«Золото»

Золото (fb2) - Золото (пер. Надежда Андреевна Сосновская) 1412K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Крис Клив

Крис Клив Золото

Посвящается Сесили

Chris Cleave

Gold

Copyright © Chris Cleave 2012

Перевод с английского Надежды Сосновской

This edition is published by arrangement with Rogers, Coleridge

& White Ltd and Andrew Nurnberg Literary Agency

Вторник, 24 августа 2004 Афины. Олимпийский велодром. Женский спринт. Финал. Раздевалка

По ту сторону металлической двери пять тысяч мужчин, женщин и детей выкрикивали ее имя. Зоя Касл заранее знала, что ей это не понравится, и ей это не нравилось. Ей было двадцать четыре года. Она сидела там, где велел тренер, – рядом с ним, на узкой белой скамейке, обклеенной голубой защитной пленкой.

– Не прикасайся к двери, – сказал тренер. – Она на сигнализации.

В крошечной подземной раздевалке, кроме них, не было никого. Стены были отштукатурены недавно, и на полу – в тех местах, где раствор падал со шпателя, белели комочки смеси. Зоя поддела ногой комочек, он покатился по каменному полу и стукнулся о дверь.

– Что? – спросил тренер.

– Ничего, – пожала плечами Зоя.

Когда она представляла себе успех – позволяла воображению зайти так далеко, – то полы и стены всех зданий в Афинах виделись ей девственными, сотворенными из некоего олимпийского материала, светившегося изнутри. В воздухе не витал запах цемента. На полу не валялась пластиковая папка с инструкцией по подключению кондиционера, стоявшего в углу раздевалки, – пока он работал не на полную мощность.

Тренер заметил выражение ее лица и усмехнулся:

– Ты готова. Это главное.

Она попыталась улыбнуться в ответ. Улыбка получилась похожей на жеребенка, только что появившегося на свет, у которого сразу же подогнулись ножки.

Наверху публика стала топать ногами. Старт был отложен. Трибуны гудели. Комнатка сотрясалась от их грохота. Топот был таким громким, что у Зои стучали зубы, все внутри дрожало. Удрать бы с велодрома через заднюю дверь, схватить такси до аэропорта и улететь домой ближайшим рейсом. Интересно, станет ли она первой, кто совершит столь простой и понятный поступок – тихо смоется с Олимпийских игр. Наверняка она могла бы заняться чем-то еще, кроме спорта. Ее любили журналы. Она неплохо смотрелась на их обложках. Она была хороша собой – коротко стриженные блестящие черные волосы, большие зеленые глаза на бледном загадочном лице уроженки средневековой Европы. В линии губ чувствовалась едва заметная жестокость, в чертах лица, неизменно привлекавшего к себе взгляд, был намек на сталь. Возможно, она могла бы как-то это использовать. Давала бы интервью, смеялась за кулисами после шоу, когда журналист интересовался бы, а знает ли она, что потрясающе похожа на ту англичанку, которая сбежала с Олимпийских игр? Как же ее звали? «Ха-ха, – сказала бы она. – Меня то и дело об этом спрашивают. Да, кстати, а что с ней стало, с той девушкой?» Тренер дышал ровно и медленно.

– Главное – ты в полном порядке, – сказала Зоя.

– А почему бы и нет?

– Просто еще один рабочий день, да?

– Именно, – подтвердил Том. – Мы всего-навсего показываем результат нашей работы. А ты чего, медаль хочешь? – Заметив, как она на него смотрит, примирительно поднял руки. – Прости. Старая тренерская шутка.

Зоя чертыхнулась. Том ее злил. Совсем ни к чему эта безмятежность – его попытка сделать вид, что ничего особенного не происходит. Обычно он вел себя намного лучше, но именно теперь, когда нужнее всего была его сила, у него явно сдавали нервы. Может, по возвращении в Англию стоит поменять тренера? Не сказать ли ему об этом, чтобы убрать эту фальшиво-мудрую улыбочку с его физиономии?

Несмотря на то что в каморке было тепло, ее всю трясло, и она ничего не могла поделать с этой унизительной дрожью. Она уже надела костюм и размялась; сдала анализ мочи и восемь кубиков крови – наверняка почти чистый адреналин; сказала несколько нервных слов под камеру для спонсоров; подписала бланки участниц заезда и приколола гоночный номер к спине комбинезона. Потом она сняла костюм и заново приколола номер булавками – повыше. Ей совершенно нечем было заняться в эти томительные минуты ожидания.

Толпа зрителей приступила к новой шумовой атаке.

Зоя с силой ударила ладонями по скамье:

– Я хочу туда! Почему не открывают дверь? Том зевнул и отмахнулся:

– Ради нашей же безопасности. Нас выпустят, как только служба охраны проверит коридоры.

Зоя обхватила голову руками. Эта была просто пытка – оказаться запертой в крохотной комнатушке, сидеть тут и ждать, когда кто-то там решит их освободить. Она не могла остановить дрожь, не в силах была оторвать взгляд от металлической двери. От рева толпы дверь подрагивала на петлях. Очень крепкая дверь. Она могла бесконечно долго выдерживать напор жаждущих автографа, за ней мог полчаса бушевать пожар… Но страх проникал сквозь нее беспрепятственно.

– Боже… – прошептала Зоя.

– Страшно?

– Того и гляди наложу в штаны. – Зоя подняла глаза на тренера. – Скажи, Том, только честно, тебе не страшно?

Он покачал головой:

– В моем возрасте такие события не пугают.

– А что пугает?

Том неопределенно пожал плечами:

– Ну знаешь… Постоянное ощущение того, что в погоне за собственными призрачными целями я не был достаточно щедр душой с теми людьми, которые мне дороже всего, за кого я чувствовал эмоциональную ответственность.

Том выдул пузырь из жвачки и стал разглядывать свои ногти. Зоя была готова его убить.

На трибунах над ними бушевал шквал. Ведущий взвинчивал толпу. Зрители выкрикивали имя Зои; топали ногами все громче. Лампочка-времянка погасла и тут же неровно замерцала снова. Пыль струйкой посыпалась с потолка.

– Как думаешь, здание выдержит? – хмыкнул Том.

– Заткнись, ладно? – взорвалась Зоя. – Заткнись, заткнись, заткнись!

– Да будет тебе, – усмехнулся Том. – Подумаешь – еще одна велосипедная гонка. Тоже мне важность.

– Еще бы! – не унималась Зоя. – Это ж не твое имя орут пять тысяч глоток.

Том наклонился и взял Зою за руку.

– Знаешь, чего тебе надо бояться? Того дня, когда они перестанут выкрикивать твое имя. Тогда ты станешь такой, как я: пылью, собирающейся в щелях между досками на треке; слюной, засыхающей на комке жвачки, приклеенной снизу к сиденью; шарканьем метлы, подметающей трибуны после того, как смылась публика. Хочешь стать всем этим? Хочешь?

Зоя хмуро покачала головой. Том прижал ладонь к уху:

– Что-что? Не слышу тебя за всеми этими воплями любви! Ты бы предпочла стать девчонкой, которую никто не помнит?

– Да нет же, черт бы тебя побрал! Том улыбнулся:

– Вот и славно. А теперь отлепи свою задницу от скамейки и добейся победы!

Оба устремили взор на запертую металлическую дверь, потом посмотрели на пол, а потом – друг на друга. Прошла минута. Том вздохнул.

– Хорошо поболтали, правда? Жаль, я быстро устал. Зоя уставилась на тренера. Она была готова плюнуть ему в лицо.

Наверху по-прежнему бушевала толпа. Цементная пыль сыпалась из щелей непрерывно.

Зоя все смотрела и смотрела на дверь.

– Почему никто не приходит? Мы сидим тут уже целую вечность.

– Может быть, это наш персональный ад. Может быть, за нами никто никогда не придет, толпа будет вопить все громче и громче, а мы навечно останемся здесь одни, наедине со своими мыслями.

– Хватит уже шутить! И так тошно.

Том внимательно посмотрел на Зою.

– Из-за Кейт?

Удивительно, насколько ей полегчало, когда Том произнес имя Кейт. При последних приготовлениях, проверяя шипы на ботинках и протирая зеркальце, она не осознавала, как это ее мучает.

– Она должна была находиться рядом, – сказала Зоя. – В этом финале должны были участвовать и я, и она.

Тренер сжал ей коленку.

– Умница. Но ты не заставляла Кейт остаться дома. Она сама так решила.

– Все равно…

– Я хочу, чтобы ты это сказала, Зоя. Я хочу, чтобы ты произнесла: «Кейт сама так решила».

Зоя долго смотрела в пол. Рев толпы ускорял разгоряченные молекулы воздуха в маленькой раздевалке с незаконченным ремонтом. Вибрация от топота ног проникала через стальной каркас скамьи. Белое пластиковое сиденье сотрясалось.

Зоя медленно подняла голову.

– Кейт сама так решила, – тихо повторила она слова Тома. – И я тоже.

Том смотрел на нее неотрывно.

– Хорошо, – проговорил он наконец. – А теперь выбрось это из головы. Договорились? Там была жизнь, а тут – спорт. Думай только о ближайших десяти минутах.

Зоя сглотнула ком, подступивший к горлу.

– Ладно. Том рассмеялся:

– Ну хорошо, тогда к чертям этот испуганный вид!

– Господи, какой гам. Просто страшно.

– Послушай, Зоя. Ты очень много работала. Ты добралась до финала. В худшем случае станешь второй лучшей гонщицей на планете. Самое ужасное, что может случиться в ближайшие десять минут, – выигрыш олимпийского серебра.

– Это точно.

– Не хочешь выиграть серебро? Зоя подумала и кивнула:

– Лучше, мать твою, сдохнуть.

– Честно?

– Честно.

Зоя глубоко вздохнула, и дрожь, сотрясавшая все ее тело, мало-помалу отступила.

Когда она снова посмотрела на Тома, он улыбался.

– Ты что? – спросила Зоя.

– Юная леди, вот теперь ты наконец готова к первому в твоей жизни олимпийскому финалу. А теперь сделай одолжение нам обоим. Поднимись туда и выиграй эту гонку.

– А как же дверь?

– Она была заперта только в твоем воображении, – усмехнулся Том.

Зоя встала и робко толкнула металлическую дверь двумя пальцами. Дверь на хорошо смазанных петлях легко открылась, и в раздевалку хлынул гул многотысячной толпы. Дверь ударилась о притолоку; раздался звук, похожий на звон огромного колокола.

Зоя в изумлении уставилась на тренера.

– Ну что еще? – спросил Том. – Иди уже. Между прочим, ты и так уже жутко опаздываешь.

Зоя бросила взгляд на открытую дверь, потом на тренера.

– Ну ты даешь… Придумал тоже…

– Доживешь до моих лет – и не такое придумаешь.

Высокая белая лестница, ведущая к треку, казалась серебряной под лучами солнца, падавшими сквозь большие окна в крыше велодрома. На последней ступени красовался олимпийский девиз, изображенный голубыми, почти вертикальными буквами: «Быстрее, выше, сильнее». Зоя глубоко и медленно вдохнула горячий, ревущий воздух. Теперь все прошедшее было прощено и забыто. Толпа скандировала ее имя. Он улыбнулась, выдохнула и сделала первый шаг к льющемуся на нее свету.

Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203

Глядя на экран маленького телевизора в тесной гостиной дома с двумя спальнями и террасой, Кейт Медоуз наблюдала за тем, как ее лучшая подруга выходит через туннель на центральную арену велодрома. Рев толпы зазвучал вдвое громче, заглушая голоса комментаторов. Сердце Кейт гулко забилось. Концентрические волны заходили по молоку в детской бутылочке, стоявшей на телевизоре. Когда Зоя в ответ на поддержку зрителей подняла руки, это было встречено таким дружным воплем, что бутылочка поехала в сторону, накренилась и упала. На светло-коричневый ворс ковра выплеснулась молочная смесь. Кейт не обратила на это внимания. Как зачарованная, она смотрела на Зою.

Кейт было двадцать четыре года. С шести лет она мечтала выиграть золото Олимпиады. Восемнадцать лет тренировок прошли идеально: она достигла наивысшего уровня в спорте. Их с Зоей тренировал один и тот же тренер. Кейт победила Зою на национальных соревнованиях и чемпионате мира. А потом, на последнем году подготовки к играм в Афинах, появилась малышка Софи.

Телевизор был стареньким, качество изображения ужасное, но Кейт прекрасно знала, что Зоя сидит сейчас на американском гоночном велосипеде за двенадцать тысяч баксов, с матово-черной несущей рамой из высокомодульного однонаправленного углеродистого волокна, а она, Кейт, – на диване «Клиппан», купленном в «ИКЕЕ», – со стальными ножками, выкрашенными эпоксидно-полиэстеровой порошковой краской, и съемным красным покрытием, которое можно стирать в стиральной машине. Кейт понимала, что существуют победы, которых можно достичь, оседлав диваны, но это были маленькие, домашние триумфы, исчисляемые количеством отлученных от груди детишек и успехами в их умении пользоваться горшком. Она прижала пальцы к вискам и заставила себя вспомнить о том, как сильно любит Софи и Джека, а он сейчас как раз в Афинах и готовится к завтрашней гонке. Она попыталась изгнать все завистливые мысли из головы и давила костяшками пальцев на виски, пока не стало больно, но – да помилует ее Господь – душа все равно жаждала победы – золота.

Софи, забравшись под журнальный столик, возилась с опрокинутой миской, где были остатки завтрака и ланча, радостно запихивая в рот пригоршни кукурузных хлопьев, смешанных невесть с чем. Врач сказал, что она слишком слаба, чтобы везти ее в Афины, но сейчас Софи просто лучилась здоровьем. Приходилось напоминать себе, что дети не делают ничего подобного нарочно. Они не водят по кухонному календарю маленькими пухлыми пальчиками, чтобы уяснить точное расписание ваших заветных планов, а потом выдать приступ астмы или аллергии, разрушающий эти планы.

Было душно. Открытое окно не спасало. Асфальт на заднем дворе плавился от гнетущей августовской жары. С затылка Кейт стекла струйка пота. За стеной слышался вой соседского пылесоса. Стонал мотор, то и дело утыкалась в плинтус пластиковая насадка – как узник, приговоренный к пожизненному заключению, отчаянно желавший хоть с кем-нибудь поговорить. Телевизионную картинку пересекали, потрескивая, полоски помех, они закрывали лицо Зои, занявшей место на старте.

Две гонщицы слушали команды стартера. Монотонный голос вел обратный отсчет секунд: от десяти до одной. Выше линии старта, за турникетами, мелькнуло лицо Тома Восса. Он сидел с представителями МОК и другими важными персонами. Стоило Кейт увидеть своего тренера, как у нее чаще забилось сердце. Как всегда, при виде Тома ее организм приготовился к интенсивным нагрузкам. Адреналин захлестнул ее. Когда обратный отсчет дошел до пяти, Кейт увидела, как напряглись руки Зои на руле велосипеда. Инстинктивно напряглись и ее руки, сжали призрачный руль в жарком воздухе гостиной. Дрогнули икроножные мышцы, обострилось восприятие – она ощущала теперь каждую секунду. Чертово тело! Все еще готовится к соревнованиям – безнадежно, как сердце вдовы, трепещущее при взгляде на фотографию дорогого покойника.

Что-то, похоже, случилось: Софи вскрикнула. Кейт наклонилась, подняла с пола и поставила на журнальный столик маленький электрический вентилятор – подальше от любознательных пальчиков дочери. Дуновение воздуха было так приятно. Стартер на велотреке произнес: «Три». Зоя нервно облизнула губы. «Два, один!» По лбу Кейт потекли струйки пота. Она наклонилась и переключила скорость на панели вентилятора.

Телевизионная картинка вдруг сжалась и превратилась в яркую белую точку, а потом и вовсе пропала. Вой пылесоса за стеной пошел на убыль. Мотор издал долгий протяжный вздох и умолк. Соседка за стеной выругалась. Лопасти вентилятора стали видимыми, замедлили вращение и замерли. Ветерок, овевавший лицо Кейт, пропал. Непонятно, как это вентилятор мог вытворять такое в унисон с телевизором? В следующее мгновение Кейт догадалась, что вырубился предохранитель. Как всегда, погасло электричество на половине улицы.

Кейт стало жаль себя, что случалось нечасто. Только такие мелочи и выводили ее из себя. Пропустить Олимпиаду… Ужасно! Это причиняло тяжелую тупую боль. Словно тебе дали наркоз, а потом избили. А вот билет Джека на самолет ранил острее. Его сумка, которую он прислал, чтобы она собрала его вещи, пустота, образовавшаяся в гардеробе… И вот теперь – отключилось электричество.

Через секунду она посмеялась над собой. В конце концов, все можно исправить. Кейт порылась в ящике на кухне, нашла запасной предохранитель, взяла фонарик и пошла в туалет под лестницей, где находился щиток. Софи захныкала, и Кейт взяла дочь на руки. Держа одной рукой предохранитель с фонариком, она встала на сиденье унитаза. Софи вертелась и хныкала, пытаясь дотянуться до предохранителя, и Кейт решила: важнее, чтобы дочку не ударило током, а не возможность увидеть гонку с участием Зои.

Она вернулась в гостиную, усадила Софи на пол. Дочка обрадовалась и тут же возобновила свои нескончаемые поиски опасных предметов, которые можно сунуть в рот. К этому моменту в полутора тысячах миль от Англии, в Афинах, первый из заездов троек уже закончился, и Зоя или победила, или нет. Так обидно было не знать, как все случилось на самом деле. Кейт стала включать и выключать телевизор, словно дело можно было поправить с помощью какого-то чудодейственного механизма в проводке – некоего электронного лейкоцита. Картинка не появилась. Вместо нее на пустом черном экране Кейт видела свое отражение. Она поправилась на десять фунтов и в три часа дня все еще расхаживала в ночной сорочке.

Кейт вздохнула. Что же, эту проблему можно решить. Несколько миль пробежек – и лицо осунется, а светлые волосы не придется стягивать в тугой пучок, чтобы уберечь от пальчиков Софи. Голубые глаза прячутся за уродливыми очками лишь потому, что она просто-напросто не находит в себе сил одеться, походить по магазинам и купить очищающую жидкость для контактных линз. Все это можно со временем сделать.

И все-таки Кейт не сводила глаз со своего отражения, с ужасом думая, что теперь Джек вряд ли может считать ее привлекательной. «От таких мыслей недолго и спятить…» Кейт плюхнулась на диван, позвонила Джеку. Он взял трубку, и она услышала не только его голос, но и рев пятитысячной толпы.

– Ты видела? – кричал он. – У нее получилось! Победила так, словно ей это ничего не стоило!

– Зоя?

– Да! Просто невероятно! Только не говори, что ты не смотрела.

– Я не смогла. Джек явно растерялся.

– Правда, я в самом деле не смогла посмотреть гонки. Электричество вырубилось.

– Пробки проверила?

– Черт побери, Кен, я же тупа, как Барби. Мне это и в голову не пришло.

– Прости. Кейт вздохнула.

– Да ладно, все нормально. Я пробовала проверить предохранители, но Софи помешала.

Это прозвучало так тоскливо…

– Наша дочурка очень сильна для своих лет, – сказал Джек, – но мне кажется, что в открытой схватке ты все-таки могла бы надрать ей задницу.

Кейт рассмеялась.

– Извини, но мне так паршиво, – призналась она.

– Понимаю. Спасибо, что смотришь за Софи. Я соскучился.

Глаза Кейт заволокло слезами.

– Правда?

– О господи, – вздохнул Джек. – Ты что шутишь? Если бы мне пришлось выбирать, улететь завтра домой, к тебе, или гнаться за золотой медалью, я вернулся бы первым рейсом. Понимаешь?

Кейт всхлипнула и вытерла слезы.

– Я не прошу тебя выбирать. Я прошу победить. Она как будто увидела его улыбку.

– Если я и выиграю, то только потому, что боюсь даже представить, что ты со мной сделаешь, если я проиграю.

– Как только выиграешь золото, возвращайся ко мне, домой, ладно? Обещай, что не останешься с нею.

– О господи, – взмолился Джек. – Об этом ты могла бы меня не просить.

– Знаю, – еле слышно вымолвила Кейт. – Прости. Толпа на трибунах в очередной раз взревела.

– Второй заезд начинается, – прокричал Джек, перекрывая шум. – Я тебе перезвоню, хорошо?

– Думаешь, она выиграет?

– Вне всяких сомнений. Первый заезд прокатила так, словно для нее это была воскресная прогулка.

– Джек?

– Что?

– Я люблю тебя. Больше, чем мороженое после тренировки.

– Я тебя тоже люблю, – сказал Джек. – Больше, чем все победы.

Кейт улыбнулась. Тут бы и нажать кнопку, но она сама все испортила.

– Позвони мне, когда закончатся соревнования, ладно? – сказала она.

И тут же выругала себя за навязчивость, за то, что потребовала еще одного звонка. Любовь не нуждается в подтверждении. Но, с другой стороны, любовь не должна быть пассивной, сидеть и пялиться на экран мертвого телевизора, отгоняя от себя соблазн лететь по сверкающей дороге прямиком к славе.

Что бы ни сказал ей теперь Джек, его слова потонули бы в реве толпы, выкрикивающей имя Зои.

Кейт разжала пальцы и уронила мобильник на диванные подушки. Не в том же дело, что она уже не верит, что когда-нибудь отправится на Олимпиаду. Если быть до конца честной с самой собой, она не знает, сумеет ли выиграть гонки на кухонных табуретах и диванах.

Остекленевшими глазами Кейт посмотрела в окно. Сквозь мерцающее марево на заднем дворе она увидела белку, нашедшую какое-то пропитание в пакетике от хлопьев.

«Неужели это и есть моя жизнь?» – подумала Кейт.

Она прижала пальцы к вискам – на этот раз не так сильно – и сосчитала пульс, глядя на секундную стрелку часов, висевших в гостиной. Она уже несколько месяцев не тренировалась, но даже сейчас, даже в состоянии стресса ее сердце выдавало меньше шестидесяти ударов в минуту. Секундная стрелка описала круг, а Кейт сосчитала лишь до пятидесяти двух. Только такие победы она и одерживала теперь – они заключались в осознании того, что она в лучшей форме, нежели само время.

Кейт оторвала взгляд от циферблата и увидела, что Софи старательно копирует мать: пытается прижать ручонки к вискам. Кейт засмеялась, и впервые ей в ответ рассмеялась Софи.

Радость захлестнула Кейт.

– О боже, детка, ты научилась смеяться! – Она взяла Софи на руки и прижала к себе. Софи улыбнулась – нерешительной, еще не настоящей улыбкой. Улыбка сползла к краешкам губ, но тут же засияла снова. – Ах ты, моя умница!

«Скорее бы рассказать Джеку», – подумала Кейт, и эта мысль оказалась такой естественной и простой, что она вдруг почувствовала: все будет хорошо. Какая разница – выиграет Зоя сегодня свое золото, а Джек завтра свое? Она стояла в неприбранной гостиной, прижимала к себе дочь, вдыхала ее теплый, чуть кисловатый запах и не могла поверить, что есть что-то важнее. Кому какое дело до того, что совсем недавно она могла разогнать велосипед на велодроме до сорока миль в час? Теперь это казалось абсурдным. Вот она, настоящая жизнь, в которой прогресс отмечался этими милыми ступенями материнства и рядом с которой так глупо выглядело то, что вообще кому-то зачем-то нужно мчаться на велосипеде по бесконечным овальным трекам, а кому-то – как ни странно – не терпится вручать золотые медали тем, кто сделает это быстрее.

«О господи, – подумала она. – Какой во всем этом смысл?»

Прошла минута. Сердце Кейт пробило сорок девять раз. Она устало улыбнулась.

– Ох, кого я обманываю? – произнесла она вслух. Софи взглянула на мать, и на лице ее возникло странное выражение – нечто среднее между улыбкой и жалостью.

8 лет спустя, понедельник, 2 апреля 2012. Блок заключения 9 уровня Имперской боевой станции, известной в народе под названием «Звезда смерти»

Мятежница – маленькая девочка – оказала сопротивление, и потому ее заперли в темной камере с металлическими стенами, где пахло машинным маслом. Это уж было слишком! От радостного волнения девочка улыбалась и ерзала. Потом прижалась к отцу, и он обвил рукой тонкую шейку, придерживая дочку – именно так применяют силу отцы. Девочка вырывалась, и отец обнял ее покрепче. У родителей ничего не меняется, даже если ты мчишься по просторам Вселенной.

Охраняли эту парочку два имперских штурмовика. Они переглянулись, решили, что узники надежно заперты, и кивнули друг другу. Покинув тюремный блок «Звезды смерти», штурмовики тайком выскользнули через заднюю дверь и оказались под ярким апрельским солнцем на автостоянке.

Они сняли шлемы, тряхнули волосами и купили чай в ларьке на колесах. Обоим «охранникам» было по тридцать два года. Спортсменки в реальной жизни, они заключили договоры со спонсорами и рассказывали прессе о своей частной жизни, а содержание жира у них в организме было ниже четырех процентов. В мировой табели о рангах велосипедного спринта обе занимали первую и вторую строчки.

– Чего я только ради тебя не делаю, – проговорила Зоя. – Какая же там жарища…

Пряди темных волос, промокших от пота, прилипли к ее лбу.

– Я бы сбегала в туалет, – сказала Кейт. – Но как это сделать в таком обмундировании?

– Да уж, – согласилась с ней Зоя. – Его придумала точно не женщина.

– Как вообще всю эту «Звезду смерти», – подхватила Кейт. – Иначе там были бы занавески. Была бы комната матери и ребенка.

Зоя, улыбаясь, подняла вверх два больших пальца.

– Вот-вот! Неужто вы, вояки медноголовые, не можете сообразить, как сочетать материнство с подавлением этого чертового Альянса повстанцев?

Кейт грустно покачала головой:

– При таком нарушении субординации ты навсегда останешься простым штурмовиком.

– Ошибаешься, – возразила Зоя. – Мою целеустремленность, мою страсть непременно заметят. И выдвинут в командный состав их боевой станции.

– Не льсти себе. Они только глянут на твой персональный профиль и тут же сделают тебя дроидом. Очень профессиональным и незамужним.

– Да ну тебя, – засмеялась Зоя. – Свою жизнь на твою я все равно бы не променяла.

Порыв холодного ветра покрыл рябью желто-коричневые лужи на автостоянке около киностудии. К дальнему краю парковки подъехал голубой автобус, забрызганный грязью. В нем сидели очередные обладатели билетов на аттракцион «Звездные войны». Водитель искал место для стоянки. Кейт посмотрела на часы. Еще двадцать минут «Звезда смерти» была в их распоряжении.

– Нам лучше вернуться к Софи, – сказала она. Подруги стали поспешно допивать чай. Зоя взглянула на

Кейт поверх чашки.

– Скажи мне правду, – попросила она. – Софи умирает?

– Нет, – быстро ответила Кейт. – Химиотерапия поможет. Я на сто процентов уверена, что ей станет лучше.

– Честно?

– Раньше получалось. Когда она заболела, химия помогла, началась ремиссия. А сейчас надо просто немного подождать, и химия снова сработает.

Наверное, во взгляде Зои мелькнуло сомнение, потому что Кейт поджала губы и решительно закивала. Зоя видела, как нарастает уверенность ее подруги – все выше и выше поднимался столбик, и вот он уже в красной зоне. Сто пять процентов. Сто десять.

– Ладно, – сказала Зоя. – Ладно. Но ты вправду считаешь, что такие экскурсии ей полезны? Они не утомляют ее?

Кейт улыбнулась:

– Давай об этом буду волноваться я.

– Позволь хотя бы спросить. Ведь я твоя подруга. Улыбка застыла на губах Кейт.

– Неужели ты думаешь, я заставляла бы ее терпеть все это, если бы ей не становилось лучше?

– Конечно, я так не думаю, – коснулась ее руки Зоя. – Но не придумываешь ли ты все эти экскурсии для самоуспокоения? То есть ради уверенности в том, что ты как мать делаешь все от тебя зависящее?

– Ты теперь у нас эксперт по части материнства?

Зоя отпрянула, будто ее ударили. Немалых сил стоило ей сдержаться. Она опустила глаза, скрестила на груди руки. Кейт растерялась, но тут же шагнула к Зое, взяла за руку.

– Черт, прости меня, Зоя. Та отвернулась.

– Нет-нет, ты права. Я забылась. Понимаю, через что тебе пришлось пройти.

Кейт сделала шаг в сторону, чтобы встретиться взглядом с подругой.

– Я тоже знаю, через что ты прошла. Наверное, ты думаешь сейчас об Адаме.

– Да нет, все, – отозвалась Зоя. – Знаешь, что я тебе скажу? Ну у тебя и прическа.

Кейт расхохоталась:

– Что, волосы прилипли под шлемом?

– Не нравится? А у меня сиськи как у штурмовика – вдавило соски. Богом клянусь, эти костюмы такие тесные…

На сердце у Зои стало немного легче, но все же обидно – подруга словно воздвигла забор между ними, отгородилась. Уж лучше бы ей не заговаривать о Софи. Пора научиться держать рот на замке, а она всякий раз забывала.

Зоя заглянула в свою пластиковую чашку. Чай остыл. Холодный, он уже не мог смягчить ее горечь. Можно привыкнуть к одиночеству, к тому, что рядом нет человека, который терпеливо изгонял бы из твоих дней демонов и показывал тебе, что хорошо, а что плохо. Можно привыкнуть к надежде, что спутник жизни когда-то появится, что появится даже ребенок, хотя известно, что дети – как бездонные гулкие колодцы потребностей, в которые изможденные женщины вроде Кейт без конца бросают храбрые маленькие камешки уверенности и с волнением ждут всплеска, а его все нет и нет.

– Нам действительно пора вернуться на «Звезду смерти», – сказала Кейт, прервав раздумья Зои, возвращая ее издалека, с расстояния во многие мили.

– Гм?

Кейт напялила шлем штурмовика, и ее голос тут же изменился под действием модулятора, встроенного в лицевую пластину.

– На «Звезду смерти»? На этот здоровенный круглый гадкий звездолет? Тот самый, у которого был такой многообещающий актерский дебют, а потом он нигде не появлялся после сериала «Звездные войны»?

Зоя сделала большие глаза.

– У-у-у-у… – протянула Кейт. – Как трогательно. Зоя отбросила волосы со лба. Она вдруг почувствовала

раздражение.

– Послушай, – быстро сказала Кейт, – сейчас те самые дни, и я вооружена бластером, так что лучше не начинай, хорошо?

Зоя внимательно посмотрела на подругу, гадая, до какой степени их отношения могут стать прежними. Может быть, Кейт пошутила? Судить трудно: шлемы штурмовиков показывали лишь выражение лица персонажа, запечатленное на лицевой пластине – суровое, непримиримое, скорбное.

Командный модуль «Звезды смерти»

Боевая станция висела в холодном черном космическом вакууме. Софи Аргалл ощущала под ногами громаду металла. Корабль был огромен. Он обладал собственной гравитацией, хотя и не такой сильной, какой наделена Земля. Софи чувствовала, что здесь ей легче прыгать. Стоять в отсеке управления было так же легко и просто, как дома, когда доктор Хьюитт только что сообщил: лейкоциты говорят о наступлении ремиссии.

Софи провела в уме подсчеты. Ей было восемь. «Звезда смерти» младше нее. Насколько младше – этого Софи не знала. «Звезду смерти» защищали десять тысяч турбо-лазерных батарей и семьсот шестьдесят восемь лучевых прожекторов. На звездолете трудилась команда из двухсот шестидесяти пяти тысяч шестисот семидесяти пяти человек. Эти люди обеспечивали движение корабля, они производили уборку, готовили еду и стирали для пятидесяти двух тысяч артиллеристов, шестисот семи тысяч трехсот шестидесяти солдат, двадцати пяти тысяч девятисот восьмидесяти четырех штурмовиков, сорока двух тысяч семисот восьмидесяти двух сотрудников вспомогательного персонала и ста шестидесяти семи тысяч двухсот шестнадцати пилотов и инженеров. Несмотря на все меры предосторожности, обе «Звезды смерти», построенные до этой, были разрушены. Статистически шансы новой пережить бой равнялись нулю, а шансы Софи – пережить острый лимфобластный лейкоз – были выше девяноста процентов. Так что со стороны боевой станции легкомысленно действовать на нее силой притяжения. Статистику Софи знала наизусть. Она тысячу раз рисовала «Звезду смерти» фломастерами и карандашами, но ничто не подготовило ее к тому, что она будет стоять здесь, в отсеке управления, и видеть звезды за иллюминаторами. Она слушала тихое электронное жужжание – звук работающих систем управления и негромкое шипение кондиционеров.

До космопорта на киностудии они доехали на семейном автомобиле – серебристо-сером «Рено Сценик». Софи, ее родители и Зоя. Дорога заняла три часа и тридцать шесть минут. Софи следила за временем по секундомеру на своем айпаде. Она слушала оригинальный саундтрек к «Звездным войнам» в исполнении Лондонского симфонического оркестра – скрещивала пальцы и целилась из этого оружия в окошко. «Ниссаны» и «форды» были дружественными кораблями мятежников. «Мерседесы» и «БМВ» – вражескими боевыми звездолетами.

От стоянки до киностудии они добрались на транспортере – за сорок девять секунд. Похожий на обычный лифт транспортер на самом деле вовсе не был обычным. Не успели они вый ти из кабины, как ее и папу арестовали. Мама и Зоя остались где-то на свободе, внутри «Звезды смерти». Софи до сих пор была потрясена тем, что находится здесь.

Приходилось то и дело поглядывать на себя, дабы убедиться, что все атомы в ее руках и ногах благополучно пережили путешествие на транспортере.

Отсек охраняли двое штурмовиков в белоснежно-белых доспехах. Они проверили, как работают клавиши на всех панелях управления. Они переговаривались скрипучими металлическими голосами. Их лица прятались за темными лицевыми пластинами шлемов, но Софи догадывалась, что охранники нервничают. Прошел слух, что, того и гляди, прибудет на своем личном шаттле Дарт Вейдер. У Софи пересохло во рту, сердечко билось часто-часто. Она крепко сжала руку отца.

Она понимала, что все понарошку, но ведь это не значило, будто ничего не происходит. В те редкие дни, когда она чувствовала себя сносно и могла посещать школу, школа тоже казалась ей не особо реальной. Другие девочки ушли вперед. Они торчали в YouTube и считали Софи дурочкой, потому что она – фанатка таких детских глупостей. Она пыталась приобщиться к тому, чем увлекались сверстницы, но ей вовсе не хотелось осваивать танцевальные па из попсовых клипов. Она хотела стать рыцарем-джедаем.

Лейкоз тоже казался ей нереальным. К тебе подсоединяют трубочки и накачивают тебя химикатами, от которых звенит в ушах, а кожа становится такой прозрачной, что можно заглянуть внутрь себя. Можно трогать пальцами трубочки, можно рассматривать собственные сухожилия. Возможно, ты и не спал при этом, но это было как-то мало похоже на правду.

Через какое-то время ты переставал размышлять о том, что реально, а что нет. Редкие школьные дни продолжались шесть с половиной часов, а потом исчезали. Жизнь может продолжаться до глубокой старости – с вероятностью девяносто процентов, но может закончиться и через несколько месяцев – с вероятностью десять процентов. Пребывание здесь, на «Звезде смерти», длилось столько, сколько должно было длиться. Вот так и надо смотреть на вещи. Отец обнял Софи.

– Тебе ведь не страшно, правда? Ты ведь большая девочка? Софи покачала головой:

– Нет, не страшно.

Она сказала это почти насмешливо, словно вопрос был глупым, хотя вот-вот должен появиться Вейдер, и еще ни разу в жизни ей не было так страшно. Даже страшнее, чем в январе, когда доктор Хьюитт сказал, что лейкоз вернулся. Но важно было не волновать папу: ему тяжелее, чем ей.

– Эй, пленные, прекратить разговорчики! – рявкнул один из штурмовиков и добавил потише: – Может, хотите попить или еще чего-нибудь? Дать вам сока или печенья?

– А лимонад есть?

– А волшебное слово? – проворчал штурмовик.

– Скажите, пожалуйста, лимонад есть?

– Конечно, – ответил штурмовик и вытащил картонную упаковку из голубого изотермического пакета.

– У нас дома тоже такой есть, – сказала Софи.

– Да? – удивился второй штурмовик. – Как, однако, тесна Вселенная.

Первый штурмовик посмотрел на второго, но тут же вернулся взглядом к Софи.

– Пленница! – строго провозгласил он. – Вот-вот прибудет наш повелитель. Когда войдет, ты должна встать по стойке «смирно». Если тебе будет позволено заговорить с ним, должна называть его «лорд Вейдер». Как ты будешь к нему обращаться, повтори?

– Лорд Вейдер, – тихонько произнесла Софи.

– Как-как? – переспросил штурмовик. – Не расслышал.

Он прижал ладонь к шлему – в том месте, где находилось ухо.

– Лорд Вейдер! – крикнула Софи с легкой хрипотцой в голосе. Она устала после долгой поездки на машине.

– Вот так-то лучше, – кивнул штурмовик и что-то шепнул напарнику.

В отсеке стало тихо. Штурмовики вытянулись по стойке «смирно». Из потайных динамиков понеслась мелодия «Имперского марша». Софи судорожно вздохнула. Открылась бронированная дверь. Заклубились облака сухого льда. В дымке появился величественный силуэт Дарта Вейдера. Он вошел в отсек управления. Защелкал и зашипел его респиратор.

Вейдер уставился на Софи и ее отца и медленно кивнул.

– Итак, – сказал он, – пленные мятежники.

Софи почувствовала, как по ногам стекает моча – очень горячая – и льется на полированный металлический пол. Звук ни с чем нельзя было спутать.

Она взглянула на лужицу, и глаза ее наполнились слезами. Как же теперь напугается папа!

– Все хорошо, – пролепетала Софи, глядя на него. – Все хорошо.

Несколько мгновений в отсеке царило безмолвие. Потом зашипел респиратор Вейдера.

– Вы… с вами все в порядке? – осведомился он.

– Похоже, она описалась, – прошептал отец Софи.

– Что? – прохрипел Вейдер.

– О, я совсем забыл о правилах хорошего тона. Она описалась, лорд Вейдер.

Вейдер поднял руки, затянутые в длинные черные перчатки.

– Эй, – проговорил он, – я тут ни при чем. Добрый штурмовик подошел, встал на колени возле Софи и обнял ее.

– Ничего страшного, – прошептал он. – Такое случается.

Софи посмотрела на встревоженное лицо отца и расплакалась. Нестерпимо думать о том, что она его так огорчила. Дарт Вейдер наклонился и похлопал Софи по плечу.

– Что это за трубочка в тебя воткнута? – спросил он.

– Это… это… это… катетер Хи… Хи… Хикмана, – прорыдала Софи.

Отец крепко обнял Софи.

– Так к ней поступают лекарства.

– Ха! – прохрипел Вейдер. – Это у вас называется «катетер»? Видели бы вы меня, когда я снимаю шлем! В меня воткнуто столько трубочек, что я похож на порцию спагетти!

Рыдания Софи смешались со смехом. На краешке ее ноздри надулся зеленый пузырик, растянулся до молекулярной тонкости и снова втянулся внутрь носа – совсем как резонатор у лягушки-квакши.

– Ты очень храбрая юная леди, – объявил Дарт Вейдер. Отплакавшись, Софи ощутила пульсирующую головную боль; у нее засосало под ложечкой и заныло в боку. Хотелось свернуться калачиком.

– Все хорошо, – повторила она отцу. – Все просто здорово.

Он улыбнулся. Она улыбнулась ему в ответ.

Потом, когда Софи привели в порядок, Дарт Вейдер поднял ее и усадил себе на плечи. Они стали смотреть на большие экраны мониторов в отсеке управления. На экранах были видны лежащая вокруг корабля Галактика и мерцающие звезды.

– Хочешь выбрать планету и уничтожить ее? – поинтересовался Дарт Вейдер.

– Зачем? – спросила Софи.

Вейдер пожал плечами:

– Обычно я предлагаю такое моим гостям.

– Обязательно планету? А нельзя ли уничтожить мои плохие кровяные клетки?

Из решетки респиратора Вейдера со вздохом вышел воздух.

Широким жестом он указал на звездное поле.

– На этой карте мне подвластно все, – сказал он. Софи указала на яркую звезду в созвездии Ориона.

– Давайте, как будто эти звезды – мои плохие клетки, и эта тоже плохая.

– Прекрасно, – кивнул Вейдер. – Приступить к обработке лучом смерти.

Софи подняла руку.

– Простите, но если этот луч спасает мне жизнь, его нельзя так называть.

Вейдер указал на большую красную кнопку с надписью «ЛУЧ СМЕРТИ»:

– У нас есть только такой.

– Ой. Ну ладно.

Вейдер присел на корточки, чтобы Софи могла нажать на кнопку. Негромкий гул мало-помалу стал нарастать. Замерцал свет. Глядя на мониторы, все увидели, как восемь зеленых лучей слились в один, устремились в пространство. Луч смерти выжигал ядро кровяной клетки Софи до тех пор, пока она не взорвалась и не рассыпалась дождем ярких искр на фоне черноты космоса.

Бакингемшир, Айвер Хит, киностудия «Пайнвуд», автостоянка

Джек отнес Софи к машине, а Кейт с Зоей остались, чтобы снять костюмы штурмовиков. Софи ужасно устала. Она обвила шею отца руками и прижалась щекой к его груди.

Джек взял Софи поудобнее. Голова ее бессильно моталась из стороны в сторону. Он достал из заднего кармана джинсов ключи от машины, отпер дверцу, усадил дочку в детское кресло, подложил ладонь ей под затылок, чтобы она не разбила голову о дверцу. Он обращался с ней бережно, как терпеливый коп с пьяным преступником. Одна из немногих сохранившихся прядей волос Софи отделилась от кожи. Ветерок подхватил волосы, подбросил к мрачному небу и швырнул в грязь. Джек проводил их взглядом, повернулся к дочери, но ничего не сказал.

Софи сидела, закрыв глаза. Отец стал усаживать ее поудобнее, застегнул ремни безопасности. Софи была неподвижна, словно рептилия, ожидающая, пока ее согреет солнце. На другом краю автостоянки дети, обутые в красные резиновые сапоги, в полосатых шапочках с помпонами, весело смеялись, топали ногами по лужам и брызгали друг в друга мутной дождевой водой.

Трубочка катетера Хикмана лежала именно там, где больше всего мешала ремню безопасности, – поперек ключицы, поэтому под ремень всегда приходилось подкладывать сложенное в несколько раз кухонное полотенце. Джек проверил, не пережало ли полотенце трубочку, поправил ремень, положил руку на колено девочки.

– Ну как тебе Вейдер?

– Он был такой классный, – открыла глаза Софи. – А ты помнишь, что на самом деле он – отец Люка Скайуо-кера?

– Правда? – удивился Джек. Софи кивнула:

– Он ведь говорит ему об этом. Ну, в фильме «Империя наносит ответный удар». В самом конце.

Джек притворился, будто обдумывает информацию.

– Не стоит верить всему, что говорят парни в черных кожаных высоких ботинках.

Оживление покинуло глаза Софи, его место заняло встревоженное и пытливое выражение.

– Что-что?

У Джека противно засосало под ложечкой. Он брякнул глупость.

– Прости, малышка. Забудь об этом.

Джек хотел погладить дочь по щеке, но она отвернулась и строптиво сложила на груди руки. Джеку стало не по себе: к чему подтрунивать? Ведь она об этом мечтала, она в это верит – не то что другие девочки на их улице: гоняют себе на великах, остаются друг у друга ночевать и смотрят сериалы. Парень, сыгравший роль Дарта Вейдера, очень хорошо справился с ситуацией, сразу сообразив, какой болезнью страдает Софи. Наверное, у самого Джека не получилось бы так здорово. И вообще люди Джеку и Кейт попадались в основном понимающие. Этот малый зарабатывал небось фунтов десять за час, а за день, стало быть, восемьдесят? В тесном черном костюме ему явно было несладко, а между тем он терпеливо выбирал вместе с детишками звезды и планеты для уничтожения.

«Может, стоило дать ему чаевые?» – подумал Джек.

Он сел за руль и проверил, на месте ли в бардачке, рядом с флаконом дезинфицирующего геля, запасной катетер Хик-мана – на случай, если у Софи начнется кровотечение и систему придется сменить.

– Может быть, ты перестанешь пинать спинку моего сиденья?

– Прости, папочка.

Джек подключил зарядное устройство мобильного телефона к прикуривателю. Мало ли что может случиться, вдруг придется вызывать неотложку? Из-под пассажирского сиденья он вытащил атлас автомобильных дорог, взглянул на карту и запомнил дорогу домой, до Манчестера. Потом просмотрел адреса всех больниц, находящихся ближе других к дороге, и попытался вспомнить, в каких из них есть травматологические и реанимационные отделения. Это было нужно на тот случай, если у Софи начнутся судороги, или она потеряет сознание, или ее укусит оса и понадобится профилактической укол адреналина, чтобы ее маленькое тело не поразил шок.

– Пожалуйста, перестань пинать мое сиденье.

– Извини.

Джек, глядя в зеркальце, подмигнул дочке. На самом деле он не имел ничего против. Пожалуй, ему это даже нравилось. Дочь мстила ему, как мстил бы всякий здоровый ребенок.

Краем глаза Джек что-то заметил в зеркальце, повернулся и увидел, как через стоянку шагают Кейт и Зоя, отстававшая от подруги на несколько шагов. Кейт шла медленно, и Зоя могла бы идти рядом, если бы захотела. «Уж не жалеет ли она, – подумал Джек, – что поехала с нами?»

Он перегнулся через сиденье и сунул руку в боковой карман на дверце. Там лежал баллончик с кислородом. Джек проверил, не перегнут ли шланг, не засорился ли он, потом повернул вентиль на четверть оборота и, приложив кислородную маску к уху, удостоверился, что поступает газ. Затем закрыл вентиль и положил на место.

Подняв голову, Джек повернул зеркальце так, чтобы лучше было видно Кейт и Зою, идущих к машине. Обе остановились. Одна что-то сказала другой, потом они обнялись. Джек не отличался наблюдательностью, но некоторые знаки трудно не заметить. Эти две женщины то были готовы расстаться навсегда, то начинали медленно и осторожно сближаться. То же самое происходило, пока они ехали сюда. Их дружба никогда не была гладкой, это была горько-сладкая любовь соперниц друг к другу. Но сегодня все ощущалось как-то уж особенно остро.

Кейт села на заднее сиденье рядом с Софи, прижала ладони к щекам дочери и поцеловала ее в лоб. Софи фыркнула и попыталась отстраниться. На ее месте так повела бы себя любая капризная восьмилетняя девчонка. Джек улыбнулся. Он коллекционировал эти признаки нормальности, мысленно относил их на хранение в банк, зная, что если их скопится побольше, то общий капитал превратит твой депозит в ребенка с ремиссией.

Зоя села рядом с Джеком. Он скосил на нее глаза.

– Все в порядке?

– А что может быть не в порядке? – вопросом на вопрос ответила Зоя.

Джек промолчал.

– Поехали, ради бога, – попросила Кейт.

Джек пожал плечами, снял машину с ручного тормоза и проехал пять ярдов назад: Софи объявила, что ей надо выйти. Джек улыбнулся. Это все из-за рибены. Штурмовики слишком щедро потчевали дочь этим напитком. Джек проехал пять ярдов вперед, снова поставил машину на тормоз и замер, глядя прямо перед собой.

Кейт отстегнула ремень безопасности Софи, помогла ей дойти до края стоянки, где они зашли за фургон. Джек и Зоя проводили их взглядом.

– Ты теперь больше папа, чем человек, – заметила Зоя. Джек не стал отвечать на шутку.

– А ты сегодня очень устала.

– Уж ты знаешь, как сказать девушке что-то приятное, – фыркнула Зоя.

– Перетренировалась?

– Переразмышляла, пожалуй.

– Хорошо, что ты поехала с нами. Для Кейт это очень много значит.

Джек позволил себе взглянуть на Зою.

– Порой от всего этого так тяжело, правда? – сказала она.

Джек крепче сжал руль.

– Как ты это переносишь? – отважился спросить он. Зоя легонько ударила себя в грудь, чуть выше сердца.

– Теперь стало труднее. С болезнью Софи… – пробормотала она.

– Но сама ты в порядке? – спросил Джек. Зоя растерялась.

– В порядке, – произнесла она медленно, словно проверяя эти слова на вкус, будто давно их не произносила, так же как, например, слово «домохозяйка» или, скажем, «Родезия». – В порядке, – повторила она. – Да. То есть… Черт, да с какой стати мне быть не в порядке?

Джек посмотрел назад через стекло. Теперь они сидели молча, пока Кейт натягивала джинсы Софи и вела ее к машине.

– О чем толкуете? – спросила Кейт, открыв дверцу автомобиля.

– О «Тур де Франс», – ответила Зоя.

– Да, я слышала об этом, – кивнула Кейт, усадила Софи в детское кресло и пристегнула ремень безопасности.

Джек смотрел в зеркальце. Он понимал, о чем думает жена. Она думает о том, какой худенькой стала Софи. За три месяца с начала рецидива она потеряла половину веса, набранного за три года ремиссии. Джек закинул руку за подголовник кресла, и Кейт сжала его пальцы. Их прикосновение словно бы создало некую неподвижную точку во времени, к которой, как к якорю, можно было привязать множество ускоряющих свой бег событий.

Как только Кейт защелкнула пряжку ремня безопасности, машина тронулась с места.

– Софи?

– Что?

– Если ты еще раз лягнешь спинку моего кресла, я отведу тебя назад на «Звезду смерти» и отдам на воспитание приверженцам Темной Стороны Силы.

– Прости, папочка.

На выезде со стоянки Джек ехал еле-еле, чтобы Софи не слишком трясло на «лежащих полицейских», то и дело поглядывая на дочку в зеркальце заднего вида. Оказавшись на шоссе, повел машину с очень скромной скоростью, потому что давно усвоил, что из-за аварии Софи лучше не станет.

Сейчас он размышлял, в какую сторону стоит свернуть, если зеленый «мерседес» тронется с ближайшего перекрестка слишком рано. Этого не случилось, и взгляд Джека перебрался к следующему автомобилю впереди, а потом – к следующему.

– Софи…

– А?

– Ты лягаешься.

– Прости, папочка.

Джеку было тридцать два года, он был золотым олимпийским медалистом и входил в пятерку самых быстрых велосипедистов мира.

– Если я буду ехать слишком быстро, просто скажи, ладно? – попросил он Софи.

На трассе они выбрали полосу медленного движения. Софи знала: это делается ради ее безопасности. Вот так она действовала на людей: они начинали ездить на двадцать процентов медленнее, они на двадцать процентов крепче хватались за ручки кастрюль с кипящим супом, в пять раз тщательнее подбирали слова. Никто не хотел проколоть покрышку и попасть в аварию – ведь это повредило бы ей. Никто не желал произносить такие слова, как «волноваться» и «умирать».

Стоило бы сказать им, что от всего этого становится на двадцать процентов страшнее, но разве могла она так поступить? Взрослые делали все, чтобы справиться со своими чувствами. А ей было не по себе из-за того, что она вызывала у них эти чувства.

Глядя в окошко, Софи видела, как мимо проезжают обычные семьи. Чаще всего это были люди, которые не стояли ни на стороне хороших, как Аргаллы, ни на стороне плохих, как Вейдеры. Ничего особенного в них не было, они просто ехали в зоопарк или по магазинам. Часто, когда автомобиль мчался мимо, Софи замечала, что члены семьи ссорятся: их губы двигались как-то сердито. Получалось что-то наподобие Музея человеческих семейств, где экспонаты проносятся мимо тебя без ярлычков. Софи начала сочинять ярлычки в уме: «Мама купила плохие хрустики», «Папа мне не разрешает» и «Хлоя, послушай хит-парад».

Когда Софи наскучило смотреть на другие семьи, она стала смотреть в уме «Звездные войны». Она уже столько раз видела эти фильмы, что ей стал не нужен DVD-проигрыватель. Чтобы отвлечься от самой себя, она смотрела, как боевые роботы AT-AT атакуют базу мятежников на ледяной планете Хот. Сегодня она чувствовала себя так плохо, что ей стало страшно. Все болело. В висках стучало, перед глазами стоял туман, кости ныли так, как бывает, когда ты мерзнешь, но тебя вывели на долгую прогулку, а дождь все идет и идет. Тошнота накатывала волнами, оставляя после себя ледяной озноб.

Просто невероятно – как Скайуокер водил свой боевой корабль. А все потому, что был джедаем. В крови существовали такие особые клетки – мидихлорианы. Чем их больше, тем лучше контакт с Силой. Из-за них и становились джедаями. Софи знала, что ее кровь меняется. Вот только доктор Хьюитт думал, что это лейкоз, а на самом деле начали образовываться мидихлорианы. Разве можно ждать от земных врачей, что они поставят верный диагноз? Им еще повезет, если они встретятся хотя бы с одним таким случаем за всю свою медицинскую практику.

Правда, иногда, когда она чувствовала себя так плохо, как, например, сегодня, ей казалось, что она никогда не станет джедаем. Даже шестьдесят миль в час были ей не под силу: любые шероховатости на дороге сотрясали тело, и все внутри горело, как огнем. Как же она сможет водить боевой звездолет со скоростью во многие сотни миль в час и лавировать между рядами имперских шагающих роботов?

Во рту у Софи пересохло. Она облизнула губы.

– Если хочешь ехать быстрее – я не против, – сказала она отцу.

Тот покачал головой:

– И так хорошо.

Софи устремила взгляд на жилистые руки отца, сжимавшие руль, потом посмотрела на свои руки. Сжала кулаки, чтобы напряглись мышцы.

– Все в порядке? – спросила мама. – Что ты делаешь?

– Ничего.

Вены на руках Софи были темно-синими, тоненькими. Они никуда не вели. Казалось, кто-то взял шариковую ручку и нарисовал на теле Софи схему проводков внутри бесполезного дроида, а потом на эту схему натянули человеческую кожу. Папины вены дыбились под кожей, будто кабели. Это были правильные, нужные трубопроводы, они качали кровь назад, к сердцу. Папа, наверное, самый сильный человек на свете. Как он может смотреть на нее, такую хрупкую, некрасивую, и как ему при этом не страшно? Она должна попытаться выглядеть сильной и храброй.

– Будет здорово, если ты начнешь немножко лавировать, – сказала Софи. – Я не против.

Отец посмотрел на нее в зеркальце.

– Зачем, скажи, пожалуйста.

– За нами гонится ДИ-истребитель.

Зоя, сидевшая впереди, рядом с отцом, сказала совершенно серьезно:

– Точно. Включи силовое защитное поле на полную мощность, Софи.

Девочка улыбнулась и нажала кнопку на детском кресле в ответ на приказ Зои.

– Огонь из турболазеров! – распорядилась та, и Софи открыла огонь.

– Держи их под прицелом!

Здорово у Зои все получается. Как только ДИ-истребитель был уничтожен, Софи откинулась на спинку кресла.

– Спасибо. Теперь мы свободны.

Зоя повернулась. В глазах у нее стояли слезы. В чем дело? – удивилась Софи. Ведь она ни на что не жаловалась, изо всех сил старалась не казаться больной. Когда ее начинали жалеть, она всегда сердилась, потому что ей становилось грустно.

– Все хорошо, – старательно улыбнулась она Зое. – Я себя чувствую просто прекрасно!

Манчестер, Динсгейт, 301, Битхэм-Тауэр

Зоя вышла из машины. Автомобиль отъехал, она помахала Аргаллам рукой и проводила взглядом бледное, как молодой месяц, лицо Софи, глядящей на нее через заднее стекло. Глаза девочки просто приковывали к себе взгляд Зои. Точно так же было и с ее братом Адамом, и оттого, что в этом взгляде не было упрека, Зое становилось только хуже.

Она вдруг обнаружила, что ее знобит. Предыдущую ночь она почти не спала, потом ее доконала «Звезда смерти», но тяжелее всего была обратная поездка на машине. Казалось, вот-вот Софи умрет. Кейт это упорно отрицала, а Джек?.. Зоя так и не поняла, о чем думает Джек.

Один день, проведенный с этой семьей, показался ей целой жизнью. Как же они справляются? Безумное море эмоций, но при этом в каждый конкретный момент плакать вроде бы не о чем. Невозможно!

Сейчас она поднимется к себе и выпьет кофе. Это будет благоразумно. Она легко могла представить себе женщину, намного лучше владевшую своими чувствами. Такая женщина сказала бы себе сейчас: «Так. Пойду-ка выпью чашечку эспрессо». Это было самое лучшее, на что она могла сегодня надеяться: заняться делами, которыми занимаются нормальные люди, уповать на то, что по какому-то волшебству привычное для этих людей ощущение благополучия перекочует к ней.

Шел легкий апрельский дождик. Тротуар перед подъездом Битхэм-Тауэр был перегорожен высокими пластиковыми оранжевыми конусами и перетянут красно-белыми лентами. Желтый подъемный кран поднимал в небо оливковые деревья – одно за другим. Оставалось поднять еще с десяток. Стоит посмотреть! Высота – футов в восемь, стволы обтянуты пузырьковой пленкой, корни спрятаны в оранжевых мешках. В порывах ветра, завивавшегося у подножия высоченной башни, ветви раскачивались, листья вертелись и вспыхивали, поворачиваясь тыльной стороной, – разом, одновременно, словно повинуясь невидимому и неслышному сигналу, как стайки серебристых рыбок.

Зоя, прищурившись, стала смотреть, как дерево поворачивается на тросе, отражаясь в окнах башни и поднимаясь все выше в сланцево-серое небо. Кран работал возле дома уже два дня. Деревья переправляли в пентхаус – на этаж выше ее квартиры. Управляющая компания решила создать «зеленое пространство» – с птицами, растениями и небольшими водоемами. Должно было получиться красиво – нечто вроде подарка с земли.

Хотелось стоять и смотреть, как поднимают оливы, но долго торчать на улице было нельзя: ее могли узнать. Как раз напротив башни, на другой стороне улицы, возвышался высоченный столб с рекламным щитом, на котором красовалось лицо Зои высотой в двадцать футов. Зеленые глаза, зеленые волосы, зеленая губная помада. В руке – на ногтях такой же зеленый лак – она держала запотевшую бутылку «Перье». «Подавать холодной», – гласил текст рекламы. Правую треть щита занимали олимпийские кольца, подернутые корочкой льда.

Зоя запрокинула голову и взглянула наверх, где в дымке облаков исчезал оранжевый мешок с очередным деревом. Цветовое пятно на миг задержалось, а потом растворилось на сером фоне. Зоя вдруг ощутила панический страх. Откуда он и почему она не может с ним совладать?

Она постаралась поскорее уйти с улицы, пока ее не узнали, и вошла в подъезд, опустив голову. Поспешно прошагав по мраморным плиткам, дождалась кабины лифта и поднялась в свою квартиру на сорок шестом этаже.

Шум города остался внизу, от него теперь ее отделяли пятьсот футов. Зоя вошла в квартиру и положила единственный плоский ключ на большое латунное блюдо, служившее исключительно для этой цели. Ключ звякнул, нарушив тишину. Рядом с блюдом на черной блестящей тумбе стояла старая-престарая, видавшая виды алюминиевая бутылочка для воды. Зоя сняла кроссовки, скатала два комка из газеты и засунула их внутрь промокшей обуви, надела серые фетровые шлепанцы.

Она попробовала вспомнить имя того, кого оставила спящим в своей постели. Он был довольно мил: высокий, похожий на итальянца, на несколько лет моложе нее. Карло – точно, Карло. Ну, или Марко. В любом случае, имя заканчивалось на «о». А улыбка такая, что сразу ясно – ничего серьезного не получится. Хотя надежда умирает последней.

– Привет? – на всякий случай сказала Зоя.

Никто ей не ответил.

Она не обнаружила записки ни на дверце холодильника, ни на кухонной стойке. Обошла комнаты – никого.

Постель в спальне пребывала в полнейшем разгроме. Зоя помнила, как они творили этот разгром. Трусы-боксеры валялись в углу – это она их туда закинула. Остальная одежда ее гостя исчезла. Она не увидела на полке и четырех золотых медалей. Сердце у нее екнуло. Но через секунду она заметила блеск металла из-под края подушки, подошла и взяла эти четыре медали в руки. Прижала холодный металл к груди и вздохнула. «Паршивец, – подумала она, – номера телефона не оставил, но хотя бы не вор. Наверное, мне опять повезло – если такое можно назвать везением».

В квартире было душно и, казалось, еще витал его запах.

Она приготовила себе чашку эспрессо, прошла в гостиную, села на темно-серую софу с невысокой спинкой. Тучи закрывали небо в высоких, от пола до потолка, окнах.

Зоя переехала сюда всего неделю назад. За эту неделю выдалось только два погожих дня, и тогда она рассмотрела Национальный центр велосипедного спорта, где тренировалась и выступала на соревнованиях. Центр находился в трех милях к востоку от ее нового жилища. Он походил на черную покатую спинку жука и, казалось, мог уползти куда-то вдоль нижних этажей промышленных зон и складских комплексов, окружавших город. Глядя на горизонт в бинокль, оставленный ей риелтором, Зоя видела горы на севере Уэльса, англиканский собор в Ливерпуле и башню в Блэкпуле. В третью ночь она наблюдала за грозой и молниями и видела, как ветер проносится над чеширскими равнинами.

Сейчас смотреть было не на что. Все серое – куда ни кинь взгляд. Трудно представить себя кем-то еще, а не призраком. Зоя поднесла руку к лицу – нет, сквозь ладонь ничего не видно, значит, она не призрак. Она встала, прошла к кухонной зоне и съела сухой кусок хлеба. Жевать этот хлеб из множества зерен было приятно. Зоя запила хлеб стаканом воды, вернулась в жилую зону и снова села на софу.

«Неужели такой и будет моя жизнь? – гадала она. – Так и буду передвигаться одна-одинешенька между этими заранее кем-то размеченными зонами? Так и буду обитать в них в соответствии с замыслом архитектора и дизайнера?»

Паоло – вот как его звали. Зоя открыла планшетник, включила и нашла Паоло в Фейсбуке. Он оказался еще симпатичнее, чем ей запомнился. Да, она приятно провела с ним ночь. Секс был хорош сам по себе. Но было и нечто большее – нежность, и это ее растрогало. Странно, что он не оставил записки.

Зоя закрыла глаза и позволила себе поверить, что прямо сейчас Паоло поднимается в лифте с букетом цветов. Она улыбнулась. Глупо, но приходится верить, что такое возможно. Чуть дальше того, что ты видишь, жизнь течет так, что какие-то ее мгновения тебе еще не открылись. Не стоило чересчур поддаваться разочарованию. От счастья тебя всегда отделяют стук в дверь и дюжина свежих, только что срезанных цветов.

Зоя открыла глаза и просмотрела профиль Паоло. Улыбка ее погасла. Она прочла, что он написал о ней в Фейсбуке. Увидела снимок, сделанный в ее квартире. Она, почти обнаженная, ее золотые медали – у него на груди. Потом перечитала то, что он написал: «бешеная», «агрессивная», «ей обязательно нужно находиться сверху».

Зоя позвонила своему агенту.

– Похоже, мне может понадобиться адвокат, – произнесла она осторожно.

Потом положила телефон рядом с собой, откинулась на спинку софы и обвела взглядом квартиру. Тридцатипроцентный депозит она внесла благодаря спонсорству «Перье». Пришлось также взять кредит в миллион фунтов, но выплатить его она сможет, только если победит через четыре месяца на Олимпиаде и заключит новую сделку со спонсорами.

Все эти долги и обязательства помогали ей преодолевать болевой порог на тренировках. Приходилось постоянно поддерживать себя в состоянии отчаяния. Тогда она становилась такой же дикой и неудержимой, как в те времена, когда у нее не было ничего. Всякий раз приходилось удваивать ставку или смотреть, как кто-то, напуганный еще сильнее, обгоняет тебя на треке.

Удивительно, но квартира, которую она купила, чтобы держать себя в страхе, старалась ее расслабить и успокоить. Стены были выкрашены краской Farrow & Ball, называемой «архивной». Они не отражали, но и не поглощали свет. Высокие окна были снабжены особыми стеклами – с реакцией на уровень наружной освещенности. Так что глазам не приходилось напрягаться.

На низком журнальном столике из железного дерева лежал свежий номер «Мари Клер» с улыбающимся лицом Зои на обложке. Она полистала журнал и узнала о себе, что была «свирепо-решительной», и еще – «безжалостной и неукротимой», и еще – «одержима бесами». Вот как о ней писали.

А она себя такой не представляла и не чувствовала. Зоя закрыла глаза и попыталась медленным ровным дыханием унять панический страх, поселившийся где-то там, под ложечкой. Она не слышала ни шума машин, ни звука соседского телевизора – ничего. На такой высоте от поверхности мира, убеждал риелтор, жильцу обеспечено полное уединение. На такой высоте над городом тишина казалась невыносимой.

«О чем я только думала? – спросила себя Зоя. – Возможно, стоило оставить свои проблемы на земле, сорока шестью этажами ниже?»

Она попыталась сосредоточиться на ритме дыхания. Хорошо бы рядом вдруг оказался Том. Он непременно подсказал бы ей, как перебороть то, что она сейчас чувствует. Ей было девятнадцать, когда они познакомились, и в самые трудные времена она доверяла ему. Но беда в том, что теперь стали трудными не только дни соревнований. Участвовать в Олимпийских играх совсем не страшно. Выйти на трек под оглушительный рев толпы в Лондоне – это же так просто, так естественно и хорошо. Теперь Зою пугали самые обычные дни – бесконечное утро вторников и вечер среды настоящей жизни, когда нужно мчаться по жизни, не держась за руль велосипеда. Без него Зоя чувствовала себя как курильщик без сигарет – не знала, куда девать руки. Как только она слезала с велосипеда, ее сердцу приходилось переключаться на выполнение всех этих второстепенных функций: любить кого-то, что-то чувствовать, чему-то принадлежать. При том что Зоя всю жизнь училась одному и тому же – качать кровь.

Она поежилась, взяла мобильник и стала набирать номер Тома. Набрала и растерялась. Она знала: Том попросит четко сформулировать проблему. Что же ему сказать? Может быть, начать разговор с диеты или с режима тренировок, а потом пусть обо всем догадывается сам. Теперь она частенько так поступала, когда звонила тренеру. В конце концов, она чемпионка, и было бы унизительно просто сказать: «Пожалуйста, помоги. Я не справляюсь».

Зоя потерянно смотрела на серую пелену, окутавшую город. Мимо одного из ее окон медленно, плавно вращаясь вокруг оси, поднималась итальянская олива.

Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит

Джек повернул на улицу, где стоял их дом, и сбавил скорость почти до шага, объезжая ямки и выбоины. Он то и дело поглядывал в зеркальце заднего вида, дабы убедиться, что Софи не слишком трясет. Дождь перестал. Шестеро подростков лениво катили на велосипедах по длинной прямой ленте дороги, обрамленной с обеих сторон одинаковыми викторианскими домами из красного кирпича. Каждый из домов отделяла от тротуара единственная ступенька и невысокий парапет. Дети остановились, выдувая пузыри из жвачки, стали смотреть на машину Аргаллов, подъезжавшую к дому.

Джек открыл дверцу, вышел и остановился под последними каплями дождя. Нахмурившись, спросил:

– Ребята, вы хоть когда-нибудь сидите дома?

Самой рослой в компании была девочка восьми лет в розовых леггинсах, белых кроссовках и зеленой ветровке с капюшоном. Она немного выехала вперед, сжала ручные тормоза и склонила голову к плечу. Потом наморщила нос и посмотрела на Джека как на чокнутого.

– Так по телику смотреть нечего, одна шигня, – сказала она, отчаянно шепелявя.

Джек непонимающе сдвинул брови.

– Что такое? – нахмурилась девочка. – Я сказала «шигня». Что, такого слова нету в долбаной Лапландии или откуда вы там родом, мистер Аргалл?

Она наклонилась и смачно сплюнула на асфальт. Длинная струя слюны свисала с ее губ, и девочка втянула ее обратно, как макаронину, через прореху между передними зубами. Она смотрела на Джека весело и дружелюбно.

– Родом я из Шотландии, – сказал Джек. – Ее тоже иногда показывают по телевизору. Волынки – вспомнили? Килты, героин.

– Подумаешь, – прошепелявила девочка. – А как ваша Софи? Здорова?

– Спроси сама, Руби. Софи умеет разговаривать.

Кейт вышла из машины, открыла дверцу и принялась отстегивать ремни безопасности на кресле Софи. Девочка, отталкиваясь от асфальта, подъехала к ней.

– Мама оставила вам пирог, миссис Аргалл. На ступеньке.

Кейт посмотрела, увидела на ступеньке перед входом пластиковый контейнер «Таппервер» и металлическую форму для кекса.

– Целых два пирога, – сказала она. – Как мило.

– Не-а, форма – это от мамы Келли. Там кексы, только я бы на вашем месте не стала их есть, потому что мама у Келли грязнуля.

– Руби, детка, нехорошо так говорить.

Джек посмотрел на жену поверх головы Руби, призывая взглядом остановиться. Кейт постаралась не рассмеяться.

– Давай-ка выбираться, Софи, – сказала она, бережно вынимая дочь из машины и придерживая ее голову.

Софи через плечо Кейт посмотрела на Руби, часто моргая, – дождик еще моросил.

– Ты как, Соф? – спросила Руби.

– Классно, – ответила Софи. – Мы взаправду были на «Звезде смерти» и взаправду видели Дарта Вейдера, и это взаправду был он, иначе как бы я могла об этом вспоминать?

Руби вытаращила глаза.

– Ты в школу когда придешь?

– Не знаю.

– Ты ж два месяца пропустила, – заметила Руби. – Пропустишь еще – и придется тебе ходить на эту противную математику вместе с Барни, и тогда он тебе покажет свою пипиську.

Софи равнодушно пожала плечами:

– Я уже видела.

Руби улыбнулась, потянулась к Софи, взяла ее за руку. На секунду она встретилась с ней взглядом, а Софи наклонила к ней голову. Она словно хотела передать Софи свою силу – через рукопожатие, через взгляд. А потом отпустила ее руку, выдула пузырь из жевательной резинки, заработала педалями и укатила к ребятам, выписывающим круги на своих великах.

Кейт внесла Софи в дом. В доме пахло поджаренным хлебом и велосипедной смазкой. На крюках в прихожей висели дорожные велосипеды Кейт и Джека. Кейт поставила Софи на пол, и она, пробираясь через лабиринт туфель, непарных перчаток и курток, валявшихся на полу, направилась к туалету под лестницей.

Влетев в туалет, Софи без сил опустилась в темноте на пол. Она прижалась спиной к стене и закрыла глаза. Полминуты разговора с Руби измотали ее. Тем не менее это было правильно: мама все видела, и папа – тоже. И папа тоже видел. Значит, целый час они не будут волноваться. Но пройдет час – и (Софи это знала точно) на их лицах снова возникнут морщинки, голоса зазвучат встревоженно, резко, и Софи заметит, что они то и дело искоса бросают на нее взгляды, делая вид, что не смотрят. Они начнут спорить друг с другом про всякую ерунду вроде тренировок и продолговатого риса, а сами даже не будут понимать, зачем спорят. А она поймет. Это значит, что они снова жутко боятся за нее, и ей придется сделать опять что-нибудь такое, что заставит их забыть о своей тревоге еще на час.

Когда ты в машине, можно пинать спинку сиденья. Тогда родители сердятся, а не боятся. Когда ты в доме… О, там есть из чего выбирать. Можно огрызаться или грубить, и ты будешь казаться не такой больной. Можно рисовать. Можно взбежать вверх по лестнице, погромче топая ногами, чтобы привлечь внимание, даже если потом придется отлеживаться в кровати минут десять. Можно притвориться, будто ты съела тост целиком, а не засунула под футболку, а потом смыла в унитаз. Можно играть в мальчишеские игры вроде «Звездных войн», в которых есть битвы и космические корабли, и тогда ты будешь выглядеть круто, хотя у тебя нет сил даже ездить на велике.

Ночами труднее. По ночам снятся страшные сны, и, когда к тебе вбегают мама или папа, надо сказать, что приснился волк или грабитель – что-то такое, что снится обычным, здоровым детям, – а не смерть, которая пугает так, что даже голос отнимается и не можешь позвать родителей. Когда снилась смерть, нужно было просто лежать тихо. А в другие ночи можно притвориться, будто ты спишь, когда мама заходит посмотреть на тебя в десять часов вечера, и в час ночи, и в четыре утра. Если завести будильник на айпаде на пять минут раньше маминого, можно сделать вид, что крепко спишь, хотя на самом деле ты полночи читала комиксы «Звездные войны».

Есть сотни способов, чтобы заставить маму с папой не волноваться. Можно самой смазать кремом туфли, почистить зубы и красиво одеться – даже когда ты такая усталая, что хочется только лечь и закрыть глаза. Еще можно говорить о будущем. Папа с мамой любят толковать о будущем, лишь бы оно было недалеко. Если ты говоришь: «Можно, я завтра пойду с вами по магазинам?» – они ужасно радуются, потому что это значит, что у тебя хорошее настроение. Доктор Хьюитт называл это «позитивным настроем», и это был знак, что ты не страдаешь от того, чего все так боятся, – от «нежелания жить». Так что если ты говоришь: «Можно завтра с вами пойти за покупками?» – родители отвечают: «Конечно, отлично!» Но если спросишь: «А можно на следующий год на недельку съездить во Францию?» – глаза родителей становятся грустными, растерянными, они переглядываются и говорят что-нибудь вроде: «Давай не будем строить таких далеких планов, ладно?»

Если ты хочешь, чтобы они не волновались, есть еще сотня вещей, которые делать не стоит. Не стоит кашлять, нельзя позволять себе, чтобы тебя тошнило, и ни за что нельзя говорить, что ты устала и что тебе грустно. Если тебя действительно подташнивает, можно придумать, как это скрыть, а когда бывает по-настоящему грустно, можно эту грусть спрятать.

Словом, можно без труда сочинять что-нибудь для каждого часа. Беда лишь в том, что от этих выдумок устаешь, а вот этого показывать нельзя ни в коем случае. Вот почему порой приходится отдыхать так, как сейчас, – в темноте, в туалете.

Отдохнув, Софи подняла руку, нащупала шнурок, потянула за него и включила свет. Деревянная рукоятка давно уже отвалилась и потерялась, и вместо нее мама привязала одну из своих золотых медалей, выигранных на чемпионате стран Содружества. Медаль раскачивалась и поблескивала при свете голой, без плафона, лампочки.

Из кухни донеслась музыка. Софи улыбнулась. У папы, значит, хорошее настроение.

Через дверь туалета было слышно, что отец подпевает песне, как любой отец на свете. Софи любила мгновения, когда мама и папа были счастливы, хотя папина любимая музыка казалась ей полной фигней. Вообще же, если хорошенько сосредоточиться и аккуратно укладывать эти мгновения в память, их можно потом собирать, как старинные медные монеты или драгоценные камни.

Софи ухватилась за край раковины, подтянулась, села на унитаз и помочилась. Моча сегодня была лимонно-желтого цвета. Она порадовалась тому, что мама и папа этого не увидели, потому что они, конечно бы, испугались. Она спустила воду и старательно вымыла руки в маленькой раковине «пирожком», получившимся из двух обмылков. Потом вытерла руки о джинсы. Через дверь она услышала, как родители смеются в коридоре. Мама сказала папе, чтобы он перестал петь.

Софи забралась на унитаз – взглянуть в зеркало, висевшее над раковиной. Каждый день приходилось смотреть, как она выглядит. Она делала это здесь, где ее никто не мог видеть. Софи сняла бейсболку с логотипом «Звездных войн» и внимательно осмотрела голову. Осталась одна-единственная прядь волос, свисавшая на лоб слева. В зеркале отражались темные круги под глазами, но в этом, наверное, был виноват резкий свет лампочки. Похоже, лицо еще больше осунулось. Софи поднесла пальцы к щекам, провела по скулам и почувствовала, какие они острые. На миг она испугалась, но тут же поняла, что это не связано с лейкозом. Просто на нее так повлияла микрогравитация «Звезды смерти». Это она вытягивает из тебя силу. Наверное, именно так выглядели штурмовики – если снять с них шлемы.

Софи надела бейсболку и еще раз придирчиво посмотрела на свое отражение. Она потерла пальцами щеки, чтобы они разрумянились хоть немного. Потом продумала все, что сделает дальше. Войдет в кухню, скажет папе, какая паршивая у него музыка, а затем поднимется наверх, в свою комнату, и ляжет в кровать. Нет, не так: «У тебя музыка – шигня», – скажет она, нарочно шепелявя, как Руби. Папа улыбнется, встанет на колени и подерется с ней понарошку, а мама будет смеяться, глядя на них. А значит, наступит еще один час, на протяжении которого мама не будет волноваться.

«Шигня», – повторила Софи, копируя Руби.

Манчестер, Спорт-сити, набережная, квартира 12, ванная комната

Том Восс до сих пор помнил, каково ему было в Мехико в шестьдесят восьмом, когда для олимпийской бронзы не хватило одной десятой секунды. Ту горечь обиды он ощущал даже теперь. Она жила у него в груди – жаркая, неотомщенная. Сорок четыре года спустя он продолжал остро чувствовать каждую десятую долю каждой секунды. Единицы времени, как зубья пилы, рассекали его. Другие люди так время не воспринимали. Зубцы пилы сливались для них в неразличимом тумане, а потом, в один прекрасный день, люди вдруг в изумлении просыпались, ощущая, что распилены пополам, словно ассистенты небрежного иллюзиониста. А Том знал, как происходит это распиливание.

Звонок от агента Зои пришелся на то время, когда Том отмокал в ванне, пытаясь заставить сгибаться колени.

– Она опять переспала черт знает с кем, – сообщила агент. – В Фейсбуке об этом трещат напропалую.

– В Фейсбуке? – переспросил Том.

– Это в Интернете, Томас. Социальная сеть. Люди пользуются такими сетями, чтобы обмениваться информацией с друзьями. Друг – это тот, кто…

– Ха, – хмыкнул Том. – Знаю я, что такое Фейсбук. У Зои там куча поклонников, да?

– Девяносто тысяч. Столько было, когда я туда заглянула в последний раз.

Прижав мобильник к уху плечом, Том массировал колени. Воспаленные связки уже не реагировали на втирания мази. Вообще-то Том прекрасно знал, что связки могли бы реагировать лучше при одном условии: если бы несколько десятков лет он применял законы суровой тренерской дисциплины в своей собственной жизни. Настала пора признаться, что у шестидесятилетнего мужика с пивным животом суставы уже не те. Но, черт, на свете полно налоговиков, укрывающихся от уплаты налогов, врачей, курящих самые крепкие «Мальборо». С какой стати ему становиться первым в мире стариком, который прислушивается к себе? В конце концов, он спортивный тренер, а не какой-то там треклятый первооткрыватель.

– Ну так вот, – продолжала агент. – Она переспала с этим малым, а он, как видно, проснулся и понял, с кем провел ночь. И он, значит, выходит в Интернет и выкладывает фотки, где только может. И не только фотки. Прямо сейчас о пикантных подробностях читают все жители земли – кроме, разве, китайцев, поскольку у них Фейсбук заблокирован, и кроме тебя, потому что ты – старый реакционер и тебя такая веселуха не интересует. Хочешь, прочту тебе эту грязь, которую он запустил?

– Не особенно.

– А я все-таки прочту, – упорствовала дама. Пришлось выслушать. Но что делать с такой информацией, Том не имел понятия.

– Я Зоин тренер на треке, – наконец вымолвил он. – А кого она укладывает в койку – это, черт возьми, ее личное дело.

– Согласна, – сказала агент. – Я сообщаю тебе это лишь для того, чтобы ты был в курсе, а еще я хотела предложить…

«При чем тут „в курсе“? – разозлился Том. – Почему нельзя просто сказать: „Том, я хотела с тобой поделить-ся…?“»

– Все нормально? – осведомилась его собеседница, услышав рычание Тома в трубке.

– Это, знаешь, серьезный философский вопрос.

– Просто… ты вроде что-то сказал.

– Угу. Я зарычал. Так рычат звери в Австралии, и, похоже, мой рык подействовал, потому что ты перестала трещать.

– Послушай, я ведь просто пытаюсь помочь, верно?

– Ты, милочка, просто пытаешься уберечь свои пятнадцать процентов.

– Зоя – лицо «Перье», Том. Есть что оберегать.

– Послушай. Если газировке нужно лицо, это ее проблемы. Моя работа – помочь Зое выиграть золото в спринте на Олимпиаде, до которой осталось сто двадцать семь дней.

– Верно. И я пытаюсь сказать, что мы с тобой на одной стороне. Разве это поможет ей сосредоточиться на тренировках – то, что ей перемывают кости в Фейсбуке?

– Спорить не стану, но чего ты от меня хочешь? Чтобы я закрыл Фейсбук? Я, конечно, могу посоветоваться с моим брокером, но почти уверен, что он мне не принадлежит.

– Можешь ты поговорить с Зоей? Она тебя уважает. Том улыбнулся, его голос смягчился.

– Лестью, милочка, можно добиться многого, но обманываться не стоит. Зою я пытаюсь держать в узде с ее девятнадцати лет. Будь моя воля, я бы держал ее в анабиозе все время, пока она не тренируется и не соревнуется. Я бы в нее стрелял из духовушки иглами со снотворным – так усыпляют тигров. Но что я могу поделать? Я тренер. У тренеров все оружие – свисток да секундомер.

– Я надеюсь, что-то сделать тебе все-таки удастся, – сочувственно пробормотала его собеседница, – потому что завтра все это перекочует в газеты, а дальше начнет раскручиваться по спирали. Уговори ее хотя бы не подливать масла в огонь.

– Ладно, попробую, – вздохнул Том. – Поглядим, что получится. Пока больше ничего обещать не могу.

– Спасибо, Том. За мной должок.

– Ну… Может, сделаешь меня лицом чего-нибудь? Агент расхохоталась. В телефоне раздалось что-то похоже на гоготание гусыни, сунувшей голову в полупустую консервную банку с сиропом.

– А скажи, лицом чего бы тебе хотелось стать? – отхохотавшись, спросила она.

– Ну-у-у, я не знаю, – протянул Том. – Может, нурофена? Глотаю тоннами.

– Думаю, они бы предпочли кого-нибудь помоложе и не страдающего болями.

– Смеешься?

– Ага, но уж таков шоу-бизнес.

Том отключился, минуту подумал, а потом отправил Зое эсэмэску – попросил ее прийти к нему через час. Если уж предстояло говорить с ней с позиции начальника, то лучше проделать это в его логове. Правило номер один в укрощении тигров: зверь должен знать, что он – на твоей территории.

Зоя ответила сразу же:

«О’кей, босс».

Умница. Поняла, в чем дело. Она приедет, он ее пропесочит, потом они выпьют по чашке чая, и он ее выпроводит.

Ему стало тревожно за Зою. Он так старался вести себя с ней правильно. Отец из него получился никудышный, но порой казалось, что Зоя и Кейт – его второй шанс. Он заботился о них, пожалуй, больше, чем должен был за свою зарплату, – ведь они тренировались у него с девятнадцати лет.

Том позволил себе помечтать о том, что бы он сделал с тем мерзавцем, который размазал Зою по всему Интернету. Мстительные фантазии Тому всегда удавались. Если бы не болели и лучше гнулись колени, уж он бы накостылял этому гаду по полной. Вот оно – приятное преимущество иллюзий над реальностью.

Он волновался за Зою. Она была скрытная, непонятная, но, может быть, именно потому так ему нравилась. Насколько он знал, она действительно влюблялась в этих красавчиков-неудачников и почему-то им верила. Он часто пытался говорить с ней об этом, но она неизменно отшучивалась. Похоже, являться на утреннюю тренировку с сердцем, разбитым вдребезги, стало для нее неким привычным злом – все равно что потерять сережку или не найти свободного места в автобусе. Иногда она огрызалась. Порой доходило до сарказма. И, конечно, Зоя была права: в конце концов, что он мог знать о молодой женщине, ищущей любви? Но если бы Тому пришлось дать всему этому четкое определение, он сказал бы, что Зоя скорее ранима, нежели безжалостна.

Он добавил в ванну горячей воды. Беда в том, что он видел в мужчинах такое, чего не видела Зоя. Он знал, какими подонками могут быть мужики.

– За исключением присутствующих, – добавил он вслух.

Над поверхностью воды поднялся пар. Он не мог винить Зою за ее отчаяние. С каждым днем Зоины шансы найти любовь падали. О ней все больше сплетничали, а мужики ей попадались все хуже и хуже. Планета кишела юными никчемными красавчиками, выставлявшими себя напоказ, но, если уж говорить совсем по-мужски, Том с такими даже выпивать бы не стал. Зародился какой-то новый вид: сочетание стильных туфель с разбойничьими бородами. Играли в рок-группах, но при этом работали в офисах. Ненавидели богатеньких, но скупали лотерейные билеты. Ржали над комедиями, в которых высмеивалась жизнь, скопированная с их собственной, и были ужасными сплетниками – вот что хуже всего. Обо всем, что с ними случалось – от покупки мобильника до ночи любви с его подопечной, – немедленно сообщали в онлайне, любопытствуя, что об этом скажут другие? Их жизнь представляла собой пустоту, вакуум, втягивающий в себя чужое внимание. Как Зоя могла найти любовь среди этой новой породы мужчин с неверными душами, похожими на пылесосы Dyson? Невозможно себе представить: они втягивали в себя все, что попало, им даже приходилось менять мешки.

Том негромко выругался и постарался отбросить эту мысль. Телефонная дама права: он стал стариком. А еще, пожалуй, слишком много думал о Зое.

У него не должно быть любимчиков, да их и не было. Кейт от природы как гонщица одареннее, а Зоя отличалась невероятным упорством, и Том любил их обеих одинаково.

Он взглянул на часы. До прихода Зои осталось сорок минут. Часы фирмы Casio с защитой от брызг умели делать только одно: исправно показывать треклятое время. Вот и еще одно различие между ним и современными мужиками. Все они носили часы, как у Джеймса Бонда, с отдельными циферблатами-хронометрами. С такими часами можно

погружаться на километровую глубину. Вот интересно, как они себе представляли, эти пижоны, что с ними может произойти, черт бы их всех побрал? Выбросят их из окна небоскреба, где они трудятся, и погрузят на дно Марианской впадины, откуда они выплывут благодаря одной только способности их часов отмерять события с точностью до доли секунды? Часы – да, отмеряют великолепно, но сами эти ребята не почувствовали бы той десятой доли секунды, если бы она пролетела мимо и лишила их олимпийской медали. Они представления не имеют о том, что можно приобрести и потерять за десятую долю секунды. Эта новая порода мужчин тратила время даром, если они могли провести с женщиной целую ночь, а потом всю эту ночь загрузить в Сеть меньше чем за минуту.

Том вздохнул – он, конечно, несправедлив. С Зоей явно что-то не так, и это нечто большее, нежели ее последний мерзавец. За пределами трека она мало в чем разбиралась. Взять хотя бы ее новую квартиру. Одна-единственная финансовая удача с рекламой «Перье» – и Зоя взяла громадный кредит, за который не расплатиться за всю велосипедную карьеру. Как тренер, Том должен был бы отговорить ее, спустить, как говорится, с небес на землю, где спортсмены охотятся за золотом только ради славы. Его просто тошнило при мысли о том, как эта ушлая риелторша вскружила Зое голову. Но он знал, как это бывает: когда живешь один, мыслишь не так, как другие. Никто не скажет тебе: «Слушай, друг, фигня какая-то у тебя получается».

Том попытался согнуть и разогнуть колени, прежде чем встать и вытереться. Он снова помассировал связки, матерясь в такт движениям. Наконец в полном отчаянии ударил кулаками под колени. Жаркая боль растеклась по суставам, но они наотрез отказались слушаться. Они просто издевались над ним – бесчувственные, неподвижные.

Вода в ванне остыла. Том приподнял негнущуюся ногу и потянулся большим пальцем к крану горячей воды. Ему удалось повернуть вентиль, но вода не пошла. Стало зябко. Колени уже привыкали к такой позе, словно он лежал в гробу.

– Не привыкайте, ленивые маленькие ублюдки, – проворчал Том. – А то я велю вас кремировать.

Чем дольше он тут торчал, тем хуже ему становилось. Всего одно сердцебиение назад, когда ему было двадцать два года, он стал чемпионом Австралии в велосипедной гонке преследования и вторым номером в спринте. А потом – так недавно, что в ушах до сих пор звенел гимн «Боже, храни королеву», – дважды выиграл серебро на чемпионатах Содружества. С тех пор он остро ощущал каждое мгновение времени, все четыре десятка лет, а теперь вдруг стал стариком и калекой. Оказывается, что веревке нет никакого дела до того, что ты замечаешь каждую маргаритку на пути к виселице.

Том попробовал подняться, крепко упершись руками в бортики ванны, чтобы сесть на край, перебросить через него ноги и более или менее сносно упасть на синий банный коврик. Потом можно было бы подтянуться, ухватившись за трубу, где сушатся полотенца. «Господи всевышний, – подумал Том, – а ведь это был бы теперь для меня лучший выход: вываливаться на пол в модерновой ванной комнате, в квартире с двумя спальнями, глазированными изразцами и „балконом Джульетты“ с видом на канал, в отреставрированном жилом квартале, в двенадцати тысячах миль от места, где я родился».

Холод сковал его, у него не было сил в руках, чтобы подняться из ванны. Довольно долго он думал, как быть, но ничего придумать не мог. Теперь проблема заключалась не в том, что десятая доля секунды отделяла его от пьедестала, а в том, что он не мог вылезти из ванны. Том сдерживал слезы отчаяния. Он не плакал с тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года и не собирался делать такой подарок двадцать первому веку.

Поместье Ларс, Великая Соленая Пустошь Чотт, планета Татуин, территории Внешнего Кольца, сектор Арканис, 43 000 световых лет от ядра Галактики. Второй этаж

Только становясь рыцарем-джедаем, Софи не чувствовала усталости. Она лежала на кровати ничком, на своей родной планете, в черных одеждах Скайуокера, держала наготове световой меч и просматривала видеозапись на айпаде. На экране она объясняла дроиду C-3PO строение Галактики.

– Так вот, – говорила она, – если ты видишь яркую точку в центре Вселенной, значит, ты находишься на планете, которая от этого центра дальше всего.

Софи шевелила губами, глядя на себя, произносящую эти слова на экране. За стеной ее комнаты слышался голос отца, распевающего в ванной. За окном смеялись и перекликались дети, гоняющие на великах. Прижав плотнее наушники, Софи приглушила посторонние шумы. Как они отвлекали – земные звуки, тут, на Татуине. Видимо, это нечто вроде пространственно-временного эффекта, вызванного притяжением двух солнц Татуина. Но ведь она джедай, она попытается убрать этот эффект. Время и пространство – как маленькие страховочные колесики велосипеда; ты очень ограничен в своих возможностях, пока не научишься обходиться без них.

Стены комнаты были увешаны постерами «Звездных войн». Под потолком висел абажур в виде недостроенной «Звезды смерти». На полу рядом с кроватью стояла главная драгоценность – потрясающая модель корабля Хана Соло «Тысячелетний сокол». Модель была длиной в два фута: ее можно открыть и заглянуть внутрь. А внутри – два субсветовых двигателя Джиродайн SRB42, генератор гипердрайва Isu-Sim SSP05 и генератор силового поля стазисного типа Novaldex. Софи немножко волновало то, что на корабле нет туалета. Квадролазеры AG-2G производства кореллианской инженерной компании были – и на носу, и на корме, целая хитрая сеть отсеков под полом для провоза контрабанды тоже была, а сходить пописать некуда. Даже когда для тебя ровным счетом ничего не значат время и пространство, полеты через Вселенную – путешествие долгое, можно и не утерпеть.

Голоса детей с улицы зазвучали громче. За стеной, в другой Галактике, папа нещадно перевирал «Над радугой» из «Волшебника страны Оз».

Софи решила пересмотреть видео, чтобы проверить кое-что. Она прокрутила «Новую надежду» и «Империя наносит ответный удар» в ускоренном режиме и замедлила скорость воспроизведения только тогда, когда пошла сцена на борту «Тысячелетнего сокола». Туалета там она не увидела.

Ее и так уже подташнивало, а от скоростного просмотра стало еще хуже. Желудок скрутило. Слюнные железы производили сладковатую воду с металлическим привкусом. Не обращая ни на что внимания, Софи переключилась на «Возвращение джедая». В этом фильме «Сокол» фигурировал нечасто, и довольно скоро она вернулась к сцене на борту «Звезды смерти», где Скайуокер наконец противостоит Вейдеру.

Софи убавила скорость прокрутки и стала смотреть фильм. Ее зачаровала энергия, излучаемая пальцами императора.

– Ощути силу темной стороны, – вот что сказал император.

Как же сильно ее мутило!

– Люк, – признался Вейдер, – я – твой отец.

В ванной папа распевал во все горло, по-прежнему перевирая слова.

Все труднее было сосредоточиться, все сложнее отключиться от жизни на Земле. Дети за окном вопили и смеялись. Не снимая наушников, Софи встала на кровати, чтобы посмотреть, что же там происходит. Она увидела, что к дому на велосипеде подъезжает Зоя. Ребята выстроились в цепочку и поехали вслед за ней. Зоя смеялась и, подыгрывая детям, лавировала из стороны в сторону, заставляя их делать то же самое.

Папа за стеной все пел и пел.

– Проверь свои чувства, – сказал Вейдер, – и ты поймешь, что это правда.

Софи увидела, как Зоя остановилась около дома. Рвота подкатывала к горлу. Стоило Софи встать на кровати, как тошнота усиливалась. Она стала глубоко дышать.

– Не-е-ет! – послышался крик Люка в наушниках. Внизу зазвенел звонок, отворилась дверь.

И снова тошнота подкатила к горлу. Прощай, Галактика. Софи сняла наушники и снова превратилась в изможденную девочку, находящуюся в своей комнате, на Земле. Она бросилась к двери, но сразу остановилась. Стояла, переминаясь с ноги на ногу и обливаясь потом. Ванную занял папа, так что туда со своей рвотой она попасть не могла. Внизу – мама с Зоей, а значит, в туалет под лестницей тоже нельзя. Софи зажала руками рот, тошнота подкатывала волнами, все выше и выше. В панике Софи обвела взглядом комнату. Корзинка для мусора – с дырками. Пенал – слишком маленький. Она взобралась на кровать и хотела отвинтить абажур, но не смогла до него дотянуться. Господи, ее вот-вот вырвет!

Софи слезла с кровати, опустилась на колени, и ее вывернуло внутрь «Тысячелетнего сокола». Горячие массы растеклись по отсекам для хранения контрабанды, покрыли энергетический конвертер Koyensayr TLB и поднялись до пояса фигурок Скай уокера, Кеноби, Соло и Чубакки. Они ничего не сказали. Все четверо молча с отвращением уставились на Софи. Тошнота отступила. Софи была так слаба, что у нее не хватило сил вытереть длинную струю слизи, свисавшую с губ.

Пульсировала боль в голове. Внизу разговаривали Зоя и мама. Софи прислушалась.

– Я сейчас поднимусь и посмотрю, как она себя чувствует, – сказала мама. – И можно ли мне уехать.

У Софи часто-часто забилось сердце. Как же ей быть? Она схватила верхнюю секцию «Тысячелетнего сокола», поставила ее на место и задвинула модель под кровать. Внутри болталась блевотина, но хотя бы не проливалась. Софи быстро забралась на кровать, легла, укрылась одеялом и надела наушники.

– Я не стану драться с тобой, отец, – сказал Люк. В дверях появилась мама. Она улыбнулась Софи.

– Как ты себя чувствуешь, милая?

Софи оторвала взгляд от экрана. Пожала плечами.

– Хорошо.

– Можно тебя обнять?

– Нет, – покачала головой Софи. Ей не хотелось, чтобы мама вошла и почувствовала запах рвоты. Кажется, мама обиделась. Но это ничего. Лучше обида, чем тревога.

– Это очень важная сцена, – показала Софи на экран. Мама кивнула:

– Ладно. Я только зашла узнать, все ли у тебя в порядке. Зоя просит съездить с ней к Тому.

Софи пожала плечами и снова уставилась на экран.

– Послушай, – сказала мама, – если тебе не хочется, чтобы я уезжала, я скажу Зое «нет».

Софи покачала головой.

– Нормально. Просто я смотрю кино. Мама вздохнула.

– Ну ладно. Раз ты уверена, что все хорошо… Если тебе понадобится папа – он в ванной.

Софи чувствовала, что ее вот-вот опять стошнит.

– Мама, иди, – сказала она, сжав кулаки под одеялом. – Из-за тебя я пропускаю самое интересное.

Мать на миг задержала на дочери взгляд, отвернулась и закрыла за собой дверь. Софи скатилась с кровати, сняла верх с «Тысячелетнего сокола», и ее снова вырвало. Блевотина поднялась до груди Скайуокера. Тяжело дыша, Софи стояла перед ним на коленях. Она вспоминала мамин взгляд, и ей хотелось плакать. Она поспешно надела наушники.

– Если ты не перейдешь на нашу сторону, ты будешь уничтожен! – гаркнул император Галактики.

Софи выключила DVD.

Хлопнула входная дверь. С улицы донеслись металлические щелчки – это мама и Зоя пристегивали туфли к педалям.

– Ну, как она? – спросила Зоя.

– В последнее время все чаще уходит в свой мир, – ответила мама. – Совсем не желает со мной общаться.

Они покатили по улице, их голоса постепенно стихли.

Софи стояла на коленях, обхватив руками живот, и разглядывала Чубакку – тот тоже был по грудь в блевотине. Он осуждающе смотрел на нее.

Если бы ей не было так плохо, она бы расхохоталась.

Манчестер, Спорт-сити, набережная, квартира 12, ванная комната

Том предпринял еще попытку, но так и не смог вылезти. Чтобы набраться сил, нужно было согреться, а чтобы согреться, нужны были силы. Нечто вроде дрянной версии «Уловки-22», только ты не в эскадре бомбардировщиков, а в треклятой ванне. К тому же, черт побери, с минуты на минуту должна прийти Зоя. Говорить о ней можно все что угодно, но она никогда не опаздывала. Зоя, зарабатывавшая на жизнь тем, что на тысячные доли секунды опережала своих соперников, самых быстрых людей на Земле, не имела проблем с пунктуальностью.

Том еще раз изо всех сил уперся ладонями в бортики ванны. Неразогретая мышца плеча порвалась. Он рухнул в воду.

– Проклятые маленькие ублюдки, – процедил Том сквозь зубы, обращаясь к дельтовидным мышцам левой руки.

Зябко ежась, он принялся массировать плечо и размышлять, как же все-таки быть. Если подумать, то в лучшем случае ему грозит смерть от переохлаждения – быстрая и приятная.

Зазвенел дверной звонок. Том вздохнул, взял мобильник и набрал номер Зои.

– Слушай меня внимательно, – сказал он. – Кроме шуток. Я застрял в ванной. Замкнуло колени.

– Черт. В смысле, понятно. У кого-нибудь есть ключ?

– Господи, Зоя! Кому я мог бы дать ключ?

– Не знаю.

– Конечно, не знаешь. Потому что тебе нет никакого дела до чужой жизни. А вот Кейт, между прочим…

– Она со мной.

– Что-что?

– Я подумала, что, если приеду с ней, ты будешь не так сильно меня ругать. Хочешь, чтобы мы взломали дверь?

– Черт, даже не знаю. А вы сможете?

– Не клади трубку…

Послышался треск и грохот. Дверь ударилась об ограничитель.

– Ага! – радостно воскликнула Зоя. – За это ты нам отменишь тренировку в спортзале.

– Погодите! – крикнул Том. – Не входите пока.

Он смог дотянуться лишь до большого флакона, вылил в воду треть содержимого и взбил пену, чтобы Зоя и Кейт не увидели его костлявого тела, дряблой кожи и пениса, съежившегося от холода.

Он заставил себя расслабиться. Какая дурацкая ситуация! «Попрошу их дать полотенце или что там еще… Уж как-нибудь не оскорблю ничье достоинство, когда они будут вытаскивать меня из ванны. Что ж, просто неловкая ситуация – вроде похода на официальный ужин. Чтобы пережить ее, не обязательно быть в восторге».

Они переживут это, он и его девочки, а потом будут смеяться и пить кофе. Он же не просит, чтобы они подтерли ему задницу, в конце концов. Так он и скажет, чтобы разрядить обстановку.

– Можете входить! – крикнул Том.

Он услышал шаги в коридоре и устремил взгляд на дверь ванной комнаты, готовясь приклеить к губам улыбку, когда войдут Зоя и Кейт. И тут он вдруг увидел у дальней стены, на краю раковины, стакан. В стакане лежал зубной протез, на три дюйма залитый ополаскивателем. Шесть верхних передних зубов на акриловой пластинке, за несколько лет потемневшие и ставшие одного цвета с его «родными» зубами. У Тома противно засосало под ложечкой. Он поднял кончик языка к нёбу, нащупал провал и два штырька, к которым крепился протез. Он сам не знал, на что надеялся – не могли же его зубы находиться одновременно в двух местах: в стакане на раковине и у него во рту. В глубинах памяти он видел их, свои зубы, разбросанные, словно белые зернышки, на досках трека, хотя ему совсем не хотелось вспоминать об этом.

Он еще раз взглянул на свой зубной протез, и отчаяние придало ему сил. Том снова ухватился за бортики. На этот раз ему удалось перебросить себя через край. Он рухнул на пол, как кусок сырого мяса, и пополз к раковине. Он должен оказаться там раньше, чем его дорогие девочки подойдут к двери. Беззубый рот был позорнее наготы. Том пополз быстрее, волоча по линолеуму неподвижные ноги и чувствуя, как в него врезаются зубья десятых долей секунды.

Дверь ванной открылась в тот самый момент, когда его рука дотянулась до протеза. Он схватил его замерзшими пальцами. Протез выпал, отскочил от края раковины, дугой пролетел по воздуху и упал в унитаз.

– О-о-о… – застонал Том. – Твою мать, чертова жизнь…

Кейт и Зоя увидели его лежащим на полу. От ванны тянулся мокрый след. «Гусиная кожа», морщинки – от долгого пребывания в холодной воде… Том повернул шею, чтобы взглянуть на своих подопечных. Жалкая, беззубая улыбка – вот и все, что было на нем сейчас.

Потрясенная, Зоя прижала ладонь к губам. При этом она едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Кейт смотрела на тренера через ее плечо и часто моргала.

Том вздохнул.

– Хватить торчать столбом и любоваться моим первозданным костюмчиком.

Зоя сняла с крючка на двери банный халат и набросила его на Тома. Встала на колени, взяла за руку. Она быстро обвела ванную взглядом в поисках разъяснений.

– Колени заклинило, – объяснил Том. – Никак не мог выбраться из водяной могилы.

– Вызвать неотложку?

– Лучше ветеринара, – скривился Том. – Пусть меня усыпят.

Он видел, что обе его девочки в шоке. В этой жизни он был для них чем-то вроде якоря, в котором обе крайне нуждались. Лучше бы ему снова стать им, а он дрожал так, что ноги барабанили по линолеуму. Он бился, как рыба, выброшенная на берег.

– Давайте-ка все расслабимся, – сказал Том с уверенностью Джона Уэйна, хотя тело его все еще было телом дельфина Флиппера.

– Может, укрыть тебя одеялами? – спросила Кейт. Том отмахнулся. Он уже дожил до того возраста, когда

начинаешь отмахиваться от доброты, как от невидимых мух.

– Так что же мы можем сделать? – совершенно растерялась Зоя.

– Ты, милочка, для начала могла бы продать свою дорогущую квартиру, – проворчал Том. – Она тебе ни к чему.

Приходи и живи у меня, в свободной комнате. Обеспечу трехразовым питанием и уберегу от нехороших парней.

– Ты меня позвал, чтобы это сказать? – вспыхнула Зоя.

– Угу, – кивнул Том. – Теперь можешь идти.

– Может быть, мы тебя поднимем? – предложила Кейт.

– Кэтрин, детка, во мне шестьдесят пять килограммов. Я для тебя – пушинка.

Кейт рассмеялась.

– Может быть, сначала что-нибудь на себя наденешь?

– Может быть. Если будешь хорошенько тренироваться. Кейт сделала вид, что дает ему пинка.

– Скотина ты, между прочим. Я решила, что у тебя сердечный приступ или еще что-нибудь. Я испугалась.

– Ой, да ну вас. Шляпа упадет – у вас уже трагедия. Когда я был в вашем возрасте, таких пугливых еще не изобрели.

Зоя сжала его руку.

– Да ты замерз.

Она посмотрела на него, и Том с изумлением увидел на ее лице искреннюю заботу. Он почувствовал, что глаза наполняются слезами, кашлянул и отвел взгляд.

– Давайте-ка поставим меня на мои треклятые ноги, ладно?

Кейт и Зоя помогли ему подняться. Он перенес большую часть веса на ноги. Его девочки довели Тома до гостиной и усадили в кресло около электрического камина с имитацией пламени; Зоя принесла с кровати теплое одеяло, укутала своего тренера и включила камин.

– О, чертов гламур, – проворчал Том.

Озноб усилился. Холод подействовал на него хуже, чем он предполагал. Кейт принесла ему чая. Том обхватил пальцами чашку, стараясь не пролить чай на себя.

Он должен был овладеть ситуацией.

– Ну ладно, девочки, – сказал он. – Скажу другую речь – не ту, что планировал. У нас осталось восемнадцать недель и один день до первых заездов в Лондоне. Каждая минута на счету, а гляньте-ка на меня. Я – самый старый тренер в нашем бизнесе, а для вас обеих эта Олимпиада последняя. Как ваш тренер, обязан посоветовать вам: подумайте насчет работы с парнем, у которого нормально гнутся колени.

Том наблюдал за лицами своих гонщиц: как они среагируют? Но они отвернулись от него и смотрели теперь друг на друга. Между ними словно пробежало что-то, а когда они вернулись взглядами к Тому, решение было принято.

– Нет, – сказала Кейт. – Наш тренер – ты. Кто еще с нами справится?

Зоя, подтверждая слова подруги, спокойно кивнула.

– И больше ни слова об этом, пожалуйста. Том сглотнул комок, сдавивший горло.

– Вы обе треклятые идиотки, – прохрипел он. Сражаясь с болью, он доплелся до кухни и сделал то, чего не делал с шестьдесят восьмого года: позволил двум слезинкам скатиться по его щекам. Потом прокашлялся, вытер лицо и вернулся в гостиную.

– Я вас обеих к Олимпиаде подготовлю, – сказал он. – Это я обещаю.

– Ну да, понятно, – перебила его Зоя. – А что это у тебя с зубами?

– Спросишь еще раз – будешь подбирать с пола свои. Кейт опять засмеялась.

– А если серьезно?

– А если серьезно, – ответил Том, – то хорошей девочке вроде тебя совсем не обязательно знать, как именно я потерял свои зубы.

* * *

– Думаю, он упал и ударился, – сказала Кейт, когда подруги вышли на улицу.

– А я думаю, он их вырвал, чтобы легче было плеваться, – возразила Зоя.

Кейт поморщилась.

– Тебе нужна помощь.

Зоя показала ей средний палец.

– А тебе нужно гоняться быстрее.

– Я быстрей тебя.

– А вот и нет.

– Намного быстрее! – продолжала утверждать Кейт. – Когда на тренировках я порой позволяю тебе выигрывать, я просто морочу тебе голову. Так и знай!

Зоя бросила на подругу мрачный взгляд.

– Когда на тренировках я порой позволяю тебе морочить мне голову, я просто у тебя выигрываю.

Их дорожные велосипеды были прикреплены цепочками к турникету рядом с домом, где жил Том. Уже стемнело. Дождик стал холоднее. Подруги отстегнули замки, каждая смахнула воду с седла, зажгла передние и задние фары. Кейт надела шлем, застегнула молнию на желтом специальном жилете, отражающем свет. Зоя ни шлем, ни жилет надевать не стала.

Кейт взглянула на нее с удивлением. Зоя усмехнулась.

– Что такое? – непонимающе спросила Кейт.

– Давай наперегонки до моего нового дома.

– До твоего небесного дворца? Этого райского сада миллионеров?

– Ладно-ладно, смейся. Сама бы с удовольствием там жила.

– Я не такая, как ты. Мне всяко-разные подтверждения не нужны.

– Господи! – всплеснула руками Зоя. – Не будь ты гонщицей, ты была бы коротконогой ханжой и вела какую-нибудь критическую колонку в газете.

– Не будь ты гонщицей, ты бы снималась в порнушках, и тебя бы трахали мужики с татуировками на лодыжках.

Зоя запрокинула голову, рассмеялась весело и беззаботно. Так она смеялась только тогда, когда шутки ее пугали. Но когда она снова посмотрела на Кейт, стало ясно, что она овладела собой.

– Да, – сказала она, – но мы с тобой гонщицы, так что давай погоняемся.

Кейт понимала: отказаться невозможно. Она перегнула палку, значит, нужно как-то расплачиваться.

– Ладно, – согласилась она. – Если тебе это и вправду необходимо.

– У-у-у-у-у! – воскликнула Зоя, переступая с ноги на ногу от нетерпения, поднимая и опуская руки, словно цыпленок, пытающийся взлететь.

Кейт почувствовала, как спадает напряжение, и не удержалась от смеха. Тяжелых тем для разговоров у них с каждым днем становилось все больше, Зоя действительно ужасно любила соревноваться. Лучше устроить дуэль на велосипедах. Это, конечно, опаснее драки, но безопаснее разговоров.

– Поехали, – сказала Кейт.

– Дорогу знаешь?

– Знаю, знаю. Дай-ка мне ключ от твоей квартиры.

– Зачем?

– Собираюсь оказаться там раньше тебя, вот зачем! Поднимусь к тебе, поставлю чайник, выпью большую чашку чая и дождусь тебя.

– С великом своим так шути.

Они выехали под холодную морось. Струи дождя хлестали по задним фарам. Согласно джентльменскому соглашению, первые несколько минут они катились не спеша и не обгоняя друг друга, лавируя в транспортном потоке, неспешно текущем к центру города. Потом, после Манчестерского стадиона, переглянулись, дружно кивнули и стали набирать скорость. Обе ехали в небрежном, плавном стиле гонщиков, не ощущающих разницы между собой и каркасом велосипеда. Обе влились в поток машин и разогнались до гоночной скорости.

Уже милю они гнались всерьез – на запад, по Эштон Нью-роуд. Кейт и Зоя мчались вдоль разделительной линии рядом. Время от времени одна из них устремлялась в поток машин, стараясь обойти другую. Дважды им пришлось отъехать к обочине, чтобы пропустить лихих мотоциклистов, летевших навстречу по разделительной полосе. Зоя подняла боковое зеркальце. Взвыла сирена, а она весело вскрикнула.

«Какое счастье, – думала Зоя, – вот так гоняться по улицам!» Грязно, быстро, и все, что попадается на глаза, готово тебя прикончить. Водители сонные и невнимательные или, напротив, все замечают и злятся, но и в том и в другом случае могут неожиданно повернуть и ударить. Белые полосы, по которым катит твой велосипед, от дождя стали ужасно скользкими. Разлитое дизельное топливо превратило их в сущий каток. Мало того, здесь валяется куча осколков от разбитых ветровых стекол – они могут проколоть шину, и тогда тебя выбросит на полосу основного движения. Грохнувшись на асфальт, можно лишь кувыркаться по нему, как гимнаст, в надежде, что ударишься о бордюр тротуара раньше, чем тебя переедет автомобиль. Дождь летит в глаза, свет встречных фар превращается в размытые гневные вспышки, а посреди всего этого хаоса ты мчишься наперегонки с другим человеком, который всеми силами старается тебя победить, поэтому сердце твое бьется как бешеное, а все твои чувства пронизаны насквозь адреналином.

Обе прибавили скорость. Зоя подставляла лицо ветру. Она улыбалась. Это были гонки чистой воды – ни приза, ни славы. Ни узнавания, ни известности. Можно мчаться наперегонки с самой собой. Вот что она обожала. Когда летишь вот так по шоссе, невозможно размышлять о своей жизни. Нужно максимально сосредоточиться, чтобы не допустить ни единой ошибки. Нужно ехать так быстро, чтобы скорость начинала питаться самой собой, колеса – рычать в темноте, а сердце – биться так часто, что кажется – еще один удар в минуту, и ты погибнешь. А потом вдруг ты слышала рев мотоцикла, поворачивалась, видела ослепительно белую фару и каким-то невероятным образом начинала гнать велосипед еще быстрее. Огни пролетали мимо, словно лучи лазера. Ты наклонялась, виляя из стороны в сторону и прибавляя скорость. Гонки на улицах были ее коньком. Только на таких гонках она могла на полной скорости промчаться мимо здоровенного рекламного щита с ее собственным лицом и заметить лишь дополнительное освещение, которое этот щит давал дороге.

Кейт и Зоя сражались за первенство на разделительной полосе. Вперед вырывалась то одна, то другая. Они проехали почти целую милю, и легкие у них пылали, но ни одна не смогла пока обогнать другую. Разделительная полоса становилась все уже, ехать по ней вдвоем делалось опасно. Дважды подруги сталкивались плечами, не без труда удерживая равновесие, чтобы не вылететь на полосу, занятую машинами.

Впереди, в двухстах метрах, светофор обозначал перекресток, от которого нужно было двигаться налево, по Грейт Анкуотс-стрит, пока горел зеленый.

Глядя на дорогу, Кейт рассчитывала время, через которое загорится желтый. То ли поторопиться, то ли притормозить. Никоим образом не выдав своих намерений, она рванула вперед и обставила Зою на целых пять корпусов велосипеда. Это было нечто вроде силового приема: вырываешься вперед на несколько секунд, на пределе дыхания, рассчитывая проскочить на зеленый – при том что соперник сделать этого не успеет. Риск состоял в том, что на зеленый мог успеть проскочить и соперник, и тогда он мог обогнать тебя, задыхающегося от недостатка кислорода.

Кейт рискнула, морщась от боли – все ее тело словно кололи иглы. Ей отчаянно хотелось выиграть. Победа над Зоей сейчас, в дружеской гонке, означала, что в сознании подруги останется поражение, и этот негатив сохранится ко времени их серьезного старта. Кейт усерднее заработала педалями. Каждая секунда казалась просто невыносимой, а уж двадцать секунд… Невозможно себе представить! Усилием воли Кейт вызвала в сознании образ Софи. Вот так дочка справлялась со своими страданиями. «Если я выиграю сейчас, то Софи поправится», – загадала Кейт. В этой мысли не было никакой логики, но у разума, работавшего на фоне ста шестидесяти ударов сердца в минуту, места для логики не оставалось. Мчась сквозь тьму, Кейт представляла себе где-то впереди Софи, и образ дочери звал ее к себе.

Зоя все светофоры знала наизусть и ждала, что Кейт вырвется вперед. Она мощнее заработала педалями, чтобы не дать сопернице увеличить отрыв, рассчитывая момент, когда желтый свет ее не остановит. Мышцы болели от напряжения, но Зоя не замечала боли. Шины скользили и съезжали в сторону. Она гнала велосипед вперед с такой силой, что рама стала поскрипывать.

Кейт тоже мчалась на пределе сил. Как раз в то самое мгновение, когда боль в мышцах и легких достигла невыносимой интенсивности, на светофоре зажегся желтый свет. Оставалось пятнадцать метров до того места, которое она отметила для себя как абсолютную точку невозврата. Она ощутила некое облегчение: теперь можно притормозить. Она рискнула: быстро оглянулась и поняла, что у Зои точно такой же план. Но Зоя еще не успела ее нагнать. Она рвалась вперед, раскачиваясь, как в трансе. Похоже, она не заметила, что Кейт оглянулась.

Кейт растерялась. Может быть, она переосторожничала? От расчетной точки ее отделяло только пять метров, а все еще горел желтый свет. Она могла повернуть налево в тот самый момент, когда вспыхнет красный. Она бросила взгляд вправо, где машины выжидали последние секунды, пока для них горел красный свет. Там дорога была четырехполосной. Первыми перед перекрестком стояли черный «вольво» и голубой «БМВ». Сбоку подъехал мотоцикл. Что ж, машины как машины. Судя по всему, за рулем ни одного психа.

Дважды Кейт нажала на педали изо всех сил, но вдруг растерялась снова: она подумала о Софи. Неожиданно та зона, к которой она стремилась, показалась ей так же строго маркированной, как линия остановки автомобилей. Она же мать маленького ребенка. Неужели она всерьез готова рискнуть и выехать на полной скорости на перекресток, который вот-вот заполнится машинами? Кейт представила лицо Софи, и взгляд дочери с такой силой соединился с ней, с ее сухожилиями и мускулатурой, что она, не раздумывая, затормозила так яростно, что у нее чуть не заклинило колесо.

Как только зажегся желтый, Зоя заметила растерянность Кейт и прибавила скорость. От намеченной точки ее отделяло тридцать метров, но об этом она не думала. Она думала об Адаме. Здесь, на пределе физических возможностей, она чувствовала, как покойный брат следит за ней точно таким же любопытным и бесстрашным взглядом, каким сегодня на нее смотрела Софи. Снова эти волны времени – словно круги по воде. Как ни старалась Зоя уйти от них, они ее нагоняли.

Кейт притормозила, а Зоя вильнула в сторону и проехала мимо подруги. На бешеной скорости она преодолела широкую белую линию, пересекавшую проезжую часть, и промчалась на красный свет со скоростью двадцать миль в час, круто накренившись влево, чтобы совершить поворот под девяносто градусов. Шины с визгом проскребли по асфальту. Еще немного – и они бы лопнули.

Манчестер, Грейт Анкоутс-стрит, на пересечении с Эштон Нью-роуд. Тридцатиметровая огороженная секция проезжей части

Водитель голубого «БВМ» сказал офицеру, ведущему следствие, что ему некуда было свернуть. Он пересек перекресток на три четверти, успел набрать скорость не больше пятнадцати миль в час, когда на его пути возникла Зоя – на расстоянии колеса от его бампера. На реакцию у него было меньше секунды. Слева двигался черный «вольво», справа – мотоцикл. Он успел нажать на тормоз, но все равно зацепил заднее колесо велосипеда. Он почувствовал, что под его шины что-то попало, и жутко испугался, потому что подумал, что это она, велосипедистка.

– Не знаю, что и сказать, – пробормотал он. Следователь держал планшет с протоколом и шариковую ручку на пружинке.

– Вы могли заявить, что она свернула прямо на ваш тормозной путь, – сказал он. – Так вашей страховой компании будет понятнее.

Обмерив место аварии и сделав выводы на основании осмотра следов на дорожном покрытии, а также помятых номерных знаков и осколков фары, следователь был склонен ни в чем не винить мужчину-мотоциклиста. Женщина слетела со своего велосипеда и покатилась по проезжей части. Мотоцикл проехал вперед то ли за секунду до ее падения, то ли через секунду после, женщину же ударило об освещенную тормозную тумбу на центральном разделительном островке. Ей еще повезло, что она отделалась лишь ссадинами и синяками.

Ее педальному велосипеду (так следователь описывал транспортное средство Зои), уложенному на багажник патрульной машины, досталось гораздо больше: рама треснула, спицы по гнулись, по нему проехали как минимум три машины. Мотоциклист сидел неподвижно, закутанный в серебристое термальное одеяло, на заднем сиденье «неотложки», а велосипедистку утешала подруга.

Зафиксировав на бланке протокола детали аварии, офицер добрался до последнего пункта – «КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ». В принципе ничего сложного: пострадавшая выехала на полосу встречного движения, а ее подруга затормозила. Так уж устроен мир: как только загорается красный свет, люди делятся на две категории – одни прибавляют скорость, другие тормозят. Адам и Ева, Авель и Каин… Не стоит даже ломать голову, задавать себе вопрос – почему. Не за его зарплату, по крайней мере.

На миг ручка замерла над разделом «КОММЕНТАРИИ», но слова не шли на ум. Офицер нажал на клапан, стержень ручки исчез внутри корпуса. Холодные капли дождя падали с фуражки на шею. «Что же значит для этой бабы ее жизнь, – подумал следователь, ежась от холода, – если она не затормозила, как сделал бы любой на ее месте?»

Салон 72-й машины Северо-Западной службы скорой медицинской помощи

Струи дождя стекали по заднему стеклу, пока Зою усаживали поудобнее. Носилки были снабжены табличкой с указанием, что они рассчитаны на пациентов весом до четырехсот килограммов (или восьмисот восьмидесяти фунтов).

– Таков вес взрослого самца бизона, – сообщил санитар, решив увести разговор в сторону от того факта, что пострадавшая намеренно выехала на полосу встречного движения.

Кейт улыбнулась и взглянула на Зою – не скажет ли та чего-нибудь, – но Зоя нахмурилась, отвернулась и стала смотреть на дождь за окном.

– И часто приходится перевозить бизонов? – нарушила молчание Кейт.

– Случается перевозить дамочек – пухлых, как пончики. У нас даже есть подъемник – помогает укладывать их на носилки. Мы его называем «Хрустящий кремовый экспресс».

Кейт рассмеялась, но Зоя по-прежнему пребывала в мрачной прострации. Кейт взяла ее за обе руки, когда санитар стал пинцетом вычищать грязь из глубокой ссадины на предплечье Зои. Как и ожидала Кейт, Зоя не реагировала на боль. Лишь чуть заметно подрагивали ее пальцы при каждом прикосновении пинцета.

– Посмотри на меня, пожалуйста, – попросила Кейт. Зоя по-прежнему, не отрываясь, смотрела в окно.

– Посмотри на меня! – повторила Кейт.

Зоя устремила на нее взгляд, полный отчаяния. Санитар прервал работу, ожидая того момента, когда пациентка замрет. Наконец он снова принялся очищать рану. Кусочки мелкого гравия падали в стальной лоток. «Неотложка» ехала в потоке машин, включив сирену. Ярким светом мигали два проблесковых маячка.

– Зачем ты это сделала? – спросила Кейт.

– Хотела победить.

– Ты могла погибнуть.

– Я об этом не думала.

– Не думала. Это точно. Зоя раздраженно скривилась.

– О, кто ты такая? Моя мамочка?

– Я знаю тебя дольше, чем она. Зоя снова уставилась в окно.

– А знаешь, если бы я угодила под ту машину, все стало бы для тебя намного проще.

Кейт бережно повернула голову Зои к себе.

– Взгляни на меня. Если бы ты угодила под ту машину, я бы умерла тоже.

Санитар прервал работу. Тихие постукивания мелких камешков прекратились.

– С какой стати? – хмыкнула Зоя. – Тебе-то есть ради чего жить. У тебя есть всё.

– Не всё.

– Господи, Кейт, – раздраженно выдохнула Зоя. – Это просто кусок желтого металла на красной блестящей ленточке.

– Легко говорить, когда ты этот кусок металла выиграла.

– Ты так думаешь?

– Знаешь что? – сказала Кейт. – Вообще-то мне все равно. Лишь бы мы обе дошли в Лондоне до финала, обе оказались на пьедестале. А кто какую медаль получит, не важно.

– Ага, – откликнулась Зоя. – Лишь бы золото досталось мне.

Кейт улыбнулась, покачала головой.

– Ох, Зоя, ну что с тобой делать?

– Со мной все в порядке.

– Правда? А я волнуюсь. Мне кажется, ты немного не в себе.

– Дорога была мокрой, Кейт. Аварии неизменно случаются; бывает и кровь. Девушки, не способные справляться с травмами, давным-давно выбыли из игры.

Кейт вздохнула.

– Я не о таких травмах тебе говорю. Я говорю о серьезных.

Зоя отвернулась. Кейт сжала ее руки.

– Не обязательно все время друг на друга злиться, правда? Мы могли бы заключить перемирие. Поговорить о том, что тебя гнетет.

– Ничто меня не гнетет.

Зоя высвободила руки и нарисовала в воздухе кавычки с двух сторон последнего слова Кейт.

Кейт немного помедлила, а потом снова взяла подругу за руки.

– Дело в Адаме?

– Нет, – резко оборвала ее Зоя.

– А все-таки в нем, да? – настаивала Кейт. – Я тебя знаю. Когда ты вытворяешь черт знает что, значит, ты думаешь о нем.

Зоя посмотрела на Кейт в упор.

– Я думаю про парней и шопинг.

Санитар молча возобновил работу. Неотложка продолжала свой неспешный путь под дождем.

«Ну вот что с ней делать?» – думала Кейт.

Если закрыть глаза, можно подумать, что беседуешь с пьяной бабой на автобусной остановке – одной из этих заторможенных зануд с опухшими глазами; впрочем, иногда они становятся злобными и язвительными. Они с прищуром смотрят на тебя сквозь сигаретный дым, пальцы их плетут нить невидимых оскорблений и ткут из нее саван. Но когда так говорила Зоя, она глядела на тебя ясными зелеными глазами, кожа у нее на лице была безупречно чистой, и вся она светилась олимпийским здоровьем. Такое несоответствие повергало в шок. Наверное, что-то подобное можно почувствовать, если тебе врежет по физиономии плюшевый медвежонок.

– Хочешь, после больницы поедем ко мне? – спросила Кейт. – Поужинаешь с нами.

– Я не голодна, – буркнула Зоя, словно подруга спросила у нее, хочет ли она есть.

Кейт пришлось напомнить себе, что Зоя не всегда ведет себя скверно и что потом ей неизменно становится стыдно. По крайней мере, она хотя бы пытается объяснить, в чем дело. Так Кейт узнала, например, об Адаме. Несколько лет назад, задолго до Афин, Зоя впала в свое обычное мрачное состояние и отколола такое, из-за чего Кейт проиграла гонку на Национальном чемпионате. В последовавшие за тем недели Зоя мучилась угрызениями совести – так, во всяком случае, представлялось Кейт. Ей казалось, что ее подруга трепещет, словно бледный беспокойный свет, пытающийся разогнать тени от ее поступка. Зоя пригласила Кейт на ланч, просто умоляла ее прийти, и они встретились в одном из лучших ресторанов города – в «Линкольне». Такой дорогой ресторан Кейт позволить себе не могла и сомневалась, что Зое это по карману.

В зале, где стены и пол были отделаны каррарским мрамором, пианист с трехдневной щетиной, в льняном костюме и в туфлях на босу ногу, играл Дебюсси, сидя за роялем на низком стульчике. Зоя расположилась здесь как у себя дома – в этих своих джинсах и просторной серой майке. Но все равно она привлекала внимание. Кейт укрылась за книжкой меню, отыскивая хотя бы одно блюдо, соответствующее ее спортивному рациону.

Напрасно она согласилась прийти сюда, чтобы наконец помириться. Ей все больше казалось, что Зоя решила ее унизить.

Она в тоске оторвала взгляд от меню и увидела, что подруга смотрит на нее в испуге.

– Черт, – выдавила из себя Зоя. – Тебе здесь не нравится, да?

– Почему? – возразила Кейт. – Тут очень мило. Зоя подняла руку.

– Погоди-ка. Я все исправлю.

Она встала, подошла к пианисту, села с ним рядом, что-то шепнула на ухо. «Прелюдия» на миг словно споткнулась, а потом пианист заиграл в более быстром темпе, провожая Зою улыбкой.

– Ну вот, – сказала она.

– Что ты ему шепнула?

Зоя небрежно махнула рукой, сдула прядь волос, упавших на лоб.

– Пообещала дать номер своего телефона, если он поднимет тебе настроение.

– Не смешно! – возмутилась Кейт.

– Ага, – согласилась с ней Зоя. – Я вела себя с тобой как полное дерьмо и теперь не знаю, каким образом все исправить.

Кейт смотрела Зое в глаза, стараясь понять, искренне ли та говорит, а пианист плавно перескочил с Дебюсси на песенку Бритни Спирс Oops, I did it again, исполняя попсовый мотивчик в абсолютно классическом стиле и с серьезнейшей физиономией.

Кейт не удержалась от улыбки.

– Просто не знаю, что у меня с головой, – призналась Зоя. – Мне так отчаянно хочется выиграть, что я забываю, что ты – это ты. Что мы с тобой подруги.

Кейт чувствовала, как ее злость растворяется в пузырьках минеральной воды и импрессионистских пассажах, которыми пианист щедро сдабривал «шедевр» Бритни.

– Ладно, – сказала Кейт. – Только в следующий раз не забывай об этом. Напиши себе на руке, черт побери, или еще где-нибудь.

Зоя прикусила нижнюю губу.

– Я знаю, у меня проблемы в общении. Я тебе говорила… Я всем говорю, что я – единственный ребенок в семье, а на самом деле у меня был брат, и я его потеряла, когда мне было всего десять лет. Вот так. Скучная старая история. Как только кто-то подходит слишком близко, я его отталкиваю. Прости.

– Господи… Нет, это ты меня прости, Зоя. Ты должна была хоть что-то мне сказать.

Зоя запрокинула голову. Глаза у нее покраснели, но тут пианист заиграл что-то в бравурном стиле, и она рассмеялась.

– О таком не рассказывают. Ты первая, кому я сказала.

– Это случилось в Манчестере?

– Или на другой планете.

– Том знает? Зоя нахмурилась.

– Это не имеет никакого отношения к тренировкам.

– А мне все-таки кажется, что ему стоит знать.

– А я думаю, что про такое говорят только лучшим друзьям. Зоя ждала реакции Кейт. Но прежде чем та придумала,

что сказать, подошел официант и поставил перед ними тарелки, накрытые серебряными крышками. Он галантно поднял крышки, отвесил девушкам легкий поклон и плавно ретировался. На тарелках лежало по сто пятьдесят граммов вареного дикого риса, по шестьдесят граммов измельченного изюма, сто граммов консервированного тунца в собственном соку и тридцатиграммовый энергетический белковый батончик в желто-голубой упаковке. Кейт не верила собственным глазам.

– Я спросила у Тома, что тебе сегодня полагается есть, – хмыкнула Зоя, – и решила, что такое меню выгонит из тебя злость.

Кейт оторопело уставилась на Зою, а пианист сыграл короткое интермеццо с барочными вариациями на тему из сериала «Рыцарь дорог».

– Что? – спросила Зоя.

Кейт на миг задержала на ней взгляд, улыбнулась и покачала головой.

– Ничего, – ответила она. – Bon appe´tit.

Bon appe´tit… Вот и все… куда проще, чем найти слова, чтобы объяснить, что порой – в те редкие моменты, когда Зоя не доводила ее до серьезного срыва, – дружба с ней просто кружила голову.

Вот о чем думала Кейт, когда они ехали в отделение неотложной помощи.

– Ты точно в порядке? – спросила она подругу. – По-настоящему?

Зоя взглянула на раны на своем предплечье.

– Да, – тихо сказала она. – Выживу.

Манчестер, Спорт-сити, набережная, квартира 12

Когда ушли Кейт и Зоя, Том ощутил страшную усталость. Он выудил из унитаза зубной протез, отмыл его хлоркой, сполоснул водой и вставил. Входную дверь залепил скотчем и закрыл на цепочку. Сел перед фальшивым пламенем, принял две капсулы нурофена и запил половиной бокала красного вина.

Он проснулся от собственных рыданий и в первые мгновения ничего не мог понять. Доплелся до кухни на негнущихся ногах и поставил чайник.

Он дышал. Уже хорошо. Даже очень. Вот голубые и белые плитки кафеля в кухне. Вот старая столешница с царапинами и кругами, по которым можно провести пальцами. Хорошо. Надо перестать относиться к этим снам как к доказательству того, что ты проклят. Просто треклятые нервы скрипят и жужжат, как старые сплетницы.

По большому счету, он не виноват. Это была честная работа – вот так и надо смотреть на свою жизнь. Закончив собственные выступления на Олимпиадах, он мог остаться в Австралии, и дружки-приятели сколько-то лет покупали бы ему выпивку. Он этого не сделал. Он принял правильное решение: прилетел сюда, чтобы начать новую жизнь в качестве тренера. И еще он завел семью, только у них ничего не получилось. Зато возникла идея: быть может, если он станет помогать другим детям, то как-то расквитается за неудачу в воспитании собственного ребенка?

Теперь он уже мало что помнил о своем мальчике. Наверное, это не так уж плохо. С какого-то момента твои добрые дела должны постепенно зачеркнуть плохие – даже в воспоминаниях.

Он начал тренировать юниоров, а когда в восьмидесятых появился велосипедный мотокросс, достиг больших успехов. Этот кросс… Вот уж действительно «Безумные гонки»: подростки в шлемах, целиком закрывающих лицо, их ноги, работающие как маленькие паровые поршни… Скоро Том перестал заниматься кроссом, теперь он работал с ребятами в промежутках между чемпионатами, чтобы ближе познакомиться с ними. Это давало ему возможность морально поддержать подопечных. Психика ребенка в сотни раз крепче, чем у взрослых. Если разглядеть, какой подросток бежит от своего прошлого, а какой мчится к будущему, можно высвободить немало таящейся внутри энергии.

Когда наступал день соревнований, его ребятишки всегда были в форме и выигрывали все чертовы трофеи, какие только можно выиграть. Том любил этих яростных бойцов ростом ему до пояса. Особенно милы его сердцу были ребята свирепые. Помогаешь им выиграть один раз, другой, и мало-помалу в их улыбках на подиуме становится все меньше «А пошел ты…» и чуточку больше «Ух, кайф какой». Может быть, с Зоей он до сих пор терпеливо ждал такого мгновения и знал: настанет день, когда она улыбнется открытой, радостной улыбкой.

Он славно потрудился над своей жизнью. Если положить все на весы – попытку собственного отцовства на одну чашу, а на другую – ребят, которым помог, – кто скажет, в какую сторону склонится эта гребаная чаша? Ты каждый час старался изо всех сил – вот и все, что ты мог делать.

Том налил в чашку кипяток и размешал чай. Прищурившись, глянул на табло на панели духовки и увидел, что уже почти девять вечера. «Ну уж нет, я не дурак, – подумал он. – Пусть этот пакостный сон ускользнет из дома, и только тогда я рискну снова заснуть». Он сделал глоток и оперся о стойку. Колени терзала жгучая боль, но сесть Том не отваживался – вдруг не сумеет встать? Ему совсем не хотелось снова звать на помощь своих девочек.

Нет, ну это надо же! Теперь они должны о нем заботиться!

Он всегда считал, что важнее всего результат. Верил, что самое большое счастье – видеть, как растут его спортсмены. После того как несколько лет он выводил ребятишек на верхние ступени пьедестала почета, его повысили в должности и поручили элитную программу британского велосипедного спорта. Нужно было отобрать юношей и девушек от семнадцати до девятнадцати лет с самыми лучшими результатами на национальном уровне и определить, кто из них способен подготовиться к международным соревнованиям. Эти ребята были готовы умереть за славу. Им предоставили Национальный центр велосипедного спорта при Манчестерском велодроме. Настали поистине грандиозные времена! Том сам мог отбирать спортсменов, с которыми ему хотелось работать. Чаще ими оказывались девушки. Они серьезнее относились к тому, чем занимались, и это соответствовало тренерскому стилю Тома, а он был строже сержанта, муштрующего новобранцев.

Он отсеивал девушек, а потом выбирал самых лучших из них, и в итоге отказался от всех, кроме Зои и Кейт. Потому что этому он мог посвятить свою жизнь: вывести их двоих на вершину. Он отдал своим девчонкам лучшие годы, и ему всегда хотелось одного: видеть их достижения. Но, увы, теперь четыре олимпийских золота Зои и крошечные промахи Кейт уже потеряли свое значение. Его девочки до сих пор в него верили – вот что самое главное. При том что тренер их – старая развалина и ничего больше.

Том вылил остатки чая в раковину, вернулся в комнату и лег на кровать.

Ему стало лучше. На самом деле. Навалилась дремота, Том закрыл глаза. Он ясно увидел свою дальнейшую жизнь, и теперь она казалась ему не слишком сложной. Он подготовит своих девочек к Олимпиаде, уйдет на пенсию и отвезет свои несчастные коленки в Австралию. Может быть, даже выкупит старый дом, если он, конечно, еще существует. Будет попивать винцо, удобно устроившись на веранде, и примирится со всем, что с ним случилось. Для тебя еще не все кончено, если ты способен смотреть в глаза своим воспоминаниям и… не то чтобы быть к ним равнодушным, но хотя бы их не бояться.

Северный Манчестер, Центральная больница общего профиля, отделение травматологии и неотложной помощи, палата 12

Кейт сжала колено Зои.

– Мне пора домой, – сказала она. – Джек и Софи небось гадают, куда это я подевалась.

Зоя улыбнулась.

– Ладно. Спасибо, что побыла со мной.

– Все будет хорошо?

Зоя посмотрела на стройного симпатичного врача, осторожно накладывавшего стерильную повязку на ее предплечье.

– Пожалуй, у меня есть все, что нужно.

Швейцария, Лозанна, штаб-квартира Международного олимпийского комитета

В административном кабинете на верхнем этаже суперсовременного офисного здания шестеро чиновников среднего звена собрались за ореховым столом середины века в конференц-зале. Они только что внесли изменения в правила проведения соревнований по велосипедным гонкам на треке. Было уже почти полночь; всем хотелось поскорее закончить работу и вернуться домой, к своим семьям. Протоколы были просмотрены и пересмотрены. Завтра предстояло обсудить изменения в правилах современного пятиборья. На столе стояли полупустые чашки с остывшим кофе, полупустые банки с тепловатой диетической колой. Обслугу давно заменили автоматы. В длинном коридоре уборщики пылесосили ковры.

Чиновники изменяли правила участия в Олимпиаде, дабы удовлетворить пожелания акционеров телекомпаний США, Европы и Азии. Составители программ требовали, чтобы в соревнованиях участвовало меньшее число гонщиков, так как считали, что нужно показывать поменьше отборочных заездов и побольше финалов в прайм-тайм. Это было нужно также и для того, чтобы потрафить вторичным акционерам – рекламным агентам на двенадцати сотнях региональных рынков, которым необходимы приемлемые цены для своих клиентов. А клиенты затянули ремни потуже, потому что банкиры высосали из денег, можно сказать, костный мозг, и покупатели не могли тратить слишком много.

В итоге чиновники дружно согласились с тем, что время соревнований на велодроме следует сократить. Вот что стало с миром, по которому когда-то беспечно колесили на своих медленных великах дети. Время было реструктурировано, как старый долг. Долгий безмятежный час порезан на микроскопические частицы. Манифесты сократились до мемов, речи сжались и превратились в звуковые биты, отборочные заезды сменились финалами, и не чиновники виноваты в том, что старику-тренеру нужно теперь выбрать из двух девочек-гонщиц, которые выросли рядом с ним, одну, а та из них, которая сейчас находится на грани жизни и смерти, чувствует, как рвется хрупкая нить связи между ними.

Чиновники внесли данные пересмотра правил в документы, встали из-за стола и вышли из конференц-зала. Они шли по пустым коридорам, разговаривая о женах и детях, а детекторы, улавливая их движение, издавали негромкие металлические щелчки, включая освещение. Стоило миновать какую-то зону, и светильники выключались в том же порядке, в каком включались. Казалось, за этой группой крадется другая – безмолвная, жаждущая темноты. В коридорах становилось темно и тихо.

Чиновники спустились на лифте прямо к подземной парковке, сели в тускло-черные или серебристо-серые машины – «фольксвагены», «ауди», «вольво», доступные администраторам МОК среднего звена. Одни включили музыку, другие предпочитали ехать домой в тишине. Если они и думали о том, что только что случилось, то им казалось, будто они лишь самую малость изменили условия соревнований. Информация об этом даже не должна попасть в газеты.

Облачный город территории Внешнего Кольца, сектор Аноат, высокая планетарная орбита, высота 60 тысяч километров над поверхностью газовой планеты Беспин, 49 100 световых лет от ядра Галактики. Сетка координат К-18

Софи сражалась с Вейдером на световых мечах на смотровой площадке Облачного города. Лиловое солнце садилось за кипящие газовые облака планеты, лежащей далеко внизу… – и тут на айпаде сработал будильник. Софи с трудом очнулась от сна и отключила будильник. Она не обращала внимания на то, как слабы и тяжелы ее руки и ноги. Она знала, что должна сделать. Такова миссия джедая, а джедаи равнодушны к болезням.

Она нажала кнопку на рукоятке своего светового меча. Он неплохо освещал комнату. Софи слезла с кровати и на цыпочках вошла в спальню родителей. Она немного постояла у них в ногах, подняв свой меч, чтобы получше их разглядеть. Все было в порядке. Родители крепко спали. Голова мамы лежала на груди отца – такая уж на Земле традиция.

Софи на цыпочках вернулась к себе и прислонила световой меч к стене. Встав на коленки, вытащила из-под кровати модель «Тысячелетнего сокола», подняла ее, стараясь держать ровно, чтобы ничего там не расплескалось.

– Осторожней, малышка, – пошептал Хан Соло. – Одно неверное движение – и старое корыто может дать крен.

– Чепуха, – шепотом откликнулась на его слова Софи. – Это то же самое, что вести домой мой наземный спидер.

И она повела «Тысячелетнего сокола» вниз по лестнице, уклоняясь от вражеских боевых патрульных истребителей с двойным ионным двигателем, балансируя на грани траекторий, чтобы не повредить ткань пространства-времени. В кухне она водрузила «Тысячелетнего сокола» на крыло мойки, сняла верхнюю часть и аккуратно вылила содержимое в раковину. Запах был тот еще, но Софи к нему привыкла. Она включила холодную воду и промывала модель до тех пор, пока в ней не осталось никакой гадости, пока все фигурки не стали чистыми.

– Может, хватит, малышка? – прошептал Хан Соло. – Вода зверски холодная.

Чубакка издал жалобный стон.

– Расслабься, ты, здоровенный комок шерсти, – сердито пробормотала Софи. – Хочешь, чтобы Империя выследила нас по запаху?

Как только «Тысячелетний сокол» был очищен, Софи снова пустила воду в раковину и подтолкнула к отверстию слива последние дурнопахнущие комочки. Потом вытерла модель звездолета и фигурки героев полотенцем, водрузила на место верхнюю часть «Тысячелетнего сокола» и отправилась в обратный путь – к Облачному городу, через пояс

астероидов. На середине лестницы, где сила притяжения была особенно высока, у нее разыгралась космическая болезнь, и пришлось немного передохнуть. Она села на ступеньку, чувствуя жжение в груди и тошноту. Через несколько минут все прошло. Софи встала и продолжила свой путь.

Добравшись до второго этажа, она совершила ошибку: пошла слишком быстро и оступилась. «Тысячелетний сокол» покачнулся, боком царапнул по стене.

– Осторожней! – прошипел Хан Соло. – Может, корабль и выглядит как груда ржавого железа, но все-таки он самый быстрый в Галактике!

Софи замерла: она услышала, как в спальне родителей кто-то пошевелился.

Послышался голос отца – вялый спросонья:

– Это ты, моя девочка? Все в порядке?

Последние несколько шагов до своей комнаты Софи шла на цыпочках. Она задвинула «Тысячелетнего сокола» под кровать, скользнула под теплое одеяло.

– Софи? – окликнул ее папа. – Все хорошо?

– Прекрасно! – крикнула она в ответ.

– Вот и умница, – сказал папа.

Софи закрыла глаза, совершила прыжок в гиперпространство и направилась обратным курсом к Облачному городу.

Вторник, 3 апреля 2012. Манчестер, Спорт-сити, набережная, квартира 12

Апрельское солнце пробивалось сквозь шторы, когда Том проснулся. Ведущий на канале его радиочасов сообщал о серьезных затруднениях при въезде в город.

Том встал, раздвинул шторы, немного постоял у окна под яркими лучами нежаркого солнца. Зевнув, он опустился в кресло перед письменным столом, с силой упираясь в подлокотники, чтобы не перегрузить колени. Он включил нужную ему программу – пора составить расписание тренировок на ближайшую неделю. Пока загружалась программа, решил проверить почту.

Первое электронное письмо пришло от слесаря – по поводу взломанной двери. Второе – от начальника Тома в сфере британского велосипедного спорта.

«Том, – сообщало письмо, – вчера поздно вечером мы получили уведомление из МОК. Вскоре они объявят об изменениях критериев участия в квалификационных заездах перед Лондонской Олимпиадой 2012 года. В каждой спринтерской гонке будет теперь позволено участвовать от каждой страны лишь по одному спортсмену. Поговори с Зоей и Кейт до официального сообщения – как ты понимаешь, в квалификации теперь сможет принять участие только одна из них».

Далее в письме излагались заверения в том, что будет подан решительный протест в связи с изменениями правил, введенными МОК, впрочем, Тому советовали на этот протест больших надежд не возлагать.

– О боже, – еле слышно вымолвил Том и перечитал письмо.

Он вздохнул и опустил голову на руки.

Со своими девочками он познакомился в один и тот же день, в 1999 году, когда работал в элитной перспективной программе. Он уже год вел два класса на велодроме в Манчестере, и при каждых соревнованиях у него было ровно три дня для отбора талантливых подростков. Три дня… Не так уж много… За годы он выработал некую хитрость: в первый день садился при входе – вроде как секретарь. Это давало ему возможность поговорить с новичками, последить за их поведением, когда они пребывали в не самом хорошем расположении духа. Так ребята раскрывались лучше.

В тот день самой первой явилась Зоя. Ей было тогда девятнадцать. Высокая, стройная, сердитая. В черном пуховике. Глаза подведены черным, голова обрита наголо. Она не улыбалась, но, черт побери, Том уважал ребят, приезжавших пораньше. Явился первым – считай, застолбил для себя место. На треке остальные будут следить за тобой в спринте, ориентироваться на тебя. Будут наблюдать за едва заметным подрагиванием твоих икроножных мышц, означающим, что ты набираешь скорость. А к тому времени, когда остальные успеют среагировать, ты уже будешь на долю секунды впереди. Тот, кто прибыл на велодром на час раньше других, на треке сможет отвоевать десятую долю секунды. Из таких пропорций складывалась победа.

Зоя подошла прямо к столу и бросила на него свою сумку.

– Доброе утро, мисс, – сказал Том. – Чем могу быть полезен?

Зоя устремила взгляд на турникеты, отделявшие вестибюль от велодрома.

– Элитная перспективная программа, – процедила она сквозь зубы.

Том ухмыльнулся.

– А мы прямо такие перспективные, да?

Она была не в настроении и шуток не принимала.

– Зоя Касл, – буркнула она. – Я в списке; тренер – Томас Восс.

– Восс? Этот старикан? Зоя сделала большие глаза.

– Слушайте, может, вы просто посмотрите список, а? Том порылся в бумагах и пожал плечами.

– Наверное, еще не принесли, – сказала Зоя. – Я рано приехала.

– Рано для чего?

Она явно больше не могла сдерживаться.

– Слушайте, я же сказала: я приехала для участия в…

– Что ж, будем надеяться, что катаетесь вы так же быстро, как выходите из себя, мисс Зоя Касл.

Она кинула на него мрачный взгляд, и Том пропустил ее на велодром. Зоя ухитрилась зацепиться за турникет ручками сумки и провозилась целую минуту, пока их не высвободила. Здорово она тогда разозлилась! Том наблюдал за ней испуганным, но и восторженным взглядом ребенка, постучавшего по стенке террариума и разбудившего нечто злобное.

Он выждал минуту, а потом пошел вслед за Зоей. Он любил смотреть, как на велодром реагируют спортсмены. Трибуны на двенадцать тысяч мест поднимались до самой куполообразной крыши – так высоко, что свет от стеклянных панелей до трека не доходил. Широкие квадратные снопы солнечных лучей преодолевали огромную пропасть и внизу тускнели. На лакированных досках трека от них оставались только блеклые отсветы. Было яркое зимнее утро, здесь же царили сумерки. Том наблюдал за Зоей. Она подошла к краю трека и бросила сумку рядом с линией старта. По пустому гигантскому залу прокатилось эхо.

Потом она сняла туфли и носки, шагнула на трек, чтобы проверить наклон босыми ступнями. Немного прошлась против часовой стрелки. На прямых отрезках наклон был маленьким, а на виражах настолько крутым, что ее ступни едва не соскальзывали. Она побежала трусцой, затем прибавила скорость, и Том почувствовал, как волоски у него на шее встают дыбом. Зоя расставила руки, издав странный крик, эхом разнесшийся по пустому пространству.

Через полчаса Том уже возвратился за секретарский стол – появилась Кейт. На ней были две флисовые куртки и вязаная шапочка, из-под шапочки торчали пряди светлых волос.

Она улыбнулась Тому.

– Простите, я, наверное, слишком рано? Я не знала, сколько времени займет путь от гостиницы. То есть я могу прийти позже, если… ну, вы понимаете.

Она остановилась между входной дверью и его столом. Том склонил голову набок, наблюдая за ней.

– Я приехала на элитную перспективную программу, – сказала Кейт неуверенно. – Это ведь сегодня, правда? Я получила письмо. Но, может быть, тут много разных там тренировок? Извините, если я что-то напутала.

Том уперся локтями в крышку стола, положил подбородок на руки и улыбнулся Кейт.

– Глубокий вдох, – сказал он. Она сделала вдох и рассмеялась.

– Простите.

– Начнем сначала. При рождении вам какое дали имя, милочка?

– О да, прошу прощения. Кэтрин Медоус. Кейт.

Том часто заморгал, глядя на листок, прикрепленный к клипборду.

– Кэтрин Энн Медоус, чемпионка Северной Англии по дорожным и трековым гонкам в возрастных категориях до двенадцати, четырнадцати, шестнадцати и восемнадцати лет. Результаты у вас впечатляющие, но за последние шесть месяцев – тишина. Мы что же, забыли, как побеждать?

Кейт покраснела.

– Нет.

– И?

– Я не участвовала в гонках.

– Травмы?

– У меня умер отец. Извините.

– И вы сочли, что, забросив спорт, вы его вернете к жизни?

Кейт в ужасе уставилась на человека за секретарским столом.

– Да что говорить, Кейт! – сказал человек. – Когда спорт смен так хорош, как ты, он обязан гоняться до тех пор, пока у него есть ноги. Ясно?

Она покраснела еще гуще.

– Простите.

– Соболезную вашей потере, – сочувственно улыбнулся Том. – Снаряжение у вас с собой?

Она подошла к столу, раскрыла дорожную сумку.

– Думаю, да. То есть я захватила то, в чем обычно выхожу на трек. Не знаю, взяла ли я все, что нужно.

Том посмотрел на нее в упор.

– Вы и вправду не знаете?

– Не знаю – чего?

– Не знаете, есть ли у вас то, что нужно.

Кейт оцепенела. Ее руки бессильно повисли. Она окончательно растерялась.

Том откинулся на спинку стула.

– Вы в полном порядке, Кейт Медоус. Мы вернем вас на трек. Проходите. Тренер подойдет к вам ровно в девять.

Потом он регистрировал других ребят. В девять, когда прибыли все, кроме Джека Аргалла, Том прекратил регистрацию и пошел на велодром, чтобы посмотреть, как его новые перспективные спортсмены общаются друг с другом.

Всего их было одиннадцать – шесть девушек и пятеро парней. Парни развалились на сиденьях, усевшись на высоких рядах, и болтали – может быть, о поэзии Китса и тончайшем фарфоре, или о чем там принято болтать ребятам, когда им предстоит восемь часов соревноваться друг с другом. Стандартные атлетические модели с небольшим количеством движущихся частей – вот какими были эти парни. Зоя стояла – ноги на ширине плеч, – наблюдала за остальными с самого ярко освещенного места, у бровки трека, где была видна всем. Она разложила свое снаряжение на самых удобных местах и расхаживала по треку с хозяйским видом. Похоже, она наблюдала за разминкой других девушек.

Четверо из них были подружками из английской молодежной команды – Клара, Пенни, Джесс и Сэм. Том видел их на соревнованиях. Они сидели на полу в технической зоне, смеялись и помогали друг другу разминаться.

Том смотрел на Зою – как она анализирует соперниц: в какой они форме. Клара была крепкой, приземистой – велосипедистка-тяжелоатлетка. Очень мощная до того момента, когда ее мышцы вежливо попросят кислорода. Том заметил, как Зоя взглядом вычеркнула ее из списка возможных соперниц. С Пенни разобраться было сложнее. Она помогала Кларе разминаться, держа руку на затылке подруги, в то время как та дотягивалась до пальцев ног. Пенни явно тренировалась для заездов на длинные дистанции: ни капли подкожного жира и маловато мышечной массы. Больше подходила для троеборья, чем для трека. Черты лица у нее были острые, над шутками Клары она смеялась, не открывая рта. Некое хрупкое равновесие между идеальной подготовкой и каким-то хроническим заболеванием. Возможно, слишком много тренировалась. Не похоже, чтобы она победила. Зоя, судя по всему, успокоилась.

Джесс и Сэм сидели лицом друг к другу, соприкасаясь ступнями, держа друг друга за запястья для равновесия – разминали мышцы спины. Джесс была хорошенькой. Отдельные пряди волос выкрашены в красный цвет, на пояснице татуировка: стилизованное солнце – личико и сноп лучей. Всякий раз, когда Джесс потягивалась, над краем ее тренировочных брюк вставало солнце. Спина у нее была отличной, а растяжка – как у гимнастки. Гибкая, пружинистая. Но, возможно, на треке могла оказаться не очень-то волевой. Когда перед тобой открывается узкий просвет, нужно мгновенно перестроиться и рвануться в это окошко, пока оно не закрылось. Физических сил у Джесс явно хватит, но психологических – как знать. Пожалуй, тут шансы пятьдесят на пятьдесят. Когда Том вернулся взглядом к Зое, то увидел, что та посматривает на Джесс с любопытством – так же, как он.

Потом Зоя переключилась на Сэм, но с Сэм все более или менее ясно. Спина напряжена и скована – при разминке это было заметно, – к тому же она сутулилась. «Не получила ли травму?» – подумал Том. Лицо у девушки было серьезно, даже печально. Возможно, она ощущала мощную энергию Джесс. Возможно, подумала: а что, собственно говоря, она здесь делает?

Оставалась только Кейт. Том заметил, что Зоя смотрит на нее особенно пристально. Остальные девушки уже переоделись в велосипедные трико клубных или чемпионских цветов, Кейт же была в обычном желтом гоночном костюме с капюшоном фирмы «Адидас». На талии и на шее трико растянулось. Кейт обвела взглядом велодром – так же взволнованно, как Зоя, только у нее не хватило ума скрыть волнение. Все в языке ее тела говорило о том, что она готова уступить преимущество любому, – психологическое преимущество.

Кейт подошла к Зое, улыбнулась, остановилась, чтобы дать той возможность пройти вперед. Некоторые оставляют пустые пространства другим, а себе – ровно столько, чтобы в них поместиться. Такие редко становятся чемпионами – Том знал это по своему опыту.

Зоя холодно улыбнулась в ответ, взглянула на Кейт, как отрезала, и отвернулась.

Хотелось бы, чтобы Зоя была неправа, но спорить с ее выводами Том не мог. Результаты Кейт самые лучшие, но факт оставался фактом: она перестала тренироваться, когда умер ее отец. Зоя другая: она сама прикончила бы любого родственника, если бы тот встал на ее пути к тренировкам.

Кейт победит Зою на первой неделе занятий, но это не имеет никакого значения. Мало-помалу, от гонки к гонке, девушка вроде Зои останется в спорте, а Кейт утонет под грузом событий реальной жизни. Том видел такое сто раз.

Было уже десять минут десятого, Том как раз собрался подойти к бровке и представиться перспективным спортсменам, когда через турникеты перемахнул парень и направился к треку. Шесть футов роста. Сплошные мышцы. На футболке надпись – The Exploited. Синие джинсы, всклокоченные черные курчавые волосы, на шее – наушники.

Да, это был классный парень! Первым делом он проверил показатели направления ветра. От входа сбежал вниз по ступенькам, как рок-звезда на стадионе. Прокричал:

– Привет! Привет!

Бросил на пол спортивную сумку. Остановился на треке на линии старта, хлопнул в ладоши, и спортсмены притихли. Том остановился. Интересный тип!

– Слушайте, все! – распоряжался между тем парень. – Меня зовут Джек Аргалл, и я помощник тренера. Томас Восс нынче не в настроении, вот и попросил меня вами заняться. Сейчас проведем разминку, и я определю, к каким дисциплинам вы склонны. Так-так… Было бы неплохо, если бы юноши построились здесь, а барышни вот тут… Спасибо, очень красиво. А теперь – бег на месте, чтобы ускорить кровообращение.

Том, раскрыв от изумления рот, наблюдал за тем, как парни и девушки выстроились в шеренги. Наглец, представившийся Джеком Аргаллом, отдавал команды с сильнейшим шотландским акцентом.

Все гонщики начали бег на месте. Даже Зоя вышла на трек. Джек встретил ее аплодисментами.

– Очень мило, просто очень! А теперь было бы славно, если бы молодые люди побежали трусцой против часовой стрелки… Спасибо, прелестно! А барышень я попросил бы продолжить разминку на месте. Руки за спину, если не возражаете, грудь вперед… Спасибо, очень хорошо. Постарайтесь как следует, девочки! Самым гибким из вас достанутся самые быстрые велики.

Девушки смеялись, однако послушно продолжали разминку. Кейт тянулась вперед с такой силой, что у нее вспухли вены. Парни продолжали пробежку от стартовой линии.

– Отлично, ребята! – кричал Джек. – В следующий раз пробежите весь круг целиком, а сейчас, прошу вас, переходите на бег трусцой, спиной вперед. А вы, барышни, – ноги на ширину плеч и выполняем наклоны до пола, касаемся пальцев ног. Вот так, замечательно. Покажите мне, насколько низко вы можете наклониться.

Наблюдая за происходящим с самого высокого ряда, Том едва удерживался от смеха. Парни пытались бежать по треку спиной вперед, но на виражах, где наклон был крут, это оказывалось очень непросто. Ребята начали спотыкаться. Послышались ругательства. Девушки послушно наклонялись, задирая вверх попы.

– Прекрасно, джентльмены, – продолжал развлекаться Джек. – Продолжайте бег спиной вперед, но теперь я прошу вас на каждом втором шагу хлопать по бедру рукой крест-накрест, а на каждом восьмом – обеими руками по шее. О том, у кого это получится лучше всех, у кого прекрасная координация, я доложу тренеру.

Это задание выполнялось просто ужасно. Звуки хлопков, падений и брани эхом разносились по велодрому. Девушки прекратили наклоны и, смеясь, стали наблюдать за парнями. На дальней стороне трека началась настоящая куча-мала.

Джек широко улыбнулся девушкам.

– А теперь, леди, если вы уделите мне свое драгоценное внимание, я сделаю чудовищное признание. Меня на самом деле зовут Джек Аргалл, но Томас Восс ни о чем таком меня не просил. Я всего-навсего один из вас. Вообще-то я понятия не имею, где его носит. Поэтому просто воспользуюсь открывшейся мне возможностью и сообщу вам, девочки, что я – действующий национальный чемпион Шотландии по пуш-байку, а это мои настоящие бицепсы; в данное время я холост, а вы все потрясающе красивые и гибкие; и еще вот что: в этот самый момент я – единственная особь мужского пола в этом заведении, кто не выглядит ослом и не исполняет баварский танец со шлепками задом наперед. Благодарю вас.

Он отвесил девушкам земной поклон. Изящно взмахнул рукой.

Все молчали. Первой расхохоталась Кейт, и Джек озорно ей подмигнул. Смех сменился приступом кашля, и Джек взял Кейт под локоть.

– Простите, вам нехорошо?

Кейт покачала головой. По ее лицу текли слезы.

Парни, бранясь, вернулись к стартовой линии. Этот самый Джек обвел их вокруг пальца. В ответ на брань он поднял руки: «Сдаюсь!» Теперь смеялись все или почти все. Зоя шагнула к Джеку, посмотрела ему прямо в глаза. Ее лицо отделял от его лица один дюйм. Зоя вся дрожала. Смех прекратился.

Зоя процедила сквозь зубы:

– Кто… – процедила Зоя сквозь зубы. – Ты… Кто ты такой, черт?

Джек развел руки в стороны.

– Ну ладно, ладно! Я пошутил!

– Хорошенько нас рассмотрел, да? И как мы тебе?

– Ну… По правде говоря, все очень хорошенькие.

Зоя врезала Джеку под дых. Она вложила в удар весь свой вес. Удар застал Джека врасплох. Он пошатнулся и сложился пополам.

– А теперь, – сказала Зоя, – взгляни на меня иначе. Джек выпрямился, улыбнулся, примирительно поднял руку.

– Пожалуйста…

Он не закончил фразы – звук пощечины разнесся по велодрому. Том кожей почувствовал этот мощный удар, физически ощутил, как зажглась на щеке кожа, и у него перехватило дыхание.

Джек потер горячую щеку.

– Запомни это, – спокойно сказала Зоя.

Все остальные замерли в полумраке и уставились на нее. Глаза дикие, лицо белое.

– Ну, чего вылупились?! – прокричала Зоя. – Для вас это все пустяки? А для меня это не «Руководство для девочек» и не что-то такое, что я делаю по субботам, чтобы мамочке легче было прибрать в доме.

Ошарашенные спортсмены молчали. Том поспешно вытащил из кармана мобильник и позвонил в пультовую комнату. Свет прожекторов сменился с оранжевого на белый. Тени съежились. Велодром осветился. Парни и девушки заморгали от ударившего в глаза света.

Том спокойно спустился к треку, придерживаясь за поручень, чтобы не слишком утруждать колени, обвел всех взглядом.

– Итак, ребятки, – сказал он, – похоже, во всем виноват я. Джек, ты скотина. Ранен?

Джек потер щеку.

– Нет.

– А ты, Зоя, опасна. Сожалеешь?

Зоя в упор посмотрела на Джека, отрицательно покачала головой.

– Что ж, поставим вопрос иначе. Если мы все согласимся с тем, что Джек вел себя неподобающим образом, а мы были неправы, когда смеялись, согласишься больше не вести себя агрессивно на треке?

Зоя пожала плечами. Скорчила гримасу – ее можно было понять и так, и сяк. Но Том не мальчик: он понял, что это знак согласия.

– Ну вот и славно, – сказал он и поднял руки. – А теперь слушайте. Том Восс – это я. Я не горжусь тем, что сейчас здесь произошло. Фокус с регистрацией я проделываю каждый год. Считаю себя хорошим тренером, но у меня всего три дня для того, чтобы выяснить, кто из вас способен участвовать в международных соревнованиях, вот почему я начинаю свою работу под прикрытием, присматриваюсь к вашему поведению. Думаю, я узнал все, что нужно. А теперь покатаемся. Вы не против?

Спортсмены разулыбались – не смогли сдержаться. Они сразу изменились: стояли как каменные, а тут расслабились. Слегка согнули ноги в коленях, сжали пальцы, переместились с пятки на носок. Напряглись их лодыжки, участилось дыхание.

Том улыбнулся в ответ.

– Господи Иисусе, да вы прямо как стая волков! Никто не посмеет теперь сказать, что вы не крутые!

Он распределил между спортсменами велосипеды – довольно простенькие; в царапинах; рамы из тяжелой стали, – дал время подогнать велосипеды под свой рост, велел каждому написать свое имя маркером на бумажной ленте, приклеенной к верхней трубке рамы. Правда, сначала пришлось оторвать ленту с именем предыдущего гонщика.

Затем Том велел всем снять лишнюю одежду и остаться в гоночных комбинезонах. Полчаса ушло на велосипедную разминку. Спортсмены вели свои машины медленно, друг за другом, словно корабли в водовороте.

Они двигались по кругу, а Том наблюдал, анализируя в уме их спортивную форму. После десятка кругов он уже знал, кто те трое, которые достигнут вершин. В безжалостном свете прожекторов увидел, что для серьезных соревнований доберутся только Зоя, Кейт и Джек. Именно они станут сражаться один на один на покатых дощатых помостах велодромов мира – этих гладиаторских аренах, в окружении ревущей толпы, где скорость и одиночество человека томятся в рабстве и их можно увидеть своими глазами. Они станут самыми сильными спортсменами планеты, разгоняя свои машины до таких скоростей, что покажется, будто начинает кричать даже воздух.

На велодроме их спринтерские заезды будут продолжаться менее двух минут, но сотворение этих минут началось уже сейчас, перед глазами Тома. Они войдут в спорт вместе, начнут свирепо ссориться, любить, проклинать и мириться. Они вместе пройдут этот путь, им станет хорошо за двадцать, а потом слегка за тридцать. Они научатся дышать в такт, работать педалями со скоростью летящей птицы, они станут выигрывать и проигрывать миллиметры. Мельчайшая ошибка – легкое прикосновение колеса к колесу, – и сломаются кости и велосипеды. На них не наденут брони – только аэродинамичное трико, под тканью которого проступает каждая мышца – и слабая, и крепкая. Они будут носить зеркальные очки или визоры, чтобы спрятать глаза, стать неузнаваемыми. Чем чаще им придется участвовать в гонках, тем быстрее начнет изменяться их сознание. Они ощутят движение воздуха в воронках, создаваемых движением соперника, узнают, что означает жжение в каждом волокне каждой группы мышц; они поймут, насколько важны непрерывно меняющиеся показатели температуры, влажности и текстуры поверхности, определяющие предел силы трения шины на каждом квадратном сантиметре трека. Они почувствуют, что такое надежда, преследуемая ими, и неудача, преследующая их. Они осознают свое будущее и свое прошлое, мельчайшую деталь каждого мгновения – от пятнышек на досках трека до косичек маленькой девочки в синем клетчатом платьице, сидящей в тридцать восьмом ряду и затаившей дыхание, потому что именно сейчас ей захотелось стать такой, как они. Как работает их психика во время гонок? Это останется неведомым и для литературы, и для науки. Гораздо больше окажется изученным сознание охотящихся акул.

Самое большее, что мог сделать Том для этих ребят, – довести их до олимпийского уровня, где в гонках они станут уничтожать друг друга каждые четыре года. Всякий раз это всего две минуты на лучших аренах мира. Они будут гнать свои велосипеды ради тысяч, ревущих на трибунах, и ради трех миллиардов, прильнувших к экранам телевизоров. Победителю достанутся собственные детские мечты о славе, воплощенные в форме металлического диска и подвешенные на ленту. Диаметр медали – шестьдесят миллиметров, а толщина – три, и сделана она из серебра, покрытого шестью граммами чистого золота. Том помнил времена, когда медали были стопроцентно золотыми, но что теперь осталось стопроцентным на свете?

Том наблюдал за окончанием разминки. Он видел скрытые силы Кейт, идеальный полет Зои, неисчерпаемую энергию Джека. Все трое то и дело поглядывали на него – ждали окончания разминки и начала самого главного.

Том сжимал в губах свисток. Как только он даст сигнал, жизнь этих ребят изменится так, как они пока даже не представляют. Будет тяжелее, чем они могут предполагать, потому что за пределами двух стремительных минут каждой гонки они обречены оставаться обычными людьми, обремененными разумом, телом и человеческими привязанностями – всем тем, что изначально не создано для таких скоростей. Им придется проходить сквозь агонию декомпрессии, как ныряльщикам, слишком быстро поднявшимся с глубины. Они обретут одно странное и зыбкое свойство – эти неузнаваемые люди с глазами, спрятанными за велосипедными очками: в момент пересечения финишной черты они станут такими же, как все.

Том медлил. Он держал свисток наготове, но у него не хватало духу подать сигнал.

И тут Кейт скатилась с высокого бортика и остановила свой велосипед рядом с ним. Она сняла шлем, лучисто улыбнулась тренеру, и Том почувствовал, как тает его сердце. Он нахмурился, глядя в ее искрящиеся голубые глаза, на ее щеки, раскрасневшиеся от разминки.

– Что такое? – шутливо произнес он. – Разве ты не в школе должна быть?

Кейт показала ему средний палец.

– Мы, черт побери, гоняться-то будем или как?

Том расхохотался. Куда подевались стеснительность и неловкость Кейт? На велосипеде она стала совсем другой. Вот чем ты всегда занимался на треке – хуже или лучше: соревновался с самим собой. И хотя бы на время мог одержать победу.

– Гоняться? – переспросил Том. – А, ну да, вы же здесь как раз для этого.

Он дунул в свисток и созвал гонщиков.

Том поднял голову, перечитал письмо.

«Ты должен переговорить с Зоей и Кейт до официального сообщения МОК».

Хныкать не имело смысла. Это его обязанность, и он не собирался от нее отказываться. Он возложил эту тяжелую обязанность на себя тогда, когда впервые дунул в свой тренерский свисток.

Манчестер, Динсгейт 301, Битхэм-Тауэр

Зоя проснулась на своих кремовых простынях, лишь только за брезжил бледный апрельский рассвет. Так было всегда. На заре у нее всегда открывались глаза, и в кровь вбрасывался адреналин. Неподвижность становилась уже невозможной. Нельзя натренировать тело до такой степени и требовать от него не шевелиться, даже если это приятно.

Рядом с ней спал молодой врач – тот, кто осматривал ее вчера вечером. Его смена заканчивалась в восемь. Удостоверившись в том, что кости у Зои целы, он предложил подвезти ее до дому, и она кое-что ему предложила, кажется, чашечку кофе, точно не помнила – некий принятый в обществе эвфемизм.

Он лежал на боку, на дальнем краю кровати. Зоя погладила его по щеке – врач не проснулся: спал очень крепко. Она провела кончиками пальцев по его плечу. Крепкий сон врача растрогал ее.

Немногие умеют спать вместе, в одной постели, не каждый понимает этот особый язык. Даже самые прекрасные любовники вертятся, храпят, изо всех сил прижимают тебя к себе. Уж будто тебе это надо! Словно ты, в свои тридцать два года, не получила однажды смертельно опасную травму, свалившись с собственной кровати, а рядом не было даже мало знакомого мужика, который бы тебя удержал.

Зоя снова погладила врача по щеке. Он открыл светло-зеленые глаза, сонно взглянул на нее и снова закрыл. «Он же говорил, что начинающие доктора работают по сто часов в неделю», – вспомнила Зоя.

Когда он спал, то выглядел совсем юным. «Хорошо он спит – сдержанно, аккуратно…» – подумала Зоя. Не так уж ей хотелось секса, как хотелось делить это пространство на сорок шестом этаже, под самым небом, с другим человеческим существом. Секс был чем-то вроде дешевых денег, которые можно при желании напечатать и использовать для того, чтобы передохнуть от одиночества до утра.

Вчера ночью врач совсем изнемог. Он сказал прелестную фразу, которая заставила ее улыбнуться: «На мой профессиональный взгляд, ты совершенно здорова, Зоя».

– Может быть, мне стоит выслушать еще одного специалиста? – пошутила она.

– А мне стоит немного поспать.

Она рассмеялась, а потом они тихо лежали рядом и слушали, как бьются друг у друга сердца. Он немного встревожился и сжал ее запястье, чтобы посчитать пульс.

– Не хотелось бы тебя волновать, но… Она взъерошила его волосы.

– Мой пульс – тридцать девять. Я знаю. Все в порядке: я вовсе не умираю. Просто я – сверхчеловек.

Он сонно улыбнулся.

– И каковы же твои сверхспособности?

– Ну ладно, это я так сказала. Просто держу себя в форме.

Он не знал, кто она такая, а она не стала ему говорить. Так было проще. Она поцеловала его, и он заснул, чуть касаясь ее запястья. Она лежала рядом, слушая его дыхание, и не убирала руки. Вся ее жизнь была наполнена людьми, знавшими, кто она. Эти люди определяли расписание тренировок, каждый день по несколько раз считали ее пульс – частоту, лактатный порог сердцебиений, частоту при максимальной нагрузке. Было так приятно лежать у себя в темноте, рядом с мужчиной, которому, судя по всему, было небезразлично, пусть совсем немного, как бьется ее сердце, когда отдыхает.

В слабом свете зари Зоя накрыла плечи врача теплым одеялом и оставила его одного.

В гостиной она включила телевизор без звука, нашла новостной канал и принялась делать зарядку. Двести прямых качаний брюшного пресса, восемьдесят наклонов вбок, шестьдесят различных поворотов в положении сидя, с мячом в руках. Размявшись, она приняла душ, высоко держа раненую руку, чтобы не намочить повязку, вытерла волосы полотенцем и приготовила эспрессо. Потягивая кофе, она постояла у высокого окна, глядя, как встает солнце над огромным человеческим поселением под названием Манчестер. Яркий свет солнца соединился с теплом в ее груди, возникшим после зарядки, и она ощутила себя невесомой и чистой. Впервые после переезда в эту высоченную башню она почувствовала себя здесь уютно. Она улыбнулась, покачиваясь с носка на пятку.

Бывали мгновения радости; нужно уметь пользоваться ими. Нужно замечать минуты покоя, когда память к тебе милосердна, а жизнь становится зеркалом, в котором отражается спокойное море. В такие моменты можно почти поверить, будто мчался с такой скоростью, что сумел обогнать прошлое. Как и в то, что тебя простили.

Солнце поднялось еще выше, оранжево вспыхнули стекла в окнах, заиграли красками автоматы на бензозаправках.

Зоя встала на цыпочки и потянулась, одной рукой упираясь в стекло, потом медленно опустилась на всю ступню, и ее лицо вновь стало серьезным. Ощущение радости было таким хрупким. Рано или поздно этому молодому врачу придется спуститься на лифте, выйти на улицу и оказаться прямо перед рекламным щитом, на котором красуется ее лицо. Как только он узнает, кто она, сразу начнется процесс отдаления – так бывало всегда.

Зоя сварила себе еще одну чашку кофе. Ее руки слегка дрожали. Она пошла в спальню посмотреть на спящего. Он сбросил с себя одеяло. Его молодая спина блестела в лучах восходящего солнца. Зое вспомнился полукруг его спины в темноте и то чувство покоя, которое она испытала с ним.

Она села на кровать спиной к изголовью, ожидая, когда он проснется. Она медлила, не зная, как быть – остаться или отправиться на пробежку. «А вдруг я его уже не застану, когда вернусь?» Зоя нажала кнопку, и из задней спинки кровати бесшумно поднялся экран телевизора. Она нашла канал с утренней программой и стала смотреть новости, не включая звук, с субтитрами. Пираты захватили грузовое судно у берегов Сомали. «Арсенал» проиграл с разгромным счетом. В ближайшей солнечной системе обнаружена планета, находящаяся на таком расстоянии от солнца, что теоретически на ней возможна жизнь. Ведущий сообщал новости одна за другой, не выстраивая их по порядку. Пискнул мобильник: это пришло сообщение. Сигнал заставил Зою вздрогнуть и разбудил мужчину в ее постели. Он сел, сонно моргая, глядя на Зою. Привыкнув к свету, улыбнулся.

– Привет.

– Привет. Мне жаль, что я тебя разбудила.

– А мне – нет.

Он протянул руку и прикоснулся к ее бедру. Она растерялась: он и утром смотрел на нее так же, как вечером.

Зоя взглянула на телефон. Сообщение пришло от Тома. Он просил уделить ему последний час вечерней тренировки.

– Все в порядке? – спросил молодой врач.

– Да. Это с работы.

– Ты в котором часу уходишь?

– О… Знаешь… Сегодня я работаю дома.

– Хочешь, чтобы я оставил тебя в покое? Зоя улыбнулась.

– Нет.

Они легли поверх одеяла, их тела озарил свет от экрана беззвучного телевизора. Продолжали мелькать титры. «Как сообщают официальные лица, в неспокойном районе Пакистана, Северном Вазиристане, снова прошли акции протеста», а он в это время целовал тело Зои. «Шестнадцать гражданских лиц похоронены заживо под обломками здания, взорванного дистанционно управляемым роботом». Зоя уложила любовника на спину и встала над ним на колени. «На церемонию официального открытия олимпийского велодрома в Лондоне начали прибывать почетные гости». Зоя закрыла глаза, сдерживая стон, а потом их открыла и вдруг оказалась лицом к лицу с самой собой.

Она смотрела на себя с телеэкрана, где стояла на верхней ступеньке пьедестала почета в Афинах, восемь лет назад. Ей не нравилась эта запись: на ней она выглядела какой-то жалкой, измученной. Когда она спустилась с пьедестала, журналисты стали совать ей в лицо микрофоны и спрашивать, как она себя чувствует.

Зоя растерянно заморгала. Она и теперь помнила, как себя чувствовала тогда. В ее крови буйствовала такая масса адреналина, что он не рассосался даже после того, как ей на шею повесили золотую медаль. Она распсиховалась, как испуганный ребенок, внезапно оказавшийся во взрослом теле, страстно желавший, чтобы этот страшный сон поскорее кончился.

«О, я очень счастлива», – возникли желтые титры. Это означало, что слова произнесены ею.

«Вид у вас не очень счастливый», – возразили зеленые.

«Нет-нет, честно, – тут же откликнулись желтые титры. – Нет никого счастливее меня».

Видеозапись запечатлела мягкую линию ее губ в тот момент, как она поняла, что победа ничего не меняет. Это было после финала в спринте. На следующий день она снова выиграет – в индивидуальной гонке преследования, – но и это ничего не изменит. Золото добывали из-под земли, и его вес тянул ее туда, под землю.

Зоя не сразу осознала, что замерла в разгар страсти. У нее не было сил ответить любовнику.

– Все хорошо? – удивился он ее неподвижности.

– Да, прекрасно.

– Правда?

– Да.

– Скажи, ничего плохого с тобой не случилось?

Он проследил за ее взглядом. Синие титры – голос спортивного комментатора, наложенный на архивную видеозапись. Зоя – на пьедестале почета. «Вот она, наша маленькая „Мисс Солнышко“». Врезка – двое хохочут на диване в кабине комментаторов. Подтверждение происходящего белым текстом: «СМЕХ».

Синие титры: «А теперь ее имя, увы, фигурирует в новостях совсем по иной причине».

Красные титры: «В Фейсбуке продолжают смаковать пикантные подробности, а в сегодняшней утренней газете появились новые».

Синим: «Сказано, что она „сексуально агрессивна“».

Красным: «Вот уж удивили!»

(СМЕХ.)

На экране возникла обложка самого известного британского еженедельника. Ниже олимпийских колец красовалось ее лицо.

РЕЙТИНГ ХХХ – таков был заголовок. Подразумевалась тридцатая Олимпиада.

– О господи, – тихо вымолвил врач. – Это же ты.

– Да, – негромко подтвердила Зоя.

Она села, подтянув колени к подбородку и не отрывая глаз от экрана.

– Я тебя не узнал, – признался он. Она пожала плечами.

– В реальной жизни я меньше.

Красные титры: «Ей уже тридцать два. Помимо скандалов – и следует подчеркнуть, что последняя история – лишь их подтверждение, – не слишком ли это много для реальных олимпийских перспектив?»

Синие титры: «Тридцать два года – многовато для любого профессионального спортсмена, Дуг, и даже если после всего этого Зою отберут для Лондона, без сомнения, это будет ее последняя Олимпиада».

Мужчина, лежавший рядом с Зоей, коснулся ее руки.

– Ты должна была что-то сказать. Должна была…

– Ну что? Что я должна была сделать?

– Сказать мне, кто ты.

– Ты тоже мне не представился, – раздраженно огрызнулась Зоя.

Он в отчаянии развел руками.

– У меня же бейджик с именем.

– Ой, перестань, – поморщилась Зоя. – А у меня – эта чертова морда. Ты уж извини, что волосы и губы реально у меня не зеленые.

Он посмотрел на нее, его взгляд смягчился.

– Ты красивая. Не такая, какую из тебя пытаются сделать.

Зоя коротко, горько засмеялась.

– Кого из меня пытаются сделать? Снежную королеву с ледяным сердцем? Безжалостную истребительницу соперниц?

– Прости, – пробормотал он. – Мне еще нужно это осознать.

Красный текст на телеэкране: «Тебе удалось с ней поговорить?»

Синий: «Нет. Ее агент сообщила нам, что сегодня она не может дать интервью».

Он пристально посмотрел на нее.

– Ты сказала мне, что работаешь в офисе.

– Прости, – извинилась Зоя. – Просто… когда люди узнают, кто я такая, происходит вот это. – Она кивнула на экран.

Молодой врач покраснел.

– Неужели ты думаешь, что я немедленно побегу к газетчикам?

Зоя на миг задержала на нем взгляд.

– Если побежишь, то хотя бы скажи им, что я не психопатка, ладно? Скажи им… Ну не знаю. Скажи, что я предложила тебе позавтракать.

Появилось изображение торговой улицы какого-то городка в дождливый день. Попрошаек под яркими зонтами было больше, чем покупателей.

«Возвращается ли доверие покупателей к торговым улицам?» – спросили белые титры.

Зоя встала.

– У меня не так много продуктов, которыми питаются обычные люди. То есть… Могу я предложить тебе рис? Или сухофрукты? Или рис с сухофруктами – если у тебя в планах сегодня ЛР.

– ЛР? – непонимающе переспросил он.

– Личный рекорд. Это когда на тренировке выкладываешься полностью и показываешь лучшее время. Для такого стоит хорошенько заправиться.

– У нас в отделении никаких ЛР не бывает. Зоя подняла брови.

– И какая же у вас мотивация?

– Реанимация в основном.

Зоя набросила на себя халат и отправилась в кухонную зону, чтобы приготовить им кофе. Он стал искать свою одежду. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было надсадное шипение кофеварки.

Одевшись, врач подошел к стойке. Зоя взяла его за руку.

– Прости, – сказала она. – Я и вправду была бы рада, если бы ты позавтракал со мной.

Он казался таким беспомощным. Зоя сжала его пальцы.

– К завтрашнему дню все выветрится, – сказала она. – Кроме того, я значусь в списке «В». Охотиться за тобой не станут. А мне бы очень хотелось с тобой еще встретиться.

– Да, но… То есть… Господи… Не знаю, готов ли я ко всему этому.

Подойдя к окну, он развел руки, будто охватывая ими величественный пейзаж Манчестера. Этот жест словно объединил ситуацию, в которой они оказались, с миллиардом тонн каменной кладки, и Зоя почувствовала эту тяжесть.

– Но ты мне нравишься, – призналась она. – Не мог бы ты наплевать на то, что обо мне говорят? Это просто зависть, больше ничего. Меня ненавидят, потому что я преуспела, а они – просто-напросто маленькие людишки, которые никогда не пытались сделать со своей жизнью хоть что-то. Сидят сиднем на заднице и посмеиваются над тем, как я живу, – крадут мою жизнь. И чем больше надо мной смеются, тем меньше у меня возможностей завязать нормальные отношения. А чем меньше у меня нормальных, человеческих отношений, тем громче надо мной смеются. В этой схватке я победить не могу, и вот теперь ты стоишь передо мной и говоришь, что тебе не все равно, что напишут в газетах. Но об этом пусть болит голова у меня, потому что это ведь я чемпионка, понятно? Да, чемпионка, вот только в главном победить не могу.

Только тут она поймала себя на том, что не смогла сдержать отчаяния, злости, и еще сильнее сжала его пальцы. Потом отпустила его руку, потупилась и судорожно вздохнула, стараясь успокоиться.

– Прости, – пробормотала она.

Он долго смотрел на нее светло-зелеными глазами, затем положил руку ей на плечо.

– Могу я записать для тебя телефон?

Он вытащил из кармана ручку, а Зоя протянула ему последний выпуск «Мари Клер», повернув журнал так, чтобы он не увидел ее лица на обложке.

– Вот, – сказала она. – Можешь писать здесь.

Он выдвинул стержень шариковой ручки и стал писать поперек рекламного лица другого, конкурирующего бренда – минеральной воды. Зоя не могла удержаться от смеха.

– Что такое? – спросил он.

– Ничего. Почерк у тебя неразборчивый. Он усмехнулся.

– Типичный врач, да?

– Ага.

Облегчение волной захлестнуло ее. Утро вышло неловким, но ведь он оставлял ей свой телефон! Чаще всего мужчины, которые ей нравились, этого не делали. Она следила за сильными и плавными движениями его руки и позволила себе поверить в то, что они еще встретятся.

Он щелкнул стопором, убрал ручку в карман и развернул журнал так, чтобы Зоя увидела многозначный номер.

Она улыбнулась. Он улыбнулся тоже.

– Это телефон моей приятельницы, мы вместе учились в медицинском, – объяснил он. – Она психолог, но я хочу, чтобы ты поняла меня правильно: она очень хороший человек, и с ней можно поговорить обо всем на свете. Мне, знаешь, трудно представить, что тебе приходится переживать из-за всего этого вмешательства посторонних в твою жизнь, но я понимаю, что жить с этим нелегко.

У Зои похолодело в груди. Она заставила себя улыбнуться, словно в этом не было ничего ужасного или постыдного, хотя ничего страшнее он не мог бы сделать именно в это мгновение долгой истории ее жизни: он выписал ей направление к другому врачу.

– Спасибо, – сказала Зоя. – Я ей позвоню.

Она опять улыбнулась. Он надел куртку, аккуратно поцеловал ее в щеку, вопросительно кивнул в сторону весьма условного замка на скользящей, оливково-зеленой двери.

– Открыто, – поняла его взгляд Зоя.

– Я буду за тебя болеть, хорошо? – улыбнулся врач.

– Ага, – весело откликнулась Зоя. – Отлично. Дверь скользнула в сторону и тут же, издав еле слышное шипение, вернулась на место и разделила их. Этот звук был не громче тихого выдоха Зои. Наконец-то она могла расстаться с улыбкой!

В отчаянии она стукнула кулаком по кухонной стойке и поморщилась: удар отозвался болью во вчерашней ране.

Она подошла к окну и долго смотрела на город.

В десять утра, когда под солнцем заблестели лужи, позвонила ее рекламный агент.

– Все в порядке? – спросила она.

– Да. Ты звонишь из-за утреннего сюжета?

– Конечно. Смотрела телевизор? Нам нужно взять ситуацию в свои руки. Если мы позволим им тебя шельмовать, от нас уйдут спонсоры.

– Со временем все стихнет.

– Ты готова рискнуть? А я думаю, следует выдать газетчикам что-что радостное и яркое, чтобы их отвлечь. То есть отвлечь нужно до того, как вся эта гадость попадет в прессу. Иначе нам грозит еще один жуткий день.

– Что же я, по-твоему, могу предложить?

– Сгодится любая позитивная фотосессия. Ты должна улыбаться. И желательно обнажиться, хотя бы немного.

– Ой, я тебя умоляю!

– Правила устанавливаю не я, не забывай, ладно? Я просто зарабатываю свои пятнадцать процентов, а ты должна этим правилам следовать.

Зоя плотнее запахнула халат. На экране телевизора титры продолжали комментировать события дня. «Жюль Хадсон и его команда находятся в Уорчестершире, где они должны встретить Мег Кокс и ее дочь-подростка, Мелиссу. Девочка слепа, но это не мешает исполнению ее мечты. У нее большие музыкальные способности, и она надеется, что сумеет разыскать достаточное количество ценных предметов в их новом прекрасном доме, чтобы купить себе двенадцатиструнную гитару».

Зоя поежилась.

– Хорошо. Сделаю все, что нужно.

Облегчение агента можно было почувствовать даже по телефону.

– Прости. Мы с тобой знаем, что ты намного лучше, чем тебя малюют, но это новостной цикл…

– Хватит болтать. Что я должна сделать для фотосессии?

– Нужно сотворить некое позитивное событие. Что-нибудь, что вызвало бы к тебе симпатию.

– Например?

– Ты могла бы посетить какое-нибудь благотворительное мероприятие?

– Какое именно?

– Ну, не знаю… Что-нибудь, связанное с детьми?

– Ты знаешь, как у меня получается с детьми.

– Ну хорошо. Тогда что-нибудь, связанное со спортом. Зоя зажмурилась.

– Спорта мне хватает выше крыши. Агент ненадолго умолкла.

– А ты не могла бы встретиться с какой-нибудь близкой подругой? Есть у тебя такая? Ну чтобы ты смотрелась человечнее? «Лучшая подружка», и все такое.

– Ну… У меня есть Кейт.

– Я говорю не о фотке на великах. Нужно, чтобы вы занимались чем-то интересным.

– А гонки – это неинтересно?

– Дорогая моя, – вздохнула агент. – Людям интересно что-то человеческое.

– Отлично. Значит, мы с Кейт займемся чем-нибудь человеческим.

– Было бы здорово. Иначе завтрашние газеты тебя сожрут. И не забывай улыбаться. Улыбка у тебя замечательная.

Зоя молчала и думала о Кейт. Иногда возникали моменты – как, к примеру, вчера после аварии, – когда она сознавала, насколько они с Кейт близки. Был на свете один-единственный человек, который посреди черного дождя и мигающих голубых огней подбежал к ней, поднял и унес с дороги – не потому, что это была его работа, а потому, что человеку так захотелось. Для Зои это значило очень много. Потом, в салоне неотложки, они разговаривали как две сестры. Воспоминания испугали Зою. Она привыкла держать дистанцию – в этом было ее нежелание раскрываться, ее резкость. Она нуждалась в Кейт, но не доверяла самой себе. Гораздо естественнее она вела себя с Кейт тогда, когда та становилась ее соперницей – человеком, которого нужно уничтожить на треке и не мучиться потом угрызениями совести.

– Что-то не так? – насторожилась агент.

– Нормально, – буркнула Зоя. – Это я пыталась вспомнить, когда хоть что-то в моей жизни не было связано с новостными циклами.

– Неужели ты до сих пор думаешь, что все крутится вокруг велосипедов? Нельзя же…

Зоя прервала разговор и зажмурилась.

В день знакомства с Кейт, в самое первое утро занятий по элитной перспективной программе, Зоя победила ее только потому, что напугала. Они с Кейт оказались самыми быстрыми в программе, и после первых трех заездов Том устроил им парный спринт.

Обе искоса поглядывали друг на друга. Сердце Зои трепетало. Адреналина попало в кровь столько, что она не в состоянии была ясно мыслить. Она сидела на своем велосипеде рядом с Кейт, на стартовой линии. Том придерживал велосипед Кейт, велосипед Зои держал Джек. Кожа Зои блестела от пота. Она проехала три круга подряд.

– Ты готова к гонке? – спросила Кейт. – Может, тебе стоит немного отдохнуть?

Зоя покачала головой.

– Я-то в порядке: разогрелась отлично. Это тебе надо быть поосторожнее. Ты сколько времени не соревновалась?

– Шесть месяцев.

– Не сломай себе ничего.

Зоя нарочно так сказала, чтобы психологически выбить Кейт из колеи, а Кейт все приняла за чистую монету.

– Спасибо, – поблагодарила она.

«Похоже, соперница не очень умна», – усмехнулась Зоя. Том начал отсчет:

– Пять… четыре… три… два…

Зоя покосилась на педали Кейт и сделала большие глаза.

– В чем дело? – встревожилась Кейт. Зоя промолчала.

– Один… – крикнул Том.

Кейт с испугом взглянула на свои педали. А уже, между прочим, Том дал сигнал. Старт!

Когда Кейт подняла глаза, Зоя была уже впереди на десять ярдов; невозможно, казалось бы, нагнать ее за три круга, но Кейт это почти удалось. На финише Зоя опередила ее всего-навсего на ширину колеса.

– Черт! – ругнулась Кейт.

Они проехали еще два круга – чтобы отдышаться. А потом слезли с велосипедов и без сил рухнули на пол. Кейт села и притянула колени к груди. Зоя опустилась рядом с ней.

– Ты в порядке? – как ни в чем ни бывало спросила она. Кейт яростно покосилась на Зою. Глаза ее налились кровью.

– В другой раз победа будет за мной, – заявила она. Зоя покачала головой почти восхищенно.

– Ну ты и упрямая.

Кейт улыбнулась. К ним подошел Джек. Зоя увидела, как его рука легла на плечо Кейт, как он на нее посмотрел. Ей в грудь словно вонзили кинжал. Она встала и побрела прочь.

К последнему дню программы все то время, когда не было соревнований, Зоя садилась в сторонке, отдельно от всех. Чтобы перекусить, она отправлялась на самый верхний ряд южной трибуны. Там внизу, на залитом солнцем треке, Кейт и Джек обменивались номерами телефонов. Глаза у обоих светились от счастья.

Зоя с такой злостью накалывала на вилку зеленые виноградины, словно каждая была ее заклятым врагом.

Как-то раз, придерживаясь за поручень, к ней поднялся Том. Каждый шаг причинял жгучую боль.

– Думаешь, она ему не подходит? – спросил он.

– Ничего я не думаю, – буркнула в ответ Зоя. – Просто участвую в гонках.

– Все еще злишься на меня за ту историю с регистрацией? – засмеялся Том.

Зоя искоса взглянула на тренера, пережевывая кусок яблока, и промолчала.

– Все хорошо? – спросил Том. Зоя перевела взгляд на Джека и Кейт.

– Если я побеждаю, да.

– А если нет?

Зоя прищурилась, чтобы лучше видеть влюбленную пару.

– Для меня так вопрос не стоит.

– Ты мне нравишься, – признался Том. – Я рад, что ты пришла в нашу программу. Я бы поработал с твоими проблемами, если хочешь.

– Нет у меня никаких проблем, – огрызнулась Зоя.

– Но ты мне кажешься не слишком счастливой, – объяснил Том.

– Можно подумать, вы очень счастливы…

– Речь не обо мне.

– Почему?

– Потому что я, черт возьми, тренер.

Зоя побарабанила пальцами по спинке сиденья нижнего ряда. Помолчали.

– Если не хочешь, можешь не говорить, – наконец сказал Том.

– Ясно.

Том немного подождал, но она ничего не добавила к этому короткому слову.

– Ладно, – промолвил он. – Мне просто хотелось тебя поддержать.

Он встал и отвернулся.

– А что случилось? – спросила Зоя.

– С чем?

– С вашими коленями. Вообще с вами.

– Незачем говорить об этом, – с улыбкой ответил Том. Зоя хмыкнула и объяснила, копируя Тома:

– Мне просто хотелось вас поддержать.

– Черт, это же моя работа, Зоя! Она отвела взгляд, улыбнулась тоже.

– А-а-а, понимаю, – сказал Том. – Тебе во что бы то ни стало надо побеждать во всем. Даже в беседе.

Зоя стала массировать затылок и шею.

– Это правда. Простите.

Том снова сел рядом, положил руку ей на плечо.

– Я, знаешь ли, неплохой тренер. Я помог многим гонщикам.

Зоя пожала плечами, но руку его не сбросила. Том на мгновение сжал плечо своей подопечной и сам убрал руку.

Зоя все не отрывала глаз от трека. Кейт с Джеком, озаренные прожекторами, смеялись. Джек запрокинул голову и захохотал во все горло, а Кейт встала на цыпочки и шутливо хлопнула его по плечу. Волосы ее блестели в лучах прожекторов, в глазах Джека плясали искорки. Они оба просто светились.

Зоя нахмурилась.

– Как это может быть, чтобы люди друг другу так нравились? – щелкнула она пальцами.

– Наверное, все дело в химии? – предположил Том. – Я вижу такое довольно часто. Юность и высокие скорости… Нет ничего на свете, что бы сильнее способствовало любви.

Зоя разжала губы. Хотела что-то сказать, но передумала.

– Нет, уж ты скажи, – попросил Том.

– Ладно, – кивнула Зоя. – А вы влюбляетесь? Том рассмеялся.

– Сколько угодно! Раз тридцать в день. В моем возрасте это уже не считается. Если дохлую лягушку ударить током,

она, конечно, дернется, но не воскреснет. Останется дохлой, пустой, как танцевальный зал во вторник утром.

– Да нет же, – раздраженно скривилась Зоя. – По-настоящему.

– По-настоящему? – вздохнул Том. – Ну, было. Давным-давно.

– И каково это? На что похоже?

– Ты задала вопрос не тому парню. Говорю же: это было в другой жизни.

Зоя продолжала наблюдать за Кейт и Джеком.

– А я какая-то плоская внутри – почти всегда. Как мертвая, – призналась она. – А когда не мертвая – жутко злая.

– Это тебя пугает? Зоя немного подумала.

– Да.

Том понимающе кивнул, как врач, готовый согласиться с собственным диагнозом.

– Что? – насторожилась Зоя.

– Ничего. Хотя это можно считать проблемой.

– Я просто честно сказала о том, что чувствую.

– Тебе всего девятнадцать, – напомнил ей Том. – В таком возрасте все должно быть легче и проще.

Зоя от него отмахнулась.

– Нет, серьезно, – продолжал Том. – Я же твой тренер. Мой священный долг – оповестить тебя о том, что ты еще не все повидала в жизни.

– Ну чего я такого не повидала? И что такое повидали вы?

– Время проходит – вот что я хочу сказать. Ты встретишь кого-нибудь, кто станет тебе небезразличен.

Зоя одарила его недобрым взглядом.

– Я не боюсь одиночества. А вы?

– С ума сошла? Да я чертовски боюсь одиночества.

Они еще посидели, глядя на Кейт и Джека. Зоя протянула Тому свою тарелку с фруктовым салатом, и он взял виноградину.

– Спасибо, – сказал он.

– Не привыкайте, – посоветовала Зоя. Том рассмеялся, а Зоя – нет.

– Я хочу погоняться с Джеком, – объявила она.

– Ты серьезно?

– Да. Он меня злит. Разрешите попробовать его обогнать. Том взглянул на Зою скептически, а она на него – в упор,

старательно пытаясь смотреть спокойно. Какое-то время они молчали, и эти мгновения наполняла грусть. Зоя ощутила странную боль, но не поняла, что это за чувство. Может быть, оно говорило о ее уязвимости? Говорило о внезапных сомнениях в собственной несгибаемости, в том, что она сильнее времени, что время способно разбиться, ударившись в нее, вдребезги, завертеться, словно воздух в аэродинамической трубе?

– Я тренер, а не сваха, – сказал Том. – Если тебе нравится Джек, спустись да поговори с ним.

Зоя неожиданно покраснела.

– Вовсе он мне не нравится.

– Тогда расслабься.

Зоя упрямо тряхнула головой.

– К чертям расслабон.

Том внимательно на нее поглядел.

– Ну, что еще? – сердито спросила она. Том взвесил на ладонях две невидимые массы.

– Свою жизнь ты закончишь либо на пьедестале, либо в пластиковом мешке. И я пытаюсь понять, где именно.

– Можно подумать, вам не все равно, – фыркнула Зоя.

– А мне платят деньги за то, чтобы мне было не все равно, понятно? Это моя работа. С хорошим тренером ты могла бы стать классной чемпионкой.

– Мне тренер не нужен. Мне нужны гонки.

– Тогда давай-ка договоримся. Если я разрешу тебе гонку с Джеком, то ты разрешишь мне целый месяц тебя тренировать. Если к концу месяца ты по-прежнему будешь считать, что тренер тебе не нужен, я выпущу тебя на волю. Может быть, снабжу каким-нибудь устройством, чтобы копам было легче разыскать твой труп. Идет?

– Идет! – усмехнулась Зоя. Том потрепал ее по плечу.

– Умница. А теперь скажи, как именно ты хочешь соревноваться с Джеком? Если это будет спринт, шансов у тебя никаких, ты это понимаешь?

Зоя посмотрела вниз – туда, где Джек все еще болтал с Кейт. Для велосипедиста он был слишком крупным – рост шесть футов, к тому же сплошные мускулы, ни капли жира. Длинные кости, на которых крепились мышцы ягодиц и мышцы брюшного пресса. Ну просто живое пособие по анатомии. Зоя придирчиво смерила его взглядом. Изъянов не нашла.

– Длинная дистанция? – спросила она.

– Не могу с тобой не согласиться. Быть может, он проедет несколько кругов и погаснет. В гонке преследования когда-нибудь выступала?

Зоя кивнула. Индивидуальная гонка преследования была самым простым видом соревнований. Два гонщика стартовали с противоположных сторон трека и, двигаясь против часовой стрелки, преследовали друг друга. С самого старта нужно было брать высочайшую скорость. Победителем становился тот, кто нагонял соперника. Если ни тому, ни другому это не удавалось, побеждал тот, кто первым заканчивал дистанцию.

– Ладно, – кивнул Том. – Четырнадцать кругов?

– Отлично.

Они спустились к треку. Том созвал гонщиков и оповестил их о правилах соревнований. Зоя не спускала глаз с Джека, а он удивленно смотрел на нее. Этот его взгляд возымел какое-то действие. Зоя долго возилась с ремешками на шлеме, прежде чем застегнула пряжку. Она спряталась за зеркальным визором и прошептала: «Давай, давай». Сдержала дыхание. Потом крепко зажмурилась и выпустила на волю всю свою скрытую ярость. Этот потаенный гнев она питала к самой себе. Гнев рос и рос, поднимался выше и выше – все быстрее, быстрее… Если она немедленно не сядет на велосипед и не помчится по треку, с ее губ слетит дикий крик, и этот крик выбросит ее из группы перспективных гонщиков.

– Поехали, – произнесла она, закрыв на секунду глаза. – Ну же, скорее…

Она позволила, чтобы ее проводили к линии старта. Кто-то подкатил велосипед. Тело готово было разорваться на части из-за чудовищной концентрации адреналина в крови. На стартовой линии она была одна. Все остальные участники программы желали победы Джеку. Они сгрудились возле его старта, на противоположной стороне трека. Что ж, Зоя не имела ничего против. Вот только некому придержать ее велосипед перед стартом. Том спросил, нет ли кого желающих, но желающих не было. Тогда Том сам сделал это.

Потом он взял Зою за руку, но она от него отмахнулась.

– Слушай меня, – негромко проговорил Том. – Давай будем смотреть на вещи реально. Постарайся не дать ему нагнать тебя за десять кругов. Если продержишь разрыв на последних четырех кругах, мы с тобой назовем это победой, договорились?

– Д-да-а-а, – выдавила из себя Зоя.

– Приготовиться к отсчету! – крикнул Том. На другом краю трека воцарилось оживление.

– Давай, Джек! – кричали девушки.

– Надери ей задницу, Джек!

Все нервно переступали с ноги на ногу, у всех горели глаза. Зоя устремила взгляд в ту сторону, через центр велодрома. Джек, усмехаясь, смотрел на нее.

Зоя быстро отвела глаза. Начался обратный отсчет.

Десять секунд до старта. Зоя уставилась на черную линию перед передним колесом ее велосипеда. Эта тонкая черная полоска заставляла вернуться к реальности. Зоя часто дышала, наполняя кровь кислородом. Она, не отрываясь, смотрела на чуть изогнутую полосу, которая направляла всю силу ее ярости, вызывала всех ее демонов, собирала их воедино, в один нескончаемый горячий пучок энергии, центром которой была она. Сила этой энергии такова, что Зою затрясло в ознобе. Она едва сдерживалась, пока длился обратный отсчет. Еще несколько секунд – и эта сила могла бы ее убить. Истерически кричала в ней скорость в нестерпимой жажде поскорее родиться. Мучительно тянулись три последние секунды. Зоя пребывала между гонкой и реальным миром; губы ее шевелились. Скорее бы прозвучал свисток!

А когда он наконец прозвучал, она ощутила его всем своим позвоночником. Он напрямую соединился с жизнью, которую она сфокусировала в одну мстительную, жаркую точку. Свисток привел эту жизнь в движение. Она надавила на педали еще до того, как мозг услышал выстрел стартового пистолета. Осознание реальности пришло тогда, когда она проехала уже двадцать ярдов. «Началось!» – сверкнула первая и последняя четкая мысль.

К ней вернулась вся ее техника; заработало все, закодированное в ее теле. Катясь по первому крутому наклону, она опустилась на седло. Передвинула руки ближе к середине руля, выровняла локти и приняла аэродинамичную позу. Сознание принялось выдавать какие-то разрозненные, бессвязные отрывки: «Черт, черт, черт, проиграю!» А еще: «Туфли. Мне нужна новая пара туфель». А еще: «Ее зовут Рио, и она танцует на песке». Сердце ее билось со скоростью сто сорок ударов в минуту, система пищеварения отключилась начисто ради сбережения энергии. Ее злость преобразовалась в жжение в мышцах. Жжение в мышцах превратилось в скорость. Мелькали странные слова в голове: «Индий, олово, антимоний, теллур». А еще из «Бегущего по лезвию»: «Я повидал такое, во что вы, люди, не поверите». Добравшись до второго крутого наклона, она набрала привычный для себя ритм, а сердце выдавало уже сто пятьдесят ударов в минуту, разум онемел, поле зрения по краям начало расплываться. Вот так ее организм перекрыл подачу крови к тем системам, которые сейчас не имели значения. Сознание выдало последнюю фразу, почему-то из «Макбета»: «И вот уж лес пошел на Дунсинан. К оружью, в поле!» Потом оно смолкло. Сто семьдесят ударов сердца в минуту; с губ слетают непроизвольные стоны. После шести кругов сердце Зои выдавало уже сто девяносто ударов. Она бы даже свое имя вспомнить сейчас не смогла; она почти ослепла. А потом к ней пришел странный покой. Каждый горький джоуль злости преобразился в скорость. Она была выпотрошена вся, без остатка. У нее не осталось даже боли. Она внимательно слушала безмолвную музыку – свист рассекаемого ею воздуха. Это был звук Вселенной, выказывающей милосердие к ней. Она наконец стала никем.

А потом что-то пошло не так. Медленно – поначалу как шепот, а потом как рокот, который ни с чем невозможно спутать, Зоя услышала позади себя велосипед Джека, его хриплое дыхание. На восьмом круге он начал ее нагонять. Она работала на пределе отдачи, и он тоже. Просто Джек был быстрее, и с этим ничего не поделать.

Когда тебя догоняет другой – это дело очень личное, интимное. Прежде Зою никто никогда не нагонял. Она слышала каждый звук, вырывавшийся из легких Джека, она слышала, как его дыхание замирает всякий раз, когда он жмет на педаль. Она слышала изменения в шипении воздуха, обтекавшего Джека, когда он сильнее прижимался к раме. Зрение Зои выхватывало из черноты только узкий ярко-зеленый туннель – казалось, она едет с включенной зеленой фарой. Кроме этого туннеля, существовало лишь ее дыхание и дыхание Джека, все ближе и ближе. Где-то там, в темноте, люди выкрикивали его имя. Мрак наполнился галлюцинациями: мимо Зои проносились высокие пальмы на морском берегу; она видела зеленые пятнистые тени и асфальтовую дорогу, сворачивающую влево, слышала детский смех, перекрывавший свист ветра. Она вложила в гонку последние силы, надеясь, что сердце ее разорвется, и тогда ей больше не придется слышать этот ужасный смех.

А потом Джек что-то сказал. Ему даже не пришлось кричать, потому что он был слишком близко. Он сказал:

– Мне очень жаль, Зоя.

Он попросил у нее прощения. Она знала, что только такие извинения что-то значат, она понимала, как непросто было произнести их – при том что и он, и она мчались с бешеной скоростью, а сердца колотились по двести ударов в минуту. Зоя понимала, чего ему это стоило.

Она могла бы принять его извинения. Она могла бы сбросить скорость, проехать пару кругов, отдышаться. Ей даже хотелось этого. Но какая-то тупая злость, закодированная в ней годами, руководившая автоматически ее телом, заставляла Зою мчаться вперед – пусть даже до потери сознания. Она отдала этому всю себя. Она была близка к обмороку. Ее велосипед начал вилять и качаться.

А потом был удар.

В первый момент Зоя не поняла, кто упал – она или Джек.

Потом в ее глазах что-то начало проясняться. Вернулись цвета. Она держалась в седле и катилась по треку.

Позднее, когда Том ей все объяснил, он сказал, что ни разу в жизни не видел, чтобы кто-то с такой силой ударился о внутреннее ограждение трека. По всей видимости, Джек зацепил ее заднее колесо. Дежурные медики только взглянули на Джека и тут же, уложив на носилки, ввели снотворное – прямо на треке. Потом был допрос, и у Зои спросили, почему она не остановилась. Она ответила, что, скорее всего, находилась в шоке. На самом деле ей ужасно не хотелось, чтобы кто-то видел ее лицо. Хотелось остаться в шлеме, потому что зеркальный визор прятал глаза, а ей нужно было привести в порядок собственные чувства. Если бы ей пришлось гнать велосипед на полной скорости, пока она не умрет, она бы так и сделала. Но вместо того она медленно проехала двенадцать кругов, стараясь не смотреть на лежавшего без сознания Джека. А когда его наконец унесли, Зоя добрела до середины велодрома, чтобы остыть с помощью тренажеров.

Она хотела постепенно, с интервалами в две минуты, снизить частоту пульса со ста шестидесяти до восьмидесяти ударов в минуту, но успела дойти только до ста сорока. Мимо прошли девушки из группы и одарили ее недобрыми взглядами. Зоя пожала плечами. Она ничего такого не сделала, просто изо всех сил гнала по треку велосипед. А потом к ней подошла Кейт. Она дрожала и плакала.

– Ты ведь могла его убить, Зоя.

Зоя добралась до ста тридцати ударов в минуту.

– Я просто катилась по своей дорожке.

– Нет, ты его подрезала. Он увернулся, чтобы не ударить тебя. Но уберечь себя… У него не было ни одного шанса.

– Да не собиралась я его толкать! Я старалась не проиграть, только и всего.

Кейт ошеломленно уставилась на Зою и горько всхлипнула.

– Черт побери! Это же просто гребаная гонка, Зоя! Трудно было выдержать этот взгляд. Тоска острым уколом пробилась внутрь, рассекла гладь спокойствия, которое принесла гонка. Зоя попробовала побороть тоску, только ничего не вышло. Она опустила глаза и медленно покачала головой.

– Я понимаю. Прости меня, Кейт. Не знаю, что на меня нашло.

Кейт долго смотрела на нее, затем подошла ближе и коснулась ее руки.

– Может быть, тебе стоит с кем-то поговорить. Ну, понимаешь? С врачом.

– Да.

– Кто-нибудь мог бы сходить с тобой?

– Да. То есть… конечно. Кейт сжала руку Зои.

– Кто?

Зоя скосила глаза на монитор, показывавший частоту биения ее сердца.

– Куча народу.

– То есть никто, да?

«Не признавайся, – вот какой была первая мысль, пришедшая к Зое. – Не смей больше показывать ей свою слабость. Тебе предстоит не один год соревноваться с этой девицей. Не давай ей преимущества, ни одного дюйма. Придумай семью. Придумай партнера. Придумай пекинеса, но только не говори ей, что ты одна как перст».

Она сказала:

– Послушай, ты добрее меня. И давай на этом закончим.

– Хорошо, – согласилась с ней Кейт. – Но мы могли бы вместе сходить к какому-нибудь доктору. Мы ведь теперь

будем соревноваться друг с другом, правда? Я бы не прочь с тобой подружиться.

Тринадцать лет спустя в своей квартире на сорок шестом этаже Зоя готовила для себя третью чашку эспрессо и пыталась унять дрожь в руках.

«Тебе нужно с кем-то поговорить». Все так советуют, если действительно о тебе заботятся.

Счастливые люди обязательно верят в «кого-то». Именно в этом была разница между Зоей и Кейт. Та шла по жизни, предусмотрительно оставляя рядом с собой некое пространство, в котором мог появиться «кто-то». Даже в самые тяжелые моменты такие люди, как Кейт, способны представить кого-то рядом с собой, кого-то, кто может добрыми словами собрать их из кусочков и склеить. Этот «кто-то» умеет слушать и очень хорошо понимает тебя, и тебе, десятилетней, не пришлось бы тогда этого «кого-то» убивать.

Зоя допила кофе, вымыла чашку и отправилась в ванную принять еще раз за это утро душ. Она постояла под струями теплой воды, смывая с себя все, связанное с молодым врачом и ее агентом, смывая воспоминания о столкновении с Джеком на треке. А когда все это ушло и она снова осталась совсем одна, Зоя заплакала. Легко, без труда. Плач получился почти беззвучным – слезы текли ручьем и смешивались с льющейся сверху водой. Она выплакала все свои беды и несчастья и, чтобы избавиться от мучительной боли в теле, стала репетировать свою чемпионскую речь в Лондоне. «Я очень рада, что сегодня выступила так удачно и не подвела членов своей команды. А еще я благодарна всем за поддержку – и мои фэны вели себя восхитительно, и как же здорово видеть все эти британские флаги… Спасибо вам всем!»

Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203

Джек взял Софи на руки, чтобы отнести вниз – очень осторожно, стараясь не задеть катетер Хикмана. На пороге ее комнаты остановился.

– Может, я все-таки уговорю тебя одеться, а? Софи захихикала и стала болтать руками и ногами.

– Не-а!

– Что, на всю жизнь останешься в этой пижаме? Джек не видел, но почувствовал, как Софи кивнула.

– В пижаме? Правда? Даже когда вернешься в школу? Даже в день своей свадьбы?

Софи снова кивнула.

– Даже когда поднимешься на олимпийский пьедестал почета и услышишь «Боже, храни королеву»?

– Я не стану спортсменкой, ты разве забыл? Я буду джедаем.

– А-а-а, я забыл. Прости. Жаль, что забыл.

– Ты еще как пожалеешь.

– Это угроза?

– Нет, обещание.

Джек рассмеялся и тут же поморщился: Софи стукнула его кулаком по виску.

– Эй! – притворно возмутился он. – Вот не думал, что ты такая хулиганка.

Он легонько прижал к себе дочку, заставив ее брыкаться и хихикать. С Софи нужно вести себя очень осторожно, чтобы не разбушевались ее лейкоциты. Джек освоил эту науку: насколько крепко можно ее обнимать.

Он отнес Софи в кухню и усадил за стол. Кейт уже была там. Она заварила чай в большом коричневом чайнике, покачала его, поставила на стол, заботливо накрыла чехлом с изображением британского флага. Кейт была в кроссовках и белой обтягивающей футболке. Когда она наклонилась к столу, чтобы снять чехол с чайника, футболка задралась до талии. Джек усмехнулся.

– Что такое? – спросила Кейт.

– Ты – самая сексуальная из ныне живущих женщин, которые до сих пользуются чехольчиками для чайников.

Кейт отбросила протянутую к ней руку мужа.

– Уж эти мне шотландцы, – покачала она головой. – До чего ненасытны!

– Только потому, что ты такая зовущая.

– Перес-с-стань! – прошипела Кейт и попыталась вырваться из объятий мужа.

Он поцеловал ее в шею, отпустил и подмигнул дочке. Кейт ушла в соседнюю комнату, чтобы сложить и убрать в шкаф одежду после стирки, а Джек подключил свой мобильник к музыкальному центру. Зазвучала запись «Пять сотен миль» в исполнении «Проклэймерс», потому что это была любимая песня Софи, а еще потому, что как иначе можно было начать такой день, как сегодня, когда предстояли часы изнурительных тренировок, а солнце было ясным и чистым, как детские обещания?

Софи подпевала. Джеку ужасно нравилось, что она обожает «Проклэймерс» – этих свирепых человечков из Эдинбурга, в своих самых лучших воскресных рубашках, заправленных в дешевые джинсы, в нелепых очках, с нелепыми же прическами. Если бы они все еще выступали, он непременно сводил бы Софи на их концерт, когда она чувствовала себя лучше, – пусть посмотрит, как выглядят эти парни на сцене. Один с акустической гитарой, а второй – только со своими эмоциями. Они выкрикивали эту песню, словно стреляли железными пулями в брюхо самого дьявола. Зазвучал припев, Джек поднял Софи на руки и закружился вместе с ней по кухне.

– Но я-а пройду пять СОТЕН миль! И я-а пройду еще пять сотен миль! Чтобы через ТЫСЯЧУ МИЛЬ упасть у двери твоей и увидеть тебя!

Софи выкрикивала слова песни, а Джек ощущал острое чувство любви. Вся эта песня была дерзким вызовом. Она помогала Джеку, Кейт и самой Софи верить в то, что она поправится. В душе Джек считал, что они смогут победить лейкоз одним только шотландским духом.

После того как отзвучала песня, Джек занялся лекарствами. Нужно было достать капсулы из нескольких коричневых баночек. Софи обхватила ноги отца. После танца ее слегка пошатывало.

– Ну-ка, Софи, садись. Ты ведь у меня уже большая, да? А я пока разложу твои пилюли.

Ну вот. Опять сбился со счета! Шесть маленьких желтых капсул. Четыре бело-голубых. Шесть красно-зеленых. Все они отправлялись в старый серебряный кубок с желтыми ленточками на ручках – на ленточках было написано «ЧЕМПИОН».

Софи знала, в какой очередности принимать лекарства. На дверце холодильника на всякий случай висела соответствующая распечатка – смешным веселым шрифтом. Хорошо, что химиотерапия так забавна. Иначе Джек бы ее побаивался. Рука дочери снова сжала его ногу.

– Пап?

– Ну что? – отозвался Джек и тут же повторил мягче: – Что, детка?

– Мне надо пописать.

– Ну и что? Ты же знаешь, где туалет.

– Знаю. Но я устала.

– Да ну? Самой идти не хочется? Софи улыбнулась.

– Ага.

Джек улыбнулся в ответ, притворяясь, будто ничего особенного не происходит. Вправду ли Софи так слаба или решила его подурачить? Порой на этот вопрос ответить трудно.

Джек погрозил дочери пальцем:

– Ты мне тут англичанку из себя не строй!

Из соседней комнаты выскользнула Кейт. Она положила на стол мобильник и взяла Софи на руки.

– Ладно, – сказала она. – Я тебя отнесу.

Софи обняла мать, уткнулась носом в ее шею. Кейт потянулась к Джеку и поцеловала его – неторопливо, по-настоящему. Свободная рука скользнула под его футболку.

– Ты… – прошептала она, и страх его как рукой сняло.

Джек сел за кухонный стол, проводил взглядом соблазнительную фигурку жены. «Какие же вычисления провела жизнь, чтобы я заслужил эту женщину? – гадал он. – Может быть, судьба просто отвлеклась на время и отсчитала таблетки не из той баночки?»

Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203, туалет под лестницей

Кейт отнесла Софи к унитазу и включила свет. Она сняла с дочки бейсболку с логотипом «Звездных войн», потому что козырек упал Софи на глаза, как только она устроилась на сиденье. Кейт терпеливо ждала. Порой моча начинала литься за секунду до того, как Софи снимала трусики, иногда приходилось стоять в ожидании чуть ли не до минуты. А иногда вообще ничего не получалась. Вот так действовала химиотерапия. Не было ни одного органа, на который бы она не влияла.

Кейт думала о только что полученном сообщении.

– Мы с Зоей должны встретиться с Томом после тренировки! – крикнула она Джеку. – В чем дело, не знаю. Ты можешь сегодня подольше посидеть с Софи?

– Без проблем, – отозвался Джек. – Хотя вообще-то я мог бы взять ее к вам на тренировку, мы бы вместе на вас посмотрели.

Кейт стояла рядом с Софи и смотрела, как та старается.

– Ты хочешь взглянуть, как мама и Зоя тренируются, милая? Хотя на велодроме может быть очень холодно.

Кейт надеялась, что Софи скажет «нет», но она ответила:

– Хорошо.

Помочиться ей пока что не удавалось.

Так, значит, надо представить сегодняшний вечер. Если Джек возьмет Софи, придется до отказа набить спортивную сумку. Понадобится баллон с кислородом и запасной катетер Хикмана, а также список врачей, которых можно в крайнем случае вызвать. Кроме того – шприцы и лекарства для экстренных инъекций, ингалятор Софи и полный набор героев «Звездных войн». И еще десяток всяких мелочей из аптечки, которые почему-то исчезали в самый неподходящий момент. Ты забывал, для чего они предназначены, а вспоминал тогда, когда они уже успели перекочевать в мусорное ведро. В их случае это было просто ужасно: Софи могла умереть только потому, что ее драгоценные мама и папа выбросили регулятор для кислородного шланга, приняв его за деталь испорченного велосипедного насоса.

А Зоя выйдет из своей квартиры с легкой сумкой через плечо и тонким ключом в заднем кармане джинсов. Чтобы добраться до велодрома, Кейт и Джеку придется усадить Софи в детское кресло, пристегнуть ее ремнями безопасности, а потом осторожно проехать мимо дюжины рекламных щитов, на которых сияет лицо Зои. Зеленые глаза, зеленые волосы, зеленая губная помада на фоне зеленого запотевшего стекла. «„Перье“. Подавать холодной». К тому моменту, когда семейство Аргаллов проедет через строй многочисленных Зой и доберется до велодрома, сама Зоя уже час будет

там разминаться. Как же Кейт сумеет составить ей конкуренцию? Зоя жила одна, на вершине самой высокой башни в Манчестере; Кейт жила внизу, на земле, со своей семьей.

– Сдаешься? – тихо спросила Кейт.

– Да, – вздохнула Софи.

Кейт помогла ей натянуть пижамные брючки и обняла свою девочку. Все время, пока они с Зоей будут тренироваться, она будет думать только о Софи. А потом вдруг прозвучит свисток Тома, и придется вернуться к реальности; в это мгновение Зоя уже обгонит ее на десятую долю секунды. Свобода делала Зою более быстрой, но даже если бы у Кейт был выбор, она не поменялась бы с ней местами. И все же порой приходилось очень стараться, чтобы не горевать. Даже зная о том, что движет Зоей, понимая, что произошло с ее братом, сложно забыть о тех случаях, когда Зоя ставила соперничество выше дружбы. Но, возможно, это свойственно всем людям. Возможно, каждый сражается с чем-то таким в своей памяти, что упорно не желает забываться. Возможно, к тридцати двум годам просто чудом было бы окончательно простить всех своих друзей.

Кейт зябко поежилась и прогнала эту мысль.

Она улыбнулась Софи и убрала тонкую прядку волос со лба дочери. Прядка прилипла к ее пальцам, отделилась от кожи. Это были последние волосы Софи, но та ничего не заметила.

Кейт надела на дочку бейсболку.

– Пойди поиграй с папой, – весело велела она. Когда Софи вышла из туалета, Кейт опустила крышку

унитаза и тяжело на нее села. Можно сказать, рухнула, как под порывом ветра. Она уставилась на эту черную прядь волос. Кейт поднесла волосы Софи к губам, ощутила их мягкость, вдохнула едва заметный запах лекарств и пыли. Поцеловав волоски, она встала, подняла крышку унитаза, бросила их туда и нажала рычаг сливного бачка. Не стоило поднимать панику. Если Джек заметит – так тому и быть, но милосерднее было бы не упоминать об этом. «Обман» – слишком сильное слово. Она действовала как иллюзионист на сцене: мановение руки – и все плохое исчезло, а взгляд переместился к другим, здоровым знакам. Таков был фокус. Семья была такой больной или такой здоровой, какой ты позволял ей быть.

Кейт устремила взгляд на воду, лившуюся из бачка в унитаз.

Когда к двум годам у дочери отросли волосы, Кейт постригла ее сама. Самый первый состриженный локон она хранила в альбоме: прикрепила темную прядь клейкой лентой к странице и старательным почерком написала имя Софи, поставив дату стрижки. Даже специально сходила в магазин на углу, чтобы купить не шариковую, а перьевую ручку.

И вот теперь в унитазе плавала последняя прядь волос ее девочки. Кейт еще раз опустила рычаг. Волосы не желали смываться. Разве можно спустить в канализацию жизнь?

После того как во время элитной перспективной программы с Джеком случилось несчастье, Кейт просто не знала, что делать. Том сказал, что Джека отвезли в отделение интенсивной терапии больницы общего типа Северного Манчестера. Как минимум, у него сломано несколько костей. Вот так завершилась программа – на два часа раньше намеченного времени. В состоянии шока и отупения, с мыслями приглушенными, словно голоса в тумане, Кейт приняла душ и пошла от велодрома к вокзалу. Спортивная сумка казалась слишком тяжелой, волосы после душа еще не успели высохнуть.

Шагая по холодным улицам, она вспоминала руку Джека на своем плече, и долгие разговоры в промежутках между гонками, и то, как он легонько прикоснулся к ее щеке. Потом представила себе его пальцы – скрюченные и распухшие, с торчащими наружу сломанными костями. Или нет – у него, кажется, сломано предплечье, или голени, или позвоночник? Картины калейдоскопом замелькали перед глазами Кейт. Что же она делает? Как может от всего этого уходить? «Желание», «влечение» – нет, она не стала бы так называть то, что с ней происходит. Но ей совершенно необходимо было узнать, какие именно кости у него сломаны.

Однако мысль о посещении больницы ее пугала. Что она станет там делать? Сядет у кровати Джека, осмотрит руку и, если рука повреждена не слишком сильно, пожмет ее? Разве есть у нее такое право? Они знакомы всего три дня. Но ничего не делать – тоже неправильно. Разве можно вот так, запросто, сесть в поезд и уехать домой, словно между ними не произошло ничего важного? Может быть, дело в естественном нежелании уйти со сцены лишь потому, что разговоры с парнями не должны заканчиваться вот так – чтобы парню вкатили укол медики в латексных перчатках и зеленых комбинезонах и увезли его в больницу? Она понимала: любая девушка из программы могла думать так же. Разве Джек им тоже не улыбался? Только ли у нее при взгляде на него сердце начинало биться чаще? Возможно, ее чувства не представляли собой ничего особенного – ведь она была самой простой и довольно неопытной девушкой-северянкой и запросто могла принять дождь за радугу.

В какое-то мгновение Кейт резко остановилась прямо посреди улицы. Пешеходам пришлось ее обходить.

Она обхватила голову руками и попыталась подумать. В мирное, так сказать, время не существовало оправдания для столь неожиданного перехода от милого флирта к серьезному визиту в больницу. Никакой эмоциональной юриспруденции, конечно, не существовало. Просто Кейт сомневалась в собственных чувствах. Давали ли они ей право желать того, чего она так хотела: посидеть возле постели Джека, подержать его за руку и, может быть, немножко поплакать. Да-да, это точно: очень хотелось плакать. Рядом с ним, ради него, о нем? Этого она не знала.

Если бы она увидела на улице кого-то, кто так же вот, как она, стоял, обхватив голову руками, она бы тактично отвела взгляд. Разве это нормально? Разве другие женщины так сходят с ума – хотя бы наполовину? Или это неотъемлемая часть той насыщенной, интенсивной жизни, которую она для себя выбрала? Возможно, она вовсе не переигрывала. Возможно, это ее настоящие чувства – столь острые, что терпеть их было невыносимо. Тринадцать лет они дремали, подавленные интенсивными тренировками, а прорезались, как коренные зубы.

Кейт застонала. Так вот почему мало кто становится гонщиком, мало кто тренируется по семь часов в день. Вот почему люди позволяют себе пить спиртное, толстеть, тусоваться с приятелями по вечерам. Они так живут, чтобы эти невыносимые чувства не застигли их врасплох. Сердце Кейт билось болезненно часто, а ее мысли смешались. Она в отчаянии сжала кулаки и зажмурилась.

Яркое утреннее солнце уступило место предвечернему сумраку. Первые капли дождя упали на тротуар. Пешеходы зашагали быстрее, стремясь где-то укрыться. Возник удивительный запах весеннего дождика – запах юности и свежей воды, – прорвался сквозь выхлопные газы. Кейт смотрела, как редеет толпа, и гадала, что страшнее: то, что она такая же, как все, или наоборот – что она не такая? Если все люди так же чувствительны, то как они выживают? Как вытерпеть все эти разрывы, разломы, сдирание с тебя целых слоев, до костей – тех, которыми ты прикреплен к другим? Если она позволит себе влюбиться, очень скоро от нее ничего не останется. Сохранится только память о ней во вдохах и выдохах этой разбегающейся в разные стороны толпы.

Нет, ей нужно ехать домой: завтра придется встать в пять утра и отправляться на тренировку. Кроме того, она работала персональным тренером в фитнес-клубе, а по вечерам училась в колледже, чтобы через два года получить диплом массажиста. У нее были друзья. И люди, которые в ней нуждались.

Кейт снова пошла вперед, к станции. Казалось, она сама себя направляет, но при этом каждый шаг, уводящий ее от Джека к каждодневной, привычной жизни, казался таким зловещим… Ох, она была слишком юной для столь серьезных мыслей. Она заметила, что ее ноги в кроссовках все медленнее и медленнее передвигаются по мокрому тротуару. Прочные подошвы завели долгие разговоры с промокшими окурками сигарет и расплющенными комками жевательной резинки.

Если она сейчас повернет назад и пойдет к Джеку, она утратит самое главное – целеустремленность. В конце занятий по этой самой программе она собиралась поехать домой и ждать вызова из Британской федерации велосипедного спорта. Отличный был план, а теперь… Рассвет и закат, яркий свет и печальные сумерки – все смешалось в ее сознании. Самый волнующий момент в ее жизни. И в то же время – самый болезненный, горестный.

Ей было всего девятнадцать лет. Она как вкопанная остановилась на полпути к станции, развернулась и бегом помчалась в больницу, к Джеку.

Едва дыша, она вошла в широкий коридор отделения интенсивной терапии. Вдоль стен стояли коричневые пластиковые стулья. Медсестры ничего конкретного сообщить не смогли и велели ждать. Она просидела в коридоре час, читая буклеты о смерти и ее причинах, а новостей все не было.

Кейт очень устала от тренировок, а поэтому улеглась на три стула, накрылась пальто и уснула. Ей снился Джек. Когда она проснулась, за окнами было уже темно. Коридор освещали люминесцентные лампы. В матовых акриловых плафонах лежали сухие мертвые мухи. Первым делом Кейт разглядела светильники, а уж потом увидела лицо пожилого мужчины, смотрящего на нее. Она села и заморгала спросонья. Мужчина был очень похож на Джека, только вроде как неживой. Кейт прижала ладонь к губам, чтобы не закричать.

Рядом с мужчиной стояла женщина и держала его за руку. Женщина прошептала:

– Ты ее напугал.

Так это сон или явь? Кейт не очень-то понимала. Мужчина смотрел не то враждебно, не то с интересом. Пожалуй, то и другое вместе.

– Ты пришла к Джеку? – спросил он. Кейт села, судорожно прижала к себе пальто.

– М-м-м. Да.

– Гонщица?

– Да. Меня зовут Кейт.

Мужчина уставился на нее в упор. В чертах его лица было так много от Джека, что это просто пугало. Кейт отчаянно моргала, стараясь окончательно прогнать сон. Она сжала колени: между ног было влажно. Ей вдруг стало не только страшно, но и стыдно. Образы из ее сна угасли. «Не издавала ли я во сне каких-то звуков?» – в ужасе подумала она.

– Это ты – та девчонка, из-за которой разбился наш мальчик?

О боже… Так это родители Джека! Кейт отрицательно покачала головой.

– Тогда почему ты здесь?

Кейт почувствовала, что краснеет.

– Ах, отстань ты от бедной девочки, – сказала женщина.

– Роберт Аргалл, – представился мужчина. – А это моя жена, Шейла.

Шейла была в синих джинсах, голубой футболке и бежевых замшевых туфлях, стертых по бокам до блеска. На вид лет сорока. Худая и бледная. Кожа с желтоватым оттенком. Сухие, ломкие волосы, голубые глаза, под глазами круги. Выглядела она плохо – не как кто-то, кого избивают, скорее, как кто-то, потребляющий нечто скверное, ядовитое. В небольших количествах, но долгие годы. Кейт почему-то легко представила, как эта женщина тайком спускается к буфету, стоящему под лестницей, снимает крышечку с банки гуталина и нюхает, а может, и лижет. Потом спешит в кухню и готовит Роберту чай. А Роберт как выглядел? Пожалуй, как человек, способный довести тебя до того, что тебе захочется попробовать гуталина.

Шейла опустила глаза и принялась мять в руках джинсовую куртку.

Роберт был ниже ростом, чем его сын. Поджарый, лысый, болезненный, кожа желтая, грубая. Он, конечно, напоминал Джека, но, похоже, выкурил из себя жизнь. Кейт не могла избавиться от мысли о том, насколько Джек красив – словно райская птица, вылупившаяся из маринованного яйца, – настолько отравленными выглядели его родители.

Роберт и Шейла сели у противоположной стены, лицом к Кейт, оставив между собой свободный стул. На этот стул Роберт положил ключи от машины и сложенную в несколько раз газету – из тех, где на первой странице публикуют фотки девиц с голыми сиськами, а поверх сосков малюют звездочки – чтобы никто не почувствовал себя оскорбленным. Рядом с ключами Роберт положил маленькую зажигалку и пачку Benson & Hedges на десять сигарет. Воздух вокруг него сразу наполнился горьковатым запахом сигаретного дыма и старой кожи – на нем была коричневая кожаная куртка с погонами. Он сидел и смотрел поверх Кейт, уставившись в одну точку.

– Наш сын приехал, чтоб успехов в спорте достичь, а не за девками волочиться. Так что ты ничего такого в голову-то не бери. – Его взгляд медленно скользнул вниз и наконец остановился на лице Кейт. – Ясно?

Даже белки глаз у него были желтыми. Шейла покраснела, крепко сжала свою куртку. Не глядя на Кейт, сказала:

– Извини, Кейт. Мы люди простые и откровенные. А ты не знаешь, какая там у нас жизнь. Для нашего Джека спорт – единственный шанс выбраться.

В подтверждение своих слов она несколько раз кивнула. Роберт взял зажигалку, почиркал колесиком.

– Как из больницы позвонили, мы прямиком сюда, – сказал он. – Мы даже не знали, живой он или мертвый.

– Живой или мертвый, – эхом повторила Шейла.

– Мы по М6 ехали, – добавил Роберт. – А бензин по фунту за литр. Но ведь он же наш сын.

Шейла повторила:

– Наш сын.

– Мне очень жаль. Простите, – вырвалось у Кейт смущенно.

Она сама не знала, почему так сказала. Ей снился Джек, а потом она проснулась и увидела перед собой его родителей – это уж слишком. Она поспешно попрощалась, взяла свою спортивную сумку и торопливо зашагала прочь по коридору.

И тут она все поняла. Как она могла так неправильно оценить ситуацию? Как можно было принять невинный флирт Джека за что-то глубокое? Он, наверное, всегда говорил девушкам что-то приятное, а у нее просто отсутствовал к этому иммунитет. Все те годы, когда другие девчонки получали что-то вроде прививок, все чаще и дольше общаясь с мальчиками, она все быстрее гоняла на велосипеде по кругу, и вот теперь ее подвели, обыграли те самые силы, которые жили внутри нее.

Ежась от стыда, в темноте, под дождем, с тяжеленной сумкой, она добралась до станции Пикадилли, где едва успела на последний поезд до Грейндж-овер-Сандс. Потом добралась на такси до дома и почти всю ночь смотрела в окно на черные волны, лижущие берег. Утром Кейт на тренировочном велосипеде доехала до станции и снова купила билет в Манчестер. Она была настолько измучена, что у нее уже не было сил удивляться собственным поступкам. Она успела на первый поезд, идущий к югу, робко устроилась в углу вагона, быстро наполнявшегося пассажирами. Даже храбростью она похвастаться не могла – сидела, сложив на коленях руки и отвернувшись к окошку. Поезд мчался на такой скорости, что струи дождя рисовали на окнах горизонтальные линии. Кейт смиренно ждала унижения, в реальности которого ни капли не сомневалась.

Шагая по Пикадилли, как узник, приговоренный к смерти, тяжело передвигая ноги, она добрела до больницы и поднялась по лестнице в интенсивную терапию, где медсестры сообщили ей, что Джека перевели в палату. В ушах звенело от голода и недосыпа. Кейт долго бродила по коридору, разглядывая яркую маркировку, пока не нашла палату, в которую поместили Джека. Она остановилась и прижала ладонь к стальной пластине на тяжелой двустворчатой двери. Как Джек откликнется на ее появление? Наверное, сначала посмотрит на нее недоверчиво, потом смущенно, а потом – с жалостью. Кровь часто-часто застучала в висках, в глазах потемнело, казалось, сейчас она упадет в обморок.

Кейт толкнула обе створки дверей. Посреди полупустой палаты возвышалась кровать, а на ней спал Джек. Светло-зеленые простыни, шея закована в корсет, сломанная нога подвешена на вытяжке. А рядом с кроватью на коричневом пластиковом стуле сидела бритоголовая, в черном пуховике, явно не сомкнувшая за ночь глаз Зоя. Она нежно держала пальцы Джека двумя руками.

Когда в палату вошла Кейт, Зоя оглянулась.

Их взгляды встретились. Глаза Зои, наполненные страхом, вызовом и тоской, Кейт не сможет забыть никогда. Она помнила их даже теперь, столько лет спустя, хотя давно считала Зою подругой.

Кейт оторвала два листочка туалетной бумаги, положила один на другой и осторожно опустила на поверхность воды в унитазе, чтобы накрыть последнюю прядь волос Софи. Бачок успел наполниться, и Кейт снова нажала рычаг и смыла в канализацию волосы вместе с бумагой. Удостоверившись, что теперь ничего не осталось, она закрыла крышку и снова села. Ярко светила голая лампочка. Кейт случайно задела серый, растрепанный шнурок, с помощью которого включался и выключался свет. На его конце раскачивалась из стороны в сторону золотая медаль, выигранная ею на чемпионате стран Содружества.

Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203, кухня

Джек в третий раз услышал шум сливного бачка.

– У тебя там все в порядке? – крикнул он.

– Все нормально! – ответила Кейт. – Просто мою этот чертов унитаз.

Джек улыбнулся. Как это похоже на Кейт – как это похоже на них обоих… Они терпеливо сносили беспорядок – ведь в доме растет ребенок, – но иногда теряли терпение и доводили до идеальной чистоты унитаз, раковину или кухонную плиту – словно эта усердная чистка могла заставить выстроиться по стойке «смирно» другие неодушевленные предметы их жизни. «Может быть, – подумал Джек, – стоит нанять уборщицу?» Это было бы хорошо и для него, и для Кейт. Да и здоровью Софи никакого вреда не будет, если поверхности в доме вымоет и почистит кто-то другой, у кого к этому лежит душа, а не они, входящие в тысячную долю процента населения Земли из-за блестящих показателей емкости желудочков сердца при анаэробном пороге.

Джек начал насвистывать задорную мелодию.

Софи, шаркая тапочками, вошла в кухню и вдруг уселась на пол, выложенный белыми и синими керамическими плитками. Осела, как крыша, отяжелевшая от дождя.

– Ты руки вымыла, моя уже большая девочка?

Софи ничего не ответила и уставилась на пол. Это было на нее не похоже.

Джек устроился рядом с ней.

– Все хорошо?

– Отлично.

– Точно?

Софи прижала ладони к полу и принялась сплетать и расплетать пальцы.

– Плохо себя чувствуешь? – догадался Джек. Софи растерялась, но покачала головой.

– Умница. Ты поправляешься. Если у тебя слабость, значит, химия уже действует. Мы начали этот курс четыре дня назад, верно? Слабость – знак того, что твоему организму становится лучше.

Софи изумленно вытаращила на отца глаза. Джек улыбнулся. Когда дочь смотрела на него так, словно он чокнутый, она на миг казалась ему здоровой.

– Софи?

– Что?

– Даже если тебе кажется, что я – полное дерьмо, все равно я твой папа, ясно? – Джек сжал плечи дочери. – Мы победим эту болезнь, мы останемся непреклонными.

– Я хочу остаться сильной.

– И непреклонной!

– Какая разница?

– Быть непреклонной, Софи Аргалл, означает вот что: ты стоишь перед расстрельной командой, тебе предлагают завязать глаза, а ты говоришь «не надо».

– Почему?

– Чтобы искать путь для побега – до последней секунды. Командир взвода спрашивает, есть ли у тебя последнее желание, и ты говоришь: «Да, сигаретку…» – а потом куришь медленно-медленно и все время ищешь глазами путь для побега – и находишь! Вот что такое непреклонность.

– Это курение.

– Ну ты же понимаешь, о чем я говорю.

– От курения бывает рак. Так говорит доктор Хьюитт. Джек усмехнулся.

– Слушай, детка, можешь передать доктору Хьюитту от меня вот что: если я хоть раз увижу, что ты куришь, – если только ты не будешь стоять перед расстрельной командой, – я тебя сам пристрелю.

Софи смотрела на него спокойно, Джек вдруг почувствовал чудовищную усталость.

– Ох, милая, я говорю все это лишь потому, что люблю тебя, а не потому, что мне так уж хочется увидеть, как тебя убивают. Это просто часть моей работы папой, понимаешь? По той же причине я так строг насчет того, чтобы ты вовремя ложилась спать и чистила зубы. Непреклонность всегда и во всем, поняла?

Ответа не последовало. Софи склонила голову к плечу. Понять что-либо по ее глазам было невозможно.

– В чем дело? – спросил Джек.

– Папа, а ты когда-нибудь бываешь в себе неуверен?

– Я? Нет. Я всегда уверен в себе.

– У тебя голос уверенный.

– Ну да. Потому что я сам такой.

– Пап?

– Что?

Софи зажмурилась, сглотнула подступивший к горлу ком и побледнела.

– Ничего.

– Тебя подташнивает?

– Нет.

Джек потрогал ее лоб.

– Ты немножко горячая.

– Все в порядке.

Джек сидел рядом с ней на полу и держал дочку за руку. Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Ему нравилось проводить время с Софи – при всем, что с ней происходит. Когда впервые поставили страшный диагноз, Джек и представить себе не мог, что в их семью может вернуться счастье. Казалось, там, где живет смертельно больной ребенок, родители должны вести себя со стоическим спокойствием, с бесконечной тяжкой серьезностью, способной даже птиц притянуть к земле и лишить яркости солнечный свет. Около года Джек примерно так себя и вел, но мало-помалу это состояние перерос.

Впасть в тоску можно только в том случае, если ты позволял себе привязываться к мелочам; если разрешал россыпи мгновений соединиться и потянуть тебя вниз, перенося по глупости эти мгновения на всю твою жизнь. А если ты вот так сидел на полу в кухне, наслаждаясь прикосновением босых ступней к плиткам, согретым теплым апрельским солнцем, и вдыхал запах своего ребенка – запах тепла и лекарств, тогда все было отлично.

Хорошо, что он гонщик. Переносить тренировки, особенно боль, с которой связаны спринтерские гонки, можно, только если воспринимаешь жизнь по доле секунды. С этим ощущением ты пересекал финишную черту, входил в раздевалку, а затем выходил в обычную жизнь, перебросив через плечо сумку с комбинезоном, мокрым от пота. Одно-единственное мгновение боли никогда не становилось невыносимым, если только ты не позволял ему соединиться с другими мгновениями – по обе стороны от него. Атомы времени можно обучить действовать четко, внутри жестко разграниченных кабинок дня.

Софи прижалась к Джеку и заснула. Он улыбнулся. Ему казалось, что он слышит, как гудят световые мечи в снах его дочери.

В кухню вошла Кейт и устремила на дочь с мужем любящий взгляд. Сегодня она выглядела такой усталой! Джек понимал, что жене тяжелее, чем ему. Она слабела и страдала от того, что слабеет и страдает дочь, и с этим ничего нельзя было поделать. Джек заставлял себя верить в химиотерапию, но знал, что Кейт постоянно спрашивает себя, нельзя ли каким-то образом вырвать из груди сердце и протянуть его богам, наколов на заостренную палочку? Порой ей казалось, что именно это она упустила в своей решимости сделать для Софи все возможное. По вечерам Кейт долго не ложилась спать – изучала анализы крови Софи, а по утрам вставала пораньше, чтобы испечь особый хлеб с зернами полевых злаков и пониженным содержанием клейковины. А еще она пропускала тренировки, стараясь устроить что-нибудь для поднятия духа Софи – вроде вчерашнего путешествия на «Звезду смерти».

– Ребята… – проговорила Кейт.

Ее голос разбудил Софи. Она выпрямилась и смущенно взглянула на отца. Глаза ее были пугающе пусты, как у рыбы.

У Джека перехватило дыхание. Страху, который он старательно держал под контролем, хватило одного ее взгляда, чтобы показать, насколько зыбка выстроенная им оборона.

А когда он снова посмотрел на дочь, то увидел обычные глаза Софи.

Он поежился.

– Не завести ли мне бодрящую музыку, а? Софи в ужасе вытаращила глаза.

– Не-е-е-ет!

Джек вскочил на ноги, подсоединил свой айпод к музыкальному центру и выбрал запись, на которой сводный оркестр шотландских волынщиков исполнял марш, изначально предназначенный для изничтожения англичан с расстояния в пять миль – даже при ветре, дожде и тумане. Кейт поспешно выскочила из комнаты. Джек прибавил громкость.

На полках задребезжали кубки. Застучали и зазвенели окна. «Представляю, как морщатся соседи, небось, затыкают уши…» – ухмыльнулся Джек. Дома разделяла невысокая стенка, которую он предпочитал считать оборонительным валом Адриана.

Джек поднял Софи на ноги и проорал во всю глотку:

– Господи боже, Софи! А ну-ка перекричи эти волынки и скажи мне, что чувствуешь себя лучше!

Софи заткнула уши пальцами.

– Не помогает!

– Что ты такое сказала, моя уже совсем большая девочка? Не слышу! Мешают четыре тысячи шотландцев в клетчатых юбках. Они посылают лейкоз куда подальше!

Софи изо всех сил попыталась нахмуриться, но не выдержала и улыбнулась.

– Молодчина!

Они еще с минуту слушали марш, Софи даже удалось немного поплясать с отцом. Джек был счастлив. Счастья во Вселенной вообще-то имелось весьма ограниченное количество, и он вполне мог представить, что где-то на земле отец другой больной девочки слушал «Реквием» Моцарта и даже не думал плясать.

Когда Софи отдышалась, Джек вынул из холодильника батончик «Марс», разломил пополам и протянул половинку дочери.

– Съешь, – посоветовал он. – Все, что нужно для жизни, это карамель, шоколад, а еще – таинственное бежевые таблетки. Витамины, наверное.

Он усадил Софи на стул и стал смотреть, как она жует. Оркестр умолк.

– Пап, можно тебя спросить?

– Конечно, моя девочка. О чем?

Софи вздохнула. Судя по выражению лица, Джек был сейчас для нее не самым ярким источником света.

– С мамой все в порядке?

– Конечно. А почему ты спрашиваешь?

Софи опустила глаза и покраснела. Положила руку на стол, вторую – поверх нее, поменяла руки местами. Она повторяла эти движения все быстрее.

– Так в чем дело? – спросил Джек. Софи резко опустила руки.

– Она хорошо тренируется? Как надо?

– Конечно.

– А вчера не из-за меня пропустила тренировку?

– Нет. У нее по расписанию был выходной. И у меня, и у Зои.

– Честно?

Джек перекрестился.

– Вот те крест!

– Хочу, чтобы мама выиграла золото в Лондоне.

– Я тоже хочу.

– Ее очередь, пап. Джек вздохнул.

– В спорте очередей не бывает. Выигрывает тот, кто быстрее.

Софи смотрела на него в упор.

– А вдруг она не будет самой быстрой из-за меня? Джек погладил дочь по щеке.

– Послушай, Софи. Вот если ты спросишь маму, она наверняка скажет тебе, что в жизни есть многое поважнее побед.

Софи отвернулась. И Джек тут же понял, что сморозил глупость. Он повернул дочь к себе. Она понурилась, опустив плечи.

Джек растерялся. Конечно, нетрудно повернуть ребенка к себе лицом. Это так просто сделать, особенно когда ты – сверхчеловек в шесть футов ростом. Но это не главное. Надо знать, что ей ответить.

– Может быть, тебе стоит поговорить об этом с мамой, – бережно произнес Джек.

Софи пожала плечами.

– С ней я не могу говорить, как с тобой.

– Почему?

– Не могу, и все.

Джек почувствовал, как что-то сжалось в груди – до боли. Кого ему вдруг стало нестерпимо жаль – себя самого, дочку или жену, – он не понял. Никогда он не задавал себе такие вопросы. Ему-то казалось, что Кейт ближе к дочери. С тех пор как Софи появилась на свет, между ними сразу возникла крепкая связь – ведь они столько времени проводили вместе, если сравнивать с теми, кто ежедневно с утра уходил на работу. Наверное, Джек знал свою дочь лучше, чем другие отцы, но порой он чувствовал себя виноватым за свое непоколебимое ощущение радости – а ведь Софи приходилось терпеть такие мучения. Иногда ему казалось, что его хорошее настроение проистекает из того, что время от времени он позволяет себе отвлекаться. Кейт, конечно, страдала сильнее. Это ведь она сходила с ума из-за питания и ухода, это ей приходилось бросать все на свете, когда наступало ухудшение. Это она вставала по звонку будильника трижды за ночь, чтобы проверить, как спит их дочь. А вот теперь вдруг выяснилось, что для Софи он ближе.

Джек опустил глаза и в отчаянии уставился на свои ладони.

– Я тебе рассказывал, что именно я первым взял тебя на руки? – тихо спросил он. – Тебе тогда было всего девять часов от роду. Я понятия не имел, как нужно держать младенца. Мне показали, как вымыть руки и надеть латексные перчатки, как просунуть руки в отверстия крышки бокса. А потом ничего уже не говорили. Я стою, просунув руки в эти самые дырки, а ты, такая крошечная, лежишь на голубом пластиковом матрасике, и к тебе подключено множество тонких трубочек… Я спросил: «Что мне теперь делать?» – они ответили: «Просто возьмите ее». А я так боялся тебя уронить! Я не знал, как сделать такую простую вещь – взять тебя на руки. Иногда я и теперь этого не понимаю.

– Все в порядке, – отозвалась Софи. – Я понимаю. Они обнялись крепко-крепко, и Джек отнес Софи наверх, в ее комнату, чтобы она отдохнула.

Когда Кейт вернулась в кухню, Джек уже был там; он заваривал чай.

Кейт рассмеялась.

– Настоящий чай, в чайнике? Признавайся, что ты сейчас натворил?

Услышав ее голос, Джек вздрогнул и оглянулся.

– Ты о чем?

– Ты ведь привык к чаю в пакетиках. Настоящий чай готовишь только тогда, когда хочешь передо мной извиниться.

– Правда?

– Ага. В первый раз – когда забыл поздравить меня с годовщиной свадьбы, во второй – когда твой отец ни с того ни с сего решил меня поцеловать.

Джек удивился.

– Надо же. А мне и в голову это не приходило. Кейт чмокнула его в щеку.

– Я тебя могу читать, как книгу.

– Какую книгу?

– Ну, такую… для начинающих, со словариком новых слов в конце.

– И какие же новые слова мы выучили?

– Прекрасный, красивый, чертовский, идиот, – перечисляла Кейт, загибая пальцы.

Джек обнял ее.

– Прости, – проговорил он.

– За что?

– За то, что я так чертовски, прекрасно, по-идиотски красив.

– И за это ты заварил для меня чай?

– Ага. Только весь сразу не пей. Кейт взглянула на Джека.

– Скажи честно: что-то случилось?

– Если я заварил для тебя чай, значит, что-то у меня на уме? Так ты считаешь?

– Именно.

– Ну, прости, если так, – извинился Джек. – Говорю как на духу: ничего не случилось.

– Правда?

Джек крепче обнял жену.

– Правда.

Через несколько минут Кейт включила радио, и они с Джеком стали пить чай, смотреть в окно и слушать «Неуверенную улыбку».

– Помнишь? – спросил Джек.

– О господи, еще как помню.

– Ты везла меня на машине, после того как я разбился, ты тогда считала меня эгоистом.

– Я и сейчас считаю тебя эгоистом.

Джек скосил глаза на жену, стараясь понять, шутит она или нет, но она смотрела в окно. Он проследил за ее взглядом. У стены сарайчика на маленьком, залитом солнцем заднем дворе ржавел велосипед Софи.

Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203, ванная

Поднявшись наверх, Кейт обнаружила Софи в туалете. Дочку рвало. При этом она была серьезна и решительна. Казалось, она занимается чем-то менее приятным, нежели чистка зубов, но не таким трудным, как домашние уроки. Кейт бросилась к ней.

– Бедняжка, – проговорила она, гладя Софи по щеке и чувствуя, какая сухая у той кожа. – Почему ты не позвала меня?

– Уже все хорошо, – сказала Софи, вытирая губы.

– Ты себя плохо чувствовала? Софи молчала.

– Это началось совсем неожиданно?

– Да.

Кейт намочила губку под краном и умыла Софи.

– Теперь тебе лучше?

Софи улыбнулась.

– Намного лучше.

Кейт крепко обняла дочку и вздохнула. Видимо, она накормила Софи чем-то неправильным и очень плохо сделала, потому что Софи можно есть довольно много правильного. По крайней мере, так говорил диетолог. У Софи, конечно, на что-то была аллергия, что-то она не переносила, и это нормально при ее лейкозе и пониженном иммунитете. Диетолог сказал, что девочке надо дать волю воображению. «Не зацикливайтесь на том, что запрещено, – посоветовал он. – Думайте о множестве того, что существует в природе. Ваша дочь может есть почти все».

«И он был прав, – подумала Кейт, – если только не считать конкретные блюда». Софи не переносила, например, пшеницу, не могла есть крабов. Она могла есть свежие фрукты и раздельно сваренные овощи, но любила все это примерно так же, как другие дети. Кроме того, у нее напрочь отсутствовала сопротивляемость. Все нужно было варить и очищать от кожицы. Теоретически Софи могла есть рыбу. Диетолог сказал: «Рыба – это природная суперпища, мэм. Это питательные вещества с плавниками. Это полноценный обед. Питаясь рыбой, ваша дочь проживет до девяноста лет».

Но рыбу Софи ненавидела. Она делала возмущенное лицо и выплевывала ее на тарелку. Да, у нее лейкоз, но ей же всего восемь лет. Существовало несколько способов лечения лейкоза, но какое существует лекарство от ее восьми лет? Разве что девять, да, девять лет. А до тех пор – никакой рыбы. И никаких дрожжей. Никакой сои. Никакого арахиса. Никаких орехов. И цитрусовых. Порой Кейт открывала холодильник и долго смотрела внутрь. Почему – сама не знала. Наверное, на всякий случай: вдруг изобрели какую-то пищу посъедобнее, и она ее (такая умница) купила, но забыла про это. Она могла простоять перед холодильником целую минуту и смотреть на яркий белый свет так, словно исцеление ее дочки могло спрятаться где-то между мини-кукурузой и старательно очищенным молодым картофелем.

Она не давала Софи ничего из списка запрещенных продуктов – в этом была уверена, – и вдруг эта рвота. Кейт села на край ванны и стала звонить диетологу. А Софи уселась на пол, прижалась спиной к теплой батарее и стала играть со своим «Тысячелетним соколом».

Пришлось звонить на коммутатор и просить соединить ее со специалистом по питанию. В педиатрическом отделении, похоже, считали, что медицинская терминология способна кого угодно сбить с толку. Если ты просил позвать к телефону диетолога, тебя непременно спрашивали: «Вы имеете в виду специалиста по питанию?» Тебе приходилось ответить: «Да», и десять секунд твоей жизни исчезали безвозвратно. Специалиста по питанию еще называли нутриционистом, а специалиста по крови – гематологом. Когда Джек и Кейт впервые встретились с педиатром Софи, он бросился им навстречу со словами: «Здравствуйте! Я – детский врач!» Через какое-то время ты приучался играть свою роль в этой печальной пьесе. По сценарию, тебе надлежало быть не особенно информированным, врачи вели себя с тобой терпеливо и доброжелательно, а дети в их устах – все дети до единого – были храбрыми и мужественными.

Доктор взял трубку.

– Ну и как мы сегодня, мэм?

– Ее вырвало. Мы еще даже не позавтракали, и я подумала, нет ли у вас каких-нибудь идей – как успокоить ее желудок?

– Так, мэм… – задумался диетолог. – Вот что вы должны знать насчет лейкоза: это заболевание, поражающее кровь, а поскольку кровь – очень важная часть организма малютки, заболевание будет поражать все системы. Так что вы должны быть готовы к тому, что переносимость пищевых продуктов будет меняться…

Кейт слушала рассеянно, рассматривая кафельные плитки на полу и стенах. Чего, собственно, она ждала от диетолога? «Попробуйте мармит». Или: «Очень хорошо переваривается сладкий заварной крем». А он начал читать ей лекцию, явно предназначенную для родителей с травмами головы. Но все же в его словах звучало хоть какое-то утешение. Кейт бывало так одиноко – даже когда Джек находился дома. Ощущение такое, словно ты одна кружишь по орбите планеты, где обитают нормальные семьи. Голос доктора ободрял тебя, словно рекомендации из центра управления полетом. Ты чувствовала, что вращаешься вокруг чего-то солидного, а не просто паришь в пространстве.

Кейт услышала шаги Джека, поднимавшегося по лестнице. Он остановился на пороге ванной и вопросительно посмотрел на нее. Кейт запустила в рот два пальца, а потом указала на Софи и на унитаз.

Джек стукнул себя ладонью по лбу.

– Что? – шевельнулись губы Кейт.

– Я дал ей батончик «Марс». Половинку. Думал, ничего не случится.

Кейт так обрадовалась, что у нее даже не было сил возмущаться. Она включила громкую связь. Джек несколько секунд слушал диетолога, а потом ухмыльнулся и устроил некую пантомиму – будто слова выходят у него из задницы, закручиваются по спирали и наполняют ванную неприятным запахом. Софи и Кейт прыснули со смеху, и диетолог прервал свое повествование на середине фразы.

– Все в порядке, мэм?

– Да. Извините. Понимаете, тут кое-что выяснилось. Простите, пожалуйста. Мне придется вам перезвонить.

Она прервала связь и уставилась на Джека.

– Поганец ты, – сказала она.

А Джек уже изображал диетолога:

– О боже, мэм, вы мыслите слишком узко. Подумайте обо всем том многообразии продуктов питания, которые существуют на нашей огромной планете. Не пробовали ли вы солидол с молоком тигрицы? А молоки каракатицы с аконитом? Нет? Убедительно вас прошу: попробуйте немедленно – вместо того чтобы звонить мне и рассказывать, как вашу доченьку стошнило батончиком «Марс».

Кейт расхохоталась, Софи тоже. Джек наклонился, обнял их обеих и прижал к себе. Вот так они обнимались на полу в ванной, в своем маленьком доме, и всем троим казалось, что ради таких мгновений стоит изо всех сил стараться не замечать того, что способно эти мгновения омрачить.

Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный центр велосипедного спорта

В этот день на велодроме тренер рассказал Джеку об изменении правил Олимпиады. Джек спокойно выслушал и кивнул:

– Понятно.

Он застегнул ремешок на аэродинамичном шлеме, зафиксировал крепления на педалях, а потом тренировался с такой нагрузкой, что чуть не потерял сознание прямо на треке.

Передохнув, он спустился в спортивный зал. Джек был полон энергии, и энергией этой была злость. От некоторой части ее он избавился, подкачав мышцы брюшного пресса, затем принялся поднимать восьмидесяти килограммовую штангу. В зале работало еще несколько парней из Британской федерации велосипедного спорта. Все они были спортсменами национального уровня и на Джека поглядывали с удивлением и не без опаски.

Злобной энергии все равно оставалось много. Джек пытался себя измотать – ничего не получалось. Может, поднять штангу потяжелее? Но, похоже, рвутся мышечные волокна, следует остановиться, пока не поздно. Джек принял душ и, обернув полотенце вокруг пояса, постоял перед зеркалом, висевшим над раковиной в раздевалке. Он встретился взглядом со своим отражением, несколько секунд смотрел себе в глаза и с трудом нашел в себе силы уйти, не расколотив зеркало кулаком.

Было два часа дня. Джек трусцой побежал к дому, чтобы забрать жену с дочерью и отвезти их на велодром. Всю дорогу он думал о том, как сказать Кейт об изменениях в правилах. Перешел на шаг, с каждой секундой все медленнее передвигая ноги.

Кейт стояла в прихожей. Она была явно раздражена, но, когда увидела лицо мужа, раздражение сменилось тревогой.

– Что случилось? – спросила она. Решимость окончательно покинула Джека.

– Ничего, – пробормотал он. – Извини, что опоздал. Кейт уже сложила в одну сумку все, что нужно для Софи, а в другую – свое снаряжение. Джеку оставалось только сесть в машину. Ноги у него болели после дикой нагрузки на треке, а плечи – после работы со штангой. Он едва смог сжать пальцами руль. В идеале ему бы сейчас следовало полежать с чуть приподнятыми ступнями и положить лед на дельтовидные мышцы. На элитарном спортивном уровне ты страдал не от самих тренировок. Все спортсмены тренировались до изнеможения. Победа зависела от того, насколько хорошо тебе удавался восстановительный этап.

– Перестань пинать мое сиденье, пожалуйста. Пинки прекратились. Джек посмотрел в зеркало. Софи

сидела в своем кресле, скрестив на груди руки, и смотрела из-под бейсболки на проезжающие мимо машины.

– Так почему ты опоздал? – спросила Кейт.

– Прости. Я же извинился? Меня задержал Дейв, – объяснил Джек.

– Он твой тренер, а не босс.

– Не издевайся, пожалуйста.

– А ты, пожалуйста, не опаздывай.

– Подумаешь, какие-то двадцать минут. Это же не конец света.

– Не двадцать, а двадцать пять.

– Ну не мелочись. Ты ведь не мелочный человек.

Кейт одарила Джека выразительным взглядом. «Я-то не мелочная, а вот ты – засранец», – говорил этот взгляд.

Движение на улицах было плотным. Машины двигались все медленнее. Джек ехал и думал о процессе восстановления после тренировок. Он предполагал, что ты побудешь наедине с собой, приведешь в порядок свои мысли, пока тело будет возобновлять утраченную за время тренировки энергию и израсходованные жидкости, а также начнет синтез белков.

Теперь, когда до Олимпиады оставалось всего четыре месяца, Джек и Кейт с каждым днем уставали все больше. А тут еще эта ужасная новость. Нагрузка сразу же возрастет вдвое. Изменение в правилах… Это был тяжелый удар. В прошлом году МОК объявил об исключении из программы игр индивидуальной гонки преследования. Известие не обрадовало ни Джека, ни Кейт – это снижало шансы на медаль, – но для Кейт оно было намного хуже, поскольку в гонке преследования Кейт показывала самые лучшие результаты. Впрочем, она приняла удар без слез и нытья. А потом занялась перестройкой своего тела, с тем чтобы полностью сосредоточиться на спринте, – и вот теперь еще это… Джек старался подобрать какие-то правильные слова, но даже в уме у него не складывались связные фразы.

Кейт, сидевшая рядом с мужем, нетерпеливо щелкала пальцами. Зоя уже полчаса разминалась. Кейт вздохнула. Наверное, ей казалось, что это – самая большая проблема в ее жизни.

– Я могу чем-то помочь? – спросил Джек.

Кейт показала на узенькую лазейку в потоке машин, но лазейка как раз закрылась.

– Ты бы мог вон там проскочить.

– Возможно.

– Не возможно, а точно.

Джек в сердцах ударил по рулю ладонью и отвернулся. Кейт винит его в дорожных пробках! Можно подумать, это его вина, что все до единого жители Манчестера выбрали именно этот час, чтобы усесться в свои автомобили и отправиться покупать герань или тонер для заправки картриджей – да мало ли дел у тех, кому не надо готовиться к Олимпиаде.

Софи снова принялась стучать ногами по спинке сиденья; Кейт нервно щелкала пальцами. «Конечно, – с горечью думал Джек, – моя главная работа – возить этих двух женщин туда, куда им требуется». Не слишком благородная мысль, но ведь трудно не обидеться. Конечно, его соревнования не были так близки, как у Кейт, но тем не менее… Разыгрывалось лишь одно мужское место в лондонском олимпийском спринте, а в его теле еще столько джоулей энергии! Его соперники сейчас остывали, восстанавливались. Им хватило ума выбрать жен, не делающих карьеру в спорте, и родить детей без рака.

Джек проклинал себя за такие мысли, упрямо пробирался сквозь пробки, крепче сжимая руль. Выбирая полосу, постарался, чтобы рекламный щит с лицом Зои загородила длинная фура.

– Эта полоса едет еще медленнее, – заметила Кейт.

– Значит, я ошибся, – огрызнулся Джек. Кейт взглянула на мужа.

– Что с тобой? Ты психуешь.

– Это я психую?

– Да.

Джек смотрел вперед.

– Со мной все в порядке.

– Хорошо прошла тренировка?

– Да, я там всех порвал.

– Ты такой сердитый.

– Я выжат, как лимон, Кэтрин. Понятно?

– Кэтрин?

Джек в отчаянии поднял руки.

– Извини. Кейт вздохнула.

– Ладно, и ты меня извини.

– Я действительно жутко устал, Кейт.

– Что, даже мелкие лицевые мышцы устали?

Кейт состроила озорную гримаску и шутливо ткнула мужа пальцем в щеку, заставив его улыбнуться.

– Вот так-то лучше, – сказала она.

И вправду – стало гораздо лучше; мрачное настроение улетучилось. Джек включил стоп-сигналы, остановил еле ползущую машину на правой полосе, наклонился к Кейт и поцеловал ее. Их поцелуй длился и длился, а вокруг гудели машины разъяренных водителей. Объезжая Аргаллов, водители крутили пальцем у виска. Софи занервничала.

– Пап, поезжай! – зашептала она. – Давай же! Джеку было жаль дочку, но он не стал торопиться. Теперь, когда раздражение исчезло, ему на смену пришел послетренировочный «наркоз» – уютный обезболивающий кокон, сквозь который не очень-то могли пробиться заботы нетерпеливого внешнего мира. Джек неохотно прервал поцелуй.

В такие минуты, как эти, волнение возвращалось к нему с новой силой: почему она выбрала его, почему прошла с ним через все, что выпало на их долю, почему до сих пор оставалась с ним? Иногда он ощущал себя диким зверем, которому подарили розу, и он неловко принял ее когтистыми лапами. Зверь понимал, что роза прекрасна, но понятия не имел, как за нею ухаживать.

Кейт расплакалась, и Джек вытер рукой ее слезы. Софи испуганно вскрикнула. Сигналы со всех сторон слились в возмущенный хор. Водители стали показывать уже средние пальцы – непристойный, оскорбительный жест. Совсем недавно Джек поднимал тяжеленную штангу, так что ему какие-то идиотские жесты?

– Давай-ка лучше поедем, – попросила Кейт. Джек тронулся с места.

– Наконец! – протянула Софи так жеманно, что родители дружно расхохотались.

Пробка на дороге стала понемногу рассасываться. Стараясь говорить как можно более непринужденно, Джек произнес:

– Утром ты получила эсэмэску от Тома. Он не сообщил, о чем он хочет поговорить?

– Да нет, – покачала головой Кейт. – Просто попросил уделить ему время после тренировки. Уверена, ничего серьезного.

Джек промолчал, не решаясь встретиться взглядом с женой.

Когда утром Дейв сообщил ему грустную новость, первым делом он подумал о том, как обеспечить себе место в сборной. Надо, как видно, наращивать темп тренировок. Даже если ему придется заставить Землю вращаться против своей оси – все равно: единственное место в сборной будет за ним.

А теперь, сворачивая наконец на парковку перед велодромом, Джек вдруг понял, как это типично для него – не подумать о том, что это значит для Кейт. То есть он подумал, конечно, но потом, в раздевалке. Когда он с головой уходил в спорт, то на несколько часов почти полностью забывал о других людях – даже самых близких. Они лишь на мгновение возникали в его сознании, словно фигуры в темной комнате, где чья-то рука включала и выключала свет, когда пожелает. Правда, как только Джек вспоминал о близких, ему хотелось сделать для них все, что требуется. «Пожалуй, только это и можно сказать в мое оправдание», – подумал он.

Джек остановил машину, помог Софи выбраться из кресла, взял дочку на руки и захлопнул дверцу. Кейт выбралась вслед за ним и теперь стояла, переминаясь с ноги на ногу: ей не терпелось поскорее приступить к тренировке. На плече у нее висела сумка, волосы развевались на ветру, гулявшем вокруг серого купола велодрома. «Самый подходящий момент, – подумал Джек. – Если говорить, то сейчас. Скажу про изменения в правилах, и она получит хотя бы крошечное психологическое преимущество перед Зоей».

Но… Кейт была такой радостной, а он держал на руках Софи, счастливую от того, что ее взяли сюда, что она сможет посмотреть, как тренируется мама. Нет, он не может ничего сказать! Еще один час, одна минута, даже десять секунд счастья… Больше ни о чем не хотелось думать. Пока звучал смех в ванных комнатах, пока они с Кейт целовались в машине среди дорожных пробок, пока вот так улыбались друг другу на ветру парковок – ничего не следовало менять. Джек ухватился за это мгновение радости, и оно не покинуло его, пока он, рука об руку с женой, шел от парковки до велодрома.

Кейт поспешила в раздевалку, а Джек отнес Софи к треку, бережно усадил на сиденье позади технической зоны и закутал в черное флисовое одеяло.

– Тебе удобно?

– Ага.

Софи натянула верхний край одеяла на голову – получился капюшон джедая. Она сразу устремила взгляд на Зою, которая разминалась на треке, совершая плавные неторопливые круги. На крутых откосах она взлетала высоко, до самого ограждения, зависала там на секунду, в пространстве между энергией и гравитацией, а потом скатывалась назад, к черной линии; колеса ее велосипеда издавали восходящую по высоте ноту. Она была в белом комбинезоне и белом шлеме с черным визором, на блестящей поверхности которого вспыхивали, отражаясь, все линии трека.

Софи смотрела на Зою как зачарованная. Потом приподняла руки и направила их на нее, чуть согнув пальцы.

– Что ты делаешь? – удивился Джек.

Софи нахмурилась, раздраженная тем, что отец ей мешает.

– Я воздействую на нее Силой.

– Зачем?

Софи опустила руки, уставилась на Джека.

– Чтобы она упала, конечно.

Джек не нашелся, что на это сказать. Софи отвернулась от него и снова подняла руки. «Ну ладно, не буду вмешиваться». Джек чмокнул дочь в макушку и подошел к Тому, сидевшему в технической зоне.

– Зоя в хорошей форме, – сказал он.

Том протянул ему руку, они обменялись рукопожатием.

– Извини, что не встал. Сволочные коленки все хуже.

– Да, Кейт мне рассказала. Ты когда-нибудь собираешься их оперировать?

– Дружище, я собираюсь их ампутировать. Как говорится, овчинка не стоит выделки. И пусть потом ступни пришьют мне прямо к заднице.

– И получится из тебя пингвин.

– Точно! Как раз сгодится для южного полушария. Оба внимательно наблюдали за разминкой Зои.

– Ты ей уже сказал? – спросил Джек негромко. Том покачал головой.

– А тебе когда сказали?

– Сегодня утром, перед тренировкой. А девочкам я скажу после. Пусть хотя бы сегодня об этом не думают.

– Я бы на твоем месте поступил так же. Том бросил быстрый взгляд на Джека.

– Ты Кейт ничего не говорил?

– Это твое дело, старина. Я на ней только женат. Том заглянул Джеку в глаза.

– Не знал, как сказать?

– Что-то в этом роде.

– Вот и я не знаю, – пробормотал Том, отводя взгляд от Джека. – Просто жуть, стыдобища.

– Ты уже знаешь, как все будет обставлено? Том стал объяснять:

– Место в команде определят путем формальной квалификации. Через три месяца, за несколько недель до Игр. В тот день мы увидим, кто из них быстрее.

– Догадываешься, кто?

– Не спрашивай меня об этом.

– Но ты догадываешься?

Том изо всех сил разыгрывал хладнокровие.

– Три месяца – долгий срок, верно? У Джека мерзко засосало под ложечкой.

– Ты думаешь, это будет Зоя.

Том не ответил. Теперь он снова смотрел только на Зою. Она приступила к отработке полуспринтов – замедляла движение на прямых участках, разгонялась на виражах, снова сбрасывала скорость. Все получалось у нее небрежно, изящно. Пока что она не работала в полную силу, просто разогревалась. Она была в прекрасной форме. Том и Джек молча смотрели.

– А ты уверен, что попадешь в команду? – спросил наконец Том.

– Конечно, – ответил Джек. Том кивнул, не спуская глаз с Зои.

– Я только что разговаривал с Дейвом. Он сказал, что ты ощущаешь «спокойную уверенность».

– Насчет «спокойной» – не знаю. Я сказал ему, что могу явиться на квалификацию с любительским великом и тормозным парашютом, и все равно обгоню всех остальных.

– Паршивец!

– Раньше я был хуже. Том повернулся к Джеку.

– Помню. Вот чего я никогда не мог понять: почему ты вообще участвуешь в гонках? Ты совсем из другого теста. Кейт – она хочет знать, что сделала все, что могла, и чтобы вы с Софи ею гордились. Зоя – ну, ее словно кто-то преследует. Она гораздо больше боится проиграть, чем радуется победе. А ты… Ты гоняешься на таком уровне только потому, что можешь.

Джек усмехнулся.

– Я гоняюсь на таком уровне, потому что меня вышибли из Шотландии.

Том расхохотался.

– Что, неужели я тебе не рассказывал?

– Нет.

– Я начал ездить на велике, когда мне было лет десять, – стал рассказывать Джек. – Мы тогда жили в Лейте, все мальчишки гонялись наперегонки по улицам. Что ни день – падение. Отцу надоело возить меня в травмпункт, и он уговорил меня тренироваться в шотландской программе. Решил,

что так безопасней: гонять под крышей. А, кстати, отец мой был заядлым курильщиком – одну от другой прикуривал. Сидел в кабинете у тренера, от него за версту несло раком легких, а он травил байки про то, какие у нас все здоровяки. Мне выдали хороший велик, и я сделал всех юниоров в Шотландии. Гонка преследования, спринт, индивидуальные гонки – для меня это не имело значения: я просто физически не способен был проиграть. Мне исполнилось шестнадцать, и тренеры начали кормить меня фруктами и овощами – тем, что я и не пробовал. Главный из них сказал отцу, что такое питание – нечто вроде жульничества. А тут как раз другие гонщики стали отказываться от соревнований со мной, пришлось отменять гонки и в горах, и на равнине. Ну вот. Все шотландские тренеры собрались, значит, вместе и решили, что ради их же карьеры парня надо убрать из Шотландии.

– И тогда тебе пришел вызов из Британской федерации велосипедного спорта?

– Между прочим, я не хотел ехать. Целыми днями болтался за городом, волочился за девчонками. И вот как-то раз приезжаю домой подшофе, а меня ждет письмо: приглашают для участия в элитной перспективной программе на Манчестерский велодром. Просили захватить с собой полотенце, умывальные принадлежности и снаряжение. Небось, ты и писал это письмо? Утром у меня похмелье, а отец спрашивает: «Что это за письмо?» Я отвечаю: «Из Англии, па. Умоляют стать их законным королем». «А серьезно?» – продолжает отец. Ну, я ему рассказал про письмо, сказал, что в Манчестер не поеду ни за какие коврижки. Понимаешь, у меня и в мыслях не было уезжать из Шотландии – все равно что добровольно сойти с ума.

– И что же заставило тебя уехать? Джек улыбнулся.

– Отец кому-то позвонил. Две недели спустя, за день до начала программы, явился к нам один малый. А малый этот, как выяснилось, бывший чемпион Шотландии и дальних островов по боксу в первом полусреднем весе. Ну, ты можешь себе представить – в татуировках от шеи до пояса, и татуировки как на подбор – сцены изощренной, мягко говоря, жестокости. Звали его Джимом. Дверь открыл я, малый ухмыльнулся, обнажив все два ряда золотых зубов. Отец говорит: «Это Джим. Он проводит тебя на поезд». Я попытался сбежать, но Джим меня сцапал. Он сказал что-то вроде: «Вот увидишь, тебе понравится в Англии». А я: «Ни хрена не понравится». Тогда Джим схватил меня за волосы, оторвал от пола и шарахнул башкой о стену. «В Англии тебе очень даже понравится, – хмыкнул он. – Климат там мягкий, манеры у людей тонкие, и тебя там этим тонким манерам обучат». От боли я чуть не задохнулся. «Ладно, – говорю. – Ладно. Полюблю Англию, просто ужас как полюблю». И тогда отец сказал слова, которые я никогда не забуду: «Это ради твоего блага, Джек. Не хочу, чтобы ты закончил свою жизнь так, как я». Я – ему: «Но я же тебя люблю, па». А он: «Вот выиграешь золото, полюбишь еще сильней».

– И что? Полюбил?

Джек вздохнул, глядя на Зою, неторопливо выписывавшую круги.

– Я так и не сказал ему, как много это для меня значило, а он, ясное дело, умер через год после Афин. Последнее время дышал через кислородную маску. Если бы не он, я бы пошел той же дорожкой.

– Дружище, – тихо сказал Том, – похоже, твой отец был не такой уж плохой человек.

Помолчали. Зоя начала очередной плавный круг.

– Каждый делает, что может, верно? – наконец выговорил Джек.

На трек вышла Кейт в синем обтягивающем комбинезоне. Собрав волосы в хвостик, она быстро подошла к Тому, расцеловала в обе щеки.

– Прости, – извинилась она.

Том постучал пальцем по циферблату часов.

– Опоздала на девять минут, милочка.

– Извини, были пробки, и…

– Я виноват, – вмешался Джек. – Поздно заехал за Кейт и Софи, потому…

Том поднял палец, призывая Джека умолкнуть. Затем взглядом попросил его покинуть техническую зону. Тренировка началась, расстановка сил изменилась.

– Твой велосипед мы подготовили, – сказал Том, поглядывая на Кейт. – На случай, если ты все же вздумаешь появиться.

Он указал на неуклюжий грузовой велосипед, стоявший рядом с тренировочными в центре велодрома. Спереди была прикреплена корзинка для доставки продуктов.

– Ты же не посадишь меня на это чучело, правда? – простонала Кейт.

– Считай, что тебе повезло. Еще раз опоздаешь – заставлю на нем гоняться.

Кейт нарочито опустила плечи. За каждую минуту опоздания назначался штраф – разминки на грузовом велосипеде. Когда Кейт покатила его к треку, Зоя оторвала руки от руля и приветствовала подругу громкими аплодисментами. Кейт подмигнула Софи.

– Хочешь прокатиться? – спросила она. Софи изумилась:

– А можно?

Кейт повела велосипед к тому месту, где сидела дочка, и Джек осторожно усадил Софи в корзинку, закрепленную у руля.

– Все хорошо, моя девочка? – спросил он.

Софи кивнула и крепко вцепилась в корзину. Она была не слишком уверена, что все так уж хорошо.

– Не бойся.

Джек придержал велосипед. Кейт оседлала его и выкатила на трек. Она повела велосипед медленно и осторожно, держась черной линии у края. Счастливая улыбка озарила лицо Софи. Зоя принялась подыгрывать Кейт: скатилась по наклону виража, обогнала ее, а потом дала обогнать себя. Софи вскрикнула от радости и призвала мать ехать еще быстрее.

Лесистый спутник Эндора. Территории Внешнего Кольца, сектор Модделл, 43 300 световых лет от ядра Галактики. Сетка координат Н-16

Софи запустила двигатель и повела спидербайк между деревьями. Заработало ускорение, в лицо ударил поток воздуха. Здорово! Ее машину преследовал имперский разведчик. Софи крепче сжала руль и совершила несколько обманных маневров. Имперский разведчик был не так прост! Какие бы финты ни выделывала Софи, враг повторял все ее движения. Казалось, он знает, что собирается предпринять Софи, чуть ли не раньше нее. Это вызывало не только тревогу, но и восхищение. Враг явно был не простой имперский солдат. Может, это сам Дарт Вейдер.

– Быстрее! – крикнула она и почувствовала, что ее спидербайк набирает скорость.

Внизу, под деревьями, стоял, запрокинув голову, дроид C-3PO – встревоженный мешок винтиков. «Ты уверена, что знаешь, как безопасно водить машину?» – казалось, говорила его глупая механическая физиономия.

– Расслабься, – прозвучал сквозь свист ветра голос Хана Соло. – Гонка всегда небезопасна.

Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный центр велосипедного спорта, велодром

Джек наблюдал за Кейт, Софи и Зоей с замиранием сердца, и когда к нему повернула голову Зоя, он обрадовался и умоляюще взглянул на нее. Зоя на миг задержала взгляд, но ее глаза закрывал визор. Джек невольно поежился.

На счастье, Зоя прекратила шутливое преследование. Она поехала рядом с Кейт и Софи и начала громко описывать происходящее в стиле спортивных комментаторов:

– Гонщики выходят на финишную прямую. Лидирует Софи Аргалл. Более восхитительного выступления восьмилетней спортсменки еще ни разу не видели Олимпиады. Сейчас она опережает своих соперниц. Посмотрите, какое решительное у нее лицо! Она мощно одолевает последний вираж, и вот она, финишная прямая… Получится ли у нее? Говорили, что это невозможно, но, господи, она сделала это, чудо-девочка из Манчестера, она только что завоевала золото!

Они пересекли финишную линию, и Софи подняла руки в победном приветствии. Джек заметил улыбку Зои – визор не закрывал ее губы. Зоя проехала вперед и продолжила свою разминку. Она редко так весело разговаривала с Софи. Она вообще крайне редко с кем-либо разговаривала.

Джек осторожно вытащил дочь из корзины, взял на руки и сел вместе с ней рядом с треком. От волнения ее слегка пошатывало. Джек завернул Софи в одеяло, прижал к себе и стал наблюдать за спаррингом Кейт и Зои. Кейт пересела на свой обычный велосипед, проехала на нем несколько кругов, а потом Том велел обеим спортсменкам работать с энергетическими интервалами: десять секунд с полной выкладкой, затем – минута на восстановление частоты сердцебиения. Всякий раз, когда гонщицы проносились мимо, Софи шептала:

– Давай, мамочка, ты же можешь быстрее!

Джек не был так же уверен. Выбрать одну из двух всегда было непросто.

В больнице, после аварии на треке, Зоя держала его за руку. Он очнулся от наркоза и увидел ее. Она смотрела на него скорее с сарказмом, нежели сочувственно.

– Ты не слишком-то торопился, – сказала она.

– Куда?

– Вернуться в сознание. Я даже соскучилась.

Джек осмотрелся. Кровати, светло-зеленые простыни, дешевые шторы. Или больница, или гостиница – впрочем, второй вариант вряд ли: не та ситуация. Девушка сказала, что случилась авария, и попросила за это почему-то прощения.

– Какая еще авария? – удивился Джек.

Сотрясение мозга отбросило его назад. Однако Зою он смутно припоминал, даже вспомнил ее имя, вот только как и где они познакомились? На всякий случай он ей улыбнулся. Кажется, они о чем-то спорили, за что-то друг на друга сердились. То ли совсем недавно, то ли давным-давно. Возможно, он дико напился и до сих пор не очень-то протрезвел – в этом проблема. «Интересно, почему она держит меня за руку?»

– Прости, а мы с тобой что… встречаемся? Она улыбнулась, покачала головой.

– А ты бы хотела? Ты такая красивая.

– Господи, – проговорила она. – Какой смешной!

Не переставая улыбаться, она рассказала, что они повздорили на велодроме, и Джек вспомнил, как она в ярости влепила ему пощечину. Похоже, он вывел ее из себя.

Но теперь она выглядела иначе. Вся жесткость ее исчезла. Она говорила и говорила, а Джек смотрел на эту красивую девушку, и она казалась ему то грустной, то сердитой – а ведь, возможно, она просто спрашивала, не принести ли ему чаю с пирожным. Он почти не следил за ее речью. Голос возникал и исчезал, словно переливы звуков в конце мелодии «Дерзкий, как любовь». И все время перед Джеком покачивалось нечто белое на зеленой петле. Прошло немало времени, прежде чем Джек осознал, что это – его собственная нога, закованная в гипс и подвешенная к потолку. «Интересно, зачем они это сделали?» Он увидел собственные пальцы, торчащие из гипса, попробовал ими пошевелить. Сделать это оказалось непросто: пришлось скосить глаза к переносице и сосредоточиться. Ого, да это так же трудно, как посадить самолет – всего-навсего пошевелить пальцами. Он засмеялся.

– В чем дело? – раздраженно спросила Зоя.

– Моя нога, – с сомнением в голосе выговорил Джек. – Какого черта она там делает?

Зоя снова принялась рассказывать ему об аварии, но он прервал ее.

– Сунь руку под одеяло, – попросил он. – Нога-то хотя бы ко мне пристегнута? Принадлежит она мне или нет?

– Под одеяло? – усмехнулась Зоя. – Ну, это еще должно тебе повезти.

Джек усмехнулся в ответ:

– Попробовать-то можно, правда?

– Ты всегда такой?

Вопрос смутил Джека. Морфий начал выветриваться. Он снова сосредоточился на своей ноге. На этот раз – из-за боли. И еще – он пригляделся к Зое, увидел ее яснее. Бледная, напряженная. Голова бритая, как у каторжника.

– Расскажи о себе, – попросил Джек.

Спросил просто так, из вежливости. И еще – чтобы дать себе время подумать.

Зеленые глаза Зои уставились в пространство.

– Да тебе об этом знать вовсе не хочется.

– Нет, хочется.

Зоя взглянула на него сердито, но гнев тут же сменился какой-то неуверенностью.

– Правда?

Джек смутился. Он понял: Зоя боялась, что с ней играют. Он сжал ее руку.

– Правда.

Что-то в лице Зои погасло.

– Ладно, проехали.

Но глаза говорили совсем другое.

Пришла медсестра, снова вколола Джеку морфий.

– Я вас люблю, сестра, – сказал Джек. – Вы самое красивое создание на свете.

– Что с тобой, черт возьми? – покачала головой Зоя, когда ушла медсестра.

– Наверное, это, – показал Джек на ногу. – О господи, неужели я сломал ее?

Тянулось время. Пришли и ушли родители, но в дурмане морфия он их не узнал.

Когда он очнулся, снова был день и Зоя снова держала его за руку. Еще в палате стояла Кейт, молча глядя на них. Как только Джек увидел ее лицо, он ее сразу вспомнил. Это была та девушка, с которой он разговаривал – там, на треке. Та, от которой не мог оторваться. Ему нравилось, как она смеется, как пожимает плечами, как любой негатив легко превращает в позитив. От нее исходила какая-то добрая энергия, рядом с ней он чувствовал себя проще, сильнее.

Она увидела, что Зоя держит его за руку, и, похоже, пришла в отчаяние.

Джек попытался приподняться, но у него были сломаны ребра, и он, застонав от боли, упал на подушку.

– Прости… – с трудом выговорил он.

– Нет, нет, это ты прости, – пробормотала Кейт. – Я не знала, что у вас… А я…

– О нет, нет, ничего нет… – Джек запнулся. У Кейт мелко задрожала нижняя губа.

– Извините, – сказала она. – Я так устала. Думала, дай зайду…

– Нет, пожалуйста, это только…

Джек высвободил руку, но Кейт уже шла к двери. Зоя и Джек проводили ее взглядом.

– Черт, – выругался Джек, приподнял голову и тут же уронил ее на подушку.

Кроссовки Кейт поскрипывали все тише. Тяжелая дверь закрылась за ней.

– Хочешь, я верну ее? – спросила Зоя. – Тебе решать. Створки дверей покачались и замерли в неподвижности.

Может быть, все это ему просто померещилось? Джек вздохнул.

– Не-е-ет.

Он хотел прикоснуться к руке Зои, но она положила их на колени. «Понятно, – подумал Джек. – Только слишком уж театрально».

– Ну да, я плохой, – спокойно проговорил он.

– Нет, все нормально. Она вообще-то классная.

– Да? То есть…

– Слушай, ты мне голову не морочь, ладно? Ты с ней три дня заигрывал.

– Ага, я такой. На самом-то деле я влюблен в велик.

– Это должно меня порадовать?

Джек вдруг устал извиняться. Морфий уже не действовал, и он снова ощутил пульсирующую боль в ноге.

– А мне все равно.

Зоя удивленно заморгала.

– Спасибо, просветил.

– Не за что.

С минуту они молчали, потом Зоя фыркнула и откинулась на спинку стула.

– Она, конечно, больше в твоем стиле.

– Да ну? И какой же у меня стиль? – улыбнулся Джек.

– Очень радостная. Очень нормальная. Очень хорошенькая, – по пунктам объяснила Зоя.

– А ты?

Зоя вымученно усмехнулась.

– А я уродка – внутри, понимаешь? Я тебе голову заморочу.

– Надо же. Я сам, бывает, так говорю: «Я плохой парень, я разобью твое сердце». Хорошие слова, очень возбуждают.

– Думаешь, я шучу?

– Со мной ты так не поступишь, – сказал Джек. – Погляди на меня. Я несокрушим.

– Несокрушимых не бывает, – возразила Зоя.

– А ты попробуй, – предложил Джек.

Он взял Зою за руку и потянул к себе. В первое мгновение она сопротивлялась, но все же позволила притянуть себя ближе. Она уже не улыбалась. Их губы готовы были соприкоснуться, когда она повторила:

– Несокрушимых не бывает, Джек.

Итак, первый поцелуй начался с предупреждения. И с неожиданной мысли о Кейт. С чего это вдруг перед ним возникло ее лицо, почему оно его так встревожило? Это ему не понравилось. За три дня занятий в программе между ними ничего такого не произошло, хотя это было вообще-то не в его стиле. Да, они флиртовали, но она держала дистанцию, именно поэтому казалось, что она его легко забудет. Ему было как-то не по себе: почему он думал о ней сейчас, как раз тогда, когда тело подсказывает, что думать не надо? Целовать Зою было приятно, но поцелуи совершенно необъяснимо вызывали мысли о Кейт – как если бы ты собрался выйти из дома, надел ботинки и куртку, открыл дверь, а за ней не улица, а прихожая.

Зоя пробыла с ним весь день, а потом – до конца недели. Поцелуи, разговоры шепотом – все это было так замечательно, что постепенно чувство неловкости пошло на убыль, он перестал думать о Кейт в те мгновения, когда к нему прикасалась Зоя. Он привык к ее губам, ему нравилось ее слушать. Морфий помогал ему пребывать в блаженном состоянии – чуть выше боли и чуть ниже истинного счастья. Палата постепенно заполнялась пациентами, и медсестры попросили сократить время посещений. С шести до девяти вечера Зоя была вынуждена удаляться, но она возвращалась в ту же минуту, как только ее снова впускали. Она часами сидела рядом с Джеком, запускала руку под одеяло и прижимала ее к его сердцу. Джек гладил ее пальцы, колени, бедро. На второй день она вдруг засунула его руку за пояс джинсов, пока другие пациенты пялились в телик, где показывали

«Обратный отсчет»: пытались из шести чисел путем арифметических действий получить заранее обозначенное. Джек наслаждался теплом тела девушки. Он был близок к тому, чтобы сказать самому себе: «Я влюбился».

Оба заводили друг друга. Джеку нравилась дерзость Зои. Ей было безразлично, поймают их или нет. Он был в восторге, когда она запускала руку под одеяло, гладила его гениталии и шептала на ухо: «Когда мы отсюда выберемся, имей в виду, что тебе грозит большая опасность». Ему было девятнадцать, он пребывал в морфийном полубреду и, может, поэтому не видел в их поведении ничего дурного. Они играли в такую игру: когда в палате было полно пациентов и посетителей, Зоя закутывалась ниже пояса в одеяло, будто ей холодно, Джек совал руку под одеяло, а Зоя читала ему спортивные статьи из «Дейли Мейл» самым равнодушным голосом, какой только могла изобразить. «Когда бы любители футбола ни собрались поговорить о красоте игры, они непременно будут вспоминать тот вечер, когда „Манчестер Юнайтед“ обыграл „Ювентус“ со счетом „два-ноль“, после чего Турин облачился в саван. Эта игра навсегда останется одним из самых восхитительных возвращений в анналах европейского футбола». Сторонний наблюдатель заметил бы только, что голос Зои становится чуточку хрипловатым на словах «облачился в саван» или что она вдруг краснеет. А потом она блаженно откидывалась на спинку стула и мечтательно зачитывала гороскопы.

– «Телец, – читала она. – Вы встретитесь с высокой темноволосой незнакомкой. Тем или иным способом она вам устроит офигенный оргазм, а в палате никто ничего не заметит».

– Не выдумывай! Ничего такого там не написано.

– Ты прав, это же «Дейли Мейл». – Зоя делала вид, будто читает газету. – На самом деле написано: «восхитительный оргазм».

– Ни разу не встречал никого вроде тебя, – признался однажды Джек.

– Вот почему ты до сих пор все еще счастлив, – небрежно отозвалась Зоя.

На следующий день по телевизору показывали гонку старинных автомобилей, и все в палате увлеченно смотрели шоу. Зоя спокойно закрыла большую часть кровати ширмой и нырнула к Джеку под одеяло. Он зажмурился. Казалось, между ними образуется некая связь, которая путем неизвестных ему механизмов (каких именно, он пока не знал, но верил в них, как верит старушка, что, отстояв длиннющую очередь, непременно получит автограф на акварели местного художника) сотворит счастье. Это счастье может продлиться очень долго – может быть, всю жизнь, но где – да мало ли где? К примеру, на съемной квартире-студии, где в прихожей будут висеть их велосипеды. А потом появится квартира побольше, а потом, может быть, дом с детской… Шоу закончилось, начались новости. Джек был на вершине блаженства. Зоя – его будущее, неторопливо конденсирующееся из раскаленных добела газов юности. Так не спешит формироваться новая звезда.

Джеку уже казалось, что он любит ее.

Он признался ей на пятый день и тут же понял, что совершил ошибку. Он сказал это в сумерках долгого вечера, в палате, переставшей быть сценой, на которой блистали лишь они вдвоем, в палате, где становилось все больше несчастных, больных людей, а за ними тянулась свита – тучные и тощие посетители с хозяйственными сумками, набитыми дешевыми книжками и всевозможной жратвой.

– Что? – рассеянно спросила Зоя.

Она обвела взглядом остальных пациентов.

– Я хотел сказать, что между нами – потрясающая связь, ты так не думаешь?

Собственные слова ему самому показались ужасно глупыми.

– Связь? – переспросила Зоя.

Медсестры разносили подносы с чуть теплой едой, приготовленной в огромных кухнях из нержавеющей стали, не то чтобы небрежно или там неумело, но с полным безразличием к утешению и поддержке, в которых нуждаются люди. Поднос опустился на столик, стоявший рядом с кроватью Джека. Из-под блестящей крышки с дырочкой, в которую можно было засунуть палец, чтобы ее подцепить, едва заметно пахло чем-то безвкусным. Джек вдруг осознал, как опасна эта обыденность происходящего, – с какой быстротой испаряется уникальность их отношений. Больничная палата – и весь мир – поглотили ее.

– Понятия не имею, о чем это ты? – произнесла Зоя. – Бормочешь какую-то ерунду.

Отчаяние захлестнуло Джека.

– Я люблю тебя. Она замерла.

– О…

– Что?

Зоя провела ладонями по бритой голове, шумно выдохнула.

– Надо же…

Кровь застучала у Джека в висках.

– Слушай, – сказала Зоя. – Это для меня чересчур быстро. Понимаешь, я ведь пришла сюда потому, что Кейт в тебя втюрилась, а теперь…

Джек схватил ее за руку.

– Что?

Зоя помолчала, взглянула с недоумением.

– А я думала, ты все понял. Разве нет? Кейт наверняка должна была явиться сюда, вот я и решила оказаться здесь

раньше. Ну что? Не смотри на меня так. Ты же сам сделал выбор.

Джек отпустил руку Зои, попытался сесть.

– Кейт влюбилась в меня, и поэтому ты…

– Слушай. На треке она наверняка будет мне самой серьезной угрозой, ну я и подумала…

Джек оцепенело смотрел на Зою.

– Да что такое? – продолжала она. – Я говорю о том, почему пришла к тебе первой. А осталась потому, что ты мне нравишься, так что особенно не переживай. Но любовь… Ты только не обижайся, но для меня это так неожиданно.

Джек потер кулаками глаза.

– Ты здесь, чтобы отпугнуть Кейт? Зоя вздохнула.

– Ты из-за морфия так медленно соображаешь? Я пришла, чтобы ее отпугнуть. А осталась из-за тебя.

Джек запустил всю пятерню в волосы.

– И когда ты собиралась мне сказать? Зоя нервно засмеялась.

– Ну… Я думала, ты все понял.

– Нет, конечно, я ничего не понял. У меня не так работает голова. Ни у кого она так не работает.

Зоя постаралась улыбнуться.

– Прости. Наверное, я слишком много думаю о гонках. То есть, если это…

Джек произнес следующую фразу шепотом, чтобы не услышали другие пациенты:

– Это хрен знает что, вот что это такое! Зоя тоже постаралась говорить тише:

– «Хрен знает что» – признаваться в любви тому, кого едва знаешь. А я делаю, что хочу, понятно?

– О, очень хорошо. И как долго ты собираешься оставаться со мной? До тех пор пока не поймешь, что Кейт не вернется?

Зоя грустно посмотрела себе под ноги.

– Не будь гадом, Джек.

Какое-то время они молча глядели друг на друга, потом Джек медленно опустился на подушки.

Она взяла его за руку, и он не воспротивился.

– Ты мне нравишься, – повторила она. – Больше, чем я думала. Хотелось бы верить, что мы можем быть вместе.

Джек вздохнул.

– Ты мне тоже нравишься.

– И твои родители мне понравились, – продолжала Зоя. – А, кстати, откуда ты родом?

– Ты с ними познакомилась? – удивился Джек.

– Когда они приезжали навестить тебя, – объяснила Зоя. – Ты разве не помнишь?

– Конечно, нет… А мой отец к тебе не подкатывал?

– Да он был в ярости, что ты из-за меня разбился. Схватил за руки и давай трясти.

Джек застонал.

– Нет, все нормально. Как только почувствовал, какие у меня бицепсы, сразу стал искать повод остановиться.

– Жаль, что так вышло.

– А мне он понравился. И мама твоя тоже. Хорошая пара.

– Хочешь сказать, что моя мамочка повторяет все, что скажет отец?

Зоя сжала руку Джека.

– Вот увидишь, сам женишься на такой.

– Ни за что.

– Еще как женишься. Это будет какая-нибудь святая женщина, наводящая порядок в твоем бедламе.

– Не хочу повторять судьбу родителей.

– Все так говорят.

– А ты – хочешь? Зоя опустила глаза.

– Моих родителей давно нет. Отец с нами не задержался, а мать убила себя, когда мне было двенадцать. Меня удочерили. – Она подняла голову и увидела, что Джек пристально на нее смотрит. – Ну и что? Такое бывает. Что теперь?

Джек поднял руки.

– Ничего.

– Ну уж нет, говори.

– Уж очень все… интенсивно, – пробормотал Джек. Зоя непонимающе уставилась на него.

– Интенсивно? Он развел руками.

– Ну да, то есть…

Зоя рассмеялась, и Джек снова заметил невеселые огоньки в ее глазах.

– Ты только что объяснился мне в любви. Так что прости уж за интенсивность.

Она отъехала на стуле от кровати и встала. Джек потянулся за ней, но она его оттолкнула.

– Уходишь?

Он увидел, как она смахнула слезу со щеки.

– Не могу остаться.

Джек проводил Зою взглядом, и каждый ее шаг отзывался в нем болью, которую – он это знал – придется убивать морфием.

На следующий день, в часы посещения, Джек не спускал глаз с дверей. Он ждал каждый день, но Зоя больше не пришла ни разу.

Через две недели, когда ему еще продолжали колоть обезболивающие, врачи перевели его на программу интенсивной физиотерапии. Джек сидел в кресле-каталке в главном вестибюле больницы и ждал медсестру. Он вытащил из кармана мобильник, хотел ей позвонить, но засмотрелся на игровое шоу, подняв голову к кронштейну, на котором был подвешен телевизор.

Звонить сестре он передумал и набрал совсем другой номер. В трубке услышал прерывистое дыхание: похоже, ему ответили на бегу.

– Да?

– Это я, – сказал Джек. Воцарилась долгая пауза.

– Я стерла твой номер, – наконец ответила Кейт.

– Я бы поступил так же.

– Понятно.

– Я обидел тебя.

– Все нормально. Слушай, у меня пробежка…

– Кейт, пожалуйста. Я хочу объяснить. У меня было сотрясение мозга. Контузия. Я тебя даже не сразу вспомнил.

– Зато вспомнил Зою.

– Тоже не сразу. А потом она не давала о себе забыть. Еще одна долгая пауза. Только слышен был шум машин.

– А сейчас ты как? – спросила Кейт.

– Не знаю. Совсем недавно я был самым быстрым гонщиком на свете, а теперь сижу в инвалидном кресле, и у меня… сейчас проверю карманы… девять фунтов и сорок пенсов, четырехмиллиметровый шестигранный ключ и три таблетки парацетамола. Мне потребуется еще одна операция на ноге. Еще у меня трещины в позвонках. Буду ли я снова гоняться? Врач говорит – пятьдесят на пятьдесят.

– Черт. Мне очень жаль.

– Не стоит меня жалеть. Все это мелочи жизни. Один взмах веничка для взбивания яиц – и все будет в ажуре.

Кейт засмеялась.

– Доктора не обещали вылечить тебя от самомнения?

– Нет, боюсь, что я хроник. Совершенно неоперабельно.

– А ты совершенно невозможен.

– Как у тебя как дела? – осторожно спросил Джек. – Хорошо?

Кейт вздохнула.

– Целую неделю я себя ненавидела, потом целую неделю ненавидела Зою и еще неделю – тебя. Только-только стала приходить в себя.

– Похоже, я вовремя позвонил.

– Прекрати. Ты с ней встречаешься?

– Нет.

– Между вами что-то было?

– Ничего хорошего.

– И теперь ты звонишь мне?

– Ну… ты единственная знакомая англичанка, которая не пыталась меня убить.

Кейт опять засмеялась.

– Почему ты думаешь, что я этого не сделаю?

– Я совершил ошибку, – после паузы заговорил Джек. – Обманулся. И мне ужасно жаль, что так вышло. Я звоню, чтобы сказать об этом. Желаю тебе удачи, и будь осторожнее с Зоей. Она ничего, но ради победы способна на многое.

– Спасибо, – коротко ответила на эти слова Кейт.

– Отлично. Еще увидимся, правда? Надеюсь, на треке.

– Ну, поправляйся. Спасибо, что позвонил.

Она повесила трубку. Джек с силой сжал хромированные ободья колес, повернул их и задумался: «Интересно, а как себя ощущают те, кто участвует в гонках на таких штуковинах? Наверное, не так уж плохо. Обзавестись суперсовременным креслом с аэродинамической формой, самоориентирующимися колесами… Пожалуй, можно гонять, как на „Формуле-1“». Джек сидел и представлял себе такие гонки. Шло время. Действие обезболивающих слабело. Он посмотрел на

свой мобильник, вспомнил голос Кейт, и у него в груди образовалась печальная пустота. Разболелась нога, лежащая на приподнятой подножке.

Впервые в жизни Джек почувствовал себя слабым. С тяжелым вздохом он привалился к обшарпанной виниловой спинке кресла и поднял глаза на экран телевизора. Двое участников шоу, вооруженных считывателями штрих-кодов, угадывали цены всевозможных товаров. Джек немного понаблюдал за игрой – вдруг пригодится, если придется расстаться с гонками.

И тут зазвонил мобильник.

– Послушай, – сказала Кейт. – Ты где?

– В больнице. Морально готовлюсь звонить предкам, чтобы они меня отсюда забрали.

– Пока не звони, – попросила Кейт. – Сиди там, где сидишь.

Через два часа она уже входила в вестибюль в своем спортивном костюме.

– Я, конечно, дура, что приехала, – смущенно улыбаясь, проговорила она. – Два раза останавливалась на М6. Чуть не повернула обратно.

– Ты потрясающе выглядишь, – сказал Джек.

– А ты дерьмово, – ответила Кейт.

Разговаривали они мало. По дороге на север в стареньком «фольксваген-гольфе» слушали «Радио-2». Машину Кейт одолжила у друга с работы. Когда проезжали Престон, взошло солнце, а из динамиков полилась песня «Робкая улыбка». Джек положил руку на колено Кейт. Она спокойно сняла его руку, не спуская глаз с дороги. Джеку понравилось, как она ведет машину: Кейт сидела очень близко к рулю и держала руки на самом его верху. Сдвинув брови, она смотрела в ветровое стекло так внимательно, словно ехала по пересеченной местности, а не по ровной прямой полосе асфальта с аккуратной разметкой полос. Машин на дороге было немного, и все они двигались примерно с такой же скоростью, как Кейт.

Только потом Джек узнал, что у нее что-то случилось с линзами, и ей не хотелось, чтобы он увидел ее в очках.

А тогда он сказал:

– Ты ведешь машину как старая леди.

– Старая леди тебя бы в машину не взяла, – помолчав, ответила Кейт.

Когда они остановились выпить кофе на станции автосервиса, пришлось вытаскивать из багажника инвалидное кресло и помогать Джеку пересесть в него. Джек въехал в туалет для инвалидов, остановил коляску рядом с высоким фаянсовым унитазом, развернул ее на сто восемьдесят градусов и перебрался на унитаз. Он мочился сидя, держась за широкие хромированные поручни, и старался не думать о том, сколько задниц, измученных пролежнями, оправлялось здесь до него. Когда он ехал обратно на парковку, к колесу прилепился кусок собачьей какашки, и Джек испачкал правую руку. Сев в машину, он стал вытирать руку платком, который выдала ему Кейт, а она в это время завела пространную речь про то, что ничего ему не обещает. Похоже, Кейт репетировала ее все время, пока они ехали на юг.

Ее жилище представляло собой маленькую комнату, окно которой выходило на коричневые воды залива. В комнате стояла складная кровать. Поскольку у Джека был поврежден позвоночник, на кровать лег он, а Кейт устроилась на полу, на надувном матрасе. Днем она уходила в спортивный зал, а Джек занимался упражнениями, предписанными физиотерапевтом, и читал велосипедные журналы. Телевизора у Кейт не было. По вечерам она тренировалась на дорожном велосипеде и возвращалась домой поздно. Джек готовил для нее макароны, катаясь от раковины к плите.

Дважды в неделю Кейт возила его на консультации в Манчестер. Каждое утро поддерживала его голову и шею, когда он, лежа на полу, укреплял брюшной пресс. Когда Джек смог впервые встать с кресла и без помощи Кейт удержать равновесие, она была рядом. Она взяла его за руки и помогла снова сесть в кресло, когда боль в спине стала невыносимой.

То время было наполнено вспышками улучшений, но за ними следовали откаты. На второй месяц Джек смог дойти от квартиры до магазина на углу и обратно, а потом лежал в постели два дня и две ночи и мучился от боли в спине. На вторую ночь его страданий Кейт легла рядом. Она не собиралась с ним целоваться, но уснула, обняв Джека и прижавшись лицом к его шее. Наутро не было сказано ни слова; день начался как обычно. И он, и она тактично отводили взгляд, когда другой одевался.

Между тем в доме поселилось счастье. Как только Джек сумел прошагать приличное расстояние, он дошел до спортивного зала, где работала Кейт, а она поцеловала его в машине по дороге домой. Это получилось так просто, естественно. Они стали спать вместе, прислонив надувной матрас к стене. Выдернуть из него затычку и сдуть – сразу же, в первый день – было бы чересчур откровенно. На следующий день Кейт работала допоздна, а Джек слонялся по дому, поглядывая на матрас, но решил, что, если это сделает он, получится довольно нагло. На третий день, когда Джек вышел погулять по кварталу, Кейт сама прикоснулась к затычке. То, что происходило между ней и Джеком, было слишком уж хорошо, как бы не сглазить. К концу недели и он, и она перестали замечать матрас. К тому же на него было удобно вешать трико после стирки. Матрас простоял у стены целый месяц, медленно выпуская воздух. В конце концов он накренился так сильно, что его уже нельзя было использовать в качестве вешалки. И тогда Кейт поступила так, как и следовало поступить, забыв о присвоенных предмету свойствах магического талисмана. Она положила матрас на пол, вытащила затычку, а потом скатала, чтобы выпустить оставшийся воздух. Комната, которую они теперь легко и непринужденно делили с Джеком, наполнилась дыханием Кейт, которое она впустила в матрас в ту ночь, когда привезла Джека к себе.

Зоя позвонила через четыре месяца, когда Кейт уехала на национальный чемпионат, а Джек отправился размяться на велосипеде. Это была долгая, медленная и болезненная прогулка, означавшая начало реабилитации в спорте. Джек ехал неторопливо, стараясь не перегружать себя. Мобильник зазвонил, когда он находился на середине долгого подъема в долине Даддон, и он обрадовался возможности остановиться.

Увидев номер Зои, он растерялся – нажать или нет на зеленую кнопку? Стоял погожий день, дул ветерок, из далеких туч струились полосы дождя. Пахло овцами и сырым папоротником. Было прекрасно ехать на велосипеде посреди такой красоты. Он запросто мог не отвечать на звонок, – но все, что случилось у них с Зоей, казалось сейчас таким далеким – и по времени, и по расстоянию. Пожалуй, вреда не будет, решил Джек и нажал кнопку.

– Алло.

– Просто не верится, что тебя нет на национальном чемпионате, – сказала Зоя.

– Я пока не в форме. Набираюсь сил.

– Кейт мне так и сказала. Я только что победила ее в финале. Я, мать твою, выиграла национальный чемпионат! Еще не успела отдышаться!

– Что ты для этого сделала? Ослабила спицы на велике Кейт?

– Я просто проехала мимо нее. Это было легко. Она ведь занималась тобой, вместо того чтобы тренироваться.

– Это низко.

– Это правда. Вы друг другу мешаете. Она тащит тебя вниз, на свой уровень.

– Ты звонишь, чтобы наговорить гадостей?

– Я звоню, потому что мне тебя не хватает.

Зоя успела отдышаться. Голос у нее стал нежным, взволнованным. Было слышно, как вопят болельщики на трибунах велодрома. Джек ощутил холодный прилив адреналина.

Он на миг отнял телефон от уха и обвел взглядом долину. В просветах между тенями, отбрасываемыми тучами, по невысоким холмам и склонам глубоких обрывов плыли золотые пятна солнечного света. В кронах густых дубов звучали крики воронов, слышалось блеяние овец, пасущихся над зарослями папоротников.

– У нас с Кейт все замечательно, – сказал Джек.

– Пора вернуться на соревнования. Она тебе только мешает.

– Мешает мне, Зоя, поврежденная спина. Она расхохоталась.

– Как это пошло! У тебя даже голос стал пошлым. Тебя приручают.

Джек засмеялся тоже.

– Ты ошибаешься. Я люблю Кейт, ясно?

– Люблю, люблю, люблю. Из тебя это слово капает, как смазка для велосипедной цепи.

Джек больше не мог притворяться, будто ему приятно говорить с Зоей.

– Я знаю, что чувствую.

– Значит, Кейт? То есть мне Кейт тоже нравится. Она славная, но у нее есть дурная привычка приходить второй. Ты еще не заметил?

Джек в гневе прервал разговор и огляделся по сторонам. День был безнадежно испорчен. Холмы по-прежнему красивы, свет нежен и легок, но теперь все это далеко от него. Джек спрятал телефон в карман, сел на велосипед и со свирепой настойчивостью проехал оставшуюся часть намеченного маршрута. Легкие у него горели, мышцы ныли, но эти страдания стали ему приятны. Джек словно воссоединился с той мощью, которая жила внутри него. Он понимал, что именно Зоя вернула его в игру, но это лишь добавляло злости, с которой Джек атаковал холмы. В квартиру Кейт он попал измотанным, но все же в нем осталась неизрасходованная энергия. Стоя под душем, он думал о Зое.

Тринадцать лет спустя она все еще могла заставить о ней думать, просто взглянув на него. Джек крепче обнял Софи и попытался сосредоточиться на мыслях о дочери. Том закончил разминку гонщиц и велел им встать на стартовой линии для спринтерского заезда. Кейт поставил на внутреннюю дорожку, Зою – на дорожку наружную. Гонщицы установили передние колеса велосипедов на линию старта и переглянулись.

Том дунул в свисток.

– Ну, теперь смотри, – шепнул Джек на ухо дочери.

Зоя и Кейт начали заезд очень медленно, стоя на педалях и следя друг за другом. Это была тактика оценки и выжидания. Кейт вырвалась вперед, но Зоя тут же ее настигла. Исключительное чувство равновесия, крошечные движения руля, еле заметные изменения давления на ручки помогали им сражаться за минимальнейшие преимущества позиции. Кейт, которой досталась внутренняя дорожка, имела возможность ехать прямее. Наружная дорожка была сложнее, длиннее; Зоя же могла выезжать выше на виражах, и каждой ее атаке помогала гравитация. Скорость и та и другая набирали постепенно. Кейт выехала вперед – все еще медленно – и обернулась в ожидании реакции Зои. Та держалась позади. Она была готова устроить засаду, если Кейт хоть на долю мгновения утратит сосредоточенность, хотя бы моргнет.

Джек знал: не моргнет. Он сам смотрел на трек, не мигая. Трудно было представить себе более качественную гонку. Они соревновались с девятнадцати лет, и обе прекрасно знали стиль друг друга. Что бы ни сделала одна, вторая этого ожидала и не давала сопернице укрепить преимущество. Вот они сбросили скорость и прикоснулись друг к другу плечами. Медленнее, еще медленнее. Остановка. Обе не желали рисковать, обе даже поворотом головы боялись выдать крошечное преимущество положения тела, следили за любым изменением четких очертаний своих теней, слившихся на кленовых досках трека. Они вместе держали равновесие и прислушивались к характерному ускорению дыхания.

Помогая друг другу держать равновесие, они не выглядели ни соперницами, ни членами одной команды. Интимность их взаимозависимости была похожа на интимность любовниц.

– Они остановились, – сказала Софи. Джек сжал руку дочери.

– Нет. Все только начинается.

И это «все» случилось внезапно и быстро. Без всяких прелюдий Кейт рванулась вперед и создала разрыв. Зоя ответила на вызов, работая педалями на максимальной мощности. Теперь каждая из гонщиц принимала решения мгновенно, выбирала курс инстинктивно, немедленно и неотвратимо реагируя на действия соперницы. Ты сворачивал влево или вправо и уже не мог ничего изменить. Через несколько секунд стал слышен свист рассекаемого велосипедами воздуха. На втором круге Зоя сократила разрыв и покатилась в воздушном кильватере Кейт. Обе работали на пределе человеческих сил. На третьем, финальном круге Зоя поравнялась с Кейт на финишной прямой. Она с таким напряжением двигала нижней челюстью, делая вдохи, что кожа на ее лице плотно обтянула кости черепа. Гонщицы пересекли финишную линию на полной скорости, с горящими легкими. Продолжая по инерции катиться вперед, уставились друг на друга. Их гонки всегда заканчивались так, сколько бы зрителей на них ни смотрело – трое или три миллиарда. Кейт и Зоя смотрели не на линию на треке, не на флаги под потолком, не на транспаранты на трибунах – только друг на друга.

Они катились все медленнее, а по велодрому разносился рокот велосипедных колес.

– Кто победил? – спросила Софи. Джек вопросительно взглянул на Тома.

– Ничья, – сказал Том. – Иначе не скажешь.

Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный центр велосипедного спорта, раздевалка

Кейт ощущала приятную усталость. Спарринги всегда были полем боя, но она свою территорию отстояла. Она вложила в гонку не меньше сил, чем Зоя, но при этом никаких расчетов не вела. А как здорово получилось вначале – с Софи, восседающей в корзине велосипеда. Зоя теперь уже не казалась столь явной угрозой.

Кейт поспешила принять душ, пока не остыли мышцы, неторопливо оделась и села перед зеркалом причесаться.

Зоя уже переоделась. Она взяла у Кейт щетку для волос и, встав у нее за спиной, принялась расчесывать ее спутанные пряди. Кейт не противилась, хотя морщилась от боли – так грубо нажимала на щетку Зоя.

– Черт знает что у тебя с волосами, – сказала Зоя. Кейт зевнула.

– Но их можно причесать.

Зоя намек поняла.

– Не то что мою жизнь, да? Ты так считаешь?

– Считаю, что тебе стоит затаиться на время.

– Не пойдет.

– Почему?

– Потому что газеты выходят в девять. У меня осталось три-четыре часа, чтобы что-нибудь предпринять, ясно? Моя агентша считает, что нужно сегодня же выдать фотку. Что-нибудь такое… дружески-семейное.

– И что ты намерена предпринять? Переспишь с Телепузиком?

Зоя рассмеялась. Легкой, почти невесомой была беседа – как будто идешь по льду, держась за ниточки шариков с гелием, вот-вот поскользнешься. Такие беседы случались у них теперь часто. «Ничего тут нет необычного, – подумала Кейт. – Просто дружба: стоит твоему багажу стать тяжелее – и ты мгновенно хватаешься за ниточки новых надувных шаров». К этому привыкаешь. Еще как привыкаешь.

– Что же ты собираешься делать? – спросила она.

– Собираюсь сварганить татуировку – пять олимпийских колец. Вот здесь. А потом придется сфоткаться.

Зоя провела щеткой вдоль предплечья здоровой руки, обозначив место, где решила сделать татуировку.

– Сегодня? – спросила Кейт.

– Почему бы и нет? Тут за углом есть одно местечко. Хочешь, пойдем вместе? И тебе что-нибудь намалюем.

– Не валяй дурака. Я – это я.

– Ну и оставайся собой, но с татушкой.

– Стоило бы сделать это их рекламным слоганом.

– Слоган им ни к чему. У них есть иголки, тушь, а еще – лысые мужики в латексных перчатках, с длинными волосами, забранными в хвост… Это так сексуально, Кэтрин! – капризно протянула Зоя. – Скажи, что пойдешь со мной!

Она обвила руками шею подруги, прижалась щекой к ее щеке, поглядывая на себя в зеркало. Кейт аккуратно высвободилась.

– А как же разговор с Томом? Зоя выпрямилась.

– Нет времени. Уйдем через заднюю дверь. Ну что может сделать старик? Побежит за нами?

Кейт поджала губы.

– Слушай, я серьезно. Насчет газет… Не стоит ли тебе хотя бы на время исчезнуть с экранов? Я бы на твоем месте исчезла.

Щетка для волос на мгновение замерла, и Кейт заметила выражение лица Зои в зеркале. Оно говорило: «Ну да, но это же ты, верно?»

Ее взгляд сказал Кейт многое – о том, что у нее нет какого-то своего облика, нет воображения, харизмы, что она не способна широко мыслить. Зоя, спохватившись, спрятала скептический взгляд, будто его и не было. Но он же был!

Кейт попробовала убедить себя в том, что ей все равно, что она ничего не имеет против. Она прекрасно понимала, что выглядит не так загадочно, не так привлекательно и интересно, как Зоя. Но к этому она привыкла и научилась относиться легко. Тем более что всегда можно кое-что противопоставить загадочности и привлекательности Зои. Например, она, Кейт, стала прекрасной, терпеливой матерью, много делала для Софи и Джека, очень много узнала о заболеваниях крови и питании детей. Она всегда учитывала чувства других, всегда интересовалась их делами.

Кейт ответила Зое спокойным взглядом, в котором не было ни унижения, ни обиды, ни агрессии. Господи, иногда она просто не понимала, как вести себя с Зоей, рядом с которой Кейт почему-то чувствовала себя добродушной трусихой. Думая о многочисленных связях Зои, Кейт ловила себя на мысли: «Слава богу, я не такая», но чаще ею владело некое усталое восхищение – не в том смысле, что подруга так ненасытна, а в том, что она сама благодарна судьбе за столь немногое. Как долго она радовалась тому, что Джек с нею счастлив! Только так далеко и простирались ее амбиции.

Когда Кейт узнала, что Зоя звонила Джеку в самом начале их романа, она почувствовала… нет, не то чтобы угрозу. Она была уверена, что Джек Зою не любит, и доказательством служило то, что дальше телефонных звонков дело не пошло. Она понимала, что Зоя Джека тоже не любит и пристает к нему лишь для того, чтобы насолить сопернице. Для Зои это входило в гонки, было частью соревнований – вот что плохо.

Начался мертвый сезон. Национальные чемпионаты остались позади, и Том велел им целый месяц не тренироваться, чтобы тело отдохнуло после летних соревнований. Кейт пыталась отдыхать, но было так скучно – торчать целыми днями в квартире, которую они с Джеком теперь снимали в Манчестере. Джеку тоже велели расслабиться, и он валялся на диване, задрав ноги и заткнув уши наушниками. Лежа с остекленевшими от вынужденного безделья глазами, он кивал в такт рилам, джигам и независимому шотландскому року. Он пытался забыть о Зое, но всякий раз, когда названивал мобильник – что случалось довольно часто, поскольку мать постоянно интересовалась его делами, а тренер желал убедиться в том, что Джек действительно не тренируется, – он надеялся, что это она. Как видно, Зоя как раз этого и добивалась.

Кейт равнодушно проглатывала романы. С трудом добиралась до середины и укладывала книгу в стопку у стены, испытывая отвращение к героям, которые никак не могли в себе разобраться. В жизни персонажей было мало такого, чего Том не смог бы уладить, разложив проблему на понятные компоненты и спокойно разобрав психологическую составляющую. Порой он мог просто прикрикнуть, велеть собраться – и все становилось на свои места. Кейт жалела персонажей книг – Анну Каренину, Клариссу Дэллоуэй и Холли Голайтли, они ведь не могли позвонить тренеру – и радовалась тому, что сама никогда так не запутается в тенетах жизни.

День за днем ничего не происходило. Небо было сланцево-серым, а дороги – черными от дождя. По радио, под запись звона рождественских колоколов, уже предлагали объединить долги по кредитам, чтобы проще справиться с их ежемесячной выплатой.

Кейт грустно сидела у окна и смотрела на машины, ползущие по ноябрьской слякоти. Межсезонье… Как предчувствие смерти… На треке ничего не происходило, и спортивная пресса теряла к тебе всякий интерес. Это отсоединение было таким резким, таким абсолютным, словно кто-то щелкнул выключателем. Все лето журналисты сражались за твои фотки и интервью, собирали любые сплетни, а потом вдруг замирали, и до весны ты существовал в такой безвестности, что только сам понимал, что все еще жив. Весь год ты только и делал, что тренировался и давал интервью, так что у тебя не было друзей за пределами спорта, с которыми ты мог бы встречаться, а с приятелями-спортсменами видеться не хотелось. Ты обитал в городе, словно блуждающий призрак. Иногда, правда, бывали внесезонные сборы – весьма неуклюжие, скучные, – на которых гонщики стояли кучками и обменивались примитивными шутками, как на корпоративных вечеринках, где все закуски подбираются исключительно по содержанию белка и никто даже не напивается.

Нет, это просто невыносимо – томиться в четырех стенах. Как-то под вечер, после двух недель простоя, Кейт сдалась. Надела дождевик и вывела тренировочный велосипед из дома. Лил дождь, дул шквальный ветер, но с каждым оборотом педалей Кейт чувствовала себя все лучше и лучше. Она направилась к холмам Пик-Дистрикта. Дождь бил ее по лицу, и она разжала губы: ей понравился вкус дождя. Она миновала Глоссоп и выехала на участок шоссе, ведущего к Шеффилду. Начался долгий крутой подъем. Дул встречный ветер. Мышцы ног горели от напряжения. Мокрая дорога шла между болотистым вереском и невысокими соснами. Каждый поворот Кейт знала наизусть. Это был единственный серьезный подъем на стандартной петле, которую все гонщики выполняли раз в неделю во время тренировок – от Манчестера на восток, вокруг горы Киндер-Скаут, и назад. Кейт отлично чувствовала ритм горы. На подъемах чуть вставала в седле, на спусках садилась.

Когда до вершины оставалось ярдов двести, Кейт увидела еще одного велосипедиста, огибавшего гору с другой стороны. На вершине ветер дул сильнее, встречного гонщика буквально сдувало с дороги, а на спуске стало мотать из стороны в сторону. Его скорость для мокрой дороги была чересчур велика. Желтый дождевик раздувался на ветру. Защитного шлема на лихаче не было, и он щурился от дождя.

– Зоя! – крикнула Кейт, когда велосипедистка промчалась мимо.

Она остановила велосипед, тяжело дыша, обернулась и увидела, как Зоя затормозила ниже по дороге ярдах в пятидесяти; затем развернула велосипед и поехала по склону к Кейт.

Пожалуй, напрасно она окликнула Зою. Глупо пытаться быть дружелюбной: ведь она вовсе не простила Зою. Но адреналин, наполнивший кровь на подъеме, придал Кейт смелости. К тому же после двухнедельной изоляции она была рада любой встрече.

– Что ты тут делаешь? – перекрывая свист ветра, прокричала Зоя.

Кейт все еще тяжело дышала.

– Две недели сидела дома. Стала просто сходить с ума. А ты?

– А я тут каждый день! – рассмеялась Зоя. – Только Тому не говори. Я же как ядерная субмарина: отключат двигатели – и я начну плавиться, погублю человечество.

– Возвращаешься домой? – улыбнулась ей в ответ Кейт.

– Ага. Не возражаешь против моей компании?

Кейт чихнула, вытерла мокрое лицо тыльной стороной перчатки и посмотрела на дисплей компьютера, закрепленного на руле.

– Мне бы еще проехать миль пятьдесят.

Зоя посмотрела на небо, будто сверяя сообщенные ей данные с силой ветра и облачностью.

– А если через чашку классного кофе? Кейт немного подумала.

– Ну давай.

Они добрались до вершины горы и одолели спуск в четыре мили до гостиницы «Змеиная дорога». Оставив велосипеды у входа, вошли в вестибюль, уселись по обе стороны от камина. Сначала не разговаривали. Разулись, поставили туфли возле решетки для просушки, сняли плащи. Угли в камине пылали; от мокрой обуви повалил пар.

Зоя взяла чашку обеими руками, чтобы согреть пальцы, и уставилась на Кейт.

– Ну что? – не выдержав ее взгляда, спросила Кейт.

– Прости, – сказала Зоя. – Прости за звонки. Кейт гневно глянула на Зою.

– У тебя это войдет в привычку? Зоя опустила глаза.

– Нет. С этим покончено.

– Что ж, хорошо.

Кейт сняла перчатки, повесила на медный поручень каминной решетки. Послышалось шипение испарявшейся влаги.

– Значит, я прощена? – не отставала Зоя.

Кейт улыбнулась: наконец-то эта гора свалилась с плеч.

– Да.

Зоя подняла чашку.

– Выпьем?

Кейт смотрела на мокрые, слипшиеся волосы Зои, на ее полные надежды глаза. Что ж, может быть, Зоя не безнадежна.

– Тогда уж не кофе, – сказала Кейт. – Лучше по бокалу вина.

Зоя, кажется, испугалась.

– Вина? Кейт кивнула.

– Французы делают его из винограда. Оно бывает красное и белое.

Зоя словно попробовала это слово на вкус:

– Вино…

– Ой, перестань, – сморщилась Кейт. – У нас же мертвый сезон. Поживем немного.

Адреналин, полученный во время подъема на гору, еще был в крови. Надо это использовать! Кейт сходила к стойке и заказала два бокала пино-гри. Последний раз она побывала в пабе в день своего шестнадцатилетия, и ее поразили размеры бокалов, поданных барменом: в каждом было почти по полпинты вина. Она сунула руку во внутренний карман жилета, расплатилась сырой банкнотой в двадцать фунтов и удивилась, как мало ей дали сдачи.

Вернувшись к камину, протянула один бокал Зое и села.

– Твое здоровье.

– И твое.

Они чокнулись. Зоя вдохнула запах вина, одарила его скептическим взглядом и залпом осушила бокал. Поставив бокал на столик, прижала ладони к губам и закачалась взад-вперед.

– Ух ты! – Она сунула руку в карман плаща, достала упаковку желе с кофеином. Раскрыв пакет, высосала из него желе, проглотила и скривилась. – Почему-то на велике эти штуки кажутся намного вкуснее, правда?

Кейт засмеялась.

– Большинство народа предпочитает энергетические батончики.

– Большинство народа по восемьдесят миль на таком ветру не гоняет, – отметила Зоя. – Я бы сейчас смолотила настоящую шоколадку.

Она встала и отправилась к стойке. Кейт сидела, глядя на огонь, чувствуя, как отогреваются и оживают ее руки и ноги, потягивала вино и радовалась теплу. В пабе были только они вдвоем, снаружи собиралась гроза. Струи дождя стекали по стеклам, ветер налетал сильнейшими порывами, заглушая голос Робби Уильямса, несущийся из динамиков музыкального автомата.

Зоя вернулась с целым подносом сандвичей и еще двумя бокалами вина. Кейт вытаращила глаза.

– В чем дело? – удивилась Зоя. – Я уговорила его сделать нам сандвичи с цельнозерновым хлебом.

– Ты понимаешь, что я имею в виду. Зоя кивнула в сторону окна:

– А что, рванем туда – под ледяной дождь? Ох, не стоило мне перебираться на север.

– Это юг, дорогуша, – фыркнула Кейт. – Пожила бы ты в Озерном краю. Там у нас дождь родом из Арктики.

– Я из Суррея. – Зоя сделала еще глоток. Бокал держала, отставив мизинец. – У нас дождь в бутылках «Эвиан».

Кейт допила вино из первого бокала, чтобы догнать Зою.

– Это, между прочим, не гонка, – заметила та. Что-то в ее глазах показалось Кейт высокомерным, и она осушила второй бокал залпом, не слишком задумываясь. Зоя последовала ее примеру; обе одновременно поставили бокалы на столик.

– Фотофиниш, – сказала Зоя. – Зрители беснуются.

– Ну, это ты преувеличиваешь, – возразила Кейт. Посидели молча, глядя на пламя в камине. Потом Зоя спросила:

– А как это было?

– Что – «это»?

– Детство в Озерном краю.

– Не знаю. Мокро.

– Братья и сестры имеются?

Кейт покачала головой.

– У меня тоже никого нет, – сказала Зоя. – Единственный ребенок в семье… А детство у тебя было счастливым?

Кейт задумалась. Ответить не так уж просто, ее даже испугал этот вопрос Зои.

– Почему ты спросила?

– Извини. Мой чертов язык.

– Да нет, все нормально.

Первое легкое опьянение прошло. Тепло камина притягивало, а за окнами визжал ветер. «Пожалуй, второй бокал был лишним, – подумала Кейт. – Пора домой, к Джеку». Вот она входит в дом, промокшая до нитки, и позволяет ему согреть ее. Он встанет с дивана, обнимет, поможет снять комбинезон и… Господи, как приятно возвращаться домой, где тебя кто-то ждет.

Зоя поедала сандвич. Доела, вздохнула, бросила на тарелку корочку и кивнула на пустые бокалы:

– Может, по третьему? Вдруг третий заезд будет лучшим?

– Нет, пора возвращаться, – отказалась Кейт. – Часа через два стемнеет.

– Можем вызвать такси. Велосипеды уложим в багажник.

Кейт подумала о Джеке.

– Мне в самом деле пора.

Прозвучало довольно формально. Искорки отчаяния в глазах Зои заставили Кейт пожалеть о том, что она не сказала пусть то же самое, но теплее.

– Конечно, – поспешила согласиться Зоя. – Я пошутила.

– Ну, понятно, – сказала Кейт и опустила глаза.

Хотелось верить, что она выглядит чуть смущенно.

Зоя сняла с каминной решетки перчатки и плащ.

– Ты домой? – спросила у Кейт.

– Да. А ты?

– О, я к своему бойфренду.

– Молодец, – похвалила ее Кейт, думая о том, как доберется до дома. – Значит, в Манчестер?

– Нет, это там, – Зоя указала на юг.

Они вышли из паба. Дул сильный ветер, хлестал ледяной дождь. Природа разбушевалась. Зоя повернула налево, а Кейт направо, и лишь через полчаса, когда, спускаясь вниз по холмам, она увидела свет первых фонарей Глоссопа, в лучах которых дождь казался оранжево-красным, Кейт вдруг поняла, что в той стороне, куда поехала Зоя, нет ничего ровным счетом. Ничего на пятьдесят миль в округе, кроме пустого, мокнущего под дождем Киндер-Скаута и таких же мокрых холмов на фоне серого диска садящегося солнца. «А есть ли он вообще, этот бойфренд, – подумала Кейт, – или Зоя все еще там, в эту жуткую погоду, гонит в одиночестве свой велосипед – прочь от угасающего опьянения к цепким объятиям ночи?»

Чем больше тебе нравилась Зоя, тем труднее было понять, какие чувства на самом деле она вызывает. В раздевалке Кейт старалась не смотреть на отражение Зои в зеркале, пока та ее причесывала; она смотрела на себя. Кейт ненавидела эти зеркала с жесткими галогеновыми светильниками, которые не показывали ничего, кроме правды. Да, она очень состарилась, отрицать невозможно. Довольно долго она выглядела так, словно ей чуть-чуть за двадцать, и вот теперь жизнь выбрала именно этот год, чтобы взыскать долги. Зеркало не желало признавать, что Кейт когда-то лучилась юностью и Джеку непросто было выбрать между ней и Зоей. Теперь она похожа на мумию, а Зоя все еще смотрится как модель. Кейт попыталась прогнать сожаление. В конце концов, она сама решила стать матерью. Никто ее не заставлял.

Вот она – ей уже тридцать два, и выглядит она на все тридцать два. А вот Зоя, которая зовет ее, чтобы за компанию сделать татуировки. Время вгрызалось в затылок Кейт резкими, настойчивыми движениями щетки для волос. Зоя смотрела на ее отражение в зеркале и ждала ответа с тем же почти идеально скрытым отчаянием, как в тот дождливый вечер у камина, в пабе, в самый первый день, когда они подружились. Неловкая пауза затянулась.

– Ладно, черт побери, – неожиданно согласилась Кейт. – Я пойду с тобой в этот тату-салон.

Тату-салон, Манчестер, Ньютон-стрит

Зоя позвонила агенту и договорилась, чтобы та прислала фотографа. Он приехал в тату-салон на скутере через сорок минут, молодой и красивый, уверенный в своем обаянии. Зое нужны были хорошие снимки, поэтому она улыбалась так, словно заранее со всем соглашалась. Кейт улыбалась тоже. Папарацци снимал кадр за кадром, пока работали мастера тату.

Зоя попросила нанести ей на плечо три римские цифры «X» под олимпийскими кольцами размером с пятидесяти-пенсовые монеты.

В соседнем кресле сидела Кейт. У нее олимпийские кольца были маленькими, с пятипенсовые монетки, и она попросила сделать ей татуировку именно там, где и думала Зоя: на лопатке, чтобы рисунок закрывала футболка.

Как только папарацци закончил работу, Зоя оставила автограф на его футболке несмываемым маркером. Она передала маркер Кейт, чтобы та тоже смогла расписаться, но фотограф уже шел к выходу. Зоя заметила легкую обиду в глазах подруги, и ей стало жаль ее. Даже ком подступил к горлу. Значит, она еще способна что-то чувствовать? Да, ее нельзя назвать бессердечной.

А Кейт уже овладела собой. Она позвонила Джеку и, хихикая, сообщила о том, чем они с Зоей заняты.

– Мы совсем недалеко! Нам делают татуировки!

Последнее слово она произнесла шепотом, восторженно протянув букву «о». Казалось, она удивляется собственной смелости.

«Интересно, – думала Зоя, – повзрослеет когда-нибудь Кейт или нет? Почему она так растерянно, даже робко сообщает про то, что ей под кожу ввели капельки туши? И кому! Мужчине, за которым замужем уже восемь лет. Словно он имеет какое– то право ее осуждать».

Зоя вздохнула. Возле ее руки жужжала игла. Когда вонзалась ближе к кисти, становилось больно. Да, больно, хотя не так, как при велосипедном спринте. Что можно сделать для Кейт? Она отобрала у Кейт уверенность в себе, но это не означало, что она способна ее вернуть. Вот бы поверить, что Кейт не так уж сильно страдает, что она не знает, как все это несправедливо по отношению к ней. Может быть, Кейт не замечает, какой усталой она выглядит рядом с Зоей, как утомляет ее эта ноша – Софи.

Тяжело размышлять об этом. Если Кейт понимала, что с ней случилось, что с ней продолжает происходить, – тогда то, что она при этом не плакала, вызывало слезы у Зои.

Ну вот. Опять защипало глаза. Зоя внесла это ощущение в список и соединила с другими пунктами: болью, потерей равновесия, жалостью – всем тем, что чувствовала, когда позволяла слишком глубоко задумываться о подруге. Казалось, у нее внутри жила некая схема – созвездие разрозненных эмоций, которые, собранные воедино, создавали образ человека, которому ты небезразлична. Но, с другой стороны, ты мог соединить звезды между собой, как пожелаешь. Одни, например, видят на небе огромный ковш, а другие – всего-навсего плуг.

А вдруг она станет доброй – она, Зоя? Эта мысль пугала.

А Кейт все разговаривала с Джеком. Тот явно был недоволен.

– Ну что такого? – погрустнела Кейт. – Не говори так. Просто мы решили немного развлечься.

Зоя увидела, как погасли ее глаза.

– Это же всего на час, не больше. Разве вы не сможете нас дождаться? Хорошо, хорошо, ради бога. Скажи Тому, что мы извиняемся. Мы, конечно, не должны были уходить.

Снова пауза.

– Это всего-навсего простая татушка, Джек. Олимпийские кольца. Я же не физиономию Тони Блера решила выколоть.

«Интересно, что такое ей говорит Джек, – размышляла Зоя. – Вообще-то он не должен злиться из-за таких мелочей». Зоя очень хорошо его знала.

Осенью две тысячи второго года всем троим было по двадцать два года. Джек победил в нескольких больших гонках, Зоя выигрывала все подряд: гонки преследования, спринт, гонки на время. Остальные гонщицы состязались в этом сезоне за второе место. Зоя участвовала в соревнованиях так часто, что ей даже не было нужды тренироваться. Так продолжалось все лето, и Зоя привыкла видеть Кейт на второй ступени пьедестала почета, глядя на нее чуть свысока. Теперь, когда они подружились, этот факт было легко превратить в шутку. «В следующий раз твоя очередь», – говорила Зоя, и они хохотали, пока шла церемония вручения медалей. Только проиграв, Зоя поняла, что это совсем не смешно.

Осенью, за неделю до национального чемпионата в Кардиффе, Кейт обошла ее в ночной спринтерской гонке на Манчестерском велодроме. Эту гонку транслировали по национальному телевидению в прайм-тайм. Еще и поэтому трудно было справиться с ощущением поражения. Том с трудом заставил Зою подняться на пьедестал и получить серебряную медаль. Ей пришлось стоять, подняв голову, на второй ступени почета и смотреть на лучистую улыбку Кейт, на ее четко вырезанные скулы. Тогда у Зои страшно разболелась шея и болела потом всю неделю.

Национальный чемпионат в том году был великолепен. Велосипедный спорт становился все популярнее, на велодромах собирались толпы зрителей. Все финалы передавали в прямом эфире на канале ITV. Джек выиграл спринт. Зоя и Кейт прошли предварительные заезды и должны были встретиться в финальной гонке. Кейт смотрела на Джека, поднимающегося на пьедестал, а Зоя тем временем отыскала в его спортивной сумке мобильник и отправила самой себе сообщение. Потом, когда они с Кейт находились рядом с треком и снимали костюмы, в которых разминались перед гонкой, Зоя притворилась, будто только что получила эту эсэмэску.

Она ахнула, взволновалась:

– О…

Кейт положила руку ей на плечо.

– Что случилось?

– Ничего. Извини.

Зоя взяла шлем и туфли и направилась к линии старта, оставив на сиденье мобильник Джека. Только это и требовалось. На старте Кейт была вне себя. Финал состоял из трех заездов, но третья гонка Зое не понадобилась. Стоя на второй – «серебряной» – ступени почета, Кейт заливалась слезами.

Все оказалось еще хуже, чем могла себе представить Зоя. Вторую половину дня она просидела в отеле, где они все остановились, глядя на свою золотую медаль, сожалея, что не может ее возвратить. Глаза покраснели от слез.

Ближе к вечеру постучал Джек. Он весь дрожал и не говорил ни слова.

– Она здесь? – спросила Зоя.

– Уехала домой, – с трудом вымолвил Джек.

– А ты с ней не поехал?

– Она не позволила. Позвони ей, скажи, что эсэмэску отправила ты!

– Тебе она не поверила? Джек покачал головой.

Зоя беспомощно развела руками:

– Тогда как же она поверит мне?

Джек долго смотрел на Зою в упор, а она – на него. Он был в отчаянии: понимал, что она права.

– Ну почему ты такая? – наконец спросил он.

Зоя расплакалась и никак не могла остановиться. Она не просила Джека утешать ее, а он и не утешал.

Они пошли прогуляться в гавань. Зоя умоляла Джека простить ее, обещала, что больше такое не повторится. Был холодный серый день. По морю катились волны с белыми бурунами. Недавно отросшие волосы Зои развевались и путались на ветру. Чайки отчаянно кричали, словно ангелы, изгнанные из рая. Воздух пропах солью. Зоя швырнула в море золотую медаль, выигранную на чемпионате. Медаль зацепилась за обрывок каната и повисла на ленте. Золотой диск качался и посверкивал под серой водой. Джек и Зоя долго ждали, но медаль не желала тонуть.

Двенадцать часов спустя Зоя вернулась в Манчестер и сразу же, через пятнадцать минут, стала тренироваться: предстояла Олимпиада в Афинах. До игр оставалось меньше двух лет, так что надо было стараться. Каждый ярд по треку приближал на ярд к победе. Да, это ее судьба – даже кожу покалывало от понимания этого. Но что-то ее тревожило, не давало покоя; понадобилось две недели, чтобы она поняла, что именно. Не могла она сосредоточиться на тренировках, пока не извинится перед Кейт, пока все не уладит. Это было ново для Зои: ощущение, что ее благополучие связано с кем-то другим. Она угодила в ловушку. Чувство вины нарастало и нарастало, тело слабело пропорционально этому чувству. Скоро она уже не смогла выжать штангу, лежа на мате, ей становилось все хуже и хуже, она возмущалась, она почти ненавидела Кейт – за то, что Кейт ей так нравилась.

Зоя пригласила ее пообедать. Она собиралась чем-то порадовать Кейт, попросить прощения. У нее и в мыслях не было что-то рассказывать о себе. Но так уж вышло, что она рассказала ей об Адаме и расплакалась прямо в ресторане «Линкольн» – по-настоящему, со слезами. А Кейт утешала и обнимала ее, пианист начал играть тему из «Придурков из Хаззарда» – все быстрей и быстрей, но сразу понял, что веселья этим он никому не прибавит.

На другой день они уже тренировались вместе. К Зое сразу вернулись силы. Ее поразило то, что Кейт смогла простить ей Кардифф. К концу зимы Кейт несколько раз спрашивала у Зои, не хочет ли она побывать у психолога. Зоя машинально отвечала согласием – скорее из-за того, что все еще жалела о содеянном, нежели потому, что верила, будто это поможет. Наконец она стала раз в неделю ходить к психологу. Кейт провожала Зою до дверей кабинета, улыбалась на прощание и сжимала ей руку. Зоя не ложилась на кушетку, нет, она упорно садилась в кресло, психолог задавал ей короткие вопросы, потом сам устраивался в кресле – так, что они были на равных, Зоя даже могла смотреть на него чуть свысока.

В комнате воцарялся вакуум, который Зоя должна была наполнить воспоминаниями. Будто это так легко сделать. Как видно, психолог считал воспоминания чем-то вроде отработавших ступеней ракеты, полагал, что они способны беззвучно упасть на землю, и не допускал даже мысли о том, что Зоя все еще не рассталась с ними, что в них еще есть топливо. По его мнению, держаться за прошлое не имело смысла, ибо это серьезно снижало шансы взлета. Но чем больше Зоя говорила об Адаме, тем сильнее действовала на нее сила притяжения.

После всех этих разговоров она чувствовала пустоту и слабость, хотя психолог утверждал, что ей это на пользу. В конце каждого сеанса он упирался локтями в стол, сводил кончики пальцев и прикасался ими к нижней губе. А потом подводил итог и скромно просил Зою высказать свое мнение по поводу его выводов. Зоя соглашалась с тем, что она не умеет подавлять гнев и это – проблема, что страдает от неспособности мириться с поражением, хотя они у нее нечасты и вообще являются неизбежной и здоровой составляющей.

Но стоило во всем этом признаться, как она злилась еще сильнее. Признавая, что плохо переносит поражения, она сразу чувствовала себя проигравшей. Кейт встречала ее возле клиники, и они отправлялись пить кофе. Зоя старательно смеялась, заказывала еще одну порцию фундука, говорила, что чувствует себя значительно лучше.

А между тем результаты на тренировках не впечатляли. Стоя на стартовой линии вместе с Кейт, она не находила в себе прежней ярости и надеялась исключительно на мышечную силу. Место злости заняла тихая боль – холодная, серая, как ноябрьское море. Зоя оказывалась побежденной еще до стартового свистка. Кейт уходила вперед с каждым кругом, и Зоя начинала бояться, что психолог окончательно ее вылечит.

Том выставлял Зою против Кейт каждую неделю, и когда она совсем перестала выигрывать, то прекратила свои визиты к психологу. Она сказала подруге, что все в порядке, и Кейт за нее порадовалась.

На ближайшей тренировке Зоя победила впервые за месяц. Две недели она выслушивала по телефону терпеливый голос психолога с предложениями вернуться к терапии. Наконец он перестал звонить.

У Кейт с Джеком дела пошли на лад. Зоя пыталась изображать радость, когда Кейт рассказывала об их планах купить дом, а потом, может быть, завести детей. Она стала приглашать Зою к себе после тренировок, мало-помалу Зоя привыкла болтать о том о сем с ней и Джеком за чаем. Сначала присутствие Джека ее смущало, но скоро она уже вместе с Кейт посмеивалась над его музыкальными пристрастиями, а однажды расхохотались все трое. Джек откинулся на спинку стула, Кейт заваривала чай, а Зоя изображала австралийский акцент Тома. «Вот то, что надо, – подумала Зоя. – Вот теперь я живу, и у меня есть друзья».

Но в конце марта ее друзья поссорились. Ничего не было сказано, однако Зоя заметила, что Кейт перестала болтать с ней в минуты отдыха на тренировках, что привычные приглашения зайти в гости вдруг прекратились; она даже не отвечала на Зоины телефонные сообщения. Кейт оправдывалась: говорила, что устала, что у нее назначена какая-то встреча, и за пределами трека они почти перестали общаться. Сначала это тревожило Зою, потом смущало, а потом она ужасно расстроилась. Кейт стала ее лучшей, единственной ее подругой, и потерять ее… Даже страшно подумать! Впервые в жизни Зое стало трудно вставать по утрам. Она подолгу сидела на краю кровати, обхватив голову руками, и чувствовала полное опустошение.

Наконец она подошла на велодроме к Джеку и впрямую спросила, что происходит. Он ответил, что расстался с Кейт.

Как это произошло? Однажды они заговорили о Зое, и Джек сделал ошибку – он так и сказал: «ошибку», признавшись в том, какие чувства к ней когда-то испытывал. Возникла ссора – очень глупая ссора: ведь все это было в прошлом. Ну разве не глупость? Разве это не грустная попытка сесть в лодку и поплыть по воде, которая давным-давно исчезла под далеким-предалеким мостом?

Да, согласилась Зоя. Очень грустно и глупо, и главное – из-за такой ерунды! Потом она вернулась в свою квартиру и не спала полночи. Все думала о себе и Джеке.

Неделю спустя Джек поехал в весенний тренировочный лагерь Британского центра велосипедного спорта – на день раньше Кейт. Зоя уже была там. Поздно вечером она постучала в дверь Джека. Оба старались доказать друг другу, что все хорошо, но это было не так: ничего хорошего не получилось. Кейт находилась в тысяче миль от лагеря, но чем больше они пытались раствориться друг в друге, тем отчетливее нарастало ее присутствие в комнате. Зоя первой это почувствовала. Неловкость все нарастала, казалось, вот-вот у нее разорвется сердце. Лежа обнаженной рядом с Джеком, придя в себя после эйфории первых минут, она поняла по его глазам, что у него точно такие же чувства.

– Прости, – сказал он. Она вздохнула.

– Не за что извиняться. Я пойду. Джек удержал ее.

– Не надо. Останься и просто усни, ладно?

Оба притворились, что засыпают, и так лежали, упершись взглядом в стену, пока за ставнями не забрезжил бледно-серый рассвет.

Тогда Зоя встала, тихо собрала одежду и на цыпочках прошла к двери. Им обоим, решила она, важно сохранить чувство собственного достоинства. Если бы Джек не спал, одному из них пришлось бы произнести слова прощания. Невесомые, мудрые – такие, чтобы сгладить весь этот ужас. Очень важно сохранить некое пространство для мысли о том, что такие слова могли быть произнесены. Оставалось лишь сорвать их с губ, как плоды на рассвете с низко нависших ветвей.

Зоя пошла к морю. Оставив свои вещички на склоне дюны, окунулась в воды Атлантики – как раз тогда, когда над горизонтом взошло обнаженное солнце. Низко над водой, скользя над самым морем, беззвучно пролетели три пеликана. Горизонт был юным и ровным, вода шелковистой. Дул еле заметный бриз. Едва касаясь дна кончиками пальцев, Зоя смыла с себя прошедшую ночь. Потом оторвалась от дна и поплыла легким кролем.

На глубине море было уже темно-синим и очень холодным. У Зои перехватило дыхание, казалось, она вот-вот задохнется. На волнах взлетали барашки, брызги летели в лицо. Ей пришлось отвернуться от ветра, лечь на спину, чтобы отдышаться. Она взлетала и опускалась на волнах и была одна-одинешенька в светлеющих складках воды. Когда она поднялась на гребень очередной волны и оглянулась на берег, то увидела, что он, оказывается, гораздо дальше, чем она думала. Гостиница, Джек, тренировки, гонки – все это находилось в приземистом бетонном здании среди далеких дюн. А здесь была только она.

Ее нога прикоснулась к чему-то большому, тяжелому. Зоя в ужасе отпрянула и приготовилась к драке с морским чудовищем, но на поверхность всплыл всего-навсего обломок дощатой лодки. Он завис в воде рядом с Зоей – черный от времени, пропитанный водой и заросший водорослями. Зоя отплыла от него подальше, но обломок лениво следовал за ней, в кильватере, создаваемом ее движениями. Зоя заставила себя сохранять спокойствие. Она плыла на спине, раскинув руки и ноги, и смотрела в голубовато-серый купол рассветного неба. Ее продрогшее тело качалось на волнах океана, все еще сохраняя воспоминания о Джеке. И вдруг Зое стало страшно из-за того, что у нее никого нет. Это чувство было бескрайним, холодным и жестоким, как море.

В тату-салоне Кейт уронила телефон на пол. Аккумулятор полетел в одну сторону, треснувший пластиковый корпус – в другую. Звуки пробились сквозь воспоминания Зои.

– Что случилось? – спросила она.

Кейт испуганно смотрела на Зою. У нее дрожали руки.

– Том едет сюда. Для нас какая-то новость.

Серебристо-серый «Рено Сценик»

У мамы правое плечо было забинтовано. Софи видела уголок повязки, торчащий над вырезом желтой футболки. С заднего сиденья она упорно смотрела на мамину спину. Что же все это значит?

– Мам, – спросила Софи, – что у тебя на спине?

– Ничего.

– Ты упала и ударилась?

– Ничего там нет, ясно?

Папа сказал это так, что захотелось побыстрее спрятаться внутрь себя, как это делает анемон в морском аквариуме, если к нему прикоснуться пальцем. Софи замолчала.

Мама и папа стали негромко переговариваться. Взрослые так делают, когда не хотят, чтобы ты их слышал. Взрослые полагают, что у тебя слух хуже, чем у них, а на самом деле он гораздо лучше. Вот в каком порядке существовала острота слуха: джедаи, летучие мыши, совы, лисы, собаки, мыши, взрослые.

– О чем ты только думала? – сердито спросил папа.

– Хватит злиться. Мне и без того плохо.

– Я просто хочу спросить: как тебе это пришло в голову?

– Не знаю, понятно? Неужели я обязана всегда все знать?

– Что? Это ты у меня спрашиваешь? Если речь идет о коже, которая навсегда приросла к тебе, разве нет смысла знать наверняка?

Мама отозвалась очень грустно:

– Но это моя кожа.

У Софи засосало под ложечкой. Это рак. Вот что это такое. У нее на спине – рак кожи. Вот откуда взялась повязка. О раке Софи знала все. Понятно: у мамы он возник на коже, и ей сделали операцию. Вот почему она куда-то исчезла после тренировки. Взрослые всегда стараются секретничать насчет рака. Но хранить секреты они умели в таком же порядке: джедаи, лисы, взрослые. Маме сделали операцию, она прошла плохо, и теперь все-все стало плохо.

Папа продолжал:

– А как же Олимпиада?.. Разве прежде всего не надо было думать о ней?

– Мы так и думали, что поедем обе. Ведь мы с ней – номер один и номер два. Остальные даже близко к нам не стоят. А теперь… А у меня эта чертова дрянь на плече.

Глядя в зеркало заднего вида, Софи увидела, как мама сжала ремень безопасности. Папа скосил на нее глаза, прикоснулся к ее колену. Она посмотрела на него, и грусть в ее глазах почти исчезла. Софи сразу стало лучше. Словно колено мамы было чем-то вроде клавиши «OK», и папа только что ее нажал.

– Понимаю, – сказал папа. – Прости.

– Мам? – проговорила Софи так тихо, что мама ее не услышала. Она предприняла еще попытку, со свистом вдохнув и выдохнув воздух: – Мам?

Мама повернулась, протянула руку между спинками двух сидений и прикоснулась к Софи.

– Все нормально, – сказала Софи. – На самом деле все не так плохо, как ты думаешь.

– Конечно, ты права, моя милая.

– Иногда бывает жуть как плохо, но если ты пройдешь все курсы химиотерапии, то обязательно поправишься. Вот увидишь.

Софи посмотрела на маму, уверенная в правоте своих слов. А мама почему-то смутилась.

– Ты о чем? – спросила она.

– О том, что у тебя на спине, – объяснила Софи. – О раке.

Мама долго смотрела на нее, в ее глазах было какое-то странное выражение, смысла которого Софи не могла понять. Наверное, не стоило произносить слово «рак». Сама она к нему привыкла, но другим для этого требовалось много времени. В больнице мало кто мог произносить его, и особенно – взрослые. Женщины говорили: «У меня опухоль», и тогда это звучало, как что-то маленькое, которое можно взять рукой, а не такое, что проскользнуло бы между пальцами. Мужчины говорили: «Я сражаюсь с большой буквой „Р“». Так им было легче, потому что они представляли себе, будто на них нападает большущая буква «Р» с плаката у окулиста, и они сражаются с ней, а не с маленькой раковой клеткой.

– Все нормально, мам, – повторила Софи. – Доктор Хьюитт говорит, что лучше называть болезнь ее настоящим названием: тогда ты становишься сильнее.

Мамины глаза наполнились слезами.

– Девочка моя, прости меня, пожалуйста. Никакой это не рак. Это просто глупая татуировка.

Папа свернул к тротуару, остановил машину, они с мамой вышли и сели на заднее сиденье, к Софи. Расстегнув ремни безопасности, они крепко обняли дочь, а потом все трое сидели там, пока не стало смеркаться. Мимо проезжали машины, струи дождя вспыхивали в свете их фар.

– Что бы ни случилось, – сказал папа, – ничто не сравнится с тем, как мы гордимся тобой.

– Из-за чего? – удивилась Софи. – Я ничего не сделала. Почему-то мама с папой расхохотались. Почему они ею гордились, если она ничего не сделала, только все неправильно поняла? Ведь татуировка не имеет ничего общего с раком кожи. Совсем ничего.

Софи вздохнула. Как только она переживет свой лейкоз, придется переделывать своих родителей.

Манчестер, Динсгейт, 301, Битхэм-Тауэр

Зоя вошла в свою квартиру, бросила ключ на металлическое блюдо, прошла в кухонную зону и поставила синий пластиковый пакет на столешницу из затвердевшей лавы. Из пакета она вытащила бутылку белого вина с отвинчивающейся крышкой и пристально на нее посмотрела. Она не пила спиртного с того давнего дождливого вечера, когда они с Кейт встретились во время тренировочного заезда, больше десяти лет назад. У нее даже бокалов для вина в доме не было. Она даже не знала, сколько вина можно и нужно выпить. Зоя выбрала маленькую тяжелую белую керамическую чашку, предназначенную для эспрессо, и наполнила ее вином. С бутылкой и чашкой подошла к окнам, обвела взглядом огни города. Она понюхала вино, поморщилась и выпила. Потом стояла у окна минут десять, ожидая эффекта. От организма, приученного досконально знать свой пульс и обрабатывать центростремительные сообщения, бегущие

по каждому туго натянутому пучку нервных волокон с ледяной ясностью, не приходилось ждать приятного тепла. Возникло мгновенное ощущение сотрясения мозга и страх перед могуществом химии. Зоя налила в чашку еще вина и выпила.

Опустошив половину бутылки, она почувствовала, что теперь может подумать о том, что означают изменения в правилах. Для того чтобы получить место в олимпийской команде, придется сразиться за это место с Кейт. Зоя обкатала эту мысль, повертела ее в разные стороны. Да, ей отчаянно хотелось его получить. Иначе она потеряет спонсоров, эту квартиру и причину заставлять работать сердце и легкие. Но для того, чтобы место осталось за ней, потребуется истязать свое тело сильнее, чем когда бы то ни было.

Зоя выпила еще вина и прижала холодную чашку к руке, чтобы охладить свежую татуировку с изображением олимпийских колец. Она смотрела на эти кольца и слышала рев трибун в Афинах и Пекине. Зоя заглянула в свое сердце и спросила, способна ли она уничтожить Кейт, чтобы снова услышать этот гул. Она закрыла глаза, прижалась лбом к холодному стеклу и задумалась.

Несколько месяцев после Гран Канария – всю весну и начало лета две тысячи третьего – она почти не участвовала в соревнованиях. Берегла себя для чемпионата мира по трековым велогонкам в Штутгарте в конце июля. На тренировках повторяла время мировых рекордов. С Кейт и Джеком не виделась. Они налаживали отношения, а она все свою боль и смятение преображала в энергию, необходимую для гонок.

В Штутгарт вылетела рано. Британская федерация велосипедного спорта поселила ее в ту гостиницу, где и должна была разместиться вся велосипедная гвардия. Гостиница находилась неподалеку от велодрома, и целый месяц до чемпионата Зоя тренировалась на треке. Она сражалась с вирусом, высасывавшим ее энергию и опустошавшим ее, но ставка еще ни разу не была столь высока, и каждый атом ее тела был настроен только на победу. Она даже не замечала, что находится в Германии. Язык здесь другой, но трек-то – такой же, как везде.

За неделю до чемпионата приехали Джек и Кейт – вместе. Они снова были счастливы, но в прочности своего союза уже сомневались, поэтому не слишком уютно чувствовали себя в обществе Зои. Она вежливо им улыбалась, когда они встречались на собраниях команды или проходили мимо в буфете.

Чемпионат мира две тысячи третьего года был самым грандиозным в истории: прибыли команды даже из таких далеких стран, как Китай и Бразилия; гонки передавались в прямом эфире на канале «Евроспорт». Зоя ужасно нервничала. Несколько раз в номере гостиницы ее даже вырвало. Однако внешне она сохраняла спокойствие. Пресса уделяла ей массу внимания – массмедиа были просто влюблены в нее. Журналисты уверяли читателей, что она «провела большую работу над собой»; в «Гардиан» популярный философ написал о ее рабочей этике; в «Ньюс ов зе Уорлд» поместили фотографии бюста, обтянутого лайкрой, и гадали, носит ли Зоя бюстгальтер. Короче – всем угодила.

Чемпионат мира начался фейерверком фотовспышек. В Штутгарте в последний день июля Джек завоевал столько золота, сколько не завоевывал на мировых первенствах ни один британский велосипедист. Кейт выиграла два золота и бронзу. А Зоя не сумела даже пройти квалификацию для выхода в финал в трех видах программы. В гонке за бронзу она пришла к финишу после Кейт. И все время чувствовала себя отвратительно. Однажды ее стошнило прямо на линии старта, так что пришлось отсрочить время стартового свистка. Уборщик вымыл трек шваброй, а потом доски просушили промышленными фенами. Зоя снова приготовилась к старту. Прозвучал свисток, но ее тело наполнилось жаркой слабостью. Все другие девушки умчались вперед, а она словно бы и не крутила педали. Очень скоро по Интернету прокатилась видеозапись: Зоя стоит рядом с треком, заливаясь слезами, пинает велосипед – произведение искусства, изготовленное из углеродного волокна и стоящее девять тысяч фунтов стерлингов.

Том вызвал такси и прямо с велодрома отвез Зою в клинику. Они пробыли там два часа. Врачи делали анализы. Зоя ждала. Потом сделали еще какие-то дополнительные анализы. Она снова ждала, сидя в маленькой белой комнате, с разложенными на столике модными журналами, стрекочущим кондиционером. Вошел, улыбаясь от уха до уха, врач и сообщил Зое, что она беременна.

– Вы в самом конце первого триместра, – сказал он. – Поздравляю! – Но, увидев выражение лица Зои, сник и пробормотал: – Простите, это, наверное, не то слово? Мой английский не очень хорош.

Зоя заставила его повторить тест. Нет, это невозможно, при ее-то тренировках! Врач наверняка ошибся: ведь это самый обычный лекарь, не имеющий спортивной специализации! Зое пришлось рассказать ему о своей особой физиологии. О том, как тело замечает даже самый малый запас жира, как регистрирует немыслимую боль, которую приходится терпеть каждый день, как обманывается, полагая, что ты при смерти, и производит необходимые изменения в репродуктивной системе. Врач вежливо слушал, пока Зоя рассказывала ему о том, насколько изменены у нее уровни гормонов, какая низкая концентрация эстрогена и какая высокая – тестостерона. Она сказала ему о том, что у нее не было месячных три года, что с тысяча девятьсот девяносто девятого года она перестала предохраняться. А врач заметил, что, на его взгляд, предохраняться все-таки стоило. В Германии врачи на удивление откровенны.

Зоя вышла в вестибюль, где ее ждал Том. Она вяло улыбнулась и сказала, что у нее всего-навсего кишечная инфекция.

В номере гостиницы ее снова вырвало. Она сидела и пила ледяную воду. Кейт все еще была на велодроме, общалась с прессой. Зоя видела ее на канале «Евроспорт». Кейт просто сияла.

Зоя резко выключила телевизор и целый час смотрела в стену. Потом зашла в Интернет, записалась на прием в клинику абортов в Манчестере и стала пересматривать расписание своих тренировок перед Афинами.

Через какое-то время в дверь постучала Кейт. Она тактично спрятала свои медали в спортивную сумку, но не сумела скрыть радость победы. Она вся просто светилась. Ее кожа, ее глаза излучали завоеванное золото. Казалось, вокруг Кейт светится даже воздух.

– Ну что, довольна? – проворчала Зоя.

– Не надо так. Я подумала, что тебе надо с кем-то поговорить.

– Для этого у меня есть Том. Кейт помолчала.

– Отлично. Ну, тогда я пойду. Зоя вздохнула.

– Не уходи. Хорошо, что ты пришла. Кейт села рядом с ней на кровать.

– Так что случилось? Что сказали врачи? Зоя коротко рассмеялась.

– Просто расстройство кишечника. Послушай, когда мы вернемся в Англию, давай… ну, не знаю. Давай что-нибудь придумаем. Сходим в кино, например.

– Только не сразу, хорошо? Не знаю, что обо мне судачат, но я не такая.

Зоя засмеялась и почти сразу расплакалась.

– Зоя? В чем дело?

Зоя шмыгнула носом, впилась зубами в костяшки пальцев и прошептала:

– Черт побери, я беременна!

Ее лицо исказилось, последнее слово она уже не сказала, а пропищала.

– Что?

– Я беременна. Никто не знает.

– Никто?

– Ага, никто.

– Ух ты. То есть… здорово.

– Все нормально. То есть чепуха. Мне нужно избавиться от этого, верно?

Кейт растерянно заморгала.

– О боже…

Зоя облизнула пересохшие губы.

– Понимаю, – произнесла она надтреснутым голосом. – Но придется. Ведь у меня впереди Афины. Так что не будет… ну, ты понимаешь… ребенка.

Кейт молчала.

– Кейт?

У Кейт задрожали губы. Зоя не сразу поняла, что она пытается не расплакаться. «Интересно, ей-то с какой стати плакать, – разозлилась Зоя. – Это ведь не ее жизнь разлетается в клочья?»

– В чем дело? – сердито спросила она. – У меня нет выбора, ясно?

– Зоя, пожалуйста…

– Совсем нет выбора. Так что не нагружай меня чувством вины.

Покрасневшие от слез глаза Кейт встретились с глазами Зои.

– Ребенок от Джека? – тихо спросила Кейт.

Зоя поняла смысл вопроса только через несколько секунд. Она не думала о том, чей ребенок. Она думала только о том, как поскорее от него избавиться. А когда прозвучал вопрос Кейт, шок оказался настолько силен, что Зоя не смогла ответить «нет».

Кейт смотрела на нее с нескрываемой тоской.

– Я знала: что-то произошло, – наконец выговорила она. – Он был такой тихий – тогда, в тренировочном лагере…

Зоя встала, вышла из номера и потом долго гуляла по улицам Штутгарта. Так, посчитаем… Математика очень проста. Она не спала ни с кем после той ночи, и до того у нее не было никого целый месяц. Выводов, значит, два: это ребенок от Джека, и та ночь что-то для нее значила. Этой ночи хватило на то, чтобы изменилась вся схема ее привычного поведения. Не только в глубинах тела, но и в эмоциях все изменилось, и каким-то образом она должна избавиться и от того и от другого.

В самолете на обратном пути до Лондона она чувствовала себя прескверно. Уснуть не удавалось. Закутавшись в плед, она сидела, прижав колени к груди, на три ряда позади Кейт и Джека. Через полчаса после взлета встала и направилась к ним. Том на нее злился; Кейт и Джек от нее отстранились; ей не с кем было поговорить о предстоящем жутком выборе.

В первое мгновение они подумали, что подошла стюардесса, готовая предложить кофе или чай, и повернули головы с вежливыми улыбками. Но это была Зоя. Джек явно смутился, а Кейт растерялась.

– Простите, – пробормотала Зоя и торопливо вернулась на свое место.

В Хитроу ее поджидали фотографы. Она миновала зону таможенного досмотра в галактике фотовспышек. Похоже, кто-то получил взятку. Кто-то из германской клиники проболтался. Репортер самой крупной британской воскресной газеты прокричал из толпы:

– Зоя! Зоя! Вы сохраните ребенка или поедете на Олимпиаду?

Вопрос прозвучал публично, и теперь выбор был не за ней. Сотни ярких огней высветили ответ на ее белом, застывшем лице.

Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203, кухня

После ужина, когда Софи легла спать, Кейт сложила тарелки и чашки в раковину и залила водой. На подоконнике над раковиной стоял стакан из нержавейки, а в нем – щетки для мытья посуды. Рядом расположился серебряный призовой кубок, в который Джек по утрам укладывал шестнадцать капсул – лекарства Софи. Сейчас кубок был пуст.

– Это всего-навсего Олимпиада, – сказала Кейт. – Я могла бы ее запросто пропустить. Больше бы времени уделила Софи.

В глазах Джека полыхнул плохо скрываемый страх.

– Даже не говори об этом. Ты сразишься с Зоей за место в команде, ты победишь и поедешь в Лондон. Сегодня вы пришли к финишу нос к носу.

Кейт стояла и смотрела в окно.

– Я боюсь с ней сражаться. Она становится все более нестабильной. Кажется, она проигрывает.

– Ты не о ней думай. Подумай лучше о том, что будет с Софи, если ты откажешься от борьбы. И каково будет тебе.

– А ты? Каково будет тебе?

– Если ты откажешься?

Нелегко было ответить на этот вопрос.

– Тогда я откажусь тоже, – нахмурившись, сказал Джек. Кейт кивнула. Она поверила словам Джека, но не верила, что он действительно так поступит.

Она включила холодную воду и стала отмывать форму для запеканки. Может быть, к тридцати двум годам все так и должно быть? Жизнь должна складываться не из побед и поражений на треке, а из элементарного быта: брошенных в корзину для грязного белья тренировочных костюмов, трех простых белых тарелок с остатками макаронной запеканки, отмокающих в раковине, где гель растворяет упрямый жир.

– Мне нужно немного подумать, – решила Кейт.

– О господи, – простонал Джек, обхватив руками голову. – О чем тут думать?

И он был прав. Кейт сама страшилась собственных слов. На стене с пробковыми панелями, напротив окна, висели рисунки Софи – от самых ранних до теперешних. Улыбающиеся солнышки и космические корабли. Рядом – отпечатки ступней, вымазанных желтой гуашью и похожих на лепестки подсолнуха. Кейт вспомнила, как придерживала худенькую лодыжку Софи, когда она топала по бумаге. Другой рукой прижимала дочку к себе: Софи еще не умела ходить. Крепкий стебель и широкие листья подсолнуха Кейт нарисовала сама зеленым восковым мелком – Джек тогда как раз летел в Афины.

– Ты только представь себе, – продолжал Джек, – чем ты будешь заниматься, если откажешься?

Кейт махнула рукой и поморщилась от боли: натянулась кожа в месте татуировки.

– Есть ведь другие способы заработать на жизнь, – защищалась она. – Если только нам не врут, существует много всякой работы и много разных профессий на белом свете.

Джек провел кончиками пальцев по щеке Кейт.

– Не существует – после того, как услышишь рев толпы на трибунах.

Кейт мягко отвела его руку в сторону. Ее, если честно, гомон толпы зачастую пугал. Конечно, от него вспыхивал адреналин, но в самой сердцевине этого гвалта таилось безмолвие. У толпы был тридцатиминутный перерыв на ланч. Толпа курила возле офиса под дождем и бросала окурки в урну, висевшую на стене, как велели разосланные по электронной почте инструкции. Толпой был бы Джек, если бы его отец не вытолкнул сына из уютной ниши. Толпой была бы она, если бы отец не отвел ее на велосипедные гонки в шестилетнем возрасте. Сквозь тонкую разделительную перегородку рев толпы легко преодолевал пространство и преследовал Кейт.

Она поежилась. За окном темно, в раковине посуда, в корзине – грязные вещи. В оранжевом сиянии фонарей отчетливо видны очертания крыш. Из окон соседнего дома льется теплый надежный свет, к нему примешивается голубоватое мерцание телевизора. Пузырьки геля в раковине становились все мельче.

Том всегда предупреждал: «В один прекрасный день – раньше, чем вы думаете, – ваша спортивная жизнь закончится».

В раковине неслышно лопались мыльные пузыри.

– Хоть раз подумай о том, что лучше для тебя. – Отчаяние звучало в голосе Джека. – Ты уже больше никому ничего не должна.

Кейт посмотрела на мужа.

– Уж лучше заботиться о Софи, чем сражаться с Зоей.

– Вопрос так не стоит – «или-или», – парировал Джек. – Может, все дело в твоей уверенности? Я знаю, ты можешь победить Зою. Тебя останавливает только одно: страх проигрыша.

– Нет, я боюсь, что смогу выиграть, – с неожиданной резкостью возразила Кейт. – У нее же ничего нет, кроме побед. Просто не представляю, что она может сделать с собой, если мы оставим ее ни с чем. Я в ужасе от того, что она может сделать с нами.

По глазам Джека Кейт поняла, что он тоже боится, только не умеет облечь в слова этот страх. Мыслить стратегически он не умел – вот в чем беда. Из-за его открытости и простоты их жизнь стала такой сложной. Кейт умела справляться с последствиями, а он – нет. Разве он виноват в этом? У каждого свой ареал обитания, ограниченный не экологией, а возрастом. Джек идеально приспособился к своим девятнадцати, а Кейт куда лучше чувствовала себя в тридцать два.

Она бережно поцеловала мужа в щеку, и оба задумались о том, что Кейт наконец произнесла вслух. Оба пытались выразить ее последнюю фразу другими словами в надежде, что на душе станет легче.

– Она больше не сумеет причинить нам боль, – сказал Джек. – Это случилось почти десять лет назад. Теперь мы старше и мудрее.

– Она тоже.

– Но что она может нам сделать, если мы доверяем друг другу и не позволим ей встать между нами?

Вопрос повис в воздухе.

Кейт смотрела в окно, на темные дворики, темные таун-хаусы, с каждой минутой становящиеся все темнее под громкий стук дождя. У нее могло быть столько разных жизней…

Впервые отец повез ее на велосипедные гонки, когда ей исполнилось шесть лет. Это было нечто такое, чем они могли заняться вдвоем за пределами дома. Отец увидел объявление в местной газете. С таким же успехом ему на глаза могли попасть дзюдо или бадминтон.

Мама и папа за завтраком в тот день поссорились. Кейт ела яичницу. Про ссору она не слишком думала. Мама ворчала уже давно: новая работа выводила ее из себя. Она ходила из дома в дом и предлагала услуги компании, оптом торгующей тканями. Иногда уезжала в другой город, а дважды в месяц ей приходилось ночевать вне дома.

В тот день мама выхватила из-под носа у Кейт тарелку с недоеденной яичницей и швырнула на пол возле раковины. Тарелка разбилась. Папа сказал:

– Мы вернемся поздно. После соревнований пообедаем в пабе.

Он сжал руку дочери. Она сразу стала мечтать о «завтраке пахаря» – толстом куске черного хлеба и кусочке масла в золотой обертке. С сыром, приправой чатни, маринованными луковками – странными и прозрачными, с которых можно снимать слой за слоем. Папа купит себе пинту мягкого эля, а ей – диетическую колу.

– Почему тебе обязательно надо выставить себя добреньким? – сказала мама, и Кейт заметила черные круги у нее под глазами.

– Ну и шуточки у тебя, – отмахнулся папа.

И тут они начали ругаться, а Кейт заткнула пальцами уши.

Иногда по ночам она мечтала о том, чтобы найти клад – несколько сотен фунтов. Она бы выкопала эти деньги в саду, вбежала в дом и отдала деньги маме, чтобы ей не надо было все время работать.

Кейт с папой поехали на велосипедные гонки на «ровере-3500». Старая машина цвета темного яичного желтка поскрипывала и тарахтела. Но она была симпатичной, большой и прочной. Внутри умещался твой собственный мир, безопасный и нерушимый. Папа в виде исключения разрешил Кейт сесть на переднее сиденье. Мама возражала, но он захлопнул дверцу, не дав ей договорить.

– Когда ты собираешься вер…

Хлоп. И тишина – потому что дверцы были большими и тяжелыми. В машине царил запах виниловых сидений. И запах папы.

Папа защелкнул пряжку ремня безопасности Кейт и выехал на дорогу. Кейт смотрела в окошко и видела маму, у которой беззвучно шевелились губы.

– Что говорит мама?

– Не знаю.

– Может быть, вернемся и спросим?

Папа вздохнул, сжал руку дочери и включил радио. Днем раньше взорвался космический челнок «Челленджер». Он развалился на части сразу же после запуска. По радио об этом до сих пор говорили. Только что челнок был белым и чистым, как молочный зуб, – яркий силуэт в прозрачно-голубой атмосфере. И вдруг голубое небо наполнилось белыми осколками, голубой и белый цвета смешались. Кейт ужасно расстроилась, потому что одна из астронавтов была чьей-то мамой. По радио сообщали, что «Челленджер» на полной скорости пошел вверх, а потом развалился. Но Кейт не желала слушать. Заткнув уши пальцами, она что-то напевала себе под нос…

Когда они приехали, папа достал из багажника велосипед и донес до старта. Там собралось довольно много детей, и Кейт испугалась. Многие девочки были гораздо старше; у многих велосипеды с гоночным «горбатым» рулем и тонкими шинами. А на ее велике только наклейки Скуби-Ду. Она спряталась за ногами папы и простояла так до самого начала соревнований.

Трек был травяным; трасса отмечена деревянными палками, а между ними натянута оранжевая веревка. Кейт оказалась намного быстрее почти всех остальных. Она так сильно вырвалась вперед, что даже испугалась: а вдруг это неправильно? Вдруг кто-нибудь сейчас на нее закричит? Только еще одна девочка оказалась такой же быстрой. Какое-то время они ехали рядом. Кейт повернула голову и улыбнулась, но девочка улыбаться в ответ не стала. Кейт могла бы ехать быстрее, но ей казалось, что она поступит грубо, невежливо, если бросит девочку, поэтому она осталась с ней рядом. Когда они вернулись к линии старта, завершив первый круг, папа улыбался. Он поднял вверх два больших пальца. Отец девочки тоже стоял там.

– Давай, давай! Ты можешь ее обогнать! – кричал он.

Девочка попыталась ехать быстрее. Лицо у нее покраснело. Кейт сбавила скорость, чтобы девочка могла передохнуть. Они снова вернулись к линии старта. Папа Кейт ликовал. Отец девочки закричал:

– НУ ДАВАЙ! Ты можешь быстрее!

Он так злился, что Кейт испугалась за девочку и на последнем круге поехала еще медленнее. Но девочка явно устала. Она задела деревянную стойку рулем и покатилась кубарем по траве.

Кейт остановила свой велосипед и спрыгнула. Холодными пальцами, вдыхая земляной запах мокрой травы, она подняла велосипед девочки.

– Быстро! – сказала она.

Кейт переживала из-за отца этой девочки. Девочка посмотрела на Кейт. Она была очень маленькой. Лицо и спортивный костюм испачканы грязью. Казалось, она вот-вот расплачется.

– Не надо, – прошептала Кейт.

Она придержала велосипед, девочка села на него и укатила. Остальные тоже проехали мимо, когда Кейт садилась на свой велик. Финишную линию Кейт, вся в слезах, пересекла последней.

– Черт возьми, это несправедливо, – огорчился папа.

– Да, да, да, – всхлипывала Кейт: это очень несправедливо – то, что та девочка так боится своего отца. Она не могла бы объяснить, почему ей грустно от того, что у нее жизнь легкая, почему ей страшно из-за того, что она такая счастливая.

Они с папой уехали. Машина скрипела и тарахтела. Папа ехал быстрей, чем всегда. Костяшки пальцев, сжимавших руль, побелели. Он сказал:

– Ты слишком добрая, Кейт. Люди могут этим пользоваться.

По радио рассказывали об обломках «Челленджера», которые удалось собрать. Тысячи крошечных кусочков рухнули в океан, и каждый летел на своей собственной скорости. По волнам плавали нашивки членов экипажа. А тяжелые обломки затонули. Некоторые из них уже никто никогда не достанет.

Папа сказал:

– Та девочка не должна была так просто уезжать. Кейт объяснила:

– Она была ужасно напугана. Я хотела, чтобы она победила.

Папа долго молчал, потом проговорил:

– Я так горжусь тобой, Кейт! Больше, чем если бы ты выиграла.

На повороте папа набрал слишком большую скорость. Шины взвизгнули. Кейт зажмурилась и вдохнула запах папиного лосьона. Обеими руками она ухватилась за ремень безопасности.

– Жаль, что тебе пришлось слушать все это за завтраком, – сказал папа.

Он сказал это очень тихо.

– Это просто потому, что мама устала.

– Мы все устали, Кейт. Проехали мимо паба.

– А разве мы не пойдем обедать? – спросила Кейт.

– Может быть, мама захочет пойти вместе с нами, – ответил папа каким-то сдавленным голосом.

Подъехали к дому: папа резко затормозил. Кейт пришлось упереться руками в ящик для перчаток. У их дома стояла другая машина – черная, блестящая и новая.

– Кто это? – спросила Кейт.

– Это начальник твоей мамы. – Голос папы прозвучал очень тихо. – Посиди тут, а я схожу домой.

Что ж, она не против. Ничего нехорошего не может случиться, пока она будет тут сидеть. Папа оставил включенным радио. Из дома стали доноситься крики, и Кейт прибавила звук. Обнаружены сотни обрывков бумаги – они свободно плавали по волнам океана. Листы и обложки полетных инструкций – про то, как летать в космос, как достичь второй космической скорости, и металлические кольца, скреплявшие обложки. Некоторые инструкции, правда, превратились в пепел. Тяжелые части «Челленджера» затонули.

Папа выбежал на дорожку вместе с начальником мамы. Они толкали друг друга. Кейт испугалась и попыталась спрятаться под сиденье, но ремень безопасности ей помешал. Она опустилась так низко, как только могла, и продолжала смотреть через ветровое стекло. Мама стояла на пороге в халате и глядела на папу и своего начальника. Потом заметила, что на нее смотрит Кейт, и отвернулась.

Все трое еще какое-то время ругались, потом мама уехала вместе с начальником, а папа повез Кейт в паб. Она получила свой «завтрак пахаря»; себе папа взял пирог и чипсы. И пинту эля. Оба молчали. В стакане с диетической колой плавали кубики льда, а наверху – четвертушка лимона. Если кубики перевернуть вверх дном и прижать соломинкой к стенке, они наполнятся пузырьками. Кейт так и сделала. Папа вздохнул. Кейт прижалась к его груди.

– Бумс – прошептала она.

– Что-что? – спросил папа.

– Ничего, – ответила Кейт и улыбнулась ему. Кубики льда звякали, сталкиваясь друг с другом. Некоторые слова никогда не утонут, некоторые тяжести никто никогда не сможет достать со дна.

– Перед отъездом мама просила сказать тебе, что она тебя любит.

Кейт знала, что папа ее обманывает.

– Пап? – проговорила она.

– Да?

– Я тобой горжусь больше, чем если бы ты выиграл.

Двадцать шесть лет спустя, передавая Джеку тарелки, чтобы он вытер их полотенцем, Кейт улыбнулась ему точно такой же тихой и спокойной улыбкой, как в тот день – отцу.

– Ты что? – спросил Джек.

– Может быть, у нас просто паранойя. Может, Зоя хочет победить меня не больше, чем я – ее. Если не думать о том, что кто-то из нас двоих должен поехать на Олимпиаду, то, пожалуй, она изменилась. Правда.

Джек прикоснулся к руке жены.

– Как бы то ни было, одной из вас придется победить. Кейт склонила голову к плечу.

– Ты никогда не жалеешь, что предпочел ей меня?

– Ты же знаешь, что нет, – ответил Джек без раздумий. Кейт провела ногой по крашеным сосновым доскам пола.

– Потому что это единственный трек, на котором я по-настоящему хочу ее победить.

Джек на миг задержал на ней взгляд, усмехнулся.

– Чему ты улыбаешься?

– Тогда нам стоит заняться продажей билетов. Если тут у нас такое событие, значит, надо прикупить стульев и назначить цену по пятьдесят фунтов за место. Мы с тобой сказочна разбогатеем.

Среда, 4 апреля 2012 года. Манчестер, турецкое кафе на Эштон Нью-роуд

Том пошел туда, где можно просмотреть все газеты, и устроился за столиком в углу. Он оказался единственным посетителем – утро, слишком рано. Это кафе наполнялось по вечерам. На полках стояли кальяны, стены были выкрашены темно-лиловой краской. Из-за блестящей алюминиевой стойки за Томом с вежливым любопытством наблюдал бармен – наверняка думал, что старик ошибся с местом и временем.

Не обращая на него внимания, Том развернул газету, но с минуту не мог читать. Он ждал. Массировал колени, смотрел на яркое утреннее солнце через красные, белые и голубые пластиковые ленты, висящие в дверном проеме. Ему принесли кофе – крепкий и густой, в прозрачной чашке из термостойкого стекла. Том покосился на газету.

Все, что касалось газет, вызывало у него усталость и ощущение поражения. Ведущие колонок представлялись ему мухами, жужжащими и бьющимися в оконное стекло, чтобы их пропустили в жизнь. Том гадал, почему людям до сих пор не надоело дерьмо. Ему была ненавистна мысль о том, что он позволил этому дерьму измарать жизнь его подопечных.

Каждый дюйм колонки являл собой вторжение на территорию, которую ему следовало оберегать. Будь он сильнее, он сказал бы Зое: делай аборт или рожай и какая разница, что о тебе напишут в газетах? Обладай он прямотой, которой газетам тоже недоставало, он бы с самого первого дня велел своим гонщикам выбирать, хотят они становиться медийными персонами и заключать сделки со спонсорами или останутся спортсменами, сосредоточенными только на результатах. А теперь он смотрел в газеты и видел там себя. Он позволил своим девочкам соревноваться на газетных страницах, а не на треке и потерпел крах.

Все-таки он заставил себя просмотреть газету.

Ну что ж, фотосессия в тату-салоне оказалась не такой уж мерзкой, но и великолепной ее назвать было невозможно. На переднем плане красовалась Кейт – смущенная и взволнованная, Зоя выглядела полной ее противоположностью. Фотографию соединили с новостью об изменениях в правилах Олимпиады, отметив, что Зоя и Кейт еще до того, как отправились в салон, знали, что в Лондоне сможет выступить только одна из них. «ХРАБРАЯ КЕЙТ РИСКНУЛА СВОЕЙ КОЖЕЙ», – гласил заголовок. Подпись под фотографией была такова: «Татуировки духа: неудачница Кейт Аргалл делает себе татуировку вместе со своей скандально известной соперницей Зоей Касл после шокирующего известия о том, что вследствие изменения правил в Лондон сможет поехать только ОДНА из них». Добавили еще фотографию Софи – лысой, улыбающейся в объектив камеры, в бейсболке с логотипом «Звездных войн». Под фотографией слова Софи: «Мамино золото будет значить для меня так много».

Значит, так. Его спортсмены мало-помалу сдают свои позиции – это бесспорно. Он-то думал, что они, все трое, смогут выступить еще на одной Олимпиаде, а уж потом решат, как им быть. Но теперь он должен подумать своей тренерской головой и взглянуть прямо в глаза происходящему. Длящаяся неопределенность выбьет из равновесия Зою, а Кейт начисто лишит мотивации. Напряженность между ними опасна, и его тренерский долг состоит в том, чтобы понять, как поскорее эту напряженность снять.

Если бы только ему удалось помочь им выяснить отношения сразу после Штутгарта, может быть, потом многое стало бы проще, спокойнее. Ведь несколько месяцев они не могли помириться. Джек стал тактичен и осторожен и за пределами трека никак себя не проявлял. Кейт вроде бы его простила, но Зою простить не могла. А Зоя считала, что не ее одну стоило винить в случившемся. Обиженная, оскорбленная, она замкнулась в себе, и чем больше вырастал ее живот, тем сильнее страдала Кейт. Том не сделал ничего – ни как тренер, ни как друг, – чтобы они поговорили. Молчание вынудило их столкнуться лицом к лицу самих по себе. Больше он не имел права их так подводить.

Том допил кофе, жестом попросил еще чашку. В кафе было включено радио – станция «Голд». Как сказал диджей, он собрал золотые хиты шестидесятых, семидесятых и восьмидесятых. Зазвучала песня «В вечернем воздухе» в исполнении Фила Коллинза.

Подошел официант, принес кофе.

Том улыбнулся ему.

– Навевает воспоминания, да? Официант не понял:

– Что навевает?

– Фил Коллинз.

– Кто такой Фил Коллинз?

Том указал на динамики.

– Он.

– О да, – равнодушно согласился официант. – Очень хорошая музыка. Очень приятная.

Он кивнул с утрированным энтузиазмом и забрал пустую чашку.

Том потрогал пальцем свой зубной протез, и его коснулась легкая грусть – словно снег, неожиданно налетевший на барбекю. За пределами трека молодежь уже стала над ним посмеиваться. Когда к нему относились как к натуральной древности, он представлял себе жилище в будущем, где ему придется сидеть на чистеньком виниловом кресле-качалке рядом со своими ровесниками. Представлял, как будет доказывать служащим дома престарелых, что когда-то участвовал в Олимпийских играх, а они, ничего о нем не слыхавшие, станут вежливо соглашаться. «Я проиграл одну десятую секунды, – скажет он им. – Всего лишь одну десятую».

«Очень мило, Томас, а теперь ешьте свой суп, иначе к следующей Олимпиаде вы будете не в форме, ведь так?»

Прежде, размышляя о домах престарелых, он всегда представлял себе голос Веры Линн и хиты военного времени. А теперь понял, что к тому времени, когда престарелым станет он, в ностальгическую музыку превратятся Эм Си Хам-мер, Шаде и Фил Коллинз. Он вообразил себя в компании полудюжины восьмидесятилетних стариков в велосипедных трико, делающих сидячую аэробику под песню Мадонны Vogue, и тут же понял, что ему нужно покончить с собой, желательно в тот же месяц, когда он перестанет быть тренером. Недели хватит, чтобы привести в порядок бумаги и придумать разумный способ. Лучше всего что-нибудь связанное с таблетками, не слишком драматичное. Быстренько нацарапать записку, а потом все сделать так, чтобы не доставить остальным особых хлопот.

«Но кому адресовать записку?» – задумался Том. Отправить электронное письмо в полицию? Ну нет: слишком много жалости к самому себе. Не стоило притворяться, будто никому не следовало об этом знать. С другой стороны, предсмертная записка привела бы к нежелательному контакту с бывшей семьей. Лучше, если бы Мэтью никогда больше о нем не услышал. Без вариантов. Тому всегда хотелось, чтобы сын преуспел там, где он сам потерпел поражение, – вот почему он тренировал его до седьмого пота. В один прекрасный день парень не выдержал и заехал отцу по физиономии велосипедным замком. Так Том лишился передних зубов. Неделю спустя от него ушла жена, и Мэтью уехал с ней вместе. Вот и все.

Иногда Том думал об этом, и на миг перед ним возникало лицо сына, как, например, сейчас, но мгновенная боль заставляла его от прошлого немедленно отшатнуться. Ничего, все нормально. С каждым годом острые углы все более сглаживались.

Сидя в пустом кафе, Том слушал Фила Коллинза и пытался анализировать слова песни так, как если бы певец был одним из его спортсменов. Что-то такое витало сегодня в воздухе. Если Фил это «что-то» чувствовал, значит, это было нечто серьезное, значимое. Парень ждал этого мгновения всю свою жизнь – что бы то ни было, – оно пришло, и это было совсем не то, что случается каждые полчаса.

Эти призрачные аккорды, этот гулкий барабан, это настойчивое ощущение грядущего катаклизма… Том нахмурился, представляя, что бы он посоветовал Филу. Он сидел в кафе, трогал зубной протез кончиком языка и неторопливо мешал кофе ложечкой против часовой стрелки. В конце концов его профессиональный вывод был таков: Фил Коллинз – полный засранец, потому что так и не сказал, что же это такое, приближение чего заметил только он один, – некая воздушная система раннего предупреждения с барабанными палочками и постепенно замирающим звуком.

Вот так сознание Тома отвлеклось от мыслей о сыне. Оно всегда скользило по поверхности боли, а потом отскакивало и прицеплялось к любому отвлекающему моменту.

Том посмотрел на фотографию Зои в газете. Он чувствовал, что когда-то она испытала горе такое же глубокое, как он. Иначе он не мог объяснить ее безрассудное поведение и ту крепчайшую связь с ней, которую ощущал. Это была не любовь – для любви он уже слишком стар, – а некая почти невыносимая привязанность. И даже не в том дело, что Зоя заставляла его сожалеть о том, что он не моложе лет на тридцать, – дело в самой жизни.

Том выругался. Он был в отчаянии. Когда ты знал только о частоте сердцебиения и лактатном пороге, приходилось признать, что жизнь наделила тебя мощными эмоциями, но для их измерения снабдила лишь дешевыми маленькими приборами. Слова песни Фила Коллинза отражали жизнь так же, как отражает луну карманное зеркальце, и все же у Тома ничего не осталось, кроме этих вот мелочей: старых песен в пустом кафе, золотых медалей, выигранных его спортсменами, этих маленьких поблажек истории, способной дисквалифицировать целые десятилетия, но делившей каждую секунду на десять частей.

Время никогда его не жаловало. Оно играло, как заезженная пластинка – то повторяло бесконечную фразу, то пропускало целые куплеты, и поэтому что-то случалось слишком рано, а что-то – слишком поздно.

Он до сих пор чувствовал, как крепко Зоя сжимала его руки, лежа в родильной палате. И до сих пор его преследовала горькая мысль: это он виноват в том, что она не доносила ребенка до положенного срока. Он не смог уговорить ее прекратить тренировки; ему удалось лишь немного их сократить. К беременности Зоя относилась как к травме – продолжала тренировки с некоторыми ограничениями. Даже при сроке двадцать шесть недель Том не сумел заставить ее думать о рождении ребенка как о чем-то таком, что неизбежно произойдет. Как-то раз он заговорил с ней об этом на велодроме. Просто вышел на трек и встал на ее пути. Зоя была вынуждена остановиться. Он ухватился за руль, а она попыталась освободиться.

– Пожалуйста, – сказал он.

– Пожалуйста – что?

– Пожалуйста, перестань. Ты навредишь ребенку. Грудь Зои тяжело вздымалась, пот лил с лица.

– Не стоит драматизировать. Я же не бью себя по животу. Мне просто нужно оставаться в базовой форме. Как только ребенок родится, я начну наращивать темп для подготовки к Афинам.

– Но слушай, когда ребенок родится, он будет, черт возьми, человеком, а ты – его матерью.

Зоя кивнула. Она будто ждала разъяснений – словно бы они еще требовались.

– Ну? – проговорил Том. – Хочешь сказать, что о ребенке позаботится его отец? У меня сложилось впечатление, что он вроде как ни при чем.

Зоя запрокинула голову и расхохоталась.

– Да? Такое у тебя впечатление? Том поднял руку.

– Послушай, кто отец – не мое дело, но ты могла бы попросить его о помощи. Маленькие дети – тяжелый труд. Непрестанный. Их надо кормить, переодевать, носить на руках днем и ночью.

– Значит, я буду делать это. Выясним, сколько часов в день это отнимает, и я подстрою под это свои тренировки.

– Но это не те дела, которые можно вписать в график.

– А что это такое?

– Это жизнь. По идее, она должна тебя хоть чуточку беспокоить.

Зоя отвела взгляд.

– Меня это чуточку беспокоит.

– Тогда слезай с велосипеда, Зоя. Тебе всего двадцать три. Велик от тебя никуда не денется, если решишь вернуться в спорт. Но сейчас тебе надо остановиться.

Зоя уставилась на него в упор.

– Это ребенок Джека, Том. Я слезу с велосипеда, когда то же самое сделает Джек.

Том так изумился, что выпустил руль, а она так разозлилась, что с бешеной силой нажала на педали и рванула с места с чудовищной скоростью, не думая ни о какой осторожности. Всякий раз, когда она проносилась мимо, Том умолял ее ехать медленнее, но она только набирала скорость. В конце концов он плюхнулся на пластиковое кресло и стал молча смотреть на нее.

После двадцати кругов Зоя сбавила скорость, остановилась, отвела велосипед к стойке, а потом еще долго занималась на велотренажере в центре велодрома – сбрасывала нагрузку. Том принес ей чистое полотенце и изотонический напиток комнатной температуры.

– Как ты? – спросил он.

Она посмотрела на него. Бледная, под глазами – черные круги.

– Прости, – сказала она.

– Не извиняйся. Я просто старый неудачник. Думаю, у тебя все получится лучше, чем у меня.

Он набросил полотенце Зое на спину, сжал ее плечи и кончиком полотенца вытер пот с ее лица. Зоя перестала вертеть педали. Она закрыла глаза и прижалась головой к груди Тома. Он не знал, куда девать руки. Стоял, беспомощно их опустив. Оба замерли на минуту, а замедляющее ход колесо тренажера скорбно стонало все тише и тише в гулком пространстве велодрома.

– Я так устала, Том, – прошептала Зоя.

– Тебе станет лучше, – сказал Том.

– Правда? – пробормотала она. – Тебе стало? Он немного подумал и ответил:

– Да.

Потому что он был ее тренером.

– Обманщик, – улыбнулась Зоя.

Она сошла с тренажера, сделала два шага в сторону раздевалки и рухнула на пол. Том подбежал к ней, взял за руки. Когда он понял, что происходит, у него буквально подкосились ноги. На счастье, хватило ума помочь Зое переодеться из велосипедного трико в цивильное платье. Он знал: что бы ни произошло дальше, Зое будет легче без излишнего внимания к ее персоне. В неотложке Том сел рядом и снова взял Зою за руки. Зоя смотрела на него, не отрываясь. Санитар стал выспрашивать у Тома сведения о пациентке, записывая их в журнал. Том назвал девичью фамилию своей матери.

Сорок минут спустя, когда вкатили носилки в родильную палату, он все еще держал Зою за руки. Ее раздели и облачили в больничную робу – Том уже стоял к ней спиной. Стали делать уколы, чтобы остановить схватки, но лекарства не помогли. Через час акушерка сказала, что роды задержать невозможно.

– Вы ее партнер? – спросила акушерка. Том покачал головой.

– Я ее друг. Я подожду в коридоре, ладно? Зоя крепко сжала его руки.

– Не бросай меня. Пожалуйста.

– Я буду за дверью.

Она устремила на него умоляющий взгляд.

– Пожалуйста…

Том закрыл глаза и тут же открыл.

– Хорошо.

Акушерка строго посмотрела на Зою.

– Давайте уточним: вы хотите, чтобы этот джентльмен присутствовал при родах?

Началась схватка. Зоино лицо исказила гримаса боли. Когда схватка прошла, она взглянула на акушерку.

– У меня больше никого нет.

– Это означает «да»?

– Да.

Зое ввели обезболивающее, дали эфир и кислород, чтобы уменьшить страдания. Том держал ее за руку, шептал ободряющие слова. Тридцать пять лет назад его в родильную палату не допустили, но Зое он говорил то же самое, что говорил своей жене за несколько секунд до того, как ее от него увезли. Он произносил то, что от него слышали десятки лет все его спортсмены:

– Дыши.

Шок, опиаты и эфир подействовали на Зою: сделали заторможенной. Она держала Тома за руку и стонала.

– Все хорошо, – повторял он. – Все хорошо. – Он знал, что именно так надо говорить, когда на самом деле все обстоит совсем иначе.

Зоя повернула голову, чтобы взглянуть на него. Ее глаза были переполнены страхом.

– Том, – проговорила она, – когда меня отсюда выпустят, давай сразу вернемся на велодром и закончим тренировку, ладно?

– Ты просто дыши, хорошо? Для всего остального у нас уйма времени.

Она покачала головой и скривилась от боли.

– Я должна вернуться.

Ее лицо покрылось испариной, ногти впились в ладонь Тома, и на ней выступила кровь. Акушерка велела тужиться.

Том старался не спускать глаз с лица Зои, а она крепко зажмурилась. Потом врачи что-то унесли, но ни он, ни Зоя ничего не заметили, и никто ничего им не объяснил.

Через пятнадцать минут у Зои отошла плацента, а они с Томом решили, что это и есть ребенок.

– Он рождается… – простонала Зоя. – О Господи, он рождается.

Том чувствовал растущее напряжение в ее теле, а когда оно спало, услышал, как из Зои вылезает что-то тяжелое и влажное. Он скосил глаза, ожидая увидеть ребенка, но в руках у акушерки была лишь кровавая масса, что-то похожее на отбивную. Массу окутывала прозрачная пленка, из которой торчала пуповина. Том отвел глаза, но заставил себя посмотреть вновь. Он скользнул взглядом вдоль пуповины – до того места, где должен был находиться пупок, и попытался понять, что это перед ним. Он долго смотрел на плаценту, считая ее животом младенца, но никак не мог найти взглядом ни крошечных ручек и ножек, ни сердитого маленького лица. Их не было, и Тома охватила паника. Случилось нечто страшное, нечто ужасно неправильное. Внимание акушерки переключилось на другую часть родильной палаты, где врачи и медсестры сгрудились вокруг чего-то на столе, закрывая это «что-то» собой.

Зоя в полном изнеможении лежала на спине. В палате стоял металлический запах крови.

– С ним все хорошо? – спросила она шепотом.

Том сжал ее руку, изо всех сил стараясь, чтобы его не вырвало.

– Да-да, – сказал он. – Все прекрасно.

Подошла санитарка, протянула руку, затянутую в латексную перчатку, и взяла то, что только что вышло из Зои. Она

уложила мягкую кровавую массу в лоток из нержавеющей стали, накрыла куском зеленой клеенки и без всяких церемоний сунула лоток на среднюю полку металлического столика на колесах, стоявшего рядом с кроватью. «Конечно, – подумал Том, – эти люди все время видят подобное. Ясное дело, им не до сантиментов. – А потом подумал: – Так вот в чем дело. Он, значит, мертвый».

Он никак не мог избавиться от ощущения чудовищной патологии. «Хорошо, – подумал он, – что Зое не дадут на это смотреть».

– Послушай, милая, – прошептал он ей на ухо. – Я должен быть с тобой откровенен. Ребенок очень красивый, но мертвый.

Зоя взглянула на него, и Том увидел в ее глазах облечение.

А через несколько минут врачи подкатили к кровати то, над чем они все это время трудились. Это был прозрачный акриловый бокс, обставленный различными приборами. В отверстия бокса были введены провода, а внутри лежал крошечный недоношенный ребенок. Он был намного меньше той жуткой массы, которую санитарка положила в лоток и увезла. Новорожденного почти не было видно за множеством дыхательных трубок, зондов, приспособлений для головы и пластиковых пеленок. «Интересно, – подумал Том, – зачем они показывают Зое ребенка, рожденного другой женщиной? Может быть, это такой психологический ход? Может быть, ученые доказали, что, когда женщина производит на свет нечто чудовищное, ей нужно немедленно посмотреть на нормальное дитя?»

– Что это? – спросил Том.

Не глядя на него, акушерка улыбнулась Зое.

– Это ваша дочка, мамочка.

Зоя отмахнулась так вежливо, как только могла. Подошли врачи: санитарка протирала ей бедра детскими салфетками.

Очень четко и спокойно Зоя как раз объяснила врачам, что все нормально, что они очень добры, но ей вовсе не нужен ребенок другой женщины. И еще сказала, что для нее мертвый ребенок – это вовсе не конец света.

– До Афин осталось всего девять месяцев, – добавила Зоя, обращаясь к Тому. – Мне нужно вернуться к тренировкам.

Врачи, явно ошарашенные, пошептались, а потом торопливо увезли ребенка в отделение интенсивной терапии.

Даже тогда, когда Том наконец осознал, что случилось, когда он все объяснил Зое, она тем не менее не ощутила никакой связи между собой и существом в инкубационном боксе. Врачи сообщили ей, что девочка дышит почти самостоятельно. Двадцать шесть недель – и дышит почти сама! Врачи были очень рады. Лучшей новости не бывает! Они перевезли кровать Зои к боксу и показали ей, как вымыть руки и просунуть в герметичные отверстия в боксе. Должна же она прикоснуться к ребенку? Но она уснула, сраженная слабостью.

Том вызвал Джека и Кейт в больницу. Они сразу приехали и встали около кровати, держась за руки; они посмотрели на ребенка в боксе. Кейт вздохнула, а Джек ее крепко обнял.

– Какая она красивая, – сказала Кейт.

– Да, – согласился с ней Джек.

– Похожа на тебя – твое лицо, только очень маленькое. Джек молча смотрел на свою дочь, по его щекам текли

слезы.

Кейт перевела взгляд на Тома.

– Она тебе сказала, что ребенок от Джека? Том кивнул.

– И что ты обо всем этом думаешь? Том пожал плечами.

– Ничего не думаю. Я здесь, чтобы ей помочь.

Все трое посмотрели на спящую на боку Зою. Колени притянуты к груди, черные волосы, пропитанные потом, прилипли ко лбу. Простыня была в крови, но все старались этого не замечать.

Кейт провела пальцами по щеке Зои.

– Смотри, что получилось, Джек, – тихо произнесла она.

– Мне очень жаль, – пробормотал он.

– Она так слаба… Зоя? – Зоя не шевелилась. – Она поправится? – испуганно спросила Кейт.

– Ну да, конечно, – заверил ее Том. – Врачи говорят, какое-то время нужен постельный режим, но ты же знаешь Зою. Она тут все стены переломает, если через пару дней ее не отпустят домой.

Он постарался сказать это весело, но Кейт не улыбнулась.

– Надо было хотя бы поговорить с ней. А мы несколько месяцев не разговаривали. Как я могла оставить ее одну… со всем этим.

Том коснулся руки Кейт.

– Не кори себя. Никто из нас не знал, как с этим быть. Кейт не отрывала от Зои глаз.

– Я попрошу у нее прощения – она ведь моя подруга. Господи, сколько крови… И подумайте, у нее нет никого…

Том кивнул.

– А девочка… Взгляните!.. И не говорите мне, что она не красавица. Так что не стоит сокрушаться о том, что случилось.

Все трое стали молча наблюдать за новорожденной. Из динамика монитора, присоединенного к боксу, доносился тихий стук ее сердца.

Кейт повернулась к Джеку.

– Что ты собираешься делать?

– Не знаю.

– Хочешь остаться тут, с Зоей и… вашей дочерью? Хочешь, чтобы я ушла?

Джек покачал головой.

Кейт обвила руками шею мужа, прижалась щекой к его щеке.

– А я хочу, – прошептала она. – Я думала, что справлюсь со всем этим, но нет, мне лучше уйти. Я не имею к этому отношения.

Она посмотрела на Джека в полном отчаянии, встала и поспешно вышла из палаты. В дверях остановилась, оглянулась, и Джек, сидевший на корточках возле кровати Зои, привстал, но Кейт уже закрыла за собой дверь.

Джек встал, выпрямился, посмотрел Тому в глаза.

– Да, дела… – покачал головой Том.

Они обнялись. Джек вернулся взглядом к боксу. Он прикоснулся ладонями к крышке и сверху вниз посмотрел на свою дочь.

– Кофе? – спросил Том.

– Спасибо.

Том вышел, отыскал автомат, купил шоколадку и съел ее очень медленно, чтобы дать Джеку время собраться с мыслями. В другом автомате он купил два пластиковых стаканчика с кофе и вернулся в отделение интенсивной терапии. Зоя все еще спала, а Джек просунул руки в бокс и осторожно провел мизинцем по щеке ребенка.

– Как ты думаешь, с ней все будет в порядке? – спросил он. Том поставил кофе, купленный для Джека, на тумбочку

у кровати Зои.

– Не знаю. Доктора говорят, что ей двадцать шесть недель. А я понятия не имею, так ли уж это мало.

Джек не отрывал глаз от бокса.

– Ты считаешь меня подонком?

– Ты с кем говоришь – со мной или с ребенком?

– С тобой.

Том сделал глоток кофе.

– Нет, я не считаю тебя подонком. Но ты здорово напортачил. У отцов такое случается.

Джек невесело рассмеялся.

– У меня это случилось раньше, чем у большинства.

– Ну, я всегда говорил, что ты жуть какой шустрый. Джек все смотрел на бокс.

– Как ты думаешь, ей там хорошо?

– Она небось смотрит через стекло и то же самое спрашивает про тебя. С виду ей там очень даже уютно.

– Есть хочешь?

– Не-а. Я в коридоре «Твикс» слопал, – ответил Том и тут же понял, что вопрос задан ребенку.

И тогда Том спросил о самом главном:

– Вы с Зоей часто встречались?

– Всего один раз переспали, – пробормотал виновато Джек. – Мы тогда как раз поссорились с Кейт, мне было очень плохо.

– Как думаешь, ты смог бы жить с Зоей? Воспитывать вместе малышку?

Джек молчал, долгим взглядом смотря на спящую Зою.

– Я помогу ей растить ребенка, – наконец сказал он.

– Значит, о счастливой семье говорить не приходится? Джек посмотрел на Тома.

– Я не люблю ее. И она меня – тоже. Похоже, надо было нам переспать, чтобы понять это.

Том отвел взгляд.

– Что? – встревожился Джек.

– Черт побери, что с вами, молодыми, делается? На все-то у вас есть психологическое объяснение. Посмотри на Зою. Нет, ты погляди на нее. Она же чертовски хрупкая, а для нее, выходит, имеет значение только одно: рвануть в Афины. Теперь она родила ребенка, а тебе – хоть бы хны. Будь я помоложе, я бы тебя загнал в самую чащу буша и так отделал, что ты бы, черт бы тебя побрал, сразу взял на себя всю ответственность.

Джек посмотрел Тому в глаза.

– Ты Зое не отец, – тихо проговорил он.

Том ответил ему взглядом в упор. Он был так зол, что мог ударить Джека. Сердце его бешено колотилось, но мало-помалу пульс выровнялся, Том опустил глаза и понурил плечи.

– Это верно, – печально сказал он. Джек сделал шаг назад и взъерошил волосы.

– Мне жалко Зою, но что же делать? Она меня вот так достала. – Ребром ладони он обозначил плоскость на два фута выше своей головы. – Наверное, я смог бы заботиться о ребенке, но заботиться о Зое я не хочу, потому что не люблю ее. Я люблю Кейт.

Том устремил взгляд на спящую Зою. Во сне ее лицо было не таким жестким, не таким сердитым. Она подложила ладони под щеку; краешки ее ноздрей едва заметно подрагивали при каждом вдохе. Она выглядела такой юной.

– Думаю, я мог бы позаботиться о ней, – сказал он. – Но не думаю, что она сможет заботиться о ребенке.

Они еще долго стояли у кровати Зои в палате, освещенной голыми люминесцентными лампами, и молчали.

* * *

Сидя в кафе, Том допил кофе. В рот ему попала гуща, он пожевал ее коренными зубами и ощутил горьковатый привкус. Фил Коллинз продолжал петь о том, что сегодня ночью он чувствует в воздухе приближение чего-то.

Том был почти уверен: если бы Фил захотел выразить свою проблему чуточку более откровенно, он бы сумел научить этого парня, как разложить проблему на составляющие и разрешить ее. С тренерской работой все обстояло именно так. Если тебе брошен вызов и ты встречаешь его честно и откровенно, всегда находится способ разделаться с ним.

Зоя не хочет ребенка, а Джек не хочет Зою. Как только Том выразил проблему словами, решение показалось ему очень простым. Он освободил Джека, Кейт и Зою на неделю, чтобы дать каждому время подумать, а сам остался в больнице с ребенком. Через неделю Зоя вернулась к облегченным тренировкам, а Том помогал медсестрам менять крошечные подгузники и баллончики с детским питанием, присоединенные к трубкам. Он спал на кровати, предназначенной для Зои, и питался тем, что можно было купить в автоматах. Медсестры называли его «дедушкой», и очень скоро он перестал возражать. Он звонил Зое каждый день и просил ее прийти: иногда она приходила. Он сидел рядом с ней, и они вместе смотрели на движения крошечных рук в боксе. Казалось, малышка прихлопывает невидимых мух.

– Тебе не хочется ее подержать? – спросил Том. Зоя скрестила на груди руки.

– Я ничего к ней не чувствую.

– Не чувствуешь или не позволяешь себе почувствовать?

– Для нее лучше, если она не будет со мной, – проговорила Зоя, не отрывая глаз от младенца.

– Хочешь, чтобы ее забрал Джек? Ты уверена? А вдруг пройдет несколько месяцев и ты передумаешь?

Зоя подтянула колени к груди.

– Дело не в моих чувствах, верно? Дело в том, какая я есть. Я не стану ей хорошей матерью, Том.

Через несколько дней, когда Зоя снова пришла в больницу, Том сказал:

– По крайней мере, дай ей имя.

– Софи, – без колебаний ответила Зоя.

– О, значит, ты думала об этом.

– Я думаю о ней все время. Больше ни о чем другом я и не думаю.

– Почему ты мне ничего не говорила? Зоя закрыла глаза.

– Я не знала, могу ли дать ей имя. Имею ли на это право. Том обнял Зою.

– А ты давай ей все, что можешь. На большее никто из нас не способен.

Медсестры написали имя «Софи» на браслете, прикрепленном к запястью ребенка, и на карте, висевшей около бокса. Теперь малышка была соединена с миром не только зондами для вскармливания и дыхательными трубками. У врачей и медсестер даже походка стала легче, а разговор – веселее. Воцарился некий безмолвный оптимизм в палате. Тому понравилось имя. В нем было что-то нежное, вселявшее надежду, и оно очень подходило ребенку, заявка которого на жизнь оставалась пока предварительной.

Когда на следующий раз в больницу пришел Джек, вместе с ним пришла Кейт. Они приняли эстафету у Тома и стали по очереди оставаться с Софи: пока один сидел с девочкой, другой тренировался. Джек на глазах становился любящим отцом, да и Кейт привязалась к малышке. Целый месяц Том наблюдал за ними – с таким же точно вниманием, как на треке. А потом, уверенный, что все будет как надо, помог все обставить с правовой стороны. Джек получил опекунство, Зоя – право видеться с ребенком, но газетам вся эта история была подана совершенно иначе. За отказ от ребенка они просто уничтожили бы Зою, поэтому Том велел рекламному агенту сообщить журналистам, что ребенок родился мертвым. На протяжении всего межсезонья газеты только эту новость и муссировали. Первое время статьи назывались «ХРАБРАЯ ЗОЯ», потом – «БЕДНАЯ ЗОЯ», на фотографиях Зоя в темных очках, после очередной тренировки.

Через три месяца Софи окрепла настолько, что ее можно было забрать домой. Кейт и Джек подождали еще месяц, а потом через пресс-службу Британской федерации велосипедного спорта миру сообщили о том, что Кейт родила дочь и в этом сезоне выступать не будет, но надеется к Афинской Олимпиаде быть в форме. Кейт не дала ни единого интервью, а Том шепнул на ухо одному репортеру, что она решила помолчать из уважения к потере Зои. У Джека был трехминутный фрагмент в утреннем шоу на BBC, а кроме того, вышла маленькая заметка в «Таймс», подписанная его именем и снабженная фотографией, где он, облаченный в велосипедное трико, любовно держит на руках Софи. Заметка, полная юмора и самоиронии, рассказывала о новой для Джека роли отца – основой для нее послужила беседа Джека по телефону с младшим редактором. Все это случилось зимой, Кейт на публике после чемпионата мира не появлялась, так что ни у кого не возникло никаких вопросов. Она просто-напросто стала одной из многообещающих спортсменок, поставивших во главу угла интересы семьи, а Джек – еще одним красавцем, которого полюбили за его рассказ о том, как весь дом оказывается описанным и обкаканным именно тогда, когда ты собираешься поменять подгузник.

Весь этот обман Том взял на себя. Как всегда, он разбил проблемы на составляющие и разобрался с каждой в отдельности. И потом, всякий раз, когда на части распадалась Зоя, всеми силами старался найти решение и для нее.

Голос Фила Коллинза смолк. Том отодвинул чашку и еще раз посмотрел на фотографии Зои и Кейт. Теперь каждый день газеты примутся накалять атмосферу. Он прекрасно понимал, какими они будут – эти три месяца до того дня, когда олимпийские квалификаторы определят, какая из его девочек отправится в Лондон. Покоя ждать не приходится. Или Зоя отколет какую– нибудь глупость, или Кейт не выдержит стресса, или какой-нибудь гад откопает правду про Софи. Если разделить проблему на части, то их получалось две: первая – медийная среда целиком и полностью нацелена на соперничество между Зоей и Кейт; а вторая – у журналюг целых три месяца на то, чтобы раздувать эту тему.

Том положил пятифунтовую купюру под кофейную чашку, не без труда поднялся и принял решение. С прессой он ничего поделать не мог, но можно, пожалуй, сократить время. Он кивнул официанту, прихрамывая, вышел на улицу и позвонил своим девочкам. Одной, а потом другой.

Манчестер, Динсгейт, 301, Битхэм-Тауэр

Когда Зоя закончила разговор, было еще рано. Она положила мобильник на кухонный стол и подошла к окну. Стояло погожее утро. Чуть выше горизонта плыли кучевые облака. Зоя стала смотреть на их тени на улицах. Просветы между тенями были на удивление одинаковы. С такой высоты, на какой находилась она, прослеживались закономерности в том, что внизу казалось просто случайностью. Тучи выстраивались в небе, так же инстинктивно соблюдая дистанцию, как люди в толпе. Облаков было множество, но при этом они никогда не сталкивались. Стройные ряды их теней образовывали пунктирные линии, ползущие по городским крышам.

Зоя прижала ладонь к стеклу, чтобы сохранить равновесие, и стала подниматься на носки и опускаться на всю ступню, тренируя четырехглавые мышцы сначала одной ноги, а потом другой. Том спросил, согласна ли она на гонку с Кейт завтра утром, чтобы все решить по результату этой гонки. Он считал, что так будет лучше, чем три месяца разрываться на части в ожидании формальной квалификации. Зоя сказала «да», не раздумывая, – она всегда соглашалась с Томом.

В центре города, на Принцесс-стрит и вдоль всей Портленд-стрит Зоя искала взглядом рекламные щиты со своим лицом. Если завтра она проиграет, другой рекламной кампании уже не будет – щиты заклеят новой рекламой, хотя на окраинах еще может задержаться несколько сиротских постеров. Последним вылиняет зеленый цвет, а сначала – краски с лица, потом – серебристые кубики льда в стакане, который она держала. Наконец, останутся только ее глаза, полоска зеленой губной помады и ежик зеленых волос, подкрашенных в процессе предпечатной подготовки плаката. Она будет смотреть на серые улицы с белых полинявших постеров.

Зоя поежилась и прогнала от себя этот образ. Такого не может быть! Она в состоянии попрощаться со спортом только с верхней ступени пьедестала почета в Лондоне. Том наверняка подумал, что она готова победить Кейт, иначе не позвал бы ее на гонку. Он знал, что она не так устроена, чтобы пережить медленное увядание.

Она жила только благодаря победам, без них оставались лишь тьма и отчаяние. И так было везде – с тех пор, как она себя помнила. Она родилась в салоне мчавшейся по улицам неотложки после очень быстрых родов, и первым звуком, который она услышала, был вой сирены. Что делать, если ты родился не под каким-то созвездием, а под синими вспышками мигалки? Только бежать впереди своей судьбы. Только считать калории и каждое утро по триста раз отжиматься, превращая собственное тело в свой дом.

В десять месяцев Зоя ползала быстрее остальных ребятишек. Когда требовалось добраться до сухариков или погремушек, она всегда добиралась первой. В одиннадцать она уже, можно сказать, бегала, а другие еще только учились ходить. На детской фотографии малышка Зоя в крошечном платьице мчалась куда-то с такой скоростью, что снимок получился расплывчатым. В два года она бегала, расставив локти, чтобы никто не мог ее обогнать.

Пока ей не исполнилось десять лет, мать где-то находила подержанные велосипеды. На десятый день рождения Зоя сбежала утром по лестнице, а внизу ее ждал первый новенький велик. Он был обернут бумагами: канареечно-желтой и красной со звездочками – одного рулона бы не хватило. Велосипед оказался розовым с белыми шинами и ленточками с блестками на ручках руля, а еще – с корзинкой, куда можно было укладывать куклу. Свою куклу Зоя не очень любила – во всяком случае, не настолько, чтобы катать ее на велосипеде, поэтому она убрала корзинку, чтобы велосипед стал легче. Винты были ослаблены с помощью ножа для чистки моркови, а потом выкручены пальцами. Ленточки с блестками срезаны мамиными маникюрными ножничками. Мальчишки гоняли на великах быстрее, так что долой всякие блестки! Корзинку и ленточки Зоя оставила на полу в кухне, хотя знала, что ей за это влетит. Она подошла к лестнице, позвала своего брата и предложила прокатиться наперегонки.

Адаму было семь с половиной, и он был намного меньше сестры. Когда мать карандашом отмечала их рост на дверном косяке, он вставал на цыпочки, но все равно его метка оказывалась на голову ниже Зоиной. Волосы у них были одинаковые – иссиня-черные и блестящие. Мать стригла их сама, усаживая на трехногий табурет посреди кухни, а они болтали ногами и слушали чарт-шоу на «Радио-1». Сын ты или дочка – значения не имело: стрижка получалась как у Люка Скайуокера в первом фильме «Звездных войн» – том самом,

где Люк странствовал по Галактике, но не встретил никого, кто отвел бы его в сторонку и сказал: «Слушай-ка, Люк, ты либо отрасти длинные волосы и ходи растрепанным, либо постригись как все, а мы полюбуемся на твои красивые скулы». Зое хотелось быть мальчишкой, ее ужасно огорчало, что у Люка это получается плохо. Как бы то ни было, мать ни ее, ни Адама коротко не подстригала, и приходилось довольствоваться прической Скайуокера. Но уж лучше так, как у Люка, чем как у Леи.

Они спали на одной кровати в маленькой комнате под крышей, а когда мать поднималась по приставной лестнице, чтобы их разбудить, она заставала их или спящими в обнимку, с припухшими от сна глазами, или оживленно обсуждавшими сон, приснившийся обоим. Одевала их мать почти одинаково, но волосы Зои украшала заколками-бабочками. Ими Зоя порой закалывала волосы брата, если он ухитрялся обмочиться во сне. Не только цвет волос, но и глаза у Адама были точно такие же, как у Зои, – зеленые, и еще он точно так же, как она, умел исчезать из комнаты, не дав тебе закончить обращенную к нему фразу. Они научились жить быстро и в случае чего набирать скорость, чтобы не влетело. И, конечно же, Зоя позвала брата, когда настало время испытать ее новый велик и скатиться с вершины Черного Холма. Ленточки с блестками все еще валялись на полу в кухне вместе с отстриженными черными прядями – мама подарила Зое на день рождения еще и стрижку. Следовало, конечно, подмести пол, но у Зои не было времени. На такую работу, когда тебе десять, уходит лет двести.

Они жили в маленьком фермерском доме с собственным полем в конце длинной улицы. Отец ушел, когда Зое было четыре, так что всю работу делала мать. Кроме Зои и Адама, у нее была дюжина кур-бентамок и девять овец. У каждой овцы этой породы по четыре рога и дьявольские глаза. Ни дать ни взять – Люциферы в шерстяных свитерах. Смотреть, кроме как на овец, собственно говоря, было не на что, а машин на улицах было мало, поэтому ребята гоняли на великах, где и когда им вздумается. Местная гора именовалась Черным Холмом и была в двести двенадцать футов. С вершины Черного Холма, если взглянуть под определенным углом, можно было увидеть дугу горизонта и осознать, что Земля круглая.

В день рождения Зои стояла жара. Это было самое динамичное время года, когда краешком глаза можно заметить, как тянутся вверх растения. Правда, стоило только на них взглянуть – и они замирали. Пшеница уже заколосилась, но была еще свежей, зеленой, рядом краснели маки и желтели подсолнухи. Зоя и Адам катили по улицам, распевая Back to Life группы Soul 2 Soul, отрывая руки от руля, чтобы похлопать ладонями в такт. К ним подлетали стрижи и тут же с криком взмывали ввысь. Добравшись до подножия Черного Холма, Адам и Зоя пошли пешком, толкая свои велосипеды. Гора была очень крутой.

На двоих у них была бутылка с водой – алюминиевая, старая. Такими когда-то пользовались профессиональные гонщики. Вся в царапинах и вмятинах, краска с нее почти целиком облезла. Адам пил воду часто и глотал шумно, чтобы Зоя заметила, какой он с этой бутылкой крутой профессионал. Конечно, ему приходилось из-за этого то и дело останавливаться, чтобы пописать. Тогда Зоя закрывала глаза, слушала и притворялась, будто мочится не Адам, а она и что струя ее мочи распугивает насекомых, просачивается в почву, высвобождая темные запахи глины и холодного кремня. Для мальчишек все это просто: ты всегда мог заставить разбежаться муравьев, а жуков – поискать местечко повыше.

На вершине Черного Холма они остановились, чтобы отдышаться. Потом надели шлемы. Это было в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году. Тогда о безопасности велосипедистов никто не думал. Но Грег Лемонд только что выиграл Тур-де-Франс в футуристическом обтекаемом шлеме – таким его показали в новостях, – и поэтому Зоя с Адамом смастерили себе аэродинамические шлемы из проволочной сетки, клейстера и газеты «Дейли Телеграф» – ее покупала мать. Под слоем клейстера на шлеме у Зои можно было разглядеть три четверти фотографии человека, стоявшего на площади Тяньаньмынь перед танками. Этот человек прославился тем, что на него надвигались четыре танка, каждый нерв в его теле вопил: «Беги!» – а он упрямо замер на месте, стоял и не двигался. Только такие соревнования и можно выиграть не шевелясь.

Адам и Зоя встали под дубом – это место всегда служило для них линией старта, – развернули велосипеды к подножию горы. Асфальтированная дорожка, уводившая вниз, была шириной в семь футов. По обе стороны от нее росли березы, кроны которых образовывали над тропой крышу. В этом туннеле царил нежно-зеленый свет. Зоя выбрала левую сторону дороги, а брату оставила правую. Она была старше, поэтому имела право распоряжаться. Дорога на всем протяжении загибалась влево, поэтому Зоина сторона была короче. А еще она сидела на новеньком велике с ровными, без «восьмерок», колесами. Она намеревалась выиграть у Адама вчистую, а он только улыбался ей. Никогда он не мог понять, почему всегда проигрывает? А может, и понимал, только не имел ничего против: для Зои это важнее.

Их шлемы были подвязаны под подбородком бечевкой. На шлеме Адама прочитывался обрывок газетного заголовка: «ПОЗДРАВЛЕНИЯ С». Озаренный зеленым светом, Адам широко улыбался – так, что видны были прорехи на деснах, где еще не успели вырасти постоянные зубы. Запах цветов, «ПОЗДРАВЛЕНИЯ С». «С чем?» – подумала Зоя.

Они сосчитали от пяти до одного, надавили на педали и очень скоро набрали бешеную скорость. Зоя сразу вырвалась вперед. Она слышала, как тяжело дышит Адам, но при этом хохочет. Чем старательнее он ее нагонял, тем быстрее она гнала вперед свой велик.

Они ехали с такой скоростью, что у Зои из глаз потекли слезы. Она плохо видела, что там впереди, но в этом особой нужды и не было – вокруг только высокие склоны по обе стороны от тропы. Ветер свистел у Зои в ушах; от радостного волнения она закричала. Адам кричал тоже. На такой скорости велосипед под тобой гудел, вибрации, которые ты ощущал, вводили тебя в транс, в какую-то странную ясность. Ты начинал замечать абсолютно все. Мельчайшие движения испуганных твоим приближением божьих коровок в высокой траве, подпрыгивания камешков, вылетавших из асфальта под твоими шинами и ударявшихся о напряженную сталь велосипедной рамы. Время приобретало двойственность: все становилось необычайно быстрым и необычайно медленным.

Зоя издала боевой клич; откуда-то сзади ей эхом ответил Адам. Из-за поворота вдруг появилась машина – черная, бесшумная при свисте ветра в ушах и невероятно близкая. Зоя увидела лицо женщины за рулем, ее открывшийся – о-о-о – рот. Помада у женщины была какая-то странная, ненатурально-розовая, но с голубоватым оттенком. Зоя прижалась к левой обочине, женщина – к своей обочине, и Зоя проскочила между машиной и краем дороги. Она удивилась. Мелькнула мысль: «Мало кто на этих дорогах так мажет губы». А потом она услышала страшный удар, но продолжала крутить педали.

Она знала: это не станет правдой, если только она не оглянется. Была уверена: если будет мчаться быстрее ужасной новости, то новость никогда ее не догонит. В эти мгновения она начала исчезать из потока времени. Она и время уподобились маслу и уксусу, которые налили в одну посуду, встряхнули, да так и оставили. А потом они начали разделяться на волшебство и воду. Зоя ехала без остановки двадцать пять миль, а когда ее наконец обнаружили полицейские, уже смеркалось. Она мчалась по двухполосному шоссе, виляя от изнеможения из стороны в сторону. Водители грузовиков едва успевали свернуть и остервенело гудели. Она была как в бреду. Она спросила у полицейского, за что ее задержали? За то, что она срезала с руля своего велосипеда ленточки с блестками и бросила их на пол кухни? Ее усадили на заднее сиденье полицейской машины, сняли с нее шлем из папье-маше и положили шлем рядом. Ее отвезли в больницу, где ей поставили капельницу с физиологическим раствором и глюкозой, и только потом рассказали, что произошло.

Мать приехала в больницу под вечер на следующий день и молча отвезла дочку домой. Ленточки с блестками и отстриженные пряди волос Зои все еще валялись на полу в кухне. Не сказав Зое ни слова, мать легла в постель и потом десять дней не выходила из своей комнаты, пока наконец не пришла в себя. Только тогда она ответила на телефонный звонок и дала согласие на то, чтобы тело Адама перевезли из морга в церковь, а потом – на кремацию. Домой приносили открытки с соболезнованиями и цветы. А Зоя в отличии от остальных не была так уверена в том, что ничего нельзя изменить. Несколько раз в день она поднималась на Черный Холм и гнала свой велосипед вниз – так быстро, как только могла. Ей казалось, что если она сумеет ехать быстрее, чем когда бы то ни было, если сумеет обогнать время – тогда она обернется, а позади – Адам. Она была уверена, что сможет вернуть его. Маленькой она много чего загадывала. Одни желания сбывались, другие нет. Как-то раз в канун Рождества она улеглась спать на полу в спальном мешке, оставив свою кровать Иисусу Христу. Утром проверила, смята ли подушка. Подушка оказалась нетронутой. А в другой раз она проехала мимо сбитого машиной лиса, но лис был целехонек. Он был еще теплый, его глаза горели черным огнем, и Зоя загадала: «Отнесу его к большой березе и положу рядом с ним желуди. Тогда он, наверное, оживет». На другой день Зоя пришла к тому месту, и лиса под березой не оказалось. Значит, он ожил.

Если уж она сумела обхитрить время лиса, можно попытаться украсть у времени своего брата. Она вновь и вновь спускалась на велосипеде с Черного Холма, каждый раз – все быстрее, но сколько ни оглядывалась, Адама позади не было. И всякий раз она думала: «В следующий раз поеду еще быстрее. Ни за что не проиграю гонку».

Она не помнила, в какой именно день перестала верить, что ее победы вернут ей Адама. Не помнила, когда перестала оглядываться во время гонок, чтобы увидеть его позади. Она вырастала, и время, обожавшее любоваться собой, воздвигло себе монумент из ее воспоминаний, и мало-помалу он загородил собой прошлое.

Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203

Кейт еще говорила по телефону с Томом, когда по лестнице спустилась Софи, крепко держась за поручни и щурясь от света.

– Том, – сказала Кейт. – У меня дела.

– Конечно. Ты сделаешь это?

– Да.

– Если хочешь, можно устроить гонку позже. Через неделю или две, чтобы ты могла морально подготовиться.

Кейт на миг зажмурилась и задумалась.

– Нет, – сказала она. – Я готова. Пусть это будет завтра.

– Я могу тебе чем-то помочь? Ни о чем не хочешь со мной поговорить?

– Нет, – ответила Кейт. – Просто подготовь мой велосипед, ладно?

– Вот умница, – сказал Том. – Значит, завтра в полдень? Приезжай в одиннадцать, разомнешься.

– Хорошо.

Кейт спрятала телефон в карман и обняла Софи.

– Как ты? – спросила она.

Припухшими со сна глазами Софи посмотрела на Кейт так, словно пыталась понять, что за существо перед ней.

– Прошу прощения, – хрипловато спросила она, – а какая это планета?

– На Земле время завтрака, – сообщила Кейт. – Рисовые хрустики или резаный банан?

– Рисовые хрустики. А ты за Империю или за повстанцев?

– За повстанцев. Сок или горячий шоколад?

– Сок. А папа где?

– На тренировке.

Софи застонала, села к кухонному столу и обхватила голову руками.

– Ты себя хорошо чувствуешь, милая?

– Ага.

– Правда?

Софи промолчала, глядя в окно.

Кейт крепче обняла тоненькую и хрупкую Софи. Казалось, дочка с каждым днем тает. Кейт закрыла глаза и вдохнула ее запах.

Она полюбила Софи с самых первых дней, проведенных в больнице. Это чувство целиком завладело Кейт с того самого мгновения, как только она увидела девочку в инкубационном боксе. Она сразу поняла, что такая крошка сама не выживет. Потом она стала навещать Софи все чаще, и всякий раз ее сердце учащенно билось, когда неестественно неподвижное маленькое тельце шевелило рукой или открывало один глаз. Да, это ее ребенок. Все заботы о нем Кейт восприняла естественно, она научилась вводить руки в бокс и поправлять трубочки, научилась осторожно протирать девочку теплой влажной тканью.

Именно она проводила с Софи больше всего времени. Джек с удовольствием приходил на свои «смены», но ей стало трудно уходить от Софи на собственные тренировки. Ее не покидало чувство, что для девочки можно сделать что-то еще. Чем больше времени она проводила с ней, тем быстрее настраивалась на тонкие ритмы ее сна и кормлений, тем быстрее училась работать с этими ритмами, чтобы выхаживать крошку.

Когда они с Джеком забирали Софи домой, они снова договорились о том, что заботу о ребенке будут делить поровну, но всякий раз, когда Кейт наблюдала, как неуклюже это делает Джек, она находила всевозможные причины, чтобы остаться дома. В этой новой жизни она умела абсолютно все, кроме одного: взять спортивную сумку и уйти от своей дочери хотя бы на пять часов.

В итоге Джек завершил тренировки намного лучше, чем Кейт. За месяц до Олимпиады в Афинах он добился места в команде, а Кейт отборочный турнир не прошла. Ее словно ударили тупым предметом по голове, когда она поняла, что похоронила свою спортивную форму под грузом забот о Софи. А потом пришел черед двойного разочарования. Педиатр сказал, что иммунная система ребенка все еще плохо развита, так что ей противопоказано такое серьезное путешествие. «Для недоношенных детей это совершенно нормально, – сказал врач, – только время поставит все на свои места». А пока Кейт предстояло смотреть Олимпиаду по телевизору.

Когда Джеку доставили билеты на самолет, реальность происходящего наконец принесла боль. Кейт почувствовала себя выброшенной за борт и заключила с Джеком новый договор. После Афин они будут четко делить время поровну, чтобы вместе поехать на Олимпиаду в Пекине.

В результате Кейт перенесла свое неучастие в Олимпиаде в Афинах легче, чем ожидала. Они ведь всегда собирались иметь детей, когда их спортивная карьера будет завершена. И если она позволяла себе думать о том, что произошло, как о некоей случайности – ну, например, забыла принять таблетку, – ей было легче. Она говорила себе, что Софи – просто один ребенок из трех: незапланированный, но желанный. Кейт обрадовали успехи Зои в Афинах, а на следующий день, когда золото выиграл Джек, она ощутила нечто больше, чем просто радость. Он сделал ей предложение, стоя на верхней ступени пьедестала почета, и она прокричала «Да!», находясь в двух тысячах миль от Джека, в их гостиной, перед маленьким телевизором. Двадцать минут спустя у дома собралась дюжина репортеров, а телеоператоры дали Кейт возможность поговорить с Джеком в прямом эфире.

– Да, – повторила Кейт. – Да, я согласна.

Она стояла на крыльце, держа на руках улыбающуюся Софи – кто-то набросил на них британский флаг, – и на следующий день эта фотография обошла первые страницы газет.

После Афин Джеку предложили спонсорскую сделку. Фирма Nike проявила потрясающую щедрость. Они могли бы пере ехать в дом побольше, на тихую южную окраину, но решили не покидать свою улочку неподалеку от велодрома. Им хотелось остаться в обычной, реальной жизни. В маленьком дворике появился детский пластиковый трактор, в котором можно было сидеть, а еще песочница и батут. Первый день рождения Софи отпраздновали в марте две тысячи пятого, но не в тот день, когда она появилась на свет, а в тот, когда они забрали ее из больницы. Отец Джека напился, снял кислородную маску, без которой уже не мог обходиться, и прохрипел, обратившись к Кейт: «Честно говоря, раз уж вы теперь люди семейные, лучше тебе послать эти велосипедные делишки куда подальше. И в газетах-то про вас пишут только из-за ваших буферов, обтянутых лайкрой. Вот уж не хотелось бы, чтоб к мамочке нашей внучки так относились!»

Кейт расхохоталась, и, конечно, она была рада, что Роберт назвал ее матерью Софи, но на следующий день она оставила дочку с Джеком и еще до рассвета уехала из дома на своем тренировочном велосипеде. В конце Баррингтон-стрит она повернула направо, преодолела семьдесят миль до Колу-ин-Бэй, купила пакет чипсов и съела их, любуясь Ирландским морем. Кроме нее, под моросящим дождем на берегу не было никого. Домой она вернулась, выбрав самую прямую и короткую дорогу. Она приняла душ, приготовила чай для Софи, проводила родителей Джека на автобус до Эдинбурга. А потом позвонила Тому и сказала, что готова вновь приступить к тренировкам. В этот день она одолела на велосипеде сто сорок миль.

Том с Дейвом помогли Джеку и Кейт разделить рабочий день на четыре блока по четыре чаcа: с шести до десяти утра, с десяти утра до двух дня, с двух дня до шести вечера и с шести до десяти вечера. Обоим досталось по два блока тренировок и по два – родительской нагрузки. Потом они отсыпались по восемь часов и начинали все сначала – каждый день, на протяжении трех месяцев, без обсуждений и жалоб.

Когда умер отец Джека, на целую неделю отработанный график прервался. На кладбище Джек и Кейт стояли, держась за руки, под зонтом и смотрели, как опускают в могилу гроб. На крышке венком из белых гвоздик было выложено слово «ПАПА». Могильщики сняли венок, положили на искусственную траву, где на цветы падал дождь. «Неужели мы должны увезти их с собой в Манчестер?» – подумала Кейт. Какая от них могла быть польза в обычной жизни? Может быть, гвоздики следовало одну за другой вынуть из венка и поставить в вазу? Или разместить венок на подоконнике в кухне, а потом выбросить завядшие цветы в мусорное ведро? Когда умер отец Кейт, ей в голову не пришло выкладывать цветами какое-то слово, и вот теперь она мучилась, что это значило – что она любила слишком сильно или, наоборот, недостаточно?

Она сжала руку Джека.

– Как ты?

– Не знаю. Спроси после Пекина.

– До Пекина еще три года.

– Три года и два месяца, – фыркнул Джек. – Давай поговорим об этом, когда у нас обоих заблестят на груди золотые медали.

Они снова приступили к тренировкам, быстро нарастили темп, а потом инерция набрала обороты… Холодильник был забит восстановительными спортивными напитками и контейнерами с детским питанием. Изо дня в день – одно и то же, без конца и края. Пол в ванной не успевал просыхать. Уход за ребенком, тренировки, душ, уход за ребенком, тренировки, душ. Сон. Все сначала. Воскресенье было днем реабилитации. Стирали спортивные костюмы. Замораживали соус для спагетти в специальных мешочках, помеченных определенными днями недели.

Возвращение Кейт в спорт состоялось осенью две тысячи пятого года, на национальном чемпионате. Организация режима дня оказалась сложнее самих соревнований. Кейт и Джеку приходилось жонглировать заездами, разминками, регидратацией, питанием, финалами, церемониями награждения и Софи. Сотрудники Британской федерации велосипедного спорта проявили редкостное понимание. В последний день соревнований, когда интенсивность событий достигла максимума, одна из девушек взяла на себя Софи. Она ходила вокруг технической зоны, держа ее за ручку, а Кейт смеялась и говорила журналистам, что ее дочь – единственная малышка в Великобритании, которую учит ходить личный тренер. Она поцеловала Джека. Она была совершенно счастлива.

Кейт выиграла индивидуальную гонку преследования, гонку на пятьсот метров на время и спринт. В финалах всех этих заездов она победила Зою. Джек тоже выиграл все виды соревнований, в которых участвовал, но на следующий день газеты на первых страницах поместили фотографии Кейт. «ЗОЛОТОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ КЕЙТ». И ее фото на пьедестале почета. Одной рукой она держала букет цветов, а другой – Софи. От вспышек фотокамер Софи моргала, как разбуженная летучая мышь. Она завладела золотыми медалями матери и, смеясь, нацепила их себе на шею. Фотографы полюбили Софи, а Кейт стала лицом фирмы Mothercare. Они с Джеком выплатили ипотечный кредит за дом и поселили мать Джека в симпатичном бунгало в общине, в которой она пожелала остаться.

Между тем Софи подросла, и Том приурочил тренировки Кейт к тем часам, когда девочка находилась в детском саду. «Пока!» – это было первое слово малышки. «Пока, пока», – говорила она, прощаясь с родителями.

Речь у нее развивалась не слишком быстро, но это не особенно беспокоило Кейт и Джека. Софи была красивая и веселая. Вторым словом стало – «матруся», что означало: «мама тренируется». Она спала на кровати между Джеком и Кейт. Кейт любила, когда они втроем лежали под теплым одеялом, дочь спала, и ее веки подрагивали во сне. Кейт, естественно, не кормила Софи грудью, но ей казалось, что она способна вскормить ее сном. Днем она помогала Софи дрессировать игрушечных зверей. Софи отчитывала их, явно подражая Тому, лопотала: «Игартипабатис!» – что означало: «Тигр, ты перерабатываешь!»

В две тысячи шестом Кейт и Джек одержали победы на чемпионатах мира. В две тысячи седьмом Софи исполнилось

три года, но она все еще была меньше ростом, чем полагалось. Кейт заносила измерения ее роста и веса в таблицу. Вес Софи тоже недобирала. Кейт тревожилась, а Джек шутил:

– Знаешь, в чем дело? В том, что наша девочка наполовину англичанка.

К концу года он все по-прежнему шутил на эту тему. Шутилось легко: оба продолжали побеждать.

Манчестер был великолепен, и Джек с Кейт решили остаться здесь. Иногда к ним приходили детишки из детского сада – поиграть с Софи. Пока они играли, Кейт занималась растяжками. Софи нравилось играть с мальчишками – она боролась и дралась и чаще всего побеждала. Конечно, хотелось бы обойтись без кашля и насморка, которые приносили в дом дети, но этот поток маленьких гостей принимать было так приятно. Из членов семьи социальную жизнь вела только Софи.

Свечи на торте в свой четвертый день рождения Софи задула, имея такой же вес, что и годом раньше. Она подросла, но была очень худенькой – каждое ребро выпирало. Правда, у Кейт тоже все ребра были заметны, а ведь она была лицом здорового материнства. Джек утешал ее и подбадривал. В конце концов они решили, что средние показатели роста и веса включают множество детей – поедателей чипсов. Из-за чипсов дети становятся опасно толстыми, так что Софи, пожалуй, не была опасно худой.

Вообще-то времени на обсуждение этой проблемы едва хватало. У них было всего пять минут на «передачу эстафеты» между блоками тренировок, да еще короткий разговор в конце дня, если только они сразу не засыпали от усталости. В шесть утра звонил будильник, и на кровать запрыгивала Софи – в джинсах, футболке и бейсболке. Она щекотала родителей до тех пор, пока они уже не могли притворяться, что спят. Софи кричала:

– Мам! Пап! Уже пора! СКОРЕЙ!

До Олимпиады в Пекине времени оставалось немного, и Том стал наращивать нагрузки Кейт. В парных соревнованиях она выигрывала у Зои два заезда из трех. Иногда на диаметр колеса, а иногда – всего на несколько миллиметров. Она трудилась с отчаянным напором. Это могло стоить ей здоровья. Том следил за состоянием крови своей подопечной, чтобы она не перетренировалась. Домой приходили физиотерапевты и лечили ее от болей. Диетолог планировал ее питание. Британская федерация велосипедного спорта оплачивала услуги помощницы по хозяйству. Еще никто из британских спортсменов не получал такой поддержки, такого внимания, как Джек и Кейт накануне Олимпиады в Пекине. Кейт уже побеждала Зою по три раза из четырех. Она дошла до предела возможностей человека, а потом, когда вся тяжелейшая работа была проделана, оба полетели в Китай за простой формальностью – золотыми медалями. Зоя улетела на месяц раньше, рассчитывая на серебро в спринте и индивидуальной гонке преследования, но все же надеясь на то, что дополнительные тренировки во влажном климате Пекина помогут вернуть ей былое преимущество. Кейт с Джеком отправились в Китай так поздно, как только могли: их семейное расписание приспособить к новым условиям было труднее. Они закончили свои тренировки в Манчестере последним сверхчеловеческим взрывом, а в Пекине надеялись прийти в себя и отдохнуть перед гонками.

Полет длился одиннадцать часов. Стюардессы отнеслись к семейству Аргаллов как к рок-звездам. Софи, сидевшая между родителями, была простужена, поэтому Кейт и Джек от нее слегка отвернулись и дышали неглубоко – наверное, решили, что так микробы не сумеют отыскать их легкие. Кейт скосила глаза на Джека. Уже много месяцев они с мужем не были так долго вместе. Она вдруг заметила, что Джек стал еще красивее, чем тогда, когда они впервые встретились, и сильнее. Минимум мускулатуры – ровно столько, сколько нужно для достижения цели, – в небесно-голубой толстовке с капюшоном, он был спокоен и безмятежен. Но на висках у него появились первые седые волосы. Она потянулась к Джеку и взяла его за руку. Он улыбнулся.

Когда стюардессы принесли завтрак, Джек и Кейт от него отказались: у них была своя схема питания, Софи тоже еще не проголодалась. Она уснула, положив голову на выдвижной столик, и Кейт заметила у нее на шее синяк – большой лилово-черный кровоподтек. Она спросила у Джека, откуда он мог взяться, но Джек ничего не знал. Для него это было типично: он такие мелочи не замечал.

На спинках впереди стоящих кресел мерцали экраны с крошечной картинкой, показывающие движение самолета по карте мира. Кейт перегнулась через спящую Софи и поцеловала Джека – на высоте тридцать пять тысяч футов, над степями Центральной Азии. Прежде чем заснуть, Софи что-то нарисовала – стюардесса выдала ей цветные карандаши. Кейт поспешила вытащить рисунок из-под головы дочери, потому что у той изо рта текли слюни. Она постаралась прикасаться к бумаге тыльными сторонами пальцев, чтобы не подцепить микробы. Рисунок был симпатичным: на высоком дереве сидел совенок, сжимая в лапке световой меч, а по обе стороны от него – его родители. Папа-сова был нарисован синим карандашом, а мама-сова – розовым. Кейт смотрела на рисунок рассеянно, пытаясь представить пекинский велодром. Том показывал ей видеозаписи, сделанные внутри, и дал задание: в самолете она должна представлять свою победу. Каждый нюанс, каждую мелочь. Чтобы каждый дюйм трека мысленно принадлежал ей.

Софи проспала весь путь до Пекина. Вот уж чего Кейт не ожидала! Она взяла с собой игры, игрушки и книжки, а если

бы всего этого не хватило, для подкупа дочки имелся еще запас желейного мармелада. Целых шесть пакетиков. Но Софи спала и спала. Когда самолет приземлился, пришлось ее разбудить. Софи проснулась озадаченной и сердитой, словно зверек, очнувшийся от наркоза в ветеринарной клинике. Под головой у нее, оказывается, лежал карандаш, и на лбу появился еще синяк. Но Кейт синяка не видела, представляя свою победу.

Невозможно поверить, что они наконец-то в Китае. Пекин… Все равно что посадка на Марс. Новый синяк у Софи не побледнел даже потом, когда они прошли зоны иммиграционного и таможенного контроля, но Кейт решила: это просто синяк. Софи снова заснула – теперь уже у нее на руках, – и Кейт взяла ее так, чтобы дочь на нее не дышала. Не для того она тренировалась целых двадцать лет, чтобы подхватить простуду перед самым важным событием в своей спортивной жизни.

Их ждала машина, которая повезла Джека с Кейт через город. Софи все спала и не просыпалась. Они подъехали к гостинице, где поселилась вся команда Британской федерации велосипедного спорта, и Джек вынес дочь из машины. Его пальцы почему-то оставили синяки на ее руках. Теперь уже Кейт и Джек встревожились не на шутку.

Две недели, проведенные в Пекине, прошли, как в тумане. Пришлось то и дело мотаться по больницам. Все было не так просто. Врачи сначала подумали, что это легочная инфекция. Потом решили, что у девочки проблема с почками. Днями держалась высокая температура. МОК выделил Аргаллам переводчицу. Та выучила всю лексику по двадцати восьми видам спорта, но знала далеко не все медицинские термины, поэтому Кейт не сразу поняла, насколько все серьезно. Доктора произносили длиннющие фразы, а потом переводчица прикасалась к руке Софи и с печальным лицом переводила очень коротко: «Доктор говорит, что ваш ребенок сильно больной». Доктора смотрели на переводчицу, пока та говорила по-английски, и ждали. Расшифровать их взгляды Кейт не могла.

Они с Джеком по очереди тренировались на велодроме. Один работал, а другой сопровождал Софи в больницу. В свободное от тренировок время оба сидели в номере отеля. Кейт спала очень мало. Просыпаясь, отправлялась на тренировку или плакала. Чувствуя чудовищную слабость, все-таки ехала на велодром и там смотрела, как Зоя набирает форму.

Врачи сделали еще дополнительные анализы, переводчица снова пришла в больницу вместе с родителями Софи. Все трое сидели в маленькой комнатке и ждали врача. Окон в комнате не было. Стоял круглый стол. На его белой пластиковой крышке виднелись коричневые колечки – следы от стаканов с кофе. Еще стояла белая пластиковая ваза с бледными цветами. Горели яркие галогенные светильники. На стене висела картина в пластиковой раме, изображающая бегущую лошадь. На сером паласе стояли четыре серых штампованных пластиковых стула. Джек, Кейт и переводчица просидели полчаса. Молчание переводчица переводила идеально. Софи в черной пижаме с логотипом «Звездных войн» спала у Кейт на руках. За дверью, в коридоре, то и дело слышались шаги. Тогда все поднимали глаза на дверь. Шаги удалялись, все трое опускали глаза и смотрели в пол. Жужжал кондиционер. Четвертый стул в комнате предназначался для доктора, которого они ждали.

Казалось, что стены коробятся и смещаются. Стрелки на часах сначала мчались по кругу рывками, а затем надолго застыли на месте. Комната зависла во времени. Переводчица нервно потирала руки.

Когда дверь отворилась, Кейт вздрогнула.

Врач расстегнул пуговицы на белом халате. Сел. Положил руку на колено. Пробежался взглядом по своим записям. Потом очень долго говорил. Потом замолчал и посмотрел на переводчицу. Полистав словарь, она посмотрела на Кейт.

– У вашей дочки лейкоз, – сказала она.

– У нее… что?

Переводчица еще раз посмотрела в словарь, прижала к нужному слову палец и произнесла по слогам:

– Лейкоз. Вам не повезло. Такое случается с одним человеком из десяти тысяч. Вам нужно немедленно начать очень серьезное лечение.

Почти четыре года спустя, стоя у кухонного стола, Кейт отсчитывала капсулы с лекарствами для Софи на весь день и складывала их в серебряный кубок. Адреналин уже делал ее жесты более резкими, а мысли – рассеянными. На следующий день предстояла гонка с Зоей. Эти шестнадцать капсул были для нее чем-то вроде старых друзей. Они уйдут, и останется лишь бессонная ночь между ней и гонкой, которая может стать для нее последней.

Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный центр велосипедного спорта

Вечером Том вывел велосипеды своих девочек из кладовой и водрузил на стойки посередине велодрома. На треке тренировалось шестеро юниоров. Голос их тренера гулко звучал в пустом помещении. Том отрешился от происходящего и целиком сосредоточился на подготовке машин к гонкам.

Он покрутил на обоих велосипедах колеса, проверил, нет ли неровностей и отклонений. Потом проверил, все ли элементы правильно установил механик. Удостоверился в том, что шины новые, замерил в них давление воздуха. На самом деле все это завтра с утра должен был проделать механик, но Том не желал ждать до утра. Мало ли что: вдруг какая-то жизненно важная деталь окажется не в порядке?

Закончив проверку, он встал между двумя велосипедами, легко касаясь того и другого руля. В машинах чувствовались их хозяйки. Зоин велосипед был на два дюйма выше в седле и на три дюйма – в руле. Она ездила с большей нагрузкой, и ноги у нее были длиннее, так что каждое нажатие на педаль получалось мощнее. Машина Кейт была компактнее, а колеса она раскручивала с такой скоростью, что ты переставал видеть ноги. Мощи в ее катании было меньше, но она компенсировала ее потрясающим уровнем работы. Велосипед Кейт был окрашен простой белой краской. На верхней трубке рамы из-под тонкого слоя прозрачного лака виднелась фотография улыбающейся Софи. Ручки руля Кейт обмотала светло-розовой лентой – пружинистой и теплой на ощупь. Велосипед Зои не был покрашен. Под слоем матового лака просвечивала функциональная структура темных углеродных волокон. На ручки руля нанесено черное резиновое напыление. На обеих сторонах верхней трубки рамы красовалась надпись, которую не могла не видеть противница, с какой бы стороны ни оказалась на линии старта, – «НЕПОБЕДИМАЯ». Крупными золотыми буквами староанглийским шрифтом. Велосипед Кейт был предназначен для того, чтобы в седле она чувствовала себя как дома, а велосипед Зои – чтобы унизить соперницу.

Чувствовалась некая интимность в прикосновении к этим велосипедам, рамы которых подходили каждой из гонщиц так же идеально, как их собственные кости. Эти рамы уносили своих наездниц, двух женщин, которые значили для Тома больше всего на свете, к пределам боли, равной порогу эмоционального срыва, а иногда и превышающей этот порог. Том крепче сжал рули обеих машин и постарался совладать с мыслью о том, что после завтрашнего дня один из этих велосипедов больше уже никогда не станет участвовать в гонках. Завтра к часу дня какая– то из этих машин отправится в комнату, где хранится снаряжение Центра велосипедного спорта, а проигравшая спортсменка уведет своего «скакуна» домой в качестве сувенира. Несколько месяцев велосипед простоит в прихожей, а потом, когда боль и шок стихнут, его продадут с аукциона, а вырученные деньги отдадут на благотворительность.

Том позволил себе представить, как он покатит велосипед победительницы в комнату, где хранятся мечты, и подумал: будет лучше, если выиграет Зоя. Не то чтобы он отдавал предпочтение ей: он никогда не путал их душевную близость с желанием, чтобы она одолела соперницу. Просто ему как тренеру обеих спортсменок, способному смотреть дальше их результатов на треке, казалось, что так будет правильнее. У Кейт, даже если она проиграет, были основания жить.

И все-таки это будет скверно. Если кто и заслужил поездку на Олимпиаду, так это Кейт. В Пекине, когда Софи поставили диагноз, до начала соревнований оставалось шесть дней. Том обо всем узнал через час после вердикта врача, когда родители еще не понимали, умрет Софи или будет жить. Том поговорил с врачами и, поскольку речь шла не о его ребенке, сумел хладнокровно задать ряд разумных вопросов. Так что он знал больше Кейт и Джека.

Чтобы войти в отель, Тому пришлось пробиваться через толпу репортеров. Каким-то образом представители прессы выяснили, что назревает некая сенсация. Шла официальная церемония открытия Олимпиады, а Джек и Кейт отсутствовали. Репортеры вынюхивали тут и там. Две самые верные надежды Великобритании на медали и какая-то срочная медицинская проблема – вот и все, что им стало известно, и Том не собирался их просвещать. Он пробрался-таки через толпу, отбился от всех вопросов, вошел в вестибюль гостиницы и упросил главного администратора отвезти его наверх на служебном лифте.

Когда администратор провел Тома в номер, Кейт и Джек стояли у кровати Софи – ее сомкнутые веки были неподвижны. Мобильник Кейт надрывался, ему вторил телефон

Джека. А по телевизору с приглушенным звуком шла трансляция церемонии открытия. Над крышей стадиона взлетали фейерверки, сыпался дождь из серебряных звездочек. Члены всех команд, набросив на плечи флаги своих стран, шагали по стадиону, улыбаясь и махая руками.

Том попросил Джека и Кейт сесть на край кровати, отобрал у них мобильники. Они сели, потерянные и робкие, как дети, и беспомощно посмотрели на тренера.

– Значит, так, – сказал он. – Я говорил с врачами, а теперь, если позволите, кое-что скажу вам про нее. – Он кивнул в сторону Софи. – Факт первый: девяносто один процент детей с таким заболеванием, как у нее, поправляется, а следовательно, положение дел весьма позитивное. Факт второй: вам совершенно незачем начинать лечение в этой стране, потому что тут никто из нас ничего ни хрена не поймет и вы не сумеете принимать правильные решения. Отсюда факт третий: один из вас утром должен лететь домой с Софи. Это я понял из беседы со здешними врачами, а кроме того, поговорил с консультантом из Манчестера – он готов организовать срочную госпитализацию.

Кейт не в состоянии была смотреть на Тома. Она наклонилась к Софи и прижалась лицом к ее шее.

– Но, может быть, вы полагаете, что можно найти какой-нибудь иной способ? – продолжал Том. – Мы могли бы устроить так, чтобы Софи отвез домой кто-то другой, но ведь вы же не позволите, чтобы она улетела без одного из вас, чтобы ей начали делать без вас химиотерапию, верно? Если бы я мог что-то придумать, чтобы вы оба остались здесь и получили медали, мы бы так и сделали. Но, похоже, такого способа нет.

Джек обнял Кейт за плечи.

– Мы улетим вместе, – сказал он.

Том посмотрел на Кейт, перевел взгляд на Джека.

– Нет.

Повисла тягостная пауза.

– Я не виню вас за то, что вы рассуждаете прямо и честно, но сейчас все дело в победах. Вы можете помочь Софи. И вы можете выиграть золото. Если один из вас останется, вы сумеете добиться того и другого. Сумеете как семья. Вот как вы должны рассуждать.

– Нет, Томмо. Нет, – возразил Джек.

– Дейв скажет тебе то же самое. Если хочешь, позвони ему.

– Ты с ним говорил?

– Конечно. Мы оба считаем, что ради вас троих один обязательно должен выиграть. Невозможно тренироваться так, как тренировались вы, и уехать ни с чем.

Кейт посмотрела на Джека.

– Он прав?

Оба нежно гладили лицо и волосы дочери, словно своими прикосновениями могли ее исцелить.

Джек схватился за голову и застонал. Он будто пытался удержать некий взрыв в ограниченном пространстве.

– Мне очень жаль об этом упоминать, – добавил Том, – но вы обязаны подумать и о денежной стороне. По меньшей мере один из вас должен порадовать своего спонсора. Следующую пару лет будет трудно, и меньше всего вам нужно, чтобы доход упал у вас обоих.

Кейт повернулась к Тому. Он видел, как тяжело ей дышать.

– Хорошо, – произнесла она наконец. – Кто остается, а кто едет домой?

– В этом проблема, верно? Думаю, вам решать.

Джек снова застонал, и стон этот был таким отчаянным, что Том стал нервно сжимать и разжимать пальцы. «Может быть, – подумал он, – Кейт быстрее обдумает сложившееся

положение, потому что она сильнее своего мужа, а может быть, ей легче принять решение, потому что на кровати лежит все-таки не ее родная дочь. Кто знает, может быть, боль в крови сильнее?» Когда Том рассказал обо всем Зое, ее шарахнуло так, словно на нее наехал автобус. На церемонии открытия она присутствовала только потому, что Том заставил ее. Журналисты ни в коем случае не должны были ничего пронюхать, ничего узнать о связи Зои с Софи. Кейт посмотрела на Тома.

– А как бы ты решил, если бы речь шла исключительно о результатах? – спросила она.

– На чисто спортивном уровне?

– Да.

Том опустил голову и долго смотрел себе под ноги, потирая затылок.

– Ты же понимаешь, как мне тяжело отвечать на этот вопрос?

– Понимаю.

Том взглянул на Кейт в упор.

– Джек – верная заявка на золото. Но и твоя спортивная форма еще никогда не была лучше. Если говорить только о результатах, я бы попросил обо всем Зою, попросил бы ее отвезти Софи домой.

Он внимательно наблюдал за Кейт. Его предложение потрясло ее. Она придвинулась ближе к Софи и обняла ее.

– Нет, – прошептала она.

Том отважился оказать некоторое давление:

– Тогда давай отправим домой Джека, а ты будешь участвовать в соревнованиях. Твоя очередь завоевать золото.

Кейт покачала головой и нежно погладила дочь по головке.

– Я не могу ее бросить, – сказала она, и это было решением.

Джек положил руку на плечо жены.

– Но ведь твоя очередь.

Кейт не спускала глаз с Софи. Она коснулась ее бледной щеки, расправила завернувшийся воротничок на платье.

– Я не в состоянии ее бросить, – объяснила она просто.

Том встал, отошел от кровати.

– Если так, то тебе пора укладывать вещи.

– Хорошо, – кивнула Кейт.

Том прекрасно видел, чего ей стоит не расплакаться. В ближайшие несколько дней ей придется тратить время на решение несложных задач: не рыдать, не орать, не падать в обморок. Если она отточит эти навыки до олимпийского уровня, скорее всего, ей удастся продержаться неделю.

Джек сидел, обхватив голову руками. Решение принято, говорить было не о чем.

На экране телевизора появился спортивный комментатор BBC. Он стоял в вестибюле гостиницы и что-то говорил под камеру. Потом показали Джека, выигрывающего золото в Афинах, а потом – Кейт на крыльце дома, когда Джек сделал ей предложение в прямом эфире. Радостная Софи у нее на руках, наброшенный на обеих британский флаг. Потом снова возник комментатор. Придерживая одной рукой наушник, в другой он держал микрофон.

– На данный момент нам известно только, что ситуация очень-очень серьезная, – произнес комментатор.

Софи проснулась и заплакала.

– Мне плохо, – пробормотала она сквозь слезы. Джек приподнял голову дочери и прошептал ей на ухо:

– Все будет хорошо, моя храбрая девочка. Ты просто устала. Ты поедешь с мамой домой и хорошенько отдохнешь.

– Все предстает теперь в ином свете, – продолжал комментатор. – За блеском и глянцем Олимпиады легко забыть о том, что это реальные люди, что у них реальные семьи, как у меня и у вас.

Том смотрел на Кейт, а Кейт – на Софи, которая как раз в этот момент потянулась к маме, как это делают все дети, когда хотят, чтобы их взяли на руки. В ее взгляде было столько доверия: она чувствовала себя ужасно и верила, что мама сумеет помочь. Где ей было понять, что на сей раз все не так просто, как прежде, когда мама лечила и успокаивала. Это уже не содранные коленки, не боль в ухе или плохие сны.

Кейт взяла ее на руки. Софи прижалась к маме и положила голову ей на плечо. Кейт долго стояла неподвижно, держа дочь на руках, а потом Софи потянулась к Джеку, и он тоже взял ее на руки и стал качать и что-то нашептывать на ухо.

Кейт подошла к окну. На улице собиралась толпа фотографов.

Том встал рядом с ней и негромко проговорил:

– Кроме меня, мало кто знает, через что тебе пришлось пройти, чтобы попасть на эту Олимпиаду. И только я знаю, чего стоит тебе этот шаг. Через несколько часов ты сядешь в самолет со своей дочуркой, а потом тебе предстоит такое, что будет, пожалуй, побольнее родов. И знаешь что? Вот так ты и узнаешь, что ты действительно – ее мать.

Кейт на миг прижалась к Тому.

– Спасибо тебе, – прошептала она, и слезы заволокли ее глаза.

– Ты сумеешь это сделать, – сказал на прощание Том. – Вот увидишь, ты сделаешь все, и твоя дочь поправится. Врачи сказали, что предстоит долгий, трудный и болезненный путь, но она обязательно снова станет здоровой.

– Я знаю, что пройду трудный путь, – сказала Кейт. – И справлюсь с путем болезненным. Но ты должен помочь мне преодолеть долгий.

Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203

Когда солнце опустилось за невысокие крыши таунхаусов, Джек наполнил водой ванну и помог Софи раздеться. В ванне она сидела тихая и рассеянная. Вертела в руках губку и слушала историю, придуманную для нее Джеком. История была такова: Люк Скайуокер и Хан Соло вели «Тысячелетнего сокола» опасным и трудным путем через пояс астероидов. Выполняя все действия и спецэффекты самолично, Джек изображал, как двое героев сражаются с превосходящими силами противника – атакующей флотилией истребителей «ТАЙ». Потом, поскольку история не вызвала у Софи никаких эмоций, Джек изобразил страстный поцелуй героев в грузовом отсеке «Сокола». Их спугнул Чубакка, чья гневная реакция показала, что он придерживается старомодных взглядов на человеческую любовь.

Джек наблюдал за лицом дочери. Она равнодушно смотрела на смеситель.

– Вы меня слышите, барышня? – Джек щелкнул пальцами. – Эй! Земля вызывает Софи Аргалл. На связь, Софи!

Софи медленно повернула голову и, прищурившись, посмотрела на Джека, как натуралист, решивший, что обнаружил в листве некое старательно замаскировавшееся существо, но все же не был в этом уверен.

– Что? – спросила Софи.

– Ты себя хорошо чувствуешь, милая? Софи закрыла глаза.

– Я хочу поскорее лечь спать. Пожалуйста.

Ее шепот был едва слышен на фоне жужжания вентилятора.

Джек вытащил дочь из ванны, вытер полотенцем, облачил в пижаму и посадил к себе на колени, чтобы почистить ей зубы.

– Все будет хорошо, детка, – сказал он. – Ты поправишься.

– Ага, – согласилась Софи.

Джек поцеловал ее в лоб. Кожа была горячей – но, может быть, после ванны?

– Как думаешь, у тебя поднялась температура? Софи пожала плечами.

Джек нашел в шкафчике цифровой термометр, измерил температуру в ухе Софи. На экранчике высветились цифры: 101,5.

– Я дам тебе немного «Калпола», – сказал Джек. – Только маме ничего не говори, ладно?

– Почему?

– У мамы завтра очень важные соревнования. Мы же не хотим, чтобы она переживала из-за каких-то мелочей, верно?

Софи снова пожала плечами.

– Со мной все хорошо, – сказала она, но все же позволила скормить ей две ложки жидкого парацетамола.

Джек уложил Софи в кровать, и она мгновенно уснула. Кажется, она стала еще горячее. Он понимал, что надо бы сказать об этом Кейт, но знал, что ничего говорить нельзя. Он долго сидел на верхней ступени лестницы и думал, как быть, а потом спустился на кухню.

Кейт сидела с закрытыми глазами, сжав руками края крышки стола и наклонившись влево.

– Чаю? – спросил Джек негромко. Кейт сдвинула брови, не открывая глаза.

– Тссс. Я пытаюсь представить. Джек положил руку ей на плечо.

– Пытаешься представить чашку чая? Кейт прижалась головой к его руке.

– В том числе. Не мешай, пожалуйста. Джек вскипятил воду и заварил чай.

– Как Софи? – спросила Кейт, когда он вернулся к столу. Джек поставил чайник на стол.

– Отлично. Мы с ней вместе сочинили историю, и она была в полном восторге.

Кейт налила себе чашку чая, подула.

– Я научила тебя пользоваться заварным чайником, Джек Аргалл. Из всех моих достижений это самое главное.

Джек пытливо посмотрел на жену.

– Ты в порядке?

– Волнуюсь. Думаю, что смогу одолеть ее.

– И я так думаю. Только не поступай так, как я в Пекине.

Кейт улыбнулась и взяла Джека за руку.

– Теперь все иначе. Софи поправляется.

– Да, – согласился с ней Джек и устремил взгляд на свои пальцы, сплетенные с пальцами Кейт.

В первом пекинском заезде ему пришлось соревноваться с французом – он так и не узнал его имени. На старте Джек пожал ему руку и решил испробовать на сопернике свой французский – ради укрепления международных связей.

– Бонжур, дружище, – сказал Джек.

Француз улыбнулся, но было видно, что он страшно напуган. Джеку стало жаль парня: угораздило же сразу соревноваться с самим Джеком Аргаллом.

Потрясающий велодром в Пекине был набит битком. Двадцать тысяч зрителей – мужчины, женщины, дети – заполонили трибуны, и половина из них была с фотоаппаратами. Близилось время старта. Вспышки фотокамер засверкали, словно души спасенных; вскоре это были уже не отдельные яркие точки, а светящаяся паутина, мерцающая и пульсирующая на поверхности трибун. Казалось, из глубины океана всплывает некое огромное существо, и эти искры – его предвестники. А какой рев издавала толпа – колоссальный! Даже Джека напугал этот рев. В его шлем были вмонтированы наушники, а в кармане на рукаве гоночного комбинезона лежал айпод. Гремела шотландская народная «Битва при Килликрэнки» в исполнении волынщиков, которой, по идее, должен был устрашиться сам дьявол, но и она не могла заглушить гул толпы. Вся поверхность трека дрожала; гул передавался раме велосипеда, а от нее – жесткому седлу из углеродного волокна. Легкие Джека вибрировали; зубы зудели так, словно ловили радиоволны. Атмосфера резала нервы, отделяла их от скелета.

Вдоль трека повсюду были расставлены телекамеры. Одна из них висела на спиральном тросе всего в футе от лица Джека, словно гигантская черная оса. Она передавала изображение на огромный двадцатиметровый экран, повисший в центре велодрома. Шлем Джека был снабжен голубым посеребренным визором, опущенным ниже кончика носа, так что для зрителей он выглядел как судья Дредд. Это им нравилось, и они кричали и топали, топали и кричали. Гигантский велодром сотрясался от этого грохота.

Джек скосил глаза туда, где в технической зоне расположилась группа поддержки британской команды. Тренер жестами призывал его к спокойствию, призывал сосредоточиться на обратном отсчете, не заигрывать с болельщиками. Ну и, ясное дело, Джек тут же поднял руки высоко над головой и стал хлопать в такт музыке, звучавшей в наушниках. Толпа на трибунах взревела; зрители стали хлопать вместе с Джеком. Двадцать тысяч человек со всех уголков Земли отбивали ритм «Битвы при Килликрэнки». На миг можно было забыть о том, что в пяти тысячах миль отсюда в маленькой палате лежала Софи и ей начинали делать химиотерапию.

Джек играл с толпой болельщиков и улыбался. Он смотрел на громадный экран и видел себя, хлопающего в ладоши. Изображение демонстрировалось в замедленном режиме. Всякий раз, когда он смыкал ладони, мышцы у него напрягались с такой силой, словно под кожей находился пришелец, жаждущий прорваться наружу. «Господи, – подумал Джек, – я и вправду немыслимо силен». Телекамера снова подплыла к его лицу, и он, не раздумывая, прокричал:

– Это для тебя! Выздоравливай скорее, Софи!

Он снова покосился на свою бригаду. Рядом с тренером сидел механик. За два часа до того, как Джек появился на велодроме, этот парень разобрал его велосипед, смазал и собрал заново, соблюдая все требования Джека, все до единого миллиметра. Парень завернул все винты на девяносто девять и пять десятых процента шестигранным ключом с цифровым дисплеем. Затем обследовал шины на предмет мельчайших повреждений – осмотрел их с помощью лупы. Если что-то находил, тут же заменял шину и снова приступал к осмотру. За час до того, как Джек вышел из гостиницы, его тренер уже был на велодроме – принял работу у механика, позаботился о том, чтобы около трека лежали чистые полотенца, подготовил стационарный велотренажер для восстановления Джека после гонки. Рядом с тренером сидел его помощник. За полчаса до приезда Джека он принес на велодром сумку-термос, в которой находились изотонические энергетические напитки – их следовало пить во время разминки, – а также напитки с высоким содержанием белка – для восстановления после гонки. Напитки имели температуру тела, чтобы свести к минимуму физиологический стресс для организма Джека. Около помощника тренера сидел массажист. Он следил за разминкой Джека, готовый сделать ему массаж после заезда и душа. Сбоку на боевом посту находился врач, чтобы среагировать в течение пятнадцати секунд, если Джек упадет и получит травму, или он потеряет сознание, или у него начнется какой-нибудь приступ, вызванный сочетанием высоченной концентрации адреналина в крови, оглушительных хлопков в ладоши двадцати тысяч зрителей и звуков волынок, исполняющих воинственную мелодию в честь победы войск Якова VII Шотландского над королем Англии Вильгельмом Оранским.

«Интересно, – подумал Джек. – Каким медицинским термином можно окрестить такой приступ?»

Он смотрел на всех этих людей – на бригаду, призванную обеспечить его победу, и у него вдруг засосало под ложечкой. Он не смог отрешиться от мысли о том, что Софи и Кейт начинали сейчас более тяжелую гонку. Пение волынок овевало голову; в реве и овациях толпы тонули заунывные ноты. Джек постарался сосредоточиться, но внутри у него словно поселился кусочек льда.

А потом произошло два события. Во-первых, француз укатил вперед от линии старта. Во-вторых, тренер Джека начал отчаянно размахивать руками, показывая на удаляющегося француза. «Вот что такое неопытность, – подумал Джек. – Фальстарт. Бедняга перепсиховал и тронулся с места, не дождавшись свистка». Но тренер продолжал кричать и махать руками, а француз умчался вперед на двадцать метров и все оглядывался через плечо. «Сейчас сообразит, что произошло, придется ему развернуться, возвратиться к линии старта, и, конечно, ему будет ужасно стыдно, даже если он вырос на музыке Джонни Холлидея и Жан-Мишеля Жарра». Но француз и не думал возвращаться. Он опустил голову и стал наращивать скорость. Джек выключил свой айпод, чтобы понять наконец, что происходит. И тогда он услышал, что зрители на трибунах затравленно молчат и в этой внезапной тишине слышен только истерический вопль тренера:

– Вперед! Вперед! Вперед!

«Черт! – в ужасе догадался Джек. – Я только что пропустил старт». Однако он понимал, что, приложив определенные усилия, вполне может догнать француза. Он был спокоен – оторвался от седла и заработал педалями. Француз успел уйти вперед на пятьдесят метров и отказался от всякой тактики: это был его шанс, и он просто мчался вперед, к финишу. Джек наклонился к рулю. Он вложил в преследование соперника все силы и ко второму кругу сумел сократить разрыв до тридцати метров. Гримаса боли исказила его лицо, но – главное – он был близок к цели. Когда он пересек конечную линию первого круга, тренер, стоявший около трека, показал ему два поднятых больших пальца.

Джек заработал педалями с новой силой, выжимая из тела последние доли процента энергии. Он нагонял соперника. Рама велосипеда напрягалась все больше с каждым оборотом педалей. Это был самый прочный велосипед из когда-либо созданных, но все же он с трудом справлялся с нагрузкой. К концу второго круга француз был впереди всего в десяти метрах. Сердце Джека бешено колотилось – сто девяносто пять ударов в минуту, мощность зашкаливала за тысячу ватт. Журналисты, освещавшие из комментаторских кабин гонку, могли бы подключить к Джеку электрический обогреватель, и еще бы осталась энергия для питания их ноутбуков. «Вот что про меня напишут: „Восхитительный, восхитительный, восхитительный“», – думал Джек. А потом вдруг возникло другое слово – «Софи».

Перед его мысленным взором предстала картина: он ее держит за руку, а она лежит неподвижно, и он не может сказать, жива она или мертва. Эта картина сбила ритм, прервала дыхание. Джек дрогнул, качнулся и на миг перестал нагонять французского гонщика.

Он попытался вернуться к прежней скорости. «Жми, жми, жми. Дыши, дыши, дыши».

Но картина снова вернулась к нему, и на этот раз она стала более четкой. Рука Софи в его руке. Ее лицо – неподвижная маска.

Тренер Джека принялся снова отчаянно размахивать руками.

– Наращивай! Наращивай! – кричал он.

В конце третьего круга Джек отставал уже на двадцать метров. Он работал педалями во всю свою мощь, тренер крикнул:

– Давай, Джек, давай, ты можешь!

И тут картина возникла снова и уже больше не пропадала.

Он не мог от нее отрешиться. Силы покинули Джека. Словно кто-то выдернул пробки из дренажных отверстий в его ступнях. Француз обыграл его на сорок пять метров. Джек вышел на финишную прямую в тот момент, когда соперник пересек заветную линию с победно поднятыми руками.

Никто не кричал и не хлопал в ладоши. На велодроме воцарилось безмолвие. С Джека струями стекал пот: влажность была просто невероятной. Он медленно проехал еще два круга, остановившись, ухватился за поручень. Грудь вздымалась и опускалась с бешеной частотой. У него даже не было

сил слезть с велосипеда. К нему бросился врач с медицинской сумкой. Подбежал тренер, обнял за плечи.

– Что это было, Джек? Что за фигня? Что с тобой? Джек весь горел от боли. Это была агония. Он стонал, но далеко не сразу услышал собственные стоны. Врач спросил у него, может ли он назвать имя премьер-министра Великобритании, а потом прижал к его груди стетоскоп. Дейв заглядывал Джеку в глаза и все спрашивал, что это с ним? А он сидел, и все тело у него тряслось, а массажист обтирал его губкой, как скаковую лошадь.

Мысли его метались между велодромом и той страшной комнатой, где он сидел, сжимая неподвижную руку Софи. От страха и растерянности он готов был кричать. Наверное, так чувствует себя бык на корриде, когда изо всех его ран льется кровь. Хотелось все крушить. Хотелось умереть прямо здесь, у трека. Хотелось, чтобы мир сгорел дотла и все люди исчезли, чтобы природа начала свое развитие сначала – без него.

Камера на спиральном тросе подплыла прямо к лицу Джека. Он вскочил и начал орать на нее, пытаясь оттолкнуть камеру кулаками. Потом уставился в объектив, чтобы показать, что не сломлен, стараясь, чтобы взгляд его оказался сильнее, чем у двух миллиардов зрителей. Дейв схватил его за плечи и отвернул от камеры.

– Перестань, Кассиус Клей. Пойдем-ка отсюда.

– Но как же следующая гонка… Тренер покачал головой:

– Мы сдаемся, дружище. Ты сгорел.

Вот так закончилась пекинская Олимпиада. Когда они шли к раздевалке, у Джека подкосились ноги, и он разрыдался.

Перед ним задом наперед двигался оператор с камерой на плече, фиксируя каждый шаг Джека. Джек поднял голову, увидел оператора и произнес единственные слова, которые пришли ему в голову:

– Прости меня, Софи. Мне так жаль.

А сейчас, в тишине, царившей в кухне, Джек крепко обнял Кейт.

– Главное – сосредоточься завтра на гонке, – сказал он. – Волноваться совершенно не о чем. Софи выздоравливает, а ты еще никогда не была в лучшей форме. Сейчас нужно только выиграть гонку.

Кейт поцеловала его в кончик носа.

– Спорт настолько проще жизни, правда? – пробормотала она.

– Вот почему он так популярен.

Четверг, 5 апреля 2012. Манчестер, Динсгейт, 301, Битхэм-Тауэр 06.35

Утро в день гонки было безоблачным и прохладным. Впервые со дня переезда в башню Зоя решила сделать разминку на крыше, на высоте пятьсот футов, где перед ней предстали все всполохи рассвета. В наушниках звучала мелодия из «Бегущего по лезвию». Порой жизнь была хороша, и тебя поднимал не только скоростной лифт.

На крыше, у парапета с восточной стороны, стоял Зоин велотренажер. Она сняла чехол, села в седло и щелкнула креплениями педалей. Солнце поднималось все выше. Частота сердцебиения равномерно и плавно достигала ста тридцати ударов в минуту. Удивительная яркость неба, едва сдерживаемый потенциал силы мышц, привкус приближающегося лета в холодном и чистом ветре, дующем с Пеннин, – все ее радовало. Так, сто пятьдесят ударов в минуту… Кажется, что можно отстегнуться от педалей, без труда перебраться через парапет и полететь – ведь она так легка, что даже не ушибется.

Это ощущение испугало Зою. Она убавила сопротивление на дисплее велотренажера, добилась снижения концентрации молочной кислоты в ногах и прекратила разминку. А потом неожиданно расплакалась, отстегнула туфли от педалей и спустилась с крыши на холодную мраморную лестницу башни.

Дома она увидела себя на экране: ее показывали в утренних выпусках новостей по всем каналам. Психолог в лимонно-зеленом пиджаке и юбке, с золотой цепочкой на шее, согласилась с ведущей в том, что было бы лучше, если бы на Олимпиаду поехала Кейт.

Ведущая сказала:

– Многие наши зрительницы непременно спросят, приемлемо ли это – представлять Великобританию, когда о тебе пишут такое.

– Вот именно, – подхватила психолог. – Девушки воодушевлены этими Играми. Да что там говорить – мои дочери ими воодушевлены! И они смотрят на спортсменку вроде Зои как на пример преуспевающей женщины.

Зоя убрала звук. Она была на грани нервного срыва.

После кофе и сваренного на пару длиннозерного риса с сухофруктами она постояла под душем и позволила себе представить другую жизнь. Она вообразила себя матерью Софи – как аккуратно и осторожно кормит ее, как носит на руках, словно хрупкую скорлупку, как дает ей все эти лекарства в четком порядке – словом, делает все то, что Кейт.

На одной руке стала саднить татуировка, на другой – незажившая ссадина, и Зоя расставила руки в стороны. Она не могла толком помыться и только поворачивалась под струями воды, мысленно пытаясь вернуться в то пространство, где ей нужно победить Кейт.

И зачем только она подумала о Софи именно сегодня? Бывали дни, когда она совсем о ней не думала. А потом вдруг начинала плакать, как, например, сегодня на тренажере. А еще видела сны, в которых что-то теряла, а потом отчаянно разыскивала. Сначала ей казалось, что она ищет золото, но ведь она выиграла его в Афинах, а потом – в Пекине, однако сны не прекратились. Иногда ей снилось, что она участвует в гонке и за ней гонится нечто страшное – оно поймает ее, если она хоть чуточку сбавит скорость. Но ведь такое снится многим.

Зоя вышла из-под душа, завернулась в полотенце, пошла в гостиную, к телевизору и, вытирая волосы, включила звук. Теперь показывали страницу из вчерашней газеты: они с Кейт в тату-салоне. Зоя пристально смотрела на вставной фотоснимок Софи. Невозможно было представить, что нынешняя Софи – то самое крошечное существо в инкубационном боксе, про которое все говорили, что это существо – ее дочь. Когда она видела Софи – ну, например, как вчера на треке, восседающую в корзине грузового велосипеда, – девочка казалась ей такой же милой и немного странной, как все дети, и такой же сверхсерьезной, как все тяжело больные, но при этом внутри у Зои ничто не дрогнуло. Больше чувств она питала к Кейт – она знала, что Кейт страдает, и это ее умиляло.

Но теперь, глядя на фотографию, Зоя заметила, что Софи на нее похожа. Конечно, гораздо больше она походила на Джека, однако, заставляя себя смотреть внимательнее, Зоя увидела в лице Софи едва заметный призрак собственного лица. Это ей не понравилось. Не так уж приятно наблюдать за тем, как ты всплываешь на поверхность сквозь черты мужчины, которого оставила позади. А Зоя оставила его позади. Это было единственное, чем она в своей жизни гордилась.

Она подошла к раковине в кухонной зоне, включила холодную воду и подставила под струю ноющее плечо.

Какова была бы ее жизнь, если бы она не отказалась от Софи? Ушел бы Джек от Кейт ради нее? Жили ли бы они сейчас втроем, одной семьей?

Зоя позволила себе представить Джека в своей постели – как он лежит и тихо дышит – там, где сейчас зияет пустота и только дует с гор ветер, раскачивая своими порывами башню. Прежняя злость охватила Зою, и она впилась ногтями в свежую татуировку, невольно вскрикнув от боли.

Психолог на экране объясняла, что у субъекта по имени Зоя Касл налицо все классические маркеры отвергнутой женщины. Психолог перечисляла красноречивые признаки этого, загибая пальцы с ярко-красными ногтями, унизанные кольцами с бриллиантами: беспорядочные связи, ненасытная жажда победы, отсутствие раскаяния.

Потом на экране снова появилась последняя страница газеты с подписью под фотографией Софи: «Мамино золото будет так много для меня значить».

Зоя попыталась припомнить состояние, в котором она пребывала, когда оставляла Софи в больнице. Те дни в ее памяти заволокло туманом. Когда она думала о них, вспоминался только дурман обезболивающих лекарств, а попытки оценить случившееся неизменно приводили к слезам.

Впервые Зоя задумалась о том, что Кейт, быть может, вовсе не тот человек, который взвалил на свои плечи ношу, для нее, Зои, непосильную, а тот, который пришел, когда она была наиболее уязвима, и что-то у нее отобрал.

Зоя до боли прикусила губу и постаралась мыслить ясно. А что если и Том к этому причастен? Что если все это он затеял ради того, чтобы манипулировать ею и дать Кейт то, чего та хотела? Что если сегодняшняя гонка с Кейт была задумана вовсе не в интересах Зои? Вдруг это всего-навсего очередной фокус Тома?

Зоя прогнала эту мысль, глупую и несправедливую – это она понимала. Том очень хороший, она прекрасно знала, как он к ней относится. И он ей тоже нравился.

Психолог, продолжая загибать пальцы, перечислила паранойю, безрассудное мышление и патологическое себялюбие. В женщине по имени Зоя Касл было столько всего нехорошего, что психологу понадобилась вторая рука.

Зоя зажмурилась, стараясь отрешиться от окружающего и спокойно представить себе гонку с Кейт, до которой оставалось меньше четырех часов. Но вместо этого увидела лицо Софи. Что-то, с чем она сражалась столько лет, шевельнулось внутри. Сначала это была еле заметная боль, нечто, чуть отличимое от нарастающего надрыва чувств, не позволявшее ей сегодня ясно мыслить. Переминаясь с ноги на ногу, Зоя сжала кулаки с такой силой, что ногти впились в ладони. Боль не утихала. Мало-помалу она стала жгучей, как рана, потом превратилась в свирепую агонию.

Софи была ее дочерью, а она позволила, чтобы ее отобрали. Эта мысль снова и снова поднималась в Зое. Она загоняла ее обратно, в холодные глубины, куда едва проникал свет, но ведь она всегда знала, что именно поэтому все эти годы скачет с одного чемпионата на другой и зовет в постель разных мужчин. Не потому ли никто не мог по-настоящему стать ей близок? Из-за этой жгучей, незаживающей раны.

Ее жизнь превратилась в бесконечный круг, по которому она мчалась. Крутые повороты с высокими откосами не оставляли возможности изменить курс, сбавить скорость. Этот путь вновь и вновь возвращал ее к самой себе.

Она думала, что поступила правильно. Она поверила, что так будет лучше. Она не питала тогда никаких чувств к ребенку и отдала девочку тем, кто ее полюбил. И вот теперь ее не покидала неотвязная мысль: отказавшись от Софи, она отказалась от собственной жизни. Зоя выпустила тоску на волю и зарыдала.

Потом, когда слезы высохли, к ней вернулись покой и ясность. Зоя снова поднялась на крышу. По-прежнему ярко светило солнце, но посвежел ветер, и с гор надвигались темные дождевые тучи. Встав у парапета и прищурив глаза, Зоя смогла разглядеть улицу, на которой жили Аргаллы, – вереницу крыш, под одной из которых они сейчас могли сидеть за кухонным столом и завтракать.

Она снова ощутила боль – что-то между любовью и отчаянием. Она ничего не могла с собой поделать. Она чувствовала жгучую потребность увидеть Софи. Зоя попыталась прогнать все посторонние мысли и думать только о предстоящей гонке, но впервые в жизни не знала, хочет ли победить.

«Мамино золото будет так много значить для меня».

Она сердито помотала головой, пытаясь отрешиться от этой мысли, сплюнула через парапет и проводила взглядом белое пятнышко, улетавшее по спирали через воронки восходящих потоков воздуха. Вскоре оно потерялось на фоне яркой белизны каменной кладки.

Зоя плохо помнила, как оказалась на такой высоте, но теперь поняла, насколько долог будет путь вниз.

Лесистый спутник Эндора территории Внешнего Кольца, сектор Модделл, 43 300 световых лет от ядра Галактики. Сетка координат H-16 07.45

Софи впервые увидела настоящее лицо Вейдера. Он лежал при смерти. Когда он испустил дух, она долго держала его в объятиях. Несмотря на то что он вел плохую жизнь, он оказался хорошим отцом. Она отнесла его тело на поляну лесистого спутника Эндора и уложила на погребальный костер. Когда взметнулись языки пламени, сон начал таять и распадаться.

Где-то за пределами сна разговаривали мама и папа.

Папа спросил:

– Ты готова к гонке? Мама ответила:

– Думаю, да.

Софи попыталась разжать веки, но они оказались слишком тяжелыми. Сквозь щелочку между ними она увидела свет цвета дыма. Звуки голосов мамы и папы завивались один вокруг другого. В груди что-то болело. Мамин голос произнес:

– Я люблю тебя. Папин голос ответил:

– Я тебя тоже. Софи улыбнулась. Мамин голос спросил:

– Она просыпается?

Мало-помалу начали проступать цвета. Сначала – красный, потом зеленый и желтый. Все они проникали сквозь сомкнутые веки Софи. День словно бы один за другим находил цветные фломастеры: за диваном, в ящике для вилок, ложек и ножей – везде, где Софи их вчера оставила. У нее сильно разболелась голова. Хотелось попить воды, или сока, или еще чего-нибудь, через соломинку. Просто холодной воды или сока. Во рту так пересохло, что Софи была готова пить, пить и пить миллион лет.

Мама сказала:

– Зою с утра опять показывали по всем каналам. Сравнивали меня и ее.

– Угу. Я видел.

– Том прав: с этим пора кончать. А вдруг журналисты начнут копать и что-нибудь выплывет?

– Тссс, она шевелится.

Софи почувствовала, как папина рука прикоснулась к ее лбу. Она снова попыталась открыть глаза и сесть. Казалось, все тело ее переделано – как у робота C-3PO, когда его собрали заново, после того как он был разобран. Вот только проводки подсоединили неправильно. Софи пыталась пошевелить ногами, но они не слушались. Уже несколько дней по утрам происходило такое. И каждый день просыпаться становилось все труднее.

Свет, пробивавшийся сквозь щелочку между веками, стал ярче.

Порой перед пробуждением так трудно перестать быть джедаем. Какой красивый лесистый спутник Эндора. Как ярко светились звездные поля сектора Модделл. Каждый день все сильнее хотелось остаться там. Это было бы так легко.

Надо просто сосредоточиться, вот что. Надо вспомнить, кому она нужна на Земле. Софи стала мысленно повторять: «Я Софи Аргалл, мне восемь лет, мои мама и папа чемпионы. Я Софи Аргалл, я человек, на мне розовая пижама, футболка с логотипом „Звездных войн“, и я нужна маме и папе».

Она почувствовала, как чья-то рука гладит ее по щеке.

Мама негромко проговорила:

– Как мы поступим? Может быть, стоит забыть об Олимпиаде?

– Нет. Зачем?

– Чтобы ухаживать за Софи. Проводить с ней больше времени.

– Мы об этом уже не раз говорили. Думай только о сегодняшней гонке. Ты можешь победить Зою.

– Знаю.

– Тогда сделай это, а потом подготовься к Олимпиаде. Обо всем остальном подумаем после.

– А вдруг никакого «после» не будет?

– Не говори так.

– Но вдруг?

– Пожалуйста, перестань.

– Вдруг я уеду в Лондон, а Софи… ты понимаешь… И буду я потом до конца своих дней сидеть с этой золотой медалью и знать, что я могла бы сделать для нее больше. Понимаешь? Ты можешь себе представить эту медаль у себя на шее?

– Вот именно так думать ты не должна. С Софи все будет хорошо.

Папа снова прикоснулся ладонью ко лбу дочери.

– Послушай, – сказал он, – нет смысла нам обоим ждать, пока она проснется. Может, тебе стоит выехать прямо сейчас, чтобы собраться с мыслями и прийти на велодром пораньше, как это делает Зоя?

Мама помолчала, а потом Софи услышала, как она поцеловала папу.

– Спасибо, – сказала она.

– Пожалуйста. А теперь проваливай и не забудь победить. Позвони мне, когда испепелишь ее, ладно?

– Джек…

– Тссс. Не надо театра. Ты лучшая. Убирайся.

– Я люблю тебя, Джек.

– А я – всего лишь актер, которому платят за роль мужчины, который тебя любит.

– Ненавижу тебя.

– А я к тебе равнодушен.

Софи услышала, как мама вышла из комнаты, и снова раздался голос папы – тихий, совсем рядом с ухом:

– Ты как, малышка? О боже, какая же ты горячая. Прямо горишь.

Софи приоткрыла глаза и сразу зажмурилась: такого слепящего света она не видела во всей Вселенной. Иногда мама и папа говорили ей, что нельзя смотреть на солнце. Ну а этот свет был еще ярче. Если бы ты жил, например, на солнце, тогда мама и папа говорили бы тебе: «Не смотри на этот свет». Вот какой он был сильный.

– Софи? Ты меня слышишь?

Софи поняла: пора проснуться по-настоящему, пока папа не стал волноваться. Он хотел сказать что-то еще, но Софи призвала Силу во все свои мышцы, приподнялась и села, хотя ей было ужасно больно. В голове что-то пульсировало, свет был слишком яркий, и Софи стошнило. Она сидела под этим светом – и впрямь ярче солнца, – а папа молчал, и в комнате стало ужасно тихо, вообще ей ничего не было слышно, кроме быстрого и частого биения сердца.

Восточный Манчестер, Клейтон, Баррингтон-стрит, 203 07.55

– Мне хорошо, – сказала Софи. – Я себя прекрасно чувствую.

Джек вытер ей лицо и вымыл ее под душем. Потом растер полотенцем, согретым на батарее.

– Тебя еще тошнит? – спросил он. Софи покачала головой.

– Точно?

– Да.

Он помог Софи одеться.

– Завтракать будешь?

– Пока нет.

– DVD?

Софи пожала плечами.

– Поиграешь?

– Ладно.

Джек нашел айпад Софи. Она выбрала игру и стала медленно водить пальцем по экрану. Джек дал ей еще несколько ложек сиропа парацетамола. Она приняла лекарство, не отрывая глаз от дисплея. Джек снял бейсболку с логотипом «Звездных войн» с маленькой лысой головы дочери. Софи этого вроде бы не заметила: закусив губу, она уже вовсю играла.

Хорошо, что ее внимание занимает хоть что-то. Джек спустился на кухню – приготовить завтрак себе и дочери. Для Софи – миска рисовых хрустиков, себе – миска гранолы. По стерео гремел хардкор-панк. Мурлыча под нос мелодию, Джек отсчитал положенное на день количество всевозможных шариков, положил их в серебряный кубок, а когда вернулся к Софи, то увидел, что она лежит на полу, прижавшись щекой к экрану айпада. В наборе текста чернела бесконечная строка, заглавной буквы «G».

Джек поднял Софи с пола, усадил к себе колени. Сначала она не реагировала, но потом открыла глаза и посмотрела на него.

– Что такое?

– Софи, с тобой все в порядке?

– Да!

Она оттолкнула Джека. Щеки у нее горели, из уголка рта вытекала струйка слюны. Кажется, она этого не замечала.

– У тебя был обморок? Софи яростно замотала головой.

– Я просто отдыхала.

– Ты упала головой на экран. Софи оттолкнула Джека еще сильнее.

– Я ОТДЫХАЛА! – сердито повторила она, отчеканивая каждый слог.

Джек растерялся. Может быть, все не так страшно? Выглядит Софи вроде неплохо и вон же как сердится! Трудно понять, мимо чего можно спокойно пройти, а где ты должен остановиться как вкопанный. Десять минут назад, когда он выходил из комнаты, Софи была оживленной и сосредоточенной, а когда он вернулся, она лежала на полу без сознания. Было ли это поводом для посещения семейного врача? Или стоило отвезти Софи в больницу? А может, вызвать вертолет-неотложку? Так или иначе, но ты должен брать на себя ответственность, минута в минуту, и мгновенно сообразить, какие вопросы ты можешь считать решаемыми. Но вот сейчас казалось, что ни одного решаемого вопроса нет.

Джек нервно откашлялся.

– Я уверен, ничего страшного нет, но, понимаешь, было бы неплохо заглянуть в больницу, чтобы там тебя осмотрели.

Серебристо-серый «рено-сценик» 08.45

Джек усадил Софи в детское кресло, застегнул ремни безопасности и поехал в больницу намного быстрее, чем следовало.

– Пап!

– Что?

– Помедленнее!

– Извини.

Он мгновенно затормозил, потом плавно набрал скорость. Услышав, как Софи вертится на заднем сиденье, спросил:

– Что такое? Тебе надо пописать?

Бедняжка разнервничалась из-за него – потому что он встревожился не на шутку. Наверное, он слишком серьезно воспринял ее высокую температуру. Такое происходило часто, а он почему-то запаниковал, поспешил отправить на гонку Кейт, сумев даже слегка пошутить – еще неизвестно, кстати, как это скажется на ее боевом духе. И вот теперь он вез дочь в больницу, где педиатры будут подбадривающе улыбаться, называть его «папочкой», а потом отправят их с Софи домой с обычной рекомендацией: давать ей парацетамол каждые четыре часа, пока не спадет температура. Джек сбавил скорость: может быть, вернуться домой?

– Софи, – попросил он терпеливо, – если тебе не надо выйти, ты не могла бы перестать пинать спинку моего сиденья?

Пинки продолжались, и Джек решил не обращать на них внимания. Он вывел машину на левую полосу, чтобы развернуться и поехать домой.

– Музыку хочешь? – спросил он.

В ответ Софи чаще забарабанила ногами по сиденью Джека. Он ощутил прилив раздражения.

– Сегодня я в эту игру не играю, Соф. Значит, ты мне ответила «да».

Он выбрал песню в исполнении Де Роса и откинулся на подголовник, наслаждаясь мощным звуком гитар. Потом заставил себя ослабить хватку, с которой сжимал руль. Нужно было успокоиться.

Он сделал глубокий вдох.

– Прости, что я прервал твою игру. Ты все еще себя неважно чувствуешь?

Ответа не было. Зато продолжались пинки. Правда, сила их поубавилась, но они все равно раздражали.

– Может, перестанешь дуться?

Молчание… Джек вздохнул и включил «дворники», потому что начался дождь. Холодный, апрельский дождь с запахом перемен. Почему этот запах его так тревожит?

Дождь разошелся. Джек увеличил скорость работы «дворников», подал горячий воздух на ветровое стекло, чтобы оно не запотевало. Впереди уже виднелся поворот. Джек включил поворотные огни, но растерялся и тут же их выключил. До больницы оставалось ехать всего две-три минуты. «Мир не рухнет, – подумал Джек, – если Софи быстро осмотрят. А потом куплю ей и себе горячего какао в автомате». Шестьдесят пенсов, кнопка А3 – он знал меню наизусть.

– Софи? – примирительно заговорил Джек. – Если ты перестанешь барабанить по моему креслу, после больницы мы с тобой попьем чего-нибудь вкусненького, хорошо? А потом поедем в магазин игрушек, и я тебе куплю нового парня из «Звездных войн». Какого захочешь. Договорились?

Молчание.

– Софи? Тишина.

Джек развернул зеркальце заднего вида, чтобы увидеть дочь.

Голова Софи моталась из стороны в сторону, глаза были выпучены, руки дрожали.

Джек затормозил у обочины, молниеносно расстегнул пряжку ремня безопасности и нырнул на заднее сиденье. Ноги Софи судорожно бились. Джек расстегнул ремни безопасности и уложил ее на спину. Судороги продолжались. Он взял Софи на руки, попытался унять спазмы, но внутри хрупкой девочки жила какая-то страшная сила.

Джек почувствовал прилив крови к голове. Он совсем утратил способность мыслить. Держа изо всех сил Софи, он вытащил свободной рукой из кармана мобильник и вызвал службу спасения. Голос спросил, какая именно помощь ему нужна, а он не знал, что ответить. Голос звучал холодно и профессионально.

– Полицию, пожарную охрану или скорую помощь? Из динамиков лился голос Де Роса, разворачивающий печальную серебристую ткань мечты. А внутри себя Джек

слышал пронзительный крик. Голос снова спросил его, что случилось, какая требуется помощь. Джек сумел овладеть собой и прокричал в трубку, что нужна неотложка. Но случилось на самом деле вот что: они с Кейт успокоили себя насчет Софи, они поставили ширму между ней и своими мечтами о золоте, и не существовало такого вида транспорта и такой бригады специалистов с любыми, самыми оглушительными сиренами, которые могли бы исправить их ошибку.

Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный Центр велосипедного спорта 09.00

Том арендовал велодром с десяти утра на четыре часа. В девять – на треке тренировались юниоры – он снова осмотрел велосипеды вместе с механиком. В кухне, которая располагалась рядом с его кабинетом и была одной из множества комнат под треком, он приготовил солидную порцию изотонического напитка, разлил его по бутылочкам и убрал в кулер. Потом взял несколько чистых бутылочек и приготовил для Кейт и Зои восстановительные напитки. Зоя обожала раствор белкового порошка, изготовленного исключительно из высококачественного белка, высушенного заморозкой. Этот порошок хранился в банке с черно-золотой этикеткой, на которой были напечатаны всевозможные экстравагантные обещания. От запаха этой гадости Тома просто тошнило, но – что правда, то правда – порошок действительно содержал оптимальное количество минералов и незаменимых аминокислот. Кейт предпочитала обезжиренное молоко, взбитое в блендере с ягодами и медом. Раз в неделю Том покупал все это и хранил в холодильнике, над контейнерами с кровью и мочой.

Приготовленные напитки Том перелил в бутылочки и убрал в кулер. Было еще только без двадцати десять, а у него уже руки дрожали – так он нервничал. Он отвез кулер к треку и стал смотреть, как занимаются на тренажерах после тренировки юниоры. Лица у них сияли, они весело щебетали. Им было меньше шестнадцати, и они, разумеется, верили, что им ужасно повезло, что они тут оказались.

Ровно в десять Том вызвал бригаду уборщиков, чтобы они подмели трек и прошлись по нему моющей машиной, дабы убрать все следы пота, машинного масла и жира. Затем позвонил в пультовую и попросил включить прожекторы на полную мощность – так, как это делается для вечерних соревнований. А еще велел включить камеру фотофиниша Lynx на стартово-финишной линии. В десять тридцать пришел массажист и подготовил в противоположных концах разминочной зоны два стационарных велотренажера в соответствии с ростом и прочими параметрами Кейт и Зои.

Итак, все было готово. Том сел в кресло около трека, откуда был виден главный вход, и стал ждать. Первой должна была появиться Зоя, но без десяти одиннадцать в зал вошла Кейт. Она сбежала по лестнице и бросила сумку со снаряжением с таким стуком, что по велодрому прокатилось эхо. Потом расцеловала Тома в обе щеки.

– Похоже, мне не стоит спрашивать, готова ли ты, – сказал Том.

– Я себя прекрасно чувствую. Отличная была идея.

– Спала хорошо? Кейт улыбнулась.

– Высплюсь, когда все закончится. Зоя переодевается?

– Ее пока нет.

– Ничего себе, – удивленно заморгала Кейт.

– Представь себе. Думаешь, она сочинила что-то новенькое, чтобы поморочить тебе голову?

– Да ладно тебе, – рассмеялась Кейт. – Мы давно о таком забыли.

Том протянул руку.

– Но все-таки лучше, если ты отдашь мне свой мобильник.

Кейт вздохнула и протянула Тому телефон.

– В этом нет нужды, правда. Том убрал телефон в карман.

– Таково одно из правил дня гонки. До старта мы вам не позволим общаться. Обставим все как на серьезных соревнованиях. Никаких контактов. Никакого психологического воздействия. В раздевалку запущу одну за другой, а потом разделю, и разминаться вы будете в разных концах трека.

– Ладно.

Том прикоснулся к локтю Кейт.

– Хотя бы один разок давай сделаем так, чтобы все произошло только на треке, хорошо?

Он отправил Кейт переодеваться, а сам снова стал ждать. Кейт вышла из раздевалки в одиннадцать, и Том отправил ее вместе с массажистом к велотренажеру на разминку. В десять минут двенадцатого позвонил Зое на мобильный, но у нее был включен автоответчик.

– Ну же, – пробормотал Том. – Ты уже должна быть здесь.

В двадцать минут двенадцатого прибыли три официальных представителя Британской федерации велосипедного спорта – женщина и двое мужчин. Дождь лил все сильнее. Чиновники вошли в зал, отряхивая промокшие зонты и недовольно ворча: зачем их вызвали в такую погоду? Том коротко ознакомил их с правилами гонки. Три заезда. Победительницу отбирают для участия в Олимпийских играх согласно новой процедуре отбора, а проигравшая объявляет, что в отборе участвовать не будет. На гонке не допускается присутствия журналистов, друзей и родственников, не будет работать никакая записывающая аппаратура, кроме камеры фотофиниша. Пресс-конференции по итогам гонки тоже не предполагается. Представителям федерации были розданы копии протокола, и они вчетвером их подписали. Том объяснил, каким образом будут организованы спринтерские заезды. Один представитель федерации будет действовать в роли стартера, а двое других – придерживать велосипеды участниц перед стартом. Затем им втроем предстояло взять на себя судейство.

Том усадил спортивных чиновников на отведенные для них места; им принесли кофе и печенье. В половине двенадцатого Зоя все еще не появилась. Чтобы успокоиться, Том снова проверил оба велосипеда. Потом прошелся по треку и смахнул с половиц несуществующие пылинки. Проверил работу оборудования для фотофиниша, прошагал вдоль линии старта и попросил проверить, передается ли изображение на мониторы.

Он опять позвонил Зое и опять нарвался на автоответчик. Он оставил сообщение, всеми силами стараясь говорить спокойно, поднялся наверх, прошел через вестибюль, выглянул на улицу. Небо затянуло серостью, дождь шел не переставая, а Зои нигде не было.

Кейт закончила разминку на тренажере, и теперь массажист руководил ее упражнениями на мате.

– Все в порядке? – весело поинтересовался Том. – Ноги не отвалились?

Кейт взглянула на него.

– Новости есть? Он покачал головой.

– А вдруг она не приедет? Том посмотрел на часы.

– Есть еще двадцать минут. Ты же ее знаешь. Она просто играет с тобой. Прячется где-нибудь за углом и разминается.

Струи дождя грохотали по стеклянной крыше велодрома. Кейт прикрыла ладонью глаза от слепящего света прожекторов.

– Допустим, – сказала она. – Но если она все-таки не появится?

Том вздохнул.

– Официальные представители федерации здесь. Бумаги подписаны. Если она не войдет в эти двери к полудню, на Олимпиаду поедешь ты. Она знает правила. Вы обе согласились им следовать.

Кейт покачала головой.

– Если что-то случилось, я готова поступиться правилами. Том кивком указал на спортивных чиновников:

– Эти ребята не согласятся. К несчастью, девять десятых гонки состоят в том, чтобы появиться на линии старта. Уж ты должна понимать это лучше всех.

– Позволь мне позвонить ей, ладно? – попросила Кейт. Том не сводил с нее глаз.

– Нет. Вот так она и морочит тебе голову. Она появится. А тебе нужно думать о себе, о своей гонке.

– Ладно, – нахмурилась Кейт.

Без десяти двенадцать Том снова поднялся в вестибюль и встал там, глядя на двери. Что-то теснило грудь, его подташнивало, он был страшно зол. Ну зачем она так себя ведет? Почему не использовать свой спортивный талант для победы на треке? Почему обязательно мотать всем нервы?

Дождь начал стихать, асфальт заблестел под лучами апрельского солнца. Из-под колес машин веером разлеталась вода.

Зоя подъехала на тренировочном велосипеде, швырнула его у обочины и вбежала в двери велодрома без восьми двенадцать. Она промокла до нитки, волосы облепили ее лицо, вода стекала со спортивной сумки на пол вестибюля.

Она остановилась в шести футах от Тома, смотрела на него, тяжело дыша. От ее вымокших джинсов и черной куртки валил пар.

Злость сразу улетучилась. Том бросился навстречу Зое.

– Черт побери, что случилось?

Зоя опустила глаза и шмыгнула носом.

– Я чуть не упала.

– С велосипеда?

– Со своей башни.

Ну что ты на это скажешь?

– Хотя бы разгорячилась, – помолчав, неловко пошутил Том и взглянул на часы.

– Говори, что делать, – поймала его взгляд Зоя.

– Сможешь переодеться за четыре минуты?

– Да.

– Так давай скорее. Твой велосипед подготовлен. Жду на старте. Обо всем поговорим после, ладно? Ты да я. За чашкой кофе. А теперь я хочу, чтобы ты сосредоточилась только на гонке – есть такой пункт у тебя в голове? Такое место, где ты бываешь во время гонок? Больше ничего не существует, ясно? Будешь спускаться по лестнице, не гляди на Кейт. И на чиновников – тоже. Просто переоденься, иди к линии старта и смотри на меня. Я о тебе позабочусь, договорились?

– Договорились.

Голос Зои едва заметно дрожал. Том протянул руку.

– Мобильник.

Зоя послушно отдала телефон Тому.

– Почему ты еще здесь?

Зоя сорвалась с места и помчалась вниз. Том шел за ней. Даже теперь, в расстроенных чувствах, она была все равно изящна. Том шел прихрамывая, хрустя больными коленями, а Зоя летела легко, словно пылающий факел. Бессознательное чувство предназначения сквозило в ее движениях. Казалось, время и пространство втянули животы, чтобы дать ей пройти, – как остолбеневшие вышибалы у двери ночного клуба.

– Черт, – прошептал Том. Только теперь осознавал он, как ему хочется, чтобы победила Зоя.

У него в кармане зазвонил мобильник. Это был телефон Кейт, а на экране высветилось имя Джека.

– Дружище, – сказал ему Том, – это я. Все личные звонки переносятся на после гонок.

В ответ – молчание.

– Джек, – чуть громче произнес Том. – Это я, Том. Голос Джека зазвучал как-то неестественно, хрипло:

– Тут такое дело… Ситуация, знаешь, хреновая. Я в больнице. Софи увезли в реанимацию, и мне надо сказать Кейт, чтобы она…

– Ясно. Хорошо. Теперь помедленнее.

Том поравнялся с треком. Он повернулся спиной к Кейт, зоне разминки и представителям федерации и прикрыл мобильник ладонью.

– Что ты делаешь в реанимации? Кейт ничего такого не говорила.

– Она ничего не знает. У Софи поднялась температура, я повез ее на осмотр, а по пути ей вдруг стало хуже. Просто очень плохо. Я не понимаю, что происходит, поэтому, пожалуйста, скажи Кейт, пусть приезжает. А вообще мне бы лучше самому поговорить с ней. Можно?

Том колебался.

– Ты же знаешь, что решается сегодня, да?

– Да, знаю, но это… черт, я хочу сказать, что…

– Да, да, конечно, я тебя понимаю.

Том обернулся и бросил взгляд на разминочную зону. Кейт, нервничая от прилива адреналина, перепрыгивала с ноги на ногу и смотрела на дверь раздевалки в ожидании Зои. Она уже надела шлем, так что глаз не было видно.

Стараясь успокоиться, Том с силой выдохнул.

– Послушай, тебе решать. У нас всего пять минут до гонки. Если честно, Кейт сейчас как никогда близка к победе. Она тебе нужна там или ты хочешь, чтобы она все сделала здесь? Это твоя семья. Что для вас лучше?

Последовала короткая пауза. Потом Джек произнес:

– Предлагаешь ничего ей не говорить?

– Я предлагаю сказать все, но после гонки. Если она победит в двух заездах и не станет принимать душ, то освободится через сорок минут. А ты эти сорок минут будешь рядом с Софи, и я уверен, что ты со всем справишься. Твоей жене предстоит самая важная гонка в ее жизни. Вот все, что я хочу сказать.

– Да, но если что-то… ты понимаешь… случится, а я ей не сказал?

– А если все образуется, что тогда? Это будет третья Олимпиада, которую она пропустит. Я ее тренер, Джек. Я веду счет, а не ты.

– Это нечестно, Том. Том вздохнул.

– Знаю. У меня стресс, и у тебя стресс. Слушай, я уже сказал: тебе решать.

И Джек решил:

– Я могу с ней поговорить?

Том снова взглянул в сторону разминочной зоны. Зоя была уже там. Она натягивала перчатки и смотрела на него в полном отчаянии.

– Ладно, – сказал Том. – Сейчас.

Он знаком велел Зое отойти в дальний конец разминочной зоны и отнес Кейт мобильник, чувствуя себя предателем.

– Что-то случилось? – спросила Кейт. Том спокойно ответил:

– Это Джек.

– В чем дело?

– Это Джек, – повторил Том.

Кейт взяла телефон рукой, затянутой в перчатку.

– Джек? – проговорила она. – Все хорошо?

Том смотрел на свое отражение в визоре ее шлема, видел неуверенную линию ее губ. А потом Кейт чуть-чуть улыбнулась.

– О, Джек… – произнесла она.

Она еще немного послушала, и Том наблюдал, как покраснели ее щеки под визором, какой широкой стала улыбка.

– Постараюсь, – тихо сказала Кейт. – Спасибо тебе. Да. Я знаю, что смогу.

Том видел, как Кейт словно бы тянется к голосу Джека, прижимая телефон к щеке.

– Я тебя тоже люблю, – сказала она, и Том увидел, как из-под визора вытекли две слезинки и устремились вниз к подбородку.

– Спасибо, – сказала Кейт Тому.

– За что?

– За то, что позволил ему пожелать мне удачи.

Северный Манчестер, больница общего профиля, детское отделение интенсивной терапии 11.58

Джек убрал мобильник в карман и рухнул на стул. По нервам словно пробегали разряды статического электричества. Он не знал, спит Софи или без сознания, а слишком занятые медсестры ничего ему не рассказывали. Его дочь молчала, но ее тело говорило через мониторы аппаратуры. Приборы попискивали и снимали показания. Джек стал смотреть на экраны. Судя по данным аппарата фирмы Siemens, частота сердцебиения Софи составляла восемьдесят восемь ударов в минуту; частота дыхания – двадцать два вдоха-выдоха. Джек вдруг осознал, что притопывает в такт мониторам, раскачивается из стороны в сторону, страстно взывая к ускользающей жизни.

Он чуть не рассказал обо всем Кейт. Невыносимо одному нести такую ответственность!

Джек смотрел, как от дыхания дочери запотевает прозрачная зеленоватая маска, и чувствовал чудовищную стремительность времени. Мысль о том, что Софи может умереть, никогда их не покидала – с того момента, как был поставлен диагноз, – но все же она казалась чем-то вроде скверного пункта на карте, вроде Берега Слоновой Кости. Такое место не так уж пугало, пока ты держался от него подальше. Туда отправляются люди похрабрее тебя, а уж тебе, если что, достанет времени собрать чемоданы. А тут вдруг он, в своем велосипедном трико, с ключами от дома и машины, с мобильником и суммой в пять фунтов семьдесят три цента в карманах, сидит и смотрит на Софи, а она, может быть, умирает. По-настоящему умирает. Такова природа времени: оно похоже на широкую, красивую, плавно спускающуюся винтовую лестницу, но последние ступени внезапно оказываются подгнившими.

Ему нужна была Кейт. Он испытывал потребность держать ее за руку. Если перед ними обрыв и они не упадут вместе, придется падать поодиночке.

Джек попытался чем-нибудь себя занять. Сунул в уши наушники и выбрал в меню айпода «Проклэймерс». Он включил «Пятьсот миль», потому что это была любимая песня Софи. Когда дошло до припева, поднес один наушник к уху дочери. Ритм песни то совпадал с биением ее сердца, то расходился. А выражение лица не менялось.

Джек наклонился к ней и шепнул, что мама скоро приедет. И еще сказал, что нужно сражаться.

Ему разрешили взять Софи за руку, и это показалось ему хорошим знаком – наверное, она вне опасности. Но через минуту Джек начал думать, что сестры намекают на что-то такое, чего он не желает понимать.

Сначала ему велели ждать в коридоре, и он мог объясняться с Софи только жестами, через панель из бронированного стекла, вмонтированную в дверь. Софи не понимала, что с ней происходит, а Джек старался изо всех сил, но так трудно было сказать жестами: «Все хорошо, с тобой все хорошо, а эти врачи и сестры, которые скачут вокруг тебя, просто преувеличивают. Но было бы невежливо сейчас спорить с ними: они так стараются». Попробовал бы кто-нибудь передать такое послание через толстенное стекло. А ведь приходилось делать скидку еще и на рассеянный свет.

Прежде чем заснуть, Софи улыбнулась. Эта улыбка, обрамленная бронированным стеклом, впечаталась в сознание Джека. А врачи и медсестры вели себя как прибой: нахлынут – отхлынут. Трудно было выделить в этой светло-зеленой волне кого-то конкретного и спросить: моя дочь умирает или просто спит? А потом ему стало невыносимо стыдно: как же он не понял, что его дочь так больна?

Но сейчас мониторы демонстрировали стабильные показатели. Боясь разрушить чары, что-то такое спугнуть, Джек сидел почти неподвижно. Здесь, в этой палате, где работали мониторы, время уподобилось алмазу, ограненному дыханием Софи, полируемому ее пульсом. Пока слышались эти звуки, время было бриллиантом чистой воды.

Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный центр велосипедного спорта 11.59

На линии старта Кейт старалась не смотреть на Зою, находящуюся от нее слева: на первый заезд Зое досталась внутренняя дорожка. Она не позволяла себе думать о том, когда и как Зоя появилась на велодроме, не гадала, не случилось ли с ней что-то плохое. Кейт держалась за голос Джека, за его слова о любви. Эти слова вертелись у нее в голове, пока не заполнили все ее существо. Она перестала слышать другие звуки, все сомнения ее развеялись. Глядя прямо перед собой, вдоль трека, она несколько раз сжала и разжала пальцы на ручках руля и заставила себя успокоиться.

– Одна минута до старта, – возвестил стартер.

Все чувства Кейт обострились. Она повернула руль вправо и влево, проверила силу трения шин о лакированное покрытие трека – шины издали визгливый скрип. Когда Кейт поворачивала руль, ткань трико задела свежую татуировку, и боль заставила Кейт разозлиться. Она стала напрягать и расслаблять по очередно разные группы мышц, чтобы дать выход злости. Она замечала мельчайшие детали: ворсинки на своих перчатках, нотки сандалового дерева в духах чиновницы, которая придерживала ее велосипед.

Стартер начал отсчитывать секунды, и только тогда Кейт позволила себе искоса взглянуть на Зою, смотревшую прямо перед собой. Ее вдохи и напряжение мышц Кейт ощутила так, словно это были ее собственные легкие и мышцы. В последние несколько секунд до старта она позволила своему телу заработать в такт с телом соперницы.

Прозвучал свисток стартера. Зоя легко оторвалась от линии старта; Кейт последовала за ней на расстоянии в шесть футов, готовясь сократить разрыв, если Зоя прибавит скорость. Но Зоя не торопилась, то и дело поглядывая назад: ждала малейшего намека на то, что Кейт начнет ускоряться. На первом повороте ни та, ни другая не стали взлетать на вираже, а как только опять пошел прямой участок, Зоя сместилась вправо и вверх. Кейт тоже поднялась выше, и они поехали друг за другом, прибавив скорость, чтобы силы трения хватило на преодоление второго виража. С той же скоростью они выехали на прямую. После пересечения линии, обозначившей окончание первого круга, обе стали постепенно наращивать скорость. Кейт по-прежнему держалась в кильватере у Зои.

На середине второго круга они снова забрались высоко на уклон. Кейт шла второй, внимательно наблюдая за Зоей: не вздумает ли та оторваться. Когда они оказались в верхней точке второго виража, перед спуском к финишной прямой Зоя наклонила голову вперед и приготовилась «нырнуть» вниз. Кейт моментально среагировала и ринулась к «дну» трека. Она не сразу сообразила, что это был обманный маневр. Зоя осталась на высоте, а Кейт покатилась к черной линии, напрягая мышцы на полную мощь. Зоя пристроилась за ней и помчалась у нее в кильватере. Колокол возвестил о начале последнего круга.

Последствия Кейт осознала мгновенно. Она утратила преимущество, и теперь ей оставалось одно – изо всех сил мчаться к финишу. Никакой тактики уже не требовалось – обе оказались близки к ровной части трека и на полной скорости двигались вдоль самой короткой прямой. Кейт понимала: если она сейчас не проявит какую-то сверхъестественную силу, Зоя будет дышать ей в затылок до последних ста метров, а потом выскользнет из ее кильватера, прибавит скорость и выиграет гонку.

Думать было не о чем, и Кейт вдруг стала очень спокойна. Она вышла на абсолютный предел своих физических возможностей и вызвала в сознании образ Софи, чтобы с его помощью заслоняться от отчаянных сигналов, посылаемых легкими и ногами. На последнем вираже возникло такое ощущение, будто у нее из глаз летят искры. Она рванулась к финишной прямой, почувствовала разрыв воздушного потока и услышала рев колес. Зоя выкатилась из ее тени и поравнялась с ней. Пятьдесят футов они проехали бок о бок. Кейт вывернула наизнанку каждый атом своего тела, и мало-помалу атака Зои стала захлебываться. Она отстала на дюйм, потом на диаметр колеса. С холодным изумлением в глубине сердца Кейт осознала, что победит. Она пересекла линию финиша на длину велосипеда раньше Зои и принялась сбрасывать скорость, сбавлять давление на педали. Через два круга она сумела немного остыть. Скосив глаза на Зою, увидела, что у той сокрушенный и подавленный вид. Понурые плечи, опущенная голова.

Зоя искоса взглянула на Кейт и выдохнула:

– Следующий за мной.

Кейт кивнула. Говорить она не могла: не хватало дыхания. Но внутри зародилась маленькая, осторожная надежда.

Северный Манчестер, больница общего профиля, детское отделение интенсивной терапии 12.05

Софи очнулась, застонала, и у Джека дрогнуло сердце. Голос из-под маски звучал глухо, и ему пришлось наклониться, чтобы услышать, что она говорит.

– Папа?

– Да?

– Можно, я тебе что-то скажу?

– Скажи.

– Когда умираешь, все то же самое, только вокруг тебя светится какая-то линия.

– Я знаю, милая. Я видел в кино.

– Не только в кино, пап. Сила есть в самом деле. Джек заглянул в глаза дочери и увидел в них страх. Нервно сглотнул.

– Да, милая. Конечно, есть.

Софи чуть-чуть улыбнулась.

– Правда?

Голос звучал как у механической куклы, у которой кончается завод.

– Правда.

Софи закрыла глаза.

– Мне еще никогда не было… так.

– Было, было. Тебе бывало намного хуже.

– Откуда ты знаешь?

– Работа у меня такая. Все запоминать про тебя.

– А откуда ты знаешь, что запомнил правильно?

– Просто знаю. Вот вырастешь – поймешь. Для нас все намного яснее.

– Я умру, папа?

– Нет.

– Ты бы мне сказал, если бы я умирала?

– Да.

– Правда?

Джек заставил себя отвечать твердо, не раздумывая:

– Да, я бы тебе сказал.

Они замолчали. Пахло мочой и хлоркой. Софи смотрела на Джека, а Джек – на Софи, и каждый искал сомнение в глазах другого.

Джеку стало намного легче, когда Софи снова закрыла глаза. Ему нужно было отойти от тяжкого труда – излучать уверенность. Только потом он в ужасе осознал, что теперь могут означать закрытые глаза дочери. Его разум приспосабливался к ситуации медленно. Он все еще реагировал на происходящее по-старому. Раз ребенок закрывает глаза, значит, он отдыхает. Разум отказывался признавать, что ребенок отдыхает от жизни.

Через несколько минут Софи снова открыла глаза, приподняла голову и с тревогой огляделась по сторонам.

– А почему нет мамы? Джек сжал ее руку.

– Она здесь, милая. Она была с нами все время, пока ты спала. Она просто вышла на несколько минут из палаты.

Софи с облегчением опустила голову на подушку.

– Пап, как тут тихо.

– Да. Долгая пауза.

– А почему так мало врачей?

– Зачем тебе много врачей?

– Чтобы они больше сделали. Вылечили меня.

– Они тебя лечат. Они нашли у тебя инфекцию и тебе назначили антибиотики.

– А вдруг их нет, потому что они уже ничего не могут сделать?

– Они все делают как надо. Сейчас лучше всего отдыхать и ждать.

– А почему тогда мы тут, а не дома?

– На всякий случай.

– Откуда ты знаешь?

– Мне сказали врачи.

– А врачи бы тебе сказали, если бы я умирала?

– Да, конечно.

– Откуда ты знаешь?

– Я же тебе объяснил: взрослые много знают. У нас как будто есть особые очки, и мы все видим в трех измерениях.

Софи разжала губы, собираясь возразить, и Джек вдруг заметил подобие хитрости в ее глазах. Но взгляд с хитрецой погас, и личико снова стало простым и очень детским.

– А когда у меня будут такие очки?

– Когда тебе исполнится двадцать один год, Соф.

– Так долго ждать…

– Ага.

Софи молчала. Монитор сосчитал шесть ударов ее сердца.

– Я думаю, врачи тебе не все говорят.

– Почему бы они стали от меня что-то скрывать?

– Потому что ты можешь заплакать.

Софи смотрела отцу в глаза, ожидая его реакции, а тот всеми силами старался скрыть правду. Он обнял дочку.

– Плакать не о чем. Ты поправишься.

Потом, когда она вновь потеряла сознание, позвонила Кейт. Джек вздрогнул: звук рингтона не совпадал по ритму с сердцебиением и дыханием Софи. Кристалл времени, образовавшийся в палате, разбился вдребезги. Осколки рассыпались, и пришла его новая разновидность, облеченная в звонок старого бакелитового телефонного аппарата – смоделированного и закодированного в программное обеспечение мобильного телефона Джека.

Готовясь к ответу, Джек зажмурился, прислушиваясь к ритмическому диссонансу. Сердце, легкие, телефон. Звонки продолжались и как будто становились громче, все отчетливее расходясь в ритме со звуками мониторов. Джек не придумал ничего лучшего – он вышел из палаты.

– Джек?

В неожиданной тишине голос Кейт звучал так красиво.

– Привет, – сказал он. – Ну, как дела?

Связь здесь, в недрах больницы, была паршивой, но Джек все равно уловил радостное волнение жены.

– Я выиграла первый заезд, – сказала Кейт. – Сегодня я сильнее Зои. Пожалуй, сумею ее одолеть.

– Я знал, что у тебя получится.

– Я тоже знала. Через пять минут второй заезд. Если я и его выиграю, все будет решено. Ну, я пойду, ладно? У меня вообще-то не должно быть мобильника, но Том не забрал. Не звони, а то телефон будет надрываться в моей спортивной сумке.

Джек улыбнулся. Ему стало легко – тело инстинктивно реагировало на голос Кейт, словно ничего ужасного не происходило. Застывшее время в палате Софи исчезло, ему на смену пришло другое, озарявшее их обоих, исходившее от теплого свечения их голосов на линии связи. Они могли жить в этом времени хотя бы минуту и быть счастливыми. Все-таки случались повороты времени – роскошного, как стиль рококо, внутри которого ты существовал. Ты мог заставить его длиться вечно. Или до тех пор, пока не скажешь правды.

Джек заглянул в палату через бронированное стекло. Софи мирно спала. Монитор сердечного ритма по-прежнему показывал восемьдесят восемь ударов в минуту. Дыхание держалось на уровне двадцати двух вдохов и выдохов. Ведь она может запросто снова открыть глаза и улыбнуться, и потом все будет хорошо.

Джек едва сдержался, чтобы не сказать Кейт правду и не попросить ее поскорее приехать.

– Удачи, – вместо этого произнес он. – Вперед, к победе.

Она отключилась, а он возвратился в палату и сел возле Софи. Закрыл глаза и представил себе Кейт, у которой нет иных тревог, кроме предстоящей гонки. Джек улыбнулся, потому что сумел подарить ей нечто важнее золота: час вне времени.

Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный центр велосипедного спорта 12.29

Зоя приготовилась к старту по внешней дорожке. В преддверии второго заезда она наблюдала за Кейт, расположившейся от нее слева. Она знала подготовительный ритуал Кейт наизусть. Многократное расстегивание и застегивание молнии на спине; чередующиеся движения лодыжек – попытки удостовериться, что сцепление туфель с педалями вполне надежно; беззвучное шевеление губ – чтение одной ей ведомой успокоительной мантры. Зоя не спускала с соперницы глаз, а та, опустив голову, смотрела на портрет Софи, приклеенный к верхней трубке велосипедной рамы. Легкая улыбка скользнула у нее по губам. Зоя нахмурилась, пытаясь найти какие-то слабости – скажем, асимметрию в посадке Кейт, которая указала бы на воспаление в той или иной группе мышц, какое-то отклонение от обычного поведения, способное выдать тревогу. Но ничего такого Зоя не замечала. Если и было что необычно – так это уверенность, с которой Кейт сидела в седле, плавность линии ее спины и плеч, говорившая об этой уверенности и силе.

Зоя негромко фыркнула и положила руки на руль. Уверенность Кейт ее нисколько не волновала. Ей даже стало ее немного жаль: тем сильнее будет разочарование, когда ее победят. Конечно, она обгонит Кейт, но это вовсе не означает, что нужно этому радоваться – тому, что проигрыш положит конец спортивной карьере соперницы. Просто победа – сверхвероятный вариант сценария. Зоя быстро перебрала в уме свои преимущества. Голова у нее теперь яснее, чем перед первым заездом: тогда она не успела размяться как следует и была вынуждена полагаться исключительно на тактику; теперь же полностью включилась в гоночный ритм. Проигрыш, конечно, ее разозлил, но она догадывалась, что устала меньше, чем Кейт. Та в первом заезде выкладывалась полностью, а Зоя почти все время катилась у нее в кильватере и подставила лицо ветру только на последних ярдах. Так что сейчас она была свежее и в лучшей форме.

Чиновник-стартер подергал ленту свистка, висевшего у него на груди; качнулся с носков на пятки. Зоя знала: вот-вот начнется обратный отсчет. В это мгновение Кейт обязательно на нее посмотрит – в первый раз перед стартом. Повинуясь безотчетному порыву, Зоя расстегнула ремешок и повернула шлем зеркальным визором назад – так, чтобы стали видны глаза.

– Десять, – произнес стартер.

Когда Кейт посмотрела на Зою, та взглянула на нее в упор и заметила ее мгновенный испуг. Кейт отвернулась, Зоя поправила шлем и застегнула ремешок, обратив внимание на то, как напряглись плечи соперницы.

– Три, – проговорил стартер.

Зоя пошевелила бедрами, лодыжками, ногами, а потом встала на педали и выпрямилась во весь рост.

– Два, – продолжал стартер. – Один!

Время застыло, как вода у плотины, когда он поднес свисток к губам. А потом потекло снова – как только он свистнул.

Зоя позволила Кейт уйти вперед, пристроившись вслед за ней. На первом круге она сосредоточилась на том, чтобы всякий раз, когда Кейт оглядывалась, уходить с ее поля зрения. Собственное тело заслоняло сопернице обзор, заставляя ее гадать, пойдет Зоя на обгон с другой, невидимой стороны или нет. К началу второго круга Кейт катилась уже по самому низу трека, стараясь перекрыть Зое и доступ наверх, и возможность пойти на обгон понизу. Она приглядывала за Зоей через правое плечо, а та между тем едва заметно забиралась наверх, постепенно наращивая скорость. Довольно скоро она нагнала Кейт.

Зоя невольно улыбнулась. Она любила такие повороты событий. Она оставила для Кейт лишь две тактические возможности, и обе были паршивыми. Кейт могла не обращать внимания на то, что соперница набирает высоту, но тогда Зоя просто скатится вниз, используя гравитацию, и окажется впереди. Если же Кейт вздумает сама взобраться на уклон, стараясь предотвратить подобный маневр, она оставит открытой внутреннюю дорожку, и Зоя мгновенно это использует.

Кейт нервно оглядывалась, и Зоя видела, как нарастает ее нерешительность. Рано или поздно сопернице придется искать выход из ловушки, расставленной для нее Зоей, а выход здесь только один: вперед, по всем правилам настоящего спринта. Да только беда была в том, что Кейт в первом заезде «спалила» ноги, так что чем раньше она начнет спринт, тем больше у нее шансов проиграть Зое.

Одолев три четверти второго круга, Зоя пошла на обострение. Она резко взмыла на самый верх виража. Кейт не хватило половины оборота педалей, чтобы перекрыть ей дорогу. Вместо этого она нырнула вниз и довела скорость до максимума. Теперь гравитация была на стороне Зои, и она без труда вошла в воздушный кильватер Кейт. Та отчаянно заработала педалями, пытаясь уйти в отрыв. К тому моменту, когда колокол возвестил о начале финального круга, Кейт, мчащаяся на полной скорости, все еще лидировала, но Зоя знала, что нагонит ее. Соперница постепенно сдавала в мощи, опускалась в седле, а значит, тоже все понимала. Зоя ослабила давление на педали, приберегая энергию для последних двух виражей. Скорость Кейт стала падать, и Зоя на финишной прямой вылетела из ее тени, выиграв заезд на диаметр колеса.

Обе начали сбрасывать скорость. При этом Зоя старалась держаться так, чтобы Кейт видела только заднее колесо ее велосипеда. Она сидела в седле уверенно и спокойно, не опуская головы, хотя и хватала ртом воздух, излучая силу, которая как будто ей ничего не стоила. А потом она легко спрыгнула с велосипеда с таким видом, будто они вдвоем просто смотались за покупками.

Позже, сбрасывая энергию на велотренажере, Зоя посмотрела на Кейт, остывавшую после заезда в другом конце демаркационной зоны, установленной между ними Томом. Поймав на себе взгляд Зои, Кейт сразу опустила глаза, Зоя отвернулась. В этом пространстве, вакууме, между ними проносились искры реальности. Тактика Зои оправдала себя на первых заездах, и хотя пока была ничья, к третьему, решающему поединку Кейт подходила совершенно разбитой.

Зоя понимала, что может ликовать. А вместо того ноги у нее вдруг словно свинцом налились. Казалось, чья-то невидимая рука прибавила сопротивление на велотренажере.

Северный Манчестер, больница общего профиля, детское отделение интенсивной терапии 12.35

Антибиотики, поступавшие в кровь через капельницу, должны были ее спасти – так сказал доктор Хьюитт. Хотелось бы в это верить! Софи все еще была слаба и то просыпалась, то засыпала. Джек держал ее руку, время от времени пожимая тонкие пальчики, словно субмарина, посылающая сигналы сонара.

– Хорошо? – спрашивал он.

– Хорошо, – еле слышно отвечала через кислородную маску Софи.

– Правда?

– Ага. А у меня в этой маске голос совсем как у Вейдера, да?

Софи сжала его руку, и Джеку чуть-чуть полегчало. Доктор Хьюитт придвинул к кровати стул и сел к ним лицом.

– У меня хорошая новость и еще кое-какие вести для тебя, Софи. Ты можешь послушать меня минуту?

Софи едва заметно кивнула. На подушке, ближе к шву, на светло-зеленой наволочке темнела лиловая печать больницы.

– Так вот. Мы посмотрели твои анализы, кровь у тебя очень, очень хорошая. Я просто в восторге, и ты тоже порадуйся. Я понимаю: тебе это кажется странным – ведь ты так плохо себя чувствуешь, но плохих клеток у тебя в крови стало намного меньше, и я готов признать, что химиотерапия работает.

– Тогда почему мне так плохо? – прошептала Софи.

– Дело в том, что химиотерапия ослабила твой организм, а в твой катетер Хикмана попала инфекция. Конечно, было бы лучше, если бы мы заметили это раньше.

– Прости меня, Софи, – простонал Джек.

– Не корите себя, – постарался утешить его доктор. – Часто симптомы такой инфекции невозможно отличить от общей слабости. В этом вся проблема. Она может гнездиться где-то в катетере годами, а потом по непонятной причине выскакивает. Нам придется его извлечь и промыть. А катетер, Софи, стоит у тебя давно, вокруг него наросло порядочно соединительной ткани, поэтому на время его извлечения придется дать тебе наркоз. Ты не против?

Софи растерялась. Глаза за кислородной маской стали большими, встревоженными.

– Ничего страшного, – заверил ее доктор Хьюитт. – Сначала мы очистим твою кожу специальной губкой, чтобы убить все плохие микробы, которые там, возможно, поселились. Потом сделаем несколько маленьких надрезов очень маленьким скальпелем. А ты будешь в это время под наркозом – то есть просто спать.

Софи устремила взгляд на доктора Хьюитта.

– А что мне будет сниться? Врач посмотрел на Джека.

– «Звездные войны», – торопливо подсказал Джек. – Обещаю.

– Ладно, – согласилась Софи. Доктор Хьюитт продолжал:

– Мы медленно извлечем катетер Хикмана и, как только он будет вынут из вены, введем в него раствор антибиотика, промоем место, где гнездится инфекция. Потом наложим пару маленьких швов, а на них – повязку.

Рука Софи задрожала. «Скорей бы он перестал все это рассказывать», – подумал Джек. Он снова сжал руку дочери, а она вдруг улыбнулась широкой, совершенно замечательной улыбкой, и Джек улыбнулся в ответ – не нарочно, так отреагировало его тело. Странное это было ощущение: мужество тебе возвращает твой ребенок.

– После того, – не умолкал доктор Хьюитт, – как катетер Хикмана будет извлечен, мы перевезем тебя в рентгенологический кабинет и сделаем снимок твоей грудной клетки, чтобы удостовериться в том, что не оставили ничего у тебя в груди. Затем вернем тебя сюда и проведем осмотр.

Софи снова улыбнулась Джеку, а он скорчил смешную гримасу. Софи в ответ засмеялась. Время остановилось. Апрельское небо за окнами показалось Джеку самым ярким, какое он когда-либо видел. Ритмы мониторов звучали слаще самой прекрасной музыки, записанной в его айподе. Бип-бип-бип, тук-тук-тук… Смех Софи, и его смех в ответ.

Доктор Хьюитт сказал, что химиотерапия работает! До Джека только теперь дошло, что он сказал.

– После операции, Софи, – не унимался доктор Хьюитт, – боюсь, ты будешь чувствовать себя очень плохо. Ты будешь ощущать небольшое жжение в груди, усталость и слабость. Может быть, тебя начнет тошнить, и этого не надо стыдиться: это совершенно нормально. Значит, антибиотики делают свое дело.

Софи скосила глаза на Джека.

– Бэ-э-э, – скривилась она. – Меня стошнит!

Тут они оба расхохотались, и их лица зарумянились. Доктор Хьюитт повысил голос – кто здесь, в конце концов, самый главный?

– Простите, Джек. Извини, Софи. Ты меня слушаешь? Но они все смеялись. У них был прямо какой-то припадок смеха.

Доктор Хьюитт смягчился, покачал головой.

– Ну, знаете, вы и парочка…

– Прошу прощения, – с трудом вымолвил Джек. – Просто у нас были тяжелые времена.

Он перевел взгляд на Софи. Еще никогда она не была такой усталой и такой счастливой. Аппараты работали: бип-бип-бип, тук-тук-тук… В окна лился полуденный свет. Этот свет зародился в ядре солнца за тысячи лет до того, как заболела Софи, и пришел сюда в то самое мгновение, когда ей стало лучше. Для Джека это был рассвет.

Выдержав вежливую паузу, доктор Хьюитт сказал:

– Что же, хорошо, Софи. Ты не против, если мы перевезем тебя в операционную?

Софи пожала плечами:

– Как скажете, Тревор.

Эта небрежная фраза оставила пятнышко тумана на кислородной маске.

Два санитара вывезли кровать Софи в коридор. Джек с доктором Хьюиттом шли за ней.

Доктор наклонился к Джеку и произнес негромко:

– Процедура связана с определенным риском. Скорее всего, все обойдется, но она слишком слаба. Я хочу, чтобы вы были в курсе.

У Джека противно засосало под ложечкой.

– Что это значит? Насколько велик риск?

– Безусловно, мы сделаем все возможное, чтобы его снизить. Наркоз дадим самый легкий, и рядом будет бригада реаниматологов.

Джек кивнул. Они долго шли по длинным больничным коридорам под испуганными взглядами посетителей. Джеку стало зябко, и он обхватил себя руками. Он знал, что испытывают все эти люди. При виде такого ребенка, лысого, хрупкого, дышащего через маску, в коридорах становилось тише, люди невольно пятились, уступая дорогу. Софи прочищала сознание тем, чья голова была забита выплатами залога, неприятными обязательствами, предстоящими трудными разговорами. После того как очистится коридор, люди начнут собираться группами – по двое, по трое – и станут признаваться друг другу в том, что для них все изменилось в одно мгновение. «Это заставляет задуматься, верно?» «Все видится иначе» – вот какие слова будут произносить они.

В операционной приветливая медсестра вручила Джеку хирургическую робу с нарисованным на нем динозавром. Потом помогла ему поднять Софи, усадить в кресло-каталку и проводила за ширму, где Софи следовало переодеться.

– Я сама, – возразила Софи, когда Джек попытался помочь.

Она сняла футболку с логотипом «Звездных войн» и надела хирургическую рубашку. Джек затянул на боку завязки. Он старался не думать о том, что врачи их скоро распустят и обнажат худенькую грудь Софи, из которой торчит катетер Хикмана.

На стенке ширмы была прикреплена наклейка. Кто-то пытался ее отодрать, но лишь поцарапал края. Это был красно-синий Человек-Паук, сражающийся с черным Человеком-Пауком. Софи уставилась на наклейку.

– Со мной все будет хорошо, пап?

Джек встал на колени, повернул дочку к себе, заглянул в глаза.

– Конечно. Посмотри на меня. Конечно, все будет хорошо.

– Правда?

– Ты поправишься. Клянусь! Вот так он сказал.

Джеку позволили держать Софи за руку, когда давали наркоз.

Анестезиолог нажал на поршень шприца и велел Софи считать до десяти.

Софи скосила глаза на Джека, и он увидел в ее взгляде упрямство, вызов.

– Я сосчитаю до ста, – заявила она. Джек погладил ее по щеке.

– Начни с одного, Софи.

– Один, – произнесла Софи и тут же заснула.

Сектор Слуис территории Внешнего Кольца, 50 250 световых лет от ядра Галактики, Сетка координат М-19, регион космоса, именуемый в народе «Системой Дагоба» 12.55

«Крестокрыл» гнался за истребителем ДИ через бесконечную черноту пространства.

Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный центр велосипедного спорта 12.57

По результатам двух заездов счет был ничейный. Кейт и Зоя вышли на старт для решающей гонки. Том поднялся по лестнице и сел в одном из дальних рядов – примерно там, где тринадцать лет назад его угощала виноградом Зоя. Здесь, наверху, было легче отказаться от искушения давать ей советы – кивнуть или повертеть руками так, словно перемешиваешь воздух: давай, работай на полную мощь, с самого старта! Если бы Зоя прекратила свои тактические финты, сразу после свистка заработала во всю мощь и ушла в отрыв, Кейт нечего было бы этому противопоставить: ведь она «спалила» ноги в первом заезде. Но Том отлично знал Зою: тактические приемы – ее конек. В предыдущем заезде она сумела себя сдержать – приберегла силы и устояла перед искушением разбить соперницу в пух и прах. Сохранив порох сухим, она выиграла с самым малым преимуществом, на которое решилась. Выиграла элегантно. На взгляд Тома, опасность состояла в том, что Зоя могла решиться на такую тактику и на этот раз. Заработать на полную катушку сразу после свистка, конечно, некрасиво и грубо, но зато победа будет в кармане. Сказать бы Зое об этом! Но, увы, такова суть тренерской работы: приходится делать шаг назад как раз в тот момент, когда нестерпимо хочется шагнуть вперед.

Том посмотрел на Кейт – как она готовится к старту. Она проверяла и перепроверяла педали. Том представил себя на ее месте – о чем она сейчас думает? Наверняка о том, как бы снизить темп гонки, но Зое на этот раз досталась внутренняя дорожка, а значит, заставить ее катиться медленнее будет непросто. Если бы Том мог дать Кейт совет, он бы шепнул ей на ухо: «Сразу после свистка мчись вперед, как ракета». Тогда, если бы Зоя тоже решила выложиться по полной, Кейт не позволила бы ей уйти в большой отрыв и пристроилась бы в ее воздушном кильватере. А вот если Зоя решит начать гонку, не торопясь, тогда Кейт окажется впереди, сможет снизить темп и сама диктовать дальнейшую скорость гонки.

Том мысленно ругнул себя, не сдержав улыбки. Ведь вот до чего дошло – после сорока лет тренерской работы на высочайшем уровне он не мог дать своим лучшим гонщицам ценнее совета, чем гнать и гнать во все лопатки.

Невыносимо видеть, как его девочки готовятся к решающей схватке. Меньше чем через минуту стартер шагнет вперед, а три минуты спустя вся их жизнь необратимо изменится. Более десяти лет Кейт и Зоя держали друг друга на очень близком расстоянии, которое называлось то дружбой, то соперничеством, но между ними всегда было что-то вроде некой недоговоренной фразы, оборванного вдоха. Эта последняя гонка должна стать ножом, который рассечет связь между ними, и им придется отныне существовать по отдельности.

Если бы Том до конца был честен с самим собой, то признался бы, что не потому ушел сюда, на самый верх велодрома, что боялся поддаться искушению подсказать кое-что Зое, чтобы она победила. Он ушел сюда потому, что ему все труднее и труднее было сдержать желание броситься к линии старта и умолять их обеих отказаться от гонки. «Вам тридцать два, – сказал бы он им. – Почему бы вам не бросить все это, не убивая друг друга? Рано или поздно все равно придется спуститься с Олимпа и научиться тихо гулять по долинам».

Том ненавидел себя за ту роль, которую он сыграл в организации этой финальной конфронтации. Он сделал это, чтобы защитить своих девочек от излишнего внимания прессы, а теперь жалел, что не поступил по-другому. Он беспомощно поднял руки, сокрушаясь о том, что не может подать им сигнал, чтобы они взглянули бы друг на друга и все поняли сами. Может быть, стоило повертеть руками – только против часовой стрелки, и это бы означало: «Пожалуйста, когда прозвучит свисток, забудьте обо всем, чему я вас учил».

Стартер начал отсчитывать секунды от десяти. Предстартовое напряжение стало заметно в фигурах обеих спортсменок. Том бессильно опустил руки. Он не встречал тренера лучше себя. У него ничего больше не было в жизни. Его сосредоточенность на работе была идеальной и абсолютной. Он знал все, что только можно, о том, как научить людей двигаться быстрее, но он понятия не имел о том, как заставить их остановиться.

Прозвучал свисток. Том откинулся на спинку сиденья. Он ничуть не удивился, когда его девочки поступили именно так, как должны, а именно – сорвались со старта на полной мощности. Из-за того что Кейт предугадала ее быстрый старт, Зоя не сумела уйти в отрыв, и к тому моменту, когда они вышли из первого виража, Кейт пристроилась в воздушной «тени» соперницы. Скорость была высока, и Зоя выкладывалась по полной, на каждом метре отдавая энергию, припасенную за время первых заездов. Она гуляла по треку, то забираясь высоко на уклон, то скатываясь обратно, пытаясь вывести Кейт туда, где та ощутила бы сопротивление воздуха. Но Кейт на все маневры Зои отвечала грамотно, превосходно повторяя все ее фокусы.

Начался второй круг. Том наблюдал за гонщицами с бешено бьющимся сердцем. Теперь его девочки мчались на стремительной скорости – лавируя и ныряя вниз при тридцати пяти милях в час. Расстояние между передним колесом Кейт и зад ним колесом Зои составляло шесть дюймов, ни на йоту не увеличиваясь, как ни старалась Зоя «стряхнуть» преследующую ее соперницу. Еще один круг в таком темпе – и Зоя «спалит» ноги. Тогда Кейт выберет удачный момент, выскочит из кильватера и проедет мимо соперницы. Если та в ближайшее время не уйдет в отрыв, ей придется сбавить скорость до такой степени, когда воздушная «тень» уже не является пре имуществом.

Еще до того как все случилось, Том понял, насколько это рискованно. Он вскочил и прижал ладони к губам. Плечи Зои расслабились, она приподняла голову. Том понял: она сбрасывает скорость. Но Кейт этого не увидела, а может, решила, что Зоя просто-напросто притворяется. Словом, она скорость не сбавила и в сторону не свернула. На скорости, близкой к максимальной, на приличной высоте виража ее переднее колесо коснулось заднего колеса Зои. Велосипед Зои дрогнул, подпрыгнул, но она удержалась в седле. Сопернице повезло меньше. Ее машина отчаянно завиляла, и Кейт упала – при том что ее туфли были пристегнуты к педалям. Она покатилась по гладким доскам вниз, на боку, волоча за собою велосипед, крича от страха и боли. Не прошло и секунды, как все было кончено.

Том наблюдал за Зоей. Она сбросила скорость, обернулась, взглянула на упавшую соперницу. Кейт уже встала и беспомощно стояла возле своего велосипеда, глядя вслед Зое. Та сбавила скорость до минимума и снова посмотрела на Кейт. Том почувствовал прилив отвращения. Можно выиграть и так – по чистой удаче, в велосипедных гонках такое часто случалось, но вовсе не обязательно издеваться над Кейт. Можно просто спокойно катиться к финишу.

Кейт подняла руку и показала Зое большой палец. Глаза Тома наполнились слезами. Все мечты Кейт полетели прахом из-за этого столкновения. Худшего окончания гонки не придумаешь. Прошло всего пять секунд, а Кейт уже приняла все, что случилось, и поздравляла Зою с победой. Сердце Тома забилось медленнее. Он вздохнул. Вот почему с ней все будет в порядке, независимо от того, какая жизнь после этой жизни ее ожидает. А для Зои победа только отсрочит распад.

Том медленно пошел вниз по лестнице, чтобы утешить Кейт и поздравить Зою.

– Поехали!

Крик Зои эхом пронесся по велодрому. Том поднял голову.

– Садись на велик! – прокричала Зоя.

– Что? – не поняла ее Кейт.

– Еще целый круг, ленивая ты корова! Остановишься, когда все закончится!

Кейт растерялась. Она уже сняла и бросила на пол перчатки.

– Ты серьезно? – крикнула она в ответ. Зоя рассмеялась:

– Я – да. А ты?

Том замер на ступеньке, как каменный. Неужто Зоя действительно решила подождать Кейт? Невозможно поверить в это. Он почти жалел о том, что Кейт быстро проверила, как крутятся колеса ее велосипеда, оседлала его и щелкнула замками креплений. Он бы не выдержал этого зрелища – как Зоя на огромной скорости уходит в отрыв, не позволив Кейт поравняться с собой; он бы не смог стать свидетелем отчаяния Кейт, пришедшего на смену робкой надежде, когда она поймет, что это была всего лишь жестокая шутка.

Но нет. Все случилось иначе. Кейт оттолкнулась от трека, со щелчком закрепила туфлю на другой педали. А Зоя все еще ждала, катясь на самой малой скорости, при какой только можно сохранить вертикальное положение. К тому времени, когда гонщицы поравнялись, они как раз выходили на прямой участок, за которым начинался последний круг. Том видел, как Кейт и Зоя переглянулись, а потом обе устремили взгляд вперед. Не сказав ни слова, обе начали наращивать скорость. Прозвучал колокол. Гонщицы оторвались от седла и встали на педалях. Начался настоящий спринт.

Никакой тактики. Просто настоящий финишный спурт. Кейт мчалась по внутренней дорожке. Зоя – рядом. Обе при гнули головы и раскачивали велосипеды из стороны в сторону, разгоняясь до невероятной скорости. Под визорами Том видел их губы, жадно глотающие воздух, чудовищные усилия, вкладываемые в гонку. После первого поворота Кейт на дюйм ушла вперед, но на прямой Зоя отыграла разрыв и вошла в последний поворот, опережая Кейт на половину корпуса. Внутренняя дорожка помогла Кейт нагнать соперницу. На финишную прямую они вышли одновременно. Последние пятьдесят метров обе проскочили на сумасшедшей скорости, синхронно работая педалями и синхронно дыша. В отчаянном порыве они устремились к линии финиша и посмотрели друг на друга. Кто же из них победил?

Северный Манчестер, больница общего профиля, послеоперационная палата 13.15

Операция прошла очень быстро – три надреза скальпелем и молниеносное извлечение катетера Хикмана. Джек только успел осознать, что хирурги приступили к работе, а появились уже санитары, чтобы перевезти Софи в другую палату. Тишина в палате действовала Джеку на нервы. Медсестры вышли, оставив его наедине с Софи. Звук у аппаратов выключили. Теперь все вопросы он мог задавать только глазами, но дыхание дочери было столь слабым, что Джек не видел ответа в движениях ее грудной клетки. Если бы она поднималась и опускалась, у Джека появился бы маятник, а без него палата уплывала из времени. Он держал дочь за руку. Через стеклянную панель в двери были видны люди – работники больницы, явившиеся к началу своей смены, родственники пациентов. Все они жили в своем, естественном времени.

– Софи? – прошептал Джек и погладил дочь по лицу.

В лице была какая-то запредельная неподвижность; она-то и пугала Джека больше всего. Перед ним несомненно было лицо Софи, но наркоз стер даже эхо ее характера, обычно заметного и во сне. Это были черты лица Софи, честно воспроизведенные в мелочах, однако лишенные духа. «Очень жизнеподобно», – мелькнуло в мозгу у Джека. Он попытался прогнать эту мысль, но не смог.

Влажность воздуха в палате была нормальной; температура держалась на отметке 19,5 градуса Цельсия; воздух поступал из широкогорлых труб из нержавеющей стали и нес с собой трагедии других людей. Джек закрыл глаза и стал молиться.

– Пожалуйста, не забирай ее, – молил он. А потом, не дождавшись ответа ни от собственного сознания, ни от неподвижной руки Софи, ни от застывших черт ее лица, он произнес: – Если оставишь Софи в живых, то с этого самого дня я стану жить только ради нее. Я заброшу велосипед. Я сделаю ее жизнь своим единственным золотом.

Вот такую сделку Джек попытался заключить с Вселенной. В свои тридцать два года он вдруг осознал, что это мгновение – рука Софи в его руке, в этой маленькой комнате – существовало в нем всегда. Оно было с ним, когда он стоял в трусах-боксерах и портной снимал с него мерки перед Олимпиадой в Афинах. Оно терзало его, когда он сидел, в отчаянии обхватив голову руками, в номере пекинской гостиницы.

Он всегда был в этой палате.

Джек открыл глаза, надеясь увидеть хоть малейшее шевеление дочери, но Софи была неподвижна.

Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный Центр велосипедного спорта 13.17

Том вместе с тремя представителями федерации поднялся в комнату контроля, чтобы взглянуть на изображение с камеры фотофиниша. Чиновники сгрудились возле монитора. Техник загрузил картинку. Том сел подальше – не было сил смотреть на экран, обвел взглядом трек через высокие, во всю стену, окна из бронированного стекла. Прожекторы уже выключили. В полумраке Зоя и Кейт, сняв туфли и носки, взявшись за руки, шли по треку. Остывали, сбрасывали энергию. В какое-то мгновение обе запрокинули головы и посмотрели в сторону комнаты. Том помахал им рукой, хотя знал, что они не могли его видеть: снаружи стекло было непрозрачным.

Он набрал номер Джека, но там отозвался автоответчик. Том собирался оставить для него сообщение, но тут техник сказал, что изображение готово к просмотру. Том встал, сделал пять шагов к экрану и заставил себя посмотреть.

Десять тысяч раз в секунду камера снимала тончайший поперечный срез финишной линии, создавая десять тысяч микроскопически тонких вертикальных линий. Особая программа выстраивала эти линии одну за другой, слева направо – в том порядке, в каком они были зафиксированы. Том, прищурившись, вглядывался в экран. Приходилось напоминать себе, что то, что ты видишь перед собой, – прямая противоположность обычной фотографии, в которой пространство замирает во времени. Здесь же было изображение, созданное для профессионалов по долям секунды. Оно показывало время, замороженное в пространстве, странным образом искажая тела спортсменок, которых Том так хорошо знал. Качество относительной непо движности отлично транслировалось из пространства во время, поэтому их руки и лица были воспроизведены верно, а вот ноги, работавшие с громадной скоростью, казались тоньше на высоте давления на педаль, поскольку в этой позиции двигались быстрее велосипеда, а на возвратном движении были утолщены. Колеса велосипедов выглядели аккуратными кругами, а спицы вычерчивали фантастические параболы от ступни к шинам.

Тому стало не по себе от созерцания его девочек, размазанных по времени. Вот так он сам лишился медали в шестьдесят восьмом. Тогда, правда, использовали настоящую пленку, которая непрерывно засвечивалась, проходя через вертикальную щель. Старый агрегат создавал кадры с интервалом в десятую долю секунды. Это он и проиграл тогда: десятую долю секунды, одну восьмую дюйма времени. Тоньше секунду разрезать тогда не могли, оставалось некое пространство, именуемое «Ничья». Да, в те времена какая-то доля секунды все-таки давалась на откуп идее – что соединил Бог, человек да не разлучит.

Том вгляделся в лицо Зои, пересекающей линию финиша. Ее взгляд был полон покоя, и Том испытал чувство гордости за нее. «Что бы ни показал финиш, она выиграла гонку своей жизни», – подумал он. Симптом нового века проявился в том, что трое чиновников попросили техника наложить на кадр вертикальную красную линию – так, чтобы она пересекла край переднего колеса Кейт. А еще они просили увеличить изображение. И тогда стал виден тончайший просвет между этой тонкой линией и краем переднего колеса Зои.

– Черт, – выдохнул Том.

– Какие-то проблемы? – спросил его старший из трех чиновников.

Том разжал губы, но ничего не ответил. Бесполезно объяснять, что почти всю его жизнь не существовало техники, которая могла бы разъединить его девочек. Невозможно было выразить его возмущение тем, что секунду расщепили до такой степени, что Зоя проиграла на одну ее тысячную долю.

– Никаких проблем, – с трудом вымолвил он.

– Хотите, чтобы я им сказал? – спросил чиновник. Том покачал головой:

– Нет, я сам скажу.

Путь к треку получился долгим: колени бастовали против каждого его движения. Зоя и Кейт стояли у подножия лестницы, не спуская глаз с Тома, а он всеми силами старался выглядеть совершенно спокойным. Поравнявшись с гонщицами, Том взял Кейт за руку правой рукой, а Зою – левой.

– Кейт выиграла, – сказал он. – На одну тысячную секунды.

Он крепко сжал их руки и отпустил. Они повернулись лицом друг к другу и долго стояли молча, пока полученная информация проходила сложную метаморфозу и превращалась в ее осознание.

– Если хотите, можете посмотреть снимок, – предложил Том.

Зоя не отрывала глаз от Кейт.

– Нет, не надо. Молодец.

Слезы заволокли глаза Кейт. Она прижала ладони к губам.

– Давай сделаем еще заезд.

Зоя беспомощно пожала плечами. Кейт повернулась к Тому:

– Можно повторить гонку? Последний заезд?

– Ты знаешь, что нельзя.

– Прости, Зоя, – пробормотала Кейт. – Мне так жаль. Зоя стояла, бессильно опустив руки. Ее блуждающий взгляд испугал Тома. Он прикоснулся к ее плечу.

– Пойдем, – сказал он. – Поговорим. Она сбросила его руку.

– Не о чем говорить, не так ли? Затем и рисуют финишную линию – чтобы ты знал, когда все кончено.

Том вздохнул, опустил голову. Нужно найти силы и стать сейчас ее тренером, дать простые и четкие наставления, чтобы она смогла пережить ближайший час и все последующие дерьмовые дни.

– Пойди прими душ. Потом оденься и приходи в мой кабинет. Договорились?

Зоя фыркнула и устремила взор на свою незажившую татуировку с изображением олимпийских колец.

– Ладно, – сказала она и повернулась к Кейт. – Я буду скучать по тебе.

Кейт взяла ее за руки.

– Зоя…

Они крепко, почти до боли обнялись, а потом Зоя высвободилась, отвернулась и зашагала к раздевалке. Том проводил ее взглядом, опустился в пластиковое кресло и знаком попросил Кейт сесть рядом.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он. Кейт опустила глаза.

– Как кусок дерьма.

– Я бы сказал: правильно. Ты умница, Кейт, но не думай, что они позволила тебе победить. Она только позволила тебе продолжить гонку.

– Не надо было ее продолжать. Надо было мне отказаться.

– Так почему же ты согласилась?

Гримаса боли исказила лицо Кейт. Она заговорила еле слышным, напряженным шепотом:

– Потому что я так старалась, Том. Я хотела победить. Хотела поехать на Олимпиаду.

– Теперь поедешь. Если только не сломаешь ноги или в ближайшие три месяца не появится кто-нибудь такой же быстрый, ты поедешь в Лондон. Подумай об этом секундочку, ладно?

Кейт обхватила голову руками.

– Я пытаюсь. Но когда я там окажусь, то подумаю: «Тут должна быть Зоя, не я».

Том обнял плечи Кейт.

– Зоя там, где она оказалась. Если бы она не позволила тебе вернуться в гонку после падения, она бы проиграла не только заезд, и, думаю, она это понимает.

– А я все равно чувствую себя погано. Том сжал ее плечо.

– Ты справишься, Кейт. Тебе пора немного отдохнуть. Какое-то время они сидели молча, глядя, как уборщики наводят порядок на треке.

Том набрал полные легкие воздуха и медленно выдохнул.

– Кейт? – осторожно проговорил он. И эта осторожность встревожила Кейт.

– Да?

– Ты должна позвонить Джеку. – Том поднял руки, увидев, какими огромными стали глаза Кейт. – Я уверен, беспокоиться не о чем, но ему пришлось отвезти Софи в больницу.

Кейт вскочила, сиденье со стуком ударилось о спинку.

– Что? Когда это случилось? Лицо ее заливала краска.

Когда?.. Правду сказать, это случилось в другой жизни, девяносто минут назад – тогда все происходившее на треке еще казалось жизненно важным. Том попробовал встретиться с Кейт взглядом, но она отвернулась.

– Прости! – сказал он. – Думаю, тебе стоит поехать в больницу.

Кейт ничего не ответила. Она задержалась всего на секунду, а потом сорвалась с места и помчалась во весь опор через разминочную зону к лестнице, ведущей к главному входу.

Том встал, аккуратно прислонил сиденье к спинке и отправился в долгий путь к своему кабинету.

Имперская боевая станция, именуемая «Звездой смерти». Мостик над шахтой главного реактора 13.55

Вейдер сказал:

– Я – твой отец. Софи прокричала:

– Нет!

Она проснулась, всхлипывая и ничего не понимая. Папа держал ее за одну руку, а мама за другую. У мамы в глазах стояли слезы. Она была в велосипедном трико и пластиковом дождевике.

– Все хорошо, милая, – сказала мама. – Все хорошо. Где-то рядом с сердцем чувствовалось жжение. Софи прикоснулась к знакомому месту, где раньше находился катетер Хикмана. Он исчез. На его месте была покрытая тонкой повязкой ранка, трогать которую было очень больно.

– Я ранена! – проговорила Софи. Голос звучал приглушенно: мешала маска, закрывающая лицо. Она попыталась

приподняться и сесть, но папа ее придержал, уложив на подушки.

– Ты не ранена, малышка. Это из-за наркоза. Еще какое-то время ты будешь чуть-чуть не в себе.

Софи, часто моргая, посмотрела на папу. Потом огляделась по сторонам. Увидела целую батарею приборов, от которых к ней тянулись всякие проводки. Она проследила взглядом за этими проводками, уходившими под край простыни. Заглянув под простыню, Софи увидела свое тело, облаченное в рубаху с изображением веселого синего динозавра.

Что-то было не так. Большая и сильная рука папы сжимала ее маленькую руку чересчур крепко. Мама была слишком горячей, и по ее руке стекал пот. И катетер Хикмана исчез, что тоже было странно. Нет, она не отсюда. «Это сон», – догадалась Софи, закрыла глаза и попыталась как можно скорее проснуться. На лесистом спутнике Эндора разгоралась битва, и она была там нужна. Сейчас не время спать!

– Софи, – попросил папа, – останься, пожалуйста, с нами.

Софи открыла глаза.

– Вы совсем не настоящие, – раздраженно сказала она. Папа усмехнулся:

– Узнаю свою дочь.

Сил у Софи было немного, но она приподнялась и попыталась сорвать маску, закрывавшую рот. Мамина рука сомкнулась на ее запястье.

– Она меня душит!

– Милая, это твоя кислородная маска. Она помогает тебе дышать.

Софи еще какое-то время сопротивлялась, но потом упала на подушки. Полежала, отдышалась и снова широко открыла глаза.

– Я опоздала в школу?

Папа взглянул на маму, мама посмотрела на папу, и они оба прыснули со смеху.

– Что такое? – сердито спросила Софи. Мама наклонилась и поцеловала ее в лоб.

– Ты совсем немножко опоздала в школу, Софи. На два месяца. Но я уверена: ты все быстро нагонишь. Положено при этом скрестить пальцы, но врачи говорят, что ты идешь на поправку.

Софи нахмурилась.

– Не буду я заниматься этой гадкой математикой с Барни.

Мама с папой рассмеялись, что ее очень обидело. Почему их так смешит все, что она говорит?

Она так разозлилась, что решила воздействовать на них Силой, а это можно было себе позволить только в бою и никогда – против родственников. Но Софи так рассвирепела, что не смогла сдержаться. Она подняла правую руку, все вены которой были утыканы катетерами, и навела на родителей большой и указательный пальцы. Потом сузила расстояние между ними и по-особому сдвинула брови. Сила потекла из ее пальцев – Софи была в этом уверена.

Родители снова переглянулись и в страхе вытаращили глаза. Софи довольно кивнула: теперь они не будут так задаваться. Сначала папа, а за ним – мама прижали руки к горлу и начали кашлять и задыхаться.

Решив, что добилась своего, Софи освободила их. Мама и папа, опустив плечи и обмякнув на стульях, тяжело дышали, а когда отдышались, снова взяли дочь за руки. Приборы с мониторами показали, что ее пульс постепенно возвращается к норме.

– Хочешь хорошую новость? – сказала мама. – Похоже, я поеду на Олимпиаду.

Мама смотрела на Софи и ждала ответа. Софи слушала ее не очень внимательно, но, похоже, для мамы это было важно. Так что следовало что-то сказать. Софи повторила услышанные слова в уме, пытаясь извлечь из них смысл, но у нее не хватило сил. Не было никакого смысла в этих словах. Были десять розовых пальцев, выглядывающих из-под простыни. Был блестящий голубой линолеум, по которому хотелось прокатиться на роликовых коньках. А еще – яркий и чистый запах больницы, похожий на запах средства для посудомоечной машины. Все это было прекрасно, все радовало, но вдруг все это стало ей не по силам, снова сгустилась тьма, поглотила ее и увлекла назад – в сон.

Манчестер, Стюарт-стрит, Национальный Центр велосипедного спорта 14.05

Том ждал Зою в своем кабинете под велодромом. Она очень долго мылась под душем, и Том ее не винил. Ей нужно было смыть с себя два десятилетия велогонок.

Том дозвонился до Джека, и тот сказал ему, что Софи – в послеоперационной палате и очень слаба. Сейчас Том старался об этом не думать. Ему нужно было сосредоточиться на том, что важнее для его спортсменки.

– Моя спортсменка, – произнес он вслух и ощутил звук этих слов в мертвом воздухе своего тесного кабинета.

Если только Зоя пожелает продолжить занятия спортом на уровне чуть пониже – а Том с трудом мог себе представить ее снова выступающей на национальных чемпионатах или чемпионатах Северо-Запада, – то она, пожалуй, больше не будет ничьей спортсменкой. Что можно сказать такой женщине, как Зоя, если больше никто не платит тебе за это? Как ее тренер, Том всегда знал, что ей посоветовать. Было легко и просто помогать Зое, когда значение имела быстрота вращения педалей или то, сколько белка она должна съесть за неделю до соревнований. Теперь, когда целью стала реальная жизнь, ей будет проще всего проиграть. Она станет беспомощной в мире, где победа редко бывает окончательной и бесповоротной, а поражение часто может быть оспорено.

Так что же ей сказать? Он не мог защитить ее так, как тогда, когда ей было всего девятнадцать. Он поселил ее у себя после недели, которую она провела в больнице рядом с травмированным Джеком. Он готовил Зое еду, говорил с ней о велосипедном спорте, а потом, когда она решила, что ей не суждено остаться с Джеком, уговорил задержаться еще на неделю и пытался прочистить Зое мозги. Он заботился о ней, как мог, и с тех пор между ними возникла невидимая связь.

А теперь… Как он может помочь ей теперь? Хотелось предложить ей снова пожить у него, но он не решался об этом сказать. Она могла вообразить, что он влюблен, что он – одинокий старик, который боится до конца своих дней остаться без каких-либо обязательств по отношению к ней. И она была бы, конечно, права – женщины всегда правы, но, пожалуй, «любовь» – не то слово. Ты не мог позволить себе влюбленность в тридцатидвухлетнюю женщину, беспечно родившись в тысяча девятьсот сорок шестом году. Нет, это была не любовь. Просто без Зои бесконечные дни превратятся в морских львов в зоопарке, взбирающихся на подиум и хлопающих мягкими плавниками, чтобы вызвать в ответ аплодисменты. «Наверное, надо этому научиться, – подумал Том. – Некоторым удается. Может быть, поупражняюсь и я и, пропустив бокал красного вина, добьюсь успеха».

Зоя вошла в кабинет, побледневшая от печали. Она даже ростом вдруг стала ниже.

– Чаю? – предложил Том, совершенно не представляя, что ей сказать.

Зоя кивнула и села к столу на вертящееся кресло, а он налил чаю ей и себе.

– Я горжусь тобой, – начал он. – То, что ты сегодня сделала на треке, – лучшее, на что способен спортсмен. Никогда я такого не видел.

– А я теперь об этом жалею.

– Но ты же только человек. Это естественно. Зоя вяло улыбнулась, и они стали пить чай.

– Что теперь делать, Том? – спросила Зоя. Том достал из ящика стола блокнот и ручку.

– Давай составим список, ладно? Сначала нужно поговорить с руководством федерации и придумать для тебя работу – может быть, тренерскую. Потом подготовим пресс-релиз. Но до этого ты, вероятно, захочешь переговорить со своими спонсорами и агентом. Потом нам понадобится…

– Прекрати, – тихо сказала Зоя, поставила чашку на стол и прижала руки ко лбу. – Я не о том, чем я буду заниматься. Что мне делать со своей жизнью?

Том моргнул.

– Жизнь – очень емкое слово, правда? Давай-ка разделим его на части. Давай возьмем тот уровень, вокруг которого мы сможем строить планы, ну, например месяц или неделю, и будем относиться к этим модулям почти как к тренировочному плану…

Том увлекся и начал жестикулировать, очерчивая послушные единицы времени в душном воздухе кабинета.

Его голос сорвался, когда он увидел, как на него смотрит Зоя.

– Я проиграла всего тысячную долю секунды, – сказала она. – Так что не говори мне про недели и месяцы.

Том положил блокнот с ручкой на стол, так и не сделав ни одной записи.

Зоя все смотрела на него. Ее колени нервно подрагивали, а взгляд был пристальным и пытливым.

– У тебя ведь был ребенок, верно? Том кивнул.

– И до сих пор где-то есть. Его зовут Мэтью. Я его не видел… лет двадцать.

– За все годы нашего знакомства ты ни разу об этом не говорил.

– А мы вообще никогда не говорили обо мне. Том улыбнулся, а Зоя – нет.

– Тебе когда-нибудь снятся такие сны, – говорила она, – будто ты на улице потерял ребенка, все ищешь его – а сон все тянется, тянется, – а находишь только его туфельки?

Улыбка на губах Тома угасла. Он молча смотрел на Зою.

– Треклятые детские туфельки, Том. Иногда они до краев полны крови. Так полны, что, когда ты осторожно прикасаешься к ним, кровь переливается через край и попадает на твои пальцы. Не снится тебе такое?

– Слушай, Зоя, – вымолвил Том. – Что же все-таки с тобой произошло? Ты когда-нибудь мне расскажешь?

Зоя его словно не слышала.

– Мне этот сон снится почти каждую ночь, – продолжала она. – А в другие ночи за мной кто-то гонится. Вот почему я боюсь оставаться одна. Скажи, тебе никогда не бывает страшно?

Том посмотрел на свои руки.

– Ко всему привыкаешь. Зоя судорожно вздохнула.

– Я – нет! Мне помогали только гонки. Лишь во время гонки я не могу думать ни о чем другом.

– Ладно, – сказал Том. – Давай попробуем над этим поработать. Давай поищем причины, из-за которых ты видишь плохие сны, и разработаем стратегию борьбы с ними.

Зоя коротко рассмеялась – визгливо и нервно.

– Причина – живой человек. Думаешь, стоит стукнуть его по башке?

– Даже не шути на эту тему. Зоя отвела взгляд.

– Меньше всего я хочу остаться в живых. Я все время рискую. Езжу на велике по встречной полосе. Смотрю вниз с крыши своего дома, наклоняюсь и…

– И что?

Зоя вернулась взглядом к Тому. Ее глаза блестели, мышцы лица напряглись.

– Ты в состоянии помочь мне вернуть мою дочь? Сможешь помочь мне вернуть Софи?

Том сделал глоток чаю и аккуратно поставил чашку на стол.

– Такие вопросы вообще-то тренеру не задают. Зоя провела пальцами по его запястью.

– Я тебя не как тренера спрашиваю.

Тому пришлось сражаться с трепетом, пробежавшим по его руке и предплечью. Импульс добрался до позвоночника, разбежался по сложной матрице центральной нервной системы и преобразился в резкую боль, почти неотличимую от желания.

Том растерялся и осторожно отодвинул руку.

– Как твой друг я тебе так скажу: ты не сможешь мыслить ясно, пока не успокоишься. Вполне естественно, что сейчас ты себя чувствуешь как кусок дерьма, по которому шмякнули молотком. Еще несколько дней тебе будет казаться, что наступил конец света.

Зоя потянулась к Тому, сжала его руку и стала рассматривать, словно карту, на которой можно найти путь продолжения разговора.

– Я тебе доверяю со своих девятнадцати, – наконец выговорила она. – Я с тобой никогда не спорила. Когда ты предложил, чтобы Софи забрали Джек и Кейт…

Том высвободил руку.

– Я никогда не говорил тебе, как ты должна поступить. Ты думала, что не в состоянии присматривать за Софи, и мы все с уважением отнеслись к твоему решению поручить ее заботам тех, кто мог это сделать.

Зоя взглянула на Тома почти свирепо.

– Ну ведь теперь я в состоянии о ней позаботиться, верно?

Том попробовал улыбнуться.

– Погоди пару дней, хорошо? Отдохни, приведи мысли в порядок, а потом поговорим о Софи. Она больна, Зоя. Сейчас не время вмешиваться.

– А когда будет время?

– Не знаю. Может быть, когда ты перестанешь выезжать на встречную полосу.

Зоя вцепилась руками в край стола.

– Ты мог бы сказать, что дал мне плохой совет, правда? Ты мог бы сказать, что я растерялась и не ведала, что творю, что ты не должен был позволять мне отдавать дочь.

– Кому я должен это сказать?

– Суду. Том вздохнул.

– Не стоит привлекать к этому суд, Зоя. Как только ты к нему обратишься, сразу всполошатся газетчики. Представляешь, что они напишут, если всплывет вся эта история?

Зоя посмотрела на него и пожала плечами. Том заставил себя выдержать ее взгляд.

– Напишут, что Кейт Аргалл отказалась от Олимпиады ради ребенка, а Зоя Касл отказалась от ребенка ради Олимпиады.

Зоя вздрогнула.

– Это несправедливо. Том грустно пожал плечами:

– Да, но так ли это далеко от правды?

– Я думала, что ты был прав, когда сказал, что я должна сохранить беременность. Ты говорил, что меня ни за что не оставят в покое, если ради спортивной карьеры я сделаю аборт. Потом я думала, что будет правильно помалкивать о том, что настоящая мама Софи – я, потому что ты говорил, что пресса меня на клочки порвет, если это выяснится.

Обвинения звучали все громче и громче.

– Только не говори мне, что это было не так.

– Да, но теперь я сама рву себя в клочья. Это гораздо хуже того, что со мной могли бы сделать какие-то там газеты.

Том старался дышать ровнее.

– Пока ты побеждала, тебя это не тревожило. Ты брала золото, всходила на пьедестал и поднимала руки в треклятый воздух.

Зоя устремила на Тома взгляд, полный ярости.

– Руки, Том? Давай посмотрим на мои руки. – Она резко задрала вверх левый рукав куртки и показала Тому повязку, через которую до сих пор просачивалась кровь. – Вот это – настоящее, – сказала она. – Поедешь слишком быстро – разобьешься, и будет чертовски больно. – Зоя вздернула вверх другой рукав и продемонстрировала Тому татуировку в виде пяти олимпийских колец – припухшую, воспаленную. – А вот это – ложь. Быстрее, выше, сильнее. Из-за этого ты только становишься все более одиноким. Люди видят меня на подиуме и думают, что перед ними – слава, а на самом деле они видят одну-единственную сияющую минуту, когда я поднимаюсь над всей грязью, над всем ужасом, который я сотворила, чтобы оказаться на подиуме. Погляди на любого из чемпионов. Посмотри на меня и Джека. У нас голова не в порядке. Всю жизнь мы потратили на то, чтобы становиться первыми. А теперь посмотри на Кейт, которая всегда приходит второй. Все святые – неудачники, но медали за это не дают. Их дают вот за это. – Она ткнула Тому в лицо свою татуировку, и он отпрянул.

– Ты все видишь превратно.

– Я все вижу с закрытыми глазами, Том, потому что мне больно. Жутко больно.

Том вздохнул и откинулся на спинку стула.

– Ты хотела побеждать. Моя работа состояла в том, чтобы помочь тебе в этом.

Зоя сердито покачала головой. На ее лице и шее проступили красные пятна.

– У меня словно из груди вырвали сердце. Того и гляди начну орать без остановки. Если ты действительно хотел мне помочь, ты бы восемь лет назад предупредил меня о том, как я себя потом буду чувствовать.

Том уставился на Зою, не веря собственным ушам.

– Пожалуйста, не говори так. Я не мог тебя изменить. Никто не мог.

Зоя ответила ему дикарской улыбкой, жестким оскалом.

– Значит, твоя работа состояла в том, чтобы продавать билеты на шоу уродов.

– Это несправедливо. Я о тебе забочусь. Всегда заботился, – возразил Том и покраснел.

Зоя процедила сквозь зубы:

– Если ты обо мне заботишься, позволь мне положить конец всей этой лжи. Теперь моя очередь.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Том.

– Я хочу сказать Софи правду. И сделать это сегодня!

Том умоляюще развел руками.

– Она в больнице, Зоя.

Он сразу пожалел, что сказал об этом. Он увидел, как напряг лись ее мышцы. Она готова была вскочить с кресла и уйти.

Том сжал ее запястье.

– Пожалуйста, не ходи туда сейчас. Подожди немного. Мне случалось видеть, как такое происходит со спортсменами в конце их долгой карьеры. Тебе еще никогда не было так плохо, как сегодня, но поверь мне: у тебя есть будущее.

Зоя отстранилась.

– Без моей дочери – нет. Я говорю серьезно, Том. Он посмотрел ей в глаза и поверил.

– Я скажу Софи правду, – повторила Зоя. – Поеду в больницу и все ей скажу.

Она встала и вышла из-за стола. Том тоже встал, чтобы преградить ей путь, но колени сковала жгучая боль, он на миг замер и рухнул на стул.

– Я не смогу тебя остановить, – сказал он, а когда Зоя покинула его маленький душный кабинет, добавил: – И никогда не мог.

С минуту он сидел неподвижно и разглядывал свои руки, а потом достал мобильник. Нужно было предупредить Джека и Кейт.

Северный Манчестер, Центральная больница общего профиля 15:30

Зоя подошла к стойке регистратуры и представилась родственницей. Ей сказали, в какой палате лежит Софи, и она, поглядывая на указатели, отправилась к детскому отделению интенсивной терапии. Она шла по длинным, выстланным линолеумом коридорам, чувствуя слабость в ногах. Это были последствия гонки: при поражении в кровь не выбрасывался эндорфин, способный заглушить боль. На пересечении двух длинных коридоров пришлось отдохнуть. Зоя постояла минуту, прислонившись в стене, ожидая, когда стихнет острая боль в лодыжках. Мимо проходили сотрудники больницы. Они двигались с привычной деловитостью, и было понятно, что их тела редко работали на пределе возможностей. Боль в лодыжках заставила Зою вспомнить о Томе. Не так ли все для него начиналось – артрит, проблемы с суставами? Неужели боли обрушивались на него постоянно, как только он находился вне спорта? Живой организм ведет себя именно так: он наделен способностью сохранять свою целостность до тех пор, пока ему не позволяют развалиться. Люди на переломанных ногах выбираются из пылающих домов, а падают только тогда, когда оказываются вдали от пламени. Супруги умирают друг за другом, с разницей в несколько дней, а врачи называют это разрывом сердца.

Золотые искры мелькали перед глазами Зои, пол казался далеким и неровным. Последний раз она поела перед гонкой, а потом так расстроилась, что забыла выпить энергетический напиток, и теперь у нее резко упала концентрация сахара в крови. Стараясь не думать о боли, Зоя заставила себя продолжить путь к отделению интенсивной терапии.

Кейт сидела в коридоре, у входа в послеоперационное отделение, на одном из двух обтянутых винилом кресел, стоящих по обе стороны от двустворчатых дверей. Напротив, у стены, возвышался аквариум с медлительными бурыми рыбками, поедающими тонколистые зеленые растения и облепившие стенки водоросли. Рядом висела доска объявлений с плакатами, рекомендующими ежедневное потребление овощей и показывающими, как правильно сморкаться.

Услышав звук шагов, Кейт подняла голову. Бледная, осунувшаяся от усталости, она не успела переодеться, на ней было велосипедное трико, а поверх него – плащ. Похоже, она не удивилась, увидев Зою.

– Привет, – тихо вымолвила она. Зоя сдвинула брови.

– Том сказал тебе, что я приду, да? Я войду, хорошо? Она прижала руку к панели на створке двери.

– Прошу тебя, сядь, – не глядя на нее, тихо проговорила Кейт.

В ее голосе было что-то такое, что заставило Зою растеряться.

– Ты не сможешь мне помешать, – все-таки сказала она.

– Знаю, садись, – повторила Кейт.

– Ладно, – хмыкнула Зоя. – На одну минуту, а потом я войду.

Она села на кресло и развернула его, чтобы оказаться лицом к лицу с Кейт.

– Софи очень слаба, – сообщила Кейт.

Зоя почувствовала, как ее покидают остатки сил. Золотистых искр, застилавших глаза, стало больше; она едва могла что-то сквозь них различать. Стул под ней покачнулся, а пол уплыл. Пришлось схватиться за подлокотники, чтобы не упасть.

– Она поправится? – спросила Зоя, не спуская глаз с Кейт.

– Мы надеемся.

– Слава богу, – облегченно вздохнула Зоя и откинулась на спинку кресла.

Губы Кейт дрогнули и скривились, но тут же вытянулись в бледную, усталую линию.

– Ты в порядке? – спросила она.

– Из меня будто бы вышибло все дерьмо.

– Том сказал, что ты расстроена. И еще он сказал, что ты собираешься сказать Софи правду.

Зоя все смотрела на Кейт. Даже сейчас трудно было представить ее победительницей. С их девятнадцати лет Зоя привыкла отыскивать слабости Кейт: в ее позе, в лице, неуверенности в речи. Она хваталась за любое преимущество, предоставляемое ей соперницей, хотя потом всегда жалела об этом. А теперь не осталось никакого «потом». Трудно было свыкнуться с тем, что Кейт наконец победила, что она выиграла все. Она сидела в точно таком же кресле, как Зоя, но ей предстояла поездка на Олимпиаду, и потому это был трон. Столько лет Зоя благоговела перед Играми, она не могла избавиться от ощущения их могущества. Вся сила, истраченная в преддверии Лондона, вдруг оказалась у Кейт.

И что гораздо хуже – Зоя даже не была побеж дена. Она дала Кейт второй шанс в сегодняшней гонке и сделала это ради Софи, которая отчаянно хотела, чтобы ее мама победила. Ее мама. Глядя на свою побледневшую от усталости соперницу, Зоя вдруг с удивительной отчетливостью осознала, что Кейт ни разу по-настоящему не побеждала ее ни в чем. Она, Зоя, сама отказалась от Джека, сама отдала Софи, подарила Олимпиаду. Кейт просто все время была рядом, ухватившись за второе место, чтобы быть как можно ближе к Зое, когда та ослабит хватку. Пока Зоя сражалась с призраками, Кейт тащилась за ее велосипедом в роли примерной домохозяйки.

Зоя прищурилась, чувствуя, что силы, во всяком случае их часть, к ней возвращаются.

– Да, – подтвердила она. – Я хочу сказать Софи правду. На глаза Кейт набежали слезы. Томящиеся в заключении рыбки отпрянули от стенки аквариума, с которой скусывали зеленую слизь, заработали плавниками, подняв зернышки грунта, которые тут же беззвучно опустились на дно.

– Хорошо, – после долгой паузы проговорила Кейт. – Ты имеешь на это полное право, если это тебе так нужно. Но…

Она подошла к креслу Зои, взяла ее за руку.

– Ты моя лучшая подруга. И я понимаю, как тебе тяжело. Верю, что по отношению к Софи ты собираешься поступить правильно. Но, может быть, ты подождешь, пока Софи окрепнет, отложим этот разговор. Тогда и скажем ей обо всем все вместе.

Зоя смотрела на Кейт, чувствуя, как что-то рвется у нее в груди. Именно таким образом они всегда добивались своего – Кейт, Том и Джек. Говорили так ласково, что ты ощущал ответный порыв в глубине своей души, которая, как ты отчаянно хотел верить, и была, собственно говоря, тобой. Ты поддавался всего на миг, а потом выяснялось, что у тебя что-то отняли.

Горячая ярость охватила Зою.

– Я собираюсь не просто все сказать Софи. Я хочу, чтобы мы с этим что-то решили.

– Что?

– Я хочу быть ее матерью, Кейт. Хочу ночей без страшных снов. Я хочу получить все то, что ты у меня отобрала.

Кейт медленно покачала головой:

– О боже, Зоя. Я не отбирала у тебя Софи. Я взяла ее, потому что ты… не могла.

Зоя сердито мотнула головой.

– Ты и меня взяла. Вы все меня взяли.

Она увидела, как губы Кейт растянулись в беззвучном крике: ей стало ясно, чего хочет Зоя.

– Прошу тебя, – пробормотала Кейт. – Прошу…

– О чем ты меня просишь?

– Ты не можешь…

– Могу. Если не откажешься добровольно, я сумею победить в суде. Я тогда была не в себе. Я не соображала, что делаю.

– Пожалуйста… Ты не думаешь о том, как все это скажется на Софи. – Кейт прижалась к подлокотнику кресла. – Я не выдержу, не переживу…

Зоя холодно взглянула на Кейт.

– Тебе бы следовало оставить мне хоть что-нибудь. Не стоило вставать, когда ты грохнулась.

Кейт посмотрела на Зою сквозь слезы.

– Так ты вот о чем? Потому что это ты в состоянии получить? Так возьми себе мое место в Лондоне. Я прямо сейчас позвоню в федерацию. Скажу, что выиграла нечестно,

что повредила твой велосипед. Скажу все, что хочешь, только, пожалуйста, не трогай Софи. Зоя резко вскочила.

– Нет! Я не позволю тебе снова меня одурачить! – Она нервно кружила вокруг кресла Кейт. – Сейчас я войду туда и скажу Софи правду.

Кейт схватила ее за руку.

– Пожалуйста! Я отдам тебе что угодно.

Зоя попыталась высвободить руку, но Кейт держала ее изо всех сил. Усилилась боль в лодыжках; Зоя едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть.

– Отпусти!

– Пожалуйста, Зоя. Если ты так решила, то хотя бы не делай этого прямо сейчас, хорошо? Я отдам тебе свое место в Лондоне, если ты оставишь Софи в покое хотя бы на месяц. Позволь ей немного окрепнуть, ладно? Если ты ее хоть капельку любишь, забери мое место на Олимпиаде, забери все, что считаешь нужным, только дай ей поправиться. Потом можешь делать все, что хочешь. Ну, пожалуйста… пожалуйста… Не делай этого с Софи сейчас.

Зоя рывком высвободила руку и закрыла уши ладонями.

– Я тебя больше не стану слушать. Для тебя почему-то всегда все заканчивается хорошо, а я хотя бы на сей раз, черт побери, возьму и не послушаюсь!

Зоя уклонилась от умоляюще протянутых рук Кейт и, пятясь, вошла в послеоперационное отделение. Не обращая внимания на боль в лодыжках, она быстро миновала пост медсестры и ничего не ответила женщине в белом халате, спросившей, чем она может помочь. Она услышала, как открылись и закрылись двери – Кейт вошла следом за ней. Зоя, ускорив шаг, двинулась по коридору, по пути заглядывая в палаты через узкие панели из бронированного стекла. Четвертая по счету оказалась той, в которой лежала Софи.

Зоя увидела Джека, сидящего рядом с кроватью, и решительно толкнула створки дверей.

Джек повернул голову, но на него Зоя смотреть не стала. Она смотрела на Софи, бледную, неподвижную. Ее рот и нос были закрыты кислородной маской из прозрачного зеленоватого пластика. Зоя остановилась.

Она не ожидала, что увидит Софи без сознания. Девочка представлялась ей такой, какой она видела ее два дня назад – веселой, смеющейся в корзине грузового велосипеда, когда Кейт везла ее по треку велодрома. Еще она представляла ее под одеялом – да, может быть, нездоровой, но сидящей в кровати и улыбающейся. Зоя даже придумала несколько вводных фраз, чтобы начать разговор. «Софи, помнишь, как мы веселились позавчера на треке? А хочешь так веселиться всегда?»

Но эта непроницаемая тишина, этот абсолютный покой обескуражили Зою, и она замерла, как каменная.

Лицо Софи, неподвижное, восковое, было совершенным отражением того лица, которое в глубочайшем безмолвии покоилось в памяти Зои. Она прижала ладони к губам и ахнула. Страх заставил ее похолодеть. Зоя стояла как вкопанная и смотрела на Софи, всеми силами стараясь не вспоминать другое лицо, белое, как кость, которое не видела с тех пор, как ей было десять лет…

– О боже… – прошептала она, пошатнулась и схватилась за стальной поручень кровати, чтобы не упасть.

Джек взял ее за руку, Кейт обняла за плечи, но Зоя не чувствовала этих прикосновений. Они спрашивали, что с ней, но она ощущала только холодную, всепоглощающую тишину. Резкий запах дезинфицирующего раствора подстегнул память. Воспоминания беспрепятственно всплыли из глубины. Их поддержала больничная кровать на резиновых колесах, их окутали зеленые больничные простыни, а когда Зоя

опустилась на колени, изменилось и ее поле зрения – ей снова стало десять лет, и социальная работница повела ее по гулким пустым коридорам подвального этажа больницы.

Девочке дали таблетки, чтобы она успокоилась, но в результате у нее возник пронзительный вой в ушах и стала кружиться голова. Адам свалился с велосипеда – вот все, что она помнила. Адам упал с велосипеда, и ей нужно разыскать его и привести домой. Она должна это сделать, потому что у мамы что-то случилось не то с сердцем, не то с головой, и она никак не могла встать с кровати, не могла перестать кричать и плакать.

Прошло сорок восемь часов после того, как полицейские обнаружили Зою на двухполосном шоссе, по которому она ехала на велосипеде, ничего не соображая. У нее до сих пор болели ноги, и ей было трудно идти.

– Еще далеко? – спросила она. – В какой Адам комнате?

Социальная работница погладила ее по голове.

– Тело Адама, детка. Оно за той дверью.

Слова смешались в голове у Зои. Социальная работница указала на обшарпанную металлическую дверь в самом конце коридора. Зоя побежала к двери, толкнула, но та была заперта.

Социальная работница наклонилась к Зое.

– Так, детка. Я просто хочу убедиться, что ты это вытерпишь. Тебе будет трудно увидеть Адама таким, какой он теперь. Конечно, ты очень расстроишься, но мы знаем, что если ты не увидишь его сейчас, то потом много лет ты будешь огорчаться гораздо сильнее.

Зоя не слушала. Они наконец добрались до Адама, но эта женщина зачем-то тянет время, заставляет ждать. Зоя принялась нетерпеливо толкать дверь, а социальная работница поворачивала ключ в замочной скважине.

Внутри было очень холодно. Ни одного окна – только лампы дневного света на потолке. Пол кафельный, у стены раковина и что-то похожее на обычные кухонные шкафы. Посреди комнаты, на высокой стальной кровати, на чистых зеленых простынях, лежа головой к двери, спал Адам. Зоя увидела на подушке копну его блестящих черных волос.

Она облегченно улыбнулась.

– Адам!

Звук удара там, на дороге, был ужасно громким, так что хорошо, что Адам спит так мирно. А то она боялась, что ее брат ранен, что он кричит от боли или безо всякой причины, как их мама. На одном из кухонных столов лежала пара красных резиновых перчаток, а больше не было ничего. Почему в этой кухне нет никакой еды и почему здесь спит ее брат? Вероятно, ему это так же странно, как ей.

Край зеленой простыни Адам натянул на лицо – наверное, чтобы в темноте было легче заснуть. Зоя подошла к кровати и отбросила простыню с лица брата, но он даже не пошевельнулся. Лежал неподвижно и крепко спал. Это был он – только очень бледный и очень тихий. Зоя улыбнулась и поцеловала его в щеку, но тут же отпрянула: какой холодный! Она посмотрела на брата и снова заметила, что он очень бледный. И такой невозможно холодный!

– Адам, проснись!

Он не открывал глаза, и Зоя потрясла его за плечо. Но что-то было не так. Все тело Адама закачалось из стороны в сторону. Она потрясла его снова и увидела, как закачались накрытые простыней ступни.

– Адам? – прошептала она.

Жуткий страх охватил ее, и она отпустила плечо брата, чтобы страх стал невсамделишным, ненастоящим. Она выбежала из этой странной комнаты и помчалась по коридору. Она бежала так быстро, как только могла, хотя у нее болели ноги, и социальная работница долго не могла ее догнать. А потом Зоя почувствовала, что ее отрывают от пола, и стала брыкаться, но она слишком устала и не могла долго сопротивляться.

Ее отнесли в маленькую комнату, где стоял низкий стол и стулья с поцарапанной обивкой, и там она старательно слушала то, что ей говорили. На этот раз слова проникали в ее сознание, но они никак не могли быть правдой, и поэтому она погрузилась в нечто вроде долгого, жуткого сна на двадцать с лишним лет и все время пыталась от этого сна очнуться. Афины не пробудили ее, Пекин – тоже, но вот наконец она проснулась. Ей было тридцать два года, она стояла на коленях у больничной койки и видела лицо Софи на такой же зеленой подушке – бледное и неподвижное.

Плечи Зои дрожали. Джек и Кейт обнимали и утешали ее. Ей принесли стул, и они втроем долго сидели у постели Софи. Мало-помалу, глядя, как едва заметно опускается и поднимается грудь дочери, Зоя почувствовала, что боль поражения отступает. Она наблюдала за тем, как естественно и спокойно ухаживает за Софи Кейт – то откидывает верхний край простыни, когда ей кажется, что Софи жарко, то поправляет соскользнувший ремешок кислородной маски. Глядя на все это, Зоя стала осознавать то, о чем забыла в горечи поражения: эту работу она бы выполнять не смогла. Работа была не просто трудной, она была для нее невыполнимой – уход за тяжелобольным ребенком. Если бы ей пришлось выхаживать Софи – все эти долгие годы, – разве она бы с этим справилась?

От осознания правды боль не исчезла, но все же стало немного легче. Каждое мгновение окутывало боль тончайшим слоем утешения, разглаживало острые углы. Софи жива, и это было самое главное. А еще у Зои есть Том, у нее есть Кейт, так что она не совсем одинока.

До самого вечера они втроем молча сидели возле Софи, не отрывая глаз от ее лица, надеясь на выздоровление.

Наконец, когда красное солнце опустилось за рваные серые тучи за больничным окном, Софи открыла глаза.

Несколько минут она молчала, смотрела по сторонам, привыкала к тому, что рядом с ней – Зоя, Кейт и Джек. Кейт подала ей стакан воды, сняла маску и помогла воду выпить. Зоя глядела в спокойные глаза Софи, а та посмотрела на Кейт и улыбнулась.

– Мам? – произнесла она хрипловатым шепотом. – А почему здесь Зоя?

Зоя поймала на себя взгляды Кейт и Джека. Она наклонилась и осторожно взяла двумя руками маленькую теплую руку Софи.

– Я просто хотела сказать тебе… – произнесла она и умолкла, чувствуя, как слезы щиплют глаза.

– Сказать мне – что? – спросила Софи.

– Что-то такое, чего я раньше никогда не говорила. Что-то такое, что я должна была сказать тебе давным-давно.

Софи озадаченно заморгала.

– Что?

Джек и Кейт заерзали на стульях. Джек хотел что-то произнести, но Кейт остановила его прикосновением руки. Зоя сжала тонкие пальчики девочки.

– Я просто хочу, чтобы ты знала, какие удивительные у тебя родители. Тебе так повезло, Софи! У тебя есть папа, который так тебя любит, что ему трудно вести свой велосипед, потому что он думает о тебе, даже если это самая главная гонка в его жизни. Таких мужчин на свете мало – надеюсь, ты это знаешь. И у тебя есть мама, Софи… – Она сглотнула сжавший горло ком и продолжала: – У тебя есть мама, которая так тебя любит, что готова отказаться ради тебя от самого главного в своей жизни.

Она заморгала, сражаясь со слезами.

– Да, – смущенно сказала Софи. – Я знаю.

Слезы потекли рекой. Зоя почувствовала, что ее обнимают, и уронила голову на плечо Кейт.

– Простите меня, – попросила она. – Я так устала. Пальцы Кейт гладили ее волосы.

– Тссс, – прошептала Кейт. – Все в порядке. Мы все устали. Ведь у нас была такая долгая гонка.

Две недели спустя. Манчестер, Брэдфорд, паб «Таунли» на Альберт-стрит

Том вернулся от барной стойки с двойной порцией виски для себя и стаканом газированной воды для Зои. Она сидела, поджав к подбородку колени, за столиком в углу, на встроенной в нишу скамье и встретила его удивленным взглядом.

– Что такое? – проворчал Том. – Старику уж и выпить нельзя после такого-то дня?

Зоя едва заметно улыбнулась, и настроение у Тома сразу улучшилось. Дела шли совсем неплохо. Эту улыбку еще нельзя было назвать солнышком, но свечкой в подвале – вполне. Он принимал любое движение вперед, лишь бы уйти подальше от кромешной тьмы ее последней гонки.

Зоя указала на стакан в руке Тома.

– Но… виски?

– Если бы существовал напиток покрепче, уж ты мне поверь, я бы взял его, не задумываясь.

Зоя робко улыбнулась.

Том не оставлял ее одну уже две недели. Днем занимал ее обычными, простыми делами вроде расторжения договора со спонсорами и выездом из квартиры. По ночам заглядывал в ее комнату каждые два часа. Спал по двадцать минут и просыпался по звонку будильника в наручных часах. В его возрасте важнее было не высыпаться, а постараться, чтобы тебя простила жизнь.

Утром им подали маленькую белую машину с наклейками компании, предоставлявшей автомобили в аренду. Том уселся за руль и привез Зою на юг, в Гемпшир, к полуразвалившейся церкви, около которой находилось заросшее травой кладбище. Зоя никогда там не была. Полчаса они разыскивали могилу ее брата. Надгробье из отполированного и лакированного черного мрамора имело форму плюшевого медвежонка. Скульптура была выполнена с нечеловеческой точностью. Наверняка задействовали какую-то компьютерную программу, и эти стелы производитель клепал по десять-две-надцать штук – с той скоростью, с какой умирали дети в окрестностях, которые он обслуживал. Позднее вытесанные в камне глаза и улыбку медвежонка стали покрывать патентованной золотой краской, намертво въедавшейся в мрамор.

Том сразу возненавидел этот камень. Что за мир, в котором можно создать такой артефакт, обрекая молодую женщину, о которой он заботился, смотреть на то, что с трудом можно вынести. Том принялся яростно вырывать из земли репейник и осоку. Когда же наконец расчистил надгробье, то увидел, что оно стоит теперь совершенно прямо среди покосившихся ржавых крестов.

За все это время Зоя не произнесла ни слова. Она молча смотрела на жуткий памятник ребенку, навеки обреченный оставаться здесь, в компании с надгробиями стариков. А потом вытащила из сумки свою самую первую олимпийскую

золотую медаль на выцветшей голубой ленте за победу в спринте в Афинах и повесила на шею каменному медвежонку. И еще достала из кармана куртки помятую алюминиевую бутылочку, принадлежавшую когда-то ей и Адаму. Она осторожно поставила ее на могильный холмик и укрепила со всех сторон осколками мрамора.

– Ты победил, – прошептала она. – И тебе, наверное, ужасно хочется пить.

Возвращаясь к машине, они поддерживали друг друга. У Тома ныли колени, у Зои до сих пор держалась боль в лодыжках, а сердца и у нее, и у него бились так неровно, что, если бы речь шла о каких-то других мышцах, Том посоветовал бы им отдохнуть до окончания сезона.

В машине какое-то время посидели молча, и только потом Том завел мотор.

– Надо было побывать здесь лет двадцать назад, – наконец выговорила Зоя. – Надо было разделаться с этим, перестать терзаться. Нормальный человек так бы и поступил, правда?

Том вздохнул.

– Давай не будем говорить про то, как мы должны были бы поступить.

Зоя повернулась и посмотрела в сторону кладбища.

– Всегда так бывает, когда кто-то выпадает из спорта?

– Как – «так»?

– Не знаю. Это что-то вроде смерти. Или рождения. Том, постукивая пальцами по рулю, задумался.

– Нет, – произнес он наконец. – Другие гонщики, с которыми я работал, более или менее знали, чем хотят заниматься дальше. Возможно, поэтому они побеждали реже, чем ты. Ведь о будущем ты никогда по-настоящему не задумывалась, правда? И это давало тебе офигительные преимущества на треке.

– Тебе других жалко или меня? Том усмехнулся.

– Дорогуша, жалко у пчелки – знаешь где?

Зоя рассмеялась, и они поехали на север. Сидели молча, но молчание было спокойным. Вернулись в Манчестер к вечеру и расстались с арендованным автомобилем. Поднялись в квартиру на сорок шестом этаже, уложили оставшиеся вещи Зои в большую спортивную сумку. За высокими окнами над городом всходила луна. Зоя положила ключ от квартиры в простой белый конверт, опустила конверт в почтовый ящик – для риелторов, занимавшихся продажей квартиры.

Они вышли на улицу. Постояли на тротуаре.

– Я бы выпил чего-нибудь, – подумал вслух Том.

– Я бы, пожалуй, сходила с тобой, посмотрела, как это будет выглядеть, – откликнулась Зоя.

И вот теперь Том сидел напротив нее со стаканами на картонных подставках. В пабе почти никого не было. Рисунок на ярко-красных коврах был призван маскировать все то, что на них будет пролито, а сейчас от них терпко пахло спиртным и тем, что уже было пролито. Никто не бросал монет в музыкальный автомат, поэтому он сам выбирал, что играть. Звучала песня группы «Бич Бойз».

– Ну как ты? – поинтересовался Том.

– Нормально.

– Как тебе погода – здесь, где обитают простые смертные?

Зоя показала ему средний палец.

Бармен – мужчина с мальчишеским лицом – позвонил в медный колокольчик, висевший над стойкой, дабы напомнить посетителям, что время принимать решения.

– Последние заказы! – возвестил он. Том нахмурился и посмотрел на часы.

– Ты точно не хочешь ничего покрепче?

Зоя покачала головой. Том накрыл ее руку своей.

– Хочешь, завтра навестим Кейт и Софи?

– Хочу. Но не завтра. Мне нужно время, чтобы все улеглось.

– Жалеешь, что не сказала Софи правду? – проницательно взглянул на нее Том.

Зоя шмыгнула носом.

– Нет, я рада. Кейт – ее настоящая мать. Кейт прошла с ней сквозь ад, а я… я просто шла мимо.

Том сжал руку Зои.

– Ты сделала все, что в твоих силах. Ты всегда так поступаешь. Не будь этого, ты бы мне так не нравилась.

– Но, Том, я же люблю ее. Ведь можно любить ребенка, даже если ты не в состоянии быть ему матерью?

– Думаю, да, – улыбнулся Том.

Зеленые глаза Зои смотрели на него, не мигая. Здесь, в баре, цвет их был приглушенным, не таким ярким, как всегда. С ней предстояло пройти еще долгий путь. Скоро – может быть, через неделю или чуть позже – она начнет прислушиваться к роняемым им намекам. Пока же ей не приходила в голову мысль о том, что она способна посвятить свои дни чему-то серьезному. Говорила о контрактах с модельными агентствами, о намерении стать спортивным комментатором и еще о десятке разных жизней, в которых, конечно, будет несчастна. Но она не собиралась сдаваться, хотя требовалось большое терпение, чтобы приучить комету к скоростям обычной жизни.

– Не переживай, – сказал Том. – Все будет хорошо.

Бармен начал переворачивать стулья и ставить на столики, обрызгивал их политурой с совершенно невыносимым цитрусовым ароматом. По телевизору, стоявшему в углу, показывали войну в Афганистане. Музыкальный автомат переключился на «Помечтай немного обо мне» в исполнении Эллы Фицджеральд.

– Ты очень добрый, – после некоторого молчания проговорила Зоя.

– Если со щиколотками у тебя станет хуже, милочка, тоже станешь добрее, – отшутился Том.

И тут Зоя улыбнулась ему – искренней, настоящей улыбкой, и Том почувствовал себя на такой высоте, на какой не был уже давно.

А потом Зоя стала очень серьезной.

– Ты меня любишь, – тихо проговорила она.

– Ты – история моей треклятой жизни, – сказал Том. – Как же мне тебя не любить?

Бармен дважды позвонил в колокольчик и объявил:

– Пора, дамы и господа, пожалуйста.

Три года спустя, 5 апреля 2015, воскресенье

Джек сидел рядом с Кейт на одном из самых высоких рядов трибуны. Они смотрели, как тренируется Софи. Они не разговаривали – только слушали, как рокочут колеса на досках трека, как звучат сигналы таймера, отсчитывающего круги. Им нравилось дожидаться окончания тренировки именно здесь, где их не видела дочь. Им нравилось слышать взволнованные крики Зои, тренировавшей Софи.

Порой, когда Софи взлетала на высокий вираж и дерзко пикировала вниз, к гоночной линии, руки невольно сжимали несуществующий руль, а в мышцах ног вспыхивало пламя. Сердце начинало биться чаще, Кейт и Джек словно бы оказывались на треке рядом с Софи, с шумом проносились по отполированным кленовым доскам виражей, доводили биомеханику до совершенства, и тогда все работало идеально, а в душе воцарялся покой. Приходилось закрывать глаза, замедлять дыхание и напоминать себе, что их время ушло. Оно существовало теперь только в вечной неподвижности золотой медали Джека, полученной им в Афинах и захороненной в могиле его отца; оно существовало в колебании золотой медали Кейт, заработанной ею в Лондоне. Медаль качалась на своем законном месте – на конце шнурка, с помощью которого зажигался свет в туалете под лестницей.

После стольких лет бешеных скоростей труднее всего было заставить себя смиренно сидеть в темноте, на трибуне. Вот чему ты учился тогда, когда с гонками было покончено: самые трудные круги – те, которые проезжаешь после того, как публика разошлась по домам.

– А у нашей девочки неплохо получается, верно? – спросил Джек.

Кейт видела, как улыбается Софи, поднимаясь на очередной вираж.

– Да, она очень быстрая.

– Как думаешь, она когда-нибудь выиграет золото? Кейт хотела посоветовать мужу не питать слишком больших надежд, но промолчала. Кто она такая, чтобы судить об этом? Софи окончательно выздоровела. Она выстрелила разрушительным лучом «Звезды смерти» по бескрайним созвездиям и попала туда, куда нужно. Она победила.

Джек и Кейт наблюдали за дочерью. Из-под ее шлема выбивались черные локоны. Снимая его, она любила расчесывать их на пробор и стягивать в два пучка, как принцесса Лея из «Звездных войн». Любую одежду она препоясывала ремнем, на который вешала игрушечный бластер. Незнакомцы, повстречавшись с семейством Аргаллов, судачили теперь о молодежной моде, а не ставили Софи диагноз.

Софи набрала вес так же быстро, как ее родители. С выздоровлением от лейкоза исчезла аллергия на целый ряд продуктов. Софи перестала получать химиотерапию, а Кейт и Джек, освободившись от строгой спортивной диеты, стали разрешать себе вторые завтраки и полуночные пиры. У Софи образовались пухлые щечки; Джек стал носить джинсы на три дюйма шире в поясе. Словом, все трое отъелись до нормы – ну, то есть до такой нормы, какая может быть в семье, где дочь тренируется по воскресеньям, в семь утра, на национальном велодроме в дизайнерском трико «а-ля принцесса Лея», под руководством четырехкратной олимпийской медалистки, – в то время как ее школьные друзья спят крепким сном.

Джек положил руку на колено Кейт.

– Этим летом – национальный чемпионат для юниоров. Как думаешь, стоит позволить ей выступить?

Кейт задумалась.

– А Зоя что говорит?

– Она сказала мне, что Софи победит всех с таким отрывом, что проигравших придется долго утешать.

Кейт рассмеялась.

– Зоя не меняется.

– А я не знаю, как быть. Не вредно ли Софи так себя перегружать физически?

– Она говорит, что чувствует себя отлично.

– Она так говорила, когда была почти при смерти. Как узнать, чему верить, а чему нет?

Кейт обняла Джека, положила голову ему на плечо.

– Правду мы увидим на соревнованиях, – негромко проговорила она.

Внизу, на треке, Зоя подгоняла их дочь, чтобы та набирала скорость. В ушедших годах, исчезающих позади, огромные толпы народа выкрикивали их имена. А над всеми ними, пробиваясь сквозь стеклянный купол велодрома, ярко светило золотое апрельское солнце.

От автора

Велосипедные гонки – очень тяжелый вид спорта. Велики нагрузки на тренировках; сами они непрестанны; гонки отчаянны и опасны. Изучая материал для романа, я провел некоторое время на велосипеде, пытаясь понять, какую нагрузку могу выдержать, и вел запись своих ощущений. На велосипеде я катаюсь с удовольствием, но плохо, и с каждым оборотом педалей я испытывал нарастающий восторг перед чемпионами. Существуют барьеры физической и эмоциональной боли, которые они способны преодолеть, а я нет. Они фантастически отважные люди. Да запомнятся их победы!

Забота о больных детях – это высший олимпийский вид для их матерей и отцов. Изучая материал для написания романа, я получил разрешение сопровождать доктора Филипа Энклиффа – гематолога-консультанта из больницы на Грейт Ормонд-стрит, куда привозят тяжелобольных детей со всего мира. Я находился в его кабинете в те моменты, когда доктор Энклифф, блестящий врач и сострадательный человек, сообщал о тяжелых диагнозах родителям некоторых серьезно больных детей.

Ничто не могло подготовить меня к тому, как тяжело быть свидетелем реакции родителей на такие вести. И ничто не наполняло меня больше надеждой и верой, чем наблюдение за тем, как потом эти родители вместе с удивительной командой с Грейт Ормонд-стрит выхаживают детей. И родители, и персонал пребывали в состоянии сосредоточенного милосердия, при котором отступают все мирские заботы, а остается только любовь. Мне, постороннему наблюдателю, казалось, что я нахожусь рядом с ангелами небесными.

Иногда меня огорчает или обескураживает позиция учреждений и отдельных людей в этом мире, включая меня самого, и я не раз пытался найти что-то, на что мог бы смотреть без страха, разочарования и тоски. Таким примером стала для меня больница на Грейт Ормонд-стрит. В ней царит не только чистый от осознания своей миссии дух самопожертвования со стороны сотрудников, но и потрясающий прогресс, достигнутый врачами и учеными. Всего сорок лет назад диагноз «детский лейкоз» был смертным приговором в девяти случаях из десяти. Сегодня статистика стала обратной: девять из десяти детей выздоравливают.

Конечно, предстоит еще много трудов. Если у вас найдется свободная минута, я бы настоятельно просил вас посетить веб-сайт благотворительного фонда при больнице на Грейт Ормонд-стрит (), где вы сможете узнать о детях, которые страдают таким же заболеванием, как Софи, и о том, как много для них можно сделать. Если у вас возникнет желание помочь, вам представится одна из самых эффективных возможностей превращения денег в любовь, и сделать это можно откуда угодно на нашей планете.

Спасибо вам

Крис Клив

Благодарности

Этот роман переписывался шесть раз, и Дженнифер Джоэл читала каждую новую его редакцию. Ее тонкие замечания и решительная поддержка значили для меня очень много. Спасибо, Джен.

Я признателен прекрасному человеку Питеру Штраусу; не знаю, где бы я был, если бы не его мудрость и сила.

Мой редактор Сюзи Доре – уникальный специалист, ее смелость спасла не одну страницу рукописи.

Моя благодарность и восхищение адресованы всем сотрудникам издательств «Септе» и «Ходдер и Стоутон», особенно Каролин Мейс, Кэрол Уэлч, Джейми Ходдер-Уильям-су и Джеймсу Спэкмену.

Аласдер Оливер – талантливый художник и книжный график. Если вы выбрали эту книгу потому, что вам понравилась ее обложка, спасибо я должен сказать именно ему.

Также огромное спасибо Саймону Эпплби, Тине Арнольд, Лине Бальм, Никки Барроу, Ориоль Бишоп, Эмбер Барлинсон, Мейти Куадрос, Стивену Эдвардсу, Керри Гуд, Джонатану Карпу, Джессике Киллингли, Саре Найт, Лоуренсу Лало, Элени Лоуренс, Джобу Лисману, Беа Лонг, Зои Нельсон, Гунну Рейнертсен Нессу, Джорджу Оаким, Марине Пеналва, Джейн Роз, Дэвиду Розенталю, Луиз Шервин-Старк, Элеонор Симпсон, Матильде Соммереджер, Хенрикки Тимгрену, Франсин Тун и Синнов Хелен Тресселт.

Спасибо моим друзьям, объяснившим мне, что такое настоящая скорость, – Мэтту Роули, Мэтту Хинсу, Джейку Моррису, Нилу Макфарланду, Иэну Лори, Джонни Муру и Алексу Кливу.

Особенное спасибо Даниэль Райан за бесценную поддержку, оказанную моей семье.

И, разумеется, спасибо моим друзьям и близким.

Фотография автора: © Lou Abercrombie

Крис Клив – выпускник престижного Баллиол-колледжа Оксфордского университета, специалист по экспериментальной психологии, учил жизнь не по учебникам. Перепробовав множество профессий, в том числе самых неожиданных (плавал на судне моряком и работал барменом в Мельбурне), стал корреспондентом «Дейли Телеграф».

Первый его роман «Поджигатели», изданный в 2006 году, был удостоен премии Сомерсета Моэма и лег в основу одноименного фильма.

Восторженно принятый читателями и критикой «Однажды на берегу океана» (2010) принес автору мировую известность – он издан на десятках языков тиражом более полутора миллионов экземпляров.

Живет в Лондоне с женой и тремя детьми.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg