«Приключения вертихвостки»

Приключения вертихвостки (fb2) - Приключения вертихвостки 990K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ира Брилёва

Ира Брилёва Приключения вертихвостки

Глава 1

Солнечный луч нахально устроился у меня на кончике носа. Сон, сладкий и тягучий, как свежий мед, из густого, нежного сиропа превратился в жиденькую водичку, разбавленную надвигающейся действительностью. А потом и вовсе испарился. Что за дурацкая физика!

Я нехотя приоткрыла один глаз, потом второй: мерзавец-луч уже беспечно скользил по потолку. Ну и пусть! Я снова закрыла глаза и улыбнулась — что может быть лучше этих первых минут после сна. Легкого и беззаботного. Как воздушное пирожное. Правда, мне никогда не встречались беззаботные пирожные, но суть от этого не менялась.

Я опять открыла глаза. Торопиться было некуда, и можно было поваляться в свое удовольствие.

В спальне еще витал почти уже неуловимый запах свежего ремонта и новой мебели. Ах, у меня же новая квартира! Не квартира, а просто мечта — огромная и очень красивая. Скоро уже исполнится год как она моя. Моя. И ничья больше! «Надо как-то отпраздновать это событие, — неожиданно решила я, — мечта того стоит». Я сладко потянулась. «Да и что-то я тяну с покупкой этого симпатичного антикварного зеркала в ванную. Сегодня же нужно заказать грузчиков и машину. Моя квартира достойна антиквариата», — гордо подумала я.

Целых полгода я потратила на подбор мебели, ремонт и всякие прочие необходимые для комфорта мелочи. Я не торопилась, я смаковала каждую вещичку. Каждый предмет я долго осматривала, прикидывала, как он войдет в мою жизнь, и будет ли нам вместе хорошо.

Но сегодняшнее зеркало уже было найдено, отсортировано и отложено. Осталось только водрузить его на стену моей прелестной ванной комнаты, оформленной в стиле позднего Ренессанса. Так сказал мне художник, который создавал для меня мой маленький рай. А я ему верила. Мне ничего другого не оставалось, потому что я ни хрена не смыслила во всех этих позолоченных загогулинах и странных словах, типа «патина» и «рококо».

Вспомнив о приятном событии, которое мне сегодня предстояло, я улыбнулась. Широко и радостно. Вот это да! Моя мечта, мои детские сны теперь здесь, рядом со мной. Их можно потрогать. Даже понюхать. Белоснежные лаковые завитушки на спинке кровати и на дверцах платяного шкафа напоминали густые взбитые сливки, уложенные аккуратными горками. Зеркало, все в деревянных виньетках, и позолоченные пимпочки на дверцах прикроватных тумбочек… Мечта! Ей богу, ради этого стоит жить!

Мое настроение взлетело куда-то вверх, устремляясь к невидимым отсюда высотам, и я, не теряя ни секунды, выскочила из кровати, быстро набросила на себя шелковый халатик и, напевая, направилась в ванную.

Через полчаса, чистая и довольная, я пила кофе, который мне любезно приготовила Маринка. Маринка — это моя новая горничная, филиппинка. По-русски она не знает ни единого слова и также ни бельмеса не понимает. А я в свою очередь ничего не понимаю в ее англо-филиппинской языковой смеси — я в школе учила французский. Но, вот удивительная вещь, — все, что я у нее ни попрошу, исполняет в точности, быстро и аккуратно. Фантастика!

Я зову ее Маринка. Иногда даже просто Маня. Это произошло вполне естественным образом. Когда мне ее впервые представили, то я поняла, что такого длинного слова, как ее имя, я еще не слышала. Что-то такое типа знаменитого ильфо-петровского «Умсмаслопогаса». И зачем люди так заморачиваются? Я сообщила ей — с помощью жестов — что буду звать ее Маринкой, и она со мной полностью согласилась.

Она у меня уже месяц, и я ею очень довольна. И вообще, хочу вам сообщить, что лучше горничных, чем филиппинки, на свете просто не бывает. Они исполнительны, улыбчивы и молчаливы. Все в одном флаконе!

Когда-то я жила далеко за Уралом и знать не знала про горничных. Но это было давно. Я уже почти и не помню. Наверное, это было в другой жизни. В ней было неуютно. Я не люблю про это вспоминать. Но иногда прошлое вылазит откуда-то и портит нервы. Как таракан из щели. А, впрочем, если кому-то интересно, то я могу и рассказать. Что же зазорного в чьей-то жизни? Тем более, что рассказывать все равно придется — без этого вы ничего не поймете в моей истории. Пусть это будет такое маленькое нелирическое отступление.

Глава 2

Я всегда была очень неглупой девочкой. И всегда слушалась взрослых. Мой учитель по физкультуре, Палыч, мне говорил: «Беги отсюда, Зинка. А то сдохнешь тут от скуки. Или сопьешься». Я внимательно слушала и мотала на ус.

Когда мне стукнуло четырнадцать, я стала свободной птицей. Во всех отношениях. Во-первых, мне выдали паспорт. А во-вторых, моя мамаша наконец вышла замуж и перестала меня донимать своим неуклюжим воспитанием — теперь у нее появился для этого другой объект. А отца у меня отродясь не было. И я поняла, что теперь могу самостоятельно решать, что мне нужно в этой жизни. И я решила.

Учитель физкультуры в нашей школе был щедрый и добрый малый. Он не только любил давать мне советы. При случае я стреляла у него деньги и сигареты. Но здесь дело было посложнее.

— Палыч, я хочу уехать, — заявила я ему с порога, отряхивая с видавшего виды пальтеца снег. В школьном спортзале было холодно, как на Северном полюсе, но на это здесь никто и никогда не обращал внимания.

Палыч, в застиранных, пузырившихся на коленях трениках, отставил в сторонку пудовую гирю и, почесав голое, заросшее волосами пузо, спросил:

— И куда?

— В Москву. Куда же еще, — коротко ответила я.

Он вытянул из заднего кармана смятую пачку папирос, прикурил и, поразмышляв пару минут, согласился:

— В Москву — это правильно. Молодец, девка. — И, помолчав с минуту, добавил: — Моя школа.

В столице меня никто не ждал. Но это меня совершенно не расстроило. Меня вообще нигде никто не ждал. Наверное, так было даже лучше — никаких напрасных разочарований и прочей дребедени. Все просто и очевидно.

Москва приняла меня неохотно. Но, благодаря природной настырности, я все же втерлась в доверие этого гигантского шумного города и даже начала находить удовольствие в его огромности и непредсказуемости.

Палыч снабдил меня не только деньгами на плацкарту до Москвы. Его щедрость пошла намного дальше. Он позвонил кому-то, кого называл вежливо и даже с оттенком подобострастия — Никанорушка, — и договорился, что меня приютят.

— На первое время сойдет, — философски сказал он. — А потом ты и сама пристроишься. Ты девка бойкая, — он затянулся вонючей папиросой. — Я в тебя верю, — неожиданно сказал он мне. Как показало время, Палыч был абсолютно прав.

Сначала был «колледж». Он располагался в старом облезлом особняке, которым не интересовались не только архитекторы, но даже археологи. Единственной его достопримечательностью были высоченные, закопченные временем, потолки и огромные, словно бальные залы, коридоры перед классными комнатами. Колледж оказался бывшим профтехучилищем с тем же набором преподавателей и профессий. И зачем бывшие ПТУшки переименовали в такое пышное иностранное слово? Ведь суть от этого не поменялась. Как был он «чертятником», так и остался. «Чертятниками» мы называли ПТУ там, в Зауралье. Название «чертятник» вылезло само собой из того факта, что раньше в ПТУ обучались представители дружественных нам республик — со всего света — темнокожие, желтокожие и прочие. Народ это подметил, и изобрел этот удивительный термин, что отражало, с одной стороны, сущность процесса, а с другой — народную смекалку.

В «чертятнике» я училась на повара. Мой новый московский знакомый, Никанор, в просторечье Ника, тот, кому с рук на руки сбагрил меня Палыч, работал на рынке в «обжорне» — это он сам так обозначил свое место работы.

— Ты, Зинка, не тушуйся. Возле еды оно всегда надежней, — обучал меня мой новый покровитель. А я нисколечки не возражала, и он пристроил меня к себе в «обжорню» младшим поваром. Через неделю я уже гениально варила макароны и виртуозно убирала со столов грязную посуду.

Три года прошли незаметно, и я как-то умудрилась закончить колледж. Учеба не слишком заботила меня, но кое-что мне все же удалось узнать. Например, как готовить котлеты по-киевски. Теперь это было мое коронное блюдо!

За это время я пообтерлась и поняла, что женщине, для того чтобы устроиться в жизни, нужно обладать всего четырьмя вещами: интересной внешностью, мозгами, терпением и богатым мужиком.

С внешностью мне повезло. Природа была ко мне благосклонна, и безрадостное детство никак не отразилось на моей смазливенькой улыбчивой физиономии. С некоторых пор я решила завести некоторые новые привычки. Например, маникюр. Все же ухоженные розовые ноготки намного лучше грязных нестриженых когтей. Хотя, последние не раз выручали меня там, в заснеженном Зауралье.

Мозги мне были отмеряны почти в таком же количестве, что и внешность. А вся моя жизнь была просто примером беспредельного терпения.

Взяв в «обжорне» выходной, я нашла агентство по набору домашнего персонала. Здесь набирали в горничные, сиделки и няньки. «Горничная» устраивала меня больше всех. Толкнув дверь, я вошла. После этого моя жизнь резко изменилась.

Мой первый рабочий день в новом качестве был скорее удачным, чем наоборот. Пожилая респектабельная пара, которая досталась мне в качестве хозяев, составляла между собой резкий контраст. Меня невзлюбила хозяйка, но я страшно понравилась ее мужу. Агентство сдало меня им в аренду с испытательным сроком в одну неделю. Испытания я не прошла, и ровно через неделю злобная фурия выставила меня на улицу. Но с хозяином меня теперь связывала крепкая дружба. Он снял для меня квартирку недалеко от центра, и я впервые за много-много дней выспалась так, как не спала еще никогда в своей жизни. А еще теперь у меня завелись деньги, а самое главное, я могла их тратить на себя. Я носилась по магазинам, как голодная собака и скупала всякую чепуху. Мой приятель тихонько посмеивался над моим вдруг проснувшимся скопидомством и снова давал мне деньги взамен израсходованных. Но кое-что из потраченного все же пошло мне впрок.

Примерно через месяц я уже вполне могла появиться в приличном обществе. Мой новый друг оказался не только щедр, но и благороден. Он возился со мной, водил меня по кино и ресторанам, покупал мне все, во что я тыкала пальцем, и при этом почти ничего от меня не требовал — ему было уже далеко за шестьдесят. Он любил меня, как любят позднего ребенка — преданно и беззаветно. Я отвечала ему взаимностью, и наши отношения были безоблачны, пока на горизонте не появился сын моего доброго старикана. Мы познакомились случайно, когда сын подвез своего престарелого родителя прямо ко мне в объятия. Сначала молодому человеку это страшно не понравилось, и на следующий день он явился ко мне с разборками. Но после часовой беседы все вопросы были улажены, и он больше не имел ко мне никаких претензий. Он оказался тридцатилетним, горячим и таким же нежадным, как его отец. Я не возражала, и теперь удовольствия и блага потекли ко мне уже из двух ручейков. Соединившись, они превратились в небольшую речку, и я наконец смогла вздохнуть свободно. Ах, это непередаваемо прекрасное ощущение свободы! Финансовой. Это ощущение было для меня новым, и я наслаждалась им, целыми днями шляясь по магазинам, в которые еще месяц назад даже боялась заглянуть. Дороговато! Теперь я уже не скупала все подряд, а выбирала только самые красивые и дорогие вещи. Но через две недели я пресытилась этим занятием и решила поискать еще неизведанные пока ощущения. На новые ощущения оба мои друга не тянули. А жаль! Они были очень хороши, и по-одиночке, и в паре. Но всему когда-нибудь приходит конец. Пришел конец и им. В хорошем смысле. Я нашла им замену. Замена была весьма темпераментной и ревнивой. Но у нее были два положительных качества. Беспредельная щедрость и такая же беспредельная глупость. Я вертела им, как хотела, целых полгода. И вскоре у меня уже была своя однокомнатная квартирка и крошечный, но абсолютно прелестный автомобильчик. Красненький! Замена прыгала вокруг меня словно первобытнообщинная обезьяна и восхищалась мной. Сначала это мне нравилось. Но скоро стало раздражать. И я задумала одну нехитрую комбинацию. Эксперимент. В общем, я решила от него избавиться. Я перестала за собой следить, делать маникюр. Я стала раздражительной и скандальной. Теперь я целыми днями ходила по дому нечесаная, с жирными лохмами, свисающими на мое неумытое лицо, в нестиранном халате и драных тапочках, которые специально для этого случая мне пришлось забрать из моей благословенной «обжорни». Кстати, когда я увольнялась, то мой первый московский покровитель Ника рыдал как ребенок — видимо, так привык ко мне, что наше расставание далось ему непросто. Но я, в благодарность за его добросердечие, накрыла ему шикарную «поляну» в самом дорогущем ресторане, который только смогла отыскать. В столице это, конечно, «Пушкин». Там за самый примитивный завтрак с вас сдерут месячную зарплату обыкновенного смертного. Но это того стоит! Ника, оробевший и немного пришибленный, сидел за столиком, накрытом хрустящей от крахмала скатертью, и растерянно водил глазами вслед за официантом, который с важностью и достоинством урожденного английского пэра неспешно ходил вокруг Ники, расставляя посуду. Посуды было много. Она была совсем не похожа на посуду в Никиной обжорне. И от этого Ника чувствовал себя ничтожеством. Но после второго бокала вина, удачно созревшего на левом боку какого-то там французского пригорка — официант долго и пространно объяснял нам, какого именно, но я, к сожалению, ничего не запомнила — Ника разомлел, и теперь уже пришла моя очередь быть предметом его благоговейного взгляда. Мне было приятно, и обед удался на славу. Мы с Никой расстались лучшими друзьями.

— Ты, Зин, если что, или, там, трудно будет, забегай, я всегда, того, подмогну, чем могу.

Ответив на его предложение знаменитой киношной фразой: «Нет, уж лучше вы к нам», я откланялась. Мой долг благодарности был исполнен. Я вернулась к моей новой жизни и продолжала изводить «замену» своей неряшливостью и стервозностью.

«Замена» выдержала всего две недели. Обозвав меня «сукой», и заявив мне, что такая «красавица» у него и дома есть, он испарился, словно его никогда и не было. Но квартира и машина не испарились вместе с ним. И я на следующий же день отпраздновала это событие, предварительно посетив модный салон и содрав с себя слой ненавистной грязи, накопившейся на моем теле за время моего «эксперимента».

Пока я лежала на массажном столе, и массажистка трудилась над моим воскресающим после двухнедельного запустения телом, мне в голову пришла нехитрая мысль. Те дурочки, которые считают, что «и так сойдет» совершенно не дорожат своими мужьями! Ведь мужчины действительно любят глазами. И если лишить их этой радости, то какая им тогда разница, где искать новое очарование для своих глаз? И все эти драные тапочки, застиранные халаты и бесконечные скандалы по любому поводу — это и есть самый короткий путь к разводу. Но я же делала это намеренно! А вот зачем это делают все остальные? Непонятно!

Теперь у меня был свой небольшой «стабилизационный фонд» и я решила взять короткий заслуженный отпуск. Море или горы могли принести моей слегка усталой душе необходимый покой. Но вот море или горы? Я сидела в модном ресторанчике и ела суши. Я решила довериться случаю — если сейчас в двери войдет женщина, то это будет море, а если мужчина, то меня ждут, как минимум, швейцарские Альпы. В стеклянную дверь вошла пара, он и она. «Это судьба», — подумала я и, поднявшись из-за стола, слегка покачивая бедрами, направилась к бару. Он поймал мой заинтересованный взгляд, когда я уже почти поравнялась с их столиком. Пройдя еще пару раз туда-сюда, я наконец добилась желаемого результата — мужчина просто пожирал меня глазами. Его спутница даже ничего не заметила — она была увлечена изучением меню. Когда я в третий раз прошла мимо него и направилась к туалету, он догнал меня и сунул мне в руку крошечный кусочек лакированного картона. Визитка была очень красивой — генеральный директор чего-то солидного. Я не очень разбиралась в нефти, газе и стройках, но в этот ресторан не заходили люди среднего достатка. На следующий день мы уже сидели с ним вдвоем за моим любимым столиком. Он оказался интересным собеседником. Через неделю поезд вез нас через границу, но даже пограничники не смогли оторвать его от меня. Он сунул в приоткрытую дверь наши паспорта с вложенными в них несколькими розовыми бумажками «евро», и через минуту нас оставили в покое.

Оказывается, на свете есть места, где не нужно выбирать между морем и горами. Там они в комплекте. Мой новый знакомый был очарован моей совершенной неосведомленностью по многим вопросам и с удовольствием стал моим учителем и гидом. Мы путешествовали почти месяц. За это время он мне дико надоел. Вечерами он звонил жене и, вздыхая, сообщал ей, что его лечение движется очень медленно. Хотя надежда на выздоровление все же есть. Потом мы всю ночь отплясывали в ближайшем баре, и под утро заваливались спать. Такая жизнь хороша, когда ее мало. Но целый месяц — это много даже для меня! Я вспомнила о своем замечательном способе, который так выручил меня в прошлый раз, избавив нас с моим предыдущим визави от лишних неудобств в виде совместного существования. Но, поразмыслив немного, я все же решила, что этот экземпляр может мне когда-нибудь пригодиться. В будущем.

Я чувствовала, что мой отдых близится к концу. Что чувствовал он, меня не интересовало. Совсем. Но я решила, что мой отдых должен закончиться так же хорошо, как и начался. На мое счастье, он все же надумал вернуться к работе. Видимо, мужчину, как и любого охотника, привлекает только процесс охоты. Потом он теряет интерес к добыче. Что ж, так было всегда. И мы с удовольствием расстались, как только поезд подошел к московскому перрону. Да, кстати, его звали забавным именем Андрон.

Самым ценным в моем отпуске было то, что я начала понимать смысл словосочетания «высшее общество». Там все совсем по-другому. Конечно, проблем везде хватает. Но там они другого свойства. Теперь я понимала разницу между Альпами и Аденом и вполне была готова пойти вверх по этой удивительной лестнице, которую именуют «высшим светом». Для начала надо было осмотреться и понять, где этого высшего света содержится в достаточном количестве. Полистав пару модных журналов, я определилась, и, надев деловой костюм и шляпку-таблетку, устроилась на курсы топ-менеджеров. Теперь у меня была учительница по французскому языку, гимнастический зал два раза в неделю и пара друзей из тех, которые часто бывают на светских раутах. Они оба были охотниками за богатыми невестами, и поэтому наши интересы здесь удивительным образом совпали. Ближайшим мероприятием были скачки. Я купила костюм амазонки и, взяв под руки обоих ловеласов, прибыла на скачки-раут. Мужиков здесь было навалом. Выбирай — не хочу. Но и женщины были не промах, и каждая крепко держала под руку своего спутника. Однако я хорошо подготовилась, и к концу скачек около меня вертелись пятеро. А их визитки мирно покоились в моей сумочке.

Четверо были так себе, и их я отшила в течение первых же четырех дней. А вот пятый был совершенно уникальным экземпляром. Лет ему было около семидесяти, но он был совершенно неутомим. Во всем. И, самое главное, влюбился в меня по-настоящему. Что называется, втрескался. В последний раз в своей жизни. Он бегал за мной как собачонка. С ходу купил мне шикарную квартиру — стоило мне только пожаловаться на совершенно стесненные жизненные условия и при этом профессионально-плаксиво сложить губки трубочкой. И еще — бриллианты! Он купил мне целую горсть бриллиантов. Настоящих, а не ту мишуру, которую продают в любом ювелирном ларьке. Звали его Сашок. Он так мне и представился. Его лысая яйцеподобная голова теперь всегда мелькала рядом со мной — то он старался принести мне коктейль, то без очереди купить бутерброд в театральном буфете, и еще черт знает что сотворить, лишь бы это доставило мне удовольствие. Он был добрый и ласковый, и, несмотря на его, покрытую желтыми пятнышками, лысину, я к нему искренне привязалась. Ведь женщина всегда чувствует, когда ее любят по-настоящему!

Так прошел год. Балы сменялись раутами, модные показы модными же клубами. Мое обучение менеджменту и французскому иногда прерывалось на целые месяцы — так я была занята делами, которыми обычный человек занимается от случая к случаю. Я выбирала наряды, посещала салоны по уходу за любыми частями тела, купалась в неге и ласке, которые мне щедро дарил мой дорогой старикан. Я очень привыкла к тому, что он постоянно торчит рядом со мной. И каждая моя прихоть моментально возводилась в ранг закона.

Время рядом с Сашком летело незаметно. Потому что не было на свете ничего такого, чего бы он не мог достать или сделать. Сашок был похож на фокусника, который всегда может вынуть из кармана все, что угодно. Хоть звезду с неба. Я убедилась в этом, когда на мое совершеннолетие, о котором я скромно обмолвилась ровно за неделю до его наступления, Сашок подарил мне ровно один миллион долларов. Миллион лежал в средних размеров коробочке, перевязанной алой ленточкой.

Сашок был богат чудовищно. Я понятия не имела, откуда он все это взял, но однажды, в порыве откровенности, он мне перечислил все, чем владел. Я даже испугалась — можно ли мне все это знать.

— Дурочка, это все ерунда по сравнению с тобой, — успокоил он меня, целуя мне руки. Он стал передо мной на колени и поклялся в вечной любви. Мы договорились встретиться с ним на следующий день.

Сашок как всегда приволок очередную пригоршню бриллиантов и, развесив их на мне, принялся любоваться мной, словно картиной Рафаэля. Или может Леонардо — теперь-то я знала, что на свете есть ценности и похлеще «цацек»! Об этом мне тоже сообщил мой Сашок. Однажды он подарил мне две старинных картины, и когда я в недоумении спросила его — зачем мне это барахло, он сел рядом и терпеливо объяснил, сколько все это стоит. Тогда и я прониклась торжественностью момента и осознала, что в мире есть настоящее искусство.

Вот музыка мне не нравилась. От классики меня клонило в сон, и после того как я уснула в Большом зале консерватории прямо посреди какой-то фуги Баха, Сашок перестал таскать меня на концерты. Но я клятвенно пообещала ему выучить наизусть биографии всех венских классиков. В тот раз он ушел от меня в полном восторге. А я рухнула без сил — так он загрузил меня своими Моцартом и Вивальди. То ли дело «рэп»! Тимати я не люблю, но вот Фифтисент — это улет! Послушать приятно! А все эти фуги — сплошная тягомотина.

Я проспала без передыха пятнадцать часов, а когда проснулась, быстренько привела себя в полный порядок и стала ждать вечера.

Вечер наступил, и мой любимый старикан пришел ко мне, как всегда, в прекрасном настроении. Сегодня он был со мной особенно мил. Иногда Сашок болезненно морщился. Я сначала не обращала на это никакого внимания, но когда ему стало совсем худо, я уговорила его вызвать «скорую». Больше я его живым не видела. И вот тут-то и начинается моя история.

Глава 3

На похороны я не пошла. Зачем? Я хотела запомнить Сашка таким, каким он был — веселым прожигателем жизни. Да и кто я ему? А там родственники, друзья, всякая шушера. Я помянула старика бокалом хорошего вина, поплакала — оказывается, я все же привязалась к нему намного больше, чем предполагала, и теперь мне явно не хватало его присутствия, его неугомонного и щедрого, во всех смыслах, присутствия. Мы были знакомы всего около года, но я каким-то седьмым чувством ощущала, что такого искренне любящего и преданного мне поклонника у меня больше никогда не будет. И от этой мысли мне стало еще хуже. Но смерть — это единственная вещь, которая делает все сожаления бесполезными, а невысказанные вовремя мысли — безвозвратно утратившими смысл.

На часах было уже далеко заполночь, а я все еще сидела в кресле, поджав ноги, и грустила. Вино было давно выпито, и, погрустив еще полчаса под ненавистного мне Вивальди — в память о Сашке — я все же пошла спать.

На следующий день жизнь закрутила меня в новых вихрях, неудержимо и предсказуемо, и уже через месяц я и думать забыла про Сашка. То есть, я, конечно, его помнила — наша с ним фотография, где на мне было мое любимое маленькое черное платье, стояла в моей замечательной, я бы даже сказала, роскошной — с легкой руки незабвенного Сашка — квартире на самом видном месте. Но под грузом новых дел и новых событий его образ как-то слегка стерся и потускнел.

Однажды вечером, когда я уже вся с ног до головы обмазалась ночным кремом, в моей квартире раздался телефонный звонок.

— Слушаю, — сказала я недовольным голосом — мне пришлось обмотать трубку телефона полотенцем — на моих руках лежал сантиметровый слой жирнющего питательного крема.

— Это Зинаида Иосифовна? — приятный грудной голос проворковал мне прямо в ухо.

— А кто же еще? — так же недовольно ответила я. — Кто это?

— Зинаида Иосифовна, это вас беспокоит некто Вильбрант Давид Семенович. Я юрист, — грудной голос был профессионально-вкрадчив. Я насторожилась.

— Юрист? Какие юристы звонят по ночам? Уважаемый, вы бы придумали что-нибудь поинтересней, — почти проорала я в трубку, но голос был настырным. Он проворковал, ничуть не испугавшись моего гнева:

— Прошу вас, выслушайте меня. Это же в ваших интересах. Дело в том, что я действую по указанию Александра Владимировича. — Я озадаченно молчала, пытаясь сообразить, о ком идет речь. Голос мне неожиданно подсказал правильный ответ: — Сашок. Так, кажется, он любил именовать себя в некоторых кругах…

Я не дала ему закончить:

— Сашок? Что с ним? — в моем голосе, видимо, было столько неподдельной тревоги, что его голос стал намного мягче, чем даже был до сих пор.

— С ним? С ним ничего. К сожалению, в его положении уже ничего измениться не может. А вот для вас у меня есть хорошие новости. Но мне не хотелось бы сообщать их вам по телефону.

Я почему-то разволновалась и теперь лихорадочно стирала с рук масляный крем небольшим махровым полотенцем. Крем размазывался, прилипая к полотенцу большими жирными кусками, и шлепался на пол аккуратными тягучими кучками. Я еще больше разнервничалась и теперь металась вокруг телефона, словно полоумная, размазывая крем по всему, к чему я прикасалась. Телефон пострадал больше всех — почти весь слой крема, который был предназначен для моих рук, перекочевал на его отливающие глянцем, старинные бока. Увитый шелковой нитью шнур этого антикварного предмета был весь в жирной, но приятно пахнущей мази, которая обходилась мне в двести долларов за крошечную фарфоровую баночку.

Но мне было на это наплевать.

— Говорите же, говорите мне все по телефону, — снова заорала я, — какая разница.

Но голос был непреклонен.

— Нет. Давайте поступим так. Я могу приехать к вам в любое удобное для вас время.

— А прямо сейчас можете? — завопила я в трубку. — Мне прямо сейчас удобно.

— Отличное предложение. Я как раз хотел просить вас об этом. Все же, неурочное время… — собеседник явно обрадовался. — Я буду у вас минут через двадцать. — И телефон отключился. Меня всю лихорадило. Господи, Сашок! Что там стряслось? Я все еще машинально продолжала стирать крем с рук, и он наконец впитался в кожу. Или просто размазался по ней. Но это меня сейчас волновало меньше всего на свете. Я ринулась в ванную, и через пять минут на мне не было и следа этого жирного кошмара. Я привела в порядок волосы, надела свежий атласный халатик, а грязное, перепачканное кремом белье засунула в корзину. Все это я делала словно заведенная, автоматически и совершенно бездумно. Мой мозг был сейчас занят решением одной единственной задачи. Но вскоре поняв, что без дополнительной информации у меня ничего не получится, я внезапно успокоилась. «Так. То, что где-то там произошло, я и так скоро узнаю. И зачем, спрашивается, заранее портить нервы?» — повторяла я самой себе. Это помогло, и я смогла переключиться на другие текущие проблемы.

Часы показывали четверть десятого. Я пошла на кухню и включила чайник — гость все-таки. Чай, кофе, печенье — все как положено. И тут меня осенило. Он же не спросил у меня самого главного — моего адреса! Эта мысль пришла мне в голову совершенно неожиданно, но от этой ее ошеломляющей неожиданности у меня вдруг подкосились ноги, и я медленно опустилась на табурет, очень кстати стоящий посреди кухни. «А ведь точно! Он же даже не спросил, где я живу. И код на подъезде, — размышляла я, глядя перед собой почти невидящим взглядом. — А вдруг это какой-нибудь бандит?» Запоздалый вопрос, который я задала себе, уже ничего не мог решить — в дверь позвонили. Я посидела еще пару секунд и пошла открывать. За дверью стоял вполне респектабельный, невысокого роста, кругленький человечек. На нем было очень дорогое — уж я-то в этом разбиралась! — коричневое летнее пальто, отделанное кантом из стриженой норки, и коричневая же шляпа. Пальто, на мой взгляд, было вещью раритетной, редчайшим экземпляром, достойным гардероба самого Эркюля Пуаро, прославившегося на весь мир не только поразительным умом, но и замашками настоящего франта.

«Нет. Не бандит», — подумала я, и жестом пригласила его следовать за мной. Человечек аккуратно поставил на пол пухлый кожаный портфель, разулся, снял шляпу и свое удивительное пальто и тщательно расчесал густые, слегка тронутые сединой волосы. Он был весь такой ухоженный и, я бы даже сказала, какой-то напомаженный, что ли. «Точно не бандит, — окончательно успокоилась я, — бандиты не расчесываются в прихожих, перед тем как прикончить свою жертву». Эта мысль придала мне уверенности, и я предложила гостю пройти в кухню.

— Чай, кофе? — спросила я. Он молча разглядывал меня и, словно не услышав моего вопроса, сказал негромко, вроде бы как самому себе:

— Да, я понимаю Александра Владимировича. М-да. — И только после этого он взглянул мне в глаза и ответил: — Кофе, пожалуйста. Без сахара — у меня диабет.

Он расположился за столом так, словно бы находился у себя в конторе. Разложив на кухонном столе стопку бумаг, он наконец угомонился и объявил:

— Давайте знакомиться. Как я вам уже сообщил, меня зовут Давид Семенович. Я — ближайший друг и душеприказчик Александра Владимировича Навроцкого, известного вам как Сашок, — человечек усмехнулся. — Ах, старый шалун, до последнего дня остался настоящим мужиком. — Человечек пожевал губами и снова стал серьезным. — Но это сейчас не имеет значения. Итак, я не только являюсь старинным другом означенного выше человека, но я еще по совместительству нотариус, — и он многозначительно посмотрел на меня из-под позолоченных очков. Я молчала и ждала, что произойдет дальше. — Прошу прощения за поздний визит, но дело, по которому я вас сегодня побеспокоил, должно быть закончено именно этим числом, а днем у меня, к сожалению, была масса клиентов в моей нотариальной конторе. Так что, еще раз прошу простить, — человечек высказал мне это все совершенно нейтральным тоном, так, словно бы читал цены в каталоге одежды, которая вовсе его не интересовала. Поэтому его извинения я пропустила мимо ушей и нетерпеливо заерзала на стуле, все еще недоумевая, что ему от меня надо. Заметив это, человечек наконец перешел к делу: — Незадолго до своей кончины Александр Владимирович оставил несколько распоряжений, которые касаются вас, уважаемая Зинаида Иосифовна, — здесь человечек снова многозначительно глянул на меня и, выдержав солидную паузу, перешел, наконец, к делу. — Мой друг, будучи в здравом уме и твердой памяти, обязал меня сообщить вам ровно через один месяц после его смерти, день в день, следующие факты и обстоятельства. — Нотариус торжественно взял в руки самый верхний лист бумаги, стопку которой он столь тщательно разложил на столе, и, голосом глашатая, читающего царский указ, произнес: — Я, Александр Владимирович Навроцкий настоящим завещаю Зинаиде Иосифовне Воронцовой все мое движимое и недвижимое имущество, которое состоит из… — И тут нотариус огласил длиннющий список, который я уже где-то слышала. Слушая этого кругленького напомаженного человечка, я вдруг поймала себя на мысли, что просто наблюдаю за происходящим, не принимая в нем никакого посильного участия. Я словно бы смотрела какой-то фильм, события которого разворачивались вокруг меня, никак меня не касаясь и не задевая. Но постепенно мой мозг стал включаться в эту навязанную мне извне игру, и я начала осознавать, что это не кино и не игра. А все, что сейчас происходит со мной и вокруг меня — это самая настоящая действительность. Мало того, я в этой действительности постепенно превращаюсь в главную героиню. И в моем мозгу вдруг всплыл один из вечеров, когда Сашок взволнованно и торжественно вот почти таким же голосом, как сейчас и этот забавный человечек, перечислял мне все свои неисчислимые богатства. Я продолжала сидеть напротив неожиданно свалившегося мне на голову нотариуса, глупо улыбалась и качала в такт его словам головой, словно китайский болванчик. Но теперь я его почти не слышала. Воспоминания яркими картинками, словно в мультяшном комиксе, крутились у меня перед глазами. Внезапно и совсем невпопад я вдруг очнулась и, бесцеремонно прервав речь моего вечернего гостя, спросила:

— Послушайте, а откуда у Сашка, ой, простите, у Александра Владимировича, все это? Он вообще кто, вернее, кем он был?

Мой вопрос прозвучал так нелепо, что мой визави остолбенел и теперь смотрел на меня, как на чудо-юдо из детской сказки. Наконец, вдоволь насмотревшись, он вздохнул и, не скрывая иронии, произнес:

— Чудны твои дела, господи! Так вы, моя дорогая, даже не знаете, кем был Александр Владимирович?

Я искренне призналась:

— Не-а. Мы как-то об этом никогда не разговаривали.

— М-да-а-а, — задумчиво протянул мой собеседник, снова разглядывая меня и сочувственно кивая головой. — Неожиданный пассаж. Ну да ладно. Могу вам сообщить, что Александр Владимирович занимал весьма важный государственный пост, и его уход в мир иной стал для нашего государства большой и невосполнимой потерей.

Теперь пришла моя очередь удивляться.

— Чё, правда? — мои глаза, наверное, были больше кофейных блюдец, стоявших на кухонном столе. — Никогда бы не подумала! — искренне поделилась я с нотариусом своим впечатлением от личности Сашка. — Он всегда был такой забавный, веселый. И совсем не похож на тех, что в телевизоре. Там все какие-то пришибленные, важные.

Нотариус выслушал меня с легкой улыбкой, блуждавшей скорее у него в глазах, а не на губах.

— А вы предполагали, что он должен был всегда оставаться ребячливым козликом? Даже когда он занимался решением важных государственных проблем? — Его ирония была очевидна даже мне. Я смутилась.

— Нет, я не это имела в виду. Просто, я никогда не сталкивалась с ним в этой другой его жизни. — Моя откровенность, видимо, пришлась по душе моему собеседнику. Его взгляд потеплел.

— Теперь я понимаю, что в вас так привлекло моего друга. Вы непосредственны и искренни. Эти качества напрочь отсутствуют в той, как вы выразились, в его другой жизни. Но теперь все это уже не имеет значения, — и он протянул мне лист бумаги, который до этого держал в руке. — Сейчас значение имеет вот это. Вы понимаете?

Я честно призналась:

— Не совсем. Но вы же мне все объясните? — И я заглянула ему в глаза тем взглядом, который, по моим наблюдениям, еще ни одного мужчину не оставил равнодушным к моей скромной персоне. Сработало! Я сразу почувствовала перемену в его интонации.

— Конечно, деточка. Я все с удовольствием тебе объясню, — проворковал он, улыбаясь намного шире и приятней, чем до этой минуты. Ого! А где же нарочито вежливое «вы» и «Зинаида Иосифовна»? Быстро среагировал! Но мне он был неинтересен, и я решила, что после того, как я узнаю все, что меня интересует, я, скорее всего, его брошу. Я улыбнулась еще более невинно, и для верности слегка похлопала ресницами. Этот детский открытый взгляд заводил мужиков почище любого порнофильма. Я-то знала!

Утром я проснулась поздно. С кухни доносился шум текущей воды и негромкое фальшивое пение. Я прислушалась и, улыбнувшись, сладко потянулась — нотариусов в моей коллекции еще не было. Я потихоньку встала, незаметно пробравшись в ванную, быстренько привела в порядок волосы, и, побрызгав в лицо водой, осмотрела себя со всех сторон в зеркале. Отлично! Эдакая юная фея, не то школьница, не то гейша — сразу и не разобрать. Но свежая и аппетитная, словно вишенка во взбитых сливках!

Я нарисовалась в дверях кухни, приняв свою самую эффектную позу, и Дэвик — я решила, что буду звать его Дэвик — сразу весь засветился и стал похож на электрическую лампочку.

— Лапуся, — пропел он, — я сделал бутербродики и кофе.

После этих слов он провальсировал ко мне вплотную и чмокнул меня куда-то чуть пониже шеи — ростом Дэвик не вышел, и поэтому, чтобы дотянуться до моих губ, ему пришлось бы подпрыгнуть. Но я была расположена сегодня к легкому флирту и, слегка наклонившись, милостиво подставила свои губки этому неожиданному приключению.

Позавтракали мы примерно через час. За завтраком Дэвик наконец внятно и толково объяснил мне, что скоро я стану одной из самых состоятельных женщин на этой планете. Я еще вчера начала подозревать что-то подобное, но сегодня, после хорошего сна, секса и завтрака, эта новость наконец окончательно улеглась в моей голове.

— И что, я теперь могу распоряжаться всеми этими богачествами по своему усмотрению? — невинно спросила я Дэвика, улыбаясь своей самой обворожительной улыбкой.

— Конечно, милая. Ты теперь можешь делать со всем этим все, что тебе заблагорассудится. Но только после того, как спустя определенное законом время мы оформим все бумажечки и соблюдем все формальности, — весело сказал Дэвик, размахивая в воздухе бутербродом с семгой.

— А какое такое время? — наивно спросила я. — Разве нельзя прямо сейчас вот взять и потратить немного денежек из всей этой огромной кучи, которую Сашок мне оставил?

— Нет, деточка. Прямо сейчас никак нельзя, — Дэвик был ласков, словно мой родной папочка, о котором я никогда ничего не слышала, но именно таким себе его и представляла. — Есть некоторые юридические процедуры, которые выдумали очень давно совсем не глупые люди. И нам с тобой их придется соблюсти. Но здесь есть и еще одна маленькая тонкость, — Дэвик хитро прищурился и сразу стал похож на толстого кролика из детской сказки, которую мне когда-то в далеком детстве читала моя мать. Когда она еще меня любила. — И зовут эту тонкость «родственники». Если они начнут претендовать на долю в этом наследстве и подадут по этому поводу в суд, то тут может так случиться, что суд пойдет им навстречу.

Я испуганно захлопала ресницами и пискнула:

— И что тогда будет.

Дэвик улыбнулся.

— В твоем случае, скорее всего, ничего. Потому что Сашок был хитрый малый, и семейство в свои дела никогда не посвящал. Они бы, может, и претендовали бы на долю или даже на все целиком, но и понятия не имеют, чего и сколько на самом деле у Сашка было припрятано. Уж я-то точно знаю, столько вместе пройдено… — И Дэвик мечтательно закатил глазки. — Они бы, семейство его, и рады, наверное, узнать наверняка, что да как, но Сашок умел следы заметать. Иначе он бы на своей должности и недели не продержался. Талант! — Дэвик многозначительно поднял палец и потряс им в воздухе, указывая куда-то в высшие сферы. — Понимаешь, рассказывая тебе сейчас в частном порядке о том, что ты являешься законной наследницей всей этой кучи денег, я, — как бы это тебе подоходчивей сказать, — Дэвик кончиком вилки почесал нос, — а, скажу как есть. В общем, я немножко нарушаю закон. Но, — он снова многозначительно поднял вверх палец, — я делаю это сознательно и со знанием дела. Во-первых, потому что такова была особая воля завещателя, и он мне за это хорошо заплатил. А во-вторых, потому что Сашок был моим лучшим другом.

Я смотрела на Дэвика во все глаза.

— А в чем же ты нарушаешь закон, если все равно все Сашок отдал мне? — наивно спросила я, не имея ни малейшего понятия о тонкостях нотариально-процессульного крючкотворства.

— Понимаешь, деточка, — Дэвик, по-видимому, сел на своего любимого юридического конька, так масляно заблестели его глаза, — обычная практика оглашения завещания — это обязательное присутствие в этот торжественный момент всех заинтересованных сторон. И, конечно, в оговоренный законом срок. Но Сашок особо просил меня пойти на это маленькое нарушение, потому что полагал, и, заметь, не безосновательно, что его дражайшая «половина» будет возражать против тебя. Категорически! И поэтому он попросил меня через месяц после своей печальной кончины просто поставить тебя в известность, так сказать, подготовить твои хрупкие плечи к такому нелегкому бремени, как сумасшедшие деньги. А ровно через шесть месяцев — он особо оговорил этот, отведенный законом же, срок, — тут Дэвик хитренько сощурился и стал похож на кота, съевшего два литра сметаны, — хотя за его деньги это не имеет ни малейшего значения — открыть содержание завещания всем заинтересованным лицам. И тебе в том числе. Но тогда ты, все спокойно обдумавшая и абсолютно готовая, потому что я вовремя тебя обо всем оповестил, — Дэвик самодовольно усмехнулся, — сможешь спокойно вступить в наследство и, защищенная этой денежной махиной, уже не будешь опасаться ни мести, ни происков не только жены Сашка, но и даже всех спецслужб мира вместе взятых. Потому что на эти деньги можно купить все эти спецслужбы с потрохами. Сашок был очень умным человеком.

Выложив мне всю эту информацию, Дэвик с удовольствием впился зубами в очередной бутербродик. Я согласно покачала головой. Да, Сашок был добрым и умным. За то время, что мне повезло с ним общаться, я в этом убеждалась тысячу раз.

— Ну, а когда они узнают, что именно было в завещании, они разве не могут подать в суд, чтобы отсудить у меня хоть что-нибудь? — я не была сильна в наследственном законодательстве, но как раз недавно очень кстати посмотрела один сериал на эту злободневную для меня теперь тему. И ситуация там — о, боги! — была очень похожа на ту, в которой я невольно очутилась.

— Милая моя! — Дэвик взял меня за руку. — Конечно, они могут. Они все могут. Только я тебе скажу, что у нас тут не Англия, где все и всегда решается согласно традиции и закону. Любой судья, которому попадет в руки это дело, сначала внимательно с ним ознакомится. И я не думаю, что после этого он захочет связываться с одной из самых богатых женщин, которые ему до этого момента попадались. Даже пока потенциально богатых. Он, скорее всего, будет просто тянуть время и заниматься каким-нибудь судебным крючкотворством. Ты даже не представляешь, как боялись Сашка при жизни многие из тех, о ком мы привыкли думать, что они всемогущи и непотопляемы! Зачем же, спрашивается, судье такие могущественные враги, как ты? Понимаешь, есть так называемое «правило больших чисел». Только очень смелые, очень богатые или очень глупые люди попытаются его нарушить, — Дэвик говорил мне все это убежденно и со знанием дела. Я не верила своим ушам, но что мне оставалось делать. Наверное, Дэвик знал, что говорил. — А насчет того, что родственники могут на долю в наследстве претендовать, это я тебе так рассказал, чисто теоретически. Так гласит закон, — Дэвик весело хмыкнул. — Я бы на твоем месте сильно не переживал о чьих-то там родственниках — они у него и так не бедствуют, да и Сашок им кое-что тоже подкинул. По завещанию. Поверь, я в курсе, — и Дэвик многозначительно посмотрел на меня сверху вниз, хотя был намного ниже меня ростом. — А полгодика пролетят быстро, и будешь ты у нас королева. Нет, даже круче.

Дэвик ласково погладил меня по голове, как маленькую и любимую дочку. В его глазах на минуточку промелькнуло то выражение, которое мне так нравилось у Сашка — нежность и бесконечная любовь. Но глаза Дэвика через минуту были просто глазами пока еще мало знакомого человека, а вот Сашок… Эх, как-то быстро он промелькнул в моей жизни. А жаль. С ним было хорошо и спокойно. И интересно. Я бы сейчас отдала половину его же собственного богатства, чтобы он опять был рядом. А оставшуюся половину мы бы тогда потратили с ним вместе. На удовольствия!

Я на минутку задумалась.

— Послушай, а почему он так поступил. У него все же есть семья, родственники?

Дэвик пожал плечами.

— Есть, конечно. Но разве можно объяснить поступки влюбленного человека? И потом, насколько я знаю, ты ведь тоже к нему очень хорошо относилась? А семья… — И Дэвик сделал какой-то неопределенный жест. — Ты хочешь о них знать? — Я активно затрясла головой — говорить с полным ртом было неудобно. — Видишь ли, Сашок был очень одиноким человеком. Ему как-то не повезло ни с женой, ни с детьми. Я знаю его семью. Они всегда хотели от него только одного — денег. А это ведь сильно утомляет. Вот он и искал, видимо, родственную душу. И нашел! — Дэвик снова ласково глянул на меня: — И, знаешь, я его действительно понимаю. Ты, Зиночка, просто прелесть. Такая непосредственная, искренняя и ничего не требующая. Просто человечек, добрый и отзывчивый.

Дэвик отставил чашку с недопитым кофе, наклонился ко мне и поцеловал. Легко и приятно, но уже не как любимого ребенка. Я улыбнулась ему в ответ, и подумала: «Нет, наверное, надо его оставить у себя. Вроде мужик хороший. Такие редко попадаются». И, приняв это решение, я теперь уже сама потянулась к Дэвику, и мы снова потеряли счет времени.

Откинувшись на подушки после второго за это утро вполне замечательного секса, я закурила и попросила Дэвика:

— А ты можешь рассказать мне про его семью?

— Про чью? — слегка опешил он. Видимо, не ожидал моего вопроса. Еще бы! Все думают, что только мужики сразу «после того как» могут спокойно повернуться на другой бок и захрапеть. Ничего подобного! Женщины тоже вполне способны сразу же переключать мозги на другие насущные проблемы. Правда, я подозреваю, что такая штука, как любовь что-то меняет в этом процессе, но мне еще не приходилось влюбляться настолько, чтобы терять голову. И поэтому я спокойно выпустила струю ароматного дыма прямо в нос Дэвику и уточнила свой вопрос:

— О семье Сашка. Ты же говорил, что знаком с его женой.

— А, ты об этом, — Дэвик даже забыл поморщиться от струи сигаретного дыма — он не курил. — А позволь узнать, зачем тебе это?

Я пожала плечами.

— Не знаю. Просто интересно. Он был такой хороший, а ты говоришь, что семья у него — полное дерьмо. Разве так бывает?

Дэвик усмехнулся и снова посмотрел на меня весьма заинтересованным взглядом.

— Как тебе удалось сохраниться, живя в таком страшном мире? — ответил он вопросом на вопрос. Я не поняла, что он имел в виду, и он пояснил. — Понимаешь, ты человек без второго дна, без червоточины там, внутри тебя. Но совсем не глупая. Это большая редкость. И это всегда очень заметно. Уж ты поверь, у меня глаз наметанный. А люди скучают по таким как ты. Особенно там, — и он снова показал пальцем куда-то вверх. — В смысле, там, в том обществе, из которого был Сашок. Ну, и я, собственно, — добавил он после некоторого раздумья. — Там ведь все насквозь фальшивое: улыбки, чувства, — он снова ненадолго задумался, видимо, размышляя о чем-то своем. — Только бриллианты настоящие, — он грустно улыбнулся на последних словах. Наверное, он хотел пошутить, но вышло как-то неловко.

Немного помолчав после этого короткого монолога, Дэвик натянул одеяло до подбородка, видимо, собираясь с новыми мыслями, и поведал мне следующее.

Жена Александра Владимировича была особой волевой и вполне самостоятельной. Она властно руководила всем, что попадалось ей под руку, и за много лет совместной жизни это стало просто невыносимым. А если все по порядку, то выглядело это примерно так.

Пока Сашок взбирался по ступеням карьерной лестницы, жениться ему было недосуг. Но к сорока, когда он достиг почти всего, чего может желать, здоровый и амбициозный мужчина, он, вероятно, слегка расслабился. И напрасно! Его тут же поймала в свои любовные сети молодая и весьма эффектная женщина. Ей было 28, ему — на 16 лет больше.

Сначала он был без ума от своей молодой жены. Но, шло время, эйфория и любовный флер рассеялись, и Сашок, будучи человеком весьма неглупым, понял, что «попал». Жена становилась все требовательней, и бескорыстность, которая покорила сердце закоренелого холостяка, слетела с нее как утренний туман с холодной глади реки поздним утром. Но к тому времени у них уже был сын. И Сашок смирился.

Он с головой ушел в работу и стал зарабатывать еще больше денег. Это устраивало всех. Время пролетело незаметно, сын подрос, и Сашок с ужасом понял, что сын совершенно не интересуется делами и жизнью отца. Он с удовольствием и какой-то остервенелостью изучал всякие мудреные науки, был жаден до знаний. Но той сердечности, которой так не хватало Сашку по жизни, сын то ли не обладал вовсе, то ли она была запрятана где-то очень далеко в его сердце. А может, влияние жесткой матери сказывалось — дети в таких семьях немногословны, неулыбчивы и редко склонны проявлять свои эмоции. Сашок мучился от мысли, что сын с каждым годом становится все более далеким для него человеком, но сам шагов к сближению не делал. Он решил оставить все как есть и просто ждать. Но годы шли, а в отношениях отца и сына ничего не менялось.

Единственное, что унаследовал от него сын — это чудовищную работоспособность и неутомимую любовь к женщинам.

Сын отпраздновал совершеннолетие и, с головой уйдя в бизнес, который Сашок организовал специально для своего отпрыска, выкачивал деньги из своей строительной конторы, как насос нефть из нефтяной жилы. Сашок наблюдал за успехами своего сына с каким-то смешанным чувством, в котором так до конца никогда и не смог разобраться. С одной стороны, он страшно гордился тем, что его наследник такой умный и успешный. Но, с другой стороны, где-то в глубине души он страшно скучал по простым сыновним чувствам, напрочь лишенным корысти и денежного интереса. Сашок не был излишне сентиментален. Нет! Ему хотелось, чтобы однажды сын пришел к нему и сказал, просто так, безо всякой бравады и показухи: «Отец, ты для меня самый великий и самый замечательный человек на земле. И я хочу, чтобы ты это знал!» Но сын все не шел и не шел, а шло время, и Сашок, сам человек очень занятой, наконец перестал ждать «сбычи мечт», а просто стал жить дальше, с горечью наблюдая, как с каждым, вновь добытым из бизнеса миллионом целковых, отдаляется от него его семья. Эх, деньги, презренный металл!

Стройка всегда хорошо кормила всех, кто пасся на полянах, расположенных рядышком с властью. Пару раз в фирме сына возникали скандалы — что-то там с обманутыми дольщиками или еще какая-то околостроительная дребедень. Но Сашок оба раза скандалы замял — сын все же! Не бросать же родное дитя на съедение всяким там прокурорско-ментовским волкам. После скандалов сынок, видимо, поумнел, и больше неприятностей ни с ним, ни с его бизнесом не было.

Сашок привык к такому положению вещей с его «родственничками», успокоился и вернулся к прежнему — холостому — образу жизни. Днем — госслужба, вечером — веселые кампании. Но он, как человек разумный и осторожный, четко отделял первое от второго. И ни разу не попался.

Сашок вообще по жизни был человеком веселым и добродушным. Несмотря на всю гадючесть своей профессии. И в отличие от своей «замечательной семейки».

Так они теперь и жили, каждый сам по себе. И никто ничего не хотел менять. Жена и сын — по понятным только одним им причинам. А Сашок — по инерции. Он как-то пристроился уже к этой хромоногой семейной жизни, притерпелся и «зажигал» в свое удовольствие с певичками и модельками. Благо, здоровье позволяло. Так продолжалось до тех пор, пока он не встретил меня.

— И знаешь, Зиночка, я тебе скажу, что Сашка тогда словно подменили. У него только и разговоров было, что Зиночка то, да Зиночка сё. Влюбился он в тебя, как пацан. — Здесь Дэвик сделал невозможную для него вещь, он взял из моей руки сигарету и жадно затянулся. Я обомлела. Он же принципиально не курил! И сам прочел мне занимательнейшую лекцию о вреде курения еще вчерашним поздним вечером, после того, как я попросила у него сигарету.

Что такого особенного или волнующего было в рассказе Дэвика, я так и не поняла. Ну, жена — стерва, ну, сын — сволочь. Ну, в конце концов, влюбился мужик в юную девушку, в меня, то есть. И что? Да таких историй вокруг пруд-пруди!

Я высказала свои соображения Дэвику, но он лежал рядом и загадочно улыбался. Когда мой монолог иссяк, он приподнялся на локте и заглянул мне в глаза.

— Понимаешь, девочка. Вся твоя прелесть заключается именно в том, что ты даже не догадываешься, в чем она заключается.

Во, загнул!

Я сделала вид, что ничего не поняла. Мужики обожают, когда мы, женщины, чего-то не понимаем. И тогда у них есть возможность долго и пространно объяснять нам, глупеньким, что-нибудь совершенно пустяковое. А мы можем часами слушать их и согласно кивать головой, думая при этом, например, о том, что завтра совершенно необходимо сделать маникюр — вон, лак на правом мизинце уже совершенно облупился. Главное при этом случайно не выйти из роли и, продолжая ласково улыбаться своему визави, так искусно подавлять зевоту, чтобы он ничего не заметил.

Умные женщины так всегда и поступают — надо обязательно дать мужчине почувствовать свое превосходство. И тогда он ваш навеки. Попробуйте. Потом спасибо скажете!

Только дуры командуют своими мужиками открыто и напоказ. От таких мужики сбегают быстрей всего.

Глава 4

Мы провалялись в постели почти до самого вечера — благо, у Дэвика был выходной, и он никуда не торопился. В перерывах между сексом (Дэвик, невзирая на возраст и рост, был практически неутомим) и плотными перекусами, я периодически возвращалась к так почему-то заинтересовавшей меня теме.

— Слушай, я все равно не понимаю, почему Сашок мне все отписал? Все же, семья, пусть и не очень удачная. Но ведь родные люди. Жалко их.

Дэвик усмехнулся:

— Не жалей. Они люди не бедные. У сына своих деньжищ несколько вагонов. Правда, я тебе могу сказать одно — я тоже удивился, когда Сашок мне весь этот список приволок и объявил, что хочет отдать все тебе. Он там жене что-то отписал, какую-то мелочь. На прокорм вполне достаточно, но не жирно. Но, ты знаешь, наверное, он был прав. Ей и этого — выше крыши. За ее стервозность. Она — сука редкостная! — На лице Дэвика появилось неприязненное выражение, но тут же сменилось на его обычную добродушную улыбку. — А ты — совсем другое дело. Хоть в самом конце жизни его кто-то приласкал и согрел. Он ведь, по сути, был очень одиноким человеком. — Дэвик даже сделал акцент на последней фразе, хотя уже упоминал сегодня об этом обстоятельстве.

Я задумалась. Получается, что мое случайное знакомство на скачках принесло совершенно неожиданный результат. Я не имела в виду себя и полученные дивиденды. Я думала о Сашке. Какое счастье, что он не успел мне надоесть! А то было бы нечестно получить от него такой колоссальный сюрприз. Я легла на плечо Дэвика, и он меня слегка приобнял.

— Знаешь, если ты и вправду уверен, что его семья не станет на меня обижаться, то я, пожалуй, приму все эти подарки.

Дэвик посмотрел на меня очень странным взглядом и обнял еще крепче. Помолчав, он вдруг тихо прошептал мне в самое ухо:

— Я не знаю, будут ли они обижаться, но я-то точно на тебя не буду. Ты — славная. — И мы уснули.

Когда мы проснулись, за окном уже начало темнеть. Я встала, чтобы включить свет. Закат был потрясающе красив и, прежде, чем задернуть занавеску, я решила немного полюбоваться на краски вечереющего московского неба. Я открыла балконную дверь и, стоя на пороге, с удовольствием вдыхала вечерний воздух. Он приятно щекотал ноздри свежим ветерком, слегка приправленным запахами города. Я уже было собралась задернуть занавеску, как вдруг какое-то очень быстрое насекомое стремительно пронеслось мимо моего уха с тихим свистом, и в следующую секунду раздался душераздирающий крик. Дэвик вскочил с кровати и теперь вертелся на одной ноге, словно ошпаренный. Я сначала не поняла, что произошло, но в следующее мгновение второе насекомое с таким же тихим свистом промелькнуло еще ближе к моему уху, и ваза, стоящая у изголовья моей кровати, вдруг взорвалась тысячами осколков.

— Закрой дверь, дура, — продолжая вертеться на одной ноге, взвыл Дэвик, — ты, что, не видишь — стреляют.

Я не слышала никаких выстрелов, но от неожиданности сделала все ровно так, как просил Дэвик. Я резко задернула плотную штору и, отскочив от балконной двери — для надежности — погасила свет. Дэвик теперь лежал на полу, на животе, и тихонько стонал и всхлипывал. В темноте его силуэт был освещен только тусклым светом флюоресцентной скульптуры Аполлона Бельведерского — так значилось на табличке около его левой ноги. Скульптура была высотой в половину человеческого роста, стояла около стеклянного туалетного столика и, отражаясь в нем, наполняла слабым светом мою спальню. Эту скульптуру тоже подарил мне Сашок, когда приобщал меня к прекрасному. На нее я вешала свои шляпы, когда мне было лень убирать их в коробку.

Я словно впала в транс, и вся действительность теперь проплывала передо мной, как кадры в замедленной киносъемке. Всхлипы Дэвика, сгущающаяся чернота за окном, которую я видела в тоненький просвет между стеной и занавеской, таинственный — из-за флюоресцентного Аполлона — полумрак в комнате… У меня никак не получалось сообразить, что происходит, и я стояла посреди спальни, окаменевшая, похожая на статую моего древнегреческого божка, только без подсветки. Моя голова была пуста, словно из нее удалили все мысли. Мне показалось, что прошла целая неделя. К действительности меня вернули все более и более жалостливые стоны Дэвика.

Метнувшись к прикроватному столику, я сдернула с него ночник и, поставив его под кровать — так будет меньше света в окне — я включила крошечную лампочку. Но и в этом неярком свете было видно, что Дэвик, белый, как полотно, прижимает руку к своему весьма обширной комплекции «мягкому месту», и на полу под ним медленно расползается темное пятно.

Когда все произошло, я даже не успела испугаться. И только теперь у меня вдруг начали дрожать руки, и до меня, наконец, дошло, что то, что я приняла за насекомое — это вовсе не представители нашей фауны, а пули. Обыкновенные железные пули, которыми убивают. А звука не было слышно только потому, что стреляли откуда-то издалека. И, скорее всего, с глушителем. Сейчас это показывают во всех сериалах, но я и предположить не могла, что когда-нибудь смогу принять участие в одном из них. От мысли о пуле мне стало очень страшно, и теперь этот страх волной обрушился на меня. Но я не дала ему ни малейшего шанса. Дэвик валялся передо мной на полу огромной жалобной кучей плоти, и эта куча срочно нуждалась в моей помощи.

— Дэвик, что с тобой? — я подскочила к нему. Лужа, которую я заметила под ним, была липкой на ощупь. — Это, что, кровь? — я испугалась не на шутку. — Ты ранен? Куда?

Дэвик уже откровенно рыдал, как маленький, потерявший в толпе на базаре маму, ребенок.

— Больно-о-о, — протянул он сквозь слезы, и рукой показал туда, где болит. Я поднесла ночник к тому месту, на которое он указал и… Анекдотичность ситуации заключалась в том, что пуля попала прямо в его пухлый, желеобразный зад. Прямо в одну из этих колышушихся округлостей. Я замерла, растерявшись и борясь с неожиданно накатившим на меня приступом хохота. Наверное, это был не совсем смех, а просто нервы, но истерический хохот, который я больше не могла удерживать в себе, огласил комнату. Истерика продолжалась минуты три. Дэвик даже перестал плакать. Я сидела рядом с ним и хохотала как полоумная. Дэвик, охая, повернулся на бок и обиженно засопел.

— Может, все же вызовешь мне «скорую», — сказал он совершенно больным голосом, и мой смех сразу куда-то делся. Я наконец обрела способность здраво соображать, и тогда все сразу стало на свои места.

Зачем мне ночник, если занавески плотно задернуты? Этот вопрос сразу нашел свой ответ. Я снова включила свет и моим глазам предстала картина, которую я не забуду никогда. На полу, весь в крови лежал мой бедный нотариус. Кровь была и на постели. Но это меня сейчас абсолютно не волновало. Придя в себя, я сразу начала действовать. Во-первых, я вызвала по телефону «скорую» и милицию — так сказал Дэвик и, во-вторых, попыталась помочь моему другу и хоть немного облегчить его страдания. Последнее мне не удалось, потому что кроме как на животе он больше никакой другой позы принять не мог. Тогда я просто обмотала его драгоценный зад потуже простыней и оставила свои бесполезные попытки до приезда «скорой». Я села рядом с ним на пол и, гладя его по голове, приговаривала:

— Потерпи, мой хороший. Ох, эти злые люди, и зачем они в тебя стреляли? Вот мерзавцы!

Дэвик, превозмогая боль, приподнялся на полу и, взглянув на меня, прошептал:

— Они не в меня стреляли. Они стреляли в тебя.

Я подумала, что он бредит. Так бывает, я знаю, от боли люди начинают нести всякую чушь. Но страх холодной густой волной вдруг зародился у меня где-то в районе лодыжек и медленно, очень медленно пополз вверх, к груди. Я замолчала на полуслове. Мой организм, отвыкший от стрессов, давно утратил на них положенный иммунитет. Но неожиданный поворот событий взболтал мою сущность, как бокал с апельсиновым соком, и весь осадок, вся моя прежняя, далекая жизнь, спокойно лежавшая на дне этого бокала, вдруг поднялась наверх, мгновенно отрезвляя меня нынешнюю, привыкшую к неге и комфорту. Дэвик немощно кряхтел, сидя на одной половинке своего желеобразного зада. Минуты текли, я размышляла. Казалось, мой раненный нотариус теперь целиком погрузился в свои неприятности, но он продолжил:

— Скорее всего, это из-за наследства. Если, конечно, у тебя нет каких-нибудь могущественных врагов, которым ты прищемила хвост или перешла дорогу.

И он поднял на меня страдальческий взгляд. Я помотала головой. Никому я ничего не прищемляла! Дэвик вздохнул.

— Если это из-за Сашкиного завещания, то они весьма оперативно все разнюхали. Хотелось бы знать, кто именно им рассказал про завещание. Нет, я допускаю, что сам факт существования завещания — это, само собой, не тайна. Оно должно было где-то быть. Но откуда они узнали, что я буду у тебя этим вечером? И о том, что я должен тебе — именно тебе! — что-то вообще сообщать! Странно это все. Но я обязательно докопаюсь до истины. Не сомневайся, — голос Дэвика сейчас звучал очень убедительно, хотя он и морщился от боли после каждого произнесенного им слова. — Ну, ладно, узнали и узнали. Могли бы просто прийти поговорить. Просто я не думал, что они начнут действовать такими методами.

Я сидела около него, и до меня понемногу доходил смысл его слов. Значит, получается, что из-за этого дурацкого списка, который мне недавно торжественно зачитал этот юридически подкованный нотариус, я теперь оказалась в положении зверька, на которого можно открывать охоту?

— Нет, так я не хочу, — я заявила это вполне уверенно и безапелляционно. — А ты можешь как-то это все поменять. Прямо сейчас.

— Что поменять? — не понял Дэвик и болезненно поморщился.

— Ну, все это наследство. Если меня из-за него хотят убить, то зачем мне такой подарок? Я и без этого неплохо жила. — Я даже разозлилась.

— Нет, здесь ничего прямо сейчас поменять нельзя, — сказал Дэвик и снова охнул. — Да и потом, даже если ты и захочешь что-то изменить или просто ото всего отказаться, то на это нужно время. А вот его-то у тебя как раз может и не быть. И потом, эти люди вряд ли поверят, что ты добровольно откажешься от такого куска. Нет, не поверят. И поэтому охота на тебя будет открыта до победного конца.

Это мне совсем не понравилось.

— И что же мне делать? — растерянно спросила я.

— Ну, прежде всего, сейчас рассказать милиции все, что произошло. Ну, например, что к тебе на огонек заглянул старый приятель, и пока мы с тобой расслаблялись, произошел этот непонятный казус с выстрелами. Наверное, кто-то что-то перепутал. Прикинься дурочкой — так безопасней всего. Но про наследство тебе лучше помалкивать. И еще. Мой тебе совет — бери это Сашкино барахло, и потом тебе уже никто не будет страшен. А то так тебя точно пришьют где-нибудь в темном углу. На всякий случай, для верности. Они все равно не отвяжутся. Точно! — и Дэвик снова охнул, видимо, от нового приступа боли. Но он не сдавался, профессионализм был сильнее любых личных неприятностей: — И потом, зачем тебе что-то менять? Деньги — это всегда хорошее подспорье в жизни. Особенно, для молодой хорошенькой девушки, — Дэвик даже попытался улыбнуться. — С помощью денег ты сможешь что-нибудь предпринять. Например, откупиться, или сама пойдешь в наступление. В общем, что-нибудь придумаешь. Тебе, главное, продержаться до вступления в наследство. А потом ты наймешь целую армию, и тебе никто не будет страшен. Чем ты рискуешь? Жизнью? Так теперь ты в любом случае под ударом! — Дэвик распалился и даже начал жестикулировать, словно выступал в суде перед коллегией присяжных. — Но ты можешь хотя бы попробовать выжить. Если все получится, то будешь королевой…

— А если нет, то меня в любом случае грохнут, — закончила я его мысль, — вот, Сашок, молодец, удружил, — я снова развеселилась. Но теперь это была не истерика. Нет, теперь это был мой прежний, зауральский смех. Из той моей жизни. Мои мозги, расслабившиеся от сытой и красивой жизни, неожиданно сами собой стали оживать. Мне же бороться за свою жизнь было не привыкать. Вся моя прежняя, теперь уже слегка забытая, жизнь была борьбой за выживание. Ну, что ж! Вызов принимается.

И мне сразу полегчало.

А Дэвик не унимался:

— А что же ты хотела? Денежки — они всегда такие, с приколами. Особенно денежки огромные. Да еще с неба свалившиеся. На них же всегда найдется, кому позариться. Единственная закавыка — это, как они обо всем узнали? — и Дэвик задумался. По его лицу иногда пробегала болезненная гримаса, но нотариус явно одерживал верх над болеющим человеком.

Я тоже задумалась. Он был прав. Никакие богатства еще никому не доставались без борьбы или хотя бы просто какой-нибудь мышиной возни. И там иногда постреливают — я это знала, этого добра в любом киношном сериале целые километры.

— Слушай, а может, это не его семья? — меня вдруг осенило. — Может, ты ошибаешься?

Взгляд Дэвика из жалобного стал сочувствующим:

— Девонька, если бы ты потерлась столько же, сколько я, там же, где и я, ты бы уже ни в чем не сомневалась. Все же сходится. Ну, кто будет вычислять место жительства какой-то среднестатистической девицы, да еще нанимать снайпера? А то, что это снайпер — к гадалке не ходи! Это все больших денег стоит. И если у тебя нет могущественных врагов, то кроме семейства Сашка этим больше заняться некому. Тем более у них такой грандиозный повод! — Дэвик выдохся, и теперь лежал на полу тяжело дышащей грузной кучей.

Я раздумывала над его словами несколько минут, но мои размышления прервал звонок в дверь. Милиция была бесцеремонна.

— Что здесь произошло? — Неприятный человек с неприятным лицом и таким же голосом задал мне этот вопрос, тоном, которым обычно спрашивают: «Как твои дела?», когда встречаются с человеком, с которым вы расстались только час назад.

Я рассказала то, что мне велел Дэвик. Милиционер все записал и собрался уходить.

— Господин милиционер… — начала было я, но его взгляд остановил мой так и не начавшийся поток слов:

— Я не милиционер. Я — следователь.

И он ушел, кивнув своему помощнику. Тот оказался полной противоположностью своего шефа. Он методично облазил на четвереньках всю комнату, поднялся, отряхнул колени и улыбнулся. «Чепуха! Дело житейское!» Вылитый Карлсон, который живет на крыше. Мне аж легче стало. Затем он заглянул на балкон, все время что-то бормоча себе под нос и вернулся в комнату.

— Наверное, из соседнего дома стреляли. Похоже, вы кому-то здорово на хвост наступили.

— Никому я никуда не наступала, — искренне возмутилась я, помня советы Дэвика, — я вам говорю, что это меня с кем-то спутали. Ну, сами подумайте! Кто мне может желать зла? — И я состроила глазки этому веселому человеку.

— Не знаю, не знаю, — действительно засомневался он, внимательно разглядывая меня.

Мы поболтали, и следователь оставил мне номер своего мобильника с традиционно-сериальным напутствием: «Если что вспомните — звоните». После этого он откланялся, забрав с собой всех своих подручных. «Скорая» увезла Дэвика, и я осталась одна. Здраво рассудив, что после посещения моей квартиры таким количеством людей, включая милицию, новых покушений до следующего утра, скорее всего, не будет, я кое-как прибрала в спальне, приняла душ и, обмазавшись с головы до ног огромной порцией ночного крема, завалилась спать. Война войной, но выглядеть женщина должна хорошо всегда. Даже на войне.

Глава 5

На следующий день я развила бурную деятельность. Мне страшно хотелось узнать о дальнейших планах моих неизвестных врагов. Но для этого я должна была быть в гуще событий, чего мне абсолютно не хотелось делать лично. Поэтому я придумала весьма хитроумный — с моей точки зрения — план.

Я не стала собирать громоздких чемоданов, а, прихватив с собой только самое ценное и необходимое, отправилась прямиком к Нике, соблюдая все правила конспирации, которым меня научила жизнь и телесериалы.

Первое, что я сделала, это сменила «симку» на своем телефоне. Так гласил неписанный, а показанный по телеку, Первый Закон Конспирации. До вчерашнего дня я бы могла похвастаться абсолютным рекордом по просмотру телесериалов. И там всегда, чтобы уйти от предполагаемых врагов, главный герой первым делом выбрасывал свой телефон. Но со вчерашнего вечера мне что-то совсем расхотелось смотреть сериалы. Жизнь оказалась еще более натуральной, чем самый захватывающий сериальный сюжет.

Я ограничилась выбрасыванием «симки». Во всяком случае, так я уж точно не подставлю Нику, если вдруг меня захотят вычислить по телефону. Последний звонок, который я сделала по моему старому телефонному номеру, это был звонок моей горничной-филиппинке. Мы за время общения с ней все же умудрились изобрести некий, понятный только нам двоим, язык.

— Маня, вы уходите в отпуск. На три месяца, — сообщила я ей безо всяких объяснений. — Я потом вам позвоню.

После этого моя бедная, ни в чем не повинная «симка» улетела в ближайшую канаву. А судьба моей горничной перестала меня интересовать в принципе.

Ника, не задавая мне ни одного лишнего вопроса и взирая на меня подобострастно-восхищенным взглядом, выслушал все мои инструкции и даже кое-что записал, чтобы не забыть. Потом я залезла в Интернет и, покопавшись там с полчасика, нашла то, что нужно. Это было модельное агентство, носившее пышное название «Суперстар-Альфа». Реклама его на сайте была достаточно строгой, но личики у моделек на рекламном ролике были лукавые и, я бы даже сказала, разбитные. Это-то меня и привлекло. Модели, которые не станут задавать лишних вопросов — а из рекламного ролика это было ясно даже слепому — подходили мне на сто процентов. Я предусмотрительно, еще с самого утра, оделась вызывающе дорого. Кстати, Никино восхищенное молчание и полное повиновение отчасти были вызваны именно моим внешним видом. Выполнив первую часть моего плана, я приступила к реализации второй части. Теперь я отправлялась на встречу со своей судьбой — так любят писать в дешевых провинциальных романах. Но сейчас в этой фразе для меня крылся самый настоящий сакральный смысл. Взяв у Ники напрокат его весьма недурственный новый «Ниссан», я заявилась в выбранное мною с помощью всезнающего Интернета модельное агентство.

— Здравствуйте, — поприветствовала меня на входе секретарша. Ее взгляд был пронизывающе-добрым. Но меня обмануть было не в ее компетенции. «Профессионалка», — почему-то подумала я, глядя на неё, и даже не поняла, к какому именно роду человеческой деятельности относилась моя спонтанная мысль.

— Добрый день, — весело проворковала я и, не давая раскрыть рта моей визави, быстро изложила свою просьбу: — Пожалуйста, позовите мне вашего директора. И побыстрее.

Секретарша, услышав мои слова, презрительно фыркнула, при этом взгляд ее источал материнскую нежность. Как это у нее так получалось смешать несмешиваемое?

— Прошу прощения, но в такую рань все обычно спят. Поэтому ничем не могу вам помочь. — И она вежливенько поджала губки.

— В такую рань за десять тысяч баксов гонорара лично вашему директору через пятнадцать минут все не только проснутся, но и будут уже на работе, — в тон ей парировала я. — Я — ваш новый клиент, и у меня грандиозные планы по финансированию вашей богадельни.

Девица тихо ойкнула и набросилась на телефон. Пальцы у нее дрожали, и лицо постепенно меняло цвет от нежно-розового к глубоко-синему. Ну, прям северное сияние! Эти переливы закончились только тогда, когда девица объяснила ничего не понимающей спросонок директорше, что у них в офисе какая-то безумно богатая фифа желает немедленно приступить к работе с их агентством. Я внимательно слушала ее профессионально-убедительные рулады, и в такт им кивала головой. Во, дает! Я мысленно поаплодировала своему нюху — надо же, с первый попытки и такое точное попадание! Скорее всего, здесь меня обслужат по высшему разряду.

Через полчаса запыхавшаяся и абсолютно ненакрашенная директриса влетела в офис, на ходу застегивая шелковую блузку — видимо, одеваться ей пришлось прямо в машине. На голове у нее была прическа, именуемая в народе «воронье гнездо». То есть, волосы торчали во все стороны, скрепленные где-то в районе макушки серебристой заколкой. Я успела заметить блеск кристаллов Сваровски в гуще волос этой дамочки. «Ух, ты, дорогущая заколка спросонок — это хороший знак. Значит, агентство точно не совсем пропащее. В дешевых заведениях директрис с кристаллами Сваровски в волосах не водится». Меня все еще немного смущало ее заспанное ненакрашенное лицо, но улыбка на лице этой дамы была такой радостной и даже где-то радушной, что я тут же простила ей внешний вид. Все же я сама была виновата — заявилась чуть не в восемь утра, удивительно, что здесь вообще кто-то был.

— Прошу вас в мой кабинет, — прощебетала директриса, на ходу напяливая на голову шифоновый шарфик и закручивая его изящным тюрбанчиком. От этого простого действия, скрывшего ее неприлично торчащие лохмы, она сразу преобразилась и приобрела почти респектабельный вид. Крупные опаловые бусы, которые она последовательно, следом за несколькими не дешевыми бриллиантовыми колечками достала из дамской сумочки и повесила на соответствующие места, довершили картину. Теперь передо мной за директорским столом сидела вполне благообразная женщина, готовая выслушивать любые мои пожелания. В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, секретарша внесла на подносе две чашки ароматно пахнущего кофе и какие-то печенюшки и сладости. «Вовремя», — мысленно одобрила я. Я не успела позавтракать, потому что полностью была поглощена своими планами на это утро. Но вот теперь, когда они наконец стали реализовываться, я почувствовала легкий голод.

Я отхлебнула из чаши. Кофе был на вкус таким же, как и на запах — приятным и в меру крепким. Я люблю такой, и мое настроение существенно улучшилось. Посмаковав приятный напиток, вслух я сказала:

— Пожалуй, мы с вами сработаемся.

Директриса продолжала преданно смотреть мне в глаза и ждать. Она молчала, видимо, надеясь услышать подтверждение тому, что наговорила ей секретарша в телефонную трубку. Она пока не могла понять, приснилось ей мое заманчивое предложение или оно все-таки существует наяву. Я не разочаровала ее ожиданий. Глотнув еще кофе и наконец решив, что оттягивать разговор далее бессмысленно, я прямо с места в карьер, брякнула:

— Я хочу заплатить вам десять тысяч долларов за одну небольшую услугу.

Услышав цифру собственными ушами, директриса вся обратилась в слух. И, чтобы я уже в этом не сомневалась, она добавила сладким голосом:

— Я вас внимательно слушаю.

— Мне нужен мой двойник, — сказала я буднично, словно просила ее вызвать мне слесаря для починки крана на кухне.

— Кто, простите, — переспросила директриса, видимо, не надеясь на точность своего слуха.

— Двойник. Человек, похожий на меня как две капли воды, — уточнила я, продолжая спокойно пить кофе. Мое заявление, видимо, произвело какой-то эффект. Но я пока не могла понять, какой именно. Директриса продолжала молча пялиться на меня, но в ее глазах я еще не могла прочесть, поняла она мою просьбу или нет. Я решила усилить впечатление с помощью уточнения поставленной задачи. — Я хочу, чтобы вы подобрали мне девушку из ваших моделей для выполнения моего поручения, девушка должны быть как две капли воды похожа на меня, и за это я лично вам дам десять тысяч долларов. Вам что-то неясно? — спросила я, добавив в голос немного ехидства. Директриса явно впала в ступор, пытаясь понять, чего я хочу, и ее теперь срочно надо было выводить из этого состояния. Для верности я еще и громко похрустела печеньем. Она, наверное, предполагала, что я заявилась сюда, чтобы предложить ей какой-нибудь новый конкурс красоты для ее «мисок», и моя просьба, соглашусь, несколько странная для такого агентства, никак не могла срастись у нее в мозгу с привычными для нее задачами. Но стоимость этой услуги была грандиозна, и я сейчас с удовольствием наблюдала, как на ее лице отражается трансформация её же собственных мыслей. В ней боролись жадность и еще какое-то, непонятное мне, чувство, может быть, страх перед необычной задачей, я точно не знала. Но то, что эта борьба имела место, это было абсолютно точно. Я решила еще раз прийти ей на помощь.

— Если вам эта задача не по силам, — сказала я, переходя на ледяной тон, — то я обращусь в другое агентство.

Директриса мгновенно вышла из комы, она из нее просто выпрыгнула:

— Не надо! Не надо в другое агентство. Никаких проблем. К какому числу вам необходимо обзавестись, м-мм, вашей сестрой-близнецом? — директриса умнела прямо на глазах.

— Вы очень точно поняли мою просьбу, — сказала я резко изменившимся голосом. Он звучал как журчание летнего ручья, текущего под кронами зеленеющих дубрав через луг, заросший ромашками. В моем голосе была романтика и мечтательность. — Вы так правы! Мне как можно скорее нужна именно сестра-близнец. Желательно, прямо сегодня. В течение ближайшего часа, — я томно закатила глаза и вздохнула, изобразив на лице сочувствие ко всему живому. — Я хотела бы помочь хоть одной из ваших девушек. Материально. Ведь у них, как правило, трудные судьбы? — Я несла всю эту чушь, глядя ей в глаза глазами нежной газели, и она качала головой в такт моей чуши, также глядя на меня с ответным искренним сочувствием.

— Понимаю, понимаю вас. Это так благородно. Я готова вам помочь. Прямо сейчас.

Это было именно то, что нужно. Я благосклонно улыбнулась и достала кошелек:

— Это аванс. — И на столе перед директрисой появилась кучка зеленоватых прямоугольничков. Она сгребла их в ящик стола и широко улыбнулась:

— Еще кофе?

— Пожалуй, — ответила я.

Пока я наслаждалась второй чашкой кофе, в агентстве развернулась бурная деятельность. В течение получаса оно наполнилось людьми. Все куда-то звонили, суетились и хлопали дверьми. Минут через сорок директриса, которая, извинившись, покинула меня для исполнения моего желания, и, видимо, и была причиной всего этого переполоха, вплыла в кабинет, улыбаясь мне еще шире, чем час назад. Теперь она выглядела несколько иначе. Аккуратно уложенные волосы и свежий макияж совершенно ее преобразили. Я всегда завидовала деловым женщинам. Как они так все успевают? И проснуться ни свет, ни заря, и прическу соорудить, и лицо в порядок привести! Тут проснешься в полдень, и все равно ничего толком за день не успеешь! Я восхищенно смотрела на нее и ждала.

— Прошу прощения за некоторую задержку, но девушки уже почти все собрались, и, пожалуй, вы можете приступить к осмотру. Кстати, меня зовут Жанна Евгеньевна, — и она помолчала несколько секунд, видимо, рассчитывая на ответное знакомство. Я пропустила это мимо ушей, но она, понизив голос, сказала:

— Можно я буду называть вас, м-м-м, Еленой? А то персонал, как бы вам это сказать, станет задавать лишние вопросы. У нас все клиенты обычно представляются.

— Еленой, так Еленой, — согласилась я. — Какая, в общем, нам с вами разница. Правда?

— Конечно, — она изобразила на лице полное понимание. Людская жадность — замечательная вещь! Я это давно поняла и всегда пользовалась этим бесценным человеческим качеством в своих целях. Моя непомерная щедрость в вопросе оплаты моей будущей «сестрицы» была вызвана двумя причинами. Во-первых, мне страшно хотелось посмотреть, что будет происходить, если я снова появлюсь на сцене, вернее, в моей квартире. А о второй причине мне и думать не хотелось. Как любой русский человек, где-то в глубине души я надеялась на обычный русский «авось»: авось, обойдется и все останутся живы и здоровы.

Я очень на это надеялась! Пусть все будет хорошо, а я, сидя где-нибудь в сторонке, буду внимательно наблюдать за происходящим. Вернее, наблюдать буду не я, а профессионалы из детективного агентства, к которым я собиралась направиться сразу после визита к «мискам». Поэтому моя щедрость была вполне обоснованной.

«Миски» не подвели. Девчонки были все как на подбор. У меня сложилось впечатление, что зеркало, в которое я обычно смотрюсь по утрам, ожило, и мое собственное изображение вдруг самовольно вышло наружу. Погулять! Мою фотографию, предусмотрительно захваченную мною в агентство, мгновенно растиражировали и, видимо, раздали стилистам. Потому что один человек не мог за такое короткое время проделать такую огромную работу с таким количеством людей. Девушек было штук двадцать, и все они были похожи на меня просто потрясающе. После трех часов моих мытарств мы с директрисой наконец определились с кандидаткой, и она поступила в мое полное распоряжение.

— Простите, можно я кое-что уточню, — директриса вежливо тронула меня за рукав и глазами показала, что нам лучше пообщаться без свидетелей. Я все поняла, и мы отошли в укромный уголок — пошептаться. — Скажите, м-м-м, Елена, мне как-то надо объяснять выбранной вами девушке цели и задачи, которые вы перед ней поставите, или вам удобнее сделать это самой?

Взгляд у директрисы был полон не только подобострастия, но и любопытства. Видимо, она решила, что я напоследок «расколюсь» и посвящу ее в мои планы. Ведь не каждый день к ней является спозаранку некто с десятью тысячами баксов и дает столь таинственное поручение. Наверное, градус ее любопытства дошел до точки кипения.

Но откровенность сегодня в мои планы не входила, и я, скромно потупившись и мило улыбаясь, ответила:

— Нет, я сама расскажу девушке, что она должна делать. Вас же могу заверить в одном — все законно и вполне легально. Так, маленькая прихоть богатой женщины. — И сделала таинственные глаза. Насчет законности и легальности я слегка приврала, но у меня просто не было другого выхода.

Директриса была явно разочарована. Она мне нисколько не поверила, но жадность была сильнее любого, даже самого черного, подозрения. Скривившись в добродушной улыбке, она ретировалась.

Я вернулась в центр большой комнаты, где проходил наш импровизированный кастинг, громко и весьма театрально поблагодарила всех присутствующих за работу и велела победившей в этом мини-конкурсе моей личной красоты девушке следовать за мной для получения соответствующих инструкций.

Жанна Евгеньевна напоследок еще раз уточнила, что гонорар девушке не входит в ее собственный, и, получив утвердительный ответ и остаток суммы, рассыпалась в похвалах мне, выбранной кандидатке, своему агентству и еще бог знает кому. Но я ее уже не слушала. Теперь у меня была задача совершенно другого свойства, и я уже начала ее обдумывать.

Для начала я позвонила Нике из уличного телефона-автомата и выслушала его пространный отчет о проделанной работе.

— Квартиру я тебе снял в тихом местечке, в центре. Будешь довольна. Записывай адрес, и машина твоя новая уже там, рядом во дворе припаркована. Скромный красненький японец, как ты любишь, — и Ника гоготнул своей неуклюжей шутке. Шутка заключалась в том, что машина была размером с половину его квартиры. Да, я обожаю большие красные автомобили. Это моя слабость, и здесь уступать жизненным обстоятельствам я не желала. Записав номер и марку автомобиля и уточнив, где именно он находится, я облегченно вздохнула.

— Мою машину брось где-нибудь во дворе, я потом заберу. Да, кстати, ключи от всего этого барахла у твоей новой соседки. Бабуся — божий одуванчик. Абсолютно надежна! Вы друг другу понравитесь, — и мой приятель отключился.

Ника за время нашего знакомства меня ни разу не подвел. Я сейчас еще раз добрым словом помянула далекого зауральского учителя физкультуры за то, что подарил мне такого замечательного и надежного друга. «Надо бы послать учителю-благодетелю ящичек хорошего коньяка», — вскользь подумала я и переключилась на свои дела.

Сегодня с утра я дала Нике кругленькую сумму денег и попросила выполнить всего две моих просьбы — снять для меня другую квартиру, так как возвращаться в свою я пока не собиралась. И купить мне новый автомобиль. Из предусмотрительности я попросила оформить машинку на имя Ники — мало ли что! Остаток сэкономленных средств я милостиво разрешила Нике оставить себе. О чем ему только что и сообщила, не забыв тепло поблагодарить за оказанные услуги. Я всегда умела ценить настоящую дружбу. Собственно, об этих, быстро и четко исполненных им делах, Ника мне и отчитался.

Покончив с немаловажным куском моего хитроумного плана, я посадила «миску» в машину и поехала с ней по магазинам. Через два часа, с ворохом сумок и пакетов, я оставила девушку — кстати, она отзывалась на звучное имя Фёкла — в моей новой, свежеарендованной квартире. Ключи от квартиры я, следуя инструкции аккуратного Ники, взяла у своей новой соседки. С первого же взгляда я определила, что это ни что иное, как мисс Марпл и миссис Хадсон в одном флаконе. Когда я наслаждалась состоятельным ничегонеделанием, будучи на содержании у Сашка, он как-то приволок мне — для самообразования! — целую связку классических детективов. Я запоем прочла эту немаленькую гору книг и с удивлением узнала о существовании не только мистера Шерлока Холмса и его замечательно проницательной экономки миссис Хадсон, но и о женщине-детективе мисс Марпл. Они обе автоматически стала моими кумирами! И когда я осторожно постучалась в дверь моей новой соседки, то из-за двери на меня взглянули глаза — о, господи! — я чуть не лишилась дара речи! — миссис Хадсон и мисс Марпл собственными персонами. Старушка, улыбаясь, пригласила меня в квартиру, и через пять минут, сама того не желая, я выложила ей всю правду до копеечки. Про себя любимую, про светлое Зауралье, про Сашка и даже про выстрелы в ночи. Старушка «Марпл-Хадсон», а в русской транскрипции просто Марьиванна: «Можно бабМаша», между делом проронила бабушка — с виду натуральный «божий одуванчик», во время моего рассказа кивала головой и смотрела на меня проницательным взглядом. Когда я закончила, она принесла мне ключи от моего нового жилища, ласково погладила по плечу и сказала просто, так, словно бы ей каждый день рассказывали подобные истории:

— Не бойся, девонька. Все ты делаешь правильно. Если что нужно, ты не стесняйся. Я же тут рядышком, через стенку. Одна голова хорошо, а две завсегда лучше. — Я искренне поблагодарила старушку и откланялась.

Открыв дверь, я быстро осмотрела квартиру и, одобрительно мурлыкая, позвала «миску», успевшую заскучать в Никиной машине.

— Вот здесь ты побудешь, пока я съезжу по делам. Я вернусь часа через два-три, — проинструктировала я мою сестру-близнеца. Мы перетащили из машины в квартиру целый ворох наших покупок, и Фёкла, с восторгом и легким первобытным порыкиванием, приступила к потрошению пакетов с новой шмоткой. Себе я купила только несколько разномастных париков, дюжину солнцезащитных очков и четыре косынки разного цвета. Это все я в свое время почерпнула из французско-итальянских фильмов, где героини, спасаясь от преследователей, меняли внешность с помощью этих нехитрых подручных средств. Все это барахло я положила в бумажный пакет и прихватила с собой — на всякий случай. Пусть валяется на заднем сидении в моей новой машине. А вдруг?

Абсолютно успокоившись и в полной уверенности, что два часа Фекла не будет интересоваться ничем другим на свете, кроме только что купленных на мои деньги модных тряпок, я тихо закрыла за собой дверь квартиры и, пересев на шикарный ярко-красный джип, стоящий ровно напротив подъезда, стремглав помчалась в детективное агентство. Это агентство мне как-то по случаю рекомендовал Сашок. У него, в силу образа его жизни, иногда возникала потребность в подобных услугах и, как-то случайно обмолвившись мне об этом, он, доверяя мне как самому себе, даже прочел мне целую лекцию о правилах конспирации. Зачем — я тогда не поняла. Но оказалось, что его предусмотрительность даже в таком странном вопросе теперь сослужила мне отличную службу. Заявившись пред светлые очи детективного директора, я не стала скрывать имени их клиента, рекомендациями которого я сейчас пользовалась. Директор оказался человеком весьма осведомленным и сначала слегка напрягся, сообщив мне, что Сашок-то ведь давно почил в бозе. На это я ему заявила, что я-то еще пока вполне жива, но могу вполне последовать за Сашком, если не воспользуюсь рекомендациями покойного. Добавив к этому весомый аргумент в виде гарантий оплаты услуг детективов, включая премиальные, я наконец получила вразумительное согласие и успокоилась.

— Теперь мы можем и познакомиться. По всей форме, — довольное лицо детектива поведало мне, что он вполне удовлетворен грядущим сотрудничеством. Я слегка нахмурила лоб, раздумывая, сообщать ли детективу чистую правду. Но, сообразив, что юристам и гинекологам обычно рекомендуется говорить все, как есть, я смилостивилась:

— Зинаида Иосифовна. Иногда можно просто Зина.

Слово «иногда» прозвучало в моих устах весьма весомо. Детектив, судя по всему, был сообразительный малый:

— Как скажете, мадам, — галантно сказал он, щелкнув каблуками на гусарский манер. Оценив его маневр, я подумала: «Сашок всегда подбирал кадры самой высокой пробы!» И окончательно растаяла:

— А вас как величать?

— Александр Владимирович или, как вы имели честь представить вашего рекомендателя — Сашок, — детектив произнес эту тираду без малейшей иронии, — предпочитал называть меня Олегом Витальевичем. А вы зовите, как вам заблагорассудится. За такой гонорар — хоть Чебурашкой.

Его юмор мне очень понравился. Он был веселым, с небольшой, вполне допустимой долей подобострастия, и вообще Олег Витальевич оказался именно тем, кто мне сейчас был нужен.

— А можно я буду звать вас просто Олегом? — в моем голосе абсолютно намеренно появились нотки «а ля маленькая девочка» — на мужиков это действовало неотразимо.

— Валяйте, — сказал мне детектив. Судя по его совершенно недрогнувшему лицу, мои ухищрения на него не подействовали. «А может, оно и к лучшему», — подумала я. Как показало время, так оно и вышло.

Обговорив план наших совместных действий и согласовав дату следующей встречи, я бегом бросилась в мое новое жилище. Вдруг Фёкла уже все перемеряла, и теперь в ее голову могут прийти какие-нибудь еще мысли. А этого мне совсем не хотелось.

Я за сегодняшнее утро истратила уже кучу денег, но мой личный «стабфонд» позволял мне подобные траты. Тем более, что теперь я боролась за кучу денег, с помощью которой легко могла бы купить треть этой веселой планеты. И значит, мои траты были вполне оправданы. Эти мысли бродили по моей голове, пока я крутила баранку, мотаясь из одного конца города в другой, претворяя в жизнь мои грандиозные задумки. И, как только я утвердилась в мысли, что все делаю правильно, денежный вопрос перестал меня тревожить.

В моем замечательном плане на сегодня был намечен еще один пункт, но его я хотела осуществить только после того, как Фёкла исполнит все мои пожелания. А именно, добровольно и, естественно, на платной основе превратится в самого настоящего «живца». Да, да. Именно. Я задумала подсадить в мою прежнюю квартиру живую приманку в виде моего двойника и посмотреть, что из этого получится. А что мне еще оставалось делать? Ну, убьет меня какой-то неведомый мне вражина. И где тут, спрашивается, счастливый конец? А так все справедливо. Я плачу деньги, «миска» их отрабатывает. Детективы страхуют всех подряд. Чем не план?

Но все же червячок сомнения шевелился у меня в душе, отравляя жизнь своим скользким присутствием. Я прекрасно понимала, как опасно все то, что я задумала. Нет, не для меня. А для моей «миски» со странным именем Фёкла. Но и деньги, которые я ей собиралась заплатить, были не кучкой конфетных фантиков. И в случае, если все обойдется и все будут живы и здоровы, Фёкла успешно истратит честно заработанный капитал. Посвящать ее в свои планы я, само собой, не собиралась. Я не видела в своей жизни еще такой идиотки, которая бы добровольно полезла под пули, даже зная, что в конце ее ожидает грандиозный гонорар. А на кой он ей в случае некрасивого развития событий? На шикарный памятник на престижном кладбище?

Кое-кто, конечно, обвинит меня в бессердечии. А что, мне прикажете самой лезть в пасть тигра? Так я там уже была. И потом, я была почти уверена, что все обойдется. Мои детективные агенты с таким же щедрым гонораром, как и моделька, как две капли воды похожая на меня, должны были исполнить свою часть этого спектакля. А иначе вся тяжесть последствий несомненно ложилась на их широкие, профессионально накачанные плечи. Я искренне так полагала, потому что тот, кто платит, всегда полагает, что ответственность теперь на законных основаниях перекладывается на голову высокооплачиваемого наемного персонала. Коим в данном случае и являлись детективы. И потом, они же сами битых полчаса убеждали меня в своем непревзойденном профессионализме, после того, как услышали сумму предполагаемого гонорара за свои скромные услуги.

Как я себя ни убеждала, что продумала все до последней мелочи в моей гениальной комбинации, но когда я подъезжала к дому, мне было непроходимо стыдно перед Феклой. К сожалению, изменить что-то прямо сейчас я уже не могла.

Фёкла как раз примеряла последний наряд из вороха, который необъятной кучей валялся на полу. По ее восхищенному взгляду я поняла, что девица в полном восторге.

— Отпад, — словно прочитав мои мысли, произнесла Фёкла и снова зарылась в кучу шмотья.

— Так, девушка, сейчас мы немного поработаем, а потом ты заберешь всю эту кучу и получишь впридачу еще почти такую же кучу денег. Согласна?

Фёкла была согласна. Посмотрев на нее пристальным взглядом, я дала себе слово, что, если все обойдется, то я куплю Фекле приличную квартирку и помогу ей выбиться в люди в модельном бизнесе.

На престижные подиумы пробиться так же сложно, как стать суперзвездой в Голливуде! А свои обещания я всегда выполняла. Но для этого мы обе, как минимум, должны остаться в живых.

Я приказала ей умыться, а потом собственноручно причесала ее и накрасила так, как я обычно крашусь и причесываюсь. Теперь, стоя перед зеркалом я и сама не могла понять, где я, а где не я. Пора было ехать, и мы погрузились в мой новый шикарный автомобиль. Фекла при виде его восторженно захлопала ресницами, взвизгнула традиционное «Вау!» и всю дорогу разглядывая его, кажется, даже зачем-то обнюхивала.

Мы подъехали к моей бывшей квартире на максимально допустимое расстояние в два квартала. Я припарковалась в глухом закоулке одного из соседних дворов и обратилась к моему близнецу с проникновенной речью.

— Слушай меня внимательно. Сейчас ты пойдешь вот по этому адресу, — я написала на сигаретной пачке улицу и номер дома и показала Фёкле, — поднимешься на предпоследний этаж, квартира номер восемьдесят четыре, и вот этим ключом, — я показала ей этот незамысловатый предмет, — ты откроешь дверь и войдешь. Пока тебе все ясно?

Фёкла послушно кивнула. Она не была дурой, так, слегка тормозила, но, в принципе, я и не нуждалась в Нобелевском лауреате для выполнения моего задания.

— Повтори все, что я тебе сейчас сказала.

Фёкла слово в слово повторила только что услышанное, чем меня сильно порадовала. Ее рейтинг взлетел в моих глазах до нужной высоты, и я продолжила свою речь:

— Далее, ты расположишься в этой квартире со всем возможным комфортом и поживешь в ней несколько дней. Или, может, чуть дольше, — я сделала неопределенный жест рукой. — В этом и состоит твое суперсложное задание. А после этого ты получишь от меня вторую половину денег, впридачу к этой вот приличной сумме, — и я достала стопку зеленоватых купюр. — И мы с тобой расстанемся лучшими подругами.

На последних словах я явно лукавила, но без этого моя речь не имела бы такого эффектного финала. Фёкла вдруг подняла руку, совсем как прилежная школьница, и спросила:

— А можно вопрос?

Ну, точно, зубрилка-отличница класса так из восьмого!

— Валяй! — милостиво разрешила я, чувствуя себя не то училкой, не то даже — страшно сказать — завучем.

— А зачем все это? — наивно глядя мне в глаза, спросила Фёкла.

«Ну, начинается, — с досадой подумала я, — а ведь все было так хорошо».

— Так. Ладно. Я тебе расскажу, только ты никому ни слова. Договорились? — и я сделала страшные глаза. Фёкла снова послушно кивнула и, вытаращившись на меня, что у нее, по-видимому, было признаком абсолютного внимания, приготовилась слушать. — Понимаешь, — начала я, на ходу придумывая приемлемую версию грядущих событий, — мне предложили очень выгодный контракт. Я по профессии, как и ты, модель. Работаю за рубежом. И у меня сейчас тоже очень выгодная работа. Так вот, чтобы не прерывать мой текущий контракт, но и не потерять этот новый, я должна одновременно находиться в двух местах. Так что, я уеду и буду еще две недели дорабатывать на прежнем месте, а ты здесь будешь изображать меня.

Я ничего лучше не изобрела, чем прикинуться кем-то совершенно понятным моей не очень сообразительной партнерше. А что может быть лучше, чем «модель». Эта профессия была составной частью моей новой знакомой, и ей не надо было объяснять всю важность получения хоть малейшей возможности поработать на подиуме. А она просто ничего другого и не умела. Да, наверное, и не желала уметь. Мне оставалось только воспользоваться этой ситуацией, что я и сделала. И, по всей вероятности, весьма успешно, поскольку Фёкла, до этого практически безучастно, как робот, повиновавшаяся мне, вдруг ожила, ее глаза загорелись, и — о, чудо! — наполнились смыслом! Такого перевоплощения я не ожидала.

— Да, да, я вас прекрасно понимаю. Но что я должна делать?

— А, ничего. Звонить будут мне, я буду перезванивать тебе и точно передавать инструкции, а ты будешь их исполнять. Если надо будет выехать на фотосессию — выедешь. Если пройтись по подиуму — пройдешься. Окей? А я уже скоро вернусь и смогу тебя подменить. Я думаю, еще пару недель, не больше.

— Ага, согласна, — радостно закивала головой счастливая моделька. Я ничем не рисковала, потому что, естественно, никакого подиума, а тем более фотосессии в моей жизни в обозримом будущем не намечалось. Но Фёкле об этом знать было не положено. Пусть сидит и ждет. Чего? Я и сама не знала. А очень хотелось бы! Поэтому все это и затеяла. А вот если что-то вдруг начнет происходить вокруг моей «подсадной утки» или просто около моей квартиры, то тут детективы, так удачно нанятые мной, не должны были сплоховать. А то… Мне даже не хотелось думать, что ответила бы мне Фёкла, расскажи я ей правду. Что поделать. Любые большие деньги таят в себе неограниченное количество секретов.

Проинструктировав Фёклу и вручив ей половину ее гонорара — пусть потешится, — я уехала. Теперь я наконец могла заняться собой лично. В мой грандиозный план входила полная смена моей внешности. Нет, не банальная пластическая операция. Зачем это мне в моем возрасте! Искусная женщина может вполне обойтись и менее радикальными средствами. Слава богу, в наши дни парикмахеры-стилисты-визажисты уже давно проводят аж целые мировые первенства по своим непростым ухищрениям и уловкам. Не хуже Олимпийских игр. Я думаю, и не дешевле.

Итак, мой путь теперь лежал прямо в навороченный парикмахерский салон, снабженный всеми самыми новейшими достижениями современных цирюльников. Это и был тот самый последний пункт моей сегодняшней программы. Ведь, если на свет появилась новая «я», то есть Фёкла, полностью загримированная под меня, то, значит, мне уже можно было исчезать.

И через три часа вместо темной шатенки с длинными волосами на свет появилась яркая блондинка с короткой модной стрижкой, соответствующим её новому стилю макияжем и совершенно неузнаваемым после всех этих манипуляций лицом. Я и раньше была не дурнушкой, но теперь мужчины просто столбенели при виде меня и превращались в безмолвные статуи, сраженные наповал моей неземной красотой. Результат действительно превзошел даже мои самые смелые ожидания. Очень довольная, я уселась за руль своего нового авто и решила, что у меня наконец есть повод слегка расслабиться. Еще бы — я переделала за один день такую гору дел, с которой в обычной жизни справилась бы недели за две. Но, жизнь есть жизнь, и она сама иногда диктует нам новые правила игры.

Глава 6

Время было где-то к девяти вечера, и я решила, что вместе с новой жизнью мне не мешало бы обновить и мои любимые ресторанчики. У меня их было несколько, я привыкла к ним и меня там знали, как облупленную. Взвесив все эти обстоятельства, я еще больше укрепилась в мысли, что появляться в них в ближайшее время мне категорически невозможно. Вздохнув и тут же утешив себя мыслью, что, во-первых, наверное, настало время что-то поменять в своей жизни, а во-вторых, почему бы и нет, я не очень быстро поехала по вечереющему городу, высматривая по пути что-нибудь более-менее приемлемое для моих целей. Это должен был быть ресторанчик, отвечающий нескольким моим требованиям. Он должен быть милым с первого же взгляда, а со второго там должна быть хорошая кухня и учтивые официанты. Вскоре я заметила витрину заведения, удовлетворяющего моему первому требованию. Я припарковалась, что тоже было подарком судьбы — в начале вечера оставить машину у обочины дороги иногда бывает проблематично. Всегда найдутся пара дюжин счастливчиков, которые приехали на две минуты раньше тебя и уже успели пристроить своих стальных коней на все свободные места. Сочтя свою удачу добрым знаком, я зашла в заведение под забавной вывеской «Папа Карло». Не ожидая увидеть там самого папу Карло, я вдруг наткнулась на знакомый с детства добродушный домашний очаг, приветливых официантов одетых Мальвинами, Пьеро и прочими карабасо-барабасовскими персонажами. Присев за предложенный мне столик недалеко от очага, я погрузилась в изучение меню. Блюда были с приятными названиями, от которых пахло детством и бабушкиными пирогами. В общем, повертев головой по сторонам и убедившись, что заведение подходит мне по всем параметрам, я мысленно назначила его своей новой штаб-квартирой для поедания приятных и вкусных гастрономических удовольствий. А я, как и большинство людей, редко меняю свои привычки. Или пристрастия.

Я наслаждалась уже вторым десертом — праздник все-таки — и легкой неторопливой музыкой, льющейся откуда-то из-под потолка, когда в ресторанчик вошел приятный молодой человек. Оглядевшись по сторонам тем взглядом, который отличает завсегдатая от случайного прохожего, он, видимо, нашел то, что искал, и стремительно двинувшись в сторону столика, стоявшего около очага с традиционной табличкой «Стол заказан», сел за этот столик. Его скучающая мина указывала на то, что он здесь практически живет, потому что новички, как правило, начинают вертеть головами по сторонам, с риском свернуть себе шею, и разглядывают всё подряд с заинтересованным выражением лиц японских туристов, как известно, самых любопытных туристов в мире. То, или, вернее, тот, кого он искал взглядом, уже нёсся по проходу между столиками почти вприпрыжку и, слегка запыхавшись, подлетел к новому посетителю почти одновременно с тем моментом, когда он опустился в мягкие объятия ресторанного кресла.

— Толик, мне как всегда, — услышала я негромкий голос и из любопытства стала разглядывать молодого человека. Я никак не могла понять, кого он мне напоминает, в нем было что-то неуловимо знакомое, хотя я могла поклясться, что вижу его впервые в своей жизни. «Что за чертовщина, — удивилась я, вдоволь налюбовавшись на незнакомца и вновь переходя ко вкусному десерту — куску пирога со сливами и курагой. Обожаю это сочетание! — Странное какое-то ощущение, где же я могла видеть этого мужика? Может, где-нибудь на рауте? Да, нет. Я бы такого не пропустила, значит, точно нет. Тогда где?» Мучаясь этим вопросом, я так настойчиво поглядывала в сторону симпатичного молодого человека, что невольно обратила на себя его внимание. Он сначала взглянул на меня недовольным взглядом, видимо, справедливо полагая, что какая-то девица пытается его закадрить, но я так быстро отвела глаза и уткнулась в тарелку, что когда я через минуту снова взглянула в его сторону, то увидела, что он сам теперь в упор и очень заинтересованно смотрит на меня. Я покраснела и снова сделала вид, что за обе щеки уплетаю свой несчастный пирог. Хотя мне теперь кусок стал поперек горла. В классическом варианте, когда женщина пытается «закадрить» мужчину, все должно происходить с точностью до наоборот. Ее томные, как бы незаметные взгляды должны перемежаться с его ответными заигрываниями с помощью всех доступных вариантов, как то: передача на стол дамы цветов, дорогого шампанского, записочек или еще какой-нибудь дребедени. На ваш вкус и фантазию.

Здесь же все закончилось так, как я и предположить не могла. Окончательно стушевавшись от этого назойливого любопытного взгляда, я вдруг подавилась пирогом. Придушенно закашлявшись и хватая раскрытым, как у полудохлой рыбы, ртом воздух, я пыталась налить в стакан сок из графина и одновременно прочистить горло тем самым воздухом, который не мог поступить в мои легкие через полностью закупоренное горло. Проклятый пирог, словно кляп, торчал у меня изо рта, не двигаясь ни туда, ни сюда. Я выглядела, наверное, очень жалко, но мне теперь было не до красоты. Я дрыгалась и мотала головой, пытаясь вздохнуть, и только мощный, совершенно неожиданный шлепок по спине привел меня в чувство и освободил мое горло от ненавистного пирога. Я со свистом втянула воздух в почти безжизненные легкие и, почувствовав, что ожила, прокашлялась и смогла, наконец, вытереть слезы — они всегда сопровождают такие вот неприятности, это известно каждому. Еще один шлепок по спине, теперь уже существенно более слабый, окончательно привел меня в чувство, и я обрела способность здраво соображать. Около меня стоял тот самый симпатичный молодой человек, который и явился причиной моего неожиданного волнения и такой же неожиданной борьбы с коварным пирогом.

— Ну как, полегче? — его вопрос был одновременно и участливым, и немного насмешливым — я всегда очень точно чувствую все человеческие интонации, это мой талант.

— Да, спасибо, — мой голос прозвучал немного суховато — я не любила, когда надо мной смеются. Даже так незаметно.

— Вот и славно, — его голос потеплел, — а то я уже думал, придется «скорую» вызывать.

— Да уж, — неприязненно сказала я ему в ответ, даже потеплевшие интонации его голоса не могли так вот запросто растопить мою обиду. Ну и что, что он меня спас. С каждым может случиться и нечего тут подхихикивать. Хотя, если разобраться, лицо у меня в тот момент, наверное, было очень забавным.

— Ну, если все нормально, то тогда я пойду, — сказал он, но сам почему-то медлил и не двигался с места. — Кстати, меня зовут Эммануил.

— Что-о-о-? — я тут же позабыла свою обиду и заинтересованно глянула на моего нового знакомого. — Где это вы откопали такое имя?

— Имя как имя, — теперь уже в его голосе появились нотки обиды, и я, спохватившись — спаситель все же! — запоздало зачастила словами:

— Ой, простите мою бестактность. Вы меня так выручили, а я, дурочка такая, чуть вас не обидела.

Где-то глубоко внутри меня сработали сразу все мои рефлексы. Они были наработаны многолетним общением с противоположным полом и никогда меня не подводили. Здесь включились сразу все датчики: мужик симпатичный, мне помог просто так, бескорыстно, сам подошел, еще и стоит, не уходит — это что-то значит. И поэтому мое поведение с «обиженной грубости» сразу перескочило на «светскую львицу», а в глубине подсознания даже промелькнула испуганная короткая мыслишка: «Вот, глупая, чуть мужика не спугнула. А ведь еще пятнадцать минут назад сама на него пялилась». В общем, мой природно-женский комплекс сработал без сбоев, и ситуация разрулилась сама собой. Через две минуты мы уже вместе с ним хохотали над той неловкой ситуацией, в которую я так неожиданно попала по вине чудо-пирога. И, чтобы замять эту неловкость, я решила угостить моего спасителя тем же самым десертом:

— Вы знаете, он замечательно вкусный. И я хочу вас как-то отблагодарить. Ну, не водку же мне вам заказывать? Это же неправильно будет в такой ситуации?

— Ага, значит, сами пирогом подавились, теперь и мне его предлагаете, — в его голосе теперь читался настоящий живой юмор, которого я давно не слышала, а вернее, никогда не слышала. А только видела в кино. — Наверное, вы втайне надеетесь, что я тоже подавлюсь этим пирогом и…

— …и я тогда смогу отплатить вам той же монетой, спасти вас от этого злого пирога, — хохоча, подхватила я, продолжая его мысль и включаясь в предложенную им игру.

— Да, да, что-то в этом роде, — он улыбался во всю ширину своего белозубого рта, и я отметила про себя, что у него очень обаятельная улыбка.

— Послушайте, а откуда все же у вас такое странное имя? — теперь я уже имела право немного пофамильярничать. Глаза моего нового знакомого как-то сразу потухли и в воздухе повисла неожиданная неловкость. — Ой, я, наверное, сморозила глупость, — испуг мой был почти натуральным. Эммануил грустно улыбнулся:

— Нет, вы здесь ни при чем. Это имя дал мне мой отец. Тогда в моде был фильм. Он назывался «Эммануэль». Вот он и решил меня так назвать. Просто они ждали девочку.

Я ошалело глядела на моего нового знакомого и чувствовала себя полной дурой. История, которую он мне только что рассказал, была неожиданной и нелепой. Представляю, что должен чувствовать человек, которого назвали в честь женского имени. Но вслух я сказала:

— Ваш отец и вправду человек со странностями. Но, поверьте, я еще и не такое встречала.

— Да я уже давно привык к своему имени.

— А откуда тогда такая грусть? — немного кокетливо спросила я. Эммануил вздохнул, и мне даже показалось, что глаза его заблестели.

— Знаете, как-то сложно все. Да, теперь уже, наверное, и не важно. С отцом всегда было непросто общаться. Давайте больше не будем об этом говорить, — неожиданно предложил Эммануил.

— Согласна, — быстро кивнув головой, сказала я. — Извините, если я вас нечаянно обидела. — В моем голосе было искреннее раскаяние. Мне и вправду было неловко, но я же не предполагала, что мой невинный вопрос может вызвать такую реакцию.

— Кстати, мы тут с вами обсуждаем мое имя уже битый час, а вы сами так и не представились, — заметил Эммануил.

— Да, правда, — рассмеялась я. — Меня зовут… Зоя. — Новым знакомым я, как правило, никогда не называла своего настоящего имени. Это было своеобразной защитной реакцией против сильной половины человечества — уж очень часто они обижали меня в прошлой жизни. Но объяснить даже самой себе, почему я сейчас не назвала своего настоящего имени, я бы не смогла. Внутри меня сработал какой-то защитный механизм. На уровне инстинкта.

— Зоя. Тоже ничего, — Эммануил посмотрел на меня с улыбкой и, ёрничая, протянул сложенную ладошкой руку. — Эмик. Прошу любить и жаловать. Так зовет меня мама.

Я пожала протянутую руку.

— У вас есть мама?

— Как и у всех живых существ. Правда, мы редко видимся. Я все время на работе. Да и с ней все тоже непросто.

— Как-то у вас все сложно, — я слегка поежилась, — с отцом нелады, с мамой проблемы.

Эмик снова погрустнел.

— Похоже, вы правы. Но мы же договорились, что эта тема — табу.

— Не вопрос, — подхватила я. И остаток вечера мы провели, покатываясь от хохота. Я даже потом не могла припомнить, от чего мы так веселились, но, думаю, что от всего понемножку. Сначала от пары глотков хорошего вина, потом были какие-то «бородатые» анекдоты, до которых Эмик был весьма охочим. А еще всякие смешные лирические мелочи, вкусная еда и простое ничегонеделание, все, что всегда сопутствует очень хорошему вечеру и поднимает настроение.

В первом часу ночи официант вежливым покашливанием напомнил нам, что заведение закрывается.

— Знаете, я давно так весело не проводил время, — голос Эммануила был приятным, и я с удовольствием вслушивалась в его интонации. Если честно, то мне впервые в жизни было так легко и беззаботно. И смешно сказать — с первым встречным.

— Зоя, — Эмик слегка помялся, — а можно ваш телефон. А то вот так разбежимся и больше никогда не встретимся.

Я еще не успела выучить свой новый номер телефона, но признаваться в этом мне тоже не хотелось. Мало ли, что человек обо мне подумает?

— Давай лучше ты мне продиктуешь свой, а я запишу на мобильник и сразу тебе перезвоню. Вот мой номер у тебя и отобъется.

Я неожиданно для себя самой перешла с ним на «ты», и, судя по его порозовевшим от удовольствия щекам, это ему понравилось. Сказано — сделано. И через полчаса, когда я, проскочив без пробок по ночной Москве, уже подъезжала к своему новому жилищу, в моей голове крутилась мелодия французской песенки из фильма «Эммануэль».

Утром меня разбудил звонок из детективного агентства.

— Зинаида Иосифовна, пока все спокойно. Двое агентов дежурят в подъезде, на разных этажах. Один — на улице.

— Послушайте, Олег, это плохая мысль — торчать в подъезде двум незнакомым мужикам, — я еще толком не проснулась и была злой, как кусачая зимняя муха. — Соседи могут участкового ненароком вызвать.

В трубке было вопросительное молчание. Мне пришлось все же окончательно проснуться. Я нехотя вылезла из-под одеяла и зябко поежилась — все же на дворе был самый конец августа. Это на благодатном юге начало бархатного сезона. В Москве конец августа иногда означает начало зимы.

— Вы, знаете что, попробуйте там где-нибудь квартиру снять, я оплачу…

— А мы уже все разведали, — перебил меня Олег, — там, на этаже, кроме вас больше никто не живет. А обе квартиры, и напротив и рядом, сдаются.

Вот это номер! Я прожила там целый год и даже не знала об этом! А впрочем, я и не интересовалась.

— Так берите какую-нибудь побыстрее, — мой голос скрипел недовольством, как у любого совершенно невыспавшегося человека. — И, прошу вас, звоните только тогда, когда что-нибудь случится, — проворчала я напоследок, снова залезла под одеяло и провалилась в сон.

В двенадцать часов в мою дверь позвонили. Время я определила по настенным часам, которые висели над моей кроватью. Я абсолютно выспалась, поэтому пошла открывать дверь в прекрасном расположении духа.

— Зиночка, это бабМаша, — донеслось из-за двери, пока я возилась с замками. — Пойдем, детка, завтракать. Я пирожков напекла, — пропела бабуся, дыша на меня ароматами кондитерской. Я чуть не прослезилась.

На кухне у бабМаши было чисто, как в операционной. Гора пирожков с творогом высилась посреди стола, накрытого крахмальной скатертью.

— Я слышала, как ты вчера припозднилась. Вот потому спозаранок тебя и не будила. Дело молодое. Надо все успеть — и поспать, и погулять.

Я уплетала за обе щеки вкуснейшие пироги и запивала их горячим чаем. Мне казалось, что вкуснее я еще ничего в жизни не ела. А все потому, что от этих пирогов, от самой бабМаши пахло настоящим родным домом, которого, по сути, у меня никогда и не было. Как-то сразу по сердцу пришлась мне эта, в сущности, абсолютно чужая женщина. А «мисс Марпл», видимо, почуяв мое настроение, тихонько посмеивалась, подкладывая на мою тарелку новую порцию свежих горячих пирожков.

— Ох, бабМаш, не могу больше. Объелась, — отдуваясь и вытирая пот со лба, сказала я.

— Мне еще моя бабушка говорила — ешь, пока рот свеж, — бабМаша ласково улыбалась, подперев щеку розовым кулачком и облокотившись на твердую от крахмала скатерть, покрывавшую стол.

— А я свою бабушку не помню, — зачем-то брякнула я.

— Да я это еще вчера поняла, — бабМаша сочувственно покачала головой. — Наелась?

— Еще как. На неделю! — я еле дышала.

— Вот и славно. Ну, теперь рассказывай, что да как. Мы же, старики, любопытные, как дети. Вот и мне интересно, что там у тебя дальше с твоей детективной историей.

Я рассказала ей о вчерашнем знакомом, и бабМаша, слушая меня, продолжала также молча и сочувственно кивать головой.

— Это славно, когда человек хороший попадется, — согласилась она с моим рассказом, — только, вот, имя ты ему не свое назвала. — БабМаша замолчала, внимательно глядя на меня через очки. Я не могла понять что означал ее взгляд и слегка напряглась. — В обычной ситуации это было бы очень плохо. Но у тебя ситуация необычная, и я тебе так скажу — тебе надо бы очень поберечься. И поэтому свое имя ты теперь никому не говори. Вот и пусть будет Зоя. А что, красивое имя. А дальше видно будет. Мало ли какие чудеса на свете бывают.

У меня отлегло от сердца. Это же здорово, когда кто-то тебя понимает! Просто так. Безо всяких рассуждений и лишних слов. И не читает при этом нотации или еще что-либо такое же занудно-бесполезное, а совсем наоборот.

На этой прекрасной ноте я рассталась с моей мисс Марпл и полетела заниматься текущими делами.

Когда я вошла в квартиру, то услышала, что мой мобильник просто разрывается от звона. О, господи! Восемь пропущенных звонков.

— Алле, — рявкнула я в трубку.

— Зинаида Иосифовна, что же вы к телефону не подходите! — детектив Олег орал в трубке громче меня. — Во-первых, мы квартиру сняли. Ту, что напротив. Так удобней наблюдать. А во-вторых, за вашей двойняшкой следят. Она сдуру в магазин поперлась, так за ней «хвост». Ни на шаг не отходит. Что делать?

А хрен его знает, что делать? Я решила взять тайм-аут.

— Пока ничего не делайте. Она сейчас дома?

— Да.

— Я ей позвоню и скажу, чтоб не рыпалась. Все, отбой.

Вот, дура! Я даже не знала, к кому это сейчас больше относилось — ко мне или к моей подопечной — модельке? Это хорошо, что они там сразу палить не начали. А то бы я вляпалась по самое некуда.

Исполняя мое поручение, детективы умудрились снять квартиру для наблюдения за Фёклой всего за два часа. И прямо напротив моей бывшей двери. «Оперативно!» — думала я, сидя на кровати в спальне и размышляя как теперь быть. Но эти их дурацкие вопросы! Кажется, надо дать им инструкции насчет собственной инициативы и самостоятельного принятия решений. Наверное, все дело в гонораре. Когда фигурируют такие деньги, люди становятся гибкими, как пластилин. Но от этого сильно теряют самостоятельность. Мне этот эффект был хорошо знаком. Обыкновенная боязнь не угодить богатому клиенту. Абсурд какой-то! Мне же нужно было от них совсем другое! Деятельность мне нужна была от них, бурная и беспроигрышная. «Ладно, через пару-тройку дней все наладится и войдет в свое русло. Главное, не торопиться». Так любил говорить Сашок.

«Все равно ребята молодцы. Вон как оперативно с квартирой все решили. И главное, разузнали все и без моих подсказок. Нет, я все сделала правильно». Я знала из опыта, что дела пойдут намного лучше, если не распускать нюни и вообще не унывать. Я успокоила себя и повеселела.

Надо же! Я прожила в том доме почти год, а не знала ни одного соседа — ни рядом, ни напротив. Наверное, потому и не знала, что там просто никого не было. А квартиры держали под сдачу. Только, скорей всего, сдать такую жилплощадь было непросто. Цены, думаю, в нашем домишке были не детские. Вот только я сама их осилить и смогла. Да и то, чтобы следить за своей собственной квартирой. Бред какой-то!

Мозг мой крутил и так, и эдак создавшуюся ситуацию, но придумать я пока ничего не могла. Как же мне защитить мою Фёклу? Ведь то, что она будет выходить из квартиры, я как-то не предусмотрела. Я думала, что она будет сидеть в ней безвылазно, а она по магазинам шастает. «По Интеренту что ли не может себе еду заказать? Я же ей денег оставила. Хотя, курьеры интернетовские тоже люди ненадежные. У него же на лбу не написано, курьер он, или его Мадам подослала?» Вот засада!

Неожиданно выскочившее из подсознания определение опасности как «Мадам» почему-то не показалось мне странным. Видимо, «заветы» Дэвика не прошли для меня даром.

Я сидела и мучила себя вопросами, которые не имели ответов. Сказать Фекле в лоб, чтобы сидела дома и не рыпалась, я не могла. Это было бы очень подозрительно. Даже такая недалекая девушка, как Фёкла, могла начать задавать мне неудобные вопросы.

Прошло уже полчаса, а я все сидела на кровати и ничего нового, кроме того, что я уже предприняла, мне в голову не приходило. Я снова подумала о детективах, но теперь в мои мысли закралась легкая досада: «Эх, детективы, вы мои детективы. Вот звоните мне, совета просите. Тьфу, черт! Вдруг Фёкла захочет закатом полюбоваться и выпрется на балкон. Тут ее и шлепнут. Тут же тысячи вариантов! Господи, чем я вчера думала, когда послала девушку на верную смерть! Тупик какой-то».

Мой план, который вчера казался мне чуть ли не гениальным, сегодня трещал по швам. И гениальным мне уже не казался. Скорее, наоборот. «Идиотизм какой-то!» — я накручивала себя все больше и больше и готова была уже отказаться от всего задуманного.

Я машинально бегала по спальне в поисках ответа. Моя траектория движения была абсолютно броуновской. Это всегда помогало мне думать. Но ответ все никак не находился.

В дверь позвонили. На моем лице, видимо, было все написано, потому что стоявшая за дверью бабМаша, встревожено глянув на меня, спросила:

— Что случилось? Ты тут как сумасшедшая мечешься. Здесь же слышимость, как в горах. Эхо. Вот я и всполошилась. А ну, давай, рассказывай. — Мы прошли в комнату.

— БабМаш, дура я. О чем я думала вчера? Только сейчас понимаю, что глупость такую сваляла.

Рассказ о моей Фёкле занял пару минут.

— Так чего же мы сидим. Давай, звони своей «миске». Скажи, что к тебе родственница на недельку приедет. А я сейчас вещички кое-какие соберу и к ней. Должен же за девицей этой кто-то присмотреть? — Я остолбенела. Вот это реакция! Пожалуй, настоящая мисс Марпл отдыхает. — Да, и детективов своих предупреди. А то еще сдуру за мной следить начнут. — Юмор у бабы Маши был таким же своеобразным, как и она сама.

— Так вы, что, хотите в моей квартире с Фёклой пожить? — на всякий случай уточнила я.

— А у тебя, что, много вариантов? — вопросом на вопрос ответила бабуся-«божий одуванчик». — А как пришибут твою близняшку, тебе всю жизнь этот крест нести. А так я за ней присмотрю. Детективы тоже не помешают, но лучше, чтобы кто-то поближе к твоей Фёкле был. Согласна?

— Ой, бабМаш, мне вас сам бог послал, — я кинулась на шею моей спасительнице.

— Ничего, ничего, все мы по молодости глупости делаем. Главное, чтобы эти глупости на нашу старость не влияли, — старушка гладила меня по голове, а я, прижавшись к ней, впервые в жизни поняла, что означает слово «родственник». И на душе у меня запели райские птички.

Глава 7

За всеми перипетиями вчерашнего и сегодняшнего дня я совсем забыла про Дэвика. Вернее, я все время помнила о нем, но у меня были столь неотложные дела, без которых визит к Дэвику становился бессмысленным. Или просто опасным. Но сегодня, прямо с утра, Дэвик был первым в списке моих суперважных дел и, если бы не звонок детективов, то я бы уже была в больнице.

Я решила срочно исправить этот пробел в моих планах. Вот тут-то мне и пригодилась моя амуниция, спокойно лежащая на заднем сидении моего красного суперавтомобиля. Сбегав во двор за париками, я приступила к сложному процессу перевоплощения. Я выбрала самый несуразный и лохматый парик и напялила его на себя. Картину дополнила сиротская синенькая косыночка. Из зеркала на меня теперь смотрела деваха из моей прошлой зауральской жизни. Отсутствие макияжа усиливало эффект. Покопавшись в гардеробе, который стоял в моей новой квартире (чей он был и с каких времен тут обитал, мне было неизвестно), я, к своему удовольствию, обнаружила старенькую юбчонку и бесформенный, видавший виды свитер. Это было как раз то, что нужно. Преобразившись, я прокатилась к ближайшему дешевому супермаркету, где моя внешность не вызвала ни у кого ни интереса, ни подозрений, и накупила обычных больнично-подарочных вкусностей: апельсинов, глазированных сырков, кефира и яблок. Дэвик любил вкусно поесть!

Номер больницы, куда увезли Дэвика, мне милостиво сообщили работники «скорой помощи» еще позавчера. И сейчас, пробираясь по московским пробкам на своем ярко-пожарном «авто», я благодарила бога и гаишников за то, что у меня тонированные стекла. Такое страшилище на таком автомобиле могло вызвать массу ненужных вопросов у кого угодно!

Разыскав нужную улицу, я остановилась под развесистым вязом, который удачно рос около самой обочины дороги, и осмотрелась. Прохожих было мало, и вроде бы никто мной особо не интересовался. Облегченно вздохнув, я сверилась с картой, уточнила мой дальнейший маршрут и вылезла из машины.

— Девушка, вы к кому? — строгий окрик женщины в белом халате, сидящей за белоснежной стойкой больничного ресепшена, был неожиданным и неприятным. Но сбить меня с толку ей не удалось.

— Гражда-а-а-не! — завопила я, делая ударение на второй «а». Я всегда подозревала, что во мне умерла великая актриса, но я иногда ее реанимировала, и тогда очень гордилась своими способностями к перевоплощению. Ни дать ни взять — уборщица с ближайшего рынка! Тетя Фрося средних лет. — Граджда-а-а-не, да шо ж это деется, а? — вопила я, стоя посреди коридора и наслаждаясь произведенным эффектом. У врачихи глаза стали круглыми, как ее очки. — Да шо ж такое происходит, человеков стреляють, а к ним еще и пускать не хотять!

Двое посетителей, мирно шедших по больничному коридору навестить своих больных родственников, шарахнулись от меня в разные стороны.

— А вы, собственно, кто? — спросила тетка с ресепшена официальным тоном, сообразив, что я пожаловала к подстреленному Дэвику.

— Я-то? Я — племенница, родной сестры приемная дочка. — Слово «дочка» я произнесла с ударением на последнем слоге. Так было эффектнее. — Я у дядьки в офисе убираюсь, а там теперь кавардак такой, шо непонятно, шо вообще будет. А как же я без работы?

Врачиха шмыгнула носом и скосила глаза к переносице. Задумалась, что ли? Я продолжала накручивать сценарий:

— Миленькая, пусти меня к моему дядьке, я ж без него пропаду-у-у-у, — завывала я так талантливо, что врачиха сдалась.

— Ладно, женщина, пять минут, седьмая палата, — строго сказала она.

— Хоршо, хоршо, — засуетилась я, — хоршо, миленькия, пять минуточек мене достатошно, — и я рванула в палату, пока никто не передумал. В авоське у меня телепались традиционные больничные продукты и больно били меня по ногам.

Дэвик лежал, откинувшись на гору подушек — у состоятельных людей всегда в больнице лучшие места и гора подушек. Не то, что у других смертных — солдатское серенькое одеяльце и худосочная, плоская, как камбала, подушечка в залатанной наволочке. Лицо у него было белым, без признаков обычного здорового румянца. «От страха», — подумала я. И не ошиблась. Почуяв в комнате непривычный шорох, Дэвик вскинулся и, увидев перед собой незнакомую тетку, похожую на огородное пугало, заверещал не своим голосом. Я расхохоталась — таким он был смешным и беспомощным. Странно, целая гора мяса, колышущаяся на огромной белоснежной кровати — и вдруг такая беспомощная. Дэвик, услышав знакомый голос, затих. Я сняла платок, и он, узнав меня, успокоился и даже заулыбался.

— Не верещи, это я, — укрепила я его подозрения, — просто к тебе, во-первых, не пускают, как к страшно раненному, — и я сделала круглые глаза, имитируя врачихину мимику, — а во-вторых, и это намного важней, скорее всего за палатой будут следить. Может, враги, а может, просто менты. А мне это, как ты понимаешь, совсем не интересно. Поэтому привыкай, маскарад в нашем деле вещь не бесполезная.

Дэвик был человеком с нормальным чувством юмора, и даже некоторое неудобство его нынешнего положения — боль ему наверняка сняли уколами — не испортило этого замечательного качества. Он широко улыбнулся, окончательно успокоившись, когда понял, что перед ним «свои», и слегка подвинулся на кровати, похлопав пухлой розовой ладошкой по освободившемуся пространству:

— Садись.

Я аккуратно опустилась рядом с ним — мало ли, вдруг ему еще больно, — и, ласково погладив Дэвика по щеке, наклонилась и звонко чмокнула его в нос.

— Вот за что ты мне нравишься, это за твою детскую непосредственность во всех делах. Смотрите, люди добрые, ее чуть не пришили в собственной спальне, а она уже очухалась и радуется жизни, — Дэвик сказал все это добродушным, с приличным еврейским акцентом, голосом, слегка грассируя букву «эр».

— Ну, а что ты предлагаешь? Сидеть где-нибудь в подворотне и трястись в ожидании незнакомого убивца? — я искренне удивилась. — Нет, этого я им позволить не могу. Надо действовать. И ты мне сейчас кое-что расскажешь, чтобы мне было легче сориентироваться.

— А что ты хочешь знать?

Я задумалась. В принципе, план действий у меня был готов и, в общем, пока работал неплохо. Но, как говорится, предупрежден, значит вооружен.

— Послушай, Дэвик, как ты думаешь, что они еще могут предпринять? — с надеждой глядя на него, спросила я. Он широко улыбнулся:

— Я понял: пойди туда, не знаю куда… Сознайся, ты и сама толком не знаешь, что тебе интересно из жизни семьи Сашка.

Я кивнула.

— Ты прав. Если бы я была знакома с ними хотя бы шапочно, то могла бы себе представить, как они могут себя повести. А так… Стрельба в молоко. Не знаю, что получится, но пытаюсь защищаться, как могу.

И я рассказала Дэвику обо всем, что предприняла за эти два дня.

— Умница, — похвалил он меня. — Ты ничего другого делать и не должна была. Твоя задача не очень сложна. Во-первых, уклоняться от любых контактов с этим семейством.

— А что, могут? — удивилась я.

— Они все могут. Вернее, я бы уточнил — она все может. Мамаша. Эта — та еще штучка. Опасна, как скорпион. И умна. Это обстоятельство меня всегда удивляло. Ведь по-настоящему умных женщин на свете не очень много. Но эта уж точно совсем не дура! А еще она всегда очень любила их с Сашком сына, он мне об этом часто говорил. А о ней он всегда рассказывал с каким-то грустным подобострастием. Несмотря ни на что, он ее очень уважал. Как такая жесткая женщина может сочетать в себе столько различных качеств? Непостижимо! Я думаю, Сашок потому с ней и не разводился, что иногда она давала ему просто бесценные советы, — Дэвика немного утомила эта тирада, и он попросил у меня сока. Смочив горло, он продолжил:

— Я даже сначала думал, что у нее на него есть компромат, но потом понял, что нет. Сашок был чрезвычайно аккуратным и осторожным человеком. Я же был в курсе всех его дел. Или почти всех. Да и зачем ему было разводиться, если они давным-давно предоставили друг другу полную свободу. Только вот, конечно, про тебя она, видимо, ничего не знала. Поэтому и прощелкала этот момент. А оно вон как обернулось. Представляю, как она взбесилась, когда поняла, что ее провели, как девчонку. Берег старикан этот «секрет» от нее, — Дэвик ласково погладил меня по руке. — И правильно делал. Хоть в конце жизни кто-то отнесся к нему по-человечески, ты же в принципе деньгами не очень-то увлекаешься. По сравнению с другими охотницами за капиталом, ты просто альтруистка. Поверь, я знаю, о чем говорю!

Ах, Дэвик, Дэвик. Плохо же ты знаешь женщин, невзирая на твой Сократовский лоб! Про Сократа я тоже вычитала в Сашкиных книжках.

Но, пожалуй, в одном Дэвик действительно не ошибся. Я от природы была совершенно беззлобным человеком и не любила портить отношения с людьми. Если человек мне не нравился, я просто прекращала с ним общаться. Но никогда не скандалила и не устраивала сцен. За исключением случаев, когда такой вот «цирк» помогал мне по мелочи разрулить ситуацию с очередным моим визави. А деньги? Да, и здесь, пожалуй, Дэвик был недалек от истины. Настоящие охотницы готовы удавиться за копейку. Ну, может быть, эта копейка иногда и выглядит на «сто тысяч, и не рублей», но принцип всегда один.

А во мне действительно не было этой убийственной черной жадности. И потом, я всегда с удовольствием делилась своим добром с теми, кто этого, на мой взгляд, заслуживал.

Так что, выслушав пространную тираду Дэвика о моем замечательном характере, я зарделась, как маков цвет, к его пущему удовольствию.

— Ну вот, видишь! — его голос звучал как голубиное воркование на летней крыше. — Я же говорю, что ты славная. Разве какая-нибудь стерва еще сохранила бы способность краснеть? Нет, конечно. Они только и думают, как бы побольше с мужиков нахапать.

Я вздохнула. В сущности, Дэвик был абсолютно прав. Мне тоже не нравились девицы с откровенно материалистическими замашками. Это было грубо и неженственно. Я всегда сторонилась таких «светских львиц». Благо, их на светских раутах пруд пруди. У них даже глаза блестят как у диких зверей. И зачем люди так заморачиваются? Жизнь такая приятная штука, и если к ней относится как к доброму другу, то она обязательно отплатит тебе той же монетой. И нет здесь места бездумной жадности и стяжательству!

— Слушай, а что во-вторых?

— Чего? — не понял Дэвик.

— Ну, ты сказал, во-первых, уклоняться от знакомства. А что во-вторых?

— А во-вторых, тебе просто надо продержаться еще около полугода. Чтобы вступить в наследство. По закону. Вот и все. Сашок же все верно рассчитал. Так что надо просто выиграть время.

Я удивилась.

— Так просто? Полгода, и все? И все деньги будут мои?

Дэвик кивнул.

— Учти, враги сейчас могут затаиться. Ведь после того, что произошло, громкого визита милиции и всей этой шумихи им нет смысла торопиться. Так что, какое-то время у тебя есть. Так сказать, легкий тайм-аут. Но расслабляться здесь нельзя.

— А как же сын? Ты же говорил, что у Сашка есть сын. А вдруг это он? В смысле, это он на меня охотится? — Я вспомнила об этом случайно, но теперь число подозреваемых увеличилось ровно в два раза.

— Сын, — Дэвик почесал указательным пальцем кончик носа, это у него было признаком задумчивости, — ты знаешь, ничего определенного тебе о нем сказать не могу. Я с ним почти не общался. Так, пару раз. У них как-то все было запутано. Сын на него обижался, Сашок его сторонился. Черт знает что, а не отношения. Но, в принципе, мужик он нормальный. Я бы так сказал — не в мамашку. Скорее, в отца. Но что-то там было не так. Сын ведь и сам человек не бедный. И как он может повести себя в этой ситуации — бог весть. Хотя, насколько я знаю, он участвует в каких-то благотворительных фондах. То ли в поддержку природы, то ли в знак доброй воли. Не помню. Но абсолютно точно, что участвует. Об этом мне Сашок говорил. Он еще этим гордился. Странный! С сыном практически не общался, а гордился тем, что он каким-то там зверушкам помогает. — Дэвик пожал плечами. — Так что, тут бабушка надвое сказала. С одной стороны, дельце это попахивает криминальцем. Но, когда речь идет о собственной матери… В общем, все критерии в таких ситуациях странным образом смещаются. И тут я никому не советчик. Потому что не понимаю, что здесь вообще можно посоветовать. — Дэвик снова почесал кончик носа: — Я вообще не понимаю, как такое может происходить. Стрелять в живых людей! Дикость какая-то!

Я была согласна с Дэвиком, что все это дело — сплошная дикость. Но почему эта дикость пришла в гости ко мне? С этим я была категорически не согласна.

— Ничего себе? А выстрелы, это что, тоже знак доброй воли? Спасибо любителю зверушек за мое мирное небо.

— А почему ты решила, что эти выстрелы — его рук дело? Я пока здесь валялся, много о чем подумал. И надумал. Эти выстрелы скорее заказала она, чем он. Это она из стервозности своей, и от злости, что ее так обошли, могла тебя заказать. Так сказать, убрать соперницу. Или отомстить за свое унижение. Что-то в этом роде. Думаю, что я прав или почти прав. Во всяком случае, истина где-то рядом. Хотя проверить не мешало бы.

— Понятно, — протянула я, и неприятный холодок повеял мне в лицо. Там, где за дело берется женщина, жди больших неприятностей. Вот фигня какая! Тогда мне действительно лучше где-нибудь спрятаться. А потом, когда у меня будет куча денег, меня круглосуточно будет охранять целый полк морских котиков. Или дельфинов. Или как их там. В общем, наймем кого-нибудь. И я окончательно успокоилась.

— Я думаю, мы справимся, — констатировала я, имея в виду всех нас: мисс Марпл, себя, Фёклу, Нику. И, конечно, Дэвика, дающего мне ценные советы.

— Ну, ты тут, давай, выздоравливай. А я побегу. Я теперь поняла, что делать. Надо просто держаться подальше от этой семейки, и тогда все будет тип-топ.

— Умница, — снова повторил Дэвик, и я второй раз чмокнула его в нос. Нацепив платок и весело помахав Дэвику на прощание рукой, я унеслась из больницы в мою новую, обещающую только приятные сюрпризы жизнь.

Сегодня я решила, что могу позволить себе немного личного шоппинга. Мои вещи остались в моей старой квартире, и я даже милостиво разрешила Фёкле воспользоваться моим гардеробом. Всем! Мысленно попрощавшись со своей одеждой — она бы мне теперь никак не пригодилась, а вдруг кто-нибудь меня в ней узнает? — я в предвкушении приятного времяпрепровождения поехала по магазинам.

Женщина и шоппинг — это почти синонимы. Самое лучшее лекарство от расстроенных нервов — это нагрести себе в дорогих бутиках чего-нибудь посимпатичнее и понаряднее. Пять часов такого полезного занятия — и ты, хоть и валишься с ног от усталости, но готова заниматься этим снова и снова. Еще бы! Сначала обновки выбираешь, потом примеряешь, а потом еще и дома наслаждаешься созерцанием новых тряпочек. Мечта!

К вечеру я совершенно обессилела. Но зато теперь в моем гардеробе помимо юбчонки и драного свитера завелись парочка приличных шуб (зима в нашей стране всегда наступает неожиданно), кожаный плащик, четыре замечательных курточки на все случаи жизни и целый ворох платьев, стильных брючек и блузок, бесконечное количество дорогого белья и еще миллион всяких женских штучек, которые делают нас неотразимыми. Не была забыта косметика и бижутерия. Коробки с обувью выстроились стройными рядами, словно солдаты и генералы моей новой армии. А свои драгоценности я всегда хранила в банковской ячейке. Так что им и раньше ничего не угрожало.

Я позвонила Фёкле и поинтересовалась, как ее дела. Фёкла радостно проворковала, что моя родственница — милейший человек, и сейчас она учит Фёклу лепить пельмени. От этого занятия моя «мисочка» пребывала в полном восторге. Я успокоилась на ее счет и решила, что сегодня я вполне могу лечь спать пораньше.

Глава 8

Утром, лежа в постели, я неожиданно для себя самой созвонились с новым знакомым. Просто так, поболтать. Я здраво рассудила, что, пока Дэвик болтается в больнице, и я временно осталась без поддержки, мне не помешает новая встреча. Да и мужик мне понравился. А почему бы и нет? Эммануил откликнулся на мой звонок так быстро, словно бы ждал, когда я позвоню.

— Привет. Ничего, что спозаранку? — спросила я.

— Нет, что ты. Я уже на работе. Бизнес требует постоянного хозяйского взгляда.

— Послушай, может, я не вовремя. У тебя же с утра наверняка заседания-совещания.

— Нет, нет! Ни в коем случае, — в его голосе вспыхнуло отчаяние, и я поняла, что мужик «попал». Я всегда точно определяю, как ко мне относится противоположный пол по самым микроскопическим черточкам. А тут такая буря чувств! Я удовлетворенно улыбнулась — чего скрывать, Эммануил и меня не оставил равнодушной. Что-то в нем было такое, неординарное, что ли. Я ведь этого добра видела-перевидела. А вот он чем-то мне приглянулся.

— Хорошо, хорошо, — поспешно откликнулась я. — Не волнуйся, мне тоже приятно с тобой разговаривать.

— Правда? — его вопрос прозвучал чуть более поспешно, чем этого требовал обычный этикет, и я снова заулыбалась.

— Правда. А давай сегодня встретимся? — я задала этот вопрос самым невинным тоном, но ток, который пробежал по телефонным волнам прямо ко мне в ухо был похож на средний электрический разряд шаровой молнии. Давно уже никто не отвечал мне с такой радостью:

— Я мог об этом только мечтать. Подожди одну секунду. Я занят! — властный окрик, которым Эмик одарил кого-то рядом с собой, заставил поежиться даже меня. «Ого, — мелькнула в голове одинокая мысль, — а мы и так умеем?» Но тут же солнышко вновь проглянуло: — Зоя, вы еще на проводе? — Зоя? Ах, да! Эта моя дурацкая привычка! Но теперь уже поздно сожалеть об этом. Зоя так Зоя! Надо привыкать!

— Угу. Я думаю, часов в семь в «Папе Карло». Идет?

Я весь день ждала вечера. Я слонялась по дому, и у меня все валилось из рук. Пару раз звонили детективы. Доложить, что все в порядке. Деньги отрабатывают. Я позвонила мисс Марпл. БабМаша, как всегда в благодушном настроении, рассказала мне, что занимается некоторым образованием госпожи Фёклы, поскольку нашла в ее интеллекте большие, зияющие пустотой, дыры.

— Обучение проходит успешно, — констатировала старушка, — жаль, что в театр нельзя выйти. Но, думаю, когда все утрясется, мы что-нибудь придумаем.

Я поблагодарила мою новоявленную родственницу и, бросив телефон на кровать, снова продолжила свое хаотичное движение по квартире. Я так кружила еще часа два, а потом, пытаясь быть с собой честной, наконец взяла себя в руки, сварила крепкий кофе и, сев на кухне, честно призналась самой себе, что заболеваю. Я знала симптомы этой болезни. Она еще никогда не накрывала меня с головой, но по первым признакам ее я уже понимала — я влюбляюсь. Окончательно и бесповоротно. В первого встречного. И зовут его странным именем Эммануил.

Сделав это усилие над собой, я наконец успокоилась. Ну и что здесь страшного? Я не замужем, то есть, абсолютно свободна в принятии решений. Я не глупа — это очевидно. Я не урод — и это более чем очевидно. Но, самое главное, что предмет моего интереса также проявляет ко мне явную симпатию. И это обстоятельство нравилось мне все больше и больше.

Наконец-то стрелка часов начала приближаться к цифре «пять». Я, смакуя каждое свое действие, начала потихоньку собираться. Сделав макияж, я уселась на табуретку перед распахнутым гардеробом и задумалась. Что бы такое мне сегодня надеть? После получасового раздумья я пришла к выводу, что брючки и красивый свитерок еще никого не портили. И нейтрально, и нарядно. Новая куртка, как мне объяснила продавщица, из рыбьей кожи — почти невесомая, чудо какое-то! — дополнила мой вполне респектабельный вид.

Около семи мой автомобиль остановился у «Папы Карло». Эммануил уже ждал меня, и когда я вошла, поднялся мне навстречу с роскошным букетом белых лилий в руках.

— Ого, — только и смогла выдавить я из себя.

— Это вам, — улыбаясь самой обворожительной из мужских улыбок, сказал Эмик.

— Да что вы! Красота какая! — Я не лукавила. Обожаю цветы и красивые ухаживания.

Мы поужинали, и я была как в каком-то волшебном тумане. Эмик рассказывал о себе, о своем бизнесе, о своей жизни. У меня было такое ощущение, что он хочет как можно быстрее посвятить меня во всю свою прошлую и нынешнюю жизнь. За три часа я узнала его так хорошо, словно бы мы были знакомы добрый десяток лет. Он, пожалуй, не рассказал только, какие прививки ему сделали в детском саду, а обо всем остальном я узнала в самых мельчайших подробностях. Но, несмотря на такую вселенскую откровенность, я заметила, что он тщательно обходит все мои вопросы о его родных. Об этом я спрашивала по инерции. Не имея сама в этом смысле ни кола ни двора, я всегда живо интересовалась, как с этим дела обстоят у окружающих.

— Знаешь, я тебе о них как-нибудь в другой раз расскажу, — скромно сказал Эмик. «Ну, ладно, — подумала я, — мало ли в каких отношениях люди бывают со своими ближайшими родственниками. Я всякое видела». И больше ни о чем таком я его не спрашивала.

Мы объелись — в «Папе Карло» оказался потрясающий шеф, — и теперь сидели, лениво откинувшись на удобные диванные подушки.

— Ну, что я все о себе и о себе, — вдруг спохватился Эмик. — А ты мне что-нибудь про себя расскажешь?

Его вопрос застал меня врасплох. Я совсем расслабилась и никак не предполагала мозгового штурма после такого сытного ужина. Расспрашивать про чужих родственников было моим любимым занятием. А вот распространятся о моих собственных я не любила. Но отказаться от взаимной откровенности было как-то неловко, и я решила — будь что будет! — и прибегла к своей сто раз испытанной тактике — многоцветному сверкающему вранью. Ну, а что мне еще оставалось делать? Вывалить ему историю моей жизни? В лицах и красках?

Я врала вдохновенно и цветисто.

— Понимаешь, моя мать — хороший дизайнер, и мне всегда хотелось быть похожей на нее. Поэтому я приехала в Москву, чтобы учиться, и вот сейчас занимаюсь в художественной студии у одного не очень именитого, но очень талантливого художника. — Слово «дизайнер» приплелось мне вдруг, случайно. Я почему-то вспомнила того художника-дизайнера, который оформлял интерьер в моей квартире. И мне показалось, что такая интерпретация моей жизни будет выглядеть в глазах Эмика весьма солидно.

— А твоя мать дизайнер чего? — вдруг спросил Эмик.

— В смысле? — ответила я вопросом на вопрос, чтобы потянуть время.

— В смысле, чего она дизайнер? Одежды, ландшафта или, может, какого-то оригинального модного направления в мебели?

— А, ты об этом! — фальшиво-радостно воскликнула я. — Э-э-э, конечно, ландшафтного дизайна, — брякнула я, не совсем понимая, что это такое. Я недавно где-то слышала это буквосочетание, и теперь лихорадочно пыталась вспомнить, кто и при каких обстоятельствах мне об этом говорил. Брякнула я это практически машинально, потому что ни в мебели, ни, тем более, в дизайне одежды я ничего не смыслила. Вот в их покупке мне не было равных! А, что касается составных частей этих вполне обыкновенных бытовых предметов, то, извините, здесь я была не сильна. И шить я не умела. Совсем. Поэтому приходилось выкручиваться на ходу. Но мне было не привыкать!

— Замечательная профессия! Мне всегда нравились дворы моих друзей после того, как там поработают ландшафтные дизайнеры. Эти уютные «альпийские горки», искусственные пруды, фонтанчики со смешными фигурками в саду, разноцветные клумбы! — Эмик на секунду мечтательно прикрыл глаза. — Зоя, так ты же просто клад! Поможешь мне с оформлением моего загородного дома? А то все руки не доходят, а двор там совсем бурьяном зарос.

Ровно за одну минуту я узнала о профессии ландшафтного дизайнера столько, что меня уже можно было принимать на работу консультантом в любую приличную контору по этому профилю. Оказывается, все так просто? Цветочки-лепесточки, клумбочки-фонтаны! Точно! Про эту фигню мне Фёкла что-то такое плела, когда мы с ней в машине ехали в мою прежнюю квартиру. Она, оказывается, собиралась когда-нибудь выучиться на этого самого ландшафтного дизайнера. Ну, сразу после того, как станет звездой мирового подиума под номером один. И, помню, она всю дорогу трещала мне о том, какая это замечательная и, вдобавок, прибыльная профессия! Как я могла забыть? У меня тогда чуть голова не треснула от Фёклиных причитаний. И, глянь-ка, пригодилось!

Я мгновенно сориентировалась.

— Эмик, ну о чем речь, конечно, я тебе обязательно помогу. Ты какой стиль предпочитаешь?

Зря я это сказала.

— Что-нибудь эклектичное, можно сочетание русского фольклора и Прованса.

Ну, говорю же, зря я полезла в дебри. Ни первого, ни второго, ни третьего слова я не могла припомнить. Но природная смекалка всегда меня выручала.

— Хорошо, хорошо. Мы с тобой обязательно обсудим это, когда придет время. А сейчас что-то не хочется об этом говорить. — Эмик тут же со мной согласился. Мы выпили по бокалу красного вина, и он снова решил меня порасспрашивать. Но теперь я уже держала ушки на макушке.

— А что тебе нравится? Я же должен делать тебе какие-нибудь приятные маленькие сюрпризы. — Он опять меня озадачил. Я прекрасно знала, на какие сюрпризы он намекал. «Брюлики», шмотка и прочая дребедень, которую выклянчивают у богатеньких папиков всякие там «миски-модельки». Для меня это было мелко. Давно пройденный этап! Мне хотелось уверенной и окончательной победы. Значит, я должна быть оригинальной и неотразимой! «Нет, уж, милый! Раз ты захотел завоевать необыкновенную девушку, то держись. Я тебе это предоставлю в лучшем виде», — подумала я и снова пошла в атаку.

— Я обожаю классическую музыку, — снова брякнула я, не подумав, уже во второй раз за этот вечер. И тут же прикусила язык. Но было уже поздно.

— Боже мой! Да ты просто ангел! Я тоже обожаю концерты в консерватории. Кто тебе больше всего нравится?

Я сказала первое, что пришло в голову.

— Вивальди, конечно. — Господи, куда я лезу!

Эмик потерял дар речи от восторга. А я сидела и пыталась сообразить, как мне теперь из всего этого выкручиваться. Не придумав ничего путного, я решила, что сегодняшний вечер просто обязан подойти к концу.

— Ой, знаешь, что-то я немного устала. Давай уже разбегаться. — В глазах Эмика радость, освещавшая его лицо весь сегодняшний вечер, погасла, так, словно кто-то повернул выключатель.

— Ты уже домой? — разочарованно протянул он.

— Да, у меня завтра с утра музыка. Гитара. — Что я несу?!

— Так ты берешь уроки музыки? — огонек в глазах Эмика вспыхнул вновь.

— Да. В Москве столько разных возможностей.

— Тебе, наверное, рано вставать, — Эмик вдруг засуетился, и в его голосе зазвучала неподдельная забота. — А я тут расселся. Конечно, конечно. Давай я тебя отвезу, а мой водитель отгонит твою машину, куда ты скажешь.

— Спасибо тебе огромное. Но я не могу принять твое предложение. — Я не хотела никому показывать мое новое жилище, пока ситуация с моими незнакомыми недругами не разрешится полностью. Вдруг меня все же выследили, и я еще впутаю в это дерьмо совершенно постороннего человека!

Наверное, тут сработала моя природная осторожность. Может, и не совсем природная. Все же уроки Сашка, а позже — пространные отеческие тирады Дэвика дали свои плоды.

Мы распрощались, и я поехала домой. Некоторое количество красного вина сделало меня беспечной и глупой. Мой вам совет — никогда не садитесь за руль в таком состоянии. Кажется, что весь мир у тебя в кармане. Это обман! Но я этого обмана сейчас просто не замечала. По пути в мою голову все время лезли дурацкие мысли, типа: «Врать некрасиво!» или еще что-то в этом роде, и у меня вплоть до самого дома горели уши. Да, врать действительно некрасиво. Но вдруг мне в голову пришла совершенно неожиданная мысль. Я ударила по тормозам, и сразу же где-то сзади меня раздался удесятеренный вечерним эхом визг чьих-то чужих тормозов. Я остановилась посреди дороги, только чудом не став причиной многослойного и очень опасного ДТП. Водители, которые ехали сзади, теперь с грозными и непристойными криками объезжали мою машину. Они для верности, все как один, открывали окна своих авто и показывали в них специально для меня весь набор неприличных водительских жестов. Но мне было все равно!

А остановилась я вот по какой причине. Мне не давала покоя мысль, что буквально на втором свидании с Эмиком я совсем завралась. А это было нехорошо. Сложно поддерживать отношения с приличным человеком, если знакомство с ним начинается вот так, с тотального, беззастенчивого вранья. И сколько я ни думала об этом, мне от этого становилось только хуже. Пока я не вспомнила одну вещь. И мне сразу полегчало. Кто сказал, что я врала? Ведь, помнится, в эпоху Сашка я даже брала уроки французского. И кто сказал, что этим нельзя заняться теперь? Благо, времени у меня навалом. А желание, если нужно, приложится. Сказано — сделано.

И совсем уже в другом настроении, чем всего какой-то час назад, я рванула с места, чем вызвала новую порцию мата и неприличных жестов всех участников вечернего дорожного движения.

Глава 9

Утром я проснулась с мыслью, что ученье — это свет. Напевая что-то бравурное, я быстренько привела себя в порядок и залезла в Интернет. Так, художники, композиторы, поэты, писатели. Их тут было навалом! И все предлагали свои услуги. Я наобум выбрала первый попавшийся телефонный номер и позвонила. Приятный мужской голос поинтересовался, чего это мне понадобилось от него в такую рань.

— Я хочу у вас учиться, — вежливо сказала я, на что получила положительный ответ и приглашение приехать.

Мастерская художника, как водится, находилась где-то под крышей в доме без лифта. Когда я взобралась на нужный этаж, то была вся мокрая, словно на меня только что вылили ведро воды.

— Проходите, девушка, — милый человечек неопределенного возраста с замотанной шелковым шарфом шеей встретил меня около открытой двери, и я попала в рай. Серьезно! Огромные кадки с экзотическими деревьями, причудливых форм и красок растения, цветы, стоявшие здесь вокруг в умопомрачительных количествах, но главное — запах! Здесь пахло раем!

— Раздевайтесь. Сейчас будем пить чай с плюшками, — совсем по-домашнему сказал мне художник. А то, что он художник, было видно с первого взгляда. Испачканные красками пальцы, кисть, заткнутая за ухо. И традиционный бархатный балахон. Такого же неопределенного возраста, как и его хозяин. Когда-то он, видимо, был синим. Это я определила по выглядывавшим из-за отворотов порыжевшего от времени рукава полоскам синего бархата. Художник взял у меня из рук мою куртку и унес ее куда-то вглубь этого сада. Я оглядывалась по сторонам, и все никак не могла поверить, что где-то в недрах мегаполиса, на бог знает каком этаже под крышей старого дома может существовать такая красота.

— Как вас зовут? — услышала я. Наверное, человек спрашивал меня об этом уже второй или третий раз, потому что я словно бы выключилась из существующей действительности, разглядывая окружавшие меня чудеса. Вон, за кадкой с пальмой мольберт, обшарпанный стул со стеклянной банкой, из которой торчит целый пучок кисточек пушистыми хвостиками вверх. Ну, да, наверное, чтобы не помялись! Я разглядывала все это экзотическое великолепие, пока художник не тронул меня за плечо.

— А? Меня? — спохватилась я. — Я… Зоя.

Да, пусть уж будет Зоя. На всякий случай.

— А я Фёдор Филиппович. Зоинька, вы какой чай предпочитаете?

— Любой вкусный.

— Замечательный ответ! — похвалил меня художник, и я заулыбалась в ответ на его открытую и какую-то по-детски радостную улыбку.

Пока он разливал чай, в комнате царила тишина. Он жестом пригласил меня присесть на низенький диванчик, несуразно торчавший посреди горшков с цветами. Рядом с диванчиком примостился крохотный колченогий столик. Под одной из его ножек лежала стопка книг. «Императорский Рим в лицах» прочитала я на верхней обложке.

— Вы не смотрите, что я императоров под столик подложил. Я их всех очень люблю. Но чай я люблю тоже. А столик шатается, и я думаю, императоры не обидятся. Как думаете? — Его вопрос поставил меня в тупик неожиданностью темы. И неординарным отношением к жизни. А чего еще я ожидала в таком замечательно-необыкновенном месте?

— Думаю, вы правы, — сказала я светски-нейтрально.

— Зоинька, что вы хотите? Я готов вас выслушать, — сказал Федор Филиппович, присаживаясь на табуретку напротив меня. Черт побери! Классный дядька, а я тут со своими глупостями. Только человека отвлекаю. Но он словно бы угадал мои мысли.

— Знаете, у меня как раз свободное время образовалось — я только что заказ сдал, и сразу как-то скучно стало. Я не люблю без работы сидеть. А тут ваш звонок. Вот, думаю, в добрый час человек звонит. Если бы вчера, то пришлось бы вам отказать.

А может, и правда, все к лучшему. Я осмелела.

— Вы знаете, я не хочу лукавить, а скажу как есть. Я похвасталась, что беру уроки у художника и что моя мама хороший ландшафтный дизайнер. Но ни того, ни другого у меня нет. А надо чтобы было. Хоть что-то. А то один человек меня не поймет.

Я выпалила все это одним махом и теперь сидела пунцовая и напряженная. Человечек вздохнул и улыбнулся своей приятной доброй улыбкой.

— Любовь. Что ж, бывает.

Как он угадал? Я вся, с головы до ног, залилась красной краской, теперь, если бы меня раздеть, то я, наверное, напоминала бы свежесваренного рака. Художник подложил мне еще одну плюшку взамен съеденной и сказал:

— Нет ничего невозможного. И вы будете рисовать. — Я сразу как-то успокоилась и съела подряд целых три плюшки. Так начались мои художественные будни.

Учителя музыки я разыскала на следующий день. Когда я выходила от Федора Филипповича, вся перемазанная красками и льняным маслом, то мне на глаза попалось объявление, сиротливо болтавшееся на фонарном столбе. Там значилось следующее: «Даю уроки игры на гитаре. Бездарностям двойной тариф». Заинтересовавшись таким нетривиальным текстом, я сразу позвонила по указанному в объявлении номеру. Мы договорились, что я буду посещать учителя музыки два раза в неделю, и платить ему втрое против указанной им суммы. Мне был нужен результат. Учитель мне его гарантировал. Мне это понравилось — просто и по-деловому.

Две недели я моталась от художника к гитаристу и обратно. Художник объяснял мне азы светотени, основы графики и работы пастельными мелками. Мы рисовали шары и кубы, я обзавелась целым набором разнокалиберных карандашей, красок и кисточек. Я скупила половину художественного салона. А гитарист был мной очень доволен. Теперь вместо ночных клубов и вечерних посиделок с коктейлями в гламурных, насквозь прокуренных кафе я усердно разучивала аккорды и гаммы. Сначала у меня невыносимо болели руки. Но на третьей неделе этих добровольных пыток я вдруг ощутила, что струны уже не так больно врезаются в мои бедные нежные подушечки пальцев. А кисти и карандаши тоже понемногу перестали выпадать из моих совершенно неприспособленных для этого рук. Федор Филиппович только посмеивался, наблюдая за взрывами нетерпения и разных других эмоций, которые иногда доводили меня почти до бешенства. Я терпеть не могла неудач, а здесь они сыпались на меня словно из рога изобилия! И каждый раз, ласково приговаривая: «Ничего, ничего, не боги горшки обжигают», вновь и вновь он терпеливо вкладывал мне в руку следующий остро заточенный карандаш.

Так прошел еще месяц. Вечерами я иногда звонила Эмику, мы болтали с ним минут пятнадцать-двадцать, и потом я просто отключалась. Вместе с телефоном. Мой организм, не привыкший к организованному и упорному труду, просто отказывался повиноваться. Но я была упряма. И организм наконец сдался.

Через полтора месяца я самостоятельно нарисовала пастелью свой первый приличный рисунок, и Федор Филиппович решил — пора! — и познакомил меня со своим приятелем, настоящим ландшафтным дизайнером. Теперь они вдвоем занимались моим обучением и воспитанием. Удивительная вещь! Через два месяца таких занятий я привыкла к этому бешеному, но жутко интересному ритму жизни.

Как-то Федор Филиппович объявил мне, что завтра мы идем на выставку.

— Куда? — не поняла я.

— Завтра в Пушкинском выставка. Привозят Дали. Я с утра очередь займу, а как буду рядом со входом, позвоню. Ты телефон не отключай и будь наготове. Не пожалеешь!

И я не пожалела! Теперь я понимала, что такое «волшебная сила искусства»! Краски, эти простые разноцветные кусочки пасты, могли сделать человека счастливым, а мир — совсем другим. Незнакомая для меня иностранная фамилия «Дали» через два часа хождения по залам музея стала мне ближе родной матери. Вот это была фантазия у этого иностранного дядьки! Такое понапридумывать! Так мало того, еще и нарисовать! А его усы, тоненькие и лихо закрученные кверху, привели меня в полный восторг. Он напоминал мне Сашка.

Я внимательно прослушала лекцию музейного гида о жизни замечательного художника Дали и с удивлением узнала, что у него была русская жена. Ух, ты! И тут мы впереди планеты всей! И он ее просто обожал! Молодец, Дали! После этого я его по-настоящему зауважала.

Я вернулась домой в полном восторге. Сидя в прихожей на крохотном стульчике, я задумалась. Башмак, который я снимала перед этим, теперь одиноко валялся рядом со мной, а его брат-близнец все еще пребывал на моей левой ноге. Но сейчас это было не важно. Я поняла, что на свете помимо клубов с их вечно клубящимися ночными испарениями существует какая-то другая жизнь. Тоже красивая, но совсем другая. В этой случайно приоткрывшейся мне жизни не было громких звуков. Там правила тишина. И эта тишина могла подчинить себе человека почище любого громкого звука. И музыка там была другого свойства. Она тоже звучала по-другому. Вроде бы и громко, но от нее не было никакой усталости. Совсем наоборот! После этой музыки хотелось встать, разбежаться и полететь. Высоко-высоко.

Я помню, что после ночных клубов я под утро просто вползала в свою квартиру, полумертвая и совершенно оглохшая от бешеного ритма ревущих и скачущих децибелов. И потом валялась в постели до вечера с головной болью.

А здесь этого не было. Только неземная тихая радость.

Я понемногу, незаметно для самой себя, влюблялась в эту другую, непривычную для меня жизнь. Там было спокойно и как-то уютно, что ли. Гораздо уютнее, чем в моей прошлой жизни. И виной этому странному моему состоянию были краски и звуки. Такие вроде бы мелочи! Никогда бы не подумала, что они могут так много значить.

Учитель музыки не мог нарадоваться на мои успехи и на свой гонорар. Отрабатывая каждую скормленную ему копейку, он выжимал из меня последние соки. И через три месяца я вполне сносно могла сбацать на гитаре небольшую детскую пьеску для второго класса музыкальной школы. Я гордилась собой безмерно.

Эти успехи вдохновили меня на следующий подвиг. Я решила возобновить уроки французского, которые совсем забросила еще до смерти Сашка. Француженка — чистокровная! — которую для меня нашел неутомимый Сашок, согласилась снова заниматься со мной и даже не обижалась на меня за то, что я покинула ее так внезапно полгода назад. Француженку звали Изольда Феоктистовна — вполне приличное имя для пожилой дамы с наружностью состарившейся тургеневской девушки. Она вся была оттуда, из той безвозвратно ушедшей эпохи, и французский знала получше русского. Я полагаю, что она на нем думала. И за это я была готова простить ей все, даже ее непроизносимое имя.

На уроках французского я взяла такой темп, что моя Изольда просто диву давалась.

— Милочка, вы проявляете похвальное рвение к языкам! Я вами очень довольна, — ворковала она мне, так же как и гитарист, получая очередную повышенную порцию зелененьких денег и пряча их куда-то в складки своей необъятной крепдешиновой блузы. Но я и без нее знала, что успехи во французском у меня фантастические. Вот что значит тяга к знаниям! Через месяц я уже свободно болтала с Изольдой на всякие мелкобытовые темы. Мы обе хохотали над смешными французскими анекдотами и были похожи на двух сбежавших с урока благородных девиц из Смольного института. Я видела их в сериале по телеку. И они мне страшно понравились, такие все чопорные и скромные. С виду. А на самом деле они мне здорово напоминали меня саму, и я даже одно время им сильно подражала. Каждая из этих девиц на поверку была той еще штучкой!

Но долго притворяться я никогда не умела. Мне это надоело, и я снова стала самой собой. Так было намного удобнее!

Наш телефонный роман с Эмиком пребывал в той стадии, когда уже не видеть друг друга становилось достаточно сложно. Наконец, через два с половиной месяца моих мытарств, я снова была готова ко встрече с ним. Теперь я точно знала, что такое ландшафтный дизайн, сносно болтала по-французски и неплохо играла на гитаре. Так что все было честно.

В семь часов вечера к «Папе Карло» мы с Эмиком подъехали в одну и ту же минуту. Не сговариваясь. То, что было написано на его лице, наверное, было точной копией того, что изображалось на моей собственной физиономии.

Любовь — штука коварная. Еще вчера ты мило и непринужденно болтаешь с кем угодно, а уже через пару дней, подхватив, как грипп, любовный вирус, ты в присутствии предмета своей любви заикаешься и не можешь связать двух слов.

Слава богу, что мы с Эмиком заразились этим вирусом практически одновременно. Потому что он, как и я, тоже краснел, бледнел и заикался.

— Вот, это тебе, — сказал он и выронил букет орхидей прямо на кафельный пол. — Ой, прости, — он кинулся подбирать цветы, но не рассчитал, и, ударившись носом о мое колено, Эмик окончательно сконфузился.

У меня было стойкое ощущение, что я выгляжу сейчас так же нелепо. Пытаясь начать разговор, я все время давилась собственными словами, и ничего кроме «м-м-да», «ой» и «привет» я так и не смогла из себя извлечь, хотя рада была Эмику чрезвычайно.

Мы поужинали почти в полном молчании. Каждый раз, когда наши взгляды встречались, между нами пробегал незнакомый мне раньше разряд электрического тока. Он был не похож на все, что мне довелось испытывать раньше. Этот разряд был наполнен любовной истомой, и меня от этого слегка потряхивало. Это было приятно, но требовало значительных душевных усилий.

Наконец, с трудом осилив полбокала шампанского, Эмик осторожно прикоснулся к моей руке и жалобным голосом спросил:

— Может, прогуляемся?

Я облегченно кивнула. Эта накаленная атмосфера предвкушения чего-то необыкновенно приятного все же меня немного утомила.

— Давай сядем в мою машину, а мой охранник сядет в твою. И он отведет ее, куда ты скажешь, — предложил Эмик.

— Да бог с ней, с машиной, — ответила я. — Потом заберу. Куда она денется.

Эмик покачал головой, словно китайский болванчик, соглашаясь со мной. Для верности он добавил:

— Конечно, конечно. Как скажешь. — И мы пошли в его машину.

Потом все было как в хорошем дорогом американском кино. В машине мы набросились друг на друга, словно два изголодавшихся лесных зверя.

— Поехали ко мне, — только и смог прошептать Эмик, в перерывах между нашими очень длительными поцелуями.

— Угу, — промычала я, стараясь сильно не отвлекать его от этого приятного процесса.

Когда я очнулась, был четвертый час утра. Я отправилась на поиски туалета. Квартира у Эмика была грандиозная. Я шла по длинному незнакомому коридору и периодически ощупывала стенку, чтобы найти хоть какой-нибудь выключатель. Внезапно у меня в носу защекотало — видимо, пылинка или что-то вроде, и я громко, оглушительно чихнула. В этой кромешной тишине и темноте мой «чих» прозвучал, как взрыв атомной бомбы. Но — о, чудо! — вдруг в коридоре сам собой вспыхнул свет. Я расхохоталась! Вот, дура! В квартирах такого класса не бывает выключателей. Или они бывают, но с наворотами. Здесь, видимо, свет включался «на звук». Я хлопнула в ладоши, и свет погас. Я снова хлопнула, и свет снова включился. «Пещера Аладдина», — подумала я и без труда добралась до туалета.

«Удобства» были роскошные. А какие они еще могут быть в двухэтажном пентхаусе?

Когда я вернулась в спальню, Эмик спал беспробудным сном вполне довольного жизнью человека. Мне расхотелось спать, и я решила немного побродить по незнакомому мне, но столь прекрасному во всех смыслах помещению. И еще меня начало одолевать нормальное чувство голода. Я давно уже заметила, что после отличного секса второй насущной необходимостью для человека является вкусная еда. Я отправилась по второму кругу — на поиски кухни. Проходя уже четвертую комнату, по пути я зажигала свет негромкими хлопками — чтобы не разбудить хозяина, и сама себе напоминала добрую волшебницу. Я не боялась, что Эмик проснется и укорит меня за мою самовольную экскурсию. Судя по всему, мы оба втюрились друг в друга как восьмиклассники. А влюбленным прощается все. И это чувство приятно согревало меня изнутри. Я понимала, что меня любят по-настоящему, но я также понимала, что и мне этот человек с каждым часом становился все ближе и дороже. Наверное, это и есть настоящая любовь. Я не имела никакого опыта в этом деле, и это меня немного смущало. Но, здраво рассудив, я решила выпустить на волю мои чувства и посмотреть, что из этого выйдет. И я просто взяла и выбросила из головы все ненужные страхи.

Путешествие по квартире привело меня в обширный зал с камином. Перед камином стояли низкие, обитые золотым шелком диваны. Я опустилась на один из них. Шелк приятно холодил кожу. «Какая красота — жить в такой удобной и большой квартире», — подумала я, разглядывая комнату. Я много раз бывала в подобных квартирах, но впервые я ощущала, что этот дом — живой. Он обволакивал меня так, словно бы я была здесь хозяйкой. Наверное, отношения между людьми как-то влияют на отношение к людям неодушевленных предметов, которыми эти люди владеют. Чем же еще я могла объяснить такое теплое чувство к месту, куда я попала первый раз в своей жизни?

На камине стояло множество фотографий в блестящих металлических рамках. «А ну-ка, поинтересуемся, что там такое», — решила я и направилась прямиком к семейным фотографиям. Но, не дойдя двух шагов до камина, я остолбенела. С одной из фотографий, вставленных в большую, богато украшенную рамку, на меня смотрело лицо Сашка. Я стояла, как соляной столп, не в силах вымолвить ни слова, не в силах даже думать. Все мысли как-то вдруг улетучились из моей головы. Я не знаю, сколько прошло времени, но я все стояла и стояла, глядя в лицо Сашка. Сбоку фотографии, по диагонали, была прикреплена черная ленточка.

— Это мой отец, — голос раздался за моей спиной и, хотя интонация его была грустной, и Эмик говорил совсем не громко, я вздрогнула, словно у меня за спиной разорвался артиллерийский снаряд.

— О, господи! Я напугал тебя. Прости, милая, — Эмик обнял меня и прижал к себе. Я зарылась лицом в его шлафрок — я сейчас не могла издать ни одного звука, таким глубоким был мой шок от только что увиденного и услышанного. Мне требовалось время, чтобы прийти в себя.

— Давай что-нибудь поедим, — тихо сказала я, не придумав ничего другого. Да и так было, наверное, лучше всего. Во всяком случае, у меня появилось время, чтобы хоть как-то привыкнуть к мысли, что Эмик — это сын Сашка.

Утром он собрался на работу, а я, как примерная жена, вышла проводить его.

— Вот ключи от квартиры. Хочешь, поспи еще. А хочешь, сходи куда-нибудь.

— У меня в 11 урок. У художника. Он мне сейчас читает лекции по истории искусств. Знаешь, как интересно! А потом еще в четыре музыка.

Эмик схватил меня в охапку, и я, было, подумала, что наша ночь продлится еще на пару часов. Но он только покрыл поцелуями все, до чего смог дотянуться и сказал:

— Ты прелесть! Я пошел. Звони, буду очень ждать. — Я помахала ему на прощание рукой и закрыла дверь.

Самое лучшее в такой ситуации — это чашка хорошего крепкого кофе. За ней отлично думается. Я сварила себе кофе, нашла в холодильнике парочку свежайших эклеров — служба доставки расстаралась уже прямо с утра — и крепко задумалась. Такого финта от своей жизни я не ожидала.

Я пила кофе и размышляла. Что же мне теперь делать? С одной стороны, Эмик — это первый человек во всем мире, который мне ужасно понравился. Если не сказать больше. А с другой стороны, он и был тем самым человеком, встреча с которым могла грозить мне самыми страшными неприятностями.

Я думала часа два. Но так ничего и не смогла придумать. Взглянув на часы, я обнаружила, что дико опаздываю в мастерскую художника. Наспех собравшись, я вылетела из квартиры, поймала такси и рванула к Филиппычу. Так я его теперь называла для удобства и скорости.

— Опаздываешь, — проворчал художник, пряча улыбку в рыжеватых усах, которые он зачем-то отпустил за эти два месяца, прошедшие с начала нашего знакомства.

— Ой, Филиппыч, прости, пожалуйста. Я тут совсем потерялась. Вот за временем и не уследила.

Филиппыч глянул на меня коротким острым взглядом, которым он обычно смотрел на предметы, которые собирался нарисовать.

— А ну-ка, давай, выкладывай. Что там у тебя стряслось?

Я и выложила. Все и сразу. Всю мою историю с самого начала. Ведь теперь я точно знала, что Филиппыч — друг. Как моя любимая «мисс Марпл».

После этого мы как всегда пили чай.

— Вот, ерунда какая, — хохотнул Филиппыч, — опять режиссер за шутки свои взялся. — Режиссером Филиппыч именовал господа бога. С моей точки зрения, очень метко. — Ты же свой самый главный козырь вытащила, а сама этого и не поняла.

Я подавилась чаем.

— Чего? Вы что, серьезно?

— Серьезней не бывает. Ну, посуди сама. Как ты могла бы узнать, какие козни твои враги против тебя замышляют? — Я пожала плечами. — То-то и оно. А теперь ты, можно сказать, в самом логове врага сидишь.

— Но ведь я его люблю! — взвыла я в отчаянии.

— Вот и люби себе на здоровье. Но и выгоду свою знай. Это дело не простое. Если в тебя кто-то стрелял, то на одной любви тут далеко не уедешь. Поэтому я и говорю — главный козырь ты вытащила. Он ведь не знает, что ты это ты?

— Не знает, — согласилась я.

— Ну и живи себе там. Глядишь, чего-нибудь и узнаешь. Фёкла-то твоя все еще у тебя проживает?

— Да. И бабМаша с ней. Они подружились, теперь — не разлей вода. Фёкла хорошая оказалась. БабМаша с нею возится, как с ребенком. Учит ее всему: и пирожки печь, и платья кроить. Фёкла мне звонила, спрашивала, когда я вернусь. Так неудобно было ей врать. А пришлось. — Я вздохнула.

— Ничего. Иногда и соврать надобно. Ты не отчаивайся. Все на свете имеет свой конец. И желательно, чтобы он не был финалом.

— Филиппыч. Мне тебя сам бог послал, — я подошла к художнику сзади и обняла его.

— Да. Режиссер знает, кого с каким человечком свести. Ему доверять надо. — Филиппыч пожевал кончик рыжего уса и добавил: — Правильно сделала, что все мне рассказала, Зоя-Зина. — он развернулся и потрепал меня по голове. Совсем как маленькую девочку.

Я ушла от Филиппыча какая-то просветленная и совершенно спокойная. Я ехала к учителю музыки и думала: «Господи, как хорошо! И Фёкла живая, и бабМаша рядом с ней просто расцвела. А то жила одна-одинешенька, словно сыч на дереве. А так Фёкла ей вместо внучки. Да и мне с ними так тепло и хорошо. Тут бы мне может моим врагам и спасибо сказать. Если бы не они, я бы со всеми этими людьми никогда не познакомилась».

Вечером Эмик вернулся с работы, и мы, как примерная семейная пара, сели ужинать. Кухарка приготовила любимые эмиковы котлеты по-киевски, — я лично проследила за этим, ведь еще в Никиной «обжорне» это было моим коронным блюдом, и мы решили отпраздновать наш первый день совместной жизни бокалом хорошего вина. Я уже немного свыклась с тем, что Эмик сын Сашка. Во всяком случае, это сейчас не мешало мне думать.

Теперь мне стало понятно, почему он показался мне таким знакомым. Ведь Эмик был похож на отца. Только в молодости. А я ведь Сашка молодым даже не представляла. Никаких особых мыслей по поводу сложившейся ситуации в моей голове не было. Я решила поступать так, как мне посоветовал Филиппыч. Просто жить.

Я ходила на занятия. Эмик ходил на работу. Все вошло в привычную колею. В моей жизни ничего не изменилось, кроме того, что теперь я жила у Эмика. Это было удобно. Но к хорошему привыкаешь быстро, и через две недели мне казалось, что я жила здесь всегда.

Иногда мы ходили в театр. Эмик знал наизусть все пьесы во всех театрах и часто просто пересказывал мне их сюжеты. После этого смотреть постановку становилось намного интереснее. Однажды он предложил мне посмотреть одну и ту же пьесу в двух разных театрах.

— А зачем? — удивилась я. — Ведь одно и тоже и там, и там.

Эмик загадочно улыбнулся.

— Понимаешь, одно, да не одно. Ты так никогда не пробовала? — Я мотнула головой, опустив, что я вообще никак никогда не пробовала. Театр был для меня совершенно закрытой темой, и, если бы не Сашок, то я бы вообще об этом ничего не знала. — Знаешь, я раньше так тоже не делал, а потом один раз попробовал и мне понравилось. Очень интересно смотреть разные трактовки одного и того же. И я теперь иногда этим занимаюсь. Когда время есть. — Я поняла. Это было что-то вроде спорта. Только круче.

Мы за неделю обошли четыре театра. Один и тот же спектакль, конечно, мне слегка поднадоел, но в этом действительно что-то было.

Но однажды наступил день, которого я ждала и боялась. Эмик торжественно объявил, что завтра мы идем в большой зал консерватории слушать «моего любимого Вивальди». Мне стало слегка не по себе. Я вспомнила, как я когда-то уснула прямо посреди концерта, и только деликатность Сашка спасла тогда меня от публичного позора. Я хоть и недолюбливала Вивальди, но всегда умела хорошо держаться на людях. А тут такой казус!

Делать было нечего. Вечером я надела маленькое черное платье, нитку жемчуга и длинные черные перчатки. С тяжелым сердцем я входила в зал имени знаменитого композитора Чайковского.

Но случилось чудо. Как только послышались первые звуки, и аккорды посыпались со струн скрипок, словно бело-розовые лепестки цветущей вишни с весеннего дерева, я вдруг увлеклась процессом, и через пару минут даже покачивала ногой в такт легкому, порхающему птичьими крылышками, ритму. Неожиданно для себя я услышала МУЗЫКУ, настоящую. Звуки переливались, как струи в фонтане, они искрились, журчали, иногда барабанили тяжелыми дождевыми каплями по барабанным перепонкам. Это было забавное ощущение. Но мне оно понравилось.

Эмик блаженно улыбался, прикрыв глаза и откинувшись на спинку кресла так, словно бы собирался слегка вздремнуть.

— Ты, смотри, не усни, а то некрасиво будет, — шепнула ему я. Он повернул ко мне свое расплывшееся в блаженной улыбке лицо и тихо ответил:

— Эта музыка не для сна. От этой музыки жить хочется, — и снова повернулся к сцене, с которой выпархивали и летели в зал все новые и новые звуки, похожие на крохотных птичек колибри. Эти птички рассаживались на люстрах, на портретах композиторов, чинно висевших на стенах зала. И весь воздух вокруг постепенно наполнялся этими птичками, певшими и певшими свою красивую бесконечную мелодию. Я настолько увлеклась музыкой, что даже не заметила, как она закончилась. Только шквал аплодисментов, чуть не снесший меня с моего места, вывел меня из этого волшебного забытья. Мне казалось, что я грезила наяву.

Когда мы ехали назад, я поймала себя на том, что напеваю тему из «Времен года» Вивальди. И — удивительная вещь! — теперь «рэп» уже не казался мне таким уж привлекательным. Странно! Раньше я всегда любила ритмичную музыку.

Эмик сладко посапывал, откинувшись на спинку заднего дивана в его роскошном авто. Я посмотрела на него и заботливо подоткнула полы пальто так, как это делают в кино заботливые мамаши. «Пусть поспит, — подумала я, — он так устает на работе».

Глава 9

Я еще несколько раз навещала Дэвика в больнице. Ранение оказалось не таким простым, как я думала. «Что там может быть сложного, в таком незатейливом месте», — с улыбкой думала я, сидя напротив Дэвика в его палате и наблюдая, как он чистит очередной апельсин. Но пуля задела что-то важное в самой глубине Дэвикова могучего организма, и ему пришлось задержаться в больнице дольше, чем хотелось бы.

Я давно заметила, что даже самый смелый и отчаянный мужик втайне боится зубного врача. Не говоря уже про хирурга. Дэвик не был исключением. Он был мнительным человеком и очень заботился о своем здоровье. Дэвик с удовольствием делал все процедуры, предписанные врачами, и доставал медперсонал расспросами о своей болячке. И так осточертел всем со своими стонами и жалобами, что медсестры, издали завидев Дэвика, старались испариться из коридора, что серьезно мешало лечебному процессу для остальных болящих.

Но наконец врач объявил ему, что опасность миновала, и Дэвик воспрял духом.

— Вы точно знаете, что я могу быть спокоен? — Дэвик пытал врача так, как не пытали инквизиторы в средние века самых рьяных еретиков. Врач, злой как черт, нервно шипел сквозь зубы, что все в порядке.

— А ты ему заплати, — сказала я, когда врач вышел.

— За что? — искренне удивился Дэвик. — Я и так оплатил свое лечение. У меня и чек есть.

— Ну, как, — я задумалась, — так принято. Я всегда плачу своим врачам…

— Ага, и потом мы все дружно боремся с коррупцией, — миролюбиво закончил Дэвик мою тираду.

Я об этом как-то никогда не думала. Положено платить врачам, вот я и платила. Так они становятся твоими друзьями. А друзей ведь всегда жальче, чем посторонних людей.

— И чего это ты вдруг стал заботиться о нравственном здоровье нашего государства? Ты же сам нотариус. И, небось, все время «подмазываешь» и приплачиваешь всяким там чиновникам? — я включилась в эту игру. А что же это могло быть, как не игра? Серьезно на эти темы не будет разговаривать ни один здравомыслящий человек!

— Ну, это же совсем другое дело! — возразил мне Дэвик. — А врачи, они, понимаешь, должны нас лечить, заботиться о нас. Они клятву Гиппократа давали.

— Клятву кого? — не поняла я.

— Гиппократа. Врач такой был. В древности.

— И чё? Они теперь из-за этого древнего врача должны голодными ходить? — искренне удивилась я. Дэвик задумался.

— Не знаю, — наконец признался он мне. — Я об этом не подумал.

— Во-во. А ты подумай, а потом врачу денег дай. Так он твой бред будет выслушивать с удовольствием и даже радостью. А то, вон, сбегает от тебя, как от чумы. Надоел ты ему со своими расспросами и жалобами.

Дэвик вздохнул.

— Вот так и все у нас. Никому никого не жалко.

Дэвик был холостым, и его жалоба лично мне была понятна. Наверное, ему хотелось просто немного человеческого тепла. А за это и в самом деле платить было как-то неправильно. Даже врачам.

Он недавно выписался и поехал долечивать свой драгоценный холодцеобразный зад в Европу, временно спихнув свою нотариальную контору на младшего компаньона.

— Ничего, пусть поработает, — ворчливо сказал мне Дэвик, когда я поинтересовалась, как же он оставит здесь бизнес без хозяйского глаза. — А то что-то в последнее время я его на работе почти не видел, все дела какие-то личные, сквозь зубы здоровается, и вообще непонятно, что с ним происходит. Пусть поработает вволю. Трудотерапия вылечит любой нервный стресс.

— Послушай, а это случайно не он тебя сдал? — вдруг оживилась я от собственной проницательности.

— Я уже думал об этом, — признался Дэвик, — но, понимаешь, никого тогда в офисе не было. Никто не мог нас с Сашком подслушать. Я специально всех услал куда подальше, как только Сашок мне позвонил и объяснил вкратце, чего он от меня хочет.

— Ну, тогда я не знаю, — задумчиво протянула я. Дэвик улыбнулся:

— Не дрейфь. Мы обязательно его вычислим, вражину семибатюшную.

Теперь мы просто перезванивались. Я не стала сообщать ему об изменениях в моей жизни. Зачем? Человек будет волноваться. А может даже и ревновать. Не стоит ставить двух мужчин на одну линию огня. А то можно потерять обоих.

Настоящие женщины знают об этом и никогда не нарушают этот неписаный закон.

Детективы регулярно, два раза в неделю, докладывали мне обстановку. Но ничего существенного ни вокруг Фёклы, ни вокруг моей бывшей квартиры не происходило. И никакого «хвоста», который так переполошил всех нас пару месяцев назад, уже давно не было видно. Наверное, баба Маша спугнула наших врагов. Ведь они никак не рассчитывали на круглосуточную опеку моей скромной персоны некоей внезапно появившейся престарелой родственницей. Одно дело, когда жертву можно взять голыми руками. Это же очень удобно, если молоденькая девушка проживает одна. Создается иллюзия ее полной незащищенности от всего этого опасного мира. Но совсем другое дело моя матерая мисс Марпл! Она так бурно и громогласно вела себя рядом с моей Фёклой, когда они выходили на прогулку — нельзя же сидеть без свежего воздуха! Так стоически находилась рядом с ней по двадцать четыре часа в сутки без перерыва, что ни у кого не было никакой возможности приблизиться к девчонке на пушечный выстрел.

Милиция еще пару раз посетила «меня», то есть, Фёклу. Но бабМаша их к Фёкле и близко не подпустила и дала им отпор: «Человек спит — отдыхает, и нечего здесь ходить, мирных людей тревожить». Больше никто не приходил. Что ж поделаешь, нарисовался у наших «органов» классический висяк. И я не собиралась помогать им с раскрываемостью преступлений в моей отдельно взятой квартире. Мне оставалось совсем недолго ждать своего колоссального наследства. А там мне вообще будет все «по барабану». Так сказал Дэвик.

Наши враги то ли затаились и легли на дно, то ли отказались от своих планов. Но, видимо, правильно говорят: подумаешь про черта, а уж он тут как тут!

Рано мы обрадовались. Мы — это я и Олег. Мой бессменный детектив, мои глаза и уши. Даже он, тертый калач, и то засомневался в целесообразности продолжения наблюдений. И как только мы ослабили хватку, враг, словно почуяв это, тут же нанес новый удар.

Звонок раздался совсем неожиданно, когда я, высунув кончик языка, дорисовывала в мастерской у Филиппыча мой первый толковый эскиз по ландшафтному дизайну. Первый по-настоящему толковый — я это видела уже и сама, безо всяких хвалебных поцокиваний языком самого Филиппыча и его друга Коли — настоящего, профессионального ландшафтного дизайнера, который и обучал меня этому, в общем, довольно простому делу. Оказывается, очень иностранное звучание этих слов заключало в себе совсем нашенский, слегка модернизированный труд обыкновенного садовника.

Есть хороший английский анекдот про старинные парки. На вопрос, как создать красивый парк, садовник отвечает: «Очень просто. Сажаете кустарники, траву и деревья. А потом аккуратно подстригаете все это в течение семисот лет». Ландшафтный дизайн — это примерно то же самое, только еще немного каменных статуй, современных водяных горок и бассейнов с лилиями или фонтанчиками и прочих садовых изысков. Если честно, то мне эта профессия пришлась очень по душе, и я с удовольствием фантазировала с помощью карандашей и красок — к компьютеру Коля меня еще не допускал. Он говорил — рано. Нужно по старинке сначала развить творческую фантазию и набить руку на карандаше.

— Компьютер, Зиночка — это машина бездушная. И там уже всё другие люди придумали. Подставляй в программу кубики, как в детском конструкторе, и все. А природа, она живьё любит, руку человеческую, душу. Так что с компьютером мы попозже разберемся, а пока так рисуй.

И я рисовала, высунув кончик языка.

— Зина, это Олег. Тебе бы срочно приехать. Тут кое с кем познакомить тебя надо. — Звонок детектива посреди моего приятного занятия выбил меня из колеи. Филиппыч, заметив, как изменилось мое лицо, ни о чем больше не спрашивал. Он вообще был мужик крайне понятливый, и во время наших пространных чаепитий я кое-что рассказала ему о моей жизни. Не все, так, часть. Но все остальное он и без меня додумал. Поэтому испуг на моем лице многое ему сказал.

— Зиночка, ты, давай, беги, раз что-то случилось. А эскиз мы потом дорисуем. Вон нам с Колей еще и заказ новый дали. Так что без дела сидеть не будем. Беги, девонька, — напутствовал меня Филиппыч. И, когда я через мгновение, выскакивая из дверей квартиры, обернулась, чтобы помахать ему не прощание рукой, то заметила, что он незаметно перекрестил меня. Я благодарно улыбнулась учителю и поскакала через три ступеньки прямо навстречу неизвестным мне неприятностям. А то, что это именно неприятности, я поняла по голосу Олега. Он еще никогда не разговаривал со мной таким встревоженным тоном. «Интересно, что за рыба попалась в мои сети?» — думала я, крутя руль вправо и влево, и продираясь сквозь положенную в это время московскую пробку.

— Вот, полюбуйтесь, Зинаида Иосифовна. Наш «вражина» собственной персоной.

Голос Олега заметно повеселел за то время, пока я добиралась от Филиппыча сюда. Напротив меня на стуле сидел рыжий краснорожий субъект. Руки его были связаны сзади.

— Чтобы не рыпался, — пояснил мне Олег. — А то больно шустрый. Если бы не Андрюха — он внизу уже его перехватил, то сбежал бы, скотина.

«Рыжий» теперь смотрел на меня во все глаза, и на его лице читалось явное недоумение. Я сначала никак не могла понять, в чем дело. Но потом сообразила. Он периодически бросал взгляд на мониторы, которыми была утыкана вся комната, а потом снова на меня. И так уже минут пять. При этом на его лице была полная неразбериха.

На мониторах Фёкла спокойно передвигалась по моей квартире, изображая меня, любимую, и естественно об этом даже не догадываясь. Она сейчас как раз мыла пол, что-то напевая себе под нос.

Глаза субъекта все это время вращались как антенны НЛО, только что не гудели, словно те же антенны. Но, видимо, он был более сообразительным, чем казался изначально. Поняв, что я и есть настоящая Зинаида Иосифовна — так меня периодически величал Олег, — а та девица на мониторах это совсем не я, он вдруг расхохотался.

— Ну, вы тут все даете, — хрюкал он весело. И это совсем не вязалось с той ситуацией, в которой он ныне пребывал. Мы все воззрились на него, теперь уже в свою очередь не совсем понимая, что вызвало такой хохот. Нахрюкавшись досыта, «рыжий» наконец пояснил причину своего веселья.

— Если бы вы слышали, как та стерва, что меня наняла, вас ненавидит, то вы бы сейчас здорово испугались. Она так шипела на ваш счет, — сказал «рыжий» кивая в мою сторону, — что тут и глухому понятно — она вас точно достать решила. До самого донышка. Только она, хоть и умная, но даже ей в голову не могло прийти, что вы тут маскарад развели. Да, эта девица, та, что в той квартире, — «рыжий» посмотрел на мониторы, — ну просто вылитая вы. Только у вас волосы другие. Но это не проблема, все равно здорово похожа. Мне же фотографию показывали. А я смотрю — что за ерунда такая? Зинаида Иосифовна и там, и здесь. Так же не бывает. Имя редкое. Ну и ну.

Я поняла, что мой детский обман раскрыт и повернулась к Олегу.

— И что теперь с ним делать? А если он «мамашке» нас выдаст. Она же за мной тогда точно сезон охоты объявит, и никакая Фёкла меня не спасет.

Олег задумался. Я опять обратилась к моему бесценному сериальном опыту. В таких случаях там всегда убирали всех ненужных свидетелей. Я поежилась. В моем личном случае этот опыт вряд ли был нужен.

Олег наконец что-то надумал и повернулся ко мне. Его лицо было слегка насмешливым. Я нетерпеливо заерзала.

— Зина, я думаю, что этого врага надо просто подержать здесь, пока все не уляжется. Потянем?.

А что, это мысль! Я сразу выдохнула в лицо Олегу целую кучу воздуха — так у меня отлегло от сердца. А ведь, и правда! Такие повороты во многих сериалах тоже случаются!

— Значит, нам не придется никого убивать? — бодро спросила я Олега, продолжая как бы отвечать своим мыслям. Лицо Олега сразу сползло и съежилось.

— Убивать? — его брови взлетели вверх.

— Ой, прости! Это я так. Задумалась, — затараторила я. «Рыжий», с внезапно появившимся напряжением на лице, следил за нашим диалогом. При слове «убивать» на его лбу сразу же выступила крупная испарина. Но держался он молодцом, и в наш разговор не лез.

— Зина, вы следите как-то за своими мыслями, — вежливо, но строго сказал мне Олег. Я кивнула и немного покраснела от возникшей между нами неловкости. Да, что-то я погорячилась насчет «устранения препятствий».

— Олег, а может его просто перекупить? Так сказать, сделать из него двойного агента? — я фантазировала на ходу, стараясь придумать вариант понадежней. Олег удивленно взглянул на меня.

— Зина, этот фрукт на такое дело не годится. Уж очень он с виду гниловат.

«Рыжий» недовольно засопел, но снова промолчал.

— А давай попробуем, — настаивала я. Олег почесал в затылке.

— Хозяин-барин. Но я в это не верю. Разве что, продаст нам какую-то информацию. Очень уж он ушлый с виду.

Мы обсуждали «рыжего» так, словно бы его здесь и не было. Но, я думаю, Олег делал это намеренно. Все же диапазон вариантов между «убивать» и «перекупить» был огромным. И на «рыжего» это могло произвести серьезное впечатление. В плане добровольного сотрудничества с нами. А если еще и за деньги…

«Рыжий» слушал нас настороженно и очень внимательно. Осознав, что принято решение его прямо сейчас не ликвидировать, он заметно приободрился.

Во всей этой истории нам все время приходилось «сидеть в засаде» и ничего не предпринимать. А так хотелось! Но без информации о планах противной стороны это было неразумно и даже опасно. Значит, надо было договариваться с представителем вражеской армии. Я знала, что Олег сумеет это сделать — я видела, как он умеет разговаривать с людьми, когда этого требует случай. Я бы никому не пожелала стать в этот момент его собеседником. Его прошлое содержало в себе много тайн, о которых я только немного узнала от его нынешних коллег — они были немногословны. Но то, что он в свое время служил «в органах», теперь мне было очевидно. Там умеют научить правильной беседе.

Олег поставил стул прямо перед ним и сел напротив.

— Договариваться будем? — жестко спросил детектив.

Подозревая, что разговор Олега и «рыжего» — его, кстати, звали Вованом, он так и представился: «Вован, без вариантов», сейчас будет напоминать что-то вроде общения удава Каа и обезьян-бандерлогов из детской сказки про Маугли, я вышла из комнаты и поплотнее закрыла за собой дверь.

Через пятнадцать минут Олег вышел. По его лицу ничего нельзя было прочесть, но я и так знала — все получилось. Бедный Вован! Может, «мадам» и была теткой с претензиями на суровость. Но, я думаю, ей было далеко до работника спецслужб. Даже бывшего.

— Ну, что, я его «размял». Теперь твое слово, — Олег выжидательно смотрел на меня.

— Послушай, пока ты там упражнялся в жесткой лексике, я тут подумала… А зачем он нам вообще сдался? Может, дать ему денег и просто отпустить? Я могу побольше дать. Чтобы он молчал. Ведь за хорошую сумму он меня не выдаст? И пусть катится, куда хочет.

Олег смотрел на меня с участием и даже как-то жалостливо.

— Хороший ты человек, Зина. Доверчивый. Нашей планете таких, как ты, явно не хватает. Но, к сожалению, добро еще не всегда побеждает зло. Мы его отпустим, и он поскачет прямиком к своей «леди-босс». Ты думаешь, он за твои деньги молчать будет? Ага! Жди! Да ему сколько ни дай, все будет мало! Я таких знаю, столько их в своей жизни перевидел. Этот Вован, чтобы еще немного подзаработать, так сказать, возместить упущенную прибыль, первым делом побежит к «мамашке» и расскажет ей про твой маскарад с «подсадной» Фёклой. А та, не будь дурой, чтобы хоть как-то тебе насолить, сообщит об этом куда следует. Фёкла же у ментов на первом же допросе может такого наплести, что мама не горюй. Просто из своей детской наивной непосредственности и грандиозности интеллекта! Мне лучше с Вованом этим договориться, чем с Фёклой. Ты же понимаешь, почему?

Я понимала: договориться с Фёклой было невозможно. В принципе. В силу физиологических особенностей ее мозга. Здесь с Олегом не поспоришь. Значит, будем действовать иначе.

— Хорошо. Тогда пойдем договариваться с этим мордоворотом. — Я снова почувствовала боевой запал, который почему-то вдруг оставил меня полчаса назад. Наверное, я просто стала уставать от войны. Нормальному человеку любые военные действия — хуже горькой редьки. Это уродам вроде торговцев оружием война — мать родная. Думали бы своей головой, чем надо торговать! А то ни себе покоя, ни людям. Бизнес у них такой, видите ли! Натуральные уроды.

Мы вернулись в комнату и продолжили переговоры уже в расширенном составе. После достигнутого взаимосоглашения и определения цены за информацию, «рыжий» Вован рассказал нам интереснейшую историю о том, как наша незабвенная «мамашка» придумала грандиозный план по моей нейтрализации.

Оказывается, пока мы здесь высиживали и выжидали врага на нашей территории или вообще хоть где-нибудь, она времени даром тоже не теряла. После неудавшегося покушения она придумала следующий вариант моего устранения. И временное отсутствие действий с ее стороны — это была часть новой тактики. По усыплению нашей бдительности.

— Что ж, она почти смогла достичь результата, — Олег задумчиво тер подбородок. — Да, терпения ей не занимать. Даже меня чуть не ввела в заблуждение.

Рассказ «рыжего» был пространным и очень для нас небесполезным. Потому что все подробности, которые он нам сообщил, позволяли понять, что «мадам» настроена весьма решительно. Он не сказал нам, как она на него вышла, да мы, собственно, и не настаивали, зато детально и обстоятельно поведал, сколько обещала заплатить и как и где они встречались.

— Она мне сказала, чтобы я сымитировал несчастный случай. В общем, вы должны были выпасть с балкона! — Мне стало слегка неуютно от этой информации.

— А как ты в квартиру попал? — спросил его Олег.

— А я с крыши залез, — гордо ответил Вован. И стал пространно рассказывать, как он придумал этот план, как именно хотел его реализовывать. Похоже, то, что он собирался сделать, его никак не волновало. В смысле содержания его поступка. А волновал его только сам процесс.

Я похолодела от ужаса. Таким цинизмом и совершенным отсутствием всего человеческого веяло от слов Вована. Он говорил о жизни и смерти как о чем-то мелком, «ничегонезначащем». Как о способе зарабатывания денег. На пропитание, что ли?

Значит, моя нежная, не приспособленная к жизни Фёкла могла запросто погибнуть сегодня такой страшной смертью! Ведь квартира находилась на предпоследнем этаже многоэтажки.

Я только теперь поняла, чего могла мне стоить моя беспечность, с которой я отнеслась ко всей этой истории. Иметь дело с такими людьми, как мать Эмика, всегда опасно. Они ничего и никому не прощают! Никогда! А особенно, если их провели таким вот, по-детски наивным способом, как это сделал Сашок. Это оскорбляет их простотой комбинации. Ведь такие люди обычно очень умны и предпочитают иметь дело с достойным соперником. А тут какая-то малолетняя финтифлюшка стала на ее пути и ведет себя как новый башмак — натирает мозоль на пятке и ничего с этим нельзя поделать. Это бесит таких людей больше всего на свете! Как же, брошен вызов их бесподобному, уникальному интеллекту! И тогда они идут напролом.

Я поняла, что во всей этой хитро закрученной судьбой комбинации мне пока дико везло. Везло тогда, когда промахнулся снайпер. Везло, когда мадам не опознала в моей Фёкле подставную куклу. Везло, что посланный к Фёкле (читай, ко мне) «убивец» попался в лапы моим бдительным и верным детективам. Но я прекрасно понимала, что в один прекрасный момент везение может закончиться. А достаточно ведь всего одного раза. Второй попытки может и не потребоваться.

Новая порция холодка от страха, теперь уже вполне осознанного, поползла у меня по спине.

Олег исподволь наблюдал за мной, видимо, метаморфозы на моем лице были достаточно явными. Наконец ему это надоело, и он сказал:

— Да брось ты себя грызть. Поймали же его.

— Ага, поймали. Когда этот исчезнет, то она другого найдет.

Олег промолчал. Он понимал, что я была права. Мы вышли в кухню — на перекур и просто посоветоваться без лишних ушей.

— Уехать тебе надо, — тихо сказал он после длинной паузы.

— Как я уеду? А Фёкла? А бабМаша? Где гарантия, что она и к ним не прицепится, если вдруг пронюхает, как обстоят дела на самом деле. Просто чтобы мне больно сделать. И пока еще есть возможность эту ведьму за нос поводить — Вован-то у нас, — я останусь тут. Время-то бежит, глядишь, и дотянем до нужного срока.

Олег не отступался.

— Дурочка. Ты уедешь, девчонок твоих домой вернем. Все будет нормально.

— Нет, Олег, не могу я их бросить один на один с этой стервой. — Я была непреклонна. Олег только покачал головой в ответ — решай, мол, сама. Хозяин-барин!

И тут меня вдруг занесло на очередном повороте моего жизненного сюжета. Я неожиданно для себя самой вдруг брякнула:

— Слушай, может нам самим этого «фрукта» ментам сдать? Чтобы вообще с ним не возиться. А он им и про «мамашку» расскажет. Ее тоже сцапают. И мне не надо будет никуда уезжать и прятаться. — Эта свежая мысль внезапно пришла мне в голову, и я ей страшно обрадовалась. А что, спихнуть его на специалистов, и дело с концом!

Наверное, после таких заявлений мужчины и придумали термин «женская логика».

Олег усмехнулся и посмотрел на меня взглядом врача, которому пациент с банальным насморком только что задал идиотский вопрос, типа: «Доктор, а я жить буду?»

— Ага. Видимо, тебе не терпится снова куда-то вляпаться! Тебе нужны лишние вопросы? — Олег ответил мне вопросом на вопрос. — Это только в сериалах менты бестолковые и свой зад от стула оторвать не могут. В жизни все иначе. Там знаешь, какие акулы! И челюсти у них жуть какие проворные. Сама не заметишь, как все на тарелочке с голубой каемочкой выложишь. И про наследство тоже. А им только дай. Разденут и разуют. Знаю я их нравы. — Олег приводил мне железобетонные доводы, почему мне не стоило в данном конкретном случае обращаться за защитой по официальным каналам: — Тогда тебе самой придется все рассказать в милиции. Спросят, почему раньше ничего не говорила. А про Фёклу ты что скажешь? Что она у тебя «подсадной уткой» трудится? Ну, ну. Это у тебя получиться намного интересней, чем если бы тот же самый вопрос менты задали самой Фёкле. Да и мое агентство за такие вот художества, — Олег обвел рукой пространство вокруг нас, — никто по головке не погладит. Это все допустимо по умолчанию. А если попался на чем-то, то изволь отвечать по закону. А у нас тут с тобой и заложник — Вован-то может чего угодно про себя наплести, и Фёкла, и мониторов две тонны. Объясняйся потом со всеми подряд, что все это означает.

Я понурила голову. Олег был прав. Никаких вариантов, кроме моих детективов у меня по-прежнему не было. И мысль насчет придания расследованию хоть какого-то официального характера в данном случае была глупой. А жаль!

«Ну и ладно, — подумала я. — Денег хватит, а там видно будет».

Я немного успокоилась. Деньги опять сослужат мне верную службу. «Ну, «мадам», теперь и ты держись! Ты меня уже начинаешь выводить из себя. А то вдруг я возьму, да и нарушу парочку своих нерушимых правил. А что, может самой обратиться к услугам этого непроходимо непробиваемого Вована?» Но я даже покрылась «гусиной кожей» от одной такой мысли. «Нет, это не наши методы», — вспомнила я слова Сашка. Господи, как мне его сейчас не хватало! Хотя, стоп! Это же по его милости вся эта каша и заварилась! «Вот поэтому-то и не хватает, — с легкой досадой подумала я, — Сам бы теперь ее и расхлебывал!»

Мы с Олегом решили перекусить — после всех этих треволнений я страшно проголодалась. Пользуясь минутой затишья, Олег рассказал мне, как им удалось взять «языка» — он обозвал «рыжего» этим военным термином, но в свете наших последних договоренностей с горе-киллером, его иначе было и не назвать.

— Я за монитором сидел. А Андрюха за сигаретами выскочил. Вдруг, смотрю, дверь в соседней квартире приоткрылась. Вроде бы там никого не было, она же пустая стоит, а тут — на тебе. Находчивый черт — через балкон залез, — хохотнул Олег. — Хорошо еще, что не в нашу квартиру нацелился. А то бы мы так ничего и не узнали. Могли сами его здесь и спугнуть. Так вот, смотрю, он к двери твоей — шасть! А бабМаша как раз только в магазин вышла. Видимо, он этого момента и ждал, чтобы Фёкла одна дома была. Говорит, с крыши смотрел. БабМаша действительно частенько в это время в магазин ходит, — Олег одновременно жестикулировал, показывая мне, как именно все происходило, и жарил себе яичницу. А я уплетала бутерброд со шпротами. Олег повернулся ко мне: — Знаешь, что странно? Странно, что этот Вован один, без напарника работал.

— Может, от жадности, — предположила я.

— Может быть, — Олег задумчиво поскреб сковородку. — Ну вот, значит, смотрю я, а он уже к двери пристроился и что-то там шерудить начал. Ну, я Андрюхе отзвонился, чтобы он клиента принимал, а сам из квартиры выхожу и задаю ему вопрос — чего это он там делает? «Язык»-то наш как с места рванул. Андрюха его хуком слева там внизу и принял. Вот такая вот история. А все остальное ты теперь знаешь.

Да приятного мало. Пока я у Эмика «отвисала», мадам продолжала строить козни против меня. Олег прав — терпения ей не занимать! Но и мы не лыком шиты. Будем теперь начеку.

Я вернулась в комнату, а Олег остался на кухне — он любил попить кофейку в одиночестве. Он называл это «мозговым штурмом со вкусовыми приятностями».

Андрей — напарник Олега — сидел, внимательно глядя на мониторы.

На одном из мониторов баба Маша возвращалась из магазина, а на другом ничего не подозревающая Фёкла почти закончила уборку квартиры. Я погладила рукой монитор, где была баба Маша. Пусть у вас все будет хорошо, мои девочки. Я об этом позабочусь.

Андрей сделал вид, что не заметил моих манипуляций. Но мне было все равно. Главное, что мои замечательные «девчонки» остались в целости и сохранности. А еще в счастливом неведении. Нервы в нашей жизни тоже нужно поберечь.

Олег вернулся «с обеда», и мы втроем еще раз детально обсудили с «рыжим» все аспекты нашего будущего недолгого — как я надеялась — сотрудничества.

Я смотрела на Вована и пыталась его понять. Но, видимо, мне это было недоступно. Смесь из жадности, какой-то неазартной кровожадности и еще неких неведомых мне чувств обуревала его душу. Это было видно невооруженным глазом. И вызывало неприязнь и гадливость. Поняв, что ни убивать, ни еще как-то вредить ему здесь никто не собирается, он вернулся в свое привычное развязно-насмешливое состояние, и спокойно, и даже деловито обсуждал с нами «дельце». Он был при этом абсолютно непробиваем. Он не возражал в принципе. Он не возражал ни против чего: ни против того, чтобы переметнутся в наш лагерь и просто «кинуть» свою несостоявшуюся клиентку. Он не возражал, если вдруг нам понадобятся его услуги. Он так и сказал: «Вы, там, если с кем разобраться, так не стесняйтесь. Я всегда готов. Тариф вы теперь знаете». Господи, с кем приходится договариваться! Со всякой мерзкой швалью! А все для того, чтобы все мои близкие люди, мои «девочки», как я называла Фёклу и бабМашу, спали спокойно. И не только спали. А еще ели, ходили и дышали. В общем, жили.

Но «договориться» с ним я посчитала необходимым — для безопасности моих детективов. Я рассудила, что если посулить Вовану некую сумму, то у него резко поубавится желания удрать прямо сейчас. А это было мне на руку. Олег был прав — такие, как этот «рыжий» никогда не упустят случая заработать. Даже самые грязные деньги. И сдать нас Мадам он мог с легкостью поедания школьником мороженого. Но всех своих резонов я решила Олегу не говорить. «Впутала кучу приличных людей в эту паршивую историю, теперь давай, неси за них ответственность, — такие мысли теперь грызли мне мозги. Но теперь уже поздно было что-либо менять. И я, по своему обыкновению, «действовала по-обстоятельствам».

Мы с Олегом решили не рисковать и из этой квартиры «рыжего» не выпускать. Пусть поживет. А деньги за его «информационные услуги» мы договорились выплатить ему после окончания его полудобровольного заключения.

— Куда он без денег от нас денется? Сбегать просто так ему невыгодно, — сказал Олег, когда мы с ним вышли для переговоров в соседнюю комнату. — Но последить за ним надо обязательно. Мало ли, что у таких субъектов на уме. Так, на всякий случай. Я таких людишек знаю. У них ничего святого нет.

Олег говорил со знанием дела, а я от его убедительного голоса как-то разволновалась. И правда, вдруг этот Вован какой-нибудь фортель выкинет? Невзирая на наши финансовые договоренности. И моя трясучка разыгралась у меня еще больше — от страха.

Олег, наконец, заметил, какой эффект производят на меня его слова:

— Ты не беспокойся. Я к нему аж целого специального человечка приставлю. Надежного. Он его в кандалы закует, и никуда твой Вован от нас не сбежит.

— В каком смысле, в кандалы? — переспросила я Олега. — Это что за средневековье?

— Да не переживай. Это я про наручники. Его нельзя оставлять на свободе, наручники — для страховки, — успокоил меня Олег. — Я ведь этому субъекту ни капельки не доверяю. Он же и просто сдуру может небедокурить. От недомыслия. А когда можно будет, то мы его под белы ручки отправим куда подальше. С такими деньгами, какие ты ему посулила, он может месяца на три куда-нибудь к солнышку махнуть.

Олег вдруг весело рассмеялся. Я удивленно смотрела на него.

— Неудачница она, эта твоя эмикова мамашка, — я рассказала Олегу про истинное положение вещей. Все же он мой потенциальный защитник, и скрывать от него столь ценную информацию я не могла. — Знаешь, если про нее слушок распустить, что она «нефартовая», то такие вот ребятишки, типа этого Вована, будут ее десятой дорогой обходить. Не любят они нефартовых. Боятся их, как черт ладана. Считается у них, что нефартовый человек — он как зараза, ну, грипп, что ли. Может этой бедой и других заразить.

Я не совсем поверила тому, что сказал мне Олег.

— Ну, одни побоятся, а другие согласятся. Из жадности. — Я нервно курила одну сигарету за другой.

— Ты все же подумай насчет отъезда, — еще раз посоветовал мне Олег и оставил меня наедине с моими невеселыми мыслями.

«Твоя эмикова мамашка», — эти слова Олега крутились у меня в голове, и никак я от них не могла избавиться. «И никакая она не моя. А просто Эмикова», — подумала я.

Вспомнив про Эмика, я расстроилась. Сердце пронзительно заныло от тоски. «И правда, так сильно люблю я его, что ли?» — как-то не очень уверенно подумала я. Разлука — странная вещь! Она иногда так смещает жизненные акценты, что вся прежняя жизнь кажется чем-то не таким важным, как «сегодня» и «завтра». Новые дела наваливаются неподъемной горой, кучей, наслаиваются друг на друга, и ты тонешь в этой «горе-куче». Но это только до поры до времени. Это я тоже знала.

Я иногда задумывалась, что, может, это неправильно, что я рядом с Эмиком? Может, лучше нам было бы расстаться? Или вообще не встречаться. «Держись подальше от этой семейки». Так однажды сказал мне Дэвик. Эти мысли иногда посещали меня. И следуя обычной человеческой логике, я просто обязана была с ними соглашаться. И я даже пару раз уговаривала себя, что надо всерьез задуматься об этой ситуации. И что-то решать.

Я себе врала. Отчаянно и настойчиво. Я врала, что хотела, чтобы все изменилось и это чувство отпустило меня на свободу. Врала, что это чувство было для меня «табу». И что мне будет лучше, если Эмик исчезнет из моей жизни раз и навсегда.

Только от самой мысли, что я его больше не увижу, мне становилось плохо.

И получалось, что неожиданно прав был Дэвик. Ни в коем случае нельзя было подпускать к себе никого из этой семейки. А то вот теперь разбирайся не только с ее членами, а и с чувствами. И я еще больше мучилась от сознания того, что сама себя загнала в какой-то тупик.

Конечно, ничего никуда само собой не девается. Сколько бы я не убеждала себя в обратном, я любила Эмика, несмотря на его долбанутую на всю голову мамашку, несмотря на моих любимых бабМашу и Фёклу. И в этом была самая главная неприятность моей нынешней жизни. Но и главная приятность тоже. И это все было очень и очень непросто понять.

«Будь, что будет, — решила я. — Или, как там говорили древние: «Делай, что должно, и будь, что будет», — вспомнила я изречение, которым пользовался Сашок. Эта мысль почему-то меня немного успокоила.

«Да, и правда. Чего это я расстраиваюсь. Прав не Дэвик, а Филиппыч. Я сижу в стане врага и слежу за ним». Найдя для себя приемлемое оправдание нахождения рядом с Эмиком, я окончательно успокоилась.

Глава 10

Фёкла откровенно скучала и даже немного занервничала от безделья. Она несколько раз жаловалась бабМаше на то, что уже прошло три месяца вместо двух недель, и я, наверное, о ней забыла, и теперь никогда не вернусь из-за границы. Ведь там у меня такой выгодный модельный контракт! И ей, Фёкле, теперь придется до конца своих дней жить здесь и так и не стать звездой номер один международного подиума!

Интересно, как она себе представляла постоянное проживание в моей квартире без прописки и, вообще, на птичьих правах? Но, по здравом размышлении, я пришла к выводу, что куча народу в Москве вообще не заморачивается о таких вещах, как прописка, легальность или что-то подобное. Живут себе по инерции и ни о чем не беспокоятся. Это «поколение next» вообще устроено как-то не так, как все другие. Я поймала себя на мысли, что почему-то мне не хочется думать о себе, как о представителе этого странного поколения, которое выбирает для счастливой жизни Кока-колу. Я эту синильную кислоту всегда терпеть не могла!

Фёкла нервничала все сильнее, и бабаМаша доложила мне об этой ситуации. Я кое-что предприняла.

В один прекрасный момент на квартиру к Фёкле и бабМаше заявился целый выводок стилистов и фотографов и объявил, что Фёкла теперь будет участвовать в некоем суперпуперовском международном конкурсе, в который ее определило родное звездное агентство с моей благородной подачи.

Я заранее согласовала свои действия со всеми заинтересованными сторонами, то бишь: с агентством по найму «мисок», из которого я в свое время извлекла Фёклу, с его услужливой директрисой Жанной Евгеньевной, с моим знакомым стилистом и его приятелем фотографом — людьми, в полном смысле слова профессиональными и серьезными. У каждого из них было свое небольшое профильное предприятие, которое как раз и занималось тем, чтобы создавать из среднестатистических «мисок» настоящих звезд подиума. Вернее, звездами те становились благодаря деньгам спонсоров, но вот делать их мордашки в высшей степени привлекательными — это и была забота моих друзей. Перед обоими я поставила задачу простую и в то же время элегантную — «наваять» для Фёклы приличное портфолио и внушить девушке мысль, что она обязательно победит в этом мифическом конкурсе, в который ее, якобы, рекомендовало ее драгоценное агентство. По моему звонку из Европы.

Фёкла долго визжала от восторга, когда узнала, для чего в ее квартиру прибыла столь представительная делегация. Через два часа квартира напоминала филиал крутейшей фотостудии, а вокруг Фёклы суетились одновременно трое стилистов — я посчитала, что так моя затея будет выглядеть солидней. Мой знакомый стилист, не обиженный гонораром, полностью одобрил мою мысль.

Теперь я наконец могла облегченно вздохнуть. Минимум на две недели можно было забыть про Фёклу, вернее, про ее неожиданную и совершенно не нужную мне депрессию.

Фёкла срочно впряглась в работу, и, к моему удивлению и, я бы даже сказала, радости, я вдруг обнаружила, что она — настоящий профессионал своего дела! Предварительное портфолио, которое мне через пару дней показал фотограф, было весьма недурным.

«Вот и славненько! — подумала я. — Когда все это закончится, тем легче мне будет исполнить свое обещание. Глядишь, из Фёклы действительно получится что-нибудь путное».

И тут мне в голову пришла совершенно гениальная идея. Я схватила телефон и набрала номер моей замечательной учительницы французского языка. «Бон суар, Изольда Феоктистовна, — проворковала я, — я хочу составить протекцию одной моей близкой подруге, которая просто мечтает брать у вас уроки французского». Всю эту тираду я, тщательно подбирая слова, изобразила на вполне приличном языке Гюго и Дюма. Приветливое французское поскрипывание было мне ответом на другом конце моего звонка. «Конечно, милочка. Я уже ее жду».

— Фух! Кажется про Феклу я могу забыть подольше, чем на две недели. Изольда так загрузит ее мозги, что мама не горюй, — я даже сказала это вслух и удовлетворенно вздохнула. Хорошо исполненная работа — это мои любимые минуты в жизни.

Шло время, и я даже стала думать, что после внезапного исчезновения наемного киллера Вована, и, следовательно, полного провала их, вернее, её планов, мой враг может быть все же отказался от своих коварных замыслов?

Но его величество случай и на этот раз вмешался в мою жизнь. И весьма своевременно. Если бы не один услышанный мной разговор, то я бы уже совсем было расслабилась. Но уже упомянутый мной «его величество случай» еще раз доказал мне, что ничего случайного в нашей жизни не бывает.

Однажды вечером, недели через три после инцидента на моей бывшей квартире, я ждала Эмика с работы, как вдруг раздался звонок. Это может показаться странным, но звонили на домашний телефон. В наше время сплошных мобильников это было удивительно.

Телефонных аппаратов в квартире Эмика было всего два. Один в прихожей, другой в кабинете. Этот атавизм в эпоху всеобщей телефонной «мобилизации» был просто бесплатным приложением к интерьеру, поскольку оба телефона были сделаны из малахита.

Пока я бежала из кухни через пять комнат к телефонному аппарату скачками, достойными кенгуру, пытаясь достичь эмикова кабинета, сработавший автоответчик заставил меня резко затормозить на гладком, как лед, паркете.

— Эммочка, сынок. Перезвони мне, как придешь. Разговор не для мобильника. Не доверяю вашим новомодным телефончикам, их всегда прослушивают все, кому не лень. Целую, мой родной. Жду звоночка.

Это была Она. Я никогда не слышала ее голоса и видела ее только на фотографии рядом с фотографией Сашка. Но я примерно так ее себе и представляла. Властные нотки в голосе, даже когда она говорит ласково, безошибочно сказали мне, что это его мать.

За то время, которое я прожила в этой квартире, она никак себя не проявляла, и я даже периодически забывала о ее существовании. И вот вдруг этот голос. Что ей нужно? Она хочет, чтобы Эмик ей позвонил, и разговор не для мобильника. У меня ёкнуло сердце. Вот оно! Ах, Филиппыч, Филиппыч. Скорее всего, ты был прав — полезно иногда пожить «в самом логове врага». У меня испортилось настроение. Неужели все это время она просто выжидала, чтобы ее прежние досадные промахи были позабыты! Это было похоже на правду.

Я заметалась по квартире. Часы показывали половину девятого вечера. Эмик обычно возвращался в это время. Я резко остановилась посреди комнаты и прислушалась.

И точно. Ключ повернулся в замке. В коридоре послышалась знакомая возня снимающего пальто человека, и в комнату вошел Эмик. Мне срочно пришлось изображать на лице радостную улыбку. У меня дрожали руки, и Эмик, обняв меня, вдруг насторожился:

— Что случилось? Ты вся дрожишь!

— Не бери в голову. Просто переутомилась.

— Ты совершенно себя не щадишь! Разве можно столько заниматься. Так, с завтрашнего дня берешь отпуск на две недели. Каникулы! В любой школе всегда бывают каникулы. И уедем куда-нибудь. На недельку!

В другой ситуации я бы подпрыгнула до потолка от счастья. Но только не сегодня. Ага, пока я там буду по курортам разъезжать, тут мою Фёклу жизни лишат. А еще и бабМаша рядом с ней.

— Нет, нет и нет. Никаких каникул. Я только начала понимать вкус учебы, а ты хочешь лишить меня этого удовольствия.

Услышав слово «удовольствие», Эмик, который уж было насупился, поняв, что я не собираюсь ни на какие каникулы, оттаял и заулыбался.

— Хорошо. Если это доставляет тебе столько радости, то учись. Но только я настаиваю на твоем полноценном отдыхе. Может, запишешься в какой-нибудь там фитнес, спа или релакс-салон. Я знаю парочку весьма недурственных. Могу порекомендовать.

Я обняла его и поцеловала.

— Ты у меня такой заботливый. Просто чудо ты моё!

Я не кривила душой. Прожив с этим человеком несколько недель, я убедилась, что Эмик действительно чудо. Деньги не оказали никакого влияния на его душу. Он любил детей, жалел кошек и собак и щедро и искренне жертвовал на детские дома. Разве откровенный бандит может себя так вести? Ну, может, только Робин Гуд. Но он англичанин.

Единственное обстоятельство, которое смущало меня во всей этой идиллии, была его мать. Все-таки, люди говорят, что яблоко от яблони… Вот это-то меня и смущало. И даже тревожило.

Просыпаясь ночами рядом с Эмиком, я не могла подолгу уснуть, прислушиваясь к его дыханию, в стотысячный раз задавая себе вопрос, правда ли, что он настоящий? Не ошибаюсь ли я?

Мое сердце говорило мне, что человек, который так нравился мне, настоящий, хороший. Но трезвый ум и небольшой, но оч-чень жизненный мой опыт нашептывали мне, чтобы я не торопилась. Мало ли, как бывает? Люди могут очень тщательно скрывать свою сущность. Да еще при таком отягчающем факторе, как его мать, которую я теперь мысленно прозвала «безумная мадам»!

Несколько раз я порывалась начать откровенный разговор с Эмиком, но каждый раз я умолкала, потому что в последний момент страх брал надо мной верх. Страх того, что, узнав правду обо мне, Эмик поведет себя так же, как его мать, жестко и даже, может быть, жестоко. И я отступала, снова и снова терзаясь неизвестностью и ужасом возможной потери. Это изматывало меня, но придумать какой-то другой выход я не могла.

«Пусть будет, как будет», — эта мысль всегда была для меня спасительным кругом. Наверное, от нее веяло трусостью и малодушием. Но это только на первый взгляд. Разве много найдется людей, которые, пребывая в абсолютном счастье и комфорте рядом с любимым человеком, найдут в себе силы добровольно от всего этого отказаться? И, может быть, в одну минуту потерять все, что так дорого и к чему стремишься всю жизнь? И я продолжала молчать.

Мы поужинали, и я все ждала, когда Эмик пойдет в свой кабинет. Это было для него ежевечерним ритуалом. Там он садился в кожаное кресло с высокой спинкой и разбирал почту или делал несколько телефонных звонков. Я иногда при этом сидела у него на коленях. Но сегодня мне не хотелось присутствовать при его разговоре с матерью. Я понимала, что при мне он не сможет говорить откровенно. А вот именно эта откровенность меня и интересовала.

Конечно, человек может любить детей и жалеть кошек. Но когда речь идет о деньгах или бизнесе, то я бы не взялась предсказывать, что из этого может выйти. Мне просто хотелось посмотреть на это своими глазами.

Через полчаса после ужина Эмик ушел в кабинет, а я серой мышкой прокралась в прихожую и стала смотреть на телефонный аппарат. Я знала, что когда берут трубку в кабинете, то на телефоне в прихожей загорается зелененький огонек светодиода.

Я прождала минут пятнадцать, подпрыгивая от каждого шороха. Я очень боялась, что Эмик застанет меня за таким непонятным занятием, как сидение в темной прихожей, и мне даже не хотелось думать, каковы могут быть последствия. Наконец зеленый огонек на телефоне вспыхнул как глаз разрешающего светофора. Я дрожащей рукой взяла трубку.

— Мам, привет. Ты звонила. Что случилось?

— Я по тому нашему делу. Прошло уже больше трех месяцев. Я думаю, что все уже всё забыли и окончательно расслабились…

Ух, ты! Значит, мало ей того, что ее горе-киллер исчез бесследно. Она снова за свое. Неугомонная ты наша!

Я сидела в темном углу прихожей, и телефонная трубка плясала в моей руке — так я тряслась от крупной нервной дрожи, которую — знаю точно из собственного опыта, — совершенно невозможно унять.

А Вован по-прежнему проживал там же, где я его видела в последний раз — под строгим надзором Олега и его лучшего соглядатая. Вован ни на что не жаловался и пребывал в прекрасном расположении духа. Наш рыжий киллер состоял у меня на полном пансионе, который ему гарантировал наш с ним устный договор: он спал и ел, сколько хотел, смотрел подряд все сериалы по телевизору, и даже попросил журналы с кроссвордами. Его любимой передачей была передача «Дом-2» с этими жуткими телесными и душевными откровениями всякого неприкаянного телевизионного сброда, набранного прямо с улицы. Вован наслаждался подробностями этого шоу и смаковал их, пытаясь даже обсуждать весь этот бред со стерегущим его детективом. Тот морщился и советовал Вовану заняться каким-нибудь приличным делом. Но «рыжий» искренне возмущался непонятливостью детектива и горевал, что «Дом-2» невозможно смотреть по телеку круглосуточно. После «Дома-2» следующими в культурном рейтинге Вована были мультики. Кто бы сомневался!

И избавиться от этого рыжего туповатого верзилы не было у нас пока никакой возможности. Вот и приходилось держать его под присмотром, кормить, поить и ублажать.

Мы несколько раз обсуждали с Олегом эту неожиданно свалившуюся на нашу голову «ситуацию». Но другого выхода, кроме как наслаждаться обществом Вована, у нас не было. Как ни крутили мы с Олегом этот вопрос, все равно получалось, что спокойней и надежней кормить этого борова самим и держать его на веревочке в соседней комнате. Так хотя бы «мадам», пребывая в неведении какое-то время, не станет ничего предпринимать. Ведь нет ничего хуже, чем неизвестность. Вот этот-то фактор сейчас и работал на нас. Как долго он сможет быть нам полезным, мы не знали.

Когда я на днях на несколько минут заскочила в гости к моим детективам, проверить, все ли там в порядке — присутствие Вована держало меня на легком «взводе», — мы с Олегом в очередной раз обсудили сложившуюся ситуацию и окончательно решили предоставить событиям идти своим чередом. Ведь не навек же все это затянется! Через пару месяцев я спокойно вступлю в наследство, и все закончится само собой.

Если бы мы только знали, сколько всего ожидает нас впереди!

А пока мы терпели рыжего Вована и ждали. Чего? Ничего. Просто ждали.

Это только в дешевых сериалах беспринципные детективы могут тихо пристукнуть своего подопечного, выдав эту неприятность за несчастный случай. В нашем варианте все было совсем не так. Олег был человеком не только профессиональным, но и порядочным. А я дала Вовану слово, что ни один волос не упадет с его головы. Да еще и денег пообещала сверх того, о чем мы договорились. Я верила в людей, и мне почему-то казалось, что если человеку дать шанс выкарабкаться из дерьма и начать новую жизнь, то он просто обязан этим шансом воспользоваться. Поразмыслив немного, я предложила Вовану такой вариант, и он, радостно заржав, сразу же согласился. По мнению Олега это было лишним. Он очень долго молчал и смотрел на меня, не мигая. Потом он просто сказал:

— Я много видел на своем веку, но такой экземпляр, как ты, вижу впервые.

Я не совсем поняла, что он имел в виду, но Олег после этой тирады заулыбался и погладил меня по голове.

— Ты замечательная. — Он переходил на «ты» только в исключительных случаях, когда хотел донести до меня какую-то важную мысль. Больше он ничего не сказал. А потом мы просто пили чай.

Видимо, наши расчеты оказались не совсем верны. Исчезновение Вована если и озадачило «мадам», то ни в коем случае не убавило ее боевого пыла. О чем и свидетельствовало мое сидение сейчас в темном углу эмиковой прихожей и страшная трясучка, из-за которой я боялась быть случайно обнаруженной за таким несвойственным для меня занятием.

Не дослушав мать до конца, Эмик перебил ее довольно резко:

— Мам, ты опять за старое! Ну я же тебе сказал, оно того не стоит. Что тебе, денег не хватает, что ли. — У Эмика явно испортилось настроение.

— Это твои деньги. А я хочу свои! — начала заводиться «мадам».

— Какие же они твои? Отец тебе всегда говорил, что даст тебе на жизнь достаточно, а остальное пожертвует какому-нибудь детскому фонду. Надо было все решать, когда он был жив. Чего теперь кулаками-то махать. Наживешь неприятности с этой криминальной возней.

— Ага, и этот детский фонд зовут Зиночка, — видимо, все остальные слова Эмика она пропустила мимо ушей. Голос ее взлетел до фальцета. — Ты что, с ума сошел? — Последнюю фразу она выкрикнула так злобно и громко, что я чуть не выронила трубку из рук. Яд в ее голосе, который до этого был смешан с изрядной долей ласки — она самозабвенно, как все тираны, любила своего сына — теперь стал настоящим стопроцентным убийственным зельем. — Тебе хорошо говорить, а меня просто смешали с грязью! И кто? Какая-то малолетняя сучка!

— Мама, не кричи. Ну, да. Я тебя понимаю. И эта, как ты говоришь, малолетняя сучка, видимо, не такая уж и дура, раз ты гоняешься за ней уже три месяца. Может, хватит? Послушай, у меня сейчас куча работы. Мне надо довести до ума новый проект, и поэтому мне совершенно некогда возиться со всем этим дерьмом!

— Ты же обещал мне помочь! — мадам взвизгнула так, словно ее за задницу цапнул крокодил. — Вот как ты держишь слово…

Эмик снова не дал ей договорить.

— Мама, я не давал тебе никакого слова. Я просто обещал посильную помощь, но, как видно, ты и без меня справляешься. И вообще, не нравится мне эта твоя затея. Я говорю вполне серьезно, — голос Эмика стал теперь похож на тот его голос, который я однажды услышала в телефонной трубке, когда на заре нашего знакомства он кого-то одернул в офисе. В нем были звон металла и власть. Я поежилась. — Ну, хорошо, — голос Эмика смягчился. — А как ты собираешься забирать наследство у этой Зины, если ты даже не знаешь, из чего именно оно состоит.

— Об этом прекрасно осведомлен этот жирный нотариус, дружок твоего драгоценного папочки, который всегда строил козни против меня, — яд в ее голосе уже стекал Ниагарой с языка и переливался в мои уши. Я замерла от страха, боясь пошевелиться, чтобы случайно не выдать своего присутствия в эфире. — Я не думаю, что он будет сильно брыкаться после того, как этой стервы не станет.

Эмику, видно, стал надоедать этот малоприятный разговор, и он ухватился за ее последнюю мысль:

— Послушай, а не лучше ли, действительно, дождаться официального вступления в наследство и подать на нее в суд. Ну, если она тебя так достает, то это же самый разумный выход из ситуации. Все законно. И не надо ни за кем гоняться. Тем более, не надо будет никого… М-м-м, — Эмик, видимо, подбирал нужное слово, не желая произносить вслух то, что было совершенно очевидно. Но, так и не найдясь, он просто сказал. — В общем, после оглашения завещания ты точно будешь знать, что входит в список этого самого наследства. И спокойно сможешь все отсудить у…

Но он даже не успел закончить свою мысль.

— Ты ненормальный! Я должна подавать в суд на какую-то тварь?! Я должна позорить свое и, кстати, твое имя на весь свет? Чтобы все узнали, как со мной обошелся твой отец? Никогда!

Она срывалась на такие «верха», что у меня заложило уши. Но Эмику этот разговор явно надоел. Он сухо его закончил, сказав просто:

— Мам, я тебе высказал свое мнение, а там поступай, как знаешь. Связываться с криминалом я тебе не советую. Это всегда очень хлопотно и непредсказуемо. Все, пока.

Я аккуратно положила трубку на рычаг. Внутри меня все тряслось. «Поступай, как знаешь». Эта фраза крутилась у меня в ушах заезженной пластинкой, она звучала, словно прицепившийся припев дешевой песенки. Медленно, как в полусне, я поплелась в кухню. Значит, он знал о покушении на меня. Знал, и ничего не сделал, чтобы этого не произошло. «Поступай, как знаешь». Да, век живи, век учись, а помрешь тогда, когда тебя прибьет какой-то наемный киллер. Эх, Эмик, Эмик! Не думала я, что ты можешь быть таки бессердечным.

У меня немного кружилась голова.

Я включила телевизор и уставилась в него ничего не видящим взглядом. В моей голове была только одна мысль: «Он знал».

Утром Эмик ушел на работу, а я позвонила детективам и назначила им встречу в их агентстве. Наше совещание было коротким, но плодотворным. Я сообщила им о телефонном разговоре, и все, посвященные Олегом в мое дело ребята, крепко задумались. Очевидно было одно. «Мадам» не успокоится, пока мои косточки не развеются по ветру свежим прахом. Мне эта её целеустремленность была поперек горла. «Вот зараза, прицепилась», — со все возрастающей досадой думала я уже в который раз.

Но, как ни странно, эта ситуация сейчас только подогревала мой боевой дух. Страх, который терзал меня последние несколько дней, вдруг куда-то испарился, окончательно уступив место злости.

Понимая, что продолжать подставлять Фёклу я больше не могла, я дала команду сворачивать операцию прикрытия имени меня любимой. То, что за моими «девочками» ведется неустанное наблюдение, теперь было ясно, как божий день.

— Ты смотри, — Олег усмехнулся, — а мы их практически ни разу и не видели. Где же они окопались? — Он задумчиво поскреб затылок.

— Какая теперь разница, — я была слегка раздражена — усталость, вызванная постоянным ожиданием каких-то неминуемых гадостей, которые могли прилететь ко мне в гости в любую секунду, изматывала почище любой работы. — Сидят, небось, где-нибудь в соседнем доме. Вон, напротив пятиэтажка, хочешь, прошерсти все квартиры.

Олег ничего не ответил на мой язвительный выпад. Он понимал, что последние месяцы дались мне нелегко.

Решено было немедленно известить бабМашу. Чтобы та под каким-нибудь благовидным предлогом вывела Фёклу во двор, а там детективы подхватят их под видом бабМашиных знакомых таксистов и отвезут в мое новое жилище. Вернее, бабМашу домой, а Фёклу следовало немедленно поселить рядышком, через стенку, в мою новую тайную квартирку. Придется, конечно, Фёкле все рассказать. Но, по сравнению с тем, что могло произойти, это было наименьшее зло.

У меня теперь не было никакого плана. «Я что-нибудь придумаю», — упрямо твердила я самой себе, но моя голова была пуста. Я просто устала ото всех этих переодеваний и постоянного страха. За себя. За Фёклу. За бабу Машу. Да и чувство постоянной ответственности изматывает похлеще любой, самой изнурительной работы.

Но дальнейшие события развивались стремительно, и совсем не так, как я думала. Я уехала домой в полной прострации. Бывают такие состояния, когда мыслей либо нет совсем, либо они путаются в голове так, что толку от них еще меньше.

Олег перезвонил мне через час и голосом, полным ужаса, заикаясь, сообщил, что в моей бывшей квартире никого нет, а телефоны бабМаши и Фёклы молчат. Мне стало плохо. Неужели мы опоздали?!

— Куда они могли деться, если вы круглосуточно разглядываете их на мониторах. Чуть не в туалете камер понаставили, а теперь говорите, что в квартире никого нет. Как такое может быть?! — орала я в телефон. Олег, заикаясь еще больше, пытался объяснить мне, что и сам не понимает, что произошло. Вчера все были на месте. Ночью вроде бы никакой тревоги не было. И вот, на тебе! В квартире никого, и уже Андрей сбегал и лично в этом убедился. — И почему вы мне сразу не позвонили? Я уже час как от вас уехала? Чем вы там вообще занимаетесь?

Я взревела как раненый зверь и, лихорадочно соображая, что теперь делать, стала напяливать на себя первую попавшуюся под руки одежду.

Что же теперь будет? Где мои дорогие, мои славные баб Маша и Фёкла? Куда они запропастились?

Я гнала машину по Москве, чуть не расталкивая все едущие со мной в одном направлении автомобили. Затормозив возле офиса детективного агентства, я ворвалась в него как разъяренная фурия.

— Ну, что, проспали? За что я вам такие бабки плачу, граждане? Вы же мне обещали!

Я вдруг расплакалась и без сил опустилась на диван. Детективы суетились вокруг меня, наперебой предлагая воду, валидол и коньяк. Но я сидела на диване, бессильно опустив голову на руки, и в моей душе была беспросветная тоска. Горестные мысли бродили по моей голове, и я потеряла счет времени.

Когда я очнулась, в комнате была тишина. Немного придя в себя, я сказала тихо:

— Их надо найти. Во что бы то ни стало. — Детективов словно ветром сдуло. Олег вполголоса отдавал распоряжения, и его подчиненные, словно хорошо настроенные автоматы, бросались их исполнять. Молча и четко.

Шли часы, но результата не было. Я просидела в агентстве до вечера и совершенно разбитая вернулась домой. Бросив на тумбочку сумку и ключи от машины, я опустилась прямо на пол в прихожей и расплакалась. От горя и бессилия. Мое воображение рисовало мне картины, одна страшнее другой. Вот мадам пытает Фёклу, пытаясь выбить из нее тайну наследства. Какую тайну? Я не знала, но мне было так горестно и больно сознавать, что я опоздала, что мне было наплевать, есть в наследстве тайна или нет.

В половине девятого вечера в замке щелкнул ключ. Я по-прежнему сидела на полу в темной прихожей, не в силах сдвинуться с места. Я была потеряна и разбита. Эмик вошел в квартиру и замер на пороге. В его глазах отразился ужас. Портфель выпал из его рук, и он бросился ко мне с криком:

— Господи, что случилось! Что ты тут делаешь!

Я расплакалась в третий раз за сегодняшний день. Он сел рядом со мной на пол, обнял мои колени и так мы сидели бесконечно долго. Он ничего не говорил, видимо, понимая, что произошло что-то страшное, и мне надо выплакаться и прийти в себя.

— Зачем вы это сделали? — слезы мои прекратились так же внезапно, как и начались. Эмик оторопело смотрел на меня и ничего не понимал.

— Зоя, скажи, что случилось, — он выдавил из себя эту фразу так, словно на его шее в этот момент смыкала свои смертельные кольца анаконда.

— Я не Зоя, — устало сказала я, — я Зина. Прости, так вышло.

Я высвободилась из его объятий и поднялась с пола. Теперь он сидел на полу один, жалкий, растерянный и ничего не понимающий в происходящем, а я возвышалась над ним, как Эйфелева башня.

— Скажи, зачем вы выкрали моих друзей? Неужели для тебя деньги твоей мамаши важней всего на свете? — Эмик поднялся с пола и стал рядом со мной.

— Послушай, давай пойдем в комнату, и ты спокойно объяснишь мне все, что тут происходит.

Я покачала головой.

— Нет, Эмик, после того, что сегодня случилось, я не могу больше здесь оставаться. Я думала, ты самый лучший человек на свете, а оказалось, что ты такой же, как твоя мать. Она искала меня, чтобы уничтожить, я знаю, я слышала ваш разговор, — я почти кричала на него. Так обиженные дети кричат на своих родителей, причиняя боль и им и себе. Но я взяла себя в руки. — Прости, я не подслушивала, это получилось случайно. Я, конечно, виновата перед тобой. Но только в том, что пыталась хоть как-то защитить себя. — В глазах Эмика теперь читался ужас. Или страх. Я не очень в этом разбираюсь. Но меня уже было не остановить. — Я — Зина. Да, да. Именно та Зина, за которой охотится твоя мать. И это мне твой отец оставил все свои «богачества», будь они неладны. Но я клянусь тебе, я бы все отдала, чтобы знать, где сейчас моя дорогая баба Маша и Фёкла. Их нигде нет. А это значит, что твоя мать выполнила свою угрозу. Но я их обязательно найду!

Я почти выкрикнула это в лицо Эмику. Он по-прежнему смотрел на меня каким-то затравленным взглядом и молчал. Я больше не могла этого вынести и слезы снова предательски потекли по моим щекам, но я прерывающимся голосом закончила фразу:

— Прости. Я должна уйти. — Уходя, я обернулась и сказала то, что должна была сказать: — Я любила тебя. По-настоящему. Правда.

Когда за мной захлопнулась дверь, я в четвертый раз за сегодняшний день расплакалась. Что-то многовато было на сегодня этой арифметики, но обстоятельства были сильнее меня.

Я спускалась в лифте, я шла на стоянку за своей машиной, и слезы лились из меня, как фонтанные струи. Так горько и безутешно я не рыдала никогда, даже в далеком светлом Зауралье.

Я ехала по вечернему городу, стекло было мутным от плотной пелены дождя, а в моей душе бушевал тропический ливень. Он выливался из моих глаз реками слез, и только чудо спасло меня в тот вечер от неминуемой аварии. Бог любит несчастных!

«Господи, — думала я, размазывая по лицу косметику, — за что? Я же ничего плохого никому не сделала. Я думала, что смогу быть счастлива, и познакомились-то мы совершенно случайно! Я же не виновата, что этого человека не должно было быть в моей жизни! Совсем!» Я рыдала, как белуга, или что-то в этом роде. И весь мир вокруг меня истекал вселенским потопом. Я плакала не от того, что меня обманули, и не от бессилия, а просто от обиды. Обыкновенной, почти детской обиды. Как же мне теперь жить? Ведь я действительно любила Эмика, и он тоже любил меня. Я знала это, я чувствовала это так же хорошо, как чувствует это любая женщина на этой планете. Мы так устроены. Мы всегда знаем, когда нас любят по-настоящему. Но эта глухая боль от обиды точит тебя изнутри, этот обиженный ребенок, притаившийся в каждом из нас, часто совершает по-детски непредсказуемые поступки. И, как и любой ребенок, потом представления не имеет, как все исправить.

Почему я не осталась? Я не знаю. Может быть, если бы Эмик сгреб меня в охапку, успокоил, нашептал бы мне в ухо всяких милых глупостей, я бы и оттаяла. Но он молчал. И это решило все остальное. Наверное, после того, что я ему наговорила, он меня должен просто возненавидеть! Еще бы! Я ведь спала с его отцом! Думаю, что для такого человека, как Эмик, это было слишком. Все было кончено.

Я вошла в свою квартиру и бросилась на кровать, прямо в пальто и в сапогах. Я лежала ничком, зарывшись головой в подушку, и выла. Как бездомная собака воет на луну. Неожиданно сзади меня раздался шорох. Я затихла от неожиданности и чуть не подскочила от страха, когда кто-то, стоящий позади меня, громко вздохнул. Я медленно перевернулась и глянула в сторону вздыхающего. Передо мной стояла баба Маша! И со мной произошло то, чего до этого не могло произойти в принципе — я грохнулась в обморок!

Я очнулась от того, что какая-то влага лилась мне на лицо. Я открыла глаза. Мое ослабевшее тело, уже без пальто и сапог, лежало вдоль кровати, под головой был ворох подушек, а в лицо мне баб Маша брызгала прохладной водой.

— Господи! Баб Маша, — я рванулась из подушек и бросилась на шею моей драгоценной, золотой, бриллиантовой мисс Марпл. — Как я по тебе соскучилась! Куда же вы обе подевались?

Я повисла на ней, вцепившись в ее мягкие, пахнущие сдобой, плечи.

— Ну, ну. Здесь я, здесь. Никуда я не девалась. А Фекла вон дрыхнет. Из пушек не разбудить.

Баб Маша гладила меня по голове, по плечам, словно маленького ребенка. А мне было так тепло и спокойно в ее объятиях.

— Баб Маш, ты мне расскажешь, что с вами стряслось? А то я тут чуть всех не поубивала!

Баб Маша отстранила меня от себя и заглянула мне в глаза:

— Конечно, я тебе все расскажу. Тут такой детектив был, что и в кино не покажут! Пришлось соблюдать строжайшую конспирацию!

Через пять минут мы сидели у нее на кухне и при тусклом свете свечи — баб Машину конспирацию пока никто не отменял — пили чай с моими любимыми пирожками. Несмотря на конспирацию, баб Маша все равно успела всё. Как всегда!

Я откусывала от пирожка маленький кусочек — на ночь печеное означало смерть хорошей фигуре, — и запивала его душистым малиновым чаем и слушала неторопливый баб Машин рассказ.

Перед тем, как Эмочкина мать позвонила к сыну на домашний телефон (последовательность событий я легко вычислила, сверив с бабой Машей некоторые мелкие детали), она сделала две вещи: наняла новых — уже третьих по счету — «киллеров» (а может, это были старые, но с новыми, более изощренными, инструкциями?) и решила лично проинспектировать «объект», то есть, меня. Это стало ясно моей мисс Марпл из последовавших в тот день событий.

«Киллерами» мы продолжали называть их по инерции. Может, они были бандитами какой-то другой специализации, но нам это было все равно.

Бдительная баба Маша, которая вот уже третий месяц проживала рядом с ничего не подозревающей Фёклой, во время очередного планового похода в продуктовый магазин умудрилась «срисовать» непривычную возню вокруг моей старой квартиры. По лестнице в подъезде прошмыгнул какой-то странный тип, которого баба Маша здесь до этого никогда не видела. По-видимому, он просто поднялся на наш этаж, чтобы осмотреться, но никак не ожидал, что в тот же самый момент моя мисс Марпл отправится за покупками.

Я вспомнила слова Олега о том, что «мадам» какая-то «нефартовая», и непроизвольно улыбнулась. Похоже, Олег был недалек от истины. Даже туповатый Вован изучил расписание выходов бабы Маши в магазин перед тем, как переться к ней в квартиру. А этот, третий по счету «претендент» на звание моего палача оказался, видимо, самым невразумительным. Действительно, не везло эмиковой «мамашке» на толковых преступников! А может, это просто мне везло? Это ведь как посмотреть.

Баба Маша тем временем продолжала свой рассказ.

Тип растерялся от такой неожиданной встречи с ней в подъезде, и ему пришлось срочно ретироваться, бормоча себе под нос что-то вроде:

— Простите, я, кажется, ошибся подъездом.

Это на предпоследнем-то этаже здоровенной элитной московской многоэтажки! Старушка сочла это очень подозрительным, и не ошиблась. Ее детективная интуиция поразила меня еще при первом с нею знакомстве. Если бы баба Маша вдруг начала писать детективные романы, то, думаю, слава Агаты Кристи ей была бы гарантирована.

В магазине за бабусей пристроился другой весьма подозрительный субъект, который потом проводил её почти до самого дома. Он неумело прятался за деревьями, чем сильно развеселил мою проницательную старушку и окончательно заставил утвердиться в мысли, что враг снова перешел в наступление.

— Вот неумехи, — сказала она мне, качая головой.

Незнакомая и подозрительная личность один раз — это могло бы быть простым совпадением. Но целых два совпадения для моей мисс Марпл были уже не просто звоночком, а настоящим громогласным колоколом. И тогда она стала наблюдать. Из-за плотно закрытой занавески баба Маша битых два часа озирала двор и окрестности, пока не заметила, что по двору подозрительно часто ходит тот же самый же субъект, что шастал в подъезде.

К нашим детективам она уже привыкла и знала их всех в лицо. Жильцов нашего дома она тоже знала наперечет — старики любопытны, как дети. А эта личность была ей незнакома. Видимо, Эмикова мамаша расслабилась и решила, что я уже все свои страхи как следует позабыла, и теперь можно брать меня голыми руками.

Собственно, я этого и добивалась, поселив в моей квартире Фёклу, как две капли воды похожую на меня. Враг должен был удостовериться в том, что я — беспечная дурында, которой одно китайское предупреждение, даже в виде выстрела, ни о чем не говорит.

Но самое главное было не это. Баба Маша сообщила мне такую новость, от которой я сама чуть не свалилась с табуретки, на которой до этого спокойно сидела, поедая пирожки.

Самым главным было то, что «мадам», по-видимому, исчерпав все запасы терпения — все же три месяца — это срок! — ничего лучше не придумала, как самолично заявиться прямо к дверям моей квартиры. Под видом обыкновенного работника социальных служб. Да! Наверное, я так долго испытывала ее терпение фактом своего существования, что она наплевала даже на конспирацию. Какая конспирация, если на кону такая куча денег! Видимо, основным обстоятельством, толкнувшим «мадам» на такой безрассудный поступок, было то, что время неумолимо убегало. И в данном конкретном случае оно работало на меня. Ведь до вступления в наследство оставалось всего около двух месяцев!

Интересно, на что она рассчитывала? Лично набить мне морду? Или пырнуть ножом на глазах у изумленного киллера? Оскорбленное женское самолюбие часто толкает на необдуманные поступки даже самых умных женщин. В общем, я не знаю, что у нее было на уме.

Хотя, если подумать, то она была не так уж и не права. Примитивность в таких делах часто является синонимом простоты. А вот это иногда срабатывает.

Одно теперь было совершенно очевидно — у «мадам» сдают нервы. А, как известно, самый страшный зверь в лесу — это бешеный заяц. «Мадам» не совсем тянула на роль зайца, но принцип был примерно один. Для того, чтобы до меня добраться, был разработан примитивно тупой, но, как показывает практика, самый надежный план. Практика эта, как и многие знания о современной действительности, достаются многими из телесериалов. Я это отлично знала по собственному опыту! Но чего же на зеркало пенять, коли рожа крива? Сериалы-то и берутся из нашей незатейливой и часто примитивной жизни!

Мамаша так и пыхтела от злобы, когда вчера звонила Эмику. И чего же здесь нового? Ненависть к сопернице — это же еще библейский сюжет. Он древнее всех сериалов вместе взятых! И если женщина, задумавшая отомстить сопернице, самолично захочет насладиться этим зрелищем, то ничего новенького в этом нет. Все старо как этот мир.

Часа в три, уже после того, как баба Маша увидела подряд двоих незнакомых ей людей, явно старавшихся не попадаться ей на глаза, в дверь квартиры позвонили, и на резонный вопрос бабы Маши: «Кто там?» сказали просто и доходчиво: «Соцстрах». Баба Маша глянула в глазок и, увидев там некую женщину, опять таки резонно решила не открывать.

— Не знаю я вас, милая, а потому идите с богом. Сейчас много кто по подъездам ходит, мало ли что, — бабМашина откровенность зашкаливала все допустимые нормы, но бабуся пошла «ва-банк». И правда, чего это ей с нехорошими тетками разговоры разговаривать. А мы им правду-матку! И пусть потом разбираются, просто ли бабуся осторожничает или уже всех поддельных соцстраховцев вывела на чистую воду. В общем, со словами: — А внучке моей пенсия еще не положена, — бабка дверь не открыла. Вот и весь сказ!

Дело в том, что лицо этой женщины было ей не совсем незнакомо. Я, как самая предусмотрительная в мире клиентка детективного агентства и лучшая ученица Сашка — я так думала! — еще месяц назад стащила у Эмика с камина фотографию его «маман» и сделала ее точную копию на ближайшем цветном ксероксе. Это стоило мне сорок рублей, но в итоге личность моего главного врага была изучена бабой Машей до последней черточки. Не знаю, зачем именно я так поступила. Скорее всего, просто так, на всякий вонючий случай. И, надо же, какое совпадение! Такой случай все-таки нашелся. И если бы не это крошечное обстоятельство, обошедшееся мне всего в сорок рублей, то может быть план, который придумала хитроумная эмикова мамаша, и удался бы ей.

Мало ли шляется у нас по подъездам социальных работников, фальшивых и не очень? И среди них ведь попадаются вполне себе настоящие, те, кто реально заботятся о наших пенсионерах. Правда, они встречаются редко. Все больше их двойники. Но всё же!

Итак, увидев в дверной глазок знакомую до мелочей личность, баба Маша сразу смекнула, что здесь что-то не так, и, скорее всего, враг, выждав положенное время, уже лично перешел в наступление. Бдительная мисс Марпл также разглядела за плечом этой дамочки того самого субъекта, который приклеился к ней в магазине. Субъект, правда, прошмыгнул на следующий этаж, сделав вид, что никакого отношения к соцстрахователям не имеет.

— Представляешь, Зиночка, даже за такие огромные деньги, которые эти богатеи платят своим «держимордам», те все равно не умеют работать красиво!

Я сидела и во все уши слушала мою бабушку-божий одуванчик, которая со знанием дела расписывала мне азы работы детектива-топтуна, который с ловкостью бывалого оперативника должен быть Шерлоком Холмсом и комиссаром Мегрэ в одном флаконе.

— И зачем же им такие деньжищи платють, если их простая бабушка на улице разглядеть сумеет?

Я засмеялась.

— Простая, да не простая! Ты же у меня вон какая. Настоящая мисс Марпл!

Баба Маша зарделась от удовольствия.

— Ну, скажешь, тоже. Какая же из меня мисс Марпл? Та была настоящий ас!

— Ой, ли! БабМаш, не прибедняйся. Ты мне еще не рассказала, как ты умудрилась и от моих детективов удрать, и Эмикову мамашку провести? Мои детективы специально на одной площадке с тобой квартиру сняли, чтобы круглые сутки тебя охранять. Мониторов дорогущих понаставили, чтобы вы с Фёклой у них такие же круглые сутки под надзором были. А ты вон их как! Ох, и достанется им от меня «на орехи», — я кипятилась просто так, для порядка. Радость от вновь обретенных дорогих для меня людей, которых я уже считала пропавшими без вести навсегда, быстро примирила меня со всем миром. — А еще говоришь, что мисс Марпл — ас. Она просто ребенок по сравнению с тобой.

— Ты ребят-то не ругай. Нельзя мне было их оповещать. Ну, никак нельзя. Я как поняла, что «мадам» самолично к нам заявилась, так сразу подумала, что дело — дрянь. И еще неизвестно, смогли бы твои Олег с Андрюшенькой нас спасти. Я им на всякий случай пирожочков сразу-то и отнесла. Они меня спросили, что за женщина приходила, — а как же не спросить, службу-то блюсти надо! — так я и сказала, что из социальной службы — зачем людей зря волновать-то, — бабМаша хитренько так глянула на меня исподлобья, проверяя мою реакцию. Я заметила ее взгляд, и подумала: «Вот хитруля! Еще и пирожков отнесла. Это значит, обстановку проверила, все ли спокойно». Вслух же я сказала:

— Я думаю, что режим жесткой конспирации теперь уже можно отменять. Вроде бы, полчища врагов нашу дверь пока не обстреливают, значит, у «мадам» временная передышка на переднем крае. И еще, — я сделала короткую паузу — для солидности. — Надо бы ребятам этим провинившимся позвонить. Сказать, что отбой тревоги. А то они же до сих пор на ушах стоят.

— Да, да, да, — засуетилась бабМаша. — Позвони, милая, позвони. Теперь-то уже все прояснилось, теперь можно. А то никакой информации ни о чем не было, а «мадам»-то прямо перед дверью. Вот я и не стала им ничего говорить-то про нее. А вдруг у нее киллеров на каждом этаже понатыкано? А? Это же такой бы Содом начался. Не дай бог, ребятки бы твои пострадали. Они хорошие, и Олежка, и Андрюшенька. А у Андрюшеньки еще и ребеночек маленький. Нельзя ему пострадать-то, — бабМаша искренне убеждала меня в том, что другого пути у нее не было, и в ее голосе было столько сочувствия к нашей доблестной охране, что я смягчилась.

Рассуждая здраво, от «мадам» действительно можно было ждать любого фокуса. И она бы теперь могла уже ни перед чем не остановиться. Одно слово — бешеный заяц!

— А так мы утекли потихоньку с Фёклой-то, и все, — закончила бабМаша свою примиряющую речь. Мне ничего не оставалось, как еще раз облегченно вздохнуть. Победителей не судят.

Я набрала номер Олега. Совершенно измученный голос — учитывая время суток и ситуацию, ответил мне:

— Алле.

— Кончай «шухер», — бодро сказала я, — нашлись наши девушки.

Голос Олега словно подменили:

— Где?

— Все в порядке. Дома у бабМаши.

Длинная витиеватая тирада последовала за моим ответом. После этого Олег спросил:

— Как дома? Мы же там были.

— А они вам просто не открывали. «Хвоста» боялись.

— Чего? — Олег взорвался. — Они, что там, обе с ума посходили?!

— Ладно, Олег, не кипятись. Я думаю, что ситуация позволила им так поступить. Дело в том, что в нашем подъезде вчерашним днем ошивалась сама «мадам», собственной персоной. Под видом работника соцстраха. Да еще парочка типов шастала. Баба Маша их заметила, когда в магазин ходила. — Олег молча засопел в трубку. — Ты чего замолчал, — невинным голосом спросила я его.

— Да была там какая-то тетка. Мы видели на мониторах. Но она по всем квартирам ходила, — в голосе Олега была одновременно досада и недоумение — как он мог так «лопухнуться», — вот мы и подумали, что действительно соцстрах. Но бабМаша ей дверь не открыла, мы и не стали шума поднимать. Еще и сама нам сказала, что «соцстрах». — На последних словах Олег запнулся, и только в трубке слышно было его маловнятное бормотание. Я прислушалась. Разобрав только «твою мать» и «тоже мне, поклонницы Пуаро», я зажала рот рукой, чтобы не выдать себя — я давилась от хохота. БабМаша провела моих высокооплачиваемых детективов, как детишек неразумных, и мне понятна была досада Олега. Но трезво рассуждая, я не могла не согласиться с доводами моей персональной мисс Марпл — события могли развернуться непредсказуемо. Может она и вправду спасла моих детективов от больших неприятностей.

Олег тем временем перестал бормотать проклятия и снова заговорил вполне членораздельно: «А насчет типов… Так по подъезду все время люди туда-сюда ходят. К квартире никто не подходил, в двери не ломился. А прохожие — они и есть прохожие».

Олег снова замолчал, видимо, соображая, как такое могло вообще с ним произойти. Я решила его «дожать» — нечего на работе ушами хлопать, даже если ты «великий и могучий» сыщик, и сказала с ехидцей:

— Провела вас моя «мисс Марпл», как в сериале про Красную Шапочку. Или Колобка.

— Зина, какие Колобки, — голос Олега снова стал усталым. Мне стало его жалко. Он действительно искренне любил свою работу и гордился качеством ее исполнения. А какое тут качество, если его подопечные испарились прямо из-под его опытного детективного носа? Это же звонкий щелчок по этому самому носу. Тем более, что это случилось впервые за всю его долгую практику. Позор на седины старого опытного сыщика!

Но эти все соображения я сейчас держала при себе. Я-то тоже была хороша! Фотографию «мадам» я, конечно, отсканировала. Но вот Олегу я ее не давала! Просто не было повода. Дело в том, что следить за ней мы не собирались с самого начала. Зачем нам за ней гоняться, если ее «войско» так и норовило осадить наши законные рубежи? И поэтому мы с Олегом сразу решили, что будем вести только оборонительные действия. Я и додуматься не могла, что «мадам» сама, собственной персоной, заявится прямо ко мне домой! А бабМаше я этот снимок вроде как случайно показала, безо всякой задней мысли. Так, для поддержания наших с ней философских бесед. А ведь правильно говорят — случайности этим миром не запланированы.

Все эти мысли вихрем промчались в моей уставшей голове, и я сделала вид, что смилостивилась:

— Ладно. Отбой тревоги. Слава богу, все обошлось. Может, так действительно было лучше всего. Я тебе все потом расскажу в подробностях, — я уже было собралась отключиться, но не выдержала и снова злорадно хихикнула в трубку. — Во, прикол, Олежка. Тебя же бабуся «сделала»!

Олег уже был так измотан, что у него не было сил даже как следует огрызнуться. Он только тихо сказал:

— Ладно, шути, шути. А если серьезно, то вас всех надо дружно по заднице отшлепать. И мисс Марпл твою. Невзирая на возраст. — И отключился.

Я только сейчас начала по настоящему приходить в себя. Такой страшный груз свалился с моих плеч! Мои драгоценные девочки опять рядом.

Я совсем расхотела спать. А вот есть я захотела еще больше. Те два пирожка, которые я съела час назад, быстро растворились в моем молодом организме без следа. Мысли об испорченной фигуре меня больше не посещали.

Словно угадав это мое желание по моим голодно рыскающим вдоль стола глазам, баба Маша придвинула поближе ко мне плетеную вазочку с пирожками — они у нее не выводились, словно яичница у холостяка, и сказала:

— Вот, поешь нормально. А то все в своих ресторанах. Там же человечьей еды нет. Одни объедки. А я пока картошечки поджарю. И салатик у меня есть.

Я набросилась на пирожки. После восьмого пирожка я поняла, что могу жить дальше. Сытенько вздохнув, я наконец обрела возможность соображать вполне здраво. После еды всегда хорошо думается. И я еще раз прокрутила в голове все, что только что узнала. Вывод был простым: БабМаша просто хотела максимально разрядить и обезопасить ситуацию. Пусть и таким своеобразным способом.

Я задумалась уже всерьез. А ведь старушка была не так уж и неправа! Когда неизвестно, сколько и какой именно враг тебя окружает, да еще с учетом того, что «мадам» самолично заявилась на поле брани, тут можно ожидать чего угодно. Ведь точно предположить, чем был вызван ее визит: оскорбленной мстительной натурой или тем, что ее предыдущий посланец неожиданно и бесследно исчез, и она наняла целую, вооруженную до зубов, армию и разместила ее вокруг нашего дома, никто бы не взялся. Даже хитроумная мисс Марпл. Лично! И здесь действовать по-тихому было самым логичным выходом из ситуации.

Эти мысли, только в виде каких-то фантомов или неосознанных образов, бродили в моей голове и до этого. Но осознала я их и смогла обратить в слова только сейчас. Странно. Я ведь совсем недавно сама сказала Олегу, что поведение бабМаши могло быть вполне оправданным. Но сказала я это тогда просто так, чтобы Олег не злился на бабМашу. Но получается, что я все сказала правильно? Детективы, конечно, ребята бравые. Но нашуметь могли бы знатно. А «светить» их агентство мне тоже было не с руки. Опять бы милиция понаехала, стала бы вопросы задавать.

Неизвестно, чем могло все закончиться, если бы «мадам» и вправду наплевала на здравый смысл и решила избавиться от меня во что бы то ни стало.

Это как мина на минном поле. Настоящая или учебная? Когда ее находят саперы, то издали и не разглядишь. Если учебная, то и бог с ней. А вот если настоящая…

Пока все эти соображения неспешно бродили по моей голове, старушка продолжала в том же духе по новому кругу:

— Ребят же жалко. Могли бы и сами пострадать, и нам бы не помогли. Тут ведь не разберешь, как лучше. Но когда тихо, оно всегда надежней, — бабМаша словно бы прочитала мои мысли. Какие все-таки у меня рядом люди замечательные! Я перебила ее довольно бесцеремонно:

— Ладно, ладно. Ты мужиков моих не выгораживай. Проспали они вас. За это ответят как-нибудь. Ну, оштрафую я их, что ли. Или что-нибудь в этом роде. Ты, давай, лучше, дальше рассказывай. Интересно же! Как же вы с Фёклой испарились так незаметно, что никто и понять ничего не смог?

И баба Маша продолжила свой рассказ.

Вычислив «супостатов» — она так их и называла старорежимным словом «супостаты» — бабуся спровадила Фёклу смотреть телевизор — чтоб не мешала думать, а сама присела на кухонный табурет — немного поразмышлять и прийти к какому-то консенсусу.

Если все совсем плохо, то, скорее всего, недруги оборудовали свой наблюдательный пункт где-нибудь неподалеку. Наверняка, один в подъезде обретается, а кое-кто видимо во дворе дежурит. А может и еще где-нибудь? Поди, знай!

Ситуация была непростая. Чем больше она сидела и думала, тем больше понимала, что не все так просто. И это затянувшееся затишье может оказаться тем самым безветрием перед страшной, все разрушающей бурей. Здесь было о чем подумать! Просидев около получаса, баба Маша пришла к выводу, что простого пути из этой ситуации не найти. Существовал только один, очень небезопасный, совсем не традиционный и даже странный выход. И чем больше она об этом думала, тем очевидней ей становилось, что этот странный нетрадиционный выход может оказаться единственным спасительным вариантом для нее и Фёклы.

Обратиться к «своим» детективам она так и не решилась. Мужики они были хорошие и профессионалы знатные. Но это могло бы наделать много шума. Или просто выдать намерения бабы Маши удрать от «супостатов». А в планы бабы Маши не входило просто «удрать». В ее планы входило «незаметно исчезнуть». Раз уж противник пошел в наступление, то логичнее всего было испариться в неизвестном направлении. И выиграть время. Пускай поищут!

Насчет детективов у мисс Марпл были сомнения. Она чувствовала себя неловко, так, словно бы предавала своих друзей. Или соратников.

Но, поразмышляв еще некоторое время, бабМаша пришла к тем выводам, в правильности которых теперь убеждала меня с такой горячностью.

— Я решила, что пусть они не в курсе будут. Так оно надежней. Понимаешь, Зин, в такой ситуации еще неизвестно, что лучше — пошуметь слегка или наоборот, потихоньку да полегоньку выбраться из этой квартиры, которая теперь неожиданно превратилась для нас с Фёклой в ловушку. Вот я и выбрала то, что попроще. — Бабуся уже в двадцать пятый раз убеждала меня в одном и том же. Все же она чувствовала себя немного виноватой перед Олегом. Ей было неудобно сознавать, что, желая ему добра, она его невольно «подставила».

— Ничего себе, попроще, — мои глаза стали шире сантиметров на пять, когда моя мисс Марпл объяснила мне, что именно она посчитала самым простым способом «утечь от супостатов», — в твоем возрасте акробатикой заниматься, это ты считаешь попроще? Да еще на предпоследнем этаже моего небоскреба! Ну, ты даешь! — В моем голосе непонятно чего было больше, порицания или восхищения.

Но баба Маша только усмехнулась.

— Ничего, в моем возрасте некоторые еще в специальных Олимпийских играх даже медали выигрывают. Я недавно передачу про это по телевизору смотрела. Тетенька одна, семьдесят четыре годочка, и кросс бежит, и прыгает. Прямо, чемпионка. А ты уж меня совсем со счетов списала.

Я тоже улыбнулась ей в ответ.

— Тебя спишешь! Как же! А насчет Олимпийских игр я обязательно узнаю. Вдруг и правда тебя возьмут. — Мы снова посмеялись, и баба Маша вернулась к своему рассказу.

Она рассуждала так: наверняка у «убивцев» оружие есть? А если у них приказ от Эмиковой мамашки добиться результатов любой ценой? Нет, на такой риск баба Маша пойти не могла.

В этом месте ее рассказа я мысленно с ней согласилась. Ведь, в отличие от меня, бабМаша не знала о еще одной неудавшейся попытке покушения — Вован по-прежнему сидел под домашним арестом, охраняемый бдительным оком здоровенного мужика по имени Степан. Ростом и внешностью Степа напоминал Илью Муромца. И Вован, когда понял, что теперь это его личная охрана, притих и сидел в импровизированной тюрьме смирно, ни разу не предприняв попытки самостоятельно выйти на свободу.

Я немного отвлеклась от повествования бабМаши, погрузившись в свои размышления. Но когда я вынырнула на поверхность из глубин своего подсознания, оказалось, что ничего существенного я не пропустила. БабМаша только приступила к описанию того, как ей удалось сбежать. По сравнению с бабМашей хитроумный Колобок «отдыхал» и нервно курил в сторонке!

Она сильно привязалась к Фёкле, которая за последние месяцы стала ей как родная дочь. Или внучка. Кому что больше нравится. И она никак не могла рисковать ею, тем более, что мы с ней не раз обсуждали, как Фёкла заживет, когда все это наконец закончится. И у бабы Маши созрел вполне себе замечательный план. То, что за квартирой наблюдают, можно было предположить и безо всякой дедукции.

Детективы, само собой. Они утыкали всю квартиру маленькими, со спичечную головку, камерами. Единственным местом, о котором детективы то ли забыли, то ли даже в своем самом страшном сне не могли предположить такой путь отступления и не понатыкали там своих вездесущих видеокамер, был балкон.

Но вот «враг», который глупостью никогда не отличался, мог наблюдать сейчас за ними откуда угодно. Баба Маша была тертый калач, и во время одной из наших задушевных бесед однажды мне сказала удивительную вещь: «Если думать, что твой недруг глупее тебя, то это значит проиграть войну, не начав её».

Поэтому, резонно решив, что вариантов у нее нет, и свободным остался только один путь, она и решила воспользоваться таким экзотическим видом побега.

Еще задолго до этих событий предусмотрительная баба Маша перезнакомилась со всеми своими соседями, справа и слева, сверху и снизу. И, поскольку, добрая часть из них жила в соседнем подъезде, это ей сейчас очень пригодилось. Она приказала Фёкле, которая слушалась бабу Машу беспрекословно, быть наготове, собрать кое-какие вещички и ждать позднего вечера.

Я опять немного отвлеклась от бабМашиного повествования, пытаясь зачем-то мысленно восстановить хронологию событий.

Так. Это все происходило вчера, в день, когда раздался звонок на домашний телефон Эмика. То есть, получается, что «мадам», во-первых, начала действовать, а во-вторых, позвонила Эмику. Хотя, нет. Что-то у меня не складывалось. Я задумалась. Точно! Она же просто ему не дозвонилась. Потому что не хотела доверять столь щекотливый разговор мобильнику. Тогда все становится на свои места. Интересно, что было бы, если бы она ему дозвонилась с первого раза? И какой именно помощи она добивалась от Эмика? Этого, видимо, я никогда не узнаю. Но, скорее всего, у них был какой-то разговор. Иначе, зачем бы она так настаивала? Сколько я ни размышляла впоследствии над этим, только один ответ приходил мне в голову. Ей очень хотелось почувствовать себя защищенной. Чтобы ее сын стал за нее горой. Только почему она не подумала о том, что за эту защиту ее сын мог загреметь в холодные края на много-много лет? Да и она с ним за компанию. Странная логика. Не женская, а просто глупая. Слепая ревность и обида боролись со слепой материнской любовью.

Эмикова мамаша допустила только одну-единственную помарочку в своем плане — слишком рано пустила своих «соглядатаев» по моему следу, прямо пред ясны очи моей неутомимой мисс Марпл. И ее план бы на сто процентов удался, если бы не одно крохотное обстоятельство. «Мадам» даже предположить не могла, что в ее планы вмешается старушка-божий одуванчик! И все ей поломает. К чертовой матери! Сработавшая на опережение баба Маша, вовремя заметившая начавшиеся маневры неприятеля, не стала дожидаться новых выстрелов или других неизвестных неприятностей и беспрепятственно сбежала прямо из-под носа и наших друзей, и наших врагов, соблюдая все правила конспирации. Она до самого позднего вечера наблюдала за двором, где в тени карусели на детской площадке затаился незнакомец, шлявшийся утром по подъезду. Огонек его сигареты иногда вспыхивал в темноте, освещая лицо мужчины. Выждав, пока двор опустеет, бабМаша приступила к исполнению задуманного. Ей совсем не хотелось дожидаться ночи в этой, ставшей, видимо, небезопасной квартире.

В сгустившихся, почти ночных тенях, бабуся и её подопечная Фёкла, рискуя сломать себе шею, упражнялись в акробатике, перебираясь со своего балкона на другой, который принадлежал квартире из соседнего подъезда. Такой прыти от моей мисс Марпл не ожидал никто. Ни мои детективы, бдительно следящие за моей бывшей квартирой. Ни даже я. Ведь никому, даже самому опытному оперативнику, не придет в голову установить камеру для наблюдения на балконе! И этим единственным обстоятельством и воспользовалась моя замечательная старушка. Перед началом операции «Побег» она отнесла пирожков детективам, пожелала им спокойной ночи, а потом просто погасила свет во всех комнатах, сделав вид, что они с Фёклой легли спать.

Их акробатические этюды закончились благополучно, и, перебравшись на соседский балкон, мисс Марпл как ни в чем не бывало постучалась в окошко к ничего не подозревающим супругам Полонским — пенсионерам, мирно смотрящим по «ящику» в этот неурочный час свой любимый телесериал. Пенсионеры сначала страшно переполошились, но, увидев за окном улыбающуюся бабу Машу, они поскорее распахнули гостеприимную балконную дверь и встревоженными голосами стали допытываться, что же произошло.

— Ой, миленькие мои, — не то заговорила, не то запела баба Маша, — тут такое дело странное произошло. Собрались мы с Фёклушкой вечерком воздухом подышать. А дверь-то у нас и заклинило! Эти новомодные двери теперь-то все из железа делают. И не сломать ее никак и не открыть. И кричи — не кричи — не услышат. Этаж-то вон какой высокий. А в стенку стучать вам как-то неудобно, время-то уже позднее. Не в окно же голосить! Люди все перепугаются, на ночь глядя. И, как назло, и деньги на телефоне закончились, своим-то позвонить. Вот и пришлось мне на старости лет по чужим балконам шастать. Вы уж простите нас, горемык. Придется сейчас у родственников переночевать, а завтра мы ремонтников вызовем. А то страшно-то с закрытой напрочь дверью. Мало ли что, пожар там, или другая напасть, а мы взаперти.

В ответ услышав сочувственное квохтание супругов-пенсионеров, которые после просмотра бесконечных телесериалов готовы были поверить в любые небылицы, баба Маша и Фёкла благополучно выскользнули в соседний подъезд.

— А теперь, Фёклушка, давай-ка переоденемся. Ты теперь тоже бабушкой, как и я, станешь. Ты же в актриски хочешь податься? Вот и тренируйся. Дай-ка я на тебя гляну. Вот и славно, — причитала баба Маша, поправляя на голове у Фёклы старомодный капор из своего личного гардероба.

— А как же вы, — пискнула Фёкела, — вас же узнать могут.

— Не могут, — деловито сказала баба Маша, цепляя себе на подбородок длинную седую бороду. — Ты, вот, в бабусю приоделась, стало быть, я в дедусю превращусь. О, как! Загляденье, — сказала мисс Марпл, осторожно заглядывая в окно подъезда, в котором отразилась ее почти натуральная косматая борода. — А что, пожилая пара вышла на свежий воздух вечерком. Чем не натуральная история.

Баба Маша подвернула повыше юбку, заправила ее в предусмотрительно надетые заранее брюки, а сверху накинула видавший виды то ли мужской пиджак, то ли куртку.

— От прежних времен осталось, — сообщила она Фёкле, — ты, что, думаешь, я всю жизнь в одиноких бабушках ходила? Нет, были когда-то и мы рысаками. И дедушки у нас имелись. Но теперь все вышли.

Фёкла глядела на бабу Машу широко открытыми глазами. Она ее такой никогда еще не видела — задиристой, словно мальчишка, залезший в соседский сад за недозрелыми яблоками. Но ей все нравилось. Особенно это приключение, смысла которого она не понимала, получив от бабы Маши только коротенькое объяснение: за нами следят «супостаты». Нам надо незаметно «утечь». Причем слово «утечь» баба Маша сказала страшным заговорщическим шепотом.

Фёкла привыкла доверять этой добрейшей тетушке больше, чем самой себе, и такого объяснения ей вполне хватило. Тем более, что баба Маша теперь часто рассказывала ей всякие истории из своей жизни, которые Фёкла до этого дня считала чем-то вроде легенд или сказок. Но сегодня одна из этих легенд ожила и превратилась во вполне осязаемое приключение. Да еще какое! Она не знала, что означает вся эта загадочная история, но ждала от жизни только приятных сюрпризов.

— Я тебе, дева моя, потом обязательно про все расскажу. А сейчас пока некогда. Не приставай, — ответила бабМаша на робкую Фёклину попытку все-таки добиться правды.

Приведя себя в порядок и еще раз тщательно проверив экипировку, они вдвоем с бабой Машей, взявшись под ручки, неторопливым старческим шагом вышли из подъезда, стараясь не попадать под яркий свет дворовых фонарей, и растворились в предвечернем, смешанном со смогом, городском тумане.

Баба Маша привела Фёклу прямо к себе домой. Ведь она никогда не приходила сюда после того, как появилась в моей бывшей квартире, чтобы стеречь драгоценную Фёклу, значит, здесь было, по ее мнению, вполне безопасно. И не звонила она мне по той же причине — конспирация! А вдруг мой телефон прослушивался! А зная, что я нахожусь на территории врага, она даже думать не хотела, что там со мной могли сделать, проведай мамаша Эмика, что я все это время сижу у нее прямо под носом!

Баба Маша как настоящий детектив-профессионал на всякий случай не включала свет в своей квартире.

— Понимаешь, Зиночка, это ведь только в кино все хорошо заканчивается. А в жизни выстрелы всегда настоящие. И не могла я беспечно ко всему этому отнестись. Тем более, что враг твой уже однажды проявил себя, что удумали, в людей стрелять! А потом она, мадама твоя, совсем обнаглела, и сама пришла. Во второй раз она, вишь, поганка, от своей затеи не отступилась! — БабМаша возмущенно покачала головой. — И один раз, и второй раз! Гадюка какая! Плохо это. Поэтому я и подумала — береженого бог бережет.

«И третий, — подумала я. — Какое счастье, что я ничего не рассказала бабМаше про Вована».

Баба Маша деловито рассказывала мне о своих приключениях, а я словно бы слегка раздвоилась. Я одновременно думала о том, как странны все эти превратности судьбы и слушала бабМашу.

После благополучного прибытия «на историческую родину» — бабМаша любила сочные метафоры, — они вместе с Фёклой наспех поужинала захваченными на всякий случай бутербродами и легли спать, предварительно заперевшись на все замки и придвинув к двери тяжеленный комод — для надежности. Моя мисс Марпл строго-настрого наказала Фёкле никуда не звонить ночью по мобильнику и, тем более, никуда не выходить.

Весь следующий день они потихоньку выглядывали в окна и вели себя как можно незаметнее — не появится ли и под этими окнами тот, вчерашний, незнакомец. Мало ли что!

А поздним вечером появилась я, вся в слезах, и по моему громкому вытью за стеной баба Маша определила, что пора ей уже выходить из подполья.

Так запросто старушка-божий одуванчик и ничего не подозревающая «миска» провели матерых детективов, бдительно наблюдающих за дверью и содержимым их квартиры. Но, самое главное, совершенно невредимыми улизнули из-под самого носа совсем недобро настроенных чужих дядек и тетек, у которых за плечами было столько всякой всячины, что нам лучше и не знать.

Наверное, изрядная доля такого же, как и у меня, везения была и у этих двух женщин! Скорее всего, везение такая же заразная штука, как и невезение! Ничем иным нельзя было объяснить их благополучный исход из-под неприятельского глаза.

Я слушала эту удивительную историю и думала: «Как же странно, но правильно устроен этот мир! Вот жила где-то посреди города бабуля. И я о ней ничего не знала. И вдруг, в один прекрасный день она спасает жизнь и мне, и Фёкле. И все так ловко! Даже дюжий мужик из детективного агентства не провернул бы все так замечательно, как эта чистенькая маленькая старушечка. Просто чудеса какие-то!»

Мы сидели на бабМашиной кухне. Свеча еле-еле коптила, и мне не хотелось включать свет. Так это было уютно и патриархально — запах свежих пирожков, коптящая свеча и неторопливый интересный разговор. БабМаша исподволь все же пыталась внушить мне, что положение наше пока неизвестно, и лучше себя никак в ее квартире не проявлять:

— Знаешь, детективы твои теперь в курсе. Они здесь тоже вчера вечерком крутились. Но смысла никакого им показываться я не видела. Мало ли, кто за ними самими наблюдает. Но пока я бы повременила сильно на улице отсвечивать. Кому не надо, тот пусть про то, что мы здесь, и не догадывается. Еда есть, если что, ребята подкинут. Найдут способ. — Ее голос звучал неторопливо, как лесной ручеек, и я с ней полностью соглашалась, кивая головой, и думая при этом о чем-то своем. И мне было так хорошо и спокойно, что хотелось просидеть здесь, на этой, вкусно пахнущей пирожками, кухне целую вечность. И если бы даже наше инкогнито и было бы кем-нибудь раскрыто, я бы ни за какие коврижки не хотела бы, чтобы сейчас включился свет и исчезла магия этой длинной, волнующей и прекрасной ночи.

Рядом со мной примостилась Фёкла — она проснулась и пришла к нам на кухню. Девушка сидела со спокойным и безмятежным выражением лица, прислушиваясь к нашему разговору. По ее лицу совершенно невозможно было угадать о чем она думает.

За прошедшие месяцы она сильно изменилась. Повзрослела, что ли. Я не могла с уверенностью сказать, что с ней произошло, но у нее изменился взгляд. Теперь вместо лупоглазой несерьезной дурочки на меня смотрело вполне осмысленным взглядом совершенно другое, здравомыслящее существо. И в его взгляде иногда был легкий укор. Ну, конечно! Теперь, мало того, что она знала, что я ее, как бы это помягче выразиться, слегка подставила, но она еще и понимала, что это означает. Наверное, мне теперь предстояло как следует поговорить с Фёклой и объяснить ей кое-что.

Но моя замечательно умная и проницательная мисс Марпл и сейчас не подкачала! Словно считав мысли с моего лба, она прервала прямо на середине своё жутко интересное повествование, и вдруг, ни с того ни с сего, сказала:

— Ты, Зина, не думай. Фёкла на тебя зла не держит. Я ей тут вечерком кое-что объяснила. Про настоящую дружбу, про верность, да и еще про всякое такое. Да еще и напомнила, что не забесплатно вся ее работа намечалась. Так что девушка теперь ко всему с пониманием относится.

Я благодарно взглянула на бабу Машу — ну вылитая миссис Хадсон!

Я вспомнила про Эмика, и у меня защемило сердце. Зачем я так налетела на него? Обвинила человека черт знает в чем! «Сам виноват, — мысленно оправдываясь перед самой собой, я все же чувствовала себя неуютно, — надо было сразу все это прекратить, а он развел со своей мамашкой-монстром «сюси-пуси». Ведь она ему открытым текстом говорила, что собирается убить человека! А с него как с гуся вода. «Поступай, как знаешь!» Ничего себе! На что он рассчитывал? На то, что она раскается или одумается? Ага, щас! — Я вспомнила окровавленного Дэвика, и у меня прибавилось решительности. — Она же ему прямо сказала, что не пожалеет меня ни капельки! И где бы я сейчас была, если бы сама себя не защищала?» В этом утверждении был резон, и я опять немного успокоилась. Но не до конца.

«Ладно, поживем — увидим», — продолжала я дальше успокаивать себя, но в моей душе скребли то ли черти, то ли кошки. Заметив, что я погрустнела, баба Маша со свойственной ей проницательностью, ласково сказала:

— Не грусти, дева моя. Все образуется. И все на место станет, чему должно быть. А если не судьба, то и печалиться здесь не о чем.

Я была согласна с каждым ее словом. Но… Ах, Эмик, Эмик. Какого лешего тебе нужно было уродиться у этой кикиморы! И теперь я совершенно не представляла, что делать. Конечно, я обидела его своим недоверием, и теперь это, само собой, вылезет наружу. И какого черта я не рассказала ему все с самого начала! Может, он бы и понял меня. А вдруг бы сыновние чувства не дали бы ему защитить меня? Ведь мы были знакомы с ним без году неделя! «Нет, он не такой, — уговаривала я себя, — но сейчас гадать на кофейной гуще поздно».

Все другие обстоятельства просто кричали мне, что я поступила правильно. Ведь, не просиживай я в его квартире сутки напролет, не предприми столько мер безопасности, не расставь ловушку-Фёклу для эмиковой мегеры-мамаши — и все могло закончиться не так радужно. «И Эмик бы мне не помог. Ведь его мамаша меня так ненавидит, что никто бы её не переубедил отвязаться от меня. Причпокнула бы меня где-нибудь в темном углу, а ему бы сказала, что понятия ни о чем не имеет».

Я наконец окончательно успокоилась, убедив себя, что все и всегда к лучшему!

Глава 11

Я проснулась от тихого шороха. Звук был такой, словно кто-то мел веником по полу. Я прошлепала на кухню и убедилась, что не ошибаюсь. Фёкла стояла посреди кухни с веником в руках и смотрела на меня.

— Вот, баб Маша послала, — словно бы оправдываясь, сказала «миска».

— Да, ладно. Я же здесь толком и не жила. Так, перевалочная база. Это ты у нас королева, — засмеялась я, — в моей квартире на всем готовом обреталась. — Фёкла оценила мой юмор и тоже улыбнулась. — А если серьезно, то нам с тобой теперь поговорить надо.

— Вот и бабМаша то же самое мне говорит.

Ах, ты, мисс Марпл! Находчивая, словно клуб КВН. Я расхохоталась еще громче, чем перед этим. Но смех получился какой-то искусственный и неловкий. Но Фёкла таких тонкостей просто не замечала.

— Да-а-а. Баб Маша у нас почище любого детектива. Но поговорить нам и вправду надо. Ты на меня не сердись. Я все тогда хорошо продумала, так что опасности там никакой не было. — Я говорила очень убедительно, подбирая слова и интонации. И, чем больше слов я наваливала перед Фёклой и самой собой, тем меньше я верила в то, что говорила. Наконец я выдохлась и замолчала.

Фёкла стояла посреди кухни, слегка наклонив голову вправо — она так всегда слушала, когда надо было быть внимательной. Я осеклась и села на табурет. Наше молчание становилось тягостным.

— Прости меня, Фёкла, а? — жалобно сказала я и опустила голову. Фёкла продолжала стоять так же молча, и я опустила голову еще ниже. Наконец я осмелилась и снизу, искоса, взглянула на «миску». Она задумчиво смотрела на меня. — Так что там насчет моего прощения, — попыталась я неуклюже пошутить.

— Понимаете, бабМаша мне все объяснила. И я на вас действительно не сержусь. Я просто думаю.

— О чем? — невольно вырвалось у меня.

— Что мне теперь делать. Если все это неправда, ну, розыгрыш, что ли, то как же мне теперь быть? Я же думала, что и вправду на конкурс поеду, — глаза Фёклы наполнились слезами. О, господи! Беда с этими «мисками»! Ну, дурочка, она и в Африке дурочка! У меня отлегло от сердца. Если она действительно до конца не понимала, что на самом деле с ней произошло или могло произойти, то моя задача многократно облегчалась.

— Глупенькая, нашла из-за чего рыдать. Если ты насчет конкурса, так кто тебе сказал, что он отменяется?

Глаза Фёклы высохли так быстро, словно на нее дунули феном.

— Что, правда? Вы меня не бросите? — Она смотрела на меня с такой надеждой, что я поняла, за что баба Маша так к ней привязалась. Такого непосредственного детского ума и наилегчайшего отношения к жизни я еще не встречала. Слава богу, что на свете сохранились такие чистые, не замутненные цивилизацией и сознанием экземпляры! Это же просто сгусток высокопробного добра и любви! Хиппи отдыхают!

Я облегченно вздохнула.

— Ну, что, мадам, не пора ли нам позавтракать? — весело спросила я Фёклу, и мы отправились на бабМашину кухню, откуда уже тянуло непередаваемым запахом жареной картошки. Наплевать на фигуру. Гулять, так гулять!

После завтрака, за которым мы с Фёклой детально обсудили план нашего захвата европейских подиумов, я решила навестить Нику.

Ника стоял передо мной навытяжку, как перед генералом. Или даже маршалом. За то время, как я ушла из «обжорни», мы как-то незаметно поменялись с ним ролями. Теперь я отдавала указания, а он их быстро и аккуратно исполнял.

— Ты бабу Машу навещай, не забывай ее, она все-таки старенькая уже. Хоть и хорохорится. Продуктов там ей или чего еще надо будет — ты следи. Она у нас птица гордая, сама не попросит. Так ты давай с ней похитрее, а то она же вылитая «мисс Марпл».

Я сообщила это Нике совсем без задней мысли. Просто вырвалось. Но он довольно заржал.

— Это точно. Я еще в первый раз заметил, все вынюхивает, выспрашивает. Ну, точно — мисс Марпл.

Я улыбнулась Никиному грубоватому юмору.

— Вот-вот, так ей и уход нужен соответствующий. Да, и за Фёклой тут присмотри. Мои детективы с нее глаз не будут спускать. Она же дурочка, может по недомыслию куда-нибудь вляпаться, по доброте душевной. А баба Маша к ней привязалась, как к родной. Не дай бог, что с Фёклушкой случится, у бабки инфаркт будет. — Ника покивал головой, принимая все к сведению и соглашаясь быть моим «девушкам» родной матерью. — Денег я тебе достаточно оставлю, чтобы они ни в чем не нуждались. Но вот с магазинами да продуктами обязательно помоги, — повторила я еще раз. Для солидности. — Да, чуть не забыла. Вот мой новый номер телефона. Старую «симку» я выбросила. А то ее до хрена народу знает, — сказала я и с тоской подумала про Эмика. Выбросив вчера свою старую «симку», я навсегда отрезала себе путь к отступлению. Там был его телефон. Да и он мне теперь позвонить не сможет.

Но я постаралась, чтобы облачко, затуманившее мое светлое чело, прошло для Ники незамеченным. Не надо ему знать о моих душевных ранах.

— Все сделаем в лучшем виде, — Ника ради меня и в костер бы прыгнул, а особенно после того, как я щедро профинансировала его «обжорню», и он вырвался вперед среди своих конкурентов по бизнесу, сделав в столовке капитальный ремонт и обновив всю мебель. «Обжорня» сияла новыми клеенками на столиках и хромированной стойкой для подносов, по которой граждане, с удивлением разглядывая капитальный «неевроремонт», двигали свою немудреную, но вкусную, как дома, еду. Ника знал толк в домашних обедах.

Нафига русскому человеку в обед разные заморские изыски? Борщ с сахарной косточкой, пюре да котлетка размером в ладонь плюс салатик капустный с маслицем. А на десерт — грушевый компот. Вот она, здоровая и вкусная еда! Мечта любого человека в обед. И кто с этим поспорит?

После того, как мои жизненные обстоятельства так круто изменились, причем безо всякого моего участия, меня больше ничто не держало в Москве. И я приняла решение воспользоваться советом Олега. Оставалось не так много времени, чтобы мои враги наконец отстали от меня навсегда — пара месяцев по сравнению с тем, что я уже пережила, были просто «тьфу!», и теперь я могла спокойно уехать. А еще я очень нуждалась в отдыхе.

Отдав все распоряжения, я наконец решила сделать то, к чему мысленно готовилась все утро — позвонить Дэвику. И это была основная причина, по которой я сегодня приехала к Нике. Мне еще не хватало, чтобы мои враги узнали о моих планах! А у Ники всегда найдется парочка незарегистрированных телефонных номеров. Но в данном конкретном случае меня полностью устраивал старый, как мир, черный эбонитовый телефон-монстр. Он был оборудован круглым циферблатом и тяжелой трубкой с маленькими дырочками. Это был телефон-динозавр. Наверное, по нему еще когда-то звонили в охваченный революцией Смольный, и девушка-телефонистка отвечала приятным голосом: «Соединяю!».

Сейчас я заботилась не только о собственной безопасности. Я до сих пор чувствовала легкие укоры совести от того, что Дэвик пострадал из-за меня. И хотя моей вины здесь не было и быть не могло, но все же чувство то ли досады, то ли еще чего-то неприятного, оставляющего в душе осадок, тихонько притаилось внутри меня. Это и заставляло меня быть предусмотрительной и осторожной.

Дэвик, мой самый надежный в мире нотариус, хранитель моего будущего благосостояния и прочая, и прочая, до сих пор отсиживался в Европе. Я его понимала. После того злополучного выстрела, он, не отличавшийся храбростью, которая в его профессии часто с лихвой заменяется осторожностью, предпочитал не рисковать. До моего вступления в наследство он решил, что самым безопасным местом для него будет город вальсов и дворцов — Вена. Австрия всегда славилась педантичным исполнением законов, и нотариусу там было комфортно, как в раю. Да и мне теперь просто надо было продержаться еще каких-то два месяца!

Единственное, о чем я действительно сожалела, так это о том, что мне придется расстаться с художником, музыкантом и моей замечательной «француженкой». Но я надеялась, что смогу вернуться к ним, как только все утрясется. Я позвонила всем по очереди и объявила, что у них должен вскоре наступить небольшой, но очень оплачиваемый отпуск. Гитарист обрадовался, художник огорчился, а француженка осталась, как всегда, невозмутимой.

— Мон шер, я надеюсь, когда вы будете в Париже, вам не помешает немного языковой практики. Желаю удачи и жду вас на занятия. — Господи, ну настоящий школьный сухарь! В лучшем смысле этого слова. Но откуда она прознала про Париж? Хоть я туда и не собиралась, но старая грымза шестым чувством уловила, что я намылилась в Европу. Вот это нюх!

А если честно, то мне хотелось немного развеяться, и прекрасная Вена, где сейчас обретался Дэвик, была для этого самым подходящим местом.

— Привет, — голос у Дэвика был радостным и каким-то благодушным. Он напомнил мне голос ведущего телеканала «Культура» с непередаваемо романтичной фамилией Варгафтик, который вот также непринужденно и со знанием дела рассказывает своим приятным голосом о прекраснейших городах мира. И о Вене в том числе.

— Привет, Дэвик, как дела? — мой голос был, наверное, не таким радужным, потому что Дэвик сразу насторожился.

— У тебя что-то случилось?

Я не стала отпираться.

— Случилось, — мой вздох получился слегка театральным, но только совсем чуть-чуть. — Я тут немного вляпалась. Но ты не переживай, — поспешила я успокоить моего друга, — сейчас все в порядке. Почти. Я не хочу говорить об этом по телефону. Вот если бы лично, — и я замолчала, вспомнив совет из великого романа Моэма «Театр» — взял паузу, так держи ее. Пока сама не кончится. Дэвик повеселел:

— Ты? Хочешь в Вену?

— А что? Разве это нельзя?

— Ну, что ты? Я буду рад тебя видеть!

Я повесила трубку и тут же перезвонила в агентство — заказать билет на ближайший рейс в Австрию.

Ника все это время внимательно слушал и сидел рядом со мной тихо-тихо.

— Ты звони мне, хорошо? — мои слова были серьезными. Ника кивнул и снова промолчал. На его лице я впервые в жизни заметила что-то вроде грусти. Я обняла его и поцеловала. — Мы прорвемся. Обязательно. — Ника снова молча кивнул. В уголках его глаз блеснули капельки влаги. Но он не сдавался, только нижняя губа у него предательски подрагивала. Ника крепко обнял меня:

— Возвращайся, мы будем ждать, — голос его срывался, но от слов повеяло надеждой и простым человеческим участием. Я чуть было сама не прослезилась.

— Ладно. Мне пора. — И я уехала.

Отдав все нужные и ненужные распоряжения бабМаше, я собственноручно перекрасила и подстригла Фёклу так, чтобы она теперь не имела со мной даже отдаленного сходства — так мне было намного спокойней. Подумав, я разместила Фёклу в квартире рядом с бабМашиной. Пусть, пока я буду путешествовать по дальним странам, моя «миска» будет под надежным присмотром. Теперь я сочла свою миссию наполовину исполненной.

Самой Фёкле я объяснила, что полечу в Европу, чтобы все разведать и разнюхать-разузнать; ведь должны же мы с ней представлять настоящим образом, как там обстоят дела с подиумами. Фёкла была на двадцатом небе от счастья. Или от его предвкушения. Теперь она верила мне так же безоговорочно, как до этого бабе Маше. А та еще и подлила масла в огонь.

— Ты, Фёклушка, помни, что благодарность — это самое главное достижение хомо сапиенс.

— Кого? — наморщила мраморный лобик Фёкла. Баба Маша махнула рукой и проворчала:

— Ладно, забудь. Я только хотела сказать, что всем, чего ты когда-нибудь достигнешь, ты должна быть обязана вот этой замечательной девушке. Запомнила?

Фёкла послушно кивнула и неожиданно сказала:

— А-а-а, я вспомнила. Хомо сапиенс — это человек разумный. Я в Интернете читала.

Мы с бабМашей переглянулись. Ну, слава богу! Лед тронулся. Недаром же я совсем недавно заметила какой-то новый блеск в глазах нашей подопечной. Значит, она и вправду не совсем безнадежна. Ведь даже на подиуме круглым дурам никогда не удержаться. Влезть туда можно. Но вот удержаться… Это совсем другая история.

Глава 12

Дэвик встречал меня в аэропорту.

Пока мы добирались до его жилья, арендованного Дэвиком где-то в предместьях Вены, я успела поведать ему мой захватывающий детектив, в котором он изначально принял такое непосредственное участие. Пару раз издав крики типа «ой» и «ай» в самых захватывающих местах, ревниво посопев там, где я рассказывала, как я обитала в квартире у Эмика:

— Ну, только для конспирации! Ты даже не думай! — воскликнула я, притворно складывая руки лодочкой — ни дать, ни взять, оперная дива перед началом арии! Но опытного Дэвика на мякине было не провести. Он обиженно отвесил губу и сказал:

— Зина, твоя личная жизнь — это святое. Если тебе понравился мужчина, так это же нормально! Было бы хуже наоборот. — Ох уж эти еврейские двусмысленности. И что он хотел сказать?

Слово за словом Дэвик вытащил из меня почти все. Я только опустила наиболее пикантные подробности, пригладив и причесав свой рассказ так, чтобы он был похож на хороший, добротно написанный приключенческий роман. Мне не хотелось рассказывать Дэвику о своих душевных муках. Зачем? Это же очень личное.

Поделившись с Дэвиком всем или почти всем, что представляла из себя моя жизнь в последние месяцы, я испытала несказанное облегчение. Ненавижу врать, особенно друзьям.

Дэвик дослушал мой рассказ до конца и, глядя на меня в упор, спросил:

— И ты всерьез думаешь, что она тебя здесь не достанет?

— Думаю, не сможет. Она действительно не знает, где я. Я даже детективам ничего не сообщала. Просто прыгнула в самолет и улетела. Я им отсюда позвоню. Аккуратненько.

Дэвик надолго задумался.

— Да, пожалуй ты права. Судя по тому, что она нанимает каких-то киллеров-двоечников, — при этих его словах я немного поежилась.

— И слава богу, что двоечников!

— Я-то это и имел в виду, — поспешил сказать мне Дэвик, заметив мою реакцию, — прыти у нее маловато. Но лучше перестраховаться, вдруг ей в следующий раз повезет, и она найдет кого-нибудь потолковее. Ты на всякий случай никому отсюда не звони. Мало ли что…

Я послушно кивнула. Дэвик был прав — стопроцентной гарантии, что я улетела «инкогнито» на моем месте никто бы не дал. И еще эти неосторожные звонки моим учителям. Даже телефон-динозавр не мог гарантировать мне ничего в современном мире сверхтехнологий.

Я только сейчас поняла, что сделала глупость. Но поступить иначе я просто не могла. И потом, я же предусмотрительно поменяла телефонный номер!

Все эти предосторожности иногда казались мне детской игрой в крысу. Но, неукоснительно следуя правилам всех мало-мальски толковых телевизионных сериалов, я просто не имела право поступать иначе!

— Хорошо. Я сама детективам звонить не буду. Думаю, лучше будет, если позвонишь ты. Я напишу тебе на бумажке, что им сказать. Пусть Вована пока еще у себя подержат. — Дэвик воззрился на меня изумленным взглядом. — Ну, ты же сам сказал, что мне звонить не стоит, — виновато промямлила я. Черт возьми, я и так втянула в эту историю кучу народу. Когда же это все наконец закончится!

Дэвик не нашелся, что мне возразить и, видимо, чтобы не выглядеть непоследовательным идиотом в моих глазах, с чисто еврейской изворотливостью, вскоре сам убеждал меня в том же самом:

— Теперь тебе нужно выйти на финишную прямую получения твоего многострадального наследства. Для этого тебе просто надо не высовывать нос отсюда, затаиться и принять все меры предосторожности. Да что тут осталось, каких-то пару месяцев! И тогда тебе никакая мамаша не будет страшна.

Я рассеянно кивнула в ответ, и через пять минут уже не слышала, что говорил мне Дэвик. Он продолжал бубнить какие-то важные вещи про безопасность и осмотрительность, а я полностью углубилась в изучение красот, мелькавших за окном автомобиля. А здесь было на что посмотреть! Прекрасная Вена не зря славилась своими архитектурными излишествами.

Когда мы наконец добрались до «скромного жилища», как Дэвик именовал свою венскую «резиденцию», я слегка растерялась от того, что мне пришлось увидеть. Я еще никогда не жила в музее, а этот «маленький домик» слегка смахивал на Эрмитаж, который мне художник Филиппыч показывал на картинке. Только это здание было раз в десять меньше.

Но в Эрмитаже, насколько я запомнила, обитали русские цари. А здесь, в венском особнячке, обитал Дэвик, вполне современный русский нотариус-еврей с неплохим годовым доходом. «Чудны твои дела, господи!» — подумала я, поднимаясь по мраморным ступеням крыльца и входя в высоченные, почти трехметровые двери. Я сейчас даже не могла сказать, к чему точно относилась моя мысль, — к факту проживания Дэвика-юриста во дворце или к той красоте, которую создали простые человеческие руки. Так красив был этот загородный дом. Или замок. Я плохо в этом разбираюсь.

Дэвик пыхтел от гордости, поглядывая на меня. Он наслаждался моей реакцией и произведенным на меня впечатлением. Я молча шествовала по бесконечным комнатам с высоченными, украшенными лепниной, потолками. Комнат было много, и я даже не пыталась их сосчитать. Наконец Дэвик не выдержал.

— Нравится? — заискивающе заглядывая мне в глаза, спросил он.

— А то! — я не хотела выражать свое восхищение пространными «ахами» и «охами». Дом в этом совершенно не нуждался. — Покажи мне мою комнату, — просто попросила я, надеясь, что мне тоже удастся немножко пожить во дворце. И не ошиблась. Шелковые обои с вышитыми на них геральдическими лилиями и просторный камин были самым скромным украшением моей спальни. Я завизжала от восторга, не в силах больше сдерживать свои эмоции. Плевать на этикет! Русский человек всегда выражает свои эмоции прямо и однозначно. И я не была исключением. А эти чопорные иностранцы пусть себе поджимают губки и тупят глазки.

Я плюхнулась на огромную, как море, кровать с распростертым над ней балдахином, прямо в чем была, даже в башмаках. А Дэвик стоял рядом и тихо хихикал. Я хорошо знала его. Это хихиканье было у него признаком самого большого удовольствия. Как урчание у кота.

Позже он устроил мне по дому настоящую экскурсию. И снова стал страшно похож на ведущего Варгафтика, поразив меня серьезными знаниями предмета «архитектура». Когда я выразила удивление по поводу его энциклопедических знаний, он скромно сообщил мне, что интересуется этим уже давно.

— Так, хобби. Почитываю кое-что на досуге.

— Ничего себе, хобби! Ты мне уже сообщил половину тома какой-нибудь архитектурной энциклопедии Австрии. И вдобавок, абсолютно все про этот замечательный дом.

— Понимаешь, у меня здесь была куча времени, и я поинтересовался этим занимательным предметом, — у него загорелись глаза. — Знаешь, архитектура — это же застывшая музыка. Но это не я сказал, а кто-то из великих, — Дэвик скромно опустил глаза.

«Ух, ты! И вправду, похоже, что архитектура его страсть! — удивилась я. — А я и не знала». Впрочем, как выяснилось, я не знала про Дэвика еще кучу вещей.

— А про этот дом я вычитал в библиотеке, пока лечил… ну, в общем, ты в курсе. Здесь есть замечательная библиотека. На третьем этаже. Мы еще туда с тобой не добрались. — Я сразу же захотела туда добраться.

Оказывается, весь третий этаж — это и была библиотека. Огромный зал по периметру был заставлен дубовыми шкафами, сверху донизу набитыми книгами. Свет мягко падал из фрамуг, расположенных высоко под потолком этого отнюдь не низкого помещения. Рядом с каждым шкафом стояла узкая переносная лесенка. Я замерла от восхищения. Во-первых, я никогда еще не видела столько книг в одном месте. А во-вторых, мои занятия с художником не пропали даром. Ведь помимо любви к живописи ему каким-то странным неуловимым образом удалось привить мне любовь к чтению книг. Нет, не тому суррогатному ползанию по Интернету, этой огромной помойке, доверху набитой разносортными, часто недостоверными, фактами. А именно книг, бумажных, с любовью одетых в картонные или кожаные переплеты заботливыми человеческими руками. Под руководствам Филиппыча я прониклась к книгам благоговейным уважением. Ведь книги никогда не врут. Все, что в них записал человек, как правило, плоды долгих бессонных ночей, неторопливых размышлений и чистого, не отягощенного Интернетом, разума.

Я прошлась вдоль полок, прикасаясь руками к корешкам книг. Их здесь были многие тысячи, на разных языках, целое состояние, самое драгоценное в мире богатство — знания. Дэвик наблюдал за мной, не мешая и не комментируя. Он наслаждался тем, что видел. Ведь он, как и я, обожал книги. Я достала с полки наугад тяжелый фолиант с золотым обрезом. Это был солидный увесистый труд на непонятном мне языке. Судя по изображениям букв, скорее всего на греческом или латыни.

Я полистала книгу, разглядывая старые гравюры. Наверное, греческие боги или герои: в тогах, с лавровыми венками на головах и в героических позах. Такие же были в мастерской Филиппыча, я узнавала их по разным приметам.

Это вот Геракл. Филиппыч рассказывал мне о нем. Он совершил целых двенадцать подвигов. Вот бы кто-нибудь из моих знакомых совершил хотя бы один! А это Одиссей. Тот еще был фрукт — я его недолюбливала. Бросил несчастную Пенелопу на полжизни, а сам шлялся по всему миру и в ус не дул. И столько всего интересного увидел! А она, бедная, все пряла и пряла. Как ивановская ткачиха. Жалко бедолагу.

Я засунула фолиант на место и прошлась по мягкому ковру, покрывавшему всю комнату. Ноги утопали в высоком шелковистом ворсе, и мне стало неловко ходить обутой по такой красоте.

— Пойдем? — спросила я Дэвика.

— Ну, если ты уже налюбовалась, то пойдем, — согласился он.

— Я не налюбовалась, но думаю, что вернусь сюда позже.

Я не лукавила. Книги с недавних пор тянули меня к себе, словно невидимый магнит. Я не понимала, в чем именно заключалась их сила, но ощущала на себе это волшебное притяжение.

Мы с Дэвиком спустились на первый этаж и оказались в просторной старинной кухне. Почему я решила, что она старинная? Просто потому, что посредине был расположен обыкновенный домашний очаг — сложенный из кирпичей, закопченый изнутри и побеленый свежей побелкой снаружи. Сверху над этим прибежищем огня были положены несколько металлических прутьев на манер гриля или рашпера.

— А-а! Это, наверное, чтобы кастрюли ставить, — догадалась я. И нигде не было заметно какой-нибудь современной печки. Очаг больше всего напоминал топку великана из сказок братьев Гримм. Про них мне тоже рассказал всеведущий Филиппыч. А еще показал мне эту самую топку на картинке. Тогда же я узнала и про кота в сапогах.

Вдоль стен кухни стояли огромные шкафы. Я открыла один из них. Там оказались здоровенные блестящие кастрюли. В них, наверное, готовили еду человек на сто — такими они были большими.

— Это все мемориальная посуда, — ответил Дэвик на мой немой вопрос. — Когда я снимал этот дом, хозяева предупредили меня, что иногда они используют его как музей. Это для них дополнительный заработок.

— Здесь, что, водят экскурсии? — удивилась я.

— Да, бывает, — сказал Дэвик и пожал плечами. Значит, я не ошиблась, приняв этот дом за мини-музей. Или за филиал музея. И мне стало вдвойне приятно. Я еще точно никогда не жила в настоящем музее. Эта мысль сделала меня абсолютно счастливой! Теперь я запросто могу вообразить себя принцессой. Или даже королевой. Ну, хотя бы на несколько дней! И мне теперь обзавидуются все женщины мира! Или я ничего не понимаю в жизни.

После экскурсии по дому я изрядно проголодалась и предложила Дэвику перекусить где-нибудь поблизости.

— Ты знаешь, при такой красоте окружающей нас здесь действительности, мне все время будет казаться, что я попала в сказку. Спасибо тебе!

Моя благодарность была искренней. Мы поехали в центр города, где Дэвик присмотрел приличный, недорогой, по местным меркам, ресторанчик. Мы уже доедали десерт, когда дверь ресторанчика распахнулась, и на пороге появился — кто бы вы думали! — Андрон собственной персоной, мой старый знакомый, которого когда-то мне подарила судьба для первого путешествия по Европе. Вслед за ним семенила серовато-блеклая особа непонятного возраста. Издав воинственный клич, я, опережая собственную мысль, вскочила с места и бросилась Андрону на шею. Ошалевшими глазами он наблюдал за моими действиями, и его руки при этом висели безвольными плетьми вдоль его спортивного торса. Мой телячий восторг улегся так же стремительно, как и возник. Я начала понимать, что явно делаю что-то не так. Блеклая особа воззрилась на меня своими голубоватыми водянистыми глазами с полным отсутствием косметики, и льдинки в ее глазах стали покрываться сугробами так стремительно, что я мгновенно остыла.

— Извините меня, пожалуйста, — обратилась я к «Снежной даме» (так я мысленно окрестила спутницу Андрона), — но здесь, за рубежом каждое знакомое русское лицо кажется роднее собственного отца. Знакомьтесь, это мой спутник, Давид, — представила я вовремя подплывшего ко мне сзади Дэвика. «Снежная дама» слегка оттаяла, и на ее лице изобразилось что-то вроде улыбки. Улыбка напоминала ухмылку Бабы Яги перед ужином, но эта подробность меня нисколько не смутила. — Андрон, ну что же ты… вы медлите, — мгновенно сориентировалась я, — немедленно представьте меня вашей очаровательной спутнице.

Улыбка на лице Бабы Яги стала немного обширнее и гораздо более благосклоннее. Андрон наконец перестал стоять каменным истуканом и включился в мою игру.

— Познакомься, дорогая, это мои коллеги по работе — Зиночка и Давид.

«Коллега по работе» Давид слегка округлил глаза от удивления и воззрился на меня, но я вовремя наступила ему на ногу, и он вежливо заулыбался «ледяной мадам».

Мы пригласили их за наш стол, и вскоре наша новая знакомая хохотала, как безумная, над бородатыми анекдотами Дэвика, разгоряченная двумя лошадиными порциями горячего глинтвейна. Я подмигнула Андрону и вышла на улицу. Через полминуты он уже стоял рядом со мной.

— Ну, ты даешь, — в его голосе укоризна была перемешана с восхищением.

— Это ты даешь, — вернула я ему его укоризну, — мог бы сориентироваться и побыстрее. Это твоя жена? — Он покраснел. — Наверное, жутко богатая? — догадалась я. Андрон покраснел еще больше. — Ладно, это не мое дело.

— А кто это с тобой? — поинтересовался Андрон, и к моему удовольствию, я услышала в его голосе неприкрытую ревность.

— Это мой личный нотариус, хранитель печати, верности и прочая, — съехидничала я, но Андрон расплылся в благодушной улыбке, поняв, что Дэвик ему не соперник. Бедные мужчины! Их выводы иногда бывают столь же стремительными, как и неверными. Но женщинам это всегда нравится.

Пообедав с нашими гостями во второй раз — за компанию, мы решили, что сегодняшний вечер мы обязательно должны провести все вместе. И не где-нибудь, а в венской опере! Все-таки Вена — это музыкальная столица Европы! И с этим согласилась даже уже пьяная в стельку «Снежная дама». Находчивый Дэвик, которому я наспех объяснила свое знакомство с Андроном очень важными финансовыми вливаниями двухлетней давности в некий совместный проект, войдя в мое положение, скормил «Снежной даме» уже четыре порции глинтвейна. Теперь она любила весь мир и меня впридачу, а Андрон был на седьмом небе от счастья, избавившись на время от докучливой опеки своей ледяной законной «половины». Дэвик, как настоящий дотошный законник, несколько раз пытался выяснить у Андрона, какой именно бизнес мы с ним затеяли столь совместно, но я вовремя вмешивалась в их разговор, категорически предотвращая все нежелательные подробности. После третьей безуспешной попытки что-либо разнюхать, (Ох, уж эти еврейские штучки! Даже на отдыхе эта богом избранная нация не упустит и малую толику денежной выгоды!) я решила, что с меня довольно на сегодня всяких непредсказуемых напрягов, и лично напоила Дэвика «до поросячьего визга». Вызвав такси, я продиктовала адрес и, дав шоферу сверху сто евро, попросила его позаботиться о пассажире. Это означало, что шофер должен был стать для Дэвика на ближайшие полчаса родной матерью, а именно, не только доставить его домой в целости и сохранности, а еще и уложить его в постель, предварительно раздев, и после обязательно захлопнуть за собой дверь. На случай, если дома не окажется никого из прислуги. В общем, как-то так.

Произведя аналогичные манипуляции со «Снежной дамой», мы наконец остались с Андроном наедине. Нам было что вспомнить! И мы с удовольствием предавались этому занятию безо всяких помех в виде друзей и родственников. Насладившись общением, мы решили, что неплохо было бы куда-нибудь переместиться из слегка поднадоевшего мне за полдня ресторанчика.

Поскольку до вечера еще была куча времени, а опера в любой стране мира начинается не раньше девятнадцати часов, я решила проверить одно утверждение, о котором случайно прочитала в старой книжке из личной библиотеки моего художника Филиппыча. Тогда я совершенно не предполагала, что когда-нибудь окажусь в Вене. Но, раз уж судьба так сложилась, то грех было не воспользоваться случаем. Тем более, что этот вопрос был одним из нескольких моих желаний, которые у каждого человека накапливаются с детства и постепенно реализовываются по мере его перемещения по жизни. Одним из таких желаний у меня в детстве было желание наесться досыта бананов. В моем заснеженном Зауралье бананы существовали только на картинках. И однажды, узнав, что на свете существует этот диковинный фрукт (или не фрукт, а овощ — точно не знаю), я много лет мечтала наесться бананов так, чтобы я уже их не хотела, а они еще были. И первое, что я сделала, попав в Москву, в «обжорню» к Нике, это исполнила свое «банановое желание». Помню, мне даже плохо стало с животом, так я их объелась.

Так вот, теперь мне захотелось исполнить очередное свое желание — проверить, действительно ли в Вене есть место, где всегда звучит великий Штраус?

Поскольку Штраус был любимым композитором моего учителя музыки, и он часто крутил мне на заезженном старом патефоне «Сказки венского леса» — раритет же! — я влюбилась в эту музыку. Так же точно, как, в покрытые слоем пыли, книги Филиппыча. И мне уже не нужен был совершенный и современный DVD-проигрыватель, у которого не было главного — души. А нравилось мне мягкое, слегка поскрипывающее звучание старого патефона. Я даже решила купить на блошином рынке такой же. «Поставлю в гостиной своего нового дома и буду слушать настоящие живые пластинки! Это будет очень круто», — решила я окончательно и бесповоротно. Потому что любое ретро — это всегда круто. А особенно ретро, у которого есть душа.

Сверившись с картой туристических маршрутов Вены, мы с Андроном, который хохотал надо мной, как сумасшедший, убеждая не терять на эту затею времени, поехали туда, где настоящий оркестр обязательно сыграет нам настоящие вальсы Штрауса. На вокзал!

Если вы помните, слово «вокзал», согласно общепринятой легенде, происходит из простого сочетания двух слов: вокальный зал. Ведь раньше находчивые европейцы, ожидая в отведенном для этого месте очередной поезд-дилижанс, там же наслаждались музыкой. И таким приятным образом коротали свое длинное, практически бесконечное время, отпущенное им для жизни. Музыка эта сначала и создавалась великим Штраусом-отцом, а потом и сыном для ублажения ушей отъезжающих и прибывающих пассажиров. Причем, дирижеры в те далекие времена стояли лицом к зрителю, а Штраусы нарушили эту традицию, повернувшись лицом к оркестрантам и, соответственно, всем остальным к слушателю.

Говорят, эта красивая легенда — полное вранье! От первого до последнего слова. Может быть. За исключением, разве только, последнего утверждения. Но всегда хочется верить в сказку! И в Штраусов, отца и сына.

Вокзалов оказалось четыре. Все они были потрясающе красивы. Можно было подумать, что мы решили внепланово посетить еще пару-тройку венских музеев. И вообще, Австрия — это какой-то сплошной музей памятников, архитектуры и памятников архитектуры. Звучит сложно, но суть передана точно.

Но ни на одном из вокзалов никакого Штрауса мы не застали. Там была обычная привокзальная суета. И все.

Времена меняются, и теперь музыка в транспорте — это, в лучшем случае, бумкающие плееры со щупальцами-наушниками, опутывающими снизу доверху страждущих меломанов. Душераздирающие звуковые конвульсии, похожие на предсмертные стоны зомби вываливаются наружу из миниатюрных плееров. Они не дают спокойно жить окружающим и доводят до отупения собственных владельцев.

Ах, где теперь волшебные вальсы и маэстро Штраус? Хоть отец, хоть сын — без разницы! От той музыки жизнь начинала искриться яркими красками, а от нынешней, плеерно-пластиковой, жизнь просто дохнет, и все. С недавнего времени я начала подозревать, что нынешняя музыка пишется, чтобы калечить и убивать все живое. В Вене я определилась с этим вопросом окончательно и бесповоротно. Теперь я это знала наверняка. Мне теперь было с чем сравнить бездарного Тимати и совершенно не умеющего мелодично петь (как выяснилось!) Фифтисента.

Глава 13

Наутро я проснулась в прекраснейшем настроении. Шелковый балдахин нависал надо мной словно блестящая золотая чаша. Я понежилась в постели минут пятнадцать и с сожалением приняла неизбежность — надо вставать.

Спустившись в кухню, я застала Дэвика с повязанной полотенцем головой и совершенно кислой физиономией. Он страдал похмельем.

— И зачем я вчера так напился? — вопрошал он, глядя на меня страдальческим взглядом пожилого сенбернара. Я с совершенно невинным видом посочувствовала его горю.

— Не знаю, милый. Ты, наверное, хотел испытать все радости жизни за один день.

— А что было потом?

— Потом? А потом ничего не было. Ты напился, я вызвала такси, и мы поехали домой.

Дэвик грустно вздохнул.

— Жаль. Я так хотел сходить в оперу.

Я улыбнулась самой очаровательной своей улыбкой, опустив при этом важную подробность — опера в Вене действительно весьма стоящая штука! И, насколько я поняла, Андрон придерживался того же мнения. Во всяком случае, спектакль, на который мы вчера попали в самый последний момент, был выше всяких похвал.

Плотно позавтракав, Дэвик наконец получил небольшую индульгенцию у головной боли и смог соображать вполне внятно.

— Чем мы сегодня займемся? — спросила я его.

— У меня есть некоторые дела в центре города, — уклончиво ответил Дэвик и слегка покраснел. Моё чутье никогда меня не обманывало.

— И как зовут твои дела? — сделав наивные глаза, поинтересовалась я. Дэвик покраснел еще больше, но отпираться не стал.

— Ее зовут Ядвига.

О, господи, ну и имечко! «Хорошо, что не Баба Яга, — подумала я, вспоминая вчерашнюю ледяную даму. — Как она там?» — зачем-то подумала я дальше, мысленно посылая Андрону приличную порцию обыкновенной человеческой жалости. Общение с его женой было минимальным и не принесло мне никаких неприятностей. Но продолжать знакомство я как-то не стремилась.

Дэвик, чмокнув меня в щечку и приняв двойную дозу аспирина, «усвистел» к своей Ядвиге, и я осталась одна. Посидев на кухне еще ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы сварить одну чашечку кофе — современная плита все же обнаружилась внутри одного из здоровенных великанских шкафов. Она была надежно спрятана от глаз возможных экскурсантов, чтобы не навлечь на хозяев этого великолепного дома возмущение туристов. Туристы всегда платят деньги только за оригинальные вещи и терпеть не могут подделок! Это же общеизвестная истина!

Насладившись кофе, я решила, что теперь пришло время мне как следует заняться местной библиотекой.

Поднимаясь на третий этаж, я предвкушала томное шуршание старинных страниц в моих руках, необыкновенные открытия, ну, хотя бы, самую малость.

И я уже, было, расположилась в исполинского размера кресле с томиком Гомера в переводе самого Василия Андреевича Жуковского, который был добрым другом «наше всё — товарища АСПушкина» — так говорила мне моя училка по литературе там, в незабвенном Зауралье. И уже, было, я раскрыла его на первой, пожелтевшей от времени страничке, но моим мечтам не суждено было сбыться. По крайней мере, именно сейчас. Как всегда, невовремя зазвонил телефон. Посмотрев на дисплей, я с удивлением обнаружила, что мне звонит Ника. Он никогда не звонил просто так. А только по самым важным и неотложным поводам. Я немного встревожилась, и мое настроение, как шкала охлаждаемого термометра, побежало вниз.

— Алле, — сказала я нетвердым голосом, поднося трубку к уху.

— Привет. Как дела? — нейтральные Никины слова меня немного успокоили. Но, отдав дань вежливости, Ника, как всегда сухо и по-деловому, перешел к сути вопроса. — Тут Палыч звонил, — спокойно сказал Ника, ожидая, пока я осознаю смысл сказанного.

— Какой Палыч? — не поняла я.

— Ну, твой Палыч. Учитель физкультуры из Зауралья.

— Кто? — у меня все похолодело внутри. Сначала Ника, теперь Палыч. Что там у них происходит? — И чё? — совсем уже неуверенным голосом пискнула я в трубку.

— Да, в общем, ничего особенного. Говорил, что тебя какая-то «мадама» разыскивала. К нему забрела. Она из Москвы.

У меня внутри все оборвалось.

— Ника, не томи. Говори, что он тебе сказал.

— Да ничего такого особенного не сказал. Но, думаю, тебе бы лучше с ним встретиться. — Вот это номер! И как же я с ним встречусь, если я здесь, в Австрии, практически на осадном положении, а он там, в нашем любимом заснеженном «мухосранске». Но я недаром всегда гордилась собственной быстротой реакции.

— Слушай, пусть он сюда прилетит.

— Куда? — опешил Ника.

— В Австрию, Ника, куда же еще. Я же не на Луне. Я тут ему все организую. — Ника хрюкнул в трубку что-то неопределенное и отключился.

В следующий раз он перезвонил мне часа через полтора. Я только-только смогла немного погрузиться в замечательный гекзаметр древнего Гомера, переварив полученную от Ники информацию, когда противная проза жизни снова вернула меня в прекрасную Вену, в дом типа «дворец» и в самое замечательное собрание книг, которое я когда-нибудь встречала.

— Он прилетит завтра ко мне в Москву, и мы решим, когда и как он сможет добраться к тебе.

— Ника, ты чудо, жду, — только и успела воскликнуть я, и он снова отключился.

Я прочитала еще с десяток страничек занимательного древнего текста и слегка задремала. Мне снилось, что я в Москве и меня обнимает Эмик. Мне так понравился этот сон, что, очнувшись от этого забытья, я продолжала улыбаться. Ведь известно, что коротенькие дневные выключения сознания часто воспринимаются нами как самая настоящая явь. И мне именно так и показалось. Открыв глаза, я чуть было не начала разговаривать с Эмиком — так ярок и правдив был мой сон. Но реальность вернула меня из сказки в не очень радостное настоящее. Эмика не было и не могло быть. Мне стало грустно, и даже слезы навернулись на глаза. Я свернулась калачиком в огромном кресле, отложила Гомера и на меня, словно волны в спокойной реке, стали наплывать воспоминания. Они плыли на меня и плыли, качая меня в своих больших добрых руках. Я вспоминала, как замечательно мне жилось рядом с любимым человеком, какой счастливой я просыпалась каждое утро. От этой вселенской благости и её безвременной утраты мои глаза стали совсем мокрыми. Вот в таком полумокром состоянии меня и обнаружил Дэвик часа через три, когда вернулся со своих страшно важных дел со странным именем Ядвига. Мне не хотелось его ни о чем расспрашивать. Мне, честно говоря, вообще сейчас ничего не хотелось.

Взглянув на меня, Дэвик все понял без слов.

— Ты не расстраивайся так. Все наладится, — он присел рядом со мной и неуклюже попытался меня успокоить.

— Понимаешь, я, похоже, сама все испортила. Наверное, надо было ему все сразу рассказать, и тогда, может быть, все было бы иначе.

Я с надеждой взглянула на Дэвика, ища у него поддержки. Но его еврейское чутье, видимо, подсказывало ему что-то другое. Он упорно молчал, не подтверждая моей призрачной догадки. Я стала настаивать:

— Я сама виновата, накричала на него, обвинила черт знает в чем. А потом Фёкла с бабМашей нашлись, и я оказалась полной дурой.

Дэвик подал голос:

— Дурой. Факт. Ну, дурой-то ты оказалась не навсегда. Это с женщинами иногда случается…

— А ты откуда знаешь, — я ехидно сузила глаза, которые у меня моментально просохли от такой Дэвиковой нагловатости — тоже мне, утешил!

— А вот знаю, — Дэвик запыхтел, это у него было признаком уверенности в себе — я-то его знала как облупленного! Неужели за короткое время общения с австрийской пассией он научился разбираться в тонкостях женской внутренней организации? Раньше за ним такого не водилось.

— Ладно. Ты не реви, все образуется. Так всегда бывает — сначала неприятности, а потом все хорошо. Это же прописная истина. — В его голосе была такая убежденность, что я почему-то ему сразу поверила. Да и вправду, сижу себе во дворце и реву в три ручья. Надо срочно поменять настроение и перестать распускать нюни. Сама наворотила дел, значит, надо теперь из этого всего и выбираться.

Вот так, с улучшившимся настроением, мы с Дэвиком решили срочно перекусить парой-тройкой бутербродов. Венских. Здесь, в Вене, бутерброды были какими-то необыкновенно вкусными, и их можно было заказать на дом. Всякие там колбаски и мяско местного производства, возложенное розоватыми, слезящимися соком, горками на хрустящие хлебные батоны, разрезанные пополам, были едой богов. Только здесь я выяснила, что мясоподобные продукты, именуемые в Москве «венскими колбасками», на поверку оказались сплошным суррогатом!

Через полчаса, уплетая за обе щеки шедевры венской кухни, я вспомнила о том, что мне утром звонил Ника.

— Палыч должен приехать. Ника сказал, — с невозмутимым видом сообщила я, прожевывая очередной бутерброд. Дэвик чуть не подавился:

— Куда приехать?

— Сюда, в Вену. Куда же еще! — Глаза у Дэвика полезли на лоб. — Я знала, что ты не будешь возражать, — проворковала я, с материнской заботливостью вытирая салфеткой жирные следы от венских колбасок, оставшиеся на подбородке у Дэвика.

Через четыре дня Палыч, слегка похудевший за эти годы и отрастивший окладистую бороду, уже стоял на пороге нашего с Дэвиком дворца. Дэвик, после проведенной мною профилактической беседы, полностью осознал всю важность этой встречи, и теперь был рад моему гостю.

Палыч плотно поужинал, принял для храбрости поллитра местного алкоголя и потом приступил к делу.

— Понимаешь, Зин, тут такая закавыка. Приперлась ко мне в школу эдакая московская фря и стала на меня давить. Расскажи, мол, что да как. Да все про тебя выспрашивает. Ей кто-то из наших болтанул, что мы с тобой водились, когда ты там жила.

— Слушай, а как она вообще про все это узнала? — удивилась я. — Про тебя, про школу, про мое Зауральское детство, наконец.

Но тут в разговор вмешался трезвомыслящий Дэвик.

— Зина, ты как ребенок, ей-богу. Ты же фамилию не меняла, в Москве квартиру купила на свое имя. Все легально. И никому не составит труда дать маленькую денежку любой захудалой паспортисточке. Они тебе кого хочешь, из могилы откопают, а не то, что живого и легально прописанного человека.

Дэвик был прав. Как я сразу не сообразила! Ведь у нас в стране любая тайна — это совсем не тайна. Хоть прописка, хоть фамилия. Хоть вся твоя прошлая биография. Если, конечно, не прикладывать никаких усилий, чтобы все это хорошенько запутать. А я и не прикладывала. Зачем мне это, спрашивается. У меня все с биографией нормально, так что я, действительно, никогда и ни от кого ничего не скрывала. Ну, разве только от Эмика. Да и то потому, что он толком ничего и не спрашивал. А уж тем более, не интересовался, как там у меня с босоногим детством.

— Но тут вот еще что… — Палыч пожевал губами, словно бы медля со следующей порцией новостей.

— Палыч, не тяни кота, давай, вываливай все как есть, — подбодрила я его строгим голосом. Палыч выдохнул и решился:

— Ты, Зин, не волнуйся и не расстраивайся, но тут такая вещь. Я же в курсе твоего неприкаянного детства и твой мамаши непутевой. Так вот, мне людишки донесли, что эта московская фря с твоей мамашей чего-то там шушукалась. Не знаю, о чем, но, по всему видать, обе бабы вредные, так что ничего хорошего ждать от них не приходится. Вот что я тебе хотел сказать, — Палыч выдавливал из себя слова, и видно было, что эта часть его миссии ему не по сердцу, но необходимость ее была очевидна. Поэтому он продолжил: — Но и это еще не все. Мамашка твоя дурная после общения с мадамой слегка самогонки тяпнула и язык-то у нее и развязался. Говорит, Зинку мою мадама эта московская на чистую воду вывести хочет. Вроде как, правды добиться. О чем это она — я не в курсе. А еще фря эта сказала кое-кому, что если она тебя найдет, то со свету сживет. Лазила по всему городу, все вынюхивала, высматривала, расспрашивала всех о тебе. И ничего не боится! Даже не скрывает, что ты ей поперек горла, — Палыч крякнул и налил себе еще полстакана коньяка. Зажав стакан в руке, он снова выдохнул и, перед тем как выпить, сказал тихо и обреченно: — Знает она, Зина, что ты от нее прячешься, но не знает где. Поэтому и ищет. Думала она, что ты к нам подалась. Так сказать, на историческую родину. Это все твоя маменька одному моему знакомому фраерку выложила, а он, не будь дураком, мне все за бутылку водки и «слил». Еще она у него интересовалась, где у нас в городе всякие криминальные элементы обитают. Он, знакомец-то мой, быстренько все смекнул, и ко мне. Так что, вот такие новости у нас, — Палыч выпил коньяк, крякнул и занюхал алкоголь соленым огурцом. Привычка — вторая натура — стол ломился от еды. — Ну и бабье нынче пошло! Хуже мужиков! Жадное и злобное. — Палыч сказал это в сердцах, так, словно давно накипело и очень просилось наружу, и теперь прятал от меня глаза, словно бы стыдился того, что принес мне такие плохие вести. Я встала, обошла вокруг стола и обняла моего старого учителя.

— Спасибо тебе. За все спасибо. Ты ведь всегда мне помогал, вот и теперь не забываешь. — Палыч похлопал меня по плечу и снова налил себе полстакана коньяка.

— Это тебе спасибо! Я же отродясь ни в какой загранице не был. А тут вот, обломилось. Прям, курорт. Я Нике говорю, — Палыч наклонился к Дэвику и рассказывал ему все это прямо в лицо, не обращая внимания на густой коньячный перегар. — Ты, Ника, сдурел, что ли? Куда мне лететь? В какую Вену? А он себе бубнит — так Зина велела, и точка. Ну, я, не будь дурак, больничный взял. Так, на всякий случай. Вообще-то у нас там никто никому не интересен. Мало ли, человек в запой ушел и на работу не выходит. Бывает же так? — Палыч спросил об этом чисто формально, не ожидая от Дэвика ответа. Дэвик же, закрывая ладошкой нос, активно закивал головой. — Ну вот, и я говорю, что бывает. Но тут эта фря… Я подумал, надо бы на всякий случай «зашифроваться».

Палыч рассказывал все это неторопливо и обстоятельно, словно про вчерашнюю удачную рыбалку, а я сидела рядом и мысли мои были отнюдь не спокойными.

«Вот, гадина! — с досадой думала я, грызя ноготь. Я не грызла ногти уже лет десять. И это было плохим знаком. — Ну, да ладно. Выкрутимся». Как там говорили наши предки: «Предупрежден, значит вооружен!» Правильно говорили!

— Ты представляешь, она мне еще денег совала, думала, что я тебя продам!

Я восхитилась его стойкостью.

— Да, Палыч, ты, конечно, настоящий молодец. И друг настоящий. А денег я тебе и сама дать могу. — Палыч обиженно засопел, но я успокоила его: — Нет, ты не понял. Не в смысле, тебя купить. А в смысле просто помочь. Я же знаю, как там, у нас.

Это простое «у нас» вырвалось у меня случайно. Но неожиданно всколыхнуло во мне целую бурю воспоминаний и чувств. Я думала, что все это прочно приклеилось на самом донышке моей души и покрылось столетней пылью забвения. Но, оказывается, я все помнила. Все. До мельчайших подробностей. И детство, и школу, и мою безумную мамашу, бросившую меня прямо посреди моей детско-отроческой жизни.

Но сильно погрузиться в воспоминания мне не дал тот же Палыч.

— Так что теперь делать будем? — деловито спросил он, делая акцент на слове «будем». И икнул.

— А ничего, — просто сказала я.

— Это как? — Палыч снова слегка обиженно взглянул на меня.

— Палыч, нам ничего делать и не надо, — я подсела к нему и погладила по руке. — Нам сейчас надо время выиграть. До моего вступления в наследство осталось меньше двух месяцев.

При моих словах о наследстве глаза у Палыча полезли куда-то строго вверх.

— Ах, да, ты же не в курсе, — я совсем забыла, что мой учитель ничего про мои перипетии и не слыхал. А верный Ника никогда и никому даже под пыткой бы о моих делах не рассказал.

Я коротко поведала Палычу свою историю, и он заметно повеселел:

— Так ты теперь скоро королевой будешь!?

Я отмахнулась от его слов — подумаешь, королевой. Это все ерунда. На свете есть вещи более ценные.

— Ну, посуди сам, — продолжала я гнуть свою линию. — Ты на ее, то есть, Эмиковой мамаши, посулы не купился, меня обо всем предупредил. Ты сейчас сидишь здесь, в Вене, в настоящем дворце, — Палыч только теперь расслабился от моих спокойных увещеваний и стал оглядываться вокруг.

— Мать честная, а я и не заметил, — сказал он, с восхищением глядя по сторонам. — С этими московскими зачухонками некогда и жизнь посмотреть.

— Вот и славно, — обрадовалась я. — Теперь ты успокойся и наслаждайся жизнью. Все что от тебя требовалось, ты уже для меня сделал. А сейчас пойдем гулять. Что же ты, зря в такую даль летел?

Палыч благодарно глянул на меня и крякнул.

— Вот я всегда говорил — хорошая ты девка, Зин. Моя школа.

И он достал откуда-то из-за пазухи кисет с самосадом. Пустив крутое сизое кольцо в потолок этого не нюхавшего никогда крепчайшего табаку роскошного помещения, Палыч наконец совершенно расслабился и стал рассказывать мне последние Зауральские новости.

— Кстати, за коньяк спасибо. Отличный коньяк оказался, — Палыч добродушно крякнул. — Но самое главное, знаешь что?

— Что? — просто спросила я в тон его интонации.

— Самое главное, что ты меня не позабыла напрочь. Знаешь, как мне все завидовали, когда я твой подарок получил. Я, правда, половину раздал, ты уж не обижайся. Все же друзья-знакомые понабежали, хотели попробовать заморской посылочки, — Палыч мечтательно улыбался, видимо, вспоминая вкус замечательного французского коньяка, который я, четко следуя намеченному мной жизненному плану, с огромной благодарностью, обозначенной мною в письме, отправила Палычу в Зауралье. Коньяк был коллекционный, такого в наших краях отродясь не водилось.

— Но приятно было до чертиков. — Он гордо глянул на меня и повторил: — Моя школа.

Мы гуляли по Вене, катались в настоящей карете, слушали музыку Штрауса, которая, оказывается, звучала здесь из каждого второго кафе, и совсем для этого не надо было ездить на вокзал. В общем, просто наслаждались жизнью.

Обсудив с Палычем все возможные и невозможные новости, мы постепенно опять вернулись к теме, которая неотступно сидела в головах троих взрослых людей, пытающихся беззаботно прогуливаться по прекрасной Вене. Разговор вернулся к «мадам».

— Вот привязалась. Теперь из принципа ей ничего не дам, — я продолжила эту тему поинерции. — Я же уже думала об этом! — пояснила я друзьям. — Хотелось мне как-то восстановить справедливость, чтобы все по совести, она же все-таки жена Сашка. Законная. Значит, ей по праву что-то должно было от него остаться.

Палыч неожиданно остановился, и Дэвик, не ожидавший этого, налетел на Палыча. Но Палыч, слегка отпихнув Дэвика локтем, приосанился и выдал:

— Вот гляжу я на тебя, Зин, и диву даюсь. Тетка эта тебя до смерти достать хочет, а ты о ее благе печешься. Чудо ты, а не девка. И не зря господь тебя бережет. Достойный ты человек.

От такой Палычевой тирады я опешила. Так неожиданны и приятны были для меня его слова. Надо же! Сам родом из «мухосранска», а душа тонкая, чувствительная. У меня даже слезы навернулись от внезапно нахлынувших чувств. Я бросилась ему на шею:

— Палыч, ты у меня настоящий друг. Я всегда это знала. Если бы не ты, пропала бы я в нашем светлом Зауралье.

Палыч прижал меня к себе так, как прижимают любимого ребенка.

— Хорошая ты, Зин. Правда. Чистое золото, а не девка.

Я отстранилась и глянула ему в глаза, в них была влага.

— Палыч, хочешь я тебе машину куплю? Любую.

Палыч расхохотался.

— Ну, ты даешь! И на хрена мне машина? Где я на ней ездить буду? По нашим буеракам?

Я вздохнула. И правда. В наших краях дороги мало напоминали австрийские. Да и просто московские.

— Ну, тогда я тебе так денег дам. Должна же я тебя как-то отблагодарить.

— Нет, девонька. Деньги — это не благодарность. Деньги — это инструмент. А инструмент, он работать должен. Если хочешь отблагодарить, ты лучше школе нашей чего-нибудь подари. Ты же помнишь, какое там все ободранное. И мне тогда радостно будет. Буду смотреть на дело рук наших и вспоминать тебя. Вот так и отблагодаришь. — Я удивилась. Никогда бы не заподозрила в Палыче альтруиста. Но он словно бы прочитал мои мысли. — С возрастом люди меняются. И на жизнь начинают глядеть по-другому.

Я поняла. Ах, Палыч, в неоплатном я долгу перед тобой. Так что ты прав. Деньгами этот долг не измерить. Добром он измеряется, обычным человеческим добром. И я решила — вот разбогатею по-настоящему, построю новую школу в моем родном городе. Не одному же Абрамовичу Чукотками командовать! Найдутся и другие такие же. Русские. Настоящие!

Дэвик взирал на нашу с Палычем беседу как на чудо великое. И, внимательно вслушиваясь в слова Палыча, одобрительно качал головой. Когда мы вернулись домой, то я заметила, что Дэвик теперь старается Палычу как-то угодить, то сахару в чай побольше положит, то лучший кусок торта поближе к нему придвинет. «Хорошие вы мои, — я смотрела на моих друзей и на глаза у меня снова наворачивались слезы, — ну что бы я без вас делала? Наверное, уже достала бы меня эта противная «мадам».

На следующий день Палыч улетел назад в Москву.

— Я, Зин, редко из нашего заснеженного края в люди выбираюсь. Видимо, возраст, здоровье не то. Да и особо-то времени нет. Ребятишки пригляду требуют. Вот ты уже выросла, а знаешь, сколько таких сейчас беспризорных да сирот при живых родителях? С ума люди совсем посходили.

Палыч стоял перед входом в аэропорт и курил свой вонючий самосад. Иностранцы, унюхав его «цигарку», оббегали Палыча десятой дорогой. А мне все нравилось: и запах самосада — пахло моей Родиной, и Палыч с его прокуренной насквозь, окладистой, почти седой бородой. Я снова прижалась к нему:

— Ты приезжай все равно. Я тебе всегда рада. А насчет школы не переживай. Мне только бы с «мадам» разобраться, и тогда я тебе новую школу построю. Хочешь?

Палыч погладил меня по голове, как добрый дедушка, которого у меня никогда не было:

— Хочу. — И он улетел.

Мы с Дэвиком вернулись домой. Даже красота дворца меня больше не радовала. Какая-то щемящая боль затаилась в сердце и не отпускала, ныла там маленьким серым зверьком. Я сидела на диване в гостиной, свернувшись калачиком под пледом, и смотрела, как Дэвик что-то писал в толстой тетради, похожей на амбарную книгу.

— Тебе он очень нравится? — вдруг спросил меня Дэвик.

— Кто? — не поняла я.

— Ну, Эмик, конечно, — со вздохом сказал Дэвик.

— Я теперь уже ничего не знаю, — устало сказала я. — Я сбежала от него, а потом думала, правильно ли я поступила. Так ничего и не надумала. Вроде бы мужик он хороший. Но только вот после того, как узнал, кто я на самом деле, даже думать боюсь, что он себе мог понапридумывать про меня.

Я говорила это, и воспоминания всплывали в моей голове. Они прокручивались, наверное, уже в сотый раз за то время, как я уехала из Москвы. Это было похоже на бесконечный, замкнутый в кольцо фильм, который крутился у меня в голове.

— Как-то все неправильно у меня, коряво, не по-человечески! И если он сейчас меня презирает, то так мне и надо. Все же некрасиво было с моей стороны ничего ему о себе не рассказывать. Получается, что я им просто пользовалась. — Я готова была себя изгрызть до основания, чтобы что-то поменять.

Дэвик меня внимательно слушал, прекратив писать.

— Хотя я все это делала, чтобы хоть как-то защитить себя. — Последняя фраза вырвалась у меня как крик отчаяния, призванный найти хотя бы крошечное оправдание моих поступков. Но он повис посредине комнаты, не находя поддержки и понимания ни у меня, ни, судя по тому, что я услышала, у Дэвика.

— А вдруг бы он и так тебя защитил? — тихо сказал Дэвик. Это его заявление было таким неожиданным, что мне стало совсем нехорошо. Он же еще недавно убеждал меня совсем в другом! Но, как ни странно, он и сейчас был тоже прав. Потому что истина всегда лежит где-то посредине.

— Да что теперь про это говорить. Только еще хуже на душе от этого всего дерьма.

Мне хотелось плакать. Грусть от того, что уехал Палыч, воспоминания детства, а теперь еще и эти дурацкие вопросы Дэвика. Как-то многовато для одного дня моей жизни.

— Знаешь, Дэвик, как бы там оно ни было, но ведь история все равно не имеет сослагательного наклонения, — Филиппыч так часто поговаривал, вот я и запомнила. Но смысл этой фразы узнала только недавно и поняла, что это истинная правда! — Поэтому, что сейчас об этом говорить. Да и номер телефона я поменяла. Он даже дозвониться до меня не сможет, — я вдруг вспомнила об этом, и мне стало совсем плохо. — Как-то по-дурацки все, — почти машинально повторила я. — И потом, — здесь я слегка запнулась, пытаясь выдавить из себя следующую фразу, — я теперь боюсь ему на глаза показываться, — тоска в моем голосе стала очевидна даже Дэвику. — Он ведь теперь знает, что я спала с его отцом. А мужчины таких вещей не забывают.

Наконец-то я произнесла вслух то, что боялась сказать даже самой себе. Это было самым главным препятствием между мной и Эмиком! Мне казалось, что это препятствие никогда не сможет исчезнуть между нами, и от этой мысли мне хотелось выть на луну. Выхода из этой ситуации я не видела. Никакого.

Я ничего не имела против Сашка, моего благодетеля и почитателя, давшего мне все, что я сейчас имею, но я так сильно любила его сына, что мне весь мир был без него пустым. Как пустая коробка из-под сапог, как пустое ведро, которое приносит несчастье. А проклятые обстоятельства были сегодня сильнее меня, сильнее моего глубокого уважения к памяти Эмикова отца, и даже сильнее моей любви. «Эмик, — мысленно взмолилась я, — ну сделай хоть что-нибудь! Ну, приди ко мне на помощь. Я же знаю, ты умеешь». Ответом мне была тишина.

Только Дэвик продолжал скрипеть перышком в тетради, и никто не позвонил к нам в дверь. Или хотя бы по телефону. Я подождала еще несколько минут. Умом я понимала, что никто прямо сейчас не войдет в двери этой комнаты, чтобы сгрести меня в охапку и унести на край света. Но сердце мое страстно этого желало.

Ничего не происходило. Внутри меня буря, вызванная воспоминаниями, понемногу стала сменяться опустошенностью и безразличием. Как у тяжело больного боль постепенно сменяется ноющей тенью боли, ее воспоминанием.

Ну что ж, мне, скорее всего, придется со всем этим жить до конца моих дней. И если Эмик не пытается найти меня, или хоть как-то связаться со мной, значит, мои предположения верны. Он забыл меня. Зачем ему женщина, которая его обманывала? Ведь он — человек, у которого чувство собственного достоинства — одно из главных чувств его жизни.

А таким людям нужны совсем другие женщины.

Слезы стояли у меня в горле, но мне совсем не хотелось, чтобы Дэвик знал, как мне на самом деле хреново. Я встала с дивана и сделала вид, что мне что-то срочно нужно в кухне. И только выйдя в коридор и плотно прикрыв за собой дверь, я дала волю чувствам. Как все-таки жизнь иногда бывает несправедлива!

Когда я вернулась в гостиную, Дэвик так и сидел, склонившись над своей книгой. Чтобы тишина не сгущалась до ненужной концентрации, я спросила:

— А что ты там все пишешь?

— Да это по работе. Я же контору свою не могу на произвол судьбы бросить. Мой партнер в отпуск на неделю уехал — я же здесь уже довольно давно, — голос у Дэвика стал немного жалобным. — Мне иногда даже как-то неудобно перед ним, но пока все не утрясется, я не вернусь, — голос его зазвучал более уверенно. — Вот сегодня им видеоконференцию устроил. Чтобы от рук не отбились. Надо иногда и поруководить.

Точно! За всеми перипетиями моей жизни я совсем забыла, что у Дэвика есть собственная нотариальная контора. И в ней наверняка трудится куча народу. А то как бы он здесь свой зад вылечил? На какие шиши?

— И что, нормально работают? — спросила я просто так, для поддержания разговора.

— Да вроде бы все в порядке, — Дэвик снова склонился над своей писаниной, но через пару минут отложил перо. — Только вот мне все время один вопрос покоя не дает. — Он наморщил лоб и откинулся в кресле: — Понимаешь, о том, что я тогда приду к тебе, ну, помнишь, в первый раз, никто не мог знать. Я много над этим размышлял. Остается один вариант. Кто-то, скорее всего, подслушал наш разговор с Сашком и точно знал день, когда я должен у тебя появиться. Понимаешь, они просто ждали. Они хотели, чтобы я видел, как тебя убили, иначе бы они убили тебя раньше, — Дэвик помрачнел, — это очень жестоко. И я все время пытаюсь вычислить, кто бы это мог быть.

После этого он замолчал и погрузился в размышления. Наверное, он и сейчас пытался вычислить того, кто мог его «сдать». Так в полной тишине мы просидели несколько минут. Тишина становилась тягостной, и Дэвик, почувствовав это, снова стал рассуждать вслух.

Я вяло слушала его рассуждения, постепенно погружаясь в собственные грустные мысли. Я то проваливалась в эту грусть, то снова выплывала из нее на поверхность реальности. Но от этой грусти я никак не хотела излечиваться, она была для меня почти приятной, как истома от неразделенной, но желанной любви. А еще это было очень похоже на то, как когда-то в детстве я купалась в заросшем травой и тиной пруду, недалеко от моей обшарпанной школы.

Приятно было неторопливо ложиться в разогретую солнцем, похожую на сливочное масло, желтовато-серую глину на краю пруда и, представляя себя толстым неповоротливым крокодилом, вплывать в пропахшую тиной воду, разглядывать там, под водой, медленно колышущуюся траву, плывущую рядом жабу и луч солнца, проникающий сквозь всю эту толщу не очень прозрачной воды. Но когда скользкое дно неожиданно предательски уходило из-под ног, то сразу же цепкий страх хватал меня своей крепкой холодной рукой за живот, где-то прямо под желудком. И тогда я, трепыхаясь, в панике, быстро рвалась к спасительной поверхности пруда, туда, где, разогревая до температуры горячего молока неприятно пахнущую тину, светило ласковое солнце.

Так продолжалось уже довольно долго. Я то выныривала на поверхность из своего печального мысленного омута, то опять опускалась на дно. А Дэвик все говорил и говорил. Когда я в следующий раз очнулась от своего несколькоминутного забытья, Дэвик уже говорил об архитектуре. Видимо, он заметил мои временные выпадения из действительности, и понял, что надо бы поберечь мои истрепанные нервы. Для этого он, по-видимому, решил сменить тему. А я этот момент просто не заметила.

Он даже неуклюже пытался меня развеселить. Оказалось, что архитектура — это действительно самое настоящее его хобби. Да еще какое! Он знал об архитектуре все! И, сама того не замечая, я понемногу увлеклась его рассказом и оттаяла.

— Так ты говоришь, что половина того, что мы здесь видим, натуральная подделка? — спросила я, зацепившись мыслью за последнюю фразу Дэвика, запоздало пытаясь скрыть от него то, что добрую часть его пламенной речи об архитектуре я пропустила, погруженная в свои мысли.

— Я в этом абсолютно уверен. И, хотя хозяева этого дома утверждают, что здесь нет «новоделов», а сплошная реставрация, я бы не стал очень доверять их словам. Понятное дело, им надо денежки зарабатывать. Люди любят подлинники. А на «новоделы» кто позарится?

— А где все взаправдашнее? — по-детски наивно спросила я Дэвика. Мне и правда было интересно.

— Да в Италии, конечно. Сплошь палаццо да музейные реликвии, которые при ихнем итальянском царе Горохе построили. Там скоро все развалится от времени, а никто даже не чешется. Почти как у нас в России. Так что, с «новоделами» у итальяшек большая проблема. Им бы старое не растерять!

— А давай рванем в Италию, — и я мечтательно закрыла глаза. — Рим, Неаполь, Венеция! Давай. А то Венеция утонет, и мы не успеем её посмотреть.

Дэвик улыбнулся моей шутке.

— Хорошо, рванем. Только не сегодня. Мне надо здесь дела закончить.

Я забыла про его Бабу Ягу — Ядвигу. Дэвик, словно считав мысли с моего лба, покраснел и потупился.

— Ты, что, стесняешься, что ли? — хохотнула я. — Женщина — это же нормально. Вот если бы ты парня завел, я бы удивилась. Правда, в наше время и это не новость. Но все-таки.

— Я думал, ты ревновать будешь? — Дэвик улыбался как ребенок, нечаянно съевший целую банку варенья.

— Буду. Обязательно буду. Надо еще проверить, что там за фифа. Вдруг она нам не пара.

Слово «нам» я сказала почти ненамеренно, в шутку, но Дэвик запыхтел как паровоз. То ли немного обиделся, то ли правда стеснялся, я так и не разобралась.

— Ладно, не дуйся, — миролюбиво сказала я.

— Она мне очень нравится, — еле слышно сказал он.

— Нравится?! — я с деланным возмущением выпучила глаза. — Ты еще скажи, что жениться собрался! — Я подначивала его, наблюдая, как он на это реагирует. Но Дэвик воспринял мою игру всерьез.

— А что, мне уже пора.

Он засопел еще громче.

— На немке? Ты же еврей!

— Она из Австрии. Это разные вещи.

Я вздохнула. Бедный Дэвик. Все же и среди евреев бывают порядочные люди. Вон, жениться собрался. Как-будто нельзя просто так пожить с этой Ядвигой — Бабой Ягой. Хотя бы для проверки чувств.

Дэвик мне, вообще-то, очень нравился. Какой-то человечностью и непосредственностью, которую, как я подозревала, он тщательно скрывал от всего остального мира. Но я умудрилась завоевать его доверие, и он передо мной запросто обнажал свою ранимую душу и сбрасывал броню, отделявшую его от всех остальных людей. У меня никогда не было родного брата, и мне некого было опекать. Дэвик подходил на эту роль идеально. А еще он был сентиментальным. И стеснительным.

Удивительно! Нотариус, прожженый и искушенный в разных, не всегда лицеприятных, делах законник, и вдруг такие приятные человеческие качества! До того, как он узнал от меня про Эмика, он даже думал, что я храню ему верность. Он сам мне об этом как-то обмолвился. Вот чудак! И еще скрывал свой романчик с этой Бабой Ягой, думая, что мне будет неприятно, когда я об этом узнаю. Господи, замечательный сентиментальный еврей! Верный товарищ во всех моих авантюрах. Правда, национальность на верность никак не влияет. Но все же мне было приятно, и я, плюнув на свою грусть, и вынырнув наконец окончательно из ее серо-зеленого тоскливого омута, воскликнула от нахлынувших вдруг на меня нежных чувств:

— Дэвик, ты мой третий настоящий друг!

— А кто первые два? — встрепенулся он, и нижняя губа его обиженно свесилась над подбородком.

— Первый — это мой учитель физкультуры Палыч. А второй — Ника. Но они просто были раньше тебя. А то бы ты мог стать первым.

— Ну, слава богу! А то я думал, что какие-то прохвосты уже успели занять мое место, пока я тут поправляю здоровье.

Дэвик был трогательным и как всегда немного смешным. Я чмокнула его в нос — таким он был милым. И очень похожим на доброго старого сенбернара — такие же большие карие глаза и обвисшие мягкие щеки.

Глава 14

Мы прожили в Вене еще полторы недели, а потом все же отправились в Италию. За это непродолжительное время успели произойти почти эпохальные события. Дэвик расстался с Ядвигой. Окончательно и бесповоротно. А причиной послужило одно простое обстоятельство — он собирался в Италию взять нас обеих и развернул бурную деятельность по подбору соответствующего случаю и приятного во всех отношениях тура.

— Послушай, зачем нам какой-то тур? — удивилась я. — Тут же ехать как от Москвы до Тулы. Это же Европа! Тут все кукольное. Давай, вон, возьмем машину и махнем. Просто так, безо всяких путевок. Дикарями.

— Что ты? — Дэвик округлил на меня глаза. — Там столько интересного, что мы сами никак не сможем это все охватить. Здесь есть замечательные туры!

— Ну и возьмем там, на месте, экскурсовода. Он нам все и покажет, — не сдавалась я.

— Итальянца? — презрительный взгляд Дэвика был красноречивее слов. — Это же самые ненадежные в мире люди. Они же цыгане. Нет, нам нужен толковый, продуманный тур, — Дэвик теперь напоминал мне адвоката, хорошо подготовившегося к процессу. — Поверь, в Италию надо ехать цивилизованно. Это же не шоппинг, а экскурсия.

Ну, экскурсия, так экскурсия. Я вынуждена была с ним согласиться.

Он убегал с самого утра и без устали колесил по всему городу в надежде сэкономить еще пару австрийских «тугриков». Но все безрезультатно. Цены везде были примерно, по-европейски, одинаковыми. Все было просчитано и сбалансировано. Дэвик, как истинный сын своего народа, не оставлял надежды остаться в барыше и пытался торговаться даже с непробиваемо вежливыми австрийскими менеджерами, которые, с приклеенными к подбородкам, добрыми улыбками сочувственно кивали Дэвику головой. Но уступали только жалкие крохи. Дэвик кипятился, обзывая их крохоборами и пройдохами, и на следующий день снова шел на австрияков, как на амбразуру. Но с тем же результатом. Это напоминало мне бесславный поход Наполеона на Москву. Но я помалкивала, наблюдая, чем вся эта война закончится. Дэвик наконец сторговался с непокорными туроператорами, выклянчив у них немыслимые бонусы, и, победно доложив об этом мне, тут же бросился звонить своей Бабе Яге. Но здесь-то как раз и поджидала Дэвика первая маленькая колючая неприятность. Экономичность Ядвиги обскакала Дэвика, вырвавшись вперед на целый корпус. А именно! Она заявила ему, что ехать в Италию втроем неразумно. Никакой экономии на развлечениях, еда везде по бешеным ценам и все такое прочее. А те бонусы, которые он выторговал — это просто курам на смех и все в том же духе. Забегая вперед, скажу, что такой дуры я давно не видывала! Заявить мужику, который пыхтел целую неделю и из кожи вон лез, чтобы угодить гордой австриячке, что он — если обобщить ее речь — «козел», это надо быть крупной идиоткой!

Дэвик был неприятно удивлен заявлением своей почти подруги жизни. Он выглядел совершенно опустошенным, и я даже заметила влагу в его глазах. Губы его кривились, как у обиженного ребенка.

— Как она такое может говорить? — удивлялся он. — Ведь ей не придется потратить ни копейки. Я хотел просто сделать приятное вам обеим.

Я накормила его ужином и утешила, как смогла. Назавтра все повторилось.

Так продолжалось дня четыре. И Дэвик наконец сдался. К этому моменту он был уже сильно на взводе от бесконечных препирательств с Ядвигой, да и подготовка к путешествию совсем его измотала.

— И на хрена мне такой отдых, от которого я устал, еще туда не добравшись? А все это ее нытье — там дорого, сям неэкономно! Тьфу, зараза! Скажи, где их учат, этих немок, чтобы они были такими занудами?

— Не немок, а австриячек, — ненавязчиво поправила я его, незаметно улыбаясь.

— Какая разница! — взорвался наконец Дэвик. И это был первый звоночек, возвестивший мне, что дни Ядвиги сочтены. Знаменитая австрийско-немецкая рачительность стала в глазах Дэвика расчетливостью и отсутствием чувств. Чувства же для его народа были одним из столпов существования. Так говорила Дэвику его мама, а слова мамы не подлежали никакой девальвации. Подозрения в недостаточности чувств Дэвик перенести уже не мог.

Он каким-то чудесным образом наконец утряс все вопросы с поездкой, но ехидность и язвительность Ядвиги, которую он мне в лицах и красках передавал каждый вечер, чуть не плача от непонимания и обиды, сделали свое дело. Мы отправились в Италию вдвоем! Ядвига в самый последний момент, что называется, «хлопнула дверью», и наотрез отказалась ехать с нами.

Я не хотела расстраивать Дэвика своими соображениями о том, что причиной такого поведения неведомой мне Ядвиги могли быть совсем не знаменитая немецкая рачительность, а кое-что совсем другое.

Бедолага Дэвик! Его неопытность в любовных отношениях сыграла с ним злую шутку. Он не знал, что ревность часто совершает с женщинами такие странные трансформации, что даже ангела может превратить в сварливого малоприятного тролля. Ну кому же это, скажите на милость, понравится, когда твой, уже почти что нареченный, вдруг объявляет, что в долгожданную предсвадебную поездку он берет еще какую-то женщину?

Неискушенный в любовных интригах Дэвик попался на эту житейскую удочку и проиграл свой первый любовный тур. Я могла бы ему все это объяснить, но, по своим собственным соображениям, была нема как рыба, терпеливо выслушивая все его жалобы.

Я нисколько об этом не сожалела. Нет, во мне не было по этому поводу ни капли злорадства, собственнических инстинктов или чего-то подобного. Одна только чистая забота о благе моего друга. Ну зачем, спрашивается, ему немка? Или австриячка — это нам без разницы! Дэвик явно нуждался в заботливой пухленькой румяной няньке. А такие экземпляры водятся у нас где-нибудь в Рязани или в Твери. На худой конец, в Воронеже. Но никак не в изнеженной изящной Вене.

Мы отбыли в Италию рано утром, и пока мы ехали в замечательном, стерильно чистом европейском экспрессе, я ни на минуточку не могла оторваться от пейзажа за окном.

Италия поразила меня своей красотой. Она была полной противоположностью Австрии. Палаццо, нависшие над грязноватыми водами каналов, непонятные запахи и звуки. Причем запахи, которые иногда улавливал мой чуткий нос, совершенно не напоминали тот знаменитый на весь мир итальянский парфюм, который я так любила. А еще этот сверхскоростной итальянский говор, эмоциональное, до самозабвения, размахивание руками, головой и другими частями тела, которые любой разговор превращали в захватывающий спектакль одного зрителя, то есть меня, и целой кучи актеров, то есть итальянцев. Все было необычно, непривычно и как-то чересчур слишком даже для такого любителя экзотики, как я. Но все вместе создавало хор, поселившийся здесь целые века назад. И нельзя было отделить один голос этого хора от другого. Порознь они сразу блекли, становились вылинявшими и стертыми, как линялые шелковые обои на стенах палаццо, когда вы, налюбовавшись им снаружи, вдруг решите зайти внутрь: мебель, слегка тронутая грибком и плесенью, покрытые рыжеватой патиной канделябры, помнящие, наверное, самого герцога Медичи и его кровавую мамашу.

Стойкий запах сырости исходил от многовековых волн, омывающих старинные набережные Венеции и прислонившиеся к ним здания. И все вокруг было пропитано этим запахом. Но, если этого не замечать, то «ла белла Италия» представала перед вами во всей красе. Одни фонтаны Рима чего стоили!

Все достопримечательности Италии не мешали Дэвику оставаться самим собой. Он поначалу перезванивался с Ядвигой, наверное, надеясь, что ошибся, и все обстоит не так плохо, как кажется.

Человеку свойственно хранить надежду до последнего. Это хорошее свойство. Оно не дает нам отчаяться и заставляет бороться. За любовь, за дружбу и еще черт знает за что. Но Ядвига, по-видимому, снедаемая ревностью и обидой, подозревая, что ее бросают, вела себя уже совсем по-свински. Она кидала трубку во время разговора. Говорила Дэвику всякие колкости. И категорически не хотела идти на мировую. Дэвик наконец сдался.

— Я расстался с Ядвигой. Мне надоели ее упреки и скандалы. Я думал, небольшая разлука пойдет нам на пользу. Ничего подобного, — Дэвик искренне недоумевал, что случилось с его Бабой Ягой. — Все стало еще хуже. А еще она такая меркантильная. Даже жадноватая!

Что-о-о? И это говорит мне такой человек, как Дэвик. О меркантильности и жадноватости? Интересно, что она ему там наговорила? Таких эпитетов в сторону Ядвиги я от Дэвика никак не ожидала. Раньше он называл это бережливостью и правильным отношением к бюджету семьи.

Он сам был прижимистым малым. Но в случае Дэвика это были просто искренняя, бесконечно нежная любовь к деньгам и рачительность. Это, конечно, немного другое, чем жадность и меркантильность.

Видимо, Ядвига в своей слепой ревности все же перегнула палку. Да и бог с ней. Когда она почти совсем исчезла с нашего с Дэвиком горизонта, я легко вздохнула и подумала, что мне, любимой, лучше всего удастся найти для Дэвика настоящую, стопроцентную подругу жизни. «Кажется, я опять взяла на себя какие-то обязательства, — отметила я про себя. Но было уже поздно что-либо менять. — В конце концов, это моя святая обязанность. Дэвик же просто пропадет без меня. Во всем, кроме денег и юриспруденции, он такой непрактичный, — с теплотой глядя на его толстенькую упитанную круглую фигурку, вышагивающую чуть впереди меня, подумала я. — И потом, я ему многим обязана».

Теперь мне было смешно, когда Дэвик изливал на мою бедную голову очередную порцию своих жалоб на «жадненькую Ядвигу», но я прятала свою улыбку, чтобы случайно не обидеть моего друга.

За время нашего общения я хорошо изучила его и пришла к определенным выводам. Дэвик не жалел денег только на одного человека на земле. На себя самого. И я еще каким-то чудесным образом попала в этот короткий список. А больше он бы и полушечки ни на кого не потратил. Так что еще непонятно, кому повезло. Это он в период ухаживаний, как любой самец, распушил свой хвост и кошелек. Посмотрела бы я на эту австриячку после свадьбы. Бедная Ядвига!

А может, это просто Дэвику с женщинами не везло. Кроме меня, конечно!

«Хотелось бы мне все-таки знать, по каким критериям Дэвик оценивал рачительность этой австриячки?» — подумала я, заселяясь в очередные королевские апартаменты. Экскурсионный тур был по-настоящему роскошным! Глупая Ядвига даже не представляла, какого удовольствия сама себя лишила! Италия под руководством Дэвика была действительно «ла Белла» во всех смыслах.

Но я по-прежнему была почти уверена, что деньги здесь оставались только предлогом. Ядвига доревновалась до ручки и потеряла отличного жениха. Жаль, что мы так и не познакомились! Хотя, я думаю, она была бы против.

— А может, оно и к лучшему? — жалобно вопрошал Дэвик, когда мы осматривали Флоренцию. Во всем, кроме юриспруденции, он был мнительным и страшно сомневающимся субъектом. — Так бы женился, а потом только узнал, что она за штучка.

Мнительность часто бывает причиной депрессий у людей, которые подвержены приступам этой, в общем, излечимой болезни. Дэвик не был исключением. Пережив разрыв с Ядвигой, он слегка приуныл. Но он не умел долго злиться, пребывать в состоянии хандры или заниматься какой-либо подобной ерундой, как это бывает с большинством тех, кто впадает в депрессию и предпочитает пребывать в ней долгие годы. Нет, Дэвик, к счастью, шел по жизни веселым и жизнерадостным человеком, и это был для него большой и жирный плюс.

В Венеции, катаясь на гондоле, он слегка повеселел, узнав, что сегодня красивым женщинам именно на этой гондоле полагается пятидесятипроцентная скидка. Я широко улыбнулась гондольеру, и тот, лихо швырнув на дно лодки свой бархатный берет, воскликнул, что катает нас бесплатно. При этом он развесисто чертыхался на чистом итальянском языке.

— Вот ты — настоящая, понимаешь. А она — нет. Вокруг одни фальшивки. Как же мне не везет, — причитал Дэвик, гуляя по Риму.

В общем, к концу путешествия его организм наконец справился с этим затяжным недугом и окончательно выздоровел. Я была этому несказанно рада, и мы с легким сердцем вернулись в Вену.

Мое добровольное двухмесячное заточение в Европе подходило к концу. Впереди была Москва, и Дэвик немного нервничал, но старался это от меня скрыть. Мне было его немного жаль, ведь там, дома, нас действительно ожидала неизвестность. Деньги деньгами, но одну пулю в мягкое место он уже получил. И ему совсем не хотелось испытать это еще раз.

Дэвик должен был вернуться в Москву первым, чтобы все подготовить к моему приезду. И, как бы сильно страх не терзал бедного нотариуса, работу пока еще никто не отменял. И гонорары тоже. Дэвик, как известно, не был от природы очень храбрым человеком, но он был настоящим, стопроцентным представителем своего сословия, оборотистым малым, которому сам бог велел быть таким. От начала времен. Так написано в Библии. Но он был совестлив. Для юриста это скорее недостаток, чем достоинство. И от этого в нем всегда боролись две противоположных сущности: желание заработать и желание остаться человеком. Это большая редкость.

Он улетел, а я на несколько дней задержалась в Вене, наслаждаясь покоем перед грядущей неизвестностью и весьма вероятной нервотрепкой.

Я еще раз сходила в оперу. Давали «Даму с камелиями». Мой плохой немецкий все же позволил мне разобраться в перипетиях сюжета. Тем более, что перед походом в театр я основательно проштудировала оперные либретто, найденные мною в библиотеке особняка.

Судьба бедной Дамы потрясла меня. Я почти узнала в ней себя. Такая же одинокая и страдающая. Хотя, страдали мы по разным причинам: она от безнадеги, а у меня все же была слабая надежда на благополучный конец моей истории.

Наконец мое полугодовое ожидание приблизилось к своему завершению. До моего вступления в наследство оставалось три дня. Дэвик позвонил мне и, постоянно сплевывая через левое плечо и причитая разные приговоры-отговоры — суеверий в нем было, как блох в старой собаке, — заверил меня, что все подготовил к моему приезду.

— Не беспокойся. Я принял меры предосторожности. Звоню тебе с междугороднего телеграфа.

— Откуда? — удивилась я.

— Этому изобретению больше ста лет, и оно еще никого не подводило, — парировал мою иронию Дэвик. — Никому в голову не придет, что я могу тебе отсюда позвонить.

О, господи! Конечно, не придет! В заведении, специально созданном, чтобы звонить по междугородним телефонам никому и в голову не придет, что Дэвик собирается этим заняться. Но я подумала, что, может быть, именно эти приемы всегда и работают? Если хочешь что-то спрятать, положи это на самое видное место!

Дэвик сообщил мне, что детективы будут встречать меня в аэропорту и отвезут в безопасное место на бронированном автомобиле.

Детективы мои были молодцами и продолжали исполнять свои необременительные обязанности за аккуратный ежемесячный гонорар с моей стороны. Еще уезжая из Москвы я решила, что время летит быстро, и два месяца — это совсем небольшой срок, и мне совершенно нет необходимости отказываться от услуг таких профессионалов, которые обязательно пригодятся в недалеком будущем. Кто-то же должен будет меня охранять, когда я стану супер-пупер богатой!

Кстати сказать, Олег, мой замечательный преданный детектив, страшно ругался, когда Дэвик, по моей просьбе, позвонил ему и объявил, что я срочно переместилась в Вену.

— Она не могла мне сама об этом сообщить? — кипятился Олег. — Я, что, для нее мальчик на побегушках? Сижу здесь, жду ее звонка, а она, оказывается, уехала. Вот чертова девка, такую кашу заварила и скачет теперь туда-сюда без спросу. Ни с кем не посоветовавшись!

Мне было слегка неудобно перед Олегом — я действительно ничего ему не сказала. В конце концов, он сам советовал мне уехать.

Но деньги по-прежнему продолжали приходить на его счет, и Олег махнул рукой на мою, как он сказал, «безалаберность». При очередном «сеансе связи» с Дэвиком Олег просил передать, что на меня не сердится.

— Может, оно и правильно, — сказал он, — она деваха везучая. А лишняя возня, которая неминуемо бы началась, подключись мы к этому делу, никому, и вправду, не нужна.

Я передала Олегу через Дэвика, что благодарна ему за все, что он для меня сделал, и надеюсь, что по приезде он меня не отшлепает по попке за мои проделки. И не бросит меня на произвол судьбы прямо посреди этого коварного и опасного мира. Это была шутка, но я и правда надеялась на помощь Олега в будущем. Ведь не до пенсии же мне сидеть в Вене!

И потом, мое стремительное перемещение в Вену было абсолютно сознательным — мне не хотелось лишний раз «светить» перед «мадам» своих людей — её потенциальная кровожадность была непредсказуема и могла касаться любого, кто был со мной рядом. А то, что Олег свой, я уже давно решила. Но самое главное, это то, что у меня были планы на него после моего вступления в наследство. Поэтому я поступила именно так, как поступила. Да и Вован по-прежнему сидел на моей шее. До лучших времен. А Олег лучше всего подходил на роль его няньки.

Чем ближе становилась дата отъезда из Вены, тем сильнее я начинала нервничать. Я так привыкла к спокойной размеренной жизни в Европе, что теперь, просыпаясь ночью, долго не могла заснуть. Меня слегка потряхивало от ощущения неизвестной опасности. Я вдруг почему-то снова вспомнила окровавленного, ползающего по полу моей спальни, Дэвика. «Чтоб ты была здорова! — мысленно выругалась я в адрес Эмиковой мамашки. — Сколько из-за тебя неприятностей». Но мне пора уже было подумать и о том, чем я займусь, «после того как». «А что, собственно, изменится? — подумала я. — Деньги у меня и сейчас есть. Обращаться я с ними умею. Все будет хорошо».

Но я, к сожалению, не учитывала тогда одну простую вещь. Есть просто деньги. А есть громадные деньги. И этот второй вариант требует колоссального напряжения сил душевных, а иногда даже физических. И беспрекословной ответственности. Иначе эта махина может смести тебя с лица земли. Просто потому, что это слишком большие деньги. Я этого тогда просто еще не знала. Меня ждала Москва. И неизвестность.

Спускаясь с трапа самолета, я вертела головой по сторонам, и мне везде мерещились киллеры, бандиты в масках и полумасках и всякая прочая дребедень. Детективы запихнули меня в лимузин с бронированными стеклами, и мы помчались в неведомом мне направлении. Я соскучилась по Москве. И первая глупость, которую я совершила — это выяснилось позднее — это был звонок бабе Маше. А еще говорят, что люди не наступают дважды на одни и те же грабли! Еще как наступают!

Моя дорогая мисс Марпл страшно обрадовалась. Но, не проговорив со мной и одной минуты, она вдруг всполошилась. И задала совершенно здравый вопрос:

— Послушай, а зачем ты мне сегодня звонишь? Ведь наверняка еще не стоило бы приоткрывать свое местонахождение нашим «супостатам».

Ее вопрос был абсолютно резонен, но какая-то дикая блоха беспечности укусила меня в одно место.

— Да брось ты, баб Маш, наплевать мне теперь на всех врагов. Через пару дней я буду богаче иранского падишаха.

Я врала, что мне наплевать. Серенький комочек страха закатился мне в горло прямо во время моей бесшабашной тирады.

— Ну, смотри, как бы чего не вышло. Я бы на твоем месте пока остереглась. Телефоны эти — сатанинское отродье. Любой дурак по ним вычислит, где ты и что ты. — Бабуся, пообщавшись с моим окружением, выказывала недюжинные познания в современном научно-техническом прогрессе! — Ладно, давай, отключайся от греха подальше.

Но замедленный механизм моего страха уже был запущен, словно будильник, привязанный к противотанковой мине.

Трясясь по ухабам примерно час, мы наконец приехали в какую-то богом забытую деревеньку, и я выползла из лимузина совершенно разбитая. Озираясь по сторонам, я короткими перебежками прокралась в приготовленное для меня жилище — баба Маша не на шутку заразила меня своими страхами, и ко мне вернулся настоящий мандраж, от которого я уже почти избавилась за последние несколько недель.

Деревенский дом, назначенный быть моей крепостью, моим временным пристанищем перед обеспеченной и беспечной жизнью, имел мало общего с венским особняком, но жить здесь было можно. Аж целых два дня. Потому что послезавтра мне надлежало явиться в Москву для вступления в наследство.

Ночь прошла относительно спокойно. Если не считать кошмаров, душивших меня, от которых я просыпалась каждые полчаса в холодном липком поту. Я уже не рада была, что позвонила бабе Маше, и кляла себя, на чем свет стоит. «Нашла себе приключений на задницу. А вдруг она права», — вновь и вновь прокручивала я в голове свои страхи.

Наконец, не выдержав этой свистопляски, я встала, зажгла свет и пошла в душ. Я долго стояла под струями воды, то ледяными, то горячими. И наконец мои истрепанные нервы обрели некое подобие спокойствия. Глупости, что контрастный душ бодрит. После него дико хочется спать. Особенно посреди ночи.

Я провалилась в сон так, словно бы за мной закрыли тяжелую дверь в абсолютно темной комнате.

Когда я проснулась, на дворе уже было далеко за полдень. Но торопиться мне сегодня было некуда.

Плотно позавтракав свежими куриными яйцами и теплым коровьим молоком — пищей, которую я в обычной жизни тщательно избегала по причине ее жутчайшей калорийности, я обрела вполне сносное расположение духа и решила немного погулять. Я вышла за некое подобие забора, который в этой местности обозначали два параллельно уложенных кривоватых дрына, закрепленных на таких же кривых, вкопанных в землю, неотесанных деревянных столбах. Я пошла вдоль по деревенской улице, внимательно разглядывая все, что попадалось мне на глаза. А попадалось мне много чего интересного. Например, мальчишка, который, как на картинах 19-го века, гнал вдоль деревянной изгороди небольшую стайку бело-серых гусей. Для их дрессировки он, как и сто лет назад, использовал нехитрое приспособление, именуемое в народе «хворостиной». Пацан помахивал хворостиной над головами птиц, направляя траекторию их движения, а гуси с громким гоготом бежали вперед к лугу, полному зеленой травы.

На дворе стоял август. Во всей своей красе. Шмели гудели вокруг моей головы, деловито летя куда-то вдаль. Наверное, они, так же как и пацан, были жутко заняты. Работой.

Деревенские мужики, которые попадались на моем пути тоже, словно мураши сновали туда-сюда по своим, ведомым только им, делам. И только я никуда не спешила. Сегодня у меня был выходной. После многих месяцев бешеной гонки, тревог и волнений, я сегодня прямо с самого утра была весела и спокойна. Как не была уже очень давно. Я шла по деревенской улице, наслаждаясь солнцем, приятным ветерком, обдувавшим мое лицо, и думала о том, как же все-таки хороша эта жизнь. Так я добрела до высокого берега реки. С этого, обрывающегося вниз осыпающейся кручей, косогора открывался роскошный вид на даль и простор, который в учебниках именуется ширью земли российской. Я присела на край обрыва и залюбовалась открывшимся передо мной видом. И впрямь ширь земли! До самого горизонта тянулись холмы, покрытые зеленью, а среди них блестела и извивалась река со странным названием Выя. Из курса истории среднего мира или еще откуда-то я знала, что на древнерусском наречии «выя» — это шея. Речка ничем не напоминала шею, разве что, очень длинную. Длиннее, чем у жирафа. Я сидела на высоком берегу, размышляя о причудливости фантазий древнего человека, давшего такое странное название обыкновенной реке.

— Нравится? — услышала я сзади себя простой вопрос. Он был задан таким тоном, словно бы мой старинный друг, с которым мы до этого обсудили тысячу разных тем, решил спросить моего мнения еще и по этому поводу.

— Да, — в тон вопрошавшему просто ответила я и оглянулась. Возле меня стоял гусиный пастух и, ковыряя кончиком хворостины зеленую кочку, застенчиво смотрел куда-то поверх меня.

— Садись, — подвинулась я зачем-то на бесконечно-длинном обрывистом берегу. Наверное, мне хотелось дать понять, что я — друг и готова уступить место пацану, который осмелился со мной заговорить. Ведь деревенские обычно гораздо застенчивее городских. Или сейчас это уже тоже в прошлом?

Пацан присел на корточки рядом со мной.

— Красиво тут у вас, — сказала я очевидную банальность. Просто, чтобы поддержать разговор.

— Я знаю, — гордо сказал он, и от этой гордости в его голосе я почувствовала, что сама становлюсь патриоткой этой красивой земли. — К нам сюда художники пачками ездят. Говорят, такого вида даже Левитан не видел.

— Ого. Ты знаешь, кто такой Левитан?

Пацан презрительно взглянул на меня.

— Я в «художке» учусь, — его ответ был для меня полной неожиданностью.

— У вас есть художественная школа? — удивилась я.

— А почему бы ей у нас не быть? — строй его речи был совсем не деревенским, и все это продолжало меня удивлять. — К нам тут художник один со своей семьей переехал. Говорит, осточертело ему в городе — суета да беготня бестолковая. А здесь он душой отдыхает. Вот и студию художественную для местных открыл.

— А он вас за деньги учит? Или просто так?

На лице пацана отразилось возмущение.

— Они с женой земли немного взяли, овощи выращивают, на рынок отвозят. У наших-то с деньгами туговато. Работы почти нет. Перебиваются все.

Я задумалась. Через пару дней у меня будет огромная куча денег, а вот в этом конкретном селе жрать нечего? Все же этот мир устроен немного странно. Я вздохнула.

— Послушай, а чем у вас тут раньше занимались? — Пацан вопросительно глянул на меня и наморщил лоб. Я уточнила: — Ну, где твои папка с мамкой раньше работали?

Пацан сообразил, что я от него хочу.

— Да колхоз тут раньше был. Туда все и ходили. А потом, как и везде, все исчезло. Землю раздали. Кто свою пропил, кто огород сделал. Вот так и живем.

«Почти как у нас в Зауралье, — подумала я. — Такая же разруха. И везде, куда ни глянь, сплошная дыра».

— Слушай, а у вас народ сильно пьет? — спросила я.

— Да по-разному. Как и везде. А зачем ты спрашиваешь?

Вот это «ты» было первым словом, которому я могла приписать чисто деревенское происхождение. В городе мне бы обязательно «выкали».

— Да вот думаю у вас тут землю купить. Красиво тут. И спокойно. Можно какую-нибудь ферму построить. Или, там, коровник. Ну, я не знаю. Я потом у специалистов уточню. Мне просто здесь очень нравится.

Пацан почесал лохматую вихрастую голову, и в его взгляде я уловила нечто похожее на уважение.

— А ты не врешь? — вдруг спросил он меня. Чем поставил в настоящий тупик. Это же я так, теоретизировала, и вдруг такой вопрос в лоб. Я растерялась. Но пацан смотрел на меня в упор и ждал ответа. Я сдалась.

— Мне правда здесь очень понравилось. Но я вот пока думаю.

— Чего там думать? — вдруг возмутился пацан. — Если деньги есть, то давай, покупай нас со всеми потрохами. У батьки с мамкой хоть работа появится. А то они меня шпыняют за то, что я в «художку» хожу. Говорят, что за профессия такая бестолковая — бумагу пачкать. Это все потому, что им самим заняться нечем. Батя случайными заработками перебивается, а мамка как с фермы ушла, так теперь дома сидит. Платки вяжет. Этим и живем, — пацан шмыгнул носом, и неожиданно добавил: — А мамка у меня хорошая, добрая.

У меня комок подкатил к горлу. Я давно уже не думала о своей матери, но вдруг мысль о ней волной накатила на меня. «Интересно, где она сейчас? Уже столько лет прошло. Наверное, совсем меня не помнит». Мы виделись в последний раз, когда мне стукнуло четырнадцать. Мое сердце сжалось от тоски. Я не была сентиментальной, я не была дурой, и именно по этой причине я, иногда вспоминая о матери, старалась побыстрее загнать эти мысли куда-то далеко-далеко, в самые темные глубины своего подсознания. Потому что я знала — я никогда не увижу ее. И зная это заранее, я не хотела бередить свою душу бесплодными и несбыточными желаниями. «Мне просто не повезло», — я давно придумала для себя эту формулу и, словно магическую печать, наложила ее на свое детство, отрочество и любые проблески воспоминаний о тех далеких днях. Мне просто не повезло.

Я тряхнула головой, сбрасывая с себя остатки ненужных и недопустимых мыслей, и вернулась в августовское солнечное утро.

Выслушав грустную исповедь пацана, я в очередной раз подумала, что у меня, наверное, какая-то миссия на этой земле — помогать людям. Я уже наобещала кучу всякой всячины. Купить квартиру Фёкле. Сделать ее человеком. Не забывать бабу Машу. Помочь Палычу. Найти невесту Дэвику. Господи, теперь еще и эта деревня! Ну откуда все они берутся на мою голову?

Но меня отрезвил серьезный взгляд пацана, который по-прежнему, не отрываясь, смотрел прямо мне в глаза.

— Ну, хорошо. Я даю тебе слово, что помогу вашей деревне вылезти из этого дерьма. Во всяком случае, я постараюсь. Очень.

Пацан вдруг перестал быть серьезным и радостно улыбнулся мне. И в одно мгновение исчез маленький мужичок, и передо мной появился настоящий вихрастый веснушчатый ребенок. Улыбка его была открытой и дружеской.

— Меня Егором зовут, — сообщил он мне.

— А я Зина, — я протянула ему ладошку. — Будем знакомы.

Он осторожно пожал мою руку.

— А я здесь пока вот гусей пасу. Соседи просят. За это мне немного денег дают. Кто сколько может. Гуси хорошие. Они меня слушаются.

Я смотрела на него, и на меня откуда-то сверху снизошел вселенский покой. Я вдруг твердо решила, что обязательно сдержу все свои обещания. Ведь человеку, чтобы сдержать обещания, совсем не нужно переться в депутаты всяких там разных дум, советов и аппаратов. Надо просто однажды понять, для чего ты пришел сюда и в чем заключается твое самое главное дело. И тогда у тебя обязательно все получится. А все остальное — просто надуманные пустяки.

Назад я шла рядом с Егором. Он даже разрешил мне немножко поуправлять его гусями с помощью волшебной хворостины. И гуси против меня совсем не возражали. Так мы добрались до деревенской околицы и расстались около нее лучшими друзьями. Егор погнал свое стадо на новое пастбище, а я вознамерилась вернуться к моим детективам. «Небось, уж потеряли меня, — подумала я. — Что-то я их уже часа два не видела. Тоже мне, охраняльщики. Так вот скрадут хозяйку, и никто даже не мявкнет». Мысль часто бывает материальной, но на этот раз мне совсем этого не хотелось бы.

Хоть деревенская околица и означала здесь границу цивилизации, но телефонная сеть тут все же имелась. С этого и начались все мои сегодняшние неприятности.

Постояв немного около деревянной ограды, которой был обнесен двор дома, где я провела сегодняшнюю ночь, я вдруг решила вернуться к реке. «Ну, чего дома-то сидеть? Времени еще куча. В Москву только завтра утром ехать. А где я еще такую красоту увижу? Да и занять себя нечем». Пока я стояла около околицы, решая, чем бы заняться, из дома вышел Олег. Я не видела его уже больше двух месяцев, и теперь его всегда подтянутая фигура и сосредоточенный взгляд придали мне дополнительную уверенность в завтрашнем дне. Заметив меня, он подошел и тихо сказал:

— Зина, вы надолго одна не отлучайтесь. Мои ребята за вами приглядывают, но все же надо пока поберечься. Завтра трудный день, сегодня хорошо бы вам пораньше лечь. Да и нам так спокойнее будет.

Сообщив мне все это негромким деловым голосом, Олег так же неторопливо развернулся и ушел в дом. Я стояла, переваривая услышанное. Во, дают! А я думала, что гуляю себе без присмотра, где вздумается, а оказывается, за мной куча народу присматривает. Профессионалы! Я улыбнулась и подумала, что надо бы и вправду еще прогуляться. Чего в такой замечательный день дома-то сидеть? Может, еще что-нибудь полезное узнаю.

Приняв это решение, я снова потопала на высокий косогор. Солнце поднялось уже довольно высоко и припекало во всю свою августовскую силу. Я снова присела на возвышавшийся над рекой берег и стала смотреть вдаль. Кто-то сказал, что человек может бесконечно долго смотреть на огонь, работающую женщину и на текущую воду. Это правда. Текущая вдаль река завораживала. Я смотрела на нее и смотрела, пока глаза мои не стали слипаться. Тогда я свернулась калачиком на самой макушке крутого косогора и задремала.

Телефон зазвонил, как всегда, невовремя. Я нехотя открыла глаза, вырывая себя из плена дневных сновидений. Мне снилась моя мать. Он шла по песчаному берегу реки и улыбалась мне. А я, маленькая, в белом платье с красными горохами, бежала к ней навстречу. Сон был таким ярким, что казался мне явью. И во сне я все бежала и бежала, и никак не могла добежать к матери. У меня уже почти не было сил, но я видела, как она идет ко мне и приветливо машет рукой. И улыбается. А я все бежала и бежала к ней. Из последних сил.

Номер в телефоне был незнакомым, но, расслабившись от деревенской тишины и яркого солнышка, я беспечно ответила:

— Я вас слушаю.

— Доченька, дитятко мое. Наконец-то я тебя нашла, — голос в трубке был смутно знакомым, но только очень-очень далеким.

— Кто это? Говорите громче, я вас не слышу, — заорала я в телефон, позабыв про все на свете. Меня уже целую вечность никто не называл доченькой.

— Зиночка. Это я, твоя мама.

У меня замерло сердце. Я попыталась ответить, но только хриплый стон вырвался из моего горла. Прокашлявшись, я заорала в трубку:

— Мама, ты где?

— Я здесь, в Москве. Метро Алтуфьево, кажется. Зиночка, у меня беда. Помоги мне, дочка, прошу тебя.

Ни секунды не раздумывая, я вскочила с берега и бросилась в деревню. Как будто и не было этих лет! Я долгими ночами представляла себе, как моя, заблудшая где-то среди планеты Земля, мать однажды одумается и призовет меня к себе. Я не могла поверить своим ушам. Этот день наступил. Я забыла обо всем, даже о грядущем гигантском наследстве. Вся моя сущность потянулась к этому голосу, такому родному и желанному. Почти забытому, почти потерянному. Я бежала через луг, думая только о том, где сейчас раздобыть машину, чтобы поскорее добраться до Москвы.

Навстречу мне попался мужичок на стареньком раздолбанном «Запорожце». Я рванула к нему.

— До Москвы подбросите? Только сначала тормознете, где скажу, — я почти на автомате сообразила, что без денег далеко не уеду, — мой вопрос вогнал его в ступор. — Тысяча евро. Идет? — Мужик больше меня ни о чем не спрашивал.

Он притормозил около моего деревенского пристанища, я метнулась в дом, схватила сумку и на той же скорости, не останавливаясь и ничего никому не объясняя, влетела в крошечную смешную машинку.

Мы гнали машину на предельной скорости. Мы — это потому, что я страшно боялась, что старенький «Запор» лопнет от натуги, не дотянув до столицы, и постоянно уговаривала его ехать красиво и плавно. Но, несмотря на мои уговоры, машина взбрыкивала и подскакивала, как непослушный ослик на арене цирка. Впереди уже показались окраины города, и я, попросив подвезти меня к ближайшему банкомату, щедро расплатилась с обалдевшим от счастья крестьянином. Дальнейший мой путь был прост: метро и только метро. Препротивные московские пробки делали путешествие по городу не просто невозможным, а просто исключительно невозможным.

Вырвавшись из вязких лап толпы, которой всегда наполнено любое метро во всех столицах мира, я выскочила на поверхность в Алтуфьево и, лихорадочно озираясь по сторонам, стала набирать номер на светящемся дисплее. Но раз за разом автоматический приятный голос отвечал мне:

— Абонент временно недоступен.

Больше мне никто не звонил. И абонент упорно был недоступен. В моей голове бродили разные мысли. Рядом со мной остановилась машина.

— Дэвушька, тэбе подвезти?

Голос звучал ласково. Мне сейчас было все равно куда ехать. Я открыла дверцу стареньких красных «Жигулей», но в этот момент кто-то крепко схватил меня за локоть.

— Зинаида Иосифовна. Ну, это уже слишком. — Голос моего наиглавнейшего детектива Олега был для меня неожиданностью. Скорее приятной. Крепко держа за руку, он повел меня в сторону большого черного автомобиля, припаркованного недалеко от метро. Того самого, который встречал меня вчера в аэропорту. Я молча села в машину, и мы двинулись в обратный путь.

В деревеньку, объявленную моей крепостью, мы добрались без приключений. Я дождалась вечера и также молча легла спать. Детективы меня ни о чем не спрашивали. Они видели, в каком я состоянии и только укоризненно и молча качали головами. Лишь Олег всего один раз решился. Он подошел ко мне и сказал тихо:

— Ты бы, Зина, побереглась. Сейчас самое время поберечься.

Я была с ним согласна, но сил у меня не нашлось даже на простой кивок головы. Я была опустошена и раздавлена. Зачем она так поступила. Что это вообще означало? Я терялась в догадках и металась по спальне не находя ответов.

Поняв, что сегодня я вряд ли усну, я решила, что чашка чаю мне сейчас совсем не помешает.

В кухне горел свет. Олег сидел около стола и при свете настольной лампы читал книгу. Увидев меня, он поднялся, принес мне табурет, и я присела рядом с ним.

— Олег, скажи, что это сегодня было? — тихо спросила я его.

— А вы разве не поняли? — спокойно сказал Олег. — Попытка похищения.

Где-то в глубине меня крутилась маленькая черная мысль, которую я все время пыталась выгнать из себя, словно инопланетного пришельца. Но мысль упорно возвращалась в недра моего подсознания и, криво ухмыляясь, дразнила, доводя меня до исступления.

— Расскажи, — попросила я.

— Хорошо, — согласился он и отложил книгу. — Когда вы позвонили бабе Маше, они поняли, что вы вернулись в Москву. Остальное — дело техники.

— Постой, а откуда они узнали мой номер телефона? — возмутилась я. Олег вздохнул:

— Зина, вы же знаете, что в наше время никакие технические секреты просто не существуют. Пока вы тихо-мирно сидели в Австрии, они не могли вас засечь. Вы же сменили номер телефона и никому с него не звонили. Но, во-первых, время вашего возвращения приблизительно известно. И как только этот срок истек, враг начал активно вас отслеживать. Я думаю, что им достаточно было проследить телефон бабМаши, она-то у них почти три месяца под прицелом была, а у них хоть зажигание и поздновато срабатывает, но, видимо, все же сработало. — Олег усмехнулся. Не мудрено — у «мадам» действительно с разведкой и прочими «боевыми действиями» было как-то не очень. На мое счастье! — Так что все это для наших …м-м-м оппонентов — секрет Полишинеля, — Олег пожал плечами и поскреб подбородок, рассуждая, — или, например, Палыча мобилу «прозвонить». Это, во-вторых. Ведь, как только он отказался с ними сотрудничать, несложно было предположить, что он попытается с вами связаться.

— Господи, и Палыча под удар поставила! Вот я дуреха!

— Напрасно вы так о себе думаете, — в голосе Олега было неподдельное уважение, и я немного успокоилась. — Мы же не зря свой хлеб едим, — Олег сказал это с тем еле уловимым налетом гордости, какой может себе позволить скромный, но профессионально подкованный человек. — Судя по тому, что Палыч благополучно слетал к вам в Вену, а, что еще важнее, благополучно из нее вернулся, они не смогли засечь его перемещения. Думаю, это — простая удача. Только вот никто не ожидал такого развития событий, — Олег усмехнулся. — Я вам больше скажу, даже я не ожидал от вас такого. Додуматься пригласить Палыча в Вену! — Олег смотрел на меня с восхищением. — Ваши решения, как правило, непредсказуемы. Наверное, в этом и кроется секрет вашего успеха. И, если хотите, вашей неуязвимости. Я, Зина, такого удачливого человека, как вы, встречаю впервые в жизни. — Взгляд Олега стал вдруг хитрющим, но в глазах его заблестели веселые искорки — ни дать, ни взять, мальчишка, выигравший чемпионат мира по стрельбе из самодельных рогаток. — Поэтому и работаю с вами. Удача — вещь весьма заразительная.

О! Я же это всегда говорила! Но впервые услышала мою собственную фразу от другого человека. Олег, тем временем, продолжал рассказывать мне очевидные для него, но не для меня, вещи.

— Теперь насчет попытки вашего похищения. Мы ожидали чего-то подобного. Слишком долго наш враг бездействовал, вернее, делал вид, что бездействует. А так не бывает. Дамочка с таким темпераментом обязательно проявила бы себя. Так и получилось. Поэтому в эти дни все были особенно начеку. Пока вы на бережке с гусями общались, трое наших «пасли» вас покруче тех гусей. Звонок от вашей матери… — он запнулся, помедлил, но все же закончил свою мысль: — В общем, звонок был не фальшивкой. После того, как «мадам» не смогла подкупить Палыча… — я вскинула удивленный взгляд на Олега, — да, да, мы об этом прекрасно осведомлены, — он ответил мне так, словно бы ожидал этого моего взгляда, и, не прерывая рассказа, спокойно продолжал излагать неизвестные мне доселе факты: — Она, эта ваша непримиримая «Мата Хари преклонных лет», видимо, решила идти до конца. Ваша мать действительно звонила вам. И действительно из Зауралья. А не из Москвы. Мы просмотрели весь путь. И если бы вы так стремительно не попались на эту удочку, то узнали бы об этом еще днем, — Олег помолчал, а потом добавил тихо: — Думаю, она взяла деньги, которые ей предложили за ее услуги. — Болезненная гримаса, которая отразилась на моем лице, не прошла незамеченной. — Простите, Зина, мне бы не хотелось углубляться в эту тему. Я вижу, что вы очень переживаете. Но соображения вашей безопасности…

— Да, чего уж там, давай, вываливай, — перебила я его дипломатические экивоки. Так хреново я давно себя не чувствовала, но все же я решила узнать все до конца.

— Да тут уже и так все понятно. «Мадам», видимо, приготовила несколько вариантов. Если бы не сработал вариант с вашей матерью, думаю, она бы сделала еще что-нибудь подобное. А так вас выманили с помощью элементарной человеческой логики. Конечно, был риск, что вы не клюнете. Но, зная вас, — Олег замолчал и посмотрел на меня долгим внимательным взглядом, — я бы на их месте поступил точно так же. Понимаете, Зина, у вас есть одно очень редкое качество. Оно одновременно и ваш плюс, и ваш минус. Плюс — потому что редко кому удается сохранять человеческий облик в любых условиях жизни. А минус, потому что это делает вас дьявольски уязвимой, — лицо Олега было сочувственным и грустным одновременно. Я слушала его очень внимательно, и для меня его слова были очень важны. Наверное, в этот момент я повзрослела на несколько лет. — Но у меня личная просьба — оставайтесь такой навсегда. — Олег взял мою руку и учтиво ее поцеловал. Я сидела на табуретке, сгорбившись, словно бы все мировые проблемы разом навалились на меня. На душе было паршиво.

Она предала меня второй раз! Моя родная мать продала меня моим врагам за тридцать серебренников! Эта мысль не давала мне покоя, она теребила мою больную душу и отравляла ядом всю мою прошедшую жизнь. В эту ночь я поняла одну простую истину. Эта истина была целым морем скорби и я, как могла, сгладила ее, облекая свою мысль в приемлемую словесную формулу. И выглядело это примерно так.

«Родственники — они как взрослые больные дети: толку никакого, а претензий целый вагон». Это была мысль, немного ироничная, немного даже ехидная, но, по сути своей, очень точная. И мало кто из нас не согласился бы с ней! Разве не у каждого из нас хотя бы однажды в жизни выползает откуда-то из глубин времени и памяти человечек, в котором вы вдруг узнаете или родственника — двадцать пятая вода на киселе. Или просто приятеля, школьного или, пуще того, случайного знакомого. Даже иногда — о, как! — детсадовского одногруппника.

Но родственники из всего этого сонма полублизких вам людей самые неизбывные. И носочки они мне в детстве тепленькие вязали, и сопли подтерли три раза. А где же вы, спрашивается, были, мои дорогие родственнички, когда я по улицам в одиночку шлялась, и от голода меня мотало так, что на ногах не устоять? А где же вы были, когда мне было плохо, одиноко и нужно было от вас только одно-единственное доброе слово? И не деньги или жалость, а именно простое доброе слово. Которое и кошке приятно.

Нет, дорогие мои! Все, чего я добилась в жизни, я добилась сама! Мне, конечно, помогли. Но не вы. А просто добрые люди. Вот они мне сейчас и родственники. И даже ближе. А вы гуляйте себе по просторам моей Родины и не доставайте глупым нытьем и сюсюканьем. Мне это совсем не интересно. Вы же как-то жили без меня? Ну, тогда, когда еще не знали, что я не сдохла под забором, а выбилась в люди? Вот и живите себе дальше. Долго и счастливо.

Я сидела и молчала, обдумывая то, что только что услышала, когда поняла, что в комнате давно уже наступила тишина. Олег, заметив мое состояние, вежливо замолчал и ждал, когда я снова спрошу его о чем-либо. Я не обманула его ожиданий.

— Олег, а что дальше?

— Ну, а дальше все просто. Вы приезжаете в условленное место, в данном случае это было Алтуфьево, вас там «принимают». Вы уже почти что сами вошли в приготовленную для вас клетку. Помните те задрипанные красные «Жигули»? Андрей проследил за ними. И, если бы не мы, то «мадам» уже вас где-нибудь припрятала понадежней, чем госбанк прячет свои золотые резервы. Собственно, сумма, обладательницей которой вы сегодня, скорее всего, станете, вполне сопоставима с запасами небольшой, ну, так, средней руки страны. Из-за таких денег вас могли бы и на молекулы распылить, — Олег грустно смотрел на меня, понимая, что я сейчас должна чувствовать. — Но вы правильно заметили. «Мадам» отчаянно не везет с исполнителями ее планов. Вот вам с нами повезло, — в голосе Олега снова ощущался прилив гордости. — А вот все ее люди — действительно, «неумехи», что ли. И ведь, что странно! Не похоже, чтобы она экономила на этом деле. Но, знаете, так бывает. Наверное, просто не судьба. Но все-таки, стоит поберечься.

Я наконец смогла уснуть. Но поспать вдоволь мне сегодня была не судьба. В шесть утра Олег постучал в дверь:

— Зина, пора. Надо, пока дороги свободные, к Москве добраться.

Я собралась быстро. Внутри меня наступило какое-то ледяное спокойствие. Сегодня был день, к которому я шла все эти непростые полгода. Я должна быть сегодня на высоте.

Глава 15

Контора Дэвика располагалась среди глухих и кривоватых улочек старой Москвы. Но крохотный старинный особнячок, в котором когда-то, при «проклятом царизме» (как любили выражаться деятели науки и культуры в определенный исторический период), жил какой-нибудь царский писарь или еще кто-то из дворцовой прислуги, был для него самым престижным и дорогим из того, что есть в целом свете! Дэвик очень гордился этим особнячком. Его страсть к архитектуре, наверное, брала свое начало в этих старинных, но хорошо отреставрированных, стенах.

Я вошла в невысокий полукруглый зал — по-видимому, это было фойе. Что это помещение означало при прежнем хозяине, я затруднялась предположить.

Секретарь Дэвика, пергидролевая пожилая блондинка, проводила меня в следующую комнату, большую, продолговатую, словно пенал, наполненную мебелью, книгами и людьми, но уютную и какую-то домашнюю, что ли. Во всяком случае, эта комната напомнила мне библиотеку в венском особняке, который я так недавно покинула.

Дэвик восседал во главе длинного прямоугольного стола и сейчас был полностью погружен в изучение той кучи бумажек, которая возвышалась прямо перед его носом.

На часах была половина одиннадцатого, церемония была назначена на одиннадцать. Так что время у меня было, и я тихонько присела на один из многочисленных стульев, окружавших этот грандиозно длинный, какой-то бесконечный, как вытянутый чулок, стол. Людей в помещении было человек пятнадцать. Некоторые были вооружены камерами и фотоаппаратами — Дэвик любил размах в профессии и заранее согласовал со мной, что оглашение наследства будет происходить помпезно, согласуясь с духом нашего времени. Еще бы, такое громкое дело было доверено именно ему! Здесь был стопроцентный пиарповод для его конторы, и он, с моего ведома, не преминул им воспользоваться. Да и безопасней так. Тот, кто думает, что такие дела надо делать в тишине, ошибается. Максимальная огласка защищает иногда почище армии охранников. Ведь, кому надо, тот и так пронюхает о ваших бешеных деньгах. А публичность в таких историях отпугивает потенциальных мошенников. Ведь темные делишки любят тишину. А мне скрывать было нечего. Наоборот! С места в карьер я собиралась развернуть парочку общественных проектов, и поэтому огласка мне была только на руку.

Олег со своими ребятами незаметно растеклись по комнате-пеналу и словно бы затерялись в толпе журналистов. Я огляделась, но ни Эмика, ни его безумной мамашки не обнаружила. «Странно. Ведь должны же они быть. Все же близкие родственники. Да и по закону полагается». Я сидела на стуле, потягивая кофе, любезно сваренный мне секретаршей Дэвика. Видимо, она уже была наслышана о моем грядущем богатстве и поэтому все время вертелась у меня перед глазами, стараясь быть хоть в чем-то мне полезной. Но я ее демонстративно не замечала. Терпеть не могу людей, которые так себя ведут. Я сама никогда себе не позволяла это холуйство перед «богатенькими Буратинами» и прекрасно знала цену такому вот «человеческому фактору». Секретарша была классической «кусочницей». Вдруг что-то с барского стола обронят или намеренно бросят в ее сторону? Вот тогда она не промахнется и вцепится в этот кусок всеми четырьмя лапами. И зачем Дэвик держал рядом такую? «Наверное, хороший работник», — мысленно решила я. У Дэвика все, что касалось работы, не подлежало никаким скидкам. Я слышала парочку его видеоконференций из Вены, когда он снимал стружку и давал разнос всей своей конторе. Даже собственному партнеру. Кстати, партнер, которого мы сначала подозревали во всех смертных грехах — ему самому первому в списке потенциальных недоброжелателей было выгодно, чтобы Дэвик куда-то делся из их совместного бизнеса, оказался ни при чем. А его кислая рожа и нервное поведение проистекали от неверности его жены, которая внаглую, напоказ, гуляла от него направо и налево. А он ее беззаветно любил, страдая и мучаясь от этого порочного круга. Об этом Дэвику сообщили мои дражайшие детективы, которых он нанял параллельно со мной для прояснения вопроса о досрочном разглашении планов Сашка, которые для Дэвика закончились неприятной пулей в его мягкое место. Может быть именно их он нанял из экономии — все же свои люди не будуть драть сто шкур, а его рачительной натуре это было важно. А может из соображений профессионализма — все же они хорошо себя зарекомендовали. Ну, если не считать небольших смешных ситуаций, вроде побега бабы Маши.

Но теперь все наладилось. Партнер развелся к чертовой матери с этой сучкой, и сегодня лицо его сияло медным начищенным самоваром. Еще бы! Для его конторы через полчаса я стану клиентом номер один. С такими деньжищами меня и сам саудовский шейх с удовольствием примет в своем саудовском дворце!

А пока я скромно сидела на стульчике, попивая кофе и листая модный журнал, каким-то чудом затесавшийся в Дэвикову контору и очень вовремя оказавшийся на этом длиннющем столе. Время шло. Но ни Эмика, ни «мадам» так и не было. «Может, она испугалась?» — с какой-то призрачно-хиленькой надеждой подумала я. Но, когда стрелка коснулась одиннадцати, двери в комнату-пенал стремительно распахнулись, и в помещение вбежала или, если быть еще точнее, впрыгнула «мадам». Собственной персоной. Не оглядываясь по сторонам, с гордо поднятым подбородком она уселась на несколько стульев ближе к Дэвику, чем я. Она сидела глядя прямо перед собой. Пергидрольная секретарша, подскакивая от старательности, тут же поставила перед носом «мадам» чашечку со свежим кофе. Вот, зараза! Наверное, решила на всякий случай быть любезной со всеми сторонами. Хотя, для конторы Дэвика «мадам», так же как и я, была просто богатой клиенткой. «Что-то я нервничаю», — поймала я себя на мысли, которая в такт моим пальцам подрагивала где-то в районе моего виска.

Я продолжала машинально перелистывать журнал, а сама просто впилась взглядом в мать Эмика. Я впервые видела ее «живьем». Хищный профиль, поджатые, накрашенные алой помадой губы. Классическая охотница за мужиками. И где у Сашка глаза были? Но это мне так просто рассуждать. Я женщина. А у мужиков обычно в такой ситуации глаза находятся совсем в другом месте.

Часы пробили одиннадцать раз, и церемония началась, Дэвик торжественно прочитал весь текст, который я уже однажды слышала, важно и неторопливо перечисляя все распоряжения Сашка. Все присутствующие слушали его речь, буквально затаив дыхание. Дэвик прочитал и ту часть завещания, где говорилось о других наследниках. «Мадам» были оставлены три парикмахерских салона — один из них я знала, это было роскошное дорогое заведение, я была там пару раз. Вот ирония судьбы! А я даже не знала, чье это хозяйство!

Эмику отец тоже оставил какое-то имущество, движимое и недвижимое. Дэвику были завещаны некие активы — я не очень поняла терминологию. Но львиная доля этого огромного, просто таки гигантского состояния, как и предполагалось, доставалась мне. Только мне и никому больше. «Мадам» так ни разу и не взглянула в мою сторону. Когда Дэвик закончил оглашение этого длинного списка, я случайно бросила взгляд в сторону двери, и у меня упало сердце. Там, прислонившись спиной к дверному косяку, стоял Эмик. Он смотрел на меня. Взгляд его был спокоен и, я бы даже сказала, безмятежен. Если бы не побелевшие костяшки его пальцев на сомкнутых в замок руках и какое-то неестественно изогнутое вперед положение тела — странная поза для абсолютно безмятежного человека, — можно было подумать, что этот человек заглянул в эту комнату случайно. Эмик иногда нервно перебирал пальцами, как-будто нащупывал у себя на груди какой-то невидимый глазу предмет. Наверное, он делал это непроизвольно, но это небольшое движение выдавало его с головой. Его спокойствие и безмятежность явно были напускными.

Я повернулась на стуле так, чтобы краем глаза наблюдать за Эмиком. По тому, как его глаза жадно следили за каждым моим жестом, я поняла, что между нами далеко еще не все закончено.

За то время, которое прошло с момента моего ухода — а прошло уже, по моему разумению, достаточно много времени, чтобы что-то предпринять в отношении меня — он так ни разу даже и не попытался хоть как-то проявить себя. И это одновременно и злило, и огорчало меня. До слез!

Живя в Вене, я передумала обо всех причинах, которые могли нас как соединить, так и разлучить навсегда. Я тысячу раз обещала самой себе выбросить Эмика из головы. Но уже одно то, что я постоянно думала о нем, никак не давало мне выполнить свое обещание. А теперь, только взглянув на него, увидев его после долгой разлуки, я поняла, что люблю его так же, как и тогда, когда увидела в первый раз. Мне понадобилось все мое самообладание, чтобы не вскочить со своего места и не броситься ему на шею. Прямо здесь. Наплевав на всех и на все. Но, словно почувствовав это, его «мамашка», впервые за все это время, медленно повернулась ко мне и в упор взглянула мне в лицо. Могильным холодом повеяло от ее взгляда. Мне показалось, что в этом помещении температура сразу упала градусов на пять.

— Еще поквитаемся, — не сказала, а прошелестела она в мою сторону. Мне показалось, что ее слова, почти неразличимые, услышала только я одна. Тихий ужас вдруг приковал меня к моему креслу, а спина мгновенно стала мокрой, несмотря на работающий в полную силу кондиционер.

Чары, которые готовы были захватить меня в свой сладкий плен еще минуту назад, вдруг развеялись, и я поняла простую и очень жестокую истину. Эмик — ее сын. И вряд ли он когда-нибудь поменяет любовь к своей матери на любовь ко мне. Или к кому-либо еще. Вот он стоит, в четырех шагах от меня, и почему-то не может просто подойти ко мне и сказать:

— Пойдем со мной, и пусть весь мир летит к черту!

«И не подойдет, — обреченно подумала я. — За погляд денег не берут, а мамашу свою он на меня ни за что не променяет». Я закусила губу. Огонь в моем сердце погас, словно бы на него плеснули кувшин ледяной воды.

Я отвела взгляд от Эмика и заставила себя сосредоточиться на процедуре. Дэвик как раз в этот момент обращался ко мне с просьбой что-то там подписать. Словно в полусне, двигаясь как робот, я подошла к Дэвику, поставила закорючку на нескольких документах и так же роботообразно вернулась на свое место.

Я старалась больше не смотреть в сторону Эмика. А зачем? Круговорот мыслей вертелся в моей голове, не давая сосредоточиться на какой-то одной конкретной мысли. Но общий смысл был примерно таким: «Если бы он меня действительно любил, то нашел бы способ сейчас ко мне подойти. Даже если до этого он не мог никак меня найти. Допускаю, что это было сложно. Я поменяла номер телефона. Я уехала в другую страну. И еще множество всяких препятствий я нагромоздила, чтобы, как я думала, никогда больше не встречаться с этим человеком. И сделать все для того, чтобы и он не мог встретиться со мной. Никогда». Предательские слезы стали наворачиваться на мои глаза.

Мне пришлось до боли стиснуть зубы, чтобы не разрыдаться здесь, как последней дуре. Мысли, все о том же, никак не хотели отпускать мою бедную голову: «Вот он стоит, в четырех шагах от меня. Стоит и просто смотрит, не делая даже попытки подойти ко мне».

Нет, это было невыносимо!

— Скажите, а мое присутствие здесь сейчас обязательно? Я же все подписала, — мой голос был полной неожиданностью даже для меня самой. Дэвик, запнувшись на полуслове, оторвался от провозглашения своей «тронной» речи, его очки поползли наверх вместе с его взглядом, и он воззрился на меня, недоумевая, как я могла прервать его в такой торжественный момент. Защелкали фотоаппараты, киношная братия навела на меня свои хоботоподобные объективы, и я показалась сама себе жуком, которого булавкой прикололи к картонке и теперь беззастенчиво разглядывают со всех сторон. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь заметил мою минутную слабость! Я выпрямилась на стуле и теперь сидела с каменным взглядом, гордо подняв подбородок. Точь-в-точь Снежная королева!

Дэвик быстро сориентировался в ситуации. Как настоящий профессионал, он смекнул, в чем дело, и сладеньким голосом, расплывшись улыбкой чеширского кота перед банкой сметаны, сказал:

— Само собой разумеется. Если вы сочтете необходимым уже нас покинуть, то вы можете воспользоваться своим правом. Все остальные формальности мы можем закончить без вас, дорогая Зинаида Иосифовна.

И Дэвик склонился передо мной в учтивом поклоне. Я бы даже сказала, нижайше-учтивом поклоне — так низко склонился передо мной его затылок. Олег, который стоял практически рядом с Эмиком — я только сейчас его заметила, — странный какой-то день — все рядом, а я ни черта не замечаю! — предусмотрительно открыл передо мной дверь, и я, пулей пролетев мимо Эмика, выскочила на улицу. Олег, для которого я теперь была не только его клиенткой, но и новым работодателем — условия его работы на меня мы обсудили как раз накануне ночью, — распахнул передо мной дверь моего бронированного автомобиля. Я, плюхнувшись на мягкий плюшевый диван, вдруг закрыла лицо руками и расплакалась. Ну почему, почему он ко мне не подошел? Предательские слезы катились у меня из глаз. Лучше бы я его вообще не видела!

Олег молча вел машину, ни о чем меня не спрашивая. Я похлюпала носом еще минут пятнадцать, а потом, осознав, наконец, что все позади, и я теперь могу делать в этой жизни все, что мне заблагорассудится, немного успокоилась и спросила Олега:

— А куда мы едем?

— Просто катаемся, — коротко ответил он, — вам же надо побыть одной. Вот мы и катаемся. Но если есть какие-нибудь желания, то их стоит озвучить, — и Олег слегка обернулся ко мне, продолжая следить за дорогой.

Желания? Я чуть снова не расплакалась. Желания-то есть. Только они совершенно невыполнимы.

— Давай где-нибудь поедим, — тихо сказала я, чтобы хоть как-то оправдать его надежды. Олег молча кивнул, и мы поехали к одному из моих любимых загородных ресторанчиков.

Уютный плетень, которым были огорожены вынесенные на солнечную полянку столики, был тем недостающим фактором, который мне сейчас был необходим, как воздух. Надо было хоть за что-то зацепиться мыслью. И плетень подходил для этого как нельзя больше. Он был каким-то домашним, непритязательным и неискусственным. Последнее обстоятельство и было решающим. Мне надоели искусственные улыбки, искусственные взгляды. Я была сыта фальшью по горло. Но мои ожидания оправдались здесь только наполовину. Как говорится, слухи бегут впереди тебя семимильными шагами. Еще никогда метрдотель с такой скоростью не подскакивал к дверце моей машины. «Уже пронюхали, — недовольная мысль шевельнулась у меня в голове. — Это, наверное, телевизионщики уже растрепали все о наследстве века. Конечно, не каждый день молодые особы наследуют такие состояния! — Я посмотрела на метрдотеля с плохо скрываемой ненавистью, и тут же устыдилась самой себя. — Но он-то не виноват, что у меня на душе помойка», — я постаралась состроить на лице гримаску, которая хотя бы отдаленно напоминала улыбку. Несчастный метрдотель действительно не был виноват в моих горестях! Он, беспрерывно кланяясь и замирая от восторга, проводил меня к лучшему столику и наконец оставил в покое. Я сейчас нуждалась в том, чтобы остаться наедине с самой собой. Слишком много всего навалилось на меня за один день. Эмик, прислонившийся к стене, с побелевшими костяшками пальцев все не шел у меня из головы. Я все прокручивала и прокручивала в голове эту немую сцену. Змеиный взгляд «мадам». Казалось, еще мгновение, и в комнате раздастся знакомое по «Клубу кинопутешественников» шипение, а за ним ядовитый бросок. Я сидела на тепленьком солнышке, и вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, жрала себя поедом, истязая постоянно возвращающейся в мое воображение картинкой: вот мадам подкрадывается ко мне сбоку и кусает, кусает меня в шею, переливая в меня свой смертельный яд.

— Что, никак в себя не можешь прийти?

Этот голос отрезвил меня. Надо мной возвышался Олег. В руках он держал поднос с едой. Из-за его плеча выглядывала улыбающаяся рожица официанта. Олег строго взглянул на него, и по-военному четко произнес:

— Вы свободны. — Официант испарился. — На, вот, поешь. — Его глаза были серьезными. — Перестань себя изводить. Ты до сих пор белая, как стенка. Так и до больницы можно допрыгаться, — голос Олега был сейчас похож на голос няни в детском саду, убеждающей воспитанников не есть пластилин на уроках лепки. Олег присел рядом, расставляя тарелки передо мной. — Я понимаю, что тебе тяжело. Но надо взять себя в руки и выбросить из головы всю лишнюю дребедень.

Дребедень. Вот. Я нашла слово, которым можно было обозначить все произошедшее так, чтобы оно наконец отпустило меня. Оставило в покое. Дребедень! Звонкое и правильное слово. Оно должно выбить из моих мозгов всю эту глухую, замшелую тоску. Выковырять из меня все лишнее и наполнить какой-нибудь насущной необходимостью.

Я молча взяла вилку и начала есть. Олег сидел рядом со мной и за обе щеки уплетал какой-то сочный кусок политого красноватым соусом мяса. Ничто так не воздействует на желудочный сок, как вид жующего человека, с аппетитом употребляющего в пищу что-нибудь вкусненькое. Я вернулась к текущей действительности и внезапно ощутила вкус еды, которую до этого, по-видимому, совершенно машинально запихнула себе в рот. М-м-м, замечательно! И я принялась за дело. Скоро тарелка опустела, а мое настроение стало более-менее приемлемым.

Вкусная еда — это одно из главных человеческих удовольствий. И поэтому когда вам совсем хреново, мой вам совет — съешьте что-нибудь, по-настоящему, стоящее. А стоящего в этом ресторане были целые горы. И стоило это стоящее столько, что в другие времена своей жизни я предпочитала, чтобы мои счета оплачивал кто-нибудь другой. Например, очередной новый знакомый, которого я умудрялась подцепить прямо во время посещения подобных заведений. Дело в том, что в рестораны такого класса человек даже со средним достатком зайти не может. Даже случайно. Значит, любой, кто сюда забрел, вполне мог помочь мне в оплате счета без каких-либо финансовых затруднений, обременивших бы его семью. Вот примерно так я тогда и рассуждала.

Но теперь мне было абсолютно наплевать, почем здесь еда. Как, впрочем, и в любом другом ресторане на нашей старушке-планете. Вспомнив о том, что я теперь сказочно богата, я наконец немного избавилась от грусти и попыталась улыбнуться Олегу.

И только легкий-легкий вздох, вырвавшийся из моей груди, когда мы отсюда уезжали, мог выдать меня. Любовь — странная штука! И невеселая. Если ты и предмет твоей любви не вместе.

— Ты мне лучше скажи, как теперь с Вованом быть?

Этот простой вопрос вернул меня к жизни быстрее, чем длительные ласковые увещевания. Жизнь-то течет, и ей все равно, какое у вас настроение!

— Выпускай, — сказала я, приоткрывая дверцу автомобиля и принимая из рук кланяющегося метрдотеля упакованную в коробку порцию устриц — комплимент от заведения! Обожаю, когда они холодные и скользкие. Вкуснятина умопомрачительная!

И снова побежало равнодушное время. Через неделю я уже почти с легкостью могла избегать мыслей о «мадам» и вообще обо всем, что со мной произошло в конторе у Дэвика. Правда, мне пришлось приложить максимум усилий, чтобы убедить себя в том, что для моей дальнейшей жизни вся эта история с мамашкой не имеет больше никакого значения. Я убеждала себя в этом на все лады. Сначала это было сложно. Грустные мысли и ощущение ужаса, испытанного мной, все время возвращались и мучили меня. Особенно ночью.

Но время, действительно, лучший лекарь. Ощущения потихоньку стирались из моей памяти. Они становились уже не чувствами, а только тенями чувств. И когда я, наконец, заставила себя заняться настоящим делом, то процесс пошел не в пример быстрее, чем до этого. Настоящим делом я называла исполнение обещаний, так щедро розданных мной моим друзьям в период, когда все только начиналось.

Первым номером в моем списке была Фёкла. Она, по-прежнему, жила в моей съемной квартире и терпеливо дожидалась моего возвращения «из Европы». У нее не было даже тени сомнения в моей честности и надежности. Ум у таких девушек устроен очень ровно и правильно, без лишних извилин и заморочек. Все только самое необходимое, добротно и аккуратно пригнанное друг к другу в ее голове, дает возможность не отвлекаясь на посторонние цели — они о них просто не догадываются — идти к цели собственной, единственной и верной. Той, для которой этот ум и тело и были сотворены создателем. И это очень правильно! И очень удачно, когда в такие прелестные головы вложено с полкило доброты, а не злобы. Это сочетание встречается в природе уже намного реже. А жаль!

Получив от меня твердое обещание устроить ее, Фёклу, на лучшие подиумы, которые только могут быть найдены, она спокойно ждала. А до этого счастливого момента ей помогал дожить неожиданно открывшийся талант. Фёкла увлеклась фотографированием. Видимо, от скуки, разбирая мои старые вещи, которые висели и лежали в новом шкафу-купе и старом шифонере объемной кучей, она случайно наткнулась на фотоаппарат. Его мне когда-то подарил Сашок после первого посещения мной зоопарка. Я, совершенно не отдавая себе отчета в том, что может за этим последовать, посетовала на то, что мне абсолютно нечем увековечить этих милых обитателей зоосада. Сашок куда-то позвонил, и мне прямо на дом привезли целую фотостудию. Бородатый дядька-фотограф устроил для меня показательную двухчасовую фотосессию. Он фотографировал все подряд: мое старинное зеркало, стены в обоях, предметы мебели и кухонную утварь. И, прямо не сходя с места, бородач колдовал у своего, специально для этого случая доставленного им, компьютера. После его стараний все эти вещи вдруг преображались и начинали на своих портретах жить своей собственной историей. Они словно бы становились необыкновенно значительными, такими, какими я их никогда не видела. Например, рисунок на обоях, который бородатый фотограф сфотографировал каким-то особым способом, вдруг превратился в дорогие кружева, со многочисленными тенями, которые эти кружева сами от себя и отбрасывали. Потрясающе! А фотография зеркала превратила его в средневековый шедевр. Сразу становилось понятно, сколько королей и королев смотрелись в это стеклышко — такое сияние испускала теперь серебристая поверхность в золоченой раме. Этот потрясающий фотопортрет вещи из моего интерьера и по сей день украшает мою спальню. Он красивее многих картин, которые я видела в музеях.

После фотосессии фотограф предложил мне выбрать один из фотоаппаратов, работу которых он мне только что продемонстрировал. Я растерянно взглянула на Сашка, и тот, поняв, что я вряд ли смогу помочь себе в этом вопросе, со знанием дела перебрал фотоаппараты и выбрал один из них. И, само собой, это была вещь, которой бы обзавидовалась сама «королева фотографии», великая Анна Лейбовиц.

Для Сашка это было очень в его характере — все делать по большому счету. Ну не мог же он подарить мне обыкновенную «мыльницу», если у меня появилось желание поснимать зверушек!

Фотоаппарат так увлек Фёклу, что она теперь целыми днями пропадала где-то, фотографируя все подряд. И, само собой, у нее стало очень неплохо получаться! Ведь давно известно, чтобы хорошо что-то делать, надо просто все время это делать. Это же и есть основной закон нашего мира. На тот случай, если этого еще кто-то не знает.

Первым делом я решила подыскать для Феклы её первую — собственную! — квартиру. Это была непростая задача, поскольку будущая Фёклина квартира должна была удовлетворять нескольким моим условиям. Она должна быть просторной и в хорошем районе. А еще, квартир должно быть две. И на одном этаже. А как же! Баба Маша так привязалась к Фёкле, что я даже не представляла, как смогу их разлучить. Поскольку жить в одной квартире двум совершенно разным, хоть и любящим людям невозможно — каждый должен иметь возможность хоть изредка остаться наедине со своими мыслями! — то надо было искать вариант, когда мои девочки поселятся в непосредственной близости друг от друга.

Дэвик порекомендовал мне железобетонно-честного риэлтора из числа своих друзей, и работа закипела.

Через две недели баба Маша, которую я с трудом уговорила принять мое необычное, в ее понимании, предложение, пошла смотреть первый предложенный риэлтором вариант. Огромное пустое помещение не на шутку перепугало бабусю.

— Зина, зачем мне столько места? Мне и в моей «хрущобе» живется замечательно, — причитала она.

Но я была неумолима. Фёкла отнеслась к этой проблеме так же, как относилась ко всему в этой жизни. Она ее не заметила. Осмотрев новое место ее предполагаемого жилья, она тут же принялась строить планы на будущее.

— Здесь — гардеробная, а в ванную я хочу такую большую вазочку, — она показала руками, какую именно большую вазочку ей нужно. — Мне всегда нравились вазочки в ванной.

В выбранной ею вазочке можно было принимать дополнительные ванны, но Фёклу это не смутило.

Я милостиво кивала головой, выслушивая щебет Фёклы.

— Видишь, бабМаш, куда ей без тебя? — выговаривала я своей «бабулечке», когда Фёкла угомонилась и убежала к своим подружкам — «мискам» из модельного агентства. Хвастаться! Теперь, когда ее выпустили из не вполне добровольного заключения, она одурела от свободы, и целыми днями носилась по городу, навещая всех подряд.

— Сегодня была у Виолетты. А к ней вдруг заглянула Софи. Ну, мы и поболтали! — докладывала она нам с бабМашей, вернувшись вечером с очередного рандеву. БабМаша молча ее выслушивала и так же молча качала головой.

— Свиристелка, да и только, — тихо, чтобы Фёкла не могла ее услышать, говорила она мне. Я была полностью с ней согласна. Но я никогда в жизни не встречала моделей с другим типом интеллекта. Никому в здравом уме не придет в голову посвятить свою жизнь столь зыбкому и ненадежному времяпрепровождению, как подиум. Видимо, в эту профессию идут только люди с определенным складом ума. За редчайшим исключением. Которое, как водится, и подтверждает правило!

Тем временем мне из Парижа позвонил Дэвик. Ну кто же еще, кроме него, мог так успешно провести переговоры с самим Карлом Лагерфельдом! Конечно, переговоры вел не Дэвик собственной персоной, а кто-то из его многочисленных родственников, но факт оставался фактом:

— Он согласен. Твою Фёклу примут в его агентство стажеркой, а потом, я думаю, мы что-нибудь придумаем. Только у них есть условие — она должна немного подучиться, — лаконично сказал Дэвик в трубку и отключился. И мы с Фёклой отправились в столицу моды — благословенный Париж!

Теперь, когда ее жизнь и быт были устроены, мне все же хотелось провести небольшой эксперимент, который до меня делали только Бернард Шоу и доктор Павлов. Первый — на людях, а второй все же был более осторожен и провел свои эксперименты на собаках. Мне захотелось превратить мою Фёклу в полноценное человеческое существо. Ведь задатки для этого превращения у нее были вполне себе крепкие. А для всего остального — я это знала по собственному примеру, — не нужно было ничего, кроме желания и денег.

С желанием у Фёклы все было в порядке. Она очень хотела стать «как все», даже не представляя себе, что это такое. А денег теперь у нее могло бы хватить, даже если бы она захотела стать космонавтом.

Школа «Эстетик насьональ» при Парижской Академии изящных искусств была чем-то вроде Института благородных девиц и МГУ в одном флаконе. Хорошим манерам здесь обучали с такой же серьезностью, как и физике. Девушка, которой посчастливилось закончить это учебное заведение, навсегда лишалась легкости в отношениях с жизнью. Ее голова теперь содержала такое количество знаний, что некоторые модели, приехавшие сюда покорять мировые подиумы, после окончания «Эстетик насьональ» с ужасом бросали профессию моделек и устремляли свои взоры к чистой науке. Из выпускниц школы имелась даже одна лауреатка Букеровской премии. Во, куда ее занесло! Недаром говорят: «Многие знания — многие печали».

Фёкла так далеко не заглядывала, а я уж и подавно. Экзамены мы с ней осилили легко — я лично занималась репетиторством со своей подопечной. Ну, не совсем я, но привлеченные мною для этого преподаватели по ускоренной программе готовили Феклу к экзаменам. И только в моем присутствии. Начало моего эксперимента прошло успешно, и Фёкла неожиданно для себя самой вдруг стала студенткой. Да еще в Париже! Чтобы наша «миска» избежала ненужных ей соблазнов — Франция, все таки! — решено было поселить неподалеку — на время обучения — верную бабМашу.

— Ты, Зин, не беспокойся, — увещевала меня бабМаша. — У меня не забалуешь. Заодно и французский подтяну, — бабуся лукаво глянула на меня. — Изольда-то твоя Феоктистовна из нашей девицы все соки выжала. Зато она вон шпрехает теперь по басурмански как заправская мадмуазелька. А я что, хуже? Тоже рядом пристроилась. Так оно надежней, Фекла же она сущий ребенок, все норовила от домашнего задания отбояриться. Но у меня не забалуешь, — снова повторила бабМаша.

Я была в этом абсолютно уверена.

Теперь, когда забота о Фёкле перестала терзать мою душу, я могла заняться более насущными и приземленными проблемами.

Неутомимый Дэвик, который из моего любимого нотариуса на сегодняшний день превратился в моего наиглавнейшего секретаря и советчика по всем вопросам, теперь торчал в том, скромного размера, селе, что расположилось на высоком косогоре реки со странным названием «Выя». Сельцо с уточненными мною по дорожному указателю данными, носило такое же звучное название «Карасики». Так вот, в этих самых Карасиках мой верный оруженосец Дэвик сейчас выторговывал для меня приличный кус земли, на которой в моих ближайших планах было строительство Берендеева царства. На одной конкретно взятой на карте сельскохозяйственной местности.

Дэвик вообще оказался для меня сущей находкой. Его деятельная, в меру творческая и очень деловая натура были как раз то, что надо. А кто бы, скажите на милость, согласился взвалить на свою шею практически все мои дела. Дела — в смысле «бизнес» и прочее, доставшееся мне теперь в наследство, промышленно-непонятное хозяйство. Ведь наследство в смысле денег — это очень хорошая вещь в теории. А на практике, это вполне реально работающие предприятия, какие-то акции, активы и еще бог знает что. И вот в этом «бог знает что» я ни хрена не разбиралась. Во всяком случае, пока. А Дэвик, как выяснилось, неплохо соображал не только в юриспруденции, но и, по — совместительству, в банковских активах, биржевых котировках и управлении всякого рода структурами.

Пока я устраивала Феклину судьбу, он быстренько проинспектировал все мое огромное хозяйство с помощью знакомой аудиторской конторы и наладил управление этой махиной. Он ни на минуту не спускал руку с пульса всего этого крупногабаритного организама, попутно еще занимаясь моим образованием в соответствующих сферах. Пока что его образование меня любимой заключалось в пространных лекциях и советах, как и что лучше предпринимать. Но я уже и сама склонялась к той простой мысли, что, хотя и не боги горшки обжигают, но кое-какие знания по текущему предмету «бизнес» мне все же получить необходимо. Это было у меня в планах на будущее.

А пока я занималась выполнением моих обязательств. В Карасиках в частности.

С помощью Дэвика я внимательно изучила проблему пахотного земледелия и огородостроения. Но, после тщательного штудирования всех доступных мне из Интернета знаний, я убедилась, что мне никогда не стать докой в этом запутанном вопросе. И обратилась к специалистам. Ходить далеко не пришлось.

Родители Егорки — того босоногого пацана, что вместе со мной пас гусей на красивом косогоре, оказались весьма толковыми людьми. А самое главное — они беззаветно любили свои Карасики и всю округу окрест. В общем, моей основной задачей было подсказать Дэвику, на кого для начала можно опереться в этом населенном пункте. А дальше дело само пошло.

Уже через полгода Карасики было не узнать. Недалеко от памятного косогора теперь красовался большой деревянный дом, построенный по лучшим технологиям средневековой Руси. Но изнутри дом напоминал квартиру в центре Нью-Йорка, где-нибудь между Пятой авеню и Еще какой-нибудь Стрит, — столько в этот дом было напихано всякой ультрасовременной техники. Теперь это была моя резиденция.

Не был забыт и местный художник. Он сначала насторожился — только из города сбежал, а тут — на тебе! Снова городские все обсидели. Но, рассмотрев нашу компанию поближе, он успокоился А когда мы взамен старого то ли амбара, то ли сарая, где ютились будущие Леонардо да Винчи и Тропинины, построили здание новой художественной школы, то тут он и совсем разомлел и сдался на нашу милость, как монгольский воин на милость победителя-русича.

На открытии школы был и Филиппыч. Я специально пригласила его из Москвы в Карасики! Старик аж прослезился от радости — так по душе ему пришлась эта задумка.

— Вот, ведь, как получается, Зиночка, — задушевный разговор — спутник любого праздничного застолья, которым у нас положено отмечать любое значимое событие, — жил я себе, жил, и ничего про тебя не знал. А тут такая удача! Сам бог тебя привел.

Филиппыч чокался со мной рюмкой самогона и, крякая, выпивал ее до самого донышка.

Поздним вечером, когда все гости разошлись, мы с ним сидели на крылечке моего нового дома, который еще вкусно пахнул свежеоструганным деревом, и тихо разговаривали.

— Смотрю я на тебя, Зинуля, и диву даюсь. Откуда в тебе столько энергии. Ты бы и в космос ракету запустила, если бы тебе это нужно было, — художник был расположен пофилософствовать в этот замечательный теплый вечер, когда с реки тянуло легким, с привкусом полевых трав, ветерком. А все дневные заботы можно было легко отложить до утра и освободить все свои мысли для общения с любимыми людьми.

— А чего я, Филиппыч, не могу людям приятное сделать? — мне захотелось созорничать. — Вон, у Михалкова целая ферма! И там люди трудятся, не пьет никто, зарплата хорошая. И зря его барином зовут. Какой же он барин? Не барин он, а простой российский благодетель. Как у нас в стране без таких людей? Надо, чтобы кто-то мог дело начать, а другие потом подтянутся. Ведь народ-то не весь в вожаки рвется. В основном, люди хотят просто трудиться, просто жить. А у лидера столько головных болей, что не каждый эту работу потянет.

Созорничать у меня не получилось, вслед за Филиппычем я тоже съехала на философию. Воздух здесь, что ли, такой был? Или, может быть, наступающая ночь располагала к таким разговорам? Не знаю. Но нам было очень хорошо и как-то спокойно. Так редко случается в нашей быстро бегущей жизни. И спала я в ту ночь как убитая.

«Берендеевка» в Карасиках процветала. Хлев с овином, конюшня и коровник — это было только начало. Уже почти все жители Карасиков трудились на моей ферме. А планов у меня было еще столько-о-о!

Дэвик вычитал, что козье молоко — это уникальный продукт. Им лечат аллергию абсолютно на все. Но сохраняет оно свои полезные свойства только два часа. Поэтому стоит бешеных денег. Дэвик закупил целое стадо каких-то необычайных гигантских козлов и пригнал пятерых ученых из московского НИИ, соблазнив их зарплатами почище, чем в Силиконовой долине. Ученые тут же приступили к разработке методики сохранения полезных свойств козьего молока. Я не возражала.

— А еще выгодно страусов разводить! Их теперь по всей России разводят. Хочешь? — сказал он мне после очередного изучения Интернета. Я снова не возражала, и мы приступили к строительству страусиной фермы.

Следующей его гениальной мыслью было построить в Карасиках местный «Дисней-ленд». Только маленький, конечно. Миниатюрную копию. Я сначала уперлась — и зачем в деревне такое чудо! Кто в него ходить будет? Но Дэвик надавил на мое самое больное место:

— А ты, когда девчонкой была, отказалась бы от такого парка с качелями-каруселями? Да потом, вон, и Москва же рядом! Народу набежит — не сомневайся! — Дэвик развел руки пошире, словно рыбак, показывающий выловленную рыбу. Но у него этот жест, повидимому, означал количество посетителей будущего парка развлечений.

Я вздохнула. Сошлись на том, что это будет совсем крошечный «Дисней-ленд», игрушечный.

— А так даже уютней, — удовлетворенно подвел итог Дэвик, — и за ведущими артистами для твоих корпоративов теперь не надо будет гоняться, мы своих в этом парке вырастим.

Это был веский аргумент. Дело в том, что количество рабочих и служащих, работающих на меня, стремительно увеличивалось. И их надо было не только обеспечивать работой, то есть кормить, а еще и как-то развлекать. Потому что это лучшая в мире профилактика против пьянства.

Дэвик было замахнулся на собственную футбольную команду, но это уже был перебор.

— Займись пока этим парком с каруселями, а потом видно будет, — уклончиво ответила я на спортивные поползновения Дэвика.

Парк так парк. Сказано-сделано! Он за специалистами аж в Америку сгонял. И вот уже перерезаю я ленточку красненькую, жму руки гостям знаменитым, а сама и думаю: «Господи! Если Дэвик не остановится, то скоро будут здесь стоять и Новый Тадж-Махал, и Эйфелева башня в натуральную величину, и сам Кремль московский впридачу!»

Но энергия Дэвика внезапно переключилась на промышленную сферу, и я вздохнула спокойно. Он приступил к выпуску какого-то нанополиэтилена. Когда я поинтересовалась, что это за зверь такой, Дэвик разъяснил мне, что засорять окружающую среду сейчас не модно. И поэтому весь мусор, который мы выбрасываем в окошко проезжающего поезда, должен всенепременно разлагаться в земле в доступном и обозримом будущем.

— Скоро всю Землю пакетами с мусором засыплем. Вот если пакет экологичный, то он вместе с мусором в прах и превратится. А сегодня только вонь одна.

Не согласиться с этим было трудно. Что ж, экология, значит экология. Я только «за»!

Одновременно с фермой в «Карасиках» в далеком Зауралье возводилась новая школа. Работящий и преданный Ника по моей просьбе мотался между Москвой и моим родным городом и наблюдал за ходом строительства. Ему по мере сил помогал Палыч. Нет, они, конечно же, не укладывали кирпичи аккуратными рядами. Ника нашел приличную строительную контору прямо на месте, и теперь я в режиме «он-лайн» наблюдала за строительством. Точь-в-точь как наш главный национальный руководитель! А что, умный мужик! Кстати, эту мысль именно он мне и подал. Вот только теперь я смогла по-настоящему оценить возможности Интернета! Сидишь себе в домике над речкой Выей, а стены у новой школы растут как грибы после дождя. Вот уже и крыша показалась. Вот уже и окна вставили.

Время неслось скорее самого скорого поезда. Прошел год. Наступил день, когда Ника позвонил мне и сказал прерывающимся от счастливого волнения голосом:

— Все, Зин. На следующей неделе заканчиваем. Ты готовься.

— К чему готовиться? — не поняла я.

— Как, к чему? — Ника засопел в трубку. — Ты в крестные матери готовься. Тебя тут весь город ждет. Вся администрация городская на ушах стоит. Я уже сказал, что ты на открытие новой школы приедешь.

Ну, Ника! Как всегда в своем репертуаре! Натихую что-нибудь задумает и обязательно исполнит все, хоть камни с неба. Но я на него за это никогда не обижалась. Потому что Ника меня за эти годы ни разу не подвел. А совсем наоборот. И я заказала билет до моего родного города.

Речи, банкет, все как всегда. Я ходила по улицам моего детства и вспоминала. Вот здесь я коленку разбила — споткнулась и упала прямо на стекло от разбитой бутылки. А вот здесь мы с мальчишками в «казака-разбойника» играли.

Вечером я сидела в гостинице и смотрела телевизор. В дверь номера постучали. Я открыла дверь. За дверью никого не было. На коврике под ногами лежал сложенный вчетверо лист бумаги. Я подняла его и развернула. Это было письмо от моей матери. Какие-то извинения, витиеватые фразы. А еще просьба помочь. Деньгами.

Я читала его и никак не могла понять, неужели даже теперь она не нашла в себе смелости прийти ко мне. Я же ее так ждала. Всю жизнь. Несмотря на все, что она сделала. И, наверное, если бы мы просто поговорили, то все могли бы решить, забыть все обиды, простить и понять. Но у нее хватило смелости только положить письмо под дверь моего гостиничного номера. Наверное, моя формула, которую я придумала, чтобы хоть как-то смириться с этой моей жизненной потерей, была правильной: «Мне просто не повезло!»

Я проплакала всю ночь, а наутро улетела в Москву. Деньги для матери я оставила Палычу. Вполне достаточно. Может, в этом и есть ее счастье? Пусть будет счастлива.

Минувший год пролетел для меня как один день. Снова наступило и уже почти закончилось лето. Теперь, когда все мои друзья были рядом со мной, когда Фёкла «на отлично» закончила первый курс своей парижской «богадельни» и, приехав на каникулы, откровенно радовала меня своим хорошим французским и явными изменениями к лучшему в ее интеллекте, я была по-настоящему счастлива.

— Послушай, Олег, — откинувшись на спинку кресла, я полулежала на пассажирском сидении, пока машина в твердых руках Олега неслась по трассе, — а что бывает с людьми, которые честно «отпахав» целый год, хотят немного отдохнуть.

— Отпуск с ними бывает, — невозмутимость Олега была качеством, которое мне больше всего нравилась в этом человеке.

— Ты присмотрись к нему, — посоветовала мне бабМаша, когда они вместе с Фёклой приехали на свои первые послепарижские каникулы. — А что, мужик видный. И хороший. А то все за журавлями в небе охотишься.

Я пообещала ей обязательно присмотреться к Олегу, но на самом деле даже не подумала исполнять свое обещание. Хочешь потерять хорошего работника — немедленно начни с ним флиртовать. С Олегом так было нельзя. Он был человеком серьезным и требовал серьезного к себе отношения. Но для серьезных отношений мне нужен был в этом мире совсем другой. И вот его-то, как раз, я заполучить не могла ни при каких обстоятельствах. Поэтому мы с Олегом были просто добрыми друзьями.

Машина неслась по отличной гладкой дороге почти без вибрации. Скорость прижимала к дороге длинное тяжелое тело автомобиля. «Хорошо делают, гады», — с удовольствием подумала я о немцах — мы ехали на моей новой «Бэхе».

— А куда бы ты порекомендовал мне съездить, — не отставала я от Олега. Он задумчиво молчал. — Ну, Олег, ну скажи, — теребила я его.

— Послушай, у меня голова болит, а ты тут трещищь без умолку. — Я надулась и отвернулась от него. — Съезди куда-нибудь на Восток. Тебе туда сейчас в самый раз, — неожиданно выдал Олег. Я снова оживилась.

— А почему на Восток?

— Ума поднабраться, — Олег усмехнулся.

— Ну, во-о-от! — протянула я с наигранной досадой. — Опять ты меня воспитываешь.

— А ты что думала? — Олег смотрел на дорогу не отрываясь — скорость была приличной. — Ты думаешь, что огромные деньги, которые на тебя свалились, дадут тебе жить спокойно?

И он посмотрел на меня коротким взглядом, который опытный шофер может бросить на своего пассажира без риска для жизни.

— Да я вроде бы и так справляюсь! — удивилась я его неожиданной настойчивости. Ни от кого другого не потерпела бы я такой откровенности. Но Олегу я привыкла доверять свою жизнь, и поэтому он пользовался у меня особыми льготами. В одном он был прав — деньги балуют, и человек, невольно поддаваясь магии мыслей о собственном величии, начинает терять связь с реальностью. Я уже почти пережила этот момент. И только его отголоски еще иногда вырывались из меня, словно языки пламени из преисподней, и отравляли жизнь мне самой и моим близким. Но Олег обычно воспринимал эти мои «срывы», как остатки болезни, от которой я вскоре собиралась излечиться начисто!

— Лекарство от излишка денег — это работа. И деньги с пользой потратишь, и человеком останешься. — Эта фраза, как-то оброненная им, почему-то врезалась мне в память.

Он объяснял мне, в чем именно для меня заключается прелесть Востока, его размеренных знаний и философского подхода к миру.

— Ты еще пока молода, но умна не по годам, — я зарделась от похвалы — меня в жизни хвалили не часто. — Но не обольщайся. Ум — категория коварная. Без мудрости да при деньгах легко можно пропасть. И поэтому поезжай-ка ты куда-нибудь в Китай. Или в монастыри Тибетские. Это почти одно и тоже. Можно, конечно, и здесь всем этим премудростям научиться. Но все же интересней там, где все это придумали. Поезжай, не пожалеешь.

Я задумалась. А что? Олег всегда давал мне только хорошие советы. Да и, на самом деле, я за этот год здорово устала. А сделано немало! Ферма моя, «Берендеевка» — название сказочное как-то само собой прижилось — красавица. Просто передовик производства! На работу в отделе кадров уже очередь стоит из желающих устроиться. Приезжали теперь сюда люди со всех концов страны — слухами земля полнится. И специалистов в любой области — хоть в бурении нефтяных скважин, хоть в строительстве вертолетов, у нас теперь было навалом. Резюме мы брали у всех поголовно. Мало ли! Вдруг потом пригодится.

А люди все ехали и ехали. Еще бы! Зарплаты, дома новые — все как полагается.

Но и отбор желающих был очень строгим. Пьяниц у нас и своих хватало. Мы с ними не боролись. Мы их перевоспитывали. Правда, пока особых успехов не было. Но надежда была.

Пьяниц было трое. И все они были наши, карасевские. Ну, куда же их деть при всеобщем-то благополучии! Вот и возился с ними местный художник. Он их рисовать заставлял. Говорил, что вычитал где-то про такую методику. Говорил, обязательно поможет!

Я с интересом наблюдала за «перевоспитанием», а про себя думала: «Черт с ними. Если даже не перевоспитаются, то троих-то мы «потянем». Не выгонять же их с насиженных мест!»

Самый старый из местных пьяниц, дед Агап, когда был трезв, то всегда приносил к крыльцу моего нового деревянного дома десяток-другой яиц. Куры у Агапа были знатные!

— Добрая, ты, Зин, — всегда с чувством говорил он мне. — Я за твое здоровье выпью, хорошо?

Ну, что тут ему было отвечать?!

Разговаривая со мною, Олег как-то странно кривился. Наконец он остановил машину и откинулся на спинку сидения. На лбу у него выступили крупные капли пота.

— Зин, что-то худо мне, — голос его дрожал. Мое веселье улетучилось в одно мгновенье.

— А ну-ка, давай, потихоньку перебирайся на мое место, — ласково скомандовала я Олегу, выскочила из машины и, быстренько перебежав на его сторону, подставила ему плечо. Олег, кряхтя, вылез из автомобиля и, доковыляв до задней дверцы, кулем рухнул на сидение. Я поняла, что времени терять нельзя. Надавив на газ сколько было сил, я выжала из нового БМВ столько, сколько не предполагали педантичные немцы! В мгновение ока мы оказались в приемном покое районной больнички. Им я тоже недавно подарила какой-то мудреный аппарат, поэтому все вокруг меня не ходили — летали.

Олега быстро переложили на носилки и увезли куда-то в недра пахнувшего свежей хлоркой медучреждения. Я осталась ждать в коридоре. Через пару минут меня там обнаружил запыхавшийся главврач.

— Господи, Зинаида Иосифовна. Что же вы здесь сидите, пойдемте ко мне в кабинет, — суетливо-подобострастно зачастил он.

— Ой, не беспокойтесь, я и здесь посижу, — сказала я вежливо, но твердо. Мне и правда хотелось побыть одной.

— Ну, как скажете, как скажете, — главврач оказался понимающим человеком и испарился так же быстро, как и появился.

Через пятнадцать минут из больничных недр появился «хирург А. П. Павлов» — это было обозначено на кармане его халата синими нитками. «Хорошая фамилия, — подумала я, — правильная». Улыбаясь мне во всю ширь своего круглого веснушчатого лица, «хирург А. П. Павлов» объявил:

— Ничего страшного. Обычный аппендицит.

Он был похож на доктора Ливси из Стивенсоновского «Острова сокровищ». Это была моя любимая детская книга и мой любимый персонаж в этой книге. Я оставила «доктору Ливси» свою визитку с настоятельной просьбой звонить мне в любое время и укатила.

Без Олега было непривычно. За этот год я привыкла, что он неприметно и ненавязчиво, но с завидным постоянством торчит где-то у меня за плечом. О другой охране я даже и не помышляла. Зачем? Если рядом не просто охранник, нанятый за деньги, а твой друг, то зачем тебе кто-то еще?

Олег провалялся в больнице положенные десять дней, и я забрала его домой. Теперь он бродил по «Карасикам» и изнывал от безделья.

— Ты себя не жуй! — убеждала я его. — Вот я через пару дней уеду, меня не будет где-то недели три-четыре, а ты за это время подлечишься, и все будет в ажуре.

Я иногда составляла ему кампанию в его прогулках. Фёкла с бабМашей, гостившие в «Берендеевке» и наслаждавшиеся простым русским бытом после обрыдлого им обеим французского изыска, тоже по-очереди «прогуливали» его. Но Олег был трудоголиком, и вынужденное безделье раздражало его невероятно.

Я наконец определилась со страной, в которой решила отдохнуть и восстановить свои истрепанные нервы и истощенные силы. Страна со странным и таинственным названием Непал чем-то привлекла меня в очередном проспекте, которые я мешками возила теперь из Москвы, чтобы на досуге ознакомиться с ними предметно.

Конечно, все эти проспекты были обыкновенным рекламным хламом, но какой же турист-путешественник без рекламы! Ведь там все, собравшиеся улизнуть из дома, черпают для себя первичную ценнейшую информацию. И вычерпав ее до дна, безжалостно выбрасывают красочные проспекты в ближайший мусорник. Иначе нельзя. Иначе эти проспекты грозят заполнить собой все ваше жизненное пространство. Но предвкушение путешествия и непростая проблема выбора заставляет каждого из нас мириться с временным соседством целых ворохов красиво раскрашенных глянцевых бумажек — журналов с бесконечным списком стран, отелей, курортов и пляжей.

И вот теперь, определившись, я тщательно подготовилась к путешествию. Я купила три пары удобных сандалий. Два халата-«сафари», шорты шести видов, юбку-брюки из немнущегося тонкого трикотажа, две бейсболки с прикольными пряжками в виде дибиловатых Симпсонов — пусть Непал повеселится! — и кучу разнофасонных маек на все случаи жизни.

Судя по рекламным проспектам, место, куда я собралась ехать, было страной небогатой. Чем-то оно мне напоминало мои «Карасики» до того, как в них поселилась я. Может, это и было основной причиной, по которой я выбрала Непал. А еще там вроде бы жил какой-то далай-лама. Я решила совместить приятное с полезным. Я вычитала, что далай-лама — самый главный духовный наставник всех людей, и те, кто поймет, о чем он говорит, проникнутся вселенской мудростью. Я не помню точно, как это все было описано в проспекте, но общий смысл был именно таким. Окончательно утвердившись в своем выборе, я теперь считала дни, оставшиеся до моего путешествия за мудростью.

Наконец настал вечер дня, после которого уже никакие временные рамки не отделяли меня от заветного путешествия. Мы все собрались на крыльце. Чтобы попить чаю, чтобы поговорить о хорошем. И просто чтобы побыть всем вместе перед долгой разлукой.

Фёкла жалась ко мне, все время стараясь чем-то угодить. Она была молчалива и задумчива.

— Знаешь, Фёкла, если я действительно найду в Непале мудрость, то следующий, кого я туда отправлю, будешь ты!

Взрыв громкого хохота, в котором потонул конец моей фразы, был для меня как пение горних ангелов. Я смотрела на моих друзей и улыбалась во весь рот. Как же мне повезло в этой жизни! Вот они все здесь, мои милые, мои родные! Ника приехал проводить меня. А Палыч позвонил мне поздним вечером, чтобы пожелать счастливого пути. Даже Егорка приволок мне свою новую картинку под названием «Мудрость». Там был изображен страшный старикан с длинной седой бородой.

— Это далай-лама, — важно объявил Егорка, — я в Интернете посмотрел.

Я повесила картинку в кухне. Пусть висит. Это же он от души рисовал.

— Послушай, а кто тебя в аэропорт отвезет? — неожиданно посреди веселого вечера спросил меня Олег.

— Да никто! — беспечно объявила я. — Я хочу, чтобы мое путешествие началось прямо от порога моего дома. Ты же сам говорил, что мудрость начинается с уединения. Вот я и уединюсь в такси. И оно меня быстренько домчит до моего самолета.

Олег заволновался.

— Мудрость мудростью, но безопасность еще пока никто не отменял.

Я удивленно воззрилась на него.

— Какая безопасность? Ты с ума сошел! Кому я нужна, — я веселилась от души. Но Олег все же не унимался.

— Вон, пусть тебя Ника отвезет.

Но я разошлась не на шутку.

— Еще чего! Я уже взрослая девочка. И сама буду решать, кто меня повезет.

В моем голосе неожиданно появились признаки той самой болезни, которая в просторечье зовется «барством» или еще проще — «глупостью». Но меня «понесло».

— И не думай даже! Я спокойно доеду на такси. И точка. — Олег насупился, но больше меня не донимал.

Мы посидели еще около часа и потом все пошли спать. Завтра у меня был большой день. Я должна была встретиться с Непалом. Страной, в которой, по слухам из рекламных проспектов, было полным полно мудрости.

Глава 16

Такси подъехало к моему крыльцу минута в минуту. Шофер был крупным круглым дядькой, серьезным и неразговорчивым. Он также был оснащен длинными рыжеватыми, отвислыми, как у украинского парубка, усами и ядовито-канареечной панамкой, из-под которой выбивались наружу длинные рыжие космы. Панамка все время съезжала на его большие солнечные очки, и это было похоже на номер циркового клоуна, который я однажды видела вместе с Сашком. Но там клоун проделывал это с панамкой как-то неловко, а тут все было очень естественно, и от этого выглядело еще забавней.

«Какой смешной человек, — подумала я, — наверное, день будет удачным, раз он начинается так весело».

Шофер молча погрузил мои чемоданы в машину, и, весело помахав друзьям на прощание рукой, я отправилась в путешествие. Последнее, что я запомнила, это была длинная серая лента дорожного ограждения, которая летела вдоль борта машины и убаюкивала почище нянькиной колыбельной. Машина вдруг остановилась, и я проснулась.

— Прошу прощения, мадам, что-то с мотором, я сейчас быстренько посмотрю, и мы продолжим поездку, — шофер говорил мне это спокойно и доброжелательно, причем, он, оказывается, слегка картавил. Я улыбнулась, снова прикрыла глаза и провалилась в сон.

Я лежала на грубо оструганной деревянной лавке. Руки у меня болели от того, что были как-то неестественно вывернуты. Особенно сильно болели запястья. Я медленно приходила в себя, и когда сознание вернулось ко мне вполне достаточно, чтобы я что-то начала понимать, я сообразила, что руки мои связаны, поэтому и болели такой режущей и тянущей болью. Я попыталась пошевелиться, но легче мне не стало. Скорее, наоборот. Я была как пьяная. Я открыла глаза, и потолок медленно проплыл передо мной куда-то в сторону. Я закрыла глаза и подождала несколько секунд. Но снова открыть глаза меня заставило совершенно неожиданное обстоятельство.

— Ага, очнулась, сучка деревенская?

Голос был странно знакомым, но мой затуманенный разум пока плохо мне подчинялся и вычленял из действительности только факты по своему усмотрению. «Почему деревенская, — вяло подумала я. — Я же уже тысячу лет в городе живу». Я снова пошевелилась, потому что мое тело основательно затекло. Глаза наконец обрели способность видеть, и я решила этим воспользоваться. Переведя взгляд на источник голоса, я протрезвела моментально. Около деревянного, покрытого простой холщовой скатертью стола сидела Она. Собственной персоной. Мамаша Эмика! Я быстро закрыла глаза, в надежде, что это галлюцинация. Но когда я снова открыла их, ничего не изменилось. Она сидела, закинув ногу на ногу, и курила тонкую сигарету. Взгляд ее был насмешлив.

— Очнулась? — повторила она свой вопрос. Я промолчала. Да и говорить мне было нечем — мой рот был заклеен то ли пластырем, то ли скотчем. — Наконец-то мы можем поговорить без свидетелей, — она явно наслаждалась своим превосходством.

Я, пытаясь загрузить свой мозг какой-нибудь более приятной информацией, чем то, что я сейчас обнаружила рядом с собой, решила, что мне не мешало бы рассмотреть место, где я сейчас нахожусь. С первого взгляда было похоже на лесную сторожку, домик лесничего или что-то в этом роде. Стены сплошь деревянные, кое-где даже не оструганные, пахло хвоей, мебель грубо сколоченная, но добротная. В комнате чисто и уютно. Точно, домик лесника! А куда же еще можно привести дурочку, вроде меня, беспечно решившую, что огромные деньги — это пустячок, никому на свете не интересный. И вот в таких домиках можно жить целыми неделями тем, кто арендовал их для охоты в лесу или все равно для чего еще. Никто не придет сюда, чтобы поинтересоваться, что тут происходит.

Все эти мысли неторопливо плыли по моей голове, нисколько не улучшая моего настроения. Они просто плыли и плыли, видимо, не закончилось еще действие той усыпляющей субстанции, которая и позволила меня сюда затащить. Может быть, газ, а может, аэрозоль. В моей памяти всплыло доброжелательное лицо водителя и его спокойный голос: «Не беспокойтесь. Мы скоро поедем». И потом — пустота. «Господи! Ну какая же я идиотка, — запоздалый здравый смысл проснулся где-то в глубине моего подсознания. — Олег же предупреждал!» Что было себя ругать? Я имела то, что имела. Вернее, это оно имело меня.

Все это время Эмикова мамаша вела эмоциональный монолог. Она изрыгала в пространство мегатонны злости, металась по комнате, и ее волосы шевелились у нее на голове, похожие на живых змей на голове Медузы Горгоны. Она вообще сейчас сильно напоминала фурию из детской книжки «Легенды и мифы Древней Греции». Она верещала и вопила. Наверное, так вопили эти страшные персонажи из легенд, придуманных древними греками. И, хотя я никогда не слышала голосов этих персонажей, думаю, что было очень похоже.

— Ты, что, думала, что ты самая умная? Вован, хоть и олух законченный, но у него есть одно очень приятное качество — он жаден. И он тут же прибежал ко мне, чтобы получить еще немного денег за свой весьма интересный рассказ. Твоя нежная любовь к старушкам и деткам очень трогательна и очень меня впечатлила. Но теперь, прежде, чем избавиться от тебя, я сделаю тебе так же больно, как сделала мне ты.

«О, господи! Олег же предупреждал меня, что Вован безнадежен, — подумала я. — А жаль! Я надеялась спасти эту заблудшую душу. Но я хотя бы попыталась». Последнее соображение принесло мне немного удовлетворения. Это в моей ситуации было хоть и бесполезно, но все же приятно.

— Так что, теперь я знаю о тебе достаточно, чтобы причинить тебе кучу неприятностей, — Мадам сузила глаза, и они стали похожи на глаза змеи с вертикальными зрачками-прорезями. — Знаешь, милочка, это плохо, когда у тебя столько близких людей. Тогда ты вдруг становишься страшно уязвимой. И поверь, я сумею насладиться своей местью!

Она разглагольствовала, наверное, минут двадцать. Наслаждаясь звуками собственного голоса, Мадам, вероятно, искренне полагала, что это диалог. Но в силу обстоятельств, моего заклеенного рта и рассеянных усыпляющей отравой мыслей, пока это явно был монолог. Сначала я почти не реагировала на ее вопли. Но, с ослаблением действия на мой мозг снотворного, я стала воспринимать отдельные куски текста, которые Мадам изливала на меня в огромных количествах. Прислушавшись, я поняла, что она описывает мне все ужасы ее жизни с Сашком. Я не могла согласиться с утверждением, что Сашок — мерзавец и негодяй, и с громким мычанием, затрясла головой. Мадам прервалась на полуслове, резко повернулась и подошла ко мне. — А-а-а, у тебя рот заткнут, — ее смешок был, я бы даже сказала, слегка растерянным. Она, по-видимому, действительно не заметила, что у меня заклеен рот. Не церемонясь, она грубым движением сорвала наклейку с моих губ. Боль была зверской, и у меня даже потемнело в глазах от неожиданности, с которой эта боль навалилась на меня. Словно бы острым ножом резанули по губам и щекам. Но зато теперь я получила возможность выражать свои мысли, чем я незамедлительно и воспользовалась.

— Послушайте, вы, во-первых, я никакая не деревенщина, во-вторых, что вы себе позволяете, а в-третьих, отпустите меня немедленно.

Мои заявления были наглыми и так же и звучали. Мадам даже немного опешила от неожиданности. Но в умении держать удар ей нельзя было отказать.

— Да ты, милочка, еще и нахалка. Мало того, что ты увела у меня мужа, потом влезла в постель к моему сыну, украла мои деньги, так ты еще думаешь, что и я буду исполнять твои желания?!

Но я не дала ей опомниться. И мне совершенно нечего было терять.

— Нет, это вы послушайте, — взревела я, как боевая женщина-амазонка, — никакого мужа я у вас не уводила. Это вы изгадили свои отношения с ним своей жадностью и стальным напором. А он ненавидел сталь в вашем голосе. Вы это можете понять? И всю жизнь он бегал от вас, чтобы вы перестали его давить, как каменный гнет бочку с квашеной капустой! Это первое. А второе: если с головы моих друзей упадет хотя бы один волос, то вам не поздоровится. Думаете, я вас буду наказывать или мстить вам, так же как и вы? Не-а. Вы сами себя накажете! Думаете, ваш сын сможет простить вам, что его мать — злобное чудовище? Он для этого слишком порядочный человек! Вы готовы рискнуть и потерять навсегда сына? Он вас вычеркнет из своей жизни, как бы он вас ни любил. Уж вы мне поверьте! — Я говорила все это очень громко и уверенно, с правильными театральными интонациями (еще бы — на кону была моя жизнь!), а сама краем глаза продолжала следить за реакцией Мадам. На ее лице теперь отражалось замешательство с легким налетом испуга. Интересно, от чего именно: от осознания тяжести содеянного и жутких планов на будущее или просто от моей неуемной наглости? Вопрос!

Но я продолжала переть на рожон — а что мне еще оставалось?

— Одно дело — угрожать направо и налево, а совсем другое, эти угрозы осуществлять! Вы когда-нибудь пробовали убить человека? Нет! А вы попробуйте, и я на вас посмотрю. А то, Вована она ко мне послала! Тоже мне, нашла специалиста по секретным операциям, — я издевательски захихикала. — Этот фрукт тонну конфет съел, пока в моей тюрьме сидел. А еще пересмотрел все выпуски Симпсонов и «Дома-2». Вы в курсе? И кто вам этих балбесов подбирал? Мы там все обхохотались! Мой детектив обозвал ваших наемных киллеров «двоечниками», и я с ним полностью согласна!

Здесь я немного перегнула палку. Ноздри у Мадам стали хищно раздуваться, и я это вовремя заметила: переходя на личности, всегда рискуешь разозлить свою визави и существенно ухудшить свое положение.

Незаметно переведя дух, я пообещала себе впредь быть осторожней, и снова ринулась в бой. Теперь я решила подсластить пилюлю:

— Вы же не идиотка! Ну что вы ведете себя как последняя сволочь, а? Что это за дикие методы? Меня же искать будут, и первая, кого вывернут по этому поводу наизнанку, будете вы! Вы, что, думаете, украли меня — и все шито-крыто?

Мы вдруг внезапно поменялись с ней местами. Я отчитывала ее, как провинившуюся школьницу, и она, обалдевшая от моей внезапной словесной атаки, притихла и сидела теперь на деревянной, грубо оструганной лавке с лицом, на котором застыло выражение удивления. Она словно бы впервые в жизни меня увидела и теперь пыталась повнимательней рассмотреть, что ли. Так ребенок, который первый раз в жизни поймал за заднюю ножку кузнечика, подносит его к глазам близко-близко и, высунув кончик языка, разглядывает свою добычу. Пока у той не оторвется эта самая ножка.

Моя речь была расчетливой и содержательной, как речь политика перед его электоратом. Когда я обличала деяния Мадам, мой голос звенел, словно меч, карающий металлом. Когда увещевала, мои слова источали укоризну, сдобренную медом сочувствия. А никакого страха у меня и вправду не было. Как-то я сразу из дремотной расслабленности, вызванной усыпившим меня препаратом, переключилась на воинственный клич моей возмущенной несправедливыми обвинениями души. И страху как бы даже и не нашлось места между этими двумя состояниями моего ума. Или организма. Или чего-то еще. Неважно. Я вдруг поняла, что важно сейчас сказать ей правду. Обо всем! О ней, обо мне, о Сашке, об Эмике. Обо всем, что нас связывало с этой женщиной, с которой судьба так неожиданно и так жестко вдруг склеила нас. Словно бы не найдя другого способа проверить на прочность нас обеих, Её Величество Судьба вдруг решила, что из всех известных ей методов проверки нам подойдет именно этот.

Мне вдруг в голову пришла совершенно посторонняя мысль о том, что, может быть, если бы мы давно обо всем поговорили, то ничего бы этого сейчас и не было.

— И чего вы ко мне-то прицепились? — я немного сбавила тон. — Ну посмотрите на себя: неглупая, нестарая еще женщина, при деньгах, нет, чтобы строить свою личную жизнь, так вы за мной гоняетесь! Вам не кажется, что у вас просто пунктик на меня? — Она еще больше опешила от моей наглости, а мне просто действительно нечего было терять, и я решила резать ей правду-матку до конца. Прямо в глаза. — Что? Я что-то не так изложила? — Я сама себе сейчас очень нравилась. Это же высший пилотаж — со связанными руками читать мораль этой стальной тетке! — Вы посмотрите на себя! — повторение — мать учения, так говорили мне в школе, и я решила пробежаться по уже пройденному материалу еще раз. — Вы эффектная, умная женщина, а ведете себя как мегера! Мужики от таких готовы забежать на край света. А Сашок, ой, простите, ваш муж не был исключением. Он вас когда-то очень любил. Он ведь мне все рассказывал, — я врала самозабвенно и очень правдоподобно, — а вы сами все испортили! И еще эта ваша бесконечная жадность — давай, давай, мало денег, еще давай! Вы себе сами можете представить, что он испытывал, живя во всем этом?

Я снова вошла в раж. Я взывала к ее совести, человечности, мозгам и чему-то еще. Я находила какие-то аргументы, сыпала фактами из ее собственной биографии (благо, Дэвик во время наших с ним задушевных бесед снабдил меня этими фактами не на один том!), чтобы аргументированно изложить всю глубину своей позиции. Никакому Цицерону не снилась такая глубокая и содержательная речь!

Я снова остановилась отдышаться и вдруг поймала себя на том, что я ору. Но интересным было то, что ору я в почти звенящей тишине. «А чего это я так разоралась?» — невольно подумалось мне, но мой боевой запал еще не закончился. Мадам за все это время ни проронила ни единого слова. Она сидела и слушала меня.

Переведя дух, я уже спокойно и даже очень тихо продолжила.

— Я понимаю, вы ревновали его, вам было больно и неприятно, но ведь причиной этой боли и были вы сама. А я — это случайность, одна из многих. Просто я оказалась рядом с ним, когда ему нужен был добрый человек. А он уже и не надеялся.

Мадам по-прежнему сидела молча, лицо ее было напряжено, руки сжались в кулаки, она тяжело дышала, но продолжала молчать. То ли от неожиданности, то ли от того, что она действительно хотела узнать все, все, все. Все! О наших отношениях с Сашком, о наших с ним разговорах, обо всем. И тут наши желания странным образом совпали.

Единственное, чего она никак не могла предположить, что я буду говорить с ней о ней самой.

— Я не могу вас жалеть, — голос мой стал еще тише, — это унизит вас, но и не жалеть вас тоже сложно. В общем, я не знаю. — Я замолчала. Минуты длились, но в комнате по-прежнему стояла тишина. — А по поводу ваших денег… Знаете, это было решение Сашка. Я ничего у него не просила. Я думаю, он вас так проучить хотел. Пока мы с вами не были знакомы, все было просто. Никто ведь никогда не жалеет незнакомого человека. А чего его жалеть? Но потом, когда все изменилось, я много думала о вас. — Я снова замолчала, подбирая слова. — Мы с Эмиком случайно познакомились. Правда. Я не знала, что он сын Сашка. И потом, когда узнала, чуть с ума не сошла, металась, думала, как поступить, — я почему-то начала нервничать. — А потом я услышала ваш разговор с ним по телефону, тоже случайно. И мне стало обидно. За что вы меня решили затравить? Я же лично вам ничего плохого не сделала. И Сашок говорил, что оставил вам достаточно денег, — нервы все больше и больше зашкаливали, и мой голос стал срываться, но я уже не могла остановиться. Это было похоже на исповедь. Слова сами выскакивали из меня. Наверное, я тоже испытывала потребность поговорить с ней, почти такую же сильную, как и она.

— Я сначала разозлилась на вас. Потом уехала. Остальное вы и так знаете, — я выдохлась и на минуту замолчала, снова переводя дух. — Но, по большому счету, мне ваши деньги никогда не были нужны.

Эмик. Это имя неожиданно всплыло в моем мозгу, и, начав говорить о нем, я растерялась. Я была совершенно не готова к такому повороту своих мыслей.

Вспомнив о том, что уже казалось мне далеким и недостижимым, я вдруг всколыхнула внутри себя все воспоминания сразу. И это меня добило.

— Проклятые деньги, все из-за них. Я их хотела Эмику отдать, — последнюю фразу я произнесла чуть слышно, потому что слезы душили меня, и воспоминания вдруг снова нахлынули на меня с невероятной силой. Я всхлипывала, а слезы из-за неудобной позы заливались мне за шиворот, стекая по щекам. — Я люблю-ю-ю Эмика-а-а, — всхлипывая, протянула я, давясь слезами, — и идите вы все к черту-у-у со своими деньгами и всей вашей семейкой.

Мои запястья ныли, мне было больно и неуютно, а тут еще эти слезы. Кошмар какой-то! Я разозлилась на саму себя, на свою внезапную женскую слабость. Слезы от злости высохли сами собой.

А вот дудки! Не получишь ты больше никаких моих слез. Я перестала всхлипывать, и теперь в комнате стояла абсолютная тишина. На стене тикали ходики и кукушка, неожиданно выскочив и прокукукав несколько раз, испугала меня. От долгого пребывания в неудобной позе, внезапных слез и последовавшей за ними злости, я была измотана и опустошена.

Но я все равно старалась не подавать виду, что я сейчас чувствую. Пошла она, эта Мадам!

Время медленно тянулось, а в комнате по-прежнему ничего не происходило.

Прошло уже больше получаса, как я разразилась словесной Ниагарой, потом разревелась, а потом успокоилась и теперь молча лежала и думала о том, что со мной произошло.

И за все это время Мадам не проронила ни слова. Я не понимала причины ее молчания. Может быть, она ото всей этой истории умом поехала? Не похоже. Вроде бы, нервишки у нее в порядке. Иначе бы она такого не наворотила. Время шло, а Мадам все сидела и смотрела прямо перед собой. Я уже здорово устала от неудобной позы. Перетянутые веревкой запястья сильно затекли. Но я даже не собиралась подавать виду, что мне осточертело все это. Чтобы занять себя во время затянувшейся паузы, я стала рассуждать.

Случается, человек месть делает целью своей жизни. Но, вот уже все, о чем мечтается, сбылось, вот она, твоя обидчица, перед тобой, тепленькая, беспомощная и легко может сейчас превратиться в твою жертву. Но человек не знает, что ему делать дальше. Ведь месть может оказаться просто желанием поговорить с глазу на глаз, выяснить отношения, что в обычных условиях никто сделать бы не позволил. Разве я стала бы разговаривать с ней, если бы она не сделала это таким странным способом? Скорее всего, нет. Хотя, как знать. Дело-то было не во мне, а в ней. Это она бы не стала искать обыкновенной встречи со мной. Это бы стало в ее понимании демонстрацией слабости. Вот похищение — это круто! И чё? Вот лежу я, похищенная, на этой щербатой лавке, и кто из нас двоих, спрашивается, оказался в дурацком положении?

Внезапно Мадам встала и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

Из смежной комнаты мужской голос забубнил неразборчиво и подобострастно. Слов я не разобрала. Но зато я явственно услышала женские рыдания. «Ого! — подумала. — Что это я такого ей наговорила?» Хотя прошло меньше получаса после моего длинного и, видимо, убедительного монолога, но я, хоть убей, не смогла бы сейчас ничего повторить из моей речи. Наверное, за меня говорили мои эмоции. Все, что накопилось во мне за это время: обида, злость, заброшенная далеко-далеко, в самые глубины моей души, любовь…

За дверью снова забубнил мужской голос. Но Мадам оборвала его резким окриком.

— Отстань от меня! Делай, что хочешь, — услышала я ее голос из-за двери. В этом голосе не было никакой решимости, или злости, или чего-то еще. Это был голос безликий, без красок, голос скорее растерянный, чем торжествующий. И даже, я бы сказала, что это был голос очень несчастного человека. Вот это да! Чудны твои дела, господи!

Но мне от этого было не легче. Полная опустошенность и безнадега накрыла меня. Я снова закрыла глаза. «Будь что будет», — решила я.

Дверь открылась, и в комнате послышались шаги. Я зажмурилась. Но этого ничего не потребовалось, потому что на мой рот и нос легла влажная ткань, меня накрыл сильный запах больницы — так иногда пахнет в операционных. Или в аптеке. Я приоткрыла глаза и последнее, что удалось запечатлеть моему мозгу, это был… шофер такси, который вез меня в аэропорт. Собственной персоной. Он стоял, склонившись надо мной, и прижимал к моему носу пахнущую больницей тряпку.

— Вот, полежи так, а я пока покараулю, — сказал он деловито. Странное дело! Теперь в его речи не было и тени картавости.

Сняв с головы панаму, «шофер» стал ею обмахиваться, и вдруг что-то знакомое проскользнуло в этом жесте. Я попыталась что-то сказать, но получился только слабый хрип.

— Ну-ну, потерпи еще пару секунд, это же быстро, — голос «шофера» был теперь совершенно другого тембра и странным образом напоминал мне кого-то. — Черт, жарища здесь, — «шофер» вел себя так, словно был в комнате один, и я, лежащая на щербатой неудобной лавке, как бы присутствовала только в моем собственном воображении.

Продолжая обмахиваться панамой, «шофер» снял с себя солнечные очки, потом рыжие космы, которые оказались старым и слегка ободранным рыжим париком, и потянул себя за отвислый ус. Ус вдруг оторвался и остался у него в руке, болтаясь, словно кусок ржавой пакли, которой сантехники затыкают текущие трубы. Я, почти уже провалившись в сонное небытие, придушенно ахнула — передо мной вдруг появилась физиономия Вована, мерзкая и гаденько так улыбающаяся. Я видела его всего однажды в своей жизни, и это было очень давно. Память и время сыграли со мной злую шутку. И нехитрый театральный грим дополнил картину. На это, видимо, и был весь расчет. То-то голос шофера еще там, на трассе, невзирая на картавость, показался мне каким-то знакомым. Просто Вован, которого я видела, никогда не разговаривал выверенно-вежливыми фразами. Тот вариант Вована был развязным и не стесняющимся в выборе слов, бандитом средней руки. Но, недаром же говорят, что такой тип людей умеет подчас отлично маскироваться. А еще они очень неплохие психологи. Это логично. Работа обязывает.

Уже почти во власти сна я успела уловить:

— Что, красава, спатки будем? Или я тут с тобой весь день должен сидеть? — Теперь Вовану ни к чему было изменять тембр голоса и подбирать слова, и он снова стал развязным и грубым. Он вытер рыжим париком потный лоб. — Спи, давай. А то я тут от жары быстрей тебя сдохну.

Это было мое последнее впечатление от сегодняшнего дня, и я погрузилась в темноту.

Глава 17

Белый цвет — это было все, что встречало меня, пока я понемногу приходила в себя. Он был везде: на стенах, на потолке. Глаза открывались плохо, как будто веки накачали воздухом, словно велосипедные камеры. Запах около меня был тот же самый, а вот все остальное… Усилием воли я открыла глаза, но вместо деревянных стен избушки я увидела вокруг белые стены больничной палаты. Почему-то очень болела рука и голова. «Странно, — подумала я, — запах тот же, значит, прошло всего несколько минут, иначе запах бы выветрился». Логика была железобетонной. Неожиданно надо мной склонилось лицо незнакомой миловидной женщины. А где же Вован? Эта мысль была самой первой сознательной мыслью, появившейся у меня после моего пробуждения.

— Здравствуйте. Как вас зовут? — спросила женщина.

«Вот интересно, — подумала я, — что за дурацкий вопрос». Но вслух я сказала, вернее, просипела — в горле страшно першило:

— Меня зовут Зина. А кто вы?

— Ага, раз появились вопросы, значит, дело идет на поправку. Я — Ольга, медицинская сестра.

Мысли мои передвигались медленно, словно старинные мельничные жернова:

— Очень приятно, — я сообразила, что при знакомстве люди обычно обмениваются вежливыми фразами.

— И мне приятно, — ответила медсестра. — Как вы себя чувствуете?

Такая забота со стороны незнакомого человека меня взбодрила, и голос стал возвращаться.

— Сносно, — сказала я уже куда более уверенно.

— Вот и славно. А теперь вам надо поспать. Я сейчас сделаю вам укол, и вы заснете. Идет?

Выбора у меня не было, и я в знак согласия закрыла глаза.

Когда я снова их открыла, настроение мое было намного лучше. Я попыталась пошевелить руками. Правая была послушна, а вот левая…

Скосив глаза, я обнаружила, что моя верхняя левая конечность упакована в гипсовый кокон. «О, это еще что за новости? — удивилась я. — И куда же это, спрашивается, меня законопатили. Да так, что я сама об этом ничего не знаю?» И тут снова очень вовремя надо мной склонилась медсестра Ольга.

— Добрый день, — ласково сказала она.

День так день — вроде бы только что виделись! Хотя ей было виднее. Ощущение времени у меня сейчас пропало начисто.

Немного поразмыслив, я была склонна с ней согласиться. Чувствовала я себя намного лучше, только вот мне бы очень хотелось задать Ольге кучу вопросов, которые стайкой вертелись у меня на языке. Я решила начать с главного:

— Где я?

Мой голос уже совсем вернулся ко мне.

— В больнице.

— Где? — мое удивление было настолько неподдельным, что теперь уже удивилась моя новая знакомая.

— Почему это вас так удивляет. Вы попали в аварию, вас доставили к нам. У вас сломана рука и вы немного ушибли голову. А так все обошлось.

Я внимательно выслушала ее, и теперь пыталась сопоставить ее рассказ со своими воспоминаниями. Избушку — помню, бешеную фурию — помню, мерзкого Вована — помню, даже вонючую тряпку, положенную мне на лицо помню. А вот аварию не помню. Я, видимо, слегка перенапряглась, потому что головная боль вернулась. Но почему-то вместе с ней вернулась и способность разумно соображать.

— Послушайте, Оля, а здесь где-нибудь есть телефон? Я заплачу, — торопливо добавила я волшебный довесочек к любой фразе, который всегда открывал для меня любые двери, а иногда даже и сердца людей.

— Позвонить можно, только вот вы еще так слабы…

Ольга попыталась было начать со мной дискуссию по поводу моего самочувствия. Я хитро взглянула на нее и лихо села в кровати. Это произошло так быстро, что Ольга даже не успела меня подхватить. Возмездие наступило мгновенно, меня словно бухнули по голове железной рельсой, и я брякнулась обратно на подушки. Препирательства с медсестрой теперь происходили в положении лежа, и только мои слезы, сымитированные мной — я всегда держу их наготове, специально для таких ситуаций, — наконец принесли желаемый результат.

— Господи, вам же совершенно нельзя волноваться! — Ольга реально была заботлива до тошноты, ровно такой, какой и должна быть представительница ее профессии. — Ну, хорошо. Даю одну минутку, — сказала она и вложила мне в руку мобильник.

— Алле, — голос Дэвика был хрипловатый и взволнованный, — кто это?

— Кто, кто… Я это…

Он даже не дослушал.

— Наконец-то, — Дэвик ревел во весь голос прямо в телефон, — наконец-то ты нашлась. — И этот рев раненного на корриде быка был мне милее любого любовного шепота. — Ты где? Мы все тут с ног сбились, когда ты пропала. Уже третий день тебя ищем!

— Что? — теперь уже я почти лишилась дара речи. — Как, третий день?

— Ты где? — снова орал в трубку обезумевший от счастья Дэвик.

— Я в больнице. Сейчас адрес узнаю. — Ольга продиктовала мне адрес.

— Жди. Выезжаем.

Громкие «пи-пи» в трубке еще раз возвестили мне, что я не забыта и меня любят. Я облегченно вздохнула и вернула телефон Ольге, которая оставила меня наедине с моей радостью. Я закрыла глаза и улыбнулась. Когда я открыла их через минуту, мне показалось, что я снова впала в какое-то неизвестное науке состояние или что у меня галлюцинации. Прямо перед моей кроватью с огромным букетом цветов в руках стоял Эмик.

Мы молча созерцали друг друга, и, видимо, каждый из нас испытывал одни и те же чувства. Так мы молчали несколько минут, а потом мы просто рванулись друг к другу, и все остальное на свете потеряло смысл. Букет большой бесформенной кучей завалился куда-то за кровать, и теперь его запах, роскошный, что-то лилейно-орхидейное, укутывал нас в свой тягучий сладковатый шлейф. А мы не возражали. Мы полулежали на моей больничной кровати не в силах даже на мгновение выпустить друг друга из объятий. И все, что произошло со мной за последний год, стало тихо отступать и растворяться, словно бы глупый, неудачный мультфильм смывали сейчас с дорогой дефицитной пленки. Время шло и шло, а мы все целовались и целовались, как школьники на первом свидании после школьного «Осеннего бала» в восьмом классе. Ты вроде бы уже и взрослый, но поцелуй еще для тебя внове, и так не хочется прерывать его, хочется, чтобы длился и длился этот пьянящий, кружащий голову вкус, который нельзя сравнить со вкусом даже самых редких и изысканных блюд, придуманных за всю историю этого мира. Любовь действительно имеет вкус. И это — вкус поцелуя.

На мгновение оторвавшись от меня, Эмик прошептал:

— Я еле нашел тебя. Она мне все рассказала, — и мы снова прильнули друг к другу. — Я так люблю тебя, — сказал он мне, когда мы снова смогли разомкнуть наши губы, и слезы струйками катились из его глаз. Я впервые в жизни видела плачущего мужчину. — Я так соскучился по тебе, — он гладил мое лицо и шептал мне все это прямо в глаза, в губы, во всю меня. И я тоже гладила его лицо и волосы, и тоже шептала ему всякие милые глупости, которые обычно приходят людям на ум и на язык в таких ситуациях. И не важно было, что именно мы говорили друг другу. Важно было слышать голос друг друга, такой родной и такой, как уже казалось, недоступный и утраченный навсегда.

— Какие же мы дураки, — он прижимался ко мне всем телом, словно хотел раствориться во мне или растворить всю меня без остатка в своих горячих, очищающих душу, слезах. Нам было очень хорошо, но все испортила все та же мило-противная Ольга. Заглянув ко мне в палату и обнаружив там чужака, она настежь отворила дверь, набрала в грудь побольше воздуха и начала, было, длинную и справедливую речь о моем здоровье. Но Эмик молча встал, достал из кармана пачку купюр толщиной около сантиметра, все так же молча вложил эту пачку в карман запнувшейся на полуслове медсестры и в полном молчании выдворил ее за дверь одним-единственным властным жестом.

Оставшись вдвоем, мы смотрели друг на друга и не могли наглядеться. Только сейчас я до конца поняла, как мне дорог этот человек и какая я идиотка, что потеряла столько времени, избегая встречи с ним. Оказывается, я бежала не от него, я бежала от самой себя. Такая трусость иногда стоит людям всей их загубленной ослиным упрямством жизни.

Через час появился Дэвик. То, что я была в палате не одна, совершенно его не смутило.

— Ну, наконец-то, — совершенно запыхавшийся от путешествия по больничной лестнице на третий этаж, Дэвик абсолютно не утратил ни чувства юмора, ни чувства реальности. — Наконец-то я вижу разумное решение этой дурацкой, надоевшей всем проблемы, — выдал он, только мельком взглянув на наши вполне экзотические позы — Эмик почти забрался ко мне под одеяло, и мы, как два примерных пионера, лежали на узкой больничной койке, тесно прижавшись друг к другу. — Вот теперь я понимаю, что вы оба — совершенно разумные люди, — утрируя свой и так ярко выраженный еврейский акцент, сказал Дэвик. — Но, думаю, вам будет гораздо удобней отдыхать совсем в другом месте.

Мы с ним тут же согласились, и уже через полтора часа я с комфортом расположилась в такой милой моему сердцу квартире Эмика, где мы были по-настоящему счастливы с ним целых несколько месяцев.

Пока мы добирались, Дэвик рассказал нам захватывающий детектив.

— Помнишь, я в Вене тебе как-то сказал, что не могу понять, кто тогда сдал наш разговор с Сашком? Ну, про то, что я должен прийти к тебе, чтобы рассказать о завещании? Так вот. Я таки узнал, кто был тот нехороший человек, который все рассказал мадам. Ой, простите, Эмик, я имею в виду вашу уважаемую мамашу. — Еврейский акцент всегда так и пер из Дэвика, когда он волновался. А сейчас Дэвик просто фонтанировал национальными интонациями. Я обожала, когда он переходил на этот замечательный, как я его называла, русско-еврейский диалект. — Ты представляешь, Зиночка, червяк, жадный и завистливый червяк, не еврей, сидел прямо посредине моей нотариальной конторы. А я еще был крестным отцом у его второй дочки, чтоб она была здорова. Вот говорила мне моя мама, Дэвик, не бери на работу никого, кроме евреев. Все другие тебя предадут.

Я не удержалась:

— А почему только евреев?

— Все просто, — Дэвик на секунду отвлекся от дороги и посмотрел на меня, — еврей, если и захочет меня предать, то не сделает этого.

— Почему? — допытывалась я.

— Есть три причины: он испугается, он пожадничает — у меня хорошие зарплаты, и третья причина — ему не разрешит мама.

Мы дружно расхохотались, хотя смех отдавался в моем покалеченном теле глухой болью. Но я не обращала на нее никакого внимания. Рядом со мной сидел Эмик, и я была на седьмом небе от счастья!

— Этот мерзавец, мой помощник, его зовут Иннокентий, но это сейчас не важно, — продолжал свой рассказ Дэвик, — действительно подслушал нас с Сашком и смекнул, что тут можно неплохо поживиться. Он сообщил, само собой, не бесплатно, кому следует, — Дэвик выразительно скосил глаза на Эмика и кивнул, — все подробности наших замыслов, и машина закрутилась. Вот с той самой минуты и начались наши неприятности. Так что, ваша мамаша, уважаемый Эмик, гениальная женщина!

По интонации Дэвика нельзя было разобрать, говорит он серьезно или просто изощренно подначивает Эмика и его матушку. Но мы и не думали разбираться в таких тонкостях. Ведь «мадам», если разобраться по-человечески, все же, наверное, имела право злиться на меня, на Сашка и на весь белый свет.

Я уже давно заметила, что все просто, только когда ты не знаком с участниками событий лично. Какие-то незнакомые люди всегда имеют какие-то интересы. И что? У всех есть интересы, и никому от этого ни жарко, и ни холодно. Но это только до того момента, пока все эти люди для тебя чужие.

Все меняется, как только ты знакомишься с этими незнакомыми людьми. И все становится еще более сложно, когда эти люди превращаются в твоих друзей. Или врагов. Это без разницы. Тогда меняется весь мир, и интересы вчерашнего незнакомца вдруг становятся тебе очень близки и понятны. Они иногда так странно трансформируются, что еще вчера ты и помыслить не мог о таком вот развороте твой жизни!

А если ты до этого момента чего-то там не учитывал, то это твои личные трудности. Кошмар! Такая вот вселенская бухгалтерия!

Дэвик довез нас до места, убедился в нашей абсолютной безопасности, в том, что мы ни в чем срочном в данный момент не нуждаемся, и оставил у нас в прихожей дюжего лысого субъекта со строжайшей инструкцией не покидать этот пост ни при каких обстоятельствах:

— Смотри, Алик, я плачу тебе громадные деньги, Алик, из своего кармана, Алик, ты понимаешь?

Алик кивнул, слегка изогнув бычью шею:

— Да, босс.

Но Дэвик для надежности разъяснил, что будет, если Алик вдруг не справится со своими обязанностями:

— Алик, тебя покарают все еврейские боги, нет, тебя убьет молния, и я ей помогу лично! Ты понял, Алик?

Алик согнулся под тяжестью слов Дэвика и на этот раз даже ничего не сказал.

Дэвик уже стоял в дверях, собираясь уходить, но мне не терпелось услышать конец истории, которую он начал рассказывать нам по пути сюда.

— И что же ты предпринял, ты не дорассказал? Ну, про этого негодяя Иннокентия, — спросила я его, беря за пуговицу пальто.

— Я? — Дэвик пожал плечами. — Ничего. А зачем. Я же крестный его дочери. Значит, мы не чужие люди. Мы с ним поговорили, и он мне пообещал, что больше не будет так со мной поступать. А еще я ему сообщил, что теперь он будет работать немного больше и зарабатывать немного меньше. И за этим будет наблюдать Алик. Лично! Иннокентий согласился, что это справедливо. Вот и все.

На этом Дэвик исчез, оставив нас наслаждаться обществом друг друга.

Мы говорили, говорили и говорили. Оказалось, что нам так много нужно сказать друг другу.

Эмик рассказал, как прожил этот год.

— Без тебя мне было очень плохо. Невероятно плохо. Когда я увидел тебя там, у нотариуса, я даже не слышал, что все вокруг говорили. Я смотрел на тебя. Ты была такая неприступная, а я так страдал, что не могу дотронуться до тебя.

Я рассказала Эмику о том, что происходило со мной на самом деле, и теперь мы оба от души нахохотались над своими напыщенными масками, которые напялили на свои лица, не иначе, как по взаимной глупости.

— Сначала я был просто раздавлен тем, что ты не Зоя, а Зина, и именно та Зина, которую разыскивала моя мать. Я никак не мог в это поверить. Мне ничего не хотелось делать и никого не хотелось видеть. Я не пошел на работу и три дня просидел дома. Я даже напился.

Зная, что Эмик практически не пьет, я испытала что-то вроде шока. Но это было только начало.

— Конечно, сначала мне в голову лезли всякие глупости, — Эмик зарделся, — и я даже подумал, что ты меня просто использовала. Но чем больше я думал, тем очевидней мне становилось, что ты все сделала правильно. Ведь познакомились-то мы случайно! — И Эмик, ища у меня подтверждения своих слов, внимательно всмотрелся в мое лицо.

Я не обманула его ожиданий.

— Познакомились мы действительно случайно. Но, наверное, все, в конце концов, так и должно было случиться. — Я прижалась к моему самому любимому на свете мужчине. Какое счастье, сидеть в тишине и покое, и говорить друг другу то, что должны были сказать уже давно.

— Потом, поняв, что без тебя мне совсем плохо, я бросился тебя искать. Мало того, что я совершенно ничего о тебе не знал — это выяснилось почти сразу, но ты еще и словно сквозь землю провалилась. Я нанял детектива, он обнюхал каждый сантиметр земли около твоего дома. Благо, узнать твой адрес не было большой проблемой, — здесь Эмик слегка запнулся, но я ободряюще погладила его по руке, и он продолжил. — Но, увы! Там ты не появлялась. Тогда я стал ждать. У меня просто не было никаких других вариантов. Будешь смеяться, но я даже приехал к моей матери и попросил ее, если вдруг ей станет что-либо известно о том, где ты находишься, сообщить мне сразу же. Она восприняла мою просьбу, как личное оскорбление, и мы после этого ни разу не разговаривали и не виделись. — Эмик сказал это с горечью. Я его понимала. — Эти месяцы были кошмаром. Время тянулось так медленно, что я совершенно потерял способность работать, я перестал соображать, где утро, а где вечер и потерял вкус к жизни. Поняв, что это может очень плохо кончиться, я перегрузил все мои дела на замов и уехал в Австралию. Я облазил все закоулки, какие только нашел. Но ты упорно не хотела уходить из моей головы.

Я улыбнулась:

— Пока я проживала в прекрасной Вене, ты все время мешал мне спать. И есть.

— В день оглашения наследства я наконец увидел тебя. Но ты была холоднее льда. Я подумал, что это конец. Ты не подошла ко мне, ты даже не сказала мне ни единого слова. Я стоял там, у двери, и думал, что, наверное, ты права. После того, как моя мать столько раз причинила тебе боль, ты должна была меня просто возненавидеть. Потом, позже, я проклинал себя за нерешительность, за то, что не подошел к тебе. — Эмик сжал мои руки и прижался к ним щекой: — Но я так боялся, что ты меня прогонишь навсегда. Поэтому просто стоял и ждал, — он посмотрел мне в глаза: — Знаешь, всегда, пока не сказано последнее слово, остается надежда на хороший финал. Наверное, я не хотел финала, потому что боялся, что он будет не в мою пользу. Я надеялся, что ты сама сделаешь первый шаг. Или хотя бы подашь мне знак. Но ты просто встала и ушла. Я подумал, что это и есть этот самый финал. Я ушел из конторы Дэвика и долго бродил по городу. Я не помню, где я был. Потом я просто стал жить. Ходить на работу, что-то делать. Просто тянул свое, ставшее бесконечно длинным и неинтересным, время. Пока не пришел вчерашний день. И он вернул меня к жизни. — Эмик крепко обнял и поцеловал меня. — Когда моя мать сказала мне, что ты любишь меня, я словно родился во второй раз.

Я удивленно подняла брови:

— А она откуда узнала.

Тут пришел черед удивиться Эмику:

— Как, откуда? Ты сама ей сказала.

Потом он рассказал мне, что позавчера его мать ворвалась к нему в контору, когда он вел совещание, и устроила ему настоящую сцену. Такого она не позволяла себе никогда! Эмик был в шоке. Но самое главное — его мать рыдала, как ребенок. У нее буквально случилась истерика. Эмик даже растерялся от такого количества эмоций и впервые в жизни не знал, как себя вести.

Когда она успокоилась, они сели и — чего не случалось с ними уже много-много лет — поговорили по душам. Эмик рассказал матери, как он любит меня и страдает от нашей разлуки.

— Представляешь, она слушала меня и не перебивала. Я такого не помню! Она же всегда лучше всех знала, что, кому и когда делать. А тут сидела тихая и какая-то печальная, что ли?

Я представила себе Мадам тихой и печальной. Это было странное зрелище. Такая сцена воссоединения семьи. Трогательная и запоздалая. Эмик рассказал, что они разговаривали очень долго, и она ему все рассказала. Все, все!

Про Вована, про то, что уговорила мою мать позвонить мне из Зауралья. Про лесную сторожку, про то, как она сначала целый год безуспешно охотилась за мной до получения наследства. Как злилась на свои неудачи. Потом еще почти год после его получения. Но у меня теперь была целая армия и я была для нее абсолютно недоступна.

Я мысленно послала привет Олегу. Оказывается, у меня была целая армия, а даже я сама была не в курсе. Настоящий профи!

Эмик тем временем продолжал. О том как его мать все время плакала, пока все это рассказывала. Плакала, как маленькая девочка, потерявшаяся в толпе.

Я слушала Эмика и не верила своим ушам. Я вдруг вспомнила одну смешную подробность и зачем-то сообщила ее Эмику. Это называют женской логикой, но я думаю, что это просто защитная реакция женского организма — брякать что-нибудь отвлеченно-несерьезное невпопад, прямо посреди какого-то важного разговора:

— Знаешь, что Олег сказал мне по-поводу этих покушений? — спросила я Эмика. — Твоей матери хронически везло на киллеров-двоечников. Она, видимо, выбирала их то ли по Интернету, то ли по газете «Из рук в руки». И я ей об этом сказала. Представляешь! Прямо в глаза.

— О-о-о-о! Я представляю! — только и смог произнести Эмик. После чего мы снова хохотали с ним до слез.

Но потом, уже серьезно, он мне заметил:

— И слава богу, что ей попадались сплошные двоечники. Если бы среди них затесался хоть один отличник, то мы бы здесь не сидели. — Он обнял меня и прижал к себе. — Знаешь, до встречи с тобой я был совсем другим человеком. Я никогда не задумывался над многими своими поступками и, если бы не ты, то, наверное, так и прожил бы всю жизнь, словно китайский болванчик, соглашаясь со всем, что мне говорила моя мать. Ты, конечно, права, родителей не выбирают. Она моя мать, и я ее по-своему очень люблю. Но вытворять то, что она позволяла себе — это за гранью добра и зла. Как я мог быть так слеп! Я с ужасом думаю, как бы я сейчас смог с ней общаться, если бы она довела до конца свои планы? К сожалению, это начинаешь понимать, только когда речь идет о близком человеке. Я ведь и предположить не мог, когда вся эта история начиналась, что тот человек, на которого ополчилась моя грозная маман, и ты — будете одним и тем же лицом! И потом так все по-дурацки получилось. Я столько всего передумал. Эта моя беспечность или глупость… Я не знаю даже, как это назвать! У меня такое ощущение, что я только что проснулся и начал как-то по-новому ощущать этот мир, — Эмик прижал меня к себе еще крепче и стал слегка покачивать в своих руках, словно ребенка в крохотной колыбельке. — Я вот теперь думаю, а если бы судьба не свела нас, позволил бы я своей матери так вести себя. Если бы ты и та женщина, за которой она охотилась, была бы не одним и тем же человеком?

Я слушала его и думала, какой он, в сущности, замечательный. И мне пришло в голову, что я тоже, так же как и Эмик, бегала от своей любви целый год из-за каких-то страхов, вместо того, чтобы просто сесть и разобраться, как это делают все нормальные взрослые люди. И я решила тоже сказать ему об этом. Потому что сегодня был такой день — день всеобщей откровенности.

И мы снова хохотали, поняв, что оба просто боялись сознаться друг другу в своих, теперь уже ничего не значащих, страхах.

— А знаешь, как я долго боялась, что ты подумаешь, что я все это нарочно устроила?! И нет, чтобы просто поговорить с тобой и все сразу выложить! Ну, дурочка, ей богу, каких свет не видывал, — я никак не могла оторваться от вновь приобретенного мною «счастья» и все смотрела и смотрела на него. И это было так приятно! — Из-за этого дурацкого страха мы так долго с тобой жили врозь. Но поверь, если бы я знала точно, что ты не прогонишь и не разозлишься на меня после того, как узнаешь всю правду, я бы ни одной секундочки не стала ждать, и рассказала бы тебе всю правду. И потом, я же действительно не виновата, что познакомилась именно с тобой. И ты помог мне тогда, в ресторане, не задохнуться от куска пирога.

Вспомнив эту сцену, мы оба расхохотались, и Эмик снова прижал меня к себе, а я обняла его. Это был день смеха и объятий. Так мы сидели долго-долго. А потом он прошептал мне на ушко:

— Я очень люблю тебя. И даже не хочу думать, что было бы со мной, если бы с тобой что-то случилось. Да еще и при содействии моей родной матери.

Я молчала и слушала, как бьется его сердце.

— Знаешь, — сказала я через несколько минут, — я не держу на нее зла. Еще неизвестно как я бы повела себя на ее месте. Ведь ситуация действительно была очень странной. — Мне не хотелось конкретизировать, что именно было странным во всей этой ситуации, ведь Сашок был отцом Эмика. Но чувство глубокой благодарности к обоим этим мужчинам наполняло всю меня.

Эмик понял, о ком я сейчас говорю. Он встал, молча открыл бутылку шампанского и сказал:

— Жизнь иногда преподносит нам такие сюрпризы, которые мы можем оценить только через долгое-долгое время. Наверное, так все и должно было случиться. Иначе всего, что с нами произошло за эти два года, просто бы не было. И мы бы остались прежними, не такими, как сейчас. — Он налил в бокалы шампанское, один поставил передо мной, а другой слегка покачивал в руках, глядя, как пузырьки газа крошечными вихрями взлетают со дна бокала. — И мы бы никогда не были счастливы.

Эмик еще немного помолчал, а потом сел рядом со мной и просто сказал:

— О мертвых или хорошо, или никак. — Теперь мы оба сидели рядышком и молчали, глядя как в бокалах с едва слышным шипением живет своей жизнью благородный напиток.

Молчание есть признак мудрости — так говорил Сашок. Он был мудр, и таким же был его сын. Да, яблоко от яблони и в самом деле падает недалеко. Только в прошлый раз я имела в виду совсем другую яблоню, забыв, что человек имеет не одного, а двух родителей. А вот в какую сторону качнутся эти весы, знает только одно Великое Провидение.

— О мертвых или хорошо, или никак.

Да, Эмик был мудрым, и его вердикт на эту ситуацию прозвучал очень кстати. И абсолютно, на сто процентов, верно.

— Ты прав, — я смотрела на него влюбленными глазами. — А знаешь, у меня есть тост, — неожиданно предложила я. — Давай выпьем за киллеров-двоечников. — Никогда и никто в целом мире не пил такой странный тост. А мы выпили. И с огромным удовольствием! — Послушай, а ты ведь так и не рассказал мне, какая авария случилась со мной. И как я оказалась в больнице. Я же помню только лесную избушку, и больше ничего.

Эмик поставил фужер на столик и закурил. Он курил очень редко, и это у него было признаком сильного душевного волнения.

— Понимаешь, из того, что мне рассказала моя мать, я понял, что ты каким-то удивительным образом сумела ей понравиться, даже находясь в таком странном положении, там, в избушке. И когда она приехала ко мне и плакала здесь, то сквозь слезы я только смог разобрать, что она сожалеет о том, что не знала тебя раньше. Она была просто ошеломлена твоими словами.

Эмик и сам смотрел сейчас на меня с изрядной долей изумления. Девчонка, в том состоянии, в котором я пребывала в глухой лесной избушке, и вдруг такой неожиданный результат!

— Я пытался добиться от нее, что же именно ты ей такого наговорила, но она категорически отказалась что-либо мне рассказывать. Но зато она рассказала мне, что совершенно машинально приказала тому, кто помогал ей в твоем похищении, делать с тобой, что хочет. В тот момент она была словно бы не в себе, скорее всего, у нее было какое-то помутнение сознания на нервной почве или что-то вроде этого. А ее помощник все спрашивал и спрашивал ее, как ему поступить, но никак не мог добиться от нее, что именно ему с тобой делать.

— Вован. Его зовут Вован.

Эмик обескуражено уставился на меня.

— Ты, что, с ним знакома?

— Еще бы! Я даже заплатила ему кучу денег. И это после того, как он ел у меня с руки и пользовался моим гостеприимством довольно долгое время.

Вытаращенные глаза Эмика подсказали мне, что я срочно должна поделиться с ним хотя бы частью своей детективной истории взаимоотношений с Вованом. И я поделилась. Вышло поинтереснее, чем в детективе Марининой.

— Получается, что моя материальная помощь не пошла ему на пользу. Олег меня об этом предупреждал, — я вздохнула. — Ну, что ж, Вован сам выбрал свой жизненный путь. Как только мы его выпустили на свободу, он тут же побежал к твоей матери, чтобы ей все доложить. Наверное, посчитал, что можно еще на этом заработать. А зря! Я думала, что у него еще не все потеряно, — я посмотрела на Эмика. — Понимаешь, он любит смотреть мультики. — Взгляд Эмика стал вопросительным. Я пояснила: — Я читала, что есть такая теория, что человек, не потерявший интереса к детству, то есть, сохранивший в себе ребенка, детское мироощущение — еще не совсем потерянный для общества экземпляр.

Эмик улыбнулся:

— Странная теория. Но, как знать? Может, в этом что-то есть. Ведь исключения только подтверждают правило. Давай будем считать Вована исключением?

— Давай, — согласилась я.

Когда я закончила свой рассказ, Эмик смог продолжить свой.

— Пока моя маман билась в истерике там, в избушке, Вован пытался понять, что ему теперь с тобой делать. Ничего не добившись, на свой страх и риск, он запихнул тебя в багажник автомобиля и решил отвезти куда-нибудь подальше от лесного домика. Ну и, видимо, просто оставить где-нибудь. До прояснения ситуации или до получения новых инструкций. В общем, неизвестно, что бы дальше произошло, но по пути на трассе его машину занесло, и она врезалась в столб.

Меня неожиданно затрясло от смеха. Эмик удивленно вскинул брови.

— Понимаешь, он и вправду настоящий, стопроцентный двоечник, — я пыталась объяснить Эмику свою мысль сквозь хохот, и он, наконец, догадавшись, что я ему хочу сказать, тоже не смог сдержать смех. Мы так ржали с ним минут пять. Потом, успокоившись, он продолжил свой рассказ.

— Вован сбежал, а тебя выбросило из багажника на дорогу. Там тебя и подобрали гаишники.

— Кто? — изумилась я.

— Ну, ГИБДДшники. В общем, как их бишь сейчас, менты, понты или бог их разберет, — Эмик махнул рукой. — А про аварию и про то, что тебя подобрали, мать узнала со слов того же Вована. Он, оказывается, ничего лучше не придумал, как снова вернуться в лесной домик и все ей рассказать.

— Странный тип! Обычно они сбегают куда-нибудь на край света от таких ситуаций. Но этот, наверное, опять захотел заработать. Невероятный жадюга!

Эмик усмехнулся:

— Он плохо знает мою мать! Она быстренько съездила к этим ребяткам из ГИБДД, уладила все «тонкие» вопросы, типа, почему человек путешествует не на сидении автомобиля, а в его багажнике. Ей ничего другого просто не оставалось — машина-то ее, — Эмик немного запнулся, но, немного помолчав, продолжил: — Заодно она узнала адрес больницы, в которую тебя доставили. Потом еще два дня мучилась сомнениями, сообщать мне об этом или нет. И, наконец, решила поставить точку в этом деле и покаяться мне во всех грехах, — Эмик неожиданно широко улыбнулся. — Ладно, хватит о грустном, — он сменил тему, и я была с ним солидарна — хватит о неприятностях!

— Этот ее помощник, Вован, который тебя похитил, я вот думаю, он действительно классический двоечник, тут твой Олег правильно заметил, я бы даже сказал, он классический неудачник, — Эмик затянулся сигарой и, выпустив сизое кольцо дыма, какое-то время внимательно его разглядывал. — Он думал, матушка спустит ему эту аварию и все его предыдущие художества. А она написала на него заявление, что он у нее машину угнал. И сказала, что посадит его надолго. Я же ее знаю, как облупленную! Вовану теперь не позавидуешь. Машина — это только предлог, — Эмик улыбался, и я видела, что его просто распирает от смеха. — Если бы он просто удрал, то сейчас был бы ни при чем. А так он сильно просчитался. Моя матушка не прощает чужих промахов! Особенно, когда ее саму так талантливо… м-м-м… как бы это сказать?

— Ты хочешь сказать, пока ее саму так талантливо не вразумили?

— Да, да. Что-то вроде этого. И теперь расхлебывать Вовану за всех! А я никому не позавидую из тех, кто попался моей матушке на зуб!

— О, это да. Это я могу по собственному опыту подтвердить, — в тон Эмику я разыгрывала небольшую комедию. — Здесь она тысячу очков вперед любому даст. А знаешь, это хорошо, что он вернулся к ней. Теперь есть надежда, что она всю свою злость сорвет на нем. А ему и поделом. Прав был Олег. Наивная я девчонка. Денег Вовану дала, решила, он одумается.

Эмик с гордостью взглянул на меня:

— Ты не наивная. Ты очень добрая. А это разные вещи. Ты веришь людям и веришь в людей. И знаешь, такие, как ты, часто оказываются правы. И этот мир от этого становится лучше. — В глазах Эмика я рассмотрела весело танцующих чертиков, когда он, с театральным назиданием в голосе, сказал мне: — Не везет моей матушке на толковых помощников. Зато, судя по всему, это здорово спасало ее от непоправимых ошибок.

— А тебя — от дорогих и противных хлопот по найму жадных-прежадных адвокатов и извлечению твоей неразумной матушки из тюремных казематов.

Моя речь прозвучала неожиданно, но очень в тон словам Эмика. Настроение мое было превосходным и с каждой минутой становилось все лучше и лучше. Хотя, куда уж лучше. Но я ощущала необыкновенную легкость во всем теле, словно бы целая египетская пирамида свалилась с моих плеч и разлетелась вдребезги. Мне хотелось петь. Может быть, от осознания того, что все уже позади, и теперь мне нечего бояться. А ведь это так приятно — избавиться от постоянного ощущения неизвестной угрозы, висящей над твоей головой день и ночь.

Я снова вспомнила выражения лица «мадам» там, в лесном домике, когда я выкрикивала ей в лицо слова, которых сейчас и вспомнить-то не смогу. Но, наверное, ее сильно зацепило, раз она так себя повела.

Мое следующее конструктивное предложение стало для Эмика полной неожиданностью:

— Знаешь, я думаю, что тебе надо ее как можно быстрее простить и сделать вид, что вообще ничего никогда не случалось. Понимаешь, она твоя мать, и она тебя очень любит. А я-то знаю, как это, без матери, — мое лицо на минуту омрачила мысль о моей собственной родной семье, которой у меня, по сути, никогда не было.

Взглянув на Эмика, я поняла, что мое прошлое уже покинуло меня, и впереди только счастливое настоящее и будущее, а Эмик и есть теперь моя новая и любимая семья. Ну, и, скорее всего, его эксцентричная мамаша. Куда же ее денешь? Мать все-таки!

Эмик во все глаза глядел на меня и не верил своим ушам.

— Неужели после всего того, что она сделала, ты можешь ее вот так простить? — В его голосе было столько нежности, что я была готова сейчас простить весь белый свет. На сто лет вперед.

— Я думаю, что родных людей всегда надо прощать. Их ведь не так много, — сказала я, обнимая Эмика. Мы поцеловались длинным вкусным поцелуем и после этого выпили еще немного шампанского. — Ты же сам говорил, что она два дня думала, как ей теперь быть. И если она приехала к тебе и все рассказала, да еще и сожалела о том, что натворила, то мне-то и сам бог велел не держать на нее зла.

Эмик снова обнял меня:

— Я так счастлив, что ты настоящая!

— А я рада, что мы, наконец, вместе, — ответила ему я. Мы стояли, обнявшись, и смотрели друг на друга. А время летело куда-то по своим делам и совершенно нас не замечало.

— Получается, что, если бы не эта авария, то у меня могли бы быть еще какие-нибудь неприятности. Ведь этот Вован мог завезти меня неизвестно куда, — сделала я неожиданный вывод.

— Может быть, — согласился Эмик.

— Знаешь, я впервые слышу, чтобы дорожная авария кому-то спасла жизнь, — внезапно сказала я. Эмик подумал немного и вынужден был со мной согласиться.

— Да, это действительно уникальный случай в моей практике, — сказал он, и мы снова разразились громким хохотом. И ничего нервного в нашем смехе уже не было — радость быстро смывает из памяти любые неприятности. Если эта радость настоящая и долгожданная. Как у нас с Эмиком.

Эпилог

— Зиночка, у Лели чепчик развязался. Я сейчас ее подержу, а ты завяжи, дорогая, — Элькирия Ивановна, моя свекровь и по совместительству мать моего мужа, Эмика, осторожно подхватила на руки годовалого карапуза — нашу с Эмиком дочку, а я, воспользовавшись моментом, вытерла Лельке нос и завязала под подбородком кружевной атласный чепчик. — Королевишна ты наша, принцессочка, — ворковала «бабуля», наклоняясь над коляской и укладывая в нее ребенка так аккуратно, словно девочка была хрустальной вазой. — Зиночка, душечка, я сегодня отлучусь ненадолго. Мне надо в бассейн, — моя свекровь заискивающе заглядывала мне в глаза. — Но я правда ненадолго, — в ее голосе даже появилась легкая паника, — ты не подумай, я только туда и назад. Только окунусь пару раз и все. А потом сразу сюда, Лелечку купать.

— Элькирия Ивановна, ну что вы так переживаете. Мы с Лелькой еще немного погуляем, а потом я няньке позвоню, и мы вдвоем ребенка спокойно искупаем и уложим. А вы не торопитесь, поплавайте в бассейне, отдохните, вам надо обязательно хорошенько выспаться. Вот ведь сами вчера жаловались, что у вас спину в машине продуло. Разве можно это запускать. Сходите на массаж. Обязательно. А завтра отдохнете и приедете. Только обязательно выспитесь. Договорились?

Мать моего мужа обняла меня и прижала к себе:

— Господи, неужели ты услышал мои молитвы! — прошептала она едва слышно, но я все же уловила в ее голосе легкие всхлипывания. Я отстранила ее от себя, не отпуская далеко, и строго сказала:

— И никакой сырости вокруг. Дети чувствуют плохое настроение окружающих. Мы с вами этого себе позволить не можем. Только улыбки. Широкие и веселые. Угу? — и я заглянула ей в глаза. Она кивнула мне в ответ и улыбнулась. В глазах моей свекрови была нежность и всепрощение. «Вот как бывает», — незаметно вздохнула я. Но это был вздох радости.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg