«Город, в котором...»

Из Москвы четыре часа лету. Успеть хоть опомниться. Голова кругом. Слишком резко набирать высоту нельзя: кессонова болезнь. За какие-нибудь три недели — такая перемена среды. Художники и министры! Дух у Риты провалился, ахнул вниз, как самолет на воздушной яме. Ну, министры не министры, а… Нет, ну, а этот-то, с анекдотами в холле гостиницы. Поди их разбери, обнесли себя таким заплотом! «Вы тоже из Министерства энергетики?» Обиделся: «Эта гостиница не имеет к Минэнерго никакого отношения». (Гм, тем лучше, значит, у Прокопия всюду связи). Гостиница тоже — без вывески. Стесняется себя назвать. Застенчивая такая гостиница, да? А Прокопий: «Рита; ты злая!» Да, злая. Щенка нарочно сажают на цепь, чтоб злел. Без цепи он не злеет. («А знаешь ли ты, Прокопий, кто меня посадил на цепь? Ты». Нет, этого пока не сказала. Про себя поберегла). Спросила: «А дочь у тебя есть?» Он неохотно: «Да. Дочь и сын». — «Примерно мои ровесники?» Запыхтел, как будто его душат: «Рита, ну зачем тебе это, ну какое это имеет значение?» Плевать на его хрупкие чувства! «Она одевалась в этих же магазинах, в каких сейчас я?» — «Ну, не всегда. Не всегда же так было». Все равно. Все равно она у тебя не знала, что значит: в студенчестве — журналы мод 70-го года, эти яркие драпы, хлястики, клапаны, и погоны, и брючные костюмы, а ты идешь в магазин тканей и покупаешь хитренькое суконце, крашенное в серо-буро-малиновый цвет, и собираешься всех обмануть, шьешь себе сама, да и ни одна портниха не взялась бы сшить тебе пальто из двух метров, а ты выкроишь запросто. И все, что тебе привалит счастье купить, должно быть только коричневого, черного или белого цвета — чтобы угодило к остальному твоему «гардеробу». «Рита, ну перестань же!..» Пусть знает! Знай, Прокопий Скрижалев! Еще погоди, когда-нибудь скажу тебе, сколько ты мне задолжал, собачий свин. Придет время. Сейчас еще рано. Это надо было или сразу же, или уж теперь подождать.