Папа уже уселся в кресло, увлеченный матчем, а Стюарт растянулся на диване, положив одну руку на живот. — Это ведь Рождество!

— Она вернется, — успокаивающе отвечала Боу.

— Она как будто думает, что мы контролируем ее жизнь и слишком много знаем обо всем, что с ней происходит, — продолжала мама под шум воды. — Но, как бы то ни было, сейчас мы просто не в состоянии это делать!

Она вздохнула своим фирменным «Кэсс-вздохом», который был мне хорошо знаком еще с лета.

Подарки для Кэсс лежали под елкой, пока мы не разобрали ее. Мама даже оформила один небольшой сверток для Адама. Теперь же они были убраны в шкаф в коридоре и заняли свои места на полке возле пылесоса.

Когда сестра, наконец, позвонила, через неделю после Нового года, я лежала в кровати, находясь в каком-то странном полусне и пытаясь не думать о прошлом вечере с Роджерсоном, свежем синяке, охватывающем запястье и многих предыдущих вечерах. Я поняла по маминому голосу, что звонит именно Кэсс — вежливое «Алло?» подпрыгнуло и словно зазвенело в воздухе, мамина интонация приобрела такой счастливый оттенок, что даже я, в другой комнате, услышала.

— И тебя с Новым годом! — воскликнула мама, и я услышала, как она ходит по дому, разыскивая папу. С ним все было чуть сложнее — он обычно брал трубку и внимательно слушал, затем начал говорить сам отрывистыми фразами и официальным голосом, как делал теперь всегда, когда звонила сестра.

— Ну как ты там, милая? Как Рождество? — мамины каблуки процокали в направлении кабинета отца. Я перевернулась на бок и закрыла глаза.

— Да, мы чудесно провели время. Ты пропустила ежевичный пирог, но мысленно ты была с нами. Знаешь, это было совсем по-другому без тебя. — Пауз, затем я услышала ее шепот: «Джек, это Кассандра! Возьми трубку».

— Как там погода? — поинтересовался отец, затем замолчал, слушая ответ Кэсс. — Ну да, именно так и выглядит январский Нью-Йорк.

— А здесь очень мило, — добавила мама. Видимо, отец уже решил закончить диалог. — Что? О, с ней все в порядке, она так занята. Чирлидинг продвигается прекрасно, да еще все эти школьные дела и ее новый парень, Роджерсон. Она занята чем-нибудь каждый вечер, с ней все замечательно!

Я изучала взглядом синяки на руках. Замечательно. Верно.

— Я уверена, она будет рада поговорить с тобой! — мамины шаги раздались в коридоре совсем рядом с моей комнатой. — Не знаю, может быть, она еще спит, но я могу…

Я вытянулась на кровати и закрыла глаза в тот момент, когда она открыла дверь и заглянула в комнату.

— Кейтлин? — прошептала она. — Милая?

Я сконцентрировалась на дыхании: вдох, выдох, вдох, выдох — спокойное и размеренное. Вдох. Выдох. Вдох.

— Ох, — тихо сказала мама в трубку, — она уже легла. Она расстроится, когда узнает, что пропустила твой звонок.

Вдох. Выдох.

Дверь тихонько щелкнула, закрываясь, и мамины шаги удалились. Ее голос стал тише, она вернулась в кухню, все еще разговаривая с Кэсс и ловя каждое ее слово.

Мне не хотелось говорить с сестрой. Каждый, кто уже успел заметить, что со мной что-то происходило, был достаточно занят своими делами, чтобы задаваться вопросами снова. Рина — Джеффом, мама — Кэсс, Коринна — Дейвом и своей работой. Единственной, кто все еще вел себя так, словно чувствовал, что у меня проблемы, была Боу, но вмешиваться и задавать много вопросов было не в ее стиле, а игнорировать ее внимательные и временами сочувственные взгляды я уже наловчилась. С короткими ответами на обычные вопросы проблем не тоже возникало: хорошо, занята, ничего особенного, просто устала.

Но моя сестра была другой. Мы были слишком похожи, поэтому я боялась, что она легко заметит перемены в моем голосе и по одному слову, сказанному мной, поймет, что происходит. Мне нельзя было быть раскрытой, тем более — Кэсс. Она была сильнее, умнее и никогда бы не позволила такому случиться.

Засунув руку под матрас, я вытащила дневник, пролистнула несколько заполненных страниц и открыла чистую. Мама все еще смеялась на кухне, видимо, Кэсс рассказывала что-то смешное, а я начала свой собственный, беззвучный, диалог со старшей сестрой.

«7 января.

Дорогая Кэсс,

Помнишь, когда мы были маленькими, мама всегда говорила нам, чтобы мы писали обещания на Новый год, а потом старались сдерживать их? Например, чистить зубы каждый день, не драться друг с другом или читать по книге каждый месяц. Тогда все казалось возможным, и мы знали, с чего начинать.

В этот Новый год я больше не чувствую ничего подобного. А ты?

Со мной что-то происходит. Я как будто сжимаюсь, и становлюсь все меньше и меньше, и я не в силах остановить это. Слишком много всего идет не так, но мне стыдно признать реальностью даже меньшую часть этого. Это все как прорубь в пруду, ты подходишь к ней, и она кажется небольшой, но вот под твоим весом лед проламывается, прорубь становится больше, и ты падаешь. Я как будто сплю и не могу проснуться…»

Как-то, серым февральским днем, я направилась к Коринне, чтобы выкурить сигарету перед тренировкой, а потом, может, пропустить занятие, но, приехав, увидела, что свет выключен. Беспрепятственно зайдя внутрь, я увидела Коринну, которая спорила по телефону с представителем управляющей компании.

— Я понимаю, — сказала она. Увидев меня, Коринна кивнула в знак приветствия. Без включенного телевизора здесь было непривычно тихо, я даже слышала, как мурлычет их кот откуда-то из другого конца комнаты. Коринна сидела на диване, перед ней были разложены квитанции, в руке она держала калькулятор и, плача, пыталась что-то подсчитать. — Но мы ведь за все заплатили! Я имею в виду, я точно помню, как отдала деньги своему парню, и он пошел платить, так что я не знаю, как…

Она замолчала, прислушиваясь, потом покачала головой и достала из пачки, лежавшей рядом, бумажный носовой платок.

— Да, хорошо. Я поняла. Спасибо.

Коринна положила телефон на столик и закрыла лицо руками. Ее браслеты соскользнули по запястьям со знакомым звоном.

— Боже мой, — простонала она, не отнимая руки от лица.

— Мне жаль, — сказала я. Коринна взглянула на меня и попыталась улыбнуться.

— Ты знаешь, что в Лос-Анджелесе сегодня семьдесят два градуса (*имеются в виду градусы по Фаренгейту, это примерно 22 градуса по Цельсию)? И это посреди зимы? Там, наверное, рай.

— Звучит неплохо. Я буду скучать по тебе, когда вы уедете, — я пыталась поддержать ее, как могла.

— Ты можешь приезжать в гости, — Коринна мечтательно улыбнулась, зажигая сигарету. — Мы пойдем на пляж, встретим кинозвезд и будем загорать в середине февраля!

— Здорово! Считай, я уже там.

Мне действительно хотелось бы быть сейчас где-нибудь… Подальше отсюда.

— Я постоянно об этом думаю, — сказала она мне. — Знаешь, это просто все, чего я хочу.

Я кивнула. Калифорния казалась такой далекой и нереальной, но, возможно, там действительно было лучше?.. Взглянув на часы, я поняла, что уже опаздываю на тренировку.

* * *

Когда я вошла в зал, все уже собрались и ждали лишь меня одну.

— Кейтлин, — начала Челси Роббинс. — Мы рады, что ты наконец решила присоединиться к нам. Присядь, мы хотели поговорить с тобой.

Я с трудом сглотнула и села на край скамейки. Все, кроме Рины, которая притворялась занятой завязыванием шнурков, смотрели на меня. Все девчонки были в спортивной одежде, шортах и майках, одна я надела длинные штаны и кофту с длинными рукавами. В зале еще не было слишком уж жарко, и я радовалась, что никто не увидит мои ноги или руки обнаженными. На тренировках я справлялась, кажется, неплохо, никто не замечал, что я под кайфом, что тоже не могло не радовать меня. Сигарета — вот все, что было нужно, чтобы пережить еще одну тренировку.

«Восстание болельщиц», вспомнила я, оглядевшись вокруг — сплошь серьезные лица, все взгляды направлены на меня.

— Кейтлин, — начала Челси, как уполномоченная говорить от лица всех и каждой, — нам кажется, что сейчас самое время обсудить все, что происходит с тобой, и твое будущее.

— Мое будущее?

— Да. Как ты видишь себя в команде, — губы Челси были яркими и розовыми, потому что она без конца их облизывала. Не лучшая привычка, капитан. — Думаю, ни для кого не секрет, что ты часто бываешь… Хм, не в настроении, чтобы прийти на тренировку. Я права?

Про залу пронесся тихий гул соглашающихся с ней голосов.

— А если ты приходишь, то опаздываешь, часто присаживаешь на скамейку и отдыхаешь, как будто у тебя совершенно нет сил, — Челси сцепила пальцы, — Ты не обращаешь внимания на замечания, ведешь себя как-то отстраненно… Может быть, у тебя есть какие-то проблемы?

Гул усилился. Элиза Дрейк энергично закивала, ее хвост раскачивался за спиной. Свет в зале был очень ярким, и я чуть прищурилась, глядя на них — недовольные, мрачные, надутые. Проблемы. Вы не знаете и половины.

— Кейтлин, — Челси начала терять терпение. За ее спиной Линдси Уайт, чья модельная карьера пошла под откос из-за того моего давнего падения и ее сломанного носа, закатила глаза. — Мы хотим дать тебе шанс объяснить, исправиться.

Я оглядела их, таких стройных и красивых, сияющих и прекрасных. Рина грустно смотрела на меня, а Элиза Дрейк, оказывается, сбросила те пятнадцать фунтов, и теперь ей ничто не мешало снова занять свое место на верхушке пирамиды.

— Кейтлин! — воскликнула Челси. — Тебе, что, совсем наплевать?!

Мне здесь было не место. Никогда мне здесь не были рады. Теперь, когда в моей жизни появился Роджерсон, чирлидинг казался иностранным языком, на котором я не говорила уже долгое время и теперь с трудом вспоминала. «Тебе наплевать?». Вопрос показался мне странным. Конечно же, мне наплевать. Если бы все было иначе, я бы не носила мешковатые свитера. На моих запястьях не было бы старых синяков, а на спине — свежего. Я бы не притворялась невидимкой. «Тебе наплевать, Кейтлин?».

Все всё еще смотрели на меня.

— Нет, — резко сказала я в лицо Челси, прямо в ее розовые губы, которые она снова облизнула. — Мне не наплевать, — затем я поднялась со скамейки.

Их реакция была почти осязаема, когда я повернулась к болельщицам спиной и пошла прочь из зала, где сделала тысячу пирамид и миллион кувырков.

— Кейтлин! — услышала я голос Рины, — Постой!

Но я просто шла вперед, обхватив себя руками, и дверь захлопнулась за моей спиной.

Я подошла к машине, разблокировала ее и забралась внутрь. Теперь я сидела там, на пустой парковке, и плакала. Это были худшие слезы из всех — знаете, те, что рвут грудь и причиняют невероятную боль. Никто не слышал меня, и это было единственным плюсом. Мне не верилось, что я сломалась из-за того, что меня выгнали из команды, которую я ненавидела, но глубоко в душе я знала, что происходит. Я оплакивала свою старую жизнь. Сейчас я стала девушкой, которая встречалась с парнем, избивавшем ее, которая курила слишком много. Я тонула — и никто не знал об этом, я держала все в себе.

После тренировки я должна была встретиться с Роджерсоном, он обещал приехать к моему дому в шесть часов, так что у меня было время для долгой поездки домой. Когда я проезжала дом Дейва и Коринны, внутри было темно, машин на подъездной дорожке не было. Я представила, как Коринна возвращается домой, в темную комнату, и бродит по кухне в поисках свечки. Наверное, в темноте все кажется не таким плохим. Думаю, я хотела бы оказаться в темноте прямо сейчас, но так уж вышло что темнота теперь поселилась внутри меня. Я миновала один из старых домов Рины, на секунду задержавшись, чтобы взглянуть на крыльцо, принадлежащее ее бывшему отчиму, как частенько делала она сама, затем направилась к дому. Не останавливаясь, я проехала мимо и решила остановиться в Коммонс Парке. Я не была там уже много лет.

В парке установили новые карусели и горку, но песочница, где Кэсс дотянулась до меня совочком, осталась на том же месте. Я вышла и села на ее край, взяла пригоршню песка и пропустила через пальцы, наблюдая, как он осыпается золотой волной. В песочнице валялись какие-то палочки, туфли кукол Барби и сломанные игрушки. Частичка меня тоже валялась где-то здесь. Я коснулась шрама над бровью. В тот момент это была самая сильная боль, что я когда-либо испытывала. Закрыв глаза, я представила маму, несущую меня домой, и папу, державшего меня за руку, пока врачи зашивали порез. И выражение лица Кэсс — как стремительно оно изменилось из победного в испуганный, когда она поняла, что натворила. Другое время, другая боль. Я уже почти не помнила тех впечатлений.

Я долго сидела в парке, снова и снова загребая и рассыпая песок. Я думала обо всем: о чирлидинге, синяках, лице Роджерсона на моей фотографии, веселом голосе мамы во время телефонных разговоров, Коринне в Эпплби и ее мечтах о Калифорнии. Но больше всего я думала о Кэсс и том, как мне хотелось бы, чтобы сейчас сестра была здесь и помогла мне справиться с этой болью.

Я все еще сидела на краю песочницы, когда машина Роджерсона проехала по улице и миновала дом моих родителей, затем остановилась — видимо, он заметил мою машину. Он остановился неподалеку, не выключая фары, и они светили на дорожку парка, как софиты. Как и всегда, я не знала, чего ожидать в этот раз. Поежившись, я встала и плотнее завернулась в кофту. Немного песка осталось в моей руке, и я зачем-то пересыпала его себе в карман, словно единственное связующее звено между мной прошлой и мной настоящей. Затем глубоко вдохнула и ступила в яркий свет.

Глава 11

О том, что я ушла из команды, я не обмолвилась ни словом. Мама была слишком счастлива, получив, наконец, номер Кэсс, и вот уже несколько дней не задавала мне вопросов о тренировках, и не приходила на игры. Так что большую часть внезапно образовавшегося свободного времени, когда она думала, что я занимаюсь разучиванием танцев, я проводила в темных классах Центра искусств. Уходя из дома в обычное время, я брала с собой форму, как будто шла на занятие, а потом возвращалась к ужину, как и раньше. Если же я «выступала на игре», то я звонила Рине и узнавала результат, прежде чем вернуться домой. Все это оказалось на удивление просто. Мама была поглощена не только жизнью Кэсс, но и подготовкой к апрельской вечеринке по случаю Дня дураков, папа был занят проблемами студентов, у которых, по его словам, начался период «мартовского безумия». Кажется, я наконец стала невидимкой, к чему долго стремилась, и теперь слонялась по дому в своих длинных штанах и больших свитерах, изредка отвечая на стандартные вопросы: «Как школа? Кто выиграл сегодня? Не передашь мне картошку?», ответы на которые были так же стандартны и машинальны: «Хорошо. Мы. Да, пожалуйста».

Единственными местом и временем, когда я чувствовала себя спокойно и безопасно, были темные классы Центра искусств по вечерам, когда я проводила целые часы, проявляя сделанные мной фотографии и зачарованно глядя, как изображение возникает прямо на моих глазах. С Рождества я сосредоточилась на портретной съемке, и последние два месяца фотографировала всех своих знакомых, ловя самые разные выражения на их лицах.

За объективом я словно скрывалась от всего мира, стоило мне поднести камеру к глазам — и весь мир исчезал, оставалась лишь я и фокус. Я сфотографировала Коринну, сидящую на залитых светом ступеньках перед домом рядом с Мингусом, ее собакой. На ней была длинная юбка и симпатичный джемпер, волосы она начесала на сторону и одной рукой подпирала подбородок, браслеты блестели на ее запястьях. Несколько прядей падали ей на лицо, и она улыбалась, а Мингус поднял морду к ней, словно глядя на нее с восхищением. Эту фотографию я поставила в рамку и подарила ей, а Коринна повесила ее в гостиной, сказав, что даже не помнит, чтобы так хорошо получалась на фото.

Была у меня и фотография Боу — она сидела на траве на заднем дворике, скрестив ноги, а позади нее виднелась ржавая статуя Будды, и они улыбались прямо в объектив. А вот и мама, ее стул пододвинут к телевизору, и она вся подалась вперед, напряженно вглядываясь в экран, чтобы не пропустить ни мгновения, когда Кэсс появится перед ней. Она была так сконцентрирована на шоу, что даже не заметила, что я снимаю ее. Эту фотографию я положила в шкаф глубоко под свитерами и джинсами: смотреть на нее было почему-то больно.

Роджерсон не особенно любил фотографироваться, но каким-то образом мне удалось заполучить несколько снимков и с ним: здесь он склонился над двигателем своего БМВ, а вот тут стоит посреди кухни Коринны и Дейва с банкой энергетика в руке. Или лежит на кровати совсем рядом со мной, мягко, сонно улыбаясь.

Эти фотографии я могла перекладывать перед собой, вглядываясь в них и задерживая дыхание. Я изучала их так пристально, как если бы они были доказательствами того, что Роджерсон — не монстр, что он — все тот же парень, в которого я влюбилась. Я вклеила снимки в свой дневник, и его улыбки словно уравновешивали все написанное мною.

Я коллекционировала портретные фотографии, держа их в руках, я как будто могла убедить себя, что все в порядке. У меня уже был Дейв, пережевывающий буррито и держащий оставшуюся половину в руке перед собой. Рина, в своих кошачьих очках и в форме болельщицы, показывает мне язык. Папа, сидит на своем стуле и смотрит баскетбол, по его лицу понятно, что сейчас в игре напряженный момент. И Роджерсон, снова и снова, улыбается, не улыбается, хмурится, смеется, щурится. Здесь не было лишь одного выражения лица, известного мне, как ничто другое: темные глаза, злое лицо, побелевшая кожа — все то, что я видела за секунду до того, как закрыть глаза.

Но моей любимой фотографией, как ни странно, была та, которую сделала не я. Мы с Роджерсоном тогда были у Коринны, сидели вдвоем на кухонном столе, а она взяла у меня камеру и попросила нас сказать «Сы-ыр!», поднося ее к глазам. За день до этого Роджерсон был зол на меня и ударил меня по руке, так что на фотографии был запечатлен один из моих безопасных дней, когда Роджерсон как бы пытался примириться со мной. Я сидела на его коленях, откинув голову ему на плечо. Он обнимал меня за талию, и в тот момент, когда Коринна щелкнула затвором, он начал щекотать меня, и мы оба рассмеялись, получившись счастливыми и веселыми на снимке. Это был один из тех замечательных моментов радости, которые невозможно спланировать или разыграть, и если вам удалось поймать их — то это большая удача.

Я провела много времени, глядя на эту фотографию, гадая, что бы я думала об этой девушке, если бы она была мне незнакома. Счастливица, сидящая на коленях своего парня, искренне любящего ее. Ее жизнь, наверное, просто сказочна. Именно так я всегда думала о Кэсс. Теперь я поняла, что это было бы слишком просто — чтобы все кажущееся со стороны оказалось правдой.

Все сделанные мною снимки я повесила на стены, зеркало, даже на окно, так что они окружали меня, и я могла рассматривать разные выражения лиц в любое время, когда пожелаю. Я смотрела на всех этих людей, а они смотрели на меня, застывшие, как если бы их взгляды проходили сквозь меня, не замечая, что происходит.

* * *

Как правило, Кэсс звонила нам после ужина, когда я уже уходила куда-нибудь с Роджерсоном или была «на тренировке». Иногда она звонила по выходным, когда я проявляла снимки, так что разговор с сестрой и разоблачение мне не угрожало. Но однажды, в воскресенье днем, я была в доме одна, когда зазвонил телефон.

— Кейтлин? — было странно слышать голос, от которого я так долго пряталась, и я поймала себя на том, что едва дышу. — Кейтлин, это я, — сказала сестра. — Кэсс. Неужели ты наконец-то здесь, когда я звоню! Как ты там?

Я с трудом сглотнула и посмотрела в окно. Боу поливала папоротники на заднем дворе.

— Кейтлин? — теперь голос звучал смущенно. — Алло?

Я пробежала пальцами по шее и нащупала под воротником место, по которому вчера ударилась застежка ремня безопасности, когда Роджерсон отвесил мне затрещину. Нажав на синяк, я подумала, что болит уже не так сильно. Даже не видя место удара, я легко могла представить черно-синее пятно, выглядящее куда хуже, чем было на самом деле.

— Алло? — позвала Кэсс. — Кейтлин? Ты там?

Мысленно я видела сестру, улыбающуюся и что-то проверяющую на планшете в студии «Скандалов Ламонта». Подняв руку, я коснулась шрама. «Она могла бы быть тобой, вы так похожи» — сказала Коринна.

— Кейтлин?

Я отвернулась от окна и теперь смотрела на входную дверь, рисуя в воображении, как она открывается, и сестра оказывается на пороге. Внезапно накатила ужасная усталость. Я так устала от всего — от синяков, от фотографий, от медленно тянущегося времени, от собственного исчезновения, от ощущения, что я ухожу под воду, и мир вокруг меня сжимается все сильнее и сильнее, вода давит на меня…

— Пожалуйста, — прошептала она, — поговори со мной.

Я хотела. Но не могла произнести ни слова.

И, когда я повесила трубку, она не стала перезванивать.

* * *

Остановившись на следующий день перед домом Дейва и Коринны, я увидела распахнутую настежь входную дверь. Голоса внутри были слышны уже с порога.

— Я просто не понимаю, почему ты забрал деньги! — говорила Коринна. — Они были нашим последним шансом!

— Все будет в порядке, — послышался голос Дейва. — Успокойся. Мы раздобудем деньги.

— Как? Ну-ка, расскажи мне.

— Говорю тебе, я знаю того парня из авто-магазина. Он сказал, что нанимает меня, я пойду к нему завтра. Нет здесь никакой проблемы.

Коринна громко вздохнула, и я услышала, как звякнули ее браслеты. Отступив на шаг назад, я осторожно прикрыла входную дверь позади себя. Мингус лежал на полу, лениво виляя хвостом, когда я наклонилась, чтобы почесать его за ухом.

— Нужно заплатить сегодня, Дэвид, — сказала Коринна. — Чек был выписан еще на прошлой неделе!

— Я думал, что мы уже закрыли его.

— Так оно и было бы, если бы ты не забрал все деньги, — раздраженно бросила она в ответ. — Мы ведь уже говорили об этом, и не раз.

— Коринна, я всё сказал! — теперь и Дейв начал выходить из себя. — Они были мне нужны, ясно?

— Точно, тебе была нужна сумма, отложенная на оплату электроэнергии. И еще та, которую я собиралась взять, чтобы завтра отвезти Мингуса к ветеринару.

Коринна прошаркала в гостиную, уселась на диван, скрипнувший под ней, и до меня донесся привычный щелчок зажигалки. На цыпочках я прокралась в кухню, все еще оставаясь незамеченной.

— Дэвид, я до сих пор не бросила эту чертову работу именно из-за денег! Я не могу делать больше, чем уже делаю сейчас, а если ты продолжишь в том же духе, мы никогда не сможем переехать в Калифорнию!

— Черт побери, — вскричал Дейв, — прекрати уже приплетать сюда эту проклятую Калифорнию!

— Знаешь, что? Если бы ты хотя бы изредка старался приносить хоть сколько-нибудь денег домой, мы могли бы накопить достаточно, чтобы…

— Так я и думал, — саркастически расхохотался Дейв. Мингус приподнял голову на звук его голоса. — Во всем всегда виноват лишь я. Я не могу удержаться на работе, я не приношу домой денег, которые так нужны тебе для твоих воздушных замков… Ну хорошо, Коринна, я прошу прощения за то, что я такой. Кажется, твоя мама была права, а?

— Дэвид, нет, — остановила его девушка, теперь ее голос звучал грустно и встревожено. — Я просто говорю, что было бы лучше, если бы ты…

— Судя по всему, — повысил он голос, не давая ей закончить, — с тем, чтобы курить травку, которую приношу я, у тебя проблем не возникает. — Я почувствовала себя неловко: никогда раньше он не кричал на нее. — А теперь ты хочешь, чтобы я работал каким-нибудь кондуктором за шесть баксов в час, чтобы ты могла отвести этого чертового пса к ветеринару?

— Я хочу, чтобы мы не ссорились так часто! — в голосе Коринны послышались слезы.

Я вспомнила тот день на кухне, когда они кружились вокруг стола, как счастливы они были, просто находясь рядом друг с другом. Точно так же я представляла себе Кэсс. Точно такой же я хотела быть и сама.

— Ну уж извини, что я не могу дать тебе все, что ты хочешь, — голос Дейва приближался, и прежде, чем я успела сделать хотя бы одно движение, дверь распахнулась, с грохотом ударившись о стену. — О, привет, Кейтлин, — слегка обескуражено поздоровался Дейв.

— Привет, — откликнулась я. Мингус снова завилял хвостом позади меня.

— Я просто… — Коринна вышла вслед за ним, обхватив себя руками. По ее лицу текли слезы, она не смотрела на Дейва. — Кейтлин, — она попыталась улыбнуться, заправив прядь волос за ухо. — сейчас не лучшее время, если честно.

Они оба стояли напротив меня, и я вдруг показалась себе глупой и бесполезной, словно это место внезапно перестало быть знакомым для меня.

— Да, — я неловко кивнула, — конечно. Я, хм… Увидимся позже.

Я вышла из дома и медленно спустилась по ступенькам, Мингус выбежал за мной и провожал меня до машины, остановившись возле почтового ящика и глядя мне вслед, словно что-то держало его возле дома и не давало пойти дальше. Отъезжая от подъездной дорожки, я оглянулась, уже с трудом различая Мингуса в опустившихся сумерках, а он все сидел на дороге и наблюдал, как я оставляю его позади.

* * *

Иногда, после самых ужасных моментов, на лице Роджерсона появлялось странное выражение, как будто он не мог поверить в то, что только что сделал. Он словно просыпался от тяжелого сна и стоял несколько мгновений возле меня, напряженно глядя на мои плечи, руки, живот, спину или ноги, куда только что ударил меня. Я гадала, думает ли он в эти мгновения о своем отце и тех синяках, что оставляет он. И именно из-за таких мгновений я, даже наизусть зная, как выглядит каждый мой синяк, жалела Роджарсона, чувствовала свою вину в том, что он бывает напуган так же, как и я.

Это было странно — чувствовать себя виноватой.

* * *

К последней неделе марта приготовления мамы и Боу к вечеринке по случаю Дня дураков были в полном разгаре. С тех пор, как я себя помню, мы всегда весело отмечали этот праздник в компании наших соседей. Все начиналось с посиделок с чипсами и фильмами, а затем переросло в более крупномасштабное веселье, куда были приглашены друзья моих родителей и Боу со Стюартом — по большей части, тоже наши соседи. Этот странный микс из академиков и инструкторов по йоге казался совершенно обычным делом для теплого весеннего вечера, всем было интересно в такой разношерстной компании. Примерно за неделю мама и Боу начинали грандиозную кулинарную подготовку. Наши холодильники были переполнены самыми разными запасами: сырными головами, креветками, овощами, ждавшими своей очереди быть вымытыми, почищенными, нарезанными и приготовленными. Мама готовила еду для тех, кто не отказывался от мяса, а Боу накрывала стол для вегетерианцев, изобиловавший салатами, маринованным тофу и веганским печеньем (вот оно, пожалуй, было слишком сухим: на вкус — будто картон). Угощение было аккуратно украшено розочками из редиски и веточками петрушки, и тщательно расставлено, чтобы не вышло, как пару лет назад, когда один из друзей Стюарта, буддист-вегетерианец, случайно взял бисквит, приготовленный с добавлением молока и яиц, после чего закатил скандал.

Словом, дел у всех было море. Если мама раньше была не полностью отвлечена чем-то, то теперь вечеринка и подготовка к ней захватили все ее внимание, она то и дело сновала по дому с книгой рецептов в одной руке и венчиком для взбивания в другой. Папа же предпочитал скрываться на заднем дворике, устанавливая и переустанавливая гриль для приготовления своего фирменного стейка. Нашей с Кэсс работой было не приближаться к еде и не хватать куски за день до праздника. Впрочем, моя сестра уже успела стать экспертом в том, как утащить лакомый кусочек с тарелки так, чтобы никто не заметил.

На вечеринке мы с Кэсс обычно принимали верхнюю одежду у гостей, помогали маме приносить угощение, чокались бокалом (или парой) шампанского, а потом бежали в комнату сестры, откуда был самый лучший вид на внутренний дворик. Там мы сидели у окна, вдыхали ароматные запахи еды и подпевали игравшей внизу музыке. Со взрослыми нам было не особенно интересно, но в дураках мы на вечеринке Дня дураков тоже не оставались.

В этом году я даже не знала, куда податься на время праздника. Пока что я остановилась на том, что останусь в стороне от всего, лишь изредка показываясь на глаза маме, когда она звала меня, чтобы я помогла прибраться на кухне или попробовала и оценила ее новый соус. Я бесцельно бродила по дому, спрятав руки в рукава и растворяясь в тени. Даже понимая, что скоро, наверное, я насовсем исчезну, я не могла сказать, в какой момент это началось.

* * *

В четверг, за день до праздника, мы с Роджерсоном отправились в МакДональдс на ланч. День был замечательным, наконец-то стало тепло, и Роджерсон милостиво принял мое предложение выбраться куда-нибудь перекусить. Хороший день.

Выйдя из кафе, Роджерсон направился к машине и поднял капот, что-то подкручивая внутри, а я, опустившись на бордюр, с наслаждением вдыхала весенние запахи ветра, травы и солнца. Я глотнула свой шоколадный коктейль, ветерок взъерошил волосы на моей голове, и Роджерсон улыбнулся, обернувшись на меня.

— Эй, Роджерсон, — позвала я, когда он снова опустил голову и занялся машиной.

— Да?

Я прищурилась от солнечного света, чтобы лучше видеть своего парня.

— Сколько длится вечность?

Пока он раздумывал над ответом, я вспомнила, каким замечательным мне казалось абсолютно все, связанное с ним, как меня удивляла широта его знаний. Тогда он был просто очень умным, милым парнем, которому я нравилась и рядом с которым чувствовала себя особенной. Это словно был старт, от которого мы могли пойти в любом направлении. Но теперь, глядя на свое отражение в хромированном бампере, я видела себя и то, к чему я пришла: похудевшую девушку в мешковатой кофте с длинными рукавами, в джинсах и солнечных очках. Её пальцы пахнут дымом, а синяки на ее коже — как карта того, что с ней произошло, каждая миля ее путешествия.

— Вечность, — отозвался, наконец, Роджерсон, поднимая голову и глядя на меня, и мое сердце замерло: я так его любила! — длится миллиарды лет. Правильно?

— Правильно, — отозвалась я. Он кивнул и осторожно закрыл капот. Я прикрыла глаза, ощущая ветерок на своей коже и ловя запахи весны и приближающегося лета.

— Это очень долго, — произнес он, и я открыла глаза, вдруг вспомнив, как он стоял в дверях на вечеринке и наблюдал за мной и Майком. Это было несколько месяцев назад, но, кажется, с тех пор прошли миллиарды лет. Вечность.

Наверное, вечности будет достаточно, чтобы сказать, что хорошо знаешь кого-то.

— Да, — откликнулась я, глядя на идеально голубое высокое небо над нами и почему-то чувствуя щемящую тоску в сердце. — Это очень долго.

* * *

В пятницу мама зашла в мою комнату и села на кровать, положив рядом с собой фирменный пакет из Belk. Затем она глубоко вдохнула. Я лежала на кровати, все еще отходя от эйфории, созданной сигаретами, которые мы с Роджерсоном курили по дороге из школы.

— Милая, — сказала мама, пододвинувшись чуть ближе. — Я беспокоилась за тебя.

Внутри меня словно включился сигнал тревоги — опасность, опасность! Я напряглась, приготовившись дать отпор.

— Со мной все в порядке, — я пожала плечами, пытаясь выглядеть обычно.

— Кейтлин, — она склонила голову набок. — Есть вещи, которые мамы не могут не замечать.

Она положила ногу на ногу и погладила меня по спине. Сегодня, как и всегда, она выглядела, идеальной домохозяйкой — красивая юбка, элегантный жакет, помада. Она напоминала своих кукол, такая же ухоженная, милая… и какая-то слишком понятная.

— Но со мной и правда все нормально.

Она вздохнула, и я попыталась представить всю эту картину со стороны. Я что-то делаю не так? Может, смотрюсь как-то по-особенному? Что ее настораживает? Или она оказалась не так слепа, как я думала, и наблюдала за мной все это время так же пристально, как и за лицом Кэсс на экране? Первоапрельская шутка, Кейтлин, не ожидала? Сюрприз!

— Я заметила, — начала мама, и я поняла, что задержала дыхание, чутко прислушиваясь ко всему, что она скажет. Может, сейчас я могла рассказать обо всем? Закатать рукава и поднять штанину джинсов, показать каждые синяк или отметину, упасть в ее объятия и расплакаться, выпуская, наконец, всю боль на свободу? Вынырнуть из воды, куда я уходила все глубже и глубже, спастись, схватившись за ее руку?

Я вглядывалась в ее лицо, мое сердце замерло. Вот оно. Мама может помочь мне!

— Я заметила, — повторила она, — что в последнее время ты как будто бы отказалась от цвета.

— Что? — не поняла я.

— Яркие цвета, — пояснила мама. — Кейтлин, в последнее время ты носишь только черное. Иногда, конечно, надеваешь что-то белое или красное, но все реже и реже. Ты же знаешь, как тебе всегда шел синий цвет!

Знаю, мам. Вот, посмотри на запястье — эти две отметины от пальцев отливают синевой. Или вот тут, внизу спины — здесь тоже есть кое-что синее.

— Мам, — протянула я.

— Я просто подумала, — перебила она, — что такому милому личику, как твое, немного красок совсем не повредит. Из-за черного ты почти сливаешься с окружающим миром. А цвет тебя выделяет, — улыбнулась мама.

Я взглянула на ее лицо, но она, кажется, не видела меня по-настоящему сейчас, хоть я так надеялась, что увидит…

— Так вот, — с предвкушением в голосе продолжала мама, — думая об этом, я увидела сегодня это платье и просто не могла его не купить тебе для завтрашней вечеринки. Взгляни на это!

Она открыла пакет и достала оттуда короткое белое платье с пышной юбкой, украшенной рисунком ивовой веточки. Это было одно из тех платьев, в котором ноги и руки были открыты, а ты надевала к нему парочку новых сандалий или милых летних туфель. Летнее платье, несколько таких уже висели в моем шкафу. В этом году я вряд ли их надену.

— Ну, что ты думаешь?

Я коснулась ткани, погладила мягкую эластичную ткань.

— Оно замечательное, — сказала я, посмотрев на маму, ее волосы, аккуратно уложенные в прическу, сережки в ее ушах, туфли на невысоком каблучке. Я пристально смотрела на нее, пытаясь взглядом показать ей, что во мне появилось кое-что новое. Не синяки, их я научилась прятать, не позор, который я скрывала еще лучше, а что-то другое. Что-то, что не давало мне спать по ночам и ранило в самое сердце, что-то, что она могла бы разглядеть за милю от меня.

И мама смотрела на меня в ответ, счастливо улыбаясь, затем потрепала меня по щеке и встала.

— Ну и хорошо, — ответила она, глядя на меня сверху вниз с той же улыбкой. — Я очень рада, что тебе понравилось. Мне просто вдруг захотелось, чтобы ты надела что-нибудь яркое и веселое.

— Понимаю, — отозвалась я, — спасибо.

Когда она вышла, я заперла дверь и, сняв джинсы и кофту, надела платье. Оно было прекрасным, и прошлым летом оно смотрелось бы на мне отлично. Но теперь мои ноги и руки были бледными, худыми и усеянными то там, то здесь цветными отметинами, царапинами или отпечатками, старыми и новыми. Я могла притвориться, что не вижу их, но другие не смогли бы не заметить.

Стоя перед зеркалом, я начала медленно кружиться, наблюдая, как приподнимается и опускается юбка над моими коленками. Хотела бы я быть девушкой, которая может надеть такое платье! Но вместо этого из зеркала на меня смотрела другая девушка, которую я с трудом узнавала. Незнакомка, которая когда-то упала с пирамиды на матче и все еще продолжала падать, проваливаясь в какой-то странный сон. И вот теперь она, в прекрасном платье, как принцесса из старой сказки, ждала того, кто придет, чтобы спасти ее.

* * *

Тем же вечером мы с родителями, Стюарт и Боу пошли устанавливать палатку, которую папа взял в аренду специально для праздника. Арендатор всегда предлагал прислать и установщика, но папа уверял его, что сделает все сам. После того, как в прошлом году мама ударилась в слезы, а Стюарту досталось по голове одним из колышков, папа решил приобщить к этому благородному занятию нескольких студентов из братства, наказанных за какие-то неподобающие поступки.

Сейчас все мы просто стояли вокруг, держа в руках колышки и крепления, и ждали отца, который давал указания своим подчиненным.

— Хорошо, Бакли, ты — туда! — один из парней кивнул и побежал куда-то в сторону, таща угол палатки за собой. — А ты, Чарли, возьми этот конец и встань напротив него.

— Джек, может, включить свет? — позвала мама.

— Нет, нет, — раздраженно отозвался папа, хотя уже стало довольно-таки темно, и мы с трудом могли разглядеть мелкие детали. — Кейтлин, встань возле Чарли. И, Маргарет, ты отойди на пять шагов от Кейтлин.

— Хорошо, — весело отозвалась мама, похлопав меня по руке и отмеряя шаги. — Я жду вечеринки с таким нетерпением! А ты?

— Конечно, — ответила я. В этом было что-то милое — вот так стоять в темноте со своей семьей и устанавливать палатку, готовясь к большому празднику. Это как когда мы с Кэсс играли в мяч до ночи, и под конец я уже ничего не могла разобрать, лишь слыша ее голос где-то справа, а затем слева.

— Стюарт! — крикнул папа.

— Ага, — со смешком отозвался Стюарт, стоя прямо позади него. Папа подпрыгнул от неожиданности, но тут же взял себя в руки и провел рукой по волосам. — Встань на фут дальше от того места, где ты сейчас.

— На фут. Есть, сэр!

Боу хихикнула где-то в сумерках.

— Хорошо, — сказал папа, делая вид, что это к нему не относится. — А теперь нам нужно установить центральную опору. После этого все будет ясно, как день.

— Звучит неплохо, — откликнулась мама.

— Ай! Черт! — вскрикнул кто-то.

— Бакли! — возмутился отец. — О чем я тебе говорил?

— Простите, сэр, — донесся из темноты другой извиняющийся голос. — Это был я. Врезался во что-то.

— Я же говорил тебе, — фыркнул Бакли.

— Заткнись, придурок, — последовал ответ. — Он просто большой ребенок, господа.

— Так, ну хватит! — сердито воскликнул папа. — Мы палатку ставим, а не шутки шутим.

И мы сконцентрировались (или попытались) на палатке, но тут Стюарт задумчиво произнес:

— Это все напоминает мне один старый фильм, который я недавно смотрел. Еще кто-нибудь его видел?

— Я видел, — ответил ему Бакли.

— Правда? Потому что я говорю про тот момент с лодкой. Это было…

— Да, точно! — Бакли прокашлялся, а затем признал, — Я шучу, на самом деле. Я не смотрел.

— Палатка! — гневно напомнил им папа, — Если она завтра рухнет, винить кого-то, кроме нас самих, будет нельзя!

На этот раз ему удалось призвать нас к порядку, и вскоре палатка была установлена.

— Все хорошо, — сказала мама, хлопнув в ладоши. — Она выглядит чудесно, разве нет?

Боу кивнула, соглашаясь.

— Вот видите, что может сделать команда? — гордо произнес Стюарт, и мы все засмеялись. Впрочем, папа не смеялся — он сосредоточенно поправлял очки на носу.

На улице было темно и тепло, я взглянула на небо, думая о всех вечерах, которые мы провели с Кэсс на заднем дворе, ловя мяч или фрисби. Вздохнув, я поплелась в дом, и из окон была видна лишь палатка — большая, белая и пустая. Наверное, стоит сказать прошлому «До свидания», но я не могла.

Посмотрев на часы, я поняла, что пора идти — Роджерсон уже ждал меня.

Глава 12

В три пополудни, в день вечеринки по случаю Дня дураков, Рина неожиданно появилась на пороге нашего дома. Мама впустила ее, беспрестанно жалуясь на отказ службы доставки привезти на дом упаковку чайных свечей. Я была у себя, пыталась выбрать, какие фото я собиралась представить на выставке в Центре искусств на нашем последнем занятии. Максимальное число работ — четыре, и я сидела в окружении лиц, улыбающихся «Скажите-сыр» улыбками, и пристально разглядывала их, словно пытаясь получить подсказку от них — «Выбери меня!».

— Привет, незнакомая мне девушка!

Я обернулась. Рина стояла в дверях, опираясь на косяк и скрестив руки на груди. На ней было короткое розовое платье и босоножки на высоких каблуках, ее кожа (спасибо домашнему солярию ее матери) уже выглядела так, словно подруга провела целое лето на побережье. Светлые волосы были распущены по плечам, на голове вместо ободка были нацеплены очки. Она выглядела такой энергичной и полной жизни, что почти светилась изнутри.

— Привет, — я кивнула и села на кровать, поджав под себя ноги. — Как дела?

— Я пришла, — Рина тряхнула головой, и очки упали ей на глаза, — чтобы похитить тебя.

— Похитить?

— Точно, — она снова подняла очки и прищурилась, глядя на меня. Сегодня подруга выбрала помаду цвета сладкой ваты, и ее губы были идеально розовыми и безупречно блестящими. — Кейтлин, мы уже очень давно не выбирались куда-нибудь вдвоем.

— Рина, — начала я, — я просто…

— Помолчи, — она подняла руку, — ты меня не остановишь, даже не пытайся. Я не собираюсь больше мириться с этим.

— Ты не, — начала было я, но тут заметила лежавшую в стороне фотографию Дейва, жующего буррито.

— Я не — что? — она проследила за моим взглядом, и ее глаза расширились, — Ого, Кейтлин! Это потрясающе! Особенно вот эта, — Рина показала на свой собственный снимок, где она показывала язык, — очень живая.

— Спасибо, — я со смешком наблюдала, как подруга улыбается себе на фотографии. — Надеюсь, так и есть.

Рина продолжала перебирать фотографии, хихикая и комментируя каждую мою работу, пока не добралась до снимка Роджерсона, стоящего перед домом Дейва и Коринны. Она замолчала и внимательно изучила снимок, не произнося ни слова. Затем взглянула на меня.

— Ты, — сказала она тоном, не терпящим возражений, — едешь со мной на озеро. Сегодня же.

Я открыла рот, чтобы возразить, но она не дала мне вставить ни фразы.

— Никаких возражений!

— Но, Рина, я не могу, — пробормотала я. — Я встречаюсь с Роджерсоном чуть позже, а еще сегодня эта вечеринка…

— Роджерсон, — с металлом в голосе произнесла подруга, — прекрасно сможет прожить один день без тебя, как делаю я вот уже бог знает сколько. И, между прочим, я еще это терпела. К тому же мы обе знаем, что вечеринка начнется никак не раньше семи.

— Рина, я не могу. Прости.

Роджерсон не сказал, во сколько точно он приедет, но я уже успела выучить, что, когда бы он ни появился, мне лучше быть дома и ждать его.

— Я бы очень хотела, — добавила я.

— Тогда поехали, — подняла Рина бровь, словно бросая мне вызов. — Давай же, Кейтлин, — добавила она уже мягче. — Сегодня прекрасный день. Мы можем погулять, поесть чипсов, позагорать и поболтать наконец-таки! Как в старые добрые времена.

Старые добрые времена. Дом Рины у озера, где мы проводили очень много времени летом, таская пиво ее отчима и загорая на теплом деревянном помосте, болтая ногами в сверкающей воде. Отчим Рины рыбачил, а потом вешал рыбьи головы на стену в гостиной в качестве трофея. Это лето казалось сейчас таким далеким.

— Маме, наверное, нужна моя помощь, — попыталась выкрутиться я. Рина протяжно вздохнула и открыла дверь.

— Миссис О`Корин! — завопила она на весь дом, и через секунду мама появилась в коридоре с одной из своих кукол в руках. Куклы, как и мы, готовились к вечеринке — Школьной надзирательнице, например, сейчас расчесывали волосы.

— Девочки, что вы думаете? — мама показала нам куклу, — Стоит заплести ей косички или оставить, как есть?

— Лучше в косички, — подумав секунду, отозвалась Рина.

— Да, наверное ты права, — мама внимательно посмотрела на прическу любимицы.

— Кстати, мэм, — Рина послала мне быстрый взгляд, — как вы считаете: стоит ли Кейтлин поехать со мной на озеро, вместо того, чтобы сидеть дома и ждать звонка Роджерсона?

Мама посмотрела на меня.

— Безусловно. На улице замечательная погода. И, Кейтлин, милая, тебе нужно немного красок, как мы недавно говорили. Ты слишком бледная.

— Вот именно, — Рина наставила на меня указательный палец. — Поняла? Но мы успеем к вечеринке, обещаю, — она улыбнулась маме. — План такой: мы поедем на озеро, посидим там, перекусим чем-нибудь, а потом поедем назад.

— Я правда не могу…

— Я же сказала — никаких возражений! — не слушая больше ничего, Рина схватила меня за руку и потащила к шкафу. — Сейчас я поеду в магазин за чем-нибудь съедобным, а еще нам, наверное, нужен лосьон для загара… В общем. Пока я езжу, ты идешь в душ, — она начала загибать пальцы, — ищешь купальник и надеваешь его, ясно?

Она залезла в шкаф, привычно роясь в моих вещах, и заметила новое платье.

— О! — она вытащила его и показала мне. — Это то, что нужно. Оно милое, и в нем ты можешь загорать, — она бросила платье на кровать. — Я вернусь через двадцать минут. Будь готова.

И она опустила очки на глаза и выскочила за дверь. Через несколько секунд входная дверь внизу захлопнулась за Риной, и я посмотрела на платье.

В последнее время Роджерсон перестал называть точное время своего приезда, я просто должна была быть готова ехать с ним куда-то, чтобы мы не опоздали и не заставили кого-то ждать. Не думаю, что он будет возражать, если я предупрежу его о том, куда и когда собираюсь, чтобы это не стало сюрпризом. Нужно просто дать ему знать, вот и все.

— О, твое новое платье! Скорей бы тебя в нем увидеть, — воскликнула мама. — Кстати, я, кажется, приготовила слишком много салата, да и печенья у нас достаточно, если хочешь, можешь взять что-нибудь с собой. Я упакую их для тебя, хорошо?

— Мам, ты не должна…

— Но я хочу, — возразила она, — пусть веселье будет везде!

И она направилась на кухню, счастливая от того, что снова участвовала в моей жизни, как и раньше.

Я быстро приняла душ, а затем набрала Роджерсона, мысленно прокручивая в голове, что я скажу и каким голосом. Просто легкий тон: едем на маленький девичник с подругой, ничего особенного, вернусь через час или, может, два. Но телефон все продолжал звонить, а трубку никто не поднимал. Высушив волосы, я попыталась еще раз. Снова никакого ответа. Я позвонила Коринне, затем набрала основной номер его родителей. Никто не ответил.

Успокойся, сказала я себе. Оденься, потом попробуешь еще раз.

Когда я надела платье, то почувствовала необычайную легкость, как будто на мои плечи опустилось само лето. На ноге у меня был громадный синяк, но юбка удачно его скрывала. На руке тоже была отметина, но ее было заметно, как и пару других, у основания шеи сзади. Я надела жакет, и синяки пропали. Чудесно.

Я села у телефона и вновь позвонила Роджерсону. Пять раз. Шесть. Семь. И, конечно же, Роджерсон был именно тем человеком, у которого не было автоответчика. Ну где же он? Где-то в городе? Или, наихудший вариант, он приедет ровно в ту минуту, когда я уеду с Риной? Я повесила трубку, глубоко вдохнула, и подняла снова. Нет ответа.

Я все еще пыталась дозвониться, когда снизу раздался гудок.

— Рина приехала! — крикнула мама из кухни.

— Хорошо, — откликнулась я, снова вешая и поднимая трубку. Сердце билось где-то в ушах с ужасным грохотом, такое чувство преследовало меня перед экзаменами в конце года. Какой же глупой я была, позволив Рине убедить себя поехать с ней! Давай же, давай, мысленно просила я, окажись дома. Просто возьми трубку!

— Я собрала вам немного еды для ланча, — говорила мама Рине внизу.

— Здорово, спасибо. Ого, это острый сыр?

— Кейтлин? Рина уже зде-есь!

— Я знаю, мам. Буду через секунду.

Вполуха слушая их разговор внизу, я снова нажимала на кнопки. Телефон Роджерсона звонил в его комнате снова и снова. Никого.

— Эй, О`Корин, куда ты запропастилась? — заорала Рина. — Поехали!

— Милая, я положила вам одну из тех двухлитровых бутылок колы в сумку, у меня оказалось несколько лишних, — мама попыталась привлечь мое внимание.

— Кейтлин! — крикнула Рина, — Не заставляй меня подниматься за тобой!

— Иду, — бросила я, пытаясь усмирить нервную дрожь, начавшую сотрясать все мое тело. Как заведенная, я нажимала на кнопку повторного вызова, чтобы не пропустить ни момента, если вдруг Роджерсон на секунду заглянет к себе.

— Боже, Роджерсон, ответь, наконец! — взмолилась я, услышав шаги Рины в коридоре.

— Ты издеваешься?! — грозно воскликнула она, распахивая дверь. — Позвонишь ему оттуда, если так нужно!

— Я передам Роджерсону, где ты, если он позвонит, — пообещала мама, появляясь за ее спиной.

— Хорошо, — сдалась я, опуская трубку, и мой желудок сжался в комок.

— Всё, пошли, — Рина похлопала в ладоши. — Пойдем же!

Я покорно встала, все еще боясь отойти от телефона, словно так Роджерсон мог услышать мой безмолвный зов и понять, что я звонила ему миллион раз.

— Ох, дорогая, — мама восхищенно смотрела на меня. — Платье сидит прекрасно! Но тебе не нужен жакет, в нем почти не видно твою изящную шейку.

— Мне немного холодно, — для правдоподобности я поежилась, все еще косясь на телефон.

— Но это невозможно, там почти семьдесят градусов тепла! (*это примерно 21 градус Цельсия) — мама потянула меня за рукав, — Сними это, дай нам взглянуть на платье!

— Мам, я не хочу, — я вырвала руку и вернула съехавшее плечо жакета на место. Рина приподняла бровь, глядя на меня.

— Ой, ну глупи, — рассмеялась мама. — Это платье без рукавов, Кейтлин, а твои руки выглядят замечательно. Ты просто обязана их показать!

— Мама!

— Ну, хотя бы секунду, позволь мне взглянуть!

Она обошла меня и попыталась снять жакет с моих плеч.

— Мне холодно! — запротестовала я.

— Пожалуйста! Сделай одолжение своей бедной мамочке, — весело попросила она, случайно задев синяк на моей спине. Я вздрогнула от боли — он был совсем новый.

— Я сказала, нет! — воскликнула я, отскакивая от нее, и улыбка сошла с ее лица, мама теперь выглядела обескураженной, словно я ударила ее. Она безвольно опустила руки и просто молча смотрела на меня. — Ты что, не слышала, что я говорила?

Мама не произнесла ни слова в ответ. Наконец она сглотнула и посмотрела мне в глаза.

— Прости, Кейтлин, я… Я просто хотела увидеть, как оно смотрится на тебе, — мама смотрела на меня, словно не видела никогда раньше, будто я прямо на ее глазах начала превращаться в кого-то другого. Я почувствовала себя редким животным в зоопарке, за которым наблюдают сотни глаз и поведение которого тщательно отслеживается.

— Нам пора, — быстро сказала Рина, пытаясь разрядить обстановку, и подняла сумку с едой повыше. — Спасибо за угощение, миссис О`Корин. Мы вернемся, самое позднее, в шесть тридцать.

— Хорошо, — отозвалась мама, все еще глядя на меня и пытаясь улыбнуться. — Повеселитесь там.

Я с трудом могла заставить себя сконцентрироваться на том, что говорит Рина, и почти всю дорогу она болтала одна, непрерывно, словно пытаясь говорить за нас обеих. У меня же перед глазами стояла моя комната и телефон, от которых я оказывалась все дальше и дальше, миля за милей…

* * *

К тому времени, как мы проезжали в окрестностях дома Дейва и Коринны, одна часть меня уже готова была взорваться от страха при одной лишь мысли о том, как машина Роджерсона подъезжает к нашему дому. Вот он ждет. И молча уезжает.

— Рина, — быстро сказала я, когда невдалеке показался знакомый дом, — поверни-ка туда.

— Что?

Я прервала ее на середине какой-то истории, что-то там о бывшей девушке Джеффа и сережках, которые Рина нашла в его комнате.

— Туда?

— Да.

Она свернула на подъездную дорожку, и я увидела Мингуса, сидевшего на крыльце. Машины Коринны возле дома не было.

— Что это за место? — поинтересовалась Рина, останавливаясь. Она огляделась вокруг, удивленная.

— Здесь живут мои друзья, — я отстегнула ремень безопасности. — Погоди минутку, я скоро вернусь.

Молясь, чтобы Коринна оказалась дома, я взбежала по ступенькам. Она все поймет, свяжется с Роджерсоном и все ему объяснит! Представив ее браслеты и улыбку, я слегка успокоилась, и толкнула входную дверь.

В гостиной было почти пусто. Диван стоял на прежнем месте, как и телевизор, но синие шторы на окнах, фотографии и плакаты со стен исчезли. Кофейный столик был почти пуст, ни одного журнала, ни одного браслета. Все исчезло. Я неуверенно шагнула вперед и заглянула на кухню. Миска Мингуса стояла на своем месте, полная еды, как и всегда.

— Она уехала, — услышала я голос Дейва за своей спиной. Обернувшись, я увидела его с пачкой сигарет в руке и взъерошенными волосами. На щеке были небольшие вмятинки от подушки — он спал чуть раньше. — Уехала вчера.

— Что? Куда? — я стояла, как громом пораженная.

Дейв посмотрел на сигареты в руке, словно не понимая, откуда они там взялись.

— Домой. Или в Калифорнию. Понятия не имею. Куда-то подальше от меня, — он рассмеялся, но смех вышел невеселый. — Сыта мной по горло, думаю так.

Снаружи Рина нажала на гудок, и Дейв выглянул в окно.

— Хм… А она сказала что-нибудь? — спросила я. — Я имею в виду…

— Нет, — он потряс головой. — Черт возьми, я и не думал. То есть, понимаешь, к этому, наверное, шло, но я никогда не думал, что она действительно вот так вот просто возьмет и уедет.

И он снова рассмеялся, словно рассказывал о чем-то смешном, но на меня не смотрел.

Коринна была единственной, кто принимал меня такой, какая я есть, не осуждая ни за что — ни за пропуски тренировок, ни за сигареты, ни за то, что я провожу слишком много времени с Роджерсоном. А теперь она уехала.

Рина снова нажала на гудок, на этот раз задержав руку на нем дольше, чем следовало. Она тоже ненавидела ждать.

— Ну, — Дейв улыбнулся, — хочешь покурить или еще что-нибудь?

Я почувствовала себя как-то странно, словно меня теперь уже вообще не должно быть здесь.

— Нет, — я покачала головой, — меня ждет подруга.

— Так пригласи ее сюда!

— Нет, мне нужно идти, — я отступила на шаг назад, но он не сдвинулся с места. Меня вдруг окружил запах пота и дыма, и мне нестерпимо захотелось сбежать.

— Ну, тогда заезжай еще как-нибудь, — предложил он. — Я тут. Ладно?

Я кивнула и направилась к двери, готовая выскочить наружу, но остановилась, увидев кое-что на гвоздике, где Коринна обычно держала ключи. Браслеты. Все они были здесь, блестели и словно ждали, чтобы кто-нибудь снова вернул их на руку, и они могли бы весело звенеть при каждом движении. Может быть, они ждали меня.

Не знаю, о чем я думала в тот момент, когда сняла их с гвоздя и надела на руку, один за другим, вслушиваясь в их звяканье. Динь, динь, динь. Звук, который я знала так хорошо. Я смотрела на них и мысленно спрашивала себя, где сейчас Коринна? Как она могла оставить все это?

Но, слыша ее музыку на своем запястье, в глубине души я знала ответ. Где бы Коринна ни была, дома или в Калифорнии, даже она не могла мне помочь.

* * *

Первое, что сделала Рина, как только мы зашли в дом на озере — переоделась в купальник и открыла пиво. Теперь мы с ней сидели на мостике, я глядела на водную гладь, а она старательно натиралась кремом для загара. Беспроводной телефон лежал у меня на коленях. Мне все еще не удалось дозвониться до Роджерсона, и я начала паниковать. Если он приедет к Дейву, то узнает, что я была с Риной, и ничего не сказала ему… Нет, я просто не могу думать об этом!

— Ты собираешься оставить трубку в покое? — поинтересовалась Рина, хлопнув меня по правому плечу. Я машинально обернулась, и она выхватила телефон, дотянувшись до него с левой стороны, а затем подняла так, чтобы я не могла достать его. — Слушай, я еще не видела никого, кто так ответственно относился бы ко всему. Я бы даже сказала, занудно. Почему ты не снимешь, наконец, этот свой жакет и не возьмешь пива? В конце концов, мы приехали развлекаться!

— Мне и так хорошо, — я вытянула ноги перед собой, пытаясь показать, что вот, видишь — я загораю. На самом же деле мне было ужасно жарко в жакете, и скинуть его хотелось просто нестерпимо, но сделать этого я не могла.

— Кейтлин, — Рина села рядом и поглядела на меня поверх очков. — Что с тобой творится?

— Ничего. Что за странный вопрос?

Рина продолжала сверлить меня взглядом, словно гипнотизируя, чтобы я рассказала ей обо всем, как делала уже миллион раз на этом же самом месте прошлым летом: история о том, как я влюбилась в Билли Бостика — спасателя в бассейне, случай с сережками Кэсс, которые я зачем-то стащила, а она думала, что потеряла их в школе, и так далее. Но сейчас здесь было гораздо больше, чем забавная история, так что я не могла рассказать. Даже если бы я хотела.

— Ты сама на себя не похожа, — сказала она, наконец. — И уже очень давно, между прочим.

Я откинулась назад на своем стуле, закрыла глаза и подняла руку к лицу, позволив браслетам Коринны скатиться вниз с привычным звоном. Где-то чуть дальше проплыла моторная лодка, раздался девичий смех и всплески.

— Со мной все хорошо, — повторила я в сотый раз.

— Знаешь, все это выглядит так, словно он сделал с тобой что-то, — вдруг произнесла Рина, и я сразу же напряглась. — Как будто по его воле в тебе что-то изменилось. Он причинил тебе боль — или что?

Я открыла глаза и посмотрела на нее, мою лучшую подругу, на ее обеспокоенное лицо, на нетерпеливый взгляд. Было ужасно вот так обходиться с человеком, который действительно беспокоился за меня. Но перед глазами у меня снова появился Роджерсон, едущий к моему дому, останавливающийся и уезжающий восвояси. Почему-то вспомнилась мелодия из старого фильма «Волшебник Страны Оз» — «Ты знаешь, что-то приближается, но ты так и не узнаешь, когда оно будет здесь».

— Кейтлин, — мягко позвала Рина. — Пожалуйста. Ты можешь рассказать мне обо всем, и ты это знаешь.

Нет, я не могу, Рина. И Роджерсон где-то там, ждет, высматривает меня. Я чувствую это, как Боу всегда чувствует, что сегодня пойдет дождь, и никогда не оказывается неправа. Я просто знаю. Глубоко вдохнув, я прилепила на лицо улыбку и достала пачку сигарет.

— Мне надо позвонить.

Я выхватила телефон из ее руки и пошла к дому, не глядя набирая знакомый номер. Когда я обернулась, Рина сидела там же, где я оставила ее, видимо, сдавшись в своих попытках добиться от меня чего-либо. Снова и снова я набирала каждый известный мне номер, снова и снова звонили телефоны. Снова и снова никто не отвечал.

* * *

Ближе к вечеру, когда я уже готова была уезжать домой, объявился Джефф. Он просто прокрался на цыпочках откуда-то из-за угла дома и неожиданно бросил в Рину ледяным кубиком, заставив мою подругу подскочить на месте.

— Джефф! — вскрикнула она, оборачиваясь и прижимая руки к груди, чтобы удержать на месте развязанный верх купальника («След от застежки? Ну уж нет!»). — Господи, у меня чуть сердечный приступ не случился из-за тебя, ты, придурок!

— Остынь, — весело отозвался он, садясь возле нее. Он помахал мне рукой и откинул волосы со лба своим фирменным движением. Меня, собравшуюся уже отправляться домой, его появление только разозлило, и я с трудом кивнула в ответ.

— Рина, — позвала я в очередной раз, — мне правда нужно домой.

Кажется, я капала ей этим на мозги уже целую вечность, и она была готова столкнуть меня в озеро.

— Что за спешка? — поинтересовался Джефф, — Я тут принес стейка, можем устроить поздний ланч. Как вам идея? Кстати, со мной еще подъедут ребята.

— Звучит неплохо, — промурлыкала Рина, обнимая его. — Кого ты позвал?

— Эда и Баррета. О, и еще Скотта. Ну, того, из магазина.

— Я не могу остаться, — сказала я Джеффу. — Рина собиралась подвезти меня домой сейчас.

— Я ведь сказала, что не хочу ехать прямо сейчас! — недовольно отозвалась она, беря сырную палочку из пакета. — Мы слишком мало здесь пробыли.

— Рина, — паника внутри меня снова начала расти, поднимаясь все выше и выше, как цунами, вот-вот готовое затопить меня всю, — ты сказала маме, что мы приедем в шесть тридцать, забыла?

— Она не будет сердиться, — Рина хихикнула, отодвигаясь от Джеффа, начавшего щекотать ее за пятку, и потянулась за пивом. — Она не заметит, если ты опоздаешь. Сейчас, подожди, поедим и поедем.

— Рина. Мне. Нужно. Уехать. Сейчас. Ясно?

— Кейтлин, расслабься! Боже, возьми уже пива или еще что-нибудь, — простонала подруга. — Она ведет себя так весь день! — пожаловалась она Джеффу. Он взглянул на меня и снова откинул волосы со лба. Мне захотелось убить их обоих.

— Ты обещала отвезти меня домой! Ты слово дала!

— Слушай, дай мне этот чертов телефон, — она взяла трубку, лежавшую между нами. — Я позвоню твоему Роджерсону и все ему объясню. Какой у него номер? Так, нет, погоди, я, кажется, знаю.

— Нет! — я поспешно забрала телефон, к счастью, ее ладони были влажными. Я и представить боялась реакцию Роджерсона на ее звонок и «объяснение», что мы сидим на озере в компании ее парня, а скоро придут еще несколько его друзей. — Пожалуйста, отвези меня домой, — взмолилась я. — Прошу тебя!

— Да что с тобой такое?! — рассердилась она. — Как будто он убьет тебя за то, что ты сейчас со мной!

Она посмотрела на Джеффа, на ее лице было написано: «Ты можешь в это поверить?».

Два часа я чувствовала себя так, словно время тянется, как резина, а Рина делает все, лишь бы помучить меня. Да еще и на звонки никто не отвечает… И, наконец, я не выдержала.

— Прекрасно, — резко встав, я оттолкнула стул. — Доберусь сама.

И я пошла прочь, закинув свою сумку на плечо (к счастью, я уже давно была готова подхватиться и уехать).

— Кейтлин! — крикнула Рина. — Не смеши меня, вернись!

Но я только пнула камень, лежащий на дороге, и продолжила путь. Браслеты Коринны задорно звенели на мой руке, отмечая каждый шаг, сделанный мной.

* * *

Я вышла на главную дорогу и прошла примерно милю, когда услышала шум мотора позади себя, и возле меня какая-то машина трижды коротко просигналила. Глядя прямо перед собой, я передвинулась к краю дороги, чтобы не мешать людям проезжать. Но машина остановилась возле меня, и одно из стекол опустилось. Это был Джефф.

— Думаю, так будет быстрее, — он обвел глазами салон и открыл для меня дверь. — Но мисс Рина, кажется, разгневалась на меня за мой самовольный уход.

— Понятно.

Он нажал на газ, и машина рванула с места.

Может быть, в дороге мы и говорили о чем-то, я не помню. В моих мыслях была лишь предстоящая вечеринка, и, чем ближе мы подъезжали к городу, тем страшнее мне становилось. Когда мы остановились у нашего дома, каждый мускул моего тела был напряжен, и я могла слышать стук собственного сердца. У меня мелькнула сумасшедшая мысль: попросить Джеффа проехать дальше, увезти меня куда-нибудь, найти безопасное место. Но это было бы просто глупо, Роджерсон найдет меня. Он всегда находил.

На подъездной дорожке было припарковано несколько машин, но машину Роджерсона, чуть выше по улице, я заметила сразу.

— Знаешь, — сказал Джефф, разворачивая машину, чтобы ехать назад, — Рина перебрала пива, так что не сердись на нее.

— Я и не думала, — заверила я его, открывая дверь. — Большое спасибо, что подвез, Джефф.

— Ого, у вас тут праздник? — он выглянул в окно, рассматривая палатку в нашем дворе и гостей, входящих и выходящих из нее, все в ярких цветных костюмах, некоторые даже в париках и смешных очках. Кто-то играл на пианино, на улице медленно темнело. Идеальный вечер для теплой дружеской вечеринки.

— Да, вроде того, — кивнула я. Трава под ногами была мокрой, я поежилась и улыбнулась, когда Джефф трижды просигналил мне на прощание, отъезжая. Весь наш дом сиял огнями, мамины куклы выбрались наружу и сидели на крыльце, встречая гостей. Не заглядывая пока вечеринку, я поспешила к машине Роджерсона. Внутри было почти темно, стекла подняты, но я знала, что он внутри — от приборной панели лился мягкий зеленоватый свет. Открыв пассажирскую дверь, я тихонько проскользнула внутрь, мягко закрыв ее за собой. Роджерсон не проронил ни слова. Я повернулась к нему, готовясь выдать свое объяснение: я не знала, во сколько ты приедешь, пыталась дозвониться, но никто не брал трубку, извини за это. Но не успела я вымолвить и слова, как он, с лицом, перекошенным от гнева так, как никогда раньше, ударил меня кулаком по щеке.

Удар был сильным, и я ударилась спиной о пассажирскую дверь, которая, как оказалось, не закрылась полностью, и от толчка приоткрылась. Я инстинктивно попыталась схватиться за что-нибудь, чтобы не потерять равновесия, и, наконец, нащупала ручку, удерживая дверь.

— Где ты, черт подери, была? — прошипел он, наклоняясь ко мне так, что я чувствовала его дыхание, горячее и пахнущее дымом. Он сгреб меня за ворот платья и притянул к себе, ткань жалобно затрещала в его руках. — Я ждал тебя целый час.

— Рина, — быстро ответила я, зажмуриваясь. — Рина пригласила меня на озеро, я пыталась дозвониться тебе…

— О чем ты, твою мать, тут болтаешь?! — закричал Роджерсон, отталкивая меня от себя, и я снова врезалась спиной в дверь, но на этот раз я не успела даже попытаться остановить ее. Дверь распахнулась с неприятным скрипом, и я выпала наружу, ударившись локтями о тротуар. Мое лицо все еще горело, платье задралось куда-то к груди, а Роджерсон, быстро выскочив из машины, подлетел ко мне и теперь стоял рядом, глядя на меня сверху вниз.

— Вставай, — сказал он, и его голос смешался с шумом вечеринки, музыкой пианино и чьим-то поющим голосом. — Поднимайся!

— Роджерсон, — пошатываясь, я с трудом встала на ноги, — пожалуйста…

— Належалась? — он схватил меня за руку. Я попыталась опустить голову, уклониться, увернуться — не знаю, что я пыталась сделать, но он оказался быстрее. Новый удар пришелся точно в левый глаз, и я увидела россыпь искр и звездочек перед собой. Земля под ногами вдруг куда-то поехала, и я опустилась на влажную холодную траву. С трудом приподняв голову, я увидела, как он тяжело дышит, стоя надо мной. Я знала, что должна встать и привести себя в порядок, пока кто-нибудь нас не заметил, но тело отказывалось слушаться, как бы настойчиво я не приказывала рукам и ногам двигаться.

— Кейтлин, — Роджерсон быстро оглянулся на дом, затем снова уставился на меня. — Вставай сейчас же.

Я попыталась откатиться от него, но стоило мне лишь попытаться сдвинуться с место, как острая боль пронзила все тело — лицо, пальцы, затылок, руки, кожа, ноги, всё словно загорелось от боли. Даже холодная трава подо мной показалась мне вдруг раскаленным песком. Роджерсон подтолкнул меня носком ботинка в поясницу.

— Давай же, — тихо сказал он. И я вспомнила, как он сказал это в первый раз, открывая дверь машины передо мной: «Давай же».

— Нет, — шепнула я в траву, прижимаясь к ней и пытаясь провалиться сквозь землю.

— Вставай, — сказал Роджерсон немного громче, и в этот раз толчок был чуть сильнее, больше напоминая пинок.

Я подтянула колени к груди и сжалась в комок, закрыв глаза. Из палатки до нас доносились звуки музыки, смех и аплодисменты.

— Поднимайся, Кейтлин! — я прижала колени к груди так сильно, как только могла, сжимая зубы и пытаясь думать о чем-нибудь еще. Вот Коринна, она стоит на пляже в Калифорнии и улыбается голубому небу, а океан шумит позади нее. Или Кэсс, она в Нью-Йорке, сидит возле окна и смотрит на миллион огней за стеклом. И я. На что я похожа…

Я засунула руку в карман жакета, приготовившись к очередной вспышке боли, но вдруг нащупала что-то под пальцами. Песок из песочницы в Коммонс Парке. Ох, Кэсс. Я так по тебе скучаю!

— Кейтлин.

Голос Роджерсона вернул меня к реальности, где он снова и снова дотягивался до меня и пинал, пытаясь заставить меня подняться. Но я лишь сжимала руку в кармане жакета, позволяя крохотным песчинкам впиться в пальцы и молясь, чтобы все поскорее закончилось. Я просто устала. Устала от всего. И чувствовала себя старой ненужной игрушкой. Честно говоря, мне уже было наплевать на все, даже если бы беспокойство было последним, что я бы могла почувствовать в этой жизни.

— Кейтлин, — снова Роджерсон, — я сказал тебе…

Вы знали, что по земле звук доносится раньше, чем по воздуху? Ты просто чувствуешь его. Я почувствовала, как что-то приближается, раньше Роджерсона. И мгновение спустя до моих ушей донеслись поспешные шаги и какой-то шум, затем сбивчивое дыхание и, наконец, голос.

Мама.

— Прекрати! — крикнула она. — Отойди от нее сию же секунду!

— Я не… — начал Роджерсон. Где-то вдалеке раздались сирены полицейских машин. Мой парень отступил на шаг: он тоже их услышал.

— Ты, мерзкий подонок! — мама опустилась на траву возле меня. — Кейтлин, ты слышишь меня?

— Нет, — прохрипела я, не в силах поднять голову.

— Потерпи немного, — ее пальцы пробежали по моей щеке, убирая волосы с лица. — О господи, Кейтлин. О господи!

Я с трудом повернулась к ней, но она больше не смотрела на мое лицо, теперь ее глаза внимательно оглядывали все мое тело, и видели каждый синяк, каждую царапину, старую и новую. Всё.

Роджерсон отступал куда-то, пока мама обнимала меня, словно пытаясь забрать всю мою боль. Сирены звучали громче, и я могла разглядеть синие вспышки света. Хлопали какие-то двери, музыка внезапно прекратилась, и все вдруг замерло.

— Маргарет? — донесся до нас голос Боу. — Что происходит?

— Что случилось? — а это уже папа, вот он бежит к нам, что есть силы. — Кейтлин? Милая, что с тобой?!

— Все закончилось, — ответила мама, больше даже для меня, чем для него, и по ее голосу я поняла, что она плачет. — Все закончилось. Я здесь, милая. Все хорошо.

— Что произошло? — снова спросил папа, но никто не ответил ему. Полицейские вышли из машины, я слышала их голоса и голос Роджерсона, и, собрав последние силы, попыталась подняться, чтобы увидеть его, но безуспешно. Вокруг нас столпились гости, пришедшие на вечеринку, и я прищурилась, чтобы разглядеть все. Вот отец, он говорит с полицейским. А вот и другой полицейский — и возле него Роджерсон, что-то сердито объясняет. Боу плачет на плече Стюарта, они стоят совсем рядом, и мне слышно, как она повторяет: «Я должна была знать, я должна была знать!». А мама все еще обнимает меня, успокаивающе говоря, что все закончилось, все будет в порядке, прямо как в тот день, когда Кэсс нечаянно поранила меня совочком. Я же не в силах даже ответить, что мне жаль, что ей пришлось увидеть все это. Сломлена морально и физически — он забрал у меня все.

Но он — все, что у меня было, все, что я любила!

И, когда я сквозь какую-то пелену увидела, как полицейские уводят Роджерсона, заломив ему руки за спину, я дико рванулась вперед, пытаясь помешать им и не дать ему уйти.

Глава 13

— Кейтлин?

Я перекатилась по подушке, отворачиваясь от широких зеленых холмов за окном. Моя соседка по комнате, Джинджер, страдавшая булимией, стояла в дверях. На ней был комбинезон, волосы она заплела в косы, а за ухом торчал карандаш.

— Что?

— У тебя еще один посетитель, — сказала она, мотнув головой в сторону коридора за дверями. — Везучая же ты.

Я встала с кровати и взяла кофту со спинки стула. Пока я надевала ее на плечи, Джинджер прыгнула на свою кровать и схватила валявшийся на ней сборник кроссвордов. Достав карандаш из-за уха, она лизнула грифель и пролистала книгу в поисках интересного задания.

Завязав волосы в хвост, я вышла в застекленный от пола до потолка с двух сторон коридор. День был солнечным и ярким, и коридор казался какой-то волшебной дорогой, которую люди якобы видят перед смертью. Пройдя по ней, я оказалась… нет, не перед Богом, а перед дверью, за которой была специально отведенная комната, где можно было встречаться с посетителями с воскресенья по среду с трех до пяти.

* * *

В реабилитационном центре «Эвергрин» я оказалась на следующий же день после вечеринки по случаю Дня дураков. Все произошедшее теперь казалось каким-то размытым пятном и смутными воспоминаниями: темное, мрачное лицо Роджерсона, его злобные выкрики; мамины руки, осторожно обнимающие меня, ее глаза, изучающие синяки, и, наконец, мой собственный крик, моя позорная попытка удержать того, кто причинил мне больше всего боли, того, кого я без памяти любила.

Когда полицейские увели Роджерсона, папа принес меня домой, где я сидела на стуле в кухне, сжав зубы и раскачиваясь из стороны в сторону в попытках унять боль, душевную и физическую. Мама, папа, Стюарт и Боу были в соседней комнате, звонили кому-то, говорили с полицейскими, пытались выяснить, что происходит. Позже я узнала, что миссис Мерчант, наша соседка, случайно выглянула в окно и заметила нас с Роджерсоном. Узнав меня, она немедленно побежала в дом моих родителей, а затем вызвала полицию, эффектно разрушив праздник. Всю ночь палатка пустовала, фунты угощения и все мамины труды не были оценены никем, и все еще стояли здесь, на кухонном подоконнике, разложенные на яркие праздничные тарелки. Когда я уезжала в клинику, кухня все так же была завалена едой и посудой, а машина Роджерсона стояла на прежнем месте. Потом кто-то забрал ее. Может быть, Дейв. Неважно. Одна мысль о том, что машина Роджерсона стоит на нашей улице, пугала меня, как если бы он находился в ней, совсем недалеко от меня. Это не давало мне заснуть, я проигрывала все случившееся в мыслях всю ночь напролет. Раньше я думала, что такое возможно лишь в фильмах, но я ошибалась.

Об «Эвергрине» я слышала и раньше. Мы с Кэсс частенько потешались над клиникой и теми, кто лежит в ней, когда видели рекламу по телевизору. В нашем понимании типичной обитательницей центра была какая-нибудь нарко-зависимая дамочка с огромными кругами под глазами, тощая, как жердь, с сигаретой в одной руке и бутылкой водки в другой. «В «Эвергрине» мы вас не вылечим, но сделаем все, чтобы вы излечились самостоятельно!» — говорил счастливый голос за кадром.

— Эй, Кэсс, — хихикала я, — передай мне зубную пасту.

— Кейтлин, — отвечала она, ее лицо было серьезным и сосредоточенным, — я не могу дать тебе пасту. Но я сделаю все, чтобы ты могла взять ее самостоятельно.

После этого сестра кидала мне тюбик или толчком посылала его скользить ко мне по полу. Ха-ха.

Теперь это не казалось мне таким смешным.

Технически, я оказалась в «Эвергрине» из-за наркотиков — мама нашла пакетик и сигареты в кармане моей сумки. Но все знали о синяках и Роджерсоне, так что наркотики были лишь сопутствующей причиной.

Первые сутки я не могла говорить с родителями. Ни слова не вылетало из моего рта, как бы я ни старалась сказать, что сожалею, как бы я ни пыталась объяснить все. Я просто молча сидела в комнате, подтянув колени к груди, пока мама сновала туда-сюда, собирая мои вещи. На следующее утро мы поехали в «Эвергрин», на улице шел дождь, и ни один из нас не проронил ни слова всю дорогу. В этом молчании у меня было время подумать, и я вдруг поняла, что мы уже очень давно не упоминали вслух имя сестры. Да, вот теперь мне действительно удалось выйти из ее тени, но все вышло не совсем так, как я планировала.

Нас встретила администратор, которая зарегистрировала меня и показала мою комнату. Мы с мамой поднялись наверх, и мама разобрала для меня кровать, повесила одежду в шкаф, а папа в это время стоял у окна, сунув руки в карманы и безотрывно глядя на капли, стекающие по стеклу.

— Я приеду к тебе в среду, — сказала мама, прижимая меня к груди, когда для них настало время уезжать. Она все еще прикасалась ко мне с осторожностью, как будто я могла расколоться на тысячу осколков от самого небольшого давления. — Я привезу твой синий свитер и какой-нибудь милый плед на кровать, хорошо?

Я кивнула. Папа обнял меня и поцеловал в макушку, на прощание сказав:

— Держись, детка. Ты сильная девочка.

Я стояла в дверях и наблюдала, как они идут к выходу, мама оборачивается через каждые несколько шагов и украдкой вытирает глаза. Когда главная дверь закрылась за ними, я вернулась к своей кровати, села на нее и начала плакать.

Я не могла остановиться два дня. Я плакала в комнате и в столовой. Во время групповой, индивидуальной и специализированной терапии. Во время занятий творчеством. В личное время. Я плакала, когда резала картофельный салат, помогая на кухне. Я плакала, глядя на круглую желтую луну за окном.

Я словно оплакивала все произошедшее с того дня, как Кэсс ушла из дома, оставив после себя ужасный беспорядок в наших жизнях.

Я рыдала по Роджерсону, по сестре, по самой себе. Я плакала потому, что была опозорена перед всеми людьми, пришедшими на вечеринку к моим родителям. Я плакала, думая о Рине и о том, что у меня, наверное, нет возможности с ней помириться. Я плакала, потому что скучала по Роджерсону, хоть и понимала, что это безумие. Я плакала, потому что Коринна уехала, а я так и не сказала ей, каким замечательным другом она была. Но больше всего я плакала по своей жизни, по тому, во что она превратилась, по тому, как все вышло из-под контроля и сбило меня с ног. Я еще я плакала от страха, ведь я не знала, смогу ли когда-нибудь подняться и начать дышать, как раньше.

* * *

В «Эвергрине» было терпимо. Здесь царила какая-то безмятежность, во всем чувствовалось спокойствие, размеренность. Мой день был разбит на тысячу составляющих, за меня все уже распланировали, и не приходилось беспокоиться о том, что будет завтра или через неделю, так что я могла сконцентрироваться на, скажем, занятиях творчеством или сеансе терапии. Проживать день за днем по маленьким кусочкам оказалось проще, чем представлять каждое утро огромную дорогу, которую предстоит преодолеть.

Джинджер переехала в мою комнату, когда ее соседка-клептоманка в очередной раз начала рыться в ее тумбочке. По ее мнению, худшей вещью в «Эвергрине» были разговоры.

— Групповая терапия, индивидуальная, а потом еще и специальная! — жаловалась она каждый день, садясь на кровать и открывая кроссворд, одновременно игнорируя поднос с едой, оставленный для нее на столе. — Я так устала от всего этого, даже от себя самой! Такое чувство, что меня заставляют смотреть каждую серию «Семейки Брэди» по сотне раз. Здесь не происходит ничего нового.

Но Джинджер жила в «Эвергрине» уже год, и все еще резала свою еду на такие маленькие кусочки, что я иногда с трудом могла разглядеть даже цвет того, что лежало на ее тарелке.

Впрочем, мне нравились разговоры. Обсуждение чего-то пришлось мне по душе после первого же сеанса. Мой терапевт, доктор Маршалл, невысокая кругленькая женщина с кудрявыми волосами, чем-то напоминала мне Боу. Она носила спортивную обувь и джинсы, а на ее столе стояла вазочка, полная леденцов «Jolly Ranchers». В первый день я съела шесть таких, просто грызла одну конфету за другой, не произнося ни слова. А она сидела и смотрела на меня. В тот момент я вспомнила Кэсс и представила, как бы она сказала: «В «Эвергрине» мы не заставим вас есть «Jolly Ranchers», но мы сделаем все, чтобы вы смогли съесть их сами!»

— Не хочешь начать с чего-нибудь? — поинтересовалась доктор Маршалл, когда я перекатывала во рту бананово-ананасовый леденец. — Не обязательно с начала, просто хотя бы с чего-то.

— Мне казалось, — медленно ответила я, — всё всегда начинается с начала.

Она села, скрестив ноги по-турецки, позволив планшетке, лежавшей на ее коленях, упасть на пол.

— Не в этой комнате, — весело отозвалась она. — Продолжай, Кейтлин. Скажи мне что-нибудь. Потом пойдет легче, обещаю. Начинать всегда сложнее.

Я перевела взгляд на руки, разглядывая кончики пальцев, на которых отпечаталось немного краски от фантиков.

— Ну, — я взяла еще одну конфетку и начала крутить ее. Терапевт терпеливо ждала, когда я расскажу ей о том бардаке, в который превратилась моя жизнь. — Как звали сестру Пигмалиона?

Доктор Маршалл моргнула, удивленно глядя на меня.

— Эээ… Я не знаю, — призналась она, внимательно изучая мое лицо.

— А Роджерсон знал, — заверила я ее. — Роджерсон знал все.

* * *

На второй неделе моего пребывания в клинике мама привезла мой дневник. Она не знала, что он у меня был, или что его подарила Кэсс. Она просто нашла его под мои матрасом, когда делала генеральную уборку дома, и обратила внимание на торчащие из него уголки фотографий. Я не спрашивала, читала ли мама его, а она, в свою очередь, ни словом не обмолвилась об этом сама.

Когда она уехала, я разложила снимки на кровати вокруг себя. Буквально в ту же минуту я поняла, что здесь нет ни одного снимка Роджерсона (так же, как и наших совместных фото). Воображение живо нарисовало мне, как мама осторожно отклеивает фотографии, а потом рвет на мелкие кусочки или сжигает одну за другой. Я не могла винить маму за это — в конце концов, у нее теперь оставалось не так много возможностей защитить меня. Но все остальные снимки были на месте: Боу со своим Буддой, Коринна с Мингусом, Рина, папа и, наконец, фотография, о существовании которой я уже забыла. Это была последняя сделанная мною фотография, и на ней была я сама.

В качестве последнего задания на курсах мы должны были сделать автопортрет. Эта работа, с подписанным на ней именем, должна была быть в центре остальных наших снимков на выставке в Центре искусств. Я сфотографировалась за неделю до Дня дураков, встав перед зеркалом в спальне и направив объектив на свое отражение. На фото были видны новые грамоты и снимки, прикрепленные к зеркалу, и тонкая полоска света из окна за моей спиной. На мне была белая кофточка с короткими рукавами, и, как ни странно, лишь с большим трудом вы смогли бы разглядеть синеватое пятно у основания шеи. Я склонила голову набок, глядя на себя без улыбки. Строго говоря, на моем лице вообще едва ли было какое-то выражение, я казалась застывшей, разве что не мертвой.

Я долго сидела на кровати, разглядывая эту фотографию. Я ненавидела девушку, запечатленную на ней, а ей было все равно, она просто стояла, уставившись на меня в ответ. Она всю жизнь стремилась быть кем-то, хотела прийти к чему-то, а оказалась в пустоте. Мне хотелось дотянуться до нее сквозь зеркало и хорошенько встряхнуть ее, заставив проснуться. Но сейчас уже было слишком поздно. Так что я просто разорвала фотографию одним движением, пустив трещину точно по ее лицу. Я рвала бумагу снова и снова, пока кусочки не стали настолько малы, что сделать меньше их было уже невозможно. Я подбросила их вверх, как конфетти, и мои руки начали непроизвольно трястись, пока я наблюдала, как обрывки приземляются передо мной. Осторожно собрав их в ладонь, я поднялась и прошлепала до урны, стоящей в углу комнаты, но, открыв крышку, почему-то остановилась. Я не могла выкинуть то, что осталось от снимка.

Вместо этого я закрыла урну и достала свою сумку, осторожно ссыпав кусочки во внутренний карман. Затем я снова вернулась к кровати, вытянулась на ней и закрыла глаза, пытаясь не думать — и все еще думая о девушке, распавшейся на множество фрагментов и теперь отчаянно желающей снова стать чем-то целым.

* * *

Если и было что-то, что отличало меня от остальных пациентов «Эвергрина», то дело было не в том, что я находилась здесь из-за проблем с наркотиками, неприятностей в семье или из-за того, что мой парень бил меня. Многие попали сюда по тем же причинам, и носили свой диагноз гордо, как дорогую вещь из последней коллекции именитого дизайнера или отличительный знак. Кто-то справлялся со своими проблемами лучше, кто-то — хуже.

Мое же отличие состояло в посетителях.

С первой же среды, когда я оказалась в клинике, и до последнего дня моего пребывания в ней кто-то приходил в комнату для посетителей, желая увидеть меня. Позже я узнала, что это было необычным — и вызывало зависть практически всех девчонок, живущих на одном этаже со мной.

Моя мама всегда была королевой организаторских дел, и для нее не составляло большого труда собрать всех — папу, Боу, Стюарта, Рину, и приходить с кем-нибудь из них каждый раз, как только представлялась возможность.

На первой неделе приходила мама. Сначала это было странно. Едва завидев меня, она улыбалась, глубоко вдыхала, а затем начинала говорить, говорить и говорить в течение, наверное, минут двадцати. Она рассказывала буквально обо всем, что произошло или могла бы произойти за последнее время. О новой кукле, которую она заказала, о том, как папа потянул плечо, неудачно повернувшись, чтобы отыскать что-то на заднем сиденье, об интересном рецепте ванильного бисквита, который напечатали в свежем выпуске журнала, и так далее, и так далее. Мама говорила, не останавливаясь, словно выпаливая все разом на одном дыхании, в то время, как я молча слушала поток новостей. Когда она замолкала, между нами повисало неловкое молчание, как будто рядом вдруг открывалась черная дыра и всасывала в себя абсолютно все. Мы обе чувствовали это.

— Ох, Кейтлин, — сказала мама внезапно в первый день такой вот встречи. — Я просто… Я не знаю, как выразить, насколько мне жаль. Я так сожалею!..

— Сожалеешь? — переспросила я, не уверенная в том, что услышала. — О чем, мам?

Она взглянула на меня широко распахнутыми глазами.

— О том, что не смогла защитить тебя.

Мама не смогла защитить меня? Но ведь это все я! Я была той, кто скрывал каждую деталь своей жизни, я была той, кто стремился раствориться в тени! Если бы я решила, что мне нечего стыдиться, я позволила бы окружающим увидеть, что происходит — разве не так?

Не знаю, как я выглядела в тот момент, но мама взяла меня за руку и сжала ее.

— Я должна была понять, что происходит, — сказала она. — Я должна была увидеть это, лишь взглянув на тебя.

Может быть, она была права. Может быть, я могла бы обвинить во всем ее, ведь она была так поглощена жизнью Кэсс даже после того, как сестра сбежала, что на меня у нее не оставалось времени. Но ведь я могла дотянуться до нее, у меня была такая возможность. Просто я не воспользовалась ею…

Да, сейчас куда проще давать оценки себе и другим, думая о том, как можно было бы себя повести, чтобы не случилось того, что случилось. Например, я могла сказать правду вместо того, чтобы выдумывать незнакомца, «толкнувшего меня на выходе из зала, из-за чего я налетела на дверной косяк». Или признаться во всем честно вместо талантливой декламации истории о том, как «я поскользнулась на обледеневшей дорожке». Да даже в последний день — когда я могла просто снять тот чертов жакет, а не ругаться с ней, крича, что «мне холодно». Многое могло бы пойти иначе, если бы…

Но после двух дней непрерывных рыданий я поняла, что больше не заинтересована в том, чтобы свалить всю вину на что-то или кого-то. Мне просто нужны были мои друзья и моя семья — и это казалось правильным, я чувствовала, что лишь они могут помочь мне сейчас. Ну и, может быть, «Эвергрин». Хотя они-то как раз не обещали излечить меня, а только помочь излечиться самостоятельно.

После первой встречи в комнате для посетителей, мы с мамой больше гуляли по окрестностям клиники, чем сидели внутри. Мы медленно ходили по дорожкам, она держала меня под руку, и от этого мне было так уютно и спокойно, как не было уже долгое время. Иногда мы даже не разговаривали, но все равно каждое сказанное ею слово казалось продолжением нашего диалога.

— Помню, когда я была беременна тобой, — рассказывала мама, — твоя сестра подходила ко мне, пока я готовила обед, и прикладывала ухо к моему животу. Она говорила, что ты с ней разговариваешь, и лишь она может слышать тебя.

Или:

— Знаешь, Кейтлин, в тот вечер, когда ты упала с пирамиды… Я никогда не была напугана сильнее. — Мы сидели у фонтана, и мама обернулась, глядя на прозрачные струи воды. — Но я ошибалась.

Я не знала, что ответить на это, но доктор Маршалл всегда говорила, что ответ — вовсе необязательная вещь, так что я просто опустила голову на мамино плечо, а она обняла меня, как будто я была маленьким ребенком.

Иногда мы обсуждали более легкие вещи — например, старые семейные истории о том, как Кэсс чуть не спалила весь дом, готовя «пирог, который печется на раз-два», или когда папа выпил целый стакан воды из-под моллюсков, решив, что это был лимонад. Мы смеялись над этими глупыми случаями и делились секретами о прошлом. Это напоминало игру: все случилось в прошлом, но в начале истории ты даже не представляешь, чего ожидать.

Открывая дверь в комнату для посетителей, я гадала, кто же пришел меня увидеть. Если папа, то он, наверное, принес мне какую-нибудь книгу. В первый день по дороге сюда он остановился у «Уоллмарта», чтобы купить пару носков, которые мама забыла положить в сумку, переданную для меня. Там он купил сборник «100 смешных карточных игр» и пронес его в клинику, обернув носки вокруг обложки. Папа не был импульсивным или эмоциональным человеком, но, лишь взглянув на него в тот день, я поняла, что он нервничает перед встречей со мной. Мы оба не знали, что сказать, вот тут-то нам и помогли игры. Обняв меня, папа сел на диванчик, а я опустилась рядом, и он протянул мне книгу.

— Если тебе не понравится, я не удивлюсь, — со смешком признался он. — Просто мне казалось, что это может быть весело.

Я взяла книгу в руки. «Чокнутые восьмерки! Хитрые буби! Шесть способов разложить пасьянс, о которых вы не знали! Веселье для всей семьи!» — гласила задняя обложка. Я посмотрела на папу, прекрасно понимая, каким беспомощным он себя чувствовал, просто представляя меня здесь. Он пытался делать то, что сделал бы Хороший Отец, и я действительно ценила это.

— Звучит круто, — сказала я, постучав пальцем по многообещающему тексту на обложке. — Начнем с первой?

И мы начали. У папы была припрятана колода карт во внутреннем кармане, и теперь всякий раз, когда он приходил, я заставала его смотрящим в окно и перетасовывающим ее. Мы начали с «Чокнутых Восьмерок», затем проработали «Война? Наплевать!» и приступили к «Джину Рамми». Мы были О`Коринами, так что набирать баллы и очки — в нашей крови. Но иногда, отрывая взгляд от карт, я замечала странное выражение на папином лице, тоску, смешанную с грустью, и это буквально разбивало мое сердце.

Когда ко мне пришла Боу, она принесла с собой пачку моих снимков и коробку вегетерианского печенья, которым я хрустела, пока она рассказывала мне о фотовыставке в Центре искусств, которую я все же пропустила.

— Твоя мама получила специальный приз, — сказала мне Боу, — ее работы всем так понравились! Ты бы слышала тот гром аплодисментов.

— Поверить не могу, что пропустила это, — покачала головой я. Во время двухдневных рыданий я оплакивала и выставку в том числе: я так старалась, так готовилась к этой выставке! В последние недели с Роджерсоном фотография была единственным, что помогало мне не терять рассудок. А теперь никто не увидит результата моих трудов, и это было обидно.

— Кстати, я принесла тебе кое-что еще, — Боу стряхнула с рук крошки печенья и открыла сумку, доставая из нее голубой сверток. — Никакого давления, — подняла ладони она, — просто на случай, если у тебя появится вдохновение.

Еще до того, как она развернула пакет, я поняла, что находится внутри. Моя камера.

Боу отполировала объектив, сменила старую крышечку на нем и положила в пакет пять коробочек с пленкой. Всё, что мне было нужно. Раньше.

— Не знаю, — неуверенно проговорила я. Камера пробудила воспоминания о последних шести месяцах: улыбающаяся Коринна, Роджерсон на фоне серого неба, девушка безо всякого выражения на лице.

— Никакого давления, — повторила Боу. — Поживем-увидим, Кейтлин.

Рина и Стюарт тоже приходили ко мне. Стюарт рассказывал о своей буйной молодости и всегда приносил свежие фрукты. Рина, в день своего первого посещения, была одета в зеленую футболку и обрезанные джинсы, она неуверенно сидела на краешке своего диванчика, искоса поглядывая на Адама, который пребывал в депрессии, а в тот момент сидел рядом со своим другом.

— Привет, — сказала она, когда я опустилась рядом с ней.

— Привет.

Рина с трудом сглотнула, а затем посмотрела мне в глаза.

— Я знаю, ты меня ненавидишь. Я даже не показалась здесь, хотя стоило сделать это раньше.

— Рина, за что мне ненавидеть тебя? — спросила я подругу, и она удивленно покачала головой.

— Я не знала, почему ты так хотела уехать домой в тот день, ну, с озера. Если бы я только знала…

— Никто не знал, Рина. Никто не виноват.

— Да, конечно! — возмутилась она. — Мы все знаем, кто действительно виноват во всем.

Она поджала губы: Рина всегда любила найти виноватого и сорвать всю злость на нем.

— Какой же он подонок! Если бы он только показал свою мерзкую рожу, клянусь, я бы…

Я резко вдохнула. Одна крохотная часть меня все еще скучала по Роджерсону, каким бы безумием это ни было.

— Давай не будем говорить о нем, хорошо? — Рина остановилась на полуслове, сконфуженная, и я добавила, — Понимаешь, я уже нарассказывалась о нем у своего терапевта.

Подруга с готовностью закивала:

— Хорошо, конечно. О чем тогда ты хочешь услышать?

— Обо всем? Сплетни, слухи? Просвети меня!

Она захихикала, приподнимая бровь.

— О чирлидинге — или вообще?

— И то, и другое, — рассмеялась я.

— Хорошо… — Рина прищурилась и поджала ноги под себя, готовясь к длинному рассказу о чем-то явно захватывающем. Моя лучшая подруга Рина. Я только сейчас поняла, как же соскучилась без нее! — Ты не поверишь…

* * *

Некоторые дни были хорошими. Я могла сделать вполне приличный шнурок на занятиях по творчеству, приготовить отличный майонез для картофельного салата на кухне, победить папу в очередной игре и легко заснуть вечером, проснувшись утром свежей и отдохнувшей. Мне становилось лучше, и я действительно это чувствовала.

Но, к сожалению, были и такие дни, когда я думала о Роджерсоне, гадая, что он думает или что делает прямо сейчас. Ожерелье, подаренное им, я хранила в коробочке, закопанной глубоко под вещами в шкафу. У меня осталось лишь оно одно, больше ничто не напоминало о моем парне. Я доставала его и перебирала легкие квадратики, думая о том, жалеет ли Роджерсон обо всем и хочет ли помочь мне. Затем я приказывала мозгу заткнуться и снова кидала украшение обратно в коробку.

Ни Рину, ни родителей я не винила, и я была близка к тому, чтобы прекратить грызть за случившееся и себя саму. Я знала, что со временем я справлюсь со всем, что сейчас давит на меня, но пока что мне не удавалось избавиться от лишних мыслей, и даже в хорошие дни бывало тяжело. Как, как, после всего случившегося, я могла скучать по Роджерсону и любить его?

Но я любила. И скучала.

Глава 14

Я была в «Эвергрине» уже почти месяц, и мама принесла мне груду писем из дома. Уведомление об экзаменах, домашние задания для меня, как отсутствующей по уважительной причине, каталог ассортимента весенней распродажи, устраиваемой группой поддержки, и, наконец, два письма. Одно от Коринны, второе — от Кэсс.

— Она беспокоилась за тебя, — сказала мама, когда я перевернула конверт и прочитала обратный адрес. — Не знаю, от кого второе.

Когда мама уехала, я вышла в залитый солнечным светом коридор, держа письма в руках, села на пол, прислонившись спиной к стеклу, и распечатала конверт от Коринны. Я никогда раньше не видела ее почерка, буквы были маленькими и круглыми, словно это писал ребенок. Письмо было написано красными чернилами, очевидно, ручкой, лежавшей на ресепшене отеля:

««Красный бродяга», Тусон, Аризона.

Дорогая Кейтлин,

Думаю, сейчас ты уже поняла, что за дикий побег от Лейва и Эпплби я устроила. Все оказалось проще, чем мне представлялось. Из-за наших ссор и невозможности высказать все, что я думаю, и этой дурацкой диеты на сэндвичах а-ля Дейв вся романтика как-то ушла. Хотя я все еще скучаю по нему.

Знаешь, пока я была в дороге, я много думала о нем и о тебе. Надеюсь, ты не думаешь, что я была ужасной подругой, раз ничего тебе не сказала. Мне просто не хотелось оставлять тебя беззащитной, ведь, если бы ты обо всем знала, Дейв мог накинуться на тебя с вопросами. Ты была отличным другом, Кейтлин. Безо всех наших с тобой хороших дней, не знаю, как я справилась бы со всем.

Моя маленькая машинка еще не развалилась, за что я страшно ей благодарна. Я все еще держу путь в Калифорнию, хотя в Аризоне и Нью-Мексико оказалось неплохо. Здесь царят такие мир и спокойствие, что дни кажутся бесконечными. Думаю, ты понимаешь, о чем я.

Когда я доберусь до Калифорнии, то обязательно сфотографируюсь на фоне океана и пришлю снимок тебе. Я скучаю без тебя и надеюсь, что ты на меня не злишься. Я обоснуюсь где-нибудь, и тогда пришлю тебе еще и обратный адрес, хорошо?

С любовью,

Коринна»

Я аккуратно сложила письмо и убрала его в конверт. Было несложно представить Коринну где-нибудь на дороге или автозаправке, устраивающей передышку от долго езды и мечтающую о пляже. Ее браслеты все еще были на моей руке — единственное, что я хотела сохранить из того дня, когда была вечеринка. Я не снимала их, даже когда принимала душ. Когда я скучала без нее, я могла встряхнуть рукой — и вот он, ее саундтрек!

С письмом Кэсс мне было сложнее. Я не открыла его ни в этот же день, ни даже на следующий. Оно лежало на моем столе и было первым, что я замечала утром, когда просыпалась, днем, когда я возвращалась с занятий или терапии, и вечером, когда я проваливалась в сон.

— Что тебя пугает в этом письме? — поинтересовалась доктор Маршалл, когда я, разворачивая очередной леденец, рассказала ей о конверте в моей комнате. — Как ты думаешь, что она написала?

— Не знаю, — сказала я, и это было правдой. — Может, что-то, что уже сказали все остальные: что ей очень жаль, что это ее вина и так далее.

— Это расстроило бы тебя?

Я смяла фантик.

— Да. Я устала от этого. Всё, все могут расслабиться и перестать обвинять себя, хорошо? Потому что мне это никак не помогает.

Доктор Маршалл кивнула, изучая свои руки, сцепленные в замок.

— Но, чего я опасаюсь больше всего, — добавила я, — вдруг она думает, что…

— Что…? — доктор Маршалл подбодрила меня взглядом.

Я подтянула колени к груди и обхватила их.

— Понимаете, из нас двоих я всегда была слабее. Как бы на втором месте. Не такая умная, не такая талантливая, не такая сильная. И сейчас я это, вроде как, доказала. И ей, и всем остальным.

— Кейтлин, — доктор Маршалл внимательно посмотрела на меня. — мы ведь обсуждали недавно, что то, что ты оказалась жертвой, не делает тебя слабой.

— Знаю. — Это было сложно запомнить, на самом деле.

— И из того, что ты рассказала мне о своей сестре, — продолжала доктор, — я могу сделать вывод, что она не тот человек, который стал бы осуждать тебя.

— Конечно же, нет! — воскликнула я. — Она никого бы не стала осуждать. Она вообще никогда не делает ничего неправильного. Кэсс — идеальная во всех отношениях.

Доктор Маршалл выслушала мою пламенную тираду, вежливо приподняв брови, затем тоже взяла леденец из вазочки, развернула его и положила конфетку в рот.

— Идеальные во всех отношениях люди, — произнесла она, наконец, — живут в домах с аккуратно подстриженными газонами и ровными заборчиками, выгуливают золотых ретриверов и играют со своими прекрасными детишками. Они пахнут свежими цветами, никогда не вступают в собачье дерьмо на тротуарах и не плачут.

Я вытаращила глаза на нее, едва не выронив изо рта конфету.

— А еще, — продолжала психолог, — они не сбегают не пойми куда без объяснений, не оставляют в неведении свои семьи, а их младшие сестры потом не пытаются самостоятельно разобраться со всем, что они оставили после себя.

В горле внезапно встал противный комок. Я сглотнула и посмотрела в окно.

— Твоя сестра не идеальная, Кейтлин, — мягко сказала доктор Маршалл. — У тебя будет время подумать над этим, и, знаешь, я думаю, ты найдешь с ней гораздо больше общего, чем у вас, по твоему мнению, есть сейчас.

С нашей первой встречи доктор Маршалл задалась целью убедить меня, что все случившееся не было моей виной. Просто уход Кэсс заставил меня пытаться занять ее место в глазах родителей, что было невозможно, ведь я была собой, а не ею, и все, что казалось правильным для нее, не было таковым для меня. И я не была плохой сестрой, Кассандра ушла из дома не из-за меня.

Теперь я больше думала об истинных причинах, по которым Кэсс совершила то, что совершила. Может быть, дело было в том же, в чем и в случае Коринны: мечты, планы и страстное желание изменить свою жизнь, прожить ее так, как хочется только тебе. Мне тоже этого хотелось, но сбегать для осуществления своей мечты я не собиралась.

* * *

На занятиях творчеством мы делали поделку из макарон на прошлой неделе, а сейчас готовы были приступить к работе над скульптурами. Джинджер, уже давно освоившая все тонкости любых направлений, по которым мы только шли на занятиях, все же продолжала ходить на уроки, хоть и беспрестанно ныла, что ничего нового здесь не предвидится.

— Ты идешь? — стоя в дверях нашей комнаты, она обернулась, ожидая, что я последую за ней. — Мы, наверное, будем делать кормушки сегодня, все-таки весна на дворе. Потом повесим их на деревья. Большое «Эвергринское» веселье! — саркастически фыркнула она.

— Я буду через минуту, — отозвалась я. — Займи мне место, ладно?

Она кивнула и вышла, а я взяла в руки конверт от Кэсс. Такой легкий, почти невесомый. Я снова опустила письмо на стол. Вновь взяла. Как глупо. Кейтлин, это же Кэсс! Просто открой его, наконец.

Письмо легко выскользнуло из конверта, когда я надорвала его. Аккуратный почерк сестры заполнял строчку за строчкой, вверху страницы было крупно написано мое имя.

«Кейтлин,

Я даже не знаю, с чего начать это письмо. Но если я что и поняла за последние несколько месяцев, так это то, что иногда нужно просто закрыть глаза и прыгнуть.

Знаешь, не то что бы я очень гордилась своими поступками в этом году, но я не жалею ни о том, что уехала, ни о выборе, который сделала. Может, ты никогда меня не поймешь, но, когда я закрыла за собой дверь, я почувствовала, что отпускаю что-то. Я провела очень много времени, стараясь сделать маму и папу счастливыми и быть такой, какой им хотелось, чтобы я была. А переезд сюда был чистой страницей, мне было страшновато, но все же мне нравилось. Я все могла решать сама и поступать так, как хочется мне.

В последние дни я много думала о нашем с тобой детстве. Особенно о том случае, когда я поранила тебя этой дурацкой лопаткой в песочнице, помнишь? Думаю, ты всегда замечала, как я смотрю на твой шрам над бровью. Я всегда чувствовала свою вину, стоило мне только взглянуть на него. Он был чем-то, что я никак не могла изменить. Забавно — сейчас я ведь уже почти не помню, как именно это произошло.

А помнишь, как Боу и Стюарт заботились о нас, когда умерла тетушка Лиз? Хотя тебе тогда было четыре или пять, возможно, ты забыла. А вот я помню, как мама купила нам новые игрушки, чтобы мы тихонько играли и не отвлекались на суету в доме. Там была игрушечная фабрика, книжки, паззлы, новая Барби для каждой из нас. Родители привели нас к Боу и Стюарту, и я бегала по дому, размахивая то куклой, то книжкой, ни минуты не могла усидеть на месте, все время дергая Стюарта и заставляя гоняться за мной по всему дому. И я отчетливо помню, как в какой-то момент он остановился и устало огляделся вокруг, посмотрев на тебя. А ты сидела в уголке, тихонько читая книгу и не произнося ни звука. Ты была такая сосредоточенная, что я даже позавидовала, что сама не могу быть такой же спокойной.

Ты часто в шутку говорила, что тебя бесит моя «идеальность», но все было не так просто, Кейтлин. Мама с папой ожидали очень многого от меня, а вот ты всегда могла делать выбор на основе собственных желаний. В конце этого лета я поняла, что Йель — совершенно не то место, где я хочу находиться, поэтому я приняла другое решение.

Когда я узнала о том, что с тобой произошло, я плакала целый день. С того самого дня в доме у Боу и Стюарта ты всегда принимала собственные решения — хорошие ли, плохие ли, но они были твоими! И с тех пор, как я уехала, я постоянно думаю о том, что ты, наверное, считаешь меня слабой, ведь я сбежала от проблем, а не решила их на месте. Ты же действительно в силах справиться со всем, что бы ни случилось, Кейтлин, и я знаю это. Ты — та, о ком я думаю в свои моменты слабости, и ты спасаешь меня.

Напиши мне, когда будешь готова. И, пожалуйста, никогда не забывай, как сильно тебя любит твоя ненормальная сестренка.

Кэсс»

Я перечитала письмо трижды, прежде чем убрала его в сумку. Затем моя рука сама потянулась к кармашку, где лежали обрывки фотографии, и я осторожно достала их, высыпав на стол. Глядя на горстку бумаги передо мной, я думала о том, как же странно все это — я совсем не помнила тот день, о котором писала Кэсс. Забавно, как чье-то мнение о тебе может формироваться, когда ты даже об этом не подозреваешь. Наверное, у моей сестры Кассандры все же была способность видеть будущее так же ясно, как и настоящее. Хотелось бы и мне уметь то же самое…

Обрывки фотографии были довольно маленькими, но тем не менее фрагменты изображения на них различить было можно — моя рука, например, или кусочек рамы у зеркала. Я стояла возле стола несколько минут, разворачивая бумажки и пытаясь немного упорядочить их. Ты можешь быть, кем захочешь, все зависит лишь от тебя самой.

Кусочек фотографии, который должен был находиться в углу, лег на свое законное место. Ты в силах справиться со всем, что бы ни случилось.

Другой угол нашел свое место напротив. Ты всегда принимала собственные решения.

Я собирала снимок по кусочкам, как паззл, подбирая фрагменты и границы. Третий угол лег по диагонали. Не забывай, как твоя ненормальная сестренка любит тебя.

Найдя последний уголок, я посмотрела на то, что получилось. Четыре края. Рама, картина в которой ждет момента, когда будет собрана. Я собрала все остальные обрывки и убрала обратно в сумку. На это понадобится время и терпение, но теперь я знала, что вновь собранное изображение однажды снова появится перед моими глазами.

* * *

По словам доктора Маршалл, я не должна ожидать, что разом забуду Роджерсона и все, что с ним связано, потому что глубоко внутри я совсем этого не хочу. Она была права — и по ночам я часто видела во сне его лицо. Иногда, в тяжелых и запутанных сновидениях, он сидел в своем БМВ и ждал меня, я забиралась внутрь, и он поворачивался ко мне своим красным от гнева лицом. От таких снов я просыпалась в поту, чувствуя мурашки на коже. Волосы на затылке поднимались дыбом, и я лежала, глядя в потолок и пытаясь усмирить дыхание.

Но, как ни странно, самыми худшими снами о Роджерсоне были те, в которых он… не появлялся. Я ходила по самым разным местам в надежде найти его, преодолевая всяческие препятствия. Один раз я шла по коридору, заваленному телами, и переступала через них, содрогаясь. В другой раз мои ноги не слушались меня, и дорога казалась неимоверно длинной, а по пути мне встречались дети, которые на самом деле не были детьми, и люди, готовящие сэндвичи без хлеба. Эти сны могли бы быть смешными, если бы не накатывающие на меня волны паники от того, что Роджерсон где-то там, ждет меня. И снова я просыпалась, трясясь, боясь заснуть вновь и испытать эти чувства.

Доктор Маршалл говорила, что безвыходных ситуаций не бывает, и я обязательно найду путь, по которому смогу выбраться из этого запутанного лабиринта. Я рассказывала ей обо всем — о снах, о знаниях Роджерсона, о наркотиках. О том, как он забрал меня с вечеринки, о том, какой необыкновенной и особенной я себя чувствовала, когда была с ним.

— Нельзя оставлять это без внимания, — сказала терапевт, когда я поделилась с ней этим. — Если бы ты не любила его, ничего бы не случилось. Но ты любила Роджерсона и все еще любишь, так что сейчас тебе нужно принять это в самой себе, тогда ты сможешь его отпустить.

Я пыталась. А еще я пыталась принять ту девушку с фотографии — ее застывшие глаза, отсутствие эмоций на лице, свежие и старые синяки. Думать о ней было больно, но она была частью меня, связывала ту, кем я была, с той, кем я стала. Сейчас я уже не старалась быть той же девушкой, какой была с Роджерсоном, или той, какой была до ухода Кэсс. Я хотела стать той девчушкой, которая сидела в углу с книжкой, сосредоточенно читая вместо того, чтобы носиться по дому.

Еще я старалась не думать о бесконечных «если бы». Если бы я осталась тогда с Майком Эвансом. Если бы у меня вообще не было возможности уйти куда-то с Роджерсоном. Если бы я поделилась с родителями или Риной, что он ударил меня. У меня было много моментов, в которые мне хотелось бы вернуться, но я знала, что это невозможно, значит, мне оставалось лишь начать все заново. Фотографии, которые привезла мне Боу, напоминали мне обо всем, к чему я все еще могу вернуться, и это действительно поддерживало меня.

Но я не всегда контролировала свои мысли, и мне все еще снился тот день, когда мы сидели у МакДональдса, и я спросила, сколько длится вечность.

— Роджерсон! — позвала я тогда, и он обернулся, улыбнувшись мне. — Роджерсон, — тихонько звала я ночью, хоть и знала, что сейчас он не может мне ответить.

* * *

Наконец, у меня наметился реальный прогресс. С каждой конфеткой в кабинете доктора Маршалл, с каждой идиотской поделкой на занятиях творчеством (кособокая пепельница, сносная кормушка, пара хороших шнурков и впечатляющее ожерелье) и с каждым днем посетителей на свое место словно вставал какой-нибудь из кусочков паззла. Я даже несколько раз попыталась написать Кэсс ответ, но не знала, с чего начать. Открыв дневник, я перечитала все, что написала для нее, когда слова легко приходили на ум. Листая страницу за страницей, я прочитала собственную историю и снова убрала блокнот. Наверное, я еще не была готова рассказать все это даже собственной сестре, ведь даже я не знала, чем все закончилось.

Но я уже достала камеру из чехла и сделала несколько снимков — ничего особенного, просто предметы, на которых мы тренировались на курсах, никаких лиц. Боу взяла их в Центре искусств для меня и принесла, когда в следующий раз пришла меня навестить. Мы сидели в светлой комнате и изучали наши снимки, критикуя свет или, наоборот, радуясь удачному ракурсу. Чуть позже я начала снимать то, что видела в «Эвергрине»: высокий стакан с молоком на столе, фонтан и кружащиеся возле него листья, дорожки, по которым мы гуляли с мамой.

Во время наших с ней прогулок, мы стали больше разговаривать, обсуждали наше детство, Кэсс и то, как мы по ней скучаем. Я начала видеть в маме личность, женщину, а не просто маму, любящую печь. И, когда я почувствовала в себе силы для портретного снимка, я выбрала именно ее лицо.

Мама сидела на лужайке, скинув обувь и скрестив ноги, откинув голову и смеясь, а весенний ветер развевал ее волосы. Мы только закончили наш с ней маленький пикник, и возле нее лежала упаковка шоколадных чипсов и несколько веточек винограда.

С папой мы упрямо прорывались сквозь карточные игры, и уже перешли к раунду «Хитрые буби», пригласив играть с нами двух ребят с моего этажа, пытавшихся избавиться от наркотической зависимости здесь, в «Эвергрине». Они играли на сигареты, но, объединившись в команду, мы с папой были непобедимы, так что довольны были даже медсестры. Папу я тоже сфотографировала, когда он нетерпеливо перетасовывал карты. На его лице было написано азартное нетерпение — он был в предвкушении очередного карточного сражения. Последней игрой в книге была «Картина пяти карт», но я надеялась, что окажусь дома прежде, чем мы до нее доберемся.

И, наконец, когда ко мне приходила Рина, я словно забывала о больнице и терапии, снова превращаясь в обычную старшеклассницу. Мы болтали обо всем, она приносила мне «Космо» и сумку, набитую шоколадными батончиками, а однажды даже притащила маленький радиоприемник, и теперь я могла слушать музыку. Мы валялись на траве, хихикая, или делали друг другу маникюр. Я расспрашивала ее о чирлидинге и Джеффе (все-таки она решила, что он довольно-таки симпатичен, чтобы встречаться с ним достаточно долго). А еще Рина осторожно передавала мне то, что услышала о Роджерсоне то там, то сям. Его адвокату не удалось выиграть дело, заведенное против Роджерсона после того, как стало известно, что он избивал меня, и теперь все выходные он проводил на исправительных работах в местном зоопарке, вычищая клетки. А жил он теперь вместе с Дейвом и Мингусом в маленьком желтом домике — видимо, отец не потерпел его присутствия в доме, хотя точно Рина не знала. Она столкнулась с ним на заправке, и он резко развернулся и пошел в другую сторону, избегая ее взгляда. Я понимала, что вполне могу снова встретить его где-нибудь, но доктор Маршалл убеждала меня, что теперь я в безопасности, и ничто мне не угрожает.

Даже после того, как я покину «Эвергрин», я должна буду участвовать в так называемой «системе проверки и баланса» — что означало групповую терапию один раз в неделю еще в течение года, чтобы мои врачи могли убедиться, что со мной все в порядке. Наверное, это было перестраховкой, но сама мысль о том, чтобы начать все с чистого листа, немного меня пугала. Раньше все в школе обсуждали Кэсс, теперь же на ее месте оказалась я. И это, должно быть, нелегко, ведь все, через что прошла я, было гораздо хуже, нежели просто побег из дома.

Иногда я рисовала в своем воображении, как встречаю Роджерсона где-нибудь. Думала ли я, что он снова ударит меня? Нет. Я пройду мимо слишком быстро. Но ведь есть совершенно разные возможности: мы встретимся на заправке, на вечеринке или просто на улице. В одном сценарии от просто проходил мимо, словно меня не существовало. В другом — он злился на меня, а в третьем — был милым, и мне становилось неловко. Я не знала, чего ожидать, и потому придумывала все новые и новые варианты нашей встречи, чтобы быть готовой ко всему, что бы ни произошло.

Я провела несколько месяцев в ощущении, что я нахожусь под водой, в Стране грёз, а вокруг меня плавают русалки, поют мне, и я опускаюсь все ниже и ниже на дно. А теперь, после «Эвергрина», я поняла, что начала плыть, с силой загребая воду руками, и вот я уже могла видеть полоску берега вдалеке. И, каждый раз, когда мне становилось страшно, я представляла этот берег и говорила себе, что сегодня он стал чуточку ближе, чем вчера. Я справлюсь с этим, пусть даже на это понадобится время, ведь и разорванная картинка не сложится в один день. Нашелся нос, заняла свое место шея, почти сложилась прическа. Когда фотография будет готова, я собиралась склеить ее и повесить на стену в своей комнате. Я повешу на стены все сделанные мною снимки — пусть меня окружают те, кого я люблю!

Глава 15

— Кейтлин?

Я повернулась к маме, мельком глянув на застеленную кровать и собранную сумку. Я смотрела в окно, на фонтан и причудливую сеть дорожек, которые были моим видом из окна в последнее время.

— Да?

— Ты готова?

— Почти, — отозвалась я. Все, что мне было нужно, я упаковала — кособокая пепельница, кормушка для птиц и фотографии: я, Джинджер, доктор Маршалл с вазочкой леденцов на коленях, и та безумная мозаика, которую я собрала в единое целое. Дневник был прижат к моей груди, я не хотела выпускать его из рук.

— Хорошо, я подожду снаружи, — мама с улыбкой кивнула и вышла за дверь. Ее каблуки простучали по стеклянному коридору, а я достала из чехла камеру и сняла крышечку с затвора. Солнце било прямо в окно, и я встала перед зеркалом, настраивая фокус, чтобы изображение было четким.

Девушка за стеклом выглядела совершенно иначе, она не была похожа на ту, которая приехала сюда. Я немного набрала вес, кожа очистилась, а волосы стали длиннее. На мне была красная футболка с коротким рукавом, и был виден загар на руках — чистых и гладких, как у остальных девушек. Я опустила камеру на уровень талии и положила палец на кнопку затвора, улыбнувшись девушке в зеркале. Она улыбалась в ответ, склонив голову набок, и я знала, что она понимает все: историю Кэсс, историю Роджерсона и мою собственную историю. Я внимательно смотрела на нее — и, наконец, нажала на кнопку, сохраняя еще одно лицо для своей коллекции. Щелк!

* * *

Боу и Стюарт пригласили нас на ужин, чтобы отпраздновать мое возвращение домой, так что, едва лишь начало темнеть, мы с родителям перелезли через живую изгородь, разделявшую наши участки. На их кухне было тихо и темно, так что я даже в нерешительности остановилась перед дверью, вопросительно взглянув на папу.

— Вперед, Кейтлин! — весело кивнул мне он, и я толкнула дверь. Меня тут же окружил запах фирменного ежевичного пирога Боу, но кухня казалась пустой, словно нас никто и не ждал.

— Э-эй? — неуверенно позвала я, и тут от стен отделились темные фигуры, а затем зажегся яркий свет, и я увидела, что вокруг меня стоят фотографии. Мои фотографии!

Вот снимок женщины, который я сделала в отделе замороженных продуктов, вот другие мои работы — каждая фотография стояла в рамке и выглядела ну очень торжественно.

— Что это? — я удивленно обвела глазами кухню, превратившуюся в галерею моих собственных работ, и тут же услышала многоголосый хор:

— Сюрприз!

Вокруг неожиданно появились Боу, мама, папа, Рина и Стюарт, все они обнимали меня, смеялись и хвалили.

— Мне не хотелось бы, чтобы ты пропустила выставку, — сказала мама, когда все немного утихомирились, — поэтому вот, — она махнула рукой, — это все — в твою честь!

— Кейтлин, — прокашлялся папа, — должен тебе сказать, что они прекрасны. Особенно эта, — от с удовольствием хмыкнул, обернувшись на снимок, где был запечатлен он сам. Рина рассмеялась.

Я закрыла глаза и позволила их голосам затопить мой слух. «Кейтлин! Кейтлин?»

«Кейтлин!» — кричали все, видя меня на стадионе с помпонами.

«Кейтлин!» — одобрительные возгласы на церемонии награждения.

«Кейтлин!» — смех Коринны в ответ на мои саркастические комментарии к мыльным операм.

«Кейтлин» — это словно было написано на всех моих снимках.

— Кейтлин?

Я внезапно почувствовала, что выныриваю из шума голосов, поднимаюсь все выше и выше, и вот уже вижу небо над своей головой. Страна грёз остается все дальше и дальше, и выныриваю — чтобы услышать единственный голос, который так часто и так давно представляла себе снова и снова.

Я открыла глаза.

Мои близкие отошли — и навстречу мне, широко улыбаясь и раскинув руки для объятий, шла еще одна гостья, чье лицо я узнала бы, где угодно.

Моя сестра.

Кэсс.

— Кейтлин, — она остановилась рядом, ее глаза привычно нашли мой шрам над бровью, и я бросилась в ее объятия. Я еще не знала, что ей сказать, но ведь моя история уже была рассказана в дневнике, а значит, она все уже знает.

В тот момент я совершенно точно знала, что выбралась на берег — и никогда больше не опущусь на дно.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg