«Исповедь одинокого мужчины»

Исповедь одинокого мужчины (fb2) - Исповедь одинокого мужчины 1331K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вячеслав Владимирович Ландышев

Вячеслав Ландышев Исповедь одинокого мужчины

Глава 1 Юность

Шел 1984 год. Поезд Целиноград – Алма-Ата направлялся на юг, в мой родной город Алма-Ату – столицу Казахской ССР. Когда едешь на поезде через весь Казахстан на юго-восток, то двое суток видишь лишь степи, полупустыни и солончаки. Городов и селений встречаешь на своем пути очень мало. Жизнь в условиях безводья, сильных ветров и бедной почвы тяжела и не способствует созданию крупных поселений. От горизонта до горизонта в разные стороны предстает перед взором лишь голое раздолье без деревьев и домов. Однако при подъезде к городу Алма-Аты из окна вагона становится видно, как на юге возникает белая полоска – светлая черта на весь горизонт. Далее, пока идет поезд, эта черта жирнеет и становится двухцветной – сверху белая, а снизу черная. А через некоторое время в ней проявляются еще несколько цветов: белый все так же сверху, затем ниже располагается черный цвет, еще ниже – серый, далее темно-зеленый, светло-зеленый, желтый, который, наконец, сливается в самом низу этой картинки с золотым цветом выгоревшей степной травы. Эта восхитительная палитра красок принадлежит Его Величеству Заилийскому Алатау, хребту горной цепи Тянь-Шаня.

Подъезжающим пассажирам поезда отчетливо видны составные части этой своеобразной земной радуги. Самая верхняя белая полоска – это ледники и снег на верхушках гор, которые многими рядами, друг за другом, как шеренги древних витязей в остроконечных шлемах, стоят от одного края горизонта до другого и уходят вглубь, растворяясь вдали на фоне светло-голубого неба. В первых рядах этих горных воинов виден пик Талгар с высотой около пяти километров над уровнем моря, а где-то там за ним, в задних рядах находится и богатырь пик Победы высотой около семи с половиной километров. Величественные горы! Для сравнения: самая большая гора Кавказа – Эльбрус возвышается чуть более пяти с половиной километров над уровнем моря, а самая высокая гора Западной Европы – Монблан недотягивает и до пяти.

Такая высота Заилийского Алатау помогает ему сохранить от солнечного тепла свои ледники даже летом. Однако снег у подножия вершин в течение летних месяцев все равно тает, и поэтому ниже белых ледников чернеют скалы. Зимой и они покрываются снегом, но в то время, о котором идет повествование, у подножия гор стояла тридцатиградусная жара, был август, и снег стаял примерно до высоты четырех тысяч метров над уровнем моря. И только выше в горах солнцу продолжали сопротивляться вечные ледники. Они, конечно же, стаяли потихоньку, ведь на самом верху тоже была плюсовая температура, но полностью своих позиций за лето не сдавали и радовали глаз своими белыми, сверкающими на солнце шлемами.

Если спуститься от ледников вниз по горе еще примерно на один километр, то после черных, безжизненных скал можно увидеть появление альпийских лугов с небольшой травкой, похожей на мох в тундре. Лишь это невысокое растение успевает вырасти на таких высотах за короткий теплый промежуток времени. Именно эта травка и дает в общей разноцветной палитре горного хребта светло-зеленую полоску.

Если же и далее спускаться вниз, то после альпийских лугов простирается темно-зеленая полоса тянь-шаньских елей. Ареал распространения этих высоких конусообразных деревьев в Заилийском Алатау достигает в ширину несколько километров и плавно переходит по холмам в смешанный лес, который с мая по август в описываемой земной радуге дает зеленый оттенок, а осенью начинает переливаться разными цветами. Уже в августе появляются в этом лесу и красные листья клена, и желтая листва берез, и темно-бордовые листья боярышника. Наконец еще ниже смешанный лес переходит в травянистые холмы, имеющие светло-зеленый оттенок, а уже у их подножия, залезая улицами в горные ущелья, как осьминог своими щупальцами, раскинулся город Алма-Ата, в котором белые кварталы домов проглядываются сквозь зеленые колонны высоких, но узких пирамидальных тополей.

Потрясающая картина и радостное зрелище не только для тех людей, которые первый раз видят горы, но и для тех, кто родился и вырос в таких красотах. Горы всегда зачаровывают своим величием, спокойствием и монументальностью.

* * *

В коридоре купейного вагона поезда Целиноград – Алма-Ата я стоял с другом и смотрел в окно на приближающуюся горную цепь. Мы возвращались из Целинограда с соревнований по легкой атлетике.

– Как красиво, правда, Иван? – обратился я к стоявшему рядом невысокому, коренастому блондину немцу Ивану Кунцу. – Представляешь, эта горная громада не вулканического происхождения, а тектонического. Пишут, что полуостров Индостан, где сейчас располагается Индия, миллионы лет назад был островом в Индийском океане и потом столкнулся с Азией. От этого столкновения возникли Гималаи и Тянь-Шань. Представляешь, какой же силы был удар острова с материком, чтобы так сморщилась земля и образовались горы высотой до девяти километров!

– Тяжело себе представить это, Славян. Вообще фантастика какая-то. А я думал, что эти горы из-за вулканов возникли. Лава постепенно застывала и, как слоеный пирог, увеличивалась в высоту. Но неважно, как эта горная гряда возникла, главное – сейчас она так красиво смотрится, – улыбнулся Иван. – Сколько смотрю, все никак налюбоваться не могу. Я гор не видел до 17 лет. А как приехал в Алма-Ату поступать в институт, так сразу полюбил и сам город, и эти горные массивы.

– Недавно прочитал в одной из книг Вальтера Скотта, что наиболее красивые места на Земле именно те, где горы переходят в равнину. Наверное, это правда, несмотря на то, что я еще не видел моря вживую, а только любовался им на фотографиях и по телевизору и поэтому не могу еще пока объективно сравнивать море и горы. А ты видел море?

– Нет пока. Я был только в Киргизии и Казахстане. Дальше не выезжал.

– Я тоже был только в Киргизии и Казахстане благодаря соревнованиям и тренировочным сборам. Но какие наши годы, братан! Всего-то мне 17, а тебе 18 лет. Вся жизнь впереди. Поглядим еще мир, покупаемся в море, походим по крупным городам, посмотрим их архитектурные шедевры. Хотя я уже сейчас уверен в том, что самые лучшие творения человека не стоят и маленькой доли того, что создала природа. Когда стоишь на вершине горы и смотришь вниз, на длинные ущелья, на высокие скалы, на водопады, на громадные ели, то понимаешь, что такое великолепие человек создать не может и на это способна только природа. Кстати, как насчет того, чтобы в выходные сходить в горы и куда-нибудь на скалу забраться?

– С удовольствием. Надо размять кости, а то я устал ехать двое суток по этим безлюдным степям.

– Да, просторы огромные. Территория Казахстана по площади равна пяти Франциям. А Франция, кстати, крупнейшее государство Западной Европы. Вот только людей во Франции живет, если не ошибаюсь, около шестидесяти миллионов человек, а в Казахстане – всего семнадцать, и то из них казахов только около семи миллионов.

– Серьезно? Так мало казахов здесь проживает? – удивился мой друг.

– Да. Сюда ведь не только в начале века русские из Сибири приезжали, но и вас, немцев Поволжья, в годы войны переселили, и чеченцев с Кавказа, и татар с Крыма, и турок, и корейцев, и азербайджанцев – кого только здесь нет.

– А твоих предков как в Казахстан занесло?

– По рассказам бабушки, предки ее были зажиточными крестьянами и жили в Восточной Сибири. Имели скот и участок земли около трех гектаров. Они не были помещиками, но также не были крепостными крестьянами. Скорее всего, были свободными поселенцами, которые получали землю от царя и освобождение от налогов при переселении из центральных областей России. Дед по отцовской линии был видным человеком, работал в сфере образования, инспектировал школы и учебные заведения по всей области. Когда началась война, он ушел на фронт офицером в звании майора и погиб под Сталинградом. А уже после войны моего отца сразу после окончания школы привезла в Алма-Ату его мать.

– Интересно. А как здесь оказались твои предки по материнской линии? – спросил Иван.

– По маминой линии у меня по жилам течет кровь донских казаков, которых русская императрица после воссоединения Казахстана и России в XVIII веке заставила перебраться с Дона на охрану границ Казахстана от джунгар. Эти монгольские племена каждую весну переходили горы Алатау и вырезали местное население на границе с Китаем. Говорят, что с Дона тогда выселили каждую двадцатую семью в Казахстан. Представляешь это переселение народа? Эта история будет, наверное, потяжелее любых сталинских переселений. Многие донские казаки тогда погибли в пути, ведь это около четырех тысяч километров дороги на телегах, часто по безводной местности. Я был в селе Каргалы на границе с Китаем, откуда мама родом. Там до сих пор мужики лихие. Грудь вперед, честолюбивые и гордые. У большинства, как и у меня, густые, темные, кудрявые волосы. Так что и мне иногда хочется взять шашку в руки да начать рубать всех направо и налево. Но ты-то это знаешь, – подмигнул я другу и улыбнулся.

Иван всегда слушал меня с интересом. Парень вырос в семье тракториста, в колхозе, недалеко от областного центра. Учился в школе неплохо, но знания в поселковых учебных заведениях давали поверхностные. Я же в столице с отличием окончил среднюю школу, увлекался историей и был более начитан, чем мой друг.

– А ты знаешь, Иван, что Алма-Ата была раньше всецело казацким городом? Именно казацким, а не казахским, – продолжал я экскурс в историю. – До 1921 года этот город назывался Верный. Здесь была столица казаков Семиреченского войска, основанного в середине XIX века из части Сибирского казачьего войска. На территорию крепости Верный долгое время никого из местных народов не пускали. Лишь в начале двадцатого века разрешили рядом с казачьей станицей поселиться татарам. В Первую мировую войну наши казаки выставили целых три конных полка, но пока воевали за царя и Отечество в Европе, большевики здесь взяли власть и сначала ликвидировали Семиреченское войско как административную единицу и вольное сословие, а потом переименовали Верный в Алма-Ату.

– А что это название обозначает по-казахски?

– Алма-Ата в переводе с местного языка означает «отец яблок», и такое название городу было дано из-за знаменитых фруктов «Апорт», известных еще в царской России. Одним таким яблоком можно было пообедать, оно было крупное – более 15 сантиметров в диаметре. Сейчас таких огромных плодов уже не встретишь. Старики говорят, что эти знаменитые яблоки росли на деревьях в садах у подножия гор, где сейчас микрорайоны «Орбита» и «Таугуль».

– А я был в этих районах, – сказал Иван. – Кросс бегал вверх по реке. Там так дышится легко из-за близости горной воды. Буду потом в Германии вспоминать эти красивые горные ущелья.

– Что, все-таки уже окончательно решили перебираться в Германию?

– Да, – ответил Иван. – Старшая сестра Ольга, ты с ней знаком, всех уговорила. Она недавно ездила к своей подруге-однокласснице в Западную Германию. Подружка по какой-то правительственной программе уехала в Германию два года назад, через год вышла там замуж за немца, переселенца из России. Молодым дали квартиру за счет государства, платят достойные стипендии, обучают в специальных школах немецкому языку и профессиональной деятельности. В общем, классно им там живется.

– И Оле там сильно понравилось?

– Не то слово. Она в полном восторге. Ей не только Германию показали, но и свозили в Париж на своем крутом «Мерседесе». Там у них можно без виз заезжать во Францию. Все же рядом, каких-то 250–300 километров.

– И когда Ольга вернулась, то вы всей семьей в ближайшем будущем решили выехать на свою историческую родину?

– Ну, не сразу всей семьей. Волокита с бумагами – это долгая процедура. Но на переезд все настроены решительно. Ольга, когда возвратилась домой, была просто в шоке. Муж встретил ее в аэропорте на новом «Москвиче-412», но сестра не доехала до дома. Как только заехали в поселок, она сказала мужу, чтобы он остановил свое корыто, потом вышла из машины и пошла пешком, – рассмеялся Иван. – Сестра много рассказывала про Германию и сказала, что она здесь в Казахстане жить точно не будет. Любыми способами добьется, чтобы уехать отсюда сначала самой с мужем Эдиком, а потом и наше большое семейство будет вытаскивать. Ты приезжай ко мне в гости, Славик, послушаешь Ольгины рассказы, посмотришь фотки. Даже не верится, что в Германии так хорошо живут.

– Можно и съездить к тебе, пока идут летние каникулы. Мне в прошлый раз понравилось у тебя дома. У вас все такие добрые и гостеприимные люди в семье.

– Видел же, когда был в прошлый раз у меня в гостях, в каких условиях мы живем? Барак, полдома в две комнаты на семь человек, туалет во дворе, горячей воды нет, всего полсотки земли. Отец тракторист, а мать всю жизнь корячится в колхозном поле на уборке свеклы и нас тоже постоянно с собой брала, чтобы больше заработать. Это тяжелый труд. Мама вся больная уже от многолетней работы в полях. А мы, дети, даже плакали от усталости.

– Думаешь, в Германии лучше условия будут?

– Да, Ольга уже много чего узнала. Родителям там должны сразу отдельную квартиру дать и пенсию хорошую начислить. В Германии стариков очень уважают. На пенсию можно кататься по всему миру. Молодым семьям тоже квартиры дают, а холостым – комнату в большом доме с общей кухней и туалетом. После наших условий жизни здесь все это кажется раем. Я даже сильно стараюсь не верить. Если у Ольги получится перебраться за бугор, тогда только я реально поверю, что мы сможем отсюда уехать.

– Так не хочется, чтобы ты уезжал, братан. А здесь, в поселке Карабулак, где вы живете, нет возможности квартиру получить?

– Да отец уже 10 лет стоит в очереди на квартиру, но она почти не продвигается. Строят очень мало, да и готовые квартиры сразу, наверное, расходятся по знакомым председателя райкома и его свиты. Бесполезно ждать, если не блатной. А ты не собираешься в Россию?

– Нет, я Алма-Ату люблю. У меня здесь все родственники, в России вообще никого нет. Да и куда ехать? Вон, соседи уезжали в какую-то деревню под Саратовом, так их дом через полгода там спалили. Мужик наш алма-атинский, когда приехал в Россию, начал ударно работать в колхозе, а по выходным дом свой благоустраивать. С местными деревенскими мужиками пить водку отказался. Некогда же бухать, если переехал и много чего нужно сделать. Ну, как-то поспорил наш земляк с местными пьянчугами – его дом и подожгли. Хорошо хоть все живыми вернулись. Поэтому на голое место страшно ехать. А здесь у меня квартира, родители. Дачу, может быть, в горах купим. Да и оптимист я по натуре, думаю, что все в Казахстане будет хорошо. Обострившийся в последние годы национальный вопрос с казахами, конечно, напрягает, но, думаю, как-нибудь проживем, притремся друг к другу, и дальше будет так же, как было раньше в младших классах, когда мы еще не разбирались, кто из одноклассников какой национальности, а били друг другу в морду из-за того, что ты дерьмо и чмо, а не из-за того, что ты казах, азербон или русак.

– К тому же можно тебе жениться на казашке и совсем своим стать, – усмехнулся Иван. – Ах да, совсем забыл, у тебя ведь роман не с казашкой, а с немкой. Наши немцы и в этом вопросе впереди, – продолжал подкалывать меня друг. – А как, кстати, у тебя развиваются отношения с Таей?

– Развиваются очень быстро. Мы уже встречаемся каждый вечер. Друг от друга ведь недалеко живем, в одной школе учились. Я у нее вечерами дома сижу. Книжки вместе читаем, уроки вместе готовим, – подмигнул я Ивану с улыбкой.

– Так вы с первого класса вместе, что ли? Не надоела она тебе еще за 10 лет?

– Нет, я ее знаю лишь пару лет. Я же после восьмого класса переехал в другой район, и мне пришлось перевестись в новую школу.

– Сразу влюбился, как только увидел ее 1 сентября? – продолжал допытываться Иван.

– Вообще-то я сразу зажигаюсь девчонкой, но в этом случае было не так, потому что Тая дружила уже много лет с одноклассником Валерой и все думали, что сразу после школы они поженятся.

– И как получилось, что они не поженились? Ты ее еще в школе отбил у своего одноклассника?

– Нет, не отбивал, даже и не старался. Как-то не в моих правилах отбивать девчонку у пацана, если она сама этого не захочет. Я начал за ней ухаживать только тогда, когда она сама мне намекнула.

– Ну и как она тебе намекнула? – оживился Иван.

– Мы случайно встретились с ней после окончания школы в автобусе, ехали в институт. Она поступила в иняз, который находится недалеко от нашего физкультурного. В автобусе разговорились, она сказала, что еще с девятого класса за мной наблюдает и что была бы не против, если бы я ее у Валеры отбил.

Я замолчал и вспомнил тот разговор с Таей в автобусе.

– Слава, а почему ты в такой непрестижный институт пошел? Школу ведь на «отлично» окончил, один из самых сильных в классе учеников, а идешь в физкультурный, – спросила Тая меня тогда.

– Да я с седьмого класса мечтаю стать тренером. Хочу воспитать олимпийского чемпиона. Уже давно выписываю по подписке специализированный журнал, вырезаю интересные статьи о том, как правильно тренироваться, наклеиваю их в общую тетрадь. И детей мне очень нравится тренировать.

– Не знаю, прав ты или нет, что пошел в физкультурный, – продолжала моя спутница. – Я спорт никогда не любила. Пошел бы, к примеру, в Институт народного хозяйства, там у тебя тем более отец деканом работает. Нархоз ведь у нас очень престижный вуз. Многие стремятся туда поступить.

– Но я, Тая, не такой, как все. Я всегда был белой вороной, ты знаешь это. Мне важен не престиж, а чтобы душа лежала. К тому же есть еще один плюс, что я учусь в физкультурном: сейчас наши институты находятся недалеко друг от друга и мы можем случайно встретиться с тобой на остановке у цирка, – перевел я в шутку разговор.

Она улыбнулась, но потом, опустив глаза, сказала тихо:

– Ну, почему нам только случайно встречаться? Давай договоримся, что после института будем некоторое время гулять, а потом вместе домой добираться.

Я смутился от неожиданного предложения Таи.

– А как же твой парень, Валера?

– А ты меня у него отбей, – сказала она и так на меня посмотрела, что мне кровь сразу в голову ударила. Только тогда я разглядел, какие у этой девчонки красивые задорные глаза, курносый носик, очаровательная улыбка. Как я в школе этого не замечал? Наверное, потому что никогда и не мечтал о том, что она может быть моей девушкой.

– Ну и отобью, – сказал я Тае с вызовом, и оставшиеся пару остановок мы оба промолчали, пытаясь не смотреть друг другу в глаза, чтобы не выдать свое волнение.

* * *

– Ну и что дальше-то с Таей? Как сейчас у вас дела? – продолжал расспрашивать меня Иван, – Ты хоть с ней целуешься? Спали уже вместе? Ну и как она в постели?

– Ой, Иван, у нас такой роман. Мы целуемся и ласкаем друг друга. Но ничего больше тебе рассказывать не буду. Извини, братан, это слишком личное, я такими вещами не делюсь ни с кем.

– Все нормально. Я тоже не люблю делиться с пацанами интимными подробностями, но слушать обожаю. Надеюсь, на свадьбу-то не забудешь позвать? – улыбнулся Иван.

– Канэчно, Вано, – сказал я игриво с кавказским акцентом, – Ты у меня дружкой будешь. Но это, думаю, еще не скоро, а сейчас пойдем одеваться, поезд к вокзалу уже подходит.

Собирая вещи, я продолжал думать о Тае. К тому времени у меня с ней уже была любовь, и, как мне тогда казалось, взаимная. Однако дальше поцелуев и ласк выше пояса дело не заходило. Тая незамедлительно поднимала мою руку вверх, если та опускалась ниже талии. Да я и сам еще боялся быть тогда чересчур настойчивым, потому что у меня не было к тому времени сексуального опыта. К тому же негде было этот опыт почерпнуть, потому что в стране невозможно было купить эротический журнал или посмотреть порнофильм.

* * *

Через несколько недель после приезда из Целинограда началась учеба в институте. В большой перерыв между парами, который длился 40 минут, я бегал в институт иностранных языков, где училась моя первая любовь – Тая. На маленькую стипендию мне не удавалось делать ей дорогих подарков, но на пирожные, которые моя девушка очень любила, денег хватало.

Пробежишься так по морозу зимой полтора километра и потом получаешь удовольствие оттого, что сидишь в тепле и смотришь, как радуется твоя девушка твоему приходу, как ест с наслаждением пирожное и как смотрит на тебя своими красивыми глазками. Нежные чувства сопровождались для меня тогда новыми, интересными, зажигательными впечатлениями. Даже когда мы просто обнимались с Таей, то я возбуждался сразу и очень сильно, ведь никогда ранее я не ощущал в объятиях нежное женское тело, не знал момента, когда к тебе прикасается грудь девушки, не чувствовал так близко запах ее духов и волос. Мы с Таей гуляли по паркам, ходили в гости, в кино и в театр, но самым интересным времяпрепровождением было сидеть у нее в комнате и ласкать друг друга. Обычно она садилась за письменный стол, а я рядом на диван и через какое-то время клал свою голову ей на колени и заглядывал под нижний край футболки. Тая всегда перед встречей со мной заранее снимала бюстгальтер, и, лежа на ее коленях, я восхищался видом упругой обнаженной груди. К тому же я не просто смотрел, а нежно ласкал и целовал ее грудь, ведь ко всему, что было выше пояса девушки, мне было разрешено притрагиваться, целовать и гладить. Тая иногда закрывала глаза от неги и удовольствия. Однако она хотела не только получать, но и давать удовольствие мне. Пока я лежал на ее коленках, Тая ласкала меня. Я выгибался в спине, как девушка на скульптурах Огюста Родена, закрывал глаза, впивался губами в живот Таи и чувствовал каждый пальчик на ее руке. Тем более что со своей стороны я никаких ограничений для Таи не ставил.

Это были одни из самых счастливых дней. Пришла новая эпоха в жизни – студенчество, в которое у тебя появляются первые деньги, девушки, любовь или, скорее, влюбленность, возникающая прежде всего на сексуальном влечении, а не на порывах души. В эти годы я начал впервые познавать интимную близость и получать от этого неизвестное ранее чувство наслаждения.

Воздушные любовные отношения продолжались у нас с Таей почти год. Мы вместе встретили новый, 1985 год, а потом отметили и 23 февраля, на который мне Тая вручила красивый сувенир. Мне тоже захотелось своей девушке на 8 Марта сделать приятное, и не просто купить подарок, а сделать его своими руками, чтобы она оценила, как я ее люблю. В связи с этим я начал вечерами делать дома картину из цветной тонкой проволоки с рисунком Ивана-царевича и Жар-птицы. Чтобы сделать сюрприз, я говорил Тае, что мне надо готовиться либо к соревнованиям, либо делать домашнее задание по предметам института. Думал, что если девушка любит, то две недели разлуки она обязательно выдержит. Не знал тогда, что девушкам постоянно нужно внимание, и если его долго нет, то большинство девушек быстро находят себе другого ухажера.

Наконец настал долгожданный праздник 8 Марта, и я торжественно вручил Тае свою картину, сказав, что в течение двух недель делал ее до поздней ночи для своей любимой. Но, к своему сожалению, не увидел в глазах Таи не только благодарности за этот эксклюзивный подарок, но даже заинтересованности в нем. Кроме этого, в процессе общения я почувствовал, что Тая несколько отстранилась от меня, но связал это с тем, что мы долго не встречались. Я был уверен, что подарок и то, что мы теперь будем постоянно вместе, восстановят теплоту наших отношений.

8 Марта мы поехали отмечать к родственникам Таи. За столом без умолку моя девушка с горящими глазами рассказывала присутствующим, как мальчишки из ее группы в институте вчера поздравляли девчонок. Особенно среди мальчишек, по словам Таи, отличался Паша Калобков, который пел под гитару, красиво говорил тосты и был звездой всего праздника. Я и раньше слышал, конечно же, рассказы моей девушки про этого Пашу, который недавно пришел из армии, был высоким и симпатичным парнем и за которым бегали почти все девчонки института. Однако ранее Тая всегда в своих рассказах говорила, что Паша ей не нравится, потому что слишком заносчив, циничен и бабник. Но в тот праздничный вечер я почувствовал, что Паша ей стал интересен. Наверное, человек способен лишь на определенный объем любви к противоположному полу. Если он любит одного человека, то весь объем нежности отдает своему единственному. Но когда появляется любовный треугольник, то, как во взаимосвязанных сосудах, чувства от одного человека вдруг переливаются к другому. Естественно тот, который теряет эти чувства, сразу же ощущает недостаток теплоты со стороны партнера.

Так впервые в жизни я почувствовал ревность к своей любимой девушке. Поэтому, когда мы ушли из гостей и стояли на остановке в ожидании автобуса, я обнял Таю, поцеловал в щечку и, пристально глядя ей в глаза, спросил:

– Тая, ты меня любишь?

– Да, люблю. Я тебе об этом уже много раз говорила, – ответила она, не отводя взгляд.

Однако тревожность моя не прошла, потому что это был уже не тот взгляд, от которого всегда начинало сильно колотиться сердце.

– Давай завтра в театр имени Лермонтова сходим? Завтра выходной, а в этом театре все спектакли хорошие, ведь его труппа считается лучшей в Казахстане.

– Давай. Я с удовольствием, – ответила Тая.

– Тогда я возьму билеты на шесть вечера и часа в четыре зайду к тебе домой?

– Договорились, буду тебя с нетерпением ждать, Слава.

* * *

На следующий день с утра я съездил за билетами и, как обещал, к четырем часам дня пришел к Тае домой. На звонок вышла ее мама и сказала, что Таи дома нет и когда она будет – неизвестно. Ее мама всегда относилась ко мне душевно, тепло, гостеприимно. Знала про наши отношения, потому что Тая делилась с матерью своими чувствами и переживаниями, как с подругой. Да и потом, учась в школе, я иногда встречал мать Таи, которая всегда со мной была более приветливой, чем с остальными ребятами. Однако в тот день ответ матери Таи прозвучал так, как будто я уже год каждый день добиваюсь встречи с ее дочерью вопреки желанию матери. Мне ничего не оставалось, как ретироваться. Возвратившись домой, я несколько раз звонил Тае, но либо никто не отвечал, либо ее мама холодно и неприветливо говорила о том, что Таи все так же нет.

Когда до начала спектакля оставалось минут 40, я отдал билеты в театр своим родителям. Они быстро собрались и уехали на такси. Я же продолжал каждые полчаса звонить Тае домой, но безрезультатно. Прошло часа три, наступил поздний вечер. На улице стемнело. Из театра вернулись мои родители. Когда я открыл им входную дверь, то увидел, что лица у них невеселые. Мама сняла пальто и тихо сказала:

– Сынок, мы Таю видели.

– А где? – печально спросил я.

– Она шла в обнимку с каким-то парнем, – ответила мама.

После этих слов я опустил голову, на душе стало так тоскливо и горько, как будто жизнь заканчивается.

– Ты только не переживай, у тебя все еще впереди, будет много хороших девочек, – пыталась успокоить меня мама.

Я молча, понуро развернулся и пошел к себе в комнату. Там закрылся и лег на кровать. Было очень обидно, что Тая так со мной поступила.

«Она же вчера только сказала, что любит меня, – думал я. – Сказала, глядя в глаза. А это как клятва. Такими словами не бросаются. Многие люди вообще боятся произносить эти три слова в течение всей жизни, даже когда долго любят своего партнера, потому что данные слова предполагают сразу же и некоторые обязанности по заботе и верности к любимому».

Пролежав на своей кровати около часа, я решил выяснить все до конца в этот же вечер, потому что на душе было очень тяжело и надо было от этой боли избавляться. Около десяти часов вечера я оделся и пошел к Тае. Шел как в тумане, меня знобило и колотило, ноги автоматически передвигались, и что происходило вокруг меня, я не замечал. Мне не хотелось идти к Тае, но я себя заставлял это сделать, так как надо было быстрее выяснить наши отношения. По дороге думал, что же мне нужно сказать, как лучше поступить в этой ситуации. Говорить ли ей, что ее видели в обнимку с другим парнем, спрашивать ли, кто это, напоминать ли ей слова, которые она мне вчера сказала, глядя в глаза? Кричать ли на нее, укорять ли? А если она скажет, что ни с кем не гуляла, что мои родители врут, потому что ошиблись? Много было вопросов, на которые я так и не ответил, пока шел к дому своей любимой.

Не зная, как поступить, я нажал на кнопку звонка. Через минуту дверь открылась. На пороге стояла Тая.

– Привет, – с улыбкой сказала она, но это была не та улыбка, с которой она меня раньше всегда встречала, – Пойдем ко мне в комнату.

Проходя по коридору, мы столкнулись с ее мамой, которая была так же со мной холодна, как и пару часов назад, и даже ринулась остановить меня, не пускать в комнату дочери, но Тая еле уловим движением руки и мимикой дала ей понять, что все нормально и нечего беспокоиться.

Зайдя в комнату Таи, я увидел парня в очках с большой оправой, рыжего, худого и высокого, на вид ему было лет 25. Он сидел на диване рядом с письменным столом на моем месте – на том месте, где еще недавно сидел я, когда Тая меня ласкала. В комнате был полумрак, потому что горела лишь настольная лампа. Парень встал, протянул мне руку для приветствия и назвал свое имя.

– Паша.

– Слава, – пожал я его руку и сел на стул у стола.

Тая присела на диван рядом с Пашей и, глядя мне в глаза, цинично улыбаясь, произнесла несколько высокомерно:

– Ну и что мы будем делать?

Понятно, что ее вопрос был адресован именно мне. Причем вопрос прозвучал, как показалось, не только от Таи, а от них обоих, близко сидевших друг к другу напротив меня, на диване.

Я посмотрел в глаза Тае. Сидящий рядом с ней парень меня в тот момент совершенно не интересовал. Выбор в таких ситуациях делают не мужчины, а женщина. Если она выберет меня, я буду за нее биться, бороться, рвать соперника зубами. Но я ничего для себя теплого в ее взгляде не нашел. Никакой поддержки. Все, что было между нами, она к этому моменту забыла как неинтересное и пройденное. А все прекрасное ее ждало только впереди, но уже с другим, а не со мной.

На мгновение повисло молчание. Потом я произнес:

– А ничего не будем делать. Прощай. Будь счастлива, – я встал из-за стола и медленно пошел из комнаты.

У входной двери меня нагнала Тая:

– Слава, возьми свою книгу, которую ты давал мне почитать, – сказала она совершенно другим голосом, нежели раньше. Голосом, в котором появились нотки сомнения, неуверенности в своих действиях из-за неожиданного развития ситуации.

Возможно, Тая ждала яркой, красивой борьбы мужчин за нее. Может быть, даже ожидала драки или по крайней мере словесной перепалки, которую она прекратит, как королева, и окончательно укажет одному из рыцарей уйти в небытие. Два таких красавца, умника, лучшие в своих группах, спортивные, интеллигентные и интересные парни, за которыми бегают многие девчонки, будут сейчас биться только за нее одну, за ее расположение, за ее любовь к ним. Но один из них почему-то отказался от этой борьбы. Почему? Может, он ее не любит? Нет, этого не может быть. Любит, точно, она уверена, он и сам об этом говорил, и она это чувствовала. Может, он трус? Тоже нет. Она его хорошо знает почти два года. Видела, как он дрался со старшеклассниками и был уважаем ребятами из своего класса. Так почему идет все не так, как она предполагала?

Вернувшись домой, я в ту ночь не смог заснуть. Хотелось даже проплакаться, но слезы не шли. Утром еле смог заставить себя выйти на обязательную для спортсмена пробежку. Ускоренный от физической нагрузки кровяной поток вывел из мозга накопленный от ночных переживаний яд, и голова стала более ясной. За следующие два дня я написал Тае поэму о любви на 12 рукописных листах общей тетради, в которой пытался рассказать о переживаниях, о нашей разлуке, о том, что страдаю и могу простить ее измену, если она вернется ко мне. Это были мои первые стихи. Поздней ночью я отнес конверт с поэмой к ее дому и бросил в почтовый ящик. Но в течение недели никакого ответа не было.

В последующие дни я специально с головой ушел в учебу и тренировки, гнал от себя любые мысли о случившейся разлуке, о Тае, о Паше, о бывшей близости с любимой, но душевного спокойствия так и не обрел. Юноша, как говорят психологи, во время влюбленности часто переживает измену не из-за того, что теряет навечно какую-нибудь девушку, а из-за того, что ущемляется при потере его собственное «я», его личное достоинство, его чувства. Ведь его предпочли кому-то другому, а значит, он хуже. А это очень обидно для собственного молодого «эго».

По жизни я всегда был оптимист и в некотором роде даже фаталист. «Все, что ни делается, – все к лучшему» – было одним моим девизом. А вторым, и основным, пронесенным через всю жизнь, был девиз: «Если не знаешь что делать, делай шаг вперед». И я решил уйти от любовных переживаний и душевных страданий на службу в армию.

Глава 2 Армия

По закону в армию призывали с 18 лет, но я, насмотревшись еженедельной телевизионной воскресной программы «Служу Советскому Союзу», в которой с пиаровским высококлассным мастерством рассказывалось о том, как парней обучают стрелять из автоматов, гранатометов и минометов, ездить на танках и накачивать мускулатуру в ежедневных физических многочасовых занятиях, решил попроситься в армию в 17 лет. У каждого военкомата существовал план по количеству призывников, а план в Советском Союзе был основной движущей силой прогресса. В связи с этим мне с радостью пошли на уступки в военкомате и призвали в семнадцатилетнем возрасте в непобедимую и легендарную Советскую армию.

На проводы в армию собрали гостей, родственников и друзей. Пришел и мой тренер по легкой атлетике Виктор Иванович, который после того, как изрядно выпил, начал меня наставлять, чтобы я в армии не выделялся ничем от солдат своего призыва.

– Идут все драить полы – и ты иди, – учил меня Виктор Иванович. – Иначе попадешь, Славдон, позже в такую ситуацию, когда будешь на побегушках у своего же призыва. Вот, к примеру, когда я служил, то один парень сошелся через земляков с «дедами» и отдыхал в их компании, когда наших пацанов заставляли работать. Ну, ничего, через полгода его земляки стали дембелями и ушли, а мы стали «дедушками». Тогда мы этому сослуживцу все припомнили и обратно в свою компанию «дедов» уже не приняли. Отфигачили как-то вечером его втемную сапогами и заставили пахать вместе с молодняком. Так он и работал до самого своего дембеля наравне с «духами». А на дембель ушел, как чмо, грязный и зашуганный.

То, что рассказывал мне выпивший тренер о дедовщине, о каких-то жестоких порядках, о воровстве и подлости, никак не сочеталось с тем, что я видел по телевизору в программе «Служу Советскому Союзу» и в патриотических фильмах типа: «В зоне особого внимания», «Ответный ход» или «Одиночное плавание», поэтому я одновременно и хотел идти в армию, и побаивался ее из-за неизвестности. Причем боялся не физических нагрузок и не драк с дедами, потому что был уверен в своих силах, как каждый здоровый парень, а опасался того, что не знал, как правильно себя вести, какие там законы, чтобы с самого начала не опозориться, не унижаться и не уронить свою честь.

В алма-атинском военкомате я провел четыре дня в душном большом зале, где пришлось спать на деревянных нарах без матраса и подушек, ожидая офицера, который нашу группу должен был повезти в воинскую часть. За это время была возможность сбежать ночью домой, чтобы еще раз увидеть родных, вкусно поесть и выспаться на мягкой кровати, но я решил – ушел так ушел. Вернусь только через два года или раньше, если заслужу отпуск.

Наконец настал день, когда нас, человек 10–12 призывников, забрал лейтенант с черными погонами, с нашивкой танковых войск и повез в аэропорт.

Самолет Ил-76 был полностью забит призывниками, и вскоре среди них прошел слух, что мы летим в Хабаровск. Стало веселее, ведь по дурости хотелось улететь подальше от дома, чтобы посмотреть другие места, иную природу. Все-таки в России ни разу не был, да и на самом ее краю, на камчатке, побывать, может быть, в жизни никогда больше не придется.

Когда приземлились в аэропорту назначения, то очень хотелось спать, так как в Алма-Ате было только четыре часа ночи, а в Хабаровске уже во всю силу светило солнце. Трех человек из всего самолета призывников, включая меня, направили в хабаровскую учебную часть – учебку, как ее все называли. Оказалось, что я попал по разнарядке в учебку, которая готовила военных медицинских работников – медбратьев. Сначала я расстроился, что попал не в танковые войска, но потом успокоился, так как после полугодовой подготовки и обучения в этой части меня могли затем направить в любые войска. В том числе и в танковые, и даже в мечту всех мальчишек – воздушно-десантные войска, а значит, домой я после армии приду в красивой военной форме, а не с белым колпаком медбрата на голове.

Когда меня привели в казарму, то я сначала опешил – все рядовые солдаты бегали с широко открытыми испуганными глазами, почти никто шагом не ходил. Кругом в помещении была идеальная чистота, полы надраены, все кровати заправлены одинаково – подушки на всех постелях, казалось, были выровнены по ниточке, а белые полосы на синих шерстяных одеялах строго переходили, не искажаясь, от кровати к кровати по четкой прямой линии.

Дежурный сержант в роте определил меня во взвод, молодые солдаты которого уже 20 дней были в этой учебке. В нашем здании было пять этажей, и на каждом из них находилась одна рота, в которой было четыре взвода. Взвод, в свою очередь, делился на три отделения, в которых числилось по 10 парней. Всеми рядовыми в нашей роте командовали шесть сержантов, ранее отслуживших рядовыми в этой учебной части. Сержанты учили нас тому, через что сами год-полтора назад прошли. Среди них была своя иерархия, в зависимости от срока службы. Вверху иерархической лестницы стояли дембеля, которым оставалось служить два-три месяца. Приказ об увольнении в запас уже вышел, и они просто ожидали молодую смену из призывников. После дембелей по армейской неписаной иерархии шли «деды», которым оставалось до приказа об увольнении в запас еще полгода. Затем шли «черпаки», прослужившие год, и соответственно столько же им еще оставалось. За «черпаками» по иерархии находились «молодые» – это те, кто прослужил от полугода до года. И, наконец, совсем бесправными по армейским понятиям были «духи», которые не проходили в сапогах даже полгода. Согласно армейским законам, дембеля вообще ничего не должны были делать. Это касалось не только общих заданий и выполнения приказов офицеров, но даже личных дел. К примеру, для дембеля было западло, не по армейским понятиям помыть свою посуду после того, как вечером в кладовке он поел жареную картошку, или постирать свою одежду да почистить свои сапоги. «Деды», как и дембеля, тоже старались ничего не делать, но должны были руководить процессом, командовать «черпаками» и «духами», добиваться выполнения приказов, поставленных офицерами и дембелями. Причем организовывали за «дедов» в основном всю работу «черпаки», которые тоже старались, чтобы получить авторитет, ничего не делать. Таким образом, на каждой ступени иерархии шла борьба за власть, за то, чтобы ничего не делать и тем самым обладать большим уважением. На мой взгляд, это полностью прогнившая система армейских взаимоотношений.

Однако эта иерархия касалась только тех старослужащих, которые не превратились в животных, не унизились до того, чтобы от голода вытаскивать остатки еды из помойных ящиков. А ведь были и такие даже среди дембелей и «дедов». Они опустились на самое дно бесчестья с первых дней своей службы, и их все сторонились. Представьте себе бомжей, которых мы видим иногда на городских улицах, но только представьте, что они находятся в армии и одеты в военную форму. Слабые духом парни, потерявшие после первых армейских трудностей собственное достоинство, начинали с голодухи есть на помойках. Таких людей презирали все солдаты и офицеры на протяжении всей службы. Их заставляли делать самую тяжелую работу, и они никогда днем, а часто и ночью не отдыхали, потому что всегда кто-нибудь давал им поручение. Эти солдаты всегда были нечистоплотны, ходили грязные и вонючие. Бывало, что все бойцы отделения были в запачканной форме, к примеру, после десятичасовой разгрузки вагонов угля или цемента, но как-то за день-два солдаты успевали постираться в холодной воде или в бензине и опять ходили в чистой одежде. Кстати, бензин, как я узнал в армии, моментально отстирывает жирные пятна лучше любой химчистки. Засунешь грязную форму в ведро с бензином и можешь через пять минут вытаскивать ее абсолютно чистой. Правда, ходить в постиранной в бензине гимнастерке не очень приятно, а запасной у солдата нет. Мокрая ли форма после осеннего холодного дождя, вонючая ли от бензина или грязная от угля – все равно, солдат только в ней и ходит, другой ему страна не дает. И никто солдату не даст днем времени на то, чтобы высушить мокрую одежду или постирать грязную. Придет ночь – вот тогда и стирай после отбоя, а утром одевай не успевшую просохнуть и бегом на холодный ветерок для физической зарядки.

Говорят, что дедовщина как всеми признаваемый, даже некоторыми офицерами, порядок вещей зародилась после того, как Советская армия перешла с трех лет срочной службы на два года. Именно ребята последнего трехлетнего призыва, которым пришлось на один год больше быть в этом рабстве, и установили такие правила. Конечно, многое зависело от офицеров и кое-где в воинских частях даже дембеля вкалывали днем почти так же, как и все остальные солдаты на «общественных» работах (разгрузка вагонов со стройматериалами, с углем, цементом; строительство домов, копание ям, траншей и т. п.). Причем большая часть такой работы не относилась к армейской подготовке никоим образом, а была бартерным обменом на что-либо между армейским и городским руководством либо решала личные дела командования части, полка, роты. Это, по сути своей, бесплатный рабский труд с привлечением бесправного солдата – защитника Родины. Однако подобные армейские устои в славной программе «Служу Советскому Союзу» не показывали, и они болезненно открывались каждому молодому солдату, в том числе и мне, в самом начале службы.

В первые армейские часы сержант Косолапов, высокий, широкоплечий парень со светлыми волосами и крестьянским типом лица, показал мне мою кровать, выдал форму, портянки и кирзовые сапоги. Через некоторое время после того, как я переоделся в униформу, прозвучала команда на построение. Меня представили сослуживцам очень коротко и быстро. Потом прозвучали команды «Направо» и «В столовую бегом – марш», и колонна молодых бойцов громко застучала каблуками по бетонной лестнице. Сержанты всегда бегали в кедах, а солдаты – в сапогах. При этом новые, еще не растоптанные сапоги способствовали быстрому образованию мозолей, которые потом становились кровяными и доставляли новобранцам страшные мучения даже при ходьбе, не говоря уже о беге. К тому же анахронизм армии, пережиток старины – портянки – не каждый умел быстро наматывать при подъеме, поэтому портянки в сапоге скомкивались, слезали с голени и приходилось при беге соприкасаться голыми голеностопными связками с твердой внутренней поверхностью кирзовой обуви. К тому же мои новые сапоги кто-то спер в первую же ночь, подсунув старые, от которых я заразил ноги грибком. При этом обратиться в медсанчасть после заражения никто не позволил. В армии молодого бойца к врачу отправляли только в крайних случаях, поэтому ни о каком лечении речи и быть не могло. Зуд меж пальцев ног и стертая кожа с кровавых мозолей были одними из самых больших проблем первых дней моего пребывания в учебке. Другими проблемами были голод, недосыпание, жестокость сержантов и психологическая усталость.

Когда я впервые попал со своим отделением на обед, я был в шоке не только из-за того, что успел лишь немного похлебать жидкого супа за те три-четыре минуты, в течение которого длился прием пищи, но и качеством еды, и поведением моих сослуживцев. Мы добежали до большого зала столовой, где стояли длинные столы на 12–15 человек со скамейками. Затем прошли вдоль нашего стола, протиснувшись между ним и скамейкой. Остановились каждый напротив тарелки и стали ждать команду сержанта: «Приступить к приему пищи». Если кто-то из солдат без разрешения усаживался за стол или хватал еду, то он получал пинок от сержанта, грубый трехэтажный мат и лишался обеда. И после долгожданной команды сержанта все как будто сорвались с цепи. Быстро мазали масло на хлеб и глотали, не пережевывая. Я глядел на все это с ужасом и удивлением. Я не торопился, потому что еще не знал, что на обед отводится не более 4 минут – по словам сержантов, столько может уходить на обед в течение боя и поэтому всем всегда надо быстро есть. Тем более мне в первый день, несмотря на голод, еда в столовой мне показалась отвратительной. Суп представлял собой баланду, в которой плавали лук и большие куски сала, а второе блюдо – перловая каша была сварена на воде и слиплась в кастрюле большим комком, к тому же немного пригорела. Я успел только похлебать немного этой баланды и съел кусок хлеба.

Так продолжалось два дня, а потом голод взял свое. Я тоже стал подобен животному и хотел есть всегда – и днем, и ночью. Более того, через неделю постоянного голодания и недоедания у меня при приеме пищи начиналось сильное слюноотделение и учащенное дыхание. Я с несказанным удовольствием глотал те вареные куски жира из супа, как голодная собака глотает, не пережевывая, куски свежего мяса. До армии я видел, что с такой же жадностью, обильным слюноотделением и злобой едят собаки, когда голодны. Причем так было не только у меня, а у всех в нашем отделении молодых солдат. И даже позже, уже на гражданке, я встретил одноклассника, который отслужил в армии 1,5 года и пришел домой в отпуск, но все так же, с подобными признаками сильного и продолжительного голода ел у меня дома, когда зашел в гости. Значит, такая идиотская система быстрого приема пищи была не только в нашей учебке, но и в некоторых других частях Советской армии. Так на практике я впервые увидел, что человек может очень быстро стать животным, забыть правила интеллигентного поведения за столом, драться с товарищами за масло или яйца, если этот человек давно голоден. Когда личность голодна, то там уже не до соблюдения правил приличия, там действуют волчьи законы. И этому способствовало ублюдочное поведение сержантов части. С такой быстротой ели все в той столовой. Видимо, данный порядок установили для того, чтобы все призывники прошли через те же лишения, через которые когда-то прошли сержанты. Не думаю, что к такому режиму питания были причастны офицеры этой учебки, которых я почти не видел за 20 дней нахождения в этой части. Все-таки офицеры были более человечны в годы моей службы в армии, чем сослуживцы. Но отсутствие должного контроля за тем, что происходит в казармах, и неправильная, на мой взгляд, система подготовки сержантского состава для войск приводили к этим перегибам, от которых и началось уклонение молодых людей от призыва в армию любым путем, за любые деньги.

Кроме проблемы голода и кровавых мозолей, в нашей учебке присутствовало унижение достоинства личности. Ведь психологически сломанным человеком легче управлять, легче заставить делать его любую работу, можно так же безнаказанно унижать его и даже избивать, как безмолвную подвешенную грушу в боксерском зале.

Конечно же, и мне пришлось попасть под сержантскую методику унижения достоинства. Несмотря на то что я был солдатом дисциплинированным, не лентяем, в физических упражнениях не отстающим, я все равно через несколько дней впервые столкнулся с сержантским наездом. А все произошло из-за того, что наше отделение каждые сутки в 2 или 3 часа ночи поднимал какой-нибудь сержант, приказывал встать в трусах, майках и сапогах около кроватей и начинал на протяжении полутора часов читать нотации усталым новобранцам. За день кто-нибудь из наших бойцов всегда немного в чем-то мог провиниться. То кто-нибудь чуть-чуть опоздает на построение, то произойдет конфликт между солдатами в столовой, то у кого-то неправильно подшит воротничок гимнастерки, то не до блеска начищены сапоги, то кто-нибудь попытался покурить без разрешения. Любое незначительное происшествие было поводом для старослужащих поднимать ночью все отделение и «воспитывать командный дух» длительными нудными нотациями. В общем, как говорится, «докопаться при желании можно и до столба». А молодые солдаты, которых поднимали ночью, ничего в этих нотациях не понимали. Потому что все были сонные, замученные этими новыми условиями жизни, рабством, голоданием, неимением свободы и денег, неимением даже своего места и тумбочки, которая запиралась бы и в которую можно было бы положить письма, деньги или фотографии.

Как-то через неделю в курилке двое самых высоких и здоровых парней нашего отделения начали уговаривать курсантов, чтобы никто ночью не вставал по приказу сержантов. Все согласились, в том числе и я. Все так все, зачем отделяться от товарищей, тем более что мне было всегда ночью тяжело вставать.

Пришла ночь. После команды «Отбой» молодые бойцы засыпали из-за усталости в тот же момент, как только голова касалась подушки. Однако поздней ночью меня толкнул сержант Виндорук, молдаванин, и сказал, чтобы я поднимался. Я сел на кровати, соображая, где я нахожусь, и вижу, что никто из солдат не стоит. Вспомнил вчерашний уговор, что никому не надо вставать.

Виндорук увидел этот стрелецкий бунт и позвал на помощь других сержантов. Скоро их стояло уже пять человек около нашего отделения. Каждый сержант обрабатывал своих «духов». Все шло в дело убеждения молодых: трехэтажный мат, удары, пинки, ссылки на Устав, по которому мы обязаны подчиняться старшему по званию, угрозы лишения обеда, гауптвахта и высылки из учебки в войска, где молодого солдата оттрахают в первый же день в задницу. Через некоторое время прессинга все молодые солдаты отделения уже стояли около своих кроватей, кроме двух курсантов: не встал я и парнишка-еврей, спавший через койку от меня. Он был маленький ростом, худенький, но стойкий. Мы оба перевернулись на живот и схватились за металлическую сетку, чтобы нас не стащили с кровати сержанты. Когда им это не удалось, они начали бить нас сапогами, которые держали в руках. По лицу не били, опасаясь синяков и разборок с офицерами, но по спине, по почкам, по ногам колотили изрядно. Но мы с евреем не ослабили захвата и не встали с кровати. Устав с нами бороться, сержанты начали говорить всем остальным солдатам нашего отделения, что теперь они будут стоять до тех пор, пока мы вдвоем не встанем. Спустя несколько минут сержанты ушли перекурить, а остальным отдали приказ все так же стоять по стойке «смирно». Те самые здоровые парни из нашего отделения, которые вчера всех подговорили к бунту, начали просить нас встать. Я в ответ напомнил им, что не мы, а они сказали всем воспротивиться ночным подъемам, а сейчас не только сами встали, но и нас уговаривают. В общем, короткая перебранка с сослуживцами ничего не дала. Мы с евреем не встали. Не знаю, сколько отделение простояло, но я в отсутствие сержантов минут через 20 отрубился и встал только утром с подъемом. После этого случая еще в течение двух недель, пока я находился в учебке, по крайней мере меня, ночью ни разу не будили. Но зуб свой сержанты на меня положили, и вскоре им представился случай отыграться, но об этом расскажу чуть позже.

В учебке я пробыл 25 дней. Автомат держал за это время лишь однажды – на присяге. Зато успел побывать несколько раз в Хабаровске на неоплачиваемой работе: долбил асфальт около центрального стадиона, копал городскую траншею под теплотрассу, смотря на величественный Амур. Там, во время этих работ, совсем рядом была желанная свобода, и к ней меня так сильно тянуло. Многие новобранцы из армии убегали, но в Советском Союзе тогда даже исчезнувший пистолет считался чрезвычайным происшествием на всю страну и его, как правило, быстро находили, не говоря уже о беглом солдате. Все было у властей под контролем. Но не это меня пугало, а тот факт, что стыдно было возвращаться домой сбежавшим из армии. В то время даже на тех парней, которые пытались от призыва уйти, смотрели неуважительно, а если солдат вообще из армии дезертировал, то смотрели на него с презрением. С таким позором я лично себе дальнейшую жизнь не представлял. Поэтому приходилось сжать зубы, терпеть и продолжать служить. Родители и спорт научили идти вперед даже когда тяжело. Часто произносимые вслух отцом и матерью на гражданке народные поговорки «Дорогу осилит идущий» или «Глаза боятся, а руки и ноги делают» в тех условиях морально помогали.

За короткий срок в учебке я увидел и первую беспричинную жестокость, и почувствовал первый голод в жизни. Помню также свои ощущения, что вкуснее всего, когда ты сильно и давно голоден, – это серый хлеб, соль и вода. Когда тебя длительное время мучает жажда – то мечтаешь не о молоке, лимонаде, кока-коле, пиве или соке, а мечтаешь о холодной чистой воде. А когда хочешь сильно есть, то мечтаешь не о пирожном, мясе, макаронах или картошке, а о хлебе, причем не белом, а свежем сером, он тогда в армии показался мне желаннее всех продуктов.

Кроме вкусовых, в тяжелые первые армейские дни сразу определились и душевные приоритеты. Мои разум и душа однозначно и безоговорочно выбрали самого дорогого для меня человека на всей Земле – маму. Хотя, наверное, это определение касалось только меня, потому что были случаи, когда мои сослуживцы каждую минуту вспоминали свою жену или любимую девушку, рассказывали мне, что именно сейчас делает их любимая, чем занимается, были мыслями где-то далеко, рядом со своей подругой. Я же про свою любимую девушку Таю, из-за которой и рванул в армию раньше своего 18-летия, чтобы избавиться от душевных страданий, забыл уже через неделю. Не до Таи, быть бы живым. Видимо, и не любовь это была, раз исчезла при первых трудностях. Но маму, отца, сестру часто вспоминал. Первое письмо я получил из дома, как мне тогда показалось, через целую вечность. Четыре дня в алма-атинском военкомате плюс большое расстояние для письма из Хабаровска в Алма-Ату и обратно – всего набралось дней 20 после моего ухода из дома. Помню, когда получил первое письмо из дома, то убежал из казармы без разрешения и спрятался за кирпичами стройки недалеко от нашего здания. Прочитав письмо, я заплакал. Это были мои первые слезы, наверное, после детского сада. Мне очень сильно захотелось домой, но я понимал, что ничего нельзя сделать и впереди еще почти два года этого бреда. Мама писала, что ей скучно в выходные почти целыми днями лежать на диване и читать книгу. Тогда у нас еще не было дачи, и мама, будучи трудолюбивым и деятельным человеком, страдала от безделья. «Мне бы ваши проблемы», – подумал я тогда и кисло улыбнулся. Потом вытер слезы, взял ноги в руки и пошел в свою тюрьму.

А еще через день после этого случился инцидент, который повлиял на мою дальнейшую армейскую судьбу.

После обеда один из сержантов, Сагайдак Егор, парень двадцатилетнего возраста, низкого роста, совсем даже не атлетического телосложения, не толстый и не худой, славянской внешности, с хитрыми серыми глазками, построил всю роту на нашем этаже посередине казармы. Сагайдак был дембелем и позволял себе без оглядки на остальных сержантов многие вещи. После того как Егор построил роту, он начал обходить строй с видом главнокомандующего маршала Жукова на Красной площади в День Победы. «Дедов» и дембелей тогда всегда можно было узнать по начищенным и отутюженным сапогам. При этом сапоги были на высоком, аккуратно обтесанном каблуке со множеством железных набоек, предназначенных для того, чтобы идущего «деда» было слышно издалека. Этот низкорослый полководец с походкой гусака и с выражением злобы на лице, дабы было для всех пострашнее, обходил строй и вдруг увидел, что я и часть рядом стоящих ребят смотрят не на него, великого, а куда-то вдаль, через его голову. Сагайдак обернулся и увидел предмет нашего внимания. Каким-то образом на пятый этаж забежала красивая кошка. Вся черная, чистая, с блестящей короткой шерстью, с белыми лапками и белым кончиком хвоста. Морально уставшие от новых после гражданки условий, солдаты-новобранцы воспринимали это живое существо, как нечто давно забытое и даже инопланетное. Оно было такое грациозное, красивое, свободное, гуляющее само по себе и где вздумается. Эта кошка была, несомненно, счастливее многих из нас людей – царей природы. Молодые солдаты невольно заулыбались. Слишком необычной была обстановка.

Я думал, что и Сагайдак заулыбается. Но сержант не изменил выражение лица, более того, оно стало еще тверже, еще жестче. Видимо, ему не понравилось, что кто-то нарушил идеальное построение его солдат. Сагайдак повернулся к нам спиной и пошел к кошке. Взяв ее за шкирку, он пошел к окну и, не доходя до окна два метра, со всего размаха выкинул кошку в открытую форточку с пятого этажа. За окном не было деревьев, там был асфальт. И не осталось никаких сомнений, что кошка разбилась насмерть.

В казарме повисла мертвая тишина. Все были изумлены, большинство испугалось. Я опешил. «За что? Зачем? Почему так?» – подумал я. Страха не было. Было непонимание ситуации и внутреннее страдание за безвинное животное. Видимо, жалость выступила у меня на лице.

– Что, Ландыш, кошку жалко стало? – цинично спросил меня Сагайдак, подойдя вплотную.

Вообще-то, когда тебя спрашивает старший по званию, то даже по Уставу требуется быстро, четко и громко отвечать, да к тому же сержанты наши зверели, если солдат сразу, мгновенно не отвечал на их вопрос. Но я в тот миг молчал. В глаза сержанту не смотрел, а смотрел прямо перед собой на стену и уже не спрашивал себя: «Зачем и почему он убил кошку?». Хотя я тогда не нашел еще ответа на этот вопрос, но уже думал о другом. Другие вопросы у меня тогда были в голове. Это были вопросы такие: «Кто рожает таких гандонов?», «Откуда берутся эти уроды?». Я продолжал молчать, но, наверное, лицо мое поменялось. Оно перестало быть жалостливое и сострадательное, оно стало другое. «Не трогай меня, пидор, уйди от греха подальше», – повторял я молча, про себя. Взгляд у меня стал холодный, прищуренный, как будто мне тяжело было держать веки, и они спокойно опустились на небольшую высоту. Наверное, так смотрят, когда хотят убить, но не напоказ и не в гневе, а когда находятся в одиночестве перед бессильной жертвой, когда никто не видит и тебе за это ничего не будет. Мое тело в тот момент не было сжато, как пружина, но и не было также вялым, оно было спокойным и расслабленным. Так спокойно стоят, наверное, убийцы перед связанным и обреченным на смерть человеком, ожидая только писка, чтобы, не торопясь, поднять руку с пистолетом, навести дуло между смотрящими на тебя жалостливыми глазами жертвы и нажать на курок. Сагайдак, видимо, увидел или почувствовал перемену во мне и быстро переключился на рядом стоящих солдат. Он сначала гневно начал придираться к бойцам по поводу их вроде бы слабо затянутого ремня, плохо подшитых белых воротничков, а постепенно удаляясь от нашего края, начал даже бить по щекам и пинать по ногам некоторых молодых солдат.

В будущем, в течение своей жизни, из собственного опыта и изучая историю, я отметил некоторую закономерность. Очень часто самыми жестокими людьми, совершающими просто бесчеловечные поступки, являются низкорослые мужчины. Наверное, их злоба начинает зарождаться еще в детстве, когда их, маленьких, а следовательно, как правило, более слабых, обижают в классах, смеются над ними, бьют не только в своем классе пацаны, но и девчонки, а иногда даже и младшие школьники. Если низкорослый человек не смог себя утвердить еще в школе, не повысил самоуважение в спорте или не добился успехов в отличной учебе, то он приобретает комплекс неполноценности, становится позже очень жестоким по отношению к другим людям, к животным и даже к своим родным, оставаясь при этом тщедушным, неблагородным и трусливым. Также часто низкорослые люди очень сильно стремятся к власти, чтобы при помощи ее наконец-то показать свою силу, доказать свое великое «Я» и заглушить комплексы детства. И, достигнув этой власти, творят такие вещи, которые остаются в памяти на века. Примеров много. Одни из ярких примеров – Наполеон, Сталин, Ленин. Историки пишут также, что и Ворошилов, и Буденный, и вся большевистская верхушка были очень низкорослыми. А уж об их «человечности» потомки, слава Богу, теперь знают.

Что касается Егора Сагайдака, то мне позже рассказали, что, когда он был молодым солдатом, «духом» и «черпаком», его сильно гоняли сержанты, не любили и всячески над ним издевались, унижая достоинство. И он в ответ не смог противопоставить ничего, а мирился с этим. Но вот подонок дождался своего часа и теперь отыгрывался на новом поколении молодых ребят.

После того как Сагайдак сделал обход роты, он с важным видом ушел в каптерку – небольшую комнату-склад, поручив дальнейшее командование отделениями своим сержантам-«черпакам». Роту распустили. Однако считалось, что солдат не должен сидеть никогда без дела, поэтому нам приказали привести в порядок и так уже отглаженные одеяла на своих кроватях. Кровати должны были быть заправлены не просто аккуратно, а с зеркальным отображением друг друга. Две белые полосы на однотонных темно-синих шерстяных одеялах должны были на всех кроватях переходить друг в друга исключительно без искажений на всем протяжении от стены до стены. Подушки тоже должны были быть на одинаковом расстоянии от изголовья. Их параллельность выравнивали по длинной нитке, натянутой двумя солдатами между всеми кроватями. Ну и, наконец, самым верхом этой безрассудной работы было то, что края одеяла, подвернутого под матрас, нужно было сделать прямоугольными, а не овальными. Для этого солдат должен был взять табуретку, перевернуть ее кверху ножками и, придавливая стулом сверху одеяло по краям, бить сбоку по одеялу ладошкой или другим табуретом, чтобы создать прямоугольные стороны у одеяла, а не закругленные. И такая практика, как оказалось позже, была не только в этой учебке, а везде, где я служил. Следовательно, можно предположить, что об этом знали офицеры и это шло не от наших сержантов, а данный порядок шел от офицеров, возможно, даже с их военных училищ. В моем понимании такой порядок никак не связан с профессиональной армией. Скорее, это порядок для армии дебилов.

Ближе к вечеру, когда все одеяла, подушки, кровати, табуретки и тапочки (кожаные сланцы) около табуреток по ниточке поравняли, когда в десятый раз, где только можно, протерли всю пыль и вымыли полы, некоторые солдаты, не зная, что еще делать, сидели на табуретках около своих кроватей, ожидая построения на ужин. Таких свободных минут было немного, и молодые бойцы не могли ничем заняться, как только курить в курилке или сидеть тихо на табуретах около кроватей. Любой шум, громкий смех и разговоры строго воспрещались сержантами. В казарме был телевизор, но его включали для бойцов в основном чтобы посмотреть воскресную программу «Служу Советскому Союзу» и вечерние новости перед отбоем, поэтому в полутемной казарме был слышен только негромкий разговор солдат – соседей по кроватям.

В это время из сержантской комнаты вышел выпивший сержант – дембель Игнатов в тапочках, в брюках и майке. Он был коренастым малым 20–22 лет, ростом под 175 сантиметров, родом из какого-то села Костромской области. Я с ним раньше за 20 дней практически не встречался. Вечером он лежал в дальнем углу казармы на кровати, спал или что-нибудь читал. А днем, как уважаемый дембель, никогда почти в командовании бойцами участия не принимал, ибо этим занимались сержанты-«черпаки». Была суббота, и в этот день недели «деды» и дембеля часто напивались, зная, что офицеры точно в субботу вечером в казарму не придут. После того как сержанты выпили в каптерке пару бутылок водки, Игнатов вышел из кладовки и зашел в одно из отделений казармы, прошелся между кроватями, остановился посередине отделения, нагнулся к тапочкам, поднял один из них и бросил через два ряда коек в сидящего в другом отделении солдата со словами: «Вы что, совсем охренели, “духи”? Кто так тапки ставит неровно?». В том отделении казармы, где находился Игнатов, никого из солдат не было, а ближе всего к дембелю, метрах в 7–8 от него, сидели на табуретках четверо бойцов нашего отделения, в том числе и я, каждый около своей кровати. Сержант кинул тапочкой как раз в одного из нас. Все, конечно, видели Игнатова и следили за его действиями. Тапочек был запущен точно в лицо одному из солдат, но молодой боец увернулся от него. Дембель начал свирепеть.

«Ты что, гандон, уворачиваешься? Сидеть смирно!» – прошипел он.

Потом нагнулся за вторым сланцем и кинул вновь в того же солдата. В этот раз тапок пролетел мимо. Сержант тут же нагнулся за новым сланцем и вновь кинул в ту же мишень. Боец опять видел и замах, и полет тапочка, но не посмел ослушаться в этот раз старшего по службе, не стал уворачиваться, и тапок попал ему в грудь. Игнатов остался доволен попаданием, но зло скомандовал: «Быстро принеси на место все тапки и поставь ровно, где они стояли». Боец, в которого попали, рванулся исполнять команду. Но пока рядовой собирал разбросанную обувь, сержанту, видимо, стало скучно, и он решил, видя страх молодых солдат, покидать и дальше тапки, как в тире, по живым мишеням. Игнатов нагнулся за новым снарядом для метания, размахнулся и запустил тапок в другого сидящего солдата. Первый раз промазал. Запустил второй тапок и попал в плечо парню. Так же, как и первому солдату, Игнатов скомандовал собирать разбросанные тапки, и боец быстро бросился исполнять задание.

Такая забава понравилась пьяному сержанту, и он решил подбить тапками оставшихся двоих солдат. В этот раз Игнатов бросил сланцем в меня, и с первого раза его бросок оказался точным. Я видел, что тапок летит мне в шею и увернулся от снаряда.

«Сидеть смирно, козел! Я что сказал!» – проорал сержант и через мгновение метнул второй тапок с еще большой силой. И опять тапок точно летел мне в область груди. Я вновь увернулся. Сержант взбеленился: «“Дух”, ты что уворачиваешься? Ты что, чмо, совсем опупел?».

С трехэтажным матом он пошел ко мне быстрым шагом. Я вскочил со стула и решил не терпеть дальше унижения, встал в боксерскую стойку, выставил левую ногу чуть вперед, согнул руки, сжал кулаки и держал их на уровне подбородка, готовый ответить ударом на удар. Сам первым я не нападал, так как мне не нужна была победа в этом поединке, грозящая, может быть, избиением от всех сержантов, в том числе ночью втемную, когда тебе накидывают на голову одеяло и ты так и не узнаешь, кто тебя бил ногами по лицу и почкам. Однако природная гордость не позволила терпеть кидание в меня грязной обувью. Для меня это было унижением, поэтому я решился на конфликт с дембелем. Игнатов подошел на расстояние двух шагов и казался мне в тот момент очень здоровым парнем. Несмотря на то что он был ростом на пару сантиметров меньше меня, но зато более широк в плечах, упитан и накачан по сравнению со мной. Его вес примерно был 85–87 килограммов, я же, уходя в армию, активно занимался бегом на средние дистанции и был худ и строен с весом в 69 килограммов, а за первые три недели армейских условий с недоеданием и психологическими переживаниями похудел до 63 килограммов. Кожа да кости, а не солдат. Ветром сдувало. Кроме того, сержанту было по минимуму тогда 20 лет, а мне, как я уже писал, только семнадцать. А в возрасте до 25 лет, пока организм развивается, разница даже в один год очень внешне заметна и существенна. В школе семиклассника легко отличить от восьмиклассника, а тем более от десятиклассника. Сержант подошел на близкое расстояние и пытался нанести удар ногой. Я отступил на полшага назад, и пролетевшая нога противника меня не коснулась. В следующее мгновение уже я сделал выпад вперед и хотел ударить прямой правой рукой в голову сержанта. Но Игнатов отклонился в сторону от удара, сделал шаг назад, выпрямился и не решался больше подходить ко мне. Я почувствовал, что он трухнул и засомневался в своем успехе. Физическая сила была явно на его стороне, но то ли из-за того, что он давно уже не получал сопротивления от молодых солдат, то ли из-за того, что ему совершенно не нужны были какие-нибудь проблемы перед скорым дембелем, но сержант не стал продолжать агрессивных движений. Однако терять лицо ему тоже не хотелось, и он начал кричать на меня.

– Э, ты откуда такой борзый? – спросил он.

– Я из Алма-Аты, – ответил я зло.

– Ты почему приказы старших не выполняешь? На губу или в дисбат захотел?

– Я не считаю себя мишенью для грязных тапок. Такого пункта нет в Уставе.

К этому моменту рядом с Игнатьевым уже стояли четыре сержанта, которые вышли на громкий мат своего сотоварища, когда он ринулся ко мне. Среди них был Сагайдак Егор.

Он выступил чуть впереди сержантов и сказал мне достаточно спокойно:

– Хорошо, Ландыш, давай действовать только по Уставу. Подтяни, во-первых, свой ремень, у тебя он болтается. Так не положено по Уставу.

Я подтянул ремень, заправил гимнастерку, несколько вылезшую во время активных движений.

– Так, теперь внешний вид в порядке, – продолжал Сагайдак, – А сейчас будем тренировать всем отделением отбой-подъем за 45 секунд, которые положены по Уставу. Ваше отделение не справилось сегодня утром с этим нормативом, вот сейчас из-за твоих действий мы всех снова и потренируем.

«Отделение! Становись!» – крикнул Сагайдак, и через несколько мгновений все 10 человек нашего отделения уже стояли посередине казармы.

«Смирно! Отделение! Отбой!» – прозвучала команда сержанта, и все бросились быстро к своим табуреткам, чтобы раздеться до трусов и маек, аккуратно разложить на табуретке свою форму и залезть под одеяло. На все действие после команды сержанта отводилось 45 секунд. Я уже научился успевать за это время выполнить данное задание, но в отделении было много недавно прибывших туркмен, которые еще медленно раздевались и одевались. А итоги подводили по всему отделению. Поэтому из-за туркмен в тот раз нас гоняли минут 30 по команде «отбой» и «подъем» до самого ужина. А потом еще и перед отбоем. Но это меня уже не особенно тяготило, так как инцидент с тапочками разрядился для меня удачно. Я показал почти при всех сержантах, что готов на отпор любому, если он вздумает меня унижать.

Ночами наше отделение перестали будить, несмотря на то что из-за новоприбывших двух туркмен у нас всегда днем были замечания. Бедные азиаты были не городскими жителями, а из горных аулов, русского языка совершенно не знали, и первое время из-за них отделение что-нибудь не успевало или делало не так. Туркмены даже не понимали юмор, когда им со смехом переводили некоторые слова прапорщика или сержантов. Например, такие выражения из армейского фольклора, как: «Начинаем, когда услышите три зеленых свистка», «От меня до следующего пня, бегом марш», «Сегодня копаем от забора и до ужина» или «Куст – это несколько растений, произрастающих из одного места».

Однако в экстремальной ситуации туркмены быстро учились, так как получали пинки от сержантов. Первые русские слова один туркмен произнес уже на второй день в столовой. Это ребенок первое слово в своей жизни произносит «Мама», а туркмен в армии сказал с акцентом: «Дай масло». Жрать захочешь, быстро научишься говорить на любом языке. А первый русский мат туркмен произнес через три дня пребывания в учебке. Как-то наше отделение долго тренировали поздно вечером по команде «отбой-подъем». Наверное, час целый мучили. Потом наконец сержанты сказали: «Все, конец. Можно сходить в туалет и спать». Тогда один маленький туркмен, где-то всего полтора метра ростом, в больших синих трусах и серой майке, сел на кровати и, тоскливо смотря в окно, сгорбившись от усталости, глубоко вздохнул и тихо произнес не для кого-то, а самому себе, можно сказать, у него вырвался вздох души: «Ой, бля-я-я-ять».

Наверное, в туркменском языке нет слов, которыми можно передать вздох отчаявшейся души и для таких случаев подходит только мат из великого и могучего русского языка. Когда я услышал этого туркмена, то в первый раз за 20 дней пребывания в этом аду улыбнулся. А потом подумал, что кому-то здесь еще хуже, чем мне. Мне стало этого новобранца жалко. Тем более что туркмены и таджики, которых недавно к нам тогда забросили, хоть и были в основном малообразованные, но в целом были людьми хорошими, добродушными, открытыми и всем в отделении они были симпатичны.

Через неделю сержанты поняли, что научить азиатов говорить за полгода еще возможно, но обучить умению квалифицированно оказывать первую медицинскую помощь, ставить диагноз за это время просто маловероятно. Видимо, это поняли и офицеры и дали приказ – подготовить списки на выписку из учебки и направить всех плохо обучающихся солдат в войска.

Никто из молодых не знал, что скрывается под словом «войска», но сержанты в воспитательных целях нас постоянно пугали: «Боец, если будешь себя плохо вести, отправим в войска на лесоповал к азербонам, они тебя там в задницу будут каждый день иметь. Так что лучше будь дисциплинированным здесь, в учебке, глядишь, повезет, медбратом в санчасть определят, и там ты спокойно дослужишь свое. Будешь ночью в самоволки ходить, а днем в палате спать».

Как-то утром после завтрака построили всю роту в казарме и объявили, что часть роты сегодня направится в войска, так как у нас здесь перебор курсантов.

«Кого буду называть, делает шаг вперед», – сказал Сагайдак и начал зачитывать фамилии.

Все туркмены и таджики, человек 15, сделали шаг вперед. И в самом конце Сагайдак с нескрываемым удовольствием, глядя зло мне в глаза, произнес мою фамилию. Я сильно расстроился. Так не хотелось уезжать. Ведь уже начал обзаводиться здесь друзьями, почти адаптировался к таким трудным условиям, стал получать еженедельно письма из дома, а впереди ждала неизвестность, страшная, по описаниям сержантов. Но делать нечего, не умолять же этих уродов вычеркнуть меня из списка. Что будет, то и будет, такова судьба.

Всех солдат нашей роты, кроме тех, кто должен был ехать в войска, увели на плац для строевой подготовки, а к нам подошел сержант-«черпак» Косолапов, заведующий складом, и начал поочередно спрашивать размеры одежды. Потом сказал с сочувствием нам: «Всех вас там сломают». Но через несколько секунд добавил: «Может быть, только Ландышева не смогут».

«Ну, вот и первая похвала от командования», – кисло и тоскливо подумал я.

Отправки мы ждали целый день. В поезд сели только в два часа ночи. Всего было четыре полностью забитых плацкартных вагона с молодыми солдатами. Матрасов и белья не выдали. В нашем вагоне не было ни одного славянина. Купе с туркменами, купе с таджиками, купе с дагестанцами, с азербайджанцами и другими кавказцами. Все черноволосые, везде непонятная речь. Свет в вагоне выключили, и через некоторое время поезд тронулся. Я лежал на верхней полке, смотрел в окно и долго не мог уснуть, хотя обычно в это время в учебке засыпал мгновенно, как только оказывался в горизонтальном положении. Тогда я еще не верил в Бога, но помню, спросил у кого-то, скорее всего, у своей Судьбы: «Что же меня ожидает? За что такие мучения? Ведь не прошло еще и месяца, но уже так невыносимо тяжело, а впереди еще почти два года этого ада, этого бреда, этого рабства. Дай мне силы выдержать все это и вернуться домой уравновешенным и невредимым».

Я смотрел через окно на редкие поселки, на покосившиеся, почерневшие, деревянные срубы домов бедного, забытого цивилизацией, малонаселенного края, на темную, неизвестную тайгу. Тук-тук… тук-тук… тук… тук. Стучали колеса. Поезд шел на юг, в небольшой город Бикин, который стоит почти посередине между Хабаровском и Владивостоком в ущелье между сопками, в 18 километрах от границы с Китаем.

* * *

Здравствуйте, «войска»! Рано утром поезд остановился на станции Бикин, и около двухсот солдат из хабаровского эшелона отправили в большой актовый зал, находившийся в танковом полку на окраине города. В актовом зале солдаты расположились в креслах, как в кинотеатре, и ждали, пока их вызовут, чтобы передать какому-нибудь офицеру для дальнейшего сопровождения в роту постоянной дислокации. Я сидел сонный, утомленный дорогой и незнанием того, что будет в дальнейшем. Через некоторое время ко мне подошел офицер в звании полковника. Это было очень высокое звание для обычных войск, ибо в крупных городах высоких званий много, потому что много офицеров работают в штабах или учатся в военных академиях. А в действующих войсках, тем более на границе, старший лейтенант уже командовал ротой, а майор мог командовать полком. Полковник же в войсках был почти что богом. И вот один из этих богов подошел ко мне. Я встал, как было положено по Уставу. Полковник спросил:

– Это твоя фамилия Ландышев?

– Так точно, товарищ полковник. Рядовой Ландышев.

Он посмотрел на меня сначала с интересом, а потом несколько с презрением и, ничего не говоря, развернулся и ушел. Гораздо позднее я предположил, что, скорее всего, это был полковник Ландышев, мой однофамилец, занимающий одну из высоких должностей в командовании дивизией. Но, видимо, когда этот офицер увидел убитый внешний вид бойца, его растоптанные сапоги, мятую и не очень чистую форму, он не захотел афишировать общность наших фамилий. К сожалению, полковник увидел только форму, но не содержание. Он не увидел взгляда солдата, который дал бы ему понять, что его однофамилец не сломан духовно. Жаль, что офицер не имел представления, что даже такая моя одежда уже была достижением, учитывая условия, в которых я находился. Однофамильцев я по жизни встречал редко. Тогда не было Интернета, и, возможно, поэтому я встречал подобную фамилию лишь однажды – в книге «Говорят погибшие герои» прочитал о лейтенанте, сложившем свою голову в Великую Отечественную войну где-то на подступах к Москве, но это был не мой родственник.

Если бы полковник Ландышев не погнушался тогда со мной поговорить, глядишь, и служба прошла бы более спокойно где-нибудь в штабе, а так меня отвели в мотострелковый показной гвардейский полк, в 1-ю роту и назначили гранатометчиком АГС-17 (автоматического гранатомета станкового). Убийственное оружие, но тяжелое – больше 30 килограммов в снаряженном состоянии, поэтому и станковое, что означает на ножках, на треноге. И вот эту железную дуру я таскал на себе полгода, иногда на полигоне по пояс в снегу или грязи.

К моему изумлению, в войсках оказалось намного спокойнее, чем в учебке, при этом порядок и дисциплина поддерживались не хуже. Но не было этой беготни утром при подъеме и вечером при отбое. Не было звериных условий, при которых мы должны были поесть в столовой за четыре минуты, и мы спокойно ели в течение 10–15 минут, пока почти все солдаты отделения не заканчивали прием пищи. Кроме этого, в свободное время солдаты имели право в отличие от учебки находиться не только в казарме, но и могли выходить на территорию части, заниматься на спортгородке, посетить чепок (магазин на территории части), пойти в другую казарму или в технический парк, где стояли боевые машины пехоты, бронетранспортеры и танки. В общем, страшные рассказы сержантов о войсках не оправдались. Конечно, были свои сложности, те же драки, дедовщина, но в войсках в целом намного легче было служить, чем в учебке. Уже через полгода меня уважали в своей роте и старались не трогать, не задевать. А ближе к зиме пришло пополнение младшими сержантами моего призыва, среди которых пришли ребята из хабаровской учебки, в которой я был двадцать дней. Мне их было очень жаль. Я уже твердо стоял на ногах, а им еще предстояло в войсках полгода терпеть наезды, драться или унижаться. Военная программа подготовки предполагала, что младшие сержанты должны были командовать рядовыми в войсках, а выходило наоборот, так как все эти командиры из учебок приходили в войска зашуганными, изможденными, большинство из них были сломанными психологически. И этих младших сержантов начинали в войсках снова гонять даже иногда рядовые солдаты их призыва, которые за полгода обживались в части, понимали эти порядки, имели покровителей и были намного увереннее как внешне, так и внутренне своих новых командиров. Это, на мой взгляд, самая большая ошибка Советской армии (а может, она есть и до сих пор в современной Российской армии) – готовить в учебке сержантов из только что пришедших с гражданки призывников. То есть ошибка в том, что непосредственных командиров для войск, сержантов, подготавливают из юнцов, не нюхавших порох. При этом воспитывают сержантов такой унизительной для человека методикой, что всю его гордость и физическое состояние сводят к нулю. И эти сержанты, по сути своей, должны быть старшими в бою, вести за собой солдат, пользоваться беспрекословным уважением рядовых, ибо без этого не будет дисциплины и высокой боеготовности войск.

Когда смотришь фильмы о Великой Отечественной войне, где сержантами становились за храбрость в бою, за ум и лидерские качества и где сержанты были как отцы или старшие братья, то понимаешь, что где-то высокое военное начальство в наши дни дало сильный промах при составлении программы подготовки сержантского состава. Правильнее было бы посылать лучших бойцов из рядовых, прослуживших полгода-год в войсках, для дальнейшего обучения в учебку на должность сержанта. В течение первых месяцев войсковой службы в армейских подразделениях сами по себе вырастают лидеры среди рядовых солдат, которые и начинают командовать всеми остальными сослуживцами, независимо от их звания. И они становятся лидерами не только за счет физической силы, а также и за счет сноровки, находчивости, ума, работоспособности, опрятности в одежде, психологических качеств. Ведь проявлять каждому парню свои способности в экстремальной армейской обстановке приходится очень часто. Можно быть лидером и при разгрузке угля, и на учениях, и в физических упражнениях, в драках, на стрельбах, на строевой и боевой подготовке. Подобных лидеров среди солдат офицеры и сами замечают и в конце концов для лучшего управления ставят их командирами отделений, а в отсутствие офицеров поручают командовать взводом и ротой, нарушая, таким образом, армейские основы, так как рядовые командуют младшими сержантами и сержантами. Я также через полтора года службы получил сержантские погоны по представлению командира батальона, а командовать отделением мне поручали уже через полгода службы.

Еще одно явное отличие войсковых частей от учебки бросилось сразу мне в глаза. Это то, что в войсках командовали офицеры, а не сержанты. Может быть, это было из-за того, что наша войсковая часть была дислоцирована на границе, можно сказать, была на передовой, к тому же полк являлся гвардейским и показным и его инспектировал сам министр обороны СССР. Возможно, из-за этого офицеры практически всегда были днем в казарме и даже иногда дежурили по ночам.

Причем вспоминаю наших офицеров в войсках с уважением, все, от командиров взводов до командира батальона, были адекватными, строгими, но не жестокими людьми и пытались заботиться о солдатах. На самом деле они тоже, когда учились в школах, смотрели патриотические программы «Служу Советскому Союзу» и различные художественные фильмы об армии и, конечно же, с юности мечтали стать офицерами. Как правило, благодаря подобной государственной агитации в каждой средней советской школе лучшие ученики сначала пытались поступить в военные вузы, а потом уже, если проваливали экзамены, шли в «гражданские». Меня тоже хотели отдать после восьмого класса в Нахимовское военное училище, но спасибо бабушке – она не пустила, твердо сказав, что не будет в нашей семье военных. За что ей низкий поклон, ибо армия пострадала в период правления Горбачева больше всего: целое поколение офицеров бедствовали в войсках или приходили на гражданку, но не могли устроиться на нормальную работу, так как искусно владели только военным ремеслом. Кроме этого, в армии при сложившемся порядке деградировали лучшие сыны Отечества. У нас полком командовал маленький ростом и говнистый по характеру некто майор Хазаров. Видимо, у него была семейная неустроенность, и он не стремился вечерами, как все нормальные люди, пойти домой к жене и детям, в уют и комфорт собственной квартиры. Иначе зачем ему было часто объявлять построение всего полка ночью на плацу или созывать офицеров на заседание в два часа ночи. При этом говорили, что к его кабинету примыкала комната, где стояла кровать, и он каждый день там спал, а ночью гонял своих офицеров. А они гоняли всех нас. Вот такая хреновая жизнь была у тысячи солдат из-за одной жены командира полка. Правильно говорят – во всем виноваты женщины. Это я, конечно, пошутил. Уверен в обратном. Женщины, наоборот, делают этот мир намного лучше и добрее.

Еще одно отличие войск от учебки было в том, что в войсках большое значение имело землячество. Даже не землячество, а принадлежность к национальности. В войсках азербайджанцы поддерживали азербайджанцев, казахи – казахов, кавказцы – кавказцев, причем сначала свою народность, а потом других, к примеру, кабардинцы сначала помогали кабардинцам, а потом всем остальным представителям народов Северного Кавказа – ингушам, аварцам, лезгинам, балкарцам и другим.

Поэтому в войсках не было дедовщины как таковой, потому что если в роте командовали «деды»-кавказцы, то они прикрывали и не давали в обиду своих земляков независимо от пройденного срока службы, и часто кавказец через полгода службы уже гонял славянина или азиата, отслуживших намного больше его. В нашей роте в мое время командовали всем чеченцы. Их прибыло в наш полк в 1984 году очень много, и через год они взяли лидерские позиции почти в каждой роте. К тому же на Кавказе в те времена было хорошим тоном бегать от службы в Советской армии, и почти всех призывников забирали служить насильственно с помощью милиции и военкомата. Пока милиция отлавливала призывников на Кавказе, почти всем будущим солдатам переваливало за 20 лет. Были и такие кавказцы, которым было по 25–27 лет, т. е. мужики, а не пацаны вовсе, и, конечно, они были здоровее, жестче тех парней, которые в армию пошли сразу после десятого класса средней школы. Уже после армии я узнал от сослуживцев, что власть в нашем полку после чеченцев взяли казахи. Тоже в основном за счет численного превосходства. Целый эшелон из Казахстана пришел осенью 1986 года. А осенью 1987 года, говорят, была жуткая драка в полку, но так как основное число чеченцев-«дедов» к тому времени уволилось в запас, то казахи, призывом на год позже меня, в кровавой драке захватили все каптерки в ротах. А каптерки-кладовки – это стратегически важные места, потому что являются частью свободы для солдата. Данные каптерки закрывались на ключ, и в них можно было собираться землякам, чтобы что-нибудь обсудить, жарить ночами картошку, хранить деньги и ценные вещи, делать дембельские альбомы и даже отсыпаться иногда днями, спрятавшись между барахлом на верхних полках стеллажей.

Если говорят, что армия – это школа жизни, то в первую очередь это школа, где понимаешь, что полностью доверять можно только самому себе. В войсках мне пришлось с первых дней постоянно драться, ибо многие пытались меня заставить делать за них работу, так как работать в армии непрестижно, а дембелям и «дедам» – вообще западло. Командовать мною как «духом» хотели поначалу все – от сослуживцев моего срока призыва до дембелей. В тяжелых армейских условиях я считал каждый день, радовался его завершению, зачеркивал его в маленьком календарике и торопил время, торопил свою жизнь, молодую и здоровую. Помню, что отмечал ручкой в календарике пройденный день, зачеркивая его одной наклонной чертой. А те дни, когда у меня были драки, и не просто словесная перепалка, а махание кулаками и ногами, я зачеркивал крестиком. Так вот, первые два месяца у меня драки были по пять дней в неделю, несмотря на то что я по жизни не люблю конфликтов, ругани и даже матерщинных слов, так как не перевариваю с детства злобы людской в любом ее проявлении. Но пришлось передраться почти со всеми в нашей роте. В основном это были мелкие стычки с сослуживцами, отпахавшими 1–1,5 года. Но были и серьезные драки. К примеру, в первые же дни ко мне начал докапываться один ингуш, Секалов, прослуживший 1,5 года, но чувствовавший себя как дембель, так как чеченцы и родственные им по крови ингуши держали верх в нашей роте. Секалову было 22–23 года, роста он был моего, но весом под 90 килограммов. Мне же тогда только исполнилось 18 лет и, как уже было сказано, я весил всего 63 килограмма. Худоба и страхота. Вся рота в тот день заступила в наряд по столовой. Я получил приказ вместе с отделением мыть полы в столовой. У меня к тому времени уже выработался личный принцип поведения. Он заключался в том, что я был готов выполнять приказы по любой работе от командиров, если это соответствовало Уставу, который я обязывался чтить при присяге. Но я не делал ничего личного за кого-то (постирать ему одежду, почистить сапоги, пришить воротничок, принести ему ложку и т. п.), а также по этому принципу я не исполнял распоряжения от рядовых, т. е. равных мне по званию, несмотря на их продолжительность службы. Этот принцип и приводил к постоянным стычкам с «черпаками», «дедами» и дембелями, но это была моя вера и за нее я мог на многое пойти. А отступление от этого принципа, по моему тогдашнему менталитету, означало унижение.

В тот злополучный день Секалов получил приказ офицера мыть в столовой во время дежурства посуду – чашки, ложки, кастрюли, стаканы. Как правило, «деды» сразу не противились приказу, полученному от офицеров, потому что это могло привести к «губе», задержке в войсках при увольнении в запас, отправке домой последним этапом и даже к дисбату – армейской тюрьме за колючей проволокой, где, по слухам, ломали всех и делали рабами. Однажды я был свидетелем того, как к нам в роту прислали солдата, который провел два года в дисбате. Этот несчастный попал в дисбат за драку с офицером за три месяца до своего дембеля. Было жалко смотреть на этого когда-то грозного, по рассказам сослуживцев, «деда». После дисбата этот парень делал все. На строевом плацу при всем полку, когда его вызвали на середину плаца, он быстро побежал бегом из строя к офицеру. Почти все солдаты тогда с ухмылкой и презрением на него смотрели, так как, по понятиям, солдат не должен так пресмыкаться перед офицером. Но пробывший в дисбате, видимо, думал только об одном – как бы быстрее покинуть ряды доблестной Советской армии и через четыре года службы вернуться наконец-то домой, на родину.

Так вот, Секалов, может быть, боясь дисбата, напрямую не ослушался офицерского приказа заниматься недостойной для кавказского мужчины работой – мыть посуду в столовой. «Деды» и «черпаки» сами ничего не делали, но приказы выполняли, потому что, как только уходили офицеры, они находили молодых солдат и заставляли их делать свою работу. Офицеры обычно после отдачи приказов уходили, чтобы не идти на конфликт с негласными армейскими порядками, ведь главное для офицера – это выполнение приказа, а не средство его достижения. После того как офицер в тот день ушел, Секалов, оставшись за старшего, начал искать тех, кто выполнит за него порученное задание. Кавказец нашел одного бойца и поставил его мыть тарелки, но хотел быстрее сделать всю работу и для этого вдобавок решил поставить еще одного посудомойщика. Увидел посреди зала меня и окликнул:

– Эй, «дух», иди бегом сюда.

Я отложил швабру и подошел к нему.

– Вон стоит кастрюля с водой. Помоешь все грязные стаканы на том столе, – процедил он сквозь зубы, глядя мне в глаза.

– Это не моя работа. Старлей мне приказал мыть пол, – ответил я спокойно.

– Вымоешь сначала стаканы, а потом домоешь пол, – злобно сказал он.

– Нет, я не буду выполнять за другого его работу, – так же спокойно, но твердо сказал я.

В большом зале столовой было человек 20 из нашей роты. Были и «духи», и молодые, и «черпаки», и «деды». Некоторые видели этот конфликт, но никто не вмешивался. «Деды» улыбались, а остальные боялись гнева Секалова и то, что он им даст свою работу вдобавок к уже имеющейся. Ингуш не стал разбираться со мной при всех, а недобро ухмыльнулся и сказал:

– Да ты, оказывается, борзый. Пойдем, поговорим по-мужски.

По-мужски поговорить означало выйти и без посторонних разобраться, при этом сначала, как обычно, гневно и с трехэтажным матом постараться доказать свою правоту на словах, а потом, если не получится найти общего согласия, так сказать, консенсуса, в этом джентльменском разговоре, то побить друг другу морду.

Я пошел за Секаловым в подсобные кладовые помещения столовой. Как только мы вышли из большого зала столовой, зашли в узкий коридор и прошли метров десять, Секалов, шедший впереди меня, вдруг резко обернулся и ударил меня кулаком в лицо. Это был сильный прямой удар в челюсть. У меня помутнело в глазах, мелькнули искры, но через пару секунд я пришел в себя и бросился вперед на кавказца, занеся правую руку для ответного прямого удара. Но на противоходе я попал под второй такой же удар тяжеловесного ингуша. Это был нокаут. Я не упал назад, но ноги мои подкосились, и я начал опускаться на землю. Глазами я видел, но рассудка не было. Я ничего вокруг не воспринимал. Секалов поддержал меня и, как котенка, держа за шиворот, вывел в зал, подвел к столу с кастрюлей и грязными стаканами и, видимо, приказал мыть. Я ничего не помню из того, что он мне говорил, а помню, что начал приходить в себя за мытьем стаканов. Я помыл пару стаканов, когда мог уже соображать. И моя совесть очнулась и начала бороться с моим разумом. Такого сильного удара в жизни я еще не получал. Драки были, конечно же, и в детстве, и в армии, были и синяки, и ссадины, и удары по моему лицу, но чтобы я терял от удара временно сознание – такого в жизни еще не было. К тому же очень больно болела челюсть после прямой Секалова, и я чувствовал, как появляется отек.

Примерно минуту побеждал разум, который отговаривал меня идти на дальнейший конфликт с этим ингушом и предлагал помыть посуду за деда, тем более что так делали все молодые солдаты и оставались при этом уважаемыми среди сослуживцев. Что поделать, если таковы понятия и неписаные армейские законы. Но потом мое безрассудство взяло вверх, я спокойно прекратил мыть посуду и на виду у всех, в том числе у Секалова, вышел из столовой. Секалов смотрел без удивления, но зло ухмылялся и крикнул вдогонку, что мы в казарме еще встретимся. Минут сорок я просидел на спортплощадке, ждал, пока сознание прояснится полностью, но шум в голове долго не проходил. Потом пошел в столовую домывать свой участок пола. Секалова там уже не было. Никто со мной не разговаривал, да мне тогда еще и не удалось обзавестись товарищами. Конечно же, я знал, что приключения продолжатся вечером в казарме. И они не заставили себя долго ждать.

Вечером, после работы в столовой, нас строем привели к казарме. На душе было неспокойно. Нет хуже состояния ожидания, когда знаешь, что будет конфликт и что Секалов не позволит пройти незамеченному такой поступок молодого бойца. Тем более что такое ослушание было на виду у всех и любому «деду» в подобной ситуации, чтобы в дальнейшем быть уважаемым среди своих сослуживцев, нужно было применить силу, победить, унизить духа и заставить выполнять свои требования. Я зашел в казарму и отправился сначала в умывальную комнату, где немного привел себя в порядок. К тому времени у меня уже были какие-то знакомства среди сослуживцев. По крайней мере те солдаты, которые отслужили полгода, уже со мной здоровались, а некоторые звали по имени. Но в тот вечер все меня обходили стороной, боясь показаться моими друзьями, а следовательно, как и полагается друзьям, прийти в случае беды мне на помощь. Армия, по крайней мере для ребят, прослуживших не более года, – это территория с волчьими законами, где каждый сам за себя.

Я умылся и пошел в середину казармы, где стояли койки. От страха не дрожал, но кровяное давление повысилось, двигаться не хотелось, было желание только остаться где-нибудь одному в темном защищенном месте, где никто тебя не найдет, не тронет, не унизит. Но уходить из казармы нельзя было, так как скоро должно было состояться построение с перекличкой фамилий, после которого должен был быть отбой. Очень хотелось спать, потому что ни физических, ни моральных сил к концу дня уже не было. Однако я не торопил время отбоя, боясь, что дальнейшие разборки с Секаловым могут продолжиться ночью, когда меня разбудят, сонного и ничего не понимающего, в одних трусах. Но все складывалось к тому, что разбор полетов произойдет до отбоя. Секалов, который пришел в казарму часа за два до меня, не мог долго ждать восстановления своей репутации. «Дедушке» не сиделось с другими дембелями, потому что он, видимо, боялся, что они начнут вспоминать, как борзый молодой перед его взором ушел из столовой, а он даже не стал его останавливать. Лежать на кровати и читать книгу ингуш тоже не мог, так как душевного спокойствия, наверное, у него не было. Он ждал меня и ждал очередного сопротивления, а оно на самом деле не всем приятно. Есть люди, которые ищут конфликты, питаются этой злой энергией, но их ссоры в основном завязаны на ругани, на повышении голоса, на матах, криках, истерике, после которых, видимо, им становится лучше и они, перекричав соперника, чувствуют большую свою значимость как личности. Если в этих конфликтах противник полностью сломлен, то такие люди получают удовольствие от унижения, ударов, побоев. Но когда есть физический отпор, даже конфликтные личности не любят связываться. Причем отпор может быть не только физический, но и духовный, на уровне энергии, твердости характера, так называемого человеческого внутреннего стержня. Ведь Секалов понимал, что физически он намного сильнее и стычка в столовой показала, что он легко меня победит, если я даже надумаю драться. Кроме этого, на его стороне была правда, так как он был «дед», а я – салага, и вся армия жила по таким законам не один уже год. И в словесную перепалку со мной ему не надо было вступать, доказывая при всех свою правоту, можно было с самого начала без предупреждения просто бить и физической силой заставлять сделать так, как он того хочет. Однако, как полагаю, кроме физического единоборства и словесной перепалки, в каждом конфликте есть скрытая борьба внутренних энергий. Чаще явный внешний победитель остается полностью удовлетворенным. Но в тех случаях, когда внутренняя энергия победителя до конца не взяла верх над внутренней энергией побежденного, тогда победителю некомфортно, дело кажется не выигранным, борьба закончилась не полной победой. Думаю, что в нашем случае было именно так. Несмотря на явное физическое превосходство и армейские правила о том, что молодой должен подчиняться «деду», Секалов, видимо, чувствовал дискомфорт оттого, что не сломал мою внутреннюю силу. Но у меня была своя правда и мне было начихать на то, какие были неписаные законы в этой долбаной армии уже многие лета.

Чтобы как-то унять свое беспокойное ожидание, Секалов вечером в казарме организовал веселые состязания. Ингуш приказал троим молодым парням, прослужившим по полгода в армии, быть «конями», сел на одного из них, взял подушку и начал биться подушками с другими «дедами», оседлавшими оставшихся молодых бойцов. При этом, конечно, это не выглядело молодецкой забавой для всех, так как молодых всячески унижали. Приказывали им опуститься ниже, когда всадник взбирался на своего «коня». Если же «конь» от тяжести или от столкновения с другими падал, то в ход шли «дедовские» пинки и трехэтажный мат. Правда, такие удары были не злобные, не жестокие, а слабые, игривые, произведенные с улыбкой. Так они веселились, когда пришел я. Секалов, конечно же, сразу меня заметил и после очередной победы в рыцарском турнире слез со своего молодого бойца и крикнул с бравадой мне, чтобы я подошел и стал его свежим «конем». Так, может быть, он хотел уйти от конфликта, не потеряв лицо перед сослуживцами. Хотел заставить меня ему подчиняться, но не в работе, а в игре.

Вновь совесть моя начала бороться с разумом, а гордость со страхом. Можно было, как остальные молодые бойцы, с шутками подойти, согласиться с неискренней веселостью повозить атамана на себе, смириться, поиграть в этот конный бой, тем более что ничего зазорного в этом не было. Глядишь, потом еще и вместе посмеялись бы над этими конными боями с подушками.

Однако опять мой разум проиграл битву, и я спокойно ответил Секалову, что никуда не пойду. Ну что же, наверное, каждый из присутствующих в казарме ожидал и такого поворота событий, поэтому все ждали дальнейших агрессивных действий. Ингуш покраснел, но гнева не было, он был спокоен. Медленно направился ко мне. Я развернулся к нему лицом и ждал, что будет дальше. Он подошел вплотную, остановился в полуметре, смотря мне в глаза. На его лице была гримаса улыбки, которая показывала, что, с одной стороны, он уверен абсолютно в своем физическом превосходстве, а с другой – не знал, как лучше дальше поступить.

«Пойдем со мной, “дух”», – злобно и тихо сказал он. Потом положил мне руку на плечо, схватил гимнастерку, отступил на полшага назад и начал тянуть на себя. Хотел привести меня силой к месту рыцарских боев. Я схватился двумя руками за спинку койки и стал сопротивляться. Таким образом, чтобы тащить меня дальше, Секалову требовалось преодолеть не только мою силу, но и тяжесть двух кроватей. Он протащил меня где-то с метр, почувствовал, что это тяжело, и начал отрывать мою правую руку от спинки кровати – тянул ее на себя, бил по ней снизу, но я крепко держался. Тогда ингуш неожиданно ударил мне в живот. Спортивная подготовка еще давала о себе знать, у меня был хороший брюшной пресс, и поэтому удар не дошел до внутренних органов, но и так было очень больно. Я скорчился от боли, но захвата не отпустил. Далее меня выручили другие «деды», которые предложили Секалову бросить меня и продолжить битву на «конях» с подушками, благо «коней» к тому времени уже был целый табун – все молодые пришли в казарму и готовились к построению на отбой. Секалов, наверное, подумал, что это нормальный выход из ситуации для него, так как честь «деда» при этом не пострадала: физически он опять победил, да и ушел он от меня не сам, а его позвали равные ему сослуживцы. Через полчаса «конные» бои утихли, старшина роты, кабардинец, построил солдат и скомандовал отбой. Лишь пятерым молодым солдатам, которые были «конями» в недавнем прошлом, приказали подмести пух от подушек и помыть пол на месте поединков. Несмотря на боль от ударов по лицу и в живот, я уснул спокойно, предполагая, что меня в эту ночь больше не тронут. Так оно и вышло.

На следующее утро при построении командир взвода, лейтенант, заметил мои синяки и опухшую челюсть. Спросил, что со мной произошло. Я ответил, что упал вчера в столовой и ударился головой о скамейку. Он не очень-то поверил, но промолчал. А вечером дневальный солдат позвал меня в командирскую комнату. Такая комната была в каждой казарме рядом с помещением, где спали солдаты. Я подошел к комнате, постучался, открыл дверь, зашел, отдал честь и сказал: «Товарищ старший лейтенант, рядовой Ландышев по вашему приказанию прибыл», – и замер в стойке «смирно». В крайнем правом углу большой комнаты, площадью метров в двадцать пять, за письменным столом сидел заместитель командира роты по политической подготовке старший лейтенант Саляник. Я его уже видел, так как он по выходным дням читал всем солдатам роты политическую информацию, рассказывая о том, что творится в мире, в Советском Союзе, Хабаровском крае и нашей части. Естественно, что в мире был агрессивный воинствующий империализм, а у нас, как в программе «Служу Советскому Союзу», все отлично, дружно и благопристойно.

Саляник, когда я зашел в комнату, дал команду «вольно», мельком взглянул на меня и продолжал что-то читать на листе бумаги, сидя за столом. Я оглядел комнату, в которой еще ни разу не был. В ней стояли три-четыре письменных стола по бокам для всех офицеров – командиров взводов и замполита, а в середине комнаты находился большой стол для командира роты. Вдоль одной из стен комнаты были сконструированы стеллажи с полками. Кроме Саляника, в кабинете больше никого из офицеров не было, но недалеко от него посередине комнаты стоял Секалов с опущенной головой и ухмылкой нигилиста на лице.

– Что же ты, Секалов, делаешь? – начал тихо и спокойно Саляник. – Ты почему так молодого бойца уродуешь? Он ведь старший брат тебе, он ведь русский.

Чем дальше Саляник говорил, тем голос его становился жестче и громче.

– А русских надо уважать – продолжал замполит. – Они ведь вас от турок спасли, так бы вас всех, наверное, вырезали бы там давным-давно уже. А вы так неблагодарно платите им. Я многое читал про вас, про то, что в войну ваши старейшины с братским чеченским народом белого коня Гитлеру привели, сдали всю Чечню и Ингушетию фашистам. Правильно вас всех Сталин с тех мест в Казахстан выслал, подальше от границ, чтобы нож в спину не вонзили.

«О чем он говорит?» – подумал я. Такого факта в учебнике истории, которую я любил и неплохо знал, когда учился в школе, я не встречал. Про чечено-ингушскую конную бригаду, храбро сражавшуюся в Великую Отечественную войну, где-то читал, а о том, что были предатели среди старейшин этого народа, и о том, что их выселял Сталин целыми семьями в казахские степи, никогда не слышал. Секалов при нотациях замполита стоял невозмутимо и продолжал ухмыляться, при этом глаза его блестели от злости, но он молча все слушал, смотря вниз.

– Если ты еще раз, скотина, будешь бить молодых солдат, то попрощаешься с дембелем минимум на два года. Я тебя, быдло, в дисбат отправлю, там тебя научат правильно себя вести, – сказал напоследок замполит, чувствуя, что в этом случае эффективными могут быть только угрозы, а не призывы к сознательности.

Затем скомандовал нам обоим:

– Все свободны.

Со мной замполит так и не говорил. Видимо, у него как у человека, отвечающего за неуставные взаимоотношения в роте, были свои доносчики среди солдат.

К счастью, Секалов в дальнейшем меня не трогал, тем более что через три месяца я уже перебрался спать в другую роту, получил новую должность и мы с этим ингушом больше близко не сталкивались.

* * *

Необходимо отметить, что мои постоянные драки имели и положительный эффект. Постепенно все поняли в роте, что на меня где залезешь, там и слезешь. Дембеля и «дедушки» меня старались к своим личным работам не принуждать, благо у них был большой выбор среди остальных бойцов. А некоторых «черпаков» через полгода службы я уже и сам гонял, потому что пользовался уважением среди своих сослуживцев, и, видя это, старшина роты ставил меня иногда старшим в различных нарядах, когда не было рядом «дедов» и дембелей. Драки в роте через три-четыре месяца для меня практически прекратились. Стычки происходили только с теми старослужащими, которые меня не знали.

Однажды, ближе к зиме, вернулись в роту двое бойцов, командированных на целину. Они провели на уборке хлеба полгода – с весны до зимы.

Один из них был Хомхоев, чеченец, лет 25, мускулистый, жилистый, с длинным туловищем и короткими ногами, ростом под 190 сантиметров, не глуп, скорее всего, родился и вырос в городе и, возможно, учился в вузе. Он прослужил к тому времени чуть больше года, но чувствовал себя как «дедушк» а из-за того, что, во-первых, в роте господствовали кавказцы, а во-вторых, нрава был гордого и силен физически. Как-то в воскресный день мы впервые с ним столкнулись лицом к лицу. Выходные от будней у солдат отличались тем, что не было построений на плацу, занятий по боевой, политической и строевой подготовке, различных строительных, ремонтных и погрузочно-разгрузочных работ для части, для города, для воинских начальников. В воскресенье с утра, как правило, был просмотр программы «Служу Советскому Союзу», а затем небольшую часть людей (в основном от года службы и старше) отпускали в увольнение, а остальные должны были облагораживать казарму и прилегающую территорию. В тот день нам дали задание обновить пол в казарме. Необходимо было соскрести верхний слой деревянного пола, проолифить доски и покрыть их заново лаком. Мне командир отделения приказал принести стекло, чтобы потом его разбить на крупные части и острыми краями полученных осколков соскабливать верхний слой пола до белоснежной древесины. После этого пол пропитывали олифой и сверху покрывали бесцветным лаком. Такой пол был приятен глазу и долго сохранял свежий вид. Наше отделение быстрее остальных справлялось с работой, я трудился даже в удовольствие, потому что всегда люблю из старого делать новое, облагораживать, созидать. Но, к сожалению, другое отделение сильно отставало от нашего по скорости выполнения поручения. В том другом отделении числился Хомхоев. Он, конечно же, не работал. После получения задания от старшины Хомхоев расставил по равным квадратам все отделение и дал им задание, а сам куда-то ушел, но возвращался каждые полчаса, чтобы контролировать процесс. Иногда кого-нибудь пинал под зад, если тот халтурил и некачественно срезал верхний слой старого лака, при этом бранил молодого по-русски, но с акцентом, присущим своему языку.

Итак, Хомхоев, придя в очередной раз в казарму, увидел, что его отделение сильно отстает от других. Уже приближался вечер, и никому не хотелось засиживаться за работой. Да и амбиции победителя в социалистическом соревновании Хомхоеву были не чужды. Чеченец перешел коридор, зашел к нам в расположение, подошел к одному из молодых солдат, сказал ему идти за ним, привел на свою территорию и дал ему квадрат пола, который он должен был доскрести, покрыть олифой и затем лаком. При этом всю площадь пола отделения пришлось заново разделить на равные части среди солдат. Хомхоев, недолго думая, разделил пол вновь, но разделил опять на четное количество прямоугольников, а солдат было нечетное количество. Тогда чеченец снова пошел к нам. Я надеялся, что наш командир отделения Скворцов как-то воспротивится, ведь по должности Скворцов был сержантом, а Хомхоев – рядовым, а по сроку службы они были равны. Однако этим равенство и ограничивалось. Хомхоев был более уважаем, более силен и имел более весомую поддержку в роте за счет своих земляков, поэтому Скворцов ничего не предпринял, чтобы оставить подчиненных в своем отделении. Хомхоев подошел ко мне.

– Эй, пойдем со мной, будешь в другом месте работать, – обратился он ко мне спокойно своим гортанным голосом.

Я встал с колен, выпрямился, посмотрел в глаза Хомхоеву и ответил:

– Я здесь получил задание работать и еще не закончил.

В глазах чеченца промелькнуло удивление таким моим поведением.

– Закончишь там, вернешься и потом здесь доделаешь. Я смотрю, тебе здесь немного осталось, надо там ребятам помочь, – несколько повысив голос, сказал Хомхоев, и глаза его начали краснеть. Большинство наших полковых чеченцев очень быстро возбуждались, и при этом у них словесной долгой перепалки не происходило, они как огонь, в который прыснули бензина, быстро возгорались и начинали действовать кулаками.

В армии, как я уже писал, у меня был свой принцип – не делать личную работу ни за кого и выполнять только распоряжения старшего по воинскому званию. Но в то же время я иногда ходил и за хлебом для «дедов», и за картошкой, когда находился в их компании и они меня об этом вежливо просили. Я постепенно завоевывал среди старослужащих роты уважение, и меня начали называть по имени, унизительного ничего не заставляли делать, а в остальных случаях без наездов, мата и грубой силы, достаточно вежливо просили что-либо сделать.

Поэтому, когда Хомхоев сказал «…надо там ребятам помочь», я несколько секунд сомневался, идти или нет. Критерием для решения в таких случаях было обращение к моему принципу. Несмотря на прозвучавшее предложение о помощи, я решил не идти, потому что сказано это было со злостью, в виде распоряжения от рядового и наливавшиеся кровью глаза чеченца говорили о том, что не помощь ему моя нужна, а беспрекословное подчинение.

– Нет, я не пойду, – уверенно сказал я.

– Сука, долго я здесь с тобой еще разговаривать буду? – он со злостью схватил меня за плечо гимнастерки и потащил силой через коридор в свое отделение.

Я ударил снизу своим предплечьем по его руке, и она выпустила гимнастерку. Хомхоев остановился и развернулся полностью ко мне своим мускулистым телом. На его лице было удивление. Потом брови сошлись, он подал вперед голову, глядя зло мне прямо в глаза холодным взглядом, как динозавр смотрит на свою мелкую добычу. Хомхоев не знал, что делать, потому что такого поворота событий он не ожидал. Чувствуя превосходство в физической силе и имея свою «дедовскую» правду, он не боялся ни меня, ни последствий конфликта, поэтому не принимал стойки для драки, а стоял, опустив руки, и думал, как дальше поступить. Наконец он, видимо, решил и дальше обойтись без драки, но с помощью физической силы притащить меня в свое отделение. Чеченец вновь схватил меня за гимнастерку в районе правого плеча. Но я опять выбил снизу его кисть и отступил на шаг, согнув руки в локтевых суставах, держа их на уровне груди со сжатыми кулаками. Таким образом я встал уже в стойку для драки. Хомхоев опешил, не зная, что делать. Он шагнул ко мне в открытой стойке, давя взглядом и ростом. Но руки его были опущены, он и не собирался защищаться. Я же не стал дальше отступать и, когда Хомхоев подошел на близкое расстояние, то ударил его в лицо сначала прямой левой рукой, а вслед за ней сразу же на возвращении левой руки выбросил вперед прямую правую, перенося при этом вес тела на впереди стоящую ногу. Хомхоев при моем ударе левой рукой отпрянул туловищем назад, и я не дотянулся до противника, но при последовавшем сразу же ударе правой рукой я одновременно сделал шаг вперед и достал на излете кулаком лицо Хомхоева. Удар на излете получился не сильный, но попал в нос чеченцу, и у него из ноздрей просочилась струйка крови. Я тогда не знал еще, как священно чеченцы относятся к крови. Это у нас, славян, можно разбить друг другу морду до крови и забыть об этом через пять минут, а у чеченцев за кровь надо мстить.

После моего нападения Хомхоев остановился, поднес кисть к своему носу, увидел на пальцах кровь и хотел было броситься на меня, но здесь, к моему счастью, в расположение казармы зашел офицер. Прозвучала команда «смирно» от дежурного солдата, стоявшего у входных дверей. Это зашел командир роты. Он сразу скомандовал дежурному «вольно», и дежурный повторил громко этот приказ для всех. Офицер направился в противоположную от нас сторону, но мог видеть и наше расположение. Драться дальше было нельзя, так как это было чревато тем, что командир роты нас увидит. Мы некоторое время стояли молча и смотрели с Хомхоевым друг другу в глаза.

– Ты мне кровь сделал, – наконец сказал он ледяным тоном. А потом неожиданно и резко саданул меня ребром ладони по шее. Удар был хлесткий и, наверное, сильный, но я его не почувствовал, так как был весь в сильном напряжении. Хомхоев отвел руку и все так же стоял спокойно, с ненавистью глядя на меня сверху. Я не знал, что делать при офицере, и тоже стоял, опустивши руки вдоль туловища, но сжал кулаки. Я ждал очередного замаха соперника и готов тогда уже, несмотря ни на что, броситься на него. Но Хомхоев больше не поднимал рук, а просто злобно и холодно смотрел на меня. Так смотрят боксеры на профессиональном ринге, когда их ставят в полуметре друг от друга перед началом боя.

Офицер тем временем дошел до старшины и дал команду на всеобщее построение.

– Я никогда не буду твоей шохой, – ответил я, собираясь идти снять солдатские тапки и надеть сапоги.

Хомхоев меня не понял. Он спросил:

– Что такое – шоха?

Я удивился, что у них не знают того, что в Алма-Ате знает каждый старшеклассник в школе.

– Шоха – значит, шестерка. Тот, который выполняет все, что ему говорят.

Судя по напряженному лицу Хомхоева, он так и не понял, что я ему хотел сказать, но времени на разговор уже не было, надо было готовиться к всеобщему построению.

После этого случая мы долго с Хомхоевым не встречались лицом к лицу. Он, конечно, мог ночью меня поднять со своими земляками и отдубасить как следует. Если боялся, что потом я на него донесу, то это можно было сделать втемную. А может быть, Хомхоев знал от других, что в роте кто-то стучит замполиту о драках в казарме. По крайней мере дальнейших конфликтов с этим чеченцем у меня не было. Правда, месяца через три, зимой, когда наш полк был на учениях, мы вновь столкнулись с Хомхоевым. Продолжительность тех учений была дней пять. Мы спали в палатках по 15 человек, топя печку буржуйку, но все равно было холодно: мороз 20 градусов на улице, и в палатке 7–10 градусов тепла максимум, если топить хорошо.

Наше отделение и часть отделения Хомхоева жили в одной палатке. В один из дней я был назначен дежурным. Дежурный на стрельбы не ходил, подметал пол, заготавливал дрова и топил печь днем и ночью на протяжении суток. Таких дежурных на палатку требовалось двое, потому что одному бойцу тяжело выполнить всю работу и особенно тяжко одному всю ночь сидеть у печки. Однако старшина-кавказец всегда оставлял одного из двоих дежурных «дедушку», а второго – молодого, который и должен был все делать. А «дедушка» сутки лежал около печки на кровати, спал, курил или пил чай. Хомхоев, когда его назначили дежурным, даже не встал утром на построение, а продолжал спать. Старшина на построении сказал мне, что я остаюсь вместе с Хомхоевым дежурным, и увел роту на стрельбы. Я успел подмести пол и сел у печки, чтобы забросить в огонь еще дров. В это время проснулся Хомхоев, потянулся, увидел меня около печки, но не узнал, потому что в палатке было темно. Чеченец сел на сколоченной из деревянных щитов кровати, свесил ноги до пола, достал сигарету, но не нашел в кармане спичек.

– Дай спички, – сказал он мне распорядительным тоном.

– У меня нет спичек, – ответил я правду, так как огонь поддерживался уже три или четыре дня в печке, я не курил и у меня не было ни зажигалок, ни спичек.

– Ну, так сходи и принеси, – все так же повелительно, но с большей строгостью сказал Хомхоев.

– Я не курю и мне спички не нужны, – произнес я спокойно.

Через секунду в мою сторону полетел сапог, и чеченец встал с кровати.

Я увернулся от сапога, летевшего мне в лицо, тоже вскочил и был готов ответить ударом на удар. Хомхоев увидел меня в полутьме, узнал, и его взгляд встретился с моим. Мы несколько мгновений молчали, стоя друг против друга.

Потом Хомхоев сказал:

– А, это ты, Ландыш. Ты мне еще за ту кровь не ответил.

Я ничего не сказал в ответ, просто стоял, молчал и смотрел ему исподлобья в глаза, но в то же время весь сжался, как пружина перед выпрямлением. К моей радости, больше ничего не было. Хомхоев еще постоял полминуты около меня, потом сделал шаг назад, спокойно уселся на кровать, не смотря в мою сторону, даже как будто и не замечая меня. Затем обулся, надел тулуп и вышел на улицу.

Через некоторое время я услышал его обращение к проходившему солдату: «Дай закурить». После этого наступила тишина, чеченец молча стоял около палатки и курил. В дальнейшем на этих учениях ссор с Хомхоевым у меня больше не было, может быть, даже из-за того, что на следующий день в нашей роте случилась беда.

Рота выехала на стрельбы на БМП. Эта аббревиатура расшифровывается как «боевая машина пехоты». Красивая по форме, даже, можно сказать, элегантная машина. Несмотря на свою броню, БМП имела высокую скорость и проходимость на местности. Наши офицеры любили во время учений гонять на этой гусеничной машине меж сопок по глубокому снегу. Благодаря длинному своему носу в виде угольника БМП легко переправлялась через водные препятствия, умела плавать. В бою солдаты выбегали из машины через задние двери, поэтому задняя часть машины была прямоугольной, перпендикулярной земле и почти плоской.

В тот день колонна из восьми БМП остановилась перед полигоном, солдаты вышли покурить, поболтать и встали рядом с машинами, которые остановились в двух метрах друг от друга. Командир взвода убежал в командный пункт на совещание и получение задач. Через 15 минут командир вернулся, дал команду «По машинам» и залез в первую БМП. Начали заводиться моторы. Вслед за первой БМП взревел двигатель второй. Но вдруг из середины колоны начали громко кричать. Мы подбежали к четвертой БМП, она стояла от пятой машины не в двух метрах, как было пять минут назад, а всего в каких-то 15–20 сантиметрах. Острый, как зубило, нос пятой БМП почти касался тупого зада четвертой боевой машины. И в этом пятнадцатисантиметровом расстоянии между машинами висел солдат, болтал ногами, был в сознании и исступленно орал что-то на таджикском языке. Естественно, грудную клетку ему сплющило, ребра поломало, возможно даже, что осколки ребер вспороли легкие, потому что орал бедняга с хрипотцой, с каким-то бульканьем. Скорее всего, этому таджику также переломило и позвоночник. Часть молодых солдат схватились за головы и убежали с причитаниями подальше от этого кошмара. Наш медбрат, парень, прослуживший к тому времени всего год, тоже растерялся, но не убежал, а достал какие-то таблетки из сумки и пытался дать их зажатому в тисках солдату.

А случилось вот что. Сослуживец пострадавшего, близкий его друг, тоже таджик, был механиком-водителем, но имел еще небольшой стаж вождения БМП. Этот горе-механик, когда услышал команду «По машинам», начал заводить двигатель, но при этом не убрал первую скорость, не поставил коробку передач на нейтральную позицию и не выжал сцепления. Как следствие, его машина при включении стартера дернулась вперед и заглохла. К несчастью, в эту секунду между бронемашинами решил пробежать его друг, пехотинец. После того как механик-водитель увидел, что прилепил к впереди стоящему БМП своего земляка, он попытался быстро завести мотор и отъехать назад, но, как назло, он не заводился. Стартер крутил, пытаясь завести большой дизельный двигатель, но бесполезно. При каждой повторной заводке от движения мощного стартера вся машина тряслась и причиняла невыносимую боль зажатому в железных тисках бедному солдату. Только после того, как прибежал командир взвода, увидел происшествие и быстро скомандовал первым БМП трогаться с места, раненый солдат освободился из этого железного плена, упал вниз на землю и потерял сознание. Его на машине повезли в часть, в госпиталь, но, к сожалению, он по дороге скончался. С парнем прощалась вся часть, его цинковый гроб поставили посреди зала для полкового собрания. Я тогда подумал, что не дай бог погибнуть вот так глупо. В те годы шла еще война в Афганистане, и мне пришла мысль, что уж лучше пасть в бою с душманами, чем вот так, на учениях, от невнимательности сослуживца и общей безалаберности.

Следующие учения у нас были через месяц, и на них у меня произошла последняя серьезная и жестокая драка за время моей службы. К тому времени в нашей роте уже никто из старослужащих не пытался меня унижать. Все понимали, что бесполезно заставлять меня делать за кого-то его работу, если не будет на то распоряжения старшего по званию. Но, когда мы выехали на учения, я столкнулся с «дедом», который давно был прикомандирован от нашей роты к полигону и мы с ним совершенно не были знакомы. Несколько ребят из полка были закреплены на полигоне для обслуживания различных приспособлений – щитов, макетов, командной вышки, складов и т. п. Командированные спали в небольшой казарме, и такой спокойной службе можно было позавидовать. С одним из таких командированных – «дедушкой» Калиевым, татарином, я подрался в первый же день учений. Во время обеда в поле Калиев волею случая сел рядом со мной за столом. Как я уже писал, молодых солдат видно издалека по поношенной одежде, по худобе, по внешней замученности, по настороженности, отсутствию бравады и наглости. Я сидел среди молодых солдат и мало чем внешне отличался от них. Калиев поел быстрее меня и, вставая из-за стола, сказал мне коротко тоном начальника: «Помой за меня посуду».

Обычное дело – молодому солдату мыть посуду за «дедушку». Обычное – для многих, но не для меня. Я ничего не ответил, равнодушно посмотрел на этого крепкого, низкого ростом, с широкой костью татарина. Он, несомненно, был старше меня лет на пять, с высокой лобной залысиной, уже муж, а не мальчик. Я, как ни в чем не бывало, доел свою порцию и встал из-за стола, надеясь, что Калиев вообще не смотрит за тем, выполню ли я его распоряжение. Но Калиев увидел, что я взял с собой со стола только свою грязную посуду. Он догнал меня, дал пинком под зад и зло прошипел: «Я что тебе сказал сделать, салага!».

Я тут же развернулся к нему лицом, отбросил свою чашку и ударил его правой ногой сбоку по бедру. Удар пришелся татарину в районе таза и был чувствителен, судя по выражению его лица. После этого Калиев не отступил, а приблизился ко мне вплотную. Его манерой, как я полагаю, всегда было вести бой на близком расстоянии, так как он был небольшого роста и имел короткие конечности. Мы обменялись несколькими, не особенно чувствительными, ударами кулаками в туловище, локтями в плечо и обхватили друг друга руками за туловище. Далее мы начали качаться из стороны в сторону, пытаясь повалить противника на землю в этой схватке. В школе по борьбе в своем классе я никому не уступал, даже ходил какое-то время в секцию самбо и поэтому надеялся на успех в этом поединке даже с физически более сильным соперником. Но в тот момент, когда мы боролись стоя и лица были друг против друга так близко, что кожей чувствовалось жаркое дыхание противника, Калиев вдруг отвел свою голову далеко назад и резко бросил ее вперед. Он был ниже меня сантиметров на 10, и удар лбом пришелся как раз по моей переносице. У меня появились искры в глазах, удар был очень сильным и болезненным. Тут же из моих ноздрей не просто побежала, а хлынула кровь, которая запачкала и мою форму, и форму татарина. Через несколько секунд нас разняли. Я пошел к ручью и долго не мог остановить кровь, так как нос у меня был сломан. Ко всему прочему, через несколько минут после драки мне стало плохо, тошнило и рвало. В четвертом классе у меня было небольшое сотрясение головного мозга после удара головой на ледяной горке. В этот раз симптомы были те же – я наверняка получил сотрясение мозга.

Вечером из-за тошноты мне пришлось отказаться от ужина. Это небывалое событие – отказ солдата от ужина – удивило старшину, и он направил меня в санчасть. Там медбратья-сержанты долго меня расспрашивали, измеряли давление и температуру. Симулянтов, желающих любым способом уйти из роты и какое-то время полежать на больничной койке в санчасти, было множество, и поэтому каждый больной проходил скрупулезную проверку. Меня часа два продержали в приемной санчасти, расспрашивая о самочувствии и измеряя давление. И все-таки оставили на ночь в санчасти. Решающим фактором, скорее всего, был сломанный нос. Видно было, что он немного кривоват, да и глубокая рана на переносице говорила о том, что удар был действительно сильный.

Наутро мне не стало лучше, все так же тошнило, но не рвало, может быть, даже из-за того, что в желудке было пусто. Днем меня отправили в дивизионный госпиталь. После осмотра в приемном отделении меня положили на кровать недалеко от столовой. В первый день самочувствие мое не улучшилось, но на душе стало намного спокойнее, так как в госпитале не было построений, утреннего подъема и отбоя. Спали и валялись в кроватях целыми сутками, вставая только на завтрак, обед и ужин. Внеуставных взаимоотношений тоже не было, так как лежали в госпитале большей частью молодые солдаты, «дедушек» почти не было, да и тот, кто был старослужащим, не выпендривался, так как делить власть, бороться за что-то, заставлять кого-то что-то сделать не было необходимости.

На второй день пребывания в госпитале утром был осмотр пациентов врачами. Ко мне подошла женщина славянской внешности в белом халате. Села на краешек кровати.

– Так, сынок, давай посмотрим твой носик, – нежно произнесла она.

Я лежал на спине, она склонилась над моим лицом и тихонько прикасалась к носу пальцами с разных сторон. У нее были светло-голубые глаза, длинные ресницы, белая кожа. Ей было уже под 50 лет, лицо в морщинах, но она мне показалась божеством. Больше полугода я не видел представительниц прекрасного пола так близко рядом с собой, не чувствовал их духов, энергетики и доброты. Как же женщины для нас важны. Я представляю, какой бы жестокий мир был без них. От них идет искренняя нежность, и жаль, что современные условия жизни заставляют их становиться брутальными, воинственными, агрессивными, целеустремленными, чтобы добиться в капиталистическом обществе положения, славы, высокой зарплаты, а значит, и независимости. По моему глубокому убеждению, сила женщины – в ее физической слабости, нежности, мягкости и доброте.

Я лежал и не мог насмотреться на эту женщину. Как же она была красива, как ласковы ее прикосновения, как чудесен звонкий голос, как вкусно пахли еле уловимые духи, какая положительная энергия шла от нее. Я не возбуждался от нее, как мужчина возбуждается от женщины в сексуальном смысле, но то чувство было сродни чувству любви. Любви светлой, платонической, душевной, сыновней. Хотя я никогда не был маменькиным сынком, а даже, наоборот, с 10 лет пытался быть независимым от родителей и не любил сентиментальности, но в этом госпитале мне очень захотелось обнять эту женщину, прижать к себе, почувствовать всем телом близость этого божественного существа.

Доктор-ангел осмотрел мой нос. Я предложил его сломать под наркозом, чтобы сделать прямым, но она сказала, что кривизна почти незаметна, носовые ходы не пострадали и что я и так красивый. Улыбнулась, посмотрела мне коротко, но пристально в глаза, положила свою руку мне на грудь, немного похлопала, как бы говоря, что все будет хорошо, не стоит переживать, и пошла дальше. К сожалению, я ее больше не видел. Оставшиеся до выписки из госпиталя дни меня осматривали военные доктора-мужчины, но то чувство восхищения женщиной, женским началом после столь длительного отсутствия представительниц слабого пола в моей жизни я запомнил навсегда.

* * *

После возвращения из госпиталя жизнь постепенно нормализовалась. Вскоре на волю ушли дембеля, а для пополнения численности пришел новый призыв, в основном ребята из Казахстана и Узбекистана. Несмотря на то что срок моей службы еще не перевалил за первый год, я уже чувствовал себя вполне спокойно. «Деды», большей частью чеченцы, меня не трогали, а некоторые даже здоровались за руку и называли по имени, разговаривая на равных. Старшина и офицеры все чаще меня назначали старшим в нашем отделении. Появились знакомые в отделении связи, которое имело свою каптерку-комнату со снаряжением, и там у них можно было оставить личные вещи, крем для обуви, щетку, запасную форму, что позволяло всегда ходить в чистой одежде и в начищенных сапогах – а это первый критерий благополучия и статуса солдата.

Когда я отслужил год, как-то троих солдат-славян одного призыва, в том числе и меня, вызвали в штаб батальона и дали задание написать текст под диктовку. Это, как оказалось, был конкурсный отбор на вакансию помощника начальника штаба батальона. Я выиграл этот отбор. Возможно, причиной этого стало то, что у меня был самый красивый почерк или я меньше всех сделал грамматических ошибок, а может быть, внешностью был более удалой, чем остальные претенденты. В результате мне дали задание каждое утро приходить в штаб батальона и выполнять распоряжения начальника штаба. Мне поручали заполнять документы, склеивать секретные карты местности, наносить надписи на них плакатным пером, быть курьером штаба и исполнять другие аналогичные задания.

С того момента моя жизнь кардинально поменялась. Теперь меня из солдат никто не доставал, потому что уже не было самого предмета ссоры между мной и «дедом» или «черпаком». Чуть позднее я постепенно перестал участвовать в строевой подготовке и даже не стал выходить на плац, а сразу после утреннего построения в казарме и завтрака шел в штаб батальона и что-нибудь там делал. А самое важное было в том, что у меня появилась комната, в которой вечером никого не было, в которой был свой ящик-сейф на замке. Я наконец-то обрел место, где мог вечерами и ночами заниматься своими личными делами.

К тому же все руководство батальона, в том числе комбат, замполит и начальник штаба, были нормальными, адекватными мужиками, строгими, но справедливыми и в душе добрыми, заботливыми командирами. Поэтому через некоторое время я душевно успокоился, набрал в весе до 85 килограммов (после 63 в первые дни службы) и на фотографиях был уже не желторотым замученным юнцом, а уверенным в себе настоящим мужчиной. Мама была очень рада моим фотографиям и таким переменам во внешности сына. Через полгода работы при штабе командир батальона за усердную службу походатайствовал за меня перед руководством полка, и вскоре я получил звание сержанта. Заслужив власть и уважение в роте, я не пытался это использовать против молодых солдат. Мне их многих было жалко, и обращался я всегда к ним по-человечески. Были, конечно, моменты, где необходимо было и накричать, и пнуть под зад кому-нибудь из-за их тупости и неповоротливости, но унижать чье-то достоинство при этом мне претило.

* * *

Однажды начальник штаба батальона предложил мне вступить в Коммунистическую партию СССР. Я всегда был активистом по жизни. С гордостью когда-то носил галстук пионера, первым в классе вступил в комсомол и считал членство в этих организациях очень важным и почетным. К тому же отец у меня был коммунистом со стажем, даже возглавлял партийную ячейку в институте и окончил Высшую партийную школу. Конечно же, и я в средней школе и на первом курсе вуза мечтал стать коммунистом, встать, как тогда считал, в ряды самых достойных людей Отечества.

Однако я отказался от предложения начальника штаба батальона стать кандидатом в члены КПСС. Причиной тому стало, во-первых, понимание, что на центральных телевизионных программах и в книгах армейской библиотеки может быть обман и приукрашивание, а в реальной действительности среди коммунистов очень часто есть место низкому и неблагородному. А во-вторых, я познакомился и даже сдружился в армии с двумя киргизами – двоюродными братьями из Фрунзе (тогда столица Киргизской ССР), общение с братьями окончательно привело меня к решению не вступать в КПСС. Можно даже сказать, что эти ребята были мне земляками, так как Алма-Ата находилась от Фрунзе в 250 километрах и братья часто бывали в Алма-Ате, а я – во Фрунзе или на киргизском великолепном горном озере Иссык-Куль. У меня с этими парнями были общие темы для разговоров, и постепенно мы сблизились и стали почти друзьями. Братья были начитанны, учились в престижных вузах киргизской столицы и имели красивые черты лица. К тому же они были хорошими рассказчиками, и мне с ними было интересно проводить время. Необходимо также сказать, что оба киргиза были сыновьями больших коммунистических начальников, то ли секретарей райкомов, то ли горкомов в своей республике. Ну и, наконец, необходимо отметить, что оба брата были коммунистами. Когда они узнали, что мне предложили стать кандидатом в члены КПСС, то сразу стали уговаривать меня соглашаться и приводить свои доводы в пользу этого решения. Как я был наивен. Думал, что коммунисты – это самые честные, правильные, стойкие, сильные духом и нравственно безупречные люди. Они – опора страны и всего будущего. Мои убеждения были в рамках идеологии того времени, которая выливалась на простого смертного из всех возможных средств массовой информации, подотчетных государству. И я ранее не соглашался стать членом КПСС только по причине того, что считал себя еще недостойным такой чести. А братья киргизы, сыновья коммунистических боссов, наперебой как-то вечером мне доказывали свое видение плюсов коммуниста.

– Слава, да ты чего медлишь? Соглашайся, конечно. У нас везде карьеру можно сделать, только если ты коммунист. Любая высокая должность на гражданке и в армии – это только для коммунистов. Беспартийных даже на конкурсе не рассматривают. К тому же всегда будет хороший повод на партсобраниях, в кулуарах познакомиться с нужными людьми, чтобы потом решать свои личные дела по одному звонку. Будут у тебя всегда и продукты дома, и хорошие импортные шмотки, и в очереди на квартиру тебя протолкнут, и машину удастся быстро получить, – говорил один из братьев.

– А самое главное, если обычный человек что-нибудь сворует, то на него сразу уголовное дело заводят и в тюрьму сажают, – вторил ему другой, – а если член партии сворует, то максимум, что ему грозит, – это лишение партбилета. А чаще всего просто проводят собрание, критикуют и берут провинившегося на поруки.

– Да, Слава, мой братан прав. Вон до армии друга моего отца, председателя райкома, поймали на взятке, так ничего, все тихо и мирно прошло. Раздувать не стали, потому что коммунисты не могут воровать по определению никогда. Друга отца просто перевели из одного района в другой, и все. А не был бы коммунистом, засадили бы лет на 10 с конфискацией имущества.

Такой разговор состоялся ночью в штабе батальона, где мы закрылись в комнате и пили какую-то брагу, которые некоторые удальцы настаивали в огнетушителях, прямо в казарме, в двух шагах от офицеров. Брага получилась крепкая, разговор шел по душам, кто что думал, тот то и говорил. Точна русская народная пословица: «Что у трезвого в голове, то у пьяного на языке». Я по натуре своей всегда был интровертом и все свои переживания хранил в себе, никому душу не раскрывал даже в пьянках. К тому же я не любил споров и терпеть не мог кому-то что-то доказывать. Поэтому почти всегда я больше слушал, чем говорил. Слабый свет от настольной лампы и опьянение не дали киргизам разглядеть глубокое разочарование и презрение на моем лице, когда они рассказывали выгоды вступления в Коммунистическую партию Советского Союза. Априори я предполагал, что элита общества – это коммунисты, и мои убеждения от этого разговора летели в тартарары. А ведь парни правы, думал я, без партбилета высоких должностей в карьере не достичь. Но природное чувство справедливости и гордости убедило меня в том, что мне не место среди коммунистов и я должен отказаться от вступления в ряды этой прогнившей партии.

«Раз там так много прохвостов, воров и подонков, то я не хочу быть среди них, – думал я. – Комсомолом мои социальные функции и закончатся».

Еще какое-то время я с киргизами общался. Но после того как одному из них я отдал железный ящик – сейф, чтобы тот мог свои вещи хранить в каптерке у знакомого, я перестал им доверять, потому что из сейфа пропали мои деньги. Дело в том, что в этом железном ящике при передаче хранились все мои сбережения: переводы из дома и зарплата солдата (7 или 10 рублей ежемесячно). Всего скопилось там рублей 150. Деньги для солдата не маленькие, в то время это была среднемесячная зарплата инженера или бухгалтера в Советском Союзе. Я думал, что сейф пустой, и передал киргизу его на замке, отдал и ключ от замка, а на следующий день вспомнил, что оставил в этом железном ящике свои деньги. Не переживал нисколько, потому что знал, что земляк мне деньги вернет. Но вечером, после того как братья пришли в казарму, они мне сказали, что денег в ящике не было. Предложили мне пойти вместе посмотреть ящик. Мы в каптерке вынули все содержимое ящика, но денег не было. Я вспомнил разговоры про коммунистов, размышления братьев и сделал вывод, что они способны обворовать даже друзей. На этом наши отношения закончились. Я не подходил к землякам, и они тоже не подходили ко мне. Это косвенно доказывало, что они все-таки взяли мои деньги и сделали выбор, променяв отношения со мной на 100 рублей. Наверное, поговорка «Не имей 100 рублей, а имей 100 друзей» у некоторых людей звучит наоборот.

* * *

Через некоторое время после расставания с киргизами судьба послала мне друга – Игоря Голованова. Это был небольшого роста, где-то под 1 м 70 см, толстенький, но без складок жира, парень из российского города Пензы. У Игоря были темные волосы, большие карие глаза и белая кожа, настолько белая, что по лицу сразу было видно, когда он недоволен, потому что щеки мгновенно от злости становились красными. Но злился Игорь редко, потому что был добряком, веселым и энергичным малым. Про таких, как он, говорят «душа компании». Игорь смеялся громким, красивым, задиристым смехом, от которого тоже хотелось сразу хохотать вместе с ним. Голованов был хорошим рассказчиком анекдотов и разных жизненных историй и сразу располагал к себе любого собеседника своей душевной искренностью.

Познакомились мы с ним нетривиально, необычно. Как-то я был отправлен в наряд по городу. Вместе с прапорщиком и еще одним солдатом мы патрулировали городские улицы. В Бикине ничего интересного не было: кинотеатр, несколько пятиэтажек и деревянные черные дома с покосившимися заборами. В этом городе, который был недалеко от границы с Китаем, жило много заключенных, переведенных из тюрьмы на «химию», на поселения под постоянным присмотром участковых милиционеров. Обитали в городе, конечно же, и коренные жители, поколениями существовавшие в этих местах. Причем люди очень душевные и добрые. За полгода до окончания службы мы с другом Игорем познакомились с одной симпатичной 18-летней девчонкой Леночкой Акимовой. Она через некоторое время позвала нас к себе в гости, познакомила, в свою очередь, с родителями и бабушкой. Эта семья нас постоянно баловала вкусной домашней едой, старалась приободрить, сопереживала трудностям армейской жизни, в общем, относилась как к своим родным. Мы с Игорем, конечно же, тоже чем могли помогали им, покупали недорогие подарки, кололи во время увольнения для бабушки дрова и делали что-нибудь по ремонту старого дома. При этом никаких сексуальных домогательств к Леночке мы с Игорем себе не позволяли, уважая в первую очередь в ней душевные, дружеские, человеческие качества. Таких добрых, бескорыстных людей, как в этой Богом забытой глубинке, я потом по жизни больше почти не встречал. Но знакомство с ними было позже, а сначала на городских улицах я познакомился с Игорем Головановым.

Итак, когда мы втроем патрулировали город, то увидели, как из продуктового магазина вышел небольшого роста сержант с красными погонами, означавшим, что он как раз из нашего мотострелкового полка. Еще в Бикине стоял танковый полк, и его солдаты ходили с черными погонами. Наш прапор окликнул сержанта, когда тот вышел из магазина. Сержант остановился, на секунду задумался и вдруг резко рванул от нас в противоположную сторону.

«А ну стой, солдат, кому сказано!» – закричал прапор, но, видя, что убегающий не останавливается и отдаляется все дальше, приказал мне и молодому солдату догнать беглеца. Мы бросились за сержантом вслед. Гандикап у преследуемого перед нами был приличный. Сержант уже убежал от магазина метров на двадцать. Я сразу прикинул, что погоня будет долгой, и не рванул вслед с места в полную силу. Благо до армии я занимался бегом на средние дистанции и мог правильно распределить свои силы в этой погоне. Поначалу беглец даже увеличил свой разрыв между преследователями, но улица была прямая, справа и слева были одноэтажные деревянные дома, закрытые глухими заборами, а до перекрестка было метров 300, поэтому я не упускал из вида убегающего. Через 100 метров после начала бега от меня отстал молодой солдат, и через некоторое время он остановился, глубоко дыша, загнувшись и держась за печень, – знакомая история, когда после обеда начинаешь сразу резко, во всю силу бежать. Еще через 200 метров преследования я уже сократил расстояние от убегающего до 10 метров. Беглец тем временем добежал до перекрестка и повернул направо в направлении гаражей и сараев. До гаражей оставалось метров сто, и мне пришлось сделать финишный спурт, так как за гаражами беглец мог уйти из видимости. Как только нарушитель завернул за первые гаражи, я его нагнал, сделал подсечку ноги, и он со всего размаха упал и покатился по траве. Я остановился рядом, стоя над ним, молча и тяжело дыша. Мой соперник не спешил подниматься с земли, так как совсем выдохся в забеге.

– Подымайся, пойдем к прапору, – спокойно, но твердо сказал я после того, как немного отдышался.

– Слушай, сержант, отпусти меня, будь человеком, – тоже спокойно, не жалобно и не умоляя, а с чувством собственного достоинства сказал беглец. – Мне сейчас нельзя попадаться патрулю. У меня через неделю отпуск домой намечается. Сам знаешь, как через полтора года службы хочется побыть дома. А если меня сейчас сдашь, то отпуск накроется медным тазом.

– Ну, и на хрена ты тогда в самоволку сегодня пошел?

– Да у меня днюха, юбилей, 20 лет исполнилось. Командир роты залупился и не пустил в увольнение. Ему, видно, утром жена не дала в постели, так он подчиненных с утра трахает, – он открыто улыбнулся, и я тоже в ответ широко заулыбался.

«Молодец, шутит еще в такой ситуации», – подумал я.

– А с какой ты роты? – спросил я.

– С четвертой, второго мотострелкового батальона, – ответил он.

– О, так мы соседи. Я с первого батальона, двумя этажами ниже, в том же здании.

– Да я знаю, видел тебя несколько раз.

– А что ты в магазине забыл? Пошел бы тогда на речку или в кино. Хотел, что ли, купить шоколадные конфеты или торт к праздничному чаепитию? – с улыбкой спросил я.

– Да конфеты уже есть, я их в магазине на территории части купил. Но на юбилей, сам понимаешь, в солдатской железной кружке хочется не только чай поднимать, а что-нибудь покрепче, а спиртное в нашем магазине, увы, не продают. Пришлось в городе купить бутылку водки по этому случаю, – с этими словами он достал из-за пазухи 0,33 литра местной водки. – На, возьми ее, только отпусти меня.

– Не надо, оставь себе. Дай мне твой военный билет. Хочу удостовериться, что ты в этот день родился.

Сержант протянул мне военный билет с опаской, ведь если я не отдам ему билет обратно, то он точно без этого документа не убежит. Целесообразнее было бы на месте беглеца, отдышавшись, неожиданно ударить меня, сбить мне ударом дыхание, а потом рвануть, убежать и затеряться в гаражах. А если военный билет нарушителя будет в моем внутреннем кармане, то смысла убегать уже нет. Но беглец не пошел на обострение ситуации и протянул мне свой документ. Я открыл первую страницу и начал читать вслух: «Так, значит, ты – Голованов Игорь, сержант второго мотострелкового батальона. Гляди, не обманул, родился 20 августа 1966 года».

Я посмотрел на него и увидел настороженность в его больших глазах. Однако парень больше ни о чем не просил. Все, что хотел, он сказал и повторять свою просьбу не собирался. Я предположил, что если не отдам обратно военный билет и не отпущу на свободу, то нарушитель все же предпримет попытку ударить меня, забрать билет и скрыться. Но нападения я не боялся, потому что Голованов внешне был слабее меня, меньше ростом и весом, да и полностью отдышаться от погони он еще не успел. К тому же у меня был, как у всех патрульных, штык-нож, а это серьезное холодное оружие. В этом контексте меня больше беспокоила реакция прапорщика, если я вернусь к нему один. Несомненно, получу от него нагоняй, потому что он говнистый малый и ему лишь бы был случай докопаться до подчиненного и облить его ушатом грязи и трехэтажного мата. Но, с другой стороны, я полностью понимал этого солдата, которого в свое двадцатилетие, в первый по-настоящему круглый юбилей, заставили сидеть и работать в части. Раб и бесправный человек даже в свое 20-летие. Грустно.

– На. Вон туда, за гаражи беги. И мотай сразу в часть, мы сегодня будем до девяти вечера патрулировать улицы и второй раз я тебя, если увижу, догоню и не отпущу, – сказал я и протянул Игорю военный билет.

– Спасибо, братишка. Большое тебе спасибо.

Он забрал военный билет и искренне протянул мне руку для пожатия. Я пожал его руку, ничего не говоря, но смотря ему в глаза.

– Возьми водку, отдашь прапору, скажешь, что я обронил, – предложил он алкоголь еще раз.

– Обойдется прапор. Не заслуживает он такого благородного напитка, – улыбнулся я в ответ.

– Спасибо, – сказал Игорь еще раз и быстро пошел за гаражи.

Я возвратился с понурой головой к прапорщику. Он стоял с солдатом на перекрестке метрах в ста от гаражей.

– Ну что, спортсмен, упустил нарушителя? – злобно спросил прапор.

– Да, потерял. Он где-то между гаражами юркнул. Не нашел его.

– Тебе бы, блин, только писарем в штабе работать, – задел он меня, намекая на мою работу в штабе батальона.

Я покраснел от гнева, но в ответ ничего не сказал. Не положено оправдываться, когда тебя отчитывает старший по званию. Пункт первый Устава Советской армии гласит: «Командир всегда прав», а пункт второй – «Если командир не прав, читай пункт первый». Когда тебя отчитывает командование, то ты должен стоять, молчать и ждать приговора. А потом ответить «есть» и бежать с радостью выполнять распоряжение. Твое мнение, твои оправдания никого не интересуют. Наш командир роты солдатам часто говорил: «Если мне нужно будет ваше мнение, я вам его скажу». Это красивое выражение можно сделать девизом всей Советской армии как тоталитарной системы управления.

* * *

Вечером после возвращения из патруля у меня было хреновое настроение. Я не жалел, что отпустил Игоря, но расстроился из-за оскорбительных слов прапорщика, который был не намного старше меня, ему было лет 25–27. Прапор был к тому же худеньким и слабеньким, небольшого роста, а синяки под глазами и красноватый цвет лица указывали на то, что парень каждый вечер выпивает по меньшей мере полбутылки водки. Да и тупой он еще был ко всему прочему. На гражданке я бы его и в устном споре, и тем более в драке одолел бы легко, а в армии этот тупица мог безнаказанно унижать меня, пользуясь своей властью и неприкосновенностью.

Но судьба, она как шкура зебры, с чередованием белых и черных полос. Главное, как сказал, если не ошибаюсь, Джон Локк, это ползти по этой шкуре зебры поперек, а не вдоль. А то как залезешь на черную полосу и пойдешь по ней вдоль, то белым окажется только свет в конце туннеля при суициде. В связи с этим я надеялся, что вскоре у меня будут хорошие события. И не ошибся.

Поздно вечером, перед самым отбоем, к нам в расположение роты зашел Игорь Голованов, нашел меня и предложил выпить за его здоровье. Я сначала отказывался, но парень мне был симпатичен своей простотой и душевностью, да и настроение у меня было плохое, так что я согласился. После отбоя мы с Игорем закрылись в нашей штабной комнате. Голованов сходил к себе в роту наверх, принес водку, пачку чая, карамельные конфеты, пряники, репчатый лук, две банки тушенки и банку шпрот. Это был просто пир для солдата. Я налил в графин воды и сунул туда самодельный нагреватель: два лезвия, разделенные между собой спичками и обмотанные нитками, подключают к проводам, и потом суют вилку в розетку. И получается отличный кипятильник. Когда это устройство включаешь в сеть, то напряжение снижается так сильно, что свет в комнатных лампочках тускнеет. Но зато через минуту вода в двухлитровом графине уже кипит и можно заваривать самый крутой тогда в Союзе чай с названием «№ 36» с листьями краснодарских чайных плантаций. Мы просидели с Игорем часа три. Выпили водку, съели все принесенные продукты, рассказали о гражданке, о том, чем занимались там, помечтали о возвращении домой и пофантазировали о том, кто чем займется после увольнения из армии. Мечтать было приятно. Молодые организмы хотели деятельности, работы, обучения, развлечений, секса и любви. Почти каждый «дед», прослуживший в армии 1,5 года, больше всего страдал от безделья, от тупизны обстановки, от несвободы и торопил каждый день, чтобы он быстрее прошел. Если вдуматься, то человек торопит свою жизнь, свое время, которого и так, по сути, немного ему дается на этой планете.

Мы начали с Игорем встречаться почти каждый день. С ним сидели ночами и пили чай, ходили в самоволки в город и за город в лес или на речку. Особенно мы с ним любили ночами ходить купаться на реку Бикин. Когда в первый раз прибежали на эту речку ночью, то я заметил, что, несмотря на то что река широкая, метров в 150 от берега до берега, течение было довольно быстрое. Игорь пошел в туалет «по-большому» в близлежащие кусты. А я решил тем временем искупаться. Берег был не сильно крутой, и мне захотелось нырнуть в воду с разбега. Но для себя я решил, что после того, как нырну, надо будет сразу плыть назад. И не потому что вода стала уже холодной, ведь шел сентябрь, а потому что течение было сильное – это видно было даже безлунной ночью. Я хорошо плавал, даже имел взрослый спортивный разряд по плаванию и поэтому не боялся быстрой реки, но решил сразу после ныряния в воду плыть обратно к берегу, чтобы меня не отнесло течением далеко от места с одеждой. Ведь мы снимали при купании с себя все, плавали адамчиками, чтобы не возвращаться потом в мокрых солдатских трусах через весь город.

Итак, я снял всю одежду, повесил ее на большой куст, который стоял одиноко у самого берег, и с небольшого разбега нырнул в воду. Вода оказалась ледяной, и я сразу же поплыл назад. Выбрался на берег и удивился. Куст, на который я повесил свою одежду, был в трех метрах от меня.

«Как бывает обманчива иногда река. Я ведь предполагал, что течение сильное и меня отнесет метров на 15 от этого куста за время плавания, а он оказался в итоге всего в каких-то трех метрах», – подумал я.

Потом немного помахал руками, отжался от земли, чтобы чуть согреться, и решил еще один раз искупаться, прежде чем одеться и идти обратно в часть. Я опять разбежался, нырнул и, как в прошлый раз, сразу же поплыл к берегу. Выбравшись на берег, я вновь удивился. На этот раз около меня не было кустов и до ближайшего из них вверх по течению нужно было идти метров 20. Я пошел к этому кусту за одеждой. Дошел до него, обошел кругом и замер – одежды не было.

– Игорь, кончай шутить, отдай одежду, – негромко сказал я.

Но в ответ тишина. Ночь была темной, безлунной, видимость не более 10 метров. Я еще раз, чуть громче, позвал Игоря. В ответ тишина, только слышно течение реки.

Я испугался этой мистики. К тому же представил себе, как буду через весь город голым добираться до части, прикрывшись лопухом, как буду перелезать через забор в расположение части, как зайду в казарму. Засмеют ведь. Какой позор.

Мне сразу стало жарко. Думаю, что даже пот на лбу появился, хотя изо рта от холода при дыхании шел сильный пар.

– Игорь, хорош так делать, хватит шутить, – уже громче и злобнее крикнул я.

Вдруг откуда-то издалека, донеслось:

– Ну, дай посрать спокойно, что пристал.

Я пошел на голос вверх по течению, и, о счастье, метров через 20 увидел такой же куст с моей одеждой. А оказалось, что и при первом заплыве в реке меня сильно отнесло от места ныряния, но я выплыл на берег рядом с таким же кустом, на котором оставил одежду выше по реке, и в темноте подумал, что быстрого течения у реки совсем нет. Когда же нырнул во второй раз, то меня опять отнесло течением на 20 метров, но я уже вышел на берег в окружении другого ландшафта и поначалу ничего не мог понять.

После того как понял, что меня обманула природа и какой я лопух, то на радостях решил еще раз нырнуть в реку и остудить свою разгоряченную переживаниями голову.

– Сиди, сиди, засранец, не торопись. Покакай еще. Только с места на место переходи, а то там долго трава не будет расти, судя по твоему характеру, – крикнул я в сторону Игоря с улыбкой, разбежался и нырнул снова в ледяную воду. В этот раз я уже не удивился, что меня опять сильно унесло течением от куста с одеждой.

Через неделю произошла еще одна интересная речная история. Мы с Игорем пошли в самоволку искупаться в реке Бикин. Было полнолуние, поэтому можно было выбрать живописное место на реке и не только искупаться, но и полюбоваться пейзажем: рекой, противоположным крутым берегом, деревянными домами, начинающимися в двухстах метрах от места купания, лодками рыбаков, стоявшими неподвижно на берегу, луной и, самое главное, насладиться минутами свободы. Берег в той части, где мы решили в этот раз искупаться, был каменистым. Река делала дугу в форме подковы, и глубокая часть русла приходилась на противоположный берег, а на нашей стороне было мелководье. В холодной воде долго не покупаешься и тем более неприятно потихоньку идти по острым камням до той глубины, где можно окунуться с головой. Поэтому мы с Игорем решили пройти по каменистой отмели, которая, как коса, уходила от берега почти на середину реки, и с крайней заостренной части этой косы можно было уже даже нырять сразу в реку, потому что там глубина позволяла это сделать. Проходя вдоль реки, мы увидели костер в ста метрах от нас, под густой кроной деревьев на нашем берегу. Были слышны девичьи голоса, разговоры. Пламя огня немного освещало троих человек, сидевших у костра. Нельзя было разглядеть лиц и даже определить их пол, так как они сидели не рядом с костром, а в двух метрах от него и крона деревьев защищала людей от лунного света. Только тембр голосов, выдавал в незнакомцах девушек.

– Может, зайдем на огонек, Игорь? – спросил я. – Глядишь, невест себе найдем среди местных красавиц, будет к кому перед купанием в сарайчик зайти переодеться в плавательные костюмы.

– Конечно, зайдем, – кивнул Игорь, – может быть, и подфартит с любовью. Но только давай сначала искупаемся, а потом уже погреемся у костра.

– Уговорил, черт красноречивый, – проговорил я девичьим голоском.

Мы подошли к краю косы. Луна зашла за облака, и видимость стала не такая хорошая, как несколько минут назад. Лишь только пламя костра переливалось красными языками на фоне темного берега, как один маленький светлый треугольник на черном полотне большой картины. Мы быстро разделись, как всегда, полностью догола, чтобы не мочить трусы, и одновременно нырнули в воду. И так же одновременно, очень быстро после ныряния, вылезли на берег. Вода была жутко холодной, просто ледяной. Все мышцы сразу сократились, сжались, плечи поднялись наверх, руки согнулись в локтях, все тело напряглось от холода, пытаясь хоть немного согреться от статического напряжения мышц. Чтобы не околеть, мы начали размахивать руками, делать круговые движения, поднимать прямые ноги вверх, доставая ими поочередно выставленные перед собой руки, отжимались от пола, поднимали и бросали камни. Даже немного поборолись друг с другом. Минут десять мы с другом проделывали комплекс физических упражнений, чтобы согреться и обсохнуть. Краем уха слышали, что девицы у костра оживились, хихикали и даже иногда заливались смехом. Судя по голосам, это были школьницы, скорее всего, старшеклассницы, лет 15 от роду. Наконец мы высохли, оделись и пошли по направлению к костру. Пока шли, голоса у огня смолкли. Ну, что же, видно, не успели девчонок застать. Жаль, конечно, но хоть костер девочки не потушили, согреемся немного, а может, и с картошкой в углях повезет.

Мы отгадали: и картошку нашли, зажаренную на углях в мундире, и даже хлеб с салом обнаружили. Аппетит у солдата и так всегда отменный, а после холодного купания вообще зверский. Мы пододвинули бревно ближе к костру, сели, достали по картошечке, очистили ее от кожуры, откусили, подняли глаза на реку, увидели косу, на которой мы купались, и в ту же секунду мы с Игорем одновременно застыли. Наши челюсти перестали жевать и отвисли с полным картошкой ртом. В ясном лунном свете, как на картине Куинджи, была песчаная коса, на которой мы пять минут назад показывали зрителям у костра комплекс физических упражнений. Луна не могла из-за облака осветить ту часть берега, где мы сейчас сидели у костра, зато косу освещала очень хорошо. Были видны все камушки на косе, все кустики и даже их отдельные веточки. Естественно, мы представили, какое захватывающее действие, какое интересное кино разыгралось пятнадцать минут назад на этой косе перед зрителями, сидевшими у костра. Это даже не кино, а цирк, когда два абсолютно голых парня борются между собой, толкают друг друга, делают круговые движения туловищем, поднимают вверх свои ноги, тряся замерзшими членами перед молодой, но, несомненно, в тот момент внимательной аудиторией. В те времена даже в городах не было возможности полистать журнал с фотографиями голых людей и тем более посмотреть эротический видеофильм. Тогда это было все запрещено и не распространялось так свободно, как в наши дни. В связи с этим, думаю, для бикинских деревенских старшеклассниц в тот вечер у костра был показан первый фильм про анатомию мужского организма, когда можно было увидеть и мошонку, поросшую густыми волосами, и торчащее из нее скрюченное от холод, нечто в виде маленького шланга.

– Игорь, отгадай загадку из серии «Армянское радио», – сказал я серьезно. – Что такое ни то ни се, а сбоку бантик?

– Не знаю, – вдумчиво ответил Игорь.

– Это голый мужчина в профиль, – тоже серьезно сказал я, и через миг мы оба уже громко хохотали, фантазируя вслух, что там про нас сейчас болтают девчонки. Наверное, всю следующую неделю вблизи этого места, как партизаны по кустам, собирались все девочки класса, а может быть, и всей школы в надежде увидеть бесплатное порно в исполнении двух обнаженных солдат-придурков. Точно сказано про нас в той загадке: «…ни то ни се с бантиком». Но, к сожалению, мы с Игорем были тогда еще скромные, к славе не привыкшие и поэтому ходили в оставшиеся осенние дни купаться в другие места.

* * *

В ноябре Игорь уехал в месячный отпуск домой. Об отпуске в армии мечтали все. Его давали, как правило, солдатам, отслужившим 1,5 года. После отпуска легче было дослуживать, время бежало быстрее, и солдат не так тосковал о доме в сравнении с теми, кто пробыл безвыездно всю службу на территории одной части. Меня тоже командир батальона подавал в списках солдат с ходатайством об отпуске, но, говорят, сам командир полка майор Хазаров вычеркнул мою фамилию. В общем-то я с Хазаровым лично знаком не был. Знал, конечно же, командира полка в лицо, но не думал, что он меня знает. Видимо, Хазаров запомнил, как полгода назад я прошел мимо него не по Уставу. В армии все солдаты, проходя мимо офицеров, не переходят на строевой шаг, как гласит Устав, а просто отдают им честь, прислонив руку к виску. Так же и я полгода назад отдал честь, проходя на плацу мимо одиноко стоящего Хазарова. Но командир полка, как я уже писал ранее, был человек вредный и черпал энергию от конфликтов, наслаждаясь своей властью маленького ростом человека над другими людьми. Хазаров в тот день повернулся ко мне и рявкнул:

– Солдат, ну-ка вернись ко мне.

Я уже ушел от него метров на пять, потому что торопился выполнить срочное курьерское задание. Конечно же, пришлось выполнить приказ и вернуться к майору.

– Как фамилия? – громким, утробным, злым голосом спросил командир полка. Нижняя челюсть от злобы выходила у майора вперед, а губы были вытянуты кружком, как у обидчивого ребенка.

– Рядовой Ландышев, товарищ гвардии майор, – выпрямился я по стойке «смирно».

– Куда идешь, рядовой?

– Направляюсь в штаб полка, несу письмо для начальника штаба от командира 1-го мотострелкового батальона.

– Тебя учили в батальоне строевой подготовке? Как надо отдавать честь офицеру по Уставу?

– Так точно, учили, товарищ гвардии майор, – без испуга, твердо отвечал я.

– Ну, так отдай честь мне как положено.

– Есть, – ответил я, повернулся налево, сделал пять шагов от командира полка, развернулся кругом и пошел по направлению к нему строевым шагом, высоко поднимая прямые ноги и оттягивая носки. Не доходя пару метров до комполка, я поднес руку к виску и развернул голову в сторону офицера. Я сделал все по Уставу, а вот командир полка – нет. Он тоже должен был поднять руку к виску и отдать мне честь, но он этого не сделал, а вернул меня вновь на исходную позицию для повтора. Я был в роте одним из лучших в строевой подготовке и старался сделать все на «отлично», но понял, что командиру полка просто хочется немного поиздеваться над бесправным солдатом. Хазаров меня погонял туда-обратно семь раз и только потом отпустил, так и не отдав ни разу в ответ честь солдату, как положено по Уставу.

Наверное, именно тот случай Хазаров запомнил и вычеркнул меня из списков отпускников. Очень жаль. Из-за этого я пропустил свадьбу своей единственной родной сестры, событие, которое бывает в жизни брата, как правило, в единичных случаях.

Сразу как только Игорь Голованов вернулся из отпуска, мы заперлись после отбоя в штабе батальона, разложили вкусные гостинцы с гражданки, открыли бутылку водки и начали делиться новостями. Конечно, полковые новости были за месяц короткие, одно и то же каждый день, поэтому я быстро все другу рассказал и с интересом начал слушать его повествование о том, что нового произошло в стране за полтора года, как живут люди, как он провел отпуск.

Игорь начал обзор жизни государства, как и полагалось в армии, с политической обстановки.

– Да всё там, на гражданке, так же, Слава. Ничего не произошло. Застой полнейший. Мужики водку пьют от бесперспективности. Мой друг в Пензе пошел после школы на завод пахать, так как в вуз провалил экзамены. Парень физически здоровый, борьбой занимался. Думал там годик поработать, лучше подготовиться к экзаменам и опять постараться поступить в политех. На заводе его поставили в бригаду, которая перевозила на тележках чугунные слитки от склада по цехам. Он делал за смену в полтора раза больше ходок, чем остальные мужики. Проработал три месяца и уволился. Зарплату ему платили на протяжении трех месяцев такую же, как и всем остальным в его смене, хотя он делал намного больше. Но наряд закрывали на всю смену, а не на каждого члена. Коммунизм строим, блин, все должны быть равны. А через три месяца заводские мужики из смены в курилке моему другу и говорят, чтобы он поубавил пыл в работе, так как из-за его усердия им план повысили, а денег ни фига не прибавили. Он и ушел с завода, потому как сидеть с ними по три часа в день курить, выпивать и спать во время работы ему не захотелось. После завода мой друг пошел на барахолку шмотками торговать. Сказал, что зарабатывает там в три раза больше, чем на заводе, и нет никаких сверху начальников. Я тоже туда, Славдон, собираюсь податься после армии.

– Это же противозаконно. Посадить могут за спекуляцию. У нас одного в институте парня посадили за то, что он несколько американских джинсов принес на занятия и продал студентам, – сказал я. – Как не стыдно этим заниматься? Быть спекулянтом?

– Что там стыдного? Ты же их не украл, а купил у оптовика или сам съездил за бугор и набрал там на свой страх и риск товара для перепродажи здесь! – возмутился Игорь.

– Не знаю, мне кажется, это низко – спекулировать на продаже, – не слишком уверенно сказал я.

– Да брось, ты. Это все пропаганда властей. Весь мир так живет, и спекуляция – вполне по закону и даже поощряется на Западе. Благодаря ей существует такое обилие товара, потому что спекулянтами, как водой во время прилива, заполняются самые пустые места.

– Не знаю, прав ты или нет. Судить не мне, хотя сам никогда, наверное, этим заниматься не буду. Низко как-то, да и опасно – посадить могут.

– Опасность есть, это правда. Но если на барахолке ночью торговать, под светом фонариков, то вряд ли кто поймает, тем более что там постоянным участковым ментам мзду платишь и они тебя не трогают.

– А я думаю, почему у нас студенты-модники говорят, что на барахолке в шесть утра уже ничего классного нет, все модное и красивое раскупили. Сам-то покупаю в магазинах, а на барахолке ни разу не был, – вспомнил я.

– Да что там, в наших магазинах, купишь? Везде одно и то же, как униформа для всех. Качественных вещей мало, и они все расходятся по блату еще до прилавков – со складов, – взбудоражился Игорь.

– Ладно, братан, давай об этом не будем спорить, каждый останется при своем мнении. Лучше расскажи, как отдохнул на гражданке? С девчонками встречался?

– Да, было дело, – как мартовский кот, с улыбкой, откинувшись небрежно назад на спинку стула, протянул мягко Игорь.

– О! Вот с этого момента прошу вас поподробнее, пожалуйста. Давай, колись, не терзай душу, – заулыбался я.

– Ну что, познакомился я в парке на третий день отпуска с двумя девчонками. Они меня старше, им по 22 года. Сидели на скамейке, болтали. Я проходил мимо, остановился и подсел. Сказал, что приехал в отпуск из армии пару дней назад, попросил рассказать о новостях, о том, как молодежь живет, куда ходит и так далее. Почувствовал, что одной из девушек – Оле я внешне понравился. Разболтались. Девчонки сказали, что одно из модных мест отдыха – это дискотека в Доме культуры, там сейчас популярные записи крутят с группой «Ласковый май». Я предложил на следующий вечер пойти на дискотеку, на что девочки с радостью согласились. Правда, пришли вчетвером, со своими парнями. Но я заметил, что в танцах да и за столом Оля часто посматривает на меня, глазки строит. Она, Слава, действительно красивая, волосы черные, прямые, до плеч. Грудь больше средней, осаночка прямая, не сутулится. Глазки карие, такие темные, аж зрачка не видно, сливается с радужной оболочкой. Пухленькие губки, всегда накрашенные яркой красной помадой. Ножки длинные, хотя сама она невысокая, где-то с меня ростом. Попка большая, но не за счет жира, а просто кости таза широкие, но это ее не портит, потому что у нее очень тонкая талия. Когда парни в очередной раз пошли курить, я Олю на медленный танец пригласил. Славка, ты не представляешь, какой кайф даже просто с женщиной танцевать, а тем более с такой красавицей. Она сразу положила руки мне на плечи, скрестив их за моей шеей. Приблизилась близко, коснулась моего тела своей грудью, такой упругой, молодой. Я сначала положил свои руки ей на пояс, а потом обнял ее за талию, погладил немного по спине и чуть-чуть надавил со спины, подталкивая ее ко мне. Она не сопротивлялась, прижалась ко мне всем телом, и я ощущал движения ее груди при вдохах и выдохах. Лицом я касался ее волос, падающих на левую щеку, чувствовал ее запах свежести и цветочных духов. У меня мгновенно встал. Я прижал Олю еще сильнее, чтобы она почувствовала твердость между моих ног, она не сопротивлялась и даже сама крепче меня обхватила. Кровь ударила мне в голову. Хорошо, что на дискотеке было темно, иначе бы все увидели, как я покраснел от возбуждения. В конце танца я прижался к ее щеке своей щекой и еле заметно, нежно поцеловал в щечку. Сразу после этого она ласково прижалась своей щекой к моим губам. У нее участилось дыхание, и я понял, что она тоже получает удовольствие от нашей близости. После танца я так был возбужден, что попрощался с Олей, ее друзьями и ушел раньше. Дома долго не мог уснуть.

– Как я тебе завидую, братан. И что? Когда с ней опять увиделся? – поторопил я Игоря, а то он уставился в стенку и замолчал, вспоминая, наверное, те счастливые моменты.

– Ну, мы перезванивались всю неделю. Она работала бухгалтером весь день, а вечером после работы ее парень встречал на проходной. Хмырь какой-то. Хилый, тихий такой, видно, что подкаблучник. Затем в конце недели на выходные я пригласил Олю к себе в гости. У меня родители на дачу уехали с ночевкой, так я ей и предложил посидеть у меня, вина попить, поболтать. Она согласилась, только сказала, что придет со своим парнем и с подружкой. Мне ничего не оставалось, как согласиться на такую компанию. В субботу они ко мне втроем пришли. Мы посидели, попили водочки и вина. Я им рассказал про армию, про то, как мы с тобой стриптиз перед школьницами на речке показывали. Они долго смеялись. Потом мы немного потанцевали. Оля танцевала со своим парнем, но поглядывала при каждом удобном случае на меня. А я танцевал медленные танцы с ее подругой. Между танцами садились за стол и продолжали общаться, попивая, не спеша, алкоголь. Так часа через три мы уже были пьяненькие. Потом Оля попросила своего парня сходить за шампанским в магазин, до которого минут 15 было ходу от моего дома, так как белое вино ей уже надоело пить. Проводив друга из квартиры, Оля пошла в ванную причесаться. Уходя, она внимательно посмотрела на меня, как бы зовя с собой. Я встал из-за стола, сказав подруге, что поставлю чайник и посмотрю, что там есть из сладкого на кухне, а сам пошел в ванную. Когда я зашел, Оля стояла перед раковиной и, смотря в зеркало, причесывала свои красивые волосы. Она была в короткой прямой черной юбке и белой футболке с рисунком. Я восхищался ее тонкими запястьями и длинными пальцами, когда она расчесывалась. Увидев меня в зеркале, она не развернулась ко мне, а продолжала медленно причесываться, смотря мне пристально в глаза через зеркало и немного улыбаясь. Ее взгляд при этом говорил о том, что она желает меня. Я закрыл ванную на крючок. Оля видела, как я запираю дверь, но ничего в ее движениях не изменилось, все так же медленно расчесывала она свои волосы и призывающе, с улыбкой смотрела на меня. Я подошел к ней вплотную сзади, охватил ее за тонкую талию, прижался к ее ягодицам. Думаю, что Оля ощутила мое сильное возбуждение, когда я к ней прижался, потому что она прогнулась в спине, подавая свой таз немного назад и вверх. Я нежно поцеловал ее в шею, глядя через зеркало в ее глаза. Она тоже смотрела на меня. От моего поцелуя она немного подняла подбородок вверх, но взгляд свой от моих глаз не отвела. Я продолжал целовать ее длинную шею. Дыхание мое участилось и стало более глубоким, но я продолжал ее нежно, без резких движений гладить и ласкать. Свои руки я сначала перенес на ее живот и погладил его через футболку, потом запустил кисти под футболку и почувствовал, как ее голый нежный живот сократился от небольших судорог. Я знал, что это ей приятно. Проведя по границе юбки и живота, я почувствовал, как Оля втягивает живот в себя, чтобы моя рука проскользнула ниже. И я сделал это. И тут же почувствовал рукой жар, идущий от места прикосновения. Левой рукой за это время я уже проник под ее бюстгальтер, поднял его кверху и гладил ее прекрасную упругую грудь очень нежно, хотя во мне уже бушевал огонь. Все это время я смотрел на Олю через зеркало и любовался ею. Видел, как она постепенно краснеет от возбуждения, как глаза ее помутнели, как она медленно извивалась в моих объятиях, как запрокинула голову и закрыла глаза. А я продолжал сам наслаждаться этим действием, смотрел, как постепенно ее футболка поднималась все выше и выше, как оголился сначала белый красивый бюстгальтер, а потом обнажилась и сама грудь, которая отличалась белизной от остального загорелого тела. Видел, как при помощи моих рук опускалась все ниже и ниже черная юбка, как все больше и больше скрывалась в ее трусиках моя рука. Оля закрыла глаза от удовольствия и начала чаще дышать. Мое сознание затуманилось, голова закружилась.

Затем я немного присел и двумя руками снизу вверх провел нежными движениями по ее бедрам, задрав при этом кверху юбку. В зеркале отразились ее белые красивые плавочки и длинные ножки. Наконец я не торопясь спустил до колен сначала ее трусики, не переставая при этом поглаживать грудь, живот и лобок. Потом быстро расстегнул свои джинсы, спустил их вместе с трусами до бедер и прижался плотно к ее ягодицам. Она почувствовала мое возбуждение и выгнулась еще больше в спине и немного раздвинула ноги. Я почувствовал, что обыкновенных ласк и ей и мне уже мало. Тут же моя девочка прошептала, глядя томно мне в глаза через зеркало: «Иди ко мне, милый».

Какой же это кайф, Славян, после долгих дней армейского ожидания овладеть женщиной! Оля закрыла глаза от удовольствия и начала тихо стонать. Мой разум погрузился в туман, у меня закружилась голова. Но я не мог закрыть глаза, не мог оторвать взгляд от нас в зеркале, от ее черных волос на лобке, тонкой талии, упругой груди с маленькими сосочками, от моих рук, ласкающих все эти ангельские прелести, от ее красного возбужденного лица и запрокинутой головы. В какой-то момент я даже ей сказал: «Оленька, посмотри, как это красиво». Она наполовину открыла свои глаза, взглянула в зеркало, увидела нас со стороны, но промолчала и опять закрыла глаза из-за стеснительности или из-за того, что она чувствовала меня лучше именно с закрытыми глазами. Через некоторое время она чуть громче и протяжнее простонала, по ее телу пробежала дрожь, и она обмякла. Почти сразу после этого и я закончил, закрыв глаза от удовольствия и смакуя это восхитительное состояние тела и души. А чуть позже, сидя на краю ванной, я с умилением смотрел, как она надела трусики, поправила юбку и маечку. Потом причесалась, сказала, что я был очень хорош, поцеловала меня в щечку и вышла из ванной.

Пять минут спустя я зашел в большую комнату, где Олина подружка с ухмылкой посмотрела на меня. Она, конечно же, догадалась, за каким сладким пирожным к чаю я сходил, потому что видела наши раскрасневшиеся, но довольные лица и, возможно, слышала стоны из ванной, но, к счастью, восприняла это без ревности и обиды.

Игорь замолк и посмотрел на меня изучающим взглядом. В штабной комнате было темно, только свет от настольной лампы освещал письменный стол, за которым мы сидели с разных сторон друг против друга. Затем Игорь молча поднялся, облокотился о стол, наклонился ко мне, положил свою руку мне между ног, нащупал там твердый комок, тут же убрал руку и на всю комнату громко и задиристо расхохотался.

– Ты что делаешь, дурак! – обескураживающее, но незлобно, с улыбкой сказал я.

– Просто хотел удостовериться, что я хороший рассказчик, – продолжал ржать мой друг.

– Хороший, хороший. Тебе бы только в телепрограмме «Спокойной ночи, малыши» сказки рассказывать. Чуть послушаешь твои сладкие речи, и сразу чего-то хочется, а кого, не знаю. Иди-ка ты лучше в свою роту от греха подальше, а то я за себя не ручаюсь. Что попадется под руку, то и… – со смехом сказал я и начал убирать со стола, чтобы отвлечься мыслями и успокоиться перед сном.

* * *

Той ночью, после рассказа Игоря об интимной близости с Ольгой я долго не мог уснуть, так как был сильно возбужден. Надо было успокоиться, подумать о чем-то другом. О командире полка Хазарове, например, после которого всякое желание жить отпадало, а не только сексуальное желание. Но мысли вновь и вновь возвращались к ванной комнате, к красивой, чувственной девушке со спущенными до колен белыми трусиками.

«Какой счастливчик, – думал я про Игоря. – А я вот, детина почти 20-летнего возраста, а еще мальчик. Сейчас готов любой женщиной овладеть, прижаться к ней голым телом и избавиться от этого физического и психологического напряжения. Представляю, из-за чего мужчины идут на изнасилования женщин, когда уже так невмоготу, когда уже ни о чем другом думать не можешь, разум заслоняет эта природная физиологическая потребность. Ну почему нет у нас в Союзе законных публичных домов, где можно было бы сбросить этот груз, который мешает свободно мыслить и работать! Армейские парни часто в курилках спорили на эту тему. Рассказывали, что в Германии, например, есть классные публичные дома. Заходишь в середину одноэтажных зданий, расположенных по сторонам квадрата, и идешь вдоль стеклянных стен, как вдоль витрин магазина. Какие-то витрины закрыты шторами и оттуда через ткань проходит тусклый свет от настольной лампы или бра. А какие-то витрины открыты, и в них можно разглядеть комнату, где обязательно присутствуют широкая кровать, телевизор, журнальный столик, кресла. Но главным достоянием такой комнаты является очаровательная девушка в красивом нижнем белье, которая сидит в свободной, сексуальной позе и смотрит телевизор, читает книгу или просто ходит на высоких каблучках. Тот из мужчин, кому кто-либо из девушек понравится, подходит к витрине, и его запускают в комнату через стеклянную дверь. Затем шторы закрываются, и у посетителя есть час или полтора, чтобы принять ванную в этой комнате, поговорить по душам с красавицей, заняться сексом и потом уйти счастливым через заднюю дверь комнаты, выходящую на другую сторону улицы. Классно ведь как! Почему у нас такого нет, как в Европе? Понятно, что проституток и у нас хватает, но есть сильная боязнь заразиться венерическими болезнями, нарваться на бандитов, которые являются сутенерами этих девочек, да и потом, нужно еще найти условия, где можно было бы спокойно заняться сексом. Не думаю, что создание официальных публичных домов сильно развратило бы общество. И без домов терпимости проституток на улицах легко найти, при этом большинство путан никто не заставляет заниматься этим ремеслом. Они сами с удовольствием занимаются сексом со многими мужчинами. Ведь женщины бывают разные: есть те, которые получают самое большое счастье оттого, что их полностью обнаженными увидят тысячи мужчин, и вверх наслаждения для них – это выбежать полностью голой во время футбольного матча перед стотысячной толпой болельщиков. Есть женщины, которые любят заниматься сексом не с одним, а с двумя или тремя мужчинами одновременно. Ну и пусть себе работали бы в таких домах терпимости, зарабатывая себе на пропитание, платя пошлину государству для пенсионеров и спасая страждущих мужчин от необдуманных поступков. Тем более что таких женщин, желающих заниматься проституцией, уверен, не очень много. А подавляющее большинство девушек берегут себя для любви к единственному своему мужчине, стараясь сделать счастливым только одного и иметь от него детей. Такие женщины будут лучше работать уборщицами и туалеты мыть, чем продадут свое тело за деньги. Конечно же, я больше уважаю и всегда любить буду последних, но и первых не осуждаю за торговлю своим телом. «Не суди, да не судим будешь».

Вот такие мысли крутились у меня в голове после рассказа Игоря. Я не мог ни о чем другом думать и не мог уснуть. Заснул лишь с рассветом со сладостной улыбкой, успокаивая себя тем, что уже менее чем через полгода я уволюсь в запас и найду на гражданке ту, с которой потеряю свою запоздалую «девственность».

* * *

Анализируя позже свою армейскую службу, я все-таки пришел к выводу, что она была в моей жизни лишней. Потерял я больше за те два года, чем приобрел. К потерям можно отнести и большой перерыв в спортивной деятельности, который я так и не смог восполнить после армии. В какой-то мере я подорвал на службе здоровье, получил перелом носа, что вызывало частые простудные заболевания. Сильно снизилась в армии моя вера в людей и в их положительные общечеловеческие качества: доброту, чистосердечность и порядочность. Потерял я там и наивность, которая человека делает более эмоциональным и счастливым. Кроме этого, в армии я раскрыл для себя, каким жалким может быть человек, как он может легко предавать своих друзей, как сильно он может унижаться, как жестоко он может обходиться с другими.

В то же время были, конечно, и положительные армейские моменты: и выручка среди солдат, и элементы дружбы. Но в целом армия меня научила доверять только себе. Там я закалился как личность и стал после армейской службы намного увереннее в себе. До армии я во многих эпизодах не знал, как поступить правильно в том или ином случае, сомневался, спрашивал сам себя и часто не мог найти ответа, какое же решение принять.

Постоянно думал, как на мои действия посмотрят люди, коллектив, кто поддержит, а кто нет. А после армии я уже принимал решения быстро и почти всегда на 100 % был уверен, что надо сделать именно так, а не иначе. И часто мне было плевать на то, что подумают о моем поступке и мне самом окружающие люди, коллектив, начальство, соседи или знакомые. При этом я не собирался никому доказывать, что я поступаю так-то, потому что и из-за того что. Мнение девяноста девяти человек из ста, а иногда и всей сотни мне было совершенно неважно, если я считал, что прав. Уже через год армейской жизни у меня выработались свои моральные устои, которые я пронес почти без изменений через всю свою жизнь. Другими словами, в армии, в этой жестокой среде, быстро и окончательно сформировалась моя личность.

Как-то лет через семь после армии я со своим аспирантским другом Женей Чипаковым стоял на балконе общаги в Питере. Мы пили пиво и вспоминали армейскую жизнь. Женька сам прошел армию примерно в те же годы, что и я. Кроме этого, Женя был по духу мне родным человеком. Мы к тому времени уже знали хорошо друг друга по жизни в общаге и разговаривали с ним на одной волне. У Чипакова был схожий с моим менталитет, и я взгляды друга, конечно же, уважал. В тот день Женя на балконе крыл матом пацанов, которые уклонялись от армии. Такое мнение было распространенным среди всех ребят, кто прошел армию. Тем более в то время шла первая чеченская война, которую Россия бездарно проигрывала. Однако я возразил другу, сказав, что не считаю тех, кто уклоняется от армии в наши дни, подонками, так как уверен, что армия должна быть контрактной.

– Слава, армия – это же школа жизни. Там из сосунков мужчин делают, – пытался убедить меня друг.

– Джон, я согласен, что армия – это школа жизни, но про тюрьму тоже так говорят. Те, кто сидел, утверждают, что это лучшая школа жизни и она намного круче, чем армия. Говорят, что только в тюрьме понимаешь, что такое люди, и только там ты понимаешь, из какого теста сделан, и становишься настоящим мужиком, – возразил я.

– Ну, ты сравнил армию и тюрьму.

– А в них много общего. Армия – эта та же зона, где ты спишь в камере не на 5 человек, а на 50, и тебе можно гулять не по территории одной комнаты, а по территории воинской части площадью в один квадратный километр. И там, и там ты раб, так как не имеешь возможности заниматься тем, чем хочешь, а должен либо беспрекословно исполнять задания начальства, либо в свободное время выбирать из минимума доступных занятий: играть в карты, трепаться о чем-нибудь с мужиками или курить. Хорошо, если есть возможность читать книги, но она есть не везде и выбор книг ограничен. И самое пагубное для личности и творчества – это безделье. Хуже некуда, когда ты торопишь свою жизнь из-за того, что тебе скучно, нечем заняться, нет средств и возможностей. Душить в себе желание творчества и деятельности – это самое трудное занятие в условиях ограниченной свободы.

– Но в армии и контингент другой, и в увольнения отпускают, и в самоволки можно ходить, – не унимался Женя.

– Конечно, я утрирую Женя, и в армии легче намного дышать, чем в тюрьме. Мне хотелось только сказать, что армия намного ближе по своим условиям существования и морали к тюрьме, нежели к гражданской жизни. Да, в армии должна быть дисциплина и ее нужно добиться. Но необходимо в то же время дать солдату больше свободы, больше прав, искоренить унижение и дедовщину. И ведь этого можно добиться. В армии должны заниматься только обучением военному делу. Там должны служить только профессионалы – офицеры из военных училищ, готовые посвятить всю свою жизнь армии, и контрактники – люди, не нашедшие себе применения на гражданке, которые будут получать за свою службу зарплату на уровне гражданской и будут иметь условия службы почти такие же, как офицеры. Таким образом, у контрактников будет не только время для обучения военному мастерству, но и должно быть время для отдыха с условиями почти такими же, как на гражданке. И необходимо контрактнику дать главное право – уволиться по своему желанию в любое время из армии, если нет войны. Для всех остальных мужчин страны можно организовать краткосрочные курсы на 3–5 месяцев недалеко от дома. За 3–5 месяцев даже барана можно научить стрелять из автомата и выполнять элементарные строевые движения – это не высшая математика. Думаю, что пацаны на такие курсы сами с удовольствием пошли бы, ведь это даже интересно и захватывающе – научиться владеть оружием, покататься на танках, пострелять из пушек. И, конечно же, нельзя использовать солдат как бесплатную рабочую силу для личных нужд военачальников. Согласен с тобой, Женя, что армия – это школа жизни, но, вспоминая себя до армии, могу точно сказать, что я был чище, лучше, энергичнее, наивнее и для общества в целом был более полезен. В любом случае я для себя решил, что если у меня будет сын и условия в армии не изменятся, то я его постараюсь всеми силами от такой службы отмазать.

– А если война, как сейчас в Чечне? – спросил друг.

– На такую войну я тоже постарался бы сына не пускать. Так же, как когда-то в Афганистан, сейчас в Чечню посылают необученных юнцов под пули. И они там сотнями гибнут, даже не успев пороха понюхать. При этом ни тогда Афганистан, ни сейчас Чечня мне и многим русским людям, думаю, не нужны. Я бы только политическими и экономическими методами добивался, чтобы в кавказских республиках была лояльная власть к нашему государству, дабы не было войны, и хай себе живут там отдельно, если хотят. Из всех союзных бывших республик одно государство, на мой взгляд, у России может быть только с Украиной и Белоруссией, так как, по сути, мы один народ с одной культурой и почти всегда жили дружно. А вот если, не дай бог, наступит серьезная война, такая как Великая Отечественная, когда на нашу территорию наступают, убивают людей, сжигают дома, насилуют наших женщин, тогда бы и я бросил все и вместе со своим сыном пошел бы добровольцем. Это святое – Родину защищать. А пока мы живем в мирное время, то пусть каждый занимается тем, к чему душа лежит: художник рисует, поэт пишет, музыкант играет, спортсмен тренируется, бизнесмен организует дело, а контрактник и офицер – воюют, раз им так нравится и у них такое призвание.

Мнение мое было выстрадано и сформировалось не сразу и не по книжкам или газетам. Как мне показалось, я Джона убедил в том споре. По крайней мере тогда мы еще долго с другом молча стояли на балконе пятого этажа, пили пиво, курили и смотрели вниз, на шумный проспект Испытателей.

Глава 3 Студенчество

Какой же красивый у нас город! Радуют глаз белые шапки снега и льда на вершинах хребта Заилийского Алатау, извивающиеся и зеленоватые от вековых пятидесятиметровых елей ущелья, светлые змейки рек, начинающих свой путь от горных ледников и уходящих вниз далеко за горизонт уже по равнине.

«Первый раз вижу Алма-Ату сверху из окна самолета», – думал я, восхищенно смотря через иллюминатор Ил-86, без посадки пролетевшего из Хабаровска в Алма-Ату. Весь салон самолета был заполнен уволенными в запас солдатами с красными и черными погонами и фуражками. Некоторые из них, включая и меня, были со значками отличия за боевую подготовку, лычками сержантов и старших сержантов. И все были счастливыми, чувствовалась радостная аура, были слышны смех и хихиканье.

В Алма-Ату прилетели не только жители нашего города, но и казахи с Северного и Южного Казахстана, узбеки, таджики, туркмены, киргизы, которым дальше нужно было добираться домой поездом или автобусом. У меня дома на несколько дней остановились однополчане – друзья-казахи из Чимкента и Кустаная, и мы неделю с ними бродили по майским улицам Алма-Аты, наслаждаясь свободой, распустившимися листьями деревьев, запахом каштанов, цветением сирени и прохладой горных ветров – фенов. Или просто садились в автобус и проезжали весь его маршрут, глазея на жизнь суматошного миллионного города.

Это были, наверное, самые счастливые дни в моей жизни. Жизнь – она сама по себе прекрасна, если ты здоров, у тебя есть крыша над головой, ты имеешь хоть какие-то деньги на пропитание, одежду, развлечения и, самое главное, если ты свободен. Люди просто часто теряют ощущение этого чувства, обычного человеческого счастья в своих повседневных заботах, проблемах, стремлениях, амбициях, конфликтах. Не замечают красоты растений, осеннего переливания красок листьев клена или появления шишек на елках, не замечают пения птиц, журчания воды в ручье, отблеска солнца на закате или пронзающих лучей на восходе. Только побывав долгие дни в неволе, в стеснении, ты, как правило, начинаешь переоценивать ценности и понимать обычные мирские радости человеческого бытия.

К тому же сразу после армии к моему воодушевленному созерцанию мира добавлялась отличная перспектива деятельности. Хотелось много учиться, овладеть профессией тренера и педагога, разбираться в анатомии, психологии, биохимии, методике тренировок. Кроме этого, хотелось познать самый интересный для себя мир – мир женщины, мир любви, мир интимных и сексуальных взаимоотношений.

Организм, энергия которого не могла в полной мере проявиться в тюремных условиях армии, требовал ежеминутной активности. В связи с этим я не захотел сидеть дома до осени и ждать начала учебы на втором курсе института, а устроился работать пионервожатым в лагерь.

* * *

Перед самым отъездом в пионерский лагерь мне позвонила моя первая любовь, Тая, и пригласила приехать к ней в гости. Она уже жила отдельно от своих родителей в центре Алма-Аты с маленьким ребенком. Ее муж, тот самый Паша, по программе обмена студентов с братскими социалистическими странами уехал учиться на два года в столицу Германской Демократической Республики – Берлин и к тому моменту отсутствовал в Алма-Ате более полугода.

По возвращению из армии я уже был совершенно равнодушен к Тае, а, если точнее выразиться, то из всех моих чувств к ней осталось только одно – злость. Я согласился поехать к ней в гости, надеясь только на секс, который для вернувшегося из длительного заточения солдата был самым сильным аргументом для встречи. Мы попили чай с конфетами и пирожками на кухне у Таи. Первая моя любовь все так же была хороша собою и сексапильна. Возбуждающе смотрелись короткая шерстяная юбка и длинные полосатые гольфы, а также румянец от смущения на ее лице. В самом начале чаепития мы обменялись рассказами о том, как жилось каждому в эти два года. Но мне не хотелось почему-то ничего рассказывать Тае о своих переживаниях и чувствах в армии, потому что доверять этому человеку я уже не мог. Тот, кто однажды тебя предал, предаст и второй раз. Так зачем ему открывать то, что у тебя на душе. Поэтому в своих рассказах я был холоден и краток. Видно было, что Тая от такого течения беседы расстроилась. Наверное, она думала, что любовь с моей стороны еще не совсем погасла, и ожидала более теплой встречи и более откровенного разговора. Тем более полагаю, что Тая огорчилась моей замкнутости еще из-за того, что я внешне за два года разлуки изменился в лучшую сторону. Ведь перед ней сейчас уже сидел не семнадцатилетний худенький мальчик, а атлетичный мужчина в расцвете лет, счастливый, уверенный в себе, с твердым голосом и мужественным взглядом. Никакого сравнения с тем воздушным наивным мальчиком, который был с ней до армии. Ведь Пашу она предпочла мне, думаю, в основном из-за возраста. Тае, наверное, нужен был тогда более опытный мужчина, а не 17-летний юноша. И теперь такой мужчина, который был когда-то от нее без ума, сидел напротив нее и расстраивал ее своей немногословностью и холодностью.

Уже за окном стемнело, шел двенадцатый час ночи, а мы все разговаривали на кухне о разном, но так и не дошли до самого главного вопроса: «Как же нам дальше-то быть?». Я постоянно себя спрашивал, что же делать. Любви у меня к этому человеку уже не было, и я знал, что из-за предательства она уже не возвратится никогда. В сложившейся ситуации можно было лишь поиграть старыми чувствами и одиночеством Таи и переспать с ней несколько раз, а потом бросить, успокоив, таким образом, свою плоть и отомстив за предательство. Мой разум склонялся к тому, что надо так и сделать.

Неожиданно сменив тему разговора, Тая немного покраснела, смущенно улыбнулась, посмотрела мне томно в глаза и сказала: «Слава, я хочу опять любви, опять таких же отношений. Я понимаю, что после стольких лет разлуки все это вернуть сложно, но давай хотя бы начнем с дружбы, а там и любовь придет, я в этом уверена».

Она замолчала. Ответный и главный ход был за мной.

«Сказать ей все, что я сейчас думаю? Или сыграть роль человека, который любит, продолжал любить ее все эти годы и прощает ей мимолетное заблуждение? С кем не бывает, все мы люди. Я же писал ей в поэме перед армией, что если она вернется, то я все прощу. Вот она и вернулась. Если сейчас сыграю свою роль хорошо, то, скорее всего, в эту же ночь я останусь у нее и сутки буду ее жарить в постели до безумства и изнеможения. Что тебе еще надо, Слава? Если не знаешь, что сейчас сказать, то просто встань, подойди к ней молча, обними и поцелуй. И все пойдет дальше без слов, как по маслу».

Но я молчал и не двигался с места, смотря ей прямо в глаза и видя там тревожный взгляд. В голову лезли следующие рассуждения: «Нет. Не буду я даже таким образом предавать свою первую в жизни любовь. Пусть она останется там, в наивном семнадцатилетнем возрасте. Мне очень хочется сейчас влюбиться, но не в тебя, Тая. Мне очень хочется сейчас секса, но не с тобой, Тая. Для секса я себе баб еще найду. А ты, несмотря на то что меня предала, все-таки не баба. Ты девушка, которую я любил. Любил раньше, но сейчас уже не люблю. И в то же время мне не хочется потом сделать тебе больно, бросив через несколько недель, как старую тряпку, насытившись твоим телом в различных постельных позах. Даже дружбу, к сожалению, тебе обещать не смогу. Не бывает дружбы после предательства любви. Дружба основана на уважении. А я не могу уважать тебя, дорогая, за измену».

Однако я не стал говорить вслух, какие мне лезли мысли в голову, а молча поднялся из-за стола и сказал: «Извини, Тая. Я заглушил свою любовь к тебе еще в первый год армейской службы. И сейчас не только тебя, но и вообще никого любить не могу. Дружба же после любви меня не интересует. Да и не верю я в дружбу между мужчиной и женщиной. Прощай. Между нами не может быть никаких отношений».

Я увидел, как ее плечи опустились и она сникла. Искорки в ее глазах моментально потухли, а веки стали тяжелыми. Но поддерживать ее душевное состояние какими-нибудь ласковыми словами я не стал, потому что совсем не хотелось врать. К тому же почувствовал, что как раз сейчас я могу с лихвой отомстить Тае за ту боль, что она мне принесла. Необходимо было лишь молча уйти. Нет более сильного унижения для женщины, чем быть отвергнутой мужчиной в тот момент, когда она предлагает интимную близость.

В наших отношениях с Таей наконец-то можно было поставить жирную точку. Что и было мной сделано. В дальнейшем я об этом человеке по жизни ничего не слышал, да и никогда не было желания им интересоваться.

* * *

Пионерский лагерь, куда я устроился работать сразу после армии, находился в горах, в живописном ущелье Алма-Арасан. Ущелье было узкое, не более полукилометра шириной. С одной стороны ущелья был крутой склон из скал с растущими в расщелинах кустарниками и величественными елями, а с другой стороны – пологий холмистый склон с яблоневыми садами. По дну ущелья бежала горная река с ледяной водой – настолько холодной, что голыми ногами в этой воде можно простоять не более минуты, а потом ноги начинало сводить судорогой. Раньше, когда не было плотин в верховьях горных рек, некоторые районы Верного, а позже Алма-Аты часто сносило селевым потоком – смесью воды, грязи, песка, глины и камней. Вся эта каша образовывалась высоко в горах в котловинах и после землетрясений или продолжительных ливней смывала естественные заграждения и с большой скоростью, сметая мосты, деревья и дома, сползала на равнину. По пути в ущелье сель оставлял различного размера камни, в том числе очень громадные – до 5 метров в диаметре. Вода, пробегая по камням, по этим естественным маленьким и большим водопадам, издавала своеобразный, ни на что не похожий гул. Я очень любил сидеть у реки и слушать этот шум. Под него хорошо думать и отдыхать. Не случайно среди алмаатинцев очень популярный вид отдыха – это выезжать в выходные в ущелье и останавливаться рядом с горной шумной рекой, жарить под шумок течения шашлык или просто поваляться на траве рядом с водой. Селевых потоков в наше время можно было уже жителям города не бояться, так как в верховьях всех горных рек, протекающих через Алма-Ату, построили большие плотины, шириной на все ущелье и высотой с 20–30-этажные дома. Поэтому опасаться можно было только сильного землетрясения. Но ведь мы не знаем, где найдем, а где потеряем в этой жизни. Когда я учился в третьем классе, из Алма-Аты уехали наши соседи по улице: семья украинцев с двумя детьми. Эти соседи боялись землетрясений и селевых потоков. А уехали они в Украинскую ССР, как раз куда-то под Чернобыль, в котором рванула атомная станция через десяток лет. От судьбы, говорят, не убежишь. Считаю, что надо быть фаталистами в этом контексте, хотя и не забывать мудрой восточной поговорки: «На Аллаха надейся, а верблюда привязывай».

В пионерском лагере мне достался 10-й отряд, самые маленькие детки, учащиеся вторых-третьих классов школы. Однако через двадцать дней по итогам первой смены этот отряд был признан самым лучшим, так как слаженнее всех кричал речевки, лучше всех маршировал, всегда приходил первым на площадку построения и быстрее всех ел в столовой. Бедные дети, их доверили сержанту, только что пришедшему из армии. У нас была военная, железная дисциплина. Наверняка я ребятишек своими солдатскими выходками и громогласными грозными приказами пугал, но дети всегда быстро ко всему привыкают и легко адаптируются в таком возрасте. А успехи, поощрения и награды отряда стали общим достоянием, поэтому при расставании некоторые ребятишки даже плакали, потому что сильно ко мне привыкли и не хотели уезжать.

Во вторую смену мне уже поручили самый взрослый отряд, где были даже старшеклассницы пятнадцатилетнего возраста со вторым размером бюстгальтера и крашеными ресницами. Обращаться с дамами по-солдафонски мне не позволяло воспитание, поэтому я быстро обучил одного ответственного парня, комсомольца с большой буквы этого слова, правилам командования и часто уже был наблюдателем, встревая в процесс воспитания только при подготовке конкурсов самодеятельности. К тому же у нас среди пионервожатых сложился дружный коллектив и мы ночи напролет сидели у костра, пели под гитару, смотрели на усыпанное звездами небо, обнимались и целовались, накрывшись шерстяными одеялами.

С взрослым отрядом мне разрешали выходить в турпоходы, и мы сделали несколько вылазок в горы. Взяв с собой сухпаек на целый день, мы обычно стартовали в 6 утра, еще на холодном рассвете, и по обильной росе высокой травы уходили в горы, а возвращались, когда уже в ущелье начинало темнеть. За день мы отмахивали с рюкзаками в горах по 15–20 километров, поэтому две-три ночи после таких походов весь отряд спал как убитый и не занимался всякой ерундой, к примеру, такой, как намазать соседей по комнате зубной пастой или покурить сигаретку за углом барака. К тому же для провинившихся ребят и девчонок я придумал страшное наказание – не брать их в турпоход по горам, а оставлять в лагере дежурными и наводить порядок. Все боялись пропустить очередную горную вылазку и были послушными. Я обожал горы, знал большинство местных живописных ущелий еще со школьного возраста и водил отряд каждый раз новыми тропами. В моем пионерском отряде были ребята и девчонки не только из Алма-Аты, а из всех областей Казахстана. Некоторые школьники впервые в жизни были в горах и с раскрытыми ртами смотрели на горные красоты, например, на такой природный шедевр, как Большое Алма-Атинское озеро, которое раскинулось на высоте около 3000 метров над уровнем моря и находилось в десяти километрах от нашего лагеря. Идешь и идешь так часа три по широкому ущелью вдоль реки, верх и вверх, вперед и вперед, и думаешь: «Куда нас черт несет?» А потом выходишь на берег изумрудного озера, огромного для горных мест, километров пять в длину и километра три в ширину. Над головой синее небо без единого облака. Слева крутой склон с темно-зелеными высокими елями, а справа скалы и очень близко пик Туриста высотой 4300 метров над уровнем моря с белой ледяной шапкой на верхушке. Через пару лет после этого турпохода, находясь на тренировочных сборах на Космостанции, которая была чуть выше Большого Алма-Атинского озера, мы с другом Иваном и еще с тремя легкоатлетами покорили этот пик. Забирались на самую верхушку четыре часа, а назад спустились за 40 минут, мчались, лежа на спине, на скользких болоньевых костюмах между скалами по твердой корке ледника со скоростью 20–30 км в час.

Но покорение горы было позже, а тогда с группой старшеклассников, улыбаясь от восхищения, я только смотрел на этот пик и мечтал на нем когда-нибудь побывать.

Через неделю после похода с пионеротрядом на Большое Алма-Атинское озеро я показал ребятам одно из самых очаровательных ущелий близ Алма-Аты – Медвежье. В простонародье оно еще называется ущелье Водопадов. Длина всего этого ущелья составляет километров семь. При этом ущелье очень красивое, необычное, из тех, которые запоминаются на всю жизнь. Сначала оно очень широкое – километра полтора от края до края, с пологими склонами, в середине ущелья почти во всю его ширину растет только трава да торчат из земли верхушками кое-где огромные валуны, как айсберги в океане. Идешь километра два вверх по этому ущелью и видишь, как оно постепенно сужается, а по краям появляются одинокие тянь-шаньские ели. Первый водопад как раз где-то и встречается через пару километров пути и представляет собой не очень интересное зрелище. Высота этого водопада составляет примерно 2 метра, и около него не стоит долго задерживаться. Если пойти дальше, то через полтора километра ущелье сужается еще плотнее, и ширина между склонами составляет уже примерно метров двести. Склоны при этом постепенно становятся крутыми и покрываются густым еловым лесом. Высота склонов очень большая, ущелье глубокое, поэтому солнца днем там бывает мало, но все равно достаточно светло, чтобы видеть всю окружающую величественную обстановку и любоваться живописным пейзажем. Через два-три километра от первого водопада встречается второй, уже достаточно большой водопад, с высотой около 7 метров. Этим водопадом можно долго любоваться и слушать его брызжущий водяной напев. Но если турист решит следовать по ущелью дальше вверх, то его ждут еще более незабываемые впечатления.

Далее ущелье постепенно все сильнее ссужается и ссужается, а лесистые склоны по бокам становятся все круче и круче. У основания склонов через некоторое время появляется узкая полоска скал, сначала в два метра высотой, потом в 4, 5, 6 метров, и только выше этой скалистой области растут ели, которые круто уходят справа и слева по холмам еще далеко вверх на перевал. Наконец в самом конце ущелья каменные стены по бокам достигают высоты пятиэтажного дома. И где-то там, выше скал, на их верхушке начинается хвойный лес и уходит по сторонам холмов до хребта перевала. И самое интересное – это то, что внизу, на дне ущелья, река за тысячелетия выбила себе проход в скальной каменистой породе намного шире, чем расстояние между скалами на самом верху, там, где начинается еловый лес. Получается, что внизу расстояние между скалами метров тридцать в ширину, а вверху, на высоте пятиэтажного дома расстояние между скалами всего метров десять. Даже днем там сумрачно, мрачновато и страшно, потому что солнечный свет попадает в эту узкую каменистую и глубокую расщелину только тогда, когда солнце находится в зените. Особенно жутковато тем туристам, кто заходит в это ущелье первый раз. Ведь в случае опасности никуда не деться. Даже скалолазы не могут без специального снаряжения забраться на стены, которые нависают над тобой в наклоне, как башня в Пизе. Но тем, кто не испугается и дойдет до конца ущелья, природа дает настоящий подарок – свою неповторимую красоту, мощь и неповторимость. В самом конце ущелья турист заходит в тупик, как будто попадает в каменный мешок. С трех сторон его окружают тридцати– и пятидесятиметровые каменные стены, а с двадцатипятиметровой высоты одной из стен на тебя низвергается водопад. Потрясающее зрелище. Как изумительна и прекрасна природа. Так и хочется там крикнуть громогласное трехкратное «ур-р-ра» от избытка чувств. И только ради таких моментов стоит жить на этой грешной Земле.

* * *

Пришла осень, и я был зачислен в институт. Мы с моим другом немцем Иваном оказались в одной группе, хотя на первом курсе до армии были в разных. У Ивана «чисто немецким» было не только имя, но и внешний вид. Как будто Иван, как в народных сказках, только что слез с русской печки. Такой смышленый парень в лаптях, рыжий, с веснушками, с большими серыми добрыми глазами и с открытой душой. В общем, Иван сохранил от своих предков немцев только одно – лишь свою фамилию, а в остальном он был самый настоящий русак. Группа у нас в институте попалась сильная. Две трети студентов были действующими спортсменами и поэтому много времени проводили на тренировочных сборах и соревнованиях. Но от этого семинары становились даже более конструктивными, так как на них присутствовала, как правило, только половина состава группы и отвечать по домашнему заданию приходилось почти на каждом занятии. Я с удовольствием изучал анатомию, психологию, педагогику, биохимию, метрологию, методику спортивной тренировки и дисциплины популярных олимпийских видов спорта. В физкультурном вузе на протяжении четырех лет каждый семестр студент обязан изучать теорию и практику популярных олимпийских видов спорта, а в конце семестра сдавать по нему не только теоретический зачет или экзамен, но также выполнять требуемые нормативы. Так как спортом я увлекался с третьего класса, то с удовольствием посещал занятия по спортивной гимнастике, беговым лыжам, конькобежному спорту, тяжелой атлетике, футболу, баскетболу и многим другим. А сдача нормативов в конце учебы позволила мне выполнить нормативы на взрослые разряды по двенадцати олимпийским видам спорта. Особенно я любил занятия по плаванию. И не только из-за того, что хорошо плавал, имел третий взрослый разряд по брассу еще с пятого класса и этим выделялся среди всего потока, а еще и потому, что на занятиях можно было полюбоваться художественными гимнастками, которые были на нашем потоке. Какие красивые девочки – пальчики оближешь, причем не только свои, но и гимнасток. Насколько же приятно было видеть женственность в этих представительницах прекрасной половины человечества, их прямую осанку, длинные ножки, стройную фигуру, тонкую талию и изящную походку, похожую на походку балерины. Даже походка модели на подиуме от бедра не так сексуально выглядит, на мой взгляд, как походка балерины или художественной гимнастки.

Художественницами восхищались все парни группы, но девчонки были невозмутимы и ни с кем близко не общались, надменно и свысока смотря на всех. Наверное, с одной стороны, такое их поведение обусловлено тем, что на занятиях их с детства приучают любоваться собою и постоянно вбивают мысль, что краше их никого на свете нет. Видимо, такая установка помогает добиваться лучших результатов в этом виде спорта, потому что у самолюбивой и самоуверенной спортсменки все движения получаются царственными, а поэтому и восхитительными. С другой стороны, у этих девчонок были кавалеры постарше нас и посолиднее, так как у таких красивых куколок, без сомнения, почти каждый день случались встречи на улице города с обеспеченными мужчинами, желающими познакомиться с лучшими представительницами женской части общества.

Перед занятиями в бассейне по правилам все студенты должны были принять душ, а потом выйти к бассейну и сидеть на скамейках, ожидая всеобщего построения и переклички. Мы с Иваном специально очень быстро принимали душ и бежали занять самые лучшие места на скамейке у бассейна в ожидании чуда – девочек из группы художественной гимнастики. Многие студенты, наоборот, старались побыть в душевой как можно дольше, чтобы не замерзнуть, сидя мокрым на скамейке в прохладном помещении и ожидая сбор всей группы. Однако мы с Иваном готовы были померзнуть до появления гусиной кожи, но не пропустить того момента, когда в двух шагах от нас в сексуальных купальниках будут проходить такие классные девчонки.

Когда в бассейне были занятия по изучению техники плавания баттерфляем, или, другими словами на сленге пловцов – технике плавания дельфином, то дисциплинированность и точность в движениях художественниц доходила до смешного. Представьте три дорожки в бассейне. На каждой плавают студенты какой-нибудь одной специализации, к примеру, на первой дорожке – легкоатлеты, на второй – борцы, а на третьей – художественные гимнастки. У легкоатлетов получается осваивать технику плавания баттерфляем лучше всех, потому что конституция тела для данного вида наиболее подходящая, из-за чего отлично получаются сложные технические движения этого способа плавания. В то же время на дорожке борцов царит самый настоящий хаос. Брызг много, но правильной техники движений нет. В силу своей специализации борцы, как правило, это сильные, маленького роста, коротконогие парни, с большими, атлетическими плечами и торсом. Силы много, а координации и гибкости не хватает. Ноги у борцов практически не работают, но зато ребята часто машут руками, загребая воду, да так часто, что брызги летят во все стороны и даже не видно, кто плывет. Один спортсмен наскакивает на дорожке на другого, парни толкают друг друга, обрызгивают и даже пытаются бороться – ну, натура у них такая, постоянно нужно кого-то схватить, скрутить, потопить.

Зато на третьей дорожке, там, где плавают художественные гимнастки, – идиллия. С одинаковым расстоянием между собой, вплоть до сантиметра, медленно, без брызг и кряхтения плывут девочки в разноцветных шапочках. У всех плывущих длинная стройная шея и на лицах застывшая, натренированная полуулыбка. Спортсменки контролируют каждое свое движение. Силы рук у них не хватает, чтобы двумя руками загребнуть под собой воду, вынести руки над поверхностью и перенести их по воздуху одновременно через стороны вперед для нового гребка, как положено по технике баттерфляя. Поэтому девчонки переносят руки вперед через стороны не по воздуху, а по воде. И так как движения у гимнасток всегда должны быть красивыми, гимнастки, перенося руки по воде, стараются работать локтями и кистью очень элегантно. Балет, он и в воде должен быть балетом, а не баттерфляем. Создается впечатление, что они плывут не стилем «дельфин», а стилем «лебедь», и его обязательно нужно включить в олимпийскую программу, но оценивать на соревнованиях не время преодоления дистанции, а изящество движений на дорожке. Я бы лично постоянно ходил смотреть соревнования по этому виду спорта.

* * *

В студенческой группе у нас сложилась хорошая, дружная компания из пяти-шести человек, которые не только вместе занимались легкой атлетикой, но и ходили на дискотеки, ездили кататься на коньках на «Медео», спускались на санках по ущельям, посещали концерты и проводили вместе различные культурные мероприятия.

Как-то мы этой компанией достали билеты на концерт группы «Машина времени». Я не был меломаном никогда, но популярные хиты «Машины» уже тогда любил слушать. Причем слушать песни этого ансамбля можно было в дни моего студенчества только по магнитофону или в исполнении гитариста, а не на телевидении и по радио, где пели лишь такие певцы, как, например Людмила Зыкина, Лев Лещенко, София Ротару, Алла Пугачева, Валентина Толкунова, Эдуард Хиль и Иосиф Кобзон.

При этом часто по телевидению и радио крутили песни воспитательного характера, типа:

Неба утреннего стяг,

В жизни важен первый шаг,

Слышишь, веют над простором,

Ветры я-я-я-я-яростных атак… бум… бум… бу-бу-бум… бу-бу-бум…

И вновь продолжается бой… ту-ду-ду-ду-у-у-у…

И сердцу тревожно в груди.

И Ленин такой молодой,

И юный Октябрь впереди.

Классная песня. Одна из моих любимых. Я ее часто пел, когда мылся в душевой. Она с пафосом, с какой-то движущей энергией внутри. При этом я всегда сначала у любой песни слушал музыку и аранжировку, не обращая на слова никакого внимания. Только после долгого прослушивания начинал замечать, что в песне еще есть, оказывается, и слова, к примеру, такие: «И вновь продолжается бой… ту-ду-ду-ду-у-у-у…». С кем бой? За что бой? Этого я так и не понимал, да и не хотел в этом скрупулезно разбираться.

А песни группы «Машина времени» были какие-то другие, вроде бы и ни о чем, но в то же время о ценностях, которые близки лично каждому человеку, а не всему народу, не всей толпе сразу. При этом как выглядит эта «Машина времени», я к тому времени не знал. Слышал редко ее песни на магнитофоне, а в основном в исполнении ребят на гитарах в армии, в пионерском лагере или стройотряде.

Так вот, настал как-то день концерта группы «Машины времени» в центральном и самом большом концертном зале Алма-Аты – Дворце имени Ленина. Зал был забит до отказа, у входа люди спрашивали билеты и готовы были их купить втридорога. Однако, когда мы уже сидели в зале, вдруг конферансье объявил, что первое отделение будет играть какая-то неизвестная группа со странным названием «Наутилус Помпилиус». В зале послышалось недовольство и даже раздался свист.

Оказалось, что группе «Машина времени», выступающей до Алма-Аты в Екатеринбурге, понравилось творчество какого-то неизвестного Вячеслава Бутусова с компанией, и Андрей Макаревич решил эту неизвестную группу взять с собой в Алма-Ату. Все в зале были недовольны и холодно встретили первые песни «Наутилуса» на алма-атинской сцене. Только одна девушка сразу встала со своего места и, стоя в проходе недалеко от меня, повторяла каждое слово из песен вместе с Бутусовым. Я еще удивился ее знанию творчества этой неизвестной группы. Постепенно, с каждой песней Бутусова, зал оживал. Через 15–20 минут площадка перед первым рядом около сцены уже вся была забита людьми. А через полчаса везде в зале зрители начали вставать и, обняв за плечи соседей, раскачивались в такт песни «Я хочу быть с тобой», которую надрывно пел Слава Бутусов с закрытыми глазами под сопровождение великолепного саксофона. А когда он запел «Гудбай, Америка, о-о-о, где я не буду никогда…», мой друг, коммунист до мозга костей, положительный во всем, отличник и спортсмен Коля Пачашев скинул пиджак и начал размахивать им вокруг себя, а потом бросил его на кресло, снял очки, запрыгнул на плечи Ивана Кунца и начал орать: «Гудбай, Америка, о-о-о-о». Мне стало понятно, что этот концерт уже точно удался, даже несмотря на то, что еще не закончилось первое отделение и мы еще сможем поплясать в этом всеобщем восторге под хиты Макаревича.

После концерта я нашел записи «Наутилуса», начал их часто слушать и только тогда стал понимать, что хотел в своих песнях сказать Вячеслав Бутусов. Помню, как приехал ко мне в гости мой двоюродный брат Владимир, который уже был знаком с творчеством «Наутилуса». Я не был к тому времени еще ни за границей, ни даже в европейской части России, не слушал «Радио Свобода» по ночам и не читал прогрессивной прессы, все чаще появлявшейся после прихода к власти Горбачева. Мне особо и некогда всем этим было заниматься, потому что все время уходило на учебу и тренировки. А мой брат Владимир, во-первых, был опытнее и старше меня на 10 лет, во-вторых, был меломаном еще со времен творчества Владимира Семеновича Высоцкого, в-третьих, уже тогда читал свободную прессу и любил половить ночами оппозиционное радио, ну и, наконец, обожал всех критиковать. Я хорошо запомнил слова брата о том, что песню Вячеслава Бутусова «Скованные» можно сделать Гимном Советского Союза. После отъезда Володи домой я поставил еще раз эту песню, чтобы вновь прослушать ее слова:

Круговая порука мажет, как копоть,

Я беру чью-то руку, а чувствую локоть,

Я ищу глаза, а чувствую взгляд,

Где выше голов находится зад.

Скованные одной цепью,

Связанные одной целью.

Здесь составы вялы, а пространства огромны,

Здесь суставы смяли, чтобы сделать колонны,

Одни слова для кухонь, другие – для улиц,

Здесь брошены орлы ради бройлерных куриц,

И я держу равнение, даже целуясь.

Можно верить и в отсутствие веры,

Можно делать и отсутствие дела,

Нищие молятся, молятся на

То, что их нищета гарантирована.

Здесь можно играть про себя на трубе,

Но как ни играй, все играешь отбой,

И если есть те, кто приходит к тебе,

Найдутся и те, кто придет за тобой.

Здесь женщины ищут, но находят лишь старость,

Здесь мерилом работы считают усталость,

Здесь нет негодяев в кабинетах из кожи,

Здесь первые на последних похожи,

И не меньше последних устали, быть может.

Скованными одной цепью,

Связанными одной целью…

Я слушал эти слова из песни и ужасался тому, в какой слепоте мы жили. И как хорошо, что к власти пришел Горбачев, потому что в нашей стране появилась возможность безнаказанно слушать таких поэтов, как Вячеслав Бутусов. Я любил поспорить с братом на разные темы и в большинстве случаев не поддерживал его мнение, но в том случае согласился, что эта песня «Наутилуса» могла бы быть на самом деле Гимном СССР, так как отражала жизнь большей части советского общества.

* * *

После летней экзаменационной сессии по окончании второго курса у нас отчислили половину студентов группы. В основном под сокращение попали спортсмены, которые пропустили много занятий из-за соревнований и тренировочных сборов. Мы уже с Иваном начали мечтать, что нашу малочисленную группу могут объединить с группой художественной гимнастики, где мы, конечно, позажигаем от души. Однако осенью неожиданно в нашу группу включили человек десять казахов. Причем они даже по-русски плохо понимали, хотя все предметы преподавались исключительно на русском языке. И спортсменами этих казахов нельзя было назвать, потому что многие из них, как выяснилось на дальнейших занятиях, на большой стадион впервые в жизни попали лишь когда начали учиться в нашем вузе. Новые наши одногруппники исправно приходили на все семинары и лекции, сидели на занятиях, опустив головы, чтобы, не дай бог, их не спросили преподаватели. В общем, главной задачей этих студентов было получение за дисциплинированность и посещаемость диплома об окончании высшего учебного заведения. В народе шептались, что приемные комиссии от вузов выезжают в районные центры, где принимают в студенты молодежь из кишлаков. Если это было политической задачей правительства республики, то, с одной стороны, его, конечно же, можно было понять – оно, видимо, полагало, что таким образом будет готовить специалистов для села, которые, отучившись в столице, вернутся домой и поднимут экономику села. Но не тут-то было. Сельские ребята, окончив институт, назад в аулы не возвращались. Городская жизнь в кирпичных домах с центральной канализацией намного комфортнее, чем жизнь в юртах, бараках или колхозных домах. Подобные молодые специалисты почти все оставались в городах, при этом имели на руках диплом без знаний, потому что и школьную-то программу они как положено не изучали, не говоря уже о вузовской. В институте на них преподаватели, как правило, закрывали глаза. В результате не только сельская молодежь оканчивала вузы и вместе с дипломом получала плохие знания, но и страдало образование сильных городских ребят, которые начинали намного хуже учиться в такой вузовской среде, потому что базовой школьной подготовки им было вполне достаточно, чтобы выглядеть достойно на уровне сельчан. Даже некоторые городские казахи, получившие хорошее столичное школьное образование, были обеспокоены такой несправедливостью и увеличением в институтах количества представителей сельского коренного населения.

Из-за новых студентов в нашей группе я постепенно перестал усердно учиться, так как почти не готовился дома к занятиям, потому что базы предыдущих двух курсов и прослушивания лекций было достаточно, чтобы на фоне неучей быть всегда на высоте. Однако вскоре участие в межвузовской олимпиаде заставило меня по одному из предметов не только заново выучить весь учебник, но и проштудировать специальную литературу в институтской библиотеке. Ведь после второго семестра на третьем курсе преподаватель кафедры «Теория и методика физической культуры» предложил мне поучаствовать в республиканской межвузовской олимпиаде по этому предмету, которая должна была состояться в апреле 1989 года в Караганде. Я не сразу согласился, потому что очень много времени уходило на две ежедневные тренировки, а выполнить нормативы на первый взрослый разряд в беге на средние дистанции тогда было основной моей целью в жизни. Однако преподаватель меня уговорил и стал индивидуально со мной заниматься. К тому же мне было интересно съездить в Караганду, в которой я ни разу не был, и посоревноваться ко всему прочему со своим извечным соперником в учебе и другом по жизни Колей Пачашевым, которого тоже пригласили поучаствовать в этой олимпиаде.

Пришла весна, мы съездили на олимпиаду, где участвовали по три человека не только от всех физкультурных вузов, но и были студенты от факультетов физического воспитания педагогических институтов республики. Все участники прошли три конкурса: два теоретических по физическому воспитанию и методике спортивной тренировки и один практический – проведение урока физической культуры с определенными задачами. Я на «удовлетворительно» прошел теоретический конкурс по основам физического воспитания, на «хорошо» провел урок физкультуры и на «отлично» сдал то, что изучал с седьмого класса, – методику спортивной тренировки. В итоге занял третье место и был очень рад тому, что буду участвовать через полгода от сборной Казахстана уже во Всесоюзной олимпиаде по теории и методике физической культуры и спорта, где будут соперниками студенты со всех республик Советского Союза. А также я был счастлив, что обошел в общем зачете Колю Пачашева, который занял шестое место.

«Обращайся, Колян, я могу тебе по старой дружбе бесплатно давать теперь списывать задания на семинарах по физическому воспитанию и спорту», – шутил я при Иване, подкалывая Колю, который в глазах преподавателей кафедры был не ниже меня по уровню знаний этого предмета.

В мае того же года вся компания друзей, спортсменов-легкоатлетов, отправилась на очередные тренировочные сборы в среднегорье на озеро Иссык-Куль. Наша группа упорно тренировалась весь зимний сезон к летнему чемпионату Казахстана, который должен был пройти в июне, на севере республики, в областном центре Актюбинске. Все тренировочные сборы мы проводили в горах. Занятия в горных условиях давались очень тяжело. Ведь содержание кислорода в разреженном горном воздухе намного меньше, чем на равнине. Организму в условиях гипоксии очень сложно выполнять любую аэробную нагрузку, к примеру, быстрый бег на дистанцию от 800 до 3000 метров, где энергия для мышц поступает за счет окислительных процессов с участием кислорода, которого в разреженном горном воздухе, как раз и не хватает. Дышишь в подобном забеге так, как будто тебе на лицо набросили подушку и ты никак не можешь вдохнуть полной грудью. В гостиницу после тренировки приползали, можно сказать, на карачках от усталости и спали как убитые. Но и эффект был после тренировки в горной местности самый лучший, потому что организм спортсмена, адаптируясь к недостатку кислорода, начинает вырабатывать в крови дополнительное количество эритроцитов – клеток, которые при помощи гемоглобина переносят кислород от легких к тканям и мышцам. Любой спортсмен после сборов в условиях среднегорья и высокогорья, то есть на высоте от 1500 метров над уровнем моря и выше, получает без всякого допинга увеличение количества эритроцитов в крови и за счет этого намного легче по возвращении на равнину выполнять физические нагрузки. Продолжительность такого эффекта после возвращения с гор у спортсменов индивидуальна, и тренеру лишь необходимо путем исследований и биохимического анализа установить наибольший расцвет физической формы у каждого атлета.

Все члены нашей группы всегда показывали свои лучшие результаты по возвращении с горных тренировок. В связи с этим лето 1989 года обещало быть успешным для достижения личных рекордов, потому что наша группа упорно тренировалась в горах на протяжении всего зимне-весеннего периода. Но, к большому нашему сожалению и разочарованию, наш тренер в начале июня сказал, что институт не выделяет нам деньги на поездку летом и осенью на соревнования. И это было не первый раз, потому что прошлый сезон мы также провели без выездных соревнований. Было очень обидно пахать, как лошади, уже второй год подряд и быть невыездными, а значит, не расти как спортсмены, ибо только в жесткой соревновательной борьбе всегда устанавливаются личные рекорды. И хуже всего было то, что и на будущий сезон никто не давал никаких гарантий нашему участию в сборах и соревнованиях. Помню, однажды в то время я часа три лежал в ванной и думал, как жить дальше, когда цель, к которой шел несколько лет, стала призрачной из-за отсутствия соревнований. А без цели мне всегда было скучно и неинтересно жить. Какое же стратегическое решение принять, думал я тогда, какую новую цель поставить для себя: тренироваться дальше самому или набрать группу детей и начать их тренировать или все силы и время потратить на подготовку к Всесоюзной межвузовской олимпиаде по теории и методике физической культуры и спорту? За победу в этой олимпиаде давали поездку за рубеж и право без опыта работы и постановления Ученого совета вуза поступать в аспирантуру какого-нибудь престижного физкультурного института и заниматься там наукой. В конце концов, послушав разум и интуицию, я решил бросить тренироваться и направить все свои силы на подготовку к олимпиаде, а также попутно устроиться на четверть ставки работать тренером по легкой атлетике.

* * *

Как показала практика, я принял в начале лета 1989 года стратегически правильное решение, потому что после усердной методической подготовки той же осенью выиграл Всесоюзную межвузовскую олимпиаду, обойдя в последнем туре по знанию методики спортивной тренировки представительницу Московского государственного ордена Ленина института физической культуры, которая красиво и много говорила, но конкретных фактов привела намного меньше, чем я.

Так пришла слава. На всеобщем собрании в институте мне вручили дорогие призы. Кроме этого, победитель этой олимпиады всегда награждался турпутевкой за рубеж. Но центральный комитет комсомола Алма-Аты, который должен был организовать туристическую путевку, мурыжил меня полгода, и в результате я устал обивать пороги комсомольских начальников и слушать одни обещания. Кто-то, видимо, из комсомольских боссов поехал путешествовать за меня. Тем более СССР тогда уже начал разваливаться и наш ЦК комсомола Казахстана уже не отчитывался перед московским ЦК. В стране начинался бардак.

Хорошо хоть я успел воспользоваться победой в олимпиаде и подал заявку о поступлении в аспирантуру Государственной академии физической культуры им. П. Ф. Лесгафта в Ленинграде. При этом направление от нашего казахстанского вуза ректор мне не дал. Как я полагаю, в нашем вузе уже шла политика замены славянского преподавательского состава на национальные кадры. И мне пришлось поступать в санкт-петербургский институт на общих основаниях. Аспирантуры при физкультурных вузах тогда существовали только в Москве, Новосибирске, Киеве и Ленинграде. Из-за холодного климата Новосибирск я отмел из списка сразу, а Москву многие из моих преподавателей не советовали, считая ее большим базарным городом, где очень трудно приезжему жить. Долго выбирал между Киевом и Ленинградом и почему-то выбрал последний. Наверное, так распорядилась судьба.

Окончив казахстанский вуз с красным дипломом и успев воспитать как тренер чемпиона Алма-Аты среди мальчиков 12–13-летнего возраста, я в начале осени 1990 года, когда в Алма-Ате было 25 градусов тепла и люди еще купались в открытых водоемах, прилетел в дождливый и холодный Ленинград на вступительные экзамены в аспирантуру.

А через месяц после моего отъезда из Алма-Аты, в октябре 1990 года, Верховный Совет Казахской ССР принял Декларацию о государственном суверенитете Казахской ССР. А еще через год с небольшим тот же Верховный Совет утвердил новое название государства – Республика Казахстан.

И с этого момента постепенно я начал терять старую свою родину – Казахстан и приобретать новую – Россию, где жили когда-то мои предки.

Глава 4 Питер

К 20 годам я объездил большую часть Киргизии, Казахстана, служил на Дальнем Востоке, но на территории европейской части СССР, в том числе в Москве и Ленинграде, еще не был.

Когда я собирался в Россию, то меня пожилые знакомые люди предупреждали: будь осторожен, в России пьют беспросветно.

Приехав в Ленинград, я поначалу не мог найти подтверждение опасениям пожилых алмаатинцев: никто из россиян особо не пил, выпивали как и в Алма-Ате, даже меньше. К тому же я общался большей частью с аспирантами – людьми дисциплинированными. Ведь аспирантура в то время считалась верхом обучения и не каждый мог туда попасть, а тем более окончить, защитить диссертацию и получить степень кандидата наук. Но однажды я увидел, как могут пить в России.

Как-то в гости к нашему аспиранту Владимиру Архипову из Воронежа приехали его земляки, четыре парня. Приехали и, как полагается у русских, сразу к столу. Зашел я к Володе по делу в понедельник. Смотрю – в его комнате сидят парни за столом и пьют водку. Из закуски на столе только хлеб, лук, соль и квашеная капуста. Посидел я из приличия немного с этой компанией и вышел. Думаю, зайду я к Володе завтра. И зашел. Во вторник моему взору открылась та же картина – сидят ребята и пьют водку. Правда, половина земляков за столом спит, а остальные выпивают и закусывают хлебом с солью. Чувствую, что если я голос с порога не подам, то меня и не заметят, поэтому развернулся и ушел. Думаю, зайду лучше я к Володе завтра. И зашел. Те из парней, кто спал вчера, уже «бодрствовали» – пили водку, закусывая луком с солью (на столе уже, кроме этих продуктов, ничего не было), а другая половина воронежских пацанов отсыпалась за столом. И так продолжалось неделю, пока не выпили всю водку. А ее с собой привезли пару сумок. Гулять так гулять.

Правда, необходимо заметить, что подобные истории были очень редки с Володей Архиповым. Судьба этого парня вообще интересна и достойна отдельного описания. Он был старше меня на пару лет, но поступил в аспирантуру позже меня. При первом знакомстве я долго не мог отгадать его спортивную специализацию. Ведь профессиональный тренер достаточно легко по осанке, фигуре, движениям, технике ходьбы отгадает узкую специализацию спортсмена. Однако каким видом спорта занимался Володя, я так и не отгадал. Он был высокого роста, под 1 м 90 см, с хорошей прямой осанкой, как у кадрового военного царской армии, с великолепной координацией движений и хорошо развитой мускулатурой. Я думал, что он может быть каратистом, прыгуном с шестом, спринтером, но никак не предполагал, что он занимается спортивной гимнастикой. Ведь в гимнастике в процессе постоянного отбора вперед шли только маленькие ростом спортсмены в связи с тем, что им легче было управлять своим небольшим ростом и весом на перекладине, кольцах, коне и других гимнастических снарядах. Но, видимо, везде есть исключения. А в спортивной гимнастике таким исключением был Володя Архипов. Наш герой любил использовать свои спортивные навыки, чтобы повоображать перед девчонками. Когда на этаже праздновали чей-нибудь день рождения за большим дружным аспирантским столом (а часто к нам заглядывали и красивенькие студентки с верхних этажей общаги), Володя, немного выпив, вставал, говорил тост в честь девушек и спрашивал всех, немного театрально смущаясь: «А хотите, я на руки встану?». Многие из старичков-аспирантов этот номер уже, конечно, тысячу раз видели, но незнакомые студентки хлопали в ладоши и, горя глазками, говорили Володе, что с нетерпением ждут от него проявления мужской силы и координации движений. К славе нашего спортсмена необходимо сказать, что вставал он на руки очень красиво. Нагибался вперед, касался ладонями пола и, не сгибая коленей, переносил вес тела на руки, а потом медленно симметрично поднимал через стороны свои прямые длинные ноги верх. Хоть и видели это многие из нас уже тысячу раз, но на проявление мастерства, тем более под небольшим алкогольным градусом, смотреть было всегда интересно. Для полноты картины необходимо учесть еще и Володин баскетбольный рост под 2 метра, и немаленькие в объемах мышцы рук и ног. В общем, мы всегда с наслаждением на каждой вечеринке это наблюдали, ну а молоденькие студентки были просто в восторге не только от умных речей аспирантов, но и от их физической подготовки. Однако после одного из эксцессов Володя перестал на вечеринках предлагать при всех гостях встать на руки. И даже когда друзья его просили, Володя, краснея, отказывался сделать свой известный цирковой номер. А если гости в перекурах спрашивали, почему же Володя ни в какую не хочет встать на руки, мы им рассказывали нижеследующую небольшую историю.

Как-то Володя после продолжительного запоя в одном халате вышел из своей комнаты в коридор, где в это время проходила местная аспирантская дискотека. Был как раз медленный танец, и почти все аспиранты медленно кружились в парах под музыку популярной группы АВВА. Танцевали все, кроме одной тридцатилетней девушки по имени Люся. Она часто в таких ситуациях была одна, так как по характеру была змеюкой, часто недовольной, злой и с ней мало кто дружил. Но Володе после бодуна было все нипочем – хоть змея, лишь бы женщина, и он пошел ее завоевывать. Подошел и пригласил Люсю на танец. Она отказала. Однако Володя то ли не расслышал, то ли был уверен, что такому парню вообще отказать невозможно. Он прижал ее огромными ручищами к себе и начал медленно кружиться под музыку, иногда обдавая девушку запахом чеснока и водки, шептал ей какие-нибудь пошлые фразы на ухо. Люся поначалу хотела возмутиться, пыталась вырваться из объятий пьяного мужчины, но видя, что все аспиранты заняты своими партнерами и им нет дела до нее и Володи, решила не конфликтовать и дождаться окончания танца. Наконец танец кончился, почти все сразу пошли перекурить, и Володя отпустил свою жертву. Однако видя, что Люся чем-то осталась недовольна, Володя вспомнил, что может сделать свой всеми почитаемый фирменный трюк и поднять настроение девушке. Владимир спросил Люсю:

– А хочешь, я на руки сейчас встану?

Хотя Люся и видела этот трюк уже много раз, но решила поиздеваться над Володей.

– Володя, но ты же в халате, – с прищуром сказала она.

– А я халат сниму, – на полном серьезе ответил Вова и начал развязывать пояс халата.

Люся побоялась остаться один на один с пьяным бесхалатным Владимиром и быстро сказала:

– Ну, ладно, вставай уж в халате.

Здесь, видимо, в мозгу Володи зашевелилась мысль о том, что он в таком пьяном состоянии не сможет, стоя на руках, удержать равновесие без опоры. Поэтому наш спортсмен подошел к стене к тому месту, где был небольшой угол, чтобы ограничить шатание стойки не только в вертикальной, но и во фронтальной плоскости. Наконец Владимир наклонился вперед, сделал мах ногой и встал на руки в самом углу стены. Халат, естественно, под действием всемирного тяготения сполз вниз и закрыл Володино лицо. А под халатом – ничего! То есть не было ничего из одежды. Что-то там, конечно же, болталось, но то ли Люся ожидала под халатом у Володи увидеть нечто большее, то ли она решила хоть чем-то насолить за покушение на ее одиночество, но она посмотрела секунду на это явление, цинично хихикнула и пошла, довольная, к себе в комнату. Володя же стоял на руках, ждал привычных аплодисментов, а их все нет и нет. Да еще из-за халата не видно ничего. И более того, халат мешает осмотреться, сориентироваться пьяному, как он стоит и от чего нужно оттолкнуться, чтобы встать на ноги. Так наш гимнаст простоял с минуту, а потом силы его покинули, и Володя медленно опустился сначала на затылок в углу стены, а потом на шею и остался стоять в позе ню, ногами кверху, с голым торсом, без трусов и с покрытой халатом головой. Через некоторое время курившие недалеко аспиранты услышали жалобный тихий зов: «Помогите! Помогите!». Пришли на зов, а там – во блин! – что же это за красавчик? Подняли халат, ба… да это же наш Володя.

Вот после такого случая Владимир на вечеринках больше гимнастической активности не проявлял и всегда густо краснел, когда кто-нибудь из-за стола громко вслух спрашивал: «Володя, а может быть, ты на руки встанешь?». Обычно после этого все сразу начинали просто ржать и пересказывать эту смешную историю новым гостям.

Через 10 лет после окончания аспирантуры я узнал, что Володя долго жил в общаге, потому что все никак не мог дописать и защитить свою диссертацию. Но однажды в буфете Мариинского театра, что находился от нашей Академии физкультуры и спорта не очень далеко и где мы часто обедали, Володю встретил один из режиссеров Мариинки и предложил сыграть в массовке оперы. Просто необходимо было постоять где-то на сцене и что-нибудь подержать. У Володи была прекрасная фигура, и, наверное, он также понравился режиссеру своим добрым нравом и коммуникабельностью. В результате наш герой, вечный аспирант, бедный и бесперспективный, стал разъезжать по всему миру с лучшей в мире труппой, ну, или по крайней мере с одной из лучших в мире, Мариинского театра оперы и балета.

Вот, действительно, не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.

В общаге было много замечательных историй. Жизнь была трудной, бедной, но насыщенной и интересной. Расскажу еще несколько таких историй, которые можно было бы назвать «Вечер поэзии», «Калоши баскетболиста» и «Жизнь во имя еды».

* * *

В аспирантуру в советские времена сразу после окончания вуза поступить было непросто. Большинству аспирантов было от 30 лет и старше. Это было обусловлено тем, что по тогдашним положениям какого-нибудь перспективного преподавателя в аспирантуру направлял Ученый совет вуза. Этот преподаватель должен был отработать не менее двух лет в своем институте, заниматься научной деятельностью и иметь опубликованные статьи. И только после этого он имел надежду, что Ученый совет вуза направит его в аспирантуру. Однако я на четвертом курсе института выиграл Всесоюзную олимпиаду и в связи с победой получил право поступать в аспирантуру сразу после института. Поэтому мой молодой возраст на нашем потоке был исключением, остальные аспиранты были намного старше меня. Понятно, что у этих людей, в большинстве своем уже к тому времени состоявших в браке, месячный период вступительных экзаменов становился лучом света в их монотонной преподавательской деятельности. Жизнь в общаге давала возможность вдали от семьи ярче и многограннее узнать прелести сексуальной раскрепощенности. Конфетно-буфетный период между некоторыми взрослыми дядями и тетями, жившими в одной общаге, сокращался в таких условиях до одного вечера или даже часа. На это рассчитывал и один 35-летний аспирант, Серега, который был женат, имел детей, но решил воспользоваться моментом свободы в другом городе.

Итак, после успешной сдачи первого экзамена в маленькой комнате общаги, где жили две 30-летние девушки, собрались пять человек: две представительницы прекрасного пола и три особи мужского пола, один из которых был я, второй – Серега, коммуникабельный мужик, добряк и интересный собеседник, и, наконец, третьим был Федор, тридцатипятилетний преподаватель Вологодского педагогического института, коммунист и даже секретарь партячейки своего вуза. Мы быстро под тусклый свет настольной лампы уделали бутылку шампанского и начали пить коньяк. Поболтали пару часов на разные темы, посмеялись над забавными сексуальными историями Сереги, и в воздухе уже витала мысль, а не перейти ли нам к следующей части. Ну, хотя бы поиграть в «бутылочку» на поцелуи или в фанты на желания. Благо пустых комнат в общаге в период вступительных экзаменов было много и в них можно было скрыться вдвоем и исполнить конфиденциально тет-а-тет все загаданные в фантах желания. И вот мы все сидели в комнате, ждали подходящего момента, чтобы кто-нибудь, к примеру, сказал: «А не сыграть ли нам в “бутылочку”?». Как вдруг Федя говорит: «А хотите, я вам стихи почитаю?». На самом деле даже среди аспирантских вечеров чтение стихов было редкостью, поэтому все Федю от души поддержали и благословили на это занятие. Представьте узкую комнату, освещаемую одной настольной лампой, две кровати вдоль стен, на которых сидят разгоряченные алкоголем, голодные до чужой нежности и ласки мужчины и женщины, и стул посередине комнаты, на котором уселся Федор и начал читать стихи. Читал он их великолепно, с выражением. Первые пять стихов из произведений Пушкина, Высоцкого, Лермонтова мы с неподдельным восторгом встречали бурными аплодисментами и возгласами «браво», «Ну, ты молодец», «Талантище», «И что ты среди нас забыл, тебе в театр надо идти». Правда, после десятка продолжительных стихов уже все слушатели устали выражать знаки благодарности и молча слушали чтеца. На Федора же нашло вдохновение, он уже не замечал нас, не замечал ничего кругом, глаза его блестели, и казалось, что он вошел в роль выступающего на сцене какого-нибудь знаменитого театра. Так прошел час. Прошел второй. Вдруг Федор остановился, заметил нас, опустил глаза от скромности. Серега и я уже начали соображать, как быстрее вернуть девчонок от поэзии на землю, так сказать, к плотским желаниям. Однако Федя вдруг вскинул гордо подбородок и спросил: «А хотите, я вам теперь свои стихи почитаю?». Девчонки воскликнули: «Ты еще и пишешь?». И, не дожидаясь ответа от ошарашенных слушателей, Федор начал читать свои сочинения. К чести Феди надо сказать, его стихи тогда показались мне ничуть не хуже стихов известных великих поэтов (правда, тому виной мог оказаться коктейль из шампанского и коньяка). Прошли тридцать минут, прошел час, и я, поняв, что мне сегодня не удастся узнать, как себя ведет в постели тридцатилетняя женщина, пошел к себе в комнату спать.

На следующее утро я встретил на кухне Наташу, одну из вчерашних невольных слушателей вечера поэзии, и спросил ее, как закончился вечер, предвосхищая ее длинные эпитеты по поводу чудесно проведенного времени с такими интеллектуальными и творческими людьми, как Федор. Однако Наташа кисло улыбнулась и коротко сказала: «Представляешь, этот козел нам до пяти утра свои стихи читал». Наверное, Наташе тоже больше всего вчера хотелось узнать, как себя ведет в постели 23-летний юноша.

* * *

Другую историю мне рассказали старожилы нашей общаги. За год до нас на вступительные экзамены в аспирантуру приехал один низкорослый парень. Он занимался спортивной гимнастикой, а все хорошие спортсмены этой специализации, как правило, были маленького роста. Так как гимнаст приехал в Питер на короткое время, чтобы только сдать вступительные экзамены, то, естественно, он взял с собой минимум вещей. Тапочки в этот минимум не вошли, поэтому гимнаст использовал те тапочки, которые ему оставил по наследству предыдущий житель той комнаты, в которую поселили гимнаста.

А предыдущим жителем был высокий баскетболист, центровой, ростом свыше двух метров. Для маленького гимнаста тапочки баскетболиста были не просто тапочками, а галошами, в которых он тонул. Можно даже сказать, что гимнаст ходил по коридору общаги не в тапочках, а в ластах, одетых задом наперед, настолько эти тапки были ему велики.

Как-то раз наш гимнаст пошел в туалет «по-большому». В общаговском туалете стоял высокий унитаз без сидушки, и на него нужно было забираться с ногами, если приспичило покакать. Гимнасту приспичило, и он залез с ногами на унитаз. Посидел минут пять, подумал, покурил сигаретку. Потом слез на пол и потянулся нажать слив воды, чтобы замести все свои следы пребывания в этом шикарном и уютном месте, но вдруг от изумления замер. В унитазе ничего не было. Гимнаст испугался. Как же так, он же когда сидел, то чувствовал, что ведь точно что-то такое было. И было не маленькое, а существенное после хорошего обеда. Что за галлюцинации? Но чуть позже взгляд гимнаста упал вниз, к своим ногам, и он увидел большую-большую кучу дерьма в своих тапках. Старожилы говорили, что гимнаст разулся прямо в туалете, потом с матом выкинул в мусоропровод тапки, пинком открыл дверь в свою комнату и, поминая баскетболиста последними словами, собрал все оставшиеся в комнате вещи баскетболиста и тоже с трехэтажным матом выбросил их в мусоропровод.

Этот рассказ старожилов общаги еще раз убедил меня в том, что маленькие ростом люди бывают очень говнистыми.

* * *

Поступил я в аспирантуру в 1990 году. В те времена учеба в аспирантуре еще ценилась государством, и я получал достойную ежемесячную стипендию в размере 40 рублей. При этом билет на самолет из Санкт-Петербурга в Алма-Ату стоил 70 рублей, и, естественно, я раз в полгода позволял себе летать домой. В первые два года обучения аспиранты жили у нас в общаге по двое в комнате. Мне попался соседом по комнате тридцатилетний парень из Сыктывкара – Андрюха Черных. Андрей был человеком с бешеной энергией. Все его интересовало: и политика, и новости, и книги, и театры. Учась в аспирантуре, Андрей одновременно работал тренером по дзюдо и грузчиком в салоне заказов. Перед сном Андрей всегда читал две книги сразу: почитает страниц десять первой и потом еще столько же страниц второй. Я в лице Андрея впервые увидел не только такого энергичного разностороннего мужчину, но и впервые повстречался с человеком, для которого самым важным в жизни является еда. Мой сосед много зарабатывал, но 80 процентов заработка у него уходило на продукты питания. Андрей был упитанным малым с белой кожей, как у альбиноса. Завтрак у нас всегда состоял из трех блюд: на первое – обязательно сваренные и обжаренные вместе с колбасой макароны. Перед употреблением Андрей в них добавлял в большом количестве майонез и перец. На второе блюдо была какая-нибудь каша: манная, гречневая, перловая, а на третье – горячие бутерброды с ветчиной и сыром. Завершали утреннюю трапезу чай с пирожными и конфетами. И это был только завтрак. Обед был еще больше по объему и количеству блюд. А за ужином мы вообще засиживались допоздна, что-нибудь без просвета жуя за столом вдвоем или с гостями-аспирантами. Андрей прекрасно готовил мясо, курицу и рыбу. Несмотря на то что я ел меньше Андрея, все же мои порции значительно увеличились по сравнению с алма-атинскими, и я начал быстро набирать вес. Как-то после обильного ужина я плохо спал из-за того, что переел. К тому же в комнате в ту ночь было душно. Вдруг сквозь дремоту я услышал шорох. Открыл глаза и увидел, как у открытой дверцы нашего холодильника «Малыш», который стоял на полу под письменным столом, сидел на корточках абсолютно голый Андрей и, чавкая, ел ложкой сметану. От вида этого белого комочка под тусклым светом из открытого холодильника, который ел с чавканьем сметану, меня сильно затошнило, и после этого случая я уже начал ограничивать себя вечерами в еде.

* * *

У нашей семьи в Алма-Ате в разное время были автомобили. Всегда старые, поддержанные, ибо в советские времена новые машины было тяжело достать, за ними стояли в очередях по 10–15 лет (как и за квартирами). Конечно, эти очереди продавались, продвигались по блату, но мои родители никогда не вели знакомств с людьми из-за меркантильных интересов, да и лишний раз просить кого-нибудь не любили.

Первую машину «Москвич-412» родители приобрели за деньги, полученные от продажи домашней библиотеки, книги которой отец собирал лет десять. В то время машины были дорогие. Их стоимость была даже выше, чем стоимость квартиры. Часто можно было прочитать в газете объявление о том, что меняли машину на квартиру. И я помню свои мысли тогда: «Вот же дураки! Меняют машину, которую очень трудно по жизни приобрести, на квартиру, которую можно когда-нибудь получить от государства».

Машина тогда была роскошью, а не средством передвижения, и наличие автомобиля говорило о достатке семьи.

В 1991 году из Алма-Аты в Германию на постоянное место жительства уехал мой институтский друг Иван Кунц. Годом раньше уехал из Алма-Аты в Питер я, но мы поддерживали с Иваном отношения, постоянно переписываясь по обычной почте. В то время, в начале перестройки и обнищания большинства людей Союза, многие начали гонять поддержанные машины из Германии. В основном пригоняли автомобили ради бизнеса, ведь навар получался от 100 до 200 процентов. Помогала в этом бизнесе и диаспора немцев в Германии, переселенцев из СССР. Я как-то прочитал статистику о том, что в 1993–1994 гг. только из Казахстана уезжало в Германию по 300 тысяч человек за лето! Целыми поселками немцы, по жизни очень трудолюбивые люди, проживавшие, как правило, в северных областях Казахстана, уезжали на свою историческую родину. Бросали прекрасные дома или продавали их за гроши. Так вот, в то время с помощью бывших соотечественников-немцев можно было взять в Германии 3–5-летний автомобиль за 1000–1500 долларов, потратить еще 500–700 долларов на пригон и растаможку и затем продать в СССР за 3–4 тысячи долларов. Многие «новые русские» на этом бизнесе поднялись, сделали свой первый капитал. Сначала сами гоняли, потом нанимали водилу на перегон одной машины, а позже начали возить на фурах по 10 машин сразу. Продавали немецкие тачки сначала на барахолках и по объявлениям в газетах, потом открывали свои стоянки по продажам подержанных автомобилей, ну и, наконец, некоторые перегонщики становились основными дилерами производителей и имели сеть собственных автомагазинов.

Кому-то в этом бизнесе везло, а кто-то прогорал, ведь там, где были деньги в годы перестройки, сразу же возникал разбой, грабеж и рэкет. Страна была в разрухе. Все госслужащие, в том числе таможенники, милиционеры, гаишники, получали мизерные зарплаты (100–300 долларов в месяц), в то время как молодые бизнесмены от одной продажи машины могли заработать годовую зарплату госслужащего. И это не только в автомобильном деле, а в разных сегментах бизнеса. Сначала наиболее прибыльной была продажа одежды, потом – продуктов питания, затем – металлов, промышленного оборудования и так далее. В России появлялась прослойка богатых людей от сохи в отличие от Западной Европы, где богатство либо передавалось по наследству, либо капитал можно было заработать талантом за счет не только отличного образования, но и креативных способностей. Таким образом, на Западе одного трудолюбия было мало, чтобы стать богатым человеком. Богатые европейцы, как правило, были интеллигентами, имели достойную родословную, были в подавляющем большинстве благородны и воспитанны. А у нас появлялись богачи, которые и высшего образования иногда не имели, часто срывали куш смекалкой, наглостью, силой и обманом. Первые российские капиталы были в основном замешаны на криминале. В том числе на автомобильном рынке. Ведь даже люди, решившие поехать в Германию за автомобилем для себя, а не для перепродажи его с целью заработка, больше всего боялись не длинной дороги, не полицейских и не поломки машины в дороге, а наших бандитов с Татарстана, Украины, Чечни, со всей России. Вся мразь со всех концов разрушающейся страны переселилась поближе к торговым караванам. Говорят, в самой Германии перегонщикам было еще спокойно, потому что полицейские работали хорошо и имели много прав, в том числе право на стрельбу боевыми патронами при задержании авторэкетира. А вот на территории России, Белоруссии, Украины и Польши в то время перегонщикам без разговора с бандитами и оплаты мзды за проезд практически нельзя было проехать. Чаще всего на бензозаправках машину блокировали с двух сторон автомобилями, из которых выходило 8–10 атлетических ребят, и начинался процесс выбивания «оплаты за проезд».

При этом в газетах об этом беспределе тогда еще не писали и по телевизору в новостях не показывали, однако из рассказов очевидцев я знал про эти опасные условия, но, несмотря на это, в 1993 году все-таки решился поехать в Германию за машиной. За несколько месяцев до этого в Алма-Ате после закрытия дачного сезона родители продали наш старый, часто ломавшийся «Москвич-2140» и передали деньги мне, чтобы купить в России лучшую и более новую модель. Про то, что я задумал покупать машину в Германии, я не говорил, так как мама всегда сильно переживала за меня. Поэтому я сообщил родным о поездке в Германию и покупке там автомобиля лишь тогда, когда пригнал уже свою новую машину в Питер. Но далась мне эта поездка нелегко.

В Германию в конце декабря я поехал один. Рискованно гнать машину одному водителю через Германию, Польшу, Белоруссию и часть России. Путь длинный – более 3200 километров. Да еще зимой, да еще человеку, не разбиравшемуся в технике и не умеющему своими руками починить машину при ее поломке. Но делать было нечего, так как я начал проедать деньги, вырученные за наш старый «Москвич» в Алма-Ате. Пахал при этом тогда на трех работах: преподавал в Академии и, кроме этого, работал сначала тренером, а потом заведующим отделом в Доме культуры и еще подрабатывал охранником. Но денег все равно не хватало. В моем будущем был тупик, я не видел выхода при таких доходах. Анализируя свои потуги на работе, я понимал, что нужно что-то в жизни менять, ибо другие знакомые, не умнее и работоспособнее меня, жили в материальном плане намного лучше. Помню даже свою мысль тех времен, когда, смотря на старые иномарки, не видел для себя перспективы их купить не только через пять, но даже и через десять лет! Вот такие были мысли у амбициозного и честолюбивого молодого человека. А так как я всю жизнь руководствовался девизом: «Если не знаешь, что делать, то делай шаг вперед», то я решил рискнуть и съездить в Европу за автомобилем, который помог бы мне в Питере заняться собственным бизнесом.

* * *

23 декабря 1993 года я сел в поезд и поехал в Берлин, где меня должен был встретить Иван Кунц. Поздно вечером на вокзале немецкой столицы меня встретил Иван, посадил на свой двухсотый «Мерседес» и прокатил ночью через всю Германию, которая в католическое Рождество была очень нарядной. Чуть позже, когда я обратно гнал свою машину, то заметил, что в частном секторе у немцев около каждого дома стояла елочка с белыми, желтыми или серыми огоньками в гирляндах, причем все лампочки на гирляндах были одноцветные. Очень красиво, стильно. А когда я въехал в Польшу, то там тоже почти у каждого дома стояла елочка с гирляндами, но они уже были не с одноцветными лампочками, как у немцев, а разноцветные, как у нас в России. Проезжая польские деревни, я подумал: «Братья-славяне, а у нас все-таки елочки краше, чем у немцев!».

Иван на следующий день после моего приезда к нему домой посадил меня в машину, и мы поехали из поселка в город. Сначала у меня была эйфория и несказанная радость от увиденного. Чистота на улицах города, его ухоженность, его отреставрированные старые дома сильно поразили. В Питере, культурной столице Советского Союза, тогда у старинных зданий были грязные фасады, обвалилась штукатурка, в колодцах-дворах лежал мусор, подъезды домов были холодные и запущенные, а улицы – серые от копоти, машинного масла, пыли и грязи. А в провинциальном немецком городке в то же самое время, как в раю, было светло и чисто. Поначалу я был в восторге, а потом мне стало очень грустно. А после того, как Иван сначала заехал по круговой эстакаде на верхушку гипермаркета, оставил там машину на стоянке и мы начали спускаться вниз на лифте, останавливаясь на каждом этаже, мне стало совсем тоскливо. Каждый этаж гипермаркета по своей площади был почти с футбольное поле, и на нем располагались только специализированные товары: этаж электроники, этаж парфюмерии, этаж спортивных товаров, этаж продуктов и т. д. Там я впервые узнал, что кефир, оказывается, может быть не одного вида – «кефир», а разных видов с разной жирностью да еще с клубникой, малиной или киви. После посещения этого супермаркета мне стало совсем печально на душе, хоть пускай себе пулю в лоб.

«Почему мы так живем – намного хуже их?» – спрашивал я сам себя и не мог найти ответа.

В Питере никогда не было такого разнообразия товаров. Более того, уже начали выдавать продуктовые карточки, по которым можно было приобрести в пустых магазинах самое необходимое для питания на месяц: минимум гречки, риса, пшена, сахара, соли, мыла, мяса, колбасы. О таких деликатесах, как копченая колбаса, сгущенка, шоколадное масло, шпроты, копченая рыба, креветки и многие другие продукты, которые в настоящее время есть в свободной продаже, тогда и речи быть не могло.

«Почему же так все несправедливо? Мы победили в войне, мы не глупее и не ленивее немцев. Ну почему мы так плохо живем в своей стране?» – не находил я ответа на эти вопросы и не видел ясного ближайшего будущего у своей Родины. Тогда я не понимал еще, что многое зависит от законов, от правительства, от управления страной. Нас же всегда учили, что личность – это ничто без коллектива, а эволюцию и развитие делает народ в целом, а не отдельный человек. Только с жизненным опытом я понял, что фирму, компанию и страну развивают личности, а не толпа. Толпа, она как стадо баранов под руководством пастуха. Есть, конечно, и умные бараны в каждом стаде, но их добродетели нивелируются действиями козлов, которых тоже полно в каждом стаде. Поэтому от пастуха, который будет гнуть либо линию баранов, либо линию козлов, многое зависит. Это я, конечно же, утрирую, но правда в таких мыслях тоже есть. Благо сам прошел все эпохи становления страны после развала Союза. Застал и правление Брежнева, и Андропова, и Черненко, и Горбачева, и Ельцина, и Путина, и Медведева. Спасибо проведению и судьбе, что у нас в эпоху хаоса, бардака и шатания у руля России стал такой человек, как Путин. Благодаря этой личности, его управленческой способности, таланту, патриотизму, жесткости и целенаправленности я поверил в Россию и в ее будущее.

Однако вернемся в Германию. В ту поездку был один интересный момент. Иван и его родственники – немцы из Казахстана – решили мне показать аквапарк, по их словам, один из лучших в Германии. Я вообще не знал, что это такое, и с интересом откликнулся. Но друзья сказали, что в саунах аквапарка в Германии принято сидеть вместе мужчинам и женщинам абсолютно голыми, потому что ткань купальников в жаре может выделять экологически вредные пары. А вот в бассейнах, барах и тренажерных залах необходимо ходить в плавках, халатах или в полотенце.

– Ну и как же мне быть? – шутил я. – Вы, буржуи, уже к таким саунам привыкли и не будете возбуждаться, а меня в первой же сауне русское происхождение сразу и выдаст!

– А мы тебя сначала в малайзийскую парную затащим, – успокаивал меня Иван. – Там пар плотный и людей почти не видно. Посидишь, распаришься, успокоишься, привыкнешь. И после этого уже никто не догадается, что ты шпион, изучающий анатомические особенности немецкого женского тела.

Когда мы зашли в аквапарк, оказалось, что кабинки для раздевания у них тоже общие и, если повезет, ты можешь с первых минут увидеть бесплатный стриптиз молоденькой девушки, раздевавшейся рядом с твоей кабинкой. Но, я, к сожалению, разделся в гордом одиночестве. Чуть позже, перед входом в малайзийскую парную, я быстро скинул свои плавки и шмыгнул в парную, где сразу залез на самую верхнюю полку и сидел там, как в тумане, во влажном насыщенном пару. Через несколько минут я сильно распарился и не обращал внимания на силуэты женщин, которые где-то внизу ходили по парной. Они меня уже не возбуждали в такой жаре. А позднее, в других саунах этого аквапарка, я просто пытался не смотреть на голых женщин, чтобы не выдавать своего слишком заинтересованного взгляда. В конце концов моя адаптация к обнаженным телам закончилась и я мог спокойно лежать на шезлонге около бассейна и смотреть, как в десяти метрах от меня, на другом конце бассейна, абсолютно голая девушка моется в душевой с прозрачными стенками. Были, конечно же, в аквапарке и душевые с непрозрачными стенками, но ведь некоторым девушкам нравится принимать душ под взором незнакомых мужчин, поэтому для них сделали открытые умывальни.

«Ну, немцы, ну, молодцы, все сделали для людей!» – восхищался я непривычной для себя обстановке.

Перед тем как уйти из аквапарка, Иван сказал, что мы уже все посетили, кроме самых крутых горок и русской бани. И мы пошли к горкам.

– А что это там так сильно орут? – спросил я у Ивана.

– Ну, это же очень крутые горки. Здесь они называются русскими. Ты сам там заорешь от страха, – ответил с улыбкой друг.

– Вряд ли. У нас в Питере, в бассейне «Спартак», я уже катался на таких горках – ничего страшного, – ответил я.

На самом деле я действительно катался в питерском бассейне с горки высотой в шесть метров. Она была пологой, с двумя или тремя виражами и полуоткрытым желобом. Я предположил, что и в этом немецком аква-парке будет такая же горка, но ее, к сожалению, снизу было не видно, так как полностью закрытая труба уходила выше потолка первого этажа и где она заканчивалась, было непонятно.

Мы с Иваном стали подниматься по лестнице. Шли долго, и я подумал, что высота горки составляет метров 15–20.

– Ничего, – сказал я Ивану. – Подумаешь, будет не три витка на горке, как в Питере, а пять. Фигня, не страшно, проскочим.

Иван ничего в ответ не сказал, а только иронично улыбнулся.

Наконец я зашел на самый вверх, проводил с горки Ивана, потом дождался зеленого сигнала светофора и сам поехал вниз. Вся труба горки с самого начала была полностью закрыта, но с подсветкой, и поэтому было видно, что ждет тебя впереди за очередным поворотом. После восьми витков скорость сильно возросла, и я уже в некоторых местах горки летел по потолку, но продолжал все это переносить молча, заглушая в себе эмоции и страх. Однако когда скорость еще больше увеличилась, вдруг неожиданно подсветка трубы пропала, и я стал лететь по потолку в полной темноте. В этот момент я сначала замычал, а потом сильно заорал от страха. И в ту же секунду вылетел из трубы на свет божий, в бассейн. Друзья-немцы стояли на берегу около трубы, смеялись надо мной и прикалывали, напомнив, что кто-то собирался не орать, так как таких горок в Питере уже полно.

Напоследок меня повели в русскую баню. Поначалу я обрадовался – думал, что наконец-то попаримся по-нашему, с веничками. А у немцев, как оказалось, русской баней называлась обычная финская сауна, без веников, но к которой нужно было пробежать через уличное пространство. Мы перебежали открытую территорию аквапарка и залезли в пустой сауне на самые верхние полки. Друзья через некоторое время вышли из парной, а я же под конец, как всегда в саунах, решил потренировать свою волю и попариться через невмоготу. Когда уже совсем стало невтерпеж, я решил подсчитать про себя до ста и тогда уже выбежать из сауны и нырнуть в уличный бассейн.

Но до ста я так и не досчитал, дошел только до восьмидесяти. Зашла компания, судя по тембру голоса, молодых людей. Кто-то из них прилег справа от меня, кто-то слева, а остальные разместились в ногах на нижней полке. Я, изнемогая от жары, открыл глаза и повернул свою голову направо. А там, в пятидесяти сантиметрах от меня, лежала на спине, бросив руки вдоль туловища, молодая, полностью обнаженная девушка, примерно лет двадцати пяти, приятной внешности и фигурки. Я, подумал в этот момент, что в такой жаре меня все равно ничто не выдаст, но все-таки от греха подальше решил от красавицы отвернуться и посмотрел налево от себя. Но и слева, в двадцати сантиметрах от меня лежала на спине голая девушка. Совсем молоденькая, восемнадцати-девятнадцати лет, высокая, тонкие ручки и стройные ножки, впалый животик, руки сложены за головой.

Известно, что когда мужчина начинает возбуждаться, то кровь быстро заполняет в его детородном органе специальные приспособления в виде карманов. Кровяное давление в этих карманах, возрастая, сначала делает орган больше и тверже, а потом все возрастающее давление начинает орган поднимать вверх, создавая, таким образом, эрекцию. Но в тех жарких условиях сауны у меня проявилась нетривиальная физиологическая реакция. Лежа на спине, разглядывая двух красивых девушек справа и слева от себя, я почувствовал, что мой детородный орган вдруг, минуя первую фазу возбуждения, в которой он должен был сначала увеличиться и стать твердым, а потом уже подниматься, сразу перескочил на вторую фазу. То есть в мягком, вялом состоянии мой орган вдруг вскочил вверх. Какой позор в таком виде ходить перед обнаженными девушками и перед молодыми парнями, сидящими у меня в ногах. Да еще, не дай бог, они что-нибудь меня по-немецки спросили бы, а я бы им по-русски ответил и, таким образом, открылся бы и престиж страны да нации ниже плинтуса опустил бы с такой вялой эрекцией. Хором бы засмеяли. Поэтому я не решился выходить из парной, а сел на верхней полке, сгруппировался, обнял свои ноги и таким образом прикрыл свой позор от этих молодых людей. Я стал ждать, когда эти буржуи наконец напарятся и выйдут из сауны. Хорошо, что они не тренировали свою волю так, как я, и вышли достаточно быстро – минут через пять. Для меня же эти пять минут казались вечностью, как будто я в пустыне бежал марафонскую дистанцию. Сразу после ухода из сауны немецкой молодежи, обливаясь потом, я рванул на улицу, в бассейн, и там получил удовольствие, которое, наверное, никогда в жизни больше не получал. Какое же это наслаждение – после продолжительной жары очутиться в прохладном водоеме.

* * *

Однако всему хорошему когда-нибудь приходит конец, и вот после первого своего ознакомления с Европой я должен был ехать обратно в Богом забытую страну, потому что там я родился, вырос и жил. Да еще нужно перегнать на Родину старый «Опель», который мне помогли купить друзья.

Путешествие назад сначала не заладилось. Отъехав двести километров, я на автобане попал в аварию. Ехал, как тогда мне казалось, быстро, примерно со скоростью 150 километров в час, по второй от левого края полосе дороги. На автобане Германии крайнюю слева полосу лучше не занимать. В то время в этой стране на автобане не было ограничений в скорости, и слева от меня пролетали «порши», «мерсы», «бээмвухи» со скоростью более 200 километров в час. Ближе к обеду пошел ливень. Крупные капли дождя, ударяясь о сухой асфальт, создавали воздушные пузырьки, по которым машина при торможении катилась как по маслу. Из-за этого на автобане в тот день было много аварий. Не избежал столкновения и я, когда меня сначала перегнал микроавтобус, а затем перестроился на мой ряд и начал быстро тормозить из-за крупной аварии впереди. Я нажал на педаль тормоза, но воздушные пузырьки на дороге, мокрый асфальт и старые шины не позволили быстро затормозить, и моя машина на скорости в шестьдесят километров в час въехала в задний бампер микроавтобуса. Мой автомобиль начало после удара заносить то вправо, то влево, но мне удалось его выровнять, остановиться и включить сигнализацию. Я был в шоке, ведь не проехал еще и трехсот километров из трех тысяч всего пути, а уже попал в аварию. Сидел в машине и думал, что вскоре приедут полицейские, а я не шарю по-немецки. Как же я буду объяснять им, кто я, куда потом нужно будет ехать и насколько придется задержаться в Германии? Денег с собой нет, осталась сумма только на бензин для обратной дороги. А еще предстоит ругань с водителем микроавтобуса. У нас в СССР в те времена при аварии между водителями спокойного разговора не получалось. Все были на эмоциях, в каждой паре слов диалога одно слово было обязательно матерным, так как в таких разборках кто из водил был нахрапистее, тому обычно и удавалось доказать, что он прав. Соответственно победитель в споре выторговывал из этой ситуации больше денег за ремонт машины.

Такие мысли меня посещали, когда я в полной прострации вышел из машины, осмотрел вмятину на переднем бампере с левой стороны, разбитый левый поворотник и пошел к микроавтобусу, который стоял на другой стороне дороги немного впереди. Подходя к машине, я ожидал, что сейчас из машины выскочит красный от гнева водитель и будет, ругаясь по-немецки, раскручивать меня на ремонт. Однако я ошибся. Около своей машины стоял высокий дородный немец, блондин с очками в золотой оправе, в темно-зеленом стильном драповом пальто, и, о, боже, улыбался мне широкой, открытой улыбкой. Когда я подошел, он мне начал быстро говорить что-то на немецком языке, показывая на буксировочный крюк его заднего бампера и указывая на мою машину, которая стояла так, что вмятина на левом бампере нам с того места была не видна. Немец говорил пару минут, а потом в конце своего монолога спросил меня: «Окей?». Все немцы тогда, как я заметил, употребляли это американское слово. Я догадался, что меня что-то спросили. Здесь я начал вспоминать свой английский язык, знал ведь при сдаче кандидатского экзамена в аспирантуре год назад более 2000 слов, но, к сожалению, разговорной практики у меня не было. Все же стандартный вопрос: «Ай доунт андестенд. Ду ю спик инглиш?» – я смог произнести. Немец оживился. Сказал: «Ес, ай ду!» – и далее так же быстро начал мне говорить по-английски то, что минуту назад сказал по-немецки, показывая на крюк своей машины, на бампер моего автомобиля и жестикулируя пальцами. Я ловил знакомые английские слова в его речи, но пока переводил их на русский, немец говорил уже три предложения. В конце его английской речи опять прозвучало: «Окей?». Мне совершенно не нужна была разборка с полицией, и я сказал: «Окей», – сам не зная, что он там точно меня еще спрашивал и что предлагал, но смысл его речи, конечно же, я понял.

Любезный немец спросил меня в конце разговора, какой я национальности, и, услышав, что я русский, обнял меня за плечи, помог перейти дорогу, так как почувствовал, наверное, мое убитое состояние, подождал в своей машине, когда я немного приду в себя, заведу свой автомобиль и поеду. Пару километров немец ехал сзади, а потом резко обогнал, просигналил и был таков. Я продолжал оставаться в шоковом состоянии не только от аварии, но и от «разборки», которая была после аварии. Мы тогда не были знакомы с обязательной автостраховкой, которая оплачивала ущерб от аварий, и поэтому у нас в СССР стояла ужасная ругань при авариях. Более того, на столкновениях машин кто-то даже делал бизнес. Часто какая-нибудь иномарка, в которой сидела группа атлетических парней устрашающего вида, вдруг на дороге резко тормозила и подставляла под удар свой бампер автомобилю, едущему сзади. Потом, естественно, был наезд этих качков на бедного водителя прямо на улице. И если даже приезжал инспектор ГАИ, то виновным оказывался тот, который ударил сзади, потому что не соблюдал дистанцию. Естественно, у бедного водилы требовали денег больше, чем стоит ремонт, забирали права, узнавали адрес, ехали к нему домой за деньгами, сидели потом на шее и высасывали большие финансы на покрытие материального и морального ущерба.

Это был целый бизнес в те времена, часто с привлечением коррумпированных служителей закона. Один знакомый парень-омоновец рассказывал, что в Питере въехал в иномарку, которая резко затормозила. Парень был духом не слабак, служил в милиции и не испугался четверых кавказцев, которые вышли из иномарки и начали наезжать на него. В то время, особенно в Питере, много было бандитских группировок из Тамбова, Орла, Казани, но автоподставами, как мне сказали, больше всего занимались кавказцы. Во время той перебранки остановилась еще одна иномарка, из которой вышел кавказец в милицейской форме, в звании майора, как оказалось, однополчанин нашего парня. Майор отвел в сторону омоновца, спокойно ему сказал, что все равно он будет неправ, и предложил свою помощь. Майор имел при себе 400 баксов и посоветовал рядовому омоновцу взять у него эти 400 долларов, отдать пострадавшим, чтобы решить вопрос на месте и не показывать документы, не давать адреса местожительства для будущих разборок, а долг потом омоновец вернет ему на работе тогда, когда сможет.

«Не горит. Если в данный момент нет денег, потом отдашь», – сказал майор.

Парень согласился и потом несколько лет был благодарен этому майору за оказанную поддержку и помощь. Долг в 400 баксов через полгода отдал. А лет через пять узнал новость, что этот майор был организатором банды по автоподставам.

Так что в то время авария была настоящей бедой. Это сейчас можно себя повести так, как тогда повел со мной немец, и спокойно оформить документы, чтобы потом получить возмещение у страховой компании.

Пока я гнал машину из Германии в Питер, случился еще один инцидент с участием бандитов. Я знал, что они начинают ловить перегонщиков на территории Польши, поэтому на границе Германии и Польши переночевал, заправил бензином полный бак и две канистры и решил проскочить всю Польшу за один день. Когда въехал в Варшаву, то свернул в небольшой проулок, перекусил бутербродами, залил бензин в бак из канистр и поехал дальше. Таким образом, я не останавливался на бензозаправках, где мог стать легкой добычей бандитов. Кроме этого, всю дорогу двери моей машины, включая двери водителя, были закрыты изнутри для того, чтобы во время остановок никто не смог бы влезть в машину. А на трассе я решил никому, кроме полицейских, не останавливаться, даже если будет стрельба. Денег все равно для оплаты мзды не было, да и убийства тогда на трассах были нередки.

Без инцидентов я проехал почти всю Польшу. Однако в одном из городков восточной части страны у меня случилась конфликтная ситуация. В Польше в отличие от Германии не было скоростных автомагистралей, объезжающих города, и центральная трасса в Россию шла через населенные пункты узкой двухсторонней полосой. На такой дороге было много светофоров. На одном из перекрестков я остановился на красном светофоре и заметил в зеркало заднего вида, как сзади пристроился черный ВМW. В ту же секунду двери иномарки открылись, и из нее вышло три парня. Я сразу в уме проиграл все варианты развития ситуации, вспомнил, что двери у меня должны быть все закрыты, включил первую передачу, выжал сцепление, вывернул руль, чтобы обогнать при начале движения впереди стоящую машину, и стал ждать желтого сигнала светофора. Двое парней с правой стороны дернули двери моей машины, но они были закрыты, но третий качок с левой стороны открыл мою дверь.

«Вот же я олух! Как же так! Забыл закрыть изнутри свою водительскую дверь после того, как полчаса назад остановился на секунду вытереть грязь с боковых стекол», – с горечью подумал я.

В тот же момент парень, открывший мою дверь, дернул грубо меня за рукав и сказал на русском языке, но с хохляцким, польским или южнорусским акцентом: «Вылезай».

«Ах, значит, ты по-русски понимаешь! – озлобился я. – Ну, раз по нашему бачишь, тогда я тебе по-русски и отвечу».

– Пошел на х…! – сказал я ему жестко и громко. Не люблю, когда так со мной бесцеремонно. Даже не поздоровался – невоспитанный бандит какой-то попался.

В то же мгновение я отпустил сцепление, машина резко вывернула на встречную полосу, водительская дверь по пути закрылась сама. Я обогнал впереди стоящую машину, и как раз загорелся желтый свет светофора, поэтому моя машина рванулась с перекрестка с максимальным ускорением. Погони, к счастью, за мной не было. Может, помешали узкие улицы, на которых сложно обгонять, а может, парни хотели взять нахрапом, но, получив неоднозначный жесткий ответ, решили не связываться. Благо им каждый день по десять перегонщиков можно было поймать. Будет у них еще улов.

В тот же вечер я без происшествий доехал до границы Польши и Белоруссии – тогда это уже была наша граница, граница СНГ. Таким образом, за сутки я проехал от границ Франции всю Германию и Польшу. Потом выбрал на автомобильной карте достаточно жирную дорогу, поехал от Бреста наперерез в Питер через Псков. Впереди еще была почти половина пути. Дорога оказалось разбитой и ухабистой, иногда приходилось ехать по кочкам со скоростью не более сорока километров в час. Спал по два-три часа. Как только замерзал ночью (а ведь на улице у нас было под двадцать градусов мороза), то просыпался и ехал дальше. Наши деревни с европейскими сравнить было нельзя. Нигде нет света, поселки друг от друга находились на расстоянии 60–70 километров. Навстречу нескончаемым потоком шли фуры, включив дальний свет, поэтому глаза воспалились уже на следующий день. В одной деревне чуть кого-то не задавил. Слава богу, пешеход вовремя отпрыгнул с середины трассы. Когда асфальт мокрый и навстречу едут машины с дальним светом, то человека начинаешь видеть на дороге только метров за десять до него. Хорошо, что я еще ехал медленно и пешеход смотрел в мою сторону. Поэтому он и успел сделать шаг назад, когда я на него наезжал, а так беды бы не миновать.

Когда проезжал по Беловежской пуще, то в голову приходили такие мысли: «Вот я дурак, сейчас машина на этих ухабах поломается и встанет в тридцати километрах от населенного пункта. В таком случае или машину придется потерять, давшуюся таким потом и кровью, или самому в ней замерзнуть. Больше никогда гнать машины не буду. По крайней мере один перегонять точно не буду. Может быть, решусь на такое геройство только вдвоем с напарником».

Наконец 31 декабря в 12 часов дня, изможденный, простывший и невыспавшийся, я приехал в Питер. Друзья обрадовались, машина им очень понравилась. До Нового года оставалось еще несколько часов, и я решил немного поспать, но не смог уснуть от напряжения. Глаза закрывал и видел фуры с дальним светом. Так и не смог уснуть. Встречать Новый год мы с друзьями поехали в общагу Педагогического университета имени Герцена к знакомым девчонкам. Там за общим столом в 00.30 после двух бокалов шампанского я прямо в кресле и уснул. Потом отсыпался еще неделю по 15 часов, восстанавливая нервы от первой своей зарубежной поездки.

* * *

Примерно через неделю после Нового года мы пошли с компанией на концерт, посвященный юбилею группы «Наутилус Помпилиус». Сами именинники пели во втором отделении концерта, а в первом выступали гости – различные известные и малоизвестные ансамбли: ДДТ, «Машина времени», «Чайф» и другие. Концерт был великолепным. Зал стоя, хором пел песни вместе с исполнителями, и царила феерическая атмосфера. На этом концерте я впервые услышал песню группы «Чайф» под названием «Ой-е», впоследствии ставшую хитом на долгие годы. Часть слушателей уже знала эту песню и хором подпевала солистам:

…………………………………………………..

Запил сосед, у них на фабрике стачка,

С чаем беда, осталась одна пачка,

На кухне записка: «Не жди, останусь у Гали»,

По телеку рядятся, как дальше жить, – достали.

Скорей бы лед встал, пошел бы тогда на рыбалку,

Чего бы поймал, знакомым раздал, не жалко,

Луна появилась и лезет настырно все выше и выше,

Сейчас со всей мочи завою с тоски, и никто не услышит.

ой-е, ой-е, ой-е

ой-е, ой-е, ой-е…

Музыка и слова этой песни отражали настроение молодых людей того времени.

В магазинах было пусто, основные продукты люди покупали по карточкам – талонам. Рубль обесценивался. На одежду и обувь копили месяцами. Как сейчас помню разговор с молодой и симпатичной женщиной с высшим образованием, которая сказала такую фразу: «Везет же людям, зарабатывают хорошо, могут накопить за 3–4 месяца и купить телевизор. Где бы мне такую работу найти».

То есть было очень мало таких мест, на которых можно было бы заработать за 3–4 месяца вкалывания на какой-то долбаный телевизор! Невообразимо, как мы тогда бедно жили. А в то же время по телевидению часто показывали заседания Государственной думы. Причем многие депутаты имели такую физиономию, по которой тюрьма плакала. И каждый избранник народа был, как и сам генеральный секретарь КПСС, – демагогом. Болтовни много, а дел никаких – кругом разруха, бардак и воровство. Одна радость – искусство и концерты, подобные юбилею «Наутилуса».

Помню также, как возвращался поздно вечером после этого концерта по Невскому проспекту, серому и темному, с облезлыми фасадами домов, с грязными переулками и разбитыми фонарями. Шел пушистый белый снег. Любуясь великолепными архитектурными сооружениями, я часто останавливался на своем пути от Московского вокзала до Невы. Застывал от восторга на Аничковом мосту через Фонтанку, у памятника Екатерине Великой, у Казанского собора, от которого также можно было увидеть сквозь густой снегопад одну из самых моих любимых церквей – Спаса на крови. Задержался по пути на площади у Зимнего дворца, и, конечно же, на стрелке Васильевского острова, откуда, глядя на величественную Петропавловскую крепость, четко осознал, что всеми силами постараюсь отсюда – из России – не уезжать. Какой бы ни был политический строй, каково бы ни было экономическое положение этой страны, но я ее не променяю на цветущую Европу или Америку.

Да, в России много грязных, голодных, пьяных и невежественных людей. А чего еще можно ожидать от народа, который за короткое время перенес столько потерь в две мировые войны, в Гражданскую войну, от правления Ленина, Сталина и Берии, для которых жизнь человека ничего не стоила, и миллионы соотечественников были расстреляны, сгнили в лагерях или уехали за границу. Причем пострадала элита нации. А остальной народ был до того зашуган, что долго еще будет отходить от рабской покорности.

Да, Россия по сравнению с Западной Европой сильно проигрывала в чистоте своих улиц и уровню жизни населения. У нас грязные электрички, в которых маргиналы щелкают семечки и плюют шелуху в тамбуре, отправляют, как животные, свои естественные надобности и «по-маленькому», и даже «по-большому» в переходах между вагонами. У нас много вонючих, грязных бомжей и пьяниц. Много воров и убийц из-за такой жизни.

Все это жалко наблюдать, и на душе от этого часто становится противно.

Но здесь, в России, также есть и моя культура, мой менталитет, мой Питер, мой Невский, мои ДДТ, «Чайф», «Наутилус», моя песня «Ой-е», мой язык и моя история. Поэтому я постараюсь своей жизнью, трудом, поведением и просто личным примером хоть как-то, хоть немного, но повлиять на судьбу этого Богом забытого народа, чтобы мои дети жили в лучших условиях, нежели живу я. Тем более что есть в России много интеллигентных, добрых и хороших людей. Здесь иногда хоть можно встретить своих.

* * *

Пригнанному из Германии автомобилю я был очень рад, потому что с ним началась совсем другая жизнь, появились новые возможности в бизнесе и личной жизни. Однако поездил я на своем «Опеле» только четыре месяца, пришлось продать его, так как любимое государство в конце года, прямо за несколько дней до того момента, как я пригнал машину, подняло таможенные пошлины на старые иномарки, якобы для защиты говенного отечественного автопрома. Ну и поддерживали бы его за счет государственных программ, а не за счет кошелька обнищавших граждан. В конечном счете за «Опель», который я в Германии купил за 700 баксов, мне пришлось отдать около тысячи баксов за его растаможку. Спасибо тебе, родное государство, за заботу!

Однако все равно с высоты прожитых лет считаю, что поездка в Германию была удачной. Я увидел Европу, покатался по Питеру и пригороду с девушкой на своем автомобиле, обжегся на резких государственных таможенных постановлениях и стал мудрее. Ничто так не закаляет, как пережитые негативные моменты. А их мне Питер припас еще немало. Один из них был связан с ножом, который я привез с собой в машине из Германии.

В день отъезда из Германии мой друг Иван Кунц подарил мне складной нож. Нож был сравнительно большой, с лезвием длиной 10–12 сантиметров и примерно такой же рукояткой.

– Иван, а за такой нож не арестуют? Он внушительно смотрится. Закон позволяет такое оружие с собой возить? – спросил я друга, когда он мне вручил перед отъездом из Германии этот подарок.

– Я точно не знаю. Но ведь купил я его в центральном нашем универмаге. Судя по упаковке, сделали нож в Китае. Вози его прямо в этой упаковке. Дорога далекая и страшная. Возьми на всякий случай, Славик, для безопасности.

– Ладно, братан, уговорил. Раз в центральном магазине продают, значит, этот нож можно с собой возить. Спасибо тебе большое за всё. Ты мне очень сильно помог здесь. Без тебя я не смог бы стать хозяином этой ласточки – моей первой в жизни иномарки. В Алма-Ате были автомобили, но то были машины отца, а не мои. Да и иномарок у нас в семье никогда не было. Благодаря тебе, Иван, я теперь крутой пацан. Все девчонки Питера теперь мои будут, – улыбался я игриво.

– Поделишься хоть парочкой, если в гости приеду, – подшутил друг в тему.

– Базара нет. Зуб даю. Ты же меня знаешь. За такую машину и такой нож – половина всех девчонок твоя, – сказал я с кавказским акцентом, и мы вместе широко заулыбались.

Подаренный нож я показывал таможенникам трех границ: немецко-польской, польско-белорусской, белорусско-российской и везде спрашивал о том, можно ли такой нож ввозить в страну. Все хранители границы говорили мне, что такой нож либо «можно ввозить», либо – «наверное, можно ввозить», так как он находится в упаковке и был куплен в магазине. Правда, таможенников всех границ больше интересовали немецкие толстые каталоги, журналы мод и порножурналы, которые мне друг предусмотрительно в большом количестве положил в багажник, уже зная, как задобрить и отвлечь таможенников всех социалистических стран.

В Питере я пару недель спокойно ездил на машине по городу с этим ножом в бардачке, пока как-то вечером на Дворцовой набережной меня не остановили сотрудники ОМОНа в бронежилетах и с автоматами. В тот вечер кого-то грохнули, застрелили прямо в центре города, что, в общем-то, для тех времен было почти обыденным, банальным делом среди бандитов, деливших сферы влияния в городе. Со мной в машине ехали хороший знакомый и его беременная жена. Был уже одиннадцатый час вечера. Все мы возвращались домой с оперы «Хованщина» Мариинского театра и были в прекрасном настроении. Когда мы остановились перед милицейским «уазиком», закрывшим проезд по улице, ко мне подошел здоровый омоновец с автоматом и попросил документы. Я вышел из машины и дал ему водительское удостоверение и техпаспорт. Омоновец их проверил, вернул мне, посмотрел пассажиров в машине и остался спокоен. Я понял, что сейчас меня отпустят, и взялся уже за ручку двери, чтобы сесть в автомобиль, когда услышал от него стандартный в таких случаях вопрос: «Оружие, боеприпасы, наркотики или ножи в машине есть?»

Вопрос был произнесен спокойным тоном, как будто эту фразу в конце проверки он должен был повторять по инструкции каждый раз.

Я не люблю по жизни врать даже в мелочах, поэтому сказал омоновцу, как на духу: «Есть только нож, купленный в магазине. Лежит в упаковке, в бардачке».

– Покажите.

Я спокойно достал картонную упаковку с ножом и дал проверяющему.

Он посмотрел изображение ножа на упаковке, китайские иероглифы, потом достал нож, открыл лезвие и, ничего не говоря мне, развернул голову в сторону милицейской машины и громко крикнул: «Товарищ капитан!».

Я понял, что дело начинает принимать не тот спокойный ход, на который я надеялся.

– Уважаемый, послушай. Зачем нам капитан? Давай сами договоримся. Видишь, у меня женщина беременная в машине, ей домой нужно, ведь уже поздно. Некогда мне здесь разбираться с вашим командиром.

Но омоновец и слушать меня не хотел. Просто холодно и молча смотрел на меня сверху вниз. Подошел капитан. Он тоже был одет в бронежилет. На плече командира висел укороченный, без деревянного приклада автомат «Калашников». На меня капитан даже и не посмотрел, а сразу взял из протянутой руки рядового омоновца нож.

«Немногословные ребята. Друг друга без слов, с полпинка понимают», – подумал я.

Капитан осмотрел нож и сказал коротко, обращаясь к сержанту: «Задержанного доставь в отделение милиции. Думаю, что это холодное оружие». Потом капитан отдал нож омоновцу, развернулся и быстро зашагал к «уазику». Я обратился к уходящему командиру и хотел с ним переговорить, но он, не обращая на меня внимания, быстро уходил. Рядовой омоновец тоном, требующим беспрекословного подчинения, сказал, чтобы я сел в машину и следовал за милицейским «Жигулем», в котором поедет он. Мои документы и нож он забрал и сказал, что отдаст их в отделении милиции. Ничего не оставалось, как следовать за представителями закона.

Не особо разбираясь, чем отличается обычный нож от холодного оружия, я все же немного заволновался. Совсем даже не хотелось провести полночи в отделении, доказывая, что ты не осел, а законопослушный гражданин, который этот нож провез через три границы. В отделении нас продержали часа полтора. Молодой парень, старший лейтенант, записал с моих слов показания, под которыми я расписался, и сказал, чтобы я к нему пришел через два дня.

В назначенный день и час я пришел к этому старлею и услышал от него результаты экспертизы, свидетельствующей о том, что мой нож является холодным оружием. Наличие на лезвии ножа желоба способствует быстрой потере крови, если пырнуть кого-нибудь таким ножом. Кроме этого, при бросании с расстояния в мишень этот нож всегда летит вперед лезвием и втыкается острием в мишень. Все вышеперечисленные характеристики плюс размеры лезвия позволяют отнести его к холодному оружию.

– Умеют же и китайцы делать хорошие вещи. И что теперь мне за этот нож грозит? Большой штраф придется уплатить? – спросил я следователя.

– На вас заведено уголовное дело. По статье вам грозит до двух лет лишения свободы за ношения холодного оружия, – сказал офицер, холодно смотря своими серыми глазами.

На меня как будто вылили ушат ледяной воды.

– Как до двух лет лишения свободы? За что? Этот нож в магазине в центре города без всякого разрешения продали. Я этот нож через три границы провез. У всех таможенников спрашивал, можно ли его ввозить. Да и омоновцу при задержании я сам лично этот проклятый нож показал. Он меня отпустить уже собирался, но спросил, есть ли ножи в машине.

– Да, я знаю, что вы сами нож отдали омоновцу. Это вы в показаниях написали. Думаю, что это будет смягчающим обстоятельством на суде.

– Какой суд? Товарищ старший лейтенант, вы же должны разбираться в людях. Ну, какой из меня преступник! Я же говорил вам, что работаю заведующим спортивно-массовым отделом в Доме культуры, что еще недавно преподавал в Государственной академии физической культуры и спорта имени Лесгафта и что год назад стал кандидатом педагогических наук.

– Все отмечено в вашем деле. Это, думаю, смягчит наказание.

– В любом крупном универмаге Питера полно продается подобных китайских ножей. Я сам это не раз видел. И дома у людей они наверняка находятся.

– В магазине и дома хранить такие ножи можно. Ответственность не распространяется за хранение, ответственность грозит только за ношение.

– Во законы, я дурею. А как же человеку быть, который купил такой нож в магазине и несет домой, а по дороге его остановил милиционер?

– В таких случаях советуют предварительно, еще до покупки ножа, написать заявление в милицию о том, что вы нашли этот нож на дороге и сейчас несете его в милицию, чтобы сдать.

«Полный бред, – подумал я. – Ну, что это за законодательство, по которому свободно в магазине продается вещь, за которую тебя сразу при покупке могут посадить в тюрьму? Что за идиоты это законодательство выдумали?»

– Слушайте, а никак договориться нельзя о том, чтобы не пускать это дело дальше вашего кабинета, а?

Я действовал так, как все действовали в те времена в Союзе и всегда решали свои проблемы с помощью взяток. Старший лейтенант пристально посмотрел мне в глаза. Тогда я еще не знал, что за взятку, на которую я недвусмысленно намекнул, можно было получить хороший срок. Но, видимо, старлей действительно разбирался в людях и не стал развивать тему о моем предложении. Я, сам того не понимая, прошелся тогда по краю пропасти.

– Нет. К сожалению, уже ничего нельзя сделать. Уголовное дело заведено. Ждите повестки в суд. Распишитесь в уведомлении о невыезде. Вам запрещено покидать до суда Санкт-Петербург, – сказал мне офицер, намекая, что разговор закончен.

Неделю после разговора в милиции я был в полной депрессии. Этого мне еще не хватало. Денег на адвоката нет. Весь и так в долгах из-за того, что заплатил за растаможку своего «Опеля». Но прошла неделя, вторая, и я подумал, что, может быть, в наше время сплошного бандитизма мое дело заваляется где-нибудь в бумагах суда и затеряется. Однако через месяц в общаге в почтовой ячейке на литеру «Л» я обнаружил повестку в суд. Но решил не идти по повестке в назначенный день, все надеясь, что меня оставят в покое. Через две недели пришла еще одна повестка, я и ее выкинул в мусорное ведро. Потом месяц было спокойно, и я подумал, что меня наконец-то оставили в покое и занялись действительно реальными ворами и бандитами, населившими этот город.

Еще через месяц в своей почтовой ячейке я обнаружил почтовое уведомление о том, что мне пришла бандероль и ее можно получить в ближайшем почтамте по предъявлении паспорта. Я обрадовался, потому что ожидал бандероль из дома с фотографиями. Уже год к тому времени по материальным причинам я не мог выехать домой и сильно соскучился по родителям и близким друзьям, поэтому в тот же день я пошел на почтамт. Для получения бандероли заполнил квитанцию о получении, предъявил паспорт и получил в руки вместо фотографий родных повестку в суд. У меня опустились руки. Теперь не докажешь, что не получал повестки, и через неделю надо быть обязательно в суде, иначе покоя в жизни не будет, потому что могут объявить в поиск и будешь всегда с замиранием сердца проходить около каждого милиционера. Надо только занять на адвоката денег у Кости Большака. Костян – мой друг, поэтому не должен отказать в кредите. В любой момент при неверном шаге на тебя может свалиться какое-нибудь уголовное дело в этой стране.

Друг Костя, конечно же, мне денег занял и сказал, что выступит в суде в мою поддержку, а также попросит еще Свету, нашу общую знакомую, кандидата наук, доцента кафедры физкультурной академии, поручиться вместе с ним за меня и взять на поруки. Неделя до суда прошла как в тумане. Не было аппетита, было расстройство желудка на нервной почве. Я рассуждал, что в наше время в нашей стране для выполнения плана, который наверняка имели и милиция, и суд, могут запросто посадить для галочки в отчете любого человека, попавшего случайно под статью. А это, естественно, искалечит всю жизнь, в которой было такое хорошее начало: на «отлично» окончил школу, с красным дипломом вуз, за три года написал диссертацию кандидата наук. И вдруг, совершенно неожиданно, в 26 лет я мог бы оказаться в тюрьме по полному недоразумению из-за незнания законов. Такая перспектива меня сильно пугала.

За неделю я нашел адвоката, толстую женщину, которая выслушала мой рассказ и пообещала помощь, естественно, не за маленькие для моего бюджета деньги. При этом она сказала, что сделает все возможное, однако, скорее всего, мне все же дадут срок, но условно. Это меня тоже не радовало. Иметь судимость, даже и условную, в начале своей карьеры совершенно меня удручало.

«На хорошую работу не устроишься, крутой карьеры не сделаешь. А что потом родителям, близким, будущей жене и детям говорить про эту судимость?» – высказывал я свой страх адвокату, но она меня не смогла успокоить.

Наверное, все судьи и адвокаты не имеют эмоций, а апеллируют только чистыми фактами и статьями законов. Наверное, это справедливо и должно быть только так, а не иначе, но от этого мне было не легче на душе. Также адвокат сказала мне одну важную фразу, понимая, что я мог бы какую-нибудь отсебятину выкинуть до суда. Женщина сказала мне, чтобы я ни в коем случае, ни при каких условиях не предлагал взятку ни судье, ни следователю, ни прокурору, так как за это, без всяких сомнений, уже точно угожу в тюрьму.

Настал день суда, на котором я впервые увидел своего судью. Это был маленький, толстенький, внешне неприятный и неприветливый мужчина с залысинами и пухлыми, крепко сжатыми и выпячивающими губами. В типаже людей я к тому времени уже разбирался и редко ошибался в их сущности после первых минут встречи. Судя по типажу судьи, который будет решать не просто это дело, а, можно сказать, всю мою дальнейшую судьбу, впереди меня не ожидало ничего хорошего. В связи с такими предположениями я расстроился еще больше.

Начался суд. Выслушали обвинителя, потом адвоката, из речи которого я особенно ничего не понял. Потом пришло время выступить моему другу Косте и однокурснице по аспирантуре Светлане Машковой. Оба моих товарища попросили суд меня простить, так как я был одним из лучших аспирантов, и готовы были взять меня на поруки. Особенно хорошо выступила Света. Когда ее попросили представиться, она встала и громким голосом, чеканя каждое слово, сказала: «Машкова Светлана Владимировна. Кандидат педагогических наук. Доцент кафедры художественной гимнастики Государственной академии физической культуры и спорта имени Петра Францевича Лесгафта. И по совместительству – генеральный директор общества с ограниченной ответственностью “Научный прибор”». Это прозвучала не в той тональности, в какой говорил мой друг Костя, который говорил голосом просящего и переживающего за меня человека. А Света сказала это судье тоном, каким преподаватель спрашивает нашкодившего ученика, как бы говоря: «Что за херней вы здесь занимаетесь, товарищи? На улицах беспредел, воровство и грабеж, а вы здесь цирк устроили, нормального парня засадить хотите». Такой тон с судьей был риском, но, может быть, он как раз таки и помог.

В конце заседания предоставили последнее слово подсудимому, то есть мне. Я отметил, что не знал о том, что нож, купленный в магазине, лежащий в упаковке и провезенный через несколько стран, является холодным оружием. Кроме этого, я добровольно показывал этот нож при каждой встрече представителям таможни и милиции и совершенно был уверен, что такой нож можно возить с собой. В конце речи я попросил судью меня простить. Суд удалился на совещание. Через несколько минут суд вернулся, и судья начал очень быстро и тихо читать приговор. Из-за такой скорости речи и плохой дикции я и половины не понял из того, что было в решении суда. Голова начинала раскалываться от напряжения. Только в конце своей речи судья внятно произнес одну фразу, как раз таки самую важную для меня: «Не виновен, уголовное дело прекратить».

* * *

Ко времени суда я уже полгода как не работал преподавателем в Государственной академии физической культуры. Мечта, которую я носил в себе с седьмого класса, – получить звание заслуженного тренера СССР, воспитать олимпийского чемпиона, одновременно стать профессором академии и заниматься наукой в сфере спорта высоких достижений – постепенно перестала для меня быть актуальной. Уже на первом курсе аспирантуры, в 1990 году, я на своей шкуре почувствовал результаты политики перестройки Горбачева. Сначала не мог никак накопить на авиабилет в Алма-Ату, чтобы слетать домой хотя бы раз в год, а потом для моего бюджета стало неподъемным даже четырехдневное путешествие домой в один конец поездом.

Многие знакомые студенты и аспиранты уходили в челночники – ездили в Турцию, Китай и Польшу, привозили оттуда одежду, игрушки, сумки или безделушки. Сначала всю страну одели некачественным, но зато красивым по фасону и цвету импортным ширпотребом. Затем часть наиболее предприимчивых челночников ушла с больших палаточных рынков в магазины на улицах города, которые к тому времени уже опустели от совдеповских товаров. Первое время челноки арендовали небольшие площади в этих пустующих магазинах, а потом снимали в аренду или выкупали уже весь магазин. Далее новые бизнесмены стали искать узкую специализацию, и их магазины, торговавшие всеми наименованиями товаров, постепенно превращались в специализированные магазины, к примеру, нижнего белья, или спортивной одежды, или кожаных курток, или парфюмерии.

«Перестройка Горбачева», с одной стороны, разрушила плановое хозяйство, в котором пострадало в том числе и малочисленное качественное советское производство – ведь были же в СССР хорошие товары, не уступавшие западным образцам по дизайну и внутренним характеристикам, но их было немного. С другой стороны, перестройка открыла доступ населению к мировым товарам, которые в целом и в общей своей массе были более красивыми, более функциональными, более качественными, чем советские, из-за многолетней рыночной конкуренции товаров в капиталистическом мире. Поэтому в те времена с Запада и Китая, который быстро освоил западные технологии, везли, можно сказать, все. Сначала завезли одежду, потом продукты питания, а затем уже все остальное: лекарства, бытовую технику, компьютеры, игрушки, мебель, люстры, садовый инвентарь, автомобили и т. д.

Многие челноки-бизнесмены в этот период выжили и стали впоследствии богатыми людьми. Но многие прогорели, назанимав денег у знакомых, вложив их за границей в товар, заплатив за перевозку, отстегнув мзду на таможне и бандитам, привезя к себе в город и там неожиданно увидев, что похожий товар на прилавках стоит дешевле, чем наш бизнесмен покупал за границей. Потому что уже появлялись оптовики, бравшие кредиты в банках под залог своих квартир, покупавшие со скидкой большие партии товара и так же по минимальной цене сдававшие этот товар оптом в отечественных магазинах. Некоторые из таких оптовиков также выжили, стали богатыми, но часть разорилась из-за беспредела чиновников и бандитских налетов. Тех, которые понабрали большие кредиты и не могли их отдать из-за прогоревшего бизнеса, просто-напросто отстреливали по заказу кредиторов. Жизнь обычного челнока стоила в то время не более 1000 долларов. Это был бардак и хаос. Зарплата госслужащего составляла примерно 400 рублей в месяц, а доход за одну ходку у удачного челнока мог быть до 10 000 руб. При этом надзорные органы отставали от рыночной ситуации, и многие из новоиспеченных бизнесменов не платили налоги. А если бы платили все налоги, то многие предприниматели и не выжили бы, потому что, заплатив положенное по закону, фирма становилась убыточной. Зарплату на фирме выдавали в конвертах, потому что налоги на зарплату составляли в совокупности от 45 процентов и выше от ее величины. Большой разрыв среди населения в доходах и уход частных фирм от налогообложения породил расцвет шантажа и вымогательства, или в простонародье – рэкета. Одними из первых рэкетиров были как раз спортсмены. Физически здоровых парней кто-нибудь организовывал в небольшие группировки, которые ходили по коммерческим ларькам и предлагали свои услуги в охране. Если хозяин ларька отказывался, то эти же спортсмены ночью били в ларьках стекла или даже поджигали киоски, таким образом вынуждая хозяина потратиться на охрану. Были и такие организаторы, которые собирали свою команду охранников не только из спортсменов, а даже из бывших и действующих милиционеров или сотрудников КГБ. Часть бизнесменов в процессе работы теряла контроль над своей охраной и становилась ее жертвой. Однажды мне один осетин, работавший в охране фирмы, которая перевозила товар в фурах из Европы в Питер, предложил поучаствовать в инсценировке ограбления своего работодателя. Осетины задумали разграбить фуру, а хозяину сказать, что нашли пока только одного человека, связанного с похитителями, и через него попытаются найти товар. Этим человеком предложили быть мне. Кавказец сказал, что мне подкрасят синей краской глаз, как будто это синяк, покажут хозяину, а потом отпустят, заплатив 3000 рублей (это при моей-то стипендии в 100 рублей в месяц). Хозяину же скажут, что я сбежал, но охранники продолжают искать похитителей. Я вежливо отказался от такого предложения, сказав, что таким образом деньги не зарабатываю. Однако наверняка кто-то же соглашался на такую аферу, и еще вопрос, получил ли он свои комиссионные в виде 3000 целковых или в виде пули в лоб.

Я пытался, конечно же, заработать деньги, чтобы выйти из этой нищеты. Пока писал диссертацию, то подрабатывал тренером и вел семинары в Академии, но денег хватало только на продукты питания и нечастые выходы в театр или музеи. На третьем курсе аспирантуры я всерьез задумался о прекращении работы над диссертацией, с тем чтобы податься в челноки или устроиться работать к какому-нибудь бизнесмену. Но все же решил докончить начатое и стать кандидатом наук, большей частью даже ради родителей, а не для себя. Ибо тогда я уже решил, что работать преподавателем в Академии не буду. Такое решение окончательно сформировалось после того, как однажды я посетил защиту парня, который был на курс старше меня, и я видел жизнь своего коллеги в нашей общаге на протяжение двух лет. Видел, как этот парень по имени Егор, по специализации боксер, постепенно превращался из обычного аспиранта в обычного бандита. Он организовал группировку из борцов и боксеров общаги, которая взяла под контроль сначала близлежащие коммерческие ларьки у метро, а чуть позже, по словам Егора, уже весь район города принадлежал ему. Видел, как этот тип становится прямо на моих глазах аморальным, заносчивым, злым и недоброжелательным. Я наблюдал, как в его общежитской комнате вечерами проходят пьянки с проститутками и с такими же угрюмыми качками, как и он сам. Учебу Егор забросил, а про диссертацию говорил, что ему ее напишет за деньги какой-нибудь профессор. Затем он с общаги съехал, а через год неожиданно для всех аспирантов появился на защите своей диссертации.

На защите, как правило, присутствовал весь научный свет нашей академии, а также профессоры из Военного института физической культуры, Ленинградского государственного университета и Педагогического университета имени Герцена.

Для тех профессоров, кто сидел за большим столом и принимал участие в закрытом голосовании по защите диссертации, аспирант-докладчик должен был традиционно выставлять минеральную воду, чтобы какой-нибудь профессор мог утолить жажду, если диссертация докладчика бросит его в жар.

Егор же поставил на стол для профессуры, когда защищал свою диссертацию, не минеральную воду, а кока-колу. Стоя в дорогом костюме на трибуне, Егор уверенно и невозмутимо читал написанный для него одним из профессоров текст доклада к своей диссертации, которая, в свою очередь, тоже была написана, конечно же, не Егором. Докладчик с надменным видом и кислой улыбкой смотрел и на профессоров, и на зал, где сидели присутствующие на защите преподаватели и аспиранты. Все они для него были бедняками, плебеями и ничтожеством. В том мире, где жил Егор, встречали не только по одежке, но и по величине кошелька, а вся месячная совокупная зарплата профессоров на его защите не стоила 10 процентов его еженедельного заработка. И диссертация Егору нужна была только для того, чтобы в стане бандитов иногда красануться дипломом кандидата педагогических наук. Такое надменное и циничное отношение к присутствующим в зале со стороны докладчика было видно нам – аспирантам, знавшим Егора и жившим с ним рядом на протяжении двух лет. Однако профессура за столом на докладчика даже внимания не обращала, потому что, во-первых, у Егора был научным руководителем известный профессор, ссориться с которым было нецелесообразно, а во-вторых, научный цвет нашей Академии большую часть времени дегустировал чудо-напиток – кока-колу, которую выставил докладчик. Парочка профессоров в старых пиджаках сразу же после начала доклада открыла бутылки с кока-колой, налила напиток в стаканы и начала обсуждать этот напиток между собой. А после быстрой защиты диссертации начался фуршет, на котором было очень много редких для профессуры яств – бутербродов с икрой и красной рыбой, шоколадных конфет, бананов и коньяка.

Мне стало так обидно за сложившуюся ситуацию, когда эти научные светила, которые составляют программы физической подготовки для космонавтов и подводников; которые могут подвести организм спортсмена в определенный момент к наилучшей форме, сейчас так радуются обильному фуршету, приготовленному для них аморальным и бездарным типом. Мне стало жалко этих умных, замечательных людей и специалистов за их бедность и унижение в то время, когда они добились того, что спортсмены СССР и Германской Демократической Республики были лучшие в мире почти в каждом виде спорта и наша спортивная наука уже давала свои плоды в тренировках китайских спортсменов. А вместе со всеми этими профессорами и специалистами мне вдруг стало жалко себя и свое будущее, ведь большинство присутствующих деятелей науки светились от счастья и были благодарны за богатый фуршет Егору – парню, который, кроме как запугивать людей и размахивать кулаками, ничего больше не умел. Конечно, и у него была голова на плечах, раз он стал руководителем группировки и подчинил себе весь район, но он был безнравственным типом и не мог, по моим убеждениям, претендовать на лавры в сфере науки.

Неделю после этой защиты я ходил в задумчивости, не знал, что же мне делать дальше. Я не видел света в конце темного туннеля, называвшегося наукой, преподаванием и спортом. Через год-два работы в вузе я превращусь в нищего и тоже буду рад подачкам в виде кока-колы. А я молодой специалист, у меня за спиной ничего нет, ни квартиры, ни машины, ни хорошего телевизора, ни даже приличной одежды. Ну, на телевизор и одежду можно за год накопить, ограничивая себя во всем, но о машине и тем более о квартире эмигранту можно было не мечтать в ближайшее десятилетие.

И все же в конце концов я решил не бросать начатое, а дописать диссертацию, подрабатывая для своего существования тренером, преподавателем и грузчиком.

* * *

Летом и осенью на втором курсе аспирантуры я, чтобы заработать денег, поехал с отцом на целину в Северный Казахстан убирать хлеб. Мой отец долгие годы ездил туда каждое лето от своего института. Его даже в середине 90-х годов назначали старшим от всех комбайнеров Алма-Атинской области. В детстве батя брал уже меня однажды на жатву. Тогда я с ним ездил на машине среди бескрайних просторов степи, где от поселка до поселка может быть до 300 километров. Встанешь в поле, посмотришь вдаль и видишь, как до самого горизонта на все стороны света уходят поля с золотой пшеницей. Только узкая линия грунтовой дороги уходит за горизонт туда, где садится большое желтое солнце. Величие целины необыкновенное. Красота неописуемая. Но отец в ту первую мою поездку на целину был постоянно в заботах по работе, и мне, маленькому пацану, уделял мало внимания. В связи с чем я тогда однажды чуть не утонул в пруду и чуть не разбился, упав в люк канализации. Мама, узнав об этих историях, меня маленького на целину с отцом не пускала. Однако во вторую поездку я был уже большой двадцатидвухлетний парень, который не спрашивал у родителей, что ему делать, где жить и работать. Моя вторая поездка была к тому же своевременной, так как в то время обострился национальный вопрос и иногда некоторые казахи, приехавшие на целину, напившись, начинали докапываться до отца просто потому, что он русский начальник. Приходилось даже пару раз их несколько отрезвлять, кидая с помощью борцовских приемов на землю. Правда, утихомирить их полностью помогали уже трезвые казахи из знакомых отца.

Какой же вкусный хлеб с копченым салом и крепким ароматным чаем, вскипяченным в поле под чистым голубым небом! Комбайнерами в моей бригаде были немцы, жившие постоянно в Северном Казахстане. Точнее, жившие в те времена там, а потом уехавшие в Германию. В годы перестройки Горбачева эмигранты бросали в Казахстане целые поселки с добротными, чистыми, аккуратно побеленными известью домами. Немцы всегда в Казахстане считались очень хорошими работниками. В пять утра, когда еще темно, они уже в поле. С рассветом заводили комбайны и косили пшеницу до самой темноты с небольшим перерывом в поле на обед. Уезжали с работы в 10 вечера. И так на протяжении всей жатвы, чтобы успеть убрать до осенних дождей и заморозков как можно больше пшеницы. В бригаде с немцами я в работе от них не отставал. Негласное соревнование между звеньями – кто больше соберет пшеницы – увлекало. Лишь часто пищали приборы моего комбайна, потому что я забывал своевременно остановить машину и освободить бункер, полностью забитый пшеницей. Но немцы не ругались, видели, что я стараюсь, и ждали в подобных случаях мой комбайн в начале очередного круга.

За три месяца работы мне начислили хорошие деньги, которые вместе с заработком отца я привез в Питер осенью, чтобы купить автомобиль. Но, на свою беду, в Питере я встретил женщину, которая хвасталась, что уже полгода получает хорошие проценты, вложив деньги в структуру «МММ». Каждый месяц она получала 30 процентов в виде дивидендов от вложенных денег. И не только она, но и соседи со всего подъезда их дома уже отнесли все свои сбережения в такие структуры. Я тоже заинтересовался подобными фирмами. Съездил в несколько офисов, взял образцы договоров, которые меня устроили и в которых была прописана материальная ответственность этих структур перед вкладчиком. Вот молодцы, думал я, есть же у них бизнес, в который они вкладывают привлеченные деньги населения, получая по 50–100 процентов рентабельности, а после 20–30 процентов заработанного отдают частным инвесторам. В конечном счете я решил на зиму старую машину не покупать, а через полгода, уже получив дивиденды от вложенных средств, купить почти новый автомобиль.

Выбрал офис филиала то ли «МММ», то ли «Хопера», то ли «Русского дома Селенга», в котором охрану составляли люди в милицейской форме. Подумал, раз там охраняют милиционеры, значит, это все у государства под контролем, все проверено и есть гарантия на вложенный капитал. Кроме того, вклады в эти фирмы рекламировали каждый день по центральным каналам телевидения, а значит, президент и правительство тоже в курсе того, что происходит с накоплениями населения. Но, к моему несчастью, через пару месяцев после вложения средств я услышал, что эти фирмы надували финансовый пузырь, который лопнул и принес убытки вкладчикам. Люди, доверившие свои накопления такой фирме, получали свои дивиденды за счет денег новых вкладчиков, а когда на счету накапливались миллиарды, фирма исчезала.

Приехав в офис компании, в которой оставлял ранее деньги, я увидел толпу людей численностью под сто человек, которые толкались в очереди, чтобы заполнить заявление в милицию. Фирмы уже не существовало. В ней остались только испуганная секретарша и пара охранников, которые ничего не знали. В офисе сидел следователь и беседовал с пострадавшими, предлагая им написать заявление по предлагаемому образцу и идти домой, ожидая вызова в милицию. Когда я написал заявление, то спросил у него, куда мне звонить, чтобы узнать, как продвигается дело. Он оставил номер телефона майора, который будет руководить процессом.

Через неделю я позвонил по указанному номеру и нарвался на грубость майора.

– Что вы сюда звоните?

– Я хотел бы узнать, как идет дело. Я оставил по договору в этой фирме все свои сбережения.

– И что вы хотите, чтобы я их сейчас вам отдал? Вы мне, что ли, свои деньги отдавали?

– Нет, конечно, но я просто хотел узнать, поймали ли мошенников и можно ли ожидать возвращения своих денег.

– Вы оставили в своем заявлении свой почтовый адрес и свой контактный телефон? – грубо спросил он.

– Да, оставил.

– Так вот, ждите, вам сообщат. Сюда звонить больше не надо, – недовольно сказал майор и бросил трубку.

Еще год я надеялся, что деньги найдутся. Не могли же наши доблестные милиционеры не найти преступника по допросам его сотрудников, которых взяли. Однако через год я понял, что пострадавших от этой финансовой игры в СССР так много, что до меня очередь никогда не дойдет, даже если и найдут этих финансовых аферистов.

* * *

В таких сложных условиях, когда не хватало денег, чтобы качественно изменить свою жизнь, как того хочется всем молодым, амбициозным и работоспособным людям, я все же был по-своему счастлив. Потому что жил в прекрасном городе, который часто называют культурной столицей России, имел возможность посещать Эрмитаж и Русский музей, где долго мог восхищаться бесценными произведениями искусства, картинами своих любимых художников: Шишкина, Репина, Айвазовского, Куинджи, Семирадского и Александра Иванова. Кроме того, я посещал известные театры Санкт-Петербурга: БДТ, Театр комедии и особенно любимые – Молодежный театр на Фонтанке и Мариинский театр оперы и балета. У меня было даже хобби – собирать программки тех спектаклей, которые я посетил, и прикреплять их на стену над письменным столом. Такое хобби привело к тому, что через год не только вся площадь над моим письменным столом была заклеена театральными программками, но и частично была заклеена стена над кроватью. Гости общаги называли эти обои самым интересным фактом в моей комнате после, естественно, личности хозяина. Кроме театров и музеев мы с аспирантами гуляли по старому Питеру, восхищались Исаакиевским собором, который строил Огюст Монферран почти 40 лет и умер, как только воздвиг это чудо архитектуры. Любовались мы также Казанским собором и церковью Спаса на крови, были в восторге от интерьера Юсуповского дворца и загородных резиденций российских императоров в пригородах Петродворца, Пушкина, Павловска или Гатчины.

В те годы я также был счастлив друзьями, с которыми свела меня судьба в общаге и которые до сих пор являются моими близкими друзьями. С Костей я занимался спортом, с Иваном любил гулять по Питеру, а с Женькой – рассуждать о наболевших вопросах и петь под гитару. Мы часто в общаге собирались большими и не очень большими компаниями и пели поочередно под гитару. Но самые душевные песни получались тогда, когда мы оставались в комнате только с Женькой вдвоем, пили пиво, курили, пели и играли на гитаре. Качество исполнения у нас с Джоном было примерно одинаковое, слышали все песни друг друга не раз, и это помогало, когда оставались с другом тет-а-тет, петь от души, не заботясь, какое впечатление произведет твое исполнение на слушателя. Поэтому это были те случаи, когда ты играл и пел песни больше для себя самого, чем для слушателя, и изливал душу, вспоминая все армейские и студенческие мотивы. Бывало, зайдет кто-нибудь ко мне в комнату, а там дыма от сигарет – хоть топор вешай, батарея пустых пивных бутылок под столом и два полупьяных чувака орут какие-то жалостливые песни. Посидит с нами такой гость чуть-чуть, увидит, что его совсем не замечают, и тоже начинает не просто так, а от души нам подпевать.

Ну и, наконец, в Питере у меня была первая по-настоящему сильная любовь. Целых шесть лет я любил девушку по имени Света, которая была старше меня на три года, но выглядела молоденькой, стройной и сексуальной. Однако, к сожалению, она была замужем и имела ребенка. При этом муж, по ее словам, был вполне хорошим отцом и семьянином, много работал в коммерческой фирме, чтобы полностью обеспечить семью и сделать счастливым детство своего сына. И Света, по ее словам, тоже любила и сына, и своего мужа. Сын при этом обожал отца, а отец – сына. Жила их семья в благоустроенной квартире. Чего еще не хватало женщине? Но вот случаются же иногда встречи двух людей, как будто предназначенных друг для друга. Как будто это действительно половинки одного целого, которые долго друг друга искали и вдруг встретились в этом мире. Я влюбился в Свету с первого раза, как только увидел ее в аптеке, где она работала провизором. Если бы на ее правой руке было обручальное кольцо в тот момент, то я бы не дал восхищению разгореться и преобразиться из лучинки в огонь любви, так как с замужними девушками не связывался. Но Света в тот день была без кольца. О том, что она замужем, я узнал от нее на следующий день, когда решил ее проводить после работы. Однако к тому времени эта информация уже явно опоздала и была неактуальной, потому что я влюбился по уши и окончательно потерял голову от красивых, утонченных черт лица, курносого носика, больших карих глаз, увенчанных длинными ресницами, стройной фигуры и длинных ног. Я возбуждался от тембра ее голоса даже по телефону, а когда она была рядом, то ни о чем не мог думать, как только о том, чтобы обнимать ее, целовать и ласкать каждый сантиметр ее тела. Ради встречи продолжительностью в час я готов был отказаться от обеда, работы в Доме культуры на окраине города и лететь в общагу, чтобы только побыть наедине с моей любимой. Света работала посменно, то с раннего утра до обеда, то с обеда до позднего вечера, и такой график нам позволял видеться почти каждый день в обеденное время. Я долго за ней ухаживал, месяца два-три прошло с момента встречи, прежде чем я смог утолить свое желание и заняться с ней сексом. Даже это слово – «секс» – здесь не подходит, потому что мы занимались не сексом, а любовью – тем удовольствием, что дано человеку свыше.

Конечно же, наши встречи были не только в общаге. Мы также по возможности ходили вместе по центру Питера, по музеям, выезжали на Финский залив. Мне было неважно, где находиться, лишь бы она была рядом, потому что я везде с нею был счастлив. Но я был счастлив, пока Света была рядом со мной, и сразу становился несчастным, когда она уходила. Много раз я предлагал ей развестись с мужем и выйти замуж за меня. Обещал любить ее сына так же, как люблю ее. Говорил, что общаговские жилищные условия – это временное явление и что я буду работать по 15 часов, чтобы обеспечить ей и ее сыну достойные условия жизни. Но она постоянно отшучивалась, а иногда серьезно говорила мне, что не может решиться отказаться от своей жизни главным образом из-за сына. Через пару лет наши отношения зашли в тупик. Мне не хватало Светы, я ее любил и боготворил и поэтому не мог одновременно встречаться с другими девушками. Много красивых и порядочных девчонок встречалось мне тогда по жизни. С некоторыми я пытался построить серьезные отношения, чтобы избавиться от бесперспективной любви к Свете. Но Света меня не хотела отпускать и искала постоянно встречи со мной. Ее тоже ко мне тянуло, хотя о своих чувствах ко мне она никогда не говорила. В результате, подружив с кем-то из девушек немного времени, я опять возвращался к своей любимой, но замужней женщине. При этом я не скрывал от Светы тот факт, что у меня были встречи с другой женщиной, с которой я хотел бы построить любовь и серьезные отношения. Таким образом я стремился вызвать чувство ревности у Светы, чтобы хоть за счет него повлиять на свою любимую и заставить ее уйти от мужа ко мне. Свете было это, конечно, неприятно слышать, но она все прощала из-за того, что я ей был дорог.

А я продолжал ее любить и в то же время продолжал искать пути избавления от этой любви, изменял ей, но опять возвращался, опять страдал, восхищался и сочинял в честь любимой женщины стихи.

Вот такой стих под названием «В прокуренной комнате, стоя у окна» я сочинил 18 ноября 1992 года, когда был по уши влюблен в свою Свету:

Мне сегодня приснился сон про тебя,

В лунном свете сияла звезда,

Темной ночью дышала зима за окном,

Перекресток горел светофорным огнем,

Мириады окон засветились вдали,

А внизу горожане проезжали и шли.

И вот счастье – эту картину,

Раскинувшуюся перед тобой,

У теплой батареи, наблюдала ты вместе со мной.

Я обнял тебя за плечи, губами к уху прильнул,

А на столе бесшумно горели свечи,

И я тебе страстно шепнул,

Что люблю больше всех на свете,

Свету милую мою,

Твой желанный близкий образ,

Каждый раз боготворю.

* * *

Одним из самых значимых подарков от любимой за время нашего знакомства было то, что она научила меня курить. Точнее, конечно, не научила, а несколько раз попросила составить компанию ей в кафе и покурить вместе с ней. Я восхищался тогда любыми ее движениями, в том числе тем, как она держала длинными худыми пальцами сигарету, как брала ее аристократическими розовыми губками, как выдыхала дым, как с улыбкой смотрела на меня расширенными зрачками, которых было почти не видно на фоне темно-карих радужных оболочек ее глаз.

Так потихоньку-помаленьку я приобщился годам к двадцати шести к куреву и быстро вышел на употребление двадцати сигарет в день. Для меня стало привычкой вставать утром и выкуривать первую сигарету на голодный желудок, стоя на балконе. Потом покурить сигаретку после завтрака, после обеда и ужина, после каждого стакана кофе, которого я пил в Питере очень много. Вскоре сигарету я курил уже в любую свободную минуту и без этой соски не находил себе места, когда нужно было что-нибудь обдумать. И удивлялся тем людям, которые курили мало, говоря, что им не хочется курить. Например, удивлял меня Женька, когда я приглашал его пойти перекурить, а он отвечал, что не хочет.

«Как так не хотеть курить, если куришь? – не понимал я его. – Есть же свободная минутка, нужно обсудить кое-что, и лучше постоять и покурить сигарету, чем просто дышать свежим воздухом».

Понятно, что от такой заразы у меня уже к обеду голова была тяжелой, умственная и физическая работоспособность резко снижались, и уже не хотелось, как раньше, бегать, прыгать или поднимать тяжести, а хотелось только стоять с этой сигаретой на балконе и о чем-нибудь рассуждать, философствовать, мечтать.

Такое физическое состояние мне не нравилось, я еще хорошо помнил уровень своей работоспособности до того, как курил, и чувствовал, как теряю тонус с каждым прокуренным месяцем. Наконец где-то через год после начала курения я решил избавиться от этой вредной привычки.

К процессу бросания я сначала подошел с научной точки зрения. Рассуждал так: «Организм на данный момент привык к пачке сигарет в сутки, другими словами, к никотину от двадцати сигарет в сутки. Надо постепенно, без шоковой терапии приучить потихоньку организм сначала к меньшей дозе никотина, затем свести дозу поэтапно к минимуму и потом легко отказаться от одной-двух сигарет в сутки».

Продумано – сделано. Делай шаг вперед. Чтобы ускорить процесс отвыкания, я сразу же перешел на полпачки, то есть на 10 сигарет в сутки. При этом по договору с совестью я не имел права использовать сигареты авансом из будущего, а также нельзя было брать сигареты из прошлого, которые остались из-за тех немногочисленных моментов, когда в результате похмельного синдрома мне целый день не хотелось курить. Таким образом, по договору со своей совестью мне можно было выкурить только 10 сигарет в сутки – с одной минуты первого ночи до 24.00.

Так вот, начал я с использования 10 сигарет в сутки, через неделю перешел на 9, еще через неделю на 8, далее – на 7, на 6, дошел до 5 сигарет в сутки и почувствовал, как «задыхаюсь от кислорода». Работоспособность возросла, аппетит улучшился, мысли стали более ясными, но и появилось сильное желание курить больше положенной дозы – пяти сигарет явно было недостаточно. Я решил, что последние действия по еженедельному отказу от одной сигареты все-таки подходят для шоковой терапии, которая в чубайсовской экономике привела к… ну, все знают, к чему она привела.

Итак, я решил увеличить промежуток между сокращением дозы. Другими словами, я начал в дальнейшем сокращать количество выкуренных сигарет на одну единицу не каждую неделю, а каждый месяц. Через месяц курил четыре сигареты в сутки, потом еще через месяц – три, потом две, потом одну сигарету и… И бросить эту последнюю сигарету никак не мог. Я ею наслаждался. А может быть, просто я имею склонности к мазохизму. Иначе как объяснить ситуацию, когда, несмотря на то что после дежурства сильно хотел спать, все равно ждал начала новых суток и в одну минуту первого ночи выходил на балкон и с наслаждением выкуривал одну сигарету, положенную мне по договору с совестью, и только затем ложился спать полностью счастливым. А весь следующий день ходил, мучился, гнал время, чтобы быстрее наступила ночь и пришла эта восхитительная первая минута новых суток с сигаретой во рту.

Так с одной сигаретой в сутки я продержался еще три или четыре месяца, но потом в связи с какой-то проблемой и глубокими переживаниями сорвался и снова начал курить, быстро выйдя на стабильную для себя пачку сигарет в день.

Научно-исследовательский эксперимент на самом себе по медленному отвыканию организма от привычной дозы никотина полностью провалился. Наверное, не был учтен психологический фактор, который рисовал в сознании наслаждение от курения. Требовалась все же шоковая терапия. К ней я готовился полгода, настраивался и в тот день, когда мне исполнилось 33 года, затоптал последнюю сигарету. И вот уже почти восемь лет с тех пор не курю. Пару лет назад, правда, присел на кальян, когда привез его из Египта, и в дни, когда был дома, опять начал часто курить – по три раза в день после каждого приема пищи. Вновь как-то ограничить себя хотя бы одноразовым курением в сутки не получилось. И только когда, разозлившись на свое слабоволие, взял и выкинул этот арабский дорогой прибор на мусорку, то с вредной привычкой сразу покончил.

* * *

После потери денег, которые мы с батей заработали на целине и которые я неосмотрительно вложил в Питере в финансовую пирамиду, нужно было опять начинать с нуля, чтобы, как говорилось тогда в народе, «выйти в люди». К тому времени я работал в двух фирмах – тренером и охранником. К сожалению, работа по моей специальности – тренером – давала удовлетворение только душевное, но не материальное. У меня была группа перспективных девочек и мальчиков среднего школьного возраста при Доме культуры. Мы с ними тренировались в Шуваловском парке на северной границе города и получали от этих занятий огромное удовольствие. Парк был тогда полностью запущенным, и можно было только догадываться о его великолепии во времена царской России. С вершины горы Парнас в ясную погоду были видны купола Исаакиевского собора, а у подножия горы лежали пруды в форме рубахи и шапки Наполеона, вырытые, по преданию, гренадерами графа Шувалова.

Через три месяца работы тренером мне предложили возглавить спортивно-массовый отдел при этом же Доме культуры. Почти все бюджетные организации в период перестройки и обнищания народа влачили жалкое существование. Но наш Дом культуры благодаря активной деятельности директора получал помощь от государства на оплату преподавателям кружков. Некоторые кружки Дома культуры были популярны у населения микрорайона и приносили неплохой доход из-за платных занятий. Однако большие по площади спортивный и гимнастический залы тянули всю экономику Дома культуры вниз из-за дороговизны оплаты коммунальных услуг. В целом хозяйство было убыточным и перебивалось только с помощью муниципалитета. Я в свободное от работы время стал заниматься реставрацией тренажеров, которые гнили на складе, а также организацией спортивных секций. По устной договоренности с директором Дома культуры, если мне удалось бы оживить спортивно-массовый отдел и сделать его близким к самостоятельной рентабельности, мне через год должны были отдать спортивные площади в аренду как частному предпринимателю.

После этого устного соглашения с дирекцией я начал пропадать в клубе, так как впереди замаячило интересное будущее, если бы мне удалось организовать высокую посещаемость спортивных кружков. В результате интенсивной деятельности уже через 6–8 месяцев в расписании занятий спортивных залов клуба не было свободных окон. В клубе работали группы по художественной гимнастике, карате, атлетизму, легкой атлетике, аэробике и шейпингу. Кроме этого, были открыты массажный кабинет и солярий. В итоге если раньше спортивно-массовый отдел тащил вниз экономику всего Дома культуры, то через семь месяцев преобразований выручка от занятий в спортивных секциях составляла уже существенную долю в бюджете Дома культуры. Подобная организаторская работа мне нравилась, и в какой-то момент я предпочел ее преподаванию в Академии физкультуры и спорта, откуда и уволился.

Пытался даже перебраться жить поближе к месту работы, чтобы не тратить много времени на дорогу. Снять квартиру я себе еще позволить не мог, но на комнату в квартире уже смог насобирать. По объявлению нашел дешевый вариант жилья в километре от Дома культуры и договорился о встрече с хозяйкой квартиры. В назначенный час пришел посмотреть сдаваемую комнату. Дверь открыла женщина лет пятидесяти и показала комнату, которую сдавала, а также кухню в трехкомнатной квартире. При этом сказала, что бедность обстановки связана с тем, что их недавно ограбили. Действительно, мебели было минимум, обои старые и обветшалые. Я спросил хозяйку, можно ли врезать замок в дверь моей комнаты, которую буду снимать. Получив утвердительный ответ и скидку по оплате, я заплатил за месяц вперед, сходил в магазин, купил замок для двери своей комнаты и врезал его. А на следующий день выехал из общаги.

Но уже через пару дней я сильно пожалел о том, что уехал из грязного, неблагоустроенного, но родного общежития. Бедность обстановки в съемной квартире была не из-за того, что хозяев ограбили, а из-за того, что все деньги квартиросдатчики пропивали, а взрослый двадцатилетний сын хозяйки был к тому же еще и наркоманом. Ночью мне не давали спать пьяные разговоры семьи и их друзей за стенкой. Были даже между сыном и отцом драки с использованием ножей. Утром по всей квартире стоял жуткий запах от перепоя, а на кухне красовались горы грязной посуды. Как-то утром дверь в спальню хозяев была открыта, и оттуда вышли две живые курицы, которых, оказывается, держали на балконе. Вскоре я узнал, что ранее хозяева квартиры жили в деревне, которая стояла на месте этого жилого микрорайона, и семья получила квартиру почти на том же самом месте, где раньше стоял их частный дом.

«Так вот откуда такая тяга к животноводству и подсобному хозяйству, – подумал я. – Какая же пропасть между этими грязными маргиналами, которым государство дало квартиры в одном из лучших районов Питера, в благоустроенном доме, и теми людьми, кто давно живет в этой северной столице, воспитан, вежлив, культурен, интеллигентен. А ведь и те, и другие по праву называются знаменитым и уважаемым на всю страну именем – ленинградцы».

Я давно уже любил старых, коренных питерцев за их душевность и доброту. Это очень хорошие люди. Тем более что многие из них пережили страшную блокаду в годы Великой Отечественной войны, потеряли от голода, холода, бомбежек и болезней всех своих близких, но не озлобились на мир и окружающих их людей, а, наоборот, стали добрее и великодушнее.

«И все-таки есть какая-то несправедливость в том, что я, здоровый, молодой и работящий человек, который хочет и может сделать много полезного для общества, живу в ужасных жилищных условиях, не имею квартиры и возможности в ближайшие 10 лет на нее заработать, – продолжал я думать о несовершенстве мира сего. – В то же время эти пьяницы и наркоманы получили от государства комфортное, почти элитное жилье в обмен на какой-нибудь сарай, гнивший в этом районе, ибо понятно, что свой дом в хорошем состоянии они держать в силу пьянства и лени не могли. Ладно, Слава, хорош углубляться в дебри несправедливости. Так и до топора Раскольникова можно дойти».

Однажды мне даже пришлось ночью из-за драки сына и отца между собой уйти ночевать к своему общаговскому другу Ивану Парминову, снимавшему также комнату в том районе.

Разговоры с хозяйкой о прекращении пьянок и о том, чтобы вернуть мне назад уплаченные деньги, ни к чему не приводили. В общем-то я поверил хозяйке, что мою предоплату за комнату они уже истратили, так как пили квартиросдатчики, не просыхая, четыре дня подряд. Пожив неделю в этой квартире, я плюнул на потерю остатка месячной оплаты комнаты и переехал обратно в общагу.

* * *

Чтобы качественно изменить свою жизнь и в перспективе купить квартиру, машину и начать думать о создании семьи, необходимо было зарабатывать намного больше, чем я тогда получал за работу тренером, руководителем спортивно-массового отдела и охранником. В связи с этим я постепенно сблизился с начинающим бизнесменом, снимавшим комнату на нашем этаже общежития, Юрием Григорчуком. Уроженец Львова, с Западной Украины, был толстым и высоким парнем, ростом под два метра, с широкими плечами, большим животом и толстым задом. Григорчук не был профессиональным спортсменом и никогда не учился в нашей Академии, но комендант общаги в ту пору сдавал комнаты всем желающим с улицы, переселяя студентов Академии на отдельные этажи и группируя учащихся по три человека в узкие комнаты, площадью не более 10 квадратных метров. Также вся приличная мебель: мягкие кровати, столы и стулья – у студентов конфисковывалась в пользу новых жильцов с улицы. При этом никто из студентов и аспирантов не хотел ссориться с Ноной Александровной – вредным комендантом общаги, так как считалось, что у нее есть протеже в руководстве вуза.

Григорчук не имел высшего образования, окончил сельскую школу, но имел природный талант пудрить всем мозги. Есть люди, которые не могут думать молча и им обязательно нужно весь процесс обдумывания проговаривать вслух. К таким относился и Григорчук. Его невозможно было дослушать до конца, так как он логически не заканчивал первого предложения, не ставил точку, а сразу переходил ко второму предложению при помощи слова «поэтому». Можно было только прервать Юру на полуслове и уйти. Но за коммуникабельность и простодушие аспиранты приняли Григорчука в свою компанию. В разговорах мы узнали, чем он занимается в Санкт-Петербурге. Все было очень просто. У него был какой-то знакомый земляк, который оптом завозил в Россию с Украины подсолнечное масло. Юра открыл свою фирму где-то на территории Украины, был ее генеральным директором, главным бухгалтером и менеджером по продажам в одном лице. Естественно, никаких налогов на территории Украины он не платил, впрочем, как и на территории России. У Григорчука были печать фирмы и право подписи договоров и бухгалтерских документов, что позволяло ему работать с розничными продуктовыми магазинами Питера. Он поставлял в магазины не только подсолнечное масло, но и другие украинские и импортные продукты питания и алкогольные напитки, так как через своего земляка на оптовых базах знакомился с другими поставщиками крупных партий. Во времена отсутствия плановой системы поставок и быстро растущего рынка продуктов питания, когда каждый день в городе возникало по нескольку ларьков или магазинов, этот бизнес давал Юре хорошие дивиденды. Понятно, что отсутствие бухгалтерии и отчетных документов ссорило его через некоторое время со многими руководителями магазинов, однако новых желающих сотрудничать было еще больше. Порвав с одними магазинами, Григорчук на следующий день находил новых партнеров. К тому же Юра был здоровым парнем, можно сказать, богатырем, с крестьянской физиономией и одевался так, как тогда одевалось большинство бандитов-рэкетиров: черная кожаная куртка, кроссовки и спортивный костюм фирмы «Адидас». Через пару недель после поставки товара в магазин Юра уже приезжал к директору и настойчиво требовал оплатить полностью его товар, при этом ведя себя с наглостью и гонором. Кое-где такие наезды удавались, и торговцы на всякий случай, чтобы не ссориться, отдавали Юре полностью оплату за еще непроданный товар. Везде в стране был бардак, милиция и налоговая полиция не успевали или из-за маленьких зарплат не хотели со всем этим произволом бороться, и поэтому в спорах между мелкими предпринимателями, поставщиками и продавцами последнее слово было за бандитами, которых называли еще «крышей». Бандитских группировок тогда в Питере и стране было полно. На слуху были «тамбовская», «казанская», «солнцевская», «чеченская», «дагестанская» и другие группировки. Юра в наездах на магазины иногда блефовал и говорил, что если хозяева не расплатятся за его товар, то здесь завтра будут качки из такой-то группировки и все перевернут вверх дном. Однако все эти подробности о бизнесе Григорчука я узнал только после того, как поработал в его фирме длительное время.

Как-то Юра предложил мне помочь ему реализовать партию импортного чая. Он обещал снабжать меня пустыми накладными с печатью его фирмы, выдать доверенность на получение денег от магазинов и готов был отпускать мне на реализацию чай по 30 рублей за пачку в то время, когда средняя стоимость чая на прилавках была в районе 70 рублей за пачку. То есть с каждой пачки я мог заработать по 15–20 рублей, в зависимости от того, как договорюсь с магазинами. Я взялся за эту работу, и торговля успешно пошла, даже несмотря на то, что у меня не было машины. Спортивное прошлое позволяло за день на ногах пройти по 15–20 километров, а вполне приличная внешность способствовала успешному заключению контрактов. Партию чая мы быстро реализовали и получили деньги полностью за весь товар в течение месяца.

Однажды в разговоре во время перекура Григорчук узнал, что у меня есть в Германии друг, и предложил новую тему – торговлю старыми автопокрышками для немецких иномарок. По словам Юры, эта тема была очень прибыльной, так как в городе уже было полно немецких поддержанных автомобилей. В Германии то ли по закону, то ли из-за того, что люди богаче живут, принято часто менять покрышки, чтобы сохранить высокий протектор шин, а не доводить колеса до лысой резины, как в России. Поэтому в Германии можно бесплатно или за небольшие деньги купить пригодные еще для России автопокрышки и продать здесь на автобарахолке.

Григорчук сделал мне заманчивое предложение – устроиться к нему в штат по трудовой книжке на должность менеджера по международным спортивным связям, поехать за его счет в Германию, найти там шины и организовать отправку в Питер. Как затем в Санкт-Петербурге реализовать старые покрышки, у меня не должна была болеть голова, потому что, по словам Юры уже были покупатели этого товара. За подобную работу мне Юра обещал ежемесячный оклад в размере 500 долларов наличными и вдобавок через месяц после поставки контейнера с автопокрышками в Питер я должен был получить премию в размере 2000 долларов. Такие деньги по тем временам были для меня очень большими, учитывая, что в Доме культуры я зарабатывал примерно 200 долларов, а охранником – 100 долларов в месяц. К тому же съездить второй раз за границу, но уже в командировку, за счет фирмы было очень заманчивым предложением. Однако бросать в Доме культуры удачно начатое дело не хотелось. По сути, я тогда совместно с руководством Дома культуры организовал один из первых, так популярных в наши дни, фитнес-клубов. Поэтому перед ответом на предложение Григорчука я переговорил с директором Дома культуры о том, можно ли мне, как и договаривались ранее, взять спортивно-массовый отдел в аренду как частному предпринимателю. Но хорошие сборы от спортивных кружков сыграли для меня негативную роль, и директор отказался отдавать мне в аренду этот успешный отдел, предложив взамен еще вместе поработать годик-два, а потом уже арендовать. Кто раз меня обманет, тот уже доверия моего никогда не получит, поэтому, видя материальную бесперспективность своей работы, я уволился из Дома культуры и решил работать в фирме Григорчука.

Было только сильно жалко расставаться со своими мальчишками и девчонками, которых воспитывал почти год. За это время я стал им как отец, ведь давно уже было отмечено, что тренеру дети доверяют больше, чем учителям в школе, и иногда даже больше, чем своим родителям. Проводив с тренером по два-три часа каждый будний день, занимаясь при этом не из-под палки, как в школе, а сознательно идя вместе с тренером к победам в соревнованиях, к улучшению своих показателей и, можно даже сказать, совершенствованию личности, ученик, несомненно, обращается к тренеру как к своему духовному учителю и пытается быть похожим на него. Среди моей группы были перспективные спортсмены, но мизерная оплата труда, отсутствие соревнований, разруха в области массового спорта и беспросветное будущее побудили меня в конечном счете отказаться от мечты детства – воспитать олимпийского чемпиона и стать заслуженным тренером СССР. К своему великому сожалению, пик моих профессиональных знаний и умений пришелся на пик горбачевской перестройки, обнищания массового спорта и разрухи в социальной жизни.

При этом необходимо сказать, что деньги никогда не были целью моей жизни, как и стремление пробиться в высший свет, стать гламурным, кататься на самых дорогих автомобилях, иметь самую большую яхту и жить в особняке на Рублевке. Мне достаточно было минимума, который позволил бы быть свободным в выборе продуктов и одежды, отдыхать хотя бы раз в год в любом месте за границей и ездить не на позорном старом автомобиле. При этом, конечно же, хотелось создать вокруг себя комфортный микроклимат, к примеру, купить небольшой дом, обнести его изящным кованым забором, посадить газонную травку, цветы и елочки и построить на участке баню. Естественно, и вышеописанное нельзя назвать простыми в исполнении пожеланиями, но они все же кардинально отличаются от мечты владеть миром и миллионами долларов. В то же время гораздо важнее для меня всегда было достижение успеха в творчестве, а воспитание детей и подготовка спортсменов высокого класса – это тоже в своем роде творчество. Поэтому я очень тяжело переживал, когда отказывался от тренерской работы в тот период, потому что отказывался от своей мечты, к которой шел уже тогда более 10 лет.

Детей я передал тренировать одной из студенток нашей физкультурной Академии, жившей в общаге, а сам перешел на работу к Юрию Григорчуку. Что касается работы охранником, то там можно было временно, на месяц-два, отлучиться без увольнения, так как мы работали аспирантской командой из пяти человек и заменяли друг друга в сменах при необходимости.

* * *

Вскоре я связался по телефону со своим студенческим другом Иваном Кунцем и попросил его помочь мне в бизнесе со старыми автопокрышками. Иван, в свою очередь, переговорил с мужем своей родной сестры – Эдиком Мальцером, парнем тоже родом из Казахстана, который жил в Германии уже около 10 лет и имел опыт поставок товара в Россию. Эдик обсудил с Григорчуком условия сотрудничества и свое комиссионное вознаграждение, и вскоре после окончания переговоров я вылетел на самолете в Гамбург. Был конец января 1996 года, в Питере стояли жуткие морозы под 25 градусов, что вместе с высокой влажностью и сильным ветром не защищало человека на улице от холода даже в шубе и теплых ботинках. Перед самым отлетом я позвонил Эдику, чтобы сообщить дату и время вылета, а также рейс, на котором должен был прилететь в Германию. Трубку телефона взяла Ольга – жена Эдика. Я с ней был уже давно знаком, еще с тех времен, когда ездил к Ивану в гости в его родной Карабулак. У Ольги я спросил о погоде в Германии.

«Ой, Слава, у нас очень холодно, одевайся потеплее», – успела сказать Ольга, и связь разъединилась.

Когда в дубленке, теплой шапке-ушанке и ботинках на меху на подлете к аэропорту Гамбурга я увидел из иллюминатора зеленую траву, я опешил: где же обещанные Ольгой морозы? Эдик встречал меня на выходе в легкой курточке, в кроссовках и без головного убора.

– Здорово, – мы обнялись, как это полагается в Казахстане при встрече знакомых.

– Привет, Слава, с прилетом тебя на нашу родную немецкую землю, – улыбнулся Эдик.

– Да какой ты немец? Издалека видно, что казах, по хитрой твоей физиономии, – подхватил я шутку. – Сколько нам до вашего Билефельда ехать?

– Километров 200–250. Здесь все рядом. Можно всю Германию проехать за сутки. Не сравнить с территориями Казахстана и особенно России.

– Наверное, там, у вас на юге, в Билефельде, фронт холодный стоит? Оля вчера по телефону сказала, что у вас очень холодно. А здесь, в Гамбурге, смотрю, тепло.

– У нас в Билефельде холодно, но теплее, чем здесь. Прохладный циклон как раз с севера, с Балтики дует, а Билефельд южнее Гамбурга.

– Что-то я ничего не пойму. Здесь травка, теплынь. Всего минус один градус мороза, – удивился я.

– Всего минус один мороза!!?? – Эдик тоже удивился. – Да здесь почти всегда в январе плюсовая температура. То-то я смотрю, ты не по-нашему нарядился, не по-европейски, – рассмеялся Эдик.

– Да куда уж нам, скифам, до вас, европейцев, – отшутился я.

– Нет, европейцы здесь не мы, а коренные немцы. А мы здесь русаки. Нас так и называют коренные немцы и в свои компании не приглашают, да мы и не стремимся. Своих земляков хватает по всей Германии – уже более миллиона человек из СССР сюда приехало: и немцев, и русских, и украинцев. Это вторая, можно сказать, диаспора после турецкой.

– Ну и как вас здесь, турки и коренные немцы не обижают?

– Нет. Мы работаем на стройках хорошо. Да и боятся они нас. Мы же безбашенные. Только тронь – потом очень сильно сожалеть будешь. Друг за друга стоим, помогаем. У нас свои ночные клубы, где водку пьем и деремся между собой; свои магазины, где гречку и селедку покупаем – их из России завозят, потому что в местных магазинах таких продуктов нет. А душа иногда хочет гречки с маслом и черного хлеба с селедочкой испробовать.

– Слушай, ну тогда вы не немцы и даже не казахи, вы же настоящие русские. Здравствуй, Маугли, мы с тобой одной крови, – рассмеялся я и похлопал его по плечу.

– Здравствуй, здравствуй, медведь, – рассмеялся он за компанию.

Пока шли к машине, Эдик замерз, весь съежился и поднял плечи кверху от холода.

– Э, да вы тут в парниковых условиях совсем раскисли. Приезжай ко мне в гости в январе. Мы с тобой под пургу и метель пройдемся по Невскому – столько впечатлений останется. А то здесь у вас и зима не зима.

– Нет уж, спасибо за приглашение, лучше вы к нам.

По идеально ровному автобану мы быстро доехали до Билефельда, где в гостях у Эдика, чтобы встретить меня, собрались уже все его братья и сестры с семьями. Долго сидели за столом, пили водку, ели ту самую селедку с вареной картошкой, казахское блюдо бешпармак и уйгурское национальное блюдо «дунганская лапша», закусывая корейским острым салатом из морковки с чесноком, то есть всеми теми самыми вкусными блюдами различных национальностей, которые умела делать на юге многонационального Казахстана любая хорошая хозяйка.

Иногда за общим столом звучал трехэтажный русский мат, причем мои друзья-немцы часто усиливали этими некультурными словами свое эмоциональное обращение к женщинам или детям. Поначалу я был в шоке от таких разговоров. Но когда увидел, что ни женщины, ни дети на мат никак не реагируют, а женщины его почти так же часто применяют, как и мужчины, то понял, что русский мат превратился у них в нечто подобное национальному фольклору. Сидел и смотрел на всех присутствующих, которые ели русскую еду, говорили русским матом, жаловались за столом на эгоизм и черствость коренных немцев, и по-своему их жалел. Потому что пришлось им из-за распада Союза и экономического развала уехать с Казахстана не в родное Поволжье, где они веками жили в России под защитой российских императоров, говорили веками на русском языке и уже, по большому счету, полностью ассимилировались с нашим народом. А пришлось им выезжать в Западную Европу, где ни они, ни их старики не смогут быть счастливы, потому что оторваны от своей культуры и им необходимо работать не по призванию и не по специальности, а разнорабочими на стройках, на дорогах и в коммунальных хозяйствах. Может быть, только их маленькие дети будут здесь счастливыми, но не они.

Ольга, жена Эдика и старшая родная сестра моего друга Ивана, попросила меня переговорить с Иваном, попытаться его убедить меньше пить алкоголя. Я и сам заметил, когда приезжал год назад к Ивану за машиной, что он изменился. Пропала его постоянная восторженность жизнью. При этом он не стал более замкнут, а также оставался заводилой в компаниях и за счет своего артистического таланта, внутренней доброты и коммуникабельности имел много знакомых и друзей. Причина его печали была в другом. Это я понял еще в прошлый свой приезд, когда мы, выпив немало коньяка, стояли на балконе его дома и долго говорили, вспоминая Алма-Ату и наши студенческие годы. Иван не жалел, что уехал из Казахстана. Все-таки условия жизни там и здесь, в Германии, были несопоставимы. Но ко всему привыкаешь очень быстро: к хорошим дорогам, к прекрасным автомобилям, к избытку в магазинах и к возможности все это приобрести. Однако взамен Иван потерял намного больше – возможность работать по призванию. Он всегда мечтал работать с детьми в школе, быть учителем физкультуры. Дети его обожали, он помнил не только каждого ученика по имени, но знал также, как зовут их родителей, сколько братьев и сестер учится в школе, как они живут, их семейные проблемы. Встречался с родителями, тренировал детей по различным видам спорта по внеклассной программе. Он жил всем этим там – в Алма-Ате, а здесь не мог даже и мечтать о таком, потому что высшее педагогическое казахстанское образование в Германии не принималось в зачет. Получить немецкое образование он не мог, потому что был не способен заново изучить всю школьную немецкую программу и сдать вступительные экзамены в германский институт, поэтому работать с детьми Ивану уже не светило никогда. Из-за этого он много пил и сильно постарел за время моего двухгодичного отсутствия.

Я, конечно же, с Иваном переговорил, попытался убедить его найти время, финансы и силы для обучения на каких-нибудь курсах, чтобы получить лицензию по ведению спортивных кружков для детей, хотя бы по его любимому карате. Но сам понимал, что это очень трудно. Так как все они вставали в 4 часа утра, чтобы к 8 утра быть за 200 километров на стройке или на дорожных работах. Вечером же, приехав домой, успевали только поужинать, принять ванную и ложились спать. В выходные же в Германии почти никто не работает. Даже запрещены законом некоторые виды деятельности. Таким способом государство заботится о том, чтобы за выходные человек отдохнул сам и своим соседям дал такую возможность. К тому же заказы на строительство были в разных частях Германии, и часто Иван месяцами жил в строительных вагончиках при стройке. Деньги зарабатывал неплохие, но вкус к жизни мой друг потерял.

Гости от Эдика в тот вечер разъехались поздно. Я помылся, набрав воды в ванную, потому что Оля попросила душ не принимать, так как у них установлен счетчик на воду, которая очень дорогая в Германии, а при приеме душа намного больше уходит воды, чем при приеме неполной ванны.

«Да, капитализм имеет не только положительные стороны», – подумал я, ложась в постель, и тут же уснул.

Мне спалось крепко. Наверное, снился сон, в котором я с удовольствием стою под сильным напором в душевой общаги и не думаю о том, что где-то какой-то счетчик считает литры упавшей на меня воды. Сквозь сон я услышал крики Ольги: «Слава, Слава – вставай». Поначалу в полудремоте я подумал, что эта женщина со своей экономией воды и в питерской общаге меня вычислила, но потом понял, что Ольга разбудила меня в Германии в своей квартире по другому поводу.

– Слава, Слава, вставай! – радостно кричала она, стоя вместе с Эдиком и маленьким сыном у окна. – Смотри, какая красота. Ты нам снег привез. Давно его не было. В прошлую зиму совсем не выпадал, а в эту – первый раз.

– Мне бы ваши проблемы, Марья Ивановна, – недовольно пробормотал я. – А я думал спросонья, что пожар, милиция-полиция или грабят. Я бы этот снег с удовольствием лет десять не видел. Питер вон весь в сугробах стоит с октября. Тепла и травки уже хочется.

Конечно же, я не встал с постели, а чтобы не слышать радостных всхлипываний моих немцев и согреться от сказанных слов о питерских сугробах, накрылся с головой одеялом и быстро уснул.

К обеду следующего дня выпавший снег уже растаял, дав немного ребятишкам и взрослым поиграть в снежки. Эдик взял недельный отгул на работе. Оплатил прокат микроавтобуса, и мы поехали по проселочным трассам, останавливаясь около каждой шиномонтажной станции. Надо пояснить, что проселочные дороги в Германии ничем не отличаются от нашего городского шоссе и даже намного лучше его, так как дороги везде у немцев в селе асфальтированные, ровные, без ям, с яркими белыми разделительными полосками. Поэтому в пути я наслаждался и качеством дороги, и красотой деревенского пейзажа из окна автомобиля.

Эдик успешно проводил переговоры на шиномонтажных станциях и в результате либо покупал за небольшие деньги, либо бесплатно забирал старые покрышки. За вывоз колес на утилизацию шиномонтажные мастерские платили деньги определенным структурам, поэтому чаще всего нам с Эдиком разрешали бесплатно забрать ненужные автомобильные шины. Как правило, все старые покрышки мастера шиномонтажных станций кидали в большой контейнер, по заполнении которого вызывали уже службу по утилизации. Так как на его заполнение отслужившими шинами в среднем уходил месяц, то на дне этой железной тары был слой грязной воды из-за того, что контейнеры были открытыми и в них собиралась дождевая вода. Среди грязных шин по щиколотку в болотной воде мы с Эдиком и ковырялись, подыскивая покрышки с более высоким протектором, на которых еще можно было поездить по российским дорогам.

Наконец мы заполнили до отказа свой контейнер старыми автопокрышками для отправки в Россию. Пока Эдик оформлял все бумаги на его отправку, мне Иван предложил четыре дня поработать вместе с ним на стройке. Я сначала боялся, так как вставать приходилось бы тогда в четыре часа утра. По жизни я всегда был жаворонком и любил рано вставать, но не настолько же, не в четыре часа утра. Однако когда Иван сказал, что за день работы я буду получать 40 немецких марок на руки, а за четыре дня получу 160 марок, то я быстро согласился и легко потом просыпался с радостью и бодростью в такой ранний час. Еще бы, если за четыре дня работы я мог получить такую же сумму, как в Питере за месяц пахоты на двух работах. Жаль, что нельзя было там, в Германии, остаться и поработать полгода, так как меня Иван устроил временно, на свой страх и риск вместо одного заболевшего турка. Работать эмигрантам без постоянной прописки категорически запрещалось. В целом от поездки в Германию я получил не только материальное, но и духовное удовлетворение, потому что увидел своими глазами, как работают там немцы, турки, русаки, и убедился в том, что наши люди в России могут работать не хуже, а может быть, даже и лучше.

* * *

В середине февраля я вернулся из Германии в Питер, а еще примерно через месяц, в середине марта, пришел контейнер с шинами. Как раз начинался весенний сезон переобувания машин в летнюю резину, и мы надеялись, что реализация покрышек пройдет быстро. Григорчук сказал, что сбытом покрышек он займется сам, так как у него были знакомые на автомобильных рынках. Через неделю Юра съехал из общаги на съемную квартиру.

Наступил апрель. Я спросил как-то у Юры по телефону, как идут дела с продажей автопокрышек. Он несколько раздраженно сказал, что дела идут нормально и он сам скажет, когда закончится реализация шин. Но прошел апрель, а Григорчук так ни разу и не поднимал разговор на эту тему. Я тоже не поднимал этот вопрос, потому как Юра был мне начальником и дал понять, что сам обо всем своевременно сообщит, в том числе выдаст мне обещанную зарплату за два месяца. Работы, правда, на него было немного, но все же она была в различных поручениях по подготовке документации и курьерских доставках. На майских праздниках мне позвонил Эдик с вопросом о его комиссионном вознаграждении за автопокрышки, и я решился на повторный разговор с Григорчуком.

Утром второго мая Юрий заехал ко мне в гости в общагу, держа в руках большую бутылку какого-то красного вина. Я накрыл стол, и мы сели завтракать.

– Давай, Славик, попробуй вина «Букет Молдавии» – это самое вкусное и ароматное вино из всех, которые я знаю. «Мартини» ему в подметки не годится.

– Нет, Юра, спасибо, я с утра пить не люблю. Потом целый день пропадает.

– Да ладно, сегодня же праздник. День трудящихся. Наш день с тобой – надо обязательно выпить. Давай хоть один бокал, за компанию.

– Ну, хорошо, только один бокал. У меня еще много дел сегодня.

Я начал потягивать вино. Действительно, ароматное и вкусное. Чувствовался запах трав. И очень крепкое. Вермут, градусов 20 спирта, наверное.

Григорчук выпил свой бокал вина легко, как минеральную воду, и налил себе еще, пока я смаковал напиток.

– Юра, звонил сегодня Эдик. Он спрашивал насчет его комиссионных. Я не знал, что ответить. Как там обстоят дела с продажей автопокрышек?

Григорчук опять начал злиться.

– Я же сказал, что как только деньги получу – сразу со всеми расплачусь, – сказал он с явным западноукраинским акцентом. Как только он выпивал, этот акцент становился особенно заметным.

– Ты пойми, что мне Эдик не просто немецкий партнер. Он почти мне друг, – пытался донести до Юры я свою тревогу. – И надо ему сообщить достоверную информацию. Твои слова, которые ты говоришь мне, я не могу ему передать, ведь я давал Эдику какие-то гарантии. По крайней мере что буду держать его постоянно в курсе дел. В Германии не любят с Россией работать – слишком много кидалова и криминала. Мне было непросто уговорить Эдика заняться этим делом. Он, конечно, своих денег в этом бизнесе почти не потратил, но работу провел большую и отпрашивался на это время со своей фирмы, поэтому потерял какой-то доход. Надо ему дать более конкретную информацию по покрышкам. Да и я в ней заинтересован, потому что уже два месяца не получаю от тебя зарплаты. Я так понимаю, что этот вопрос тоже связан с реализацией шин? Давай, может быть, я на праздниках подключусь к этому делу, помогу быстрее распродать? Скажи, к кому съездить на автобарахолку, к кому обратиться.

Пока я держал свою речь, Григорчук выпил второй бокал портвейна. Его темно-карие глаза налились кровью и злобой, толстые щеки покраснели и контрастно, ярко смотрелись на фоне черных, как смоль, волос, карих глаз и белой спортивной футболки.

– Славик, никуда ехать не надо. Автопокрышки я давно уже реализовал – товар имеет явный сезонный спрос, – начал он говорить с надменным и злым взглядом. – Но вырученные деньги я сразу вложил в спирт. Видел, в магазинах продают питьевой 90-процентный спирт из Германии в двухлитровых бутылках? Если его развести водой до 40 градусов, то получится несколько бутылок водки. А стоит двухлитровая бутылка спирта в четыре раза дешевле, чем бутылки водки, которые из нее получаются. Прикинь, какая экономия получается! Товар на праздниках быстро разберут. К 10 мая со мной магазины рассчитаются, и я тогда отдам деньги Эдику. Пусть подождет. Иногда ждут расчетов и три месяца, и полгода. С тобой тоже рассчитаюсь. Я помню, что должен тебе зарплату за два месяца. Но подожди немного. Ты же съездил за мой счет за границу, погостил у друзей, а сейчас надо подождать.

– Юра, я там не гостил. Я там автопокрышки по Германии собирал. Работал по 10 часов в день.

– Ну, хорошо, хорошо. И погостил, и поработал. Скоро получишь зарплату, подожди еще неделю. Если у тебя нет на еду, я тебе могу занять.

Я понял, что ничего хорошего из этого разговора не получится. Мужик выпил, и его нутро вылезло наружу. И это нутро оказалось не очень-то благородного цвета. Скорее, желтого цвета. Цвета дерьма. Однако накалять дальше обстановку было нецелесообразно. Можно было поссориться полностью. Хотя потерять свою зарплату из-за ссоры я не очень боялся, потому что Григорчук в чем-то был прав – я съездил на его деньги в Германию и мог даже этим уже морально довольствоваться. Другое дело – расчеты с немцами. И не просто с немцами, а с моими друзьями, которым Юрий был должен 3000 марок. Ведь именно я втянул их в это дело. Они мне поверили. И мне было стыдно уже тогда за наши непрозрачные партнерские действия. Можно было бы постараться подать на Григорчука в суд, но вся практика и разговоры знакомых показывали, что в суде правды добиться почти невозможно, так как они завалены подобными делами в этот период всеобщего бардака и кидалова и занимаются только крупными проектами, а не мелюзгой на 3000 немецких марок. Поэтому я решил не накалять обстановку и подождать окончания праздников.

Наконец праздники прошли. Вскоре прошла и следующая неделя после праздников. В середине мая я вновь задал вопрос Григорчуку о комиссионном вознаграждении немцев и о своей зарплате, тем более что я собирался лететь в отпуск в Алма-Ату и надо было заранее взять билет.

Григорчук вновь зло ответил, что пока денег нет, потому что этого спирта из Европы завезли очень много и во всех магазинах его полно. Да, он пользуется спросом, но пока его партию не раскупили. Обещали через неделю.

Ну что же делать, подождем еще неделю. На всякий случай я обратился за советом к своему земляку – Петру Сидоренко из Северного Казахстана, с которым познакомился в тренажерном зале и с которым как-то рядом увидел ребят-качков, похожих на братву. Сидоренко работал тренером в тренажерном зале, где я тоже иногда самостоятельно занимался, и постепенно мы стали часто общаться. Однажды Петр даже пригласил меня к себе в гости, где я увидел среди приглашенных крутого парня с повадками бандита. После осложнения отношений с Григорчуком я спросил Сидоренко о том, сможет ли он мне помочь, если в дальнейшем мой работодатель не захочет расплачиваться с партнерами-немцами. На что получил утвердительный ответ. Петру же я в благодарность за это мог помочь впоследствии с обустройством в Германии, так как он ждал разрешение на выезд, потому что был женат на немке из казахстанского города Павлодара. Мои друзья Иван Кунц и Эдик Мальцер как раз таки могли потом Сидоренко в Германии помочь. Ну и вознаграждение от меня за разборки с Григорчуком тоже, конечно же, полагалось.

Наконец в начале июня ко мне в комнату общаги зашел Юрий Григорчук, неся в руках небольшую бумажную коробку. Юра был радостный, глаза его горели.

– Вот, Вячеслав, я выбил все деньги с магазинов, где оставлял спирт. Там даже товар кое-где завис и они хотели его вернуть мне назад, но я наехал на них, сказал, что так не пойдет. Хотите разбираться, то давайте я подъеду завтра со своей «крышей» и обговорим все детали. В общем, кто-то испугался, кто-то не захотел связываться, и все реализаторы деньги вернули, кроме двух магазинов, в которых не было заведующего. Но к ним сегодня я еще наведаюсь.

– Классно. Это очень хорошая новость! Но давай сначала пообедаем. Есть хочешь? Я борщ сварил, наваристый получился.

Чтобы Юра отказался от еды, я такого еще не помнил, и мы плотно пообедали.

После этого Григорчук взял коробку и начал оттуда доставать пачки денег и класть на стол. Достав несколько пачек, он стал их пересчитывать. Затем подвинул несколько пачек ко мне и сказал: «Так, Слава, это тебе за два месяца работы. А это на билет в Алма-Ату. Езжай домой, месяц отдыхай в отпуске, а 1 июля я тебя жду в Киеве. Там я отдам тебе оклад за третий месяц работы, который я тебе остаюсь должен, а также оплачу билет из Алма-Аты в Киев. Я уже спланировал, что нам с тобой за июль и август нужно будет сделать в Киеве. Работы предполагается много.

– О чем это ты? – спросил я, недоуменно глядя на Григорчука.

– Слухай. Я куплю здесь цветной сканер и принтер. Они дорого стоят, но на это надо потратиться, чтобы разбогатеть. Установим это оборудование в деревне недалеко от Ленинграда. Я уже поспрашивал знакомых и нашел бабку, у которой есть брошенный дом в деревне в двадцати километрах от города. За тот месяц, пока ты будешь отдыхать в Алма-Ате, мне здесь напечатают на этом оборудовании украинские деньги. Это российские рубли сложно подделать, потому что защиты у них много, а у нас в Украине печатают бумажки, а не валюту. Я уже нашел парней, которые мне показали, как можно сделать на оборудовании украинские деньги. И бумагу тоже уже нашел подходящую. То, что получается на принтере, конечно же, можно отличить от настоящих денег, но если в общую пачку с настоящими деньгами сунуть несколько купюр фальшивых, то они пройдут незаметно. У нас в Киеве полно сейчас палаточных рынков по продаже одежды и продовольствия. Инфляция сильно съела курс украинской валюты по отношению к доллару, поэтому расплачиваются на рынках сейчас у нас не одной купюрой, а пачками денег. В пачках легко можно сбывать фальшивые купюры. Как приедешь в Киев, пару месяцев поработаем, а потом купишь себе здесь крутой «Мерседес» и будешь самых красивых девах на нем на Финский залив возить.

Я был в шоке от таких планов. Мне совсем не хотелось уезжать из Алма-Аты через месяц после приезда, потому что обычно я дома бывал летом минимум по два месяца, так как удавалось летать домой из-за дороговизны билетов лишь раз в год. Кроме того, занятие криминалом, из-за которого можно сесть в тюрьму, совершенно меня не привлекало. «Вот, Слава, до чего ты скатился. Тебе уже такие предложения делают, – с грустью думал я, слушая Юру. – В Киев я, конечно же, не полечу, но надо сначала выбить деньги для немцев-партнеров, а потом уже говорить Григорчуку об этом».

– Юра, большое спасибо за оплату авиабилета. Приятно. Я даже этого не ожидал от тебя. Ну, а с немцами мы сейчас рассчитаемся?

– Слава, да подожди ты с немцами. Достал уже, – сказал он злобно. – Они своих денег в бизнес не вложили. Подумаешь, потратили время на сбор этих покрышек, но деньги-то не тратили. Я не отказываюсь Эдику заплатить, но сначала в Киеве запустим это дело, заработаем, а потом отдадим, еще и с процентами.

– Юра, давай я откажусь от оплаты авиабилетов в Алма-Ату и Киев в пользу расчетов с немцами. Давай хотя бы половину задолженности им перечислим. Эдик мне друг, но он может и в суд подать на нас.

– Нет. Мне не хватит тогда денег, если я с немцами рассчитаюсь. Я уже все просчитал. А в суд пусть подает. Кому мы сейчас нужны?! У меня прописка здесь, в Питере, временная, а по адресу, который указан в прописке, я даже не знаю, кто живет, потому что купил эту прописку. Фирма моя зарегистрирована во Львове, и я также не знаю, что там находится по юридическому адресу. Ты, Славик, тоже можешь съехать с общаги. Барахла у тебя здесь не более чем на 500 долларов, можешь его даже бросить. По возвращении из Киева я тебе нормальную квартиру сниму. Ты видел, какие в общаге крысы бегают на кухне к мусоропроводу? Грязь в общем туалете, в коридорах и на лестничной площадке. Пора уже в лучшие бытовые условия перебираться.

Я слушал его и понимал, что деньги он немцам сейчас точно не отдаст. Отдаст ли позже, после аферы с фальшивыми деньгами – тоже большой-большой вопрос. Я понял, что надо обращаться к Петру Сидоренко, чтобы развести все недоразумения по понятиям, поэтому больше эту тему за время обеда с Григорчуком я не поднимал.

Григорчук пообедал и собрался ехать дальше по делам. Он у меня и раньше в комнате оставлял свои вещи или деньги. И в этот раз, узнав, что я не буду отлучаться из общаги в тот день, Григорчук засунул в шкаф ту коробку, из которой доставал недавно деньги, а потом уехал в город.

Я заварил себе кофе и пошел курить на балкон. Долго стоял и смотрел на шумный проспект внизу, обдумывая сложившуюся ситуацию. Мне было стыдно, что мы так долго не расплачиваемся с Эдиком, нарушаем все договоренности и, самое главное, я подвожу своего друга Ивана Кунца, который поверил мне и уговорил Эдика помочь русским. Затем я вернулся в комнату, закрыл на замок входную дверь, достал из шкафа коробку, оставленную Григорчуком, и проверил ее содержимое. Она наполовину была заполнена пачками денег. Когда я их пересчитал и умножил на курс немецкой марки, то оказалось, что в коробке находилось чуть более 7000 марок. А наш долг Эдику составлял 3000 марок.

Я положил все деньги в коробку, которую опять спрятал в шкаф, и пошел вновь курить на балкон. Обдумав все еще раз, я пришел к выводу, что Эдик никогда не получит свои деньги, а я, если останусь работать на Григорчука, то кончу жизнь либо в тюрьме, либо с простреленной бандитами башкой. После перекура я вновь достал коробку с деньгами, отсчитал из общей суммы рублей на 3000 марок по курсу, взял также сумму, эквивалентную пятистам долларам, как свою зарплату за май, которую Григорчук был мне должен. Потом я положил обратно в коробку сумму, выданную Юрой на авиабилет до Алма-Аты, – подарки в такой ситуации мне были не нужны. После этого я оделся, поехал в обменный пункт и купил там 3000 марок, а оставшиеся рубли поменял на доллары и внес все деньги на свой валютный счет.

Оставалось только позвонить Эдику, объяснить ситуацию и узнать у него счет, на который мне можно отправить ему нашу задолженность. Мобильные телефоны тогда, к сожалению, были еще редкостью даже в Германии, поэтому я звонил Эдику домой с Главпочтамта, но в течение часа меня так и не смогли соединить. Пора было выдвигаться в общагу, потому что Григорчук обещал заехать до 10 вечера. Также я позвонил Петру Сидоренко, рассказал ему всю историю и о том, что я самовольно взял задолженность перед немцами, и попросил его помочь провести разборки с Григорчуком. Петр задал несколько вопросов о том, кто стоит за Григорчуком, какая крыша. Я сообщил, что, похоже, за ним никто не стоит.

В девять вечера я приехал в общагу и увидел около дверей комнаты недовольного Григорчука. Мы с Юрием прошли в комнату, где я сразу сказал, что взял все его долги передо мной и немцами из коробки с деньгами; что завтра отправлю немцам нашу задолженность и что прекращаю с ним работать, так как вся его деятельность становится криминальной и для меня неприемлемой.

Григорчук рассвирепел, глаза налились кровью, он вплотную подошел ко мне, но, видя мое внешнее спокойствие, тронуть не решался, а крыл все без остановки трехэтажным матом. Он ругал и русских, с которыми невозможно иметь дело, потому что они могут брать без спроса чужие деньги, и то, что расчеты с Эдиком – это его дело, а не мое, потому что я только наемный работник и не более того. Кроме того, Григорчук обвинял меня в том, что я за его счет съездил на целый месяц за границу, получаю такую высокую зарплату и при этом почти ничего не делаю, а еще своровал его деньги и так далее и тому подобное.

Конечно же, в ответ я приводил свои доводы, что не воровал деньги, а взял только то, что он мне и Эдику должен, хотя мог теоретически своровать все деньги и исчезнуть из общаги. Говорил также, что отношения с немцами – это не только бизнес-партнерство, но и отношения между мной и моими друзьями, которым я давал какие-то гарантии. Вся перепалка была похожа на ругань двух базарных баб. Григорчук меня не слышал и продолжал орать не умолкая. Думаю, что если бы не пришел вскоре Петр Сидоренко, то дело кончилось бы дракой, и я сомневаюсь, что смог бы одолеть человека почти вдвое тяжелее меня и на голову выше. С приходом Петра Сидоренко Юра поначалу утих, так как Сидоренко роста был почти такого же, как Григорчук, а в плечах даже пошире и вместо жира у него была мышечная масса. Таких качков, как Петр, было видно издалека, и редко в те времена они не имели связей с рэкетом, так как бандиты их даже просто нанимали постоять в сторонке при своих разборках для запугивания конкурентов.

Сидоренко сразу же вступился за меня, сказал, что в курсе событий, и представился членом одной из бандитских группировок. Григорчук все пытался в разговоре выяснить, из какой он группировки, но Петр спокойно отвечал, что он из известной всем группировки и что если надо будет, то можно забить стрелку и там все обсудить. Разборки между нами троими продолжались еще минут сорок, и никто не признавал правоту соперника. Наконец Сидоренко сказал, что ему пора уходить, и предложил Григорчуку завтра встретиться тет-а-тет или с братвой и все это вновь обсудить. Как там решит братва на сходке, так и будет. Григорчук согласился на сходку, предложил Петру около ближайшего киоска по дороге к метро выпить бутылочку пива и ушел из комнаты вместе с ним.

Я, истощенный, сел на кровать.

«Неужели это все? Слава богу, что так конфликт разрешился. Братва, уверен, будет на моей стороне – я ведь поступаю по справедливости и чужого не беру. Завтра Эдика обрадую, перечислю ему деньги и через пару дней полечу домой в Алма-Ату отдохнуть от всего этого дерьма, – подумал я. – Можно даже выпить коньячку за хорошее окончание и чтобы быстрее уснуть».

После водных процедур я разделся, лег под одеяло и быстро уснул. Но в два часа ночи, в самый крепкий сон, меня разбудили сильные стуки кулаком и ногами в дверь моей комнаты. Кто-то в коридоре, стуча в дверь, громко кричал: «Ландышев, откройте. Это милиция».

Я испугался и растерялся. Спросонья не мог ничего понять. Лихорадочно соображал, кто бы это мог быть, и склонялся к выводу, что это был Григорчук со своими бандитами. Я не открывал замок минуты две, но стуки в дверь усиливались, ее начали пинать уже со всей силы и вот-вот должны были выломать косяк.

Я надел спортивное трико и футболку, достал из шкафа деревянную швабру, которой можно было защищаться, а также положил на стол кухонный нож и открыл дверь. Я даже удивился когда в комнату зашли три милиционера с автоматами и за ними – Григорчук.

– Вот он, вор, – сказал Григорчук милиционерам, кивая на меня.

– Вы, Ландышев Вячеслав Владимирович? – спросил один из милиционеров у меня.

– Да, это я.

– Одевайтесь. Проедете с нами в отделение милиции в связи с заявлением гражданина Григорчука.

Я оделся и обулся. Потом на меня надели наручники и повели по лестнице на первый этаж. Я благодарил провидение за то, что была ночь и меня в наручниках не увидели студенты общаги, которым я еще год назад преподавал в Академии. Перед общагой стоял «уазик». Меня посадили за решетку, отделявшую заднюю часть машины от милиционеров и Григорчука. Там же, рядом со мной, также сидел какой-то вонючий, грязный и пьяный бомж.

«Значит, Сидоренко не смог запугать Юру по дороге к метро, – думал я. – Ну, Григорчук, подожди, мы с тобой продолжим этот разговор с другими ребятами, когда я выйду из милиции».

В те времена было западло обращаться в милицию. Все в бизнесе разводили по понятиям. И то, что Григорчук обратился в милицию, было для меня очень неожиданным действием.

В отделении нас с бомжем посадили в камеру и сказали, что скоро со мной будут говорить. Бомж быстро заснул, а я, конечно же, не смог сомкнуть глаз до самого утра, хотя голова от напряжения и недосыпания совершенно не соображала. Никто в течение трех часов меня так и не вызвал на допрос. Наконец рано утром меня пригласили в кабинет, где майор милиции попросил написать объяснение, почему я забрал деньги Григорчука.

Врать я не люблю, поэтому все как было, так и написал, включая историю о поставках моими друзьями немцами покрышек в России и долгий отказ платить со стороны Григорчука за данный товар.

Когда майор прочитал мои объяснения, он грустно посмотрел на меня и произнес:

– А контракты с немцами у вас на руках есть?

– Нет, у меня нет. Один договор находится у немцев, а один – у Григорчука. Но немцы могут выслать по факсу этот договор по первому запросу.

– Я вам верю, гражданин Ландышев, но боюсь, что вы все равно будете признаны виновным. С вашей стороны произведен самый настоящий самосуд, а этого было делать нельзя. Вы признались, что взяли деньги Григорчука без разрешения их хозяина, то есть попросту их своровали. К 10 часам утра приедет прокурор, он точнее может рассказать, что вас может ожидать за этот проступок, но думаю, что срок вы можете получить.

Услышав выводы майора, я впал в меланхолию и прострацию.

– А если я верну все деньги Григорчуку, которые взял? – спросил через некоторое время я майора.

– Этого мало. Надо, чтобы Григорчук забрал свое заявление, по которому может быть возбуждено уголовное дело.

Голова болела и отказывалась соображать.

«Ну за что мне это? Я же все делаю по справедливости. Ни у кого я ничего не воровал, а, наоборот, пытался помочь своим немецким друзьям. А сейчас будет расследование. Узнают, что еще недавно я привлекался к суду по делу о ношении холодного оружия, и ради галочки в отчете влепят мне по полной программе», – пульсировали у меня в мозгах только депрессивные мысли.

Впервые в жизни я сломался психологически. Ни в юности, ни в молодости, ни даже в армейских условиях я никогда морально не ломался, потому что чувствовал: справедливость восторжествует все равно. А сейчас восторжествует закон, а не справедливость, и это, к сожалению, часто не одно и то же. Впервые в жизни меня сломали психологически не ублюдки в армии и не бандиты на гражданке, а сломала родная милиция.

Майор оставил меня дожидаться прокурора в своем кабинете, а сам вышел из комнаты.

Минут через десять в комнату зашел Григорчук. С улыбкой и надменным видом он сел напротив и посмотрел на меня. Как я ни крепился, мой задроченный, удручающий вид был заметен каждому.

– Ну, что, Славик? Что будем делать? Ты был хорошим работником до вчерашнего вечера. Жалко мне тебя. В тюрьме судьбы ломаются.

– Юра, прости, – сказал я, глядя в пол с понуренной головой. Произнес это не жалобно, а спокойно и тихо. Видимо, не все еще достоинство покинуло меня в те минуты, – Я отдам тебе все деньги, которые у меня есть на счету. Там сумма, которую я у тебя взял, и 200 долларов моих накоплений. Деньги я в Германию не успел отправить, поэтому можем прямо сейчас поехать и снять их со счета. Я отдам тебе паспорт до момента, пока не рассчитаюсь с тобой. Хочешь – напишу расписку в присутствие майора, что никуда не сбегу. Хочешь – возьми с нами в банк милиционера. Только забери свое заявление в милицию. Я не хочу в тюрьму.

Я поднял на Григорчука усталый взгляд несчастного человека.

– Я подумаю, – сказал Григорук, глядя мне в глаза, и вышел в коридор.

Через минут пять зашел майор.

– Поздравляю вас, молодой человек. Григорчук согласился забрать свое заявление после того, как вы вернете ему деньги. Вы сейчас вместе с ним поедете на нашей машине с милиционером в банк, снимете деньги, которые ему должны, привезете сюда и при мне отдадите гражданину Григорчуку. Он получит деньги, напишет расписку, что претензий к вам не имеет, и только потом заберет свое заявление в милицию.

– Хорошо. Спасибо вам, товарищ майор, – устало, но с облегчением сказал я милиционеру.

Дальше состоялось позорное снятие в банке моих денег со счета, когда рядом со мной в большом зале среди клиентов стояли милиционер с автоматом и Григорчук в спортивном трико и кожаной куртке. Операционистка, молодая симпатичная девушка, жалобно смотрела на меня, когда заполняла ордер. Я попросил ее снять все деньги, которые есть на моем счете. Потом там же перевел всю валюту в рубли. По приезде в отделение милиции в комнате майора я отдал, не считая, все деньги, полученные в банке. Там были лишние рубли примерно на сумму, эквивалентную двумстам долларам, но Григорчук их взял, хотя написал расписку без учета этой суммы. Затем майор взял заявление Григорчука, попросил его расписаться в каком-то журнале, вернул мне паспорт и сказал, что мы с Григорчуком свободны. Обратно до общаги я шел молча, а Юра что-то говорил о том, что работать нам вместе теперь нет смысла, но он не хочет делать плохую запись в моей трудовой книжке и напишет, что я уволен по собственному желанию. Книжку завезет завтра в течение дня и оставит на вахте общаги. А также сказал, что уезжает завтра в Киев и что я не должен переживать – с Эдиком он обязательно этим летом рассчитается.

Мне было все равно, что он там бубнит. Я хотел быстрее дойти до общаги, раздеться, залезть под одеяло с головой, скрутится в комок, поджав ноги, и ничего и никого не слышать. От усталости и нервного истощения я хотел только спать.

Юра, как и обещал, оставил на следующий день мою трудовую книжку на вахте с записью «Уволен по собственному желанию». Через пару дней я позвонил Эдику в Германию и рассказал ему всю историю. Эдик был расстроен и не особо верил, что Григорчук с ним рассчитается.

Больше я про Григорчука ничего не слышал. Осенью звякнул Эдику и узнал, что деньги Григорчук так и не перечислил и вообще на связь с ним не выходил.

После этого я постепенно перестал общаться со своими немецкими друзьями Эдиком Мальцером и Иваном Кунцем. Мне было стыдно им звонить, так как я их подвел. И даже когда через восемь лет после этого случая я впервые выехал за границу в туристическую поездку и был проездом в Германии, я не стал пробовать найти их по старым телефонам. Столько воды утекло, но нехороший осадок остался.

* * *

Несколько недель после инцидента в милиции я приходил в себя. Работал только в охране, и то преимущественно по выходным дням, когда можно было закрыть входную дверь фирмы, которую мы охраняли, включить телевизор, почитать книгу или попить кофе, глядя на деревья за окном и рассуждая, как же жить дальше. Подведение шестилетнего итога питерской жизни было невеселым. Хорошо хоть написал и защитил диссертацию кандидата наук. К заслугам также можно отнести то, что специальная комиссия разрешила мне принять гражданство России, хотя ни постоянной прописки, ни близких родных в России у меня не было, да и родился я в другой стране – Казахстане.

И больше, к сожалению, вспомнить ничего хорошего из моей питерской жизни нельзя. Были, конечно же, друзья и любовь, но любовь бесперспективная, а жить в общаге всю жизнь, даже если эта общага находится в Питере, не хотелось. К тому же моя любовь к Питеру была безответная. Не получалось у меня в этом городе найти хорошую высокооплачиваемую работу. Не один раз терял я в Питере все накопленные деньги. Постоянно натыкался в делах на ублюдков и недобросовестных людей. А самое главное, два раза чуть не получил судимость, которая мне совсем даже не нужна. Жизнь только начинается, и впереди еще нужно сделать профессиональную карьеру, которая с судимостью точно не получится. Прямо какая-то затянувшаяся черная полоса. Как будто я ползу по ней вдоль, а не поперек. И где начинается белая сторона, все никак не найду. Стучусь в закрытые двери, а никто не слышит или не хочет пускать, давая понять, что не место мне в этом городе. Или не время пока.

Тяжелые были тогда для меня времена и размышления невеселые, но мысли о суициде никогда не приходили в голову. Слишком сильно я любил жизнь и всегда был оптимистом. Побарахтаемся еще, поборемся. Надо только раны залечить, отлежаться да сил набраться.

Как-то в молодости я прочитал притчу про двух лягушек в одном из рассказов. Если не ошибаюсь, автором произведения был Леонид Жуховицкий. В притче говорилось о том, как попали две лягушки в разные банки со сметаной. Одна из лягушек подергалась-подергалась, поняла, что в любом случае из банки ей не выскочить, сдалась обстоятельствам и утонула. А вторая лягушка долго барахталась, не сдавалась и взбила сметану в масло, от которого она оттолкнулась и выскочила на свободу. Этот рассказ стал частью моего жизненного кредо – не сдаваться, когда находишься на черной полосе, и искать возможности с нее спрыгнуть. Но единственным выходом с черной полосы я видел тогда отъезд из Питера. Чтобы посмотреть этот прекрасный город, Санкт-Петербург или навестить друзей, я буду приезжать хотя бы раз в год, а любовь к Свете, такая безответная и бесперспективная, мне только мешает двигаться вперед.

Решение было принято, и я начал продавать немногие вещи, которые успел купить за время жизни в Питере. Свете я тоже сказал, что уезжаю вскоре из города домой, в Алма-Ату. Моя любимая не воспринимала эту новость серьезно, все отшучивалась, не хотела об этом говорить, потому что, наверное, ей так было легче. Я же думал, что такое ее поведение только еще раз доказывало теорию, будто она меня никогда не любила, а встречалась из-за новых впечатлений, подарков, романтики и секса.

Однако когда пришел час расставания и мы сидели со Светой в кафе, я увидел, что она несчастна. Руки у нее тряслись, и она все повторяла: «Слава, не уезжай. Не оставляй меня здесь одну». Я ей предложил поехать со мной, но услышал ожидаемый отрицательный ответ. Так мы и расстались в кафе. Я расплатился и ушел первым, оставив ее сидеть одну за столом. На вокзал Света не пришла.

Помню свое убитое состояние, когда поезд тронулся, а я стоял в тамбуре, курил и спрашивал себя – вернусь ли я когда-нибудь в этот мною любимый город, и не находил ответа, потому что уезжал далеко, к казахам, к другой культуре и менталитету, в другую страну.

Со Светой мы еще долго перезванивались. Электронной почты и Интернета тогда еще не было, по крайней мере они не были так популярны и доступны, как сейчас, поэтому единственной связью для нас был телефон. Только продолжительной разлукой можно заглушить болезнь по имени любовь. Через полгода или год обсуждать по телефону с любимой девушкой становится уже нечего, кроме банальных вопросов о погоде, делах и совместных знакомых. Каждый будет через год все меньше и меньше по телефону раскрывать партнеру то, что у него на душе, и наступит момент, когда ты освободишься и сможешь сказать: «Наконец-то. Я ее не люблю. Конец страданиям. Ура». Такие слова я смог сказать только через два года после окончательного отъезда из Питера. Телефонные переговоры к тому времени со Светой уже прекратились, и я не хотел теребить старое. Даже когда приехал на следующее лето в отпуск в Питер на неделю и остановился у своего друга Кости Большака, то Свете звонить не собирался. Однако в последний день отпуска, за два часа до отъезда, мы с Костей выпили вина, в результате чего моя воля немного опьянела, дала слабинку и я, воспользовавшись этим, звякнул своей любимой. Света глубоко задышала в трубке, когда услышала меня, и согласилась встретиться на пять минут около ее дома. Я опаздывал на поезд, поэтому взял такси, по пути остановился у цветочного ларька, купил все красные розы, которые были в киоске, и привез их к месту встречи. Там уже стояла Света. Она была рада мне и охапке цветов. Мы поговорили не больше пары минут, потому что я уже опаздывал на поезд. Прозвучали банальные, ничего не значащие слова. Ни я, ни Света не захотели открывать свои чувства перед другим. Напоследок я ее коротко поцеловал в губы, сказал: «Прощай», – и уехал. И все. Сразу после этого момента как будто тяжелый груз с меня упал и я понял, что эту женщину я уже не люблю.

Лет семь я не звонил Свете даже тогда, когда был в Питере. Работая в Москве, я мог позволить себя несколько раз в год ездить в Питер, благо у меня там друзья и даже крестный сын, но я не искал с бывшей любимой встречи и даже забывал в Питере про ее существование. Но недавно, когда зарегистрировался на популярном сайте «Одноклассники. ru», я как-то увидел среди гостей своей страницы на этом сайте Свету. Я написал ей, поприветствовал, спросил, что нового в жизни произошло в последнем десятилетии. Она ответила, что ее муж руководит большой коммерческой фирмой и ушел от нее к своей секретарше несколько лет назад. Что она об этом не жалеет, так как свобода позволила ей самой сделать карьеру и добиться высокой должности в фармацевтическом бизнесе. Что ее сын живет с ней, но работает у отца.

Я тоже написал пару строк о себе. Пригласил ее как-нибудь встретиться и попить кофейку на Невском, когда я буду в Питере. На этом наше общение прекратилось. Телефонами не обменялись. Наверное, когда буду в Питере, то, может быть, созвонюсь и встречусь с ней, но лишь только для того, чтобы узнать о том, как прошла ее жизнь после того, как я уехал. Ведь всех нас интересует хронология жизни знакомого человека, его автобиография, потому что интересны перипетии судьбы – что же она, проказница, может вытворить с тобой и другими. А также, конечно, хочется посмотреть, как Света внешне изменилась. Уверен при этом, что прежние чувства не возродить. Организм человека получает вакцину от болезни с названием «несчастная любовь» и никогда не даст себе заразиться вновь от того же переносчика этой своеобразной сердечной болезни. Слишком было больно когда-то на душе из-за этого человека и этой любви, чтобы вновь организм решился впустить чувства к себе в сердце. Хотя думаю, что если бы тогда, в лихие 90-е годы, Света согласилась быть со мной, стать моей женой, то я любил бы ее всю жизнь независимо от возраста, потому что когда любишь, видишь глаза и душу и совершенно не обращаешь внимания на морщины любимой женщины.

Глава 5 Алма-Ата

Через 86 часов после отъезда из Питера я стоял на остановке троллейбуса у железнодорожного вокзала Алматы-2. Свои вещи я оставил в камере хранения, чтобы потом за ними заехать на машине брата. Теперь Алма-Ата называлась не так, как раньше, а – Алматы. В переводе на русский язык это название обозначало то же самое, что и старое название, – «Отец яблок», но было более правильное с точки зрения орфографии казахского языка.

На остановке у вокзала народу собралось очень много, так как ни троллейбус, ни маршрутное такси уже давно не подходили. Четыре парня, по внешнему виду приехавшие с сел и аулов, сидели недалеко от остановки полукругом, без скамеек и ящиков, на корточках и плевали шелуху от семечек прямо перед собой. Видимо, сидели уже давно, ибо шелуха покрыла почти весь пятачок перед ними.

Подошла какая-то маршрутка, и народ с остановки рванулся к ней. Но водитель не открывал двери, а подъехал только отметить машину и, видимо, как тогда было принято, собирался ехать далее калымить деньги в свой карман на этой служебной государственной тачке. Постояв секунд 10 с закрытыми дверями на остановке, маршрутка тронулась с места. Увидев, что их кидают, несостоявшиеся пассажиры начали громко возмущаться, а один мужчина – казах лет 45 – пнул сильно ногой в дверь уезжавшего микроавтобуса и громко ругнулся матом на всю остановку.

Водитель маршрутки услышал не только удар ногой по его машине, но и громкий мат в свой адрес и сначала притормозил, но подумав, что может получить еще намного хуже от этой разъяренной толпы, нажал на газ и умчался с вокзала.

Я стоял в стороне и не знал, правильное ли я принял решение уехать из Питера в этот уже чужой для меня город. Настроение было ниже плинтуса. Денег в кармане после перипетий российской жизни – ни гроша. Будущее – туманно. Проезжая по знакомым алматинским улицам, я видел, что мусорные контейнеры были переполнены и бытовые отходы валялись рядом с контейнерами. В воздухе витала аура напряжения и агрессивности. На дорогах автомобилисты не уступали друг другу дорогу, сигналили, орали, матерились, подрезали других. После спокойного Питера я понял, что попал в совсем даже не европейский город.

Однако постепенно с такой обстановкой я свыкся и, наверное, заметил ее только из-за контраста. Хотя и Питер в ту пору всеобщей разрухи не был идеально чистым городом, в нем тоже было полно мусора по сравнению с советскими временами или нынешними. В Алматы только где-то через год после того, как сменили мэра, навели порядок с уборкой мусора, по крайней мере зловонных многодневных куч вокруг контейнеров уже не было.

По приезде домой я начал искать работу и в то же время занялся небольшим бизнесом по снабжению продуктовых магазинов. Увидел, что в Алматы капитализм развивается с отставанием от питерского года на два, и то, что было в Питере уже давно пройденным, еще только зарождалось в Алматы, когда я приехал. Снабжение горожан продуктами должно было осуществляться здесь так же, как пару лет назад в Питере: сначала опустеют государственные магазины и появятся челноки, доставляющие продукты из-за бугра. Потом из наиболее удачливых челноков возникнут оптовики, группирующиеся на оптовых рынках. Затем пустующая площадь в государственных магазинах постепенно выкупится частным бизнесом, а оптовики уйдут с продуктовых палаточных рынков и создадут склады-магазины в центре города. И в конце концов возникнут супермаркеты с ценами, не сильно отличающимися от цен на оптовых рынках. Бизнес по продуктам питания был в момент моего приезда в Алматы где-то на первых этапах вышеописанного цикла, и я, найдя крупного оптовика, поставлявшего консервированную продукцию из Западной Европы, начал предлагать ее пустеющим магазинам. Естественно, при этом ставя свою маржу на цены. Первоначальным капиталом и печатью фирмы помогли друзья моей родной сестры. Этот бизнес позволил прожить, купить старый «Москвич-412» и зарабатывать еще дополнительно в то же время таксистом.

Но однажды кадровое агентство, куда я по приезде отослал свое резюме, предложило мне сходить на собеседование в один из крупнейших медиахолдингов Казахстана. Зарплату предлагали сопоставимую с той суммой, которую я уже зарабатывал сам, таксуя и перепродавая продукты питания, но работа в медиахолдинге казалась мне намного интереснее и перспективнее. На собеседовании мне рассказали, что медиахолдинг издает популярную газету и журнал, имеет свой телеканал, торгует российскими изданиями и даже снимает кино. Последнее обстоятельство меня сильно заинтересовало, так как кино всегда мне представлялось как нечто особенное, сказочное и, наверное, каждый романтик мечтал хоть раз в жизни сняться в кинофильме. Мой будущий шеф Дмитрий Гавриленко на собеседовании сказал, что работа в кино очень даже возможна и он сам недавно был директором одного из фильмов, снятых медиахолдингом, однако мне надо будет начинать с должности менеджера отдела распространения периодических печатных изданий. В общем, нарисовали мне на собеседовании хорошую перспективу, и я согласился.

Работа и на самом деле оказалась интересной, потому что Гавриленко набрал совершенно новую команду, зажег ее идеей, поставил цель победить, а также внушил каждому сотруднику веру в гениальность хозяина медиахолдинга – еврея Льва Метрика. Никто из нашей команды, в том числе и сам Гавриленко, не работал раньше в сфере реализации периодики, и нам всем приходилось всё нащупывать с нуля. Это обстоятельство, конечно же, предполагало ошибки, но в то же время помогло взглянуть на бизнес с другой точки зрения. Другими словами, это позволило посмотреть незамыленным взглядом и найти оригинальные решения, которые способствовали тому, что самая популярная газета медиахолдинга, уже прошедшая год назад пик своих продаж и имевшая постоянный тренд по снижению тиража, увеличила при помощи нашей команды реализацию газеты до рекордных значений за все время существования издания.

Мне никогда не встречалось в учебниках по бизнесу описание того, как продукт, особо не меняя своего качества, выходил из долгой стагнации и ставил новые рекорды продаж в условиях нарастающей конкуренции. Великолепные результаты были в том числе следствием того, что Гавриленко и его команде удалось построить альтернативную сеть распространения изданий медиахолдинга. За три года мы открыли сеть киосков и лотков по продаже прессы, запустили в работу несколько магазинов по реализации периодики и книг, создали оптовые пункты для частных торговцев во всех районах Алма-Аты и в некоторых городах Казахстана, сделали оперативную автодоставку к местам продаж. В этой компании я сделал головокружительную карьеру. Начал с должности менеджера с зарплатой, эквивалентной 120 долларам; через три месяца меня назначили старшим менеджером, через полгода – руководителем секции развития и маркетинга, через год – заместителем начальника отдела распространения компании с зарплатой уже в 500 долларов, а через два года я уже был генеральным директором фирмы, которая была создана специально как отдельное юридическое лицо, занимающееся распространением прессы медиахолдинга. К тому времени моя зарплата уже составляла около 700 долларов, и это был ежемесячный доход представителя среднего класса Алматы.

Там же я познакомился с Саней Орехом, который пришел в наш отдел на пару месяцев позднее меня, был так же, как и я, не знаком с бизнесом в области реализации прессы, но имел высшее московское экономическое образование, хорошие мозги и высокую работоспособность. Саня был у меня в подчинении, мы много времени проводили вместе и постепенно сдружились.

Таким образом, жизнь наладилась. В нашей семье начала появляться новая мебель, и мы даже поменяли старый «Москвич-412» на более новый, но все равно поддержанный автомобиль – «Москвич-2141». Я впервые в то время смог позволить себе посещение ресторанов и увлекся достаточно дорогим видом активного отдыха – горными лыжами. В то же время мы с родителями самостоятельно строили в горах двухэтажную дачу на восемнадцати сотках земли. В общем, постепенно начали богатеть. Приходилось в будни работать очень напряженно, по 10, а иногда и по 12 часов в сутки, но зато высокая зарплата позволяла в выходные не отказывать себе ни в чем. Такая жизнь в целом устраивала.

В личной жизни у меня случались романы, но до любви дело не доходило, видимо, из-за того, что я очень долго отходил сердцем от своей питерской Светы. Однако компания хороших друзей имелась, и мы зажигательно и интересно проводили свободное время. То вместе ходили в сауну, то выезжали на шашлыки на дачи, то на озеро Капчагай, то на горнолыжное катание. Жаль, что одна пара из моих друзей уехала в 1999 году на постоянное место жительства в Канаду. Но до сих пор я поддерживаю переписку с этой семьей и надеюсь, что когда-нибудь мы опять соберемся вместе со всеми членами той душевной компании.

Таким образом, необходимо отметить, что через два года после приезда в Алматы я считал уже то решение о возвращении домой из Питера очень верным, единственно правильным и благодарил за это свою судьбу, так как чувствовал себя в своей тарелке среди родных мне людей и близких друзей.

* * *

Все в алматинской жизни было отлично, пока не настали очередные выборы президента Казахстана. Говорят, что хозяин нашего медиахолдинга Лев Метрик поставил не на ту лошадку в президентской гонке и стал поддерживать оппозицию. В кулуарах шептались, что из-за этого в нашем офисном здании часто стали отключать свет и горячую воду, а в бухгалтерии медиахолдинга стали постоянными гостями проверяющие из налоговой полиции. И даже сплетничали, что из-за поддержки Метриком оппозиции у нашего медиахолдинга сгорел склад с бумагой, а государственная сеть «Союзпечать» отказала в распространении наших изданий через свои киоски. Говорили также о том, что властные структуры хотели вообще лишить точек сбыта издания медиахолдинга, но спасла та альтернативная сеть распространения, которую наша команда построила за два года работы.

Было ли давление на Метрика со стороны властных структур или это были просто байки, мне, конечно же, достоверно неизвестно. Слишком я был маленьким человеком для получения такой информации. Однако в конечном счете, возможно, чувствуя неуверенность в завтрашнем дне, наш хозяин продал свой медиахолдинг в Казахстане и уехал в Москву создавать уже российский издательский дом.

На самом деле Лев Метрик благодаря своему таланту организатора, бешеной работоспособности и креативным способностям создал в Казахстане мощную медиаструктуру. Однако не все люди могли с ним работать, так как он был вспыльчив, эмоционален, авторитарен и часто морально унижал своих подчиненных перед другими сотрудниками. Но при этом платил своим топ-менеджерам в условиях зарождающейся рыночной экономики Казахстана конкурентоспособные зарплаты. Естественно, что не каждый человек с Метриком мог сработаться, а все его топ-менеджеры, начальники департаментов были из тех психологически устойчивых людей, которые привыкли сдерживать свои эмоции, даже когда их незаслуженно обливали грязью при их коллегах.

Однако в Москве Метрику не удалось в течение первого года создать боеспособную команду менеджеров, наверное, из-за того, что москвичи не стали терпеть грубого и хамского отношения к себе со стороны начальника, так как бизнес в российской столице был уже более развит, чем в Алматы, и вакансий с высокой зарплатой было в Москве много. Люди просто уходили из-за метода руководства Метрика в другие структуры. Хотя, возможно также, Метрик посчитал, что с проверенной и обученной алматинской командой топ-менеджеров у него дела в России пойдут намного быстрее, чем с москвичами. В результате Метрик предложил шести топ-менеджерам, руководителям департаментов его алматинского медиахолдинга, перебраться в Москву на очень хороших условиях. Я, к сожалению, был тогда не топ-менеджер, а лишь заместитель топ-менеджера.

* * *

Помню, как в майский теплый день мой непосредственный начальник Дмитрий Гавриленко пригласил меня посидеть в ресторане на проспекте Ленина, недалеко от гостиницы «Казахстан». Мы расположились в летнем кафе ресторана. Машин было мало, так как проспект Ленина находился на окраине города, но был по-своему знаменит, потому что по нему можно было доехать до всемирно известного высокогорного катка «Медео» и далее – до не менее известного горнолыжного курорта «Чимбулак». Там, в горах, в двадцати километрах от Алматы, на высоте около трех километров над уровнем моря в начале мая еще лежал снег и можно было кататься на лыжах. А каток «Медео» также еще принимал посетителей, хотя и находился по высоте на километр ниже, чем Чимбулак. Подо льдом этого всемирно известного катка поставлены холодильные установки, и кататься на коньках можно даже в конце мая, когда кругом все деревья будут в зелени, а температура воздуха может достигать 20 градусов тепла. Сам город Алматы находится еще на километр ниже, чем «Медео», и в середине мая в городе нередко уже можно купаться в открытых водоемах. Весна в Алматы начинается почти всегда по календарю – с 1 марта, а к концу марта уже отцветают абрикосы и распускаются листочки. К маю же все деревья стоят зелеными, цветут каштаны и липы, а на улицах свежо и ароматно. Май – самый комфортный месяц в этом городе. Изнывающая жара до 35–40 градусов придет позже – в июле.

Мы сидели с Гавриленко в тени тополей на летней площадке ресторана. Вдоль проспекта Ленина по его краям, между проезжей частью и тротуарами по арыкам – небольшим, глубиною и шириною в полметра, бетонным каналам – текла талая холодная вода с горных ледников. Эта вода в арыках бежала с гор вдоль всех больших улиц Алматы, питала корни деревьев и снижала температуру воздуха на 3–5 градусов. Да и шум воды на небольших водопадах, в запрудах в этих арыках успокаивал нервную систему.

– Красивый город построили наши предки, – сказал Гавриленко, глядя вдоль проспекта на горы, ледники которых виднелись в перспективе.

Официант принес мне апельсиновый сок, а Гавриленко – большую чашку кофе «Американо» и бокал холодной минеральной воды. Мой шеф любил контрасты даже в еде и пил горячий кофе, запивая его холодной водой.

«Гурман», – подумал я и посмотрел на величественные горы.

– Да, очень красивый город. Один из самых зеленых городов СССР. Говорят, что по проценту зеленых насаждений на своей территории Алматы из всех городов Союза уступает только Киеву.

Однако Гавриленко меня не слушал, он думал о чем-то своем, и стало понятно, что ему необходимо что-то важное мне сказать. Он долго размышлял, с чего начать, и начал с самого главного.

– Жаль будет отсюда уезжать, – сказал Гавриленко с грустью.

– Как уезжать? Не понимаю. Зачем? Вы увольняетесь из нашего медиахолдинга?

– Это уже не наш медиахолдинг, Владимирович. Заметил, что в коридорах часто встречаются солидно одетые казахи.

– Да, видел. Причем почти каждый день встречаю. Но я связывал это с возросшими проверками нашего холдинга надзорными органами.

– К сожалению, нет. Это теперь владельцы нашего медиахолдинга. Главный актив, еженедельную газету, скорее всего, сведут на нет. Им не нужна такая модель и не нужна ее популярность. Наоборот, сделают так, чтобы она потеряла читателя, потому что читатель помнит, что она поддерживала оппозицию.

– У Метрика забрали нашу газету?

– Забрать пытались, но не смогли. Купили. Предложили хорошие деньги.

– А кто на это способен?

– Какая-то коммерческая структура, по слухам, корни ее идут с самого верха.

– И что нам теперь делать? Новые хозяева будут всех разгонять?

– Не знаю. Кто-то должен обеспечивать этот бизнес. Но думаю, что речь идет только об обеспечении, поддержке бизнеса. А о его развитии, пожалуй, можно забыть. Естественно, контрольные позиции в руководстве медиахолдинга будут за новыми хозяевами.

– А вам что-нибудь конкретное уже предложили?

– Мне Метрик предложил с ним дальше работать. Он в Москве уже давно открыл издательский дом, хочет газеты запустить по всем крупным городам России. С москвичами ему сработаться почему-то не удалось, и он предложил всем директорам департаментов нашего медиахолдинга перебраться на постоянное местожительство в Москву.

– А жить-то где в Москве? – спросил я.

– Метрик предлагает очень хорошие условия для нас. Во-первых, он предлагает оплатить покупку квартиры, равноценной той, что есть у каждого из нас в Алматы. Во-вторых, оплачивает переезд всей семьи. В-третьих, дает неплохую зарплату в Москве.

– Ну и как, вы согласились?

– Нет, я думаю. Завтра нужно дать ответ. Есть и плюсы, и минусы в этом предложении.

К плюсам относится то, что из этой страны, ставшей нам чужой, надо будет все равно когда-нибудь уезжать и сейчас есть способ сделать это за чужой счет и с помощью Метрика. Затем к плюсам можно отнести то, что я продолжаю работать с Метриком, а не остаюсь здесь с новыми хозяевами медиахолдинга. Мне уже за 40 лет, и делать карьеру где-то заново уже сложно, а Метрик по крайней мере меня уже знает по работе и предлагает должность директора департамента по распространению и развитию в московском издательском доме. Ну и к плюсам относится, конечно же, материальная составляющая. Ведь мне дают квартиру в Москве, точнее, она станет полностью моей через пять лет работы на Метрика, а она там стоит в два раза дороже, чем аналогичная здесь. Да и появятся лишние деньги от продажи алматинской квартиры.

Но есть и минусы, – продолжал Гавриленко. – Во-первых, мне не нравится Москва. Суета, беготня, люди все неприветливые. Дома большие, машин много, пробки, толкотня – не по мне это всё. А здесь, в Алматы, я год назад в центре купил квартиру, сквер рядом, дети в хорошей платной школе учатся, жене до работы 15 минут пешком. Во-вторых, ты, Слава, Метрика сильно не знаешь, потому что через меня работаешь, а хозяин бывает очень вспыльчив и суров. Всех топ-менеджеров, в том числе и меня, уже по два раза увольнял на словах. Потом отходил и забывал об этом или делал вид, что забывал. Я уже вздрагиваю от любого звонка на мой мобильный телефон, потому что хозяин может позвонить и днем, и ночью и отматерить за какой-нибудь проступок. А бросить здесь все, перебраться в Москву и быть зависимым целых пять лет от всех прихотей хозяина тоже рискованно. Это как ходить под дамокловым мечом. Ну, и в-третьих, у меня там, возможно, не будет никогда такой команды, которую я здесь создал, а задачи стоят грандиозные. Нужно сразу открывать газеты во многих городах, и в поле придется работать именно моей команде. Но я сказал, возможно, не будет там моей команды, потому что все зависит и от вашего решения, от решения каждого менеджера, в том числе и от твоего решения, Владимирович. Я уже переговорил пока только с Саней Орехом, он согласен перебраться в Москву. Даже обрадовался, потому что Москва ему нравится, он там учился четыре года.

– А каковы условия для нас, если будем переезжать в Россию? Они уже известны? – поинтересовался я.

– Условия работы для вас я обговорил с Метриком. Ежемесячный оклад – 1000 баксов плюс хорошие командировочные. В Москве куплены 2–3 квартиры, в которых можно будет останавливаться в период возвращения из командировок. Но в Москве будете находиться мало, потому что нужно будет мотаться по России с анализом рынка, открытием наших газет и антикризисной помощью тем нашим газетам, которые уже будут существовать. Слава, мне нужен будет твой ответ, поедешь ли ты со мной в Москву или нет, завтра в течение дня. Или ты готов уже сейчас принять решение?

– Нет, Дмитрий Владимирович, пока не готов ответить. Я видел, конечно, что грядут какие-то перемены в медиахолдинге, но не думал, что они могут быть такими кардинальными. Поэтому я пока в шоке и не могу адекватно взвесить все за и против. Но склоняюсь к тому, что никуда я из Алма-Аты не уеду. Я уже в Питере жил в течение шести лет, и у меня остались неблагоприятные впечатления. А здесь я, наоборот, обрел себя, вырос как профессионал, купил машину, улучшил жилищные условия, строю с отцом двухэтажную дачу в горах. Скорее всего, я останусь здесь, хотя в Москве ни разу не был и не могу ее оценить.

– Жаль, конечно. Ты лучший в моей команде. Если решишь остаться здесь, тогда можешь подумать о работе в фирме, которая будет иметь эксклюзив на распространение новой метриковской газеты. Хозяин то ли из-за вредности, то ли из-за того, чтобы еще заработать на продаже своего бизнеса властным структурам, открывает летом здесь новую газету, по модели похожую на наш популярный еженедельник. Эта фирма будет получать субсидии от Метрика для развития распространения. Если ты решишь остаться здесь, то я более конкретно на этой неделе обговорю с хозяином условия твоей работы. Но сильно надеюсь все же на то, что ты, Слава, поедешь с нами завоевывать Россию.

* * *

На месте шефа я бы тоже согласился уехать в Москву. Он правильно изложил все плюсы и минусы, и положительное было явно с перевесом. А самое главное – это реальная возможность сразу резко и значительно улучшить свое материальное положение. Ведь квартиру в Москве не каждому желающему в течение всей его жизни удается заполучить, а здесь можно было стать московским домовладельцем сразу по факту переезда из Алматы, а через пять лет получить еще и официальное благословление хозяина-спонсора. Не каждому сотруднику удается в своей жизни получить от работодателя такое предложение. И, конечно же, не каждому сотруднику повезет работать в своей жизни на такого щедрого хозяина. Так что на месте Гавриленко я бы тоже согласился.

Что касается меня, то я, конечно же, подумал над предложением своего шефа и в результате решил остаться в Алматы. Хватит с меня опыта Питера по жизни в общаге и съему комнаты. Назавоевывался я уже на чужбине «по самое не могу». Тем более что в Алматы я обрел душевное спокойствие, а это, по большому счету, самое важное в жизни. И это несмотря на то, что мне не нравились перемены в родном государстве. Славяне из Казахстана и из Алматы уезжали. Причем срывались с места целыми коллективами. Очень лаконично и ясно сказал однажды один мой знакомый, который в 45 лет решил покинуть свой родной город Алматы и уехать в Россию: «Я уезжаю, потому что мой сын никогда не станет президентом в этой стране. Может быть, он никогда и не захочет быть президентом, а будет всю жизнь работать дворником или инженером, но осознавать, что мои дети не будут иметь возможности стать президентом Казахстана, – это осознавать, что ты становишься здесь человеком второго сорта».

Да, этот мой знакомый был прав, но с мыслью, что ты или твой сын не сможете стать в этой стране президентами, еще можно жить. Гораздо труднее было видеть, как исчезает мораль граждан, как то, что всегда было хорошим и правильным, становится необязательным к исполнению и даже, более того, непопулярным и глупым в глазах большинства людей. Повсюду процветала круговая порука, безнаказанность за взятки, порождающая безбоязненность ее получения и даже моду на ее вымогательство. В компаниях начинали даже хвастаться тем, что воровали деньги у государства.

Помню, как в 1998 году наш отдел пытался открыть магазин для продажи периодики в одном из районов Алматы и мне пришлось в связи с этим оформлять документы в правительственной организации. Зашел на прием к начальнику подразделения, который должен был мне подписать документы и выписать счет на оплату государственной пошлины. Начальником оказалась красивая черноволосая женщина средних лет, в элегантном черном платье и вся в золотых украшениях, в кольцах, серьгах, цепочках. Она была очень неприветливой, не поздоровалась в ответ на мое приветствие и не предложила присесть. Однако не это возмутило меня, а то, что она, зная, что я представляю популярную в республике газету, в которой может быть опубликована любая заметка, в том числе о ней самой или даже оппозиционная президенту, все равно эта женщина в открытую, внаглую, нисколько не смущаясь, громко и отчетливо предложила мне оставить деньги за госпошлину ей, а не оплачивать в сбербанке. Женщина открыла тумбочку, тоном распоряжения велела положить деньги в ящик и сказала, что она сама оплатит вечером госпошлину сразу за всех посетителей. Это было противно, потому что я понимал: раз документы все-таки официально визировали, то все руководство этой женщины далее по инстанциям знало о неуплате пошлины государству. Из-за этого и складывалась в Алматы такая ситуация, при которой что ни начальник, то толстый хам в дорогом костюме и на большом крутом джипе.

Подобные моменты в реальной жизни часто происходили со мной или моими знакомыми и были омерзительны. Такая действительность угнетала намного больше, чем то, что я или мой сын не сможем стать президентом в Казахстане. Обидно было, что законы писаны не для всех, что создается прослойка людей, на которую нет управы никому из обычных граждан страны. И ты можешь спокойно жить в этом прекрасном городе только до той поры, пока судьба не сведет тебя в конфликте с представителем этой прослойки, и тогда придется унижаться, поступаться своими принципами и в итоге терять самое страшное – самоуважение, лишь бы договориться по-хорошему с этой прослойкой. Конечно же, взяточничество процветало не только в Казахстане, но и наверняка в России и большинстве бывших республик СССР, так как стало следствием ослабления контроля со стороны государства за чиновничьей деятельностью. Но многие мои сограждане не знали, что происходит в других республиках, и надеялись на то, что где-то на исторической Родине все намного лучше и справедливее.

Однако многие мои знакомые славяне прекрасно чувствовали себя в Алматы в такой обстановке, говоря, что, наоборот, считают взятку двигателем прогресса. Без взятки, говорили они, ничего не добьешься, потому что не знаешь, куда идти, так как почти везде, наверное, специально все запутано, не прописаны доскональные инструкции и приходится ждать решения месяцами. А дал взятку, и процесс быстро закрутился: один человек позвонил другому, другой – третьему, и за пару дней любой вопрос решается.

Так же в какое то время обострился и межнациональный вопрос. Одна знакомая девушка, у которой отец работал в институте преподавателем и был казахом, а мать была русской и учила детей в школе, рассказывала, как на семейных вечеринках отец все чаще и чаще в присутствии своих многочисленных родственников ругает русских. А мать девчонки, слыша это, выражает свое недовольство и уходит из-за стола. Межнациональная семья, долгое время хранившая любовь, уважение и взаимную заботу, была на краю развода и в недалеком будущем распалась.

Однако надо отметить, что в то время руководство Казахстана старалось всячески смягчить национальный вопрос, чтобы не доводить страну до гражданской войны. Но все же плохие перемены русские чувствовали. Готовилось введение документооборота на казахском языке, русский язык повсеместно постепенно искоренялся. В отличие от Киргизии Казахстан не принял закон о двойном гражданстве, позволяющий на всякий случай получить вместе с казахстанским еще и российское гражданство. Даже название рек и поселков на придорожных указателях было уже написано на двух языках – на казахском и на английском.

В очередях нередко жители из сельских мест пытались пробиться без очереди. Понятие «стоять в очереди» было чуждо для многих таких людей. В конце концов из-за этого начиналась хаотичная давка и каждый как мог лез к окошку выдачи. Как-то, простояв долгую очередь на вокзале за билетами, я сделал замечание двум молодым казахам, которые подошли к кассе и старались залезть без очереди, а когда они никак не среагировали на замечание, то я решил применить силу и оттянул от окошка одного из них. Назревала драка, но за меня вступилась пожилая казашка интеллигентного вида, которая начала ругать молодых. Те были в недоумении, удивились такой позиции этой женщины и пытались воззвать к ее национальным чувствам, призвать к объединению против русских, ратовали за единый Казахстан только для казахов. Однако в следующий момент эта казашка удивила меня, сказав в сердцах, что они, необразованные и невоспитанные аульные аборигены, уже всех здесь в городе достали. Что именно из-за них стало много проблем во взаимоотношениях между теми национальностями, которые век здесь вместе дружно живут.

И подобная позиция городских казахов, как у той женщины на вокзале, все больше и больше стала проявляться на улицах города. Если поначалу витала мысль выдавить всех чужаков с земли казахов, то постепенно многие поняли, что после отъезда славян надо кому-то выполнять их работу и необразованный сельский житель будет в большинстве случаев хуже прежних специалистов работать, а быстро обучить его невозможно из-за плохого среднего образования. Нужны годы, нужно перевоспитать и обучить целое поколение жителей аулов, чтобы достичь такого же мастерства, как у чужаков. Поэтому можно надеяться, что период ярого противостояния национальных диаспор давно остался позади и на первое место выдвинулись человеческие качества и уровень квалификации, а потом уже учитывается национальность. Опять компании для отдыха начали собираться из людей различных национальностей, и никто косо не смотрел уже на другого человека из-за разреза его глаз или цвета кожи и волос. Таким образом, люди притерлись друг к другу и жить в Алматы стало спокойнее.

* * *

После разговора с Гавриленко я больше всего думал лишь над одним его предложением, прежде чем принять окончательное решение по переезду в Москву. Это было предложение о высокой зарплате в 1000 долларов плюс командировочные расходы, которые позволяли при достаточной экономии сохранить такой ежемесячный оклад почти полностью нерастраченным. Материальное благосостояние, конечно же, не самое важное в жизни, но деньги – это, на мой взгляд, один из критериев свободы, а без нее уж точно нельзя быть счастливым. Можно быть счастливым и без денег, но тогда нужно исключить себя из социальной жизни и быть эгоистом, не заботясь ни о детях, ни о жене, ни о родных. Можно стать, к примеру, философом, зарабатывая только себе на хлеб и целыми днями быть свободным от всего, от обязанностей перед близкими, от необходимости прилично одеваться, от желания платить за развлечения и при этом быть счастливым. Или уйти в монастырь и там тоже быть счастливым без этих греховных денег. Но если ты хочешь жить в современной социальной среде, иметь семью, наслаждаться элементами прогресса и цивилизации, то в этом мире без денег счастливым быть очень сложно. К великому моему сожалению, человек, царь природы, сам выработал условия рабства для себя, которое заключается в том, что подавляющее большинство людей планеты ради ради надежды быть счастливыми и свободными должны работать почти каждый день. Почему в наш век нужно тратить по восемь часов пять дней в неделю, чтобы быть на плаву в этом обществе? Сколько времени остается на искусство, чтение книг, хобби, воспитание детей, заботу о ближних, физическое совершенство и разведение в саду цветов? Разве может нормальный человек быть счастливым, если ему не повезло в своей жизни найти любимую работу и приходится заниматься делом, которое он не любит, по 40 часов в неделю и, естественно, не успевает из-за этого заниматься тем, к чему лежит душа? Наверное, не все идеально продумано в нашем мире, если в век машин, нанотехнологий, роботов и электроники царь природы обязан большую часть своей жизни делать то, что ему не нравится.

В те времена я уже так рассуждал и считал, что мы живем не для того, чтобы работать, а работаем для того, чтобы жить. В связи с этим высокая зарплата была последним по приоритетности критерием для такого стратегического решения, как переезд в Москву, и поэтому я решил остаться в Алматы.

К осени почти весь наш отдел, вся наша команда в составе семи человек во главе с Дмитрием Гавриленко улетела в Москву. Метрик действительно силами тех людей, которые раньше на него работали, зарегистрировал в Алматы новое издание и выпустил еженедельную газету. Я возглавлял фирму по эксклюзивному распространению этого еженедельника, и попутно мы также реализовывали другие газеты и журналы. За распространение новой газеты Метрик выделял ежемесячные финансовые субсидии нашей фирме.

Но вскоре у нового казахстанского издания Метрика начались проблемы с властью, которая, видимо, боялась появления популярной оппозиционной газеты. По всему Казахстану начали давить на наши филиалы и даже во многих городах арестовали тираж нашей газеты. Деньги за товар, за нашу газету зависли в регионах. К тому же вскоре нам отказали в обещанных субсидиях. Я отправил заказные письма в региональные предприятия с просьбой срочно вернуть деньги за газету или сделать возврат самой газеты и предупредил, что буду подавать на партнеров в суд, если они этого не сделают. Но на телефонные звонки никто не отвечал, денег не перечислял, возврат газеты не делал. Наступил крах, банкротство. Пришлось всех сотрудников моей фирмы сократить. Убыток на момент закрытия составил около семи тысяч долларов. Наступил самый неприятный момент – сверка долгов с поставщиками. И этот процесс проходил при условии, когда не знаешь, как в ближайшем будущем, за счет каких ресурсов расплатиться за долги. Надежда была на деньги из регионов за поставленную газету, но в течение двух месяцев от бывших партнеров была полная тишина. Начались неприятные действия по выбиванию с меня долгов фирмы за поставленные ранее другие сторонние газеты и журналы. Реализовав оборудование фирмы, я в первую очередь рассчитался со своими сотрудниками, с бабушками, которые торговали на улице прессой, а потом с теми фирмами, которые вошли в мое положение, дали отсрочку, а не пугали бандитскими разборками из-за долгов. Продав квартиру родителей, мы переехали жить в частный дом в пригороде, и вырученные деньги от продажи частично тоже пошли на уплату долгов моей фирмы, но их было явно недостаточно для погашения всей суммы.

Намучившись с ликвидацией фирмы и отсутствием средств на погашение долгов, я позвонил Гавриленко в Москву и спросил о возможности работать в его команде. Получив положительный ответ, в начале июня 1999 года я вылетел в Москву для повторного завоевания своего места в России.

С долгами алматинской фирмы я еще долго расплачивался из своих российских вознаграждений, несмотря на то что по суду с меня в Казахстане кредиторы ничего востребовать бы не смогли, так как их деньги были вложены в арестованную властями оппозиционную газету и эти деньги вернуть даже через суд было практически невозможно. В конце концов в течение нескольких последующих лет я почти со всеми алматинскими партнерами расплатился, кроме тех, кто меня обманул в договоренностях при ликвидации фирмы.

Глава 6 Москва

– Здравствуй, златоглавая Москва – столица Российской империи. Наконец-то в 32 года я впервые тебя увижу! – воскликнул я, выходя из аэропорта Шереметьево-2 теплым летним вечером 1999 года. Меня встретила служебная машина, в которой был, кроме водителя, еще и мой друг Саня Орех, и нас повезли на съемную квартиру в Измайлово. По дороге я, разинув рот, смотрел через окно машины на жилые кварталы Москвы и размышлял: «Какие же высокие здесь дома. Целые кварталы длинных домов. Сколько же много здесь живет людей. У нас в Алма-Ате самое высокое здание – гостиница “Казахстан” в 25 этажей – как небоскреб возвышается над пятиэтажными жилыми домами и старыми 2–3-этажными зданиями. А в Москве очень много высоких жилых домов – в пятнадцать, в двадцать этажей высотой, в полкилометра длиной, и стоят такие здания целыми районами. Питер тоже малоэтажен по сравнению с этой махиной. Там выше Исаакиевского собора и шпиля Петропавловки ничего нет. Интересно еще будет завтра посмотреть историческую часть Москвы. Саня Орех здесь учился в институте и пообещал в ближайшие два дня, в выходные, показать мне столицу».

На следующее утро мы с Саней, позавтракав, сразу же поехали на метро в центр города, на Красную площадь. Зайдя со стороны Исторического музея на главную площадь страны, я остановился в изумлении и вдруг почувствовал гордость за то, что я русский. Ничего величественнее я раньше не видел. Долго стоял в начале площади и любовался Спасской башней, высокими стенами Кремля и собором Василия Блаженного. Все-таки не мог быть глупым и слабым народ, который сотворил это еще в XV–XVI веках и смог сохранить эту красоту для потомков. В первые московские выходные мы с Саней посетили Новодевичий монастырь, Воробьевы горы, Лубянку, Китай-город, прошлись по Тверской, Старому и Новому Арбату, покормили лебедей на Чистых прудах. И я влюбился в Москву окончательно и бесповоротно. Даже многие годы спустя, после того, как я побывал в Париже, Берлине, Риме, Брюсселе, Амстердаме, Люксембурге, Варшаве, Праге, Кракове, Минске, Неаполе, Флоренции, Венеции, Милане, Генуе, Анталье, Ираклионе, Каире и объездил более 20 городов России, я из всех этих городов по красоте своей выбрал бы Москву, а на второе место поставил бы Питеру.

Помню, в тот момент, когда я впервые стоял на Воробьевых горах и смотрел на столицу, меня посетила мысль, что во всех городах России, кроме Москвы, при большом желании и трудолюбии, если работать усердно по 12–16 часов в день, можно достичь любых высот и добиться любой цели. К примеру, можно стать мэром города или губернатором области. Это можно было бы сделать в любом регионе России, но не в Москве. Для этой громадины, думал я, мало одного ума и трудолюбия, здесь нужна удача, успех и связи, может быть, даже здесь нужно родиться и вырасти в определенной столичной среде, чтобы достичь в политике самой высокой точки. Но даже с учетом этого Москва прекрасна и я бы хотел жить здесь постоянно. Да, конечно же, иногда устаешь от этой московской беготни, множества людей, автомобильных пробок, бомжей и грязи на улицах. И коренные москвичи в большей своей части намного неприветливее и злее, чем питерцы, алмаатинцы или жители областных центров России. Однако если отойти от транспортных магистралей, от вокзалов немного в сторону, туда, где спокойнее на дорогах и меньше людей, то получишь наслаждение от архитектуры, от убранства дворов, от великой истории этого вечного города. А в выходные дни, особенно в летние месяцы, когда основная часть москвичей выезжает в ближайшее Подмосковье на дачи и природу, можно без суеты насладиться широкими проспектами, чудными строениями, ровными – без ям – дорогами и историческими достопримечательностями российской столицы.

Но, к сожалению, мое первое знакомство с Москвой было очень кратковременным. Уже через четыре дня после приезда меня командировали в Нижний Новгород помогать нашей новой газете выйти из кризиса. Так начались мои поездки по России с задачами антикризисного управления, открытия с нуля издания, работы в должности генерального директора регионального издательства и выведения газеты на позиции лидера по продажам тиража. Кроме того, были командировки с целью смены генерального директора или топ-менеджеров регионального филиала. Работа была сложной, потому что каждая командировка – это психологический стресс. Ведь наработанных инструкций никто не давал. Издательский дом был еще молодой и только выходил на рынок России. Кроме всего прочего, у нашего издательского дома был грозный хозяин и генеральный директор – Лев Метрик, который почти всегда был чем-то недоволен в работе команды. Однако я напрямую на хозяина не выходил, а действовал через буферную подушку – через своего начальника, заместителя генерального директора Дмитрия Гавриленко. К тому же в Москве я находился после очередной командировки непродолжительное время. Прилетишь в столицу, сделаешь доклад по командировке, отчитаешься за полученные финансы, и через пару дней – новая командировка в один из областных центров страны. Но в целом жизнь была интересной. Я с жадностью познавал Россию – родину моих предков, ее народ, его различные диалекты в зависимости от места жительства, его обычаи. Никакого страха перед пьющими русскими мужиками, который был у меня в Казахстане, уже и не было, потому что я не видел большого пьянства в этой стране. Может быть, где-то в деревнях люди от безделья и безысходности пили неделями без остановки. Но в крупных городах большинство людей суетились, много работали и старались улучшить свои жилищные условия. Время было такое, что деньги можно было сделать легко на всем. Впрочем, так же легко можно было их и потерять. С одной стороны, развал плановой системы экономики Советского Союза позволял быстро приобрести богатство за счет налаживания поставок между производителями и потребителями, а создание совместных с Западом предприятий позволяло принести на спящий и бедный рынок России новую качественную продукцию и технологии, которые быстро окупались. И на этой плодовитой почве росли «новые русские», богатые люди, которые были не где-то недостижимо далеко, среди элитной партийной номенклатуры, как в совдеповские времена, а вырастали из твоих знакомых людей, которые ни умом, ни трудолюбием от других особо не отличались, а просто оказались в нужном месте и в нужный час.

С другой стороны, богатство можно было легко потерять, потому что активизировались и росли бандитские группировки, заставляющие бизнесменов делиться прибылью. Кроме этого, по успешным фирмам ходили недобросовестные госчиновники, пожарники, представители санэпидемстанции и налоговики, которые тоже требовали свою мзду из-за того, что их зарплата была мизерной по сравнению с зарплатой даже среднего офисного работника успешной фирмы. Бизнесменов, которые не могли договориться с властью или бандитами, часто шантажировали и даже убивали. Кроме всего прочего, в те времена могли легко исчезнуть банки с твоими денежными вкладами. Или же платежные поручения за отгруженный товар возвращались внезапно плательщиком, и он тотчас исчезал вместе с деньгами и грузом поставщика. Милиция со всем этим бардаком не справлялась, в том числе из-за того, что из нее в бизнес ушли самые лучшие кадры.

Также в те времена на Кавказе было неспокойно, а в Чечне который год шла война. Олигархи скупали акции предприятий, подключались к бюджетным деньгам, приобретали контрольные активы телеканалов, газет, журналов и очень часто пиарили самих себя перед всем народом. Они казались мне непобедимыми, самыми богатыми и всемогущими в этой стране. А президент Ельцин позорил державу перед всем миром, в пьяном виде дирижируя у трапа самолета иностранным военным оркестром или краснея от гнева из-за того, что его сотрудники на заседании правительства не так сели, как было положено по иерархии. На самом верху каждые полгода менялся премьер-министр – то Кириленко, то Степашин, то Черномырдин. Ко всем несчастьям, в 1998 году грянул дефолт, и многие вмиг превратились из богачей в нищих, а кто-то, наоборот, вмиг стал миллионером.

В общем, все было хаотично, но, несмотря на это, в целом страна развивалась. Это было заметно невооруженным глазом, и то время мне нравилось больше, чем времена советского застоя и горбачевской нищеты. Тем более что в России назначили на должность главы правительства никому неизвестного в народе маленького ростом человека со сжатыми губами и жестким взглядом – Владимира Путина. Все думали, что Ельцин опять выбрал очередную жертву, чтобы через полгода найти козла отпущения и поменять его на нового премьера. Однако через полгода многие удивились – задержался Путин на этом месте. Прошли и полгода, и год, и два, а потом и знаменитое, небывалое за всю историю России добровольное отречение главы государства от власти – отказ Ельцина от президентства в пользу премьера Путина.

Интересно было наблюдать, как новый президент Путин сразу начал сообщать через СМИ о всех своих действиях и имевшихся проблемах. Не боялся принимать быстрые решения. Плевал на власть и богатство миллионеров-олигархов. Привез с собой, в основном из своего родного Санкт-Петербурга, верных людей, внедрил их в правительство и Госдуму. В телевизоре хоть начали больше мелькать приятные лица. Видно же, как правило, сразу по физиономии, ворюга это или порядочный человек. Таким образом, честность, открытость Путина вкупе с его работоспособностью, умом и сильной волей подкупали меня и моих знакомых. Многие граждане начали его уважать, девушки – даже любить, и большинство людей начали верить в перемены к лучшему.

Но вернемся из пафосного отступления к реальным событиям того периода.

* * *

В 2000 году после одной из длительных командировок я прилетел в Москву и приземлился в аэропорту Домодедово. Здание аэропорта было на ремонте, обновляли главный терминал, и выход прилетевших пассажиров производился через какие-то временные постройки, ангары с правой стороны воздушного вокзала. Я впервые прилетел в этот аэропорт Москвы и поинтересовался в справочной, как можно доехать до ближайшей станции метро. Мне сказали, что до города ходят автобус и маршрутки – «ГАЗели». Билет на автобус стоил 8 рублей, а на маршрутку – 20 рублей. Я вышел на улицу и стал ждать багаж, который должны были выдавать во временном ангаре. Пока я ждал багаж, ко мне подошел солидный мужчина, лет 45, славянской внешности, одетый в джинсовый голубой костюм, и предложил доехать на его машине до города за 50 руб.

– Автобус недавно уехал и теперь будет только минут через 40, а на маршрутку очередь большая, так что полчаса можно простоять, а мы за это время доедем, – уговаривал он меня, – цена-то маленькая – всего в два раза больше, чем стоит маршрутка. Стоимость проезда у меня такая низкая из-за того, что уже нашел двух пассажиров, еще одного найду, и поедем. Клиентам удобно и мне, безработному, хорошо, хоть какой-то заработок на пропитание.

Я ответил мужчине, что цена приемлемая, но мне еще багаж ждать.

– Да, ничего, здесь багаж быстро разгружают и подают, я подожду.

– Смотрите сами, – ответил я и пошел в ангар получать свой чемодан.

Прождал я свой багаж минут 10 и думал, что таксист уже нашел третьего попутчика и уехал, но, когда я вышел на улицу, он меня все-таки еще ждал, взял у меня чемодан, так как во второй руке у меня была сумка, и попросил следовать за ним на автостоянку. Я ему отдал чемодан, подумав, что с таким тяжелым грузом он все равно от меня не убежит, и пошел рядом с ним до его автомобиля.

Придя на стоянку, он поставил мой чемодан рядом со своей машиной – иномаркой и сказал, что сейчас быстро сходит за третьим пассажиром, а мы со вторым пассажиром пока можем перекурить. Второй попутчик уже стоял около этой машины и курил. Это был высокий седой мужчина лет 50, славянской внешности. Одет он был в элегантные темные брюки, белую рубашку и светлую летнюю курточку.

– Откуда прилетели, если не секрет, конечно? – улыбнулся он.

– Я – из Тюмени.

– В командировку или домой?

– Из командировки. Но не домой. Я не москвич. А вы местный? – пытался я быть вежливым и поддержать разговор с незнакомцем.

– Я не местный. В командировку сюда прилетел из Сургута. Вам тоже таксист сказал, что за 40 рублей довезет до Москвы?

– Да, за 40 рублей до ближайшей станции метро.

– А это много или мало? – поинтересовался он, и глаза его прищурились.

– Я не знаю расценок. В Москве бываю редко, нас обычно либо служебная машина встречает, либо на маршрутке добираемся.

– На такси, значит, ни разу не ездили?

– В Москве еще ни разу не приходилось. Но, судя по стоимости проезда в маршрутке, цена у этого водилы в 40 рублей до Москвы – очень даже приемлемая.

– А я почти всегда на такси езжу. Комфортно, очередей нет и быстрее по времени. Работаю в Газпроме, поэтому могу себе это позволить.

– Газпром – известная компания. У всех на слуху, – сделал я ему косвенный комплимент.

– А вы где работаете? В какой сфере?

– Я работаю в издательском доме. Газеты издаем. Открываем их по России в крупных областных центрах, поэтому до небольшого Сургута, который не является столицей своей области, пока мы еще не дотянулись – пошутил я.

– Ну, и как у вас в издательском бизнесе с зарплатами? Высокие?

– Все же в сравнении, все относительно. Пока не жалуюсь, на хлеб с маслом хватает. В целом топ-менеджеры в московских издательских домах хорошо зарабатывают. К топам относятся директора департаментов, коммерческие и исполнительные директора. Я точно не знаю, но предполагаю, что их зарплата может быть до двух тысяч баксов – деньги, считаю, в наше время неплохие.

– Да, деньги хорошие сшибают, – сказал задумчиво незнакомец и спросил с неподдельным интересом: – А вы не топ-менеджер?

– Нет. К сожалению, пока до него не дорос, – улыбнулся я.

– Погода какая здесь хорошая, солнечная, – перевел он тему разговора.

– Да, с погодой сегодня повезло, – согласился я.

Незнакомец потянулся сигаретой, повернулся на 90 градусов, посмотрел куда-то в сторону. Потом выбросил докуренную только до середины сигарету и сказал мне:

– Вы извините, я своего знакомого увидел. С ним поеду. Счастливо, – он взял свою сумку и пошел дальше среди машин по автостоянке.

Я немного расстроился. Сейчас еще одного пассажира водитель будет искать. И так куда-то надолго запропастился. Однако водитель иномарки почти сразу появился.

– А где второй пассажир? – спросил он меня.

– Он знакомого увидел и с ним решил ехать.

– А я третьего человека, к сожалению, не нашел и следующий рейс самолета будет только через полчаса. Но вы не беспокойтесь, я уже по дороге договорился с одним знакомым шабашником, ему срочно в город надо, и он вас довезет за 40 рублей до ближайшего метро, как мы с вами и договаривались. Правда, у знакомого не иномарка, а «Жигули»-«пятерка», но зато один поедете. Устроит?

– Без проблем, – сказал я.

После этих слов таксист молча взял мой чемодан и пошел дальше по автостоянке. Метров через 20 мы подошли к «Жигулям». Мой знакомый таксист сам открыл дверцу багажника «Жигулей», положил туда чемодан и громко сказал вылезающему из машины мужчине: «Вот, Коля, этот парень. Довези его за 40 рублей до метро».

– Окей, садитесь в машину вперед, у меня на заднем сиденье барахло разбросано, – сказал мне славянской внешности мужчина, лет 45, крепкого спортивного телосложения.

Я сел в «Жигули», и мы поехали. Где-то километров пятнадцать мы ехали спокойно, слушали музыку и разговаривали о том о сем. Потом я спросил:

– А что так поторопились с отъездом? Нашли бы не одного человека, а подождали следующий рейс, взяли ли бы до города троих. Все-таки 120 рублей заработали бы, а не 40.

Водитель сначала смутился, а потом спокойно, но зло сказал: «Какие 40 рублей, братан, о чем ты?».

Когда мне нагло начинают тыкать, то независимо от возраста и положения собеседника я тоже перехожу на «ты».

– Как о чем? Заработал бы ты за поездку не 40 рублей с одного меня, а 120 рублей с троих пассажиров.

– Парень, ты что гонишь? Ты что, расценок не знаешь, что ли? Ты мне должен будешь заплатить 40 рублей за каждый километр, и это еще по-божески. На иномарках такса 50–60 рублей за один километр. А здесь до Москвы километров 35 будет.

– Тебе же тот водила при мне сказал, чтобы довез, как и договаривались, за 40 рублей до города, – смутившись, сказал я.

– Послушай, кореш, не парь мне мозги. Где ты такие цены видел? Тот мужик, Николай, мой знакомый, при тебе сказал, что такса будет 40 рублей за один километр пути. Если хочешь, можем вернуться, он еще наверняка там самолет дожидается.

– Так, ну-ка тормози. Давай разберемся.

Он притормозил. Я заметил, что ручки, открывающей пассажирскую дверь, со стороны салона нет. Она была оторвана. Также отсутствовала ручка, опускающая боковое стекло. Выйти из машины пассажиру можно было только, если тебе откроют дверь снаружи. Я немного опешил, оказавшись запертым рядом с этим бугаем.

– Если хочешь, братан, мы сейчас вернемся в аэропорт и там выясним у таксистов, сколько стоит километр пути. Но ты мне тогда оплатишь и обратную дорогу, и моральный ущерб, потому что я опаздываю в город и мне совершенно не резон обратно возвращаться. Там, в аэропорту, тебе каждый о таксе скажет. Вчера одна дама вернулась с полпути, спросила всех таксистов, охранников стоянки, даже в ментовку аэропортскую зашла. Ну и что в результате поимела? Потерянное время, двойные расходы, нервы и здоровье.

И я вдруг сразу допер, что меня раскрутили. Я начал лихорадочно соображать, как могут развиваться в дальнейшем события.

«Мафия аэропортовская, – подумал я, – И тот, который меня встречал у багажного отделения, и тот, второй пассажир, который все разузнал про меня, куря рядом с машиной и якобы ожидая таксиста. Думаю, если бы я сказал тогда, что являюсь топ-менеджером и хорошо получаю, то этот долговязый никакого бы знакомого не встретил, а поехал бы со мной и они меня бы обрабатывали в машине втроем. А так, поняв, что денег у меня мало, доверили одному этому бугаю. Можно, конечно, поехать назад, попытаться добиться правды, но так не хочется с этим говном общаться. Возвращаться в аэропорт, чтобы с ними со всеми там материться два часа на стоянке, как-то совсем нет желания. Наверняка и охранники автостоянки получают свой процент от этих уродов, и в ментовке аэропортовской у них прикрытие есть. Если приспичит, то можно, конечно, в другое отделение милиции обратиться, но что там им сказать? Что мы друг друга не поняли по расценкам? Да и после отделения милиции наверняка будет продолжение разговора с этими ублюдками. Судя по гонору, среди них могут быть даже бывшие зэки. Ко всему прочему я не москвич, прописка казахстанская, хотя и гражданин России. Интересно бы узнать, сколько же стоит реально проезд на такси от аэропорта до Москвы? В Москве совершенно другие цены на все, намного больше, чем в остальных городах России. Может быть, этот бугай не врет и проезд стоит действительно 40 рублей за километр? Деньги-то у меня с собой на такси есть, только не хочется, чтобы тебя обманывали и сдирали за дорогу больше, чем положено».

– Я вижу, у вас там все схвачено, – поразмыслив немного, твердо сказал я ему, – и посадка, и высадка. Хорошо команда работает.

Бугай немного смутился, но спросил с наигранным удивлением:

– О чем ты опять бакланишь?

– Уже неважно. Проехали. Слушай, у меня нет таких денег. Только 200 рублей в кошельке. Я тебе их отдам, как только ты меня из своей тачки выпустишь и вынешь мой чемодан из багажника.

– Покажи кошелек, – сказал он.

– Что тебе еще показать? Может быть, какого цвета у меня трусы? Короче, решай сам: или я тебе отдаю 200 рублей и остаюсь здесь на трассе, или возвращаемся в аэропорт для дальнейшей разборки с таксистами, ментами и твоими сотоварищами.

Бугай подумал немного, потом вышел из машины, открыл сначала мою дверь, а затем багажник, вынул мой чемодан и поставил его между нами на асфальт. Я достал деньги из кармана джинсов, отсчитал 200 рублей и отдал водиле, сказав при этом, что про их шайку напишу в газете.

– Пиши сколько влезет, – ответил он, сел в машину, на моих глазах развернулся и уехал в сторону аэропорта.

«Да, Москва, хорошо ты меня встречаешь, ничего не скажешь», – грустил я, стоя на остановке автобуса. Через 20 минут подошел автобус, я сел, купил за 8 рублей билет и поехал стоя в переполненном автобусе в свой любимый город.

Через несколько дней я поинтересовался на работе у коренных москвичей о стоимости проезда на такси из аэропорта «Домодедово» до города. Мне сообщили, что за 150–200 рублей можно спокойно доехать из аэропорта до ближайшего метро в Москве.

В какую-нибудь московскую газету я так ничего и не написал об этом инциденте, так как через три дня опять предстояла очередная командировка с задачей открывать с нуля, с чистого листа газету в столице Кузбасса, славном городе Кемерове. А в региональных изданиях московский криминал не очень интересен читателю, там и своего, местного бандитизма и мошенничества в ту пору хватало – о нем и писали в своих еженедельных газетах по целой странице в каждый номер.

* * *

В Кемерове я задержался надолго, почти на четыре месяца. Открыл фирму, набрал штат, закупил оборудование, выпустил газету, которая почти сразу стала популярной не только в городе, но и по всей области. Можно было бы ехать в Москву, но я не мог найти долгое время себе замену на должность генерального директора, от которого в основном, как показывала практика, зависит будущее фирмы и издания. Хотелось бы оставить после себя идеальный механизм, чтобы потом, во-первых, не возвращаться в Кемерово вновь с антикризисными задачами, а во-вторых, не краснеть в Москве перед руководством за свою деятельность. К тому времени меня уже уважали топ-менеджеры и наверняка обо мне слышал хозяин издательского дома Лев Метрик. Я его, конечно же, видел в коридорах московского офиса, здоровался с ним, но очно представлен ему не был и ни разу с ним не разговаривал. Все общение и постановка задач шли через его заместителя и непосредственного моего начальника Дмитрия Гавриленко.

Близился уже Новый год, мне очень хотелось домой, в Алма-Ату, так как я психологически сильно устал от этих командировок общей длительностью почти два года. Ни друзей за два-три месяца не заведешь в командировках, ни любимой. Все наскоком, в постоянной экстремальной ситуации и с дефицитом времени. Такая жизнь мне не нравилась. Зарабатывал я хорошие деньги, были уже накопления, но я не мог позволить себе из-за частых переездов купить, к примеру, мебель, телевизор, картины, велосипед и другие объемные вещи. В середине декабря, стоя у окна в кемеровском офисе, я смотрел на огромные снежные сугробы, пургу за окном и думал о том, чтобы попросить моего непосредственного начальника устроить мне встречу с хозяином нашего издательского дома Львом Метриком, на которой надо предложить назначить меня генеральным директором какого-нибудь нового издания на юге России. Мы много запускали изданий по всей стране, и я хотел получить возможность с нуля запустить в регионе издательство, набрать самому штат в фирму, а не управлять уже работающим коллективом. Весь мой опыт показывал, что руководитель, даже сам того не подозревая, на подсознательном уровне принимает на работу сотрудников, на него похожих. Схожесть с руководителем – главный критерий успеха. Ни ораторское мастерство претендента, ни его знания, ни логика мышления, ни образование, ни другие профессиональные качества не имеют такого значения для претендента, как его сходство с нанимателем по каким-то важным человеческим особенностям. Наверное, к таким особенностям можно отнести сходство по манере держаться, по манере общения, по тембру голоса, по чувству юмора, по темпераменту, по стилю одежды, по чему-то еще, что в конечном счете способствует твоему выводу – нравится тебе с первых минут встречи этот человек или не нравится. И с сотрудниками, которых ты сам набирал в штат, тебе на работе всегда более комфортно. Тебя понимают с полуслова, а не с полпинка, нет интриг и подстав, а также ты можешь довериться своим сотрудникам, зажечь их какой-то целью, и, как правило, бизнес от этого выигрывает и работа становится интереснее. Про такое сходство между коллегами иногда говорят: «Эти коллеги общаются на одной волне».

В связи с этим я и хотел попросить у хозяина новый, еще не открытый для наших газет регион и получить возможность самому набирать в штат всех сотрудников регионального предприятия и остаться затем в этом регионе на постоянное местожительство. Пришло время мне уже определяться с местом на карте России, покупать там дом или квартиру, прописываться. А то у меня в те времена еще стояла в паспорте алматинская прописка. Хотя я уже давно понял, что необходимо жить в России, а не в Казахстане, потому что я русский, а в Казахстане в любой момент могли обостриться националистические настроения. Тогда я уже не был полностью уверен в том, что моему поколению еще комфортно будет жить в Казахстане, а поколению моих детей и подавно. Нужно было обосновываться в России и перетаскивать потом на свою историческую родину своих родителей и старшую сестру.

В то же время хотелось бы обосноваться на юге России, потому что для человека, выросшего в Алма-Ате, где в сентябре еще купаются и стоит температура воздуха в 25 градусов тепла, а к 8 марта сходит весь снег и в апреле уже цветут деревья, жить в Сибири или на севере европейской части России было бы дискомфортно. Раньше, живя в Алма-Ате, я не понимал слов из популярной песни «Эпизод» известного российского певца Алексея Глызина:

…Среди мартовских дней вспоминай, что

наступит апрель

И под солнцем весенним Земля расцветет…

«Почему в апреле-то земля расцветет, если в марте весна наступает?» – думал я.

Но потом в командировках по Сибири понял, что в этой песне иногда можно и слово апрель даже на май заменить. Однажды прилетел в Тюмень 2 сентября, а там лужи ночью замерзли. В Кемерове в декабре от 40-градусного мороза машины не глушат на улицах, потому что потом их просто-напросто не заведешь, а ночью автомобили оставляют исключительно в теплых гаражах. Кстати, эти сибирские сугробы угнетают психику южного человека больше всего, потому что они не оседают вниз, а только растут. В Алма-Ате, да и в Питере бывают очень снежные зимы, но сильные морозы чередуются оттепелями, в течение которых сугробы чернеют, тают, оседают, и их высота примерно всю зиму одинаковая. А в Сибири как выпал снег в октябре, так сугробы с того времени до самого апреля только увеличиваются, потому что плюсовой температуры до апреля уже не жди. А концу марта сугробы там могут быть уже выше твоего роста, и ты идешь по дорожке, как по ущелью между снежными стенами. Очень удручает южного человека такая картинка. Зато люди в Сибири хорошие, добрые и, на мой взгляд, лучшие по своим душевным качествам на территории всей России.

Однако, несмотря на душевность сибиряков, все же я решил просить у хозяина нашего издательского дома южноевропейский регион России для своего постоянного местожительства.

И вот настал тот день, когда я со своим непосредственным начальником Дмитрием Гавриленко должен был идти на прием к хозяину и генеральному директору нашей компании. Я ждал этого момента, потому что от итогов встречи зависела в какой-то мере не только моя судьба, так как выбор постоянного местожительства в другой стране – это стратегическое решение не только для меня, но и для родителей, семьи, следующих поколений. Еще я ждал встречи, потому что впервые должен был общаться с хозяином издательского дома Львом Метриком, которого я считал гением, очень уважал за его решения, за те издания, которые он запустил на рынке России и Казахстана, за размах мысли, наконец, за то, что Метрик – долларовый миллионер и сделал деньги своим умом, талантом и трудолюбием. Мне говорили, что хозяин крут в общении с подчиненными, но я не опасался его гнева, так как моя деятельность за последний год во всех регионах была результативной и успешной и даже в душе я надеялся во время встречи на похвалу Метрика за проделанную работу. Ко всему прочему, мой непосредственный начальник Дмитрий Гавриленко сообщил мне, что успел обговорить с хозяином мои предложения по открытию новой фирмы на юге России, с тем чтобы там постоянно жить и работать.

В день встречи с хозяином с самого утра я долго думал о том, что же мне надеть из одежды в этот праздничный для меня день на прием к моему кумиру. В то время моим постоянным стилем в московских и региональных офисах было ношение классического костюма с белой рубашкой и ярким галстуком, но я вспомнил, что близкий к хозяину человек мой непосредственный шеф Гавриленко не носит никогда галстука, а почти всегда надевает черную водолазку под пиджак. Да и самого хозяина я никогда не видел в классическом костюме, а постоянно встречал в брюках, джинсах, кофте, свитере.

В итоге после долгих и мучительных размышлений я не захотел сильно выделяться своим костюмом с белой рубашкой и галстуком, а надел черные брюки, черную водолазку и темно-зеленый шерстяной пиджак с рисунком в крупную клетку. Затем побрызгался одеколоном и, довольный своим видом, поехал на встречу в приподнятом и восторженном настроении.

В назначенное время мы с шефом зашли в кабинет хозяина, поздоровались и сели за общий длинный стол из красного дерева. Метрик сидел за столом и ел очищенные грецкие и арахисовые орешки. Он был лысоват, полон, среднего роста, ему было уже за 50 лет, но он был очень энергичным человеком, с живыми, умными глазами. Темперамент не позволял ему держать эмоции и переживания в себе, он был экстравертом, и поэтому что у него было на душе, то сразу же звучало с языка. К тому же он был холериком, быстро возбуждался и потом долго не мог успокоиться. Журналистское прошлое, еврейская находчивость и хорошие ораторские качества наряду с таким темпераментом позволяли ему убедить любого сотрудника в своей правоте. Впрочем, метод руководства у него был директивный, авторитарный и он к мнению сотрудников прислушался нечасто. Однако, несмотря на это, его любили и уважали не только некоторые приближенные топ-менеджеры, но также многие менеджеры среднего и низшего звена.

Когда мы сели за стол, хозяин сразу перешел к делу.

– Так ты хочешь уже где-то обосноваться окончательно? – спросил он меня.

– Да, Лев Абрамович, я хотел бы где-нибудь на юге России открыть в одной из областей вашу газету, организовать все с нуля, набрать в штат людей, создать команду единомышленников и в ближайшем будущем сделать это издание лидером на рынке среди периодических печатных изданий. А потом уже заняться жилищными проблемами. Продать дом в Алма-Ате, купить жилье на юге России и перевезти родителей. Все равно в Казахстане уже другое государство и рано или поздно нужно будет ради следующего поколения оттуда уезжать на историческую родину.

– Понятно. Тогда сделаешь так. Одновременно будешь открывать газету с нуля в Ставропольском крае с центром в Ставрополе и, кроме этого, станешь генеральным директором в Ростове-на-Дону, там у нашей фирмы большие проблемы, требуется антикризисное управление.

Я смутился трудностью задания и заволновался от такой перспективы.

– Лев Абрамович, а можно сначала сделать одно, а потом взяться за другое? Можно ли начать с одного города, на ваш выбор – с Ростова-на-Дону или Ставрополя, а через два-три месяца вдобавок продолжить работу со следующим? Я ведь и открывал с нуля газеты, и был антикризисным управляющим, поэтому знаю, как это сложно. Часто работать приходится без выходных по 12 часов в день. Хотелось бы сначала качественно сделать одно дело, а потом вдобавок к нему взять второе.

– Нет, надо брать сразу два города. Что там сложного? Справишься. Через три дня выезжай. Гавриленко тебя введет в курс дела по нашей газете в Ростовской области, – отрезал он.

Я расстроился и уже ждал разрешения удалиться, как Метрик вдруг посмотрел зло мне в глаза и сказал:

– Я понимаю, что черную водолазку можно неделями не стирать и не мыть шею, но если ты будешь генеральным директором, то носи белую рубашку с галстуком. Купи себе хороший дорогой костюм. Ты же будешь представлять наш издательский дом в областной администрации, в прокуратуре, в налоговой инспекции и на светских мероприятиях.

Я почувствовал, как краска стыда залила все мое лицо. Хотел ему объяснить, что всегда хожу в белой рубашке и галстуке, но сегодня подумал не выделяться, так как беседа не совсем деловая, а больше даже приватная ожидалась. Но хозяин уже на меня не смотрел, он, жуя орехи и курагу, обратился к моему начальнику по другим делам. Я встал на ватных ногах, с туманной головой вышел в коридор и пошел на улицу подышать свежим воздухом и успокоиться от неожиданного задания и такого бесцеремонного и хамского отношения ко мне со стороны моего работодателя и кумира. Точнее сказать, бывшего кумира, ибо такого отношения к себе я не позволял никому. Позже жалел только об одном – о том, что не сделал тогда в кабинете за столом из красного дерева замечание Метрику в ответ на его хамские слова в мой адрес. На следующий день благодаря природному оптимизму я уже был рад, что уезжаю подальше от московского офиса и его генерального директора. Впереди будет трудно, ну да нам не привыкать. Прорвемся.

* * *

Через три дня после разговора в Москве я уже прилетел в Ростов-на-Дону. Уволил генерального директора ростовского филиала и принял на себя его обязанности. Сотрудники редакции негативно и недоброжелательно отнеслись к новому руководителю, к варягу-москвичу. Ведь при смене руководства каждый сотрудник ждет репрессий и в отношении него: а вдруг он не понравится новому начальнику? Все в офисе ходили понурые, тихие, драйва в коллективе не чувствовалось, а без него возврата утерянных изданием позиций на рынке ожидать не приходилось.

Через неделю я уже выехал в Ставрополь, чтобы промониторить рынок периодики, дистрибуции, снять в аренду помещение под офис, заключить договор о создании юридической фирмы и дать объявления в газете о наборе сотрудников.

И так на протяжении полугода приходилось пять рабочих дней работать в одном городе, пять – в другом, а в субботу переезжать из города в город 400 километров на автобусе. Психологически было тяжело, особенно в Ростове-на-Дону, где существовал уже в издательстве коллектив, со своими особенностями, группировками, интригами. К тому же менталитет населения южных областей России в целом отличался от менталитета людей в Москве, Питере, Алма-Ате и даже от менталитета сибиряков. Большое значение в бизнесе на юге имели связи, знакомства, подарки, взятки. А я, будучи по своему характеру человеком замкнутым, любящим одиночество и принципиально презирающим взятки и воровство в любом их проявлении, и на юге не собирался отступаться от своих принципов, и поэтому наладить отношения с ростовскими партнерами и контрагентами было поначалу тяжело. Однако постепенно связи наладились и коллектив в издательстве ожил. По изначальной договоренности с хозяином издательского дома Львом Метриком в случае хороших показателей определенный процент прибыли шел на премии мне и всем сотрудникам издания. В связи с этой договоренностью на общих ежемесячных собраниях коллектива мною подводились итоги работы всех отделов и начислялись премии как руководителям отделов, так и, по спискам начальников отделов, подчиненным. Материальная мотивация в союзе с железной дисциплиной и демократическим методом руководства сделали свое дело. Наше ростовское издание не только осталось среди лидеров на рынке периодики, но и улучшило свои показатели и начало приносить хорошие доходы.

В Ставрополе же с самого начала дела шли успешно, легко, по накатанной схеме. Штат я сразу набрал боевой, дружный и амбициозный. Создал молодой коллектив единомышленников. К тому же рынок периодики Ставрополя был не такой насыщенный конкурентами, как ростовский, поэтому новые московские технологии нашего издательского дома вывели за короткое время региональную газету в тройку лидеров по продаваемому тиражу. А это означало, что местный читатель нашу газету воспринял, полюбил и не за горами было увеличение рекламных доходов. Бизнес развивался, мои личные доходы за счет зарплаты и премий возросли, перспективы были радужными, и я уже подумывал, что во время летнего отпуска необходимо будет заняться поиском дома для покупки с дальнейшим прицелом перевезти в Россию своих родителей. Метался я пока только между тем, какой город для постоянного житья-бытия выбрать: Ставрополь или Ростов-на-Дону. В первом городе был лучше коллектив и даже появились люди, которые впоследствии могли стать моими друзьями. Но Ростов-на-Дону был городом более крупным, более насыщенным с точки зрения культурного времяпрепровождения и более интересным для жизни. В конечном счете я склонился в пользу последнего. Однако через год после начала работы на юге России мне неожиданно позвонил Гавриленко и, выполняя распоряжение Льва Метрика, предложил оставить должности генерального директора обоих предприятий и перебраться в Москву, чтобы работать в ресторане, который приобрел наш хозяин. Такое предложение меня сильно расстроило, так как мне уже перевалило за 30 лет, а я все еще не имел тыла, квартиры или дома, в котором мог бы создать свой микроклимат для того, чтобы отдыхать и укрываться от всех невзгод этого непростого и беспокойного времени. Но делать нечего. Решение хозяина – закон. Можно было бы, конечно уволиться и остаться в Ростове-на-Дону работать в других компаниях. Но с наскока и в цейтноте подходящую должность я не нашел и решил поехать в Москву, тем более что мои знакомые коллеги поздравляли меня с назначением в ресторан, считая это счастливым для меня случаем. Так и не знаю причину, побудившую Метрика снять меня с регионов и поставить в ресторан, контрольную долю которого он приобрел. Может быть, ему потребовался свой, проверенный человек в ресторане, который наблюдал бы за менеджерами и постарался пресекать злоупотребления. А может быть, моя зарплата и премии в виде оговоренного процента от прибыли компаний стали слишком велики в глазах Метрика и ему пришла в голову мысль сократить издержки, уволив меня и наняв на это место двух генеральных директоров из местных кадров в каждом городе с меньшими окладами. Ведь бизнес был отлажен и ничего экстраординарного в этих региональных предприятиях делать уже не надо было. Поэтому для таких предприятий можно было легко найти новых руководителей, при этом сумма их окладов все равно была бы намного меньше заработной платы Ландышева. А может быть, причиной моего увольнения стала давняя война между топ-менеджерами нашего издательского дома за первое место рядом с хозяином. Как-то позднее мне рассказали историю, как финансовый директор нашей компании Борис Павловский ходил и показывал в московском офисе данные финансового отчета за январь, где в Ростове-на-Дону было сильное падение прибыли. Ну, так мне-то было понятно, почему. Потому что этот же финансовый директор предложил мне в ноябре от московского офиса микроавтобус в собственность ростовского предприятия. Я с радостью с этим согласился, потому что собственный микроавтобус снижал издержки предприятия по дистрибуции нашей газеты в Ростовской области. Но, как оказалось, финансовый директор оформил передачу этого микроавтобуса январем, самым плохим с точки зрения продажи рекламы месяцем. В совокупности с затратами на покупку микроавтобуса показатели ростовского филиала действительно за январь сильно просели, но это явление было временным. А вот интриги топ-менеджеров были, к сожалению, в этом издательском доме постоянными. Подавляющее большинство из них боролись любыми способами за место рядом с троном Метрика, стараясь ослабить своего конкурента и его команду менеджеров. Я как один из сильных менеджеров команды Гавриленко и подвергся атаке со стороны противника моего непосредственного шефа.

Ну да Бог им судья. Все, что ни делается, к лучшему. С этим старым своим девизом я и приступил к работе в ресторане, но очень скоро понял, что это дело не для меня. Во-первых, я в ресторанном бизнесе мало что смыслил и успешно руководить в ближайшее время коллективом там не смог бы. Во-вторых, работа в ресторане начиналась с обеда и заканчивалась последним клиентом глубоко за полночь, а я по натуре жаворонок и для меня лучше с утра отработать, а вечером отдыхать, а не наоборот. В-третьих, сотрудники ресторана: официанты, повара, бармены – по своему миропониманию и жизненным ценностям отличались для меня не в лучшую сторону от работников издательств. В-четвертых, в ресторанном бизнесе менее проявлялся элемент творчества и креатива, чем в издании газет. Ну, и самое главное – в ресторане все сотрудники, включая директора, должны были всегда с улыбкой, по-холопски приветствовать своих гостей, кланяться им, потакать любым шалостям и запросам клиента. А мне иногда хотелось в морду дать какому-нибудь наглому «новому русскому» в малиновом пиджаке, беспардонно и по-хамски ведущему себя с людьми. К тому же ярая преданность хозяину, которую мне привил за пять лет работы в этой компании мой непосредственный начальник Гавриленко, дала сильную трещину после того, как я начал напрямую выходить на Метрика, и морально я уже был готов покинуть нашу фирму. Ждал только подходящего случая, и он настал через несколько месяцев.

* * *

Как-то осенью 2002 года мне позвонил один уважаемый в издательском мире человек, с которым я ранее сталкивался в своей работе:

– Слава, привет. Давай встретимся, мне поступило хорошее предложение от одного богатого мужчины, имеющего связи в правительстве Москвы. Он хочет открыть газету в одном из районов Подмосковья. Условия обговорим, но полностью уверен, что они изначально будут в материальном плане очень даже хорошие. Я сейчас не могу этим проектом заняться, так как открываю федеральное издание в Москве, а тебя порекомендую, ведь знаю, что не подведешь.

– Хорошо, Эдуард Кириллович. Где и когда встреча?

– Приезжай в ресторан «Бочка» завтра к семи вечера. Устроит?

– Да, вполне. Что с собой взять?

– Ничего не надо. Ну, пожалуй, возьми свое резюме. Я со своей стороны, что знал про твою деятельность, уже клиенту все рассказал, но, может быть, заказчик захочет весь твой трудовой путь узнать.

– Окей, договорились. Большое спасибо, что вспомнили про меня, Эдуард Кириллович. До завтра.

На следующий вечер в ресторане «Бочка» к нам с Эдуардом Кирилловичем подсел высокий плотный мужчина, лет 50, с красивыми чертами лица, в дорогом темно-синем костюме и голубой рубашке без галстука. Из-под рукава пиджака проглядывали золотые запонки, а на левом запястье красовались большие золотые часы с черным кожаным ремешком. Почему-то я не сомневался, что часы произведены в Швейцарии какой-нибудь известной фирмой. Незнакомец представился Николаем Петровичем.

– Николай Петрович, это Вячеслав Ландышев, про которого я вам говорил, – сказал мой протеже, – я попросил Вячеслава принести краткое резюме о своей деятельности. Хотите посмотреть?

– Нет. Не надо, я навел справки. Все нормально.

«Отличное начало. Про меня уже и справки навели. Кто же вы такой, Мистер Ху?» – подумал я.

Мистер Ху начал сразу о деле.

– Мне и моим друзьям хотелось бы, чтобы вы в одном из районов Подмосковья издали газету. Модель газеты меня не интересует, но надо, чтобы она через год стала для читателей района самым популярным изданием. Сможете это сделать?

– Да, вообще-то бизнес знакомый, открывал газеты в различных регионах страны с нуля не раз. Делал издания самыми популярными за короткое время. Все дело в целях проекта, его бюджете и условиях по контролю за редакционным контентом, – ответил я.

– На газету я дам двести тысяч долларов. Ее рентабельность меня не интересует, пусть она будет убыточной хоть целый год, меня эта сторона мало волнует. Просто на один год, на все про все, дается двести тысяч баксов. Естественно, это будет проведено официально, по безналичке, в рублях от учредителя в виде пополнения основного капитала и займов. За редакционным контентом я смотреть не буду: что должно быть в газете, какие рубрики, какие статьи, какой материал, вы решайте сами. Если газета станет популярной у читателя, мы через год опубликуем в ней несколько статей.

– Понятно, – сказал я, – значит, проект политический, а не коммерческий.

Николай Петрович пристально посмотрел мне в глаза, обдумывая свои следующие слова, и наконец произнес:

– Можно сказать и так, и эдак. Он политический, но для далекой перспективы цели коммерческие. Просто есть один глава районной администрации в ближайшем Подмосковье, который сидит на золотых яйцах и не дает зарабатывать другим, пока эти яйца еще ценятся.

– Я не совсем понимаю, о чем идет речь, – сказал я. – Однако, наверное, это и не мое дело – задавать подобные вопросы. Но хотелось бы сразу договориться, что ничего криминального не будет и те статьи, которые вы хотите опубликовать через год в газете, пройдут юридическую проверку на предмет достоверности. Вы ведь наверняка знаете, что ответственность за достоверность опубликованного в газете материала несет главный редактор, а на эту должность я хочу пригласить одного сильного специалиста из региона, которого очень уважаю и не могу его подставлять.

– Да, я это знаю. Не беспокойтесь. Материалы будут достоверные. Предоставлю документы, оригиналы с подписью и печатью. Их можно будет опубликовать в газете прямо в отсканированном виде.

– А о каких золотых яйцах идет речь? Можно узнать хоть по намекам то направление, где через год планируется прорыв, чтобы как-то в течение года журналистам нашей газеты работать, подготавливаться и, может быть, добывать еще какой-то материал по этой тематике? – спросил я у Николая Петровича с улыбкой.

Он в ответ тоже улыбнулся и сказал:

– Хорошо, я вам скажу, только прошу не делиться этой информацией с посторонними, чтобы все-таки газета год прожила, а потом уж ударила. Речь идет о земле. Сейчас, к примеру, стоимость сотки земли в Подмосковье, если покупать у государства, то есть, другими словам, если покупать у главы администрации какого-нибудь района Московской области, стоит 300–500 долларов за сотку. А, к примеру, рыночная стоимость земли на Рублевке доходит до 70 000 долларов за сотку, на новорижском направлении – до 30 000 долларов за сотку, на северо-западном – до 10 000 долларов за сотку. Чувствуете разницу, которая зависит от одной только росписи главы районной администрации? Я занимаюсь покупкой и продажей земли и строительством домов на участках в Подмосковье. Но, к сожалению, в последнее время я и мои друзья не стали милы одному главе районной администрации, который нашел других коммерческих партнеров, обещающих ему построить на участке в один гектар, в сосновом лесу, домик на 400 квадратных метров жилой площади, а также возвести в районном центре пятиэтажное здание университета, где наш глава района по выходе на пенсию будет ректором. В общем, он козел, нас с друзьями кинул и нашел других партнеров из-за этой подачки.

– Николай Петрович, цель понятна, схема работы и технология – тоже, – сказал я, – Давайте обсудим мою зарплату и формы управленческой финансовой отчетности перед вами. А также я хотел бы еще попросить о возможности оплачивать за счет фирмы съем квартиры в этом районном центре, так как работы предстоит много и не хотелось бы на пробки тратить полдня, чтобы доехать утром из Москвы в этот Урюпинск, а вечером возвращаться в столицу обратно.

– Окей, нет проблем. Какие ваши предложения?

Мы обсудили условия, которые он принял не торгуясь.

– И последний вопрос. А что будет с газетой через год, после выборов главы районной администрации? – спросил я напоследок.

– Она мне не нужна, – лаконично, но в то же время исчерпывающе сказал заказчик.

Потом Николай Петрович встал, крепко пожал нам руки и вышел на улицу. Через окно ресторана мы увидели, что он сел в темно-синий джип BMW Х5.

– Крутая тачка, – сказал я. – Наверное, выбирал ее он себе под цвет костюма.

– Наверное, – сказал с улыбкой Эдуард Кириллович, – позавчера он приезжал к нам в редакцию в черном костюме на черном джипе «Мерседес Галенваген», и даже пропуск в виде российского триколора на лобовом стекле его джипа как-то не испортил этого черного элегантного стиля.

Мы переглянулись и тихо посмеялись.

* * *

На следующий день я поехал знакомиться с районным центром Подмосковья, где в скором времени должен был запустить новую газету. Проанализировал выходящую там прессу – своих конкурентов в ближайшем будущем и поискал квартиру для себя. Квартира особенно была актуальна, так как дом, который я купил летом в Подмосковье, был холодным, каркасным, летним, с тонкими стенами, гнилыми, дырявыми полами и непригодным для жилья в осенние холодные вечера. Однако с квартирой возникли сложности. Районный центр находился недалеко от Москвы, имел хорошую транспортную инфраструктуру, много супермаркетов, рынков и промышленных предприятий, но строительство жилых кварталов отставало от развития экономики района. На жилье был дефицит. Тем более что стоимость аренды квартир в ближайшем Подмосковье была значительно ниже аренды московских квартир. К тому же добраться на электричке до центра Москвы можно было за 20–30 минут, поэтому малоимущие граждане и студенты сразу же снимали появляющиеся свободные жилые помещения в этом райцентре.

За месяц работы в Подмосковье мне удалось многое сделать. Был проанализирован рынок и разработана модель, структура газеты, которая наверняка стала бы самой популярной в этом городе, судя по мониторингу имеющейся совдеповской и низкопробной местной прессы. Но вот квартиры для себя так и не смог найти. Не помогали ни объявления в газетах, ни расклейка объявлений на заборах, столбах, остановках. Прошло три недели безрезультатных поисков жилой площади, как я увидел на остановке наклеенное объявление о сдаче квартиры в этом районном городе. Сразу же позвонил по указанному в объявлении телефону, и меня попросили приехать с паспортом в московское агентство недвижимости на Чистых прудах, чтобы заключить договор. Также попросили взять с собой деньги на оплату услуг агентства недвижимости в размере 1000 рублей. По телефону девушка мне сказала, что эту квартиру для меня они на сутки забронировали, ее арендная стоимость в месяц – 100 долларов, а агентству мне необходимо будет заплатить сумму в 1000 рублей за информационные услуги. Так как условия оплаты были великолепные, то, бросив все дела, я помчался в центр Москвы.

С трудом нашел на Чистых прудах требуемый офис, потому что никаких вывесок с названием фирмы не увидел. Контора располагалась в старом трехэтажном здании и занимала три комнаты на втором этаже. Не было сомнений, что такой красивый дом принадлежал во времена царской России богатым дворянам или купцам, так как и его месторасположение в центре города, и изящный фасад, и роскошная мраморная лестница с коваными перилами, и даже высокие, тяжелые дубовые двери говорили о былом величии этого здания. Правда, запущенность дома свидетельствовала также о том, что этот шедевр архитектуры уже давно пора реставрировать.

«Наверное, дом специально не ремонтируют, – подумал я, – а даже, наоборот, пытаются захламить его еще сильнее, сдавая в аренду небогатым фирмам, чтобы при дальнейшей его приватизации оценить первоначально по минимуму, заплатить на аукционе копейки за шикарный дом на Чистых прудах. Да и аукционами язык не поворачивался назвать подобные закрытые собрания нескольких человек. Предполагаю, что только три-четыре фирмы, самые близкие какому-нибудь большому чиновнику, курирующему эту приватизацию, узнают своевременно об аукционе и успеют подать заявку и соответствующие документы на регистрацию и театрально разыграют между собой право на покупку этого особняка», – вот такие невеселые мысли пришли мне в голову при осмотре красивого старинного, но запущенного московского здания, построенного, скорее всего, еще в конце XIX века.

Поднявшись на второй этаж, я наконец увидел название фирмы, которую искал. На обычных печатных листах при помощи компьютера было жирным шрифтом выведено: «Фортуна». Листы были прикреплены скотчем к центру двери. Я постучался и зашел в первую по пути дверь. Эта была большая комната с высоким потолком и лепниной в том месте, где раньше, видимо, висела огромная хрустальная люстра.

– Здравствуйте, – сказал я сидящей за столом у двери девушке.

– Добрый день, – неприветливо ответила та. – Присаживайтесь и подождите минутку.

Я сел на стул с другой стороны стола и осмотрелся.

Всего в комнате было пять столов, за которыми сидели девушки – офисные работники. Около каждого стола стояло по два стула для посетителей, и почти все они были заняты. Спрос на услуги фирмы был хорошим. Еще бы, столько желающих со всех концов бедной России в то время хотели приехать в богатую Москву работать, чтобы получать хоть какие-то деньги, а не копейки в регионах. Особенно, как показала моя практика, страдают от миграции близлежащие к Москве города, вплоть до Твери на севере, до Воронежа на юге, до Брянска и Смоленска на западе и до Нижнего Новгорода на востоке, то есть в диаметре в 500–700 километров. Москва, как огромный пылесос, высасывала из областных и районных городков активную молодежь, которая не хотела прозябать в нищенском провинциальном существовании. Долбаный закон о том, что в Москве надо было в течение трех дней после приезда зарегистрироваться по месту жительства, ставил для приезжих самой приоритетной задачей поиск квартиры или комнаты с дальнейшим оформлением прописки. Осмотр исторических достопримечательностей столицы откладывали на потом.

«Слава богу, – подумал я, – что у меня уже есть дом в Подмосковье, где я прописан. Ну, конечно, домом пока его не назовешь, скорее, сараем, но ничего – придет время, и его приведем в божеский вид, отремонтируем, сделаем уютным и красивым».

Я заметил, что все офисные работники в комнате – девушки, сидящие за столами, – были непривлекательными. Некрасивых женщин не бывает – это точно, и у многих девчонок, сидящих в комнате, были правильные, очаровательные черты лица. Однако чувствовалась какая-то злоба на их лицах, угрюмость в поведении, и это делало девушек непривлекательными.

«Наверное, взбучку получили от начальства с утра, поэтому все такие злые, – успокоил я себя. – А может быть, надоело им сидеть в таком обшарпанном помещении с грязными, старыми обоями и уже давно некрашеным потолком».

– Что вы хотели, молодой человек? – наконец обратилась ко мне девушка, сидящая напротив.

– Я увидел объявление на остановке по поводу сдачи однокомнатной квартиры. Вот отрывной корешок этого объявления. Я звонил уже сегодня утром вам в офис, и мне сказали, что квартиру для меня забронируют.

– Сейчас посмотрим в компьютере, что у нас есть по этой квартире.

Девушка уткнулась в монитор.

– Однушка по улице Насосной, второй этаж, туалет и ванная раздельные, кафель. Кухня 9 квадратных метров, холодильник, кухонный шкаф, газовая плита, стол, два стула. Большая комната площадью 18 метров, диван, стенка, ковер на стене, пол паркетный, телевизор. Есть балкон. Квартира чистая, после капитального ремонта. Арендная плата 100 долларов в месяц. Предоплата за один месяц вперед, которая учитывается как оплата за последний месяц при выезде с квартиры. Устраивает?

– Вполне. Все устраивает, – обрадовался я. Вариант был замечательный, как раз то, что и надо одинокому мужчине. А главное, квартира находилась в этом небольшом городе, где мне необходимо было организовать выпуск газеты.

– Вот договор, заполните его и распишитесь. А потом вы должны заплатить 1000 рублей за информационные услуги нашей фирмы. И только после этого я дам вам адрес квартиры, номер телефона хозяйки и даже постараюсь с ней связаться сейчас.

– Да, конечно, давайте договор.

Я взял договор об оказании информационных услуг фирмой «Фортуна». Читая договор, я одновременно заполнял его. Прочитав весь документ, я спросил девушку:

– Девушка, извините, а можно внести свои предложения по этому договору. Какой-то он у вас маленький, неполный. Даже графа «Ответственность сторон» содержит всего два предложения.

– Нет. Договор менять нельзя. Он стандартный, разработанный нашими юристами. Если не хотите, можете не заполнять, у нас эта квартира появилась вчера, и мы ее наверняка скоро сдадим.

– Ладно. Раз договор – догма, то я его подписываю.

Через несколько секунд я передал девушке один экземпляр договора, а один оставил себе. Проверив правильность заполнения договора и соответствие внесенных паспортных данных, девушка после этого оформила приходный кассовый ордер, взяла у меня 1000 рублей и отдала мне корешок ордера. Далее девушка списала с монитора на листочек номер телефона и имя хозяйки квартиры, сняла трубку телефона и стала набирать номер.

– Алло, здравствуйте. А Зинаиду Петровну можно? Зинаида Петровна, это вы? А это Людмила из агентства «Фортуна». Мы нашли арендатора для вашей квартиры. Про квартиру я ему все рассказала, он сейчас напротив меня сидит. Давайте я ему дам трубочку, и вы с ним о встрече договоритесь. Хорошо, передаю. До свидания, Зинаида Петровна.

Мне дали трубку, и я услышал немного прокуренный, низкий женский голос.

– Добрый день. Как вас зовут?

– Здравствуйте. Меня зовут Вячеслав.

– Очень приятно. А я – Зинаида Петровна. Когда вы смогли бы приехать посмотреть квартиру?

– Мне срочно нужна квартира, поэтому я готов даже сегодня часа через три подъехать.

– Отлично. Тогда давайте в семь часов вечера. Запишите адрес: улица Насосная, дом 12. Давайте встретимся у первого подъезда, с собой не забудьте взять деньги и паспорт. Мой телефон 35-56-89 – это домашний. Мобильного телефона, к сожалению, нет. Договорились?

– Да, Зинаида Петровна. А номер квартиры не подскажете?

– Нет. Давайте я сначала на вас и на ваш паспорт посмотрю. Хорошего и плохого человека сразу же видно.

– Хорошо, договорились. Запишите мой мобильный телефон на всякий случай: 8-910-443-1007. До встречи в семь часов.

Я положил трубку и радостно посмотрел на Людмилу.

– Девушка, спасибо. Я могу идти? Большое вам спасибо еще раз, такой нужный для людей бизнес вы здесь организовали. Я целую неделю квартиру в этом городке искал. И думаю, таких, как я, сейчас в Москве полно. У вас будут еще долгое время хорошо идти дела при таком спросе. Только вам надо офис отремонтировать, более солидным сделать.

– А мы скоро переезжаем, поэтому у нас так бедно, – подняла Люда глаза и пусто, без улыбки посмотрела на меня.

– Ладно, не буду вас больше отвлекать. Еще раз благодарю. Удачи вам. До свидания.

«Вот и хорошо, вот и классненько! – радовался я, направляясь на электричке в районный центр смотреть квартиру. – Завтра тогда перееду в квартиру, капитально в ней уберусь, выдраю все с порошком и щеткой, чтобы потом только поддерживать еженедельной уборкой чистоту, и буду уже почти все свое время заниматься выпуском газеты. Время идет. Надо до Нового года, то есть за оставшиеся два месяца, выпустить издание в свет. Времени уже не так много. Цейтнот наступает. Ну да ладно, сейчас будет квартира, сэкономлю каждый день теперь часа по четыре на дороге в Москву и обратно, которые можно будет использовать на работу. Да и выходными в крайнем случае можно будет тоже пожертвовать. Потом отдыхать будем, когда дело поставим на ноги. А эти-то ребята из агентства недвижимости, молодцы какие! Агентство по информуслугам организовали. Суперидея! Цена в тысячу рублей тоже невелика, учитывая такой спрос на эти услуги и недостаток квартир в Москве. Схема работы тоже до гениальности проста, главное – пропиарить хорошо бренд фирмы, чтобы квартиросдатчики и квартиросъемщики знали о компании и сами в нее обращались. Может быть, после запуска газеты подумаю об организации такой фирмы. Да какой там! Это все мечты. Времени даже на издательство не будет хватать в течение года. Мне это известно, открывал с нуля газеты не раз».

Уже стемнело, когда я приехал на железнодорожную станцию районного центра и пошел пешком до улицы Насосной. Судя по карте города, которую я с собой постоянно носил, улица Насосная была примерно в 15 минутах ходьбы от станции. Дом номер 12 находился в начале улицы, и я легко его нашел, так как он тоже был отмечен на карте. Это был пятиэтажный панельный дом. Узкий и высокий, как спичечный коробок, он стоял посреди сосен. В доме оказался только один подъезд. Я приехал раньше назначенного срока на 15 минут и стал ждать хозяйку квартиры, как и договаривались, у двери подъезда.

Настало семь часов вечера, но хозяйка не появлялась. Однако она могла жить в Москве, а учитывая московские пробки, опоздание на встречу не считается в столице невоспитанностью. Но хозяйка не появилась ни в 7.30, ни в 8 часов вечера. Ее городской телефон не отвечал. И я постепенно во время ожидания начал предполагать, что опять нарвался на мошенников:

«Они нашли на карте города жилой дом под номером 12 по улице Насосной. Назвали, естественно, беспроигрышный второй этаж и первый подъезд – такие цифры в своей характеристике имеет каждый жилой дом. Телефон якобы хозяйки квартиры, скорее всего, содержит определитель номера, и «хозяйка» берет трубку только тогда, когда ей звонят из офиса «Фортуны». Становилось также понятным, почему фирма, оказывающая такие информационные услуги, не собиралась ремонтировать свой офис. Ей же надо постоянно менять место, ведь клиенты приходят обратно, не получив того, что им обещали. Хотя те, кто не имеет прописки в Москве, могут побояться разборок с фирмой и тем более с милицией, и лучше потерять эту тысячу рублей, но сохранить нервы. На таких клиентов фирма больше всего, видимо, и рассчитывает в своей деятельности. Но у меня-то прописка есть и нервы крепкие. Я завтра туда поеду, наведаю мошенников и верну не только свою тысячу, а еще получу бонус за моральный ущерб и потерянное время», – накручивал я себя.

Однако хотелось верить в лучшее, что у хозяйки что-то случилось и она просто не смогла приехать. Но прошел в одиночестве еще один час ожидания.

«Надоело ждать у моря погоды. Надо что-то делать. Делай шаг вперед, Слава», – подумал я и зашел в подъезд. Поднялся на второй этаж. Там было три квартиры. Я позвонил в правую от меня. Через минуту дверь открыла бабушка.

– Здравствуйте, а здесь живет Зинаида Петровна?

– Нет, – ответила старушка.

– А на вашем этаже она не проживает? Никто квартиру в аренду здесь не сдает?

– Нет. Это точно, я всех своих соседей по этажу давно знаю, и сегодня их утром видела. Зинаиды Петровны среди них нет, и никто свои квартиры в аренду не сдает. Зинаиды Петровны, молодой человек, вообще во всем нашем доме нет. Это я вам точно говорю.

– Извините за беспокойство, – сказал я и развернулся, чтобы пойти вниз по лестнице.

Дверь за мной закрылась, я уже дошел до лестничного пролета, когда решил вернуться и проверить все до конца самому, не доверяя ничьим словам. За час я прозвонил все квартиры этого пятиэтажного дома, переговорил почти со всеми жильцами на предмет того, живет ли здесь Зинаида Петровна и сдает ли здесь кто-нибудь квартиру в аренду. Только в одной квартире в этот поздний час не было никого, но интеллигентным соседям по лестничной площадке я поверил, что в закрытой квартире живет не Зинаида Петровна, а молодая пара с ребенком.

«Вот теперь сомнения отпали, – подумал я, выходя из подъезда дома. – До завтра, “Фортуна”».

На следующее утро, в 10 часов, я уже входил в тот офис «Фортуны», где вчера девушка подписала со мной договор об информационных услугах. Но той девушки на месте не было.

– Извините, вы не подскажете, как мне найти Людмилу? – спросил я другого офисного работника.

– У нее сегодня выходной, – холодно ответила невысокая брюнетка. – А вы по какому вопросу?

– Я вчера с Людмилой заключил договор, но она мне дала неверную информацию о сдаваемой квартире.

– Это вам надо обратиться в следующую дверь, к заместителю генерального директора.

«Видно, здесь частыми гостями являются недовольные клиенты, приходящие с аналогичными вопросами, раз офисный работник сразу же отправляет тебя к руководству», – подумал я и вышел из комнаты. Прошел до следующей двери. Она была открыта, в ней в конце комнаты стоял посередине большой стол, за ним сидела толстая, неприятная лицом тетка, лет 45, славянской внешности, с аккуратно уложенными черными крашеными волосами. Она была одета в трикотажное черное платье с длинными рукавами и глубоким декольте. На шее висела тонкая золотая цепочка с кулоном, а на левой руке издалека было видно кольцо с красивым большим светло-зеленым камнем в оправе. Я отметил про себя, что не совсем подходил образ этой женщины к обшарпанному офису «Фортуны», скорее, дама лучше смотрелась бы на заседании совета директоров какого-нибудь банка.

Женщина сидела ко мне боком и, откинувшись в кожаном кресле, положив одну ногу на другую, с надменным видом и напускной строгостью что-то объясняла двум девушкам, стоявшим перед ее столом. Девчонки были молоденькие, лет по 17, и одеты в серые простенькие плащи.

– Я вам, девочки, уже в десятый раз объясняю, мы не виноваты в том, что хозяйка квартиры вас обманула. Мы не несем ответственности за то, что она написала в приложении к договору с нами. Вот, я же вам показываю это приложение, где хозяйка самолично написала характеристику сдаваемой квартиры, ее адрес, мебель, телефон. Мы же не можем по всей Москве ездить и проверять эти данные. Сегодня квартиру выставят на аренду, а завтра ее уже снимут. Сами знаете, какой спрос на аренду в Москве.

– Ну, а деньги, тысячу рублей, нам хотя бы можно вернуть? – жалобно спросила одна из девчонок.

– Нет, девочки, нельзя. Я же вам уже говорила, что мы свои обязательства перед вами и хозяйкой квартиры выполнили. Дали информацию в газеты, расклеили везде объявления о сдаче этой квартиры, даем щитовую рекламу на улицах города о нашей фирме, занесли данные в компьютерную базу, потратили время на ваше обслуживание, предоставили вам всю информацию о квартире. Вы, кстати, получили и телефон хозяйки квартиры. Позвоните ей, может быть, что случилось. Или пусть она вернет вам эту тысячу рублей.

– Да мы два дня с телефона не слезаем, ей звоним постоянно, но трубку никто не берет.

– Ну, не знаю, что вам делать и как вам помочь. Я не могу выдать вам ваши деньги, потому что мы свои услуги выполнили, да и по договору вы не имеете право назад требовать свои деньги. Вы же этот договор сами и подписали, ведь так? А сейчас, девочки, извините, мне уже некогда, я и так с вами пятнадцать минут уже провела.

– До свидания, – ответила одна из девчонок, и, опустив головы, бледные от переживаний, подружки развернулись и пошли на выход.

Когда они поравнялись со мной, я им шепнул, чтобы они меня подождали в коридоре, не уходили, потому что у меня такой же вопрос к этой фирме. И сам решительно прошел в комнату.

– Здравствуйте, – сказал я толстой женщине и без приглашения сел на стул рядом с ее столом.

Она недовольно подняла голову и надменно посмотрела мне в глаза.

– Я по тому же вопросу, что и девушки, – продолжил я, устав ждать ее ответное приветствие. – Так как я стоял в дверях и слышал все, то обсуждать с вами качество ваших услуг не хочу. Я хотел бы получить свою тысячу рублей, заплаченную вам за информацию о несуществующей квартире и несуществующей хозяйке, а также вдобавок две тысячи рублей за моральный ущерб и потерянное время.

– О чем вы говорите, молодой человек? Почему это хозяйка не существует? – с ироничной улыбкой спросила меня женщина.

– Я проверил весь дом. Там нет такой хозяйки, и вообще квартиры в этом доме не сдаются в аренду.

– Ну, мы не обязаны проверять каждую квартиру, которую нам дают клиенты.

– Нет, вы обязаны, раз продаете эту информацию, – уверенно сказал я.

– Молодой человек, обязаны или нет, это вопрос взаимоотношений нашей фирмы и хозяина квартиры, а наши с вами взаимоотношения прописаны в договоре, который вы подписали, а там нет пункта о том, что мы обязаны возвратить вам деньги, если информация о квартире окажется неверной.

– Я не собираюсь с вами обсуждать этот липовый договор. Думаю, что этим должны заняться прокурор и адвокат. Если вы сейчас не отдадите мне мою тысячу рублей и две тысячи за моральный ущерб, то я буду звонить в милицию. Тем более что еще и другие пострадавшие стоят в коридоре и ждут меня.

Секунд десять мы холодно и зло смотрели друг другу в глаза. Наконец женщина произнесла: «Я должна посовещаться с нашими юристами и позвонить генеральному директору, которого нет в офисе. Подождите за дверью, пожалуйста, я вас приглашу».

Я встал и вышел в коридор. Там встретил девчонок, узнал их историю, такую же, как у меня со съемом квартиры. Отличие было только в том, что у них не было прописки в Москве, они приехали из Саратова, уже нашли здесь заранее по Интернету работу, но уже неделю не могут найти квартиру. Остановились у знакомых студентов в общаге, живут вчетвером в одной комнате, и им уже там быть неудобно, надо быстрее выезжать.

Приоткрылась дверь, и я услышал голос толстой женщины: «Молодой человек, зайдите, в комнату».

– Я переговорила с генеральным, и он распорядился вернуть вам вашу 1000 рублей.

– А как же деньги за моральный ущерб? – спросил я.

– Нет, больше ничего он сказал не выдавать. Если хотите – обращайтесь в милицию.

– Ну, хотя бы девчонкам, которые у вас только что были, тоже тысячу рублей верните.

– Я же сказала уже вам, что, кроме вашей тысячи рублей, больше мы ничего не дадим, – сказала раздраженно она тоном, не допускающим возражений.

– Окей. Оставьте эту тысячу себе. Я звоню в милицию. Вернете намного больше, – зло сказал я, развернулся и вышел из комнаты.

Выйдя в коридор, я предложил ожидавшим меня девушкам пойти со мной на улицу, где я буду звонить в милицию по мобильному телефону. Зная с детства единственный номер милиции «02», я его и начал набирать. Очень долго было занято, но потом наконец-то я дозвонился и объяснил по телефону причину моего вызова.

– Нет. Мы такими делами не занимаемся, – отвечал дежурный милиционер на том конце провода.

– А кто тогда этим должен заниматься? – спросил раздраженно я.

– Это вам надо обратиться в ближайшее отделение милиции.

– Вы не могли бы сказать, где оно находится?

– Да, конечно, – ответил милиционер и сказал мне точный адрес пункта милиции.

– Спасибо, вы очень любезны, – с сарказмом попрощался я с «02».

«Вот дерьмо! Никому в этой стране ни до чего нет дела», – ругнулся я не сильно, чтобы девушки не услышали.

– Девчонки, надо пойти в ближайшее отделение милиции и написать там заявление, – обратился я к девушкам. – Это, в принципе, недалеко, с километр пройти до Садового кольца.

– Ой, а может быть, мы не пойдем? Все равно там ничего не докажешь, ведь мы сами такой договор с ними подписали, – неуверенно сказала одна из подружек.

– Нет. Нам надо это сделать. Мне и самому ужасно не хочется этим заниматься, но мы должны доказать, что это мошенничество. И чем больше пострадавших людей подпишут заявление, тем легче будет доказать вину этих прохиндеев. Справедливость должна восторжествовать. Да и тысячу вам свою надо вернуть.

Последний аргумент о деньгах был более весомый, чем предыдущий о торжестве справедливости в этой стране, и девчонки тронулись с места.

Очень долго мы на углу Мясницкой и Садового кольца искали пункт милиции. Никто из прохожих, как обычно, в Москве ничего не знал. И это не из вредности, а из-за того, что действительно город просто огромный и знаешь, как правило, досконально только то место, где живешь. Поднялся ветер, похолодало, и девушки уже несколько раз собирались бросить эти поиски. Но я их все-таки уговорил довести дело до конца, и через час поисков мы наконец-то в каком-то дворе-тупике нашли местный пункт милиции.

Объяснили дежурному причину, написали заявление, оставили там свои телефоны и подписались. С чистым сердцем и чувством выполненного долга я расстался вечером с девушками, договорившись, что если позвонят из милиции, то друг другу мы об этом сразу сообщим.

На следующий день из милиции мне позвонил следователь, назвался старшим лейтенантом Глиновым и попросил приехать к четырем часам дня в офис «Фортуны». Я позвонил девчонкам, и они сказали, что их тоже пригласили туда же к четырем часам.

Когда я приехал днем на Чистые пруды и зашел в «Фортуну», то в кабинете сразу увидел старшего лейтенанта, моих знакомых пострадавших девчонок, толстую женщину – заместителя генерального директора и упитанного мужчину среднего роста, кавказской национальности, в красивом сером костюме и черной рубашке без галстука. На вид мужчине было лет 45, у него были большие залысины, черные волосы с седыми висками и крупный горбатый нос. Насколько я разбираюсь в народах Кавказа, он был либо армянин, либо грузин. Девчонки подписали на столе какой-то документ, получили 1000 рублей, сразу попрощались и ушли довольные.

– Товарищ старший лейтенант, извините, а ваша фамилия не Глинов?

– Да, я Глинов. А вы, наверное, Ландышев Вячеслав Владимирович.

– Да, это я.

– Вячеслав Владимирович, вам надо подписать документ в присутствии генерального директора фирмы «Фортуна» о том, что вам вернули 1000 рублей, – сказал милиционер.

– А как же моральный ущерб? – спросил я.

– Следствие идет. Решение о компенсации морального ущерба может принять только суд. А пока я предлагаю взять тысячу рублей. Я вам потом позвоню.

– Хорошо, буду ждать вашего звонка, – сказал я, подписал документ, взял тысячу рублей, попрощался и вышел на улицу. Настроение было хорошее. Справедливость восторжествовала. И дело, конечно же, было не только в том, что я вернул свою тысячу рублей, а еще и в том, что, может быть, этих мошенников изведут в городе и они не будут больше обворовывать молодых бедных девчонок. Все какое-никакое доброе дело для людей сделал, и то ладно, и это душу греет.

* * *

Долго после разборок в фирме «Фортуна» я надеялся еще, что мне позвонят, что будет продолжение следствия, которое обязательно закончится судом. Но прошел год, два, а в ответ – тишина. Только изредка встречающиеся на остановках объявления, похожие как две капли воды на те злопамятные объявления о сдаче квартир, напоминали мне о том, что этот мошеннический бизнес в Москве еще может существовать. А месяца через два после того инцидента неожиданно в последний момент вдруг отказался работать в нашей фирме очень талантливый дизайнер, которого я нашел в Интернете и пригласил из Мурманска переехать в Москву для работы в нашей газете. Дизайнер не вышел в назначенный день на работу, потому что был обманут в агентстве недвижимости. Он договорился по телефону о съеме квартиры, заплатил 1000 рублей за информацию, подписал договор и потом всю ночь прождал с чемоданами у назначенного дома хозяйку квартиры. Замерз, простыл, обозлился на воров-москвичей и уехал обратно к себе на Север.

Но в тот день, когда я вернул деньги в «Фортуне», я был в прекрасном настроении. В связи с чем решил немного побездельничать и прогуляться по Чистопрудному бульвару, по Покровке и Маросейке до Китай-города, одному из моих любимых пешеходных маршрутов. Был теплый солнечный осенний день, я прошелся не спеша от метро «Тургеневская» до прудов. Газонная травка рядом с песочной аллеей была везде коротко подстрижена, и еще витал в воздухе ароматный запах скошенной травы. Как я обожаю этот запах, видно, в жилах у меня не только мамина донская казачья кровь играет, но и отцовская, крестьянская, не сдается. Увидел по дороге, как два парня и девушка, по возрасту и одежде походившие на студентов, лежат на ковриках на газонной траве и курят кальян.

«Во дает свободная молодежь! Такое только в нашей столице встретишь: английская газонная травка, русская душа и арабский кальян», – подумал я и улыбнулся.

Потихоньку дошел до пруда, на котором плавали пара лебедей, утки и опавшие желтые листья деревьев.

«Молодцы городские власти! Из запущенного сквера, каким я его видел, когда приехал в Москву, постепенно сделали для людей и птиц райский уголок, – вспоминал я былые времена, проходя вдоль пруда, – А вот и кинотеатр “Ролан”, принадлежащий известному актеру. А также ресторан при кинотеатре, где я совсем недавно присутствовал на рекламной акции одной фирмы, собирающейся завозить в Россию дорогие французские вина».

И в этом ресторане я не только впервые попробовал тогда на дегустации вино стоимостью 1000 долларов за бутылку, но и ощутил, как вино десятилетней выдержки отличается по своим вкусовым качествам, своим ароматом и благоуханием от такого же вина, произведенного той же самой фирмой, из такого же винограда, но имеющего выдержку не 10 лет, а 3 года.

Далее по пути к метро я прошел и ресторан Льва Метрика, в котором еще недавно работал, но заходить туда не стал. Никогда не было желания возвращаться в те места, где ранее трудился. Это ведь уже пройденный жизненный этап, а делать шаги назад не хотелось.

«Пройдусь-ка лучше по Маросейке до Китай-города, – отвлекся я мыслями от ресторанного прошлого. – Хорошая улочка, старая, с невысокими двух-трехэтажными зданиями, стоящими, как стена, один возле другого. В одном из домов останавливался, по рассказам, сам Наполеон Бонапарт. Какая же великая история кругом! Все в старой части Москвы пропитано ее духом. Как много хочется узнать еще про эти улицы, про дома, про этот замечательный город».

Постепенно я дошел до метро «Китай-город». Увидел в перспективе часовню, построенную в честь победы в русско-турецкой войне 1877–1878 годов, в том числе в честь тех солдат, которые на перевале Шипка в Болгарии пять месяцев в условиях мороза и голода, сдерживали атаки превосходящих сил турков.

Увидев эту часовню, я улыбнулся, вспомнив, как прошлым летом приезжал ко мне мой близкий друг Костя Большак и я предложил ему встретиться около нее. Мне до нее от ресторана, где тогда работал, было совсем недалеко. Помню, что в тот вечер мне немного пришлось на работе задержаться, а когда пришел, то увидел Костю злым и красным от гнева.

– Что такой злой? – спросил у друга. – Из-за того, что я опоздал на 20 минут? Извини, брат, не мог раньше вырваться.

– Нет, не на тебя я злой, а на мужика одного, – ответил Костя. – Стою, тебя жду, спокойно читаю журнал, а он меня спрашивает вежливо: «Извините, я вижу, вы не из Москвы». Я отвечаю ему тоже вежливо: «Да, я из Санкт-Петербурга. А как вы узнали?». «Я наших всех знаю», – говорит он и улыбается мне так, как будто я ему штуку баксов должен, но он мне их прощает. Я посмотрел на него и не нашел, что сказать в ответ. Каким-то он мне показался неприятным и чересчур слащавым. Я отвернулся от этого мужика и молча продолжил читать журнал, – все с тем же возмущением рассказывал Костя.

– Ну и чем же он тебя так разозлил?

– А он через секунду, все так же вежливо, мягким голосом опять ко мне обратился: «А где вы там у себя в Питере отдыхаете?». «По-разному, в разных местах», – уже демонстративно холодно отвечаю я ему. «А как вас зовут?» – опять спрашивает меня этот приставучий сладенький мужичок. Здесь я уже не выдержал, поворачиваюсь к нему и отвечаю зло и агрессивно: «Слушай, чего тебе надо? Что ты до меня докопался, мужик? Иди отсюда, не доводи меня». Слушай, Слава, у вас все здесь в Москве такие дотошные?

Я посмотрел на моего друга: он был одет в голубые обтягивающие джинсы, голубую футболку, – и громко рассмеялся.

– Что ты ржешь? – Костя с удивлением и улыбкой посмотрел на меня.

– Извини, Костян, я совсем забыл, что это место встречи геев. Мужик, наверное, принял тебя за своего, за голубого, и уже смаковал в мечтах, как ты, такой высокий, спортивный и красивый, овладеешь им вечером прямо в этом парке, на лужайке под сиренью.

– Фу, какая мерзость, – Костя ненаигранно поморщился с отвращением.

– Да, ладно друг, расслабься. Надо все в жизни попробовать, она такая короткая, – продолжал подкалывать я своего друга.

– Да, пошел ты, дурачина, со своими предложениями, – несильно толкнул меня Костя и рассмеялся. – Нет, на это я никогда не решусь. Я понимаю, когда две бабы между собой любовью занимаются, это даже красиво, а вот когда два мужика валетом друг на друге лежат, то меня сразу тошнить начинает.

– Да, я с тобой полностью согласен. А когда две бабы и один мужик? Я здесь недавно встречался сразу с двумя массажистками. По объявлению в Интернете нашел, что две симпатяшки делают недорого тайский массаж. А я что-то тогда уже сильно соскучился по женским рукам, все один да один, работа и работа, дай, думаю, съезжу хоть на массаж. Проститутку при этом брать не хотел, потому что пару раз в жизни заказывал их услуги в командировках. И оба раза плевался потом после встречи. Они же как машины бездушные: деньги вперед – и пошло, и поехало, движений много, но без души и влечения. А самое мерзкое в этом то, что у путан абсолютно пустые глаза. Когда занимаешься любовью с девушкой, которая тебе нравится, и она к тебе неравнодушна, когда сексу предшествует период ухаживания, цветы, подарки, теплые слова, тогда в первую же интимную ночь ты замечаешь, как светятся глаза твоей девчонки, как нежно она на тебя смотрит. От такого взгляда понимаешь, что не только любовь, но и сексуальная близость дана людям свыше. А у проститутки в глазах видны только жадность к деньгам и желание поскорее бы это все кончить, в прямом и переносном смысле этого слова. А плохо сыгранные вздохи, охи и ахи совсем противны слуху. Поэтому, вспоминая прошлые ощущения, да еще из-за брезгливости я никогда больше с проститутками дел не имел, а когда приспичило, то решил расслабиться с помощью безобидного тайского массажа.

– Ну и как, понравилось? Две девки одновременно тебя массировали или по очереди?

– Сразу обе. Прихожу на квартиру, захожу в комнату, в которой играет буддийская мелодия и стоит аромат от тления какой-то восточной травы. В комнате царил полумрак, но все же были видны две девушки, одетые в короткие халатики. Симпатичные, с восточными чертами лица. Мне предложили сходить в ванную, а потом вернуться к ним. Я пошел в душ, естественно, всю одежду забрав с собой, а то чего-нибудь стырят, пока будешь в мыле. Выхожу через пять минут из ванной, а массажистки совершенно голые сидят на двуспальной кровати. Ну, я не стал возмущаться, что такого поворота событий не ожидал, что в Интернете об этом ничего не было заранее написано и что они теперь совсем не похожи на благородных тайванок. С чувством полного смирения я подошел к кровати и лег на живот. И тут же девушки, параллельно двигаясь, начали ласкать руками сначала мои ноги, потом спину. Затем стали целовать и проводить языком, задевая по пути ягодицы. Потом меня попросили перевернуться на спину и продолжили ласкать сначала ноги, потом живот и грудь. Им, несомненно, было видно, что я возбудился. В конце массажа одна дивчина стала целовать мне грудь, а вторая стянула потихонечку с меня плавки и облизала все вокруг. В общем, было очень даже хорошо после такого тайского массажа. И вправду говорят, что это лучший массаж в мире, – заулыбался я игриво. – Но скажу тебе, Костян, что если бы девушка была тогда одна, то я получил бы больше наслаждения. Все-таки вторая массажистка своими движениями отвлекала от главного. Интереснее, когда ты сфокусируешься на локальной ласке, а не на глобальной по всему телу. Поэтому больше с двумя женщинами заниматься сексом я не хочу – лучше с одной, да к тому же с любимой. Но это мое мнение. А ты пробовал сразу с двумя сексом заниматься? Естественно, я имею в виду с двумя женщинами, а не с двумя мужчинами, – подколол я опять своего друга.

– Нет, не случалось ни с теми, ни с другими, – подхватил он шутку.

– Ну, сейчас уже я тебе, старику, и не предлагаю это попробовать. Естественно, я имею в виду с двумя женщинами, – засмеялся я.

– И правильно делаешь, что не предлагаешь. У меня любимая жена есть. Ее мне достаточно. Я ей принципиально не изменяю.

– Да я шучу, Костян. Я же тебя знаю. И сам такого же мнения, что любимым, женам и любимым женам изменять грех. Потеряешь в жизни намного больше, чем приобретешь за минутное наслаждение.

* * *

Так не спеша я шел тогда по Маросейке, вспоминая ту смешную летнюю историю про Костю, и уже подходил к подземному переходу, ведущему к метро «Китай-город», как вдруг мои воспоминания нарушил крик: «Отдай сумку! Отдай сумку!». В ту же секунду я увидел, как из глубины перехода, виляя между людьми, как горнолыжник на слаломе, выбежал крепенький парень среднего роста, но моложе меня. По одежде и выражению лица он был похож на учащегося техникума или ПТУ. В руках у него был рюкзак. Парень спокойно пробежал между всеми прохожими. За ним с небольшим отставанием несся еще один паренек и постоянно кричал: «Отдай сумку! Отдай сумку!». Никто даже не старался остановить первого парня, потому что он появился очень неожиданно. Кроме этого, в нашей стране десятилетиями в сознание каждого гражданина впитывался девиз: «Моя хата с краю». То же самое я могу сказать и про себя. Взрослым мужикам, на которых с численным превосходством налетали другие особи такого же пола, я никогда не помогал. Милиция есть – вот она пусть и разбирается, делает свою работу. Однако в конфликты, в которых обижали женщин или детей, я, как говорится, всегда впрягался и помогал чем мог. В данном случае у метро «Китай-город» пострадавший уже не был ребенком. Он учился, наверное, в классе восьмом-девятом. Видно было по стильной одежде, что он из обеспеченной семьи. У него из носа текла кровь, и он кричал постоянно только одни и те же слова: «Отдай сумку! Отдай сумку!».

Когда оба молодых парня промчались мимо меня, то я никак не отреагировал и сделал еще несколько шагов вперед по инерции. Потом остановился на секунду и зло прошептал: «Вот же, сука, что за день. Блин. Ну зачем это мне все надо?».

В тот же момент я развернулся на 180 градусов и рванул по ступенькам наверх, на улицу. Выбежав на тротуар, я увидел, как пострадавший завернул за угол дома в узкий переулок. Я опять остановился, раздумывая, следовать ли дальше за ними или нет. И вдруг увидел, как по другой стороне улицы бежит еще один парень. По одежде и по выражению лица он был очень похож на того, кто украл у школьника сумку, только ростом был повыше своего сотоварища, но менее развит физически. Парень перебежал почти прямо передо мной дорогу и ринулся в тот же переулок, куда свернул школьник.

Я еще секунд пять сомневался, что мне делать, а потом побежал следом. Завернув за угол, я увидел, что все трое находятся метрах в двадцати от перекрестка. Один парень, самый физически здоровый среди них, тот, который убегал с рюкзаком, стоял в метре перед пострадавшим. Повернувшись лицом к школьнику, он спокойно улыбался и смотрел в украденный рюкзак, рылся там рукой. Рядом с крепышом находился его товарищ – долговязый, худенький парень. Если первый грабитель был по комплекции и росту похож на меня, то второй выше сантиметров на десять.

Напротив них, плача и ничего не предпринимая, кроме тихого жалостливого повторения слов: «Отдай мою сумку, пожалуйста», стоял школьник с опущенной головой. Парнишка плакал негромко, почти про себя, но его всего трясло от напряжения, обиды и страха. Из его носа сильно шла кровь, но он ее не замечал.

Я не спеша пошел к этой троице, обдумывая по пути, как лучше поступить в этой ситуации. В переулке больше никого, кроме нас, не было.

Когда до компании оставалось метров пять, самый здоровый парень оторвал свой взгляд от содержимого рюкзака, повернул ко мне голову и, все так же улыбаясь, посмотрел на меня. Взгляд его был спокоен. Он стоял ко мне левым боком. Выражение его лица как будто спрашивало меня: «Ну, что тебе надо, дядя? Иди своей дорогой, по-хорошему». Возможно, что это он и хотел мне сказать вслух, но не успел. Я схватил его за джинсовую куртку в районе левого плеча и резко дернул его назад и на себя. Одновременно с этим я ударил с замахом своей правой ногой по его левой голени, выбил опору из-под соперника, и он рухнул, упав на задницу и ударившись затылком о стену дома. Упавший сразу же выпустил рюкзак и схватился двумя руками за затылок. «Ой, сука, как больно», – произнес он. А я уже повернулся всем телом ко второму его товарищу, посмотрел в его глаза и увидел там борьбу между страхом и желанием атаковать, но я не стал ждать, что в его глазах победит: страх или агрессия. Резко скакнув вперед на одной ноге, я вторую ногу сначала в полете согнул в колене, поднял ее как можно выше, прижал к туловищу, а потом распрямил с одновременным отводом двух рук назад и подачей таза вперед. Удар всей стопой пришелся парню в район грудной клетки. По-моему, такой удар в японском карате называется «Маэ-гери», и тот, у кого сильные ноги и хорошая гибкость, может с успехом его использовать в драках. Я научился этому удару еще в юности, когда ходил на самбо, и часто в течение жизни при любом посещении спортзала отрабатывал его на боксерской груше. Да и ноги у меня были легкоатлетические – не слабые. Удар получился. Парень отлетел метра на два, упал на руки и копчик. Потом быстро вскочил, корчась от боли. В его взгляде оставался теперь только страх, поэтому я повторно не нападал. Парень резко повернулся и быстро побежал прочь, а я наклонился к главному обидчику, все так же сидевшему на асфальте. В его глазах тоже был только страх.

– Если ты, подонок, хоть раз еще будешь здесь грабить, то я тебе ноги в следующий раз переломаю. Будь в этом уверен, я здесь часто хожу, – прошептал я ему тихо и зло, глядя в глаза. – Отвечай, ты меня понял?

– Да, да, понял, – поспешно ответил он.

– Бери свой рюкзак, – выпрямившись, сказал я школьнику. – Пойдем отсюда.

Мы зашли в ближайший офис. Я спросил на ресепшн, можно ли пройти в туалет, чтобы остановить кровь из носа у моего спутника. Нам разрешили. В туалете я дал пострадавшему свой носовой платок и посоветовал намочить его в холодной воде, а потом приложить к переносице. Парень без слов все делал, что я ему говорил. Он молчал и продолжал сильно дрожать всем телом, хотя плакать уже перестал. Через несколько минут кровь из носа бежать прекратила.

– Как тебя зовут? – спросил я его.

– Витя, – ответил он.

– Как домой ездишь? На метро?

Он кивнул головой. Я проводил паренька в метро и посадил в поезд, на прощание пожав ему руку и сказав: «Ты молодец, Витек, не сдался, бежал за обидчиком до конца». Но Витя меня не слышал, он был в прострации от пережитого. Но хоть не плакал и уже меньше дрожал. Посадив пострадавшего в вагон, я пошел наверх из метро и решил сегодня уже на работу не ехать, а сделать себе полностью выходной и еще прогуляться по моему любимому, славному, доброму и тихому городу Москве.

* * *

Через несколько дней после эксцесса у Китай-города я наконец-то нашел квартиру в райцентре недалеко от места работы. Также к тому времени был арендован офис и сделана предварительная работа по выпуску издания. Фирму зарегистрировали и получили регистрационное свидетельство на газету. С учетом того, что анализ рынка, стратегия развития и бюджет нового издания уже тоже были составлены, оставалось дело за малым и самым главным – за сотрудниками, поэтому я начал встречаться с претендентами на вакансии. Таким образом, в целом дела шли по плану и к Новому году газета должна была успеть выйти, поэтому я решил в выходные не работать, а пригласить друзей к себе на новоселье.

С детства не любил большие сборища. Лучшей компанией для меня всегда было два человека: я и моя девушка. Ну, или когда хочется повеселиться, то три-четыре человека. Многолюдные компании я терпеть не мог, так как там обязательно найдется заводила, который будет громче всех говорить, навязывать свою точку зрения, спорить и стараться быть во всем лидером. Может быть, я и не любил их из-за того, что сам всегда был скрытым лидером, который проявляет себя в группе только с наступлением экстремальной ситуации, опасности и внешней угрозы. В таких случаях, как показала мне армия, говорливые, кричащие лидеры из-за трусости уходят в тень и они становятся совсем незаметными. Ко всему прочему в разговорах я никогда не навязывал своего мнения и не любил споры, потому что часто в споре невозможно убедить какого-нибудь человека не из-за того, что он понял свою неправоту, а из-за того, что ему стыдно в этом признаться. Частенько человеку не хватает силы воли согласиться с тем, что он проиграл в споре, и он до конца будет стоять на своем мнении, даже понимая, что он неправ. В результате такие споры становятся бестолковыми, неконструктивными, потому что не приводят к поиску истины, а становятся упражнением для ораторского мастерства. Кстати, никогда не проигрывать в спорах учат и на популярных курсах ораторского мастерства. Другими словами, там не учат тому, чтобы в споре найти истину, а тренируют любым способом, правдой и неправдой победить соперника в словесном поединке. Таких ораторов, окончивших подобные курсы, в профессиональной деятельности я повстречал не раз, и всегда меня от их красноречия мутило. Да и по телевизору в популярных передачах все чаще и чаще стали показывать таких ораторов, спор между которыми превращается не в поиск истины, а в базар не слушающих друг друга невоспитанных людей.

С учетом такого описания моего характера становится понятно, что фраза «пригласил много гостей» должна пониматься как «пригласил одного или двух хороших знакомых». Даже не друзей, а просто знакомых. Ибо к понятию «друг» у меня особое отношение. Друзей много быть не может. У людей, любящих одиночество, можно друзей сосчитать на пальцах одной руки. В Москве у меня за все время было только два друга, и то один из них шел рядом, параллельно в моей судьбе еще с Алма-Аты, а другой работал вместе со мной по открытию газеты в Подмосковье. Остальные друзья были только в Питере, Алма-Ате и один уехал на ПМЖ из Казахстана в Канаду. Учитывая дефицит друзей в Москве, на новоселье я пригласил только одного из них – Сашку Ореха. Чтобы поговорить по душам и при этом никуда не торопиться, я ему предложил приехать ко мне с ночевкой, выпить коньяка, обсудить профессиональные и житейские новости, поиграть в нарды. Сашка с радостью согласился. Вечером, после ужина, сидя у журнального столика и попивая коньяк, мы смотрели концерт по телевизору и болтали о разном. Вдруг передача концерта прервалась и начали показывать экстренный выпуск новостей, из которого мы узнали, что в Москве чеченскими террористами захвачены в заложники зрители мюзикла «Норд-Ост». После этого мы с Саней только и делали, что смотрели новости с места событий и обсуждали эту тему. Поздно вечером по телевизору передали, что террористы выдвинули главное требование – вывод всех российских войск из Чечни. В репортаже с места событий показали, что бандиты действуют жестко и даже на глазах у всех застрелили девушку, посчитав ее агентом спецслужб. Мы с Саней ужаснулись, когда передали сюжет из зрительного зала, полностью заполненного людьми, и среди них было много детей, стариков и женщин. В новостях сообщили, что в заложниках находятся 912 человек. Среди зрителей в разных местах расположили бомбы, а самая большая из них была в середине зала. Ее размеры показывали, что от такого взрыва если кто и останется в живых на дальних рядах, то будет придавлен обрушившейся от взрыва крышей. Мы с другом гадали, что это – макеты или настоящие бомбы; блеф или сепаратисты пойдут до конца и начнут взрывать. Нам очень жаль было заложников, но мы с Саней были единодушны в том, что переговоры вести с террористами можно, только их существенные требования исполнять ни в коем случае нельзя, потому что это будет приводить все к новым и новым захватам заложников. В этом вопросе мы с Саней были абсолютно едины во мнении и были уверены, что так же, как мы, думал и президент России. Предполагая, что террористы, которые отважились на такую беспрецедентную акцию, пойдут в своих требованиях до конца, мы и не ожидали другой развязки событий, как только штурма здания спецназом. До позднего вечера мы так и не дождались сообщений о штурме, поэтому пошли спать, а утром, как проснулись, сразу включили телевизор. Но в новостях все было без существенных перемен. Переговоры проводились, но, видимо, никто не хотел уступать. Показывали разных чиновников, которые входили в штаб и должны были быть в курсе событий, но ничего конкретного в новостях не сообщалось. Также по телевизору постоянно показывали людей, которые, развернув транспаранты, стояли недалеко от здания и кричали «Свободу Чечне». На транспарантах были написаны лозунги и требования о том, чтобы вывести войска из Чечни и предоставить свободу сепаратистам.

Особенно среди этой кучки людей активно вел себя молодой мужчина славянской внешности, лет 35, с интеллигентными, красивыми чертами лица. Было видно, что он очень переживает, буквально места себе не находит, мечется, специально показывает свою деятельность перед телеоператорами и делает это не за деньги и не из-за убеждений о свободе Чечни, а скорее всего, из-за того, что кто-то из его родных оказался в том зале, в том аду. Может быть, даже любимые жена и дети. Я смотрел на него и спрашивал себя: а я бы смог так демонстративно размахивать антироссийскими лозунгами перед всей страной, если бы у меня кто-нибудь из родных попал в заложники? Или не смог бы так сделать из-за своей скромности и из-за того, что нельзя поддерживать террористов ни в чем и выкрикивать непатриотические слова перед гражданами всей страны? Я не смог ответить для себя на эти вопросы, хотя больше склонялся к тому, что разум должен побеждать чувства и поэтому террористам не должно быть никаких уступов и никакой поддержки, даже в виде пикетчиков.

В обед Сашка уехал, а я вдруг подумал, что надо позвонить домой родителям в Алма-Ату и успокоить, сказав, что меня в заложниках нет. Я набрал номер телефона и сразу дозвонился. Трубку взяла родная сестра Ира, у которой временно жили мои родители до отъезда в Москву.

– Привет, сестренка, – радостно сказал я.

– Привет, Слава.

– Что такой голос грустный? Болеешь, что ли? – все так же, с веселыми нотками в голосе спросил я.

– Нет, я не болею. Вова в заложниках в Москве на Дубровке.

И у меня все внутри моментально опустилось. Кровяное давление резко поднялось и стало душно. Я лихорадочно соображал:

«Как же такое могло произойти? Ах да, Володя же мне звонил, когда неделю назад прилетел в Москву, и даже предлагал в эти выходные встретиться, но предварительно мы должны были созвониться. Так он пошел на этот мюзикл один! Боже, так ведь мы вдвоем собирались идти на этот нашумевший мюзикл!»

Володя не был мне другом, а просто являлся хорошим знакомым. Этот человек был когда-то мужем моей родной сестры и некоторое время жил у нас дома. Он к тому же был отцом детей, которые выросли у нас на руках. А его первого ребенка – сына Дениса я даже встречал в роддоме вместо отца, потому что Владимир тогда был в Киргизии, в войсках, где служил кадровым офицером.

– Ладно, Ира, не переживай. Я свяжусь здесь с его армейскими друзьями, к которым он приехал, и мы что-нибудь придумаем. Буду держать тебя в курсе. Люблю, целую. Скажи родителям, что у меня все хорошо.

Я положил трубку полностью опустошенным. Мои взгляды кардинально поменялись. Легко принимать стратегические и патриотические решения, когда у тебя нет в заложниках родных, близких и любимых. Теперь же я готов был отдать всю Чечню и даже весь Кавказ за одного человека, который даже другом мне не был, но смерть которого сделала бы несчастными моих любимых сестру и племянников. Мне тогда захотелось, чтобы всю Чечню и весь Кавказ по границе отгородили от России рвом и колючей проволокой.

«Зачем нам, русским, этот Кавказ?» – спрашивал я сам себя и не находил ответа.

Вот такие мысли лезли мне в голову после разговора с сестрой. Конечно же, нет плохих народов, а есть плохие представители из народа, есть в каждом народе и добрые люди, и подонки. Но из-за обиды и бессилия каждый человек вспоминает, как правило, только плохое и злое про недругов в подобные минуты.

Через несколько минут я позвонил армейскому другу Володи, корейцу Александру Киму:

– Саня, привет, это Ландышев. Что, Вовка в заложниках?

– Привет, Слава. Да, он там с женой нашего друга. Угораздило их, пока мы были на дежурстве, пойти на этот хренов мюзикл.

– Вы с ними связывались?

– Жена друга, Марина, сразу позвонила, когда чеченцы представление прервали, но потом сообщила, что у всех зрителей забирают мобильные телефоны. После этого – молчание.

– Что делать будем? Чем можно им помочь? Может быть, пойти к демонстрации примкнуть, транспарантами поразмахивать о свободе Чечни?

– Нет, мы уже туда ездили. Хотели встать в ряд демонстрантов. Написали даже плакат: «Ни в коем случае не штурмовать – там наши дети!». Но митинговать не получилось, так как все в полукилометровом радиусе оцеплено милицией и солдатами. Никого к зданию не подпускают, всех демонстрантов разогнали. Мы сейчас позавтракаем и поедем в посольство Казахстана. Там посол уже пытается связаться с террористами, чтобы граждан Казахстана отпустили, казахстанцы же ведь никакого отношения к военному конфликту между Чечней и Россией не имеют. Если будут какие-нибудь новости – я тебе позвоню.

– Окей, Саня, звони в любое время суток. Если у вас там сегодня ничего не получится, давай завтра с утра поедем на Дубровку, хоть походим там вокруг оцепления, поспрашиваем новости на месте.

– Договорились, завтра утром тогда часов в десять там встретимся. Но предварительно созвонимся с утра.

Целый вечер у меня прошел в нервном ожидании около телевизора. Новостей почти никаких не было. Выступали представители какого-то штаба, созданного для руководства в этой чрезвычайной ситуации. Все участники штаба стояли перед телекамерами, говорили, что они уже больше суток не спят, все руководят переговорами.

«Ну и на хрена вы там нужны, если вы больше суток не спали? Какие вы можете там, на месте, принять здравые решения, если у вас мозг не соображает от недосыпания? И где один руководитель, который будет принимать окончательное решение и возьмет на себя ответственность, а не штаб из представителей и интеллигенции, и милиции, и военных. Здесь нужна авторитарная власть, а не демократия», – злился я, выслушивая аморфные, обтекающие, многословные и не содержащие конкретной информации выступления представителей этого штаба.

Поздно ночью я заснул около телевизора, а в пять или шесть утра меня разбудил звонок. Звонил Сашка Ким:

– Слава, их освободили. Был штурм спецназа ночью.

– Погибших много?

– Говорят, что вообще нет. Все живы, кроме террористов, тех всех поубивали.

– А о Вовке что-нибудь известно?

– Нет. Мы уже выезжаем сейчас к Дубровке. Там посмотрим на месте. Будем там минут через 30.

– Хорошо! Какая радостная весть! Я тоже сейчас оденусь и выезжаю. Но буду там где-то примерно через час. Звони на мобильник, если что-то узнаешь.

– Договорились. До встречи.

Я оделся и пошел на автостоянку за машиной. Проехав от райцентра несколько километров, я по телефону от Кима узнал, что на месте штурма никого уже нет. Что всех – и сепаратистов, и заложников – траванули газом. И что есть немногочисленные жертвы среди заложников. Что всех пострадавших развезли на машинах скорой помощи по разным больницам. И что никто и ничего не знает, и Сашка с женой сейчас поедет в посольство Казахстана узнать хоть какую-нибудь информацию.

Мы договорились встретиться с Кимом в посольстве Казахстана и через полчаса увиделись в фойе здания. Дальше нас охрана не пустила, сказала, что никто из посольства не принимает и о заложниках из Казахстана никакой информации нет. Оказалось, что в зрительном зале, кроме Володи, было еще трое казахстанцев – мать с двумя детьми-школьниками младших классов. Они в Москве были проездом. Остановились на пару дней, собирались на ПМЖ в США. С будущим мужем-американцем казахстанская девушка познакомилась в Интернете, долго с ним переписывалась и несколько раз встречалась в Москве. А недавно согласилась стать его женой и вместе с детьми уехать в США, сделав перед отъездом прощальную прогулку по Москве. И они взяли, к несчастью, билеты на этот мюзикл. Американец-муж тоже оказался с ними среди заложников «Норд-Оста».

Мы просидели в фойе посольства два часа, ожидая кого-нибудь, кто к нам вышел бы и сказал что-нибудь о заложниках. В фойе стоял телевизор, и все постоянно слушали новости. Сначала корреспонденты сказали, что пострадавших мало, что газ, пущенный через вентиляционные ходы в зрительный зал, только усыпил всех, а спецназ потом застрелил всех спящих преступников. Затем в новостях начали сообщать, что есть жертвы среди заложников, но их единицы, в основном среди тех, кто сидел недалеко от вентиляционных отверстий, и среди стариков, страдавших болезнями сердца и легких. Наконец показали одного из руководителей так называемого штаба. Он долго говорил, глядя в телекамеру о том, какие они, члены штаба молодцы, о том, что они все не спали почти двое суток, о том, как все службы слаженно действовали в этой чрезвычайной ситуации, и что обстановка была очень сложной, и переговоры шли с большими трудностями, и бла… бла… бла…

«Да ты скажи наконец-то, болтун, сколько людей погибло и где живых искать, в каких больницах!» – сказал я громко, не выдержав этого словесного поноса.

Член штаба как будто меня услышал и начал говорить: «По последним данным, количество погибших составило… Я еще раз хочу вам сказать, что благодаря скоординированным действиям всех членов штаба количество погибших составило минимум из того, что могло бы быть…»

«Ты скажешь наконец, мудак, сколько людей погибло!» – опять выругался я.

«… Итак, на данный момент количество погибших от отравления газом составляет, по нашим последним данным… 105 человек…» – наконец выпалил он эти ошеломляющие цифры.

Мы все ахнули, а жена Сашки заплакала. Это же так много! И это первая информация о погибших. Далее цифры могут только расти, а не уменьшаться.

Мы сидели в молчании, слышно было только всхлипывание жены Кима.

Самое тяжелое в такой ситуации – это сидеть и ждать, зная при этом, что от тебя ничего не зависит. Я встал и пошел к городскому телефону, висевшему в фойе рядом с входной дверью. Открыл там справочник «Желтые страницы» и начал обзванивать все больницы. Через какое-то время Саня Ким притащил мне листок с телефонами больниц, которые были указаны в бегущей строке по телевизору. В эти больницы увезли пострадавших заложников. В списке было примерно 10 больниц. Я в течение часа дозвонился по «горячим телефонам» до семи больниц из десяти. В них Володи не было. И я поймал себя на мысли, что не хочу обзванивать оставшиеся три больницы, потому что если там скажут «нет», то придется обзванивать морги. Но надо было довести дело до конца, и я начал набирать номер следующей больницы. Однако оставшиеся номера были постоянно заняты.

И вдруг жена Кима крикнула: «Смотрите, это же Вовка?!».

Это был и вопрос, и утверждение сразу, потому что было непонятно, Володя это или нет. По телевизору показывали рейд корреспондента в одной из больниц. Там на полу, в палате между больничных коек, в одних семейных черных трусах лежал человек, похожий на Володю. Но, к сожалению, оператор с камерой находился от лежащего далеко и хорошо рассмотреть этого человека было невозможно. Такое впечатление, что человек, лежащий на полу в госпитале, был сильно пьян. Он медленно и нескоординированно пытался перевернуться с одного бока на другой. Мы записали название и адрес больницы, которую назвал оператор, и поехали туда наводить справки.

По дороге машина Кима, идущая впереди моей, вдруг остановилась у обочины. Я сразу припарковал рядом свой автомобиль. Из машины корейца выбежала его жена и радостно воскликнула: «Слава, он жив. Доктор позвонил. Володя, когда пришел в сознание, попросил врача нам позвонить. Сегодня к нему нельзя, но его жизнь вне опасности. Может быть, завтра даже его уже выпишут домой».

«Хвала тебе, Господи!» – подумал я.

Через некоторое время я позвонил в Алма-Ату и обрадовал сестру.

Вечером следующего дня мы уже сидели за столом у Кима на квартире в Крылатском и слушали рассказы пострадавших – Володи и жены их армейского друга, Петра Скудяева.

Володя постарел лет на 10, под глазами были громадные синяки, а в глазах – пустота и скорбь. Все уже знали, что много людей погибло – 130 человек, в том числе и казахстанцы – молодая женщина с двумя малолетними детьми и мужем-американцем. Они все отравились газом из-за несвоевременно оказанной помощи. Повезло тем, кого вытащили быстро, сняли с них одежду, чтобы все тело могло дышать, и смогли на скорой помощи пробиться через ужасные пробки у Дубровки.

«Неужели нельзя было расчистить от всех стоявших машин подъезд к этому концертному залу, убрать эвакуаторами припаркованные автомобили и поставить в непосредственной близости все машины скорой помощи Москвы на круглосуточное дежурство? – возмущались мы все за столом. – Взрыв и штурм ведь могли быть в любой момент – это и дураку понятно. О чем только думал двое суток не спящий ночами штаб!»

Попили водку за упокой и за здравие. Бывшие заложники рассказали, каким унижением было ходить в туалет прямо в зрительном зале в оркестровую яму и ступать там между кучами дерьма и пятнами от мочи. Какой ужасный запах там стоял в зале от этой оркестровой ямы, и хуже всех было тем, кто сидел в первых рядах партера. Жена друга рассказывала, как хорошо, что с ней рядом был Володя. Она бы там одна со своей эксцентричностью точно с ума сошла бы или на пулю нарвалась, а он был спокоен, даже шутил иногда. Володя в ответ сказал, что фатально смирился со всем, что будет, так как определил профессионально, что от взрыва бомбы, которая находилась в центре зрительного зала, погибли бы все. Момент штурма они не помнят, спали ночью, а когда вдохнули газа, так вообще намертво отключились и проснулись только в больнице, когда врачи их били по щекам и уговаривали открыть глаза.

Да, вот так: не знаешь, где найдешь, где потеряешь. На следующий день я пошел в православный храм и поставил свечки за спасение людей, за то, что меня Бог отвел от встречи с Володей и посещения мюзикла в тот злополучный день, и за всех погибших в этой трагедии.

* * *

В Подмосковье мне удалось собрать хорошую команду, которая даже в неполном составе все-таки успела к Новому году выпустить отличную газету. Хотелось распространить первый номер газеты именно на Новый год, чтобы максимально эффективно провести рекламную акцию нового издания в тот момент, когда большинство людей находятся дома и в течение январских новогодних каникул обязательно смотрят телевизор. По телевизору в эти дни показывают много развлекательных и музыкальных программ, а также популярных художественных кинофильмов, и поэтому выпуск нового издания с подробной телевизионной программой и анонсами телепередач, с историями светской жизни и развлекательным материалом особенно востребован именно в новогодние каникулы. Для рекламной кампании основным средством мы выбрали бесплатное распространение первого номера газеты по почтовым ящикам, ибо, на мой взгляд, лучшая реклама товара – это сам товар.

В результате предпринятых действий рекламная акция и промоушн-кампания нашего издания прошли успешно, и сразу после Нового года о нас узнали почти все жители района. Большинству населения понравилась наша газета, так как она была красивее по дизайну и интереснее по редакционному контенту, чем местная районная газета. В ангажированном местном издании половина всех страниц была занята материалом о работе главы администрации, а в оставшейся части газеты в основном публиковались репортажи о работе департаментов районной администрации.

Нас известили о том, что глава администрации вызвал всех начальников департаментов из новогодних отпусков и провел совещание, где на больную голову бюрократы решали, что же с нами делать и вообще откуда взялась эта газета, какой капитал и какие люди стоят за этим изданием. Чиновники решили атаковать без разведки. Сначала снизили тираж нашего издания через киоски «Союзпечати», которые были единственной стоящей внимания розничной системой распространения периодики в этом районом центре. Отказать полностью в распространении нашего издания через эту, подотчетную государству, систему киосков чиновники не могли, потому что тогда отказ нарушал бы свободу слова и Закон о СМИ. Однако заказывать на каждый киоск пять наших газет вместо двухсот, которые реально продавались, – это чиновникам организовать было по силам. В результате за нашей газетой в райцентре выстраивались по средам, в день выхода газеты, большие очереди даже до открытия киоска. Но с такой ситуацией, когда государство не давало реализовывать через подотчетные дистрибьюторские структуры оппозиционное издание, я уже ранее встречался. Поэтому знал, что необходимо создавать свою систему распространения. С этой целью мы быстро создали свою альтернативную систему сбыта и торговали газетой не только в местах продажи прессы, а везде, где только можно было продавать наше издание: в продуктовых и книжных магазинах, торговых центрах, на рынках, в электричках, с лотков в подземных переходах и даже с деревянного ящика бабушки, торгующей семечками на перроне вокзала. Такая система распространения была более затратная, чем традиционная государственная, но зато позволяла быстро удовлетворить спрос на новый продукт. В результате через несколько месяцев наше издание в этом подмосковном городе не только обошло по тиражу местную районную газету, существующую уже более шестидесяти лет, но и опередило по продажам в этом районе все федеральные издания, включая самые популярные российские еженедельные газеты.

Однако районная администрация не сдавалась. К нам зачастили проверки надзорных органов, но так как на фирме существовала «белая бухгалтерия», без махинаций и злоупотреблений, то ничего противозаконного проверяющие органы не нашли. Однажды к нам в офис пришел даже сам глава налоговой полиции района и начал требовать без всякого письменного постановления информацию об учредителях издания и происхождении уставного капитала. Это для нас было последней каплей. Информацию без санкции властных структур мы ему не дали, а в следующем номере своей газеты опубликовали заметку о том, как часто малое предприятие подвергается проверкам от надзорных органов в этом районе. Номера газеты с этой статьей мы отослали известным людям в Государственную думу России и правительство Московской области. Только после этого нажим районной администрации на наше предприятие ослаб и мы смогли спокойно работать.

Примерно через год наш учредитель Николай Петрович принес документ, который он хотел бы опубликовать в газете. Мы с редактором прочитали документ, и ничего противозаконного в его публикации не нашли. Это был подписанный главой администрации района документ на продажу земли под строительство нескольких коттеджей в природоохранной зоне, среди соснового леса. На документе стояли гербовая печать и подпись главы администрации. Документ сканировали и опубликовали вместе с сопровождающей статьей в нашей газете.

А в следующем номере был уже опубликован план коттеджного поселка, по которому было видно, что в центре застройки будет стоять большой особняк, а по бокам – маленькие дома для прислуги, гостей и подсобные помещения. Какой же царь собирался жить в сосновом лесу с таким шиком? Следующие номера газеты со сканированными документами неоднозначно выводили читателя на мысль, что царь и глава района в этом городе – личности почти идентичные.

Серия опубликованных компрометирующих материалов способствовала увеличению популярности нашей газеты, однако через несколько дней Николай Петрович неожиданно позвонил мне из больницы и сказал, чтобы я не печатал статью, которую он мне дал для продолжения сюжета о земельных делах главы администрации. Я съездил к учредителю в больницу, где узнал, что у Николая Петровича сильно заболело сердце после ссоры со своими друзьями из правительства России. Со слов Николая Петровича, он давно уже просил у друзей обещанных денег на инвестиции в нашу газету, но друзья только обещали, но не помогали, преследуя больше политические цели, нежели коммерческие. В результате наш учредитель решил самостоятельно подогреть ситуацию и начал без согласования с друзьями публиковать компромат в своей районной газете. Вдобавок еще и глава администрации попросил своих влиятельных союзников, которые кормятся земельными уделами, помочь ему разобраться с нехорошей газетой, выходящей прямо в центре района, в его вотчине, в его феодальном княжестве. Известные всей стране по заметкам в газетах коммерсанты, по словам Николая Петровича, говорили с ним и пытались запугать, но он им ответил, что газету может продать, но никогда ее не закроет. К тому же газета уже не требовала инвестиций, имела самый высокий тираж продажи и самые высокие доходы от рекламы среди всех районных изданий и была уже почти рентабельной. В связи с этим Николай Петрович газету закрывать отказался.

Возвращаясь домой из больницы от Николая Петровича, я думал, что все идет так, как я и предполагал год назад. Зная, что проект политический, я надеялся, что мы сделаем такую интересную газету, которая станет самой популярной у читателя и рентабельной с точки зрения бизнеса, и такое издание после выполнения своей политической миссии будет жалко закрывать. Так оно и получилось. Не зря я некоторых топ-менеджеров в своей команде вытащил из регионов России для участия в этом проекте, хотя, конечно же, заранее им объяснил, что проект политический и поэтому может быть кратковременным. Но высокая зарплата должна была окупить риск участия моих региональных коллег в этом проекте.

К большому сожалению, после возвращения из больницы Николай Петрович на следующий день приехал к нам в редакцию и совершенно неожиданно сообщил, что газета через неделю закрывается. Напрасно я пытался узнать причину такого решения. Также тщетно я предлагал рассмотреть возможность продать эту газету мне, подождав немного времени, пока я смог бы взять кредит в банке под залог своего дома и выкупить издание. Николай Петрович говорил, что денег у него на поддержку этой газеты нет и в то же время продавать он ее никому не хочет, потому что у него есть ответственность за это издание перед друзьями. В общем, окончательно и бесповоротно учредитель распорядился со следующего номера прекратить выпуск нашей газеты.

Начался самый противный период в моей деятельности, связанный с ликвидацией фирмы. Самое тяжелое было – это договариваться с людьми об условиях расторжения трудового договора, тем более что с большинством сотрудников Николай Петрович не собирался рассчитываться, как положено по закону. Никакого предупреждения сотрудников о сокращении их должности не было. Никаких компенсаций при увольнении людям не выдавали. Сотрудники лишь получали отработанную за прошедший месяц зарплату, и их «выкидывали на улицу». Все беседы с увольняемыми работниками вел лично Николай Петрович. На вопрос одной беременной женщины, а как она может получить компенсацию, Николай Петрович цинично пошутил, чтобы женщина обратилась за компенсацией к своему мужу, а не к нему. Я не участвовал в переговорах с сотрудниками. С одной стороны, я как генеральный директор должен был отстаивать интересы учредителя, в том числе и потому, что он всегда ко мне относился с уважением и выписывал мне премии за отличные показатели. Но с другой стороны, было жалко людей, которых выкидывают без компенсаций на улицу.

После расчетов со всеми Николай Петрович оставил мне несколько компьютеров редакции, так как они ему были не нужны. Я же их развез по домам сотрудников, наиболее пострадавших при сокращении, как правило, это были женщины, собирающиеся в скором времени уходить в декрет.

О причинах отказа учредителя от дальнейшего выхода газеты можно было только догадываться. Теоретически у него могли закончиться деньги. Но тогда он солгал на первой встрече, что у него есть на развитие издания 200 тысяч баксов, так как за год учредитель не потратил на наш проект и половины обещанных средств. Кроме этого, одной из причин могло быть давление на учредителя со стороны бизнес-структур, близких к главе администрации. Такие бизнес-структуры могли быть представлены очень уважаемыми и богатыми людьми, сделавшими свой капитал на продаже подмосковной земли с разрешения главы района. Не исключено, что эти люди нашему учредителю могли предложить большие деньги лишь за то, чтобы он закрыл газету, которая может неизвестно что напечатать в канун очередных выборов главы районной администрации. Сама газета как бизнес-проект наверняка не интересовала друзей главы администрации из-за ее низкой по сравнению с бизнесом по торговле подмосковной землей прибыли. Однако для этих людей было очень важно, чтобы такая газета не выходила и не приносила вред главе администрации, ибо из-за этого можно было совсем потерять большой и прибыльный земельный бизнес в этом районе. Ну и в-третьих, одной из причин закрытия нашей газеты могло быть давление и шантаж на Николая Петровича со стороны его бывших друзей, которые работали в правительстве России и, несомненно, были влиятельными людьми, способными приостановить или существенно осложнить деятельность любой фирмы в Подмосковье.

Глава 7 Она

Примерно через год после закрытия подмосковного издания я приехал в Филевский парк Москвы на смотр собак. Полгода назад я купил щенка немецкой овчарки, девочку, чистокровную, с хорошей родословной. Собаку выбрал по объявлению в газете. Знал сразу, что хочу родовитого немца с черно-рыжей шерстью, как у собаки по кличке Рэкс в популярном телевизионном сериале. Когда обзвонил все объявления в газете, то выяснил, что на тот момент кобелей всех распродали и остались только сучки. Но зато какие! У одного кинолога были щенки, родители которых были победителями среди своей породы в чемпионатах Германии и Украины, а дедушка был даже чемпионом мира. Я сразу договорился с данным кинологом о встрече, чтобы купить щенка. По приезде к кинологу меня проводили на просторную кухню обычной квартиры пятиэтажного дома. Я присел в углу комнаты на диван и стал ждать показа. Кинолог-хозяйка сказала, что это первые щенки у данной собаки. Вынесла двух маленьких щенят, таких крохотных, лохматых, одинаковых. Их опустили на пол в центре кухни, метрах в трех от меня. Один из щенков сразу съежился, забоялся незнакомой обстановки, незнакомого запаха пришельца. А второй огляделся по сторонам, увидел незнакомца и побежал ко мне, быстро виляя хвостом, как пропеллером, по самой высокой амплитуде. Вся сущность этого маленького чуда при этом выражало такую доброту, преданность и радость, что сомнений у меня, кого выбрать из этих двух щенков, уже не оставалось. Конечно же, я купил того щеночка, который прибежал ко мне. Можно сказать даже, что не я его выбрал, а он меня. Этого щенка по правилам кинологов необходимо было назвать именем, начинающимся на букву А, потому что первый выводок щенков у собаки называют на А, второй выводок – на Б и т. д. Через два дня я назвал свою собаку именем Аврора, не только из-за того, что нужно было назвать на А, а еще и в связи с тем, что родилась она 7 ноября, в день Великой Октябрьской социалистической революции, начало которой положил выстрел крейсера «Аврора». Однако моя собака больше ассоциировалась не с военным крейсером, а с богиней утренней зари, что также обозначало это имя в древнеримской мифологии.

Через полгода после приобретения щенка нам с Авророй нужно было приехать на первый племенной смотр-конкурс собак в Филевский парк. За все время мне так и не удалось обучить Аврору минимуму команд. По выходным дням я уезжал ремонтировать свой дом и совершенно некогда было ходить на курсы собаководства. В связи с этим мне не хотелось позориться и участвовать в разных смотрах собак. Тем более Аврора росла темпераментной собакой, иногда начинала гавкать на собак во время прогулок, и ее никак нельзя было заставить замолчать. Но ехать на смотр было необходимо, так как участие в нем было обязательным условием для получения на руки родословной щенка.

«Ладно, как говорится, пять минут позора, и дело сделано», – успокаивал я себя.

И вот в ясное солнечное утро мы с Авророй приехали в Филевский парк, нашли площадку для племенного смотра немецких овчарок, и так как до начала смотра было еще минут 40, то пошли погулять в парке, подальше от других собак. Филевский парк, на мой взгляд, одно из красивейших мест Москвы. К счастью, парк был облагорожен не полностью. Почти все тропинки в нем были грунтовые, а асфальтом были покрыты лишь главная аллея и несколько тропинок в той западной части, которая примыкала к жилым кварталам. Восточная же часть парка была более дикой, шла вдоль реки Москвы, изгибаясь вместе с руслом и спускаясь крутыми откосами прямо к берегу. На другом берегу реки в то время была пустошь, низменность, и это было редкостью для центра Москвы.

Западный берег реки Москвы, который шел вдоль Филевского парка, был выложен старыми плитами, которые, к моей радости, уже давно были частично засыпаны песком после проливных дождей, и между плитами в трещинах росла трава. Это мне очень нравилось, ибо я всегда больше любил неокультуренную природу, чем бетонные мостовые. В отличие от западного берега реки ее противоположный, восточный берег был дик, без бетонных плит и асфальтовых дорожек. На его склонах до самой воды росли высокая трава и камыши. Кое-где на противоположном берегу прямо у реки попадались одинокие деревья – ивы или березки, и они только украшали этот вид. Иногда было слышно кваканье лягушек и свист сверчков. С нашей же стороны реки от самой воды поднимался крутой откос, который был весь в разноцветных деревьях, в основном со светло-зеленой кроной, но уже часто в листве встречались и желтые, и красные, и бордовые листья. Трава на склонах была еще зеленой, но уже не такой сочной и яркой, как в начале лета. Чувствовалось, что приближаются осенние деньки. Как же было красиво, спокойно и восхитительно, когда мы с Авророй гуляли по этому парку вдоль реки.

В воскресный день, несмотря на раннее утро, в парке были люди в большинстве своем среднего и старшего возраста, которые либо бегали трусцой, либо катались на велосипедах, либо просто гуляли с собаками вдоль берега. Я впервые был в этом парке и начал завидовать людям, которые живут недалеко от таких прекрасных мест, в то же время имея под боком всю городскую инфраструктуру в шаговой доступности: супермаркеты, метро, кинотеатры и другие атрибуты городского комфорта.

Пройдя немного вдоль живописного берега, успокоив себя и собаку, нам пришлось, к моему большому сожалению, вернуться на площадку, где должен был состояться смотр-конкурс собак. Аврора уже адаптировалась к новой обстановке, погуляв без поводка около реки, и вела себя спокойно. Я подошел к инструктору, узнал, что наш выход будет через десять минут, и стал ждать в группе людей, держащих на поводках молодых немецких овчарок. Две полные женщины из этой группы обсуждали немецкую овчарку на противоположной стороне площадки.

– Смотри, какой красавец-кобель на той стороне, – сказала одна из женщин другой.

– Где? А, вон тот, которого держит девочка в красной кофточке?

– Нет, нет. Вон тот, что с мужчиной в сером пуловере.

– А, вижу. Да не беспокойся ты, он на прошлом смотре в самом конце, после всех собак шел.

«Ну и что, что этот кобель шел в конце? Что это значит? – подумал я, потому что не понял сути разговора. – Почему не стоит бояться этого красивого кобеля, если он год назад шел в конце всех собак?».

Наконец назвали мою фамилию, и я с Авророй встал в шеренгу из 15 людей, держащих на коротких поводках своих немецких овчарок. Абсолютно случайно получилось так, что я оказался в середине шеренги. Первыми в строю стояли как раз те толстые тетки, которые обсуждали недавно кобеля с прошлогоднего смотра собак.

После того как все участники соревнований построились, инструкторы объявили, что первым конкурсом будет оценка внешнего вида собаки – экстерьера, ее пропорций, размера грудной клетки, формы ушей, яркости окраски шерсти и тому подобных вещей, которые знает кинолог, но не дилетант, коим я тогда являлся. После краткой вступительной речи вызвали первого участника. Толстая тетка вышла из строя с собакой и остановилась в двух метрах от инструкторов. Затем непонятно для чего тетка нагнулась к своей собаке и передвинула одну заднюю лапу своего питомца чуть назад. Получилось так, что передние лапы ее собаки теперь стояли на одной черте, параллельно друг другу, а задние лапы – не параллельно, так как одна лапа на пять сантиметров была дальше другой. Инструкторы осмотрели собаку, поставили в свою таблицу-ведомость оценку и приказали встать этой тетке вместе со своей собакой на место в строй. Далее передо мной вышли еще пятеро участников, и трое из них нагибались вперед и отставляли одну заднюю лапу своих собак назад по отношению к другой лапе. Я так и не успел понять, какую нужно лапу отставлять назад – правую или левую, где необходимо самому стоять и что собаке командовать. Все собаки были очень красивыми, их шерсть блестела от дорогого шампуня и была тщательно расчесана.

«А моя Аврора? – с печалью думал я. – Лохматая, не расчесанная и мытая пару дней назад обычным хозяйственным мылом. Эх, опозоримся вконец».

Но вот назвали мою фамилию и кличку собаки. Мы с Авророй вышли к инструкторам и остановились на положенном расстоянии. Я чувствовал уже, как мое лицо начинает краснеть, а плечи от стыда поднимаются вверх. Застыл, боясь посмотреть вниз, на собаку. Но, судя по лицам инструкторов, они ничему не удивились, начали осматривать экстерьер собаки и помечать что-то в своих блокнотах. Я стоял как вкопанный и боялся сильно дышать. Потом медленно опустил свою голову, посмотрел вниз, на Аврору, и удивился. Собака стояла, оказывается, так, как и положено на конкурсе: передние лапы параллельно друг другу, а задние – нет, одна лапа сантиметров на пять была дальше другой. Хвост висел неподвижно, спокойно, не испуганно, а пушистый кончик хвоста плавно и красиво изгибался и говорил о том, что собаке нравится здесь перед всеми стоять и позволять на себя любоваться. Уши собаки стояли твердо, пасть была немного приоткрыта, и из нее свисал язык, а глаза смотрели вдаль, и Авроре не было совершенно никакого дела до инструкторов, шеренги людей с собаками и зрителей на краю поляны. Собака была абсолютно спокойна, как будто она каждый день бывает на подобных выставках и обучена малейшим деталям. Аврору можно было сравнить с гордой, но незаносчивой и доброй принцессой, красавицей двора, которую не интересует мнение присутствующих, потому что она уверена в своей красоте, воспитанности и элегантности.

После оценки экстерьера нам сказали встать в строй. Я дал команду «вперед», Аврора сразу тронулась с места и посмотрела вверх, мне в глаза, как бы спрашивая: «Ну как, хозяин? Все нормально? Доволен! А ты еще во мне сомневался».

После того как инструкторы оценили внешний вид всех собак в шеренге, нам всем приказали повернуться направо и пройти по краю поляны, площадью примерно как спортзал в школе, вдоль натянутых на столбиках красных ленточек. Когда мы прошли половину круга и оказались напротив инструкторов, то старший из них, брутальная, плотная женщина средних лет, сказала нам, чтобы мы с Авророй передвинулись на две собаки вперед. Кое-кого из нашей колонны инструктор тоже переместил, но уже назад, а не вперед.

«Так вот в чем был смысл разговора двух женщин о кобеле перед началом смотра! – догадался я. – Впереди всех идет самая красивая собака, по мнению инструкторов, а позади всех тащится собака с самым плохим внешним видом и движениями. Ну, раз так, Аврора, то считай, что тебе сегодня повезло. Твой хозяин сегодня здесь отличается от этих толстых теток и дядек спортивной фигурой, осанкой и красотою движений. Поэтому я уверен, что это будет учтено при выставлении оценки тебе. Не дрейфь, держи хвост трубой, звезда моя утренняя!»

Еще пару кругов мы с Авророй прошли шагом по прямоугольнику поляны и оказались после нескольких перестановок уже вторыми в общей колонне участников. Впереди была только очень красивая немецкая овчарка, с блестящей шерстью, тоже чепрак, как и Аврора, но темных волос у нее было больше, а рыжих меньше, чем у моей собаки. Позже я узнал, что все овчарки в нашем строю были суками. Кобелей должны были смотреть после нас. И вот когда я думал, что смотр заканчивается и второе место для нас будет приятной неожиданностью, вдруг прозвучала команда инструктора «Бегом, марш», и вся наша колонна побежала медленной трусцой. Аврора с самого начала пыталась взять резвый темп, и мне ее приходилось постоянно одергивать поводком и командовать «рядом», но она плохо слушалась и старалась все равно бежать быстрее темпа лидера. Когда мы пробежали круг, старший инструктор сказал мне, чтобы я передвинулся со своей собакой на первое место – на место лидера колонны.

«Yes!! Супер!!! – тихо воскликнул я от радости. – Видишь, Аврора, как мое спортивное прошлое помогает нам с тобою. Техника бега легкоатлета на выставках собак – это великая штука, скажу я тебе, собака ты такая. Что бы бы ты без меня здесь, бедная, делала? Где-то в серединке колонны так и бежала бы рысью с каким-нибудь толстячком-хозяином».

Очутившись на первом месте в колоне, где впереди никто не мешал, Аврора еще больше увеличила свой темп, прижала свои уши, нос подняла кверху и, как арабский благородный рысак, очень быстро начала перебирать ногами, не переходя при этом в галоп. Я ее все чаще одергивал поводком и командовал «рядом», однако она еще не была обучена беспрекословно исполнять команды хозяина. Остальные собаки начали отставать, и мы обогнали уже метров на пять следовавшего за нами участника, что меня тоже беспокоило, потому что я думал, что не надо отдаляться от всей колонны, а нужно держать строй. И вдруг, когда мы пробегали мимо судей, старший инструктор, та брутальная женщина, подошла к нам и спросила меня:

– Молодой человек, вы можете бежать быстрее?

– Да, конечно, – сказал я и увеличил темп. Аврора легко подстроилась под новую скорость и даже хотела бежать еще сильнее, но я время от времени натягивал поводок на себя.

Через круг опять старший инструктор подошла к нам и уже более злобно спросила меня:

– А еще быстрее можете? – это был даже не вопрос, а команда.

– Конечно, могу.

Я прибавил скорость. Темп бега уже становился таким, как будто идет соревнование профессиональных легкоатлетов в забеге на три километра, хотя начинали мы бежать трусцой со скоростью в два-три раза медленнее. Я при этом подумал: «Видишь, Аврорка, как я тебя спасаю! Никто из присутствующих здесь, уверен, не пробежал бы в таком темпе и половины площадки, а я уже на второй круг сейчас пойду с такой бешеной скоростью».

И все же я немного придерживал Аврору. Это заметил инструктор, и на очередном отрезке я услышал новую команду от судьи, шокировавшую меня полностью: «Молодой человек, отпустите ее, вы ей мешаете».

Я был ошарашен услышанным. «Как это я мешаю? Я же так легко, элегантно и быстро бегу, не то что эти мешки позади меня. У меня такой красивый спортивный костюм и фирменные кроссовки. Эх, не туда вы смотрите, товарищ инструктор», – подумал я и перестал сдерживать собаку, отпустив поводок и взявшись рукой за самый его конец. Аврора почувствовала свободу и еще больше прибавила скорости. Мы уже почти всех участников обогнали, опередив их больше чем на круг. Многих собак сняли с просмотра, потому они перешли из-за быстрого темпа с рыси на галоп. Оказывается, ценится на таких смотрах не только красота движений собаки, а еще и скорость ее передвижения. Вот где гены предков-победителей у Авроры сыграли в полной мере. Никто же не обучал ее тому, что нужно бежать строго по периметру площадки, не срезать сильно углы, не переходить при беге в галоп, а нужно бежать только рысью. Моя собака чувствовала себя на первой выставке как в своей тарелке. Я был уверен, что Аврора получала удовольствие от происходящего, от этого смотра, от внимания, от соревнований, от быстрого бега. В ее действиях и поведении чувствовалась уверенность, переданная с кровью от чемпионов мамы, папы и дедушки.

Конечно же, Аврора по окончании забега была признана лучшей в нашей группе.

А через час нам пришлось вновь соревноваться по той же самой программе с лучшей собакой из кобелей. Там я уже знал, что мне надо делать, а именно – только не мешать моей Авроре и быть просто ее тенью, ее штурманом, ее вторым помощником. И Аврора вновь победила. Сегодня я часто дома смотрю на стенку в своей комнате, где висит под стеклом в красивой деревянной рамке диплом, в котором прописаны титулы, завоеванные Авророй на том смотре собак:

1. Победитель класса сук.

2. Лучшая собака выставки.

3. Лучший представитель породы.

После окончания выставки я был счастлив. Даже отношение к моей собаке у меня сразу поменялось. Я ее и раньше любил, а после победы стал относиться с каким-то новым для себя чувством. Более трепетно, более нежно, более уважительно. Стал смотреть на нее, как на принцессу с благородной кровью, как на королеву, пусть и среди собак, но зато самую лучшую.

* * *

После окончания церемонии награждения на племенном смотре собак ко мне подошли две девушки. На вид обеим было примерно двадцать два – двадцать четыре года.

– Извините, а вы случайно не кинолог? – обратилась одна из этих девчонок ко мне. – Вы купили эту красавицу или сами разводите щенят?

– Я купил ее полгода назад у кинологов. Могу дать их телефон, но с собой его, к сожалению, нет. Он дома. Завтра я мог бы вам позвонить и сказать вам этот номер, если оставите свой телефончик, – соврал я, так как телефон кинолога у меня был с собой записан в мобильнике, да и сам кинолог присутствовал на смотре-конкурсе, потому что привез мне родословную на собаку. Но это был хороший случай заполучить телефон девушек, тем более что одна из них была очень даже недурна собой.

Та девушка, которая обратилась ко мне с вопросом, была блондинкой, толстенькой, среднего роста, а вторая – брюнетка, высокая, даже в кроссовках она была одинакового со мной роста, где-то под 1 м 78 см.

Блондинка была симпатичной девчонкой, с красивыми славянскими чертами лица, с серыми глазами, круглым лицом и несколько полными щечками. А брюнетка была просто красавицей. Темно-коричневые, ниже плеч, естественные, без окраски волосы переливались на солнце. Кожа – абсолютно белая, ухоженная кремами, гладкая и нежная, без пятнышек, угрей и сыпи. Черные, немного выщипанные брови, длинные черные ресницы создавали изумительный контраст с зелеными по цвету и миндалевидными по форме глазами. Несмотря на то что брюнетка не красилась, на ее белой коже лица зеленые глаза и черными ресницы смотрелись ярко и выразительно. Нос был небольшой и несколько курносый, что мне всегда нравилось. Наверное, единственное, что чуть-чуть портило ее лицо, – это тонкие и сжатые губы, говорящие о большой силы воли и замкнутости девушки. А хотелось бы больше нежности, женственности, открытости и доброты, но такие люди, по моим наблюдениям, имели пухлые губки. По чертам лица эта моя новая знакомая походила чем-то на знаменитую телеведущую, в прошлом «Мисс мира», Оксану Федорову. Правда, фигура моей знакомой не была модельной. Небольшая сутулость и несколько удлиненное в пропорциях туловище и широкий таз вкупе со средним размером груди не дал бы этой девочке возможности пробиться на модельный подиум. Да и походка у нее была, скорее, мальчишечьей, даже немного косолапой и не была похожа на модельную походку от бедра. Однако все эти несоответствия модельным стандартам и пропорциям оставляли ее фигуру очень красивой и сексуальной. Хотя, наверное, для 35–40-летнего мужика любая фигура молоденькой девушки была бы сексуальной. Кроме того, стоит отметить, что и в 40 лет я лично не любил полных людей, даже если они были молоденькими, поэтому продолжал рассматривать внимательно только брюнетку из этой пары девчонок. Брюнетка, как и я, интересовалась тоже только одним живым существом из нашей четверки. И это, к сожалению, был не я, а моя собака Аврора.

– А у ваших кинологов дорогие щенята? – спросила блондинка.

– Я полгода назад провел небольшой мониторинг объявлений. У них средние цены. Но зато без обмана. Они продают щенят на своей квартире, работают сами в клубе, дрессируют собак, и им хозяева доверяют продавать своих щенков. Я свою красавицу у них купил всего за 300 долларов, хотя в родословной у этой собаки есть даже чемпион мира, вот – можете сами прочитать.

Я дал девушкам посмотреть родословную Авроры – лист формата А-4, запаянный в пластик, с круглым, переливающимся значком «Российская кинологическая федерация».

– Видите, вот здесь, в самом верху, написано: «Чемпион мира. URSUS. Чепрачный», а ниже через пару собак еще один чемпион указан: «Чемпион Анкор. TROLL ALLEMANTA», правда, я не знаю, что эти слова обозначают.

– Ух, ты, как интересно, – сказала блондинка, – а как узнать, что это именно вашей собаки родословная, а не другой?

– Смотрите, здесь в родословной указано, что собаку зовут Аврора, потом здесь же среди прочего указана фамилия владельца – Ландышев В. – это моя фамилия, и зовут меня Вячеслав. Здесь же указан и номер клейма собаки: ЭББ 446. Посмотрите в ухо овчарки. Видите, там стоит клеймо ЭББ 446? Таким образом, осталось только удостовериться по моему паспорту, что Ландышев В. – это я, и быть абсолютно уверенным, что эта родословная относится к данной собаке. И если после всего этого вы не дадите мне свой телефон, то я эту собаку сейчас на вас спущу, хотя она и не знает команды «фас», – заулыбался я, глядя в глаза блондинке.

Девчонки рассмеялись.

– Так и быть, уговорили, – сказала блондинка, – записывайте.

Я записал ее телефон и имя «Валя» в свой мобильный аппарат.

– А у вас какой телефон? – обратился я к брюнетке. – А то вдруг Валя потеряет свой телефон, и все мои труды познакомить вас с настоящими кинологами будут напрасны.

– А я не в этом городе живу. Я в Питере учусь, а живу во Ржеве. В Москве бываю редко, – сухо ответила красавица.

– Что ж так? Можно и почаще к подружке-то в Москву приезжать.

– Мне не нравится Москва. Она на меня давит. Здесь чересчур много людей, пробки постоянные и на дорогах, и в метро. Все куда-то бегут, торопятся, злые, раздраженные.

– А много раз бывали в Москве, хорошо ее знаете?

– Нет. Была всего несколько раз. Да и не тянет сюда, – все так же без интереса продолжала разговор брюнетка. – Я Питер люблю, там уже четыре года живу, учусь и хочу там после окончания учебы остаться. В Москву приехала смотр собак посмотреть – обожаю этих животных, фотографии собираю.

– А я в Питере прожил шесть лет и вот уже семь лет проживаю в Москве. Таким образом, я могу достаточно корректно сравнить между собой эти два города. Так вот, Питер я люблю, а Москву обожаю. Если хорошо знаешь Москву, то ее нельзя не любить. Согласен, что сейчас везде пробки, масса народу, вокзалы с бомжами со всех сторон России, гастарбайтеры. Ежедневно в Москве находится до двух или трех миллионов приезжих. Однако если не ассоциировать Москву с вокзалами, транспортными магистралями и рынками, а уйти на 200 метров от заставленного машинами проспекта в глубь дворов, то очутишься в потрясающей тишине, среди чистых и спокойных улиц, среди огороженных низким кованым заборчиком площадок, на которые завезли чернозем и засадили их газонной травой и цветами. Или очутишься там, где поставили во дворах красивые детские уголки и песочницы. Кроме этого, необходимо отметить, что в Москве много красивых исторических мест, по которым можно гулять с разинутым от восхищения ртом, целый день. К примеру, такие потрясающие в столице есть места, как Новодевичий монастырь, Парк искусств, Коломенское, Царицыно, Архангельское, Воробьевы горы, Чистые пруды, Александровский сад, Красная площадь, Старый и Новый Арбат. Очень много очаровательных мест. Вы все эти места посетили?

– Я только была на Красной площади еще в детстве. Да и нет сейчас желания это все смотреть. Я лучше по Питеру погуляю, – не зажглась моей речью гида брюнетка.

– В Питере тоже красивые здания, и они там практически все расположены в центре города, поэтому за пару дней можно все обойти. Не считая, конечно, знаменитых пригородов: Пушкино, Павловск, Гатчину, Стрельну и Петродворец. А в Москве исторические достопримечательности сильно разбросаны по всему городу, поэтому нужно иметь такого хорошего гида, как я, чтобы досконально узнать и полюбить Москву. И в целом, на мой взгляд, здесь больше красивых мест, чем в Питере, ведь Москва, можно сказать, с XIV века, при Дмитрии Донском, уже стала столицей России, а Питер – лишь с начала XVIII века до начала XX века, всего 200 лет, был столицей России. Кстати, про Москву упоминается впервые в летописях от 1147 года, написанных еще при Юрии Долгоруком, а в то же время этот суздальский князь намного раньше забрал поселение под названием Москва у боярина Кучки за долги, при этом убив Кучку в его же селении. Обычный рэкет и в те времена уже был. Поэтому можно предположить, что Москва существовала и ранее 1147 года. Во какая история! В те времена на месте Питера были одни болота да финские племена или варяги иногда на ладьях по Неве плавали. Так что нельзя не любить Москву, если ее хорошо знаешь, потому что у нее многовековая, колоссальная история столицы государства. Приезжайте чаще, буду понемногу показывать вам нашу столицу.

– Я летом здесь почти каждую неделю бываю, – ответила брюнетка, – подрабатываю в каникулы проводницей в фирменном поезде «Смена», езжу из Питера в Москву и обратно. Но выбраться в город, пока мы днем стоим на запасных путях, практически не удается. Надо и вагон убрать, и поспать перед ночной дорогой.

– Ну, если будет возможность и желание, то сообщите, – почти отчаялся я уговаривать эту упрямую красавицу. – У меня легкий почтовый адрес в Интернете: onsam@mail.ru, сокращенно от «он самый», – улыбнулся я. – Могу также по Инету фотографии Авроры выслать. Сбросьте только тестовое письмо, чтобы я по обратному адресу отправил фотки. Как вас зовут-то?

– Маша, – коротко ответила она.

– Вот и отлично, что вы познакомились, а то моя подруга на километр к себе никого не подпускает, а мне надо бежать по делам, так что вы теперь как знакомые, можете вдвоем по парку часик погулять, – сказала блондинка.

– А девочку куда я свою дену? Вы хотите ее с собой забрать? – нахмурился я.

– Какую девочку? Кого я хочу с собой забрать? – вопросительно взглянула на меня блондинка.

– Ну как же? Вы предлагаете нам с Машей здесь вдвоем в парке погулять, так? А вторую девочку – мою собаку Аврору – куда я дену? Можно мы втроем погуляем – Маша, Аврора и я?

Девчонки рассмеялись. Блондинка попрощалась и ушла. А мы с Машей пошли гулять дальше вдоль набережной Москвы-реки в сторону Крылатского. Аврору я отпустил с поводка, она даже, когда была щенком, боялась далеко убегать, постоянно оглядывалась – где же там хозяин идет, и если хозяин приседал за кустами или прятался за деревом, то Аврора сразу же бежала назад, чтобы, не дай бог, бедный хозяин в лесу не потерялся.

* * *

Во время прогулки по парку Маша почти все время молчала. Судя по темпераменту, она была флегматиком да к тому же еще и интровертом – все эмоции держала в себе. Смеялась коротко, наверное, даже это был не смех, а короткое хмыканье, после которого оставалась лишь только улыбка на ее красивом лице. Ко всему прочему, она часто и отвечала коротко, резко, старалась это делать низким голосом и не любила долго что-либо рассказывать. Из расспросов я узнал, что через год она оканчивает железнодорожный техникум в Санкт-Петербурге и будет поступать далее в питерский железнодорожный институт. Путем несложных арифметических действий я вычислил ее возраст. Ей должно быть лет 18–19, не больше.

«Ну, Слава, тебя занесло… Ей всего 18 лет. У тебя дочка могла бы быть уже такая, – кто-то проснулся во мне и начал стыдить. – А что, классно, и очень даже возбуждает этот факт. Ей 18, а мне 40. По крайней мере сексуальное влечение и эрекция с моей стороны гарантированы. Да еще и неизвестно, 18 ей лет или 20. Выглядит по крайней мере она годиков на 22–23», – сообщил свои ответные резоны кто-то другой во мне.

В самом деле, выглядела моя спутница старше восемнадцати лет, наверное, из-за того, что отличалась брутальностью в поведении, свойственной многим подросткам, желающим искусственно увеличить свой возраст перед незнакомцем. Но в то же время было в Маше что-то очень женственное, доброе и нежное. Я это чувствовал в ней, и меня это очень привлекало. Не терплю в женщинах агрессивности, зла и мужеподобности. Из-за этого всегда не мог терпеть бизнесвумен. Женщина должна быть добрым ангелом, нежным и мягким, оставив агрессию, злобу и воинственность более несовершенному виду – мужчине. Поэтому сила женщины, на мой взгляд, в ее слабости. Под слабостью в этом контексте никоим образом не подразумевается слабость воли. Можно быть доброй, мягкой и нежной, но с сильной волей и стальным внутренним стержнем. Вот такой мне показалась Маша в первую встречу, и мне стало интересно узнать, что же у этой девчоночки внутри, какой характер, какие комплексы не дают ей проявлять свое доброе и женственное «я». Мы шли с ней по Филевскому парку, она наслаждалась рекой, зеленью, Авророй, а я, хоть и любил смотреть на все вышеперечисленные вещи, но наслаждался только красотою этой молодой девушки. Поглядывал на ее искоса, сбоку и расстраивался, что она совсем не смотрит на меня, а просто молчит, слушает мою болтовню и смотрит на Аврору и на окружающую природу.

Неожиданно перед нами выскочил из кустов мужчина в одних плавках, красный, как рак, кожа у него была мраморной с чередованием красных и белых пятен. Я знал, что такая кожа становится после жаркой парилки. Мужик с разбегу нырнул в воду и заохал там от восторга.

– Что это он так кряхтит? – спросила Маша.

– Это он от удовольствия. Видимо, здесь у них недалеко от берега в кустах небольшая банька стоит. Топят березовыми поленьями, попарятся веничками дубовыми и потом в реку ныряют охлаждаться. Я видел уже одну такую баньку в этом парке выше по течению – небольшой сарайчик в шесть квадратов площадью. Молодцы местные жители, это и для здоровья полезно, и удовольствие великое. Но интереснее не летом, а зимой из баньки в или в проруби окунуться.

– Зимой в проруби? Какое же это удовольствие – в ледяной воде купаться? Бр-р-р, – передернулась моя спутница, видимо, ярко представив себе эту картинку с зимним купанием.

– Нисколько не холодно. Ныряешь же после парной. Я, кстати, в Питере, на Озерках купался целую зиму в проруби.

– На Озерках? Это рядом с метро «Озерки»? А где там?

– На среднем озере с северной стороны есть лодочная станция. Там у них на берегу стоит сруб, в котором сделали хорошую баню с парной и раздевалкой. От бани метров на 30 в глубь озера сделали деревянный настил, чтобы купаться не у мелкого берега, а нырять сразу на глубину, да и вода к середине озера чище. В этой баньке три раза в неделю собиралась группа последователей учения Порфирия Иванова: они питаются по своим правилам, закаляются, ходят босыми ногами по снегу, купаются в проруби и много еще чем занимаются. Там целое учение, своя философия. Мне интересно было тогда в проруби искупаться, особенно в 25–30-градусные морозы, поэтому я и примкнул к этой группе.

– Что, даже в такой сильный мороз вы купались? – с сочувствием посмотрела на меня Маша.

– Да. Вы представляете, когда хорошо пропаришься, то холода не чувствуешь. Зайдешь первый раз в парную, напаришься, но после первого захода на улицу не выходишь, а в раздевалке посидишь, отдохнешь, чай горячий с травками и медом попьешь и опять в парную. И так два-три раза паришься, но на улицу не выходишь. Когда в третий или четвертый раз сидишь в парной, то уже забываешь напрочь, что такое не только холод, но и даже само чувство ощущения холода. И вот после такого длительного распаривания выходишь в одних сланцах и плавках на улицу, на двадцатиградусный мороз. Пот и влага на твоем теле моментально застывают, и ты покрываешься тонкой корочкой льда. Кончики волос тоже замерзают и становятся жесткими, как колючки у ежика. Однако холода все равно пока не чувствуешь. Постепенно, наслаждаясь свежим ветерком, ты идешь по тропинке между большими сугробами в сторону проруби. Встречаешь на пути мужика с лопатой, в свитере, шапке-ушанке и валенках. Это инструктор по бане, который каждые полчаса бегает смотреть прорубь, чтобы она не застыла при таком морозе, а если застынет, тогда этот мужик рубит лед лопатой. Итак, проходишь ты в плавках 30 метров по тропинке до проруби и видишь удивление людей, идущих в шубах по берегу озера. Некоторые из прохожих останавливаются, чтобы посмотреть на людей, ныряющих в прорубь в такой жуткий мороз. Потом прохожие покрутят пальцем у виска и пойдут быстрее домой греться у теплой батареи. А ты подходишь к проруби, она темнеет омутом и зовет прохладой тебя к себе. А ты все еще пока не чувствуешь холод и тебе очень хочется быстрее прыгнуть и поплавать в этой прохладной водичке. И вот ты уже готов сильно оттолкнуться и прыгнуть подальше от края полыньи, как слышишь вдруг слабый такой, но беспокойный внутренний голос, который кричит тебе откуда-то из глубины души: «Мужик, а дети у тебя есть?». Ты понимаешь, что тебе нечем крыть этот вопрос, и отвечаешь внутреннему голосу: «Ладно. Уговорил. Далеко прыгать не буду. Рядом с лесенкой быстро окунусь и вылезу. Ничего не успею из самого важного отморозить». И сигаешь в воду, а потом резко вылезаешь на берег. Сразу же, как вылезаешь из воды, ты ощущаешь такой кайф, что словами его не описать. Голова кружится, в теле чувствуется легкость и появляется какая-то необыкновенная свобода в движениях, от тебя идет пар, и ты чувствуешь каждой альвеолой, каждой клеточкой своих легких, как вкусен морозный воздух.

– А из-за чего появляется такое состояние? – спросила Маша. Видно было, что рассказ ей нравится.

«Еще немного, и, может быть, она даже предложит пойти в эту баньку на Москве-реке. Было бы здорово попариться и покупаться с ней вместе», – на секунду замечтался я.

– Говорят, что существуют два способа сварить большую свеклу, – продолжил я свой рассказ. – Можно просто ее варить в кипятке минут 40, а можно варить всего минут 20 и потом резко сразу весь плод опустить в ледяную воду. В плоде, если его засунуть в холодную воду после варки, сразу прогревается сердцевина, и свекла за 20 минут может быть так же сварена, как за 40 минут. Наверное, и организм человека реагирует подобным образом. Когда сидишь долгое время в жаркой сауне, то прогревается не только кожа, но и некоторые органы, например, легкие, которые качают горячий воздух, а также печень и сердце, получающие тепло от нагревающейся крови. В такой ситуации все рецепторы кожи и некоторых внутренних органов начинают посылать в мозг сигналы, что организм находится в глобальном перегреве и долго в таких условиях не выдержит. Мозг в ответ посылает приказ, по которому тепло должно быть выведено прежде всего из всех жизненно важных органов: печени, почек, селезенки и так далее. В связи с чем начинается резкая отдача органами своего тепла в циркулирующую кровь. И вдруг в этот момент человек резко окунается в ледяную воду всем телом, погружается с головой, и все рецепторы посылают в мозг сигналы обратного типа, что наступило резкое похолодание, да такое глобальное и жестокое, что организм может погибнуть в течение нескольких минут. Мозг сразу дает команду организму и всем функциям – защитить, опять же в первую очередь, самые жизненно важные органы: те же печень, селезенку, почки, легкие, и сам мозг. И все тепло, которое еще осталось в организме, концентрируется в этих важных органах, из-за чего в них происходит повышение температуры выше, чем было даже при перегреве в сауне, капилляры и кровеносные сосуды максимально расширяются, кровоток увеличивается, и происходит очищение сосудов, тканей от всяких нездоровых образований на их стенках, бляшках, закупорках и тому подобной фигни. С этим связан как раз-таки эффект здоровья от купания в проруби и кайф, когда ты выходишь из ледяной воды. Разум при этом совсем теряется, потому что не знает, чего ждать от этого сумасшедшего организма в следующую минуту – опять жары или ледяного холода.

– А в проруби на Озерках в Питере только мужчины купаются или женщины тоже смелые попадаются? – спросила моя спутница с улыбкой.

– Я заметил, что мужики плавали в проруби непродолжительное время, а вот некоторые женщины из нашей группы не просто окунались и быстро выходили на берег, а довольно долго, до 5–7 минут, плавали в ледяной воде и вылезать оттуда совершенно не хотели. Потом такую женщину почти силой вытаскивали из проруби. Купальщица в таких случаях вся дрожала от холода. Ее приводили в парную и сажали на самую верхнюю полку поближе к печке. Представляете картину, когда женщина минут пять сидит у печки, согнувшись в кокон, охватив руками ноги, и все это время сильно дрожит. Следующие пять минут в парной эта женщина находится все в той же позе, но уже не дрожит, а просто сидит с закрытыми глазами и молчит. Ну и, наконец, последующие пять минут она все так же сидит в этой позе, но уже открывает глаза, пусто смотрит на камни печки и начинает сама с собой тихо так посмеиваться, хихикать: «Хи-хи, хи-хи, хи-хи». Вот где кайф-то ловит, наверное! Вот это, я понимаю, удовольствие! – я широко заулыбался и посмотрел на свою собеседницу.

Маша тоже искренне улыбалась.

– А почему вы с Питера уехали? – спросила она. – Мне лично этот город очень нравится, и я там собираюсь жить после окончания учебы.

– Мне тоже Питер нравится, даже я его люблю, но жить там человеку, выросшему на теплом и солнечном юге, очень даже непросто из-за местного климата. Я же в Алма-Ате родился, в столице Казахстана, и прожил там 20 лет, не считая двухгодичного армейского перерыва.

– Частые дожди не нравятся?

– В Алма-Ате я дождь очень любил. Он там редкий гость, пару раз в месяц летом идет и, как правило, ливнем. Люблю сидеть в заглушенной машине и слушать стук крупных капель по капоту и по крыше автомобиля. Или стоять под навесом и смотреть, как льется вода струйками с крыши. В такие минуты хорошо думается, мечтается, планируется. Даже какая-то романтическая обстановка создается.

– Ну, так в Питере иногда, осенью или весной, неделями дождь льет.

– Это и сводит на нет романтику. Романтика прекрасна, когда она в диковинку. Выехал, к примеру, на природу с палаткой, разбил ее у тихого пруда в лесу и наслаждаешься пару дней красотой и тишиной. А еще через пару дней хочется уже к цивилизации, комфорту, телевизору, горячей ванне и мягкому дивану. И уже готов променять романтический костер на газовую плиту, а вид из палатки – на вид ночной оживленной улицы с высокого этажа. Вот так и дождем хочется любоваться и наслаждаться его стуком и пением не больше чем раз в неделю. А когда в Питере месяцами солнца не видишь, а зимой ты идешь на учебу, солнца еще нет, а когда выходишь с института после обеда, солнца уже нет, и так на протяжении полугода, то это очень психику угнетает. А вот в Подмосковье, где сейчас живу, я просто пищу от климата. И зима настоящая есть, не сильно морозная, со средней температурой в 2–5 градусов мороза, когда снега много, он жестко хрустит под ногами и покрывает сказочно толстым слоем каждую веточку деревьев. И осень к тому же красивая, многоцветная. И летние месяцы жаркие и зеленые.

А кроме плохого климата, в Питере меня не устроило то, что жизнь там не задалась, очень много тяжелых препятствий было. Я пытался их взять и с разбега, и обойти стороной, и пролезть под ними, но все это получалось с такими большими потерями, что как-то я понял, что не судьба мне быть в этом северном городе, не буду я здесь счастлив. И лучше уехать отсюда, жить в другом месте, а в Санкт-Петербург приезжать один-два раза в год, желательно когда наступают восхитительные белые ночи и в городе тепло и солнечно.

– Что же у вас там такое случилось, что заставило бросить такой прекрасный город.

– Да много чего за шесть лет жизни. Это длинная история. Могу сказать только вывод, который я сделал по истечении этих шести лет. Представьте, что вы плывете на плоту по медленному течению реки. И вы – молодой, полный энергии человек. И вам хочется плыть по жизни быстрее. Вы стараетесь увеличить скорость, грести веслом или руками, но все равно видите, что другие плоты вас обходят. Тогда вы бросаетесь с плота в реку, плывете к берегу, забираетесь на отвесный склон и начинаете бежать по земле вдоль этой реки жизни. Скоро вы обгоняете уже не только тот плот, на котором плыли вы, но и другие плоты, которые плыли ранее впереди вас, но вдруг вы оступаетесь и падаете, царапая до крови себе коленки, но поднимаетесь и опять ускоряетесь по берегу. Однако через полкилометра вы запинаетесь о камень, или сильно ударяетесь головой о ветку дерева, или проваливаетесь в овраг, и наконец через несколько километров изнуренного бега вы подворачиваете ногу и теперь можете только идти шагом или медленно прыгать на одной ноге, но не быстро бежать. Так вы еще несколько километров хромаете, потом спускаетесь к воде, чтобы утолить жажду, и с удивлением видите, что все ваши усилия были напрасны. Ваш плот, спокойно плывя по реке, достиг той же самой точки по тихому течению, что и вы достигли по земле изнурительным бегом, при этом во время этого бега вы многое потеряли: нервы, здоровье, накопленные материальные блага и даже друзей. Вот такое резюме я вывел после питерского этапа моей жизни.

– Интересное суждение. А я вообще фаталистка и верю, что все предопределено заранее судьбой.

– Я также в какой-то мере фаталист, но считаю, что от самого человека тоже многое зависит. Каждый человек, он как дерево в лесу. Если ты рожден дубом, то дубом и помрешь и никогда тебе березкой или кленом не стать, не перепрыгнуть с одного дерева судьбы на другое. Однако у тебя есть выбор – куда и с какой скоростью тебе идти на всем протяжении от корня твоего дерева до самой верхушки. Можешь пройти до первой ветки, свернуть на нее и не спеша где-то застрять в листочке на небольшой высоте от земли. Жизнь тогда пройдет тихо, спокойно, без проблем, без достижений, но в конечном счете совершенно неинтересно. А можешь попытаться вскарабкаться на самый вверх дерева, правда, ты сам не знаешь, где этот вверх и какие ответвления к нему ведут. Но если ты хочешь идти до конца, то тебе не стоит бояться, что на своем пути ты можешь зайти на какую-нибудь ветку, по которой попадешь в тупик. Потому что даже если ты зашел в тупик, то не надо отчаиваться, ведь там есть выход. Ты же зашел в этот тупик и, значит, по той же дороге можно выйти и далее перейти с ветки на листья, глядишь, по листве можно будет попасть на другую ветку, уже идущую вверх. Можно также из тупика вернуться назад, к тому ответвлению, с которого ты повернул в этот тупик, и продолжить движение по другому стволу дерева. В Питере в 1996 году я понял, что зашел в тупик, что лист дерева, на котором я остановился, не пересекается с другими листочками – слишком далеко в стороне он висел. И я тогда принял решение вернуться по веточке назад, на ствол, с которого я когда-то ушел не в том направлении, каком хотел, а ушел в тупиковую и неинтересную жизнь. И, как показала практика, я тогда сделал правильный выбор и сейчас этим доволен. Не хочется мне стоять на месте даже тогда, когда не знаешь, куда идти. Через всю жизнь прошел у меня девиз: «Если не знаешь, что делать, – делай шаг вперед».

– Другими словами, «Ввяжемся в драку, а там поглядим», – с улыбкой сказала моя попутчица.

– Ну, типа того… – улыбнулся я в ответ.

Мне все больше и больше нравилась эта застенчивая девчонка, поэтому не хотелось с ней расставаться, и я очень сожалел, что она не живет в Москве, потому что уже знал из жизненного опыта, что на расстоянии серьезных отношений не построишь.

Мы уже подошли за время рассказа к центральному входу в парк, и Маша собиралась пойти на автобусную остановку. Я предложил ее довезти на машине, но она отказалась.

Через несколько минут мы расстались, и я был почти уверен, что история с Машей не будет иметь никакого продолжения, так как на следующий день она уезжала домой во Ржев, а через пару дней должна направиться в свой любимый Питер. Ну, а с блондинкой Валей мне и самому не хотелось встречаться вновь. Я научился уже чувствовать с первой встречи – может у меня с этой девушкой что-нибудь серьезное получиться или нет, смогу ли я в нее влюбиться или нет. А дружба с женщиной меня никогда не интересовала, так как я не верил в такую дружбу. Хотя если у парня с девушкой были роман, любовь и секс, в которых люди сближаются не только телесно, но и духовно, тогда могут еще иметь дружеские чувства между мужчиной и женщиной. А без любви и секса в дружбу между Адамом и Евой я не верил.

Телефон кинолога я скинул Вале тем же вечером и был уверен, что знакомство с этими девчонками не будет иметь никакого продолжения.

* * *

Через неделю после смотра собак неожиданно для меня по электронной почте пришло письмо от Маши, где она просила выслать снимки Авроры. Я выслал пару снимков. Завязалась слабая переписка, из которой я узнал, что скоро Маша, подрабатывающая проводницей, приедет на фирменном поезде «Смена» в Москву. Я предложил ей встретиться на перроне и принести к поезду диск с остальными фотографиями собаки, чтобы не тратить время и деньги на Интернет. Девушка ответила согласием, и в назначенный вечер я приехал на Ленинградский вокзал, нашел требуемый поезд и увидел Машу, стоящую рядом с открытой дверью вагона. Униформа проводницы Маше очень шла, хотя и висела на девушке из-за несоответствия размера. Красиво сидела на голове пилотка, отлично смотрелся галстук на фоне белой рубашки, и я отметил для себя, что даже большая по размерам форма смотрится на этой девочке намного приятнее, чем подростковые джинсы и курточка, в которых она была в парке при первой встрече. Я очень обрадовался нашей встрече, но в лице Маши ничего не поменялось. Она смотрела на меня так же, как на всех других людей у вагона.

Мы немного поболтали ни о чем, я передал диск и собирался уже уходить, потому что до отправления состава оставалось пять минут. Но здесь случайно спросил Машу, что им давали на обед, как кормили. Девушка ответила, что проводников в этом поезде централизованно не кормят и поэтому они сами должны брать для себя питание в путь. А она, как правило, ничего с собой в дорогу не берет, так как ест очень мало.

– Ну а попить чего-нибудь хотите?

– Да, я бы с удовольствием сейчас выпила стаканчик апельсинового сока. Чай и вода уже надоели.

– Тогда я побежал за соком.

– Слава, вы не успеете.

– Постараюсь, – уже отбежав метра на три, крикнул я. – На всякий случай, пока. Пишите, если не успею сейчас вернуться до отправления поезда.

Я прибежал к первому попавшемуся на пути киоску, купил два литровых пакета апельсинового сока, чипсы, шоколадку, мягкое печенье и рванул сразу назад. Поезд еще не тронулся, но все проводники уже зашли в вагон и стояли в тамбуре, ожидая только начало движения состава, чтобы закрыть двери.

– Фу. Слава Богу, успел, – сказал я, тяжело дыша от интенсивного бега, – Берите, хоть покушаете чуть-чуть. Так же нельзя длительно голодать. Можно же желудок испортить.

– Я всегда так питаюсь. Не испорчу. Спасибо большое за продукты, но это лишнее.

– Напишите, пожалуйста, когда вы в следующий раз будете в Москве проездом. Окей?

В это время в тамбур, где стояла Маша, зашел еще один проводник. Это был высокий, под 1 м 85 см, роста, парень, стройный, даже несколько худоватый, с красивыми славянскими чертами лица. Его темно-коричневые длинные волосы были убраны назад и сплетены в узкую косичку.

– Что «Окей»? – зло спросил он у меня, услышав последнюю мою фразу.

– Я ведь не с вами разговариваю, молодой человек, – я почувствовал, что подбородок мой опустился несколько вниз, улыбка исчезла, голос стал намного тверже и громче. Никогда не любил хамство и невоспитанность.

Молодой человек ничего не ответил, открыл дверь, соединяющую вагоны, и прошел дальше по коридору. В тот же миг состав тронулся, и напоследок я впервые увидел в глазах Маши заинтересованность. Она чуть прищурилась и смотрела внимательно мне в глаза. Мне был приятен этот взгляд, и я понял, что встречи с этой очаровашкой у меня еще будут. Для большинства мужчин, включая и меня, при знакомстве с прекрасным полом самое важное – это внешняя красота девушки, черты ее лица, фигура, движения, а характер, менталитет, взгляды на жизнь, темперамент, ум – это все второстепенное. Сначала мужчины ищут красавицу, чтобы она вызывала постоянное желание заниматься сексом и чтобы чуть позже можно было любоваться ее очаровательными детьми, похожими на маму, а уж какова мама по характеру – начинают задумываться намного позднее. А вот для большинства женщин, как показывал мне мой личный жизненный опыт, внешняя красота мужчин – на десятом месте, а впереди стоят внутренние качества, в которых не последнее место занимают ум, мужественность и забота о женщине. Тот небольшой эпизод на перроне Ленинградского вокзала Москвы и помог мне проявить немного эти свои качества, на что сразу обратила внимание эта красотка.

«Ну, что же, глядишь, что-нибудь серьезное и выйдет с этой очаровательной молоденькой девочкой, – подумал я. – Хотя любовь на расстоянии почти невозможна. Да и парень у нее в Питере наверняка есть. Скорее всего, как раз этот тощий с косичкой. Ладно, поживем – увидим».

* * *

Как-то через месяц после знакомства Маша сообщила мне, что приедет к подружке Вале в Москву на выходные. Я предложил им встретиться со мной и с моим другом, чтобы погулять в Центральном парке культуры и отдыха имени Горького, на что получил удовлетворительный ответ.

В субботу в начале октября в Москве стояла отличная погода. Было тепло и солнечно, бабье лето, на радость всем москвичам, несколько задержалось в столице. Мы вчетвером погуляли по парку, покатались на каруселях и перед выходом из парка сели у пруда в летнем кафе попить пива и сока. Саня Орех, Валентина и я взяли себе пива, а Маша, как всегда, пила апельсиновый сок. Мы сидели, болтали, наслаждались осенней природой, любовались медленными передвижениями лодок по глади пруда, а также внимательно смотрели на аттракцион «Тарзанка» – большую стрелу в 50 метров высотой. С этой стрелы, высотой с пятнадцатиэтажный дом, очень редко, примерно один раз в час, прыгал вниз с пристегнутым к ногам резиновым жгутом какой-нибудь идиот, как правило, один из инструкторов этого аттракциона, чтобы завлечь на него других идиотов.

Мы посидели довольно долго, выпили по паре кружечек пива и собирались уже уходить из этого летнего кафе, как мой друг Саня Орех, уже немножко окосевший на жаре от пива, говорит мне при всех:

– Вячеслав Владимирович, а слабо с тарзанки прыгнуть?

«Как же ты посмел, гаденыш, сказать мне при девчонках слово “слабо”?! – подумал я. – Ну, Саня, подожди. Как говорится, “я не злопамятный – отомщу и забуду”».

А самому, конечно же, страшно. Ведь и по телевизору показывали, и в быту рассказывали, что этот аттракцион очень опасный. Иногда рвался жгут; иногда его неправильно по весу подгоняли, и человек входил с разгона в землю. Были также случаи, когда жгут, как удавка, наматывался на шею прыгавшего и душил его, или случалось, что смельчак обо что-нибудь ударялся при раскачивании. К тому же те, кто прыгал и с тарзанки, и с парашютом, говорили, что с тарзанки прыгать даже страшнее, потому что видишь землю в момент прыжка, а с парашютом шагнул в открытую дверь самолета и полетел.

Мне было страшно даже подумать об этом. И полторы кружки пива не помогали. Однако, к великому моему сожалению, мне предложили прыгнуть с тарзанки при девчонках, а тем более при девушке, которая мне очень нравилась.

Но я проявил находчивость, моментально нашел выход из ситуации и попытался красиво уйти от предложения моего друга.

– Да я бы прыгнул, Саня, но уж очень дорого, – ответил я после небольшой заминки. – 2000 рублей, почти 100 баксов, – это дороговато. Если б хотя бы 1000 рублей прыжок стоил, я бы тогда пошел на это.

И здесь, к моему ужасу, пьяный Саня полез в свой карман, достал кошелек, взял оттуда 1000 рублей и положил на столик.

– На, Слава, штуку. Еще штуку добавь и прыгай, – смотрел он на меня, улыбаясь и глядя из-под слегка опущенных под тяжестью алкоголя век. – Ну как, слабо прыгнуть-то?

Мне захотелось ударить кулаком в эту улыбающуюся пьяную рожу любимого друга, но при девушках нужно вести себя прилично.

– Спасибо, братан. Ты настоящий друг, а не поросячий хвостик, – обреченно сказал я, взял 1000 рублей, встал, посмотрел на испуганные, но заинтересованные лица девчонок, кисло улыбнулся и пошел к этому ужасному аттракциону.

У основания стрелы, по которой поднимался лифт с безумцами, стояла палатка, играла веселая музыка, сидели за столиком два спортивного вида парня и от безделья играли в шашки. Увидев меня, они обрадовались. Один из них предложил сесть за стол, дал мне несколько документов, которые я должен был подписать перед прыжком. Один из документов был о правилах безопасности при прыжке с тарзанки, а второй – договор, в котором я обо всем предупрежден и в случае любого исхода, в том числе и самого печального, я никаких претензий к организаторам не имею и даже в случае своей смерти виню во всем только себя самого, дурака.

Подписав все документы, я вышел из палатки с одним из инструкторов и направился к лифту – кабине размерами 2 на 2 метра, по всем своим сторонам огороженной металлической сеткой, видимо, для того, чтобы придурки-желающие не прыгали из лифта сразу после того, как кабина начинала двигаться вверх. Ведь даже когда смотришь из окон, к примеру, пятого или шестого этажа вниз, то уже становится страшно, а здесь была стрела высотой с пятнадцатиэтажный дом. Жуть. Тем более снизу совершенно не чувствуешь той высоты, с которой смотришь сверху. Сверху картина намного страшнее, чем представляешь ее снизу.

По дороге к лифту ко мне подошел мужчина с видеокамерой.

– Давайте я с вами поеду, сниму ваш прыжок сверху. Это же такая память. На всю оставшуюся жизнь, – предложил этот видеооператор.

«Да, не зря этот оператор говорит: “…на всю оставшуюся жизнь”, – грустно думал я. – На эти оставшиеся минуты в моей жизни! Такая память! Блин!»

– А сколько стоит кассета с записью? – спросил я мужчину в ответ.

– 800 рублей – ответил тот.

– Ничего себе! Так дорого! Нет, спасибо, – искренне сказал я, так как, к примеру, видеокассета с классным фильмом стоила всего 100 рублей у каждой станции метро.

Но, казалось, мужчина не расстроился. Он не стал торговаться со мной и снижать стоимость кассеты, а спокойно сказал:

– Ну, я все равно вас сниму. Отсюда, снизу, с земли. Надумаете после прыжка купить – подходите.

– Нет, спасибо. Не утруждайтесь. Я точно не куплю. Очень дорого, – ответил я и пошел дальше.

Мы с инструктором зашли в лифт, и мне предложили сесть на стул, снять обувь и соединить вместе ноги. Я сделал, как просили. Инструктор обмотал мне ноги крепкой тканью с липучками и пристегнул к этой ткани жгут с металлическим замком. В таком положении, когда ноги связаны, можно было передвигаться только небольшими прыжками или переступать по полступни поочередно. Делать шаг шире чем полступни мешали туго затянутые материалом ноги.

И вот инструктор нажал рычаг, и лифт медленно, со скоростью примерно метр в секунду, начал подниматься вверх. Пока мы были еще на небольшой высоте, я осмотрелся вокруг. Металлическая сетка закрывала по периметру лифт почти со всех сторон, но та сторона, с которой прыгали, имела дверь шириной в метр, и в месте проема к основанию лифта был приварен небольшой, где-то 70 на 70 сантиметров, металлический выступ. Этот металлический язык выходил за границы лифта, и понятно было, что это как раз и есть стартовая площадка для таких больных на голову людей, как я.

«Но боже! Этот выступ, этот металлический язык не имел перил! – ужаснулся я про себя. – Это значит, что я должен со связанными ногами, как зайчик, пропрыгать потихоньку эти 70 сантиметров на высоте пятнадцатиэтажного дома, даже не имея возможности руками на что-то облокотиться, попридержать равновесие?! Да меня же там ветром в сторону сдует еще до старта. Или сердце разорвется, или обкакаюсь, мягко говоря, раньше времени. Не смотри туда, Слава, смотри лучше по сторонам, через металлическую сетку на деревья, и настраивайся. Настраивайся! Настраивайся! Настраивайся, мать твою! Назад нельзя. Опозоришься перед другом и девчонками. Настраивайся! Не думай о всех несчастных случаях на подобном аттракционе. Вообще ни о чем не думай. Только выполни, как зомби, свою же команду: “Встал, сделал, как зайчик, несколько прыжков, развел руки в стороны и упал головой вниз”. Не забудь при этом, что надо обязательно нырнуть головой вниз, а не прыгнуть вперед ногами, а то так и будут потом нести на носилках после прыжка. А я еще молодой, я жить хочу, мне еще так много в жизни нужно сделать, и, самое главное, у меня нет еще сына, наследника, продолжателя фамилии».

– Вы первый раз прыгаете? – оторвал меня от удручающих мыслей инструктор. Причем это даже, скорее, был не вопрос, а утверждение. Опытный инструктор видел, как я борюсь сам с собой.

– Да, я первый раз.

– Может быть, вас толкнуть?

– Не надо. Я сам прыгну, – больше не для него, а для себя в целях убеждения сказал я и через несколько секунд добавил: – Если я там, на этом пятачке, задержусь больше чем на пять секунд, тогда – толкайте.

– Хорошо, – сказал инструктор и замолчал.

Я продолжал настраиваться на прыжок и смотрел по сторонам. Вот закончились верхние кроны берез. А вот уже и лип. Я посмотрел вверх – лифт проехал даже меньше середины пути. Потом посмотрел вниз и ужаснулся: «Ни хрена себе! Какая уже высота! Уже и так сильно страшно. Настраивайся, Слава, настраивайся! Ни о чем не думать! Несколько прыжков по выступу, вниз не смотреть, руки в стороны и, не сгибаясь в туловище, просто свались вперед с этого пятачка. Потом тебя в воздухе постепенно развернет, и будешь лететь головой вниз. Ты же нырял в воду в бассейне с пятиметровой вышки и прыгал даже в бассейне с 10-метровой вышки ногами вперед, так что и здесь справишься», – убеждал кто-то кого-то внутри меня.

«Да, но то был прыжок с вышки в глубокий бассейн. Там тоже было страшно, но здесь-то высота в 10 раз больше, а пруд под стрелой глубиной всего метра полтора-два – не больше. Может быть, мне вернуться, пока не поздно? Остановить лифт, сказать всем, что техника поломалась или 1000 рублей своих стало жалко», – приводил свои контрдоводы кто-то другой внутри меня.

Так в диалоге под названием «Тихо сам с собою я веду беседу» прошла еще пара минут. Потом я оторвал взгляд от пола лифта, поднял голову и посмотрел прямо перед собой: «Здравствуй, Москва! Какой же огромный мегаполис простирается до самого горизонта».

Деревья оказались уже далеко внизу. Люди смотрелись как точки, не было видно даже лиц. Легковые машины, стоявшие с другой стороны пруда, казались спичечными коробками. Видно было весь парк, его аттракционы, центральные старинные ворота, мост через Садовое кольцо, а вдали Центральный Дом художника, монументальный памятник Петру I – творение Зураба Церетели, теплоходы на реке Москве, храм Христа Спасителя и даже колокольню Ивана Великого в Кремле.

«Ландышев, дурень, какой храм, какая колокольня, что за бред? Нашел время любоваться историческими достопримечательностями. Одумайся, пока не поздно. Спускайся вниз. Какая на хрен разница, что подумают девчонки, друг и все остальные, когда речь идет о жизни и смерти», – перебил мое восхищение Москвой кто-то самый трусливый внутри меня.

«Заткнись! Я прыгну, прыгну, прыгну!» – ответил кто-то ему в ответ.

И вот наконец лифт остановился. Я припрыгал к выходной двери, стараясь не смотреть по сторонам и вниз через сетку. Затем вступил на металлический козырек, но не смог удержать взгляда и посмотрел вниз, на землю.

«Блин! Как же высоко. Людей вообще не видно. Лодки на пруду и машины такие маленькие. Ой, мама!!!» – подумал я. Кровь ударила в голову, давление поднялось, сердце, наверное, билось ударов 200 в минуту. Я был еще в сознании, но соображал уже плохо, рассудок затуманился. Разум, наверное, подумал, что больше уже уговаривать этого психа бесполезно, что с дурака возьмешь? Только воля тихо, но настойчиво шептала: «Три коротких прыжка. Руки в стороны. И головой вперед. Вперед, ты слышал, давай вперед, что застыл?».

Я сделал три небольших прыжка, очутился на крае пропасти, развел руки в стороны и с великим трудом заставил себя сделать последнее и решающее движение – не сгибая туловища, столбиком, просто упасть вперед.

И полетел. Естественно, теперь я смотрел только вниз.

«Как же быстро она приближается!? Как же мгновенно я набрал скорость и лечу все быстрее и быстрее. Боже, спаси меня, не дай погибнуть!» – промелькнуло от ужаса у меня в голове. Вода в пруду приближалась очень и очень быстро, скорость была велика, и я осознал, что если жгут не выдержит, то двухметровая глубина воды меня не спасет, я просто по пояс уйду в грунт дна озера. Не думал никогда, что в экстремальной ситуации я, интроверт по натуре, буду кричать. Но при виде быстро приближающейся воды, берега и увеличивающейся с каждой секундой скорости я от дикого страха как заорал: «Ааааааааааааааааа».

Когда я ранее смотрел прыжки с тарзанки со стороны, то мне всегда казалось, что самый интересный, кайфовый момент – это когда жгут от максимального растяжения при первом прыжке выталкивает тебя обратно вверх и ты сначала потихонечку достигаешь в свободном полете мертвой точки, зависаешь там на секунду на высоте тридцати метров и потом вновь устремляешься вниз. Наверное, этот момент для прыгающего с тарзанки человека действительно самый восхитительный! Наверное! Однако я этот момент в том своем первом прыжке не помню. Помню лишь, как летел вниз после ныряния с металлического козырька лифта, и потом только помню, как болтался на жгуте с маленькой амплитудой, когда движения мои почти прекратились. Середины сего действа – не помню. Видно, мозг отключился от избытка чувств. Когда вибрация моего тела, висящего на жгуте вниз головой на высоте десяти метров от земли, почти прекратилась, я начал бить себя кулаками по груди и орал что есть мочи, кажется, на весь парк: «Я сделал это! Я сделал это!».

Потом лифт медленно опускали вниз вместе со мной до того момента, пока мои руки не взял инструктор, не развернул меня параллельно земле и не положил на резиновый коврик. Затем инструктор отстегнул жгут и освободил мои ноги от ткани с липучками. Первым делом, как только обулся, я побежал к мужику с видеокамерой и на все последние деньги купил у него за 800 рублей видеокассету с моим прыжком. Жаль только, что он снимал снизу, с земли, а не поехал со мной наверх. Всю следующую неделю, просыпаясь утром, я вспоминал этот прыжок, и пульс при воспоминаниях начинал ускоренно колотиться, кожа покрывалась пупырышками, а в кровь выбрасывалось так много адреналина, что физическая утренняя зарядка мне просто была не нужна. Это были самые яркие экстремальные впечатления в моей жизни, хотя я и катался на горных лыжах по крутым спускам, и поднимался на парашюте за катером, и сплавлялся на плоту по горной речке, и летал на маленьком вертолете «Робинсон», и приземлялся на море на двухместном небольшом самолете-гидроплане.

Даже повторный прыжок с тарзанки много лет спустя на Крите не дал уже тех впечатлений, того восторга, которые я получил от этого первого прыжка в Парке имени Горького, хотя тарзанка на Крите была даже на 10 метров выше и за тот прыжок меня зачислили в члены Всемирного экстремального клуба. Очень рад, что тогда в московском парке поборол себя и прыгнул с тарзанки. Такие яркие впечатления нечасто в жизни встречаются. Тем более тот прыжок повлиял на то, что девушка Маша начала более пристально на меня смотреть. Я иногда нечаянно встречался с ее взглядом. В глаза напрямую она не смотрела, отводила сразу свой взгляд, но наблюдала за мной со стороны. Это я замечал, когда случайно и быстро оборачивался на 90 градусов в ее сторону и неожиданно встречал ее наблюдающий взгляд. Он был теплый, заинтересованный, изучающий. И мне это очень нравилось. Он был намного теплее, чем в тех моментах, когда другие знакомые девушки сидели напротив меня в метре и, широко раскрыв глаза, смотрели в мою сторону, намекая о желании интимной близости, но почти всегда в глазах тех девушек я находил лишь одну пустоту. А этот Машин взгляд давал надежду, что между нами может вспыхнуть то, ради чего в принципе только и стоит жить на этой земле, – ради Ее Величества Любви.

* * *

На следующий день после прыжка с тарзанки я катал Машу по Москве на своей машине. В процессе поездки выяснилось, что гулять эта девушка по паркам не любит, поэтому предложения посетить Коломенское, Царицыно или Архангельское отпали сами собой. Даже посетить Новодевичий монастырь Маша отказалась. Мы подъехали к воротам этого исторического для всей Москвы и России места, где была в заточении при Петре I русская царевна Софья Алексеевна, где похоронены герой первой Отечественной войны Денис Давыдов, философ Соловьев, первые ректоры Московского государственного университета и многие другие знаменитые люди. Но Машу не интересовала история и другие гуманитарные науки. Ее стихией была техника. Она обожала автомобили и хорошо разбиралась в их устройстве, а также любила изучать предметы в своем техникуме, связанные с устройством и деятельностью железнодорожных станций, развилок и вокзалов. Бывало, что я, стоя где-нибудь на высоте холма в каком-нибудь парке, искренне и восхищенно указывал ей на открывающуюся перспективу, сквер, поляну, речку, а она в ответ говорила, что ничего красивого в этом не видит. А вот новые литые диски на джипе BMW Х5 – это восхитительно.

Вот такие мы были разные с Машей, однако, несмотря на это, нас друг к другу тянуло. И я не говорю только о сексуальном влечении. Маша не только была красива лицом и фигурой, но и моложе меня на 22 года. Наверное, любого мужчину привлекают чистота, наивность, нежность, стыдливость, скромность и женственность. Намного чаще эти качества встречаются у 18–20-летних, чем у 25–30-летних женщин, потому что в наш век из-за социальных условий девушки быстро грубеют, становятся брутальными и мужеподобными. Этому способствует также и то, что сейчас становится все меньше сильных и харизматичных мужчин. Обабились мужики, и их место приходится занимать женщинам. Скоро только по паспорту будем различать пол, так как по виду уже часто сейчас непонятно, кто же это идет – девочка или мальчик с длинными волосами, с еле заметной грудью, сутулый, с рубашкой навыпуск, в кедах и висящих на тазобедренных суставах рваных джинсах.

Но моя новая знакомая, Маша, была не такой, как многие ее ровесницы. В ней была огромная женственность, выражаемая в движениях, взглядах, в румянце на лице, в задумчивости и некой печальности. Она любила долго смотреть на воду.

– Я же по гороскопу рыбка, вот, наверное, поэтому и люблю на воду смотреть и о своем думать, – улыбнулась она, когда мы стояли на пешеходном мосту через Москву-реку между Парком имени Горького и Нескучным садом.

– А о чем это ты о своем думаешь, малыш? – спросил я тоже с улыбкой.

– А не скажу, – кокетливо ответила она.

– Ну ладно, ты думай тогда о своем, а я буду думать о своем, – сказал я этот каламбур и обнял ее со стороны спины.

Она стояла лицом к перилам и смотрела вниз на воду. В тот день я обнял ее в первый раз за время знакомства, поэтому боялся ее отторжения и обнял нежно, едва касаясь своей грудью ее лопаток. Свои руки я положил на ее кисти, которые лежали на перилах моста. Она никак не отреагировала на мои прикосновения, и это обнадежило и придало мне смелости.

Я потихоньку зарылся носом в ее длинные волосы в районе уха. Какой же божественный запах. Запах чистоты, женственности и целомудрия. Где-то я читал, что природа любви имеет химическое обоснование. Человек на уровне подсознания анализирует запах партнера, и если химические формулы молекул, дающих запах, совпадают с его химическим составом, то мозг дает команду «Любить можно» со всеми вытекающими из этого обстоятельствами.

В тот момент, на мосту, видимо, мой мозг получил удовлетворительную команду после вдыхания аромата волос этой девушки. Я моментально возбудился, и думаю, что мое возбуждение почувствовала и Маша, так как я касался тазом ее ягодиц. Но она опять спокойно на все отреагировала. А я уже не смог остановиться, меня тянуло к ней словно магнитом. Немного опустив голову, я через волосы поцеловал ее в шею. Мгновением позже она плавным движением убрала волосы с одной стороны на другую, оголив тем самым свою шею в районе моего поцелуя. Я не смог удержаться и прильнул губами к ее нежной белой шее. Поцелуй был мягким, скромным и долгим, как будто губами я высасывал ее энергию, чтобы тоже понять – моя это энергия или нет, на одной энергетической волне мы с этой девочкой или на разных. Оторвавшись от блаженного места, я посмотрел на ее лицо и радостно отметил, что ее щечки покрылись румянцем и что это румянец не стыда, не раздражения и злости, а румянец удовольствия. Я опять прильнул к ее шее и опять нежно, но не так продолжительно, как в первый раз, а короткими поцелуями прошелся по всей шее от плеча до уха. А так как шея у нее была изящная и длинная, как у белого лебедя, то поцелуев получилось пять или шесть общей продолжительностью около минуты. Одновременно я опустил свои руки ей на талию, почувствовал ее худобу и выпирающие тазобедренные косточки. Это еще больше меня возбудило, так как я всю жизнь восхищался только худенькими девчонками. Минуту спустя я прижался к Маше всем телом. Она не сопротивлялась, румянец удовольствия усилился на ее щеках и она, молча улыбаясь, все так же смотрела вниз на воду. Энергии двух людей, их флюиды и биохимические показатели сошлись. И уже не так важно, что я гуманитарий, а она техник и что ни один гороскоп не пишет о совместимости наших знаков зодиака. Мы и так поняли, что нашли друг друга и можем быть вдвоем счастливы.

Вечером я провожал свою девушку на поезд. Она стояла и держала в одной руке 17 белых роз, которые я ей подарил перед отъездом, а другую руку положила мне на плечи. Я обнял ее, попытался поцеловать в губы, но она отвела лицо и подставила щеку, правда, позволила прильнуть к ней всем телом и прогнулась вперед тазом навстречу мне. Мы молчали. Слов не надо, когда чувствуешь всем телом и душой. Так молча, глядя друг другу в глаза, мы простояли минуты три. Но, к сожалению, пришла пора расставаться. Я поблагодарил ее за то, что она провела этот день со мной, и пригласил ее вновь, как только будет возможность приехать в гости, даже несмотря на ее нелюбовь к Москве. Маша ничего не пообещала, сказала только о том, что скоро из Ржева уезжает в Питер, где начнутся практика и работа до самого сентября.

Когда я пришел к машине на стоянке около вокзала, то получил смс-сообщение от Маши: «Слава, ты такой хороший!!! Я так не хотела от тебя уезжать».

Я набрал и отправил ей ответное письмо: «Спасибо, солнышко. А я так не хотел тебя отпускать. Как жаль, что тебе не нравится Москва. Но я надеюсь, ты еще приедешь и у меня будет снова шанс показать тебе столицу в полном ее блеске. Обожаю тебя. Целую каждый пальчик, каждый ноготок».

* * *

Маша летом ездила с бригадой проводников-студентов по маршруту Санкт-Петербург – Москва в мой город и по маршруту Санкт-Петербург – Анапа в Крым. Таким образом, моя девушка старалась сама обеспечить свое существование и оплачивала учебу, не прося денег у родителей. Эта черта мне в ней нравилась. Однако я со своей стороны неоднократно предлагал ей материальную помощь, но она всегда отказывалась. Поначалу даже обижалась на мои подарки, но потом я узнал, что она любит серебряные украшения, и тогда она не смогла отказаться от красивых сережек, цепочек с кулонами и колечек. Кроме этого, я постоянно пополнял ее счет на мобильном телефоне. Она возмущалась, говорила, что сама может оплатить свои телефонные разговоры, а я в ответ ее убеждал, что таким образом оплачиваю не ее, а свои с ней разговоры, которые мне необходимы уже каждый день. Такое ее поведение мне нравилось, потому что давало понять, что во мне ей интересен не кошелек, а сам человек.

До встречи с Машей у меня были знакомства в разное время с двумя молодыми девушками модельной внешности, которые полгода принимали от меня подарки, знаки внимания, ходили со мной в рестораны, на концерты и получали материальную помощь, а в ответ давали только поцелуй в щечку и кислую улыбку. При этом я закрывал глаза на то, что на телефон моделей приходило много сообщений и звонков от других парней. А через полгода встреч, когда я ставил вопрос ребром о серьезных отношениях, то получал от красавиц ответ, что как мужчина я их никогда не интересовал. По словам моделей, я был интересен им только как друг. И мне становилось понятно, что я их интересовал только как спонсор, ибо красивая модельная девушка создана не для одного мужчины, а для всех сразу. В связи с такой безуспешной практикой я даже начал опасаться слишком красивых девушек, потому что почти любая модель считает вполне нормальной ситуацию, при которой она только получает, но взамен ничего не дает – ни внимания, ни преданности, ни заботы, ни чувств, ни интимной близости. Подиумная красавица, видимо, считает, что если она находится рядом с мужчиной на людях, то это и есть ее плата за все. Однако я был простым парнем, не любящим посещать светские тусовки, и не являлся стареющим олигархом, которому надо перед своими друзьями и партнерами похвастаться дорогой модельной цыпочкой. Мне нужны были серьезные отношения, которые в итоге могли бы привести к образованию семьи. В связи с этим мне пришлось с теми моделями расстаться.

Маша же была не такая, как мои предыдущие красавицы из модельного бизнеса. И за ее внутренние качества, в совокупности с внешней красотой, я быстро в нее влюбился. По самые уши. Это когда каждую минуту, каждые пять минут думаешь о ней. Вспоминаешь о том, что было, засыпаешь и просыпаешься с ее именем на устах. Мечтаешь о том, что будет, и гонишь время к новой встрече с любимой.

Когда моя девушка приезжала по работе на фирменном поезде в Москву, я всегда приносил ей пакет с продуктами к вагону. Из смс-сообщений и телефонных разговоров узнал, что она действительно очень мало ест и не все ей можно кушать, потому что некоторые продукты вызывают у нее аллергию. В большом количестве Маша могла есть только виноград, мандарины, шоколад, каши и мясо, а пить – только чай, воду и апельсиновый сок. Вот такой набор продуктов, дополняя его глянцевыми журналами, книгами, которые она любила читать, мягкими игрушками и открытками, я каждый раз приносил к отправке фирменного поезда «Смена». Мы с Машей по полчаса стояли на перроне, и я не мог ею налюбоваться. Ей очень шла форма проводницы с пилоткой. Людей в Питер из Москвы выезжает всегда много, и большую часть свидания Маша была занята, проверяя билеты и паспорта у пассажиров на входе в вагон. Но мне и молчания было достаточно. Ведь я находился рядом и мог просто смотреть на нее со стороны и мечтать о том, чтобы ее обнять и поцеловать.

Когда Маша уезжала с составом в Украину, на Крымский полуостров, то я начинал волноваться. В последние годы некогда братские народы – русские и украинцы – переживали в своих отношениях не лучшие времена. Судя по тому, что говорили в телевизионных передачах и писали в газетах, на Украине планомерно, уже несколько лет, шла агитация антироссийского отношения, пиарилась ненависть к России и нашу страну обвиняли во всех национальных проблемах украинцев. И у нас, конечно, тоже стали часто показывать по телевизору антиукраинские передачи. Однако Маша меня успокоила, сказав, что украинцы на восточной стороне Днепра очень благожелательно относятся к русским, а в Крыму так вообще нас любят больше, чем хохлов с Западной Украины. К тому же большинство украинцев сейчас бедно живут и с радостью ждут приезжих из России, которые могут что-нибудь у них купить.

В ежедневных письмах и телефонных разговорах мы постепенно с Машей обменивались информацией друг о друге, о событиях прошлой жизни или ценностях и вкусах настоящей, а также мечтами о будущем. К моему сожалению, Маша часто говорила о том, что не любит Москву и собирается жить только в Санкт-Петербурге, но я надеялся на то, что с усилением наших отношений, с появлением любви ко мне с ее стороны эта милая девушка согласится переехать в Москву. В Питере ведь у нее ничего не было, кроме кровати в общаговской комнате, где она жила с двумя девчонками. Зная характер Маши и предполагая, что ради квартиры она не будет жить ни с одним мужчиной, а будет жить только по любви, я надеялся, что она устанет от общаги и можно будет попытаться перевезти ее в Москву после окончания техникума. Мои предположения о бескорыстности Маши однажды оправдались, когда мы болтали вечером с ней по телефону:

– Я бы сейчас могла жить в Питере в двухкомнатной квартире и кататься на джипе «Хаммер», но отказала парню, предложившему стать его женой, – похвасталась как-то Маша своей стойкостью.

– А кто предлагал? Если не секрет, конечно, – спросил я с настороженностью и вспыхнувшей ревностью.

– Парень, которого я раньше любила и с которым жила вместе в одной комнате общаги. Мой первый мужчина.

– Откуда такие деньги взялись у студента, жившего в общаге? На квартиру и машину нужны тысячи баксов. Наркотиками, что ли, торгует? Или другой какой-нибудь криминал имеется?

– У него дядя в Питере хозяин казино. Из-за любви к племяннику дядя помог моему бывшему парню купить квартиру и подарил свой старый «Хаммер».

– Что, часто твой бывший парень предлагает к нему переехать на квартиру?

– Да почти каждый раз, когда едем отрядом в поезде. Если я еду, то и он в смену записывается.

– А, это, наверное, тот парень, что с косичкой, которого я тогда увидел в тамбуре рядом с тобой?

– Да, только не с косичкой, а с хвостиком, – рассмеялась она.

– Да я в этих хвостиках и косичках не разбираюсь. По его поведению видно, что он продолжает тебя любить. Из-за чего тогда расстались? Измена?

– Нет. Он мне надоел своей ревностью, я устала и ушла.

– А что, был повод?

– Нет, я ему не изменяла. Но давай сменим тему. Не хочу об этом вспоминать и говорить.

– Ну, хорошо, солнце, давай не будем.

Позднее я узнал от Маши, что у нее есть два друга, оба служат в армии и должны прийти со службы уже ближайшей осенью. Дружила Маша с этими парнями уже четыре года. Одного из них зовут Леха, а другого – Андрей. Она с ними переписывается и очень ждет, когда они придут. Причем вместе, втроем, они не ходят, парни проводили время только с ней одной, без соперника.

Друзей Маша очень ценила, и я уже начал ревновать ее к друзьям, полагая, что из армии придут уже не мальчики, с которыми можно будет, как два года назад, гулять по питерским дворам-колодцам и болтать ни о чем, а придут мужчины, которым нужна будет в первую очередь девушка и только во вторую очередь – друг. Учитывая это, я с тревогой ждал возвращения этих парней из армии.

Беспокоило меня и то, что Маша ничего мне не говорила о своих чувствах ко мне, о своем отношении, о думах, о нашей перспективе. Правда, однажды я спросил ее в смс-сообщении:

– Как прошел день у моей девочки?

В ответ Маша прислала теплую весточку:

– Моей девочкой меня еще никто не называл. Мне это нравится.

– А ты меня считаешь своим парнем? Или просто другом, так же как Леху и Андрея? – спросил я, пытаясь у этого молчаливого человека хоть что-нибудь узнать про его отношение ко мне и его отношение к своим друзьям.

– Леха и Андрей – друзья, а ты – Славочка, – пришла краткая, но прекрасная для меня эсэмэска.

«А меня Славочкой никто давно не называл, – радостно подумал я. – Как жаль, моя девочка, что ты в Питере, а я в Москве. Хочу быть постоянно с тобой».

Но в ответ написал лишь:

– Спасибо, солнышко, мне очень приятно от такого теплого письма.

* * *

Настал момент, когда Маша поехала на несколько дней из Питера домой, во Ржев, и согласилась провести два дня из своих каникул со мной в Москве. Это было на ноябрьские праздники. Я нашел квартиру, забронировал ее и в субботу с утра поехал во Ржев к своей любимой. Мы встретились на улице, недалеко от ее дома. Я долго обнимал эту девочку, крепко сжимал это сокровище, пытаясь поцеловать в губы, но она отводила лицо и дозволяла воспользоваться только ее щечками.

Весь путь до столицы в машине мы слушали музыку, в основном ее любимый рэп, но, к счастью, она обожала слушать также Бутусова и Никольского.

День выдался хорошим, теплым и солнечным, поэтому, когда мы приехали в Москву, то решили время от времени выходить из машины и делать пешие прогулки. Таким образом мы прошлись по Старому Арбату, зашли на территорию Кремля и прогулялись по Красной площади. На главной площади страны, под спасскими часами, я впервые сказал Маше, что люблю ее. Может быть, как раз из-за этого признания она позже говорила, что из той прогулки по Москве ей понравилась только Красная площадь.

Наступил вечер. После ужина в ресторане я предложил поехать на съемную квартиру. Когда мы зашли в квартиру, то Маша сразу села в кресло перед телевизором и с тревогой посмотрела на большую двуспальную кровать. Больше спальных мест в этой квартире не было. Застелив постель своим бельем и помыв на подносе фрукты, я отправился в душ. Когда вышел, Маша все так же сидела в кресле, подобрав под себя ноги, и без интереса смотрела телевизор.

– Давай, солнце, ляжем, а то я сегодня от продолжительной поездки устал. Не бойся, я не буду сильно приставать. А если ты скажешь или намекнешь, что тебе неприятна наша близость, так вообще перестану приставать и даже могу переночевать в машине. Я уже большой мальчик и понимаю все с одного намека или с небольшого пинка, – сказал я с кислой улыбкой. – Если пойдешь в душ, то можешь воспользоваться вон тем белым халатом, который я привез из дома для тебя.

Маша встала. Взяла халат и пошла в ванную комнату. Долго я ждал свою девушку из душевой и уже начал кивать головой от засыпания, когда наконец Маша появилась. Она сняла медленно халат, и, оставшись в плавках и футболке, залезла на кровать, но не легла, а села, поджав под себя ноги и охватив их руками. Я не торопил ее, видя, что она переживает. Наверное, думала, как будет выглядеть в постели с мужчиной, который старше ее в два раза, а также опытнее ее в сексуальном плане.

– Я не знаю, как себя вести, – с расстройством сказала Маша, сидя около меня на кровати.

– Ну, что ты, не беспокойся ни о чем. Веди себя как хочешь. Все будет хорошо. Ляг рядом со мной, давай просто полежим.

Она забралась под одеяло и легла на правый бок, свернувшись калачиком, ко мне лицом.

Я придвинулся к ней и уперся в ее колени, руки и голову. Дотянулся рукой до ее спины и начал поглаживать район плеча, головы и талии, постоянно что-то рассказывая, понимая, что молчать сейчас нельзя, хоть разговоры и отвлекали от более чувственного восприятия ласк.

В тот вечер, к моему большому сожалению, у нас не получилось секса. Маша была замкнута и не позволяла поласкать себя ниже талии. Но я сильно не настаивал, понимал ее состояние и решил не торопить события, потому что эта девушка была мне очень дорога. Мне нужны были серьезные, долгосрочные отношения. Я надеялся, что когда-нибудь эта солнечная девочка полюбит меня и согласится стать моей женой и матерью наших детей. В тот вечер Маша лишь позволила поласкать ее выше талии. Я был очень рад и этому, потому что прочувствовал каждый сантиметр ее живота, спины и груди. Да, у этой девочки была моя энергетика. Я и брал положительный заряд от Маши, и отдавал ей тоже только положительную энергию.

Устав бороться за овладение территории, лежащей ниже демаркационной линии, отмеченной резинкой ее плавок, я начал постепенно засыпать. Так и уснул, обнимая любимую. Чуть позже проснулся оттого, что мне стало очень жарко. И жар шел от Маши. Я потихоньку, чтобы не разбудить ее, отодвинулся чуть-чуть, повернулся к ней спиной и опять уснул. Однако вскоре проснулся от того, что Маша тихо и нежно, боясь меня разбудить, целовала мою спину в районе лопаток. Я повернулся к ней, обнял, нашел ее губы и начал целовать. Какое это было наслаждение – целовать ее тогда в губы. Мы с Машей до этой ночи уже целовались несколько раз в губы и в машине, и на улице при прощании, и даже три часа назад в этой постели. Но то были не те поцелуи. Они были какие-то обязательные, соответствующие ситуации, или были поцелуями, предшествующими чему-то главному. И поэтому прошлые поцелуи получались не совсем чувственными, не душевными, а несколько отстраненными и зажатыми. Может быть, я ранее и хотел сделать те поцелуи жарче, но Маша, видимо, себя сдерживала.

А в тот момент, ночью, или, точнее, перед самым рассветом, мне уже ничего не хотелось, кроме как наслаждаться ее губами, потому что она раскрылась передо мной и сама очень хотела меня целовать. Какое же это наслаждение! Я давно такого не испытывал. Я взял ее голову в свои руки и целовал, глядя ей, в сверкающие даже в темноте, глаза, в которых читалось, что она отдает себя почти полностью. Мне просто хотелось полностью впитать в себя ее губы, потому что я никак не мог ими насладиться. Минут двадцать длился этот поцелуй, и только потом мне стало его мало и я начал вновь ласкать эту девушку по спине, по волосам, по животу, по груди. Через некоторое время мне удалось прорваться даже на бедра и коленки. Однако большего в ту ночь я так и не смог достичь. Маша настойчиво отводила мою руку вверх, к себе на живот. Так я промучился часа два и потом, обессиленный от безрезультатного нападения, вновь уснул в объятиях своей любимой.

А наутро Маша не дала мне даже обнять ее, быстро встала с постели, приняла душ и предложила ехать смотреть столицу. Мне ничего не оставалось, как молча пожалеть себя и отправиться в ванную комнату.

* * *

Через две недели уже я приехал к Маше в Питер. Снял квартиру в старинном доме недалеко от Сенатской площади. Мы долго гуляли под проливным дождем по старым кварталам этого прекрасного города. Я любовался снова и снова отреставрированными зданиями. В ту пору, когда я учился и жил в Питере, они все были облезлые, грязные, полуразвалившиеся. Спасибо властям – возродили Санкт-Петербург за несколько лет. Сначала я Маше показал свои любимые места, и мы с ней прошлись от Невского проспекта по набережной реки Мойки вдоль Педагогического университета имени Герцена, в общагу которого я заглядывал с друзьями-аспирантами еще 15 лет назад. Потом мы вышли на самый широкий мост в Питере и полюбовались величественным Исаакиевским собором. Дальше я провел свою девушку вдоль реки Мойки и показал один из самых богатых в мире по внутреннему интерьеру дворец графа Юсупова, где в подвале пытались отравить более ста лет назад Григория Распутина, но не смогли, а добили лишь выстрелами из револьвера недалеко от этого дворца. Потом, пройдя по Мойке, мы увидели Новую Голландию, так до сих пор и стоявшую в таком же запустении, как и в дни моей учебы. Скорее всего, борьба во властных структурах Смольного за этот бесценный объект еще велась и окончательно хозяин пока не определился, поэтому и стоял этот шедевр архитектуры в таком жалком виде, ожидая своего банкротства. Стоя напротив живописной арки Новой Голландии, я показал Маше свой университет, в котором когда-то учился и с которым у меня было связано столько надежд. Затем мы поцеловались на «Мосту поцелуев» и загадали желания, а потом прошли мимо Мариинского театра, Никольского собора и по Фонтанке дошли до Сенной площади, где поужинали в ресторане «Седьмое небо» с видом на позолоченные купола Исаакиевского собора, шпили Адмиралтейства и Петропавловской крепости. За столом в ресторане мы сидели на мягком диване, и мне было очень приятно, когда в конце ужина Маша облокотилась на меня, положила свою голову мне на грудь и долго в таком положении молча пролежала.

А после ужина уже моя любимая девушка повела меня своими избранными маршрутами, и я впервые увидел многие красивые места Питера в районе Лиговки и Литейного проспекта, по которым Маша часто гуляла, возвращаясь из техникума. За полночь, еле волоча ноги, но радостные от увиденного, мы пришли на съемную квартиру. Попили чай, поели фруктов, приняли душ и легли в постель. Все в этот раз шло более раскованно, и Маша позволила мне после часа усилий полностью овладеть ею. Мы оба были удовлетворены и счастливы.

* * *

Настал ноябрь, и с разницей в две недели возвратились из армии друзья Маши. Поначалу ничего особенного не произошло. Маша так же тепло отвечала мне на смс-сообщения, и мы долго болтали по вечерам. А когда у меня на работе был завал и некогда было даже пообедать, не то что отправить смс, то вечером от Маши иногда приходило короткое сообщение: «А Слава мне ничего не пишет…», и стоял смайлик с грустным лицом. От таких весточек становилось тепло на душе. Значит, все-таки я для нее что-нибудь значу, если она скучает без моих сообщений. Хотя, судя по ее словам, она ни по кому никогда не скучала, потому что вообще не умела скучать. Может быть, эти слова были ею сказаны в качестве бравады, чтобы показать, что она самостоятельная, сильная и твердая духом. Но мне такие слова было обидно слышать. В ответ я ей говорил, что каждый человек скучает по любимым людям, просто она еще никого не любит и поэтому не скучает. Однако Маша сказала, что хотя и любит родителей, но по ним не скучает.

Период радостной встречи Маши со своими друзьями, пришедшими из армии, был коротким. Первый ее друг, Леха, за первые две недели только раз, по словам Маши, с ней встречался в техникуме, а Андрей вообще уехал сразу домой, в Ленинградскую область, и сообщил ей, что появится не ранее чем через два месяца. Такое их отношение к Маше показывало, что они ее не воспринимают как свою девушку, иначе, конечно же, встречались бы с ней почти каждый день. Но однажды произошло два случая, которые меня расстроили.

Я собирался в начале декабря приехать в Питер, чтобы провести выходные с Машей, и спросил ее за две недели до предполагаемого отъезда, сможет ли она побыть со мной в эти дни. Она ответила эсэмэской, что нет, так как они с Лехой и еще одной девчонкой из ее группы идут на концерт всеми любимого ансамбля «Звери». Я расстроился, конечно, но не подал вида и спросил, а нельзя ли мне с ними пойти, тем более что лишним в их компании не буду – как раз получалось две девушки и два парня.

– Нет, я не хочу, – ответила она.

– Почему? – спросил я в сообщении.

– Не хочу, и все.

– То есть в приоритетах для тебя вначале встреча с Лехой, а потом со мной?

– У меня всегда встреча с Лехой была на первом месте, – написала она.

Мне было очень обидно читать это сообщение.

«Может быть, она стесняется моего возраста и поэтому не хочет, чтобы я присутствовал на концерте, где прыгает кругом одна молодежь? А может быть, не хочет знакомить меня с Лехой, потому что у нее есть виды на этого парня? Он живет в Питере, ей с ним всегда было хорошо, к тому же, по ее словам, он после армии устроился работать в ФСБ, а это уже не машинист тепловоза, на которого этот парень учился в техникуме. Ко всему прочему, может быть, собралась она идти на концерт только вдвоем с Лехой, а девчонку из группы придумала, чтобы меня не расстраивать».

Обдумывая все теоретические варианты, которые могли для Маши стать причиной отказаться от встречи со мной, я постепенно завелся.

«А не послать бы ее к чертям? Зачем мне такие отношения? Здесь не каждый раз можешь из Москвы в Питер на два дня выехать, потому что не позволяешь себе в понедельник возвращаться рано утром и идти на работу сонным, с тяжелой головой, а она, такая-сякая, не только предпочла встречу с другим, но и отказалась увидеться даже всем вместе. Подумать только, я ей предложил встретиться даже втроем, то есть пошел на уступки, не стал возмущаться и готов терпеть рядом с собой ее друга, а она все равно не захотела увидеться. Я так считаю, что нельзя, конечно же, свою девушку запирать дома на засов и оградить ее от всех встреч с бывшими друзьями и коллегами-мужчинами. Нужно доверять своей подруге, иначе жизнь из-за ревности и однообразия станет для нее невыносимой и любимая от тебя просто уйдет. Но для мужчин-друзей и для мужчин-коллег должно отводиться время днем, а уж вечером, когда твой парень свободен, то надо быть с ним. Тем более в нашем случае, для ее питерских друзей есть не только день, но и вечер, есть целые недели, пока меня нет в Питере. Пожалуйста, встречайся, пока я в Москве. Но, когда я вырываюсь из Москвы и приезжаю к тебе, будь добра, проводи время со мной, причем не обязательно один на один, можешь меня пригласить в свою компанию друзей. Думаю, так будет правильнее, если у нас действительно серьезные отношения. Если они действительно серьезные!»

Вот такие обидные мысли у меня были в голове. Когда я был помоложе, то подобное поведение своей девушки я никогда не прощал и сразу разрывал отношения, но с возрастом стал сдержаннее и к тому же любил Машу и не хотел ее терять.

Настал день концерта группы «Звери». Я сидел дома вечером у себя в Подмосковье, пил коньяк, курил кальян, смотрел на заснеженные елочки у дороги и думал, как там сейчас в Питере Маша с Лехой отрываются на концерте. Маша не отвечала на мои смс и не брала трубку с шести часов вечера.

«И куда после концерта они пойдут? Кончится все поцелуями в подворотнях или, хуже того, сексом у него дома?» – лезли в голову подобные мысли.

Настроение было просто хреновое.

Часов в одиннадцать вечера наконец пришло от моей любимой сообщение:

«Славочка… Было классно… Так здорово… Я уже дома…».

Мы часто в то время говорили по телефону, но всегда первым звонил ей я, она же всегда присылала мне только смс-сообщения, хотя я и пополнял ей постоянно счет на мобильном телефоне. Она и в тот вечер после концерта, видимо, ждала моего звонка, чтобы поделиться впечатлениями и радостью.

Но я не стал звонить. Совершенно не было настроения с ней общаться в накрученном состоянии. Однако мне нужно было как-то выплеснуть наболевшее и показать, что мне совершенно не нравится такое ее поведение, поэтому я написал сообщение, что мне неприятно видеть ее счастливой с тем человеком, вместо которого мог бы находиться сегодня я. В ответ – тишина. Маша обиделась и не отвечала. Я тоже больше не писал и не звонил в тот день. Это была первая наша ссора. Молчание продолжалось два дня.

Потом я вышел на связь, и опять наши отношения быстро стали такими же теплыми, как и до ссоры. Но не за горами было вновь очередное взаимное недопонимание, и опять из-за ее друзей. Как-то в телефонном разговоре я предложил ей поехать со мной летом в Казахстан, в Алма-Ату, показать ей величественные горы, те места, где я родился и вырос, познакомить ее со своими старыми друзьями. К слову, нужно сказать, что я Машу еще осенью просил подать документы на загранпаспорт, чтобы вместе поехать на Новый год в Австрию покататься на горных лыжах, или в Таиланд на море, или в любой город Европы на ее выбор. Непонятно, почему Маша сказала, что подавать на загранпаспорт не будет, потому что заграница ее не интересует, а ей понравилось бы путешествовать на машине по России, хоть на Дальний Восток, лишь бы ехать в машине. В связи с этим Маша загранпаспорт не сделала и, естественно, в Западную Европу ни на Новый год, ни летом она выехать не смогла бы. Но для перелета в Алма-Ату загранпаспорт не нужен, поэтому я решил предложить Маше в мае слетать ко мне на бывшую родину, там взять напрокат автомобиль и покататься по живописным горным ущельям, съездить на каньоны в степь и посетить чудесные речные долины.

– Полетим на майские праздники в Алма-Ату? – спросил я ее по телефону и расписал возможную культурную программу в Казахстане.

– Я на майские праздники, скорее всего, уеду с Андрюхой на юг на машине, – ответила она.

– Как на юг с Андрюхой? – кровь резко ударила мне в голову.

– Андрей и его друг на машине поедут на Черное море. Я давно им обещала поехать с ними.

– А как же я? А мне что делать на этих праздниках, пригласить с собой в путешествие свою какую-нибудь старую подружку или найти новую? – начинал кипеть я в историях с ее друзьями уже с пол-оборота.

– Я им уже давно обещала, что поеду с ними. Еще до того момента, когда мы с тобой познакомились.

– Ты знаешь, Маша, а я думал, если у девушки появляется парень, то планы и обещания друзьям-мужчинам вполне могут корректироваться. Малыш, ты подумай, пожалуйста, хорошо насчет этого, потому что твой отъезд с другом на майских праздниках может сильно осложнить наши отношения.

Я уже понял, что в приоритетах нахожусь даже не на втором месте после Лехи, а уже на третьем – после Лехи и Андрея.

* * *

После этого телефонного разговора я стал сдерживать свои чувства. С головой окунаться в такую любовь небезопасно, это я уже знал по жизненному опыту. Потом будет больно на сердце и долго придется восстанавливать душевное спокойствие. Я решил, что пусть пока идет все по течению, а там посмотрим. Но такие отношения мне уже не очень нравились.

Чуть позже, в начале декабря, как-то вечером я не мог дозвониться Маше. Несколько раз набирал, но трубку никто не брал. Потом пришло от нее сообщение: «Сейчас не могу говорить. Идут разборки с моим бывшим парнем». Я начал сильно переживать – не дай бог, он ее там обидит. Попытался дозвониться вновь – безрезультатно. Тогда послал Маше смс-сообщение:

«Малыш, ты можешь на мою помощь рассчитывать. Дай вообще этому парню мой номер телефона, если он не понимает твоих слов. Дай мне возможность с ним переговорить».

В ответ тишина. Через пять минут я опять набираю ее номер, но все так же она не берет трубку. У меня стало тревожно на душе, и я высылаю еще одну эсэмэску: «Скажи ему, если он хоть пальцем тебя тронет, я его урою, инвалидом на всю жизнь сделаю. Дай мне его телефон, я хочу с ним переговорить».

Через пару минут приходит долгожданное сообщение: «Можешь звонить».

Я набираю тут же ее номер.

– Что произошло? Ты не пострадала? Он тебя не трогал?

– Нет. Это я его трогала, еле отбиваться успевал. Все руки в крови.

– Какая кровь? Твоя кровь? – ничего не понимая, взволнованно спрашивал я.

– Нет, кровь его. Я ему нос разбила.

– А он тебя тронул хоть пальцем?

– Да нет. Сидел здесь полчаса, ныл под нос одно и то же: «Ну, прости меня. Ну, прости меня». Надо же так меня достать, такую невозмутимую вывезти из терпения.

– Так это ты его била, а он даже не пытался тебя остановить? Не делал ничего в ответ?

– Нет, только закрывал лицо руками. Если бы он меня хоть немного ударил, я бы в угол комнаты улетела, ведь у него коричневый пояс по карате. Но он не посмел, знает, что если поднимет еще раз руку на меня, то вообще меня больше не увидит.

– Как понять «еще раз»? Он тебя что, бил раньше?

– Да. Ударил один раз, когда я с ним жила. После этого я и ушла от него. Вот он и ныл сегодня, чтобы я его простила за тот случай и вернулась к нему.

– Вот подонок. Если начнет когда-нибудь еще лезть, скажи, что у тебя есть парень, и дай ему мой телефон – пусть позвонит, я с этим каратистом хреновым по-мужски поговорю.

– Не надо, я сама со своими проблемами разберусь.

«Сама, сама, все сама. Вот свободная и самостоятельная девчонка. Совсем помощь не признает. Комсомолка, спортсменка, красавица и боксерша. Жуть, а не смесь, – подумал я и улыбнулся. – Хорошо, что все хорошо закончилось. От любви до ненависти один шаг. Отрицательная энергия, копившаяся в Маше столько времени после того, как парень ударил ее полгода назад, сейчас выплеснулась. Учитывая это, можно ожидать и такого развития событий, что Маша этого парня простит. Все-таки когда-то она его любила. Он был первым ее мужчиной. А сейчас, тем более этот парень имеет квартиру и джип “Хаммер” в Питере, бегает за ней по пятам, вынянчивает прощение и сносит безответно ее побои. Значит, сильно продолжает ее любить. Надо мне постараться все-таки перетащить Машу в Москву. Конкуренция в Питере за эту принцессу возрастает».

Я все чаще начал упоминать в разговорах преимущества Москвы перед Питером: и то, что в Москве лучше климат, и здесь для нее найдем работу в крутом автосалоне, о которой она давно мечтает. К тому же здесь, в столице, у нее есть я – тот, который любит. И с жилищным вопросом все решим. Ей же надоело уже жить в общаге втроем в одной комнате. А здесь, в Москве, будем жить в квартире, которую я постараюсь купить по ипотеке, или в крайнем случае поначалу буду снимать. Жаль, конечно, что Маше не понравилось, что я живу не в городе, а в поселке, хотя она и не видела мой дом внутри, потому что вообще отказалась заходить в него, когда я подвез ее к своим воротам, чем сильно обидела моих родителей. Жаль, потому что дом уютный и просторный, места всем хватило бы, родители – на первом этаже, мы – на втором, никто никому не мешал бы. Однако, к сожалению, Маша твердила, что ее интересует только Питер. Правда, как-то предложила мне переехать к ней:

– Это ты, Слава, возьми и переезжай в Питер.

– С тобой жить?

– Да, – сказала она тихо.

– Ну и где мы там будем жить? Опять снимать квартиру? Я уже наснимался их до того, что они меня до тошноты доводят. А в Москве я свой дом сам, своими руками отремонтировал, перестроил. Столько труда за семь лет вложил в приусадебный участок, чтобы он сейчас был весь в цветах и газонной травке. И поэтому каждый метр дома и участка мне здесь очень дорог. К тому же в Москве я получаю высокую зарплату, работая в одном из крупнейших издательских домов России. Вхожу в десятку топ-менеджеров предприятия и думаю, что здесь есть хорошая перспектива интересной и высокооплачиваемой работы. А в Питере где я буду работать? Там непросто найти работу даже с зарплатой в два раза меньшей, чем сейчас у меня в Москве. И, самое главное, я уже пытался раньше закрепиться в Питере, целых шесть лет, но не смог. У меня было очень много неприятностей в этом городе. Лучше я буду раз в год туда приезжать к друзьям и гулять в белые ночи, но жить постоянно я там не хочу.

– А я в Москву не хочу, я тебе это с самого начала говорила.

– Да ты пойми, солнце, что неважно, в каком из больших городов ты живешь. Важно, с кем ты живешь и в каких условиях. А здесь, в Москве, у тебя будут я и все условия. А в Питер будешь ездить хоть каждые выходные. Хоть на поезде, хоть на машине. Сядешь на мой джип и поедешь. И вместе будем ездить.

– Нет, я не хочу в Москву, – она начинала злиться.

– Ладно, я смотрю, что тебя мои уговоры очень раздражают. Извини, постараюсь больше никогда тебе это не предлагать, – с горечью ответил я.

* * *

В середине декабря у Маши началась депрессия. Она писала мне, что не хочет идти в общагу, что надоели ей все ее соседки. Я попытался опять с шуткой предложить переезд в Москву, но получил раздраженный ответ. Подумав ночь, я ей перезвонил на следующий день и сказал, что буду оплачивать ей квартиру в Питере. Пусть она только найдет квартиру, и я перечислю ей деньги. Мне было тяжело на это решиться, не из жадности, а из-за того, что понимал: квартира в Питере окончательно похоронит мои надежды на переезд Маши в Москву, но ее депрессия начинала меня пугать. Но Маша отказалась от моей помощи, сказав, что у нее есть деньги на квартиру и она, если решит, самостоятельно снимет ее.

Чуть позже я предложил Маше встретить Новый год вместе в Москве или в Питере, но она отказалась, сославшись на то, что обещала родителям встретить Новый год вместе во Ржеве. Только 1 и 2 января она была свободна и согласилась провести эти дни со мной. Учитывая это, я взял турпоездку с 3 по 10 января на себя одного в Австрию, о которой давно мечтал, чтобы впервые покататься на горных лыжах в Альпах.

Настал Новый год. Из-за того, что мне хотелось пораньше встать и уехать за Машей во Ржев, я ушел спать почти сразу же, как встретил с родителями Новый год. По пути во Ржев рано утром 1 января меня останавливал каждый гаишник – просто проверить документы и удивиться, что в салоне не пахнет перегаром и я связно отвечаю на все вопросы.

Я забрал Машу из Ржева, и мы поехали в Москву. Сняли в городе однокомнатную квартиру, поужинали в ресторане, покатались по старой части города. Машин было мало, и так как Маша взяла с собой недавно полученное водительское удостоверение, то я решил рискнуть и дать ей поездить по улицам Москвы на моем джипе. Она осталась очень довольной, что впервые поездила за рулем хорошей машины по улицам столицы.

В ту ночь на московской съемной квартире мы спали мало, потому что наслаждались друг другом. У меня в сексе все получилось. Он был долгим и понравился не только мне, но и Маше, судя по выражению лица удовлетворенной молодой женщины, которая еще не знает всего таинства интимных отношений, стесняется их, но из-за получаемого удовольствия постепенно все больше и больше раскрывается.

На следующее утро я отвез свою девушку домой и в ночь улетел в Австрию. Скучал в горах по своей любимой очень сильно и жалел, что ее нет со мной рядом. Не понимал при этом, почему у нее такое отношение к загранице. Сделала бы осенью загранпаспорт, как я просил, и мы отдыхали бы сейчас вместе в этих величественных Альпах. Мне уже надоело выезжать за рубеж по турпутевке одному. Конечно, какую-нибудь девушку легкого поведения с сайта знакомств можно было бы с собой пригласить, но это не мой случай. Мне нужны чувства и серьезные отношения, а не просто женское тело.

К своей радости, я познакомился в австрийской гостинице с двумя парнями из Москвы, и скучать мне там не пришлось, потому что мы по шесть часов гоняли на различных склонах Австрии и Швейцарии, а потом, выпив по банке пива и напарившись в гостиничной сауне, спали до самого утра как убитые. Однако, несмотря на восторг от горного катания, я сильно скучал по своей любимой и посылал ей ежечасные эсэмэски и почти каждый вечер звонил.

И в то же время в Австрии я почувствовал какую-то перемену в наших отношениях со стороны Маши. В сообщениях любимой говорилось о том, что друзья ее, Леха и Андрей, пропали. Даже на Новый год ее не поздравили. Это меня радовало, ведь конкурентов становилось поменьше. Но зато появился какой-то незнакомый парень, который дарил Маше цветы. Букеты роз ждали ее иногда на парте в классе занятий, а значит, скорее всего, это был незнакомец из ее группы, который знал, где она сидит. Маша, по ее словам, не очень любила розы, так как устала от них в дни ухаживаний ее бывшего парня. Но однажды в разговоре со мной Маша сказала, что розы, которые ей подарил незнакомец, очень изящные, бархатные и она таких красивых цветов никогда не видела. Я начал переживать и из-за этого нового незнакомца, дарящего розы, и из-за того, что чувствовал, как Маша удаляется от меня. Эсэмэски ее становились короткими, свои вопросы она больше в своих сообщениях мне не задавала, а лишь лаконично отвечала на мои.

* * *

В конце января я хотел к Маше в Питер приехать на выходные, но она сообщила, что идет в субботу к подруге в гости и поэтому мне нет смысла приезжать на один день. Меня, конечно, это опять расстроило. Я понял, что Маша не хочет сближаться со мной. Не исключено, что просто боялась влюбиться в меня, потому что не собиралась уезжать из Питера в Москву. А может быть, отдалялась от меня из-за того, что не хотела, по ее словам, лет пять еще выходить замуж и рожать детей. Я же, в свою очередь, в наших разговорах часто намекал, что подыскиваю маму для своих детей и хочу уже давно создать семью. Ко всему прочему, может быть, у Маши кто-нибудь появился из парней и она пыталась, не потеряв меня как друга, постепенно охладить наши отношения, хотя и знала в то же время, что дружба с ней меня не интересует.

В начале февраля произошел еще один случай, способствовавший обострению наших отношений. Вечером мы переписывались с Машей о том, как прошел день. Позвонить я ей не мог, потому что у меня осталось мало денег на телефоне, но заметил это только когда приехал в свою деревню. Я уже выпил бокал вина, чтобы успокоиться после напряженного рабочего дня, и готовился ко сну, когда прочитал сообщение своей девушки, что она в общагу идти не хочет, а будет гулять всю ночь по Питеру.

– Как всю ночь? У вас же общага закрывается в час ночи и потом никого не пускают. Где ты будешь ночевать?

– Я не буду спать, не хочу. Я буду всю ночь гулять по городу.

– А с кем ты будешь гулять? – вспыхнула во мне ревность.

– Ни с кем. Одна буду гулять.

– Малыш, сейчас столько подонков на улицах, иди лучше в общагу или погуляй чуть-чуть, до 12 вечера, и возвращайся домой. Погуляешь завтра днем.

– Нет. Я хочу сегодня. Не хочу в общагу.

«Вот же настырная какая, – злился я про себя. – Самый упрямый тип характера. Если что-то решила, то ее уже невозможно переубедить. Но я ведь действительно за нее волнуюсь. Где-нибудь в подворотне изнасилуют. Да и убить могут. У нас же дебильный закон в стране – за изнасилование и за убийство дают одинаковые сроки. Насильнику, по большому счету, терять нечего, поэтому он и убивает жертву, чтобы сложнее было его найти. К тому же даже в Питере, культурной столице России, полно моральных уродов и наркоманов, которые за 100 рублей ножом могут пырнуть ради одного укола шприцем».

– Маша, позвони тогда своим друзьям Лехе, Андрюхе, еще кому-нибудь – пусть они с тобой погуляют по городу, – написал я ей, уговаривая в подобной ситуации даже встретиться с парнями – моими конкурентами, потому что жизнь этой девушки для меня была дороже моей любви.

– Ага, Андрею ближний свет добираться. До Питера ему ехать 150 километров. Он не согласится. А с Лехой я не хочу гулять.

– Елки-палки, найди тогда кого-нибудь из знакомых пацанов, из однокурсников, чтобы мужчина сопровождал тебя ночью по городу. Поверь мне, гулять по Питеру абсолютно небезопасно.

– У меня никаких знакомых нет, и я ни с кем не хочу гулять. Хочу побыть одна.

– Спасибо тебе, родная. Спокойную ночь ты мне обеспечила. А завтра у меня на работе будет совет директоров одного из региональных предприятий. У меня заканчиваются деньги на телефоне, и я не могу тебе звонить. И съездить в город пополнить счет тоже не могу, потому что уже выпил алкоголь. Высылай мне хотя бы каждый час смс-сообщение, что у тебя все нормально, и держи, пожалуйста, мобильник наготове, чтобы при нападении быстро успеть набрать номер милиции.

– У меня тоже на телефоне деньги почти закончились.

– Ну, так положи хотя бы 100 рублей. Я сейчас не могу положить деньги тебе на счет.

– У меня нет с собой денег. Они на банковской карточке. А банкомат у метро я уже прошла, и мне лень возвращаться.

«Ну что же это такое? Да на хрена мне эти переживания нужны и такие отношения! Какая же она эгоистка. Всю ночь собирается гулять, а пройти обратно к метро полкилометра, чтобы пополнить счет телефона на 100 рублей, ей лень. А я здесь всю ночь должен не спать, переживать, как бы с ней ничего не случилось, и даже при желании связаться по телефону с ней не смогу. Мне совершенно не нравится такое отношение ко мне. Я нисколько не требую, чтобы она меня любила. Любовь – это такое чувство, которое от воли и желания человека не зависит. Любовь нельзя построить, она дается нам свыше. Поэтому я не требую любви, но в любом случае требую уважения ко мне, к моим чувствам и к нашим отношениям. Иначе я разорву эти отношения, как бы сам эту девушку ни любил. А такое поведение Маши разве не свидетельствует о том, что ей абсолютно чихать на мои чувства и переживания! Какой эгоизм. И какое неуважение ко мне», – накручивал я себя.

Чтобы снять нервное напряжение, я выпил еще один бокал вина. Но спокойствие и расслабленность не приходили. Однако больше вина пить было нельзя, потому что завтра будет тогда тяжелой голова, а на работе предстояло много важных дел. Поэтому я пошел и выпил успокоительные таблетки. Подождал полчаса сообщений от Маши и, не получив их, выключил свой мобильник и пошел спать. Час ворочался в постели и, наконец, уснул беспокойным сном.

Утром сразу включил телефон и прочитал сообщение от Маши, которое пришло в семь утра:

«Я села поздно ночью в поезд и приехала домой во Ржев».

Я ей с тяжелой головой от недосыпания написал со злобой:

«Спасибо за сообщение и заботу».

Целых два дня мы не переписывались. И я был зол на нее за такое эгоистическое упрямство, и, видимо, она обиделась на мое гневное последнее сообщение. Но впереди были выходные. Маша была рядом, во Ржеве, всего в двухстах километрах от Москвы, и я хотел ее увидеть, потому что сильно скучал, поэтому надо было мириться. Вряд ли она после такой ссоры согласится приехать в Москву с ночевкой, но хотя бы поездить со мной по Ржеву и где-нибудь посидеть, пообедать вместе в ее городе она должна была согласиться. Я надеялся на это, но, как оказалось, зря. Маша по телефону ответила мне, что не хочет ни ехать в Москву, не встречаться со мной во Ржеве.

– А почему? – спросил я расстроенно в заключение телефонного разговора. Она молчала. Я продолжил свой вопрос: – Не хочешь меня видеть?

– Да. Не хочу, – сказала она тихо, с обидой в голосе.

– Ладно. Пока-пока, – не нашел я, чем можно было бы продолжить этот разговор, и отключил телефон.

«Ну и ладно. Обиделась на меня. Хочет, чтобы я попросил прощения, наверное. Но за что? За такое неуважение ко мне? За бессонную ночь? Нет, я не буду. Надо показать хоть таким непопулярным способом, что мне такие вещи совершенно не нравятся», – думал я после разговора со своей любимой девушкой.

Неделю мы не переписывались и не созванивались, но я постоянно думал о Маше.

В пятницу вечером сбросил ей смс: «Привет, солнце. Как прошла неделя? Ты еще во Ржеве или уже вернулась в Питер?».

«Я в Питере», – был короткий ответ.

«Ни “здравствуй”, ни “привет” даже не написала. Как будто только из вежливости бросила эту фразу, лишь бы больше не приставал», – подумал я и не стал больше писать.

Но в субботу в обед опять не сдержался и позвонил ей. Однако телефон был вне зоны приема или выключен. Позвонил через полчаса, потом через час – все так же телефон вне зоны или выключен. Сбросил ей смс с просьбой, что, когда будет в зоне приема, сообщить мне, а то я никак не могу до нее дозвониться. Но ни в течение всей субботы, ни в течение половины воскресенья ни одного сообщения от нее не приходило. Мне до нее тоже не удалось дозвониться в течение этого времени. Настроение стало ниже плинтуса. Ожидать с моря погоды, ждать в неизвестности, тем более если это касается отношений с любимой девушкой, – хуже некуда. Только ближе к вечеру от Маши пришло сообщение.

– Привет, Слава. Я была за городом, под Выборгом. Телефон сел, поэтому не могла ответить.

– Ездила к своему старому парню? Роман ваш с ним опять возобновился? – спросил я, намекая на ее старого знакомого из Выборга, который за ней безрезультатно ухаживал года полтора назад.

– Нет. Я написала, что ездила под Выборг, а не в Выборг. Мы ездили с группой из техникума с ночевкой обмывать новый автомобиль одногруппницы. Ей дядя и отец эту машину купили.

«Понятно. Ну и наверняка там был тот парень из группы, который ей постоянно дарит цветы. А может быть, они ездили с ним только вдвоем? Она меня даже не предупредила заранее, что собирается с ночевкой ехать со своей группой. Конечно, она свободна делать все, что ей заблагорассудится, так как я ей никто, но предупредить-то хотя бы могла. Значит, не очень-то ей и дороги наши отношения», – думал я, не находя себе места от ревности.

Больше я ей не писал в тот день и не звонил. Боялся сорваться и выдать какое-нибудь обидное слово, потому что на душе наболело и требовала выхода отрицательная энергия.

Несколько дней мы не переписывались и не перезванивались, пока не наступил День всех влюбленных – 14 февраля.

Я выслал Маше сообщение с поздравлением, в конце которого написал, что все еще ее люблю.

Она ответила:

– Спасибо, Слава. Как у тебя дела?

– Нормально.

Обменялись сообщениями о погоде и о разных малозначимых вещах. А потом я задал вопрос, чтобы выяснить количество влюбленных конкурентов.

– Много ли валентинок, сообщений с признаниями в любви ты получила сегодня?

– Нет. Мало. Всего четыре эсэмэски. В прошлом году получила в этот день 30 сообщений от своего бывшего парня.

– Ну, четыре сообщения тоже немало. Можно радоваться тому, что тебя любят аж четверо мужчин.

– Ну, одного из них вряд ли можно назвать мужчиной. Он младше меня.

– В твоем техникуме учится? Из младших курсов? Если не секрет, конечно.

– Да. И постоянно в мою смену просится, когда я работать проводницей выхожу.

«Ну, вот еще один конкурент появился. Какой-то малой. Мужчиной она его не считает – это уже хорошо. Видимо, погуляв немного со мной, она не всех влюбленных в себя пацанов считает мужчинами. Наверное, ей уже для пары нужен мужчина с деньгами и с жизненным опытом, с которым ей будет свободно, легко и интересно».

Я задал ей еще несколько вопросов, но ответа не получил. На следующий день переписку продолжил, но получал от нее на свои пять сообщений, как правило, в ответ только один или два сухих по содержанию ответа.

Такая слабая, тлеющая переписка продолжалось неделю. Более того, иногда я не мог до нее дозвониться – она либо не брала трубку, либо телефон был отключен или находился вне зоны действия сети. В конце концов мои нервы не выдержали, и я написал Маше, что не могу постоянно ломиться в закрытую дверь. Что она все чаще и чаще не отвечает на мои сообщения. Что я чувствую ее отдаление от меня и нарастающий холод в наших отношениях. В конце своего сообщения я попросил Машу ответить мне на главный сейчас для меня вопрос – нужен ли я ей или нет.

Но в ответ от Маши так ничего не пришло. Полное игнорирование и молчание.

Я перестал ей писать и звонить. Приближался мужской праздник 23 февраля, там и посмотрим, поздравит ли она меня. Если нет, то вопрос о разрыве «дружбы-любви» можно считать решенным.

* * *

На мужской праздник в конце дня пришло от Маши письмо, которое я так ждал. Но не ожидал, что сообщение будет столь коротким.

«Поздравляю с 23 февраля…» – это все, что она выслала. Не поздоровалась даже. Как будто выкинула в сообщении слова, которые ей неприятно было произносить, но манеры обязывали ответить. Воспитание не позволяло ей не поздравить человека, который для нее немало сделал и который ее любил. Но снизошла она только до столь короткого послания.

Я долго думал, отвечать на это «поздравительное смс» или же нет. Наверное, пытался, как утопающий, схватиться за любую соломинку, в связи с чем все-таки написал ей в ответ и задал в сообщении вопросы с целью продолжения переписки.

– Спасибо, солнце. Как у тебя дела? Замуж еще не вышла?

– Нормально. Ничего нового.

– А настроение?

– Ничего не хотящее делать.

– А почему ты не спрашиваешь, как у меня дела?

– Ты ведь всегда рассказываешь о них сам. Как у тебе дела, Слава?

– Я всегда рассказывал сам, потому что знал, что моей Машеньке это раньше было интересно. А сейчас, в свете последних событий, откуда я знаю, интересно тебе это или нет. А дела идут нормально. Только что приехал с фитнес-центра, и, как всегда после физической нагрузки, настроение у меня бодрое и хорошее.

На этом переписка закончилась, потому что ответа от Маши не последовало. И тишина была целую следующую неделю. На 28 февраля я поздравил ее эсэмэской с окончанием зимы, и опять у нас прошел непродолжительный диалог.

– Поздравляю тебя с окончанием зимы, Маша.

– Тебя тоже, Слава, с началом весны. Ты мне вчера приснился.

– Тебе сон-то понравился? Надеюсь, я там был на высоте?

– Я сидела в Москве и ждала тебя где-то на скамейке. Ты пришел и очень обрадовался.

– Это мои мечты до тебя во сне долетели. Как у тебя дела, Машенька? Какая погода в Питере?

– Такая же, как в Москве.

– А откуда ты знаешь, какая у нас погода?

– Я вчера там была. На фирменном поезде «Смена» работала.

– А что мне не позвонила? – расстроился я из-за ее известия.

– Не хотела.

– А у меня есть новость, – продолжил я. – Книгу начал писать о своей жизни. Уже знаю, что в романе будет глава о моей последней любви. Отгадай, как там девушку будут звать?

– Даже на ум ничего не приходит.

– У нее прекрасное имя – Машенька. И родом она из Ржева. И встретились мы с ней на выставке собак, и похожа она чем-то на Оксану Федорову.

Ответа от Маши опять не последовало. Прошел день, потом прошла половина второго дня. Надо было решать с планами на три праздничных дня 7, 8 и 9 марта. Тем более у Маши 9 марта был день рождения и, конечно же, мне хотелось сделать ей подарок и быть в этот день рядом с ней. Кроме этого, надо было полностью выяснить отношения. По телефону такие вещи не решаются. Переписки смс-сообщениями раз в неделю – это издевательства над чувствами. На душе было тяжело. В связи с чем надо было обязательно ехать в Питер на встречу с любимой. И поэтому я опять возобновил переписку, чтобы в конце ее задать важный для себя вопрос:

– Приветик, Маша. Как прошел первый весенний выходной?

– Ходила по магазинам. Хочу купить шляпу, но в Питере в магазинах не могу найти ту, которую хочу.

– Приезжай в Москву, здесь всего полно.

– В Москву я не хочу, – в очередной раз коротко резанула она вопрос о приезде в столицу.

– А я до обеда убирался у себя в комнате и в гардеробной. Выбросил четыре сумки старых бумаг с документами и две сумки старой одежды. Начинаю новую жизнь. Сейчас парюсь в бане, чтобы и мозги очистить от старой накипи.

– У меня столько шмоток нет, сколько ты выбросил.

– Какие твои годы, малыш. Ты же сама говоришь часто, что еще маленькая. Чем занимаешься?

– Учу задания по литературе. Как ты думаешь, какие были основные мотивы у Лермонтова в его лирике?

– Думаю, что основными мотивами в творчестве Лермонтова были патриотизм и любовь к женщинам. Но что-то после жаркой парной разгоряченная голова плохо варит. Я еще подумаю над этим вопросом.

– Не надо, не забивай голову, лучше думай о хорошем.

– Хорошо, тогда буду думать о тебе, а не о Лермонтове.

– А что ты обо мне будешь думать?

– Только хорошее, малыш. Я же еще тебя люблю.

В ответ опять тишина. Я попарился в бане еще часик и, придя домой, решил продолжить переписку, чтобы решить до конца мучивший меня вопрос.

– Маша, есть у тебя планы на 8 и 9 марта? Куда-нибудь идешь или едешь?

– Еще не знаю.

– Но уже есть какие-нибудь предложения от друзей, однокурсников?

– Есть, но не знаю, пойду или нет.

И я задал главный вопрос не только этого дня, а главный вопрос этого года, главный вопрос наших отношений:

– А ты хотела бы провести эти два дня со мной, как тогда? Снимем квартиру, возьмем напрокат машину. Поездишь по Питеру, сгоняем в царские пригороды.

– Если я не пойду с одногруппниками, то буду заниматься учебой.

– То есть ответ – «нет»? Со мной ты эти дни проводить не хочешь?

И получил ее главный ответ на мой главный вопрос:

– Ответ «нет».

Осталось напоследок сделать и главный вывод по нашим отношениям, поэтому я написал ей:

– Думаю, что это был последний шанс реанимировать наши отношения. По крайней мере спасибо за четкий, однозначный ответ.

Я налил себе виски с колой. Отхлебнул и подумал: «Да, новая жизнь после сорока лет начинается во всем. И работу надо менять, и одежду, и девушку. Ну что же, нам не привыкать к кардинальным переменам».

На 8 Марта и на день рождения 9 марта я отправил два смс-поздравления Маше. На что получил и в том, и в другом случае лаконичный ответ: «Спасибо, Слава». Через три дня я обнаружил, что она заходила в Интернете на сайт «Мой мир» и смотрела там мои фотографии, но сообщения никакого не оставила. Я тоже не захотел ей ничего писать. Нет желания ворошить прошлое, потому что от этого становится больно на душе.

* * *

На майские праздники я поехал к своим старым, закадычным друзьям в Питер – к Косте, Женьке и Ивану.

Чтобы уже до конца разобраться в отношениях с Машей, я предложил ей на 2–3 мая встретиться в центре города, погулять или посидеть где-нибудь в ресторане. Я намеревался в Питере провести четыре дня. Маша нашла для нашей встречи лишь два часа. Мы с ней погуляли по Невскому проспекту и прошлись вдоль набережной Фонтанки.

Бестолковый разговор поддерживал только я, Маша же большей частью молчала, коротко отвечая на мои вопросы. Поговорить по душам при такой обстановке я не решился, да и чувствовал, что в этом уже нет необходимости. Когда пришло время расставаться, то моя бывшая девушка отклонилась при моей попытке поцеловать ее в щечку. Мы скромно и тихо расстались при банальном выражении – «Пока-пока».

И на этом в наших отношениях можно было поставить жирную точку.

К своему возрасту я научился быстро лечиться от любви. Необходимо рвать все ниточки сразу. Стирать телефоны своей девушки, ее электронную почту, контакты в Инете, удалять из компьютера фотографии. Пара-тройка недель тоски и печали в изоляции от любимой, когда даже при желании связаться с ней у тебя нет такой возможности, и душевная травма проходит.

Шоковая терапия очень быстро помогает в сердечных делах. Я уверен, что вновь смогу полюбить, когда пройдет еще немного времени. Однако уже другую женщину.

* * *

Там же, в Питере, на майских праздниках я созвонился со своей аспирантской любовью – Светой. Ранее я часто говорил, что не верю в дружбу между мужчиной и женщиной. Наверное, это неправильное изречение. Точнее будет – я верю в такую дружбу, если между мужчиной и женщиной ранее были любовь и интимные отношения. Лучшие друзья – это бывшие любовники. Возможно, со Светой мы можем быть друзьями. Но не более того…

Глава 8 Заключение

«В 40 лет жизнь только начинается. Теперь это я точно знаю» – крылатая фраза из отличного старого кинофильма «Москва слезам не верит». Ну что ж, посмотрим! Новая жизнь для меня лично началась не очень хорошо. Я бы не сказал, конечно, что произошло что-то трагическое. Нет. Тривиальная, обычная история. Таких историй в нашей стране сейчас очень много. Одинокий мужчина к 40 годам, без детей и жены.

Но есть и положительные моменты, появившиеся к этому возрастному периоду, а именно, я наконец-то нашел себя в жизни. Определился с тем, чем бы я хотел заниматься и где работать. Как-то, еще год назад, я спросил сам себя: а хотел ли я быть генеральным директором нашего издательского дома, одного из крупнейших в России? И сам себе ответил – нет, не хотел бы, хотя это единственный издательский дом, в котором я почувствовал себя как наемный работник, наконец-то за 12 лет в издательском бизнесе, достаточно комфортно. По крайней мере не ходил в офис как на каторгу, и даже часто получал моральное удовлетворение от проделанной работы и от общения с руководством.

Однако не так давно я вдруг для себя понял, что не хочу больше работать в большой компании, где необходимо ради корпоративной этики улыбаться и жать руку какому-нибудь коллеге, подчиненному или начальнику, которого не уважаешь. Понял также, что не хочу управлять кем-то, не имея полномочий его уволить, к примеру, за плохую работу или за то, что у меня к этому подчиненному полная антипатия как к человеку и личности. Кроме этого, пропало желание заниматься периодическими печатными изданиями как товарами, которые через неделю-две или через месяц уже будут неактуальными и невостребованными. А захотелось вдруг сделать что-то, что будет пользоваться спросом и год, и два, и десятилетие. Также мне захотелось работать у себя дома, а не ездить в пробках по два часа на работу, не чувствовать общее утреннее раздражение людей в транспортных потоках, не стоять в душных, переполненных электричках и вагонах метро.

Может быть, это и есть кризис среднего возраста у мужчины? Нет, непохоже, ибо жить мне все так же хочется и творить хочется, но именно творить, а не совершать ежедневно однообразные стандартные действия. Появилось острое желание заниматься творчеством, а не ремеслом. Ведь давно об этом мечтал, потому что последние 15 лет я только и делал, что зарабатывал деньги. По сути, работа не приносила мне счастья после того, как я бросил тренерскую деятельность. Были моменты, когда я шел на работу без всякого желания, были и интересные, захватывающие моменты, но сказать, что я всегда занимался любимым делом, – значит сказать неправду.

Сейчас же впервые в жизни у меня появилась возможность не каждый месяц думать о хлебе насущном, о благоустройстве своего жилья и о дорогой одежде, которую надо носить в соответствии с занимаемым социальным статусом. Уютный дом у меня есть, машина хорошая есть, баня во дворе есть, благоприятный для себя домашний микроклимат в течение последнего десятилетия я создал. Теперь надо сделать что-то для души и то, что можно будет оставить своим потомкам.

А может быть, написать книгу? Если даже будущая книга и не станет популярной, то все равно писательский труд даром не пропадет, так как в книге я постараюсь высказать свои мысли на разные социальные темы и опишу события за двадцатилетний период разрухи, хаоса и восстановления глазами современника, обычного человека – не бандита, не олигарха, не высокого политического деятеля и даже не историка, а обычного гражданина, пытавшегося выжить и добиться чего-то для себя, для своих родных и своих потомков в это непростое время.

По крайней мере даже с информативной точки зрения моим детям и внукам эту книгу будет интересно прочесть. Ведь в книге можно описать свои ощущения и переживания при переходе страны из развитого социализма к развивающемуся капитализму. По сути, это же было революционное время для России. Прошла целая эпоха за какой-то тридцатилетний период!

Я же помню свое детство во времена правления Брежнева. Как стоял в постоянных очередях с отцом за разливным молоком и вареной колбасой. А что такое, к примеру, копченая колбаса, мы тогда вообще не знали, хотя отец работал преподавателем в престижном вузе, был кандидатом экономических наук и семья имела средний достаток. В те времена пустых магазинных полок и низкопробного отечественного товара наиболее престижно было работать продавцом или товароведом в магазине. А уж директор магазина – это был почти что бог, который за счет шоколадных конфет и мандаринов к Новому году для детей или за счет импортной мебели и шмоток для взрослых решал на бартер все свои социальные проблемы. В те времена плановая социалистическая экономика не могла соперничать в эффективности с рыночной капиталистической экономикой, и поэтому, чтобы как-то еще успевать за Западом, планы сверху для трудящихся спускали все более высокие и неадекватные, подкрепленные коммунистической пропагандой во всех средствах массовой информации.

При этом народ же у нас неглупый и он постоянно замечал, как расходятся слова с делами высоких партийных руководителей, и уже устал от демагогии во власти и от выступлений с ужасной дикцией 70-летнего руководителя государства Леонида Ильича Брежнева. Помню момент, когда мы с отцом пришли на премьеру фильма «Пираты двадцатого века» в алма-атинский кинотеатр «Искра». Перед началом фильма в кинотеатрах всегда крутили документальные фильмы или киножурналы «Ералаш» и «Фитиль». А в тот раз пустили документальный фильм о выступлении генерального секретаря ЦК КПСС Брежнева на очередном съезде Коммунистической партии Советского Союза. Брежнев невнятно шепелявил минут 50, при этом его речь постоянно прерывали депутаты громкими продолжительными аплодисментами, так же как сейчас, к примеру, приветствуют граждане выступления своего вождя в Северной Корее. Через пять минут я уже отказался от попытки понять, что хотел сказать Брежнев на экране, и начал наблюдать за скучающими зрителями кинотеатра. Никто не слушал Брежнева. Люди в кинозале болтали между собой. Кто-то даже начал играть в карты. А кто-то выходил в туалет, за мороженым или за пирожками. Но все, как один, зрители кинотеатра по окончании выступления Брежнева вместе с депутатами съезда на экране дружно зааплодировали с ироничным смехом, говоря тихо между собой: «Ну, наконец-то болтовня закончилась! Давайте кино уже смотреть».

Также ясно помню, как в один из дней конца 1982 года с утра по телевизору почему-то по всем каналам передавали концерты классической музыки. А когда я пришел в школу, то с первого урока меня забрал завуч и как члена комитета комсомола попросил спуститься в кабинет пионервожатого, где уже собрались все комсорги классов. Завуч, когда все школьники собрались, торжественно и со скорбью в голосе заявил:

– Товарищи, сегодня ночью умер Брежнев Леонид Ильич.

Повисла десятисекундная гробовая тишина.

– Ой! А что теперь будет? Война, что ли? – испуганным голосом спросила одна из старшеклассниц.

Опять повисла короткая пауза.

И вдруг ни с того ни с сего все начали смеяться. И не просто смеяться, а громко ржать. Даже строгий завуч улыбнулся, но потом взял себя в руки и сказал:

– Нет. Не думаю, что будет война. Все-таки мир уже знает, что мы такие же люди, как они, и не хотим ни с кем воевать. Но смеяться нехорошо. Успокойтесь и идите в классы. Постарайтесь сделать так, чтобы сегодня в нашей школе был траур и никто не веселился.

Конечно же, было кощунственно смеяться над человеком, который только что умер. Но дети слышали наверняка разговоры своих родителей на кухне и поэтому так развязно вели себя в школе в день смерти вождя. Всем хотелось видеть какое-то будущее. А с неадекватным, старым и больным руководителем этого будущего видно не было.

* * *

После Брежнева руководить огромной империей коммунисты выбрали Андропова, возглавлявшего до этого КГБ СССР. Думаю, что подавляющая часть народа обрадовалась этому назначению, от которого ждали борьбы с прогнившей партийной номенклатурой и тунеядцами в обществе. А меньшая часть народа осуждала Андропова за усиление давления на правозащитные организации. Но толком результаты деятельности Андропова понять никто не успел, потому что он правил страной не более двух лет и умер. Однако по крайней мере говорил Андропов с трибуны лучше, четче и понятнее, чем Брежнев, и имел из-за этого у населения уважения больше, чем его предшественник. Хотя и его смерть никто не оплакивал.

Но когда после смерти Андропова пост главнокомандующего страной отдали семидесятитрехлетнему Черненко, который так же мямлил с трибуны на всю страну, как и Брежнев, народ еще больше уныл и запил. Ибо опасался, что пока эти старички из Политбюро ЦК КПСС каждый ни постоит у руля, они никому другому из более молодых коммунистов дорогу не дадут. Американцы тогда называли наших высших партийных руководителей «домом престарелых» и были правы, потому что всем нашим вождям давно уже было пора на пенсии грядки дачные копать, а не управлять самым большим в мире государством. Черненко через год после назначения старшим по стране умер, и здесь неожиданно генеральным секретарем ЦК КПСС старички из Политбюро выбрали молодого, по отношению к ним, конечно, пятидесятичетырехлетнего М. С. Горбачева.

О, как все в стране воспрянули духом от этого энергичного, симпатичного, либерального, демократичного, многоговорящего руководителя. Он призывал к перестройке сознания, к свободомыслию, к сближению с демократическим Западом. Дал республикам СССР столько свободы, сколько они могли потянуть. Естественно, все республики взяли не столько, сколько могли потянуть, а столько, сколько могли взять. В результате налаженные десятилетиями промышленные, культурные, хозяйственные связи между субъектами государства начали разрываться.

В то же время граждане всего бывшего СССР не понимали, что с полученной свободой нужно делать, и многие воспринимали свободу как вседозволенность.

Начался бардак и хаос как в руководстве страны, так и в обществе. Помню, как мы дома смотрели с отцом очередное обращение Горбачева к народу. Я еще тогда Горбачевым продолжал восхищаться, как и подавляющее большинство населения. Он все равно выглядел на трибуне намного лучше всех старичков из руководства страны, и неважно, что я не совсем понимал того, что предлагает сделать Горбачев. Просто нравились энергия и харизма этого руководителя. Но неожиданно для меня мой отец вдруг встал с дивана и бросил раздраженно, смотря на Горбачева: «Демагог», – и ушел в свою комнату. Я и слова-то тогда такого не знал и не понимал его значения. Но понял лишь одно – то, что в нашем королевстве что-то не так, раз мой отец, кандидат экономических наук, обозвал нашего рулевого «демагогом». Начал я понимать результаты деятельности Горбачева только значительно позже, уже живя в Питере и наблюдая процесс развала страны.

Деятельность первого президента России Бориса Ельцина сложно оценивать, так как разруху после политики Горбачева сложно в одночасье исправить. С одной стороны, было видно, что Ельцин старался и у него что-то получалось, а с другой стороны, нам было стыдно за его пьяные выходки на Западе и за некоторые телепередачи о встрече президента с правительством России или с простым народом. Справедливости ради необходимо отметить, что империя уже к тому времени была развалена и заслуга Ельцина в том, что он сохранил территориальную целостность хотя бы России, к тому же не дал победить путчистам, требовавшим возврата к старому режиму.

С одной стороны, мы, конечно же, должны быть благодарны Горбачеву и Ельцину за свободу слова, за сближение с Западом, за снижение военного противостояния и напряженности в отношениях с капиталистическими странами, за переход от социализма к капитализму. Но, с другой стороны, этот переход к капитализму был очень резким, непродуманным, неспланированным и привел к таким пагубным последствиям для страны, ее статуса в мире и снижения экономики. Привел к обнищанию большинства населения, расцвету криминала и потере целым поколением, 1960–1975 годов рождения, моим поколением, своего пути развития, к которому представители этого поколения шли в школьные и студенческие годы. Но особенно жаль пенсионеров, которым выпала судьба жить в годы перестройки и последующее десятилетие. Пропахав всю жизнь на предприятиях, заводах и фабриках под лозунгом «Наша цель – коммунизм», обещавшем всем на старости лет полный достаток и райскую жизнь, эти бабушки и дедушки оказались в 90-х годах на грани вымирания. Повезло еще тем, у кого дети были с правильным воспитанием и моральной ответственностью, и поэтому старики получали помощь от своих чад. А те пенсионеры, которые не имели детей или имели неблагодарное потомство, существовали только за счет подачек и даже ели отходы на мусорках. Позор не только детям таких нищих стариков, но и такому государству, которое не может накормить тарелкой супа бомжей, старых, немощных людей, не в состоянии предоставить им теплую ночлежку, элементарные водные процедуры и медицинскую помощь. И пусть эти люди больны, стары, беспомощны, грубы, пьяны, невоспитанны и бесполезны для государства, но все же это люди, а не животные, и они граждане этой страны. А когда некоторые люди живут хуже собак, то это жутко неправильно, несправедливо и не по-божески.

* * *

И все же, оценивая со своей колокольни эту революционную эпоху, могу сказать, что в целом я рад переменам в стране, пусть и таким шоковым. Потому что не хотел бы опять жить в то время, где самой престижной профессией являлся директор магазина, а не инженер, не ученый или не преподаватель. К тому же сейчас, на мой взгляд, идет возрождение государства. И в этом немалую роль, играют, конечно же, В. Путин и Д. Медведев.

Что будет в ближайшее время? Непонятно. Но интересно. Посмотрим. Увлекательные события, как я предвижу, нас скоро ожидают. Захватывающе будет посмотреть, как эти два успешных лидера, может быть, будут бороться за пост президента России в ближайшие выборы. Или только один из них будет баллотироваться, а второй просто его поддержит? Тогда кто из них будет баллотироваться? Поглядим, какая у них была договоренность по этим вопросам в то время, когда Путин был президентом. Будут ли выполняться эти договоренности? Выполняются ли они сейчас? Занятно.

Вообще все это очень интересно сейчас наблюдать и еще увлекательнее будет смотреть уже совсем скоро, через какой-то годик.

И очень важно, чтобы канули потрясения и смутные времена для страны, в которой мы живем. Уж очень хочется, чтобы все жили счастливо, в достатке и поверили бы, что все, что ни делается – делается к лучшему.

Московская область,

май 2009 г.

Оглавление

Глава 1 Юность

Глава 2 Армия

Глава 3 Студенчество

Глава 4 Питер

Глава 5 Алма-Ата

Глава 6 Москва

Глава 7 Она

Глава 8 Заключение Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg